Избранные циклы романов фэнтези. Компиляция. Книги 1-17 [Дэйв Дункан] (fb2) читать онлайн

Дэйв Дункан Золоченая цепь

С любовью посвящаю эту книгу моему внуку,

Брендану Эндрю Прессу, в надежде на то,

что когда-нибудь она доставит ему удовольствие.

Пролог

Великий Магистр казался даже старше Сквайра, но годы не изменили его боевой осанки. Он и сейчас столь же смертоносен, как и меч на его поясе. Мальчику еще не доводилось видеть такого воинственного взгляда, но он сумел не вздрогнуть, когда эти жуткие стальные глаза воззрились на него. Он постарался встретить их взгляд как мог безразличнее, стараясь ничем не выдать ощущения ледяной пустоты в желудке. Все время, пока взрослые говорили о нем, он стоял молча, комкая руками шапку. Он никогда еще не видел, чтобы Сквайр держал себя так с кем-либо: тот заискивал перед Великим Магистром, как его собственная клуша-жена заискивала перед ним.

Мальчик ожидал, что знаменитый Айронхолл будет чем-то вроде замка, но это оказалась всего только кучка строений, затерявшихся на пустоши Старкмура — стены из черного камня, крыши из черного сланца. Внутри все было еще более убогим: голые стены, дощатый пол, деревянный потолок. Холодный ветер со свистом врывался в одно незастекленное окно и вырывался в другое. Два больших кресла, стол, книжная полка, камин — такой чистый, что не верилось, будто в нем когда-то горел огонь. Тюремная камера — и та вряд ли обставлена скромнее. Если это комната Великого Магистра, как тогда живут ученики?

— Буен! — говорил Сквайр. — Совершенно неуправляем. Сомневаюсь, чтобы даже вам удалось сделать мужчину из такой швали, — он рассказал все без утайки — всю жизнь мальчишки, от рождения во грехе и до попытки сбежать всего неделю назад, включая последовавшую за этим порку. Кажется, он не пропустил ни одного его прегрешения. Так конями не торгуют. После всего этого перечня пороков у него нет ни малейшего шанса быть принятым. Его отошлют домой, в Димпльшир — коленкой под зад.

Великий Магистр допил вино и поставил кубок обратно на стол.

— Будьте добры, выйдите, пока я поговорю с парнем.

Мальчик понуро смотрел, как Сквайр встает, низко кланяется и выходит. Что смысла тянуть время? Почему просто не выставить их обоих вон и покончить с этим?

Окованная железом дверь со стуком закрылась. Сесть в освободившееся кресло ему не предложили. Он встретил взгляд этих ужасных стальных глаз и снова напрягся, чтобы не вздрогнуть, не поерзать, даже не сглотнуть. Несколько долгих минут Магистр молчал.

— Зачем ты украл пони? — спросил он наконец.

— Он мой. Мама подарила его мне перед… Давно.

Старик мрачно усмехнулся:

— Если он был такого маленького роста, разве не быстрее было идти пешком?

Мальчик пожал плечами:

— Пешком они всегда ловили меня. Я думал, может, это собьет собак со следа.

— Попробовать стоило, — согласился Великий Магистр. Он сунул левую руку в карман камзола и достал оттуда небольшой мешочек. Мешок звякнул.

— Что еще?

— Эти деньги тебе не достанутся — я заберу их обратно. Положи шапку на стол.

Мальчик с опаской повиновался.

— Возвращайся, где стоял. Лови!

Мальчик поймал монету. Ну и дела!

— Можешь забросить ее в шапку? Хорошо, Готов? — Еще монета.

Мальчик поймал и эту, и она легла рядом с первой. Следующая полетела дальше. Следующая — выше, так что ему пришлось подпрыгнуть, — а новая уже летела, и он бросал и ловил одновременно. Скоро он уже разрывался на части, ловя и бросая обеими руками.

Обстрел прекратился. Он забросил в шапку все монеты до одной.

— Впечатляюще. ВЕСЬМА впечатляюще!

— Спасибо, милорд — не так уж и трудно, впрочем, все это так, игрушки.

— Называй меня Великим Магистром. Твой дед был прав, назвав тебя ловким. Но он допустил одну неточность, верно? Хотя сознательно не искажал ничего. Как все было на самом деле?

Мальчик поборол желание облизнуть пересохшие губы. И каким прикажете показаться — испорченным или глупым? Старик, похоже, умеет сразу определять, где ложь — так что, глупо и пытаться…

— Девушка, Великий Магистр. На самом деле это сделал не я.

Старик кивнул:

— Я понял это по твоей реакции. Все остальное мало что значит — просто признаки скованного духа. Насилие по отношению к женщине — другое дело. И все-таки ты принял наказание безропотно. Почему?

Потому, что я дурак!

— Он — сын серва. Его бы повесили. Она только перепугалась, он ничего не успел ей сделать.

— Представь себе, что в следующий раз он изнасилует кого-нибудь. Разве не будет в этом твоей вины?

— Я не считаю его по-настоящему порочным, Великий…

— Отвечай на мой вопрос.

Мальчик подумал немного.

— Да.

— Ты жалеешь теперь о том, что сделал?

— Нет, Великий Магистр.

— Почему нет?

— Потому, что не считаю его по-настоящему порочным, Великий Магистр.

— Ты уверен в своем суждении. Хорошо. Ладно, выбор за тобой — не за мной, и не за твоим дедом. За тобой. Если захочешь остаться, я приму тебя. Если нет — скажу твоему деду, что я тебя отвергаю. Предупреждаю: ты начнешь совершенно новую жизнь. Абсолютное повиновение. Жизнь будет тяжелой, и не случайно: слабые и мягкотелые нам не нужны. Первые несколько недель у тебя не будет даже имени; ты будешь просто Щенком, низшим из низших. Ты можешь уйти в любую минуту — и многие уходят — но то, что будет с тобой потом…

С другой стороны, если ты выдержишь бремя подготовки, то займешь в обществе довольно почетное место. Весьма вероятно, ты будешь жить при дворе, членом избранного братства лучших фехтовальщиков этого мира. Опять же, это будет жизнь абсолютного повиновения. Будешь служить Королю или тому, к кому он тебя приставит. Твое мнение при этом не учитывается. Так что решение, которое ты сейчас примешь, будет, можно сказать, последним решением, принятым тобой по собственной воле.

На самом деле, и первым тоже. Мальчик не ожидал, что ему вообще предложат выбирать.

— У тебя есть вопросы? — спросил Великий Магистр.

— Кто выберет мне новое имя?

— Ты сам. Обыкновенно оно из списка бывших Клинков, хотя иногда дозволяются и другие имена.

Это было гораздо справедливее, чем он ожидал. Если он уйдет, то так и не узнает, станет ли он настоящим мужчиной. Быть Щенком в Айронхолле вряд ли намного хуже, чем ублюдком в небогатом, лишенном какой-либо социальной значимости роду. Альтернатива — в лучшем случае стать учеником какого-нибудь ремесленника или купца, то есть ничтожеством. И потом, Щенок — это ненадолго.

— Я хочу остаться, Великий Магистр.

— Не торопись. Ты многого не знаешь. Задавай вопросы или просто подумай об этом. Даю тебе пять минут.

— Не надо, Великий Магистр. Я хочу остаться.

— Поспешность в принятии такого решения можно расценить как легкомыслие.

— Я уверен в своем суждении, Великий Магистр.

Жуткие глаза сощурились.

— Будь ты уже кандидатом, этот ответ расценивался бы как дерзость.

— Я понимаю, Великий Магистр, — единственно безопасный ответ.

Старик кивнул:

— Очень хорошо. Ты принят. Щенок, ступай и скажи человеку за дверью, пусть уходит.

Часть I Харвест

1

— Измена, — прошипел Кромман. Он перекатывал это слово во рту так, словно оно доставляло ему наслаждение. — Измена! Твое предательство наконец раскрыто. Доказательства переданы Королю. — Он улыбнулся и облизнул пересохшие губы.

Человек-мокрица!

Роланд представил себе, как он выхватывает свой меч и вонзает его в Кроммана до тех пор, пока клинок не идет дальше, а потом выдергивает его — возможно, для разнообразия вбок. Вот это была бы та общественно полезная деятельность, которой он занимался много лет назад… но это вызвало бы серьезный скандал. По всей Эйрании прошел бы слух, что личный секретарь Шивиальского Короля зарублен его же лорд-канцлером. Придворные круги нескольких столиц зашлись бы в истерическом смехе. Лорд Роланд должен держать себя в руках. Впрочем, сама мысль была приятна.

Тем временем сгустился зимний вечер. Весь стол был завален рабочими бумагами, дюжина просителей ждала в приемной, так что времени на эту плесень в черной рясе у него не оставалось.

Терпение!

— Как тебе хорошо известно, господин Секретарь, подобные слухи возникают каждую пару лет — слухи насчет меня, насчет тебя, насчет многих других королевских министров. — Вполне возможно, Амброз сам запускал в оборот большую часть этих историй, но если бы его канцлер сказал это Кромману, тот непременно донес бы на него. — У Его Величества есть дела важнее, чем слушать праздный вздор. Ладно, у тебя есть ко мне настоящее дело?

— Нет, Лорд-Канцлер. К тебе больше никаких дел. — Кромман даже не пытался скрыть веселье; он точно что-то задумал. Даже в молодые годы, будучи инквизитором Черной Палаты, он вызывал отвращение — подслушивая и принюхиваясь, подглядывая и строя козни, клевеща на каждого, кого не мог уничтожить сам. Теперь, с выцветшими от возраста глазами и волосами, клочьями паутины свисавшими из-под черного берета, он напоминал труп, вынесенный волнами на берег. А бывали дни, когда он выглядел и хуже. Даже Король, не слишком обремененный совестью, именовал его за глаза «крысиным ядом». Что за тайную радость лелеет он на этот раз?

Роланд встал. Он всегда был выше и крупнее этого грязного бумагомараки, и годы не изменили этого.

— Я не буду посылать за стражей. Я вышвырну тебя сам. Мне некогда играть в игры.

— Мне тоже. Играм наконец-то конец, — сияя, словно малыш в ожидании, пока мать развернет приготовленный для нее подарок, Кромман выложил на стол письмо. Он определенно что-то задумал.

Куоррел у двери удивленно оторвался от книги. Никто из говоривших не повышал голоса, но Клинок канцлера инстинктивно уловил опасность.

На протяжении тридцати лет лицо Роланда не выдавало его эмоций; не собирался он проявлять слабость и теперь. С безразличным видом взял он пакет, обратив внимание на то, что тот адресован лично графу Роланду Уотербийскому, Кавалеру Белой Звезды, Рыцарю Верного и Древнего Ордена Королевских Клинков, и т. д., и т. п. и запечатан личной печатью, хотя и не несет других знаков принадлежности к Верховной Власти. Это странное сочетание подсказало ему, что окажется внутри, еще до того, как он решительным движением кинжала взломал печать и развернул пергаментный свиток. Написанный витиеватым почерком текст был предельно прост и ясен:

…сим повелеваем… освобождается от обязанностей члена Высшего Совета… быть готовым дать разъяснения по поводу…

Отставка!

Первой реакцией его было блаженное облегчение: наконец-то можно отбросить прочь все заботы и вернуться в Айвиуоллз, к жене, которой он никогда не успевал уделять столько времени и любви, сколько она заслуживала. Второй мыслью было: Кромман, согласно этому же Указу сменяющий его на посту, совершенно не способен справиться с новыми обязанностями.

Он поднял безразличный взгляд, а в голове тем временем царил хаос — словно вокруг вдруг выросли дикие джунгли. Удивляться, разумеется, было нечему. Министры надоедали Амброзу IV так же, как жены или любовницы. Королю становилось скучно, и он искал чего-нибудь нового. Тем более теперь, когда он надеялся справиться с падением популярности, переложив собственные ошибки на человека, послушно проводившего его политику в жизнь. Верность проще принимать, чем дарить.

С бесшумной грацией натягивающего тетиву лучника Куоррел поднялся с места. Последние два дня бедолага провел в основном скорчившись на лавке у двери, листая сборник романтических стихов и сходя с ума от скуки. Он наверняка отметил, что последний посетитель вошел безоружным, и утратил к нему интерес. Теперь он ощутил: что-то не так.

— Твоя измена раскрыта, — с издевкой повторил Кромман.

Роланд пожал плечами:

— Никакой измены. Какие бы обвинения ты не состряпал против меня, мастер Кромман, они не выдержат серьезного расследования.

— Посмотрим.

С минуту они молча смотрели друг на друга — два давних врага, и каждый изучал своего противника за годы службы одному и тому же господину. Роланд никогда не считал себя виновным в измене в обычном смысле этого слова. Однако измена — понятие растяжимое, и это погубило уже многих: Блуфилда, Сентхема, Монпурса. Особенно Монпурса. Он сам подстроил его падение. В том, что он повержен теперь этим гнусным Кромманом, ему виделась горькая ирония. Это ранило похуже, чем топор палача.

Роланд снова поймал себя на том, что тешит себя мыслями об убийстве, и на этот раз идея уже не показалась ему смешной: возможно, это его последний шанс покончить с мерзавцем. Увы, то, что много лет назад было бы справедливой местью, стало бы теперь лишь признанием своей вины — он лишь погиб бы сам, подарив Кромману посмертно победу в их многолетней дуэли. Уж лучше оставаться в живых и бороться с клеветой в надежде на выигрыш — не слишком, скажем так, большой надежде. Очень уж уверен Кромман в себе.

С другой стороны, о пыльных папках на столе и надоедливых просителях в приемной теперь можно забыть. Лорд Роланд мог уйти от всего этого с чистой совестью и свежей головой — на день раньше, чем он планировал. Начать беспокоиться насчет обвинения в измене, суда и почти неизбежного смертного приговора успеется и завтра.

— Да здравствует Король, — спокойно произнес он, обходя стол и снимая с плеч тяжелую цепь. — Кстати, она не золотая. Только позолочена. Казне это хорошо известно, так что не пытайся обвинить меня в подмене.

С торжествующей ухмылкой Кромман склонил голову, принимая цепь. Роланд отпустил ее, и она золотой змеей лязгнула у ног инквизитора.

— Надевай ее на шею сам, мастер Кромман, или пусть это сделает Король. В Указе не написано, чтобы это делал я.

— О, мы еще научим тебя покорности, и скоро!

— Сильно сомневаюсь. — Тут Роланд вспомнил содержание свитка и те права, которые даровались человеку, пришедшему ему на смену. — Или ты замыслил предпринять что-то против меня сейчас же?

Желтозубая ухмылка нового канцлера сама собой отвечала на его вопрос.

— Разумеется, я не могу отказать себе в удовольствии завершить то, что мне не дали доделать много лет назад, — это означало, что он привел с собой отряд стражи, готовой сопроводить пленного в Бастион, возможно, в цепях. Должно быть, он давно тешил себя предвкушением этого сладкого мига!

Однако Кромман до сих пор не догадывался о присутствии в помещении третьего лица. Входил он по обыкновению семенящей походкой, так что миновал охранника своей жертвы, не заметив его. А может, это помешало ему сделать нетерпение. Бесшумно — словно туман — Куоррел пересек комнату и остановился за спиной инквизитора — высокий, напряженный и смертоносный, как взведенный арбалет. Он мог бы сойти за близнеца лорда Роланда, только родившегося лет на сорок позже.

В первый раз с начала разговора Роланд посмотрел прямо на него.

— Ты знаком с мастером Кромманом, королевским секретарем?

— Не имел такой чести, милорд.

Кромман резко повернулся, поперхнувшись.

— Невелика честь. Он намерен арестовать меня. Что ты на это скажешь?

Куоррел улыбнулся: день все-таки обещал некоторое разнообразие.

— Я бы не советовал этого, милорд. — Рука его покоилась на эфесе меча. Он мог выхватить его быстрее, чем противник щелкнул бы пальцами.

— Я бы с тобой согласился. Канцлер, это сэр Куоррел. Мне искренне жаль, что я не имею возможности добровольно принять твое радушное приглашение. Надеюсь, ты захватил с собой достаточно людей?

У Кроммана отвисла челюсть. Штаны и камзол Куоррела были умопомрачительно дороги; жилет и шляпа с пером — еще дороже, хотя при дворе можно было встретить щеголей и роскошнее. Ни грация атлета, ни угрожающий вид, ни даже меч — он закрывал рукоять рукой — не выдавали в нем Клинка так явно, как его холодное спокойствие. Невозможно было даже на мгновение усомниться в том, что, будь Куоррел даже один против целой армии, он усеет пол телами прежде, чем кто-нибудь сумеет дотронуться до него.

Такого препятствия Кромман не ожидал.

— Где ты откопал такого? — взвизгнул он.

— В Старкмуре, ясное дело. — Роланд мог бы ожидать чего-то в этом роде еще со времени последней поездки в Айронхолл. Каждое посещение этого угрюмого убежища означало новую поворотную точку в его жизни.

2

Стоило Дюрандалю поднести бокал к губам, как в дальнем конце зала послышался громкий гогот. Это могло означать только одно: появление Щенка. Взрыв восторженных воплей возвестил, что его уже уронили. Под градом объедков и обглоданных костей паренек поднялся с пола, и его почти сразу же толкнули обратно. Идти ему предстояло еще далеко, ибо он едва миновал стол Сопрано, а впереди были еще Стручки, Безбородые, Щетины, и только потом Старшие. Великий Магистр, несомненно, послал его вызвать Первого и Второго на церемонию Уз, но так уж ему не повезло, что те в это время обедали.

Это была жестокая забава, хотя бывали и хуже, и потом, все начинали Щенками. Дюрандалю пришлось терпеть это дольше, чем остальным, — с того самого момента, когда ему разрешили сказать деду, чтобы тот убирался к себе в Димпльшир и носа оттуда не казал. Духи! Неужели это было пять лет назад? С трудом верилось, что он теперь Второй и что Щенок пришел за ним. С ума сойти!

Он покосился на высокий стол в торце зала — трон Великого Магистра оставался незанятым. Магистр Верховой Езды и Магистр Фехтования встретились с ним взглядами и понимающе улыбнулись. Ничего, кроме Уз, не могло бы отвлечь старика от главного для Айронхолла вечера в году — праздника Дюрандаля, легендарного основателя, чье имя Второй выбрал себе в безумно дерзком порыве. Сегодня Старшим разрешили пить вино. Вскоре зачитают Литанию Героев, начнутся речи… Действительно, поводом к отсутствию Великого Магистра могло послужить только что-то выдающееся. Возможно, сам Король пожаловал в Айронхолл.

Дюрандаль пробыл Вторым меньше недели. Он никак не ожидал попасть в Первые так быстро. Он покосился на сидевшего рядом с ним Харвеста, но тот настолько увлекся спором с Эверменом, что даже не заметил возмутителя спокойствия.

Пять лет, и скоро все закончится — возможно, даже завтра вечером, если Королю понадобится больше одного Клинка. Муж среди подростков; прости-прощай, Айронхолл. С чувствами, неожиданно обострившимися от приступа ностальгии — а возможно, еще и от вина, — он окинул взглядом большой зал, словно пытаясь получше запечатлеть его в памяти.

Кухонная прислуга сновала во всех направлениях, не успевая подкладывать еду на тарелки. Неровные огоньки свечей играли на десятках юных лиц за столами и, разумеется, на знаменитом небосклоне мечей над их головами. Сотня цепей протянулась от стены к стене, и почти на каждом звене висел меч — больше пяти тысяч клинков. Гости и новички обыкновенно лишались аппетита, впервые обедая в зале, особенно если обед сопровождался живыми описаниями того, что случится, если одна из цепей лопнет. Местные скоро свыкались с угрозой. Древнейшие из этих мечей находились здесь уже не одно столетие и скорее всего провисят еще столько же. Но самый первый из них висел на почетном месте на стене за троном Великого Магистра — меч первого Дюрандаля, найденный после смерти своего хозяина загадочно покореженным.

Щенок миновал стол Стручков, из-за которого его окатили супом.

В настоящий момент в Айронхолле находилось семьдесят три кандидата. Второй отвечал за сохранение очередности, так что помнил имена и их порядковые номера наизусть. Вообще-то кандидатов должно было быть около сотни, но Король вступил на престол совсем недавно. За первый год своего царствования Амброз заменил десятка два стареющих Клинков своего отца. Потом темп несколько снизился, но в последнее время он пристрастился раздаривать Клинков своим фаворитам. Кандидаты сходились на том, что Амброз IV обращается со своими Клинками излишне расточительно, хотя, возможно, этому суждению и недоставало беспристрастности. Сколько понадобится ему сегодня? Место Первого занимал Харвест, а кандидаты покидали Айронхолл исключительно в том же порядке, в каком попали сюда.

Щенок наконец пробился к ним — задыхаясь и стряхивая с себя соус и крошки салата. Он неодобрительно уставился в спину Харвеста, не решаясь перебивать Первого, целиком поглощенного разговором. Увы, все Старшие, за исключением Дюрандаля, спорили до хрипоты, не замечая разворачивающейся перед ними драмы. По мере того, как за соседними столами осознавали, что происходит, голоса стихали. Сидевшие дальше всех Сопрано даже встали на лавки, чтобы лучше видеть.

Юный Байлесс горячился больше других:

— А я заявляю, что равного нам собрания фехтовальщиков не найти во всей Эйрании! — Ясное дело, он имел в виду Старших включая себя самого. Судя по всему, он попробовал вино в первый раз в жизни, и это было заметно. — С нами не справиться и целому полку Дворцовых Сабель короля Исилонда. Ба, надо послать им вызов!

— Вздор! — буркнул Харвест. — Нас просто изрубят.

Брендон уставился на него блуждающим взглядом.

— Ну и что? Зато мы станем легендой.

— И потом, — вставил Феликс, — мне кажется, ЭТИ куда опаснее. — Он махнул через плечо в сторону столов за его спиной.

Что ж, это было не лишено смысла. Там сидели магистры и другие рыцари — Клинки, уже отыгравшие свою роль и вернувшиеся сюда обучать новое поколение. Тут были и лысые головы, и выбитые зубы. Иные были очень стары, но ни один из них не растолстел, не одряхлел и даже не утратил боевой осанки, и почти все могли еще драться. Клинки могут ржаветь, но не гнить. Некоторые лица были совсем незнакомы — гости, которых привела сюда в Вечер Дюрандаля ностальгия. Рыцари, отслужившие свое в Королевской Гвардии, могли стать кем угодно — от телохранителей богатых купцов и до старших министров королевства. Дюрандаль узнал только одного: Великого Чародея, главу Королевского Колледжа Заклинателей. Как и молодежь, рыцари с трудом удерживались от смеха.

Раскрасневшийся Байлесс осушил свой бокал и перешел в наступление.

— Ик! Эти-то? Это же старье! Ни одного младше тридцати!

Дюрандаль решил, что самое время удержать друзей от того, чтобы выставлять себя идиотами. Он грозно нахмурился на Щенка — тот был не дурак, к тому же пробыл в Щенках достаточно долго, чтобы не ожидать опасности со стороны нынешнего Второго.

— Жалкий босяк! — взревел он. — Подзаборная, вонючая, длинноносая тварь! Как ты посмел пробраться сюда и осквернить своим присутствием досуг тех, кто благороднее тебя?

Щенок с опаской покосился на него. Харвест огляделся, задохнувшись от негодования, но тут же пришел в себя.

— Ничтожество! Делающий под себя троглодит! — Он замахнулся, изображая оглушительную оплеуху.

Щенок вполне правдоподобно рухнул на пол, оглашая воздух соответствующими стонами. В бытность свою Щенком Дюрандаль считал такие стоны самым трудным делом. Но и этому он обучился — да еще как! Зал восторженно взревел. Каждому в Айронхолле довелось в свое время поваляться вот так на полу.

— Почтенный и славный Первый, — взвыл паренек. — Всеблагородный и доблестный Второй, Великий Магистр послал меня за вами!

— Вот брехло! — расхохотался Харвест, выплескивая на бедолагу недопитый бокал. — Убирайся отсюда, высерок кошачий! Ступай и скажи Великому Магистру, пусть подавится конским навозом!

Щенок вскочил и бросился прочь из зала, прорываясь сквозь вновь выросший частокол подставленных ног и заградительный огонь из объедков. Рыцари присоединились к общему веселью так, словно не наблюдали таких сцен тысячу раз в прошлом.

Хохот постепенно стих, сменившись возбужденным шепотом.

— Неплохо, — заметил Дюрандаль. — «Делающий под себя троглодит» и «кошачий высерок» — очень неплохо.

Первый пытался скрыть замешательство — результат вышел довольно жалкий.

— Как ты считаешь, он правду говорил?

— Это твоя кровь, брат, — уверенно объявил Дюрандаль.

Конечно, это будет не его кровь — во всяком случае, не сегодня. Узами будет связан только Первый, иначе Великий Магистр вызвал бы не двоих, а больше. Они разом поднялись, поклонились столу рыцарей и бок о бок зашагали к дверям. В зале воцарилась зловещая тишина. С ума сойти!

3

Дюрандаль тихо прикрыл за собой дверь и остановился рядом с Первым, старательно избегая глядеть на второе кресло.

— Вы посылали за нами, Великий Магистр? — Голос Харвеста чуть дрогнул, хотя стоял он, вытянувшись как пика и уставив взгляд в книжные полки.

— Посылал, Первый. Его Величеству нужен Клинок. Готов ли ты служить?

Свечи мерцали. Дюрандаль не бывал в этой комнате с того дня, как ловил монеты, — пять лет назад. Он не замечал здесь никаких перемен. Огонь так и не касался с тех пор каминной решетки, все тот же хлам готов был свалиться с кресел, даже вино в бокале было таким же темно-багровым, почти черным.

Конечно, брови Великого Магистра сделались гуще и белее, а шея — морщинистей, но эти изменения проходили изо дня в день, на глазах у Дюрандаля. Он сам изменился гораздо больше. Он был теперь таким же высоким, как Великий Магистр.

Ему вспомнилось, как в тот исторический первый день он пришел доложиться этому самому Харвесту, и как лицо того вспыхнуло восторгом. Дюрандаль и сам реагировал точно так же, когда явилась смена ему. Три месяца ада — впрочем, эти три месяца не шли ни в какое сравнение с тем, что последовало за ними, когда бывший Щенок настоял на том, чтобы ему дали священное имя Дюрандаля. Магистр Архивов предупредил его о том, что случится, если он изменит трехсотлетней традиции. Ну что ж, это его не сломило. Он выжил, изо всех сил стараясь доказать, что достоин этого великого имени, заслужив ворчливое одобрение магистров и товарищей. И он доказал это, став достойнейшим. Завтра вечером он будет уже Первым, а Байлесс — Вторым. Байлессу не совладать с младшими. Что ж, это уже не его забота.

Что заботило его в настоящий момент — так это затянувшееся молчание Харвеста. Он не мог не ожидать этого вопроса, поскольку был Вторым, когда призвали Пендеринга. Разве у него есть выбор? Отвечал ли вообще кто-нибудь отказом? Разумеется, выбор у него был, как и у любого другого кандидата: он мог покинуть Айронхолл навсегда. Но признать поражение после стольких лет борьбы — немыслимо, правда?

Единственным звуком, нарушившим тишину, был хруст пергамента, который Великий Магистр комкал в руке. Треснула и раскрошилась королевская печать. Изучив за пять лет настроения Великого Магистра, Дюрандаль знал, что это предвещает бурю. Отсутствие на празднике само по себе уже означало смену погоды, но не настолько же!

Харвест заговорил наконец — почти неслышно:

— Я готов, Великий Магистр.

Вскоре эти слова произнесет Дюрандаль. И кто будет сидеть тогда во втором кресле?

И кто, кстати, сидит в нем сейчас? Он ведь и не посмотрел еще. Краем глаза он увидел молодого мужчину — слишком молодого, чтобы быть самим Королем.

— Милорд, — произнес Великий Магистр, — я имею честь представить вам Первого Кандидата Харвеста, который будет служить вам в качестве Клинка.

Оба молодых человека повернулись к сидящему.

— Второй выглядит более впечатляюще, — равнодушно бросил тот. — Могу я выбрать его?

— Не можете! — рявкнул Великий Магистр, и морщинистое лицо его угрожающе потемнело. — Даже сам Король берет того, кто в настоящий момент Первый.

— О, тогда пардон! Я не хотел портить вам настроение, Великий Магистр. — Он глупо ухмыльнулся. Это был хилого сложения тип лет двадцати с небольшим, одетый до невозможности пышно: алые шелка с меховой оторочкой, золотая цепь. Если эта белая шуба была действительно горностаевой, она одна стоила нескольких поместий. Небольшая бородка острижена острым клинышком, усы — подлинное произведение искусства. Хлыщ. Кто таков?

— Первый, это маркиз Наттинг, твой будущий подопечный.

— Подопечный? — хихикнул маркиз. — Право же, Великий Магистр, вы выставляете меня каким-то дебютантом. ГОСПОДИН!

Харвест поклонился. Лицо его побелело: он явно понимал, что пожизненно приговорен охранять… кого? Не Короля, не наследника, не кого-то из принцев, не посла в далеких краях, не богатого землевладельца с окраин королевства, не министра, даже — в худшем случае — не главу одного из могущественных чародейских орденов. Его подопечный не стоил того, чтобы рисковать за него жизнью. Всего лишь придворный щеголь, паразит. Барахло.

Старшие кандидаты посвящали изучению политических новостей больше времени, чем всему остальному — за исключением фехтования. Этот маркиз Наттинг, часом, не брат графини Морникад, последней фаворитки Короля? Если так, всего шесть месяцев назад он был почтенным Табом Ниллуэем, младшим сыном нищего баронета, и всего хорошего в нем было то, что он рожден из того же чрева, что и одна из самых блестящих красавиц столетия. Ничто из того, что доходило до Айронхолла, даже отдаленно не намекало на какие-то его таланты или способности.

— Для меня большая честь быть предложенным вашей светлости, — хрипло произнес Харвест, и духи не поразили его громом за откровенную ложь.

Теперь раздражение Великого Магистра стало понятным. Одного из его драгоценных учеников превращали в забаву. Наттинг был настолько незначителен, что у него не могло быть врагов, даже при дворе. Ни один уважающий себя дворянин не опустится до того, чтобы бросить вызов щенку-выскочке, особенно такому, у которого имеется Клинок, готовый умереть за него. Однако у Великого Магистра не было выбора. Королевская воля — закон.

— Мы проведем церемонию Уз завтра в полночь, Первый, — буркнул старик. — Займись подготовкой, Второй.

— Слушаюсь, Великий Магистр.

— Завтра? — встрепенулся маркиз. — Завтра при дворе бал. Нельзя ли покончить с этой ерундой поскорее?

Лицо Великого Магистра и без того опасно побагровело, а от этой реплики вены вздулись еще сильнее.

— Нельзя, если вы только не хотите убить человека, милорд. Вам надо выучить свою роль в ритуале. И вам, и Первому предстоит пройти очищение ритуалом и постом.

— Постом? — Наттинг брезгливо скривился. — Какое варварство!

— Узы — серьезное магическое действо. Вы сами подвергаетесь при этом некоторой опасности.

Если Магистр намеревался так напугать придворного паразита, чтобы тот убрался, то он потерпел позорное поражение.

— О, я уверен, вы преувеличиваете, — только и пробормотал тот.

Великий Магистр коротко кивнул обоим кандидатам, отпуская их. Они поклонились и вышли.

4

Харвест почти кубарем скатился по лестнице вниз и рванул по коридору, ведущему только в библиотеку. Дюрандалю с его длинными ногами не составляло труда поспевать за ним. Если парню нужно побыть одному, так бы и сказал; если же ему нужна поддержка, кто может помочь лучше, чем Второй?

На стенах впереди заиграл отсвет лампы: кто-то шел им навстречу. Харвест шепотом выругался и свернул к окну. Облокотившись на каменный подоконник, он прижался лицом к стальной решетке, словно хотел надышаться ночным воздухом.

— Возвращайся в зал, Второй. Забирай… — Голос его дрогнул. — Садись на мое место. Пусть все знают.

Дюрандаль хлопнул его по плечу.

— Ты забыл, что мне тоже нужно поститься. Смотри на это с другой стороны, рыцарь! — Ты всегда успеешь перерезать себе горло, что бы сделал я на твоем месте. — Ты мог достаться какому-нибудь ночному горшку с Северных Островов. И если уж на то пошло, ты будешь при дворе, станешь крутить шашни с тамошними красотками. Это же синекура: кутить, танцевать, охотиться. Никаких забот!

— В качестве украшения?

— Долгая, спокойная жизнь лучше короткой…

— Нет, не лучше! Ни за что! Пять лет я проторчал здесь рабом, и из меня решили сделать забаву. Посмешище!

Это было настолько справедливо, что Дюрандаль не нашелся, что ответить. Он с надеждой повернулся к приближающемуся огню, и увидел, что лампу держит в руке сэр Арагон, возрастом превосходивший даже Великого Магистра. Толку от него в Айронхолле не было почти никакого, если не считать блестящей репутации, ибо он служил Клинком самому великому Шоулреку, усмирившему Нифию для Амброза III. Поговаривали, что служил он славному генералу не только телохранителем, но и советником.

— Оставь меня, — взмолился Харвест, так и не оборачиваясь. — Заклинаю тебя всеми духами, Второй, оставь меня, уходи и не мешай. Я сейчас готов реветь как баба. Как этот жалкий, бесполезный франт, которому отдадут мою душу.

Дюрандаль отступил на шаг. Арагон, шаркая, поравнялся с ними. В одной руке он держал лампу, в другой — посох; под мышкой была зажата толстая книга. Он совсем одряхлел, но голова его оставалась ясной. Он оценил обстановку с первого взгляда.

— Плохие новости, парень?

Харвест не ответил.

— Первый просто потрясен немного, сэр, — ответил за него Дюрандаль. — Его определили к маркизу Наттингу.

— Именем Восьми, кто это такой?

— Брат нынешней фаворитки Короля.

Старик изобразил на морщинистом лице свирепое выражение.

— Надеюсь, ты не намекаешь на то, что личный Клинок в чем-то уступает Королевскому Гвардейцу, а Кандидат?

— Нет, сэр, — пробормотал с головой погрузившийся в черное отчаяние Харвест.

— Это редкая честь. В Королевской Гвардии состоит добрая сотня Клинков, и все бесятся со скуки, но личный Клинок всегда при деле, охраняя своего господина. Поздравляю тебя, мой мальчик, — прислонив посох к стене, он протянул Харвесту скрюченную руку, которой никогда уж не доведется выхватить меч из ножен.

— Поздравляете? — выкрикнул Харвест, резко поворачиваясь и не обращая на протянутую руку внимания. Две красные полосы отпечатались на его лице в том месте, где оно прижималось к прутьям. — Наттинг — ничтожество, мешок дерьма! На кой черт ему нужен Клинок?

— Король считает, что он ему нужен, Кандидат! Или ты ставишь под сомнение Королевскую волю? Может, ты знаешь что-нибудь, чего не знает он?

Хороший ход, подумал Дюрандаль, но будь он на месте бедняги Харвеста, это его бы не утешило.

Первый передернул плечами и сделал попытку взять себя в руки, хотя явно был готов разреветься.

— Король знает, что делает! Великий Магистр сказал ему, что я недостаточно хорош для Королевской гвардии, вот он и швырнул меня как подачку никчемному хлыщу, своднику. Он даже не настоящий дворянин!

Арагон выглядел по-настоящему потрясенным.

— Ты дерзишь, Первый, и сам знаешь это! Ни Великий Магистр, ни кто-то другой не делятся с чужими своими суждениями о кандидатах. Любой, не отвечающий нашим меркам, изгоняется задолго до того, как становится Старшим, — тебе это прекрасно известно. Я знаю, ты фехтуешь хуже Дюрандаля. Но кто фехтует лучше? Это вовсе не значит, что от тебя нет толка! Причина, по которой Король берет стоящего Первым в очереди, заключается в том, что даже средний Клинок дерется лучше любого мечника со стороны. Каким бы ни был твой ранг в Айронхолле, по мировым стандартам ты принадлежишь к высшему разряду. А теперь брось валять дурака. — Слезящиеся глаза коротко покосились на Дюрандаля. — Если Великий Магистр узнает об этом спектакле, он и впрямь может отменить твое назначение — но сделает он это, вообще выкинув тебя из списка!

Тогда его место займет Дюрандаль. Впрочем, тот был сейчас озабочен судьбой друга гораздо больше, чем своей собственной, — или надеялся, что это так. Беда Харвеста состояла в том, что он еще зелен. Он не поставил еще свои эмоции под взрослый контроль. Ему нужно немного подрасти.

И было у него на это еще двадцать четыре часа.

— Ты ведь Айронхоллский Клинок, самое смертоносное оружие, когда-либо созданное — преданное, бесстрашное и неподкупное, — сказал Дюрандаль. — Когда в последний раз кто-то погибал во время Уз, сэр Арагон?

— Еще до меня. Тому лет шестьдесят, не меньше.

— Вот и я об этом. Ты ведь не боишься, нет?

Харвест вздрогнул.

— Черт тебя подери, нет! Я не трус!

— А мне уже начало казаться…

— Нет!

— Что ж, тогда все в порядке, — Дюрандаль дружески, но крепко взял его за плечо и подтолкнул к выходу из коридора. Арагон задумчиво поплелся за ними.

5

Самым сокровенным, самым священным местом Айронхолла была Кузница — большой, гулкий подземный склеп, в котором протекал собственный ручей. Здесь, в восьми горнах — каждый со своими мехами, наковальней и каменной ванной для закалки — рождались знаменитые мечи. Но главным местом в помещении был похожий на гроб железный брус в центре, ибо именно здесь закалялись люди-Клинки. Взросление делает из мальчиков мужчин, но редкие из них становятся такими непревзойденными фехтовальщиками, какие выходят отсюда. Королевские Клинки выходят из-под одного молота: стройные, рослые, мускулистые атлеты. Когда Харвест прекратил расти слишком рано, заклятие подвигло его тело на новые усилия. Когда Дюрандалю угрожала опасность перерасти положенную норму, он в свою очередь оказался на этой наковальне, а Магистр Ритуалов призывал соответствующих духов помочь ему. Заключительная драма, связывающая Клинка с его господином-подопечным Узами, могла происходить единственно в свете горнов Кузницы.

В день Уз гулкое подземелье наполнялось участниками ритуала, которым полагалось медитировать здесь с самого рассвета. Ближе к вечеру этого долгого дня Дюрандаль так и не знал, преуспел ли он в этом: никогда прежде ему еще не доводилось медитировать. Впрочем, если мерилом успеха была скука, он справился с этим блестяще. Харвест сидел, глодая ногти; маркиз шатался из угла в угол, хныча и жалуясь на голод. К ним подошел Магистр Арсеналов и спросил у Харвеста, как тот хочет назвать свой меч. Харвест буркнул, что не знает, тот пожал плечами и ушел.

На закате появился Магистр Ритуалов и приказал им троим раздеться и искупаться в определенном порядке в четырех из восьми каменных ванн. Сунув палец в ледяную ключевую воду, маркиз взвизгнул и запротестовал столь отчаянно, что лицо Харвеста на мгновение осветилось улыбкой жалости. Увы, поставленный перед выбором: отказаться от Клинка или быть искупанным силой с помощью четырех дюжих кузнецов — Наттинг сдался и согласился продолжать ритуал. Кажется, он поставил рекорд Айронхолла по скорости купания.

* * *

Ближе к полуночи в Кузнице начали собираться рыцари и остальные кандидаты.

* * *

Яркое пламя билось в горнах, но в помещении царил полумрак, столько сюда набилось народа. По мере того, как пение становилось громче, искажаясь причудливой акустикой помещения, сливаясь с лязгом стальных молотов, Дюрандаль все сильнее ощущал присутствие духов. Впрочем, это ощущалось здесь всегда, ибо любая кузница содержит все четыре изначальные стихии: землю в руде, огонь в горнах, воздух в мехах, воду в купели. Из стихий нематериальных мечи привлекали духи смерти и случайности, в то время как время и любовь неизбежно составляют верность. Узы — заклятие сложное, но мощное.

В голове от поста царила непривычная легкость, но сгустившееся в Кузнице напряжение поддерживало его. С трудом верилось в то, что долгой жизни в Айронхолле вот-вот придет конец. Вскоре он тоже пройдет Узы и выйдет в мир за своим господином, кем бы тот ни был. Вряд ли он вытянет соломину короче, чем бедняга Харвест.

Сама процедура была ему хорошо знакома. Впервые он участвовал в Узах на третий день своего пребывания в Айронхолле, ибо Щенку тоже отводится в ритуале своя роль. И поскольку духи случайности заставили его оставаться Щенком так долго, он помогал в Узах целым восьми Клинкам. Тоже рекорд, хотя и не из тех, которыми особенно гордятся.

Теперь он снова выделился из общего хора, чтобы играть одну из главных ролей, заняв вместе с другими участниками место внутри октаграммы. Места каждого определялись заведенным порядком: Первый стоял на острие Смерти, прямо напротив будущего господина, стоявшего на острие Любви. По обе стороны от него стояли Второй — Земля, и Байлесс, следующий кандидат — Воздух. Острие Случайности всегда отдавалось Щенку. Трое магистров, игравших в заклинании главную роль, заняли остальные места: Магистр Ритуалов как Призывающий на острие Огня, Магистр Архивов как Исцелитель на острие Воды, а Великий Магистр как Судья на острие Времени.

Исцелитель завел песнь изгнания смерти, рассыпав внутри октаграммы зерно как символ жизни. Полностью изгнать всех духов смерти там, где присутствует меч, разумеется, невозможно, а стихия случайности непостоянна по своей природе. Когда он проделал это во второй раз, Призывающий начал созывать духов необходимых стихий. Зрители хором завели торжествующую песнь Порядка — гимн братству и службе, отдававшийся в стенах кузницы словно биение огромного сердца. Хотя воздух в подземелье был обжигающе горяч, по спине Дюрандаля пробежал холодок.

Великий Магистр шагнул вперед и высыпал на наковальню горсть золотых монет. Склонив голову, он всмотрелся в то, как они легли. Похоже, он остался удовлетворен этим, поскольку собрал их и кивнул Щенку, в свою очередь выступившему вперед с собственной небольшой ролью. Последнее время Король так часто призывал новых Клинков, что Щенок проделывал это уже в четвертый раз. Конечно, до рекорда Дюрандаля — если это можно считать рекордом — ему было еще далеко. Выкрикнув своим пронзительным голоском положенные слова, мальчишка опустил на наковальню новенький меч с рукоятью в форме кошачьего глаза. Харвест ни разу еще не прикасался к нему, он даже не видел его прежде, но искусные оружейники Айронхолла отковали его идеально для его руки и для его стиля фехтования.

Все шло так, как было положено, и все же Дюрандаля тревожило поведение двух главных действующих лиц. Почему-то и тот и другой вызывали у него беспокойство. Большинство Первых встречают Узы в радостном возбуждении, но Харвест казался жалким и неуверенным. Выражение скучающего любопытства на лице маркиза, возможно, и было уместным при дворе, но никак не подобало для опасного ритуала. Похоже, тот все еще ожидал какого-то подвоха.

Магистр Ритуалов кивнул Байлессу, тот подошел к Первому и снял с него рубаху. Всего неделю назад Дюрандаль проделывал это с Пендерингом. Если Харвест прошел полный курс подготовки Клинка, юному Байлессу необходим по меньшей мере еще год. Право же, Великому Магистру пора предупредить Короля, что запас готовых кандидатов истощился. И если так ибудет и если они решат придержать хотя бы одного в резерве на непредвиденный случай, сколько придется ждать своей очереди Дюрандалю?

Первый повернулся в его сторону. Дюрандаль шагнул к нему, ободряюще улыбаясь и стараясь не обращать внимания на побелевшие губы и расширенные глаза. Ох, пусть уж лучше это будет игрой света! Он дотронулся до безволосой груди Харвеста, чтобы нащупать низ грудины, хотя все кости было хорошо видно и так. Он сделал на груди отметину углем — прямо напротив сердца — и вернулся на свое место.

Харвест шагнул вперед и взял меч, едва взглянув на него. Потом вспрыгнул на наковальню и поднял меч в салюте, произнося слова присяги: защищать Наттинга от всех врагов, служить ему до смерти, в случае необходимости отдать за своего подопечного жизнь. Слова, которые должны были звенеть в кузнице торжествующим колоколом, слышались едва разборчивым бормотанием. Дюрандаль боялся даже посмотреть на лицо Великого Магистра.

Первый спрыгнул на пол, преклонил колена перед маркизом и протянул ему меч рукоятью вперед. Наттинг принял меч со скучающе-безразличным видом, и Харвест попятился назад и сел на наковальню. Маркиз шагнул за ним следом, нацелив меч на отметину углем у того на груди. Это была кульминация ритуала, но даже сейчас он продолжал ждать подвоха. Дюрандаль с Байлессом подошли, чтобы помочь. Харвест несколько раз глубоко вздохнул и развел руки в стороны. Дюрандаль крепко взял его за одну руку, а Байлесс — за другую, удерживая его для момента удара. Маркиз замешкался и оглянулся на Великого Магистра так, словно только сейчас до него дошло, что все это не какая-то изощренная шутка.

— Ну же, парень! Не мучь его! — рявкнул Великий Магистр.

Маркиз пожал плечами.

— Служи или умри! — произнес он три своих ритуальных слова и ткнул мечом в грудь Харвесту.

Каким бы удачным ни было заклинание, это должно быть ужасно больно. Все Клинки признавали, что Узы — это боль, хотя и очень недолгая. В этом случае будущий подопечный ударил не очень сильно, ибо конец лезвия так и не показался из спины Харвеста, и все же струя крови была заметно сильнее обычной. С приглушенным стоном Харвест запрокинул голову. Он не дернулся назад, на державших его друзей, как было с Пендерингом неделю назад. Вместо этого он потянул их вперед, едва не свалив с ног. Он тянул все сильнее и сильнее, словно пытаясь сложиться вдвое. Что делает этот балбес? Он что, чувств лишился? Дюрандаль с Байлессом удерживали его изо всех сил и вдруг переглянулись в ужасной догадке. Трое рыцарей бросились к ним и помогли опустить тело на пол. Наттинг пронзительно взвизгнул и уронил меч.

Заклинание не подействовало.

Теперь пришла очередь попытаться Второму.

6

С самого начала кандидатов предупреждают о том, что Узы могут убить; имелись даже записи о случаях гибели и Вторых. Заклинатели приписывали эти случаи ошибкам в ритуале, но Дюрандаль повидал уже почти сотню Уз и был уверен, что ни малейших отклонений от обычной процедуры не произошло. Он решил, что все дело в недостатке желания. Харвест не рвался служить, Наттинг не воспринимал ритуал серьезно. Харвест не доверял своим способностям, а Наттингу Клинок был нужен примерно как перо на шляпу, возможность похвастаться при дворе — но никак не в качестве защитника. Две лишенных веры стихии, объединившись, привели к несчастью.

Первым порывом Дюрандаля было осмотреть рану. Нанесенную им отметину смыло кровью, но отверстие в груди несчастного Харвеста находилось именно там, где ему и полагалось быть, так что ошибка была не его.

Потом, пока рыцари и Старшие хлопотали, убирая тело и готовясь к новой попытке, он подошел к Маркизу — тот стоял на коленях у дверей, и его отчаянные попытки убедить окружающих в том, что он не способен пройти через этот ужас снова, то и дело прерывались приступами рвоты. Великий Магистр и Магистр Ритуалов склонились над ним, не давая ему ни малейшей возможности улизнуть и читая наставления. Последнее, впрочем, абсолютно впустую: он просто был не в себе.

— В присутствии стольких духов мы повышаем потенциальный уровень высвобождения стихийных сил…

Нет, этим псевдоаристократического сводника не пронять.

— Прошу прощения. — Дюрандаль отстранил обоих рыцарей жестом, какого не мог бы представить себе всего пять минут назад. — Это моя проблема! — поспешно добавил он, предупреждая возмущенный рык Великого Магистра. Он вздернул маркиза на ноги за жилет, повернул и силой удержал в вертикальном положении, ибо ноги у того снова подогнулись.

Увидев, кто его держит, Наттинг в ужасе закатил глаза. Даже багровом свете Кузницы видно было, как позеленели его щеки.

— Нет! Если и ты!.. Я не могу, слышишь? Не могу! Мне дурно от вида крови! — Его башмаки скребли по камням, но вырваться из рук Дюрандаля он не мог.

— Вы предпочитаете смерть?

— Ик! О ч-чем это ты?

— Вы убили одного из наших братьев. Вы надеетесь выйти отсюда живым?

Их аристократическое убожество издал каркающий звук. Магистр Ритуалов возмущенно открыл рот, но Дюрандаль лягнул его в голень.

— Вам только КАЗАЛОСЬ вчера, что вам нужен Клинок, милорд. Сегодня он вам действительно необходим. Без Клинка вам скорее всего не покинуть Айронхолл живым. Так я нужен вам или нет?

— Брось его, Первый, пусть с ним позабавятся младшие, — включился в игру Великий Магистр. Магистра Ритуалов, так и не понявшего, в чем дело, казалось, вот-вот хватит удар.

— Прошу вас! — всхлипнул маркиз. — Мне нужна защита! Я не умею обращаться с мечом.

— Тогда пойдемте, милорд. — Дюрандаль протолкнул его сквозь толпу оцепеневших зрителей к купели, куда из расселины в стене стекала ключевая вода. — Прополощите рот, напейтесь, приведите себя в порядок. — Он махнул окружающим, смотревшим на них — кто с тревогой, кто со злостью, — чтобы те отошли. Он окунул Наттинга головой в воду, вытащил и вытер ему лицо своим рукавом. К этому времени остальные отошли от них, так что подслушать разговор не могли. Он приблизил лицо вплотную к Наттингу.

— А теперь слушайте, милорд! Слушайте как следует. Король хочет, чтобы у вас был Клинок, и я теперь Первый. Меня зовут Дюрандаль, если вы не запомнили, и это имя славится уже больше трех веков. Я выбрал это имя с тем, чтобы быть достойным его, и так оно и будет. Я лучший из тех, кто проходил через Айронхолл на протяжении этого поколения. Если вы хотите меня, я ваш.

Маркиз отчаянно закивал.

— Я бы предпочел видеть вас мертвым, а бедного Харвеста — отомщенным, — искренне продолжал Дюрандаль, — но пройдя Узы, я буду считать по-другому. Я могу вывести вас отсюда живым, даже если мне придется пробиваться силой, а даже Великий Магистр, возможно, не может обещать этого. — Он подумал, не хватил ли лишку, но Наттинг, похоже, верил каждому его слову.

— Что пошло не так? — простонал тот.

— В первую очередь Харвест был не совсем готов. Я — полностью. — Может ли этот трус вообще участвовать в ритуале? Он трясся как осиновый лист. — И вы ударили недостаточно сильно.

— Что?

— Вы не ударили так, как положено колоть мечом, милорд. В следующий раз — когда вы будете пронзать мое сердце — не забывайте, что вы деретесь за свою жизнь. Пронзите меня насквозь, слышите? Так, как делает это Король. Жмите до тех пор, пока острие не покажется из моей спины.

Наттинг застонал, и его снова начало рвать.

7

Острие Любви казалось совершенно неподходящим местом для продолжавшего трястись маркиза, и все же он снова стоял там. Теперь Дюрандаль стоял напротив него — на острие Смерти. По сторонам от него стояли Байлесс и Готертон. Интересно, подумал он, удержат ли они его, если он не совладает с рефлексами? И может ли человек изрезать себя на куски изнутри? Пение стихло. Щенок выкликнул посвящение и, побледнев и глядя на Первого выпученными от страха глазами, положил на наковальню новый меч.

Магистр Ритуалов призвал духов, и либо он делал это энергичнее, чем в прошлый раз, либо Дюрандаль лучше ощущал их присутствие. Он чувствовал, что священная кузница вибрирует от незримых сил. Кровь его бурлила. Каменная кладка переливалась странными огнями, от чего тени казались еще призрачнее. Руку сводило желанием поскорее схватить лежавшее на наковальне оружие.

Маркиз съеживался до тех пор, пока не стал казаться маленьким перепуганным ребенком — особенно по сравнению с наводящим страх Великим Магистром. Может ли настоящий мужчина служить такому трусу до самой смерти, не сойдя при этом с ума? Может ли Дюрандаль смириться с ролью украшения, как обозвал это бедняга Харвест? Именем духов, да! На это была нацелена вся его жизнь, для этого он трудился, боролся — стать одним из Королевских Клинков. Пусть его подопечный лишен какой-либо ценности, зато у него теперь будет лучший телохранитель во всем Шивиале. Возможно, если постараться как следует, удастся сделать хоть что-то даже из этой половой тряпки, а то вдруг, Король задумал для него какое-нибудь тайное, опасное задание. Если повезет, может случиться война — каждому дворянину положено поставить под королевские знамена свое ополчение, и Клинок сможет биться рядом со своим господином.

Магистр Ритуалов закончил призывать духов. Наконец его ход, его минута, его торжество — пять лет он трудился ради этого! Он повернулся к Готертону — пальцы того дрожали, когда он расстегивал его рубаху. Он подмигнул ему и с трудом удержался от смеха при виде удивления на мальчишеском лице. Снять одежду, расправить плечи, повернуться было в этом удушливом жаре подлинным наслаждением. Он подмигнул и подошедшему Байлессу, и на этот раз был вознагражден взглядом, полным неподдельного восхищения. Почему они все так боятся? Так плохо дела идут только раз в сто лет или около того. Он же не бедолага Харвест! Он — второй Дюрандаль, встречающий свою судьбу. Он ощутил прикосновение пальца к своей груди, холод царапающего кожу угля.

Так, теперь меч! ЕГО меч! О счастье! Он сидел в руке как влитой. Синие сполохи играли на клинке, золотой огонь слепил глаза, переливаясь в овале кошачьего глаза на рукояти. Ему хотелось вертеть им в воздухе, ласкать его правилом до тех пор, пока лезвие не сможет перерубать падающую паутинку, пускать им солнечные зайчики, любоваться блеском стали — но это блаженство может подождать. Он вспрыгнул на наковальню.

— Милорд, маркиз Наттинг! — Эхо перекатывалось по сводам. Вот здорово! — Душой своей я, Дюрандаль, кандидат Верного и Древнего Ордена Королевских Клинков, в присутствии моих братьев клянусь вечно защищать тебя от всех врагов, ставя саму жизнь мою единственно как щит, ограждающий тебя от опасностей, храня лишь верность господину нашему, Королю. Дабы скрепить эту клятву Узами крови, прошу тебя, пронзи мое сердце мечом этим, дабы я умер, коли принес ложную клятву, или жил силою собравшихся здесь духов, чтобы служить тебе до самой своей следующей смерти.

Снова на пол и на колено…

Бледный как полотно, трясущийся маркиз взял меч, едва не уронив его, Дюрандаль встал и отступал назад, пока не уперся в наковальню. Он сел.

Великий Магистр толкнул маркиза вперед. На этот раз тому пришлось держать меч обеими руками. Отбрасывая блики, меч мотался у него в руках, описывая острием неуверенные круги — вот дурак! Не дело, если он промахнется мимо сердца, совсем не дело. Он терпеливо ждал, пока перепуганный дворянчик не встретится с ним взглядом. Потом ободряюще улыбнулся ему и поднял руки. Байлесс и Готертон отвели их назад, прижав к своей груди. Он не должен дергаться слишком сильно от боли. Он ждал. Он слышал, как стучат зубы у Наттинга.

— Ну же! — произнес он. Он готов был уже добавить. «Не промахнись!» — но тут маркиз взвизгнул:

— Служи или умри! — И нанес удар. То ли он все-таки послушался напутствий Дюрандаля, то ли просто поскользнулся, но он практически упал на него с выставленным вперед мечом. Острое лезвие пронзило мышцы, ребра, сердце, легкое, снова ребра и выскочило со спины. Гарда уперлась Дюрандалю в грудь.

Это было больно. Он ожидал боли, но все тело его словно взорвалось. И даже сквозь ослепительную пелену он видел два перепуганных глаза, смотревших на него. Он хотел сказать: «Вам нужно скорее выдернуть его, милорд», но говорить с мечом в груди оказалось слишком трудно.

Великий Магистр с силой дернул Наттинга назад. К счастью, тот не выпустил меч из рук.

Дюрандаль опустил взгляд. Рана затягивалась на глазах. Струйка крови была на удивление тонкой; впрочем, так и полагалось: пронзенное посторонним телом сердце не в состоянии качать кровь. Он ощущал исцеление — покалывающую волну, пробежавшую по ране от груди к спине, сопровождавшуюся приливом сил, гордости и возбуждения. Байлесс и Готертон отпустили его. Кузница взорвалась радостными криками. Это показалось ему неуместным, хотя в прошлом он сам всегда кричал, радуясь за других. Узы казались ему теперь рутиной, не более.

Он был Клинком, рыцарем Ордена. Люди будут обращаться к нему «сэр Дюрандаль», хотя сам по себе титул этот ничего не даст.

— Ты обошелся бы и без нас! — шепнул Готертон. — Ты почти не пошевелился!

Позже их нужно будет отблагодарить, и Щенка, и оружейников, и остальных. Всему свое время. Он встал и направился забрать меч, пока окаменевший маркиз не уронил его. Теперь-то он мог разглядеть его получше. Это был полуторный меч с прямым клинком, длиной примерно в ярд — ровно такой длины, чтобы он мог носить его на поясе, не цепляя за землю. На две трети длины лезвие было односторонним, но ближе к концу оно имело заточку с обеих сторон. Он восхищенно любовался изящными желобками на лезвии, плавным изгибом гарды, упором для пальца на случай, если он будет орудовать клинком как шпагой, горящим кошачьим глазом на головке рукояти, уравновешивавшей меч. Разумеется, оружие было идеально сбалансировано: центр его тяжести располагался не слишком близко к острию, чтобы им удобно было колоть — но и не слишком далеко — от него для рубящего удара. Оружейники выковали идеальное оружие для фехтовальщика, в совершенстве владеющего разнообразной техникой боя. Разложи они перед ним сотню мечей, он наверняка выбрал бы этот. Его восхищали даже пятна собственной крови на клинке; не стирая ее, он сунул меч за пояс. Он назовет его «Харвест» — хорошее имя для меча, память о друге, который погиб по глупой случайности.

Байлесс хлопотал, стараясь помочь ему одеться, Великий Магистр поздравлял его, а он все пытался припомнить всех, кого должен отблагодарить…

Вдруг внимание его привлек маркиз — этот бледный, трясущийся слизняк на заднем плане. Как странно! Это псевдоаристократическое ничтожество единственное ясно выделялось в полумраке помещения. Никто другой, ничто другое не имело значения. Увы, ничтожество как было, так и осталось ничтожеством — но теперь это было очень важное ничтожество. За ним надлежало присматривать, его надлежало охранять.

С ума сойти!

Сэр Дюрандаль подошел к своему подопечному и почтительно поклонился.

— К вашим услугам, милорд, — произнес он. — Когда мы выезжаем?

8

Маркиз не путешествовал верхом; он прибыл в Айронхолл в карете — впрочем, то выяснилось позже, утром. Первым же делом была традиционная трапеза в зале, на которой новый Клинок и его подопечный сидели с рыцарями, младшие засыпали, ткнувшись лицом в тарелки, а мужчины постарше произносили дурацкие речи. Смерть Харвеста могла бы поубавить веселья, но этого не случилось.

— Нам всем так жаль его, — объяснял Магистр Архивов. — В среднем выходит обычно недели по две. Мне-то самому довелось мучиться всего пару дней. Но этот несчастный малыш, — весь зал загудел от хохота, — эта невезучая крошка, пробыла Щенком целых три месяца! И Щенок из него был, прямо скажем, никудышный. Он не умел пресмыкаться. Он заискивал неубедительно. Его хныканье ужасало. Но наконец, много позже, что-то такое все-таки приползло к нашим дверям — нечто такое, что Великий Магистр, будучи в хорошем расположении духа, согласился принять. Нет, я говорю не о Кандидате Байлессе: тот появился позже. В общем, Щенку снова позволили вернуться в общество людей. Он пришел ко мне, чтобы выбрать имя. «Нет, — сказал я ему. — Этого нельзя. Это святое». А он мне: «Но вы же говорили…»

И так далее, и тому подобное. Если это нравилось детям, СЭР Дюрандаль мог даже снисходительно улыбаться. Это Сопрано прилепили к нему «сэра», и, оберегая свое имя, он залепил им не одну затрещину.

Тем временем из-за стола поднялся, покачиваясь, Магистр Фехтования.

— …неправду говорят, что он сумел одолеть меня на второй же день в Айронхолле. Абсолютный вздор! Это было вовсе на ТРЕТИЙ день!

Снова восторженные вопли. На самом деле это случилось через два года, даже через три, если считать стабильные результаты поединков. Он пригубил вино и едва не поперхнулся.

— Именем духов, что это за ослиная моча? — прошипел он.

Магистр Верховой Езды ухмыльнулся так, словно ждал этого вопроса.

— Отменное вино. — Остальные тоже ухмылялись.

— Но на вкус оно…

— Да, но только потому, что ты на посту, Клинок. Твой предел теперь — один стакан.

Дюрандаль покосился на своего подопечного — тот лил вино себе в глотку словно молочница — сливки в маслобойку. Он посмотрел на довольного Великого Магистра, на остальные улыбающиеся физиономии.

— А когда я теперь сменюсь с поста?

— Лет этак через сорок, начиная с сегодняшнего дня, — ответил Магистр Верховой Езды.

* * *

На дверце маркизовой кареты красовался его герб: две золотые белки на лазурном фоне. Сиденья были обтянуты атласной кожей, и все это приводилось в движение восьмеркой серых рысаков: великолепный пример преимуществ, которые получаешь, будучи братом королевской наложницы — Олинды Ниллуэй, ныне графини Морникад, первой красавицы государства. Поговаривали, что она, помимо своих естественных чар, использовала и кое-какие другие; впрочем, это не объясняло того, каким образом ей удалось пробиться со своим колдовством ко двору, избежав внимания нюхачек. Зато помимо красоты она, несомненно, обладала талантом изощренного дипломата, выторговав титулы и поместья для всех своих родственников. Пара ее дядек служили при дворе на второстепенных должностях. Братец ее заведовал поставками в военный флот и обращал в прибыль даже зараженное зерно.

За два часа, прошедших со времени отъезда из Айронхолла, подопечный не вырос в глазах Дюрандаля ни на дюйм. Закутанный в меха юнец был узколобым, кичливым ничтожеством. Его болтовня была абсолютно бессмысленной, чувство юмора отсутствовало почти полностью, равно как и чувство такта.

— Ты что, бороды не мог отрастить?

— Даже не пробовал, — на самом деле он брился ежедневно с того времени, как пересел за стол Стручков. Щетина на его подбородке жесткостью не уступала щетке каменщика.

— Постарайся. Это приказ. Его Величество устанавливает придворные моды, и на сегодняшний день это усы и пышная борода.

Только вчера, размышляя во время медитации, Дюрандаль решил отпускать бороду. Теперь, совершенно очевидно, ему придется продолжать бриться.

— Твои кудри настоящие или ты завиваешь волосы?

Храни меня духи! ЗАВИВАЮ?

— Я задал тебе вопрос, парень.

— Я слышал.

Наттинг от удивления умолк. Впрочем, долго молчать он не умел. Вскоре он со смехом поведал, что идея обзавестись Клинком пришла в голову его сестре:

— Она уговорила Короля черкнуть приказ и подарила его мне на день рождения — милый сюрприз, правда?

До сих пор Дюрандаль больше молчал, сосредоточившись на созерцании того мира, которого не видел с четырнадцатилетнего возраста. Однако эти слова задели в нем какую-то струну — словно фальшивый аккорд на лютне.

— Милорд, я не ваш слуга. Я принадлежу Королю. Он решил, что я должен служить ему, защищая вас любой ценой вплоть до своей жизни — значит, так оно и будет. То, как я буду это делать, — исключительно мое дело. Я не обязан поддакивать всякому вздору. Я Клинок, а не подарок шлюхи своднику.

Наттинг разинул рот.

— Ты не смеешь разговаривать со мной так! — взвизгнул он.

— Смею. Я не буду делать это прилюдно, если вы только не вынудите меня к этому.

— Я прикажу тебя выпороть!

Дюрандаль усмехнулся:

— Попробуйте. Могу поспорить, я уложу шестерых прежде, чем до меня дотронутся, — три — это точно, а почему бы и не шесть?

— Я доложу о твоем поведении самому… самому…

— Ну?

— Королю!

— Не спорю, он может укоротить мне язык. Но учтите, когда вы будете ябедничать, я буду находиться рядом, ибо я буду теперь рядом с вами всегда. Мой вам совет: постарайтесь, чтобы при этом было не слишком много других свидетелей.

Оставшаяся часть путешествия прошла в блаженной тишине.

Карета тем временем продолжала скрипеть и раскачиваться на ухабах, а Грендона все не было видно. Как раз когда до Дюрандаля дошло, что они едут вовсе не в столицу, за поворотом дороги показались ворота в высокой каменной стене, уходящей в обе стороны, сколько хватало взгляда. За ней виднелись изящные деревья, островерхие крыши и высокие трубы. Клинок должен быть мрачным, неразговорчивым, угрожающим типом, но это еще успеется. Не сегодня.

— Это дворец?

— Дворец Олдмарт. — Маркиз пожал плечами. — Он лучше большинства. По крайней мере новее.

— Король здесь? — Сталь и пламень! Он болтает языком как малое дитя. Зачем им еще ехать сюда?

Его светлость изогнул свои ухоженные усы в ухмылке — он уже говорил про грандиозный бал, на который опоздал вчера.

— Сегодня он устраивает прием в честь исилондского посла. Очень изысканное общество.

Ну что ж, можно немного отдохнуть. Его наверняка не пригласят… да, но Клинок теперь должен всюду следовать за маркизом, куда бы тот ни пошел. Какой уж тут отдых…

— Конечно же, — продолжал Наттинг, — новому Клинку положено как можно быстрее прибыть ко двору для представления Его Величеству. Но думаю, даже Лорд-Геральд не будет возражать, если я переоденусь сначала. Вот бы еще и тебя приодеть… Жаль, что у тебя нет ничего приличного из одежды.

Дюрандаль опустил взгляд на новые, хорошо пошитые штаны, камзол и жилет, выданные ему при отъезде из Айронхолла, — его единственную собственность на настоящий момент.

— Лучшей одежды я не носил в жизни, милорд.

— Фу! Рвань! Пошлятина. Эти рукава с разрезом вышли из моды два года назад. Мой Клинок должен быть одет соответственно… впрочем, с этим мы сегодня разберемся.

— С вашего позволения, милорд… вы могли бы отвезти меня прежде в город, а представить меня завтра.

— Нет! Это должно быть сегодня.

Маркизу явно не терпелось похвастаться при дворе новым символом своего могущества. Дюрандаль молча откинулся на спинку сиденья.

Примерно через час он следом за своим подопечным спускался по мраморным ступеням в дворцовый сад. В Айронхолле его обучили основам придворного этикета; он даже умел вполне прилично станцевать менуэт или гавот. На этот раз все происходило взаправду, так откуда у него это ощущение игры в «веришь — не веришь»? Он окинул взглядом акры зеленых газонов, клумб и маленьких декоративных прудов, зеленых изгородей высотой по пояс и мощеных дорожек. На некотором расстоянии виднелись полосатые шатры и разноцветные флаги. Под деревьями играли оркестры. Это было грандиозно, словно в волшебной сказке — и все же это было на самом деле. Меч, оттягивавший ему пояс, был Харвест, настоящий меч, ЕГО собственный меч.

Он сразу же увидел других Клинков в сине-серебряных мундирах Королевской Гвардии. Он отдал бы все на свете, чтобы оказаться в их рядах, и теперь этого не будет никогда. Вскоре они подошли настолько близко, что он смог узнать некоторых — иные учились вместе с ним, другие приезжали в Айронхолл, сопровождая Короля. Двое заметили его и помахали в знак приветствия. Они не могли не знать человека, которого он охранял. Ему что, придется до конца жизни встречать сочувственные взгляды?

Были здесь и латники с пиками, в шлемах и кирасах — возможно, заговоренных, хотя как им знать, нет ли у противника встречного заклятия? Слуг, казалось, больше, чем придворных. Женщины в белых одеждах и белых же остроконечных шляпах были, должно быть, Белыми Сестрами, нюхачками.

Наттинг направился в самую гущу шелков и бархата, самоцветов и мехов, кружев и золота. Он улыбался, махал рукой и кричал приветствия всем, кого считал достойным этого. Головы поворачивались в его сторону — ради чего, собственно, все и делалось. У него что, вообще стыда нет или чувства меры? Слышал он хоть о таком понятии, как «скромность»? Чем больше Дюрандаль узнавал его, тем хуже он ему казался.

Проводя своего Клинка через последние ворота в зеленой изгороди на поляну, на которой разместились Король со свитой, маркиз шагнул меж двух латников — совершенно очевидно, он даже не заметил их. Впрочем, и сам Дюрандаль решил, что они играют здесь чисто декоративную роль, так беззаботно болтали они с нюхачкой…

— Ты — стой! — крикнула она вдруг, и это была опасность. Солдаты начали поднимать пики, но Дюрандаль уже оттолкнул маркиза в сторону, выхватил меч и как раз готовился пронзить ближнего часового меж глаз, когда женщина взвизгнула:

— Нет! Стойте! Остановитесь! Все в порядке!

Ему удалось задержать меч в дюйме от цели, не потеряв при этом равновесия. Очень кстати.

Нюхачка замахала руками солдатам, не успевшим отреагировать на ее первый крик.

— Я ошиблась.

По счастью, никто не стоял к ним достаточно близко, чтобы заметить инцидент. Еще больше повезло с тем, что женщина спохватилась очень быстро. Теперь и Дюрандаль был уже в состоянии трезво оценить ситуацию и свои действия. Он тоже повел себя неправильно. Он действовал СЛИШКОМ быстро. Наттингу не угрожало ничего — только ему самому, а он едва не зарубил двух королевских латников — почти на глазах у Короля.

— Ваша ошибка едва не оказалась смертельной, миледи! — Он убрал Харвест обратно в ножны, не без удовольствия отметив, что оба его несостоявшихся противника побелели почти как старинный наряд этой дурехи.

Ей было около тридцати — достаточно, чтобы не делать таких опасных ошибок. Лицо ее было приятно округлым, алый румянец досады на щеках добавлял ей пикантности. Высокая остроконечная шляпа делала ее выше, чем она была на самом деле.

Маркиз растревожился, чего вполне можно было ожидать.

— В чем дело? — распетушился он, пытаясь обойти прикрывавшего его собой Дюрандаля.

— Прошу простить меня, милорд! — отвечала нюхачка. — Похоже, ваш Клинок только что проходил Узы, верно, милорд?

— Ну и что с того? Шевелись же, парень, пропусти меня!

— В нем еще очень силен запах Кузницы, милорд.

Маркиз взвился, словно поднятая из камышей утка.

— Это не оправдание! Ты что, не знаешь, кто я такой? Ты посмела обвинить МЕНЯ в колдовстве против Его Величества? Ты едва не устроила грандиозный скандал, сестра!

— Я всего лишь исполняла свой долг, милорд, и то, что я могла бы вызвать, гораздо хуже скандала.

Вот умница! Она явно не собиралась выслушивать от этого убожества всякую чушь — пусть она даже высказала в адрес Дюрандаля не самые приятные подозрения. Она сдержанно поклонилась ему:

— Примите мои извинения и вы, сэр рыцарь.

Он поклонился в ответ.

— И вы — мои, за то что испугал вас, сестра.

— Я буду жаловаться Матери-Настоятельнице! — буркнул Наттинг. — Ладно, пошли, Клинок, и постарайся больше не устраивать недостойных сцен.

Продолжая возмущенно пыхтеть, он зашагал дальше. Дюрандаль рискнул подмигнуть сестре и последовал за своим подопечным.

Ему часто приходилось видеть Короля в Айронхолле, хотя для того Дюрандаль наверняка был всего лишь одним из многих. Королеву он не отличил бы от любой другой хорошо одетой дамы. Он постарался запомнить ее черты — мало ли, вдруг они встретятся случайно в каком-нибудь коридоре. Годелева была изящного сложения, но вряд ли казалась бы столь хрупкой и бесцветной, не стой она рядом с шумным, крупным и полным жизни супругом. За восемь лет брака ей так и не удалось выносить до конца ни одного ребенка, чем, возможно, и объяснялся ее опечаленный вид.

Зато Король… Амброзу IV исполнилось тридцать четыре, и он правил уже два года. Он был выше любого из окружающих его мужчин, и он казался горой в своем монументальном одеянии из дорогих мехов, кружев и самоцветов. Каштановые волосы и борода отливали золотом. Шум, вызванный появлением маркиза, заставил его отвлечься от разговора, и он, нахмурившись, повернулся к ним.

Надо признать, кланяться Наттинг умел виртуозно. Однако ждать, пока к нему обратятся, он не стал.

— Мой господин, я имею честь представить вам Клинка, которого Ваше Величество соизволили назначить мне. Сэр Дюрандаль…

— Сэр Кто? — Зычный голос монарха, должно быть, слышно было у самых границ королевства. Все головы повернулись в их сторону.

Маркиз зажмурился.

— Дюрандаль, сир.

Амброз IV опустил взгляд на преклонившего перед ним колена юношу.

— Встань!

Дюрандаль поднялся на ноги.

— Ну! — Взгляд знаменитых янтарных глаз ощупал его с головы до ног. — Дюрандаль, значит? Потомок?

— Нет, Ваше Величество. Всего лишь почитатель.

— Как и мы все. Добро пожаловать ко двору, сэр Дюрандаль.

— Благодарю вас, Ваше Величество.

— Весьма впечатляюще, — громко заметил Король. — Даже не верится, что я был НАСТОЛЬКО щедр.

Под взрыв громового хохота Наттинг покраснел как цветок герани. Королевская шутка вроде этой может висеть при дворе неделями, словно дурной запах.

9

Как ни странно, у маркиза обнаружилась супруга, о которой он не счел нужным упомянуть раньше. Она была даже младше Дюрандаля, хотя и не настолько, как ему показалось вначале — то есть не на семь лет. Собственно, она также являлась подарком Короля, бывшего по совместительству ее опекуном, но муж, похоже, действительно питал к ней нежные чувства. Она была очень хорошенькая, манерами обладала безукоризненными, и совершенно ничего не соображала. Ее фамильное древо запутанностью своей не уступало клубку лиан — в первую очередь благодаря частому кровосмешению; единственным интересом ее были тряпки.

В отсутствие маркиза его апартаменты перенесли в просторные покои в главном дворцовом корпусе. Как знак королевского расположения, это тешило его самолюбие, так что он не обращал внимания на жалобы жены: слуги, мол, насмехаются над ней, так как у нее не хватает платьев, чтобы заполнить все гардеробы. Она сказала Клинку своего мужа, чтобы тот стал сюда. И сюда. И сюда. Выглянул в окошко. Замечательно. Когда соберутся гости, не будет ли он так добр облокотиться о камин, повернувшись к двери в профиль? Она воображала, будто отдает приказ, так что ответа от него не требовалось.

Казалось, словно чьи-то невидимые руки помогают Дюрандалю: новые покои явно строились с расчетом на оборону. Вход был всего один, и в узкие окна могли залететь разве что летучие мыши. Любой нарушитель мог бы попасть в хозяйскую спальню только через прихожую и гостиную, а там будет находиться он. Прислуга жила где-то в другом месте. На случай пожара в кладовой имелись веревки. О чем ему еще беспокоиться?

Только о двух обстоятельствах. Во-первых, на целом свете не найдется убийцы, заинтересованного в том, чтобы хоть как-то навредить Табу Ниллуэю, маркизу Наттингу. И во-вторых, Дюрандаль прекрасно понимал это, и все же не мог вести себя иначе как настоящий Клинок по отношению к настоящему подопечному — так овчарка не может противостоять инстинкту охранять овец.

К счастью, в первую его ночь при исполнении обязанностей его подопечный объявил, что утомлен тяготами поездки в Айронхолл, так что ляжет спать пораньше. Маркиза легла с ним, слуга и горничная ушли. Дюрандаль запер дверь на засов, проверил все закоулки на предмет спрятавшихся злоумышленников и устроился в удобном кресле в гостиной. Наводя лоск на лезвие Харвеста, он обдумывал сложившееся положение дел.

Поскольку никто не потрудился предупредить его о побочных эффектах заклинания Уз, ему предстояло разобраться с ними самому. Он уже знал, что может пить не больше одного бокала вина. Теперь, после двух бессонных ночей подряд, он все еще ощущал себя свежим как огурчик. Забавно! Клинков обыкновенно распределяют парами или даже большими группами; ему стоило бы догадаться об этом раньше. Он был один, но знал, что не должен выпускать своего ужасного маркиза из поля зрения. Как-то они смогут выносить друг друга на протяжении следующих тридцати или сорока лет? Как он вообще сможет позволить себе упражняться, заводить друзей, крутить шашни?

Ему нужен совет. Следуя логике, лучшим советчиком была бы Королевская Гвардия, да только как связаться с тамошними Клинками? Даже теперь, когда его явно подопечному ничего не угрожало, Дюрандаль никак не мог покинуть покоев, оставив его одного — и не смог бы, запирайся эта дверь хоть на сто замков. А днем он будет следовать за ним и вовсе неотступно.

Он просто рехнется.

Спустя час, когда в дверь постучали, он догадался, кто это. Но все равно приоткрывая дверь на цепочку, держал Харвест наготове. Их оказалось двое, и одним из них был Хоэр, покинувший Айронхолл всего два месяца назад. Вторым был Монпурс собственной персоной.

— Вы не слишком спешили, — заметил Дюрандаль, впуская их. Оба являли собой типичные образчики Клинков: рослые, жилистые, с настороженным взглядом и кошачьей грацией в движениях. Впрочем, Хоэр не утратил еще мальчишеской непосредственности, придававшей его лицу чуть шаловливое выражение. Бороде на лице его было от роду никак не больше месяца, так что густотой своей она заметно уступала шевелюре. Монпурс был чисто выбрит, с льняными волосами и глазами, голубыми как обрат. Сложением он уступал своему спутнику, отчего казался моложе его лет на десять, но на самом деле ему исполнилось никак не меньше двадцати пяти. Может, то, что тебя вечно недооценивают, — тоже преимущество? Или это просто очередная забава Короля: поставить во главе своей гвардии вечного подростка?

— Брат Дюрандаль, Вожак, — представил их друг другу Хоэр.

Значит, к Хоэру следует, обращаться «Брат», а к Монпурсу — «Вожак». Они обменялись рукопожатиями.

— Такое имя я бы не забыл, — заметил Монпурс. — Должно быть, ты появился уже после меня.

— Да, Вожак, — не совсем так, но Дюрандаль не признался бы в этом.

И тут светло-голубые глаза осветились.

— Нет! Ты был Щенком! Ты дал мне мой меч!

— А ты пришел и поблагодарил меня после этого. Ты даже не представляешь, что это для меня значило!

— Нет, представляю, — твердо заявил Монпурс. — Ладно, у тебя не может не быть вопросов.

Дюрандаль, спохватившись, вспомнил о вежливости и предложил гостям сесть. Он извинился, что ему нечем угостить их. Монпурс опустился в кресло легко, словно упавший лист.

— Ты получишь все, что тебе нужно, подергав за этот шнур. Ладно, к делу.

— Тогда первый вопрос. Как мне охранять человека двадцать четыре часа в сутки?

На мгновение лицо коммандера осветилось такой же плутовской улыбкой, как у Хоэра.

— От тебя этого и не требуется. Ты сам почувствуешь, что ощущение опасности выветрится за пару недель. И ты научишься способам сохранять уверенность в надежности своей защиты. Как мы это называем, не надо лезть в ванную. В Гвардии, разумеется, все проще: мы дежурим по очереди. Кстати, пока твой подопечный во дворце, мы можем подменять и тебя, — взмахом руки он оборвал благодарные излияния Дюрандаля. — Нет, мы делаем это для каждого, работающего в одиночку. Это считается частью нашей работы. Нас все равно слишком много, чтобы охранять Короля, да он и сам не заинтересован в том, чтобы по дворцу шатались сбрендившие Клинки.

Значит, Дюрандаль угадал правильно, и это было приятно.

— Но спать-то я могу?

Улыбка сделалась шире.

— Ты можешь вздремнуть в кресле на час-другой, но будешь просыпаться даже от паучьего чиха. К этому привыкаешь. Заведи себе хобби: изучай законы, финансы. Или иностранные языки. Помогает коротать время. И потом, видишь ли, даже Клинки рано или поздно стареют. Не вечно же тебе оставаться суперфехтовальщиком.

Дюрандаль снова поблагодарил его. Было что-то будоражащее в том, как он просто, по-братски беседует с двумя людьми, которыми так долго восхищался. Хоэр был для него наполовину героем, наполовину другом — почти недосягаемым, хотя Дюрандаль уже несколько лет считался лучшим фехтовальщиком. Что же касается Монпурса, кандидаты едва ли не молились на него за его легендарные способности в фехтовании и стремительное восхождение по служебной лестнице.

— Есть ли какая-то неизвестная мне причина, по которой маркизу понадобился Клинок?

Неловкая пауза.

— Ничего такого мне не известно, — неохотно признался Монпурс. — Король не отказывает графине ни в чем. Ты только не считай себя обделенным. Смотри на это с другой стороны — твое назначение потребует от тебя всех твоих способностей. Мы охраняем Короля, но нас добрая сотня. Большую часть времени мы просто маемся бездельем.

Знакомые мотивы: помнится, так сэр Арагон утешал невезучих коллег.

Хоэр расплылся в ухмылке.

— Скажи ему про женщин!

— Вот сам и скажи, молодой распутник.

— Надеюсь, что кто-нибудь из вас все же скажет, — мягко заметил Дюрандаль. Им-то известно, что он невинен. Они сами прошли через это.

— Ох, их здесь избыток. И вечно их тянет в сон.

Монпурс недоверчиво закатил глаза к потолку.

— Ты хочешь сказать, ты настолько их утомляешь. Это просто часть легенды, Дюрандаль — лучшая ее часть.

— Я найду тебе хорошую наставницу, — задумчиво протянул Хоэр. — Дай-ка подумать… Блонди? Эйн? Роз? Ах, да… замужем за придворным, так что ей скучно одной, но никаких разговоров о вечном союзе… хороша собой, игрива, страстна…

— Он таких знает сотню, — хмуро вздохнул его командир. — Я не позволю ему дурить тебя.

— Весьма благодарен, — сказал Дюрандаль, сглотнув слюну.

— А теперь как ты посмотришь на то, чтобы оставить нашего щедрого друга посторожить твою дверь и прогуляться со мной?

Все мускулы его тревожно напряглись.

— Не сегодня, если вы не возражаете. Я бы не против, но мне кажется, это слишком уж быстро… вы меня понимаете? — Он видел, что они ждали именно такого ответа и стараются не смеяться над ним. Но он правда не мог! Что бы они там о нем ни думали, он просто не мог, и все тут.

— Я клянусь тебе — как Клинок брату, — произнес Хоэр, стараясь сохранять на лице серьезность, — что буду охранять твоего подопечного до твоего возвращения.

— Ты очень добр, но…

Монпурс усмехнулся и встал.

— Тебя хочет видеть Король.

— Что?

— То, что ты слышал. Король желает говорить с тобой. Идешь?

Это совсем другое дело! В конце концов, он ведь Королевский Клинок.

— Да, конечно. Гм… мне лучше побриться сначала.

— Особой разницы не будет, — сказал Монпурс. — Пошли! Мы не можем заставлять его ждать слишком долго.

Тут уж было не до споров. Хотя Дюрандаль слышал за спиной лязг задвигаемых засовов, ему все-таки было не по себе, когда они с Монпурсом двинулись по коридору.

— Словно мурашки по телу, да? — спросил коммандер. — Но это пройдет, обещаю тебе. Или ты к этому привыкнешь.

Они спустились по длинному маршу мраморной лестницы. Дворец погрузился в тишину; в коридорах царил полумрак.

— Я — Королевский Клинок, но связан Узами с другим. Как действует разделенная верность?

— Ты связан с маркизом. Он первый. Король второй. Вот если они поссорятся, у тебя возникнут серьезные проблемы…

Неплохая подготовка для вопроса с подвохом, и место для этого неплохое: длинный, совершенно пустой зал.

— Зачем Королю давать такую ценную собственность, как Клинок, человеку, у которого нет врагов?

— Мне казалось, я уже говорил тебе это.

— Скажи еще раз.

— Уж не оспариваешь ли ты королевскую волю? — Монпурс приоткрыл дверь, за которой открылась узкая каменная лестница, ведущая вниз.

— Мне не хотелось бы считать своего повелителя дураком, Вожак.

Коммандер закрыл за ними дверь и больно сжал его руку.

— Что ты хочешь этим сказать? — В голубых глазах появился ледяной блеск.

Дюрандаль понял, что стоит прямо под лампой, и лицо его как раз на свету. И как это он ухитрился так быстро ступить на зыбкую почву?

— Если Король сомневается в чьей-либо преданности — ну, не сейчас, но, возможно, в будущем — в общем, гораздо труднее строить заговор, имея за спиной Клинка, не так ли? И потом, это как пробный камень: если Клинок вдруг сойдет с ума, стоит разобраться.

Тяжелый взгляд.

— Ох, ладно, брат Дюрандаль! Ведь не подозреваешь же ты своего маленького маркиза в измене?

— Нет, ни капли. Но Его Величество не может подсаживать Клинков только к ненадежным, верно? Ему надо пометить так и несколько пустышек.

Еще более долгий взгляд. Откуда-то снизу донесся взрыв мужского смеха.

— Надеюсь, ты не будешь распространять такие безумные идеи, брат.

Духи! Значит, он прав!

— Нет, Вожак. Я не буду говорить этого больше.

Не двинув и мускулом, Монпурс сбросил еще десять лет и снова стал совсем мальчишкой.

— Отлично. Теперь еще одна. Если Его Величеству вдруг захочется пофехтовать с тобой немного — три из четырех, ясно?

— Нет.

— Меньше — и он заподозрит подвох. Больше — и он обидится. Глупо обижать власть имущих, брат. — Он двинулся вниз по лестнице.

Совершенно сбитый с толку, Дюрандаль последовал за ним.

10

Подвал пропах пивом и потом, не считая разъедающей глаза вони от горящего в светильниках китового жира. Ни столов, ни стульев здесь не было — только штабеля бочек и большая корзина с рогами для питья. Из трех десятков стоявших здесь мужчин по меньшей мере двадцать пять были Клинки в синих с серебром гвардейских мундирах, да и остальные, похоже, тоже являлись выпускниками Айронхолла, только приписанными к частным лицам или же просто без формы — все, кроме одного, самого крупного человека в помещении, находившегося в центре всеобщего внимания. Судя по непринужденной атмосфере, бывшие не при исполнении Клинки не испытывали никаких затруднений с превышением установленной нормы питья. Возможно, это было маленькой цеховой тайной.

Король как раз договорил какую-то историю, от которой слушатели зашлись в хохоте. Что за Король! За каких-то два года пребывания на троне он полностью перестроил налоговую систему,завершил Исилондскую войну и изрядно укоротил права крупных землевладельцев, так докучавших его отцу. И тем не менее вот он — один из величайших монархов Эйрании — стоял и бражничал вместе со своими Клинками так, словно был одним из них, повергая их в хохот и — что еще важнее — разражаясь хохотом всякий раз, когда смеялись они. Тот человек, служить которому был создан Дюрандаль: ему, а не этому жалкому маркизу Ничтожеству, храпевшему сейчас где-то наверху.

Амброз обернулся глянуть поверх голов на вошедших. Хотя лицо его раскраснелось, а по лбу катился пот, взгляд его золотых глаз оставался ясен и уверен. Дюрандаль отвесил поклон на три четверти, наиболее с его точки зрения уместный для первой личной аудиенции в неформальной обстановке.

— Я слышал кое-какие впечатляющие истории, сэр Дюрандаль, — прогрохотал Король.

— Ваше Величество очень любезны.

— Только когда я этого захочу. — Он оглянулся на своих собеседников, вызвав новый взрыв смеха. Потом он нахмурился. — Что случилось с Харвестом?

В комнате мгновенно воцарилась тишина. Казалось еще, что в ней стало холоднее, несмотря на духоту.

— Я недостаточно разбираюсь в этом, чтобы судить, сир, — ответ уклончивый, и Король не мог не понимать этого. — Однако если вас интересует мое мнение, мне кажется, он не был готов. Ему не хватало веры в себя.

Королевские брови сдвинулись.

— Подойди сюда.

Он отвел Дюрандаля в угол. Остальные повернулись к ним спиной. В помещении снова стало шумно. Общение с Королем вблизи напоминало встречу с медведем прямо у того в берлоге.

Дюрандалю давненько не доводилось глядеть на кого-то снизу вверх.

— Это был несчастный случай.

— Да, сир, — о да, да, да! Но мужчина должен горевать по другу ради самого друга, а не из-за того, чем эта смерть обернулась для него самого.

— Кто следующий? Дай мне свою оценку следующих шестерых.

Это будет чистейшей воды сплетничанье. Официально даже Великий Магистр не мог делиться этой информацией с Королем, хотя в это никто не верил. Противоречивые обеты рвали Дюрандаля на части: верность Айронхоллу, тем людям, что воспитали и вырастили его, друзьям. Однако орден принадлежал Королю, значит, и верность его рыцаря — тоже.

— Слушаюсь, мой господин. Первый сейчас кандидат — Байлесс. Он превосходен во всех отношениях, но ему всего семнадцать…

— Он солгал, называя свой возраст?

Байлесс рассказывал всякие сказки насчет охотившегося на него шерифа, о том, что Великий Магистр спас его от виселицы, но никто этому не верил.

— Полагаю, что так, сир. Ему необходим еще год… лучше даже два, — три было бы еще лучше, но кто осмелится сказать это такому нетерпеливому Королю? — Кандидат Готертон очень хорош, хотя, возможно, головой работает лучше, чем мечом; впрочем, он и фехтует не хуже среднего уровня. Кандидат Эвермен на год старше меня. Он великолепен. Кандидат…

— Расскажи мне про Эвермена, — Король внимательно выслушал все, что он наговорил про Эвермена. — Он так же хорош, как ты? — спросил он наконец.

Ловушка! Следи за собственным языком!

— Пока нет.

— Будет когда-нибудь?

— Почти.

Король улыбнулся, давая понять, что понимает, как должен чувствовать себя его собеседник.

— Хорошие ответы, Клинок! Учили ведь нас предки: познай себя! Люди, знающие себе цену, восхищают меня. И еще я ценю честность. Это качество, которое власть имеющие ценят превыше всего, — за исключением преданности, но преданность я могу купить. Великий Магистр соглашается, что Эвермен исключителен, но все еще ставит его значительно ниже тебя.

Дюрандаль несколько раз открыл и закрыл рот. Он чувствовал, что краснеет как малый ребенок. Он и представить себе не мог, что Король так пристально следит за происходящим в школе.

— Вы очень добры, Ваше Величество.

Король надул губы.

— Вовсе нет. Я бессердечен. Иначе мне нельзя. Вот как раз сейчас мне необходим Клинок высшего класса. Я хотел тебя.

Сталь и кровь! Смерть Харвеста обрекла его на служение тому ничтожеству, и, выходит, реакция Короля на его имя сегодня означала совсем не то, что он подумал.

— Байлесс и Готертон — они смогут перенести Узы? Не загнутся, как Харвест?

Дюрандаль держал в руках жизни двоих друзей, и ему хотелось плакать. Он помолчал, обдумывая ответ. Во рту пересохло.

— Сир, они хорошие люди, — осторожно ответил он. — Мне кажется, они выдержат.

Король улыбнулся. Его дыхание отдавало чесноком и пивом.

— Отлично сказано. Никому ни слова о нашем разговоре. Ладно, я столько слышал о твоем умении управляться с мечом и Шпагой… Я, знаешь ли, и сам не новичок.

Похоже, события этой ночи только начинали раскручиваться, все ускоряясь. Ох, вот бы сейчас обратно в Старкмур! Даже оказаться снова Щенком было бы лучше, чем это.

— О фехтовании Вашего Величества слагают легенды, но я считаюсь экспертом. Надеюсь, вы не унизите меня при людях, сир.

— А вот и посмотрим! И не вздумай поддаваться. Поединок по правилам — честность, помнишь? Не щади моих чувств. Сэр Ларсон! Где рапиры? Рапира — мое оружие. Даже я подумал бы, прежде чем сразиться с этим парнем на мечах. А ты как считаешь?

Незнакомый Дюрандалю Клинок уже протягивал им возникшие словно из ниоткуда маски и рапиры.

— Не сомневаюсь, Ваше Величество изрубили бы его мечом как котлету.

— То-то было бы стыда — закончить карьеру так быстро, — хохотнул Король.

Чьи-то услужливые руки быстренько освободили Дюрандаля от камзола, жилета и рубахи; зрители выстроились вдоль стен. Совершенно очевидно, этот вонючий подвал давно уже связан с Клинками, пивом и рапирами. Поединок по правилам? Всегда ли Король приказывает действовать так, как ему действительно хочется? Как он вообще может надеяться показать какой-то класс в поединке с Клинком? Детское лицо Монпурса прямо-таки излучало предостережение.

АГА! Над новичком, ясное дело, подшучивают, и Король принимает участие в шутке. Возможно, подобные розыгрыши — традиция для всех новичков, а уж восходящая звезда, способная одолеть всех мэтров фехтования Айронхолла, — и вовсе идеальная мишень. Знаменитый эксперт потерпит поражение от руки, можно сказать, любителя, и на этом конец.

Нет, не конец! Если Его Величество повелел, чтобы поединок был по правилам, так оно и будет. Тот, кто следует воле своего короля, не ошибется. Много ли найдется на свете монархов, не считающих зазорным для себя играть в детские игры с собственными гвардейцами? Но только так можно добиться от своих подданных настоящей верности.

Обнаженные по пояс, соперники отсалютовали друг другу рапирами. Дюрандаль потоптался по опилкам, пробуя опору.

— К бою! — вскричал Амброз IV, Король Шивиаля и Ностримии, принц Нифии, Властелин Трех Морей, Опора Правосудия, и прочая, и прочая — огромный, потный, набравший лишний жирок, волосатый. Самое знаменитое лицо в королевстве было на этот раз спрятано под металлической сеткой маски.

Выставив вперед правую ногу, задрав левую руку, король надвигался на него стреноженной коровой. Решив поиграть минуту или две, Дюрандаль парировал удар, провел вялую атаку, парировал еще раз и едва не зацепил Короля — совершенно случайно. Тот был медлительней улитки. Он пытался использовать стиль боя, заведенный в Айронхолле, но сам не отличил бы «лилию» от «лебедя». Парировать «иву», встречный выпад в ответ на «радугу»… Черепаший балет. Довольно.

— Туше!

— Ха! — произнес Его Величество голосом, в котором звучало нечто, похожее на недовольство. — Разумеется, туше. Ну что ж, везение всегда украшает Клинка. Посмотрим, как повезет тебе в следующий раз, сэр Дюрандаль.

Дюрандаль снова прикрылся «лебедем».

— Вот я тебе! — вскричал монарх.

«Орел», «бабочка»…

— Еще туше… сир.

Король вполне реалистично зарычал, но под маской, должно быть, ухмылялся. Где-то сзади ожесточенно жестикулировал Монпурс. Если жертва еще не разобралась в шутке, ей придется несладко.

— Еще, сир?

— Еще!

Лучше уступить в этом — ради хороших манер. Козел. Дубина. ОХ, ПЛАМЕНЬ! Таракан жалкий! Он, право же, и не собирался так быстро… Король снова зарычал и несколько раз взмахнул рапирой вверх-вниз словно в досаде на то, как протекает поединок. Актер из него Великолепный. Да и остальные ничего. Глядя сквозь сетку маски, Дюрандаль не видел вокруг ни одной улыбки.

Так, значит, пока три — ноль. Три из четырех, говорил Монпурс, так что следующий раунд покажет им, что орел-то на деле всего лишь кукушка…

— Клянусь духами огня, господин, этот парень в форме! — крикнул кто-то.

Нотки отчаяния в этом голосе звучали так искренне, что Дюрандаля прошиб холодный пот. СМЕРТЬ И ПЛАМЕНЬ! Он что, все неправильно понял? Неужели Король и правда верит, что умеет фехтовать лучше горшка соплей? Не могут же люди вроде Монпурса продавать свою честь, утверждая его в этих безумных фантазиях?

Это НЕ МОЖЕТ не быть шуткой! Ой ли?

Внезапно его догадка сменилась злостью. Если это шутка, то дурно пахнущая. Если нет, то он уже успел выставить Короля ослепленным лестью хвастуном — что само по себе, возможно, равно государственной измене, — а Монпурса подхалимом. А это в свою очередь означает, что про обещанную ему помощь братьев по цеху можно забыть.

— Ну же, клянусь смертью! — Король ринулся на противника, и Дюрандаль просто ткнул рапирой ему в живот. Четыре из четырех.

— Еще! — взревел король, и шарик на конце Дюрандалевой рапиры снова уперся в то же самое место.

Королевская грудь покраснела так, что казалось, будто волосы на ней вот-вот задымятся.

— Клянусь вечной тьмой, я не отступлюсь, пока не зацеплю этого щенка! К бою, сударь! — Это была уже угроза. Какое тут испытание фехтовальщика, это просто-напросто попытка запугать.

— Это все чародейство, Ваше Величество! — крикнул кто-то из зрителей. — Он слишком недавно из Кузницы, чтобы его вообще можно было победить!

Повод сохранить лицо был гениальный, но Амброз его проигнорировал. Потребовалось восемь уколов, чтобы он признал наконец свое поражение и сорвал маску. Раскрасневшийся от усилий и гнева, он свирепо оглядывался по сторонам в поисках хоть намека на ухмылку. Король оказался говенным фехтовальщиком, а его Королевская Гвардия — сборищем жалких льстецов. Дюрандаль отсалютовал и снял свою маску.

— Разрешите идти, Ваше…

— Нет! Надевай-ка эту штуку обратно, парень! Монпурс, посмотрим, как совладаешь с этим гением ты.

Бросив на Дюрандаля испепеляющий взгляд, коммандер начал раздеваться. Разумеется, у поединка мог быть только один исход: проиграть со счетом, почти столь же драматическим, как только что у Короля. Любой другой результат продемонстрировал бы, что он подхалим и лжец.

Новый Клинок мог выиграть в фехтовании, но вот уйму влиятельных друзей он потерял в первую же ночь при дворе.

11

А на следующий день ему снова пришлось иметь дело с маркизом. Тот пригласил портных. Жена принимала участие в обсуждении с энтузиазмом ребенка, получившего в подарок новую куклу. Дюрандаль терпеливо стоял, пока его драпировали отрезами материи, стараясь попасть в тон его волосам и глазам. Он норовил улизнуть под любыми предлогами, но его тотчас возвращали обратно ради какого-нибудь очередного пустяка. И наконец, когда окончательное решение по фасону и цвету было уже принято, он просто сказал: «Нет».

— Что значит «нет»? — вскипел Наттинг.

— Я не буду этого носить, милорд.

— Ты поклялся служить мне!

— Да, милорд. Я даже связан заклятием служить вам. Но вы ведь не станете покупать бульдога, чтобы наряжать потом болонкой. Вы будете натравливать его на быков. Моя задача — не быть красавчиком, а защищать вас, но в этих тряпках я не смогу драться.

— Фи! От тебя не требуется драться, и тебе это хорошо известно.

— Да, милорд. К сожалению, мне это известно. Но заклятию это все равно, и оно не позволяет мне ходить выряженным, словно кружевное покрывало.

— Ты дерзишь! — фыркнула маркиза. — Не позволяй ему говорить с собой так, милый.

— Я скорее пойду за вами нагишом, милорд, чем надену эти тряпки. Могу я внести предложение? — добавил Дюрандаль, чтобы не казаться слишком уж упрямым.

— Ну, что? — буркнул Наттинг.

— Что-нибудь вроде мундира Королевской Гвардии. Это удобно и производит впечатление.

Говнюк, теребя бородку, обмозговал это предложение.

— А знаешь, в этом что-то есть! Мои цвета — синий с золотом. Дорогая, почему бы нам не выбрать совершенно тот же покрой, только с золотом вместо серебра?

Маркиза захлопала в ладоши.

— Ой, милый, какой же он будет в этом такой хорошенький!

СМЕРТЬ И ПЛАМЕНЬ! Дюрандаль имел в виду покрой, но не геральдику. Королевскую Гвардию поголовно хватит апоплексический удар.

* * *

Как доложил ему вечером Хоэр, Монпурс был изрядно взбешен — но Дюрандаль и сам уже понял это по репликам, которые Клинки позволили себе после ухода Короля. Он решил, что это пятно останется на нем до самой могилы.

Однако коммандер не был злопамятным — так, во всяком случае, сказал Хоэр. Данное им обещание помочь освоиться оставалось в силе, поэтому вскоре после полуночи Хоэр объявился в апартаментах Наттинга в сопровождении очаровательного существа по имени Китти. Довольно скоро он ушел, но она осталась.

Дюрандаль обнаружил, что она вовсе не дитя, и она оказалась очаровательной и в прочих отношениях, о которых он прежде мог только мечтать.

Ближе к концу этой незабываемой недели дела мало-помалу пошли на поправку. Даже не самые доброжелательные взгляды, которыми поначалу встречали маркизова Клинка в новом мундире, вдруг прекратились. Помощь со стороны гвардейцев поощрялась самим Королем.

Это произошло на приеме по случаю дня рождения. По обыкновению на Клинков обращали не больше внимания, чем на стенные росписи. Поэтому Дюрандаль стоял у стены в дальнем конце зала, наблюдая за тем, как Наттинг ждет своей очереди засвидетельствовать монарху свое почтение. Другие Клинки — как королевские, так и личные — собрались группами по несколько человек, но он стоял один. Как, похоже, будет и впредь.

Королева отсутствовала. Ходили слухи, что она вновь в положении. Графиня маячила в зале, но находиться рядом с Королем на таком мероприятии не могла. Поэтому у трона стояли только коммандер Монпурс, лорд-канцлер Блуфилд, Великий Инквизитор, чье имя хранилось в тайне, и впечатляющая матрона в белых рясе и шляпе — должно быть, Мать-Настоятельница Ордена Белых Сестер.

Присутствовали здесь, разумеется, и другие нюхачки. Проскучав около часа, Дюрандаль обнаружил ту самую Сестру, которая задержала его в самый первый день при дворе, — она стояла в одиночестве недалеко от него. Он как бы невзначай направился в ее сторону, но даже не успел подойти, как она, нахмурившись, повернулась ему навстречу. Оставшееся расстояние он преодолел открыто и поклонился ей, пожелав доброго утра. Ее ответ был разве что в рамках вежливости:

— Что тебе надо? — Она смотрела на вышитую на его груди золотую белку с откровенной неприязнью; значит, по меньшей мере одно их объединяло.

— Я подошел удостовериться, что от меня уже не так сильно воняет кузницей, Сестра.

— Молодой человек, нам не нравится, когда нас называют нюхачками. Твой вопрос одновременно вульгарен и оскорбителен.

Ведь это она первая завела разговор об обонянии, сказав, что от него дурно пахнет.

— В таком случае прошу прощения. Я обидел вас единственно из неведения — я ведь совсем еще свежевыкованный Клинок, только-только с углей. Но как вам вообще удается опознать заклятие?

— Этого чувства не опишешь. Скажем, словно мне нужно петь какую-то очень сложную песню, а ты стоишь рядом и во всю глотку распеваешь совсем другую, да притом фальшиво. Так тебе понятнее?

Ну, немного. Он выдавил из себя еще одну улыбку — возможно, не слишком убедительную.

— И что вы делаете, если улавливаете следы вражеского заклятия, Сестра?

— Зову Королевских Клинков, разумеется, — тряхнув головой так решительно, что высокая остроконечная шапка только чудом не слетела с ее головы, она зашагала прочь.

Быстрый взгляд вокруг показал, что Клинки и Белые Сестры нигде не стояли вместе. Значит, он узнал новую для себя вещь, задев при этом чьи-то чувства. Он вернулся на место наблюдать за продвижением своего подопечного — процессом более скучным, чем выведение новой породы дубов.

Когда — очень нескоро — настала-таки очередь маркизы присесть в реверансе, а маркиза — поцеловать августейшую руку, он с облегчением приготовился уходить (хотя прекрасно понимал, что эта церемония скоро сменится другой, еще более долгой, в банкетном зале). Тут Король поднял голову. Взгляд его янтарных глаз обежал помещение и остановился на Дюрандале так, словно снимал с него мерку на гроб… длиной ему до плеч как раз подойдет.

Король поманил его к себе.

Сталь и кровь! Неужели это конец? Изгнание в какую-нибудь неведомую пустыню? Дюрандаль шагал милю за милей по паркетному полу, и ему казалось, что пажи и герольды вот-вот заступят ему дорогу, уловив тайный знак Короля. Однако он добрался до трона целым и невредимым и отвесил положенный по этикету низкий поклон.

— У меня к тебе вопрос, сэр Дюрандаль.

Наттинг повернулся, чтобы посмотреть, что происходит.

— Мой господин?

Король угрожающе надул губы.

— После того нашего небольшого поединка… не мерялся ли ты ЕЩЕ РАЗ силами с коммандером Монпурсом?

Смерть и пламень!

Если у Монпурса и был недостаток, так это то, что его детское лицо легко заливалось краской, что произошло и сейчас. Король, должно быть, ощущал жар затылком.

— Да, сир, — отвечал Дюрандаль. — Мм с ним испробовали несколько новых приемов.

Час с лишним, на рапирах и на саблях, со щитами и без них, а также пару раз с кинжалами для отбивания удара…

— И кто победил на этот раз?

— Он, Ваше Величество, — хотя и с мизерным перевесом.

— Правда? Не странно ли это с учетом того, какую мясорубку ты устроил ему в первый раз? Он держался против тебя не лучше, чем я.

— Гм, ну… такое случается, сир.

— Неужели? — Король перевел взгляд на коммандера. Потом обратно на Дюрандаля. Медленно, очень медленно августейшая борода раздвинулась в белозубой улыбке, и Амброз IV разразился громовым хохотом, сотрясшим весь дворец до основания. Он хлопал руками по бедрам; слезы градом катились по его щекам. Он хлопнул Монпурса по плечу, и тот пронзил Дюрандаля еще одним испепеляющим взглядом.

Так и не обретя еще способности говорить, Король махнул рукой, отпуская его. Дюрандаль поклонился еще ниже и поспешно ретировался, утащив при этом за собой сбитого с толку маркиза. Затем ему, само собой, пришлось дать тому объяснения, а это означало признаться в том, что он временно передавал другому свои обязанности, осрамил Короля, восстановил против себя Гвардию и вообще устроил грандиозный скандал, поскольку вся эта история неминуемо получит огласку. Маркиза закатила небольшую истерику, требуя, чтобы муж немедленно уволил своего набедокурившего слугу. Она никак не могла взять в толк, что уволить его невозможно.

Худшее в работе Клинка, решил про себя Дюрандаль, это то, что ты просто не можешь тихо ускользнуть, когда это необходимо. Впрочем, возможно, у других Клинков, не обладавших его талантом нарываться на неприятности, такой необходимости и не возникало.

Представление гостей наконец завершилось, и все уселись попировать за здравие Короля. Скромный банкет состоял из двенадцати перемен. Клинки снова стояли у стен, но на этот раз Дюрандаль присоединился к одной из групп. Они были вежливы с ним, не более того. Они отпускали шуточки насчет людей в золотых мундирах, хотя старательно обходили молчанием белок или выскочек, изобретающих такую форму, ибо это могло повредить все еще свежим Узам Дюрандаля. Они отходили и подходили, без проблем посещая буфет в соседней комнате. Поскольку никто не предлагал Дюрандалю своих услуг, а сам он твердо решил не просить об одолжении, поесть он не надеялся.

Монпурс подошел к их группе и приветствовал Клинка-смутьяна коротким кивком.

Еще через пару минут перед Дюрандалем возник маленький паж, поклонился, вручил ему полированный деревянный ларец с королевским вензелем и исчез.

— Что, ленч принесли? — Монпурс подошел поближе посмотреть. Остальные сбились вокруг них.

— Я не знаю, что там!

— Так открой, только и всего.

Только не это! Впрочем, выбора у него не было. Он открыл ларец. На алой бархатной подкладке лежал кинжал редкой джиндальянской работы с глубокими бороздами на одной из граней — такими ломают мечи. Рукоять и ножны были отделаны золотом, малахитом и настоящим лазуритом. На такой можно купить графский дворец и еще получить сдачу. На вложенной карточке была написана всего одна строчка:

Единственному, кто сломал Королевский меч. А.

— Смерть и пламень! — Дюрандаль захлопнул крышку прежде, чем кто-нибудь притронулся к его содержимому. Обеими руками прижимая сокровище к груди, он в состоянии, близком к панике, смотрел на своего собеседника.

В глазах Монпурса играли искры.

— Украл самоцветы из королевской короны, да?

— Нет! Нет, нет! Я ничего не понимаю. Что мне делать?

— Носить, балда ты этакий! Если Король смотрит на тебя, а я подозреваю, что так оно и есть, тебе лучше поклониться.

Разумеется, Король смотрел прямо на него. Даже через весь зал было видно, что он улыбается. Дюрандаль поклонился.

— Вот так. Теперь… ладно, дай помогу, — Монпурс повесил это чудо на пояс Дюрандалю. — О! Очень мило! Мне завидно. А вы что скажете, ребята?

12

Через несколько дней после этого события во дворец прибыл возбужденный Байлесс, связанный Узами с Лорд-Канцлером Блуфилдом, у которого уже имелось два Клинка. Потом стало известно, что Готертон находится в Грендоне, связанный с Великим Чародеем Королевской Коллегии Заклинателей — у того Клинков было трое, и он нуждался в них меньше, чем кто бы то ни было в королевстве.

Хотя Гвардия обыкновенно была очень хорошо информирована о происходящем, случалось, что и ее источники не могли докопаться до истинных причин событий. Когда прошел слух о том, что кандидат Эвермен отдан некоему Жаку Полидэну, джентльмену, никакие усилия не смогли прояснить ничего на этот счет, за исключением того, что оба словно исчезли с лица земли на следующий же день после выхода из Кузницы. Даже Монпурс утверждал, что ему ничего не известно. Поговаривали только о высокой афере и тайной поездке в дальние страны.

Дюрандалю хотелось только визжать от досады или свернуть шею своему подопечному. Выдержка не позволяла ему делать первого; заклятие Уз — второго.

* * *

Официально объявили: Королева ожидает ребенка. Король расстарался, издавая указ за указом, обеспечивая ее соответствующими амулетами, заговорами и тому подобным.

* * *

За следующую пару месяцев Дюрандаль свыкся со своей странной двойной жизнью при дворе. Днем он сходил с ума от скуки, сопровождая маркиза с пира на бал, на прием и обратно — неотступно, только что в постель с ним не ложился. Все осторожные предложения насчет того, что его светлости стоило бы покататься верхом, поохотиться, пофехтовать или заняться чем-либо другим поинтереснее натыкались на глухую стену непонимания. И кроме того, все эти развлечения содержали в себе элемент маленькой, но опасности, подвергать которой своего подопечного запрещали ему Узы. Он даже заикнуться об этом не мог, не заработав головной боли.

Впрочем, скука была не самым страшным. Официальные обязанности Наттинга относительно флота отнимали у него минут десять в неделю, когда он подписывал приготовленные для него бумаги. Неофициально же он вел собственные дела. В основном они велись посредством переписки — письма он сжигал по прочтении, — но иногда требовали переговоров с глазу на глаз. Во время этих встреч с различными подозрительными личностями он заставлял своего Клинка отходить в дальний угол комнаты, чтобы тот не мог подслушивать. Эти предосторожности были излишними. Дюрандаль очень скоро понял, что его светлость берет взятки за выгодные контракты, за поставки бедным морякам недоброкачественной провизии, а также за доступ к самому Королю — последнее, передавая петиции через сестру. От всего этого тошнило, но поделать Дюрандаль ничего тут не мог.

Он вообще не мог каким-либо образом поставить своего подопечного под угрозу.

Зато ночами он был совершенно свободен. Стоило дворцу погрузиться в сон, как кто-то из гвардейцев подменял его на посту, поэтому он мог присоединяться к остальным в их забавах. Два рога пива были его пределом, но ему хватало и одного. Тело его настоятельно требовало упражнений, так что он фехтовал. В лунные ночи он соревновался в безумных скачках по полям или участвовал в разнузданных купаниях на реке. Он преуспел в недолгих романах, без труда находя себе партнерш.

Он научился побеждать Монпурса если не на рапирах, то хотя бы на саблях.

Он не расставался со своим кинжалом, снимая его только в постели.

Король больше не принимал участия в фехтовании, за что гвардейцы были весьма благодарны Дюрандалю.

Он часто видел Амброза. Даже если они просто встречались в коридоре, поздоровавшись с маркизом, Король всегда приветствовал и Клинка, обращаясь к нему по имени. Пасть жертвой его обаяния было так просто — и как здорово, наверное, быть связанным с таким человеком!

Увы, капризный случай рассудил по-иному. Каким бы выдающимся фехтовальщиком ни был Дюрандаль, он понимал, что пожизненно обречен охранять жалкого маркиза. Ему не суждено служить королю, которым восхищался, не суждено воевать рядом с ним, или спасти его жизнь в смертельной схватке, или биться с чудовищами, или разоблачать предателей, дослужиться до уважаемой должности, отправиться с тайной миссией в дальние страны — ему не суждено вообще ничего кроме роли бесполезного придворного украшения. Даже лучший меч королевства может оказаться игрушкой.

Часть II Наттинг

1

— Что ж, ладно, — прошипел Кромман. — Ты можешь идти. Оставайся в своем поместье до тех пор, пока тебя не вызовут. — Он побагровел от злости.

— Опусти меч, сэр Куоррел, — приказал Роланд, становясь между ними. Впрочем, Куоррел был свежевыкованным Клинком, а новый канцлер представлял слишком явную угрозу для его подопечного. Несколько мгновений казалось, что приказа будет недостаточно. Потом побледневший паренек сделал над собой усилие и снял руку с эфеса меча.

— Как вам угодно, милорд. — Он с ненавистью посмотрел на Кроммана.

Вздохнув про себя с облегчением, Роланд направился к двери. Куоррел оказался у нее первым и выглянул наружу, как и полагается хорошо вышколенному телохранителю.

— Маска! — шепнул Роланд. Это было старое айронхоллское предостережение: напоминание о том, что в настоящем поединке лицо не скрыто от взгляда противника.

— Милорд. — Паренек расплылся в улыбке, когда он широко распахнул дверь, позволяя ему пройти. Злой блеск в глазах остался, но никто не стоял достаточно близко, чтобы заметить это. Впрочем, вряд ли кто из латников вообще настолько проницателен, чтобы разгадать истинные чувства и Клинка, и его подопечного. Тут уж речь шла только о принципе, спокойствием нынче никого не обманешь. Королевский секретарь спешно примчался из дворца и вошел в кабинет Канцлера; трудно ли сделать выводы из того, что лорд Роланд вышел вскоре без цепи, которую проносил два десятка лет?

С полдюжины латников стояли, сбившись удивленной кучкой. Кромман явно не сказал им, что от них требуется делать, поскольку при виде бывшего канцлера они вытянулись по стойке «смирно» и не предпринимали никаких попыток задержать его отъезд. Шесть? Даже для Куоррела шестеро могли бы создать затруднения… впрочем, сам Роланд никуда не делся и помог бы ему. Мысль о том, что Кромман посчитал необходимым выделить целых шесть солдат для ареста человека его лет, приятно тешила самолюбие.

Первым делом им предстояло миновать большую приемную, полную мужчин и женщин, которые ждали встречи с ним, некоторые — уже не первый день. Теперь у них уже не было повода видеть его; более того, в случае, если слухи о его опале уже распространились, что вполне вероятно, многие предпочли бы вообще держаться от него как можно дальше.

Он видел, как эта новость волной катится по ожидающим — изумленные вздохи, опасливые взгляды. Кто тут улыбается, а кто хмурится? Какая разница! У него теперь нет друзей, одни враги.

— Говорят, — заметил Куоррел, — что граф Алданский — верный фаворит Королевского Кубка этого года.

Ага, у опального министра все-таки остался один друг! Даже королевская немилость не может оттолкнуть Клинка от своего подопечного.

— Не торопись с выводами, сынок. Я бы не советовал тебе делать ставки. Он, часом, не из Стипнесской школы?

— Кажется, оттуда. Я так понимаю, тамошние ребята быстро движутся.

— Молния, страдающая поносом, — на них смотрели, прислушивались, но пока никто не делал попытки ухватить лорда Роланда за рукав.

— Что они там используют — воздух и огонь?

— И изрядную толику времени, полагаю. Это самое опасное. Их выпускники редко доживают до сорока. Нынешний герцог, его отец, тоже оттуда, хотя, насколько мне известно, пока еще крепок. Я бился с ним раз, когда он был еще графом, — этот увалень до сих пор не простил ему тот день.

— О, я слышал об этом поединке, милорд! Это одна из любимых айронхоллских легенд, — Куоррел нес эту чушь, и выражение юного лица его было абсолютно невинным. Он держался молодцом; надо сказать ему об этом, как только они окажутся одни. Сначала им нужно зайти в его апартаменты, забрать несколько книг. Потом — сквозь строй по парадной лестнице, вниз и вниз, пока он не заберется в карету и не покинет дворец, навсегда, направившись домой, в Айвиуоллз. Там он будет дожидаться королевской милости. Точнее говоря, немилости.

И что тогда будет с его Клинком? Все неприятности экс-канцлера показались вдруг мелкими и незначительными по сравнению с тем, что ожидало Куоррела. Он навлек на голову мальчика несчастье всего через три дня после Уз. Если Король попытается арестовать его, Куоррел будет сопротивляться до самой смерти. Каким бы безнадежным ни было это сопротивление, выбора у него нет.

Клинок, чей подопечный обвинен в заговоре против Короля, — лорд Роланд по собственному опыту знал, что это такое.

2

Залитые солнцем зрительские ложи казались разноцветным цветником. Ветер развевал яркие знамена и теребил полосатые матерчатые шатры. Собравшийся двор превратил турнир в пеструю мешанину разноцветных плащей, геральдических знамен, грохочущих труб и благородных дам во фривольных платьях.

«Звяк, звяк», — лязгала броня в такт каждому шагу Дюрандаля по скользкой от грязи траве. Меч в его руках уже весил никак не меньше наковальни, а скоро будет тяжелее перекормленного мерина. Он мог вполне убедительно размахивать им, только не слишком долго. Через несколько минут еще более рослый тип обрушится на него с мечом еще тяжелее, и они будут рубить друг друга до тех пор, пока один из них не упадет. Поединки в полной броне требовали очень небольшого умения, только силы и выносливости — и очень часто приводили к серьезным увечьям. Он старался не думать о предстоящем бое — винить в собственном затруднительном положении следовало только самого себя. Этим утром он допустил ошибку, так что теперь должен расплачиваться.

Будь проклят Амброз и эти его двуручные мечи! Хотя Король перестал заниматься фехтованием лично, интереса к этому искусству он не утратил. Каждый год он устраивал грандиозный турнир по образцу тех славных давних времен, когда прогресс в заклинаниях еще не превратил бронированных рыцарей в анахронизм, исключив подобные сражения. Каждый год он выставлял золотой кубок ценой в сотню крон, что привлекало на турнир претендентов со всего Шивиаля. Первый Королевский Кубок достался Монпурсу, второй — самому Дюрандалю, так что сейчас ему предстояло защищать свой чемпионский титул. До полуфинала он дошел без особых проблем. Сегодня утром Монпурс проиграл Чефни, еще одному Клинку, значит, завтра, в финальном поединке, Чефни будет биться с Дюрандалем или Алданом, этой закованной в броню горой, которая топала сейчас ему навстречу.

Герцог Гайлийский не вышел ростом, зато был достаточно богат, чтобы платить за заклинания, сделавшие его сына настоящим великаном. Должно быть, он платил неплохо, ибо в шестнадцать тот уже был на добрую голову выше любого из Клинков, а мускулатурой не уступал быку. Обнаженный, он производил даже более устрашающее впечатление, чем в доспехах. Смешно, но этот юный великан хотел еще и фехтовать, что для такой махины звучит чистым абсурдом; впрочем, богатству пути открыты везде. Школа в Стипнессе специализировалась на быстрых результатах для молодых аристократов, которым неохота была тратить годы на серьезную подготовку. Их основным козырем была скорость, для чего использовались соответствующие заклинания. Техника фехтования у графа Алданского была примитивной, но скорость для такого роста просто невероятная — впрочем, для любого другого роста тоже.

Дюрандаль проиграл ему утром на рапирах, чего никак не следовало делать. После этого он выиграл на саблях, что стало еще одной ошибкой, поскольку согласно замысловатым, придуманным лично Королем правилам, ему пришлось готовиться к решающему поединку на двуручных мечах. Редкие поединки доходили до этого, так что толпа гудела от возбуждения. В бою на мечах, где важна сила, а опыт почти ничего не решает, преимущество Алдана становилось почти неоспоримым.

Правую ногу вперед, левую ногу вперед, правую ногу вперед… каждое движение стоило значительных усилий. Доспехи были древними, как свет. В них воняло так, словно кто-то жил в них день и ночь со времени Отечественных Войн. Становилось до отвращения жарко. Правый наколенник скрипел. Когда он опускал забрало, то видел окружающий мир в узкие прорези, что превращало бой в бессмысленную драку — какое уж тут искусство. В отличие от поединков на рапирах и саблях, судьба этого боя решалась в единственном раунде, продолжающемся до тех пор, пока один из соперников не сможет или не захочет биться дальше. В противоположность широко распространенному мнению, человек, упавший в таких доспехах, все же может подняться на ноги без посторонней помощи — но не тогда, когда кто-то колотит по нему шестифутовым мечом.

Один из разодетых в красное с золотом судей дал знак Дюрандалю не подходить ближе. Он остановился и с лязгом повернулся к королевской ложе, сразу же заметив, что на этот раз королева сидит на своем месте. Она ожидала нового ребенка, хотя принцессе Малинде не исполнилось еще и двух лет. Графиня теперь редко появлялась при дворе. Ходили слухи, что скоро ее изгонят окончательно.

Загремели фанфары, отозвавшись в шлеме Дюрандаля противным эхом, и шум в толпе стих. Судьи поклонились Королю. Соперники подняли свои мечи в салюте, что с учетом их веса само по себе было достижением. Дюрандаль повернулся к своему противнику, снова увидев в глубокой пещере забрала самоуверенную ухмылку парня. Что ж, чем больше воин, тем крепче приложится, падая.

И тем тяжелее у него удар. Плечо Дюрандаля до сих пор ныло после утреннего поединка на саблях, когда подбитый войлоком пластрон так и не погасил до конца энергию яростного графского удара. Мечи были тупые, но его панцирь может треснуть как старый пергамент, если этот здоровяк примется молотить по нему. Хуже того, поскольку ранение Клинка помешает ему как следует охранять своего подопечного, лежащее на Дюрандале заклятие может заставить его разрешить эту проблему, проиграв бой. Он должен поставить все на быструю победу. Какой уж тут справедливый поединок.

— Приготовиться, милорды! — объявил старший судья. Алдан поднял руку в перчатке размером с хорошее ведро и опустил забрало.

Дюрандаль не пошевелился.

— Готовьтесь, милорд!

— Я буду биться так. Здесь слишком жарко, — драться с открытым забралом чистое безумие, но это еще и блеф. Алдан будет сбит с толка, пытаясь понять, что за экзотические приемы известны сопернику из Айронхолла, которых он не знает.

Судья поколебался, покосился на своих помощников и даже на королевскую ложу, потом пожал плечами.

— Да помогут духи лучшему. Сражайтесь, милорды!

Судьи брызнули в стороны, убираясь с дороги. Соперники неуклюже затопали навстречу друг другу. Дюрандаль изготовил свой меч на манер пики и заставил себя пуститься вперед почти бегом. Алдан сразу же перенял его тактику: стоит им столкнуться, и он одним своим весом сшибет Дюрандаля как кеглю. Скоро он бежал в полной броне со вполне приличной скоростью: надо же, ну и силища! Он поднял свой меч, целя в соблазнительно открытое забрало.

Разумеется, обзор у него был не лучший. Должно быть, он крайне удивился, когда его противник вдруг исчез.

Дюрандаль упал перед ним на четвереньки. Само по себе это было рискованно, ибо доспехи — не лучшее место для занятий гимнастикой, и он мог пораниться, даже не дождавшись удара противника. Да и с точки зрения тактики это было чистое безумие. Если ему не удастся подловить на это графа, он окажется полностью в его власти. Если упадут оба, он не получит никакого преимущества. Единственное, на что он надеялся, — это на то, что до него этого не делал еще никто.

Алдан перелетел через него головой вперед и врезался в землю с грохотом обрушившейся кузницы. К счастью, его вес не опрокинул Дюрандаля и не придавил его сверху — вся энергия ушла на попытку задвинуть шлем графа в плечи. Дальнейший поединок свелся к вопросу, кто поднимется на ноги первым и начнет превращать панцирь противника в лом. Поскольку Алдан по меньшей мере временно лишился чувств, Дюрандалю не составило особого труда с лязгом встать и поставить ногу бедолаге на спину. Он нашел подходящий зазор в броне и приставил к нему острие меча.

— Сдавайся, мерзавец! — возгласил он.

Судьи углубились в оживленный спор. Шум толпы превратился в рев, громкостью не уступавший горному обвалу.

— Дурак! — взвыл очнувшийся Алдан и сделал попытку встать. Дюрандаль ткнул ему по почкам тупым концом меча — относительно тупым. После того благородный граф только лежал, молотя стальными кулаками по земле и сдавленно ругаясь.

Судьи махнули флагом. Победа. Толпа взревела еще громче.

3

Взяв шлемы под мышку, соперники бок о бок ковыляли к королевской ложе. Алдан демонстрировал виртуозное владение нецензурной лексикой.

— Этим словам тебя тоже научили в Стипнессе? — невинно поинтересовался Дюрандаль.

Парень покосился на него своими угольно-черными глазами. Кровь из носа у него до сих пор не унялась. Ничего, его кошельку придется еще хуже, ведь теперь нужно будет платить за лечение.

— А тебя учили мошенничать в Айронхолле?

— Послушай, у тебя впереди еще двадцать лет. Дойти до полуфинала в твоем возрасте уже замечательное достижение.

— Да плевать мне на проигрыш, дубина! Плакали мои денежки, и какие!

Поскольку сам Дюрандаль не играл, об этой стороне турнира он как-то не подумал.

— И каковы ставки?

— К обеду я принимал тридцать к одному, — признался граф.

Это даже отдаленно не напоминало честную игру.

— Стыд какой!

— Тут сотни проигравших. Тебе повезет, если ты выйдешь из дворца живым, деревенщина проклятая.

Ничего смешного.

Король тоже казался не слишком довольным. Когда соперники остановились у барьера его ложи, он откинулся на спинку своего пышного кресла и смерил Дюрандаля свирепым взглядом. Лицо сидевшего рядом миниатюрного герцога Гайлийского приобрело опасно серый оттенок. Сколько он поставил на своего милого малютку сына? Разумеется, большинство из присутствовавших дворян ставило на фаворита, хотя стоявшие сзади Клинки радостно скалились.

Маркиз тоже находился здесь, под охраной Хоэра. Он улыбался, что делал теперь только на людях. Он сидел в трех рядах от Короля, в обществе каких-то баронетов; вполне возможно, его вообще не пригласили бы сюда, не участвуй его Клинок в турнире. Вся семья Морникад впала в серьезную немилость. Маркиза уволили из военно-морского ведомства, его дядьки и кузены лишились всех мест и привилегий.

— Ты не любишь биться на мечах? — угрожающе спросил Король у Дюрандаля.

Заковыристый вопрос!

— Я предпочитаю рапиры, Ваше Величество.

— Мой господин! — взвыл Алдан. — Я заявляю протест на решение судей!

Королевский взгляд переместился на него.

— К тебе мы не обращались.

Граф издал неприятный звук, словно поперхнувшись кровью. Король снова посмотрел на Дюрандаля.

— И что тебе больше нравится в рапирах?

— Гм… Мне кажется, они требуют большего мастерства, сир.

— Ясно. Ну что ж, в данном случае мы не увидели, чтобы сила взяла верх над мозгами. — В янтарных глазах заиграли искорки.

— Вы льстите мне, Ваше Величество.

— Ты выиграл дуэль, не нанеся ни единого удара! Ты сотворил новую легенду. Похоже, у тебя это входит в привычку. Поздравляем.

Облегченно вздохнув, Дюрандаль отважился на небольшой поклон и сумел не упасть при этом.

— Что же до тебя, милорд, я аплодирую твоему выдающемуся выступлению на нашем турнире. Вы со своим почтенным батюшкой, разумеется, отобедаете с нами.

Алдан шагнул к барьеру. Король поднялся и повесил ему на шею ленту со звездой полуфиналиста; при этом даже ему пришлось подняться на цыпочки. Все остальные, конечно, тоже встали, вежливо аплодируя.

Маркиза на обед не пригласили. Когда августейшая чета ушла, он спустился к барьеру и, к несказанному облегчению Хоэра, махнул рукой своему Клинку. За два с половиной года, что Дюрандаль знал его, он обрюзг. Его нечасто видели трезвым.

— Отличная работа, парень! Скоро ты сможешь выбраться из этого медвежьего капкана?

— Я с радостью побуду с его светлостью, пока ты не будешь готов, сэр Дюрандаль, — с обычной загадочной улыбкой сказал Хоэр.

— Минут через десять, милорд.

— Тогда пошевеливайся. У меня сегодня дел хватает. Встретимся на каретном дворе.

Когда Дюрандаль потащился к своему шатру, толпа снова взревела.

4

Наттинг ждал его у кареты; лакеи и кучер уже заняли свои места. Чтоэто за дело у него такое срочное? Единственным его занятием в последнее время было приглядывать за обстановкой грандиозного дворца, который он строил себе, да и то последнее слово оставалось за его женой. Он беспробудно пил и ночами шатался по залам.

Дюрандаль благодарно кивнул Хоэру, сочувственно закатившему глаза, поклонился маркизу и зашагал прочь. Наттинг полез в карету. Она тронулась с места немедленно, так что Дюрандаль садился уже на ходу.

— Лихо ты это провернул!

— Спасибо, милорд. Все равно, я не должен был проигрывать ему утром.

— Да, но тебе будет приятно услышать, что я верю в тебя. Это был весьма прибыльный для меня день.

Он мог оказаться менее прибыльным, если бы за воротами дворца их ожидала разъяренная толпа. Впрочем, на деле там обнаружилось только несколько обиженных зрителей, не преминувших издевательски посвистеть им вслед. Маркиз, казалось, не обратил на это никакого внимания, и карета, скрипя и раскачиваясь, покатила по узким, грязным улочкам Грендона.

— Увы, — сказал маркиз после нескольких минут идиллического молчания. — На завтрашний поединок ставки будут менее благоприятны. Ты фаворит, четыре или пять к одному.

— Я не заслуживаю такого. Сэр Чефни — великолепный фехтовальщик.

— Гм… да. — Маркиз задумчиво пожевал губу. — Мне не хотелось бы говорить с тобой о таком низменном предмете, как деньги, сэр Дюрандаль…

Сам по себе титул ничего не значил, но он никогда раньше не обращался к нему так. Дюрандаль ощутил легкий укол тревоги. Что задумал Наттинг? У него совершенно не было собственных денег. Ему предоставлялись стол и одежда, но не деньги. Все развлечения — лошади, пиво — он получал за счет Гвардии. Единственное, зачем пригодились бы деньги, — это на подарки женщинам, но гордость не позволяла ему просить об этом. Женщинам оставалось довольствоваться его легендарной личностью, чего им, к счастью, обычно хватало.

— Милорд?

Карета грохотала по булыжной мостовой, медленно продвигаясь по улицам, заполненным народом. Похоже, они направлялись в самую злачную часть города.

— Видишь ли, Наттинг-Хаус обходится мне значительно дороже, чем я ожидал.

— Если я выиграю завтра Кубок, он, разумеется, будет принадлежать вашей светлости как моему патрону, — забрал же этот живодер и прошлогодний приз.

— Да, но… — Взгляд маркиза сделался блуждающим, но тем не менее старательно избегал встречи со взглядом Клинка. — Боюсь, сотня крон — это капля в море. Мой сегодняшний выигрыш исчисляется тысячами, и я поставил все до последней кроны на финал.

СМЕРТЬ И ПЛАМЕНЬ!

— Если вы позволите мне заметить, милорд, — вы ставите на завтрашний выигрыш? Я не совсем уверен в том, что могу побить сэра Чефни. Он побил коммандера Монпурса весьма убедительно.

— Я рад, что… То, что я предлагаю, сэр Дюрандаль, — это сделать твою собственную ставку.

— Мне нечего ставить, милорд.

Наттинг молча ткнул пальцем в кинжал на его поясе.

— Нет! — Увидев, как его подопечный тревожно вздрогнул, он сделал глубокий вздох. — Я имею в виду, я не могу расстаться с подарком самого монарха, милорд! Он сразу же заметит его отсутствие.

— Тьфу! Он никогда не узнает об этом. Ты не надевал его при фехтовании. И все, что от тебя требуется, — это расстаться с ним до окончания турнира. Один мой друг предлагает под него залог в шесть тысяч крон.

— Он стоит в десять раз дороже!

— Только при полноценной продаже, парень. Это всего лишь краткосрочный заем.

— А если мне не удастся выиграть поединок, что тогда?

Маркиз неуютно поерзал на подушках.

— Твоя обязанность — защищать меня, так?

— Конечно. Но только…

— Разве долговая тюрьма не опасность? Если я не наберу за считанные дни солидную сумму, сэр Дюрандаль, именно там я и окажусь. Полагаю, ты последуешь туда за мной.

— Ах ты, жалкий свиной ублюдок. — Дюрандаль не поднимал голоса; нет смысла кричать, констатируя факты. — Ты хочешь сказать, твоя сестра-шлюха не в состоянии больше выжать денег из Короля?

Взгляд Наттинга на мгновение вспыхнул, но тут же подавленное настроение снова овладело им.

— Можно сказать и так. И поскольку никто больше не заплатит моих долгов, нам предстоит гнить в тюрьме до самой смерти. На Дрейн-стрит умирают быстро, Клинок. Готов ли ты защищать меня от чахотки?

— Клянусь Восемью Стихиями, я здоровее тебя! Когда ты сдохнешь, я стану свободным — свободным от тебя и от самого позорного долга, когда-либо возложенного на честного воина.

— Тебе виднее. Мы приехали. Так это твое окончательное решение?

Карета остановилась в темном и вонючем переулке, таком узком, что люди с трудом протискивались мимо. Их ждали; в стене отворилась дверь, и из нее вышел лысый толстяк. Он улыбнулся, показывая почерневшие, сломанные зубы.

Дюрандаль обнаружил, что его отчаянно трясет. Никогда еще заклятие Уз не вступало в такое противоречие с его собственными побуждениями. Ему хотелось придушить сидевшую рядом с ним жабу и втоптать ее труп в грязь.

— Но Король дал его мне!

— И ты получишь его обратно.

— Вы мне не верите? — Голос его дрогнул. — Вы что, боитесь, что я не приложу всех усилий? Клянусь, милорд, я буду биться завтра так, словно от этого зависит ваша жизнь. Я буду честно драться и без разговоров о долговой тюрьме!

— Но это ведь так и есть. Моя жизнь поставлена на карту — не напрямую, согласен, но это не меняет дела. И всего-то, о чем я прошу, — это дать мне на день штуковину с твоего пояса. Неужели это так много для человека, который связан заклятием защищать меня от всех врагов? Решай. Дать мне сигнал кучеру ехать дальше?

Он не врал, говоря, что смерть в долговой тюрьме — дело нескольких недель. Узы могли бы и не отреагировать на столь непрямую угрозу, но Дюрандаль давал клятву. Сердце его болело, когда он снимал кинжал с пояса и передавал его маркизу.

Улыбаясь, Наттинг протянул его человеку, стоявшему в дверях, и получил взамен свиток пергамента. Он наскоро пробежал его взглядом, кивнул и дал кучеру знак погонять. Карета тронулась с места. Никто не произнес ни слова.

Как этому говнюку удалось провернуть это втайне от своего Клинка? Ну конечно, последние дни Дюрандаль проводил за фехтованием больше времени, чем обычно, оставляя его на попечение гвардейцев. Да и писем в последнее время приходило и уходило больше обычного, так что он мог бы и заподозрить что-то недоброе. И что бы это изменило? Он не смог бы выступить против своего подопечного, что бы тот ни задумал.

— Но вы хоть понимаете, — сказал он, с трудом шевеля пересохшим языком, — что если я проиграю, и Король спросит меня, что случилось с кинжалом, я скажу ему правду?

Маркиз Наттинг хитро улыбнулся.

— Ты ПРОИГРАЕШЬ, мой милый, и он не заметит, потому что кинжал будет на месте. Мы ставим на сэра Чефни, не на тебя. Я получу свои деньги в пятикратном размере, и он победит. Чтобы получить свой кинжал обратно, тебе придется проиграть.

5

Осенний вечер сменился ночью, когда маркиз вернулся в Наттинг-Хаус, и он сразу же прошел в сад, громко высказывая своему Клинку возмущение по поводу того, что целая армия работников ушла, так за весь день ничего и не сделав. Внутри была та же картина. Все эти маляры, художники, плотники и штукатуры лодырничали с самого утра, тратя впустую его деньги. Мои деньги, подумал Дюрандаль. Королевские деньги. Несколько дней назад маркизу отправили погостить у родителей, поэтому недостроенный дом был пуст, если не считать пятидесяти двух слуг. Наттинг визгливо вызвал слуг, потребовав бритья и свежей одежды — мыться он рисковал только в самых ответственных случаях. Пока слуги хлопотали над его высокородным телом, Дюрандаль беспокойно метался по огромной гардеробной.

Что-то было не так — что-то почти очевидное, но упрямо остающееся вне поля его зрения, и это сводило с ума. Каким бы поганым ни было объяснение, данное ему говнюком, настоящая правда могла оказаться еще хуже. Если подумать, что-то очень уж быстро тот избавился от жены; та не хотела ехать, но он настоял. Вполне разумная мера, если он ожидает ареста, значит, дело не в этом. Человек, стоящий перед финансовым крахом, должен урезать расходы на строительство и слуг, верно? Ну, не обязательно. Придворные обыкновенно не скупились, оплачивая услуги, так что любой намек на экономию может отпугнуть кредиторов. И потом, этот говнюк скорее всего и представления не имеет об экономии. Он больше не может тянуть деньги из флота или торговать влиянием сестры на Короля. Игра на фехтовальных турнирах может служить прибыльным, но все равно побочным источником дохода, но он явно задумал что-то еще. Что дальше? Он потребовал парадный вечерний костюм, словно собирался на бал или банкет. Но его никто больше не приглашал на подобные мероприятия…

Что он все-таки затевает? Куда делось его уныние? ВОТ ЧТО не так! Едва вернувшись домой, он начал ухмыляться. Шесть тысяч крон при ставках пять к одному будет… м-м… тридцать тысяч. Хватит ли этого, чтобы спасти его от краха?

Или тут попахивает чем-то похуже?

Маркиз потребовал обед и ел в блаженном молчании, пока его Клинок понуро сидел напротив. Потом, вместо того чтобы закладывать карету, он потребовал плащ и башмаки. Он явно собирался куда-то пешком — в темноте? Это было уже совсем из ряда вон — абсолютно не в его духе.

В первый раз с той минуты, когда он отдал кинжал, Дюрандаль открыл рот.

— Куда мы идем, милорд?

Его подопечный только загадочно улыбнулся.

— Подожди и увидишь.

* * *

Светила полная луна, но для джентльмена разгуливать по известным своей дурной славой улицам Грендона было дерзостью, от которой Узы Клинка звенели громче колоколов. Его прямым долгом было бы удержать своего подопечного от подобного безрассудства, возможно, даже силой. Но Дюрандаль так возрадовался тому, что его умение наконец-то может быть востребовано, что подавил доводы рассудка. В результате он сопровождал проклятого маркиза по темным, зловонным переулкам, даже не запасшись факелом. Он дрожал от радостного возбуждения как конь перед скачкой, молясь о том, чтобы кто-нибудь бросился на них из темноты. К счастью или несчастью, этого так и не произошло. Раз или два ему послышались шаги сзади, и он обругал себя за мнительность.

Маркиз явно ничего не слышал. Он знал, куда идет, хотя явно по описанию, так как бормотал что-то себе под нос на каждом углу. Потом он начал считать двери, и когда нашел ту, что искал, она оказалась помечена магической октаграммой, светившейся призрачным светом. Орден заклинателей, гнездившийся в таких трущобах, наверняка специализировался на самых неблаговидных заклятиях, а те, кто являлся сюда поздней ночью, должно быть, делали это с самыми неблаговидными намерениями. Два лакея в пышных ливреях встретили их у дверей и проводили в салон. Яркие цвета драпировок с преобладанием красного, непристойные картины на стенах и извращенно-эротичные скульптуры наглядно говорили о том, какого рода заклятиями здесь занимаются. Откуда-то доносилась негромкая музыка, и воздух был полон жарких, пряных ароматов. К своему стыду, Дюрандаль ощутил, что плоть его отзывается на эту обстановку.

Другие заговорщики уже ждали их. В пожилом мужчине легко было узнать графа Истнесса, бывшего губернатора Ностримии, старшего из назойливых дядек Наттинга. Женщина прятала лицо под вуалью, но личность ее не вставляла сомнений.

В тревоге она вскочила с кресла.

— Болван! Зачем ты привел его сюда? — Даже голос ее невозможно было спутать ни с каким другим. Длинный, изящный палец белой руки указывал на Дюрандаля.

Маркиз рассмеялся, подошел к ней, приподнял ее вуаль и поцеловал в щеку.

— Я не могу отвязаться от него. Он вечно при мне как родинка. И потом, он идеальный соучастник. Он не выдаст меня даже под пыткой. Верно, сэр Дюрандаль?

Дюрандаль не обратил внимания на издевку и попытался не обращать внимания на самое прекрасное лицо королевства.

— Что недоброго вы задумали, милорд? Не забывайте, я слуга Короля.

— Но я стою на первом месте! И мое падение или победа зависят и от этих моих сообщников, так что ты не сможешь выдать никого из нас. — Ухмылка, ухмылка!

Любой другой, подначивавший Дюрандаля таким образом, был бы уже мертв, хотя он никогда еще не обнажал меча во гневе и надеялся, что этого никогда не случится.

— Я не могу предать вас, поэтому я должен остановить вас. Совершенно ясно, что вы замыслили использовать против Его Величества колдовство, а это серьезная опасность, — его логика была неумолима.

Наттинг покосился на свою сестру; самоуверенности его несколько поубавилось.

— Правда? И как ты собираешься остановить меня?

Дюрандаль тоже посмотрел на графиню. Она отшатнулась назад, и гнев ее сменился страхом.

— Вы замыслили вернуть королевское расположение этой шлюхе. Я не могу наносить вред вам, Таб Ниллуэй, но на нее это не распространяется, — может он в самом деле хладнокровно убить женщину? Сможет, если этого потребует безопасность его подопечного. Возможно, хватит и увечья, хотя сделать это труднее и не так надежно. Изъяны фигуры можно исцелить. Смерть — никак.

Графиня ахнула и ринулась к двери, но замерла на месте. Перед лицом ее застыло острие Харвеста. Истнесс выругался и потянулся к своему мечу.

— Не валяйте дурака, дядя, — фыркнул Наттинг. — Он разделает вас на котлеты прежде, чем мы успеем пошевелиться. Ты опоздал, парень. Ты уже никак не сможешь убить графиню так, чтобы этого не обнаружили. Инквизиторы допросят нас, возможно, даже с пристрастием — скорее всего тебя, так как ты не из знати. Наши намерения всплывут наружу, а намерений достаточно для обвинения в измене. Ты ничего не можешь поделать.

Вихрь противоречивых эмоций захлестнул Дюрандаля.

— Это все равно лучше, — голос его охрип и слегка дрожал, — чем позволить вам пытаться совершить невозможное преступление.

— Очень даже возможное преступление. Убери меч, и я все объясню.

— Нет. Говорите, что там у вас, и побыстрее.

Графиня попятилась от меча, и он не стал ее преследовать. Что бы ни затевалось, он сознавал свой проигрыш.

Похоже, маркиз тоже понял это, так как масляная ухмылка снова играла на его лице.

— Свеча, всего лишь свеча. Совершенно безвредная. Она будет настроена на тело моей сестры. Когда свечи зажгут и Король вдохнет ее запах, его страсть к графине вернется, еще сильнее, чем прежде. Он вернет ее во дворец, мое богатство тоже вернется. Я не лгал тебе, говоря про долговую тюрьму, сэр Дюрандаль. Королю не будет нанесено никакого вреда.

Дюрандаль пожал плечами.

— Другие тоже могут вдохнуть.

— Ну и что? В свое время сотни бредили ее телом. Важен только один.

— Ты не сможешь пронести заколдованную свечу к Королю.

— Разве? Ты меня недооцениваешь. Королева переехала до родов в Бондхилл. Амброз уже настолько пропитал дворец заклинаниями, что ни одна нюхачка даже близко не может к нему подойти. Он часто навещает жену. Мы все предусмотрели.

Все это казалось чудовищно возможным — как раз такое грязное дело, на какие был способен этот говнюк. И конечно, Дюрандаль ничего не мог поделать с этим. Измена! Где она, его честь? Где они, светлые надежды его юности? Где…

— Надо же, какая драматическая сцена, — произнес новый голос. В дверях стояла незнакомая женщина. Только лишенное возраста лицо виднелось из-под прикрывавшего голову клобука, и зрачки ее глаз мерцали красными огнями. Ряса из дорогой ткани такого же красного цвета ниспадала с плеч до самого ковра. Вся внешность ее не оставляла сомнений в том, что именно она заведует здешними духами и орденом.

Маркиз поклонился.

— Временами она была такой, миледи, но мне кажется, наш юный друг внял голосу разума.

Настоятельница подняла свой жуткий взгляд на Дюрандаля.

— Уж не считаешь ли ты, что мы не думаем об опасности? Что мы недооцениваем сложности этого дела? Если ты будешь выкидывать фокусы, молодой человек, никто из вас не выйдет из этих стен живым. У нас свои способы избавляться от ненужных свидетелей.

Он колебался даже тогда, раздумывая, не зарубить ли ему еще и эту тварь. Необходимость беречь своего подопечного от любого вреда удержала его от этого — очевидно, что орден, имеющий дело с такими духами, умеет защищаться. Маркиз знал, что победил и торжествующе ухмылялся. Графиня снова кипела от злости. Старый дядька понуро опустился обратно в свое кресло.

Дюрандаль убрал меч в ножны. Право же, у него не было выбора. Он должен держаться так, словно все в порядке. Он будет идеальным сообщником, верным до самой смерти. Завтра он даже проиграет финальный поединок на Королевский Кубок — в качестве доказательства своего поражения и позора. Узы не позволят ему убить себя.

В бессильной ненависти к самому себе смотрел он на то, как маркиз расплачивается деньгами, полученными за кинжал, подарок Короля. Настоятельница с удовлетворенным видом просмотрела свиток и повела их в часовню, выстроенную в форме октаграммы — в высокое помещение из белого мрамора, шестнадцать стен которого образовывали восемь лучей. Каждый из этих альковов тем или иным образом — по большей части, достаточно грубо и прямолинейно — посвящался той или иной стихии. Один был пуст, символизируя Воздух; напротив стоял кувшин воды, меч означал Случайность, и так далее. Единственным источником света служила горящая жаровня. На взгляд Дюрандаля символы здесь грешили дурным вкусом — взять хотя бы череп как знак Смерти или большое золотое сердце как знак Любви. Ему хотелось скрежетать зубами, но возможно, это производило впечатление на тех клиентов, которые пользовались оказываемыми здесь услугами. Хотя присутствие духов ощущалось здесь довольно сильно, это не приносило ему того успокоения, какое испытывал он в Айронхолле. Здесь оно лишь тревожило и казалось порочным.

К четырем посетителям добавилось трое заклинателей в красных рясах — двое мужчин и еще одна женщина. Настоятельница расставила их всех по местам. Дюрандалю было сказано стоять перед черным пьедесталом, с которого скалил свои зубы череп, так что он был Смертью — вполне подходяще, учитывая его теперешнее настроение. Октаграмма не отличалась от стандартной, поэтому слева от него был Воздух, а справа — Земля. Наттинг стоял на Случайности, его дядя — на Времени, а графиня, ясное дело, была Любовью, прямо напротив Дюрандаля.

Когда заклинательница завела песнь Изгоняющего нежелательные стихии, Наттингу, его дядьке и Дюрандалю было велено повернуться спиной к центру. Этим их участие в ритуале и ограничилось, но Дюрандаль разбирал достаточно слов заклинаний, чтобы представлять, что происходит за его спиной. Стоя на острие Смерти, он менее других был вовлечен в действо, но даже так — к его раздражению — духи возбудили в нем нестерпимую, жгучую похоть. Единственным утешением ему было то, что от него не требовалось смотреть на все непотребства, проделывавшиеся над телом самой прекрасной женщины Шивиаля.

6

Они вернулись в Наттинг-Хаус незадолго до рассвета. Маркиз потребовал разбудить слугу, чтобы тот уложил его спать. Дюрандалю оставалось только бегать — вверх и вниз по лестнице, через комнаты с законченной отделкой и еще неоштукатуренные, по коридорам, мимо накрытой чехлами мебели. Даже для Клинка это не лучший способ готовиться к честному поединку, но, возможно, вполне сойдет для боя, который нужно проиграть. А может, это начало сумасшествия. Он оглядывался назад, на идеализм своей юности, на те дни, когда смерть Харвеста еще не определила его судьбу. Как далеки они, тогдашние мечты, как быстро превратился он в лжеца и изменника.

Он мог еще надеяться на то, что заговор раскроют, но сам не мог поделать для этого ничего. Он радовался бы вместе с другими, когда палач поднимет голову маркиза на всеобщее обозрение — ничего, что следующая голова на плахе будет его собственной. Он еще надеялся на то, что все так и будет. Смерть подопечного всегда сильное потрясение для его Клинка; если же эта смерть насильственна, Клинок почти никогда не выживает. Отсечение головы повсеместно считается насильственной смертью.

На рассвете из этих раздумий его вывел стук копыт. Он скатился по лестнице и замер перед входной дверью, отодвинув в сторону дворецкого, отставного моряка по имени Пайуошер. Много ночей тот занимал его невероятными историями о путешествиях, чужих портах, чужих женах и детишках всех мастей. Прежде, чем кто-либо из них успел вымолвить слово, по двери загрохотал посох и чей-то голос именем Короля потребовал открыть дверь.

Пайуошер поперхнулся от неожиданности и удивленно уставился на смеющегося Дюрандаля.

Ага! Лису выследили до самого логова. Западня захлопнулась. Теперь, когда это свершилось, у него не осталось сомнений в том, что следует делать. Он рывком развернул Пайуошера.

— Ступай и скажи маркизу! Живо!

У матросов нет вопросов. Старик поспешил через прихожую со всей скоростью, на которую был способен.

Единственной возможностью маркизу бежать была лестница для прислуги в задней части дворца. Шансов на то, что другие выходы из дома не перекрыты, почти не было, но обязанность Дюрандаля заключалась в том, чтобы дать своему подопечному как можно больше времени. Он может умереть с мечом в руке.

Он дождался второго оклика и открыл глазок. Он увидел перчатку и бледное лицо, обрамленное выбивающимися из-под черного берета бесцветными локонами. Берет, а также черные балахоны являлись формой Королевского Отдела Государственной Безопасности. За спиной инквизитора виднелось никак не меньше дюжины латников.

— Его светлости нет дома.

— Это ложь.

Надежда на бой сняла груз с души и приятно покалывала мышцы Дюрандаля.

— Я не имел это в виду буквально. Это просто норма вежливости. Не можете же вы поверить в то, что я настолько глуп, чтобы пытаться лгать инквизитору, не так ли? Нет, я всего лишь излагал обыкновенную отговорку, используемую знатью, когда она не желает, чтобы…

— Ты тянешь время. — Голос у молодого, человека был резкий, неприятный.

— Я всего только пытаюсь дополнить ваше образование. Так вот, возможно, его светлость и согласился бы принять посетителей, будь он…

Не сводя стеклянного взгляда с Дюрандаля, инквизитор сделал знак рукой. Ближний к ним латник ударил древком пики в дверь.

— Именем Короля, откройте! — снова проревел он.

Даже маркизу прощается не более трех предупреждений. Дюрандаль закрыл глазок и пошел через прихожую, задержавшись у камина, чтобы взять кочергу. Жаль, очень жаль, что в его первом и последнем настоящем бою с ним не будет кинжала; впрочем, кочергой отбивать эти тяжелые пики даже сподручнее. Жаль также, госпожа маркиза настояла на лестнице из розового гранита с маршем такой ширины, что удерживать его от нападения пришлось бы втроем. И как только она не подумала об этом? Ничего, это можно еще поправить. По обе стороны лестницы стояли на высоких пьедесталах две вычурные статуи мифических существ из светлого мрамора. Маркиза пришла в неописуемый восторг, когда их привезли неделю назад, но уж, наверное, не пожалела бы их для доброго дела.

Замок входной двери со щелчком открылся. Цепочка сама собой выдвинулась из защелки и повисла. Скользнули в сторону засовы. У инквизиторов свои способы проникать повсюду.

Со статуями пришлось повозиться, но они повалились одна за другой, огласив весь дворец грохотом и усеяв пол мраморными осколками. Что ж, это может осложнить противнику жизнь, пока Дюрандаль будет находиться на лестнице. Более того, на грохот прибежит полсотни слуг, а это еще немного задержит нападающих.

Инквизитор запустил в дом солдат. Вид у него в этой черной рясе был бы зловещим, когда бы не забавная косолапая походка пересекающего сельский двор петуха. Дойдя до каменного завала, он остановился. Латники замерли за его спиной. Взгляд его рыбьих глаз остановился на Дюрандале.

— Ты арестован.

Дюрандаль улыбнулся:

— Легко сказать…

Шум голосов и топот бегущих ног над головой означали, что слуги удирают по задней лестнице. Если маркиз действовал без промедления, он должен быть уже на кухне, а то и в подвале, откуда можно выйти в переулок.

— Твое положение безнадежно.

— Разумеется.

Выражение стеклянных глаз не изменилось.

— Нам известно все, что ты делал: как ты сдал под залог свой кинжал, как вы ходили в Вертен-Хаус…

— Значит, вот как он называется? — Дюрандаль изнывал от желания броситься в бой, но сейчас важно было тянуть время. Немигающий взгляд его соперника приводил его в восторг: вот бы ему научиться такой невозмутимости. — Видите ли, моя обязанность — защищать моего подопечного.

— Ты уже выдал его. Это за тобой шла наша нюхачка.

Ого! Он не должен дать заболтать себя, хотя он силен с мечом, а не в словах.

— Тем больше моя ответственность.

В дверях и на балконах показались перепуганные лица слуг, следивших за этим противостоянием.

— Сержант, арестуйте этого человека.

Сержант удивленно покосился на инквизитора.

— Это же Клинок! Разве вы не можете связать его заклинанием, как дверь?

— Нет. Постарайтесь взять его живым.

Латники озабоченно переглянулись. Никто из них не двинулся с места.

— Учтите, я пленных не беру, — предупредил Дюрандаль. Ему было жаль их: как и он сам, они всего лишь выполняли свой долг, а он неминуемо уложит нескольких прежде, чем они сумеют одержать верх. — Инквизитор, я глубоко сожалею о происходящем. Я надеюсь, что вы изловите их всех и поотрубаете им головы, но я вынужден сделать все, чтобы остановить вас.

— Это лишено логики. Стоит ли губить жизнь ради безнадежного дела?

— Тебе этого не понять, чернильная крыса. Единственное, что имеет смысл для Клинка, — это защищать своего подопечного. Неважно, что он натворил — я умру здесь, а мое имя впишут в Литанию Героев. Мой меч будет вечно висеть на почетном месте в Айронхолле.

— Ты идиот, Кромман! — послышался крик Монпурса. Бок о бок с Чефни он обежал латников и остановился перед инквизитором. — Как ты посмел начать без нас?

Дюрандаль не видел, как они входили, и на мгновение душа его ушла в пятки: выстоять против этих двоих у него не было решительно никакого шанса. Зато по крайней мере все кончится быстро, и ему не придется рубить ни в чем не повинных латников. Почти бесшумно Харвест вылетел из ножен и сверкнул в воздухе отполированной сталью. Он счастливо рассмеялся.

— Тогда начнем! Давайте покончим с этим быстрее. Идите же сюда — оба!

Никто не обратил на него внимания.

— Обычные правила обращения с Клинками в данном случае неприменимы, — хрипло заявил инквизитор. Порывшись в складках рясы, он извлек оттуда свиток и развернул его. — Обвинение считает его не свидетелем, но заговорщиком. По имеющимся у нас показаниям он представляет собой угрозу Его Величеству.

— Можешь взять свои показания и засунуть их сам знаешь куда. Король его помилует.

— Пока он еще не помилован. Он отправится в Бастион вместе с другими.

— Ну что же вы? — кричал Дюрандаль с лестницы. — Чего вы ждете? Вы что, боитесь? — Слова насчет помилования наполнили его страхом. Лучше уж быстрая смерть при исполнении долга, чем жалкое существование разбитого ничтожества, изгоя, неспособного смотреть людям в глаза. Если маркиз еще не выбрался из дома, ему этого уже не сделать. Время умирать.

Внимания на него так и не обращали. Остальные продолжали обсуждать его, словно раздражающее пятно на штукатурке.

— Не валяй дурака, Кромман! — Это говорил уже Чефни, — Ты не можешь запереть подопечного и обращаться потом с его Клинком как с обычным заключенным. Он сойдет с ума.

Монпурс смерил Дюрандаля изучающим взглядом.

— Он уже сошел.

Инквизитор нетерпеливо передернул плечами.

— Безумца тоже можно допросить с пристрастием, коммандер. После они держатся гораздо разумнее. И мы еще посмотрим, как он поведет себя теперь, когда его господин у нас в руках. Эй вы, отойдите! Пропустите солдат.

Дюрандаль услышал за спиной и сверху перешептывание слуг, но стоял слишком близко к Чефни и Монпурсу, чтобы выпускать их из поля зрения. Пятясь, он поднялся на пару ступенек. Возможно, это подвох. Скорее всего это подвох. Альтернативой могло быть только одно: все время, пока он считал, что отвлекает инквизитора, инквизитор отвлекал его самого. Нет. НЕТ!

— Ты идиот, Кромман! — продолжал Монпурс. — Зануда проклятый!

Дюрандаль попятился еще на ступеньку, по-прежнему не осмеливаясь оглянуться.

— Посмотри наверх, сэр Клинок! — крикнул инквизитор. — Твое положение безнадежно. Брось меч.

— Смерть и пламень! — вскричал Монпурс. — Хоэр, тащи сеть! Живо!

Дюрандаль все же рискнул оглянуться. Толпа прислуги испуганно расступилась, пропуская к лестнице маркиза, зажатого между двумя латниками. Маркиз шел, спотыкаясь, босой и жалкий; красный ночной колпак его сбился набок, бежевая ночная рубаха была порвана и перепачкана кровью, капавшей из разбитого носа. Ноги его были скованы цепью, руки связаны за спиной, и конвоир, идущий слева, держал меч у его подбородка. За ними следовало еще шестеро латников, но все держались сзади — очень глупо с их стороны.

Дюрандаль взмыл по гранитным ступеням быстрее, чем в нормальной обстановке отважился бы спуститься с этой же лестницы. Он перерезал горло левому конвоиру прежде, чем тот успел отвести меч от маркизова подбородка. Тот, что шел с другой стороны, попытался выхватить свой меч и погиб мгновенно. Дюрандаль оттолкнул своего подопечного в сторону, чтобы тот не мешал ему атаковать троих, идущих первыми. Он уложил двоих, но то ли его толчок, то ли падающие тела сбили связанного Наттинга с ног. Даже так сверхчеловеческая реакция Клинка могла бы спасти его, если бы в то мгновение Монпурс с Хоэром не накрыли Дюрандаля сетью. Пронзительно вскрикнув, маркиз окончательно запутался в цепи и головой вниз полетел по гранитным ступеням, застыв со сломанной шеей у ног инквизитора. Дюрандаль кричал. Кричал, не умолкая.

Гвардейцы увязали его в объемистый тюк размером с небольшой воз. Он так и не выпускал меч из рук, а они не пытались отнять его, понимая, что это значит для Клинка. Все же они надели на него ножны от меча Хоэра, чтобы, колотясь в конвульсиях, он не порезал себя или кого-нибудь другого.

Чефни взял его за ноги, Монпурс — за плечи. Они вынесли его из дома как свернутый ковер и уложили в карету. Карета направилась на запад, к Старкмуру. Он продолжал кричать.

7

Будучи подопечным и сюзереном сразу, Король может освобождать своих собственных Клинков от обета Уз, просто посвящая их в рыцари Ордена — собственно, именно так действует заклятие. Для частных Клинков, обет верности которых носит двойственный характер, единственным выходом служит ритуал освобождения от Уз, редко завершающийся благополучно. В случае если подопечный погиб практически от руки самого Клинка, отработанных способов не было вообще.

Среди собравшихся той ночью в Кузнице не было ни одного кандидата. Юноши спали в своих палатах, не зная о том, что Клинок, сделавшийся уже их героем, вернулся в Айронхолл в неважном виде. Двое кузнецов вызвались помочь с грязной работой, но многие магистры и рыцари отказались в этом участвовать. Зная шансы на успех ритуала Обращения, они не горели желанием видеть это.

Прокричав без умолку целый день, Дюрандаль наконец стих; из воспаленного горла не вырывалось ни звука. Он лежал на полу в своем веревочном коконе, не реагируя на расспросы или угрозы, хотя какая-то часть его мозга бесстрастно фиксировала происходящее. Все тело его свело судорогой; он весь обделался. Его не волновало ничего, кроме того, что его подопечный погиб насильственной смертью, и что он сам был тому виной.

— Не думаю, чтобы мы смогли провести ритуал, не развязав его, — пробормотал Великий Магистр. Он ходил теперь, опираясь на посох, и почти оглох. Ему было уже далеко за восемьдесят.

Магистр Ритуалов машинально провел рукой по волосам, более всего напоминавшим поляну пушистых одуванчиков.

— Нет. Сначала нам нужен его меч. — Он принес из библиотеки охапку пергаментных свитков, хотя и так помнил ритуал наизусть. Он всегда знал, что когда-нибудь это ему пригодится, и нужда в этом будет срочной. — Его нужно заковать в цепи. Это очень важно. Даже если бы он находился в здравом уме, его пришлось бы заковать.

— Как он мог бы остаться в здравом уме? — заметил Монпурс. — Ладно, давайте начинать.

— Минуточку, — вмешался Магистр Архивов. — Не можем ли мы отобрать у него сначала меч? Мне не хотелось бы иметь дело с ним, развязанным и вооруженным.

— Что ж, неплохая мысль.

— Давайте попробуем…

Нет, они обнаружили, что невозможно высвободить эфес из руки Дюрандаля, пока они с мечом спеленуты вместе. Пришлось ждать, пока Магистр Арсеналов сходит к себе и принесет несколько стальных перчаток и пару щитов. Только тогда Монпурс разрезал веревки. Оказавшись на свободе, Дюрандаль потащил меч из ножен. Чефни и Магистр Верховой Езды сумели ухватить лезвие перчатками прежде, чем безумец успел взмахнуть им. Четверо взрослых мужчин оторвали его пальцы от рукояти. Щиты не пригодились. Потребовалось уже восемь человек, чтобы удерживать его, пока кузнецы заковывали его в цепи, связав запястья и лодыжки. Только потом Монпурс с Хоэром срезали с него одежду, опустили в одну из купелей и насухо вытерли. Он снова пытался кричать.

Ритуал был долгий и сложный, ибо все стихии, вовлеченные в обряд Уз, приходилось призывать еще раз. Все это время Дюрандаль лежал скованный на наковальне, главным образом молча, хотя и вскрикнул, когда его меч сунули на горячие угли. Двое магистров раздували угли мехами.

Продолжительное нагревание на углях губительно для клинка, ибо сталь становится хрупкой.

Под конец, когда меч раскалился докрасна, участники завели песнь посвящения, ибо того требовали древние записи, хотя включать это в церемонию, имевшую целью отменить предыдущий ритуал, казалось кощунством. Затем Магистр Арсеналов, мужчина бычьей комплекции, вытащил меч Харвест из огня, взмахнул им и изо всех сил устремил клинок в сердце лежащего. Увидев надвигающийся меч, Дюрандаль вскрикнул в последний раз.

Клинок разлетелся на куски, тело осталось невредимым. Ритуал, похоже, завершился успешно.

— Я не вижу даже следа на его коже, — довольно заметил Великий Магистр, опираясь на свой посох и вглядываясь попристальней. — Сэр Дюрандаль?

— Он без сознания, — сказал Монпурс. — А как бы вы перенесли это? Давайте-ка снимем с бедолаги эти чертовы цепи и отнесем его в постель.

8

Когда потребность в туалете стала нестерпимой, Дюрандаль открыл глаза, признавая тем самым, что пришел в сознание. Монпурс сразу же закрыл свою книгу; он сидел в кресле у окна последние три часа, если не больше, и читал. Возможно, он тоже притворялся.

— Как ты себя чувствуешь, брат?

Слабый шепот:

— Горло болит.

— Я удивляюсь, как у тебя вообще осталось что-то от горла.

Комната была большой и хорошо обставленной. В самой кровати без труда разместилась бы пара волов, шторы были из дорогого бархата, хоть и выцвели кое-где. Пейзаж за окном напоминал тоскливые, каменистые холмы Старкмура, но таких палат в Айронхолле Дюрандаль не помнил.

— Где?..

Коммандер встал, и когда он отвернулся от света, стало видно, что он улыбается.

— Дома, в Холле. Это королевские покои. Молодняк сюда не пускают. Тебе не это нужно? — Он полез под кровать и достал требуемый предмет.

Последующая процедура отняла у Дюрандаля все силы — Монпурсу пришлось помочь ему встать и поддерживать его. Он рухнул на кровать словно выброшенная на берег рыба. Монпурс протянул ему флягу, чтобы он напился.

— Жареной оленины? Горохового пудинга? Куриного бульона?

Дюрандаль молча закрыл глаза. Прошло почти три года с тех пор, как он в последний раз выспался.

* * *

Битва Королевской Гвардии с сэром Дюрандалем продолжалась три дня и три ночи. Они ни на минуту не оставляли его одного: Монпурс, Хоэр, Чефни и другие, дежурившие по очереди. Они таскали ему подносы изысканных яств. Они наставляли его. Они ругали его. Они молили его. Хоэр даже плакал. Они посылали к нему Великого Магистра и других рыцарей. Они показали ему королевское прощение, его кинжал и даже перекованный Харвест, такой же прекрасный, как прежде, с названием, выбитым аккуратными маленькими буковками у основания клинка, видишь? Ничего не помогало.

Он отказывался говорить. Он отказывался есть. Он пил, мочился и спал. Ничего больше. Лицо его, и без того худое, осунулось под щетиной еще сильнее. Вечером третьего дня дверь распахнулась и вошел Король.

— Вон! — рявкнул он, и Монпурс вылетел, словно перепуганный заяц. Король захлопнул за ним дверь с силой, сотрясшей дом до основания.

Его Величество шагнул к постели и остановился, уперев руки в бока.

— Ну? — спросил он. Казалось, он заполнил собой всю комнату.

— Нет, — прошептал Дюрандаль.

Король взвился, как огромная жаба; казалось, от свирепого взгляда его янтарных глаз в комнате стало светлее.

— Я не принимаю такого ответа ни от кого. Что с того, что Таб Ниллуэй мертв? Он так и так помер бы на плахе. Совращение Клинка само по себе преступление. Сущий вздор!

Его убил собственный Клинок. Все остальное не имело и не будет иметь значения.

Августейший взгляд потемнел.

— Почему тебя беспокоит то, что случилось с этим изменником? Ты свободен от Уз.

Он не ощущал себя свободным.

— Ну? — взревел Амброз. — Где твоя преданность мне, а?

— Да здравствует Король, — прошептал Дюрандаль.

— Думаешь, этот пухломордый Наттинг победил тебя? Черта с два, это ты его победил! Он думал, я дал ему Клинка, так как считал его важной персоной, а я просто пометил его как опасного. Гниль вроде него забирается под обшивку и потихоньку гложет мебель, но он не мог оставаться невидимкой, когда ты следовал за ним. Ты просто сиял. Весь двор оборачивался тебе вслед. А я всегда помнил, что пометил господина Таба Ниллуэя как опасного.

Это была ложь. Дюрандаля назначили к маркизу, чтобы нюхачка могла идти за Клинком в темноте. Он двойной изменник, предавший и подопечного, и монарха.

Король ждал ответа, но так и не получил его. Увидев, что разговор на повышенных тонах не дает результата. Король повысил голос еще больше, грохоча как гром. Он пнул ногой столик у кровати. Он швырнул на одеяло свиток.

— Вот твое прощение. Я сделаю тебя рыцарем Ордена, и ты сможешь использовать все свое мастерство в фехтовании, обучая будущих Клинков здесь, в Айронхолле. Ну, что ты на это скажешь?

Прожить всю оставшуюся жизнь среди этих пустынных холмов? Навсегда остаться жутким примером Клинка-неудачника, помогать юнцам попасть в ту же ловушку, в которой оказался сам? Немыслимо.

— Нет.

— Так я и думал. — Во взгляде Короля вдруг мелькнуло довольное выражение. — Ладно, не для того я ехал сюда целый день на пустой желудок, чтобы слушать какое-то жалобное хныканье. Ты вмешиваешься в дела королевства. От тебя только хлопоты, но я собираюсь попытаться подвергнуть тебя новым Узам.

— Что? И это получится?

— Возможно, нет. Заклинатели говорят, что это убьет тебя. Вот как раз и проверим. — Дом снова содрогнулся от королевского рева. — Его Величеству нужен Клинок. Готов ли ты служить?

Дюрандаль мотнул головой.

Желтые королевские глаза вспыхнули опасным огнем.

— Ты отказываешься исполнять мою волю?

— Узы порочны, — сказал Дюрандаль с усилием. — Они крадут у человека душу.

— Крадут? Ты хочешь сказать, дают. Если бы у твоего прошлого имелось хоть какое-то будущее, парень, тебя бы ни за что не привезли в Айронхолл. У Клинка есть гордость, статус и главное — у него есть цель. Он нужен. Его жизнь нужна. Случается, его смерть бывает еще нужнее. И уж сейчас по тебе никак не скажешь, что у тебя есть будущее. Служи или умри! — Король поднял стиснутый кулак. — Но я никогда не буду посмешищем, даже для тебя. Ты можешь держаться на ногах? Ты скажешь слова?

Забираться на наковальню или поднимать меч в его нынешнем состоянии требовало слишком много сил.

— Нет.

— Отлично. Тогда я отменяю помилование, — Король скомкал свиток и сунул его в карман. — А теперь выбирай: хочешь ли ты, чтобы тебя выдали Инквизиции, подвергли Испытанию, судили и отрубили голову или чтобы тебе пронзили сердце мечом? Ну? Что тебе больше по душе?

Поскольку лишить себя жизни сам он не мог, кратчайший путь к смерти был предпочтительнее. И потом, это заставило бы жирного Амброза самому приводить свой грязный приговор в исполнение.

— Ладно. Я скажу слова.

— Тогда выматывайся из своей вонючей постели и кланяйся своему сюзерену.

— Я не одет.

— Как-нибудь переживу. Вставай!

Дюрандаль заставил себя сесть. Простыни, казалось, были сделаны из свинца, но он отбросил их и поставил ноги на пол. Он встал, пошатнулся, выпрямился.

— Ну давай, парень! Мы ждем!

Дюрандаль сделал попытку поклониться и рухнул на пол.

— Я не говорил «ниц!», я приказал поклониться! — Король взял его под мышки и поставил на ноги как огромную куклу. Долгое время они молча смотрели друг на друга.

Потом король легонько толкнул его, и он повалился на кровать как грязный халат.

— Одевайся. Мы начнем, как только ты будешь готов. Сначала холодная ванна. — Дверь за монархом захлопнулась. Дом снова содрогнулся.

9

— В последний раз говорю, — прорычал король, от чего в Кузнице долго не смолкало эхо. — Я не собираюсь медитировать. Ни пять минут, ни минуты. Я медитировал весь день верхом по дороге сюда. Кандидат медитировал в постели еще дольше. Я голоден. Начинайте прямо сейчас!

Восемь горнов мерцали красными огнями. Больше сотни мужчин и подростков затаили дыхание в наполненном незримыми духами полумраке.

Магистр Ритуалов болезненно поморщился.

— Сир!

Кандидат? Да, Дюрандаль снова был кандидатом. Он снова был слаб, как новорожденное дитя. Даже стоять не качаясь требовало от него усилий, а тут еще эти перепуганные мальчишечьи глаза… Такие юные! Не прошло и трех лет с тех пор, как он сам был одним из этих розовощеких юнцов, но тогда они не казались ему такими невинными, правда? Неужели это Старшие? Соглашаясь пройти все это, он как-то забыл, что здесь будут зрители. Он был знаменит, можно сказать, прославлен —возродившийся сэр Дюрандаль, отвоевавший год назад Королевский Кубок у самого Монпурса, а всего несколько дней назад выигравший дуэль на мечах без единого удара. Каким же скрюченным паралитиком представляется он сейчас этим подросткам; должно быть, он крушит все их мечты. Каждому из них предстоит пройти этот обряд — не через несколько месяцев, так через пару лет — и зрелище того, как Король на их глазах убивает знаменитого Дюрандаля, будет долго-долго мучить их по ночам…

Роль Второго для него должен был исполнять Монпурс, сиявший в отсветах горна как золотое изваяние. Бедный старый Великий Магистр, как сильно он сдал — скоро в зале прибавится еще один меч. Впрочем, Харвест попадет туда еще раньше, ибо сэр Дюрандаль погибнет этой ночью, и скатертью дорожка им всем вместе с их вонючим миром.

Магистр Архивов был, как и в прошлый раз, Исцелителем. Он не смог отвести смерть от бедолаги Харвеста. Что ж, имелся тут и еще один Харвест, перекованный меч, в руках у худого как щепка Щенка.

Он кожей ощущал сгущение духов. Слаб он, слишком слаб! Ну почему он так слаб? После трех дней без еды его колени не дрожали бы так сильно. Пошатнувшись, он взялся за руки с теми, кто стоял вокруг наковальни. Пение сделалось громче; половина Кузницы старалась не сбиваться с нот, в то время как вторая половина вторила немилосердно фальшивящему Королю, почти перекрывавшему своим голосом все остальные голоса. Однако пение действовало. Слезы застилали ему глаза. Заметили ли это остальные?

В глубине души он не хотел умирать. Просто жить тоже не хотелось.

Он доплелся до своего места, и Хоэр подошел, чтобы снять с него рубаху. Почему он так лыбится? Или он ждет не дождется Дюрандалевой смерти? Ох, наверное, он просто хочет ободрить его. Прикосновение, пальца Монпурса к его груди… хмурый взгляд: тот заметил, как далеко от цели старый шрам. Что ж, он сделал отметку там, где она и должна быть, на ребро ниже.

Снова в центр, на этот раз за мечом. Почему они сделали Харвест таким тяжелым? И наковальня, кажется, на фут выше, чем ему запомнилось. Он забрался на нее, выпрямился и пошатнулся. Король сделал шаг к нему и остановился.

Глубокий вдох.

— Господин мой и повелитель, Король Амброз Четвертый, всей душой своей без остатка я, Дюрандаль, член Верного и Древнего… защищать тебя, детей твоих и наследников, от всех врагов… прошу тебя, пронзи мое сердце мечом этим, дабы я умер… — В прошлый раз он кричал. Теперь у него не было повода кричать; впрочем, он все же не опустился до бормотания.

Он едва не упал лицом вперед, слезая с наковальни, и подвернул лодыжку. Хромая, доплелся он до Короля и вручил ему меч. Он испытал огромное облегчение от возможности сесть. Вот и все. Время умирать. Конец всему.

Король приставил острие к угольной отметке.

Они смотрели друг другу в глаза.

Останешься ли ты жить?

Убьешь ли ты меня?

Хоэр и Монпурс ждали, готовые взять его под руки.

К чему жить? Разве это смысл жизни — быть Клинком?

Ну, возможно, это все же лучше, чем ничего. Покажи этой жирной жабе! Покажи им всем.

Повинуясь внезапному импульсу — как тогда, когда он не поддался Королю в фехтовании; как тогда, когда упал прямо перед бегущим Алданом — он упер руки в бока и гордо вздернул подбородок.

— Давай!

— Служи или умри! — Король ударил стремительно, но он все-таки проделал это раз пятьдесят, если не больше. Эфес почти коснулся груди Дюрандаля, и только потом он ощутил взрыв чудовищной боли. А потом все кончилось, меч снова был в руках Короля, а на него накатывала волна свежих сил.

Не веря своим ощущениям, он встал. Холодный пот на коже… безумные, до ушей, улыбки… Король, возвращающий ему меч и хлопающий его по плечу… Жизнь! У него впереди новая жизнь!

Поклонившись так гордо, как только возможно после мрачного ритуала, Король приставил руки ко рту: даже его голос не в силах был перекрыть воцарившееся ликование.

— Готов отправиться в путь, сэр Дюрандаль?

Сунув липкий от крови меч за пояс, Дюрандаль ответил толстяку Амброзу по-своему — твердым, уверенным взглядом.

— С кем воевать, Ваше Величество?

Кулак короля судорожно сжался, но на лице его обозначилось легкое сомнение.

— Со всеми врагами, конечно!

Только тут Дюрандаль улыбнулся.

— Конечно, мой господин!

Часть III Эвермен

1

Наконец большая входная дверь и заснеженные ступени крыльца — лорд Роланд готов был в последний раз покинуть Греймер, уйдя в малопривлекательную зимнюю ночь. Никогда еще его собственный очаг не казался ему столь желанным.

Король то и дело переезжал из дворца во дворец: Ноукер, Греймер, Уэтшор, Олдмарт и так далее. Двор находился там, где пребывал Король, но правительство оставалось там, где хранились бумаги, так что чиновники, клерки, законники и лакеи трудились круглый год в столице, Грендоне. Даже теперь, когда Король затворился на Долгую Ночь в Фэлконкресте, гусиные перья в Греймерской канцелярии не переставали скрипеть, а кареты день и ночь держались наготове для доставки должностных лиц.

Морщинистый, угловатый старший дворецкий носил почетный титул Джентльмена Эшера так давно, что никто не мог вспомнить, сколько именно. Возможно, даже он сам. Роланд несчетное количество раз желал ему доброго утра и доброго вечера. Теперь старик, казалось, готов был растаять словно последний снег на булыжной мостовой.

— У меня приказ, милорд, — только и смог ответить он. Запряженная четверкой карета виднелась в соседней подворотне, но у него был приказ. Возможно, он надеялся на небольшую пенсию от Короля, если будет вести себя как положено еще пару лет — если только не помрет жалкой смертью в несколько следующих минут. У него приказ.

У лорда Роланда никогда не было своей кареты, если не считать той, которой пользовалась его жена. За всю его жизнь у него очень редко имелись наличные деньги. Он даже не обзавелся собственным конем, но ему необходимо было уехать домой, сохранив при этом по возможности достоинство, а двухчасовая прогулка по улицам, а потом по сельской дороге в канцлерской мантии достоинства никак не добавит. Кромман хотел причинить ему боль, но ведь Кромман пестовал эту ненависть много лет.

Юное лицо Куоррела опасно раскраснелось, что было видно даже в сумерках. Его почти трясло. Роланд знаком послал его вперед и отступил на шаг.

— Джентльмен Эшер, — сказал он из-за плеча своего телохранителя. — Поверьте, меня это очень огорчает. Мой Клинок, сэр Куоррел, пробыл со мной недостаточно долго, чтобы привыкнуть к особенностям дворцовой жизни. Поэтому, когда я послал его вперед вызвать карету, он не понял, что проблемы с этим возникли не по вашему злому умыслу. Я уверен, он не будет серьезно увечить вас, но…

Меч Куоррела со свистом вылетел из ножен. Джентльмен Эшер разом утратил вид глубокого отчаяния.

— Ах, благородный сэр Клинок! Молю вас, не будьте жестоки к старику и не лишайте четырнадцать его внучат их любимого дедушки!

— Аминь! — произнес Куоррел. — Раз так, соблаговоли призвать сюда эту карету со всей возможной поспешностью, да прикажи кучеру доставить моего господина в означенное им место, иначе я незамедлительно изрублю тебя в восемь изначальных стихий.

— Поистине? Прижми острие к моему горлу, парень, — так будет убедительнее. Карету! Карету!

Забираясь в карету, Роланд слышал, как Джентльмен Эшер, все еще под угрозой меча, наставляет возницу. Когда лошади тронулись с места, Куоррел легко запрыгнул в экипаж и закрыл дверцу. Упряжка миновала дворцовые ворота и загрохотала по вечерним улицам.

Прощай, Греймер!

— Спасибо, сэр Куоррел. Весьма впечатляющий пример разбоя. И поздравляю тебя: ты владеешь словом виртуозно.

— Сущий пустяк, милорд. — Он не смеялся, но смеющиеся нотки слышались в его голосе.

И что Роланду делать теперь с этим мальчиком, пожизненно повязанным с ним? Узы действуют только на одного, но нормальные человеческие чувства и законы морали настаивают на том, что у верности — две грани. Давным-давно он благополучно пережил обратное обращение, но насколько ему было известно, такое удалось только ему. Его падение увлечет с собой и Куоррела, а это несправедливо.

И уж несомненно, он увлечет с собой и многих других. Что станет с его женой? Позорная отставка огорчит ее в той же степени, в какой огорчает его, но она обрадуется тому, что он будет наконец принадлежать ей одной. Ее никогда не привлекала придворная жизнь, ее блеск и фальшь. Сколько у них останется времени, пока Кромман не пришлет инквизиторов?

Какой дурак будет ожидать благодарности от монарха?

Сквозь стук копыт и скрип колес до него донесся голос с противоположного сиденья.

— Могу я задать вопрос, милорд?

— Хочешь отвлечь меня от раздумий, поди?

Смешок.

— Конечно. Но ответ меня тоже интересует.

— Тогда спрашивай. И вообще не бойся задавать вопросы. Старики еще могут пригодиться как источник информации.

— Расскажите мне про тот случай, когда вы спасли жизнь Королю.

Ах, вот что! Им всегда хочется послушать про это.

— Мне тоже хотелось бы рассказать об этом полнее. Тебе лучше спросить об этом Короля. Он и только он видел все с начала до конца. Он был хладнокровен — как сосулька. — Он невольно вздохнул. Вот время было! — Это случилось в триста пятьдесят пятом — в Нифии, разумеется. Под стенами Уотерби, где-то на третью неделю осады, кажется. Утро выдалось туманное. Ну и, конечно, дыма и пыли тоже хватало.

И шума тоже — оглушительных ударов грома, когда Главный Разрушитель и его люди пытались обрушить стены, а их защитники отвечали собственным колдовством. Король никогда не слушал разумных советов. Он расхаживал по лагерю на виду у всех, не обращая внимания на летящие стрелы, камни и взрывы магических смесей. Он сводил своих Клинков с ума, подвергая себя такому риску. Они толпились вокруг него словно роящиеся пчелы, пока он с проклятиями не разгонял их, чтобы они дали ему дышать свободно. И все же вышло так, что в то утро, в те несколько критических минут, рядом оказался только один…

Роланд вспомнил, что от него требовалось всего лишь рассказать эту историю Куоррелу, а не переживать ее заново. Он вернулся из того туманного утра, из золотых дней молодости и славных приключений обратно, в холодную грендонскую зиму, в тряскую карету, к позору и отставке. Старик. Год 388-й — и когда успело пройти столько лет?

— Мне просто посчастливилось идти рядом с Королем, когда больше никого из Клинков не оказалось поблизости. Я не знаю почему. Думаю, это тоже было колдовство.

— А мне казалось, наши Узы защищены от действия других заклинаний.

— Мы тоже так считали. И если мятежники так владели колдовскими заклинаниями, непонятно, почему они не нацелили их на самого Короля. Заклинатели из Коллегии так и не смогли объяснить этого, хотя предположили, что мои повторные Узы помогли мне сопротивляться колдовству успешнее, чем остальным. А может, это была просто случайность. Мы шли тогда через болотце и невысокие кусты, так что волей-неволей рассыпались, обходя лужи и тому подобное. Другие отошли дальше, чем им казалось. Мы с Королем заболтались о лошадях, ломясь через кусты, как пара слепых черепах. Что же до того, что произошло на самом деле, — не знаю, честное слово не знаю. Четверо вооруженных мужчин бросились на нас из кустов, — не мужчин, скорее подростков.

Следующее, что я помню, — это то, что я слегка запыхался, кровь на клинке, четыре тела на земле. Потом на крик прибежал коммандер Монпурс. Таких слов ты наверняка не слыхивал! Его Величество посмеялся над ним, спокойный как скала.

Да, это было славное время — время молодости, любви и войны; дни, когда он был простым Клинком Королевской Гвардии и не хотел ничего другого; дни, когда жизнь была прекрасна от рассвета до рассвета.

2

— Ты пропустил любопытную демонстрацию владения мечом, коммандер! — Король забавлялся очевидным смятением своих гвардейцев. — Новая легенда о Дюрандале, полагаю.

— Возьмите его, мой господин! — Монпурс стоял на коленях в грязи, протягивая ему свой меч. — Возьмите меч. Отрубите мою бестолковую голову, если хотите, ибо я…

— Встань! Убери свой меч! Ты не отделаешься так просто… Впрочем, нет, пожалуй, я одолжу его у тебя на минуту.

Ближний труп с грохотом взорвался, разбросав вокруг сучья и камни. Король не обратил на это внимания, хотя несколько комьев земли упали у самых его ног. Речная пойма была испещрена воронками, большая часть которых уже заполнилась водой. Медово-желтые стены Уотерби были разрушены еще сильнее, лишившись половины своих башен; впрочем, это не мешало лучникам оборонявшихся посылать стрелы на такое расстояние. К счастью, не слишком метко. Еще одна стрела вонзилась в землю рядом с Чефни, который подпрыгнул от неожиданности.

Ошарашенный Дюрандаль рассматривал лезвие Харвеста. На нем была свежая кровь, а на земле лежали мертвые тела, но последние минуты словно растворились в размытом мареве прыжков, ударов и оборонительных выпадов. Четверо?

— Из какого ты рода, сэр Дюрандаль?

— Из рода… Роландов, сир. — Он не произносил этого имени уже полтора десятка лет. Ему даже пришлось копаться в памяти, чтобы вспомнить его. Конечно, Король может задавать вопросы, на которые у других нет права, но ради всех духов, что задумал Амброз на этот раз?

Король нахмурился:

— Роланды из Мейшира?

— Кто? О, нет, сир. Из Димпльшира, мелкопоместные дворяне. Мой дед арендует земли у Гудхемского монастыря. — К чему эти расспросы? И почему это Монпурс с такой силой давит на его плечо?

Потом до него дошло: коммандер подсказывает, чтобы он опустился на колени. Так и не поняв до конца в чем дело, он опустился на колено, потом на оба, и только тут его осенило. Ох, нет! Он чувствовал, как холодная грязь пропитывает штанины.

О да! Клинок лег ему на плечо. Потом на другое.

— Встань, барон Роланд Уотербийский!

Он встал. Монпурс стиснул его руку, одновременно обнимая его. Остальные Клинки восторженно возопили и бросились к нему похлопать по спине.

— Мой господин! Я… спасибо, Ваше Величество. Но я не заслужил…

— Заслужил? — взревел Хоэр. — Четыре трупа за несколько секунд, и ты не заслужил? Это мы заслужили, чтобы нас вешали, топили и четвертовали по десять раз на дню!

Одна из сохранившихся башен Уотерби превратилась в клубящийся шар камней и пыли, который медленно и как-то лениво осел на землю. Все тотчас повернулись к батарее, где хлопотали заклинатели Королевского Ведомства Разрушения — посмотреть, все ли там живы, ибо нередко стоявшие в октаграмме взрывали себя заодно с неприятельскими укреплениями. Потом донеслись радостные крики армии, затем — грохот.

Дюрандаль повернулся к Королю, на губах которого играла хитрая улыбка.

— Но Ваше Величество… Я надеюсь, это не означает… мне ведь не надо… — как может пэр служить в Королевской Гвардии? Немыслимо!

Усмехаясь, Король вернул Монпурсу его меч.

— Если ты только сам этого не хочешь. Мы разрешаем тебе оставаться в нынешнем положении столько, сколько будет угодно.

Вот это действительно высокая честь! Он может выйти в отставку в любой момент и быть лордом. Ну, не то чтобы настоящим. Дворянин должен жить по-дворянски, а это требует уйму денег.

Новый взрыв расшвырял грязь и речную гальку. Все пригнулись, двое-трое задетых выругались.

— Они пристрелялись, сир! — сердито сказал Монпурс.

— Верно. Пошли-ка на батарею, послушаем, как Старший Разрушитель расценивает наши перспективы. — Король неспешным шагом двинулся в обратную сторону, тщательно следя за тем, чтобы это не выглядело отступлением. Клинки с облегчением последовали за ним.

Хоэр придвинулся к Дюрандалю.

— Милорд, — прошептал он. — Разрешите мне поцеловать вас в задницу.

— Пошел вон. Ты этого недостоин.

— Сам знаю. Я только надеялся…

Барон Роланд Уотербийский. Бессмыслица, конечно же. Скорее всего у него не будет возможности воспользоваться этим титулом, даже если он этого захочет.

* * *

Тем же вечером, когда свежеиспеченный пэр любовно чистил Харвест, затачивая несколько легких щербин на острие, к его палатке явился герольд и передал ему официальное извещение канцлерского отдела. Честь и земли Пекмосса в Димпльшире изымались из королевских владений и передавались в безраздельное пользование барону Роланду Уотербийскому; доход с указанных земель с момента издания указа перечислялся означенному барону вплоть до его дальнейших распоряжений.

Он был богат. Это ничего не значило.

Его гораздо больше заботило, как отчистить кровь с камзола.

3

Это было славное время. На протяжении четырех лет, отделявших его третий визит в Айронхолл от второго, он никогда не отдалялся от Короля. Из сотни с небольшим Клинков Королевской Гвардии пять или шесть пользовались наибольшим расположением монарха, и сэр Дюрандаль был одним из них, товарищем и по работе, и по развлечениям.

Несмотря на свой продолжавший расти вес, Амброз был превосходным наездником и часто устраивал безумные охоты.

Он пускал соколов, он скакал за гончими. Он танцевал и устраивал маскарады. Он возглавлял процессии через города и деревни, и толпы восторженно кричали, выражая свою преданность монарху. Никогда еще в прошлом Шивиаль не любил своего властелина так, как этого. Он чинил дороги и строил мосты, поощрял торговлю, отчаянно волочился за женщинами и держал под контролем дворянство. Ему даже удалось заключить договор с Бильмарком, окончив тянувшуюся уже четырнадцать лет войну, так что побережье жило, не опасаясь больше рейдов Бильмаркских эскадр. Единственные критические замечания, которые можно было услышать в Парламенте, касались отсутствия наследника мужского пола, так что когда Король развелся с Королевой Годелевой и женился на леди Сиан, страна ликовала, а его популярность поднялась еще выше. Капризные духи удачи были его помощниками в те дни, и Дюрандаль купался в лучах славы вместе с ним.

Когда Король не нуждался в его услугах, у него не было проблем с выбором развлечений. Вскоре после того, как он вступил в Гвардию, появилась Роз, но отец Роз не одобрял ее выбор и выдал дочь замуж за человека лучшего происхождения.

Потом была Изольда. Они всерьез говорили о женитьбе, пока восстание в Нифии не призвало его на войну. Ему казалось, что они уговорились обо всем, но по возвращении он нашел ее обрученной с другим.

То лето в год Нифийского мятежа было, возможно, самым счастливым временем. Он жил в армии, он сражался на войне. За исключением нескольких минут, принесших ему титул барона, он почти не участвовал в бою сам, ибо времена рыцарей в доспехах, тех, что первыми шли в атаку, давно миновали. Только железная настойчивость Монпурса удержала Амброза от участия в нескольких схватках, но даже Монпурс не смог остановить его в день, когда пал Кирквен. Тогда Король ворвался в пролом по пятам авангарда, окруженный Клинками. Четверо были убиты, несколько — ранены, но потери врага оказались несравнимо больше. Один Харвест отомстил за четверых, и легенда о втором Дюрандале еще немного приблизилась к легенде о первом.

Потом была Кэт.

Он много раз встречал ее во дворце, но никогда не приближался к ней. Ему потребовалось много времени на то, чтобы решиться заговорить с ней, ибо он боялся отказа. Не от большинства женщин — он хорошо знал свои способности, — но от нее, поскольку помнил свою предыдущую попытку заговорить с Белой Сестрой. Как-то вечером, когда он прикидывал, кого бы пригласить на маскарад, он увидел ее на террасе — она стояла и смотрела на лебедей, скользящих на поверхности пруда. Ее ряса и высокая шапка были так же белоснежны, как эти птицы, и соперничали белизной с цветами вокруг… Он решил, что отказ его не убьет.

Он подходил ближе, ближе, еще ближе, а она все не принюхивалась подозрительно и не оборачивалась к нему с сердитым видом. Она все смотрела на лебедей. Он увидел, что она меньше ростом, чем казалось сначала; высокая шапка обманывала взгляд. Впрочем, рост ничего не значит, если все остальное безупречно. Когда он решил, что расстояние между ними как раз такое, как нужно — интерес, но не посягательство, — он облокотился на ту же балюстраду, чтобы глаза его оказались на одном уровне с ее.

— Уродливые твари! — произнес он.

Чуть нахмурившись, она повернулась к нему.

— Мне кажется, они красивы.

— Вы смотрите на них с другой точки зрения.

Он никогда не мог предугадать, как смеется человек, не услышав этого. Самый крупный мужчина может визгливо хихикать, а миниатюрная женщина — сипло хохотать. Она смеялась замечательно, словно птица пела.

— Вы уже польстили мне, сэр Дюрандаль!

— Вы знаете, как меня зовут? — Он притворился, что удивлен, хотя имя его было известно всем.

— О вас уже идет слава. — Улыбка у нее тоже была чудесная, а глаза — цвета васильков. Он решил, что волосы ее, должно быть, такие же золотые, как брови, хотя шляпа и вуаль скрывали их от взгляда.

— И какая же слава?

— Думаю, нам не стоит соревноваться в лести. Это может быть опасно.

— Такая опасность меня не очень пугает. — Он подтвердил это, придвинувшись чуть ближе.

— Это тоже часть вашей славы.

Это было весьма многообещающе, но прежде, чем он осмелеет в своих чаяниях, нужно выяснить, не отпугивают ли ее его Узы.

— Мне говорили, что Белые Сестры умеют распознавать Клинков на значительном расстоянии.

— Тридцать шагов или около того. В толпе — меньше.

— С наветренной или подветренной стороны?

Она снова рассмеялась.

— При любом ветре. Я могла бы почувствовать ваше присутствие из-за стены или в темноте. Ваши Узы — очень мощное заклятие.

— Как почувствовать? По запаху?

Она улыбнулась.

— Это старые предрассудки. Ни по запаху, ни по виду, ни по прикосновению, ни по звуку, и в то же время по всем этим признакам, вместе взятым. Попробуйте объяснить слепому, что такое цвет.

— Я ведь спросил первым. На что похож Клинок, чем он отличается от других?

Она задумалась, мило склонив голову набок.

— Он интенсивнее. Клинок выделяется из группы… солидностью, значимостью, пожалуй. В конце концов, распознавать заклятия — мой долг, мое умение. Кинжал в ящике с кухонными ножами.

— Очень интересно. А на слух? Могли бы вы узнать меня по голосу?

— Даже когда вы молчите. В любой момент. Это как самая верхняя нота у трубы — очень высокая, очень чистая… Возможно, звучит не очень приятно, но это не так. Это даже возбуждает.

— Возбуждает?

— В военном смысле этого слова, — поспешно сказала она. — А что касается запаха, знаком вам запах раскаленного железа?

— Запах Кузницы, наверное. — Он накрыл ее руку ладонью. — А прикосновение?

Она застыла. Он испугался, что поспешил, но она не отдернула руки. Она только перевернула ее, чтобы они соприкасались ладонями.

— Сильное.

— Выходит, быть с Клинком не так уж страшно?

— Можно привыкнуть.

— Почему бы не начать с того, чтобы сходить со мной на завтрашний маскарад?

Она изумленно взглянула на него:

— О, с удовольствием! Вы это серьезно?

Они разошлись через час, когда ему пора было заступать на дежурство. Он забыл спросить ее имя. К концу маскарада он знал его, и еще знал, что это и есть та рыбка, которую ему очень хочется вытащить на берег. Надо только тянуть леску поосторожнее.

Кэт была на этот счет другого мнения. На следующий день после маскарада, когда они рука об руку шли меж цветущих кустов, она спросила его:

— Этот ваш страшный ритуал с пронзанием сердца — от него остаются шрамы?

— Два — на груди и на спине. У меня их четыре.

— Я хочу посмотреть на них.

Земля и пламень!

Он отвел ее к себе — в маленькую, плохо освещенную комнатку, почти полностью занятую большой постелью. Он запер дверь — в своем кругу Клинки ведут себя бесцеремонно — но она не возражала. Она отвернулась, разглядывая гравюры на стене, а он встал ближе к свету. Пока он снимал камзол, а за ним рубаху, сердце его колотилось так, словно он не оставался наедине с женщиной много лет. Потом она обернулась. Он протянул руки; она бросилась в его объятия.

На шрамы она даже не обратила внимания.

Очень скоро он понял, что опыта в любви у нее нет. Зато у него опыта хватало. Он был искушен и — по такому случаю — особенно осторожен. И исключительно удачлив.

После, когда они лежали обнявшись, он шептал ей на ухо много всякого, но запомнил только одно:

— Ты меня поражаешь. Мы знакомы всего два дня.

Она прижалась к нему еще крепче.

— Я люблю тебя уже много месяцев. Неделю за неделей я старалась попасться тебе на пути, а ты, кажется, меня и не замечал.

— Я замечал. Я всегда боялся, что ты подумаешь… что вблизи Клинок будет тебе неприятен.

— Еще как приятен.

— Трубы и раскаленное железо, кинжалы… а на что похож я сейчас?

— Мм? — Она потеребила волосы у него на груди. — Это словно лежать в постели с мечом.

— Ты имеешь в виду обнаженного Клинка?

— Вот именно.

— Значит, говоришь, много месяцев? Тогда за мной большой долг. Расплачиваться и расплачиваться.

Она вздохнула и потянулась.

— Начинай прямо сейчас.

4

На следующий день он дежурил в приемной вместе с Парсвудом и Скримпнелом. Они тайком резались в кости, катая их на подушке, чтобы не шуметь, и не обращая внимания на неодобрительные взгляды ожидавших аудиенции — те прекрасно понимали, что Клинки не позволили бы себе этого, будь здесь кто-нибудь мало-мальски значимый. Вечерело, пажи зажигали лампы, Камергер шуршал бумагами у себя за столом. Время от времени в дверь нырял или выныривал обратно секретарь.

В приемной царила смертная тоска. Было гораздо интереснее подслушивать то, что происходит у Короля. Обычно при королевской аудиенции присутствовал по меньшей мере один Клинок, но сейчас Амброз принимал Великого Инквизитора, а слушать его доклад не позволялось даже Клинкам.

Наружная дверь приотворилась, пропуская маленького пажа. Тот подошел к сэру Дюрандалю и протянул ему записку, что вызвало ехидные комментарии у его непочтительных подчиненных.

Надо увидеться. Очень срочно.

Выбрала время для срочной встречи! Катаклизм! Не обращая внимания на все любопытные и неодобрительные взгляды, он подошел к двери и отворил ее. Она стояла там перед двумя хмурыми латниками. Монпурс мог бы за такое вздернуть на дыбу, но весь гнев его испарился, когда он увидел, как она бледна. Она не плакала, но что-то явно было не так.

— Быстро!

— Меня переводят! — прошептала она. — Завтра, рано утром.

— Нет! — Он спохватился и заговорил тише. — В Окендаун?

— Нет. В Бримиард. Это новый филиал.

— Надолго?

— Возможно, навсегда.

Потерять ее так быстро? Невыносимо.

— Ты выйдешь за меня замуж?

— Что?

— Они не переведут тебя, если ты будешь замужем. Выходи за меня.

— Но… но это невозможно! У нас нет времени. На это уйдут дни, недели… Мне нужно разрешение от…

Парсвуд кашлянул. Дюрандаль оглянулся и увидел, что дверь в комнату аудиенций открывается.

— Нет, не нужно. Я попрошу Короля объявить нас мужем и женой. Этого достаточно. Согласна?

Она поперхнулась, сделала вдох…

— О да!

— Я люблю тебя! — Он закрыл дверь и отошел в сторону, ощущая на себе взгляды Скримпнела и Парсвуда. Интересно, что думают латники?

Великий Инквизитор, пятясь, выходила из комнаты. Последний реверанс она делала, держась одной рукой за дверную ручку, а другой прижимая к груди папки с делами. Ее возраст являлся государственной тайной, и волосы ее скрывались под черным платком, а на бледном, круглом лице не было ни морщины. Она повернулась и двинулась через приемную к выходу шаркающей, косолапой походкой страдающего ожирением человека. Черная ряса шуршала на ходу. Рыбий взгляд ее перебегал с лица на лицо, безошибочно запоминая, кто присутствует и кто с кем сидит. Никто не осмеливался смотреть ей в глаза — никто за исключением Клинков, которые встречали ее взгляд с холодным спокойствием. Это была особая честь, доказательство того, что им нечего скрывать.

Камергер собрал бумажки в стопку и поспешил к Его Величеству. Дюрандаль направился к его столу.

Слова лихорадочно мелькали у него в голове: «Ваше величество, молю о вашей милости». Вздор. «Сир, могу я покорно просить оказать мне честь?» Уже лучше. Король наверняка даст согласие. Брак по августейшему повелению — это позабавит его. Он любит проявлять свою власть, особенно если это не будет стоить казне ни кроны. В конце концов, Дюрандаль — один из его любимчиков. Конечно, Монпурса стоило бы предупредить заранее, но он все поймет. Жениться! На Кэт! Никаких сомнений, никаких колебаний. Что за женщина! Но сначала, разумеется, ему нужно подойти к Камергеру. «Мне необходима короткая аудиенция у Его Величества по личному делу». Личные дела ждут месяцами! Он не может ждать следующей возможности дежурить в самой комнате аудиенций. Ему просто нельзя обращаться по этому делу, стоя на посту. Это навлекло бы королевский гнев даже на него.

Камергер вышел в приемную, но вместо того, чтобы идти к столу, он, не отпуская дверной ручки, обвел помещение подслеповатыми глазами.

— Ага, сэр Дюрандаль! Я так и думал, что вы здесь. Вы-то мне и нужны. Его Величество желает говорить с вами.

Даже для Клинка, гордящегося своей быстрой реакцией, события этого дня начинали развиваться как-то слишком быстро. Он одернул камзол и вошел в святая святых.

Комната была квадратной, и свет проникал в нее только через несколько крошечных окошек в дальней стене. Темные панели орехового дерева, покрывавшие стены, и дюжина темных кожаных кресел прибавляли обстановке мрачности. Одно из кресел было завалено красными коробками с письмами и ворохом бумаг. Ни в одном из двух высоких беломраморных каминов не был зажжен огонь.

Кресла изредка предлагались иностранным послам. Все остальные — министры, чиновники, просители любого ранга и пола — оставались стоять, ибо стоял и Король. Хоэр, главный гвардейский шутник, утверждал, что, если Король сел, сразу же тянет вспомнить, давно ли ты исправлял свое завещание, но если уж он начал расхаживать по комнате, значит, тревожиться уже поздно. В том, что касалось бумажных дел, Король был непредсказуем: он мог доводить своих министров до отчаяния, неделями отказываясь глянуть на одну-единственную бумажку, но потом доводил их же до изнеможения, работая день и ночь напролет. Он мог мгновенно выхватить из длинного донесения все важные места не хуже, чем сокол ловит на лету воробьев. О его памяти на подробности ходили легенды, о его характере — тем более, его целеустремленности не было предела. Он творил политику, его министры изыскивали пути проводить ее в жизнь. Иначе провожали их самих — вперед ногами, говаривал Хоэр.

Свечей еще не зажигали. Король стоял у окна, глядя на закат и заслоняя комнату от света как телега с сеном. Дюрандаль прошел до середины комнаты, поклонился августейшей спине и стал ждать. До сих пор ему еще не приходилось отходить от двери больше, чем на шаг.

Король отвернулся от окна и фыркнул, словно присутствие Дюрандаля удивило его. Он махнул рукой в сторону кресел.

— Сядь. Мне нужно подумать.

СМЕРТЬ, ПЛАМЕНЬ, И ЕЩЕ РАЗ ПЛАМЕНЬ!

Дюрандаль повиновался, хотя по коже забегали мурашки. Он не мог припомнить случая, чтобы кто-то сидел в то время, как Король стоит. Разве что калеки, да и то не всегда.

Король заложил руки за спину и начал расхаживать по комнате: к двери, к окну, снова к двери.

— Я сделал одну ошибку. Теперь я собираюсь сделать другую.

Молчание было единственно возможным ответом. Окно, дверь…

— Мне кажется, я просто болван. Самое сложное в работе Короля — да и любого руководителя — это знать, когда отступиться. Ты ранил дичь, ты гнал ее весь день, и вот надвигается ночь. Что делать — сдаться и возвращаться домой? Чтобы все усилия были потрачены впустую? Или продолжать преследование, зная, что тебе придется провести в лесу всю ночь, и что ты можешь остаться ни с чем? А? Как бы решил ты?

Казалось, он разговаривает сам с собой, но он вдруг остановился и в упор посмотрел на неловко потупившегося Клинка.

— А? Ну? Как?

— Я не помню, чтобы Ваше величество сдавались, когда есть хоть какая-то надежда.

— Гм! Ты хочешь сказать, я болван. Что ж, может, так и есть. Если я послал бы тебя, ты бы пошел?

— А? Я хотел…

Король нетерпеливо отмахнулся.

— Тебе придется на некоторое время уехать. Ты перенесешь это или я должен сначала освободить тебя?

Освободить? Дюрандаля пробрала дрожь. Клинки решительно возражают против того, чтобы их освобождали от Уз, хотя большинство их потом с облегчением принимают освобождение. Совершенно не готовый к такому обороту событий, он испытал приступ паники. Конечно, тогда он смог бы вступить в права владения своим поместьем, жениться на Кэт, делать все, что ему захочется… нет, немыслимо!

Правда, альтернативой этому была перспектива уехать от своего подопечного на длительное время, что тоже может обернуться непереносимой мукой. Но это по крайней мере будет на время, а то, другое, — навсегда. Он отер пот со лба.

— Мне кажется, я вполне могу доверить вашу безопасность коммандеру Монпурсу, мой господин.

Король улыбнулся:

— Умница! Помнишь Эвермена?

Ему пришлось покопаться в памяти. Все-таки прошло шесть лет.

— Кандидата Эвермена? Он был через три человека от меня в Айронхолле.

— Его самого. Того, которого я послал на дело, предназначавшееся для тебя.

Ответа не требовалось, только сердце забилось чуть быстрее.

— Он все еще жив, — сказал Король. — У нас агент в Самаринде. Посылает донесения каждые несколько лет. В последнем он сообщил, что там появился шивиалец… Ты ведь об этом ничего не знаешь, нет? — Он подозрительно посмотрел на Дюрандаля.

К счастью, на это он мог ответить так же искренне, как отвечал бы на допросе у Инквизиции.

— Совсем ничего, сир. Ходили слухи, что его связали Узами с каким-то таинственным джентльменом, о котором никто ничего не знал, и что они оба исчезли. Ничего больше.

— Мастер Жак Полидэн, купец, путешественник, возможно, мошенник. — Король неловко кашлянул. — Это долгая история. Великий Инквизитор ознакомит тебя с деталями. Ходили слухи, что рыцари из Самаринды владеют философским камнем — средством, обращающим свинец в золото и дарующим бессмертие. Если ты заикнешься об этом вне этих стен, мой мальчик, я укорочу тебя на голову!

— Я понимаю, сир. — Тогда Король был моложе, и раздаривал титулы направо и налево. Впрочем, ему и тогда было больше лет, чем Дюрандалю сейчас.

— Великий Инквизитор все тебе объяснит. Я считал, что оба погибли, но теперь выяснилось, что Эвермен жив и выступает кем-то вроде гладиатора. Разумеется, это известие двухлетней давности, так что он мог с тех пор и погибнуть. Но я не потерплю этого, слышишь? Я не хочу, чтобы одного из моих Клинков превратили в балаганного медведя! Ступай и верни его.

— Слушаюсь, сир. — Дюрандаль встал, хотя ему показалось, будто он падает.

Что еще можно сказать, если у тебя из-под ног выбивают опору, если весь твой мир рушится? Это вызов всей его жизни. Где она, эта Самаринда, если только новости оттуда идут два года? Даже не в Эйрании. Ох, Кэт! Он не посмеет ослушаться своего повелителя. Он мог бы возражать, мог объяснить все, но нечто, не уступающее силой Узам, не позволит ему этого — гордость. Какую дурочку сваляла Кэт, полюбив Клинка!

С минуту Король молча смотрел на него, потом мрачно улыбнулся.

— Или по крайней мере узнай, что случилось. Сотвори новую легенду! Мне не хочется терять тебя, но я не знаю другого, кого бы мог послать туда. Только тебя. Ты встретишься с Великим Инквизитором завтра утром. Она пошлет с тобой одного из своих людей. Казна даст столько денег, сколько понадобится. Да помогут вам духи в вашем деле.

Разрешение идти — так легко посылает сеньор вассала на смерть.

КАК? КОГДА? КУДА? С КЕМ? ЧТО БРАТЬ С СОБОЙ? Все эти подробности оставлены на его усмотрение. Это вполне в духе Амброза. Лихорадочно размышляя, Дюрандаль обратился к Королю:

— Один вопрос, сир?

— Спроси у Великого Инквизитора.

— Ваши распоряжения, сир? Должен ли я вернуть его вне зависимости от того, хочет он этого или нет? И потом… что с философским камнем?

Король уже открыл было рот, но задумался.

— Поступай по своему разумению. Я не могу принимать решения насчет того, что происходит на другом краю света. Поэтому я и выбрал тебя. Это твое дело; поступай, как лучше. Ах, да, пока ты еще не ушел… — Он подошел к заваленному бумагами креслу и принялся рыться в свитках.

Кэт, Кэт, Кэт…

Другой край света?

Он может уволиться! У него в кармане титул барона, и Король дал ему право заявить свои права на него в любой момент. Нет, его Узы не позволят ему воспользоваться этим правом — Король, наверное, с самого начала понимал это. И упоминание о Кэт сейчас прозвучит как признание в трусости и попытка уклониться от поручения.

— Вот! — Король нашел то, что искал, на полу. Он выпрямился с клочком пергамента в руке. — Я хотел внести изменения в устав Айронхолла. Позволять четырнадцатилетним юнцам самим выбирать себе имя — чистая… Гхм! Ничего личного, наделось, ты понимаешь? С твоим именем все в порядке, ты достоин его. Может, и твое имя станет легендой.

— Ваше Величество очень добры.

— Бываю иногда. Особенно когда молчу в тряпочку. Но как тебе нравится сэр Змей, например? Вот теперь у нас имеется Кандидат Бычехлыст. Идиоты молодые! Нынешнего Первого зовут Волкоклык.

Дюрандаль собирался стать Кроворуком, если бы ему не позволили стать Дюрандалем.

— Полагаю, сир, у всех этих имен имелись прецеденты.

— Да, иначе Великий Магистр не разрешил бы их. Как бы то ни было, Великий Магистр утверждает, что этот Волкоклык — лучшее, чего они достигли после тебя. Я приберегал его для какого-нибудь особого случая. Теперь ему двадцать один год, и он рвет и мечет.

Ничего удивительного!

— Интересно бы с ним познакомиться.

— Скоро познакомишься. Вот. — Король протянул ему лист пергамента с личной королевской печатью. — Он твой.

5

Дюрандаль поклонился и закрыл за собой дверь. С минуту он стоял молча, глядя на дубовую панель обшивки прямо перед носом, и ему было дурно от того, что он наделал. ОХ, КЭТ, КЭТ, КЭТ! Он отдал королю шесть лучших лет своей жизни, и ничем ему больше не обязан. По всем разумным меркам ему бы прямо здесь и сейчас потребовать обещанной отставки, увезти свою любимую в это как-там-его поместье, и жить там с ней долго и счастливо. Сознание того, что Узы пересилили его собственные желания и здравый смысл, утешало очень мало.

Но сделанного не воротишь. Он повернулся и подозвал к себе ближайшего пажа.

— Ступай и найди двух Клинков, — прошептал он, наклонившись к не слишком чистому уху. — Мне они нужны, первые двое, кого ты увидишь. Если одним из них будет коммандер Монпурс, скажи ему «пожалуйста», остальным не надо.

Парень поклонился и поспешил из приемной. Неожиданная возможность покомандовать Клинками явно произвела на него впечатление. Камергер поспешно нырнул в комнату к Королю. Не обращая внимания на любопытные и неодобрительные взгляды, Дюрандаль сел за его стол, нашел чистый лист пергамента и написал завещание, оставив все Кэт. Как правило, завещать Клинкам нечего, но он владел поместьем, которого в жизни не видел. Он не имел ни малейшего представления о том, сколько оно стоит. Потом Дюрандаль взял новый лист.

Великому Магистру.

Сим поручаю вам приготовить Первого к Узам в ночь на пятнадцатое число текущего месяца.

Написано собственноручно и от имени Короля четырнадцатого числа третьего месяца, в год триста пятьдесят седьмой правления Рэнольфов.

Дюрандаль, компаньон.

Он сложил письма, накапал воска со свечи и запечатал своей печаткой. Потом подошел к Шримпнелу и Парсвуду, наслаждаясь их озадаченными взглядами и надеясь, что его собственное лицо достаточно безмятежно.

— Чей бросок?

— Твой, разумеется, — ответил Шримпнел. В Гвардии было теперь две группы Клинков, и он принадлежал к младшим, тем, кто не участвовал в Нифийской кампании. Хотя, с рапирой он управлялся здорово. — Да будут духи судьбы благосклонны к тебе там, куда тебя послали.

— Что, писал завещание? — поинтересовался Парсвуд, который был еще моложе, но уже зарекомендовал себя отменным саблистом, да и обстановку схватывал, похоже, на лету. — Ты ведь ничего нам не скажешь, дылда этакая, правда?

Прежде, чем Дюрандаль смог придумать достаточно язвительный ответ, дверь отворилась, пропуская в приемную самого последнего из пополнивших их ряды Клинков. Впрочем, и его опыт службы уже исчислялся несколькими месяцами — наглядное свидетельство того, как долго Его Величество приберегал означенного Волкоклыка. Несмотря на августейшее неодобрение, сэру Змею вполне подходило его имя, ибо он был высок и гибок, как и подобает Клинку. Он гордился своими тонкими усиками, длинным аристократичным носом и манерой держаться в седле. Он вполне подойдет.

Дюрандаль вскочил и перехватил его прежде, чем он подошел к их группе. Он отдал Змею письмо.

— Доставь это Великому Магистру, и только ему, лично в руки.

Парень удивленно вскинул бровь.

— В Старкмур? Сегодня ночью?

— Вчера. И держи рот на замке. По возвращении доложишься Вожаку.

— Но сегодня же… — Змей снова взглянул на лицо заместителя командира. — Будет исполнено тотчас же, сэр.

Когда он вышел, на смену ему явился Чефни. Отлично! Ему продолжало везти.

— Подежурь за меня здесь, пожалуйста, брат.

Чефни кивнул. Он явно удивился, но вопросов не задавал. Дюрандаль вышел следом за Змеем, едва не столкнувшись с вернувшимся пажом. Кэт в коридоре уже не было, но этого следовало ожидать.

Монпурса он отловил, когда тот выходил из фехтовального зала. Откровенно ледяной взгляд позволял предположить, что коммандер уже понял: что-то происходит, но не знал, что именно. Он по-прежнему выглядел лет на пятнадцать.

— Я уезжаю по особому поручению, — сказал Дюрандаль. — Возможно, довольно надолго. Можешь ты это сохранить — это мое завещание — и присмотреть за тем, чтобы моипожитки перенесли в надежное место? Кубки стоят неплохих денег.

Лицо коммандера посуровело.

— Переговори с людьми из архива. Это их работа, а Клинкам не всегда удается держать обещания. Друг… мне будет тебя не хватать.

— Такое бывает. Он все решает.

— Да, — светлые как лед глаза Монпурса спрашивали, насколько все плохо.

— Я хотел бы, чтобы ты пока носил мой кинжал.

— Я прослежу, чтобы с ним ничего не случилось, — конечно же, он не будет носить кинжал — как его заместитель не будет говорить, куда собрался. — Это прощание?

— Я выезжаю завтра, — Дюрандаль сообщил ему про Змея и про изменения, которые необходимо внести в график дежурств. А потом говорить было уже не о чем и делать тоже нечего, кроме того, чтобы пойти и отыскать Кэт.

6

Первым делом он направился в обитель Белых Сестер. Пересекая западный двор, он увидел, что она идет ему навстречу. Они бросились друг к другу, изрядно шокировав нескольких пожилых нюхачек и пару разодетых придворных. Еще издалека он увидел, как надежда погасла в ее глазах; интересно, все ли с такой легкостью догадываются обо всем по его лицу, или просто женщины более восприимчивы, чем мужчины?

Они обнялись, столкнувшись с такой силой, что шляпа только чудом не слетела с ее головы. Задохнувшись, она наконец высвободилась, и они пошли куда-то, так и держась за руки. Встречные осуждающе покашливали.

— Не вышло, — сказала она. Утверждение, не вопрос.

— У меня даже не было возможности попросить. Он вызвал меня и тоже услал с поручением.

Она вглядывалась в его лицо.

— Опасным. И надолго. Если бы это было ненадолго, ты бы еще на что-то рассчитывал.

Лгать ей он не мог. Он никогда не лгал женщинам, да и поводов лгать мужчинам у него тоже не было.

— А у тебя что?

— Всего лишь занудная гильдия купцов в Бримиарде. Они боятся, как бы какой-нибудь заклинатель не украл их деньги, — Она задрожала. — Их дома, должно быть, просто провоняли заклинаниями. Ладно, не бери в голову. Это правда, что Клинки никогда не спят?

— Почти никогда.

Она заставила себя улыбнуться.

— Тогда у нас впереди целая ночь…

* * *

Они разговаривали. Они любили друг друга. Они повторяли это снова и снова. Луч лунного света сполз со стены, пересек кровать и забрался на противоположную стену, неумолимо таща за собой утро.

— Я буду ждать тебя, — повторяла она.

Сердце его разрывалось от боли. Он всегда считал, что это просто расхожее выражение, но в груди действительно болело.

— Нет, милая, ты не должна. Клинка вообще не стоит любить, ибо первое место в его сердце все равно принадлежит Королю. Я ведь мог сказать ему про тебя. Он мог бы отменить свой приказ или отложить его. Он ведь по природе не жестокий человек. Я просто не смог. Как бы я ни любил тебя, я должен повиноваться. Найди кого-нибудь получше и забудь меня.

— Ты вернешься? Ты вообще рассчитываешь вернуться?

— Я надеюсь вернуться, но не раньше, чем через несколько лет.

— Я буду ждать тебя, все равно как долго.

— Ты говорила мне, — сказал он как-то после долгого поцелуя, — каковы Клинки на слух, на ощупь и на вид, а каковы они на вкус?

— Как крепкое вино.

— Надо же, как странно! Белые Сестры — тоже.

— Я буду ждать тебя.

— Нет, не надо, но если я вернусь, а ты все еще будешь свободна, я буду сидеть на ступенях у твоей двери до смерти или до тех пор, пока ты не согласишься выйти за меня.

* * *

Он не сказал ей ни слова о своем поручении, но упомянул раз об инквизиторах — возможно, это было неосторожно, да только голова его была занята другим. Это было в одну из тех минут, когда женщинам хочется поговорить, а мужчинам — нет, но и они не прочь пошутить.

— Жуткие люди! — сказала она. — Только Время, Земля и Смерть. Ни Любви, ни Воздуха.

Он сидел, скрестив ноги, и восхищался ее телом, освещенным лунными лучами, осторожно проводя пальцами по его изгибам, не особенно прислушиваясь к тому, что она говорила.

— Ты можешь сказать, какие стихии использовались при наложении заклятия?

— Обычно могу. У тебя шрамы! Я не замечала их прежде. Покажи мне спину.

— Нет, я занят. И какие стихии ты ощущаешь в Клинке?

— В основном Любовь, — она тоже села. — Я хочу взглянуть на твою спину.

— Нет. Ляг и покорись. Любовь, говоришь? Я убийца, и ты считаешь, что я создан духами Любви?

Она поцеловала его и продолжала целовать, обвившись вокруг его тела.

— Любовь — это не только мужчина и женщина. Это еще и многое другое: мать и дитя, господин и слуга, брат и сестра, братья по оружию, просто друзья. Повернись, а то у тебя спина в тени. Вот они. На спине, они ближе друг к другу. Любовь — это даже смерть за кого-то. Понимаешь?

— Любовь еще и это. — Он опрокинул ее на спину. Она уже нашла его чувствительные места. Борьба делалась все горячее.

— Теперь я вижу, почему Клинки такие замечательные любовники, — сказала она. — Потому, что они связаны, мммм…

Ее губы были слишком хороши, чтобы тратить время на слова.

Занимался рассвет.

— Я буду ждать тебя.

— Я буду верен тебе.

— Ты только возвращайся, и я не буду спрашивать тебя о… мммм!

7

— Мы уже встречались, сэр Дюрандаль.

— Да, встречались. Я был тогда не в лучшем виде.

Дюрандаль узнал узкое лицо, бесцветные губы, блеклые волосы, ибо они до сих пор являлись ему в страшных снах про Наттинга. Он не знал только полного имени: Айвин Кромман.

Зловещий кабинет Великого Инквизитора представлял собой комнату, переполненную бумагами, папками, книжными полками, пухлыми томами и недобрыми предчувствиями. Даже пыль и клочья паутины, казалось, шептали о загубленных жизнях и похороненных тайнах. Сама Мать Паучиха сидела спиной к окну — массивная, скрюченная темная фигура на фоне света. Дюрандаль сидел напротив нее, и лицо его было освещено. Кромман сидел, сбоку, так, что тоже мог следить за лицом Клинка. Должно быть, заставлять людей чувствовать себя неуютно заложено в инквизиторские инстинкты, как, скажем, лай — в собачьи.

— У вас имеются возражения против инквизитора Кроммана в качестве спутника, сэр Дюрандаль? — Рыбьи глаза Великого Инквизитора не мигали. Ее пухлые белые пальцы лежали на столе, не шевелясь, словно неживые.

— Я приветствую его помощь в моей миссии.

— Понимаете ли вы, что он занимается этим делом довольно давно, и что ваши познания в заграничных путешествиях значительно слабее, чем у него?

— Король обещал мне, что я буду главным.

Она не обратила на эту реплику внимания.

— Что вам известно о деле?

— Исходите из того, что мне не известно ничего, и начинайте сначала.

— Почему вы не отвечаете на вопросы прямо?

Возможно, ему удалось чуть вывести ее из себя — во всяком случае, он на это надеялся.

— Почему вы не мигаете?

— Этот вопрос по существу?

— Да. Если инквизитор Кромман будет смотреть на всех так, как смотрит на меня, мы будем привлекать внимание.

Она улыбнулась, от чего на лице ее не появилось ни морщинки.

— Уверяю вас, Айвин умеет избегать ненужного внимания в высшей степени успешно, и проделывал это на службе у Его Величества уже много раз. Вам не по себе от этого взгляда?

— Нет. Он просто раздражает меня как демонстрация плохого воспитания. Мне нечего скрывать.

— Вас радует то, что вас выбрали для такого необычного поручения?

— Любой почел бы за честь такое доверие.

Она снова улыбнулась одними губами.

— Вот видите? Вам есть, что скрывать. Говоря «любой», вы имеете в виду «все люди», а значит, вы лжете, ибо у вас есть соображения, о которых вам не хотелось бы говорить. Возможно, роман, а?

Он напомнил себе, что это всего лишь ее предположения. Разумеется, она обладает заклятием, позволяющим ей распознавать высказанную вслух ложь, но если он будет молчать, ей придется полагаться на обычные приемы вроде наблюдения за. лицом — по крайней мере так считали Клинки. Именно поэтому преступников подвергают Испытанию. Как бы то ни было, она ловила его в свои сети.

— Мы так и будем фехтовать целый день или наконец прольем кровь?

— Как вам угодно. Шесть лет назад мастер Полидэн явился к Его Величеству с безумными историями про дальние земли. Он поведал о городе под названием Самаринда — это в Алтаине. Где-то там, на краю света — городе древнем и труднодоступном. О нем рассказывают странные вещи. Все же он клялся, что был там, и что самые невероятные из этих легенд — правда. Городом правит военный орден. Рыцари Золотого Меча. Он полагал, что этих рыцарей двенадцать. Они владеют тайной философского камня, поэтому они бессмертны.

— Действительно безумная история! От золотого меча никакого толка: он мягок как воск. Если, конечно, не заговорен. Какие он представил доказательства?

— Только рассказ об увиденном. Возможно, его ввели в заблуждение, но он верил в то, что говорит правду. Я могу поручиться — он был совершенно в этом убежден. Он рассказал нам о том, что видел своими глазами. Каждое утро, на заре, орден принимает вызов от любого желающего. Один из рыцарей выходит во двор их замка, и они вдвоем бьются на боевых мечах. Почти всегда рыцарь убивает бросившего вызов.

Дюрандаль испытывал недоверие и любопытство разом. Разумеется, Король послал проверить эту историю Клинка. Первым, на кого пал его выбор, был Дюрандаль, кандидат, считавшийся лучшим фехтовальщиком, вышедшим из Айронхолла на протяжении поколения.

Великий инквизитор улыбнулась, то ли уловив выражение заинтересованности на его лице, то ли просто угадав его мысли.

— Тот же, кому удастся ранить рыцаря — а такое происходит редко — получает в награду столько золота, сколько сможет донести до ворот. В такой бедной стране от желающих испытать удачу нет отбоя. Люди месяцами ждут своей очереди в надежде одним ударом раздобыть состояние. И что самое удивительное, некоторым это удается. Орден не всегда выигрывает, потому желающих предостаточно. Рыцари ничего не берут с соискателей, а платят чистым золотом. Откуда берется это золото, если не с помощью философского камня?

Вполне возможно, это то же самое золото, «выигранное» соискателями и тайком вернувшееся в замок под покровом темноты.

— Вы упомянули раненых. Рыцарей никогда не убивали?

— Похоже, что нет, хотя мастер Полидэн клялся, что видел, как одного из них проткнули насквозь. Раненый рыцарь объявился следующим же утром, здоровый и готовый к новому поединку. Считается, что они бессмертны. Старики клянутся, что нынешние рыцари — те же, которых они видели в годы своей юности, все такие же молодые и ловкие, как тогда.

Дюрандаль попытался обдумать проблему и решил, что это обдумывание будет простой тратой времени. Король и другие старались разобраться в этом, и решили, что им это удалось. Дюрандаль так не считал. Где-то здесь таился подвох.

— Наши заклинатели ничего такого не умеют.

— Вот именно. Его Величество постановил послать в город экспедицию с тем, чтобы купить или похитить секрет.

— Купить? У людей, владеющих философским камнем? Что можете вы предложить взамен?

Великий Инквизитор пожала широкими плечами.

— Знания. Король наделил мастера Полидэна полномочиями украсть секрет, если это возможно. Но он снабдил его множеством тайных заклятий, чтобы предложить им в обмен, если украсть секрет невозможно. На случай, если оба этих способа не сработают, но останется шанс раздобыть хоть что-то, сэр Эвермен получил августейшее разрешение бросить вызов.

Эвермен всегда был сорвиголовой. Он просто не устоял бы перед искушением.

— А что теперь? Король сказал, в Самаринде у него агент.

— Вряд ли агент. В лучшем случае, просто сочувствующий. Местный купец, сдружившийся в прошлом с мастером Полидэном и ведший с ним торговые дела. Он написал письмо, которое дошло до нас несколько месяцев назад. В нем утверждается, что сэр Эвермен вступил в орден — первый новый посвященный за несколько столетий. Он живет в замке. Примерно раз в двенадцать дней он принимает вызов.

Гладиатор, говорил Король. Однако когда Дюрандаль спросил, должен он вернуть его силой, если тот не согласится поехать добровольно, Король ушел от ответа. Бессмертный мечник, сверх-Клинок.

— Это суть дела, — сказала Главный Инквизитор. — Айвин знает подробности и с удовольствием поделится ими. У вас будет предостаточно времени для разговоров.

Дюрандаль покосился на инквизитора — от одного вида его по коже пробегали мурашки. Пожалуй, нашелся бы не один миллион людей, которых он предпочел бы в качестве спутника в этом путешествии. Да что там, практически кто угодно, за исключением самой Матери Паучихи, это точно.

— Мне необходим урок географии.

— Айвин изучил дорогу и поговорил с купцами, имеющими связи на востоке. Вкратце, послезавтра вы отплываете из Бримиарда в Исилонд, сойдете на берег в Феррете, далее проследуете сушей к Седьмому морю; дорогу туда выберете сами по обстоятельствам. Кратчайший путь лежит через Фитаин, но там сейчас идет гражданская война. Затем вы морем или сушей доберетесь до Фирдонии, подниметесь вверх по реке Ивюсарр и дождетесь каравана, идущего по Нефритовому Пути. Оттуда до Самаринды останется пересечь всего несколько пустынь и горных перевалов, возможно, верхом на верблюде.

Он подумал, не стоит ли ему взять несколько помощников, и тут же решил, что не стоит. Больше людей — больше хлопот.

— Деньги?

— Его Величество более чем щедр. Айвин получил доступ к счетам, размещенным в самых солидных банковских домах. Разумеется, вам придется получить эти деньги золотом прежде, чем вы доберетесь до Фирдонии.

Ага! Кое-кто хитрит. Он повернулся и посмотрел Кромману в лицо.

— Эти счета. Они открыты на ваше имя?

— Большая часть. Некоторые на предъявителя.

— Король назначил ответственным за миссию меня. Я верно говорю?

— Конечно, сэр Дюрандаль, — ответил незабываемый трескучий голос.

— И вы готовы подчиняться моим приказам вплоть до возвращения в Шивиаль?

— Конечно, сэр Дюрандаль, — повторил Кромман, но после едва уловимой паузы.

— Я хочу, чтобы эти счета были переведены. Я не возражаю против того, чтобы часть их осталась на ваше имя — на случай, если нам придется действовать независимо друг от друга, или со мной произойдет несчастье. Однако основная сумма должна находиться под моим контролем, и везти ее буду я, — у кого деньги, у того и власть.

Инквизитор повернулся к Матери-Паучихе.

— Ваше требование значительно менее разумно, чем вам кажется, — возразила она. — Айвин должен отправляться через несколько часов, а чиновники Казны и так выбиваются из сил. Загружать их дополнительной работой ради символических личных преимуществ просто глупо.

— Других условий я не приму. Прошу вас, не возражайте, инквизитор.

Кромман с безразличным видом кивнул.

— Как вам будет угодно, сэр Дюрандаль.

— Сегодня вечером мне нужно быть в Айронхолле. Я могу встретиться с вами завтра утром в Бримиарде. Где именно? — Он никогда не был там. Он видел море всего раз в жизни.

— «Бурая Лиса» на Сигейт вполне сойдет, сэр Дюрандаль. Я сниму комнату под именем Чалис, выдав себя за преуспевающего купца, держащего двух солдат-наемников для личной охраны. Вы с вашим Клинком должны одеться соответственно во что-нибудь старое, потрепанное. Пожалуйста, не забывайте, что мечи с кошачьим глазом в рукояти в этой стране хорошо известны, так что хорошенько прикрывайте их плащами. Убедитесь в том, что на вас нет ничего, что помогло бы опознать вас: никаких бумаг, писем, медальонов, печаток — ничего. То же самое касается конской упряжи; впрочем, вы можете оставить своих лошадей в той же гостинице, и я прослежу, чтобы за ними ухаживали. Вы занесены в список судовых пассажиров под именами сержанта Уайта и латника Айртона, так что можете пользоваться этими именами и в «Бурой Лисе». Имена в паспортах для Исилонда могут, разумеется, быть другими.

— Я могу понять, почему в Самаринде мы должны вести себя как преступники, — сказал Дюрандаль, с трудом сохраняя спокойствие, — но с каких это пор Шивиаль стал настолько опасным местом, чтобы джентльмен не мог открыть собственное имя?

По лицу Кроммана промелькнула тень довольной улыбки.

— Вам, как мечнику, несомненно, понятна важность практических навыков, сэр Дюрандаль. Королевский Отдел Государственной Безопасности отвечает не только за состояние дел внутри королевства, он следит также за врагами Короля в других странах. Я перемещался из страны в страну так часто, что эти привычки стали моей второй натурой. Вам с вашим Клинком придется многому научиться, если мы хотим вернуться из этого путешествия живыми.

— Я принимаю ваше замечание, инквизитор. Спасибо за то, что вы поправили меня. Кстати, вы умеете обращаться с мечом?

— Не по вашим меркам, сэр Дюрандаль.

— Зато по всем прочим меркам он мастер, — сухо заметила Великий Инквизитор. — Он убил несколько человек. Не думаете же вы, что я выбрала неопытного.

Два инквизитора явно резали одного глупого мечника на лоскуты. Он изо всех сил старался не выдавать своей злости.

— Чалис, Уайт, Айртон, в «Бурой Лисе». Есть еще что-нибудь, о чем мне надо позаботиться?

Великий Инквизитор изобразила на лице предельно близкое подобие искренней улыбки. Зрелище было не из приятных.

— Как у вас с языками?

О языках он как-то не подумал.

— Полагаю, нам стоит нанимать проводников из местных. — Он сразу понял, что еще раз выказал полную непригодность к выполнению возложенной на него Королем задачи.

Она покачала головой, и на этот раз рот ее сложился в неодобрительную черточку.

— По настоянию Его Величества мы наложим на вас магическое заклятие, известное как дар к языкам. С ним вы сможете освоить любой чужой язык за пару часов. Через день вы уже будете говорить не хуже местных.

Он никогда не слышал о таком заклятии — надо же, чем они занимаются в Черной Палате.

— Полагаю, инквизитор Кромман уже заговорен подобным образом? Одна из специальностей вашего ведомства, мэм?

— Мы им пользуемся, — признала она. — Само по себе заклятие принадлежит гильдии торговцев шелком. Надо сказать, они запросили за его использование бешеные деньги.

Уж не свалившееся ли на гильдию богатство позволило им нанять нюхачек, включая Сестру Кэт? Она будет уже в Бримиарде, когда он приедет туда. Дело Эвермена протянуло свои щупальца еще дальше.

— Значит, завтра вечером, в Бримиарде, — сказал Кромман.

— И мой Клинок, разумеется, тоже получит это заклятие.

Великий Инквизитор облизнула губы.

— Боюсь, нет. Удвоения таких расходов бюджет не потянет, сэр Дюрандаль.

Вот подходящий момент немного подраться.

— Боюсь, я вынужден настаивать на этом. Во-первых, сегодня вечером он пройдет Узы. Заставить его оставить меня наедине с заклинателями будет буквально невозможно. И что важнее, дар к языкам сделает его несравненно более полезным для дела. — Он постарался создать впечатление, будто готов дойти с этим до Короля. Он знал, что гордость не позволит ему просить о помощи, но не сомневался, что Король согласился бы с ним.

Возможно, Мать Паучиха тоже унюхала это, ибо нахмурилась.

— Очень хорошо. Что-нибудь еще?

Кромман с Дюрандалем переглянулись и разом мотнули головами.

— Тогда до завтра, мастер Чалис, — Дюрандаль встал и поклонился.

— Чрезвычайно интересно было познакомиться с вами, мэм. Благодарю всех за помощь.

Она поблагодарила его за вежливость коротким кивком.

— Я бы посоветовала вам заглянуть в какое-нибудь пристойное святилище и потратить толику королевских денег на заклятие, приносящее удачу. Она вам пригодится.

8

Он подъехал к королевскому крыльцу Айронхолла, надвинув шляпу на самые глаза, чтобы скрыть лицо. Считалось несправедливым открывать Первому имя его будущего подопечного прежде, чем это сделает Великий Магистр. Последние несколько миль он одолел в свете полной луны, насквозь пронизываемый сырым ветром с болот. Он успел как раз вовремя, ибо ритуал должен был начаться в полночь, а поскольку речь шла о человеческой жизни, он не мог позволить себе полностью пренебречь медитацией, как это делал иногда Король. От однодневного поста он чувствовал себя подавленным и разбитым.

Дверь отворилась, не успел он спешиться. Уоллоп служил привратником задолго до него, возможно, еще до его рождения. Если он и узнал закутанного в плащ гостя, то ничем не выдал этого.

— Вас ждут, милорд, — пробормотал он, взял коня под уздцы и увел на конюшню.

Дюрандаль вошел и принялся подниматься по узкой и темной спиральной лестнице. Это был его третий и, вполне возможно, последний приезд в Айронхолл, хотя он видел уже, что ни один Клинок не может до конца избавиться от его хватки. Будет ли Харвест когда-нибудь висеть в зале или его изъест ржавчина в каких-нибудь далеких джунглях?

Дверь на верхней площадке вела в личный кабинет Великого Магистра. Там горел свет, трещал в камине огонь, тяжелые шторы прикрывали окна от сквозняков. Великий Магистр стоял у камина, грея старые кости. Сэр Сильвер умер прошлой зимой и был погребен со всеми полагающимися почестями. На смену ему пришел сэр Вишес, бывший при Дюрандале Магистром Ритуалов, наилучший из возможных кандидатов. Он сделался чуть ниже ростом и чуть шире, но голова его все так же напоминала клумбу одуванчиков, а уютное лицо раскраснелось от огня.

— Вы? — Его удивление было почти комическим. — Я ожидал Короля. Надо же! Как… как неожиданно.

Бросив плащ в кресло, Дюрандаль подошел к блаженно горячему огню.

— Я думал, вы догадаетесь. Все в порядке, верно, — я имею в виду, чтобы один Клинок связывался Узами с другим?

— Такое случалось. Не в этом веке, кажется. Нет, я даже не думал об этом. Можете сказать зачем?

— Боюсь, нет. — Он опустился на пол, чтобы получше согреть у камина озябшие руки. Почтение, с которым обращался к нему старик, немного смущало его, ибо все его воспоминания об Айронхолле связывались с детством. Он даже не задумывался над тем, сколько лет прошло.

— Ладно! Надо сообщить Первому хорошие новости! — Великий Магистр казался таким же возбужденным, как если бы ему самому предстояло снова пройти Узы. Не дожидаясь ответа, он подошел к двери и окликнул кого-то, потом вернулся обратно к огню. — Если бы вы не постились, я предложил бы вам вина.

— Я все понимаю. Расскажите мне про Волкоклыка.

— О, он лучший. Первоклассный. Не Дюрандаль, конечно, но через пару лет он еще задаст вам жару на розыгрыше Королевкого Кубка, — Великий Магистр хихикнул. — В первый раз у кого-то еще появился шанс.

— Расскажите мне побольше.

— Чистая сталь. Надо сказать, последние шесть месяцев дались ему нелегко — не помню, чтобы Первому приходилось ждать так долго. Имейте это в виду.

Черт бы подрал жирного Амброза за глупость! Дюрандаль встал и облокотился о каминную доску.

— Не будет ли парень жалеть, что его связывают не с Королем? — спросил он, внимательно наблюдая за реакцией собеседника.

— Жалеть? ЖАЛЕТЬ? — Великий Магистр усмехнулся. — Нет, не думаю, чтобы он жалел. Вы хоть понимаете, что вы явились в свою ночь?

— Мою ночь?

— Мы едва сумели убедить их в том, что Ночь Дюрандаля названа не в вашу честь. Нет, не думаю, чтобы Волкоклык жалел об этом. Скорее, он сойдет с ума. Счастье на грани истерики — вот это возможно. Да его разорвут на куски от зависти…

ВОТ УЖАС!

— Вы шутите!

— Не совсем. Вы для них Клинок из Клинков. Выигрываете Кубок из года в год, спасли жизнь Королю, дважды проходили Узы, заместитель командующего Гвардией, победитель Алдана — они уверены, что солнце не взойдет, если вы не помочитесь поутру. Мы назначили пир в честь Дюрандаля сразу по окончании ритуала. Тот гром, что вы слышите, — это бурчание их голодных желудков, — Великий Магистр потер руки. — А теперь выясняется, что наш почетный гость — сам второй Дюрандаль с новым Клинком! Нет, я не думаю, чтобы у Первого были какие-то возражения.

Смерть и пламень! Можно ли оправдать такие чаяния? Он недостоин абсолютной преданности. Ему не нравилась идея стать подопечным с самого начала, когда Король приказал это, а от этих новостей ему стало еще хуже. Он потащит Клинка за собой в бесполезную аферу на край света, почти без надежды вернуться живыми.

— Захватите плащ, — сказал Великий Магистр, снимая со стены свой. — Мы подождем их в Блошиной комнате.

Пригнувшись, Дюрандаль последовал за ним по низкому коридору; затем они спустились по короткому лестничному маршу. Это была самая старая часть Айронхолла, муравейник коридоров. Здесь пахло гнилью.

— Зачем вы проделываете все эти штуки?

Великий Магистр шагнул в сторону, пропуская его в маленькую комнату, которую он запомнил так хорошо. Здесь он ловил монеты, здесь впервые познакомился с маркизом. На столе и каминной доске уже горели свечи, но воздух был холодный и застоявшийся.

— Кто знает. Думаю, потому, что так делалось всегда. Потому, что эти штуки проделывались с нами, так что теперь мы проделываем их с другими. Сядьте сюда. Возможно, это и ребячество, — признал он.

Он опустился в одно кресло, Дюрандаль — в другое, где его не было видно от входа. Да, радость Великого Магистра от возможности сообщить неожиданную новость была совсем детской. Что происходит с Клинком, когда он возвращается в эти проклятые духами болота, чтобы ковать новых Клинков? От блеска и красок королевского двора к… к чему? Бесцветному ничему, к дому, полному детей. Может, рыцари и магистры немного спятили? Не самая приятная мысль, но, возможно, стоит подумать об этом, когда он примет у Монпурса… но он ведь направляется в Самаринду, не так ли? Он никогда не примет командование у Монпурса.

— Я слышал, у вас был пожар летом.

Старик кивнул.

— Молния. Такое случается каждые лет сто или около того. Одна из поздних гроз, ночью. Нам повезло, что все мальчики остались живы. Это все лишь благодаря…

В древнюю дверь постучали.

— Войдите. — Великий Магистр подмигнув. Сколько раз разыгрывается эта сцена? Пять тысяч мечей в зале… Мгновение дверь заслоняла вошедших от Дюрандаля. Когда она закрылась, между ним и другим креслом стояли, вытянувшись, два паренька.

— Вы посылали за нами, Великий Магистр?

Волкоклык был для Клинка неожиданно мал ростом и легок в кости — типичный рапирист. Ему трудно было дать двадцать один год. Волосы его были черными. Второй совсем другой — светловолосый, кряжистый. Две крайности, допустимые для Клинков.

— Посылал, Первый. Его Величеству нужен Клинок. Готов ли ты служить?

— Более чем готов, Великий Магистр!

Ни тени колебаний!

Великий Магистр улыбнулся и махнул рукой.

— Тогда будь добр, поздоровайся с назначенным тебе подопечным.

Волкоклык резко обернулся и продолжал поворачиваться, почти не задержавшись, пока не оказался снова лицом к Великому Магистру.

— Это что, шутка? — фыркнул он.

Второй смотрел на гостя с отвисшей челюстью. Со вторых Уз Дюрандаля прошло меньше четырех лет. Эти ребята были тогда Младшими, так что лицо его было им знакомо, но реакция Волкоклыка оказалась до невозможного быстрой — такой быстрой, что ее не удалось бы изобразить. Если бы его предупредили, он бы изобразил ее лучше.

Великий Магистр поперхнулся, совершенно застигнутый врасплох.

— Шутка? Что ты хочешь этим сказать?

— Связывать Клинка с сэром Дюрандалем все равно, что поставить ягненка охранять волка!

Я не понимаю, — да петушок действительно в гневе! Уж не то ли это нежелание, которого боялся Дюрандаль?

Самое время ему вмешаться. Он встал из кресла.

— Никаких шуток. Великий Магистр характеризует тебя отнюдь не как ягненка, даже не как барана. Но для меня первые Узы имели ужасные последствия, так что у меня нет желания подвергать тебя такому же насилию. Если ты желаешь подождать другого подопечного, Первый, об этом эпизоде можно забыть, словно ничего и не было.

Парень покраснел как рак.

— Нет, нет, нет! Я не хотел выказать неуважения к вам, сэр Дюрандаль! Совсем напротив. Быть связанным с вами — великая честь, только и всего — я не мог и мечтать о такой. — Он поклонился с грацией фехтовальщика.

Дюрандаль протянул ему руку.

— Для меня это тоже честь и почетная обязанность. Я постараюсь быть достойным твоей верности.

Пожатие руки Волкоклыка оказалось крепким. Темные глаза горели ясным светом, отражая свечное пламя, и конечно же, в его быстрой голове вертелись сейчас догадки насчет того, зачем Клинку понадобился Клинок. Его взгляд скользнул к правому бедру Дюрандаля. То ли он хотел увидеть знаменитый кинжал, то ли заметил его отсутствие под плащом, но хотел удостовериться.

Да, этот определенно подойдет.

И тут…

— Пламень! Ты был Щенком! Ты дал мне мой меч!

В глазах парня вспыхнула радость.

— Да, сэр. И потом вы пришли и поблагодарили меня. Вы не представляете, что это для меня значило!

— Нет, представляю, — они с Монпурсом. Дежа вю!

— Второй?

— Кандидат Бычехлыст, сэр Дюрандаль, — представил его Великий Магистр.

— Рад знакомству. Я слышал много хорошего и о тебе.

Теперь пришел черед краснеть Бычехлысту, но он тоже пробормотал что-то невнятное в ответ. Хватка у него была поистине костедробительная — мечник. Волкоклык подойдет для этого дела гораздо лучше.

Великий Магистр встал.

— Я полагаю, что вы тоже желаете начать приготовления к ритуалу как можно быстрее, чтобы поскорее устроить пир.

Волкоклык вопросительно посмотрел на Дюрандаля.

— Сопрано не умрут с голода, если мы заставим их подождать несколько лишних минут. Если нам позволено будет задержаться у зала, мне бы хотелось пару раз скрестить клинки с Первым.

— При таком освещении? — запротестовал Великий Магистр.

— Если у кандидата нет возражений.

— Совершенно никаких, сэр. Почту за честь, — темные Глаза сияли торжеством. — Так мы выезжаем до рассвета, сэр?

БЫСТРЫЙ!

* * *

Должно быть, слух пронесся по Айронхоллу с быстротой молнии. Ко времени, когда соперники сбросили камзолы — рубах не снимали из-за холода, — вся школа собралась у стен фехтовального зала, большинство со свечами или фонарями в руках. Дюрандаль слышал, как его имя шепотом передается из одного конца зала в другой. Чтобы дать своему будущему Клинку показать себя в лучшем виде, он выбрал рапиры. Освещение было обманчиво, и огни свечей плясали на клинках маленькими звездочками.

Волкоклык двигался как солнечный блик по воде. Он мигом переходил из позиции в позицию, проделывая все это с неописуемым изяществом: «лебедь», «фиалка», «шпиль»… Он был агрессивен как осиный рой, но совершенно непредсказуем. Рапиры с лязгом скрещивались, подошвы стучали по полу весенней капелью. Дюрандаль позволил ему строить поединок по своему усмотрению, удерживая его на расстоянии, но и сам выкладывался почти до предела. Потом, решив, что не стоит позволять парню слишком уж задаваться, перешел в атаку, рассчитывая нанести туше. Однако Волкоклыка там уже не оказалось. Ну и скорость! А!

— Туше, сэр! — Он готов был биться дальше, почти не задыхаясь.

Дюрандаль отсалютовал ему и бросил свою рапиру поджидавшему Младшему.

— Нет. Не буду рисковать своей репутацией. Не считая себя, я знаю только троих, кто мог бы побить тебя, Кандидат, и ни в одном из них я не уверен. Это не лесть.

Он ощущал себя донельзя погано. Кто он такой, чтобы пожизненно владеть этими потрясающими юными телом и душой?

9

Ко времени, когда ритуал дошел до кульминации, Дюрандаль уже почти не терзался сомнениями. Возможно, это окутывало его своими чарами пение — та самая любовь между братьями по оружию, о которой говорила Кэт. В конце концов, Волкоклык сам выбрал свою жизнь, как раньше это сделал он. Если можно служить Королю не лично, а через кого-то другого, это все равно служба. Конечно, позор, что первое же поручение заставит его рисковать своей шкурой в далекой стране ради сущего пустяка, но пусть Король и судит об этом. Не им обсуждать королевские прихоти. Должно быть, в этой дурацкой сказке было что-то еще, чего Великий Инквизитор не знала, но не признавалась в этом.

Странно и непривычно было смотреть, как кандидат вспрыгивает на наковальню и обращается к нему со словами клятвы. Еще более странно было видеть зловещую угольную отметину под темным пушком на груди, брать в руки меч, чтобы пытаться убить… Сам по себе меч тоже удивил его. Задняя кромка имела легкий изгиб, и центр тяжести был сильно смещен вперед. Значит, Волкоклык предпочитает рубить, а не колоть. Если он так хорош с рапирой, каков он тогда с саблей?

Так, теперь ему нужно найти сердце паренька. Волкоклык сидел на наковальне, бледный, но исполненный решимости. Он смотрел на свою смерть, именно такой, как описывала Клинка Кэт: сильный, страстный, кинжал в ящике с кухонными ножами. Бычехлыст и еще один кандидат стояли, готовые подхватить его под руки, но Дюрандаль вдруг понял, что сейчас произойдет. Славьтесь, герои…

Первый упер руки в бедра и решительно вздернул подбородок.

— Давай! — выдохнул он — совсем как Дюрандаль тогда.

— Служи или умри! — вперед, три фута стали сквозь грудь, потом обратно. Готово! Дюрандаль увидел, как исказилось на долю секунды от боли лицо… Мгновенное облегчение… Удивление, гордость… Все так знакомо! Крови почти не было.

Волкоклык не улыбался, даже когда все вокруг взорвалось радостными криками, а друзья бросились к нему с поздравлениями. Он просто стоял молча, словно произошедшее было в порядке вещей. Его явно любили, что в Айронхолле всегда хороший знак, а его назначение к Дюрандалю воспринималось как подарок судьбы.

Дюрандаль опустился на колено, протягивая ему меч, — достойная почесть отваге и многолетнему труду. Король не мог бы позволить себе этого, но любой другой Клинок поступил бы так же. С усиливающимся ощущением дежа вю смотрел он, как паренек окидывает взглядом кровь на клинке, вешает меч на пояс.

Не спеши!

Волкоклыка отвлекли другие рыцари, подошедшие похвалить его. Вдруг он нетерпеливо отвернулся от них и огляделся в поисках своего подопечного. Когда он нашел Дюрандаля, глаза его удивленно расширились. Вот он, момент истины, когда подопечный становится солнцем и луной, светочем мира.

Вспомнив то, что сказал ему Король четыре года назад, Дюрандаль подошел к нему.

— Готов отправиться в путь, сэр Волкоклык?

— Да, сэр.

— Полагаю, что нам стоит сначала поесть.

— Как вам угодно, сэр Дюрандаль.

Интересно, этот парень вообще улыбается когда-нибудь?

Во время последовавшего за этим пира он к потрясению своему узнал, что Литания Героев включает теперь его собственное приключение у стен Уотерби. Небосвод сияющих лезвий, казалось, колышется от рева молодых глоток, и это не прекращалось до тех пор, пока он не встал и не поклонился. Мало кто из Клинков доживает до того, чтобы услышать свое имя в Литании.

Несколько позже он обнаружил себя стоящим за столом и произносящим торжественную речь. Он повторил все банальности, которые с тоской выслушал пять раз в юности — честь, долг, служба… Тем не менее сотня юных слушателей, казалось, не замечала заезженности этих избитых фраз. Возможно, помогало то, что удобрения разбрасывал герой, а может, просто удобрения падают на благодарную почву, когда ты еще растешь. Никто из Сопрано не уснул, никто из Старших не зевал, а Великий Магистр клялся, что для школы это неслыханная честь.

Первый Кандидат Бычехлыст провел настоящего героя вокруг всего зала, познакомив его с каждым, даже со слугами, даже со Щенком. Его Клинок следовал в двух шагах позади. Когда сэр Дюрандаль вышел в сортир, сэра Волкоклыка немедленно одолела та же нужда.

* * *

Рассвет застал их в десятке миль от Айронхолла, ехавшими верхом навстречу солнцу. Разумеется, Волкоклык управлялся с лошадью не хуже, чем с рапирой — если у него и имелись недостатки, о них бы сказали. Даже держался он более чем достойно: он знал, что хорош, но предоставлял миру самому догадаться об этом. Все хотели сравнить его с Дюрандалем. Был ли он: ярким, резким, неопытным, опасным? Дюрандаль подозревал, что он куда более задирист. Впрочем, он и моложе.

— Готов выслушать, в чем дело?

— Да, сэр, — ни улыбки, только внимательный взгляд черных глаз. Почему он до сих пор не умер от любопытства?

— Во-первых… Я не мог сказать тебе этого раньше, но Великий Магистр регулярно посылает доклады обо всех Старших. Причина, по которой ты оставался первым так долго, заключается в том, что ты чертовски хорош! Король приберегал тебя для особого задания.

Волкоклык кивнул, словно догадался об этом сам, но промолчал.

— Так вот оно, особое задание. Помнишь Эвермена, почти сразу после меня?

Волкоклык слегка нахмурился.

— Да, сэр.

— Ты и ему вручал меч?

— Нет, сэр.

— Его и его подопечного послали с опасным поручением в овеянный легендами город на краю света, в Алтаине. Они не вернулись, и их считали погибшими, но несколько месяцев назад дошел слух, что по крайней мере Эвермен еще жив; возможно, он попал в рабство. Два дня назад Король поручил мне отправиться туда и вернуть его. Он дал мне Клинка, потому что он будет мне нужен. Мы отплываем завтра с утренним приливом.

Копыта мягко ступали по росистой тропе. Восходящее солнце било в глаза, и всадники щурились от его света. Волкоклык, казалось, задумался. Он явно не любил лишних слов.

— Путешествие туда займет по меньшей мере два года — на корабле, верхом, возможно, даже верхом на верблюдах. Мы будем пересекать моря, и пустыни, и горы. Нам будут угрожать разбойники, дикие звери, штормы и болезни, пираты и враждебные дикари.

Ответа так и не последовало.

— Ну? — подтолкнул его Дюрандаль, которого это начинало уже немного раздражать. Сокола наконец спустили с перчатки; его назначили помогать герою своих мечтаний в сказочном походе на край света. Радуется он этому или боится? Неужели ему нечего сказать?

Быстрый взгляд Клинка, похоже, оценивал его: «чего он от меня хочет? Что я сделал не так?»

— Сэр?

— Сынок, только один Клинок из десяти выхватывает свой меч для боя со дня, когда он проходит Узы и до отставки. Вся его карьера — сплошная подделка. Он разгуливает как петух, принимает вальяжные позы и не делает ничего интересного, если не считать заигрывания с девицами. На протяжении следующих пяти лет тебе предстоит драться за мою и свою жизни примерно раз в неделю. Твои шансы вернуться живым хуже, чем у снега — дотянуть до осени. Как тебе такое будущее?

— О. — Волкоклык не улыбнулся, но был близок к этому. — Мне это нравится, правда, сэр.

Часть IV Волкоклык

1

Спустя восемьсот дней они въехали в Самаринду верхом на лохматых, коренастых алтаинских лошадках, которые не отличались ни скоростью, ни красотой, зато могли тащиться до бесконечности. Клинки вполне убедительно выступали под видом солдат-наемников, вместе с десятком других вояк нанявшись охранять принадлежавший шейху Акраззанке караван с грузом тканей, слоновой кости и сухих красок. Забавно, но несмотря на все попытки Кроммана выдать себя за странствующего книжника, хитрые купцы не сомневались в том, что он шпион — просто так, из принципа. Впрочем, это их не волновало, поскольку большинство из них тоже шпионили на кого-либо.

Просторы Алтаина заставляли человека ощущать себя жалкой козявкой. Увенчанные снежными шапками горные пики обрамляли горизонт — отчетливые на рассвете, подернутые маревом в полдень. На следующее утро они возникали, совершенно не изменившись и не придвинувшись, словно дневного перехода как не бывало. В сравнении с этими великанами недалекие серо-коричневые холмы казались пустяком, но и на то, чтобы спуститься по склону или миновать расселину, уходили часы езды верхом. Источники воды были редки и ценились на вес золота, деревьев здесь просто не росло, деревни встречались еще реже колодцев. Время от времени Дюрандаль замечал вдалеке наблюдающих за ними людей, но не видел ни одного шатра; редкие следы и помет — вот и все, что оставалось от проходивших здесь стад. Жизнь превращалась в этой пустоте в непрерывную борьбу с ветром и пылью; мягкие, туманные пейзажи Шивиаля казались отсюда сказочным сном. Можно было весь день ехать, заживо сгорая под слепящим глаза солнцем, а ночью замерзать под кристально-чистыми звездами.

Вереница вьючных верблюдов растянулась по склону холма, но одинокий всадник проскакал галопом обратно вдоль каравана, крича на скаку: «Показалась Самаринда!» Купцы, погонщики и стража смеялись или отвечали ему радостными криками. Доскакав до конца каравана, он развернулся и вернулся на свое место рядом с Дюрандалем. Он улыбнулся, блеснув ослепительно белыми зубами на загорелом лице — сэр Волкоклык, разумеется.

Что бы сейчас подумали о них двоих шивиальские придворные? Лица их под смешными войлочными шапками в форме конуса загорели почти дочерна. На них были мешковатые штаны и бесформенные деревенские халаты цвета выжженной травы, и от них пахло мужским, конским и верблюжьим потом. Волосы и бороды развевались на безжалостном ветру. Только мечи с кошачьими глазами в рукоятях выдавали в них тех, кем были они на самом деле — или кем они были когда-то и надеялись стать снова.

— Дойдем до заката?

Волкоклык уверенно кивнул.

— Конец путешествию, хвала духам!

Столь редкое проявление энтузиазма даже слегка удивило Дюрандаля.

— Разве это путешествие не было интересным?

Его Клинок вопросительно покосился на него.

— Относительно, сэр. Вы обещали мне моря, горы и пустыни — этого было в достатке, ничего не могу сказать. Разбойники — тоже. Помнится, вы говорили что-то про диких зверей. Не то чтобы очень много. То же самое с пиратами. А вот враждебно настроенных дикарей… что ж, этих вы обеспечили в избытке, — он не упомянул еще змей, скорпионов, лихорадки, кораблекрушение, горный обвал, лесной пожар и дизентерию.

— Ты выходил меня. Если бы тебя не было со мной, я бы гнил в безымянной могиле в Фирдонии. Или кормил рыбу.

В легкой улыбке Клинка мелькнуло удовлетворение. По меньшей мере дважды он спасал жизнь своего друга ударом меча, что поставило его на одно очко впереди Дюрандаля.

— Вы меня тоже спасали. И нам еще предстоит возвращение домой.

— Наслаждайсяпутешествием. Остаток наших жизней покажется после этого пустым и скучным.

— Я и наслаждаюсь, каждой минутой. — Он окинул взглядом горизонт. На склоне черными точками показались еще несколько лошадей. — Я тут подумываю, не убить ли Кроммана.

— Что за новости! За что?

— От него мои Узы свербят.

Возможно, он шутил — трудно сказать. Волкоклык оказался потрясающим спутником, надежным и выносливым как меч, неприхотливым, изобретательным и не по годам рассудительным; не раз и не два он удерживал Дюрандаля от безрассудных поступков. Он без колебаний убьет инквизитора, если посчитает, что на это есть причина.

— Мы никогда не добрались бы сюда без него, — возразил Дюрандаль. — Возможно, он будет так же полезен на обратном пути. Для убийства необходимы доказательства вины, Волк, — не обязательно, ибо некоторые Клинки способны чисто инстинктивно чувствовать угрозу своему подопечному.

— Он говорил мне, что они составили раз ваш гороскоп, и он предсказал, что вы будете опасны для Короля.

Дюрандаль рассмеялся с уверенностью, которой на самом деле не ощущал.

— Я это знаю, и Король это знает. Его это не беспокоит, так с какой стати это должно беспокоить тебя? На гороскопы можно полагаться не более, чем на старушечьи предсказания погоды.

— Я это тоже знаю. Важно то, что Кромман верит в это. А раз так, он опасен для вас. Он может даже не желать вашего возвращения домой.

— Я искренне считаю, что он больше подспорье, чем угроза, Волк.

Клинок задумчиво покосился на своего подопечного.

— Вопрос в том, насколько он подспорье. Одна из причин, по которой я не доверяю ему, — это то, что он не доверяет нам. Он вооружен заклятиями, о которых нам не говорил. Мне, например, хотелось бы знать, почему одеяло инквизитора Кроммана выглядит в точности как мое, на ощупь тоже не отличается от него, но весит втрое больше?

Дюрандаль не знал этого — к удовлетворению Волкоклыка.

— Я полагаю, что он по природе своей скрытен.

— Тогда зачем он рассказал мне про гороскоп? Почему он все время так враждебно настроен?

— Потому, что его научили не доверять никому в его инквизиторской школе. Мне кажется, он никогда не простит мне того, что я избежал его когтей однажды, только и всего. Я знаю, что он мерзкий тип, но сарказм — не доказательство вины. У него много хороших качеств.

— Назовите хотя бы одно.

— Выносливость. И он предан Королю — ты сам только что признал это. Право же, дружище, ты не можешь убить человека только потому, что он тебе не нравится!

— Вы просто старая кислятина, — вздохнул Волкоклык.

* * *

Когда они перевалили через гребень и взглянули на раскинувшуюся вдалеке Самаринду, она показалась до обидного похожа на остальные города, которые они видели на последнем этапе их долгого путешествия. Подобно Алзану или Кобуртину, город представлял собой неровную полоску, не отличавшуюся цветом от окружавшего его бурого пейзажа. Тут не было ни сверкавших шпилями башен, ни изумрудных куполов, зато долина перед городом зеленела возделанными полями. Вода рождает урожай, урожай превращается в пищу, пищу надо хранить, склады требуют защиты. Еще через час с небольшим Дюрандаль различил стены и центральное здание, отличающееся от остальных высотой: дворец, замок или монастырь?

Где-то на полпути от Шивиальского дворца к Алтаину легенда стала звучать по-другому. Военный орден, о котором говорила Великий Инквизитор, был известен здесь как Братство Золотого Меча. Она говорила о живущих в замке рыцарях, что на местном языке именовалось монастырем с монахами. Дюрандаль решил, что разница не так и важна; здание укреплено, и эти люди правят, опираясь либо на силу, либо на репутацию, как и везде. Во всех остальных отношениях легенда пока не опровергалась. Он ожидал, что по мере приближения она растает как радуга, но она, напротив, крепла на протяжении всего Нефритового Пути. Да, соглашались торговцы, в Самаринде много золота. Они смеялись над всеми его расспросами. У мечника, интересующегося Самариндой, на уме может быть только одно: богатство. Найдет же он там смерть.

— Ты глуп, раз мечтаешь об этом, — говорил ему старый Акраззанка у костра на привале. — Многих сильных молодых мужчин провожал я в Самаринду. Только двух я проводил из нее — будь то на запад или на восток.

— Но некоторые выигрывают? — спрашивал Дюрандаль. — Хоть некоторые?

— Редко. Да и ненадолго хватает им этого золота. Ты же понимаешь: любой человек, у которого достало глупости пробовать здесь счастья, оставит его первой встречной шлюхе или жулику. Но да, некоторые остались живы и уехали отсюда с чистым золотом. Я сам щупал его.

Остальная часть легенды могла быть и выдумкой, но объяснить настоящее золото, с которым уезжали из города, было невозможно. Никто в этих краях и слыхом не слыхивал о каких-либо шахтах или рудокопах, но все соглашались с тем, что чище золота из Самаринды в мире не найти — желтого, похожего на масло металла, столь мягкого, что на нем можно оставить отметину ногтем, не говоря уже о зубе. «Везет золото в Самаринду», — говорили здесь про пустую, лишенную смысла работу. Что это, если не философский камень?

Конец путешествию. Два наемника расстанутся здесь с караваном, равно как и шпион, притворяющийся книжником. По настоянию Кроммана они скрывали, что знакомы друг с другом. Если они не погибнут в Самаринде, они поймают встречный караван через несколько дней, или через месяц-другой, или когда будет угодно духам.

Так что не конец, а полпути. Скажем, неделя в Самаринде на то, чтобы разрешить тайну Эвермена, месяц на Ожидание каравана и еще два года на дорогу домой. Еще два года, прежде чем он снова увидит Кэт.

Или Короля.

Кэт и Король, Король и Кэт. Он все еще был связан Узами — много ночей он просыпался в холодном поту, гадая, все ли в порядке с его подопечным.

Должно быть, волшебные способности местных монахов хранили Самаринду больше, чем укрепления, ибо высота городских стен не превышала трех пядей — не слишком много для города, славившегося своим богатством. Редкие крыши выглядывали из-за стен, если не считать замка — или монастыря. Он возвышался над всем городом словно наседка над цыплятами, однако Дюрандаль видал в Шивиале множество крепостей, впечатлявших гораздо более этой. Четыре приземистые башни располагались по углам основного объема, построенные из того же коричневого камня и накрытые пологими кровлями из позеленевшей меди. В маленьких окнах не виднелось ни одного лица, над крепостью не развевалось ни одного флага — не было ничего, даже птиц. Странно было не видеть на крыше хотя бы ворон или голубей.

Когда солнце у горизонта окрасилось в розовый цвет, Дюрандаль с облегчением соскользнул со спины своей лошадки у городских ворот, среди беспорядочного нагромождения сараев и конюшен. Торговля была не настолько прибыльна, чтобы платить за дорогие помещения внутри городских стен, а в случае вражеского нападения этими постройками можно было пожертвовать без особого сожаления. Он протянул поводья одному из погонщиков шейха и попрощался с ним, потом вскинул на плечо свой мешок и направился к Волкоклыку, который занимался тем же самым.

Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы говорить на родном языке.

— Теперь наконец мы можем заняться королевским поручением!

— Вы хотите сказать, после того, как мы получим свою плату, — глаза Волкоклыка озорно сверкнули как всегда, когда он изображал из себя заботливую няньку. — Сэр!

— Пожалуй, ты прав. Где старый мерзавец?

У них в поясах было до сих пор зашито изрядное количество золотых, так что в деньгах они не нуждались, но было бы неразумно начинать свои дела в Самаринде, показав, что они не те, за кого себя выдают. Возможно, Волкоклык уж очень не хотел дать Кромману повод для упрека — инквизитор настаивал на том, что опытный агент никогда не выходит из своей роли.

Найти шейха и выколотить причитающуюся им плату оказалось делом не быстрым. Акраззанка был занят, распоряжаясь насчет скота, работников и товара. Когда у него нашлась минута на двух странствующих наемников, его версия соглашения с ними, конечно же, разошлась с их версией, так что обо всем пришлось спорить снова.

Голодный, с пересохшим горлом и усталый настолько, что у него едва хватало сил даже думать об этом, Дюрандаль подошел наконец к городским воротам с мешком на плече и Волкоклыком, следующим за ним по пятам. Пока его Клинок был с ним, удара ножом в спину он мог не опасаться. Стоило им покинуть караван, как в них мгновенно узнали мечников, и их окружила крикливая толпа мужчин, детей и даже женщин.

— Лучший дом во всей Самаринде…

— Стряпня моей жены…

— Моя прекрасная сестра…

Голоса были хриплыми и резкими, ибо каждый город в Алтаине отличался своим диалектом; однако к утру они будут чувствовать себя так же свободно, как при Шивиальском дворе. Он протискивался сквозь лес размахивавших рук. Через несколько минут он увидел Кроммана и направился к нему. Кромман шел в город следом за скрюченным стариком, и Клинки в свою очередь последовали за ними, сохраняя разумное расстояние. Постепенно сутенеры и торговцы отстали от них, переключившись на более сговорчивых приезжих.

Тесные переулки извивались меж каменных стен, до сих пор отдававших дневным жаром, хотя сумерки уже почти сгустились. Ночь в Алтаине падает быстрее, чем топор палача. Запахи готовки, людей, животных и отбросов, казалось, можно осязать. Из зарешеченных окон доносилась музыка, детский плач, где-то в стороне мычали коровы и мулы. Древность, дряхлость! Лестницы и пороги были истерты поколениями ног, камни мостовой искрошились, даже углы домов, казалось, закруглились от времени. Алзан был стар, а Кобуртин еще старее, но Самаринда была древнее всех. По всему Нефритовому Пути люди говорили, что создавая мир, боги начали с Самаринды, а уже от нее двинулись дальше. Если у каждой из восьми стихий имелся источник, то Время, несомненно, брало свое начало в Самаринде.

Люди здесь отличались оливковой кожей и широкими лицами, и жмурились, словно старались спрятать зрачки от посторонних взглядов. Некоторые женщины скрывали лица под чадрами, но не все. Большинство мужчин носили усы, но либо брили щеки и подбородки, либо оставляли на них лишь короткую щетину. Тем не менее там и тут встречались и другие: светловолосый или почти черный… У этих на поясе висели мечи. Должно быть, они приехали сюда в надежде разбогатеть.

Ощущая прилив возбуждения, Дюрандаль догнал Кроммана и пристроился к нему. Со времени отъезда из Кобуртина они почти не разговаривали. Волкоклык оставался на своем посту, в двух шагах за спиной своего подопечного.

На инквизиторе были такие же грязные, бесформенные одежды, как и на Клинках, и даже его белое как рыбий живот лицо за время путешествия посмуглело. В спутанной бороденке виднелись седые пряди.

— Поздравляю, — обратился он к Дюрандалю по-шивиальски. — До Самаринды вы добрались.

— Конечно же, я не смог бы сделать этого без вашей помощи. Вам кажется, я не понимаю этого?

— Даже вы не настолько тупы.

— Кто этот ваш приятель? Чего он вам наобещал — своих дочерей или чего похуже?

— Его зовут Кабук. Он предлагает комнаты для приезжающих сюда мечников — как и все остальные — но когда он говорил, что его дом лучше всех, то лгал в меньшей степени, чем другие.

Вне всякого сомнения, инквизиторы бывают весьма полезными спутниками. Жаль только, что они не могут быть при этом приятными людьми. И все равно, убийство — это слишком.

Скрюченный старикашка довел их до цели; несколько каменных плит, торчавших из стены, образовывали узкую лестницу, ведущую наверх. С неожиданной ловкостью забрался он на верхнюю площадку, к тяжелой, окованной железом двери, находившейся примерно на высоте человеческого роста над улицей. Он отпер замок и исчез внутри. Волкоклык нырнул в дверной проем первым — потребовалась бы армия, чтобы остановить его. Дюрандаль и инквизитор поднялись следом.

Обстановку комнаты составляли несколько сомнительного вида матрасов, штук пять каменных горшков в одном углу и шаткий низенький столик в другом. Комнату заполонили мухи, и в ней стояла жара как в парной, хотя два зарешеченных окошка не были застеклены, а в угрожающе низком потолке имелся открытый люк на крышу. Время не оставило на стенах почти ни клочка изначальной побелки и превратило пол в сплошную скрипучую ловушку для неосторожных ног. Кое-где сквозь щели в потолке виднелось небо, и сумерки оставляли достаточно света, чтобы видеть гордо стоявшего посередине комнаты Кабука. Он улыбался своим гостям с таким видом, словно ожидал, что они забьются в припадке восторга при виде этой роскоши.

Это было много лучше большинства тех мест, в которых Дюрандалю приходилось останавливаться за последние два года. Само долгое путешествие утомляло меньше, чем месяцы ожидания корабля или каравана.

— Благородные господа, — объявил Кабук. — Добро пожаловать в лучшее место для ночлега во всей Самаринде! Никто не оспаривает того, что оно наиболее счастливо для всех мастеров боя на мечах, ибо многие-многие из тех, кто спал здесь, завоевали себе на арене несметное богатство, — совершенно очевидно, речь была хорошо отрепетирована. — Каждый месяц я плачу за в высшей степени полезное заклятие, которое накладывается на эту комнату, дабы она и дальше успешно служила этой цели. Здесь вы найдете покой и безопасность на все время, что будете ожидать своей очереди. Здесь вас не потревожат ни крысы, ни другие паразиты, как это было бы в любом другом доме. Здесь свежо днем и тепло ночью, видите? Мои жены стряпают лучше всех в городе, а мои дочери готовы удовлетворить все личные потребности, каковые могут иметься у молодых и крепких мужчин вроде вас. Легенды об их красоте складывают по всему Алтнину, и они абсолютно лишены вшей, заразных болезней и прочих напастей — можно сказать, они практически девственницы, но опытные. Для тех, кто ищет разнообразия, есть у меня еще два прелестных маленьких сына, не больше такого роста, видите? Вам стоит только попросить, и мы сделаем все, чтобы ваше пребывание в Самаринде было приятным. И за все это всего только два дизорка за ночь, хотя жены мои не устают бранить меня за мою безумную щедрость.

Разумеется, наличными. Мечнику наивно рассчитывать на кредит в Самаринде.

Прямо у них под ногами завели визгливую ссору двое жен, или практически девственниц. Волкоклык бросил свой узел на пол и полез на крышу по стремянке, скрипевшей еще громче половиц.

— Все, что касается дочерей — беззастенчивая ложь, — сказал Кромман по-шивиальски. — Остальное, возможно, не так далеко от истины. За исключением платы, разумеется. Вам одного мальчика или обоих, сэр Дюрандаль?

Типичная для Кроммана издевка. Объяснить ему понятие верности было почти невозможно. Он не мог понять целомудрия Дюрандаля; впрочем, даже Волкоклык находил его странным.

— Вы у нас специалист, Айвин, — устало сказал Дюрандаль. — Поторгуйтесь с ним, но не усердствуйте. Я обойдусь без мальчиков.

— Один обит за ночь, — сказал Кромман, — включая столько еды, сколько мы съедим, и свежую воду, когда она будет нужна.

Кабук вскрикнул словно от пощечины.

— Один обит? Я никогда не соглашался меньше, чем на полтора дизорка, да и то в разгар зимы.

— Бьюсь об заклад, ты брал четыре обита и был рад этому.

— Ни за что! Но раз уж вас всего трое и вы на вид такие честные и воспитанные господа, я, так и быть, сделаю исключение и возьму полтора дизорка.

— Четыре обита, — удовлетворенно вздохнул Кромман. — Вот, возьми и убирайся.

— Постой! — оборвал Дюрандаль поток новых словоизлияний оскорбленного в лучших чувствах владельца. — Я могу предложить целый дизорк за информацию — в дополнение к плате за постой. Нам нужна еда и пиво, и никаких дочерей.

Старик поколебался и неохотно кивнул.

— Но завтра мы должны договориться о разумной цене.

Дюрандаль бросил свой мешок и сел, привалившись спиной к стене. Кромман опустился на пол там, где стоял.

— Ага, — сказал старик. — Вы хотите, чтобы я поведал вам, что делать, чтобы выиграть столько золота, сколько вы сможете унести. Вы не нашли бы лучшего советника, обойди вы даже весь город. Но прежде… — Он опустился на колени и прижался ртом к щели в половицах. — Еды! — взвизгнул он. — Живо еды! Пир на шесть голодных воинов! И не позорьте мой дом, скупясь на порции, слышите, шлюхи! Здесь здоровые мужчины, и они голодны. И пришлите пива для этих благородных господ. На всех шестерых, чтобы они могли упиться в доску, а не то я запорю вас до смерти. — Он сел, скрестив ноги. — А теперь, господа хорошие, я поведаю вам правду о чудесах Самаринды.

2

Волкоклык со скрипом спустился по лестнице и молча кивнул, подтверждая, что со стороны крыши им ничего не грозит — обеспечение безопасности было его обязанностью. Возможно, они будут спать там. Он тоже сел, скрестив ноги, у двери.

Кабук потер свои паучьи лапки.

— На рассвете, благородные господа, вы идете в монастырский двор и называете свое имя обезьянам у ворот. Сами понимаете, очередь желающих не маленькая. — Он снова потер руки: мысль об этом явно радовала его. — Примерно через час после рассвета они начинают выкликать имена. Если накануне соискатель выиграл, его вызывают еще раз — дают ему возможность удвоить состояние, ясно? Если нет, вызывают следующего по очереди. Если он не отзывается, обезьяны вызывают следующего, ясно? Никому не дают второй попытки, если он отказался от первой.

Этого они раньше не слышали. Остальное Дюрандаль слышал уже не раз, даже странные рассказы про обезьян. Купцы настаивали на том, что монастырь Золотого Меча охраняется говорящими обезьянами ростом с человека.

— Погоди. Эти обезьяны — они что, записывают имена?

Кабук закашлялся, словно вопрос поразил его своей глупостью.

— Обезьяны не умеют ПИСАТЬ, господин хороший!

— О говорящих я тоже раньше не слышал. Сколько ждать своей очереди?

— Обыкновенно пару недель, господин.

— Мне говорили, пару месяцев.

— Редко так долго. Я не проверял, что с очередью сейчас.

Кромман почесал колено. Они условились, что инквизитор будет шевелить левой рукой всякий раз, когда уловит ложь.

— Выходит, обезьяны помнят каждое имя в порядке очереди? Месяцами?

— Это не обычные обезьяны, господин хороший. Они помнят лица много лет. О чем это я? — Заготовленная речь Кабука пошла насмарку. Стоило его перебить, как ему пришлось начинать чуть ли не с начала.

— Обезьяна выкликает мое имя.

— Э… да. Когда человек слышит свое имя, он выходит вперед, чтобы бросить вызов. Обезьяны проверяют, действительно ли он вооружен одним мечом, и он должен раздеться по пояс, чтобы показать, что не носит брони. Он ударяет в гонг. Дверь открывается, выходит один из братьев с золотым мечом, и они бьются. Если соискатель ранит брата, его проводят внутрь, и он берет там столько золота, сколько сможет унести. Все, что он уронит, пока не дойдет до ворот, должно остаться. Если он упадет, он теряет все, но это достойное наказание за жадность, верно? Все очень просто. Я сам видел это много, много раз.

— Что происходит, если брат убивает его?

Старик пожал худыми плечами.

— Он умирает, конечно. Но вы производите впечатление благородного и умелого мечника, господин, и ваши спутники тоже. — Он неуверенно покосился на Кроммана, который такого впечатления не производил, хотя для любителя фехтовал очень и очень неплохо. — Я уверен, что вы преуспеете, тем более что вы живете под этим приносящим счастье кровом.

Дверь со скрипом отворилась. Вошла женщина с кожаным ведерком и тремя рогами под мышкой. Из ведерка доносился ни с чем не сравнимый запах пива. Вонючее алтаинское пойло делалось из козьего молока, а может, и из чего похуже, но купцы утверждали, что оно предохраняет от дизентерии. Желудок оно, во всяком случае, успокаивало.

— Моя старшая, — сказал Кабук. — Хороша, правда? Во всем Алтаине не найти сисек лучше. Сбрось платье, детка, покажи этим благородным господам свои прелести.

— Это не обязательно, — резко оборвал его Дюрандаль. — Оставь пиво, девка. Мы справимся сами. — Он подождал, пока она не вышла. — Как еще можно попасть к братьям?

— Э… не понимаю, господин.

— Если мне просто надо поговорить с ними… или с одним из них — могу ли я подойти к двери в другое время дня, не посылая вызова?

— Но зачем? — Вид у Кабука был настолько пораженный, что становилось ясно: этого вопроса и правда раньше ему никто не задавал. — Какое еще у вас может быть к ним дело?

— Предположим, я просто хотел поспрашивать их.

— Я никогда о таком не слышал, господин. Никто не входит в монастырь и не выходит из него иначе, чем я сказал.

Пальцы Кроммана не шевельнулись.

— Но кто доставляет им пищу? — настаивал Дюрандаль.

— Я… я не знаю, господин.

— Как часто соискатель выигрывает? Раз в месяц?

— О, гораздо чаще.

Кромман потер подбородок.

— Эти братья и впрямь бессмертны, как утверждают легенды?

— Конечно, так оно и есть, господин хороший, — неохотно кивнул старик. — Я видел их всю жизнь. Когда я был еще маленьким, отец сажал меня на стену, чтобы я смотрел на поединки, и это были те же люди, что и сейчас. Я знаю их всех: Герат, Шариф, Яркан, Тебриз и все остальные. Они и сейчас не старше, чем были тогда.

Пальцы Кроммана оставались неподвижны.

— Спасибо. Пусть несут еду. — Дюрандаль бросил монету, которую Кабук выловил из темноты с удивительной ловкостью — может, захватить его с собой в Айронхолл?

— По большей части правда, — сказал инквизитор по-шивиальски, когда дверь за стариком закрылась.

— Но не раз в месяц?

— Нет. Что говорили охранники каравана?

— Примерно раз в год. Или реже.

— Они, должно быть, чертовски хорошие бойцы! — свирепо фыркнул Волкоклык. — А соискатели глупы как пробка! Три или четыре сотни на одного? Не стоит и пробовать.

— Сэру Волкоклыку и правда не стоит, — кивнул Дюрандаль. — Но если бы ты был сильным молодым пастухом, у которого нет ничего — ни стад, ни земли, ни какого-то другого способа заработать на свадьбу, — это, возможно, представилось бы в другом свете.

Его осторожный Клинок явно не соглашался с этими доводами. Он бы возражал еще сильнее, если бы его непутевый подопечный сам решил поиграть в эти игры.

Кромман встал и, скрипя половицами, пошел в угол посмотреть на стоявшие там горшки.

— Вам не кажется, что шансы нарочно подгадываются с тем, чтобы привлекать нужное количество соискателей?

Об этом Дюрандаль не подумал.

— Вы хотите сказать, что братья нарочно проигрывают раз в год? Пламень! — В таком случае они не просто отличные, но потрясающие бойцы.

— Вы не спросили про сэра Эвермена, — наполовину спросил, наполовину констатировал Волкоклык. — Мне хотелось посмотреть, не назовет ли его наш молью траченый приятель сам. Теперь я хочу знать, почему он этого не сделал. И потом, у нас впереди еще весь остаток жизни. Будем разгадывать их тайны шаг за шагом.

— Я еще могу сделать из вас относительно профессионального агента, — заметил Кромман своим неприятно скрежещущим голосом.

— Когда мы поедим, — торопливо сказал Дюрандаль, заметив в глазах своего Клинка опасный блеск, — и не разболеемся от этого, мне хотелось бы прогуляться по городу.

Волкоклык встал и подошел к двери, заслонив ее. Потом достал из ножен Клык и поднял его, словно салютуя.

— Только через мой труп.

— Убери его; ты блефуешь.

Клык исчез в ножнах.

— Но я не шучу, сэр. Все эти сильные молодые крестьяне, о которых вы говорили, запертые здесь на несколько месяцев в ожидании своей очереди, без денег… Вы не помните, куда я подевал кандалы?

Он был прав. Самаринда после захода солнца — не самое безопасное место, и разумный человек будет знакомиться с ней при дневном свете.

— Ладно, нянюшка, сегодня я буду вести себя хорошо.

— Спасибо.

— Вот это, мне кажется, кувшин для воды, — заметил инквизитор, — а это — ночной горшок. Проверьте, не ошибаюсь ли я, сэр Волкоклык.

Примерно раз в год Кромман демонстрировал чувство юмора.

3

Они вышли из дома с первыми лучами солнца и заперли дверь за собой, прекрасно понимая, что это не помешает Кабуку рыться в их отсутствие в их вещах. Переулки пока пустовали, но монастырь был таким высоким, что найти его не составило труда. Вскоре они уже шли вдоль его стены, выглядывавшей из-за пристроенных к ней зданий.

— Бессмыслица какая-то! — заметил Волкоклык. — Похоже, эти дома примыкают к стене. Зачем давать своим врагам возможность подняться на три этажа?

Если этого не понимали его сообразительные мозги, его подопечный тем более не знал ответа.

— Полагаю, потому, что они защищены волшебством. Стены так, для видимости.

Потом они свернули за угол и вышли на площадь, первое открытое пространство, которое они нашли в этом городе. Слева от них высилась передняя стена монастыря, гладкая, непроницаемая каменная поверхность, соединявшая две угловые башни. Остальные три стороны представляли собой хаотическое нагромождение городских домов, неровную, иззубренную стену, прерываемую только несколькими узкими проемами выходящих на площадь переулков. Большая часть площади была занята той самой легендарной ареной, с трех сторон отгороженной невысокой, примерно по грудь, стеной, а с четвертой примыкавшей к монастырю. Пространство между стеной и домами служило как для проезда, так и в качестве трибун для зрителей, ибо булыжники арены лежали примерно на человеческий рост ниже уровня улицы.

— Медвежья яма. Стоит оказаться в ней, и ты уже не выберешься. — Дюрандаль облокотился о стену и заглянул вниз. Интересно, сколько раз какой-нибудь незадачливый бедолага терял там самообладание и начинал метаться, преследуемый бессмертным убийцей с золотым мечом в руке? Кладка стены была слишком гладкой, чтобы надеяться забраться по ней; столетиями прикасавшиеся к ней руки отполировали ее.

В стылых лучах рассвета арена пустовала, дверь монастыря была заперта. Арка была достаточно велика, чтобы пропустить внутрь груженую повозку, что казалось совершенно лишенным смысла, ибо единственным другим входом на арену служили небольшие, в человеческий рост ворота с противоположной стороны. Ступени с их наружной стороны поднимались на уличный уровень; внутри ворот стоял столб с перекладиной, напоминавший виселицу и украшенный бронзовым диском размером со щит… Кабук упоминал в своем рассказе гонг.

С дюжину человек стояло у стены рядом с воротами. Дюрандаль направился к ним, решив, что они выбрали лучшие места для наблюдения за спектаклем. Не успел он дойти до угла, как дверь одного из домов отворилась и из нее, нагнувшись, вышел самый большой человек, которого ему приходилось когда-либо видеть. Он распрямился, сделавшись ростом с хорошее дерево, и упер руки в бедра. Он поднял глаза к небу, потом опустил их на Дюрандаля. Он был явно не из здешних, ибо отличался от них цветом волос. Волосы, кстати, покрывали его тело почти целиком: каштановая борода спускалась почти до пояса, чуть рыжеватая грива падала на спину, торс был обернут темной медвежьей шкурой, а все остальное поросло его собственной шерстью. На спине его висел блестящий боевой топор. Кровь стыла бы в жилах от одного его вида, не улыбайся он от уха до уха.

— А! Новенькие! Говорите по-пулиарски? Я — Хива, сын Замбула.

— Дюрандаль Бастард.

— Чалис из Зурополиса.

— Волкоклык Ужасный.

— Добро пожаловать! — Он с сомнением покосился на Волкоклыка, едва доходившего ему до груди. — Правда ужасный?

Клинок смерил его тщательно рассчитанным взглядом.

— Просто кошмарный, когда мне приходится вставать до рассвета. А так ничего, тихий.

Великану потребовалось некоторое время, чтобы обдумать этот ответ, и в конце концов он решил, что это шутка. Смех его напоминал грохот раскатившегося штабеля винных бочек.

— Собираетесь объявить свои имена сегодня? Тогда идем!

Он широкими шагами направился к воротам. Дюрандаль шел рядом с ним, предоставив остальным догонять их.

— Мы решим, хотим ли встать в очередь, когда посмотрим несколько поединков.

— Они хороши, все хороши. Но я лучше.

Правда? Воин, позволивший себе отрастить такую бороду, прямо-таки напрашивается на то, чтобы противник ухватил за нее.

— Они позволят тебе биться топором?

— Да. Обезьяна сказала, что так сойдет.

— Давно ты ждешь?

Хива почесал в затылке.

— Недели. Но я должен биться скоро, ибо не знаю никого, кто был тогда, когда я пришел, только Гартока, сына Гилгита. Славно, когда есть с кем поболтать по-пулиарски. Я скучал с тех пор, как вызвали Йсога.

— Ты видел, чтобы кто-то победил?

— Нет. Но вы увидите, если посмотрите мой бой. Меня ждет женщина, друг Дюрандаль! Ее отец сказал, что я не получу ее, так как у меня нет стада. Вот вернусь домой, скуплю все стада в деревне и ее саму вместе с ними — то-то все удивятся! И сестер ее тоже куплю.

Увы, там, где духи раздают силу и ум, Хиву, сына Замбула, вдвойне снабдили первым, но начисто обделили вторым.

Пара дюжин потеющих под солнцем мечников уже собралась у ворот, и к ним подтягивались все новые. Стоило вновь прибывшим представиться, как стало ясно, что многие соискатели страдают тем же недостатком, что и Хива, сын Замбула, но есть среди них и несколько весьма впечатляющих. Вполне логично: только полные дураки или очень опытные мечники могли ставить свою жизнь на кон в игре Золотого Меча. Один мужчина держался в стороне, как первый в очереди. Он был крупного роста, но складный, не слишком юн, но свеж и крепок. Его смуглое, горбоносое лицо выдавало в нем уроженца побережья Седьмого моря, что подтверждалось кривым мечом на поясе. Он представился как Гарток, сын Гилгита.

— Ага! Значит, ты идешь сегодня? — спросил Дюрандаль. Его темные глаза засияли улыбкой.

— Похоже на то. Трудно сказать наверняка. Когда я объявил свое имя, передо мной стояло сорок восемь, но многие пали духом и ушли по домам. Я пробыл здесь сорок дней. Должно быть, скоро.

Дюрандаль удивился, почему бы тому не спросить обезьяну, на каком месте в списке он находится, но вопрос показался ему самому столь абсурдным, что он даже не стал задавать его.

— И ты надеешься победить?

Гарток пожал плечами:

— Если они вышлют Тебриэа или Валмиана, у меня очень неплохие шансы. Против Караджа или Савеха — пятьдесят на пятьдесят. Я не всех братьев видел в бою, а пару — только по разу. Если выйдет Герат, или Эвермен, или Тедженд — считай, я труп.

АГА!

— Мне говорили, Эвермен в братстве совсем недавно?

Гарток снова пожал плечами.

— Говорят. У него странная манера биться, но это смертельная манера. Я видел его дважды. Он не забавляется со своими жертвами, как делают это Карадж или Герат. Он бьет прямо в сердце. Удар! Вот так!

Эвермен всегда был силен со шпагой.

Прежде, чем Дюрандаль успел спросить что-нибудь еще, по толпе пронесся возбужденный ропот, и он повернулся к арене. Солнце уже поднялось довольно высоко, стало жарко. Один из камней арены поднялся, словно крышка люка, и оттуда появились обезьяны. Дюрандаль оставил Гартока и подошел на несколько ярдов к парапету, чтобы лучше видеть.

Единственная обезьяна, которую ему до сих пор приходилось видеть, сидела на цепочке рядом с нищим попрошайкой в Урфалине и была совсем маленьким зверьком. Эти же ростом не уступали ему самому, хотя передвигались, ссутулившись, вразвалку и наверняка превосходили его по весу. Все они были самками, одетыми в широкие разноцветные шаровары — алые, синие, зеленые и золотые, — и у каждой на спине висел на наплечных лямках меч в ножнах. Он насчитал семь этих странных тварей, прежде чем поросшая темной шерстью рука не закрыла люк. Двое заковыляли к воротам, остальные разошлись по сторонам двора. Там они остановились в ожидании.

Он оглянулся и в первый раз не застал своего Клинка за спиной. Он вернулся к группе у ворот, заработав сердитый взгляд Волкоклыка, не заметившего, как он отошел.

Впрочем, ничего нового пока не происходило. Гарток, сегодняшний соискатель, стоял с небольшой группой бойцов, делясь своими и чужими соображениями по поводу стилей боя у разных монахов — обычный фольклор уникального, то и дело меняющегося общества гладиаторов.

— Яркана я еще не видел. Говорят, он высок, как Шариф, но его можно отличить по черным волосам на груди. На памяти ныне живущих его ранили дважды или трижды, каждый раз в левую ногу, и каждый раз шпагой. Он левша, да еще бьется мечом. Это очень коварное сочетание, друзья мои: меч, идущий на тебя справа! Они могут выставить его против Хивы, сына Замбула.

Один из слушателей отпустил реплику насчет Хивы, сына Замбула, заставив остальных немного нервно рассмеяться. По счастью, великана в пределах слышимости не оказалось, а может, шутка была сказана не по-пулиарски.

Появился еще один новичок и начал спускаться по лестнице. Все сразу же замолчали и столпились у парапета слушать. Этот был старше большинства их, с сединой в бороде, но двигался он легко, а на спине его висел очень длинный односторонний меч. Он подошел к решетке и посмотрел на ожидавших обезьян.

— Назови свое имя, и тебя вызовут, когда придет твоя очередь, — произнесла одна из них низким и гортанным, но вполне внятным голосом. Губы и язык ее были черного цвета. Такого же черного цвета были и соски обвислых грудей, размером меньше женского.

— Ардебил, сын Кепри.

— Тебя вызовут, Ардебил, сын Кепри.

— Могу я биться этим мечом?

— Это разрешается.

Ардебил поднялся по ступеням обратно, и тут его наконец приняли в группу ожидающих. Так с кем он все-таки говорил — с человеком причудливой внешности или с разумным животным? Допустим, Дюрандаль спустится по ступеням и попросит обезьяну передать послание брату Эвермену — что тогда?

По мере приближения времени поединка площадь заполнялась людьми, и он пошел поискать свободное местечко у парапета. Волкоклык стал с одной стороны от него, Кромман — с другой.

— Должно быть, здесь десятка четыре соискателей.

— Сорок два, — сказал Кромман. — Хороший агент всегда соберет точную информацию. И вон идут еще трое. Вон те шестеро с женщинами и без оружия скорее всего просто зрители. И тот мужчина с мальчиком — тоже.

— Сложно ли заколдовать обезьяну, превратив ее в тварь такого роста и научить ее говорить, или заколдовать женщину, чтобы она выглядела как обезьяна?

Инквизитор презрительно сморщился.

— Я не чародей, сэр Дюрандаль. Я выскажу свою точку зрения на это позже, но волшебство не всегда подчиняется логике. Вы согласны?

— Да. Они производят впечатление разумных, а не просто дрессированных животных, хотя я не могу сказать наверняка. Меня все-таки тревожит их потрясающая память. Существует такая штука, как заклятия, улучшающие память?

— Возможно. Надо выяснить, что еще умеют делать эти твари.

— Мне кажется, они не дают никому вмешаться в ход поединка, — Волкоклыку явно не давала покоя одна мысль о том, что его подопечный может биться на этой площади за свою жизнь. Одна из стоявших у ворот обезьян проковыляла к гонгу и, вытянув длиннющую руку, ударила по нему кулаком. Гудение металла эхом разнеслось по площади. Она вернулась к воротам, а вторая тем временем выкрикнула первое имя.

— Джубба Ахлат!

Длинная цепочка соискателей и зрителей начала переглядываться.

— Джубба Ахлат!

— Мастер Ахлат явно хорошо обдумал возможные последствия своей горячности, — заметил Кромман. — Весьма разумный молодой человек.

— Никогда прежде не слышал от вас таких умозаключений, инквизитор, — огрызнулся Волкоклык.

— Вы просто меня не слушали. Один из погонщиков в караване говорил мне, что, если человек спустя много лет приходит попытать счастья еще раз, обезьяны помнят его и не дают стать в очередь, каким бы именем он ни назвался.

В третий раз было выкликнуто имя Ахлата; ответа так и не последовало. Зрителей на площади все прибывало. В окнах окружающих домов появились любопытные лица.

— Гарток, сын Гилгита!

— Здесь!

Фирдониец снял куртку, потом рубаху. И ту и другую у него мгновенно выдернули из рук мальчишки, собравшиеся небольшой толпой у ступеней. Из-за добычи сразу же вспыхнула потасовка, сопровождавшаяся визгливыми ругательствами. Он снял с пояса кинжал, отдал его одному мальцу, который тотчас бросился наутек; остальные пустились в погоню. Наконец Гарток вывернул карманы, швырнув монеты оставшимся на месте стервятникам, и спустился по ступеням к воротам, створки которых уже отворились, пропуская его.

— Какое варварство! — буркнул Кромман.

— Мы с моим Клинком не станем спорить.

Одна из обезьян захлопнула ворота и заперла их на ключ. Другая перехватила Гартока и обыскала его, удостоверившись, что на теле его не припрятано какого-нибудь другого оружия. Потом она отступила в сторону, пропуская его на площадь. Он стоял под солнцем, обнаженный по пояс, и размахивал своим ятаганом, разминая руки перед боем.

Он подошел к гонгу и ударил в него плашмя клинком. От звона и последовавшего за ним эха закладывало уши.

Да, это действительно было варварство, и все же таилось в этом соревновании не на жизнь, а на смерть, что-то пугающе привлекательное. Дюрандаль не в силах был бы оторваться от него — разве что из-за опасности, угрожавшей его подопечному, Королю.

Второй удар гонга, потом третий — вызов брошен.

Огромная, окованная железом дверь монастыря начала отворяться внутрь, открывая взгляду глухую, освещенную солнцем каменную стену. Этого вполне можно ожидать в замке, где нападающий, прорвавшись через наружные ворота, оказывается в узком коридоре под перекрестным огнем с двух стен.

В открывшемся проеме появился человек и шел, не сворачивая, пока не оказался в центре арки. Только тогда он повернулся лицом к сопернику, ожидавшему его в противоположном конце арены. Имя его мгновенно обошло полукруг зрителей: Герат!

Гарток называл троих, которые наверняка убьют его, и двоих, которые любят забавляться с жертвой. Герат назывался оба раза.

Монах был чисто выбрит, с коротко остриженными черными волосами. Тело его со впалым животом и лишенной волос грудью выдавало в нем юнца, только-только вступающего в зрелые годы, но внешность в Самаринде обманчива. Он вышел на арену и остановился, подняв меч в салюте. Тяжелая дверь за его спиной бесшумно захлопнулась. Клинок его сиял чистым золотом.

Гарток отсалютовал в ответ. Двое мужчин сблизились. Со стороны они казались мужчиной и подростком.

Они встретились точно посередине арены. Герат остановился первым и поднял свой меч в оборонительную позицию, давая противнику нанести удар первым. Он стоял, повернувшись правым плечом к противнику и уперев левую руку в бедро — в классической стойке фехтовальщика. Гарток сразу ринулся в атаку, нанеся стремительный рубящий удар двумя руками. Юнец легко отпарировал его, и соискатель отскочил назад. Он начал кружить, делая обманные движения, перехватив меч в одну руку. Монах медленно поворачивался, держась к нему лицом.

— С вашего позволения, могу я попросить пояснений специалиста, сэр Дюрандаль? — произнес Кромман.

— Это был очень рискованный удар. Гарток говорил мне, что Герат любит поиграть в кошки-мышки. Он полагался на неожиданность и исходил из того, что Герат не будет убивать его сразу, если атака не удастся.

— А он мог это сделать?

— Думаю, да. Мы слишком мало видели, чтобы говорить наверняка.

Гарток снова приблизился к противнику, но Герат отпрянул назад, почти не парируя удар. И еще раз. Бойцы быстро перемещались по арене.

— И кто побеждает сейчас? — поинтересовался инквизитор.

— Зачем притворяться бездарем? — буркнул Волкоклык. — Мы-то знаем, как хорошо вы управляетесь с мечом.

— Герат, — сказал Дюрандаль. — Видели, как ловко он вынырнул из-под удара, не дав загнать себя в угол? Гарток дерется хорошо. Ничего выдающегося, но он быстр и точен. Но Герат собирается взять его измором.

Так оно и было. Герат позволил сопернику трижды прогнать его вокруг всей арены, и старший мечник начал уставать. Когда монаха почти приперли к стене в третий раз, он вдруг сменил тактику и перешел в стремительную атаку. Начало второго раунда. Теперь они перемещались еще быстрее, только отступал уже Гарток. Обезьяны отходили в сторону, когда бойцы приближались к ним.

— Нам обязательно смотреть на это? — с горечью спросил Волкоклык.

— Что, так плохо? — удивился инквизитор.

— Единственное, на что осталось делать ставки, — это сколько ему еще мучиться.

Или сколько еще времени плоть и кровь смогут выдерживать такой темп, подумал Дюрандаль. Ему никогда еще не приходилось видеть, чтобы бой продолжался так долго без единого касания, а ведь это были настоящие мечи, не легкие рапиры.

— Парень дерется потрясающе. Я не продержался бы и минуты против него. Ну, двух. Но он определенно побил бы меня. Согласен, Волк?

— Верность не позволяет мне отвечать на этот вопрос, сэр. Нет, вы посмотрите: колет, рубит и снова колет! Он не повторился ни разу. Он просто забавляется!

Шум толпы усилился. Даже Кромман выказывал признаки возбуждения, стуча кулаками по парапету.

— Вот оно! — выдохнул он, когда Гартока беспощадно загнали в угол.

Но нет. Сделав отчаянный выпад, нацеленный в голову монаха, он вырвался из западни — точнее, ЕМУ ПОЗВОЛИЛИ вырваться. И начался третий раунд. Теперь Герат повел грязную игру, раня противника при каждом удобном случае: в грудь, в руки, в лицо, даже в ноги. Ни одна из ран не казалась серьезной, но вскоре старший соперник истекал кровью, продолжая отчаянно обороняться. Его методично гнали спиной вперед вокруг арены, словно позволяя зрителям всласть налюбоваться его унижением. Как раз тогда, когда они миновали шивиальцев, оба остановились, задыхаясь.

Они так и не двинулись дальше: боль, отчаяние и измождение взяли верх. Соискатель сдался. Со стоном он выронил меч и раскинул руки в ожидании смертельного удара. Мгновение оба стояли неподвижно, только грудь у обоих вздымалась как меха. Дюрандаль был совершенно уверен в том, что под конец Герат чуть сбавил темп — значит, есть предел и его силам, пусть он и бессмертен!

Юнец произнес что-то и махнул рукой, указывая на землю. Гарток мотнул головой, и ответ его был слышен, наверное, даже в дальнем углупритихшей площади:

— Ни за что!

Герат рассмеялся и, сверкнув на солнце золотым клинком, ударил его в лицо. Гарток вскрикнул и согнулся от боли, но тут же выпрямился, прижав руки к ослепшим глазам, так и отказываясь стать на колени. Началась игра, в которой у него не было ни малейшего шанса на победу. Герат прыгал вокруг него, словно огромная кошка, играющая со своей добычей, раня его то туда, то сюда, наслаждаясь от души — все это не на публику, ибо он ни разу не глянул в сторону зрителей. Гартока резали живого на куски, и он уже не видел, откуда придет следующий удар. Он кричал, он стонал; казалось, он молит о смерти, но стать на колени он так и не согласился. В конце концов Герат просто перерезал ему горло и ушел, оставив его истекать кровью.

Большая дверь отворилась, пропуская его внутрь. На ходу смахнув пот со лба, всем обликом он напоминал молодого атлета, возвращающегося с утомительной, но очень приятной разминки.

— Кажется, мы видели все, что нужно, — сипло произнес Дюрандаль. В животе стояла неприятная тяжесть.

— Зачем? — спросил Волкоклык. Даже сквозь загар было видно, как побелело его лицо.

— Что?

— Зачем, сэр? Какова цель всего этого?

— Хотелось бы мне знать.

Странный вопрос. Какая может быть цель у варварства?

4

Молча шли они по узким, уже раскаленным на полуденном солнце переулкам, заполненным людьми, повозками и вьючными животными. Дюрандаль решил выйти с площади в дальнем ее углу, и продолжал обходить монастырь слева, держась как можно ближе к нему. Пару раз он заходил в тупики и возвращался, но в общем, завершил круг без особых проблем. Он обнаружил только два места, где улица подходила к стене. Во всех остальных местах монастырь отделялся от улицы домами. Другого выхода не было.

Размышляя над этим, он повел своих спутников обратно домой. Поднявшись по истертым ступеням, он с первого взгляда понял, что их мешки выворачивали, сунув потом вещи обратно, как попало. Кабук не отличался излишней деликатностью. Прекрасно понимая, что его постояльцы и ожидают от него чего-то в этом роде, он даже не позаботился скрыть следы обыска.

Дюрандаль вскарабкался по стремянке на крышу, служившую, вне всякого сомнения, самым выдающимся преимуществом гостиницы «Кабук». Когда-то у дома имелся еще один этаж, и большая часть его стен все еще стояла на месте, сохранились даже окна, закрытые каменной кладкой выросших по сторонам домов. Когда первоначальная крыша сгорела, хозяева дома просто промазали пол глиной. То, что получилось в результате, на вид готово было обрушиться в любой момент, зато дом получил интимный внутренний дворик, настолько прохладный, насколько это вообще возможно в Самаринде.

Он отшвырнул ногой в сторону мусор, освобождая место в тени, и сел. Остальные двое последовали его примеру. Обнаружив, что в поле зрения попадают монастырские башни, он глянул на них с неожиданной ненавистью. Зачем? Зачем убивать по человеку в день? Если верить преданиям, так происходит уже не первую тысячу лет. Монастырь Золотого Меча был здесь всегда. Записей о его основании не существовало. Два года он потратил на то, чтобы добраться сюда, еще два года уйдет на возвращение, и все, похоже, впустую. Он вернется домой, и все, о чем он сможет доложить, — это лишь о том, что они потерпели неудачу.

— Кто-нибудь голоден? — спросил он наконец у своих спутников, и оба дружно замотали головами.

— Тогда давайте думать. Его Величество приказал мне освободить Эвермена или по крайней мере узнать, что случилось с ним. Итак, у нас есть… был свидетель, который видел Эвермена в бою, и мы почти наверняка знаем, что он еще жив, — разве это уже не успех? — Только вчера в это же время он не ожидал и таких результатов. — В худшем случае нам придется оставаться здесь, пока он не выйдет на бой, и мы с Волком не опознаем его. Но вот как передать ему письмо, я не знаю, пусть даже меня… У замка — или монастыря, как вам больше нравится — кажется, нет ни одного другого выхода. Даже если у них там свой колодец, им все же необходимо как-то доставать еду и вывозить отходы. Кабук не знает этого, но он и не интересовался.

Волкоклык поднял на него тяжелый, сосредоточенный взгляд.

— И женщины. Монахи могут исповедовать воздержание, но воины — вряд ли, даже теоретически. Те дома, что лепятся к стене, мне не нравятся, очень не нравятся.

— Ты обратил внимание на то, что все обезьяны — самки? Возможно, они не всегда были обезьянами, — имелась и другая возможность, о которой не хотелось думать. — Думаешь, у них есть потайной вход?

— Не может не быть. Полагаю, их даже несколько, и они в этих домах. Один из купцов говорил, что в Самаринде хорошо покупать мечи. Можно найти тех, кто их продает, и узнать, откуда они эти мечи берут.

— Они могут просто оставлять их на мостовой для старьевщиков.

— Да, сэр. Но почему бы не попросить инквизитора Кроммана поработать, опрашивая шлюх — пусть узнает, не обслуживала ли какая из них братьев? Он силен по этой части…

— Не валяй дурака. Ему и так несладко. Сегодня мы погуляем по городу и порасспрашиваем, но осторожно. И нам нужно найти того купца, что послал письмо. Как там его зовут… Кучан?

— Зачем? — недовольно спросил Кромман.

— Я напишу письмо и отдам ему, чтобы он отослал его с первым караваном на восток. Так Король по крайней мере будет знать, что мы прибыли на место, — если письмо, конечно, дойдет до адресата, за что никто не мог поручиться. — Если нам не удастся вернуться, у него будет меньше соблазна посылать кого-то еще.

— Но Кучан вполне может состоять в сговоре с братьями. Я предложил бы подождать с этим несколько дней.

Дюрандаль кивком согласился с этим предложением, понимая, что по части интриг ему никогда не сравняться с инквизитором, как бы он ни старался.

С минуту Кромман сидел с кислой миной на лице. Потом вздохнул.

— Жаль, что я не могу выставить вас обоих тупыми увальнями, не видящими совершенно очевидных вещей. Я-то уверен, что вы такие и есть, но не могу же я сейчас объявлять всем об этом. Нам нужно подготовить пути к отступлению на случай, если придется покидать город в спешке. Предлагаю купить пять лошадей со сбруей и поставить их в одну из тех конюшен, что за воротами. Если мы заплатим за стойла как следует, лошади будут под рукой в любой момент.

— Пять? — удивился Волкоклык. — Вы считаете, что Полидэн тоже еще жив?

— Эвермену был всего двадцать один год, когда он попал сюда. Мало кого из тупоголовых увальней можно в этом возрасте соблазнить обещанием бессмертия, — инквизитор презрительно фыркнул. — Братья нашли у Клинка уязвимое место, это совершенно очевидно.

Он имел в виду подопечного Эвермена: если они держат Жака Полидэна в заложниках, то могут заставить его Клинка делать что угодно. До жути логичное объяснение тому, как честный мечник превратился в хладнокровного убийцу.

— Ладно, мы здесь всего первый день, — сказал Дюрандаль. — Найдем себе лошадей, посмотрим город и наведем кое-какие справки. Я предлагаю поесть, пока не стало еще жарче. Завтра нам предстоит смотреть на то, как погибнет еще один человек.

То, что Кромман казался таким же озадаченным, как он сам и Волкоклык, было маленьким, но утешением.

5

Следующий день начался почти так же, как первый: шивиальцы появились на площади с восходом солнца, Дюрандаль сделал всего несколько шагов вдоль стены и остановился, не доходя до дома, из которого накануне выходил Хива, сын Замбула.

— Сегодня я хочу смотреть отсюда.

— Почему? — удивился инквизитор.

— Так, каприз. Вы походите, поговорите с будущими жертвами, если хотите.

Подозрительно косясь на него, Кромман остался рядом. Волкоклык, разумеется, тоже.

Соискатели собирались у ворот — Хива, сын Замбула, в их числе. Волосатый гигант, словно гора, выделялся из толпы остальных, тоже не самых низкорослых. Солнце выглянуло из-за крыш, и лучи его упали на камни арены. Вчерашние кровавые пятна еще темнели на них, но ведь вся арена была темного цвета, столько крови пролилось на нее на протяжении столетий.

Все вчерашние расспросы ни на шаг не приблизили их к решению загадки. Ни инквизитору, ни Клинкам не удалось узнать ничего про внутреннее устройство монастыря. Никто из торговцев не признался в том, что поставляет продукты в монастырь, и не слышал о других, кто делал бы это. Местные золотари, вывозившие за город отбросы, категорически утверждали, что не забирают из монастыря ничего. Конечно, ни то ни другое ничего не значило, если предположение Волкоклыка насчет тайных выходов соответствовало истине.

Зато им удалось купить лошадей на случай поспешного отступления. Другой вопрос, сможет ли маленький отряд благополучно пересечь Алтаин, но если им удастся добраться до Кобуртина, они подождут там попутного каравана.

Крышка люка поднялась, и из него вылезла первая обезьяна. Дюрандаль вдруг двинулся вперед; его спутники, несколько удивленные, последовали за ним. Они подошли к толпе соискателей, и те весело приветствовали их, спрашивая, не готовы ли они назвать свои имена.

Дюрандаль решился взяться за обезьян. Он не собирался делать этого, ибо не желал привлекать к себе лишнего внимания, а то и подвергать Эвермена опасности, но давно уже привык прислушиваться к интуиции. Мечники, выжидающие время, чтобы оценить обстановку, обыкновенно погибают. Он направился к ступеням. Волкоклык пробормотал под нос проклятие и последовал за ним. Хотя ворота пока оставались запертыми, чудищ было хорошо видно сквозь прутья решетки. У них были длинные хвосты, большие желтые клыки и мозоли на плечах — в тех местах, где кожу натирали лямки от ножен. От них исходил едкий звериный запах. Они никак не могли быть ряжеными людьми, и все же взгляд их казался разумным.

— Назови свое имя, и тебя вызовут, когда придет твоя очередь, — сказала одна из них.

Он не ответил, и она повторила вопрос на другом языке, потом на третьем, совсем ему незнакомом.

— Я еще не готов сделать это. Я хочу поговорить с одним из братьев.

Обезьяна почесалась длинными черными ногтями. По коже забегали мурашки, но он попытался еще раз:

— Мне нужно передать братьям очень важную вещь.

Никакой реакции. Он повернулся к Волкоклыку.

— Как ты считаешь, она не понимает, или просто не хочет отвечать?

— Не хочет. Мне было бы спокойнее, если бы вы стояли подальше от прутьев, сэр. Я не знаю, насколько она ловкая.

Дюрандаль отодвинулся к стене, чтобы успокоить своего телохранителя, хотя обезьяна могла бы достать его своей черной рукой и здесь.

— Если вы собираетесь назвать наши имена, — напряженным голосом произнес Волкоклык, — назовите мое первым. Я не смогу оставаться там, наверху, если вы будете драться здесь. — Он говорил по-шивиальски, но вдруг обезьяны знали и этот язык?

— Я не собираюсь называть никаких имен. Я еще не сошел с ума, и я должен доложить обо всем своему господину. Ты отвечаешь на вопросы? — снова обратился он к обезьяне. Та опять почесалась с безразличным видом. Значит, нет. Вторая повернулась и заковыляла к гонгу, чтобы дать сигнал к началу ежедневного представления. Раздосадованный неудачей, Дюрандаль выбрался обратно на улицу и отправился искать место среди зрителей. Он не добился ничего и, возможно, предупредил противника, что друзья Эвермена наконец появились в городе.

Гудение гонга стихло.

— Хива, сын Замбула!

— Здесь! — проревел великан. Он сорвал свою медвежью шкуру и швырнул ее давешним мальчишкам, а сам двинулся нагишом вниз по лестнице. Проходя под аркой, ему пришлось пригнуться. Хива подошел к обезьянам. Он был гораздо крупнее их, и ненамного меньше оброс шерстью. Если его нагота не блеф, и он действительно берсеркер, сегодняшний поединок мог оказаться куда более захватывающим, чем ожидал Дюрандаль.

— Какие шансы у малыша Хивы? — поинтересовался Кромман.

— Тысячу против одного на Золотой Меч, — сказал Волкоклык, когда Дюрандаль не ответил. — У Хивы нет даже капли мозгов.

— Зато у него уйма мышц.

— Я бы ставил точно так же и на себя против этого увальня — и укоротил бы его до моего роста, если не сильнее.

— БУМ! БУМ!! БУМ!!!

От ударов здоровяка гонг едва не слетел со своего столба. Эхо гуляло по площади, отражаясь от домов и монастырской стены.

Большая дверь начала отворяться.

— В недостатке энтузиазма или смелости его не упрекнешь, — заметил инквизитор. — Сообразительность у мечника — понятие относительное, а вот в топоре его никак не меньше шести футов длины. Да и руки ненамного короче. Как бы вы подошли к нему, сэр Волкоклык?

— Я бы взял его измором. Я бы отбил его удар и поднырнул под него. Должно быть, он весит… Ох, смерть и пламень! Сэр, это не Эвермен?

Спокойствие! Дюрандаль заставил себя разжать кулаки и положил руки на парапет. Эвермен был одним из лучших. Великолепен, говорил он Королю. У него был единственный недостаток: подобно Волкоклыку, он не вышел ростом. Стоя в проеме арки, он казался совсем крошечным. Это будет бой быка с бульдогом.

Двое мужчин медленно двинулись навстречу друг другу. Дверь монастыря закрылась. Солнце играло на каштановых волосах Эвермена. Он всегда отличался светлой кожей, не загорая даже летом, и теперь его руки и грудь казались почти мелочно-белыми. Чем ближе он подходил к верзиле, тем меньше казался — как маленький мальчик перед сказочным великаном-людоедом.

Хива не стал тратить время на положенные дуэлянтам салюты. Выкрикнув боевой клич, он бросился в атаку, вертя над головой своим топором. С развевающимися за спиной волосами он несся на противника, оградившись от того кругом сверкающей металла. Такой тактики Волкоклык не предсказывал.

Эвермен остановился и, чуть пригнувшись, спокойно ждал его. Куда он отпрыгнет — влево или вправо? Конечно, ловкостью он наверняка превосходит Хиву, которому понадобится пять или даже десять шагов, чтобы остановиться и сменить направление, но даже этот здоровый громила не может не понимать, что Эвермен увернется. Хива может свернуть в самое последнее мгновение. Если он ошибется, он может сделать еще одну попытку, а вот Эвермену второй шанс, возможно, не представится. Поединок закончится, когда соискатель выдохнется или когда монах не успеет увернуться.

Они встретились, и оба упали. Эвермен мгновенно откатился в сторону и вскочил, невредимый и безоружный. Великан замер, лежа ничком, а топор его все катился со звоном по камням в сторону монастырских ворот. Меж лопаток его откуда-то вырос кровавый горб.

Поединок прошел слишком быстро — даже для натренированного взгляда Дюрандаля. Эвермен просто упал на колени и под топор, а потом выпрямился, вонзив меч обеими руками в грудь Хиве. Остальное доделал сам сын Замбула, нанизавшись на клинок всем своим весом, помноженным на инерцию. Удар! — говорил тогда Гарток, прямо в сердце. Чудо только, что, падая, великан не придавил Эвермена — но он стоял, приплясывая, а Хива лежал рядом, раскинув руки, в последних судорогах. Зрители молчали.

Победитель взял труп за лодыжку и пошел вокруг него, пока тело не перекатилось на бок, чтобы он смог вытащить свой меч. Потом повернулся и зашагал к монастырской двери. Он выиграл бой меньше, чем за минуту, почти бескровно. Как и Герат накануне, он ни разу не посмотрел на зрителей — смертные недостойны внимания бессмертных. В его походке не было бравады, как у Герата, но и огорчения по ней тоже не было заметно.

Снова интуиция: Дюрандаль сложил руки рупором и крикнул изо всех сил: «Старкмур!»

Эвермен оступился, но зашагал дальше, не оборачиваясь. Он миновал арку, свернул налево и скрылся из виду. Дверь затворилась.

Мечники начали молча расходиться.

— О, мне это понравилось, — сказал Кромман. — Очень быстро, чисто и убедительно. Милосердное уничтожение вредителей. Быстро заколоть, чтоб не мучались.

— Заткнись, поганая скользкая тварь! — свирепо развернулся к нему Дюрандаль. — Этот человек — мой друг, и он попал в беду.

Кромман невозмутимо уставился на него своими рыбьими глазами.

— Человек познается по его друзьям, сэр Дюрандаль.

— Порой у нас нет выбора. Пошли отсюда.

— Сюда, сэр. — На лице у Волкоклыка. снова было предостерегающее выражение, делавшее его похожим на страдающего запором лосося.

— Веди, — кивнул озадаченный Дюрандаль. Однако его Клинок сделал всего несколько шагов и остановился прямо посреди площади.

— Кажется, здесь. Сделаем вид, будто спорим о чем-то. — Он стоял лицом к монастырю, в то время как остальные двое — спиной.

— Вы что-то сами на себя не похожи, — заметил Кромман. — Не знаю, что заставляет Клинка действовать, как подобает уважающему себя инквизитору, но я готов стоять здесь хоть весь день, если это поможет вашему образованию.

Мимо них прошла группа из четырех соискателей. Негромко переговариваясь, они свернули в переулок.

— Мне просто все еще хочется понять, зачем, — извиняющимся тоном пояснил Волкоклык.

Кромман улыбался как жаба.

— Ждете, чтобы увидеть, что случится с телом!

Клинок смерил его обычным своим тяжелым взглядом.

— Да. И как раз сейчас обезьяны возвращаются к… Ага! Последние двое подходят к нему. Да, они тащат его к люку.

— Только две? — удивился Дюрандаль.

Хива весил, должно быть, не меньше быка.

— Только две, сэр, и без особых усилий. Все, ушли. Можете обернуться.

Люк был уже закрыт. Арена обезлюдела. Ничто не напоминало о смерти Хивы, если не считать большого топора, который лежал на солнце.

— Что это значит, Волк?

— Мне кажется, так они могут кормить свой скот.

— Но… но не могут же они проделывать все это только ради скота, верно?

— Смотрите! — прошипел Кромман.

Жилистый подросток спрыгнул со стены с одной стороны арены, двое других — с другой. Все трое бросились к топору. Тот, что бежал один, оказался возле него первым, ухватил его и рванул в обратном направлении, преследуемый по пятам соперниками. Добежав до стены, он швырнул свою добычу поджидавшим его друзьям. Соперники разом потеряли к нему интерес и побежали обратно. Удачливого воришку и его конкурентов за руки выдернули обратно на площадь. Соперничающие шайки нырнули в темные переулки, и теперь арена была уже совершенно пуста.

— Очень ловко, — буркнул Дюрандаль, поворачиваясь, чтобы идти домой. — Они проделывают это каждый день. Не думаю, чтобы я справился с Хивой так чисто, как это сделал Эвермен. — Он бы и не стал делать этого просто так, в том-то и разница. — Так ты намекаешь, Волк, на то, что обезьяны — хозяева, а братья — слуги? По убийству в день, чтобы накормить обезьян человечиной?

Волкоклык одобрительно посмотрел на него и промолчал. Они молча протискивались сквозь утреннюю толпу.

— Мы выдали себя, — произнес вдруг инквизитор. — Вы говорили с обезьянами, а потом кричали Эвермену. Мне кажется, ваша идея послать письмо через мастера Кучана может оказаться теперь разумной предосторожностью. Если братья попытаются противостоять нашему вмешательству, им не составит особого труда выследить нас и…

Дюрандаль схватил своих спутников за руки, останавливая их. Дом Кабука виднелся прямо перед ними. Их ждали. На третьей ступеньке лестницы сидел, поставив ноги на вторую, мужчина в обычном пыльном алтаинском наряде. Лицо под широкополой конической шляпой принадлежало, несомненно, Эвермену, и он уже увидел их.

6

Когда они приблизились, он встал и спустился на дорогу, с осторожной улыбкой протягивая руку.

— Дюрандаль! Я не ждал тебя. И… Постой, не говори. Не Чандлер… Волкоклык! — Улыбка сделалась шире. — Сэр Волкоклык, разумеется! Пламень, надо же, как время летит! И? — Он вопросительно посмотрел на Кроммана.

— Мастер Айвин Чалис, купец. — Совесть больно кольнула Дюрандаля. Он лгал брату-Клинку. — Наш неутомимый провожатый. Поднимемся к нам.

— Нет, мы поговорим здесь. Как дела там, в Шивиале? А в Айронхолле? — Кем бы ни стал Эвермен в душе, внешне он совершенно не изменился. Для Алтаина лицо его казалось необычно бледным, но точно таким же оно было восемь лет назад. Не изменились рыжеватые брови и ресницы, вот только взгляд стал напряженнее. Бессмертие сказывалось на нем не худшим образом.

— В стране мир. Король был в порядке, когда мы уезжали — женился второй раз, ожидал второго ребенка. Королева Годелева родила ему девочку, и он развелся с ней. Великий Магистр умер. Теперь его место занял Магистр Ритуалов, — Дюрандаль ощущал всю нереальность происходящего: вот он сидит, обсуждая такие вопросы, в этом чужом переулке, среди чужой толпы, мулов и даже верблюдов, среди криков и пения нищих, конических шапок, отделанных мехом, торговцев на двуколых повозках, чужих запахов, пронзительных голосов, раскосых глаз…

Эвермен кивал так, словно для него окружающая обстановка ничего не значила.

— Я так и боялся, что он сделает еще одну попытку. Правда, я не ожидал тебя. Ты ведь связан не с Королем.

— Теперь — с Королем.

— Ты проделал весь этот долгий путь ради ничего, брат. — Его карие глаза пристально смотрели на Дюрандаля. — Нет никакого философского камня — это опережая твой первый вопрос. В Самаринде нет секретов, которые можно было бы украсть для славного Короля Амброза.

— Но здесь есть тайны, — и не последняя из них — что же превратило бывшего друга в этого чужака. — Есть какой-то источник золота. И бессмертие.

Эвермен с досадой пожал плечами.

— Но ничего такого, что бы ты мог взять с собой или использовать. Смотри… — Он потянулся к рукояти своего меча, и Клык тотчас вылетел из ножен Волкоклыка.

Эвермен подпрыгнул и быстро поднял обе руки ладонями вперед. Он посмотрел на одного Клинка, потом на другого и улыбнулся.

— Я и так знаю, кто чей телохранитель. Я просто хотел показать кое-что.

— Убери меч, Волк. — К счастью, никто из прохожих не забил тревогу. — Что показать?

Не прикасаясь к рукояти меча, Эвермен указал пальцем на вделанный в нее камень.

— Кошачий глаз замазан воском. Клинок покрыт золотой краской. Я хотел вытащить его и показать вам царапины. Это Жнец, меч, который я взял с наковальни в Айронхолле. Хочешь посмотреть поближе?

— К чему это ты?!

— Это чтобы ответить на твой второй ненужный вопрос. Несмотря на название, в монастыре нет никаких волшебных мечей. Там есть чертовски хорошие мечники, но никаких волшебных мечей.

— Есть еще ты. Почему? Почему ты присоединился к ним? — Кто ты теперь — ты, бывший когда-то моим другом? Почему ты убиваешь людей, как убил сегодня утром этого великана? Что он тебе сделал?

Проезжавшая телега заставила их сбиться плотнее. Эвермен вздохнул и облокотился на ступеньку.

— Мой подопечный умер — это опережая третий ненужный вопрос. Мастер Полидэн умер от лихорадки в Урфалине. — Он обвел взглядом их лица. — Вы знаете, что это делает с Клинком. Я решил продолжать путь и в конце концов попал сюда. Я шатался по городу, как делали это, наверное, вы, и нигде не мог найти покоя. Поэтому я назвал свое имя и встал в очередь. В день, когда подошел мой черед, короткую соломину вытянул Яркан. Он выбрал меч, и мне удалось оцарапать ему колено. Они отвели меня в монастырь… Там целые штабеля золотых слитков. Я взял по одному под мышки и вышел. В тот вечер я сидел в своей каморке, смотрел на них и пытался понять, на кой черт мне нужны золотые слитки..

Дюрандаль не видел левой руки Кроммана, но, похоже, либо тот не подавал знаков, либо все это было правдой.

— И что?

— На следующий день я снова отозвался на свое имя — ты, наверное, уже знаешь, они дают второй шанс. Если бы я не пошел, дрался бы снова Яркан, но на этот раз они послали Джурму. Я снова победил.

— В Айронхолле гордились бы тобой.

Короткая улыбка сделала лицо Эвермена до абсурдного мальчишечьим.

— Наш стиль был для них новинкой. Теперь-то они им владеют — я научил их. На третий день они послали Герата.

— На третий?

Он пожал плечами с почти смущенным видом.

— Разве вы не слышали? Три победы — и тебя принимают. Я не устоял. Не забывай, меня ведь послали узнать секрет.

— Ты всегда был сорвиголовой.

— Это я-то? Этому колодцу имя лужа, сэр Дюрандаль.

— Мы видели Герата вчера. Мерзавец. Так ты побил Герата?

— Никто и никогда не побивал Герата. Он сказал, что я доставил ему лучшее развлечение за век или два. Когда я готов был уже упасть от потери крови, он чуть ослабил оборону. Я был настолько взбешен, что вспорол ему живот.

— Смерть и пламень! — прошептал Волкоклык.

— Скорее, пламень, — усмехнулся Эвермен. — Мы проковыляли в монастырь вместе, но он помогал мне больше, чем я ему, — шел, придерживая свои кишки одной рукой, а меня — другой. Их целебное волшебство несопоставимо сильнее всего, что есть у нас в Шивиале. К утру следующего дня я был как новенький. Я стал одним из них.

— И ты остаешься там по собственной воле?

Эвермен кивнул.

— Я собираюсь остаться здесь навсегда. — Он с вызовом встретил взгляд Дюрандаля. — По моей собственной воле.

Нищий мальчишка захныкал, выпрашивая милостыню. Кромман взял его за ухо и направил дальше по улице. Он пользовался правой рукой, значит, это не знак. Какая часть Эверменовой истории — правда? Что может еще спросить у него Дюрандаль? Про золото? Про бессмертие? Про обезьян, пожирающих человечину?

— Король послал меня за тобой. Если бы здесь был философский камень и я мог найти его — что ж, хорошо, но мое основное поручение — вернуть тебя домой. Король не хочет, чтобы один из его Клинков выступал на арене, как дрессированный медведь.

— Очень мило с его стороны. А если я не хочу возвращаться? — Улыбка исчезла с лица Эвермена. Он напрягся, словно держал в руке меч.

— Он сказал, чтобы я поступал по своему усмотрению.

— Ты всегда умел рассудить правильно, хоть и был еще большим сорвиголовой, чем я. Ступай домой и не ошивайся больше в Самаринде.

Дюрандаль вопросительно посмотрел на Кроммана, но в рыбьих глазах инквизитора ничего не отражалось. Что из этой истории — правда? В случае если Полидэн заперт в монастырской темнице — ничего.

— Именем Короля, сэр Эвермен, я приказываю…

— К черту жирного Амброза.

Волкоклык даже зашипел от такого святотатства. Эвермен рассмеялся.

Призыв к совести ни к чему не привел, призыв к долгу — тоже. Отступник, похоже, готов был прервать беседу. Стоит ему нырнуть в толпу, и им его не найти. Все, что оставалось попробовать Дюрандалю, — это применить силу.

— Нас трое, брат, а ты всего один. Мне кажется, мы можем одолеть тебя.

Эвермен пристально посмотрел на него, потом горько покачал головой.

— Брат, говоришь? Ох, брат, брат! Глянь-ка туда.

Все разом обернулись. Трое юнцов стояли, прислонясь к противоположной стене. Средний был Герат. Он улыбался.

— Вот кто теперь мои братья, — сказал Эвермен. — Ступай домой, сэр Дюрандаль. Ступай домой, сэр Волкоклык. В Самаринде нет ничего ни для вас, ни для Короля. Какие бы тайны не хранил монастырь, они не сработают в Шивиале, обещаю вам. Вы найдете здесь только смерть, а это слишком далекое место от дома, чтобы умирать. — Он скривил губу. — И забирайте с собой своего ручного инквизитора. Передайте привет Айронхоллу. Жнец — единственный меч, который никогда не будет висеть в зале, но вам не обязательно говорить там об этом.

7

— МНЕ КАЖЕТСЯ, Я ПРОСТО БОЛВАН. САМОЕ СЛОЖНОЕ В РАБОТЕ КОРОЛЯ — ДА И ЛЮБОГО РУКОВОДИТЕЛЯ — ЭТО ЗНАТЬ, КОГДА ОТСТУПИТЬСЯ. ТЫ РАНИЛ ДИЧЬ…

Нет, подумал Дюрандаль, это дичь ранила его. Дичь заставила его бежать из города, поджав хвост. Он вернется домой, чтобы доложить о провале.

Солнце жгло как топка. Утро было еще довольно ранним, но воздух уже прогрелся, и далекие вершины растаяли в зыбком мареве. Пять лошаденок тащились за своими тенями по пыльным холмам — три с сидящими на них всадниками, две запасных. Вряд ли они передвигаются быстрее, чем караван; значит, пять дней до Кобуртина. Никто не произнес ни слова, пока они не перевалили за гребень холма, и Самаринда не скрылась из виду.

— Где мы допустили ошибку? — произнес наконец Дюрандаль. — Конечно, Волк прав, и у них есть потайные выходы, но как они смогли отыскать нас так быстро?

С минуту остальные молчали, потом заговорил Кромман:

— У них замечательно поставлена разведка. Должно быть, братья наводят справки о чужаках — кто такие, где остановились. Мы задавали странные вопросы… А может, это колдовство — как знать? Должно быть, у них есть кто-то вроде наших нюхачек, чтобы проверять, не заговорены ли соискатели.

— Мало кто из хороших мечников не пользуется заговорами, инквизитор. Мы с Волком, например, точно заговорены. Герат тоже наверняка. Думаю, даже Гарток пользовался какими-то заклинаниями.

— А может, нас предали? — предположил Волкоклык. — Откуда Эвермен узнал, что среди нас есть инквизитор? — Лицо его по обыкновению ничего не выражало. Уж не замыслил он снова убийство?

— Ты имеешь в виду меня? — фыркнул Кромман. — Что такого я сделал, чтобы заслужить обвинение в измене, сэр Клинок? Если ты хочешь обыскать мою поклажу на предмет золотых слитков — прошу, начинай.

— Вы бы не стали говорить им, что вы инквизитор, — сказал Дюрандаль. — Не в вашем это характере. Сколько из рассказа Эвермена соответствует истине?

Кромман потеребил неряшливый ус.

— Трудно сказать. Вы позволили ему говорить на людной улице. Обыкновенно мы допрашиваем людей с глазу на глаз. Если при этом и присутствует кто-то, он должен по крайней мере молчать. Нет хуже обстановки для того, чтобы почуять обман, чем улица, полная идущих туда и сюда людей.

Правду он говорил или лгал? С чего Кромману лгать? Этого Дюрандаль не знал, но доверял своему союзнику-инквизитору не больше, чем Эвермену. Клинку или латнику, находящимся при исполнении служебных обязанностей, приходится порой убивать, но убийство, лишенное цели, простить нельзя.

— Ваши предположения?

— Он лгал, говоря о смерти Полидэна. В этом я уверен.

— А позже, когда он утверждал, что вступил в эту шайку добровольно?

— Нет… по крайней мере он говорил так не потому, что эти три головореза смотрели на него. Возможно, он утаивает что-то другое.

Дюрандаль посмотрел на своего Клинка — тот ехал слева от него, чтобы прикрыть его с уязвимой стороны.

— Никаких возражений, сэр. Мне показалось точно так же.

— Пожалуй. Мне тоже.

Что толку в инквизиторах? Однако если он лгал насчет своего подопечного, его надо спасать. С другой стороны, братья теперь, похоже, совершенно неуязвимы, и любая наша попытка будет чистым самоубийством. Хотя нас послали сюда за этим. Но… но… но! Что делать — убираться восвояси или вернуться, не обращая внимания на опасность? Смотрите-ка: тень! Поехали, посмотрим, нельзя ли туда забраться?

Он повернул свою лошаденку направо и погнал ее к скальной расселине, разрезавшей пейзаж подобно рваной ране. Перебиравший неподкованными копытами косматый жеребчик, похоже, одобрил его выбор, и бодро затрусил вверх по склону, остановившись через несколько минут у полоски тени от нависающей скалы. Поднимающееся солнце скоро лишит их и этого укрытия, но пока что оно казалось им райским блаженством. Не спешиваясь, повернулся Дюрандаль к своим спутникам.

— Нам не справиться с чарами без собственных чар. Вы не все договариваете, Кромман. Мы все понимаем, что у инквизиторов имеются в запасе приемы, которые они предпочли бы не обсуждать, но сейчас нам нужна ваша помощь. Что у вас с собой такого, о чем мы не знаем?

Кромман хмуро потеребил редкую бороду.

— Это правда, что меня снабдили кое-какими средствами, которые могут пригодиться, — вы и сами убедились в действенности заговоренных повязок, сэр Дюрандаль, — но Отдел Государственной Безопасности не распространяется о своих возможностях каждому встречному. Мне запрещено раскрывать их до тех пор, пока не будет крайней необходимости. Если вы поделитесь со мной своими планами, я с радостью сообщу, как именно смогу помочь. Но не ожидайте слишком многого.

— Как насчет волшебного ключа?

— Вы шутите! — в отчаянии простонал Волкоклык.

Инквизитор сухо улыбнулся, сжав губы.

— Разумеется, он не шутит.

— Пробраться в монастырь? Как?

— Вам нужно потренировать наблюдательность, сэр Волкоклык. Когда люк на арене открывался вчера утром, ваш подопечный шел по площади до тех пор, пока не оказался прямо против него, и потом оглянулся. Сегодня утром он оставался на восточной стороне площади, пока люк не открылся снова, — и пошел вокруг арены, поглядывая на дома, мимо которых проходил. Теперь у него имеется привязка люка к двум точкам, так что он сможет найти его. Должен признать, для мастера размахивать мечом — это просто выдающееся мышление, но совершенно очевидно, он уже тогда задумал пробраться в монастырь тайком.

Дюрандаль старался не показывать своего раздражения. Волкоклык непроницаем по природе, инквизитор наверняка был вышколен — или заговорен — с целью скрывать свои эмоции, но он всегда ощущал себя перед ними двоими все равно что открытой книгой.

— Незадолго до нашего отъезда ходили слухи о славном маленьком приспособлении под названием «плащ-невидимка».

Инквизитор рассмеялся лающим смехом.

— Большинство россказней про так называемую Черную Палату — абсолютный вздор, и это полностью относится к плащам-невидимкам. Сказки, не более. Но если вы твердо решили идти на самоубийство, я могу сделать все, что в моих силах, чтобы помочь вам.

Вид у него был не симпатичнее, чем если бы он выбрался из выгребной ямы.

Волкоклык свирепо покосился на него, потом — так же свирепо — на Дюрандаля. Дюрандаль потянулся к фляге с водой, давая себе время подумать. Злая ирония: человек, которого он невзлюбил и которому не доверяет, поддерживает его, в то время как друг выступает против. В том, что касалось логики, Волкоклык был куда сильнее Дюрандаля, хоть и уступал ему в интуиции. Сильно ли эта хваленая интуиция отличается от репутации сорвиголовы, о которой говорил Эвермен?

— Сэр, это же чистое безумие! Нас наверняка поймают! Ради чего такой риск? Чего вы вообще надеетесь добиться?

— Открыть люк снаружи, не используя заклинаний, невозможно. В этом я совершенно уверен. И я готов биться об заклад, что его не охраняют. Он должен вести в подвалы.

— Темницы? Полидэн?

— Есть у меня такая надежда. Если мы сможем освободить его, им нечем будет удерживать Эвермена. В худшем случае мы просто наберем ценной информации.

— В худшем случае с нас живых сдерут кожу, как с Гартока. — Волкоклык провел рукой по лбу, лихорадочно ища аргументы. — Я хочу сказать, с меня сдерут. Одному из нас надо вернуться в Шивиаль, чтобы доложить обо всем Королю. Это ваша задача, сэр. Вы отправитесь туда — прямо сейчас, — а я вернусь ради вас в монастырь. Ждите меня в Кобуртине.

— Я думал, ты знаешь меня лучше, Волк.

— Ваш долг — доложить все Королю!

— Это сделает инквизитор. Он может запустить нас внутрь, но потом отправится к городским воротам и с рассветом уедет, с нами или без нас.

— СЭР! Нам обоим нет смысла лезть в звериное логово. Вы же знаете, что я не могу пустить вас туда.

— Эвермен был моим другом.

Не это ли двигало Дюрандалем? Или это всего лишь его дурацкая гордость, тупое нежелание ползком возвращаться к своему повелителю, Королю, признаваясь в поражении? Он не знал, да и не хотел знать. Он знал только, что вернется в Самаринду для новой попытки.

Кромман слушал их спор с обычным брезгливым выражением на лице.

— Я точно не полезу туда сам, — сказал он. — Но я могу открыть для вас люк, если он не заговорен. Я могу обеспечить вас огнями… — Он вдруг взвизгнул. — Отзовите своего пса, Дюрандаль!

Левой рукой Волкоклык держал узду инквизиторской лошади, а правой тянул из ножен Клык — медленно, неуверенно. Рука Кроммана зависла над рукоятью его собственного меча, но он сам прекрасно понимал, что умрет прежде, чем успеет выхватить оружие.

— Подожди! — крикнул Дюрандаль. — Это меня не остановит.

Волкоклык уставился на него странно пустыми глазами.

— Чтобы пробраться туда, нужны все трое, так?

— Так будет легче, но справятся и двое, возможно, даже один. И я отправлюсь туда — даже через твой труп, Волк.

Мгновение жизнь Кроммана балансировала на острие меча, потом Волкоклык со вздохом отпустил узду.

— И почему это меня связали с умалишенным?

8

День выдался долгий, а ночь — еще дольше. «Готовься и к победе, и к поражению», — гласила одна из айронхоллских заповедей. Поражение означало для них в лучшем случае смерть, а в худшем — рабство, так что никаких приготовлений к этому не требовалось. Победа означала бы освобождение мастера Полидэна — а возможно, и самого Эвермена, хотя вероятность этого была еще меньше — и бегство из города, когда поутру откроют ворота. Двух часов на это было более чем достаточно. Больший срок лишь помог бы противнику выследить их, так что изрядная часть ночи пропадала впустую. Лучшим местом, где странствующие мечники могли убить время, не вызывая подозрений, оказался бордель.

И Кромман, и Волкоклык восприняли эту часть плана с особым энтузиазмом, но даже в такой обстановке Клинок не мог расстаться со своим подопечным. Так и вышло, что Дюрандаль провел много часов, играя в какую-то замысловатую настольную игру с различными легкомысленными юными дамами, и проиграл уйму денег, пытаясь не обращать внимания на вздохи наслаждения, доносившиеся с кровати у него за спиной. Кэт, Кэт, Кэт! Увидит ли он ее еще?

Когда восково-желтая луна начала склоняться к горизонту, они приготовились к выходу.

— Наденьте эти перстни на левую руку, — наставлял Кромман, — камнем наружу. Когда вам понадобится свет, поверните их камнем внутрь. Силу света можно регулировать, сжимая или разжимая пальцы. Этого хватит на несколько часов.

Площадь была пуста. Ни в монастыре, ни в окружающих домах не светилось ни одного окна. Дюрандаль нашел дверь, которую запомнил накануне, и оставил Волкоклыка ждать там. Вместе с Кромманом он обошел площадь и остановился у другой, отмеченной в первое утро. Дальше, к воротам, инквизитор пошел один.

Дюрандаль ждал, прислонившись к стене, достаточно долго, чтобы убедить себя в том, что все пошло наперекосяк. Потом на арене блеснула искорка. Он повернул перстень камнем внутрь и на мгновение разжал пальцы. Последовавшая вспышка почти ослепила его, а еще через секунду другая вспышка показала, что Волкоклык совершил ту же ошибку — многовато!

Впрочем, Кромман оказался почти на прямой между ними. Новая искорка, немного левее. На этот раз Дюрандаль чуть отогнул один палец и добился желаемого результата. Волкоклык — тоже.

Все повторилось еще раз. Теперь Дюрандаль мигнул дважды, передавая инквизитору, что тот на месте. Две короткие вспышки от Волкоклыка…

Последовало долгое, томительное ожидание. Потом три вспышки от Кроммана возвестили, что он нашел люк.

Волкоклык вынырнул из темноты, дыша чаще обычного. Не обменявшись ни словом, оба зашагали к ступеням и к воротам, которые инквизитор оставил открытыми. Они без особого труда нашли Кроммана и опустились рядом с ним на колени.

— На вид ничего сложного, — послышался шепот. — Похоже, это просто поворачивающаяся на шарнире плита. И если так легко ее снаружи не открыть, вряд ли ее защищают слишком старательно. Готовы?

Как бы ни выглядел этот таинственный «волшебный ключ», он был достаточно мал, чтобы спрятать его в ладони. Металл звякнул о камень. Плита дрогнула и медленно поднялась со скрипом, прозвучавшим в тишине громом фанфар. Наконец она заняла вертикальное положение, и железное кольцо с ее внутренней стороны негромко лязгнуло. В ноздри ударил едкий обезьяний запах.

Кромман протянул руку вниз и приоткрыл пальцы, осветив квадратный приямок глубиной восемь или девять футов. Никаких ступеней не было, только несколько редких железных скоб в стене — вход рассчитывался на руконогих обезьян-переростков, не на людей. Дюрандаль перекатился на живот и перекинул ноги через край. Спустя минуту все трое взломщиков стояли на каменном полу приямка, и люк закрылся.

Разумеется, закрылся.

Длинный туннель шел в сторону монастыря. Глаза слезились от обезьяньей вони.

— Я подожду здесь, — сказал инквизитор. — Вы можете быть самоубийцей, сэр Дюрандаль, но я нет.

— Вы смелый и выносливый спутник, и я скажу об этом Королю, если только увижу его еще. Сколько вы ждете?

— Между плитами есть щели, так что я смогу заметить, когда рассветет. Я уйду, как только увижу пробивающийся свет. Хотите, чтобы я оставил люк открытым, или закрыл его за собой?

— Открытым. Если мы задержимся настолько, скорее всего нам придется спешить, — Дюрандаль разувался.

— Как вам угодно. Если погони не будет, я подожду вас за городом пару часов. Потом иду в Кобуртин и ухожу с первым попутным караваном.

— Я одобряю эти условия, так что можете сослаться на меня в случае, если вам придется отвечать на расследовании. Готов, Волк?

— Я пойду первым. Идем.

Они босиком двинулись по туннелю.

Тридцать два, тридцать три… Он замерял расстояние на улице, так что теперь они должны находиться уже под монастырем. Тридцать пять. Это чистое безумие, один из этих его сумасшедших импульсов. Как-нибудь он спрыгнет вниз прямиком на острия пик. Эвермен опасен. Остальные братья вряд ли ожидают подобного безумия, но Эвермен знает его и, можно сказать, почти открыто предупредил, чтобы он не делал того, что делает сейчас. Тридцать семь…

Волкоклык замер, прикрыв свет. Дюрандаль врезался в него сзади. От него пахло потом.

— Что?

— Свет впереди. Нет? Мне показалось… — Он приоткрыл пальцы. — Ха! Это отражение.

Это было золото. Небольшая комната, почти полностью заполненная золотыми слитками, сложенными в штабеля высотой футов десять, понижающимися к проходу. Узкий проход упирался в такой же поперечный штабель. Массивные каменные столбы выстроились в линию, продолжающую туннель за их спиной. Дюрандаль огляделся по сторонам, потом вскарабкался по золотым слиткам, пока голова его не оказалась над верхним рядом, под самым потолком. Осторожно посветив вокруг, он так и не увидел стен помещения, только другие штабеля, ряды штабелей. Он слез вниз.

— Это все свободное пространство, что у них осталось, — прошептал он. — Я думаю, этот подвал тянется под всем монастырем или большей его частью. Ивсе заполнено золотом. Тоннами и тоннами золота. — Он попытался поднять один из брусков и решил, что Эвермен немало постарался, протащив два таких до самых ворот арены. — Тысячи тонн, может, даже миллионы.

— Золото мертвым ни к чему, — Волкоклык — практичная душа — снова двинулся дальше, однако идти неожиданно стало гораздо труднее. Малейший луч света слепящими бликами отражался от золотых стен. Почти сразу же они дошли до другого золотого коридора, ведущего направо. Он поколебался и пошел прямо. Следующий коридор вел влево. Он остановился.

— Мы заблудимся.

— Держись левее. Мне кажется, этот проход должен привести нас под угловую башню.

Так и вышло — коридор уперся в небольшой каменный проем, за которым обнаружилось темное помещение без каких-либо отражений. Здесь плохо пахло. Волкоклык задержался у входа и осторожно посветил сквозь пальцы, пробежав лучом по каменным стенам, потом по сооружению в форме куба с дымоходом, металлическим щипцам, каменному тиглю…

— Кузница?

— Нет. Правда, это наверняка печь. — Дюрандаль повернул свое кольцо камнем внутрь и вошел в помещение. — Плавильня. Здесь они выплавляют слитки. — Он показал на формы. — Только откуда они берут руду?

И почему здесь так воняет?

Он повернул руку, чтобы осветить противоположный конец комнаты, и едва не вскрикнул от вспышки. Конусообразная гора сырого золота, наваленного там, заполняла комнату от стены до стены и почти касалась верхом потолка. Впрочем, это не было похоже на руду, скорее на груду самородков странной формы — от валунов размером с человеческую голову до мелких камешков. Он подобрал откатившийся в сторону камень, похожий на полено и взвесил его в руке. Поверхность его была шершавой, и кое-где к золоту пристали обломки черного камня… только это был не камень, и не полено, это была человеческая голень. Кровь и пламень! Ребра, позвонки, челюсти, черепа; мелкие камешки на деле оказались костями пальцев рук и ног, черные вкрапления — остатками высохшей плоти. Отсюда и исходила вонь.

— Они ведь не кормят этим скот, нет? — громко произнес Волкоклык.

— Ш-ш!

— Но они делают с телами вот это. Они превращают кости в золото.

Поверхность голени сверкала, словно тот, кто соскребал плоть, исцарапал при этом весь металл. Дюрандаль вздрогнул, пытаясь представить себе это, и положил свой трофей обратно. Повинуясь интуиции, он взял несколько пальцев и сунул их в карман в качестве сувениров. Вход в помещение был только один. Кости сбрасывались сюда через отверстие в потолке, словно мусор.

Возвращаясь вслед за своим Клинком по проходу с золотыми стенами, он пытался понять назначение этого чудовищного клада. Огромная страна не смогла бы истратить этого богатства и за тысячу лет, и все же какая-то дюжина безумных монахов продолжала ежедневные убийства, чтобы приумножить его. Такое невероятное богатство должно было бы и охраняться соответственно. Когда они дошли до перекрестка, он боролся с сильным искушением приказать Волкоклыку поворачивать направо, к люку под ареной, но Волкоклык свернул налево, и он последовал за ним.

А будет ли там вообще люк? Он легко мог представить себе кошмар вечного блуждания по этому золотому лабиринту, в плену у каких-то страшных чар. Если к этому имел отношение Герат, действительность могла оказаться еще страшнее, чем все, что он мог себе представить.

Коридор тянулся, казалось, до бесконечности. Когда он решил, что они должны дойти уже до дальней монастырской стены, они остановились перед деревянной, окованной железом дверью. Не открывая света, Волкоклык попробовал засов.

— Не заперто, — прошептал он.

— Тогда иди вперед. Медленно! И принюхивайся.

Худшее, на что они могли напороться, — это на стойла, полные спящих обезьян. Даже Герат мог оказаться не так страшен, как эти мерзкие твари.

Волкоклык осторожно потянул дверь на себя, стараясь, чтобы не заскрипели петли. За дверью царила чернота. Короткая вспышка… Вздох облегчения… Потом Волкоклык приоткрыл свет.

Они нашли темницу — двойную линию запертых на засовы дверей. Запаха обезьян не ощущалось. Здесь пахло людьми — но людьми не живыми. Воздух был затхлый и тяжелый. В некоторых из маленьких камер сохранились клочки гнилой соломы, в некоторых — старые ведерки для воды, покрытые толстым слоем пыли. Темницей не пользовались много, много лет.

— Если Полидэн еще жив, он должен быть здесь, сэр.

— Возможно. Не обязательно, — Дюрандаль направился к двери в противоположной стене.

Его Клинок оказался там первым и остановился, заслоняя дверь.

— Сэр! Мы уже довольно видели.

Разумеется, он был совершенно прав. Им до сих пор невероятно везло, так что не стоило испытывать удачу дальше. Как долго они находились в монастыре? Братья наверняка просыпаются с рассветом, если не раньше.

— Я иду дальше, — обреченно произнес Дюрандаль, понимая, что совершает ошибку, что его друг не может не пойти с ним и в любом случае разделит его судьбу. — Запомни, если нам придется бежать, выход — прямо по этому проходу. — Впрочем, там имелось еще необследованное ответвление. Их вполне могли отрезать от выхода.

Не тратя время на споры, Волкоклык приглушил свет и потянул дверь на себя. Возможно, жажда приключений, наконец, возобладала в нем над осторожностью.

9

Следующая комната строилась когда-то для тюремщиков, ибо в ней стояли деревянные скамьи и подставки для мечей. Теперь ее использовали в качестве свалки: груда ржавых топоров и мечей, ящиков и корзин, охапки истлевшей одежды… Здесь пахло крысами и доисторической пылью.

В противоположной стене имелась еще одна дверь. Волкоклык отворил ее, и где-то далеко впереди забрезжил свет. В первый раз с начала поисков они добрались до обитаемых мест. Возможно, даже роскошных: света хватало, чтобы разглядеть отделанные плиткой или расписанные стены и пол. Они оказались в квадратном вестибюле, в который вели еще две двери, а наверх уходила спиральная лестница из какого-то белого камня. Свет падал откуда-то сверху — возможно, это были звезды, а возможно, и предрассветные сумерки. Вместе со светом до них донесся аромат цветов и свежей растительности, а также слабое журчание воды. Что там, вверху? Со всех сторон монастырь окружали дома, так что скорее всего это была естественная впадина, обстроенная со всех сторон и превращенная в замкнутый двор.

Одна из дверей была приоткрыта, и за ней царила чернота. Держась впереди своего подопечного, Волкоклык бесшумно подкрался к ней и заглянул внутрь.

— Вонища, — шепнул он. — Кухня. Мухи. — Он пригнулся и рискнул посветить, скользнув лучом по полу в поисках других дверей. Его беспокоили окна, хотя скорее всего они еще не вышли на уровень земли. В конце концов он распрямился и шагнул через порог. Дюрандаль последовал за ним.

Это оказалась не кухня, а мясная кладовка, в которой висела одна-единственная туша, хотя места здесь хватило бы и на несколько. Туша была освежевана по всем правилам и висела под потолком на стальном крюке — вниз головой, разумеется, чтобы кровь могла вытечь из перерезанного горла. Вокруг нее роились мухи. Судя по размерам, это был Хива, сын Замбула.

Волкоклык икнул и поспешно прикрыл рот рукой.

— Золотая руда… — прошептал Дюрандаль. — Вот… сволочи! — У него не нашлось подходящих слов. Он потрогал труп рукой. Тот уже окоченел, но то, как он покачнулся на крюке, свидетельствовало, что он недостаточно еще тяжел, чтобы кости уже превратились в золото. Возможно, под тяжестью золота он просто развалился бы на куски.

— Но зачем снимать с него кожу и потрошить? — спросил Клинок. — Зачем они оставили его тухнуть?

— Иногда мясо от висения становится лучше — но не в этом же климате, правда?

— Сэр, прошу вас, пора уходить!

— Я хочу выглянуть на улицу. Одним глазом.

Волкоклык вздохнул и потащился за ним по лестнице. Дюрандаль уже оставил всякую надежду найти Жака Полидэна, и теперь им двигало чистое любопытство. Подвала и темниц ему было мало, ему хотелось увидеть и сам монастырь. Кстати, где он находится? Он уже потерял ориентиры. Судя по всему, решил он, где-то в задней части, далеко от арены. Лестница, возможно, находилась внутри одной из башен.

Они вышли в еще один богато отделанный вестибюль. Лестница уходила дальше вверх. В вестибюле были две закрытые двери и арка, ведущая в тенистый сад. Стоя на верхней ступени марша, он нерешительно вглядывался в темноту, принюхиваясь к аромату цветов, столь неожиданному в Самаринде. В нескольких окнах мерцал свет, и звезды над окружающими двор стенами бледнели на глазах — близился рассвет. Пока он смотрел, загорелся свет в еще нескольких окнах. Сада он пока не видел, но само его наличие говорило о том, что монастырь внутри гораздо уютнее, чем казался снаружи, — скорее ему подходило название «дворец». Значит, выбор Эвермена не так уж и безумен.

— Красота! — шепнул Волкоклык. — Ну что, теперь уходим?

— Да, ладно. Иди впе…

Внизу, в вестибюле, откуда они только что поднимались, скрипнули дверные петли. Отблеск света упал на стену. Волкоклык стремительно повернулся, выхватывая меч. Снизу доносилось пыхтение и шаркающие шаги. Дверь закрылась, но свет не исчезал… Кто-то поднимался по лестнице. Западня!

Не сговариваясь, оба Клинка нырнули в арку, сбежали по ступенькам и вылетели на мощенную камнем дорожку. Заросли кустов справа от арки казались достаточно надежным убежищем. Упав на четвереньки, они заползли под колючки и замерли. Волкоклык чуть слышно ругался последними словами. Где-то рядом журчала вода, но уюта это не добавляло.

Свет под аркой разгорался ярче, переливаясь разноцветными бликами на камнях дорожки. Из проема шаркающей походкой вышла обезьяна и остановилась футах в пяти от затаившихся шивиальцев. Она была одета в обычные пестрые шаровары и держала в руке горящий факел. На спине висел меч. Она подозрительно принюхалась. Почуяла чужих?

Дюрандаль мог вскочить недостаточно быстро, чтобы пронзить ее мечом, не дав ей возможности вскрикнуть; звериные рефлексы обыкновенно быстрее людских. Он мог зацепиться за ветку и растянуться во весь рост. Тем временем окошко в башне над ними тоже осветилось: по лестнице спускались новые люди или обезьяны. Арка снова осветилась изнутри, и первая обезьяна посторонилась, освобождая проход.

Во двор вышли еще две обезьяны, словно свернутый ковер тащившие на плечах освежеванное тело Хивы; застывшие в трупном окоченении руки торчали вперед. Замыкала процессию четвертая обезьяна с факелом, все четверо заковыляли по дорожке в центр двора. Волкоклык двинулся было с места и тут же снова опустился, заскрежетав зубами от досады; из арки снова лился приближающийся свет.

Дюрандаль придвинулся к нему.

— Пожалуй, нам придется отдохнуть здесь немного. Кто-то, похоже, устраивает тут собрание.

— Отдохнуть? Конечно, сэр. Разбудите меня, когда пора будет идти.

Следующей из арки показалась обезьяна с факелом, освещавшая дорогу двум едва переставлявшим ноги людям. Скорее всего это были женщины, но Дюрандаль не мог утверждать этого наверняка, такими сморщенными и скрюченными они казались. С лестницы доносились новые голоса.

В дальнем углу сада появились новые факелы, медленно двигавшиеся в их сторону. Раз или два их свет отразился на водной поверхности. Похоже, уровень земли понижался к тому углу, так что живительный источник рядом с ними, должно быть, питал цепочку декоративных прудов, как в Королевском Саду в Олдмарте. В одних окнах огни загорались, в других, напротив, гасли. Наверное, весь монастырь уже проснулся, и логично было предположить, что все направлялись сюда.

Зачем? Центр двора располагался как раз перед Дюрандалем — платформа из белого камня, возможно мрамора. Он осторожно прополз под ветками вперед, чтобы лучше видеть. Площадка была неправильной формы; ее окружали декоративные стены и цветочные клумбы; с противоположной стороны ее раскинулась лужайка. Труп Хивы лежал ничком в центре темного пятна, которое при более внимательном рассмотрении оказалось выложенной из черного камня октаграммой. Две старухи уже сидели в дальнем углу площадки; в поле зрения появилась обезьяна, тащившая еще одну, которую она осторожно усадила рядом с первыми. Нет, это оказался мужчина — как и следующие трое, едва волоча ноги, присоединившиеся к обществу. Все держались вне октаграммы, подальше от зловонной, облепленной мухами груды плоти, что еще вчера была Хивой, сыном Замбула. Кто-то явно собирался заняться заклинанием духов.

Восход и закат в Алтаине всегда наступают неожиданно. Силуэты крыш и башен четко выделялись теперь на фоне неба. Даже в тенистом дворе сделалось достаточно светло, чтобы он превратился в маленький потаенный рай из лужаек, кустов, цветов, маленьких прудов, вычурных мостиков и деревьев.

— Кромман, должно быть, ушел, — прошептал ему на ухо Волкоклык. — Люк он собирался оставить открытым.

— С этим уже ничего не поделаешь. Будем надеяться, все обезьяны собрались здесь. Как по-твоему, кто здесь объект колдовства?

Глаза его Клинка расширились.

— Вот вы и скажите.

Дюрандаль не стал даже пытаться. Он и себя-то не мог убедить в том, что заподозрил, не говоря уж о том, чтобы облечь эти подозрения в слова. И все же это начинало складываться в одну чудовищную картину. Самые сильные заклинания действенны только в определенное время суток. Сейчас как раз наступал рассвет, начало нового дня. К УТРУ СЛЕДУЮЩЕГО ДНЯ Я БЫЛ КАК НОВЕНЬКИЙ, говорил тогда Эвермен.

Теперь вокруг платформы было разложено уже двадцать три таких живых трупа. Большинство были закутаны в какое-то подобие халатов, несколько — совершенно раздеты, но у всех кожа была старческая, сморщенная, а головы либо лысые, либо поросшие седыми волосами. Кто-то неразборчиво бормотал что-то, обращаясь к соседу, кто-то лежал, вытянувшись, словно при смерти. Принесли и усадили еще троих, доведя тем самым общее количество до пятнадцати обезьян и двадцати шести людей, если так можно было назвать эти отвратительные полуживые скелеты. Большинство обезьян вытянулись на травке, двое залезли на дерево, а еще четверо стали внутри октаграммы и запели — сначала одна, потом остальные. Шивиальские заклинания обыкновенно требуют участия восьмерых человек, но в других странах ритуалы могут оказаться иными.

Волкоклык сжал плечо своего подопечного.

— Идем!

— Погоди!!

— Идем! Если хотите, я посмотрю, что будет дальше, но если вы останетесь здесь еще хоть ненадолго, я сойду с ума. — Разумеется, он был прав. Сейчас, когда весь скот собрался смотреть на церемонию, лучшего момента уносить ноги им могло и не представиться.

Дюрандаль тронулся с места, и тут же застыл снова.

— Слушай! Они призывают духов Времени! — Ритуал не походил ни на один из тех, о которых ему приходилось слышать, — замысловатая последовательность призывания и изгнания духов по всем углам октаграммы. В заклинании участвовали все основные стихии. Этого можно было ожидать: жизнь истекает из сочетания всех четырех — Воздуха, Огня, Земли и Воды, тогда как сотворение золота требует изрядной толики Земли и Огня. Однако тут, похоже, призывались духи всех видов, даже духи Любви. Королевская Коллегия Заклинателей в полном составе повыдирала бы себе волосы ради возможности хоть краем глаза посмотреть на этот ритуал, но у Дюрандаля по спине бегали мурашки. Кульминация наступила одновременно с первыми лучами солнца, осветившими верхушки башен. Пение оборвалось на долгой, торжествующей ноте. Труп пошевелился.

Невероятно! Человек пробыл мертвым двадцать четыре часа! Его внутренности выпотрошили, его кровь спустили, его плоть уже прогнила — и все же Хива начал барахтаться. Казалось, он пытается встать.

Трое из сморщенных мумий, шатаясь, поднялись на ноги и заковыляли к нему. Четверо или пятеро поползли за ними вслед. Добравшись до тела, они упали на него и начали рвать его зубами, как изголодавшиеся псы. Дергающееся в конвульсиях тело отшвырнуло нескольких в сторону, но они упрямо ползли обратно. Обезьяны поднимали самых слабых и подносили их к трупу, чтобы и они могли принять участие в пиршестве. Вскоре все двадцать шесть рвали свою добычу на куски, похоронив труп под своей копошащейся массой. Обезьяны отступили назад и смотрели; некоторые из них довольно ухали.

Обнаженная женщина поднялась на ноги, зажав в зубах клок мяса и придерживая его обеими руками. Прямо на глазах ее тело распрямлялось и округлялось. Цвет кожи менялся с мертвенно-бледного на розовый, молодой. Иссохшие груди наполнились и поднялись, превратившись в тугие девичьи, волосы потемнели и сделались пышнее. Она отбросила в сторону остатки своей трапезы и торжествующе рассмеялась, сверкнув окровавленными зубами.

— Дюрандаль, — простонал Волкоклык едва слышно. — Если мы не уйдем сейчас, мы не уйдем никогда!

Верно. Дюрандаль привстал на колени, все еще не в силах оторвать взгляда от этой чудовищной картины. Теперь из этой кучи-малы отделилось несколько мужчин — крепких молодых мужчин, всего пару минут назад напоминавших престарелые мумии. Он узнал одного — тот стоял рядом с Гератом при их вчерашнем разговоре в переулке. Он был мускулист, с волосатой грудью, но выглядел даже моложе, чем накануне. Он рассмеялся и, раскинув окровавленные объятия, бросился на женщину. Та отскочила в сторону и притворилась, что убегает; он побежал за ней. Пробежав по дорожке мимо шивиальцев, она позволила ему догнать себя под самой аркой. Они обнялись и прильнули друг к другу окровавленными губами, оставляя на коже друг друга красные следы. Они как раз закрывали Клинкам путь к отступлению. Волкоклык всхлипнул.

Со стороны октаграммы донесся смех. Куча распадалась, юноши и девушки, свежие и здоровые, сидели на камнях. Кто-то догладывал кость, кто-то — кусок руки. Кости блестели золотом: царапины, которые Дюрандаль видел на кусках золота в плавильне, были оставлены зубами.

Еще несколько женщин разбежались по сторонам, преследуемые мужчинами. Парочки плюхались в траву и катались по ней в веселой борьбе, наслаждаясь всеми дарами вновь обретенной юности.

Двое, стоявшие в дверном проеме, скрылись внутри.

— Ну же! — сказал Волкоклык.

— Да.

Они ползком выбрались из-под кустов, ползком добрались до дорожки.

— Готов?

— Да.

— Пошли!

Они вскочили на ноги и бросились в дверь. Рык и уханье позади означали, что их заметили. Страстная парочка ушла не дальше вестибюля, где теперь и лежала прямо на полу — Волкоклык обогнул их, Дюрандаль перепрыгнул. Они с грохотом скатились по лестнице.

10

Не задерживаясь, пронеслись они через захламленную комнату стражи; свет их перстней почти потерялся в лучах утреннего солнца. Волкоклык распахнул дверь, остановился, пропуская Дюрандаля вперед, и захлопнул ее за собой, пока Дюрандаль вихрем несся через тюрьму и рывком открывал следующую дверь. Петли пронзительно заскрипели. Он бежал по коридору с золотыми стенами; за спиной его Волкоклык захлопнул и эту дверь. Он решил, что бежать быстрее обезьян им, пожалуй, удастся, а вот одолеть их в бою — не обязательно. Тринадцать молодых воинов тоже готовы к бою, и им хорошо известны все ходы и выходы. Если дело дойдет до рубки, это никак не будет напоминать честную дуэль один на один.

И тут что-то взревело или завизжало впереди — эхо от золотых слитков причудливо искажало звуки. К люку придется прорубаться, это точно. Не сбавляя шага, он выхватил Харвест. Босые ноги Волкоклыка шлепали по камням за его спиной. Потом дверь темницы еще раз заскрипела, и сзади вспыхнул свет. Заухали обезьяны.

Он миновал поворот к плавильне. Он почти добежал до следующего поворота, и только тут увидел тело. Это была корчившаяся обезьяна, в конвульсиях царапавшая когтями пол. Она испустила такой же вопль, как он слышал только что — крик нестерпимой боли. Она была вся в крови, кровь растеклась по полу, кровь забрызгала даже золотые слитки. Не похоже на притворство. Наверняка это дело рук Кроммана — значит, инквизитор не ушел с рассветом.

— Осторожно! — крикнул он, перепрыгивая через тело. За ним была целая лужа крови, и кровавые следы уходили в сторону люка.

— Быстрее! — откликнулся Волкоклык. А потом они вырвались из золотой кладовой и понеслись по туннелю.

— Кромман! Мы идем! — Дюрандаль едва не врезался в торец туннеля.

Люк был закрыт.

Он резко повернулся, но Волкоклык уже стоял с Клыком наготове, поджидая врага. Отчаянные вопли и рычание означали, что погоня приближается.

— Обуйся! — Дюрандаль швырнул Волкоклыку его сапоги и поспешно натянул собственные. Это может им пригодиться. Он полез вверх по металлическим скобам, потом, рискованно балансируя, высвободил обе руки и уперся в люк. Тот не поддавался. СМЕРТЬ И ПЛАМЕНЬ! Он ведь видел, как обезьяна поднимает его одной рукой!

Вцепившись в верхнюю скобу, он повернулся спиной к стене, потом схватился за металлическое кольцо, свисавшее с самой плиты. Коридор был заполонен обезьянами, сверкающими мечами, горящими факелами. Левая рука Волкоклыка продолжала светиться, и это могло дать им небольшое преимущество, слепя противника.

Как бы то ни было, Дюрандаль должен был вытащить их обоих отсюда, и вытащить быстро, если они не хотели обнаружить наверху Герата с товарищами. Он уперся в плиту плечами и поставил ноги как можно выше. Если он поскользнется, то упадет головой вниз на пол. Он напряг все оставшиеся силы. Затрещали суставы. Плита еле заметно шевельнулась.

Внизу лязгнул металл — первая обезьяна бросилась на Волкоклыка. Снова лязг. Фехтование в узком коридоре — само по себе уже искусство. Торжествующий вскрик Клинка и послышавшийся одновременно с ним звериный вой означали первую пролитую кровь.

Плита подалась, и ослепительный свет брызнул в колодец. Дюрандаль толкнул еще сильнее. Дзынь, дзынь, дзынь… новый победный крик, новые звериные вопли. Теперь толкать было труднее, но и вес уменьшился. Плита встала вертикально и замерла. Он выпрямился во весь рост, потом выбрался наверх и тут же растянулся на камнях, свесившись вниз.

Волкоклык, пятясь и продолжая отбиваться мечом, вышел на свет. Атаковать его обезьяны могли только поодиночке, но единственное неверное движение — и меч Клинка зацепил бы за стену, открыв его вражескому удару.

— Можешь продолжать драться, пока я буду тащить тебя?

— Придется! — Он поднял левую руку.

Дюрандаль схватил Клинка за запястье и оперся другой рукой о край приямка. Пламень! Это невозможно. Надо, чтобы было возможно! Стиснув зубы, он тянул Волкоклыка, принимая на себя его вес, чтобы тот мог спиной к стене подниматься со скобы на скобу, не прекращая отбиваться от взбешенных обезьян. Задыхаясь, Дюрандаль встал на колено, потом на оба… Под ним продолжали звенеть мечи, пронзительно визжали обезьяны, не желавшие отпускать свою жертву. Волкоклык поднимался вверх, защищая ноги от ударов. Дюрандаль поставил одну ногу на землю и приготовился рывком выдернуть Клинка наверх. Сделать этого он не успел: Герат резким толчком захлопнул люк.

11

Волкоклык вскрикнул только раз, хотя это, возможно, просто воздух выходил из раздавленной грудной клетки. Скорее всего он умер еще раньше, до вскрика, когда раздавило его сердце.

Несколько ранних соискателей смотрели на них со стены, несомненно, изрядно озадаченные нарушением рутинного распорядка. С полдюжины монахов стояли у открытой двери монастыря, но не двигались с места. Чего им беспокоиться, если Герат уже взялся за дело? Из одежды на нем были только набедренная повязка, в руке блестел золотой меч. На окровавленных губах играла улыбка. Дюрандаль перекинул меч в правую руку, левой выхватил кинжал и бросился на него.

Герат отступил на пару шагов — и продолжал отступать. Улыбка исчезла с его лица. Мечи грохотали словно Кузница в Айронхолле, когда в ней разом стучат своими молотами все восемь кузнецов. Он был превосходен, просто неописуем. Каждый оборонительный выпад Дюрандаля был смертельным риском, от которого захватывало дух; каждая атака — безумной игрой вслепую. Дюрандалю никогда еще не доводилось встречать фехтовальщика, подобного этому, но у Дюрандаля был друг, требовавший отмщения, а терять было нечего. Первая кровь решала судьбу поединка, ибо даже слабая царапина отвлекает внимание бойца, открывая его для следующего удара. «Лилия», «Радуга»… Дюрандаль держался айронхоллского стиля, часто отбивая удары кинжалом — единственным его преимуществом. Спровоцировав его на бой, Герат не принял в расчет того, что он будет вестись не по правилам братства. Возможности использования его противником кинжала он не предвидел. Поначалу он отвечал на айронхоллский стиль таким же, но вскоре переключился на другие, перепробовав все, что знал в попытке замедлить убийственное наступление Дюрандаля. Он владел своим телом безупречно. Он ни разу не повторился в приемах, однако что бы он ни пробовал, справиться с кинжалом ему не удавалось. Защита, атака, защита… Он отступал, но без паники. Возможно, его дружки решили, что он играет в ту же игру, что с Гартоком, но на деле у него просто не было другого выхода. Каждый его выпад парировался кинжалом. Это угрожало открыть его смертоносному жалу Харвеста, целившего ему в колено, в пах, в глаза…

Они были уже почти у ворот. «Бабочка», «Таракан»… Ага! Харвест впился Герату в плечо. Тот вскрикнул, и тут же новый кровавый разрез вскрыл ему ребра. Теперь Дюрандаль владел ситуацией. Он усилил натиск, пытаясь нанести смертельный удар, но каждый раз все оканчивалось не слишком серьезным ранением. Лицо, шея, грудь — он полосовал Герата так, как Герат полосовал Гартока, только теперь это была не игра, ибо каждый удар наносился с целью убить. Как может человек терпеть такую боль и все же почти не ослаблять защиты?

А потом он припер Герата к стене. Тот отпрянул от нее в отчаянном выпаде, который Дюрандаль отбил кинжалом. Харвест перерубил бойцу горло, золотой меч со звоном покатился по камням, и Герат наконец рухнул в лужу крови. Однако братья владели секретами исцеления, поэтому Дюрандаль тремя короткими ударами отсек ему голову.

Задыхаясь, он огляделся по сторонам. Стоявшие у ворот монахи наконец побежали в его сторону. Он ринулся к воротам, до которых оставалось всего несколько ярдов, не понимая, чему так радуются зрители на стене.

Ворота оказались заперты — новое предательство.

— Сюда! — послышался голос, и со стены к нему протянулась мускулистая рука.

Он схватился за нее левой рукой и поднял вверх правую, с мечом, чтобы за нее мог взяться кто-нибудь другой. Его с усилием тащили наверх лицом к каменной стене. Потом руки зрителей схватили его за рубаху, за пояс, и он перевалился через парапет.

— Спасибо! — выдохнул он, вскочил на ноги, сунул меч в ножны и бросился бежать.

Хватило бы и одного выкрика: «Десять золотых слитков за этого человека!»

Если этот крик и раздался, он его не слышал. Он нырнул в переулок и продолжал бежать.

12

Несясь по переулкам Самаринды, расталкивая ранних прохожих, он не сомневался в том, что застанет братьев в полной боевой готовности у городских ворот. Они не могли не послать людей перекрыть выход; вот почему они, судя по всему, не предпринимали других попыток остановить его. К его удивлению, его никто не задержал. Задыхаясь от бега, вспотев от палящего несмотря на ранний час солнца, он пробежал под аркой и нырнул в лабиринт рынка. Даже вырвавшись из города в холмы, он, конечно же, не сможет чувствовать себя в безопасности. Если монахи решат преследовать его верхом на верблюдах, они догонят его почти сразу же. Холмы таят немало собственных опасностей, но оказаться вне городских стен уже было огромным облегчением.

Крестьяне и торговцы еще не разложили свой товар, так что Дюрандалю потребовалось меньше минуты, чтобы добраться до конюшни, на которой они с Кромманом и Волкоклыком оставили своих лошадей. Нужную конюшню он сразу узнал по ее владельцу, толстяку с испещренным оспинами лицом. Звали его Ушан, и Кромман выбрал его за честность, по крайней мере относительную. Он находился здесь вчера перед закатом; он был здесь и теперь. Судя по комкам навоза на одежде, он даже спал на конюшне — впрочем, возможно, только так и можно было уберечь вверенных ему лошадей от других, менее честных коллег. Следующей проблемой было определить, являются ли пять косматых лошаденок с красными нитями на шеях теми же, которых шивиальцы оставляли здесь накануне, или они таинственным образом состарились за ночь на десяток лет. Вообще-то владельцы нацарапали на копытах свои имена, но сейчас Дюрандалю было не до подобных тонкостей.

Он порылся в кармане и достал расписки за трех из пяти лошадей. Ушан смерил вспотевшего, задыхающегося, забрызганного кровью незнакомца странным взглядом, но безропотно нырнул в дверь и вскоре вернулся, ведя в поводу двух лошадок. Они показались Дюрандалю вполне знакомыми. Остальные три, как это заведено у лошадей, сами тянулись следом.

— Пока хватит и двух, — сказал Дюрандаль. — Мои друзья могут подойти за своими позже, а я без третьей сегодня обойдусь. Мне хватит одного седла. Я рассчитываю вернуться сегодня к вечеру и заплачу еще за ночь, — чем меньше подозрений он возбудит, тем лучше.

Ушан снова странно посмотрел на него. Он стоял молча, пока Дюрандаль садился в седло и привязывал к нему повод второй лошади, потом сплюнул в пыль.

— За три обита я скажу тебе, куда поехал твой приятель.

Дюрандаль порылся в кармане и нашел золотой дизорк.

— Расскажи все.

Тот пожал плечами.

— Он примчался со всех ног, как ты. Купил другого коня, хотя, как и у тебя, у него не было поклажи. Он уехал туда, — он ткнул пальцем на запад. — Быстро. Но далеко уйти он не мог.

Дюрандаль кинул ему монету, которую тот надкусил, прежде чем спрятать в складках грязного халата.

— Тебе остаются в наследство две лошади, приятель. И сбруя. Могу я в обмен рассчитывать на твое молчание?

Разумеется, молчаливый кивок Ушана не стоил и ломаного гроша.

Дюрандаль тронул поводья и погнал коня на запад. Почему-то он ощущал себя счастливым — не потому, что сумел вырваться из города живым, ибо ценил свою жизнь в данный момент не слишком дорого, но потому, что обязан был отомстить, и знал теперь, где находится его жертва. Он собирался ждать в Кобуртине, пока Кромман не приедет туда. Теперь он мог надеяться перехватить его прежде, чем его самого перехватят монахи.

Три человека убили Волкоклыка, и он был одним из них. Он испытывал везение слишком долго, не подумав о том, что его везение не обязательно распространяется на других. Возможно, каждому известны пределы его собственного везения. Волкоклык знал пределы своего, потому и молил своего подопечного уйти из монастыря. Дюрандаль отказывался до тех пор, пока не оказалось слишком поздно. Он сам ускользнул лишь в последний момент, да и то потому, что его удача еще не совсем иссякла. Значит, он один из трех убийц. Единственное, что он мог сделать в искупление своей вины, — это покарать остальных. Герат уже заплатил сполна. Следовательно, оставалось убить одного.

Кромман не ожидал погони, поэтому вряд ли принял меры предосторожности. Вполне возможно, он при желании мог делаться невидимым — ведь многого из своих способностей он им так и не открыл. В людном городе или в лесу он растворился бы без особого труда, но здесь, на выжженных холмах Алтаина, инквизиторские штучки могли и не спасти его.

Примерно через полчаса Дюрандаль увидел его далеко впереди, едущего верхом с запасной лошадью в поводу. Еще полчаса инквизитор беззаботно ехал дальше, не подозревая о том, что смерть идет за ним по пятам. Когда он оглянулся, Дюрандаль подъехал уже достаточно близко, чтобы разглядеть это движение, поэтому его не застало врасплох то, что запасная лошадь инквизитора вдруг остановилась и принялась щипать траву, а сам инквизитор вместе со своей лошадью исчезли.

Дюрандаль сразу же сменил лошадей, чтобы как можно быстрее скакать в место, где он в последний раз видел свою жертву, и тоже бросил запасную лошадь. Слухи о плащах-невидимках начали ходить примерно в то время, когда он в первый раз покидал Айронхолл, но точно о них почти ничего не было известно. Ему оставалось надеяться на то, что силы плаща не хватит, чтобы полностью скрывать и всадника, и лошадь. И снова удача не изменила ему. Вскоре он различил впереди и чуть правее легкое мерцание. Он повернул коня в ту сторону. Время от времени казалось, что по пустынным холмам скачет он один. В другие минуты он видел тень или коня без всадника. Часто ему помогала пыль, летевшая из-под копыт. Еще час прошел в погоне. Он взмок и устал, его конь спотыкался, но и Кромман быстро сбавлял ход. Всякий раз, когда он менял направление, Дюрандаль мог приблизиться к нему еще ближе, срезая угол.

И наконец, спускаясь в неглубокую лощину, он увидел, как инквизитор сбросил плащ-невидимку и перевел коня на шаг. Спустившись вниз, он натянул поводья и спешился, чтобы проверить подковы своего коня, склоняясь к каждой и переводя дух. Дюрандаль проверил, не мешает ли засохшая кровь Герата Харвесту свободно выходить из ножен. Когда он подъехал достаточно близко, чтобы инквизитор мог расслышать стук копыт его лошади по камням, тот испуганно оглянулся.

— Сэр Дюрандаль! Вы меня напугали, — если бы рыба умела улыбаться… — Я уже решил, что вы пропали. Замечательно! А что случилось с вашим Клинком?

Не доезжая футов тридцати, Дюрандаль спешился и привязал поводья к сухому кустику — это удержит его лошадку, если, конечно, она поверит в то, что куст достаточно крепок. Он подошел ближе к Кромману, стараясь держаться к тому правым боком. Что у того еще в запасе?

— Именно то, что вы хотели.

— Я как-то вас не совсем понимаю, — Кромман был покрыт коркой пыли. Он провел рукой по лбу.

Двадцать футов.

— Вы закрыли люк. Вы заперли ворота.

— Нет, нет! Мы же так не договаривались. Если вы обнаружили люк закрытым, значит, это сделали обезьяны. Наверное, и ворота заперли тоже они. Пламень! Ну и жарища сегодня, не так ли?

— Вы убили Волкоклыка, и можете считать себя покойником.

То ли страх, то ли злоба вспыхнули в рыбьих глазах.

— Это неправда! Я не знаю, что на вас нашло, сэр Дюрандаль. Я обязательно упомяну об этом в своем докладе.

— Никакого доклада вы не сделаете. А теперь бросьте меч вон туда — не вынимая из ножен. И нож тоже.

— И не подумаю!

Десять футов.

Инквизитор снова поднес руку к лицу. Как может лоб его оставаться потным в такую жару? Пыль должна была бы высушить пот. Дюрандаль начал отворачиваться, но всего на долю секунды опередив его, вспышка ярче, чем солнце, обожгла ему глаза. Лошади испуганно заржали, и земля задрожала от топота копыт.

Ослепнув и почти обезумев от боли, Дюрандаль выхватил Харвест. Он не видел ничего, но знал стиль, в котором дерется Кромман, и знал расстояние до него. Ему оставалось всего три шага. Раз, два, три — парируй! Мечи зазвенели, сшибаясь. Если Кромман сделал свой обычный выпад в сердце, его меч должен находиться вот здесь, так что еще отбой! Еще раз, теперь выпад! Он сделал Харвестом вращательное движение, как косой, и почувствовал, как острие ударило в плоть. Вскрику Кроммана вторил звук, напоминающий лязг упавшего меча о камни, но от него можно было ждать любого подвоха. Делая Харвестом замысловатые произвольные движения перед собой, Дюрандаль попятился. Шагов вдогонку не последовало, а еще через пару секунд он услышал в отдалении болезненный стон и остановился.

Перед глазами плавали зеленые круги, по щекам струились слезы. То, что он успел в последнее мгновение отвернуться, спасло его зрение от худшей участи, и он уже начал снова различать окружающее. Зеленый туман медленно рассеивался, и вскоре он разглядел чуть расплывчатые очертания камней и кустов, а потом нашел и самого Кроммана — тот скорчился на земле; меч валялся позади.

Дюрандаль приближался медленно, осторожно. Если это темное пятно — кровь (по какой-то причине он не разбирал красок), значит, он серьезно ранил своего противника или даже убил его. Острием Харвеста он отодвинул меч от Кроммана, потом подобрал его и отшвырнул дальше, чтобы тот не смог до него дотянуться.

— Скажи, за что.

Инквизитор всхлипнул.

— Зачем ты бросил меня с Волкоклыком погибать, когда поднялся шум? Ты шел за нами. Возможно, ты видел все, что видели мы, или даже больше, но у тебя ведь был плащ-невидимка. И уходя, ты намеренно запер нас, обрек на верную смерть.

Кромман медленно повернул голову. Зрение Дюрандаля прояснилось достаточно, чтобы увидеть, что он распорол инквизитору живот. Он лежал, обеими руками удерживая вываливающиеся внутренности. Несомненно, он испытывал адские мучения. Ох, стыд какой!

— Нет.

Пальцы Дюрандаля побелели, стискивая рукоять меча. Он изо всех сил пытался совладать с собой и умерить гнев.

— Пламень! Ты все равно не жилец. Неужели ты хочешь умереть с ложью на устах? Ты ранил обезьяну — я слышал ее крик, и кровь на камнях была совсем свежей. Ты оставил следы. Это ведь ты ходишь носками внутрь, подлец. Скажи, зачем?

Лицо инквизитора побелело, несмотря на пыль и загар.

— Мне очень жаль! Да, я был… я хочу сказать, я наверное был чуть раньше вас. Я испугался. Вот и все. Не забывайте, я ведь не закаленный воин, как вы. Я потерял голову. Я всего лишь чиновник, который не готов к тому, чтобы…

— Дерьмо ты, а не чиновник. Но это не самое страшное. Самое страшное в том, что ты лгал насчет плаща-невидимки. Даже если у тебя с собой был только один, нам не пришлось бы рисковать жизнью всем троим. Как ты объяснишь это, мастер Кромман?

— Мне больно! Мне… мне нужна помощь!

— Что ж, ты ее не получишь. За убийство сэра Волкоклыка я приговариваю тебя к смерти. Умирай, но медленно. Умирай так долго, как захочешь. И передай от меня привет твоим братьям, стервятникам.

Дюрандаль убрал меч в ножны и пошел прочь.

13

Три человека убили Волкоклыка, и все трое должны были заплатить за это жизнью. Это казалось весьма вероятным — особенно когда он плелся обратно вверх по длинному и пыльному склону, а солнце палило, казалось, всего в футе или двух над его головой. Глаза болели и слезились так сильно, что он почти ничего не видел, и все, чем он мог напиться, были его слезы. Должно быть, устраивая свой фокус со вспышкой, Кромман знал, что спугнет лошадей, так что либо он отчаялся настолько, что пошел на такой риск, либо владел каким-то способом подозвать своего коня позже. Возможно, именно этим он занимался, колдуя тогда над копытами. Дюрандалю предстояло выбираться на своих двоих. Если удастся продержаться на этой жаре достаточно долго, чтобы дотянуть до города — если он его вообще найдет — его, вполне вероятно, поймают братья, а это будет означать Дюрандаля, поданного на второе с яблоком в зубах.

Он забрался на самый высокий холм из всех, что его окружали, и уселся там, протирая глаза. Он решил, что рано или поздно они перестанут болеть — если это «поздно» для него вообще наступит — но в ту минуту слезы застилали глаза туманом, скрывавшим от него Самаринду, хотя он знал, что она должна находиться на востоке. Где находится юг, он определил по тени. Ни его лошади, ни лошади Кроммана не было видно, а если бы они и появились, он бы все равно не смог их поймать. Он бы только загнал себя до полной потери сил.

Кто-то приближался. Поначалу он не мог разобрать, кто это или что это, но возможно, их было несколько, и, судя по тому, что они двигались прямо на него, его уже увидели. Он не спеша двинулся навстречу. Скорее всего, это жаждущие мести братья, и в таком случае шанса спастись у него просто нет. Или это передумавший Эвермен. Вот только наверняка это не Волкоклык. Какими бы исцеляющими заклинаниями ни владели монахи, такого не залечили бы и они.

В конце концов он добрел до торчавшего из земли скального обломка, который не давал тени, но о который можно было опереться, и сел, привалясь к этому обломку спиной. К этому времени уже можно было разглядеть, что приближаются два верблюда, хотя всадник только один.

Они поднимались по длинному склону, и наконец Дюрандаль смог опознать во всаднике Эвермена. Тот снял шапку, и его каштановые волосы блестели на солнце. Он заставил верблюдов лечь и неловко спешился, разминая затекшие ноги. Подойдя к Дюрандалю, он молча протянул ему флягу с водой и, оглядевшись по сторонам, сел на соседний камень.

Дюрандаль с жадностью припал к фляге. Потом они долгую минуту молча смотрели друг на друга.

— Раскаяние? Возвращаешься домой?

Эвермен мотнул головой.

— Я умер бы на рассвете. Я и правда не хочу, но если бы хотел, все равно не смог бы. Я тебе не врал.

— Ты солгал насчет своего подопечного, — так утверждал Кромман… впрочем, говорил ли правду сам Кромман?

Судя по всему, все-таки говорил, ибо Эвермен передернул плечами.

— Только тогда, когда сказал, что он умер от лихорадки. Его убили в стычке по эту сторону Кобуртина. Я подвел своего подопечного, — он вызывающе вздернул подбородок.

— Потому ты и бросил вызов? Чтобы умереть?

— Думаю, да. Только прежде, чем судить мое новое братство, брат, учти этику старейших, — пыль осела в глубоких морщинах на его лбу. Волосы его утратили свой блеск и начали редеть спереди; шея сделалась тоньше, челюсть… Он увидел, что Дюрандаль заметил это. — Не совсем то, чем я был, верно? — Он горько улыбнулся и новые морщины обозначились от носа к углам рта. Вчера их у него не было.

— Так быстро?

Кивок.

— Целая жизнь на протяжении каждого дня. К закату я достигну среднего возраста. К полуночи буду глубоким стариком, — он снова горько улыбнулся. — А от полуночи до рассвета действительно худо.

— Значит, ты лгал, когда говорил, что остаешься по собственному желанию? Они заманили тебя!

Эвермен сидел, опершись локтями о колени. Он повертел шапку в руках, потом с опаской покосился на Дюрандаля.

— Как много ты видел?

— Более чем достаточно — зверей, стервятников. Голодных крыс.

— Ты не знаешь, на что это похоже. Не заманили… Ну, отчасти. Они замечательно исцеляют, и они сохраняли меня живым, несмотря на всю потерю крови — и Герата тоже. На следующее утро обезьяны принесли мне мяса. Я не знал, что это, но действовало это как огонь. Я попросил еще, и они принесли еще. На следующий день я уже знал, что это такое, но не мог без него обойтись.

— Насколько я понимаю, его надо есть сразу после заклинания?

— В течение нескольких минут. Его нельзя хранить, — Эвермен продолжал терзать свою шапку. — Новая молодость? Ты даже не представляешь, каково это.

— Ты расплачиваешься за это. Ты сам только что сказал, что состаришься к полуночи.

— Ну, это все же не так плохо, как настоящая старость. Это невозможно! Проходить через все это — сначала уходит бодрость, потом скорость, сила… чувства слабеют, боль, разложение… проходить все это, понимая, что все это навсегда, что пути назад нет… Нет, это было бы гораздо, гораздо хуже. Жизнь превратилась бы в бесконечную пытку. Ты все время ждал бы этого. — Он передернул плечами. — Никому не пережить этого. Кроме нас. Для нас с каждым утром все начинается сначала.

— Не безвозмездно.

— Они же все добровольцы! Все до одного! Они понимают, на что идут. У каждого есть шанс. В засушливые годы или после больших войн очередь растягивается на сотни. И все только добровольцы.

Нет, это и не пахло раскаянием. Честный мечник продал душу ради бессмертия. Он даже не видит в этом ничего плохого.

— Так уж все до единого добровольцы? Что случается в дни, когда побеждает соискатель?

— Ах! — Эвермен вздохнул и снова надел шапку. — Да. Ну, в такие дни нам приходится, так сказать, искать рекрутов — активно. Короче, мы берем одного из них, из чужаков. Он просто погибает немножко раньше, вот и все.

— В переулке, с ножом в спине, а не с мечом в руке?

— Давай не будем спорить, дружище, — Эвермен с досадой тряхнул головой. — Мы все равно не договоримся. Я ведь предупреждал тебя, что эти тайны в Шивиале бесполезны.

— Что же тогда тебе нужно? — Дюрандаль вдруг подозрительно обвел взглядом горизонт; не окружили ли его?

— Я решил, что кое-какая помощь тебе не повредит. Похоже, я не ошибся. Что случилось с твоими лошадьми? И с твоими глазами?

— У нас вышли кое-какие разногласия с моим ручным инквизитором. Я победил по очкам.

Эвермен пожал плечами.

— Тебе не стоило водиться с такой швалью. Еще я приехал, чтобы сказать, что мне жаль Волкоклыка. Он ведь был фехтовальщиком высшего класса, верно?

— Выше не бывает.

— Что ж, «все Клинки рождаются, чтобы умереть» — так ведь говорили нам в Айронхолле… впрочем, они не знали тогда обо мне. Собственно, я приехал в основном из-за Волкоклыка. Я привез тебе меч — забери его с собой.

Пламень! Дюрандаль не знал, чем вызвана эта боль, злостью или горечью. Нет, что бы это ни было, это мешало ему говорить. Он кивнул.

Эвермен помолчал минуту, глядя на него так, словно чего-то ждал.

— Говорят, Клинок не упокоится с миром, пока его меч не будет висеть в зале, — сказал он наконец. — Дружище, тебе придется поверить мне на слово: его вернули в изначальные стихии надлежащим образом. Я сам зажег погребальный костер. Он не был добровольцем.

Скушают ли они вместо него Герата? Впрочем, это была неплохая новость.

— Спасибо.

— Я принес тебе немного воды и еды. Два дня на запад, потом держи путь на две горные вершины в форме женских грудей — так попадешь в Кобуртин. Большинство кочевников перебираются в это время года на юг. С тобой все будет в порядке.

— Спасибо, — повторил Дюрандаль, стараясь не обращать внимания на ком в горле. — Слушай… Мне хотелось бы сказать, что мне жаль Герата. Я еще не встречал мечника, который мог бы с ним сравниться.

— Да, — вздохнул Эвермен. — Его не назовешь трусом. Он не звал на помощь, а ведь рисковал гораздо больше, чем… Впрочем, у него были свои недостатки. Я еще не поздравил тебя с победой. Ладно, оставим все, как есть, идет?

— Идет, — кивнул Дюрандаль. — Оставим все как есть.

— И еще одно. Я уполномочен предложить тебе занять его место, если хочешь. Никакого подвоха, клянусь. Ты можешь присоединиться к нам, и тебя примут с радостью. Навсегда.

— Нет, спасибо.

Эвермен улыбнулся. Он заморгал, словно пыль попала ему в глаза.

— Я не удивлен. Все равно, мне жаль. Ты не представляешь, что отвергаешь. Скажи мне только одно: настолько ли наше братство хуже твоего? Ты считаешь, что я недостоин всех тех жизней, которые уходят на то, чтобы сохранять жизнь мне — а твой драгоценный король лучше?

От этого возмутительного вопроса у Дюрандаля перехватило дыхание.

— Я добровольно рискую своей жизнью ради…

— И наши соискатели тоже.

— О, но это же вздор! Это безумие! Иди к черту! Мы были друзьями в Айронхолле. Мы были близки как братья. Видеть, как человек, которому я верил, которым восхищался и которого любил, превращается в… — во что? За знакомым лицом прятался чужак. Этим спором не вернешь старого Эвермена.

— Мы договорились оставить все, как есть, верно? Сможешь добраться до дома?

Монах улыбнулся:

— О, ноги затекут и все такое, но доберусь в полном порядке. Я тут захватил тебе золотой слиток на память. Можешь его выбросить, если он тебе не нужен. Умеешь ездить верхом на верблюде?

— Не слишком хорошо, но справлюсь.

Они выпили воды из бурдюка и попрощались как друзья, которые не знают, доведется ли им еще встретиться. Потом сели на верблюдов и разъехались в разные стороны.

Часть V Монпурс

1

До дома оказалось очень, очень далеко. Все сговорилось против него: караваны, погода и, наконец, война. Одинокий человек уязвим. Много раз он избегал ограбления только благодаря своей способности бодрствовать всю ночь. Дважды он вовремя ощущал приближение лихорадки, и ему приходилось закапывать все свои ценные вещи в тайниках и надеяться на то, что он выживет и сможет выкопать их. Он застал половину Эйрании вооруженной. Шивиаль находился в состоянии войны разом с Исилондом и Бельмарком, поэтому он был вынужден возвращаться через Жевильи, и то ему повезло, что он не попался в лапы бельским пиратам. Он сошел на берег в Сервилхеме хмурым утром девятого месяца 362 года, больше, чем через пять лет после отъезда. Заплатив все, что у него оставалось еще от королевских денег, за серую в яблоках кобылу, он пустился в путь через все королевство.

Он обнаружил, что его родина странным образом изменилась. Амброз более не был народным героем, как прежде. Налоги стремительно росли, война подрывала торговлю, неурожай случался три года подряд. Королеву Сиан обезглавили по обвинению в измене, и место ее заняла Королева Гаральда. В городах царили причудливые моды. Джентльмены щеголяли высокими слоеными воротниками, пышными манжетами, плащами с разрезами, расшитыми жилетами и широкополыми шляпами с перьями. Леди исчезли под слоями пышных драпировок; рукава платьев свисали до земли, а то, что оставалось видно от лиц, выглядывало из-под вычурных тюрбанов. На подъездах к столице Дюрандаль узнал, что должен искать своего государя в новом большом дворце в Нокере. Впрочем, доклад Королю мог подождать пару дней; у него было дело и поважнее.

Он прискакал в Старкмур около полудня и был встречен двумя высланными ему наперехват всадниками. С первого взгляда они узнали в нем Клинка, но отсалютовали ему, ничем не выказав того, что узнали его лично.

— Кандидат Бандит к вашим услугам, сэр.

— Кандидат Сокол, сэр.

Судя по их взволнованным лицам, раскрасневшимся на ветру, они были из Младших, однако оба были вооружены. Оба выглядели настолько типичными представителями школы, что после столь долгого отсутствия показались ему почти близнецами. Он обратил внимание на то, что Сокол курнос, а у Бандита сросшиеся брови, и мысленно выругал себя за то, что вынужден различать людей по таким пустякам, но при первой встрече на поросших вереском, пустынных холмах ему просто не оставалось ничего другого.

Он не назвал им свое имя, которое к этому времени все, должно быть, забыли. Они все равно решили бы, что это дурная шутка.

— Я приехал вернуть меч, — только и сказал он. — Я не могу остаться.

Они переглянулись, нахмурившись, потом Сокол повернул коня и галопом поскакал обратно с донесением, а Бандит вместе с гостем поехал следом. У него хватило ума, чтобы понять, что Дюрандаль не расположен к беседе, и такта, чтобы молчать самому. Когда они проезжали в ворота, ударил большой колокол.

Дюрандаль спешился у высокой входной двери и передал поводья незнакомому конюху.

— Я здесь не задержусь, — сказал он. — Задай ей овса, напои и приведи обратно.

Он надеялся, что со временем боль в сердце притупится, но ощущал ее заново, доставая Клык из мешка и поднимаясь по лестнице. Сердце разрывалось при мысли о Волкоклыке — о его дружбе, преданности, сообразительности, выносливости; о том, как много он мог совершить, а погиб почти ни за что. Сердце разрывалось при мысли о собственных ошибках. Никогда больше не примет он от Короля другого Клинка. Он тысячу раз клялся себе в этом по дороге из Самаринды, и еще раз поклялся здесь, под кровом Зала. Пусть с такой ношей справляются монархи, а не простые люди вроде него.

Не было обряда значительней, чем Возвращение. Вся школа собралась под небосводом из мечей: магистры, рыцари, кандидаты. Понурые слуги бесшумно столпились на заднем плане. Негромко лязгая шпорами, вошел он в зал, держа меч перед собой. Появление его не было встречено возбужденным шепотом, ибо он отсутствовал пять лет. Один или два самых старших кандидата, может, и помнили его последний визит, но тогда они были совсем еще мальчишками. С тех пор он не завоевал ни одного кубка, не заработал ни одного нового врага. Даже тем, кто сидел за столом рыцарей, потребовалось некоторое время, чтобы лица их осветились, когда они узнали его. Он и сам не знал некоторых. Многих из тех, кого он ожидал увидеть, там не было. Новым Великим Магистром был теперь человек, уволившийся из Королевской Гвардии вскоре после восшествия Амброза на престол, и звали его Секстон, или Саксон, или Сикстус, или как-то в этом роде. Кандидаты показались ему малыми детьми, рыцари — мумиями. Это был его четвертый приезд в Айронхолл и, как он надеялся, последний. Ему исполнилось тридцать! В конце концов, у него было поместье, Пек-чего-то-там, в Димпльшире. Ему не нужно будет пополнять ряды этих бессильных пенсионеров, когда рука его устанет держать меч. Он верой и правдой служил своему Королю одиннадцать лет, дольше, чем большинство Клинков. Если Кэт еще свободна, он женится на ней и уйдет в отставку, чтобы жить тихим сельским джентльменом.

Столы и скамьи сдвинули в сторону. Он шел вдоль строя кандидатов туда, где Великий Магистр ждал его, под самым сломанным Закатом. Второй Дюрандаль уже сильно жалел о том, что вообще приехал. Подожди он с этим пару дней, Король мог бы позволить ему поведать хотя бы часть рассказа… хотя вряд ли. Судя по тому, как обстоят дела, подробности должны остаться в тайне, так что о подвиге Волкоклыка так почти никто и не услышит. Проклятая несправедливость! С другой стороны, Амброз мог бы запретить и эту маленькую почесть.

— Я привез Клык, — произнес он, с отвращением услышав эхо собственного голоса в тишине, — меч сэра Волкоклыка, члена нашего ордена. Он погиб в дальней стране, защищая своего подопечного, которого спас при этом, как спасал несколько раз до того. Берегите этот меч и впишите его имя в Литанию, ибо никто не заслужил памяти более его.

Великий Магистр ждал продолжения. Потом, нахмурившись, он шагнул вперед и принял меч. Он произнес лишь положенные слова:

— Он будет вечно висеть на положенном месте.

Дюрандаль отступил на шаг и отсалютовал сломанному мечу на стене Харвестом. Потом повернулся и вышел.

2

— Клянусь стихиями, ты постарел! — весело вскричал коммандер Хоэр. — Надеюсь, я выгляжу не так паршиво. Впрочем, чертовски рад увидеть то, что от тебя осталось! — Он стиснул Дюрандаля в медвежьих объятиях.

Его лицо почти не изменилось, хотя он отказался наконец от своей дурацкой бородки, а в волосах проглядывала седина. Все остальное скрывалось под новым гвардейским мундиром, на вид абсолютно непрактичным, зато хорошо вписывающимся, судя по всему, в новые дворцовые интерьеры. По правде говоря, многие части дворца еще стояли в лесах, а для того, чтобы увидеть на месте нынешнего болота и заброшенных фермерских полей роскошный сад, требовалась изрядная доля воображения, но обитатели его ходили расфуфыренными как павлины.

— Ты-то все такой же, как прежде, — заметил Дюрандаль. — Мои поздравления, Вожак! Позволительно задать тебе вопрос, что случилось с твоим предшественником?

— Ты хочешь сказать, с канцлером? Эй, девка! — ДЕВКА? — Пива нашему гостю! Да ты садись, старина, садись!

Гость погрузился в мягкое кресло — лебединый пух, не иначе — и окинул взглядом шикарный кабинет с обитыми шелком стенами и мягким ковром, в котором ноги утопали по щиколотку. В старое доброе время штаб Королевской Гвардии можно было спутать с конюшней; этот же напоминал скорее восточный гарем. Потом он, не веря своим глазам, всмотрелся получше в своего собеседника. Жилет того был сплошь расшит гербами, на которых красовались наковальни, языки пламени и мечи, поверх которых значился девиз: «БЫТЬ РЯДОМ И СЛУЖИТЬ!»

— Ты хоть драться можешь в этом великолепии?

Хоэр кашлянул и вытянул ноги, любуясь своими сияющими сапогами.

— Возможно, нет, но скажи на милость, когда нам в последний раз приходилось драться?

— Времена меняются?

— Можно сказать и так. Король больше не руководит кампаниями лично. — Коммандер предупреждающе нахмурился, когда пышногрудая служанка внесла поднос с двумя кружками и небольшим кувшином.

— Канцлер? — переспросил Дюрандаль. — Монпурс теперь канцлер? Гм, что ж, рад за него. А что случилось с лордом Сентэмом?

Хоэр старательно возился с пивом, пока дверь за девицей не закрылась.

— Измена. Как раз сегодня его должны были допросить с пристрастием.

— Как Его Величество?

— Что? А! Хорошо, очень хорошо. Воистину ВЕЛИЧАЙШИЙ монарх из всех, кого видел Шивиаль, — слова эти сопровождались оживленной жестикуляцией и высоко поднятыми бровями. — Кстати, у нас новая королева, знаешь?

— Насколько я понял, бывшая леди Гаральда.

— Настоящая красавица! Шестнадцать лет, свежа как роза. Всего на пять лет старше принцессы Малинды. Твое здоровье, сэр Дюрандаль, и за твое благополучное возвращение!

Они стукнулись кружками. Дюрандаль облизнул губы.

— Вот этого мне не хватало. Тебе, право же, стоило бы попробовать сброженное козье молоко. По сравнению с ним все кажется потрясающе вкусным.

— Надо ли удивляться, что ты так постарел! Расскажи, где тебя носило все эти годы.

— Боюсь, не раньше, чем доложусь Королю. И как Монпурс, рад новому назначению?

— Как прыщу на заднице. Лорд Монпурс, разумеется. Кавалер Белой Звезды и так далее. — Хоэр снова скорчил рожу косоглазого кретина. Его юмор приобрел оттенок цинизма, чего раньше не было.

Да, времена менялись. Со множеством вопросов, вертевшихся на языке у Дюрандаля, стоило подождать до тех пор, пока он не узнает лучше нынешнего состояния дел в стране. Амброзу должно быть… сорок пять? Да, сорок пять. Рановато выпускать вожжи из рук. И шестнадцатилетняя жена? Конечно, ему необходимо получить наследника мужского пола.

— Мне нужно испросить аудиенции, чтобы доложить о своей миссии.

— Это я тебе устрою, — кивнул Хоэр. — Есть у меня кое-какие ходы, и доступ к уху королевского секретаря — один из них. Неприятно волосатому уху, скажем честно, но весьма и весьма дошлому. Только это ведь именно секретарь… — Он замолчал, глядя на него.

— Я надеюсь, — сказал слегка озадаченный этим взглядом Дюрандаль, — ты можешь найти мне угол, который я мог бы считать моим?

— Еще бы! Постель с двумя девицами пойдет? Ты хоть понимаешь, что официально считаешься погибшим?

Похоже, пиво подействовало на Дюрандаля сильнее, чем ему казалось. Он поставил кружку на стол.

— Это для меня новость. Как это вышло?

— Я полагаю, что тот доклад готовил сам секретарь Кромман. Король издал…

— Кромман? Айвин Кромман, инквизитор? Он жив?

Его собеседник смерил его долгим, пристальным взглядом, не отрываясь от кружки.

— Еще как жив. Весьма приближен к Его Величеству. Полезный парень. Освободил канцлера от изрядной части его обременительных обязанностей.

— Давай рассказывай. — Дюрандаль поймал себя на том, что переложил кружку в левую руку — сигнал опасности для мечника.

От Хоэра это тоже не укрылось.

— Примерно год назад он вернулся откуда-то из-за границы. Он собрал в Исилонде какую-то очень ценную военную информацию — говорят, по дороге домой откуда-то еще — и это привлекло к нему внимание Его Величества. Примерно месяц назад его назначили личным секретарем. — Пауза. — Он исполняет свои обязанности проворно и усердно.

— Расскажи-ка, как я погиб. Я что-то забыл.

— Никаких подробностей не сообщалось.

— Возможно ли мне добиться аудиенции прежде, чем секретарь узнает, что я воскрес?

— Сколько времени прошло с тех пор, как ты прошел в ворота?

— Минут пятнадцать.

— Тогда уже поздно.

Молчание.

— Ты знаком с мастером Кромманом? — тихо спросил Хоэр. — Ну да, конечно, он же арестовывал этого твоего — я имею в виду маркиза. Ты ведь встречался с ним тогда?

— Я встречался с ним и позже. — Открывать больше, даже Хоэру, было бы неразумно.

Они снова помолчали. Допустим, Кромман видел ритуал омоложения в монастыре — не мог ли он украсть кусок этой мерзости и спасти тем самым свою жизнь? Нет. Судя по тому, что говорил Эвермен, даже маленький кусок околдовал бы его, так что ему пришлось бы возвращаться в Самаринду и вступать в братство или умереть на рассвете. Впрочем, запас инквизиторских заклинаний наверняка включал в себя какие-нибудь исцеления, так что он мог вылечиться сам.

Это маловероятно, но возможно — раненый, без лошади или воды, в бескрайних просторах Алтаина. Даже если он сумел призвать своего коня обратно, вряд ли это было особенно приятное ощущение. Он расположен теперь к нему никак не дружелюбнее, чем прежде.

Что рассказал он Королю?

— Кажется, аудиенция мне нужна еще более срочно, чем я думал, брат.

Коммандер отодвинул недопитую кружку.

— Дай мне час. Он собирается осматривать западное крыло, Я раздобуду для тебя мундир — не можешь же ты встречаться с ним в таком виде. Тебе нужна охрана?

— Смерть и пламень, старик! Во дворце?

Хоэр пожал плечами.

— Нет, конечно нет. Я просто начинаю бояться теней.

— Должно быть, их здесь немало, — мрачно заметил Дюрандаль.

* * *

У него был в запасе час. Он отправился прямиком в обитель Белых Сестер и попросил встречи с Матерью-Настоятельницей. Пока он ждал в коридоре, мимо него прошло несколько нюхачек, и он отметил про себя, что они по крайней мере не сменили своих одеяний, повинуясь нынешней придворной моде.

Дверь снова отворилась. Мать-Настоятельница оказалась очень высокой, костлявой женщиной с надменным носом и пронзительным взглядом. Верхом шляпы она едва не задевала притолоку, до которой от пола было добрых десять футов, и от нее так сильно пахло лавандой, что щипало в глазах. Когда он уезжал, она не была Матерью-Настоятельницей, но он помнил ее. Судя по выражению ее лица, от него исходил запах, как от свежей навозной кучи.

Он поклонился.

— Я Дюрандаль из Королевской Гвардии, Мать. Я уезжал на некоторое время по поручению Его Величества. Я только что вернулся.

Взгляд ее скользнул с лица на стоптанные сапоги и обратно. Ее надутые губы сказали: «Жаль!»

— Мне хотелось бы повидаться с одной из сестер. Мы были с ней друзьями. Сестра Кэт?

Надутые губы крепко сжались.

— У нас нет сестры с таким именем. — Она начала закрывать дверь. Он придержал дверь, вставив в проем ногу.

— Ее перевели в Бримиард с новым поручением пять лет назад, как раз когда я…

— В Бримиарде нет никакой Сестры Кэт, — твердо объявила Мать-Настоятельница. — В ордене тоже нет никакой Сестры Кэт. И если вы немедленно не уберете ногу, я обращусь с жалобой в Тайный Совет — вот увидите! — Она захлопнула дверь прямо у него перед носом.

Возвращение оказалось не совсем таким, какого он ожидал.

3

Звон молотков каменщиков и сильный запах краски напоминали, что западное крыло еще строится. Впрочем, Хоэр знал, куда идет, и уверенно вел его в просторное помещение, предназначенное со временем превратиться в зал приемов. Оно освещалось огромными окнами по одной стене; противоположная стена закрывалась лесами, на которых работали штукатуры, а по полу муравьями ползали паркетчики. Не обращая на них внимания, Хоэр зашагал через зал прямо к группе людей в дальнем углу.

— Если вам кажется, что это велико, взгляните…

— Стоять! — Четверка Клинков преградила им путь, и ближний из них обнажил меч.

— Змей! — рявкнул Хоэр.

— Прошу прощения, Вожак. Приказ, сэр. — Змей не слишком успешно скрывал наслаждение от возможности перечить старшему по званию. Он был новичком в Гвардии, когда Дюрандаль уезжал, а теперь носил офицерский кушак, но ни возмужание, ни пышный новый мундир не могли убавить сходства его фигуры с одноименным пресмыкающимся. Он до сих пор был худ как рапира. — Сестер беспокоит ваш спут… — Глаза его расширились. — Сэр Дюрандаль! Вы вернулись! Вы живы!

— Подожди! — бросил Дюрандаль Хоэру прежде, чем тот успел открыть рот. На заднем плане маячили две Белые Сестры, обе — зрелые, на вид рассудительные женщины. Одну, казалось, вот-вот стошнит, вторая тоже была близка к этому, и причина этого могла крыться лишь в содержимом тяжелого мешка, который он держал в левой руке. — Я намеревался передать это Его Величеству. Это правда, там колдовство, но я не думаю, чтобы заклятие еще действовало.

Трое Клинков помладше все еще привыкали к присутствию знаменитого сэра Дюрандаля, но сам Змей — и, что важнее, Хоэр — уже перешли в новое состояние. На их лицах явственно обозначились сомнения и подозрительность. Человек возвращается из мертвых, направляется прямиком к Королю и возбуждает тревогу у нюхачек. Кто или что он теперь?

— Ты бы оставил это здесь, брат, — с опаской заметил Хоэр.

— Это очень ценно, и, мне кажется, Сестры предпочли бы, чтобы это убрали подальше от них. — Он покосился в их сторону, придавая словам вопросительный характер.

— Что бы это ни было, это гадко! — взвизгнула одна из них.

— Ваши слова справедливее, чем вы сами думаете. Ладно, отправим это в безопасное место, — Дюрандаль опустил мешок на землю и порылся в кармане в поисках костей. Он переложил их в мешок, надеясь, что никто из окружающих не заметил ни костей, ни золотого слитка. — Вожак, не прикажешь ли ты отнести это к тебе в кабинет? Так, чтобы НИКТО не заглядывал внутрь, ладно? И прикажи, чтобы это стерегли как следует.

Хоэр чуть успокоился, но вид имел не слишком убежденный.

— Разумеется. Правдолюб, возьми это. Отнеси это ко мне в кабинет; оставайся там и стереги это до моего возвращения.

Молодой человек, к которому он обращался, имел шевелюру песочного цвета, крепко сбитую фигуру, и по лицу его можно было предположить, что сообразительностью он отличается в меньшей степени, нежели силой и ловкостью. Дюрандаль виделся с ним раньше, ибо его знакомили со всеми айронхоллскими кандидатами в ночь, когда Волкоклык проходил Узы, а теперь он узнал и остальных двоих Клинков. Тот, мясистый, был Вторым после Волкоклыка, и звали его… Бык-что-то-там. Бычехлыст. Взгляд его светился надеждой. У остальных — тоже. Все трое наверняка друзья и одногодки.

Он покачал головой.

— Я один. Он погиб достойно и погребен с большими почестями. Я вернул его меч в Зал по дороге сюда. — Он увидел, как погасли их глаза, и представил себе их реакцию, если бы они узнали, что убийца Волкоклыка находится сейчас во дворце. Но он не хотел, чтобы они добрались до Кроммана прежде, чем это сделает он сам. Он все объяснит на допросе. Он передал мешок тому, которого звали Правдолюб.

— Осторожно! Он тяжелый.

Поздно. Правдолюб уронил его с грохотом, от которого содрогнулся весь зал, к счастью, не попав себе по ногам. Он поднял его со смущенным смехом.

— Что там? Должно быть, чистое золото!

— Разговорчики, сэр Правдолюб! — рявкнул Хоэр. — От тебя требуется не рассуждать, а выполнять приказ!

— Есть, Вожак! — покраснев, паренек поспешил из зала, скособочившись под тяжестью мешка. Все разом покосились на нюхачек, которые обменивались тревожными взглядами. Похоже, происходящее их не слишком утешило. ПЛАМЕНЬ! Дюрандаль пошарил в кармане, не забыл ли он там хоть одну кость. Ни одной.

— Вы долго носили свою поклажу, сэр? — спросила старшая.

— Три года, сестра.

— А… Вы ручаетесь за него, коммандер?

— Больше, чем за любого другого в Гвардии.

Это ее явно успокоило.

— Тогда будем считать, что это всего остаточный запах… пятно, я хотела сказать, остаточное пятно заклятия.

Пятно лежало и на его душе. Идя дальше, Дюрандаль заметил, что Хоэр дает Змею и его людям знак следовать за ним.

Инцидент тревожил, бросал тень на его верность как раз тогда, когда ему предстояло схватиться с Кромманом, чтобы доказать кто из них лгал. Король же явно был занят совершенно другими делами. Выложить ему плохие новости в такой момент было чистым безумием.

— Может, лучше отложить?

Хоэр удивленно вскинул бровь.

— Передумал? Ты? Ты уверен, что Кромман солгал ему?

— Да.

— Ложь Его Величеству расценивается как измена, а нет ничего такого, чему Амброз Великий придает больше значения, нежели измене во всех ее проявлениях. Вот увидишь. Подождите здесь, все.

Король обсуждал какой-то чертеж, стоя в окружении двух десятков человек — от пышно разодетых дворян и до художников в каком-то рванье. Он возвышался над всеми как лебедь над птенцами. Он грозно нахмурился, когда перед ним возник Хоэр, но его реакция на данные шепотом пояснения была еще грознее, напомнив ураган, разметавший во дворе сухие листья. Спустя мгновение в радиусе двадцати футов от него не осталось ни души за исключением склонившегося в поклоне Дюрандаля.

— Добро пожаловать домой, сэр Дюрандаль, — произнес Король, когда он выпрямился. — Твое возвращение радует наше сердце.

— Ваше Величество очень добры. Находиться в присутствии Вашего Величества — всегда большая честь и удовольствие.

Амброз сделался еще больше, чем был пять лет назад, но благодаря росту и искусству портных тучность казалась просто крупностью фигуры. Человек послабее просто-напросто рухнул бы под тяжестью всего царственного великолепия: мехов, кружев, золотого шитья, камней, золота. Только лицо выдавало его: сморщенные губы, заплывшие жиром глаза. Борода потускнела, в ней виднелась седина, и все же это был несомненный монарх. Дюрандаль ощущал себя рядом с ним очень маленьким.

— Ты бежал из плена? Нам не терпится услышать твою историю.

— Я никогда не был в плену, сир.

Свиные глазки сощурились, превратившись в маленькие щелочки.

— Тогда каким именно образом ты разлучился с инквизитором Кромманом?

— Я бросил его умирать в пустыне, сир. Я пытался убить его, и очень жаль, что мне не удалось этого сделать.

Королевская нога топнула по паркету.

— Надеюсь, у тебя была причина поступить так?

— Он убил моего друга и Клинка, сэра Волкоклыка, и едва не убил также и меня.

Король медленно обвел взглядом пустой зал. Все зрители попятились еще дальше.

— Мы ждем, сэр Дюрандаль.

— Слушаюсь, мой господин. Мы прибыли в Самаринду…

Он поведал все до мельчайших подробностей. Король выслушал его внимательно — он всегда был хорошим слушателем.

Двадцать или тридцать минут дворяне и художники стояли в растерянном молчании, Клинки и Белые Сестры чуть слышно перешептывались, паркетчики и штукатуры вкалывали изо всех сил на случай, если Король вдруг посмотрит на них. Когда Дюрандаль закончил свой рассказ, на королевских скулах вспыхнул яростный румянец.

— Мне сообщили, что ты и твой Клинок настояли на том, чтобы проникнуть в замок, несмотря на противоположную точку зрения мастера Кроммана. Когда вы не вернулись в условленный срок, он отправился в снятую вами комнату. Он прождал две недели, и, когда вы так и не вернулись, решил, что вы мертвы, и покинул город.

Нельзя же сказать: я знаю, что вы назначили его секретарем всего месяц назад, и судить его за измену означало бы публично признаться в том, что он обманул вас, но я поклялся защищать вас от всех врагов, а этот человек — лжец и убийца.

Все, что он мог сказать, было:

— Я готов повторить свой рассказ перед инквизиторами, сир.

Король снова несколько раз хлопнул по бедру свернутым в рулон чертежом.

— Только между нами. Секретарь Кромман рассказал мне свою историю в присутствии самой Великого Инквизитора.

СМЕРТЬ И ПЛАМЕНЬ! По спине Дюрандаля пробежал предательский холодок. Король предупреждал его о том, что инквизиторы защищают своих. Упоминание о Матери Паучихе значительно поднимало ставки. Если Король примет версию своего Клинка, ему придется по меньшей мере уволить, а может, и уничтожить одного из старших министров. Осмелится ли он хотя бы попытаться? Отдел Государственной Безопасности вряд ли пойдет ему навстречу. Чтобы быть уверенным в том, что он поступает правильно, ему придется подвергнуть кого-нибудь Испытанию, а это все равно, что бить в барабан не палочками, а кувалдами. Лучшее, на что он мог надеяться, это увольнение со службы. Ведь он именно этого и хотел — увольнения? Правда, он хотел почетного.

— Я привез то золото, о котором говорил, сир. Описывал ли мастер Кромман это золото, и если так, как он объяснил свое знание этого?

Взгляд пронзительных глазок не потеплел.

— Он мало что говорил про золото, но не сомневаюсь, что он сможет представить другие объяснения того, как ты раздобыл его. Где оно?

— В мешке, в кабинете коммандера. Нюхачки не пропустили его сюда.

— К чертовой матери нюхачек. Может, ты даже окупишь свое…

Король повернулся поискать взглядом Клинков. Хоэр улыбался, только что рассказав что-то смешное. Остальные трое и обе Белые Сестры зашлись в беззвучном смехе, не подозревая о направленном на них свирепом королевском взгляде. Казалось, прошел месяц, прежде чем кто-то из них заметил это.

Хоэр поспешно подошел к ним.

— Мой господин?

— Ступай и принеси сюда мешок сэра Дюрандаля.

— Сир, Белые Сестры очень… Э… да. Сейчас же, Ваше Величество! — Коммандер, кланяясь, попятился. Гнев его властелина, казалось, преследовал его языками пламени до самых дверей.

— Твое возвращение пришлось очень вовремя, сэр Дюрандаль, — пробормотал Король.

Дюрандаль не очень понял, что это означало, но сделал еще одну попытку.

— Если вам нужны доказательства, я не мог не оставить на животе мастера Кроммана хорошо заметного шрама.

Король перевел испепеляющий взгляд с Хоэра на Дюрандаля.

— Его ранили, когда на обратном пути на их караван напали разбойники.

ЧЕРТ!

— Сир, его ложь настолько близка к правде, насколько это возможно. Но он шел за нами в замке, он не ждал нас две недели, он закрыл люк и запер ворота, он совершенно точно обладал плащом-невидимкой, о чем не…

— Он исполнял приказ.

— Сир?

— Плащи — государственная тайна; существование их категорически опровергается. Они не дают полной невидимости, только делают надевшего их менее значимым, и ими очень трудно пользоваться. Если бы сюда зашел убийца в таком плаще, ты бы увидел скорее всего пажа или другого Клинка и не обратил на него никакого внимания — но только если бы он не терял головы. Если бы он хоть на мгновение ослабил внимание, плащ выдал бы его. Кромман не мог дать тебе этого плаща, как ты не дал бы необъезженного коня человеку, не умеющему ездить верхом. Это бы тебе не помогло. И если он проследовал за вами в логово убийц, значит, он рисковал не меньше вас.

Трясина с каждой минутой делалась все глубже.

— Он не ждал две недели! Он бежал немедленно. Он лгал вам.

— Для человека вполне естественно скрывать свою трусость.

— Он воспользовался этим плащом против меня, сир, что никак не назовешь невинным поступком. Он мог бы утверждать, что закрыл люк из предосторожности на заре, но этого нельзя сказать про ворота, — и это все, в чем он обвиняет личного королевского секретаря?

Амброз свирепо посмотрел на него, как на бронзового болвана.

— Уже рассвело. Он решил, что вы или мертвы, или нашли убежище где-то в замке. На следующую ночь он вернулся, отомкнул ворота и прождал до рассвета. Он наверняка будет утверждать, что пытался убежать от тебя, потому что не знал, кто его преследует. У него на носу растут волосы. Есть ли еще что-либо, что раздражало бы тебя в нем?

Этот стук, должно быть, означает землю, сыплющуюся на крышку его гроба.

— Если Ваше Величество верит этому, вам лучше подвергнуть меня…

— Нет! — взревел Король. Зрители вздрогнули и шарахнулись еще на несколько шагов. — Я не верю этому, — продолжал он своим прежним, угрожающим тоном. — Поверить голосу инквизитора против Клинка — за какое дерьмо ты меня принимаешь? Он попытался украсть всю славу и бросить тебя на верную смерть, но я не могу доказать этого, не подвергнув одного из вас Испытанию, поэтому я не буду этого делать. Он жалкий, низкородный червяк, но я вынужден пользоваться теми орудиями, которые у меня под рукой, а очень мало кто лишен недостатков, как ты. Я поздравляю тебя с великолепным выполнением поручения. Ты подтвердил свою блистательную репутацию, сэр Дюрандаль.

Лишившись дара речи, Клинок поклонился.

— Назови свою награду, — сказал Король.

ПЛАМЕНЬ! Он подумал о поместье, которого не видел еще ни разу. Отставка? Нет, только не это. И он клялся служить своему повелителю, а не щадить его чувства.

— Возмездие за смерть Волкоклыка, сир.

Лицо Короля налилось кровью, кулаки его сжались, борода угрожающе вздернулась.

— Сэр, помни свое место! Даже ты не имеешь права говорить со мной так! Попробуй еще раз.

— Мне не нужно ничего, кроме возможности продолжать служить Вашему Величеству в меру моих сил. — Быть Рядом и Служить — так бы ответил и Харвест, если бы ему можно было задать этот же вопрос. Это цель, для которой он создан.

Амброз неохотно принял эту поправку.

— Очень хорошо, я дарую тебе это. Но не забывай, право вершить суд принадлежит мне, сэр Дюрандаль. Я не потерплю при моем дворе ни дуэлей, ни кровной мести.

Ой ли?

Зал притих, словно пруд после того, как форель поймала муху. Придворные и Клинки замолчали; даже поглощенные работой мастеровые прекратили свои звон и шуршание — все почуяли опасное противостояние. Таинственный незнакомец непокорно смотрел на своего повелителя, лицо Короля угрожающе раскраснелось от гнева. На висках его запульсировали жилы. Нога топала по паркету. Зрители испуганно переглядывались, затаив дыхание.

Долгие секунды Дюрандаль боролся с собственной душой. Его друга и защитника подло предали; он сам лишил себя возможности отомстить. Как ему теперь считаться мужчиной, если он не смог сразу найти Кроммана и довершить дело? Какой прок от его жизни для него самого и для других, если он останется с таким позором на совести? Это его просто раздавит.

Но дерзость погубит его еще быстрее, прежде, чем он сможет окропить землю кровью Кроммана. Даже простое изгнание уничтожит его: что такое Клинок без цели? На что он еще годится, кроме охраны Короля?

Как может он служить Королю, отдавшему столь несправедливый приказ?

Но он почти слышал голос Волкоклыка, предостерегающего его от поспешных выводов, с ледяной логикой доказывающего, что другого короля у него нет, и что этот король неплох, несмотря на недостатки. У Амброза есть заботы и поважнее, чем смерть одного из своих Клинков. Клинка можно заменить другим. Они принимают свои привилегии, прекрасно осознавая, какой ценой могут заплатить за это. Монарх, правящий целым королевством, отвечающий за миллионы жизней, не может нарушать отлаженной работы своей государственной машины, смещая Великого Инквизитора и ее миньонов из-за какой-то сугубо личной ссоры. Иногда даже лучшему из королей приходится отделять справедливость от политики. И так далее.

О, ВОЛКОКЛЫК!

Он понуро склонил голову.

— Как угодно Вашему величеству, — ВОЛКОКЛЫК, ВОЛКОКЛЫК!

Амброз продолжал хмуриться.

— Мы надеемся, что дальнейшие наши повеления встретят больше понимания, сэр Дюрандаль?

Последняя дерзкая вспышка:

— Никакое повеление Вашего Величество не может доставить мне больше боли, чем это.

Последняя искра королевского гнева… потом хмурый кивок.

— Ты не утратил своей неслыханной дерзости. Немного ее тебе к лицу, но не перестарайся. И никто лучше нас не понимает, какие чувства должен испытывать подопечный, вдохновляемый перевешивающей все преданностью своему Клинку.

— Спасибо, сир.

— Твое возвращение пришлось вовремя, — повторил Король. — В последнее время коммандер Хоэр выказывает непростительное пренебрежение своими обязанностями. Ты сменишь его на посту командующего нашей Гвардией. И я не желаю видеть его даже твоим заместителем.

Лишившийся дара речи Дюрандаль преклонил колена, чтобы поцеловать похожие на толстые сардельки королевские пальцы.

4

Верный своим привычкам, Амброз предоставил Дюрандалю самому сообщить эти новости своему предшественнику, что он и сделал, едва вернувшись в излишне роскошные гвардейские казармы. Хоэр узнал о своей отставке в своем похожем на бордель кабинете.

Он даже зажмурился.

— О, спасибо! Спасибо! Спасибо!

— Ты это серьезно?

— Я готов лобызать твои сапоги, если только ты пообещаешь не наступать мне на язык. Пламень, я так и сделаю!

— Встань, идиот несчастный!

Бывший коммандер, похоже, и впрямь не кривил душой, — говоря о том, что был счастлив.

— Девка! Девка! — взревел он, плюхаясь в кресло. — Бутылку сухого отметить это событие!

— Мне нужна будет твоя помощь, — неловко пробормотал Дюрандаль.

— Все, что захочешь, брат. Но я ведь тебя знаю: у тебя не уйдет много времени на то, чтобы подхватить поводья, — он поколебался. — Он не говорил ничего насчет освобождения от Уз?

— Гм, нет. Но я, конечно, могу посоветовать ему это. Ты ведь не хочешь уползать отсюда, чтобы тухнуть в Старкмуре, нет?

Обыкновенно Клинки отчаянно сопротивляются освобождению, но Хоэр всегда был исключением из правил. Он расплылся в улыбке.

— Я хочу убраться отсюда и тухнуть в местечке под названием Шир, у владельца которого самая восхитительная в королевстве семнадцатилетняя дочь. Ее грудь вдохновляет поэтов на эпосы.

— Ты хотел сказать, сонеты.

— Не в этом случае.

— Она что, достаточно сумасшедшая, чтобы желать развратного, переломанного Мечника?

— Она от меня без ума. И папочка ее тоже, но с ним я как-нибудь разберусь. Нет, я хочу сказать, он ничего не имеет против меня как человека, он просто не хочет привязывать дочь ко двору, только и всего.

С тоской подумав о Кэт, Дюрандаль поздравил его. Воистину времена меняются, если самый почтенный из Гвардии мечтает связать себя семейными узами. Интересно, подумал он, у многих ли Клинков схожие амбиции?

— Ты ведь не будешь возражать, — сказал вдруг Хоэр, — если я пойду обрадую ее прямо сейчас?

Выбегая из кабинета, он едва не сбил с ног девицу, несущую бутылку вина. Дюрандаль отослал ее обратно в подвал и отправился инспектировать гвардейские казармы. За первой же дверью, которую он открыл, обнаружилось семеро скучающих Клинков, занятых игрой в кости и пьянством. Все появились в Гвардии уже после его отъезда, за исключением Феликса, одного из его сверстников. Впрочем, все повскакивали на ноги обнять его и поздравить с возвращением из мертвых.

Тронутый таким вниманием, он сообщил им, что теперь он их новый командир.

— Ха! — вскричал Феликс. — Вот теперь вы дождетесь кой-каких перемен, головастики жалкие! Придется и вам шевелиться.

— Вполне возможно, — кивнул Дюрандаль. — И ты можешь начать с того, что передашь от меня одно послание, брат. Будь так добр, оповести Мать-Настоятельницу, что командующий Королевской Гвардией хочет срочно видеть ее по вопросу, не терпящему отлагательства. Моего имени не называй. Даю тебе пятнадцать минут.

Когда почтенную и слегка запыхавшуюся даму препроводили в роскошный кабинет, она в ужасе отшатнулась от сидевшего за огромным столом мужчины. Судя по ее сморщенному носу, остаточное пятно от самариндского колдовства еще не выветрилось как следует. Сама же она принесла с собой все тот же всепроникающий запах лаванды.

— Садитесь, Мать, — произнес Дюрандаль не вставая. — Его Величество назначил меня на смену коммандеру Хоэру. Меня исключительно тревожит безопасность нашего Короля, в вопросах обеспечения которой мне принадлежит решающий голос. — Он хмуро покосился на стопку бумаг, наугад выуженных им из ящика. — Эти графики!

Она застыла на краешке кресла.

— Какие графики, коммандер?

Он покосился на нее со всей свирепостью, на какую был способен.

— Примерно час назад, Мать, я принес предмет, на который было наложено очень сильное заклятие, в помещение, в котором находился Король. Меня не остановили, пока я не подошел к нашему монарху на расстояние менее двадцати футов. Это совершенно недопустимо!

— Но…

— Да?

— Ничего. Продолжайте, пожалуйста.

— Я и собирался. — Он хлопнул рукой по бумагам. — Я намерен удвоить охрану по всему дворцу. Это относится, разумеется, как к Клинкам, так и к Белым Сестрам.

Она поперхнулась и схватилась обеими руками за свою монументальную шляпу, словно та готова была слететь.

— Удвоить? Вы хотите сказать, Его Величество желает подписать с нашим орденом контракт на дополнительную помощь?

— Нет. Боюсь, бюджет не потянет найма новых людей. Сообщите своим подчиненным, что начиная с сегодняшнего дня им придется отрабатывать две смены вместо одной.

Старая ведьма свирепо посмотрела на него.

— Я не верю!

К стыду своему, Дюрандаль обнаружил, что шантаж при определенных обстоятельствах может доставлять некоторое удовольствие.

— В случае, если я не найду с вами взаимопонимания, Мать, я обращусь с жалобой в Тайный Совет — вот увидите!

Она побагровела от злости и с минуту сидела, прикусив губу. Когда он уже решил было, что она распознала блеф, она подняла взгляд.

— Кстати, я навела справки по поводу вашего предыдущего запроса, коммандер. Как вы и говорили,Сестра Кэт действительно входила в число служительниц нашего ордена. Она ушла из Белых Сестер примерно пять лет назад, вот почему имя ее ускользнуло из моей памяти.

— Правда?

— Правда.

Они изучающе смотрели друг на друга, словно фехтовальщики после первого выпада. Он швырнул бумаги на пол и откинулся на спинку кресла.

— И где она сейчас?

— Согласно нашей последней информации она вернулась домой, к родителям.

— Замужем?

— Насколько я понимаю, нет.

— В таком случае — и только в таком случае — мне хотелось бы, чтобы вы нашли ее для меня. Я вывешу новый распорядок дежурств через… дайте подумать… три дня?

Она поднялась.

— Дайте четыре! Что значит один день после стольких лет?

— Пусть будет четыре. — Он встал и поклонился ей через стол. — Я с нетерпением жду возможности поработать с вами, Мать, в вопросах обеспечения безопасности Его Величества.

— Это будет интересно, — сказала она и выплыла из кабинета.

5

После того как Короля благополучно отправили спать, а стражу расставили по местам, коммандеру была устроена небольшая вечеринка в роскошной квартире канцлера, и последний торжественно вернул ему его кинжал. Монпурс постарел меньше, чем другие, ибо волосы его всегда были белыми, и он пока не начал терять их. Он даже сумел сохранить под пышными придворными одеждами подтянутое тело Клинка. Несмотря на все жалобы, он, похоже, не находил вес золотой цепи слишком уж утомительным. Самое тяжелое бремя, сказал он, это созданное Королем ведомство личного секретаря и человек, первым назначенный его главой.

— Тогда почему бы нам не выпить за его скорую, но болезненную отставку?

— Великолепное предложение! — Канцлер снова наполнил стаканы. — Кромман — скользкая пиявка. Он прилепляется и высасывает жизнь. Скажи мне, что он натворил в Самаринде.

— Как много тебе уже известно? — осторожно спросил Дюрандаль.

Глаза Монпурса до сих пор сохранили цвет молочного обрата, и огоньки свечей блестели, отражаясь в них.

— Больше, чем думает Король. Он проглотил наживку в виде истории про философский камень и загубил ради этого несколько человек. Впрочем, отчасти сила его именно в том, что он никогда не боится попробовать что-то новое. Это редкость среди аристократов, знаешь? Я слышал, ты потерял хорошего Клинка. Так за этими легендами что-то стояло?

— Довольно много. Эвермен был уже после тебя…

Даже Монпурсу он открыл довольно мало. Несколько слов молодым Клинкам — и Король получил бы ту самую кровную месть, которой так хотел избежать.

По мере того как ночь близилась к утру, канцлер делался разговорчивее, делясь с ним ценной информацией о министрах, дворянстве и даже наиболее видных членах Парламента. Но потом он вернулся к Королевскому Секретарю Кромману.

— Он явно целится на мое место. Я бы с радостью отдал его ему, если бы только надеялся выбраться из этого живым, — тут он немного покривил душой. Теперь было уже совершенно ясно, что Монпурс дорожит своим местом канцлера. — А когда он насадит на пику мою голову, я уверен, он начнет охотиться за твоей.

— Я выпью за это — то-то славный выйдет поединок. Э… не сегодня, конечно. Похоже, я свою норму уже выпил.

— О, я буду, несомненно, первым. Он очень и очень ловок, этот мастер Пиявка. Он может лгать тебе, но ты не можешь лгать ему. Король быстро понял свою ошибку. Он собирался уже вышвырнуть его обратно в то болото, откуда он взялся, но теперь твое появление изменило все.

— Мое? Ты хочешь сказать, я спас Кромману его место?

Канцлер вздохнул и допил свой стакан.

— Боюсь, что так. Придворные интриги очень похожи на фехтование: выпад, защита, финт, выпад. О чем бишь я? Ах, да. Ты убедил Короля в том, что Кромман лжец, верно? И что тот действительно лгал ему. Значит, у Короля теперь появилась петля, которую он может в любой угодный ему момент затянуть на шее Кроммана. Это неимоверно подняло его цену. Право же, я не понимаю, почему Амброз поставил во главе Гвардии такого неподкупного типа, как ты. Он любит использовать людей, которым есть, чем угрожать.

— Ты называешь меня неподкупным! Ты-то сам в чем виноват — разве что прищемил кому-то нос тайком?

— Во многом. Ну, например, в том, что позволял Его Величеству верить в то, что он великий фехтовальщик — до тех пор, пока человек смелее, чем я, не ткнул его носом в правду.

Дюрандаль поспешно потянулся к графину.

— Может, еще стакан я себе все-таки позволю.

Монпурс рассмеялся.

— Не забывай, Вожак, что лучший игрок на поле — сам Амброз.

— Мне не нравится эта игра. Я не хочу стать ее частью.

— Станешь. Она до тебя дотянется.

* * *

К середине следующего дня Дюрандаль переговорил со всеми гвардейцами до одного. Слишком многие из них принадлежали к его поколению, помнившему еще нифийскую кампанию. Он тактично расспрашивал о привязанностях, амбициях, внеслужебных интересах. Он обнаружил, что Амброз не навещал Айронхолл уже больше восьми месяцев, а донесения Великого Магистра говорили о том, что с дюжину готовых Старших давно роет копытом землю.

Подготовив доклад, он отправился искать аудиенции у Короля. Он отловил его после ленча, когда тот теоретически должен был пребывать в благостном настроении. Однако то, как тот нахмурился и буркнул: «Ну, что еще?» — не предвещало ничего хорошего. Он даже не сделал попытки взять протянутый ему свиток.

— Вкратце, сир, половина ваших Клинков тухнут от возраста; они заражают своим разложением остальных. Я принес список из пятидесяти семи человек, кого пора одарить рыцарским титулом и освободить от Уз. Столько гвардейцев вам не нужно. — Августейший рот открылся, но прежде, чем он начал брызгать слюной, Дюрандаль уже продолжал: — И Айронхолл трещит по швам. Если вы заставите этих ребят ждать еще, у них притупятся клинки. — Это было насколько возможно близко к прямому совету пошевеливать толстой задницей, спешить в Старкмур и прекратить мучить нетерпеливых юнцов.

Однако Король понял все верно. Лицо его вспыхнуло, а глаза загорелись, как у разгневанного вепря.

— Никто не смеет разговаривать со мной так! Я укорочу тебя на голову, жалкое отродье свинопаса!

Дюрандаль преклонил колена.

— Моя жизнь всегда в ваших руках, Ваше Величество, но я поклялся служить вам, и не могу служить иначе. Укрывать неприятную правду — не лучший способ служить, — Если он помнил ночь, когда зеленый новобранец преподал своему государю жестокий урок фехтования, возможность того, что и Король не забыл ее, была весьма высока.

Король молча испепелял его взглядом.

Выждав пару минут, он вздохнул.

— Устрой все это. И убирайся отсюда, пока я не удушил тебя!

Коммандер встал, поклонился и вышел.

6

На третий день, поднимаясь по широкой гранитной лестнице, он увидел спускавшуюся ему навстречу странно знакомую фигуру в черном. Лицо Кроммана снова обрело мертвенную белизну, но сделалось худее, а обрамлявшие его волосы заметно поседели. Они остановились, глядя друг на друга. Пара Белых Сестер прошмыгнула мимо них — обе поморщились и отвернулись.

Этой минуты Дюрандаль страшился, эту встречу оттягивал как только мог. От него требовалась вся его выдержка, чтобы не выхватить меч сразу же и не отомстить за предательство, погубившее его друга. К счастью, Кромман был безоружен.

— Значит, даже стервятники побрезговали тобой? — спросил Дюрандаль, когда Сестры отошли на расстояние, с которого уже не могли их слышать.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, коммандер. — Голос секретаря не утратил своей неприятной скрипучести. — Мне очень интересно, на каких условиях ты обрел свободу от братьев?

— Ступай и достань себе меч!

Кромман ухмыльнулся:

— Если хочешь. Нам известно, что ты обречен предать своего короля, и если мне суждено умереть, предотвратив это, я с радостью отдам свою жизнь за Его Величество. Ты намерен вызвать меня?

— Он запретил делать это.

— Какая жалость! Но конечно же, тебе теперь платят лишних пятьдесят крон в год, которыми ты не хочешь рисковать, нарушая приказ.

СМЕРТЬ И ПЛАМЕНЬ!

— Не зли меня еще сильнее, Кромман.

— Я буду злить тебя столько, сколько мне будет угодно, коммандер, — прошептал инквизитор. — Я буду строить козни и заговоры и в один прекрасный день найду твое уязвимое место и уничтожу тебя. Следующий раунд будет за мной.

— Нет, за мной, ибо я уже стар для Клинка. Очень скоро меня уволят с его службы, освободят от Уз и обязательств. Это будет днем твоей смерти. Так что наслаждайся жизнью, пока можешь, Айвин.

Это было очень скупое изложение намерений — скользкое, вполне в инквизиторском духе, — но это было все, что он мог себе позволить, и он говорил это всерьез. Кромман тоже видел это, и тень сомнения промелькнула на его лице. Дюрандаль начал подниматься дальше.

* * *

Он назначил своим заместителем Змея, поскольку тот казался самым сообразительным из молодежи, и выказал должную решительность на посту, возражая Хоэру. Король одобрил назначение, не высказав возражений.

На третий же день коммандер Дюрандаль навестил бюрократов из Министерства Королевских Лесов и объявил им, что отбирает у них помещения, но что они могут — если хотят, конечно, — занять старые гвардейские казармы, вчетверо большей площади, роскошно обставленные и расположенные в глубине дворца, где их не будут беспокоить случайные посетители.

Он разместил два стола в первой же комнате от входа и поставил на один из них табличку со своим именем. Теперь любой мог быстро и без проблем найти гвардейцев и лично обратиться к их командиру. Он известил об этом Короля запиской.

На четвертый день Змей, явившись в кабинет своего коммандера, застал того оживленно спорящим с шестью лебезившими перед ним портными. Клинок Правдолюб, которого угораздило первым подвернуться под руку Дюрандалю, когда тому понадобилась жертва, служил им в качестве манекена. Его флегматичная обычно физиономия жалобно кривилась, когда он, повинуясь командирским приказам, размахивал мечом.

— «Таракан»! — командовал Дюрандаль. — «Лебедь». «Радуга». Нет, этот воротник тебя точно удушит. Сними его. Змей! Скажи, что ты думаешь об этих бриджах.

Встревоженный Змей отвел своего начальника в сторону.

— Король сам придумывал фасон наших мундиров! — прошипел он ему на ухо.

— Что ж, это все объясняет. Снимай свои штаны и примерь эти.

Змей покосился на дворцовый вестибюль, где разгуливало туда-сюда две сотни людей.

— Есть, сэр. Если только вы пообещаете не назначать меня преемником в своем завещании.

— Обещаю, если будешь вести себя хорошо. — Дюрандаль тоже внимательно посмотрел на открытую дверь. Действительно, не только соображения приличий требовали переместить примерку в более изолированное помещение. Если мундир и впрямь придуман самим Королем, ему побоятся сообщать об этом до тех пор, пока не переоденут всю Гвардию, а старые мундиры не сожгут для верности. Лучше всего обрадовать его на каком-нибудь большом пиру — скажем, для дипломатического корпуса. Тогда ему придется притвориться, что этот сюрприз задумал он сам…

В дверях стояла Кэт.

Слова застряли у него в горле. Он стоял и смотрел, и она тоже стояла и смотрела — не такая молодая, как прежде, но все такая же желанная. Меньше ростом, чем ему запомнилось, чуть полнее. А рядом с ней… Невозможно было спутать эти дерзкие черные глаза, густые брови, треугольную челку… Он пытался сосчитать в уме, и сбивался со счета.

— Высокий для своего возраста, — произнес он наконец. А потом, к удивлению присутствующих и впервые с тех пор, как ему самому было пять лет, коммандер Дюрандаль заплакал.

7

Годы, прожитые им в качестве командующего Гвардией, летели как ласточки — возможно, потому, что двадцати четырех часов не хватало на все, что ему надо было переделать за день. Главное, рядом была Кэт, а с ней — любовь, не дававшая им даже перечить друг другу. Он завоевывал доверие росшего до тех пор без отца Энди — сын сам назвал себя так, исказив выбранное ими обоими имя, и рос самым упрямым ребенком, которого когда-либо зачал мечник. Еще он сводил их с ума своей непоседливостью — чертой, унаследованной от матери, хоть она сама ни за что не призналась бы в этом. Вскоре появилась и Натрина, самая прелестная девочка, какую видал Шивиаль.

Феттлийский Договор положил конец Исилондской войне, но дорогой ценой. Парламент визжал, что это национальное унижение, Лорд-Канцлер Монпурс отвечал, что парламент, который не смог выделить достаточно денег на войну, не может ожидать успешного ее исхода. Борьба с Бельмарком продолжалась, и рейды Бельских пиратов опустошали побережье, предавая его огню, грабя, насилуя, безжалостно угоняя в рабство. Ответить Шивиалю было нечем, ибо сам Бельмарк был практически неприступен, располагаясь на окруженном рифами архипелаге. Парламент неохотно выделил средства на строительство полудюжины скоростных судов. Бельцы напали на четыре из них, оснащавшихся в порту, и сожгли. Теперь, выезжая в народ, Амброз почти не встречал восторженного приема.

Дюрандаль следил, чтобы Гвардия была молода, немногочисленна и настроена как добрая лютня. Он сопровождал Короля при всех его выездах повсюду, кроме Старкмура. Туда он посылал Змея. В первый раз, когда были назначены Узы, он подговорил Монпурса намекнуть, что имя основателя ордена может вызвать аплодисменты более громкие, чем посвященные самому Королю. Амброз намек понял и не настаивал на том, чтобы коммандер лично сопровождал его.

Он выиграл Королевский Кубок еще дважды, а потом перестал выступать, но следил за тем, чтобы Кубок и впредь доставался только Королевским Гвардейцам, пообещав страшную кару тому, кто нарушит эту традицию. За годы его командования этого не случилось ни разу.

В блеске и великолепии, в сверкании орденов и звоне фанфар, он находился ближе к Королю, чем любой другой. С обнаженным мечом стоял он за троном, когда Король обращался к Парламенту, когда Король принимал послов, когда Король выносил свое суждение по распрям знатных землевладельцев. Он проникся глубоким уважением к способностям толстяка направлять подвластное ему королевство в нужную ему сторону. Одной из его обязанностей как главного Клинка было присутствовать на заседаниях Тайного Совета, так что вскоре он ознакомился с основными государственными тайнами. Его поражало то, как министры покоряются одному движению королевской брови — даже Монпурс грешил этим иногда. Неужели никто из них не видел, что Амброз уважал только тех, кто осторожен в выборе своей позиции, но и готов защищать ее любой ценой?

Оборотной стороной медали оставался Кромман, сплетавший свою паутину, копая даже под Монпурса, всегда готовый использовать чужие ошибки, но сам, похоже, их не допускавший. Силы в их войне были неравны: от канцлера ожидали действий, тогда как секретарь оставался всего лишь тенью Короля, почти никогда не подставляясь под удар. Все же и в этой войне случались победы, как та, когда умерла Великий Инквизитор, и Амброз принял кандидатуру, предложенную Монпурсом, а не Кромманом.

Были даже моменты торжества, как тогда, когда Королева Гаральда разрешилась от бремени, родив здорового принца. Ликующий король объявил празднествами весь следующий месяц и дал мальчику свое имя. Случались и трагедии. Королева умерла три недели спустя, и Монпурсу пришлось править королевством полгода, пока Король не пришел в себя.

Глубокое горе укрепило застарелую ненависть Амброза к чародейству, зерна которой были посеяны давным-давно казненной графиней Морникад. Никакие заверения Белых Сестер не смогли убедить его в том, что его жена не убита каким-то враждебно настроенным заклинателем. Эта навязчивая идея привела в конце концов к Великой Королевской Реформе — и к падению канцлера Монпурса.

8

Историческое заседание совета, на котором впервые заговорили о Реформе, состоялось в Греймере хмурым днем в начале зимы, когда в окна хлестал мокрый снег. Усталые колени Амброза уже не в силах были длительное время выдерживать вес его туши. Пару лет назад секретарь Кромман предложил поставить в зал заседаний совета трон, и теперь Король время от времени позволял себе сесть на него. Министры же оставались стоять, хотя многие из них были гораздо старше его, а вдоль стен стояли пустые стулья.

Тайный Совет представлял собой странную смесь наследственных дворян с пышными титулами и низкородных, но работящих министров: Верховного Адмирала, Граф-Маршала, Верховного Констебля, Второго Заместителя Королевского Лесничего. Возраст их варьировал от тридцати до восьмидесяти лет, и все они — разве только за исключением Монпурса — панически боялись Короля. Одетый в черное Кромман стоял за конторкой у окна и официально вел протокол, хотя на деле морозил каждого выступавшего своим немигающим, пронизывающим насквозь взглядом.

Заседание не заладилось с самого начала. Переговоры о браке Короля с жевильийской принцессой Дьердой тянулись уже несколько месяцев, запутываясь все больше, так что теперь предложенный противной стороной проект договора включал послабления в квотах на торговлю лесом и рыболовство. Монпурс отстаивал принятие этих условий. Когда никто не возразил ему, это сделал сам Король. Дебаты продолжались до тех пор, пока он не настоял на своем, и канцлеру было поручено подготовить крайне жесткий ответ на предложение.

Наблюдавшему за этим от дверей Клинку было совершенно ясно, что Амброз возражал исключительно из желания проверить, хорошо ли Монпурс выполнил домашнюю работу и сможет ли теперь отстоять свою позицию. Однако начав спорить, Король уже и сам убедил себя в своей правоте; он вообще часто приходил к решениям, в корне отличавшимися от тех, на которые он рассчитывал раньше. Дюрандаль подозревал даже, что Монпурс предвидел это и нарочно отстаивал неверную позицию. Что ж, вполне возможно.

Первый Лорд-Хранитель Казны доложил о плачевном состоянии государственных финансов, закончив свое выступление просьбой созвать заседание Парламента, дабы тот проголосовал за новые налоги. Канцлер Монпурс предупредил, что в стране и так неспокойно, и Парламент наверняка потребует компенсаций, дай ему только предлог. Компенсации означали уступки, а начать уступать гораздо проще, чем остановиться. И так далее. Амброз наливался кровью все сильнее. Старший Клинок бился сам с собой об заклад, скоро ли грянет гром. Он выиграл и проиграл одновременно.

— Вздор! — взревел Король. — Парламент? Я покажу этим конюшенным бумагомаракам уступку. Канцлер, почему ты взимаешь налоги неравномерно? Почему пятая часть королевства процветает под нашим правлением, однако не вносит в казну ни гроша? Это, по-твоему, справедливость?

Лица Монпурса от двери не было видно, но голос его оставался спокоен.

— Мне очень жаль, сир, но я не понимаю, о чем Ваше Величество…

— Господин секретарь, прочитай-ка тот доклад, что ты давал мне.

Кромман взял из стопки бумаг на конторке верхний лист и поднял его так, чтобы на него падал свет из окна.

— Ваше Величество, милорды. Даже предварительное обследование земель, принадлежащих монастырям и орденам заклинателей, показывает, что они владеют приблизительно девятнадцатью сотыми от всех плодородных земель и пастбищ Шивиаля. Например, монастырь в Гудхеме владеет почти половиной Димпльшира и значительными участками прилегающих графств; Дом Плодородия в Восокине контролирует треть торговли шерстью в восточных графствах; Сестры Материнства в…

— Сестры Похоти! — прорычал Король. — Они торгуют приворотным зельем. Дом Плодородия торгует лишенными мозгов наложницами. Проклятые чародеи! Если тебе нужно проклясть врага или очаровать девственницу, ты несешь этим прислужникам зла свое золото. И они еще не платят налогов! Почему? Ответь мне на это, канцлер!

Теперь голос Монпурса звучал уже не так спокойно.

— Не имею представления, сир. Этот вопрос вообще не обсуждался со мной. Но раз секретарь Кромман, судя по всему, хорошо ознакомился с…

— Потому, что так делалось всегда! — торжествующе объявил Король. — Потому, что ни у кого не хватало мозгов предложить что-то другое. В правление моего деда это ничего не меняло. Эта дрянь еще не расползлась по всей стране. Но год от года эта раковая опухоль становилась все богаче, захватывала новые земли, и теперь они уродуют все лицо Шивиаля. Поставь этот вопрос перед Парламентом, мой Лорд-Канцлер! Если мы обложим ордена налогом, мы облегчим налоговое бремя всех остальных и одновременно увеличим доходы. Как, нравится тебе такая идея?

— Это головокружительный проект, сир. Однако…

— Никаких «однако»! Почему не ты предложил мне это? Почему не кто-то из вас? Неужели мне и дальше надо полагаться на простого секретаря, дабы обнаружить допущенную в нашем правлении несправедливость, а? — Король подался вперед и ухмыльнулся. — Вот видите, никому из вас и возразить нечего!

Дюрандаль испытывал сильное желание присвистнуть. По коже явственно бегали мурашки.

— Многие из этих орденов выполняют полезную работу, сир, — возразил Монпурс. — Дома исцеления, например. Другие заговаривают посевы, прекращают засухи, исправляют…

— Они могут заниматься этим и одновременно платить налоги! Я не вижу причины, по которой они должны богатеть, в то время как у короны нет ни гроша. Созывай Парламент, Лорд-Канцлер, и приготовь указ, облагающий их налогами.

Монпурс поклонился, и остальные члены совета покорно, как стадо овец, последовали его примеру.

* * *

Как только заседание окончилось, Дюрандаль вернулся в свой кабинет и порвал прошение уволить из Гвардии восемь Клинков. Он сверился с последним донесением из Айронхолла и написал письмо Великому Магистру. Он написал еще одно письмо, испрашивая встречи с Великим Чародеем Королевской Коллегии Заклинателей. После этого он навестил Мать-Настоятельницу, которая встретила его в собственной приемной, предложив ему сладких булочек и стакан хмельного меда. Они были теперь добрыми друзьями.

Указ о созыве Парламента был опубликован на следующей неделе, но слухи о Великой Реформе разнеслись еще раньше. Дюрандаль выждал время для встречи с Королем.

Кромман давно уже выселил Камергера из приемной и сам исполнял его обязанности. Было хорошо известно, что лица, не пользующиеся расположением секретаря, могут ждать аудиенции у Его Величества месяцами, однако эти ограничения не распространялись на командующего Королевской Гвардией. Кромман только раз посмел оспорить его право неограниченного доступа к Королю, и Дюрандаль выплеснул на него тогда чернильницу.

Начальником караула был в ту смену Сокол с Хокни в качестве напарника. Когда Дюрандаль вошел в приемную, оба вскочили и вытянулись.

— Кто у него сейчас?

— Его светлость Смотритель Морских Портов, сэр.

Это была хорошая новость. Смотритель был на редкость занудным пустомелей, и Король терпел его только потому, что тот приходился покойной Королеве Гаральде дядькой.

— Бедняга Скрюсли! Я не могу допустить, чтобы парень так страдал. Пойду и избавлю его от этого, — Дюрандаль решительным шагом направился в комнату Совета.

Рыбьи глаза Кроммана сердито вспыхнули, когда он проходил мимо его стола.

— Ты не имеешь права мешать…

— Вот и останови меня.

Он открыл дверь, заставив сэра Скрюсли подпрыгнуть как потревоженная лягушка. Его светлость Смотритель распинался вовсю, пока Король мрачно созерцал обледенелые ветви за окном. Он недовольно обернулся. Все остальное зависело от королевской реакции. Дюрандаль мог только махнуть Скрюсли, чтобы тот выметался, и занять его место — легкое нарушение этикета, но уж никак не государственная измена. Впрочем, его трюк удался.

— Коммандер! — прогрохотал Король. — Милорд Смотритель, вам придется нас извинить. Сэр Дюрандаль пришел со срочным делом, которое займет у нас некоторое время, — положив мясистую руку на плечо застигнутого врасплох дворянина, он подтолкнул его к двери. Потом одним коротким взглядом выгнал прочь Скрюсли, сам захлопнул дверь и, пыхтя, вернулся к столу. В комнате кроме него остался один Дюрандаль.

— Лорд Хранитель Ветряных Мельниц, — пробормотал Король. — У тебя правда что-то срочное? — Шутливость сменилась подозрительностью.

— По крайней мере, сир, жизненно важное.

Подозрительность усилилась.

— А именно?

— Ваше Величество, вы намерены объявить войну большинству заклинателей королевства.

— Тебе не положено знать этого!

— Об этом знает половина населения. Моя работа теперь — подготовить оборону от неизбежного ответного удара.

Следующие несколько минут, как он и ожидал, бушевала буря. С одной стороны. Король отказывался поверить в то, что кто-то может осмелиться напасть на него, используя колдовские чары. С другой — подсознательно боялся именно этого. Он отверг все попытки Гвардии опекать его, хотя именно в этом состоял ее долг. Его нельзя было упрекнуть в трусости, если не считать боязни того, что его сочтут трусом. Если Парламент узнает, что он увеличил штат своей охраны, то может отказаться провести закон. И так далее.

Кончилось тем, что Дюрандаль стал перед ним на колени.

— Мой господин, я вынужден покорно просить вас освободить меня от обязанностей ком…

— Пошел к черту! Нет, подальше! Даже не надейся, что я отпущу тебя так просто. Поднимайся на ноги. И с чего я все терплю твое дерзкое упрямство? В королевстве не найдется другого человека, способного дерзить мне так, как ты. Давно пора гнать тебя в шею!

Свирепый взгляд смягчился немного, и огонь постепенно погас.

— Не слишком логично, верно?

— Слишком мягко для меня, сир.

Король расхохотался и хлопнул своего Клинка по плечу.

— Надеюсь, я не отрублю тебе голову как-нибудь, не успев передумать. Как мне отделаться от тебя на этот раз? Каков абсолютный минимум, того, на что ты согласен?

— Сир, я всегда поддерживал численность Гвардии ниже установленного минимума. В нормальное время это не позволяет ребятам расслабляться. Мне кажется, еще некоторое время обстановка будет оставаться спокойной. В Айронхолле готовы к выпуску восемь Старших.

— Восемь? В последнем докладе, который я получал, говорилось о трех.

— Великий Магистр одобрил восьмерых, сир. Мать-Настоятельница готова принять еще дюжину Белых Сестер…

— На какие деньги, а? Эти чертовы бабы опустошили казну до дна, — маленькие янтарные глазки подозрительно выглядывали из своих жировых пещер. — Если я съезжу в Айронхолл и позволю тебе нанять еще шесть нюхачек, ты заткнешься, наконец?

Дюрандаль поклонился.

— По крайней мере на ближайшее время, сир.

— Иди! И запомни, — крикнул Амброз ему вслед, когда Клинок уже взялся за дверную ручку, — я пошел навстречу только потому, что ты избавил меня от этого Его Пустозвонства, понял?

Импульс…

— Сир, когда он будет у вас в следующий раз?

— Вон! — взревел Король.

* * *

Король отправился в Старкмур спустя четыре дня, и на этот раз Дюрандаль поехал вместе с ним. Он успел предупредить Великого Магистра насчет проблемы с приветствиями, так что кандидаты были надлежащим образом подготовлены. Его Величество и Дюрандаль вступили в зал вместе, встреченные бурной овацией. Восемь возбужденных новых Клинков составили эскорт Короля на обратном пути.

Тем временем Дюрандаль без лишнего шума изучал подрастающий урожаи. Он настоял на том, чтобы кандидатов готовили к выпуску как можно скорее.

Еще он держал долгий совет с рыцарями, отложив заботы о королевской безопасности на грядущие дни.

* * *

Парламент собрался на заседание. Дюрандаль стоял за троном, пока Король зачитывал свою речь собравшимся Палатам Лордов и Общин. Почти сразу после этого события начали развиваться очень быстро.

Лорды отнеслись к Великой Реформе довольно благосклонно. Поскольку пэры и сами были крупными землевладельцами, им не нравилось то, как монастыри грабили сельские земли, так что если Король решил, что сможет прибрать их к ногтю, они с удовольствием посмотрят на это с безопасного расстояния.

Палата Общин думала по-другому. Взимание налогов с орденов заклинателей было для них делом не самым важным, зато опасным и не обязательно прибыльным. Ордена помогали торговле и ремеслам. Все нуждались в исцелительной магии, бюргеры с безупречной репутацией меняли тему разговора, когда речь заходила о приворотных зельях, и многие не менее почтенные члены общества носили на теле амулеты удачи. Палату Общин гораздо больше интересовало сдерживание монополий, повышение налогов на импорт, понижение налогов на экспорт, а особенно прекращение проклятой Второй Бельской войны, которая тянулась уже добрый десяток лет. К тому же Палата Общин не забыла позорного Феттлийского Договора.

По мере выступлений, день ото дня, вырисовывались условия компромисса. Палата Общин решила, что более всего ей не нравится первый королевский министр. В обязанности канцлера входило запугивать Парламент таким образом, чтобы тот проводил в жизнь желания монарха, но теперь Палата Общин сама начала запугивать канцлера. Ему вменялось в вину то, что налоги были чересчур велики, а стоимость строительства дворца в Нокере истощила казну. В росте монополий, а может, и в неурожаях винили тоже его. И уж конечно, он отвечал за Феттлийское унижение и опустошавших морское побережье бельских пиратов.

Ко времени, когда Парламент разъехался на празднование Долгой Ночи, соглашение так и не было достигнуто. Король рвал и метал. Дюрандаль немного перевел дух.

Монпурс обещал перейти в наступление сразу по окончании парламентских каникул, и он сдержал слово. Сочетая беззастенчивый шантаж со столь же беззастенчивым подкупом, он успешно проталкивал указ. Указ был принят Парламентом во втором чтении в первых числах первого месяца. Еще одно голосование — и он лег бы на подпись Королю.

И, если что-то должно было случиться, оно должно было случиться до этого дня.

9

Дюрандаль отправился в постель. Он ложился каждую ночь — заниматься любовью или просто погреться. Даже на седьмом году женитьбы чаще всего это было первое — надо же поддерживать легенду, — и он непременно был рядом с Кэт, когда она просыпалась ради того же. Пока она спала, он занимался менее важными делами: бизнесом, фехтованием, чтением или бражничаньем. Стоя на одной ноге, он как раз натягивал штанину, когда она вскрикнула. Он с трудом удержал равновесие и рванул в сторону полог. Она сидела, но он не мог разглядеть ее лица в темноте.

— Где? — спросил он.

— Везде! — Она вскрикнула снова. — Это ужасно! Убери это!

Он выхватил меч и заговоренный фонарь — один из того десятка, который ему удалось выбить у Коллегии Заклинателей — и ринулся к двери. Любого мужчину, бросавшего жену и детей в подобных обстоятельствах, сочли бы жалким трусом, но у Клинка выбора не было. Кэт понимала это. Ее реакция была вызвана внезапностью, но не страхом. Она справится.

Он вихрем пронесся через детскую, где пятилетняя девочка и десятилетний мальчик только-только проснулись от шума.

— Присмотри за мамой и сестрой, Энди! — крикнул он уже из гостиной. Этими тремя комнатами и ограничивался его личный мир, когда двор находился в Греймере, но и они были куда роскошнее, чем обычно могли позволить себе гвардейцы. Только выскочив в коридор, он сообразил, что почти раздет.

Впрочем, прозвучи тревога на пять секунд раньше, на нем не было бы и этого.

Освещая себе дорогу фонарем, он ринулся бегом в сторону королевских покоев. Дворец был погружен в тишину и мрак, хотя он подозревал, что каждая Белая Сестра в нем реагировала так же громко, как Кэт, — просто здание было слишком велико и массивно, чтобы это услышали. Ему оставалось миновать длинный коридор и две лестницы. По чистой логике командующего Гвардией полагалось бы размещать как можно ближе к Королю.

Так делалось в большинстве других дворцов и, возможно, было раньше и в Греймере, но старое здание перестраивалось столько раз, что превратилось в запутанный лабиринт. К тому же Клинки не спят, так что законы чистой логики на них не распространяются.

Впрочем, даже тогда он еще не слишком беспокоился. В королевские покои можно было попасть только через комнату охраны, где постоянно дежурили три Клинка. В последние три месяца это число увеличивалось до двенадцати, стоило Королю удалиться на покой. Не знал Амброз и того, что в комнатах, прилегающих к его покоям, размещена еще дюжина мечников, и целый отряд дежурит во дворе под его окнами. Вся Гвардия численностью восемьдесят семь человек была переведена в состояние повышенной боевой готовности и могла собраться за несколько минут. Еще семьдесят два рыцаря были отозваны с пенсии и тайком размещены во дворце. Стоило Королю узнать об этом прежде, чем в них возникнет нужда, — и он изжарил бы Дюрандаля живьем.

Разумеется, проблема состояла еще и в том, что никто не знал, какую тактику нападения изберет противник. Если он попытается разрушить здание теми же силами, которыми пользовались Старший Разрушитель и его Королевское Ведомство Разрушения, от мечей не было бы никакого толка. Защита от духов огня и воздуха входила в обязанности заклинателей из Коллегии. Дюрандаль предупредил их, накрутил как следует и — как он, во всяком случае, надеялся — заставил предпринять все возможные меры предосторожности. На Гвардию возлагалась обязанность отбивать нападения людей — возможно, безумцев, превращенных в убийц колдовскими заклятиями, как это было в свое время с убийцами Госберта II.

Так ему во всяком случае казалось.

Он как раз добежал до первой лестницы, когда из темноты в луч света его фонаря вынырнуло нечто, устремившееся прямо на него. Он инстинктивно сделал выпад Харвестом и пронзил ему грудь.

Это была всего лишь собака.

В самом дворце и вокруг него содержалась уйма собак, от огромных борзых до крошечных пушистых клубочков, которые дамы любят прижимать к груди, если им нечего больше к ней прижимать. Эта была размером с овцу, и породу ее определить не представлялось возможным. Но нет, это была не просто собака. Она передвигалась на задних лапах, поэтому ее пришлось ударить мечом так, как разят человека, и она нанизалась на лезвие, продолжая рваться к нему. С криком ужаса он выпустил меч, пока она не вонзила клыки ему в руку. Она упала на пол, рыча и визжа, и он едва успел отпрыгнуть от ее щелкающих клыков. Ох, жаль, что он не успел обуться…

Теперь он уже слышал шум наверху, двумя этажами выше. Заливая кровью рукоять меча, чудище снова поднялось на задние лапы и бросилось на него. Он ударил его фонарем, и оно снова упало. Он сунул фонарь ему в зубы, и только так сумел ухватиться за рукоять и высвободить меч. В наступившем полумраке собака извернулась и напала снова, на этот раз целясь ему в ноги. Теперь он был уже начеку и не колол мечом, но рубил. Его удар рассек чудищу череп прямо по глазу и уху.

Собака билась в луже собственной крови. И все же она была еще жива. Не позволяя ей напасть снова, он продолжал рубить. Руки его сделались скользкими от крови, свет фонаря неровно мерцал. Он отсек чудищу голову. Тело снова выпрямилось, пытаясь достать его когтями передних лап. Он ударил еще раз, разрубив его пополам. Половины беспомощно задергались, а голова все продолжала рычать и щелкать зубами. Впрочем, двигаться она больше не могла, поэтому он отвернулся от нее и побежал вверх по лестнице.

Где-то вдалеке ударил колокол — условленный сигнал. На первой же площадке он услышал с обеих сторон коридора шум: мужскую ругань, женский визг. Он должен был бежать дальше, на помощь к своему Королю. Эта собакоподобная тварь напала на него, едва увидев, — выходит, хоть атака нацелена на Короля, опасность угрожала всем.

Примерно на середине следующего пролета он услышал стук когтей, продолжавших преследовать его. Не обращая на них внимания, он взмыл наверх и ринулся по коридору. Впереди мелькали огни, освещавшие бой людей с монстрами. На полу валялись тела: люди с разорванными глотками, дергающиеся части собак. Люди одерживали верх, и все новые мечники высыпали из соседних дверей.

— Тихо! — проревел он. — Клинки остаются с Королем. — По-другому и быть не могло. — Рыцари, ступайте и уничтожьте остальных. Очистить дворец!

Почти по пятам за ним из темноты вывалилась целая стая монстров; глаза их горели в свете фонарей. Овчарки, мастифы, бульдоги, волкодавы, терьеры, кудлатые болонки… бывшие. Теперь многие передвигались на задних лапах, большинство были ростом с человека или даже больше, с кошмарных челюстей капала слюна. Двери обороняло человек двадцать, так что он пробился через них и постучал в дверь условным стуком: три, два, раз…

Лязгнули засовы, и дверь чуть приоткрылась. На него уставились перепуганные глаза, и его пропустили внутрь. Дверь охранял Сокол — тот курносый паренек, которого он впервые повстречал несколько лет назад, возвращая меч Волкоклыка в Айронхолл. Теперь Сокол был уже офицером, хотя скорее благодаря мастерству фехтования, чем сообразительности. Он снова захлопнул за ним дверь и задвинул засовы. Его командир тем временем уже бежал в королевскую опочивальню.

По дороге он миновал четырех разрубленных на мелкие куски собак и два человеческих трупа. Полог балдахина был сорван, выставив на обозрение закутанную по подбородок в одеяла девушку. Она сидела так высоко на взбитых перинах, что возвышалась изваянием над головами окруживших кровать кольцом мужчин. Он успел заметить ее побелевшее лицо и широко раскрытые глаза. Казалось, она хочет закричать, но ей не хватает воздуха.

Король в малиновом халате стоял у кровати, сжимая в руке меч. По выражению его лица можно было предположить, что кому-то придется ответить за это головой, возможно, даже не одному. Вокруг него стояли Клинки и рыцари. На полу валялись дергающиеся обрубки собачьих тел. Судя по количеству, собак было четверо, и все были большие. Просто огромные. И кровь. Много крови. В воздухе стоял густой запах крови, и, вскрытых внутренностей. Дорогие ковры годились разве что на помойку.

Где-то далеко звонил колокол и слышались крики, но в спальне воцарилась внезапная тишина.

— Тебе не следовало появляться перед нами в столь неподобающем виде, коммандер. — Король наверняка был потрясен сильнее, чем хотел бы это показать, но явно владел собой. Даже развлекаться начал, жирный ублюдок.

— Раненые есть?

— Ничего серьезного, — ответил Дредноут, сменивший Змея на посту его заместителя. Руки его и светлая борода были забрызганы кровью. На левой белела наспех повязанная тряпка. — Но мы потеряли двоих.

— Я видел. — Дюрандаль наскоро пересчитал присутствующих. Тридцать с небольшим. Если уж и этого не хватит, то он не знает, сколько вообще нужно для обороны. Благодарение духам, Король не держал в спальне собак. Последняя Королева, впрочем, держала — не меньше четырех-пяти одновременно, — но это прекратилось с ее смертью. Очень кстати!

— Они рвутся не только сюда, сир, — сказал он. — Похоже, они нападают на всех. Думаю, мы в состоянии защитить вас здесь, но боюсь, жертв будет много.

Как бы в подтверждение его слов громкий лай почти заглушил звон колокола. Казалось, собак тысячи. Улыбка исчезла с лица Короля.

— Кто-нибудь знает, сколько собак во дворце?

— Не так много, как было, — буркнул Правдолюб.

— Вы должны приказать, чтобы их уничтожили, коммандер!

— Я уже распорядился, сир.

Прежде, чем Дюрандаль успел сказать что-то еще, ближнее к ним окно разлетелось фонтаном стеклянных брызг, деревянных щепок и свинцовых прокладок. Тварь, которая ввалилась в комнату, сорвав при этом шторы, напоминала собаку, но ростом не уступала быку. Клыки ее имели в длину никак не меньше шести дюймов, когти — ненамного короче. Не успели четверо мечников броситься на нее, как разлетелось другое окно.

Дюрандаль прыгнул к Королю и силой увлек его в угол. Амброз был тяжел. Он инстинктивно сопротивлялся, выронив даже меч, но мускулы Дюрандаля были сильнее, да и сила Уз помогала. Он затолкал монарха в стенной шкаф и захлопнул дверь.

Король ломился изнутри. Дюрандаль привалился к двери всем своим весом.

— Оставайтесь внутри, пока я не разрешу выйти!

Первое чудище уже валялось на полу, и его методично рубили на части. Со вторым делали то же самое, но уже после того, как оно раздавило чудовищными клыками чью-то голову. Кому не повезло? В комнате было четыре окна. Он расставил оборону у оставшихся двух. Если эти собакоподобные твари сумели забраться по отвесной стене на высоту трех этажей, значит, наружные стены не могут помешать остальным прорваться во дворец, Сколько всего собак в Грендоне? Каков предел действия колдовства? Какого роста могут еще достичь эти монстры?

Сколько всего окон в королевских покоях?

— Флинт! Посмотри, что в соседней комнате!

Новое чудище сунуло морду в первое окно. Правдолюб отсек когтистую лапу, оно опрокинулось назад и исчезло в темноте с отчаянным воем, оборвавшимся глухим ударом.

— Славно, — сказал Дюрандаль. Он подбежал к окну и осторожно выглянул. По всему дворцовому фасаду мерцали тревожными огнями бесчисленные окна, а по стене карабкались вверх десятки чего-то, напоминающего огромных муравьев. Тут прямо перед ним распахнулась кошмарная пасть. Он отпрянул и сунул в пасть острие Харвеста.

Он услышал звон бьющегося стекла и грохот упавшей двери. Это означало, что защитники в коридоре перебиты или ранены. Ночь обещала выдаться долгой. Он выкрикивал приказы, расставляя у окон охрану и помощников, чтобы те растаскивали тела и обломки, освобождая пространство для боя. Король выбрался из шкафа, чтобы добежать до кровати и подхватить лишившуюся чувств девицу. Он поднял ее на руки и отнес в шкаф, потом вышел обратно, хмуро косясь на Дюрандаля.

— Я побуду здесь. Если они подберутся ближе, я всегда успею спрятаться.

К своему собственному удивлению, Дюрандаль расхохотался:

— Если они подберутся ближе, я сам залезу к вам.

— Не мешайтесь под ногами! — выкрикнуло разом несколько голосов.

От окровавленных ошметков пол сделался скользким. В нос бил отвратительный запах изрубленной собачины. Монстры упрямо лезли в окна один за другим, но и Клинки уже выработали подходящую тактику: рубящий удар по носу,отсекающий смертоносные челюсти, потом отрубить ноги. Обрубки еще дергались, но причинить вред уже не могли.

В соседней комнате послышались крики. Флинт с помощниками с боем отступали в опочивальню. Вскоре дверь была почти полностью загромождена трупами.

Впрочем, Дюрандаль начал чувствовать себя немного спокойнее. Его первоначальное впечатление оказалось неверным — острие атаки было нацелено все-таки на Короля. Во всем Шивиале не нашлось бы столько собак, чтобы напихать такое их количество в каждое дворцовое окно. Если только чудища не начнут прогрызаться через камень, он удержит комнату. Защищающие своего подопечного Клинки способны биться днями, прежде чем их одолеют, и он не думал, чтобы нападающие собаки справились с такой обороной. Все в комнате было уже насквозь пропитано кровью. Молодой Эбони остался без руки и теперь стонал на кровати, пока Моряк поспешно накладывал жгут.

Это превращалось в бойню, но не более того. Просто очень долгая ночь.

10

Ужин у Дюрандаля на квартире вечером следующего дня превратился в буйное торжество. Присутствовал Змей, а также десяток старых друзей: Феликс, ставший Хранителем замка Бримиард, Квинн — нынешний Магистр Фехтования в Айронхолле, Хоэр — отец четверых детей (супруга его производила их на свет попарно), и многие другие. Это было словно воссоединение однокашников. Парсвуд, встав на колени, говорил серьезному Энди, какой великий человек его отец. Шримпнел подбрасывал Натрину на коленке, и эта юная бесстыдница заливалась радостным смехом. Кэт, единственную присутствующую женщину, объявили героиней текущего момента. Вздор, возражала она, каждая Белая Сестра во дворце визжала еще громче нее; проблема была не в обнаружении колдовства, но в том, что с ним сделать. Она гордо улыбалась своему мужу и подгоняла слуг, разливавших вино.

Весь Греймер от подвала до стропил провонял собачьими потрохами. Изрубленную собачатину вывозили телегами. Число убитых тварей выросло в слухах до невероятных размеров, но Клинки и вправду одержали самую драматическую победу за всю историю существования ордена. Каждая победа имеет свою цену, а в военное время эта цена измеряется потерями: дюжина членов ордена заплатила своими жизнями за то, чтобы нынешняя победа навечно вошла в историю.

Брок, надеявшийся со временем занять место Магистра Архивов в Айронхолле, рассуждал насчет того, каким именно образом было наложено на собак заклятие. Обыкновенно заклинаемый должен находиться в центре октаграммы, что в этом случае совершенно исключалось. Заговоренная собачья еда, предположил он почти уверенно. Впрочем, слушатели разом забыли о нем, стоило войти канцлеру. Все, кому посчастливилось найти себе сиденье, вскочили; те, кто стоял, поклонились.

— Нет, нет, нет! — Монпурс сорвал с шеи свою цепь и вручил ее Кэт. — Спрячь это в бельевой кадке! — Он потрепал ее по щеке. — Я здесь неофициально. Мне просто хотелось побыть членом шайки, как в старые добрые времена. Франклин, негодник молодой, что это такое я слышал насчет тебя и посольской дочки?.. — Он начал протискиваться через комнату, здороваясь со всеми по имени. Кэт повесила канцлерскую цепь на шею и подошла к зеркалу.

— Как толстяк? — спросил Хоэр, когда очередь дошла до него.

— Чистит перышки, — ответил Монпурс с осторожной улыбкой. — Принимает поздравления от всех пэров королевства. Кстати, следующие лет десять не вздумайте упоминать при нем о стенных шкафах.

— Прими и ты мои поздравления, — сказал Дюрандаль, протолкавшись к нему с бокалом вина. — Это должно здорово повредить нашему общему недругу!

— С чего ты взял?

— Ну, это ведь его идея обложить ордена налогами, не так ли?

Монпурс пригубил вино. Все разговоры в комнате стихли, все лица повернулись в его сторону. На деле он никогда не был одним из шайки; даже в Айронхолле он всегда был вожаком.

— Боюсь, все не так просто, — тихо ответил он. — Как по-твоему, кого обвинит во всем Парламент?

Комната взорвалась возмущенными голосами. Кто-то прикоснулся к локтю Дюрандаля. Он обернулся и увидел обеспокоенное лицо Хокни, одного из младших.

— Король вызывает тебя к себе, Вожак.

— Удачи тебе, — сказал Монпурс, натянуто улыбнувшись Дюрандалю.

Что он хотел этим сказать?

Король стоял в гардеробной — она единственная из его комнат не подверглась нападению ночью. На коврах остались отпечатки кровавых подошв, но других следов разрушения видно не было, и даже вонь стояла не такая страшная. Король всячески усложнял задачу пытавшемуся раздеть его слуге.

Обыкновенно королевский туалет является публичным мероприятием, но этот носил по возможности личный характер.

Собственно, помимо Дюрандаля при нем присутствовали лишь старый Скоффлоу, личный слуга, и один Клинок у двери — Флинт, которого можно было вообще не считать. Его командир никогда не назначал в личную охрану Короля Клинков, отличавшихся разговорчивостью.

Когда королевская голова вынырнула из-под ворота ночной рубашки, Дюрандаль поклонился.

— Я снова обязан тебе жизнью, Коммандер.

— Это мой долг, сир. И мое удовольствие.

Если Король и хорохорился прежде, сейчас он пребывал в другом настроении. Спуская штаны, он хмурился.

— Каковы последние данные о потерях?

— Те же: двадцать убитых, семнадцать покалеченных, пара дюжин отделались незначительными укусами. Примерно половина — гражданские лица, остальные — мечники. Шестеро убитых — женщины, которых…

— Откуда взялись все эти мечники?

— Клинки? А, вы имеете в виду рыцарей?

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду рыцарей! — В голосе Амброза прозвучала скрытая угроза. Впрочем, его явно снедало еще и любопытство. — Поторапливайся же, мужлан. Я замерзну до смерти. — Последнее относилось к Скоффлоу.

— Ну, отовсюду понемногу, сир. По большей части, конечно, из Старкмура. Да вообще со всего Шивиаля. Они все очень обрадовались возможности снова сослужить вам службу…

— Но это ведь тебе пришло в голову собрать их и держать наготове. Я ошибался, ты был прав, — Король вздохнул. — Дай мне свой меч.

Дюрандаля пронзила внезапная тревога.

— Сир, если вы задумали то, что мне кажется, я должен со всем почтением напомнить вам об опасности, которая еще не…

Король протянул руку.

— Я держал тебя связанным Узами слишком долго, друг мой. Сколько тебе сейчас?

— Тридцать пять, сир, — через несколько дней исполнится тридцать шесть. — Но я еще…

— А сколько старшему после тебя Клинку в Гвардии?

— Года на четыре-пять меньше, полагаю, — почти на десять. Ужас! Клинок, освобожденный от своих Уз — пропащая душа. — Сир, умоляю вас, не забывайте о предсказании, сделанном инквизиторами. Если я не буду связан с вами, вы не сможете доверять…

— Верблюжье дерьмо эти предсказания! — весело взревел Король. Похоже, его нимало не беспокоило то, что на нем было одно нижнее белье, выставлявшее напоказ огромное, с хороший мельничный жернов брюхо. — Связан ты или не связан, я доверяю тебе больше, чем любому другому во всем Шивиале! А теперь гони свой меч и марш на колени!

Не раз Дюрандалю приходилось наблюдать, как хнычут и молят о пощаде Клинки в эту ужасную минуту. Он всегда обещал себе, что не будет валять такого же дурака, когда придет его черед. Тем не менее его трясущимся пальцам потребовалось позорно долгое время, чтобы расстегнуть воротник, камзол, рубаху и обнажить плечи. Он встал перед Королем на колени. Тот самый меч, который повязал его Узами, прикоснулся к его коже — справа, потом слева…

— Восстань, сэр Дюрандаль, рыцарь нашего Верного и Древнего Ордена.

Не было ни раскатов грома, ни ощущения перемен, но теперь бремя могло свалиться с его плеч. Ему больше не нужно переживать день и ночь из-за безопасности своего подопечного. Возможно, на осознание этого у него уйдет еще несколько дней. Что он будет делать оставшуюся часть своей жизни? Он может покинуть двор! Кэт будет на седьмом небе от радости. Ага! Он может убить Кроммана!

Он мог бы еще по дороге в Айронхолл догадаться, что что-нибудь драматическое обязательно случится. Всегда случалось.

Король, улыбаясь, отвел Харвест от его плеча. Флинт подошел принять его из королевских рук, старательно избегая встречаться с Дюрандалем взглядом.

— Барон Роланд, насколько я помню?

— Кажется, так, сир, — странное дело, это все еще причиняло ему боль.

— Ты… пшел вон! — Последнее было адресовано старому Скоффлоу, который воспользовался заминкой, чтобы устремиться вперед и напялить на королевскую голову ночную рубашку. Амброз неохотно продел руки в рукава. — Кого посоветуешь на свое место, лорд Роланд? Дредноута?

Дюрандаль покосился на дверь, у которой снова застыл на часах Флинт. Король нахмурился и жестом приказал Клинку выйти, что тот и сделал, захватив с собой Харвест. Дверь закрылась. Остался только Скоффлоу, но тот вообще не говорил ни с кем, кроме, разве что, Короля. Он был старше Айронхолла, возможно, полоумен — скрюченное, сморщенное подобие человека. Младшие Клинки и молодые придворные увлекались жутковатыми анекдотами про Скоффлоу. (Что такое: о четырех ногах и пар идет? Скоффлоу гладит королевские штаны.) Скоффлоу можно было не считать.

— Бандита, сир. — Дредноуту исполнилось двадцать восемь. Староват.

— Бандита? — Король нахмурился. — Это который? — Было время, он помнил каждого Клинка в своей гвардии поименно. — Да не этот корсет, тупица! Этот жмет. Старый.

— Со сросшимися бровями, сир. Он никогда не выступал в соревнованиях на Кубок, но на сегодняшний день он лучший. За ним пойдут хоть в пекло.

Король пожал плечами.

— Тогда пришли его.

— Могу ли я сказать ему, что это вы пригласили его?

Усмешка.

— Как хочешь, милорд.

Так и не застегнув половину пуговиц, Дюрандаль начал склоняться в поклоне.

— Погоди. Я еще не договорил… — Король задохнулся от боли, но это всего лишь Скоффлоу затягивал ему корсет. — Туже, дурак, туже! Хочешь, чтобы я разгуливал, похожий на маслобойку? Туже! — Он застонал. — Найди Канцлера Монпурса.

Кто-то снова окатил Дюрандаля ледяной водой.

— Ваше Величество?

— И принеси мне его цепь.

— СИР! Но…

— Никаких «но». Это ради его же блага. Если этого не сделаю я, Парламент объявит ему импичмент.

— Как угодно Вашему Величеству, — пробормотал Дюрандаль, ощущая противную пустоту в сердце. Внутри все холодело от откровенной несправедливости происходящего. Все это безобразие произошло из-за ошибки Кроммана, не Монпурса. Он снова попытался поклониться.

— Погоди, — повторил Король. — Сейчас мы это и уладим. Я совершенно уверен, что из тебя выйдет превосходный канцлер. При следующем же назначении это автоматически принесет тебе титул герцога.

— Мне? МНЕ? Да вы шутите… э… Ваше Величество. Я всего лишь забойщик свиней, а не министр, сир! — Пол покачнулся под его ногами.

Волоча Скоффлоу за собой на шнурах от корсета, Король грозно надвинулся на него.

— Или ты посоветуешь мне назначить Кроммана?

Вот ублюдок! Неужели он не мог придумать аргумента пристойнее?

— Сир, я не справлюсь. Я простой мечник. Но Кромман лжец, убийца и вообще просто мразь. Ваше Величество наверняка шутит, говоря…

— Вовсе не шучу. Стань на колени, поцелуй мне руку, а потом иди и принеси мне эту цепь.

УБЛЮДОК! ГРУБЫЙ, ЖИРНЫЙ, ЛЖИВЫЙ УБЛЮДОК! С Узами или без, Дюрандаль не мог ослушаться своего сюзерена. Он опустился на колени как барон Роланд, поцеловал королевскую руку и встал уже первым министром Шивиаля.

Осчастливленный возможностью снова носить свой меч, он спустился в гвардейскую казарму, где обнаружил Бандита, терпеливо слушавшего треп дюжины хвастливых юнцов. Эта вечеринка была не в пример трезвее той, что имела место в его собственной квартире, но оживления хватало и здесь.

— Король вызывает тебя.

— Меня, Вожак? МЕНЯ? Да он не отличит меня от ушастой совы. Зачем? — Бандит мало отличался от того розовощекого юнца, которого Дюрандаль встретил на болотах в день, когда возвращал Клык в Айронхолл, но положиться на него можно было как на Грендонский Бастион. Он управится с Королем с той же легкостью, с какой обращается с рапирой.

— Представления не имею. Но требовал он именно тебя.

Брови Бандита сдвинулись еще сильнее.

— Это какая-то ошибка! Он, наверное, путает меня с одним из героев этой ночи. Я ведь почти ничего не сделал.

— Вот и скажи это ему самому.

Бандит одернул свой камзол и выскочил из казармы. Крайне озадаченное выражение его лица было маленьким, но все-таки просветом в этот слишком невеселый день. Дюрандаль окинул взглядом оставшихся и порадовался тому, что никто из них ничего не понял.

— Еще раз повторяю вам: я горжусь вами всеми, — произнес он. — и Его Величество тоже. Он просил передать вам свою благодарность и поздравления.

Наверняка послал бы, если бы вспомнил об этом. Лицо Дюрандаля так и не выдало ничего, когда он вернулся к себе, на вечеринку, которая потихоньку превращала его квартиру в воронье гнездо. Оно не выдало ничего даже Кэт, которая обычно могла разгадать его выражение даже сквозь дубовую дверь. Когда Дюрандаль видел ее в последний раз, она носила на шее золотую цепь, которую он искал и сейчас, но к его возвращению уже сняла ее. Он позвал ее взглядом. Нахмурившись, она протолкалась через толпу разгулявшихся Клинков. Он отступил в коридор. Подойдя ближе, она ощутила отсутствие Уз, и лицо ее осветилось улыбкой.

Они обнялись.

— Наконец-то ты мой, — шепнула она. — А я теперь баронесса Кэт?

— И герцогиня Кэт после следующего назначения.

— Что?

— Он назначил меня канцлером.

Ее улыбка померкла. Она попыталась спрятать свои чувства под кокетством, в чем никогда не была сильна.

— Мне нужно будет полностью сменить гардероб!

— Если это все, что нужно, чтобы утешить тебя, значит, я гораздо счастливее, чем заслуживаю. — Он поцеловал ее, гадая, что такого он сделал, чтобы заслужить такую женщину. — Ты простишь меня?

Кто-то выкрикнул его имя — старое имя, которым он так гордился.

Ее улыбка вернулась — немного бледнее, чем прежде, но такая же любящая.

— Простить? Я просто лопаюсь от гордости. Ты бы не был тем мужчиной, которого я люблю, если бы отказался. Будешь давать мне поносить цепь иногда?

— Только в постели.

— Звучит немного странно.

— Подожди и увидишь: мы оденем ее вдвоем.

Даже спальня его была набита гостями, так что он не мог переодеться. Он побыл с ними еще несколько минут, а потом снова тихонько ускользнул и отправился на поиски своего предшественника. Он нашел его в канцлерском кабинете — тот перекладывал с места на место стопки документов на столе. В первый раз — возможно, из-за того, что он сгорбился, а может, просто из-за полумрака в комнате — его светлые волосы показались старческой сединой. Он с улыбкой поднял взгляд и снял цепь со своих плеч.

— Ты все знал! — с облегчением вздохнул Дюрандаль. — Мог бы хоть намекнуть!

Экс-канцлер покачал головой:

— Я только предполагал.

— Это ты убедил его!

— Клянусь, не я. Мы даже не обсуждали этого. Ты — самый очевидный выбор. В настоящий момент никакой другой кандидатуры просто нет, — он повесил цепь Дюрандалю на шею. — Тебе идет. Поздравляю.

— Соболезнования подошли бы больше.

— О, из тебя выйдет великий канцлер, но должен признать, я испытываю некоторое облегчение. — Он удовлетворенно вздохнул. — Я отдал этому семь лет… он меня просто высосал. — Он не выказывал ни горечи, ни сожаления. Он всегда хорошо владел собой. — Я панически боялся, что он назначит какого-нибудь безмозглого аристократа. Да, кстати, эта цепь из позолоченной меди, а не из золота. Удостоверься, что в расписке, которую ты дашь казне, будет написано именно так — на случай, если кто-нибудь обвинит тебя в подлоге.

— Ты шутишь!

Монпурс усмехнулся.

— Кое-кто из наших предшественников попадал в ловушки и глупее. Ладно, вот это я рассортировал по степени срочности. Начинай с вот этой стороны. — Он взмахом руки пригласил Дюрандаля сесть в свое кресло, а сам взял другое. — Так, давай посмотрим. Чего здесь нет? Что слишком секретно, чтобы доверить это бумаге? Ну, как один бывший Клинок другому: должен предупредить тебя насчет принцессы Малинды.

Дюрандаль прикинул, через сколько он сможет подать в отставку. Полгода — достаточный срок или этого все-таки мало?

— Ты хочешь сказать, королевские дети теперь — моя забота?

— В твои заботы входит теперь все, — ободряюще улыбнулся Монпурс. — Так вот, ей шестнадцать, и характер у нее папочкин, если не хуже. Чем быстрее ты выдашь ее замуж, тем лучше.

Аминь! У Дюрандаля уже вышло несколько стычек с принцессой Малиндой, но если Монпурс не слыхал еще об этом, радовать его этой информацией теперь не стоит, и подавно. Он теперь свободный человек.

— И еще война, — продолжал тем временем свободный человек. — Положить ей конец можно только одним способом.

Дюрандаль вдруг понял, что знает о Бельской войне очень мало. Совет почти не обсуждал ее.

— Каким же?

Монпурс внимательно посмотрел на него.

— Так ты ничего не знаешь? — Голос его сделался еще тише. — Совсем-совсем ничего?

— Я не имею ни малейшего представления, о чем ты говоришь.

— Амброз сам начал ее. Вся эта проклятая заваруха с Бельмарком — его ошибка. Я удивляюсь, что все это до сих пор не выплыло наружу. — Он улыбнулся почти как в прежние времена. — Что ж, Лорд-Канцлер, чем меньше ты будешь знать об этом, тем меньше это тебе повредит. Держись от этой истории с Огненными Землями так далеко, как только можешь. Возможно — но только возможно — она закончится, когда Амброз созреет для того, чтобы принести Королю Радгару нижайшие извинения. Он сам знает это, но у меня никогда не хватало смелости это предложить. Удачи тебе и в этом тоже.

— Но это не для меня! У тебя и такт, и…

— Зато у тебя в достатке смелости, дружище, а это важнее. Именно это ему и нужно: кто-то, кто говорил бы ему правду, когда он не прав, и спасал его от него самого. Ты именно такой человек. — Монпурс с улыбкой откинулся на спинку кресла. — Все, чем могу помочь, — ты только спрашивай. Но есть еще одно, о чем я должен тебя предупредить.

Дюрандаль потеребил проклятую цепь.

— Ладно, валяй. Начинай с худшего.

Взгляд бледно-голубых глаз сделался настороженным.

— Мы с тобой дружили с незапамятных времен.

— Пламень! Конечно! С той ночи, когда я вручил тебе твой меч, а ты пришел и благодарил меня — представляешь, как давно это было? И когда я зеленым Клинком приехал ко двору… Я опозорился сам и опозорил других, фехтуя с Королем. Ты мог зарубить меня, но не стал. И то, что ты сделал для меня, когда маркиз… — Да что случилось? О ЧЕМ ТУТ ВООБЩЕ ГОВОРИТЬ?

В улыбке Монпурса теперь сквозила печаль — и легкая ирония, конечно же, и, может быть, мольба…

— Парламент потребует моей головы.

— Нет!

— Не Парламент, так Король. Заткнись и слушай. Служить королям непросто. Они в свою очередь служат своим королевствам, а королевства не знают пощады. Первое, что тебе придется сделать — это…

— Первое — это я заткну эту чертову цепь ему в глотку!

— Нет, не заткнешь. Я поступил так же с Сентхемом. Ты можешь помолчать хоть минуту? Амброз совершил ошибку, несколько ошибок, но короли не могут ошибаться. Все эти ошибки должны приписываться мне. Работа канцлера — получать шишки.

— Но Кромман…

— Кромман выиграл этот раунд. Он слишком мелкая фигура, чтобы обвинять его. — На мгновение бледно-голубые глаза потемнели. — Не спускай с него глаз, дружище! Не забывай, что Амброз обожает стравить вола с пиявкой и смотреть, кто кого одолеет. Но с Кромманом ты справишься. Вот Парламент — другое дело.

— Я не буду участвовать в…

— Ты будешь делать все, что нужно Королю. Я говорю тебе, что это твой долг, что я не буду на тебя в обиде, что сам я делал то же самое. И да хранит тебя судьба, когда придет твой день, брат!

Дюрандаль ощутил приступ дурноты.

— Смерть и пламень, парень! Если уж таким запахло, нам надо вывезти тебя из страны, и быстрее!

Монпурс печально покачал головой:

— Нет. Много лет назад я поклялся отдать за него жизнь. Возможно, это придется сделать таким образом. Это позволит ему начать с чистой строки, и тебе тоже. Парламент угомонится, как только его угостят кровью. А теперь я пойду домой и порадую семью хорошими новостями. Плохие придут сами. — Он поднялся и протянул ему руку. Его ладонь была суха, ее пожатие — крепко, его взгляд — спокоен. — Проследи, чтобы они не слишком бедствовали, ладно?

11

Исход многих фехтовальных поединков решается первым же выпадом. Интуиция подсказывала Дюрандалю, что как первый министр он не сможет отвечать королевским требованиям, если не начнет с решительного шага. Ему предстояло еще узнать все о правилах борьбы на новой арене, ему необходимо было усвоить кучу нужной информации, а дни вдруг сделались на треть короче: ему приходилось тратить ночное время на сон. С другой стороны, он пять лет присутствовал на всех заседаниях Тайного Совета. Он хорошо знал Короля, он знал положение дел — и отправлялся на первую свою официальную аудиенцию в качестве канцлера вполне уверенно.

Ему пришлось ждать ее начала более часа, так как замерзла река. Его Величество выехал полюбоваться на то, как катаются на коньках придворные. Разумеется, это сопровождалось оркестром и разбитыми прямо на льду шатрами. Пиво лилось рекой, жарились каштаны и целиком насаженные на вертела быки. Бывший коммандер попытался представить себе, многие ли из гвардейцев смогут угнаться за своим подопечным на коньках, но тут же отогнал эту мысль. Эти заботы он уже уступил другим, приобретя взамен несколько сотен забот куда более сложных. В конце концов сумерки положили конец веселью, и Король вернулся во дворец, в мрачную комнату Совета.

Дюрандаль обрадовался, увидев, что на часах у двери стоит сам Бандит — тот, разумеется, уже догадался, что обязан своим назначением Дюрандалю, и почти простил его за это. Бандит не проболтается, если его предшественник выставит себя в ближайший час дураком.

Как бы то ни было, увидев, что Кромман собирается войти в комнату следом за ним, Дюрандаль коротко бросил: «Вон!» — и захлопнул дверь перед самым секретарским носом. Амброз уже развалился на своем троне грудой мешков с мукой. Он недовольно выпрямился, когда Дюрандаль поклонился ему.

— Что это значит, Лорд-Канцлер?

— Ваше Величество, я покорно прошу у вас права докладывать вам конфиденциальную информацию с глазу на глаз.

— Или?

— Никаких «или», сир. Я просто прошу возможности докладывать вам конфиденциальную информацию с глазу на глаз. — Он спокойно ждал неизбежной вспышки гнева. Он МОГ подать в отставку, пусть это и причинило бы ему боль.

Король побарабанил пальцами по подлокотнику.

— Мы еще об этом подумаем. Пока можешь продолжать. Что ты решил с моей женитьбой?

Даже пронаблюдав за бесчисленными поединками на заседаниях Совета, странно было оказаться игроком самому. Вопрос был рассчитан на то, чтобы вывести его из равновесия. Впрочем, Амброз не пытался выказать немилость к своему свежеиспеченному канцлеру. Просто таков был его стиль. Он обращался так со всеми.

— Ничего, сир. — На самом-то деле вопрос заключался в том, хотел ли вообще старый толстяк всех хлопот, связанных с четвертой женитьбой. Хотя, ответа скорее всего не знал и он сам. — Поскольку корабли не будут ходить еще по меньшей мере месяц, я бы покорнейше предложил Вашему Величеству использовать передышку для того, чтобы назначить на связанные с этим переговоры нового посланника — хорошее начало для обновления кабинета министров.

Король хмыкнул, что само по себе уже было хорошим знаком.

— Кого?

— Вы не думали о кандидатуре Лорда-Смотрителя Портов, сир?

— Почему? — И в тоне вопроса, и в сопровождающем его взгляде ощущалась угроза. Король мог считать Хранителя величайшим занудой Шивиаля, но тот все же оставался аристократом и в некотором роде его родственником, так что никакому выскочке из гладиаторов не позволялось потешаться над ним.

— Сир, как член вашей семьи он имел бы определенный вес при дворе в Жевильи. К тому же он мастер вести переговоры, — и еще, Амброз с радостью отослал бы его за море, подальше от своих королевских ушей.

— Ты хочешь сказать, мастер бубнить как голубь. — Король снова хмыкнул, что означало: ему нужно время обдумать это. — Тебе завтра выступать перед Парламентом. Что ты планируешь?

Собственно, именно ради этого Дюрандаль и пришел.

— Я прошу разрешения Вашего Величества рассмотреть этот небольшой билль для одобрения его Парламентом. — Дюрандаль достал из папки листок бумаги и протянул его Королю. Они с двумя адвокатами потратили на этот листок целую ночь: «Билль о Свершении Правосудия над Ответственными за Последние События во Дворце Его Величества в Греймере, а также над Ответственными за Использование Заклинаний против Королевской Политики Мира и Спокойствия».

Амброз не желал сознаваться в том, что ему нужны очки. Он с усилием выбрался из кресла и подошел к окну. Он прочел документ, держа его на вытянутой руке, потом, пожав плечами, вернул его и принялся расхаживать по комнате.

— Куриный помет. Ласточкины перья. Ты ведь не обнаружишь виновных, нет?

— Инквизиторы говорят, что это дело Коллегии, сир, а Заклинатели кивают на Черную Палату. Возможно, они могут уменьшить количество подозреваемых до дюжины, но не более того… Даже так, они намерены только…

— Не увиливай. Если имеешь в виду «нет», то и говори «нет». Прибереги все свинские отговорки для Парламента. Вот там можешь говорить все, что угодно… хотя, впрочем, заведомую ложь не говори никому, даже самому низкому рыботорговцу.

Король продолжал расхаживать по комнате. Он явно оседлал любимого конька: никто лучше Амброза IV не владел искусством вертеть парламентами так, чтобы те о том даже не догадывались. Он занимался этим девятнадцать лет и начинал теперь обучать своему искусству четвертого за время его правления канцлера.

— Второе, что ты не должен забывать никогда, — это то, что все имеет свою цену. Парламент — это такая большая скотина, которая дает молоко, только если ее накормить. Если она хочет поблажек, пусть голосует за налоги. Если нам нужны их голоса, нам придется идти на уступки.

Дюрандаль попытался представить себе, что думает об этом Бандит, впервые попавший в святая святых, политическую кухню королевства.

Король повернулся к окну и стоял на фоне серого зимнего света.

— Завтра они начнут судить да рядить насчет Собачьей Ночи, делая реверансы в мою сторону, требуя головы колдунов — примерно всю ту ерунду, которую ты тут мне принес. Потом они перейдут к делу, и первое, что ты им скажешь, — это что ты арестовал Монпурса.

Так скоро! Монпурс предупреждал его, но неужели это должно стать его первым шагом?

— Сир! Но…

— Я еще не кончил, канцлер. — Король, надо отдать ему должное, сам явно был не в восторге от этого. — Я уже говорил тебе, за все надо платить. Нам нужны голоса. Мы отдаем им Монпурса. Если мы этого не сделаем, они проведут билль, обвиняющий его в измене. Тогда он окажется в еще худшем положении, а мы не получим ничего взамен — понял? И потом, ты новичок. Мы должны сделать тебя популярным, парламентским любимчиком. Если тебе удастся продержаться на этом первую пару сессий, может, ты чего-то и добьешься.

— Сир, моя преданность…

— Принадлежит мне. Чем больше тебя полюбит Парламент, тем лучше ты мне послужишь. Надеюсь, ты уже смотрел бумаги?

— Я попросил, чтобы мне помогли в них разобраться.

— Я это и имел в виду. Наш казначей — банкрот. Нам придется идти на жуткие уступки в обмен на голоса — голова твоего предшественника будет только началом. — Король нахмурился и снова принялся расхаживать по комнате. — Наша реформа может захлебнуться. Они утверждают, что она угрожает стабильности королевства. Тебе предстоит нелегкая кампания, сэр Роланд! Надеюсь, я поставил во главе своей армии настоящего бойца?

Вот тут подошло время для того выпада, на который он делал ставку. Он мог угробить свою карьеру канцлера одним этим предложением. А мог одержать блистательную победу и даже, если повезет, спасти Монпурса.

— Советы Вашего Величества для меня неоценимы. Мне еще столькому предстоит научиться… Но могу ли я попросить… сделать предложение, возможно, совершенно пустое, ведь Ваше Величество столь опытны в…

— Снова ходишь вокруг да около! — Король упер жирные кулаки в еще более жирные бедра и грозно посмотрел на своего нового ученика. — Что ты предлагаешь?

— Тот билль, что я показал вам, — он позволяет вам закрывать любое святилище, деятельность которого угрожает общественному порядку. Если его одобрят, я бы советовал Вашему Величеству продлить срок работы Парламента — это могло бы спасти Монпурса.

— Что? — Король даже разинул рот от удивления, от чего подбородок его сложился множеством складок. — Продолжай, парень, ну!

— Короче, зачем облагать их налогами, если Парламент позволит вам их просто прикрыть? Вы же можете конфисковать их земли. С вашего позволения, сир, кому тогда нужны налоги?

Король медленно подошел к трону и опустился на подушки. Дюрандаль ожидал обвинения в непроходимой тупости, если не в безумии. Если решение столь просто, Монпурс, Кромман или сам Король наверняка давно уже увидели бы его, верно? Амброз посмеется над ним вволю, а через несколько месяцев — так, чтобы ему не пришлось признаваться в том, что он совершил ошибку, — найдет себе нового канцлера, который не будет потчевать его абсурдными идеями.

Король и впрямь рассмеялся — сотрясаясь всем телом; слезы градом стекали по его щекам на бороду.

— И я еще обвинял тебя в том, что ты не боец! — выдавил он из себя, как только смог немного перевести дыхание. — Ты же предлагаешь настоящую войну! Задавить их к чертовой матери!

Звучало многообещающе.

— Войну развязали они, сир. Разумеется, когда до них дойдет, что мы задумали, они станут достаточно опасны. — Часового, похоже, готов был хватить удар. Вид у Бандита уже был такой, словно его с размаху двинули в солнечное сплетение.

Впрочем, Дюрандаль рассчитывал на то, что король не дрогнет перед угрозой, и его предположения оказались верны. Королевский кулак грохнул по подлокотнику.

— К черту их всех! Если нам придется прибегнуть к помощи Главного Разрушителя, мы сделаем это! Как ты намерен действовать? Давай же, не тяни кота за хвост!

— Инквизиторы готовы участвовать в этом, конечно, и Коллегия тоже. Я предпочел бы создать независимый Суд Заклинателей. Расследовать, выносить приговор, распускать, конфисковывать имущество и переходить к следующему ордену. Разумеется, некоторые ордена приносят пользу — выдать им лицензии и пусть заклинают дальше. Я ни на минуту не поверю в то, что мы получим и пятую часть того, что наобещал секретарь Кромман, да и рынок недвижимости может от этого сильно пошатнуться, но я сомневаюсь, чтобы казна иссякла в ближайшие год или два.

— Клянусь Стихиями, я был прав, выбрав тебя! Чума на Парламент! Это гениально! — Король довольно облизнулся, но врожденная подозрительность все же не отпускала его. — И кто составит этот твой Суд Заклинателей?

— Ваше Величество, конечно же, назначит его руководство, но я исходил из того, что вам в первую очередь потребуется группа бойцов, достаточно храбрых, чтобы взять штурмом эти цитадели зла. Уверен, это будет близко к настоящей войне. И самый очевидный выбор, сир — рыцари моего ордена. Как вы уже могли убедиться в Собачью Ночь, сир, многие из них находятся в боевой форме, и они преданы Вашему Величеству. Кто-то из них женился, кто-то — нет, некоторые ржавеют без дела в Айронхолле, многие вообще остались без цели в жизни. Они обеими руками ухватятся за такую возможность послужить вам. — Эта часть плана привлекала его более всего, и он отдал бы все за возможность повести в бой такую армию. Увы, он знал, что не может даже надеяться на это.

— Гениально! — пробормотал Король еще несколько раз. — Клянусь Огнем, мы так и сделаем! — Казалось, он был готов соскочить с трона, но все же передумал. Вместо этого он хитро прищурился на Дюрандаля своими заплывшими жиром глазками. — Те, кто хорошо служит мне, достойны награды. Чего бы тебе хотелось?

Безопасного выезда Монпурса за границу? Голову Кроммана на блюдечке с голубой каемочкой? Десять лишних часов в сутки?

— Пока что я все только обещал, сир. Может, лучше подождать с наградами, пока не появятся результаты?

Свиные глазки, казалось, утонули еще глубже, напомнив Дюрандалю два положенных в масло горячих каштана. Интересно, что варилось сейчас в хитром, непредсказуемом мозгу за ними?

— Черт бы побрал этих честных людей! — пробормотал Король. — Я мог бы пожаловать тебе целое графство, а ты бы сунул грамоту в ящик и забыл про нее. Надо как-нибудь найти способ заставить тебя вилять хвостом как всех остальных.

— Одобрение Вашего Величества само по себе награда за все, чего я успел достичь. — Это прозвучало как самая дешевая лесть, и все же это было правдой. В первый же свой выход на политическую арену он сумел произвести впечатление на дьявольски хитрого, прожженного интригана, и это радовало его почти как выигрыш Королевского Кубка.

— Ха! Я понял, в чем дело. Мне все казалось, что у тебя вид какой-то чудной! Ты разгуливаешь здесь все равно что нагишом, — Амброз огляделся по сторонам. — Часовой? А, это ты, коммандер… э… Бандит. Принеси мне меч Канцлера!

Растерянно моргнув, Бандит открыл дверь и окликнул одного из дежуривших в приемной Клинков, по долгу службы хранивших Харвест, пока Дюрандаль находился у Короля.

Что?

Король с усилием поднялся с трона.

— Секретарь!

Кромман огромным жуком прошмыгнул в комнату.

— Ваше Величество?

— Пиши грамоту! — распорядился Король. — Сим разрешается… да, адресата впиши. Королевской Гвардии. — Он взял из рук Бандита меч. — Отныне и до скончания дней барону Роланду дозволено находиться в Нашем присутствии вооруженным.

— Что? — хором воскликнули Дюрандаль, Бандит и Кромман.

— Но, сир, наши предсказания… — проблеял Кромман уже соло.

— Он один стоит троих… — буркнул Бандит.

— Ваше Величество, я не… — протестовал Дюрандаль.

Король одним взглядом заставил всех замолчать и протянул Харвест Дюрандалю рукоятью вперед.

— Нет, ты больше не связан. Мы награждаем тебя своим доверием, милорд.

Лишившись дара речи, Дюрандаль повесил меч на пояс. Вооружен и свободен! Это была честь, о которой он не мог и мечтать, — единственный человек в королевстве, облеченный таким доверием. На мгновение лицо секретаря было для него все равно что открытая книга, и написанная на нем ярость стоила герцогства. Король ухмылялся: похоже, лицо Канцлера тоже хорошо выдавало его мысли.

В такие минуты и понимаешь, что такое верность.

12

Даже Король недооценил размеры той бури, что разразилась в Парламенте. Одного заключения Монпурса в Бастион оказалось мало для его ненасытных врагов — это только подогрело их аппетит. Экс-канцлер вдруг оказался самым жутким злодеем со времен Харганда Ужасного, и ни Палата Лордов, ни Палата Общин не обсуждали ничего, кроме предъявляемых Монпурсу обвинений, требуя передачи его инквизиторам для Испытания. Принятый обеими Палатами, билль в одно снежное утро был передан во дворец на подпись Королю, чтобы обрести после этого силу закона.

Той ночью новый канцлер почти не спал и подозревал, что его монарх тоже страдает бессонницей. Обвинить Монпурса в измене было чистым безумием. Скорее уж в некомпетентности, ибо ошибки делают все. Пожалуй, ему можно было еще вменить в вину то, что он принимал подарки от неподобающих лиц, но уж во всяком случае он не совершал ничего такого, чтобы заслужить подобное наказание. Однако в случае отказа Короля подписать билль Парламент отозвал бы свои уступки. Принимать решение предстояло Королю, а канцлеру полагалось быть ему советчиком в этом деле. К утру Дюрандаль почти убедил себя в том, что долг перед Королем и отечеством требует от него отдать Монпурса в руки инквизиции. И потом, какой бы мучительной ни была процедура Испытания, она не смертельна и наверняка очистила бы его от подозрений.

Почти убедил себя.

Наверное, это было все же верное решение, ибо Монпурс согласился с ним. Даже тогда он продолжал служить Королю и своему бывшему другу. Подписанное им признание появилось еще до полудня, не оставляя Дюрандалю никакого выбора. Он отнес билль на подпись в королевскую опочивальню.

Позже в тот же день он в сопровождении отряда Клинков приехал в Бастион. Он решительно отказался от королевского предложения назначить ему личных Клинков — ссылаясь на созданный Монпурсом прецедент, — но от эскорта отвертеться ему не удалось. Впрочем, парни были только рады незапланированному выезду в свет со своим бывшим командиром.

Меньше чем за месяц Монпурс постарел лет на десять. Череп его просвечивал сквозь волосы, лицо осунулось, руки исхудали. Но еще больше поражало совершенное спокойствие, которого, казалось бы невозможно ожидать от человека, запертого в каменный мешок, закованного в цепи и одетого в драную тюремную робу.

— Тебе абсолютно нечего бояться, — сказал Дюрандаль. — Ты бросишь их обвинения обратно им в лицо.

— У каждого свои секреты, милорд, — горько улыбнулся Монпурс. — Когда это произойдет?

— Я надеюсь, что удержу их от этого до тех пор, пока Король продлевает срок работы Парламента.

— Нет, нет! Покончи с этим быстрее, прошу тебя. Как можно быстрее.

— Как хочешь. Я прослежу, чтобы так и было.

Зная его, Дюрандаль ожидал подобного ответа и уже отдал необходимые распоряжения. Ему не нужно было отменять их, что пришлось бы сделать, пожелай Монпурс отсрочки. Он сидел с заключенным и разговаривал о старых добрых временах, хотя теперь все старые дни казались ему добрыми. Когда пришли инквизиторы, это застало Монпурса врасплох. Он глубоко вздохнул.

— Ты не теряешь времени зря, милорд! — сказал он. — Что ж, спасибо за это.

В случае государственной измены на процедуре Испытания по закону должен присутствовать кто-либо из членов Тайного Совета. Дюрандаль не уступил бы этой жуткой обязанности никому, но если это были не худшие минуты в его жизни, он не знал, какие тогда должны считаться худшими. Они тянулись бесконечно. Часовня в Бастионе представляла собой обычную вонючую темницу, такую крошечную, что ему пришлось прислоняться спиной к скользкой стене, стоя почти на черте октаграммы. Монпурс сидел в центре, привязанный к стулу; лицо его было скрыто милосердной тьмой. Где-то в середине процедуры Дюрандаль с яростью обнаружил, что одним из заклинателей является Кромман, но духи уже собрались, и он не посмел вмешаться.

В ритуал вовлекались Вода и Огонь, но в первую очередь Воздух, и под конец казалось, будто тишина свистит, разорванная ураганными ветрами. Несколько раз Монпурс всхлипывал и начинал биться. В конце процедуры он просто обвис на веревках, уронив голову.

— Вы не изувечили его, идиоты?

— Он просто лишился чувств, милорд, — тихо ответил Великий Инквизитор. — Это в порядке вещей. Хотите, мы выльем на него воды.

— Конечно, нет, кретин! Отнесите его в постель и вызовите лекаря.

— Не думаю, милорд Канцлер, что это необходимо.

Выждав ровно столько, сколько было возможно, не нарушая правил, и уверив себя в том, что он не может больше заставлять сопровождавших его Клинков ждать, и что это он делает, щадя чувства Монпурса, Дюрандаль вышел и вернулся во дворец.

Тратить время на сон было досадно. Лишиться сна оказалось пыткой. Через два дня он явился к Королю, чувствуя себя так, словно его голову все это время мариновали в уксусе. Он швырнул Амброзу на колени стопку листов в дюйм толщиной.

— Сопли! — выдохнул он. — Дешевый треп! Полный вздор! Тут не за что даже судить, не то что приговорить. Он принимал подарки — но это никогда не влияло на его решения. Он резко отзывался о вас за вашей спиной — кем бы он был, если бы не делал этого? Я говорил и похуже. Он откладывал исполнение ваших решений в надежде на то, что вы передумаете, — вы так и делали несколько раз. Он позволял вам побеждать его в фехтовании. Когда это подобострастие считалось государственным преступлением? Сир, этот человек невиновен! У вас не было слуги вернее и преданнее!

Король хмуро посмотрел на него своими свиными глазками.

— Ступай и поговори с ним!

— Что?

— Ступай и поговори с заключенным! Это приказ, канцлер!

И Дюрандаль отправился обратно в Бастион. Он обнаружил Монпурса в той же темной, вонючей камере, что и в прошлый раз; тот лихорадочно пытался писать что-то в почти полной темноте. Весь пол под узкой бойницей, пропускавшей в камеру ничтожное количество света и свежего воздуха, был завален бумагами. На полу он и писал, так как стола в камере не было.

— Лорд Раланд! — Звеня цепями, он вскочил. — Я так рад, что ты пришел! — Казалось, он вот-вот расплачется.

— Я прочел твои признания, и…

— Но это не все, далеко не все! Столько всего я хотел включить туда, а они мне не дали! О, друг мой, я так рад возможности рассказать тебе, как я предал тебя. Я тебе завидовал. Я ненавидел тебя за твое искусство фехтования! Когда ты побил меня в поединке за Королевский Кубок, я хотел броситься на тебя с боевым клинком. Когда ты фехтовал с Королем в ту первую твою ночь при дворе, выставив нас всех трусами и подхалимами, я наговорил тебе столько ужасных вещей! Я возненавидел тебя за собственный срам, за позор, который я навлек на себя, на всю Гвардию. Когда мы впервые говорили с тобой, в ночь моих Уз, я пришел и благодарил тебя, но не потому, что действительно был благодарен тебе. Нет, просто это дало мне почувствовать себя таким благородным. Я был жалкой личностью в те дни.

Известно ли тебе, что я грешил рукоблудием, там, в Айронхолле? О, я знаю, что этим занимались все, но это не оправдывает те похотливые образы, те грязные помыслы… Погоди, я тут все записал…

Он принялся рыться в бумажках. Он не хотел, не мог прекратить признаваться во всех мыслимых грехах, которые совершал или о которых только думал, какими бы мелкими они ни были. Не прошло и минуты, как Дюрандаль забарабанил в дверь и заорал страже, чтобы онавыпустила его. Изменения, как ему сказали, были необратимы.

Он вернулся во дворец. Он молча подал Королю смертный приговор, и Король молча подписал его.

Часть VI Кэт

1

Карета ползла по бесконечной дороге сквозь снежную ночь следом за лакеем, который шел впереди с фонарем, высматривая ухабы. Дрожа даже под двумя из трех пледов, Лорд Роланд испытывал сильное искушение накрыться и третьим, поскольку его юный спутник, похоже, в нем не нуждался. Гордость не позволяла ему сделать это.

Он снова задумался. Надо сказать что-нибудь.

— Знаешь, вот-вот исполнится двадцать лет, как Король сделал меня своим канцлером — в первом месяце триста шестьдесят восьмого. Ты родился примерно тогда, верно?

— Примерно. — Лица Куоррела не было видно в темноте. Судя по его тону, молодых лет следовало стыдиться, так что требовалось сменить тему.

— Уже недолго осталось. Айвиуоллз расположен ближе к Нокеру, чем к Греймеру.

— Красивые места. Не терпится посмотреть на них весной.

Позволит ли мстительный новый канцлер кому-нибудь из них дожить до весны? Ладно, тревожиться об этом будем завтра.

— Когда Король расправился с орденами, это место досталось мне в качестве трофея.

— Милорд! — В голосе Куоррела слышалось почти комическое изумление. Ну да, в те времена он был совсем еще мал.

— Я все упрощаю, но по сути это так и есть. Оно никогда не использовалось как место для заклятий, иначе моя жена и близко к нему не подошла бы даже теперь, но это совершенно типичный случай. Эти земли со времен царствования предыдущей династии принадлежали семье Карри… Сам дом построен позже. Когда старый лорд Карри заболел, он призвал к себе целителей из Деменлийского монастыря. Их заклинания избавили его от болезни, но одновременно заставили завещать все его владения монастырю. Его жену и детей просто вышвырнули на улицу.

— Духи! Что? Но это же возмутительно!

— О, мы раскрыли множество вещей и пострашнее этого: детей, превращенных в игрушки для развратников, мужчин и женщин, порабощенных или сознательно приученных к заклятиям так, что они умирали в страшных мучениях, если каждый день не платили за новое колдовство. Многие способы, которыми ордена пытались сражаться с нами, были ничуть не лучше. В конце концов, эту войну не зря назвали Войной Чудовищ. Случись тебе, сэр Куоррел, быть моим Клинком в те дни, тебе пришлось бы основательно поработать мечом. Конечно, по большей части убийцы метили в Короля или принцессу Малинду, но и меня несколько раз почтили вниманием. Собачья Ночь оказалась только началом. К счастью, Амброз IV никогда не был трусом. Чем больше ему грозили, тем решительнее он становился. И он не нашел бы канцлера, который поддержал бы его лучше.

— Я бы с удовольствием послушал ваш рассказ о тех временах, милорд.

— А, стариковские байки? Это все давно прошло. Важно то, что мы выиграли. Король поставил всех заклинателей в рамки закона, и многие страны теперь завидуют нам. Он хорошо нажился на этом, конечно. Обыкновенно он продавал земли, но иногда и дарил, и Айвиуоллз — один из таких подарков. Он отдал его мне, как охотник бросает потроха своей собаке.

— Милорд! Нет! Вы не были его собакой! Вы были его армией.

— Не я, парень, и даже не Гвардия. Именно те Старые Клинки, которых мы снова призвали на службу, составили его армию, и лорд Змей стал ее генералом. Я был скорее пауком, сплетавшим свою паутину на чердаке, решавшим, куда нанести следующий удар. Постепенно враги перевелись, и жизнь стала скучнее.

Выждав паузу, Куоррел деликатно покашлял.

— Разве она была скучной нынешним вечером?

— А как же! — Дюрандаль покраснел. — Не думай, пожалуйста, что я не благодарен тебе. Можно сказать, ты установил рекорд Айронхолла — спас своего подопечного всего через три дня после Уз.

— Но я даже не обнажил меча!

— Ты поступил именно так, как требовалось, не больше и не меньше. Редкий Клинок позволит себе обнажить меч просто сгоряча. Нет, я, право же, обязан тебе — особенно если представить себе, где бы я был сейчас без тебя.

— Но… — смущенно замялся Куоррел, — я понимаю, Клинку не положено спрашивать, но очень уж это… то есть я не понимаю…

Бедный мальчик хотел знать, почему ему придется умереть.

— Ты удивляешься, почему Король назначил мне Клинка неделю назад, а сегодня прислал Кроммана с обвинением в измене?

— Это озадачивает меня, милорд, если вы простите мне мою…

— Не бери в голову. Меня это тоже удивляет. Непредсказуемость — привилегия царствующих особ, полагаю. В последний раз, когда я встречался с Его Величеством, он и словом не обмолвился о назначении мне Клинка, — оборвать рассказ на этом месте было бы просто невежливо. — Я навещал его как раз накануне Долгой Ночи. Ты, наверное, и сам знаешь, он сейчас живет в Фэлконкресте.

— Да, мне говорили об этом, милорд. Там дом на горе, и еще несколько зданий в долине. — Куоррел демонстрировал, что айронхоллские уроки политики не отстают от жизни. — В верхнем доме живут только сам Король и его ближайшее окружение. Только идиоты переезжают туда на зиму, но Амброз заперся в Фэлконкресте месяц назад. Похоже ли это на поступок разумного человека?

— Он ни слова не сказал о Клинках. Честно говоря, он остался не слишком доволен мной. У него и в мыслях не было оказывать мне услугу, да еще почетную. Я бы даже сказал, что он был со мной резок.

И еще он умирал — но об этом не говорили вслух.

2

Когда сэр Боумен, вихляясь и дергаясь, вошел в кабинет канцлера, Дюрандаль приветствовал его стоя. Так он держался с любым Клинком, к которому хорошо относился, а заместитель командира Гвардии всегда был ему симпатичен. Это был долговязый, светловолосый мужчина, производивший впечатление совершеннейшей неуклюжести, словно все его члены двигались сами по себе. Однако это впечатление было обманчиво, что он доказал, дважды выиграв Королевский Кубок. Постоянно казалось, будто он вот-вот разразится слезами, и все же чувством юмора он не уступал Хоэру, о котором, впрочем, все давно уже забыли.

— Прошу тебя, садись, брат.

— Чем могу быть полезен, милорд? — Боумен плюхнулся в кресло, словно его вытряхнули из мешка, и мрачно уставился через стол на канцлера.

— Парой дел. Во-первых, я пытаюсь найти место под названием Визенбери. Никто, похоже, не знает, где это. Но твои Гвардейцы родом со всего королевства, так что если тебе не сложно порасспрашивать их…

— Эппльшир, — все так же мрачно сказал Боумен. — Я родился в тех краях, — Клинки никогда не обсуждают своего прошлого, но говор его выдавал уроженца восточных графств.

— А, спасибо, — Канцлер нашел шерифа, которого искал для Эппльшира, и подозревал, что Боумен прекрасно понимает, зачем ему задавали этот дурацкий вопрос. — Со вторым делом немного сложнее. Мне надо съездить навестить Короля. Как тебе кажется, можно найти пару душ, терпеливых настолько, чтобы вынести утомительную поездку шагом за мной?

Боумен застонал, словно не верил своим ушам.

— Вы хотите сказать, самоубийц, которые смогли бы не отстать от вас? Что ж, пожалуй, я найду несколько безумцев, которые согласились бы на это. Всю Гвардию, — добавил он, вновь проваливаясь в пучины меланхолии.

До Долгой Ночи оставалось всего пять дней. Дворцу в Греймере полагалось бы сиять праздничными огнями и гудеть весельем. Этой зимой здесь царила черная тоска, и из всех физиономий самыми вытянутыми были физиономии Клинков.

— Ты скучаешь по Его Величеству. Мы все соскучились.

— Скучен мышкам белый свет, коли кошки в доме нет, милорд. Они просто помрут от безделья. На месте Дракона я бы менял людей, но он прекратил делать и это. Говорит, что зря лошадей гонять. Он не понимает, что люди ржавеют без дела.

— Не обидишься, если дам совет?

— От вас приму любой с радостью, милорд.

— Ваши мундиры неряшливы и устарели. Я имею право говорить так, раз уж сам придумал их, но это было много лет назад. Что-нибудь посовременнее подняло бы им настроение, хотя бы ненадолго.

Боумен одарил его особо меланхолическим взглядом.

— Вы думаете, Его Величество одобрит это? Похоже, он и носки-то не меняет последнее время.

— Нет, не думаю, чтобы он одобрил, но… ладно, не бери в голову.

— Да. Хорошо, милорд. Я с радостью выделю вам эскорт. Когда?

— За час до рассвета. Мы вернемся к празднику.

Клинок вздохнул.

— Не думаю, что вы много потеряете, даже если опоздаете. Что-нибудь еще? — Он начал подниматься.

— У меня больше ничего. Может, у тебя есть просьбы?

Боумен плюхнулся обратно с такой готовностью, словно ожидал этого вопроса. Он понизил голос до конфиденциального шепота.

— Ну… Я понимаю, что это не мое дело, милорд, и не ваше тоже, и я знаю, вы простите меня за дерзость, но мне известно, что у Великого Магистра дом ломится от застоявшихся Старших. Я просто подумал, почему бы вам не шепнуть словечко Королю? Нам бы не помешала свежая кровь в Гвардии; но даже если он сам не захочет ехать туда, он ведь может назначить их кому-нибудь еще, верно?

Дюрандаль пожал плечами. Это наверняка не касалось его, поскольку он представлял правительство, а вопросы Ордена находились целиком в ведении Короля. Амброз был особо чувствителен в этом вопросе.

— Посмотрим. Тебе не хуже моего известно, что он не отвечает даже на почту.

* * *

С первыми лучами рассвета Дюрандаль верхом на Старом Рубаке выехал из дворцовых ворот в сопровождении троих мальчишек. Они пришли бы в ярость, узнай, что он думает о них так, но даже взятые вместе, их годы совсем ненамного превосходили его возраст. Звали их Форей, Льюмосс и Ужас, и возможность быть хоть чем-то полезными несказанно радовала их. Он обратил внимание на то, что все трое держались в седле отлично, да и сбруя была высшего качества. Значит, Боумен послал лучших своих наездников — возможно, со строгим предписанием любой ценой избежать повторения досадного инцидента, имевшего место при прошлой поездке канцлера в Фэлконкрест, когда некий престарелый канцлер легко ускакал от неких юных Клинков. Что ж, посмотрим, как они с Рубакой будут чувствовать себя на обратном пути.

Ветер тоскливо завывал под беспросветно-серым небом, время от времени швыряя в лицо пригоршни снежинок — показать, что у него их еще в достатке. Фэлконкрест лежал в дне езды от Грендона, но они могли остановиться на ночь в Стейртауне, если погода испортится. Они ехали по двое, и его провожатые чередовались, по очереди слушая его рассказы о прошлом, льстиво расспрашивая про Войну Чудовищ и даже про Нифийскую кампанию — вряд ли эти доисторические события были им действительно интересны.

Все они надеялись, что коммандер Дракон позволит им остаться в Фэлконкресте, отпустив в Греймер троих из той дюжины с небольшим Клинков, что несли там службу. Дюрандаля это даже забавляло: он не видел в этих безлюдных холмах абсолютно ничего такого, что могло бы привлечь молодых парней в самый разгар зимы. Они просто бесились от того, что их держали вдалеке от подопечного. Когда Форею хватило дерзости спросить, почему это Король заперся в такой дыре в канун Долгой Ночи, лорду Роланду пришлось одернуть его, предложив спросить об этом у Короля лично. Ответ, увы, заключался в том, что Амброзу не хотелось, чтобы люди видели, как он умирает.

Он порасспрашивал парней насчет последних новостей из Айронхолла. Они даже не догадывались, что это вовсе его не касается; казалось совершенно естественным, что это интересует рыцаря Ордена. Они подтвердили сказанное Боуменом об избытке ожидающих назначения Старших.

В промежутках между разговорами он думал о неопределенном будущем, которое ждало его после смерти Короля. В первый раз он будет волен делать все, что захочет. Возможно, отправится путешествовать: путешествовать Кэт всегда мечтала. По всей Эйрании у него было теперь множество друзей и знакомых, приглашавших его в гости. Он будет частным лицом, хоть и довольно известным, будет желанным гостем в дюжине больших городов. Спасибо Амброзу, он теперь богат. Это было странное ощущение.

* * *

Когда хмурый зимний день почти незаметно сменился сумерками, он начал спускаться в долину. Кучка крытых соломой домишек у подножия заснеженного холма официально именовалась деревней, хотя на деле представляла собой помещения для прислуги. Сам дворец возвышался на скале прямо над ними, но состоял он всего из четырех комнат. Было что-то странное в том, что Шивиальский двор размещался едва ли в конюшнях.

Пока он снимал плащ и стряхивал снег с сапог, его приветствовал коммандер Дракон — плотный, по меркам Клинков упитанный мужчина с роскошной черной бородой, которая заставляла его казаться старше своих двадцати восьми лет. В противовес своему заместителю Дракон был начисто лишен чувства юмора. Это был работяга, никогда не оспаривавший приказов и вообще не позволявший себе собственных суждений — за что возможно, Король и любил его.

— Почти без изменений, милорд, — произнес он прежде, чем Дюрандаль успел задать неизбежный первый вопрос. — Я пошлю доложить ему, что вы приехали. Кружку поссета, чтобы согреться?

— Добавьте подогретого овса для моего коня, и я буду вашим должником до тех пор, пока солнце светит. Хотя мне порой кажется, что ему это уже надоело.

— Оно еще вернется, — серьезно утешил его Дракон.

Какой бы хибарой ни был этот дом, в большой комнате было светло и жарко. Кто-то из музыкантов-самоучек наигрывал танцевальную мелодию. Яркие скатерти добавляли длинным дубовым столам праздничности. Люди за столами отрезали себе большие ломти жареной свинины, пока оставшаяся часть кабана шипела и плевалась жиром на вертеле. Желудок Дюрандаля настоятельно напоминал о себе голодным урчанием.

Бесцеремонно приказав ему заткнуться и подождать своей очереди, он послал за королевскими лекарями и заклинателями. Они всячески избегали прямых высказываний о состоянии королевского здоровья — возможно, их останавливал никем не отмененный закон, согласно которому любые разговоры о смерти Короля считались государственной изменой. Впрочем, и надежды на выздоровление они не обещали. Он обвел взглядом ряд напряженных, побелевших лиц и поборол острое искушение накричать на них по-королевски.

— Надеюсь, вы немедленно известите меня о любых изменениях в состоянии Его Величества?

Они неловко закивали головами. Он отправился к столу поесть. Как раз когда он готов был взяться за наваленную доверху тарелку, в комнату ввалился Клинок, на ресницах которого таяли снежинки, и сообщил, что король готов принять его сейчас же. Выходя, он миновал Форея, Ужаса и Льюмосса. Все трое ожесточенно жевали, и жир стекал на их бороды. Он мысленно пожелал им подавиться собственными дурацкими ухмылками.

Пока он надевал у двери промокший плащ, к нему, опасливо оглядываясь по сторонам, подошел Дракон.

— Милорд?

— Да, Вожак?

— Если вам выдастся возможность замолвить Королю слово… Я знаю, он прислушивается к вам, милорд.

— Бывает и так. Что я могу сделать для тебя?

— Гвардия, милорд. — Коммандер говорил шепотом, что было совершенно не в его привычках. — Видите ли, у меня двадцать человек, которых я хотел бы освободить. Они уже и так старше положенного возраста. Я говорил об этом, но… в общем, он даже не хочет со мной об этом разговаривать. А ведь это было бы им хорошим подарком к Долгой Ночи.

Дюрандаль вздохнул.

— Да, хорошим. Посмотрю, что удастся сделать.

Амброз явно не уделял внимания своим бесценным Клинкам, что уже само по себе было не к добру. Что это, неспособность принимать решения или он просто цепляется за прошлое, за старые, знакомые лица?

Согнувшись под ударами вьюги, канцлер верхом на маленьком горном пони медленно поднимался по тропе к дворцу. Если деревня казалась праздничной, то дворец был темен и мрачен как гробница, хотя людей в него набилось предостаточно. Чтобы пройти через прихожую, ему пришлось осторожно пробираться по узкому проходу меж лежанок и сундуков, на которых мрачно играли в кости при свете единственной свечи с полдюжины Клинков. Лестничный пролет привел его в другую казарму, где было чуть светлее, но собралось столько народа, что непонятно было, как они все смогут разместиться здесь на ночь. Кто это: повара, слуги, доктора, секретари? Он не заметил ни одной женщины; правда, он не заглядывал на кухню, которая, вполне вероятно, служила также общественной ванной и еще одной спальней. Люди кишели как пчелы вокруг матки — возможно, здесь присутствовали также портные, музыканты, сокольничие, виноторговцы, даже архитекторы и поэты, награжденные приглашением в Фэлконкрест. Должно быть, они руками и ногами бились за честь жить в этом муравейнике, а не в относительном уюте деревни внизу — ведь это доказывало их статус незаменимой элиты. Вот что бывает, когда короли пытаются убежать.

По крайней мере, в королевской опочивальне не было народу как сельдей в бочке. Здесь стояло несколько шкафов и большая кровать под балдахином, выцветший алый полог которого истрепался настолько, что лохмотья бархата хлопали по оконным переплетам, заглушая треск огня в очаге. В остальных помещениях воняло потом и заношенной одеждой, но здесь эти запахи заглушались гнилостной вонью язв, разъедавших Амброза IV. Он лежал, развалясь на перинах, и бледное, одутловатое лицо его еле виднелось из-под груды мехов. Что это у него под глазами — просто тени или плесень?

Он пережил четырех жен и сына; он никогда не видел своих внуков. После тридцати девяти лет правления все его королевство съежилось для него до размеров этой продуваемой сквозняком конуры, и даже дыхание требовало от него болезненных усилий. Дюрандаль преклонил перед ним колени.

— Встань, болван! — Голос Короля звучал устрашающе хрипло. — Мне там тебя не видно. Прости… что вытащил тебя… в такую погоду.

— Небольшая встряска мне полезна. Ваше Величество. Мне сказали, ваше самочувствие улучшается.

— Тебе сказали… Все, что мне нужно, — это отдохнуть немного! — Король упрямо нахмурил брови. Он все не желал признавать очевидного.

Дюрандаль с раздражением заметил, что Кромман стоит с этой стороны двери, почти не видный в своих черных одеждах. Он тоже сильно горбился теперь, зловещее черное пугало, но рыбьи глаза горели все той же акульей злобой.

— Что это мне говорили насчет скачек, — просипел Король, — будто ты обскакал моих гвардейцев? — Вопрос был задан не случайно, но с целью показать: у него имелись и другие источники информации — Дракон, в данном случае, но Кромман держал и собственную шпионскую сеть, не связанную с Отделом Государственной Безопасности. И наверняка было и еще что-то. Старый хитрый Амброз еще держал в кулаке свое королевство.

— Сир, подарив мне коня вроде Рубаки, вы вряд ли ожидали, что я буду кататься на нем на рыбалку. — Он все еще мог выдерживать королевский взгляд, не вздрагивая. — По дороге отсюда я предложил погоняться немного. Мои провожатые согласились, и я выиграл, обойдя их на полголовы — исключительно потому, что у меня лучше лошадь. Разумеется, это было глупо и опасно для лошадей. — Хорошо еще, Кэт об этом не слышала.

Король испустил что-то вроде кашля, что, возможно, означало смех.

— Двое вообще свалились, и ты обошел их на… три корпуса. Ничего, щенкам полезно… Пусть знают, кто лучше, — его тон сменился на раздраженный. — Что это ты приперся сюда портить мне каникулы?

Дюрандаль покосился на Кроммана.

— Ох, пусть его остается, — буркнул Король. — Все равно в скважину подслушает. В этом доме секретов не сохранишь. Стоит ли мучить умирающего человека личными распрями?

— Как будет угодно Вашему Величеству, — Дюрандаль порылся в мешке и достал свою папку с бумагами. — Мне нужны ваши инструкции по нескольким делам, сир. Нифийские повстанцы — самое неотложное из них, ибо их должны повесить в течение трех дней. Королевское помилование к Долгой Ночи…

— Повесь их.

— Двое из них совсем еще дети, сир, — тринадцать и…

— ПОВЕСЬ ИХ!

Нечасто за двадцать лет на посту канцлера Дюрандаль был близок к тому, чтобы на коленях умолять Амброза забрать у него золотую цепь. Есть вещи, которых даже преданность не может требовать от человека, и повешение детей — из их числа, и все же его решимость поколебалась при взгляде на умирающего деспота. Пусть Король не испытывал жалости к этим щенкам-мятежникам — Дюрандаль испытывал жалость к нему и не смог бы бросить теперь своего сюзерена.

— Хорошо, сир. Следующий вопрос. Казначей просит подтвердить его полномочия.

Он протянул бумагу, но Кромман бросился на нее как изголодавшая бродячая кошка. Он положил ее на доску для письма и протянул Королю вместе с пером. Амброз подписал бумагу не глядя. Секретарь забрал доску и вернулся в тень. Сколько же влияния у бывшего инквизитора на этого инвалида? Хотя бы личная печать еще блестела на королевском пальце.

После этого Король выслушивал его молча, в тишине, прерываемой лишь тяжелым дыханием. Каждый раз он ждал советов своего канцлера, потом кивал. Кромман получал его подпись и уносил свиток, чтобы запечатать его.

С нарастающим беспокойством Дюрандаль торопливо продолжал доклад. Поначалу они были учителем и учеником, потом — единой командой. Они могли спорить до хрипоты — и все же оставались единой командой, так было почти двадцать лет. Теперь он принимал решения, а Король одобрял их. Шивиалем правил стареющий канцлер, и это никуда не годилось. Он хотел уйти в отставку и хоть немного насладиться личной жизнью, которой никогда не знал, но не мог бросить сейчас своего поста. Трудно было не выругаться или не заплакать.

В конце концов он поклонился.

— На сегодня у меня больше ничего серьезного, сир. Остальное может подождать до вашего возвращения. Да, Парламент. Он должен собраться через три недели. Может, вы желаете отложить…

— Нет! — рявкнул Король и зашелся кашлем. Когда приступ прошел, он мог только свирепо смотреть на него.

— В таком случае, сир, ваша речь…

— Пошли мне… канву, или что там нужно.

Ему ни за что не осилить обратной поездки в Грендон и выступления в Парламенте, но никто не сказал бы этого вслух.

Блаженные старые времена! В первые десять лет на посту канцлера Дюрандаль распустил Амброза, позволив ему править как аристократу. Бездумно разбрасываясь богатством орденов, он мог не думать о налогах и не терпел, когда кто-то оспаривал его волю. Когда ему пришлось, наконец, созвать Парламент, это привело только к препирательствам, затянувшимся на десять лет. Собственно, они не прекратились и теперь. Каждый новый Парламент казался еще хуже предыдущего.

— В таком случае все, сир, — одна, последняя бумага. Да… Это не срочно, но вам все еще нужно назначить шерифа в Эппльшир. Я тут подумал, не одобрите ли вы назначение сэра Боумена. Он бы…

— Кого?

— Заместителя командующего Гвардией.

Король понял свою оплошность и отреагировал приступом злости.

— Убери лапы от моей Гвардии, слышишь?

— Разумеется, сир, я только…

— Не твое дело! Я подумаю об этом, когда… вернусь.

— Да, сир. Я понимаю.

Больной сделал слабую попытку приподняться на подушках и со стоном осел обратно.

— Что… дочь… ответила на письма?

— Нет, сир.

— Ты… написал… что я болен?

«Да» и «нет» не говорите… Такой вопрос мог привести на плаху. «Нет» означало бы, что Дюрандаль недостаточно старался убедить принцессу. «Да» противоречило бы королевским законам. Любой намек на возможную смерть равняется измене.

— Я упомянул, что ваше здоровье внушает некоторые опасения.

— Я просто хотел повидаться с ними. Ты… сказал это? Можно не сразу, а по очереди, если она мне не доверяет.

Дюрандаль вздохнул.

— Я послал все возможные письма со всеми возможными посланниками. Я даже послал туда художника с просьбой позволить ему написать портреты принцев. Я еще не получил ответа, но вы должны принять в расчет погоду в это время года, сир. Корабли не ходят. Почему бы вам не предложить секретарю Кромману тоже попробовать написать ей — вдруг ему повезет больше? — терять было нечего: ясно, что Кромман — с разрешения или без него — уже предпринимал такие попытки. Об отношении принцессы Малинды к Лорд-Канцлеру Роланду упоминать не стоило.

Судорога застарелой злости пробежала по распростертой королевской туше.

— Возьми заложников. Посади в Бастион бельского посла, купцов…

— Не стоит так говорить.

— Шут несчастный! — На бледных щеках проступил румянец. — Жалкая деревенщина! Думаешь, что можешь править королевством, а сам… не можешь совладать с одной упрямой безмозглой сучкой?

Это вряд ли было справедливо по отношению к его дочери, которая как-никак являлась женой правителя соседнего государства. Проблемы с принцессой были куда сложнее, ибо не сводились к ее личному характеру. Парламент никогда не одобрял идеи восхождения бельского варвара на шивиальский престол, хотя брачный договор четко определял условия, при которых править будет Малинда, а муж ее не может претендовать на большее, нежели место консорта. Парламент не без оснований сомневался в том, что такой всем известный пират, как король Радгар, будет думать о подобных тонкостях. Хуже того, Парламент угрожал выразить серьезную озабоченность (читай — мятежные настроения) в случае, если Король будет слишком болен, чтобы выступить перед ним, в то время как его наследница остается где-то на далеких островах. Начнутся разговоры о регентстве, грызня за место у трона и прочая мышиная возня. Время тирана стремительно истекало, но Амброз был слишком хитер, чтобы не понимать этого.

— Я старался как мог, сир. Я уверен, что ваши внуки приедут навестить вас весной, когда погода будет благоприятствовать судоходству.

Король отвернулся от него.

КАКАЯ ВЕСНА?

— У меня все, сир. Покорно прошу разрешения удалиться.

Амброз даже не взглянул на него, но после минутной паузы все же пошевелился.

— Счастливой… дороги… домой.

Дюрандаль коснулся губами пухлой руки. Она была холодна как зимние холмы за окном.

— Обещаю не переходить в галоп. Вы знаете, что я езжу только рысью.

Ответа не последовало.

Кромман открыл канцлеру дверь и придержал ее. Их взгляды встретились, когда Дюрандаль проходил мимо, и он увидел в глазах своего старого врага сдерживаемое торжество. Чему радуется этот мерзкий глист — тому, что Король вот-вот умрет, и лорд Роланд не будет больше канцлером? Весьма вероятно! Возможно, он считает себя настолько незаменимым, что новая Королева оставит его у себя на службе. Что ж, удачи ей! И ему тоже — они друг друга стоят.

Разумеется, смерть Короля освободит Дюрандаля от обещания вести себя хорошо. Он все еще не рассчитался за смерть Волкоклыка, но за долгие годы его ненависть сменилась досадливой брезгливостью, да приятными мечтами о расплате, когда секретарь особенно досаждал ему. Правосудие вершил Король, и отказавшись принять меры по отношению к Кромману, он фактически простил его. Дюрандаль давал свою клятву, будучи молодым, бесшабашным холостяком, бродягой, едва-едва вернувшимся из стран, где кровная месть в порядке вещей. Теперь он муж и глава семейства, отец и дед, почтенный государственный деятель, владеющий богатыми поместьями — а никак не человек, готовый пожертвовать своей жизнью и счастьем родных и близких ради такой ерунды. Может, он просто слишком стар? Может, ему просто не хватает задора, чтобы привести приговор в исполнение? Нет, просто этот слизняк не стоит такого скандала.

3

Спустя три дня после Долгой Ночи курьер, возивший почту между Фэлконкрестом и Греймером, доставил ему королевскую грамоту, назначающую Лорду Роланду личного Клинка — стандартный бланк с королевскими подписью и печатью, с именем получателя, собственноручно вписанным в соответствующую графу королевской рукой. Грамота была передана Дюрандалю обычным порядком, заставив его битый час ломать голову не только над тем, зачем Король вообще прислал ее, но и почему тот не передал ее при личной встрече.

Может, это просто ошибка? Вряд ли болезнь Амброза настолько помрачила его сознание, но если он решил слегка разгрести завалы из Старших в Айронхолле, раздавая их направо и налево своим министрам и придворным, как это бывало порой, возможно, он написал не то имя. Расспросы среди членов Тайного Совета показали, что другим подобных грамот не приходило.

Впрочем, другие бумаги, пришедшие от Короля, не свидетельствовали ни о малейшем помутнении рассудка. В конце концов, Дюрандаль отвез загадочную бумажку домой показать Кэт, и они проспорили над ней чуть не целую ночь. Наиболее внятное объяснение, до которого они додумались, заключалось в том, что Король наконец приготовился к смерти и понимает, что правление его канцлера закончится в ту минуту, когда новая Королева возьмет в руки перо и палочку сургуча. За годы службы своему монарху Дюрандаль волей-неволей нажил себе предостаточно врагов; как может он теперь отказаться от такого прощального дара? Кончилось тем, что Кэт уговорила его согласиться.

На следующее утро она уехала погостить к дочери, а он направился в Айронхолл. Он не стал докладываться об этом во дворце и просить провожатых — отчасти потому, что это было ему не по пути, отчасти потому, что еще не до конца был уверен в том, что пройдет Узы. Ему не хотелось, чтобы гвардейцы знали про эту грамоту в случае, если он передумает. Он поехал один, не сомневаясь в том, что его мастерство в обращении с мечом все еще поможет ему справиться с любой опасностью.

И потом, заместитель командующего Гвардией сэр Боумен все еще не отошел от того, что случилось с последним эскортом лорда Роланда.

К полудню, уже добравшись до болот, он почти готов был повернуть назад, но какое-то внутреннее упрямство продолжало гнать его вперед. В конце концов, он мог заглянуть в Айронхолл, и не упоминая о грамоте. Когда он подъезжал к дверям, уже вечерело, и он знал, что пройдет через Узы. Чем бы ни руководствовался Король, он все еще оставался Королем, а перешагнуть через укоренившуюся привычку подчиняться приказам было не так-то просто. И потом, это могло оказаться дурной шуткой для кого-нибудь из засидевшихся в школе юнцов.

Великим Магистром служил теперь Парсвуд, с которым он едва успел познакомиться перед самым отъездом в Самаринду, но который хорошо проявил себя позже, в годы Войны Чудовищ. Так и не женившись, он осел в Айронхолле, посвятив себя воспитанию; Орден избрал его главным три года назад. Лицо его было сморщено как орех, почти все зубы выпали, но он с радостью приветствовал канцлера и угостил его горячим пивом с пряностями, чтобы отогреть после утомительной дороги. Должно быть, ему ужасно хотелось узнать, зачем лорду Роланду понадобился Клинок теперь, после двадцати лет службы, но спрашивать он не стал. Они удобно устроились у камина в его комнате.

— Первый? Зовут Куоррел. Силен со шпагой. — Он пожал плечами. — Ничего выдающегося, ничего внушающего тревогу. Кубка ему не выиграть, но это славный, надежный парень. Обаятельный. Его здесь любят. Уверен, он разобьет не одно женское сердце, но такова легенда, верно? — Великий Магистр ностальгически вздохнул.

Если в Кандидате Куорреле не было ничего особенного, значит, не в нем причина странного решения Короля.

— Он ездит верхом?

— Как кентавр.

Стало быть, Король не пытается положить конец скачкам, как предположил было Дюрандаль.

— Конечно, его не сравнить с Фореем, Ужасом и Льюмоссом, — продолжал Великий Магистр каким-то странным тоном. — Эти-то вообще потрясающие наездники, все трое.

— На что это ты намекаешь?

— Ходят слухи, что ты перекалечил пол-Гвардии. Я слышал о трех сломанных ногах, одной ключице и нескольких сотрясениях. Сломанные ребра не в счет.

— Это печальное стечение обстоятельств! Ямы было совершенно не видно за изгородью, но мой вороной прыгает как кошка. Я крикнул им, чтобы предупредить, но опоздал. Вот и все. Мне просто повезло.

Великий Магистр ухмыльнулся и отхлебнул из кружки.

Несколько огорченный тем, что эти слухи уже распространились по стране, Дюрандаль поспешил сменить тему.

— Мне говорили, что у вас тут избыток Старших?

— Официально — двенадцать. На деле больше. Могло быть и хуже, но мы сократили набор лет пять назад, когда здоровье Короля начало, гм, внушать опасения. Потом, конечно, набрали еще нескольких. Чего это ты ухмыляешься?

— Это не ухмылка, Магистр. Канцлеры не ухмыляются. Это ты заметил почти что царственное одобрение. Я просто подумал, как хорошо служат Его Величеству — сотни тысяч людей без лишнего шума делают все, что в их силах, чтобы соблюсти его интересы.

— Его? Короны. Старшие, когда думают, что их никто не слышит, называют себя людьми Королевы.

— Это я не нахмурился. Это почти что царственное выражение негодования, дабы никто и помыслить не мог о смерти Короля.

— Ну, ему уже больше семидесяти, — возразил Великий Магистр, добавив из осторожности «Брат». — Как, кстати, его здоровье?

— Не так хорошо, как могло бы быть, честно говоря. Его сильно беспокоит нога. Ум, правда, ясен как у стаи лисиц.

— Думаю, все мы рано или поздно будем людьми Королевы, Узы переходят, ибо мы поклялись на верность ему и его наследникам. Дашь моим Старшим несколько уроков на рапирах завтра, ладно?

— Я? — рассмеялся Дюрандаль. — Магистр, да я нынче никуда не гожусь! Я неповоротлив как весенняя муха.

— Но твоя техника, брат! Десять минут наблюдения за твоей рукой дадут им больше, чем месяц упражнений.

ВОТ ЛЬСТЕЦ!

— Ну, если ты настаиваешь… Но недолго, особенно на пустой желудок.

— Я знал, что могу на тебя положиться, — Великий Магистр ухмыльнулся. — Кстати, в их кругу у тебя есть особое имя, ты не слышал? Они называют тебя «Парагон» — «Образцовый».

Парагон? Вот ужас! Они хоть понимают, что делает с человеком политика? Дюрандаль открыл было рот, чтобы прекратить все это безобразие, но Великий Магистр уже встал с места.

— Как, готов познакомиться со своим Клинком?

Подавив свои сомнения, Дюрандаль покорно кивнул. Они прошли в маленькую, холодную комнату, и через несколько минут Щенок отворил дверь, пропуская Первого и Второго. Это до жути напомнило ему ту первую встречу с Волкоклыком, полжизни назад.

По меркам Клинка Куоррел был высок, гораздо выше Волкоклыка, но такой же темноволосый, тонкий, сам похожий на шпагу. Второй был коренастый, широкоплечий, рыжеволосый — возможно, саблист. Кандидат Хируорд. Оба совсем еще дети. Они и родились-то, должно быть, примерно тогда, когда Дюрандаль был в Айронхолле в последний раз?

Положенные по ритуалу слова были произнесены. Мальчики повернулись, и Кандидат Куоррел впервые увидел старика, который претендовал на его абсолютную преданность — шок, ужас, брезгливость… Дюрандаль понял, что совершил ошибку, но отступать было уже поздно. Бедный мальчик уже повязан с ним.

Мучительная сцена завершилась, когда дряхлого гостя представили. Первый мгновенно пришел в себя, выказав бешеный энтузиазм.

— Неописуемая честь… не смел и мечтать… восхищаемся здесь, в Айронхолле, больше, чем кем-либо еще… — Он губил здесь талант. Ему давно пора было выходить на сцену.

4

На следующую ночь Куоррел прошел Узы. Еще через три ночи Кромман привез в Греймер королевский указ…

* * *

— Ее светлость вернулась нынче днем, милорд. — Каплин снял с плеч Дюрандаля тяжелый плащ. Свет канделябра отражался в его лысине и играл на сморщенных в улыбке щеках. — Она сказала, поездка прошла без приключений. Она сейчас в библиотеке. Могу я помочь вам, сэр Куоррел?

— Нет, спасибо, не беспокойтесь, — Куоррел небрежно, по-айронхоллски, кинул плащ на спинку стула.

Во владениях Каплина такие штучки не пройдут. Его взгляды на приличия были отнюдь не так широки, как его фигура, уступавшая в ширине и охвате, если не в высоте разве что фигуре королевской. Каплин был настоящим самородком, бриллиантом весом в двести миллионов карат. Улыбка его померкла, когда он заметил отсутствие золотой цепи.

— Ее светлость уже отобедали, милорд. Вы говорили, что останетесь сегодня во дворце.

— Приятное изменение в планах. Скажи Пардону, пусть присмотрит за лошадьми и проследит за тем, чтобы кучера и лакея разместили как положено — не буду же я отправлять их обратно на ночь глядя. Скажи Черпену, что я хочу умыться и переодеться. Потом я лично составлю сэру Куоррелу компанию за одним из тех изысканных банкетов, что умеешь накрывать только ты. Я надеюсь, что он продержится еще полчаса, не умерев от голода.

Лицо его Клинка осветилось широкой улыбкой.

— По моим расчетам, никак не меньше сорока двух минут, милорд.

— Тогда пойдем, познакомишься с моей милой супругой.

Дюрандаль провел его в библиотеку, свое любимое помещение в Айвиуоллз, пропахшее кожаными переплетами и древесным дымом. В камине весело потрескивали сосновые поленья, а ряды книжных корешков приветливо улыбались ему с высоких полок.

Он собрался с духом, чтобы объявить новости, но ему так и не пришлось этого делать. Она сразу же заметила, что цепи на его плечах больше нет, и поспешила ему навстречу, не успел он и рта открыть. Ее волосы не утратили своего золотого блеска и маленькие шляпки, как раз вошедшие в моду, очень шли ей. С другой стороны, фигура ее была слишком изящна для тугих корсетов, которыми щеголяли богатые модницы, но которые подходили скорее для дам с более пышными формами. Сегодня на ней было платье вызывающе красного цвета, которое лет пять назад привело бы ее в ужас — ничего не поделаешь, мода. Главное, женщина под этими нарядами никогда не менялась, хотя сегодня она казалась немного утомленной поездкой.

Он даже не пытался рассказать ей, что произошло, только молча обнял ее.

— Как Натрина и дети, в порядке? — спросил он наконец.

— Да, — Кэт высвободилась из его объятий ровно настолько, чтобы заглянуть ему в лицо. — Это была его идея или твоя?

— Его.

— И кто на твоем месте?

— Кромман.

— Этот урод?

Он отпустил ее и предостерегающе нахмурился.

— Милая, позволь представить тебе моего почетного телохранителя, сэра Куоррела. Леди Кэт.

Она ответила на поклон Клинка реверансом и очаровательной улыбкой.

— Я уже слышала о сэре Куорреле! Я вернулась домой и обнаружила, что вся женская половина прислуги ходит по дому, натыкаясь на предметы, поскольку ничего перед собой не видит. Теперь я понимаю почему. Добро пожаловать, сэр Куоррел. Не сомневаюсь, прислуга будет теперь стараться вдвойне.

Чем бы мальчик ни занимался со служанками в последние две ночи, этим его опыт с женщинами наверняка и ограничивался. Тем не менее он ответил на эту шутку легкой улыбкой, словно прожженный волокита.

— А я вижу, что потрясающие легенды о красоте их госпожи вовсе не преувеличение.

Смех Кэт до сих пор напоминал птичью трель.

— Что за возмутительная лесть! Сэр Клинок, вам должно быть стыдно. Впрочем, спасибо вам за нее. — Она привстала на цыпочки, чтобы чмокнуть его в щеку. — А теперь расскажите мне про свои Узы. Надеюсь, рука моего мужа не утратила твердости?

— Он пронзил меня как мастер, каковым был всегда, миледи, — насквозь, прежде чем я понял, в чем дело. Это огромная честь быть связанным с величайшим фехтовальщиком столетия.

— А быть за ним замужем — честь еще больше, уверяю вас! А теперь покажите-ка мне ваш меч.

Улыбаясь, он достал меч из ножен и, встав на колено, протянул ей. Кэт взяла его в руки. Она нашла центр его тяжести, потом сжала рукоять как для укола, упираясь большим пальцем в гарду.

— Вы скорее рапирист, сэр Куоррел!

— Мало кто обладает разносторонними талантами, как его светлость, мэм.

— Он замечательно легок. Как он называется?

— Резон, миледи.

Дюрандаль не догадался спросить об этом, и теперь Куоррел сиял как свечное пламя, потому что это сделала Кэт. Его светлость почти ревновал — не потому, что сомневался в ее любви, но потому, что понимал: ему не дано очаровывать женщин так, как она очаровала этого мальчика.

— Достойное имя для благородного меча, — сказала она, возвращая его владельцу. — Да будет Резон победителем во всех ваших спорах, сэр Куоррел!

— Мы пойдем, переоденемся, дорогая. Я попросил Каплина приготовить нам перекусить.

Кэт сразу согласилась. Выходя, он встретился с ней взглядом и увидел, что она больше не улыбается. Она все понимала.

* * *

Куоррел, прошедший Узы всего три дня назад, все еще находился на той стадии, которую Монпурс называл «боязнью ванной» (и что это он все время вспоминает сегодня Монпурса?). Чтобы тот не переживал, Дюрандаль оставил дверь в ванную комнату открытой. Все время, пока Черпен одевал его, он стоял так, чтобы Клинок мог видеть его из ванны, а потом в свою очередь ждал, пока тот оденется, гадая, побежит ли Куоррел за ним голышом, если он попробует выйти. Вдвоем они вернулись в библиотеку, где на складном столике был накрыт небольшой ужин на шесть персон. Кэт устроилась у огня с прялкой. Она никогда не сидела без дела.

— Я должен выпить за свою свободу и отставку, — объявил Дюрандаль. — Выпьешь бокал, Кэт? Нет? Сэр Куоррел?

— Не больше одного, милорд. Как вы меня предупреждали, это, похоже, мой предел.

— Расскажи, что случилось, — подала голос Кэт, не оборачиваясь. Такое нетерпение было ей несвойственно.

— Кромман привез королевскую грамоту. Я снял свою цепь, удушил его ею и поехал домой.

— Хотелось бы мне тебе верить. — Она встала и подошла к нему. — Грамота, конечно же, была подлинной?

Он удивленно посмотрел на нее.

— Без сомнения. Подписана и запечатана.

— Печать можно и украсть. А подпись?

— Королевская. Я видел ее миллионы раз. Совершенно четкая.

Она вынула нож из его пальцев. Потом подняла его руку и приложила к своей щеке. Поцеловала ее, повернулась и ушла в свой уголок у огня. В чем дело?

— Кэт?

Она снова раскрутила прялку.

— У тебя серьезные проблемы, дорогой мой муж. Тебе, конечно, придется уехать из королевства.

Он покосился на своего спутника. Куоррел уплетал за обе щеки, но не пропускал ни слова.

— Может, это все-таки подождет, пока мы отобедаем, милая?

— Не уверена, если во всем этом замешан Кромман. Ты можешь ставить на карту свою жизнь — ты всегда так поступал. Но несколько дней назад ты принял Клинка. Ты неимеешь права так легко распоряжаться его жизнью.

— Цель моей жизни заключается единственно в службе, миледи, — подал голос Куоррел. — Другой ценности я не представляю.

— Вздор. Что вы будете делать, если люди Короля придут арестовывать моего мужа?

— Кэт!

— Полагаю, погибну, — спокойно отвечал Куоррел.

— Вот именно. Он объяснил вам, почему он принял от Короля Клинка после того, как двадцать лет вполне обходился без этого?

Темные глаза паренька вопросительно перебегали с одного на другую, и на какое-то ужасное мгновение он был Волкоклыком — Волкоклыком, мертвым уже почти тридцать лет, Волкоклыком, которому сейчас было бы за пятьдесят.

— Нет, миледи. Только то, что таково было решение Его Величества.

Дюрандаль сердито налил себе еще бокал. Почему Кэт так торопится? Он уже потерял аппетит, но нужно было дать поесть Куоррелу. Он ощущал почти трогательную ностальгию, глядя, как тот расправляется с едой, хотя жира на нем не было ни капли.

— Вздор, — повторила Кэт. Когда она пребывала в таком настроении, пытаться отвлечь ее было пустым делом. — Он много раз отказывался от подобных предложений. Скажешь, не так, милый?

— Раз или два.

— Итак, пять дней назад Король оказывает тебе честь, назначив тебе Клинка, а сегодня он же тебя увольняет. Мне кажется, твой спутник заслуживает объяснений.

— Я бы и сам от них не отказался. — Дюрандаль взболтал вино в бокале, любуясь игрой света в хрустале. Он заставил себя поднять взгляд и встретиться с вопросительным взглядом Куоррела, до боли напоминавшего ему другого паренька, много лет назад… — Король умирает.

На его глазах румянец сбежал с юных щек. Нет, Куоррел не Волкоклык, и никогда не будет им. Но он смелый и преданный юноша, достойный и симпатичный, и смертельной угрозе подвергается не по собственной ошибке, а только потому, что один никчемный старик из глупой сентиментальности согласился принять его в качестве подарка. Куоррел воспринимал жизнь не так серьезно, как некогда Волкоклык, но это не делает его менее достойным. Он будет исполнять свой долг с тем же упрямством. И, если понадобится, умрет так же отважно, а возможно — еще отважнее, ибо ему есть гораздо больше, чего терять.

— Скоро? — спросил мальчик.

— Скоро. Ему больше семидесяти. Он страдал от ожирения большую часть жизни. Порой он едва может дышать. У него жуткие язвы на ноге, он не может ходить. Месяц-другой, не больше.

Куоррел снова принялся за еду. Жизнь должна продолжаться.

— Неужели для короля не могут найти знахарей?

— Они сделали все, что могли. Время и смерть не так-то легко подчинить заклинаниям. Без целителей он умер бы еще пять лет назад.

— А принцесса Малинда?

— Насколько мне известно, она пребывает в добром здравии, — если уж Дюрандалю не хочется больше есть, он может хотя бы говорить. — Ты удивлен, что я не знаю точно? Так вот, мы с принцессой не дружим, сэр Куоррел. — Он повертел бокал в руках. — Впрочем, с отцом они тоже не дружны. У Короля Амброза много достоинств, но родительские чувства к ним не относятся. Она столь же своевольна, как и он, и она не простила ему того, как он избавился от ее матери. Я заработал ее неприязнь, еще командуя Гвардией.

— Тебе не обязательно рассказывать об этом, Дюрандаль, — ровным голосом заметила Кэт.

— А я думаю, что рассказать стоит. — Как знать, может, услышав о кое-каких из тех грязных делишек, которыми канцлер занимался на протяжении двадцати лет службы, Куоррел перестанет смотреть на него как на героя-небожителя. — Когда Малинда подросла — я был тогда еще Коммандером — ее отец предложил назначить ей собственных Клинков. Я покопался в архивах и выступил против этого. Мне казалось — и кажется до сих пор, — что приставлять к незамужней девице двадцатилетнего мечника означает не просто напрашиваться на неприятности, но буквально настаивать на них. Я не думаю, чтобы она была развратницей по природе, но она была юна, и все время ее окружали блестящие молодые гвардейцы.

Куоррел понимающе ухмыльнулся, не прекращая жевать.

— Потерять голову из-за женщины, сэр Куоррел, можно двумя способами, и мы обсуждаем способ, когда теряешь ее насовсем.

Куоррел тут же опомнился и пробормотал извинения.

— Я постоянно менял ее охранников и лично втолковывал каждому из них, что такое государственная измена. Принцесса, разумеется, по уши влюбилась в двух или трех из них — я имею в виду, по очереди, а не во всех сразу. Когда их начинало припекать как следует, они докладывали об этом мне, и я переводил их в другое место.

Ни Король, ни Монпурс не знали об этом, но Малинда обвинила сэра Дюрандаля в том, что он шпионит за ней, преследуя ее и вмешиваясь в ее личную жизнь. Тогда она и возненавидела его.

— Вскоре после того, как меня сделали канцлером, агенты Черной палаты застали принцессу и ее тогдашнего поклонника при компрометирующих обстоятельствах — то есть просто в укромном уголке. Едва не разразился скандал. Только чтобы избежать огласки, Король воздержался и не бросил коммандера Бандита и несколько других людей — включая меня, когда он обнаружил, что это не первое ее увлечение — в Бастион. Кромман считал тогда, что мне конец. Я тоже.

— Эта глупышка была виновата во всем сама! — фыркнула Кэт. — Представления не имею, почему она обвинила во всем тебя.

Дюрандаль пожал плечами.

— Возможно, решила, что это я все подстроил. Ей стоило винить в этом инквизиторов. И не судите ее слишком строго. Амброз настоял на том, чтобы целая комиссия докторов и повитух обследовала ее и удостоверилась в ее девственности, а мало кто в шестнадцать лет обрадуется такому унижению. Он решил выдать ее замуж как можно быстрее, особенно из-за того, что сам собирался жениться на принцессе Дьерде Жевильийской, которая была на месяц младше ее. Он не желал, чтобы придворные шутники спрашивали, кто принцесса, а кто королева. Как раз тогда умерла королева Бельмарка, и он усмотрел в этом возможность положить конец войне; убить двух птиц одним камнем. — Конечно, куда как проще предложить дочь, чем извиниться самому…

— А как отнеслась к этому она сама? — задумчиво спросил Куоррел.

— Принцессы выходят замуж, когда им приказывают выйти замуж — во всяком случае, большинство. Я всерьез опасался, что Малинду придется гнать на корабль под угрозой меча, но ошибался. Она дочь своего отца и сохраняла достоинство. Правда, она прониклась убеждением, что этот брак — дело моих рук.

Куоррел поежился.

— Она до сих пор так считает, милорд?

— Наверняка. На самом деле я сопротивлялся этому, насколько хватало смелости. Король приказал мне заниматься своими делами. Парламент мог бы остановить его, но ему и не надо было созывать Парламент, раз лорд Змей давил один монастырь за другим, и золото лилось рекой. У него уже был сын, который унаследовал бы королевство. Он был убежден, что наживет с Дьердой еще дюжину: ему ведь не было еще пятидесяти. Кроме того, никто из королей Огненных Земель не умирал от старости. Он ожидал, что Малинда очень скоро вернется в его дом вдовой.

Он просчитался по всем пунктам. Король Радгар до сих пор правит Бельмарком. Дьерда оказалась бесплодной. Его сын умер в том же году. Малинда не написала ему с тех пор ни строчки и не принимала его послов. Он узнавал о рождении внуков из официальных сообщений. Если она не простила своего отца, что говорить о ее чувствах ко мне.

Судя по всему, на уроках придворной жизни в Айронхолле ничего подобного не рассказывали: глаза Куоррела были раскрыты широко-широко. Есть он, впрочем, не прекратил.

— Может, он держит ее закованной в башне, — заметила Кэт.

— Шпионы из Черной Палаты говорят, что нет. Похоже, она здорова, счастлива и любима народом. Бельмарк вовсе не такая отсталая страна, как считает большинство шивиальцев, и Амброзу это известно. Возможно, когда он умрет, она вернется, чтобы заявить свои права на корону… А может, и нет. Ее старшему сыну восемнадцать, так что она может послать его вместо себя. Единственное, в чем можно быть совершенно уверенным — так это в том, что она ни минуты не потерпит меня своим канцлером. Я знал, что мои дни на этом посту сочтены, еще до того, как Пиявка пришел ко мне сегодня.

— Пиявка, милорд?

— Канцлер Кромман. Его прозвал так… один мой старый друг, — снова Монпурс! Значит, совесть еще не совсем умерла в Дюрандале. Она ожила сегодня — от страха, не иначе.

Беседа перешла на менее серьезные темы, ибо вернулся Каплин, по обычаю старых слуг уловивший неведомым чутьем потребность снова наполнить тарелку сэра Куоррела. Вопрос жизни и смерти заключался в том, не состоят ли в сговоре Кромман и принцесса. Может, сегодняшняя неожиданная отставка — это начало мести Малинды?

Когда с ужином покончили, Дюрандаль уселся в свое любимое кресло у камина и принялся смотреть, как прядет Кэт. Куоррел подвинул свое кресло между ними. Это было странное ощущение — словно Энди и не уезжал. Впрочем, Энди уже тридцать, и он плавает по торговым делам к самым Пряным островам. И этой уютной семейной жизни все равно не продлиться долго.

— Дюрандаль, любовь моя, — сказала Кэт, не отрывая взгляда от деловито вращающегося колеса. — Ты в подробностях описал сэру Куоррелу карьеру принцессы, но так и не объяснил, каким образом это касается его самого.

— А! Прошу прощения! Так вот, несколько дней назад Король прислал грамоту, назначающую мне Клинка, но без объяснений. Я был озадачен. Пожалуй, даже сердит. В конце концов, я решил, что он предлагает мне своего рода прощальный подарок. Осталось не так уж много наград, которыми он меня обделил. Я сам отказался от многих, ибо излишние почести порождают врагов. Мы бились и отчаянно спорили двадцать лет, но я всегда как мог, служил его интересам. Даже когда он был в ярости на меня, он знал это. Титулы, земли, богатство — все, что он мог дать, он дал мне. Осталось одно — Клинок.

Куоррел кивнул, слегка нахмурившись. В его годы Волкоклык пошел за своим господином на край света, а ему приходится сидеть здесь и слушать светскую болтовню и разговоры о внуках. Дюрандаль не мог забыть отвращения, которое промелькнуло на лице у мальчика, когда он повернулся, чтобы поздороваться со своим будущим подопечным. Он увидел в кресле древнего, дряхлого политика, из которого уже сыпался песок. Хотя он мгновенно и искусно скрыл свои чувства и с тех пор ничем не выдавал их, они, возможно, еще живы в нем. Может, древний лорд Роланд и не так плох, как маркиз Наттинг, но и он не тот случай, чтобы посвящать ему всю жизнь. Какое дело свежеиспеченному Клинку до колик и больных зубов?

— Казалось, он предупреждает меня, чтобы я не полагался больше на его защиту. Если он признавал это, значит, он признал-таки безнадежность своего состояния. Я мог отказаться: ведь он слишком слаб, чтобы спорить со мной — но я не посмел. Я надеюсь, что ты поймешь и простишь меня.

— Вам не за что просить у меня прощения, милорд!

— Пламень, да мне ведь не нужен Клинок, парень! Когда я смотрю на тебя, я вижу породистого скакуна, впряженного в телегу старьевщика.

— Я вижу одного из величайших людей эпохи, милорд, и мое сердце исполнено гордости за то, что я могу служить вам.

— Спасибо. — Только и можно было ответить на это. Как можно быть столь блестящим лжецом в столь юные годы? Весьма огорчительно.

Глаза Куоррела возбужденно блестели.

— И не примите это за неуважение, милорд, но мне кажется, вам нужен Клинок. Так считает Король. Разве вам не угрожает опасность? Разве не это имела в виду ее светлость? Разве Пиявка не угрожал вам сегодня в вашем кабинете?

— Невозможно биться в одиночку с правительством, сэр Куоррел, а Кромман теперь и есть правительство.

— Бежать из страны, — торжествующе сказал Куоррел. — В этом нет никакого позора, милорд. Вы не совершили ничего плохого.

Уж не прогуляться ли в Самаринду? Время близится к полуночи, так что Эвермен, должно быть, почти так же стар, как Дюрандаль. Правда, на заре он снова станет молодым, таким же, как Куоррел, — ловким, сильным, красивым.

Конечно, Куоррел ничего не знает про Самаринду. Для него путешествия — это экзотические приключения, убегающий горизонт. Для Дюрандаля это — бесцельное изгнание, ожидание смерти в каком-нибудь скучном маленьком заграничном городе, в обществе чужаков и убийц Кроммана, подстерегающих за углом. Бежать из страны, которой отдал столько лет?

Похоже, он вернулся к тому, с чего начинал. Может, этого и хотел Король? Но…

— Ты так и не объяснил, почему Король вдруг назначил Кроммана канцлером после стольких лет, — сказала Кэт.

— Сам не знаю. Могу только предположить, что нытье этого типа ему в конце концов надоело. Они же заперты в Фэлконкресте — вдвоем целыми неделями. Или может, он надеется, что новому канцлеру больше повезет в переговорах с принцессой.

Она взяла клубок шерсти и кинула в него.

— Дюрандаль, ты глуп до невозможности!

— Милая?

Куоррел вспыхнул от удивления и тактично отвернулся.

Щеки Кэт раскраснелись, чего не было всего минуту назад: значит, огонь здесь ни при чем.

— За всем этим стоит нечто гораздо большее. Скажи, когда Кромман принес тебе эту грамоту, ты дотрагивался до нее?

— Конечно. Я развернул ее и прочел.

— Ты брал сегодня в руки еще что-нибудь необычное?

Ради всех Стихий, что так встревожило ее?

— Дорогая, ты изъясняешься загадками.

Кэт обхватила себя руками так, словно ей холодно.

— От твоих рук пахнет колдовством, — сказала она.

5

Сотня предположений мелькнули в голове Дюрандаля, и всех их он отверг.

— Что за колдовство?

— Не знаю, но мне оно точно не нравится! Когда-то я встречалась с чем-то подобным. Сэр Куоррел, мой муж был не до конца откровенен с вами, но и я была не до конца откровенна с ним. Неделю назад, когда пришла грамота с вашим назначением, он взял ее домой, чтобы показать мне. За двадцать пять лет он никогда не обсуждал со мной государственные дела, поскольку связан канцлерской клятвой хранить их в секрете, но ведь это было личное дело. — Кэт явно угнетало то, что она вынуждена оправдываться; должно быть, у нее была серьезная причина поступать так. Она НИКОГДА не вела себя так раньше.

Куоррел возбужденно кивнул. Возможно, он решил, что в доме у Роланда всегда так интересно.

— Конечно.

— Это не он решил принять предложенного Королем Клинка. Так решила я. Это я уговорила его.

— Я очень благодарен вам за это, миледи. — Красиво сказано! Очень убедительно.

— На той грамоте тоже ощущалось заклятие.

— Что! — разом выдохнули двое мужчин.

На мгновение Кэт сердито поджала губы.

— Мне нужно было сказать тебе об этом, милый, но оно было очень слабым, я не была в этом уверена. А теперь я знаю точно, ибо это то же самое заклятие, которое я ощутила на твоих руках, когда ты приехал сегодня. Что бы это ни было, это не из тех, чем разрешено пользоваться при дворе.

— Какое-нибудь новое исцеляющее заклятие? — предположил Дюрандаль, но ответный взгляд отмел его вопрос как оскорбительный для ее опыта.

Мысли Куоррела носили более приземленный характер.

— Вы хотите сказать, что эти документы — подделки, миледи? Или что заклятие лежит на самом Короле?

— Я хочу сказать, что происходит что-то серьезное, а теперь Кромман изгнал моего мужа из дворца.

Кэт никогда не позволяла себе беспочвенных фантазий. Ему оставалось только поверить ей.

— Может ли Кромман быть источником этого заклятия?

Она пожала плечами:

— Если это так, его нельзя подпускать близко к Королю. Куда смотрят Белые Сестры?

— Король в Фэлконкресте.

Кэт потрясенно прижала руку ко рту.

— Вот оно что!

Куоррел беспокойно переводил взгляд с одного на другую.

— Дом на скале использовался раньше как часовня для заклятий. Мне страшно думать, что творилось там прежде, но он насквозь пропах колдовством. Октаграмма сохранилась там до сих пор. Даже теперь я не могу подходить близко к этому месту. Ни одна Белая Сестра не может.

Свечи догорали по одной, и в библиотеке сгущался мрак. Дюрандаль подбросил в огонь полено.

— Я не помню в Фэлконкресте Белых Сестер, но все же, должно быть, видел, просто не обращал внимания. Не может же их там совсем не быть!

— В деревне, но не в доме, — хмурясь, сказала Кэт.

— Но если оттуда просачивается достаточно заклятий, чтобы ты ощущала их даже здесь, они тоже должны заметить их, верно?

Она неохотно кивнула.

— Звучит логично. Хотелось бы мне вспомнить, где я встречала это раньше. Ужасно знакомо. Наверное, это от одного из запрещенных орденов. Ты же брал меня с собой в некоторые из их монастырей.

— Вы могли бы вернуться в Фэлконкрест, милорд? — негромко спросил Куоррел.

— Формально я нахожусь под домашним арестом. — Кромман воспользуется любым опрометчивым шагом Дюрандаля, чтобы бросить его в Бастион — если ему вообще понадобятся предлоги. Он попытался представить себе, что случится, если он отправится в путь. Где будет Кромман — там или в Греймере? Как встретит его коммандер Дракон? Даже если Амброза оповестят о приезде его бывшего канцлера, на что можно рассчитывать — не будет ли он ожидать, что лорд Роланд приползет к нему на коленях с просьбой взять его обратно? — Король меня не примет.

— Где сейчас Мать-Настоятельница? — спросила Кэт. — В Греймере или в Окендауне?

— Представления не имею.

— Ты не можешь ехать во дворец, значит, я должна ехать в Окендаун. В конце концов я из тех, кто бьет тревогу. Если ее там не окажется, я изложу дело старшей монахине.

Он восхищенно улыбнулся ей. Даже недолгая поездка в карете утомила ее сегодня, и все же она всерьез говорила о куда более далекой поездке в главную обитель Белых Сестер, да еще посреди зимы.

— Довольно будет и письма, дорогая. Мы можем послать с ним Пардона, — послать Куоррела было бы надежнее, но Куоррел не покинул бы своего подопечного.

— С Королем не было ничего необычного, когда вы видели его, милорд?

— Ничего, если не считать того, что он умирал. Но если что-то и случилось — а я вовсе не уверен в том, что что-то действительно случилось, — это должно было произойти где-то около Долгой Ночи — после моей последней поездки в Фэлконкрест, но прежде, чем он подписал грамоту насчет твоих Уз, — почерк на грамоте был неожиданно четкий и уверенный, вспомнил он. Неужели это тоже важно?

— Ладно, — сказала Кэт. — Пора спать, — Она поднялась, и мужчины встали следом за ней. — Мы будем спать спокойнее, зная, что у нас есть теперь Клинок, готовый защитить нас от любых злодеев. — Она взяла свечу и зажгла ее от другой.

— Это когда рядом с вами второй Дюрандаль, мэм? — шутливо удивился Куоррел. — Да он зарубит целую шайку прежде, чем я успею выхватить Резон из ножен. Всем ясно, что именно поэтому Король не давал себе труда выделить его светлости Клинка.

— У него однажды был Клинок. Вы этого не знали?

— Ну, знал. Он погиб где-то за морем, верно? Я не знаю подробностей.

Этот невинно улыбающийся юный смутьян пытался выудить эту историю из своего подопечного с тех пор, как они покинули Айронхолл. Этого Кэт не знала. Зато она знала, что Дюрандаль написал детальный отчет о своей экспедиции в Самаринду, который должен был после его смерти храниться в архиве Айронхолла. До сих пор она была единственной, кто читал его.

— Там, наверху, — сказала она. — В черном томе. Вы найдете его…

— Нет! — буркнул Дюрандаль. — Я запрещаю это! — Он до сих пор испытывал горечь от того, что Волкоклык так и не получил почестей, которые ему полагались, но выложить новому Клинку то, как он подвел первого, было бы слишком мучительным унижением. Он повернулся, чтобы задуть свечи.

Стремительно, как арбалетная стрела^[1], в честь которой его назвали, Куоррел ринулся через комнату и подхватил Кэт, прежде чем она упала на пол, одновременно затоптав свечу, которую она выронила из рук. Дюрандаль не успел и шага сделать. Куоррел отнес ее на диван и усадил там.

— Кажется, это простой обморок, милорд. Знахаря… хотя, она ведь не может, нет? Может, холодный компресс? Позовите ее горничную, пусть расшнурует ее… э… корсет, да, милорд?

— Позвони в колокольчик. — Дюрандаль опустился на коленях возле жены, встревоженный и раздраженный собственной беспомощностью. Всю свою жизнь он реагировал быстро и гордился этим.

— Не надо, со мной все в порядке, — сказала Кэт. — Пожалуйста, не надо, сэр Куоррел. Просто голова закружилась. — Она сделала смелую попытку улыбнуться и нагнулась поправить юбку.

— Вина! — вскинулся Дюрандаль. Куоррел опередил его, схватив со стола графин.

— Подушку мне под голову, милый? Спасибо. — Она была еще бледна, но уже смеялась и сжала руку мужа. — Право, это приятно, когда мужчины пляшут, хлопоча вокруг тебя. Успокойся, милый! Я вовсе не беременна.

Куоррел чуть не пролил вино, которое предлагал ей. Впрочем, спустя минуту леди Кэт уже спокойно сидела и настаивала на том, что совершенно пришла в себя.

Дюрандаль присел на диван рядом с ней.

— Я не припомню, чтобы такое случалось с тобой раньше.

— Я тоже! И такого больше не будет. — Она на мгновение сжала губы, задумавшись. — Я просто слишком резко вскочила. И еще потрясение. Я вспомнила.

— Что вспомнила?

— Где я встречала раньше это заклятие. Дай мне еще раз руку. — Она приложила ее к щеке. — Да. Это из Самаринды.

У Дюрандаля потемнело в глазах от страшной догадки. По спине поползли мурашки. Но ведь это не тот ужас? Не здесь, в Шивиале?

— Так ты уловила это? Почему ты в этом так уверена?

Она положила подбородок на руки так, как делала, когда не хотела, чтобы ее отвлекали.

— Потому, что, когда ты вернулся, от тебя воняло этим несколько недель. Если бы я не любила тебя так и не хотела тебя так, я бы не смогла находиться рядом с тобой. Потом это прошло, но я запомнила это ощущение.

— Это было золото. Золотые кости.

— Мне все равно, что это было. — Кэт вздрогнула. — Гадость! Но что бы ни отравило тебя тогда, оно снова на тебе, и я ощутила это и на королевской грамоте.

6

Последний кусок мозаики вставил на место Куоррел, но это случилось уже утром.

Дюрандаль редко страдал бессонницей, но слишком много и слишком быстро случилось всего за этот день. Лежа с открытыми глазами в темноте и прислушиваясь к негромкому дыханию Кэт, он вспомнил про книгу и понял, что Куоррел вряд ли устоит перед искушением. Официально мальчишке выделили гардеробную перед хозяйской спальней, но кровать Клинку без надобности. Он может быть сейчас где угодно в доме.

Что хуже — позволить ему прочитать все про смерть Волкоклыка или дать ему знать, что его подопечный слишком перенервничал, чтобы спать? Может ли Дюрандаль тихонько забрать книгу так, чтобы тот не заметил этого? Он осторожно выскользнул из-под одеяла, нашел свой халат и на цыпочках, босиком прокрался к двери. Шарить в темноте там, где находится свежеиспеченный Клинок, вообще-то не слишком разумно, но попробовать все же стоило. Он приоткрыл дверь. Из темноты до него донесся девичий шепот: «О да, да, да…»

Вздохнув, хозяин осторожно прикрыл дверь. Порой кровать может все-таки пригодиться даже Клинку.

Глаза у него слипались, и он чувствовал себя выжатым, как лимон, когда спускался утром к завтраку. Зимний день был серым как его настроение, в дымоходе завывал ветер, а в окна хлестал дождь. Куоррел цвел как летний полдень, расправляясь с полной тарелкой жареных бараньих ребер и запивая их пивом. Он вскочил, поклонился и расплылся в улыбке одновременно. Кэт осторожно улыбнулась в ответ.

Заметив раздраженное выражение на лице мужа, она тактично известила Каплина, что они сами накроют на стол. Когда слуга вышел, Дюрандаль испытал сильное искушение позвать его обратно, чтобы не дать жене возможности говорить о делах — ведь именно это было у нее на уме. Они не успели договориться насчет удобных тем для беседы за завтраком. Он налил себе стакан сидра.

— Я прочитал вашу книгу, милорд, — весело сообщил Куоррел.

— Что? — взревел Дюрандаль. Парень даже не моргнул.

— Я прочел вашу книгу про Самаринду.

— Я же ясным языком запрещал тебе делать это!

— Да, милорд, я слышал. — Он невозмутимо пожал плечами.

— Милый, — мягко вмешалась в разговор Кэт. — Ты ведешь себя ужасно похоже на Короля.

— Короля? Я ни капельки не похож на Короля! Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что ты злишься на сэра Куоррела только за то, что он выполняет свой долг с образцовой старательностью.

С еще большей старательностью Дюрандаль заставил себя погасить свою злость: его угостили той же пилюлей, которую он сам частенько прописывал Амброзу. Он покосился на откровенно улыбающуюся жену, потом на своего почтительного, но непреклонного Клинка. Должно быть, у мальчика выдалась хлопотная ночь.

— Прости. Разумеется, книга существенно поможет тебе исполнять свои обязанности, так что ты поступил правильно. Ну и какой вывод ты сделал?

Куоррел некоторое время внимательно смотрел на него.

— Я понял, что мне придется жить по еще более высоким меркам, чем можно было ожидать. Я… я плакал, милорд.

Попасть точнее чертов мальчишка не мог. Интересно, правда ли он великий актер, или это сказано искренне? Дюрандаль только хмыкнул.

Кэт издала звук, подозрительно похожий на сдавленный смешок.

— Не угодно ли жареных ребер, Ваше Be… милорд?

— Нет, спасибо! И брось эти свои шуточки насчет меня и Короля. Нашел ли ты что-нибудь, проливающее свет на нашу проблему, сэр Куоррел?

— Только то, что о штуках хуже этого колдовства я даже не слыхал. Бессмертие ценой бесконечных убийств! — Он покосился на Кэт, словно ища у нее поддержки, но та встала и отошла к сервировочному столику. — Вы знаете Его Величество лучше, чем кто-либо другой, милорд. Если бы Кромман предложил ему это заклятие, принял бы он его?

«Как ты думаешь, почему я не спал всю ночь?» — едва не взвыл Дюрандаль.

— Тот Король, — произнес он вслух спокойно, — которому я служил всю мою жизнь — нет. — Он замолчал на мгновение: а искренне ли он говорит? — Но когда перед человеком открывается последняя дверь, та, за которой ничего уже нет… когда все дело его жизни под угрозой… Кровь и сталь, парень, я не знаю! И потом, у него вообще могло не быть выбора. Ты ведь сам прочитал только что о том, как Эвермена приучили к этой чудовищной трапезе с одного раза. И это был уже не тот Эвермен, которого я помнил по Айронхоллу, — он выглядел точь-в-точь как тот, но рассудок у него был уже совсем другой. Если Кромман приготовил заговоренное мясо и потом дал его Королю… Но откуда Кромман знает весь ритуал? Не посылал ли он в Самаринду новую экспедицию, чтобы разведать тайну до конца? Но он всего лишь королевский секретарь…

— Подумай о фактах, милый. — Кэт поставила перед ним на стол полную тарелку и вернулась на свое место. — У него было четверть века на то, чтобы организовать ее. Он до сих пор поддерживает тесные связи с инквизицией, а если кто-нибудь и может похитить тайну, так только они. Возможно, сам Король…

— Нет! Я не верю, что Амброз способен на такое! И я не голоден.

— Тебе необходимо поддерживать силы. Его здоровье начало ухудшаться пять лет назад. Как раз достаточно времени для путешествия в Самаринду и обратно.

— Чушь! Если бы кто-то и организовал для него подобную экспедицию, я бы знал об этом. — Он сердито посмотрел на нее. Если это действительно случилось, в этом вина не Амброза, а Кроммана!

— Прошу прощения, — вмешался в разговор Куоррел. — Вы ведь видели Хируорда — он был моим Вторым, мэм. Так вот, его дед был инквизитором. Он рассказал мне как-то, как дед знакомил его с книгами. Он их не перечитывал — он помнил все наизусть. Он мог повторить любую книгу, которую читал когда-то, слово в слово. Инквизиторы получают специальное заклятие для памяти.

— Приношу извинения, — произнес Дюрандаль, когда леденящая боль в груди немного отпустила.

— За что, милорд?

— Есть за что. Я мог бы догадаться об этом много лет назад. Если Кромман пробрался за мной в монастырь в своем плаще-невидимке и стал свидетелем ритуала, он мог и запомнить его… — КРОВЬ И ПЛАМЕНЬ! Уж не потому ли Кромман пытался убить их с Волкоклыком: чтобы он единственный владел этой кошмарной тайной? Известно ли было Королю, все эти годы, что Кромман знает ритуал? Или он хотя бы подозревал это? Не потому ли он и терпел этого гнусного слизняка столько лет?

— Что ты собираешься теперь делать? — спросила его как всегда практичная Кэт. — В такой-то дождь?

Хороший вопрос. Он прикинул возможности. Бежать, уехать за границу? Не сейчас. Рассказать кому-нибудь? Кому? Кто поверит, что он распространяет такие невероятные бредни не с целью получить обратно свое место? Если бы он мог думать только о себе, он просто пошел бы и убил Кроммана, как следовало сделать еще много лет тому назад. Но Шивиаль — не Алтаин. Здесь убийц вешают, так что Кэт станет вдовой висельника, а если Куоррел заподозрит, что он задумал, то костьми ляжет, чтобы не допустить этого.

— Если Кромман проделывает то, в чем мы его подозреваем, он должен каждый день убивать кого-то. Как такое остается незамеченным? Кто может помогать ему?

— Гвардия, разумеется, — сердито буркнул Куоррел. — Если подопечному для спасения жизни нужно чье-то тело, его Клинок это тело ему добудет — лицо его побледнело, и он положил на тарелку ребро, которым размахивал в воздухе. — Или даст добровольно?

— Ох, нет, — пробормотала Кэт. — Нет, нет, нет! Король, ПОЖИРАЮЩИЙ свою гвардию?

— Им не удалось бы скрыть этого, — сказал Дюрандаль, пытаясь убедить в этом не только слушателей, но и себя самого. — Люди в Шивиале не пропадают так, чтобы их никто не хватился. Если Король делает это, значит, он должен принимать посетителей раз в день, когда он примерно своего настоящего возраста… — сразу после заката, когда он принял Дюрандаля? Нет. Язва на ноге воняла по-настоящему. Это произошло позже — если вообще произошло.

Если ответы на эти вопросы и существовали, их нужно было искать в Фэлконкресте.

Куоррел тоже понимал это.

— Вы находитесь под домашним арестом, милорд. В вашем доме есть шпион Кроммана.

— Я ожидал, что он… Ты точно знаешь?

— Горничная Нел, милорд. — Актер или нет, он не сумел до конца скрыть гордость за то, что он исполняет обязанности телохранителя так хорошо.

— А кто сказал тебе, что это Нел?

— Э… Мэри, милорд. И Гвен.

— Обе? Независимо друг от друга?

— Конечно, милорд! Я хотел сказать… — Он наконец-то покраснел.

Кэт хлопнула рукой по столу.

— Я переговорю с мистрис Нел!

— Она, можно сказать, уже сама в этом призналась, миледи, — пробормотал Куоррел, покраснев еще сильнее.

— Что? Уж не перебудоражили ли вы всех моих девушек, сэр Куоррел? Только из-за…

— Не шпыняй парня, — сказал Дюрандаль. — Он всего лишь исполняет свои обязанности с образцовой прилежностью — и потрясающей выносливостью…

Куоррел застенчиво ухмыльнулся.

— Мужики! — фыркнула Кэт точь-в-точь как Король. Это было не совсем справедливо: муж вполне исчерпывающе предупредил ее, что будет, если они заведут в доме Клинка. Она даже согласилась, что они сами должны нести финансовую ответственность за нежелательные последствия. — Ладно! Я еду в Окендаун и расскажу обо всем Сестрам.

— Но… — начал было Куоррел и покосился на своего подопечного.

— Тебе совершенно не обязательно ехать, милая. — Дюрандаль вдруг сообразил, что полностью опустошил тарелку и постарался не показать, насколько это его смутило.

— Это мой долг. Я захвачу с собой Нел и смогу остаться там на несколько дней, чтобы отдохнуть от путешествия. О том, чем собираетесь заниматься во время моего отсутствия вы, мужчины, я предпочла бы не знать, но и того, что мне известно, инквизиторам из меня не вытянуть.

НУ И ЖЕНЩИНА!

— Сэр Куоррел, не будете ли вы добры покинуть нас на минуту?

Клинок нахмурился, но послушно встал и направился к двери, бросив по дороге взгляд на окна: надежно ли они заперты. Тяжелая дубовая дверь закрылась за ним.

Кэт ждала его упреков. Она уже казалась усталой, хотя было еще утро; ее худоба была отнюдь не ухищрением, чтобы следовать моде. С тех пор, как захворал Король, он работал по четырнадцать часов в сутки — но все равно он мог бы это заметить. Еще более раздражало то, что слугам было известно все, чего не замечал он.

— Когда Куоррел пришел тебе на помощь вчера вечером, дорогая, он заговорил было о знахарях. Я не обратил тогда внимания, но теперь понял, что он хотел сказать. Он знает, что ты не переносишь целительных заклинаний.

— Многие Белые Сестры не переносят.

— Но не все. Откуда он знает, что ты одна из них? Конечно же, он болтал со служанками. Кроме шуток, это входит в его обязанности — изучать мое домашнее окружение. Но зачем они рассказали ему про тебя?

Кэт упрямо вздернула подбородок.

— Фи! Постельные разговорчики. Я полагаю, они обсуждали проблемы деторождения.

— Я совершенно уверен, что Куоррел не обсуждал проблем деторождения.

— Вот и спроси его — он человек разносторонних дарований. А пока, милый, у нас обоих неотложные дела. Когда разберемся с нынешней бедой, я с удовольствием обсужу с тобой наше будущее.

— Но Окендаун…

— Я вполне вынесу поездку а Окендаун, Дюрандаль. Я хочу, чтобы наше будущее было как можно более долгим, понял? Так что ты уж разберись с мастером Кромманом — окончательно и бесповоротно! — Она решительно встала. — Надеюсь, вы не будете в мое отсутствие сидеть здесь, грея руки у огня.

Он поймал ее прежде, чем она дошла до двери.

— Ты мне не скажешь?

— Потом. Твои дела срочнее моих.

— Тогда побереги себя, милая.

Она положила голову ему на плечо.

— И ты тоже, любимый. Возвращайся назад. Я не хочу оставаться одна.

7

Разгадка таилась в Фэлконкресте — значит, туда и надо было ехать, хотя Дюрандаль и не представлял себе, что будет там делать.

Если за Айвиуоллз и установили слежку, проливной дождь мешал соглядатаям еще больше, чем густой туман, и он смыл весь снег, на котором могли бы остаться следы. Пробираясь через сад и рощу, Дюрандаль не сомневался, что сумеет улизнуть незамеченным. Он машинально спросил Куоррела, справится ли тот с Рубакой, и получил закономерный ответ. Увы, вороной жеребец, похоже, отнесся к новому седоку с тем же энтузиазмом — вот наглец! — и вдвоем они смотрелись очень даже неплохо, передвигаясь как единое сказочное существо. Дюрандалю в результате досталась Муха, которая не отличалась ни ловкостью, ни быстротой, но зато могла беспрекословно трусить хоть весь день напролет. Поездка предстояла долгая и невеселая.

Когда первая струйка холодной воды просочилась ему за воротник, он подумал, что только вчера он фактически правил Шивиалем, а сегодня превратился в преступника просто потому, что покинул дом. Всю свою жизнь он искренне служил Королю — а теперь задумал убийство и измену. Кромман… если Кромман попадется ему в руки, убьет ли он нового канцлера? Возможно. Он слишком давно задолжал эту смерть Волкоклыку. Только мысли о неизбежных последствиях для Кэт и Куоррела заставляли его колебаться.

Он держался в стороне от основной дороги на Грендон из опасения, что случайный королевский курьер узнает его — вероятность этого была мала, но рисковать не хотелось. По той же причине он решил обогнуть стороной Стейртаун, свернув вместо этого южнее, к Грейт-Элбоу, которая, кроме того, лежала ближе к Фэлконкресту.

Из-за непогоды говорить на ходу было почти невозможно. Поэтому он изложил свои планы Куоррелу только когда они остановились в маленькой придорожной гостинице.

— Нам нужно жилье, пусть даже только на одну ночь, а один мой старый друг держит гостиницу как раз по соседству с Грейт-Элбоу. Он называет себя мастер Байлесс Твен, но на самом деле он сэр Байлесс. Он был моим Вторым, так что он такая же древняя развалина, как я. Не ухмыляйся так, глядя на своего подопечного: это непочтительно. Он может помочь нам, и уж наверняка не станет мешать. Лучше уж мне предупредить тебя сейчас: он немного… даже не очень, чтобы немного, странный. Обычно он дружелюбен со мной, но не любит ни Гвардии, ни даже нашего Ордена.

Куоррел ждал объяснений, но их не последовало.

— Я не виделся с ним уже года два… У него была хорошенькая дочь. Пусть твоя совесть и твое чутье будут тебе советчиками, но в мои дни я избегал дочерей других Клинков как огня. Ну и потом, на них легенда производит меньше впечатления.

— Я понял, милорд. Если я позволил себе в вашем доме слишком…

— Нет, я ожидал этого. В твоем возрасте я поступал точно так же. Это побочный эффект заклятия Уз.

Более того, работа Клинка, несомненно, требовала компенсации. Из четырех Клинков лорда Блуфилда один погиб, оказывая сопротивление аресту. Остальные трое были успешно захвачены Монпурсом, но только Байлессу удалось пережить ритуал освобождения, да и то ценой некоторого помрачения рассудка. Куоррелу будет спокойнее не знать этой истории, ибо Блуфилд был всего лишь первым из канцлеров Короля Амброза, попавшим в немилость.

Другим поводом для выбора таверны Байлесса в качестве штаб-квартиры было то, что Королевские Клинки избегали ее. Им не нравилось ее название: «Сломанный Меч».

Дюрандалю еще ни разу не приходилось бывать здесь зимой, и он поморщился, увидев, как жалок и уныл крытый соломой домишко под темными деревьями у дороги. Он еще больше расстроился, осознав, сколько лет прошло со времени его последнего приезда сюда, ибо женщина в дверях не могла быть никем, кроме некогда хорошенькой дочери. Она лишилась почти всех зубов, зато изрядно набрала вес и нарожала по меньшей мере троих детишек, двое из которых цеплялись за ее юбку. Она кормила грудью третьего, а в обозримом будущем, судя по всему, ожидался и четвертый. И волосы, и лицо ее не мешало бы помыть. Она смотрела на Дюрандаля, не узнавая его.

— Я могу дать вам ужин и постель, сэр, коли вы только не против приглядеть за своими лошадьми сами. Мужчин-то нет дома, только я да ребятня.

Он согласился разместить лошадей в конюшне самостоятельно. По дороге Куоррел не без ехидства заметил, что совесть его совершенно спокойна.

Несмотря на не слишком презентабельную внешность, хозяйка ухитрилась приготовить вполне пристойный ужин, да и пиво было терпимым. Накрыв стол для своих гостей, она плюхнула миски для себя и старшего сына на другой конец стола и вовсю заработала оставшимися зубами.

Весь ужин Дюрандаль беседовал с Куоррелом о лошадях, а потом объяснил хозяйке, что им выезжать рано утром, но на следующую ночь они могут вернуться. Он кинул ей через стол один золотой. Он спросил ее, как проехать на Стейртаун, проверив, насколько помнит дорогу на Фэлконкрест, не назвав при этом его вслух.

— А где сам мастер Твен в такой гадкий день? — поинтересовался он наконец.

— Ушел с Томом, сэр. То бишь, с мужем моим.

— Куда?

Она вытерла миску куском хлеба.

— Нэда искать, с Грейт-Элбоу. Пропал он. Вот они все и ищут его. Он у нас дурачок. Заблудился, поди.

Дюрандаль и Клинок обменялись взглядами, в которых явственно читался ужас.

8

Эту ночь Дюрандаль спал. Куоррел разбудил его, когда вторая свеча сгорела на две трети. Он запахнулся в плащ и, дрожа и зевая, выполз в ночь, обнаружив, что его прилежный Клинок уже оседлал коней и вывел их к воротам. Хотя дождь перестал, было темно как в погребе. Когда они доберутся до Фэлконкреста, это будет им на руку: шляться вокруг места, охраняемого Клинками, занятие в высшей степени опасное. Правда, пока это ставило под вопрос даже сами шансы добраться туда. Во всяком случае, лошади могли идти только шагом.

Они уже тронулись в путь, когда Дюрандаль обнаружил, что снова едет верхом на Мухе. Куоррел, не говоря ни слова, придержал для него стремя, а он и сел в седло не глядя. Ловко проделано! Спорить он был не в настроении, но если этот юнец решил, что Рубака теперь — его конь, он глубоко ошибался.

— Простая разведка? — поинтересовался Куоррел, когда они выехали ветру навстречу.

— Надеюсь, что так. Если они делают то, в чем мы их подозреваем, это должно происходить в самом замке. Там четыре комнаты — по две на каждом этаже. Место для заклинаний должно, разумеется, находиться на земле, и октаграмма расположена в комнате, которая используется сейчас как кухня. Единственная дверь из нее ведет в комнату охраны. Если повезет, я смогу подкрасться к самому окну и прислушаться. Услышу пение — значит, все так и есть. Не услышу — мы ошибались.

— Лучше разрешите это мне, милорд. Нет смысла идти обоим.

ЧЕРТ БЫ ПОБРАЛ ЭТИ УЗЫ!

— А это вообще необходимо делать? — пробормотал Куоррел, не дождавшись ответа. — По-моему, исчезновение этого деревенского дурачка достаточно убедительное доказательство. Порасспрашиваем по окрестностям Стейртауна, не пропадал ли в последнее время еще кто-нибудь — и будем знать наверняка, разве не так?

— Думаю, ты прав, и все же… Черт подери, мы же обвиняем самого Короля! Мы говорим, что он превратил свою Гвардию в волчью стаю. Боюсь, одной твоей логики мне недостаточно.

— Возможно, это другой побочный эффект Уз, — обиженно сказал Куоррел. — Раньше я за собой особого умения мыслить логически не замечал! И особой осторожности тоже.

— С логикой у тебя все в порядке. И осторожен ты только потому, что от этого зависит моя безопасность. Своей жизнью ты будешь рисковать не раздумывая.

— Надеюсь, что так.

— Не обязательно. Хороший Клинок полагается в первую очередь на голову. Надо знать, когда нападать, а когда отступать, когда разить, а когда отбивать удар. Когда мы с Волкоклыком пытались бежать из монастыря, я не останавливался поспорить, что я фехтую лучше и поэтому должен прикрывать отступление. Я позволил ему делать свое дело, а сам бежал как заяц. Вопрос не в том, КАК делать дело, а в том, КОГДА.

Произнеся эту поучительную речь, лорд Роланд обнаружил, что заблудился. Только когда перед рассветом облака немного посветлели, ему удалось отыскать дорогу, которая, как ему казалось, должна была вывести их в нужное место. Впрочем, и с нее пришлось свернуть, не доезжая первых ворот — там мог стоять часовой. Потом он искал верное направление в редком лесу на склоне холма, надеясь выйти из него где-нибудь рядом с замком. Тут он снова заблудился. Черт бы побрал Байлесса за то, что его неоказалось под рукой, когда им так нужен проводник!

Солнце уже просвечивало сквозь облака, когда он остановил Муху на опушке, над небольшой чашеобразной долиной. Прямо под ним, на выступающем из склона холма утесе стоял замок — маленький каменный дом с деревянной конюшней у входа. Королевский штандарт еще реял на флагштоке. Ниже спала, не подавая признаков жизни, маленькая деревушка.

— Слишком поздно, — сказал он. — Если они этим и занимаются, они уже все сделали.

— Мы можем подождать, не вынесут ли они тело… то, что от него осталось.

— Я не уверен, что они вообще будут его выносить. Кости слишком уж ценные, чтобы их выбрасывать.

Постепенно замерзая на ветру, они терпеливо ждали, не случится ли чего. Вскоре из деревни выехала карета и в сопровождении двух всадников медленно поползла вверх, к замку. Навстречу ей из замка вышел человек и залез в нее. Карета развернулась, спустилась обратно и направилась по дороге во внешний мир.

— Готов поклясться, это был Кромман, — сказал Дюрандаль. — В черном?

— Он двигался как молодой человек, милорд. Я видел секретаря только один раз.

Интересно, ездит ли новый канцлер в Грендон и обратно каждый день? Если он теперь бессмертен по рецепту из Самаринды, то ко времени, когда он доберется до Греймера, он достигнет приблизительно своего возраста. Он сможет посвятить работе часа два и уехать прежде, чем состарится настолько, чтобы не перенести обратного путешествия. Может, стоит устроить ему засаду на обратном пути?

Внизу, в деревне, люди разводили огни, выгоняли скот, собирались к завтраку. Потом из замка вышли шесть человек и направились в конюшню.

— Милорд, нам лучше уходить. Они могли нас заметить.

— Пожалуй, я соглашусь с этим, — кивнул Дюрандаль, разворачивая Муху.

Самое обидное, тучи заслонили солнце так плотно, что он опять заблудился или по крайней мере не был уверен, как далеко от замка они отъехали.

— Я не уверен, что мы миновали ворота, — сказал он, когда они выехали из-под деревьев на дорогу.

— Я тоже, сэр.

— Давай-ка поосторожней — вдруг придется удирать.

Медленной рысью они ехали по узкой тропе, которая вилась меж деревьев, вдоль шумного, вспухшего от дождя ручья. Куоррел вглядывался в землю.

— После кареты здесь проезжали еще верховые, милорд, — сообщил он, — Подковы пропечатались поверх следов от колес.

— Смена часовых у ворот?

— Может быть. Или те шестеро опередили нас. Думаете, они отправились на поиски новой жертвы?

— Даже не говори об этом! И без того тошно.

Через несколько минут дорога вывела их к перекрестку. Пересекавшая дорогу тропа заросла кустарником настолько, что по ней не прошел бы и пеший, не то что конный.

— Кажется, я помню это место, — сказал Дюрандаль. — Мы уже за воротами. Еще пара миль — и выедем в поля, окружающие Стейртаун.

Они пересекли вырубку, снова углубились в лес, свернули за поворот и почти нос к носу столкнулись с шестью всадниками, стоявшими в два ряда по трое.

— Именем Короля, стойте! — рявкнул Дракон и, пришпорив коня, поскакал к ним. Остальные тронулись следом.

— Скачите! — крикнул Куоррел, разворачивая Рубаку. Дюрандаль последовал за ним. В следующую же секунду он подумал, что решение они приняли неверное — им стоило попробовать прорваться. Но их уже преследовали, и было поздно что-либо менять. Они неслись в сторону Фэлконкреста. Снова через вырубку, потом через сосняк… Грохотали копыта, комьями летела грязь. Куоррел пытался сдержать жеребца, чтобы Муха не отставала. Дюрандаль оглянулся и увидел, что четверо из преследователей нагоняют их, а двое постепенно отстают.

— На следующем повороте — вправо! — крикнул он. — Попробуем сделать петлю!

Но до следующего поворота они так и не доскакали. Прямо перед ними возник домик охраны. Еще трое Клинков услышали стук копыт и садились в седла — с их стороны ворот. Девять Клинков — неважный расклад. Деревья мелькали мимо, ворота стремительно приближались.

— Прыгай! — крикнул он, без особого результата колотя бока Мухи пятками. Рубака стрелой несся вперед. Часовые тянули из ножен мечи; кони их пятились от стремительно надвигавшегося на них вороного жеребца. Куоррел тоже выхватил меч, но на него уже наваливались сразу двое, а до ворот оставалось всего несколько ярдов.

— Духи, это же Парагон! — послышались голоса.

— Взять их живыми!

— Я знаю этого коня!

— Задержите их!

Куоррел отбил нацеленный на него меч, пытаясь одновременно нанести удар второму нападающему и послать коня в прыжок. Рубака успел еще укусить одну из лошадей, а потом стук его подков стих — он взвился в воздух. ВОТ КРАСОТА!

— Взять живыми! — снова заорал Дракон. К черту тогда их мечи. Держась след в след за Рубакой, Дюрандаль подобрал поводья и пригнулся в седле.

— Давай, Муха! — прошептал он. Хотя и знал, что ей это не по силам. Даже он не заставил бы ее перепрыгнуть через эти ворота.

Она сделала все, что могла. Возможно, это ей даже удалось бы, если бы в то мгновение, когда она прыгала, в нее не врезалась одна из лошадей. Она зацепила за верхнюю перекладину и упала. Он увидел завертевшиеся вокруг облака и деревья, потом стремительно надвигающуюся землю — и больше ничего.

9

Пение показалось ему знакомым. Запах свежесрезанной листвы — тоже. Да, это было заклинание для исцеления ран, которым пользовались и в Гвардии, и в Айронхолле. И — ОГО! — присутствие духов ощущалось очень сильно. В последний раз он ощущал его, когда сломал ногу, валяя дурака на крыше оружейной с Байлессом и Феликсом.

Должно быть, произошел несчастный случай. Он лежал на соломенной подстилке в центре октаграммы. Значит, заклинали именно его раны… это, объясняло то, почему ему больно, хотя не объясняло того, почему ему больно в стольких местах сразу. Кажется, он не дрался… если только его не рубили на куски. Но уж наверняка он не свалился с крыши снова? Сквозь застилавшую глаза пелену виднелись закопченные доски потолка и целая армия людей, высившихся вокруг него словно деревья в лесу. Слишком много людей. Голые каменные стены, дымоход, нижняя обшивка деревянной лестницы. Все плыло перед глазами.

Заклинание завершилось. Два круглых, румяных, совершенно одинаковых лица уставились на него, потом у него перед глазами помахали растопыренными пальцами.

— Ладно, это все, что мы можем для него сделать здесь. Думаю, через день-другой он придет в себя. Сколько пальцев я показываю, милорд?

Перед глазами Дюрандаля покачивалось восемь пальцев. Впрочем, казалось, будто вопрос адресован вовсе и не ему, так что он не стал прерывать разговора.

— Вы можете говорить? — спросили два лица.

Дурацкий вопрос.

Лица исчезли. Шестнадцать, если не больше, человек смотрели на него сверху вниз с чудовищной высоты. Не стоило бы ему лежать здесь — ведь затопчут. Но подвинуться он был не в силах.

— Пусть отдохнет час или два, — произнес раздраженный голос. — Потом попробуем еще. Не понимаю, что не так с этой октаграммой. Баланс стихий абсолютно неверен, абсолютно необычен. — Голос понизился до конфиденциального шепота. — Может, и хорошо, что Его Величество отказался продолжать лечение здесь. Мне кажется, вам стоит пригласить заклинателя, пусть попробует наладить октаграмму. Ладно, вы говорили, у вас есть другой пациент?

— Ранение мечом, доктор. Он потерял очень много крови.

Дюрандаль почувствовал, как сильные руки поднимают его вместе с тюфяком и несут куда-то. Его раздражение по поводу столь бесцеремонного обращения сменилось интересом, когда мимо него по очереди проплыли жернова, колода для рубки мяса, кувшины с водой — все по две штуки. Другая комната, такая же холодная. Его положили на пол…

— Не думаю, чтобы он притворялся, — произнес новый голос, — но не спускайте с него глаз ни на минуту. Только вспомните, кто это. Даже полумертвый, он управится с любым из вас, увальней.

Кто-то укрыл его еще одним одеялом. Заскрипел стул. Вскоре пение возобновилось, но где-то далеко.

Туман рассеивался, свивался языками, снова рассеивался. Он находился в комнате замковой стражи в Фэлконкресте — лежал на полу, не так близко от камина, как ему хотелось бы, и довольно далеко от входной двери. С ним в комнате находилось четверо Клинков — двое сидели, двое стояли. Сторожили его, конечно. Правда, пока он был не в состоянии пытаться вырваться отсюда. Левое запястье болело. Лицо болело — рот и левый глаз. Ребра ныли. Могло быть и хуже; выходит, для своего возраста не такая уж он и развалина. Зрение все еще оставалось нечетким, так что лучше было лежать, закрыв глаза и прислушиваясь к заклинаниям, доносящимся из кухни. Может, это чинят Куоррела? Одна голова хорошо, а две лучше. О побеге можно подумать, когда оба будут способны двигаться. Желательно, чтобы это произошло до завтрашнего завтрака.

Он мог бы даже соснуть, если постараться хорошенько…

— Ну, этот-то совсем еще молодой, — буркнул недовольный голос. В комнату охраны вошел доктор. Пение прекратилось. — Он восстановит всю потерянную кровь через пару часов. Побольше питья, побольше мяса, и через неделю он снова сможет драться как тигр. А теперь мне нужно посмотреть Его Величество и…

— Его Величество не желает, чтобы его беспокоили. — Этот голос принадлежал Боумену. А где коммандер Дракон? И когда Боумен успел приехать из Греймера?

Доктор издал раздраженное фырканье, хотя и негромкое, ибо королевская спальня располагалась прямо над ними.

— Но, сэр Боумен, прошла уже целая неделя с тех пор, как его смотрел врач! Повязка на ноге…

— Вы видели его вчера ночью, доктор.

— Ну… совсем мельком. Не спорю, его вид обнадеживает, но…

— А то, как он вышвырнул вас из комнаты, напоминает старые, добрые времена, не так ли? Так вот, сегодня он намерен спуститься и пообедать в деревне. Тогда я полагаю, вы и можете пытаться лечить и заклинать его.

— Пытаться?

— Не обращайте внимания, это я так просто выражаюсь. Спасибо за помощь, доктор. А теперь сэр Торкиль проследит, чтобы вы благополучно…

— Да, только сначала я хотел бы взглянуть еще раз на лорда Роланда.

Оглушенный или не совсем, Дюрандаль понимал, что не сможет изображать кому при настоящем враче. Он открыл глаза и улыбнулся.

— Спасибо, мне гораздо лучше. Мне будет позволено сесть?

— Ого, быстро же он выздоровел! — пробормотал один из зрителей.

— Он всегда был быстр, — отозвался другой, не менее язвительный голос.

Доктор улыбнулся и опустился на колени пощупать у него пульс, посмотреть зрачки и проделать все другие положенные в таком случае процедуры.

— Делайте все, что сможете, но не торопитесь. Вы очень сильно расшиблись, милорд. Вы помните?

— Я упал с лошади.

— Еще как упали. Сколько пальцев?

— Полагаю, что три, хотя вижу четыре с половиной.

Толстяк вежливо хихикнул шутке его светлости.

— Зрение слегка неясно? Полежите денек, и посмотрим, как вы будете себя чувствовать завтра.

Один или оба из них будут завтра чувствовать себя покойниками. Совершенно очевидно, доктор — голос его был ему знаком, но имя вылетело из головы — не состоял в заговоре. Его жизнь могла висеть на волоске уже в эту самую минуту — в зависимости от тех инструкций, что получил сэр Торкиль.

Словно прочитав его мысли, Боумен тоже подал голос откуда-то сверху:

— Лорд Роланд подтвердит вам, доктор, что его сегодняшнее пребывание в Фэлконкресте носит совершенно секретный характер.

— Да, конечно, — произнес Дюрандаль. — Его Величество желает, чтобы об этом не было известно никому. Это могло бы создать определенные сложности.

— Именно, — согласился Боумен.

Врач поднялся на ноги, рассыпаясь в заверениях, что он прекрасно понимает, что он никогда не противоречил тому, что говорил коммандер, что как придворный врач он всегда следует предписаниям — ля-ля… Сэр Торкиль поспешно увел его. В комнате сделалось светлее, а потом снова темнее — открылась и закрылась дверь. Порыв холодного воздуха раздул огонь в камине.

Последовавшая тишина становилась угрожающей. Над головой скрипели половицы, в камине трещали поленья. Где-то в стороне ветер хлопал ставнем.

— Чертов дурак, — буркнул Боумен.

Опираясь на левую руку, Дюрандаль медленно сел. Комната угрожающе завертелась было, но потом остановилась. Он увидел столы, стулья, пару шкафов, но все кровати, уставлявшие комнату в прошлый его приезд, исчезли, если не считать тюфяка, на котором он сидел. Разумеется, из замка выселили всех, кроме тех, кто состоял в заговоре. Здесь жили теперь Король, его Клинки, и еще, может быть, Кромман. Вряд ли кто еще.

Он недоверчиво обвел взглядом круг из шести лиц — шестеро молодых мужчин смотрели на него так, словно не могли дождаться следующего пункта программы: похорон. Пламень! И это Клинки! Парни из Айронхолла, как он сам, братья. Ему никогда еще не приходилось видеть защитников Короля со стороны, как сейчас, и ощущение было жутковатое. Эти юнцы могли быть страшными врагами. В первый раз с самого детства он оказался без меча — и попал в ров ко львам.

Главным здесь был Боумен. Когда и зачем его перевели из Греймера? Его присутствие оказалось неприятным сюрпризом, ибо он был не в пример хитрее Дракона. От мечника, который передвигается словно в конвульсиях и сыплет шуточками, сохраняя вид профессионального гробовщика, можно ожидать любых неожиданностей. Дюрандаль всегда ставил Боумена гораздо выше Дракона. Боумен молчал, ожидая, пока он заговорит первым.

Если бы голова перестала кружиться, он мог бы попытаться обмануть его: выдумать повод для приезда в Фэлконкрест, справиться о здоровье Его Величества… Ничего не получится: они просто ждали возвращения инквизитора. Так что пусть уж говорят сами. Он ждал.

Прежде, чем кто-либо успел раскрыть рот, дверь кухни распахнулась и в комнату, шатаясь, ввалился молодой человек. Выглядел он так, будто его вышвырнула из кабака пьяная компания. Его камзол и бриджи от груди до колен были заляпаны засохшей кровью. Он споткнулся о стул и на мгновение застыл, раскинув руки, с искаженным от ужаса бледным лицом, потом с болезненным вскриком растянулся на полу. Он так и остался лежать бесформенным комком, всхлипывая от боли. Это был второй пострадавший, рану которого только что заклинали. Но это был не Куоррел.

Следом за ним вошли еще два Клинка.

— Куда девать этого подонка, сэр? — спросил один из них, закрывая за собой дверь. Похоже, вся злоба, минутой назад нацеленная на Дюрандаля, перенеслась на паренька. Он поднялся на колени и всхлипнул.

— Почему вы не дали мне умереть?

— Потому что так ты лучше сохранишься до тех пор, пока Толстяк не захочет тебя! — буркнул другой, занося ногу, чтобы пнуть его в спину.

— Хватит, Спинакер! — рявкнул Боумен прежде, чем тот успел осуществить свое намерение.

— Я только отбиваю бифштекс, сэр!

— Сказано, хватит! Пошел наверх, Лион. И вы. — Он перевел взгляд на Дюрандаля. — Там вы будете в большей безопасности.

Безопасности от кого? Что ж, один вопрос ясен: Амброз не в замке, иначе никто не посмел бы называть его Толстяком.

Оставался второй вопрос: где Куоррел?

Дюрандаль устроил небольшое представление, поднявшись сначала на колени, потом на ноги, хотя все это не потребовало от него особых актерских способностей. Впрочем, у юного сэра Лиона на это ушло еще больше времени, и распрямиться до конца он так и не смог, прижимая руки к животу. Его явно продолжала терзать жуткая боль. Зрители не пытались помочь ни тому, ни другому. Бок о бок они поплелись к лестнице.

Этот плащ на спинке стула…

Плащ Куоррела. Дюрандаль сам помогал ему выбрать этот плащ и потратил на него несусветную сумму, ибо Куоррел выказал как изысканный вкус в одежде, так и довольно причудливое представление о том, как должен выглядеть личный Клинок Лорд-Канцлера. Надо признать, результат вышел довольно впечатляющий. Однако теперь этот дорогой плащ с собольей опушкой превратился в грязную, окровавленную тряпку, так что и на второй вопрос был получен ответ. Никто бы не посмел обращаться с подопечным Клинка так, как обращались с Дюрандалем, если только Клинок этот не окончательно и бесповоротно мертв.

10

В отличие от комнаты охраны, в спальне с тех пор, как Дюрандаль видел ее в прошлый раз, сделалось теснее. Хотя Клинки спят редко, им все же нужно немного места, которое они могут назвать своим: разложить пожитки, побыть одному, привести женщину. Наслаждаться одиночеством в замке Фэлконкрест мог только Король, но у каждого Клинка имелся собственный матрас. Шестнадцать таких матрасов были разложены по-военному, аккуратными рядами, занимая все помещение. Сэр Лион доковылял до одного из них, судя по всему, принадлежавшего ему, осторожно опустился на него и отвернулся к стене.

Дюрандаль выбрал тюфяк поближе к огню и вопросительно посмотрел на Боумена, поднявшегося следом за ними и теперь стоявшего, прислонившись к косяку. Несмотря на бороду и привычно скорбное выражение лица, вид у того был совершенно мальчишечий.

— Что у нас завтра на завтрак? — поинтересовался непрошеный гость.

Боумен бросил быстрый взгляд на Лиона.

— Тот, кто скакал на вашем жеребце — Мартин отправился за ним.

— Ты хочешь сказать, ему удалось уйти?

Заместитель командующего Гвардией вскинул бровь.

— Мы слыхали, несколько дней назад вы связались с Клинком? — Ясно, что этот Клинок и был его спутником.

— Его зовут Куоррел. Славный паренек.

— Что ж, понятно.

Что ж, понятно, что он мертв. Бегство — не та вещь, которую может себе позволить Клинок.

— Как?

Боумен неуклюже пожал плечами.

— Пламень! — взорвался Дюрандаль. — Что случилось?

— Торкиль достал его мечом, когда тот прыгнул. Конь ускакал вместе с ним. Должно быть, он истек кровью сразу после этого — за ним тянулся след в добрый фут шириной. Не беспокойтесь, мы его найдем.

О том, что они сделают с ним, когда найдут, можно было не спрашивать. Главной и первоочередной задачей Гвардии стало теперь находить по свежему трупу каждое утро. Дюрандаль испытал приступ тошноты. ОХ, КУОРРЕЛ!

— Где Кромман?

— В Грендоне.

— А Король?

— Отправился покататься верхом. Он теперь любит размяться. А еще в холмах живет фермерская дочка, которая напала на золотую жилу.

С минуту Дюрандаль смотрел в огонь, пытаясь рассуждать. В голову ничего не шло, если не считать того, что — по его мнению — порядочный человек вроде Боумена не мог не находиться в чудовищном напряжении. Он попробовал нащупать слабое место.

— И что ты думаешь обо всем этом?

Единственным ответом ему была кривая, жалобная улыбка. То, что думал об этом Боумен, ничего не значило. Им управляли Узы, заставлявшие его спасать жизнь Короля, а жизнь Короля подвергалась теперь смертельной опасности каждый день на рассвете. У Клинков не было другого выбора, если не считать того, который безуспешно пытался осуществить Лион.

Дюрандаль вопросительно посмотрел в сторону продолжавшего сдавленно всхлипывать парня.

— Полагаю, это ваша работа, милорд.

— Моя?!

— Когда он увидел, кого мы принесли. Это было последней каплей. Он бросился на свой меч — просто у него не хватило мужества сделать это как надо.

СМЕРТЬ И ПЛАМЕНЬ!

— И он первый, кто поступил так?

Боумен неохотно мотнул головой.

— Добровольцы на завтрак? Кровь и пламень! Если бы среди вас нашлось больше мужчин, чтобы поступить так, этому злу наступил бы конец.

Боумен покраснел и выпрямился.

— Легко сказать, милорд. Не все такие, как вы. Допустим, Король позволит вам выбирать. За какой конец ложки вы ухватитесь?

Этот простой вопрос застал Дюрандаля врасплох. О такой возможности он даже не задумывался. Он облизнул пересохшие губы.

— Я считаю, что бессмертие на таких условиях — это величайшее зло, сэр Боумен. Если бы мне дали выбор, я надеюсь, у меня хватило бы смелости отказаться. Если бы меня силой вынудили принять бессмертие, я надеюсь, у меня хватило бы смелости убить себя при первой же возможности, чтобы не распространять эту гадость дальше. Впрочем, один мой хороший друг был обманом вынужден принять его, и в результате превратился в совершенно другого человека. Так что не знаю, смогу ли это сделать.

— Думаю, у вас хватит смелости, милорд.

— Спасибо.

Боумен хрипло рассмеялся, но серые глаза его оставались холодными как сталь.

— Не стоит благодарности, милорд, это моя работа — определять врагов Короля. Я знаю, на чьей вы стороне. Оставайтесь в этой комнате, лорд Роланд, и ведите себя хорошо. Никаких разговоров, никаких попыток бежать. Ясно? Если понадобится, я свяжу вас и заткну рот кляпом.

— Я тебя очень хорошо понял. Один только вопрос.

— Ну?

— Скажи, поданные на стол Клинки тоже входят в Литанию Героев?

Заместитель командира сердито оскалился и скатился вниз по лестнице. Было слышно, как он выкликает внизу имена.

Дюрандаль встал, хромая, подошел к распростертому на тюфяке пареньку и опустился рядом с ним на колено.

— Сэр Лион?

Паренек поднял взгляд. Глаза его покраснели, губы побелели до синевы.

Дюрандаль сжал его плечо.

— У тебя больше отваги и чести, чем у всех остальных, вместе взятых, сынок. Не бойся, мы найдем способ остановить это.

— Сэр… — прошептал паренек. — Милорд… Они вам не доверяют!

— Не бери в голову, — сказал Дюрандаль. — О себе я как-нибудь позабочусь. Не падай духом! — Он вернулся к камину. До сих пор ему еще не приходилось поздравлять неудачливых самоубийц.

Спустя минуту Спинакер и двое других поднялись по лестнице охранять заключенных. Единственный выход с этажа был по лестнице, и внизу, в комнате охраны, еще оставалось полно народа. Когда Дюрандаль попробовал заговорить, ему снова пригрозили веревкой и кляпом.

По расчетам Дюрандаля, его не должны были съесть по меньшей мере в течение двух дней: сначала Куоррел, потом Лион и только потом лорд Роланд. Во всяком случае, именно эту судьбу он предпочел бы перспективе быть силой приобщенным к заговору и съесть кусок собственного Клинка. Согласится ли с этим планами Кромман, оставалось пока неизвестно.

Странно, что они до сих пор не нашли тело Куоррела. В том, что он мертв, не оставалось никаких сомнений. В противном случае он бы приполз обратно на место боя, таща за собой свои внутренности. Ускакал, чтобы организовать спасательную операцию? На это не было ни малейшей надежды. Даже если бы Клинок и мог поступить так, замок охранялся лучшими мечниками в мире. Они могли бы неделями удерживать его от любой силы, кроме Королевского Ведомства Разрушений, а в таком случае спастись из замка не удалось бы никому. Часть Гвардии, оставшаяся в Грендоне, ничего не знала о происходящем, но никто не поверил бы Куоррелу. Да и потом, они все равно связаны Узами с Королем.

Дюрандаль вытянулся на первом попавшемся тюфяке, чтобы ждать дальнейшего развития событий, но как бы он ни пытался строить планы на свое на редкость малообещающее будущее, мысли его против воли возвращались к Куоррелу. Этот юный Клинок метеором промелькнул в его жизни, исчезнув прежде, чем он успел как следует узнать его. Неужели и он был таким когда-то: порывистым, сияющим как бриллиант, не думающим о цене, не взвешивающим альтернатив? Он уже не помнил.

Столько надежд — и все впустую.

Тяжела оказалась доля его Клинков. Волкоклык продержался два года, Куоррел — всего пять дней.

Часть VII Куоррел

1

Куоррел парировал удар Клинка справа, частично увернулся и частично отбил удар слева. Он почувствовал резкую боль в левом плече, но не успел даже осознать это, как перед ним выросли ворота, и он послал Рубаку в прыжок. ЧТО ЗА КОНЬ!

— Взять живыми! — снова выкрикнул голос за спиной.

Рубака приземлился мягко, как кошка. Только тут, испуганный шумом, почуявший запах крови, он прижал уши и во весь опор понесся по дороге так, словно все духи Огня гнались за ним.

Куоррелу необходимо было убрать Резон в ножны, пока он не выронил его. Ему необходимо было унять кровотечение, иначе он не смог бы вернуться и вступить в бой. Ему необходимо было развернуть коня, иначе бой закончился бы прежде, чем он вернется. Он оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Муха оступилась, а Парагон падает, выброшенный из седла. Стихии, что за катастрофа! Даже Парагон не сможет вскочить после такого падения и одолеть девятерых Клинков. Ну поворачивай же, проклятая скотина! Но Рубака продолжал нестись по дороге, не повинуясь ни поводьям, ни шпорам.

Первым делом унять кровотечение. Правая рука была нужна ему, чтобы править конем. Левая вообще отказывалась слушаться. Духи, как болит плечо! На время он предоставил Рубаке скакать, как хочется, и попытался прижать плащ к ране, чтобы остановить кровь, однако первый же рывок коня едва не сбросил его. Плащ зацепился за что-то, застежка порвалась, и дальше он скакал уже без него. Ну и черт с ним. К черту все мысли о кровотечении — все равно он умрет. Ему надо всего только вернуться в бой и погибнуть там. Ни один Клинок не бежал еще с поля боя. Ни один Клинок не спасался бегством за без малого четыре сотни лет.

Перед ним на дороге вдруг вырос фургон; двое запряженных в него битюгов казались такими же удивленными, как возница. Рубака наконец остановился и даже попятился, взбрыкнул несколько раз, развернулся и поскакал обратно. Каким-то образом Куоррел удержался в седле, хотя по всем правилам ему полагалось упасть уже давно, и каждый толчок отдавался в плече жгучей болью. Теперь они возвращались к месту боя. Вот только бой скорее всего закончился, еще не начавшись. Парагон, наверное, оглушен падением, если вообще не сломал себе шею. Дракон кричал, чтобы их взяли живыми, но Клинок не может допустить, чтобы его подопечного взяли в плен, пока сам он жив.

Он чудовищно опозорился. Всего пять дней назад он прошел Узы, связавшись с самим Парагоном — вторым Дюрандалем, графом Роландом, Лорд-Канцлером, величайшим фехтовальщиком столетия, а возможно, и вообще величайшим, самым выдающимся сыном Айронхолла со времен первого Дюрандаля. С тех самых пор, когда он был еще Щенком, он даже не мечтал о такой чести — стать личным Клинком Парагона! Он до сих пор отчетливо помнил позеленевшие от зависти лица — от Хируорда и до младших Сопрано. И всего через пять дней он допустил, чтобы его подопечного то ли убили, то ли взяли в плен. Скорее в бой! Он должен умереть. Он все равно не сможет жить с таким позором — ни часу, ни лишней минуты.

Его плащ все еще валялся на дороге, и грязь вокруг него окрасилась красным. Потом на дороге показалось пять всадников, ехавших ему навстречу. Он попытался выхватить меч, и Рубака воспользовался этим, чтобы вообще свернуть с дороги. Возмущенные голоса стихли позади, а черный жеребец все несся по лугу, перепрыгивая через лужи и валуны. Впрочем, погоня за ним продолжалась.

Куоррел пригнулся к потной шее коня, чтобы его не сбило на землю ветвями. Он закусил губу, чтобы не кричать от боли.

— Кругом! Поворачивай! — крикнул он вместо этого. — Вот уже второй раз ты позоришь меня, тварь проклятая! Мне надо в бой. Мне надо умереть с Резоном в руке.

В первый раз с момента прыжка через ворота Рубака навострил уши: впереди показалась речка. Обрывистые берега, пенящаяся вокруг острых камней вода…

— Не смей! — взвизгнул Куоррел, но опомнившись, подобрал поводья, привстал на стременах и сделал все, что мог, чтобы помочь Рубаке. Черный жеребец снова взмыл в воздух.

Они перемахнули реку дюйм-в-дюйм, без запаса, но Куоррелу показалось, будто они приземлились на его плечо, и мир вокруг потемнел.

Возможно, он совершил этот безрассудный прыжок, одурев от потери крови. Он еще раз попытался повернуть коня назад, но Рубака не слушал его. Гвардейцы воздержались от прыжка и даже от того, чтобы переправиться вброд, а это означало, что сэр Куоррел, член Верного и Древнего Ордена, и прочая, и прочая, бежал тогда, когда ему никак нельзя было бежать. Должно быть, он стал первым за четыреста лет Клинком, удравшим с поля боя и бросившим своего подопечного погибать. Смерть от потери крови где-нибудь в лесу все равно была позором, если он не мог испустить дух рядом со своим подопечным. Хотя, и то было бы лучше…

Проклятый жеребец нашел звериную тропу и поскакал по ней.

Если бы он только знал наверняка, что Дюрандаль мертв!

Тогда он смог бы спешиться, расседлать Рубаку и блаженно истечь кровью. Однако Дракон кричал, чтобы их взяли живыми. Человеческое жертвоприношение — им нужен был Парагон, чтобы накормить им Короля. Первый Клинок, бежавший с поля боя, первый Клинок, допустивший, чтобы его подопечного съели. Если они захватили его живым, они могут и не убить его до самого момента заклинания — завтрашнего рассвета. Попробовать спасти его?

Он пытался умереть. Если бы не рана, он мог бы управлять этой бессловесной тварью; тогда он умер бы так, как положено. Он не виноват, что остался в живых! Но раз уж так вышло, не разумнее ли попытаться спасти своего подопечного — если, конечно, тот еще жив?

С кем?

Успокоившись немного, Рубака, похоже, начал уставать. Он перешел на рысь, отдававшуюся в плече Куоррела пучком раскаленных ножей. Тот послал ублюдка обратно в легкий галоп.

Кто? Кто поможет опозоренному, раненому, беглому, трусливому Клинку пойти против Короля и его Гвардии?

Люди Королевы, само собой.

Дурь! Чушь! Абсурд! До них полкоролевства. Бред сумасшедшего.

Ему ни за что не добраться до них. Его конь уже утомлен. Он продолжал истекать кровью, и его наверняка задержат по дороге. Он умрет и упадет с коня задолго до того, как одолеет хотя бы половину расстояния. А если и доберется до цели, сможет ли он убедить их и привести с собой до завтрашнего рассвета? Они ему не поверят. А если и поверят, магистры и рыцари не позволят им ничего предпринять. Да и что они смогут поделать с Королевской Гвардией?

Черта с два они не справятся! Дюжина лучших мечников в мире?

Время разить и время отбивать удар, говорил Парагон.

Он потрепал коня по взмыленной шее.

— Домой, Рубака, — прошептал он. — Вези меня домой.

2

Дюрандалю казалось, будто он уже достиг своего рода бессмертия: так бесконечно долго тянулось это утро. Его охранники ни разговаривали сами в его присутствии, ни позволяли разговаривать ему. Лишним свидетельством их душевного разлада было то, что они даже не играли в кости, обычное средство Клинков убивать время. Он слышал, как меняли часовых, как гвардейцев с первого этажа отпускали в деревню перекусить. Он слышал, как привезли обед для Короля: королевская прислуга не могла знать, что умирающий монарх галопом носится по холмам.

К его изумлению, в замке обнаружился еще один заново рожденный. Бледнолицый молодой мужчина в ливрее, которая была ему мала, вышел из королевской спальни, пугливо покосился на пленных и скатился вниз по лестнице. Прошло несколько минут, прежде чем до Дюрандаля дошло, что это Скоффлоу, вечно древний королевский слуга, который перестал быть древним. Внизу в кухне заскрипел насос, потом Скорффлоу поднялся вверх, держа в каждой руке по ведерку. Не глядя на Дюрандаля, он поставил их на огонь греться, наполнил еще два ведра и отнес их в спальню. Позже он спустился вниз за дровами, но в молодом виде он оказался не разговорчивее, чем в старости, только заметнее стало его полоумие.

Только за полдень внизу послышался стук копыт, и часовые облегченно заулыбались. Король благополучно вернулся.

Воспоминание: на вторую его ночь в Айронхолле, когда он был еще не Дюрандалем, а безымянным Щенком, одиноким, до смерти напуганным этой странной новой жизнью, события приняли еще менее приятный оборот. Ему сказали, что он должен принять участие в ритуале, не только вместе со зловещим Великим Магистром, но и с Первым Кандидатом Монпурсом, которого остальная школа почти боготворила, а также с Наследным Принцем Амброзом, который прибыл в Айронхолл, чтобы принять Первого в качестве личного Клинка. Принцу было около тридцати, дело происходило за три года до смерти его отца. Это был молодой великан, свирепый, прекрасный, со светло-янтарными глазами, с золотыми волосами и бородой. Он наполнил Айронхолл своей энергией, заразив кандидатов диким энтузиазмом ожидания той славы, которая ждет их всех, когда он взойдет на трон. Он не заметил Щенка, да и сам Щенок так боялся забыть положенные ему строки ритуала, что почти не замечал принца.

Лестница заскрипела под чьей-то тяжелой поступью. Первым вошел Дракон, всклокоченный и настороженный. Он окинул пленников взглядом и остановился рядом со Спинакером, положив руку на рукоять меча.

Дюрандаль встал, определившись со стратегией своего поведения. Что бы там ни было, Амброз оставался его сеньором. Открытое неповиновение ничего не даст ему, а беспрекословная покорность не обманет никого, кто знает его так хорошо, как Король. Значит, надо искать золотую середину: он должен быть почтителен с монархом, но возражать против его действий. Ничего нового.

В комнату ввалился Амброз; на вид ему было меньше тридцати. В нем вновь появилось даже что-то от прежнего полубога, однако колдовство не лишило его жира, так что теперь здоровяк превратился в гротескную пародию на того, кем он был когда-то. У него явно не было возможности обновить свой гардероб. Даже если забыть про конский пот, грязь и следы листвы на одежде, выглядел он на редкость неряшливо. Одежда то облегала его слишком плотно, то, напротив, болталась в самых неподходящих местах. Он остановился и посмотрел на Дюрандаля, уперев руки в широкие бедра. Судя по всему, то, что он увидел, его позабавило.

Дюрандаль поклонился.

— Клянусь Стихиями, да ты совсем старик! — рассмеялся толстяк, и его смех был до боли в сердце похож на настоящий королевский смех, которого никто не слыхал уже почти два года. Это лишило фразу всей язвительности. Он снова обрел свое обаяние.

— Ваше Величество выглядит гораздо лучше.

Маленькие кабаньи глазки словно буравили его, пытаясь прочесть его самые потаенные мысли.

— И ты рад видеть это, лорд Роланд?

— Я счастлив обнаружить вас в добром здравии, сир.

— Но тебе не нравится лекарство? Да здравствует Король! — Его маленький рот сложился в недобрую улыбку. — Ну же, милорд, повтори эти слова!

Ему не потребовалось много времени на то, чтобы уничтожить Дюрандаля и загнать его туда, отступления откуда уже не было. Король умер, да здравствует Королева? Это было бы форменным самоубийством. Клинки и так угрожающе хмурились. Поднявшись по лестнице, к ним присоединился Боумен. Дюрандаль промолчал, ожидая грома и молний. Однако Король пребывал в благодушном настроении и усмехнулся так, словно и ожидал подобной реакции.

— Заходи, поговорим. — Он тронулся с места, и Клинки единой массой двинулись за ним. — Да не вы!

Дракон колебался.

— Вожак! — предостерегающе буркнул Боумен.

— Этот тип опасен, сир! — заявил коммандер.

— Опасен? Этот старик? Держи! — Король вынул свой кинжал и рукоятью вперед бросил его коммандеру, который кошачьим движением руки поймал его в воздухе. — Вот так! Никакого оружия. Или вы считаете, что я не справлюсь с ним: теперь?

Он был на голову выше Дюрандаля, вдвое тяжелее, на тридцать лет моложе. Усмехаясь, он прошел в спальню, а за ним старой гончей поплелся его бывший канцлер. Дюрандаль закрыл дверь, хотя не сомневался в том, что Боумен будет подслушивать их разговор сквозь щели в стенном шкафу.

— Долго, однако же, ты добирался! — Король сорвал плащ, отметая все попытки Скоффлоу помочь ему.

— Не за этим ли вы послали мне грамоту с назначением, сир? Чтобы я примчался сюда?

Прочь полетела пропотевшая рубаха, по полу застучали оторванные пуговицы.

— Я решил, что может и подействовать. Ты всегда начинал кричать и капризничать, когда я пытался дать тебе Клинка. Но на этот раз ты его принял. Что ж, это спасло тебя от Бастиона, не так ли? Слышал бы ты мастера Кроммана! Черт возьми, Скоффлоу, ты когда-нибудь научишься греть ванну?

Король усаживался в медную ванну, слишком маленькую для его огромной туши. Вода лилась через край, стекая в щели между половицами.

— Недолго же ты хранил его, сэр! Мой Клинок попросту пропал впустую. Подай мыло, парень! Насколько я полагаю, ты считаешь, что он займет место в Литании, раз он погиб, сражаясь ПРОТИВ своего Короля? Кстати, еще не нашли его тело. Что ж, он еще послужит мне, когда его найдут! — Свиные глазки смотрели на Дюрандаля в ожидании реакции на эту гнусность.

— Сир, как давно вы знали, что Кромману известен ритуал? — Дюрандаль ставил на хорошее настроение Короля, ибо задавать ему вопросы обыкновенно не позволялось.

Сегодня он был слишком доволен собой, чтобы заметить это.

— Я-то сразу догадался об этом, странно, что ты этого не понял. Заговоренная память обязательна для инквизиторов, — Амброз замолчал, натираясь мочалкой. — Конечно, в те дни бессмертие не интересовало меня. Он заговорил на эту тему… где-то лет десять назад, кажется. Парламент тогда охрип, ругаясь из-за налогов. Золото могло бы нам пригодиться.

— Это избавило бы меня от необходимости выслушивать уйму занудных речей.

Гортанный смешок.

— Да, но тебе не понравилась бы плата за это! Я отказался платить. Цена, назначенная Кромманом, всегда оставалась одной и той же: твоя голова, старина. — Моложавый Король сделал попытку втиснуть в ванну розовую ногу, но не преуспел в этом. — Вот, вымой! — Он бросил мочалку Скоффлоу и откинулся назад, пролив вниз, в комнату охраны, новый водопад. — Так вот, я на это не купился. Как ты оценишь это, милорд? Десять лет! Но все же под конец Кромман загнал меня в угол. Когда ты был здесь в последний раз, я умирал, так?

— Так.

— Так. Он не в силах был думать о развале страны. У этой моей полоумной дочки нет последователей, кроме бельских варваров, а их Шивиаль никогда не потерпит. Не знаю, зачем я послушался тебя тогда и послал ее жить на голые скалы к этим дикарям. После моей смерти началась бы гражданская война. Кромман понимал это. Он не хотел, чтобы страна страдала.

Амброз с неожиданной ловкостью поднял свою тушу из воды, затопив еще раз пол, а заодно и Скоффлоу, который не ожидал его движения. Слуга бросился за полотенцами.

— Мастер Кромман всегда был предан Вашему Величеству, — признал Дюрандаль, не желая спорить с допущенным Королем искажением истины.

— Что есть, то есть. Он рассказал Клинкам, как они могут спасти мою жизнь, прямо здесь, в Фэлконкресте. Нам повезло, что октаграмма все еще здесь, а в доме ни одной этой чертовой нюхачки. — Король воззрился на аудиторию, чтобы убедиться в том, что ему поверили.

— И кто был первой жертвой?

Амброз раздвинул рот в белозубой улыбке.

— Убийца. Разбойник с большой дороги, грабивший и убивавший путников. Его повесили в Стейртауне сразу после Долгой Ночи. Коммандер со своими людьми съездили туда ночью и срезали его с виселицы. Это тревожит твою совесть, лорд Роланд?

Дюрандаль покачал головой — если это правда, то нет. Но как насчет дурачка Нэда? Почему Клинки сходят с ума и убивают себя?

— Я полагаю, первым это испробовал на себе Кромман?

— Ну конечно! Когда они увидели, что это сделало с ним, они отрезали кусок и мне. Я знаю, что произошло сразу за этим. Да не эту рубаху, дурак!

Значит, Кромман и в самом деле один из заново родившихся! В тот вечер, когда он явился за канцлерской цепью, он показался ему бойчее обычного. Дюрандаль обратил на это внимание, но решил, что это у того от радости.

Все остальное — ложь. Ничего этого не могло случиться, пока двор не переехал в Греймер, что наверняка было личным решением Амброза. Дракон — бесстрастный трудяга, преданный, как любой Клинок, но начисто лишенный воображения. Он ни за что не подчинился бы приказу Кроммана, пока его лично не подтвердил бы Король. На смертном ложе Амброз IV продал свою душу и согласился уплатить запрошенную секретарем цену. Теперь он лгал, отрицая это.

— Ну и что дальше, Ваше Величество? У вас новый канцлер.

— Не этот чулок, тупица! Да, новый, — Король подмигнул. — Но ненадолго, а? В настоящий момент мастер Кромман находится в Грендоне, разбираясь с Белыми Сестрами. Как только мы избавимся от них, мы сможем перенести двор обратно в Греймер, не возбуждая ничьих подозрений. А там он нам больше не нужен, верно? Клинки знают ритуал. Единственный возможный источник неприятностей — это Парламент, а Парламент не потерпит Кроммана. Вот тебя — другое дело. Тебе верит даже Палата Общин.

Выходит, Король ведет двойную игру. Дюрандаль понимал, что это должно быть ему приятно, но почему-то не ощущал ничего, кроме дурноты.

— Боюсь, я все же не понимаю, зачем вы послали мне ту грамоту, сир.

Король только фыркнул, но свиные глазки его опасно вспыхнули. Он опасался подслушивания. Именно поэтому он не написал Дюрандалю обычного письма — он все предвидел. Приняв омолаживающее колдовство, он оказался целиком во власти Кроммана. Когда Клинки увидели, в какого монстра превратился их подопечный, они испугались, что это станет известно и что восставший народ разорвет его на клочки. Должно быть, Кромман умело играл на этих страхах, и Король оказался в Фэлконкресте пленником собственной Гвардии. Это было совершенно очевидно.

Как тогда старый лис ухитрился послать грамоту? Все просто: грамоты написаны на стандартных бланках, и каждому Клинку известно, как они выглядят. Поэтому августейший мошенник заполнил ее и невинно сунул одному из младших — возможно, даже юному сэру Лиону. Тот не посмел бы оспорить приказ: ведь в Айронхолле ждет столько Старших. «Забудь это, просто брось в почтовый мешок, ладно?» Так она ускользнула и от Кроммана, и от Гвардии. Просто и остроумно!

Но сработало это не совсем так, как ожидалось. Вместо того, чтобы скакать во весь опор в Фэлконкрест за объяснениями, Дюрандаль принял грамоту за чистую монету. Впрочем, теперь он все равно здесь. Единственная разница — мертвый паренек, коченеющий где-то в кустах.

— Другой камзол! — рявкнул Король. — Бессмертный Король и бессмертный канцлер. Да, и ты тоже, милорд. Люди не любят неопределенности и перемен. Я был королем — и неплохим королем! — так давно, что почти никто уже не помнит, с каких пор. — Он внимательно посмотрел на Дюрандаля. — Да ты не переживай. Один кусок — и ты передумаешь. Я сам пригляжу за тем, чтобы ты проглотил его — хочешь ты этогоили нет. — Он расхохотался. — Завтра мы с тобой пофехтуем, сэр Дюрандаль! Что ты скажешь на это, а?

3

Раненого человека, залитого кровью, едущего через Шивиаль хмурым зимним днем, давно должны были бы остановить, а то и, отняв коня, бросить подыхать в придорожной канаве. Ему уже тысячу раз полагалось бы свалиться с седла, ибо мир то проваливался в черную пелену, то снова выныривал из нее. Он приходил в сознание, обнаруживая, что Рубака перешел на усталую рысь, и снова посылал его в галоп. Ох, как болело коченеющее плечо! Он даже не знал верной дороги, но ее, похоже, знал Рубака. Быстрее же, быстрее!

Его вывел из забытья плач, потом оклик и собачий лай. Глупая скотина забрела на чью-то конюшню. Этот чертов жеребец учуял кобылу или просто соскучился по компании. Куоррел попробовал выпрямиться в седле и натянуть поводья, но черный туман сгустился еще ближе, а в висках застучали кузнечные молоты. Крытые соломой домишки показались ему знакомыми. Рубака привез его в единственную теплую конюшню, которую помнил в этих краях, в то место, где ему в последний раз задавали овса — в «Сломанный Меч».

— Нет! Нет! Нет! — Куоррел колол коня шпорами и натягивал повод, пытаясь развернуть его. Потеряв равновесие, он сполз со спины жеребца и упал прямо на заботливо подставленные руки хозяина гостиницы, мастера Твена собственной персоной.

* * *

Его усадили у огня, завернув в несколько одеял, напоив его чем-то горячим вроде бульона напополам с бренди, и попросили завершить рассказ. Плечо обернули заговоренной повязкой, которая когда-то давным-давно принадлежала гвардейцу, но должна была сохранить еще немного целительной силы — так, во всяком случае, утверждал сэр Байлесс. Сэр Байлесс продолжал кричать на беременную женщину, которая кричала в ответ, и на молодого увальня вдвое больше его ростом, и на детей, которые испуганно плакали.

— Да что вы такое говорите, папа, — бубнил молодой увалень. — Он истекает кровью, ему больно. Он ранен и не понимает, что говорит. Ложьте его в постель и зовите знахаря, тогда он, может, и вытянет. Посадите его в седло — так он свалится, не проехав и мили. Вы ж его просто укокошите!

Сэр Байлесс швырнул в него миской — от которой тот увернулся — и рявкнул ему, чтобы он готовил лошадей, а дочери — чтобы та погрела одежду, пока парень не надел ее, а детям — чтобы они заткнулись. Он пнул подвернувшуюся под ноги собаку, чем напугал детей еще сильнее. Этот парень — Клинок, кричал он, крепкий как сталь. Еще супа, шерстяные носки! Говори, парень, говори!

Неужели этот дерганый, брызгающий слюной старый пень был когда-то Клинком? Вторым самого Дюрандаля? Так сказал Парагон, и Байлесс сам подтвердил это — для лорда Роланда, сказал он, все сделаю, а остальным — шиш с маслом. Вся голова его была в клочках седых волос. Он закатывал глаза, брызгал слюной и не умолкал ни на секунду. Говори, парень! Его одежда была вся в заплатах, слишком грязная, слишком короткая для его костлявых рук и ног.

Куоррел сделал глоток и обжег горло. Голова, казалось, кружилась все быстрее и быстрее; должно быть, скоро оторвется и покатится с плеч. Он был так слаб, что не мог сдержать слез.

— Я вам сказал, что они собираются съесть его?

— Ага, парень, сказал. Это меня не удивляет. Эта шайка ублюдков меня уж ничем не удивит. Или тот жирный бандюга, что ими правит. Сказано тебе, принеси парню еще бульона! Это возмещает потерю крови. Дай-ка я сменю башмаки. — Он швырнул пустую бутылку из-под бренди в голову молодого увальня, который увернулся с такой ловкостью, словно тренировался в этом ежечасно. — Томас Писон, делай, что тебе сказано, а не то уноси свои гнусные кости из моего дома и забирай с собой своих вонючих ублюдков! Седлай мне мерина, а сэру Куоррелу его вороного, да поторапливайся. Мы выезжаем через три минуты, или я выпорю тебя конским хлыстом!

4

Боумен провел середину дня внизу, в деревне — разговаривая, слушая, и ненавязчиво подтверждая, что да, здоровье Его Величества заметно улучшилось, и да, нынче же вечером он собирается спуститься в деревню и отужинать со своими придворными. Вчерашний вызов врачей и их удаление из замка прежде, чем они успели осмотреть своего пациента, были мастерским ходом, гениальной подготовкой к великому возвращению. Слухи о чудесном исцелении, должно быть, дошли уже до Грендона. Завтра о них будут трубить во все трубы. Кромман уже настроил оркестр.

И все же вечерняя программа требовала тщательной подготовки. Во-первых, Короля нужно будет удерживать, чтобы он не появился раньше времени, пока он слишком молод. Во-вторых, Короля нужно будет суметь уволочь прежде, чем он станет слишком стар. Кромман предложил держать его в по возможности маленькой комнате, чтобы люди входили в нее и сразу же выходили, не заходя больше ни разу. Однако Амброз никогда не позволял управлять собой. Сегодня главной опасностью для него был он сам: он запросто мог наслаждаться всеобщим вниманием до самого рассвета, когда все увидели бы, как выпадают его зубы и волосы.

Ближе к закату заместитель командира вернулся в замок и отправился на поиски Дракона. Коммандер, несомненно, был превосходным рубакой. Он был дотошен до мелочей и никогда не спорил с Королем, но в том, что касалось деликатных поручений, он не сумел бы обнажить меч без того, чтобы не отрезать самому себе причинное место. Именно поэтому секретарь Кромман вызвал Боумена из Грендона, чтобы тот занялся делами здесь. Он не верил ни одному слову до тех пор, пока на следующем рассвете у него на глазах трое дряхлых старцев не превратились в юнцов. Король, Кромман и слуга — пока только трое, но если Король пожаловал вечную молодость простому гладильщику чулок, он наверняка одарит ей и преданного телохранителя, когда в этом возникнет нужда.

Дракон сидел в спальне, мрачно глядя в огонь. В помещении находилось еще с полдюжины Клинков. Они не разговаривали, не играли в кости — просто понуро сидели по углам. Это никуда не годилось. Все они были связаны клятвой и заклинанием хранить своего подопечного. Все они знали, что это означает готовность убить. Чего же они тогда так мучаются угрызениями совести?

Парагон, вытянувшись, лежал у огня. Он явно спал — еще одно свидетельство того, какие крепкие у него нервы, несмотря на почтенный возраст. Годы не притупили его смекалки. Он представлял собой в настоящий момент Опасность Номер Один.

Боумен встретился взглядом с Драконом и кивнул ему головой. Коммандер, нахмурившись, поднялся и вышел за ним. Боумен спустился по лестнице в комнату охраны, но она находилась прямо под королевской спальней. Отверстий в стене и потолке было больше, чем в плетеной изгороди — в замке не осталось укромного места для разговора. Он вышел на улицу и завернул за угол, где ветер был слабее.

— Стихии ради, что тебе неймется? — ворчливо спросил Дракон. — Тела мальчишки так и не нашли, нет?

— Нет.

— Тогда кого мы готовим на завтра?

Коммандер потеребил свою бороду.

— Лиона, пожалуй. Этого маленького прыщавого трусишку. Он ведь сам напросился.

— А что говорит Толстяк?

Дракон, вздрогнув, покосился на ближайшее окно — оно было наглухо закрыто.

— Он говорит, Кроммана.

Боумен ожидал этого.

— Почему?

— Говорит, тот вырос из своих штанов. Говорит, Парагон лучше, а он не может держать их обоих, а то они передерутся. Глотки перегрызут друг другу, так он сказал. Он считает, ему нужен Парагон, чтобы править Парламентом.

— Вот дурак!

Дракон не стал спорить. Он поплотнее запахнул плащ и поднял взгляд на облака, сквозь которые пробивался лунный свет. В деревне мерцали огоньки — там готовился большой пир для Его Величества.

— Дюрандаль не одобрил последнее назначение, — заметил Боумен.

— Я и сам не очень одобряю его.

— Но у тебя нет выбора. И у меня тоже. У него — есть.

— У него тоже не будет, когда мы угостим его мясом. Король говорит, это заставит его передумать.

— Заставит ли? Король слеп, когда дело касается Парагона. Может, и ты тоже?

Дракон быстро обернулся с лицом, искаженным от злости.

— На что это ты намекаешь?

— Ты бы умер ради принципа?

— Я бы умер ради своего подопечного, если нужно.

— Ради подопечного — да, а ради принципа? Ради морального принципа? Ладно, ничего. Мне плевать, умер бы ты или нет. Я и про себя-то не знаю. Но мне кажется, Дюрандаль умер бы. Даже если он обнаружит, что ему снова двадцать и что он с каждым рассветом снова сможет становиться двадцатилетним на протяжении тысячи лет, — он бы отказался от этого, разве не так? Если он считает, что это неправильно? Почему все мальчишки называют его Парагоном?

— Потому же, наверное, почему и я, — риторических вопросов Дракон не понимал.

— Значит, давай играть наверняка. Кого мы подадим завтра?

Последовало долгое молчание.

— Парагона, — сказал наконец коммандер.

— Я прослежу за этим. — Боумен повернулся, чтобы идти.

— Погоди! — крикнул Дракон. — Не сейчас! Подождем, пока Кромман вернется благополучно.

— Верно, — кивнул Боумен. — Хорошая мысль. Секретарь наверняка захочет посмотреть на это.

5

Мэри снова ударилась в истерику, и кухарка снова закатила ей оплеуху. Мастер Каплин и Пардон, грум, перенесли Куоррела наверх, и теперь он лежал на кушетке, а кухарка подносила к его губам кружку чего-то горячего. На вкус это напоминало свернувшееся молоко. Сумасшедший сэр Байлесс рухнул в кресло у огня, превратившись в кучку мокрых тряпок и седых волос.

— Мы послали за знахарем, сэр Куоррел, — сказал толстый управляющий. — Пардон поехал искать знахаря.

На мгновение боль отступила, сменившись паникой.

— Нет! Скажите ему, нам нужны лошади! Парагон в опасности. — Он перехватил удивленные взгляды и нашел в себе силы вновь пуститься в объяснения: — Говорю вам: Дюрандаль. Его светлость. Его надо спасти. Нужна книга. Я заехал за книгой. Я поеду дальше. — Он жадно отпил еще. Кровь на камзоле, который одолжил ему сэр Байлесс, засохла настолько, что он хрустел при каждом движении.

— Задержи Пардона! — бросил Каплин, и Гвен сорвалась с места. — Куда вы собрались, сэр Куоррел?

— В Айронхолл. Отвезу туда книгу. Спасать Парагона. — Он схватил управляющего за мягкую руку и сжал ее. — Он погибнет! Его надо спасти!

— Он рехнулся! — подала голос кухарка. — А этот, второй… — Он хмуро покосилась на съежившегося в кресле сэра Байлесса. — Ехать? Сегодня? Вздор! Они оба и шага не смогут ступить!

— Уверен, что сэр Куоррел справится, — возразил Каплин. — Он Клинок, у него нет выбора. У нас, сынок, кареты нет. Я мог бы одолжить, но на это уйдет время.

— Нет времени. Нужно верхом.

— Это же убьет его! — взвизгнула Мэри. Каплин приказал ей заткнуться и принести аптечку.

— Пардон, седлай двух лошадей. Ваш друг поедет с вами, сэр Куоррел?

Байлесс вскинул голову, озираясь, как безумный.

— Конечно, я еду с ним! — прохрипел он. — Я только притомился чуток. Бренди есть? Уверен, у старины Дюрандаля всегда найдется глоток доброго бренди!

— Сэр Байлесс, — пояснил Куоррел, хотя ему казалось, что он уже делал это. — Был Вторым у Пар… у его светлости в Айронхолле.

Каплин, казалось, выудил бутылку бренди прямо из воздуха. Он протянул ее гостю, даже не предложив стакана. Байлесс жадно припал к горлышку.

— У нас есть заклинание от ран, сэр Куоррел, но вы потеряли слишком много крови. Никогда не видел такого бледного лица. Кухарка, бульону — живее! Что за книга? Гвен, повязки, чистую одежду!

Им пришлось на руках поднимать его в седло — на этот раз на Звезду, не на Рубаку. Сэру Байлессу тоже удалось с некоторой помощью Пардона взгромоздиться на Пятнашку. Куоррел взял повод здоровой рукой и первым выехал со двора.

6

Когда Дракон и Боумен вошли обратно в дом, Дюрандаль бесшумно прикрыл окно. Он расслышал всего несколько слов, но общий смысл был ясен — как ясно было, какая намечена жертва. Гвардия была теперь опаснее для него, чем Король или Кромман. Он вернулся к огню. Никто из Клинков не выказывал к его действиям никакого интереса, пока он держался подальше от лестницы и двери в королевскую опочивальню. Вернулся Дракон, совершенно окоченевший на морозе.

Минут через десять появился Скоффлоу и с опаской, бочком подобрался к Дюрандалю. Он снова состарился, и волоски на воротнике и плечах позволяли предположить, что он уже начал лысеть под шапкой. На лице появились морщины, и он снова начал горбиться. Он несколько раз открыл и закрыл рот.

— Король зовет меня?

Тот с готовностью кивнул, потом повернулся и зашаркал обратно время от времени оглядываясь проверить, следует ли Дюрандаль за ним. Преданный недоумок посвятил Королю всю свою жизнь, так что и она теперь продлилась вместе с королевской. Новый рыцарский орден: Братство Людоедов…

Дюрандаль вошел в королевскую опочивальню следом за ним. Большинство его ушибов и царапин перестало болеть, исцеленное заклятием, но он ощущал себя как-то неустойчиво без меча, к весу которого привык за тридцать семь лет. Он закрыл за собой дверь. Скоффлоу уже устроился на коврике в углу, словно спаниель.

Последние несколько часов Амброз просидел, роясь в бумагах, которые Кромман привез из Греймера накануне. Возможно, ему просто нечем было занять себя. Примерно через каждый час Король посылал за своим бывшим канцлером, чтобы спросить у него совета. Теперь он стоял в кругу света около канделябра, читая какую-то бумажку. Он сильно постарел с утра: волосы и борода поседели, дышал он с одышкой. Правда, язва на ноге больше не появлялась.

Он бросил на вошедшего косой, подозрительный взгляд.

— Ты утаивал от меня документы!

— Ничего существенного, сир.

— Да? А как это? Герцог Гайлийский хочет жениться на этой девице, что под его опекой. Он лет на тридцать ее старше, не сойти мне с этого места. Но ты держал его прошение под сукном два месяца, а ведь он все-таки герцог! Ты все дуешься на него из-за той истории с Кубком?

— Я выиграл тогда, помните?

— Он может обеспечить уйму голосов в Парламенте.

— Вот потому я и держал его под сукном. Вы всегда говорили мне, что желание сильнее признательности.

— Верно, говорил, — буркнул Амброз, швырнул листок на заваленную бумагами кровать и вынул другой. Аудиенция продолжалась. Его голова оставалась такой же ясной, как прежде. Это напоминало старые, добрые времена.

В конце концов он оставил бумаги в покое и зашагал взад и вперед по спальне.

— Твое отношение огорчает меня. До сих пор я был хорошим королем.

— Очень хорошим, сир.

— А эта моя сумасшедшая дочь не знает ни черта! Сидела себе двадцать лет на своих островах и знай плодила варваров. Она не способна править цивилизованным государством. Все пойдет прахом. — Он замолчал, ожидая ответа. Не получив его, он обратил хмурый взор на своего бывшего канцлера. — Ну? Ты с этим не согласен?

— Поначалу она может ошибаться. Вы тоже ошибались. Разве она, как и вы, не носит титул по праву?

Лицо Короля потемнело.

— Нет, поскольку у нас появилась куда более выгодная альтернатива. Теперь хороший король может остаться хорошим королем навсегда. Что тебя смущает? Боишься, что я собираюсь охотиться на невинных людей, убивать собственных подданных? Ерунда! Преступники, осужденные — вот решение! Кромман тут подсчитал, что за год в Шивиале вешают больше двух тысяч людей. Что тебе придется сделать, милорд, — так это объяснить Парламенту, что мы владеем новым заклятием, которое превращает кости в золото. Отныне и во веки веков все трупы будут принадлежать короне. Просто, да? Тебе вовсе не нужно говорить пока про омоложение. Это всплывет потом. Я полагаю, Палата Общин просто счастлива будет услышать, что их возлюбленный монарх вообще отменяет налоги, ты согласен?

— Я полагаю, они будут счастливы год или два, — Дюрандалю вспомнился тот подвал в Самаринде. — После этого золота будет как грязи, только стоить оно будет дешевле.

— Тьфу! Это частности! Страна будет процветать. Если ты переживаешь за свою жену-красотку, мы и ее примем в нашу компанию. Какие еще у тебя возражения, сэр Привереда?

— Только два, сир. Во-первых, смертные люди вряд ли хорошо примут правление бессмертного. Не думаю, что страна потерпит это.

— Страна слопает то, что ей дадут. Что второе?

— Перемены, сир. Разнообразие. Свежая кровь. Все хорошее рано или поздно приедается. Люди застаиваются, даже короли. Даже короли, пожирающие человечину.

— Духи! Я мог бы отрубить тебе голову за эти слова.

— Вот и рубите. Я лучше умру, чем увижу, как страдает Шивиаль под вечной тиранией, — Дюрандаль представил себе, что творится со слушателями в гардеробе при этих словах.

Король понизил голос до свистящего шепота.

— Черта с два я доставлю тебе такое удовольствие! На рассвете ты тоже возродишься, вот тогда и посмотрим, что ты будешь думать о жизни и смерти. Не скрою, ты был хорошим канцлером — лучшим из всех, что у меня были, — и будь я проклят, если ты не будешь хорошим канцлером и дальше, пока солнце светит. А теперь убирайся!

Дюрандаль вернулся в спальню Клинков. Король думает, что омоложение заставит его передумать и вернет его преданность. Он надеялся, что этого не случится. Правда, он сомневался в том, что Кромман и гвардейцы дадут кому-либо из них шанс проверить это.

7

Последних часов он не помнил. Он ехал верхом в забытьи, предоставив Байлессу искать дорогу, предоставив Звезде просто следовать за Пятнашкой. Бедные клячи начали спотыкаться, но Айронхолл уже вырос перед ними. Огни были погашены. Ну конечно, уже за полночь.

Куоррел заставил себя проснуться. Он замерзал — до самых костей.

— Вон то окно. Бросьте камень. — Он слишком ослаб, чтобы сидеть в седле прямо. Все тело его от ног до макушки сводило болью, а мир раскачивался вокруг. Звезда остановился, опустив в изнеможении голову.

— Думаешь, я не помню, где спальня Старших? — пробормотал Байлесс.

Спешившись, он упал на землю, и ему понадобилось четыре попытки, чтобы попасть в окно. Послышался звон стекла. Секундой спустя появилось лицо — к сожалению, Кроворук, но тут же из-за его плеча вынырнула голова Хируорда.

— Это Куоррел, — сказал Куоррел. — Нужны люди Королевы. Спасти Парагона.

* * *

Каким-то образом им удалось затащить его в спальню, не разбудив ни Магистров, ни слуг, ни рыцарей, ни даже Младших. Его уложили в постель. Байлессу неохотно, но разрешили пройти за ним — они хихикали от одной только мысли о том, что это грязное, шатающееся пугало могло быть Вторым у самого Парагона, будто Парагону Второй и не требовался. Байлесс плюхнулся на соседнюю кровать и тут же уснул.

Их собралось около дюжины — почти все полураздетые, продиравшие глаза и зевающие. Кто-то привел еще нескольких, которым давно уже полагалось быть Старшими, но не получивших еще такой возможности. Куоррел изо всех сил боролся со слабостью, пытаясь объяснить столько, сколько необходимо: Король, запертый в Фэлконкресте, Самаринда, книга, тайная экспедиция Парагона еще до их рождения — о которой слышали все, но толком не знал никто — Волкоклык… жуткое колдовство, поедание человечины, страшный Кромман, Король, превратившийся в монстра… Вернуть Королеву, спасти Парагона! Голос его сорвался на хрип. Его снова напоили чем-то, и он продолжал. Пара Старших торопливо листали книгу.

— Он бредит, — сказал Кристалл.

— Он не рубил сам себе плечо, — возразил Хируорд, хмуря рыжие брови.

— Книга Парагона подтверждает то, что он говорил, — послышался еще один голос.

— Должно быть, Парагону понадобился Клинок для чего-то особого, после всех этих лет, — предположил Кристалл, который теперь был Вторым.

— Он уже старик, — предположил Уиллоу.

— Он побил тебя на рапирах, разве не так?

— Если мы попытаемся сделать что-нибудь вроде этого, они вышибут нас к черту, — подал голос Пассингтон.

— Люди Королевы, — прошептал Куоррел. — Даже Королевы не будет, вы поняли?

— Ты бросил своего подопечного в бою? — спросил Кроворук, который всегда был задницей.

Он снова объяснил про Рубаку, свою рану, сброшенного Парагона и Дракона, который требовал взять их живыми. И про людоедство.

— Надо идти. — Он с трудом выпрямился. Комната вращалась вокруг него и никак не хотела успокаиваться. — Вы как знаете, а мне нужно быть там до рассвета. — Он размечтался: какие они спутники ему, это просто мальчишки. Им не пронзали сердце мечом. Но кроме них у него не было никого, ибо они не были еще связаны с Королем, как все остальные Клинки.

— Я иду с тобой, — объявил Хируорд. — Ради Парагона. Кто еще хочет идти, оставайтесь здесь. Остальные марш к той стене.

Один или два неуверенно подались назад, и тут же придвинулись обратно. Все до одного. Люди Королевы. Куоррел плакал от нетерпения, пока они натягивали одежду, разбирали свои мечи и прикидывали, как лучше пробраться на конюшню. До Фэлконкреста было еще много часов езды, а ночь уходила.

8

Королевская карета прибыла за час до полуночи, чтобы отвезти его вниз, в деревню. Большинство Клинков ехали с ним, но трое осталось сторожить лорда Роланда и презренного Лиона.

Дюрандаль спал, отыгрываясь за две бессонные ночи. Погода портилась, ветер хлопал ставнями и выдувал дым из камина.

Возвращение Короля, казалось, заполнило весь замок шумными людьми, смехом и шутками. Появление Короля на публике явно прошло с большим успехом.

Дракон и Боумен помогли дряхлеющему Королю подняться по лестнице. Его туша была такой же огромной, как обычно, но обмякла. Голова облысела, борода висела клочками, и он передвигался с трудом, даже опираясь на плечо коммандера. На вид ему можно было дать лет восемьдесят. На верху лестницы он остановился перевести дыхание, глотая воздух как рыба.

— Канцлер Кромман еще не вернулся?

— Нет, Ваше Величество, — крикнул Боумен так, словно Король стал туг на ухо.

— Что-то он задерживается! Пошлите людей навстречу.

— Непогода, сир. Думаю, это его и задержало.

— Который час? — беззубо прошамкал дряхлый монарх.

— До рассвета часа три, сир.

— Приготовьте октаграмму. Мне нужно поспать немного, но не забудьте разбудить меня заблаговременно.

— Чтобы мы могли снести вас вниз как обычно? — послышался из угла чей-то недовольный голос, но Король его не слышал. Он поплелся к себе в спальню, Дракон вошел следом за ним и закрыл дверь.

— На что он похож перед рассветом? — поинтересовался Дюрандаль.

— На дохлую свинью, — ответил кто-то.

Через некоторое время коммандер, уложив Его Величество в постель, вышел и спустился вниз. В комнате осталось с полдюжины людей, обменивающихся впечатлениями прошедшего вечера. Они заметно приободрились по сравнению с прошедшим днем: обман прошел успешно, и можно было рассчитывать, что это продолжится и в будущем. Постепенно все затихли в ожидании рассвета и заклинания. Юный сэр Лион съежился в углу. В кухне внизу скрипел насос: люди совершали вечерний туалет.

Дюрандаль подошел к огню и подбросил в огонь поленьев. Сторожа смотрели на него, но не возражали. Он думал о своей проблеме даже во сне и нашел ответ — не самый удовлетворительный, но такой, против которого не возражала его совесть.

Даже сейчас он не мог убить Короля. После целой жизни служения сама мысль об этом казалась невозможной. Но он мог предотвратить очередное омоложение — он не сомневался, что способен заставить себя совершить это, и он знал, как это сделать. Возможно, тем самым он избирал для себя особо мучительную смерть, но ему все равно предстояло умереть сразу по возвращении Кроммана.

Заклинание несло зло. Верно, использование осужденных преступников куда более приемлемое решение, нежели лотерея с мечниками в Самаринде. Повешенному все равно уже не нужен его труп, а болтающиеся под перекладиной разлагающиеся тела всегда портили пейзаж Шивиаля. Верно, Амброз был неплохим правителем и мог бы неплохо править еще много лет — если только бессмертие не изменит его. Изменило же оно Эвермена. Верно и то, что дочь его себя как следует пока не проявила. Дюрандаль не питал особенной любви к принцессе Малинде, равно как не испытывал к ней особой преданности.

Откуда же тогда эта уверенность в том, что надо совершить измену и уничтожить своего Короля? Кто он такой, чтобы выступать против этих грандиозных замыслов? Может, он не прав, считая их ошибкой? Нет, у него остается одно преимущество, которого лишены все остальные: он своими глазами видел зло во всей его красе в Самаринде. Жаль, что он не может обсудить это с Кэт, но он не сомневался, что она согласилась бы с ним. Кэт не переносила даже обычного знахарского исцеления, поэтому не удивительно, что омолаживающее заклятие вызвало у нее такое отвращение. В некотором извращенном смысле это было еще одним его преимуществом. Его не удалось бы соблазнить бессмертием, ибо она не могла разделить его с ним.

Нет, ответ лежал в том, что говорил ему Великий Магистр в последний его приезд в Айронхолл: «Думаю, все мы рано или поздно будем людьми Королевы. Узы переходят, ибо мы поклялись на верность ему и его наследникам».

Несколько раз за свою жизнь Дюрандаль клялся в верности Амброзу IV и его наследникам. Тот Амброз умер. Тот, что жил сейчас в его теле, был кем-то другим, самозванцем, который выглядел как Амброз, говорил как Амброз и носил корону, которая по праву должна была принадлежать принцессе, а со временем одному из ее сыновей. Это слова скользкого торгаша, это не то, чем должен бы руководствоваться бывший Клинок — но совести требовалась какая-то опора.

Огонь затрещал веселее, разгораясь. Потом послышался стук подков и скрип колес…

— Паук вернулся, — пробормотал кто-то из Клинков. Дюрандаль встал. Все взгляды обратились на него, но пленник шел не в сторону лестницы или королевской спальной, а к окну. Он выглянул. Карета, которую он видел отъезжающей сегодня утром, со скрипом остановилась; два фонаря ее бросали тусклые лучи света сквозь падающий свет — вся земля уже побелела. Двое Клинков вышли из замка, чтобы встретить ее. Они отворили дверцу и выдвинули подножку.

Кромман должен быть уже таким же старым, как Король. Возможно, его придется нести на руках. Нет. Странное дело, но фигура в черном выбралась из кареты самостоятельно, хотя и пошатываясь, и не шевеля левой рукой. Голова его была низко опущена, и молочно-белое лицо едва угадывалось между воротником и шляпой. Он спустился на землю, покачнулся, удержал равновесие, отмахнувшись от помощи. За ним из кареты показался человек в гвардейском мундире.

Двое форейторов тоже спешились. Трое пеших соскочили с запяток кареты, кучер и еще один — спереди. Гвардейцы закричали что-то и потащили мечи из ножен, а вновь прибывшие бросились на них, сбив на землю. Все новые пассажиры выбирались из кареты, другие выбегали из-за нее. Несколько человек бросилось к дверям замка.

Что бы там ни происходило, ясно было одно: это приехал не Кромман. Самое время Дюрандалю делать свой ход. Он в три прыжка оказался у камина и схватил каминные щипцы, потом поднял ими горящее полено и швырнул его через всю комнату. Оно упало, разлетевшись фонтаном огненных брызг, а он уже кидал другое. Клинки вскакивали с яростными и удивленными криками. Еще полено, еще… Сверкнув в воздухе, к нему устремился чей-то меч, и он отбил его щипцами: ДЗЫНЬ!

— Остановите его!

— К черту его — помогите мне здесь! — крикнул другой.

— Пожар! — орал третий.

По всей комнате полыхали постели, выплевывая дым и горящие перья. Люди бросались на огонь, пытаясь задавить его одеялами, но Торкиль с Мартином, обнажив мечи, устремились к Дюрандалю. Он парировал оба удара, держа щипцы одной рукой и кочергу другой, стоя спиной к камину. ДЗЫНЬ! ДЗЫНЬ! Это, должно быть, конец — когда-то он и одолел бы обоих, но не теперь. Не безоружный. ДЗЫНЬ! Сколько ударов он еще выдержит?

— Оставьте меня, идиоты! — крикнул он им. — Спасайте Короля!

Его противники были слишком увлечены местью, чтобы услышать. ДЗЫНЬ! — это уже опаснее. Тут Лион вывел Мартина из игры, накинув ему на голову сзади одеяло, и опрокинул на пол. Торкиль на миг ослабил внимание; Дюрандаль с размаху ударил его по руке кочергой и услышал, как треснула кость. Торкиль взвыл, лязгнул о пол упавший меч.

— Спасибо, парень! — Дюрандаль повысил голос. — Все на спасение Короля!

Кашляя, сталкиваясь, Клинки торопливо пытались выкинуть горящие матрасы и одеяла в окна. Ветер швырял пламя обратно им в лица. Однако Боумен все же распахнул дверь в королевскую опочивальню и исчез внутри, за ним бросились другие.

Дюрандаль, задыхаясь, рванулся к лестнице. Лион нырнул перед ним, пробивая путь к бегству. Они кубарем скатились по ступенькам и приземлились на полу комнаты охраны. С полдюжины Клинков пытались пробиться на улицу через волну атакующих, но в дверях хватало места только для двоих, не больше. Кто бы ни были эти вновь прибывшие, они застали Королевскую Гвардию без штанов — к некоторым это относилось буквально, — и заперли их в замке.

— Пожар! — Дюрандаль, шатаясь, поднялся на ноги. Он хотел только вывести из строя октаграмму, а не сжигать кого-то живьем. — Замок горит! Спасайте Короля!

Клинки разом развернулись и бросились мимо него наверх — все, кроме двоих, бившихся в дверях.

— Уберите мечи! — рявкнул он. — Именем Короля, уберите мечи, все! Посторонитесь, дайте я сам с ними разберусь.

Защитники замка отступили назад, и он занял их место, глядя сквозь вихрящийся снег на дюжину незнакомых, неизвестно откуда взявшихся бойцов.

— Выходите, подняв руки! — крикнул их вожак. Дюрандаль бросил щипцы и поднял руки вверх.

— Кончайте драку! Нам надо позволить им спасти Короля. Уберите мечи, я сказал!

— Это Парагон! — выкрикнул кто-то.

Высоко над головой обрушилась часть крыши, взметнув языки пламени к небу и осветив все как в яркий день. Кашляя, Дюрандаль вывалился на улицу. Он смахнул слезы и вдруг, не веря своим глазам, уставился на коренастого паренька, сжимавшего в руке саблю. Шапка с его головы слетела, и рыжие волосы чистым золотом сияли в свете пожара.

— Хируорд!

— Лорд Роланд!

Он обвел взглядом остальные юные, нервно улыбающиеся лица и понял, что видит перед собой Старших из Айронхолла. СМЕРТЬ И ПЛАМЕНЬ! ЧТО ДЕЛАЮТ ОНИ ЗДЕСЬ, ПОБИВ КОРОЛЕВСКУЮ ГВАРДИЮ?

— Мы прибыли к вам на помощь, милорд, — сказал Хируорд. — Похоже, мы как раз вовремя. — Он усмехнулся. — Отойдите от двери.

Дюрандаль повиновался, и чьи-то дерзкие руки похлопали его по плечу, когда он проходил мимо. Два тела лежали в снегу — мертвые или просто оглушенные? Новая часть крыши обрушилась. Кони встали на дыбы от ужаса и понесли карету в ночь. Мгновение спустя она съехала под откос и с оглушительным треском перевернулась под испуганные крики.

— Милорд! — раздался хриплый голос. Вперед, шатаясь, выступил фальшивый Кромман — черные одежды, белое лицо, левая рука на перевязи… КЛЯНУСЬ СТИХИЯМИ, ЭТО ЖЕ КУОРРЕЛ! Он упал в руки своего подопечного и обмяк.

Дюрандаль обнял его и поддержал, хотя тот, казалось, почти ничего и не весил.

— Ты жив! — чертовски глупые слова! Да и правда ли это? Как может человек казаться скелетом и оставаться в живых? — Ты ранен!

— Давно ранен, — прошептал Куоррел. — Вы в порядке?

— В полном. Но что случилось?

— Поехал за помощью. Привел людей Королевы. — Он пытался улыбнуться.

Дюрандаль опустил его на землю и сам встал на колени рядом, придерживая его за плечи.

— Айронхолл? Ты съездил туда и обратно? — Это казалось совершенно невероятным, и все же дюжина мальчишечьих лиц гордо улыбалась ему со всех сторон. Даже с учетом внезапности, кто еще мог осмелиться вступить в бой с Гвардией? Похоже, они ждали его приказов.

— Выпустите гвардейцев. Только разоружите их.

— Уже выполняется, милорд, — отозвался Хируорд. Задыхающиеся, ослепшие люди вываливались из замка; их грамотно брали в клещи, обыскивали и обезоруживали прежде, чем они успевали прийти в себя. Каменная скорлупа превратилась в пылающий ад, белое пламя било уже из всех окон, половина крыши провалилась. Где-то там остался Харвест.

Радостные вопли встретили группу Клинков, вытащивших из замка громоздкий сверток, несомненно, заключавший в себе Короля. Похоже, они были последними. Все, кто остался внутри, были обречены на гибель: балки перекрытия начали рушиться. Конюшня тоже занялась, но лошадей кто-то успел выпустить.

— Милорд? — прошептал Куоррел. — Я все сделал правильно? — Снег ложился на его брови и волосы.

— Да, да! Ты просто чемпион! Ты все спас! Ты посрамил Гвардию, сделав из них идиотов! Ты завтра же войдешь в Литанию Героев!

— У меня тут для вас… — Куоррел порылся в мокром плаще.

— Это может и подождать, — сказал Дюрандаль, продолжая поддерживать его голову.

Но, судя по всему, ждать это не могло, так что он потянулся туда, куда указала бессильная рука, и обнаружил в кармане груду золотых… монет? Звеньев! Он вытащил лорд-канцлерскую цепь. Блестевшую как злая змея.

— Твоя золотая цепь… — пробормотал Куоррел. — Ваша.

Уже не его, но это было не важно.

— Спасибо. Я сохраню ее. — Дюрандаль посмотрел на долговязого юнца и вспомнил его имя. — Уиллоу, нам нужно найти для него знахаря. Беги в деревню и… — Однако знахарь мало что сможет сделать без заклинания, а октаграмма погребена под горящими развалинами. Он вздрогнул, сообразив, что его ужасный поступок, возможно, погубил Куоррела. — Нет, мы отвезем его в Стейртаун.

Люди Королевы беспокойно переглянулись.

— А Король, милорд? — спросил Хируорд. — Братья просят мечи обратно.

— Нет, нет! Не возвращайте их пока. — Еще далеко не все было кончено. Гвардейцы вполне еще могут отнести Короля к другой октаграмме, хотя судя по крикам с дороги, сюда спешила по меньшей мере сотня свидетелей. Страшно подумать, к чему все это может привести, какие обвинения посыплются. В результате событий этой ночи на плаху может лечь не только его голова; впрочем, чем меньше голов, тем лучше.

— Слушай, Первый, мне кажется, вам всем лучше сейчас исчезнуть. Можете захватить с собой мечи гвардейцев, только уходите. Вы сделали то, что должны были сделать, — ты и твоя армия. Я горжусь вами всеми. И особенно горжусь… Куоррел? Куоррел!

Уиллоу упал на колени в снег и попытался нащупать пульс. Пульса не было.

— Этого следовало ожидать, милорд. Его удерживали в живых только Узы. Я думаю, он должен был умереть уже много часов назад.

Да, этого следовало ожидать, но боли от этого было не меньше. Ох, как было больно! В холодном отчаянии Дюрандаль положил тело на землю. Он закрыл мертвые глаза и сложил мертвые руки на груди. Необходимо было переделать слишком много дел, чтобы тратить время на скорбь. Слишком много дел. Он ведь уже поверил в то, что Куоррел мертв, так что же ему так больно теперь, во второй раз? Если бы только у него был сын, как…

* * *

Звериный вопль разорвал ночь, и тотчас был подхвачен толпой. Дюрандаль вскочил на ноги и увидел, как Клинки в бешенстве несутся на них.

Героем этого часа стал Кандидат Кристалл, которого вместе с Кроворуком оставили охранять конфискованные мечи. Когда он увидел, как безжизненный сверток, который был некогда Королем, вынесли на улицу, ему хватило ума собрать оружие и покидать его через окно в пекло.

В сравнении с некоторыми побоищами прошлого — такими, как Мятеж Клинков после смерти Госберта IV, — последовавшая битва была недолгой и незначительной. Меньше дюжины Королевских Гвардейцев оставалось на ногах, да и те были безоружны. Но пятнадцать Старших из Айронхолла были по сути дела мальчишками, выступившими против безумцев, не решавшимися использовать мечи против безоружного противника. Трое пали прежде, чем Дюрандаль с Хируордом собрали остальных и убедили их в том, что биться надо не на жизнь, а на смерть.

Разумеется, лорд Роланд был главной целью. Обезумевшие Клинки рвались к нему как изголодавшиеся звери, готовые растерзать его на куски, а все, что он мог сделать, — это прятаться за спинами своих юных защитников. Потом один из раненых уступил ему свой меч, однако к этому времени почти все Клинки уже выбыли из игры, превратившись в хнычущие, беспомощные комки. Последним одолели Боумена, раненного в бедро. Недолгий кошмар миновал. Люди Королевы сумели предотвратить катастрофу. За это они по крайней мере могли рассчитывать на поблажку в суде.

Ощущая себя опустошенным и смертельно усталым, Дюрандаль подошел посмотреть на освещенного догоравшим пожаром Короля. Придворные разбежались в ночи, но теперь начинали собираться, как муравьи на пиршество, и большинство тянулось туда, где стоял он, чтобы вместе с ним, не веря своим глазам, посмотреть на останки человека, столько лет правившего Шивиалем. Он казался умиротворенным и очень старым, хотя и не настолько старым, чтобы кто-то мог заподозрить колдовство. На теле не было видно ни ожогов, ни других повреждений, так что либо его убил дым, либо сердце его не выдержало. Быть может, Амброз, никогда и ничего не боявшийся, умер от страха. Не было ни последнего «прости», ни горьких обвинений. Король умер. Это сделал я, думал Дюрандаль. Я убил своего Короля. Что бы ни случилось дальше, жизнь никогда не будет прежней.

Вокруг тела уже намело снег. Простой снегопад быстро сменялся бураном. Почему никто не берет руководство на себя? У него не было полномочий. Ему хотелось только уйти и плакать, но кто-то должен был навести порядок. Он узнал хлопотливого доктора, который исцелял его в замке.

— Эй, вы! Соберите отряд и отнесите Его Величество вниз, в деревню.

Маленький человечек подпрыгнул так, словно его разбудили.

— Ой! Конечно, милорд. Эй! Ты… и ты…

Чувствуя себя так, словно кости его превратились в свинец, Дюрандаль побрел обратно к мечникам. Люди Королевы хлопотали, помогая Клинкам — накладывая повязки, устраивая поудобнее.

Кое-кого не хватало.

— Уиллоу? Знает ли кто-нибудь, где Канцлер Кромман?

— Ох, — сказал Уиллоу, оглядываясь по сторонам. — Он был в карете, милорд. Куоррел узнал ее, вот мы ее и остановили. Его охрана ранена, но они выживут. Мы оставили их на ферме, а его захватили с собой — связанного, милорд.

Карета превратилась в груду обломков, так что Кромман скорее всего уже мертв. Ему придется подождать.

Двор без короля — все равно что животное без головы. Тем не менее все остальные продолжали ждать руководства. Дюрандаль набрал в легкие побольше воздуха и проревел, перекрывая все разговоры:

— Король умер! Да здравствует Королева!

— Да здравствует Королева Малинда! — восторженно откликнулись айронхоллские кандидаты. Придворные подхватили крик.

* * *

Дракон сидел в снегу, приходя в себя от удара по голове. Его лицо было измазано сажей и окровавлено, камзол — порван, даже борода наполовину обгорела, но глаза его снова приняли осмысленное выражение.

— Готов исполнять долг, Вожак?

Тот мрачно кивнул:

— Но я не буду подчиняться твоим приказам.

— Я и не собираюсь приказывать, только советую. Может пройти несколько недель, пока Королева доберется сюда. Парламента нет — он распускается со смертью Короля и надо созывать новый. Канцлера тоже нет: если Кромман и жив сейчас, рассвета он не переживет уже точно. Я официально смещен, так что, возможно, твой долг — запереть меня в Бастион. В общем, на данную минуту, Вожак, Шивиалем правишь ты.

Люди Королевы отозвались на это неодобрительным фырканьем. Хируорд поднял свою саблю с таким грозным видом, словно готов был пустить ее в ход.

— Парагон! — выкрикнул чей-то юный голос.

— Убери эту чертову железяку, пока никого не порезал! — рявкнул Дюрандаль. — Спасибо! Главный здесь — коммандер Дракон. Все, что я могу, — это только давать советы.

Придворные все подходили, горя нетерпением принять участие в исторических событиях. Вскоре здесь будет слишком много руководителей. Однако Дракон вытер лоб рукавом и встал на ноги — не без помощи со стороны Хируорда.

— Я принимаю ваши советы, милорд. Надо организовать перевозку тела в Грендон.

Он все еще пребывал в замешательстве. Дракон — не лучшая кандидатура для таких дел.

— Нет, коммандер, — терпеливо объяснил Дюрандаль. — В обычных условиях первым делом нужно сопроводить королевскую наследницу в Греймер, чтобы она смогла предотвратить резню, когда остальные Клинки услышат новости. Поскольку это невозможно, я предлагаю тебе направиться в Грендон самому, захватив с собой как можно больше людей, чтобы разоружать тех по одному. Когда старый Король Эверард умер, так и поступали. Ловите каждого по очереди в сеть, а остальные пусть стоят вокруг и кричат: «Да здравствует Королева!» — пока он не оправится от потрясения и не присоединится к ним.

Дракон нахмурился:

— В мои привилегии входит передать Королевскую печать Ее Величеству и известить ее о восшествии на престол!

Право, существует ли лучшая возможность для придворного завоевать расположение нового монарха? Посланец, принесший такую весть, может ожидать по меньшей мере титула герцога, но надо отдать Дракону должное: Узы наверняка жгли его горячими углями, заставляя искать нового подопечного.

— Ты собрался в Огненные Земли? Пойдешь пешком?

Из снега вынырнул и, хромая, подошел к ним Боумен, тяжело опираясь на плечо Спинакера.

— В первый месяц корабли не ходят.

Вот это компетентный руководитель, хоть с последним утверждением он и поторопился.

— Верно, это твое право, — сказал Дюрандаль Дракону. — И бельцы выходят в море в любую погоду. Один их корабль стоит в Ломуте как раз на такой случай. Капитана зовут Эльдаберд. Смотритель порта проводит тебя прямо к нему.

— Правда? — с тихой угрозой в голосе спросил Боумен. — И откуда это все вам известно, лорд Роланд?

— Мне это известно, потому что я сам договорился об этом с бельским послом несколько месяцев назад. Мы понимали, что что-то вроде этого может случиться. Если вообще возможно доплыть сейчас до Бельмарка, Эльдаберд это сделает, Вожак. Кстати, если ты выедешь прямо сейчас, то застанешь прилив.

К счастью, Дракон не стал спрашивать, откуда Дюрандалю известно, сколько времени ехать отсюда до Ломута, или во сколько начинается отлив.

— Принимай руководство здесь, заместитель, — только и сказал он и исчез за снежной пеленой.

Дюрандаль с надеждой повернулся к Боумену.

— Для меня у тебя тоже есть совет? — язвительно спросил Клинок.

— Если хочешь.

— Что ж, послушаем.

— Во-первых, оцепи эту долину, чтобы никто не мог выскользнуть из нее по крайней мере три дня. Снег поможет. Когда доберешься до Грендона, найди лорда Камергера или Граф-Маршала. Королевское завещание лежит в казне, в верхнем ящике шкафа с короной. — Ни Амброз, ни Кромман в последние дни не видели необходимости менять что-либо в завещании. — Там распоряжения насчет регентского совета, который будет править до тех пор, пока новая королева не прибудет для принесения присяги. Вот. — Он протянул ему позолоченную цепь, ради которой умер Куоррел. — Передай им это.

Боумен принял ее так, словно боялся, что она его укусит. И правда, за ее долгую историю редкие владельцы ее кончали хорошо. Но он явно собирался исполнить все, что предлагал Дюрандаль.

— Кстати, — заметил Дюрандаль, — половина твоих людей выведена из строя. Я бы предложил тебе временно принять под свое командование этих славных юнцов.

Заместитель командира свирепо покосился на самозваных Людей Королевы. Те нагло улыбались в ответ.

— Даже если они вписали героическую страницу в анналы Айронхолла, — добавил Дюрандаль, — они вряд ли горят желанием возвращаться домой для встречи с Великим Магистром.

Нагловатые ухмылки сменились тревогой.

— Хорошая мысль, — сказал Боумен. — Вы все зачислены. Можете начать с того, что отдадите нам свои мечи.

* * *

Вот все и кончилось. Теперь можно остыть немного. Дюрандаль отошел в темноту, чтобы побыть в одиночестве.

Хлопоты, впрочем, еще только начинались. И многое оставалось пока неясным. Где, например, юный Лион, который первым спас его жизнь этой ночью? Куда он убежал? Где бедолага Скоффлоу? Спас ли его кто-нибудь? Правда, если он и избежал огня, он все равно умрет с восходом солнца. Круги от трагедии только начинали разбегаться. Впрочем, все это уже не его заботы.

Кромман. Что с Кромманом?

9

Опрокинувшаяся карета превратилась в груду исковерканных обломков. Трое лошадей оборвали постромки, или их освободили, но страдания четвертой прекратил кто-то, явно не удосужившийся заглянуть внутрь кареты или же сделавший это невнимательно. Когда Дюрандаль забрался на обломки и заглянул внутрь через разбитую дверь, его фонарь осветил сначала только месиво из досок и подушек. Потом он разглядел две торчавших откуда-то снизу босые ноги, перехваченные веревкой у лодыжек. Забраться внутрь, не развалив все окончательно, в неверном свете фонаря, оказалось задачей не из простых. С трудом сохраняя равновесие, он начал поднимать обломки и выбрасывать их через дверь.

Вскоре на него уставились из темноты два стеклянных глаза Кроммана. Лицо его превратилось в череп, покрытый запекшейся кровью и клочками седых волос. Казалось, он умер много лет назад.

— Значит, ты победил, — произнес череп.

Дюрандаль едва не выронил скамью, которую как раз поднял.

— Я не ощущаю себя победителем. Я перережу веревки и вытащу тебя отсюда. — Он убрал последний мешавший обломок.

— Но ведь октаграммы больше нет? — Знакомый хрип превратился в крысиное шипение. — Замок горел.

— Нет. Октаграммы нет. Король умер.

— Значит, предсказание сбылось. Я знал, что когда-нибудь ты убьешь его.

— Я считаю, его убил ты, — Дюрандаль вытащил одолженный у раненого кандидата меч. — Ты дал ему это проклятое колдовство. Человек, которого я видел сегодня, был не тем Королем, которому я служил всю свою жизнь.

— Словоблудие. Ты просто пытаешься оправдать свою измену.

— Возможно. — Он перерезал веревки, связывавшие костлявые ноги, и даже испугался того, как холодны были они на ощупь.

— Ты зря теряешь время, — прошептал Кромман. — Сколько до рассвета?

— Около часа.

— Стоило тратить силы! У меня сломана спина. Мне почти не больно.

Дюрандаль придвинул фонарь ближе. На одежде Кроммана запеклась кровь. Казалось невероятным, что этот хрупкий, немощный человек не умер час назад от одного только холода.

— Я пойду приведу помощь, — сказал озадаченный Дюрандаль. — Ты погубил много людей, инквизитор, но я не осмелюсь сдвинуть тебя с места.

Окровавленный рот скривился в гримасе.

— Если бы моя гордость позволила это, я попросил бы тебя пустить в ход меч. Тебе доставит удовольствие убить меня сейчас?

Дюрандаль устало вздохнул:

— Никакого. Я слишком стар для мести. Тебе нечего меня бояться.

— Я боялся только смерти моего Короля. Он был омерзителен и ничтожен, но он умирал. Его можно было пожалеть. Уж во всяком случае, радоваться было нечему.

— Я признаю, что некоторые из твоих побуждений заслуживают уважения.

— Ну, ну, и это все, что ты можешь сделать? Ну, если уж мы разобрались между собой, я все же попрошу тебя: из чистого сострадания, избавь меня от этого жалкого положения. Я молю тебя. Ты бы сделал это даже для раненой собаки. — В глазах умирающего мелькнул ехидный огонек. Даже сейчас он продолжал играть в свои мерзкие игры.

— Ты хочешь, чтобы меня грызло чувство вины, как бы я ни поступил, верно? Так вот, я не чувствую никакой вины по отношению к тебе, Кромман. Я не ненавижу тебя, только презираю, ибо все, чего ты хотел в жизни, — это власти над другими людьми, а когда ты ее получил, то использовал ее только для того, чтобы причинять боль. Ты уже не человек, если вообще когда-нибудь был человеком. Я пойду и приведу кого-нибудь на помощь.

Ответа не последовало. Оставив фонарь в разбитой карете, Дюрандаль выбрался из обломков и захромал обратно к замку. Он послал к карете знахаря и двух помощников с носилками, но когда они пришли, старик был уже мертв.

* * *

Когда солнце наконец встало, окрасив пургу в белый цвет вместо ночного черного, Дюрандаль стоял в покойницкой, наскоро устроенной в одном из деревенских домов. Король лежал в соседней комнате. Здесь же лежали остальные жертвы этой ночи: Скоффлоу, Кромман, четверо Клинков, трое айронхоллских кандидатов, один слуга, случайно попавший под руку обезумевшим Клинкам, — и Куоррел.

Они молча смотрели на героя.

— Он погиб, защищая своего подопечного, — произнес Дюрандаль. — Возьми его меч, Первый. Он назывался Резон. Проследи, чтобы он занял подобающее место и славился вовеки.

— Это ваша работа, милорд.

— У меня сейчас другие дела.

Он был цареубийцей. Его надлежало отвезти в Грендон для расплаты за государственную измену. Он не тревожился за собственную жизнь, но боялся, что вместе с ним может погибнуть и весь класс Старших из Айронхолла, а это было бы катастрофой.

10

Лорд Камергер приходился Дюрандалю зятем. Верховный Адмирал был его соседом по Айвиуоллзу. Три других члена Регентского Совета некогда были Клинками, а еще два — его протеже. Первым постановлением Совет призвал его в Греймер для руководства правительством. Он вернулся в свой старый кабинет так, словно ничего не произошло. В стране сохранялся мир и покой, траур по Амброзу был скорее ностальгией, чем скорбью по народному любимцу; к этому примешивалась немалая доля страха перед будущим. Тело монарха было доставлено в Грендон и выставлено в саркофаге, а потом возвращено Стихиям надлежащим образом и со всеми почестями.

Бельский корабль отплыл из Ломута еще в разгар шторма — к удивлению местных моряков. Знакомство коммандера Дракона с мореплаванием наверняка запомнилось тому надолго, но вот согласится ли женщина средних лет на обратное путешествие в это время года или пошлет регента? Или, гадал в одиночестве Дюрандаль, вообще оставит призывы без ответа и ввергнет Шивиаль в хаос и гражданскую войну?

Спустя три недели с того дня, как Кромман принес ему извещение об отставке, заседание Совета было прервано известием о том, что на Гране замечена флотилия бельских кораблей. Если верить официальному протоколу, Совет единогласно проголосовал за перенос заседания. На деле его члены, толкаясь, бросились из зала на лестницу и на южную галерею, откуда открывался хороший вид на реку. Бельцы не теряли времени зря. Ответа от них не ожидали по крайней мере еще десять дней, но вот они плыли: изящные, красивые и зловещие силуэты в свете зимнего солнца. Три длинных судна шли на веслах, одолевая встречный ветер и отлив, в самое сердце столицы. Хотя Дюрандаль не мог разглядеть их как следует с такого расстояния, адмирал заверил, что это действительно драккары, корабли-драконы. Отсутствие на носу драконьих фигур и красных боевых парусов, сказал он, означало, что они пришли с миром. Над самым крупным из них реял замысловатый флаг, который мог быть королевским штандартом.

Лорд Роланд вернулся домой и устроился почитать книгу. Меньше, чем через два часа в его дверь постучал отряд латников с ордером на его арест. Должно быть, это был самый первый документ, изданный новым правительством, но почему-то это ему не слишком льстило.

Лорд Тернфорд, Смотритель Грендонского Бастиона, звался некогда сэром Феликсом, а еще раньше был его закадычным другом в Айронхолле. Он тепло приветствовал своего нового гостя и выделил ему комфортабельную квартиру из нескольких комнат — светлых, просторных и достаточно больших, чтобы лорд Роланд при желании пригласил к себе в гости свою супругу, да еще двух или трех слуг. На следующее утро вышли новые приказы, и сгорающий со стыда Феликс лично проводил его вниз, в темницы. Его заперли в ту самую камеру, которую занимал когда-то Монпурс. Она была сырой, холодной и темной, в ней было смертельно тоскливо, поскольку ему не позволялось ни принимать посетителей, ни узнавать новости, но по крайней мере его не заковывали в цепи, как некогда Монпурса. По части мстительности Королева Малинда явно уступала инквизитору Кромману.

Через девять или десять дней его отвели в ярко освещенную комнату, где его допросили Великий Инквизитор и один из его помощников. Почему только двое? И почему допрос продолжался всего час или чуть больше? Он заключил из этого, что его уже решили передать на Испытание, так что предварительные формальности свели к предельно допустимому минимуму.

Прошло еще две недели. Если новая Королева решила обвинить его в полном букете грехов, подпадающих под определение «государственная измена», значит, не только его предадут самой позорной смерти, но вместе с ним будут мучиться и Кэт с детьми. Его внуки останутся нищими сиротами. Малинда пестовала ненависть к лорду Роланду много лет, зато теперь могла сполна насладиться местью. Не было ничего такого, что бы она не смогла сделать с ним или его близкими.

Как-то днем, совершенно неожиданно, двое стражников принесли ему ведерко теплой воды и стопку чистой одежды. Умытого и пристойно одетого узника вывели в мир, на свет и свежий воздух. Ему пришлось прождать в неуютном молчании целый час, прежде чем его ввели в комнату к посетителю, но он понимал, что с ним не обращались бы так, если бы готовили к Испытанию. Впрочем, Испытание могли отложить и на потом.

Он преклонил колена, ожидая ее радости при виде этого, щурясь от яркого света из окна за ее спиной. Она всегда была высокой женщиной, ширококостной, крепкой. Родив троих сыновей, она утратила свое девичье очарование, но по крайней мере ей хватало вкуса одеваться как подобает солидной даме. Алмазная корона была единственным украшением, придававшим величие холодному, надменному лицу. Выглядела она довольно грозно.

— Мы ознакомились с твоим заявлением. Ты принимаешь на себя вину за убийство нашего венценосного батюшки.

— Я убил его, Ваше Величество, с глубокой скорбью. — На самом деле единственной его целью было не позволить Амброзу совершить новый обряд, но кого интересовали такие мелочи? Самого намерения и его последствий уже хватало, чтобы обвинить его.

— Зачем?

— Затем, что я верил в то, что монарх, которому я служил всю свою жизнь, был уже мертв. Когда он принял это чудовищное заклятие, он превратился во что-то, но не в человека.

— Тоже вздор, пустые слова.

В комнате присутствовало еще только двое. Оба стояли за спиной Королевы, оба были одеты в гвардейские мундиры. Одним из них был мрачно смотревший исподлобья коммандер Дракон, но другим — юный Хируорд, и он улыбался. Поняв это, Дюрандаль испытал прилив надежды, резкий как удар кинжала.

— Значит, своим троном мы обязаны твоему цареубийству?

Почти любой ответ на этот дьявольски хитроумный вопрос мог убить его.

— Я исполнял свой долг так, как понимал его, Ваше Величество, и я поступал так всю жизнь. Ваш благородный отец был моим сеньором, но также и моим другом — настолько, насколько могут дружить господин и слуга. Все время, что мне осталось, я буду чтить его память, прощая ему эту последнюю ошибку.

— Ты считаешь себя вправе судить ошибки своего монарха?

— Мэм, он имел доступ к этому заклятию почти двадцать лет и сознательно не пользовался им. Ему хитростью навязали колдовство, пользуясь его смертельной болезнью, когда разум его омрачился страданиями. Если я и судил его, то как своего друга, не как моего господина. Даже если бы я не сделал больше ничего, я верю, что спас его память от позора.

Королева поджала губы.

— Я понимаю, это звучит глупо, мэм, — не сдавался он, — но я убежден в том, что человек, которому я служил так долго и с такой гордостью, — отец, которого вы знали, мэм… мне кажется, он бы одобрил это.

Молчание. Потом Королева едва заметно кивнула.

— Мой отец погиб в пожаре, причина которого осталась неизвестной. Приготовлено заклятие, которое не позволит тебе говорить иначе. Ты принимаешь эти условия?

— С радостью, мэм!

— Тогда мы включим твое имя в список помилованных.

С трудом удерживаясь от слез, он склонил голову.

— Я искренне благодарен Вашему Величеству за милосердие.

Он снова увидит Кэт!

Впрочем, Малинда еще не договорила:

— На протяжении многих лет я находила мало повода для симпатии к вам, лорд Роланд.

— Если я и причинил Вашему Величеству неприятности, то с чувством глубокого сожаления и единственно веруя в то, что я исполнял свой долг.

— Единственно потому, что я понимаю это и уважаю тебя за это, твоя голова останется на твоих плечах, милорд. И я не лишена благодарности. Сэр Хируорд, когда узник подвергнется заклятию, о котором мы говорили, можешь вернуть ему его меч, но не раньше. Уведите его.

Дюрандаль встал, поклонился, попятился и поклонился снова… Хируорд торжественно подошел к нему, но улыбнулся сразу же, как только убедился, что она этого не увидит. Дракон, стоявший за ее спиной, тоже улыбался.

Харвест, как объяснил ему позже Хируорд, был найден на пожарище и возвращен в Айронхолл. Новый кошачий глаз был не таким ярким, как прежний, и оружейники испытывали некоторые сомнения в прочности клинка, но все же решили, что лорд Роланд в будущем вряд ли будет пользоваться им слишком часто. Лорд Роланд согласился с этим решением и поцеловал клинок.

* * *

Не пользуясь особым расположением двора, он тихо жил в Айвиуоллз с Кэт, пока она не умерла летом следующего года. После этого особняк казался тоскующему одинокому старику шестидесяти лет дурацкой роскошью. Он тосковал по обществу своих одногодок и полезному времяпровождению. Когда Энди в следующий раз вернулся из плавания и объявил, что сыт по горло путешествиями на край света, его отец с радостью уступил ему права на дом и поместье. Он повесил на пояс меч, оседлал Рубаку и уехал на запад.

Эпилог

— Что ж, неплохо, — сказал Великий Магистр. — Я не ожидал, что ты поймаешь последние две.

— Игрушки! — хмыкнул мальчик.

— Ты считаешь, ловкость не нужна мечнику?

— Гм. Поди, нужна.

— Ты чрезвычайно ловок. Мне кажется, ты справишься, но выбор полностью за тобой — не за мной и не за твоей бабкой. Только твой. Если ты хочешь поступить, я принимаю тебя. Если нет, я говорю твоей бабке, что не приму тебя. Предупреждаю, ты начинаешь совершенно новую…

Проговаривая обычную речь, он наблюдал за сменой эмоций на худом и угрюмом лице: страх, сомнения и, наконец, недоверчивые проблески надежды и возбуждения. Хилые члены не выдавали никаких признаков рахита, так что несколько сытных обедов совершат с ними чудеса, а немного гордости исцелит раненую душу. Четырнадцатилетним мальчишкам нужны изгороди, чтобы перелезать через них. Если ворота открыты, они считают, что овчинка не стоит выделки. Правда, сами они этого не понимают, и если этот ходячий ужас уйдет отсюда сегодня, его повесят через год, а то и раньше.

— У тебя есть вопросы?

— А то, что случилось?

— Это ничего не значит. Это забыто. Твое имя забыто. То, что люди будут думать о твоем новом имени, зависит только от того, что ты совершишь в дальнейшее.

— Кто выбирает мне новое имя?

— Ты сам.

— Я хочу быть Дюрандалем!

— Правда? — Великий магистр усмехнулся. — Боюсь, этого ты пока не можешь. Он еще жив.

— Жив? А бабка говорила…

— Он очень стар, но вполне здоров. Магистр Архивов поможет тебе выбрать другое имя. Много славных героев, чье имя ты можешь принять. Выбери хорошее и постарайся прожить достойно его.

— Дюрандаль был лучшим!

— Говорят, да. Ну, что ты решил?

Мальчик уставился на свои босые ноги. Великий Магистр затаил дыхание. За пять лет он превратил бы этого маленького отщепенца в первоклассного мечника. Если ему осталось меньше пяти лет, его работу довершат другие.

— Вы правда хотите меня? После всего, что она вам нарассказала?

— Хочу.

— Ладно. Я постараюсь. Правда, постараюсь.

— Хорошо. Я рад. Ты принят. Щенок, ступай и скажи женщине за дверью, пусть уходит.

Дэйв Дункан Властелин Огненных Земель

В последнее время, похоже, внуки у меня появляются на свет чаще, чем новые книги, и все же я очень рад возможности посвятить самую длинную из последних самому последнему из первых.

Эта книга посвящается Сэмюэлю Джозефу Дункану с тем, чтобы он в дальнейшем получал от нее удовольствие и нес нашу фамилию в новое столетие, а может, и дальше.

Я знал его, Горацио. Это был человек бесконечного остроумия, неистощимый на выдумки…

Шекспир, «Гамлет», пятое действие, картина первая

(пер. Б.Л. Пастернака)

Часть I АМБРОЗ

1

— Король едет! — Крик прокатился по залитой солнцем болотистой пустоши и почти мгновенно был подхвачен полудюжиной таких же пронзительных воплей, а также парой срывающихся баритонов. Лошади тревожно мотали мордами и взбрыкивали. Кавалькада на Блэкуотерской дороге была еще далеко, но зоркие юные глаза сумели уже разглядеть синие мундиры Королевской Гвардии — так, во всяком случае, утверждали обладатели этих глаз. Как бы то ни было, отряд численностью в два или три десятка человек не мог быть никем иным, кроме Гвардии, сопровождающей короля в Айронхолл. Наконец-то! Со времени последнего приезда прошло больше полугода.

— Король едет! Король едет!

— Молчать! — рявкнул магистр. Уроки верховой езды всегда превращались у Сопрано в полнейший хаос, а уж этот и вовсе можно было считать безнадежно сорванным. — Скачите и объявите об этом в Зале. Первый освобождается на месяц от уборки конюшни. По моему сигналу… приготовиться…

Он обращался к пустому месту. Его подопечные уже неслись через вересковую пустошь к одиноко стоящим черным постройкам, где размещалась лучшая в известном мире школа боевых искусств. Магистр смотрел им вслед, отмечая про себя, кто упал, кто едва цепляется за поводья, кто держится в седле уверенно. Нехорошо, конечно, так обращаться с лошадьми, тем более со старыми клячами, — а таких только и доверяли новичкам; с другой стороны, его обязанностью было вырастить из этих новичков первоклассных наездников. Всего через несколько лет мальчики наберутся довольно опыта и отваги для того, чтобы не отстать ни от кого, даже от самого короля, — а когда Амброз IV отправлялся на охоту, за ним, как правило, оставался по всем кустам и придорожным ямам след из оглушенных или просто вылетевших из седла придворных.

Вон упал один… еще один… Ух ты! Этот здорово приложился. Ничего страшного, заклятие быстро срастит молодые кости, а лошади, похоже, целы. Магистр Верховой Езды невозмутимо поехал на помощь пострадавшим. В то ясное весеннее утро 357 года болото прятало свою извечную угрозу под обманчиво приветливой зеленью — мягкой, сладко пахнущей клевером. Небо неправдоподобно синего оттенка. Ракитник окутался веселым желтым цветом. И что в мире могло быть прекраснее, чем сидеть в седле неплохого скакуна и иметь возможность погнать его во весь опор? Пока кавалькада Сопрано уносилась вдаль, Магистр видел, что выиграет скорее всего пегая кобыла — скорее благодаря собственным способностям, чем умению своего седока, кандидата Бандита.

Спустя десять минут после того, как была замечена королевская свита, победитель скачки с грохотом проскакал в ворота и прокричал новость первым, кого увидел. Ими оказалась группа Щетин, упражнявшихся в фехтовании на шпагах.

— Король едет!

За несколько секунд эта весть разнеслась повсюду или почти повсюду. Кандидаты — Сопрано, Стручки, Безбородые, Щетины и в особенности Старшие, носившие на поясе мечи — реагировали на это участившимся дыханием и некоторой напряженностью. Впрочем, даже наставники щурили взгляд и прикусывали губу. Магистры Фехтования услышали эту новость на учебных площадках, Магистр Арсеналов — в кузнице, Магистр Ритуалов — в каморке в башне, где изучал магические заклинания, а Магистр Архивов — в подвале, где укладывал древние записи в огнеупорный сундук. Все они прервали на минуту свои занятия, раздумывая, что могут они еще сделать, готовясь к королевскому визиту. Ответ во всех случаях был одинаков: ничего. Все они давно уже подготовились к этому, ибо с тех пор как Амброз в последний раз приезжал в школу, миновало семь месяцев. За это время только один кандидат стал Клинком. Вопрос, волновавший более всего Старших, стоял следующим образом: скольких соберет король на этот раз?

Низшим из низших был Щенок, которому исполнилось тринадцать лет и которого приняли в Айронхолл всего три дня назад. Исходя из теории, что привыкнуть можно ко всему, он сделал заключение, что из самых ужасных дней в его жизни этот был третьим по счету. Стоя на коленях, он пытался вымыть главный двор, вооружившись ведерком воды и маленькой тряпкой — такую невыполнимую задачу поставили перед ним двое Стручков, поскольку издевательства над Щенком являются одной из традиционных забав младших кандидатов. Поскольку пережить нелегкие дни Щенячества довелось каждому из них, они считали справедливым вернуть то, что получали тогда. Мало кто из них, впрочем, подозревал о том, что это служит испытанием не только Щенку, но и им самим, и что того, кто выкажет себя настоящим садистом, отчислят без колебаний.

Проходивший мимо пожилой рыцарь приказал Щенку бежать и известить Великого Магистра. Великий Магистр был высочайшим из высоких, но рядом с ним Щенку было спокойнее, ибо там издевательства ему не грозили. Великий Магистр не окунал его в поилку для лошадей и не заставлял, стоя на столе, распевать похабные песни.

Старик был у себя в кабинете, занятый расчетами с Бурсаком. Когда он услышал новость, лицо его не выразило никаких эмоций.

— Спасибо, — произнес он. — Нет, впрочем, погоди. Закончим как-нибудь в другой раз, ладно, Бурсак? — Затем, пока его собеседник собирал свои бумаги, он повернулся к Щенку и окончательно испортил ему третий по кошмарности день. — Сегодня ночью его величество, несомненно, наложит Узы на одного или нескольких Старших. Ты слышал о ритуале?

— Он протыкает их сердца мечом? — неуверенно произнес Щенок. При мысли об этом ему становилось дурно, поскольку когда-нибудь это произойдет и с ним.

— Да. Это очень сильное заклятие, превращающее их в Клинков. Не переживай, они всегда остаются в живых — ну, почти всегда. Но ты тоже участвуешь в этом ритуале.

— Я? — пискнул Щенок. В заклятии? В присутствии короля? Да это хуже, чем сотня купаний в поилке, нет, тысяча…

— Да, ты. Тебе предстоит произнести три строки и положить меч кандидата на наковальню. Ступай и найди Магистра Ритуалов — он все тебе объяснит. Нет, подожди. Сначала найди Первого и удостоверься, что ему известно про приезд короля, — конечно, Первого королевский визит интересует больше других, ибо его-то судьба уже ясна. Кого бы еще ни выбрал себе король, Первый все равно будет первым. Он должен быть в библиотеке.

К сожалению, Великий Магистр ошибался. Старших в тот полдень в библиотеке не было. Щенок еще не освоился в школе, а спросить боялся, поэтому послания так и не доставил. Ко времени, когда Рейдер узнал о приближении короля, королевская кавалькада уже вступала в ворота и пути к бегству оказались отрезаны.

2

Даже до прибытия короля день в Айронхолле выдался знаменательный. Два меча вернулись в родную школу, и три новых имени было вписано в Литанию Героев. Собственно, необычность заключалась именно в Литании. Мечи возвращались достаточно часто, ибо Клинки выходили из школы на протяжении уже нескольких столетий, а в том, что касалось смертности, они не отличались от других людей. Если только Клинок не пропадал в морской пучине или в далекой стране, его меч рано или поздно возвращался в Айронхолл для того, чтобы занять место на Небосклоне Мечей.

Каждый новичок начинал Щенком. Идеальным рекрутом считался четырнадцатилетний, с хорошим зрением и быстрой реакцией, сирота или отвергнутый своей семьей, и по меньшей мере непокорного характера — предпочтительно ужас во плоти. Как любил говаривать старый сэр Сильвер: «Чем страшнее, тем лучше. Мягкий металл не заточишь». Некоторые уходили, не выдержав издевательств, кое-кто сдавался позже, и очень редких изгоняли. Те, кто продержался пять полных лет, покидали школу лучшими фехтовальщиками мира, компаньонами Верного и Древнего Ордена Королевских Клинков, острыми, блестящими и смертоносными, как те мечи с кошачьим глазом в рукояти, которые они получали. Примерно половину король принимал в свою Королевскую Гвардию, а остальных назначал к министрам, родственникам, придворным и прочим избранным. Служить было честью, и Великий Магистр отвергал значительно больше мальчиков, чем принимал в школу.

Прошло всего четыре года с тех пор, как лорд Баннервиль, шивиальский посол в Фитаине, наложил Узы на своего третьего Клинка, сэра Спендера. Когда в Фитаине вспыхнула гражданская война, Спендеру и двоим его братьям-Клинкам, сэру Берлу и сэру Дракону, удалось вырвать своего подопечного из хаоса, но ценой жизни двух последних. В это утро Спендер вернул их мечи.

Стоя в зале под угрожающим кровом пяти тысяч мечей, спасшийся поведал историю собравшимся здесь кандидатам, магистрам и рыцарям. О своем участии он не сказал почти ничего, однако его хромающая походка, бледность и легкое заикание наглядно подтверждали те ранения, о которых шепотом говорили и раньше. Всем известно, что убить Клинка, защищающего своего подопечного, труднее, чем поле одуванчиков. И все же смерть не являлась чем-то невозможным, так что многие из младших кандидатов под конец его рассказа откровенно всхлипывали.

Герой отобедал с Великим Магистром и несколькими другими учителями. Он хотел уехать сразу после этого, но Магистр Этикета уговорил его задержаться и побеседовать со Старшими о политике. Первому пришла в голову мысль провести это мероприятие в башне. Почти все Старшие находились в этот полдень в башне — вот почему Щенку не удалось их отыскать.

3

Айронхолл никогда не был настоящим замком, однако пустынная местность вокруг навела его давно забытых строителей на мысль украсить его бастионами, бойницами и прочими сугубо декоративными укреплениями, самым декоративным из которых стала башня. Именно чердак башни Старшие облюбовали под свое логово. Многие поколения будущих Клинков наслаждались этим убожеством, даже и не думая прибраться там или хоть немного приукрасить помещение. Мебель была завалена истлевшей или выцветшей одеждой, углы были наглухо задрапированы паутиной. Однако по традиции, — а в Айронхолле традициями диктуется все — права ступать в то помещение не имел никто. Никто, кроме самих Старших, — ни Клинки, ни Великий Магистр, ни даже сам король. Никто, правда, не объяснял, с какой стати кому-либо из них это понадобилось бы; так или иначе, приглашением этим сэру Спендеру оказывалась огромная честь. К тому же это позволяло им обойтись без Магистра Этикета.

Первым наверх поднялся Овод, несущий пристойное, обтянутое кожей кресло для гостя, которое он поставил перед камином. Потом он повернул несколько других кресел так, чтобы они были повернуты лицом к первому, и уселся в свое любимое ждать остальных. Появился Лис и плюхнулся в другое из лучших кресел; Херрик привел с собой еще шесть-семь человек, затем последовала пауза, пока в сопровождении Первого по лестнице медленно поднимался сэр Спендер. За ними поднялись еще несколько Старших, оживленно болтавших, как какие-нибудь Сопрано. Те, кому не хватило кресел, расположились на столах, шатких табуретках, а то и просто на полу.

— Смерть и пламень! — возгласил гость. — Да тут такая же гнусная разруха, как в последний раз, когда я был здесь! Эти окна вообще мыли хоть раз?

— Разумеется, нет! — возмутился Меллори Второй. — В Айронхолле традиции не нарушаются.

— И зола в камине, похоже, та же самая.

— Это традиционная зола, — ответил Виктор, считавший себя юмористом. — А уж паутине цены нет.

Спендер проковылял к камину поискать свою подпись, ибо все стены, низкий потолок и даже часть дощатого пола были исписаны именами бывших кандидатов. Надпись красовалась у самой двери — очень мелко, но с большой заглавной буквы; он нашел еще два таких же имени, хотя в записях у Магистра Архивов нашлись упоминания только об одном Клинке по имени Овод, ничем особым не выделявшемся Королевском Гвардейце в правление Эверарда III. Должно быть, другой вышел из этих стен еще раньше, также не прославившись. Значит, именно третий Овод прославит наконец это имя!

Херрик был темноволос, Виктор — непривычно белобрыс, а Рейдер — которого сейчас не должно было быть здесь — волосы имел рыжие, словно у бельского пирата. Впрочем, если не считать окраски, Старшие походили друг на друга как братья: стройные, гибкие, двигающиеся с грацией лесного хищника, не слишком малорослые — чтобы иметь угрожающий вид, но и не слишком массивные. Пять лет неустанных занятий, превосходная подготовка, а в большинстве случаев еще пара к месту употребленных заклятий превратили их в птенцов, готовых вылететь из гнезда по первому зову господина. Даже черты лица их не слишком отличались одно от другого: ни слишком острых ушей, ни кривых зубов. Овод подумал даже, что видит это как бы свежим взглядом, со стороны, ибо Спендер тоже смотрелся здесь как дома. Словно вернувшийся из странствий старший брат. Редкий Клинок помнил какой-то другой дом, кроме этого. Овод был в этом исключением, впрочем, он был исключением и во многом другом, слишком болезненном, чтобы об этом вспоминать.

Рейдер взлетел по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, плюхнулся на пол под южным окном и вытянул свои длинные ноги, привалившись спиной к стене. Он встретился с Оводом взглядом и ухмыльнулся. Овод встал и сел рядом с ним на пол — дружба значила для него больше, чем удобства, к тому же забавно было смотреть на возню, возникшую, когда на освободившееся кресло попытались сесть разом трое.

— Я-то думал, ты занимаешься со Стручками на саблях…

Изумрудно-зеленые глаза Рейдера озорно блеснули.

— Я намотал Доминику ногу на шею, пока он не предложил подменить меня. — Разумеется, он приврал. Заниматься фехтованием с младшими никогда не считалось самым приятным поручением, но только Рейдер мог добровольно согласиться слушать разговоры о политике, даже если эти разговоры ведет новый герой. Доминик наверняка с готовностью согласился на такой обмен.

Внизу хлопнула дверь, в помещение ввалился запыхавшийся Фитцрой и объявил, что все собрались. Овод огляделся по сторонам и насчитал две дюжины собравшихся Старших. Обыкновенно кандидатов в классе было меньше, но за последние семь месяцев король назначил только одного Клинка. Бедняге Волкоклыку к прошлой неделе, когда он прошел Узы, исполнился двадцать один год. Бычехлысту — двадцать. Остальным было по восемнадцать-девятнадцать, если только они не врали насчет своего возраста — как делал это Овод.

На правах Первого Бычехлыст произнес небольшую речь. По стандартам Клинков он был коренаст, рубил лучше, чем колол, — следовательно, владел саблей лучше, чем шпагой. В общем, из тех, кого принято называть «флегматичными». Оратор из него был решительно никудышный. Спендер поблагодарил его, уселся в кресло, которое поставил ему Овод, и начал говорить о политике, в особенности о той политике, что привела к гражданской войне.

Магистр Этикета и его помощники проделывали непростую работу, подготавливая кандидатов к жизни при дворе. Это включало в себя уроки танцев, манер, ораторского искусства, придворного этикета, немного истории и довольно много политики. Последний год посвящался политике почти полностью: налогам, Парламенту, внешней политике, махинациям наиболее значительных семей. Непоседливые, атлетически сложенные юноши, разумеется, предпочитали этой белиберде фехтование или скачки по пустоши — исключение составляли разве что придворные скандалы. Спендер по крайней мере был человеком новым и потому все же вызывал некоторый интерес. Король Фитаина утратил контроль над своими баронами, а следовательно, и над своими бюргерами. Даже королям нужны союзники. И так далее. Двадцать четыре юных лица предпринимали отчаянные попытки сохранить внимательное выражение.

Только Рейдеру нет нужды лицемерить, решил Овод. Скосив глаза набок, он увидел, что его друг и в самом деле внимательно слушает, задумчиво кивая. Числилась за ним такая извращенная странность: интерес к политике. Возможно, за исключением рассказчика он был единственным в этой комнате, кого хоть немного беспокоило происходящее в Фитаине. Все остальные предпочли бы послушать про бой, о том, каково это — продолжать биться, зная, что тебе не выжить с перебитой ногой и дыркой от меча в груди.

Небо за грязными окнами было голубым-голубым.

Давным-давно, в бытность еще Стручком, Овод видел, как лорд Баннервиль совершает обряд Уз со Спендером. Дракон и Берл тоже наверняка были там, охраняя своего подопечного, но внешности их он не помнил.

Никто не догадался открыть окна, а народу в помещение набилось уйма. Духота стояла жуткая. Следить за ходом рассказа было чисто физически трудно.

В дальнем углу подавил зевок Херрик.

Внезапно нижняя челюсть Овода ожила сама собой. Он боролся изо всех сил, но челюсть оказалась сильнее. На этот раз сэр Спендер заметил.

Сэр Спендер взорвался.

— Проклятые юные ублюдки! — рявкнул он, с трудом поднимаясь на ноги. — Вам же плевать на это все, верно? Всем до единого? — Его и без того бледное лицо стало белее мрамора. — Вам кажется, что все это не важно! Что это вас не касается, да? — Он обвел всех свирепым взором; левая рука шарила по ножнам, словно он сейчас выхватит меч. — Вы, жалкие сортирные крысы, все вы!

Двадцать четыре Старших в ужасе уставились на него. Оводу хотелось одного: умереть. Как он мог позволить себе такое? Зевать? Как последний безмозглый мальчишка?

Впрочем, гнев Спендера был нацелен не на него одного.

— Я знаю, что вы думаете! — громогласно заявил Спендер. — Вы все считаете, что король берет всех лучших к себе в Гвардию и что только неудачники назначаются им в качестве личных Клинков. Разве не так? Разве не так? Только кивните! — продолжал он, понизив голос до угрожающего шепота. — Если вы так думаете, лоботрясы проклятые, только кивните, и я дам вам урок фехтования на боевых мечах. Я — личный Клинок и горжусь этим. Берл и Дракон были моими братьями, и они мертвы! Они не уступили бы никому!

Овод с мольбой смотрел на Первого, и все остальные — тоже. Скажи же что-нибудь! Неделю назад Первым был Волкоклык, и Волкоклык нашелся бы, что сказать. Но Волкоклык уехал, а Бычехлыст владел мечом гораздо свободнее, чем языком. Сейчас он отделился от стены, рот его открылся, но он не издал ни звука.

Спендер еще не договорил:

— Вы все думаете, что попадете в Гвардию, да? Что все лучшие? Та вот что я вам скажу: быть личным Клинком в тысячу раз труднее, чем шататься по дворцу с сотней других. Это круглосуточная работа! И никаких тебе «отслужишь-десять-лет-и-почетная-отставка-в-рыцари», никакого такого вздора. Мы служим до самой смерти! Или до смерти подопечного.

Бычехлыст огорченно сморщился, но так ничего и не сказал. Меллори Второй, похоже, тоже застыл, боясь подставить своего старшего. Что ж, вполне благородно, но толку от этого благородства — ноль, когда герой бьется в истерическом припадке.

Овод ткнул локтем Рейдера.

— Скажи что-нибудь! — прошипел он.

— Гм? Ладно. — Рейдер поднялся на ноги, распрямляясь как пружина. Он стоял третьим в списке, после Меллори. Кроме того, он был на ладонь выше любого другого в школе — высокий и стройный. С его медно-рыжими волосами и ярко-зелеными глазами его невозможно было не заметить. Все головы повернулись в его сторону, включая Спендера.

— При всем моем почтении, сэр, я так не считаю. И не думаю, чтобы кто-либо здесь так считал. Волкоклык — лучший фехтовальщик, вышедший из Айронхолла после сэра Дюрандаля, и всего несколько дней назад мы все видели, как он прошел Узы и стал личным Клинком. Своим мастерством он превзошел нас всех на голову; тем не менее король назначил его не в Гвардию.

Двадцать три глотки извергли одобрительные звуки.

— Собственно, — добавил Рейдер, возможно, в попытке сменить тему разговора, — он назначил его к сэру Дюрандалю, и никто из нас не имеет ни малейшего представления зачем.

С минуту Спендер молча смотрел на него. Цвет лица его менялся очень быстро: только что он был мертвенно-бледный и почти сразу запылал багровым румянцем. Овод с облегчением перевел дух. Остальные тоже. Они уже поняли, что бледность — признак опасности. Румянец означал извинения или подделку. Герой снова опустился в кресло.

— Простите, — пробормотал он. — Простите, простите, простите! — Он сгорбился и закрыл лицо руками.

Бычехлыст махнул рукой в сторону лестницы, давая всем команду смыться. Рейдер отчаянно замахал руками — оставайтесь на месте! — и все остались. Никто не спорил с Рейдером — не потому, что это было опасно, но потому, что он всегда оказывался прав.

— Сэр Спендер, — произнес он. — Нам очень жаль видеть вас в расстроенных чувствах, но прошу вас, знайте что мы продолжаем восхищаться вами и не перестанем восхищаться. Мы горды знакомством с вами, и когда сами станем Клинками, ваш пример всегда будет вдохновлять нас, равно как то, что свершили вы и двое ваших товарищей. От того, что вы показали себя также и человеком, наше мнение о вас не станет ниже.

Все затаили дыхание.

— Последние строки в Литании, — продолжал Рейдер, — вписаны два года назад во время Нифийской войны. Сэр Дюрандаль спас жизнь королю под стенами Уотерби. Он в одиночку одолел четырех убийц, не получив при этом ни царапины. Я ни в коем случае не хочу выказать неуважение к нему, сэр Спендер, но все, с ним связанное, настолько близко к легенде, что нам трудно думать о нем как о живом человеке. Вы воодушевляете меня. Он заставляет ощущать себя ужасно неполноценным. Ваш пример значит для меня гораздо больше потому, что я знаю: вы созданы из плоти и крови, как и я. — Никому другому не дозволялось говорить вместо Первого, не оскорбив его, но Бычехлыст благодарно улыбнулся ему.

Клинок поднял взгляд и в упор посмотрел на Рейдера. Потом выпрямился и вытер щеки костяшками пальцев.

— Спасибо. Отличная речь. Я рад, что слышал ее. Боюсь, я забыл, как…

— Рейдер, сэр.

— Спасибо, Рейдер. — Спендер вдруг снова овладел вниманием всех присутствующих — тем более что он был на четыре или пять лет старше их. — Простите меня за слабость. — Он горько улыбнулся и огляделся по сторонам. — Это все король виноват. Он приказал мне ехать сюда и возвратить мечи. Мне не стоило поддаваться вашему сладкоречивому Магистру Этикета и оставаться. Я не покидал моего подопечного с той ночи, как прошел Узы. Коммандер Монпурс поклялся мне, что на время моего отсутствия отрядит на охрану его светлости четырех человек, и все же это не совсем то. И после всего, что произошло в Фитаине, я сделался ужасно нервным. Это меня просто с ума сводит! — Он улыбнулся при виде ужаса на их лицах. — Вы ведь не думали, что быть Клинком легко, нет? Но мятеж и гражданская война вас не беспокоят. И с чего бы? Здесь, в Шивиале, такого не будет. А мне нужно возвращаться к моему подопечному. Поэтому, с вашего позволения, я отправлюсь в обратный путь. Надеюсь, восход луны застанет меня уже в Грендоне. — Он говорил о неблизком путешествии, а вид у него и так был измученный.

Бычехлыст сделал попытку сказать что-то, но Спендер остановил его.

— У вас довольно хлопот и без меня. Я обещал не предупреждать вас, но в благодарность за оказанную мне честь все же скажу. Сюда едет король. Он должен быть здесь совсем скоро.

Рейдер повернулся прежде, чем Овод успел вскочить на ноги и выглянуть окно. Вереница всадников в синих мундирах уже втягивалась в ворота.

— Он здесь! — взвизгнул Овод. — Он уже здесь! Король приехал!

Его голос пресекся. Он повернулся и встретился взглядом с дюжиной кандидатов, готовых убить его на месте.

4

Согласно традиции, — а традиция становилась в Айронхолле законом, — король входил с королевского подъезда и поднимался прямо в кабинет Великого Магистра. Там Великий Магистр и ожидал его, расхаживая по кабинету из угла в угол, тщетно пытаясь смахнуть пыль бумажным свитком и в тысячный раз перебирая в уме свои записи. Это был худощавый человек с постоянно озабоченным лицом, облачко белых волос придавало ему поразительное сходство с одуванчиком. Как бы глупо это ни было, он нервничал ничуть не меньше, чем все остальные в школе. В первыйраз честь принимать короля выпала ему. Обыкновенно неизбежные среди Клинков слухи предупреждали о королевских визитах заранее, но не в этот раз.

Предыдущий Великий Магистр, сэр Сильвер, управлял Орденом треть столетия, однако полгода назад духи времени и смерти наконец одолели его. Память о нем продолжала жить в этой комнате: его древняя мебель, выбранные им гравюры на стенах, даже некоторые из его любимых сувениров на полке над камином. Его преемник добавил только высокий шкаф с собственными книгами и большое кожаное кресло, которое изготовили по его специальному заказу в Блэкуотере в ознаменование нового назначения. Ничего больше.

Давным-давно он звался Тэбом Гринфилдом, непослушным младшим сыном в небогатой дворянской семье, которая отделалась от него, сдав в Айронхолл — лучшее, что случилось с ним за всю его жизнь. Пять лет спустя он был связан Узами с Тайссоном II — первыми Узами за годы его правления. Он стал сэром Вишесом, пережил восемь лет рутинной службы в Гвардии, после чего был произведен в рыцари Ордена, получив тем самым свободу. Он давно уже интересовался наукой заклинаний, поэтому поступил в Королевскую Коллегию Заклинателей и проделал там ряд любопытных изысканий, привлекая духов земли и времени для повышения устойчивости зданий. Он даже тешил себя размышлениями, не заделаться ли ему великим чародеем, но в конце концов возможность объединить две профессии привела его обратно в Айронхолл на должность Магистра Ритуалов. В Девятом месяце нынешнего года он был изрядно поражен, когда Орден избрал его Великим Магистром, и поражен еще больше, когда король одобрил этот выбор. В общем, его ожидало первое испытание в новой должности.

У него имелась также проблема: кандидат, не укладывавшийся в обычные рамки.

Тем временем король, похоже, не спешил! Возможно, он поехал сначала к Восточному Дому посмотреть на последствия пожара. Стук плотничьих молотков можно было расслышать даже отсюда, хотя Великий Магистр так свыкся с ним, что почти не замечал его. Он еще раз огляделся по сторонам. Что мог забыть новый Великий Магистр?

Пламень, меч! Только Клинок, связанный с королем Узами, мог находиться в его присутствии вооруженным, и уж кому-кому, а Великому Магистру полагалось помнить это лучше других. Злясь на себя за столь непростительный промах, он достал Злюку из ножен и положил его на книжный шкаф, а пояс с пустыми ножнами убрал внутрь шкафа.

Он как раз закрывал дверцы, когда, лязгнув щеколдой угловой двери, в кабинет вошел Хоэр. Типичный Клинок, стройный, пружинистый. До сих пор наиболее заметными его чертами оставались гротескный, соломенно-желтый пушок на месте бороды и шуточки, подобающие скорее подростку переходного возраста. Впрочем, теперь он щеголял кушаком заместителя командира, повязанным поверх синего с серебром мундира Королевской Гвардии. Улыбаясь, он с протянутой рукой подошел к Магистру.

— Великий Магистр! Поздравляю!

— Заместитель! Вас тоже можно поздравить!

Хоэр стиснул его руку стальным пожатием.

— Что ж, можно сказать, мы выходим в свет? — Взгляд его скользнул по комнате. — И каково это — быть главным смотрителем этого зоопарка?

— Довольно хлопотно. А каково ощущать себя в амплуа Дюрандаля?

Хоэр театрально пожал плечами.

— Подозреваю, это заставит чувствовать себя еще ничтожнее. — Он бросил на своего старшего собеседника вопросительный взгляд. — Странная, кстати, история! Он, часом, не обронил намека, пока был здесь? Куда он собрался? И зачем это лучшему мечнику мира вдруг понадобился Клинок-телохранитель?

— Не имею ни малейшего представления. Честно говоря, я надеялся, что вы меня просветите на этот счет.

Оба обменялись огорченно-хмурыми взглядами. Хоэр вздохнул:

— Никто ничего не говорит. Великий Инквизитор, возможно, знает, но кто осмелится спросить? Толстяк молчит. Не забывайте, Великий Магистр, у королей секретов больше, чем блох у дохлого коня, и зуда от них по большей части больше. Даже Вожак клянется и божится, что ничего не знает.

Ну, в это Великий Магистр поверит, только если так скажет ему сам Монпурс — у них с коммандером установились хорошие отношения.

— А что, Вожака с вами нет?

— Почему нет? Он сейчас подойдет. Жанвир? Что-то не так?

В дверях стоял другой Клинок, моложе — Жанвир, отменный рапирист, он был Первым совсем недолго и прошел Узы вместе с Аркеллом и Змеем. Он отличался тихим характером, проницательностью и задумчивостью. Но почему он стоит вот так, склонив голову набок, словно прислушивается к чему-то?

Великий Магистр открыл было рот, но Хоэр предостерегающе поднял руку. Вид у Хоэра был такой, словно он забавляется; впрочем, у него всегда был такой вид.

Сэр Жанвир уверенно пересек комнату, подвинул табуретку и заглянул на шкаф.

— Тут лежит меч. — В голосе его не прозвучало ни нотки удивления, всего лишь огорчение.

Хоэр расплылся в щучьей ухмылке и шутя погрозил Великому Магистру пальцем.

— Нехорошо!

С ума сойти!

— Как это у него выходит? — У многих Клинков неплохое чутье на опасность, угрожающую их подопечному, но Великому Магистру никогда еще не доводилось видеть такого потрясающего примера.

— Это что! Вы еще не слышали про щепку у короля под седлом! Расскажи Великому Магистру, как ты делаешь это, брат.

Молодой Жанвир спрыгнул на пол со Злюкой в руках и теперь стоял, любуясь игрой света в кошачьем глазе на его рукояти. Потом поднял невозмутимый взгляд.

— Не знаю, Великий Магистр. Я словно слышу жужжание. Скорее это вы могли бы мне объяснить, как это происходит.

Жужжание?

— Были на этот счет какие-то записи в архивах… Но я отвергаю любые намеки на то, что этот меч мог каким-либо образом угрожать его…

— Любой меч может угрожать ему, попади он не в те руки, — заметил Хоэр. — Вам положено подавать нам, малолеткам, хороший пример. Положи этот колун куда-нибудь в безопасное место.

Жанвир направился к двери, на ходу разглядывая надпись на клинке.

— Почему «Злюка»?

— Почему бы и нет? — буркнул Великий Магистр. Видеть свой меч в руках другого человека оказалось непривычным и на редкость неприятным ощущением. Злюка принадлежал ему, и он не расставался с мечом вот уже почти тридцать лет.

Хлопнула дверь внизу лестницы. Хоэр бросился к Жанвиру и вытолкал его из комнаты вместе со Злюкой и всем прочим. Потом закрыл дверь в коридор и прислонился к ней спиной — лицо его вдруг утратило всякое выражение. Ступени скрипели под тяжестью шагов..

5

Король поднырнул под дверную притолоку, едва не зацепив за нее широкополой шляпой с пером, и остановился. Ростом он превосходил всех до единого Клинков и со времени своего последнего приезда сделался еще крупнее. Нынешняя мода вообще превращала его в великана: пухлые рукава с разрезами, красно-зеленая стеганая куртка нараспашку — чтобы выставить напоказ синий шелковый жилет, ноги в зеленых с золотом чулках и зеленые башмаки. В пышной каштановой бороде мелькали кое-где серебряные искры, однако хватка, с которой Амброз IV из династии Ранульфов держал Шивиаль, за восемь лет его правления не ослабела ни на каплю. Янтарные глаза подозрительно поблескивали из-под складок жира.

Он ответил на поклон Великого Магистра легким кивком и невнятно буркнул что-то. Стоило ему расстегнуть свой забрызганный дорожной грязью плащ, как за спиной его неслышно материализовался Монпурс и снял плащ с августейших плеч. Сделав это, коммандер повернулся было, чтобы повесить его на вешалку, однако, въезжая в этот кабинет, Великий Магистр как-то не смог взять в толк, зачем здесь вешалка, и повесил на ее место свою любимую акварель. Монпурс недоуменно улыбнулся и повесил плащ на спинку кресла. Светловолосый, с гладкой, как у ребенка, кожей, он, казалось, не постарел ни на день с той ночи, когда прошел Узы. Духи! Это ведь было вскоре после того, как Великий Магистр вернулся в Айронхолл… Неужели почти пятнадцать лет назад?

Коммандер закрыл за собой дверь и занял позицию перед ней. Не снимая шляпы, король подошел к новому кожаному креслу и опустился в него, словно галеон, тонущий со всей командой. Он до сих пор не отдышался окончательно.

— Рад встрече, Великий Магистр.

— Спасибо, сир, и добро пожаловать в Айронхолл. — Вишес потянулся к графину. — Могу я предложить чего-нибудь прохладительного?

— Пива, — бросил король.

Великий Магистр подошел к двери в коридор и выглянул. Уоллоп и Щенок, как он и приказал, ждали за ней — Щенок, похоже, перепуганный до смерти. Впрочем, рядом стояли еще Жанвир и Скримпнел — оба с невозмутимостью горных вершин. Уоллоп держал в руках поднос с большим кувшином, рогом, парой пирогов, несколькими ломтями сыра и прочими закусками. Уоллоп служил в Айронхолле, похоже, со дня его основания (лет двести или триста тому назад), и уж он-то наверняка хорошо знал пристрастия нынешнего короля. Благодарно улыбнувшись ему, Великий Магистр взял поднос и отнес его монарху. Хоэр убрал со стола вино, освобождая место, и он поставил поднос на стол.

Король потянулся пухлой рукой к кувшину.

— Ну как, освоился, Великий Магистр?

— С радостью, сир. Я хотел бы воспользоваться этой возможностью, чтобы лично поблагодарить вас за огромную честь, которую…

— Ладно. Когда завершится ремонт? — Амброз поднес кувшин ко рту и отхлебнул, не сводя взгляда своих свиных глазок с Великого Магистра.

— К середине Пятого месяца, сир — так, во всяком случае, меня уверяют. Мы тогда… Мы с нетерпением ждем этого. — В настоящий момент школа была набита под завязку, хотя с дюжину пожилых рыцарей временно расселили по соседним деревням. Докладывать это чувствительному монарху было, пожалуй, рискованно, хотя перенаселенность отчасти являлась следствием того, что он не спешил собирать урожай подготовленных Старших.

— Гроза в разгар зимы? — Король вытер бороду рукавом и подозрительно нахмурился. — Ты совершенно убежден в том, что тут обошлось без вмешательства магии? Не ваши ли это старички-пенсионеры баловались с заклинаниями? Или детки устраивали ночные посиделки и не так расставили свечи? — Его отец вечно видел заговоры там, где остальные не замечали ничего. Возможно, все короли страдают этим. Но Клинки-то тут при чем?

— Гроза может разразиться в Старкмуре в любое время года, сир. Некоторые суеверные люди уже пытались связать этот несчастный случай со смертью моего предшественника незадолго до этого. — Означал ли хмурый взгляд короля, что он один из них? — Я не верю в привидения и уж, во всяком случае, ни за что не поверю, чтобы сэр Сильвер восстал из мертвых, чтобы напасть на Орден, которому верой и правдой служил много лет. Кстати, гроза задела и Торуэлл. Она бушевала здесь добрых полночи. У нас тут живет несколько глухих как пробка старых рыцарей, но я сомневаюсь, чтобы хоть кто-нибудь из них спал, когда в нас угодила молния.

Король хмыкнул и потянулся за рогом.

— И чем ты богат на этот раз? Сколько готовых к службе молодых мечников, а?

— Более чем достаточно, ваше величество. В том числе пара выдающихся. Надеюсь, Королевский Кубок на много лет надежно защищен от посторонних посягательств.

— Я бы четвертовал тебя, будь это иначе! — Он рассмеялся, и его знаменитое обаяние как-то свело на нет вложенную в эти слова угрозу. — Тем более мы не можем полагаться в этом на сэра Дюрандаля.

Ага!

— Не можем?

— Нет, не можем. — Король решительно сменил тему разговора. — Начни с Первого.

Обратив внимание на то, что сесть ему не предлагали, Великий Магистр отошел от камина на случай, если вдруг забудется и облокотится на него. Он убрал руки за спину и приготовился докладывать, словно отвечающий урок Сопрано.

— Первого зовут Бычехлыст, сир. Превосходный…

— Бычий потрох! — Король оторвал свирепый взгляд от рога в который как раз наливал пиво. Пена лилась ему на рукав но он не обращал на это внимания.

— Сир?

— Бычьи яйца! Как, скажи на милость, должен я себя чувствовать, обращаясь при дворе к своему гвардейцу с именем вроде этого? В присутствии, например, исилондского посла? Я знаю, что ты сказал Бычехлыст, Великий Магистр! Я не раз и не два предупреждал твоего предшественника насчет некоторых вздорных имен, которые он позволял выбирать, и это — наглядный тому пример! Надеюсь, ты сможешь судить строже.

Хоэр, стоявший так, что король никак не мог его видеть, чуть заметно показал язык.

Великий Магистр поклонился, вспомнив при этом, что всего два дня назад одобрил выбор имени кандидата Кровокогтя, в котором было меньше пяти футов росту, зато в изобилии веснушек.

— Я непременно передам инструкции вашего величества Магистру Архивов… — Что бы там ни говорил король, он не собирался менять традиции. Право самому выбрать себе имя значило для рекрута очень, очень много. Это был ритуал перехода в новое состояние, знак того, что старый человек забыт, и отныне он тот, кем себя называет для того, чтобы стать тем, кем сможет стать. Похоже, аудиенция обещала выдаться бурной, если короля раздражает даже такое невинное имя, как Бычехлыст.

— Ладно, валяй дальше!

— Слушаюсь, сир. Бычехлыст — превосходный саблист.

Молчание. Король хотел знать больше. Он всегда живо интересовался, своими Клинками, как коннозаводчик — своими конюшнями.

— В том, что касается шпаги, — не выдающийся, но и это говоря относительно. По любым меркам, если не считать Клинков, он превосходен.

Рог застыл на полпути к августейшему рту.

— А сам парень? Если мне придется терпеть его у себя под ногами на протяжении следующих десяти лет, я хочу знать, чего мне ожидать.

— Да, разумеется…

— Ты ведь знаешь, ничто пока не мешает мне назначить его министру рыболовства!

— Э… конечно, сир. Бычехлыст… скажем так, надежен. Его любят. Не слишком башковит, но очень, гм… надежен.

Хоэр закатил глаза. Великий Магистр поборол искушение швырнуть в него чем-нибудь, желательно острым ножом. Поскольку король промолчал, ему пришлось продолжать:

— Второй — кандидат Меллори, сир. — По крайней мере на это имя Амброзу не нашлось что возразить. — Рапирист, очень сильный рапирист. Что до личности… легкое сердце, жизнерадостность, всеобщее расположение. Но не легкомысленный, ни капельки, сир! Силен во всех дисциплинах, можно сказать. С ним никаких проблем. — Выходило пока не важно. Через год-другой, когда он поднаберется опыта и будет знать, чего ожидать… Он чувствовал, как вспотели у него виски, и король, возможно, тоже видел это. Проблема в том, что все кандидаты хороши. Все слабые давно уже отсеялись. От него ждут, чтобы он нашел изъян там, где его нет.

— Умф-ф! А третий?

Ну погоди…

— Кандидат Рейдер.

Казалось, вся комната осветилась яростным августейшим взглядом.

— Вот тебе еще пример!

Пять ночей назад, в этой самой комнате, Великий Магистр спрашивал совета у знаменитого сэра Дюрандаля, одного из королевских любимцев, славившегося тем, что умел справляться со своим господином лучше кого бы то ни было за исключением, возможно, Монпурса.

— Не давайте ему задавить себя, — ответил тогда Дюрандаль. — Если не знаете, так и скажите. Если знаете, стойте не своем. Это он уважает. Отступите на дюйм — и он втопчет вас в грязь.

— Позвольте почтительно заметить, — возразил Великий Магистр, — что это, возможно, не так. Я хотел сказать, — поспешно добавил он, предупреждая вспышку августейшего гнева, — что само имя «Рейдер», конечно, дурацкое, но я не помню, чтобы его вообще утверждали официально. Я, например, никогда не выбирал себе имени «Вишес».

— Правда? — Король не любил, чтобы ему возражали. Вполне возможно, он приберегал кое-какие соображения и насчет «сэра Вишеса».

— Нет, сир. Я хотел зваться Львом. Меня занесли в списки как Льва, но Сопрано уже прозвали меня Вишесом-Буйным, и эта кличка прилипла. Ко времени Уз я уже сросся с ней. Кандидат Рейдер необычно высок. Даже Щенком он уже был переростком, и волосы у него были… гм… ярко-рыжими. — Почва тут была особенно зыбкой, ибо борода и шевелюра Амброза имели бронзово-медную окраску.

— Ах тот! — кивнул Амброз, и на лице его проявилась тень долгожданной улыбки. — Из года в год, в каждый свой приезд сюда, я видел, как та огненная голова перемещается с одного стола за другой. Было бы интересно наконец познакомиться с ее обладателем.

— Гм… да, сир. При первом знакомстве его обозвали бельцем — из-за волос, разумеется. Это было как раз в разгар Бельской войны, когда что ни неделя приходили все новые известия о зверствах: пиратских рейдах, грабежах, угоне в рабство. Когда он появился здесь, носил волосы длинными, так что в первую же ночь Сопрано обкорнали его. В буквальном смысле этого слова. И как они могли бы устоять против такого соблазна? Но им пришлось удерживать его вшестером, и когда они решили было, что потасовке конец, он имел на этот счет собственное мнение. Как говорится, затеять драку можно и в одиночку, а вот прекратить можно только вдвоем. Так вот, Рейдер не прекратил. Он сломал одному челюсть и выбил зубы еще нескольким.

— Сломал челюсть? — Брови короля удивленно поползли вверх. Такие истории всегда производили на него впечатление. — Сколько ему было тогда?

— Тринадцать, сир.

— Сломать челюсть в тринадцать лет? — Амброз усмехнулся; хорошее расположение духа явно возвращалось к нему. — Да это явно не молокосос.

— Далеко не молокосос, сир. Впрочем, это было только начало. Ко времени окончания его щенячества он запугал всех Сопрано и половину Стручков, а я не помню, чтобы это удавалось кому-либо еще. Он рвал им одежду, подкладывал в постель конский навоз. Он будил их ночью… Конечно, они могли одолеть его всем скопом, что они и делали, но не могли же они держаться вместе все время! Стоило Рейдеру застать кого-нибудь из них в одиночку, как он набрасывался на него и вымещал на нем все. Один на один он мог взгреть любого из них. Никогда еще не видел такого обилия подбитых глаз и расквашенных губ. Это был воистину режим террора. Они боялись его, тогда как должно было быть наоборот. Они прозвали его Рейдером, сир!

Амброз разразился громоподобным хохотом, от которого здание, казалось, сотряслось до основания.

— Что ж, ты ведь неспроста рассказал мне все это, так ведь? Ладно, так уж и быть, издадим августейшее позволение кандидату Рейдеру оставаться кандидатом Рейдером. Что-что, а имя такое он заслужил. Вот только стоит ему показаться на побережье с такой шевелюрой, как его линчуют. У тамошних жителей долгая память. Как думаешь, может, его мать изнасиловал какой-нибудь бельский пират-рейдер? Расскажи еще про этого демона. — Он потянулся за пирогом.

Великий Магистр сотворил про себя благодарственную молитву отсутствующему Дюрандалю.

— Но все дело в том, что он вовсе не демон, сир! Он обаятелен, благороден, общителен. Вдумчив, склонен к медитации. Пользуется любовью и уважением. У нас такое часто случается. Каким бы ни было их происхождение, как только с ними перестают обращаться как со щенками и начинают уважать как людей, они и вести себя начинают по-человечески… — Он вспомнил еще одно наставление Дюрандаля: «Не читайте ему лекций». — Так… о чем это бишь я… Да, Рейдер — будущий командир вашей Гвардии, сир. Готов держать пари.

От подобного неуважения к королевским прерогативам свиные глазки утонули еще глубже.

— Правда готов? Что ж, это я припомню, Великий Магистр. Клянусь стихиями! Не помню, чтобы твой предшественник бросался такими пророчествами. — Он допил рог и откусил большой кусок пирога.

Хоэр ухмылялся — он явно угадал, что за этим последует.

— Это принадлежит ему, сир. Он повторял это несколько раз. Он умел давать оценку людям. И ведь он ушел от нас до того ночного пожара. Именно Рейдер вбежал в горящий дом и спас людей. Двое рыцарей и один кандидат живы только благодаря ему.

Король не мог не знать этого. Все доклады Великого Магистра о классе Старших официально направлялись коммандеру Монпурсу, но тот явно передавал их выше. При желании Амброз, возможно, мог бы цитировать их слово в слово.

— Значит, он везуч и безрассуден. Как он управляется с мечом?

— Нормально.

В комнате снова потемнело от королевского хмурого взгляда.

— И это лучшее, что ты можешь сказать про этого образчика? Нормально?

— Я уверен, что эти его навыки не потребуются. — Истина заключалась в том, что учителя фехтования отказывались давать Рейдеру оценку. Для большинства юнцов фехтование было любимым предметом, но не для него. Он относился к нему с прохладцей, даже равнодушием, упражняясь не больше, чем от него требовали, и не мешая своим соперникам набирать очки — он сам признавался в этом, хотя умышленно поддаваться считалось серьезным нарушением правил. Для них выигрыш важнее, говорил он. Его успехи характеризовались, мягко говоря, как «разочаровывающие». Но как-то раз — всего лишь однажды — он оскорбился на какие-то слова или поступок Волкоклыка, и тогда вся школа смотрела, как его выпады заставляют лучшего фехтовальщика класса отступать, кружа по двору. Разговоры об этом зрелище не стихали несколько недель. Впрочем, повторить подобное ему не удалось больше ни разу, и никто не знал, способен ли он так же драться в настоящем бою.

Уклончивость ответа не ускользнула от короля, но он не стал заострять внимание на этом.

— Что ж, не всем же быть героями. Бычехлыст, Мелори, Рейдер… Кто четвертый? — Он взял второй пирог, в бороде его застряли крошки.

— Овод, рапирист. Хорош с мечом. Его любят. Отменная реакция… — Великий Магистр поколебался мгновение и решился: — Сир, на его счет у меня пожелания.

— Какие еще пожелания?

— Он совсем еще мальчик.

— Бреется? — спросил король с набитым ртом.

— Возможно, еще нет. Овод еще не готов, но за ним ждет своей очереди дюжина первоклассных мечников. Было бы слишком несправедливо заставлять их ждать из-за него.

Таково было правило: кандидаты должны выходить из школы в том же порядке, в котором приходили в нее. Каким бы неудобным ни казался часто этот закон, он поощрял у воспитанников взаимовыручку. Те, кто схватывал учебу легче, изо всех сил помогали тем, кому она давалась труднее. Любой другой порядок заставил бы их соперничать друг с другом, это привело бы к нездоровому духу и вражде внутри братства. Поэтому все было именно так и должно было остаться так же и дальше.

Король снова хмурился. Монархам нравится считать себя занятыми людьми, и Амброзу уже жаль было времени, потраченного на визит в Айронхолл. Эту обязанность он не мог перепоручить никому, ибо Клинок может быть повязан лишь рукой своего подопечного.

— Он пристойно фехтует?

— Ему немного недостает силы для тяжелого оружия, но со шпагой он просто великолепен. Он будет еще лучше, когда перестанет расти так быстро — это нарушает координацию. — На деле проблема заключалась в его выдержке. Он был просто слишком юн для того, чтобы справляться с теми смертоносными способностями, которыми одарил его Айронхолл. Компания пьяных аристократов, потешающихся над слишком юным Клинком, может спровоцировать катастрофу. — Я совершенно убежден в том, что с ним все в порядке, сир. Просто он еще не созрел — переживает острый приступ взросления. Он уже не плавает, как головастик, но еще не может прыгать, как лягушка. Только что он вознамерился покорить мир, а через минуту уверен в том, что цена ему грош и что вся его жизнь — ошибка. Или что друзья обошли его во всем — вот ведь какая несправедливость! Что-то в этом роде. Все мы проходим через это — просто у него тяжелый случай. То, что он пережил при пожаре, отбросило его назад. А ведь он — мечник из Айронхолла!

Хоэр снова скорчил гримасу.

Амброз принялся за сыр.

— Сколько ему? — буркнул он.

— Он утверждает, что восемнадцать, но он мог и солгать, явившись сюда. Так поступают многие, и меня это редко тревожит. Он осиротел во время одного из бельских рейдов — возможно, последнего в войне. Пришел к нашим дверям один. Обыкновенно мы не принимаем мальчиков, если с ними нет кого-либо из родителей или провожатого. Овод утверждал, что проделал пешком весь путь от Норкастера. Он был ужасно слаб — близок к полному истощению, ноги сбиты в кровь, воспаление легких…

— Уж не обвиняешь ли ты своего предшественника в том, что им двигала жалость, Великий Магистр?

Снова гамбит Дюрандаля.

— Я уверен в том, что двигала, сир, и не раз. Но он почти никогда не ошибался. — Молчание короля можно было расценить как поощрение продолжать. — Ну и в этом случае он, возможно, торопился найти Щенка на замену Рейдеру, пока тот не изничтожил весь класс Сопрано!

С минуту Амброз жевал молча, потом сделал большой глоток пива.

— Как с ним вела себя крысиная стая? — Вопрос застал Великого Магистра врасплох, напомнив ему о том, что король, выглядящий как маслобойка, вовсе не утратил остроты ума.

— Они его почти не трогали. Отчасти, полагаю, оттого, что они его жалели. Многие из них оказались здесь потому, что сами превратили окружавший их мир в пекло, но Овод не из таких. Что еще важнее, Рейдер возражал против насмешек над ним. Собственно, он взял его под свое покровительство. С тех пор эти двое — неразлучные друзья. — Великий Магистр видел, что Хоэр понял намек, поэтому можно было надеяться на то, что Амброз тоже заинтересовался этой историей и не отстанет от него. — Не разлей вода.

— Не так ли? — Всем было хорошо известно, что этого его величество не одобряет.

— Нет, не так, сир, — твердо завил Великий Магистр. — Если бы то было так, пошли бы слухи, шутки, но ничего такого не было. Таких секретов в Айронхолле не сохранишь — во всяком случае, это трудно. Я уверен в том, что эти двое — именно то, что я сказал: верные друзья. Это тоже частое явление в Ордене. Мальчики попадают сюда, осиротев или когда их отвергли. Тяжелый урок — неудивительно, что они ищут дружбы.

Король скептически хмыкнул. Хоэр закатил глаза.

— Оводу не повезло с тем, — сказал Великий Магистр, — что он пришел сюда слишком юным, да и рос не слишком быстро.

А теперь это разочаровывало его августейшего повелителя, который выказывал неудовольствие.

— Разве у тебя нет заклятий, чтобы подгонять их?

— Они не без изъяна, сир. Даже ритуал, останавливающий рост выше установленных для Клинка пределов, не сработал в случае с Рейдером, хотя мы пользуемся им довольно часто. Имеется один ритуал, содействующий возмужанию, который мы могли бы опробовать на Оводе, но я никогда не рисковал использовать его, будучи Магистром Ритуалов, и не позволю этого теперь. Опасность заключается в том, что в него вовлечены только духи Времени, а подобная однобокость может подавить противоположную составляющую — в данном случае Случайность, — а это угрожает непредсказуемыми последствиями. В Коллегии имеются записи о детях, умерших от преждевременной старости, когда… — Он осекся, увидев угрожающее выражение лица Амброза.

— Ты меня учишь!

— Прошу прощения, сир! — Великий Магистр поколебался, но все же решил, что в интересах мальчика стоит поведать все до конца. — Это еще не все, сир. Поймите, вся семья его погибла при пожаре. Когда в прошлый Восьмой месяц пожар вспыхнул здесь, он оказался отрезанным от других. Мне кажется… Да нет, это несомненно. Он ударился в панику. В то время как все остальные спустились по лестнице, он, должно быть, бросился в другую сторону или спрятался где-то… Мы пересчитали спасшихся и обнаружили, что его не хватает — это уже после того, как Рейдер помог выйти двум рыцарям. Мы пытались остановить его, но он вернулся в горящий дом в третий раз искать Овода и вынес его за несколько секунд до того, как обрушилась крыша. Нет никакого сомнения в том, что он спас парню жизнь. Мальчик еще не до конца оправился от этого потрясения. Ему нужно еще время…

— Очень трогательно! — буркнул король. — Но мы не можем позволять, чтобы проблемы какого-то одного мальчишки ослабляли нашу Королевскую Гвардию. Мне не нужны душещипательные истории, Великий Магистр, мне нужны твои советы. Это сложная ситуация, из тех, с какими твой предшественник сталкивался не раз. Я жду твоего суждения.

Великий Магистр вздохнул.

— Да, ваша честь. Это зависит исключительно от того, насколько срочно вам необходимо пополнение. Если коммандеру Монпурсу нужно пятнадцать новых Клинков, Айронхолл даст их вам и четырнадцать будут абсолютно тем, что требуется. Возможно, и пятнадцатый будет соответствовать требованиям, а я просто перестраховываюсь как квохчущая наседка. С другой стороны, если на пару месяцев коммандер удовлетворится тремя, я рекомендовал бы вашему величеству принять именно такое решение.

— Два месяца! — фыркнул король. — Насколько я понял, мальчишке нужно два года.

— Позвольте заметить, сир, он станет Первым. Это серьезное испытание для любого кандидата, а для безусого — особенно. — Он оглянулся, и гладколицый Монпурс с улыбкой кивнул в знак согласия. — Овод не сможет больше полагаться на своего героя. Стоящие в очереди за ним кандидаты решат, что он сдерживает их, а Старшие могут при желании превратить жизнь Первого в сущую пытку. Да и Великий Магистр, если уж на то пошло, тоже. Я обещаю, сир, что через два месяца кандидат Овод либо сломается, как дешевый меч, и с плачем сбежит отсюда, либо на подбородке его вырастет щетина. Может, она будет заметна не каждому, но она там будет. И в таком случае и ваше величество, и Орден обретут первоклассного Клинка.

Долгую, неуютную минуту свиные глазки смотрели на Великого Магистра как на спелый вкусный желудь.

— А если ты ошибаешься?

— Министр рыболовства, сир.

Король откинулся на спинку кресла, пару раз фыркнул, а потом довольно захрюкал так, что тело его затряслось как огромный кусок студня.

— Значит, ты можешь быть и бессовестным? Признаюсь, были у меня сомнения в том, что ты годишься для этой работы, Великий Магистр. Я рад, что мои сомнения не подтвердились. Мне нужен человек, который понимает, что сочувствие не обязательно означает мягкотелость. Коммандер, переживешь пока трех новобранцев?

— Два месяца переживу, сир. — Монпурса явно забавлял этот торг. Должно быть, он повидал не один подобный разговор. — Если дольше, могут возникнуть проблемы.

— Значит, у тебя два месяца, Великий Магистр. Веди сюда своих мечников. А Овода оставим пока посидеть в гнезде.

6

Со времени пожара в Восточном доме спальня Первых размещалась в Новом Крыле, в комнате, достаточной для двоих, но в которой спали теперь шестеро. Бычехлыст с Меллори спали у двери, а Херрику с Фитцроем, чтобы попасть на свои койки, приходилось перебираться через Овода или Рейдера. Неожиданный приезд короля поверг Старших в панику, пока они не сообразили, что они и так еще с утра надели самую парадную свою одежду для церемонии Возвращения, а времени переодеться с тех пор у них не было. Все, что им требовалось, — это умыться, причесаться и оправить одежду. Херрик побрился еще раз, ибо слегка оброс с утра, но в конце концов шесть кандидатов — пятеро мужчин и мальчик — растянулись на своих койках в ожидании королевской милости.

Херрик грыз ногти. Фитцрой хрустел пальцами. Меллори в пятнадцатый раз драил свои башмаки. Бычехлыст то и дело вставал, выглядывал за дверь, закрывал ее, снова садился… Ну, и так далее. Единственным, кто оставался спокоен, был Рейдер, невозмутимо вытянувший свои длинные ноги и читавший книжку стихов. Овод, которого вечно обвиняли в ерзанье, кривлянии и скрипе кровати по ночам, твердо решил про себя, что на этот раз не выкажет ровно никакого волнения. Никакого. Он заложил руки за голову, чтобы они не дрожали, и собрал всю волю в кулак, чтобы не шевелить ни единым мускулом. Даже не мигать! Как Рейдер. Беда только, все напряжение концентрировалось почему-то в желудке, и он боялся, что вот-вот взорвется.

Разумеется, все его показное спокойствие никого не вводило в заблуждение после того фарса, который он учинил, когда Спендер объявил о прибытии короля, — подпрыгнул к окну и завопил как малый мальчишка! Безмозглый мальчишка! Как может мечник выставить себя таким дураком? И еще голос сорвался! Ох, пламень! Два года уже прошло, как у него поменялся голос, и надо же, снова-здорово! Что угодно, только не еще раз, пока король в школе!

Бычехлыст, Меллори, Рейдер, Овод, Херрик, Фитцрой… Херрик с Фитцроем с радостью линчевали бы его на месте. А вместе с ними еще шестеро из соседней спальни Первых, да и еще кое-кто не отказался бы принять в этом участие. Все они уже брились или растили бороды. У некоторых росли волосы и на груди — Херрик, например, сняв рубаху, вообще не уступал мохнатостью какому-нибудь коту. Но король никогда не повяжет Узами гладкощекого мальчишку, так что Овод стоял между ними и Королевской Гвардией.

Скоро их призовут. В любом случае к Великому Магистру пригласят Первого и Второго, но после семимесячного перерыва королю почти наверняка нужно больше одного. Впрочем, сколько бы ему ни потребовалось, Великий Магистр вызовет к себе на одного больше. Так делалось всегда. Неделю назад приглашали Волкоклыка как Первого и Бычехлыста как Второго. На этой неделе… Больше всего Овод боялся, что вызовут четверых: Бычехлыста, Меллори, Рейдера и его, Овода. Троих для Уз, а Овода — чтобы оставить Первым.

Он будет Первым! Ох, пламень! Любимой мамочкой для сотни кандидатов. «Первый, почему мне нельзя пересесть за стол Стручков?» «Первый, мой сосед храпит…» И этот нервный — сопливый мальчишка. Старшие сожрут его с потрохами. Сопрано сожрут его с потрохами. Смерть! Он будет вроде того короля Фитаина, о котором рассказывал сэр Спендер, крови которого жаждали и бароны, и бюргеры, и крестьяне.

Но ведь он не может сейчас сходить в сортир, верно! По крайней мере он больше не намочит постель, как это было в первые ночи после пожара. Но он до сих пор просыпался, задыхаясь, в слезах, когда ему снилось, что он снова в горящей спальне, что он мечется в дыму, не в состоянии ни видеть, ни дышать, один, брошенный всеми. Или как его, завернутого в одеяло, тащит на улицу, шатаясь и ругаясь на чем свет стоит, Рейдер. Конечно, смерть была совсем близко, но что это за мечник, если он ревет в постели? И так часто все это мешалось с тем, другим пожаром, который ему почти удалось уже забыть…

Рейдер закрыл свою книгу и отложил ее в сторону.

— Что ж, час пробил, солдаты удачи. Мне хотелось бы сказать вам всем, что мне было приятно подружиться с вами и что я горжусь вашей дружбой. И да подарят вам духи Случайности тот успех, которого вы достойны.

Долгое мгновение все удивленно молчали.

— Уверен, что мы все относимся к тебе так же, беспощадный воитель, — сказал наконец Меллори, — но мы ведь наверняка возьмем дворец штурмом вместе, да?

— Нет.

— Мы все, вшестером, — возмутился Фитцрой. — Король возьмет по меньшей мере всех нас, если не…

— Нет. — Рейдер улыбнулся, но объяснений не последовало.

— Что ты хочешь сказать? — воскликнул Овод, и снова голос сорвался на этой отвратительной петушиной ноте. Если голос у человека поменялся, ему ведь не положено меняться обратно, правда?

— Да, что тебе такого известно? — свирепо воззрился на Рейдера Бычехлыст. Ну конечно, тут затрагивалась его честь как Первого, но и остальные тоже хмурились. Если бы это сказал не Рейдер, а Овод, все решили бы, что это он просто дурачится, но заявления Рейдера всегда принимались всерьез.

Он улыбнулся каждому из них по очереди, последнему — и дольше всех — Оводу.

— Не могу объяснить вам, откуда я это знаю, но знаю. Для меня это — прости-прощай. Значит, прощайте. Удачи вам всем.

Дальнейший спор был прерван негромким стуком в дверь. Бычехлыст оказался у двери одним прыжком из сидячего положения, чуть не размазав по ней Меллори, который оказался там раньше него. Мешая друг другу, они все же открыли дверь, за которой обнаружился Щенок и еще пара десятков малышни на заднем плане.

— Послание Пе-пе-первому! — Вчера парень вроде не заикался.

— Правда? Что ж, послушаем!

Щенок рухнул на колени и ткнулся лбом в пол — Сопрано натаскали его как надо.

— Брось дурачиться, — произнес Бычехлыст уже мягче. — Мы знаем, зачем ты здесь. Скольких нас желает видеть Великий Магистр?

Щенок поднял голову и облизнул пересохшие губы.

— Ч-ч-четырех, почтенный сэр.

Свет померк вокруг Овода.

— Слышали? — хрипло произнес Бычехлыст. — Идем. Второй. Рейдер. Овод? Да, Овод. — Голос у него прозвучал удивленно, словно он не мог поверить в то, что Розовый Малыш уже настолько повзрослел. — Остальные детки ступайте, можете фехтовать дальше.

— Я готов, — хрипло каркнул Овод и поднялся. Желудок противно сжался, но тут же успокоился. Возможно, просто решил подождать возможности осрамить его перед королем.

В сопровождении Щенка, который плелся за ними в то время, как ему полагалось вести всю процессию, они проследовали к Первому дому и вступили в самую древнюю часть самого древнего здания. В коридорах царили полумрак и холод, оставшиеся здесь, должно быть, еще с прошлой зимы. В коридоре, ведущем в библиотеку, они наткнулись на пару Клинков, дежуривших у входа на узкую лестницу, — сэра Хоэра и сэра Жанвира. Лестница вела в Блошиную Комнату, где Великий Магистр проводил собеседование с новичками. И здесь же Старшие, согласно традиции, впервые встречались со своими будущими подопечными, так что для большинства Клинков она означала начало и конец их жизни в Айронхолле. Правда, Рейдер утверждал, что никогда не видел ее, а Овод помнил только, как свалился у ног Великого Магистра в глубоком обмороке.

— Щенок, можешь бежать, помочь поварам, — весело объявил Хоэр. — Скажи им, они могут уже свежевать коня. Первый! Поздравляю! — Он протянул руку. Хоэра знали все. Его шутками восхищались и повторяли их неделями после его приездов. — Гвардия слишком долго ждала тебя, и твоей вины в этом нет. То же относится и к тебе, Второй.

Кандидаты пробормотали что-то в знак благодарности и подошли поздороваться с Жанвиром, который был Первым перед Волкоклыком.

— Значит, это ты Рейдер? — обратился к Рейдеру Хоэр. — Ну, ростом все же не догнал Здоровяка, но ненамного. Поздравляю с тем, что тебя призвали.

— Спасибо. И прими мои поздравления по поводу назначения, Заместитель.

Только теперь Овод заметил серебряную перевязь. Ее вообще не замечал никто, кроме Рейдера.

— Спасибо. Наконец-то у них появился кто-то компетентный, — сказал Хоэр. — А ты, значит, Овод. Что, не повезло, кандидат? Ничего, в следующий раз мы… Что?

Жанвир, не обращая внимания на протянутую руку Рейдера, удивленно вглядывался в его лицо.

— Проблемы, брат? — спросил Хоэр; рука его скользнула к рукояти меча.

На мгновение воцарилась тишина, и темный коридор, казалось, наполнился угрозой.

— Что-то такое, — пробормотал Жанвир. — Очень слабое.

Рейдер вытянул руки вперед, демонстративно отводя их от меча.

— Не вижу, как я могу угрожать чем-то славному королю Амброзу, — очень мягко произнес Рейдер. — Напротив, у меня сильные подозрения в том, что это он представляет опасность для меня. Возможно, именно это ты и уловил, сэр Жанвир.

— Откуда ты знаешь о его способностях? — рявкнул Хоэр.

— Змей рассказал, когда был здесь на прошлой неделе. — Рейдер так и не сводил взгляда с лица Жанвира.

— Какие такие способности? — спросил Бычехлыст. На него не обратили внимания.

— Напряги извилины, Жанвир. — Всем было известно что хорошие манеры Рейдера имели свой предел. — Если ты хочешь попытаться убить меня, я с удовольствием сделаю из тебя сито. Если ты предпочтешь сделать это кулаками, я еще с большим удовольствием изукрашу тебе физиономию так, как сделал это в прошлый раз. А лучше отойди, ибо у меня дело к королю.

Жанвир не пошевелился. Казалось, его парализовало.

— Брат, почему бы нам не продолжать? — сказал Хоэр. — Мы можем доложить о твоих сомнениях Вожаку и Великому Магистру завтра, до начала Уз.

Жанвир неохотно отступил на шаг, так и не сводя взгляда с Рейдера.

— Я бы выбрал кулаки! — Рейдер повернулся к Хоэру. — Мне кажется, я знаю, что беспокоит его, но это не угрожает его величеству. Можем мы идти? Мне еще волосы красить сегодня ночью.

Хоэр ухмыльнулся.

— Шутки здесь шучу я, кандидат. Снимайте-ка мечи, ребята. Поставьте их сюда, в угол — заберете на обратном пути. Не забывайте, вас вызывал Великий Магистр. Вы идете к нему. Когда он представит вас, всем повернуться, спустить штаны и нагнуться. Кто-нибудь хочет порепетировать здесь?

— Я так и поступлю и не всех поставлю в известность, что это ты мне сказал! — фыркнул Бычехлыст.

— Я? Я всего-то посоветовал вам встать на колени и поцеловать королю пальцы. Не лижите их — даже если на них подливка. Вопросы есть?

— Он что, будет прятаться за дверью, как делал Дюрандаль?

— Нет, — терпеливо ответил Хоэр. — Этот трюк проделывают только с подданными. В противном случае вы какое-то время стояли бы к королю спиной, а это не положено. Духи, да приободритесь же! У вас у всех вид перепуганных босяков. Считается, что вы мечники, а не молочницы. Вы же для этого трудились все эти годы! Выше подбородок, веселее взгляд! Он старый жирный ублюдок, но он же — чертовски славный король, и нам всем сильно повезло служить ему. Готовы?

— А меня вызовут, нет? — спросил Овод.

— Нет, если только никто не умрет на месте. Тебе придется остаться и быть Первым, счастливчик. Пошли детки.

Блошиная Комната оказалась маленькой и холодной, с двумя неплотно зарытыми окнами и погасшим камином. Здесь уже царили сумерки, хотя небо над пустошью еще розовело. Четверо кандидатов выстроились перед Великим Магистром; Хоэр закрыл дверь и стал перед ней. Король смотрел на них из угла — огромный, пугающий, но улыбающийся. Официально он пока что был невидим. Человек, неподвижно застывший в дальнем углу, оказался коммандером Монпурсом.

— Вы звали нас, Великий Магистр? — хрипло произнес Бычехлыст.

Великий Магистр кивнул, тряхнув своей невесомой шевелюрой.

— Да, Первый. Его величеству нужен Клинок. Готов ли ты служить?

Таков был ритуал. Все они тысячу раз слышали рассказ об этом, но теперь Овод сам присутствовал при этом, так что будет теперь совершенно точно знать, как это происходит, чтобы поведать это следующему выводку и, следовательно, не родившимся еще поколениям. В Айронхолле все было ритуалом, традицией, древним обычаем.

— Я готов, Великий Магистр.

Старикодобрительно улыбнулся и, повернувшись, поклонился, в первый раз официально признавая присутствие монарха.

— Ваше величество, честь имею представить вам Первого кандидата Бычехлыста.

Теперь уже все могли замечать короля. Овод никогда прежде не видел его вблизи — только раз, с противоположного конца зала. Король был огромен. В своих пышных одеждах он заставлял всех остальных присутствующих казаться маленькими, даже Рейдера. Плюмаж его шляпы едва не задевал потолок. Бычехлыст отвесил низкий поклон, как положено, потом сделал шаг вперед и преклонил колена.

— Рад принять тебя, Первый, — прогрохотал король. — Великий Магистр очень высоко отзывался о твоем владении саблей.

Бычехлыст пробормотал что-то приличествующее моменту, за что ему было позволено поцеловать августейшие пальцы, встать и вернуться в строй.

— Кандидат Меллори, — проблеял Великий Магистр. — Его величеству нужен Клинок. Готов ли ты служить?

— Я готов, Великий Магистр.

Еще один, а потом Овод сможет уйти и начать жизнь Недоростка, Который Оказался Недостаточно Хорош. У него не будет больше друга Рейдера, чтобы поплакаться ему в жилетку. У него вообще не будет больше друзей в Айронхолле. В чем, в чем, а в этом можно было не сомневаться. Через неделю-другую какое-нибудь пустое аристократическое ничтожество заявится сюда с королевской грамотой, чтобы заявить на него права и превратить в комнатную собачку. Так поступали с неудачниками — сбагривали их ничего не значащим придворным, которым телохранитель нужен как мертвому ослу ухо.

Король, как выяснилось, был неплохо осведомлен:

— Отличный рапирист, я слышал, — как раз уравновесит саблиста. Добро пожаловать к нам на службу, кандидат.

Меллори вернулся на свое место в строю, рядом с Бычехлыстом.

— Кандидат Рейдер, его величеству нужен Клинок. Готов ли ты служить?

— Нет, Великий Магистр, — произнес Рейдер. — Мне очень жаль, но нет.

Это уже было совсем не по ритуалу.

Король подбоченился и, казалось, стал еще больше — он заполнил собой всю комнату. Лицо Великого Магистра стало таким же белым, как его волосы. Все уставились на Рейдера так, словно не верили своим ушам. Да, это явно не входило в ритуал. Да был ли вообще подобный прецедент — чтобы кандидат отказывал своему королю? Может, какие-нибудь частные Узы? Это еще можно было бы понять, хотя Овод никогда не слышал ни слова, даже шепотом, об отказах — значит, за трехсотлетнюю историю Ордена такие случаи если и имели место, то крайне редко. А уж отказ королю!..

Почему? После всех этих лет тяжелого труда и учебы, любой кандидат волен был в любой момент покинуть школу. Об этом их предупреждали в день, когда принимали сюда, но предупреждали также о том, что уйти они могут, захватив с собой только то, что надето на них. Овод знал многих, кто исчез. Но сдаться после пяти лет, в последнее мгновение, на глазах у самого короля…

Молчание длилось невыносимо долго.

— Если я получу ваше позволение уйти, Великий Магистр, — негромко сказал Рейдер, — и провожатого, чтобы провел меня мимо Клинков у ворот, я немедленно покину Айронхолл. — Пожалуй, из всех присутствующих он оставался самым спокойным. Сам он, конечно, ничему не удивлялся. Он ведь на это намекал тогда, в спальне, верно?

— Разумеется, покинешь! — задыхающимся голосом ответил Великий Магистр. Не слишком-то ему повезло с первым урожаем.

— Стой! — Король шагнул вперед и остановился прямо перед Рейдером. Он был не намного выше его, но все же выше, а уж массивнее настолько, что по сравнению с ним юноша казался не толще удилища. — Радгар! — рявкнул он.

Рейдер вздрогнул. Должно быть, прошел не один год с тех пор, как ему приходилось смотреть на кого-либо снизу вверх, но это не объясняло дрожи. Какова бы ни была причина, он явно был виновен в чем-то.

— Ваше величество?

— Рейдер — Радгар! Вот, значит, почему ты цеплялся за эту дурацкую кличку, верно? — Король улыбнулся, если этот удовлетворенный оскал можно было назвать улыбкой. — Я хочу знать об этом больше. С тобой мы побеседуем позже, молодой человек. Стань пока в сторону. Продолжай, Великий Магистр. — Король Амброз повернулся и вернулся в свой угол, в котором сделалось с уже совсем темно.

— Продолжать, сир?

— На этот случай у тебя есть Второй, не так ли? Не так ли?

Великий Магистр с видимым усилием собрался с мыслями для ответа.

— А… да, конечно… — Он с сомнением покосился на Овода.

Ик! Овод вдруг оказался в центре внимания. Разумеется, формально Второй становится Первым кандидатом в тот момент, когда Первый соглашается на Узы… или отказывается от них. И так далее, в порядке очереди. Это означает, что он теперь… Ик! Ик! Ик!

— Кандидат Овод. — Великий Магистр скорчил мину, словно его имя было неприятно на вкус. — Его величеству нужен Клинок. Готов ли ты служить?

Снова молчание…

Оводу отчаянно хотелось покоситься на Рейдера — не поможет ли тот хоть какой подсказкой — кивком там или мотком головы. Однако Рейдера из поля зрения удалили. Что такого задумал Рейдер? У него ведь нет ничего: ни денег, ни дома, ни семьи. Все, что тот говорил о своих родителях, — это то, что оба погибли при пожаре. Возможно, в свое время это сблизило их, ибо у Овода было то же самое. Ничего, кроме заплечного мешка. Зато айронхолльской подготовки у него никто не отнимет. Любой нобль, которому нужен телохранитель или учитель фехтования, будет прыгать от счастья при возможности нанять человека из Айронхолла. Раз так, зачем позволять Амброзу протыкать тебе сердце и служить ему телом и душой десять лет, если не больше? Если посмотреть с этой стороны, решению Рейдера не откажешь в логике. Возможно, это неблагодарно, неблагородно, унизительно, но он мог уйти в любое время. Таковы были предложенные ему условия.

Нерешительность Овода становилась все очевиднее. Король испепелял его взглядом. Великий Магистр испепелял его взглядом.

— Овод! — громко шипел Рейдер откуда-то сзади. — Не валяй дурака! Не надо!

Почему не надо? Они ведь могут уйти и вместе.

— Нет, Великий Магистр. Боюсь, что не могу.

7

Клинки очень не любят, когда какие-то щенки-выскочки, считающие себя мечниками, оскорбляют их господина. Хоэр больше не улыбался, а лицо Монпурса потемнело от ярости. Кандидата Овода удалили прочь с королевских очей, отволокли в комнатку охраны, сунули мордой угол и приказали стоять так и помалкивать. Судя по всему, Рейдера поставили в противоположный угол, поскольку тот попытался сказать что-то и тут же вскрикнул, когда его ударили. Потом все стихло.

Король Амброз не был абсолютным деспотом. В отличие от монархов менее просвещенных стран он подчинялся законам и — в некоторой степени — Парламенту. Но если ему вздумается бросить двух лишенных друзей сирот из Айронхолла в темницу Грендонского бастиона и оставить и там умирать от старости, кто призовет его к ответу?

Очевидно одно: Рейдер действовал, не повинуясь неожиданному импульсу. Из всех, кого знал Овод, он был самым рассудительным и всегда обдумывал свои поступки. Решив отказаться от Уз, он наверняка рассчитывал что у него будет несколько часов форы на подготовку побега, поскольку о приезде короля обыкновенно становилось известно заранее. Он не рассчитывал на такую конфронтацию. Однако так вышло, а потом в дело встрял безмозглый сопляк Овод и обернул все таким образом, что это стало походить на заговор. Они оскорбили своего короля.

Они прогневили своего короля.

Часовые входили и выходили — эта комната в Айронхолле принадлежала Клинкам. Они разговаривали между собой — не много, но достаточно, чтобы Овод узнал, что в Блошиную Комнату была призвана целая дюжина пораженных Старших и что одиннадцать из них с энтузиазмом высказали готовность служить. Король теперь обедал в зале. С Бычехлыста и Меллори была взята клятва молчать. Если отказы расцениваются как государственная тайна, значит, они могли быть не так уж редки.

Возможно, тела просто закапываются на пустоши.

Солнце давно уже село, когда двоих отступников привели в кабинет Великого Магистра, где Овод тоже не бывал с тех давних пор, как был Щенком. Король стоял у камина, и, судя по его лицу, трапеза не улучшила ему настроения. За его спиной весело потрескивали в огне поленья и плясали огни стоявших на каминной полке свечей.

Пленников поставили у окна, лицом к королю, но с противоположной от него стороны заваленного книгами стола. Жанвир уже стоял на часах у двери на лестницу, а когда все лишние покинули помещение, Монпурс занял пост у выхода в коридор. Больше никого не было. Никакого Великого Магистра, никаких свидетелей. Интересно совершат ли гвардейцы убийство по приказу короля?

С момента начала катастрофы Овод не имел возможности даже переглянуться с Рейдером. У Рейдера наверняка имелся хоть какой-нибудь план, поэтому, когда король оборвал свое угрожающее молчание и начал задавать вопросы Овод решил слушать внимательнее в ожидании подсказки.

Король смошенничал: он начал с Овода.

— Когда ты родился?

— В первую четверть Четвертого месяца, ваше величество. — Голос прозвучал чуть слышно, даже ему самому.

— Какого года?

Экая неприятность вышла с этим…

— Гм, трехсот сорокового, сир.

Глаза у короля были совсем маленькие, а при этой новости сделались еще меньше.

— Так тебе еще нет семнадцати! Сколько тебе исполнилось, когда тебя приняли сюда?

Глоток…

— Одиннадцать, ваше величество.

— А сколько лет ты назвал, поступая?

Овод перешел на едва слышный шепот:

— Тринадцать… сир.

— Значит, ты добился поступления под ложным предлогом! Пять лет ты ел мою пищу, спал под моим кровом, носил мое платье, брал уроки у моих наставников, а теперь ты надеешься, что тебе и твоему другу позволят уйти, не вернув ни гроша?

Ответить на это было нечего. Овод низко опустил голову.

— Смотри мне в глаза, вор! — взревел король.

Овод вздернул подбородок. Каким он пришел в Айронхолл, таким и уходил. Его снова сделают Щенком. И на этот раз Рейдер не облегчит его участь, потому что сейчас Рейдер вообще не мог помочь ему ничем. Никто не защитит его от кровожадного монарха, окруженного дюжиной разъяренных мечников, которые с радостью исполнят его капризы.

— Как тебя зовут по-настоящему?

Что-то словно перехватило его горло цепью.

— Я не помню!

Рейдер предостерегающе кашлянул.

Амброз поднял кулак.

— Что ж, парень, тебе лучше напрячь память, и быстрее, пока я не выбил из тебя правды, чего бы это ни стоило. Еще до рассвета я могу вызвать сюда инквизиторов, им не солжешь. Я могу приказать подвергнуть тебя Испытанию. Я могу отправить тебя на дыбу. А могу и проще Коммандер Монпурс, если я попрошу у тебя трех или четырех добровольцев допросить этого подозреваемого, как они к этому отнесутся?

— С энтузиазмом, сир. Клинки не любят лазутчиков и предателей.

— После такой процедуры некоторым так и не удается восстановить здоровье — понял, парень?

— Да, сир.

— Тогда как тебя зовут и откуда ты родом?

Невидимая цепь продолжала стягивать ему горло, заставив промедлить с ответом, что не улучшило королю настроения.

— Уилл. Моим отцом был Кемп из Хейбриджа, что в Норкастере.

— И что с ним случилось?

Это несправедливо! Всем известно, что, поступив в Айронхолл, ты все равно что начинаешь жизнь заново — никто не спросит ни твоего старого имени, ни подробностей твоей прошлой жизни. Страница чиста. Это даже в правилах записано. Впрочем, король есть король.

— Его схватили бельцы, — пробормотал Овод. Его отца, мать, братьев, нескольких родственников старше… Это был последний рейд той войны — собственно, официально война уже закончилась, и весь Шивиаль праздновал это кострами и плясками, но один бельский корабль либо не слышал новостей, либо нарочно пропустил их мимо ушей. Король ждал подробностей. — Сквайр укрыл всех в своем доме, но бельцы подожгли его. — Овод был тогда в холмах, собирая скотину к вечерней дойке. Он видел зарево пожара… Налетчики явились за скотом и искали мальчишку-пастуха. Он спрятался от них в барсучьей норе, забравшись туда вперед ногами, — он боялся, что барсук может вцепиться ему в пятку, но еще больше боялся двуногих хищников, выслеживавших его на поверхности. К утру пираты-рейдеры уплыли, но от Хейбриджа ничего не осталось. Ни дома… — Мне некуда было податься, ни одной родной души. Я пришел сюда. Я солгал Великому Магистру, потому что не хотел помереть от голода в чистом поле.

Король пошевелил жирными губами, словно обдумывая ответ.

— А сегодня? Почему ты отказался от Уз?

— Я нужен моему другу.

— Зачем?

— Я… Я фехтую лучше, чем он.

— А зачем ему мечник?

— Э… Не знаю.

Вопросы разили его уколами шпаги. Ответы становились все более и более жалкими, пока Овод не начал повторять: «Он спас мне жизнь!» — снова и снова, пока король в досаде не махнул на него рукой.

— Великий Магистр расписал тебя в превосходных словах. Ты — идиот, Уилл из Хейбриджа! Безмозглый, тупоголовый, малолетний щенок!

У Овода не было сил злиться. Он надеялся только, что не расплачется. Что угодно, только не это!

— Да, сир!

— Ты выбросил все, не зная даже, что выберешь взамен. Как тебя зовут, белец?

Разговор сменился неожиданно, но Рейдер улыбнулся, словно ожидал этого. Он окинул взглядом зрителей — Монпурса, Жанвира, Овода — и пожал плечами.

— Вы уже догадались, кто я, дядя.

Овод разом забыл про свое бедственное положение и вгляделся в знакомое костлявое лицо с почти невидимыми на коже бровями и ярко-зелеными глазами. Тот же, что всегда. Дядя? Может, Рейдер просто сошел с ума? Или король? Может, вообще все это — сплошное безумие? Рейдер всегда отрицал, что он белец. И как он может приходиться королю племянником, если он и правда один из этих монстров? Ага! Погоди-ка! Овод смутно припомнил, как Магистр Этикета упоминал о какой-то неясной и даже бесчестной истории…

Король нахмурился.

— Почему ты отказался от Уз?

— Узы убили бы меня. На меня уже наложено заклятие.

Меч Монпурса блеснул в его руке, мгновенно выхваченный из ножен.

Рейдер посмотрел на него с опаской.

— Это заклятие не может навредить никому другому. Если его величеству будет угодно, я могу продемонстрировать его эффект.

— Сэр Жанвир? — прорычал король.

Жанвир казался скорее удивленным, нежели встревоженным.

— Мне кажется, я ощущаю угрозу вам, сир, но слабую.

Амброз презрительно фыркнул, отметая этот диагноз.

— Показывай.

— Хорошо, сир, — спокойно произнес Рейдер. — Коммандер, мне придется снять куртку.

Продолжая сжимать меч, Монпурс придвинулся к нему на шаг; Жанвир тоже обнажил меч. Как два кота на мышь смотрели они на то, как арестант снимает кожаную куртку. Осторожными движениями он завернул правый рукав рубахи, оголив руку. Рука была как рука — немного хрупковата для мечника, но во всех прочих отношениях совершенно нормальная, бледнокожая, по-мальчишески лишенная волос рука.

— А теперь, коммандер, не передадите ли вы мне одну из тех свечей?

Король сам ухватил с каминной полки подсвечник и поставил его на стол. Рейдер сделал глубокий вдох, стиснул зубы и сунул руку в огонь.

Король выругался шепотом, но за этим исключением все смотрели, не веря своим глазам. По лицу Рейдера струился пот, а губы скривились в гримасе боли. Рука дрожала от усилия воли, с которым ее приходилось удерживать на месте, но кожа, которой полагалось идти волдырями, темнеть, дымиться, оставалась чистой.

— Довольно, — резко бросил король.

Рейдер отдернул руку и утер пот со лба. Потом вытянул руку вперед, чтобы все желающие могли убедиться в том, что на коже не осталось ни отметины. Теперь, когда пытка была позади, он старался не улыбаться при виде очевидного потрясения короля. Монпурс осторожно поднес палец к свече, мгновенно отдернул его и поморщился. Рейдер опустил рукав.

Амброз продолжал хмуриться, но увиденное явно потрясло его.

— Славный фокус! И что это доказывает? Что все бельцы не боятся огня?

И снова Рейдер не опроверг откровенного оскорбления.

— Нет, сир. Однако сложное заклятие вроде моего отталкивает другие заклинания или по крайней мере искажает баланс стихий в них. Я уверен, именно поэтому Магистр Ритуалов не смог остановить мой рост. Если вы пронзите мне сердце мечом, я умру. И потом как будут реагировать на меня нюхачки при дворе? — Он невесело улыбнулся Оводу. — И еще я доказал, что верность моего друга нацелена не по адресу. Да, я вынес его из Западного Дома, но сам ничем не рисковал. Когда моя одежда загорелась, это не причинило мне ни малейшего вреда. Мне не стоило выставлять себя героем там, где геройством не пахло, дружище. Прости.

Вздор!

— Ты никем себя не выставлял! — возмутился Овод. — И что бы с тобой случилось, если бы ты задержался на полминуты? Если бы мы были еще внутри, когда рухнула крыша? Что бы ты делал тогда?

— Возможно, матерился бы как последний сапожник.

— Молчать! — взревел король. — Еще одна непочтительность, и я прикажу своим гвардейцам сделать из вас отбивные — из обоих! Ты умеешь делать фокусы со свечами, парень, но тебе еще предстоит убедить меня в том, что ты и есть пропавший ателинг.

Рейдер приподнял бровь в наигранном удивлении.

— Gea! Ic wille mine æðoelu gecyðan, pæt ic eom miceles cynnes…^[2] — Свирепый взгляд, которым смерил его король, несколько поубавил его самоуверенности. — Я просто рассказал вам о своем благородном происхождении, дядя, ибо вы и в самом деле дарили мне свое гостеприимство на протяжении пяти лет, а долг гостя…

— Незваного гостя! Нахлебника, вора!

— А! Это как посмотреть.

Интересно, подумал Овод, что думают на этот счет двое Клинков. Он не осмеливался даже посмотреть. Он вообще не осмеливался смотреть ни на кого, кроме короля, который, казалось, готов был вот-вот взорваться. Никогда еще он не восхищался никем так, как восхищался сейчас Рейдером. В этом до несправедливости неравном поединке он отбил атаку короля и выходил вперед по очкам. Впрочем, поединок этот и не мог быть справедливым, ибо король мог в любой момент прервать его и вызвать инквизиторов. Да и его слова насчет порки вряд ли были пустой угрозой.

— Посмотреть на что?

— На то, какие приказы имел сэр Гесте и кто их ему отдавал.

Маленькие глазки короля угрожающе сощурились.

— Гесте? Это еще кто?

— Бывший Клинок, ваша честь. Это он привез меня в Айронхолл.

— Не припомню среди членов Ордена никакого Гесте. А ты, коммандер?

— Нет, сир, — отозвался Монпурс. — Послать за Магистром Архивов?

— Возможно, позже — когда мы получим наконец объяснение, которого ждем.

Рейдер поклонился.

— Я с радостью дам вам его, сир. Но нас с другом продержали на ногах никак не меньше трех часов. Мне настоятельно требуется облегчиться. А немного питья и еды были бы поистине благородным жестом.

Король хмуро повернулся к Монпурсу.

— Пошли кого-нибудь, пусть принесет немного воды и ночной горшок. — Коммандер передал поручение кому-то за дверью, а король тем временем опустился в большое кожаное кресло и махнул рукой в сторону дубовой скамьи напротив.

— Сядь и объясни, как ты оказался здесь.

Вообще-то приказ напрямую не касался Овода, но на скамье хватало места на двоих, и никто не высказал возражений, когда Овод осторожно пристроился к Рейдеру.

— Как я сюда попал? — задумчиво повторил Рейдер. — Полагаю, основная вина в этом ложится на Джерарда из Уэйгарта. Весьма симпатичный молодой человек, насколько я понял, но сбившийся с пути истинного. Сам по себе он мало что значил, но тогда, в триста тридцать седьмом, в правление вашего батюшки…

— К черту его! Тебе не обязательно лезть так далеко в историю.

Оводу казалось, будто он подглядывает в замочную скважину. Почему король не позволяет Рейдеру рассказать все по порядку? Что такого могло произойти двадцать лет назад, чтобы король до сих пор желал сохранить это в тайне?

Часть II ЭЙЛЕД

История, поведать которую хотел Рейдер, звучала бы примерно так:

1

Эмблпорт был городком с населением примерно в тысячу душ на юго-западном побережье Шивиаля. Жители его промышляли торговлей, рыболовством, немного — китобойным промыслом по весне, а также — в изрядной степени — контрабандой. Днем жители собирались в его маленьком, но оживленном порту, а ночью безмятежно спали за стенами из медово-желтого камня.

На рассвете туманного дня весны 337 года в устье Эмблривер вошли четыре драккара. Они продвигались бесшумно, как форель в пруду, серые, как зола в погасшем костре; уключины были обмотаны тряпками, чтобы весла не стучали. Продрогшие часовые в будке на краю мола не били в колокол, поскольку за несколько минут до этого трое нагих мокрых мужчин, вскарабкавшись по каменной стене с кинжалами в зубах, перерезали им глотки. Охотники беспрепятственно вошли в порт и пришвартовались рядом с рыбацкими суденышками. Две сотни хорошо вышколенных пиратов бесшумно сошли на берег.

Мускулистые руки раскрутили и зашвырнули стальные кошки, и острые когти заскрежетали по медово-желтым камням городской стены, но недостаточно громко, чтобы разбудить городскую стражу. Первый, перебравшийся через стену, отворил ворота для остальных.

Бельцы известны всем. Все слышали про беспорядочные налеты — про женщин, которых насилуют на улицах, и про визжащих нагих берсеркеров, безжалостно убивающих все, что шевелится. То, что случилось в Эмблпорте, сильно отличалось от всего этого — это было хорошо скоординированное нападение хорошо вышколенного отряда, подчинявшегося стальной дисциплине. Отряд вламывался в дверь и прочесывал дом в поисках возможного сопротивления. Многие из налетчиков свободно говорили по-шивиальски, а остальные изъяснялись на ломаном. «Не сопротивляйтесь, и останетесь целы». В случае, если жильцы поспешно отдавали им какие-нибудь украшения, несколько золотых монет или, например, серебряный подсвечник, налетчики вежливо улыбались и покидали дом, прихватив с собой то, что приглянулось им по той или иной причине: оружие, хорошие ткани, кастрюли… Только в тех случаях, когда они встречали сопротивление или не находили ничего ценного, они прибегали к насилию — и тогда могли быть именно такими ужасными, как описывали легенды.

Впрочем, они вели себя менее цивилизованно и в том случае, если в доме имелась молодежь. Подростков и детей постарше выводили из домов и сгоняли в порту для дальнейшей оценки. Менее чем за час Эмблпорт был очищен от всего ценного, а молодежь испуганно толпилась на причале. Сопротивления почти не оказывали.

Почти.

Джерард спал в «Зеленом Человеке», и снилась ему Шарлотта. Он проснулся от громкого стука в соседнюю дверь и успел вскочить с кровати и схватить свою шпагу. Когда его дверь распахнулась от удара ноги рыжебородого пирата, он нанес удар первым.

Он не дрался никогда в жизни и не ожидал, что ему придется это делать. Однако он был джентльменом, а Джентльмену положено носить шпагу или короткий меч. Таскать оружие, которым не умеешь пользоваться, глупо, поэтому он брал уроки в одной весьма уважаемой школе в Грендоне — не слишком долго, поскольку был стеснен в средствах, но учеником он был старательным. Увы, в данном случае также и безрассудным. Единственным голым берсеркером в Эмблпорте в то утро был Джерард из Уэйгарта. Жертва его казалась скорее удивленной, когда острие шпаги прошло сквозь рыжую бороду и ударило в мозг, но все же рухнула сначала на колени, а потом и ничком, прямо на щит и боевой топор, как и положено уважающему себя убитому.

В дверном проеме возник второй белец — моложе, ниже ростом и коренастее. С визгом, от которого кровь стыла в жилах, он перепрыгнул через своего убитого товарища. Его щит, как былинку, отшвырнул в сторону шпагу Джерарда, а потом ударил ее владельца в грудь и отбросил к стене с силой, достаточной, чтобы оглушить. Бой закончился еще прежде, чем пират двинул его коленом ниже пояса. В школах фехтования для джентльменов таким приемам не учили.

Когда приступ рвоты отпустил Джерарда настолько, что он снова смог вздохнуть, белец уже успел раздеть своего павшего товарища, сложив на кровати всю его амуницию: топор, щит, кинжал, шлем и даже башмаки. Кроме того, он обыскал комнату и нашел кошелек с золотом лорда Кэндльфрена.

— И все? — недоверчиво спросил он. — Ты убил человека из-за четырех крон? Вергильд за фейна равен двенадцати тысячам!

Все, на что был способен Джерард, — это стонать и надеяться на быструю смерть. Монстр представлялся его затуманенному взгляду невнятным сочетанием двуручного меча, бриджей, башмаков, стального шлема, коротко остриженной рыжей бороды и воистину убийственного взгляда ярко-зеленых глаз. И еще голоса.

— Одевайся теплее. Ты пойдешь со мной.

В качестве дополнительного унижения Джерарду пришлось тащить одеяло, в которое были завернуты амуниция убитого, а также его собственная шпага и сумка с документами; впрочем, и без этой ноши он мог передвигаться, только согнувшись в три погибели. Гостиницу подожгли, потому что в ней был убит белец. Других пожаров видно не было, но ковыляя по грязной улице к воротам порта, он увидел, что он не единственный пытался разыгрывать из себя героя. Четверо или пятеро мужчин пытались защитить своих любимых; их трупы были выброшены из окон на мостовую, дабы отбить охоту к сопротивлению у других.

Успешно завершив набег, рейдеры вернулись в порт грузить награбленное добро. Большую часть его составляли молодые жители Эмблпорта — перепуганное стадо в окружении смертоносной стали. Впрочем, первое потрясение уже проходило, и в толпе началось перемещение: девушки в середину, юноши — ближе к краю. Работорговцы выбрали одного постарше и приказали ему первому подниматься на корабль. Он отказался и был изрублен на месте; остальные больше не спорили. Удивительно, но рейдеры продолжали демонстрировать потрясающую дисциплину: ни изнасилований, ни ненужной жестокости — работающий как часы военный механизм.

Когда солнце выжгло утренний туман, драккары на веслах отошли от берега, обогнули мыс и вышли в открытое море. С ними уплывал Джерард, ибо он убил одного из нападавших и должен был отплатить за это.

2

Бельцы были свирепыми дикарями, заселявшими гористые острова в нескольких днях плавания к северо-западу от Шивиаля. Как ни извращенно это звучало, они же были в числе лучших торговцев мира, предлагая самые разнообразные товары: шелка и нефрит, жемчуг и фантастические раковины, соболиный и норковый мех, пряности и благовония, слоновую кость, драгоценные металлы, великолепное оружие. Их корабли редко подвергались нападениям пиратов, столь тревожившим в дальних морях всех остальных. Впрочем, основной причиной было то, что сами бельцы промышляли пиратством, так что местные научились не связываться с ними.

Что бы ни привозили они из дальних морей, излюбленной их добычей оставались берега и корабли стран Эйрании. Ближайший сосед Бельмарка, Шивиаль, страдал от них более других — каждый год у него пропадало три-четыре корабля, один или два города подвергались нападению. Бельский король, разумеется, каждый раз высказывал сожаление; он прилагал все усилия к тому, чтобы обуздать пиратские шайки, и готов бы предпринять против них самые решительные меры в случае, если пострадавшие укажут имена выродков и точное местонахождение их пиратского логова. Никто не верил ни единому его слову, однако карательные меры против Бельмарка каждый раз завершались катастрофой. Время от времени кому-нибудь и эйранийских властей удавалось поймать пирата с поличным и повесить весь экипаж рейдера, но такое случалось не часто. Некоторые правители пытались купить себе безопасность ценой выкупа, хотя и это помогало не всегда. Все монархи неплохо наживались на пошлине за ввоз товаров, предлагаемых бельскими купцами, к тому же их придворные с ума сходили по предметам роскоши, поставляемым исключительно бельцами. Торговля и насилие находились в неустойчивом равновесии, редко приводя к открытой войне, но и не обеспечивая настоящего мира.

Впрочем, грани между насилием и торговлей для бельцев почти не существовало. Как только ладьи, опустошившие Эмблпорт, обогнули мыс и поймали попутный ветер, команда убрала весла и подняла на единственной мачте квадратный парус — не алый, боевой, но невинный коричневый, с вышитым на нем силуэтом летящего гуся. Резные драконьи головы с носов и кормы убрали. Теперь корабль, если только его не обыщут, ничем не отличался от обычного купеческого, но кто и когда осмелится обыскивать бельский корабль?

Джерарда посадили на головную ладью. Он решил, что ладья эта еще и самая крупная, однако, поскольку никаких ориентиров для сравнения в открытом море не было, утверждать это наверняка он не мог. В ширину корпус достигал примерно трех саженей, в длину — раз в пять или шесть больше: открытая скорлупа практически без палубного настила. Люди и награбленное добро набились в него как сельди в бочку. Единственное исключение составляла открытая площадка на корме, где стоял, сжимая рулевое весло, пиратский вожак. Он командовал экипажем из полусотни головорезов и примерно таким же количеством пленных, которых согнали на нос. Причина, по которой их разместили у подветренного борта, стала очевидной сразу, как корабль начало раскачивать, хотя большинство эмблпортской молодежи были куда лучшими мореходами, чем Джерард. Не прошло и нескольких минут, как морская болезнь одолела его настолько, что он уже не беспокоился о том, что с ним будет.

В отличие от легенд, согласно которым пиратам полагалось проявлять безудержную жестокость, со своей живой и хрупкой добычей рейдеры обходились достаточно бережно. Они натянули над бортами парусиновые навесы для зашиты от непогоды, раздали меха и одеяла. Сами они были плотно закутаны в одежды из кожи и промасленной парусины. На берегу воин может находиться и нагишом — так легче биться да и для врага подобный вид оскорбителен, — но в море они предпочитали утеплиться как следует.

К вечеру ветер усилился до визгливого ураганного, срывая гребешки с волн и превратив море в нагромождение водяных гор. Те моряки, что говорили по-шивиальски, заверили пленников в том, что ветер хорош, потому что означает скорое прибытие в Бельмарк. Разумеется, не все этому обрадовались. На следующий день погода сделалась еще хуже, а команда — еще довольнее.

Вряд ли стоит говорить, что пленники впали в отчаяние. Все прекрасно знали, что бельцы накладывают на пленных заклятие, превращающее их во фраллей, безмозглых скотов, и заставляют их работать в полях или продают на невольничьих рынках в далеких странах. Джерард подозревал, что с людьми, которых они невзлюбили, могут проделываться шутки и похуже. В отличие от товарищей по несчастью его некому было оплакивать. Родители не заметят его исчезновения еще несколько недель или даже месяцев, а начальство в Коллегии разве что помянет недобрым словом необязательность работающих у них джентльменов. Никто не знал, что в эту ночь он остановился в Эмблпорте. Неожиданно разбогатев благодаря полученному от лорда Кэндльфрена гонорару, он решил возвращаться в Грендон вдоль берега. Монастырь в Веарбридже, по слухам, владел несколькими древними манускриптами, и если бы ему удалось получить разрешение сделать копии, архивисты из Коллегии хорошо заплатили бы за них. Увы, до Веарбриджа он так и не доехал, а теперь и никогда не доедет.

На третий день ветер поутих, и море немного успокоилось. Навесы убрали, чтобы команда смогла вычистить корабль. Пленникам покрепче поручили вычерпывать воду. Даже Джерард признал, что жизнь возможна и в узких ущельях меж водных гор. Он свыкся с вонью немытых тел, непрестанным скрипом канатов, грохотом катающегося о днищу груза, с хныканьем пленных. Ближе к полудню на нос корабля передали команду. Рейдер рывком поставил Джерарда на ноги — и поддержал в таком положении, ибо без того тот упал бы. Стоявший на корме вожак кивнул.

— Sciplaford þe gehateþ, — сказал пират. — Þu ga him.

Джерард не говорил по-бельски, но понимать немного понимал. Бельмарк был открыт шивиальскими моряками и заселен шивиальцами, поэтому многие слова из тех, которыми перебрасывались члены команды, напоминали древний шивиальский язык старых указов и прочих документов, с которыми он работал в коллегии. Моряк произнес «sciplaford» совсем похоже на «ship lord» — «капитан», так что смысл обращения был достаточно ясен, особенно когда тот ткнул в сторону кормчего пальцем одной руки и толкнул Джерарда в ту же сторону другой.

Джерард пустился в путь через весь корабль. Перемещение возможно было только в промежутки между взлетом корабля на гребень волны и головокружительным падением, да и так ему пришлось ползти на карачках через нагромождение мешков с награбленным добром, стараясь не разбудить при этом спящих матросов — очень уж у них были тяжелые кулачищи. Однако в целом путешествие вышло познавательным. Он и раньше обращал внимание на то, что одежда моряков пошита весьма умело и украшена вышивкой и бисером. Теперь же он заметил пряжки и броши, изысканно украшенные золотом и драгоценными камнями, равно как рукояти оружия, лежавшего наготове под рукой у каждого. Да и сам корабль был построен на редкость качественно — все дубовые доски тщательно подогнаны друг к другу, гладко выструганы и во многих местах украшены резными изображениями сказочных морских чудищ, явно не служившими никакой практической цели. Вряд ли можно было найти что-то утилитарнее банок-рундуков, на которых сидели гребцы и в которые они убирали свои пожитки, но даже они были покрыты резьбой или отделаны слоновой костью или перламутром. В том, что работорговцы богаты, не было ничего удивительного, но он никак не ожидал от дикарей такой любви к изящному.

Капитаном корабля был тот самый коренастый молодой человек, который взял его в плен. Хотя он не выпускал из рук рулевого весла по меньшей мере две трети времени с момента их отплытия из Эмблпорта, он не выказывал ни малейших признаков усталости. В самый разгар шторма ему помогали еще двое, но и сейчас, когда ветер немного стих, управление судном явно оставалось тяжелой физической работой, ибо ему приходилось двигать веслом вверх-вниз в зависимости от положения корабля относительно волны, удерживая его по ветру. Что ж, это объясняло широкие плечи.

Он был одет в длинный, до колен, вязаный кафтан зеленого цвета, перехваченный на талии золототканым поясом. Из-под кафтана виднелись клетчатые штаны в обтяжку и мягкие кожаные башмаки. Поверх всего этого был накинут плащ с меховой оторочкой, застегнутый на левом плече золотой брошью с изумрудами и рубинами. Капюшон плаща он откинул, и его медно-рыжая шевелюра развевалась на ветру, как знамя. Поговаривали, что бельцы относятся к любому младенцу, родившемуся не рыжим и зеленоглазым, как к уроду и несут его на ближайшую октаграмму с тем, чтобы выправить его окраску соответствующими заклинаниями. Так или иначе, цвет волос всех мужчин на борту варьировал от соломенного до каштанового, и все носили их длинными — кто-то распущенными, кто-то заплетенными в косицу. Впрочем, сравниться со своим вожаком по интенсивности окраса не мог никто.

Джерард ухватился за штаг, чтобы не упасть, и приготовился выслушать свой приговор. С минуту рейдер с непроницаемым лицом разглядывал его. Лицо его было широким, волевым — определенно не красивое, но и не уродливое. Если какая-то черта и выделялась, так это рот — слишком большой и поэтому придающий ему обманчиво шутливое выражение. Он производил впечатление человека, который всегда во главе любого начинания — будь то любовные развлечения или мордобой.

— Я ателинг Эйлед Фюрлафинг, танист эльдорманна Каттерстоу и шиплафорд «Греггоса».

— Э… Да, сэр.

Взгляд чуть смягчился.

— Эйлед, сын Фюрлафа. «Ателинг» означает, что мой отец был королем. Каттерстоу — самая большая и богатая волость Бельмарка, а танист — наследник эльдорманна — того, которого вы зовете эрлом. — Угол большого рта чуть дернулся, когда его обладатель не без иронии наблюдал за реакцией пленника. Если он говорил правду, он должен был принадлежать к самым могущественным людям этой страны. — И то, и другое значат не так уж много, но в настоящий момент я — капитан «Серого Гуся», а это позволяет мне делать все что угодно.

— Я Джерард из Уэйгарта, ваша честь.

Эйлед поклонился, сверкнув ровными белыми зубами.

— Джерард из Уэйгарта? Славное имя. Расскажи-ка мне еще про Джерарда из Уэйгарта, ибо все, что я пока знаю про Джерарда из Уэйгарта, — это то, что он убил моего брата.

Последняя новость мало ободряла.

— Мне двадцать три года, я не женат. У меня нет ни семьи, ни поместий. Я зарабатываю на хлеб, выполняя мелкие поручения Коллегии Геральдики.

Танист рассмеялся.

— Джерард из Уэйгарта, знаешь ли ты, в какую неприятную историю попал? Убить моего брата — уже само по себе плохо, пусть он мне всего сводный брат, а у меня их и так больше, чем следовало бы. Гораздо печальнее то, что он был одним из моих фейнов. Обыкновенно я убиваю семерых за каждого из моих убитых. Право же, тебе не стоило делать этого, Джерард из Уэйгарта, ох как не стоило! А теперь скажи мне, чем ты можешь возместить потерю.

Что это, серьезные переговоры или белец просто забавляется с человеком, которого вознамерился убить каким-то особенно жестоким образом?

— Ничего, — прохрипел Джерард. — Я хочу сказать, что могло бы как-нибудь утешить вас за смерть брата?

Медные брови взмыли высоко-высоко.

— О, уйма всякого. Я говорил уже, двенадцать сотен золотых — вергильд за фейна. Но меня устроят и ковры. Мешки самоцветов. Или дюжина красивых девственниц. Ну же, думай хорошенько! И побыстрее.

— Выкуп, вы хотите сказать?

— Деньги за кровь. Если ты не можешь уплатить вергильд, ты будешь витфью.

С таким словом Джерард в архивах не встречался.

— То есть?

Эйлед вздохнул.

— Виновный продается в рабство, чтобы деньги за его покупку ушли семье убитого.

— Вы пытаетесь меня запугать, — и замечательно преуспели в этом.

— Я пытаюсь спасти тебя, Джерард. Нам нужно найти способ уплатить твой долг.

— Я же говорил вам. Я всего лишь мелкий чиновник. Художник. Я могу писать для вас портреты или строить красивые фамильные древа.

— В случае, если я не выжгу тебе мозги заклятием, ты хочешь сказать?

— Полагаю, да.

Эйлед покачал головой.

— Маловато, Джерард из Уэйгарта. Слишком мало.

Джерард пытался думать.

Это было ошибкой, ибо попытка думать подразумевала, что ему вообще есть о чем думать. В лицо ему хлестнул комок пены — «Греггос» опустил корму и задрал нос, поднимаясь на следующий гребень.

Эйлед повернулся к своей команде.

— Стеорер? Тофбьорт! — Мужчина ростом с хорошего быка, если тому вздумалось бы ходить на задних ногах, подошел к ним и принял рулевое весло. Капитан показал ему, куда должна падать тень от мачты, потом положил руку на плечо Джерарду, подталкивая к противоположному борту. Сопротивляться этому тот мог не в большей степени, чем, скажем, швырнуть рулевого за борт. Он вцепился в планшир и приготовился к тому, что в море швырнут его самого. Он все равно ничего не поделал бы с этим улыбающимся убийцей с мягким голосом.

— Только не думай, что мне не жаль Вейрферхфа, — заметил Эйлед. — Жизнь его была нелегкой, ибо мать его была из фраллей. Рожденные фраллями редко сообразительнее медузы. Но в жилах Вейрферхфа текла королевская кровь, и я всегда любил его и разговаривал с ним. Я помогал ему. Когда у него отросла борода, я одолжил ему боевую амуницию и нашел место в рядах моего верода. Он старался изо всех сил и учился быть храбрым. Из него вышел бы хороший фейн. Ты его убил.

Возможно, теперь Джерарду предстояло учиться быть храбрым.

— А как же все те, кого вы убили в Эмблпорте?

— При чем здесь они? — Зеленые глаза пирата удивленно расширились. — Если бы они слушали то, что им говорят, были бы живы.

— И отдали бы своих детей без боя?

Эйлед печально покачал головой.

— Тут уж или мы, или они. Бельмарк — очень маленькая и бедная страна, Джерард. Мы не в состоянии выращивать достаточно продуктов, чтобы прокормить наши семьи, а наш рыболовный флот много недель в году заперт в портах непогодой. Нам приходится зарабатывать на хлеб торговлей, и самый прибыльный товар — это рабы. Ты думаешь, в мире нет работорговцев из Шивиаля? Уверяю тебя, еще как есть! Верно, у себя в Шивиале вы не торгуете людьми открыто и не накладываете на них заклятий, превращающих их во фраллей, — тоже открыто. Но ведь у вас есть крестьяне, прикрепленные к земле, верно? Если у тебя хватает денег и хочется всегда готового на все партнера для постельных утех, кое-какие ордена заклинаний в Грендоне запросто продадут тебе хорошенькую девку-фралля, так ведь? Этих пленных будут хорошо кормить, высоко ценить, и им никогда больше не придется печалиться о чем-то. Бывает судьба и страшнее. — Как бы подчеркивая свои слова, он положил руку на сжимавшие планшир пальцы Джерарда. Лапа кормчего была вдвое больше руки Джерарда. — Знаешь, почему я так хорошо говорю по-шивиальски?

— Насколько я понял, ваша мать была рабыней?

— Ага, ты сообразителен, Джерард. Тебе известно, как мы, бельцы, выбираем себе королей?

— Нет. — Разве это важно? Джерард даже не пытался высвободить руку — он боялся, что тот сожмет сильнее и превратит кисть в кашу. За последние три дня он слишком ослаб, чтобы пытаться помериться сообразительностью с этим речистым чудовищем. Он даже боялся встречаться взглядом с этими нечеловечески яркими зелеными глазами. К тому же в результате прошлой стычки с этим здоровяком он до сих пор не мог стоять прямо, и его продолжала мучить тошнота. Он ощущал себя ужасно беззащитным.

— Вам, шивиальцам, достаточно взять первого королевского отпрыска мужского рода. Мы, бельцы, настаиваем на том, что он должен быть не только сюнеборен, но и сюневюрфе. Первое означает, что он должен происходить из королевского рода — у нас их несколько, не один. Но он должен быть и сюневюрфе — достоин стать королем.

— А как это определяется? Помесячным итогам гражданской войны?

— Это решается витанами, а иногда — личным поединком.

— Ваша семья, насколько я понимаю, тоже королевского рода?

Танист сжал руку Джерарда.

— Я Каттеринг! Мы, Каттеринги, самый королевский из всех королевских родов, ибо ведем свой род от Каттера, первооткрывателя и первого короля Бельмарка. Мы дали Бельмарку больше королей, чем любая другая семья. Плохо то время, когда в Бельмарке правит не Каттеринг.

— Как сейчас, я правильно понял?

Эйлед улыбнулся. Он убрал руку и похлопал Джерарда по плечу — так похлопывают, успокаивая, коня.

— Умница! Ты смотришь в корень проблемы. Мой отец погиб в Жевильийскую войну, когда все сыновья его были слишком юны. Витенагемут избрал Толинга; сейчас же на троне Нюрпинг, что еще хуже. Чтобы отстоять мою мужскую честь и честь моих праотцов, я должен снова завоевать трон для Каттерингов. Ты мне поможешь в этом. Так ты уплатишь вергильд за бедолагу Вейрферхфа.

— Вы сошли с ума! Я же нищий клерк! Как могу я помочь?

— Ты чего-нибудь придумаешь. Я помогу тебе сосредоточиться. — Без малейшего видимого усилия капитан поднял Джерарда за шиворот и уронил за борт.

Мир превратился в зеленый кошмар и ледяной холод. Джерард отчаянно бился, пуская пузыри. За мгновение до того, как он готов был захлебнуться, в глаза ударил дневной свет, и он стукнулся лицом об обшивку — вода отхлынула вниз, оставив его висеть вниз головой. Он успел глотнуть воздуха и тут же снова погрузился в бездонный океан. Завихрения воды швыряли его как куклу. Стальная лента, сжимавшая его лодыжку, была, судя по всему, пальцами Эйледа.

Еще через четыре волны его вытащили обратно на борт — наполовину, ибо его оставили висеть тряпкой на планшире, выплевывая воду и кровь. Его нос наверняка не восстановит былую форму, да и остальная часть лица, казалось, сплошь была покрыта занозами и ссадинами. Он до крови ободрал об обшивку руки и локти.

Танист с силой нажал ему на спину, помогая отхаркивать воду.

— Я могу продолжать в том же духе всю дорогу до дома Джерард из Уэйгарта. А ты?

— Мой отец владеет землей, — пробормотал Джерард, — но всего двумя десятинами, да еще долей в водяной мельнице.

— Джерард, Джерард! Ты остановился в лучшей комнате гостиницы. На тебе одежда джентльмена — вернее, была одежда джентльмена, ибо такой она больше никому не нужна. Тебя учили владеть шпагой. Твои руки мягки как масло, а кожа бела как сливки. Твоя кожаная сумка полна свитков со странными письменами и рисунками, которые могут быть очень могущественными заклинаниями. Большинство на твоем месте распинались бы, как они богаты, а не как бедны. Подумай лучше, Джерард!

Он дернулся — разумеется, безрезультатно. Он снова ухнул за борт, на этот раз провисев там добрую дюжину волн. У парня руки крепостью не уступали, должно быть, якорной цепи, и он вполне мог продолжать так весь день, как и обещал. По крайней мере, когда он снова выдернул его из моря и дал воде вылиться из ушей, вид у него был ни капельки не усталый.

— Ну, что надумал, Джерард?

— Две сотни крон? — прохрипел Джерард.

Эйлед одобрительно хмыкнул и опустил его снова, на этот раз глубже, так что голова оказывалась на поверхности не каждый раз, и когда он выдернул его для нового вопроса, даже не дал ему времени отплеваться и откашляться.

— Ничего нового? Что ж, продолжай стараться. Сосредоточься! — Снова вниз.

Джерард понял, что его мучитель готов продолжать пытку до тех пор, пока не получит чего хочет или пока его жертва не умрет, что с каждой кошмарной минутой становилось все вероятнее, одна лишняя смерть не отяготит его совести, и вообще, вполне возможно, он проделывал все это только для того, чтобы позабавить команду. Никто не выдержит одновременно удушья под водой и беспрестанных ударов о дерево. Когда его собирались погружать в пятый или шестой раз, Джерард отчаянно замахал руками и в промежутках между приступами рвоты сумел издать несколько каркающих звуков.

— Что, уже придумал? — спросил Эйлед.

Джерард отчаянно закивал.

— Аррх, аррх, аррх! — Его оставили висеть вниз головой чтобы избавиться от лишней воды, однако прошло несколько минут, прежде чем его легкие очистились настолько, что он смог прохрипеть что-то членораздельное.

— Я кузен короля Тайссона.

Белец втащил его на борт и каким был — промокшего до нитки — обнял, как давным-давно пропавшего родного брата.

— Джерард, дорогой! Что ж ты не сказал этого с самого начала?

3

Для кузена Шивиальского короля не жалели ничего. Шайка работорговцев раздела его, растерла полотенцами, одела в сухую шерстяную одежду. Разбойного вида фейн с неожиданно нежными руками заткнул ему разбитый нос, останавливая кровь, смазал ссадины бальзамом и перевязал руки. Капитан собственноручно завернул пленника в сухие одеяла и влил в него полбутылки бренди. Таким образом, день завершился достаточно мирно.

На следующий день все тело Джерарда от колен до кончиков ушей представляло собой сплошной синяк. Однако пираты обращались с ним как с особо ценным инвалидом — богатым дедушкой, который до сих пор не определился с завещанием. Они отнесли его на нос, под навес к остальным пленным, и ублажали его настолько, насколько это возможно посреди океана. Веснушчатый юнец по имени Бримбеарн ухаживал за ним весь день напролет, меняя ему повязки, вливая в него пиво, запихивая ему в рот огромные ломти черствого хлеба и вяленой рыбы.

— Я хорошо говорю по-шивиальски, — объяснил Бримбеарн, — потому что моя мать была шивиалькой. И ее не фралль… уфралль… офралливали! Спасибо. Как и мать таниста Эйледа. У матерей-фраллей дети рождаются тупыми. — Он ухмыльнулся. — Я люблю женщин с огоньком.

Возможно, это была невинная шутка, но Джерард не посмел просить более детального пояснения. Интересно, что подумала бы Шарлотта, если бы увидела его сейчас.

Юный Бримбеарн продолжал рассказ, сообщив, что он тоже из рода Каттерингов, хотя и из ветви, не дарившей королей так долго, что ее больше не считали королевской. Он боготворил Эйледа как образцового фейна, собиравшего больше добычи с меньшими потерями, чем любой из известных нынешних рейдеров. Эйлед также щедро делился ею, трудился наравне со всеми, по возможности избегал стычек, но при необходимости дрался, как ураган. Его уже сравнивали с легендарными героями вроде Вульфстана, Смеавайна или даже с Медвежьей Лапой. Он завоевал себе место таниста прошлой осенью, и ожидалось, что он очень скоро бросит вызов эрлу, добиваясь его места.

— Негоже, — признал Бримбеарн, — когда эрл и танист из одного рода не ладят.

— Ясно, — согласился Джерард. Каким бы угрожающим ни было его нынешнее положение, оно могло оказаться даже предпочтительнее того, в котором находился эрл, когда где-то в тени ждет своего часа преемник вроде Эйледа. Непрерывный скрежет ножа о точильный камень плохо действует на нервы.

Его попытки узнать больше о выборах королей наткнулись на полное отсутствие интереса к тому со стороны Бримбеарна. Парень был вовсе неглуп. Несмотря на свою молодость, он побывал в половине стран Эйрании и в множестве дальних земель, о которых Джерард даже не слышал. Он явно не сочинял, рассказывая о людях с коричневой кожей и людях с желтой кожей, о дворцах из слоновой кости, о китах больше «Греггоса», о каменных домах, каждый из которых размером превосходил весь Эмблпорт, о чудовищных зверях с бивнями и горбами. Он явно неплохо разбирался в торговле и рынках. Однако когда речь заходила о политике, единственной его заботой было стоять за Эйледа Фюрлафинга до последней капли крови — в прямом и переносном смысле.

Он с охотой говорил и о самом капитане. Хотя Эйлед упоминал о множестве сводных братьев, похоже было, что все они родились от матерей-фраллей вроде покойного Вейрферхфа, а к таким людям относились с сомнением. Их никогда не сочтут достойными трона, так что все политические амбиции рода Каттерингов связывались с Эйледом и его единственным родным братом, Сюневульфом, — двумя выжившими сыновьями покойного короля Фюрлафа от пленной шивиальки, которую не стали офралливать. Ее сделали лэйтом, рабыней — значительно выше фралля, но ниже сеорла, вольного жителя.

— А Эйлед достоин трона? — Джерард не мог представить себе никого, более достойного править народом пиратов и грабителей.

— Эйлед достоин трона более других, — кивнул Бримбеарн. — Король Фюрлаф женился после того, как он родился. И славная же леди, королева Мод, до сих пор пользуется почетом. Ты увидишь ее в Варофбурге. Еще как достоин! Мужчины бьются за место в вероде Эйледа, чтобы завоевать богатство и почести.

— Значит, Эйлед законный претендент, но у него есть старший брат, который им не является. Что получается: чтобы быть достойным трона, мужчина должен быть рожден в браке?

Вид у Бримбеарна был слегка озадаченный.

— Это не важно, — пробормотал он. — Просто сам Сюневульф не… — Он неловко оглянулся, проверяя, не слушает ли его кто-то еще, а потом сменил тему разговора.

Несколько раз к пленнику подходил и подсаживался танист. Как и все в команде, большую часть свободного от вахты времени он посвящал разговорам и расчесыванию своих волос. Он предложил пленнику выпить еще своего превосходного бренди, но не оскорбился, когда тот отказался. Он болтал легко и непринужденно, извиняясь, когда познания в шивиальском языке подводили его, что случалось редко. Запретных тем для разговора не было.

— В Бельмарке больше тысячи островов, — объяснял он. — По большей части это просто камни, выступающие из воды в отлив, или скалы, заселенные чайками и крачками. Обитаемы только два десятка островов. Фюрсиг — самый большой из них. Три провинции поделили Фюрсиг между собой: Каттерстоу, Эастрис и Грейтеарс. Каттерстоу — самая богатая провинция Бельмарка, а Варофбург — самый большой город.

— И кто сейчас эрл Каттерстоу?

— Сеольмунд Сеолаффинг. — Эйлед улыбнулся, не объясняя, что в этом такого смешного.

— Не Каттеринг?

— Его семья даже не королевского рода! — Хмурый взгляд, казалось, мог прожечь отверстие в бронзе.

— Если я правильно понял, ваше высочество…

— Никаких «высочеств», Джерард! У вас, шивиальцев, слишком много дурацких титулов. Я ниже тебя ростом, хотя и шире в плечах. Мы обращаемся к королю «господин», а к его ноблям — «эальдры». Зови меня «эальдор». — Большой рот растянулся в обаятельной ухмылке. — Хотя, если подумать, это означает «старший», а я младше тебя.

— Да, эальдор.

— И у меня волосы красивее. — В зеленых глазах плясали ехидные чертики.

— Да, эальдор, у вас очень красивые волосы. И если плохи те времена, когда король Бельмарка не из рода Каттерингов, вся вселенная летит кувырком, когда даже эрл Каттерстоу тоже не из них?

Эйлед улыбнулся улыбкой, от которой кровь стыла в жилах.

— Я с самого начала понял, что ты умный человек, Джерард! Кузен короля! Из королевского рода!

Джерард поежился и решил побыстрее разобраться с этим.

— Если бы так! Моя прабабка приходилась сестрой королеве Энид, жене Эверарда IV. Это делает меня троюродным братом короля Тайссона, но в жилах моих нет королевской крови. Меня ни разу не представляли при дворе. Если вы потребуете за меня выкуп, ему придется обращаться в Коллегию Геральдики, чтобы узнать, кто я такой. Мой отец даже не баронет, тем более не нобль. Я не лгал, говоря про две десятины земли. Выражаясь по-вашему, я вряд ли даже фейн — рожденный свободным, из класса, что владеет землей, но не принадлежит к дворянству. Как вы это называете?

Он ожидал вспышки знаменитого бельского гнева, но танист лишь рассмеялся.

— Ты носил меч! Никакой сеорл не бросился бы навстречу опасности так, как это сделал ты. Только у настоящего фейна хватит смелости убивать честных бельцев, тихо занимающихся своими делами, а потом сказать мне в лицо, что лгал мне. Я вижу, что ты еще не разобрался со всеми сложностями, но уверен, ты это сделаешь. — Он успокаивающе похлопал пленника по плечу.

— Нет! Я не могу помочь вам. От меня вам не будет никакой пользы. Почему бы вам не убить меня и покончить с этим?

Рейдер покачал головой, тряхнув медной гривой.

— Я не собираюсь убивать тебя, Джерард. Я даже не буду офралливать тебя, ибо тогда ты станешь всего лишь еще одним послушным телом. Тебе нужно придумать способ, как мне стать королем.

Чтобы думать, человеку нужна информация. Первым делом Джерард постарался разузнать как можно больше о том, как устроено бельское общество. Он обнаружил его необычайно запутанным, объединяющим обыкновенные классовые различия с замысловатой системой награждения личных способностей, совершенно чуждой его шивиальскому опыту. Как он и ожидал, отчетливая линия разделяла свободнорожденных и рабов, но существовало даже еще более важное разделение на простолюдинов и класс воинов. Происхождение юного Бримбеарна определяло его как носителя оружия, но на это ему все еще требовалось разрешение его эрла — только получив его, он мог действительно обзавестись оружием и учиться владеть им. Эйлед дал ему место на борту «Греггоса», но ему еще предстояло зарекомендовать себя своим товарищам по команде. Именно их голоса позволяли ему вступить в фюрд, сообщество воинов Каттерстоу, и, следовательно, считаться настоящим фейном.

Занимаемая Эйледом должность капитана в различной степени зависела от благородства его происхождения, богатства его семьи и поддержки его команды. Люди служили ему добровольно благодаря его опыту торговца, моряка и бойца. Собственно, верод представлял собой частную боевую дружину, свободно управлявшуюся как с мечами, так и с веслами, и в случае Эйледа объединявшую четыре корабля. Его чин таниста каким-то образом зависел от одобрения всего фюрда, равно как и должность эрла.

Это еще ничего, но даже это представляло собой весьма упрощенную картину. Если бельцы избирают всех своих вождей на подобных абсурдных состязаниях в популярности, система выборов короля могла оказаться еще запутаннее.

— Гляди, шивиалец! Проснись! — Чьи-то сильные руки трясли Джерарда за плечо.

Он промычал что-то невнятное.

— Гляди! Тебе надо это видеть! — Даже не разворачивая одеял, Бримбеарн выдернул его из-под навеса и поставил на ноги, слишком возбужденный, чтобы обращать внимание на его синяки. — Видишь? Свет!

Еще не рассвело, и «Греггос» переваливался с одной штормовой волны на другую. Одеяла упали, открыв его морскому ветру, и Джерард дрожал так сильно, что лязгал зубами. Когда корабль в очередной раз подкинуло вверх, он разглядел три горевшие на верхушках мачт лампады, так что вся флотилия продолжала идти вместе; после четырех дней почти непрерывной непогоды уже одно это вполне могло считаться чудом мореходного искусства.

— Не там! — поправил его белец. — Погоди.

Многие из моряков повскакивали и переговаривались, возбужденные чем-то. Когда корабль задрал корму, чтобы скользнуть в очередной провал, Джерард посмотрел в направлении, которое указал ему Бримбеарн, и разглядел где-то на горизонте красноватое свечение.

— Квиснолль! — крикнул паренек. — Эйлед привел нас прямо домой! Какой другой штурман может сделать это? Уж не шивиальский, верно?

— Что это горит? Сигнальные маяки?

Прежде чем Бримбеарн перестал смеяться подобной невежественности, соленый морской ветер донес из темноты голос Эйледа:

— Гора. Квиснолль — это гора на Каттерстоу, Джерард. И не бойся его. Квиснолль у нас большой добряк. Он проделывает это уже десять лет, и за все это время не спалил ни одного дома. Некоторые другие горы бойчее. Фюрндагум на Вамбсеоке засыпал прошлой осенью деревню. — Рулевое весло заскрипело в уключине.

— «Бейль» означает «огонь»?

— А «меарк» означает «марка», «граница» или «земля».

— Значит, Бельмарк — это «огненная земля»?

Пиратский вожак усмехнулся.

— Если только это не искаженное «беалу», что означает «злой». «Страна Зла»?

— Как называли ее ваши предки?

— Каттер? Он назвал ее «Фюрланд». А себя он называл «Хлафорд Фюрландум», Властелин Огненных Земель. Когда ты поможешь мне занять трон моих отцов, Джерард из Уэйгарта, я возьму себе именно этот титул — «Хлафорд Фюрландум»!

— Я не могу помочь вам, — простонал Джерард. — Как я могу сделать это?

— Придумаешь. — Эйлед не стал упоминать об альтернативе.

4

Слепя глаза, вставало из-за горизонта солнце. Лучи его освещали гористый пейзаж, выраставший прямо по курсу. Хотя с севера и юга виднелись другие далекие вершины, на таком расстоянии Бельмарк казался одной-единственной махиной Квиснолля, под курившейся дымом вершиной которого раскинулась мозаика лесов и пастбищ. Когда «Греггос» подошел ближе, стал виден и берег — крутая скалистая стена, о подножие которой разбивались волны. Шапки белой пены казались цепью охранявших берег часовых.

Запахнувшись в плащ с собольей оторочкой, Эйлед передал рулевое весло великану Тофбьорту и облокотился на планшир у кормы. Тридцать два гребца заняли места на банках, готовые окунуть весла в воду, а оставшаяся часть верода заняла места в ожидании сигнала своего капитана. Остальные корабли флотилии следовали за ними, повторяя курс Эйледа меж кипевших пеной рифов, в то время как он держал курс прямо на скалы — навстречу неминуемой катастрофе.

— Джерард! Иди сюда, полюбуйся на пейзаж вместе со мной. У нас будет любопытное возвращение.

Джерард повиновался и пробрался к нему, то и дело оступаясь на пляшущей под ногами палубе и хватаясь за перила.

— Вам хочется, чтобы все видели, как мне страшно?

— Мечник, который в одиночку бросается против двух сотен бельцев, не знает, что такое страх.

— Теперь знаю. А что, у «Греггоса» есть крылья?

Эйлед улыбнулся. Его нынешнее шутливое настроение было угрожающим, но не в такой степени, каким был бы его гнев.

— Нет. Надеюсь, они нам не потребуются. Самый прямой путь к Свифейфену лежит через Иствег, и мы идем именно туда. Это хороший проход, кроме тех случаев, когда ветер дует с севера.

Джерард покосился на солнце и вымпел на верхушке мачты.

— Что ж, нам повезло, что ветер южный. — Он бы назвал его штормовым, хотя моряки могли иметь на этот счет другое мнение.

Капитан заломил рыжую бровь.

— Это твое первое плавание, верно? Это был славный фейринг. Мы взяли дань с двух исилондских городов, освободили три жевильийских прибрежных корабля от не заслуживающих их владельцев и набрали рабов в Шивиале. Я верю в свою счастливую звезду и никогда не злоупотребляю гостеприимством. Мы потеряли только одного человека. И взяли в плен кузена Шивиальского короля. — «Греггос» тяжело переваливался на беспорядочно плескавших волнах: берег распался на множество крошечных островов. — Скоро я брошу вызов Сеольмунду. — Он весело сверкнул зубами.

— Личный поединок?

Капитан пожал плечами.

— Нет. Сеольмунд слишком умен, чтобы самому драться со мной. Но я стану эрлом, и тогда время будет не таким уж плохим. — Он выкрикнул команду. Ловкие юнцы белками полезли на мачту и реи, остальные хватались за ванты и держали наготове весла. В считанные секунды они спустили парус, и «Греггос» пошел на веслах. Матросы скользили по вантам вниз. Эйлед начал отбивать деревянной колотушкой по борту ритм для гребцов. Потом они завели песню, задавая ритм себе сами.

Он оглянулся посмотреть, повторили ли их маневр другие корабли.

— Жаль Вейрферхфа. Если бы мы его не потеряли, я чувствовал бы себя увереннее. Фейны постарше могут использовать его смерть как повод для подкопа под меня. С другой стороны, на них произведет впечатление, если я приведу кузена короля Тайссона в цепях. Как ты считаешь, дружище Джерард? Стоит ли мне похваляться твоим пленением или придержать про запас, как кинжал в рукаве?

Джерард отвернулся от этого пронизывающего насквозь взгляда зеленых глаз. Он не думал, чтобы танист не был уверен в себе. В вопросе таилось что-то еще.

— Ну? — настаивал Эйлед.

— Почему вы меня спрашиваете? Разве вы поверите совету пленника?

Эйлед снова выкрикнул команду. Другой рулевой, еще массивнее, бросился на помощь Тофбьорту, и вдвоем они повернули судно за мыс, в узкий пролив между пенящимися утесами. Ветер дул здесь сильнее, раскачивая корабль и заставляя Эйледа кричать.

— Потому что в этом вопросе ты мой вита — мудрец. Говори!

— Мне кажется, вам стоит держать меня в тайне.

— Так и сделаю. — Он громко рассмеялся, возбужденный водоворотом, который миновал его корабль, и тем, что остальные суда его флотилии в точности повторили этот маневр. — Ты уже придумал ответ!

— Нет.

— Но ты начинаешь видеть его! Это хорошо! — Он удостоил Джерарда дружеского хлопка по плечу, от которого тот едва не упал на колени.

Как может кровожадный убийца быть таким проницательным?

Если бы такая вещь, как подробная карта Бельмарка, была возможна, сказал Эйлед, она напоминала бы разбитое стекло. За редким исключением каждый из тысячи островов лежал на расстоянии пущенной стрелы от нескольких других. Их разделяли бесчисленные проливы, заливы, фьорды, протоки, броды, объединенные общим понятием «Свифейфен». Защищенные от морских волн и ветров, эти мирные воды позволяли плавание в любую погоду. Вся хитрость заключалась только в том, чтобы попасть в них.

На глазах у всей команды капитан с невозмутимым видом вел «Греггоса» по смертельно опасному лабиринту, однако Джерард стоял достаточно близко от него, чтобы видеть, как озабоченно смотрел он на то, как следовавшие за ними корабли повторяли маневры, дававшиеся ему с кажущейся легкостью. Подгоняемая приливным течением, флотилия лавировала между торчащими из воды скалами, серыми от птичьего помета, покрытыми водорослями, едва мелькавшими в белой пене камнями, под нависавшими над водой причудливыми, напоминавшими органные трубы утесами. Часть островков были гладкими, заросшими травой, другие сплошь поросли древними, не знавшими топора кедрами. На некоторых виднелись постройки и паслись стада, и над всем этим с криками кружились белые морские птицы. Время от времени Эйлед ревел в рупор какую-нибудь команду двум цепочкам вспотевших гребцов, и несколько раз ему самому пришлось прийти на помощь двум гигантам, ворочавшим рулевое весло. Его власть над кораблем потрясала. Он мог развернуть его на месте, или без видимых усилий вести кормой вперед, или удерживать на месте в ожидании нужной волны. А потом «Греггос» устремлялся вперед, поднимая весла за доли мгновения до того, как иззубренные скалы с обоих бортов угрожали сломать их как спички.

Когда смерть стала казаться вполне вероятной, но все же не неминуемой, он повернулся к своему почетному пассажиру.

— Здесь не всегда так бурно, — вполголоса заметил он. Голос звучал равнодушно, даже пренебрежительно, но зеленые глаза сияли возбуждением.

— Стал бы нормальный человек пытаться пройти здесь?

Эйлед счел это комплиментом, и это ему явно польстило.

— Конечно, нет. Видишь, в чем секрет наших успехов, Джерард из Уэйгарта? Видишь, как сходят нам с рук наши проказы? — «Проказы» означали насилие, пиратство, работорговлю и жестокие убийства…

— Ваши острова неприступны.

— Абсолютно. Время от времени то одна, то другая страна Эйрании посылала на нас свой флот, но все, чего добивалась, — это накормить собой наших омаров. Видишь, как завихряется ветер у утесов? Видишь рифы и отмели? Надо родиться бельцем, чтобы плавать в этих водах. — Он громко рассмеялся. — В правление моего отца Жевильи сумел высадить армию на Фюрсиг, но чего может добиться армия? Пожечь дома? Люди все равно успеют забрать с собой все ценное, а на другие острова тем высадиться не удалось. Кстати, наш флот недавно напал на ваш и потопил его. Нападать на Бельмарк — пустое дело.

— Вы вроде комаров. Нам придется терпеть и поить вас кровью.

Эйлед расхохотался и взмахнул кулаком размером с окорок.

— Ничего себе комарики! Нет, мы пчелы. Мы приносим домой, в улей, мед, и мы можем жалить.

— А что случилось с жевильийской армией?

Эйлед чуть помедлил с ответом…

— Их пожрал фюрдрак.

Прежде чем Джерард успел спросить, что это за чудовище такое, «фюрдрак», плавание снова сделалось слишком рискованным для разговора. Он мрачно вцепился в борт; в голову лезли невеселые мысли. Ему стоило бы броситься за борт и утонуть или разбиться о скалы, ибо, возможно, он и впрямь мог бы помочь Эйледу подобраться ближе к трону — если, конечно, система и впрямь работала так, как он понял. Для бельца это будет весьма опасная игра, но он и так был прожженным игроком, хищником из джунглей — смертоносный и неодолимый, хитрый и прекрасный. Не знающий ни страха, ни упрека, он стал бы опасным противником для всех стран Эйрании, доведись ему стать королем Бельмарка. Если Джерард поможет ему добыть корону, он предаст все: честь, семью, присягу, принесенную своему королю. Эйлед отрицал, что намерен офраллить его — возможно, это правда, ибо такое заклятие сделает Джерарда абсолютно бесполезным для этой цели. Однако имеются и другие способы добиться верности или хотя бы сотрудничества. Каленое железо, например. Любой, кроме самого отъявленного труса, бросился бы за борт и достойно встретил там свою смерть.

В таком случае он оказался трусом, ибо все еще находился на борту «Греггоса», когда тот вместе с тремя своими спутниками вошел в тихие воды Свифейфена. Там корабль снова развернул парус и убрал весла. С восторженными воплями, выдававшими сдерживавшийся до этой минуты страх, моряки пооткрывали свои рундуки и разоделись во все цвета радуги. Смеясь и подшучивая друг над другом, они натягивали кожаные бриджи и стальные каски — обычную свою боевую одежду. Но на этот раз они щеголяли золотыми браслетами и кольцами, пуговицами и брошами с драгоценными камнями. Рукояти их мечей и кинжалов переливались самоцветами; впрочем, оружие это было слишком парадным, чтобы пользоваться им в бою. Когда Эйлед вновь взялся за рулевое весло, чтобы править к берегу, он был одет, как празднующий победу принц — в куртку с золотым шитьем, украшенные несчетным количеством самоцветов пояс и перевязь, шлем с золотой отделкой.

«Греггос» обогнул очередной мыс и вошел в залив, серебряные воды которого были гладкими как зеркало, в котором отражались Квиснолль, сползавшие по его склонам ледники и темные вершины на заднем плане. Оставляя за собой расходящийся след, четыре корабля направились к полукольцу пляжа, где встречались земля и море и за которым раскинулось поселение — не жалкое пиратское логово, как ожидал Джерард, а сияющий город.

5

— Проблема с возвращением домой, — заметил Эйлед, когда «Греггос» подходил к кромке воды, — заключается в том, что все мужчины рвутся домой, чтобы попросить детей погулять некоторое время на улице. Я буду занят. Жди на пляже, и если кто-нибудь спросит тебя, отвечай, что ты мой пленник. Говори: «Ic eom Ældes hæftniedling». Я пришлю кого-нибудь отвести тебя в дом заклинаний. — В глазах его при виде охватившей Джерарда тревоги заиграли зеленые искорки. — Для исцеления.

Вот так Джерард остался стоять на берегу в повязках и одежде с чужого плеча, пытаясь свыкнуться с положением раба. У него не было ни имущества, ни прав. Его собственную одежду выкинули за борт; его шпагу и сумку с бумагами отобрали, а тело его принадлежало Эйледу, который при желании мог отобрать с помощью заклинаний и его душу.

Впрочем, один оборванный пленный мало интересовал толпу, которая бежала к морю встречать вернувшихся героев. Их восторг и возбуждение, когда они услышали подробности фейринга Эйледа, доказывали, что это и впрямь был великий триумф. Впрочем, несмотря на слова Эйледа, его моряки не спешили по домам. Пленников согнали на берег, добычу выгрузили, а когда потом сняли настил палубы, под ним среди балласта обнаружились и другие трофеи: мешки монет, золотые слитки — должно быть, тот выкуп, что заплатили исилондские города за то, чтобы их не жгли и не грабили, а также выручка за проданные товары с захваченных исилондских судов. Одним духам было известно, сколько стоили ожидавшие своей участи рабы, но и того богатства, что свалили на темном песке, хватило бы, чтобы купить в Шивиале целое княжество. И ведь это была всего лишь месячная добыча двух сотен мужчин и их талантливого вожака! Несомненно, пиратство весьма прибыльное занятие. Для тех, кто остался жив.

— Джерард? — говоривший оказался невысоким, полным и — что еще? — рыжеволосым мужчиной в дорогом платье — ярко-зеленой рубахе до колен, схваченной поясом с драгоценными каменьями, поверх которой была накинута бархатная куртка с меховой оторочкой. На бедре его висел меч с золотой рукоятью, штаны были отделаны золотыми лентами, а башмаки — золотыми пряжками. Мягкий розовый цвет его лица заметно отличался от обветренной кожи моряков. За спиной его стояло четверо бельцев, одетых попроще. Один из них держал в поводу коня, а другой — пони, на котором сидел мальчик лет пяти или шести. Мальчик с любопытством разглядывал избитое лицо Джерарда.

— Эальдор? — поклонился Джерард.

— Ателинг Сюневульф. Танист неплохо потрудился лад тобой, верно? — Сюневульф казался лет на десять старше брата, и если Эйлед был жестким, мускулистым и драчливым, этот был мясистым, румяным и высокомерным.

Как полагалось отвечать Джерарду — как рабу или пленному джентльмену? Лучше уж взять повыше и получить свое, чем сдаться без боя.

— Его аргументы в конце концов убедили меня, эальдор.

В это мгновение их обоих отвлек взрыв ликования. Аплодисменты исходили преимущественно от верода, но отчасти и от собравшихся на берегу зрителей, и объектом их одобрения, похоже, являлся Эйлед.

— Могу я спросить…

Сюневульф нахмурился.

— Мой транжира-брат только что отказался от своего права на треть третьей доли. Совершенно излишняя экстравагантность! Ему нет нужды покупать их верность, ибо она уже и так принадлежит ему.

Однако об этом услышат и другие, которые предпочтут поддержать щедрого вождя. Это мог понять даже шивиалец. Джерард вспомнил слова Бримбеарна о том, что Эйлед щедро раздает богатства, а также странную и необъяснимую неприязнь того к старшему брату таниста.

— Могу я спросить, чем они сейчас заняты, эальдор?

Эйлед явно присматривал за тем, как добычу делили на три примерно равные части — три груды богатств и три группы пленных. Впрочем, добыча привлекла внимание и довольно важных персон, если судить по тому, какими шлемами, кольчугами и мечами они щеголяли. Они деловито заглядывали в мешки, осматривали пленных — в общем, инспектировали добро.

Сюневульф пренебрежительно скривил губу.

— Я фейн, а не учитель рабов.

— Простите мою настырность, благородный ателинг. Ваш брат хочет извлечь из меня некоторую выгоду, а я не могу давать ему советов, не зная обычаев страны.

Маленький толстяк смерил пленного брезгливым взглядом.

— Да, он сказал об этом. У него порой бывают причуды, к которым не всегда можно относиться серьезно. То, что ты видишь, — взимание пошлины. Эйлед поделил добычу на три, с его точки зрения, равные доли. Королевский рив обладает правом первого выбора. Потом местные фейны выбирают долю для эрла Сеольмунда.

— А я? — не без беспокойства спросил Джерард.

— Ты и твое имущество исключены. Ты считаешься вергильдом за нашего брата.

Странное дело, но знать, что он все еще принадлежит Эйледу, оказалось облегчением. По крайней мере тот до сих пор считает его ценным.

— Значит, люди, что рисковали жизнями, собирая эту добычу, получают только последнюю треть? — Похоже, так, и обычно их доля вообще составляет две девятые за вычетом доли капитана. — Впрочем, мне кажется, я начинаю понимать, эальдор, почему вашему королю так трудно бороться с пиратством.

Улыбки Эйледа обычно таили в себе угрозу, но у его брата не означали ничего, кроме иронии.

— Ну, теперь амбиции таниста яснее тебе, а, шивиалец?

— А эти люди? — в ужасе спросил Джерард. Как раз в это время к берегу спустилась забирать добычу группа носильщиков. Одеты они были в лохмотья, и волосы их были не рыжего цвета. Даже на отдалении он видел странность их походки и пугающую невыразительность лиц.

— Фралли, конечно. Не переживай за них, лэйт. Эти люди давно уже умерли. Их тела сохранены как ценные орудия, не более того. Ты увидишь, когда мы придем в дом заклинаний. — Сюневульф дал знак, чтобы ему подвели коня, потом нахмурился, глянув на мальчика. — Не горбись в седле, Вульфвер!

Весь берег представлял собой длинный оживленный рынок. Корабли грузились и разгружались, другие корабли только еще строились. Рядом стояли амбары и бараки для рабов, решетки для вяления рыбы, груды ловушек для омаров. Однако ателинг свернул в сторону от берега. Ковыляя следом за его конем, Джерард шел по улицам, вымощенным шестиугольной каменной плиткой. Улицы были забиты пешеходами, фургонами и тележками, запряженными во фраллей. Шивиальские города представляли собой зловонные, кишащие грызунами огненные ловушки, стиснутые городскими стенами. Только сам Грендон вырвался за пределы своих древних укреплений, но даже улицы Грендона были темными, усыпанными отбросами проездами, которые вились между многоэтажными домами. Варофбург же раскинулся вольготно — как заросли чертополоха на солнце. Все его дома отделялись друг от друга широкими улицами и даже огородами, фруктовыми садами или парками. Джерард видел множество желобов с водой, которую набирали в ведра женщины. Еще он видел необъяснимые клубы пара, однако путь ателинга пролегал в стороне от них.

Самым удивительным здесь были все-таки сами здания, и все плоскости стен покрывались резными, ярко раскрашенными изображениями фантастических животных, и даже черепицы на крышах переливались всеми цветами радуги, словно роса в солнечное утро. Хотя все дома были одноэтажными, самые крупные из них по площади не уступали небольшим дворцам, хотя явно это были обыкновенные жилые дома: во дворе играли дети и сушилось белье. В некоторых домах размещались мастерские или лавки, выставлявшие товары на продажу. В Шивиале только самые зажиточные семьи могли позволить себе больше двух комнат — вне зависимости от того, сколько в семье детей. Однако в Варофбурге все явно обстояло по-другому. Заверения Эйледа в том, что Бельмарк — бедная страна, на поверку оказались несостоятельными, чего, впрочем, вполне можно было ожидать от пирата.

Джерард с удовольствием осмотрел бы все получше. Еще с большим удовольствием он шел бы медленнее, ибо едва поспевал за Сюневульфом. В паху, казалось, горел яркий огонь.

— Лэйт! — Сюневульф подозвал его, позволив взяться за стремя, и подозрительно воззрился на него сверху вниз. — Если допустить, что мой безрассудный младший брат не просчитался и не ввязался в безнадежную дуэль до смерти, и если допустить, что он не оставит своих безумных амбиций завоевать трон, как рассчитываешь ты помочь ему?

У Джерарда не было ни малейшего желания делиться этим — ни с Эйледом, ни с его презрительным братом.

— Не знаю, эальдор. Боюсь, он слишком высокого мнения о моих фамильных связях, хотя я заверял его в том, что во мне нет королевской крови.

Зеленые глаза смотрели на него недоверчиво.

— Ты убил Вейрферхфа. Я бы покарал тебя в назидание остальным. Если Эйлед умрет, я еще могу это сделать. — Некоторое время он ехал молча, потом неожиданно рассмеялся. — Знаешь, что означает его имя — Эйлед? Оно означает «подстрекатель»!

— Вполне подходит, эальдор.

— Вот именно. Неудивительно, что он упрям. Несколько месяцев назад он затеял опасную игру, бросив вызов танисту — по мнению молодых фейнов, тот стал слишком уж осторожным. Фюрд поддержал Эйледа, и танист сдался даже без ритуального боя. Другими словами, моему братцу очень повезло. Теперь он решил, что такая же дерзость завоюет ему место эрла, а это совсем другое дело. Знаешь, как это происходит? Любой фейн может бросить вызов танисту, но только танист может бросить вызов эрлу. Сеольмунд пользуется уважением, это умный и осторожный правитель. Боюсь, что Эйледа ждет очень неприятный и, возможно, фатальный сюрприз. — Губы его изогнулись в обычной усмешке.

Любопытно! Ателинг Сюневульф наверняка считался главой семьи, пока его младший брат не добился повышения. Теперь его обошли. Что это, простая зависть к успехам брата или он искренне беспокоится о неприятностях в случае, если удача отвернется от Эйледа?

— Молю вас, эальдор, просветите меня. Если муут фейнов поддержит вашего брата, эрл должен принять вызов и драться, да? Что случится, если фейны проголосуют по-другому?

Сюневульф презрительно рассмеялся.

— Тогда Сеольмунд остается эрлом и назначает чемпиона, то есть нанимает лучшего бойца фюрда для восстановления справедливости. Эйлед хороший боец, но далеко не непобедимый. Даже если он каким-то чудом останется жив, то получит только кровную вражду, не добившись ничего. Шансы, разумеется, в пользу нынешнего обладателя трона.

— Разумеется. Правила вызова королю похожи?

— Более или менее. Только эрл может бросать вызов, а витенагемут решает, должен ли король биться лично.

— Витенагемут? Витаны — это выбранные королем советники?

Снова презрительная ухмылка.

— Да, но они только говорят. Голосуют только эрлы, правители двадцати одной провинции.

Примерно этого Джерард и ожидал.

— Не знаю, какой помощи ожидает от меня ваш брат, эальдор, но Каттеринги всегда давали Бельмарку самых сильных королей. Как верный подданный короля Тайссона, я ничего не могу поделать, чтобы восстановить подобное положение дел. Сохранение нынешнего правления в наибольшей степени служит интересам Шивиаля.

Принц смерил Джерарда еще одним долгим взглядом, потом сухо улыбнулся.

— Это заверение может купить билет домой, лэйт.

— Вы очень щедры, эальдор.

Если Сюневульф с такой готовностью предаст родного брата, любой предлагаемый им билет может быть в один конец — кормить омаров. Поставленный перед необходимостью выбирать из двух сыновей Фюрлафа, Джерард в любом случае выбрал бы рейдера.

Тут их обогнала цепочка детей и подростков. По меньшей мере четыре десятка их были скованы одной ржавой цепью, прикрепленной к металлическим ошейникам. Верховые конвоиры подгоняли их палками. Младшие пленники задыхались, с трудом поспевая за остальными; старшие пытались помочь им. Джерард узнал некоторых из своих товарищей по плену и понял, что это часть живой добычи из Эмблпорта. Конвоиры, судя по всему, были профессиональными работорговцами. Скорбная процессия миновала их и исчезла в группе построек, к которым они направлялись.

Через пару минут они подошли достаточно близко, чтобы расслышать пение, и все внутри Джерарда сжалось, когда он понял, что попал в святилище. Комплекс состоял из дюжины зданий, по большей части круглых и довольно низких. Все постройки были вычурно украшены перламутровыми и каменными мозаиками. Центральный купол впечатлял размерами. Последнего из пленных как раз загоняли в его двери, как бычка на убой. К дому спешили посмотреть на новеньких зеваки.

Сюневульф неуклюже спешился. Бросив поводья одному из своих людей, он подошел к мальчику на пони.

— Wast þu hwæt þis hus is, Wulfwer? Wære þu her beforan nu? — Он говорил медленно, как обращаются обыкновенно к совсем маленьким или глупым, так что Джерард смог понять: «Знаешь ли ты, что это за дом, Вульфвер? Ты бывал здесь раньше?»

Мальчуган понуро покосился на него.

— Na, ealdor.

Сюневульф отвесил ему пощечину, едва не выбив из седла.

— Hwæt geclipast þu me? — «Как ты меня назвал?»

— Fæder. — Мальчик сморгнул слезу и облизнул кровь с разбитой губы.

— Когда ты ведешь себя как раб, тебя бьют как раба. Теперь слушай. Это Халигдом. Здесь заклинают духов. Как это называется?

— Халигдом, где заклинают духов… отец.

— Еще раз?

— Халигдом, где заклинают духов.

— Правильно. Иди внутрь и смотри. И постарайся запомнить. — Он отвернулся, даже не давая себе труда помочь сыну спешиться.

Джерард захромал следом. Халигдом был больше любого известного ему святилища. Под куполом гулким лающим эхом отдавались тревожные голоса пленников. Свод поддерживался замысловатой структурой из стоек и подкосов — еще один пример того мастерства, которое бельцы проявляли в обращении с деревом. Большую часть пола занимала самая большая октаграмма, какую только видел Джерард, — вымощенная разноцветными камнями и явно предназначенная для массового обращения рабов во фраллей, ибо внутри ее виднелось кольцо из восьми столбов в человеческий рост высотой, к которым привязывали теперь пленников из Эмблпорта.

Толстый лысый мужчина в развевающихся черных одеждах при виде Сюневульфа выказал преувеличенную радость. Непрестанно кланяясь и бормоча слова приветствия, он бросился к ним навстречу. Хотя слова, с которыми он обращался к Сюневульфу, были Джерарду незнакомы, в общем их смысле он не сомневался: тысяча приветствий благородному ателингу, и чем он может ему услужить? Сюневульф явно требовал заклятия для пленника, на которого он показывал пальцем. Заклинатель сделал попытку отвести уважаемого господина в один из домов поменьше, и Сюневульф отказался, ибо хотел видеть тот ритуал, который готовились проделать с остальными пленниками. Лебезя и кланяясь, лысый заклинатель уступил.

Джерарда одолела тошнота — хуже той, что мучила его на корабле. Он пытался не думать о том, что и сам может оказаться на их месте, прикованный к столбу, как какая-нибудь бессловесная скотина. А вдруг Сюневульф решит, что лучшим способом не позволить этому таинственному шивиальцу помогать его брату-выскочке завоевывать трон будет офраллить его — прямо здесь и сейчас? Извини, пожалуйста, Эйлед, но я тебя неправильно понял…

Восемь заклинателей в черных рясах заняли места на остриях октаграммы и завели пение по-бельски. Пленники визжали изо всех сил, пытаясь заглушить их, но духи уже услышали привычный призыв. Насколько понял Джерард, заклинание призывало преимущественно духов двух стихий, Воздуха и Огня, являвшихся основным компонентами души. Он старался не смотреть, но, как охваченный ужасом кролик, не в силах был отвести взгляда от толпы пленных. Ихвопли постепенно стихали и в конце концов сменились неразборчивым бормотанием. Ярость на лицах уступила место удивлению, потом глаза зажмурились. Сначала самые младшие, за ними подростки, шатаясь, опускались на колени, потом ложились на пол и застывали. Сорок пленников лежали как трупы.

Заклинатели сделали паузу перевести дыхание. Сюневульф толкнул Джерарда к ним. Джерард едва не ответил ему ударом, но вовремя спохватился.

— Эальдор?

— Ступай к ним. Их сейчас обучат языку. Один лишний язык тебе не повредит. — И к тому же это, возможно, обойдется ателингу даром.

Дрожа, Джерард вздернул подбородок и решительно шагнул в октаграмму, встав рядом с неподвижными пленными. Заклинание началось снова; на этот раз оно заняло больше времени, но основными призываемыми стихиями оставались опять же воздух и огонь. Он не ощутил ничего, но под конец опустил взгляд и к досаде своей обнаружил, что фралли открыли глаза. Взгляды их остались пустыми. Как только пение стихло, он поспешно вышел из октаграммы.

— Встать! — выкрикнул один из работорговцев. — Встать, живо!

Звеня цепями, рабы поднялись на ноги и замерли в ожидании дальнейших приказаний.

— Видишь? — радостно заметил Сюневульф. — Их тела остались невредимыми, но души вернулись в изначальные стихии. — Он потянул сына за ухо, поворачивая тому голову. — Смотри! Это новые, только недавно пойманные рабы, Вульфвер. Видишь, насколько лучше они себя ведут, когда их превратили во фраллей? Видишь, как они молчат, пока ты не спросишь их? Вот почему твоя мать мало разговаривает с тобой.

Подобострастный заклинатель появился снова. В руке он держал мешок монет, полученный им от работорговца.

— Чем еще можем мы осчастливиться, служа тебе, эальдор Фюрлафинг?

Теперь Джерард понимал бельский.

— Исцели для меня этого лэйта.

Заклинатель бросил на пленного хмурый взгляд, словно удивляясь тому, что кто-то готов тратить на него деньги.

— Я вынужден осведомиться, какова причина его нездоровья, эальдор. С ним произошел несчастный случай?

— О нет. Его допрашивали.

Заклинатель расплылся в улыбке.

— Что ж, это упрощает дело, значительно упрощает! Видите ли, на жизненные духи трудно повлиять. Особенно на стихии случайности. Они такие непредсказуемые! Ну, не все, конечно. А вот избирательные повреждения, затрагивающие только основные стихии, обратить гораздо проще. Как именно его пытали?

— Ему умыли лицо.

— Да простит меня благородный ателинг, но я…

— Это морское выражение. Его свесили за борт корабля головой вниз и колотили о волны, пока он не перестал упрямиться.

— Ах! В таком случае обращение к духам воды решит большую часть проблемы. Ну и добавим немного огня для ускорения процесса.

— Ему также как следует двинули ногой по beallucas, — с чувством напомнил Джерард.

— Специфическое врачевание этого повреждения довольно сложно, — осторожно заметил заклинатель, явно имея в виду «дорого».

Сюневульф пожал плечами.

— Тогда не бери этого в голову. В качестве производителя он нам не нужен.

Тем временем молодые фралли покорно ушли, заклинатели вернулись на свои места на остриях октаграммы, и Джерард один остался стоять в ее центре. Ему и раньше приходилось исцеляться от разных мелочей, но мастерство бельцев произвело на него большое впечатление. Когда Ритуал завершился, даже ноющая боль в паху сделалась едва заметной. Единственным побочным эффектом, который он заметил, была жгучая жажда.

6

Двое людей Сюневульфа не без усилий помогли ему взгромоздиться в седло; он явно утратил всякий интерес к Джерарду — по крайней мере на текущий момент.

— С этим покончено. Я должен ехать и узнать, не пожелает ли дорогой Эйлед, чтобы я почистил ему башмаки. Он сказал, чтобы ты ждал его в Сюнехофе. Не жди его слишком скоро, ибо он собирался прежде навестить мать Вейрферхфа с новостями. Смысла в этом — все равно что наставлять барана: фралли не скорбят. Пустая трата времени. Гуфлак, покажи ему, как пройти в Сюнехоф, и беги домой. Если у тебя уйдет на это целый день, ты знаешь, что с тобой будет.

Джерард смотрел вслед отъезжающим ателингу, его сыну и троим его помощникам. Теперь он понимал то, почему Бримбеарн относился к Сюневульфу с таким невысказанным неодобрением. Требовалось что-то помимо благородного происхождения и крепкой руки, чтобы мужчина считался достойным трона, и последнему этого «чего-то» явно недоставало.

Он повернулся и увидел, что его рыжеволосый спутник скептически разглядывает его. Это был мужчина средних лет, явно видавший виды. Откуда такое любопытство в человеке, которому только что угрожали поркой?

— Ты можешь назвать ателинга достойным трона?

— Я никогда не говорил противного. — Гуфлак отвернулся и сплюнул.

Джерард улыбнулся — в первый раз с тех пор, как убил Вейрферхфа.

— А его брат?

— А! — Белец задумчиво посмотрел на него, словно решая, насколько можно ему доверять. — Этот жеребец для большого табуна.

— Вот именно. Что ж, пойдем?

— Куда спешить? Поплавать хочешь?

Бельмарк оказался местом, полным неожиданностей. Клубы пара, на которые Джерард обратил внимание раньше, означали природные горячие ключи, расположенные прямо в городе. Они питали горячей водой общественные бассейны и бани, некоторые из которых были открыты даже для рабов, так что скоро он нежился нагишом в обжигающей воде в обществе сотни других мужчин. Единственной платой, которую с него потребовали, было рассказать Гуфлаку свою историю, которая вскоре собрала довольно большую аудиторию — рабы любят развлечения. В последующей дискуссии — странной беседе плавающих в воде лиц, обращавшихся к висящему над ними облаку пара — он узнал, что большинство его собеседников родились в неволе, хотя некоторых взяли в плен в дальних странах слишком маленькими, чтобы их требовалось офралливать. Рыжих среди них почти не было.

— А я был фейном, — сообщил Гуфлак. — В Сюфместе, к югу отсюда. Пять поколений моих предков носили оружие.

— Что же случилось?

— Убил человека в пьяной драке. — В его изложении это прозвучало как мелкая неприятность, которая может случиться с каждым. — Вот меня и сделали витефью.

— Почему тогда твой верод не заплатил вергильда? — спросил из клубов пара чей-то голос.

— Или твой лорд? — поинтересовался другой.

— Мой лорд хотел моих дочерей. Любил девочек помоложе. Он купил их на распродаже. Мою жену выкупили ее братья, а на детей у них уже не хватило. — Больше вопросов не последовало.

Джерард так и не решил для себя, насколько аудитория поверила рассказу, особенно его последней части, и что такого сделал Гуфлак, чтобы заслужить такую нелюбовь своих товарищей. Он явно не испытывал особой верности к своему нынешнему владельцу, раз с таким удовольствием транжирил его время. Но он восхищался Эйледом — по крайней мере утверждал это.

— Он заботится о своих людях. Он бережет их жизни и щедро делится добычей.

— Каковы его шансы, если он бросит вызов?

Ответом ему был целый хор голосов:

— Хорошие.

— Да, фейны будут рады эрлу из Каттерингов…

— Да еще такому, что сможет вернуть корону в Варофбург…

— Сеольмунд слишком осторожен.

— Скупой!

— Богатство эрла, — заявил Гуфлак, пытаясь казаться самым знающим благодаря своему происхождению как воина, — заключается в сильных руках его фейнов, а не в мешках серебра у него на чердаке. Он полагается на своего дружка Сюневульфа в надежде на то, что тот удержит Эйледа под контролем. Ну, тут все пошло наперекосяк с тех пор, как этот парень начал бриться.

— А если Эйлед победит, — спросил Джерард, — каковы его шансы стать королем?

— Ну, это, конечно, зависит от других эрлов. Королей редко смещают без повода. Не думаю, чтобы Уфгита так уж не любили.

Даже после того как они с Джерардом обсохли, оделись и продолжили свой путь в Сюнехоф, Гуфлак выбрал самую неспешную, окольную дорогу. Он показал Джерарду большую часть города, включая рынки. Торговцы с первого взгляда поняли, что эти двое никак не потенциальные покупатели; они осыпали их ругательствами и даже пригрозили, что позовут первого же проходящего фейна, чтобы тот прогнал их взашей. Впрочем, Гуфлак не обращал на это внимания. Джерард дивился обилию предлагавшихся покупателям диковинок: павлиньим и страусиным перьям, причудливой чеканке, узорчатым шелкам и прочему добру из далеких земель. Особенно большое впечатление на него произвели великолепно иллюстрированные манускрипты — их, должно быть, награбили в куда менее отдаленных странах.

Далекий грохот, донесшийся до них, означал, что Квиснолль снова изверг огонь и дым.

— Он проделывает это каждые несколько часов, — объяснил Гуфлак. — Когда ветер дует в нашу сторону, он посыпает Варофбург пеплом.

— А дома от этого не горят?

— Иногда.

— Почему тогда вы не строите их из камня?

Этот вопрос, похоже, потряс его спутника своей очевидной глупостью.

— Дома из камня? А что случится с ними, когда затрясется земля? — Судя по всему, землетрясения считались здесь куда более серьезной опасностью, чем пожары.

— Да, — спросил Джерард, вспомнив рассказ Эйледа про жевильийцев, — что такое «фюрдрак»?

Гуфлак вздрогнул и понизил голос.

— Ты ведь знаешь, все восемь стихий занимают в мире свое место — дом, где обитают их духи. Бельмарк — страна духов огня; Квиснолль — одно из их гнезд. Иногда духи огня спариваются с духами земли и порождают огненного дракона — смертоносное чудовище, которое охотится за людьми. Скопы поют баллады о великих героях, которые сражались с драконами — вроде Эйледова деда, короля Гюфблейса, который бился с одним из них на склонах Хатстана.

— Я слышал, один из таких драконов уничтожил армию захватчиков.

Гуфлак сплюнул; похоже, этот жест означал у него крайнюю степень неодобрения.

— Да, в правление короля Фюрлафа, сына Гюфблейса. Вместо того чтобы биться с драконом, он заманил его на жевильийцев и пожег их всех.

— Звучит как хитрый ход.

Бывший фейн выказал необычную для него вспышку эмоций.

— Хитрый не может быть позорным! С честными воинами не обращаются как с растопкой! Витенагемут чувствовал себя таким обесчещенным, что отвез выживших домой бесплатно. — Судя по всему, существовали пределы того, до какой степени могут опуститься даже бельцы; к тому же Джерард вспомнил, как колебался Эйлед, прежде чем рассказать об этом инциденте, и не упомянул о роли во всем этом его отца.

Наконец они пришли в Сюнехоф, чье имя означало «королевский зал», хотя последние двадцать лет он служил всего лишь резиденцией эрла. Это было простое здание с высокой крышей, за которым частоколом выстроились постройки поменьше. Собственно, их и домами-то нельзя было назвать — Гуфлак отозвался о них как об избушках, — ибо обитатели их по большей части проживали в них временно и питались в самом зале. В древние времена фейнам эрла полагалось спать в зале, но теперь это приходилось делать только книхтам. У большинства фейнов имелись собственные дома в городе или поместья, разбросанные по всему Бельмарку.

— Книхты?

Гуфлак остановился во дворе, дальнюю сторону которого замыкал фасад Сюнехофа. Широкие каменные ступени вели к высокой дубовой стене здания.

— Парни с мечами. Видишь, вон там? Держись от них подальше, дружище!

— Почему?

Все это время Гуфлак никак не мог взять в толк, почему Джерард так туп во всем, что касается отношений между сеньорами и их вассалами в Бельмарке. Он смерил его недоверчивым взглядом.

— Потому что ты лэйт, вот почему! А они — питомцы фейнов.

— Боюсь, что я все равно не понимаю.

Белец вздохнул.

— Когда у рожденного фейном начинает расти борода, он идет к своему эрлу, и если его происхождение достаточно благородное, эрл принимает его в качестве книхта. Для учебы. Книхта можно отличить по тому, что он носит меч и шлем, но не кольчугу. Те, что в кольчугах, — это фейны эрла. Это его телохранители и дружина, его личный верод, понимаешь? Они поддерживают порядок в зале и городе, а командует ими маршал.

Гуфлак объяснил, что только фейнам и книхтам эрла дозволено входить в Сюнехоф с оружием.

— Но книхты могут задирать рвань вроде нас, дружище, поэтому ты идешь туда, а я пойду домой обедать, если ты не против. — Гуфлак снова внимательно посмотрел на Джерарда. — Сюневульф правду сказал — что ты можешь помочь Эйледу завоевать трон?

— Я… я не уверен.

Даже этот уклончивый ответ произвел на бельца впечатление.

— Я бы посоветовал тебе хорошенько подумать над этим, дружище! Любой, кто поможет Эйледу Фюрлафингу сесть на трон отцов, будет просто засыпан золотом. Он получит земли — сколько взгляда хватит, и до конца своих дней будет есть с тарелки.

Джерард поблагодарил его за помощь, пытаясь представить себе при этом, как бы он реагировал всего неделю назад, скажи ему кто-нибудь, что он будет испытывать симпатию к бельцу. Каким бы ни было его прошлое, раб держался в своем нынешнем положении с завидным достоинством. Его очевидная неприязнь к Сюневульфу тоже говорила в его пользу.

Пятерка скучающих на ступенях дворца книхтов встретила Джерарда с подозрением, несмотря на то что он был безоружен. Возраст их разнился на вид от пятнадцати до восемнадцати лет, а рост — от коротышки до великана. Каждый щеголял мечом и шлемом. Они выслушали его историю, и старший из них послал младшего привести Леофрика, которого Гуфлак охарактеризовал как ближайшего друга и самого верного советника таниста.

Леофрик не заставил себя ждать. Он оказался не старше самого Эйледа, и хотя в любой другой стране его назвали бы рыжим, по бельским стандартам волосы его были светловаты. Рваный белый шрам уродовал правую сторону лица, и пустую глазницу закрывала серебряная повязка с украшавшим ее крупным изумрудом. Возможно, это была мрачная шутка, ибо оставшийся левый глаз был скорее голубым, нежели зеленым. Впрочем, взгляд его не сделался от этого менее острым.

Он проводил Джерарда в одну из избушек, меблировка которой состояла из кушетки, стула и шкафа. Джерард оглядывался по сторонам, не веря своим глазам, ибо даже комната в эмблпортском «Зеленом Человеке» была обставлена скуднее.

— Раб получает у вас собственное жилье?

Улыбка Леофрика, возможно, имела целью ободрить, однако угрозы в ней было больше, чем в ином хмуром взгляде.

— Танист сказал обращаться с тобой как с военнопленным. Ты родился в Шивиале фейном, так что он не поместит тебя к лэйтам или фраллям. Только не пытайся носить здесь оружия.

— Конечно, не буду, — поспешно заверил его Джерард. Он и правда жалел, что вообще взял в руки шпагу.

— Эйлед оставил тебе немного золота на одежду и все такое. Если тебе будет нужна женщина, я покажу, где можно купить.

Женщину-фралля? Джерард вздрогнул и мотнул головой в ответ на это предложение.

— Он очень щедр, — выдавил он из себя вслух.

— Всегда такой! — с чувством согласился Леофрик. Внезапная улыбка придала ему совсем мальчишеский и безобидный вид. — Он всегда готов поделиться. Как-то раз я не мог ехать верхом, потому что моя кобыла была жеребая, так он дал мне двух лошадей. Это в его духе. Он воистину достоин трона — вождь, за которого можно умереть.

Или убить? Джерард решил, что никто не просил Леофрика произносить эту речь — он действительно думал так, как говорил, и готов был на все ради своего героя.

Когда он ушел, Джерард заглянул в шкаф посмотреть, что предлагает щедрый даритель человеку, убившему его сводного брата. Хотя точной стоимости монет он не знал, сумма была по меньшей мере вдвое больше, чем лорд Кэндльфрен заплатил ему за неделю работы и две недели пути. Что важнее, деньги лежали на его драгоценной сумке с документами, увидеть которую он уже не надеялся.

Он отнес ее на кровать, где было светлее. В содержимом сумки рылись, что было вряд ли удивительно с учетам обстоятельств; пара его перьев была испорчена, но ни одна чернильница не пролилась и ни одного предмета не пропало. Лучший из сделанных им рисунков Шарлотты, который хранился на самом дне, лежал теперь наверху. Он сидел и смотрел на него до тех пор, пока на глаза не навернулись слезы.

7

Дважды на протяжении следующих двух часов Джерард ощущал содрогания земли. Второй раз он вышел в город тратить свалившееся на него богатство. На него произвело впечатление полное отсутствие паники, даже среди маленьких детей. Капризы Квиснолля игнорировались как мелкое нарушение приличий в светском салоне.

На закате пронзительный звук боевых рогов призвал фюрд на пиршество. К этому времени Джерард проголодался как волк. Переодевшись в новые бельские одеяния и вооружившись такими же новыми ножом и рогом для питья, он поспешил в главный зал, но, вступив на мощеный двор, задержался оглядеться и оценить обстановку. В Шивиале он бывал в домах, где главная дверь предназначалась для знати, и даже клерку-художнику из Коллегии Геральдики приходилось пользоваться входом для прислуги. Здесь он не был даже клерком, однако бельские порядки, похоже, отличались от шивиальских, поскольку в большой арочный проем входили и выходили люди всех сословий, даже рабы, носившие еду и питье для пиршества. Единственное ограничение, которое он заметил, заключалось в том, что фейнам приходилось сдавать свои мечи дежурившим на крыльце книхтам. Успокоившись на этот счет, он пересек двор, поднялся по широким ступеням и беспрепятственно вошел внутрь.

Здесь ему снова пришлось задержаться, чтобы глаза привыкли к царившему в зале полумраку. Только потом он смог оценить варварскую роскошь зала. Собственно, он представлял собой всего лишь амбар огромных размеров, однако уходившая высоко-высоко крыша поддерживалась замысловатым нагромождением почерневших от дыма балок, а стены были на всю высоту увешаны древним оружием и боевыми трофеями, почти неразличимыми под слоем копоти. Единственным входом здесь служила дверь, через которую он вошел; окна имелись только в торцевых стенах и были открыты, чтобы сквозняк вытягивал из помещения дым. С обеих сторон выстроились вдоль стен столы и скамьи для пиршества, середину же помещения занимали четыре больших открытых очага. Вокруг них хлопотали взмокшие от пота фралли, вращавшие на вертелах целые туши — в точности, как того требовали древние сказания. На невысоком помосте в дальнем конце зала стоял еще один большой стол, должно быть, отведенный знати, ибо вместо лавок вокруг него стояли стулья и трон с высокой спинкой. Джерард чувствовал себя так, словно по ошибке очутился в Шивиале на несколько веков назад; он даже напомнил себе, что это происходило сейчас и что вергильд в виде рабства никуда не делся. Один из главных советов, данных ему Гуфлаком, состоял в том, что раздражать рожденных фейнами — ошибка, которая может стать смертельной; лучше уж быть лэйтом, чем обыкновенным покойником.

Когда риск захлебнуться собственной слюной от запахов жареного мяса сделался более чем реальным, он направился к ближайшему столу. Места там хватало, и фралли обслуживали всякого, кто садился. Не прошло и минуты, как на стол перед ним поставили деревянное блюдо, нагруженное толстыми ломтями хлеба, аппетитно прожаренной свинины и говядины. Он принялся объедаться. Женщина наполнила его рог холодным горьким пивом, и мир сделался еще лучше.

Он начинал понимать, что очевидная на первый взгляд неудача может обернуться новыми возможностями. Советник эрла в Бельмарке может жить очень даже неплохо.

В зал вступила богато одетая пара в сопровождении вооруженной свиты; все они направились к расположенному на помосте столу, однако ни барабанный бой, ни звуки рога не объявили об их появлении, и никто из пировавших не обратил на них особого внимания. Мужчина занял трон — значит, это был эрл Сеольмунд. Ему было около сорока, и он заметно горбился. Доведись ему драться на мечах с Эйледом, все ставили бы на таниста. Его седовласая спутница казалась на два десятка лет старше его, но как раз это считалось нормальным, знак того, что у нее много детей.

Судя по всему, далеко еще не все созрели для пиршества, поскольку зал оставался если не полупустым, то и далеко не полным. Важной походкой вошел ателинг Сюневульф, со скучающим видом кивнул друзьям и занял место за столом эрла. Эйледу тоже полагалось сидеть там, но он мог планировать вступить в зал позже — героем.

— Куда катится мир? — поинтересовался голос за спиной у Джерарда. — Надо же, какая грязь на этой скамейке!

— И на столе тоже, — отозвался другой голос. Меч смахнул тарелку вместе с ее содержимым со стола на колени Джерарду, откуда она со стуком свалилась на пол.

Он повернулся и оказался лицом к лицу с парой рыжеволосых юнцов, вооруженных и ухмыляющихся. Тот, что сбросил еду со стола, еще не убрал меч в ножны. Только теперь Джерард обратил внимание на то, что рабы и слуги сидели на полу у самой двери. Он понял, где ему полагалось есть, но было уже поздно.

Предупреждал же его Гуфлак…

— На пол, раб! — произнес тот, что был повыше. — Собаки едят там.

Джерард прикинул свои шансы, что не заняло у него много времени.

— Я — пленник Эйледа, — заявил он. — Iс eom Ældes hæftniedling. — Эти слова советовал ему говорить в таких случаях Эйлед, только теперь он, зная язык, понял, что, хотя «hæftniedling» означает «пленник», это же слово означает и «раб» — равно как «wealh», «hæft» и «niedling». Бельцы явно не видели особой разницы между пленными и рабами, и уж во всяком случае ее не видели эти двое книхтов, поскольку глаза их при малейшей попытке сопротивления заблестели от возбуждения. Очевидно, они видели в нем прекрасную жертву. Джерард заговорил снова, на этот раз на чуть более высокой ноте:

— Танист дал мне жилье в Сюнехофе, поскольку в моей стране я рожден фейном. Вы хотите оспаривать решения таниста? Так, значит, обращаются с гостями в Каттерстоу?

Уверенность юнцов несколько поколебалась.

— Ты брешешь, нифинг! — заявил тот, что продолжал сжимать меч; впрочем, он покосился на стол эрла, не видит ли это Эйлед.

Увы, Эйлед все еще не появлялся.

— Я убил Вейрферхфа Фюрлафинга, брата таниста, и танист почитает меня воином. Он назначил меня своим витой, но вы оскорбили меня. Уж не считаете ли вы себя более великими, чем Эйлед Ателинг?

Книхты обменялись встревоженными взглядами. Джерард рискнул усмехнуться, надеясь, что его смех не прозвучит слишком нервным.

— На этот раз я прощу вам ваше невежество. Вы не знали этого. Смотрите, фралли принесли еды. Садитесь, и, пока мы будем пировать вместе, фейны, я поведаю вам о том бое в Эмблпорте, когда я убил ателинга.

Им явно претила мысль сидеть рядом с чужеземцем, но и услышать историю тоже хотелось, и это желание в конце концов одолело. Они с опаской присели на скамью слева от него, держась дальше, чем того требовали бы приличия — так, чтобы они могли отрицать знакомство с ним, если их вдруг увидят друзья.

Кризис вроде бы миновал, но рука Джерарда дрожала, когда разливавшая пиво женщина наполняла его рог, и он осушил его одним глотком. Он представился, и его собеседники — неохотно — тоже: Вульфвард Вульфвинииг и Боэтрик Гольдстанинг. Не забывая про еду, он рассказал им историю смерти Вейрферхфа. Разумеется, он немного приукрасил ее, изобразив свой поединок с ателингом как можно драматичнее, однако не умолчав о своем поражении от рук — точнее, колена — Эйледа. К этому времени пиво уже ударило в рыжеволосые головы, так что они нашли окончание рассказа весьма забавным.

Но и озадачивающим.

— Он и правда назначит тебя своим витой? — спросил Вульфвард, высокий.

— Как может танист ожидать мудрости от шивиальского нифинга? — удивлялся Боэтрик, явно не задумываясь о том, что чужестранец может оскорбиться и потребовать удовлетворения с мечом в руке.

— Когда он появится, ты можешь сам пойти и спросить его об этом. Я представлю тебя, Гольдстанинг. Но я не знаком с вашими обычаями. Будут сегодня, в ночь феи-ринга таниста, петь скопы?

Пиво ударяло в головы. Сыновья Гольдстана и Вульфвина объяснили в меру возможностей, что по поводу возвращения победителей домой наверняка будут и песни, и речи, и раздача сокровищ, и пьянство до полусмерти.

— Возможно ли, — осторожно поинтересовался Джерард, оглядывая зал, — что танист решит бросить вызов эрлу сегодня вечером?

— Ни за что! — объявил Вульфвард. Ночь после возвращения всегда отводилась на пир и празднества.

Почему тогда в зале так тихо?

— Скажите мне, что происходит, когда он принимает решение бросить вызов?

Тогда, объяснили книхты, перебивая друг друга, танист должен вступить в зал вооруженным. Он отвергает предложенный ему хмельной мед. Он произносит фразу, которую они процитировали, но она оказалась на столь древнем бельском, что с ним не справилось даже наложенное на Джерарда заклятие; впрочем, ребята, возможно, что-нибудь напутали. После этого, объяснили они, эрл назначает дату созыва фейнов на муут — обыкновенно, это происходит на следующий день, — на котором фюрд решает, должен ли эрл биться лично. Голосование представляет собой собрание фейнов; каждый становится к тому, кого он поддерживает, чтобы старший счетчик мог сосчитать, как разделились голоса.

Книхты заспорили, кого эрл выберет чемпионом.

В зале сделалось еще тише. Люди зашевелились, собираясь небольшими группами или даже выходя. Ателинг Сюневульф встал, поклонился Сеольмунду и вышел. Этот явно распознавал тонущий корабль с первого взгляда. Остальные последовали за ним.

Ночь обещала выдаться любопытной.

— Фейны, — произнес Джерард, и со второй попытки ему удалось-таки завоевать внимание юнцов. — Вы сомневаетесь в том, что шивиалец может быть витой? Я предлагаю вам мудрый совет — выйти прямо сейчас, не откладывая. Где танист? Где фюрд? Мне кажется, вам лучше быть на стороне победителей, фейны.

Последовало болезненное молчание, пока парни переваривали эту мысль. Сюневульф и его товарищи были уже у самых дверей, и по всему залу люди вставали, чтобы последовать за ними. Боэтрик и Вульфвард вскочили и бросились вон, забыв про обед.

Джерард переместился в угол для низших, где собрались наблюдать за разворачивающейся драмой коэрлы и лэйты. Возможно, это было вполне в духе Эйледа — играть по собственным правилам, не выжидая нескольких положенных традициями дней. Сеольмунд в меру сил старался не выпустить ситуацию из-под контроля — оставшись за большим столом вдвоем с женой, он продолжал мирную беседу, игнорируя опустевшие скамьи и стулья. Когда в зале остались только его фейны, он кивком пригласил их за свой стол. Его жена сама налила всем пива. К моменту, когда Эйлед со своим веродом вступил в зал, обстановка сделалась прямо-таки зловещей. Он был в полной боевой амуниции, сияя сталью и золотом; за ним следовал почти весь фюрд — несколько сотен человек, заполнивших весь зал. Большой братец Сюневульф и одноглазый Леофрик маячили в первых рядах.

Дойдя до расположенных в центре зала очагов, Эйлед остановился. Седовласая жена эрла сошла с помоста, держа в руках рог хмельного меда, и с достойной восхищения грацией подошла к нему с приветствием. Он ответил ей улыбкой, но вежливо отказался от рога. Она вернулась за стол и села рядом с мужем. Эйлед выкрикнул ритуальные слова вызова, но тоном, показывающим, что это всего лишь традиция и что персональные обвинения ни в коем случае не имеют целью оскорбить эрла.

Сутулый эрл отвечал с таким же достоинством. Он не стал просить поддержки у своего фюрда, ибо результат голосования был очевиден. Насколько мог, он выпрямился и повторил путь своей супруги, подойдя к танисту. Там он преклонил колена, сжав руки своего соперника, и принес присягу верности. Зал взорвался таким шумом, которому мог бы позавидовать Квиснолль. Ближайшие сподвижники Эйледа подняли его на плечи и отнесли на трон.

Тут началось веселье, пиршество, безудержное бражничанье, раздача серебра и золота, и все это торжество продолжалось до самого рассвета. Улыбающийся новый эрл держался замечательно, назначив своего предшественника главным советником и одарив его золотом в количестве, более чем достаточном для того, чтобы залечить уязвленную честь и расплатиться с фейнами. Эйлед сделал и другие назначения, хотя только два из них оказались понятны наблюдавшему за этим шивиальцу. Леофрик получил пост маршала, а Сюневульф — таниста. Конечно же, эрл и танист должны состоять в близком родстве, а других родных братьев у Эйледа не было. И кроме того, не без цинизма подумал Джерард, если Сюневульфа не любят, он не будет представлять собой угрозы.

Впервые за двадцать лет эрлом Каттерстоу снова стал Каттеринг. Теперь от Джерарда из Уэйгарта зависело, сделается ли он королем Бельмарка.

Часть III ШАРЛОТТА

1

Три следующих дня Эйлед был слишком занят, чтобы допрашивать своего пленника. Он принимал присягу всех фейнов провинции, одаривая взамен знаками своего расположения их всех — от невероятно богатых землевладельцев до юных моряков, у которых даже меча своего не было. Ему предстояло назначить своих витан и определить список своих фейнов.

Джерард волен был разгуливать по городу, лихорадочно размышляя. Он сражался со своей совестью до тех пор, пока не готов был кричать или просто стукнуть по носу первого встречного фейна и умереть. Он в тысячный раз приводил сам себе аргументы. Он ничем не обязан королю Тайссону! Его мать несколько раз писала их августейшему родственнику, пытаясь добиться какого-нибудь места для своего сына, и все, что они получили в ответ, — это коротенькую записку с наилучшими пожеланиями его величества, написанную каким-то безвестным придворным писцом. Семье Уэйгартов нельзя было отказать в королевском родстве, но на протяжении нескольких поколений различные скандалы сотрясали ее до тех пор, пока Дом Ранульфов не предпочел не иметь с ней ничего общего.

С другой стороны, Эйлед предлагал ему шанс, который выпадает раз в жизни. Надежного положения в жизни можно достичь только двумя путями, и не имеющему наследства человеку можно полагаться только на второй: найти себе влиятельного покровителя. Место советника и близкого доверенного лица будущего короля Бельмарка означало богатство и счастливую судьбу. Любой мужчина мечтает о подобной возможности. О таких вождях, как Эйлед, тоже можно только мечтать. Жизнь Джерарда можно будет считать устроенной.

Что еще важнее — он сможет спасти женщину, которую любит.

* * *

На четвертое утро солнце стояло уже высоко, когда его разбудил книхт, посланный предупредить о приезде эрла. Он едва успел одеться, когда за окном послышался стук копыт и показался Эйлед верхом на великолепном черном жеребце, ведущий в поводу оседланную гнедую кобылу. Стоило ли удивляться тому, что эрл обращался с лошадьми так же мастерски, как с кораблем? Он серьезно смотрел на своего пленника сверху вниз; от его обычной улыбки не осталось и следа.

— Джерард из Уэйгарта, ты должен мне вергильд за моего слугу, Вейрферхфа Фюрлафинга. Готов ли ты в погашение этого долга поведать мне, какой подвиг я должен свершить, дабы он поднял меня в глазах эрлов настолько, чтобы витенагемут пошел мне навстречу в вызове королю Уфгиту?

Подавляя неприятное ощущение того, что он пересекает мост туда, откуда нет возврата, Джерард поклонился.

— Эальдор, я думал об одном таком деянии. Я верю, что у него есть шансы на успех, хотя возможный риск и отпугнул бы любого другого из тех, кого я встречал, и я, конечно же, не могу обещать…

Рейдер нахмурился.

— Я не люблю рисковать.

Джерард несколько раз открыл и закрыл рот…

Зеленые глаза Эйледа смотрели на него ледяным взглядом.

— Глупость и смелость — не одно и то же. Равно как ум и трусость. Я никогда не рискую без нужды; я рассчитываю свои действия и взвешиваю цену. Мой девиз: «Wigest wulfe, wylfre ware» — «Охотясь на волка, не забывай о волчице». Она всегда рыщет поблизости. Вот ты, например, в Эмблпорте мог бы и подумать о том, что за спиной Вейрферхфа полным-полно волчиц.

— Да, эальдор, — смиренно кивнул Джерард.

— Но я готов рисковать, если добыча того стоит, а шансы на успех разумны. Продолжай.

— Спасибо, эальдор. Охота, которую я предлагаю, может сделать вас королем, а может убить, но и если вы потерпите неудачу, не думаю, чтобы над вами смеялись.

Лицо эрла осветилось улыбкой, яркой, как утреннее солнце.

— Это очень важно! Садись в седло. Поехали, пока меня снова не отловил рив, ибо если я придушу его, это серьезно огорчит славного короля Уфгита.

Поначалу он задал темп скачки, делавший разговор невозможным. Только оставив последние городские дома позади и свернув на дорогу, ведущую через пшеничные поля в сторону снежной вершины Квиснолля, он позволил лошадям сбавить скорость, и Джерард поравнялся с ним.

— Разве это не опасно — выезжать так без охраны?

— Мне? Без моих фейнов? — презрительно фыркнул Эйлед. — Ты хочешь сказать, как Тайссон Немощный? С сотней мечников вокруг его больничной койки?

— Вы завоевали богатейшую провинцию страны. Наверняка вместе с ней вы завоевали и врагов.

Эти слова заставили Эйледа улыбнуться.

— Конечно. Короля Уфгита, например. Но если меня убьют, это положит начало кровной вражде. Если убьют Тайссона, Шивиаль автоматически перейдет к Амброзу. Мы действуем лучше. Когда фюрд Каттерстоу решит, что хочет избавиться от меня, для этого имеются приемлемые средства.

Если посмотреть на нее с этой стороны, местная причудливая система власти казалась не такой уж и варварской.

— А как тогда быть с клятвой верности, которую все вам давали?

— Что с клятвой? Я отвечал на нее обещанием быть сильным и справедливым правителем. Если я сделаюсь жадным, или жестоким, или слишком жалким, чтобы носить меч, получится, что я нарушил сделку и что они вольны найти человека лучше. — На лице его снова промелькнула улыбка. — А если я не нарушал ее, пусть изменники пеняют на себя! Впрочем, я намерен стать королем и тогда сделаю Каттерстоу богатым и счастливым. Расскажи свой план.

Он перевел коня с рыси на шаг. Дорога миновала возделанные поля и начала полого подниматься вверх среди пастбищ. Квиснолль скрылся из виду, заслоненный лесами и предгорьями.

Джерард собрался с мыслями. Он давно уже репетировал эти слова.

— Вам нужно совершить что-то необычное, не простой фейринг — вы и так уже показали, что умеете делать это лучше других. Не просто кровопролитие.

Эйлед нетерпеливо кивнул.

— Резню может устроить любой дурак. Насилие чаще всего приводит к неприятностям в будущем, поэтому я прибегаю к нему только в случае необходимости.

— Я запомню это, эальдор. Это не потребует насилия… или потребует, но немного. Той ночью я оказался в Эмблпорте потому, что возвращался в Грендон из Кэндльфрена. Это на реке Уортль, в одном дне езды на запад из столицы. — То, как рейдер пожал плечами, сказало ему, что тот никогда не слышал о таком месте. — Существуют старые записи о том, как бельцы доходили по реке до самых Уорткастера и Тонуорта, но в правление Гойсберта Третьего вдоль моря проложили дорогу и построили мост через Уортль. Поэтому налетчики-бельцы больше не могли войти на своих кораблях в реку.

Эйлед скептически приподнял рыжие брови.

— Правда?

— Во всяком случае, не пытались. Замок Кэндльфрен превратился в груду развалин. Семья живет в Кэндльфрен-Парке, это в трех лигах выше по течению. Очень красивое поместье, но перелезть через стену проще простого. Я уже говорил вам, что работаю… работал… в Коллегии Геральдики. Я выполняю всякие странные поручения знати. Лорд Кэндльфрен выдает свою дочь за герцога Драгпоста, которому принадлежит половина Уэстерта. Имеет быть грандиозное празднество. Меня прислали из Грендона, чтобы я давал им советы: кого необходимо пригласить, кого и кому представлять, кому и где сидеть, кто имеет право захватить с собой дружину. Сколько слуг. Все в этом роде.

Он мог справиться с этим за три дня. Ему стоило заниматься этим неделю. Он растянул это на две.

— С гостей можно много собрать? — без особого энтузиазма поинтересовался Эйлед.

— Много? Я полагаю, жемчуга на жирных леди будет не меньше их собственного веса. Герцог Драгпост — свинья. Я называл его за глаза Дрянь-Пастью до тех пор, пока не испугался, что обзову его так в лицо — его дыхание убьет коня на расстоянии в пятьдесят шагов. У него отвратительная сыпь на руках, и на шее, и, полагаю, на всем остальном теле тоже, судя по тому, как он чешется. И он в три раза старше невесты! У него внуки почти ее возраста! Зато он властелин всего Уэстерта — влиятельный, мстительный, злобный. Кэндльфрены не посмеют и пальцем пошевелить против… — Он уже почти кричал, и Эйлед смотрел на него странным взглядом.

Он вынул свернутую в трубку бумажку, которую держал в кармане, и передал эрлу. Эйлед глянул на нее и протянул обратно.

— Да, я видел. Ты очень талантлив. Я еще думал, правда она такая или ты выдумал.

— Рисунок и вполовину не передает ее красоты. Даже отдаленно. Она… она совершенна! Остроумна, одухотворенна, сердечна… — И ей предстояло выйти за эту выгребную яму. Он пообещал ей, что не вернется на свадебную церемонию. — Свадьба назначена на пятнадцатое число Седьмого месяца. — Ему вдруг пришло на ум, что бельский календарь может отличаться. — Это канун полнолуния, ближайшего к летнему солнцестоянию. Я видел, как вы вытаскивали «Греггос» на песок. Мост для вас не препятствие. Вы просто протащите корабли волоком по дороге. Не дальше, чем отсюда до вон той скалы.

— Мы можем поставить их на колеса. — Эрл до сих пор не выказывал особого интереса. — Если будет прилив, в русле не будет перекатов и в благоприятную погоду. Мы можем вернуться в море прежде, чем они перебросят туда войска. Потребуется хорошо разведать местность. Она очень хороша, и я понимаю, почему ты не одобряешь этого брака, но я не могу рисковать жизнями сотен людей только для того, чтобы украсть из-под венца старого богатого герцога. Не скрою, драгоценности жирных леди соблазнительны. Это было бы громкое предприятие, и все кабаки Бельмарка сотрясались бы от смеха, но…

Он осекся и нахмурился, ибо Джерарда разобрал смех. Визгливый смех, граничащий с истерикой.

— Простите меня, эальдор! Я не привык давать такие советы. Я забыл упомянуть, что мать Шарлотты — принцесса Кристал, дочь Амброза Второго. Получается, что Шарлотта приходится внучатой племянницей королю Тайссону и, следовательно, троюродной сестрой наследному принцу Амброзу. Она на поколение ближе к трону, чем я. Я связан с королем только через брак. Я не королевской крови, а она — да. Шарлотта королевской крови. Она седьмая в списке наследования трона.

Улыбка снова заиграла на лице Эйледа. Она делалась все шире.

— Дай-ка мне посмотреть еще раз на тот рисунок! О да! О да, да! Говори, вита!

— Вам надо жениться на ней. — Вдруг испугавшись, произнес Джерард. — Просто похитить ее и изнасиловать не годится! Вам необходимо жениться на ней!

— Да, Джерард. Я женюсь на ней. — Эйлед глубоко вздохнул. — Да, я женюсь на ней! Внучатая племянница короля Шивиаля! И первая красавица страны! Вступить на витенагемут под руку с ней… Это и правда достойно трона! Ты даришь блестящий фейринг, вита. Говори дальше!

— Есть там и волчица, рыщущая поблизости.

— Я вижу по крайней мере шесть! — заметил Эйлед с видом мальчишки, считающего сладкие пирожки.

— Она достаточно близка к трону, чтобы они могли пригласить на свадьбу короля…

— Тайссон будет там? — Глаза бельца вспыхнули изумрудным светом.

— Нет, нет! — поспешно возразил Джерард, сообразив, что пытается манипулировать убийцей, который запросто мог предпочесть явиться на витенагемут с королевской головой под мышкой. — Ему не позволит здоровье. Он так и так не мог бы приехать, потому что правящий монарх затмит собой и жениха, и невесту. И не огорчайтесь вы так, эальдор! У короля Шивиаля есть Клинки! Двое или трое Клинков могут продырявить весь ваш верод до состояния рыболовной сети.

— Возможно.

— Правда! Загвоздка в том, что наследный принц Амброз может принять приглашение. Достигнув совершеннолетия, он много ездит по стране, а в Уэстерте не был еще ни разу. Я предупреждал их, что им, возможно, придется иметь дело с Жестяной Трубой. Это его прозвище. Он молодой задира. И у него тоже имеются свои Клинки, так что…

— Сколько ему лет?

— Двадцать… Да, в следующем месяце исполнится двадцать.

— О! В которую неделю?

— Э… во вторую.

Эйлед снова ухмыльнулся, еще шире.

— Какое совпадение! Мы с ним ровесники. — Он тронул коня и поехал дальше, глядя в траву, пока его вита ждал, затаив дыхание. Потом он поднял взгляд, в котором играли опасные, очень опасные искорки.

— Какой выкуп заплатит Шивиаль за своего наследного принца?

— Его может там и не быть!

— Но если будет? Сколько серебра заплатит Тайссон?

— Сколько человек готовы вы положить там? Говорю вам, у Амброза есть собственные Клинки, и он может захватить с собой и Королевских Гвардейцев, ибо они бесятся от безделья. Вы потеряете сотню человек прежде, чем сумеете прикоснуться к нему, — а ведь он считает себя фехтовальщиком, так что запросто может погибнуть в этой катавасии, и вы не получите ничего. Сколько витан поддержат вас после такой бойни?

Эйлед задумчиво пожевал губу и вздохнул.

— Слишком немногие, и меня среди них не будет. Ты прав. Даю тебе слово, что не буду предпринимать ничего против принца. Впрочем, послушать тебя, так ты сам влюблен в эту девушку. — Взгляд его зеленых глаз пронзил Джерарда. — Уж не отвергла ли она тебя, дружок? Может, это твоя месть — увести ее с помощью пиратов?

— Нет, конечно, нет!

— Кто она тогда для тебя?

— Никто! — настаивал Джерард. — Просто красивая девушка. Я знаком с ней всего несколько дней, эальдор, уверяю вас. Мне просто жаль, что ей приходится выходить замуж за этого старого вонючего козла, вот и все.

— Гм? — усомнился Эйлед. — Хорошо, обещаю тебе, что сделаю ее своей женой и королевой и что любой другой мужчина, который положит на нее глаз, пожалеет, что родился на свет. Ты понял эту часть моего обещания, хорошо понял?

— А я клянусь вам, эальдор, что даже мысли такой…

— Конечно. Теперь нам надо хорошенько все обдумать, и множествомелочей еще могут пойти наперекосяк. — Он задумчиво посмотрел на возвышающиеся впереди скалы. — Я обираюсь навестить человека, который в некотором роде предсказатель. Согласится он увидеть тебя или нет, я не знаю, но он может дать мне мудрый совет в этом деле. Не думаю, чтобы мы смогли провернуть все это дело без некоторой поддержки духов. Если кто и поможет нам решить эту проблему, так это Хильфвер.

2

Спустя несколько ночей, незадолго до восхода луны, лодка-дори с тремя сидевшими в ней мужчинами прошла под мостом в устье Уортля и направилась вверх по течению. К рассвету она разведала реку до самого Кэндльфрен-Парка и вернулась в море. Там Эйлед принял решение продолжать подготовку к фейрингу. Они с Леофриком отплыли на встречу с «Греггосом» для плавания обратно в Бельмарк, но Джерард прошел пешком вдоль берега до Уошема и купил там себе коня, выдумав сказку, что его собственный охромел и остался на одной из ферм. Спустя три дня он добрался до Грендона на дилижансе, не встретив при этом никаких проблем, кроме не совсем уместного стремления говорить и думать по-бельски. Ealdormannes wita… э-э… советник эрла… наверняка не должен задумываться о sceatt… дорожных тратах…

Никто не ожидает от ученых джентльменов, чтобы они являлись строго по часам, так что никто в Коллегии не сделал никаких замечаний насчет его возвращения после слишком долгого отсутствия — уж во всяком случае, не Старый Орел, славный восьмидесятилетний старикан, мысли которого вечно блуждали в давно прошедших столетиях. Лорд Файм, древний архивист, управлявший неспешным ходом дел в Коллегии, пробормотал только что-то насчет того, что лорд Кэндльфрен в своем последнем письме очень высоко отзывался о Джерарде и выражал всяческое сожаление по поводу того, что Джерард не сможет вернуться на саму свадьбу.

— Мои планы изменились, — сказал Джерард. — Я могу взяться за это поручение, если вам угодно. — Со смешанными чувствами следил он за тем, как его имя вписывалось в книгу поручений. Для почти всех, достигших десятилетнего возраста, брак представлял собой простое оглашение в присутствии двух свидетелей, однако обладатели земель или титулов предпочитали, чтобы брачные союзы их детей регистрировались герольдами. Эта работа не пользовалась в Коллегии особой популярностью, ибо родители невесты, как правило, начинали страдать забывчивостью ко времени окончания церемонии и неизменно забывали платить за регистрацию, зачастую не оплачивая даже дорожные расходы.

Джерард обещал Шарлотте, что не он будет сочетать ее браком с герцогом Дрань-Пустом. Ну, этого ему и не придется делать, верно? Ох, духи! Даже не думай об этом. Все происходило, как в кошмарном сне.

Следующие несколько недель превратились в бесконечную пытку. Ему все время приходилось таиться. Он навестил своих родителей, но не осмелился сказать им, что они, возможно, никогда больше не увидят его. Когда он намекнул, что нашел себе богатого покровителя, они чрезвычайно возбудились и засыпали его вопросами, на которые он не мог ответить — особенно матери, которая больше всего на свете боялась, что ее сын уронит себя, занявшись торговлей. Он осторожно навел справки в Греймерском дворце и получил стандартный ответ, что планы перемещений принца никогда не объявляются заранее. Никаких новостей из Кэндльфрена не приходило; впрочем, они и не должны были приходить, если только свадьбу не отменили, да и так они вполне могли смолчать. Он не осмеливался написать Шарлотте. Он шарахался от теней. Он сторонился друзей. Он потерял аппетит.

Он находил утешение в работе. Какой-то богатый купец обнаружил у себя в жилах следы голубых кровей и возжелал, чтобы Коллегия изобразила ему его фамильное древо с корнями, теряющимися в незапамятных временах. Как ни странно, Джерард и впрямь обнаружил несколько любопытных ветвей. Он изготовил свиток, обильно украшенный гербами и флагами, — один из лучших, что выходил из-под его рук. Он был завершен к началу Седьмого месяца, и ему все равно оставалось еще несколько дней, поэтому его распаленное воображение разыгралось вовсю, и он заполнил все оставшиеся совсем ясными места выдуманными связями со знаменитыми шивиальскими предателями и древними бельскими злодеями вроде Смеавайна и Медвежьей Лапы. Вечером девятого числа он оставил законченную и безнадежно загубленную работу на столе Старого Орла — надеясь, что старого джентльмена не хватит утром удар — и в последний раз вышел из дверей Коллегии. На следующее утро он упаковал несколько сувениров и сел на дилижанс, идущий в западном направлении.

На закате тринадцатого числа он верхом подъезжал по берегу к Кэндльфренскому замку. Большая часть стен была разобрана местными строителями, а оставшуюся часть занес песок. Он не видел никаких признаков того, что это место посещалось на протяжении нескольких лет, а это могло означать, что Эйлед отказался от фейринга. Он едва не задохнулся от безумной надежды на то, что его не казнят как шпиона, предателя или заговорщика. Тем не менее он должен был убедиться в этой перемене планов, поэтому подъехал к основанию холма, стараясь держаться рыхлого песка, где ветер скоро задует его следы. Сердце его едва не выпрыгнуло из груди, когда он заметил рыжеволосого мужчину, стоявшего в тени и смотревшего в его сторону.

Разумеется, это был маршал Леофрик собственной персоной, белец неправильного цвета, и его единственный глаз углядел Джерарда задолго до того, как Джерард увидел его двумя здоровыми. Он был одет в потрепанную шивиальскую одежду, невыразительный крестьянский наряд, который в обычных условиях не обратил бы на себя внимания. Впрочем, если бы ему вздумалось разгуливать по округе с этим мечом на бедре, было бы чудом, если бы его не допросили. Хорошо хоть повязка на глазу была из обычной кожи, а не серебряная с изумрудом.

— Послезавтра, — выпалил Джерард, едва спешившись.

— По нашим расчетам, тоже выходит так. Заводи коня сюда, пока его не увидел кто-нибудь. — Под полуразрушенным сводом обнаружился небольшой лагерь.

— Вы давно здесь? Вас никто не видел? Никто не спрашивал вас, что…

— Я прихожу и ухожу, когда мне вздумается, — сказал Леофрик. — Нищие и бродяги постоянно пользуются этим местом. Только не верховые.

— А Эйлед?

— Он будет, когда его присутствие потребуется, — осторожно ответил фейн. — Сядь сюда. — Он указал на обвалившуюся притолоку.

Джерард с тяжелым сердцем повиновался.

В вероде Эйледа Леофрик считался лучшим убийцей, чем сам Эйлед, ибо не имел практически никаких предубеждений. Он протянул своему гостю каменную пластину и кусок мела.

— Напиши: «Я не предавал Эйледа».

— Зачем? Это что, испытание такое? Если вы не доверяете мне, как…

Белец сложил руки так, что правая оказалась в опасной близости от рукояти меча.

— Я буду доверять тебе, когда увижу, как ты напишешь это. Или ты боишься писать то, что я сказал?

Это казалось совершенно обычной сланцевой пластиной, но пальцы Джерарда слегка дрожали, когда он выполнял приказание. «Я не предавал Эйледа». Ничего не произошло.

— Сотри это. Теперь пиши: «Наследный принц не приедет на свадьбу».

Джерард вытер вспотевшую руку о куртку.

— Не буду. Я не знаю, приедет он или нет.

Леофрик пожал плечами.

— Тогда так и напиши. — Он продиктовал еще с десяток предложений и только после того удовлетворенно забрал пластину.

— Что бы произошло, если бы я написал ложь? — хрипло спросил Джерард.

Здоровяк улыбнулся.

— Этого ты не узнаешь. — Он швырнул пластину о стену, и она разлетелась мелкими осколками. Похоже, все это было блефом… а может, и нет, ибо настроение его сделалось теперь чуть менее угрожающим. — Я бы с удовольствием медленно-медленно задушил бы тебя, но Эйлед говорит, это самый замечательный фейринг, который он когда-либо предпринимал. Ты еще не был в парке?

— Нет.

— Вереницы фургонов въезжают и выезжают весь день из ворот. Мечники в синих мундирах и один — в зеленом. Я так понимаю, это и есть те самые Клинки!

— Вполне возможно. Разведка перед приездом принца?

— И одна карета с женщиной в белом и дурацкой остроконечной шляпе?

— Нюхачка? — Джерард закрыл лицо руками и застонал. — Они не говорили, что собираются позвать Сестер! Это конец. Мы ведь не сможем сделать этого без какого-либо заклятия…

— Это небольшая помеха, но мы предусмотрели такую возможность.

— Я не предусмотрел, — признался Джерард. — А должен был. — Приводить для обследования дома, где должны были остановиться король или его наследник, Белых Сестер, возможно, являлось у Клинков заведенным порядком. — Если она только осмотрит все, а потом уедет… но это маловероятно, не так ли?

— Нет. И еще меньше мне нравится погода. Ладно, теперь ступай в парк. Поговорим завтра ночью.

Паника!

— Нет, подожди! Это невозможно! Я не могу шмыгать туда-сюда под носом у Клинков! И как я смогу пронести заговоренные предметы мимо Белых Сестер? А что, если они еще и инквизиторов захватили?

Он видел, что ему не удается переубедить Леофрика. Если бы Эйлед приказал своему маршалу проглотить ладью, тот даже соли не попросил бы.

— Зачем? — Человек действия с презрением смотрел на беспокойство ученой крысы. — Слушай. Завтра на закате возьми одну из тех лодок, что привязаны у набережной. Захвати с собой женщину, если захочешь, — полагаю, для этого они и созданы. Когда доплывете до старой мельницы, потеряй весло. Проплыви немного вниз по течению, потом причаль к берегу на оставшемся весле и вернись в парк за помощью. По правому берегу — тому, что с севера, понял? Оставь женщину, если она будет, ждать тебя в лодке. Я встречу тебя на дороге.

— Что вы задумали? Почему ты не скажешь мне об этом сейчас? Что с заклятиями? Что…

— Завтра, лэйт. О том, чего не знаешь, не проговоришься.

— Я не раб! Не в Шивиале.

Высокий рейдер даже не обиделся, просто скорчил презрительную мину.

— Тогда сеорл. Я так понял, ты хотел пробиться наверх?

— Я обещал помогать Эйледу.

— Тогда делай, как я сказал. — В первый раз Леофрик улыбнулся ему, хотя и это вышло довольно угрожающе. — И завоюй свою награду! Тебе стоит беспокоиться не о том, что Эйлед даст тебе, а о том, что сделаю с тобой я, если с ним что-нибудь случится.

Ко времени, когда Джерард добрался до ворот, начало темнеть. Ворота охранялись дружинниками в мундирах графа. Хотя личные армии в Шивиале были запрещены, подобные правила не распространялись на королевских дружков вроде Дрянь-Писка. К великому раздражению Джерарда, они не поверили ему, когда он назвал себя; ему пришлось распаковать один из своих мешков и достать свой костюм герольда, прежде чем ему разрешили ехать дальше. Его злость убавилась немного, когда он сообразил, что многие из этих людей обречены на смерть, когда их захлестнет ужас фюрда Каттерстоу. И не только они — все поместье превратилось в городок шатров и павильонов в ожидании нашествия трех сотен гостей и вдвое большего количества слуг, не считая лошадей и охраны. Он попытался представить себе хаос, который воцарится здесь, когда сюда вторгнутся несколько бельских веродов, и ему сделалось дурно. Подумать только, и весь этот кошмар произошел от одного-единственного удара шпагой в Эмблпорте, маленького камешка, повлекшего за собой лавину! Было уже поздно идти на попятный, ибо Эйлед наверняка где-то поблизости, и если он обнаружит, что собравшиеся на свадьбу гости ускользнули, он найдет себе другую добычу. Чтобы остановить его, потребуется целая армия, а как раз армии поблизости не было.

Джерард ожидал, что его поселят в шатре, но его проводили в комнатку на чердаке. Она была, конечно, не такой впечатляющей, как комнаты, которые он занимал в прошлый свой приезд, но значительно более тех, что он заслуживал. Он собирался предать гостеприимство своих хозяев, а мало какие преступления расцениваются ниже этого.

Чувствам его не делалось лучше и от того, что леди Кэндльфрен была одной из самых очаровательных дам, которых он встречал за свою жизнь — чопорная и в то же время теплая, умная, но величавая, — седовласый идеал того, каким должны быть матери. То, что они с мужем выдавали дочь за жабу, не могло не огорчать ее до глубины души, но жаба склонила их к этому силой. Впрочем, с чужими об этом не заговаривали. Она приветствовала Джерарда в большой зале, которая запомнилась ему огромным пустым пространством, в котором гуляло гулкое эхо, а теперь оказалась битком набита людьми — множество обедневших родственников Кэндльфренов не упустили шанса приехать как можно раньше, задержаться как можно дольше и съесть как можно больше. На этой стадии приготовлений леди Кэндльфрен находилась на грани срыва, но все же приветствовала его со всем подобающим достоинством.

— Шарлотта так рада, что это вы будете регистрировать клятвы, Джерард!

В этом он сильно сомневался.

— Я счастлив оказанной мне чести, мадам. Должно быть, Шарлотта очень волнуется…

Леди Кэндльфрен прекрасно знала, что ее дочь и ученый джентльмен безнадежно влюбились друг в друга за первые же десять минут знакомства. Она сочувствовала этой незадаче, но такие вещи случаются. Их просто нельзя пускать на самотек, вот и все.

— Мне кажется, она слишком занята, чтобы разбираться в своих чувствах. Вы будете обедать с нами, сэр герольд.

Он сделал попытку отказаться, но его уговорили. Регистраторы из Коллегии — досадное отклонение от нормы, не слуги, но и не дворяне. Большинство благородных семейств ожидали, что обедать они будут на кухне.

— С вашего позволения, — произнесла леди Кэндльфрен, оглядываясь по сторонам. — Я пойду, распоряжусь насчет еще одного места… Ах, сэр Йорик, сэр Ричи! Вы знакомы с мастером Джерардом? — Бессердечно оставив его на съедение двум хищным Клинкам, она отошла.

Ричи щеголял синим с серебром мундиром Королевской Гвардии, а Йорик — зеленым с золотом мундиром личной охраны наследного принца. Йорика отличали свежее лицо и непосредственность, тогда как Ричи было уже под тридцать — возраст, когда до ухода со службы уже совсем недолго. Возможно, этим объяснялась некоторая его циничность. За исключением этих деталей они могли бы казаться братьями, равно как и дюжина или что-то около этого других Клинков, которых Джерард видел за свою жизнь. Впрочем, до этой минуты он никогда не думал о Клинках иначе, как об экзотических лакеях, но тут вдруг заметил затаенную в них смертельную угрозу и угрожающие мечи у них в ножнах.

Клинки вежливо осведомились, кто он, что здесь делает, и они явно рассчитывали получить ответы на свои вопросы. Когда он ответил, они немного оттаяли, и он немного утешился тем, что показался им в тысячу раз менее виновным, чем ощущал себя сам. Возможно, он обнаружит еще, как рушатся его планы…

— Могу я заключить по цвету ваших мундиров, что этот дом почтут завтра своим присутствием оба ваших господина?

Первым ответил младший.

— Нет.

— О! — Он надеялся, что его улыбка выражает любопытство, но не панику. — Не могу заключить или не приедут?

— Да.

Старший Клинок негромко усмехнулся.

— Он имеет в виду ни то и ни другое. Вы не можете заключить, но нет, его величество не приедет.

Йорик фыркнул:

— Вот ты каков: выдаешь государственные тайны подозрительным типам всех мастей. Коллегия Геральдики, возможно, насквозь заражена подрывной деятельностью.

— Скорее ревматизмом, — сказал Джерард. — Духи! Неужели это Белая Сестра! — Идиотский вопрос: ее остроконечная белая шляпа возвышалась над всеми без исключения головами, и никто давно уже не носил ничего подобного.

— Или она, или местное привидение… — Йорик, похоже, проявлял к Джерарду все больше интереса.

— Мне не говорили, что сюда приглашали нюхачку! — Джерард пытался выглядеть законченным бюрократом, что, впрочем, не составило особого труда. — Чего они боятся?

— Кэндльфрены — ничего, — отвечал юный Йорик. — Это все давно устаревшие фокусы, на которых настаивает наш король. Нюхачки могут обнаружить заклятие, когда оно торчит на виду в чистом поле. В битком набитом доме вроде этого они не распознают любовных чар, даже если весь пол будет усеян обнаженными телами.

— Ну, это уж ты хватил, — возразил Ричи. — Король слишком дорожит своей казной, чтобы швырять деньги на ветер. Он не заставлял бы Белых Сестер инспектировать свои дворцы, если бы от них не было никакого толка.

Гм…

— Вы хотите сказать, они и правда обнаруживают заклятия, направленные против его величества?

— Разумеется, — сказал Йорик. — Все время. Вам не жарко здесь, мастер Джерард?

— Что? Нет! Нет, если уж на то пошло, мне кажется, здесь немного свежо. Сырость, понимаете ли… Ба, вот невеста, а я еще не засвидетельствовал ей своего почтения… Прошу вас извинить меня. Приятно было побеседовать… Обязательно как-нибудь еще… — Джерард бежал как заяц.

3

— Кстати, Шарлотта, дорогая, пока не забыл, в день вашей свадьбы в ваш дом ворвется армия насильников и работорговцев, чтобы похитить вас. Впрочем, их вожак — славный парень. Он, конечно, кровожадный монстр, но улыбка у него обаятельная… да и он обещает жениться на вас и сделать как-нибудь королевой Бельмарка. Поэтому не печальтесь, вы будете гораздо счастливее с ним, чем с этим омерзительным старым герцогом.

Вот что должен он был сказать ей, но, конечно же, семья и поклонники шныряли вокруг невесты, как мошкара, а если она даже и была бы одна, эту новость стоило донести до нее с куда большим тактом.

Она была довольно высокой, но тоненькой и стройной, как девочка. Голубой цвет всегда был ей особенно к лицу, а сегодня на ней было прелестное шелестящее платье сапфирового шелка. Пышные волосы переливались всеми оттенками меда; глаза — цвета янтаря, что часто встречалось в династии Ранульфов, а такой длинной шеи, как у нее, он не видел ни у одной другой женщины — она любила платья с низким воротом, чтобы это подчеркнуть. Джерард мог часами любоваться совершенством ее ушей, носа, изящной линией подбородка. Она казалась хрупкой, как фарфоровая кукла, и скакала верхом не хуже гусара. Слова восхищения могли заставить ее краснеть жарче, чем кузнечный горн, хотя он слышал, как она ругалась покрепче, чем кузнец, угодивший молотом себе по пальцу.

Некоторое время он топтался поодаль, но вот она узнала его, улыбнулась и подозвала к себе. Все время она изображала приличествующее случаю беззаботное веселье. Он видел ее в тысяче различных настроений: Шарлотту торжествующую; Шарлотту задумчивую; Шарлотту недовольную, Шарлотту возбужденную, посылающую своего скакуна через изгороди и ворота, подстрекающую его догонять; Шарлотту смеющуюся в погоне за весенними ягнятами; Шарлотту остроумную; Шарлотту озорную за картами; Шарлотту грациозную как лунный луч — в менуэте или гавоте. Переменчивая женщина. И тем не менее он ни разу не видел Шарлотты мрачной, даже когда она говорила о своем непривлекательном будущем с отвратительным герцогом. «Надо искать лучшее во всем», — максимум того, что она говорила, признавая постигшее ее несчастье.

Наконец она представила его и ввела в разговор.

— Это мастеру Джерарду принадлежит мысль провести церемонию в розовом саду. — Стоявший рядом хлыщ кивнул, даже не пытаясь изображать интерес к какому-то геральдическому бумагомараке.

— Не доверяю я погоде, миледи, — заявил он. — Возможно, нам придется уйти в помещение.

— О, я просто уверена, что она будет замечательная! — Она никогда не сползала в пессимизм.

Тут всех пригласили к обеду, и ее брат Родни предложил ей руку, провожая в столовую. Разумеется, Джерард сидел далеко от нее. Ближе к вечеру ему удалось переговорить с ней с глазу на глаз, но только после того, как они вернулись в переполненный зал, на глазах у десятков зрителей, так что их лица улыбались, хотя сказанные шепотом слова были горькими.

— Зачем ты здесь? — Улыбка, улыбка. — Ты обещал не приезжать.

— А вдруг ты передумала? Если да, у нас еще есть время. Мы можем бежать вместе.

— Джерард! О Джерард, ты забыл, что собираешься выдать меня замуж за одного из богатейших землевладельцев в Шивиале?

— Я несколько месяцев ни о чем другом не думал. Тебе не обязательно проходить через все это. Мы можем бежать в Исилонд или Тергию и быть всегда вместе. — Денег Эйледа как раз хватит на дорогу, не больше.

Она рассмеялась, словно он удачно пошутил, но в глазах ее не было веселья.

— И на что мы будем жить, мастер Джерард? Я не умею разделывать свиней или варить кашу.

— Я найду работу! Я готов работать до смерти ради тебя, Шарлотта!

— Это звучит не слишком обнадеживающе. Возможно, я смогу научиться чистить рыбу в порту. А моя семья? Ты возьмешь ее с нами? Или как ты защитишь их?

Увы, вот в чем заключалась проблема! Как седьмая в списке наследников, она стояла так близко к трону, что ей необходимо было королевское разрешение на брак, а герцог Дерьмо-Морд был закадычным дружком старого короля Тайссона. Вот в чем все дело. Если Шарлотта откажется от брака, семья ее будет разорена; а если бежит с Джерардом, и он, и ее отец могут кончить свою жизнь на плахе. Только за пределами Шивиаля может она найти свое счастье — в нищете с Джерардом или как будущая королева Бельмарка. В бельском набеге ее семью не обвинят.

— О бедный Джерард! — сказала она. — Я все понимаю, правда! Мы просто не должны думать об этом.

— Конечно, ты не должна думать о том, что разделишь свою, — он чуть было не сказал «постель», — жизнь с грязным старым…

— Четырнадцать поместий и замков, Джерард. Конечно, большую часть времени нам придется жить в Грендоне, и я часто стану бывать при дворе. Жюль получил обещание короля, что я буду Госпожой Праздника в следующую же Долгую Ночь! — Ее отважная улыбка приглашала разделить с ней ее счастье, и все же он видел, как измотана она за час милого общения с гадким развратником. Он не посмел открыть ей изобретенную им альтернативу.

Она отвернулась от него, чтобы поздороваться с каким-то дряхлым дядюшкой.

Всю ночь он проворочался в своей комнатке на чердаке; правда, мучила его не только нечистая совесть. Почти задевая носом крышу, он слушал дождь и ветер, и из головы не шло предупреждение Леофрика насчет плохой погоды. Бельский флот мог сбиться с курса или его могло выбросить на камни. Неопределенность не поднимала ему настроения; он боялся даже того, что страхи его напрасны.

К утру гроза и не думала стихать. Даже свадьба была под угрозой. Дороги развезло, мосты смывало, лошади ломали ноги, проваливаясь по колено в грязь, а в парке повалило половину шатров. К полудню начали прибывать гости, промокшие и продрогшие, и это только добавляло неразберихи и сутолоки в переполненном дворце. Он предложил нарисовать Шарлотту в свадебном платье.

— Великолепная идея! — сказала ее мать. — Это будет для нее славной, мирной передышкой. Здесь становится шумно, а следующие два дня будут очень утомительными!

Леди, вы и представить себе не можете…

Спустя примерно час Шарлотта стояла в верхней гостиной, глядя в окно, пока Джерард кусал губы и пытался передать легкость тонкой ткани. Ее верхнее платье темно-синего цвета колоколом расходилось от узкой талии; разрез спереди открывал алый бархат нижнего платья, в свою очередь, разрезанного, чтобы показать отделанный перламутром корсет. Она казалась выше, чем обычно, — должно быть, надела башмачки на толстой подошве. Волосы скрывались под пышной накидкой. С лицом проблем не было. Он мог бы нарисовать его во сне — точеные скулы, гладкую кожу, ровные зубы, губы… И все это переливалось как бриллиант, освещенный изнутри жарко горящим жизненным огнем, — и тут умение подводило его.

Ее мать, понимавшая все — даже слишком хорошо понимавшая, — под благовидными предлогами удалила из помещения всех слуг, но сама осталась, деловито листая страницы блокнота с приглашениями в углу комнаты, но в пределах слышимости. Разумеется, беседа шла только на отвлеченные темы, и Джерарду приходилось изо всех сил сосредоточиться на своем занятии. О тайном бегстве не могло быть больше и речи, и все, на что он надеялся, — это обронить несколько прозрачных намеков, но по мере того как текли минуты, возможность для этого также таяла. И тут Шарлотта дала ему предлог, в котором он так нуждался.

— И где вы были с тех пор, как уехали от нас?

— За границей, — пробормотал он.

Ее удивленное восклицание заставило мать оторваться от своей тетради.

— Что? — Она встревоженно отвернулась от окна, забыв о позировании. Она наверняка вспомнила все его намеки насчет Исилонда или Тергии. — Как интересно! — добавила она уже осторожнее. — И где? Что вы там делали?

— О! Мне не стоило бы говорить об этом… но если вы пообещаете никому не рассказывать… и вы тоже, миледи? Строжайшая тайна! Даже принц может не знать о том, что происходит. — Лучше уж не знать! — А даже если и знает, он вряд ли согласится обсуждать это. Нам, герольдам, порой приходится вести переговоры с иностранными правительствами. Разумеется, я не имею права раскрывать их содержание… — Он нес чушь, однако до сих пор особенно не лгал.

— Вы неподкупны, Джерард! Но можете же вы хоть намекнуть нам на это? — Шарлотта кокетничая.

— Ну, у меня была возможность нанести краткий визит в… Бельмарк.

Обе леди хором испустили испуганные восклицания.

— Эти монстры! — заявила Шарлотта. — Да вы и сами слышали! Сразу после вашего отъезда они напали на Эмблпорт и похитили там несколько десятков детей и молодых людей. Убили несколько человек! Какая жестокость!

Джерард хмуро кивнул.

— Мой визит имел некоторое отношение к этому событию.

— О! — Леди Кэндльфрен захлопала в ладоши. — Как замечательно! Вы вели переговоры насчет выкупа этих несчастных?

— Я не могу раскрывать предмета этих переговоров, мадам. Но это было весьма запоминающееся путешествие. Я был воистину поражен. Конечно, я видел только один город, Варофбург, но это прекраснейшее место! Я ожидал увидеть нагих дикарей, живущих в пещерах, а обнаружил процветающий, просвещенный народ. Их дома и одежды богаче, чем у большинства шивиальцев. — Он улыбнулся, видя их недоверие. — Я познакомился, например, с молодым принцем, ровесником наследного принца Амброза. Честно говоря, он один из самых обаятельных людей, которых я встречал в жизни. Весьма вероятно, он станет следующим королем Бельмарка.

— Удачи ему. — Шарлотта ледяная.

— Мне кажется, молва сильно очерняет бельцев. Признаю, порой они бывают агрессивны, но так мало иностранцев посещают их страну…

— С чего бы им хотеть этого? Джерард, вы говорите о работорговцах, пиратах, похищающих беззащитных женщин! — Шарлотта гневная.

— Не они одни прибегают к насилию. Шивиальцы тоже торгуют рабами, хотя мы никогда не слышим об этом. В свое время в порту Эмблпорта был захвачен бельский корабль, и всю его команду повесили! Вы слышали об этом?

Мать с дочерью недоверчиво переглянулись.

— Нет. Когда это случилось? — спросила леди Кэндльфрен.

— Лет пятьдесят назад. У бельцев долгая память. — Джерард видел, что не слишком преуспел в своих планах.

К полудню начали прибывать все новые гости, и наследный принц Амброз был одним из первых. Он привез с собой еще Клинков, и теперь их стало шестнадцать — Джерарду потребовалось некоторое время, чтобы выяснить, — шесть Королевских Гвардейцев и десять самого Амброза. Если состояние здоровья его отца не улучшится, выпускники Айронхолла должны будут служить принцу. Он расположился у камина в большой зале, сразу подавив всех остальных. Он был громогласен, он был огромен, и он привез с собой молодую даму, явно подругу — они строили друг другу глазки и хихикали. По сравнению с Эйледом он казался капризным ребенком-переростком.

Джерард укрылся у себя на чердаке и работал над своим рисунком под поскрипывание сотрясаемой ветром крыши. Клинки — проблема почти неразрешимая, если только погода и так уже все не испортила. Даже бельцам никогда не удастся высадить армию в такую бурю — тем более с такой точностью по графику, какой требовала операция. Ему не удалось спасти Шарлотту — и не удалось помочь планам своего нового покровителя, а потому придется снова кануть в безвестность, где ему и место, и отказаться от надежд стать советником короля. Клинки были помехой, Любовь была помехой. Все на свете было помехой.

К закату переполненный дом приобрел полное сходство с медвежьей берлогой, так что попытка выйти прогуляться по грязи уже не рассматривалась как проявление безумия. Это не относилось к попытке взять лодку, ибо Уортль превратился в бешено несущийся бурый поток. Джерард вышел в дождь, задержавшись только для того, чтобы перекинуться парой слов с людьми у ворот и посмотреть, кто проклинает погоду сильнее. На дороге он никого не встретил. Дойдя до старой мельницы, Джерард принялся насвистывать. Его окликнули, но голос донесся не от мельницы, а из-за зеленой изгороди с противоположной стороны дороги. Он перелез через запертую калитку — в этом месте к лесу вела тропинка.

— Сюда! — Под елкой сидел Леофрик.

Джерард забрался к нему — совсем как мальчишка, играющий в королевских солдат и разбойников. У самого ствола земля была сухой, а в воздухе приятно пахло хвоей.

— Все отменяется, да?

Тот снова нацепил свою серебряную повязку, и огромный искусственный глаз ярко светился в сумерках.

— Насколько я слышал, нет. Рассказывай.

— Но Амброз уже здесь, а Эйлед клялся, что не выступит против него!

— Он и не будет, но он сможет обойти его стороной. Что еще происходит?

Джерард застонал.

— Все идет, как планировалось. Может, будет чуть меньше гостей, чем ожидалось, только и всего. Половина шатров обрушилась, а остальные промокли насквозь. Если дождь не стихнет, ему удастся подойти на «Греггосе» прямо к парадному подъезду. Вы ведь не всерьез ждете, что он пойдет на все это, а?

Леофрик показал клыки.

— Я знаю его с детства и ни разу не видел, чтобы он потерпел неудачу. Он ведь провел тебя через Иствег при сильном северном ветре? Никто другой не рискнул бы. Рассказывай дальше.

— Церемония намечена на завтрашнее утро в большой зале. Потом начнется банкет, который, по моим расчетам, продлится далеко за полночь. Принц привез с собой шестнадцать Клинков! Клинки непобедимы, когда они защищают своего подопечного, маршал!

— Нет. Все люди смертны. Сколько нюхачек?

— Только одна. — Тут Джерард сообразил, что не видел Белую Сестру с самого завтрака. — Она, возможно, уехала. Не знаю точно.

— Тебе стоило бы знать, но мы все равно рискнем. — Белец порылся в плаще и достал плоский сверток из промасленной ткани. — Там, внутри, два листка бумаги. На одном водяной знак в форме цапли, на втором — корабля. Напиши на них что-нибудь, чтобы ты мог узнать их с первого взгляда. Если ты смешаешь их со своими бумагами, всегда сможешь сказать, что не знаешь, откуда они взялись, но Хильфвер не думает, чтобы нюхачка ощутила их присутствие, пока они не задействованы — во всяком случае, не взяв их в руки. Держись подальше от нее, и все будет в порядке. Чтобы высвободить заклятие, листок надо порвать пополам.

— Порвать пополам? И что случится? — По шее Джерарда стекала за воротник вода, но дрожал он не только от этого.

— Та, что с цаплей, всполошит всех птиц на расстоянии в пол-лиги. Может, чуть дальше.

— И вы заметите это. Что это будет означать?

— Что свадебная церемония в зале началась. Это будет для нас сигналом к действию. Если Эйлед не прибудет, ничего не произойдет. Птицы вернутся в свои гнезда, а ты продолжишь бракосочетание.

— А если Белая Сестра все еще там?

Леофрик пожал плечами:

— Возможно, ее хватит удар. Вблизи действие заклятия может оглушить ее настолько, что она не поймет, кто это сделал.

— Ваша убежденность утешает! — взвыл Джерард.

Белец подался вперед и схватил Джерарда за горло, наполовину задушив его и дернув к себе так, что волчьи клыки блестели у него прямо перед глазами.

— Это была твоя затея, нифинг! Ты знал, что выйдет когда подкидывал Эйледу такую идею. А если не знал, узнаешь. И клянусь, если с ним что-нибудь случится по твоей вине, burbyrde bædling — дохляк низкорожденный, — я сам прослежу за тем, чтобы ты умирал месяц! Понял?

Джерард издал несколько булькающих звуков, и фей отшвырнул его от себя одной рукой, как пушинку. О перекатился через несколько некстати выступавших из земли корней и стукнулся головой о сук.

— Готов слушать дальше?

Джерард сел и отряхнул землю с ладоней.

— Да, эальдор.

— Бумажку с кораблем порвешь в самый последний момент — или перед заключительными словами бракосочетания, или когда снаружи послышится шум, от которого вся церемония расстроится. Понял? Это важно. Поспешишь — и мы не успеем оказаться внутри.

— Сколько времени вам нужно?

— Столько, сколько ты нам дашь. Возможно, ты услышишь наше приближение. Если Клинок или два выйдут посмотреть, в чем дело, это не страшно, но паники нам не нужно. В самый последний момент!

Джерард со стоном кивнул.

— А что случится тогда?

— Это отвлечет внимание. Все, кто находится в помещении, застынут на месте. Это безвредно и продлится не дольше двух сотен ударов сердца — так говорит Хильфвер. Ко времени, когда это перестанет действовать, Эйлед овладеет залой. Так мы надеемся.

— Или начнется драка кто кого.

— Тоже верно. — Леофрик улыбнулся, словно недавней вспышки гнева не было вовсе. — Это может быть та еще потасовка.

— Допустим, что-то пойдет не так. Что, если нюхачка учует заклятия?

Леофрик пожал плечами.

— Я же говорил: заявишь, что не знал, что эти листке заговорены, что не знаешь, как и откуда попали они тебе в бумаги. Если они не выбьют из тебя правды или не подвесят на цепях к стропилам, тогда, как только начнется церемония, выбегай парадным ходом и беги к воротам. Мы постараемся сделать, что сможем, без тебя. Повтори, что тебе приказано.

— Цапля означает сигнал входить в дом. Корабль — сигнал вступать в залу. — Джерард почти слышал свист топора над плахой.

4

Похищение было бы легче осуществить, проходи церемония на открытом воздухе, хотя в свое время, в Четвертом месяце, Джерард предложил это вовсе по другой причине. Просто при первом взгляде на большую залу в Кэндльфрен-Парке он пришел к заключению, что это на редкость убогий сарай. Шарлотта поддержала его предложение с энтузиазмом. Ее мать — тоже, хотя, хорошо зная капризный климат Уэстерта и заметно уступая дочери по части оптимизма, она предложила на всякий случай быть готовым провести церемонию в помещении. Она оказалась права: волны дождя и тумана продолжали накатывать со стороны моря.

Этим утром все расхаживали по дому, закутавшись в самые теплые одеяния и жалуясь на холод. Джерард мерз еще сильнее, ибо ветер немного стих, а это означало, что фейринг все еще возможен. Дождь и туман при отсутствии сильного ветра были излюбленной погодой бельцев, так что, если только Эйледа не загнало бурей на другой конец света, он все еще мог провести свои корабли прямо на залитую водой лужайку перед домом прежде, чем их кто-то заметит. Даже утки, похоже, остались в такую погоду по домам.

Зала в длину была примерно футов восемьдесят; в одном конце находилась большая дверь главного входа, в другом — галерея для менестрелей с лестницей. Впрочем, как признались сами Кэндльфрены, менестрели не играли на ней ни разу из-за слишком гулкого эха. Признаться, стропила крыши производили некоторое впечатление, однако даже бутафорские латы и похожие на настоящие знамена на стенах не могли заставить уродливый сарай смотреться иначе, чем уродливым сараем. Что ж, настоящий художник работает с тем материалом, который имеется в наличии, и Джерард разработал вполне удовлетворительный план церемонии. Точнее, даже несколько планов — в зависимости от того, приедет ли принц Амброз или даже сам король. Правда, разрабатывая их, он еще не предусматривал приглашение на праздник бельской армии.

Входя в залу, гости видели по левую сторону окна, а по правую — две двери на кухню и довольно монументальный камин. Первая треть залы была уставлена столами, на которых слуги торопливо накрывали банкет. В центре стояло несколько рядов кресел, обращенных в сторону галереи. Джерард в своей разноцветной форме вошел последним. Громкий стук захлопнувшихся за его спиной дверей означал, что настало время выхода на сцену основных действующих лиц. Закрывавшие двери двое Клинков остались дежурить на улице. Еще четверо стояли в дальнем кони залы, наблюдая за всем происходящим, а пятый — на галерее — сменил слугу, о котором договаривался Джерард. Черт бы подрал этого жирного Амброза! Хорошо еще, ни где не было видно высокого колпака Белой Сестры.

Он протиснулся через толпу прислуги, прошел по узкому проходу между креслами и остановился у маленького стола — единственного предмета мебели, стоявшего в третьей части залы. Он обернулся с поклоном к собравшимся, потом расстегнул свою сумку и разложил на столе необходимые бумаги. Когда все было готово, он поднял взгляд и кивнул стоявшему на галерее Клинку. Тот вышел приглашать свадебную процессию.

Джерарду никогда еще не приходилось сочетать браком герцогов, так что он нервничал бы, даже не зная о надвигающемся несчастье. Как бы то ни было, когда он взял бумажку с изображением цапли на водяном знаке, на которой он написал несколько бессмысленных строк, он дрожала так сильно, что ему пришлось прижать ее к животу. Бельский флот или был унесен бурей за сотни лиг или поднимался в эту минуту вверх по реке.

Первым на галерее показался мерзкий герцог Дурь-Плюх, который предпочел приехать один, хотя мог захватить с собой любую из трех дочерей или нескольких внучек. Зрители встали. Столько времени, сколько ты нам дашь, говорил Леофрик. Церемония началась. Джерард порвал листок. Туман и дождь за окном не позволяли видеть деревья в парке достаточно отчетливо, чтобы разглядеть любую птицу размером меньше орла, так что он ничего не почувствовал — ну разве что слабое дуновение ветра на лице? Он никогда не был особенно чувствителен к духам, но он находился слишком близко к мощному заклятию, а птицы — порождения воздушной стихии.

Пока жених спускался по лестнице, на галерее показались шестнадцать свидетелей. Возглавлял процессию, разумеется, сам Амброз, идущий под руку с дряхлой принцессой Кристал, Шарлоттиной бабкой. До сих пор все шло строго по сценарию. Они отрепетировали это меньше чем час назад, а даже аристократам вряд ли удастся забыть такие несложные действия за такой короткий срок. Дядья, братья, сестры, дети…

Одолел ли Эйлед дождь или его корабли беспомощно бултыхаются в наводнении?

Облаченный в дорогие шелка герцог остановился у стола; на впалой груди его сиял словно солнце орден Белой Звезды, а штаны были подбиты, чтобы скрыть тонкие паучьи ноги. Омерзительные язвы на шее скрывались под высоким воротником, какие снова входили в моду у молодых грендонских щеголей. Не обращая внимания на Джерарда, он окинул собравшихся довольным взглядом. Ох, ну и сюрприз же его ожидает!

Свидетели выстроились в ряд поперек зала — принц и пожилая принцесса, разумеется, в середине. На галерее появилась под руку с отцом Шарлотта, за ней вошел Клинок и затворил за собой дверь. Снова в поле зрения находились пятеро Клинков. Из этого следовало, что остальные одиннадцать охраняют дом на улице, если только кто-то из них не отдыхает от службы — впрочем, у Джерарда имелось неприятное подозрение, что Клинки не отдыхают от службы никогда. Клинки были уже не совсем людьми. Шарлотта в своем длинном платье осторожно спускалась по лестнице — не спеши, помедленнее! Это было не совсем то величественное шествие, как им было задумано, но с учетом обстоятельств — не так уж и плохо. Впрочем, это произвело бы большее впечатление, перестрой они лестницу так, как он предлагал.

Шарлотта остановилась рядом с герцогом и отпустила отцовскую руку. Она была выше жениха и едва ответила на приветственную улыбку, глядя куда-то поверх головы Джерарда. Она не опустилась до притворства, будто все это доставляет ей удовольствие.

Он затянул паузу, насколько осмелился. Зрители морщились и ерзали на своих местах, слуги звенели посудой. Где ты, Эйлед? В конце концов и жених, и невеста начали хмуро коситься на него, и ему пришлось начинать.

— Ваше королевское высочество, ваше высочестве ваши светлости, милорды, леди и джентльмены… — Если Эйлед взял бы все это собрание свидетелей голубых кровей в заложники, он запросто мог бы купить трон Бельмарк. Возможно, он именно это и задумал, если не что-то хуже. Он вовсе не обязательно делился с Джерардом своим истинными намерениями. — Вы собрались здесь сегодня, чтобы стать свидетелями — изнасилования — бракосочетания Жюля Клода де Манжа Тайссона Эверарда, герцога, — не оговорись! — Драгпорта, кавалера ордена Белой Звезды… — И прочая, и прочая, длинный список почетных званий, титулов и поместий. Богатство семьи Драгпорт пошло от знаменитого разбойника, жившего в правление позапрошлой династии, — человеке возможно, худшего, чем Эйлед. Впрочем, поколения баронов, немилосердно обдиравших крестьян, изрядно приумножили это состояние. — …с леди Шарлоттой старшей дочерью…

Шарлотта требовала, чтобы церемония прошла как можно быстрее. Он затягивал ее до предела возможного. Может, бельцы уже высаживаются с кораблей? Когда их заметят и поднимут тревогу, сколько времени пройдет, прежде чем переполох достигнет этого каменного мавзолея? Что, если не случится вообще ничего, и ему придется заканчивать этот ужасный фарс? Следующим пунктом программы являются клятвы обеих сторон, а он не должен допустить чтобы это зашло так далеко. Альтернативой оставалось только перечислить сначала свидетелей.

— …в присутствии его королевского высочества, наследного принца Амброза Тайссона Эверарда Госберта из династии Ранульфов… — И прочая, и прочая. Шарлота испепеляла его взглядом. Герцог Дери-Пасть хмурился. Церемония продолжалась. Увы, без малейших помех продолжаться до бесконечности она не могла. Он добрался до младшей из сестер Шарлотты, и на этом список кончился. Ему пришлось переходить к собственно ритуалу.

— Повторяйте за мной: я, Жюль Клод де Манж Тайссон Эверард, герцог Дрист-Пук,виконт…

Старый пердун, похоже, даже не заметил оговорки.

— Я, Жюль Клод де Манж Тайссон Эверард, герцог Драгпост…

Кошмар! Роясь в бумагах, Джерард никак не мог найти бумагу с водяным знаком в форме корабля. Он схватил всю стопку и старался не слишком шелестеть ею.

Жених повторил за ним последние слова клятвы. Жаль.

— Повторяйте за мной: я, Шарлотта Роз…

В кухне послышался шум.

Джерард замолчал и хмуро покосился в том направлении.

Ничего больше не происходило. Он вздохнул.

— Так, на чем мы остановились? Ах да. Повторяйте за мной: я, Жюль Клод…

— Мы уже проделали это! — свирепо прошипел ему Драгпост.

— Правда? Ох, прошу меня простить. Хорошо, миледи, повто…

На кухне снова послышался шум, на этот раз громче. Теперь уже все смотрели в ту сторону.

Дверь на галерею для менестрелей с треском распахнулась, и в нее ворвались два Клинка, бросившихся к стоявшему там товарищу.

— Бельцы! — выкрикнули они. — Набег! — Двое бросились к лестнице, а третий перемахнул через перила, приземлившись на пол с мягкостью кошки. Четверо, стоявшие у стен, рванулись вперед, наперегонки стараясь оказаться рядом со своим подопечным. Зрители завизжали. Джерард разорвал разом все бумаги, которые держал в руках…

…и застыл.

Он не мог даже скосить глаза. Он едва мог дышать. Бегущие Клинки покатились кубарем, и громче всех — те, что находились на лестнице. Амброз и многие другие застыли в неустойчивом равновесии, пошатнулись и упали. Со стороны слуг в противоположном конце залы послышался оглушительный звон бьющейся посуды. Потом наступила тишина, нарушаемая только далекими криками и металлическим лязгом. Со стороны зрителей доносился негромкий сдавленный стон — предел того, на что были способны застывшие глотки.

Клинки ожили. Подобно тому, как утиные перья отталкивают воду, наложенное на них заклятие Уз сопротивлялось действию заговоренной бумаги. С усилием, словно выбираясь из патоки, они поднялись на ноги и через несколько секунд освободились окончательно за исключением одного из двух, свалившихся с лестницы. Остальные сбежались к упавшему принцу и с трудом подняли его массивное тело.

— Окно! — крикнул один, но они успели сделать всего несколько шагов и замерли, извергая проклятия. Джерард не мог повернуться и посмотреть, что они там увидели, но предположил, что дом окружали рыжеволосые рейдеры. Одна из дверей, ведущих на кухню, с грохотом распахнулась, и из нее вывалились еще трое Клинков с обнаженными мечами. Они тоже устремились на защиту своего подопечного; из двери доносился шум хаоса и смертоубийства.

На галерею вышел Тофбьорт, огромный и устрашающий, со щитом и боевым топором в руках. Лица его не было видно под стальным шлемом; грудь и плечи густо поросли рыжей шерстью. Следом за ним показалось с дюжину людей, вооруженных арбалетами.

— Клинки! — проревел он. — Мы не замышляем ничего плохого против вашего подопечного! — Должно быть, это Эйлед выбрал его на эту роль, ибо голос его гремел как гром. — Мы пришли сюда не для того, чтобы угрожать принцу Амброзу. Поставьте его в угол…

Двое Клинков, перепрыгнув через лежащего товарища, рванулись вверх по лестнице навстречу угрозе. Первый одолел уже половину марша, когда сухо хлопнула тетива спущенного арбалета, и дротик, пробив ему грудь, вонзился в ступень. Он опрокинулся навзничь и упал прямо на него. Второй Клинок замер на месте.

— Я же сказал, — проревел Тофбьорт, — отодвиньте своего подопечного в угол, и ему не будет причинено вреда. Арбалетчики останутся здесь. Посмотри, что с вашим раненым, Клинок.

Свирепо косясь на него, Клинок на лестнице убрал меч в ножны и склонился над своим товарищем. Остальные отволокли своего подопечного в мертвую зону под галереей и окружили его живым щитом. Лица их побелели от ярости. В следующее мгновение еще двое вбежали из кухни — один из них хромал и оставлял за собой кровавый след, но и они присоединились к остальным. Эйлед рассчитал верно: Клинки не представляли для него угрозы, пока он не трогал их подопечного.

— Что же до остальных, — проревел Тофбьорт, — мы явились сюда не для того, чтобы убивать или брать кого-то в рабство. Вы освободитесь от действия заклятия очень скоро. Оставайтесь на местах, и вам не причинят вреда. Делайте, что вам говорят, и вы сохраните жизнь и свободу. — Он оглянулся на пару, которая только что появилась на галерее, и заревел еще громче, подражая объявлению герольда: — Ее величество вдовствующая королева Мод Бельмаркская!

Ее спутником был, конечно же, Эйлед в куртке, штанах в обтяжку и плаще, с мечом на поясе. Джерард не знал женщины, шествовавшей с ним под руку, но вспомнил, что ему приходилось слышать о ней.

Заклятие прекратило действовать так же неожиданно, как начало, оставив за собой короткое ощущение головокружения. Джерард пошатнулся и вцепился в стол, чтобы не упасть. Остальным повезло меньше: они хватались за соседей, в отдельных случаях увлекая их за собой. Те, кто упал раньше, пытались подняться, и под крышей пошел гулять эхом тревожный сигнал рога. Свидетели сбивались в группы по семьям — Шарлотта держалась с родителями, братьями и сестрами, герцог со своими сыновьями. Десятки вооруженных бельцев заполняли зал, сгоняя слуг в компактное стадо, перекрывая выходы и даже выстроившись в цепь за спиной у Джерарда, чтобы не дать свадебной процессии смешаться с остальными.

Амброз поднялся на ноги, раскрасневшийся и сыплющий проклятиями, однако живая стена Клинков надежно зажала его в углу, не позволяя ему сойти с места, пока на галерее над их головами продолжали дежурить вражеские арбалетчики. Бельцы подобрали раненых Клинков и передали их товарищам. Постепенно в зале воцарилась неуютная тишина — все ждали, что нужно их пленителям.

Джерард встретился взглядом с Шарлоттой. То, что он увидел, можно было охарактеризовать одним словом — ярость, хотя лицо ее покрылось мертвенной бледностью. Она-то помнила, кто распространялся насчет бельцев. Она не могла знать, что должно воспоследовать. Он надеялся, что она почувствовала бы себя лучше, знай она это; прощение, если и придет, то значительно позже.

Эйлед с матерью спустились по лестнице вдвоем. Хотя таких одежд в Шивиале не видели уже несколько столетий, их качество и дороговизна не подлежали сомнению. Королева Мод была немолода, но развевающаяся вуаль скрывала ее шею и волосы, а ростом и осанкой она не уступала никому в этой зале. Сын ее, разумеется, легко мог затмить всех мужчин. Его пояс, рукоять меча, перевязь и брошь на плече переливались золотом и драгоценными каменьями. Его медные волосы спускались до плеч. Сойдя с последней ступеньки, он остановился и посмотрел на Джерарда.

— Герольд!

Сердце Джерарда подпрыгнуло; он подлетел к нему и поклонился.

— Ваше высочество?

— Можешь представить этих ноблей моей августейшей матери.

Покосившись на ощетинившийся мечами комок Клинков, Джерард решил не подходить ближе. С кого начинать? Он поклонился королеве Мод.

— Ваше величество, я имею честь представить вам его королевское высочество, наследного принца Амброза Шивиальского.

Она выжидающе склонила голову набок. Амброз ответил свирепым взглядом. Его телохранители не оставили ему места для поклона, но он и не выказывал желания кланяться.

Джерард сделал еще одну попытку, хотя заведенные Коллегией нормы этикета мало чем помогали в подобной ситуации, да и титулы не подлежали точному переводу — ателинг меньше, чем принц; эльдорманн больше, чем эрл, что-то вроде герцога…

— Ваше королевское высочество, имею честь представить вам его высочество, ателинга Эйледа, эрла Каттерстоу.

Эйлед поклонился.

— Пират! — взревел Амброз. — Ты ответишь головой за свою наглость!

Пират расплылся в улыбке.

— Мне было двенадцать лет, когда меня отучили бросать пустые угрозы.

Он явно желал, чтобы шарада продолжалась, поэтому Джерард повернулся к группе Кэндльфренов, следующей по значимости в зале. Первой следовала принцесса Кристал. Он объявил ее титулы. Благослови ее духи! — старая леди серьезно поклонилась королеве.

Мод улыбнулась.

— Мы польщены вашим почтением, ваше высочество.

— Мы благодарны вам за то оживление, что вы внесли в это утомительное утро, ваше величество. — Глаза старой леди озорно блеснули.

Эйлед был представлен и низко поклонился ей. Потом настала очередь герцога, но его украшенная бриллиантами звезда исчезла куда-то, и когда Джерард попытался представить его ателингу, тот отвернулся.

Эйлед весело оскалился.

— Если таковы шивиальские манеры, я научу вас бельским. Гольдстан, вытащи этого человека на улицу и брось в выгребную яму. Очисти сначала его карманы. — Пока двое здоровых бельцев выносили визжащего герцога из залы, эрл повысил голос, перекрикивая эхо: — Я прибыл сюда по личному делу. Я намерен жениться на прекрасной леди Шарлотте — и увезти ее в Бельмарк в качестве моей законной супруги.

Не обращая внимания на поднявшиеся визг и аханье, он подвел свою мать к невесте и поклонился ей. Долгое мгновение они молча смотрели друг на друга. Потом Эйлед поклонился снова.

— Слух о вашей красоте пересек моря, миледи, хотя слова не передают и десятой доли ее. Я понимаю, что поспешное сватовство должно быть потрясением для вас, но клянусь, что намерен обращаться к вам со всеми почестями, подобающими жене эрла, лелеять вас до конца моих дней и — если духи случайности будут благосклонны ко мне — сделать вас королевой моей страны.

Шарлотта, все еще мертвенно-бледная, снова посмотрела на Джерарда, и обвинение в ее глазах не требовало пояснений. Он кивнул, и она отвернулась.

Отпустив руку матери, Эйлед достал кольцо и протянул ей. Это был золотой перстень с рубином размером с крупную малину.

— Я предлагаю вам это кольцо в качестве обручального подарка, миледи.

В первый раз с тех пор как вступила в залу, Шарлотта заговорила:

— И где ты украл его, пират? Не ты ли этой весной надругался над Эмблпортом?

Вспышка ее гнева вызвала на лице Эйледа еще более широкую улыбку.

— Я, миледи. Но кольцо это принадлежало моей семье дольше, подозреваю, чем этот дом — вашей.

Лицо лорда Кэндльфрена, всегда насыщенного цвета, побагровело до опасной степени. Он даже говорил с трудом, задыхаясь.

— Какая наглость! Вы силой врываетесь в наш дом, чтобы похитить мою дочь!

— Я женюсь на вашей дочери. Это совсем другое дело. Похищениями я и так занимаюсь постоянно.

— Разве у нее есть выбор?

— А разве у нее был выбор раньше? Почему вы не защищали ее тогда? — Этот вопрос Эйледа заставил отца замолчать. — Регистратор, подойди сюда.

Джерард подошел ближе. Шарлотта больше не смотрела на него.

— Доверься… — начал шептать он.

— Совершай бракосочетание, — рявкнул Эйлед.

— Да, эальдор. Ваше величество, ваше королевское высочество, ваше высо…

— Я не желаю принимать участия в этом насилии! — взревел Амброз в своей клетке.

Джерард проигнорировал его и благополучно дочитал список свидетелей до конца.

— Повторяйте за мной: я, Эйлед Фюрлафинг, эрл Каттерстоу, потомок и наследник Каттеров, беру эту женщину, Шарлотту Роз…

Эйлед повторил текст голосом, от которого в стропилах долго не смолкало эхо.

Теперь Джерарду снова пришлось смотреть ей в глаза. Наступал решающий момент. Он должен был связать женщину, которую любил, с господином, которому решил служить. Она кусала губы, смотрела в пол, боролась со слезами.

— Повторяйте за мной: я, Шарлотта Роз…

Молчание.

Шепот среди зрителей…

— Записи могут засвидетельствовать, — мягко произнес Эйлед, — что жених может предъявить свои права на невесту как на пленницу. Если ей так угоднее, конечно.

Никакой реакции.

И тут послышался голос королевы Мод, такой тихий, что разобрать слова могли только те, кто стоял рядом с ней.

— У меня было еще меньше выбора, дорогая. Меня взяли силой, как тех молодых людей из Эмблпорта. Мне повезло, что их вожак взял меня себе и не стал офралливать. Но я была его рабыней. У меня не было выбора — ни в постели, ни где-либо еще. Я родила ему сына, прежде чем он признал, что любит меня, и взял меня в жены. Я дарила ему детей и позже, хотя выжил только Эйлед. Я тоже полюбила его, ибо с учетом своего происхождения он был благородным человеком. Я должна предупредить тебя, что Эйлед вылеплен из той же глины, что его отец, и что ничего не остановит его, если он принял решение. Он вынесет тебя отсюда на плече, визжащей и брыкающейся, если ты выберешь этот путь. Но он предлагает тебе выбор, и ты можешь встретить неизбежное, сохранив свое достоинство. Это не победа, но это может подсластить горечь поражения. И он будет перед тобой в долгу. Это важно, ибо он научился у своего отца всегда платить свои долги.

Долгое мгновение Шарлотта сердито смотрела на пожилую женщину, потом на Джерарда… на вооруженных разбойников, вторгшихся в дом ее предков… и, наконец, на Эйледа — так, словно не видела его до сих пор.

— В долгу? — прошептала она.

Он кивнул:

— В большом, миледи. Обещайте мне это, и вы сможете просить у меня почти все.

— Корону? — Еще тише.

— Я завоюю корону Бельмарка или погибну в бою за нее. Если я проиграю, вас отошлют домой. Если я выиграю, вы будете править со мной как моя королева.

Она сделала глубокий вздох и повернулась к Джерарду.

— Начните сначала.

— Повторяйте за мной: я, Шарлотта Роз…

Она возвысила голос, и он зазвучал звонко и четко, почти так же громко, как только что говорил Эйлед:

— Я, Шарлотта Роз…

Зал ахнул.

— …торжественно и добровольно клянусь…

— …торжественно и добровольно клянусь…

Она даже не колебалась.

— В таком случае я объявляю вас мужем и женой согласно законам Шивиаля, — договорил он.

Оп!

Это было незаконно. Даже не говоря о необходимости королевского разрешения на брак, свадьба с приставленным к горлу мечом не может считаться законной. Он не посмел просить свидетелей расписаться на свидетельстве — Амброз наверняка отказался бы, а все остальные побоялись бы ему перечить.

Эйлед улыбался.

— И по законам Бельмарка тоже, ибо мой верод тому свидетель. Фейны, слава леди Шарлотте, госпоже Каттерстоу! — Бельцы взорвались торжествующими криками, заколотили мечами по щитам, устроив в зале оглушительный грохот. — Это в знак обручения. — Он положил кольцо ей на ладонь. — А это — свадебный подарок. — Он достал из кармана нить рубинов и надел ей на шею. — И поцелуй.

Она не противилась. Правда, она и не поощряла его, но когда он оторвался от ее губ, вид у него был довольный.

— Вы оказываете мне большую честь, миледи.

Не говоря ни слова, Шарлотта повернулась к матери, и они обнялись. Это было величественное зрелище. Похоже, оно произвело впечатление даже на Эйледа. Он затаил дыхание и обвел залу взглядом, словно не веря тому, что это торжество происходит на самом деле.

— Жена моя, мы должны спешить, ибо каждая минута промедления с отъездом увеличивает возможность кровопролития. Твоя семья может проводить нас до корабля, если хочет. Даю тебе слово, что им не будет причинено ни малейшего вреда и их никто не будет задерживать. Если у тебя есть горничные или дамы свиты, готовые путешествовать с нами, клянусь честью фейна в том, что ты сможешь щедро вознаградить их за это и с миром отпустить домой. — Он возвысил голос, чтобы его слышали все. — Уходя из дома, мои люди возьмут заложников, но они будут освобождены тотчас же, как мои корабли отчалят от берега. Моя жена одна поднимется на борт — если только никто из вас не пожелает сопровождать ее: таким я обещаю благополучное возвращение. Не скрою, всех остальных попросят сделать посильный взнос в качестве свадебного подарка, но во избежание неприятных недоразумений я рассчитываю на обыкновенную вашу щедрость.

Он замолчал, повернулся к наследному принцу, исходившему бессильной злобой за щитом из столь же разъяренных Клинков, и зубы его блеснули в улыбке. Джерард вдруг понял, что сейчас произойдет…

Не надо, Эйлед!

Разумеется, Эйлед поступил как не надо. Верно, он не любил лезть на рожон, но в эту минуту был возбужден победой, какая дается человеку только раз в жизни, и не мог противостоять соблазну позлорадствовать. Если в тот день он и забывал про волчицу, так только в эту минуту.

— Кузен? Ты не будешь возражать, если я буду называть тебя так, кузен? Теперь, когда мы породнились? Мы ведь родились в одну неделю, знаешь? Но, конечно, некоторые мальчишки растут быстрее других. Дорогой Амброз, мы с женой всегда будем рады видеть тебя у себя в гостях, если у тебя будет такое желание. Ты только дай нам знать заранее, ладно? Наши берега хорошо защищены.

— Я приду! — взревел Амброз. — Я приведу с собой флот и выжгу твое гнездо, пират! А тебя повешу на самом высоком дереве в Бельмарке!

Эйлед поклонился.

— Слова для болтунов. Принцы должны быть людьми действия. Удачи тебе, кузен. Мне понравились твои Клинки. Они были хороши.

Он предложил руку, Шарлотта приняла ее, и зал снова ахнул от изумления. Улыбаясь, повел он ее вдоль выстроившихся живым коридором фейнов к парадному выходу. Джерард двинулся следом и оказался бок о бок с королевой Мод. Вглядываясь в ее профиль, он не обнаружил в нем никакого сходства с Эйледом. Годы и невзгоды покрыли ее лицо сетью морщин, но они придавали лицу такой характер, что ему вдруг захотелось нарисовать его.

— Это нелегкое путешествие, госпожа, — заметил он, когда они вышли из зала. — Ваше присутствие здесь делает вам честь.

Она посмотрела на него и отвернулась.

— Никто не вышел из этой аферы с честью. Девушка выказала исключительное мужество при публичном изнасиловании, только и всего.

Они вышли на улицу, и перепуганные лакеи бросились к ним с зонтами, явно поощряемые остриями бельских мечей. Эйлед с невестой возглавляли процессию по террасе; Шарлотта куталась теперь в длинный, до пят, плащ с капюшоном, на вид горностаевый, а если так — можно сказать, бесценный.

— Леди Шарлотта не нашла бы лучшего мужа, чем ваш сын.

— Вы так считаете? — приподняла бровь Мод. — Он обращается с женщинами, как со скотом, а с мужчинами — как с орудиями. Его отец тоже был такой. Я не нахожу подобное поведение достойным восхищения. Мой позор, что я не смогла отговорить его от этого плана или хотя бы заставить его передумать.

На газоне рядом с дорогой лежали у всех на виду два убитых Клинка, однако, судя по примятой траве и кровавым пятнам, тел было гораздо больше, просто значительную часть их уже уволокли. Да и кровь была уже наполовину смыта дождем.

— Но ей была противна мысль стать женой этого древнего грязного герцога! — возмутился Джерард.

— Верно, изрядная часть позора лежит и на вашем короле. Мой сын поступил сегодня как варвар, а как насчет вас, мастер Джерард? Вы говорите женщине, что любите ее, а потом продаете?

Они обогнули край парковой ограды и увидели впереди флотилию — восемь длинных судов, ошвартовавшихся у берега Уортля. Драккары в самом сердце мирного Шивиаля казались выходцами из кошмарного сна.

— Вовсе нет! То, что я сделал, я сделал ради ее же счастья! Прежде у нее не было выбора. Я нашел ей лучшего мужа, вот и все.

— Кто дал вам право выбирать за нее? Почему вы не позволили решать ей самой? Да, вы могли! Вы могли еще сегодня утром сказать ей, что должно произойти. Она могла бежать или остаться — по своему усмотрению. Она могла ждать появления кораблей в устье реки — но это не произвело бы такого впечатления, не так ли? Это бы лишило всех драмы, романтики: надо же, прекрасный главарь пиратов появляется в последний момент, чтобы спасти девицу королевских кровей от старого распутного аристократа под самым носом у наследного принца! О нет! Не думаю, чтобы вы сделали это ради Шарлотты. Вы хотели стать маленьким серым пауком. Ваши амбиции не делают вам чести.

Несправедливость!

— Он втрое моложе этого старого дегенерата. Он предлагает ей более высокий титул, возможно, большую власть. Шарлотта привыкнет и будет счастлива с ним, как вы привыкли и полюбили его отца. Я подарил ей лучшее будущее. — Теперь, когда напряжение отпустило его, он начал трястись; впрочем, его собственное будущее представлялось также восхитительно светлым.

— Конечно, мы, глупые женщины, полюбим любого, кто греет нам постель, не так ли? — вздохнула королева Мод. — Зачем мозги тому, у кого есть пинтель? Я слыхала, как даже слепцы смеются. Даже калеки могут научиться быть снова счастливыми. Но Шарлотта могла бы быть счастливее в той постели, что выбрала бы она сама, мастер Джерард. Тому, что вы сделали, нет прощения. К счастью, я не вижу в этом никакой прибыли для вас.

Процессия подошла уже к «Греггосу», борт которого сокрушил красивый розовый куст. Шарлотта остановилась и оглянулась назад.

— Боюсь, твоя семья предпочла не провожать тебя, госпожа, — заметил Эйлед.

— А ты верил, что они пойдут?

Он мотнул головой, удивленно всматриваясь в ее лицо.

— Не слишком. Тем более благодарен я тебе за то, что ты приняла мое предложение. Твоя отвага поражает меня. Еще раз клянусь, что буду стремиться быть достойным твоей любви, миледи.

Лицо ее снова порозовело, если только этот румянец не надуло ледяным ветром. Так или иначе, обрамлявший ее лицо белоснежный мех только оттенял его. Плащ и впрямь оказался горностаевым.

— В долгу? То ли это слово, что ты произносил, муж мой?

Эйлед улыбнулся.

— Проси любую вещь в мире, и она твоя, госпожа.

— И развод?

— Только не это!

— Я напомню тебе эту клятву в будущем, а может, и не раз.

Он рассмеялся.

— У тебя не будет повода. — Тут взгляд ателинга задержался на Джерарде, и веселье в нем сменилось холодным напоминанием о не доведенном до конца деле. — А как быть с этим, жена? Он твой друг? Близкий друг? Такая дружба представляется мне странной.

— Слишком странной, если уж на то пошло, — быстро сказала Шарлотта. — Ты оскорбляешь меня, предполагая такое. Этот человек обманывается. Он лакей, жалкий писака, который принял вежливость за привязанность и которого уже не вывести из этого заблуждения. Клянусь тебе, господин муж мой, что я никоим образом не поощряла его.

— Значит, ты не хочешь брать его с нами?

— Я предпочла бы никогда больше не видеть его. Разве он не у тебя на службе?

Эйлед снова улыбнулся — еще шире.

— Я ничего ему не обещал. Он был должен мне вергильд за убитого им фейна, но он выплатил долг, так что теперь мы в расчете.

Джерард стоял, словно парализованный ужасом, не веря своим ушам. Только теперь он ожил и бросился вперед.

— Нет! Вы же говорили, что я буду вашим витой! Вы же даритель сокровищ!

Эйлед оттолкнул его с такой силой, что он поскользнулся и упал спиной в грязь. Пират смерил его презрительным взглядом.

— Я никогда не обещал брать тебя в мой верод. Ты уже предал одного короля, как же могу я теперь доверять тебе? Твоя жизнь была на волоске в Эмблпорте. Ты отыграл ее обратно, так что ступай прочь и будь благодарен за это. — Он оглянулся. — Осрик, проследи, чтобы этот шивиалец не попал на борт. С твоего позволения, госпожа моя… — Он легко поднял Шарлотту на руки.

Она в первый раз улыбнулась ему.

— Ты такой сильный, мой господин.

— Ты так прекрасна, госпожа моя. — Он понес ее по трапу.

Часть IV РАДГАР

— Как я сюда попал? — задумчиво повторил Рейдер. — Полагаю, основная вина в этом ложится на Джерарда из Уэйгарта. Весьма симпатичный молодой человек, насколько я понял, но сбившийся с пути истинного. Сам по себе он мало что значил, но тогда, в триста тридцать седьмом, в правление вашего батюшки…

— К черту его! Тебе не обязательно лезть так далеко в историю.

Оводу казалось, будто он подглядывает в замочную скважину. Почему король не позволяет Рейдеру рассказать все по порядку? Что такого могло произойти двадцать лет назад, чтобы король до сих пор желал сохранить это в тайне?

— Я просто пытался объяснить, как из-за меня началась война…

Рейдера прервал стук в дверь. Коммандер Монпурс принял из-за двери кувшин с водой и другой прибор, потребовавший несколько неловких минут. Когда данный предмет вернули обратно за дверь, а Овод с Рейдером напились из другого, Рейдер начал свою повесть.

1

— Витенагемут напоминает ваш Тайный Совет, сир, в котором витаны — королевские советники, назначенные лично им. Но он напоминает также вашу Палату Лордов — официальное собрание всех эрлов. Эрлы единственные, кто голосует, и единственное голосование, от которого что-то зависит и которое неподвластно королю, происходит, когда один из них бросает вызов. Если его поддерживают другие, король должен отречься или драться. Если же голосование выигрывает король, горе выскочке!

— Удачное похищение моим отцом кузины вашего величества из Кэндльфрена прославлялось по всей стране как самый удачный фейринг нескольких последних поколений, достойный Каттеринга, но оно не делало его автоматически королем. Вовсе нет! Во-первых, многие эрлы хранили еще не самые приятные воспоминания о той твердости, с которой правили в прошлом Каттеринги, так что предпочитали более слабые руки монархов из Нюрпингов. Во-вторых, созыв витенагемута без королевской на то воли почти невозможен. Король Уфгит не спешил с этим.

Рейдер казался совершенно спокойным и, похоже, даже получал удовольствие от этой беседы. Теперь-то Оводу становился ясным тот интерес, который его друг проявлял к политике. Амброз внимательно слушал.

— Впрочем, его заставили это сделать события Десятого месяца того же года, когда шивиальский посол предъявил ультиматум. Угрожая войной, он потребовал, чтобы леди Шарлотту незамедлительно вернули на родину, а ее похитителя выдали для суда в Шивиале. Надеюсь, вы простите меня за цитирование, сир, но все до одного в Бельмарке считали, что суд будет недолгим, а казнь — впечатляющей. Это казалось избыточным ответом на пиратский набег, но поскольку обвиняемый являлся самым могущественным эрлом в стране, у Уфгита не оставалось другого выхода, как созвать витенагемут. Отец взял маму с собой в Нортдейл, столицу Уфгита на острове Вамбсеок и, следовательно, тогдашнюю столицу Бельмарка. Она носила тогда меня, хотя, подозреваю, не по своему выбору.

Ухмылка быстро сбежала с лица Овода, когда ее заметил король.

— Парень, набег, о котором ты говоришь, стоил жизни пятерым Клинкам, не считая нескольких дружинников.

— Я знаю это, сир, — серьезно ответил Рейдер. — Я слышал, как описывается их смерть в Литании. Если вы простите мне короткое отвлечение от темы рассказа, в Айронхолле не знают того, что другая сторона потеряла в этом бою двадцать пять человек, убитых исключительно Клинками. Это обстоятельство неоднократно выдвигалось против моего отца. Возможно, коммандер Монпурс мог бы внести этот факт в официальные записи.

— Я сам прослежу за этим, — буркнул король. — Коммандер не повторит ни слова из того, что слышит в этой комнате.

Овод подозревал, что то же самое относится и к нему.

— Спасибо, сир, — кивнул Рейдер. Что же касается Джерарда из Уэйгарта, то могу сказать, что моя мать вспоминала его. Мне кажется, со временем она начала сожалеть о своем гневе и решила, что он действовал из более благородных побуждений, чем представлялось ей поначалу. Однако я никогда не слышал, что случилось с ним впоследствии.

Никто не задает вопросы монархам, так что это замечание омрачило августейшее чело.

— Право, не помню, — выказанное королем равнодушие к этому показалось не совсем убедительным. — Может, ты помнишь, коммандер?

— Это было еще до меня, — сказал Монпурс. — По заведенной в Гвардии традиции он умер при сопротивлении аресту. Истек кровью от множественных колотых и резаных ранений, полагаю.

Угроза могла быть и призрачной, но Овод на всякий случай отодвинулся в тень, на самый край скамьи. Рейдер поспешно продолжил свой рассказ.

— Четверо эрлов под тем или иным предлогом уклонились от участия и прислали вместо себя танистов. Посол огласил свои требования, люди постарше и помудрее призывали к осмотрительности, сорвиголовы помоложе метали громы и молнии. Мой отец обратился с потрясающей речью. Притом что ставкой в этой игре была его жизнь, он каким-то образом ухитрился превратить дебаты в вызов королю и выиграл голосование с минимальным возможным перевесом, одиннадцатью голосами против десяти. Король Уфгит оставался еще достойным трона сильным мужчиной, и он предпочел отречению поединок. Скопы долго еще слагали песни о той схватке. Отец никогда не говорил, что победа далась ему легко, но в конце концов ему удалось одержать верх. Он пощадил жизнь соперника, что было расценено как глупая сентиментальность.

— Проиграй мой отец голосование или дуэль — и это неминуемо стоило бы ему жизни. Он утверждал — и я не думаю, чтобы это было только шуткой, — что обязан победой мне. Меня зачали на борту драккара, по дороге из Шивиаля, и ко времени витенагемута о состоянии моей матери уже было известно. Очевидно для женщин, хоть и не для мужчин — так говорил отец. Как бы то ни было, об этом знали все, и он привлек к этому внимание в своей речи. Если витаны уступили бы требованиям Шивиаля, они тем самым отдали бы извечным врагам невинного, не рожденного еще Каттеринга. Как могли бельцы пасть до такого позора? Подозреваю, что эрлов гораздо больше тревожила угроза гражданской войны, нежели моя судьба, и все же, возможно, я тоже сыграл в этом какую-то роль. Если я повлиял хоть на один голос, я изменил историю, ибо, конечно же, первым же шагом нового короля было заставить шивиальского посла публично съесть свой ультиматум вместе с сургучом, лентами и всем прочим. Торговля между нашими странами прекратилась, а случайные пиратские набеги превратились в полномасштабную войну.

2

Для бельцев эта война всегда была Войной принца Амброза. Они верили в то, что он раздул страсти в Парламенте Шивиаля и заставил дряхлеющего отца ввязаться в конфликт, которого тот избегал все время своего правления. По мрачной иронии здоровье короля Тайссона вскоре поправилось, и он правил еще более десяти лет. Задолго до его смерти шивиальцы начали проклинать его за то, что они называли Тайссоновой Войной.

Наследному принцу ни разу не выдалось серьезной возможности побывать в реальном бою, так что флот, который он обещал привести Эйледу, вышел в море без него. Он достиг берегов Бельмарка в первый день Четвертого месяца 338 года и в ту же ночь погиб на рифах, носивших название «Свеорнстанас» — «Мельничные Жернова». Лишь десятой части находившихся на кораблях людей удалось вернуться домой, в Шивиаль. Остальные утонули или попали на невольничьи рынки. С тех пор Бельмарк жил, не опасаясь вторжения, а Шивиаль вел оборонительную войну.

Весть об этой катастрофе — или удаче, смотря с какой стороны на нее смотреть — огласили в Варофбурге в тот самый день, когда королева Шарлотта разрешилась от бремени ателингом Радгаром. Роды протекали тяжело, так что появление у него братьев или сестер исключалось, но ребенок родился здоровым, и мать осталась жива. Совпадение по времени этих двух событий не осталось незамеченным, и Бельмарк ликовал по случаю рождения королевского наследника и продолжения рода Каттеров.

Подобно многим рожденным фейнами, Радгар вырос, говоря с отцом по-бельски, а с матерью — на другом языке, не видя в этом ничего необычного. Его мать была красива, а отец носил меч — все остальное мало что значило.

Первым его миром стал любимый сельский дом его родителей в Хатбурне, тенистой долине у южных склонов Квиснолля. В первую очередь это относилось к их собственной избе, стоявшей в половине лиги в глубь долины от основных построек, подходить к которой всем остальным отец запрещал. Она была не больше обычной избы сеорла: одна комната, из которой лестница вела на спальню-полати. Первыми воспоминаниями детства стали у него множество поздних, хмурых рассветов; дождь, стук которого по крыше заглушал рокот далекого водопада; голоса родителей на полатях. Он сонно лежал в своей кроватке, размышляя, не опасно ли будет выбраться из-под одеяла и прошлепать босиком вверх по лестнице. Если все пройдет благополучно, его пустят забраться между ними, и они будут еще долго лежать в блаженном тепле, ибо жизнь в Бельмарке зимой течет неспешно. Изредка его отсылали вниз. Если они разговаривали, это решение зависело от голоса его матери: он мог быть счастливым или сердитым, тогда как голос отца всегда был одинаково низким, успокаивающим рокотом. Если они играли в свои щекотные игры, что случалось довольно часто, он мог не сомневаться в том, что его примут с радостью, если только он дождется, пока они закончат.

Даже живя в Варофбурге, в королевских палатах с северной стороны Сюнехофа, король, королева и ателинг спали в соседних помещениях. Матери принадлежала смежная к ним изба, где она принимала друзей и где жили ее горничные; отцу — изба с другой стороны, где он совещался со своими витанами. Дядя Сюневульф, танист, жил в избе побольше вместе с кузеном Вульфвером и постоянно сменяющими одна другую женщинами, а остальные избы поблизости занимались советником Сеольмундом, маршалом Леофриком и королевскими фейнами. Сын Леофрика, Эйлвин, был одного с Радгаром возраста и стал его лучшим другом, как только оба выросли настолько, чтобы включить в свой кругозор понятие дружбы.

Летом он превращался в дикаря, смуглого, как старая кожа, и с каждым летом мир его становился все шире. В три года он получил пони. В шесть он ходил под парусом с Эйлвином и дюжиной других земноводных сорванцов. Примерно в этом возрасте он начал понимать, что он не такой, как все: он был королевской крови. В его компании были дети фейнов, сеорлов, лэйтов или фраллей, но он один был ателинг. Единственная разница для него, как часто объяснял отец, состояла в том, что он должен быть лучшим во всем. В это он твердо верил, хотя получалось это у него не всегда. Примерно в то же время с ним начали приключаться случаи, память о которых сохранилась и после того, как детство осталось позади.

Как-то раз он упал со скалы и сломал обе ноги так, что они срастались целую неделю, даже несмотря на самые действенные заклятия.

Потом он чуть не убил Эйлвина, хотя тот был рослее и сильнее его. Он не запомнил, из-за чего вышла драка, да и саму драку тоже, зато запомнил устрашающий отцовский гнев.

— Ты ателинг! — сказал тогда король. — Ты должен научиться обуздывать свой нрав. Ты даже не можешь приберечь его для битвы, как это делают все остальные, ибо ты станешь вождем, а вождь должен мыслить здраво в любой момент.

Радгар никогда не забывал последовавшей за этим порки — не боль, но слезы отца, когда все было позади, когда они обнялись и плакали вместе.

— Обещай мне, сын, что ты никогда не заставишь меня делать это еще раз.

Впрочем, несколько раз все же вышло. Мальчишки постарше, пытавшиеся задирать королевского сына, обнаруживали, что разбудили дракона. В трех разных случаях его противников пришлось нести к знахарям, а один так и остался без глаза. В конце концов о том, что драться с ним выйдет себе дороже, стало известно всем, да и отец понял, что поркой дела не поправишь.

Потом они с Эйлвином прошли в северный ветер в одну сторону Леаксмуфом, а обратно — Иствегом. Им только-только исполнилось восемь лет. Их сходившие с ума матери настояли, чтобы их наказали за подобную дурость, и их наказали — если несколько шлепков вполсилы по мягкому месту можно считать наказанием. Кто-то рассказал эту историю Сигбьорту-скопу, и в тот же вечер он пропел ее всему фюрду в Сюнехофе так, словно это был подвиг легендарных героев. Фейны поставили их обоих на стол, и кричали, и колотили по доскам так, словно те только что вернулись с великого фейринга, привезя с собой половину богатств Шивиаля. Это стоило всех порок мира. Мать не одобрила этого. Отец сильно напился.

Потом он в первый раз познакомился с Хильфвером.

3

Все началось, когда Эйлвин перерос своего пони и ему дали коня. Радгар пожаловался на подобную вопиющую несправедливость в высшие инстанции. Само собой разумеется, считал он, ателинг должен иметь коня лучше, чем его фейн; правда, выразил он это в словах попроще. Он просто заявил: «Папа, мне нужен конь».

Король Эйлед даже не оторвался от донесения, которое читал.

— Ты получишь коня, когда научишься читать.

Радгар вышел и обдумал эти условия. Они показались ему абсурдными — какое отношение чтение имеет к лошадям? С другой стороны, никакого подвоха он в этом тоже не нашел. Любой может научиться читать; он просто не пытался, только и всего. Он нашел свою мать за письмами. Несмотря на войну, она продолжала переписываться с друзьями, посылая почту через Жевильи.

— Мама, — сказал он. — Научи меня читать… э… пожалуйста.

— Хорошо, милый. Принеси мне книгу.

Просьба ее не удивила. Это показалось ему подозрительным, но он принес книгу. Скорее она все-таки удивилась. Битых четыре дня он не давал ей покоя, но в конце концов она крепко обняла его.

— Ты замечательно умный мальчик. Ступай и покажи это отцу.

Он отправился в Сюнехоф, где король с дядей Сюневульфом и советником Сеольмундом спорили с жевильийскими посланниками. Радгар подошел к столу; никто не обратил на него внимания. Подождал немного.

Через несколько минут отец покосился на него и нахмурился.

— Чего тебе нужно? — спросил он.

— Коня.

Король протянул ему листок бумаги. Он прочитал первый абзац вслух — медленно, но без ошибок. Король забрал листок обратно.

— Какого коня?

— Свеальма.

— Он тебя убьет!

Этот ответ открывал головокружительные перспективы, ибо Радгар настолько не сомневался в категорическом ответе, что приготовил список из шести других лошадей.

— Ты сам меня спросил!

— Мне стоило лучше подумать. Докажи, что можешь справляться со Стеорлеасом, и сможешь брать Свеальма.

Стеорлеас стоял в списке третьим.

— Хорошо, господин! — взвыл Радгар и вприпрыжку понесся к двери, не понимая, почему мужчины вдруг засмеялись.

Он доказал, что Стеорлеасом — Неукротимым — можно править, несмотря на кличку. Он снова потребовал себе Свеальма — на этот раз по уговору. К его удивлению — и к ужасу матери, — отец согласился. Ко всеобщему удивлению и облегчению, Свеальм тоже не оправдал своей клички — Убийца, — ибо не убил Радгара или по крайней мере не сделал этого к концу первой недели, когда они с Эйлвином отправились верхом в горы. Он набил себе изрядное количество синяков, но был жив. Не подлежало сомнению, что цепочка удач сделала его слишком уверенным в себе, и он принялся выискивать себе задачу посложнее.

По мере того как они поднимались все выше, становились видны другие вершины — Сеолфорклиф, Хатстан и Фюрндагум, — а также другие крупные острова, Хюнингсуге, Фейрюмбе и Вамбсеок. Земля сделалась еще более каменистой. Они остановили коней, только добравшись до самого Бельстеде, голого выступа скалы, с которого в давние времена следили, не покажутся ли на горизонте вражьи суда. Развалины домов, в которых жили дозорные, еще виднелись у дороги, но одного взгляда на них хватало, чтобы понять, что ничего интересного в них давно нет.

— Иствег! — махнул рукой Эйлвин.

Видневшиеся в лабиринте островков клочки открытой воды явно являлись частями прохода, однако и здесь хватило поводов для спора, какими именно. В десять лет легко спорится по любому поводу, но прежде чем обсуждение сделалось лишком горячим, они замерзли на ветру.

— Нам лучше ехать, — сказал Эйлвин.

— Верно.

Они повернулись посмотреть на дорогу дальше, которая до сих пор их не интересовала. Дорога упиралась в вертикальный утес, в котором виднелась узкая расселина. Они могли вернуться тем же путем, которым попали сюда, или двинуться дальше по этой расселине — третьего пути не было. Расселина — ее было видно и из города — называлась Вергахлейв и являлась одним из немногих мест на острове, куда им строго-настрого запрещалось ходить. На эту тему не допускалось даже споров — нельзя и все. Всего несколько месяцев назад на этом бы все и кончилось, но теперь наступало время, когда мальчишка понимает, что некоторые ограничения касаются только маленьких и что он вырос из них.

Ветер завывал в камнях, и от этого звука по коже бегали мурашки, но чем больше смотрел Радгар на щель в поверхности утеса и едва видную тропу, ведущую к ней, тем больше ему удавалось убедить себя в том, что он уже бывал здесь раз, а может, и не раз, только давно. До него дошло, что он приехал сюда только ради Вергахлейва.

— Поехали посмотрим.

Эйлвин ждал этого.

— Они отберут у тебя Свеальма!

— Почему? Волков поблизости нет.

— Тогда почему оно так называется, это место? — угрожающе спросил Эйлвин.

«Hlæw» может означать «пещера», а может — «могила». «Wearga» означает «волчья» или «разбойничья» — интригующе туманно. Рассказывали зловещие истории о том, что в горах рыщут шивиальские беглецы — пленники, бежавшие, прежде чем их офраллят, или спасшиеся с флота, погибшего в год, когда родился Радгар. Верно было и то, что подобное непослушание могло стоить ему Свеальма, да и солнце начинало уже клониться к закату. Но когда Эйлвин заговорил об опасности, у него не осталось выбора: ателинг не может выказывать страх, как бы ни пересохло у него во рту.

— Раз так, ступай домой и научись прясть.

— Нет. Мы уедем вдвоем. Ну же, Радгар! Папа говорит, ты вечно вовлекаешь меня во всякие неприятности, и что если бы я вечно не следовал за тобой повсюду, он бы не драл меня чуть не каждый день.

— Ага, значит, ты боишься за свою задницу?

Эйлвин скривился.

— Нет.

Радгар пожал плечами.

— Если я не вернусь засветло, скажи отцу, куда я поехал, и почему ты не поехал со мной.

Эйлвин вздрогнул. Лучше смерть, чем это! Когда Радгар тронул коня вперед, он последовал за ним. Всегда кончалось этим.

На них не было ничего, кроме бриджей, поэтому от задувавшего в расселине ветра у них сразу начали слезиться глаза, а слезы только что не замерзали на щеках. Но если никто не ходит в Веаргахлейв, откуда на тропе конский навоз? И вообще откуда тогда здесь сама тропа? Она вилась то вверх, то вниз, петляя между валунами, но когдавдруг уперлась в темное отверстие пещеры, Радгар не удивился. Он знал уже много пещер в окрестностях Варофбурга. Обыкновенно они представляли собой длинные туннели без ответвлений или расширений — просто норы, рано или поздно упиравшиеся в каменные завалы. Некоторые использовались под жилье дикими животными, в других было интересно играть. Но теперь в голове его всплыло туманное воспоминание о темном туннеле, ведущем к дневному свету — такого не было ни в одной из знакомых ему пещер.

— Ты же не пойдешь туда! — взвыл Эйлвин. Зубы его стучали.

— Почему? Только девчонки боятся летучих мышей.

— Но веарги!

— Веарги? — презрительно бросил Радгар. — Откуда здесь разбойники? Что им здесь есть?

Как они увидят дорогу? Он спешился, бросил поводья своему верному оруженосцу и осторожно ступил в пещеру. В лицо ему дул легкий ветер, так что его смутные воспоминания о туннеле, возможно, были верны; впрочем, рассказать Эйлвину о них он не мог на случай, если и ошибался. В пещере было темно как в погребе, и земля была сплошь усеяна острыми обломками скалы, упавшими с потолка. Свеальм сюда не пойдет. Если бы это был вход в дом Радгара, он держал бы трут и кресало где-нибудь под рукой… чтобы их легко было найти, но подальше от дождя… Он нашел их через пару минут, а с ними несколько древнего вида фонарей и коробку свечей.

— Откуда ты узнал, что они должны быть там? — пискнул Эйлвин.

Радгар пожал плечами.

— Иначе и быть не могло. Сколько фонарей зажигать, один или два?

— Два, — жалким голосом произнес Эйлвин.

— Ты уверен?

— Еще как уверен!

Похоже, Свеальм тоже уверился в этом, когда ему подарили немного света. Он позволил Радгару вести себя в поводу так беззаботно, словно это были королевские конюшни. Впрочем, даже имея перед глазами такой пример образцового конского поведения, обыкновенно послушная Спирва доставила Эйлвину гораздо больше хлопот. Пещера оказалась более чем высокой для прохода. Тропа была расчищена от упавших с потолка камней, а самые глубокие рытвины кто-то засыпал гравием, чтобы дорога была по возможности ровной.

— Что, если Квиснолль тряханет, пока мы здесь? — спросил Эйлвин; голос его звучал странно, искаженный эхом.

— Ну, пещера, может, закроется за нами. — От одной мысли об этом по коже забегали мурашки! С другой стороны, вполне возможно, что родители устраивали весь этот сыр-бор из-за возможных обвалов, а никаких веаргов не было вовсе.

Тропа вела их в кромешную тьму, а потом вдруг снова посветлела и вывела на дневной свет, в небольшую, почти круглую долину, окруженную со всех сторон высокими черными утесами. Выход из пещеры находился на уровне верхушек деревьев, открывая вид на густой корявый лес. Там и здесь клубы пара обещали горячие источники, однако никаких построек видно не было.

— Вот это и есть настоящий Веаргахлейв! — объяснил Радгар таким тоном, словно знал это с самого начала.

И снова все казалось ему странно знакомым, особенно крутая тропинка, уходившая из-под его ног вниз по склону. Он боялся даже подумать о том, что случится, если конь окажется на ней в момент подземного толчка. Если он поранит Свеальма, никогда больше не получит другой лошади, никогда. У самого входа в пещеру стояли три мешка с провизией: два завязанных, третий — полупустой. Еще несколько пустых мешков были сложены аккуратной стопкой и пригружены камнем. Путешественники потрясение переглянулись.

— Кто-то кормит веаргов! — охнул Эйлвин.

Прямо на виду, на уступе скалы стояли четыре фонаря и еще одна коробка с трутом. Свежий конский навоз. Свеальм заржал, и откуда-то спереди донеслось ответное ржание. Внизу, на опушке леса стояла еще одна лошадь. Она паслась, стреноженная, и на спине ее до сих пор было вьючное седло!

— Он все еще здесь! — От страха у Радгара отчаянно болел живот, но и возбуждение было восхитительным. Во рту пересохло до такой степени, что он едва мог говорить, а руки предательски дрожали. Кто бы ни привел сюда эту лошадь, он все еще здесь!

Эйлвин был бледен как мел.

— Поехали отсюда, Радгар! Скорее! Ну пожалуйста!

— Поезжай. Отец должен знать об этом. Поезжай и скажи все папе… Или лучше своему, пожалуй. Приведите сюда фейнов! Я останусь здесь и буду следить, и мы узнаем, кто же предатель.

Его верный фейн возражал, но не слишком искренне. Очень важно, сказал Радгар, чтобы об этом узнали в Сюнехофе, и потом, Эйлвин не бросил бы его, если бы ему не приказали. Он вздохнул и повел Спирву обратно в туннель.

Радгар снова взгромоздился в седло. Кормить разбойников было unfrið, нарушением Королевских законов, так что он имел полное право расследовать это. Ему представлялось замечательной возможностью сделать что-то интересное, не будучи за это наказанным; впрочем, и без этого оправдания любопытство снедало его как рой комаров. Он все еще испытывал настойчивое ощущение того, что был здесь раньше, так что во всем этом таились две загадки — или даже три, ибо Свеальм тоже явно знал этот туннель. Свеальм был одним из личных отцовских скакунов, но на нем ездили и другие люди из Сюнехофа — например, слуги, которые его объезжали. Выходит, предатель таился где-то в самом дворце!

Предательская тропа вниз по склону привела его на поляну, на которой продолжала пастись лошадь. За ней начинался настоящий лес: высокие кедры и кипарисы вставали, казалось, до самого неба. Кроны их смыкались так плотно, что под ними почти ничего не росло, но и видно в этом полумраке было не дальше чем на два-три дерева вперед. Тропа была чистой; она вилась, огибая скальные выступы и время от времени спускаясь в болотистые низины. Каждый раз, когда тропа раздваивалась, он давал Свеальму самому выбирать дорогу в надежде на то, что тот пойдет на запах лошади предателя — папа говорил, что лошади доверяют нюху гораздо больше, чем люди. Похоже, это и правда помогало, поскольку рано или поздно они видели отпечатки копыт в грязи. Следов было много, слишком много для одной лошади, и все вели в одном направлении. Жаль, думал он, что не может обмотать копыта Свеальма тряпками, как делали герои в легендах или папа с его людьми, когда несли лестницы к стенам Ломута…

Тяжелый хвойный аромат деревьев тоже показался ему до боли знакомым, хотя нигде больше в окрестностях Варофбурга таких лесов не было. Никто не рубил этих деревьев, ибо никто все равно не смог бы вывезти отсюда стволы. В лесу царила зловещая тишина, только изредка прерываемая дробью дятла или шорохом белок в ветвях. Пару раз он унюхал вонь горячих источников, а один раз подъехал к нему достаточно близко, чтобы видеть сквозь деревья струи пара.

Потом тропа вывела их к очередной низине, в грязи которой не было видно отпечатков копыт. Радгар натянул поводья и остановил коня.

— Тут ты ошибся, здоровяк! Нам стоило ехать по другой тропе от последней развилки.

Свеальм поднял свою большую голову и навострил уши. Деревья приглушали звуки, но теперь и Радгар услышал: стук копыт! На тропе, с которой они только что свернули!

— Молчи, здоровяк! Пожалуйста, не надо ржать!

Как ни странно, жеребец не заржал. Возможно, густой аромат хвои заглушал другие запахи; как бы то ни было, он стоял молча, пока другая лошадь проезжала развилку. Всадник ее мелькнул между деревьями всего на секунду, но и этого хватило, чтобы Радгар узнал дядю Сюневульфа.

Его первой реакцией была злость, почти сразу же сменившаяся досадой: оказывается, тут не было никаких секретов! Папа вовсе не будет благодарен ему за известие о том, что кто-то подкармливает разбойников в Веаргахлейве. Ведь если это делает дядя Сюневульф, значит, папа сам приказал ему это. Как танист дядя был главным папиным помощником и правил провинцией, когда папа уплывал на фейринг или просто работал королем где-нибудь еще. Это могло даже объяснить то, откуда Свеальм знал туннель, хотя обыкновенно танист выбирал себе лошадей поспокойнее.

Значит, возможно, папа сам иногда подкармливал веаргов! Конечно, такую тайну сопливым мальчишкам знать не полагалось. Он будет обыкновенным щенком, а не героем. Об этом станет известно тотчас же, как Эйлвин вернется в Сюнехоф — если только дядя Сюневульф не перехватит его по дороге, в каковом случае это произойдет еще раньше. Так или иначе, результатом этого будет грандиозная порка, а может, у него отнимут на время Свеальма; впрочем, раз уж он вляпался в такую неприятность, он может по крайней мере удовлетворить свое любопытство. Радгар повернул Свеальма и стукнул его по бокам пятками.

— Давай, чудовище, двигай! — сказал он.

Он проехал по второй тропе не больше трех полетов стрелы, когда Свеальм заржал так, что его, должно быть, слышно было с самой вершины Квиснолля. Радгар даже не успел обругать его как следует, как послышалось ответное ржание, и за следующей же скалой обнаружилась прогалина, достаточно широкая, чтобы пропускать немного солнечного света. На ней виднелись поленница, маленький ручеек и — в дальнем, солнечном конце — крошечная хибара из бревен и сучьев, при виде которой в памяти его снова что-то вспыхнуло. Да! Он видел эту избушку раньше, когда был совсем маленьким.

Одинокий конь, привязанный у входа, был ему знаком: Скеатт, на котором обычно ездил братец Вульфвер. В семнадцать лет у Вульфвера росли уже рыжие волосы на губе, и он почти прошел уже всю необходимую для книхта подготовку, но он был всего лишь сын таниста, и если ему доверяется хранить секреты, то уж ателингу и подавно. Радгар скользнул с седла на землю и привязал Свеальма рядом со Скеаттом. Жеребцы были добрыми приятелями, что объясняло ржание. В отличие от них хозяева не дружили. Отношения между двоюродными братьями никогда не были теплыми; напротив, со временем они делались все напряженнее.

Удивляясь тому, что никто до сих пор не вышел его встречать, Радгар упрямо направился к избушке представиться, но вдруг застыл, сообразив, что внутри, вполне возможно, занимаются forlegnes. Собственно, ему и слова-то этого не полагалось знать — оно обозначало игру, занимаясь которой, взрослые ужасно не любят, когда им мешают. Примерно с месяц назад Радгар с дружками застали Вульфвера на конюшне за этим занятием. Разумеется, они раструбили об этом по всему дворцу, приглашая всех и всякого прийти и посмотреть. Мальчишки есть мальчишки, да и зрелища этого рода были не такой уж редкостью во дворце, однако в этом случае оказалось, что женщина была фраллем другого мужчины, поэтому Вульфвер не просто оказался в неловком положении, но и был вынужден заплатить изрядную компенсацию.

Однако и этим все не кончилось. Узнав, что заводилой в компании мальчишек был его младший кузен — собственно, догадаться об этом было несложно, — Вульфвер как-то вечером отловил его с целью восстановить попранную честь. Радгар, который терпел еще порки от своего отца, но ни от кого другого, закатил один из своих знаменитых припадков и ухитрился подбить Вульфверу глаз прежде, чем сбежавшиеся на шум фейны растащили их. Еще много дней спустя впечатляющий фингал под глазом Вульфвера служил мишенью для насмешек его приятелей-книхтов, тем более что поставил его мальчишка вдвое меньше его ростом. Он до сих пор жаждал мести. Поэтому здесь, в Веаргахлейве, Радгару стоило проявлять осмотрительность.

Пока Радгар обдумывал свои дальнейшие действия, до него донесся голос. Это никак не напоминало forlegnes. Это были заклинания, и слышались они из леса за избушкой. К черту осмотрительность! Проворно, как белка, шмыгнул он вдоль берега ручья.

Он подходил со всей осторожностью, скользя от ствола к стволу до тех пор, пока не смог выглянуть из-за ближайшего к источнику звуков и увидеть, что происходит. Открытое место, на котором происходило заклинание, представляло собой ровную вырубку, как колоннами окруженную со всех сторон древесными стволами. Солнечный свет не пробивался к земле, и пробирайся он через это место наугад, мог бы и не заметить небольшой октаграммы, выложенной на земле цепочками наполовину утонувших в земле черных камней. Сейчас она была хорошо заметна, поскольку острие Огня отмечалось маленькой лампадой, острие Воды через одно от него по часовой стрелке — глиняным кувшином, а острие Земли напротив — большим камнем. Обозначить Воздух или любую из четырех духовных стихий было бы сложнее, но папа говорил, что и этих трех элементов с лихвой хватает для смертных заклинателей, если при этом не вовлекаются все духи.

Что делает октаграмма здесь, в лесной глуши? Она казалась совсем крошечной по сравнению с той, в Халигдоме, на которой офралливали пленных, — ему вообще еще не приходилось видеть таких маленьких, даже у знахарей. Внутри октаграммы находился всего один человек, и он не был ни закован, ни лежал как пациент — он все равно не смог бы вытянуться во весь рост внутри камней. Он съежился на коленях, низко опустив голову и охватив руками плечи, словно стараясь сделаться как можно меньше. Одежды на нем не было. Судя по рыжим волосам, это был белец. Очень крупный белец.

Гораздо более удивительным показался Радгару сам заклинатель. Во-первых, он был один, хотя ритуалы всегда проводятся восьмерыми заклинателями, по одному на каждую стихию. Во-вторых, он не стоял на месте внутри октаграммы, а бегал вокруг нее. В-третьих, он был ужасно страшным типом, высоким и каким-то неправильным, хотя не задерживался на одном месте настолько, чтобы его можно было разглядеть. Собственно, самого человека под длинной темно-коричневой рясой не было видно; на голове его был мешкообразный капюшон из коричневой ткани. Должно быть, ему нелегко было смотреть сквозь прорези для глаз, и все же он ни разу не споткнулся, мечась от острия к острию, опираясь на посох почти в свой рост длиной и выкрикивая слова заклинания и призывания духов голосом, пронзительным и скрежещущим, как нож по железу. Он то перепрыгивал с острия на острие, то, хромая, отбегал от октаграммы к краю поляны, все время взывая к различным стихиям, поднимая подолом своей рясы облака пыли с земли.

Неужели это настоящее заклятие? И что думает кузен Вульфвер об этом сумасшедшем пугале, что кричит на него здесь, в самом сердце Веаргахлейва? Радгар покрылся гусиной кожей. Он повидал уже достаточно заклинаний, чтобы понять, что это гораздо дольше и сложнее всех остальных — если только, конечно, это настоящее заклинание. Что же здесь происходит? Отец Вульфвера привез его сюда и уехал, словно не желал видеть этого. Радгар был не одинок в своей неприязни к братцу Вульфверу — его не любил никто. Его мать была фраллем, и он был угрюм и неразговорчив, хотя и не так туп, как большинство рожденных от фраллей. Все знали о том, что ни один верод не горел желанием брать его к себе, несмотря на королевскую кровь и богатырский рост. Может, этот ритуал имеет целью расфраллить его хоть немного? Сделать его более разговорчивым и симпатичным? Умнее? Может заклятие одарить человека чувством юмора? Радгару никогда не доводилось слышать о таких заклятиях, однако не слышал он и о том, чтобы кто-то занимался магией в одиночку.

Может, это опасно, и духи могут бежать? Или это просто безумная подделка? Может ли вообще один человек налагать заклятие? Свет померк, и Радгара пробрал, ужас, пока он не сообразил, что это просто солнце спряталось за скалы. Ему стоило трогаться в обратный путь прямо сейчас, если он надеялся еще попасть домой засветло. Он не тронулся с места.

Внезапно наступила тишина. Заклинатель оборвал пение, устало опираясь на свой посох. Теперь его увечья стали заметнее. У него недоставало правой руки, и по тому, как свисала ряса, видно было, что и плеча тоже — наверное, поэтому он казался таким перекошенным. Однако он еще не завершил свой ритуал. Он сделал глубокий вдох и хрипло выкрикнул:

— Вульфвер Сюневульфинг!

В первый раз за все это время Вульфвер пошевелился и поднял голову. Глаза его были завязаны черной повязкой, но он все же повернул голову так, будто высматривал что-то.

— Вульфвер Сюневульфинг! — снова вскричал калека в капюшоне.

Верзила-книхт опустил руки и поднялся на ноги. Казалось, он находится в смятении, глядя во все стороны, но не делая попыток снять с глаз повязку. Собственно, кроме этого клочка ткани, на нем не было ровным счетом ничего; вся его одежда, башмаки и оружие лежали грудой на краю поляны. Лицо Вульфвера сильно выигрывало, будучи закрытым, но мускулам его Радгар даже позавидовал.

Заклинатель снова выкрикнул его имя, и на этот раз Вульфвер повернулся налево и сделал шаг, потом неуверенно застыл на месте. Если он был пьян, то пьян здорово, ибо с трудом держался на ногах. Может, заклинание вообще лишило его мозгов? Снова и снова выкрикивал высокий заклинатель его имя, словно звал его откуда-то издалека, но чем больше он звал, тем больше, похоже, сходил Вульфвер с ума: он кружился на месте, протянув руки, словно пытался бежать или, наоборот, в поисках того, кто его звал. Было что-то абсурдное в том, как такой крупный мужчина движется так безумно и в то же время остается на таком крошечном пятачке земли; временами казалось, что он бежит, размахивая своими длинными руками, и все же он не сходил с места.

А потом все же сошел. Он резко повернулся, споткнулся о кувшин, обозначавший на октаграмме острие Воды, и упал лицом вниз у самых ног Радгара. Только тут до Радгара дошло, что он вышел из своего убежища и стоит теперь прямо на виду у заклинателя в капюшоне.

4

На какое-то мгновение он прирос к земле, как любое из окружавших их деревьев — что это такое на него нашло? Вульфвер, чертыхаясь, сел и потянулся руками к повязке.

— Нет! — взвизгнул заклинатель. — Смерть и пламень! Ветер и воды, подожди! Не смотри пока! — Он сунул посох под локоть и махнул своей единственной рукой, чтобы Радгар убирался с глаз. Не дожидаясь дальнейшего приглашения, Радгар нырнул за ближайшее дерево и замер.

Потом осторожно выглянул.

— Ладно, можешь смотреть, — проскрипел старик. Он проковылял вокруг октаграммы; теперь его увечья можно было разглядеть лучше: из-под рясы виднелась только одна усохшая нога. Вместо правой он опирался на деревяшку, и, судя по тому, как висела на нем одежда, от нее остался только короткий обрубок бедра. Выходит, он проделывал все эти пляски на деревянной ноге!

Вульфвер сдернул повязку. Он повернулся посмотреть на октаграмму, и его туповатое лицо перекосилось от досады.

— Вода? Вода! Ты можешь заговорить от воды? — Он встал. Ростом он превосходил заклинателя на полголовы, а уж в плечах был вдвое шире.

— Жалкий червяк! — буркнул старик. — Да, я могу заговорить от воды. Смерть и черви, разве вода — ответ? Ветер дует, волна хлещет, смерть идет… Как знать? — Даже когда он не призывал духов, голос его оставался скрежещущим, чуть приглушенным капюшоном. — Вода или кровь? Или даже вино?

— Но это же вода! — Вульфвер пнул пустой кувшин и выругался, потому что ноги его были босы.

— Но ты перевернул его, козел неуклюжий. Судьба, да разве это важно? Ах, смерть! Судя по тому, сколько времени у тебя ушло на то, чтобы найти выход, недоумок, это не так уж и важно. Хочешь, я сложу для тебя глитм еще раз, когда ты придешь сюда снова… а если ты помрешь до того, невелика потеря.

— Сложи сейчас! — Когда юный здоровяк начинал рычать так в Сюнехофе, он обыкновенно получал все, что хотел, но напугать старика ему не удалось.

— Уже поздно, балбес! Ты что, не видишь: солнце почти зашло?

— А это разве важно?

Заклинатель подпрыгнул к нему и завизжал прямо в лицо:

— Это важно, если я говорю, что это важно!

Вульфвер отпрянул, снова споткнулся о кувшин и рухнул, как срубленный кедр, от чего Радгар едва не выдал себя, с трудом удержавшись от смеха.

Заклинатель огрел его по бедру своим посохом.

— Делай, как тебе сказали, нифинг, или я оставлю тебя тонуть на здоровье. Одевайся, пока твои вши не проголодались и не повылезали тут — вонючий окуста!

— Да, Хильфвер! Прости, Хильфвер! — Вульфвер неуклюже поднялся, но одежда его лежала, рядом с тем деревом, за которым прятался Радгар, так что тот слышал, как он бормочет себе под нос: «Старый глупый козел!» — и прочие нелестные эпитеты. Одевшись, Вульфвер наверняка собирался пойти за Скеаттом и обнаружил бы Свеальма. Радгар исчез в лесу.

Когда он снова вернулся к избушке, между деревьями уже сновали с неестественно высоким писком летучие мыши. Летучие мыши не пугали его; он только завидовал их умению видеть в темноте, потому что дорогу ему пришлось искать, полагаясь только на память, а темнота в лесу стояла почти полная. Стены кратера отрезали почти весь отсвет летних сумерек; ночь стояла безлунная. Спрятавшись в лесу, он проследил за тем, как Вульфвер ведет Скеатта и вьючную лошадь в туннель, потом расседлал Свеальма и пустил его пастись на той поляне, откуда только что увели вьючную лошадь. Немного свежей травы этому здоровяку точно не повредит.

Стоило Радгару показаться во дворце, и его никогда больше не пустили бы в Веаргахлейв, так что удовлетворить свое любопытство он мог только сейчас и больше никогда. Особенно его интересовал таинственный заклинатель. Любой, кто называет Вульфвера вонючим недоумком и колотит его посохом, достоин уважения за точность суждений. «Хильфвер» означает «Получеловек», и это прозвище тот явно получил, потеряв руку и ногу. На вид он был стар, но ловкости своей пока не лишился. При необходимости Радгар мог бегать очень быстро, но все равно этот фейринг достаточно опасен. Папа, возможно, знал, какие дела дядя Сюневульф и окуста Вульфвер имели с заклинателем, а мог и не знать, и в последнем случае ателинг Радгар снова становился героем. Даже хорошо, что он отослал Эйлвина домой рассказать, где он. Если он не вернется до утра, прибудут подкрепления.

Он ни разу еще не оставался на ночь на улице. Мама будет визжать на две октавы выше жаворонка. Если он не герой, значит, непутевый щенок, сующий нос туда, куда не позволено, и в таком случае расплата будет ужасна: прости-прощай Свеальм, зато драить конюшню он будет вместе с фраллями много месяцев подряд, а уж порка будет такая грандиозная, что о ней впору будет слагать баллады скопам. Уж лучше тогда завалить туннель камнями и поселиться в этой долине еще одним отшельником.

В лесу стояла такая тишина, что он услышал стук прежде, чем увидел свет. Дверь хибары и ставень окна прилегали к стенам неплотно, да и в самих стенах было столько щелей, что избушка светилась, как небо в звездную ночь. Дым валил из каких угодно щелей за исключением дымохода. Кто-то нарубил старику дров, ибо сам он никак не справился бы своей единственной рукой со здоровым колуном, торчавшим из колоды. Впрочем, ритмичный стук изнутри доказывал, что по чему-то колотить старик все же способен. Радгар постучал в дверь.

Стук стих, и он не слышал ничего, кроме потрескивания огня.

Выждав несколько томительно долгих минут, он постучал снова. На этот раз ответом ему был резкий голос:

— Кто будит мертвеца? Здесь только гниющие кости да застарелая ненависть. Беги прочь, покуда можешь!

Радгар толкнул дверь, и она со скрипом отворилась на кожаных петлях. В полумраке висел белой пеленой дым, от которого защипало в глазах, поэтому он опустился на карачки и пополз дальше так, зная, что у самого пола дыма должно быть меньше. Очагом служили выложенные кругом посередине комнаты камни. Заклинатель-пугало сидел на земле спиной к входу, вытянув настоящую ногу рядом с деревянной, но мешок на его голове сполз в сторону, открывая клочковатую седую бороду, — похоже было, его надевали впопыхах. Маленький топорик и груда растопки у него под рукой объясняли природу стука.

— Изыди! — каркнул старик. — Изыди, покуда проклятия мои не сгноили плоть твою на костях твоих!

Радгар захлопнул дверь и подвинул несколько корзинок и ведро так, чтобы подойти к огню и сесть, скрестив ноги.

— Мне нужно знать, когда я должен буду убить Вульфвера. — Еще ему не помешало бы, конечно, что-нибудь поесть, а еще уютное место, чтобы спать. От потемневшего горшка, булькавшего на углях, исходили аппетитные запахи, а вот с уютом здесь явно было туговато. Даже дома фраллей обставлялись побогаче: ни стола, ни стульев, вместо кровати — охапка веток с набросанными поверх них шкурами. Остальную меблировку составляли грубо слепленные глиняные горшки и пара дубовых сундуков. На стенах ни одной полки, зато напротив двери висел меч — и довольно дорогой, насколько он мог судить, разглядывая его сквозь дым. На крышке одного из сундуков лежало несколько книг и свитков, а также стояла чернильница и связка гусиных перьев… как, интересно, этот калека точит их одной рукой? Должно быть, заклинатель постоянно жил на уровне земли, словно дикий зверь. Наверное, с одной рукой и одной ногой ему даже вставать и садиться трудно. Он повернул голову, чтобы взглянуть на гостя, но в отверстиях для глаз не было видно ничего, кроме черноты. По крайней мере отверстий было два, а не одно, как было бы, если бы у него осталась только половина лица. Жуть!

— Отродье слизи, кто послал тебя мучить мертвого человека, и без того настрадавшегося?

— Никто не посылал меня, эальдор. Твой глитм призвал меня, так ведь?

— Мука, мука! Кто рассказал тебе про глитм, ателинг?

Ага! Подозрения подтверждались! Если заклинатель знал, кто он, значит, Радгар бывал здесь и раньше.

— Никто не говорил мне, эальдор. Это и так ясно.

— Не давай мне никаких титулов. Я мертвец, но если ты хочешь говорить с моим трупом, называй меня Хильфвером. — Голос заклинателя упал до противного хнычущего бормотания. — Женские ласки, белые руки… Что ясно?

Не уверенный в том, о каких именно женщинах идет речь, Радгар решил не обращать на них внимания.

— Из того, что ты делал, что ты говорил. Глитм — это ведь определение проклятия, да? Ты сравнивал стихии, чтобы узнать, какая из них убьет Вульфвера. Когда ты призывал их, ты стоял на острие Смерти и звал его, и в конце концов он шагнул на острие Воды — ты сказал ему, что он утонет, но на самом-то деле он только споткнулся о кувшин, правда? Так что это не считается, а шел-то он ко мне! Он шел ко мне и упал передо мной. Я и есть проклятие Вульфвера, его смерть! — Не всякий десятилетний малец смог бы додуматься до этого, но ателингу и положено быть умнее других.

— И ты этому рад, жабеныш?

— Ты не должен говорить со мной так.

— Я буду говорить с тобой так, как захочу. Отвечай мне, пока я не заставил тебя визжать от боли. Их руки белы…

— А ты не грози мне. Я королевский сын.

Старик поднес руку к своему капюшону.

— Отвечай на мои вопросы, Эйлединг, а не то я покажу тебе свое лицо, и тогда ты никогда больше не уснешь.

Эта угроза была для Радгара новой, и ее стоило обдумать.

— Нет, я не очень чтобы хотел убивать Вульфвера, но убью, если придется. Мы ведь с ним будем соперниками за папин трон, когда он состарится. Лучше уж я убью Вульфвера, чем позволю ему убить меня. Если он не будет мешаться у меня под ногами, я его не трону.

Жуткий старик даже взвизгнул от веселья.

— Земля и вода! Да он раздавит тебя одной левой, козявка мелкая. Огонь да рыба, вот так песня… От всего нынче пахнет музыкой. Зачем ты пришел сюда?

— Затем, что мне всего десять лет. — Подобная наглость подействовала на папу один раз — всего один, и вторая попытка использовать ее оказалась весьма неразумной, но Хильфвер-то ее ни разу еще не слышал.

Старик раздраженно зарычал.

— Следующей зимы ты можешь и не увидеть. И ты надеешься съесть мой обед и спать у моего очага?

— О, спасибо, эальдор!.. То есть я хотел сказать, Хильфвер. Поделиться своей едой и местом у огня было бы очень мило с твоей стороны.

— Объясняй, червяк! Смерть и горе, что волки приносят…

— Было слишком темно, чтобы ехать после Вульфвера, а если бы я поехал вперед его, он бы меня увидел.

— Нет, зачем ты вообще здесь?

— Твое заклинание призвало меня, разве не так?

— Ты хочешь, чтобы я согласился, а Эйлед пощадил бы тогда твою задницу, мальчишка!

— Ну и это тоже, — согласился Радгар. Эта защита представлялась ему весьма удачной. — Твой глитм заставил меня поступить так.

— Как мог он призвать тебя, если ты явился прежде, чем я начал его? Если ты про него даже не знал? Что на самом деле привело тебя сюда?

Радгар пожал плечами. От запаха, исходившего из горшка, он едва не захлебывался собственной слюной. В горшке варилось мясо, которое, должно быть, привез Вульфвер, ибо как может однорукий человек поймать дичь и освежевать ее?

— Я отправился на фейринг верхом на своем жеребце, Свеальме, и взял с собой только верного друга Эйлвина Леофрикинга. Я решил поглядеть на Веаргахлейв и увидел, что кто-то подкармливает веаргов. Это было унфриф, поэтому я послал Леофрикинга домой за маршалом и фейнами, а сам поехал вперед на разведку.

Заклинатель издал странный, захлебывающийся звук, который сменился затяжным кашлем. Потом подбросил в огонь несколько палок.

— Грязь и смерть! Разве не запрещал твой отец тысячу раз ходить сюда?

— Не так часто. И танист привел сюда Вульфвера — может, ты и для меня сложишь глитм? Я хочу знать свой рок.

— Рок? — взвизгнул старик. — Твой рок — умереть, как умер я! Умри сейчас, щенок, и обойдешься без страданий! — Он схватил полено и швырнул его в Радгара.

Оно угодило ему в лоб. К счастью, это было совсем маленькое полено, уже поколотое для растопки, но и его веса, помноженного на неожиданность, хватило, чтобы опрокинуть его на спину. Он больно стукнулся затылком и вскрикнул.

— Ты мне чуть в глаз не попал! — Он прижал руку к ушибленному месту и ощутил на пальцах кровь.

— И еще получишь! — выкрикнул Хильфвер. Он схватил единственной рукой свой посох и замахнулся им, словно намереваясь прихлопнуть муху. К счастью, их разделял огонь, и Радгар увидел угрозу вовремя, чтобы откатиться в сторону. Конец посоха угодил в камень и расколол его. Голова его разлетелась бы от такого удара, как сырое яйцо.

— Ты с ума сошел! — Он вскочил на ноги. — Я королевский сын!

— Ты — труп! Труп, как я! — Старик замахнулся снова, но на этот раз Радгар был начеку и увернулся без труда. — Умри, будь ты проклят! — Отпустив посох, заклинатель швырнул еще одно полено, потом третье, еще больше. Когда он потянулся за топориком, Радгар уже открывал дверь. Когда он выпрыгнул наружу, топорик просвистел там, где он только что стоял, и вонзился в стену.

Он бежал в ночь.

Он пересек поляну в несколько прыжков и остановился, чтобы не налететь на что-нибудь. За его спиной хлопнула дверь, и он остался в полной темноте. От холода и потрясения у него стучали зубы, и он охватил себя руками, пока глаза привыкали к темноте. Этот жуткий старик и впрямь совсем сумасшедший! Он же взаправду пытался убить его! При мысли о застрявшем в стене топорике дрожь пробрала его еще сильнее.

Похоже, Веаргахлейв считался запретным не без оснований; его фейринг представлялся ему теперь не отважным, не разумным, а только глупым. Ушибленная голова болела. Его начал пробирать холод, от чего дрожь усилилась. Ночами в горах можно и замерзнуть, если одеться не по погоде. Он мог разжечь себе костер, используя трут и кресало у входа в пещеру, если только сможет добраться туда и если Хильфвер не собрал весь сушняк в лесу себе на растопку. Главная сложность — добраться до пещеры. По долине могли рыскать и другие безумцы. Или звери. Дикие вепри, медведи… Папа так и не смог извести волков до конца, потому что они могут переплывать с острова на остров.

Очень скоро он понял, что не попадет никуда — он просто не найдет дорогу. Пелена облаков пропускала свет только самых ярких звезд, так что даже на поляне он не видел дальше своего носа. Под деревьями царила такая же непроглядная чернота, как в пещере, так что идти было невозможно. Он застрял здесь до рассвета. Голова продолжала болеть, и кровь, похоже, еще не остановилась, потому что пальцам было липко, когда он щупал ушибленное место… впрочем, это почетная рана, славная попытка убить его. От нее может остаться хороший шрам, и тогда люди будут спрашивать его, где он его получил. Зубы стучали. Он замерзал! Он запрыгал на месте, потом принялся расхаживать взад-вперед по полянке, почти от самой двери и до места, где ветви над головой начинали закрывать небо. На ходу он проклинал про себя Хильфвера.

Почему, интересно, этот безумец так себя вел? Потому что Радгар попросил его предсказать его рок? Вульфверу-то его сказали. Нет, это Вульфвер решил, что ему сказали, а на самом деле с ответом все не так ясно. Когда Хильфвер звал его на острие Смерти, рок Вульфвера погнал его на острие Воды — или к Радгару. Но уж, конечно, Радгар не сможет стать ничьим роком, если ему суждено замерзнуть до смерти в этом лесу, не дождавшись утра. Интересно, какого рода ответ дает глитм человеку, если судьба ему — замерзнуть до смерти? Хороший повод поразмыслить в процессе замерзания. Холод не входил в число восьми стихий, хотя в настоящий момент в мире, казалось, не было ничего важнее. На октаграмме напротив Огня расположена Земля. Значит ли это, что, если бы Хильфвер сложил бы глитм для Радгара, прежде чем Радгар превратится в ледышку, Радгар оказался бы на острие Земли? Кто бы мог подумать, что острие Земли означает смерть от холода? Если бы глитм сказал ему, что его рок — Земля, он наверняка решил бы, что это означает меч или обрушившийся на него в землетрясение дом. Правда, погребенные землетрясением люди чаще умирают от нехватки воздуха, а напротив Воздуха расположена Вода. Может ли воздух стать для человека роком? Возможно, если его повесят — в таком случае слишком много воздуха будет под ним…

Ерунда какая-то! Столько способов умереть, а стихий всего восемь.

Духи, ну и холод!

Главные стихии, конечно, плохи, решил он, шатаясь туда-сюда и хлопая себя по спине и бокам, чтобы согреться, но стихии виртуальные могут оказаться и еще хуже. Допустим, человек окажется на острие Времени? Как можно умереть от времени? Гм… можно ведь умереть от возраста, то есть от избытка времени. А Случайность может означать несчастный случай. Выходит, виртуальные стихии могут значить в предсказании больше, чем основные… А как тогда быть с самим острием Смерти? Что, если Вульфвер остановился бы на острие Смерти, откуда звал его Хильфвер? Может, это означало бы самоубийство? Да, это могло бы означать самоубийство или скорую смерть. А Любовь? Любовь в качестве рока может означать предательство. Если тебе предстоит умереть от руки человека, которого ты любишь или которому доверяешь, значит, любовь и есть твой рок. Значит, виртуальные стихии и правда важнее основных! Повешение, лихорадка, потоп, падение — почти любой вид смерти, который приходил ему в голову, мог зависеть от действий одной-единственной стихии! Кроме мороза. Он снова помянул Хильфвера недобрым словом.

Как скоро у него пальцы начнут отваливаться на этой холодрыге?

И пока он тут замерзает до смерти, этот сумасшедший дядька сидит в своей хибаре у жаркого огня… и наверняка ест уже эту свою мясную похлебку, от которой так вкусно пахло. Когда Радгар в следующий раз проходил мимо стены избушки, он подобрался поближе и заглянул в одну из щелей, из которой сочился дым. Да, так оно и было. Хильфвер снял горшок с огня и хлебал варево из него большой костяной ложкой. Само собой, он снял свой капюшон. Поначалу все, что видел Радгар — это его затылок, но и этого было более чем достаточно. С левой стороны клочки седых волос свисали с обыкновенной розовой кожи, но вся правая половина головы представляла собой один побелевший безволосый шрам, словно с нее содрали кожу или обожгли, и линия, разделявшая эти две половины, была прямая как стрела, прямо посередине. Даже правое ухо его исчезло. Когда он чуть повернулся, чтобы подбросить в огонь еще полено, Радгар увидел на левой половине лица длинную седую бороду.

Должно быть, он выдал себя каким-то шумом, ибо чудовище у огня повернулось и посмотрело в стену, за которой он прятался. Несмотря на два отверстия в капюшоне, глаз у него был только один. Половина его лица ничем не отличалась от обычного стариковского, но вторая превратилась в белый, напоминавший кусок сыра, рубец. Даже от рта осталась лишь половина.

При виде этого жуткого зрелища Радгар отпрянул от щели и тут же вспомнил угрозу насчет того, что никогда не сможет больше спать. Ну, он и не заснет, если замерзнет! Он отполз в сторону и снова принялся ходить, хотя его ноги подгибались от усталости. Как ни коротка летняя ночь, до рассвета все равно оставались еще часы и часы. Даже увидев изувеченное лицо безумца, он готов был уснуть прямо на ходу и тогда уж замерзнуть наверняка. В Веаргахлейве были горячие источники — он видел их пар и слышал серный запах, — и даже такой безмозглый тип, как Хильфвер, наверняка выбрал себе для жилья место поблизости от одного из них. Первой загвоздкой было найти источник в темноте, второй — найти какое-нибудь мелкое место, чтобы улечься в него и не утонуть, если он вдруг заснет. Некоторые источники просто били со дна ручьев, но другие представляли собой бездонные ямы. Провалиться в одну из таких в темноте было бы незавидной судьбой. Он вздохнул и отказался от идеи понежиться до утра в горячей воде.

Он утратил чувство времени. Казалось, он провел полжизни за ходьбой взад-вперед по поляне, дыша себе на руки, время от времени устраивая бег не месте. Уши, пальцы, даже ноги горели. Холод не отпускал его — и неминуемо побеждал, ибо сил его не хватило бы до утра. Надо же, какая глупая, дурацкая смерть! Он не привык считать себя глупым.

В конце концов он заметил, что огни, мерцавшие сквозь щели в стене, начали меркнуть. Если Хильфвер позволяет огню догорать, значит, он отправился спать или собирается это сделать. Почему этому злобному старому калеке позволено мирно спать, когда он отказал в приюте благородному путешественнику? Законы гостеприимства уважают все, даже дикари в далеком Афернте — так говорил ему папа. Он поспешил к поленнице и выбрал крепкий сук, высохший, но не прогнивший. Снова к щели в стене… Хотя в избушке сделалось темнее, ему не составило труда разглядеть заклинателя — бесформенную груду на охапке веток у противоположной стены.

Радгар, крадучись, обогнул дом и изо всех сил стукнул суком по стене. Бац! Будь избушка построена из толстых бревен, удар вышел бы еле слышным, но стена из сучьев и глины содрогнулась. Он услышал, как несколько кусков отвалилось от нее, и решил, что внутри она осыпалась еще сильнее. Бац! Бац!

— Хильфвер! — завопил он. — Просыпайся! — Услышав в ответ разъяренные крики, он перестал колотить и глянул в щель. Калека сидел на шкурах, и слабый отсвет догорающего огня играл на болезненно-белой половине его изуродованной головы.

— Ты сегодня не уснешь! — Бац! Бац! — Пляши, калека! Пой свои заклинания! — Бац! Бац! Стена поддавалась, крошась под ударами. Этаким манером он успеет до утра развалить полдома. Он остановился перевести дух и послушать возмущенные вопли изнутри.

— Гниль и черви будут твоим роком! Парень, я убью тебя!

— Нет, не убьешь! — Бац! Бац! — У тебя была такая возможность, и ты промахнулся! — Бац! Бац! Бац! Бац!

Он сделал еще одну паузу перевести дух — в конце концов он вкладывал в это все свои силы, да и посмотреть на жертву не мешало. Как и следовало ожидать, Хильфвер, похоже, пристегивал свою деревяшку. Он разворошил огонь и бросил в него новых палок. Радгар снова принялся за работу, колотя на этот раз в ставень. Как раз когда тот повис на одной петле, он услышал скрип двери.

Когда заклинатель, хромая, обогнул дом, его мучитель уже исчез. Стоило старику завершить круг и взяться за дверь — его силуэт отчетливо выступил в освещенном проеме, — как пущенный из темноты камень ударил его по затылку. Другой отлетел от стены, когда тот юркнул внутрь. Третий успел угодить ему в спину прежде, чем он захлопнул дверь.

Теперь кровь пролили уже обе стороны, и счет сравнялся. Радгар, выросший на боевых песнях и похвальбе пьяных фейнов, выбрал в этой ситуации верную тактику и сполна использовал преимущества постоянного натиска на противника. Выкрикивая все возможные и невозможные угрозы, он возобновил нападение на хибару, отбивая от нее все новые куски. На этот раз старик попробовал отбиваться. Свет просачивался теперь из стольких щелей в стене, что он видел Радгара почти так же ясно, как Радгар видел его. Перехватив свой посох на манер копья, он метнул его в мальчишку через одну из самых больших дырок, но промахнулся — сказывалось отсутствие второй руки. Радгар на всякий случай пригнулся. Хильфвер только взвизгнул, когда его драгоценный посох просвистел в воздухе и исчез где-то в деревьях. Потеряв равновесие, он тяжело упал на землю, едва не угодив в огонь. В следующее же мгновение новая атака на стену осыпала его крошками сухой глины.

— Стой! Стой! Чего тебе нужно?

— Одеяло! Нет, два одеяла! — Радгар прикинул, не попросить ли ему еще горшок с варевом, и решил не испытывать судьбу. Если он просчитается и подпустит старика на расстояние атаки, его судьба решится, и очень быстро.

— А ты отдашь обратно мой посох? Я не могу жить без своего посоха!

— Ладно, отдам. Живее!

— Он мне нужен, чтобы вынести одеяла!

— Думаешь, сын Эйледа Фюрлафинга такой дурак? Просунь их через стену вот здесь.

Что-то злобно бормоча себе под нос, старик послушно выполнил его требование — выходит, он сходил с ума только тогда, когда это было ему удобно! Радгар выдернул одеяла из щели и счастливо закутался в них. От них жутко воняло, зато они приятно грели кожу.

— Получишь свой посох утром! — Он зашагал прочь от стонов и проклятий, направившись прямиком к тому месту, где начиналась тропа. Он нашел ее, помахав перед собой длинной палкой, и сумел пройти по ней немного, не врезавшись ни в одно дерево. Когда свет за его спиной скрылся из виду, он улегся и завернулся в теплый кокон из одеял. Он заснул почти сразу же, счастливый сознанием того, что Радгар Эйлединг, будущий великий король-воитель Бельмарка, только что выиграл свою первую битву.

5

Утро вышло тяжелым. Он проснулся на заре, ощущая себя окоченевшим, затекшим, голодным, избитым с ног до головы и до головокружения не выспавшимся. Шишка на голове выросла с яйцо и болела сильнее всего. Скопы никогда не пели о том, как герои жалеют себя наутро после битвы.

Обдумав сложившееся положение, он отнес посох Хильфвера обратно к хижине — фейн может позволить себе снисхождение к поверженному врагу. Он заблудился в лесу, так как небо еще недостаточно просветлело, чтобы он разобрал,с какой стороны восток, и когда наконец добрался до лужайки под входом в пещеру, Свеальм гнусным образом отказался даваться ему в руки. Или ему слишком пришлась по вкусу трава на лужайке, или он просто не доверял окровавленному карлику в вонючих одеялах. Радгар гонялся и гонялся за ним, моля, угрожая и под конец чуть не плача, но Свеальм только помахивал своим хвостом и отходил он него все дальше. Когда Радгар уже почти готов был сдаться — но, по счастью, не успел этого сделать, — он увидел всадника, спускавшегося по тропе от пещеры. Это был папа верхом на Виге.

Солнце выглянуло из-за края кратера, и мир просветлел.

Папа спрыгнул с седла и обнял его так крепко, что едва не раздавил, потом поцеловал и наконец отодвинул на расстояние вытянутой руки, чтобы разглядеть хорошенько. То, что он увидел, заставило его покачать головой.

— Видела бы тебя твоя мать, — только и сказал он.

К стыду своему, Радгар заплакал.

К счастью, папа, казалось, не заметил этого. Он вспрыгнул в седло Виги и, подняв своего непутевого сына, посадил у себя за спиной.

— Горячая баня и завтрак? — предложил он, посылая кобылу вперед. — Чистая одежда? И поговорить как следует?

Радгар высморкался и вытер пальцы об одно из одеял Хильфвера.

— Да, сир, — сказал он. Какое бы наказание ни ожидало его, он предпочитал встретить его на сытый желудок.

— Раздевайся и лезь в воду, — сказал папа. — Наверное, это мой самый любимый горячий источник. Очень горячий в этом конце, совсем холодный в том. Вот здесь будет в самый раз.

Маленький неглубокий прудик тихо пыхал паром посреди болотистой полянки. Протекавший через него ручеек, благодаря которому вода в одном его конце была холоднее, нанес на дно песка, на котором приятно было лежать — довольно редкое удовольствие. Радгар послушно залез в воду так, что на поверхности осталось только его лицо, и с наслаждением ощущал, как оттаивают его застывшие члены. Он поведал свои приключения, рассказав о поединке с Хильфвером.

Слушая его рассказ и время от времени задавая вопросы, папа привязал Вигу к дереву, потом снял с нее удила, чтобы она могла щипать траву, отпустил подпругу и принялся распаковывать седельные мешки. Похоже, он подумал обо всем: полотенцах, одежде для Радгара и особенно о еде. Он достал сыр, хлеб, сваренные вкрутую яйца и несколько жареных ребер и положил все это на ближнюю кочку. Потом снял меч и положил рядом с ними, стянул одежду и погрузился в воду рядом с сыном.

Он ни слова не сказал о глупости Радгара, по крайней мере пока. Впрочем, вряд ли он намерен был затягивать с этим. Наказание должно быть скорым, всегда говорил он, иначе это не наказание. Он выбрал себе говяжье ребро, откусил кусок мяса и ткнул ребром в небо.

— Видишь вон того орла? Над Веаргахлейвом всегда кружит орел, иногда два.

— Свеальм знал дорогу сюда.

— Мы подкармливаем живущих здесь, — объяснил король с набитым ртом. — Обычно провизию привозят сюда фейны, но могу приехать сюда и я, если у меня есть дело, или твой дядя, а вот теперь — Вульфвер. Веаргахлейв — не секрет, но и говорить о нем не принято. Взрослые знают, что ходить сюда не стоит. Маленькие могут и не знать, но мало у кого из них есть лошади, чтобы добраться сюда.

Ох! Радгар решил, что вот как раз у него и не будет больше лошади, да и желания сесть в седло или вообще сесть куда-либо не будет еще довольно долго.

— Здесь живут и другие люди? — Он покосился на меч, лежавший в пределах досягаемости отцовской руки.

— Когда как. Сейчас всего шестеро. Некоторые — просто витаны, которым хочется пожить в одиночестве, чтобы подумать о чем-то. Есть еще настоящие добровольные отшельники, и они могут уйти отсюда, если хотят. Остальные — веарги, которым это запрещено королевским указом — опасные люди, безумцы или воры и убийцы, которых я по той или иной причине предпочел сослать, а не офралливать. Они должны оставаться здесь или искупать свою вину каким-то другим образом. Еще здесь бывают люди такие уродливые, что другие их не терпят, или болеющие странными болезнями, которые не могут исцелять знахари. У других эрлов есть свои места ссылок, острова-тюрьмы.

Радгар проглотил остатки четвертого яйца и потянулся за хлебом и сыром, стараясь не намочить их. Есть в горячем пруду оказалось сложнее, чем он думал. Он не знал в мире ничего лучше, чем отправляться на фейринг с папой, у которого вечно находилось что-нибудь новое показать ему или какое-нибудь новое занятие, и он наслаждался бы каждой секундой этого необычного пикника, если бы не висевшее над ним черной тучей неизвестное наказание. Прости-прощай, Свеальм!

— Хильфвер далеко не худший из них, — сказал папа. — Он бывает порой совсем сумасшедшим, но никогда не будет грозить сильному человеку вроде Вульфвера. Дети и немощные, похоже, приводят его в ярость, но я знаю, что потом он искренне жалеет об этом. Он самый потрясающий заклинатель из всех, кого я знаю. Никто больше не умеет призывать духов стихий так, как он — в одиночку. Если мне нужны какие-нибудь особые заклинания, он всегда сумеет сложить их для меня. Он ничего не может поделать со своим безумием, — а ты бы смог, если бы тебя искалечило так, как его? Еще его часто мучит жуткая боль.

— А что с ним случилось? Кем он был, пока не стал Получеловеком?

С минуту папа жевал молча, и рыжая щетина у него на подбородке отсвечивала на солнце медью.

— Это его личное дело, и когда-нибудь ты сможешь спросить его об этом сам. Но ты понимаешь, что тебе нельзя рассказывать о Хильфвере или о Веаргахлейве никому? Вообще никому.

— Да, господин мой. Обещаю.

— Мы теперь вдруг стали примерными мальчиками, — папа усмехнулся и ненароком раздавил локтем яйцо. — Твоя работа, сын, такая же, как у любого мальчишки твоего возраста: наделать как можно больше ошибок, пока ты достаточно мал, чтобы тебя прощали за них или просто пороли. Тебе десять лет, и, начиная с этого возраста, закон начинает смотреть на тебя как на взрослого, так что ты едва не опоздал с этим. Очень скоро тебя сочли бы не непослушным, а злоумышленником. И что ты понял?

Вот оно.

— Я понял, что Веаргахлейв запрещен не просто так, так что я нарушил правила, когда пришел сюда.

Последовало молчание.

— И это все? — спросил папа.

— Ну, тот глитм, который Хильфвер…

— Об этом мы еще поговорим. Давай сначала про сам Веаргахлейв.

Радгар подумал.

— Я нарушил правила.

— В нарушении правил нет ничего особенного, если ты знаешь, зачем эти правила установлены и что с тобой будет, если ты их нарушишь. В свое время я нарушил уйму всяких правил. Правила обычно устанавливаются, чтобы защитить тебя или других людей, а королевские законы наказывают тех людей, кто причиняет вред другим людям, нарушая правила. Но если правило несправедливо или просто неправильно, тогда нарушить его — это твой долг! Я искренне горжусь тем, как ты нарушил это правило — проехав сквозь туннель, потом отослав Эйлвина назад и оставшись сам, когда ты решил, что тут что-то не так.

Радгар едва не задохнулся от удивления.

— Ты? Гордишься?

— Я горжусь твоей смелостью. Твоя глупость — совсем другое дело.

— Ох…

— Ты не знал, зачем установлено такое правило, и все же ты его нарушил. Я всегда говорил тебе не забывать про волчицу, но ты и на волка даже не оглянулся. Это глупо! Глупо было оставаться в кратере — ты мог подождать снаружи, чтобы увидеть, кто оставил вьючную лошадь. Что еще ты понял — если понял, конечно?

Радгар решил, что сыт и больше не хочет есть.

— Глитм? Хильфвер пытался узнать, каков рок Вульфвера.

Папа вздохнул.

— Да. И что с ним?

— Он не дал ясного ответа.

— Иногда так бывает. Ты заметил, на какое острие пошел Вульфвер?

— Вода.

— Не самый плохой случай. Некоторые стихии могут означать столько всякого, что от глитма мало толка. Ну, например, что смысла знать, что твое проклятие — это Случайность? И глитм действует только раз. Если проклятие Вульфвера — вода, то Хильфвер может заговорить его от воды. Тогда он скорее всего не утонет, но ему все равно суждено умереть, как и всем нам. Он встретит другой рок, и об этом глитм его уже не предупредит. И он не подействует, если ты заговорен. Невозможно заговорить человека от двух стихий сразу.

Тут Радгару пришлось рассказать, как он вышел на открытое место, и что Вульфвер, возможно, шел к нему, а не к воде. Вид у папы был не самый довольный.

— Вульфвер знает об этом?

— Нет, господин. Хильфвер сделал мне знак спрятаться, прежде чем разрешил ему снять повязку с глаз. И я не уверен, что это глитм призвал меня сюда, в Веаргахлейв, потому что они еще не начинали его, когда я проходил туннель.

— Ладно, пора ехать. Смой кровь с лица. — Папа встал и потянулся за полотенцем. — Я тоже не уверен, но порой от заклинаний можно ждать чего угодно. Будь я на месте Вульфвера, я бы успокоился на этот счет, проткнув тебя мечом. Поэтому запрет на рассказ кому угодно про Веаргахлейв вдвойне относится к глитму, понял? И пожалуйста, не рассказывай об этом матери!

— Да, господин. — Радгар начал вытираться. Он был слаб, как размокшая тетива. Ему хотелось спать месяц без перерыва. — Хильфвер сказал, что может повторить глитм для Вульфвера.

— Хорошо. Я могу привязать тебя к кровати до тех пор, пока он не сделает этого. — Папа улыбнулся, давая понять, что говорит это не всерьез. Но что еще у него на уме, не считая того, что он заберет Свеальма?

— Как думаешь, он сложит глитм для меня? После всего, что я сделал с его домом? А для тебя он это делал — я имею в виду, глитм?

— Если ты причинил ему хотя бы половину того вреда, что говоришь, я не подпущу тебя к этому древнему ужасу на полет стрелы до тех пор, пока ты не вырастешь вдвое больше Вульфвера. И потом, глитм может с тобой не сложиться, потому что глупость не считается стихией, хотя стоило бы. Глупости в мире больше, чем всего остального, вместе взятого. — Улыбка исчезла с папиного лица, когда он принялся надевать через голову рубаху. Когда голова его показалась из воротника, лицо его хмурилось. — Я думаю, как-нибудь он сложит глитм и для тебя, если я попрошу его. И — да, я знаю свой рок, но — нет, я не скажу тебе, в чем он. Этого я не говорю никому. Собери еду; я отнесу ее Хильфверу в знак мира.

Радгар уже оделся. Он наелся и согрелся — и засыпал на ходу. Почему же папа заставляет его ждать плохих новостей?

— Возьми это, — сказал папа. Сам он взял второй мешок и пошел к Виге. — Я посажу тебя на Свеальма и пригляжу, как ты въедешь в туннель. Я хочу, чтобы ты ехал прямиком в Халигдом и попросил Заклинателя Плегмунда исцелить эту шишку на лбу, пока ее не увидела твоя мать. Я пришлю ему денег.

— А ты?

Некоторое время папа не отвечал, затягивая подпругу.

— Ты сильно повредил хижину Хильфвера? — спросил он наконец.

Радгар низко опустил голову.

— Папа, я почти совсем развалил ее. Ее придется строить заново, но я ничего другого не придумал, чтобы…

— Вот и хорошо, — сказал король. — Я уже несколько лет пытаюсь переселить этого старого упрямца в дом получше, а теперь ему придется это сделать, хочет он этого или не хочет. Этим я сейчас и займусь. В долине несколько хороших, крепких домов, в которых никто не живет. Скажи маме и Леофрику, что меня не будет до завтра. — Он вскочил в седло и протянул руку. — Садишься?

— Скажи! — взмолился Радгар. — Пожалуйста, ну пожалуйста, не заставляй меня ждать дальше!

Папа удивленно посмотрел на него.

— Ждать чего?

— Того, что ты собираешься делать со мной! Пусть это будет порка, столько розог, сколько ты захочешь, и я буду чистить конюшни или рубить кукурузу с фраллями, что угодно, правда, что угодно, только, пожалуйста, пожалуйста, не забирай у меня Свеальма!

— О! — Папа прикусил губу и с минуту молча смотрел на скалы. — Ну что ж, сын, ты поступил очень глупо, верно?

— Да, господин. Извини меня. Мне правда жалко.

— Не сомневаюсь. Я ведь предупреждал тебя, чтобы ты никогда не охотился за дичью больше, чем сможешь поймать, верно? Ты решил немного пошалить, а сам едва не замерз до смерти, и тебя чуть не убили. Тебе пришлось провести целый день впроголодь, и ты перепугался больше, чем когда-либо раньше в жизни. Так?

— Так, господин.

Папа ухмыльнулся.

— Значит, ты сам себя и наказал. Подумай: у взрослых нет папы, который будет пороть их розгами, но им приходится нести наказание, каким бы оно ни было. Я не могу сделать с тобой ничего страшнее, чем ты сам сделал с собой, да я и не стал бы. Свеальм твой, сын. Я не буду забирать его у тебя.

Это была абсолютная стыдоба, но когда папа усадил его на спину Виги, Радгар снова заплакал.

6

Больше об этом почти не говорили, если не считать Эйлвина. Его тоже не наказали за их похождения в Веаргахлейве — к великому его удивлению, — но он хотел узнать, что же все-таки произошло. Когда Радгар отказался рассказывать, последовали крик, толчки и даже оплеухи. Впрочем, холодок в их отношениях прошел через несколько дней, как это случалось всегда, и друзья нашли себе новые неприятности, чтобы вляпаться в них вместе.

Прошло больше недели, когда папа спросил, не хочет ли Радгар порыбачить с ним вдвоем — дурацкий вопрос! Вот так и вышло, что они отплыли на Боденклиф, и пока они стояли со своими удочками на камнях между пенящихся волн, папа вдруг крикнул Радгару, с трудом перекрывая грохот прибоя:

— Хильфвер снова сложил глитм для Вульфвера.

У Радгара как раз что-то клевало, возможно, жирный окунь, поэтому в эту минуту его не очень интересовали похождения своего уродливого кузена.

— И что?

— И снова его роком вышла вода. Так что ты был всего лишь случайностью.

— Хорошо, — сказал Радгар и сосредоточился на более важных делах вроде подсекания окуня.

Вся эта история всплыла еще раз очень скоро — когда они плыли домой на закате того же дня. Радгар сидел на руле, и садящееся солнце окрашивало барашки волн Свифейфена в алый цвет. Он наловил больше рыбы, чем король Бельмарка, и мир был прекрасен настолько, насколько это возможно.

— Я все думаю, — заметил герой, — про тот глитм. Мне кажется, не может быть проклятия хуже, чем Любовь! Вот, наверное, жуть — знать, что тебе суждено погибнуть от руки кого-то, кого любишь!

Отец помолчал немного, прежде чем ответить.

— Уверен, что ты прав, сын.

7

Когда Радгару исполнилось одиннадцать лет, умер шивиальский король Тайссон, и на трон взошел наследный принц Амброз. Это казалось благоприятной возможностью остановить затянувшуюся войну, но Грендон не прислал в Варофбург никаких мирных предложений. Поэтому следующей же весной король Эйлед провел крупнейший за всю эту войну рейд на неприятельские берега, опустошив их и перекрыв все морские торговые пути. Месяц за месяцем в Бельмарк потоком шли трофеи и добрые новости, но список потерь тоже рос. Женам не хватало мужей, а детям — отцов. Стране тяжело, когда все ее молодые мужчины исчезают на долгое время, так что к осени в стране начало нарастать недовольство.

Как раз тогда ателинг Радгар отправился в обществе Эйлвина и некоторых других двенадцатилетних мальчиков и девочек, разодетых в алые с горностаем королевские одежды, в поездку по провинциям Бельмарка. Их вооруженный эскорт составляли книхты всего на пару лет старше их самих. Не считая Каттерстоу, они посетили одиннадцать провинций, и в каждой столице их встречали эрл или его танист. Разумеется, в их честь устраивали пир и прочие развлечения вроде песен, скачек и боевых состязаний приезжих книхтов с местными.

Идея этого занятного представления принадлежала королеве Шарлотте, которая и организовала его вместе с женами других эрлов. Когда эту идею предложили в первый раз, регент Сюневульф отверг ее, но чувством юмора он не отличался никогда. Эйлед, к которому воззвали в письменном виде, прислал письмо с отменой распоряжения таниста, и, как всегда, его мнение перевесило. Вид детей, путешествующих по не тронутой войной стране, являл собой разительный контраст новостям из разоренного Шивиаля, и это поднимало дух у населения. Страна прямо-таки визжала от восторга.

— Этот ателинг похож на своего отца, — восхищенно говорили все. — Никогда не знаешь, чего еще придет ему в голову.

Шутовской король и его свита отплыли в Каттерстоу из Твигепорта в тринадцатый день Девятого месяца и подошли к берегу в мелкий промозглый дождь. Будь это настоящей королевской процессией, она завершилась бы парадом и приветственным пиршеством в Сюнехофе, но дядя Сюневульф отказался играть в их игры. Юные придворные ворчали насчет кислого поведения регента, но на самом деле все изрядно устали от игры и не слишком жалели о том, что шутка подошла к концу. В конце концов целый месяц вести себя примерно — задача почти невыносимая. Подойдя к берегу в Варофбурге, они увидели, что весь пляж усеян драккарами, а на берег высыпала половина населения города. Военная кампания этого года тоже подошла к концу. Радостная кутерьма на берегу объявила о возвращении фюрда, так что пиршество их все-таки ожидало.

Радгар первым соскочил с палубы на берег. Ответ на первый же его вопрос успокоил его: папа жив. Он бегом проделал весь путь до дворца, в котором царил изрядный кавардак, но единственным, кто приветствовал его там, оказался облизавший его с головы до ног Бриндль. Ему пришлось расспросить нескольких человек, прежде чем он узнал, что папа уехал в Хатбурну, свой любимый дом. Это было очень странно, ибо в столице отца ждала уйма дел. Обычно, вернувшись с фейринга, он посылал гонца, и мама поспешно возвращалась в столицу приветствовать его. Только дальнейшие расспросы помогли ему вытянуть из кого-то упоминание о фюрдраке на Вамбсеоке. Он приказал седлать Свеальма, скомандовал Бриндлю оставаться дома и пустился в Хатбурну со всей скоростью, на которую был способен его конь.

Он держался в седле не хуже любого другого мужчины в королевстве, а весил меньше. От дождя дорога раскисла, но Свеальм скакал уверенно и одолел дорогу в рекордное время — будь расстояние чуть больше, они бы наверняка догнали королевский кортеж. Когда они, разбрызгивая грязь, ворвались на конюшенный двор, королевских лошадей еще водили в поводу после дороги. Радгар соскочил с седла, сунул поводья в руки сеорлу и бегом бросился в главный дом. Он даже не стянул перепачканные грязью башмаки, что в глазах королевы Шарлотты было едва ли не самым страшным для ателинга нарушением приличий.

Хатбурна представляла собой древнюю, обветшавшую деревушку, заметно расширившуюся на протяжении многих поколений Каттерингов, но все еще слишком маленькую, чтобы служить резиденцией правящего монарха. Король никуда не может пойти без свиты фейнов, министров, чиновников и разнообразных придворных. Обыкновенно Эйлед усугублял положение, приглашая погостить друзей. Когда он останавливался здесь, стены домов прогибались, а мощный храп распугивал всю дичь в южной половине острова — так он, во всяком случае, утверждал, и все покатывались от хохота при королевской шутке. Он отказывался перестраивать или даже ремонтировать что-либо — даже заделать многочисленные щели в стенах. Если он сделает это место удобнее, говорил он, еще больше народа найдет повод приехать в гости.

Стадо придворных и чиновников размещались в домах, но по производимому ими шуму — окликам слуг и ругани друг с другом — Радгар сразу же понял, что отца с ними нет. Ему снова пришлось расспросить несколько человек, но в конце концов он узнал, что его величество отправился искать королеву, которая предположительно находилась в личной избе. Разбрызгивая лужи, он вылетел из дома и устремился вверх по склону. Дорога была недлинной, но шла вверх, извиваясь между стволами дубов, кленов и сикамор, листья которых блестели под дождем золотом, бронзой и медью. Он взбежал на крыльцо, сильно запыхавшись.

Маленькая избушка у водопада была центром его вселенной, местом, где всегда оставалось его сердце. Этот дом никогда не считался его собственностью, но вся комната была завалена его пожитками, и он спал в большой кровати на чердаке. Когда папа уезжал, мама всегда ночевала в большом доме, а прошлой зимой и папа тоже. Радгар решил, что интимная обстановка меньше интересует их теперь, когда они стали слишком старыми для занятий forlegnes — маме исполнилось целых тридцать лет, а папе и того больше. Тем более что бы они ни делали или ни говорили здесь, он слышал это так же отчетливо, как слышали бы соседи в главном доме.

Он ворвался в дверь, пропустив вместе с собой порыв дождя. Папа сидел на кровати, откинувшись и вытянув ноги. Он был с головы до ног забрызган грязью и казался усталым, как любой, проведший три часа в седле. Мама стояла у печки, ломая руки.

— Папа! — завопил Радгар и бросился нему. Тот тревожно вскрикнул, но ловко поймал его и стиснул в крепких объятиях. — Папа, папочка, ты ведь не собираешься биться с этим фюрдраком, нет?

Королева Шарлотта сделала три шага к открытой двери и с грохотом захлопнула ее.

— Радгар! Ты только посмотри на это!

Ее тон заставил обоих мужчин расцепиться и встревоженно сесть.

— Что, мама?

— Что за свинство!

Он озадаченно огляделся по сторонам. Верно, в печи полно было прогоревших углей, а на всем остальном лежал хорошо заметный слой серой пыли. Белье на постели возможно, стоило бы поменять уже давно, но у себя, наверху, он менял простыни всего пару месяцев назад. Папа всегда запрещал всем остальным, даже фраллям, приближаться к избушке. Она же не ожидает, чтобы ателинг занимался домашней уборкой, нет?

Может, ее тогда раздражает беспорядок? Конечно, хлама в комнате было больше, чем умещалось на столе и стульях. Да и на полу тоже. Большая часть всего этого принадлежала на самом деле Эйлвину и другим друзьям, и ему стоило бы потребовать, чтобы они забрали свои шмотки, но все, что принадлежало ему, было нужно: его остроги для ловли рыбы, сети, крючки и грузила, лески; его конская сбруя, седла и попоны, ездовые сапоги; две мишени для стрельбы из лука, три… нет, четыре лука, охапка старых стрел и заготовки новых — древки, гусиные перья, клей, жилы… Валялись здесь также его учебные копья, мечи, щиты, шлемы — обычные игрушки, которыми разрешается забавляться всем мальчишкам перед тем, как они станут книхтами. Впрочем, неплохое собрание… Ну и, конечно, прочий мальчишеский хлам: мячи, деревянные головоломки, горные башмаки, сети для птиц, дротики, ловушки, две пары оленьих рогов, пара охотничьих ножей, вонючая медвежья шкура, которую они недостаточно сильно прокоптили… Все это можно было и выкинуть, но вот коллекцию ракушек и птичьих яиц, и модель драккара, которую он никак не мог собраться доделать… Слишком много книг. Фейну не нужны коробка красок и кисти, но это мама поощряла его занятия живописью, а папа считал, что некоторые из трех десятков набросков, сваленных в углу, вполне ничего; мама относилась к ним критичнее. Да, их тоже можно выкинуть, но не лыжи, не коньки и не весла! Он еще не слишком хорошо освоил лютню, но собирался серьезнее заняться ею этой зимой, и уж конечно, он может выбросить кучу этой одежды и обуви, из которых он все равно уже вырос. Большая часть веревок еще вполне годна была к использованию. Корзинку Бриндля вполне можно было выбросить, поскольку он все равно залезал в кровать к Радгару, а ее использовал как склад обглоданных костей.

— Ну? — грозно спросила королева. — Что ты скажешь обо всем этом?

Почему ее волнует это, когда Фюрндагум извергается, а на Вамбсеоке бесчинствует фюрдрак?

— Мне нужна комната побольше, — сказал он. — Папа, ты ведь не собираешься…

— Нет, он не собирается, — резко сказала она. — Если у Уфгита проблемы, пусть сам с ними и справляется.

— Он не может, — тихо произнес папа, вставая. — У него нет заклинателей, способных на это. Я должен сам справляться с этим, ибо я — Хлафорд Фюрландум.

— И оставишь меня вдовой? — всхлипнула мама. — А Радгара — сиротой? Ты ведь знаешь, какие шансы в поединке с фюрдраком. Ты считаешь, что мальчику из рода Каттера удастся выжить в этой жуткой стране без отцовской защиты? Или что этому твоему жирному брату удастся удержать трон после твоей смерти? Кто-то другой убьет его, и этот кто-то другой не оставит в живых ни одного юного Каттеринга, способного грозить ему.

Радгар тоже встал. Он дрожал, но после такой долгой поездки в этом не было ничего удивительного. Мужчинам позволительно дрожать, если они очень устали. Но это же несправедливо! Ко всем другим ребятам вернулись сегодня отцы, а его папе нужно снова уходить навстречу еще большей опасности.

Папа задумчиво посмотрел на него, словно прикидывая его дальнейшую судьбу.

— Мы, бельцы, не воюем с детьми.

— Еще как воюете! — крикнула она.

— Ну, не со своими детьми. Не всегда. Я же вот выжил.

— У тебя был старший брат!

Папа пожал плечами.

— Верно, был. Возможно, теперь ты понимаешь, почему я обязан ему.

— Ты устал, — сказала она. — Я не видела тебя несколько месяцев. Этот вулкан извергается уже не первую неделю. Тебе совершенно не обязательно нестись туда, сломя…

— Я должен, Шарлотта. Извержение здесь ни при чем. Извержения случаются то и дело. Мы говорим о фюрдраке. Это чудовище. Оно ужасно. Оно выжжет весь Вамбсеок. Тут на счету каждый час, каждая минута. — Он устало улыбнулся Радгару и протянул руки к жене. — Послушайте, оба. Я не говорил вам этого прежде. Много лет назад Хильфвер сложил глитм для меня, и мой рок вовсе не огонь! Фюрдрак не может убить меня, понимаете?

Но запросто может ужасно изувечить, подумал Радгар. Фюрдраки убили его отца, Фюрлафа, и деда, Гюфблейса. Почему мама к нему не подходит?

— Я — Хлафорд Фюрландум, — повторил отец. — Эрл Уфгит просил меня помочь победить фюрдрака, и я не могу отказать ему. Радгар, я еду в Веаргахлейв. Я выезжаю через час… мне не хотелось ехать в одиночку… собирался взять Леофрика, но раз уж ты здесь, поедешь со мной? Я хотел услышать все о вашей замечательной поездке. Я очень горжусь тобой.

Мама открыла и закрыла рот, не издав ни звука, но сердце Радгара тревожно сжалось.

— Значит, мне не надо прибираться в комнате?

Папа расхохотался.

— Убирайся вон, кошмарный маленький наглец! Скажи, чтобы мне оседлали Спедига, а тебе…

— Он так же устал, как ты! — рявкнула мать. — Он всего только ребенок! Он…

— Он сын фейна, — сказал отец. — Прими горячую ванну. Оденься потеплее. Захвати еды на день, потому что я умираю с голода и подозреваю, что ты тоже. Нам, возможно, придется заночевать там. Подумай, что нам еще может понадобиться. Ты успеешь еще поесть, так что поешь как следует, когда оденешься. Жди меня здесь через час с лошадьми.

Ура!

— Да, сир! — отозвался Радгар, салютуя, как положено фейну. Он вышел и тут же сунул голову обратно в дверь. — Я все уберу, мама! — Он поспешно закрыл дверь за собой прежде, чем она успела ответить. Если он наклонится, чтобы завязать шнурок, ухо его окажется у самой скважины…

— …а ты? — произнес папа. — Я схожу с ума. Полгода прошло. Я скулил по тебе каждую ночь.

— Что? — Мамин голос звучал как-то странно. — Никаких изнасилований? Никаких оргий в лагере? Никаких шивиальских красоток-девственниц за…

— Только не я. Ты сама это прекрасно знаешь. Возможно, я иду на смерть, милая. Это ты тоже знаешь. Фюрдрак может оказаться гораздо опаснее, чем война. Пожалуйста, не гони меня! Прошу тебя. Молю тебя. Проси все, что хочешь.

— Откажись биться с фюрдраком.

— Что угодно, только не это.

— Это я от тебя слышала еще в день нашей свадьбы. Ты всегда так: все что угодно, только не это. Как только тебе приспичит поиграть в жеребца, ты готов обещать мне все пастбище, кроме того клочка, на котором ты стоишь.

— Если я откажусь от этого, я буду не тем мужчиной, за которого ты вышла замуж. Меня сочтут трусом. Новый король Бельмарка, новый эрл Каттерстоу. Ты этого хочешь? Стать женой опозорившегося фейна?

— Ах ты… — Голос был вроде бы мамин, и все же не совсем ее. — Разве это не лучше, чем быть вдовой героя? Но ты ведь прекрасно знаешь, что я никогда не смогу оттолкнуть тебя. Никогда со времени нашего первого… — Ее голос сделался приглушенным, потом оборвался.

Значит, они все-таки займутся forlegnes! Это в их-то возрасте! Гадость какая!

Радгар понесся вниз по тропинке.

8

Вот так Радгар во второй раз отправился на встречу с Хильфвером. Хатбурна находится гораздо ближе к Веаргахлейву, чем Варофбург, сказал папа, но в такой дождь дорога будет нелегкой. Он ехал первым верхом на Спедиге, ведя за собой в поводу двух вьючных лошадей, а Радгар замыкал процессию на Стеорлеасе, ибо Свеальм уже честно отработал сегодня свой овес. Он и забыл, как Стеорлеас, тупая скотина, любит сворачивать куда угодно, только не туда, куда нужно. Вообще-то погода под деревьями оказалась не такой уж и плохой, так что, выехав на равнину, они смогли ехать бок о бок и разговаривать. Так время проходило быстрее, и не так заметен ветер, грозящий отморозить нос и уши.

Хотя папа сказал, что спешит, он все же сделал крюк, подъехав к группе своих сеорлов, чинивших кошары к зиме. Он отослал их всех по домам, сказав, что они не должны заниматься этим в такую погоду, и чтобы они передали риву, что это он так приказал. Это было совершенно в папином духе, за что его и любили все в Бельмарке — от лэйтов до эрлов.

По дороге он выслушал рассказ об их путешествии — полный доклад о нем.

— Так, как докладывают мне капитаны, возвращаясь с фейринга, — сказал он. Он задавал вопросы, но под конец сказал нечто, от чего лицо Радгара раскраснелось настолько, что от него только что пар под дождем не шел. — Если ты можешь держаться на людях с таким достоинством в твоем возрасте, сын, значит, ты уже усвоил большую часть того, что нужно, чтобы стать великим королем.

— Что ты, папа! Это же ерунда! И лесть…

— Нет, я серьезно! Воодушевлять своих людей гораздо важнее, чем колошматить врагов. Ты смог заставить их смеяться так, как тебе хотелось; они не обижались, что запросто могли бы делать. Я правда очень горжусь тобой. Готов поспорить, все до одного эрлы обвиняли тебя в вербовке сторонников для вызова своему старику?

— Я поклялся, что этого никогда не случится, сир, сколько бы еще лет ты ни порол меня по поводу и без повода.

Отец рассмеялся и сказал, что это очень удачный ответ. Радгару довелось также выслушать много замечаний насчет того, что через несколько лет в Каттерстоу вырастет гораздо лучший танист, чем нынешний, но он не стал повторять их. В конце концов других эрлов не касалось то, кого папа назначает своим танистом.

По мере того как они забирались все выше, туман сгущался, пока не окутал их окончательно, скрыв из виду весь мир, но папа вырос в Хатбурне, так что знал в горах каждую тропку.

Радгар хотел знать больше про фюрдраков.

— Тебе, возможно, известно столько же, сколько мне, сын. Этот появился вчера ночью и, похоже, направляется к берегу. Хильфвер должен знать, откуда берутся драконы, больше любого другого, но обычно не говорит об этом. Из духов Огня — это точно. Они важная составная часть. Наверняка еще из духов Земли — или, возможно, Воздуха. Может быть, и еще чего-то. Тот, которого изверг Гатстан шестьдесят лет назад и который убил твоего прадеда Гюфблейса, выглядел как огромная птица. А этот, говорят, похож на быка.

— Похож на быка?

— Или ведет себя как бык. Надеюсь, я смогу увести его в сторону прежде, чем он сожжет Нортдейл.

— И загонишь его в море? — Так говорили легенды.

— Или заманю его в море, — странно усмехнулся папа. — Уверен, от него я буду бежать куда быстрее, чем на него. Посмотрим, что предложит Хильфвер.

— Так ты за этим едешь к нему? За советом? — Хильфвер был безумнее целого пруда гагар. Этот жуткий калека до сих пор являлся Радгару в кошмарных снах, а ведь прошло уже больше двух лет с тех пор, как они с Эйлвином отправились на фейринг в Веаргахлейв.

— Отчасти. В первую очередь за тем, чтобы он заговорил меня от огня. — Отец скривился. — Давай поговорим о чем-нибудь другом! Думаю, мы приедем в Веаргахлейв еще до заката. Хочешь, чтобы Хильфвер сложил глитм для тебя?

Уж не за этим ли он пригласил его с собой? Почему папа предложил это только сейчас? Потому что считает Радгара достаточно взрослым, чтобы справиться со знанием своего рока? Или потому, что это может быть последней возможностью попросить Хильфвера за Радгара, его последней поездкой в Веаргахлейв?

Может ли кто-то по-настоящему хотеть знать свое проклятие? В некоторых случаях это может сделать из человека труса. А может и сделать его храбрее — в других случаях. Радгар сглотнул слюну.

— Да, пожалуйста.

Тропа сузилась, так что разговор временно прервался. Его не оставляло неуютное ощущение того, что он пропустил что-то важное, и он все пытался нащупать, что именно, пока дождь барабанил по его шапке и стекал за шиворот. Все это время он жалел, что едет не на Свеальме, который цепкостью копыт не уступал белке. Про Стеорлеаса этого сказать было нельзя. Радгар вспомнил, как папа говорил, что заговор действует только раз и что человека невозможно заговорить больше, чем от одной стихии. А Раз так…

Раз так, если папа хочет, чтобы Хильфвер заговорил его от огня, значит, его не заговаривали от той стихии, что была его проклятием — ведь он говорил, что его рок не огонь. А почему? Уж не потому ли, что только от одной стихии из восьми не захочет заговора никто, даже зная, что это его рок?

Ко времени, когда они добрались до Бельстеде и ущелья, ведущего в Веаргахлейв, моросящий дождь сменился пляшущими в воздухе снежинками. Радгар наверняка уснул бы прямо в седле, когда бы не промерз до костей. Разумеется, прежде чем вступать в туннель, ему пришлось спешиться, и как раз тут Стеорлеас решил осторожничать, а вьючные лошади последовали его примеру. Отец сказал ему вести первым Спедига, а сам каким-то образом ухитрился-таки провести следом весь караван, поманив их овсом. Не было таких вещей, которые не удавались бы папе лучше других.

Внутри кратера не шло ни дождя, ни снега, но все окутывал мутно-белый туман. Ветра здесь не было, поэтому воздух казался теплее, но от этого Радгару еще сильнее захотелось спать. Он помог отцу разгрузить припасы, которые приготовил отшельникам Леофрик, но после этого он сидел в седле кулем и даже не замечал, как вьется тропа по лесу. Новая изба Хильфвера находилась дальше от входа в долину, чем старая.

Папа остановил коня на берегу чуть вытянутого озерка, дальний конец которого скрывался в тумане.

— Пригляди за лошадьми, — сказал он, спешиваясь. — Старому грубияну нужно время подготовиться к приему гостей. — Он зашагал вдоль берега к месту, где тот изгибался, потом сложил руки у рта рупором. — Хильфвер! Это я, Эйлед. Хильфвер? — Он скрылся из виду, и звук его голоса скоро тоже пропал, заглушенный туманом и деревьями.

Радгар принялся снимать поклажу и расседлывать лошадей. Высокие плотные кроны деревьев укрыли бы лошадей от любого дождя, но вот совершенно сухого места, чтобы поставить их, в долине просто не было — если не считать туннеля, конечно, а возвращаться к нему было слишком далеко. Он проверил, не расковались ли они, и наскоро протер им спины комками сухой травы, но им не помешали бы хорошая чистка и сухие стойла. Папа наверняка вернулся бы уже, если Хильфвера нет дома… Туман закрывал солнце, так что он не мог определить, который час; казалось, он провел в седле не одну неделю. Он задал лошадям овса, потом пустил их напиться и попастись — Спедига и Стеорлеаса стреноженными, а вьючных просто так. Затем, замерзший, голодный, усталый, привалился спиной к древесному стволу, захватив из мешка с провизией яблоко и кусок сыра. Папа с витой, должно быть, еще долго будут говорить о фюрдраках, а может, старый безумец сегодня упрямится. Ничего, папа с ним справится. Интересно, водится ли в этом пруду рыба? Горит ли огонь в доме у заклинателя?

— Радгар?

Он вздрогнул и проснулся. Шея ужасно затекла.

— Папа? Ох, извини! — Он с усилием встал. Смерть и пламень! Уснуть на посту — нет провинности страшнее! Как только мог он ухитриться, дурак, мальчишка сопливый, лопух…

Отец улыбнулся, явно угадав его мысли.

— Тебе не за что извиняться. Ты сделал все, о чем я просил, а я не приказывал тебе сторожить. Хильфвер говорит, он сложит для тебя глитм. — Он смерил сына скептическим взглядом. — Ты уверен, что сдюжишь это? Вид у тебя побитый.

У него и самого вид был не очень — хуже, чем Радгар мог припомнить. Радгар расправил плечи.

— Конечно.

— Тогда идем. Оставь пока все это здесь. — Отец зашагал вперед, взвалив на плечо один мешок. — Тебе придется раздеться. Не спрашивай меня почему. И Хильфвера не спрашивай! Он сегодня ворчливее обычного. Для других заклинаний он наготы не требует.

Стоило им свернуть за изгиб берега, как Радгар увидел избушку — крепкую постройку из толстых бревен, способную выдержать любое нападение злобного врага десяти лет от роду. Если из трубы и шел дым, туман его скрывал. Отец свернул с тропы в лес, и они почти сразу же вышли на тенистую прогалину, слишком маленькую, чтобы называться поляной. Она была устлана ковром из мягкой опавшей хвои, и в центре ее виднелась, как и ожидал Радгар, выложенная черными камнями октаграмма. Камень побольше отмечал острие Земли, а на остриях Огня и Воды уже стояли соответственно горящая лампада и глиняная фляга. Старый заклинатель стоял рядом, опираясь на посох и глядя на них зияющими черными отверстиями капюшона — одним для настоящего глаза, одним фальшивым.

Обогнув октаграмму, Радгар подошел к нему и поклонился.

— Эальдор, я поступил дурно, когда подглядывал за тобой в прошлый мой визит, и еще дурнее, когда навязывал тебе свое общество. Я прошу прощения.

С минуту Хильфвер молчал.

— Ты вырос, — буркнул он наконец.

— Да, эальдор.

— То, о чем ты просишь, очень страшно. Взрослые люди, бывает, кричат от страха, увидев свое проклятие. Я видел, как закаленные в боях фейны обделываются или плачут, как женщины. Мне не нужно, чтобы мою жизнь отравляли истеричные дети.

Вот вредный старикашка! Радгар твердо держал себя в руках.

— Я Радгар Эйлединг из рода Каттеров. Я не посрамлю ни отца, ни своих предков. Я не позволю, чтобы страх мешал мне делать что угодно. — Само собой, это было далеко от правды, но он слышал, как фейны похваляются так в вечер накануне фейринга, и он знал, что мужчина, произнесший эти слова, уже не может позволить себе отступить.

— Значит, ты безнадежный дурак. Ты умрешь так скоро, что нет смысла слагать для тебя глитм.

— При всем моем уважении, эальдор, я стараюсь не путать осмотрительность с трусостью.

— Разве я не говорил, чтобы ты не давал мне титулов?

— Я забыл. Прости, Хильфвер.

Отец рассмеялся.

— Сдавайся, старик! С ним не справиться, когда он, как сейчас, становится пай-мальчиком. Это не мешает, правда, ему быть упрямым как осел. Раздевайся, парень, и давай кончать с этим, пока мы все не замерзли. — Он протянул ему полотенце.

Радгар стянул с себя насквозь промокшую одежду, наскоро вытерся полотенцем и встал в октаграмму. Он как мог съежился в ее центре — во-первых, он видел, что так делал Вульфвер, а во-вторых, это была единственно разумная поза, если уж нужно заниматься такой бессмыслицей в это время года. Он ощущал себя цыпленком, которого вот-вот сунут в печь; гусиная кожа и все прочее тоже добавляли сходства. Он повернулся лицом к заклинателю, который занял свое место — к великому его удивлению на острие Огня, где стояла лампада, а не на острие Смерти, что было бы логичнее.

Уж если это смог сделать увалень Вульфвер, Радгар Эйлединг сможет и подавно.

— Завяжи ему глаза, — буркнул старик. — Оставайся там, щенок, и старайся как можно дольше не шевелить ни единым мускулом.

Папа завязал ему глаза и, наверное, вышел из октаграммы.

— Hwæt! — выкрикнул старик, словно начинающий песнь скоп, если не считать того, что ни на одном пиру не потерпели бы подобного голоса. Он завел заклинание. Оно оказалось ужасно длинным. Сначала оно доносилось до Радгара с одной стороны, потом с другой, начало кружить вокруг него, в одну сторону, в другую, вовлекая все стихии по очереди. Нет, не все. Основные элементы, само собой, вовлекались: Воздух, Огонь, Вода, Земля. А вот виртуальные — не все, только Любовь, Случайность, Время. Интересно, считается ли дрожь, если тебе строго-настрого запрещено шевелиться? Смерть не призывалась, но и не прогонялась, и постепенно Радгар начал улавливать логику происходящего. Он начал видеть также странные огни, движущиеся в темноте, как бывает всегда, когда зажмуришься. Смерть не приглашали, но смерть и так была здесь, и глитм пытался обнаружить, в какой из стихий она таится.

Он ничего не мог поделать со своими стучащими зубами. Он только надеялся, что папа поймет, что причиной этому всего лишь холод. Глаза привыкали к темноте и неясные цветные пятна становились ярче и осмысленнее, составляя непрерывно меняющиеся узоры. Пение звучало теперь дальше, словно поляна раздалась в размерах, а еще появилось странное эхо, напомнившее ему Станхоф, большую залу в Твигепорте, где он был только вчера. Пламень! Неужели это было только вчера?

Эк!

Что-то находилось у него за спиной — что-то, чему не полагалось там находиться, — он не знал, услышал он это «что-то» или почувствовал, но знал, что оно там. По спине побежали мурашки, и он подавил отчаянное желание вскочить и сорвать повязку. Папа здесь. Папа не позволит ничему броситься на него. Он поклялся не поддаваться страху. Но он ощущал себя таким беззащитным без одежды! Вот, снова! Смерть и пламень! Смерть и холод. Никогда еще ему не было так холодно. Холодно, как в могиле. И пение смолкло. Правда смолкло? В наступившей звонкой тишине что-то надвигалось, наползало. Оно старалось не шуметь, но подползало все ближе…

— Радгар! — крикнул папа. — Смотри!

Он подпрыгнул, как лягушка, и резко обернулся, приземляясь.

Там не было вообще ничего. Пустой темный пол тянулся до самой стены. Он снова быстро повернулся. Палата была большой, как в Сюнехофе, но скорее круглая, чем прямоугольная… восьмигранная, разумеется. Темный блестящий камень… или металл. Восемь пустых темных арок. Мерцающие огни двигались то там, то здесь, сами по себе. Важны были только проемы.

— Радгар! — снова крикнул папа. — Иди сюда! Быстро! — Он стоял в одном из проемов, не слишком хорошо освещенный, ноточно папа.

— Что не так? Где это мы? — Радгар подбежал к нему. — Как нам выбраться из… — Пол оказался слишком скользким. Он ухватился за край проема, чтобы не пролететь на ту сторону, но даже так ноги продолжали скользить. Папы там не было. Снаружи не было ничего, кроме ревущего, бушующего моря. — Папа?

— Сюда, глупый. Скорее, нам надо спешить.

Он бросился через помещение к нужной арке, но на этот раз осторожнее. И правильно сделал. Он снова ошибся дверью, и если бы выпал из нее, мог бы падать до бесконечности: за ней светили звезды!

Куда теперь? Зал, казалось, уменьшался в размерах.

— Радгар! — На этот раз крик послышался с двух направлений сразу. — Ты должен выбраться отсюда! — кричал один папа. — Не слушай его! — кричал другой. — Беги ко мне. Быстрее же! — Однако стоило ему подбежать к ближнему папе, как тот исчез и появился в двух новых дверях, так что теперь его звали уже трое. — Быстрее, сын! Я не могу ждать. Тебе нужно выбраться прежде, чем я уеду. Быстрее!

Он метался от одной арки к другой. И каждый раз, стоило ему подбежать к новой, папы там не было, и он звал его откуда-то еще. Ревущий огонь… Воин, лицо которого скрывалось под забралом боевого шлема, с поднятым окровавленным мечом… Зал делался все меньше и меньше, отцовские крики — все настойчивее. Потом он услышал другой голос — спокойный, чуть удивленный…

— Ох, Радгар! Не позволяй этому глупому глитму пугать себя. Разве ты не видишь, что они именно это и пытаются сделать: запутать и запугать тебя?

Он резко обернулся.

— Мама! — Все отцовские голоса разом стихли.

Она протянула к нему руки.

— Пошли, милый! То, что они делают с тобой, очень глупо и жестоко, и тебе не нужно больше играть в эту игру. Идем.

Он подошел к проему, в котором стояла она, и увидел за ее спиной папу — тот ничего не говорил, но улыбался чуть виновато, словно его поймали за каким-то глупым занятием.

— Мама? Это правда ты?

Она рассмеялась.

— Это правда я.

— Прости, если мы тебя огорчили, сын, — сказал папа. — Я тоже люблю тебя, но так было нужно.

За ними виднелись другие фигуры, люди, которых он должен был знать. Славные люди, добрые друзья, дорогие ему люди.

— Пошли! — кричали они все разом, протягивая к нему руки. — Дорогой!

— Да, я люблю вас, — сказал он. — Вы не будете возражать, если я в последний раз загляну во все остальные двери? — Он отступил на шаг. Руки тянулись к нему, пальцы превратились в кинжалы. Он вскрикнул и отпрянул. Остальные двери надвигались на него, и все кричали, кричали — папиным голосом, маминым голосом, даже голосами Эйлвина и других друзей. Руки манили, зал совсем съежился.

— Папа! — крикнул он. — Папа, где же ты на самом деле?

— Здесь, сын, — тихо ответил папа. — Не бойся. Все позади.

Радгар бросился в его руки.

* * *

Папа поймал его в одеяло и крепко обнял. Он дрожал так сильно, что испугался, не развалится ли на части. Сердце колотилось как бешеное. Потом он сообразил что глаза его до сих пор завязаны и что в ноздри ему бьет запах сосновой хвои. Он высвободил одну руку и сорвал повязку. Темный, окутанный туманом лес не изменился. Хильфвер стоял, опершись на свой посох, все еще задыхаясь. Обросшее щетиной папино лицо было совсем рядом. Он улыбался.

— Папа? Ты меня звал?

Папа улыбнулся снова.

— Нет. Ты меня слышал? Я не произнес ни слова. Я только бегал за тобой, пытаясь угадать, где ты выйдешь.

Только тут Радгар вспомнил, зачем он здесь, и посмотрел вниз. Он споткнулся о лампаду.

Часть V ГЕСТЕ

1

В камине прогорело и рассыпалось снопом искр полено. Овод, сидевший ближе других к огню (и младший по возрасту), вопросительно посмотрел на Амброза. Король кивнул, и он опустился на колени поворошить тлеющие угли.

— Вот так я узнал свой рок, — продолжал Рейдер. — И все голоса, что я слышал, были на деле одним-единственным голосом заклинателя. Мне все представлялось совсем по-другому, но и он, и мой отец уверяли в том, что я почти не колебался — вскочил, обежал октаграмму и прыгнул на острие Огня. Это означало, сказал Хильфвер, что ждать исполнения висящего надо мной рока осталось совсем недолго.

— Коллегии было бы интересно выслушать твою историю про это заклинание, — буркнул король. — Мы распорядимся, чтобы Великий Чародей лично побеседовал с тобой.

— Я с радостью расскажу ему все, что знаю, сир, хотя спустя столько лет, боюсь, я не запомнил почти ничего.

Сэр Жанвир шагнул вперед, и Овод передал ему пустую корзину — за спинкой скамьи, разумеется, а не на виду у короля. Вытерев руки о куртку, он вернулся на свое место, чтобы выслушать остаток рассказа Рейдера. Ему все еще представлялось невероятным, что его лучший друг оказался на деле одним из бельских монстров, варваров, которые сожгли всю его семью, которые со смехом гнали женщин и детей обратно в огненное пекло. Рейдер был замечательным, заботливым другом, а не бесчувственным врагом. И все же тот любящий и любимый отец, о котором он рассказывал, был самым главным чудовищем. Все это стоило еще как следует обмозговать.

— Мне кажется, отец с удовольствием уехал бы обратно той же ночью, так не терпелось ему сразиться с фюрдраком, но Хильфвер убедил его в том, что заклятие от огня можно накладывать только на рассвете. Я был изможден, и не думаю, чтобы отец чувствовал себя намного лучше. Я даже сомневаюсь, чтобы старый отшельник смог сотворить три заклинания в такой короткий срок — в общем, мы переночевали у него в избе, а на рассвете мы с отцом стояли, держась за руки, в октаграмме, а он накладывал заклятие на нас обоих одновременно. Это заклинание оказалось гораздо проще и короче. Вот так меня защитили от воздействия огня, ваше величество, что я и продемонстрировал вашей чести нынче вечером.

— Расскажи Великому Чародею все, что тебе известно и об этом тоже.

— Постараюсь, сир. Все, что я помню о нем, — это то, что в заклинании ни разу не упоминался сам огонь. У меня сложилось представление, что все остальные стихии призывались с целью противостоять огню. Это было давно, и я был еще совсем мал.

Король Амброз поерзал, удобнее устраиваясь в кресле.

— Ты и сейчас не совсем еще вырос, хотя в свои годы и пережил немало. — Это было первое не совсем враждебное замечание, что он сделал с минуты, когда Рейдер отказался от Уз. — Расскажи нам про фюрдрака.

Рейдер сокрушенно улыбнулся.

— Меня к нему и близко не подпустили, сир, заговоренного или нет. Когда мы вернулись в Варофбург, моя мать уже была там. Она отправила меня спать, и я проспал до следующего утра. Папа… отец сразу же отплыл на Вамбсеок. Следующие два дня, как вы можете себе представить, выдались для нас тревожными. Моя мать места себе не находила. Но он вернулся героем, еще большим, чем был прежде. Впрочем, эта победа далась ему непросто. Он уехал в Хатбурну, не взяв с собой никого, кроме матери, и не возвращался в столицу почти целый месяц. Он редко говорил об этом.

— По рассказам других свидетелей, дракон появился на склонах Фюрндагума во время особенно бурного извержения, как это всегда бывает с этими чудищами. Как вы, наверное, поняли, фюрдраки не имеют постоянной формы, то и дело меняя свою внешность. Они могут неделями оставаться на одном месте, а могут опустошать страну на мили вокруг, и они способны передвигаться ужасно быстро, когда охотятся за людьми. Они злобны: они могут, например, просто так жечь пустые дома. Похоже, они уязвимы, но не заговоренный от огня человек не может подойти к этому чудовищному жару на расстояние удара мечом. Дракон с Вамбсеока уничтожил три деревни и приближался к самому Нортдейлу. Мой отец выехал ему навстречу вместе с эрлом Уфгитом — племянником свергнутого им короля, — но когда они увидели монстра, он пошел дальше один. Поначалу на нем были сандалии и легкая льняная одежда, но ему пришлось их скинуть, когда они загорелись. Он взял с собой двуручный меч и несколько раз на протяжении битвы дразнил чудовище, нанося ему удары. Среди трофеев, что висят в Сюнехофе, есть несколько, носящих следы прикосновения фюрдраков. Когда я был маленьким, меня поражал полурасплавленный панцирь, принадлежавший моему прадеду, Гюфблейсу. На нем до сих пор можно разглядеть несколько обугленных кусков его плоти.

— Целью моего отца было заманить чудовище в море, и после двух дней отчаянных усилий ему это удалось. Все свидетели сходятся на том, что эта тварь напоминала быка. Временами она казалась быком даже внешне, а уж вела себя точно как бык. Очень скоро она поняла, что отца надо остерегаться, но постоянно наблюдала за ним. Она рыла землю, как это делает бык. Она пускала клубы огня и дыма и ревела низким голосом. А потом бросилась на него. То, что он был заговорен, вовсе не означало, что он неуязвим — вовсе нет! Фюрдрак мог раздавить его как яичную скорлупу или проглотить, похоронив в своей огненной толще. Но вода — рок для фюрдраков, и они, как это ни странно, не способны видеть даже большие водоемы, хотя людей видят точно. В конце концов отец прыгнул со скалы в прибой и поплыл от берега что было сил. Он был хорошим пловцом, и неподалеку его ждали лодки. Дракон бросился в море следом за ним и исчез в клубах пара и кипящей воды.

Наступила тишина. Рейдер отхлебнул воды из кружки, ожидая королевских вопросов или замечаний. Негромкий стук в дверь возвестил о возвращении корзины, на этот раз уже наполненной дровами. Сэр Жанвир забрал ее и, обойдя скамью, отдал Оводу, чтобы тот поставил ее рядом с камином.

— Что ж, это объясняет твои фокусы со свечой, — заметил Амброз. — Чего ты нам еще не сказал — так это того, как ты попал сюда, в Айронхолл. — Он смерил Овода оценивающим взглядом. — Ты должен был попасть сюда еще до конца войны.

— Совсем незадолго до конца, сир, — согласился Рейдер. — В триста пятьдесят первом по вашему календарю, в Восьмом месяце, если быть точным…

2

Впервые шанс управлять «Греггосом» выдался Радгару, когда ему исполнилось тринадцать лет. Если бы он попытался сделать это в открытом море, рулевое весло запросто расплющило бы его о борт или швырнуло в воду, как яблочный огрызок, но с легким волнением Свифейфена он все же мог справиться — и не более того, ибо проход был узким, а ветер менялся с каждым выступом берегов. Как бы низко ни выступали борта над водой, стоило ему позволить кораблю уклониться хотя на пару градусов, и ветер погнал бы его прямо на камни, что бы он там ни делал.

Радгар правил, Тофбьорт задавал ритм гребли. Радгар понимал, что все это игра, что папа стоит, готовый перехватить весло, если он ошибется, но пока что у него все получалось, и мало кому выдавался шанс править драккаром, не говоря о целой флотилии. Король Эйлед и его госпожа плыли в Твигепорт, а ателинг Радгар правил кораблем! Это было счастье, о котором он и не мечтал, пока не вырастет и не станет капитаном семи океанов. «Греггос» гордо нес на носу резную драконью голову, что не позволялось в родных водах ни одному кораблю, кроме папиного. На его парусе красовалась эмблема Каттерингов, а в кильватере следовало еще восемь кораблей. Весла скрипели, чайки кричали, а в ноздри бил знакомый морской запах. Он не мог представить себе ничего прекраснее, доживи он хоть до ста лет.

Мама сидела рядом в богато украшенном кресле. Они с папой уже нарядились в королевские одежды. Она потратила на сына почти столько же времени, сколько на себя, но стоило ему услышать о возможности править кораблем, как он скинул с себя все, кроме штанов. День выдался теплым для позднего лета, и он выкладывался сполна в борьбе с веслом — на правый борт или на левый в зависимости от ветра, вверх или вниз в зависимости от волны, задыхаясь, скользя босыми ногами по палубе.

Впрочем, ему не доставалось и сотой доли тех нагрузок, что пришлись на гребцов — здоровенных, обнаженных по пояс, блестящих от пота. В спешке нужды не было, но когда за королевским кораблем следовал весь флот Каттерстоу, делом чести было не уступить ни одной другой команде. Как бы тяжело ни приходилось гребцам, у них хватало еще сил улыбаться, глядя на отчаянные усилия их рулевого в борьбе с веслом при каждом новом порыве ветра. Вот бы ему такие мускулы, как у них! Ну почему человеку приходится расти так долго?

— Передохни-ка, сын. — Папа опустил поросшую рыжими волосами руку на весло. Казалось, он не прилагал ровно никаких усилий, и все же весло начало мгновенно слушаться его, а не Радгара.

— Я ведь все делал правильно! — выдохнул он. — Правда?

— Ты справился замечательно. Я горжусь тобой, но мне нужно сказать тебе кое-что. Когда мы приплывем, у нас уже не будет такой возможности. Ты можешь слушать и править одновременно?

— Да, господин!

Отец убрал руку с весла.

— Тогда давай. В Твигепорте у нас могут быть неприятности. Большие неприятности. И они могут затронуть и тебя.

— Меня?

Отец улыбнулся.

— Представь себе! Последнее время тебе так хорошо удавалось избегать неприятностей, что я решил подкинуть тебе пару. — Улыбка сбежала с его лица. — Я не шучу, сын. Ты знаешь, зачем я созываю муут. Собрание обещает выдаться бурным.

— Да, господин! — Мир! Муут созывался для проведения мирных переговоров с послом, которого прислал король Амброз. Это могло положить конец войне, которая началась еще до рождения Радгара, а завершится прежде, чем он повзрослеет настолько, чтобы принять в ней участие. Папа повелел, чтобы витенагемут собрался в Твигепорте, портовом городе Грейтеарса, провинции на севере Фюрзига.

— Ты никому не повторишь того, что я тебе сейчас расскажу.

— Нет, господин!

— Я предпочитал бы, чтобы ты называл меня просто папой, Радгар.

— Хорошо, папа.

— Страна расколота. Некоторые провинции хорошо наживаются на войне, но другие более процветают от мирной торговли.

— А разве не ты решаешь? Ты же король!

Папа улыбнулся.

— Да, решаю я, но гораздо лучше спорить в открытую. Надо быть готовым к тому, что шум и крики продлятся не один день. Собственно, дела обстоят таким образом: Шивиаль тайно запросил наши условия мира. Мы послали свой список требований, и я включил в него все, на что хватило фантазии: и самоцветы из короны Шивиальских монархов, и голову короля Амброза, маринованную в уксусе, и…

— Нет! — Радгар сложился пополам от хохота и тут же поспешно вцепился в весло.

— Ну, не совсем так, но вроде этого. Теперь они прислали посла с полномочиями вести переговоры, но, разумеется, он начнет с того, что отвергнет почти все наши требования. Он даже может добавить пару собственных, вроде выдачи моей головы на пике или возвращения твоей матери домой. — Он произнес это достаточно громко, чтобы она услышала. — Разумеется, мы отвергнем все это.

— Правда? — приподняла бровь мама. — А если я хочу вернуться?

— Что? — взвыл Радгар. — Вернуться и жить в Шивиале? Но ты же не можешь…

— Конечно, могу. И тебя бы взяла с собой.

— Смотри вперед! — рявкнул отец.

«Греггос» вздрогнул и начал уклоняться влево. Радгар навалился на весло всем телом и толкал его, пока ему не показалось, что все кости его вот-вот треснут. Медленно, неохотно корабль нацелил нос в нужном направлении. Кажется, пронесло! Радгар улучил секунду и высвободил руку, чтобы смахнуть пот с глаз.

— Если она захочет ехать, никто не будет ей мешать, — сказал папа так, словно ничего не произошло. — Только сегодня ночью она говорила мне, что не хочет этого. Правда, дело было в постели, так что, возможно, голова ее была занята другим.

Мама надула губы и отвернулась. Она никогда не любила папиного поддразнивания на эту тему. Радгар почему-то тоже ощущал себя неуютно, хотя знал, что так шутят все мужчины.

— Скажи, война кончится? — задумчиво спросил он. Все уже давно спорили на этот счет, но он ни разу еще не слышал отцовского мнения.

— Если честно, не знаю, сын. Мы еще не слышали условий посла, но Амброз не стал бы посылать твоего дядю, если бы не относился к этому серьезно.

— Но решаешь-то ты, господин?

— Да, решаю я. Эрлы будут говорить и говорить, но никто из них не выступит против правящего короля, если только у них нет хорошей кандидатуры, чтобы бросить вызов, и если они не уверены, что он сможет собрать большинство голосов. Случись так, я бы давно знал об этом, и этого нет — я ведь далеко еще не дряхлый старик! При голосовании они все поддержат меня, что бы они там ни хотели. — Папа улыбнулся своей обычной широкой улыбкой, но Радгар ощутил в ней угрозу. Он знал, что рассерженный король может устроить серьезные неприятности любому эрлу, которого он невзлюбит, вплоть да неудобного тому таниста.

— Но ты-то чего хочешь, войны или мира?

— Не я начинал эту войну!

— Конечно, нет, господин.

— Это важно, потому что нет хуже драки, которую ты начал, а потом проиграл — ты выставляешь себя не просто дураком, но еще и слабаком. Всегда лучше, когда на тебя нападает кто-то другой, а ты его побил. Тогда он дурак и проигравший, и вся вина лежит на нем, понял? Вот почему победитель всегда заставляет проигравшего признать, что именно он развязал драку. А если это не так, им все равно придется признать, что это они заставили победителя напасть на себя, так что виноваты во всем все равно они сами. Конечно же, в этом случае совершенно очевидно, что войну начал Шивиаль. Король Тайссон послал нам оскорбительный ультиматум. Честь не позволяла нам принять его, и они потерпели такое сокрушительное поражение, что его сын наконец запросил о мире. Но мы не подпишем никакого договора, если он не будет начинаться с признания королем Амброзом того, что его отец был неправ, начиная эту войну. Он будет изворачиваться как угорь, пока не пойдет на это.

— Что ж, хорошо! — Может, мира еще и не заключат, и тогда ателинг Радгар вырастет и станет наводящим ужас капитаном Радгаром, грозой шивиальцев…

Отец усмехнулся и взъерошил ему потные волосы, словно угадав его мысли.

— Тебе может казаться, что это не важно, кто из двух примет вину на себя — король Эйлед или король Амброз, но это значит очень много! Особенно в стране вроде Бельмарка, где короля можно сместить. Король, допустивший ошибку, теряет почву под ногами. Две ошибки — и он тонет.

— Но ты же не делал ошибок! Они начали войну, а ты выиграл!

Папа снова улыбнулся.

— Верно. Один градус право на борт, рулевой! А теперь слушай! На витенагемуте ожидается много споров. Половина эрлов подобны мне: они выслушают условия, а потом уже примут решение. Но у партии войны-до-победного-конца по меньшей мере пять твердых голосов, и столько же их у партии мира-любой-ценой. Я называю их Кровавыми и Нытиками, но ты этого не повторяй.

Радгар кивнул, не сводя взгляда с намеченного курса корабля.

— Хорошо, господин! — Здорово, когда тебя посвящают в государственные тайны вроде этой.

— И хотя я уже принял решение, я не могу совершенно игнорировать витенагемут. Я обработаю эрлов при личных встречах перед голосованием, и в конце концов, возможно, все мы проголосуем одинаково. Однако разногласия эти серьезны, и наверняка не обойдется без угроз и подкупов. У Кровавых достаточно средств, чтобы подкупить часть Нытиков. Шивиальцы привезут с собой мешки золота и груды обещаний. Твигепорт — цитадель Кровавых, гнездовье горячих голов. Я не удивлюсь, если еще до конца мутта случится кровопролитие.

Радгар потрясенно покосился на отца, и угрюмое выражение его глаз ему очень не понравилось. Витенагемут собирался в Варофбурге раз в году, и он не помнил на подобных собраниях никакого насилия страшнее неизбежных пьяных ссор.

— Даже рубка?

— Рубка на мечах, дубины, ножи в спину. Не исключаю даже яд или заклятия. Если танист не согласен со своим эрлом, нож под сердце — быстрый способ сменить один голос на другой. Светманн — вожак Кровавых. Он жесток и беспринципен. Если придется, он готов к любым действиям, даже самым грязным.

Светманн был эрлом Грейтеарса. Его избрали недавно, он был молод, и ожидать от него можно было чего угодно. Всего несколько месяцев назад он бросил вызов одному своему брату, танисту, и почти сразу после этого — другому, эрлу. Оба решили драться, и оба погибли. Подобного рода братоубийство считалось законным, но уважения победителю оно не добавляло. Хуже того: насколько припомнил Радгар, Светманн происходил из рода Нюрпингов, а Нюрпинги считались второй после Каттерингов династией, претендующей на трон. Когда-нибудь Светманн может угрожать и папе.

— Тогда почему ты созвал витенагемут в Твигепорте?

Отцовские глаза вспыхнули ярче, чем изумруды в его броши.

— Потому что Станхоф больше Сюнехофа. Потому что это традиционный знак уважения к новому эрлу. Потому что я смогу держать шивиальцев в одном городе и не позволять им слишком уж шпионить. Единственное, чего мне не хотелось бы, — это услышать, что тебя или твою мать взяли в заложники.

— Что? — ахнул Радгар.

— Это вполне возможно. Это единственный способ повлиять на мой голос — единственный, от которого все зависит.

— Но… — Радгар поперхнулся, представив себе все возможные последствия, и снова чуть не упустил «Греггос». На этот раз папе пришлось помочь ему — всего одной рукой, и он даже с места не сошел. Как просто у него все это выходило!

— Все верно, но ты ведь не просто кто-то, а очень дорог мне — и Бельмарку. Мне пришлось взять тебя с собой, так как тебе нужно познакомиться со своим дядей, но я приказал Леофрику усилить охрану — мою и твоей матери. Приглядывать за тобой я поручил Вульфверу.

Вульфверу? Уж не сошел ли папа с ума? Его кузен плыл сегодня рулевым на «Ганоте», везущем его отца как члена королевской свиты. Кстати — вот здорово! — «Ганот» отстал, не выдержав темпа. «Греггос» вырвался на три или четыре корпуса вперед. Вот, значит, почему гребцы так ухмыляются! Впрочем, его заслуги в этом не было.

Братцу Вульфверу исполнилось двадцать, и он стал фейном, одним из самых мощных мужчин в фюрде. Он уже ходил на фейринги, брал на абордаж шивиальские суда, орудовал мечом в бою, пролил шивиальскую кровь. Его до сих пор не любили, но почитали как бойца. Безумец, с уважением отзывались о нем мужчины, а скопы сравнивали его с китом-касаткой. Никто не сомневался, что рано или поздно он будет претендовать на пост эрла. Все верно, второй глитм Хильфвера подтвердил, что рок Вульфвера — вода, а не Радгар, но это не означало, что им не придется скрестить клинки. В считанные годы взаимная неприязнь обещала смениться смертельной враждой.

— Разве не было кого-нибудь получше, господин? — спросил Радгар, стараясь, чтобы голос его звучал как можно равнодушнее.

Папа нахмурился. Он не любил разногласий на семейную тему, даже когда они оставались внутри семьи.

— Мне кажется, нет. Он угрюмый ублюдок, но он не глуп и стоит в бою шестерых.

— Я хотел сказать, уверен ли ты, что он не перережет мне глотку?

— Радгар! — резко произнесла мама. Он и не знал, что она слышит их разговор.

Отец пожал плечами.

— Он умеет трезво оценивать ситуацию, Шарлотта, и это хорошо. Да, сын, я уверен. Я знаю, когда-нибудь ваши амбиции приведут к столкновению. Я только надеюсь, что вы сможете прийти ко взаимоприемлемому соглашению, как это сделали мы с твоим дядей, и вам не придется прибегать к оружию. Из всех преступлений убийство родственника наиболее грязное, даже если закон и разрешает это. Вот почему я не просто поручил Вульфверу следить за твоей безопасностью, но и позаботился о том, чтобы это услышало как можно больше людей. Если в Твигепорте с тобой что-нибудь случится на этой неделе, он никогда не сможет очиститься от подозрений. Даже если его не заподозрят в непосредственном участии в преступлении, о нем всегда будут говорить, что он плохо старался. Или что его подкупили. Он понимает это, как понимает и то, что его надежды занять место своего отца или мое зависят теперь от того, сумеет ли он доставить тебя домой в целости и сохранности. Ясно?

Радгар кивнул и вдруг расплылся в улыбке.

— Что в этом такого уж смешного?

— У меня ужасно умный папа.

Как ни странно, отец не улыбнулся в ответ. Он только пожал плечами.

— Надеюсь, что так, сын.

3

В том месте, где длинный фьорд готов был открыться в море, когда-то давным-давно поток лавы перегородил его и образовал равнину. Теперь на ней вырос город, название которого означало «два порта». С южной стороны он открывался в Свифейфен, а северная гавань была единственной в Бельмарке, куда иностранные суда осмеливались заходить, не прибегая к помощи лоцмана. Твигепорт, таким образом, являлся одновременно и главным портом архипелага, и наиболее удобным местом для вторжения, поэтому здесь отгремело немало исторических сражений.

Когда королевская флотилия подошла к берегу, Радгар неохотно передал рулевое весло Тофбьорту и принялся переодеваться. Он успел вовремя — как раз в ту секунду, когда с корабля на берег перекинули трап. При виде его растрепанной шевелюры и помятых штанов мама нахмурилась, но поделать с этим ничего уже не успела — на глазах у команды это было бы совершенно непереносимым унижением.

Интересно, подумал он, всех ли ателингов постоянно шпыняют, как его, или нет.

Эрл Светманн встречал своего короля у трапа; его сопровождали восемь других эрлов, прибывших на муут заранее — наверняка с тем, чтобы у них хватило времени для сговора. Светманн поражал своим неожиданным мальчишеством — он заразительно смеялся, а его задорная улыбка плохо вязалась с его зловещей репутацией. Он опустился перед отцом на колени, принося ему положенную клятву верности, одарил маму как почетную гостью великолепной собольей шубой, а когда ему представили Радгара, ответил на его поклон еще более низким.

— Добро пожаловать, ателинг! Ваша слава наездника опережает вас! — Не поворачиваясь, он сделал знак рукой, и конюх подвел к ним белоснежного жеребца. — Я знаю, разговоры наши покажутся вам скучными, так что молю принять в подарок Исгицеля, дабы вам было чем занять себя на время пребывания здесь. Разумеется, после вашего отъезда его переправят морем в Варофбург.

Официальные церемонии приношения даров давно уже надоели Радгару. Все ценное, что он получал — кинжалы с золотыми рукоятями или украшенные драгоценными каменьями пряжки для пояса, — ему приходилось сдавать в королевскую казну, стоило ему вернуться домой или гостям уехать. Но вот коня ему могли и оставить, и он с одного взгляда понял, что если и есть в мире конь, способный сравниться с его любимым Свеальмом, так это означенный Исгицель. Поэтому ему не пришлось слишком стараться, чтобы голос его звучал искренне, когда он благодарил принимавшего их эрла, пусть это вышло и не совсем лояльно по отношению к отцу.

Тут, в самый разгар речей, улыбок и объятий, на берег вывалился со своего корабля дядя Сюневульф. Он поздравил нового эрла с той поддержкой, которую оказал ему его фюрд, не выразив при этом приличествующих случаю соболезнований. Радгар, испытывавший сильное искушение прямо сейчас вспрыгнуть в седло Исгицеля, вдруг обнаружил, что его окружили, оттеснив от остальных, массивные туши Вульфвера и двух его закадычных дружков, Фрекфула и Хенгеста, ростом почти не уступавших ему. Радгар был им почти по пояс. Они обступили его, хмурясь и теребя пальцами рукояти своих мечей.

— Мне сказали побыть твоей нянькой, крысеныш, — буркнул Вульфвер. — Гляди, коль у меня будут из-за тебя неприятности, уж я тебя так отделаю, родная мама не узнает.

— Если у тебя будут неприятности, — возразил Радгар, решив с самого начала определить их взаимоотношения, — так только потому, что у тебя не хватит мозгов для такой работы.

— Считай, раз! — произнес Хенгест. Имя его означало «жеребец», хотя при рождении его, разумеется, назвали по-другому. Но его зубы и нос…

— Что — раз?

— Сумничал, — фыркнул Фрекфул. — Еще два раза, и получишь по полной.

— Когда это ты научился считать до трех, Веснуха?

Веснушек у Фрекфула и правда хватало, и он принимал это близко к сердцу, ибо лицо у него было мальчишески юным настолько же, насколько у Хенгеста — конским. Настоящий воин не может быть таким хорошеньким или краснеть, как девица. Он угрожающе поднял кулак, но тут мама повернулась и смерила их взглядом, укротившим даже личную армию Вульфвера.

У зажатого между двумя берегами и двумя утесами Твигепорта не было иного выхода, как расти вверх, выше остальных бельских городов. Радгар с удовольствием пошатался бы по его узким улочкам, но сильно сомневался в том, что у него выдастся такая возможность.

Шествие к городскому залу возглавили папа и другие эрлы, следом за которыми ехали в карете мама и дядя Сюневульф. Радгару полагалось ехать с ними, но Исгицель подарил ему замечательную возможность избежать этого. Что еще приятнее, его телохранителям пришлось, пыхтя и потея как свиньи, поспешать за его стременем.

— Выше голову, парни! — ободрял он их. — Улыбайтесь честному народу! Не забывайте, вы ведь теперь эскорт ателинга. С уродством вашим ничего не поделаешь, так хотя бы производите впечатление достойных! — Ну и так далее. Улицы были очень узкими, и хотя Исгицель хорошо слушался поводьев, он не любил, когда незнакомые люди подходили к нему слишком близко. Почти без поощрения со стороны Радгара он ухитрился укусить Фрекфула, лягнуть Хенгеста и дважды прижать Вульфвера к стене. Все это помогло скрасить день.

Хотя зал местного эрла был построен из камня и отличался огромными размерами, он представлял собой традиционный одноэтажный амбар, окруженный лесом жилых и хозяйственных построек. Радгару хотелось бы поставить Исгицеля на конюшню и отправиться на пешую прогулку по городу — желательно без надоедливой охраны. Однако стоило им добраться до дворца, как ему пришлось провожать маму на важную неофициальную встречу.

Книхт проводил их по лестнице в маленькую комнатку на третьем этаже. В ней было душно и пахло так, словно ее несколько столетий использовали в качестве жилья для фраллей, хотя в настоящий момент вся ее меблировка сводилась к линялому ковру и двум креслам. Деревянная обшивка стен потемнела от времени и кое-где потрескалась. Вместо потолка виднелась снизу крыша здания — стропила и обрешетка, сквозь которую просвечивала дранка. Мама брезгливо осмотрелась по сторонам.

— Я просила места поукромнее. Не могу себе представить, чтобы кто-то пришел сюда добровольно, так что мешать нам не должны. — Она села и одернула подол платья, стараясь казаться спокойной, но он знал ее слишком хорошо, чтобы обмануться. Он подошел к маленькому слуховому окошку и выглянул. Окошко было не застеклено, и щели в ставне пропускали в комнатку хоть немного свежего воздуха, от которого пахло морем. За окном тянулись черепичные крыши, за которыми виднелся укрепленный северный порт. У причала и на рейде стояло несколько десятков судов.

— Ты только помни, Радгар, что шивиальцы не привыкли думать о бельцах иначе, чем о жестоких варварах. Постарайся вести себя как джентльмен.

За последние две недели она повторяла это раз в сотый.

— Хорошо, мама.

Они ожидали прибытия его превосходительства посла Шивиаля, которым был не кто иной, как мамин брат Родни, ныне лорд Кэндльфрен, дядя, с которым он никогда еще не встречался. Папа говорил с ним об этой встрече только раз:

— Будь вежлив и почтителен, если он будет держать себя так, — сказал он тогда. — Думай о маме, ибо для нее эта встреча будет тяжелее всех. Вовсе не обязательно терпеть оскорбления — тебе или твоей семье. — Под «семьей» в этом случае подразумевался, конечно, сам папа.

Большую часть судов в порту составляли ладьи, но были там и коги с двумя или даже тремя мачтами — корабли с несколькими палубами, которые брали на борт много груза, но зато угрожающе раскачивались даже при легком волнении. Да и скорость у них наверняка мала.

— Не забывай, милый, это семейная встреча. Никакой ерунды насчет принцев и всего прочего. Ты просто встречаешься со своим дядей, вот и все.

— В Бельмарке нет принцев, мама, — терпеливо возразил он. — Я просто ателинг. — Конечно, не все эти торговые суда шивиальские или вообще иностранные.

— Пока дело касается твоих шивиальских родственников, ты принц. — Она противоречила самой себе.

— Ладно. Принц так принц. — Он не мог рассчитывать на роль наследника, пока не покажет себя достойным трона, а сделать это будет гораздо труднее, если война кончится. Столько крыш так близко друг к другу! Ничего удивительного, что Твигепорт так страдает от пожаров.

— Для меня это очень важная минута, милый. Постарайся не делать ничего такого, что испортило бы ее! Я ведь могу на тебя положиться, да?

Он отвернулся от окна.

— Положиться? В чем?

— В том, что ты будешь вежлив!

— Разве я вел себя иначе когда-либо, ваша честь?

Она ахнула.

— Ну, раз или два! — Она вдруг рассмеялась. — Ты с каждым днем все больше похож на своего отца!

Он поклонился.

— Вы мне льстите, госпожа.

Она одобрительно улыбнулась.

— Ты только продолжай в этом же духе, и… — В дверь постучали, и она застыла. — Войдите!

Вошел незнакомый мужчина, и Радгар едва не охнул, такое тот произвел на него впечатление. У вошедшего были темные волосы и темные глаза, что само по себе казалось в Бельмарке непривычным, равно как его штаны, камзол и кружева у шеи, и все же что-то в его движениях, том, как его быстрый взгляд обшарил комнату, позволяло предположить, что перечить этому человеку опасно. На рукояти висевшего у него на поясе меча красовался переливающийся янтарным светом камень. Впрочем, судя по возрасту, это не мог быть лорд Кэндльфрен… Телохранитель? Он вышел из комнаты, не закрыв за собой дверь.

— Это и есть Клинок? — возбужденно прошептал Радгар. — Неужели дядю охраняют настоящие Клинки?

— Возможно. — Похоже, эта мысль ее позабавила. — Возможно, он считает, что у нас тут по улицам разгуливают медведи и волки. Но если король назначил ему Клинков, это могло быть только совсем недавно. Этот человек слишком стар для этого.

Ну конечно! Радгар и сам мог бы додуматься до этого. Клинки — это что-то вроде заговоренных фейнов. У них была где-то там, в Шивиале, специальная школа книхтов, но потом их заклятием связывали со своим господином. Поэтому Клинки не могли переходить от одного к другому, а недавно повязанный Клинок может быть только совсем молодым. Его почему-то огорчило, что мама разглядела это прежде, чем он.

В комнату ступил высокий, очень грузный мужчина, и дверь за ним бесшумно затворилась. В его волосах и бороде мелькала седина, лицо его побагровело, и он задыхался от подъема по лестнице. В жаркий летний день вроде нынешнего одежда его казалась абсурдно теплой: разноцветный плащ с меховой опушкой и богато расшитая войлочная куртка, жилет и духи знают, что еще снизу. Он производил впечатление праздничного украшения. Должно быть, кто-то предупредил его, что в Бельмарке холодный климат.

— Родни! — воскликнула мама, вскакивая.

Шивиальский посол сухо поклонился.

— Мадам!

Она вздрогнула, как от удара. Отпрянув, она споткнулась о кресло и рухнула в него. Ее брат обратил взгляд своих рыбьих глаз на племянника.

— Милорд, — произнес Радгар, поклонившись. Он мог бы сказать еще кое-что, но сдержался.

— Гм. Ты изрядно похож на своего отца.

— Спасибо, ваше превосходительство.

Мама снова встала, на этот раз медленнее.

— Хороший же способ приветствия, Родни! Мы столько не виделись! — Она сделала шаг, протянув к нему руки.

Он не обратил на них никакого внимания, продолжая хмуро смотреть на Радгара.

— Я понял, у нас будет встреча наедине, Шарлотта. Мальчишка выболтает все, о чем мы будем говорить, своему отцу.

— А если и так? Его отец — мой муж.

Посол нахмурился так сильно, что его мясистое лицо пошло обиженными складками.

— Его отец — пират, который силой украл тебя. Мы никогда не признавали твое похищение законным браком.

То, как задрожала брошь на платье, позволяло предположить, что королева Шарлотта начала притаптывать ногой, а Радгар с детства привык считать это сигналом опасности. Правда, на этот раз он не был ни причиной этого, ни намечаемой жертвой. Когда она заговорила снова, тон ее голоса сделался донельзя капризным, что усмиряло порой даже отца.

— Я приняла его предложение на глазах у свидетелей!

— Не напоминай мне об этом! — Дядя Родни опустил свою тушу в кресло и уставил в сестру пухлый палец. — Сядь, женщина. Слова, которые ты произнесла в тот день, погубили всю нашу семью. Нас избегали, очерняли, унижали, разорили, и все потому, что ты согласилась на публичное изнасилование. — Он был выше дяди Сюневульфа и, должно быть, весил гораздо больше, но жир, похоже, равномерно обволакивал все его тело, а мышцы давно одрябли. Шелковые шивиальские чулки обтягивали ляжки неимоверной толщины. Ноги дяди Сюневульфа были костлявыми, а живот напоминал ловушку для омаров, которую он таскал с собой повсюду.

Мама не спеша села и оправила подол платья. Радгар стал рядом с ней, но руки спрятал за спину, потому что они тряслись. Прошло уже два года с тех пор, как с ним случался последний из его буйных припадков, и он надеялся, что избавился от них навсегда. Теперь его уверенность в этом поколебалась.

— Я всего лишь, — тихо произнесла мама, — совершила наилучшую сделку, какую могла в тех обстоятельствах. Я не знала, что мне в обязанность вменяется защищать Кэндльфрен-Парк от налетчиков. Я не помню, чтобы ты даже пытался прийти мне на помощь, когда моя свадьба превратилась в публичное изнасилование, как ты мило это назвал, хотя я уверена, ты был при мече. Если ты хотя бы возражал каким угодно образом, это от меня ускользнуло. Я не припомню, чтобы ты хоть раз выразил сожаление в своих письмах. Конечно, в первом из них вообще мало что говорилось, кроме «Отец умер». Да и второе мало чем отличалось: «Мать умерла. Погода стоит хорошая». Ну да, было еще третье, насчет бедной Роз и выгребной ямы. Три коротенькие записки за четырнадцать лет! Но ты признал, что получал мои.

Радгар позволил себе чуть слышно хихикнуть, чтобы снять напряжение. У этого шивиальского борова нет ни малейшего шанса. Даже закаленные в боях фейны считали, что им повезло, если удавалось уйти от пребывающей в таком настроении мамы живыми.

И без того пунцовое лицо посла приобрело фиолетовый оттенок.

— Каждое из твоих писем, прежде чем попасть к нам, было вскрыто Темной Палатой. Все, что мы писали в ответ, наверняка тоже перехватывалось. Война же идет, женщина! Нас подозревали в предательстве. Ты что, веришь, что агенты твоего муженька не вскрывали точно так же твою переписку?

— Да! — отрезала она и продолжала уже спокойнее: — Эйлед никогда не опустится до такого. Я сама давала ему читать твои письма, в противном случае он не дотронулся бы до них. А теперь будь добр, просвети меня. Верно ли я поняла, что во всей не очень приятной сцене во время моей свадьбы виновата я сама? Это ли причиной тому, что вы игнорировали меня все эти годы? Отказались от меня?

Посол снова хмуро покосился на Радгара, как бы прикидывая, не выгнать ли его из комнаты.

— Изначально в этом не было твоей вины, но, не защитив свою честь, ты опозорила нас всех.

— О, неужели! — Мама была уже опасно разгневана, и Радгар отчетливо слышал, как притаптывает она по ковру. — Мне-то казалось, что это мужчины моей семьи не смогли защитить мою честь. Что это они пытались продать меня паршивому, развратному старому козлу. Что это они не приняли необходимых мер предосторожности всего через несколько недель после нападения на Эмблпорт. Что это у них не хватило крепости beallucas поздравлять меня раз в год с днем рождения — как же, а вдруг инквизиторы решат, что это зашифрованные шпионские письма!

На мгновение воцарилась тишина. Посол явно не находил слов для ответа.

— Я надеюсь, — продолжала его сестра, — что меня не считают ответственной за саму войну? Вроде Как-там-ее, увезенной на тысяче кораблей, или осады Как-там-его?

— Выйди, парень, — сказал шивиалец.

— Останься здесь, Радгар.

— Хорошо, мама.

— Все, что ты имеешь сказать, Родни, может быть сказано при моем сыне. Он некоторым образом имеет отношение к вопросу наследства.

Ее брат побагровел еще сильнее.

— Я должен понимать это так, что ты не имеешь желания возвращаться в лоно семьи?

— Ты понял все верно. Как бы ты перенес, если бы у тебя под ногами болталась пиратская рабыня? Эйлед образцовый муж — любящий, верный, щедрый. Я не одобряю его манеры свататься, но я восхищаюсь им и нежно люблю его, так что единственное, что огорчает меня в нашем браке, — это то, что не могу больше родить ему сыновей, таких же хороших, как этот. — Это уже ее понесло. Радгару приходилось слышать, как она высказывает папе в лицо куда менее лестные оценки. И довольно часто, если уж на то пошло. Да и сам Радгар вряд ли был до сих пор образцовым сыном. — В последний раз этот вопрос мне задавали, когда твой предшественник угрожал войной, если меня не соберут и не отправят морем домой. Эйлед предлагал мне вернуться, одарив при этом целым состоянием. Я отказалась, потому что…

— Смею надеяться, что отказалась! — взвизгнул посол. — Он тебя изнасиловал, а если бы еще и заплатил за это, сделал бы из тебя простую шлюху!

— Я отказалась потому, что, приняв эти требования, я обрекла бы его на смерть. Мы оба понимали это. К этому времени я уже поняла, какого мужа подарила мне судьба. Тебе, возможно, не понять его благородства, но уверяю тебя…

Лорд Кэндльфрен с усилием поднялся на ноги.

— Нам не о чем больше говорить. Мне явно нет нужды учитывать то незавидное положение, в котором ты оказалась, на переговорах.

— Незавидное положение? — вскричала мать. — Сядь, Родни. Сядь! Я еще не до конца развенчала твои идиотские, извращенные заблуждения. И еще мы обсудим с тобой вопрос о моем наследстве. Радгар, подожди за дверью.

Его светлость не сел. Радгару пока удавалось сдерживать свой гнев, но едва-едва. Возможно, мама догадалась об этом. Что-то не везло ему с дядьями.

— Как вам будет угодно, госпожа, — сказал он. — Ваше превосходительство, мне жаль, что мы не встретились при более благоприятных…

— Радгар!

— Позволь мне договорить, мама. Милорд, если бы вам пришла в голову мысль порасспрашивать людей на улицах, вы бы узнали, что моей маме рады всюду, куда бы она ни пошла. Я видел воинов, разорявших шивиальские города, захватывавших его корабли,проливших реки крови, — он изо всех сил старался не сорваться на крик, — и я видел, как они с радостью оказывали ей, моей маме, все возможные знаки почести, потому что она — почитаемая всеми королева моей страны, и любой договор, требующий, чтобы она вернулась домой, не получит на мууте ни одного голоса поддержки, ни одного! Спросите кого угодно! По всему Бельмарку, когда люди говорят «seo hlæfdige», что означает «Владычица», они имеют в виду мою…

— Радгар!

— Да, мама. — Он повернулся и пошел к двери. Закрыв ее за собой, он на мгновение привалился к косяку, дрожа всем телом. Он не дал воли своему драконовскому характеру, но, похоже, болезненной реакции, наступавшей обычно за припадками, ему было не избежать. Он решил, что с учетом обстоятельств справился неплохо. Не такая уж плохая речь! Он сделал над собой усилие и успокоил дыхание.

Ого!

У него, оказывается, были зрители.

4

Коридор был душный и темный; единственное окно находилось в дальнем его конце. Справа от Радгара перекрывали выход на лестницу Фрекфул, Хенгест, Боэтрик и Ордлаф — его и мамины телохранители, мяса которых, вместе взятого, хватило бы, чтобы все волки Скиррии не голодали в течение месяца. Напротив него прислонился к стене мечник посла. Он стоял спиной к свету, и в позе его проглядывала неколебимая уверенность кота, глядящего на четверых голодных псов с верхней перекладины высокого забора.

Радгар поклонился.

— Меня зовут Радгар Эйлединг. Добро пожаловать в Бельмарк, милорд.

Чужеземец грациозно поклонился в ответ.

— Гесте мое имя, ваше высочество. Теплые слова королевского сына большая для меня честь, ибо я всего лишь воин, не дворянин. — Он улыбнулся, но взгляд его ни на мгновение не отпускал четырех остальных мужчин.

— Не беспокойтесь на их счет. Они опасны, только когда трезвы. Вы — Клинок? Я слышал о Клинках. — Глядя на этого тигра с тихим голосом, он мог поверить во все слышанные им рассказы. По меркам фюрда Каттерстоу мечник был невысок ростом, и все же его, несомненно, окружала аура скрытой угрозы.

— О да, я был Клинком. Теперь — нет. В том смысле, в каком вы думаете, нет. Всего лишь рыцарь Ордена. Я имею в виду, я больше не повязан Узами со своим подопечным.

— Но это тот самый меч с кошачьим глазом? Можно посмотреть?

— Как-нибудь в другой раз я с удовольствием покажу вам его, ваше высочество. В настоящее время он на работе. — Темные глаза продолжали внимательно следить за четверкой увальней.

— Прошу вас, называйте меня Радгаром. У нас, в Бельмарке, нет высочеств, только низости вроде этих четверых. — Он наслаждался хмуро-обиженным выражением на лицах фейнов. Они достаточно понимали по-шивиальски, чтобы понять, что он потешается над ними.

— Жаль. Я надеялся, следующий король Бельмарка будет наполовину шивиалец.

— Нынешний король такой и есть. Я уже на три четверти — опасная дворняжка. Мне кажется, вы очень скоро останетесь без работы.

В первый раз за все время Гесте посмотрел на него в упор. На лице его заиграла улыбка.

— И почему так?

— Пока вы стоите здесь, моя мать раздирает вашего подопечного на кусочки.

Клинок усмехнулся.

— Она вне моей юрисдикции.

Дверь распахнулась, и лицо, находящееся в его юрисдикции, вылетело из нее со скоростью арбалетной стрелы, едва не сбив Радгара с ног. Дядя остановился и свирепо посмотрел на племянника.

— Так ты и есть Радгар?

— А вы — дядя Родни. — Драконовский характер вновь шевельнулся в нем.

— Что ж, парень. Я вот что скажу: я был приятно удивлен. Твоя мать обучила тебя хорошим манерам.

— В будущем вы можете удивиться еще сильнее. Мой отец обучил меня драться.

Сэр Гесте громко хохотнул. Даже четверо моржей у лестницы усмехнулись, поняв если не слова, то действия и реакцию. Лорд Кэндльфрен вспыхнул и зашагал прочь. Они посторонились, давая ему пройти.

— Долг зовет, — вздохнул Клинок. — Мое почтение вашим августейшим родителям, принц Радгар. — Он поклонился — не так низко, как в прошлый раз — и зашагал следом за послом. Четверо сторожевых псов недовольно пропустили его. Он не удостоил их и взглядом.

Радгар вернулся в комнату.

— Мама?

— Уйди. — Она стояла у окна и смотрела на улицу. Он догадался, что она плачет.

— Но, мама…

— Пожалуйста, Радгар, уйди. — Она не повернулась к нему. — Я сейчас буду в порядке.

Он подумал, не сбегать ли ему поискать отца, но решил, что это было бы глупо. Он и раньше достаточно часто видел ее плачущей.

— Хорошо, мама.

Он вышел в коридор и закрыл дверь.

— Королева не желает, чтобы ее беспокоили! — сообщил он Боэтрику и Ордлафу. Оба входили в число папиных фейнов, и воспитал их маршал Леофрик, так что это были неплохие ребята.

Чего нельзя было сказать о Фрекфуле и Хенгесте, Вульфверовых дружках. Что бы ни случилось до вечера, ателинг Радгар не будет нужен никому по крайней мере до заката и начала пиршества в зале, а возможно, и тогда тоже. Он отворил противоположную дверь, уверенным шагом зашел туда и закрыл ее за собой. Вульфвер знал повадки своего младшего кузена, но Красавица и Чудовище не доставят ему хлопот.

По счастью, в комнате никого не было, но он чуть не задохнулся от вони. В тесном помещении стояло с дюжину кроватей, и их владельцы не стирали белье на протяжении нескольких поколений. По толстому слою разбросанной по полу одежды он подобрался к окну — точно такому же, как в комнате напротив, с той только разницей, разумеется, что оно было обращено на юг. Из-за вертикального импоста посередине даже ему оказалось нелегко протиснуться наружу, но все же он пролез через него ногами вперед.

Он уселся, поставив ноги на дранку, и прикинул, хорошая ли клякса получится, если он поскользнется и сорвется с крыши. Забрызгает ли он кровью только дорогу или еще и стены домов? Надо бы спросить знающих людей. Фейны должны знать, так как впередсмотрящие иногда срываются с мачты. Он никогда не боялся высоты, так что в первые свои фейринги он наверняка будет лазить по вантам, пока не станет капитаном. Хотя мама завизжала бы от страха, увидев его сейчас, никакой опасности ему не угрожало: от его ног до обреза крыши оставалось добрых два фута.

Отсюда открывался хороший вид на длинный Северный Пролив, по которому он вел «Греггос» сегодня, и на его глазах в порт входило еще несколько драккаров. На горизонте угадывалась махина Квиснолля; отсюда он казался симметричнее, чем из Варофбурга. Он отодвинулся вбок, подальше от слухового окна, потом на четвереньках вскарабкался к коньку. Здесь наконец-то ощущался хоть слабый ветер. Теперь весь мир раскинулся вокруг него под голубым, без единого облачка небом. Крошечные точки, кружившие в вышине, были, наверное, орлами, и чайки, пролетая над крышами, удивленно косились на него. Город, два утеса, два порта, сияющие воды Свифейфена и безбрежный простор океана на севере… Дранка под руками была горячей, гладкой и посеревшей от времени, усеянной птичьим пометом. Кое-где она даже поросла мхом. Неподалеку сеорлы чинили кровлю. Он помахал им, и они помахали в ответ. Год назад в застройке зияла брешь в месте, где несколько домов выгорели в результате пожара, но сейчас их, похоже, уже отстроили заново.

Если он и был в чем-то уверен, так это в том, что ни Хенгест, ни Фрекфул не протиснутся в это окошко даже настолько, чтобы заглянуть за угол и увидеть, где он теперь. Когда они обнаружат его бегство, их куриные мозги решат, что он первым делом отправится на конюшню к Исгицелю, потому этого он делать и не будет. Сначала он рассчитывал выждать здесь, пока они не уйдут его искать, но тут заметил, что одна из дворцовых построек примыкает к этой под прямым углом, что ее крыша всего на несколько футов ниже и что в ней тоже хватает слуховых окон. В такой жаркий день ставни наверняка должны быть открыты, так что все, что ему останется, — это найти другую лестницу. Он пробрался вдоль конька до самого его конца, сполз вниз по скату почти до обреза и соскочил на соседнюю крышу. Найти после этого другое окно было уже делом времени, и залезть в него оказалось не сложнее, чем выбраться наружу. Комната, в которую он попал, оказалась спальней, в которой стояла какая-то относительно пристойная мебель. Он вдруг испугался, что дверь, окажется заперта снаружи, но этого не случилось.

Он сбежал по лестнице вниз, беспрепятственно миновал часовых у дверей дворца и отправился знакомиться с городом, начиная с северного порта. Несмотря на папино предупреждение насчет возможности похищения, он был совершенно уверен в том, что сейчас на это никто еще не решится. Сначала все подождут, пока не станет ясно, как пойдут переговоры, и только потом та сторона, что слабее, решится на насилие.

То, что сторон может оказаться больше, чем две, ему в голову не приходило.

5

Когда солнце нырнуло за западную стену ущелья, он вернулся во дворец. Его пропустили внутрь, когда один из знакомых фейнов поручился за него, и ему сказали, как пройти в королевскую резиденцию. Он вспотел, устал, и его изрядно мутило. Примерно с час назад он наткнулся на женщину, торговавшую замечательными медовыми лепешками с малиновым вареньем, и за серебряный скеатт купил столько, сколько смог съесть на месте — оказалось, восемь. На ходу придумывая предлог уклониться от участия в пиршестве, он ухитрился заблудиться в лабиринте дворцовых построек. Он понял, что нашел нужное место, когда увидел Леофрика собственной персоной — тот стоял у двери и разговаривал с одним из фейнов, Ордлафом. Тот напоминал огромного омара в кольчуге и стальном шлеме. Правда, омары не потеют.

Маршал хмуро кивнул ателингу.

— С тобой все в порядке, парень? — Случалось — и очень часто случалось, — что отец Эйлвина единственным голубым глазом видел то, чего все остальные не замечали двумя зелеными. Когда друзья были маленькими, они верили его словам, что изумруд на его серебряной повязке способен читать их мысли. Даже теперь Радгару иногда казалось, что это недалеко от истины.

— Съел слишком много лепешек, эальдор. — Мелкие прегрешения легче прощаются, особенно те, за которые ты уже поплатился сам.

Впрочем, фейна это позабавило меньше, чем ожидалось.

— Тебя искал Вульфвер.

— Вульфвер даже своего лица в зеркале не найдет. Правда, ему и смотреться-то незачем.

На этот раз тот нахмурился сильнее.

— Я видел этого фейна в кольце убитых им шивиальцев. Я видел, как он отбивался от них одной рукой. Какие твои победы сравнятся с этими? Ты можешь похвастаться ранами? Или награбленной добычей? Или это твое происхождение настолько благороднее ателинга Вульфвера, что позволяет тебе издеваться над ним?

Да! Вульфвер был рожден от фралля. Более того, поскольку жирный Сюневульф не произвел на свет больше ни одного ребенка, многие считали, что и верзила Вульфвер не может быть его отпрыском. Однако Леофрик был лучшим папиным другом, единственным человеком во всем королевстве, которому позволялось задать сыну короля хорошую трепку и не сомневаться при этом в том, что король скажет ему за это спасибо. Так случалось в прошлом, и вполне могло повториться еще раз.

— Извини, дядя.

Изумруд на повязке блеснул зеленым отсветом.

— Ты что, дите малое, называть меня дядей и позволять себе глупости?

— Нет, маршал. Я свалял дурака. Я сейчас же иду к ателингу Вульфверу и успокою его. — Это не потребует особых усилий, ибо на то, чтобы беспокоиться слишком сильно, у того не хватало воображения.

Леофрик подумал и решил принять эти извинения без дальнейших замечаний.

— Верхний этаж. Мы нашли тебе отдельную комнату.

— Весьма польщен. — Вульфвер наверняка храпит как свинья.

— С очень маленькими окнами.

— О…

Леофрик поколебался, косясь на слушающего их разговор Ордлафа. Он явно не хотел, чтобы эта история стала всеобщим достоянием.

— Мне стоило бы доложить обо всем твоему отцу.

— У него сейчас и так дел выше головы, эальдор.

— Верно, поэтому я не буду делать этого, если ты дашь мне слово.

Радгару удалось поклониться, хотя его переполненному желудку это пришлось не по душе.

— Обещаю, что буду вести себя пай-мальчиком.

— Ладно, на первый раз… — сухо буркнул маршал.

Оба прекрасно знали, что прямые запреты действуют на Радгара, как красная тряпка на быка, но что он не нарушит слова, если дал его сам, добровольно. Подчиняться приказам Вульфвера? Он вошел в дом, чувствуя себя еще хуже.

В переполненном под завязку городе даже дом, выделенный под королевскую резиденцию, должен быть набит людьми, как рыбами в бочке. Из вестибюля можно было попасть в четыре комнаты и на лестницу. Первый этаж отводился под охрану и для самых старших по возрасту витан. Возможно, здесь же разместился дядя Сюневульф, так как он терпеть не мог лестниц. Впрочем, это же можно было сказать в эту минуту и о Радгаре. Папа с мамой наверняка заняли одну из комнат на втором этаже, остальную часть которого оставят горничным королевы и, возможно, женам тех эрлов, что предпочли остановиться вместе со своими фейнами в Станхофе.

Тьфу, и жарища же здесь стояла! Еще один пролет лестницы привел его под самую крышу, на территорию прислуги. В коридор открывалось всего две двери. Услышав из-за одной из них пьяный смех своего кузена, Радгар толкнул ее и вошел.

Помещение оказалось неожиданно просторным и не таким душным, как он боялся, поскольку оно тянулось на всю длину здания, и слуховые окна с обеих сторон обеспечивали вполне пристойное проветривание. В комнате имелись два стула, две узкие кровати и набитый соломой тюфяк, но еще в ней имелись Вульфвер, Фрекфул и Хенгест, валявшиеся на постелях обнаженными по пояс. С ними комната казалась тесной. Изначально она была больше, но дальний конец ее был выгорожен дощатой перегородкой с врезанной в нее дверью. Похоже, именно там находилось персональное помещение, обещанное Радгару Леофриком.

— Становиться на колени не обязательно, ребята, — произнес он, устремившись туда. Не успел он дойти до двери, как длинный кожаный ремень хлестнул его по плечам и швырнул лицом о дерево. Он вскрикнул от боли и резко обернулся, с запозданием заметив раскрасневшиеся лица и несколько пустых бутылок из-под вина. Бил его, оказывается, Вульфвер — он до сих пор держал в руках свою перевязь и довольно лыбился. Двое остальных катались по своим кроватям от хохота.

Единственной надеждой Радгара оставалась скорость. Он ринулся к выходу, сделал ложный рывок влево, уклонился вправо и миновал-таки самого крупного из своих противников, который нетвердо держался на ногах. Увы, Хенгест успел выставить ногу, и он кубарем покатился по полу. Когда он вновь поднялся на ноги, было уже поздно: Вульфвер перегородил дверь в коридор. Остальные двое надвигались на него сзади, подгоняя вперед.

— Раздевайся! — сказал Фрекфул. — Для начала по двадцать ремней от каждого.

— Только посмейте! — Радгар из принципа никогда не злоупотреблял отцовской властью, но понимал, что на этот раз кусок ему не по зубам. — Стоит папе увидеть наши следы, и он поймет, что вы меня не сторожили, а я улизнул от вас!

— Тоже верно, — буркнул Хенгест. — Истинная правда. Нам никак нельзя оставлять на нем следов, воины. И синяков тоже.

— А ну пусти! — крикнул Радгар в слабой надежде на то, что его услышат часовые у входа.

Вульфвер снова ухмыльнулся своим щербатым ртом.

— Никуда не денешься. И синяков это не оставит.

Он замахнулся. Радгар благополучно увернулся от первого удара и попытался отбить второй, однако кулак фейна отшвырнул его руки, как пушинки, и с размаху угодил ему в живот. Бац!

Никто еще не бил его с такой силой. Он отлетел бы назад и растянулся на полу, если бы Фрекфул не поймал его. На мгновение он повис на руках у фейна, задыхаясь, борясь с тошнотой, не в состоянии выдавить из себя ни слова.

Тут его характер наконец взорвался. Неизвестно, откуда взялось в нем столько силы, но он ухитрился высвободиться и врезать своему ухмыляющемуся братцу по физиономии. Вульфвер зарычал и замахнулся снова. Бац!

Фрекфул снова поймал и удержал его.

— Славный удар. Давай еще.

Вульфвер дал еще. Бац!

— Моя очередь, — заявил Хенгест и врезал ему два раза по груди, справа и слева, выбив из него остатки воздуха. Бац! Бац!

Радгар оказался на полу, скорчившись от нестерпимой боли, пытаясь сделать хоть глоток воздуха. Он решил было, что те натешились, но мозолистые руки вздернули его обратно на ноги: наверное, это доставляло им особенное удовольствие — распрямлять его и снова давать съежиться. Бац! Бац! Он потерял счет ударам. Бац! Большая часть их приходилась по животу, только некоторые по груди или спине. Они перестали только тогда, когда все медовые лепешки вылетели из него обратно.

— Тьфу! — завопил Вульфвер. — А ну, убирай за собой, крысеныш!

Но Радгар его почти не слышал. Его продолжало рвать, он захлебывался, но не мог остановиться. Сквозь багровую пелену он слышал голоса, ощущал удары кулаков… Его мучители вдруг перепугались сильнее, чем он сам. Они хлопали его по спине, они дали ему дышать, но его продолжало рвать кровью. Голоса доносились до него словно издалека…

— Идиоты, вы же ему диафрагму порвали, он помрет!

— Надо его быстро в святилище к знахарю!

— Тихо, дураки, под нами женщины.

— Вот и вытри тогда кровь, пока к ним не просочилась!

— Его надо в святилище, пусть его заговорят, пока он не помер.

— Нет! Хочешь, чтоб тебя повесили? Как только Эйлед узнает об этом, он повесит всех троих, умрет этот крысеныш или выживет…

Значит, умрет…

Впрочем, не сразу. До Радгара дошло, что его раздели, умыли и завернули в колючее вонючее одеяло. Вульфвер стоял рядом с ним на коленях, придерживая за плечи своей ручищей, протягивая другой кружку с вином.

— Ты ничего, Радгар? — тревожно бормотал этот здоровый ублюдок. — Мы… это… маленько перестарались. Так… это… вышло, мы не хотели. Мужские игры.

Радгар ничего не сказал — дыхание давалось ему слишком болезненно, чтобы тратить его, но кивнул. Он не знал, где он и как сюда попал… должно быть, это все виделось ему в бреду. Хенгест за дверью ползал на четвереньках, словно вытирал пол. Фейны не моют полов!

Вульфвер осторожно опустил его на тюфяк. Распрямляться было ужасно больно, поджать колени — еще больнее. Все тело болело. Он застонал, перекатился набок и сумел-таки съежиться.

— Оно, поди, на пир ты не пойдешь? — буркнул Вульфвер.

Радгар зажмурился. Он боялся, что эти ублюдки сломали ему что-то внутри. Все, что он мог сделать, — это не плакать от боли, сотрясаясь от кашля и рвоты, но по крайней мере этого удовольствия он им не доставил.

— Это я к тому, что надеть тебе нечего, — пояснил Вульфвер. — Фрекфул стирает твои шмотки, но навряд ли они высохнут к сроку.

Позже, когда он лежал, отвернувшись лицом к стене, он услышал, как вошла мама. Гнев ее сразу же сменился тревогой, она положила ему на лоб свою прохладную руку и засыпала его вопросами: что он делал? что ел? что пил?

— Боюсь, он перебрал вина, тетя, — донесся откуда-то сверху голос Вульфвера. — Стащил где-то, покуда мы отвернулись.

— Радгар! Как ты мог! Сколько ты выпил?

Пестуя жгучую боль в животе, Радгар мечтал лишь об одном: чтобы его оставили одного и дали спокойно умереть.

— Слишком много, — простонал он.

Он жалел, что пришел не отец. Он сильно сомневался в том, что сумеет обмануть маму. И все же это ему удалось, ибо она встала и, фыркнув что-то вроде «сам виноват», обратила свой гнев на Вульфвера.

— Ты, молодой человек, не оправдал доверия, возложенного на тебя королем. Мальчик ни за что не стал бы напиваться ни с того ни с сего, если бы ты и твои неотесанные дружки не поощряли бы его. Поскольку он не в состоянии никуда идти сегодня вечером, вы все трое останетесь здесь и будете охранять его, не оставляя ни на минуту, ясно? И если у меня будут еще неприятности с тобой, Сюневульфинг, я разжалую тебя в сеорла и выставлю тебя из фюрда так быстро, что ты и опомниться не успеешь. Если ты не можешь день уследить за тринадцатилетним мальчишкой, значит, ты и меча в руке не удержишь. Ясно? И как следует вычисти комнату. Здесь воняет как в хлеву. — И она, шелестя юбками, яростно выплыла из комнаты на банкет.

Вульфвер пнул его в бок.

— Ну, вот теперь я точно хочу свернуть тебе шею.

— Вот бы и свернул, — всхлипнул Радгар.

6

К утру он понял, что если умрет, то не сразу, хотя опасался, что никогда больше не сможет стоять прямо. Комната, которую отвел ему Леофрик, возможно, служила обыкновенно в качестве кладовки — крошечная конурка, выгороженная в конце чердака. В лучшем случае ширина ее не превышала четырех футов, а в середине, где ее перегораживали дымоходы с нижних этажей, и того меньше. Два окна представляли собой узкие щели, и он вспомнил, как ухмылялся Леофрик, упомянув про них.

Даже встать на ноги заняло у него уйму времени. Каждое движение отдавалось в теле острой болью. Вторая комната оказалась завалена одеждой, бельем и тремя храпевшими нагишом сторожами. Девицы, которых Радгар слышал ночью, уже ушли. Он доплелся до двери, держась почти, если не совсем прямо, и сразу же за дверью обнаружил развалившегося поперек дороги любимого братца Вульфвера.

Радгар пнул его как мог сильно — то есть едва-едва. Удар, несомненно, причинил ему гораздо больше боли, чем Вульфверу.

— Поднимайся!

Последовавший рык сделал бы честь медведю, поднятому из спячки приступом подагры. Он начался с «Чё?», перешедшего в мучительный стон, когда солнечный свет беспощадно ударил в опухшие глаза, и завершился угрожающим «Пшел-взад-спать!». Фейн накрыл голову одеялом.

Радгар пнул его еще раз.

— Нет. Первое, что сделает моя мать с утра, это придет проведать меня. На этот раз я расскажу ей, что произошло. — Разумеется, он бы не сделал этого. Он бы скорее умер, но положиться на это Вульфвер не мог.

Радгар попробовал другой ногой, сильнее.

— Пошевеливайся! Я хочу писать.

Вульфвер жалобно застонал.

— Потерпи минуту. Ща, одежду только найду… — До него дошло, что — по крайней мере на сегодня — Радгар может вертеть им так, как захочет.

Станхоф был больше Сюнехофа, хотя и уступал ему в высоте, и стены его, как и следовало из названия, были сложены из камня. В нем не висело ужасающего количества боевых трофеев, но по какой-то причине голоса слышались здесь отчетливее, да и сами размеры его превращали витенагемут во впечатляющее зрелище.

Скамьи и стулья были расставлены в зале треугольником. С одной стороны сидели северные эрлы, с другой — южные. Председательствующий рив муута сидел на установленном в острие треугольника троне. Почетные витаны — по большей части смещенные эрлы и пара бывших королей — сидели в основании треугольника. На этот раз в центре его тоже стояло несколько стульев для шивиалских посланников. Папа редко исполнял обязанности рива. Если предстояло обсуждение какого-нибудь сложного вопроса, он назначал кого-то следить за порядком, а сам занимал место среди других эрлов. Им так нравится, говорил он, а поскольку из всех правителей северных провинций он находился на троне дольше всех, он по праву старшинства сидел ближе других к вершине. Вдоль стен зал сновали с поручениями пажи и книхты. Все прочие — танисты, жены, дети — сидели и стояли в дальнем конце зала, у очагов.

Прошло довольно много времени, прежде чем все собрались и заняли свои места. В зале послышался неодобрительный ропот, когда место на троне занял дядя Сюневульф. Обыкновенно папа назначал ривом советника Сеольмунда, своего предшественника на посту эрла. Хотя старик теперь так горбился, что мальчишки на улице дразнили его, его ум и честность до сих пор пользовались все общим уважением. Возможно, папа решил, что Сеольмунд больше пригодится ему на предстоящих переговорах а может, он выказывал свою поддержку танисту. Дядю Сюневульфа уважали мало, ибо за всю свою жизнь он участвовал всего в одном фейринге; теперь же ни возраст его ни отвислое пузо, ни красный нос не вписывались в образ бельского фейна. Единственной его заслугой было то, что он приходился братом эрлу. Впрочем, Вульфверу явно льстило то, что трон занял его отец — в Варофбурге поговаривали уже, что пора найти нового таниста. Чаще всего при этом называлась кандидатура Бримбеарна Эадрисинга, возможно, лучшего капитана из всех — не считая папы разумеется. Он тоже происходил из рода Каттерингов, хотя из боковой его ветви, не считавшейся королевской. Радгару Бримбеарн нравился, и он вовсе не возражал, чтобы тот последил за лавочкой, пока он сам не вырастет, чтобы возглавить ее.

Ему удалось держаться подальше от мамы. Он только помахал ей рукой из дальнего угла, давая знать, что он жив. Большую часть времени его дурно воспитанные, кровожадные телохранители заслоняли его своими телами от посторонних взглядов, чтобы кто-нибудь не донес королеве, что ее сын похож на ходячий труп. Ему хотелось одного: вернуться в свою комнату и спокойно помереть, но ему нашли стул и встали рядом, не давая упасть. Он смирился с этим, привалился к туше Хенгеста и почти перестал обращать внимание на происходящее.

Герольд потребовал тишины и в конце концов добился своего.

Председательствующий рив сообщил его величеству, что витенагемут Бельмарка отозвался на его призыв, словно тот ослеп и не видел этого сам.

Папа встал и объяснил собравшимся, что король Шивиаля, осознав, что его страна проиграла войну, униженно просит о мире, и что он, король Эйлед, всегда с уважением относившийся к мнению и советам благородных эрлов, желает выслушать их точку зрения на условия, выдвинутые им зачинателям войны. Зал восторженно взревел. Герольд зачитал текст условий, на которых шивиальцам даровался испрашиваемый ими мир. Если в нем и не содержалось требования выдать Бельмарку голову короля Амброза, маринованную в уксусе, то по крайней мере намекалось, что это было бы весьма неплохо. Вульфвер с дружками уже зевали, но Радгар решил, что ему полегчало настолько, чтобы следить за тем, что происходит.

Следом за тем в зал пригласили шивиальских преступников, полдюжины пышно одетых посланников. Следом за послом, лордом Кэндльфреном, они вошли и заняли места в центре треугольника. Радгар привстал, чтобы посмотреть, как там дядя Родни, и с удовольствием отметил, что сиденья для почтенных посланников заметно ниже всех остальных, из-за чего эти уважаемые джентльмены сидели едва не на полу.

Получив разрешение обратиться к трону, лорд Кэндльфрен объявил, что его славное величество король Амброз IV Шивиальский соизволил откликнуться на мольбы побежденных бельских пиратов, предложив им наиболее милостивые условия. Герольд зачитал шивиальские контрпредложения на обоих языках. Было совершенно ясно, что позиции сторон весьма далеки, но папа предупредил Радгара, что по-другому и быть не могло.

Когда дядя Родни уселся на свой смехотворно низкий стул, с трона поднялся дядя Сюневульф и заметил, что хотя два перечня требований заметно разнятся друг от друга, целью своей имеют одно и то же, что позволяет сделать их повесткой дня. Он предложил считать собрания открытым и объявил дискуссию по преамбуле. Несколько эрлов вызвались говорить, но одним из них был эрл Каттерстоу Эйлед, которому и дали голос.

— Почтенные послы и коллеги, — начал отец. — Разве не очевидно то, что первые статьи обоих перечней являются одновременно и самыми существенными? Разумеется, так оно и есть. Последние пункты посвящены вопросам, имеющим меньшее значение, а некоторые и вовсе рутинны. Почему бы нам не начать с конца и продвигаться вперед в надежде на то, что достигнутое согласие по незначительным вопросам ускорит дело и поможет нам найти компромисс, когда мы дойдем до более серьезных проблем? — Он сел на место.

Дядя Сюневульф предложил высказаться по этому предложению, однако желающих спорить с королем по процедурным вопросам не нашлось, поэтому он объявил, что требования сторон будут рассматриваться в обратном порядке. Витаны и дипломаты зашуршали своими бумагами.

— Статья двадцать восьмая, — объявил рив. — Взаимное признание паспортов.

Встать оказалось не так трудно, выпрямиться — труднее, но в конце концов Радгару удалось расправить плечи настолько, чтобы достойно встретить хмурый взгляд Вульфвера.

— Ничего интересного не произойдет еще несколько часов, если не дней. Пошли отсюда.

— Порой даже щенок дело говорит, — заметил Фрекфул.

Большинство зрителей еще не поняли, что не увидят ничего выдающегося по меньшей мере до завтрашнего утра, так что толпа оставалась достаточно густой, и Радгар сам, пожалуй, не пробился бы через нее в своем нынешнем состоянии. Впрочем, его свита без особого труда проложила ему дорогу, однако стоило им добраться до выхода, как…

— Радгар Грозный! Всем привет!

Радгар застыл, и его телохранитель неохотно ступил в сторону, чтобы он смог посмотреть на говорившего.

— А?

— Что с тобой стряслось, Младшинг? — Конечно же, это был Клинок, сэр Гесте.

— Похмелье.

— Правда? — Маленький щеголеватый мечник ухитрился одной бровью выразить больше недоверия, чем большинству удается всем лицом. — Такое впечатление, будто тебя лошадь лягнула в живот.

— Не лошадь. Три мула.

Почти любой воспринял бы эту реплику как обычную шутку.

— Неужели? — спросил сэр Гесте и покосился на личную армию Вульфвера. — Какие-то конкретные мулы?

— Нет. Просто вино оказалось несвежее.

Узкое лицо Клинка сложилось в сухое подобие улыбки, а пальцы отбили дробь по рукояти меча.

— Ты уверен? Если тебе понадобится, чтобы кто-нибудь написал твои инициалы на чьем-нибудь лбу, Младшинг, тебе достаточно только попросить. Буду рад услужить. Специализируюсь на старинных шрифтах.

Вульфвер и Хенгест решили угрожающе набычиться, что у них в отличие от всего остального выходило неплохо. Впрочем, на сэра Гесте это не произвело ни малейшего впечатления.

— В особых случаях, — добавил он, — в состав работы входит короткое посвящение или стишок.

Радгар подумал, не засмеяться ли ему, и решил, что это будет слишком больно. Вместо этого он улыбнулся.

— Я буду иметь ваше предложение в виду, сэр. А разве вам не надо быть там, защищая своего подопечного?

— От меня там никакого толку. Они засмеют его до смерти, а с глупостью я бороться не умею. — Он задумчиво покосился на трех дрессированных медведей. — Кто-нибудь из этих чурбанов знает шивиальский?

Что-то в его голосе возбудило в Радгаре трепет интереса, несмотря на окутывавшую его пелену боли и тошноты.

— Говорить не могут. Но что-то из сказанного вами могут и понять.

— Тогда я буду говорить быстро и с невинным видом. Муут и шивиальские посланники будут сражаться по каждому пункту, верно? Рано или поздно они придут к компромиссу, лежащему где-то между тем, что требует твой отец, и тем, что потребовал в своем ответе король Амброз, верно? Твой отец может давить сколько угодно, но Кэндльфрен может отступать ровно настолько, насколько позволяют ему инструкции. Ему установлены пределы. Схватил?

— Э… да, сэр.

Гесте сверкнул пиратской ухмылкой и понизил голос до шепота:

— Я могу сказать тебе, каковы эти пределы, Младшинг. Я могу сказать тебе точно, что, и где, и сколько, а твой папа подарит тебе за такую информацию персональный гарем. Слишком молод для персонального гарема? Личный драккар с командой? Все что захочешь. Что, интересно?

Радгар недоверчиво огляделся по сторонам, наполовину ожидая, что зал и его обитатели растворятся, как туман. Вокруг него стояло четверо мечников, а все остальные были поглощены процедурой и не слушали.

— Кого вы хотите обмануть? Чтобы Клинок предавал своего подопечного?

Странные темные глаза блеснули яростным огнем.

— Никогда! Кэндльфрен мне не подопечный, Младшинг. Старый король — другое дело. Я провел пять лет в Старкмуре, я сделался шестым из лучших мечников известного мира. Тайссон собственной рукой пронзил мне сердце мечом, так что я провел еще десять лет в Королевской Гвардии — защищая больного старика, который никуда не выезжал, а только скучал, скучал, скучал! Бездарно потраченная жизнь, вот как это называется! А потом он помер, и на трон взошел его сын, так что: «Восстань, сэр Гесте!» — и все кончено! Освобожден. Уволен. И ни слова благодарности. Нет, я серьезно — ни единого слова! После пятнадцати лет!

— Звучит несправедливо.

— Не только звучит. Даже состарившемуся мечнику нужно есть. Твой драгоценный дядя не удостоился собственных Клинков, вот он и нанял меня и еще одного охранять его задницу на время этой поездки. Когда бы не угроза голода, я плюнул бы ему в лицо за те гроши, что он платит мне.

Голова у Радгара варила сегодня не так быстро, как обычно, но даже так до него дошло, что эта информация может оказаться жизненно важной.

— Значит, ты предаешь своего короля, потому что тебе не нравится хозяин, службу которому ты выбрал?

Выражение лица Клинка заставило Вульфвера и Фрекфула схватиться за рукояти своих мечей, но он не обратил на них внимания.

— Не заходи слишком далеко, Младшинг! Все, что я предлагаю, всего лишь чуть ускорит ход событий. Шивиаль отчаянно нуждается в мире. Он истекает кровью. Амброз дал Кэндльфрену достаточно большой простор для отступления, но этот твой позорный дядюшка отчаянно жаждет поднять свою репутацию, выторговав столько, сколько сможет. Он затянет это на недели, а тем временем война будет продолжаться, а мужчины и женщины — погибать.

Папа должен знать об этом предложении.

— И какова твоя цена?

Сэр Гесте ухмыльнулся и взъерошил Радгару волосы. Обыкновенно подобная фамильярность приводила его в ярость, но тут она казалась совершенно уместной маскировкой.

— Мне симпатичен твой старик. Мне кажется, с учетом обстоятельств, он будет весьма щедр. И я оставляю на твое усмотрение, открывать ли ему источник информации.

— И все же это может быть и обман.

— Может. Значит, твой отец тебе не поверит. — Клинок вздохнул. — Что ж, попробовать стоило… — Он начал отворачиваться.

— Постойте! Если и так… Скажите мне.

Поскольку повсюду сновали взад-вперед книхты, никто не обратил внимания на Радгара, когда он протолкался к отцу сзади и похлопал его по плечу. Кто-то из седовласых витан стоял, разражаясь гневной речью.

— Радгар! — Отец оглянулся и нахмурился, увидев его. Потом пригляделся повнимательнее. — Что с тобой?

— Похмелье. Слушай, господин! У меня шпион в лагере шивиальцев.

Хмурый взгляд сменился царственным гневом, способным плавить сталь.

— Радгар!

— Возможно, это ловушка, но ты можешь проверить. Статья двадцать пятая: ты требовал отказа от всех импортных пошлин на соленую рыбу на протяжении десяти лет. Послы предложат скидку на треть на протяжении пяти лет, но могут пойти на полный отказ на протяжении пяти лет и половинную пошлину на следующие пять. — Он был молод, и память его была свежа, как утренняя роса. Он мог попугаем отбарабанить слово в слово все, что сказал ему Клинок, даже те куски, которые сам он не понимал. — Статья двадцать третья: Шивиаль выплачивает репарации в размере десяти тысяч золотых крон в год на протяжении восьми лет и пяти тысяч на протяжении следующих четырех. Статья двадцать вторая: никаких не согласованных взаимно договоров с третьими странами на протяжении следующих пятнадцати лет, — и так далее: права на рыболовство, портовые пошлины, полномочия консульств, статья за статьей.

Папины глаза округлялись все сильнее и сильнее, а лицо краснело все больше.

— Откуда у тебя все это? — спросил он наконец.

— Я же сказал: у меня там шпион! Папа, папа! Он сказал, проверьте. Если ты сможешь дожать дядю Родни по статьям двадцать пятой и двадцать четвертой до пределов, которые я тебе назвал, ты будешь знать, что все остальное тоже верно, разве не так?

— Хитрец маленький! А что потом? Ты остановился на пятнадцатой статье.

— Он сказал, остальные он даст завтра, и еще сказал, что до того времени хотел бы оговорить условия. Мне кажется, он хочет земель.

— Не сомневаюсь, что хочет, — тихо сказал отец. — Да, это может быть и ловушка, но игра того стоит. Ступай. Не подходи, пока я тебя не вызову. Никому не говори об этом. Но сегодня же вечером я или отрекусь в твою пользу, или выдеру тебя так, что ты неделю сидеть не сможешь. Как скажешь, это справедливо?

Он улыбнулся так широко, что Радгар рассмеялся и сразу же пожалел об этом. До этой минуты он и думать забыл о боли.

— Я сделаю тебя своим советником.

* * *

Король подозвал к себе книхта и послал с ним записку. Через несколько минут собрание покончило с формальностями и добралось до статьи номер двадцать пять, содержание которой обещало серьезную схватку. Эрл Эйфельнот из Сюфекка встал и потребовал, чтобы Шивиаль отменил все пошлины на ввоз соленой рыбы из Бельмарка на протяжении по меньшей мере десяти лет мира, что полностью совпадало с первоначальными требованиями короля Эйледа, Эрл Светманн и остальные Кровавые одобрительно кричали и топали ногами.

Посол заявил протест, но, посовещавшись со своими советниками, согласился на полный отказ от пошлины на протяжении пяти лет и ограничился половиной пошлины на протяжении еще пяти — как он пояснил, в знак его доброй воли, с целью ускорить ход переговоров и так далее. Именно эти цифры называл Радгар. Папа разослал еще несколько записок.

Его превосходительство перестал улыбаться, когда услышал требования по статье номер двадцать четыре. На этот раз он сделал попытку торговаться, но бельцы не отступили ни на шаг. Когда он наконец уступил, настала очередь двадцать третьей статьи. Несколько раз переговоры, казалось, вот-вот сорвутся, и каждый раз слабину давали шивиальцы. До самого конца этого долгого жаркого дня незадачливый посол крутился и ерзал в центре треугольника, упрашивая, угрожая, потея и отступая все дальше, пока племянник без малейшего сожаления наблюдал за этим от стены.

Радгар отказался от надежды завалиться со своей хворью в кровать. Вместо этого он остался смотреть на результаты своего вмешательства, подкрепляя силы диетой из козьего молока, доставленного по его просьбе одним из его нянек-мордоворотов. Даже приступы боли, время от времени стискивавшей все его внутренности, имели свою положительную сторону, ибо приводили его телохранителей в состояние паники. Он немножко подыгрывал, конечно, но самую малость. Фактом оставалось то, что Вульфвер, Фрекфул и Хенгест едва не убили королевского сына, и на трезвую голову они не могли не понять, что одного-единственного слова их жертвы хватит, чтобы смешать их с грязью и уничтожить. К полудню он чувствовал себя гораздо лучше.

Раз к нему подошла со своей свитой из жен и дочерей эрлов королева Шарлотта.

— Ты в порядке? — подозрительно спросила она.

— Конечно, в порядке. Я ведь в порядке, верно, ребята?

Да, да, поспешно закивали они. Радгар в полном порядке.

— Вам ведь нравится приглядывать за мной?

Они согласились, что нравится. Они признались, что для них большая честь охранять ателинга. Они даже сошлись на том, что ни на что другое не согласились бы с большей охотой. Он решил, что это куда приятнее, чем смотреть, как их порют. Впрочем, и этого варианта еще никто не отменял.

Примерно через час, во время одного из коротких перерывов на совещания, книхт с изрытым оспой лицом вызвал ателинга к отцу — тот вышел на улицу подышать свежим воздухом и стоял в тенистом углу у кухни. Он схватил сына и сжал в медвежьих объятиях. Застигнутый врасплох, Радгар не удержался от вскрика.

— Что-то не так?

— Язык прикусил. — Тут он не соврал.

К счастью, король был слишком возбужден, чтобы допытаться до правды. Он усадил сына и хлопнул его по плечу.

— Все получается! Все, что ты говорил, — правда! С ума сойти! Кто тебе сказал?

Радгар огляделся по сторонам, но поблизости не было никого, кто мог бы подслушать, если не считать его преданных телохранителей, да и те благоразумно держались поодаль. На всякий случай он перешел на шивиальский.

— Телохранитель посла, сэр Гесте.

Папа нахмурился.

— Клинок? Я не знал, что он привез с собой… Ты говоришь, Клинок, предающий своего подопечного?

— Отставной Клинок — заклятие с него снято. На дядю Родни ему почти наплевать. Или на короля Амброза. Он говорит, что в деле награды доверяет тебе. Он… Что-то не так?

— Ничего, ничего. Просто странно, что… Я с радостью награжу его. Тебе лучше держаться от него подальше. Ему может грозить опасность — шивиальцы наверняка начали уже искать предателя в своих рядах. Надо поговорить об условиях, чтобы он рассказал нам оставшуюся часть секретов. Как мне связаться с ним?

— Он сказал, что будет в таверне «Черная лошадь» через час после того, как посол вернется к себе на корабль. — Радгар хихикнул. — Я сказал, что пришлю за ним Хенгеста. Он согласился, что такое лицо ни с кем не спутаешь.

Короля это позабавило вовсе не так сильно, как ожидал Радгар: смешно ведь — послать Жеребца в «Черную лошадь»! Отец жестом подозвал Вульфвера.

— Я намерен просить твоего отца закрыть муут на сегодня. Я хочу, чтобы после этого Хенгест пришел ко мне с докладом. А пока продолжайте охрану. Кровавые уже видят, к чему все идет. Если неприятности и будут, то сегодня.

— Ладно, — буркнул Вульфвер.

— Что?

— Господин, я хотел сказать! Есть, господин!

— Ты на службе, фейн, — ледяным тоном произнес папа. — Это значит, ты и твои люди должны оставаться трезвыми, пока я не скажу, что можно иначе. Один из вас должен бодрствовать, и никаких женщин! Второго предупреждения не будет.

Выражение неприкрытой боли забавно исказило туповатое лицо Вульфвера.

— Есть, господин. Рад служить, господин. — Он выждал, пока король уйдет. — Вот теперь я с радостью убил бы тебя, щенок. Без питья, без девок? Клянусь стихиями, вот бы тебе башку свернуть!

— Обращайся ко мне «ваше королевское высочество», — сказал Радгар.

7

Этой ночью происходило множество событий, относительно которых ателинг так и остался в неведении, хотя и догадывался: тайные встречи, на которых стороны торговались, строили заговоры, искали предателей. Одно вопиющее нарушение прямого королевского приказа имело место прямо за дверью каморки Радгара, и, хотя он опасался этого, егоюный возраст все же не дал распутству фейнов нанести дальнейший ущерб его здоровью. Собственно, это только дало ему лишний рычаг власти над ними. Нет, он ни за что не позволит девицам выставлять дураком его, когда он вырастет! Он накрыл голову подушкой и заснул, не дожидаясь, пока возня за дверью стихнет.

Он проснулся на рассвете, ощущая себя почти прежним. Витенагемут не собирался до полудня, а несколько эрлов явились и того позже. Настроение было угрюмое. Лорд Кэндльфрен явно собирался отвергнуть ряд унизительных уступок, сделанных им накануне, а бельцы уже почуяли запах крови. Головная боль, которой мучилась значительная часть участников собрания, тоже не способствовала в достижении компромисса или разумности суждений.

Когда рив объявил дебаты по следующему пункту, эрл Светманн первым встал и попросил слова. Зрители удивленно зашептались, ибо накануне никто из Кровавых почти не участвовал в дебатах. Впрочем, с точки зрения шивиальцев, это ничего не изменило. Фейн с детским лицом торговался, как скупой кузнец на рынке, не слушая никаких доводов и не оставив посланникам никакого выбора, кроме как принять его условия или не получить ничего. В конце концов они сдались и уступили. Светманн презрительно улыбнулся и сел на место.

При обсуждении следующего пункта встал другой представитель Кровавых и проделал то же самое. Радгар заметил, что его бельский дядя — тот, что сидел на троне — открыто ухмыляется, тогда как лицо шивиальского дяди — сидевшего почти на полу — выражает ужас и сменило цвет с обычного пунцового на мертвенно-белый. Битва жирных дядек!

Разбираясь в закулисных перипетиях чуть лучше, чем остальные зрители, Радгар очень скоро догадался, что король Эйлед, должно быть, вступил в заговор со Светманном и его сторонниками, предоставив им удовольствие терзать неприятеля. Но если Кровавые приняли эту не лишенную приятности задачу на себя, они наверняка согласились поддержать полученный в результате этого мирный договор. Пока он выходил настолько выгодным для Бельмарка, что устраивал даже их.

Довольно долго казалось, что шивиальцы будут сопротивляться. Процедура сделалась до невозможности занудной. Одна скучная речь следовала за другой. Уступки, на которые разрешили идти послу, были абсолютным пределом, и он никак не ожидал, что ему придется отступать до конца по каждой статье. От дипломатической карьеры лорда Кэндльфрена не осталось камня на камне. Несколько раз муут делал перерыв, чтобы дать ему возможность посовещаться со своими советниками. Радгар задремывал, размышляя, помешают ли его синяки прогуляться верхом на Исгицеле. Папа сидел молча и внимательно слушал.

Час за часом, пункт за пунктом шивиальцы сдавали свои позиции. Последнюю, отчаянную попытку сопротивления они предприняли по первой статье, требовавшей прекращения враждебных действий и возвращения военнопленных. Многие из пленных бельцев томились в шивиальских тюрьмах или трудились на шивиальских рудниках. Бельмарк требовал, чтобы всех их немедленно отправили на родину, вне зависимости от того, что они сделали или в чем обвинялись, и одновременно категорически отказывался вернуть шивиальцев. Большую часть их давно уже продали в рабство в дальних странах, а те, что оставались под рукой, были офраллены, так что толку от них их семьям все равно не было бы никакого. Казалось, ничего не может быть несправедливее подобного подхода, но если уж папа настаивал на своих требованиях, значит, противная сторона имела полномочия согласиться на них.

Когда свет в зале начинал уже меркнуть, осунувшийся лорд Кэндльфрен встал.

— Возможно, мы могли бы принять что-то вроде названных условий, — пробормотал он едва слышно, — в случае, если бы нам удалось согласовать удовлетворительный текст Преамбулы.

Кое-кто из зрителей разразился радостными криками, но почти сразу они стихли, и в зале воцарилась недоуменная тишина. Дядя Сюневульф приказал, чтобы оба предлагаемых, взаимоисключающих варианта Преамбулы зачитали на обоих языках. Радгар уже знал, что это невинное на вид вступление к договору содержит то, что папа называл самым смертоносным жалом: признание вины. Был ли брак леди Шарлотты и короля Эйледа действителен по шивиальским законам? Если да, значит, покойный король Тайссон, и он один, должен считаться зачинщиком войны. Если нет, Бельмарку полагалось вернуть даму родным и выдать ее похитителя. Каковы установки лорда Кэндльфрена на этот счет?

Похоже, они были довольно жесткими, поскольку весь следующий час он сражался, как загнанный в угол барсук, — и все ради того, чтобы его же племянника Радгара объявили незаконнорожденным ублюдком. Дюжина бельских ораторов возражала ему, говоря, что дама пошла на этот брак добровольно. По мере того как солнце клонилось к закату, всем становилось ясно, что данные послу инструкции не оставляют ему пространства для маневра. Лица эрла Светманна и его дружков заметно просветлели.

Король Эйлед встал со своего места. Со времени своей вчерашней речи он еще ни разу не подавал голоса.

— Ваше превосходительство, — сказал папа. Он говорил негромко, но в зале сразу воцарилась тишина. — Совершенно ясно, что по этому вопросу мы никогда не сойдемся. С точки зрения чести, это очень важная позиция, практическое же ее значение ничтожно. Зачем же нам продолжать кровопролитие и страдания из-за события, имевшего место поколение назад? Мы договорились по всем остальным вопросам. Ваше превосходительство, я предлагаю нам вообще отказаться от Преамбулы. Скажите «да» — и мы можем в эту же минуту остановить войну.

Посол Кэндльфрен не стал советоваться со своими спутниками. Он просто сел, сгорбившись, и некоторое время думал молча. Потом устало поднялся на ноги.

— Я неоднократно объяснял уже, что данные мне инструкции не оставляют иного пути, как требовать включения в Преамбулу того факта, о котором я…

— Так забудьте о своих инструкциях! — взревел король Эйлед. — Ибо я не собираюсь обсуждать позор для моих жены и сына. Я могу взять назад свое требование о признании вины, но не более того. Берите то, что я предлагаю вам сейчас, или я объявлю этот витенагемут распущенным, а вам дам время до полудня завтрашнего дня на то, чтобы покинуть пределы моего королевства!

На долгую минуту все в зале затаили дыхание. Потом дядя Родни со вздохом кивнул. Даже когда король шагнул вперед, чтобы пожать ему руку, а Станхоф взорвался ликованием, голова посла оставалась понуро опущенной, словно он ожидал лишиться ее по возвращении домой. Ну и пусть, главное — войне пришел конец.

Пришло время мира.

Даже в Твигепорте, этом осином гнезде горячих голов, как называл его папа, мирный договор встретили ликованием. Это был не просто мир, это была победа, и самые кровавые из Кровавых не могли пожаловаться на ее условия. Пиршество в Станхофе в тот вечер не могло не превзойти пышностью все остальные. Шивиальская делегация пировала за главным столом вместе с папой и эрлами, не оставив места их женам, поэтому маме и прочим дамам пришлось сидеть за другим. К неописуемому огорчению Радгара, его посадили к ним, что было не просто скучно, но унизительно. Всего через год он станет книхтом, и тогда у него будет меч, а не какой-то дурацкий кинжал.

Впрочем, слушать речи оказалось интересно — не обычную воинственную похвальбу, но подлинные рассказы о былых битвах и победах. Один рассказчик сменял другого, не оставляя скопам времени для песен, но только до той минуты, пока один из них не завел «Hlaford Fyrlandum», древнюю строевую песнь про старого Каттера. Все остальные разом подхватили ее, и в конце концов папе пришлось встать и поклониться. Несколько эрлов подняли его на плечи и понесли вокруг зала. Шум стоял такой, что показался бы слишком громким даже вулканам. Радгар едва не лопался от гордости. Пользовался ли кто-нибудь из королей Бельмарка такой популярностью? Но лучшее, оказывается, было еще впереди. Светманн и еще один молодой эрл подошли к нему, подняли его и понесли вокруг зала за папой как следующего Каттеринга. Толпа кричала до хрипоты. Все почести принадлежали, конечно, папе, а не ему, и все же это было так здорово, что он с трудом сдерживал слезы.

Он видел, как даже Вульфвер, Хенгест и Фрекфул смеются, поют и машут ему. Они были не трезвее остальных, поскольку папа объявил, что их службе телохранителей пришел конец. Никто и ничего уже не выиграл бы от насилия. Единственный, кого он нигде не видел, был сэр Гесте. Если измену Клинка обнаружили, он, возможно, лежал уже на дне фьорда.

Когда все устали от «Hlaford Fyrlandum», когда и короля, и ателинга вернули на свои законные места, молодежь фюрда принялась распевать песню из тех, которых мама не терпела. Она и так терпела это пиршество дольше, чем обычно, так что теперь объявила, что готова удалиться. Некоторые из дам поддержали ее. Она пригвоздила Радгара к месту предостерегающим взглядом, ибо он имел обыкновение скрываться под столами, но на деле он устал настолько, что готов был безропотно подчиниться. Чего еще можно желать от одного дня после того, как тебя пронесли на плечах по залу? Поэтому первые дамы Бельмарка — или большая их часть — поднялись и сделали книксен королю и своим мужьям в знак того, что покидают зал.

— Надеюсь, — вполголоса заметила мама, неодобрительно оглядевшись по сторонам, — что мы сможем найти кого-нибудь относительно трезвого или даже двоих, чтобы нас проводили. Большую часть эрлов уже мало беспокоило то, что случится с их женами в следующие несколько часов, хотя папа заметил эту проблему и подозвал книхта, чтобы тот передал кому-то поручение.

— Что ж, вам не придется долго искать. — Дядя Сюневульф не без усилия поднялся с трона. — У меня ужасно болит голова, и я не в силах больше переносить этот шум. Окажете мне честь, госпожа?

— Это вы оказываете мне честь, ателинг, — отвечала мама.

Ха! Что может сделать он, если какой-нибудь пьяный фейн привяжется к ним? Собьет его наземь своим пузом? Мама никогда особенно не жаловала своего деверя, хотя никогда и не выказывала своего к нему отношения на людях. Она приняла его руку с благодарной улыбкой. Радгар следом за ними вышел из зала, в свежесть ветреной ночи и относительную тишину, хотя шум пиршества слышался и в переулках. Когда они добрались до королевской резиденции, он невольно хихикнул, увидев, что, хотя отец отменил свою охрану, вечно осторожный Леофрик этого не сделал. Он дежурил лично в компании двух фейнов, явно изрядно опечаленных тем, что пропустили празднества.

— Ты выказываешь заслуживающую похвалы верность долгу, маршал, — почти без ехидства заметил танист, хотя они с Леофриком редко отзывались друг о друге добрыми словами.

— Работа хороша только тогда, когда исполняешь ее как надо, — угрюмо ответил одноглазый фейн. — Договор еще не подписан и не скреплен печатями.

Оказавшись в доме, Радгар сразу же вежливо пожелал спокойной ночи дяде. Едва не засыпая на ходу, он поплелся по лестнице следом за мамой и мужественно перенес ее объятия и поцелуи перед дверью в ее опочивальню. Только потом он смог сбежать в свои хоромы под самой крышей, слишком усталый, чтобы замечать ужасающую духоту. Не снимая ни штанов, ни камзола, он стряхнул с ног башмаки и повалился на свой тюфяк, ожидая, что уснет в считанные секунды.

Однако сон не шел к нему. Слишком много всего случилось за день. Ему нужно было еще свыкнуться с мыслью о мире, и он плохо представлял себе, какие перемены это принесет в его жизнь. Под окнами проходили толпы ликующего народа. Вскоре сквозь щели в полу до него донеслись женские голоса, но в этом не было ничего удивительного, поскольку прямо под ним размещались мамины горничные. Позже к ним присоединились басовитые мужские голоса, но и этого тоже можно было ожидать. Фейны помоложе всегда найдут себе занятие поинтереснее, чем бражничать, петь и ссориться всю ночь до утра.

8

Из бездонного сна его выдернули чьи-то далекие крики. Он сердито промычал что-то и повернулся на другой бок. Шум стих… Вот и хорошо! Откуда же тогда у него ощущение, будто что-то не так? Он отчаянно не хотел разлеплять веки, но в конце концов чихнул. Дым, подумал он. Из щелей в полу шел дым.

Дым? Он сел и закашлялся. Духи! Он находился на верхнем этаже деревянного дома, и комната была полна едкого дыма. Ночь была темной, он не видел ничего, кроме смутного очертания двух крошечных окон, и пролезть через них не смог бы даже он. Он слышал далекие голоса, но раздавались они на улице или в доме, он не знал. Он поднялся на ноги, стукнулся головой о балку, проковылял к двери. Дверь была заперта. Он закричал и попробовал лягнуть ее. От босых ног не было никакого толка. Опустившись на четвереньки — и вопя что есть мочи, задыхаясь и кашляя, — он нашарил свои башмаки. Потом вернулся к двери и замолотил по ней, не переставая кричать.

Проклятием его был огонь.

— Вульфвер! Хенгест! Фрекфул! — Зачем запирать дверь? Они не делали этого в прошлые две ночи, даже когда к ним приходили девицы. Часть его образования, говорили они со смехом; заходи и смотри. — Вульфвер! — Почему он не отвечает? — Фрекфул! — Бац, бац, бац! Может, они упились и утрахались до состояния чурбанов — или просто ушли со своими девками, оставив его одного? Он вдруг с ужасом сообразил, что там может никого не быть. Они все могли уйти, бросив его. — Хенгест! — Крик, разбудивший его, стих. В доме царила жуткая тишина. Может, всех уже вывели? — Мама! Папа! — Он уже плакал.

Дыму все прибывало; в комнате делалось жарче. К счастью, дверь неплотно прилегала к косяку, так что он смог найти засов острием кинжала. Он набросился на нее. Он рыл, ковырял и резал, расшвыривая щепки. Медленно, как медленно! Сквозь щели в полу уже виднелся свет; далекие крики становились громче, но не приближались. Он знал, как быстро пламя может охватить дом — только что это маленькая струйка дыма, а через минуту уже огненный шар. Из глаз катились слезы, каждый вдох превращался в кашель. Хильфвер заговорил его от огня, но если дом обрушится грудой раскаленных углей, его просто завалит обломками или он сломает спину, а тело его не горит только до тех пор, пока он не умрет…

Папа! О папа, ну приди, пожалуйста! Папа тоже заговорен от огня. Почему он не пришел?

Щепка, еще щепка… как медленно! Он уже опоздал, так как видел за дверью свет — значит, огонь добрался уже до комнаты его телохранителей, но ему все равно надо продолжать попытки. Работая на ощупь, он все-таки пробился к засову, отодвинул его острием кинжала и распахнул дверь. Он окунулся в густой дым и жар, от которого любой другой пошел бы уже волдырями. Свет сочился со стороны лестницы за следующей дверью. Никаких пьяных тел тут не было, и кровати оставались такими же аккуратно застеленными, какими их оставили фралли. Вульфвер и остальные никогда уже не вернутся сюда с праздника.

Лестница была охвачена огнем. Он заговорен от огня. Будет больно, но другого выбора у него нет. Если он будет бежать быстро, он прорвется. Свою ошибку он обнаружил, уже шагнув на верхнюю ступеньку, когда поворачивать назад было уже поздно — боль! Он нырнул в пылающий ад и с воплем, от которого в легких не осталось воздуха, скатился вниз. В горящей одежде он врезался в стену на нижней площадке, перед самым входом в родительскую спальню. Дверь уже рассыпалась в груду красных головешек. Больно-больно-больно! Было так ослепительно светло, что он почти ничего не видел. В этом океане света он почти ослеп, и в целом мире не осталось ничего, кроме боли. Даже башмаки его развалились и слетели с ног, но это было уже не больнее, чем бежать босиком, нагишом по горящему полу в комнату.

По контрасту с ослепительно желтым сиянием, тело его отца казалось почти черным. Вся его одежда, конечно, исчезла. Он лежал на спине среди догорающих обломков постели. Он не горел, хотя волосы его начинали уже дымиться, а кончики ушей и пальцев почернели. Кровь, заливавшая ему грудь, была шокирующе красного цвета. Он был мертв, ибо его перерезанное горло зияло жуткой пародией на улыбающийся рот.

— Сюрпри-и-из! — словно говорил он. — Сгореть — не единственный способ умереть.

9

Радгар так и не смог вспомнить, что случилось потом, хотя показания других свидетелей складывались во вполне определенную картину. Подробности бегства были вытеснены из памяти ужасающей болью и потрясением от того, что он увидел. Он мог провалиться через пол, когда тот рухнул, но он обошелся без единого перелома или даже синяка, так что скорее он просто нашел лестницу и сбежал или скатился по ней. Этого он не помнил, как не помнил и того, как и когда выбрался из этого пекла. Какой бы долгой ни казалась ему пытка, с первой тревоги и до момента, когда обрушились крыша и перекрытия, вряд ли прошло больше нескольких минут. Люди все еще продолжали тянуться из Станхофа.

Твигепорт с его узкими улочками был куда уязвимее для огня, чем любой другой город в Бельмарке. Поэтому и бороться с пожарами здесь умели лучше, хотя помогало это далеко не всегда. Ночной дозор ударил в колокол, созывая всех дееспособных мужчин с топорами, веревками и ведрами. Спасти уже загоревшееся здание невозможно, поэтому основные усилия направлялись на спасение его обитателей и на то, чтобы не дать огню распространиться. Если пожар вспыхивал по соседству с портом, люди по цепочке передавали ведра с водой и поливали крыши соседних домов, но и от этого толку было, как правило, очень мало.

В тот вечер вдоль фьорда дул легкий ветер. Еще до того, как ударил колокол, здание превратилось в пылающий ад. Рушились перекрытия, языки пламени прорывались через крышу. Когда на место происшествия прибыли Вульфвер и его дружки — мгновенно протрезвевшие от размеров несчастья, — внимание толпы уже переключилось на два соседних дома, из которых с риском для жизни выводили жильцов. Поскольку у всех троих фейнов оставались наверху ценные пожитки, они смотрели в другую сторону.

Поэтому никто, кроме них, не увидел, как за несколько мгновений до того, как обрушилась крыша, из пекла выбрался, шатаясь, паренек — обнаженный, но внешне совершенно невредимый. Вульфвер бросился вперед и закутал его в свой плащ.

Радгар пришел в себя, когда его, спеленутого как малого ребенка, куда-то быстро несли по ночным улицам.

— Папа! — крикнул он. — Мой папа убит! — Поначалу в голове его не оставалось места для других мыслей, но чуть позже он осекся.

— Мама! Что с моей мамой?

— Не знаю, где она. — Вульфвер задыхался. Даже с его ростом и силой тащить бегом нешуточную ношу было не так легко. — И где мой старик тоже не знаю. И кто за нами охотится. Надо домой.

Навстречу им спешили люди. Почти у всех в руках были топоры, багры или пустые ведра. Никто не обращал внимания на мужчину с мальчиком, направлявшихся в сторону моря. Шаги отдавались в ночи странным эхом.

Радгар еще раз, всхлипывая, позвал мать. Потом вдруг встрепенулся.

— Куда мы идем? — Куда делись Фрекфул и Хенгест, обыкновенно неразлучные с Вульфвером? Ему смутно припомнилось, что их послали вперед… куда-то… куда? Папа мертв. Мама исчезла. Жива ли она?

— Домой. На Каттерстоу. — Здоровяк обливался потом. — Надо уносить ноги отсюдова, покуда Светманн нас всех не убил.

— Кто? Что? — Папу убили!

— Светманн. Поджег дом. Хочет сорвать договор.

Думалось плохо. И маму тоже? Месть Кровавых? Вульфвер должен знать, очень уж он уверенно все говорит… Тут они пробежали под каменной аркой и оказались в порту.

— Но это же северный порт! — взвизгнул Радгар. — Дом в другой стороне! Куда ты меня тащишь? — Он забился. Папа убит. Да помогите же, кто-нибудь! — На помощь!

— Заткнись, крысеныш! — Даже не сбавляя шага, Вульфвер встряхнул его как мешок. Он бежал уже вдоль воды, и светлая полоска неба на востоке позволяла разглядеть лес мачт. Маленькие суда стояли у причала, корабли побольше — на рейде, покачиваясь на волнах. Однако по всему порту поднимались паруса, отдавались швартовы, поднимались якоря — моряки готовились к поспешному выходу в море. Сильный пожар в городе мог означать беспорядки или даже поток беженцев, так что самое время было уходить, предоставив Твигепорту самому справляться со своими сложностями.

— Отпусти меня!

— Дурак! Щенок безмозглый! Тут кровная вражда! Если Светманн со своей шайкой доберутся до нас, нам конец, понял? Ты что, веришь, что пожар — несчастный случай? — Здоровяк взбежал на пристань, и теперь его башмаки гулко топали по дощатому настилу.

Папа говорил, что Вульфвер неглуп. Радгар еще не разобрался в том, что случилось — как убили папу, кто поджег дом, жива ли мама. Мысли его путались, но он совершенно определенно знал, что папа не перерезал сам себе горло и что не он запер его дверь и поджег дом. Если убит Каттеринг, отмщение за него ложится на других мужчин рода Каттерингов. Кровная вражда автоматически ставила под угрозу жизни Сюневульфа, Вульфвера, а также и самого Радгара, ибо мальчики вырастают и становятся мужчинами.

Светманн был из рода Нюрпингов, королевской крови.

Еще один человек бежал теперь рядом с ними, показывая дорогу. Это был Хенгест. Все остальные в порту были слишком заняты подготовкой к отплытию, чтобы обращать на них внимание.

— Мы возвращаемся домой?

— Домой, в Варофбург, — выпалил задыхающийся Вульфвер. — Там безопасно. Если мой папа еще жив… Он теперь станет эрлом, а я танистом.

Ну да, а кошки будут щипать травку! Фейны терпели Сюневульфа только потому, что так пожелал папа. Они никогда не примут его в качестве эрла, и уж тем более никому не нужен увалень Вульфвер в качестве таниста. И потом, Сюневульф тоже, возможно, мертв, и мама тоже, а с ними Леофрик и другие королевские фейны, которые поддерживали его больше других. Последует обмен обвинениями и вызовами, но кто бы в результате ни стал эрлом, Радгару Эйледингу не стоит ждать от него ничего хорошего. Возможно, Вульфвер — единственная надежда, которая у него осталась, его последний оставшийся в живых родич. Последние Каттеринги должны держаться вместе.

Они пришли. Фрекфул стоял на палубе суденышка, готовя его к отплытию. Но так ведь не должно быть! Даже если портовая стража побежала на пожар, какой владелец судна доверит сторожить его чужому фейну? На борту полагалось бы находиться людям; впрочем, возможно, их там не было и раньше. В такой суматохе можно утащить что угодно. Вульфвер спрыгнул на палубу, от чего суденышко покачнулось, и спустился еще на три ступеньки на нижний настил, куда довольно-таки бесцеремонно опустил свою ношу.

— Не путайся под ногами, крысеныш!

Судно было небольшим, всего шесть или семь саженей в длину, с одной мачтой и небольшими палубными настилами на носу и корме. Такие обычно используются для плаваний вдоль берега. Прогуливаясь по порту в первый день, Радгар видел десятки таких. На нижнем настиле стояло несколько бочек — слишком мало груза, чтобы удерживать судно от качки. От планок настила воняло рыбой. Под кормовой палубой, возможно, располагалась маленькая каюта для отдыха и защиты от непогоды. Каморка в носу наверняка отводилась для ценных грузов. Единственный парус на корявой мачте был достаточно прост, чтобы справиться с ним вдвоем или втроем. Большие океанские корабли привозили в Твигепорт товары со всех концов света, а потом маленькие ладьи вроде этой развозили их по всему Бельмарку, возвращаясь назад с грузом местных продуктов: шерсти, шкур, соленой рыбы. В зимнее время она бороздила спокойные воды Свифейфена, выходя в открытое море только летом.

Хенгест отвязал конец и следом за Вульфвером спрыгнул на борт и загрохотал по ступенькам вниз. Увидев, что он оставил путь на берег свободным, Радгар поплотнее запахнул на себе плащ Вульфвера и рванулся наверх, но оступился. Суденышко снова покачнулось, он окончательно потерял равновесие и грохнулся на палубу с силой, достаточной, чтобы у него перехватило дыхание. Хенгест с Фрекфулом гребли изо всех сил, пытаясь отвести ладью от причала и избежать столкновения с другим кораблем, побольше. Так или иначе, он уже опоздал выпрыгивать на берег, даже если бы и смог сделать это без посторонней помощи. Полоска воды между кормой и облепленными водорослями бревнами причала становилась все шире. У него не было ни одежды, ни обуви. Друзей тоже не было. Ни отца, ни, возможно, матери. И если это Вульфвер запер дверь в его комнату, ничто не мешало уже ему доделать свое дело спокойно и без помех, чтобы его кузен наверняка никогда больше не ступил на берег.

Парус был не совсем знакомого типа, но Вульфвер с Дружками разбирался в кораблях не хуже Радгара. Они подняли парус так, словно проделывали это не одну сотню раз. Ветер наполнил его, и судно накренилось. Хенгест ринулся на корму править — и застыл, разинув рот.

— Славная ночка для прогулки, — одобрительно заметил кто-то.

10

Радгар вспомнил, как ладью качнуло в последний раз, повернул голову и уставился на пару башмаков, которым не полагалось там находиться. Потом поднял взгляд. Сэр Гесте стоял между ним и румпелем, скрестив руки и являя собой образец уверенности, хотя шляпа его делась куда-то и он тяжело дышал, как после долгого бега. С плеч его свисал длинный, до колен, темный плащ, подол которого трепетал на ветру; вся остальная одежда — камзол, штаны — была обычной, бельской. Меч его висел на простой черной перевязи. Радгар и не знал, что тот говорит по-бельски; впрочем, и обратного никто не утверждал.

Так или иначе, видеть его было отрадно, так что Радгар вскарабкался на корму и встал рядом с ним, дрожа и цепляясь за спадающий плащ.

— Чуть подальше, Младшинг, — сказал тот, не спуская взгляда с трех увальней. — Можешь править этой штукой?

— Да, сэр! — Радгар высвободил одну руку из-под плаща и схватился за румпель. По сравнению с «Греггосом» это были сущие пустяки. Он поймал ветер, отвернул от торговца, в которого они чуть не врезались, и нацелил нос в сторону выхода из гавани. Ветер игриво рвал с него плащ, а обе руки были заняты. В результате он правил полуголым.

Вульфвер наконец снова обрел дар речи — и даже с избытком.

— Пламень! — взревел он. — Откуда ты взялся?

— Оттуда же, откуда и ты, фейн, — благодушно отозвался сэр Гесте. — Не уверен, правда, что нам с вами по пути.

— Чего тебе нужно?

— Для начала мне не нужно от вас никаких неприятностей. Предупреждаю вас: я Королевский Клинок. Я уже не тот, что был в двадцать лет, но все еще могу изрубить всех троих в капусту. Против троих я буду рубиться наверняка. Ясно? Никаких там щадящих ранений. — Он улыбнулся. — Я услышал, как мой юный друг зовет на помощь, и решил пойти следом и посмотреть, в чем тут дело.

— Правда? — буркнул Вульфвер. Он нагнулся и подобрал с палубы весло. Стоявший по другую сторону мачты от него Хенгест взял другое. Фрекфул только крепче сжал рукоять меча. — Мы возвращаемся домой, в Варофбург, и пассажиров не берем.

— И плывете на север, тогда как Каттерстоу — на юге?

Вульфвер шагнул вперед. Он стоял на пару футов ниже верхнего настила, но длина весла, которое он держал в руках, с лихвой компенсировала это. Конечно, он не мог замахнуться им, не задев при этом за мачту или штаги, но он мог метнуть его. Или выставить вперед на манер пики, чтобы столкнуть Клинка за борт, даже не входя в зону досягаемости меча противника. С учетом качки, так было бы надежнее всего.

— Разве не ясно? Светманн наверняка следит за южным портом.

— Светманн? — С сомнением в голосе произнес Гесте. — Какое отношение имеет эрл к тому, что ты похитил королевского сына? Или он решил, что Радгар пытался спалить его дворец? Так держать, Младшинг. Ты молодцом. Я полагаюсь на тебя.

Сильно раскачиваясь с борта на борт, маленький кораблик неожиданно резво миновал гавань и нацелил нос в открытое море, без труда обогнав другие покидающие порт суда. Радгару потребовалась целая секунда, чтобы понять, чего хочет Клинок. Он повернул нос суденышка на несколько градусов восточнее, и корабль закачало сильнее, не позволяя Вульфверу и Хенгесту сохранять равновесие.

Туповатое лицо Вульфвера нахмурилось.

— Ничего не похищение. Светманн ихний вожак. Он хотел сорвать мир.

— Я все-таки не понимаю, зачем ты похищал королевского сына.

— Да помер он, король-то! Вот и крысеныш так говорит.

— Правда? — Сэр Гесте бросил взгляд на Радгара, слишком быстрый, чтобы его противники успели воспользоваться этим. — Ты это точно знаешь, Младшинг? Уверен?

— Да, сэр. Я его видел. Ему перерезали горло.

— Жестоко. Жаль. — Клинок снова повернулся к фейнам, которые медленно, но верно приближались. Теперь и Вульфвер, и Хенгест могли достать его своими веслами. — Значит, Сюневульф становится королем? Так это у вас устроено?

— Мой отец теперь король, — согласился Вульфвер, — если они только и до него не добрались.

— Не добрались, — сказал Гесте. — Я видел его в толпе. Но он ведь долго не продержится, нет? Ему бросят вызов.

— А фюрд не потерпит его в качестве эрла, — сказал Радгар. — Они скинут его тотчас же, как он ступит на Каттерстоу, — скорее всего его дяде разрешат посидеть на троне не дольше, чем на время траурной церемонии. У короля Эйледа не будет погребального костра. Он уже сгорел: заклятие, защищавшее его от огня, перестало действовать с его смертью.

Вульфвер свирепо покосился на него и перехватил весло так, словно только сейчас заметил его вес.

— Попридержи язык, крысеныш, если не хочешь, чтобы из него выросло весло. Кто мог убить короля, если не Светманн? Или один знакомый шивиальский мечник?

— Вряд ли, — беззаботно ответил Гесте. — Нет повода. И потом, как этот шивиальский мечник смог миновать охрану в это время суток? — Он помолчал, пока кораблик подпрыгнул, почувствовав морскую волну. — Я бы ставил на тебя, фейн. На тебя и твоего отца. Любой из вас имел свободный доступ в дом. Может, ему и не удастся удержаться на троне, но король Эйлед был богат, не так ли? Третья часть всех трофеев за четырнадцать лет войны. У него земель больше, чем у трех любых землевладельцев в Бельмарке, вместе взятых, — так я, во всяком случае, слышал.

— Это Вульфвер запер мою дверь! — крикнул Радгар. — Это он запер меня в спальне, чтобы я сгорел!

Вульфвер зарычал и поднял весло, словно намереваясь ударить его. Все заговорили разом, но громче других — Хенгест.

— …ни разу не выходил из зала! Он все время был с нами! Не он!

— Это был Светманн! — сказал Фрекфул. — Из всех нынешних эрлов только два рождены от королей. Фейн Вигферт из Скальтингов, но ему уже за тридцать, и никто из Скальтингов не становился королем вот уже больше века. Светманн из Нюрпингов, а они вторые после Каттерингов. Он может бросить вызов, и все эрлы нынче собрались в его городе и могут проголосовать. Он здорово укоротил посла вчера — зря Эйлед позволил ему это. Витаны не поддержали бы его против Эйледа, но уж Сюневульфу даже грязи с башмаков пожалели бы.

Вульфвер злобно заревел. Хенгест пожал плечами и промолчал.

— Они не поддержали бы Светманна, если это он убил папу! — крикнул Радгар. Но кто узнает, если это и он? Его заподозрят, конечно, но доказательств не найдут. И витенагемут наверняка пожелает как можно быстрее избавиться от короля Сюневульфа. Ох папа, папа! Значит, королем станет Светманн. Подпишет ли он договор или война будет продолжаться?

Их судно миновало тем временем выход из фьорда. Их курс на запад оставил их в одиночестве, ибо в том направлении лежал только страшный Свеорнстанас. Остальные корабли держали курс на северо-восток, где угадывались на фоне светлеющего горизонта очертания других островов.

— Так держать, Младшинг, — негромко скомандовал Гесте. — Значит, у Светманна был повод, — продолжал он громче. Но как мог он сделать это? Ты говоришь, ему мог помочь кто-то из дома — возможно, из королевских фейнов? В фюрде у Эйледа могли найтись предатели?

Все трое фейнов отозвались на такое оскорбление возмущенным рычанием.

— Или это был все-таки его брат? — продолжал Клинок. — Сюневульфа — королем, его сына — танистом? Вот вам и повод, и возможность.

Небо посветлело настолько, чтобы разглядеть сомнение на лице Хенгеста и Фрекфула. Король Сюневульф явно не внушал доверия. Жирный король Сюневульф Великий. Папа, папа, папа!

— А теперь мы застаем вас, несущих ненужного котенка в порт. А как вы, двое? Каково вам участвовать в убийстве ребенка?

Вопрос Гесте застиг Хенгеста и Фрекфула в момент, когда палуба в очередной раз подпрыгнула, но он стоял выше их и лицом вперед по курсу корабля, так что видел набегавшую волну. Даже так он вряд ли мог рассчитать лучше. Двое мужчин с веслами в руках потеряли равновесие, а большего Гесте и не требовалось. Меч блеснул в его руке, и он спрыгнул на нижнюю палубу. Хенгест вскрикнул и опрокинулся на спину, зажимая руками рану. Он перевалился через борт и исчез, только оброненное им весло загрохотало по бочкам. Фрекфул успел выхватить меч, и Гесте пронзил его насквозь быстрее, чем тот успел сделать выпад. Вульфвер увидел свою жертву совсем рядом и инстинктивно поднял весло, чтобы прикрыться им от меча, но тут Радгар бросился и повис на его лопасти. Вульфвер пошатнулся, потерял равновесие, другой конец весла зацепил за штаг, и тут преимущество Радгара сделалось подавляющим. Деревянный брус давил Вульфверу под подбородок, борт судна — под колени. Теперь рост Вульфвера обернулся против него. Корабль подбросило на волне, и он рухнул за борт. Радгар пошатнулся и едва не свалился следом за ним.

Впрочем, до этого не дошло. Корабль продолжал свое плавание с Гесте и Радгаром на борту. Двое фейнов отправились кормить омаров, а труп Фрекфула валялся на палубе.

Часть VI ОВОД

1

Свечи начали коптить, а огонь в камине почти прогорел. Двое Клинков продолжали стоять у двери как изваяния, не знающие усталости и оттого еще более угрожающие. Король Амброз развалился монументальной тушей в кресле Великого Магистра; его маленькие лисьи глазки поблескивали в тени широкополой шляпы. Рассказ Рейдера явно подходил к концу.

— Вот так я убил своего двоюродного брата, — ровным голосом произнес он, — и ни капельки не пожалел об этом. Надеюсь, у любого нормального мальчишки случился бы после этого приступ истерики или тошноты, но к тому времени я уже не способен был ощущать ничего, кроме недостойной радости от того, что такой сопляк, как я, сумел завалить такую тушу. Я даже не предложил вернуться и поискать его. Впрочем, и толку от этого не было бы никакого. Если холод не убил его сразу же, это сделали рифы Свеорнстанаса. Ни одного корабля поблизости не было.

Овод попробовал представить себе, как вообще тринадцатилетний мальчишка мог пережить то, что выпало на долю Рейдера в ту ночь. Он точно знал, что сам не смог бы — даже теперь, когда он стал почти взрослым мужчиной. Он был также весьма голодным мужчиной, терзавшимся неопределенностью.

Король фыркнул — первый звук, изданный им за довольно продолжительное время.

— Коммандер! Пошли кого-нибудь за Великим Магистром. И за магистрами Архивов и Ритуалов. — Пока Монпурс передавал распоряжение кому-то за дверью, хмурый королевский взгляд вернулся к Рейдеру. — Ты еще не объяснил, зачем ты оказался в Шивиале.

— Решение принимал сэр Гесте, сир. Я пошел в ту маленькую паршивую каюту поискать себе одежду, упал на койку и спал до следующего вечера. Природа взяла свое. Я просто не вынес бы больше. Когда я выбрался на палубу, Гесте все еще правил. Сказал мне: «Я надеюсь, ты сможешь довести это корыто до Шивиаля, Младшинг. Я весь день держал курс на юго-восток».

— В том возрасте я пообещал бы что угодно. При легком ветре управляться с кораблем не составило труда. — Рейдер пожал плечами. — Я не стал говорить ему, что корабль не оснащен для плавания в открытом море и что любая непогода пустит нас на дно. Разумеется, я спросил его, зачем мы плывем в Шивиаль, и он рассказал мне, что задумал. Я доверился ему… У меня не было другого выхода, но он был проверенным другом — единственным, что у меня оставался. Мы не могли вернуться в Твигепорт, сказал он, — на краденом судне, с кровью на палубе, при трех пропавших людях. И потом, я знал, что мой отец убит, так что мне предстояла кровная месть, когда я вырасту, а убийцы, кто бы они ни были, наверняка постарались бы нанести удар первыми. Поэтому Твигепорт исключался, а это значило, что я не мог просить помощи у лорда Кэндльфрена, даже если бы захотел.

Я не мог рисковать вернуться в Варофбург, потому что, если там правил дядя Сюневульф, он наверняка допросил бы меня насчет своего сына. Да и когда его свергнет фюрд, новый эрл мог решить все проблемы с оставшимися ателингами, устранив их.

Ключ ко всему — моя мать, говорил Гесте. Он слышал, как толпа у горящего дома оплакивала и короля, и королеву, но настаивал, что в маминой смерти нет уверенности, ибо тела ее я не видел, только папино. Если она осталась жива, овдовев, она вполне могла решить вернуться в Шивиаль с братом. Но даже если не так, в Шивиале у меня больше родственников, чем в Бельмарке, а вероятных врагов — меньше. Он обещал мне, что приглядит за мной несколько недель, пока мы не узнаем больше подробностей: подписали ли договор, кто унаследовал от моего отца трон короля и эрла, что случилось с моей матерью и так далее. В отличие от шивиальского принца я не мог автоматически претендовать на трон, но я был последним из Каттерингов, а это делало меня важной монетой в политике Бельмарка, когда я вырасту достаточно, чтобы считаться достойным трона. Вся хитрость заключалась только в том, чтобы дожить до этого. Поэтому мы направились в Шивиаль.

Конечно, нам могло не хватить еды, и бочка с водой оказалась почти пуста. К счастью, среди дорогих товаров на носу корабля нашлись и съедобные — оливки, орехи, а еще дорогие белые вина. Возможно, наш кораблик шел и не совсем по прямой, но до Шивиаля мы все-таки добрались.

Легкая усмешка заиграла на королевских губах — первый признак одобрения, выказанный его величеством Амброзом за всю ночь. Радгар поерзал на жесткой скамье и закинул ногу на ногу. Возможно, сам он этого даже не заметил, ибо подобная вольность вряд ли поощрялась. Впрочем, уже позволение сесть в королевском присутствии можно было расценить как знак уважения.

— Официально война еще продолжалась, но я прятал свои волосы, так что сложностей у нас не возникло. Гесте продал часть нашего трофейного груза, так что мы разжились деньгами и двинулись вдоль побережья в Прейл. Бельских пиратов нам по дороге не попалось, о чем я втайне жалел — сами понимаете, мальчишка.

В Прейле мы взяли пару лошадей и верхом приехали сюда, в Айронхолл. Для меня не будет лучшего убежища, сказал он, на время, пока он съездит в столицу за новостями. Конечно же, идея скрываться среди Клинков не могла не привлекать тринадцатилетнего парня. Мы вошли в эти ворота, но на время, пока Гесте говорил с Великим Магистром, меня отослали из комнаты. Я не знаю, сказал ли он ему правду; история, которую мы придумали вместе с ним, гласила, что я — сирота из Уэстерта, ибо я унаследовал от матери тамошний выговор. Великий Магистр испытал мою ловкость и принял в школу.

Главным аргументом Гесте было, что в худшем случае я получу пять лет лучшей в мире подготовки, с которой не пропаду в мире. Но он обещал вернуться за мной. — Радгар пожал плечами. — Он не вернулся. Он прислал единственное короткое письмо, в котором говорилось, что мои родители погибли оба, что моего дядю пока не свергли и что он даст мне знать, когда узнает что-то еще. Он больше не писал. И по прошествии пяти лет, думаю, уже не напишет. — Он помолчал, ожидая замечаний со стороны короля, но их не последовало.

Нам объявили о том, что мирный договор подписан, а потом над Бельмарком сгустился туман. Похоже, в мирное время он никого не интересовал. Насколько я помню, у нас в классах о нем упоминали раз или два. Кстати, мой дядя все еще правит? — задумчиво спросил Рейдер.

Амброз кивнул.

— Мои источники утверждают, что он правит хорошо. Кто-то пытался бросить ему вызов вскоре после смерти твоего отца, но муут поддержал твоего дядю всеми голосами. Похоже, его положение прочно. В стране мир.

— Только один вызов? Я его недооценил. Впрочем, если бы у него не было способностей, отец бы не терпел его рядом. Вот и весь мой рассказ, сир.

Наступила тишина. Овод тоже потерял всех родных при пожаре, но ему не довелось видеть отца с перерезанным горлом. Ему не пришлось идти сквозь пекло с горящей на теле одеждой. Принц в роли Щенка… это объясняло те истории о том, как Рейдер получил свое имя, — теперь над ними можно было и посмеяться, но которые вовсе не казались смешными тогда, когда Рейдеру приходилось драться по дюжине раз на дню, ведя в одиночку войну против всех.

— Впечатляющая история, — признал король. — Ты незаурядный молодой человек… племянник.

— Спасибо, сир.

Молодец, Рейдер! Он принят в королевскую семью как почти что равный. Что он будет делать дальше? Вернется домой и попытается отобрать трон у дяди? Попытается обнаружить, кто же убил его родителей? Он не раз и не два говорил сегодня ночью о кровной вражде.

Плевать. Интереснее, что будет с Оводом, который оскорбил своего короля и никогда теперь не будет сэром Оводом? Самое смешное во всем этом — это то, что он наивно верил, будто сможет помочь Рейдеру, что бы тот ни задумал. Ему и в голову не приходило, что судьба Рейдера пролегла в дикий Бельмарк. Кстати, что там вообще может сделать мальчишка со шпагой — один среди варваров? Осмелится ли он вообще хотя бы выхватить ее? У Клинков не существует проблем с храбростью — их толкают в бой Узы. Но Овод никогда не станет Клинком. Даже если Амброз отпустит его, а не бросит в тюрьму, в Бельмарке он будет чужаком, иностранцем, возможно, даже боящимся встречаться лицом к лицу с любым злобным бельцем — какая уж тут от него помощь Рейдеру…

— Родни Кэндльфрен умер прошлой зимой, — сказал король.

— Я слышал, сир. Мы с ним встречались только раз, и то совсем недолго, — и был невысокого о нем мнения. — Даже в самые трудные времена Рейдер не искал помощи у своих шивиальских родственников. — Я слышал, титул унаследовал его сын. Руперт. Мой ровесник?

— Гм. Ты должен быть где-то двенадцатым в списке претендентов на трон, — задумчиво сказал Амброз. — Правда, боюсь, Парламент не позволит взойти на него бельцу.

— Э… да, сир. — Рейдер хотел сказать что-то другое, но передумал. Оннаверняка просчитал, какое место занимает в списке наследников — королевская семья изучалась на занятиях по политике, — но даже если он ставил себя десятым или пятнадцатым, монархам не противоречат, особенно если речь идет о таком щекотливом предмете.

— Надо известить Кэндльфрена о том, что его кузен воскрес. — Амброз хмуро покосился на своего родственника-выскочку. — И короля Сюневульфа тоже. Мы не должны ставить под угрозу наши добрые отношения с Бельмарком.

Эта почти не скрытая угроза заставила Рейдера отказаться от мысли закинуть ногу на ногу.

— Разумеется, не должны, сир. Я всецело в распоряжении вашего величества. — Он просто должен был сказать что-нибудь в этом роде. Принц или нет, он находился в полной власти короля так же, как Овод. — Я не питаю иллюзий насчет того, сочтут ли меня достойным трона. Не сейчас, а возможно, и никогда.

— Гм? — Вид у его величества был довольно скептический. — Вряд ли ты вполне откровенен… Все равно. Ты наш родственник, а в перспективе — правитель державы, с которой нас связывает договор. Этих причин уже достаточно, чтобы мы распространили на тебя свою дружбу. А повесть о твоих невзгодах завоевала наше расположение.

— Ваше величество весьма…

— Да. Тем не менее о твоем возвращении надо объявлять осторожно. Как ты уже говорил, если с твоим заклятием явиться во дворец, со всеми Белыми Сестрами приключится припадок. — Взгляд маленьких янтарных глаз уперся в Овода так, словно обладатель их только что вспомнил о его существовании и усомнился в его целесообразности.

По коже забегали мурашки. Король продолжал беседу с Рейдером, но взгляд его оставался прикован к Оводу, и он, вне всякого сомнения, прикидывал, какая кара ему будет наиболее уместной.

— Этот Гесте… Я не посылал Клинков с Кэндльфреном в Бельмарк. Я боюсь, что этот человек — самозванец, даже в большей мере, чем…

В дверь постучали. Король, крякнув, высвободил свою тушу из кресла; оба юнца вскочили. Вошли магистры, за которыми посылали. Их заметно пошатывало, ибо всех троих явно только что разбудили. Разумеется, ложиться в постель они не осмеливались, пока этого не сделал король, так что скорее всего они спали на своих местах в ожидании августейших повелений. Магистр Ритуалов еще застегивал свой камзол, а Великий Магистр то и дело приглаживал свои редкие седые волосы. Они кое-как выстроились перед королем и немного вразнобой поклонились. В менее зловещей ситуации Овод нашел бы их поведение забавным.

— А, Великий Магистр, — прогрохотал монарх. — Прости-что-беспокою-в-такое-позднее-время… Я выслушал объяснения кандидата… гм… Рейдера и согласился с тем, что налицо исключительные… в высшей степени исключительные обстоятельства, оправдывающие его отказ продолжать свою карьеру в рядах Ордена.

Лицо Великого Магистра изобразило что-то среднее между облегчением и любопытством.

— Я, разумеется, рад тому…

— Вот именно. Одно обстоятельство требует уточнения. — Амброз буквально наполнил комнату властностью. — Он утверждает, что его привел в Айронхолл и рекомендовал Великому Магистру некий Клинок, называвший себя сэр Гесте. Ни я, ни коммандер Монпурс не помним в рядах Ордена никаких сэров Гесте.

Это заявление прозвучало вопросом. В нем также звучал прозрачный намек на то, какого ответа на этот вопрос он ожидает.

Великий Магистр снова провел рукой по волосам.

— Я не помню такого имени. И мой предшественник тоже не упоминал… — Он замолчал, не договорив. Все повернулись к Магистру Архивов.

Магистр Архивов тоже находился на этой должности сравнительно недавно. Это бы высокий сухощавый мужчина лет сорока с пальцами, перепачканными чернилами, уже начинавший горбиться и близоруко щуриться — сказывалась работа. Он поежился под хмурым королевским взглядом.

— Мы не храним записей о жизни кандидатов до поступления в школу, ваше величество. Это… гм… запрещается Хартией… равно как имена тех, кто их привел. Гесте? Имя незнакомое… Разумеется, я поищу в архиве. Приблизительный возраст?

— Я уверен, если он действительно существовал, вы бы его помнили, Магистр. Боюсь, этот человек так и останется загадкой. — Нельзя сказать, чтобы Амброз имел недовольный вид. Не осталось никого, способного пролить свет на этого неизвестного сэра Гесте. Предыдущие Великий Магистр, Магистр Архивов и лорд Кэндльфрен умерли. — Должно быть, это какой-то самозванец.

Овод, правда, все равно не понимал, откуда самозванец знал все детали полученных послом инструкций. Они как-никак составляли государственную тайну.

— У него был меч с кошачьим глазом, — мягко произнес Рейдер, — и у него была внешность Клинка.

— Значит, он умер. — От свирепого королевского взгляда, казалось, посыплется со стен штукатурка.

Однако и Рейдер был королевских кровей, — и если уж он начинал упрямиться, то стоял на своем.

— Первоначальный обладатель меча, конечно, мог и умереть, однако сам меч носил имя «Прихоть», и за те годы, пока я здесь, его никто не возвращал.

Казалось, зимний вихрь пронесся по комнате. Магистры заламывали бровь и прикусывали губы. Постепенно даже до Овода дошло, куда клонит Рейдер. Согласно обычаю, в день прохождения Уз Клинок выбирает имя мечу, который ему предстоит получить. Магистр Арсеналов гравирует это имя на лезвии, после чего оно заносится в архив вместе с датой церемонии и именем подопечного. Эти записи считались секретными, но могли они остаться секретными для целеустремленного молодого человека вроде Рейдера? Ему хватило бы нескольких минут для того, чтобы перебрать нужные годы и найти меч по имени «Прихоть». Он мог знать о Гесте гораздо больше, чем открыл.

— Не важно! — рявкнул король и снова обратил свой устрашающий взгляд на Овода. — Много из этого он тебе рассказывал?

— Н-н-ничего, сир.

— Гм-м-м?

— Ни слова, сир, — пробормотал Рейдер.

Король надул губы.

— Гм-м? Раз так, возможно, ты и не такой дурак, каким я тебя считал, Уилл из Хейбриджа. Похоже, твоему другу и впрямь не помешает надежный мечник, если не два, как ты и предполагал. Я намерен дать тебе еще один шанс. Еще я хочу, чтобы ты держал свой рот на замке. Итак, кандидат Овод, в последний раз спрашиваю тебя: его величеству нужен Клинок. Готов ли ты служить?

О счастье!

— Да! О да, ваше величество! — Овод рухнул на колени. — Спасибо, сир! Да, да! — Он поцеловал королевские пальцы.

Рейдер неодобрительно косился на него, но он уже произнес заветные слова. Он все-таки станет сэром Оводом.

Прямо сейчас.

2

Магистр Ритуалов оставался в настоящий момент единственным из учителей Айронхолла, не являвшимся рыцарем Ордена. Крупный, рыхлый, светловолосый мужчина, более всего напоминавший бывшего фермера, он был выпускником Королевской Коллегии Заклинаний. Когда его предшественника избрали Великим Магистром, тот взял его в Айронхолл на свое место. У него было очень мало опыта общения с принцами, и еще меньше — сопротивления его величеству королю Амброзу IV, завидевшему дичь. Королевский энтузиазм сотрясал комнату, как землетрясение — стекольную фабрику.

— Со времени полуночи прошло совсем недолго, верно, Магистр? Это ведь не помешает нам проделать ритуал Уз прямо сейчас?

— Но, сир, пост, медитация…

— Двое участников постились — да и медитировали — уже несколько часов. Так что это не проблема. Я не хочу, чтобы события этой ночи были известны кому-либо за исключением нас восьмерых, Магистр. Разве нам не повезло, что нас здесь ровно столько, сколько необходимо? — Король придвинулся к нему на пару шагов, и его незадачливая жертва невольно отступила.

Наблюдать за этим заведомо неравным поединком было бы даже забавно, не будь ставкой в этой игре жизнь Овода. Не чьему-то, а его сердцу предстояло быть пронзенным, и если что-то в ритуале пойдет не так, последствия будут смертельными. Он вспомнил то, что рассказывал ему Волкоклык про историю, случившуюся в бытность того Щенком, всего несколько лет назад.

— Но мечи, сир, — проблеял Магистр Ритуалов. — Магистр Арсеналов должен найти нужный…

— Это могу сделать и я. — Голос коммандера Монпурса звучал совсем негромко, но твердостью не уступал стали. — Я провел вчера некоторое время с Магистром Арсеналов, и он показывал мне оружие, подготовленное им для Старших. То, что предназначено для кандидата Овода, очень легко отличить.

Улыбка короля наводила еще больше ужаса, чем его хмурый взгляд.

— Раз так, мы можем приступать. Великий Магистр?

У Великого Магистра, как выяснилось, еще оставалась некоторая твердость в спине.

— Подобная поспешность в проведении потенциально смертельного ритуала весьма неосмотрительна, сир. Строгая очередность в порядке поступления требует также…

— Мы опрашивали их в порядке поступления! Этот передумал, вот и все. В Хартии нет ни слова, запрещающего это.

— Но нам нужны Третий и Четвертый, а Щенок обыкновенно олицетворяет стихию случайности…

— Мы с сэром Жанвиром, — заявил Монпурс, — будем счастливы исполнить те роли, которые потребуются. Слова заклинаний мы пропели бы и во сне, в этом я уверен. И, если уж на то пошло, мы не ели со вчерашнего утра.

— А я, — рявкнул король Амброз, — как-нибудь справлюсь с ролью Щенка. Я знаменит своей непредсказуемостью.

Ночь выдалась дождливая, холодная и очень темная. К лютовавшему ветру добавлялись полчища светлячков, роившихся у Овода внутри, но он не признался бы в этом никому из своих спутников. Ему казалось даже, что он неплохо держит себя в руках. Шагавший рядом с ним Рейдер казался куда более возбужденным, чем он сам.

— Это же бред какой-то! Мне не нужен Клинок! Я не собираюсь протыкать тебя мечом! Ты мне нужен как друг, а не как сторожевой пес!

Он редко бывал таким бестактным. Они шли от Первого дома к Кузнице, следуя за подпрыгивавшими лучами от фонарей в руках Магистров Архивов и Ритуалов. Великий Магистр шел с королем, а Монпурс и Жанвир зловеще держались не рядом с Амброзом, как им полагалось бы в нормальной обстановке. Вместо этого они шагали следом за Рейдером и Оводом, из чего следовало, что коммандер разделял теперь недоверие Жанвира. Они держались так близко, что услышали бы даже шепот.

Овод даже споткнулся от обиды.

— Ты просто обязан повязать меня Узами, варвар ты бельский! — крикнул он. — Если ты этого не сделаешь, Амброз кинет меня в самую глубокую темницу из всех, что у него есть, и замурует вход.

— С чего бы это ему? — Рейдер спорил только для того, чтобы успокоить свою совесть. Он прекрасно понимал, что у них обоих нет ни малейшего шанса ослушаться короля. — Почему бы ему просто не выставить тебя пинком под зад? Зачем ему вообще эта кутерьма с Узами? И с какой стати тратить на меня Клинка? Я не из близких его родственников, и ценность моя невелика. Не вижу логики.

В этом было очень даже много логики, если отказавшихся от Уз кандидатов нужно было стереть из памяти Айронхолла, как если бы их вообще не существовало. В этом хватало логики и в том случае, если король собирался использовать ателинга Радгара как пешку в международной политике, и для этого ему требовалось на это время надежно заткнуть рот Оводу. Впрочем, эта импровизированная, необычная церемония вполне могла заткнуть этот рот и навсегда, и Амброз прекрасно знал это. Возможно, он на это даже рассчитывал. Оп! Экая жалость…

— Еще одно, — ворчал Рейдер. — Я знаю, у тебя есть повод ненавидеть бельцев за то, что произошло с твоей семьей, и я понимаю твою горечь. Теперь тебе известна моя гадкая тайна, так как же теперь ты перенесешь мысль о том, что тебя повяжут с бельцем? Я-то слышал, как ты проклинаешь всех бельцев, что уродились на свет. Я слышал, как ты клянешь нас всеми известными словами и призываешь нам на голову вечные мучения.

Овод вздрогнул, вспомнив некоторые из этих своих реплик. Сколько таких же жутких слов сказал он за последние пять лет?

— А как выносил все это ты? Я даже не могу тебе сказать, как жалею об этом. Я до сих пор не могу думать о тебе, как об одном из них… Но думаю, шивиальцы могут быть не менее жестокими.

Рейдер приятельски толкнул его в локоть.

— На самом деле ты пока в это не веришь, но это правда. Я мог бы рассказать тебе такого, что тебя три дня рвало бы без перерыва. Ты лучше подумай в последний раз: сможешь ли ты провести остаток жизни, охраняя одного из них?

— Ты не «один из них». Ты другой.

— Не настолько, как тебе кажется! Айронхолл обучил меня кое-каким шивиальским манерам, и я почти шивиалец по крови, но внутри, Овод, я все равно белец. И всю жизнь ты будешь повязан с бельцем!

— Нет никого другого, с кем я согласился бы быть повязанным. — Перед Оводом открывалось донельзя интригующее будущее. — Впрочем, мне потребуется от тебя кое-что нынче ночью. Ваше Пиратское Высочество. Обещание. Обещай, что не заставишь меня ждать. Действуй быстро! Бей тотчас же, как я произнесу клятву!

Рейдер застонал.

— Мне все еще кажется, что мы об этом пожалеем. Тебе ведь будет больно, знаешь?

Ох!

— Вот я как раз об этом.

— Я хочу сказать, стать личным Клинком — это на всю жизнь.

В эту минуту Овод согласился бы на всю жизнь — только бы жить.

Кузница представляла собой сводчатое помещение, наполовину погруженное в землю. Восьмиконечная звезда окружалась восемью горнами, восемью каменными купелями с ключевой водой для закаливания и восемью наковальнями, на которых ковались знаменитые мечи с кошачьими глазами. Девятая наковальня, массивная металлическая балка в центре, была настоящим сердцем Айронхолла, местом, где живые Клинки повязывались со своими будущими подопечными. Обыкновенно во время Уз в горнах ярко горел огонь, а вокруг наковальни стояло больше сотни мужчин и юношей, распевая во все горло заклинания. Сегодня угли еле теплились, и все же помещение казалось светлее, ибо в нем присутствовало всего восемь участников церемонии — семеро, певших в одной тональности, и король — в другой. По мощи голоса сравниться с Амброзом не мог никто, однако общий эффект был не слишком убедительным.

Оводу довелось присутствовать на сотне с лишним Уз, не принимая в них непосредственного участия. Его мучения в качестве Щенка продлились недолго: всего шесть дней. При нормальном ходе событий ему полагалось бы исполнять роль Третьего для Меллори и Второго для Рейдера, прежде чем настал бы его черед, но судьба подарила ему главную роль в первый же выход. Хотя он не считал себя особенно чувствительным к присутствию духов, стоять в октаграмме оказалось совсем другим делом, и все волоски на его теле встали дыбом, когда в помещении начала сгущаться энергия стихий. Скептик, конечно, мог бы сказать, что он просто замерз, ибо им с Рейдером и Монпурсом пришлось последовательно окунуться в четыре купели, и после этого ему не позволили надеть жилет и куртку.

Одетый только в штаны и рубаху, он дрожал на острие Смерти, прямо напротив Рейдера, стоявшего на острие Любви. Монпурс выводил слова заклинания вполне приличным тенором слева от него, а Жанвир — гулким басом справа. Этот, последний, сильно тревожил Овода, ибо не спускал откровенно враждебного взгляда с Рейдера. Его роль в ритуале была невелика, но баланс стихий в таком сложном заклятии, как Узы, весьма хрупок, и любое отклонение от желательного настроя может легко сбить его. Жанвир всегда был странным типом, а Узы, которые он прошел в прошлом году, только прибавили ему странности. Все эти разговоры насчет «инстинкта» Клинка, помогающего ему ощущать грозящую его подопечному опасность, были, разумеется, сказками, лишенными каких-либо доказательств. Несколько трудно объяснимых инцидентов вполне можно было ожидать, если традиция тянулась на протяжении трех с лишним столетий.

Впрочем, Жанвир был не единственным потенциальным узлом в пряже. Узам полагается проходить в полночь, но сейчас близился рассвет. То изменение в тексте присяги, что задумал Овод, не должно было влиять на ритуал, но наверняка он этого не знал. В общем, отклонений было несколько, а когда Великий Магистр был еще Магистром Ритуалов и учил их…

Его оружие! Проревев басом слова посвящения, которые обыкновенно пищит Щенок, король Амброз шагнул вперед и положил его на наковальню. Это оружие оружейники выковали специально для Овода, и, разумеется, это была шпага. Но какая шпага! Кошачий глаз сиял расплавленным золотом, металл отсвечивал голубым, как молодая луна. Он мог истечь слюной над такой шпагой, ибо ей предстояло стать его шпагой, его собственной шпагой до конца его дней, а когда он умрет, она будет висеть на Небосводе Мечей в память о нем. Он с трудом оторвал взгляд от нее и повернулся к хмурящемуся Жанвиру. Он продолжал украдкой коситься на нее, пока тот расстегивал ему рубаху, и после, когда повернулся в другую сторону, и Монпурс считал ему ребра и делал отметину углем над сердцем. Он почти не заметил ободряющего подмигивания коммандера. Возможно, тот и правда желал ему добра…

Теперь наконец он мог шагнуть вперед и взять шпагу, трехфутовую стальную иглу. Никогда еще он не держал в руке шпаги легче! Она парила в его руке… Увы, с более тщательным осмотром ему пришлось подождать. Он вспрыгнул на наковальню и заговорил, обращаясь к Рейдеру, чье лицо осунулось от волнения.

— Радгар Эйлединг! — Различные варианты этой сцены снились ему все пять последних лет, но он никак не ожидал видеть перед собой своего лучшего друга — и уж тем более не бельца! — Душой своей я, Овод, кандидат Верного и Древнего Ордена Королевских Клинков, в присутствии моих братьев клянусь вечно защищать тебя от всех врагов, ставя саму жизнь мою единственно как щит, ограждающий тебя от опасностей. Дабы скрепить эту клятву Узами крови, прошу тебя, пронзи мое сердце мечом этим, дабы я умер, коли принес ложную клятву, или жил силою собравшихся здесь духов, чтобы служить тебе до самой своей следующей смерти.

Радгар заметил отклонение от текста. Глаза его расширились, но он шагнул вперед. Овод сунул шпагу ему в руку, отпрыгнул обратно к наковальне, сел и развел руки в стороны. Монпурсу и Жанвиру полагалось удерживать его, чтобы он не нанес себе еще более серьезной раны, отшатнувшись, но к подобной скорости они не подготовились.

А Рейдер успел.

— Служи или умри! — выкрикнул он и вонзил шпагу в сердце Овода с такой силой, что эфес ударил его в грудь.

Такой боли он не ожидал. Он даже не мог вскрикнуть с торчавшей из груди шпагой. Зубы едва не крошились от боли, спина прогнулась. Прежде чем Жанвир и Монпурс успели подхватить его, Рейдер выдернул лезвие, и боль прекратилась. Он опустил взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть, как затягивается рана. Все позади.

При обычных Узах всем зрителям полагалось бы в этом месте приветствовать свежевыкованного Клинка радостными криками. Зрителей в гулкой Кузнице той ночью не было, но новый Клинок вскочил с воплем, а его подопечный испустил бельский боевой клич. Они обнялись и, сцепив руки, исполнили вокруг октаграммы леденящий кровь победный пляс, тогда как все остальные шарахались от шпаги, которой продолжал безумно размахивать Рейдер. В общем, Узы вышли не совсем традиционными.

Сэр Овод, член Верного и Древнего Ордена Королевских Клинков! Клинок Рейдера. О, ну и здорово это было!

Теперь он наконец мог взять обратно свою замечательную шпагу, идеальное оружие, подогнанное по его руке, по его стилю фехтования. Он ласкал взглядом шестигранный клинок, на котором до сих пор остались следы его крови, серебряные завитки эфеса, кольца для упора пальцев, обтянутую кожей рукоять, а над всем этим кабошон кошачьего глаза. Он был большим для того, чтобы сдвинуть центр равновесия назад, но на столь легком оружии его не нужно было делать слишком массивным. Невероятно, но светлая полоска, дававшая название этим камням, была в его случае раздвоенной — две полоски золотистого света. Легко отличить, сказал тогда Монпурс.

— Ты только посмотри! — прошептал он. — В жизни не видел ничего подобного!

Рейдер изучал оружие друга почти так же восхищенно, как тот.

— Конечно, не видел. Она сделана для тебя. И это твоя кровь, сэр Овод! Ну и красавица! Как ты ее назовешь?

— «Ничто».

— Ничто? Очень странное…

— Не ничто, «Ничто»! — Это Овод придумал, будучи еще Щенком, и с тех пор держал эту свою затею в тайне от всех. — Не забывай, ты теперь мой подопечный, и «Ничто» может спасти тебя!

Рейдер глухо рассмеялся.

— Ну да, а Магистр Арсеналов уже спит, так что напишет на лезвии только «Ничто»!

Их веселье как-то разом поутихло, когда они заметили наконец шесть нацеленных на них не слишком дружелюбных взглядов. Монпурс и Жанвир стояли ближе остальных, и им явно не нравилось присутствие рядом с королем вооруженного человека. Впрочем, самый яростный вид был все же у короля.

— Поздравляю с Узами, сэр Овод.

— Благодарю вас, сир.

— Мы не ослышались? — буркнул король. — Нам показалось, что ты опустил несколько слов из стандартной присяги Клинка.

Овод постарался придать лицу удивленное выражение.

— Я этого не заметил, сир. Правда?

Пропущенные им слова гласили: «храня лишь верность господину нашему, королю», — и он опустил их, ибо никто не может служить двум королям сразу, а рано или поздно его другу и подопечному предстояло стать королем Бельмарка. Впрочем, дело было уже сделано, и жирный Амброз Шивиальский не мог с этим поделать ровным счетом ничего. Именно из-за этого он свирепо глодал свою бороду.

— Гм-м! Ателинг?

Радгар резко обернулся.

— Ваше величество?

— Я хочу, чтобы ты убрал этого хитрожопого щенка отсюда, пока я не свернул ему шею. Мы предлагаем тебе погостить в нашем замке в Бондхилле. Ты останешься там на несколько дней, пока мы не посовещаемся с нашим Тайным Советом. Это тебя устраивает?

Овод моргнул. Что-то странное творилось с его глазами.

Рейдер поклонился.

— Ваше величество весьма щедры. Я с радостью буду ожидать вашей милости в Бондхилле.

Овод попробовал протереть их.

— Коммандер? — буркнул король.

— Сир? — отозвался Монпурс, так и не спуская взгляда своих светлых глаз с «Ничто».

— Ты говорил, что вы с сэром Жанвиром пропустили обед. Я предлагаю вам отвести нового Клинка и его подопечного на кухню и посмотреть, что вы сможете там наскрести. Потом отошли их с сэром Жанвиром в Бондхилл.

— Я с легкостью выделю и более солидное сопровождение, сир.

— Он справится. Мы желаем, чтобы эта история осталась известна как можно меньшему количеству лиц. Я надеюсь, племянник, что ты не почувствуешь себя оскорбленным, если на ближайшие дни в Бондхилле мы разместим тебя в помещении стражи?

Пока Рейдер кланялся и сыпал благодарностями, Овод еще раз потер глаза и попробовал посмотреть снова. Ничего не изменилось. Центром Кузницы была теперь не наковальня, им стал Рейдер. Те же самые рыжие волосы, бледная кожа, веснушки, та же линялая куртка и заплатанные штаны, и все же этот долговязый молодой человек сиял ярче, чем любой из горнов, ярче, чем они горели когда-либо. Он был подопечным Овода, центром мира Овода, всей вселенной. Он значил больше, чем жизнь. Духи! Вот, значит, каково быть Клинком.

Однако имелось и еще одно отклонение от нормы. Один из присутствующих здесь людей излучал темноту, словно его окружала зловещая аура угрозы. Всего несколько минут назад этого сотканного из теней плаща на нем не было, но, похоже, особое чутье Клинка на грозящую его подопечному угрозу все-таки существовало. Во всяком случае, Овод им обладал. Теперь он понимал, что испытывает Жанвир, хотя видел все с точностью до наоборот. Он тоже ощущал угрозу своему подопечному, и опасностью, от которой волосы его вставали дыбом, был король Амброз.

3

Примерно час спустя свежевыкованный Клинок ехал верхом по направлению к Блэкуотеру с полным желудком и тяжелым сердцем. Хотя луна уже взошла, она почти все время куталась в серебряные облака. Старкмур казался еще пустыннее, чем днем. Скальные выступы серыми призраками выплывали из темноты и скрывались в ней. Болота, озера и каменистые пустоши изменились очень мало.

Дорога была слишком неровной, чтобы ехать быстро, и Рейдер скоро начал ворчать, жалуясь на предстоящую тряску. Овод инстинктивно старался держаться между своим подопечным и мечом Жанвира, тогда как Жанвир пытался отгородиться от него Рейдером. Он не доверял Оводу, что с его стороны было весьма разумно. В конце концов последовательность процессии установилась следующим образом: Жанвир впереди, следом за ним Рейдер, а Овод в арьергарде, откуда он мог следить за обоими.

Провожая их из Айронхолла, коммандер Монпурс пожелал им удачи, но коммандер Монпурс никогда не был дураком. Если он сам не следовал за ними по пятам, наверняка послал несколько надежных людей, что бы там ни приказал на этот счет король. Все кругом были врагами, за каждым камнем таилась засада. Овод никогда не думал так раньше. Это ему очень не нравилось, но пока он ничего не мог с этим поделать. Его подопечному грозила опасность — он не знал, какая или откуда, но это было не важно. Понятие «этика» плохо применимо к Клинку. Одно из первых правил, которым обучали в Айронхолле Сопрано, гласило, что перед Клинком не стоит морального выбора. Большую часть времени он представляет собой славного и мирного подданного, ибо вести себя иначе означало бы ставить своего подопечного под угрозу, но перед лицом опасности он действует без жалости. Значит, он будет действовать без жалости.

Когда становилось светлее, Рейдер отпускал Жанвира немного вперед, а сам отставал поболтать с Оводом. Он поведал ему часть той истории, которую не хотел слушать Амброз, — как его отец похитил его мать со свадьбы, и то, что благодаря этому он состоял с королем в относительно близком родстве.

— Стены Сюнехофа увешаны самым разным оружием всех времен: там висят шлем Медвежьей Лапы, боевой топор Смеавайна и тому подобное. Ткни в любой предмет из них пальцем, и скоп пропоет тебе его историю, вне зависимости от того, знает он ее или нет на самом деле. Среди всего этого хлама висит недорогая, простенькая шпага. Та самая, которой Джерард из Уэйгарта убил Вейрферхфа. С которой все это и началось. Отец показал ее мне как-то раз и сказал, что если бы не эта шпага, меня бы не было. «Это как бы не было, папа?» — спросил я его, а он ответил: «Не было бы вообще на свете».

Очень забавно. «Ничто», болтавшаяся на поясе Овода, была совсем другой шпагой — по крайней мере ему больше не придется управляться с этой гнусной саблей! Впрочем, «Ничто» придется отрабатывать свое содержание, и он подозревал, что мало перед кем из мечей или шпаг открывалась такая карьера, как перед его шпагой. И если его причудливый новый инстинкт не обманывал, никто из Клинков за всю историю Ордена не сталкивался еще с потенциально смертельной угрозой так скоро, как он — прямо с момента прохождения Уз. Почти никому из Королевской Гвардии не доводилось использовать свой меч на протяжении нескольких последних лет службы. А ведь инстинкт — это всего лишь разновидность наития. Мажет ли он убить человека по наитию?

— Почему ты оставался так долго? — спросил он. — Почему не ушел, как только решил, что Гесте никогда не вернется в Айронхолл?

Рейдер пожал плечами.

— Куда бы я ушел? У меня не осталось семьи — по крайней мере таких родственников, о которых я беспокоился бы. Ты и остальные были моими друзьями. Конечно, в Бельмарке у меня тоже остались друзья — но и враги тоже, и у меня все равно не было способа попасть туда. Верно, я, можно сказать, украл у короля Амброза учебу в лучшей в мире школе фехтования, но мы, варвары, никогда особенно не беспокоились насчет кражи у иностранцев. В общем, у меня не было повода возвращаться домой до тех пор, пока я не повзрослею достаточно для того, чтобы претендовать на свои права.

— Ты наверняка можешь сделать это теперь.

— Могу ли? Пожалуй, с хорошим мечом я справился бы с любым бельцем в мире — один на один. Но, друг мой Овод, Бельмарк не такая змеиная яма, чтобы люди резали там друг друга день напролет. Там существуют законы. Другие, но не обязательно менее цивилизованные. Фокусы, которым меня обучили в Айронхолле, не позволят мне просто так пойти и заколоть всех, кто стоит между мной и троном. А ты и подавно добавляешь целую гору проблем.

Несколько минут они ехали в темноте молча. Посвистывал ветер, звякала сбруя, копыта цокали по камням.

— Я надеялся, что стану ответом, — мрачно произнес наконец Овод.

— Пойми меня правильно: я не сомневаюсь, ты просто жуткий ответ на нужные вопросы, и это здорово, что ты со мной. Я знаю, у нас с тобой впереди много потрясающего. Но представь себе: я стану фейном и брошу вызов танисту. Сможешь ли ты стоять в сторонке и смотреть, как я дерусь на дуэли?

Овод попробовал представить это себе и с трудом удержался от крика.

— Нет! Нет! Ты не должен!

— Вот видишь? — вздохнул Рейдер. — Фейн, капитан, танист, эрл, король — вот каков путь, и никаких возможностей срезать угол нет. Я не представляю, как смогу предпринять что либо, пока рядом ты. Я даже подумываю, уж не за этим ли король Амброз решил пожаловать мне Клинка?

— Может, это одна из причин. — Всякий, кто считает, что понимает этого августейшего лиса, безумнее, чем заяц в Третий месяц.

Как раз когда дорога начала спускаться в неглубокую ложбину, луна выглянула посмотреть, что они делают. Они почти добрались до поворота на Нарби — дальней точки, куда кандидатам позволялось ездить в восточном направлении. Разумеется, каждый хоть раз доезжал до Блэкуотера или самого Нарби — просто из принципа. Однако, поскольку денег у них все равно не было, им редко удавалось угодить в какую-нибудь историю.

В историю? Оводу необходимо было как-нибудь избавиться от Жанвира. Как можно быстрее. В первый раз он пожалел, что лучше всего управляется со шпагой. Будь он разносторонним, как Волкоклык или Фитцрой, или дровосек вроде Бычехлыста, у «Ничто» было бы не только острие, но и режущая кромка. Увы, ее не было. Его шпага была легка и разила быстро как молния, но не могла подрезать поджилки у лошади. Во всяком случае, не в темноте.

— Скоро рассвет. — Рейдер смачно зевнул. — Не понимаю, как это вы остаетесь такими свежими.

Жанвир услышал его и обернулся.

— Это потому, что мы Клинки.

Овод подозрительно уставился на него.

— Ты хочешь сказать, нам нужно меньше сна?

— Нам вообще не нужен сон. Мы можем соснуть, если уверены, что нашему подопечному ничего не угрожает, но тебе это не удастся. В Гвардии мы подменяем один другого. Король, знаешь ли, редко назначает кому-то одного Клинка. Двадцать четыре часа в сутки, двенадцать с половиной лун в год — возможно, тебе никогда больше не уснуть, сэр Овод. — Он сообщил все это без особого сочувствия.

— А как насчет похода в сортир? — поинтересовался Рейдер.

Жанвир хрипло рассмеялся.

— Если там умещаются двое, он будет заходить туда вместе с тобой, по крайней мере первые несколько недель. Клинки-одиночки часто сходят с ума.

Они подъехали к ручью, и луна снова заползала за облако. Овод тронул коня первым. Тот благополучно спустился к воде, разбрызгивая тяжелыми копытами воду, пересек ручей, но противоположный берег оказался обрывистым. Овод спустился немного вниз по течению, пока не нашел более пологого выхода, но и там глинистый склон делал задачу достаточно сложной. Поднявшись на берег, он остановил коня и крикнул своим спутникам, чтобы они переезжали ручей здесь.

Все время, пока Рейдер пересекал брод, он терзался как молодая мать над новорожденным младенцем. Последним в воду въехал Жанвир. Поднимаясь на берег, его лошадь оступилась. Он был хорошим наездником и мгновенно восстановил равновесие, но даже одна секунда оказалась слишком долгой, когда ему пришлось иметь дело с Оводом. Все наставники Айронхолла сходились в том, что его движения лишены изящества, а техника фехтования беспорядочна и порой безрассудна, но никто — возможно, даже сам великий Дюрандаль — не превосходил его в скорости. Той доли секунды, когда он, задрав локоть, подставил свой левый бок Оводу, хватило, чтобы «Ничто» второй раз за эту ночь вонзилась в человеческое сердце. Только на этот раз это не было частью ритуала. На этот раз она разила насмерть.

4

Тому имелись прецеденты. За три с половиной века существования Ордена невозможно было обойтись без того, чтобы подопечные не вступали в конфликт друг с другом, так что случалось, Клинки убивали других Клинков. Эти строфы Литании были известны как Ужасные, и их редко повторяли.

Рейдер не видел преступления. Он услышал ржание лошади Жанвира, когда она сбросила с себя мертвое тело, и поскакал за ней, чтобы поймать. До рассвета оставалось совсем немного времени; горизонт уже обозначился на фоне светлеющего неба. Когда он вернулся, Овода уже кончило рвать, но он все еще хотел умереть. Убийца! Предатель! Братоубийца! И даже не в честном бою, а как уличный убийца — ударом под ребро.

Он повернул тело и снял с него перевязь с мечом. Потерзавшись немного над дорогим перстнем на пальце у Жанвира, он забрал и его. Королевским Гвардейцам платили не так много, чтобы они покупали себе дорогие безделушки, но это кольцо могло стоить несколько крон, особенно если это подарок какой-то женщины.

— Он сильно расшибся? — спросил Рейдер, соскальзывая с седла.

— Он мертв.

— Нет!

— Я убил его.

Секунду Рейдер потрясение молчал.

— Что? — спросил он наконец слабым голосом.

— Я его убил. С самого нашего отъезда из Айронхолла я… Он знал это. Ты что, не видел, как он держался подальше от меня? Держи.

Он протянул меч убитого. Его подопечный попятился и врезался спиной в лошадь.

— Да бери же! — заорал Овод. — Это твой билет обратно в Бельмарк. И быстрее, ибо я уверен, что Монпурс пошлет людей за нами — приглядеть, едешь ли ты в Бондхилл.

— Но король говорил…

— К черту то, что говорил король! Монпурс доверяет тебе не больше, чем доверял Жанвир. Король мог даже сам подстроить с ним это, ты что, не понял? Или даже без него, ибо Монпурс не стал бы швыряться человеком. — Он уже кричал. — Так что я попал в ловушку и поставил тебя в еще более опасное положение, чем прежде. Король — хитрая, расчетливая крыса. Посылая тебя всего с одним провожатым, он мог рассчитывать на то, что это случится, чтобы иметь возможность припаять тебе соучастие в убийстве. Если подумать, подопечный отвечает за своего Клинка, так что ты теперь преступник. Разве ты не слышал, как он распинался о том, что желает хранить твое существование в тайне? С каких это пор Амброз объясняет свои приказы? Он мог даже предположить, что Монпурс ослушается…

— Овод! Да Овод же! Это же безумие!

— Значит, я сошел с ума! Такое случается с Клинками-одиночками, помнишь?

— Нет, не за два часа, — возразил Рейдер. — Амброз обошелся с нами более чем любезно — с учетом того, как мы задели его гордость. Он дал тебе второй шанс, дал мне Клинка, пригласил во дворец… Он не одаряет Клинками своих врагов или…

— Амброз все врал! — взвизгнул Овод. — Он вовсе не одарил тебя Клинком, он просто избавлялся от мусора. Он знает гораздо больше, чем говорит. Он угадал, кто ты, еще в ту минуту, когда ты отказался от Уз, помнишь? Он окликнул тебя по имени: Радгар. Он назвал тебя пропавшим ателингом. Но ведь никакого пропавшего ателинга не было! Ты сгорел вместе со своими родителями пять лет назад. Потом он сказал, что не посылал Клинков с Кэндльфреном в Бельмарк — разве это не подозрительно? Он выделил трех Клинков Баннервилю, когда тот отправлялся в Фитаин, а посол в дикий Бельмарк не получил ни одного? — Голос его сорвался. — Бери этот проклятый меч и давай двигать отсюда, пока нас не догнал Монпурс.

Рейдер продолжал игнорировать меч.

— Он просил мира. Посылка Клинков могла быть расценена как провокация.

— Да, могла, ибо твой отец убил пятерых Клинков, верно? О них говорится в Литании — Побоище в Кэндльфрен-Парке. Но с повязанными Клинками не было бы никаких хлопот. Они не поставили бы своего подопечного под угрозу, устроив какие-то беспорядки, поэтому Амброз мог дать послу Клинков. Если он этого не сделал, так, возможно, потому, что обещал так твоему отцу как одно из условий переговоров. Но вот рыцарь Ордена, свободный от тревог за подопечного, — этот волен думать о мести. Он куда как опаснее! Уж ты-то должен был подумать об этом!

— Ну да! Конечно же, я думал об этом. Думал каждый день пять с лишним лет. Отец удивился, когда я сказал ему, что во дворце Клинок. Но Гесте не смог бы проскользнуть мимо дежуривших у дверей фейнов. Убийцей был кто-то, кого знали и кому доверяли, — и если бы я не был заговорен от огня, никто бы так и не узнал, что убийца вообще был, помнишь? Для всех на свете это до сих пор остается несчастным случаем. — Он пожал плечами. Ты правда считаешь, что Амброз вел сегодня со мной двойную игру?

— Я в этом уверен. — Ну почему они стоят и болтают, когда Гвардейцы уже идут по их следу? — Бери этот чертов меч и пошли!

Рейдер неохотно взял меч — так, словно тот вот-вот прыгнет на него.

— Ему полагалось бы висеть в зале, Овод.

Овод взорвался от ярости, крича так громко, как только мог.

— Гори он синим пламенем, этот зал! Живо в седло! Теперь, Радгар — или как ты хочешь, чтобы тебя называли, ублюдок бельский, ты теперь мой подопечный, и я отдам за тебя жизнь, если потребуется. Давай в седло! Давай же, чтоб тебя! Я отдам за тебя жизнь, и я пойду за тобой куда угодно, я буду твоим сторожевым псом, не смыкающим глаз, но когда дело касается твоей безопасности, командую я, понял? Мне плевать, если ты законный король Бельмарка или бабушка императора Скиррийского, до тех пор ты будешь делать все, что я тебе скажу, и сейчас нам надо убраться отсюда.

Он выглядел, поди, дурак-дураком. Мучительно долгое мгновение Рейдер молча смотрел на него, потом надел перевязь и поправил меч на бедре.

— Извини. Я просто еще не привык быть подопечным. Ты изменился.

— Я изменюсь еще сильнее, если мне отрубят голову. Садись в седло.

— Разве нам не лучше спрятать тело? Кинуть в болото? Они могут найти его после восхода солнца.

— Я хочу, чтобы его нашли! Поехали!

— Овод! Ты хочешь, чтобы они его нашли? Да они же тогда пустятся за нами как…

Рейдер никогда не был глупцом. Ну как он не видит?

— Нет! Нет! Нет! Если они не заметят его, они просто проскачут дальше в Блэкуотер и Бондхилл. Но если найдут, они будут наверняка знать, что мы не направляемся в Бондхилл, но не будут знать, какую дорогу мы выбрали — в Блэкуотер, в Нарби или назад. Это зависит от того, сколько человек послал Монпурс. Им надо послать кого-то с докладом, и они не смогут перекрыть все дороги, если их будет меньше, чем шестеро, — но, оставив тело здесь, где его найдут наверняка, мы заставили бы их преследовать нас на восток, так что они решат, что на деле мы хотим, чтобы они решили, что мы хотим сделать петлю, а на самом деле поедем на восток.

— Так куда мы все-таки едем? — спросил Радгар. Было еще недостаточно светло, чтобы разглядеть выражение его лица, но голос его звучал изрядно озадаченно.

— Нам в любом случае придется сделать петлю, потому что, если они считают, что мы хотим, чтобы они так считали, они решат, что мы пытаемся их обмануть. — Пламень! Кто он такой, что надеется перехитрить самого Монпурса? Весь Орден пустится по его следу, как стая голодных волков. Они выгонят прочесывать пустошь даже Младших. — Мы поедем в Прейл. Украдем там лодку. Или в Ломут, и тогда купим себе места на корабле. Так или иначе, нам надо убираться из Шивиаля.

Рейдер сунул ногу в стремя и взлетел в седло. Довольно долгое время он молчал.

Прожив в Старкмуре больше пяти лет, ты знаешь каждый вересковый куст в радиусе трех миль и каждую канаву в радиусе десяти. Когда в небе зазвенели первые жаворонки, беглецы находились уже далеко к северу от Айронхолла. До сих пор Овод не видел признаков погони, но все ближние порты будут оповещены уже к вечеру, так что ему необходимо было вывезти своего подопечного из страны до того времени.

Он не дозрел до того, чтобы стать Клинком. Это по его вине Рейдер теперь беглец, а не почетный гость короля. Смерть Жанвира терзала его совесть. Глупый мальчишка ударился в панику и превратил благоприятную ситуацию в ужасную. Ему стоило набраться мужества и отказаться от Уз. Рейдеру было бы куда спокойнее и безопаснее без него; даже если им удастся вырваться из Шивиаля, стоит им попасть в Бельмарк, как Овод превратится в мертвый груз у него на шее. И Бельмарк полон бельцев…

— Ты совершенно прав, — сказал вдруг Рейдер, глядя в небо. — Амброз все врал.

— Ты говорил, меч Гесте назывался «Прихоть»?

Рейдер с улыбкой оглянулся.

— Ага? Уловил? Верно, названия мечей хранятся в архиве. Вот тебе, например, напишут «Ничто».

Это больше не казалось смешным. Ничто не кажется смешным, когда ты убийца, Клинок, который подвел своего подопечного всего через час после Уз.

— Как ты туда попал?

— Ничего трудного. Спрятался за дверью. Я тогда был еще Щенком, а Щенки имеют обыкновение прятаться в самых неожиданных местах. Впрочем, меня не поймали.

— Так чьим же мечом был «Прихоть»?

— Сэр Йорик. Принят в триста двадцать восьмом. Похоже, он проявил себя неплохо, ибо он стал первым Клинком, прошедшим Узы с наследным принцем Амброзом. Это произошло в Пятом месяце тридцать третьего года — подарочек от папочки на шестнадцатилетие, полагаю. Он лгал мне не только в том, что касалось его имени. Он командовал личной гвардией принца до самой смерти короля Тайссона в триста сорок девятом. Потом его сделали рыцарем, а объединенной гвардией начал командовать Монпурс.

— Значит, он был в Кэндльфрене в тот день. Не мог не быть! Это ведь его люди погибли, когда твою мать похищали?

— Несомненно.

— И много лет спустя, когда он был свободен и не связан заботой о подопечном, он оказывается в Бельмарке в тот самый — или почти тот самый — день, когда убили твоего отца. Твой отец хорошо фехтовал?

— Не по айронхолльским меркам.

— Шестнадцать лет с Амброзом. Знаешь, как называется меч Монпурса?

Рейдер удивленно посмотрел на него. В лучах восходящего солнца щетина на его подбородке сияла полированной медью.

— «Коготь». А что?

— Ничего, просто мы все это знаем, — несколько минут Овод ехал молча, размышляя. — Меч Хоэра называется «Смекалка», аДюрандаля — «Харвест». Ничего особенного, но мы все это знаем. Монпурс наверняка служил под командой этого Йорика. Ты можешь поверить, чтобы ни он, ни Амброз не вспомнили нынче ночью название его меча?

— Я всего лишь глупый бельский пират, — сказал Рейдер.

5

Богатый, надежно укрытый неприступными стенами, Ломут оставался крупнейшим морским портом Шивиаля до третьего года Бельской войны, когда король Эйлед захватил его. Это случилось во время одного из молниеносных рейдов, которыми он славился, и он удерживал его на протяжении двух месяцев, какие бы силы ни посылал против него король Тайссон. За это время он выгреб из него все до последней серебряной ложки, а пленных вывозил тысячами. Потом он сжег его и уплыл восвояси целым и невредимым. Ломут отстроился и снова стал крупным портом, но уже не тем, каким был прежде.

— Единственное, о чем я тебя прошу, — заметил Рейдер, когда они въезжали в южные ворота, — это не упоминать, чей я сын.

— Но почему? — с горечью удивился Овод. — У тебя ведь есть я, чтобы тебя защищать.

Его подопечный смерил его оценивающим взглядом.

— До сих пор ты справлялся очень хорошо. Я над тобой не смеюсь, дружище. Я просто потрясен. — Он всегда хорошо умел утешить в трудную минуту, но прежде Овод и не догадывался, какой он хороший лжец.

Улицы за воротами оказались узкими, забитыми людьми, лошадьми, телегами, завораживающими вывесками, шумом, хламом, вонью, ароматами, криками уличных торговцев, голубями, каретами, помоечными псами, а также детьми, то и дело норовившими броситься под копыта. Нескольких минут Ломута оказалось достаточно, чтобы Оводу хотелось визжать и тащить своего подопечного прочь отсюда за шиворот.

Рыжая шевелюра Рейдера вызвала несколько хмурых взглядов, но в целом на приезжих не обращали особого внимания. Редкое исключение составляли только молодые женщины, чьи взгляды неизменно задерживались на долговязом, бельского вида всаднике, а иногда и на его спутнике. Если не считать дочерей рудокопов из Торуэлла — которых всегда хорошо охраняли, — эти были почти первыми девушками, которых оба видели за последние пять лет. Впрочем, прежде девушки их не интересовали. Сейчас все изменилось. Голова Рейдера вертелась из стороны в сторону, как флюгер, и даже Овод то и дело отвлекался, глядя на них.

— Первым делом мы… Глянь-ка!

— Ты еще слишком молод, чтобы понять. И говори почтительнее, обращаясь к своему подопечному, и — уау! Ты только посмотри сюда!

— Тогда умри, вот и увидишь, забочусь ли я.

— Только после тебя. Ладно, что делаем дальше?

Оба устали от долгого сидения в седле и проголодались — особенно Овод, последняя трапеза которого осталась на месте убийства Жанвира, — но Рейдер высказал предположение, что, судя по уровню воды, до отплытия последнего корабля осталось не больше двух часов, так что времени у них было в обрез. Королевские гонцы могли прибыть со следующим приливом, а потом люди шерифа начнут охоту на рыжеволосого мужчину и мальчишку, вооруженных мечами с кошачьим глазом.

— Продадим лошадей? — предложил Рейдер.

— На них королевские клейма. Тебя просто повесят на городской стене.

— Но не можем же мы просто бросить этих кляч на улице!

Можно было, конечно, поступить и так, но им не составило труда спешиться на конюшенном дворе гостиницы, приказать мальчишке хорошенько присмотреть за ними и задать овса, вслед за чем Овод с подопечным прошли в гостиницу и вышли на улицу через парадный вход.

Стоило им спуститься на землю, как толпы показались куда опаснее. Любой мужчина, женщина и даже ребенок, казалось, прятали за спиной кинжал и фанатично ненавидели бельцев. За каждой дверью таился убийца. Каждая уличная собака была бешеной. Как только Клинкам удается сохранять рассудок?

— Теперь продадим меч? — спросил Рейдер, не спуская взгляда с пышной блондинки, покупавшей гуся в мясной лавке.

— Нет. Любого, носящего в Шивиале меч с кошачьим глазом, рано или поздно допросят. И потом, за границей за него дадут больше. Теперь мы найдем ювелирную лавку, и ты продашь это кольцо.

Рейдер вздохнул и отвел взгляд.

— Почему я?

— Потому, что ты высок, хорош собой и внешность имеешь романтическую. Если это попытаюсь сделать я, они решат, что я украл его у матери.

Как выяснилось, Рейдер унаследовал навыки предков по части торговли краденым добром. Ювелир оказался сморщенным, подозрительным человечком, который вел свои дела в хорошо освещенной каморке за стальной решеткой. Он бросил на предложенное ему кольцо быстрый взгляд и отвернулся.

— Две кроны, и считайте, что я сегодня необычно щедр.

— Две тысячи, — возразил Рейдер. — Я тоже.

Ювелир внимательнее присмотрелся к этим неряшливо одетым юнцам, потом к кольцу, поднял его к свету, повертел в пальцах, посмотрел на него через лупу.

— Подделка, конечно, но неплохая. Восемь крон. Берите или проваливайте.

— Две тысячи пятьсот. Ты отнимаешь у меня время.

Чуть позже, когда ювелир поднял цену до сотни, а Рейдер вернулся к двум тысячам, Овод толкнул его локтем.

— Она с тебя шкуру спустит, — заметил он с надеждой в голосе.

Его спутник даже не моргнул.

— Там, откуда взялась эта штука, еще много всякого разного.

В Ордене свято верили в то, что побочным эффектом Уз является фантастический успех Клинков у женщин. Похоже, это было не так уж далеко от правды, поскольку это мнение разделяла — не обязательно одобрительно — большая часть населения Шивиаля. Ювелиру позволили заметить рукояти с кошачьими глазами.

Следующие полчаса накал торга повышался и понижался, тогда как вода в гавани неуклонно убывала. Овод умирал от этой пытки. Но, должно быть, ему удавалось неплохо скрывать свое нетерпение, ибо Рейдеру удалось сторговаться на цене в 1145 золотых крон. Спускаясь по скрипучей лестнице, он буркнул, что этот — он выругался по-бельски — ублюдок выручит на этом не одну тысячу.

— Я бы принял его первое предложение, — признался Овод. — Откуда ты знал, что это настоящий изумруд?

— Я увидел его глаза. У него зрачки сделались размером с винные бочки. — Рейдер задержался на пороге. — Теперь ищем корабль?

— Не сразу, — ответил Овод. Время было на вес золота, но вид они имели неподобающий: двое юнцов в потрепанной одежде, щеголяющие оружием с серебряными эфесами — у них прямо на лбу было написано: «воры». Если они в таком виде попробуют договориться о проезде за границу, они сразу же выдадут в себе беглецов, и тогда плата возрастет по крайней мере вшестеро.

Он отвел Рейдера в скорняжную лавку на противоположной стороне улицы и заставил его купить себе самую дорогую пару башмаков по ноге и по кожаному поясу с золотыми пряжками каждому. В соседней лавке продавались одеяла. Свернув их, они спрятали в нем меч Жанвира.

— Одного Клинка хватит, — объяснил он. — Два Клинка не отправятся за море без подопечного. Но теперь ты выглядишь богатым типом, путешествующим инкогнито.

— Разве я не слишком молод для того, чтобы иметь собственного Клинка?

— Нет, если ты — твой кузен, Руперт, лорд Кэндльфрен. Мы достаточно близко от Уэстерта, чтобы о нем слышали здесь многие. Не думаю, чтобы кто-нибудь из них видел его живьем или знал, что у него нет Клинка.

— А кто спросит?

— Надеюсь, никто, — рявкнул Овод. — Но теперь у тебя есть имя, если понадобится. Ты же принц. Задери нос и веди себя соответственно!

Восхищенные взгляды Рейдера сделались чуть убедительнее, когда он потренировался немного.

— Где это ты научился так замечательно пускать пыль в глаза?

— В плохой компании набрался. — Узы заставляли Овода думать так, как ему полагалось думать. Он не был больше Оводом, он был только личным Клинком Рейдера и никогда больше не будет сам по себе.

В порту царила суматоха. Корабли отдавали швартовы, поднимали якоря и спешили выйти в море до отлива. Рейдер шагал по причалу, комментируя готовность всех кораблей, мимо которых они проходили, их груз, пункт назначения, мореходные качества, возможность взять на борт пассажиров, а также честность капитана.

— Откуда ты только все это знаешь? — удивился его телохранитель.

— И не только это: состояние такелажа, что они обычно перевозят, чем это пахнет. Вот этот ходит только вдоль побережья, не туда, куда нам надо. С этого все крысы давно сбежали. А…

Бельцы! Целый корабль ублюдков! Драккар не походил ни на один другой корабль — он был длиннее, изящнее и неизмеримо грознее. Конечно же, шайка полуголых матросов на палубе не могла быть никем из тех чудовищ, которые пять лет назад захватили Хейбридж, убив всех, кого знал Овод. Но вид такого обилия рыжих голов пробудил в нем такие яркие воспоминания, что он уже не видел перед собой ни моря, ни кораблей. Он снова видел большой дом, каменные стены которого не позволяли налетчикам взять пленных или грабить добро, видел пляшущих вокруг него мерзавцев, пробивающиеся сквозь кровлю языки пламени, когда те в бессильной ярости подожгли здание. Он слышал крики и смех, когда матери выкидывали детей из окон, а бельцы швыряли их обратно. В ноздри бил запах горелого мяса. А потом те же чудовища с криками принялись охотиться на него, и он снова ощутил холодные объятия стискивающей его земли, когда он забился в барсучью нору… Они вернулись, но теперь у него был меч…

Мгновение он стоял, словно парализованный, раздираемый на части стремлениями бежать, кричать от страха, прыгнуть с причала на палубу. Он быстр. Он уложит пятерых или шестерых, прежде чем они одолеют его…

— Овод? Чума и пламень, парень! Ты в порядке?

Он нужен своему подопечному! Сэр Овод ощутил, как Узы словно руками тянут его с места. Воспоминания померкли. Он зажмурился.

— Живот схватило. Я бы сейчас съел крысу сырой.

— Жареные они лучше, — осторожно заметил Рейдер. Выждав еще секунду, он двинулся дальше. Овод последовал за ним, стараясь не смотреть в сторону бельцев, но ощущая на себе тревожные взгляды своего подопечного.

— Ага! Если это не тергианские паруса, я сам тергианин. Похоже, они грузили лес — хороший груз: удержит судно на плаву, даже если оно даст течь. — Рейдер подошел к трапу, который как раз собирались втаскивать на борт. — Эй, любезный! Позови капитана, ладно?

Грузный волосатый тип, к которому он обращался, отозвался несколькими гортанными звуками, которые Овод, к счастью своему, не разобрал. Впрочем, одной тональности хватало, чтобы рука его непроизвольно дернулась к эфесу шпаги. Тем не менее в ответ на просьбу Рейдера появился офицер, еще грузнее и грубее. На ломаном шивиальском он подтвердил, что судно идет в Тергию и что на борту найдется место для двух пассажиров.

— По двадцать крон с каждого. Спать будете с командой.

— Включая пропитание.

— На пропитание прибавь по кроне с каждого, и есть будете то же, что команда.

— Думаю, еда добьет нас, если прежде этого не сделают блохи. — Впрочем, Рейдер заплатил деньги и вместе с неотступно следовавшим за ним Клинком поднялся на борт — задрав нос, как и полагалось.

Овод настоял, чтобы они оставались на палубе, пока «Зеемьюв» не поднимет паруса и не выйдет в пролив. Однако даже в последнюю минуту никаких Клинков на взмыленных лошадях на причал с криками не вылетело, так что он наконец сумел немного перевести дух. Само собой разумелось, что все до одного матросы и офицеры мечтали при первой удобной возможности перерезать глотку его подопечному; впрочем, отныне ему все равно приходилось привыкать жить в окружении сплошных монстров.

Ему было жаль Рейдера, которого шатало с недосыпа. Они спустились в носовую каюту — темную, дурно пахнущую. Высоты ее едва хватало, чтобы сидеть выпрямившись, не говоря уже о том, чтобы стоять. Матрос сделал попытку продать им гамаки, но Рейдер выказал презрение к подобной роскоши на борту корабля и просто завернулся в одеяло, даже без подушки. Держа «Ничто» под рукой, Овод привалился спиной к переборке ждать, пока его подопечный проснется. Он никогда больше не уснет.

По мере того как шли часы, а полоса воды между «Зеемьювом» и Шивиалем становилась все шире, он чувствовал себя все лучше. Ему удалось благополучно вывезти Рейдера из страны. Теперь они превратились в беглецов, которым в случае возвращения грозила виселица, зато были живы и свободны. Правда, один лишь причудливый инстинкт Клинка уверял его в том, что здесь Рейдеру безопаснее, чем в гостях у Амброза в Бондхилле, но этот инстинкт своей точки зрения не менял. Если это его дурацкое свойство — не игра усталого воображения, значит, он — неожиданная карта в игре, чего никак не предполагал Амброз. Что бы ни собирался делать Толстяк с пленным бельским ателингом, он сойдет с ума от злости, когда узнает, что тот сбежал.

Прикинув время, Овод решил, что половина его первого дня в качестве Клинка подошла к концу.

6

Из всех прибрежных государств Эйрании Тергия единственная не испытывала проблем с бельцами. Отчасти она была обязана этим своему мощному морскому флоту, с которым не стоило связываться, отчасти — тому, что никогда не позволяла вопросам этики вмешиваться в торговлю. Бельцы могли привозить в здешние порты любые товары и торговать ими, не объясняя, откуда на них кровавые пятна. Правда, это не распространялось на рабов. В работорговле тергиане не участвовали. Поэтому бельцы отвозили своих пленников южнее, в Моркуак или Афернт, а в Тергии торговали неодушевленной добычей.

Столица Тергии, Драхвельд, была крупнейшим портом, городом с чистыми улицами, уютными домами, черепичными крышами и неописуемой скукой, нестерпимой даже для двух юнцов, с детства не бывавших в крупных городах. Впрочем, скука имела свои преимущества. Оводу нужно было время, чтобы свыкнуться с новым своим статусом, а Рейдеру — если верить Рейдеру — не хотелось принимать никаких новых решений, пока у него не наберется достаточно информации.

Он начал с того, что подыскал им скромное жилье. Кровать была узкой, но он спал в ней один, а его Клинку нравились пути отхода по крышам. Рейдер потратил почти целый день, предлагая меч Жанвира в разных оружейных лавках. Цена, на которую он в конце концов согласился, составляла больше пяти тысяч гилтов — восхищенный Овод тут же перевел в уме в почти семь тысяч крон. Большая часть этих денег ушла в святилище, на заклинания, обучившие их языкам: тергианскому (временно) для обоих и бельскому (навсегда и поэтому очень дорого) для Овода.

Так сэр Овод превратился в фейна Оффольда, так и не разобравшись до конца, одобряет ли он эту перемену.

— Что означает «Радгар»? — спросил он. — Я-то думал, у всех бельцев имена что-нибудь да значат.

— По большей части их можно перевести, но смысла в них немного. Мой отец был Огненный Язык, сын Огне-древнего, сына Славнопламени. Братец Вульфвер был Волко-Человеком, сыном короля-Волка. «Гар» — это поэтическое название копья. «Рад» может означать то же самое, что «рейд» по-шивиальски, но мое имя такое древнее, что, возможно, произошло от «ræd». Выходит, Копье-Мудрость.

— Весьма соответствует.

— Спасибо.

Копье-Мудрость потратил также бешеные деньги на экипировку, разодев себя и своего Клинка по последней моде: в новые рубахи, куртки, жилеты, штаны, бриджи, плащи с меховой оторочкой и башмаки с серебряными пряжками.

— Вот не думал, что у тебя такая тяга к щегольству, — заметил Овод, крутясь перед большим, в рост, зеркалом — он никогда еще не видал такого. Накрахмаленный воротничок тер шею, но ему нравилось прикосновение шелка к коже.

— Моя внешность заслуживает, чтобы ее выставляли в наиболее выгодном оформлении, — пояснил Радгар.

У него вообще на все находилось объяснение. В своей одежде он отказался от предложенного портными сочетания синего и зеленого цветов и остановился на коричневых тонах, на фоне которых его шевелюра казалась менее подозрительной. Кроме того, он выбрал себе шляпу с самыми широкими полями, какую только смог найти. Он брился каждое утро и носил короткий меч — излюбленное оружие джентльменов-модников, ибо оно висело вертикально и не колотилось о ногу. На деле меч был ненамного короче шпаги Овода, а в умелой руке Клинка превращался в не менее опасное оружие.

Вскоре он нашел пивную Хендрика, изысканное заведение на берегу, в уютных комнатах и двориках которого местные бюргеры и дельцы за кружкой пива вели переговоры с капитанами заходивших в порт судов. Самым ценным в ней оказалась прихожая, где клерки записывали мелом на доске названия стоящих в гавани кораблей, имена их владельцев и порт назначения. Простых матросов и прочий сброд сюда не пускали, но к двум молодым ноблям это не относилось.

Бельские корабли заходили в порт и уходили из него с каждым приливом, и он беспрепятственно разглядывал их с причала. Каждый из них казался честным торговцем, хотя было совершенно ясно, что у каждого драккара под настилом спрятаны красные боевые паруса и резные драконьи головы. Оводу до сих пор нелегко было видеть такое количество бельцев, ибо сердце его знало, что это свирепые звери, хотя умом он понимал, что это всего лишь моряки, такие же, как остальные. Он исходил холодным потом, но Узы помогали ему сдерживать себя. Как-то Радгар предпринял попытку просветить его на счет шивиальского обращения с пленными бельцами.

— Если бы те остались дома, с ними бы ничего не случилось, — буркнул Овод. — Уверен, они вполне заслужили то, что получили. — Он продолжал дуться весь остаток вечера.

Однако в целом он радовался передышке. Хороший Клинок никогда не вмешивается в дела своего подопечного, пока те не представляют для него опасности. В любом случае Тергия была куда безопаснее для Радгара, чем Бельмарк. Тем не менее на десятый день их пребывания здесь он спросил Радгара насчет его дальнейших планов и получил обычный ответ.

— Не приму решения, пока не разузнаю, какова погода.

— Но что бы тебе хотелось делать? Вернуться домой?

— Если я вернусь с того света, я изменю все. Нюрпинги, Толинги, даже Скальтинги объединятся против меня, — а уж мой дядюшка наверняка отдаст под суд за убийство Вульфвера.

Овода пробрала дрожь. Редкие Клинки переживают суд над своим подопечным.

— Ты хочешь сказать, что можешь решить и не возвращаться?

— Если я узнаю, что убийцу моих родителей нашли и наказали соответственно — я имею в виду, казнили — у меня не будет причины делать этого.

Эта новость была слишком хороша, чтобы поверить в нее.

— А твои права наследника? Твоя корона? Ты что, не собираешься претендовать на трон?

Радгар ткнул пальцем в направлении группы молодых увальней, обнаженных по пояс и явно занятых поисками ближайшего питейного заведения.

— Видал? Это бельские фейны. Обратил внимание на их руки и плечи?

Все, что видел Овод, — это шеи, мощности которых позавидовал бы и бык.

— Вот жабы! Эта их мускулатура — наверняка результат заклинаний. У тех, что постарше, такой нет. Они все просто заговорены.

— Наверняка. Но это в любом случае показывает, насколько я от них отличаюсь, ибо не могу себе представить, чтобы мне хотелось выглядеть так или тратить на это деньги. Пока я спал на простынях и ел, как положено в Айронхолле, эти люди плавали и бились вместе по всему свету. Они все делают вместе — дерутся и торгуют, грабят и распутничают. У каждого из них с полсотни проверенных в бою друзей. Когда придет время выбирать, он проголосует за друга или за друга своего друга. — Он проводил шумную, задиристую компанию таким завистливым взглядом, какого Овод у него еще не видел. — Я не один из них, Овод! Я чужак, на три четверти шивиалец, никому не известный, не испытанный… В Бельмарке взрослеют, закаляясь вместе с верными друзьями, а я провел эти годы на чужбине. В моем возрасте отец уже командовал кораблем и собственным веродом. Мне уже слишком поздно думать о политической карьере в Бельмарке.

— Ты хочешь сказать, Айронхолл оказал тебе дурную услугу?

— Ну, я нашел там верных друзей, верно? — Радгар блеснул зубами в улыбке, чтобы сменить настроение.

— Я тоже, — улыбнулся в ответ Овод.

— И Айронхолл спас мне жизнь, когда я нуждался в убежище. Что же до моих претензий на отцовский трон… В мою пользу говорит лишь моя кровь Каттерингов, что вряд ли значит много для фейнов, да еще навыки фехтования, которые могут обернуться и против меня. Сам подумай, кому нужен танист или эрл, которого никто не сможет побить? Он будет сидеть у тебя на шее, пока не помрет от старости. Нет, друг мой Овод, не бывать тебе королевским Клинком в Бельмарке.

* * *

Его терпеливость дала свои плоды. Следующим же утром, шагая через портовую толпу по направлению к заведению Хендрика, он остановился так резко, что Овод едва не налетел на него.

— Ага! — сказал он и потащил своего Клинка в тень, к рыночным прилавкам. Мимо них прошла компания молодых бельцев, громко беседовавших на диалекте, который несколько отличался от того, которому с помощью заклятия обучился Овод. Они вели себя по обыкновению непосредственно, бесцеремонно отпихивая в сторону зазевавшихся местных бюргеров. Судя по потному виду, они только что закончили разгрузку и решили, что вполне заслужили кружку-другую.

Радгар пропустил их, не окликнув. Потом хмыкнул еще более удовлетворенно, но пропустил и двух следующих.

— Замечательно, — добавил он спустя еще секунду и заступил дорогу юнцу, торопившемуся догонять товарищей. — Эйлвин Леофрикинг!

Фейн, к которому он обращался, был не старше его самого, ростом не выше Овода, но шириной плеч с телегу. Он схватился за рукоять меча и свирепо уставился на щеголя, осмелившегося остановить его. Он был обнажен по пояс, грязен, в изрядно протертых штанах; его медно-золотая борода походила более всего на швабру, которой только что чистили конюшню. И тут он узнал. Кровожадный фейн покачнулся как благородная леди, готовая театрально упасть в обморок, ни пышная борода, ни обветренный загар не смогли скрыть внезапной бледности.

— Радгар?

— Ну конечно, Радгар, чудище ты гороховое!

— Живой!

— Не мертвее тебя!

Щеголь и оборванец рухнули друг другу в объятия, хлопая друг друга по спине, вопя от восторга и в конце концов собрав вокруг себя кольцо недоумевающих тергианских зевак. Опасность гремела в ушах Овода ударами грома.

Обняв своего вновь обретенного друга мощной лапой так, что зубы у Овода едва не крошились от напряжения, фейн Эйлвин потащил его вдоль по причалу, засыпая вопросами, на которые Радгар едва успевал отвечать.

— Это был не несчастный случай, — говорил Радгар. — Моих родителей убили и…

— Что? Но как ты…

— Кто бы ни сделал это, он пытался убить и меня.

— Но мой отец…

— Вульфвер и двое его увальней утащили меня в порт как…

— Тогда как тебе удалось…

Как выяснилось, белец направлялся прямехонько к Хендрику. Он толчком распахнул дверь и затащил Радгара внутрь, не обращая внимания на Овода. Во входном помещении царил полумрак — возможно, это делалось специально, чтобы ставить вторгающихся в невыгодное положение. Вышибала, поспешивший остановить непрошеного гостя, был выше Радгара и шире Эйлвина; основными его отличительными способностями являлись сломанный нос и заскорузлые лапищи уличного громилы, хотя ливрея с позолотой была пошита дорогим портным и открыла бы ему дорогу в любой дворец местной знати. Увидев спутников оборванца, он в растерянности остановился.

— Farofhengest! — рявкнул Эйлвин, ткнув его в грудь толстым пальцем. — Что, капитан еще не приходил? Такой высокий, с серебряной повязкой на глазу?

Явно не говоривший по-бельски вышибала нахмурился и огляделся по сторонам в поисках помощи. Откуда-то появился и подошел к ним другой, одетый не менее изысканно и почти не уступавший первому по части угрожающего вида.

— Мы не видели никого, кто отвечал бы такому описанию, эальдор.

— Как придет, проводите его ко мне. Пива на двоих.

Вышибалы хмуро переглянулись. Проблему разрешил Радгар, достав туго набитый кошелек.

— Столик в тихом углу на троих, с вашего позволения, и когда придет капитан «Фарофхенгеста», будьте добры, передайте ему, что его сын желает переговорить с ним по срочному делу.

Вышибалы сложились в почтительном поклоне.

— А разве я не то же говорил? — буркнул Эйлвин.

Их проводили в маленький, замощенный булыжником дворик, окруженный со всех сторон потемневшими от времени кирпичными стенами. Кроме них, в нем не было никого — то ли остальные посетители еще не пришли, то ли их просто не пускали, дабы скрыть от их взглядов Эйлвина. Впрочем, пугал его вид не всех: голубоглазая девица, подавшая им пиво в расписных глиняных кружках, одарила его ослепительной улыбкой. Овод к своему пиву не притронулся, ибо не любил этого напитка, а остальные двое не обращали внимания на него, всецело поглощенные встречей после долгой разлуки, болтая как сороки.

Когда Радгар закончил краткое изложение своих приключений, его немытый друг впал в зачарованное молчание. Похоже, что-то в рассказе изрядно тревожило его, а может, таких «что-то» было несколько.

— А он зачем? — Он ткнул пальцем в сторону Овода.

— Это друг, Овод. Овод, это Эйлвин Леофрикинг.

Эйлвин нахмурился.

— Я не спрашивал, как его зовут, я спросил, зачем он. Негоже тебе появляться с шивиальцем. Не стоит напоминать людям, где ты был. Оставь его здесь.

— Я не могу его оставить. Это мой Клинок. И не говори мне, что у бельцев Клинков не бывает, я и сам знаю. — Радгар улыбнулся Оводу, весело, но не слишком убедительно.

— Король Амброз обманом заставил его принять меня, фейн Эйлвин, — сказал Овод. — Если ты или другие сторонники Радгара захотите избавиться от меня, вам придется меня убить. Я пойму причины, побуждающие вас на это, но буду защищаться. — Ох, хоть бы они попробовали!

Эйлвин задумчиво отхлебнул пива.

— Овод уже проявил себя, — сказал Радгар. — Амброз хотел использовать меня каким-то образом. Шивиальцы мыслят категориями наследственных прав на трон, так что он мог задумать шантаж Сюневульфа. Овод разглядел эту опасность и вытащил меня из Шивиаля, за что я ему очень благодарен. Я не хочу быть ничьей пешкой, понимаешь?

— Желаю тебе успеха, ателинг, — скептически ухмыльнулся моряк.

— Вот увидишь, — сказал Радгар. — Теперь моя очередь спрашивать. Твой отец — капитан? И куда вы держите путь? Торговать или воевать?

— Собирались на фейринг в Скиррию за зимними мехами… но не откажемся и от чего угодно другого, если это выгодно. Если тебе нужно добраться домой, отец довезет тебя. Мы все станем под твои знамена.

Овод сильно сомневался в том, что любой владелец торгового судна прервет плавание только для того, чтобы помочь приятелю сына, пусть даже сыну старого друга. С другой стороны, они же пираты… за ателинга можно содрать хороший выкуп. Амброз — тот наверняка видел его цену. Если Радгара можно использовать как знамя революции, из этого тоже можно извлечь прибыль. Может ли Клинок защищать своего подопечного от его друзей?

Радгар никак не откликнулся на предложение.

— И как моему жирному дядюшке удалось остаться на троне?

Эйлвин побарабанил грязными ногтями по столу.

— Потому что никто не бросал вызова, конечно. Похоже, никто из эрлов не может заручиться необходимой для этого поддержкой. Единственный, кто ерепенился, был Светманн — вскоре после смерти твоего отца.

— И что случилось со славным эрлом Светманном?

— Что бы ты думал? Когда собрался муут, все знали, что он проиграет, так что единственным поданным за него голосом был его собственный. Вряд ли это ему понравилось! И король выслал против него Большого Эдгара из Хюнингсюге, заплатив тому за то, чтобы смерть была как можно мучительнее — так говорят. Даже Светманн не заслужил такого.

Радгар задумчиво прикусил губу.

— Может, и заслужил. А что в самом Каттерстоу? Как относится фюрд к Сюневульфу в качестве эрла?

Фейн помрачнел и сделал большой глоток из кружки.

— Мы терпим его, потому что он король. Провинции это на руку — так и золота больше, и на других свысока поглядываешь. Не то чтобы над нами не посмеивались, что у нас эрл — бурдюк китового жира, но он ведь и их король.

— Каттерстоу хранит ему верность, пока он удерживает трон, так? А кто у него танист?

Эйлвин обеими руками поскреб свою спутанную шевелюру.

— Тебе это придется не по вкусу, Радгар.

— А ты попробуй.

— Вульфвер.

Радгар вздрогнул, словно от удара. Ему понадобилась минута на то, чтобы свыкнуться с этой новостью. Он покосился на Овода, пытаясь понять, что тот думает об этом, потом вздохнул.

— Я же говорил: последний раз, когда я видел своего любимого братца, он направлялся прямиком к Свеорнстанасу. Что он сделал — шагал по воде аки посуху?

— Не слыхал ничего такого. — Фейн задумчиво потер переносицу. — И если он казался чуть чище обычного, я слишком горевал по тебе, чтобы заметить это. Не припомню его у тебя на похоронах, но Сюневульф принял у него присягу таниста очень скоро после этого. Дня через два.

— И много ли задиристых фейнов бросали вызов милому Вульфи?

Вид у Эйлвина сделался еще более подавленный.

— Надо отдать ему должное, Радгар. Если ты веришь в то, что танист — лучший боец фюрда, — а многие верят… Не скажу, чтобы у нас не было одного или двух, способных одолеть его… Но он — крепкий орешек для любого.

— Не для меня.

Его друг удивленно зажмурился.

— Правда?

— Можешь поверить. А уж Овод одолеет его, не сходя с места. Верно, Овод?

Овод промолчал.

Эйлвин блаженно рыгнул.

— Обыкновенно дуэль проводится на мечах, но вызываемый имеет право выбрать оружие. Как твой юный книхт владеет топором? Или голыми руками?

— Ах! Забудь. — Радгар скорбно улыбнулся. — Не слишком.

Эйлвин допил свою кружку и вытер рот грязным рукавом.

— Твой кузен не женат. Наплодил несколько ублюдков от фраллей, но ни одного настоящего наследника. Умно с его стороны, не так ли? Они с папашей — последние из Каттерингов, и с их смертью Каттерстоу может никогда больше не породить короля Бельмарка.

Овод подвинул свою нетронутую кружку бельцу, а себе забрал пустую. Он рвался на части. Порой он видел в моряке друга детства Радгара и восхищался его положительными качествами: преданностью, невероятной настойчивостью, искренней наивностью, готовностью оказать услугу. Его грубые манеры были всего лишь позой: как же, думать воину не пристало. Несмотря на ширину его плеч, под его буйной шевелюрой имелись и мозги, хотя интересы их лежали скорее в практической плоскости, и отвагу он наверняка ставил выше моральных качеств. Ему явно не хватало хорошей бани, но он скорее всего работал как мул много дней подряд. В чем-то он напоминал Бычехлыста — не самого интересного собеседника, но надежного как скала.

Однако это представление неожиданно сменялось другим, и тогда Оводу казалось, будто он смотрит на дикого зверя. Сколько изнасилований, краж, убийств на счету у этой обезьяны? Спроси его об этом, будет он отрицать их или, напротив, бахвалиться? Что хуже, Овод видел восхищение Радгара. К чему при всех айронхолльских навыках склоняется сын Эйледа? Ему хотелось кричать, удерживая его, но он знал, что любое сказанное им слово только усилит опасность.

Радгар тем временем, похоже, вносил поправки в свои размышления последних пяти лет.

— Я недооценил мастерство Хильфвера. Должно быть, он заговорил Вульфвера от воды так же, как заговорил меня от огня. Возможно, этот ублюдок просто пришел домой! Сколько раз мне еще убивать его?

Девица прошмыгнула мимо них поправить скатерть на соседнем столе, и Радгар кивнул ей, чтобы она наполнила кружки.

— Повтори-ка, — буркнул Эйлвин, — что все-таки случилось той ночью?

— Кто-то убил моих родителей, запер меня в спальне и поджег дом.

— Мой отец был маршалом, — произнес Эйлвин так угрожающе, что у Овода волосы едва не стали дыбом. — Ты говоришь, он пропустил в дом убийцу?

Радгар улыбнулся самой ослепительной из своих улыбок.

— Глядя на все твои дорогие мускулы, дружище, я бы в жизни не сказал ничего столь самоубийственного. Мне кажется, я могу сузить список подозреваемых до четырех человек. Первым в нем стоит Светманн или кто-то из его партии войны. Было уже слишком поздно срывать мирный договор, но он был амбициозен и понимал, что витаны никогда не поддержат его против папы. У меня нет ни малейшего представления, как он миновал часовых.

— Никто чужой не проходил мимо отца!

— Тогда что скажешь насчет Вульфвера? Его подхалимы всегда поклялись бы, что он не выходил из зала. Кстати, уж не вернулись ли и они тоже — Хенгест и Фрекфул?

— Не видел ни того, ни другого уже много лет. — Эйлвин деловито почесал в затылке. — Но и никаких скандалов с обвинениями не помню. Должно быть, кто-то заплатил их семьям.

— Не сомневаюсь, что Сюневульф. Но Вульфвер замечательный подозреваемый, ведь он ненавидел меня и знал, в какой комнате я сплю. Мы наверняка сделались бы соперниками, когда я вырос бы — так зачем позволять мне вырасти? Он становился танистом, поэтому от смерти отца тоже выигрывал.

— Можно узнать, проходил ли Вульфвер в дом. Кто следующий?

— Славный король Сюневульф. Он провожал нас с мамой домой, так что нам известно: он находился в доме. Он выиграл на этом более остальных — он стал королем.

— Он еще… — начал Эйлвин и осекся.

— Что еще?

— Потом. Кто четвертый?

— Славный король Амброз.

— Надеюсь, не лично? — скептически спросил Эйлвин.

— Не лично, — согласился Радгар.

Тут вернулась служанка с тремя пенящимися кружками. Фейн поднял ту, что подвинул ему Овод, и осушил ее одним невероятно долгим глотком; горло его ритмично пульсировало, как кузнечный мех. Остальным оставалось только восторженно наблюдать за этим. Когда он покончил с этим делом и вернул пустую кружку девице, он почти не задыхался. Она стрельнула в него глазками, и он одарил ее улыбкой и одобрительным шлепком. Откровенное одобрение, с каким она встретила этот фамильярный жест, заставило Овода задуматься, получится ли у него так же или для этого требуется заговоренная мускулатура.

— Тогда как? — спросил Эйлвин. — Амброз?

— Он послал с посольством Клинка, хотя, подозреваю, обещал этого не делать, — и Клинка, очень близкого ему. Тот называл себя Гесте. У Клинков был свой счет к моему отцу. Слышал что-нибудь про такого?

— Нет. — Лицо Эйлвина снова выражало откровенную угрозу. — Так как, ты говоришь, мог попасть внутрь шивиалец?

— У него могли быть свои способы.

— Ну, например?

Радгар покосился на Овода, словно ожидая, что тот скажет что-нибудь, но тот терялся в догадках точно так же, как Эйлвин.

— Невидимость.

— Вздор, — фыркнул Эйлвин и отхлебнул из кружки.

— Пожалуй, я согласен, — заметил Овод.

— Возможно. — Теперь Радгар обращался к Оводу. — В ночь накануне Уз Волкоклыка у нас вышел долгий разговор со Змеем насчет разных придворных слухов. Так вот, поговаривали, что Коллегии удалось создать плащ-невидимку. Конечно, если такие есть сейчас, это не значит, что они были пять лет назад. Но было вообще что-то очень странное в том, как Йорик попал на тот корабль. Он оказался на палубе так, словно… Ладно, это не важно. Скажем только, Амброз имеет доступ к самым могущественным заклятиям. Если кто-то и мог тайком провести убийцу мимо дежуривших фейнов, так это король Шивиаля, верно? Я не вижу его персонального интереса во всем этом, разве что обида, а это вряд ли повод для тройного убийства. Почему в это включили меня? Королям обыкновенно нравится иметь родню в правящих семьях за границей. В общем, вот вам мои подозреваемые: Светманн и его Кровавые, как их называл мой отец; Вульфвер; Сюневульф, а также сэр Йорик, имеющий прямое отношение к своему королю.

— Я рад, что ты жив, Радгар Эйлединг.

— Спасибо, Эйлвин Леофрикинг.

— Есть еще кое-что, что мне нужно сказать тебе. В одном насчет той ночи ты ошибаешься, и очень сильно. Девка! Еще пива!

— Возьми мое. — Овод снова подвинул ему свою кружку.

Фейн снова подозрительно покосился на него и снова осушил кружку одним глотком. Похоже, в нем могло поместиться еще столько же.

— Так в чем это я ошибался? — спросил Радгар.

Где-то — так, во всяком случае, показалось Оводу — тревожно протрубил охотничий рог, словно предупреждая о надвигающейся опасности. Разумеется, это была всего лишь интуиция, но он вскочил на ноги за долю секунды до того, как во дворик вошел мужчина с мечом.

7

Начиная башмаками с серебряными пряжками и кончая белым пером на шляпе, он являл собой впечатляющую фигуру; где-то в отдалении за ним маячили двое вышибал. Эфес его меча был позолочен и украшен дорогими каменьями. Судя по ножнам, это был фалькион, меч с широким, заостренным на конце клинком, удобный в абордажном бою, но недостаточно длинный, чтобы представлять серьезную угрозу хорошему шпажисту. Серебряная повязка на глазу, на которой красовался крупный изумруд, сразу же выдала в нем отца Эйлвина, капитана Леофрика, лучшего друга и маршала покойного короля Эйледа. Он шагал к сыну с хмурым выражением лица, которое только усугубилось, когда взгляд его упал на Овода.

— Что ты делаешь здесь? Говорил я тебе…

Радгар резко повернулся, едва не уронив стул.

— Эйлед!

— Помнишь меня, «дядя»?

— Радгар! О Радгар! Ателинг! — Статный воин вдруг начал опускаться на колени. Сквозь морской загар проступила мертвенная бледность, а единственный глаз, казалось, готов был выпрыгнуть из орбиты. Прежде чем он успел рухнуть на колени, Радгар сорвался с места и схватил его в объятия.

Охотничий рог протрубил снова, и на этот раз Овод услышал и лай гончих. Леофрик был или предателем, отворившим дверь убийцам — правда, при взгляде на него в это как-то не верилось, — или лучшим советником и помощником, какого мог найти Радгар, ближайшим сподвижником его отца. Если он и казался угрозой, так скорее потому, что мог попытаться заманить Радгара на родину. В настоящий момент друзья могли оказаться опаснее врагов.

Эйлвин свирепо покосился на слуг.

— Вина! — крикнул он. — Красного вина капитану! И еще три пива.

Радгар неохотно позволил Леофрику поцеловать свою руку и несколько раз повторить, как похож он на своего отца. Тот не знал, смеяться ли ему или плакать от радости. Не мог же он подделать свои эмоции!

Потом они сдвинули стулья, и Радгар еще раз повторил свой рассказ. Капитан слушал молча, пристально глядя на него, не выказывая никакой реакции. Эйлвин расплывался в блаженной улыбке: пиво начинало-таки оказывать свое действие. Под конец истории, когда объяснилось присутствие Овода, Леофрик одобрительно кивнул. В отличие от сына он отнесся к Клинку с пониманием.

— Сдается мне, ты и без Уз был бы верен своему другу, сэр Овод. Боюсь только, тебе придется еще поработать своей шпагой.

Овод просиял.

— Не могли бы вы выразиться определеннее, эальдор?

Старший собеседник пригубил вино.

— Политические амбиции сделались в моей стране опасным занятием. Позже я приведу вам несколько примеров, сэр Овод. — Голубой глаз и зеленый изумруд снова обратились на Радгара. — Ты выше, стройнее. Но поразительно похож на Эйледа.

— Я во всех отношениях хуже его, дядя.

Леофрик покачал головой.

— Уже не «дядя», ателинг. Прошу, называй меня фейном, ибо я покорно прошу милости быть твоим человеком, как был человеком твоего отца. Я никогда не верил до конца в то, что смерть его была несчастным случаем, а теперь твой рассказ оживляет худшие мои подозрения. Мне не найти покоя, пока мы не отомстим за моего друга и господина и не вознесем тебя на трон твоих предков.

— Отменно сказано! — возгласил Эйлвин с чуть избыточным энтузиазмом. — Коль юго-западный ветер продержится, будем дома через четыре дня.

— Через три!

Радгар покачал головой.

— Я не готов пока говорить об этом, эальдор. Нет, позволь мне называть тебя так, ибо ты должен стать моим витой, каким был для моего отца. Прошу тебя, продолжай свой фейринг. Если у тебя найдется место для двух зеленых новичков, я буду признателен тебе, хотя не думаю, что хотя бы один из нас сможет окупить проезд. Ты можешь оставить нас здесь на обратном пути и забрать в следующее плавание. — Он увидел зреющий протест и заговорил настойчивее: — Последние пять с половиной лет я был все равно что погребен, эальдор! Мне необходимо свыкнуться с жизнью, прежде чем показываться в Бельмарке. Я молод. Есть еще время.

Нет. Опасность была уже совсем рядом: звуки рога, лай гончих, грохот копыт…

Яркий луч солнечного света упал на серебряную повязку, и она вспыхнула ослепительным бликом.

— Тебе не светит подобной роскоши, парень. Четверых оплакали после того пожара — я имею в виду четверых, погибших в том доме, ибо огонь распространился дальше, и были и другие жертвы. Двое из погибших — королевские фейны, ослушавшиеся моего приказа и бросившиеся в огонь вместе со мной. Это была безнадежная попытка, ибо если уж Hlaford Fyrlandum не выжил, что тогда ждать от простых людей? Но ты ведь знаешь кодекс чести фейна.

— Четверо? — Радгар напряженно застыл.

Единственный глаз блеснул.

— Вот именно, парень. Остальными двумя были ты и твой отец. Мы решили, что он бросился спасать тебя. Пекло было такое, что мы потом и костей почти не нашли.

Эйлвин издал еще одну трубную отрыжку.

— Твоя мама спаслась. Невредимой. Она жива.

Вот оно! — Опасность, приближение которой ощущал Овод. Охота нагнала дичь, ощерив клыки, сверкая мечами…

Радгар сделал несколько безуспешных попыток заговорить.

— Где она? — выдавил он из себя наконец.

Отец и сын переглянулись. Ответил Эйлвин.

— В Каттерстоу. Она все еще королева. Она вышла за твоего дядю.

Когда молчание сделалось невыносимым, первым не выдержал Овод.

— Ты можешь представить себе хоть одну причину, по которой славный Амброз не сказал этого тебе, Радгар? Он должен знать все. Она все еще его кузина.

Часть VII ЙОРИК

1

Это был хороший вопрос. Хорошие вопросы буквально роились в воздухе, но прошло четыре дня, прежде чем Овод получил ответ хоть на один из них. К тому времени «Фарофхенгест» вошел по проливу Леаксмут в спокойные лагуны Свифейфена. Бирюзовый парус с вышитым на нем белым конем обвис в мертвом штиле, и Оводсмог прислониться к борту и расслабиться, глядя на то, как шесть десятков бельцев потеют, взмахивая в унисон веслами и горланя разухабистую песню.

Теперь они беспокоили уже не так сильно, как поначалу. Он привык думать о них как об опасных зверях — волках или диких вепрях. Пусть глаза говорили ему, что это люди, не хуже и не лучше, не грязнее и не чище, не грубее и не воспитаннее, чем можно было бы ожидать от любой другой шайки здоровых, по большей части молодых матросов, сгрудившихся на тесном корабле. Даже зная, что все они хорошо относятся к его подопечному, он продолжал испытывать сильное сомнение в том, что это люди. Впрочем, сомнения эти были взаимными. Леофрик предупредил весь верод, что шивиальский книхт — Клинок, и что любой неосторожный поступок по отношению к ателингу Радгару может повлечь за собой фатальные последствия. В его описании Овод представлялся чем-то вроде плохо выдрессированного сторожевого пса.

Рыбацкие лодки покачивались на отражениях холмов и скал; по зеленым склонам лесистых холмов карабкались деревушки. Картина казалась бы идиллической, когда бы над всем этим не маячила курившаяся дымом вершина Квиснолля, белая на фоне синего неба. Единственным облаком был клуб дыма над вершиной. Ближе к закату он окрасился алым; днем он оставался белым до рези в глазах. Время от времени до них доносился басовитый рокот.

Через час или чуть больше Радгар воссоединится с матерью, и эта идиллия обещала еще больше опасности, чем какой-то там вулкан. Уже одним тем, что она осталась жива, а еще больше тем, что вышла замуж за короля Сюневульфа, она полностью меняла расстановку сил на поле боя. Поддержит ли она своего сына как наследника трона — при бельских-то сумасшедших законах наследования? Зловещий кузен Вульфвер тоже, оказалось, жив и здоров. Радгар до сих пор отчаянно опровергал наличие у него каких-либо претензий на трон, но даже Оводу верилось в это с трудом. У всех — у его друзей, у его семьи, у убийц его отца — наверняка имелись те или иные планы на его будущее. Или на отсутствие такового.

Но был ли убийца бельцем? Амброз знал больше, чем ему полагалось бы… или, напротив, меньше. Он обронил странное замечание насчет пропавшего ателинга. Если это он послал Йорика убить Эйледа и похитить Радгара — хотя последнее скорее всего стало чистой случайностью, которой не преминул воспользоваться опытный фехтовальщик, — тогда почему Йорик не доложил своему августейшему повелителю, где спрятан мальчик?

Почему король Амброз не упомянул о том, что королева Шарлотта жива? Он не мог не понимать, что Радгар очень скоро узнает правду, как только получит возможность задавать вопросы. Только сильно постаравшись, капризные духи Случайности смогли продержать его в неведении так долго, ибо хотя учебный курс Айронхолла почти игнорировал Бельмарк, фамильное древо династии Ранульфов изучалось в нем достаточно подробно. Овод хорошо помнил, как сидел рядом с Радгаром, когда Магистр Этикета рисовал им замысловатые схемы связи августейшего рода с зарубежными правящими семьями. При упоминании о позорной связи с бельцами и погибших в Кэндльфрене Клинках в голосе его слышались нотки благородного гнева — но он ни словом не обмолвился о том, что похищенная дама стала королевой Бельмарка.

Паутина ошибок, сплетение вопросов… Если Йорик-Гесте и впрямь убийца и действовал самостоятельно, как ему удалось войти в охраняемый дом? Если он был шивиальским агентом, а Шивиаль до такой степени нуждался в мире, почему он убил Эйледа, не дожидаясь официального подписания договора? Зачем ему было похищать Радгара, лгать ему, а потом бросать? Вовлечена ли в это убийство королева Шарлотта? Она вышла за своего деверя меньше чем через месяц после смерти первого мужа — и, разумеется, сына, ибо все, кроме Йорика, верили в то, что Радгар мертв. И Вульфвер. Он выжил и знал, что его кузен, возможно, тоже. Что танист предпримет теперь, когда Радгар вернется? Как король Сюневульф ухитряется сохранять трон Бельмарка в пятьдесят один год, тогда как всех до единого предыдущих королей переставали терпеть, едва им исполнялось сорок? Почему…

Постой-ка! На последний вопрос имелось несколько ответов.

Капитан Леофрик стоял неподалеку, без труда удерживая одной рукой рулевое весло, хотя в открытом океане перекладывал тяжелую работу на людей помоложе. В драной куртке и протертых на коленях штанах он не выглядел знатнее своих людей. Только серебряная повязка на глазу выдавала в нем богатого человека.

— Эальдор, вы обещали мне рассказать о политических угрозах в вашей стране.

Фейн поморщился.

— Пламень! Стыдно обсуждать такое с чужеземцем, и я не упомянул бы об этом при Радгаре, не знай я его так хорошо. Но тебе стоит услышать это. Передай ему, пусть подойдет.

Рассудив, что это означает «приведи его», Овод повернулся и направился в сторону носа корабля. Радгар, раздетый по пояс, обгоревший на солнце, работал веслом вместе с другими, выкладываясь по полной. Верод пытался опозорить шивиальского книхта, сунув весло и ему, и подтрунивал над ним, получив отказ. Овод встретился глазами с Радгаром и махнул ему. Разумеется, остальные гребцы не упустили возможности поддразнить и его, когда тот поднял свое весло, так что Радгар появился на корме, раскрасневшись сильнее обычного. Он так и остался в одних штанах, вытирая пот скомканной рубахой.

— Эальдор?

— Покажи мне руки. — Леофрик нахмурился при виде кровавых мозолей. — Говорил же я тебе остановиться прежде, чем дойдешь до этого. Скажи Эйлвину, пусть перевяжет их тебе прежде, чем мы пристанем, — это приказ, понял?

— Слушаюсь, эальдор!

Капитан улыбнулся.

— Возможно, это последний приказ, который я тебе отдаю, ателинг! А теперь слушай. — Лицо его посуровело. — Терпеть не могу петь эту невеселую песню, но предупредить тебя надо. Не знаю, много ли рассказал тебе Эйлвин… он может и не знать всего. Ты вот все удивляешься, как это твоему дядюшке удается так долго цепляться за корону.

Радгар кивнул.

— Подкупает эрлов деньгами из моего наследства?

— Не смог бы. Слишком много денег на это ушло бы, ибо каждый эрл понимает, что его фюрд скинет его, если такое откроется. Твоему дядьке пришлось бы распродавать земли, а он этого не делал, насколько мне известно — во всяком случае, не на Фюрсиге. Ты можешь спросить также, как Вульфвер избегает вызовов. Танист — хороший боец, но в Каттерстоу найдутся воины, способные одолеть его.

— Грязная игра, — произнес Радгар, презрительно скривив губу. Это был не вопрос.

Леофрик угрюмо кивнул.

— В последние годы в Бельмарке кандидаты королевской крови и достойные трона не заживаются на этом свете. Не считая Светманна, который попытался играть по правилам и проиграл, со времени смерти твоего отца погибли двое Толингов и один Нюрпинг — неплохие, крепкие люди. Внезапная болезнь в двух случаях, бесследно пропавший в ясную погоду и при тихом море корабль — в третьем. И ничего явного, понимаешь, ничего такого, что послужило бы началом кровной вражды.

— Но это ужасно! Если брать взятки — преступление, как тогда назвать это? Почему страна не восстанет против него?

Овод подавил улыбку. Неужели Радгар ожидает какой-то чести от бельцев? Да они, эти монстры, способны вообще соблюдать законы, хотя бы в своем кругу?

— А кто возглавит революцию, если не эрлы? — фыркнул капитан. — А на Каттерстоу — кто, если не танист?

Радгар скривился.

— И там тоже?

— Совершенно то же. Помнишь Роферкрефта Осрикинга?

— Смутно. Он старше меня. Ровесник Вульфвера.

— Его друг, — мрачно поправил капитан. — Близкий друг. Роферкрефт служит у твоего дяди маршалом, и он или не контролирует королевских фейнов, или контролирует их слишком хорошо. Когда я был маршалом, я никогда не просил фейнов сделать что-то, чего устыдился бы сам, ибо ожидал бы от них отказа от позорящего их приказа. Поговаривали… Двое молодых капитанов пропали без вести, двое других получили увечья в поединках, которых никто не видел. Всех их друзья подбивали бросить вызов танисту. Никаких улик, конечно, но Роферкрефт и его громилы отбрасывают длинные тени.

Радгар тряхнул головой так, словно не мог поверить в то, что в Бельмарке могут прибегать к насилию.

— И это еще не все, — продолжал Леофрик. — Помнишь Бримбеарна Эадрисинга?

— Конечно! Замечательный боец, прекрасный человек. Помню, как он целых полдня учил нас, сопляков, вязать узлы.

— Один из лучших, Каттеринг из ветви Фейрюмбов — не совсем королевских кровей, но достаточно благородных, чтобы стать эрлом или танистом. Он начал заручаться поддержкой, когда к нему в дом невесть откуда забежала бешеная лиса и покусала его. — Серебряная повязка снова блеснула на солнце. — Береги своего подопечного, сэр Клинок. Он нужен Бельмарку.

Вид у Радгара оставался недоверчивый.

— Ты хочешь сказать, что брат моего отца, — а теперь еще и муж моей матери — попытается убить меня? Или что это сделает мой двоюродный братец?

— Ателинг, я никогда не оскорблю твой благородный род столь позорными предположениями. Я просто предупреждаю твоего Клинка, чтобы он остерегался измены. — Леофрик невесело улыбнулся и налег на весло, поворачивая «Фарофхенгест» к берегу.

— Ты рискуешь только в том случае, если представляешь для них угрозу, — сказал Овод. — Ты можешь отказаться от всех претензий на трон?

Радгар поколебался немного. Скрипели весла. Гребцы допели одну песню и завели другую.

— Ну? — Одноглазые капитанские улыбки казались причудливо-угрожающими. — Отвечай на вопрос, ателинг.

— Я мог бы отказаться стать фейном, тогда меня не сочтут достойным трона. — Он покосился на Овода проверить, верит ли тот ему. — Такое случалось достаточно часто, даже среди моих кровожадных предков.

— И откажешься?

При желании Радгар умел быть непроницаемым как морская пучина.

— Может быть. Прежде я должен просочиться на берег незамеченным и устроить тайное свидание с матерью. Уверен, она сможет посоветовать что-нибудь.

В Драхвельде он говорил, что никогда не станет королем и что у него нет для этого навыков. Теперь он уже не был так в этом уверен. Фейн Леофрик мог быть доволен этой переменой.

2

Не будь Радгар так поглощен видом родной земли, он держался бы осторожнее. Он наверняка догадался бы о том, что задумали моряки. Не успел он сделать шаг по трапу, как Эйлвин с Освальдом подняли его и усадили на свои могучие плечи. Его протестующие крики потонули в восторженном реве остальных. Весь верод сошел на берег ликующей процессией.

— Эйлединг! — кричали они. — Эйлединг! Альдес суну! — В считанные секунды они уже катились на гребне людской волны. Люди бросали свои дела и присоединялись к шествию. Все громче и возбужденнее становились крики. Скоро тысяча, нет, две тысячи людей катили потоком по улицам, неся Радгара на трон его предков так, словно он был уже эрлом и королем. Квиснолль зарокотал, и толпа зарокотала в ответ.

— Радгар! Радгар Эйлединг сютеф! — Крики слились в строевую песню. — Рад-гар Эй-ле-динг!

Радгару оставалось лишь беспомощно сидеть и махать друзьям. Все здесь были его друзьями, все население. Конечно, так только казалось, ибо впереди уже возвышался Сюнехоф, где, схоронясь в своей паутине, пережидал эту его торжественную встречу король. Король с не разбирающими средств фейнами, с танистом, не знавшим соперников. За всем этим стоял Леофрик, чтоб ему!

— Эйлединг! Радгар! Альдес суну!

Где Овод! Он должен понимать, что все это безобразие творится с добрыми намерениями, но примут ли это его Узы? И без того хрупкие амбиции Радгара погибнут в зародыше, если его телохранитель начнет убивать его сторонников.

Толпа перекатилась через широкий двор перед залом, почти к невысокому крыльцу входа. Радгар предостерегающе крикнул. Эйлвин с Освальдом остановились, выругавшись. Путь им преградила обнаженная шпага. Мертвенной бледности лица и безумного блеска в глазах того, кто держал ее, хватило, чтобы вся процессия замерла.

— Овод! — заорал Радгар. — Все в порядке! Да опустите же меня, идиоты! Овод, они не хотят мне вреда! — Его поспешно поставили на землю. — Овод? — Толпа обступила их, пытаясь понять, в чем причина заминки.

— Куда они тебя тащат? — процедил Овод сквозь стиснутые зубы. Шпага его покачивалась из стороны в сторону, как кончик хвоста настороженной кошки, реагируя на каждое движение в толпе, отгоняя тех, кто стоял ближе. Вокруг них образовалось пустое пространство.

— Мы идем на встречу с королем, разумеется, — ответил Радгар. У него теперь не оставалось выбора; матери придется подождать. — Убери шпагу. Ну же, Овод!

Однако Овод продолжал поводить шпагой из стороны в сторону.

— На встречу с королем? Куда? — рявкнул он. — Вооруженным или безоружным?

Пламень! Ну почему Радгар не увидел этой проблемы, прежде чем это сделал шивиалец? Теоретически у него оставались две возможности. Он мог свернуть направо и попасть через ворота на территорию дворца. У ворот наверняка дежурят книхты, но они пропустят ателинга и его Клинка без особых вопросов. Он мог пройти в сам Сюнехоф, который в это время дня бывал обыкновенно пустым. Вот только сейчас он пустым не был. На крыльце стояло с десяток книхтов и королевских фейнов в доспехах, включая одного — только теперь Радгар пригляделся хорошенько — богатырских размеров, стоявшего, сложив руки, в дверях. Алый плащ и высокий шлем выдавали в нем маршала Роферкрефта. Должно быть, король Сюневульф держал в зале совет.

Никто и никогда не допускается в зал пиршеств вооруженным за исключением книхтов и фейнов королевского верода. Нарушить это правило означает бросить вызов. Радгар был безоружен, но Овод — вооружен, и еще как, а чужеземец вообще не может носить оружия без королевского на то разрешения. При желании Роферкрефт мог арестовать его — или, возможно, погибнуть при попытке сделать это.

Гроза и пламень!

Все заговорили разом:

— Тебе придется оставить его здесь… — Леофрик.

— Заставь его убрать эту штуковину! — Эйлвин.

— Да он спятил! — Освальд.

— Я не могу оставить его здесь, — сказал Радгар. — Он не может оставить меня одного и не может разоружиться. Капитан, передай мое почтение маршалу и объясни ему.

— Маршал его не признает, — вздохнул Леофрик. — С этим надо идти к королю. Подождите здесь. — Он сердито повернулся и зашагал к крыльцу.

— Ладно, Овод. Убери шпагу. Я никуда не пойду без тебя.

С видимым усилием Овод убрал «Ничто» в ножны. Триумфальное шествие захлебнулось.

3

Все висело на волоске — от Клинка не ожидают, чтобы его подопечного утаскивала толпа немытых бельцев. Даже когда Леофрик вернулся с королевским разрешением, Овода продолжало еще трясти. Следом за Радгаром он поднялся по ступеням и миновал хмурых королевских фейнов в кольчугах и книхтов возрастом не старше его самого. Еще несколько фейнов шагали перед ними. У самых дверей они остановились и оставили здесь свои мечи. Только после этого возглавляемая маршалом Роферкрефтом процессия вступила в Сюнехоф.

Несмотря на полуденную жару, в очагах пылал огонь, однако в большом помещении царили прохлада и полумрак, особенно заметные по сравнению с улицей. В зале пахло мясом, питьем, дымом и людьми. В стенах не было окон, если не считать нескольких проемов в высоких торцах. Потемневшие от времени стропила увешаны каким-то хламом, покрытым толстым слоем жирной копоти — скорее всего древними боевыми трофеями. На невысоком помосте в дальнем конце зала восседал на троне король с золотой короной на голове; за спиной его стояло с дюжину королевских фейнов. Королевы видно не было, но она наверняка уже слышала последние новости. Овод решил, что любящая мать должна предпочитать воссоединяться с сыном в более интимной обстановке, хотя собственной матери он уже почти не помнил. О том же, как ведут себя короли, он имел некоторое представление — преимущественно по Амброзу, хотя на занятиях им рассказывали и о других. Судя по всему, Сюневульф держал совет, что происходило не слишком часто, ибо корона — не самый удобный головной убор. Это собрание явно не созывалось ради встречи Радгара. У короля просто не было бы времени организовать его, даже если гонец прискакал с берега галопом, загнав коня.

Овод неотступно следовал за Радгаром к помосту, держась чуть сзади и слева от него. Он даже не удивился, увидев окутывавшую Сюневульфа черную ауру угрозы — такую же, как у Амброза. Возможно, теперь такими ему будут видеться все короли, ибо все короли несут потенциальную угрозу для его подопечного. При виде вооруженного чужеземца королевские фейны сердито хватались за рукояти своих мечей. Неужели они всерьез верят, что смогут остановить его, если он задумает напасть на их короля? Впрочем, так близко к королю Амброзу не подпустили бы ни одного личного Клинка.

Радгар поклонился и, опустив взгляд, подождал, пока его узнают. В зале воцарилась тишина. Овод не кланялся, ибо на официальных мероприятиях Клинков не замечают, относясь к ним как к невидимкам. Впрочем, в Бельмарке об этом шивиальском обычае могли и не знать. Он не видел в зале никого, подпадающего под описание Вульфвера, но если бы кто-то отзывался в его голове Клинка громким звоном тревожного колокола, так это наверняка был бы бесчестный кузен его подопечного.

Сюневульф был старше Амброза — невысокий толстяк довольно противной наружности. Ярко-рыжая борода производила впечатление крашеной, что почему-то подчеркивало увядшую кожу у рта и покрытый паутиной красных сосудов нос картошкой. Придать ему более царственный вид не могли даже яркие краски бархата, шелков и мехов, составлявших его наряд. Жирные пальцы — даже большие! — были унизаны золотом и каменьями. Когда он наконец заговорил, голос его показался визгливым, как тупая пила.

— Радгар Эйлединг, наш возлюбленный племянник и пасынок! Добро пожаловать домой после столь долгого отсутствия!

Радгар снова поклонился.

— И я воистину счастлив вернуться сюда, мой благороднейший из благороднейших дядюшка.

— Мы оплакивали тебя как мертвого. Где пробыл ты столько лет?

— В Шивиале, господин.

Его величество надул губы, изображая Августейшее Неодобрение.

— Добровольно?

— Нет, господин, — спокойно отвечал Радгар. — Когда я бежал с пожара, меня похитил один из членов шивиальского посольства. Обманом заманил он меня, и обманул мое доверие. Меня увезли в Шивиаль и держали взаперти в Кэндльфрен-Парке, пленником семьи моей матери.

Овод был настолько поглощен изучением кольчуги королевского фейна с точки зрения уязвимости для его шпаги, что это откровенное искажение истины дошло до него только спустя несколько секунд. Он надеялся, что никто не заметил, как он вздрогнул от удивления.

— Похитили? — переспросил Сюневульф. — Члена нашей династии? Но это возмутительно! Из-за такого даже войны начинаются! Король Амброз должен знать, что мы изволим гневаться!

Бегающие глазки и влажные губы напоминали одетую в бархат крысу, пытавшуюся казаться очень большим и злобным псом. Радгар рассказывал морякам с «Фарофхенгеста» про Айронхолл, так что наверняка не рассчитывал далеко уехать на этой белиберде насчет Кэндльфренов. Тем не менее он смело ринулся в омут лжи.

— Именно король Амброз узнал о моей несчастной судьбе и повелел, чтобы меня освободили. Он принес мне глубочайшие извинения, и я ожидаю, что в ближайшем же будущем его посол повторит их лично вашему величеству в официальном порядке. Как знак своего расположения, дядя, он одарил меня этим Клинком. Эта почесть ценится в Шивиале весьма высоко, так что я не имел возможности отказаться. Как наверняка известно вашему величеству, Клинки не совсем вольны в своих действиях, вынужденные неотрывно следовать за своими подопечными. Поэтому его присутствия здесь невозможно избежать, и оно не имеет целью как-то задеть ваше величество.

Поскольку на него все же обратили внимание, Овод поклонился — не слишком чтобы низко. Король ухмыльнулся.

— Клинок? Посмотреть на него, так вряд ли больше кинжала. Подобный подарок требует нашего августейшего позволения. Впрочем, если этот парень — твой хороший друг, мы готовы принять и его. — Он поднялся на ноги и повернулся к собравшимся.

— Воистину это радостный день для нас и нашей дорогой королевы, для всей нашей провинции и для всего Бельмарка! — Он протянул руки к своему пасынку.

Пока Радгар вспрыгивал на помост и шел к дяде в объятия, Овод продолжал пристально следить за охраной — теперь фейны нашли его забавным. Он был недостаточно хорошо знаком с бельскими обычаями, чтобы отличать забавное от не очень забавного. «Хороший друг»… это замечание могло быть невинным, даже одобрительным, прощающим Радгару нарушение придворного этикета. Или же оно могло прозвучать издевкой над молодым человеком, появляющимся в обществе мальчика.

Улыбающиеся девицы поднесли Радгару и его дядьке-отчиму по рогу с хмельным медом. На особах женского пола рыжие волосы смотрелись значительно лучше, чем на мужчинах. Если рано или поздно Овод и согласится признать бельцев людьми, он наверняка начнет с девушек.

— Сегодня фюрд будет пировать! — проквакал Сюневульф. — И мы услышим подробнее о приключениях нашего дорогого сына. Не исключено, что мы предпримем шаги, дабы покарать виновных. Радгар, твоя мать с нетерпением ожидает сына, которого она так долго считала навеки утерянным.

— И я также горю нетерпением встретиться с ней, господин. Но прежде долг… Как потомок моих предков-воителей, я заявляю право на ношение оружия и прошу вашего благородного соизволения считаться членом фюрда Каттерстоу.

Борода Сюневульфа раздвинулась в лисьей ухмылке. В голове у Овода прозвучал беззвучный сигнал тревоги, от чего ему пришлось стиснуть зубы.

— Конечно же, мы не можем отрицать твоего происхождения, сын, ибо оно у нас общее. Разумеется, нынче же вечером мы примем твою присягу. Мы выделим тебе достойную долю наследства и с радостью примем книхтом при нашем дворце. Впрочем, обещать одобрения фюрда не в нашей власти. Однако мы можем помочь тебе подобрать подобающий корабль и дружину, готовую взять тебя на фейринг, дабы ты смог проявить свою доблесть. Роферкрефт?

Мужчина с золотой кабаньей мордой на шлеме выступил вперед и отсалютовал, стукнув себя кулаком в грудь.

— Господин?

— Расскажи-ка мне про тот задуманный тобой фейринг, о котором ты нам все уши прожужжал.

— Осмелюсь покорно испросить позволения вашего величества отлучиться, дабы собрать свой верод. С ним я мог бы выступить заодно с братом моим, Гольдстаном. Он собрался на фейринг, который ваше величество соизволили одобрить.

— А… да. Напомни-ка, куда вы там собрались?

Роферкрефт поколебался немного с ответом.

— В Шивиаль, господин. За добром и рабами. Ваше величество соизволили заметить как-то, что невозможно ожидать, господин мой, чтобы договор столько лет соблюдался без малейших нарушений то тут, то там. Что мы просто обязаны пощекотать наших шивиальских друзей, чтобы они не теряли бдительности, господин.

— Что ж, был такой разговор, был. — Сюневульф облизнул жирные губы. — И коль уж мы согласимся ненадолго потерпеть отсутствие нашего маршала, мой славный Роферкрефт, не примешь ли ты в свой верод нашего любимого племянника, дабы он смог проявить свое мастерство в промысле налетчика?

Фейн повернул кабанью морду на шлеме в сторону Радгара. Лицо под шлемом словно было сложено из плохо обожженного кирпича.

— Нет такого верода, что отказался бы принять к себе человека, связанного узами родства с вашим королевским величеством или с сыном вашим, великим воином, господин. — Странное дело, маршал не пробуждал в Оводе ни малейшего чувства тревоги. Возможно, тот улавливал его как простое орудие.

Ухмыляясь, Сюневульф вернулся на место.

— Раз так, обратим внимание на более неотложные дела. Прельщает ли тебя подобное предложение, Радгар? Возможность показать себя достойным сыном своего отца, а?

— Я с готовностью подчинюсь вашим повелениям, господин, — отвечал Радгар с завидным самообладанием. Или он просто не увидел западни? Весь зал, поди, провонял ее запахом!

— Надеюсь, налет на шивиальское побережье тебя не смутит? — Сюневульф, пыхтя, взгромоздился на трон.

— Нет такого побережья, которое я разорил бы с большей охотой, господин. Я ничем не обязан Шивиалю!

Сюневульф снисходительно ухмыльнулся.

— Воистину мы рады слышать это. Книхт, проводи ателинга к нашей возлюбленной королеве.

4

Подопечный с Клинком направились к двери. Удостоенные аудиенции фейны, продолжая спорить, выходили из зала.

— Ну, дружище, — заметил Радгар по-шивиальски, — теперь тебе ясно, почему я так долго мариновался в Старкмуре?

— Не мы выбираем себе семью…

— Одна неделя! — Голос Радгара продолжал звучать мягко но в зеленых глазах горел яростный огонь. — Всего неделя! Сможешь сохранить меня живым неделю?

— Я рассчитывал на более долгий срок.

— Мне вообще не стоило привозить тебя сюда, но если ты продержишься неделю, мы сможем уехать отсюда и жить в каком-нибудь менее безумном месте. Ох, ну и ублюдок! Лицемер! Ты его слышал? — Это был первый их разговор наедине с того утра, как они повстречали Эйлвина.

— Он собирается сделать тебя сквайром?

— Книхт ниже сквайра, ненамного выше какого-нибудь пажа. Впрочем, все равно! — Похоже, это все-таки было не совсем все равно, ибо смех его прозвучал горько. — Я им все веснушки с лиц посбриваю, как только дело дойдет до фехтования!

— А присяга?

— Нет, нет! Присяга не значит ничего. Это он должен клясться в том, что достоин моей службы. Он никогда не был и никогда не будет. Я имел в виду, заметил ли ты его реакцию?

— Ты ему наврал.

— А он знал, что я лгу! Он ожидал другого рассказа.

— Ты уверен?

— Да, я уверен.

— Ты знаешь его лучше, чем я.

Они проходили мимо очагов, когда к ним пристроился разъяренный Эйлвин.

— Гольдстан! Гольдстан? Он собирается отдать тебя этому нифингу, Гольдстану? Ты же человек с «Фарофхенгеста»! Ты же один из нас, из верода Леофрика!

— Это что, еще один дружок Вульфвера?

— Угу! — Моряк взмахнул массивным, как кузнечный молот, кулаком. — И доверия ему как к каменной лодке.

— Выходит, Радгар отправится на фейринг с Роферкрефтом и Гольдстаном, — сказал Овод. — И я, разумеется, со своим подопечным. Что, Бельмарк никогда больше о нас не услышит?

Эйлвин не обратил на его слова ни малейшего внимания.

— Ты узнал, зачем он созывал совет? — спросил Радгар.

— Он ожидает эрлов. Витенагемут собирается.

Эйлвин произнес это достаточно равнодушно, но Радгар возбужденно присвистнул.

— Духи случайности играют с нами!

— В хорошие или плохие игры? — поинтересовался Овод. Клинки вообще настороженно относятся к совпадениям.

— Не знаю. Если ты считаешь крутыми фейнов, друг мой Овод, погоди, пока ты не видел эрлов!

— Круче?

— Одолеют медведя голыми руками.

За дверью, на ослепительном после полумрачного зала солнечном свете их ждал Леофрик, а с ним несколько ноблей. Площадь была запружена народом: весть о возвращении Радгара облетела весь город.

— Кое-кто из витан хочет заявить тебе свое почтение, ателинг, — сказал Леофрик. — Ты, разумеется, помнишь эальдора…

— Нет, нет! Я всего лишь книхт, у которого был знаменитый отец. Представь меня им.

Капитан пожал плечами, хотя предложение явно пришлось ему по душе.

— Эальдор, помните ли вы ателинга Радгара?

Первый из представленных оказался не самым старшим по возрасту. Должно быть, когда-то он был высокого роста, но теперь горбился так, что с трудом смотрел куда-либо, кроме как под ноги. Он повернул голову и искоса улыбнулся Радгару.

— Добро пожаловать домой, о сын Эйледа!

Радгар упал на колени и взял его за руки.

— Сеольмунд Сеоллафинг! Разве могу я забыть советника и благородного предшественника моего отца? Позволь быть твоим слугой, эальдор.

— Брось, парень. Это я надеюсь скоро стать твоим!

— Опасные речи! — Радгар не делал попыток встать или отпустить руки пожилого эальдора. — Но если ты обещаешь больше не драть мне уши, как драл в былые годы, я пообещаю не драть твоих — несмотря на клятвы, что давал несколько сотен раз.

— Ох, парень, воистину это счастливый день, ибо улыбка твоего отца вновь ожила с тобой! Ты даже представить себе не можешь, как нам не хватает твоего отца! Или как рады мы твоему возвращению из мертвых. — Бывший эрл потянул Радгара за руки, поднимая с колен, потом понизил голос до шепота. — Но прошу тебя, будь осторожен, ателинг!

Пара королевских фейнов подошла поближе, прислушиваясь. Почти никто из окруживших Радгара людей не обратил на них внимания. Овода мало волновало то, что верхушка знати Каттерстоу не скрывает своих опасных пристрастий, но слишком уж вольные речи, будучи подслушанными, могли усилить риск, которому подвергался Радгар. Когда его подопечный повернулся к следующему в очереди, он тронул его за плечо.

— Королева ждет тебя, ателинг, — громко произнес он.

Леофрик с одного взгляда оценил ситуацию.

— Он прав. Любящая мать прежде всего. Но ты встретишься с нами после того, как она отпустит тебя?

— Если бы я мог покинуть вас на некоторое время, эальдры, я с радостью поприветствую вас позже с надлежащим почтением, — произнес Радгар, обращаясь к собравшимся, и наскоро обошел всех, обменявшись с ними рукопожатиями и обратившись к каждому по имени. Для первой встречи после столь долгого перерыва он выказал весьма неплохую память.

Вслед за этим он повернулся к книхту, которому король поручил проводить его — долговязому парню с карими глазами и пробивающейся каштановой бородкой. В Шивиале на такого не обратили бы особого внимания, так что на Овода он произвел впечатление нормального человека, хотя сам себе, возможно, казался ущербным.

— Редвальд, не так ли? — сказал Радгар, одарив его широкой улыбкой. — В прошлый раз, когда я надрал тебе задницу, ты был вполовину меньше нынешнего роста. Будь добр, веди. — Напутствуемый добрыми пожеланиями витан, он следом за книхтом зашагал за угол здания. Овод поспешил за ним.

— Ты все еще собираешься уезжать? Они все исполнены решимости сделать тебя королем.

— Да, я уезжаю!

— Ты говоришь так только потому, что считаешь, что подвергаешь меня опасности! Так вот, для того Клинки и существуют, и я не дам тебе сбежать от своего долга и судьбы ради меня. Может, именно это и имел в виду Амброз, когда…

Радгар рассмеялся и хлопнул его по плечу.

— Нет, нет! Вовсе не так! Я никогда не буду бросаться твоей жизнью, дружище, но и не буду оскорблять тебя отказом подвергать тебя какому-либо риску. Это было бы пустой тратой той жертвы, которую ты принес, став Клинком. Стать королем невозможно — старики просто не поняли еще этого. Все даже еще хуже, чем мне казалось. Сначала мне надо сделаться фейном, и Сюневульф приложит все силы к тому, чтобы меня угробили в процессе обучения. Если я все же останусь жив, мне нужен будет собственный корабль и верод, чтобы справляться с ним. Для этого требуется уйма денег, а все мое наследство — в его руках. Но даже если предположить, что я вернусь живым из фейринга и завоюю себе сказочную репутацию, мне все равно придется бросать вызов Вульфверу. Ты слышал, что случилось с теми, кто хотя бы подумал о том, чтобы сделать это.

Юный Редвальд, объяснив часовым, кого он ведет во дворец, повел их по лабиринту мощеных дорожек, газонов, кустов, деревьев и отдельно стоящих домов: кухонных построек, кладовых и жилых. Стайки мальчишек и женщин, нагруженных снедью и прочим добром, сторонились, пропуская мечников, и кланялись им, насколько позволяла им это их ноша. Овод видел столько возможностей для засады, что с трудом следил за словами Радгара.

— Одни только земли запросто убьют меня.

— Какие еще земли?

— Ты ведь не слышал, чтобы мой милый дядюшка предлагал вернуть мне причитающуюся долю наследства, нет? И вряд ли услышишь! Даже если он не сумеет больше удерживать трон, это вовсе не означает, что он собирается умирать. Все, что от него требуется, — это отказаться от ответа на вызов, удалиться на покой и жить в свое удовольствие. Короли в Бельмарке богатеют, а война обогатила отца сверх меры. Так что ты уж постарайся, мой верный Клинок, сохрани меня живым день или два, пока я не выясню, кто убил его. Потом я свяжу тебя, чтобы ты не мешал мне спустить с него живого шкуру, а потом мы уплывем восвояси.

— Вот уж кукиш с маслом! — не выдержал Овод. Надо же: свяжет его! — Ты хочешь стать королем, и ты готов умереть ради этого. Ты что, собираешься оттолкнуть Леофрика? Всех тех людей, что несли тебя на плечах, кто до сих пор ждет тебя в зале? Ты хочешь бросить их на милость Сюневульфа? Не думаю, чтобы твой отец поступил так…

— Мой отец никогда не принимал поспешных решений. «Охотясь на волка, не забывай о волчице» — вот какой был у него девиз. Если я попытаюсь пойти по его стопам, друг мой, на меня накинется не просто волчица, а вся стая. Я всего лишь мальчишка, ничего не понимающий в науке править. Фейны стыдятся своего эрла, вот они и надеются использовать меня, чтобы свергнуть его. Леофрик, Сеольмунд и их друзья обладали при отце немалой властью, а Сюневульф лишил их ее. Они полагают, что могут получить ее обратно. Никому из них сам я не нужен, Овод. Они просто рассчитывают использовать меня, а я отказываюсь быть простым орудием!

— Тогда я предложил бы…

Неожиданно перед ними возникла исполинская фигура. Овод отшвырнул Радгара в сторону и выхватил «Ничто» из ножен…

Ложная тревога. То, что померещилось ему огромным чудищем, на деле оказалось четверкой здоровых мужиков, согнувшихся под весом освежеванной бычьей туши. Грязные и косматые, одетые лишь в набедренные повязки из грубой мешковины, они проковыляли мимо, даже не покосившись на них. От бездонной пустоты в их глазах по коже у Овода забегали мурашки. Найди рейдеры, спалившие Хейбридж, ту барсучью нору, он тоже стал бы безмозглым уродом вроде этих. Впрочем, никто не сказал, что подобная участь ему еще не уготована. Возможно ли, кстати, офраллить Клинка? Два этих заклятия взаимно несовместимы, так что одно из них должно одержать верх над другим, вот только какое именно, он не узнает, не попробовав.

Злясь на себя, он убрал шпагу в ножны и повернулся посмотреть, что с его подопечным. К счастью, тот приземлился на траву, где и лежал до сих пор, глядя на него не без любопытства.

— Знаешь, до Уз ты бы ни за что не бросил меня так. Надо же, какой у меня решительный Клинок! Что-то не так?

— Фралли.

Радгар поднялся на ноги и пожал плечами.

— Они мертвы, Овод. Никто не в силах обратить заклятие — как невозможно обратить смерть. Тело продолжает жить. Оно стареет и в конце концов умирает, но душа покинула его уже давно. — Как белец он не видел в офралливании ничего дурного. Неужели Айронхолл не научил его ничему хорошему?

Редвальд привел их к богато украшенному домику — таких больших и украшенных Овод еще не видел. Когда их провожатый постучал и отворил дверь, Овод отодвинул своего провожатого в сторону и вошел первым проверить, все ли безопасно. Сидевшие на кушетках женщины с тревожными криками вскочили.

Три молодые горничные поспешно вышли, не удостоив Овода взглядом. Он поблагодарил книхта кивком, потом закрыл дверь и огляделся по сторонам. Его подопечный обнимался с матерью. Поначалу он охватил ее руками, но очень скоро они бессильно упали, а сам он принимал ее поцелуи, смех и слезы с неуверенным, даже удивленным видом.

Большой, заполненный ароматом духов салон был больше любого из всех, виденных Оводом в жизни. Покрытая замысловатой резьбой с позолотой спиральная лестница вела на верхний этаж, на котором, судя по всему, размещались опочивальни. Весь первый этаж занимало одно большое помещение, сплошь уставленное мягкими креслами, кушетками с шелковой обивкой, стоявшими на мягких коврах мраморными, ониксовыми и алебастровыми столиками, статуэтками, резными шкафчиками и цветами в хрустальных вазах. Обшитые полированными панелями стены были увешаны картинами в золоченых рамах. На мгновение обилие роскоши потрясло его, напомнив волшебные дома из сказок, что рассказывала ему когда-то мать… и полчища драконов. Кто бы ни обставлял эту комнату, он выказал отменный вкус, но все это было добыто грабежом, ценой крови и слез невинных людей.

Радгар никогда не описывал ему свою мать. Она была высокой, но ничего другого, определенного про нее Овод сказать не мог. В своем свободном платье из темно-синего шелка она могла быть худой или полной, стройной или сутулой. Волосы и шея ее прятались под белым платком и светло-зеленым чепцом. Лицо с узким подбородком было так сильно накрашено, что совершенно скрывало собственный его характер. Ему показалось даже странным, что женщина может так скрывать себя. По крайней мере горничные ее не напоминали творог в сырной скорлупе.

Королева Шарлотта отступила наконец от сына и промокнула глаза кружевным платочком.

— Так вырос, так возмужал! Выше, чем отец.

— Мои поздравления, тетя. — Вид у Радгара оставался озадаченным.

Она либо не услышала издевки, либо не обратила на нее внимания.

— Подбородок у тебя от Кэндльфренов, но все остальное — отцовское. Чудесно, чудесно… Но почему, милый? Почему ты скрывался где-то все эти годы? Как жестоко! Почему ты не известил меня, что жив? Даже если тебя держали пленником, неужели ты не мог передать весточку, хоть слово, чтобы я… Кто это? Что он здесь делает?

— Сэр Овод, мой лучший друг и мой Клинок.

— Отошли его. Это наша с тобой частная встреча. Клянусь стихиями, неужели я не могу провести несколько минут наедине…

— Ты можешь оставить нас вдвоем, Овод?

— Нет, сэр. — Как знать, кто может таиться наверху?

— Извини, мама. Не беспокойся. Он Клинок и поэтому заслуживает полного доверия.

— Надо же! — удивилась королева. — Клинок? Этот мальчик?

— Он убил уже одного человека, служа мне.

— Ну, Радгар? Сказки! — Королева потащила сына к обитой веселеньким разноцветным шелком кушетке. Для нее он оставался тринадцатилетним мальчиком. Она уселась так, чтобы не видеть юношу у двери, и Радгар присел рядом, не то чтобы неохотно, но и без особого энтузиазма. — А теперь расскажи все-таки, что произошло! — потребовала она. — Куда ты делся. Зачем…

— Может, мне начать с того, как я проснулся и обнаружил, что моя дверь заперта?

Она снова пропустила намек мимо ушей.

— Начни с того, что скажи, почему я пять лет оставалась в убеждении, что мой сын мертв, и даже слова не получила о том, что он жив.

— Я был в Шивиале, в Айронхолле. Но почему ты не спросила у своего мужа, госпожа? Он знал.

— Что за вздор!

— Нет. Сюневульф знал, что я жив и где я нахожусь.

Осторожнее, подумал Овод. Ты этого не знаешь наверняка, а лишь подозреваешь.

Королева возмущенно задрала подбородок.

— Я отказываюсь верить в такое! Не смей клеветать на своего дядю… Я хотела сказать, на своего… э…

— Чуть больше, чем просто дядю, мама! — Радгар отодвинулся от нее и встал. — Меня предали и похитили. Знай я, что ты жива, я наверняка дал бы тебе знать, где я нахожусь. Когда я узнал это, я примчался так быстро, как смог. А теперь, может быть, ты расскажешь мне, почему это ты запрыгнула в постель к этому человеку сразу после смерти отца? «С неслыханной поспешностью» — так мне сказали. Значит ли это, что ты занялась этим сразу после папиной гибели или раньше?

— Молчать! — Королева Шарлотта вскочила почти так же легко, как он. — Не смей говорить со мной таким тоном! Я вышла за твоего дядю, потому что люблю его, и кто ты такой, чтобы оспаривать мое право на это? Всю жизнь ко мне относились как к племенной кобыле редких кровей — продавали тому, кто даст больше, заставляли рожать отпрыска, хотела я этого или нет. Или ты считаешь, что я просила о том, чтобы тебя посеяли в мое чрево? Нет, мне предоставили на выбор покориться или подвергнуться изнасилованию, ничего больше. Твой отец был убийцей и насильником, и ты еще обвиняешь меня в том, что я, видите ли, не храню верность его памяти? Смерть и пламень! С какой стати должна я хранить верность его памяти?

Щеки Радгара пылали так же ярко, как его шевелюра, но он выдержал ее яростный взгляд.

— Ты забыла, как долго я спал на первом этаже, госпожа. Как часто я слышал, что ты просила его… говорила ему, что любишь его. Я слышал тебя. Я слышал, как ты кричала от радости в его руках. Назови его еще раз насильником, и я назову тебя лгуньей.

— И что из этого хуже, а? Ох! — Она стремительно зашагала взад-вперед по комнате, избегая столкновения с мебелью с ловкостью, говорившей о долгих навыках. — Неужели все мои старания дать тебе образование пропали впустую? Ты одобряешь похищение женщин?

— Не слишком, но таковы бельские традиции. Тебе повезло больше, чем большинству похищенных рейдерами женщин, больше, чем всем другим женщинам, ибо ты стала королевой. И ты была счастлива — я сам слышал, как ты много раз говорила это.

— Я извлекла из своего положения пленницы все, что смогла. А что мне еще оставалось делать — голодать до смерти? Броситься со скалы? — Она подступила к нему вплотную и кричала ему в лицо. — Твой дядя был первым мужчиной в моей жизни, который говорил со мной так, будто я что-то значу сама. Он…

Радгар перекричал ее:

— Это неправда! Я много раз слышал, как папа предлагал тебе свободу. Он готов был отослать тебя домой, осыпав богатством, говорил он, если бы ты этого пожелала. Он преклонялся перед тобой!

— И отослал бы меня домой без ребенка! Ты ведь наследник Каттерингов, так что тебе пришлось бы остаться.

— За одним этим исключением. Когда он отказывал тебе в чем-то другом? Покажи мне всех моих сводных братьев и сестер-ублюдков — что-то я ни одного из них не встречал. — Она замахнулась, чтобы ударить его по лицу, и он оттолкнул ее. Она потеряла равновесие и рухнула на кушетку, и он склонился над ней, крича во весь голос: — Бельский король, верный своей жене? Неслыханное дело! И ты ведь согласилась на этот брак! Если у тебя не было другого выбора, так только потому, что твоя семья не оставила его тебе, и пират по крайней мере предлагал тебе крепкое и здоровое мужскоетело, не то что этот насквозь прогнивший герцог.

— Ты думаешь, для женщины этот так важно?

— Судя по всему, нет, если ты предпочла того моржа, с которым спишь теперь.

Взвизгнув, она сделала попытку встать, и он толкнул ее обратно.

— Мама, ты же презирала Сюневульфа. Ты издевалась над ним, даже при мне. Ты его ненавидела.

— Это неправда. — Она пыталась говорить решительно, но выглядела до странного неуверенно. Радгар выпрямился.

— Нет? Очень хорошо. В чьей постели ты спала в ночь, когда убили отца?

— Убили?

— Убили. Расскажи мне все, что помнишь про ту ночь. Толстяк предложил тебе уйти с пира и проводить тебя домой. Что произошло после того, как я поднялся наверх?

Лицо ее изображало искреннее недоверие.

— Я пошла спать, конечно.

— В чью постель?

— В свою, разумеется! В постель к твоему отцу! Я легла спать. Я отослала горничных раньше, если ты помнишь. Они уже постелили… Следующее, что я помню, — это как твой отец будил меня. Он почуял огонь, как только поднялся наверх. Он отослал меня вниз, а сам побежал наверх спасать тебя, но огонь распространялся так быстро…

— Нет, мама! Ты можешь рассказывать это кому угодно, но не мне. Я видел его, мама! Я видел, как он лежал на кровати с перерезанным горлом. Его убили.

Она осела на кушетку с побелевшим, искаженным от ужаса лицом, глядя на него. Никакой актрисе не удалось бы изобразить такую бледность.

— Но…

— Но что?

— Но это невозможно!

— Вполне возможно. Огонь был моим роком, помнишь? Хильфвер заговорил меня от огня. Я видел отца с перерезанным горлом.

— Нет!

— Да! Если ты лежала в его постели, когда он вернулся с пиршества, значит, это сделала ты. В таком случае это ты поднялась наверх и заперла мою дверь. Ты подожгла дом, потом разбудила…

— Нет!

— Тогда в чьей постели ты была, мама?

Она тряхнула головой, но вид у нее был скорее смятенный, нежели возмущенный.

— В чьей, мама? — взревел Радгар.

— Ни в чьей! — закричала она в ответ. — Ты должен помнить, как королевские фейны пустили нас в дом, я поцеловала тебя и отослала наверх. Мы стояли как раз у дверей твоего дяди, и у него был какой-то редкий бренди, которым он хотел меня угостить. Твой отец не отличил бы бренди от пива. Ну и… я уснула в кресле. Я никогда не признавалась в этом. В том, что это твой дядя разбудил меня. Лестница уже была вся в огне.

Радгар скрестил руки и смотрел на нее, не скрывая недоверия.

— В кресле? Разве супружеская измена считается, если происходит только в постели? Сначала ты поднялась со мной наверх, так что потом должна была спуститься.

— Нет. Я отослала тебя наверх одного. — Она сердито смотрела на него.

— Странно! Я помню, как ты поднялась со мной на этаж и пожелала доброй ночи перед своей собственной дверью.

— Вовсе нет! Ты очень устал тогда. Твоя память подводит тебя.

— Или твоя тебя. Ладно, что там дальше по-твоему?

— Я говорю правду, — сказала она очень твердо, но не глядя на него. — Я признаю, что не говорила этого раньше. Это могло быть превратно понято, но это был совершенно невинный разговор — так, выпили, поболтали о наступающем мире… А больше я ничего не помню до того момента, когда весь дом уже горел и дымился, а Сюневульф помогал мне выбраться через окно. Клянусь тебе, Радгар, это правда!

— Значит, это не ты заперла мою дверь, а потом легла ждать, пока вернется отец?

— Конечно, нет, — хрипло ответила королева. — И если ты думаешь, что это я или Сюневульф перерезали горло Эйледу, значит, ты глупец. В фюрде не нашлось бы и дюжины воинов, способных одолеть его. — Ее страх, гнев и недоверие сменились каким-то исступленным отрицанием, которое казалось Оводу противнее всего во всей этой грязной истории.

— Возможно, он был пьян.

— Эйлед? Нет, не был. — Она всхлипнула. — Я следила за ним весь вечер, и он почти ничего не пил. И вообще я не помню, чтобы он напивался настолько, чтобы не суметь постоять за себя.

Некоторое время Овод молча смотрел на нее с жалким видом.

— Я не знаю, что думать. Овод, есть какие-нибудь соображения?

— Мог ли король Эйлед быть пьян настолько, чтобы лечь спать, не заметив, что вас нет, ваша честь?

— Нет. — Она не поднимала на него взгляда. — Я хочу сказать, возможно, он не заметил. Было темно…

— Мама, — сказал Радгар, — в твоей истории больше прорех, чем в рыболовной сети.

— Сам Сюневульф пил этот бренди, миледи?

— Не помню.

Наконец-то им попался хоть один внушающий доверие ответ.

— Ваш брат, ваша честь, — лорд Кэндльфрен. Известно ли вам, сколько Клинков сопровождали его?

Она покачала головой.

— Не имею представления.

— Комната Сюневульфа находилась на первом этаже? С окнами на улицу или во двор?

— Во двор, — резко произнес Радгар. — Ну конечно!

Глаза его сказали все остальное. Заблудившиеся бешеные лисы, пропавшие корабли, здоровые воины, свалившиеся от внезапной лихорадки, дома, сгорающие в считанные минуты… Несомненно, порой прибегали и к волшебству, но в этом случае обошлись и без плаща-невидимки.

— Я не думаю, чтобы ваш второй муж убил вашего первого мужа, миледи, — сказал Овод. — Он не мог этого сделать физически. Но я уверен, он знал того, кто это сделал.

— Он отворил окно, чтобы впустить его, — кивнул Радгар. Он опустился на колено и стиснул ее руки своими. — Ну, мама? Кто ты — дура или убийца? Ответь мне!

Она ахнула.

— Ни та, ни другая! Я сказала тебе правду, и ты не имеешь права возвращаться из мертвых и мучить меня так! Как ты смеешь укорять меня в том, что я вышла замуж за человека, которого люблю? Ты умер. Мой муж умер. Моя семья отказалась от меня — этот мой жирный брат. В те первые, ужасные дни Сюневульф был добр ко мне, сочувствовал и поддерживал меня, и в конце концов признался, что любил меня всегда, с первого дня, как увидел меня. И я тоже призналась себе в том, что на деле всегда любила его — не давая отчета в этом даже себе. Я могла даже прятать свои чувства под теми издевками…

Радгар со стоном вскочил.

— Замолчи! Ты бредишь! Ты любила моего отца! Ты презирала Сюневульфа. Не знаю, что такого он с тобой сделал, но ты не могла не быть там, когда он впускал в дом убийцу, и мне тошно от всего этого! — Он бросился к двери и выбежал, не закрыв ее за собой.

Роняя по пути столы и стулья, Овод ринулся за ним.

5

Пробежав дома три, Радгар остановился, прислонясь к дереву и уткнувшись лицом в руки.

— Уйди, — хрипло произнес он.

Овод оставил приказ без внимания и некоторое время просто стоял, охраняя его. Когда это не подействовало, он схватил друга за плечи и повернул лицом к себе.

— Можешь поплакаться мне в жилетку, — сказал он. — В мои обязанности входит давать тебе такую возможность.

Радгар стиснул его в объятиях, чуть не раздавив, — он всегда был сильнее, чем казался.

— Ведь это возможно, да? — пробормотал он на ухо своему Клинку. Если он и не плакал, то был близок к этому, что было очень странно. Раньше такого не случалось ни разу, хотя Овод плакал на плече у Радгара довольно часто — давным-давно, еще Щенком, но и прошлой зимой, после пожара в Западном Доме.

— Конечно. Ты не должен винить ее в том, что произошло. Никто не в силах противиться заклятию. А в этом случае, возможно, и двум. — Клинкам положено разбираться в заклинаниях, так что Радгар, возможно, знал ответы не хуже его самого, однако одно дело — теория, касающаяся кого-то другого, а другое дело, когда это на деле ранит тебя. — Первое должно было привести ее в его комнату. Возможно, какая-нибудь безделушка, которую он нацепил на нее раньше. Помог ей надеть плащ? Подарил кольцо или платок на шею? Все равно это было несложно. Она пришла к нему. Потом приворотное зелье в бренди. Скрепил это поцелуем или… или… еще чем-нибудь, — чем-нибудь, говорить о чем не стоило. — С той минуты… — С той минуты она принадлежала ему, но Овод не мог заставить себя произнести это вслух.

— Я сдеру с него кожу и заставлю съесть на завтрак.

— Хорошая мысль. Ба! К нам гости.

Радгар вздохнул, взял себя в руки и повернулся к подошедшему.

Человек, ковылявший по дорожке в их сторону, казалось, искал на земле какую-то потерянную вещь, но на деле это был всего лишь сутулый Сеольмунд. Подойдя к ним вплотную, он схватил Радгара за руку и обратился к пряжке его пояса:

— Всего пару слов наедине, ателинг. Будь осторожнее.

— Столько слов, сколько пожелаешь, эальдор. — Радгар наклонился к старику, и их беседа со стороны действительно начала казаться сговором.

— Леофрик хочет видеть тебя сразу, как ты освободишься, — сообщил бывший советник. — Ты только прополощи его слова в изрядной доле сомнения, ладно? Помнишь, твой отец всегда говорил, что фейн Леофрик скорее подерется, чем подумает, хотя по части подраться у него все в порядке.

Радгар рассмеялся.

— Эти слова я и забыл.

— Леофрик слишком безрассуден! — сказал Сеольмунд. — Не позволяй ему втравливать себя во что-то поспешное. Слушай меня, сынок. Ты, конечно, слыхал уже про витенагемут?

— Только то, что король созвал его и что время выбрано очень странное…

— В том-то и дело, что не король! Его созывают эрлы! Впервые за сотню лет!..

Беззубый старик так возбудился, что слова вылетали из него вместе со слюной, и Овод понимал его с трудом.

— Несколько дней назад… эрл Эйльфгит из Сюфместа… напал на Сюфекк… прошел в отлив… весь фюрд Сюфекка уплыл на фейринг в Скиррию… бойня… эрл Эйфельнот убит. — Похоже, бельские короли считали своим естественным долгом удерживать внутренние распри и кровопролития в каких-то приемлемых рамках, и на этот раз правила нарушили слишком грубо. Остальные эрлы созвали муут, чтобы обсудить это. — А это значит, обсудить его, Сюневульфа, роль в этой истории!

— А какая у него в ней роль? — хмуро спросил Радгар.

— О, он все это и подстроил. Никаких доказательств, конечно, не найдут, но никто в этом не сомневается.

— Так что теперь ему грозит переворот?

Сеольмунд покачал головой, словно приглядываясь к земле под ногами.

— До этого не дойдет. Они все только заявят ему твердо, что не допустят, чтобы их убивали, и разъедутся по домам. Вот насчет этого-то я тебя и хотел предостеречь. Среди них найдутся один-два с норовом, но никого такого, чтобы смог завоевать достаточно сторонников для вызова. Эйфельнот был последним, достойным трона, на горизонте.

— Вот уж нет! Я помню его, и ему уже тогда было под сорок. Веселый тип. Умен, но не боец. Помнится, папа говорил еще, что тот первоклассный стратег, но никудышный тактик. Он ведь из Нюрпингов, верно? Но из какой-то незначительной ветви.

— Он был лучшим из того, что у нас оставалось, — настаивал бывший советник.

— Пламень! — потрясенно пробормотал Радгар.

— Поэтому следи за языком нынче вечером, парень. Кое-кто из эрлов наобещает тебе чего угодно, но дать не дадут ничего. И конечно, твой дядюшка услышит все, что будет сказано. Слишком рано пока искать поддержки.

— Твои советы направят мой путь, вита.

Старик обнажил беззубые десны в улыбке.

— И при любом случае напирай на то, что ты личный друг короля Амброза, а также его родственник. Эрлам это придется по душе: они не хотят войны. Молодые фейны-фюрдраки хотят, конечно, но это всегда так. Эрлов устраивает и мир. А теперь беги себе, а я поковыляю.

— Мне повезло иметь таких верных и проверенных витан, как ты, — сказал Радгар.

Несколько минут спустя, дойдя со своим подопечным до ворот, Овод к удивлению своему обнаружил, что тот лыбится как идиот. С учетом всего, что произошло с утра и что могло еще произойти до вечера, это казалось не совсем адекватной реакцией.

— Чего смешного?

— Я просто вспомнил, как Сеольмунд назвал Леофрика безрассудным. Отец всегда говорил, что Сеольмунд держит в спальне лодку на случай высокого прилива.

* * *

Здоровяк Эйлвин и четверо его приятелей-моряков ждали их за воротами, все еще в парадной, усеянной золотом и каменьями одежде по случаю возвращения домой.

— Вот, пришли отвести тебя домой к папе, — сообщил он Радгару. — Он хотел, чтобы ты повидался кое с кем, перекусил. Сюда. — Он взял Радгара за руку; остальные пристроились сзади, из принципа то и дело оттесняя Клинка. — Мы тут с ребятами переговорили со столькими нашими, скольких успели найти.

— Ну и до чего вы договорились? — невозмутимо спросил Радгар.

— Мы решили проголосовать за тебя, не откладывая. Ты будешь фейном «Фарофхенгеста», одним из верода Леофрика. Никаких там ублюдков Гольдстана или Роферкрефта! Ты один из нас!

— Я польщен так, что слов нет. Но я ведь еще даже не книхт.

Его приятель фыркнул.

— Ну, как только ты получишь нынче вечером свою долю наследства, мы все выйдем на площадь и проголосуем за то, чтобы тебя приняли.

— Я счастлив иметь таких верных и испытанных друзей, как ты, — сказал Радгар.

Дом Леофрика в Варофбурге был не особенно велик по местным меркам, хотя в Шивиале вызвал бы не один завистливый вздох. Настоящий его дом, как объяснил Эйлвин, находился на Фригнесе, острове, подаренном ему Эйледом, а в этом он останавливался только тогда, когда бывал в городе по делам. Как теперь, например. В главную комнату набилось по меньшей мере три десятка людей, в ожидании ателинга попивавших пиво или мед. Все явно принадлежали к высшим кругам местной знати, хотя с полдюжины их были женского пола, что изрядно удивило Овода.

И снова Радгар знал всех по имени и помнил про каждого всякие забавные истории. Последние, как правило, связаны были с какими-то проделками времен его детства. То ли он намеренно пытался отвратить своих поклонников, выказывая себя безответственным, то ли он и впрямь был в детстве сущим чертенком, но других рассказов почему-то не находилось, впрочем, это и не было важно. Все явно намерены были встречать его как давно пропавшего любимого сына. Он поведал им подлинную, айронхолльскую версию своих приключений, даже не упомянув о той ерунде насчет Кэндльфренов, которой потчевал своего дядюшку. Когда его спросили, оставался ли он в Шивиале добровольно или же его насильно удерживали в плену, он задумался. Как понимал Овод, простого ответа на этот вопрос не было.

Со временем подошло еще несколько эальдров, включая Сеольмунда. Когда Радгар обменялся приветствиями с последним из них, Леофрик на правах хозяина забрался на стул и предложил Радгару помощь словом и делом. Капитан явно утвердил себя в роли творца королей; повязка на глазу его сияла огнем.

— Нынешний витенагемут дарит замечательные возможности! — объявил он. — Эрлы устали от преступника, правящего Бельмарком с помощью террора. Они в замешательстве, ибо не видят ему очевидной замены. Они обрадуются возможности поддержать самого Эйлединга, ателинга Радгара, пропавшего наследника, волшебным образом вернувшегося к нам.

Он сделал паузу для аплодисментов, которые не замедлили последовать.

— Вспомните Твигепортский договор, остановивший войну. Мало кто из вас знает об этом, но ателинг Радгар сыграл важную роль в мирных переговорах, хотя был тогда совсем еще ребенком. Когда бы не он, договор мог быть не подписан вовсе. Но, заключенный, этот договор был неплох — куда лучше того, какой получил бы Бельмарк, не будь его усилий. Если бы его отец остался жив, к условиям договора наверняка относились бы с уважением. Увы, так не случилось в правление его дяди! Репарации не выплачены, растут запрещенные договором пошлины, порты закрыты для наших судов. Едва ли найдется хоть один пункт, чтобы его не нарушили! И это тоже не может не волновать эрлов. Их доходы падают, ибо торговля страдает от двуличия шивиальцев, но тем не менее им не дозволяется карать Шивиаль так, как они делали это раньше.

Новые аплодисменты.

— Король Шивиаля — мошенник, не держащий своего слова! Ателинг, ты должен как можно сильнее отрицать свое родство с Амброзом. Напирай на то, как страдал ты в шивиальском плену последние шесть лет. Обещай возродить Бельмарк до того величия, какое знал он в правление твоего отца. Обещай заставить Шивиаль соблюдать условия договора, если нужно, силой. Эрлы съезжаются на витенагемут в надежде найти нового короля. Твой день еще не пришел, ибо сначала тебе нужно завоевать место таниста, а потом — эрла Каттерстоу. Но ты молод, и еще несколько недель тебе не повредят. Витенагемут — замечательная возможность для тебя начать собирать сторонников, парень!

Все это было полной противоположностью тому, что советовал парой часов раньше Сеольмунд.

Когда Леофрик слез со стула, Радгар выступил вперед и обнял его.

— Воистину я счастлив иметь таких верных и проверенных витан, как ты, капитан.

6

Эрлы прибывали на завтрашний муут по одному, по два, шествуя во главе своих веродов вверх по холму к Сюнехофу. Гости оставляли оружие у дверей, но, даже разоружившись, имели угрожающий вид.

Каждый эрл выказывал знаки почтения королю, сидевшему на троне в показной роскоши; каждый получил по рогу меда из рук самой королевы. Милое семейное собрание на помосте не включало в себя ни Радгара, ни Вульфвера. Об отсутствии таниста шептались, но Эйлвин сообщил, что даже верод Вульфвера не знает, где он. Король Сюневульф совершенно игнорировал своего вновь обретенного пасынка, и если у королевы и имелись возражения на этот счет, то он игнорировал и ее мнение. Ателинга поместили в гущу толпы у дверей, где его почти невозможно было надежно защищать. Временами толпа смыкалась вокруг него так тесно, что Овод не смог бы даже при желании выхватить «Ничто», но Эйлвин и его дюжие дружки держались рядом, и в этой тесноте их кулаки были куда действеннее шпаги.

Радгар был новым волком в овчарне бельской политики. Каждый эрл желал видеть его и составить собственное мнение о нем, и этого же хотели все фейны фюрда Каттерстоу. Он знал почти каждого по имени. Они задавали ему вопросы — одни и те же вопросы снова и снова, — и он выбирал собственный путь между противоречившими друг другу советами Леофрика и Сеольмунда с замечательной ловкостью.

Одним из первых допросил его тот, кого все называли Большой Эдгар — человек, зарубивший эрла Светманна, ныне эрл Хюнингсюге. Таких крупных людей Оводу видеть еще не доводилось. Ему приходилось пригибаться, чтобы говорить почти с каждым, даже в этом собрании.

— В Шивиале, — сказал Радгар. — В Айронхолле. Это такая школа для книхтов.

— Ты был там пленником или гостем? — буркнул великан.

— Я скрывался.

Тон Эдгара сделался угрожающим. Он был известен как близкий приятель Сюневульфа.

— От твоего дяди?

— От того, кто убил моего отца, кем бы он ни был.

Кровная вражда была прекрасным оправданием его долгого отсутствия. Мальчику всегда должно даваться время, чтобы вырасти, прежде чем искать отмщения. Ему не нужно было обвинять шивиальцев в том, что его держали в плену, и его нельзя было обвинить в том, что он продался им, ибо они давали ему кров невольно. Однако прежде Радгар ни разу еще не называл смерть отца убийством на людях, и Овод удивился тому, что он сделал это сейчас — что изменилось?

— Убил? — переспросил великан. — Ты можешь это доказать?

— Да, у меня есть надежные доказательства.

Потом Эдгар задал ему тот вопрос, который рано или поздно задавали ему все эрлы, вопрос, который неожиданно затмил собой даже то, ради чего собирался витенагемут: смерть эрла Эйфельнота.

— И что ты собираешься делать?

— Найти убийцу отца и убить его, разумеется.

— Это было почти шесть лет назад. Как ты собираешься доказать это через столько времени?

Радгар уверенно улыбнулся хмурому великану прямо в лицо.

— Доказательства есть, эальдор. Еще до завтрашнего утра я буду знать правду. — Больше он ничего не объяснил, даже шепотом, Оводу.

Так все и продолжалось — день сменился вечером, потом ночью. Набитый под завязку зал гудел как потревоженный улей, пока проворные слуги расставляли столы для пиршества. Вдалеке угрожающе рокотал Квиснолль. Эрлы были разгневаны сюфместской историей; кое-кто из них упомянул о нарушенном договоре, а один или два даже промямлили что-то насчет загадочных смертей. Они хотели смены монарха в Бельмарке, но Оводу показалось, что новый кандидат не произвел на них особого впечатления. На фоне дюжих гребцов он выглядел жидковато. Он не проявил себя в бою. Когда его спрашивали о насущных проблемах, ему приходилось признаваться в полнейшем неведении того, что произошло в стране за последние пять лет, даже о бесконечных пограничных спорах между провинциями, которые всегда были хронической сыпью на теле бельской внутренней политики. Никто не отрицал его королевской крови, но одного этого явно недоставало, чтобы считать его достойным трона.

Его Клинок сходил с ума. Он ощущал угрозу, колыхавшуюся в зале подобно клубам дыма, но подобно дыму она не давала поймать или хотя бы разглядеть себя. Даже распознать источники ее было в толпе невозможно. Самую явную угрозу представляли собой, разумеется, Сюневульф и его загадочно исчезнувший танист, поддерживаемый маршалом Роферкрефтом и его громилами, но и другие фейны фюрда могли мечтать стать правителями Каттерстоу, а кое-кто из эрлов, должно быть, считал себя достойными трона. Если тот неизвестный «кто-то», убивший короля Эйледа, не принадлежал к правящей верхушке, значит, это был кто-то другой, обладавший мотивом нанести удар немедля.

Впрочем, убийство в разгар официального пира было маловероятно, по крайней мере с открытым применением силы, да и Овод был единственным, если не считать королевских фейнов, вооруженным человеком в зале. Убийство с помощью заклятия требовало времени на подготовку. Оставался еще яд, но Радгар ничего не пил. Когда начнется пиршество, Оводу придется следить, чтобы еда и питье попадали Радгару из общего котла — пытаться пробовать блюда на себе за королевским столом было бы слишком оскорбительно.

Наверняка никому из Клинков в истории Ордена не приходилось сталкиваться с такими проблемами так скоро после Уз.

Уф-ф, жизнь была нелегка.

Впрочем, дальше она обещала сделаться еще тяжелее.

Несколько раз за это время Квиснолль взрыкивал, сотрясая землю. Однажды он тряхнул зал так свирепо, как терьер треплет крысу. Несколько десятков человек попадало с ног, кое-где загорелся расплескавшийся жир, скрипели и стонали стропила, лязгало оружие на стенах. Впрочем, внимания на эти припадки не обращал никто — не только воины, но и женщины. На некоторое время едкий, сернистый запах заставил все глаза слезиться, а все глотки кашлять, но это был хороший повод выпить еще, что все и делали.

Одно обещанное событие не состоялось, что само по себе было подозрительно. Должно быть, король Сюневульф забыл свое утреннее обещание выдать своему племяннику-пасынку долю наследства и объявить его книхтом. Радгар не делал попыток напомнить ему об этом.

Небо за двумя треугольными окнами окрасилось в темно-синий цвет; шипящие очаги, казалось, горели ярче в полумраке, бросая блики на потные тела вращавших вертела фраллей. Наконец король потребовал свечей, и рабы принялись разносить еду. Леофрик с Сеольмундом утащили Радгара за стол эальдров Каттерстоу. Овод не стал занимать места на скамье с ними. Он стоял за спиной своего подопечного, глодая сочное говяжье ребро и капая на того жиром.

Радгар был необычно весел, словно мериться смекалкой с людьми, которые вполне могли желать его смерти, было не труднее урока фехтования в Айронхолле. Он так и отказывался объяснить свои загадочные намеки насчет доказательств.

— Что могут делать витаны завтра? — спросил он с набитым ртом. — На сегодня нет ведь ни одного достойного трона эрла.

Леофрик пожал плечами.

— Эйфельнот был последним взрослым Нюрпингом. Его мальчики не смогут претендовать на трон еще лет десять-пятнадцать. У Толингов вообще остались одни только дочери, которым потребуется еще поколение, чтобы произвести на свет сыновей. Скальтингов еще меньше, чем Каттерингов. Танист Уэйфа из Скальтингов, но не рвется к власти. И кто упрекнет его в этом?

— Выходит, остается Вульфвер?

— Твой кузен не выказывал никаких попыток выступить против отца. Он знает, что не из тех, кто годится в эрлы, не говоря уже о том, чтобы быть достойным трона. Если витенагемут на самом деле желает на этот раз избавиться от Сюневульфа, ему придется выдвинуть в короли новый род.

Бельцы переглянулись так, словно старались даже не думать о такой возможности.

— А он может сделать это?

— Эрлы могут поддержать кого угодно, — ответил Радгар, не оборачиваясь.

— А такие попытки были?

— Часто. Порой даже удачно, но это всегда приводило к гражданской войне.

Огни и свечи догорели и погасли. Король с королевой давно уже удалились почивать, как и большинство эрлов — завтрашний день обещал запомниться надолго. Остались только самые молодые и буйные фейны — они пили так, словно это был их священный долг, распевали залихватские моряцкие песни и не замечали ничего, что происходило вокруг. Впрочем, и они один за другим, пошатываясь, направлялись к выходу или сползали на пол, храпя вместе с давно уже сморившимися книхтами.

Радгар даже не думал засыпать — он явно ждал чего-то или кого-то. Даже Леофрик с Эйлвином оставались почти трезвыми. Время от времени они предпринимали попытку уговорить Радгара уйти и провести остаток ночи в их доме, и каждый раз он отвечал отказом. Он подвинул скамью на непонятно чем приглянувшееся ему место и оставался сидеть, прислонясь спиной к стене. Двое фейнов сидели по сторонам от него; Овод молча стоял рядом и слушал, как они обсуждают тактику, оценивают возможности, взвешивают теории. Что бы там ни говорил Радгар насчет того, что трон ему не по зубам, интереса к нему он не утратил. Овод решил, что он хочет этого. Возможно, он желал трона в первую очередь ради памяти отца, но все же желал.

— Сюневульф знал, где я… и что я возвращаюсь, тоже знал… Я не могу доказать этого, но уверен в этом… Может, меня видели в Тергии? Как думаете, уж не из-за этого ли он натравил Эйльфгита напасть на Эйфельнота? Возможно, его дружок Амброз послал ему весточку. Скажи, Леофрик, Хильфвер еще жив?.. Никогда не догадывался о том, какой он потрясающий заклинатель… В общем, Сюневульф узнаёт, что я жив и что направляюсь домой… решает подправить ситуацию и подчистить неудобные места вроде Эйфельнота… Ничего не скажешь, почистил старательно…

— Выходит, ты теперь единственная оставшаяся угроза? — Овод смертельно устал. Он мог обходиться без сна, но ему нужно было хотя бы несколько часов отдыха. Интересно, как это у Радгара глаза до сих пор не слипаются… И зачем ему все это.

— Что ж, это становится забавнее — этот муут, я хотел сказать. — Паузы делались все длиннее. — Право же, хотелось бы знать, куда это запропастился братец Вульфвер…

Зал слегка тряхнуло; зарокотал вулкан. В зале снова запахло серой и пеплом. Никто из спящих даже не пошевелился. Радгар зевнул и потянулся.

— Кажется, пора! Эйлвин, можешь поднять Овода?

Белец подозрительно покосился на Овода.

— Как далеко ты хочешь, чтобы я его забросил?

— Не слишком далеко. Помнишь пять мечей, что висели прямо над тем местом, где мы сидим?

Его собеседники, задрав головы, уставились в темноту.

— Смутно.

— Мой отец показывал их мне. Эти мечи принадлежали тем пятерым Клинкам, что погибли в Кэндльфрене.

— Ах те? Их отослали обратно, — сказал Леофрик. — Твигепортский договор. Статья девятнадцать.

— Восемнадцать. Я был в Айронхолле, когда их возвращали. На их месте висит другой меч. Я заметил его сразу же, как попал сюда сегодня утром… вчера утром. При мне его еще не было. Что это за меч?

Ответом ему было удивленное молчание.

Радгар встал, и остальные мгновенно вскочили, словно он был уже королем.

— Раз так, давайте-ка глянем на него, ладно?

Каким бы безумным ни казалось это предложение глубокой ночью, спорить никто не стал. Эйлвин забрался на скамью, Овод разулся и забрался ему на плечи. Его лицо оказалось на одном уровне с покрытым жирной копотью круглым щитом, провисевшим здесь, похоже, не одно столетие. Он был слишком скользким, чтобы за него держаться, да и закреплен был, возможно, не слишком крепко. В неверном лунном свете он разглядел еще несколько щитов, несколько топоров, несколько древних двуручных мечей — и один меч, производивший впечатление более или менее современного. Он достал «Ничто» из ножен и потянулся клинком вверх, но достал только до самого кончика.

— Слишком высоко.

— Подними его, — сказал Радгар. — А потом встань на цыпочки.

Ответ Эйлвина был негромким, но выразительным. Тем не менее он ухватил Овода за лодыжки и, крякнув, поднял его на вытянутых руках. Возможно, мышцами своими он был обязан заклинаниям, но все же это были настоящие мышцы. Руководствуясь скорее наитием, чем зрением, Оводу удалось продеть острие «Ничто» в эфес таинственного меча и снять его с крюка. Тот скользнул вниз по лезвию со скоростью, от которой у него замерло сердце, но, к счастью, не убил при этом ни его, ни Эйлвина. Овод подождал немного молча.

— Достал? — спросил наконец Радгар.

— Да, но мне хотелось посмотреть, сколько еще этот чурбан сможет меня удерживать так.

На этот раз ответ Эйлвина был еще выразительнее.

Все четверо столпились у ближайшего очага, где догорающие угли еще отбрасывали хоть немного света. Когда жир и копоть стерли, меч с серебряной рукоятью оказался узким и прямым, не шпагой — примерно на треть длины клинка тянулась режущая кромка. Это было профессиональное оружие. На рукояти красовался кошачий глаз, а у основания клинка виднелось имя: «Прихоть».

Радгар отсалютовал им в темноту. Потом, помолчав минуту, вздохнул.

— Я узнаю его. Он убил моего отца.

— Йорик мертв, — сказал Овод. — Никто бы не повесил меч на стену, будь он жив.

— Но кто это сделал и зачем? И когда? Как и почему вернулся он в Бельмарк навстречу гибели? — Радгар повернулся и зашагал к двери. Остальные вскочили и поспешили следом.

— Этого ты никогда не узнаешь, — буркнул Леофрик, догнав его. — Это что, и есть то доказательство, о котором ты говорил всем и каждому?

— Отчасти. Ты говорил, Хильфвер еще жив. Вам с Эйлвином лучше идти спать, эальдор. У нас впереди длинный день, и вы оба нужны мне с ясным взглядом и острыми зубами. А у нас с Оводом есть одно дело прямо сейчас, для чего нам нужна пара добрых коней.

— Ты же не можешь скакать в Веаргахлейв в темноте.

— Придется. Призывать мертвых днем не получится.

7

Спускаясь по залитым лунным серебром ступенькам, Овод повернулся к Радгару.

— Это безумие. Ты что, веришь в некромантию?

— А почему бы и нет? Я спросил как-то Хильфвера, может ли он призывать мертвых. Он сказал, что может, если только у него будет какой-нибудь предмет, находившийся с мертвым большую часть его жизни и к которому мало притрагивались после его смерти. Это вроде как давать понюхать ищейке.

Что-что, а меч Клинка идеально отвечал этому требованию, тем более что этот провисел на стене вне досягаемости чужих рук.

Они подошли к королевским конюшням, и Овод не выдержал.

— Ты что, собираешься просто так взять чужую лошадь?

— А что? — отозвался Эйлвин. — Большая их часть и так принадлежит ему.

— Король этого не одобрит. Если он попытается арестовать Радгара за конокрадство, мне придется начать убивать королевских фейнов.

— Сэр Овод мудр не по годам, — сказал Леофрик. — У меня здесь стоят две хорошие кобылы. Можете взять их.

Сэру Оводу за каждым углом мерещились убийцы. Если это все было игрой его воображения, ночная поездка в жерло вулкана обещала стать долгожданным отдыхом от этого кошмара. Его инстинкт Клинка на вулканы не распространялся.

Леофрик распахнул дверь и крикнул в темноту. Почти сразу же оттуда вынырнула пара нагих и босых фраллей, продиравших глаза и дрожавших от ночного холода. Выслушав приказ, они бросились обратно в темноту.

— Подождите здесь, — сказал фейн и пошел следом за ними.

— Уроды! — пробормотал Овод. — Разве мы не могли сделать этого сами?

Радгар покосился на него, но промолчал.

— Что? — удивился Эйлвин. — Зачем? На то и существуют фралли.

— Несправедливо это как-то. Им ведь тоже нужен отдых. Уверен, они все время, что бодрствуют, заняты работой.

— Конечно, заняты. — Невежество шивиальца явно ставило молодого фейна в тупик. — Когда они не работают, просто ложатся на месте и спят, пока кто-нибудь не даст им пинка и не прикажет что-нибудь еще. Несправедливо? Как можно быть несправедливым по отношению к фраллям?

Овод стиснул зубы в боязни потерять самообладание.

— Он прав, Овод, — тихо сказал Радгар. — Фралли никогда не просыпаются совсем.

— Если быть фраллем так приятно, чего же вы сами не офралливаетесь?

— Некоторые делают так. Это вроде самоубийства. Или убийства. Это одна из опасностей, от которых ты, надеюсь, меня оградишь.

Тут вернулся Леофрик, за которым фралли вели в поводу двух лошадей, и положил конец этому кошмарному разговору.

* * *

Ветра в эту весеннюю ночь почти не было, но поездка вверх по склону вулкана в лунном свете не располагала к отдыху. Это было безумие. Квиснолль рокотал почти непрерывно, и в исполинской туче над его вершиной мерцали багровые огни. В бельском языке название вулкана было определенно мужского рода, и Квиснолль проявлял свой мужской характер. Лошади начинали нервничать. Овод никогда не относился к лучшим наездникам, но справлялся с лошадьми неплохо.

— Что это за огни? — спросил он, когда небо осветилось особенно ярким всполохом.

— Возможно, духи Огня в чистом виде. Мне кажется, они здорово разбушевались. Ты и сам, наверное, слышишь, что духи Земли тоже пытаются вырваться на волю. Не исключено, что мы с тобой увидим настоящее извержение.

— Это очень опасно?

— Варофбургу оно не грозит. Ветер редко дует в его сторону, а лава стекает по юго-западному склону. Когда папа был молодым, Квиснолль грохотал вот так несколько лет, а потом стих — как раз перед моим рождением. Старухи говорят, Квиснолль объявляет так о грядущей смене эрла, но перед убийством отца он молчал. Последнее большое извержение было лет сорок назад. А это так, шум.

В ответ на такое оскорбление гора обиженно взревела.

— Конечно, может открыться новый кратер. Тогда он может угрожать и городу. Или породить фюрдрака. Такое может случиться всегда. Он делал уже это в правление моего деда. Тогда он уничтожил жевильийскую армию.

— И твоего деда тоже? — спросил Овод, наслышавшийся случайных разговоров в зале.

Радгар не ответил.

Они забирались все выше, и взглядам их открывались десятки островов и островков, разбросанных за Фюрсигом, словно осколки каменного угля на свинце. Со стороны открытого моря их обрамляла кайма белого прибоя. Радгар обещал вид еще красивее, когда они доберутся до смотровой площадки под названием Бельстеде, однако ближе к вершине склоны были покрыты пеплом, делавшим каменистую дорогу опасной для лошадей. На самой смотровой площадке холодный ветер нес клубы пепла, запорошившего глаза и мгновенно пересушившего глотки. Деревья в ущелье, ведущем в Веаргахлейв, погибали, а заносы из пепла почти преграждали дорогу. Каждые несколько секунд земля вздрагивала, а угрожающий грохот предупреждал о камнях, скатывавшихся вниз по склону. Теперь опасность сделалась явной.

Овод прикусил губу, чтобы не мешаться под ногами со своими протестами, но в конце концов не выдержал.

— Я ведь не смогу отговорить тебя от этого, нет?

Радгар вздохнул.

— Нет, не можешь. Ох Овод, я бы с радостью не тащил тебя с собой. Я знаю, что это опасно. Я должен знать, кто убил моего отца, даже если это убьет меня. «Прихоть» — ключ ко всему. Ты же знаешь!

— Да, знаю. Я все понимаю. Ладно, раз так, поехали дальше. — Храбрые слова для Уилла из Хейбриджа! Настоящий-то Клинок нашел бы способ удержать своего подопечного от всего этого.

Вход в туннель обещал опасность еще большую. Стоило им спешиться, как Квиснолль угрожающе взревел и сотряс, казалось, весь мир. С утесов посыпались камни, лошади заржали и вскинулись на дыбы. От запаха серы мутило. Облако, окутывавшее вершину вулкана, побагровело еще сильнее, залив все вокруг кроваво-красным светом.

— Придется оставить их здесь, — сказал Радгар. — Привяжи их только покрепче. И стреножь на всякий случай. — Он зажег фонарь, и новое сотрясение земли отозвалось угрожающим грохотом уже внутри пещеры.

— Хорошо, что мы не успели войти, — заметил Овод и сам обрадовался тому, как спокойно звучит его голос. Если им повезет, они обнаружат, что потолок пещеры обвалился и окончательно перегородил туннель.

Увы. Внутри они обнаружили только цепочку следов на залетевшем в пещеру пепле. Здесь прошло довольно много народа.

— Они уходили, — сказал Радгар. — Люди покинули Веаргахлейв. Вот только отпечатка деревянной ноги Хильфвера я не вижу, а ты? Или, возможно, им пришлось нести его.

Овод видел по меньшей мере один след, ведущий внутрь, но говорить об этом не стал.

— Если там никого не осталось, нам нет нужды идти дальше.

— Может, не все еще ушли. Мне нужно знать точно, только давай побыстрее.

Впрочем, быстрее не получилось. То, что было когда-то вполне проходимой тропой, теперь усеяно камнями, зазубренными и острыми как стекло. В неверном свете фонарей они медленно пробирались по туннелю, затаивая дыхание каждый раз, когда земля содрогалась, что случалось то и дело.

— Но это глупо! — заметил Овод в промежутке между проклятиями по поводу ободранных локтей и коленок. — Ты ведь наверняка мог найти заклинателей и в Варофбурге?

— Только мошенников и неучей. Они офралливают рабов и лечат головную боль да насморк, но не более того. — Голос Радгара отдавался в гулком туннеле причудливым эхом. Свет фонарей метался по темной поверхности скалы, превращая любую невинную тень в пляшущее чудовище.

— Гр-р-р-р! Бу-бум-м-м! — сказал Квиснолль.

— Ш-ш-ш, та-та-та, — отозвались сыплющиеся с потолка камешки.

Стоило им выйти из туннеля, а Оводу перестать беспокоиться о потолке, готовом обрушиться на его подопечного, как его начала терзать мысль об угрозе задохнуться, ибо воздух здесь превратился в удушливый туман, глушивший свет фонарей не хуже шерстяного одеяла. Он был также угрожающе горячим.

— Это безумие! Давай убираться отсюда, пока туннель не обвалился и не запер нас здесь.

— Не могу. — Неясное пятно света от фонаря в руке у Радгара продолжало удаляться во мглу. — Мне надо знать. Здесь нет такой опасности, от которой ты мог бы меня защитить, так что возвращайся и жди с лошадьми. Где-то здесь должна быть тропа… Ага! Вот она!

Овод без лишних слов поплелся за ним вниз по крутому, усеянному увязшими в скользком пепле каменными обломками склону, через засыпанную пеплом лужайку, где каждый их шаг поднимал удушливое облако, и, наконец, после недолгих поисков, через лес. Таких больших деревьев он себе даже представить не мог. Большая часть пепла осела на ветвях, но вниз просыпалось достаточно, чтобы на нем были видны следы прошедших здесь людей. Туман оставался таким же густым; от него слезились глаза и першило в горле. Гора гремела и содрогалась. То и дело слышался грохот близких обвалов. Он прикрыл рот и нос отворотом плаща, но это почти не помогало. Он вспотел от жары, а горячий пепел жег ему ноги.

Следов становилось все меньше, тропа то и дело разветвлялась, но Радгар находил нужную дорогу почти без колебаний.

— Откуда ты знаешь, куда идти? — спросил Овод в промежутке между приступами кашля.

— Возможно, я знаю Веаргахлейв лучше, чем кто-ли… Опа!

Тропа уперлась в поток кипящей воды. Она клокотала в корнях у живых деревьев, значит, текла здесь совсем недолго.

— Возможно, она не такая горячая, как на вид, — ободряюще сказал Радгар. Он забрался на валун, перепрыгнул с него на соседний, потом на ствол упавшего дерева, и свет его фонаря растворился в тумане. Овод поспешил следом.

— В последнее мое лето здесь, — продолжал тот как ни в чем не бывало, когда он догнал своего подопечного, — я был еще слишком мал, чтобы стать книхтом. Вот я и вызвался кормить веаргов. Никто не возражал! Я не мог грузить мешки на вьючную лошадь, но мог снимать их. Я украл меч и спрятал его здесь, чтобы надевать его и разъезжать верхом на Свеальме в таких местах, где меня никто не увидит, чтобы наябедничать. Я познакомился с некоторыми из здешних отшельников — одни визжали, чтобы я оставил их одних, зато другие радовались обществу. Я собирал растопку и оставлял ее у дверей Хильфвера, и постепенно, ворча, он начал принимать меня.

— Ты и правда думаешь, что он еще здесь?

— О да. Уверен. Он никогда не вернется в мир. Он верит в то, что мертв, а Веаргахлейв — его могила. — Радгар закашлялся, сотрясаясь всем телом. — Конечно, он мог уже умереть и по-настоящему.

Квиснолль взревел и содрогнулся, стряхнув с деревьев облака пепла. В промежутках между толчками в лесу царила неестественная тишина. Никто здесь больше не жил. Под этим удушливым черным туманом не будет ни рассветного хора птиц, ни, возможно, самого рассвета.

— Там горит свет? Или мои глаза меня обманывают?

— Откуда мне знать? — ворчливо отозвался Овод. — Мои забиты грязью. Да, горит. — Они продрались сквозь кустарник, обрамлявший раньше озеро, а теперь росший прямо из этого озера. Вода, хлюпавшая в башмаках, была неприятно горячей.

— Благодарение духам, он не спит! Возможно, он даже нацепил свою ногу. — Радгар протянул свой фонарь Оводу, чтобы поднести руки ко рту рупором. — Хильфвер! — крикнул он. — Хильфвер, к тебе гости! Двое гостей, Хильфвер!

Ответом была тишина, нарушаемая только свистом пара из расселины, которую они миновали минуту назад.

— Хильфвер, ты мертв, и я тоже. Я Радгар Эйлединг, умерший в Твигепорте. Я вернулся за твоей помощью, Хильфвер. Я принес меч, убивший Эйледа. Твое заклятие не подвело в огне. Я видел его убитым, Хильфвер. Я должен поговорить с мертвым.

Ничего.

Радгар забрал свой фонарь.

— Идем.

Он нырнул во мглу; его Клинок не отставал. Озеро добралось до стоявшей перед ними избушки — должно быть, внутри вода стояла по щиколотку. Радгар говорил, что безумный отшельник спит на земле, как животное, но горевшие в домесвечи были зажжены совсем недавно. В этом месте не ощущалось ничего особенно угрожающего, но Овод удержал Радгара за плечо.

— Мы и так близко.

— Хильфвер нам не опасен! Я могу сбить его с ног одним мизинцем.

— Но кто там еще с ним? Я все еще жду встречи с твоим милым двоюродным братцем.

Радгар недовольно хмыкнул.

— Хильфвер! Двое мертвецов ждут тебя!

Дверь скрипнула и медленно, преодолевая напор воды, начала открываться. Показался сам заклинатель — неясный силуэт на фоне света. Как и описывал его Радгар, он опирался на посох, а голова скрывалась под бесформенным капюшоном. Мокрая ряса липла к телу.

— Помнишь меня? — спросил Радгар. — Я погиб в Твигепорте.

— Мертвецы не растут. — Речь старика звучала не слишком разборчиво, как и можно было ожидать от человека с половиной рта.

— Этот рос. А это Овод, которого я пронзил той шпагой, что у него в руках. Покажи ему, Клинок.

В этом обезумевшем мире это показалось разумной мыслью. Овод отдал Радгару свой фонарь, повесил плащ на куст, потом стянул рубаху и остался в одних штанах. Он сразу пожалел, что не догадался сделать этого в горячем тумане раньше.

— Подойди к нему поближе, — сказал Радгар, махнув в сторону двери. — Видишь, Хильфвер? Видишь шрам над сердцем? Повернись. А вот отметина на месте, где клинок вышел наружу. Это та самая шпага, которую он носит, — я пронзил его ею насквозь. Выходит, он тоже мертв. Мы тут все мертвы. Трое мертвых, чтобы поговорить с еще одним.

Черные отверстия в капюшоне, не отрываясь, смотрели на них.

— Ты не умер от огня.

— Нет, — сказал Овод, не поняв до конца, к кому тот обращается. — Нет. Я умер, когда Радгар пронзил мое сердце шпагой. Как больно было! Я не мог кричать, но боль была адская.

— Огонь был мой рок, но он подвел меня, — произнес калека. — Слишком мелкая вода решила мою судьбу.

— И Эйледа убил не огонь, — сказал Радгар. — Эйлед Фюрлафинг был убит, и убит вот этим мечом. Он висел среди трофеев в зале, так что его владелец должен быть мертв. Призови его для нас, Хильфвер. Призови еще одного мертвеца, чтобы мертвый мог говорить с мертвыми. Хочешь, я отнесу тебя на октаграмму, eald fæder? Возьми его посох, Овод. — Он подхватил заклинателя на руки и начал подниматься на берег. Длинная деревянная нога заклинателя причудливо болталась, задевая за кусты.

Овод ковылял следом, таща посох, два фонаря и охапку своей одежды. К счастью, идти пришлось недалеко. Октаграмма оказалась засыпана пеплом, только утоптанная круглая тропка вокруг нее выдавала ее местонахождение. Радгар поставил заклинателя так, чтобы тот смог прислониться к дереву, и своим плащом смахнул пыль с обозначавших острия октаграммы камней.

Все это время Хильфвер сердито бубнил что-то себе под нос:

— …никогда ничего не рассказывают… хотят богатства и чудес железных… презренное отродье фейна и фралля… будь дно морское чуть глубже… вода стала бы щитом. — Он болезненно закашлялся.

Радгар заглянул в кувшин с водой.

— Почти полон. Поставь один из фонарей сюда, Овод. Теперь, вита, куда положить меч?

— Огонь стал роком, огонь сжег короля!

— Нет. Я же сказал тебе: Эйлед не сгорел. Что было его роком, эальдор?

Заклинатель не ответил. Радгар попытался еще раз.

— Какой рок увидел ты, когда сложил глитм для Эйледа? Любовь?

— Да! — выкрикнул Хильфвер.

— Ага, вот мы и понимаем друг друга. Так куда мне положить меч? В середину?

— Разумеется, нифинг! — рявкнул заклинатель. — И что бы ты ни делал, не заходи в октаграмму. Когда день удваивается, трудится долг…

Овод скептически следил за приготовлениями. Он никогда особенно не верил рассказам Радгара про заклятия отшельника, да и личное знакомство с заклинателем не укрепило этой веры. Разум старика уплыл с отливом много, много лет назад.

Земля содрогнулась, гора взревела. Где-то, не так далеко отсюда долгий раскатистый грохот камнепада сменился треском ломающихся деревьев. Как только земля успокоилась и он смог снова доверять своим ногам, Радгар воткнул «Прихоть» в центр октаграммы. Только с третьей попытки он нашел клочок земли, свободный от древесных корней, да и там лезвие вонзилось в землю совсем неглубоко. Потом он вернулся на край поляны.

— Готово, вита! — сказал он.

Заклинатель проковылял на край октаграммы, обошел ее и остановился. Воцарилась тишина, если не считать далекого свиста пара и клокотания воды. Теперь они, казалось, доносились с разных направлений, так что кратер, возможно, постепенно наполнялся как кастрюля. Первый Клинок в истории, позволивший своему подопечному свариться заживо… Чего они ждут? Старик явно не понимал, чего от него хотят, хотя занял место напротив кувшина и фонаря, где острие Смерти будет…

— Hwæt! — вскричал он и начал нараспев выкликать заклинания, призывающие духов Смерти. Редкие слова из них можно было разобрать, и еще меньше было тех, которые Овод понимал, но он ни разу не сбился и не колебался. Выкликнув строфу или две, он проковылял на другое острие и запел снова.

Это заняло довольно много времени. Старый калека сохранял равновесие, даже когда земля под ногами сотрясалась. Он так и продолжал без запинки, словно не замечая рокота вулкана или визга струй пара. Его выносливость потрясала. То ли фонари догорали, то ли туман сделался гуще. Тот фонарь, что горел на острие октаграммы, превратился в маленькую золотую точку. Даже тот, что стоял у ног Овода, казалось, едва мерцает. Он почти не видел стоявшего рядом Радгара, хотя слышал его кашель. Внутри октаграммы, у воткнутого в землю меча туман казался особенно густым.

Заклинания сменились захлебывающимся кашлем где-то на противоположном краю поляны. Лес и вулкан зловеще молчали.

Слабый, хрупкий, как паутина, шепот послышался в ночи:

— Что такое? Кто зовет?

Волосы на загривке у Овода встали дыбом. Этот голос не принадлежал ни Радгару, ни Хильфверу, и исходил он из центра поляны. Стоило ему дать немного воли своему воображению, и он различил сгусток тумана в форме человека — тот стоял на коленях, обнимая меч…

— Повелевай… — снова прошелестел голос. — Кто зовет меня? Кто повелевает? Что происходит?

Овод подпрыгнул от неожиданности, когда стоявший рядом с ним Радгар заговорил; голос его звучал почти так же приглушенно, как у Хильфвера.

— Я повелеваю тобой! Я, Радгар Эйлединг, повелеваю тобой.

Видение — если все это только не мерещилось Оводу — поднялось на ноги и вглядывалось в их сторону.

— Младшинг? Так вырос? Ты ли это, Младшинг?

— Это я. Назови свое имя!

— Ах! Нет у меня теперь имени, нет. Ты знал меня как Гесте, Младшинг.

Радгар сделал два шага вперед. Его почти не было видно теперь — так, сгусток тумана, не более материальный, чем тот, что стоял в центре поляны. Овод стал с ним рядом, готовый в любое мгновение дернуть его обратно, если он попытается вступить в октаграмму.

— Назови то имя, под которым знал тебя король Амброз.

— Йорик, — вздохнул призрак. — Сэр Йорик Верного и Древнего Ордена.

— Тогда говори! Кто убил моего отца, Эйледа Фюрлафинга?

— Я, я убил, Младшинг. Разве ты сам этого не понял?

— Как ты проник в дом?

— В обмен, Младшинг, в обмен! — Шепот сделался возбужденнее, и в нем зазвучала издевка. — Честная сделка. Сюневульф впустил меня в дом, а я дал ему трон, которого он желал. И еще дал ему женщину, которую он желал — да, она была там, она спала на кровати, полураздетая. Вдвойне честная сделка, честнее не бывает.

— Го… — Радгар закашлялся. — Говори дальше! Что… было потом?

— Что? Он провел меня наверх подождать, а сам спустился к женщине. — Видение то пропадало, то появлялось снова, колышась, перемещаясь от одного края октаграммы к другому словно в поисках выхода. — Когда пришел Эйлед, — продолжал издевательский шепот, — я дал ему время выхватить меч. Все честно! Я назвал ему имена тех пятерых, что он убил: сэр Ричи, сэр Денвере, сэр Хэвок, сэр Ягуар, сэр Рис. Славные люди, все пятеро! Я сказал, что теперь его черед, но дал возможность биться со мной, так что он знал, что это безнадежно и что он умрет. Я объяснил ему, что жена его входит в цену, запрошенную братом его, чтобы он умер несчастным. Тогда он заплакал, а я позволил «Прихоти» взрезать ему горло.

— Это ведь было для тебя проще простого? Для Клинка?

— Проще, чем жука раздавить, Младшинг. Но я не заставил его мучиться. Я мог доставить ему много боли.

— А что случилось потом?

Теперь Овод уже составил себе представление об Йорике. Сотканный из тумана неясный образ представлял собой жилистого смуглого человека, абсолютно нагого, с длинными космами спутанных волос ниже плеч и бесформенной бородой. Воображение, конечно. Там не было ничего, кроме тумана.

— Что дальше? Ничего, Младшинг, ничего! Я спустился по лестнице. Я сделал то, что хотел, и мне кажется, твой дядя тоже. Я вышел, как пришел, — через окно. А потом подождал поблизости, хотел посмотреть, что будет, когда он подожжет дом.

— Прежде ты запер мою дверь! — взвизгнул Радгар.

— Не я, Младшинг, не я! На твой счет у меня не было никаких распоряжений, да и счетов у меня с тобой не было. Я не знал, что ты там. Никогда не воевал с детьми. И потом, у меня к тебе вроде как симпатия возникла. Я ведь легко мог убить тебя позже, в море. Ты ведь знаешь это, Младшинг!

Овод вдруг сообразил, что непроизвольно смещался вперед до тех пор, пока ноги его почти не коснулись октаграммы. Видение смотрело теперь в упор на него. Лицо и глаза его принадлежали трупу — совершенно безжизненны. И все же в остальных отношениях он производил впечатление живого человека. Он дрожал, его дыхание вырывалось изо рта облачком. Труп не дышит, а призраку не положено покрываться гусиной кожей. Вся эта неестественность казалась Оводу почему-то ужасно знакомой. Он уже видел такие глаза прежде.

— Клинок! — тихо произнес призрак. — Неужели ты оставишь брата страдать так?

Волосы у Овода снова встали дыбом.

— Зачем ты прыгнул на лодку? — спросил Радгар.

К изрядному облегчению Овода, призрак отвернулся и принялся беспокойно расхаживать внутри октаграммы. Следов на пепле он не оставлял.

— Зачем? Чтобы спасти тебя, Младшинг! Я же сказал, ты пришелся мне по душе. И мне не понравился этот твой верзила-кузен. Я не хотел, чтобы ты остался в его руках.

— Спасти меня? Зачем?

Призрак вздохнул.

— Чтобы продать, Младшинг, чтобы продать. Я отомстил за своих людей, но мне было тридцать шесть лет, и никто не сделал еще меня богатым.

— Ты хотел продать меня королю Амброзу?

— Я хотел получить за свою работу достойную награду. Толстяк порой бывает скуп как пень.

— Значит, вот откуда он знал, что я жив! Что же пошло не так? Он не пошел на покупку?

— Он сложный человек, Амброз. Он напустил на меня свою Темную Палату, и я едва успел убрать свою задницу из Шивиаля. Инквизиторы дышали мне в затылок. — Видение снова приблизилось к Оводу. — Если бы он поймал меня, он узнал бы, где я тебя спрятал, а тогда игре пришел бы конец.

— Что собирался он делать со мной, если бы получил меня?

Йорик пожал плечами.

— Ему виднее. Я предлагал ему одного здорового ателинга без единой прикрепленной к нему струны.

— Он не пошел на сделку, так что ты вернулся сюда и попытался провернуть ее с моим дядей?

— Ты сообразительный парень, Младшинг, сообразительный парень.

— А что случилось тогда? Сколько заплатил бы он за меня?

Призрак поднял взгляд и принюхался.

— Рассвет близится? Сколько ты еще сможешь поддерживать заклятие?

— Отвечай на мой вопрос!

— Ничего не случилось. Все вообще перестало случаться.

Радгар уже кричал, и голос его срывался от возбуждения.

— Сюневульф перехитрил и тебя! Не очень-то у тебя получается вымогать деньги у королей, не так ли, Йорик? Он поймал тебя и заставил сказать, где я, но в одном он отличался от Амброза: он не мог дотянуться до меня в Айронхолле. Поэтому он просто ждал, зная, что рано или поздно я появлюсь сам. А тебя он убил. Он повесил твой меч на стену!

— Что? Мою «Прихоть»! — Призрак откинул голову и завыл, протяжно, пронзительно. Квиснолль зарокотал в ответ. Скуля и причитая, Йорик метнулся к мечу и потянул его обеими руками, но его сотканная из тумана фигура так и не смогла выдернуть сталь из земли. Меч не шелохнулся. — Позор! Позор! Забери «Прихоть» домой! Отнеси его в Зал! Не оставляй его здесь. Скажи им, что Йорик пасет свиней, если хочешь, только не оставляй мой бедный меч здесь в одиночестве.

И тут Овод вдруг понял, что до ужаса знакомого было в этом бородатом видении.

— Радгар! Он не умер! Он фралль!

Тварь в октаграмме упала на колени рядом с мечом, гладя его, целуя его, шепча ему что-то.

— Возможно такое? — выкрикнул Радгар.

Заклинатель, где бы он ни стоял, не ответил. Но почему это должно быть невозможно?

— Фралль? — простонал призрак, с плачем обнимая свой меч. — Найди его, Младшинг! Найди и убей его.

Пасет свиней? Где-то на этом острове Фюрсиг нагой Клинок дрожал в принадлежащем королю поле, пася свиней? Овод стиснул зубы. Как наслаждался, должно быть, этим Сюневульф!

— Отвечай на мои вопросы! — кричал Радгар. — Зачем ты открыл полученные послом инструкции?

Йорик продолжал гладить и целовать свой меч, но отвечал достаточно ясно.

— Убить короля нелегко, Младшинг, — если ты хочешь остаться в живых, чтобы хвастаться этим. Мне нужно было застать Эйледа одного. Вот я и сдружился с тобой, чтобы ты это устроил. Ты все сделал как надо, но он был слишком хитер… привел с собой воинов. Ну и пусть. Я заключил сделку с твоим дядей, а после этого на договор было уже плевать. Славная пенсия Сюневульфу, и можно забыть, что там написано в бумагах. Амброз доволен, Сюневульф доволен. Я доволен. Все, что мне было нужно, — это месть, и я получил ее и без твоей помощи.

— Пенсия? Трон? Что еще получил Сюневульф? Ты сказал, что дал ему… дал ему мою мать! Как?

— Питье, Младшинг. Дай его женщине, и она засыпает. Потом можешь наслаждаться ею. Да и потом она твоя.

Радгар застонал.

— Значит, это Амброз поручил тебе все это? — спросил Овод. — Амброз?

Йорик вздохнул — словно ветер прошелестел в деревьях.

— Слишком поздно, брат! Уже рассвет. Новый день… — Шепот угасал. — Удачи тебе, Младшинг…

Никакого света больше не пробивалось сквозь туман и деревья. В октаграмме было пусто, если не считать меча, да и не было никогда. Даже Хильфвер исчез. Где-то недалеко свистел и булькал пар.

Овод дрожал, как в лихорадке.

— Он ведь мертв, да? Фралля нельзя превратить обратно в человека?

— Нет. Он мертв. Каким бы ни был мерзавцем.

Овод подошел и выдернул меч из земли. Он сделал это без труда, хотя рука его дрожала.

— Я заберу его и когда-нибудь отошлю обратно в Старкмур. По крайней мере этим я ему обязан.

— Не торопись, — возразил Радгар. — Хороший меч мне пригодится еще до заката этого дня.

Убить короля нелегко…

Часть VIII ФЮРЛАФ

1

Почти весь путь из Веаргахлейва Радгар провел в полубессознательном состоянии. Он хотел найти Хильфвера и убедить сумасшедшего старика в том, что кратер очень скоро сделается его могилой, — похоже, маньяк, это отлично знал и сам того желал. Овод запретил поиски и едва не силой заставил Радгара оставить виту выбранной им самим судьбе.

Призрак сказал, что наступает рассвет, но увидеть это в окутанном туманом кратере было невозможно. Пар, горячая вода, ядовитые газы били отовсюду. Тропы исчезали в лужах булькающей грязи, озера разливались и затопили большую часть леса, так что все, что помнил Радгар о дорогах из Веаргахлейва, оказалось бесполезным. Несколько раз он терял сознание от ядовитых испарений и наверняка остался бы умирать на месте, если бы Овод не вытаскивал его из этих мест — где на плечах, где волоком. Ясное дело, это действовали его Узы, но сверхчеловеческая выносливость не могла длиться до бесконечности. В отсутствие света или ориентиров он находил направление только по неутомимому рычанию Квиснолля. Чтобы найти туннель, им нужно было идти прямо от вершины. Впрочем, не вершина представляла теперь собой главную угрозу. Древний кратер Веаргахлейв сам пробуждался к жизни у них под ногами, истекая парами, сотрясаясь, наполняя воздух серным запахом.

Почему это ранило так сильно? Он ведь давно уже догадался, кто убил его отца, и должен только радоваться тому, что его подозрения подтвердились. Со времени убийства Эйледа миновало почти шесть лет; это был кошмар давно уже ушедшего мира. Маленький сирота, на долю которого выпало столько страданий, тоже ушел в прошлое — испытания и несколько лет в Айронхолле превратили его в совершенно другого человека, энергичного юношу, способного выжить в этом мире, пробавляясь, если потребуется, мастерством мечника. Он давно уже не мальчик — так почему же ему так больно?

Идти по туннелю оказалось еще тяжелее, чем прежде, — путь оказался еще сильнее загроможден камням. Овод нашел-таки дорогу и благополучно вывел их наружу, хотя камни сыпались с потолка уже непрерывно. И без того наполовину обезумевшие, лошади отчаянно забились при виде двух грязных окровавленных чудищ, но Оводу удалось успокоить их настолько, чтобы ехать. На Бельстеде сквозь пелену пепла пробивалось хоть немного дневного света, но дышать все равно было почти невозможно. Время от времени к пеплу, поднятому ветром, добавлялся свежий, горячий и смертоносный. Радгар послушно исполнял команды своего Клинка, почти не замечая того, где они находятся.

Может, это справедливо — то, что Эйлед убит в отмщение за тех людей, в смерти которых повинен? Его убийца, Йорик, уже поплатился за это. Должен ли его наниматель, Сюневульф, тоже умереть, чтобы колесо убийств вертелось и дальше? Может, справедливо то, что женщина, которую Эйлед похитил, а потом полюбил, в свою очередь, украдена у него и, в свою очередь, послужила причиной его смерти? Ее нельзя винить ни в том, что случилось тогда, ни в том, что произошло позже. Она не совершила ничего плохого, так почему же ее сыну не простить ее? Почему он не может судить ее как личность, не как идеал?

Мерзавец! Если кто-то и заслужил смерть, так это Сюневульф. Убить короля нелегко — если ты хочешь остаться в живых, чтобы хвастаться этим. Во всяком случае, тут дух Йорика сказал абсолютную правду. Но сказал ли он правду об убийстве? Не всю правду и больше, чем правду. Предавать короля правосудию всегда нелегко. Для этого требуются доказательства получше, чем рассказ о признании заговоренного фралля.

Когда они добрались до леса, где ветви давали хоть какую-то защиту от падающего пепла, Овод придержал коня и поехал рядом со своим подопечным. Казалось, он вот-вот готов умереть от измождения. Глаза его — как открытые раны под седыми от пепла бровями, одежда покрылась коркой крови и грязи, даже пух на губах превратился в молочно-белые усы. Бедняга Овод! Мало кто из Клинков попадал в такое отчаянное положение, как он, — меньше чем через месяц после Уз. Мальчика послали выполнить работу десятка взрослых мужчин. Прежде чем заговорить, ему пришлось долго отплевываться.

— Ты как, лучше?

— Просто устал. — Одно это слово заставило его зевнуть. — Везет вам, Клинкам, вы никогда не устаете.

— Еще как устаем. Просто мы не можем спать, когда отдыхаем. Что ты собираешься делать дальше, ателинг?

В самом деле, что? Он узнал правду об убийстве, но это ни на шаг не приблизило его ни к правосудию, ни к отмщению. Если он объявит кровную вражду Сюневульфу или просто выступит против него с мечом, королевские фейны убьют его, а с ним и Овода. В этом можно не сомневаться.

— Что ты посоветуешь?

— Ты не послушаешь.

— А ты попробуй.

— Стань королем. Разве ты не этого хочешь? — хриплое карканье Овода превратило вопрос в констатацию факта.

— Да. — Радгар слишком устал, чтобы врать. — Но это невозможно. Это все иллюзия, Овод, — на путь от книхта до коронации отцу потребовалось шесть лет, а ведь он был самым молодым королем Бельмарка за последние сто с лишним лет.

— Тогда беги. Укройся — в Шивиале, Тергии или где-нибудь еще.

Бежать? Некоторое время Радгар ехал молча, пытаясь думать о немыслимом.

— Не могу. Эйлвин, Леофрик, все другие, кто мне помогал… Сюневульф их убьет.

— Наверняка. Тогда укройся у кого-нибудь из дружески расположенных эрлов.

— Это означает гражданскую войну!

Овод уставился на него покрасневшими глазами.

— Да. Потому я и сказал, что ты должен стать королем. В любом другом случае нас ожидает смерть.

Убить короля нелегко. Убивать легко королю. Посылаешь щенка на фейринг с Гольдстаном и Роферкрефтом и можешь писать приглашения на похороны.

— Ты ведь знаешь, что случится, если ты вернешься, — добавил Овод через минуту. — Ты не можешь бежать и не можешь прятаться. Тебе придется идти дальше.

Вот только идти было некуда.

Ко времени, когда они добрались до возделываемых земель, погода поменялась: ветер сменился на северо-западный. Над землей колыхалась дымка из пепла, продолжавшего лезть в глаза и скрипеть на зубах. На пастбищах тревожно ревел скот. Копавшие ямы или сажавшие овощи фралли казались белыми призраками.

Дорога расширилась, и Овод снова пристроился рядом с Радгаром.

— Ну что, придумал что-нибудь? — Он выглядел полумертвым. Клинки, потерявшие своих подопечных, часто сходят с ума, превращаясь в берсерков. Что будет с Клинком, который не видит выхода? Сколько еще вынесет Овод?

— Скажи, дружище, ты веришь тому, что сказал призрак?

Клинок нахмурился.

— Не всему. Мне кажется, он пытался выгородить Амброза.

Вскоре после этого навстречу им из города выехала группа всадников. Овод выехал вперед перехватить их, но во главе встречавших ехал Леофрик, так что самоубийственных подвигов не потребовалось. Фейн остановил коня, поджидая Радгара; все лицо его выражало крайнюю степень неодобрения.

— Так ты еще жив? — Он повернул коня, пристроившись справа от Радгара, в то время как Эйлвин с остальными держались позади. Если возвращение ателинга в город и невозможно было сохранить в тайне, его, похоже, решили превратить в выражение поддержки.

Радгар нашел в себе силы улыбнуться.

— Не более того.

— Что ты узнал?

— Что невозможно надежно охранять дверь, когда предатель в доме открывает окно со двора.

На морщинистом лице фейна мелькнула улыбка облегчения, но он тут же подавил ее.

— Хильфвер еще там? Я слышал, все ушли из Веаргахлейва.

— Он там один и намерен там умереть. Он призвал дух Гесте, и тот подтвердил наши предположения, но я не знаю, можно ли ему верить во всем. Гесте убил моего отца и утверждает, что сделал это в сговоре с Сюневульфом — но, возможно, он лжет!

— Насчет этого не переживай, — буркнул Леофрик. — Если он не замешан в этом убийстве, так уж в уйме других — наверняка. Судя по твоему виду, тебе нужно отмокнуть в дворцовой бане, переодеться, выпить чашку бульона и поспать, сколько успеешь, до полудня. Тебе нужно присутствовать на мууте.

— Я не фейн. Роферкрефт выставит меня вон.

Голубой глаз угрожающе сверкнул.

— Пусть попробует.

Радгар благодарно улыбнулся.

— Пару секунд в горячей воде, и я усну. Отнесите меня в зал и растолкайте, если будет что-нибудь интересное.

— Там может быть очень даже интересно. — Леофрик только что не облизывался. — По меньшей мере трое кандидатов пытаются заручиться поддержкой для вызова. Шансов нет у всех троих. Вот тут-то мы и выдвинем тебя.

— Но я пока даже не книхт.

— О, с этим мы что-нибудь придумаем.

Как говорил папа, драться Леофрик умел.

2

— А ну вытаскивай свою ленивую тушу из постели, — уже в третий раз громко повторил Эйлвин. — Или хочешь, чтобы я вылил это на тебя?

Радгар с трудом разлепил один глаз. Простыни кололи кожу, в воздухе стоял сильный серный запах… Муут собирается в полдень… О духи! Он открыл оба глаза.

— Пей это сам, переросток! — совершив над собой отчаянное усилие, он сумел-таки сесть и взять кружку хвойного пива, которую протягивал ему Эйлвин. Сделав глоток пряного напитка, он заметил разложенный на постели дорогой наряд и какие-то блестящие штуковины на стуле. Фейн Леофрик собирался представлять своего протеже во всем блеске.

— Давай быстрее! У нас неприятность. — Лучшее, что можно было сказать про лицо Эйлвина, — это что оно абсолютно честное. Сын Леофрика не относился к витам. Верно, он был трудолюбив, весел, вынослив, верен до самопожертвования, но с мозгами у него было туговато. Это искупалось физической крепостью. Даже до того, как он смог позволить себе заговоренные заклятием мускулы, он был здоровяк, каких не так уж много; вот только ни один, даже самый лучший заклинатель в мире не мог добавить ему мозгов, а если бы и смог, Эйлвин все равно не знал бы, что с ними делать. Подобно своему отцу он отличался верностью — верностью до гроба. Мнения его спрашивали только из вежливости.

— Что еще за неприятность? — Радгар откинул одеяла и вздрогнул от холода. Вся комната вокруг него дрожала. Красивые побрякушки подпрыгивали на стуле, а ремни кровати поскрипывали. Квиснолль продолжал возмущаться.

— Твой фейн, Оффольд.

— Что с ним?

— Он уехал.

— Куда уехал? Клинки никогда не бросают своих подопечных. — Радгар натянул штаны и чулки. Теперь он слышал, как по крыше барабанит дождь.

— Я думаю, он хочет убить Вульфвера.

— Что? А ну, рассказывай! — Двигаясь заметно быстрее, Радгар натянул пару шерстяных штанов и встал, бросив длинные подвязки Эйлвину. Вся одежда была дороже некуда, просто королевская. Побрякушки на стуле оказались на поверку наплечной брошью размером со здоровый Эйлвинов кулак и пряжкой для пояса почти такой же величины, сияющими золотом и багрово-алыми рубинами.

Эйлвин нагнулся, чтобы завязать подвязки.

— Он все время сидел здесь, за дверью, Радгар. Охранял тебя.

— Да. — Теперь рубаха. Извлекать эту историю из Эйлвина придется постепенно.

— Отец велел мне пойти и сказать ему, что Вульфвер вернулся. Он повел себя очень странно, Радгар. Я имею в виду, Овод. Его лицо сделалось цвета сыра, и он крикнул мне, чтобы я сидел и охранят тебя. Заставил меня поклясться. А потом он убежал, Радгар.

Радгар обернул талию блестящим кожаным поясом и застегнул богато украшенную пряжку. Он не мог представить себе ничего, что могло бы заставить Клинка вести себя подобным образом.

Ни-че-го!

— Он сказал что-нибудь перед тем, как убежать?

— Ну… он крикнул что-то, Радгар, только я не понял. Это было по-шивиальски. Он был вроде как в возбуждении, понимаешь?

Скорее совсем спятил.

— Ты вообще ни слова не понял?

— Нет, Радгар! — Вот в чем таилась причина расстройства. Отец наверняка спустил уже с него семь шкур.

— Не твоя вина, что ты не знаешь шивиальского.

Эйлвин встал с видом, какой бывал у него, когда рост у него был втрое меньше и его ловили за кражей меда из кухни.

— Он назвал имена — твое, Вульфвера и, кажется, еще Хильфвера.

— И ты не имеешь представления, куда он побежал? — Радгар застыл с одной необутой ногой и задумался. Потом все-таки обул второй башмак и топнул ногой, но так и не придумал ничего, что могло бы заставить Клинка бросить своего подопечного таким образом. Особенно в этом дворце, где по меньшей мере сотня ножей вострилась в ожидании его шеи.

— Нет.

— Когда это случилось?

— С час назад. Я поклялся не отходить от твоей двери, понимаешь? Вот я и не мог сказать никому, пока отец не пришел тебя будить. Он пошел его искать.

Сколько человек может поубивать Клинок за один час? Радгар накинул мягкий шерстяной плащ и застегнул его на плече брошью. Готово. Он взял гребешок и заглянул в зеркало. Напряженное, высохшее лицо, смотревшее на него оттуда, ему не понравилось. Овод сломался, но он не должен. Худшее, что я сделал за свою жизнь, — это повязал этого мальчишку в своего Клинка.

— Что точно ты сказал ему про Вульфвера?

— Только, что он вернулся. Его видели нынче утром, так что отец порасспрашивал. Похоже, король посылал его в Веаргахлейв посмотреть, как там дела, и вывести отшельников, если условия совсем плохие. Вот и все. Он вернулся аккурат перед рассветом.

Радгар с Оводом, должно быть, разминулись с ним где-то по дороге. В этом не было ничего удивительного — мало ли троп в холмах? Кратер считался королевским владением, так что танист, лично проверяющий состояние дел при подобном стихийном бедствии, тоже никого не удивлял. Что такого увидел Овод в этой информации, чтобы сойти с ума?

— Ты не виноват, — утешил Радгар вконец раздосадованного Эйлвина. — Я не мог сказать этого раньше, но на деле Овод слишком молод, чтобы быть Клинком. Мне бы предупредить его загодя, что я откажусь от Уз, а я не успел, и он бросился за мной в омут, не подумав. Он замечательный парень, но совсем еще мальчишка.

Эйлвин задумчиво сморщил нос.

— Тогда зачем ты его повязал Узами? Разве это была удачная мысль?

— Нет, совсем неудачная. — Радгар перекинул перевязь через плечо и поправил на бедре меч Йорика. — У меня не было выбора. В противном случае меня ждали, возможно, цепи да темница. Овод пришел в восторг, и у меня не хватило духу отказать. — Через пару часов он осознал свою ошибку, но к этому времени перед ним на земле лежал труп. — Овод был в Шивиале моим лучшим другом, первым, с кем я там подружился, заменой Эйлвину, — младший брат, которого у него никогда не было. А теперь он дал осечку как отсыревшая тетива. Это моя вина, не твоя. — Если Овод убил Вульфвера, почему Радгар еще не в цепях?

Дверь распахнулась и вошел Леофрик. Он, бросил на сына брезгливый взгляд и повернулся к Радгару.

— Исчез, — сказал он.

— Куда исчез?

— Куда-то в глубь острова. Он пошел на конюшню и потребовал коня. Фралли начали седлать для него Свеальма, но потом сеорл потребовал у него грамоту, и он достал свою шпагу.

Ох, духи!

— Он заколол одного из королевских хенгестменнов?

— Хуже, — буркнул капитан. — Этот дурак послал фралля за королевским фейном, а тот сам замахнулся на Овода мечом.

— Нет! Неужели Овод не предупредил его? — Это было уже слишком! Возможно, белец не стал слушать, а может, он не знал, что такое Клинок. Думал, парень его пугает…

— И что сделал Овод?

— Он проткнул своей иголкой этому дураку ладонь, и тот выронил меч. Так что настоящего боя не вышло.

— Уверен, что не вышло.

— Он ускакал куда-то в глубь острова. Куда — не знаю. Это все.

— Он не изувечил Вульфвера?

— Он к тому даже не приближался. — Леофрик вздохнул. — Король объявил его вне закона, и Роферкрефт послал за ним погоню. Это тебе вряд ли на руку, ателинг.

3

Убийца имя ему, убийство его естество. Прибежав на конюшню, Овод потребовал себе Свеальма, так как тот был личным конем Радгара, так что его не обвинили бы в воровстве. Неплохая идея, но не сработала — этот идиот теперь будет жаловаться на свою руку, Свеальм тоже пытался артачиться. Ему не нравилось везти на спине незнакомца, а короткий фехтовальный поединок на конюшне тоже не улучшил ему настроения. Он настроился упрямиться и, несомненно, удивился, когда все раздражение его вылилось в скорость, с какой он несся галопом вверх по склону. Как наездник Овод не мог сравняться классом, скажем, с Домиником или Волкоклыком, но он вырос с лошадьми, и этому бельскому одру предстояло слушаться его, хотел тот этого или нет.

— Не сходи с ума, — посоветовал ему Овод. — У меня безумия хватит на двоих. Ты этого еще не понял?

Свеальм прижал уши и продолжал грохотать копытами.

Квиснолль был скрыт клубящейся тучей, но извержение становилось громче, разрушительнее. Рокот слышался теперь почти непрерывно, а дождь превратился в потоки белой грязи. Черный Свеальм превратился в белого. Цепочки высаживавших овощи фраллей на полях превратились в цепочки дымчатых призраков в снежном мире.

Теперь угроза исходила от Квиснолля.

Ни один Клинок в истории Ордена не бросал своего подопечного вот так, и боль, которую он испытывал от этого, едва не заставляла его визжать. Возможно, юный и изящный сэр Овод и впрямь спятил. Он сам мог поверить в это. Но даже если бы он был в этом уверен, все равно не смог бы противиться тому импульсу, что гнал его вверх по склону горы. Совсем недавно, в Айронхолле, он испытывал сомнения в искренности расстройства сэра Спендера, оторванного от своего подопечного. Теперь он удивлялся тому, что тот не орал до хрипа. Он даже сомневался в подлинности особого чутья на опасность сэра Жанвира!

Еда и несколько часов отдыха в кресле у двери Радгара помогли ему прийти в себя. И уж во всяком случае, они прояснили ему голову, изрядно одурманенную ядовитыми испарениями Веаргахлейва, а также простой усталостью. Задолго до того, как этот бельский увалень пришел к нему, лопоча новости насчет Вульфвера, Овод уже знал точно, куда девался танист. Он додумался до этого, размышляя над показаниями призрака.

«Пенсия», сказал Йорик. Амброз держал Сюневульфа на золотой цепочке. Платить королю Бельмарка персональную пенсию дешевле, возможно, гораздо дешевле, чем вести войну или соблюдать все унизительные требования договора. Сюневульф использовал деньги для подкупа эрлов… некоторых эрлов… достаточного их количества… чтобы сохранять власть. И когда Радгар объявился в Айронхолле, Амброз увидел в нем угрозу весьма удобному порядку вещей. Стоило бы Радгару, ничего не подозревая, приехать в Бондхилл, как он оказался бы взаперти. Никто, кроме самого Амброза и нескольких его гвардейцев, не знал бы, что пропавший ателинг больше не пропадает.

Радгар бежал.

Радгар бежал, потому что его Клинок обладал чутьем на опасность! Держись за это чутье! Оно сработало уже раз, значит, эта поездка обратно в Веаргахлейв, может, и не совсем безумие…

Разгневанный Амброз послал своему сообщнику предупреждение о том, что опасность держит путь домой. Сюневульф послал сына посоветоваться с семейным заклинателем, безумным Хильфвером, который был для короля Бельмарка тем же, кем Великий Чародей Коллегии для Амброза.

Хильфвер был источником всех зловещих заклятий. Радгар мог догадаться об этом, но промолчать. Овода сбил с толку бренди, зелье, с помощью которого Сюневульф поработил королеву Шарлотту. Он попал сюда из Шивиаля как часть платы за измену. То ли заклинатели в Бельмарке не умели изготавливать приворотного зелья, то ли Хильфвер мог оказать такую услугу только правящему королю, которым был тогда, разумеется, Эйлед. Кого из двух сыновей он любил больше? Возможно, он даже не понимал до конца, как используется его колдовство. На этот раз Вульфвер, должно быть, объяснил, что выискался еще один выскочка, готовый бросить вызов, не открыв при этом, что речь идет о сыне Эйледа. Поэтому старый безумец наколдовал еще одну ловушку для Радгара.

Если Хильфвер еще способен на нормальные человеческие эмоции, появление новых посетителей не могло не потрясти его. В своей безумной, сбивчивой манере он пытался рассказать им про своего предыдущего клиента, оправдываясь за долг перед двумя правителями, бормоча насчет железных чудес. И ведь на пепле вокруг октаграммы были следы! Клинок и его подопечный могли бы и заметить все эти знаки, когда бы пары в кратере не одурманили им головы.

Ко времени, когда у двери Радгара возник Эйлвин, Овод уже додумался до всего этого: он знал, куда ездил пропавший танист, и знал, что тот привез из запретной долины что-то смертельно опасное. Это он и пытался передать Радгару через Эйлвина: не принимай ничего от Сюневульфа или Вульфвера, не пей никаких редких бренди, не гладь никаких милых лисят.

К этому времени Овод утратил интерес к танисту. Его чутье кричало ему, что опасность где-то в другом месте, опасность куда более угрожающая. У него не было никаких логических доказательств, но ощущение этого росло в нем быстро и уверенно, пока он не готов был визжать. Он понимал, что все это противоречит здравому смыслу. Увы, точно так же, как ранее он ощущал опасность, исходившую по очереди от Амброза и Сюневульфа, он ощущал ее теперь со стороны Квиснолля. Вот почему, возможно, впервые за триста лет Клинок бросил своего подопечного и скачет, преследуя… что? Диких гусей? Или дикий огонь?

Ветер, дождь из грязи… он уже почти забрался в тучу. Вулкан оставался невидим, напоминая о себе только непрерывным сердитым грохотом.

Его подопечному грозит опасность. Где-то там, впереди, ему предстоит сразиться с кем-то.

Или с чем-то?

4

Леофрик хотел яркого зрелища. Он хотел, чтобы Радгар вступил в дверь Сюнехофа во главе одного или двух веродов. Он хотел заранее разместить внутри своих сторонников, чтобы те встретили их радостными криками.

Сеольмунд, брызжа слюной на пол, ожесточенно возражал против этого.

— Держись в стороне, держись в стороне! Разумеется, ты должен присутствовать на мууте. То, что тебя увидят, возбудит интерес, но не более того. Они будут спорить и ругаться, и не добьются ничего, и твое имя не должно быть связано с их провалом.

В этом случае Радгар согласился со старым витой, но больше из нежелания подвергать своих друзей еще большей опасности. Зловещий маршал Роферкрефт наверняка будет брать всех на заметку, и если движение Радгара захлебнется — что казалось неизбежным, — расплата не заставит себя ждать.

Ни разу на памяти живущего поколения витенагемут не собирался, чтобы обсудить правящего монарха. Полутемный зал был уже полон, когда Радгар и его сторонники отдали свои мечи книхтам у входа и вошли. Они заняли места у правой стены и принялись наблюдать. Здесь были эрлы со своими фейнами — они переговаривались, шептались, сговаривались… Большой Эдгар был здесь самой заметной фигурой. Ряды стульев на полу предназначались витанам; на помосте возвышался пустой трон. Радгар обратил внимание на расстановку мест: эрлы должны были сидеть лицом к председательствующему риву, как дети перед учителем. Им даже не досталось лучших мест, ибо два первых ряда были уже заняты витанами королевского совета.

— Кто председатель? — спросил он у Леофрика. — Вульфвер?

Капитан насмешливо фыркнул. Открытую демонстрацию поддержки устраивать все-таки не стали, но у Радгара была теперь своя партия, возглавляемая десятком витан, собранных для него Сеольмундом: пожилые мужчины и женщины, имевшие в Бельмарке вес, богатые купцы и землевладельцы, некоторых из которых специально пригласили даже с других островов. Все они восхищенно смотрели на него своими зелеными глазами, осторожно ограничивая беседу воспоминаниями о том, как они служили его отцу в войну или, реже, его деду в дни позорного торжества над жевильийскими захватчиками. Вокруг этого славного собрания высился лес крепышей с «Фарофхенгеста». Энергичные юнцы ухмылялись, обсуждая возможность размять мускулы и проявить удаль. В прошлом собравшиеся витенагемуты не раз заканчивались беспорядками.

Радгар как раз хотел отпустить замечание насчет количества королевских фейнов, когда звуки рога возвестили о вступлении в зал короля. Зрители подались назад, освободив центральный проход. Эрлы бросили на время интриги и поспешили занять свои места. Одно кресло осталось незанятым в память об убитом Эйфельноте из Сюфекка, танист которого продолжал свой фейринг в далекой Скиррии и поэтому не знал о своем новом положении.

Еще один трубный рев за дверями призвал собрание к почтительной тишине. Сидевшие поднялись на ноги, когда жирный мерзавец собственной персоной в короне и алой, подбитой мехом мантии вступил в зал. Роферкрефт вел перед ним дюжину королевских фейнов в доспехах, и еще одна дюжина замыкала процессию. Они не спеша прошествовали по центральному проходу, мимо очагов и, наконец, на помост. Сюневульф водрузился на троне, и охрана выстроилась в ряд по обе стороны от него, растянувшись почти на всю ширину зала.

— Какая мерзость! Мой отец никогда не приводил с собой на муут телохранителей!

— Возможно, — тихо заметил Леофрик, — ему стоило это делать.

— И никогда не держал такого количества фейнов!

— Нет, держал, — возразил Леофрик еще тише. — Но никогда не позволял мне водить их так при народе.

Правда? Зеленому новичку многому еще надо научиться!

— А где Вульфвер?

Девятнадцать эрлов уселись на свои места, но королевский танист всегда являлся почетным участником витенагемута. В этом случае его отсутствие было особенно заметным. Даже не слишком головастый, рожденный от фралля тип вроде Вульфвера не мог не знать, что ему положено находиться здесь и поддерживать отца.

— Ну, эальдры? — Сюневульф даже не дал себе труда говорить громче. — Вы созвали этот муут. — Он достал из-под мантии небольшой свиток и сделал вид, что справляется с ним. — Шестнадцать подписей, минимум, требуемый согласно закону Радгара Великого. Эрл Эйльфгит здесь с нашей охранной грамотой, дабы ответить на все вопросы, какие вы захотите ему задать. Кто желает начать швыряться навозом? — Он отшвырнул свиток и со скучающим видом откинулся на спинку трона.

— Ну! — прошептал Леофрик. — Если не сейчас, то…

Это был момент для вызова, который являлся, несомненно, главным по сравнению со всеми другими делами. Зал затаил дыхание, но стоило одному эрлу сделать попытку встать, как вскочили двое других, и шанс был потерян. Сеольмунд верно предположил, что претендующих на трон трое, но совершенно явно ни один из них не мог набрать требуемых голосов, так что, очевидно, все трое надеялись приобрести известность, пусть и скандальную. Прежде чем Сюневульф успел ткнуть пальцем в сторону одного из них, боевой рог взревел снова. Это уже явно не входило в программу витенагемута. Все головы в зале разом повернулись к дверям.

Толпа в Бельмарке выше, чем в Айронхолле, так что поначалу все, что увидел Радгар, — это двойную цепочку сверкающих шлемов. Зрители откатились назад, снова освободив проход на всю длину зала, а потом вновь вступившие в зал приблизились к Радгару настолько, что он разглядел во главе их Вульфвера. За прошедшие пять лет он ни капельки не изменился, если не считать того, что туша его сделалась еще больше, да и уродства, пожалуй, прибавилось. Определение «громила» по отношению к нему звучало лестью, «увалень» подходило гораздо более. Подобно двуногому быку танист топал вперед, держа в руках обнаженный меч. Дойдядо очагов, он остановился и хмуро уставился на сидевшего на троне отца. Зал взорвался бурными протестами.

— Это безумие! — зашептал Леофрик на ухо Радгару. И правда, единственный вызов, который может быть брошен в разгар витенагемута, — это вызов эрла королю, но никак не таниста — своему эрлу. Это должен был знать даже Вульфвер.

— Это трюк, — ответил Радгар. — Наверняка трюк — только какой?

Толпа продолжала возмущенно кричать до тех пор, пока Сюневульф не встал на ноги и не поднял руку, призывая к тишине. Он хмурился, но это ничего не значило. Он мог подстроить все это вместе с сыном, дабы заглушить любой протест со стороны эрлов.

Теперь ничего не мешало Вульфверу зачитать слова вызова.

— Нифинг! — взревел он. — Ga recene to me, wer to guðe! Gea, unscamfæst earning ðu, ic pæt gehate pæt ic heonan nylle fleon…^[3] — Оставшаяся часть древнего вызова на бой потонула в возмущенных криках зрителей.

Сюневульф стоял с поднятой рукой, на вид дожидаясь тишины, но его маленькие глазки шарили по толпе. Он нашел взглядом Радгара и, несомненно, запомнил тех, кто стоял с ним. Наконец он смог перекричать толпу.

— Пьяный чурбан! Отродье фралля! Как только я думал, что смогу вырастить из тебя что-то достойное? Ты даже вызова-то бросить толком не можешь, а еще пытаешься сделать это в разгар витенагемута. Что ж, фюрд нас рассудит, но это подождет, пока мы не покончим с государственными делами. Пусть муут фейнов соберется на следующий день после завер…

— Нет! — взревел голос таниста, и снова крик тысячи возмущенных глоток заглушил его. Кричали даже гости, хотя уж им-то в местные дела лезть не следовало.

Сюневульф принял удивленный вид. Он подслеповато вглядывался в полумрак, словно выискивая зачинщиков, но совершенно владел собой, и когда он поднял обе руки, требуя тишины, толпа подчинилась.

— Если почтенные эрлы желают, чтобы муут нашей провинции прошел первым, мы с радостью пойдем навстречу их желаниям. Витенагемут объявляется приостановленным до завтра. Фейны, фюрд соберется нынче вечером, на закате, — он кричал во всю мощь своих легких, — дабы рассудить нас с нашим танистом, как принято это среди бельцев.

Леофрик уже некоторое время перешептывался с Сеольмундом и другими витанами. Теперь он хлопнул рукой по здоровому плечу своего сына.

— Халигдом! — сказал он. — Ступай и займи Халигдом!

5

Все выше и выше гнал Овод своего коня, спеша, сам не зная куда, чтобы биться, сам не зная с чем. Только инстинкт Клинка вел его сквозь вонючий туман и продолжавшую хлестать с неба грязь. Пепел падал теперь столь часто и был таким горячим, что если бы не дождь, он, возможно, изжарился бы. Бедняга Свеальм! Какими бы верными ни были его копыта, эта скачка наверняка доставляла ему много боли.

Овод ждал, что вот-вот из тумана бросится на него с ревом фюрдрак. Биться с фюрдраком шпагой? Почему инстинкт Клинка гонит его искать чудище, которого он и представить себе не может? Его путешествие представлялось теперь самоубийством. Он-то не заговорен от огня! Несмотря на сырость, ему казалось, что он чует запах гари — вонь побоища в Хейбридже или запах Западного Дома за мгновения до того, как Радгар, шатаясь, прорвался к нему сквозь пламя, завернул его в одеяло и вынес. Дважды в жизни он избежал смерти в огне, и, похоже, судьба уготовила ему встретить ее снова.

Когда дорога пошла вниз, а ветер удвоил ярость своих порывов, он понял, что добрался до скального отрога под названием Бельстеде. Кашляя, почти ослепнув от грязи, он повернул Свеальма к входу в пещеру. Похоже, целью его путешествия снова был Веаргахлейв. Он ощутил слабую надежду: возможно, ему все-таки не придется биться с фюрдраком, только со старым безумцем Хильфвером.

Бедняга Свеальм шатался от усталости. Он кашлял, оступался и порой ржал, жалуясь на свое несчастное положение, но все же продолжал слушаться, понимая, что в противном случае его побьют шпагой.

— Еще немного, здоровяк, — утешал его Овод. — Там, внутри, все будет не так плохо. Я в жизни еще не обращался с лошадью так, как с тобой, и обещаю, что больше никогда не буду. Это все ради Радгара. Помнишь Радгара?.. Слова, слова! Не один жеребец дошел до предела своей выносливости.

Дорога по ущелью за прошедший день не улучшилась. Свеальму пришлось пробираться по колено в горячей жидкой грязи, усеянной камнями и сучьями. Он сделал попытку упрямиться, был бит, сделал еще несколько шагов, оступился и упал. Овода по заслугам вышвырнуло в грязь, которая оказалась даже горячее, чем он ожидал. Когда он протер глаза настолько, чтобы видеть хоть что-то, ему хватило всего одного взгляда на скакуна, чтобы понять: это конец. Свеальм лежал неподвижно, и сломанная нога означала смертный приговор.

Овод обнял его и поплакал немного.

— Прости, дружище, мне правда жаль! — Он мог прочесть на смертном приговоре и свое имя, поэтому он поплакал немного и за себя, и своего друга, но больше всего ему было жаль сейчас верного скакуна. — Если случится невозможное и я снова увижу Радгара, — пообещал он, — я расскажу ему о твоей отваге.

Потом он сделал то, что должен был сделать, и сделал это хорошо, ибо в детстве помогал отцу забивать скот и знал, куда разить. Он вытер «Ничто» о свой покрытый грязью плащ и двинулся дальше один.

В отличие от коня он мог идти, избегая грязевого потока, пробираясь через кусты, которыми поросла нижняя часть склонов; они даже давали ему возможность цепляться, когда он поскальзывался или оступался. По крайней мере туннель обещал защитить его от непрекращающегося дождя.

Добравшись до конца короткого ущелья, он решил уже было, что ему не суждено и этого. Камни и грязь сыпались непрерывным потоком, образовав завал, почти загородивший вход в пещеру. Более внимательное обследование завала помогло обнаружить небольшую щель сверху, и когда он забрался к ней, в лицо подул ветер из туннеля. Судя по его силе, противоположный выход был пока не завален, так что путь был открыт.

Пока открыт. Земля тряслась. Угрожающий рокот горы не стихал.

Найти трут и кресало на ощупь оказалось болезненно долгим делом, но в конце концов это ему удалось, равно как найти и фонарь со свечой. Часть трута отсырела, и только после многих ударов кресалом и проклятий он нашел клочок, достаточно сухой, чтобы загореться. Теперь у него был свет, и не было дождя, но его одежда так отяжелела от грязи, что казалась кольчугой из пластин брони, которую ему приходилось носить в Айронхолле на занятиях по фехтованию мечом. Возможно, потому, что у него больше не было никакой возможности вернуться к Радгару, боль от разлуки с подопечным притупилась немного. На ее место пришла тупая боль от полного изнеможения.

Что дальше? Здесь было ужасно неуютно. Спать он не мог. Он двинулся в глубь туннеля.

Всего двенадцать часов прошло с тех пор, как они с Радгаром проходили здесь на обратном пути из кратера. За это время нападало еще больше камней. Тропы больше не было. Да и туннеля как такового тоже почти не было. Вместо него он обнаружил бесконечное карабканье по неустойчивым грудам иззубренных камней, то и дело угрожавших осыпаться и раздавить ему ноги или всего его целиком. Временами он забирался даже выше уровня прежнего потолка в поисках зазора между верхом завала и новым — вне сомнения, ненадолго — потолком. Иногда он понимал, что нашел проход, только просунув голову и плечи в щель, из которой ему в лицо дул ветер. Это было напоминанием того, что ветер способен пробиться сквозь отверстия уже, чем те, сквозь которые может пробраться он. Выход, если он до него доберется, мог оказаться меньше его размера.

Усталость, сотрясения земли, серный запах, голод, жажда… нелегка ты, доля Клинка. Конец настал неожиданно. Камни зашевелились под ним. Потом нарастающий грохот обрушивающегося потолка и перед ним, и сзади… что-то обрушилось ему на левую руку, в которой он держал фонарь. Его отшвырнуло в темноту, а его крик боли был заглушен грохотом, от которого, казалось, вылетят мозги из головы. Его завалило камнями, душило пылью. Туннель обрушился.

Когда грохот стих, стих и ветер. Он оказался взаперти, погребенный заживо в сердце горы.

6

Так давно никто в Каттерстоу не бросал вызова, что таких, кто помнил прошлый раз, осталось совсем немного. Сеольмунд уступил Эйледу, не прибегая к голосованию, хотя в молодые годы он пролил кровь, чтобы завоевать трон эрла и сохранить его. Он знал неписаные правила. Он знал, что эрл будет держать совет в Сюнехофе, вербуя сторонников, опаивая фейнов пивом и медом, подкупая капитанов. Бросивший ему вызов танист должен был открыть свой собственный вербовочный центр и посмотреть, чего ему удастся достичь своими обещаниями. Поскольку Халигдом, главное городское святилище, был вторым по размеру зданием Варофбурга, партии Вульфвера стоило бы выбрать своей штаб-квартирой именно его. Это было особенно актуально в день вроде этого, когда дождь лил как из ведра. Однако никто не предупредил об этом Вульфвера, а когда кто-то догадался дать такой совет, было уже поздно. Эйлвин и его дружки покрепче заняли здание, а его отец торжественно вел туда оставшуюся часть партии Радгара. Вызов Вульфвера открывал новые возможности.

— Вот! — сказал Эйлвин, протягивая Радгару боевой шлем. — Выбирай меч.

— Что?

Большой круглый зал оказался меньше, чем ему запомнилось, но все равно впечатлял. В детстве он часто стоял в дверях вместе с городской детворой, глядя на то, как толпы шивиальских пленников офралливают, превращая в полезных слуг. С бездумной детской жестокостью он передразнивал их жалобные крики. Никто не говорил ему, что он делает что-то неправильно. Шивиальские толпы смеялись, когда бельским пленникам публично рубили головы. Шла война, и все было по-другому.

Все было по-другому теперь. Верод Леофрика стал в круг, вытеснив всех других фейнов. Кто-то протянул Радгару щит, другой предложил выбрать деревянный учебный меч из охапки.

— Они собираются принимать тебя в фейны, ателинг, — пояснил стоявший рядом Леофрик. — Но для этого им надо знать, что ты умеешь драться.

— Но я даже не принимал присяги книхта, — сердито сказал Радгар.

Подобного рода поединки просто глупы. Они ничего не говорят об отваге человека, но могут навеки заклеймить его, если что-то выйдет не так. Шлем, который он вертел в руках, был с забралом — значит, ему придется смотреть сквозь две маленькие щелочки, практически не видя, что делает. В Айронхолле учебная амуниция была лучше, безопаснее и разнообразна настолько, что он получил хорошую подготовку по дюжине видов оружия. Эйлвин владел только мечом и щитом… ну, возможно, еще боевым топором.

— Тебе уже поздно идти на попятный, — хитро заметил капитан и отошел в сторону, оставив Радгара стоять в кругу ухмыляющихся лиц.

Тоже верно! Он отшвырнул шлем и отказался от щита. Он выхватил «Прихоть», меч с кошачьим глазом, самый лучший из всех, что ему предлагались.

— Ну что ж, давай убей меня, — сказал он.

— Пламень! — послышался приглушенный голос из-под шлема Эйлвина. — Это же настоящий меч.

— Это настоящий меч, и я собираюсь показать вам настоящее фехтование. Я буду бить плашмя. А теперь валяй, убивай меня.

Зрители притихли. Эйлвин пожал плечами, размял руки и бросился в атаку. Не желая разить не защищенного броней друга даже деревянным мечом, он решил вместо этого сбить его с ног щитом. Радгар ожидал этого. Он отскочил в сторону, схватил край щита свободной рукой и подсек друга под колено, когда тот проскакивал мимо. Эйлвин с грохотом полетел на каменный пол, выронив меч.

Радгар поставил ногу ему на спину.

— Следующий?

Из-под шлема слышались чудовищные ругательства.

— Ты уже мертв. Теперь кто-нибудь другой.

Зрители встретили унижение своего приятеля бурным весельем, но подобные штуки не произвели на них особенного впечатления. Когда Радгар Эйлединг с такой же легкостью избавился еще от двух соперников, они начали проявлять некоторый интерес. Системы очков не существовало — первое касание считалось смертельным. Следующий соперник попробовал сравниться с ним по скорости и ловкости и вышел биться на его условиях: без щита и шлема, лишь с мечом. Впрочем, бельцы не особенно строили атаку. Мужчины, весившие вдвое больше Радгара, рубили сплеча двуручными мечами. Он не пытался отбить эти удары; он позволял «Прихоти» уводить их в сторону или вниз, используя их же инерцию для того, чтобы лишать соперника равновесия. Все они казались ему до невозможности медлительными, но он не решился вести себя со всеми так же осторожно, как с Эйлвином. Он хлопнул двоих по загривку, а третьего разоружил, ударив по локтю мечом плашмя. Шестой, наконец, пролил кровь. Рана оказалась пустяковой, но честь он защитил.

— Все! — Он сунул меч в ножны, не без удовольствия отметив, что совсем не запыхался. В зал уже вкатывали бочки с пивом.

— Умеет ли он биться? — взревел Эйлвин, обращаясь к залу, и верод отозвался одобрительными криками.

Они приняли Радгара Эйлединга в свои ряды, фейном фюрда Каттерстоу.

Если они решили, что он хорошо фехтует, им стоило бы посмотреть Овода.

Весь Варофбург провел вторую половину дня в спорах — они вспыхивали, стоило двум фейнам оказаться на расстоянии оклика друг от друга. Слышался рев боевых рогов, призывавших воинов отведать дармового пива — в Сюнехофе, в штаб-квартире таниста в одном из амбаров на берегу, или у капитана Леофрика в святилище. Большинство угощалось, конечно же, во всех трех местах по очереди. Дождь усилился, окрасив все в грязно-серый цвет. Гонцы на быстрых кораблях расплылись созывать со всего Бельмарка отсутствующих членов фюрда. Одряхлевших, ушедших на покой пиратов срочно выдергивали из постелей, мыли, расчесывали и приводили в пристойный вид. Вероды совещались и производили розовощеких книхтов в фейны.

Радгар не пил, но слушал. Каждый имел собственное мнение — от писклявых юнцов и до фейнов, считавшихся пожилыми уже в годы его детства. Излагать свое мнение он пока старательно воздерживался. Заправляли всем Леофрик и Сеольмунд. Они руководили партией Эйлединга, планировали первые его шаги на посту эрла — все ерунда, конечно. Фюрд не проголосует за него по правилам, да и если бы мог, все равно не проголосовал бы. Он почти не сомневался в том, что вызов Вульфвера — обманный ход, затеянный самим Сюневульфом. Он не понимал логики происходящего, теряясь в обилии догадок.

— Это все заговор, — настаивал старший вита. — Король и его сын-дурак состряпали все это, чтобы отвлечь внимание от витанагемута. — Эту свою точку зрения он повторял каждые несколько минут.

— Танист из Каттерингов. Он считает, что его отца свергнут, вот и затеял сесть на трон сам.

— Витенагемут не потерпит чурбана Вульфвера в качестве короля!

— Но кто бросит ему вызов? Он может одним махом зарубить троих.

— Радгар Эйлединг, конечно. Он выучился на шивиальского Клинка.

— Нет. Сюневульф сам подговорил сына на это. Он хочет показать эрлам, что фюрд до сих пор поддерживает его. Поединок будет обманом…

— Кому есть дело до витенагемута? Нам нужен эрл, который мимо горшка не промахнется!

— Король хочет сбросить Вульфвера за борт, а тот упирается.

— Эйлединг слишком молод. Даже фюрд не примет его, а уж витенагемут…

— Он всего на год моложе, чем был его отец.

— Но Эйлед впервые пошел с нами на фейринг в четырнадцать лет. Помню, как…

— Верно, он был закаленным капитаном. Помню…

Убийства и насилие, рассказы, от которых волосы вставали дыбом! Радгар никогда не думал о том, какой кровавой была юность его отца. Он ощущал себя ужасно неполноценным и понимал, что видится таким и этим людям. Ему недоставало Овода. Без своего юного Клинка он уже начинал ощущать себя черепахой без панциря. Ему недоставало даже едких замечаний мальчика насчет бельских привычек.

Догадки и советы начали повторяться, обрастая новыми подробностями. Час от часу они становились все фантастичнее, однако большая их часть все-таки исходила из того, что Сюневульф с сыном, сговорившись, затевают что-то и что Радгару угрожает опасность внезапной смерти, как случалось уже в последние годы с другими достойными трона мужчинами. К несчастью, никто не мог сказать точно, как это происходило, но все это наглядно показывало, насколько малым уважением пользовался Сюневульф в своей провинции.

Когда хмурый день сменился не менее хмурыми сумерками, верод пожелал выслушать самого ателинга. Он неохотно направился к перевернутой деревянной кадке, служившей трибуной. Прежде чем он успел забраться на нее, Сеольмунд ухватил его за ворот плаща и пригнул его голову к себе.

— Ты в родстве с обоими претендентами. Ты даже не настоящий фейн. Тебе не обязательно присутствовать.

Сеольмунд ошибался. Радгар пробыл в чужих краях несколько лет. Если он не покажется на поединке, фюрд утратит к нему всякий интерес.

— Нет, мне надо идти.

— Тогда поддержи Вульфвера. Если тот выиграет голосование, твой дядя уйдет в отставку. Твой кузен станет эрлом и назначит тебя как ближайшего родственника танистом.

— Нет! — Леофрик стиснул другую руку Радгара. — Ты должен поддержать своего дядю. Ты его очевидный наследник. Вульфвер рожден от фралля, и поэтому пользы от него никакой. Он догадался, что ты сменишь его, вот и делает отчаянную попытку удержаться. Сюневульф попросит Большого Эдгара сделать из него отбивную, и тогда ты станешь танистом.

Радгар благодарно улыбнулся обоим по очереди и осторожно высвободился, потом забрался на кадку. В голове его вертелось столько противоречивых советов, что он сам не знал, что собирается сказать.

Он оглядел обращенные к нему в ожидании лица — больше сотни лиц. Конечно же, его новые братья с «Фарофхенгеста» будут поддерживать его до последней капли крови — своей или чьей-нибудь еще, — но здесь хватало и представителей других веродов. Он не мог просить никого из них поддержать Сюневульфа, этого скользкого мерзавца. И Вульфвера тоже — Вульфвера, который уже пытался убить его.

Он должен был кричать, поскольку зал строился с расчетом глушить звуки, а не усиливать их.

— Эальдры, фейны… Друзья… Я искренне благодарен всем вам. Если я буду запинаться или заикаться, так это потому, что у меня нет слов, что я тронут вашей поддержкой так, что не выскажешь словами. Я знаю, многие из вас пришли сюда почтить память моего отца, и я горячо признателен вам за это. Я не могу предложить вам ничего мудрее того, что уже сказано здесь, и я не буду пытаться направлять ваше решение. Да, я королевской крови. Я готов драться с любым, кто попытается оспаривать это, но я не считаю себя достойным трона. Пока не считаю. Когда-нибудь, я надеюсь, я завоюю ваше уважение, но не могу претендовать на него сейчас.

Словно хмурое облако недовольства опустилось на святилище. Честность? Разве настоящий мужчина сомневается в своей зрелости? Люди переглядывались, перешептывались… Они ожидали совсем другого. Все — от старых, толстых землевладельцев до бесшабашных молодых моряков — хотели, чтобы в его лице к ним вернулся его отец. Если этого не случится и он погибнет, что ж, идея все же была неплоха…

Слишком поздно он увидел, что его отказ предает тех, кто уже рискнул всем, поддержав его: Леофрика, Сеольмунда, Эйлвина, его новых товарищей по вероду. Он нес ерунду. Его айронхолльская подготовка сыграла с ним злую шутку, ибо он говорил, как сказал бы преданный придворный или королевский телохранитель, но не как бравый бельский ателинг. Подобно Оводу он оказался не готовым к этому миру.

Пока он поспешно искал выхода из тупика, в который сам себя загнал, сквозь кольцо зрителей к нему протолкался молодой воин. Его кольчуга и шлем выдавали в нем королевского фейна, и он наверняка гордился этим сверх меры, ибо был книхтом совсем еще недавно. Он остановился, не доходя до Радгара несколько шагов, и обратился к нему голосом, высоким и надменным, как рыжие усы на его губе.

— Ателинг, твой король зовет тебя.

Предательский холодок пробежал по спине Радгара. Он скорее залез бы в нору к мурене, чем откликнулся на это приглашение. Зато духи случайности подарили ему способ исправить свою ошибку.

— Сюневульф не может приказывать мне, ибо ему брошен вызов. Я занят другими делами. Ступай и скажи моему дяде, что я встречусь с ним завтра утром и мы уладим все наши дела.

Парень испуганно уставился на него, не веря своим ушам, зато оглушительный хохот, которым разразилась толпа, заглушил все, что тот мог попытаться сказать на это. Хохот перерос в аплодисменты, а аплодисменты — в восторженные крики. Вот такие слова от него и ожидали услышать.

Духи! Неужели они хотят, чтобы он захватил трон силой? Здесь у него собралось меньше десятой части фюрда, и он уже видел, как край толпы постепенно тает по мере того, как стоящие там люди сознают, что эта компания вдруг стала опасной. Все, кто наберет меньше половины, проиграют. Он крикнул, требуя тишины.

— Друзья! Братья! Бельцы! Я верю, что моего отца убили и что его брат замешан в этом преступлении, но у меня нет твердых доказательств для того, чтобы объявить кровную вражду. Я уверен, что его сын, мой двоюродный брат, пытался убить меня той же ночью. Ни тот, ни другой недостойны мест, которое они занимают. Они мои родственники, но я не могу со спокойной совестью становиться на сторону любого из них. На мууте фейнов я буду стоять сам по себе.

Чума на оба ваши дома! Такого решения не предложил за несколько часов споров никто. Это было не по правилам, но отец нарушал и не такие правила. Радгар придумал это только что и сразу же увидел, что это чудовищно безрассудно, ибо означало вражду с обеими партиями — эрла и таниста. Но это был выход из стоявшей перед ним дилеммы. Толпа встретила это предложение восторженным ревом. В своей непривычно спокойной манере юный ателинг провозглашал революцию, значит, возможно, в нем и было все-таки что-то от его отца. Они пойдут за ним — во всяком случае, сейчас.

7

Единственной причиной, которая помешала Оводу просто лечь и умереть, было то, что для этого не нашлось удобного места. Все вокруг него превратилось в ложе из гвоздей, вселенную острых ножей. Он соорудил из перевязи жгут, чтобы остановить кровотечение из раздавленной руки; остальные повреждения, похоже, свелись к синякам и царапинам от головы до пят. Терзаемый жаждой, он услышал где-то неподалеку звук капающей воды. Почему-то этот звук не послужил поводом для надежды или отчаяния, но привел его в ярость — никакой палач не подвергал свою жертву пытке хуже, чем эта! То, что сквозняк прекратился, не обязательно означало конец, убеждал он себя. Это говорило только о том, что туннель завален с одной стороны, не обязательно с двух. Клинок не сдается. Он может надорвать сердце и упасть замертво, но никогда не сдается.

Не имея ни малейшего представления о том, куда идти, он решил двигаться на шум воды. Используя «Ничто» как щуп, он выяснил, где камни есть, а где — нет, и тронулся в путь. Раз или два он оказывался в больших пустых пространствах, где не мог нащупать ни стен, ни потолка; в других ему приходилось протискиваться в узкий лаз, полный битого стекла — так, во всяком случае, ему казалось. Стук капель, казалось, сделался реже, и его неотступно терзала мысль о том, что он может прекратиться вовсе. Ему даже начало казаться, что тот отдаляется по мере его приближения, что это обман слуха, порождение каких-то злых духов, имеющее целью единственно мучить его. Казалось, он ползет сквозь этот кошмар уже несколько дней и никогда не найдет эту воду. Прежде чем он добрался до нее, он увидел впереди на потолке блики дневного света.

Выходящий в Веаргахлейв конец туннеля был почти полностью перегорожен оползнем. Перед завалом скопилась лужа воды, и он сумел утолить жажду. Он нашел даже кучку порриджа — овсяной болтанки — в месте, где просыпался рваный мешок муки; он заставил себя проглотить немного этой гадости, чтобы желудок не казался таким пустым. В сломанной руке пульсировала свирепая боль, отдававшаяся во всем теле. Не будь ее, он, возможно, свернулся бы калачиком и проспал так остаток жизни, но для этого ему не хватало покоя.

Он перебрался через нападавшие с горы обломки и увидел наконец Веаргахлейв. Увидел он, правда, совсем немного. Буря и извержение превратили день в ночь, но он решил, что если солнце еще не село, то сделает это очень скоро, поскольку багровое свечение в кратере было ярче, чем тучи над головой. Он слышал треск, а к запаху серы примешивался теперь запах дыма. То, что лес горит, его не удивило. Порывистый ветер нес с собой заряды дождя. Воздух, Вода, Земля и Огонь — все четыре основные стихии присутствовали в изобилии, и это напомнило ему о Хильфвере.

Разумеется, у него не было шанса найти заклинателя в этом безумном мареве — да и толку от этого было бы немного, но ничего лучше ему делать не оставалось, и он не мог выдумать другого повода, ради которого оказался здесь. Охая от боли, он сполз на дно кратера и устало заковылял в лес.

Радгар наверняка знал, что Хильфвер и Фюрлаф — один человек, но только раз в присутствии Овода назвал старого калеку «eald fæder» — дедушка. Он много рассказывал о своем прадеде, Гюфблейсе, и об отце, Эйледе, но имени Фюрлафа почти не упоминал, словно позор того, что бывший король сделал с жевильийцами, все еще лежал на их семье. Гюфблейс погиб, сражаясь с драконом. Эйлед заманил своего в море, где тот и сгинул. Хильфвер-Фюрлаф натравил свое чудовище на армию захватчиков, и только после того, как оно уничтожило жевильийцев, он загнал его в спасительное море. Как? И что случилось после? Он бормотал еще что-то про недостаточно глубокую воду. Если он упал на левый бок, и дракон навалился на него…

Обезумевший, безнадежно изувеченный, он укрылся в Веаргахлейве, а народу сказали, что он мертв. Чего он так стыдился? Возможно ли, что он не просто приманил огненного дракона, но сам призвал его, как призвал призрак Йорика? Считается, что огненные драконы — это нечто, что случается само собой, вроде грозы или урагана, но почему бы умелому заклинателю не суметь создать такого, особенно во время извержения вулкана, когда духи огня так и роятся в воздухе? Это наверняка ужасное преступление, и захватчики здесь ни при чем. А прошлой ночью старый безумец услышал, что один его сын убил другого. Насколько безумнее от сделался от этого?

Что-то звало Овода, тянуло его сюда. Он помедлил на берегу клубившегося паром озера, дальний берег которого терялся в деревьях. Ему придется одолевать его вброд, надеясь, что он не сварится при этом заживо… Что-то в Веаргахлейве грозило Радгару смертью.

Часть IX ЭЙЛЕДИНГ

1

Дойти в такой дождь от Халигдома до Сюнехофа означало промокнуть до мозга костей. Закутавшись в плащ, Радгар задержался на краю площади, чтобы оглянуться на своих сторонников: Леофрика, Сеольмунда и еще больше двух сотен фейнов, от подростков вроде Овода — где, кстати, бедняга Овод? — и до стариков, столь дряхлых, что они едва волочили ноги, поддерживаемые дюжими внуками. Он потерял своего Клинка, получив взамен свиту. Радуясь хотя бы тому, что она не растаяла по дороге, он откинул капюшон, расправил плечи и первым зашагал через площадь к крыльцу.

Несколько десятков вооруженных мечами людей скопились у ступеней; некоторые укрывались под зонтами, которые держали над ними фралли. Должно быть, это те, кто поосторожнее, выжидали, кто из соперников возьмет верх. По сторонам площади виднелся лес шапок, шляп и зонтов, под которыми прятались от дождя сеорлы, лэйты, а также довольно много женщин и детей — семьи фейнов. Никто из них не обладал правом голоса при смене эрла, да и результат выборов вряд ли мог сказаться на их безрадостной жизни, и все же им нравилось смотреть на то, как ателинг ведет свою армию. Могли ли они сказать, что все это лишь обман зрения, а на деле ее ведет призрак короля Эйледа? Его приверженцы не следовали за ним — их толкали. Ему и не снилось, что он может завоевать сторонников исключительно благодаря репутации отца.

Он поднялся на три ступени и уже второй раз за этот день сдал меч Йорика королевским фейнам. За ним затопало по ступеням множество ног.

В большом зале царил полумрак, и на первый взгляд он показаться почти пустым, ибо собравшиеся в нем держались у стен. Хотя запах давних пиршеств все еще витал в воздухе, в этот вечер все четыре очага оставались холодными. Около них стояли трое пожилых витан в нарядах глашатаев — счетчики, приемлемые для обоих кандидатов. Двое мужчин, вступивших в зал перед Радгаром, подошли к ним, одновременно поклонились и разошлись по противоположным сторонам зала. Скорее всего это были братья, разделившие семейные голоса.

Почетным гостям выделили скамьи в дальнем конце помоста: эрлам, их женам, матерям, бабушкам и нескольким детям лет десяти-одиннадцати. В левом углу помоста хмуро сутулился на своем троне Сюневульф в короне и все той же алой мантии. Королева Шарлотта сидела рядом с ним, выпрямив спину, в резном кресле из бивня нарвала. За ними стоял угрюмый Роферкрефт, наблюдавший за тем, как его вооруженные миньоны поддерживают порядок собрания.

Вульфвер стоял в правом углу, не обращая внимания на низкий стульчик, любезно выделенный ему его отцом. Скрестив руки на груди, он свирепо созерцал разворачивающуюся драму. Пока дела для него оборачивались гораздо лучше, чем предсказывали Леофрик и Сеольмунд. Больше четверти — возможно, почти треть — фейнов собралась у правой стены зала.

Все взгляды обратились к Радгару, когда он подошел к витанам, ибо казалось, от его решения зависит судьба королевства. Уведи он свою свиту к Вульфверу, и чаша весов качнулась бы в сторону таниста; в крайнем случае шансы бы уравнялись. Это тоже только казалось: его сторонники шли за ним только потому, что он обещал не принимать ни одну из сторон. Не доходя несколько шагов до поджидавших его витан, он остановился и сложил руки на груди подобно Вульфверу. Однако вместо того чтобы нахмуриться, как тот, он улыбнулся витанам. Его сторонники сгрудились у него за спиной, и в зале воцарилась удивленная тишина.

Она продлилась недолго. Сначала заскрипели стропила, потом стены. Пол дернулся у него под ногами раз, другой, еще сильнее… Он пошатнулся и взмахнул руками, чтобы не упасть. Со всех сторон люди хватались за стены, за мебель, друг за друга. Деревянное здание скрипело всеми своими суставами, но все звуки потонули в оглушительном реве, и весь мир, казалось, пустился в пляс. Такого землетрясения он еще не помнил. С крыши посыпалась пыль, встречные столбы поднялись от очагов. Толчки продолжались мучительно долго, потом сила их начала слабеть, и они стихли.

Он бросился вперед помочь подняться витанам — все трое упали на спину. Пыль улеглась, упавшие смущенно поднялись на ноги, но, похоже, ни Сюнехоф, ни его обитатели не пострадали серьезно. Голосование продолжалось, поскольку ни один уважающий себя рыжеволосый белец не позволит себе обращать на какой-то там подземный толчок внимания больше, чем, скажем, на неспокойное море. Они строили свои дома крепко и надежно, и дома выдерживали, а с ними и они сами.

Он вернулся на прежнее место. Один из витан, шаркая, подошел к нему.

— Эальдры! Вы должны пойти на одну или другую сторону. — Он говорил не совсем разборчиво, ибо во рту его недоставало с дюжину зубов.

— Мы подчиняемся ателингу Радгару, — заявил Леофрик.

— Эйлединг! — заорали воины за его спиной.

Это застало старика врасплох, и он сердито уставился на них из-под кустистых седых бровей.

— Вы должны принять одну или другую сторону.

— Я не принимаю ни одну из сторон, и мои спутники настроены так же.

— Это не разрешается.

— Я не могу сделать выбор между двумя ведрами нечистот.

— Тогда уйди, если не желаешь исполнить свой долг! — От ярости тот почти визжал.

— Я не уйду.

— Эальдор Сеольмунд! Эальдор Леофрик! Вы знаете, что это не по правилам.

— Это нетрадиционно, — согласился Леофрик.

Речь виты, и без того не слишком разборчивая, сменилась визгливым бормотанием и брызганьем слюной.

— Вы нарушаете обычаи и древние законы. Вы должны сделать выбор между двумя кандидатами. Если вам не понравится результат, вы можете сами бросить вызов. Раскол фюрда более чем на две части чреват беспорядками и кровопролитием.

В этом была известная доля правды, но Радгар уже не мог сменить выбранную тактику. Он оглянулся проверить, с ним ли еще его шайка, и к удивлению своему увидел, что к ней прибавилось по меньшей мере с полсотни человек. Те, кто ждал развязки у крыльца, вошли, и большая их часть присоединилась к его партии. Возможно, он неверно оценил их мотивы.

— Мы не примем ни одну из сторон, эальдор, — твердо ответил он. — Ступай и считай тех, кто принял.

Пока старик спешил назад обсудить плохие новости со своими помощниками, Леофрик поправил свою глазную повязку. Два человека покинули ряды сторонников Сюневульфа и присоединились к раскольникам. Эту коварную стратегию предложил и оформил Сеольмунд, чье мышление причудливостью не уступало его скрюченной спине, и она действовала безотказно. Еще трое колеблющихся примкнули к ним, потом четверо со стороны Вульфвера. За ними последовали другие, и вдруг в воздухе запахло революцией. Витаны явно встревожились; король клокотал от злости.

Звук боевого рога подал сигнал к концу голосования; входную дверь заперли. Судьи объявили, что менять выбор запрещается, и все, кто сменил партию, должны вернуться на прежнее место.

С таким же успехом они могли бы увещевать Квиснолль. Никто не подчинился, и все больше фейнов упрямо покидали группы у стен и переходили в центр зала к Радгару и его партии. Радгар повернулся, чтобы переглянуться с Леофриком и Эйлвином, стараясь ничем не выдать охватившего его возбуждения. Все действовало даже лучше, чем они предсказывали! Он не мог знать, конечно, как долго его сторонники будут поддерживать его, как далеко пойдут за ним, но теперь у него было почти столько же голосов, сколько у Вульфвера. А что, если под конец их будет больше, чем у отца или сына? Или даже больше, чем у обоих вместе? Если Сюневульф затеял этот вызов, чтобы произвести впечатление на витенагемут, он навредил сам себе.

Леофрик предостерегающе нахмурился, он повернулся обратно, и все его торжество разбилось как хрупкое стекло. Королёва Шарлотта поднялась со своего кресла из кости, и теперь шла через зал урезонивать своего неверного сына. Все взгляды в зале были прикованы теперь к ней, и новая встреча их должна была проходить на глазах у всего фюрда. Это был еще один хитрый трюк Сюневульфа, и ненависть Радгара разгорелась еще сильнее. Ни разу со времен первых его дней в Айронхолле он не терял контроля над собой. Он верил, что дремавший в нем дракон весь прогорел и исчез навсегда, но теперь понимал, что тот может проснуться снова. Увы, это была уже не детская потасовка, когда злость была и мечом, и щитом; в поединке умов злость могла ослепить и завести в смертельный тупик. Он плотнее запахнулся в пропитанный жидкой грязью плащ и принялся ждать.

Королева Шарлотта шла, волоча за собой шлейф своего темно-бордового платья. На руках ее, на шее и в ушах блестели самоцветы, на высоко взбитых волосах сияла серебряная корона. Она не казалась старой, хотя достигла уже того возраста, в котором частые роды превращают большинство женщин в беззубых, седых ведьм. Она протянула к нему руки. Когда он не принял их, она нервно сцепила их перед собой. Напряженно вглядываясь в его лицо, она заговорила, обращаясь к нему одному, хотя слышать ее могла добрая сотня людей.

— Ты сильно прогневил своего короля, Радгар!

— Мой король был убит, и этот человек помогал этому.

— Молчать! Я не желаю слушать такой клеветы. Почему ты не явился, когда тебя звали?

— Потому что опасался за свою жизнь. — Он заметил, что язык ее слегка заплетался, а дыхание отдавало вином. Замужество за Сюневульфом довело бы до пьянства любую, но, возможно, его собственное поведение за эти два дня тоже способствовало этому.

— Это безумие! — всхлипнула она. — Король желает тебе только добра. Он восхищается тобой и всегда восхищался. Вульфвер всегда разочаровывал его, а теперь у него хватило наглости бросить вызов. Ты сам видишь, что он проиграл, фюрд проголосовал против него. Твой дядя… отчим, я хотела сказать… Сюневульф хочет, чтобы теперь ты был его танистом.

— О мама! Милая мама! Ты всегда веришь в то, во что хочешь верить, разве не так? Ты отказываешься видеть тени или думать о том, что может таиться в них. Неудивительно, что жизнь всегда разочаровывает тебя! — Ему хотелось встряхнуть ее. Ему необходимо было обнять ее. Он подавил оба этих желания. — Ты просто дура, если веришь хоть одному слову этого человека.

Она нахмурилась, словно мир вдруг сделался слишком сложным для понимания.

— Я не могу не любить его, Радгар, — прошептала она.

Сердце его болезненно дернулось.

— Нет. А я не могу не любить тебя, мама.

— О Радгар! — Она снова протянула к нему руки, и снова он не вынул своих рук из складок замызганного плаща.

— Но его я ненавижу. — Гнев клокотал в его горле как лава.

— Сжалься над ним, Радгар! Сжалься! Ему ведь предстоит выбрать чемпиона, чтобы тот бился с его собственным сыном. Помоги ему! Он говорит, что ты лучший мечник в Бельмарке. Это правда? — Она не могла поверить, что произвела на свет такого монстра.

— Возможно… — В отсутствие Овода… Где-то теперь бедняга Овод?

— Все, о чем он просит, — это чтобы ты увечил Вульфвера как можно меньше. В награду за это он назначит тебя своим танистом, а через год или два… не больше, чем через три года, он оставит трон и сделает тебя королем Бельмарка. О Радгар, какое чудесное…

Она осеклась. Горький смех вырвался у него прежде, чем он сумел удержаться.

— Сюневульф хочет, чтобы я дрался за него с Вульфвером? Дрался с ним и отпустил с разбитым носом? О нет! Ступай и скажи своему сожителю, мама, что если я встречусь с этим его уродливым отпрыском и в руке моей будет меч, я разбросаю его потроха по всему полу. И если я когда-нибудь стану танистом, я сделаю то же самое с ним в первый же час. Это будет разом исполнением долга и удовольствием. Передай эту весточку своему жирному дружку.

Она отпрянула с побелевшим лицом.

— Радгар! Ты забываешь, кто он!

— Нет, мама. Этого я не забуду никогда. Он убивает предательством и коварными заклятиями. Человек, убивший папу, подтвердил, что это Сюневульф впустил его в дом той ночью. Он овладел тобой с помощью приворотного зелья и пытался убить меня. Он дерьмо, мама, вонючий навоз. Ступай к своей куче дерьма и плюнь в него от моего имени.

Его трясло, его почти тошнило от попыток совладать со своим гневом. Рука Леофрика предостерегающе стиснула ему плечо. Королева Шарлотта в ужасе попятилась, потом повернулась и, подхватив свой шлейф, ретировалась на помост. Несколько сотен присутствующих фейнов видели, как потемнело лицо короля, когда он выслушал ее доклад шепотом.

Все новые фейны перекочевывали от стен к Радгару. Потом какой-то капитан — человек, которого он совершенно не знал, даже в лицо — покинул Сюневульфа и перешел к нему вместе со всем своим веродом.

— Объявляйте! — рявкнул Сюневульф трем растерянным витанам в центре зала. Роферкрефт бросил команду королевским фейнам, и те, быстро выстроившись цепью вдоль левой стены, остановили дальнейший отток из стана сторонников короля.

Судьи поспешно посовещались. Теперь в центре насчитывалось заметно больше голосов, чем у таниста, а возможно, столько же, сколько у Сюневульфа. Еще два верода принесли бы Радгару больше половины голосов фюрда, но он не считался кандидатом. Витаны поспешили к королю и низко поклонились в знак того, что он победил. Его сторонники разразились радостными криками, которые быстро потонули в ропоте других партий.

— Да будет у всех твоих побед такой же кислый вкус! — буркнул Леофрик.

Сеольмунд хихикнул.

— Интересно, что подумают обо всем этом эрлы?

Боевой рог призвал всех к тишине, чтобы объявить решение. Квиснолль капризно тряхнул зал. Стоявшие порознь партии смешались и начали придвигаться к помосту, но королевские фейны оттеснили их назад, освободив открытое пространство: предстоял поединок. Большая часть дам встали, поклонились трону и направились в дальний конец зала, где ненадолго отворилась, пропуская их, одна створка дверей. Им не удалось увести с собой сыновей, и уж конечно, не покинул зал никто из мужчин. Осталась и королева.

Вульфвер стянул с себя плащ, перевязь, кафтан. Обнаженный по пояс, он сошел с помоста и сделал несколько пробных взмахов своим двуручным мечом. Его угрюмое лицо исказилось в беспощадной ухмылке убийцы, почуявшего запах крови.

— Выбирай своего человека, папаша! Кто помрет за тебя?

Сидевший на противоположном краю помоста Сюневульф не обратил на издевку никакого внимания. Он подал руку Шарлотте и повел ее вдоль края помоста к его середине, потом повернулся, чтобы обратиться к фюрду.

— Фейны, мы благодарим вас. — Он мог бы поучить улыбаться щуку. — Мы приложим все старания, дабы и впредь оправдывать ваше доверие. И наша дорогая госпожа также благодарит вас. А теперь, увы, наш скорбный долг выбрать чемпиона, дабы тот отмстил оскорбления, нанесенные нашей чести. — Он держался неплохо. Все, кто не знал его скользких повадок, нашли бы его убедительным оратором. Маленький толстопузый монстрик.

— Продолжай, папаша! — заорал Вульфвер. — Ищи человека, согласного помереть за тебя. Я жду.

— Увы, — вздохнул Сюневульф. — Этот преступник — наша плоть и кровь, и это глубоко ранит нас, так что мы можем надеяться лишь, что он не слишком дорого поплатится за свою дерзость. Как бы то ни было, такова плата за амбиции, и те, кто ищет дорогого выигрыша, должны быть готовы дорого платить за проигрыш. Короли и эрлы не знали бы покоя, будь кара слишком мягкой. — Он снова изобразил на лице улыбку. — И мы не изменим традиции, согласно которой королевский чемпион будет осыпан богатствами, достаточными, чтобы скопы сотню лет слагали о них баллады.

— Или его вдова получит мужа умнее! — Верод Вульфвера отозвался на эту его шутку радостным гоготом.

— Совершенно верно, — согласился Сюневульф. — Но прежде нам предстоит исполнить более приятную обязанность. — Он щелкнул пальцами, и вперед гордо выступилрасфуфыренный книхт. В руках он держал красную шелковую подушку, на которой лежал сияющий меч. Он опустился на одно колено на краю помоста, демонстрируя меч вероду.

— Почтенные гости, — объявил король. — Эрлы, эальдры, фейны. Нам доставляет несказанное наслаждение приветствовать на родине вернувшегося после долгих лет отсутствия нашего дорогого племянника и пасынка, Радгара Эйлединга… — Он подождал, пока стихнут одобрительные и возмущенные возгласы. Потом подождал еще. И еще. Маленькие глазки его шмыгали из стороны в сторону, словно он запоминал, кто шумит громче всех. Потом он заговорил снова, и постепенно шум стих настолько, чтобы его можно было расслышать. — …и отца нашего, Фюрлафа. Гарда его из чистого серебра и украшена Семью Слезами, знаменитыми голубыми жемчужинами, дошедшими до нас из незапамятных времен. Эти драгоценные камни украшали множество корон и скипетров, а также плоть великих королев. Скопы могут часами петь их историю. Радгар, сын мой, ступай же сюда и прими от нас этот бесценный дар.

Ноги Радгара словно приросли к полу. Что это еще за новое коварство? Теперь, когда король одержал победу в вызове, ослушаться его воли считалось незаконным. Где он видел этот меч раньше?

— Не иди! — шептал ему на ухо Леофрик. — Это еще одна ловушка!

— Тебе надо идти! — шептал одновременно Сеольмунд его локтю. — Иначе тебя сочтут трусом.

Никто и никогда не говорил, что политика — легкое занятие.

2

Хильфвер успевал едва-едва. Горячая вода подступила к самой октаграмме, огонь лизал кроны деревьев над его головой, а воздух был настолько пропитан дымом и испарениями, что дышать было почти невозможно. И все же он продолжал выкрикивать слова заклинания и скакать на своей деревяшке причудливым силуэтом на фоне огня.

— Стой! — прохрипел Овод. — Прекрати! Что ты делаешь? — Заклинатель не услышал его, а может, не обратил на его крик внимания.

Овод брел по горячей воде, временами доходившей ему до груди. Его продвижение замедлялось скрытыми под водой кустами и плавающими обломками, включая то, что осталось от некогда стоявшей здесь избушки. Непрекращающееся кровотечение из раздавленной руки отнимало у него остаток сил. Он не мог идти быстрее к безумцу на том берегу, и все же его инстинкт кричал ему, что он не должен позволить Хильфверу довести заклинание до конца.

Земля ушла из-под ног, и кратер содрогнулся от свирепого подземного удара. Отравленное озеро всколыхнулось. Старый безумный Хильфвер на берегу рухнул ничком. Огонь, охвативший лес, взревел еще громче; пылающие стволы с треском рушились на землю. Овод пошатнулся и попытался удержать равновесие, загребая здоровой рукой, а вокруг него с шипением падали в воду горящие сучья.

Постепенно земля успокоилась, и рев огня заглушил грохот камнепадов. Отчаянным усилием старый заклинатель поднялся и продолжил с того места, на котором прервало его землетрясение. Он был совершенно нагим, и горящий лес освещал его увечья: стариковское тело с одной стороны и живой труп, обугленная головешка без руки и с жалким обрубком ноги — с другой.

— Стой! Стой! — сквозь слезы Овод увидел что-то, съежившееся в центре октаграммы.

Теперь Хильфвер услышал его. Он удивленно оглянулся и увидел бредущего к нему по воде Овода. Он не остановился, но запел свои заклинания еще быстрее, прыгая с одного острия октаграммы на другое на своей деревяшке.

Наконец-то дно пошло вверх. Овод перешел на бег, вскарабкался на последний откос, скользя и спотыкаясь. Он взмахнул шпагой.

— Стой или умри!

Хильфвер остановился, устало опершись на свой посох. Грудь его тяжело вздымалась, хотя казалось, будто дышит только его человеческая половина. Он захлебнулся мучительным кашлем. Из единственного глаза градом катились слезы, но сохранившаяся часть лица сияла торжеством.

— Готово!

Напитанный дымом воздух над октаграммой начал светиться перламутровым светом, да и сама засыпанная пеплом восьмиконечная звезда засияла ярче, словно нарисованная огнем. Предмет в центре оказался орлом. Он был живой и свирепо косил глазом на Овода, хотя лапы его были привязаны к полену. Как этому калеке удалось поймать орла? Огненного дракона Эйледа описывали как быка, но тот, что убил Гюфблейса напоминал огромную птицу…

— Ты вызываешь фюрдрака! — Что же он за человек, если способен на такое?

Заклинатель разразился визгливым смехом.

— Преступления Сюневульфа требуют отмщения. Но теперь ему от меня не уйти. Отойди и не мешай.

— Если ты высвободишь дракона, как ты обуздаешь его? Этого нельзя делать! Он может убить Радгара, равно как всех других.

— Врагов моих обреку на жестокую смерть. Радгар заговорен от огня! Пусть сгинут все, кроме благородного Эйлединга, как сгинули когда-то жевильийцы.

— Нет! Прекрати! — Овод не сомневался, что Радгар сочтет своим фамильным долгом биться с чудовищем, если оно появится на свет.

— Слишком поздно, раб! Стихии уже призваны.

Октаграмма засветилась еще ярче сквозь дым, ярче полуденного солнца. Орел расправил крылья и закричал. Горящие ветви и сучья падали дождем, легкие Овода разрывались. Он готов был вот-вот потерять сознание от жара, потери крови, нехватки воздуха…

— Если ты не остановишь, это сделаю я! — Он шагнул в октаграмму и вонзил «Ничто» прямо орлу в сердце.

3

Радгар наконец рассвирепел. Он даже не сознавал этого, но был даже рад, что это произошло. Он уже забыл, как это здорово — сбросить оковы, делать все, что хочешь, не задумываясь о плате. Нелегко убить короля… Нет, очень даже легко, если тебе плевать, останешься ли ты жив, чтобы хвастаться этим. Он улыбнулся при виде королевских фейнов, глядевших на него настороженными котами. Он убьет их господина прямо у них на глазах, и они не в силах будут помешать ему в этом.

Он шагнул вперед. Ярость редко лишала его осмотрительности, она только развязывала ему руки. Он остановился прямо перед этой грязью на помосте, коленопреклоненным книхтом, матерью… Он поклонился, почти не скрывая презрения.

— Дядя?

— Нам надлежит торопиться, — объявил король, обращаясь к вероду. — Нет смысла оттягивать решение этого болезненного вопроса. Сын мой, негоже человеку твоего происхождения ходить безоружным, но прежде чем фюрд согласится принять тебя, мы должны удостовериться в твоем благородном происхождении и принять твою присягу. А после этого мы соизволим просить тебя отстоять нашу честь в поединке, который…

Недовольный рев фюрда и даже некоторых гостей сказал королю Сюневульфу, что они думают о поручении кому бы то ни было биться с собственным двоюродным братом. Люди вроде Светманна могут, конечно, резать родных и близких ради своих амбиций, но одобрения это не вызывает. Такой приказ королю не прощается.

— Разве моя мать не передала тебе мой ответ, нифинг? — выкрикнул Радгар. — Я сказал ей, что Вульфвер пытался убить меня, когда я был еще ребенком, и если я увижу его с мечом в руке, я выпущу ему все потроха. Ты этого от меня хочешь?

Сюневульф залопотал что-то, но голос его потонул в шуме толпы. Впрочем, судя по всему, эта плесень в человеческом обличье ждала от него именно этого. Существовал ли предел низости, до которой мог упасть этот подонок? Похоже, нет. Он доказал это еще пять лет назад.

Толпа неохотно стихла.

— Мне не нужен твой меч, дядя, — сказал Радгар. — Я уже нашел себе меч. На стене. Меч, которым убили короля.

Приятно было видеть, как воровато оглянулся этот монстр на стену, и вдвойне приятнее — как побледнел он, увидев на месте меча голые бревна. Радгар громко рассмеялся. Умом он понимал, что этого маленького триумфа более чем достаточно, но гнев уже целиком овладел им, толкая на безрассудство. Вот сейчас скажет всему миру, что случилось той жуткой ночью в Твигепорте. Потом объявит кровную вражду. Потом королевские фейны изрубят его на куски, так что придется ограничиться всего несколькими словами, чтобы все поняли, что он делает и зачем, а потом схватить этот чертов меч-подарок и вонзить его в королевское брюхо…

— Меч, которым убили короля, нифинг! Я видел, как он убивал людей и попроще. Твой танист может рассказать нам, как погибли Хенгест и Фрекфул — верно, милый Вульфвер? Важнее то, что раньше тем же вечером…

— Радгар! — вскричала королева Шарлотта. — Время давать присягу. Пусть видят все, как королева славит ателинга Радгара! — Шелестя платьем, она взяла меч Семи Слез с подушки и подняла его обеими руками.

— Шарлотта, нет! Не надо!

Не обращая внимания на крик мужа, она подняла клинок в торжественном салюте.

— Ателинг, да будут все твои великие предки…

— Мама! — крикнул Радгар. — Не лезь в это! Дай мне меч…

4

Овод понял, что совершил ошибку, как только шпага его пронзила орла. Вместо того чтобы отменить заклинание, он высвободил духов смерти и довершил его. Птица была здесь вовсе не для того, что ему казалось. Он резко повернулся и увидел, как исказилась от ужаса живая половина лица Хильфвера за мгновение до того, как огонь охватил его и он превратился в пепел. Исход битвы за Веаргахлейв был решен: духи Огня торжествовали над духами Земли. Древний кратер взревел, пробуждаясь к жизни, поглотив в огненном шаре лес и все живое в округе — все, кроме Овода, стоявшего внутри октаграммы. А потом стихия смела и его.

Подобно распускающейся ало-оранжевой розе огненный фонтан расцвел в ночном небе. На одно-единственное, бесконечное мгновение цветок завис над горой, объединив освободившихся духов Огня с духами Воздуха. Где-то далеко внизу островами в море окутавших Бельмарк серых туч торчали снежные вершины гор. Потом извечная тирания Земли взяла верх. Огненный цветок померк и рухнул вниз, неся смерть всему живому на склонах Квиснолля. Мириады стихий бились за главенство: Огонь и Вода, объединившись, порождали лаву, Огонь и Земля — обжигающий пепел, Огонь и Воздух — гром, Смерть и Случай… Сцепившись в смертельной схватке, стихии визжали каждая свое, и в хоре миллиона их голосов затерялся, никем не услышанный, единственный человеческий голос.

5

День угас, король не позаботился кликнуть свечей, и в зале сделалось совсем темно. Это изменилось, стоило Радгару протянуть руку к мечу, который его мать так и держала острием вверх. В окна вдруг полился багровый свет, будто солнце передумало и решило встать еще раз. Радгар поколебался, и тут вдруг увидел короля. Тот отвернулся, в отчаянии закрыв лицо руками. Что?..

Королева пошатнулась. Меч неуверенно дрогнул в ее руках.

— Мама! — Радгар бросился ей на помощь и едва избежал катастрофы, когда она опустила меч.

— Очень тяжелый…

Руки ее разжались. Оружие лязгнуло о камни. Он подхватил ее и осторожно уложил на помост.

— Мама, мама!

Она слабо улыбнулась ему.

— Голова закружилась. Со мной так бывает…

Не выпуская ее из рук, он поднял взгляд на короля и прочел на его ненавистном пухлом лице чудовищную весть.

— Нет, это не просто головокружение! — Он повернулся спиной к Вульфверу, что было неразумно.

— Что с ней, дядя? Какие еще твои гадкие фокусы?

— Не понимаю, о чем это ты… — Сюневульф посмотрел на своего сына. Танист бросился вперед.

— Выпустишь мне потроха, да? Если драться, так сейчас! — И замахнулся мечом на коленопреклоненного Радгара.

Удар наверняка снес бы Радгару голову. Тем, что этого не произошло, он был обязан отчасти тревожным крикам зрителей, отчасти айронхолльским навыкам, а отчасти очередному подземному толчку, заставившему Вульфвера оступиться и промахнуться. Ударил гром. Радгар перекатился на ноги, сорвал плащ и схватил дедовский меч.

* * *

Вот теперь он убьет Вульфвера. На этот счет у него не было никаких сомнений. Никаких альтернатив. Он не видел ничего, кроме этого отвратительного лица. Танист замахнулся снова. Радгар отбил удар: Бам-м! Он не сделал встречного выпада, только улыбнулся. Вульфвер сделал еще одну попытку. На этот раз удар был колющий, и снова Радгар парировал его. Бам-м!

Бам-м! Бам-м! Бам-м! Бам-м! Бам-м!

— А ну попробуй еще, братец! — рассмеялся Радгар. Опасность ему не грозила, хотя поединки в разгар землетрясения не входили в учебную программу Айронхолла. Танист сильно уступал ему в ловкости, так что нетвердая земля под ногами мешала ему сильнее. Сила, которую он — бац! — вкладывал в удар, была неописуемой, но точности ему недоставало. Бам-м! Дзынь! Теперь Радгар, приплясывая, отступал перед его отчаянным натиском, наслаждаясь нарастающей паникой своего противника, но постоянно контролируя ход поединка. — Быстрее! Тебе ведь нужно убить меня, помнишь? Правое ухо! — Он взмахнул мечом. Славный меч.

Вульфвер взвизгнул, но скорее от злости, чем от боли. Он продолжал драться, истекая кровью.

Бам-м! Зрители убирались с их пути, шатаясь при сотрясениях земли. Несколько раз Радгару приходилось — Бам-м! — перепрыгивать через упавшие тела. Интересно, что думал фюрд об этом первом уроке настоящего фехтования, когда-либо виденном в Бельмарке. Впрочем, что думал на этот счет дорогой Вульфвер, он представлял. Тот знал, что обречен.

— Левое ухо! — Больше крови.

— Стой и сражайся! — взвыл великан, выпучив глаза от страха.

— А ты поди, достань меня! — Бам-м! — Ты не сумел убить меня, когда мне было только… — Дзынь! — …тринадцать! Ты пытался… — Бам-м! Бам-м! — …утопить меня. Биться с мужчинами труднее, верно… Братец?

Устав от этой игры, Радгар рубанул по запястью таниста. Меч Вульфвера со звоном покатился по камням, а сам он стоял и, не веря своим глазам, смотрел на фонтаном льющую из руки кровь. Конец поединку.

Одновременно с этим успокоилась и земля. Хотя странный багровый свет продолжал заливать зал, а гора продолжала голодно рычать, пол больше не содрогался. Упавшие поднимались на ноги — кто сам, кто с помощью соседей. Радгар и его кузен продолжали стоять лицом к лицу в центре зала. Оба молчали. И тут…

— Пощады! — Вульфвер стиснул запястье здоровой рукой, пытаясь остановить кровь.

— Говори! — зарычал Радгар. — Сознавайся! И говори правду, если хочешь жить. Зачем ты бросал вызов своему отцу?

— Пощады!

— Не будет тебе пощады! — Радгар рубанул по колену великана, и тот рухнул как срубленный дуб. Тысяча голосов ахнули от ужаса при подобном нарушении правил. Не обращая на них внимания, он перевернул упавшего фейна на спину и осторожно приставил конец меча к его скуле.

— Одно лживое слово, и останешься без глаза. Говори, скотина! Что вы задумали сегодня? — Он не узнавал собственный голос. — Вы собирались убить меня, верно? Как?

— Меч!

— Громче! Пусть все слышат! Сознавайся или я разрублю тебя на куски!

— Меч был заговорен! — взвыл Вульфвер, продолжая сжимать раненую руку. — Первого, кто поднимет его, он должен был одурманить. Это бы не убило тебя! Так, оглушило бы немножко.

Если бы Радгар поднял его первым, он был бы уже мертв. Это было ясно без слов.

— Я твой рок, Вульфвер. Разве Хильфвер никогда не говорил тебе этого? Так ты собирался убить меня в ночь, когда погиб мой отец?

— Нет!

Оп! Радгар пощадил глаз, но взрезал щеку до того, что осталось от уха.

— Да! — взвизгнул Вульфвер. — Да! Я хотел утопить тебя. Помогите мне! Мне нужно к целителю!

— Кто убил короля Эйледа?

— Не знаю… Отец сказал мне не уходить из зала. Сказал, если меня увидят там, никто меня не заподозрит.

— Значит, он сказал тебе, что Эйлед умрет, еще до ого, как это случилось?

Губы Вульфвера перекосились от ужаса.

— Вроде того… — пробормотал он.

Этого было достаточно.

— Убийца! — Радгар полоснул по горлу своего двоюродного брата. Так, как убили его отца. Зал взорвался звериным ревом радости и возмущения. Кто-то кричал в знак одобрения, кто-то — от злости. Ему было все равно. Оставив Вульфвера булькать и дергаться в предсмертных конвульсиях, он бросился к матери, не зная, что так трясется: пол или его собственные ноги.

Он удивлялся тому, что вокруг нее хлопотало столько народа — до тех пор, пока не увидел кровь. Отчаянный удар Вульфвера, едва не лишивший его головы, поразил вместо него королеву, угодив ей в грудь. Пара королевских фейнов пыталась перевязать ее, но кровь била изо рта при каждом вздохе. Она лежала без сознания. Если верить тому, чему учили Радгара в Айронхолле на занятиях по врачеванию ран, жить ей осталось считанные секунды.

— Несите ее к целителю! — крикнул он, уронил меч и опустился на колени, чтобы поднять ее.

Четверо королевских фейнов схватили его сзади и рывком поставили на ноги лицом к королю.

Сюневульф ударил его по лицу.

— Убийца! Ты зарубил безоружного человека — мы сами видели это!

— Отнеси жену к целителю, мерзавец! — Радгар забился в руках фейнов, но тщетно. Во рту стоял вкус крови — перстни на королевских пальцах разбили ему губу.

— Это преступление! Ты зарубил нашего сына у нас на глазах, безоружного и раненого. Роферкрефт, выведи этого преступника во двор и отруби ему голову. — Король пытался изображать разгневанного отца, но из-под этой маски проглядывала дьявольская радость.

Что ж, закон был на его стороне. Поединок завершился. Ему даже не было нужды объявлять кровную месть. Ни один фейн в фюрде не потерпит хладнокровного убийства его сына, не потребовав за это отмщения. Монарх тем более должен блюсти свои честь и права. Зрители ревели — половина поддерживала Радгара, половина — Сюневульфа. Тем временем Роферкрефт со своими фейнами взял зал под полный контроль.

— Слушаюсь, господин, — сказал маршал. — С радостью. Взять его, ребята!

Королевские фейны повернули Радгара и потащили через зал к дверям. Еще дюжина их пристроилась сзади. Каждый из них был вдвое мощнее его, и меч его остался лежать на полу. Он угодил прямехонько в лапы королю. Он, можно считать, покойник. Как горек вкус поражения!

Возмущенно крича, Леофрик со своими людьми перегородили проход, не позволяя им пройти к выходу.

— Освободите его! — прорычал одноглазый воин, и команда «Фарофхенгеста» одобрительно взревела. Рев вышел угрожающий, но они блефовали. Все они были безоружны.

Роферкрефт стоял прямо за Радгаром. Он дернул своего пленника за волосы и прижал к его горлу холодный как лед кинжал.

— Мы можем проделать это и не выходя на площадь. Прочь с дороги!

— Он заслуживает справедливого суда!

— На счет «три» он умрет, — рявкнул маршал. — Раз…

Радгар почти не видел своих спасителей, ибо голова его была задрана так, что в поле зрения были только стропила, освещенные этим странным, кроваво-красным светом, его положение было безнадежным, но вина в этом лежала на нем одном, так что его друзьям не было нужды отдавать а него свои жизни.

— Отойди, эальдор! — крикнул Радгар.

Ничего не произошло.

— Два…

Радгар предпринял еще одну попытку.

— Мой отец не хотел бы, чтобы люди Каттерстоу убивали друг друга из-за меня. Вы не можете освободить меня. Отойдите.

Леофрик стиснул зубы.

— Его надо судить справедливым судом!

— Разумеется.

Он лгал, и все понимали это, но Леофрик отступил.

— Пусть проходят!

— Спасибо! — весело произнес Роферкрефт. — Вы так добры! Прочь с дороги! — Он не убирал кинжала до тех пор, пока люди с «Фарофхенгеста» не раздвинулись к стене, освобождая проход. — Вперед!

Вот так умер последний из потомков Каттера…

За мгновение до того, как пленник и его охрана подошли к дверям, двери сами сорвались с петель и разлетелись брызгами горящих щепок. Стоявший за ними фюрдрак пригнулся и заглянул в проем.

6

Хильфвер? Уж не старый ли безумец призвал эту чудовищную тварь. Или ее просто извергла из своих недр гора?

Радгар поднялся с пола в том месте, где фейны бросили его, и попятился, обдумывая ситуацию. Все остальные с криками ретировались в дальний конец зала. То, что пережил он в Твигепорте, оставило у него боязнь огня, но он превозмог ее в Айронхолле в ночь, когда спас Овода и других. С тех пор огонь мало страшил его — но и дракона нельзя считать обычным огнем. Жар на лице его и так уже был почти невыносимым.

— Хильфвер? — рявкнул он.

— Ар-р-рх! — ответил фюрдрак, словно пытаясь говорить. — Ар-р-рх! Ар-р-рх! — Он вплыл в зал, оторвав при этом кусок стены.

Радгар повернулся и бросился за остальными. Право же, стоило бы сделать из этого места еще один выход в задней стене. Почему он? Конечно, это придется делать ему. Он заговорен от огня, и он сын Эйледа — он должен попытаться сделать что-нибудь, ибо никто другой этого не может. И вообще чудовище, возможно, возникло по его вине, если это его сумасшедший дед создал его, услышав рассказ призрака. Весь фюрд Каттерстоу заперт здесь, в Сюнехофе, а с ним все эрлы королевства за исключением одного. Если фюрдрак убьет их всех, Бельмарк погрузится пучину анархии.

Тело его матери лежало, покинутое всеми, на краю помоста, а рядом с ним — меч Семи Слез. Еще на бегу он начал раздеваться, ибо знал, насколько мучительнее бежать в горящей одежде. Пальцы его дрожали так сильно, что пряжка ремня никак не поддавалась ему, но никакого стыда за свой страх он не испытывал — во сяком случае, теперь, когда весь фюрд визжал от ужаса, сбившись в кучу. Он никогда бы не подумал, что столько человек могут разом уместиться на помосте, но смогли — и то не на всем, а только на дальней его половине. Тех, что стояли у стены, должно быть, сдавливали и не давали дышать, зато гнев фюрдрака грозил им в меньшей степени.

Он сунул ноги обратно в башмаки, когда фюрдрак злобно зарычал и подобрался ближе.

— Ар-р-рх! — произнес он, выдыхая струи огня. — Ар-ар-р-рх, ар-р-рх, ар-р-рх!

Он весь состоял из черного шлака, расплавленного камня и жара, столь сильного, что даже смотреть на него через весь зал было трудно. Всего его окружало багровое марево. Порой он становился похожим на человека, только раза в два, в три выше нормального роста, но большую часть времени казался просто фонтаном камня и лавы, текучим, непостоянным, меняющимся каждую секунду. За ним оставался на полу дымящийся след, в котором бурлила расплавленная земля, так что казалось, будто он извергается прямо из земли, но в те мгновения, когда он превращался в человекоподобное существо, он шагал на массивных ногах, испепеляя камни. Но и тогда лица у него не было, и с каждым его движением или изменением формы наружная корка его с хрустом разламывалась, открывая взгляду бушующий внутри огонь.

Оказавшись в зале, он выпрямился во весь рост, и стропила над его головой задымились.

— Ар-р-рх! — сказал он снова, словно жалуясь. Земля дрогнула.

С дюжину людей сделали попытку прорваться к двери. Фюрдрак поймал их на бегу, хотя никто не мог сказать наверняка, смахнул ли он их огромной каменной рукой или просто рухнул на них, похоронив под своей массой. Некоторые еще успели вскрикнуть, прежде чем превратится в обугленные головешки, наполовину ушедшие в расплавленный пол. По стене за ними побежали языки пламени. Когда дракон вновь собрался из растекшейся по полу огненной кляксы в человекоподобное существо, стропила над ним загорелись. Продолжайся все подобным образом, и весь Сюнехоф заполыхал бы в считанные минуты.

Совершенно нагой, если не считать башмаков, Радгар снова схватил дедовский меч. Гюфблейс погиб, Фюрлаф остался чудовищным калекой, но Эйлед уцелел. Теперь пришла его очередь. Отец бился с фюрдраком на улице, не запертый в готовой вспыхнуть ловушке вроде этой. Воздух уже раскалился, почти не позволяя дышать, и он потел так сильно, что почти ничего не видел, да и меч держал с трудом. Он никогда не думал, что фюрдрак может быть таким огромным.

Он повернулся посмотреть на охваченную ужасом толпу за его спиной и увидел Сюневульфа Славного, все еще в короне и мантии. Как и все остальные, он всхлипывал и пытался пробиться в глубь толпы, но пузо и дряблые мускулы не позволяли ему тягаться с другими мужчинами.

— Идем, дядя! — Радгар ухватил его за меховую опушку мантии. — Если уж мне суждено умереть, ты, во всяком случае, умрешь первым. — С силой дернув за мантию, он вытянул короля из толпы, протащил через помост и сбросил на пол. Тот растянулся на нем ничком, не переставая визжать.

— Ар-р-рх, ар-р-рх! — Фюрдрак приближался. Он почти поравнялся с очагами, перемещаясь медленно, словно человек, идущий по топкому броду. Вся входная часть зала уже пылала. — Ар-р-рх!

Король, шатаясь, поднялся на ноги. Радгар спрыгнул на пол и приставил к нему свой меч.

— Шевелись! Умри на этом клинке или шевелись!

Всхлипывая, упираясь — и истекая кровью, ибо Радгару некогда было церемониться, — Сюневульф пятился навстречу фюрдраку.

— Что ты делаешь? — взвизгнул он. Жар становился нестерпимым, но Радгару в эту минуту приходилось хуже, чем ему. Его меховой воротник и корона защищали шею и голову от жара, а остальная часть тела была защищена еще лучше.

— Я хочу правды! Чья это была идея — убить моего отца?

— Я ничего не знаю об… ар-р-рх! — Визг Сюневульфа напоминал рык фюрдрака, только на несколько октав выше. Одним ударом меч его деда рассек королевские одеяния Сюневульфа от шеи до талии, задев тело. Кровь оказалась даже ярче мантии. — Это все Амброз! Тот Клинок, которого он послал, обещал мне трон. Он приказал ему добиться мирного договора и убить Эйледа.

— Амброз приказал ему убить отца?

— Да! Да! Он так и не простил его за фейринг в Кэндльфрене.

— А королева? Говори! — Радгар гнал свою жертву вперед, все ближе и ближе к испепеляющему дракону.

Сюневульф отшатнулся от меча. Одежда его дымилась, усы и борода трещали от жара.

— Шарлотта была моей наградой, моей ценой! Я желал много лет. Пощады, пощады!

— Ты никого не щадил, нифинг! Признавайся в остальных своих преступлениях. Как ты ухитрился удерживаться троне? Говори! Я заставлю тебя говорить! — Король упал колени, корчась — жар пробирал его и через одежду.

— Я признаюсь! Во всем признаюсь! Я использовал колдовство, чтобы получить твою мать. Я принимал шивиальское золото — четыреста тысяч крон в год посылал мне Амброз, чтобы я не замечал нарушений договора и сохранял мир.

Фюрдрак продолжал приближаться, но медленнее; брызги лавы разлетались из трещин на его теле. Он ярко светился в густом дыму, заполнявшем теперь зал, возвышаясь над двумя мужчинами, словно проглядывающее сквозь тучу солнце. Радгар и сам едва мог вздохнуть, но все же выдавил из себя еще один вопрос:

— А Эйфельнот?

— Он замышлял измену! — взвизгнул Сюневульф. — Когда Амброз прислал мне весть о том, что ты направлялся домой, я понял, что он сговорится с тобой против меня.

Этого было достаточно, более чем достаточно. Если после этого катаклизма останется в живых хоть один свидетель, Сюневульфа навеки проклянут по всей стране.

— Встать! — Радгар бросил меч и обеими руками поволок воющего монарха навстречу фюрдраку. Из пола били фонтаны лавы. Одежда на жирном мерзавце загорелась. Башмаки Радгара — тоже. Вскрикнув, он откатился в сторону, скорчившись от боли. Сюневульф исчез в потоке лавы, хотя сквозь дым казалось, будто дракон поднял его обеими руками и с любопытством наблюдал, как тот превращается в пепел.

7

Радгар снова взял себя в руки. Обмороками и истериками можно будет заняться и позже. Первым делом нужно было совладать с этой злобной тварью, пока она не убила всех находившихся в зале. Он снова схватил меч, а также — повинуясь неясному инстинкту, говорившему, что это очень важно и что ее нельзя терять — золотую корону Бельмарка.

— Я дал ему заметить меня, — говорил когда-то отец, — а потом бросился как выдра к воде. — Впрочем, отец встречался со своим фюрдраком на открытом воздухе. Этот же закрывал ему единственный выход.

Каким-то образом ему нужно привлечь к себе внимание дракона и вывести его тем же путем, что он попал сюда. Если он просто разъярит его, тот может броситься прямо на фюрд. Если он не сделает что-нибудь, и быстро, все зажарятся или задохнутся. Он вздрогнул, но бросился на монстра.

Ударить, проскочить мимо и продолжать бег — задача простая, но почти наверняка невыполнимая. Чудовище снова обрушилось, превратившись в бесформенную кучу перед тем, как еще раз принять человеческое обличье. Почему оно предпочитает эту форму? Крича от ярости и боли сразу, он вскарабкался по склону. Нацелившись туда, где находилось бы сердце, будь дракон настоящим человеком, он вонзил меч в трещину, надеясь перебраться через некое подобие плеча, спуститься с той стороны и бежать к выходу. Этого ему не удалось. Он ожидал, что клинок встретит какое-то сопротивление, но расплавленные внутренности этой мерзости оказались жидкими как вода, так что меч ушел по самую рукоять. Здоровый кусок наружной коры отломился, отворив поток огня и лавы. Этот поток снес Радгара вниз и прокатил по полу до тех пор, пока тот не врезался в стену и не остался лежать там, беззащитный перед монстром.

Дракон не бросился на него, как он ожидал. Он взревел так, словно и ему было больно, и ринулся прямо на боковую стену, мгновенно рассыпавшуюся пеплом. Радгар был весь избит и исцарапан, но за стеной открылись дождь и сырая холодная земля, поэтому он выбрался из развалин и бросился туда. Дичь его убегала, и, подобно гончей, он должен был преследовать ее; его безумная ненависть горела жарче, чем сам дракон.

Среди горожан нашлись безумцы, сбежавшиеся смотреть, как горит Сюнехоф. Они бросились врассыпную, когда из дома на них вырвался дракон — он бежал почти так же быстро, как человек… ну, например, как серьезно раненный человек на сбитых ногах.

Подобно пыльному смерчу в поле, фюрдрак несся через Варофбург, словно пытаясь убежать от преследовавшей его маленькой фигурки. Что бы там ни рассказывал отец про преследовавшего его фюрдрака, здесь все происходило наоборот: этот дракон убегал. Окутавшись паром и огнем, он старался следовать по улицам, но время от времени срезал углы, и тогда дома сразу исчезали в языках огня, разбрасывая вокруг пылающие обломки. Только проливной дождь и широкие промежутки между домами спасли город от полного разрушения. Позже Радгар не мог вспомнить почти ничего об этой сумасшедшей погоне. Какой-то скрытый охотничий инстинкт продолжал гнать его вперед, и он бежал, забыв про боль и усталость, почти обезумев от ярости. Вот, оказывается, для чего людям злость! Раз или два его дичь сбавила ход, словно для того, чтобы повернуться и драться. Но оба раза продолжала бег при его приближении.

Оказавшись в порту, дракон, казалось, почуял свое проклятие, море, ибо свернул и продолжал свой путь вдоль берега, поджигая корабли и ладьи. Крича, Радгар попытался отрезать его от них. Он потерял слишком много крови, ему едва хватало сил держать то, что осталось от меча. Как раз когда он решил, что ему пора снова сблизиться с чудищем, оно свернуло и, перевалив через россыпь камней, выбежало к воде. Не колеблясь, оно бросилось в море. Послышался короткий оглушительный вопль, и дракон исчез, а у порта появился новый пирс. Радгара окутало облако кипящих брызг, что по сравнению с тем, что он пережил прежде, казалось блаженным облегчением.

Единственным выходом из этой пытки было потерять сознание, что он и сделал.

8

Он лежал на какой-то ужасно жесткой поверхности, завернутый в одеяло или плащ. Он догадался, что находится в святилище, ибо заклинатели продолжали петь, и на него волнами накатывали духи — исцеляющие, успокаивающие. Он ощущал себя так, будто его натерли как морковку и провеяли как зерно. Что ж, по всем правилам ему полагалось уже с дюжину раз превратиться в кучку золы, так что он не жаловался. Голоса казались далекими и как-то странно приглушенными, из чего он сделал вывод, что находится в Халигдоме.

Он лежал, не открывая глаз, ощущая, как творят с ним свои чудеса духи, и наслаждаясь этим, ибо то, с какой скоростью стихала боль, доставляло подлинное наслаждение. Даже когда целители закончили свое заклинание и замолчали, он не испытывал особого желания возвращаться в мир. Сюневульф умер и Вульфвер тоже, так что мир этот будет лучше. Умерла также Шарлотта Эйлдес-виф, несчастная душа, и Овод, если он и правда вернулся в Веаргахлейв. Ни та, ни другой не заслужили тех испытаний, что обрушила на них жизнь. Витенагемут, конечно, изберет нового короля, а занявший второе место сразу же бросит ему вызов.

И что? Шансы Радгара стали гораздо выше — теперь, после победы над фюрдраком. Но им овладела чудовищная усталость. Нет! Пусть себе убивают друг друга, сколько душе угодно, вплоть до последнего таниста. Он распробовал вкус политической жизни и едва остался жив. Одного глотка ему хватит на всю оставшуюся жизнь. Имения, принадлежащие ему по праву, сделают его богачом, так что все, что от него потребуется, — это держаться подальше от неспокойного моря и никогда не ходить на фейринги с западным ветром. И тогда никто даже не попытается затащить его обратно в политику. Он может раздобреть немного и до седых волос почивать на тех лаврах, что снискал этой ночью. Он сможет завести себе наложницу — надо же хоть выяснить, из-за чего столько шума, — а со временем и жениться. Он победил фюрдрака! Здорово, просто здорово. Радгар, Победитель Драконов! Его отцу бы это понравилось. Он настоящий Каттеринг, достойный стать в один ряд со своими предками.

Впрочем, оставалось еще одно неоконченное дельце. Сюневульф мертв, а Йорик все равно что мертв, но главный злодей, повинный в смерти отца, еще жил и процветал.

— Он хмурится, — произнес голос Леофрика. — Это хороший признак?

Он попытался не реагировать, но рот его сам собой растянулся в улыбке, поэтому он открыл глаза и увидел над собой круг лиц, смотревших на него сверху вниз — рыжие бороды, белые бороды, мужчины и женщины. Он узнал только некоторых из них, ибо видел их темными силуэтами на фоне света, исходящего от подвешенных высоко на восьми столбах ламп. Кто-то слишком расточительно обращается с лампадным маслом! Для пробы он пошевелил несколькими мускулами, и все, похоже, было на своих местах и действовало исправно. Ноги болели. Он попытался заговорить, и ничего не произошло, но тут чьи-то сильные руки приподняли его, и ко рту поднесли кубок. Он шесть раз опустошил его, и первые слова, которые ему удалось произнести, были просьбой еще. Они посадили его, чтобы Эйлвин и еще один мужчина смогли накинуть на него кафтан, одевая, как малое дитя.

Просторный зал казался почти пустым, хотя в нем находилось восемь заклинателей и с десяток его друзей с «Фарофхенгеста». Почему, подумал он, его не отнесли в святилище поменьше… и почему только его? В Варофбурге наверняка множество пострадавших от пожаров. Дождь продолжал идти, ибо он слышал, как он барабанит по крыше, но к этому звуку примешивался другой, распознать который ему никак не удавалось. Он напоминал далекий рокот прибоя о скалистый берег.

— Ну? — спросил Леофрик. — Все на месте. Все повреждения, что мы видим на тебе, — это синяки и царапины, да и те пройдут очень скоро. Что там у тебя внутри, как чувствуешь?

— Слабость. Побаливает еще немного.

— Духи, парень! И это все? После всего, что ты сделал? — Его единственный глаз блестел. Он редко выказывал эмоции до такой степени. — Эти ученые люди совершили с тобой настоящие чудеса, и они первыми хотят отблагодарить тебя за то, что ты сделал. Как думаешь, у тебя хватит сил на это?

— Это я первый должен благодарить их за то, что они сделали для меня.

Ему помогли встать. Принесли стул, и он неохотно, но сел, ибо чувствовал себя до смешного слабым, и ноги болели, что само по себе было непривычно унизительным для человека, с самого детства не болевшего ни дня. Эйлвин опустился на колени, чтобы надеть на него штаны и подвязки, и сделал это почти без «с вашего изволения». Цветистые благодарности заклинателей тоже привели его в замешательство. Трое мужчин и пять женщин… до сих пор никто и никогда не лебезил перед ним так, если не считать нескольких самых глупых Ростков в Айронхолле, в день, когда он одолел Волкоклыка в фехтовании. Он только исполнил свой долг, уверял он, и без их целительского умения его бы здесь уже не было.

Потом — несмотря на его отчаянные протесты — Леофрик опустился перед ним на колени и поцеловал его руки, а за ним Эйлвин, Сеольмунд и его братья с «Фарофхенгеста». Они славили его как героя, победителя драконов, и несли прочую подобную чушь. Все были подозрительно возбуждены. Похоже, никто из них не понимал того, что Радгар Эйлединг решил отойти от политической жизни, и он начал подозревать, что, даже если он скажет им об этом, это очень мало повлияет на то, что они там задумали. Никто не тратит столько лампадного масла на то, чтобы просто исцелить какого-то исцарапанного юнца. Дверь открывалась и закрывалась, словно люди входили и выходили, и каждый раз, когда она открывалась, до него снова доносился этот рокот прибоя.

— Вы меня хорошо проверяли? — мрачно спросил он. — Я в своем уме? Никаких там заиканий или явных галлюцинаций?

Капитан заломил свою рыжую бровь.

— Пока что ничего такого. Мне кажется, нам стоило бы выпустить немного пар.

— Прошу тебя! Ты не мог найти слов тактичнее?

Леофрик одобрительно усмехнулся.

— Это твое. — Это был стальной огрызок. Когда-то он был мечом, но половина клинка исчезла, расплавившись, а с эфеса исчезли жемчужины.

— Дедовский, — сказал Радгар. — Повесьте его в Сюнехофе, если хотите. Когда его отстроят, конечно. Да, я хотел бы, чтобы вы так и поступили. — Фюрлаф тоже, должно быть, погиб, став жертвой вчерашнего извержения.

Леофрик рассмеялся.

— Проследишь за этим сам. Думаю, это тоже твое.

Это был бесформенный комок металла, но прежде чем наполовину оплавиться, он был короной Бельмарка.

— Где, черт возьми, вы ее нашли? — Уж не поэтому ли все они лыбились, как идиоты?

— На твоей голове, конечно. Ты надел ее, когда гнал дракона вон из города.

— Духи! Правда? Нет, правда? — Он ничего такого не помнил.

Эйлвин расхохотался.

— Одна корона, и больше ни нитки! Там, за дверью, выстроились в очередь семь сороков прекрасных дев, и всем не терпится познакомиться с тобой.

Первым, когда двери отворили, вошел фюрд Каттерстоу. Вожди начали скандировать «Рад-гар! Рад-гар!» в такт шагам, и сразу же этот ритм подхватила длинная вереница воинов, сотня за сотней. Когда первые ряды дошли до верода Леофрика, окружившего героя кольцом почетной охраны, они разделились на две колонны и окружили его новым кольцом. Народу в зале все прибывало. «Рад-гар! Рад-гар!»

Радгар встал на стул в центре зала и молча смотрел, как толпа заполняет весь Халигдом — множество лиц, обращенных на него, кричащих: «Рад-гар! Рад-гар!» Ощущение было странным — куда более странным, чем он мог ожидать. Его никогда еще не славили так. В горле стоял комок. Он не мог говорить. Почти все были без оружия, ибо дракон, должно быть, расплавил все мечи, сложенные на крыльце. За воинами следовали жены и дети, даже сеорлы.

Последними вошли эрлы со своими веродами — им тоже не терпелось увидеть, что задумали местные. Они держались у входа, подозрительно наблюдая за происходящим. Большой Эдгар из Хюнингсуге был здесь, и Эльфгит из Сюфместа, чье нападение на Сюфекк послужило причиной созыва витенагемута. По меньшей мере трое эрлов претендовали на трон. Все девятнадцать наверняка мечтали о славе. Кто теперь главный? Скорее всего Ордхейх из Хюрнстана: он старше всех.

Крики «Рад-гар» потонули в пении «Hlaford Fyrlandum»! Это заставило эрлов нахмуриться еще сильнее, ибо песней этой воздавали почести королям. Но Радгар помнил, когда слышал ее в последний раз: в ночь, когда погиб отец. Поэтому он стоял и плакал, пока остальные ликовали.

Наконец он поднял руки, призывая к тишине, и рев толпы сменился негромким рокотом, сливавшимся с клокотанием вулкана. Однако прежде чем он нашел слова, его опередил Эйлвин.

— Каттерстоу! — взревел он во всю мощь своих легких.

— Каттерстоу! — взревел фюрд в ответ, и зал снова охватило безумие. — Каттерстоу! Каттерстоу! Каттерстоу!

Эрл Радгар из Каттерстоу! Возможно ли такое? Море лиц, скандирование? Как жаль, что его матери нет здесь, чтобы видеть все это! И отца! И даже Овода. Сообразив, что опять заплачет, если они не прекратят, он поднял руки.

— Вы оказываете мне огромную честь! Вы хотите, чтобы я стал вашим эрлом?

Глупый вопрос — это заставило их начать все сначала.

Леофрик стиснул его руку.

— Требуй заодно и трона, парень! Ты единственный из всех обладатель королевской крови. Трон твой.

Сеольмунд ухватил его за другую руку и дернул, требуя внимания.

— Нет, нет! Подожди, пока они не соберут законный муут! Тебе нельзя казаться слишком нетерпеливым.

Оба при этом умудрились найти на его руках самые болезненные места. Он стряхнул обоих.

— Что ты намерен им сказать? — спросил Леофрик.

Он посмотрел вниз и встретился взглядом с одним глазом и одним изумрудом.

— Пока еще не решил, фейн.

Леофрик вымученно улыбнулся.

— Прости меня, Эйлединг. Настоящий Эйлединг!

— Постараюсь не подкачать. Фейны! Эальдры!

При этих его словах в зале воцарилась напряженная, полная ожидания тишина. Прежде чем он успел открыть рот снова, Эйлвин, этот благонамеренный болван, сунул ему на голову полурасплавленную корону.

— Halettaþ hlafordne Fyrlandum!^[4] — взревел он.

Снова воцарился кавардак: дикий восторг фюрда Каттерстоу, возмущенные крики веродов других эрлов. Корона была тяжелой и больно сдавливала голову, но Радгар не стал снимать ее. Он снова потребовал жестом тишины, и штормовой рев сменился негромким шумом прибоя.

Он видел, что эрлов поддержка фюрда убедила не слишком. Победа над фюрдраком не обязательно делала его достойным монархом.

— Прежде чем я даже подумаю о том, чтобы стать вашим королем… прежде чем я подумаю о том, чтобы привести присягу эрла, имеется еще одна клятва, которую я должен принести. Выслушайте ее, а потом решайте, хотите ли вы меня. Слушайте же! — Возможно, можно было бы найти слова и вернее, но сошли и эти. Он выкрикнул древнюю, самую страшную из всех клятв: — Да будет проклят Амброз Ранульфинг, король Шивиаля! За все зло, что он совершил, клянусь, что не буду знать покоя, пока кровь его не напитает землю, погребальный огонь не пожрет его плоть, а память об имениего не развеют ветры. И да сочтут меня нифингом, коли проявлю я страх или жалость к нему или крови его!

Шок! Тишина сделалась абсолютной. Даже дождь, похоже, устрашился и смолк. В реальной жизни кровная месть является либо грубейшим нарушением королевского этикета, либо просто романтической чушью в балладах скопов.

— Амброз приказал убить моего отца. Он нарушил условия договора, который сам же и подписал. Он извратил наши древние права своим бессовестным подкупом. Если вы возьмете меня своим королем, вы получите в придачу войну. Снова начнется убийство — грабеж, насилие, поджоги. Добычи и трофеев будет в достатке, но вам, эальдры, — крикнул он, указывая на эрлов, — придется завоевывать свое богатство честно, с оружием в руках. Вы слышали, в чем сознался Сюневульф. Среди вас есть предатели, трусы, принимавшие золото от чужестранцев.

Большой Эдгар обладал самыми сильными легкими во всем Халигдоме.

— Уж не называешь ли ты меня трусом, Эйлединг?

— Носи юбку, коль она тебе идет, эальдор! Трусом или взяточником. Или докажи, что я ошибаюсь — ступай со мной, когда я выступлю против Шивиаля, ибо, клянусь, я покараю его так, как его не карали еще никогда, пока он не взмолится о пощаде, а Эйрания не содрогнется от ужаса. Мой меч будет проливать кровь до тех пор, пока я не получу голову Амброза, но никогда больше трусы не будут жиреть тайком на его проклятом золоте. Я не знаю еще имен предателей, но полагаю, что мой дядя держит где-нибудь записи. Итак, со мной ли вы, эрлы? И если нет, тогда да, я назову вас трусами! И предателями! И нифингами!

Не уничтожь фюрдрак сложенные на крыльце Сюнехофа мечи, эти слова могли бы послужить началом резни. А может, и нет, ибо вероды эрлов, похоже, весьма заинтересовались словами о подкупе. Первым из эрлов заговорил, однако, не Эдгар, а другой из сподвижников Сюневульфа, Эйльфгит. С криком: «Смерть Шивиалю! Я с королем Радгаром!» — он ринулся в толпу. Его верод ликовал.

Впрочем, первым к Радгару пробился сквозь толпу все-таки Эдгар. Он попросту отшвыривал людей в стороны, пока не схватил его за руку и не поклялся служить ему верой и правдой, на погибель Шивиалю. Радгар же поклялся быть его господином и повелителем, достойным доверия. Проделав это десять раз, он стал королем Бельмарка, Властелином Огненных Земель.

Последний из девятнадцати оказался совсем еще юным, всего месяц как занимавшим пост эрла, ненамного старше самого Радгара. Отпустив его руки, Радгар вдруг ощутил себя таким обессиленным, что сошел со стула, просто рухнув на руки Эйлвину. Сделав над собой усилие, он произвел первые назначения, вполне удачные для начала: советника Сеольмунда, маршала Леофрика и таниста Эйлвина. Это, разумеется, потребовало новых клятв.

— А теперь, — сказал он, — принимайтесь править королевством, ибо ваш августейший господин идет спать и проспит неделю.

Сгорбленный Сеольмунд коротко, но угрожающе усмехнулся.

— Как будет угодно вашему величеству. Эальдры, в отсутствие нашего августейшего господина танист соберет военный муут нынче же в полдень. Король Радгар ожидает на нем присутствия вас всех — ослушание карается смертью.

Эрлы усмехнулись, но даже усталость не помешала Радгару заметить в этой шутке изрядную долю угрозы. Кроме того, при одной мысли об Эйлвине, пытающемся руководить муутом, кровь стыла в жилах.

— А с этим нельзя обождать?

— Вы только что объявили войну, государь, — невозмутимо объяснило ему его правительство в лице советника. — Или вы повелите начать военные действия немедленно и без предуведомления? Если да, вас обвинят в коварном нарушении мирного договора, а шивиальцы, несомненно, расправятся со всеми бельцами, до которых могут дотянуться. В настоящий момент примерно две сотни наших кораблей находятся в чужих водах. Ваше величество могут даже пожелать издать королевский Указ немедленно… — И так далее.

Он не сказал прямо, что кое-кто из эрлов намерен отравиться прямиком домой и разослать своих лис, пока куры еще спят на своем насесте. Но он имел в виду именно это. Он намекал на то, что только Радгар мог совладать ними всеми.

В Айронхолле почти ничему этому не учили.

9

Дождь продолжал лить над Варофбургом, но Бельмарком теперь правил честный человек. Каттерстоу получил эрла, которого не стыдился, виновные умерли, да и Квиснолль начал звучать более сонно. Все утрясалось.

С другой стороны, стоило новому монарху выйти из Халигдома, как он столкнулся с первыми признаками гражданской войны. Его верные подданные пытались организовать факельное шествие, дабы отнести его домой, во дворец, и эрлы оспаривали с фюрдом право нести его на плечах. Никто, кроме самого Радгара, не мог разрешить этот спор, поэтому он потребовал себе коня и приказал эрлам шествовать строем в порядке старшинства по правую руку от него, а капитанам — по левую, а всем несогласным предложил заткнуться. Жизнь обещала и дальше подкидывать ему в изобилии таких хитрых проблем. Все бросились исполнять приказ.

В воздухе стоял острый запах гари. Даже сквозь восторженные крики толпы до него доносилось пение заклинателей, врачующих пострадавших в святилищах города. Значительная часть Варофбурга должна была лежать в руинах, хотя он не видел больше ни одного пожара. Теперь ему предстоит отстраивать столицу. А еще ему предстоит развязать войну, сформировать правительство, править семейными владениями, оплакать мать… Пока он мок под дождем в ожидании коня, он пытался понять, ради чего продолжает валять такого дурака. Ради отца? Ради матери, которая так гордилась бы тем, что ее сын — король? Отец подождал бы с окончательным суждением, решил он. Он сказал бы, что Радгар завоевал корону не совсем законным путем. Впрочем, это все равно, если только он будет носить ее достойно.

Да где же, стихии их побери, этот проклятый конь? Он быстрее дошел бы до дворца пешком. Он едва держался на ногах, но к нему все равно продолжали пробиваться люди — поклониться, подлизаться, даже упасть на колени в грязь, чтобы облобызать ему руку, вспомнить фейринги с его отцом, заметить, как его величество похож на отца его величества… Должно быть, он стал первым монархом в истории, завоевавшим трон благодаря форме ушей, и все же многие из этих кровожадных чудовищ плакали от радости, и каждому из них надлежало отвечать вежливо, обращаясь по возможности по имени.

Тут последовало некоторое смятение: через толпу к нему пробивался человек.

— Радгар! Радгар! Радгар! — Это был трубный голос Эйлвина. Может, это он ведет обещанные семь сороков прекрасных дев?

Нет. Он оттолкнул несколько последних эрлов и остановился рядом с ним, раскрасневшись в свете факелов, задыхающийся, но без единой девы.

— Радгар… я хотел сказать, ваше величество… он вас зовет! Он ранен, но они говорят, он будет жить. Хочет тебя видеть. Он сильно ранен, Радгар. Сюда…

— Погоди! Давай сначала. Кто меня зовет?

Эйлвин задержался ровно настолько, чтобы сделать глубокий вдох, и снова обрушил на него поток слов.

— Его нашли, плавающим лицом вниз в порту, но целители решили, что это фралль, ибо он был чужеземец, и на нем ничего не было, и потом, они были уверены, что он умирает, и только когда они принялись лечить фраллей, только тогда он сказал им все, что про них думает, и они поняли, что он вовсе не фралль… Что? Ох, да он же — твой шивиальский hæftniedling. Да, господин… э… ваше величество, я имею в виду фейна Оффольда.

10

Стоял один из тех весенних дней, когда весь мир бурлит жизнью — ягнята брыкаются, птицы выкрикивают друг другу ругательства на каждой ветке, а бабочки водят разноцветный хоровод над цветущими кустами. После двухнедельного припадка Квиснолль утомился от своих дурных шуток и погрузился в сон на следующее поколение или два, пуская только тонкую струйку дыма из своей щегольской новой вершины. Никогда еще лесистые окрестности Хатбурны не казались такими прекрасными. Король Радгар соскользнул со спины Исгицеля и привязал поводья к дереву. Дальше по тропе он пошел пешком. Возможно, больной еще спал…

Он не спал. Овод лежал на кушетке перед королевской избой, глядя на ветви над головой, укрытый с ног до подбородка пушистым пледом. За шумом водопада он не слышал шагов Радгара. Он закатил глаза и нахмурился. Гостям здесь были не слишком рады.

Короли не обращают внимания на такие намеки. Радгар плюхнулся на колени на траву.

— Вот, пришел спросить, не хочешь ли покататься верхом? — Королевская улыбка.

— Нет.

Королевское неудовольствие.

— А искупаться?

— Я не могу плавать. Я даже не знаю, смогу ли держаться в седле. Уходи!

— Чего же ты хочешь?

— Побыть одному.

Ничего другого он теперь не хотел.

Радгар вздохнул.

— Все что угодно, только не это. Мне нужно поупражняться в фехтовании. Я теряю форму.

Овод в первый раз посмотрел на него в упор. Он был уже не так бледен, как прежде. Если верить целителям, его физические повреждения почти прошли — за исключением потерянной руки, конечно, но даже лучшее заклинание не способно восстановить утерянную руку. Что же до душевных… С этим все сложнее, соглашались целители и начинали нести ученую ерунду. Они утверждали, что со временем он придет в норму. Во всяком случае, они на это надеялись.

— Однорукий фехтовальщик? — фыркнул больной. — У меня черт-те что с равновесием. Я и ходить-то толком не могу. У тебя десять тысяч пиратов — вот на них и тренируйся.

Радгар снова проверил действие улыбки.

— Я не посмею. Они могут научиться у меня айронхолльской технике и тогда бросят вызов. Идем же, Овод! Ты остался без руки! Ты скоро привыкнешь к новому равновесию. Это же была не твоя боевая рука. И не та, которой ты пишешь. И ты спас короля. Все, что я могу дать тебе, — твое. Ты только назови, дружище. Земли? Скажи, что тебе нравится Хатбурна, и я подарю ее тебе. Корабли? Деньги? Рабы? Женщины?

— Женщины? — рявкнул Овод, наконец-то выказав желанную реакцию. Он выпрямился, помогая себе правой рукой — единственной рукой. — Объясни-ка мне, почему этот клочок глухого леса вдруг кишмя кишит хорошенькими девицами? Рыжими, темными, светлыми… все жеманятся и надувают губки. «Свежее белье, фейн Оффольд», «Вода для умывания, фейн Оффольд», «Холодного вина, фейн Оффольд?» Ты сводник, Радгар Эйлединг! Думаешь, ты сможешь отвлечь меня, засыпав меня девицами?

В этом была достаточная доля правды, чтобы щеки Радгара порозовели, но не такая, чтобы он чувствовал себя виноватым.

— Очень мне нужно быть сводником! Я просто не привык еще к тому, что случается, когда король изъявляет желание. Я всего только сказал, я надеюсь, что мой дорогой друг Овод скоро почувствует себя лучше. Все, кто мог слышать это, сделали вывод, что я осыплю золотом любого, кто сумеет заставить тебя улыбнуться. В следующий же раз, когда я приехал сюда, я обнаружил, что все здесь кишит дочерьми, сестрами, кузинами… Я бы посоветовал тебе не особенно стесняться.

Овод слез с кушетки и выпрямился. Его левый рукав болтался пустым.

— Я же сказал тебе. Я всего-то хочу, чтобы меня оставили одного, никого не видеть и не слышать. Если бы я хотел роиться, я бы назвался Пчелой, а не Оводом. Хочешь сделать мне приятное? Уходи! — Он повернулся, словно хотел уйти.

Радгар сел на влажную траву и облокотился на колени.

— Я собирался попросить тебя стать моим drhytguma.

Овод застыл.

— Кем-кем?

— Сватом. Дружкой жениха.

Реакция на эти слова напомнила старого Овода, пропавшего Овода. Он резко повернулся, широко раскрыв глаза.

— Ты? Женишься? Быстро же ты, однако!

Радгар пожал плечами.

— Политика… Когда начнется первый фейринг против Шивиаля, мне придется возглавить его. Я должен доказать, что я сын своего отца. Все витаны сошлись на том, то прежде мне надо зачать наследника. Собственно, они почти открыто сказали мне, что не отпустят меня, пока я не сделаю этого.

— Ее хоть зовут как-то? — спросил Овод, явно заинтересованный всем этим. — Где ты ее нашел?

— Ее зовут Кульфре, она старшая дочь покойного эрла Эйфельнота, так что она из Нюрпингов. Это удачный брак — у нее двое младших братьев, которые станут первыми претендентами на трон королевской крови, насчет которых мне придется беспокоиться, но они вряд ли бросят вызов, если их сестра будет королевой. Это может, конечно, и не сработать, но теория такова. Мне сказали, что у нее очень добрый нрав и что она хороша собой.

Ему бы сказали это, даже если бы у нее были три глаза и борода. Подобная перспектива пугала его столь же сильно, как если бы ему пришлось снова биться с фюрдраком. Еще два дня…

— Гм, — сказал Овод, и лицо его приняло донельзя циничное выражение. — А что думает леди Кульфре насчет возможности стать политической пешкой и племенной кобылой? Будьте так добры, одного жеребенка прямо сейчас! Ты хоть подумал спросить ее саму?

На этот раз Радгар почувствовал, что заливается краской. Королю нужно научиться держаться более невозмутимо.

— Да, подумал. Мы с Сеольмундом выбрали ее как наиболее приемлемую кандидатуру, и я написал ей личное письмо. Я объяснил ситуацию и спросил, интересует ли ее это. Я подчеркнул, что решение целиком за ней, и, что если ее не устраивают условия, об этом просто не будут говорить.

— Ну и?

— Ее четырнадцатилетний брат написал мне, что его сестра будет счастлива стать женой короля и что он полностью одобряет этот брак, исходя из названных условий… и так далее.

Мгновение казалось, что Овод улыбнется.

— Значит, ее мамаша читает ее письма? Впрочем, в Шивиале женщин тоже мало спрашивают в таких вопросах. Твоя мать могла бы рассказать тебе это. Нет, я не буду твоим сватом. Сунь меня сейчас в толпу, и я превращусь в буйнопомешанного. Попроси Эйлвина. Лучше его не найти.

— Вовсе нет, Овод, — тихо сказал Радгар. — Ты лучше всех, кого я знаю, — и потом, все, что делает король, имеет политический резонанс. У Эйлвина и его отца и так было достаточно влияния.

Овод прикусил губу, и глаза его заблестели.

— Получеловека! — Он отвернулся. — Уходи, пожалуйста, — прошептал он. — Прошу тебя!

— Еще минуту. Есть еще одно, о чем я хотел бы тебя спросить. Прости, я пытался не обращать на это внимания, но… Ну, мне нужно знать. Когда я ударил фюрдрака — тот, единственный раз, в зале, от него отвалился здоровый кусок.

Овод ждал, не оглядываясь, не говоря ни слова.

Радгар сделал глубокий вдох и решился.

— Не потому твоя рука…

— Нет. Я же говорил тебе. Ты сделал нам больно, это верно. Я почти утратил контроль над ними, когда ты сделал это. Если бы они освободились, мы бы… они бы разрушили весь зал, и тогда… Это вышло бы побоище. Каша… я имею в виду моя рука погибла позже, когда чары все же прекратили действовать. Вода оказалась недостаточно глубокой, только и всего. Моя рука осталась на поверхности. Я отделался легче, чем Фюрлаф. А теперь, пожалуйста, прошу тебя, могу я побыть один? Возвращайся через год. Может, к тому времени я разберусь, кто я.

Радгар вздохнул и поднялся. Каким бы страшным ни было заклятие фюрдрака, оно выжгло Узы Овода. Он был свободным человеком, не Клинком.

— Конечно. Еще одно дело. Я узнал, кто был капитаном, напавшим на Хейбридж и убившим твою семью.

Он ждал, глядя в спину Оводу, но Овод не шевелился.

— Он знал про договор. Это был его первый фейринг на собственном корабле, так что, я полагаю… Он знал, но ослушался королевского приказа, Овод. Если ты хочешь, чтобы я судил его, я сделаю это. Его верод только исполнял приказы, но его признают виновным и офраллят. Если хочешь, я отдам его тебе, и ты сможешь сделать все, что…

— Поступай, как знаешь, — хрипло сказал Овод. — Уходи.

— Тогда я отрублю ему голову. Ох, Овод! Я не могу вернуть тебе руку, но готов дать тебе почти все на свете, о чем ты можешь мечтать. Я хочу, чтобы ты стал моим советником, моим доверенным компаньоном — и моим фехтовальным партнером тоже, чтобы я сохранял форму, чтобы ни один наглый бельский эрл не посмел бродить мне вызов. Дружище, я ведь обязан тебе жизнью, хотя еще ни один Клинок в истории не спасал своего подопечного способом, хотя бы отдаленно напоминающим тот, что использовал ты. Это дорого тебе обошлось. Мне жаль. Я благодарен тебе. Все, что захочешь, только попроси.

— Хорошо! — взревел вдруг Овод. Он резко повернулся, оступился, взмахнул рукой и восстановил равновесие. — Останови войну!

— Что? — Только не это, подумал Радгар.

— Останови войну. Неужели это так трудно понять? — Лицо Овода из бледного сделалось пунцовым. Глаза горели лихорадочным огнем. — Ты снова собираешься начать весь этот кошмар — фейринг, так вы это называете? Я называю это насилием, грабежом, убийством, зверством. Я видел, как это произошло в Хейбридже, и это сломало мне всю жизнь. Это стоило мне всего, что было мне дорого. — Продолжая кричать, он наступал, и Радгар попятился, едва не споткнувшись о торчавший из земли корень. — Думаешь, я затем согласился стать твоим Клинком, варвар ты бельский, чтобы ты снова смог начать все сначала?

Радгар молча смотрел на него.

Овод сник и отвернулся.

— Простите, ваше величество, — пробормотал он. — Я не должен был говорить так с королем.

Радгар шагнул вперед и обнял его. Овод сделал попытку вырваться, но король был сильнее, да и здоровых рук у него было две.

— Мне придется пойти на это, друг мой Овод. Да прекрати ты корчиться! Это единственный способ, которым я мог получить трон. Да стой же!

— Нет! Пусти меня! Пожалуйста! Пожалуйста!

— Нет, не пущу. Слушай! Я на три четверти шивиалец по крови, и я прожил в Шивиале несколько лет. Половина эрлов до сих пор считает меня шивиальским шпионом, а другая половина переживает из-за того, что лишились шивиальских денег.

Овод перестал вырываться, но все еще дрожал.

— Ты ведь не просто призвал к войне! Ты объявил свою драгоценную кровную месть самому Амброзу. Ты что, надеешься, что Шивиаль выдаст тебе своего короля в цепях? Войне, которую ты начинаешь, не будет конца. Его просто не может быть. Если ты хочешь показать свою благодарность, король Радгар, подари мне вот это — останови свою войну! Начни прямо сейчас! — Он замолчал, задыхаясь.

— Не могу. Возможно, я совершил ошибку, но я уже не могу исправить ее. Мы все ошибаемся, Овод. Иногда последствия ужасны. Помнишь отцовский девиз про волчицу? Мы все порой забываем про волчицу. Вспомни Джерарда из Уэйгарта, обнажившего шпагу против армии бельцев, — и вспомни все, что случилось за этим. Мой отец решил, что завоюет трон, похитив жену. Да, он получил его, но в придачу много такого, чего не ожидал. Наследный принц Амброз уговорил своего отца начать войну, и она обернулась против него. Мой отец доверился моему дяде и погиб из-за этого. Йорик решил, что сможет продать принца как флягу краденого вина. А ты? Ты настоял на том, чтобы стать моим Клинком. Я предупреждал тебя тогда, что я белец. Ты не стал слушать. Или ты считал, что я кролик в шкуре льва? Ты уничтожил дракона и спас мою жизнь. Я очень благодарен тебе за это, но все равно остаюсь бельцем. Эта война — твоя волчица.

— Ты говоришь, это моя ошибка?

— Нет, ибо это означало бы, что ты мне обязан, а это не так. Ты жалеешь о том, что спас меня?

На мгновение Овод задумался, потом вздохнул. Он уперся плечом в плечо Радгару и осторожно обнял его одной рукой.

— Нет, чудище ты здоровое, я ни капельки об этом не жалею. Я был тебе обязан, не забывай. Я бы сделал это снова, даже если бы знал, что ты после развяжешь еще одну войну. — Он шмыгнул носом. — Я буду горд быть сватом на твоей свадьбе.

Радгар рассмеялся и стиснул его еще сильнее.

— И лучшим другом навеки?

— И лучшим другом навеки.

— И ты не обидишься, если я буду осыпать тебя девицами?

— Попробую к этому привыкнуть, — сказал Овод.

Часть X НЕСКОЛЬКО ЛЕТ СПУСТЯ

Так началась новая война. Шивиальцы называли ее Второй Бельской Войной, но для бельцев она всегда оставалась Войной Радгара. Фейны скоро поклялись, что он даже лучший боец, чем его отец. Айронхолл не научил его искусству осады, переброски войск или стратегии, но у него хватало витан, чтобы те помогали ему с этим. Зато за годы изгнания в Старкмуре он узнал, как думает его противник, а никакое военное знание не стоит дороже этого. Возможно, король Амброз считал так же, ибо история их встречи и то, что пропавший ателинг нашел убежище в королевстве своего родича, держалась в глубочайшей тайне.

Шли годы. Шивиаль истекал кровью. Шивиаль пылал. Его торговля приходила в упадок. Одни адмиралы сменяли других, фельдмаршалы возвышались и смещались, но Радгар Эйлединг всегда был там, где они его не ожидали. Лишенный возможности покорить страну, он все же мог наносить удары далеко в глубь ее территории, захватывая трофеи и рабов. Даже бельцы устали от войны и убийств, однако казалось, что никто не знает, как остановить эту бойню.

1

Подвижный, подтянутый, чисто выбритый, минхеер Вандерцваард казался моложе своих двадцати восьми зим, и все же считался одним из самых уважаемых и удачливых бюргеров Драхвельда. Он владел особняком в городе, обширным поместьем на Ивовом Канале за городской чертой, и имел долю во многих прибыльных предприятиях. Его аристократическая молодая жена подарила ему уже сына и дочь, но ее красотой продолжали восхищаться. Ее ум, обаяние и радушие делали Вандерцваардов заметными фигурами среди аристократической молодежи и частыми гостями во дворце. Их брак считался примером супружеского счастья, какое бывает обычно только в сказках.

Ясным утром в конце лета 368 года минхеер Вандерцваард сошел на берег с лодки, на которой гребцы привезли его в город, и зашагал вдоль по улице Каури, сердцу района банкиров. Ловко огибая уличных торговцев, мальчишек-разносчиков, телеги и фургоны, повозки и кареты, он добрался наконец до своей конторы. Ее парадный вход украшался всего двумя особо не выделяющимися медными табличками. Первая из них гласила:

ГЕНЕРАЛЬНОЕ КОНСУЛЬСТВО БЕЛЬМАРКА

Вторая, поменьше:

ДОМ ВАНДЕРЦВААРДОВ

СТРАХОВАНИЕ МОРСКИХ ПЕРЕВОЗОК

Через эту ничем не примечательную дверь тек поток золота, сопоставимый с морским приливом. Наверное, не было такого корабля, плававшего под шивиальским флагом или имевшего какое-либо дело в шивиальских водах, чтобы он не прибегал к услугам Вандерцваарда — здесь или его филиалов в Фитаине, Исилонде и Жевильи. Дом Вандерцваардов специализировался на страховании от одной угрозы, той, с которой другие страховщики морских перевозок предпочитали не связываться вовсе — бельского пиратства. Методы минхеера Вандерцваарда нельзя было считать традиционными. Он никогда не интересовался мореходными качествами корабля или его грузом. Он просто торговал кусочками пергамента, которые, будучи показанными бельскому капитану, заставляли того вздохнуть, отсалютовать и уплыть восвояси. Бельская блокада шивиальского побережья сделалась такой плотной, что почти никакой груз не попадал в страну или из нее без охранной грамоты Дома Вандерцваардов. Те, кто пытался прорваться без нее, попадали в руки бельцам — их судно и груз конфисковывались, а экипаж оказывался на невольничьих рынках. Цена такой грамоты исчислялась бушелями золота.

Весело насвистывая, он шагал по улице, одетый по последней моде, включавшей тем летом пышное жабо размером с тележное колесо, широкополую шляпу, пышный, богато вышитый жилет и бриджи. Весь его сегодняшний наряд был выдержан белым с золотым орнаментом; длинные черные пряди завитых волос свисали на спину. Его левая рука в модной перчатке чуть скованно покоилась на рукояти шпаги, но правой он размахивал достаточно вольно, и перчатки на ней не было. Да, минхеер Вандерцваард был элегантным господином, но в первую очередь он был фехтовальщиком.

Подойдя к двери консульства, он взбежал по ступеням на крыльцо, повернул ручку и вступил в полутемную приемную, в которой пахло чернилами, свечами, лаком и кожей. В ней стояло две дюжины удобных стульев, несколько уставленных книгами полок и дубовый стол. Здесь Ганс, его усердный и изобретательный бухгалтер, проводил долгие дни за столом, записывая в большую приходную книгу умопомрачительные суммы и пропуская просителей в кабинет к минхееру. Кроме того, он присваивал изрядные деньги в пользу своих родителей и сестер, явно не догадываясь о том, что его работодатель прекрасно осведомлен о том, что творится, и не без любопытства наблюдает за этим. Все равно там, откуда он брал, оставалось неизмеримо больше.

Только когда тяжелая дверь затворилась за ним, минхеер Вандерцваард учуял что-то неладное, и к тому времени было уже поздно, ибо двое гостей уже стояли за его спиной с мечами наголо. Третий держал кинжал у горла Ганса. Клинки! Испустив про себя яростный вопль от того, что попался так легко, Вандерцваард выхватил свою шпагу и отпрыгнул в сторону, прислонясь спиной к книжным полкам.

Он всегда знал, что Орден не прощает и не забывает, и что убийство сэра Жанвира оставалось в его истории незавершенным делом. Рано или поздно этот счет должен был закрыться. Шансы справиться с одним Клинком были у него в последние годы невелики, а уж с тремя сразу — просто никаких.

— Как вы орудуете? — прорычал он. — Все разом или по одному?

— Прошу прощения, минхеер Оффет, — сказал тот, что стоял у двери. — Мы вас не напугали?

Смерть и пламень, это был Бычехлыст! Он раздобрел, и лицо его сделалось еще больше похоже на пудинг, чем прежде. Вторым был Виктор, все такой же светловолосый, бледный и костлявый, словно больной чахоткой. Оба наверняка уже рыцари Ордена, освобожденные от своих Уз — и, несомненно, имеющие возможность уладить кое-какие незавершенные дела. Вполне возможно, голодные и отчаянные. В бытность свою в Айронхолле он одолел бы любого из них, заложив свободную руку за спину, но теперь его левая рука находилась не за спиной. Он лишился ее одиннадцать лет назад, и хотя неустанные тренировки научили его драться, используя для баланса протез, он не мог и надеяться достичь былых айронхилльских стандартов.

Потом Овод посмотрел на третьего человека и тут же, не обращая внимания на Виктора с Бычехлыстом, убрал шпагу в ножны. Третьим человеком был Дюрандаль, равного которому не было, если верить легендам, еще с бытности его Стручком. Оводу только раз довелось видеть его фехтование, и тогда тот даже Волкоклыка заставил казаться увечной черепахой. Он был высок для Клинка, хотя и не так, как Радгар — темноволосый, костлявый, с орлиным профилем, тяжелыми бровями и поразительно ясными темными глазами.

Пламень! Овод не хотел оставлять свою жену вдовой, а детей сиротами. Дела шли так удачно… Он галантно поклонился.

— Сэр Дюрандаль! Я польщен. Я не знал, что человек с вашей репутацией опускается до приведения приговоров в исполнение.

— Мы явились вовсе не за этим, сэр Овод. — Голос у Дюрандаля оказался глубоким и мелодичным. — Мне жаль, если принятые нами меры предосторожности заставили вас подумать иначе. — Он убрал свой кинжал — богато украшенный и дорогой на вид джиндальянский кинжал для обороны от меча — из непосредственной близости к горлу Ганса и сунул его в ножны на правом бедре. Потом отступил от Ганса. — Не будете ли вы так добры объяснить своему писарю, что мы не причиним ему вреда. Его стоило бы отослать домой переодеться, но я предпочел бы подержать его здесь, пока мы не уладим все наши разногласия.

Овод надеялся, что его лицо не выражает ничего похожего на тот ужас, что видел он на лице Ганса.

— Они не причинят тебе вреда, — сказал он по-тергиански. — Я их знаю. — Тут он уловил то, что так огорчило Дюрандаля. — И будь так добр, не садись на мебель, ладно?

— Приношу свои извинения за несколько необычное появление, сэр Овод. — Переговоры Дюрандаль вел так же, как фехтовал, — изящно и убийственно неотразимо. — Чрезвычайные ситуации требуют чрезвычайных мер. — Он протянул ему руку. — Мы встречались прежде, но, признаюсь, я не помню твоего лица, брат.

Еще бы. Зато, должно быть, он обратил внимание на высокого рыжего парня, стоявшего рядом. Овод никогда не выделялся так, как Радгар.

— В ночь, когда вы приехали в Айронхолл, чтобы повязать Узами Волкоклыка. Я помню вас, сэр Дюрандаль. — Впервые он увидел Дюрандаля за несколько лет до того, когда тот возвратился в Айронхолл для вторых Уз, но тогда они не общались.

Гость убрал протянутую руку без малейших признаков раздражения.

— Если бы вы были так добры уделить мне несколько минут, я надеюсь, мы нашли бы общий язык. Но даже если нет, клянусь, мы не причиним вам вреда.

— В таком случае я клянусь не вышвыривать вас всех из дома за уши, — резко бросил Овод. — Прошу вас, проходите.

Лучший фехтовальщик своего времени, Дюрандаль принял из рук Монпурса командование Королевской Гвардией, хотя теперь он наверняка произведен уже в рыцари — Овод не слишком внимательно следил за происходящим в Ордене, членом которого состоял так недолго. Он обладал репутацией человека чести, но усилие, которое пришлось сделать над собой Оводу, чтобы повернуться к нему незащищенной спиной, говорило о том, как мало верил он заверениям в дружбе. Государства, которые они представляли, цеплялись друг другу в глотку вот уже одиннадцать лет, и взаимная ненависть не обошла стороной никого. Какова бы ни была причина появления здесь Клинков, она явно не сводилась к воспоминаниям о славных деньках в Старкмуре.

Он первым прошел в контору, которая была просторной и светлой, с неожиданно красивым видом на Большой Канал. Мебель отличалась той изысканной простотой, которая достигается только неописуемыми деньгами: полдюжины кресел, окружающих массивный дубовый стол, секретер, шкаф для напитков, несколько канделябров, несколько картин на стене. Незваные гости уже побывали и здесь, ибо на столе лежал запечатанный конверт, которого он не видел здесь вчера. Он обошел стол; Дюрандаль закрыл за собой дверь. Его спутники остались в приемной сторожить Ганса, а они молча смотрели друг на друга, стоя по разные стороны стола.

Гость махнул рукой в сторону письма.

— Расскажите сами, — сердито буркнул Овод.

Ясные темные глаза не упускали ничего, изучая его так пристально, словно они уже обнажили оружие.

— Королевское прощение за все события, связанные со смертью сэра Жанвира. Оно относится как к вам, так и к вашему подопечному, хотя я сомневаюсь в том, что это его заинтересует.

— А с чего вы взяли, что оно заинтересует меня? — Чисто теоретически Овод мог одолеть своего гостя внезапной атакой, запереть дверь и бежать через окно. С одной рукой это было бы нелегко, но могло и пройти. С любым, кроме Дюрандаля, он мог бы даже попытаться.

— Это делается не в качестве взятки, сэр Овод.

— Это выглядит именно так.

— Значит, видимость обманчива. Я настоял на прощении как на знаке доброй воли, только и всего. Я удовлетворен тем, что в ту ночь вы действовали в интересах своего подопечного — так, как они вам виделись. Я также настоял на том, чтобы ваше имя было включено в списки Ордена — вас никогда не исключали, ибо вас никогда не вносили в них. Я понимаю, что ваши Узы более не действуют. — Он улыбнулся. — Кстати, мне весьма интересно было бы узнать, каким образом…

— Я все еще не вижу, к чему вы клоните, — сердито перебил его Овод. Он обратил внимание на дважды произнесенное слово «настоял», и он понимал, что так и было задумано. — Я служу Бельмарку. Верно, я не повязан более с королем Радгаром, но я его преданный слуга и всегда останусь таковым. Я мог бы добавить, что король Амброз сам приказал мне это, но у меня нет ни малейшего желания использовать этот аргумент перед шивиальским судом. Будьте добры, изложите, в чем заключается ваше дело, сэр Дюрандаль.

— Положить конец войне.

Пламень! Овод сделал глубокий вдох.

— У меня нет полномочий вести переговоры.

— У меня есть. Я хочу, чтобы вы и я уладили это здесь и сейчас, за этим столом, как братья одного Ордена, которые доверяют друг другу, чтобы говорить, не остерегаясь подвоха. Вы обладаете влиянием на короля Радгара, а я — лорд-канцлер Шивиаля.

Ух ты! Оводу стоило бы знать это, но он не знал. Монпурс, разумеется, исчез, пробыв первым министром Амброза много лет. Его преемника, назначенного прошлым Первым месяцем или где-то около того, звали лорд Как-то там, именем, ничего ему не говорившим. Теперь его невежество стоило ему очка в поединке — в поединке, в котором он не выигрывал ничего, а проиграть мог свою жизнь. Если Дюрандалю не удастся заключить мир, он может отыграться, расплатившись по старым счетам.

— Прошу прощения у вашей светлости. Позвольте полюбопытствовать: известно ли правительству Тергии о вашем пребывании здесь, в Драхвельде? — Овод не увидел в обсидиановых глазах никакой реакции — он никогда еще не встречал человека, столь непроницаемого, — но подозревал, что уравнял счет. Дюрандаль наверняка находится в отчаянном цейтноте, стоя перед необходимостью как можно быстрее завершить встречу и вернуться на корабль.

— Нет, не известно. Этот визит носит очень краткий и очень личный характер. Может, нам лучше сесть?

— Я предпочитаю стоять. Изложите ваши условия, милорд. С какой стати Бельмарку прекращать войну?

— Поскольку она неестественна и нецивилизованна. Бельмарк недостаточно велик, чтобы вторгнуться в Шивиаль и завоевать его, но вы обладаете превосходством на море и не даете нам построить и обучить флот для использования против вас. Как следствие этого мы находимся в кровавом тупике. Это несет страдания, разруху и трагедию. Неужели это должно продолжаться до бесконечности ради столь малых результатов?

Все это было чистой правдой. Даже в Бельмарке все устали от войны, но Шивиаль страдал неизмеримо сильнее, что лишний раз доказывало присутствие здесь Дюрандаля. Радгар хорошо знал свое дело.

Овод пожал плечами.

— Это Шивиаль истекает кровью, не мы. Мы, знаете ли, последнее время используем вместо балласта золотые слитки. Это экономит место для груза.

Если Канцлер и увидел в этом замечании юмор, он с замечательным самообладанием скрыл свою улыбку.

— Ваше «Страхование морских перевозок» поистине гениально. Я едва поверил своим ушам, когда мне рассказали про это. Кто это придумал?

— Один из витан его величества, — скромно ответил Овод. Лучшее в этой идее заключалось в том, что пиратство сделалось почти бескровным, в то время как кольцо блокады вокруг Шивиаля затянулось еще туже. — Полагаю, король Радгар имеет от внешней торговли Шивиаля больший доход, чем король Амброз.

— Я в этом не сомневаюсь, — холодно заметил Дюрандаль. — Каковы его условия? Что его можно уговорить принять, как ты считаешь, брат?

Это подразумеваемое братство начинало причинять ему боль. Овод отошел к окну и вернулся.

— Это будет уже четвертая попытка вести переговоры.

— И каждый раз вы были одним из участников со стороны Бельмарка. — Дюрандаль неплохо выполнил свою домашнюю работу.

— Я поклялся, что никогда больше не приму в них участия.

— Мне даны широкие полномочия уладить это дело. Вы хорошо знакомы с проблемой. Мои источники утверждают, что вы лично дружны с королем и что он считает вас одним из самых доверенных советчиков.

Откуда вдруг такая спешка? Или новый сторожевой пес стремится показать своему августейшему хозяину, что умеет лаять громче своего предшественника, или и впрямь в воздухе повеяло чем-то новым?

— Каждый раз, — сказал Овод, — переговоры прерывались на одном и том же месте: король Амброз должен публично признать, что приказал убить короля Эйледа, и принести извинения за этот варварский акт, недостойный цивилизованного монарха.

Дюрандаль сверкнул белозубой улыбкой.

— Я неоднократно обсуждал это с его величеством, как делал это лорд Монпурс в бытность его канцлером…

— Да, кстати! — Теперь Овод припомнил, что голова Монпурса слетела на плахе сразу за вступлением в должность нового Канцлера. — Какие именно обвинения были выдвинуты против Монпурса… брат?

Он нашел-таки уязвимое место в броне. Что-то ужасное вспыхнуло в темных как полночь глазах, а скулы опасно побледнели. Овод зацепил противника — и это могло стоить ему жизни. Дюрандаль обеими руками вцепился в спинку кресла, и пальцы его побелели так, словно он пытался сломать ее.

— Это долгая история, — хрипло произнес он. — Давайте прежде разберемся с войной.

— Как угодно вашей светлости. Мы можем вспомнить старых друзей и позже.

— Факты говорят о том, что даже у величайших из людей есть свои слабые места. Я искренне верю в то, что король Амброз великий человек, но и он не лишен недостатков. Тридцать лет назад, будучи еще наследным принцем, он пережил жестокое унижение в Кэндльфрен-Парке. Он признался мне, что это он после этой истории уговорил своего отца начать Первую Бельскую Войну. Война тянулась много лет и наконец завершилась в день, когда умер король Эйлед.

— Не умер, а был убит.

— Якобы был убит. Доказательства этого спорны, а подозреваемый, сэр Йорик, давно уже мертв. Амброз послал его в Бельмарк, и Амброз — единственный человек, доподлинно знающий, какие инструкции дал он своему бывшему телохранителю. Его версия — и он совершенно убежден в ее истинности, я уверен в этом — заключается в том, что он категорически запретил Йорику каким-либо образом мстить за Клинков, погибших в Кэндльфрене. — Лорд-Канцлер поднял взгляд на своего слушателя в ожидании реакции и пожал плечами. — Было ли это тем, что услышали бы независимые свидетели, или нет, я не имею ни малейшего представления, но королевские приказы бывают весьма спорными, сэр Овод. Да и память их порой подводит. Мы все склонны запоминать вещи такими, какими нам хотелось бы их помнить; эта слабость присуща всем людям, и мой опыт говорит о том, что великие подвержены ей в той же степени, что и простолюдины. Плохо это или хорошо, именно в это теперь верит мой господин: он убежден в том, что не только не отдавал приказ об убийстве, но категорически запрещал его.

Овод тоже оперся рукой о спинку кресла, пристально глядя на своего гостя.

— В таком случае он выбрал неудачного исполнителя. Он мог бы предвидеть угрозу.

Дюрандаль приподнял свои тяжелые черные брови.

— Он может согласиться признать это. Я не могу обещать этого, но…

— Этого недостаточно. Память может и изменять вашему монарху, но воспоминания моего короля абсолютно ясны и четки. Его отец был убит. Предсмертные показания трех свидетелей подтверждают последовательность событий. Война будет продолжаться до тех пор, пока Амброз не признает свою вину и не принесет извинений — не маловразумительных дипломатических вывертов, но недвусмысленного признания вины и просьбы о пощаде. Радгар поклялся кровно мстить. Согласиться на что-либо меньшее, чем голову Амброза, было бы для него огромной уступкой.

Долгую минуту они молча смотрели друг на друга, словно два дуэлянта, прикидывающих свои дальнейшие действия. Разумеется, этот момент предвиделся заранее. Дюрандаль никогда не решился бы на тайную заграничную поездку, не имея в запасе какого-нибудь нового удара. Тергианское правительство посдувало бы всю черепицу со своей крыши, доведись ему обнаружить здесь его, первого министра зарубежной державы, угрожающего консулу другой державы оружием. Сколько еще времени осталось до обычного наплыва купцов, явившихся за охранными грамотами? Как долго смогут Бычехлыст и Виктор сдерживать их, если они придут? У Дюрандаля осталось совсем немного времени для розыгрыша своего нового гамбита.

И он не заставил себя ждать.

— Насколько я понял, — произнес канцлер, глядя в упор на Овода, — королева Кульфре скончалась совсем недавно.

Намеки роились в воздухе подобно пчелам. Слова мелькали подобно шпагам: удар, парирование, атака…

— Можете ли вы гарантировать это?

— Он предложил это сам.

— Она согласится?

— Она исполнит свой долг.

— И возмещение убытков.

— Разумеется.

— Но это все еще не извинение!

Дюрандаль улыбнулся. Он скосил глаз на кресло и заломил бровь. Черт подрал, этот человек умел держаться.

— Прошу вас, садитесь, милорд, — сказал Овод и подвинул кресло для себя. Ему требовалось время обдумать ситуацию, так что он заговорил о Кульфре — безопасная тема, не требовавшая размышлений.

— Ее жизнь сложилась очень трагично. Она едва не умерла, потеряв ребенка через несколько месяцев после их свадьбы, и так до конца не выздоровела. О новых детях речи и быть не могло. Но она никогда не жаловалась, не грустила, даже испытывая боль. Смерть стала для нее избавлением. Радгар редко спал один эти десять лет, но всегда вел себя благоразумно. Он выказывал ей почет и уважение, и он никогда не выставлял своих подруг напоказ. Он отказался разводиться с ней, как короли часто поступают с женами, неспособными выносить наследника, — как поступил король Амброз со своей первой женой.

— Принцесса утешится, выслушав это описание.

Не так быстро!

— Повторяю, принцесса — это еще не признание и извинение.

— Но ненамного хуже их. — Дюрандаль откинулся на спинку кресла и вытянул длинные ноги. — Видите ли, сэр Овод, всех в Шивиале с рождения приучают к мысли о том, что бельцы — чудовища, хуже зверей. Они живут в пещерах и пожирают детей. Король Эйлед официально описывается пиратским вожаком. Я и сам верил в значительную часть подобной ерунды до тех пор, пока, несколько месяцев назад, война не стала моим непосредственным делом, и я не начал задавать вопросы. Редкие шивиальцы возвращались из Бельмарка, но посольства там бывали, как наши, так и других государств, так что мне удалось отыскать людей, побывавших там. Я был поражен, услышав, что средний белец живет в гораздо лучших условиях, нежели средний шивиалец, что у дворянства там больше… Ладно, вы это и сами прекрасно знаете. В Шивиале этого не знают. Большая часть Эйрании информирована ненамного лучше. Разумеется, Амброз знает правду, как знал ее уже много лет. Подпиши мой августейший повелитель договор с вами и скрепи он его, отдав замуж свою дочь, это стало бы признанием равенства. Возможно, это не совсем то извинение, которого ждет от него Радгар, но это было бы значительной уступкой. Он и его династия поднялись бы в глазах мира до подлинно королевского статуса, а отБельмарка не отмахивались бы больше, как от пиратского гнезда.

В первый раз за все время Овод улыбнулся.

— Вы красноречивы, брат, но Радгар никогда не покупался на красивые слова. — Возможно ли это? Духи, неужели им удастся наконец остановить это безумие и страдания? Все это началось со свадьбы. Возможно, другая свадьба сможет прекратить это. — Насколько я помню, у короля Амброза один сын и одна дочь?

— Наследный принц Амброз очень горластый и порой еще мокроштанный наследник. Принцессе Малинде почти семнадцать — о ее красоте не слагают легенд, но она достаточно привлекательна, чтобы заставлять мужские сердца биться чаще. Она… гм… — Дюрандаль деликатно кашлянул. — Не будь я в настоящий момент дипломатом, я бы охарактеризовал ее как здоровую девку. Не заморыш, это уж точно. Его величество только что огласил свою помолвку с принцессой Дьердой Жевильийской.

— И рассчитывает произвести на свет еще нескольких наследников? И как, он еще способен на это?

Лорд-канцлер Шивиаля пожал плечами.

— Его нынешняя подруга утверждает, что да. Пятьдесят один год — еще не старость.

— Еще толст?

— Толще.

Если Малинде семнадцать лет, этот брак не лишен смысла. Радгару недавно исполнилось тридцать. С переговорами нельзя затягивать, ибо ему нужна новая жена для того, чтобы обеспечить наследование трона. Это и объясняло поспешный визит Дюрандаля. В порту всегда найдутся бельские суда, готовые отвезти фейна Оффольда обратно в Огненные Земли… Он так и так скоро собирался туда. Удастся ли уговорить Радгара в том, что рука дочери Амброза — единственное извинение, которое можно вытянуть из этого человека, и что вся остальная Эйрания увидит в этом и признание, и капитуляцию?

— Это подействует? — тихо спросил Дюрандаль.

— Не знаю, — признался Овод. — Я знаком с Радгаром с детства, но он не устает поражать меня. Значительной части своих успехов он обязан своей непредсказуемости — как очень хорошо известно Шивиалю. Я видел его мягким, бесцеремонным, щедрым и непробиваемым — все на протяжении одного часа. Единственное, что есть в Радгаре предсказуемого, — это что он всегда добивается того, что хочет.

— Таковы привычки королей, — с чувством произнес Дюрандаль.

— Вот именно! Но цель благородна и стоит риска. Я передам ему ваше предложение.

Овод встал и подошел к секретеру. В несколько приемов он принес оттуда на стол бумагу, чернила и несколько перьев. Из шкафчика он принес две рюмки и графин шнапса, но на самом деле ему нужно было несколько минут, чтобы взять себя в руки, ибо перед глазами его стояло лицо Радгара, каким оно будет в тот момент, когда тот услышит новости. Разразиться хохотом на этой стадии переговоров вряд ли можно было считать удачной дипломатией.

Он сел и провозгласил тост за успех переговоров.

Дюрандаль согласился. Он слегка выпучил глаза, когда шнапс обжег ему горло. Он закашлялся.

— Какие еще условия вы предлагаете, милорд? — Овод положил перо на лист бумаги. Его гость сделал то же самое, чтобы оба имели идентичные документы. — Договаривающиеся Стороны, в Седьмой день Шестого месяца триста шестьдесят восьмого года… Касательно женитьбы короля Радгара на Принцессе Малинде. Все условия Твигепортского Договора возобновляются и подтверждаются. И в дополнение…

2

Разумеется, слухи о предполагаемом браке неизбежно поползли по дворам и столицам Эйрании. Король Амброз и без того служил мишенью для злых языков своим сватовством к принцессе, которая была на месяц моложе его собственной дочери. Ничего удивительного не было в том, что он задумал избавиться от дочери, ибо монархи стараются избегать совсем уж неловких ситуаций, однако мало кто действительно верил в то, что он может быть настолько жестоким, чтобы посылать ее жить среди дикарей на голых морских скалах. К осени слухи подтвердились. Посланники Шивиаля и Бельмарка, тайно встречаясь в Драхвельде, подписали договор о прекращении давней войны, заключение брака входило в число его статей.

Скандал все разрастался. Амброз, как говорили, послал своего лорд-канцлера известить принцессу Малинду об изменениях в ее жизни. Поскольку сама она услышала об этом в первый раз, вышеозначенная принцесса ударила вышеозначенного канцлера так сильно, что рассекла ему лицо перстнями. Известно было, что эти двое никогда не питали друг к другу особенно нежных чувств. После этого она — опять же, если верить наиболее дерзким слухам — ворвалась на официальный королевский прием и выкрикивала оскорбления своему августейшему папеньке прямо а глазах у всего двора и дипломатического корпуса. Разгневанный король приказал своим Клинкам вывести принцессу, однако Клинки не подчинились приказанию. Малинда продолжала обвинять отца в изменах всем трем предыдущим женам и в том, что он продал ее шайке работорговцев, чтобы избежать продолжения войны, которую не состоянии вести. При этих словах король сбил ее на пол или вылетел из зала — или сделал и то, и другое. Придворные сплетники по всему континенту громко хихикали с нетерпением ожидали продолжения.

Продолжение последовало, хотя очень малая часть из того нашла официальное подтверждение. Принцесса клялась, что никогда в жизни не произнесет слов брачной клятвы; король угрожал запереть ее в Бастион; только когда за ней явились тюремщики с кандалами, она испугалась и покорилась. Она написала жениху письмо, в котором клялась, что счастлива предстоящему браку и идет на его добровольно, однако на официальной церемонии помолвки она, казалось, с трудом удерживалась от слез. Семьи всех ее фрейлин наперегонки бросились во дворец расхватывать своих родственниц женского пола — дочерей, сестер, теток или вдовствующих матушек, — пока их не погрузили на пиратские ладьи. Собственная королевская свадьба была отложена до весны. Долгая Ночь в том году вышла при шивиальском дворе не самым веселым праздником.

Впрочем, кое-что было известно наверняка. Хотя новости о мирном договоре были встречены в стране с ликованием, перспектива выдать вторую в очереди наследников престола за чужеземного пирата не пользовалась в народе популярностью. Король созвал Парламент на внеочередную сессию, дабы купаться в его похвалах. Он объявил перерыв в его работе очень скоро — как только тот начал обсуждать вопросы наследования трона. Его способность — или неспособность — произвести на свет новых сыновей Парламента не касалась.

Зима не могла длиться вечно. В хмурый дождливый день Третьего месяца 369 года принцесса Малинда выходила замуж за короля Радгара Бельмаркского во дворце Уэтшор, примерно в лиге вниз по течению реки от Грендона. До тех пор все шло вполне пристойно.

Приготовлениями к свадьбе занимались лично принцесса, а также тергианский посол, выступавший от Бельмарка. Заслуживающие доверия свидетели цитировали слова посла о том, что король Амброз, обыкновенно совавший нос во все, на этот раз был настолько поглощен подготовкой грандиозных, рассчитанных на месяц торжеств по поводу собственного бракосочетания, что не заметил того, что делала его дочь. Он выказал изрядный гнев, обнаружив, что она отказалась от всего, что обыкновенно сопровождает королевские мероприятия: балов, банкетов, парадов, маскарадов, фейерверков и прочей помпы. Королевские бракосочетания неизменно совершались в Греймерском дворце в столице. Вместо этого она выбрала обветшалое имение, на редкость не подходящее для такого события и, кстати, давно намеченное к сносу. Из списка гостей исключили, тем самым оскорбив, три четверти знати и дипломатического корпуса. Когда король узнал все это, менять что-либо было уже поздно. Его дочь выходит замуж, как дочь простого торговца рыбой, ревел он: немного пива, колбаски на палочках, и прыг в кровать!

Сплетники утверждали, хихикая, что в этом и заключалась идея принцессы. Юная леди заставляла молчание говорить громче слов, выказывая, как она относится к предстоящему браку. Никто не поверил ее уверениям в том, что она перенесла мероприятие из Грендона только потому, что горожане могут устроить беспорядки в знак протеста, и что она не хочет, чтобы кого-либо убили или ранили из-за нее. Хуже того, хотя бельцы предложили для перевозки принцессы к новому месту жительства каравеллу, она потребовала, чтобы за ней прислали драккар. Такова, объяснила она, семейная традиция. Тут сэр Бандит, командующий Королевской Гвардией, шагнул между королем и его дочерью…

Только две фрейлины должны были провожать принцессу в изгнание, леди Руби и леди Доув. Обе были приблизительно одного с ней возраста, но она их почти не знала. Они приняли на себя честь, которой не желал никто, потому что — так, во всяком случае, говорили — Руби была бесхребетная, а Доув — безмозглая. Их почтенные семейства заставили их пойти на это, поскольку король подкупом или силой принудил их к этому, и если он удовлетворился только двумя, должно быть, заплатил немало: большие имения сменили владельцев.

Тергианский посол наверняка известил об этом скандале своих августейших повелителей, а они, в свою очередь, передали это своим бельским друзьям.

Менять что-либо было слишком поздно. Свадьба протекала в соответствии с планом.

Сам жених, разумеется, не присутствовал на ней лично. Монархи никогда не посещают других королевств иначе, чем по военным делам, а в данном случае короля Радгара в Шивиале так боялись и ненавидели, что разорвали бы на мелкие клочки, стоило бы ему ступить ногой на шивиальскую землю.

Исполнить роль его личного представителя на свадьбе доверили бывшему министру и давнему советнику, фейну Леофрику, которого ради такого случая даже отозвали с пенсии. Хотя он был слишком умен и вежлив, чтобы упоминать об этом, его визит в Шивиаль был далеко не первым. Они с отцом нынешнего короля, Эйледом, проливали здесь кровь бок о бок еще во время первого своего фейринга, почти сорок лет назад. Позже он потерял глаз во время кровопролитного морского сражения при Бримиарде, и, конечно, был еще тот самый налет на Кэндльфрен-Парк. Ему даже приходилось пару раз видеть издалека Уэтшор. Больше всего на свете шивиальцы боялись, что бельцы нападут на их столицу, так что Радгар, а прежде его отец частенько появлялись у устья Грена, заставляя Амброза постоянно держать там войска и, следовательно, оставлять остальную часть побережья более уязвимой. Сам дворец никогда не трогали, ибо берег здесь окаймлялся илистыми отмелями — самое неудачное побережье, чтобы высаживаться на него с драккаров. Теперь, когда мир был восстановлен, королевские архитекторы представили планы строительства в ознаменование счастливого события грандиозного, богато украшенного пирса. Принцесса приказала выстроить простенький деревянный причал.

Именно на него в то сырое весеннее утро и сошел с «Вейтернейдра» Леофрик. Два сопровождавших их драккара, «Вейл» и «Краку», стояли на рейде в гордом одиночестве, ибо одного вида трех драккаров было более чем достаточно, чтобы очистить устье Грена от всех других судов. На причале его приветствовал сэр Дредноут, заместитель командующего Королевской Гвардией, за спиной которого выстроились герольды всех цветов радуги. Фейн подтвердил, что его верод останется на борту ладьи, как и было условлено прежде. Война была еще слишком свежа в памяти обеих сторон, чтобы доверять друг другу. После этого его проводили во дворец для довольно напряженной встречи с его величеством.

«Вейтернейдр» взял на борт шесть сундуков с приданым невесты и отошел от берега, бросив якорь рядом с двумя другими драккарами.

Сама свадьба состоялась на следующее утро.

3

Подобно всем государственным мероприятиям, даже эта скромная церемония началась с опозданием. Тем не менее отлив не ждет даже монархов, поэтому в условленный час «Краку» на веслах вошел в устье. Когда ладья подходила к причалу, ее верод слышал, как трубят горны на лугу, что являлось, возможно, сигналом торопиться с последними прощаниями.

Злобный ветер гнал на берег полотнища дождя. Река и тучи казались свинцовыми; голые деревья на берегу — такими же бесцветными. Придворные, несомненно, были расфуфырены сообразно событию, но бельцы с воды не видели самой церемонии, только сам берег — надо признать, хоть склон был изумрудно-зеленого цвета — и ступени, ведущие вверх от причала. Последние имели цвет свежеструганых досок. За верхушкой склона виднелись верхушки разноцветных шатров и полосатых навесов.

Дюжина или около того Клинков в синих мундирах Королевской Гвардии появилась в поле зрения и выстроилась вдоль гребня берега. Если их выставили в качестве предупреждения гостям, они не ввели в заблуждение никого. Там, откуда они появились, оставалось значительно большее их количество, а возможно, где-нибудь поблизости, вне поля зрения, ждал в резерве кавалерийский полк.

Гребцы терпеливо ждали, съежившись под кожаными куртками и не спуская глаз со своего вожака. Все они провели за эту войну не один отчаянный фейринг, и каждый из них, должно быть, вспоминал подобные случаи, когда они сидели вот так в ожидании сигнала к бою. Это их путешествие предполагалось мирным и даже праздничным, но они не расслаблялись. Будь то свадьба или побоище, их улыбки убеждали в постоянной готовности к действию.

Капитан выждал несколько минут, ожидая появления свадебной процессии или по меньшей мере герольда с извинениями за опоздание. Когда не показалось ни того, ни другого, он махнул рукой, и верод сбросил куртки и начал действовать. Спустя несколько секунд они уже высадились на причал. Клинки на берегу выказали некоторое оживление. Последовали крики, беготня туда и обратно, снова затрубил горн. Появилось подкрепление в виде еще одной дюжины Клинков.

Коммандер Бандит в своей серебряной перевязи лично вышел посмотреть, что происходит. Не происходило ничего. Причин для беспокойства не было. Остальные два драккара оставались на якорях, почти неразличимые за пеленой дождя. Семьдесят два пирата с голой грудью выстроились вдоль причала — тридцать шесть с одной стороны, с мечами наголо, и тридцать шесть — с другой, с боевыми топорами. Между ними остался узкий проход. Вне всякого сомнения, шивиальцы увидели нагих дикарей, жестоких хищников, но по бельским стандартам это была почетная охрана в парадной одежде. Что из того, что согласно договоренности бельцы не должны были сходить на берег? Что из того, что их парадная одежда граничила в глазах шивиальцев с непристойной? От башмаков и до стальных шлемов каждый воин сиял завоеванным в боях богатством: золотыми цепями, браслетами на руках и кольцами на пальцах, украшенными золотом и каменьями поясами, пряжками и перевязями. От дождя их бронзовая кожа тоже блестела, но никто из них, похоже, не ощущал холода. Большинство их улыбалось во весь рот, глядя на произведенное ими впечатление.

Единственным бельцем, которого можно было охарактеризовать как пристойно одетого по шивиальским меркам, единственным, на котором не было видно ни золота, ни самоцветов, был сам капитан, и он остался на борту. На него никто не смотрел. Сам он, впрочем, наблюдал за Клинками. Среди них были такие, которые наверняка знали двенадцать лет назад некоего кандидата Рейдера. Например, сам Бандит, хотя он только-только начал считаться Сопрано, когда Рейдер исчез. Возможно, они никогда даже не сопоставляли пропавшего Рейдера с чудовищем Радгаром, но лица они наверняка должны были помнить. Дуб, Хантли, Бёрден, Денвере… Фулуэзер первым удивленно вскрикнул и ткнул пальцем в сторону капитана.

Радгар помахал в ответ.

Разумеется, прошло всего несколько минут, прежде чем Амброзу доложили об этом, и он появился на верху лестницы, окруженный живым частоколом из Клинков.

Радгар помахал снова.

Вид у короля Шивиаля был вовсе не довольный. Отнюдь. Его Величество, казалось, вот-вот хватит апоплексический удар. Прямо перед ним находился его давний враг, убийца, король пиратов, монстр, которому он вынужден был пожертвовать свою единственную дочь… и он ничего не мог с этим поделать! Он не помахал Радгару в ответ. Он явно хлопнул дверью, свернув свадебную церемонию. Спустя несколько секунд появилась невеста под руку с Леофриком и начала спускаться по лестнице.

Радгар следил за ее приближением со странным разладом в душе. Всю свою жизнь он привык принимать быстрые решения. Порой, когда он терял контроль над собой, он принимал их даже слишком быстро. В случаях, когда быстрого решения не требовалось, он всегда мог отложить проблему на потом. Но эта история со второй женитьбой ставила его перед сложностями, разрешить которые он пока не успел. Прошло уже больше полугода с тех пор, как Овод, ухмыляясь как мурена, явился в Варофбург с предложением. Витаны обсуждали его неописуемо долго. Бельмарк устал от войны — дети соскучились по отцам, жены — по мужьям, мужья тревожились о том, что жены в их отсутствие развлекают фраллей. Но ведь король объявил кровную месть! Как может он отозвать назад самое страшное из проклятий? Радгар провел много дней, бродя по болотам или скача верхом по горам, обдумывая все сложности. Но даже сейчас, когда его невеста спускалась на пристань, он до сих пор не решил, как ему следует поступить.

И уж совсем другое дело, как он в конце концов поступит.

На ней было очень простое синее платье до колен с разрезом, в котором виднелась длинная юбка цвета золота. Любая более экстравагантная одежда была бы абсурдной в морском путешествии, а поля шляпки хотя бы частично защищали ее лицо от непогоды. Она была высокой — его предупредили об этом так, словно это изъян, но кроме этого на таком расстоянии он мог сказать о ней очень мало. Ее волосы были темно-каштановые, как ему сказали, и такой длины, что она могла сидеть на них, но в ту минуту она могла бы даже оказаться лысой как черепаха, и он все равно бы этого не заметил. Он обратил внимание, на полное отсутствие украшений и подумал, не пытается ли она и этим заставить молчание говорить. Высокие скулы. Чувственные губы. Возможно, даже волнительные губы?

Она казалась даже моложе, чем он ожидал, совсем беззащитной.

Представлялось весьма маловероятным, чтобы принцессе Малинде доводилось раньше видеть волосатую грудь — разве что пастуха или пахаря где-нибудь вдалеке. Представлялось также маловероятным, чтобы ей приходилось находиться так близко от обнаженных мечей, но, увидев нежданный почетный караул, она не колебалась ни мгновения. Леофрик отстал от нее на шаг, так что она шла одна, глядя на каждого воина по очереди: направо, налево, направо, налево… Стоило ей миновать очередного фейна, как лицо того теряло каменное выражение — воины постарше одобрительно кивали, юнцы озорно ухмылялись. Внешность их новой королевы пришлась им по душе.

Она прошла весь строй, прошла весь причал и остановилась у кормы драккара. Она была бледна, но полностью владела собой, ничем не выдавая сумятицы, которая наверняка царила в ее душе в этот критический момент ее жизни. Настил причала находился приблизительно на одном уровне с бортом; Радгар додумался снабдить ладью лестницей. Он предложил ей руку, и она спустилась вниз, бормоча слова благодарности, но почти не глядя на него.

Двух фрейлин наконец-то обнаружили, и они в сопровождении Клинка поспешно спускались на пристань. Весь верх склона был уже усеян любопытствующими придворными: баронами, виконтами, эрлами, маркизами, герцогами, правительственными чиновниками, военными, послами и консулами, а также их супругами. Все блеяли как козы, впервые в жизни увидев драккар с настоящими, живыми пиратами.

Леофрик заметно постарел. Давали о себе знать старые раны. Вместо того чтобы спрыгнуть на палубу, он спустился по ступенькам, хотя наверняка не потерпел бы, если бы ему об этом напомнили. Он снял с пальца перстень с королевской печаткой и вернул законному владельцу вместе с пергаментным свитком — брачным контрактом, разумеется — и многозначительным кивком. Возможно, из всех докладов, сделанных старым витой за свою жизнь, этот был самым кратким, но Радгар понял его. Капитан одобрял принцессу и считал, что она находится здесь по собственной воле.

Интересно, может ли кто-нибудь при шивиальском дворе — кроме самого Амброза, конечно — делать что-нибудь добровольно?

Прежде чем Клинок с двумя дамами ступили с лестницы на причал, Леофрик взялся за рулевое весло.

— На борт! — гаркнул он.

Быстрый отход — профессиональная черта бельцев; едва ли не первое, чему обучают верод — так именно этому. Без лишней спешки и сумятицы, двумя хорошо отрепетированными волнами, семьдесят два бельца, в унисон громыхнув башмаками по доскам палубы, погрузились на борт. «Краку» сильно покачнулся. Малинда вздрогнула. Радгар придержал ее за локоть.

— Миледи, — мягко произнес он. — Я Радгар Эйлединг.

— Удачи вам, — рассеянно отозвалась она. — Господин Леофрик, вам нет нужды ждать этих двух женщин. Отплывайте без них. И быстрее, пожалуйста.

Она умела приказывать.

— Gea, hlæfdige! — скомандовал Леофрик, не дожидаясь одобрения Радгара. — Отдать концы! — Два толстых каната упали в воду, два весла оттолкнулись от причала. «Краку» отошел от берега, и ветер начал разворачивать его. Семьдесят два порта отворились со скрипом, семьдесят два весла просунулись в них и легли на воду.

Тут смысл сказанного наконец дошел до сознания. Малинда резко обернулась.

— Что вы сказали?

Ей посылали его портрет. Из полудюжины он выбрал один, в наименьшей степени льстящий ему, не желая возбуждать ложных надежд. Он надеялся, что не разочаровал ее — он гордился тем, что возраст сказывался на нем меньше, чем она могла бы ожидать. Его фигура до сих пор сохраняла юношескую стройность, а в аккуратно подстриженной медно-рыжей бороде не блестело ни одного серебряного волоса. Принцессе Дьерде Жевильийской повезло с супругом гораздо меньше.

Он улыбнулся и повторил свое прошлое заявление.

— Ваша честь! — Она сделала попытку опуститься на колени, и он перехватил ее за руки.

— Вы не должны… — резко произнес он, но это короткое соприкосновение оказалось ошибкой, поучительной для обоих. Она ощутила его силу. Он узнал, что ее руки крепкие, как у мужчины, и тоже не лишены силы. Она покраснела, и он ослабил хватку. Он ощутил первые признаки желания и подавил их, не желая, чтобы его beallucas принимали решение за него.

Однако они сопротивлялись! Он знал одну девушку с губами, как у нее, и в постели она была ураганом…

— Прошу прощения, если я напугал вас. Разве ваш отец не сказал вам, что я здесь?

Она мотнула головой, вглядываясь в его лицо и, возможно, удивляясь тому, что не видит ни рогов, ни клыков. Глаза у нее были золотые, как у всех Ранульфов.

— И он даже не говорил вам, что мы с ним давно знакомы?

— Ну… Нет, ваша честь. — Она огляделась по сторонам. «Краку» продолжал, покачиваясь, медленно дрейфовать вверх по течению от причала. Фрейлины и сопровождавший их Клинок остановились в нерешительности, пытаясь понять, стоит ли им идти дальше. На самом верху лестницы смотрел в их сторону поверх голов гвардейцев ее отец, и ярость на его лице можно было разглядеть даже отсюда.

— Он заверил меня, ваше величество, что имеет все основания полагать, что вы весьма благородны и обходительны.

— Как мило с его стороны! — сердито сказал Радгар. — При нашей встрече двенадцать лет назад он был обо мне иного мнения. Похоже, он едва не солгал вам о нашем знакомстве. Вы согласитесь со мной в том, что он пытался ввести вас в заблуждение.

Леофрик терпеливо ждал дальнейших приказаний. Моряки ухмылялись, глядя на ухаживания своего монарха. Малинда, чего вполне можно было ожидать, не нашлась, что ответить.

Радгар приподнял бровь.

— Честный ответ, миледи! Скрывал ли ваш отец намеренно от вас тот факт, что мы с ним лично знакомы?

— Возможно, — ответила она, явно не желая называть ни того, ни другого короля лжецами, — он забыл короткую…

— Уверен, что не забыл. Какие еще свои штучки пробовал он на вас? Какими угрозами заставил вас согласиться на этот брак?

— Ваше величество, я написала вам! Я поклялась перед…

— Да, конечно, ибо я не подписал бы договора до тех пор, пока не получил бы заверений в том, что вас не принуждали к союзу, казавшемуся вам отвратительным. И все равно я должен сам услышать это из ваших уст.

— Ваша честь… — Пестрое сборище на берегу стихло, глядя на ладью. «Краку» сделал уже почти полный оборот вокруг своей оси и продолжал дрейфовать вверх по течению, подгоняемый приливом. Весла выжидающе застыли в воздухе, напоминая расправленные крылья; команда терпеливо ждала.

— Почему вы не хотели подождать этих ваших дам?

Малинда была вполне естественно сбита с толку.

— Милорд, мой муж, почему мы не плывем?

— Потом. Потому что вы знали, что они не хотят ехать? Потому что их силой заставили сопровождать вас? А как насчет вас самой? Счастливы ли вы перспективе провести остаток жизни в Бельмарке, рожая мне детей?

— Я горда выйти за столь славного короля!

— Ох, вздор какой! — Он презирал себя за то, что запугивает девочку, но весь этот брак был не его идеей. Сам он клялся отомстить за убийство его отца. — Вы можете испытывать страх, или отвращение, или дрожать от возбуждения. Но при чем здесь гордость? Я — работорговец и убийца тысяч людей. Но мою мать силой склонили к замужеству, и я не возьму вас себе в жены, если только не буду убежден, что вы действительно рады этому. Мне кажется, вас к этому принудили. Ну говорите же! Убедите меня в обратном.

Она ахнула.

— Это несправедливо, милорд! Я уже сказала вам, и вы отказались меня слушать. Вы называете меня лгуньей?

— Я называю вашего отца куда худшими словами. Разве не вы обвинили его в работорговле?

Щеки ее вспыхнули, и она опустила взгляд.

— Возможно, я не совсем верно выразилась при потрясении… я хочу сказать… эту новость донесли до меня столь… Я готова поклясться вам, ваша честь, что никогда не позволю себе говорить так с вами.

Она не могла найти слов неудачнее. За годы одинокой жизни Радгар понял, что ему нужен не просто кто-то, с кем можно поговорить. Никто не осмеливался перечить королю, или назвать его дураком, или сказать ему, что он совершает ошибку. Все мялись и бормотали что-то невразумительное. Даже Овод и Эйлвин в последнее время — дай человеку разбогатеть, и у него появится, что терять. Кульфре была как голубка — вся в смехе и перьях. Король нуждался в спорах, спорах с кем-то, чьи интересы близки к его собственным, у кого нет каких-то скрытых целей или союзников. Да, соблазнительная партнерша по ложу тоже не помешала бы, но такую он может купить в любое время.

Прежде чем он нашел слова, Малинда заговорила снова, стараясь придать своему голосу обиженное выражение:

— Я королевской крови, поэтому выйду за того, за кого мне прикажут выйти. Я всегда знала, что мне назначен такой удел, и, осмелюсь сказать, милорд, на первый взгляд вы кажетесь мне значительно привлекательнее других соискателей моей руки, с которыми связывали мое имя в прошлом. Царевич — урожденный идиот. Принц Фавон, как говорят, толще моего отца. Князь…

— Я польщен, — сухо перебил ее Радгар, — но я не имел в виду Радгара Эйлединга как двуногое животное мужского пола. Все мужчины более или менее одинаковы в темноте. Тем более что большинство женщин при этом зажмуриваются. Короли тоже женятся вслепую, миледи, и вовсе не ваша внешность заставляет меня колебаться — далеко нет! Нет, я имею в виду короля Бельмарка вообще. Мое имя в Шивиале не пользуется особой любовью.

Ее подбородок упрямо задрался вверх.

— Вы хотите заставить меня умолять вас? Королевский брак часто является мостом, соединяющим бывших противников. Как быть тогда с договором? Если вы откажетесь от меня, война должна будет продолжаться?

Теперь они медленно плыли вниз по течению, дальше от берега по воде в кругах от непрекращающегося дождя. Толпа на берегу продолжала гудеть, теряясь в догадках. Должно быть, все уже сообразили, что человек, беседующий с принцессой, — не кто иной, как Чудовище собственной персоной.

Радгар горько покачал головой.

— Я мог прекратить ее в любой момент на протяжении последних десяти лет, миледи. Я не хотел брать назад свои слова, которые на деле были юношеской бравадой, да и повод был глупый. Только моя честь. Если уж на то пошло, имеется куча легенд о героях, которые провозглашали кровную месть, но потом влюблялись и были вынуждены взять свои клятвы обратно — не сомневаюсь, подробности вы можете рассказать и сами. Женитьба на вас давала мне возможность сохранить лицо. Странно, что это ваш отец, а не я, додумался внести вас в условия мирного договора.

Она открыла рот и тут же закрыла его.

— Ага! Так вы считали, что этот брак — моя идея?

— Так мне было сказано, хотя я полагала, это дело рук лорда Роланда.

— Дюрандаля? — резко переспросил Радгар. — Нет. Он слишком благороден, чтобы продавать леди, но и он подбирает, когда его хозяин бросает. Все это придумал ваш отец. Он отчаянно искал способ прекратить войну, поэтому явно солгал вам и в этом. Что ж, я окончу войну и без вас, обещаю это.

— О! — Она пристально вглядывалась в него, словно можно прочесть мысли убийцы у него на лице. — Вы в этом клянетесь? — Она даже в самом страшном сне не могла представить себе такого диалога.

— Я в этом клянусь. Вы вольны идти.

— Вы меня позорите!

— Я оказываю вам честь, госпожа. Мой отец увез мою мать силой, но я отказываюсь обращаться с женщинами таким образом.

Огонь вспыхнул в ее золотых глазах.

— Неужели? А как насчет тех тысяч, что вы угнали в рабство?

— Не считая того. Такова война, и мне это омерзительно. Я искренне намерен положить конец войне и сделать это сейчас. Принцесса, вам нет нужды отправляться в рабство. Я возвращаю вам вашу свободу.

— Вы меня позорите! — неуверенно повторила она.

— Я позорю вашего отца. Показав всему миру, как низко он может пасть, я этим вполне удовлетворюсь. Ступайте с миром. Вам не обязательно плодить пиратских детей, промышляя этим на жизнь.

Борьба вышла слишком неравной. Она склонила голову.

— Я покоряюсь воле вашего величества, — прошептала она.

Радгар поднес ее руку к губам.

— Мне очень жаль, принцесса. Эта задача не была ни приятной, ни легкой для меня. Подведи нас к причалу, рулевой.

— Есть, господин! — сердито отозвался Леофрик.

4

Старый пират не утратил своих навыков. В такое затишье он мог бы подвести «Краку» к берегу одним рулевым веслом, но он кивнул задней паре гребцов, Эйлвину и Освальду. Втроем они мастерски развернули ладью и задним ходом подвели ее к причалу, почти без толчка коснувшись его кормой.

Радгар подвинул лесенку и подал Малинде руку, помогая ей подняться на причал. Мгновение она смотрела на него с таким жалобным выражением лица, что он готов был перерезать собственное горло.

— Как знать, миледи, когда мир между нашими державами наконец установится, что ждет нас в будущем? Мне все еще нужна жена, вам — муж. Возможно, я еще возобновлю свое сватовство на более почетных для вас условиях. Желаю вам удачи.

Она в смятении посмотрела на него, потом повернулась и в одиночестве направилась к своим людям. Две ее фрейлины давно уже ушли. Несколько шивиальцев, спустившихся было на причал, бежали подальше от угрозы, присоединившись к толпе зевак. «Краку» снова начал отходить от берега.

— Держи ровнее, — сказал Радгар.

— Ты ведь никогда всерьез не собирался брать эту девушку! — буркнул Леофрик — не громко, но кое-кто из команды наверняка его слышал.

Радгар искоса посмотрел на него.

— Ну, не совсем так.

— Она хотела плыть.

В таком случае ей стоило сказать это убедительнее.

— Она презирает своего отца! — сказал Леофрик, не дождавшись ответа.

— Есть за что.

— Ты никогда не найдешь жены лучше, чем вышла бы из нее.

— Очень точное определение.

Старый вояка, конечно, не знал, что прекраснейшее рубиновое ожерелье в мире лежало сейчас в кармане Радгара, невидимое взгляду, но приготовленное в качестве свадебного подарка. Он так и не достал его. Он только предупредил дальнейший спор на эту тему, повторив прежнее распоряжение:

— Держи как можно ровнее, рулевой.

Кипя от злости, Леофрик повиновался, повернул ладью носом против течения. Собравшиеся на свадьбу гости на берегу продолжали завороженно следить за ними. Среди них не могло не найтись несколько умных людей, понимавших, что без невесты не бывать свадьбе, без свадьбы — договору, без договора — миру. Еще несколько минут, и кто-нибудь начнет принимать меры предосторожности. Пока же Амброз стоял на верхних ступеньках лестницы, свирепо глядя на него поверх голов своих гвардейцев, также не спускавших взгляда с бельцев, — покажи Клинку меч, и он не будет видеть ничего другого. Послав свой верод на берег, Радгар прибег к обычному своему маневру, отвлекая внимание противника от другого фронта или — в данном случае — оружия. Он выиграл с дюжину битв, пользуясь приемами не хитрее этого.

Принцесса дошла уже до подножия лестницы, и стоявшие на ступенях Клинки раздвинулись в стороны, освобождая ей проход — вплоть до ног ее отца. С такого расстояния не промахнулся бы и слепой. Радгар нагнулся и откинул кожаный чехол, прикрывавший арбалет. Он поднял уже заряженное оружие и освободил предохранитель. Последние полгода он упражнялся не меньше часа в день, что было неслыханным для него упорством. Одним быстрым движением он выпрямился, прицелился и нажал на спуск. «Твак!» — хлопнула тетива.

— Попал? — спросил Леофрик, не сводивший взгляда с реки в поисках отмелей, однако его вопрос потонул в торжествующих воплях верода и перепуганных криках толпы на берегу.

— Прямо между глаз. Разве не это я обещал? Трогай, рулевой. — На берегу могли прятаться лучники, а одного мертвого короля было вполне достаточно.

Леофрик отозвался криком и ударами колотушки по борту. Семьдесят два весла вспенили воду, и «Краку» устремился вперед. В спокойной воде ладья могла развивать поразительную скорость, и скоро берег с причалом остались далеко за кормой.

Радгар обвис на борту, испытывая неожиданную слабость. Все позади! Наконец-то с этим покончено. Отец отомщен.

Еще как отомщен! На берегу творилось что-то невообразимое. Над рекой разносились крики. Самым уязвимым местом системы Клинков было то, что эти бедолаги сходили с ума, когда их подопечный умирал, особенно насильственной смертью. Зеваки и всадники разбегались во все стороны — даже бросались в воду, возможно, это были обезумевшие Клинки, пытающиеся догнать ладью. Амброз отправится в свое последнее путешествие не один.

Прощай, толстяк! Только представить себе, этот напыщенный дурак надеялся ценой дочери откупиться от кровной мести! Теперь королем Шивиаля становился болезненный трехлетний мальчуган. Шивиальцы будут визжать о предательстве, но через месяц или два угомонятся. Благодаря блокаде Овода у них просто не оставалось другого выхода.

Овод будет разорен. Радгару не хотелось бы сейчас встречаться с Оводом.

— Это не улучшит твоей репутации, — мрачно заметил Леофрик. Теперь команда сама задавала себе ритм пением, и он смог заняться поркой монарха.

— Какой еще репутации? — Радгар облокотился на борт и смотрел на удаляющийся плоский берег, но котором появился в поле зрения дворец, на дождь… — Шивиальцы годами изображали меня чудовищем. Стоит ли им обижаться, если я начал вести себя соответственно? — Только тут он заметил, что до сих пор держит арбалет в руках, и швырнул его за борт. Тот исчез в мутной воде еще прежде, чем корабль отошел от этого места. — Амброз вел торг нечестно. Он силой заставил свою дочь пойти на этот брак, а потом заявил, что она делает это добровольно. Так мы и скажем послам.

— Scytel! — буркнул Леофрик. — Ты только что совершил серьезную ошибку.

— Заткнись, старик!

Отец отмщен, и все остальное не важно.

Теперь он может заняться собственной жизнью.

К этому, правда, тоже придется привыкать.

Жаль девочку. Из нее вышла бы хорошая королева.

Эпилог

Год 369, год скорби:

В Третьем месяце духи взяли к себе душу Амброза, короля Шивиальского, четвертого носителя этого имени, павшего жертвой бельского коварства на двадцатом году своего правления, и тело его было возвращено стихиям. Наследник его, пятый носитель этого имени, дитя четырех лет, пал жертвой лихорадки, и тело его было возвращено стихиям, а корона Ранульфов перешла к сестре его, леди Малинде, незамужней деве…

Из хроник Веарбриджского монастыря

Дэйв Дункан Небосвод мечей

Суд День первый

Подняв голову и покачивая руками, Малинда быстрым шагом шла под высокими сводами зала на встречу с Великим Инквизитором, и вид у нее был такой, словно она собиралась с ним драться. Следом спешили стражники, стуча каблуками по плитам пола и позвякивая металлическими кольцами доспехов. Мало того что им приходилось тащить на себе копья, все они к тому же значительно уступали пленнице в росте.

Зал Знамен Бастиона построили в древние времена из грубого камня, пол выложили досками, и он даже в лучшие свои дни походил на мрачный коровник. Свежий весенний ветерок разгонял белые клубы дыма из камина, трепал посеревшие тряпки стягов, которые свешивались со стропил. Огонь сотен свечей поблескивал на пышных украшениях важных сановников. Они сидели за крытыми красным столами во всю ширину комнаты — тринадцать членов комитета и в середине Великий Инквизитор. В центре зала находился единственный незанятый стул из дерева, как раз напротив жуткого старика. Воины резко остановились за спиной Малинды, и через мгновение в помещении повисла тишина.

Она по росту узнала его еще от двери — сидя, он превосходил на голову даже тех, кто стоял рядом; настоящий человек-виселица. Все инквизиторы обратили на вошедшую пристальные немигающие взгляды, словно напоминая о своей способности различать ложь, но на его черепообразном лице не отразилось ни единого чувства. Еще отец назначил его главой Темной Палаты, по восшествии на престол Малинда сама утвердила его в этой должности — так что Великий Инквизитор предал свою госпожу.

Измена пошла ему на пользу: он был одет в алые одежды, вокруг шеи свисала цепь лорд-канцлера Шивиаля. Малинда провела в темнице не один месяц и ничего не знала о недавних событиях.

— По какому праву вы осмеливаетесь так со мной обращаться? — сурово спросила она. — Прислать за мной стражников и притащить сюда, словно простого разбойника!

— Вы бы предпочли остаться в камере? — пробормотал он и продолжил уже громче: — Малинда Ранульф, вас вызвали именем короля…

— Именем узурпатора!

Глаза канцлера были подернуты пленкой, словно он пролил в них молоко, из-под алой шапочки свешивались седые пряди, похожие на клочья паутины, но годы совершенно его не смягчили.

— Вы обвиняетесь в государственной измене, бесчисленных убийствах, злом и незаконном колдовстве, блуде, шпионаже в пользу…

— Должно быть, я трудилась постоянно, раз за такую короткую жизнь успела так много! Будучи законной королевой Шивиаля, я не признаю право суда обвинять меня ни в этих, ни в других преступлениях.

В ночь присяги он назвал свое имя — Горацио Ламбскин. Теперь наверняка канцлер именуется Лордом Чего-то. Он всегда изображал безродного слугу, готового положить жизнь на благо народа. Скорее всего он сам верил своей лжи и считал измену не преступлением, а, напротив, проявлением высшей верности. Если представить себе, что Ламбскин не сумеет осудить ее на смерть и она когда-нибудь займет законный трон, то он на следующий же день придет на службу как ни в чем не бывало, в полной уверенности, что надо продолжать дело.

— Я признаю над собой только суд пэров, — заявила она.

Но у них был уже готов ответ.

— Это не суд, госпожа. Указ о лишении гражданских прав представлен на рассмотрение Парламенту вместе с обвинениями в государственной измене, многочисленных убийствах, злом…

— Вы повторяетесь.

На мертвенном лице ничто не дрогнуло.

— Если Парламент пропустит указ, и его величество поставит подпись, ваша голова полетит с плеч. Парламент собрал комитет по сбору доказательств ваших преступлений. Если не желаете признаваться, у вас есть право молчать.

То есть никто не настаивает, чтобы она давала показания, но если она не согласится, то головы ей не носить. Впрочем, конец так или иначе будет один. Канцлер грозился отправить ее обратно в камеру, где Малинда уже и так провела слишком много времени без общения, удобств и хоть малейших известий о своих друзьях. В тюрьме каждый день длится неделю, а месяц тянется год. Канцлер прекрасно понимал, что Малинда готова на что угодно, лишь бы остаться среди людей, пусть даже придется подвергнуться допросу.

Она мельком взглянула на судей: шесть человек по правую руку, шесть по левую, все старше пятидесяти, облаченные в шелка и меха, золото и драгоценные камни. Целый выводок зимородков. Ближе всего к центральному креслу сидели принцы крови, с коронами на головах и в подбитых горностаем алых одеждах. Дальше сидели горожане — птицы меньшего полета, но и их роскошные камзолы, плащи и шляпы с плюмажем наносили серьезный урон государственному бюджету. Здесь не было ни одного незнакомого лица, кроме двух представителей Общин; все эти люди приносили ей присягу верности и клялись служить честно и преданно. Как ни странно, некоторые из них даже могли смотреть ей в глаза. Малинда заметила лорда Кэндльфрена, своего дальнего родственника, и достопочтенного Альфреда Кильдера, который все еще носил регалии спикера Палаты Общин.

Их прислали сюда, чтобы осудить законную королеву, и они нисколько не затруднятся; пройдет всего дня два или три, чтобы правдоподобно изобразить потуги быть честными.

Зачем вообще они все это затеяли? Почему просто не швырнули ее под лезвие топора? Ради соблюдения приличий. Непременно надо предоставить Парламенту доказательства, и только тогда он сможет одобрить указ. Потом члены Палаты спокойно разъедутся по домам в разные города и графства Шивиаля, и пойдут разговоры, что прежняя королева была настоящим чудовищем, и осудили ее за дело. К тому же — Шивиаль ведь не в пустотенаходится. Правители других стран никак не одобрят казни монарха.

В тени зала за спинами членов суда сидело около сотни человек: разнообразные клерки и служащие и, конечно же, другие инквизиторы, призванные запоминать и записывать поименно всех недовольных. В толпе Малинда узнала немало людей из свит послов и консулов, так что этот издевательский судебный процесс предназначался для повышения авторитета Шивиаля и узурпатора лично в глазах других стран Эйрании. Значит, планируется хотя бы изобразить правосудие.

— Я протестую против несправедливости! — Она обращалась к председателю, однако на самом деле желала привлечь внимание заграничных свидетелей. — О заседании меня предупредили меньше чем за день. У меня не было времени познакомиться с обвинениями и подготовить линию защиты. В течение полугода меня держали в одиночной камере без слуг, новостей и даже книг. Мне отказано в законом суде, в суде пэров, от меня требуют отвечать за…

— Это не дворец правосудия. Вы будете или не будете сотрудничать со следствием?

— Почту за честь рассказать благородным лордам и досточтимым членам совета всю правду о вышеупомянутых событиях, если мне предоставят разумные условия существования. Я требую почестей, сообразных моему положению: трон государства, королевский титул…

— Госпожа Ранульф, если вы продолжите упрямиться, нам придется вернуть вас туда, откуда вы пришли.

Он наверняка не шутил. Этого краткого появления на публике будет достаточно для иностранных наблюдателей: они убедятся, что законная королева жива, но сама отказалась изложить свою версию произошедшего.

— Да будут все свидетелями, я соглашаюсь только под давлением!

Малинда развернулась на каблуках и направилась к одинокому стулу в середине зала. Оттуда придется говорить очень громко, чтобы быть услышанной, и она все время будет чувствовать себя отверженной — все это очень характерные методы Темной Палаты.

— Совет, приготовиться к делу, — проговорил председатель. — Господин секретарь, будьте любезны напомнить благородным лордам и досточтимым членам совета о Первой Поправке.

За его спиной раздался сильный, звучный голос. Малинда откинулась на твердую спинку и оправила юбки, в который раз осознав, сколь они коротки по сравнению с дворцовой модой; впрочем, лучше у нее все равно не было. Конечно, драгоценности конфисковали. Ей пришлось убирать волосы не только без зеркала, но и даже без приличной расчески.

Стратегия… Необходимо выработать стратегию. Где-то за этими мрачными стенами в мире улыбок и солнечного света ее друзья придумывают, как ее спасти, хотя, конечно, они не могут сделать многого, пока Малинда в тюрьме. Узурпатор не успокоится на троне, пока законная королева Шивиаля жива. Она все время ждала, что ее придут убивать — ядом, кинжалом или шелковой удавкой. Каждый новый рассвет она встречала с удивлением. Публичная казнь не слишком вероятна; Малинда не верила в официальный суд, пока вчера вечером не принесли повестку. Быть может, лорд-канцлер Чего-то держал Парламент в руках не так крепко, как ему бы хотелось. Или устроить нелепый фарс узурпатора вынудило внешнее недовольство?

Может ли она надеяться, что не погибнет вскорости? Увы, надежда гасла, а вместе с ней испарялась ярость и приходил страх, от которого кожа покрывалась мурашками, а пальцы начинали дрожать. От этого допроса зависит жизнь, но в колоде Великого Инквизитора все карты крапленые.

Клерк замолчал.

Один из пэров тут же выдал вопрос.

— …состояли в заговоре, чтобы убить вашего отца, его величество Амброза IV…

— Нет! — выкрикнула она. — Категорически отвергаю эти обвинения.

— Как бы вы описали свои отношения с отцом? Приязнь? Терпимость? Чувство долга?

— Ни для кого не секрет, — отчетливо выговаривала Малинда, — что ребенком меня научили его ненавидеть, бояться и презирать. Когда я выросла достаточно, чтобы принимать собственные решения, то убедилась, что незачем менять отношение. Он свел с ума первых двух жен, убил третью, а четвертой стала девочка на месяц моложе меня. Я всегда искренне считала, что он очень сильный и могущественный человек, и что королевство много потеряло после его безвременной кончины. В частной жизни это был настоящий тиран, и я никогда его не любила. Тем не менее его смерть не входила в число моих планов или желаний.

Она никогда не помышляла об убийстве отца. Возможно, зря.

Глава 1

Любовь может причинять боль: таков последний урок детства.

Фонателлис

Малинда проснулась ясным морозным утром Одиннадцатого месяца и вспомнила, что сегодня второй день ее девятой недели рождения. Она выпрыгнула из кровати и приоткрыла дверь; в другом конце коридора на ступенях лестницы перед дверью в комнату ее матери сидел Клинок, неся стражу, как ему и положено. Все Клинки походили друг на друга — худые и гибкие, — и с такого угла Малинда не могла отличить, кого именно из двух охранников королевы Годелевы она видела: сэра де Фейта или сэра Арунделя. Впрочем, все равно. Важен только зеленый камзол. Клинки королевы редко облачались в эти наряды, ибо за семь лет изгнания парадные одежды нередко подвергались штопке и латанию. Мечи же их оставались по-прежнему остры — по крайней мере они сами так утверждали.

Почувствовав на себе взгляд принцессы, Клинок закрыл книгу, заложил страницу пальцем и с улыбкой обернулся.

Сэр де Фейт.

— Сегодня? — спросила она. — Он сегодня приедет?

Вчера состоялся торжественный праздник по случаю ее недели рождения. Практически все население острова собралось в большом зале, принеся с собой сильный запах овец и прочей живности, за исключением, к счастью, рыбы — на Королевском Мысе не было порта. Малинде достались чудесные подарки: платье золотого шелка, сшитое леди де Фейт, покрывало из овечьей шерсти от леди Арабель и сотни роговых пуговиц, птичьих силков, деревянных свистулек и прочих радостей, сделанных руками местных детей, а также перчатки и спальные носки, связанные няньками.

Леди Арабель, которая еще помнила придворные манеры, изо всех сил старалась обучить им Малинду, и та благодарила каждого дарителя, хотя теперь у нее скопилось пятьдесят семь деревянных свистулек, а способов их применения не было ни одного. Мать подарила ей книгу стихов в кожаном переплете. Пока девочка не понимала ни слова, однако непременно поймет, когда станет старше.

Не у каждого человека неделя рождения отмечалась столь торжественно, но ведь Малинда была наследной принцессой — что она радостно объясняла каждому, кто не осознавал всей важности сего титула, — и каждый год ее отец Чудовище присылал дочери дар, особый дар. В прошлом году — ожерелье из кроваво-красных гранатов; в позапрошлом — ходики с кукушкой, которая чирикала каждый час, еще раньше — плащ на соболином меху, мягкий, как дым. Из плаща она уже выросла, часы с кукушкой заржавели от морского ветра, а ожерелье не разрешалось носить за пределами Кингстеда на случай, если Малинда забудет о нем и отправится исследовать пещеры или лазить по скалам, но все равно подарки Чудовища составляли самую важную часть недели рождения.

Из Греймерского дворца в Грендоне приезжал Клинок, проведший три или четыре дня в седле, чтобы преклонить колена перед наследной принцессой и вручить ей сверток и свиток, исписанный каллиграфическими буквами, и на обоих подарках красовалась королевская печать. Она до последнего момента не знала, когда случится это чудесное событие, потому что дороги могут оказаться в плохом состоянии или астролог в Кингстеде высчитает фазы луны не так точно, как в Грендоне. Но два Клинка королевы Годелевы всегда знали, когда именно настанет этот день. Они говорили, что так действуют чары, которые связывают всех их, подобно клинку, пронизывающему сердца.

Сэр де Фейт кивнул и приложил палец к губам.

— Мама еще не проснулась? — громко спросила Малинда, зная, что ничего не произойдет, пока королева не встанет и не оденется.

Он нахмурился и покачал головой.

Малинда вернулась к себе, хлопнув дверью, и подошла к окну, откуда открывался вид на сине-зеленое море с белыми барашками и белыми птицами; прибрежные утесы прятались в туманной дали. Она не видела ни тюленей, ни китов, ни даже рыбачьих лодок.

Сколько еще ждать? Предугадать режим матери было невозможно. Та проводила дни и ночи напролет, погрузившись в божественные знания, изучая магические книги, переписываясь с волшебниками из Шивиаля и других земель, и непрестанно искала заклинание, которое вернуло бы ей любовь короля. Изредка она принималась рассуждать о своих несчастьях, и тогда Малинде приходилось обращаться к ней «ваша милость» или «ваше величество». После каждого материнского объятия девочку ожидала очередная тирада о злодеяниях Чудовища, и постепенно Малинда осознала, что такие условия ее не устраивают. Госпожа де Фейт и леди Арабель почти что удочерили ее: Клинки стали ее отцами, а их дети — ее братьями и сестрами. И девочка не могла представить себе жизни без них.

Решив полностью одеться потом, Малинда натянула вчерашнее платье и ботинки на толстой подошве и отправилась на поиски завтрака, предварительно громко потоптавшись у двери матери.

Впереди лежал долгий путь, но не потому, что Кингстед отличался большим размером, соответствующим королевским постройкам. Просто Малинда спала в верхней башне на утесе, а главный зал находился внизу, во впадине, между деревьев. И их соединяло множество ступеней. Как только Малинда вошла, навстречу ей бросилась Диана де Фейт, самая близкая ее подруга. Они разделяли любовь к лошадям и умопомрачительным путешествиям, и презрительное отношение к авторитетам. Хотя многое их различало: Диана имела склонность к полноте и страсть к объятиям и нежностям; Малинда росла долговязой и неуклюжей, и ей постоянно приходилось сохранять королевское достоинство. Диана не снимала руки с ее плеч по дороге к столу королевы, где уже мирно беседовали леди Арабель и госпожа де Фейт.

На расстоянии двух дам различить было так же сложно, как и их мужей, — обе пухлые, уютные и до крайности плодовитые. Только госпожа де Фейт была розовощекой блондинкой, и от нее всегда исходил запах свежего хлеба или пирожных; уроженка Фишпорта, что всего в нескольких милях ниже по берегу, она любила диковатую уединенность Королевского Мыса, крики чаек и немолчный рокот прибоя. А леди Арабель, с темными волосами и смуглой кожей, приносила с собой аромат цветов, и поскольку являлась графской дочерью, то сохранила титул даже после бракосочетания с простолюдином и теперь занимала должность старшей компаньонки королевы. Она тосковала по дворцовой суете и милым сплетням и до бесконечности рассказывала истории о головокружительных балах и маскарадах. Две дамы обучали позабытую принцессу изящным искусствам чтения, танцев и музыки, а их супруги — верховой езде и стрельбе из лука. Теперь они прервали разговор и встали, приветствуя девочку реверансами. Это что-то новое! Быть может, девять лет что-то значат. Теперь она стала леди.

Малинда кивнула в ответ и уселась на скамейку достаточно близко от дам, чтобы можно было незаметно подслушать.

— Доброе утро, леди. Вы не находите, что погода нас балует?

Такому обращению обучила ее леди Арабель, и дамы ответили… Хотя, похоже, что-то не так. Малинда не могла понять, что ее беспокоило, и обратилась за помощью к подруге. Диана, как всегда, сидела очень близко. Она прижималась к любому соседу, не обращая внимания, кто находился рядом с ней. Мать называла ее человеческой блохой.

— Твой отец говорил, что это произойдет сегодня! — бесцеремонно заявила принцесса.

— Ну, конечно. Причем, как и в прошлом году, приедет сэр Доминик. Он такой красивый!

— Откуда ты знаешь?

Глаза Дианы блеснули торжествующей уверенностью.

— Оттуда! Он вчера приехал и провел ночь в домике вдовы Нэн.

Малинда разинула рот, и мечтания ее рассыпались в прах. Так вот откуда Клинки узнавали каждый год о приезде гонца? Они все время смеялись над ней!

— Диана, не разноси сплетни! — одернула госпожа де Фейт. — У вдовы Нэн есть свободная комната, которую она сдает приезжим.

Ну да, есть, только если сама вдова спит со свиньей!.. Впрочем, на вдову Нэн Малинде было глубоко наплевать. Все равно история неправдоподобна, потому что Клинки никогда не спят, и кровати им не нужны.

— Он в самом деле вчера приехал?

— Поздно ночью, — призналась мать Дианы. — Ему нужно привести себя в порядок после долгой скачки. Ведь вам бы не хотелось, чтобы он ввалился сюда, воняя лошадью и весь в грязи?

— Нет, — согласилась Малинда, все равно чувствуя, что ее предали.

Сколько людей объединились, чтобы всем вместе обманывать ее? Девочка потянулась за яблоком — урожай этого года подходил к концу, и следующие появятся, только когда ей будет уже почти десять. Как приятно осознавать, что начался десятый год жизни!

— Радуйся, что это не королевский гонец, — сказала Диана. — Он бы вытащил тебя из постели в любое время дня и ночи. И вообще, камергер не передает письма через гонцов, их доставляют только Клинки, потому что только так они могут узнать, как поживают мой отец и сэр…

— Диана! — рявкнула ее мать.

— Это же правда! Папа говорит, что Клинки связаны друг с другом, как рыбьи чешуйки!

Вмешалась леди Арабель:

— Возможно, в этом есть малая толика правды, почему именно Клинки доставляют подарок короля, но истина в том, что на самом деле они хотят видеть принцессу. Помните, что большинство Клинков охраняют только одного подопечного, однако Клинки из Гвардии приносят клятву защищать короля и его наследников и потомков. Так что принцесса Малинда тоже в некотором роде подопечная Клинков из Гвардии, потому что она — наследница.

Малинда поразмыслила над этим объяснением и признала его удовлетворительным.

— Главное, Чудовище помнит…

Госпожа де Фейт ахнула: «Принцесса!» ровно в тот момент, когда леди Арабель воскликнула: «Ваше высочество!»

Леди Арабель умела говорить громче.

— Вы не должны употреблять это слово, моя дорогая. Вам следует говорить о вашем венценосном отце «его величество», или «его милость», или…

— Королева говорит…

— Ваша дорогая мама очень много страдала в жизни, и…

— Восемь выкидышей, шесть мертворожденных и двенадцать лет тирании.

— И этого вы тоже не должны повторять!

Леди Арабель посмотрела круглыми глазами на госпожу де Фейт.

Они редко вели себя столь странным образом. Малинда сделала еще одну попытку.

— Он думал, что Белокурая Сучка принесет ему сыновей, но за семь лет у нее даже выкидышей не было!

— О духи! — пробормотала госпожа де Фейт. — Сколько нам еще предстоит?

— Не слишком долго, не сомневайтесь.

Что-то действительно было не так, и леди Арабель заговорила о приметах теплой зимы явно, чтобы переменить тему.

Малинда потянулась за куском хлеба и горшочком с медом. Что ж, сэр Доминик вполне ее устраивал. Обладатель меча «Костолом» походил на молодую копию Клинков ее матери, только у него были золотые брови, а ресницы отсутствовали. Он умел заставлять лошадь пятиться задом, а еще подбрасывал яблоко в воздух и разрубал его на четыре части — впрочем, Малинда подозревала, что первый надрез он делал заранее.

* * *

Казалось, прошли годы, пока все собрались в зале: королева восседала на своем троне, принцесса — на маленьком стульчике, Диана находилась рядом, в качестве ее фрейлины, леди Арабель как главная компаньонка стояла сбоку от ее величества, сэр Арундель нес стражу, а вся прислуга выстроилась вдоль стен, изображая придворных.

На голове королевы Годелевы возвышалась тиара из драгоценных камней, но платье повседневного красного цвета уже изрядно обтрепалось, а нарядная тесьма испачкалась и вытерлась. Королева отличалась крайней худобой, в волосах виднелись белые пряди, и даже ребенок понял бы, что ее прическа оставляет желать лучшего. Забрызганные чернилами пальцы сжимали толстую пачку писем; несколько раз королева роняла свои послания, и Диана или леди Арабель поднимали их и возвращали ей. С каждым годом пачка становилась все толще, и Клинок всякий раз забирал ее и обещал доставить его величеству.

Малинду неизменно удивляло, зачем ее мать пишет Чудовищу.

Но королеву Годелеву никогда не беспокоило то, что волновало других. В качестве перемены вида деятельности после продолжительного и воодушевленного раскачивания на стуле Малинда решилась на эксперимент.

— Очень мило со стороны Чудовища помнить о моей неделе рождения, правда?

Мать в ответ грозно фыркнула.

— Он даже не помнит о твоем существовании! Выслав тебя со мной, он, вероятно, велел лорду-камергеру присылать что-нибудь каждый год. Это будет продолжаться, даже когда тебе стукнет сто лет.

Такой ответ потряс Малинду, однако она продолжала:

— Тем не менее он пишет, и таким красивым почерком…

— Это рука писца. У него самого отвратительный почерк, а таких слов он вообще не знает. Камергер велел клерку написать что-нибудь соответствующее.

— Ох.

Малинда умолкла и больше не смотрела на Диану. Она уперлась взглядом в пол; в глазах защипало. Придет ли конец сегодняшним разочарованиям?

Дверные петли заскрипели. Наконец-то! Сэр де Фейт исчез за широкими створками в дальнем конце зала, оставив за собой узкую щель. Сердце Малинды бешено заколотилось.

— Ваша милость! — закричал он. — Приближается посланец.

— Откройте дверь и впустите посланца! — приказала королева.

В прошлом году в зал ворвался настоящий снеговой вихрь, но на этот раз на пол легли солнечные лучи. По дороге бешеным галопом скакал всадник. Приблизившись к лестнице, он натянул поводья, и конь свечкой взвился в воздух, со свистом рассекая воздух передними копытами. Всадник спрыгнул с седла и бросил конюху поводья. О да, он был облачен в синий с серебром камзол Королевской Гвардии! И да, это был сэр Доминик. Он взбежал по ступеням и быстрыми шагами пересек зал, держа в одной руке сверток и салютуя мечом над головой.

— Принцесса Малинда! Проведите меня к ее милости, ибо у меня срочное послание для наследной принцессы Шивиаля! Где прекрасная девица? Горе тому, кто рискнет встать у меня на пути!

— Стой! — выступил сэр Арундель, обнажая меч. — Кто осмелился преступить порог сего чертога со столь воинственными намерениями?

Несколько лет назад, будучи еще совсем ребенком, Малинда приходила в восторг от этого розыгрыша, который совершался всякий раз. Да и теперь церемония казалась вполне правдоподобной и льстила самолюбию девочки. Но самый радостный момент наступил, когда мечи вернулись в ножны, и сэр Доминик преклонил перед ней колено, протягивая свиток и завернутую в шелк коробку. Сверток был слишком большим для ожерелья, а для плаща слишком маленьким. Дрожащими руками Малинда поставила подарок себе на колени, а неразвернутое письмо передала Диане. Послание неизвестного клерка можно прочитать попозже.

Она сломала печать, ощупывая упаковку со всех сторон.

— Это корзинка! И она тяжелая, там внутри что-то есть.

— Надеюсь, что так, черт подери! — пробормотал сэр Доминик.

Он невинно заморгал, когда Малинда посмотрела на него, едва удержавшись от хихиканья.

Она неторопливо разворачивала сверток. В конце концов это же главная радость в году! Девочка вытащила квадратную коробочку, красиво украшенную и позолоченную. На крышке виднелся покрытый эмалью герб с ее монограммой пурпурного и серебряного цветов. Малинда раскрыла замочек и откинула крышку: внутри оказалась мягкая овечья шерсть.

— Сэр Доминик! — нетерпеливо воскликнула королева.

С незаметнейшим вздохом он встал и склонился перед ней.

— Ваша милость.

— В прошлом году я передала вам письма…

— Я доставил их, как и обещал, моя леди.

Осторожные пальцы Малинды нащупывали аккуратно упакованные стеклянные флакончики. Она развернула шерсть и достала одну бутылочку.

— Я привез послание для вашей милости, — тихо проговорил сэр Доминик, вытаскивая конверт с внушительного размера печатью.

Пальцы Малинды замерли, так и не успев вытащить пробку из ароматного пузырька. Никто на нее не смотрел. В этом зале происходило нечто неправильное. Даже шесть хрустальных флакончиков с редчайшими и нежнейшими ароматами были не так важны, как письмо.

Несколько мгновений Годелева сидела неподвижно, словно окаменев. Затем, издав какой-то жалобный писк, она в последний раз выпустила пачку исписанных листов из рук.

— Меня призывают? Наконец-то?

— Не могу знать, ваша милость.

И все же королева помедлила над конвертом в руках Клинка, словно перед ней лежал скорпион. Затем, взяв его крайне неохотно за уголки, прочитала надпись.

— Оно адресовано не мне! — Она попыталась бросить письмо в лицо сэру Доминику, но оно не было создано для столь резких движений и всего лишь медленно запорхало. — Здесь нет никакой леди Годелевы! Я королева, вы слышите? Королева!

Сэр Доминик поймал письмо.

— Ошибка писца, я уверен, ваша милость.

И снова протянул злополучное послание.

— Могу я помочь вашей милости?

Леди Арабель взяла конверт, сломала печать, развернула лист плотной бумаги и протянула его госпоже. Всеми позабытая Малинда замерла на стульчике, по-прежнему сжимая пузырек с духами.

В пальцах Годелевы письмо дрожало и шелестело. Казалось, она с трудом разбирала слова, хотя Малинда видела, что послание совсем короткое.

Королева издала душераздирающий вопль.

— Нет! Он ее не получит! Моя!.. Оставить меня одну в этом жутком месте?

Она вскочила с трона и заключила Малинду в объятия. Королевский дар соскочил с колен девочки и разбился на тысячи мелких осколков. С пола поднялся одуряющий запах, от которого щипало глаза и прерывалось дыхание. Годелева закричала снова, еще сильнее и дольше.

Женщины освободили девочку. Бывшая королева со стоном вылетела из зала, за ней следовал сэр Арундель, а за ним бежали леди Арабель и госпожа де Фейт.

* * *

Сэр де Фейт вывел Малинду на воздух, подальше от охватившей зал истерики и тяжелого зловония духов. Сначала показалось, что сэр Доминик вышел с ними, но он, видимо, передумал. Принцесса и Клинок вдвоем добрались до скалистого гребня, откуда открывался вид на море. Соленый ветер трепал их волосы. Сэр де Фейт обнял девочку.

— Нехорошо получилось с твоим подарком. Уверен, король заменит его, когда узнает, что случилось.

Из-за всхлипов Малинда все еще не могла говорить, поэтому просто покачала головой. Зачем ей духи?

— Ты поняла, что было в письме твоей маме?

— Я не поеду!

Она повернулась к нему спиной, но не убежала.

— Ты принцесса, моя госпожа. Тебе суждено выйти замуж за принца и жить во дворце. Ты больше не можешь гнить в свинарнике на задворках…

Он издал вопль и вскочил на ноги.

Клинки двигались очень быстро, но де Фейт не успел развернуть Малинду или закрыть ей глаза руками. Поэтому девочка увидела, как ее мать летит с высокой террасы и падает в полосу прибоя далеко-далеко внизу.

— Идиот! Преступник!

Проклятия затихали по мере того, как де Фейт бежал к дому.

Малинда осталась одна.

Лишившись подопечного, Клинки впадают в бешенство и начинают крушить все подряд. Но на этот раз дело обошлось тем, что они расправились друг с другом. Единственный, кто мог их остановить, а именно сэр Доминик, прибыл на место происшествия слишком поздно. Арундель скончался через несколько минут, а де Фейт на следующий день — в большей степени из-за разбитого сердца, чем от полученных ранений.

На следующий день прибыл эскорт из шести Клинков, чтобы доставить принцессу Малинду ко двору.

Глава 2

Принцесса редкого для женщин роста, но стан ее приятен для взора и исполнен грациозности, в менуэте движения ее столь же плавны, сколь проворны во время охоты. Прекрасный цвет лица дополняется правильностью черт, которые, впрочем, выражают скорее твердость характера, нежели покорность. Говорят, румянец на ее щеках вспыхивает чаще от страсти, нежели от девичьей застенчивости. Она смелая наездница, предпочитает соколов веретену и лук клавикордам, способна натянуть ростовой боевой лук, как многие воины, и однажды завалила оленя с восьми шагов, опередив нескольких признанных мастеров стрельбы. Острота ее ума доставляет немало радости, равно как и неприятных обид, за что венценосный отец находит уместным ее незамедлительно бранить.

Из письма посла Исилонда

от первого месяца 368 года

Сразу лишившись друзей, семьи и дома, Малинда вступила в самую несчастливую пору своей жизни. На Королевском Мысе она видела чужаков едва ли чаще раза в месяц; теперь же ее занесло в целый муравейник незнакомцев. Все глаза были обращены к ней, все уши прислонены к ее дверям. Хуже того, отец-людоед находился одновременно везде, расхаживая по дворцу в сопровождении свиты, такой огромный в шелках и мехах, сверкая золотом и драгоценными камнями и замечая поросячьими глазками любую мелочь. Великие лорды вздрагивали, когда он хмурился, и дико гоготали после малейшей шутки. На Малинду он смотрел с недовольством. Даже высокий рост и неженская сила дочери напоминали ему, что она должна была быть мальчиком.

При дворе принцесса знала одного только сэра Доминика. Несмотря на всю свою доброту, он не мог проводить с королевским ребенком слишком много времени, и у него хватало ума не давать дворцовым гадюкам повод пошипеть.

Если Годелева была плохой матерью, то Шиан оказалась в сотню раз хуже. После семи лет брака она оставалась ужасающе бесплодной, вызывая все большую ярость короля. Учитывая увеличивающийся интерес его величества к потомству, все понимали, к чему клонится дело.

Шиан назначила леди Миллет в качестве воспитательницы принцессы и этим ограничилась. Сложно представить худший выбор: леди Миллет отличалась молодостью лет и ветреностью нрава, и интересы ее вращались вокруг Клинков. Создавалось ощущение, что она вознамерилась покорить всю Гвардию и не оставить без внимания ни одного мечника.

Как ни странно, прошел целый год, прежде чем Шиан поймали за попыткой перебороть собственное бесплодие с помощью личных Клинков, хотя никто так и не узнал, избрала ли она одного только сэра Оборотня или пользовалась услугами всех по очереди. По обвинению в измене ее обезглавили холодным утром Десятого месяца. А после завтрака король женился на леди Харальде.

Новая королева, изысканное дитя неземной красоты, с отточенными манерами и стальной волей, была всего на несколько лет старше Малинды. Ее отлично вымуштровал целый полк ведьмоподобных тетушек, посему она не сносила насмешек августейшего супруга. Ей приписывается — впрочем, весьма сомнительными источниками — высказывание, что власть над мужем зависит всего лишь от умения спать, сжав колени.

Она заставила короля назначить в качестве гувернантки принцессы одну из своих престарелых тетушек, леди Уэйнс, но в действительности же королева Харальда сама взяла на себя заботы по воспитанию девочки и обращалась с ней, как с младшей сестрой. Она вызвала ко двору несчастную леди Арабель вместе с Дианой, чтобы у принцессы появился друг, — госпожа де Фейт к тому времени уже снова вышла замуж и счастливо проживала на Королевском Мысе.

Королева изо всех сил старалась сблизить отца и дочь, пользуясь их общим интересом к музыке, танцам и хорошим лошадям. И в том, что успех сего предприятия оказался весьма ограниченным, нельзя винить одну только Малинду.

Одним весенним утром одиннадцатилетняя принцесса играла на клавикордах перед королевой и ее дамами. Малинда разрывалась между ненавистью к роли дрессированной собачки и твердой решимостью овладеть любым делом, за которое бралась, но все же проделала большую работу, разучивая новую музыкальную пьесу. Она завершила мучительную борьбу и была крайне недовольна раздавшимися аплодисментами, которых не заслужила. В этот момент Клинок открыл дверь, и в комнату вошел король. Все женщины поднялись и присели в реверансе, так что, вероятно, его величество не заметил присутствия дочери.

Амброз поднял Харальду и поцеловал ее в щеку.

— Хорошие новости, моя радость! — загудел он. — Я только что сосватал мою дочь и сына де Мэев, Анселя. Так что сегодня вечером нас ждет праздничный семейный ужин.

— Что? — завизжала Малинда и решительно вышла из-за спин фрейлин на битву с собственным отцом. — Этот маленький жабеныш? Этот прыщ?

Малинда рассердилась настолько, что не заметила опасности.

— Я принцесса, и должна выйти замуж за принца! — Вспомнив обрывок разговора, который отнюдь не предназначался для ее ушей, она добавила: — Или ты жалеешь мне приданого?

Как и следовало ожидать, все закончилось скандалом. Ее выпороли и заперли в комнате на несколько дней. Ансель же был всего лишь безобидным парнем, дальним королевским родственником, ее троюродным братом. И хотя даже герцогиня де Мэй не питала иллюзий насчет достоинств своего сына, все же он не заслужил прозвания земноводного или жировой кисты. Настоящий его недостаток в глазах Малинды заключался в том, что он был на пять лет ее моложе.

Еще одна памятная ссора произошла через несколько месяцев, когда король узнал, что принцесса опять ездила на лошади по-мужски, а не по-женски. Сэр Арундель выучил ее такой посадке, однако при дворе она считалась неподобающей даме и подходящей только для крестьянок на ослах. Уже несколько раз ей запрещалось так ездить, и несколько раз она этот запрет нарушала.

Амброз вспылил.

— Ты, бесстыжее, своевольное отродье! Думаешь, можешь поступать, как тебе хочется! Думаешь, получишь все, что тебе понравится!

Увы! Малинда снова забыла, как нужно обращаться к монарху.

— Тигр жеребец! — заорала она в ответ. — Посмотрела бы я, как ты сам сядешь на него по-женски!

Король такого не ожидал.

— Другой бы за эти слова отправился в Бастион! — И обратил свой царственный гнев на сэра Хоэра, командира Королевской Гвардии. — Вы знали, что это неповиновение приказу! Почему оставили без внимания, что нашу волю не исполняют?

Конечно, Малинда и шагу не ступала без сопровождения Клинка или даже двух. Они отлично ладили, и особенно ей нравился сэр Хоэр и его чувство юмора. Капитан относился к девочке с уважением, достойным наследной принцессы. Теперь он даже защищал ее от короля.

— При всем почтении, сир, нас связывают магические Узы, чтобы мы защищали вашу уважаемую дочь от опасности. Она унаследовала ваше искусство верховой езды и бесстрашие, к тому же ездить по-мужски куда спокойнее, чем…

— Скачки с препятствиями ей запрещены!

Командир, пожалуй, единственный во всем королевстве осмеливался противостоять королевскому гневу.

— Мы не в силах быть одновременно охранниками и няньками, сир. Если ее высочество решит, что мы за ней шпионим, и потеряет к нам доверие, то выполнять нашу работу станет невозможно.

Багроволицый Амброз замахнулся на Клинка кулаком. Но Хоэр легко увернулся от первого удара и от последующего, а третий раз король решил не пытаться.

Увы! Через неделю сэр Хоэр исчез, а на его место командира Гвардии пришел Клинок, которого Малинда никогда не видела, — сэр Дюрандаль, недавно вернувшийся с таинственного задания из-за моря. Он проявил себя как вернейший подхалим его величества, совершенно не поддающийся ни уловкам, ни угрозам со стороны наследной принцессы.

Когда наконец-то разнеслась весть, что грядет наследник, Малинда от всей души радовалась счастью мачехи. Король пребывал в постоянном возбуждении. Невозможно было предсказать его отношение к магии: один год он тратит целое состояние на заклинания удачи и благополучия, а уже в следующем изгоняет из страны всех волшебников. На этот раз он решил, что остаток времени до рождения ребенка королева должна прожить в уединенном местечке Бондхилл. На тысячи миль вокруг Амброз очистил земли от малейших проявлений волшебства. Увы, заклинания могут пригодиться и при лечении. Королева принесла здорового мальчика, но никакими усилиями врачей не удалось остановить кровотечение. После нескольких дней бесплодных попыток спасти Харальду ее уложили в повозку и помчали к ближайшей октограмме. Однако было уже поздно.

Малинда оплакивала Харальду куда глубже и искреннее, чем собственную мать. Тысячи раз она проклинала тупую упертость отца, предварительно убедившись, что ее не подслушивают.

К чести короля, он впал в отчаяние. В течение нескольких месяцев он редко появлялся на людях, и страной управлял лорд-канцлер Монпурс. В это время принцесса Малинда вступила на таинственный мост, ведущий к женственности. Пускай она утратила титул наследницы, но во всем королевстве лишь отец и брат занимали более высокое положение. Довольно опасная ситуация для девчонки четырнадцати лет: стоило ей войти в комнату, все вставали; мужчины расступались и отвешивали поклоны при ее появлении; над ее креслом колыхался стяг. Харальда больше не сдерживала девочку; ни обезумевший король, ни загруженный делами канцлер не обращали на это внимания. Бывшая ее воспитательница, леди Уэйнс, неумолимо впадала в старческое слабоумие.

Свита Малинды разрослась до невероятных размеров, в нее входили лорды и леди, которых она никогда не встречала, например, восьмидесятилетний эрл Димплешира, потомственный виночерпий старшей королевской дочери. За отсутствием королевы каждая знатная дама считала своим долгом получить место придворной фрейлины, хотя далеко не все из них утруждались поездкой ко двору. Эти же знатные дамы прочили своих дочерей на выданье принцессе во фрейлины, а многочисленных родственниц, которым выданье не грозило (уродливых девиц, тетушек и вдовых мамушек), старались пристроить в качестве приживалок и нахлебниц в королевский дворец.

Ограничивать свиту принцессы тремя придворными дамами и пятью фрейлинами приходилось леди Кристал. Ни один человек в здравом рассудке не взялся бы за такое дело добровольно, но семейство Кристал, Кэндльфрены, долгие годы пребывало в немилости, и теперь на самоотверженную леди легла миссия реабилитации всей фамилии. Малинда, впрочем, быстро отыскала способы управлять этой робкой, затравленной женщиной.

Леди Арабель по-прежнему занимала должность Госпожи Нарядов. Она неустанно распределяла своих многочисленных детей в свиты мелких дворян, но обилие дочерей вынуждало ее постоянно собирать приданое. Посему эта дама полностью зависела от привязанности и щедрости принцессы. Сама же Малинда прежде всего ценила ее за страсть к слухам и называла леди Арабель Госпожой Сплетен.

Еще была Диана де Фейт. Поскольку в жилах ее не текла благородная кровь, девушка не могла подняться выше служанки. Однако вскоре после смерти Харальды Малинда ухитрилась назначить подругу Госпожой Покоев, и теперь Диана поддерживала еще и мать. Новый супруг бывшей леди де Фейт обеспечивал ее только новыми детьми.

Уэйнс, Кристал, Арабель и Диана составляли ближайшее и неизменное окружение принцессы. Дальше раскинулся пышный розовый цветник фрейлин и придворных дам, а следом возвышался густой лес слуг и чиновников. Должности часто раздавались по совершенно непонятным принципам: ревизором принцессы назначили какого-то чиновника от Канцелярии, а камергером одного из Бринтонов — дальних кузенов короля, — который удовлетворился всего парой незначительных визитов ко двору. Старшим Конюшим назначили барона Леандра — близкого родственника и модного хлыща, не способного отличить мула от лошади.

После смерти Харальды Малинда стала сама себе хозяйка. Вместе со свитой она в течение года путешествовала из замка в замок — Нокер, Олдмарт, Греймер и другие, — стараясь не попадаться на глаза отцу. Теперь, познакомившись почти со всем шивиальским дворянством, принцесса то и дело устраивала поездки в разнообразные провинциальные местечки с заманчивыми названиями. Леди Уэйнс ставила подпись под любой бумагой, а Канцелярия возвращала документ, подтвержденный королевской печатью. Эти экскурсии служили убежищем от злых глаз и языков при дворе.

Только природное благоразумие помешало Малинде ввязаться в какую-нибудь историю или спровоцировать скандал. Если враги и точили на нее зубы, то до поры до времени кусать им было нечего.

Когда король вновь взял в руки скипетр, гадкий утенок успел превратиться в прекрасного лебедя, звезду аристократического круга. Как и многие другие отцы, Амброз несколько растерялся, увидев, что вместо маленькой девочки перед ним молодая женщина. И позволил дочери руководствоваться собственными соображениями, покуда она не станет преступать черту; Малинда же старалась не раздражать его.

Перемирие в отношениях дало свои плоды. В 367-м ей исполнилось шестнадцать, и король без зазрения совести расхваливал перед иностранными послами качества принцессы и на пиршествах передавал дочери роль хозяйки. Он убедил канцлера Монпурса сделать ее тайной советницей — при условии, что Малинда не станет присутствовать на совещаниях. В честь недели рождения Малинды Амброз устроил грандиозный бал, намекая таким образом лорд-мэру Грендона, чтобы тот передал принцессе ключи от города.

На все празднества непременно приглашался нареченный Малинды — лорд Ансель. Став соломенноволосым подростком одиннадцати лет, он по-прежнему не доставал невесте и до плеча. В ее возрасте многие дамы уже вышли замуж, некоторые даже родили детей, а принцессе еще предстояло как минимум пять лет вынужденного девичества, а скорее всего ровно столько, сколько проживет Ансель — его мучили постоянные приступы куриного сифилиса.

Зато не постеснялась выступить его мамаша.

— Очень удачно! — пролаяла она в своей обычной бесцеремонной манере. — Мальчик испытывает еще большее облегчение, чем ты. Даже тебе не нравился такой вариант, а представь только, что думал сам Ансель! Его жена постоянно будет его обгонять. Даже если он начнет рано брить бороду, к тому времени ты уже будешь старухой двадцати одного года и наверняка вымахаешь еще на фут!

И все же омерзительный день свадьбы маячил где-то в отдаленной перспективе.

В начале 368 года Малинда наслаждалась жизнью при дворе. Никто не оспаривал у нее положения заводилы дворцовой молодежи, и принцесса слегка флиртовала с молодыми аристократами или Клинками, никогда не давая ни малейшего повода для скандала. Девушка не любила отца; для нее он представлялся чем-то вроде наполовину прирученного дракона, вокруг которого надо ходить на цыпочках. Малинда постепенно утрачивала страх перед ним, что оказалось серьезной ошибкой. Ужасная Ночь Псов потрясла ее — как и многих других — и заставила осознать, что Амброз не только смертен, но и крайне необходим для своей страны. Реальная опасность на краткий миг сблизила отца и дочь.

Глава 3

В любом дворце есть тайные двери.

Сэр Змей

Где-то в отдалении зазвонил колокол, прорываясь сквозь зимнюю ночь тяжелыми, скорбными ударами. Малинда не успела окончательно проснуться и недоумевала, что эти звуки могут значить. Потом… вопли женщин, хлопанье дверей, мужские крики. Она села, натягивая на плечи верхнее стеганое одеяло, и тут дверь распахнулась, и между занавесями полога кровати замелькали огни свеч.

— Моя госпожа! — завизжала Диана. — Госпожа!

— Кто там, Диана?

Малинда с удовольствием отметила, что голос ее звучит совершенно спокойно.

— Мечники! Клинки! Не Гвардейцы!

«Мечники» могло означать восстание или отряд наемных убийц, а Клинки будут спасать своего подопечного, который необязательно окажется королем. Только Гвардейцы неизменно хранят верность его величеству и его наследникам. Не Гвардейцы…

— Плащ мне! Что им нужно?

— Экстренная ситуация, ваше высочество, — проговорил неизвестный баритон. — Сэр Змей, рыцарь Ордена. Вы меня помните? Вам может грозить опасность. Будьте добры прямо сейчас отправиться со мной. Вы и еще двое спутников.

Хлопнули ставни. Скрипнули щеколды на окне — какая нелепость: комната находилась на третьем этаже! Вошли еще люди. Сквозь занавесь Диана протянула госпоже тяжелый плащ.

— Обувь, любую обувь.

Малинда вытащила ногу, одновременно укутываясь плащом, затем сорвала с головы дурацкий ночной чепец. Диана натягивала ей ботинки. Принцесса спрыгнула с постели, и длинные волосы упали на лицо. Комнату наполняли вооруженные мужчины со светильниками в руках; напуганные, растрепанные женщины выглядывали из-за плеч своих защитников.

Малинда узнала всего двоих: сэра Змея и сэра Джарвиса. Из передней доносились истерические вопли леди Уэйнс, которые перекрывали хор более юных паникеров.

— Ты пойдешь со мной. — Малинда ткнула пальцем в Диану, одетую только в ночную рубашку. — И вы, леди Кристал. Арабель, сделай так, чтобы этот вой прекратился немедленно.

— Ужасно! — дрожащим голосом воскликнула Кристал. — Кто эти люди? Вызовите Гвардию! Ее высочество не станет…

Она захлебнулась криком, а солдаты тем временем выталкивали из комнаты лишних женщин. Сэр Джарвис захлопнул дверь и запер ее на засов; внутри остались шестеро мужчин, Малинда, Кристал и Диана.

Сердце Малинды билось в груди, словно пойманная летучая мышь. Огромный колокол по-прежнему гудел, но звук его доносился слабее. В эту ночь покои принцессы охраняли как минимум три Клинка, значит, незваные гости убили их — что весьма сомнительно, — или Клинки ринулись спасать своего сеньора, то есть короля. А вот это уже куда страшнее.

— Что произошло, сэр Змей? И зачем вы заперли нас здесь…

— Потайная дверь, моя госпожа. — Сэру Змею очень подходило его имя: он был худым и имел репутацию хитреца. До сэра Дредноута он занимал должность заместителя командира. — Сюда, пожалуйста.

Один из солдат нажал на стенную панель, и та со скрипом отъехала в сторону. Другой вступил в проем с фонарем в руках, и свет озарил очень узкий коридор, выложенный блестящими от сырости камнями.

— Госпожа, вам будет проще, если вы возьмете лампу, — бодро проговорил Змей. — Здесь могут быть лужи.

Малинда обрела голос:

— Я ничего не знаю об этом выходе!

Что еще важнее, она ничего не знала и об этом входе.

— Конечно, нет. Я вам расскажу, когда…

Он взял ее под руку.

— Пустите меня!

Не обращая внимания напротесты Кристал, Малинда шагнула в потайной коридор.

Сначала это была всего лишь щель между двумя ложными стенами. Через пару поворотов проход разделялся, но принцесса пошла следом за отблеском фонаря, который нес проводник. Ей представилось, как древние предки бежали в ночи по этому коридору, и пламя восстания полыхало у них за спиной. Сейчас, очевидно, восстания не произошло. Если бы готовилось что-нибудь подобное, до нее непременно дошли бы слухи. Нет, тут дело в магии.

Крутая каменная лестница спускалась к арочному туннелю из кирпича. Обутые в тапочки ноги все-таки повстречались с лужами, о которых предупреждал Змей. Спертый воздух пах древней плесенью.

Магические Ордена традиционно освобождались от налогов в обмен на лечение и прочие полезные дела. Однако никто не сомневался, что многие волшебники продают проклятия и любовные привороты или даже занимаются черным колдовством. Вот уже сотни лет элементары расползались по всему Шивиалю, процветая и приобретая огромные земельные владения. Месяц назад Амброз потребовал обложить Ордена налогом — хороший экономический и дурной политический ход.

Мудрый правитель принял бы меры безопасности, но мудрость не относилась к числу сильных сторон короля. Обычно очень покладистый, Парламент на сей раз взбунтовался. Страшно богатые ордена покупали голоса так же, как и Амброз, а посему колдуны решили припугнуть его величество. Канцлер Монпурс находился между двух огней: Палата Общин кусала его за пятки, а король хлестал по ушам.

Конечно, под дворцом должны быть подземелья, но Малинда ничего о них не ведала. Она миновала несколько запертых дверей и прошла несколько открытых; позади слышался скрежет засовов. Принцесса ничего не знала о потайном проходе в ее комнату; вообще, новое жилище не походило на привычные покои в Греймере. Прямо перед Длинной Ночью лорд-камергер попросил ее переселиться, лепеча что-то о запланированных перестройках. Ха! Ничего даже и не собирались перестраивать, любые изменения осуществлялись только летом, когда двор был в отъезде. Очевидно, все это задумал Дюрандаль.

Хитроумный командир Дюрандаль предвидел — исходящую от колдунов опасность, но даже ему не удалось бы увеличить число Гвардейцев быстрее, чем Айронхолл представит новых мечников. Он выкрутился за счет многочисленных рыцарей, ведь, как известно, когда Клинок переваливает через третий десяток, его освобождают от Уз. В итоге командир организовал тайную армию, незаконно растрачивая деньги из казны.

Малинда выпытала эти сведения у сэра Орла и сэра Призрака, и долгое время единственная, кроме членов Ордена, знала об этом. Она подумывала, не сообщить ли папочке, после чего посмотреть, что произойдет с умницей Дюрандалем.

Видимо, она ждала слишком долго.

Тем временем первый солдат добрался до низкой комнаты с одной только дверью; ставни под самым потолком закрывали маленькие окошки, а в углу комнаты стояла ржавая лестница, ведшая к лазу в крыше. Эта холодная и сырая гробница отлично пригодилась бы для хранения вина, каменного угля или даже льда, но в данный момент здесь находилось восемь коек, пара лавок и несколько плетеных корзин… и, наверное, несколько крыс. Проводник подбрасывал свежие полешки в печку, где уже горел огонь. В комнату прошли Диана, Кристал и сэр Змей, их лампы осветили помещение. Шедший последним солдат захлопнул дверь и задвинул засов. Вероятно, другая часть эскорта осталась позади, чтобы остановить погоню.

Мужчины были одеты в придворные платья, однако мечи с кошачьим глазом в рукояти выдавали в них Клинков. Змей и сэр Бычехлыст — коренастый вояка с добродушным лицом, который не производил впечатление интеллектуала, — и еще один, бледный, белокурый по имени… Виктор? Да, сэр Виктор.

— Я требую объяснений! — Кристал рванулась вперед и грудью заслонила Малинду, словно намереваясь защитить принцессу от мечников. — Его величество узнает об этом беззаконии! Если нам грозит опасность, то где Королевские…

— Ш-ш! — шикнула Малинда, сжимая леди за плечо.

Как многие старые компаньонки, Кристал куда больше беспокоилась о видимости, чем о реальности. Что скажет двор, когда узнает, что принцессу в одной рубашке похитили посреди ночи? И приволокли в подвал, полный вооруженных мужчин? На всех трех женщинах была неподобающая одежда, волосы растрепались по плечам. Кристал просто видела грядущий скандал, король разнесет ее в пух и прах. И на род Кэндльфренов вновь падет бесчестие.

Диана же, напротив, ухмылялась.

— Не вижу никаких проблем. Не прижаться ли нам для тепла друг к другу?

Леди Кристал взвизгнула от ужаса и всплеснула руками.

— Можно лампы и задуть, если вам угодно.

Диане не нужно было беречь королевское достоинство. К тому же ей всегда нравилось обниматься, а недавно она познала прелести этого процесса в компании молодых стражников.

Малинда стянула с постели одеяло и, завернувшись в него, подошла к печке.

— Дамы, идите сюда. Объяснитесь, сэр Змей, будьте так любезны.

— Чудовища, моя госпожа. Сэр Бычехлыст разглядел их лучше, чем я.

— Псы, ваше высочество, — проговорил крепко сбитый мечник. — Псы размером с быков. Целые сотни неслись к королевским покоям, нападая на каждого встречного. Они карабкаются по дворцовым стенам, перегрызают решетки на окнах…

— Он что, пьян?

— Это правда, — нахмурился сэр Змей.

— Надеюсь, Гвардия защищает моего отца?

— Вся, до последнего солдата. Вашего августейшего брата охраняют такие же рыцари, как мы.

— Так куда вы меня поведете дальше?

Одежда Малинды не подходила для карабканья по лестницам.

— Никуда, выше высочество. Здесь самое безопасное место. Мы находимся под лодочным сараем. Если враг нас отыщет, мы пробьемся к реке и уйдем по воде. А если нет, то переждем, покуда все не утихнет, и вернемся во дворец.

Она смерила мечников злым взглядом: они даже не пытались скрыть свое веселье.

— Это ведь конура Старых Клинков, да?

В глазах Змея сверкнула искорка, но твердые губы под щеточкой усов не улыбались.

— Одна из них. Откуда вам известно о Старых Клинках?

— Откуда вам известно о потайной двери в мою спальню?

Он передернул узкими плечами и на этот раз действительно улыбнулся.

— В любом дворце есть потайные двери, ваше высочество. Они доставляют массу хлопот, приходится все время сторожить их. Много, много ночей провел я в этой крысиной норе. И в других таких же.

— Но редко в одиночестве, — мягко пробормотал Виктор.

С чего она так переполошилась из-за секретных дверей и проходов? Как будто их не было на Королевском Мысе!.. Все вокруг Малинды стояли, ожидая позволения сесть.

— Быть может, именно по этому коридору ваша прапрапрапрабабушка королева Эстрит скрылась от повстанцев, — сказал Змей.

— Уж лучше бы старушка не задерживалась на этом свете, — дерзко проговорила Малинда, но от ощущения близкой опасности по коже пробежали мурашки. Теперь она изо всех сил одобряла незаконную армию Дюрандаля, черт бы его подрал! Его план гениален!

Она села на ближайшую к печи кровать.

— Диана, передай мне еще одно одеяло. Спасибо.

— Ваше высочество! — запротестовала Кристал. — Нельзя же…

— Я попробую. — Малинда улеглась, устроилась поудобнее, повернувшись к остальным спиной. — Охраняйте меня от моих же охранников, если вам угодно, или идите спать. Мне все равно. Сэр Змей, постарайтесь не особенно грохотать костями, когда будете играть.

Тот хохотнул.

— Отличная идея.

Больше никто не сказал ни слова. Вскоре смолкли и тихие шаги, и скрип досок, остался лишь мерный звук капающей воды. Малинда знала, что уснуть не удастся, но вреда в притворстве не видела. Она больше не боялась — только злилась. Злилась из-за наглой измены в открытую. Злилась из-за того, что Дюрандаль вновь оказался прав. А больше всего злилась из-за того, что он вывел принцессу из ее собственной спальни через потайной коридор, о котором она ничего не знала. Малинда беспокоилась о своих друзьях из Гвардии, особенно об Орле, Призраке и Чандосе, которые сейчас защищали от чудовищ сюзерена. Беспокоилась об отце… И даже о том, что будет со страной, если с королем что-нибудь случится. Ее саму крайне удивили последние размышления; на них как раз она и задремала. Вероятно, Малинда единственная во всем Греймере спокойно спала в ту ночь.

Раздался стук по дереву: три раза, два, один. Малинда гневно накинула одеяло на уши. Голоса… похоже на сэра Феликса, которого недавно освободили от Уз. Холод… сырость… вонь?

Она резко проснулась. Снова стук в дверь. Звук приближающихся шагов.

— Похоже, опасность миновала, ваше высочество. Его величество и кронпринц живы и здоровы.

Малинда присела на постели, укутавшись в одеяло.

— Сколько человек пострадали?

— На настоящий момент насчитывается двадцать. — В голосе Змея не слышалось обычной иронии. — Некоторые раненые могут не выжить. Я слышал, раны очень тяжелые.

— Конечно, не все из Гвардии?

— О нет. Есть даже женщины. Гвардейцев четверо, миледи: Моряк, Призрак, Ване, Журавль. Число Рыцарей еще не установлено.

Не Орел! И не Чандос, который числился текущим фаворитом Дианы. Но Малинда знала и любила всех четверых.

— Чтоб они сгорели!.. Сожгите предателей, которые содеяли этот ужас!

— Несомненно, ваше высочество, мы постараемся.

* * *

Вернувшись к себе в спальню, Малинда обнаружила, помимо ожидаемых восьми женщин и девушек, еще десятка три, а также дюжину мужчин. Прачки, парикмахеры, сокольничие и даже швейцар — то есть люди, которые жили в комнатах для слуг в дальнем конце дворца, прибежали искать спасения в покоях госпожи. Если бы целью нападения оказалась принцесса, им всем бы не поздоровилось. К счастью, ни один пес не прорвался. Спокойствие ухитрилась сохранить только леди Уэйнс. Услышав о собаках, она принялась рассказывать об оленьей охоте в годы ее молодости.

— Вон! — прорычала Малинда. — Чудовищ больше нет. Если не считать меня, а я куда опаснее. Всем за работу. Леди Кристал, леди Арабель… будьте добры приготовиться. Мы должны повидать моего отца.

За дверью стояли шестеро Клинков, в два раза больше, чем обычно. Одним из них оказался Орел, и Малинда с радостью удостоверилась, что он вышел из битвы без единого синяка или царапины. Сэр Пьерс, опоясанный офицерской перевязью, отсалютовал принцессе.

— К его величеству, — сказала она.

— Он, наверное, не в своих покоях, ваше высочество. Пока жить в них невозможно.

— Тогда я взгляну на поле битвы. А по дороге вы расскажете мне о сражении.

Пьерс ей нравился: обычно он держался очень спокойно, даже несколько сурово и, похоже, не имел представления, что являлся обладателем второго по красоте профиля во всей Гвардии, темных глаз, в которых хотелось утонуть, и смуглой кожи, похожей на грецкий орех. В свое время принцесса изрядно сохла по Пьерсу. Теперь он собрал свой отряд, чтобы проводить ее, и стражники ворчали, словно кипящие котлы. За исключением самого Пьерса на шее у каждого красовался огромный окровавленный зуб, но даже командир присоединился к всеобщей болтовне и бахвальству.

Мечтать о принце свойственно всякой принцессе, даже сговоренной с герцогским жабенышем, тем более сговоренной с герцогским жабенышем! За годы жизни Малинда неоднократно меняла идеал мужчины, но всякий раз именно Королевская Гвардия обеспечивала ее новым избранником. Будучи ребенком, она сносила присутствие Клинков как необходимое зло, а повзрослев, осознала оказанную честь. Отбросив святую убежденность самих Клинков, что они являются объектами самых потаенных желаний любой женщины, нельзя было не признать, что их отличали особый шарм, особая искра. Командир Дюрандаль составлял расписание дежурств, и Малинда наивно предоставила ему список тех охранников, которые были ей наиболее симпатичны. Увы, тот проигнорировал пожелания принцессы. Примерно год назад она предложила отцу связать себя Узами с личными Клинками. Амброз не возражал, покуда его не отговорил Дюрандаль. А все из-за того, что гвардия принцессы не будет ему подчиняться. Ничего удивительного, что имя командира возглавило список ее врагов.

Как раз перед Длинной Ночью король ездил в Айронхолл за очередным урожаем мечников. Он вернулся с восьмеркой новых Клинков, и самым молодым из них был сэр Орел. Малинда никогда раньше не видела, чтобы мужчина передвигался как кошка, а от каждого оценивающего взгляда его темных глаз по всему телу пробегала дрожь. Она сразу же поняла, как будет выглядеть ее прекрасный принц, как он будет смеяться, улыбаться и вести коня. На этот раз она скрыла свои чувства от командира Дюрандаля, иначе тот подрезал бы Орлу крылышки. Малинда очень надеялась, что никто не замечает, сколь она близка к тому, чтобы растаять под его взглядом.

В то утро он позабыл о томном взгляде и речах с придыханием. Хриплыми, торжествующими голосами Орел и его друзья обсуждали вчерашнюю битву. Принцессе не удалось поговорить с ним, она вообще не могла произнести ни слова, пока шестеро мужчин тарахтели о ночном сражении, о чудовищах, которые наводнили королевские покои, и о том, как их Вожак — конечно же, Дюрандаль — запер его величество в шкафу. Так рождалась очередная легенда Клинков.

Прогулка по дворцу походила на отрывок из кошмарного сна, хотя даже в самых жутких кошмарах Малинда не перешагивала через кадки с сырым мясом в самом сердце Греймера. Рабочие грузили их на носилки и в тележки; пол и стены покрывали пятна засохшей крови; выпотрошенные тела псов источали дикую вонь. Покои отца в самом деле превратились в поле сражения: на месте окон теперь зияли дыры, повсюду возвышались горы собачьей плоти. Видимо, несколько комнат избежали погрома, потому что у их дверей стояли Клинки.

Малинда с первого взгляда поняла, что отца ее тут быть не может.

В отличие от его секретаря Кроммана — он сидел за столом в приемной и усиленно трудился посреди крови и зловония. Завидев принцессу, секретарь поднялся и отвесил поклон.

— Я уже намеревался отправить за вами, ваше высочество. Его величество просит вас присутствовать на приеме, назначенном на час после полудня в Розовом зале.

Кроммана ненавидели все. В юности он побывал инквизитором и по-прежнему носил черные инквизиторские одежды и берет, к тому же его выдавал характерный рыбий взгляд. «Рыбий» — это еще комплимент; его бескровное лицо, клочковатые белые волосы больше подошли бы утопленнику.

— Вы войдете через западную дверь примерно через двадцать минут после назначенного времени. Герольды вам укажут. Вам должно прийти со всей свитой. Приветствуя его величество, было бы уместно сдержанно проявить некоторые чувства. Здесь я набросал несколько слов, которые вы можете счесть подходящими для такого случая, хотя, конечно, вы можете предпочесть экспромт.

Он передал свиток Малинде.

Та не шелохнулась. Очевидно, предполагалось провести одно из многочисленных «спонтанных» мероприятий, которые Амброз так любил устраивать. Все это казалось до ужаса лицемерным и достойным презрения: никто все равно не верил в эти «случайности».

— Как мило с вашей стороны, мастер Кромман! Я надеялась, вы передадите мне от отца поздравления с благополучной доставкой или даже расспросы о моем здоровье.

Язвить по адресу инквизитора — пускай даже бывшего — все равно что грызть скалу. Блеклые глаза смотрели на нее без всякого выражения.

— Вы думаете, я бы решился оставить без внимания такой приказ от короля, если бы он его мне дал?

Она передернула плечами.

— Наверное, нет. Я просто надеялась. Он продиктовал речь, которой вы передо мной размахиваете, или это ваше собственное сочинение?

— Я выполнял его инструкции.

— В таком случае я их выполнять не стану. Слова и эмоции будут моими собственными.

Кромман поклонился, но побежденным себя не признал: Малинда развернулась, подняв целый вихрь юбок, и вышла.

Глава 4

Ничего не бойся, кроме подветренного берега, молнии и кровных родственников.

Радгар Эйлединг,

из неопубликованных писем к сыновьям

Церемония началась с неизбежной задержкой, поэтому в переднюю комнату битком набилось желающих войти. Герольды, как всегда, противно суетились, что-то приказывали, размахивали листами, карабкались по лестницам, чтобы подглядеть через шпионские бойницы, что происходит в самом зале. Малинда присоединилась к ним и приказала освободить себе одно окошко. Никто не осмелился изгнать принцессу.

Каждый дворянин, проживавший в нескольких часах от Грендона, стремился во дворец поздравить короля со счастливым избавлением от смертельной опасности. Поприветствовать короля торопились также дипломаты. Делегатов прислала каждая Гильдия — Древнее Братство Того-то и Досточтимое Содружество Сего-то.

Амброз стоял на четырехугольном помосте и принимал подношения с истинно королевским юмором, хотя и не спал всю ночь. Он обожал помпу и лесть, особенно в соединении. В пышном торжественном наряде — камзол на подкладке с разрезами, подбитый мехом плащ, шляпа с плюмажем, усыпанные драгоценными камнями ордена — король казался вдвое шире любого из присутствовавших. За его спиной толпились высокопоставленные сановники, и только Великий Инквизитор превосходил сюзерена ростом. На первый взгляд создавалось впечатление, что прием происходит без определенного порядка, но Малинда догадывалась, что над этой непринужденностью всю ночь трудились герольды.

Некоторые придворные, особенно самые любимые, получили приглашения постоять рядом с его величеством, и на помосте не осталось свободного местечка, где бы не торчала голова министра и не сверкал бы орден — Мать-настоятельница Белых Сестер, Старший Заклинатель Королевской Коллегии Заклинателей, конечно, не обошлось без Великого Инквизитора, лорд-канцлера… лорд Гренвилл? По-прежнему?

Одуряющий запах сирени заставил Малинду оглянуться, в это же время в грудь ей уткнулось облаченное в мягкую ткань плечо. Кузен Кортни пытался подглядеть через щель, хотя для этого ему приходилось стоять на цыпочках и опираться на принцессу.

— Семь спасительных духов! — прошелестел он. — Ты только посмотри на Ректора. Сразу видно, чей он малыш.

Малинда отступила на шаг, желая вдохнуть свежего воздуха и отойти подальше от благоухающего франта. Кортни был сыном сестры ее отца и имел право как минимум на герцогский титул, а скорее всего даже на положение принца, и тем не менее в сорок лет он оставался просто бароном Леандром, то есть носил унаследованное от отца имя. Кортни представлял собой квинтэссенцию дворцового щегольства, он обладал колким юмором, утонченным вкусом, изысканнейшей воспитанностью и нулевой значимостью. Он так и не женился, переходил от одной любовницы к другой без скандалов и страстей.

Амброз питал к нему отвращение и, чтобы унизить Кортни, назначил его Старшим Конюшим при Малинде, но даже король не сумел проучить этого коротышку. Тот хвастал новой должностью направо и налево и страшно гордился тем, что ни разу не бывал на конюшне.

Сейчас он насмехался над другим неудобным родственником — в Доме Ранульфов было больше паршивых овец, чем крыс во дворце. Рядом с королем стоял огромный мужчина, его звали Гренвилл, лорд-ректор Пустошей, а еще он приходился незаконным сыном отцу Малинды, а ей самой — сводным братом. После долгого отсутствия при дворе он приехал на празднество Долгой Ночи; принцесса надеялась, что он снова отправится восвояси и вернется к своим обязанностям — жечь деревеньки и забивать пейзан. Амброз придавал ему слишком большое значение — и в прошлом, и сейчас. Гренвилл был более молодой и сильной копией самого короля — не такой высокий и жирный, но с такими же желтыми глазами и бронзовой лопатой бороды. Он намеренно носил те же зеленые и золотые цвета, если вдруг кто сразу не разглядел фамильного сходства.

— Великолепно! — вздохнул Кортни. — Когда Дикие наконец проделают в нем дыру, нам останется только посадить его на бронзовую лошадь, и он сам станет себе памятником.

— Верно подмечено. В нем действительно есть нечто монументальное.

— У меня самый чувствительный орган — селезенка.

— Монархия никогда не обходится без отбросов — королевских бастардов, — сказала Малинда, чтобы тоже блеснуть злоязычием — о браке родителей Кортни никогда официально не объявлялось. — В Шивиале, в отличие от других стран, их не признают.

Маленький человечек обернулся к ней, при этом ему пришлось задрать голову. Он обильно потел, и пудра на лице пошла пятнами. Похоже, сейчас в его жизни наступил благополучный период: на пальцах Кортни сверкали кольца, покрой стильной и дорогой одежды скрывал природную бочкообразность фигуры.

Он растянул накрашенные губы в улыбке.

— Все когда-нибудь случается в первый раз, дорогая. К тому же Гренвилл всегда был исключением.

— В каком смысле?

— Ну… — Он просиял и приблизился к Малинде с таким видом, словно собирался открыть ей величайшую тайну. Кортни умел разносить сплетни не хуже самой леди Арабель, хотя редко удостаивал своим вниманием Малинду. — Все началось еще до меня, конечно, — Гренвилл на несколько лет старше. — На самом деле ректору было на четыре года меньше. — Это был потрясающий скандал! Маркиза Ньюпорт понесла сына. Такое случается, хотя, думаю, ты еще слишком невинна, чтобы знать, от чего. Но маркиз повел себя слишком неуклюже — он заявил, что ребенок не его и обвинил жену в адюльтере! А для чего же существуют взрослые! Он даже подозревал, что отцом является кронпринц. Проблема же состояла в том, что твой дорогой папа, тогда, конечно, кронпринц, не дорос еще до возраста, когда такие истории случаются довольно часто. А леди была в три раза его старше!

Сейчас Амброзу исполнилось пятьдесят лет, шел пятьдесят первый, Гренвиллу было тридцать шесть. Малинда никогда раньше не производила подсчетов. А сама-то она древняя девственница в шестнадцать лет!..

— Дело замяли — по большей части с помощью запугиваний. Ребенка оставили, хотя и без особенного желания, и так все и шло, пока твой дорогой папа не взошел на трон, и почти одновременно старый маркиз не умер, а за ним и его сыновья отправились на тот свет. Братьям маркиза очень не нравилось, что титул и земли переходят к королевскому бастарду. Это же чуть не бунт, верно? Твой отец допустил, чтобы мальчика лишили прав наследования, однако к тому времени Гренвилл уже достаточно вырос, чтобы самому создавать неприятности! Он назначил цену в графский титул с землями и командование полками.

— И теперь он ректор!

— О, и очень удачливый полководец! Никому еще со времен Гусберта II не удавалось так эффективно усмирить Пустоши.

— Да, кладбища обычно мирные.

Кортни одобрительно хихикнул и похлопал ее по ладони.

— Очень смешно, дорогая. Я должен это запомнить.

Шивиаль веками пытался покорить Пустоши, однако каждая следующая кампания только загоняла Диких глубже в болота и холмы, где они оттачивали мечи для очередной схватки. Гренвилл проявил себя очень умелым мясником, экспертом по резне и пожарам, но и ему успех будет сопутствовать не всегда. Тем не менее последняя война Шивиаля против Исилонда завершилась позором для страны; конфликт с Бельмарком длился уже десять лет, и бельцы постоянно нападали на побережья королевства. В этой угнетающей обстановке только лорд Гренвилл всегда приносил хорошие новости.

— Очень милое платье, дорогая, — сказал Кортни, ощупывая ткань. — Тебе идет красное. Впрочем, тебе все идет.

В ответ Малинда резко пнула его по лодыжке. Малыш поморщился и отдернул руку. Непонятно, как в одной семье могли родиться два столь различных человека, как ее сводный брат и кузен — огромный грубый вояка и крошечный, мягкотелый сластолюбец. Все же оба хвалились своими победами, потому что, как ни странно, Кортни пользовался невероятным успехом у женщин. Сама принцесса презирала его, хотя не могла не замечать обаяния кузена. Может быть, потому что его злоба всегда была направлена на других людей, и он как бы приглашал позлословить и посмеяться вместе.

— Ах! Прости, дорогая. Вот наконец-то и мой ужин.

Он наклонил голову к помчался вниз, перепрыгивая через три ступеньки. Кортни извивался всем телом, лавируя между стоящими в зале людьми, словно рыбка среди водорослей. Он остановился около двери и обнял графиню, которая, по представлениям Малинды, проживала в счастливом браке.

Девушка повернулась к окну. Она никогда не видела столько народу в одном помещений. Чем веселее становилась атмосфера, тем яростнее злоба душила Малинду. Зачем праздновать резню? Как быть с погибшими? Кто их оплакивает? Несколько Клинков выставляли напоказ свои повязки. Орла нигде не было видно. Кругом сновало куда больше Белых Сестер, чем обычно, хотя Арабель сообщила, что рассеянные по замку остатки заклинания сводят их с ума, и Мать-настоятельница убеждает короля перевезти двор в Нокер или Олдмарт.

Канцлера Монпурса уже сняли. Увы, после качки на королевском корабле кто-нибудь непременно оказывается за бортом. Малинду это печалило — он был настоящий джентльмен. В душе она желала ему долгой и приятной жизни в отставке. Еще сильнее печалило, что золотая цепь осталась на шее у сэра Дюрандаля, который с этого утра стал лордом Роландом. Он стоял на помосте с крайне мрачным видом, впрочем, впереди его ждало несколько недель тяжкой работы. Серебряная перевязь командира сверкала на груди сэра Бандита — удивительный выбор. Малинде нравился Бандит. Он всем нравился. Она предполагала, что отец захочет продвинуть сэра Дредноута.

Даже запахи людей и духов не могли полностью заглушить вонь от дохлых собак. В последних сообщениях говорилась о двадцати двух погибших — и людская трагедия проглядывала через весь блеск и мишуру. Она думала о сэре Призраке, который прослужил меньше двух месяцев после посвящения и был ненамного старше ее самой. При виде него сердце ее не билось столь стремительно, как под страстным взглядом сэра Орла, но у Призрака был веселый нрав и талант придумывать смешные стишки и дразнить напыщенных сановников.

В зал вошла делегация от Палаты Общин и опустилась на колени перед королем. Парламентарии походили на грачей на вечеринке у павлинов. Спикер монотонно гнусаво начал зачитывать послание.

Точно такой же голос раздался у нее над ухом:

— Сейчас неплохой момент для вашего высочества…

Малинда обернулась с отвращением и подумала, что желтое лицо Айвина Кроммана, обрамленное сосульками седых волос, напоминает тухлое печеное яйцо. Этим открытием стоит поделиться с Кортни.

— Желаете, чтобы я прервала господина Спикера?

Секретарь растянул губы в слащавой улыбке.

— Если этого не сделать, то мы просидим тут до ночи. Его величество особо проинструктировал меня, чтобы организовать вмешательство сейчас.

Она смерила его подозрительным взглядом. Пытается подловить ее? Если да, то он не отстанет так просто, даже если Амброз действительно хочет заткнуть Спикера.

— Очень хорошо, господин Секретарь. Вмешательство будет.

Она приподняла подол юбок, чтобы спуститься в приемную. Там построила за собой всю свиту, убедилась, что Кристал и леди Уэйнс под присмотром, и направилась в Розовый зал по узкому проходу, который герольдам все же удалось сохранить.

Господин Спикер все бубнил, перечисляя бедствия, которые непременно обрушились бы на королевство, если бы его величество пал жертвой бесчестного нападения злодеев. Речь не походила на официальное послание от Палаты Общин — у них просто не хватило времени на споры. Спикер зачитывал собственную речь, всем видом выражая «Я же вам говорил!». Мало что могло рассердить отца больше.

Внимательно посмотрев на круглое лицо, Малинда решила, что отец уже достаточно вынес. У него болели ноги, а он целый час стоял на помосте. Подойдя на нужное расстояние к возвышению, она низко присела в реверансе, и за спиной послышался шелест платьев — это придворные дамы и фрейлины последовали ее примеру.

— Малинда! — возликовал его величество. — Наша драгоценная голубка!

Голос господина Спикера неуверенно прервался.

Невзирая на правила этикета, Амброз поддался странному приливу родительских чувств и тяжело сошел с помоста, чтобы поднять дочь на ноги. Девушка не ожидала такого порыва и чуть было не свалилась на пол; от неловкого падения ее спасла только недюжинная сила отца, который невозмутимо заключил дочь в объятия. Под одеждой скрывалось огромное тело. А за трогательной сценой хорошая актерская игра. Он мог бы стать очень неплохим комедиантом!

Над его плечом Малинда заметила дорогого брата Гренвилла, который мрачно хмурился.

Двор пришел в изумление. Только после некоторой паузы послышались аплодисменты и одобрительные возгласы, которые должным образом подхватил весь зал. За это время Амброз успел изучить свою дочь на расстоянии вытянутых рук и снова обнять ее. Герольды только сейчас заметили, что король находится на одинаковой со всеми высоте, и подали знак преклонить колени.

— Нам сказали, ты в сохранности, — объявил Амброз, когда крики смолкли. — Но лишь свидетельство собственных очей успокоит нашу тревогу. Мы в ярости, что наши дети подвергались опасности. Лишь презренные трусы могли вести войну с невинными душами!

Ее очередь. Надо говорить громко.

— Предатели, досточтимый отец, низкие предатели! Меня же снедала тревога о безопасности вашего величества.

Малинда не удосужилась подготовить специальную речь: Амброз ничего иного слышать и не хотел. К тому же в этих словах содержится доля истины: принцесса в самом деле беспокоилась о нем и о том, что случится, если он умрет.

С широкой улыбкой на лице Амброз увлек ее за собой и поднялся на помост.

— Встань рядом с нами, душенька. — Он имел в виду за нами и где-нибудь там. — А теперь… Ах, господин Спикер, просим прощения, что прервали вас.

Герольды подали знак, и все собрание поднялось на ноги, за исключением делегации от Парламента.

Спикер принял строгий вид и поднял свиток, чтобы продолжить чтение. Досточтимый Альфред Кильдер, напыщенный юрист из Флескбери, был совершенно лысый. Эта деталь стала известной, когда пару недель назад порыв ветра сорвал с него шляпу. Вот как метко отозвался о нем сэр Призрак:

Впрочем, сэра Призрака скоро забудут, а мастер Кильдер важно прошествует обратно к Парламенту, выставив вперед брюшко. Приход Малинды никак не повлиял на него. Он даже повторил некоторые из уже прочитанных строк.

— Папа! — возмутилась принцесса. — Нам обязательно слушать этого человека?

Если бы она сорвала с себя всю одежду и встала на четвереньки, и то эффект получился бы меньше. Король очень медленно повернулся и посмотрел на нее, словно не веря своим ушам. Остальные просто стояли разинув рты.

Женщины не вмешиваются в политику. Никто не заговаривает с королем без позволения. Никто не оскорбляет Спикера. Девочки не смеют… Незамужние девицы не… Она разом нарушила столько правил, что они не помещались в список. Обратного пути не было, и Малинда понеслась дальше, дав полную свободу гневным словам:

— Он предупреждает, что ваша жизнь слишком ценна, чтобы ею рисковать, а это уже известно всей стране. Но он намекает, что вам должно прекратить благородную борьбу за торговые налоги. Он даже может попытаться отговорить вас от преследования злодеев, которые напали на вас в собственном дворце и лишили жизни многих ваших защитников. Каким правителем он вас считает? Каким человеком? Я тоже принадлежу Династии и Дому Ранульфов, и мне оскорбительно видеть, что вы прислушиваетесь к столь малодушному нытью! Напомните ему о чести принцев, сир.

Глазки Амброза почти целиком исчезли в подушках щек, рот сжался до размеров булавочной головки. Или она содеяла больше, чем ожидал отец, или он владел актерским мастерством лучше, чем она полагала.

Король медленно повернулся и взглянул на разъяренного Спикера.

— Наша дочь заговорила вне очереди, господин Спикер. Умоляю простить девицу, на долю которой за последние часы выпало немало испытаний и тягот, как и нам всем. Мы уверены, что преданная Палата Общин не посоветует отказаться от справедливого возмездия, от торговых налогов или от нашей чести. Прошу, заканчивайте вашу речь.

Досточтимый Альфред несколько раз открыл и закрыл рот. Вместо того чтобы еще почитать, он смиренно поблагодарил его величество за внимание, свернул свиток и спрятал его в рукав камзола, не заметив ожидающего пажа.

Представители Общин поднялись и с поклонами попятились к двери. Герольд объявил следующего посетителя:

— Его милость лорд-мэр Грендона и славный олдермен…

Амброз бросил отеческий взор на свою взбалмошную дочь, чтобы она не вздумала вмешиваться снова. И чуть-чуть — совсем чуть-чуть — подмигнул. Раньше он никогда так не делал.

Прием подошел к концу. Король удалился в окружении Клинков, не сказав Малинде ни слова.

Проходя мимо принцессы, лорд Гренвилл насмешливо ей улыбнулся.

— И левретка может превратиться в быка, — пробормотал он и вышел, не дожидаясь ответа.

Наглец покинул зал прежде нее!

Спускаясь вместе со свитой по большой лестнице, Малинда подозвала ближе леди Арабель, чтобы посоветоваться.

— Кузен Кортни снова расплатился с кредиторами?

— Создается впечатление, что в настоящий момент барон Леандр проблем с деньгами не имеет, — кисло произнесла госпожа сплетен, неодобрительно покачивая головой.

— И вы знаете, кто его благодетель?

— Леди Милдред! Это произошло сразу же после Маскарада Длинной Ночи. Говорят, они отлично ладят.

— Милдред? Я думала, она счастлива в браке и хранит верность мужу!

— Она-то? — изумилась Арабель! — О духи! Нет, о боже мой, нет!

Снова ошиблась. Очень трудно уследить за Кортни, да к тому же дело совершенно того не стоило. Гораздо важнее сейчас Гренвилл. А если ее отец никогда больше не отправит этого героя обратно в Пустоши? Если признает его, узаконит и назовет кронпринцем? Невзирая на традиции, после вчерашней битвы Парламент будет счастлив, если Амброз объявит зрелого и умелого наследника. Для Малинды это ровным счетом ничего не значит, но маленький бедный Амби лишится своих прав.

Глава 5

Чтобы запрячь эту кобылку, нужна твердая рука.

Лорд Гренвилл,

в личной беседе с королем Амброзом

Не успели они добраться до покоев, как свиту принцессы окружила толпа взволнованных мамаш, которые желали спасти своих дочерей из дворца, прежде чем чудовища их сожрут. Кристал заволновалась. Малинда пригрозила королевским гневом, если хоть кто-нибудь начнет собираться. После этого она назначила встречу со швеей и учителем музыки, чтобы продемонстрировать, что жизнь продолжится, как и прежде. К вечеру весь дворец приготовился рано лечь спать и наверстать упущенное за прошлую ночь.

Как всегда, они с Дианой завершили день личным обменом сплетнями, пока Диана расчесывала госпоже волосы. Волосы у нее были такие длинные, что на них можно было сидеть. Впрочем, Малинда не могла представить, зачем ей это понадобится.

— Не понимаю, — жаловалась она, чтобы найти другую тему, кроме собак, — почему женщины должны отращивать волосы? Все равно ведь нам не разрешают их показывать.

Современная мода позволяла оставлять открытой лишь узкую полосу надо лбом, все остальное прикрывалось чепцом.

— Мужчинам они нравятся, — мечтательно протянула Диана. — Они стелятся по их обнаженным телам. Сводят их с ума.

— Я думала, нужно куда меньше, чтобы свести мужчин с ума.

Очень раздражало, что подруга знает так много — или делает вид, что знает. Диана иногда путала желаемое и действительное.

— Это хорошо для начала, но они быстро устают. После первых…

— Ничего не хочу слышать! Ты должна подавать мне хороший пример!

— Я подаю прекрасный пример, — отозвалась Диана. — Мир был бы гораздо счастливее…

В дверь постучали, и показалось ненакрашенное, взволнованное лицо Арабель в ореоле ночного чепчика. Снаружи ждал паж. Его величество жаждет приятного общества дочери. Немедленно, конечно. Вот что значит иметь в семье тирана.

Она не могла идти к королю без спутников, и этот визит, несомненно, требовал присутствия Арабель и Дианы. Всех слуг уже отпустили, и по комнатам принцессы суетливо забегали фрейлины, пытаясь отыскать одежду и украшения, заколоть волосы и надушиться. Придворные одежды созданы для быстрого надевания, точно так же и Амброз создан для долгого ожидания. Казалось, прошло больше часа, прежде чем все трое приготовились и вышли к взволнованному пажу. Дверь охраняли шестеро Клинков, четверо из них последовали за Малиндой по темным и тихим коридорам дворца.

Обычно неожиданные вызовы короля обозначали неприятности, однако на этот раз совесть Малинды была кристально чиста. Вот уже несколько месяцев она не ездила на лошади по-мужски и вообще вела себя относительно прилично.

Волноваться ей пришлось недолго, потому что паж повел ее не в королевские покои, а гораздо ближе, совсем недалеко от ее спальни. Две Белые Сестры и четверо Клинков охраняли внешнюю дверь, внутри находилась еще как минимум дюжина Клинков. Сэра Орла среди них не было. С мучительным любопытством Малинда подумала, как и с кем он проводит свободные от дежурства часы.

Заместитель командира Дредноут нес службу. Улыбался он приветливо, но принцессе казалось, что его взгляд выискивает кинжалы в складках ее платья.

— Только ваша королевская особа, ваше высочество, — сказал он и стукнул во внутреннюю дверцу.

Она думала, что все так и будет, и выбрала спутниц соответственно случаю. Кристал хватил бы удар, если бы ей пришлось провести час в комнате с целым отрядом Клинков, а Арабель получит массу удовольствия, выведывая у них последние сплетни. Диана будет со страшной силой кокетничать и заполнит свиданиями все пустые даты в календаре на месяц вперед.

За дверью оказалась маленькая уютная гостиная, в камине горел огонь, ставни на окнах защищали от зимнего холода. Там находились двое мужчин и два стула. На одном из стульев явно не помещался король Амброз; он свешивался со всех сторон, словно расхлябанный стог сена, опустив ноги в бронзовый таз с горячей водой, от которой поднимался одуряющий запах трав и пчелиного воска. Его величество снял шляпу и плащ — редкий случай неофициального облика; Малинда не видела его таким со смерти Харальды.

Как только она опустилась в низкий реверанс, он закричал:

— Встань, встань! Скоффлоу! Где ты, черт подери? Табуретку, Скоффлоу, табуретку неси!

А вот Гренвилла Малинда встретить не ожидала. Ректор стоял с кубком в руке, облокотившись на каминную полку. Он тоже сменил парадные одеяния; принцесса и не думала, что можно посещать короля в таком виде — тем более прислоняться в его присутствии к стенке. У них настолько близкие отношения, значит, неофициальные встречи уже вошли в привычку. Теперь ее тоже позвали на семейный совет. Быть может, король решил узаконить в правах своего воинственного отпрыска? Это будет сильный жест. Ее вызвали, чтобы сообщить новости?

Гренвилл выпрямился, чтобы отвесить ей поклон.

— Могу я предложить вина вашему высочеству? Особый процеженный сорт, очень хорош против зимнего холода.

Его грубое лицо горело неярким румянцем, как будто ему уже пришлось пережить несколько штормов.

Скоффлоу, старый и отупевший камердинер короля, показался из другой двери, неся в руке табурет. Он поставил сиденье перед ней и снова исчез, даже не взглянув на принцессу. Малинда уселась и расправила юбки.

— Маленький стаканчик, милорд. Все взрослые теперь в сборе…

— Детка, ты сегодня чуть не изувечила Спикера! — прорычал Амброз. — Даже я не рискую говорить с ним так. — Ложь чистейшей воды. Всего месяц назад он публично назвал бедолагу «мусорщиком из выгребной ямы». — Ты пытаешься спровоцировать конституционный кризис?

Король старался скрыть веселое расположение духа, но она знала его достаточно, чтобы немного расслабиться.

— Секретарь Кромман сказал, сир, что вам угодно вмешательство.

Пудингообразное лицо короля скривилось в усмешке.

— Выходит, мой секретарь велел тебе заговорить на людях без позволения?

— Я решила, что он просто передает ваши приказания, искренне надеюсь, что он не осмелился приказывать мне по собственному почину. Если я неправильно истолковала его слова, прошу меня простить, ваше величество, за доставленные неприятности.

Пусть королевский кулак обрушится на голову Айвина Кроммана. Она плакать не станет.

Гренвилл протянул ей стакан с кроваво-красным напитком.

— Никогда так больше не делай, — хмыкнул Амброз. — А то люди начнут говорить, что я слушаюсь приказов своих детей! — Он хрипло захохотал. — Впрочем, признаюсь, отлично сработало. Только один раз, слышишь меня? Черт бы его подрал! Терпеть не могу этого человечишку!

— Отрубите ему голову, сир, — посоветовал Гренвилл, наполняя свой кубок.

— Если бы я мог, ректор. Скоффлоу! Я посадил нескольких купцов в Бастион, но Общины не стали покладистее, верь мне… Скоффлоу! — Амброз вздохнул. — Ты растешь, моя девочка.

— Не так быстро, как мне бы того хотелось, сир.

— Змей говорил, ты храпишь.

— Какой наглец! — вырвалось у Малинды.

— На самом деле он сказал, что ты проспала всю ночь.

— Больше все равно делать было нечего.

Амброз хмыкнул, явно довольный.

— Как ты думаешь, лорд-ректор? Девочку вытаскивают из кровати, заставляют бежать по подземельям, кричат, что на дворец напали — а она ложится и снова засыпает. Змей готов поклясться, она не притворялась!

— Уверен, сир, у него богатый опыт общения с женщинами, которые притворяются, что спят.

Король усмехнулся.

— Наверняка. Наши Клинки — сущие распутники. Но где еще ты найдешь девицу с такими стальными нервами?

Гренвилл задумчиво оглядел Малинду и лениво отпил вина.

— Храбрость присуща всей семье, сир.

Глаза короля сузились.

— Что ты имеешь в виду?

Ректор выдержал взгляд, даже не моргнув. Амброз видел свое собственное лицо, но обветренное и с более грубыми чертами, с хрящами и мышцами вместожирового студня. Как сказал наблюдательный Кортни, не человек, а памятник. Малинда поняла, что они в равной степени удивлены присутствием друг друга.

— Ровно то, что сказал, сир. Дом Ранульфа всегда славился храбростью.

Еще он славился янтарными глазами, а собственные глаза лорда-ректора были более золотыми, чем само золото. Однако даже Мясник с Пустошей не осмеливался упомянуть это обстоятельство.

В комнату вошел Скоффлоу, держа в одной руке ведро, а в другой — медный кувшин с кипятком, опустился на колени перед королем и принялся вычерпывать воду из таза в ведро. Никто не обращал на него ни малейшего внимания.

Амброз повернулся к Малинде; дразнить ее куда безопаснее, чем всенародно прославленного героя.

— Не пора ли подыскать тебе мужа, а?

К счастью, приобретенный в боях опыт подсказал, что удар последует именно сейчас, и Малинде удалось скрыть удивление и ужас. Она выиграла пару секунд, сделав глоток вина.

— Как мне объяснили, я должна ограничиться одним.

Гренвилл восхищенно рассмеялся. Амброз сначала нахмурился, потом присоединился к веселью.

— Неужели ты действительно хочешь дождаться, пока это отродье де Мэев выйдет из пеленок?

Брак? Ее мозг лихорадочно соображал. Она подумала об Орле. Конечно, это невозможно, но человек, похожий на Орла? Гибкий, волоокий правитель маленького безопасного королевства где-нибудь на юге Эйрании? Брак в ближайшее время — и никакого больше жабеныша!

Скоффлоу медленно наливал горячую воду из кувшина в таз.

— Отец, Ансель довольно милый юноша, если…

— Пфа! Просто тупой пищащий карлик, как и его отец.

— …если не замечать некоторых его особенностей.

И снова Гренвилл рассмеялся, и снова Амброз решил шутку принять, хотя обычно он ценил только свой собственный юмор. Сегодня он пребывал в поразительно хорошем настроении. Наверное, впереди ждет нечто ужасное.

— Ты в самом деле до сих пор думала, что я собираюсь отдать тебя в это стадо лесных скотов? — Ни в чем другом его заподозрить было невозможно. — Ты представляешь слишком большую ценность, чтобы выкинуть тебя! — Король зарычал и выдернул ноги из воды. — Хватит, идиот! Хочешь сварить меня заживо?

Малинда вздрогнула. Должно быть, у них с отцом были разные представления о ценности.

— Я польщена, ваше величество. Но почему?

— Ты знаешь, что я ищу себе новую жену?

— Во дворце ходит множество слухов.

— Так вот, это правда. И выбор у меня очень широкий. Монпурс долгое время готовился… — Он надул губы. — Тогда ты была наследницей. Если ты остаешься наследницей, то должна выйти замуж за жителя Шивиаля, так? Сын де Мэев подходил лучше всего, он ведь следующий после тебя по линии. — Логика исключает Гренвилла, Кортни и отца Анселя. — Я приманил его на тот случай, если он нам понадобится. Теперь он нам не нужен, потому что у тебя есть брат.

Король взирал на дочь прищуренными глазами, как будто призывая ее возражать, но выступать против законов наследования — дело гиблое. Выйди она за Анселя, риск конфликтной передачи власти сильно уменьшится. А сейчас, когда появился маленький Амби, ей и Анселю нужно убраться куда подальше. Судя по всему, принцессе светит изгнание в какое-нибудь далекое королевство.

— Позвольте спросить, у вас есть кто-нибудь на примете, ваше величество?

— Дитя, решение принимать буду я!

— Я знаю, ваше величество. Я всегда послушна вашей воле.

— Хм! — Осторожно, кончиком пальца король попробовал воду. — Пока что-то не замечал. Своевольная девчонка, вот как бы я сказал. Скоффлоу! Черт подери, где этот подлец?.. Ну, есть принц Фавон из Сандерна. Похож на быка, только еще глупее. Еще имеется царевич из Скиррии, ему только семь. — Король говорил шутливым голосом, но глаза были совершенно серьезны. Он предупреждал, что выбирать и возражать ей не приходится. Брак принцессы имеет государственное значение, и теперь уже Ансель не казался таким плохим вариантом.

— Выбор за вами, сир. — Ответа не последовало, поэтому она решилась продолжить: — Если мои желания удостоятся внимания… Меня устроит очень, очень маленькие королевство, если король добр и здоров. Особенно здоров.

Не то чтобы она мечтала выйти замуж прямо сейчас. Даже за сэра Орла. И какое это отношение имеет к ее сводному брату-бастарду? Почему он здесь, присутствует при тяжком испытании?

— Да ну их к черту, этих недоносков, — согласился Амброз. — Не желаю иметь слюнявых и кривых внуков. Проблема в приданом. У принцессы должно быть приданое, достойное нашей славы. Король назначил приданое в миллион крон. Хорошего же он о тебе мнения, если требует такую дотацию! Сокровищница пуста. История с псами окончательно потопит нас.

Она удивленно спросила:

— Потопит в каком смысле, сир?

— Парламент не даст мне обложить элементаров налогами. Благословение короля, спокойствие королевства и прочая муть. Половину членов подкупили, а остальные до смерти напуганы. Можешь забыть о дополнительном кавалерийском отряде, о котором ты мечтала.

Внес свою лепту и Ректор.

— Позвольте напомнить вашему величеству, что моим людям не хватает зимнего снаряжения и обмундирования. Если им не заплатят в ближайшее время, то их военная мощь скоро ослабнет. Более того, если вы перестанете платить дружественным вождям, они переметнутся к Киарану. Как только уйдет один, за ним потянутся остальные.

Киаран становился то вождем повстанцев, то законным королем Пустошей — в зависимости от политических пристрастий говорящего. Шивиальские колонисты панически боялись его партизан, он мог преподать урок жестокости самому Ректору.

Амброз хмуро посмотрел на каждого из них.

— А где взять денег, если Парламент не позволит мне обложить налогом элементаров? Придурки не дают денег на постройку кораблей и при этом вопят, что бельцы перекрыли всю торговлю. Как будто, не понимают, что мои доходы зависят от таможенных пошлин и что я больше всех страдаю от гнусных пиратов! Скоффлоу! Еще вина! Если они не примут новых налогов, чтобы помешать Киарану сбросить Гренвилла в море, они не смогут предложить тебе большого приданого, моя девочка.

Гренвилл хмуро посмотрел на Малинду, потом на короля Амброза, но ничего не сказал. Потом она увидела… Нет! Этого не может быть!

— Никаких предложений? — спросил отец. — У тебя тоже нет? Ну, ладно. А как насчет Киарана?

Гренвилл вежливо предоставил Малинде право первого ответа.

Она с трудом могла дышать, не то что говорить. Если сейчас принцесса спровоцирует вспышку королевского гнева, случиться может все что угодно. Но если не возмутиться, то можно потерять слишком многое.

Начала она довольно спокойно:

— Конечно, ваше величество изволит шутить? Не настолько вы жестоки, что готовы отдать меня дикарю, живущему на болотах и одетому в шкуры!

Даже столь малое проявление недовольства заставило короля помрачнеть.

— Я отдам тебя тому, кому захочу!

Голос Малинды стал громче помимо ее воли:

— Сир, в Эйрании есть как минимум дюжина королевств, где для меня найдется лучший муж, чем это чудовище, — даже больше, сотня! Он бунтовщик! Так-то вы награждаете за предательство — рукой собственной дочери! Вы сказали, что не желаете уродливых внуков. Какое вредоносное потомство через меня произведет на свет Киаран? Выдайте меня за калеку, за младенца, за первого встречного пахаря на лугу, только не за этого убийцу! — Она вскочила на ноги, случайно сбросив бокал в камин, где он поднял всполох огня и дыма. — Духи, отдай вы меня самому королю бельцев, и то…

— Тихо! — рыкнул Амброз. — Ради Восьми, хоть ты и здоровая телка, мне не составит труда перебросить тебя через колено и выпороть! И до тебя уже многие принцессы побывали в Бастионе!

Несколько секунд Малинда дышала носом, чтобы успокоиться. Она заставила себя опуститься на колени.

— Сир, я нижайше прошу вашего прощения. Мой язык всегда опережает меня.

Она ждала, склонив голову и дрожа всем телом.

— Нахалка! — проворчал отец. — Дерзкая мегера! Ректор, как думаешь, это сработает?

— Сработает ли, сир? Подпишет ли он договор и заключит перемирие? Наверное; он ценит разнообразие в женщинах. Но как только вы отзовете войска, он снова поднимет племена, это я вам гарантирую. Наверное, зажарит вашу дочь или отдаст ее своим солдатам. Ее высочество совершенно права, когда говорит, что рядом с Киараном король бельцев кажется истинным джентльменом. Через год вы станете посмешищем всей Эйрании.

Амброз фыркнул. Перспектива стать «посмешищем» взволновала его гораздо сильнее дочери.

— Ба, да ты такой же, как она. Она хочет в койку к какому-нибудь надушенному дворцовому щеголю. А ты желаешь продолжать войну и оставаться народным героем.

— Мне очень жаль, если ваше величество так считает. Мое назначение всецело зависит от вашего величества.

Король снова издал нечленораздельный звук.

— Вставай, детка! Втягивай коготки. Не стану я выдавать тебя за Киарана. Мы поручим это дело новому канцлеру. Он парень умный и найдет тебе мужа по доступной для меня цене. А теперь ступай и держи рот на замке.

Суд День первый (продолжение)

— В семейной жизни он был тираном, — твердо продолжила Малинда, — и я никогда его не любила. Тем не менее его смерть не входила в число моих планов или желаний.

Ветер завыл в трубе, принес особо едкий запах дыма и всколыхнул старинные стяги под потолком. Пожилой пэр, который задавал вопросы, неуютно поежился в кресле. Король Амброз всегда считал маркиза Мидланда дураком.

— Прошу благородного лорда, — председатель наклонился над столом и потянулся через стол, — воздержаться и не высказывать мнение о чувствах подсудимой, пока не будут представлены факты. Комиссию интересует не то, что она чувствовала, но то, что совершила.

Не желая встречаться с агатовыми глазами, посаженными глубоко в лысом черепе, несчастный пэр обмяк. Довольствовавшись тем, что не он отвечает за все происходящее, старик снова уставился на королеву пустым взглядом.

— Давайте начнем. Мы приготовили список вопросов для подсудимой. Будет проще, если представить преступления в порядке…

— Преступления? — оборвала его Малинда. — Вы пользуетесь очень вольной терминологией. Преступлений масса, но обычно совершала их не я. Например, включив вас в Тайный Совет, я совершила преступление или просто глупость?

— А как насчет многочисленных таинственных несчастных случаев и убийств? — проскрежетал канцлер. — Вот что мы должны установить. Совет будет рассматривать события в хронологическом порядке, начиная с неожиданной кончины Агнес, вдовы баронессы Леандр. — Старик не достал никаких бумаг, ибо на инквизиторов налагалось специальное заклинание совершенной памяти. Даже если вопросов несколько сотен, он перечислит их все. — Прошу рассказать совету о ваших отношениях с покойной.

Малинда передернула плечами.

— Факты всем известны, так что это пустая трата времени. Впрочем, именно времени у меня в избытке. Если благородным лордам больше нечем заняться, мне их искренне жаль. Агнес? Моя тетя Агнес. Семейные ссоры традиционны для Дома Ранульфа. Отец был одним из пятерых детей, трое из которых умерли во младенчестве. Выжила только старшая сестра. Задолго до моего рождения она сбежала с бароном — да, с простым бароном! Даже не с виконтом. — Малинда надеялась таким образом заслужить хотя бы улыбку от членов Палаты Общин, но никто из участников процесса не обладал чувством юмора. — Придя в ужас от такой безвкусицы, мой дед засадил обоих в Бастион. Леандр скончался там от жестокой лихорадки, Агнес скоро выпустили, лишив всех привилегий и королевского титула, а также отобрали маленького сына, которого воспитали при дворе. Даже когда мой отец унаследовал престол, примирение не состоялось. Вплоть до… 368 года, наверное. Да, два года назад. Он представил ее ко двору. Я видела ее всего один раз. Она прожила несколько недель, а потом умерла, довольно неожиданно.

— От чего она умерла? — проскрипел председатель.

— Как мне сообщили, она вернулась домой в замок Леандр, подхватила лихорадку и угасла очень быстро.

— Как вам сообщили. Но правда ли это?

Нет, неправда. И никто не мог обмануть Инквизитора.

Глава 6

Причинить боль себе — ценный урок; причинить боль другому — преступление.

Королева Харальда

Через неделю после Ночи Псов король Амброз надавил на Парламент и клещами вытащил из него билль о налогообложении элементаров. За двадцать лет управления Шивиалем толстяк кое-чему научился. Он заставил нового канцлера принять так называемую меренгу, то есть обычный билль, который всего-навсего осуждал деятельность злых волшебников. Этот простейший документ прошел через обе палаты без малейшего признака неудовольствия. На следующий день король распустил Парламент, а сей невинный акт послужил доказательством неотъемлемого права монарха установить личности всех, кто занимается колдовством, чтобы узаконить кого сочтет полезными и уничтожить остальных, при этом конфисковав их имущество. Старые Клинки Змея официально превратились в «Придворную комиссию по заклинаниям». Они пришли с войной в неприятельский лагерь и начали раскрывать столь ужасные секреты, о которых никто и помыслить не мог.

Заклинатели не остались в долгу и, таким образом, положили начало Войне Чудовищ. Никогда не жаловавшийся на недостаток смелости Амброз увеличил число публичных появлений, выражая презрение к возможным нападениям. Сколько и каких их было, не знала даже Малинда. Она видела, что Клинки очень встревожены и не раскрывают количества жертв, каковые, несомненно, имели место. Знакомые лица исчезали и не возвращались.

Собственная жизнь Малинды утратила прежнюю свободу. Теперь к ее свите приставили Белых Сестер, и они повсюду сопровождали принцессу, осматривая каждую комнату перед ее приходом. Принцесса не могла притронуться к виноградинке покуда «отведыватель блюд» не съедал половину кисти. Все эти неудобства можно было вынести, о чем она сказала отцу, однако Малинда категорически отказывалась, чтобы ее заперли в стеклянный ящик, словно фарфоровую куклу. Она тоже принадлежала к дому Ранульфа; если король способен бросить вызов предателям, то и она способна.

С явной неохотой, хотя и под впечатлением, Амброз согласился. Итак, зимой 368 года Малинда наслаждалась такой свободой, какой не знала со времен скитаний в обществе Дианы по скалистым берегам Королевского Мыса. Она со своими дамами, постоянно путешествовала, проезжая по ранее невиданным городам. Спускала на воду корабли, посещала балы, говорила речи. На государственных банкетах у нее от скуки сводило челюсти, а вот многолюдные встречи на улицах Малинде очень нравились.

Она осмотрела несколько владений, принадлежавших осужденным Орденам. При виде клеток, где содержались жертвы, у нее сразу пропадала охота разговаривать, а потом она даже плакала. Более жуткие вещи от принцессы попросту скрывали.

Малинда хорошо ладила с новым командиром, сэром Бандитом. Он обладал самыми густыми и черными бровями, какие ей только доводилось видеть, сросшимися над переносицей, но губы его так легко расплывались в улыбке, что он никогда не казался свирепым. Бандит принадлежал к редкому числу людей, способных оставаться приветливыми и милыми весь день с утра до вечера, никогда не срываться и не грубить. Когда она случайно обронила, что считает молодых Клинков своими самыми преданными защитниками, Бандит рассмеялся: «Они тоже так думают, ваше высочество!» и через некоторое время разрешил молодежи собираться у нее. Не один веселый час она провела в компании Орла и его приятелей, разъезжая на лошадях по замерзшим зимним дорогам.

Малинда скучала по канцлеру Монпурсу. Она пришла в ужас, когда по возвращении из очередной поездки узнала, что ему отрубили голову за измену. Измена? Монпурс? К сожалению, всего через несколько минут после этого сообщения она натолкнулась на его преемника, гнусного лорда Роланда. Как и принцесса, он нигде не появлялся без эскорта Клинков, даже в дворцовых коридорах.

Новый канцлер уступил ей дорогу и низко поклонился.

— Ну, — процедила она, — вы довольны, милорд?

— Доволен, ваше высочество?

Он попытался изобразить невинный взор. Этот высокий человек раньше сам был Клинком и до сих пор производил впечатление на слабый пол: в его темных глазах сверкало нечто демоническое, хотя сам он весь был мягкий, словно озерцо слизи. Орел и остальные по сию пору благоговели перед ним и восхищались его искусством фехтовальщика. Малинда не могла понять, какое отношение это умение имеет к государственной службе.

— Тем, что разоблачили предателя так близко к трону? И так скоро! Нельзя не быть довольным такими отличными и быстрыми достижениями!

Он поморщился.

— Нет, ваше высочество. Я недоволен.

— Ну, надеюсь, со временем привыкнете. — Через пару шагов она обернулась. — Продолжайте в том же духе.

До Дня Барвинка все шло хорошо.

День Барвинка приходится на четырнадцатое число Третьего месяца, когда весна снова являет миру ягнят, цветы и ясные вечера. Отец и большинство Гвардейцев исчезли — наверное, решили воспользоваться полнолунием для поездки в Айронхолл и сбора новых Клинков. Двор по-прежнему находился в Нокере, пока строители подновляли Греймер, а прямо к югу от Нокера лежали холмы Милд-Хилз, где благородная госпожа любила кататься с друзьями и пускать ястребов. Малинду сопровождала свита из четырех Клинков, трех конюхов и двух сокольничих. Женское общество составляла лишь Диана. Леди Арабель хмурилась, леди Кристал ныла, а леди Уэйнс что-то бормотала о театре масок, который она видела много лет назад.

Малинда никогда особенно не интересовалась охотой, ей совершенно не нравилось, как белые голуби превращаются в окровавленные комки перьев. Она выезжала в полном снаряжении и, как только оказывалась за пределами видимости из дворца, пересаживалась со смирного пони на огненноокого, пышущего жаром жеребца по имени Громобой, рядом с которым даже конюхи стискивали зубы. Всех, кроме Дианы и Клинков, она отправляла обратно и с трудом сдерживала Громобоя, пока свита не удалялась. Потом ослабляла повод.

Копыта гремели по дерну, конь летел над холмами, словно весенняя чайка, оставляя пятерых спутников позади в клубах пыли. Вот это скачка! Конечно, ее довольно скоро нагоняли. Несмотря на всю свою нежность, Диана была отличной наездницей, а большинство Клинков управлялись с лошадьми не хуже, чем с мечами. Особенно восхищал сэр Орел. Скоро он вырывался вперед, и разрыв между ним и Малиндой начинал сокращаться. Тогда принцесса «случайно» роняла шляпу, и волосы ее развевались по ветру, как стяг. Клинку предоставлялась возможность показать себя, что он и делал, выхватывая меч и на полном галопе подбирая ее шляпу с травы. Все это делалось не только ради шляпы, но и ради смеха, румянца на щеках и сверкающих глаз.

Цвела весна.

В полдень они останавливались перекусить в укромной прогалине, где меж мшистыми берегами тек говорливый ручеек. Клинки всегда находились в курсе последних дворцовых новостей и знали секретов больше, чем сама леди Арабель. Они не скрывали, что Амброз отправился в Айронхолл и вряд ли вернется скорее, чем через несколько дней, учитывая теперешнее состояние дорог.

— Просто стыдно, — заметил Орел. — Они отрывают детей от материнской груди, чтобы набрать нужное количество солдат. Ярый теперь у них Первый. Брат, сколько Ярому лет?

Сэр Гектор передернул плечами.

— Сомневаюсь, что исполнилось восемнадцать.

— Просто смешно! — Самому Орлу только-только стукнуло девятнадцать, ровно столько, сколько нужно для того, чтобы ухаживать за шестнадцатилетней принцессой. — Клинок должен быть готов выдержать Легенду.

— Уверен, ты сможешь выдержать его долю.

Храбрец бросил лукавый взгляд в сторону Малинды.

— Если только Ирис не прознает, — возразил Гектор.

И они стали дразнить Орла этой неизвестной Ирис и еще какими-то девицами. Он густо покраснел и сообщил друзьям много интересного об их собственном вечернем досуге. Клинки славились распутным образом жизни — эта особенность составляла часть их обаяния. Диана и Чандос, полностью поглощенные друг другом, оказывались все ближе и ближе, взгляды их с каждой минутой становились все жарче. Цвела весна.

— Думаю, — сказала Диана, вставая, — пора исполнить обычай и собрать немного барвинка.

Очевидно, она намеревалась провести весь день в лесу с Чандосом. Тот поднялся и предложил ей руку.

— Нет, не пора! — Малинда бросила на подругу самый выразительный взгляд Дома Ранульфа. — Ты нужна, чтобы эти подлецы себя прилично вели!

Диана надула губки, но подчинилась. Чандос сокрушенно вздохнул. В глазах Гектора и Храбреца читалось вожделение.

— А зачем нам прилично себя вести? — самым невинным голосом спросил Орел и посмотрел на принцессу так, что она затрепетала.

Малинда ответила ему еще более пламенным взглядом.

— Так нужно.

— Мы с Гектором вас прикроем, — предложил Храбрец.

— И не думайте! Если придворные мегеры узнают о нашей прогулке, им и так будет о чем посудачить. Диана не может солгать инквизиторам, а вы можете.

— Можем? А я этого не знал.

Храбрец обернулся к Чандосу, который среди Клинков слыл интеллектуалом. (Кортни сказал бы, что наверняка в Айронхолле его однажды застукали с книжкой в руках.)

Чандос пожал плечами.

— Наверное. Думаю, у меня получилось бы, если подопечный в опасности. Борьба моих и их заклинаний, а инквизиторы очень сильны.

— Я не ваша подопечная, — сказала Малинда. — И Диана не бросит меня в компании таких ужасных распутников.

И всем пришлось довольствоваться этим.

Но весна цвела.

Усталые и счастливые они в сумерках вернулись во дворец. Орел ехал верхом на Громобое, а Малинда скромно, по-дамски сидела на его лошади. Они направились прямиком в конюшню. Вся прислуга ужинала.

Такая глупость, такое безумие, такой бред…

Такая весна…

Малинда зажала Орла в угол комнаты и захлопнула за собой дверь. Он пытался вырваться, но она преградила ему путь.

Юноша бросил свой обычный шутливый тон и подался назад.

— Пожалуйста, миледи!

— Это был прекрасный, восхитительный день. Для завершения не хватает только поцелуя.

— Хотите, чтобы мне отрубили голову?

— Я никому не скажу. Так что все зависит от тебя. Если ты этого не сделаешь, я закричу, и все узнают, что в холмах ты двадцать раз пытался меня изнасиловать.

Он что-то злобно пробормотал, схватил ее за плечи, чмокнул в щеку и попытался проскочить. Она вцепилась ему в локоть.

— Настоящий поцелуй!

— Это и был самый настоящий. Пожалуйста!

— Нет, не настоящий! Покажи мне, как ты целуешь Ирис.

— Ваше высочество! Вы совсем не такая!

— Представь, что такая, и поцелуй меня. Один настоящий, страстный поцелуй. Покажи мне.

— Смерть и пламя! — пробормотал он.

По росту принцесса почти не уступала Клинку, но его сила ее поразила. Она не ожидала, что ее так крепко схватят, что его рот так крепко прижмется к ее губам, а язык раздвинет губы и… что неожиданно вспыхнет свет и распахнется дверь.

Они отпрыгнули в стороны. Малинда завизжала. Орел застонал.

На пороге стояли двое; видны были только лица, все остальное скрывали черные инквизиторские плащи и береты. Один из них был секретарь Кромман. Другой — сэр Доминик, который замещал сэра Бандита во время его отсутствия. Его всегда прекрасное лицо светилось в темноте, как луна.

Казалось, прошло около часа, и никто не произнес ни слова. Мир рушился вокруг Малинды. Она не могла представить, что скажет ее отец. Только духам известно, на что она обрекла Орла.

— Это целиком и полностью моя вина, сэр Доминик. Я приказала ему…

— Дайте мне ваш меч, солдат. Вам запрещено покидать пределы казармы.

Орел вынул меч и беззвучно протянул командиру. Тишина резала даже сильнее, чем крик. Кромман заговорил:

— Сэр Доминик и я проводим ваше высочество в покои.

— Я вашим приказам не подчиняюсь, — чуть не завизжала принцесса.

Как она могла быть такой идиоткой?!

— Тогда я должен передать дело в руки лорд-канцлеру, — прошипел вонючий жабеныш. — Надеюсь, вы признаете его власть во время отсутствия его величества?

Роланд! Конечно, все это дело рук лорда Роланда. Будучи еще командиром Дюрандалем, он постоянно шпионил за ней, и стоило хоть раз сказать Клинку доброе слово, его тут же переводили на другое место. Теперь Роланд поймал ее.

— Пропустите! — прорычала Малинда и стремительно вышла из конюшен.

Она едва успела умыться, когда паж принес письмо из канцелярии: лорд Роланд просил не отказать ему в милости короткой аудиенции, чтобы переговорить о замужестве.

Он придет, чтобы насладиться собственной победой!

Сначала Малинда думала отказать из-за слишком позднего часа, потом решила, что это слишком похоже на трусость. Гордость не позволяла ей отступать перед лицом врага. Она ответила, что почтет за честь принять его светлость.

Принцесса встретила гостя в просторной присутственной зале своих апартаментов. Для поддержки она взяла с собой Уэйнс, Кристал и Арабель, но лорд Роланд явился один. Даже в алых одеждах, с золотой цепью он двигался с грацией фехтовальщика. Канцлер пересек залу, низко поклонился и поцеловал пальцы королевской дочери. Темные глаза не выдавали переполняющего его торжества.

— Нижайше прошу ваше высочество простить меня за столь несвоевременное вторжение.

— Мое время всегда к услугам вашей светлости.

Он вытащил свиток.

— Здесь краткий список имен. Если ваше высочество будут столь любезны…

Кривая улыбка в сторону спутниц принцессы ясно дала им понять, что разговор предстоит предельно личный и они должны немедленно отправиться в дальний конец залы. Так дамы и поступили — притом без единого слова от госпожи. Этим курицам достаточно одного только имени сэра Роланда, и они будут бегать кругами, как кролики!

Малинда развернула свиток — он оказался совершенно пустым.

— Я дал строгие приказания, — мягко начал сэр Роланд, — чтобы никто из свидетелей происшествия никогда не упоминал о нем никому, даже Великому Инквизитору. Я бы хотел, чтобы на этом все и кончилось, но Кромман — сущая змея.

Малинда удивленно заморгала, затем ярость охватила ее с новой силой. Если Секретарь змея, кто же тогда его хозяин?

— Ему нравится создавать неприятности, так что ваш отец непременно узнает об этой истории, когда вернется. До той поры ничто не должно измениться. Сэру Орлу будет позволено исполнять его обычную службу, словно ничего не произошло, и я вынужден настаивать, чтобы ваше высочество вели себя так же. Просто будьте уверены, что вас всегда сопровождают.

Невероятное лицемерие!.. Не доверяя собственному голосу, она молча отдала ему свиток.

Канцлер взял бумагу и поклонился.

— Я сделаю все возможное, чтобы убедить его величество не придавать случившемуся слишком большого значения. Самое главное, ваше высочество, умоляю вас не вступать в разговоры ни с одним из участников. — Он заговорил в полный голос. — Я приглашу художника, чтобы ваше высочество договорились об удобном для вас времени.

Снова поклонившись, лорд Роланд удалился. Перед самой дверью на секунду задержавшись, он проронил пару слов ее спутницам, и те защебетали, как воробьи.

Мерзкий, гнусный, презренный грызун!

Какие бы приказания ни отдавал лорд Роланд, новости облетели дворец за час. Кристал слегла в постель с головной болью. Арабель попыталась разбранить Малинду, словно та еще была ребенком. Диана обозвала принцессу непроходимой тупицей. Даже леди Уэйнс поддалась общему настроению и горько заплакала. Но хуже всего вели себя Клинки. Когда она отправилась нанести ежевечерний визит маленькому Амби, ее эскорт возглавил сам сэр Доминик, однако ни он, ни кто другой не разговаривали с ней. Они смотрели сквозь нее, не произнося ни слова. Сэра Орла видно не было.

Слухи распространяются быстрее, чем вырастают поганки. К утру ее уже обнаружили голой в соломе и в компании нескольких Клинков. Конечно, прямо как королева Шиан… История Малинды совершенно не походила на историю королевы Шиан, но бороться с безликими сплетнями она не могла. Вряд ли имеет смысл бегать по дворцу с криками «Это был один поцелуй!».

Оставалась одна-единственная надежда — хотя и очень слабая — попасть к отцу прежде Роланда. Увы, король вернулся поздней ночью, и принцесса узнала об этом, когда утром к ней заявился главный Лекарь и сообщил, что она подхватила легкую простуду и нуждается в постельном режиме. Из-за мифического заболевания установили строгий карантин, и вместо всех ее фрейлин и придворных дам прислали хмурых нянек. Малинду посадили под домашний арест.

В ее комнате стояла кровать, несколько стульев и кресел и платяной шкаф. Читать было нечего, и некому было расчесывать волосы и завязывать ленты на платье.

На следующий день ей было позволено поразмышлять над глубинами собственного падения, а потом команда врачей и лекарок подвергла Малинду тщательному осмотру, чтобы установить, девственница ли она. Принцесса еще не до конца пришла в себя после унизительной процедуры, а ее уже вызвали в соседнюю комнату, где она предстала перед инквизиционной комиссией из двоих мужчин и одной женщины. Они имели право сидеть в ее присутствии и требовали, чтобы она перед ними стояла. Когда Малинда возмутилась, ей показали ордер с королевской печатью. Если она попытается солгать или откажется отвечать на вопросы — полностью и со всеми подробностями, — ее прикажут заточить в Бастион. А уж там найдутся специальные средства, которые развязывают язык.

Один поцелуй!

Итак, она стояла и злилась перед тремя парами очков и отвечала на тысячи вопросов — дерзких, бесцеремонных, личных и очень унизительных. Сколько мужчин она целовала? Сколько мужчин трогали ее грудь? Ласкала ли она когда-нибудь половые органы мужчины изнутри или снаружи бриджей? Они спрашивали такие вещи, которые ей даже в голову не приходили. «Зачем бы мне это делать?» — не один раз удивлялась она, но всякий раз рыбоглазые чудища требовали отвечать, а не спорить. На самом деле настоящая проблема заключалась вовсе не в поцелуе. Помнит ли она, что король запретил ездить на лошади по-мужски? Сколько раз его величество говорил об этом? Сколько раз и когда она намеренно отказывалась выполнять королевский приказ? Сколько еще королевских приказов и просьб она не выполнила? Известно ли ей, что это называется изменой? Кто еще знал, что она ослушивается короля? И так далее, и так далее. Если она скрывала хоть малюсенькую часть правды, ее обвиняли во лжи. Поцелуй тут вовсе ни при чем.

На следующий день процесс повторился снова. Пришла новая группа врачей и лекарок, новая комиссия инквизиторов.

На третий день Малинда восстала. Она выкинула поднос с обедом в окно и заявила, что лучше умрет от голода, чем ответит еще хоть на один вопрос. Малинда ждала, что ее закуют в цепи и бросят в подземелье, но они всего лишь заперли дверь и оставили ее одну.

Глава 7

Войной и любовью никогда не следует заниматься на людях.

Барон Леандр

На второй день забастовки она собрала в кулак всю силу воли, чтобы по-прежнему выбрасывать подносы с едой в окно. Никто еще не изобрел более мучительной пытки, чем заставлять голодающего человека вдыхать аромат жареного лебедя. Немалое удовольствие доставил тот факт, что розовый сад под ее окнами закрыли, но в трапезное время зрители собирались за забором и наблюдали полет еды. История просочилась за пределы дворца, и отца это явно не радовало.

К третьему утру Малинда так ослабела, что ей требовалось несколько часов, чтобы одеться. Но она все равно одевалась, потому что не желала быть заточенной в Бастион в одной ночной рубашке. Натянув платье, Малинда просто лежала на кровати и думала о еде. Лишь однажды ей вспомнился бедняга Орел, с которым она так жестоко обошлась, и тетя Агнес, которая родила ребенка в Бастионе и лишилась всех титулов.

О визите она узнала только по скрипу задвижки. В комнату заглянул командир Бандит, огляделся, стараясь не встречаться с принцессой глазами, и исчез. Она едва успела опустить ноги на пол, прежде чем дверной проем закрыло тело Амброза. Комната поплыла у нее перед глазами. Малинда опустилась на колени гораздо тяжелее, чем хотелось.

Дверь захлопнулась. Кто-то еще вошел в комнату, но она не отрывала глаз от ног короля, туго обтянутых белыми чулками.

Через некоторое время он проговорил:

— А теперь мы выслушаем твою просьбу о помиловании.

— Я искренне сожалею, что причинила вред вашему величеству.

— Хм-м! Этого мало. Даже близко не лежит.

— Я поцеловала юношу. Признаю, что хотела этого сама, различия в наших положениях мешали ему сделать первый шаг. Он неохотно подчинился моему приказу — ваши шпионы должны были об этом сказать, — и никто из нас не хотел допустить…

— Распутная девка! Я тут веду переговоры с королями и принцами всей Эйрании, чтобы найти тебе подходящую партию, — и, оказывается, продаю порченый товар!

Теперь ей было все равно. Он уже принял решение. Каким бы ни было это решение, изменить его ей не под силу.

— Это неправда. И шайка дрессированных моржей должна была доложить!

— Ты ослушалась моего приказа и ездила по-мужски!

— Только в тех случаях, когда езда в дамском седле равносильна самоубийству.

Король издал низкий рык.

— Я уже говорил тебе, что ты женщина! Встать!

Она поднялась и замерла в ожидании, сжав ладони и опустив глаза. Впереди нее виднелся огромный живот, настоящая гора тканей и золота, кулаки упирались в широченные бедра. Уже почти вне поля зрения сверкали его глаза — маленькие точки на большом маслянистом блине. Вторым свидетелем ее позора оказалась женщина в черном. Малинда больше ничего не смогла разглядеть, но король повернулся к спутнице.

— Принцесса, ваша племянница, Малинда.

Ничего себе! Девушка подняла взгляд на принцессу: крупная, облаченная во все черное, похожая на груду корней, она опиралась на палку, которую сжимала костлявой рукой. Из-под шляпы, лет тридцать как вышедшей из моды, торчали седые космы, потертое платье висело едва ли не лохмотьями, кожа на лице имела темный, землистый оттенок, как будто женщина давно не умывалась; посреди сетки морщин и складок уродливым шаром торчал нос.

— Ну? — рявкнул король. — Поздоровайся с тетей, детка.

Интересно, не лишили ли саму Малинду всех титулов? В любом случае дочь правящего монарха имеет преимущество перед его сестрами. Малинда присела в реверансе и, опустив голову, сумела скрыть охватившее ее смущение. Через секунду она взяла себя в руки.

— Я счастлива наконец встретить ваше высочество.

— Хм-м! — проговорила принцесса Агнес, чрезвычайно напоминая брата. — Ну, любопытно, надолго ли твое счастье.

Король хмыкнул. Зачем ему понадобилась эта старая карга?

— Ее королевское высочество принцесса Агнес.

Малинда чуть-чуть присела.

— Прошу прощения, ваше королевское высочество.

Надежда еще оставалась. Если тетушку так возвысили, что ее уже не устраивает просто высочество, значит, Малинда все еще принцесса.

— Агнес любезно согласилась взять на себя обязанности твоей воспитательницы, — объявил Амброз. — До той поры, пока ты благополучно не выйдешь замуж. Мне стало понятно, что я обходился с тобой слишком мягко, но теперь это изменится. Тебя нужно держать на коротком поводке! Что-нибудь не ясно?

— Я все поняла, сир.

— Тогда я оставлю вас одних, чтобы вы получше познакомились. Сегодня вечером состоится торжественный ужин по случаю возвращения моей сестры ко двору, и, я надеюсь, ты будешь вести себя идеально — сейчас и в дальнейшем. Знай, что ты висела на волосок от тюрьмы.

Напыщенный жирный урод!.. Обе дамы присели в реверансах, когда он повернулся спиной, впрочем, Агнес скорее кивнула, нежели склонилась. Как только дверь закрылась, старуха тяжело села в кресло и прислонила палку к стене. Вид у нее был такой, словно все тело болело.

Мать Кортни! Такое же круглое телосложение, хотя она была гораздо выше, такая же большая, как Арабель. И с сегодняшнего дня эта угрюмая бабка станет тюремщицей Малинды? Ей вернули королевские почести в качестве награды, но с тем же успехом могут их отнять, если она позволит племяннице отойти хотя бы на шаг. Король Амброз наверняка считает себя очень умным.

— Поздравляю!

Принцесса Агнес какое-то время продолжала шелестеть юбками и только потом обратила внимание, что к ней обратились.

— И что это должно значить?

Тихонько хихикая, Малинда подошла к окну, чтобы проверить погоду. Пустая боль внутри тела исчезла, заглушенная возбуждением.

— Ровно то, что значит. Что бы ни произошло между вами и моим дедом, ваше возвращение ко двору запоздало как минимум на девятнадцать лет. Я счастлива, что справедливость восторжествовала, и рада, что послужила этому причиной, хотя и ненамеренно. — Она подлетела к креслу и чмокнула старуху в щеку. — Добро пожаловать!

В ответ принцесса ухмыльнулась так, что ей позавидовал бы сам старый тиран.

— Можешь не расходовать на меня свои чары, дорогая. Я не поддамся на хитрые трюки. С этого момента я ни на минуту не выпущу тебя из виду. Больше не будешь валяться на соломе с Клинками, это я тебе обещаю!

— Тетя — надеюсь, вы не возражаете, что я называю вас «тетя»? — клянусь, я последний раз валялась на соломе в возрасте восьми лет. Я поцеловала молодого человека в конюшне — и это все зло, на которое я способна. Еще я ездила на лошади по-мужски, но какой в этом вред? Вам совершенно не нужно обращаться со мной, как с непослушным ребенком.

— Поживем — увидим. «На коротком поводке» — так сказал твой отец?

И старушенция изобразила своими морщинами и складками выражение злорадного удовольствия.

Малинда смеялась так долго, что снова вызвала кислую мину.

— Мой отец не понимает и никогда не понимал женщин! «Королевское высочество!» Вы заключили выгодную сделку! Кортни, наверное, доволен?

— Кортни? Десятый барон Леандр, а теперь принц Кортни, а в ближайшем будущем первый герцог Мэйширский? — Агнес обнажила желтые клыки. — Ох, его превратили в выгребную яму! Отец бы зарыдал с горя, увидев этого труса и лизоблюда!

Она щелкнула зубами; ее рот очень напоминал мышеловку.

— Но… я не понимаю…

— Думаешь, твой отец слишком суров с тобой, да? Ты не знаешь, что такое суровость. Мой отобрал у меня ребенка. Отрезал его от меня. Мальчика взяли ко двору. Для «его же блага», как они выразились. Хотели присматривать за ним, но на самом деле взяли как заложника, чтобы я делала то, что мне велят. И я покорилась. Я сидела тихо ради него, загнивая в развалинах замка. А теперь вижу, что его превратили в выгребную яму! Кортни? Не говори со мной о Кортни!

Да, теперь ясно, что Амброз со своими планами выдать дочь за вождя мятежников с Пустоши нисколько не выходит за рамки семейных традиций. Через секунду Малинда предприняла следующую попытку.

— Вы уже видели маленького Амби? Вашего племянника?

— С какой стати? Обычный вонючий малец, как и все остальные.

Это была горькая, разочарованная и недоверчивая старуха. Но она оставалась женщиной, с которой жестоко обошлись отец и брат. Судя по одежде, жила она в нищете; грубые руки говорили о том, что ей самой приходится готовить себе пищу и натирать полы. Победа, должно быть, очень сладка после долгих лет изгнания, хотя сперва двор наверняка испугает даже ее — истинную львицу, которая сумела вырвать у скряги Амброза герцогство.

Малинда присела на корточки перед теткой.

— Потому что он единственное милое существо во всей семье! Он восхитительный! Я так скучала по нему последние несколько дней, и, надеюсь, он тоже по мне скучал. Он уже ходит и… в общем, вы сами должны увидеть. Давайте я покажу дворец, дорогая тетя, — он не может вам не понравиться! Мы сходим к Амби, а потом…

— Нет, не сходим! Королевский ужин назначен на завтра, и должны прийти портные, чтобы обмерить меня для…

— Фу-у-у! — Малинда сжала сухую руку, похожую на птичью лапу. — Портные подождут принцессу. Если я дерну за этот шнурок, тетя, то придут мои фрейлины — надеюсь, им еще не отрубили головы, — и вас оденут к сроку. Одно из платьев леди Арабель подойдет вам как нельзя лучше. Вас причешут, нарядят и украсят, и через час мы с вами явимся, чтобы восхитить и покорить весь двор! — Из этого часа нужно будет урвать немного времени, чтобы успеть проглотить пару корзин с печеньем или поджаренного бычка…

Принцесса Агнес недоверчиво оглядела племянницу, потом смягчилась.

— Что ты задумала?

— Тетя, тетя! Ничего, клянусь вам. Как вы думаете, на чьей я стороне? Я с вами не ссорилась, а мой отец обошелся со мной очень плохо — не так, как с вами, конечно, но достаточно жестоко. Я всего лишь украла поцелуй! Он считает себя очень умным, думает, что приставил ко мне сторожевого пса, однако у нас с вами гораздо больше общего, чем ему кажется. Я хочу вести себя хорошо, честное слово! Хочу, чтобы мы с вами прошлись парадом перед очами Амброза Четвертого, рука в руке, как лучшие друзья. Что он тогда подумает?.. Так мне позвонить?

Тетка мрачно усмехнулась и медленно, очень медленно, как снеговик, тающий под солнцем Второго месяца, кивнула.

Глава 8

Его величество даровал следующим лицам милостивое позволение покинуть двор…

«Придворная газета»

Возвращение принцессы Агнес ко двору после сорокалетнего отсутствия полностью затмило скандал с Малиндой. Никто из героев сплетен не мог соперничать со старой дамой. Несколько дней она себя сдерживала — ровно столько, сколько требовалось, чтобы Кортни официально объявили принцем крови и герцогом Мэйширским. А потом катком проехала по нравам, манерам, модам и по всему, что только замечал ее злобный взгляд. Перемыла косточки всем, ибо у нее был такой же острый язычок, как у сына, — к сожалению, без его замечательного юмора. Амброз с сестрой так и не сумел поладить; время не излечило их взаимную неприязнь. Она в лицо называла его толстым деспотом, говорила, что он никогда не станет взрослым; король кричал, что должен был оставить старую каргу подыхать в болоте.

Для Малинды тетушкаобернулась сущим кошмаром: злобная, подозрительная и упрямая, как гранитный барбакан; но ей нужен был хотя бы один друг во дворце, и, как Малинда и рассчитывала, они заключили нежеланный и непрочный союз против тирании Амброза.

Кортни, который всю жизнь зависел от женщин, неожиданно разбогател и теперь страдал, потому что понятия не имел, чем себя занять. Амброз проявил неслыханную щедрость, он мог себе это позволить благодаря новому потоку средств, конфискованных у элементаров и наполнявших казну. В отличие от своих предшественников, этот король Шивиаля почти не зависел от воли Парламента и пользовался свободой для увеличения собственного состояния. Своих любимцев он осыпал землями и поместьями, усилил армию Ректора в Пустошах, начал грандиозные перестройки всех своих дворцов и возвел прибрежные укрепления для защиты от нападений бельских рейдеров. Он даже поговаривал о создании новых военно-морских отрядов, которые начали бы войну в самом Бельмарке, но никто не воспринимал эти слова всерьез, покуда бельская блокада пережимала артерии всем портовым городам Шивиаля.

Теперь при желании он мог обеспечить свою дочь завидным приданым. Малинда не раз позировала художникам, но куда отсылались портреты, держали в тайне. Канцлер Монпурс непременно рассказал бы ей. А гнусный лорд Роланд не признается даже, что солнце обычно встает на востоке.

* * *

Сэра Орла никто больше не видел, и никто не знал, что с ним сталось. Клинки так и не простили Малинду.

Леди Уэйнс отослали домой, зато остальной двор Малинды бурю выдержал. Агнес даже предприняла попытки набрать себе личных фрейлин; впрочем, успеха эти попытки не имели. Но поскольку она обещала не спускать с принцессы глаз, то дамам пришлось жить в одних покоях. Совместный быт и становился причиной большинства трений — слишком уж у них различались интересы.

Агнес ничего не делала и никуда не ходила. Она очень страдала из-за болей в суставах, которые главный Лекарь объяснял недостатком юмора и слишком большим количеством желтой и черной желчи — такой диагноз, по словам ее сына, можно поставить, просто взглянув на нее. Некоторое облегчение приносили искусные придворные музыканты и походы к октограмме, которые стали частью ежедневного распорядка старой дамы и племянницы. Кроме этого Агнес не интересовалась ничем, ни с кем не дружила и, конечно, не намеревалась себя утруждать. После одинокого нищенского существования в развалинах она просто наслаждалась дворцовой роскошью — то есть едой, музыкой, пребыванием в покоях. Малинда сидела рядом с ней и страдала от жесточайшей скуки. Каким бы жутким ни оказался брак, вряд ли он мог быть хуже, чем это прозябание.

Наказание кончилось неожиданно, без всякого предупреждения, одним летним днем Четвертого месяца. Двор только-только переехал в Олдмарт, и две принцессы со своими дамами сидели в тенистом уголке террасы, слушая лютнистов. Играли те неплохо, но Малинде уже приелись все искусства и страшно не хватало движения. Она злилась и постоянно ерзала. В перерыве между двумя пьесами, пока музыканты настраивали инструменты, к дамам приблизился неуклюжий паж, неловко поклонился и подал письмо на серебряном подносе. Она не узнала ни герба на печати, ни почерка, ни тяжелого цветочного запаха. Заинтригованная Малинда уже приоткрыла краешек конверта, когда чья-то рука выхватила у нее письмо.

— Я прочитаю его первая! — объявила тетка.

Малинда прогремела грозой, обрушила и расколола половину дубов в старом оленьем парке, залила водой пахотные земли Димплешира… ну, почти. Все-таки ей удалось сдержаться и пропеть сладким голосом:

— Ах, право, тетушка, вас это не касается. Просто какой-нибудь Клинок хочет узнать, не желаю ли я с ним встретиться в конюшне.

Даже у таракана было больше чувства юмора, чем у Агнес. Хмыкнув, она сломала печать и развернула бумагу. И умерла.

Короля во дворце не было. Канцлер и сэр Бандит сопровождали его, куда бы он ни шел. Через час постаревший лет на десять заместитель командира созвал в покоях принцессы совет. У двери стояла дюжина Клинков с мрачными лицами. Стража окружила всех свидетелей, в том числе трех лакеев, которые прибежали на крик, вызванных лекарей и даже пажа. Мальчишка плакал.

Большинство женщин были по-прежнему бледны и дрожали, даже две Белые Сестры, в чью задачу входило выявлять подобные смертельные заклинания. Принц Кортни Мэйширский единственный из всех сохранял полнейшее спокойствие, он казался скорее удивленным, нежели опечаленным. Кортни, конечно, подходил к жизни цинично, но лицемером он не был никогда. Они с матерью старались держаться друг от друга подальше.

Малинда сидела в кресле с обивкой геральдических цветов, которую Агнес велела натянуть всего неделю назад; остальным приходилось стоять. Она яростно сжимала зубы и в то же время постоянно укоряла себя, что не чувствует никакой скорби по погибшей тетке. Принцесса сама едва избежала смерти, и, возможно, нервная реакция еще придет.

— Судя по всему, — сказал сэр Дредноут, — изменники метили в ее высочество и только случайно убили ее королевское высочество.

— Прекрасное изложение очевидных фактов!

Кортни стоял рядом с Малиндой, прислонившись к ручке кресла, как будто не в состоянии держаться прямо из-за тяжести пышного наряда.

— Это первое покушение на мою жизнь? — спросила она.

— Нет, ваша светлость, — неохотно ответил Дредноут.

— В самом деле? Когда командир Бандит вернется, доложите ему, что я желаю видеть его как можно скорее!

Как он только посмел!

— Да, миледи. Рольф? — Паж поднял заплаканные, красные глаза. — Ты ни в чем не виноват, парень. Ты просто делал свою работу. Мы узнаем, как письмо попало во дворец, но я сомневаюсь, что это приблизит нас к убийцам. Так, Сестры…

— Да, мы ошиблись! — рявкнула Сестра Зола. — Но мы предоставим отчет только Матери-настоятельнице!

Дредноут выпятил челюсть, как будто собирался возразить. Малинда опередила его.

— Тогда прошу вас, сообщите, что я тоже виновата.

Все в комнате зашумели.

— Тихо! — прикрикнул Дредноут. Когда все замолчали, он спросил: — Но в чем, ваша милость?

— Агнес каждое утро ходила к врачам. Я заметила, что Сестры стараются держаться подальше от нее в течение нескольких последующих часов — не только Зола и Ива, но все остальные Сестры, которых нам назначают. Думаю, им мешали последствия заклинания исцеления. Я просто удивилась и ничего не сказала, хотя должна была осознать грозившую опасность и предупредить. — Малинда, несомненно, так бы и поступила, если бы эти идиоты сообщили о предыдущих покушениях. — Я сделала глупость. Если бы вы стояли ближе, вы бы почувствовали заклинание, правда?

Сестры обменялись беспокойными взглядами.

— Мы должны ощущать ловушки с того места, где стояли! — сказала высокая Ива.

— Необязательно! — Дредноут снова возглавил совет. — Заклинатели-изменники усовершенствуют заклинания так, чтобы они проходили незамеченными для Сестер. Мы не знаем, как им это удается, но видим, к чему приводит. С сегодняшнего дня вы будете стоять ближе к подопечным. Старшая обсудит этот вопрос с Матерью-настоятельницей. Злодеи становятся все хитрее, нельзя, чтобы они узнали, как близки они были к победе. Поэтому я намерен держать смерть принцессы в тайне. Ясно? — Он окинул взглядом около двух десятков испуганных лиц и неуверенно обратился к Кортни: — Ваша светлость, конечно, мы выражаем глубочайшие соболезнования по поводу…

— Пожалуйста, не стоит.

Дредноут закусил губу. Он очень хорошо обращался с мечом, но тягаться с желчным принцем никому не было под силу.

— Надеюсь, в «Газете» объявят, что вы с матушкой выехали со двора, дабы посетить новые поместья.

— Объявляйте все что вам угодно, мой дорогой. Кто ее читает?

— Ваше высочество окажет нам содействие?

— Нет.

И Кортни зевнул с самым безразличным видом.

Малинда решила вмешаться:

— Сэр Дредноут, неужели вы действительно считаете, что сможете сохранить дело в тайне? То есть тайно вынести тело тети из дворца? Думаю, официально она должна умереть через недельку-другую? Как вы заставите столько человек молчать?

Он кивнул.

— Полагаю, это вполне возможно, ваша милость. Очевидно, его величество скажет окончательное слово, когда вернется, но до той поры я возьму со всех присутствующих клятву молчания.

Конечно, Дредноут не мог все это выдумать за один час. Он следовал некоему правилу, а значит, случай с покушением в самом деле далеко не первый.

— Полностью одобряю, — сказала принцесса. — И я поклянусь первой.

— Я действительно должен бежать, — сказал Кортни. — Я подбираю музыкантов для новой оперы и уже опаздываю на несколько часов. Твое мужество поражает нас всех, дорогая.

Он поклонился и пошел к двери.

Малинда выждала, пока он добрался до середины комнаты.

— Даю вам разрешение взять его под стражу, сэр Дредноут.

— Премного благодарен вашему высочеству.

Клинки мрачно ухмыльнулись, когда Кортни замер и огляделся по сторонам. Потом посмотрел на свою кузину, сидящую под знаменем королевства.

— Ты не можешь арестовать меня, дорогая!

Маленький толстый принц снова скользнул взглядом по зале. Может быть, он уже приготовился рассказывать сочную историю о покушении. Может, ему просто нравилось ощущать себя затычкой в каждой бочке. Но он всегда понимал, когда пора сдаться.

— Ох, ну хорошо. Я дам слово.

— Боюсь, этого уже недостаточно, — проговорила Малинда, не давая сказать Дредноуту. — Поскольку ты отказался поклясться с самого начала, ты потом начнешь утверждать, что принес присягу под давлением. Гвардейцы возьмут тебя под стражу до возвращения отца, который сам во всем разберется. Официально ты покинул дворец час назад, не забыл?

Амброз, несомненно, одобрит такие действия. Он просто лопнет от смеха.

— Тирания! — пролепетал Кортни.

— Да, — с наслаждением протянула Малинда. — Не думала, что это так приятно. Что ж, приступайте, сэр Дредноут.

Суд День первый (окончание)

— Подсудимая признала, — проскрежетал председатель, — что неохотно подчинялась принцессе Агнес, что официальные сообщения касательно смерти ее королевского высочества были со всей очевидностью сфальсифицированы, что в действительности ее убили с помощью заклинания, попавшего к ней из рук обвиняемой. Судебный процесс откладывается до завтрашнего дня, в то же время.

— Подождите! — закричала Малинда.

После многочасового допроса она охрипла, ее колотила дрожь, но она уже забыла, как быстро может пролететь день, после долгих месяцев вообще без дней. В потемневших окнах золотыми листочками отражались огни свечей и ламп, а лица казались бледными лунами с глазами. Допрос прервался всего однажды, и в перерыве Малинду отвели обратно в подземелье пообедать жидкой, полусырой овсянкой и гнилой водой, в то время как члены комиссии отдыхали в залах Коменданта. Они так старательно развлекались, что многие остаток дня храпели, уронив головы на столы.

Председатель встал во весь свой великанский рост.

— Допрос переносится. Уведите обвиняемую.

— Я говорила правду! — орала Малинда, насколько позволяло посаженное горло. — У вас же есть инквизиторы. Пусть они подтвердят…

Похожая на волчью челюсть рука сжала ее запястье. Малинда подпрыгнула, не ожидая, что так близко кто-то есть. К ней приближался отряд вооруженных охранников, но прямо за спиной уже стояли два облаченных в черное инквизитора. Скорее всего они стояли там на протяжении всего допроса.

— Да скажите же, что я говорила правду! — снова закричала она, и ее тут же грубо развернули.

Какой-то человек схватил вторую руку принцессы и завел за спину. Он был ниже ее ростом, но явно сильнее.

— Молчи или станет больно, — сказал первый. — Пошла!

Это нечестно! Если она солжет, инквизиторы ее разоблачат, однако они не скажут ни слова, чтобы подтвердить, что она говорит правду. Председатель всеми силами старался убедить комиссию, что Малинда убила принцессу Агнес.

Несколько шагов она проделала, скрючившись, потом инквизиторы ослабили хватку и позволили выпрямиться. Стражники окружили девушку и отвели обратно в камеру.

За спиной хлопнула дверь, и взвизгнул замок. На полу горела крохотная свечка, освещая более чем скромный ужин — миска овсянки, ломоть черного хлеба и глиняная кружка вонючей водички. Свечка даровалась в качестве исключительной роскоши, потому что обычно узницу кормили на закате и оставляли без света до утра. А зимние ночи тянутся очень долго.

Конечно, все могло быть еще хуже. В Бастионе есть такие подземелья, где с приливом поднимаются потоки нечистот, где пленников приковывают вверх ногами и жестоко пытают. Малинда хотя бы находилась над землей.

— Вот я и вернулась! — бодро проговорила она. — Горацио? Винтер? Минутка? Я вернулась. Они не отрубили мне голову, просто задавали всякие глупые вопросы.

Владелица дюжины дворцов ютилась в единственной квадратной комнатушке с голыми стенами, выложенными из камней и грубых досок. Проделанное в толстой стене окошко открывало вид на реку, и принцесса проводила долгие часы, просто разглядывая через прутья решетки корабли и лодки, проплывавшие мимо, и маленькие домики на другом берегу. Из мебели ей предлагался соломенный матрас, истершееся одеяло, пара мешков для хранения одежды, расшатанный стул и ведро, которое тюремщики могли не выливать по несколько дней, если пленница их раздражала. И все, даже никакого стола. Вторая дверь выводила в узенький проход, где она могла разминаться.

Надзирали за ней две грубые, старые женщины с немигающими глазами инквизиторов. Обе были ниже и старше ее, зато знали тысячу способов причинить человеку жуткую боль и заставить его повиноваться. За первые несколько дней они твердо научили ее слушаться; Малинда узнала, как бывает больно, когда тебя щиплют за уши, выворачивают пальцы, сжимают с двух сторон шею. Каждая гарпия в одиночку могла скрутить ее так, что принцесса умоляла о пощаде. Разговаривали они мало и никогда не называли своих имен, так что Малинда прозвала их Чума и Кошмариха. Долгие месяцы она не видела других лиц, пока ее не вызвали на допрос.

Она сняла платье и сунула его в мешок.

— Завтра я должна хорошо выглядеть, да? — Поеживаясь, она натянула другую хламиду, уселась на постель и принялась за овсянку. — Надеюсь, в мое отсутствие вы неплохо повеселились. Представляешь, Горацио, твой тезка был тут, в Бастионе! И целый день говорил со мной.

Горацио проживал над дверью. У него были очень длинные ноги. Винтер, самый умный из них, выбрал наиболее удачное для охоты место; он прятался в щели в каменной кладке, а свою паутину растянул между окном и доской на стене. Совсем крохотная Минутка поселилась в трещине на полу. После первой же недели, проведенной в заключении, Малинда поняла, что ей необходимо слышать человеческий голос, хотя бы свой собственный. А беседовать с пауками ничуть не хуже, чем с пустотой, постольку они тоже не отвечают. Когда становилось совсем плохо, она рвала сеть, просто чтобы видеть, как хозяин целый час латает ее. Это было очень жестоко, так что она редко прибегала к такому развлечению.

— Представляете, меня хотели сломить! — Разговоры во время еды помогали отвлечься от мерзкой кашицы. — Они собираются продолжить следствие, видимо, считая, что я совсем сошла с ума и буду помогать им в их злодействах! Но они ошибаются. Я продержалась целый день, ни разу не заплакала, не умоляла отпустить. Я ни в чем не призналась. Наверное, завтра они доберутся до смерти отца и постараются обвинить меня в измене. Что ж, ничего не выйдет!

Принцесса доскребла со дна остатки овсянки, попила воды, потом разделась и завернулась в так называемое одеяло.

— Всем спокойной ночи. Спокойной ночи, Минутка. Спокойной ночи, Горацио. Спокойной ночи, Винтер.

Сколько еще продлится следствие? Сколько времени пройдет, пока члены совета не оставят ее снова в компании пауков?

Глава 9

Сим указанные государи дают обет и соглашаются…

Введение к Драхвельдскому договору

Узнав о смерти сестры, Амброз сначала опешил, потом впал в дикую ярость и совершенно невозможным образом сентиментальничал по поводу спасения Малинды. Он всем сердцем одобрил, как она обошлась с Кортни.

— Не могу понять, зачем я тянул с этим жабенышем так долго, — ворчал король. — Он представлял опасность, пока его мать была моей наследницей, но теперь не способен взбаламутить воду. Потратил на него целое герцогство!

В общем, принца отправили в его новые владения, чтобы он немедленно занялся похоронами матери, а впоследствии официально заявил о ее смерти. Наверное, Кортни даже получал некое удовольствие от такой парадоксальной ситуации; к сожалению, веселиться ему было не с кем.

Покушение не заставило короля прекратить войну против заклинателей. Не передумал он и через неделю, когда пришла очередь Малинды поздравлять отца со счастливым избавлением от гибели. Во время соколиной охоты в лесу на него напал получеловек-полукот. Чудовище разорвало на части сэра Ноллиса, свернуло шею Храбрецу, и только после этого Дюрандаль убил его. Но и тогда Амброз решил не отступать.

В середине лета по дворцу поползли странные слухи. Как обычно, первыми их уловила Арабель. Жарким, неподвижным днем в Хилбурге она прибежала к Малинде, которая пыталась играть на газоне в мяч с маленьким Амби и упрямившейся Дианой. Ни одному человеку старше трех лет не придет в голову, что это развлечение способно доставлять удовольствие, в то время как все остальные валяются под деревьями и потягивают прохладительные напитки. Только особо пикантная история могла заставить Госпожу Нарядов двинуться хоть на миллиметр.

— Говорят, его величество собирается объявить о своей помолвке с принцессой Дьердой из Жевильи.

— Надеюсь, у этой госпожи стойкий характер.

— Вряд ли, судя по возрасту. — Глаза Арабель так и сверкали. — Ее высочество на месяц моложе вас.

Малинда пропустила простейшую подачу, и кронпринц самодовольно взвизгнул.

— Тогда пора тебе поискать мне приданое, — сказала она.

Отец никогда не допустит, чтобы над ним смеялись из-за того, что жена моложе дочери! Сначала спровадим дочку, потом пригласим королеву.

Брак поможет ей вырваться со двора, который все больше напоминал тюрьму. Под разными благовидными предлогами дворяне старались держаться подальше, потому что во дворце стало опасно. О воспитательницах больше не говорили ни слова, но стража следила за Малиндой столь же яростно, как некогда тетушка Агнес. Клинки и Белые Сестры выбивались из сил, так что она нечасто отваживалась выйти за пределы замка. Играть в мячик с Амби было довольно весело, но это занятие скоро приелось. Глядя на его румяное лицо и плотную фигурку, Малинда представляла себе, как через год у Амби появится маленький братец или сестренка, — и как она сама будет держать на руках его племянника или племянницу.

— Перед кем же мне придется заливаться краской?

Арабель пожала плечами.

— По-прежнему в качестве фаворитов называют принца Гесса из Фитиана или…

— Мне казалось, он умер от чахотки?

— Всем так кажется уже лет пять. Сейчас группу возглавляет герцог Ансьерский.

Малинда вздохнула.

— Знаю, его три последние жены погибли при невыясненных обстоятельствах.

— И не только жены, — вставил Диана. — Я слышала, он очень любит девственниц.

— Надо, чтобы кто-нибудь сказал ему, что мы многоразового использования. У меня на спине по-прежнему висит табличка «Продается»?

— Написанная огненными буквами.

Остальные новости того лета были довольно приятными. Ректор одержал в Пустошах серьезную победу, взял в плен самого Киарана и прислал закованного в Грендон. Бельцы все еще держали блокаду, хотя набеги прекратили; появились слухи о готовящемся договоре. Разоблачали элементаров, вскрывали ужасы и распускали Ордена. Знакомые лица Клинков и Белых Сестер то и дело пропадали, их заменяли новые, заметно более молодые. Сэр Змей и его Старые Клинки клялись уничтожить гнездо заклинателей где-то в болотах Восточного Удела.

Двор находился в Нокере, когда осень раскрасила Милд-Хилз в цвета золота и бронзы, а паж сообщил ее высочеству, что лорд-канцлер Роланд просит аудиенции, дабы поговорить о браке принцессы.

Конечно, ей следовало встретиться с ним в интимной обстановке, где-нибудь во внутренних покоях и только с Клинками. Из-за странного упрямства она решила устроить прием в присутственной зале, позвала в качестве поддержки Арабель, Кристал и целую свиту фрейлин и придворных дам, которые стояли в дальнем конце комнаты. Они находились за пределами слышимости и просто умирали от любопытства, но Малинда не заметила бы даже гибели пары-тройки девиц, потому что сейчас не могла думать ни о чем, кроме предстоящего сообщения — самого важного в жизни. Изнутри ее жестоко лихорадило.

Пунктуальный Роланд вошел в залу с первым ударом дворцовых часов. Охрану он оставил у дверей, а сам грациозно заскользил вперед, держа в руке тонкую папку. При взгляде на канцлера в парадном одеянии и во всем блеске Малинда осознала, что такого красивого мужа ей никто не предложит. Придется довольствоваться более скромным вариантом — младенцем, стариком или жутким выродком-дегенератом… Канцлер поклонился, подошел ближе, снова поклонился, опустился на одно колено на подушечку, дабы поцеловать кончики пальцев ее высочества. Его рука была гораздо теплее, чем ее.

Она решила не тратить времени на ненужную болтовню.

— Чем могу служить, милорд?

Малинда не попросила его встать. Роланд поднял глаза, и в его взгляде читалось удивление и вместе с тем некое предложение продолжить эту интересную игру.

— Я принес радостные вести, ваше высочество.

Он раскрыл папку и протянул лист бумаги.

Листок дрогнул в ее пальцах. Малинда смотрела на искусно сделанный черно-белый рисунок, изображающий голову довольно молодого мужчины с устремленным в пространство взглядом. На подбородке у него росла коротко подстриженная борода, а вот волосы были длиннее, чем у шивиальцев. И волосы, и глаза художник изобразил светлыми. Черты лица — скорее сильные, нежели красивые — выдавали в нем человека действия. Хотя бы не праздный болван, на вид довольно умный. Наверное, солдат или даже поэт — судя по тому, что глаза сохраняли мягкое, можно сказать, нежное выражение. Неужели именно это лицо ей предстоит видеть каждый вечер и утро до конца жизни? Не такое и ужасное, как грозили ночные кошмары, и даже — как ни странно! — чем-то знакомое.

— Он вдовец, — сказал Роланд. — Законных детей нет, и про других мне ничего не известно. Его жена болела больше десяти лет, и он мог отказаться от нее, однако не сделал этого.

Все это очень утешительно! Рисунок задрожал в руке девушки, и Малинда передала его Арабель. Она несколько раз сглотнула, прежде чем смогла произнести хоть слово.

— Внешность бывает обманчива, милорд. Как его зовут?

— Думаю, внешность его менее обманчива, чем репутация, госпожа. Он…

— Кто он?

Роланд сделал глубокий вдох.

— Радгар Эйлединг, ваша светлость.

— Пират?

— Король Бельмарка.

Рука ее взметнулась, чтобы нанести удар. Роланд приготовился его встретить, но не двинулся, чтобы уклониться. Малинда остановилась.

— Это лучшее, что вы нашли? Или худшее? Работорговец… убийца… чудовище… — Голос ее прервался. — Вы наглый выскочка! Хотите продать меня демону? Приковать к голым скалам? Когда отец услышит об этом…

Она побежала к двери.

Она попыталась побежать к двери, но Роланд вскочил на ноги и сжал ее запястье, прежде чем принцесса сделала пару шагов. Она не знала, что можно двигаться с такой скоростью.

— Отпустите меня!

— Вашего отца нет во дворце, ваша светлость, — тихо проговорил он.

— Уберите от меня свои мерзкие руки!

Канцлер отпустил девушку, но перекрыл ей путь к дверям.

— Его величество осматривает прибрежные укрепления и вернется не раньше, чем через два дня. Вы выслушаете меня, миледи?

Да, момент выбран удачно. Впрочем, отцу все равно не хватило бы смелости видеть ее слезы. От этого горького осознания Малинда страшно разозлилась, и даже глаза у нее высохли. Продали! Военная добыча! Сжав зубы, она зашипела так тихо, чтобы ее услышал только Роланд:

— Я скорее покончу с собой, чем лягу в его постель!

Тысячи безвестных шивиальцев брали силой, превращали в бессловесные орудия, и бельские купцы продавали живой товар во всех концах мира. Он спалил не один десяток городов, разграбил множество деревень, угнал бессчетное количество кораблей. И теперь дочь короля…

— Миледи, — мягко начал канцлер, — прошу вас, выслушайте меня. Мирный договор уже подписан. Ваша помолвка — ключ к прекращению войны, которая мучила нас десятилетие и причинила столько страданий. Но есть одно условие, поставленное самим королем Радгаром. Вы должны подтвердить, что добровольно соглашаетесь на этот брак, по своему собственному желанию, и…

— Никакого моего желания нет! Если таковы условия, то порвите ваш договор на кусочки! — Трясясь от ярости, она кричала на него, не думая, какой может выйти скандал. — Я не верю ни единому слову! Если этот упырь…

Роланд не повышал голос, но твердые нотки заставили ее притихнуть:

— Мать короля Радгара силой похитили из Шивиаля в День ее свадьбы. Он твердо уверен, что не станет…

Канцлер куда-то пропал.

Малинда подняла голову. С поразительной скоростью Роланд отпрыгнул в сторону и как раз успел подхватить леди Кристал, которая неожиданно решила лишиться чувств. Полдюжины Клинков ринулись на помощь, и только тогда Малинда поняла, что Роланд говорил не о ком ином, как о леди Шарлотте Кэндльфрен, тетушке Кристал. Вот почему лицо на рисунке показалось таким знакомым! Король Радгар приходится Кристал двоюродным братом и через эту связь являлся дальним родственником самой Малинды.

О бельмаркской ветви семьи говорили очень редко.

Через несколько часов они с Дианой прогуливались по парку, взявшись за руки и разбрасывая ногами опавшие листья, как в детские годы. Немного сзади шли Клинки, едва видимые тени под большими ветвями.

Диана изо всех сил старалась поддержать подругу.

— Ты, конечно, скажешь отцу?

— Если договор подписан, то уже поздно.

— Думаю, довольно интересно пожить в Бельмарке. У меня еще никогда не было рыжеволосых любовников. Интересно, а их… да наверняка иначе и быть не может.

Малинда бросила на фрейлину изумленный взгляд, не понимая, насколько Диана серьезна.

— Ты не поедешь!

— Конечно, поеду! Тебе понадобится кто-то близкий, и нелегко будет…

— Ты не поедешь со мной в Бельмарк, и хватит об этом!

— Что еще мне остается делать? — возмутилась Диана, но довольно слабо.

Очевидно — и понять ее можно, — Диана с облегчением приняла сообщение о том, что ей не придется отправляться в добровольное изгнание в Огненные земли.

— Выходи замуж. Или ты обманывала меня, когда говорила, что Чандос каждый раз предлагает тебе руку и сердце?

— Кто такой Чандос?

— Уже кто-то другой? И кто же? Как я поняла, рыжих волос у него нет, а что есть?

Диана хихикнула.

— Обычный набор.

И она принялась за подробное описание.

Только через четыре дня Малинде позволили встретиться с отцом, но и тогда он принял ее в спальне, далеко от широкой общественности. Там она могла кричать и закатывать истерики сколько угодно — слушать ее было некому, кроме Скоффлоу и двух молодых Клинков, сэра Орвила и сэра Руфуса, которые стояли по сторонам двери. Король в халате и сорочке сидел на скамеечке, а Скоффлоу расчесывал то, что осталось от волос его величества.

— Можешь на колени не падать и по полу не ползать. Ныть совершенно бесполезно. Ты как-то сказала мне, что хочешь выйти за здорового мужчину, а Радгар Эйлединг тверже корабельного киля. Никаких болезней. И, я думаю, половой зрелости достиг.

— Он чудовище!

Лицо ее отца идеально подходило для недовольных гримас.

— Никакое не чудовище. Из достоверных источников мне известно, это очень представительный человек, можно даже сказать, обаятельный. Вспомни, как он вел себя с первой женой.

В отношениях с женами Амброз IV был настоящим экспертом.

— Работорговец!

— Пфа! — Король хлопнул толстыми кулаками по коленкам. — Просто очень суровый воин, вот и все. Как, ты считаешь, ко мне относятся Дикие или жители Исилонда? Война есть война, и действия солдата не имеют ничего общего с его личной жизнью. И не слушай все эти россказни насчет нищеты! Пускай бельцы начали с груды камней, зато теперь они достаточно богаты, чтобы покрыть золотом каждый дюйм своей земли. Радгар Эйлединг способен купить половину Шивиаля из своего собственного кармана!

— Эта мерзкая идея пришла ему или Роланду?

— Не важно, кто первый придумал. — Амброз уже начал терять терпение. — Важно, что подписан мирный договор, который положит конец одиннадцати годам кровопролитной войны. Радгар назначил цену: благородная женитьба на девушке, которая добровольно дает согласие. И кто ты такая, чтобы из-за тебя продолжать войну и смертоубийства? Ты так высоко себя ценишь, да?

Настоящая волчья яма. Тюрьма, из которой не выбраться.

— А насколько вы цените собственную честь, сир?

Он уставился на дочь, не веря своим ушам.

— Не смей со мной так говорить!

— Нет, смею! Любой нормальный отец лично сказал бы мне. Или даже объяснил условия и спросил моего согласия.

Она заметила, что Скоффлоу тоже недоуменно смотрит на нее, Скоффлоу, который обычно ничего не замечал.

— Стерва! Неблагодарная тварь!

— Давайте, давайте! Рвите и мечите! Заточите меня в Бастион. А затем отправьте к бельцам в кандалах и скажите чудовищу Радгару, что я всем сердцем согласна выйти за него.

Амброз с трудом поднялся во весь рост, чтобы смотреть на дочь сверху вниз, и теперь голос его звучал настораживающе тихо:

— Можешь выбирать. Или добровольно согласишься выйти замуж, или получишь обвинение в измене. Долгие месяцы Роланд вел переговоры, а ты хочешь выкинуть все к демонам? Ты желаешь нести ответственность за тысячи смертей и порабощенных жизней? За последующие годы резни?

— Почему ты просто не попросил меня? — прошептала она.

Глаза его превратились в крошечные щелочки. Амброз смотрел на дочь, силясь понять, сломил ли ее сопротивление.

— И что бы ты тогда ответила?

Выбора не было.

— Конечно, я бы согласилась.

Как только она произнесла эти слова, весь гнев улетучился. Не осталось даже ненависти. Только презрение: мог бы и сам ей сказать.

— Зачем же беспокоить тебя раньше необходимого? Вдруг бы ничего не получилось, так тоже бывает. — Амброз неуклюже шагнул вперед и заключил ее в объятия. — Я знаю, как тебе страшно. Но ты всегда проявляла храбрость наших древних предков. Покажи ее и теперь. Тергианский посол сейчас исполняет обязанности консула Бельмарка. Он должен утвердить все свадебные приготовления, которые я целиком и полностью отдаю в твое распоряжение. Лорд-камергер сделает все, что ты пожелаешь. Трать без стеснения, устрой великолепное торжество! А мне нужно заниматься собственной свадьбой. Посмотрим, у кого лучше получится, а?

Малинда уже отправится за море, когда приедет будущая королева Дьерда, так что ей не придется побывать на другой свадьбе.

Амброз выпустил ее.

— Ну, что скажешь?

— Как великодушно с вашей стороны, сир! Любая девушка мечтает о торжественной церемонии!

Невероятно, но он поверил ей. Сияя от радости, Амброз похлопал дочь по плечу и велел приступать.

По придворным кругам снова поползли неясные толки: принцесса отхлестала по щекам лорд-канцлера и наорала на отца. Она не удосужилась опровергнуть слухи, не видя в этом никакого смысла.

Леди Кристал совсем пала духом. Вся в слезах, она умоляла отпустить ее со службы при дворе, и Малинда согласилась, хотя и не имела на это права. После чего другие фрейлины и придворные дамы тоже пожелали освободиться от занимаемых должностей на случай, если им придется отправляться в Бельмарк. Малинда отпустила всех, с ней остались только Арабель, Диана и несколько слуг. Лорд-камергер должным образом осветил отъезды в «Газете», и неожиданно принцесса поняла, что имеет некоторое влияние, потому что нужна Амброзу. Она вырвалась из-под отцовской власти и еще не попала под мужнину.

Малинда чуть не задохнулась во время официальной церемонии обручения, на которой нужно было заявить перед лицом многочисленных дипломатов, что ее высочество с радостью и добровольно принимает предложение. Чудом ей удалось произнести лживые слова и потом подписать столь же лживое послание самому Радгару. Когда пришел ответ, она сожгла его, даже не вскрыв.

Впереди ожидала подготовка к торжествам и маленькая месть.

Королевский Астроном объявил, что в следующем, 368 году будет тринадцать месяцев, но благоприятный сезон прошел и было уже слишком поздно. Только бельцы иногда плавали зимой, а больше никто не рисковал, и принцесса Дьерда тоже должна прибыть морем… Стало ясно, что в оставшееся время никак не удастся устроить две свадьбы. Король, как всегда, позлился пару дней, а потом дал согласие отложить оба бракосочетания до весны.

Вообще-то Малинде было глубоко плевать на всех послов, однако для минхера Николая Рейнкена из Тергии пришлось сделать исключение. Седовласый, похожий на доброго дедушку старик первым поздравил ее с помолвкой и преподнес подарок — пару золотых серег, по его уверениям, зачарованных против морской болезни. И, что еще важнее, ласково взял ее руки в свои и проговорил таинственным голосом:

— Я несколько раз встречал ваш будущий супруг!

— Вы бывали в Бельмарке?

Малинда удивилась. Мало кто возвращался из Бельмарка, единожды там побывав.

— Нет-нет, но я слышал, там очень красиво. Король Радгар часто приезжает в Тергию. Конечно, инкогнито. Он хороший друг с король Иохан! Очень обаятельный мужчина! Очень вежливый.

Малинда не могла себе представить ни обаятельного пирата, ни вежливого работорговца. Может, минхер Рейнкен и есть «достоверный источник» Амброза?

Его светлость поцеловал ей руку и отпустил.

— Конечно, он не быть в Шивиаль на свадьбе. Короли так не жениться.

— С тем же успехом он может не прийти в первую брачную ночь.

Его светлость дипломатично рассмеялся.

— Конечно, Радгар не самый заманчивый жених. В Шивиаль его не сильно любить, так ведь?

А уж она-то еще меньше.

Как-то морозным утром Десятого месяца посол Рейнкен прибыл в Греймер в сопровождении нескольких чиновников, чтобы начать обсуждение организации свадьбы. Также присутствовал лорд-камергер Уайтни, постоянно обеспокоенный чем-то старик; он тоже привел с собой нескольких писцов. Малинда пришла с Клинками, справедливо полагая, что меч сильнее пера, что бы там кто ни говорил.

Лорд Уайтни приветствовал действующего бельского консула. Десять отточенных гусиных перьев нырнули в чернильницы и заскрипели по бумаге. Минхер Рейнкен ответствовал. Снова скрип. Наконец разговор зашел по существу.

— Король Радгар особо просит, — сказал Рейнкен, — что вы не пытаться выучивайт бельский язык раньше свадьба. Он считает, лучше использовать специальный заклинание.

— Его мать говорила на шивиальском? — спросила Малинда, заставляя лорда-камергера болезненно поморщиться, а посла вежливо улыбнуться.

Короли обычно женятся по доверенности. Потом исполняющий обязанности жениха провожает молодую в земли ее супруга, где проходит повторное торжество.

— Вам не надо беспокоиться! — сказал его светлость. — Радгар вышлет баркас или каравеллу. Он не допустить, чтобы вы пересекали океан в открытая ладья.

— Я хочу дракар, — твердо заявила Малинда.

Старик с сомнением покачал головой.

— Нет, нет, миледи! На ладье нет кают. Вас будет трясти. Долгие дни ветров и брызг! Шторма!

— Я хочу дракар — щиты, красные весла, зверя на носу и все такое! И чтоб на веслах сидели настоящие пираты! Пусть гостям будет что вспомнить.

— Да, пошалуй, будет!

Лорда-камергера передернуло.

— Особо заметьте, — продиктовал он писцам, — вокруг должны стоять Конные Йомены.

Первое очко она выиграла. Принцесса начала следующий раунд. Наплевать на обычаи: она не будет выходить замуж в Греймере. Толпы недовольных запрудят улицы Грендона: ее отец и так был вынужден прервать работу Парламента после самой короткой сессии за всю историю, потому что депутаты пришли в ярость от того, что вторая наследница королевского трона по прямой линии выходит замуж за бельского пирата. Нет, ее свадьба пройдет в Уэтшоре, расположенном несколькими милями вниз по реке. Малинда с легкостью отбила все возражения лорда Уайтни, ведь король предоставил ей полную свободу выбора!

Добившись согласия на Уэтшор, она выиграла нужное число очков. Остальное может подождать до той поры, когда отец, даже если и узнает о ее планах, не сумеет их предотвратить. Сама того не понимая, Малинда распахнула дверь беде.

Глава 10

Берешь ли ты, Радгар, эту женщину…

Шивиальская брачная церемония

Настал рассвет дня свадьбы. Долгие часы Малинда лежала в постели без сна, слушая монотонную дробь дождя по крыше и водосточным желобам. Из-за облаков, через окна и занавески медленно и неуверенно выползал тусклый дневной свет. Колесо года повернулось, и снова пришел День Барвинка. Бедный Орел!

Пока все шло точно по плану. Трудно поверить, но всего только месяц назад отец поднял голову от собственных грандиозных расчетов и планов на балы, маскарады, банкеты, парады и триумфальные арки, чтобы взглянуть, что его дочь приготовила себе. И тогда его едва не хватил апоплексический удар.

«Трать, не стесняйся», — сказал он ей, и Малинда тратила все, что могла. Никаких балов, никаких пиров и парадов, никакого даже ленча с закусками. Дворец в Уэтшоре — просто гниющая свалка, иначе и не назовешь. В этом замке, уже давно намеченном на снос, могла поместиться малая толика дворян, которые обязательно должны присутствовать на королевской свадьбе. Принцессе удалось обойти приглашениями многих неприятных ей людей — то есть около четырех пятых всей аристократии, дипломатического корпуса и королевских министров.

К сожалению, в силу своих обязанностей должен был присутствовать на торжестве лорд Роланд, который и выдумал эту нелепую сделку. Еще Малинда пригласила тех, кто нравился ей, а не королю, — например, Кортни и Кэндльфренов, которые, впрочем, сочли за лучшее не являться, поскольку приходились родственниками со стороны жениха.

Для окружающего мира ситуация выглядела так: отец не только продал ее работорговцу, но и отказал в более или менее приличной свадьбе. Как же он вопил, когда понял!.. Мелко? Конечно, но по-другому она не хочет. К чему дурацкая помпа и показная роскошь? Что ей праздновать? Скоро настанет целый месяц торжеств по случаю бракосочетания его величества и принцессы Дьерды, и идиотская прихоть дочери забудется.

Где-то забили часы, и Малинда стала считать удары. Вставать еще слишком рано. К полудню, когда подступит прилив, ее уже продадут и погрузят на судно. Как минимум три дня до Бельмарка, а то и все три недели, если случится встречный ветер.

Но громче всего Амброз орал, узнав, что она собирается уехать без свиты. К тому времени у нее при дворе осталось два человека, не считая простых слуг. Арабель уже полностью собралась, и как только она оденет принцессу в свадебный наряд, так сразу же уедет, чтобы занять место компаньонки при некоей капризной вдове. Это место Малинда сама нашла для своей Госпожи Нарядов. Диана тоже будет помогать ей сегодня утром, хотя сейчас спит на брачном ложе сэра Бандита. Они сыграли свадьбу после крайне непродолжительного периода ухаживаний. Муж ее не мог проводить много времени в постели, но навещал супругу с завидной регулярностью. Сэр Чандос перенес сразившее его горе с мужеством, достойным восхищения, во многом благодаря помощи друзей.

Приглашения были разосланы, в Бельмарке все приготовления одобрили, и хоть что-то изменить уже было невозможно. Амброз постарался и устроил ей свиту, тем самым избежав скандальной истории о принцессе, путешествующей без сопровождения. Ни одна семья в Шивиале не желала отдавать своих дочерей, боясь жуткого путешествия и возможности попасть в плен к варварским народам. Все же король отыскал двух фрейлин, леди Доув и леди Руби. Никто не знал, сколько земель ему пришлось раздать и сколько назначений даровать, но Арабель утверждала, что цена совершенно невероятная. Маленькая мышка Руби не могла противостоять алчности своих родителей, а Доув отличалась столь непроходимой глупостью, что путала Бельмарк и Эпплшир. При первой же возможности Малинда собиралась оставить их на берегу.

Полог кровати откинули с неожиданной силой.

— Жуткое утро! — веселым голосом проговорила Диана. — Всю ночь лил дождь, дороги развезло, но ветра нет, так что море спокойно. Я принесла тебе завтрак.

Малинда содрогнулась и натянула одеяло на глаза.

— Никакого завтрака, спасибо. Я никуда не пойду. Весь день буду валяться в постели.

— Нет, валяться будешь потом, — засмеялась Диана. — И это очень весело, честное слово.

На тот день у нее было назначено всего два события. Первым делом провести час с Амби. Мальчик немного простудился, сильно кашлял и очень себя жалел. Он еще не знал, что никогда больше не увидит сестру, а у Малинды так и не хватило смелости сказать ему. Она сидела у него так долго, что Диане даже пришлось за ней зайти.

Позднее Малинда с любопытством наблюдала в зеркале, как Арабель с целой командой помощниц наряжает ее. Что подумает работорговец о своей добыче, когда она в первый раз снимет одежду? Лучшим украшением Малинды были волосы — длинные, темные с золотыми искорками. Кожа чистая, но мошки и клопы Бельмарка скоро это изменят. Грудь высокая, но недостаточно большая для таких широких плеч. Диана говорит, что мужчинам грудь очень нравится. У нее есть причины так считать. Если будущий муж Малинды интересуется рождением детей, то он, несомненно, одобрит ее широкие бедра: наверняка она справится с дюжиной отпрысков. А если для постельных развлечений он предпочитает бесплотных нимф, то пусть отправитсупругу работать в поле. Согласится ли Король Крыс прекратить войну ради этого молодого здорового тела? Или возьмет ее, посмеется и продолжит воевать?

Малинда выбрала простое платье из голубой шерсти, подходящее для морских путешествий на открытых судах. В разрезе виднелась золотая юбка под цвет глаз. Сверху Малинда накинет соболий плащ, который ей дал отец; раньше накидка принадлежала какой-то из его жен. Чепец с многочисленными складками укроет лицо от непогоды. Никаких украшений, решила принцесса. Все лучшие сокровища Шивиаля уже давно принадлежат Бельмарку.

— …разорвала всю его одежду, — сказала Арабель.

— Что?

— Графиня. Разорвала почти всю его одежда снизу вверх.

Сооружая прическу на голове Малинды, госпожа сплетен потчевала помощниц очередной порцией слухов.

— Чью одежду?

— Фейна Леофрика. Леди Виолет встала между ними… Леофрик, представлявший на свадьбе короля Радгара, прибыл днем раньше, и Малинда впервые увидела бельца живьем, а не в виде трупа, болтающегося на лошадином крупе. Его дракар и еще два судна ждали в заливе всего в миле от дворца. Принцессе удалось рассмотреть посланца, когда он явился засвидетельствовать почтение перед королем. От нее потребовали встать на помост рядом с отцом и произнести речь, которую Малинда пробормотала скороговоркой, чтобы высказать свое отношение к происходящему.

— Приветствую ваше превосходительство, как первых весенних соловьев, которые есть знак, что зима моего одиночества подходит к концу. Видя заместителя, без сомнения стремлюсь узреть подлинник.

Если радости приезд фейна Леофрика не доставлял никакой, то хотя бы любопытство пробудил немалое. Он совершенно не походил на шивиальца. Правый глаз полностью закрывал серебряный ободок, внутри которого находился осколок зеленого стекла. После некоторых размышлений Малинда поняла, что это, должно быть, изумруд. Леофрик был далеко не первой молодости, шрамы избороздили его жилистые руки и суровое, обветренное лицо, тем не менее желтовато-седых волос хватало, чтобы завязывать их в длинный, до середины спины хвост. На нем была очень странная и очень добротная одежда: камзол с короткими рукавами из дорогой ткани бирюзового цвета, которую украшала обильная вышивка в форме извивающихся змей, выполненная серебряной нитью и драгоценными камнями. Худые ноги облегали подвязанные крест-накрест рейтузы из изысканной материи; наряд дополняли мягкие сапоги из тонко выделанной кожи. Леофрик не носил ни шляпы, ни плаща, как слуга, хотя руки его украшали многочисленные перстни, на поясе и ножнах сверкали самоцветы а на груди красовалась тройная нить крупных, размером с горошину жемчужин.

По-шивиальски он говорил прекрасно, наверняка благодаря специальному заклинанию.

— Мой господин столь же нетерпеливо, как и ваше высочество, ожидает встречи. Никакие сообщения не могли подготовить его к величайшей радости, каковую он испытает. Как вы можете видеть, у бельцев нет рогов и клыков.

Упражняться в остроумии могут и двое.

— Тем не менее всем известно, что вы едите младенцев. Получают ли ваши повара специальные рекомендации перед приготовлением пищи?

Присутствующие затаили дыхание, не веря своим ушам.

Но Леофрик непринужденно рассмеялся.

— Нет, ваша милость. Меня вполне устроит тот рецепт, которым пользуетесь вы.

Амброз загоготал. Двор взорвался аплодисментами. Первый раунд принцесса уступила. Когда установилась тишина, она сделала следующий выпад.

— Мне сказали, что король Радгар является властелином Огненных земель вот уже двадцать лет. Немногие короли управляют Бельмарком столь долгий срок.

При удаче она скоро овдовеет и отправится домой.

Фейн пожал плечами.

— Король все еще крепок, миледи. Уверяю вас, он сумеет продержаться на троне достаточно долго.

— Достаточно долго для чего?

— Для того, чтобы ему наследовал один из сыновей.

— Не знала, что у него есть…

Потом она поняла и залилась краской, под безудержный хохот отца и всех придворных. Ее очень удивило и даже разозлило то, что у бельцев, оказывается, есть чувство юмора, как у нормальных людей.

Принцесса страшно разгневала отца тем, что пригласила на свадьбу Кортни. Теперь она намеревалась выпустить этого петушка на бой с фейном Леофриком при первой же возможности.

* * *

Даже при виде невооруженного бельца все Клинки чувствовали сильные позывы вступить с ним в драку. Они таились в темноте по углам, меряя пришлеца подозрительными взглядами. Пока мужчины хмурились, дамы в приятном удивлении приподнимали брови, хотя сам гость, казалось, совершенно не обращал внимания ни на тех, ни на других. Он произвел сенсацию на вечернем празднике и заслужил глубокое уважение, когда Малинда отправилась на покой. Несколько придворных дам внесли новое имя в свои послужные списки, и гениальный бельский рейдер, несомненно, готовился занять первое место по количеству случайных связей.

— И кто победил? — спросила леди Руби, до корней волос покрасневшая от столь непристойной истории.

— Виолет, — ответила Арабель. — Она почти что силой потащила его за хвост к себе в спальню.

Сама Арабель при том не присутствовала, но ее сведения всегда были верными.

— Надеюсь, он стоил ее стараний, — ледяным тоном процедила Малинда.

— Похоже на то, — включилась в обсуждение Диана. — Судя по словам одного Гвардейца, Леофрик покинул комнату леди Виолет через два часа и направился в покои графини.

Арабель даже хрюкнула от удивления.

— В его-то возрасте?

— Думаю, он может позволить себе какие угодно заклинания.

— Хм-м-м, — задумчиво протянула Арабель. — Надо узнать, насколько преуспела леди Виолет.

Казалось, прошла всего пара минут, а Малинда уже стояла в переполненном зале между отцом и все тем же фейном Леофриком, лицом к лорд-канцлеру Роланду, который торжественным голосом вопрошал:

— Берешь ли ты, Малинда, мужчину по имени Радгар, представленного здесь, своим супругом… честь… послушание… хранить верность…

Интересно, какие клятвы приносят на бельской церемонии? Или просто зачитывают список угроз? Она не помнила, как отвечала на вопросы.

— Берешь ли ты, Радгар…

Она приложила кольцо с печаткой к воску и смотрела, как фейн Леофрик проделал то же самое.

В повозке принцесса села рядом с ним, еще ее сопровождали болезненно-бледная леди Доув и настороженный сэр Дредноут. По бокам разноцветными рядами выстроились копейщики. По стеклам барабанил дождь. Парк в Уэтшоре представлял собой широкое поле, поросшее травой, которую порядком обглодали овцы. Здесь нередко проводились спортивно-военные мероприятия вроде скачек или стрельбы из лука. По сравнению с серым небом и голыми силуэтами деревьев трава казалась ярко-зеленого цвета. К югу простиралась широкая дельта Грена. На берегу ярким пятном выделялся уродливый балдахин кричащих цветов, а за ним виднелась мачта бельского корабля со свернутым красным флагом. Невесту ждет даже король, и Амброз уже стоял на месте, окруженный синим озером Королевской Гвардии. Вдоль берега тянулась длинная змейка зонтов, под которыми прятались высокопоставленные гости. Бдительные герольды распределяли, когда и кому произносить прощальные речи. Гости попроще толпились за кордоном копейщиков и стражников. По плану лорда-камергера церемония должна была длиться около двух часов, но прилив уже поднялся, и корабли торопились выйти из гавани до полудня.

Принцесса обязана развлекать гостя беседой; впрочем, главное не спрашивать его о гостеприимстве шивиальцев — Леофрик мог бы вдаться в неуместные подробности.

— Как называется ваш корабль, милорд?

Говорят, у всех бельцев волосы рыжие, а глаза зеленые, но у этого фейна глаза были бледно-голубые.

— На самом деле он не мой, ваше высочество. Я его одолжил. Он называется «Вейтернейдр», что значит «Морской змей». Думаю, с пристани нас заберет не он, а другой корабль.

Еще два дракара едва виднелись в туманной дали.

— А как они называются?

— «Вейл» и «Краку», госпожа.

— Что это значит?

Мгновение он колебался.

— «Убийца» и «Месть».

— Ох. Ну что ж, я ведь просила настоящий боевой корабль. Не стоило надеяться, что он будет называться «Утенок» или «Сахарок».

Тут повозка заскрипела, закачалась и остановилась. Герольд открыл дверь, заиграли фанфары — которые она не вносила в программу, — и зрители приветствовали принцессу. По плану Малинда должна была встать посреди возвышения, ровно напротив отца, и присесть в реверансе, но его совершенно скрыли от взгляда ряды аристократов, которые спрятались под королевский балдахин в надежде остаться сухими. Они подались назад, чтобы впустить ее. Дождь смешал все карты: принцесса опоздала, люди кричали и суетились. Она заметила, как позади вырос фейн Леофрик, почувствовала ненавидящий рыбий взгляд секретаря Кроммана — как эта гнусь попала на свадьбу? — циничную усмешку толстяка Кортни, который перед церемонией подарил ей гигантский бриллиант. Где-то среди волнения и суматохи услышала кашель маленького Амби.

С его-то простудой? На этом болоте? Забыв о протоколе, Малинда растолкала толпу.

— Пропустите меня! Прочь с дороги! Пропустите!

Затертый коленями взрослых малыш с посиневшим личиком робко держался за палец своей няньки. Принцесса схватила его и крепко обняла, негодующе озирая его слабоумную гувернантку, баронессу Нафам, которая притащила сюда мальчонку исключительно потому, что ей не хватило то ли смелости, то ли мозгов попросить особого разрешения.

Малинда огляделась.

— Отец? Ваше величество?

Его по-прежнему не было видно. Шум все возрастал, где-то трубили рога, мимо проскакал отряд конников, сотрясая землю.

— Что-то не так, ваше высочество? — послышался тихий, вкрадчивый голос лорда Роланда.

Наверное, он следил за ней.

— Мальчик болен! Ему нужно в постель. Лекари…

— Конечно. Позвольте мне этим заняться. Кровоклык!

От такого командного тона даже столетний дуб подпрыгнул бы.

— Ваша светлость?

Кровоклык не отличался особо острым умом и по этой причине нередко охранял трехлетнего малыша.

— Проводите принца и его свиту в замок и проследите, чтобы его высочество осмотрел лекарь.

— До свидания, Амби! — прошептала Малинда, передавая братишку Клинку.

— Ваше высочество, — сказал фейн Леофрик, — вас вызывает ваш венценосный отец.

— Что?

Она растерянно оглянулась: вокруг толпились бароны, виконты, графы, маркизы, герцоги, члены правительства, высокопоставленные военные, консулы и послы — конечно, в сопровождении супруг, — и все хотели поцеловать ей руку, пожелать доброго пути и попрощаться. Какая глупость! Она взяла фейна под локоть.

— Пойдемте.

Они спустились с помоста на мокрую траву, прямо под проливной дождь. Прибежали пажи и раскрыли над их головами зонтики. Невеста и исполняющий обязанности жениха прохлюпали к реке; на берегу стоял гневный король в окружении фаланги разъяренных Клинков. Когда у Амброза такой вид, кому-то наверняка несдобровать.

— Фейн! Мы договорились, что никто из твоих людей не ступит на мою землю.

Леофрик обвел единственным глазом раскинувшуюся внизу картину.

— Ну, сир, все зависит от того, что называть «землей».

За последние десять лет почти все береговые укрепления Шивиаля были разграблены бельцами. Уэтшор уцелел только потому, что его защищала широкая полоса ила — черного, липкого, вонючего и совершенно непроходимого, — которая при самом сильном приливе едва покрывалась водой. Лорд Уайтни предложил поставить огромную дамбу в память о торжественном событии. Но Малинда отказалась от такой чести и велела выстроить самый простой причал — всего лишь маленькую деревянную лесенку и узкий мол. Около пирса качалась привязанная «Месть» или «Убийца», повернутая так, что голова дракона смотрела прямо на любопытных зрителей. Это была всего лишь открытая посудина с мачтой, острым носом и кормой и широко расставленными бортами — грозная и в то же время красивая. С каждой стороны висел ряд круглых, ярко раскрашенных боевых щитов.

Короля привела в ярость команда, которая высадилась на причал и выстроилась в два ряда, образуя проход, словно почетный караул. Целый взвод вооруженных бельских рейдеров. Шлемы и оружие сверкали даже при пасмурной погоде. Быть может, фактически пираты и не высадились на землю, но они стояли слишком близко к правящей верхушке Шивиаля. Почти все присутствовавшие помнили, что произошло тридцать лет назад в Кэндльфрен-Парке. А ведь тогда тоже была свадьба.

Духи! Сердце Малинды бешено заколотилось, будто желало вырваться из груди. Здесь, рядом с отцом, в окружении Клинков она все еще оставалась в его королевстве. В безопасности. Внизу, у самой кромки воды, она вступит в суровые владения своего мужа-пирата. Какая-то ее часть хотела развернуться и бежать в ужасе. Другая — меньшая — шептала, то начинаются приключения. Быть может, фейн Леофрик не является типичным представителем своего народа или он через два дня изменит свое поведение, однако он доказал, что бельцы, пусть только некоторые и только иногда, способны вести себя как цивилизованные люди. И остается маленькая, совсем крохотная надежда, что Радгар Эйлединг все же не пожирающий младенцев насильник и мучитель, каким его изображали.

— А я говорю, они на моей земле! — прорычал Амброз. — Уберите их оттуда!

— Как пожелаете, сир. Готовы, ваше высочество?

— Готова. Прощайте, отец, — услышала она свой собственный голос, и, опершись на руку фейна, Малинда стала спускаться по деревянной лесенке.

Наверху замерли сотни гостей, которым так и не удалось поцеловать невесте ручку. Никто еще никогда за всю историю Шивиаля не позволял себе столь пренебрежительных выходок в сторону знати!

— Вы знаете, как проводят смотр гвардейцам?

— Думаю, справлюсь.

Колени ее дрожали, во рту пересохло — парадоксально, но это единственная часть тела, которая не намокла, потому что ни один паж с зонтом не осмелился бы приблизиться к стоявшим внизу чудовищам. Ступеньки были ужасно неудобными — слишком короткими для двух шагов и слишком длинными для одного. Интересно, Доув и Руби знают, что она ушла? Малинда еще никогда не видела почетный караул голым.

— Им не холодно? — спросила она, едва не стуча зубами.

Фейн рассмеялся.

— Они ни за что не признаются, даже если задницы льдом покроются! Если бы они сошли на берег для разбоя, то не оставили бы свои щиты на бортах. И надели бы на себя меньше!

Еще меньше, чем кожаные шорты, сапоги и стальные шлемы? Быть может, он имел в виду украшения? Теперь Малинда ясно видела, что каждого стражника украшало удивительное переплетение золота и серебра, жемчуга и драгоценных камней — широкие браслеты, серьги, ожерелья, отделка на сапогах, поясах и перевязях. Эти грубые моряки принесли на себе больше сокровищ, чем все гости в парке.

Они вышли на причал, и фейн выпустил ее руку. Подняв подбородок, принцесса прошла между двух рядов воинов. С одной стороны ее ждали обнаженные мечи, с другой — топоры. Молодые, зрелые, пожилые мужчины: зеленые глаза смотрели сквозь принцессу, не встречаясь с ее взглядом. Йомены королевского дома не могли похвастаться лучшей дисциплиной и выправкой. Тусклый свет сиял на драгоценных камнях, стали и мокрой коже. Она никогда не думала, что мужчины могут быть настолько волосатыми. Волосы бельцев переливались всеми оттенками рыжего — огненные, каштановые, бурые; заплетенные косы или лежащие свободно пряди, бороды и усы, растительность на груди, руках и иногда даже на плечах. И все же перед ней стояли люди, обычные люди — седые и совсем мальчишки. Никаких клыков, никаких рогов. Даже никаких сухих рук, горбов и блох.

Она прошла через почетный караул к корме корабля, на котором остался всего один человек. Одет он был совершенно заурядно — что и было странно — в камзол и рейтузы, без единого блестящего камня или золотой нитки. Незнакомец подал ей руку, помогая взойти на борт. Малинда чувствовала, как под ногами качается палуба. Она покидала родину, чтобы никогда не вернуться.

Принцесса подняла голову и окинула взглядом дракар, забитый и заваленный веслами, сундуками, веревками и узлами с тряпками. От досок поднимался запах меда и дегтя. Руби и Доув только теперь спускались по лестнице в сопровождении одного Клинка. Сверху склон заполонили придворные: вытягивали шеи и блеяли как козы, впервые в жизни увидев дракар с настоящими живыми пиратами.

Фейн Леофрик поднялся на борт, резко отдал приказ, и Малинда от неожиданности вздрогнула.

Волна бельцев перекинулась через ряд щитов, и ноги их коснулись палубы почти одновременно. «Месть» или «Убийца» встрепенулся и закачался. Через мгновение вторая волна бельцев перемахнула через борт. Малинда потеряла равновесие, но ее подхватил мужчина, который помог взойти на корабль, и что-то сказал.

— Удачи вам. — Она стряхнула его руку. — Фейн Леофрик, нет нужды ждать этих двух женщин. Отплывайте без них. И быстрее, пожалуйста.

Фейн снова отдал приказ. Взметнулись веревки, выдвинулись весла, корабль отошел от пристани.

Что такое?..

Малинда резко обернулась.

— Что вы сейчас сказали?

Мужчина улыбнулся.

— Я сказал, миледи, что меня зовут Радгар Эйлединг.

Глава 11

Я знаком с Радгаром с детства, но он не устает поражать меня.

Значительной части своих успехов он обязан своей непредсказуемости.

Сэр Овод в личном разговоре

с лордом Роландом

Портрет имел с оригиналом весьма отдаленное сходство. Малинда еще никогда не видела таких ярких глаз — словно зеленая эмаль, а в аккуратной медной бороде не блестело ни одного серебряного волоса. Он постригся… и конечно, не выглядел на тридцать… и совсем не походил на чудовище.

— Ваше величество!

Она сделала попытку присесть в реверансе.

— Нет! — Радгар взмахнул руками и перехватил ее за локти. — Вы не должны опускаться передо мной на колени!

Их взгляды встретились. Малинда отвернулась. Если он ждал изысканный садовый цветочек, то теперь должен понять, что приобрел здоровенную девку. Но король поднял ее легко, как будто это не Малинда была, а маленький Амби. У него мышцы, как у дровосека.

О духи! Если бы Клинки и Йомены знали, что Чудовище Радгар здесь, всего в паре десятков метров, она стала бы вдовой, так и не лишившись девственности.

Малинда прикинула, насколько далеко дракар отошел от пристани. Не так уж и далеко. Теперь он медленно дрейфовал по рябой от дождя воде. Весла крыльями замерли по обоим бортам судна.

— Прошу прощения, если напугал вас, — продолжил Радгар. — Разве ваш отец не сказал, что я здесь?

Она покачала головой. Он, наверное, не знал…

Король — ее муж — нахмурился.

— И даже не говорил вам, что мы с ним давно знакомы?

— Ну… Нет, ваше величество.

Руби, Доув и сопровождавший их Клинок остановились в нерешительности, пытаясь понять, стоит ли идти дальше. На самом гребне берегового вала стоял ее отец и смотрел поверх голов гвардейцев на реку, и ярость на его лице можно было разглядеть даже отсюда. Узнал ли он Радгара?

— Он заверил меня, что вы весьма благородны и обходительны.

— Как мило с его стороны! — сердито сказал Радгар. — При нашей встрече двенадцать лет назад он был обо мне иного мнения. Похоже, он солгал вам о нашем знакомстве. Вы согласитесь со мной, что он пытался вас обмануть?

Зачем обсуждать отца? Почему бы ему просто не поцеловать ее щеку? Или руку?

Пират приподнял бровь.

— Честный ответ, миледи! Скрывал ли ваш отец намеренно тот факт, что мы с ним лично знакомы?

Ничего не понимая, она неуверенно пробормотала:

— Возможно, он забыл короткую…

— Уверен, он ничего не забывал. Какие еще свои штучки пробовал он на вас? Какими угрозами заставил согласиться на этот брак?

Девушка недоумевала.

— Ваше величество, я написала вам! Я поклялась перед…

— Да, конечно, ибо я не подписал бы договора до тех пор, пока не получил бы заверений в том, что вас не принуждали к союзу, казавшемуся вам отвратительным. И все равно я должен сам услышать, из ваших уст.

— Ваша честь…

Пестрое сборище на берегу стихло, глядя на ладью.

— Почему вы не хотели подождать ваших дам?

— Милорд, почему мы не плывем?

— Потом! — зло отрезал он. — Вы знали, что они не хотят ехать? Их силой заставили сопровождать вас? А как насчет вас самой? Рады ли вы перспективе провести остаток дней в Бельмарке, рожая мне детей?

— Я горда выйти за столь славного короля!

— Ох, вздор какой! Вы можете испытывать страх или отвращение, или дрожать от возбуждения. Но при чем здесь гордость? Я работорговец и убийца тысяч людей. Мою мать силой склонили к замужеству, и я не возьму вас в жены, если только не буду убежден, что вы действительно этому рады. Мне кажется, вас принудили. Ну, говорите же!

Да он издевается над ней, точно так, как отец!

— Это несправедливо, милорд! Я уже сказала вам, а вы отказались меня слушать. Вы называете меня лгуньей?

— Вашего отца я могу назвать куда хуже. Разве не вы обвинили его в работорговле?

Малинда заморгала под настойчивым взглядом зеленых глаз. Она столько всего говорила, но далеко не обо всех ее речах докладывали.

— Возможно, я не совсем верно выразилась при потрясении… я хочу сказать… эту новость донесли до меня столь… Я готова поклясться вам, милорд, что никогда не позволю себе говорить так с вами.

Он скривился.

Малинда попыталась отстоять себя.

— Я королевской крови, поэтому выйду за того, за кого мне велят. Я всегда знала, что мне назначен такой удел, и, осмелюсь сказать, милорд, на первый взгляд вы кажетесь мне значительно привлекательнее других соискателей моей руки, с которым связывали мое имя в прошлом…

Радгар фыркнул.

— Я польщен. Но я не имел в виду Радгара Эйлединга как двуногое животное мужского пола. Все мужчины более или менее одинаковы в темноте. Тем более что большинство женщин при этом все равно зажмуриваются. Короли тоже часто женятся вслепую, миледи, и вовсе не ваша внешность заставляет меня колебаться — далеко нет! Нет, я имею в виду короля Бельмарка вообще. Мое имя в Шивиале не пользуется особой любовью.

Пламя и смерть! Неужели он серьезно хочет ее отпустить? От дикой мысли сердце Малинды захлестнула волна счастья. Но это решение совершенно невозможно, и нужно всеми силами воспротивиться ему! Так велит долг.

Она ответила с гневом:

— Хотите, чтобы я вас умоляла? Королевский брак часто становится мостом, соединяющим бывших противников. Как быть тогда с договором? Если вы откажетесь от меня, война продолжится?

Ладья медленно скользила по течению, отходя от берега. Толпа на берегу продолжала гудеть, теряясь в догадках. Должно быть, все уже сообразили, кто единственный способен задержать отплытие.

Радгар горько покачал головой.

— Я мог прекратить ее в любой момент на протяжении последних десяти лет, миледи. Я не хотел брать назад свои слова, которые на деле были юношеской бравадой, да и повод был глупый. Только моя честь. Если уж на то пошло, имеется куча легенд о героях, которые объявляли кровную месть, но потом влюблялись и были вынуждены взять клятвы обратно — не сомневаюсь, подробности вы можете рассказать сами. Женитьба на вас давала мне возможность сохранить лицо. Странно, что ваш отец, а не я, додумался внести вас в условия мирного договора.

Она открыла рот и тут же закрыла его.

— Ага! — воскликнул он. — Так вы считали этот брак моей идеей?

— Так мне сказали, хотя я полагала, что это дело рук сэра Роланда.

— Дюрандаля? Нет, он слишком благороден, чтобы продавать леди, но и он подбирает, когда хозяин бросает. Все придумал ваш отец. Он отчаянно искал способа прекратить войну, поэтому явно солгал вам и в этом. Что ж, я окончу войну и без вас, обещаю.

— О! — Какое искушение! Свобода! Возможность проснуться после долгого кошмара! — Вы клянетесь?

— Клянусь. Вы вольны идти.

— Вы позорите меня!

Она старалась выдержать взгляд зеленых глаз, холодных и неподвижных, словно море.

— Я оказываю вам честь, госпожа. Мой отец увез мою мать силой, но я отказываюсь обращаться с женщинами таким образом.

Какая чушь! Что за игру он задумал? Все гораздо труднее, чем просто посмотреть в глаза.

— Неужели? А как насчет тех тысяч, что вы угнали в рабство?

— Такова война, и мне она омерзительна. Я искренне намерен положить конец войне и сделать это прямо сейчас. Принцесса, вам нет нужды отправляться в рабство. Я возвращаю вам свободу.

— Вы меня позорите! — уже не так уверенно повторила Малинда.

— Я позорю вашего отца. Показав всему миру, как низко он пал, я этим вполне удовлетворюсь. Ступайте. Вам необязательно плодить пиратских детей.

Гнев и подозрение, что ее обманули… радость и надежда, ведь тяжесть, что она тащила полгода, вот-вот свалится с плеч… стыд за то, что от нее отказались… тревога о дальнейших действиях отца…

Надежда победила.

— Я покоряюсь воле вашего величества.

Радгар поднес ее руку к губам.

— Мне очень жаль, принцесса. Для меня эта задача не была ни приятной, ни легкой. Подведи нас к причалу, рулевой.

Судно, казалось, само послушно исполнило его команду, как цирковая лошадь, и тихонько ударилось кормой о причал. Король выдвинул для принцессы лесенку и помог подняться. Как во сне, Малинда ступила на борт и обернулась, чтобы в последний раз взглянуть в невозможно зеленые глаза. В них отразилась едва ли не тоска, и на глаза чудовища они совсем не походили. Радгар сказал какую-то любезность на прощание, но она не расслышала.

Малинда развернулась и пошла домой. Все кончено. Она свободна. Судьбам известно, что сделает отец. Он предложил свою дочь пирату, а пират отрекся от нее.

Некоторые любители приключений из числа пажей и молодых придворных, которые осмелились спуститься по валу, торопливо карабкались наверх, опасаясь, что пираты станут их преследовать. Дойдя до лестницы, принцесса обернулась и увидела, что корабль — как бы он там ни назывался — не ушел, а продолжал бесцельно дрейфовать на рябой воде. Впереди гвардейцы расчистили проход, который вел прямо к ногам короля, стоявшего на вершине и пожиравшего ее глазами. Бросит ли он дочь в Бастион или отдаст под суд за измену? Должно быть, ему любопытно, что же этот разбойник задумал. Принцессе самой, впрочем, тоже.

Если только не… Она развернулась, чтобы снова посмотреть на ладью, и в то самое мгновение раздался щелчок арбалета.

Потом в ночных кошмарах Малинду долго преследовал свист болта, пролетевшего над головой, как, возможно, и произошло на самом деле. Когда Малинда снова взглянула на берег, король исчез. Послышался дикий вой, от которого у нее волосы встали дыбом. Такой вой она уже слышала однажды, много лет назад, еще будучи ребенком, — когда умерла мать. Так кричат Клинки, лишившись своего подопечного. Только на этот раз крик был гораздо громче.

Глава 12

Секунды важнее, чем годы.

Мгновение может навсегда изменить твою жизнь.

Сэр Пес

Малинда побежала обратно к морю и замахала кулаком, выкрикивая гневные слова вслед ладье, которая под ритмичными ударами весел быстро исчезала в туманной дали. Она сделала свое дело. Король Радгар опустился до самых глубин предательства. Ему нужна была не невеста, а приманка! Почему отец так сглупил и поверил этому чудовищу?

Она попыталась понять, что происходило наверху. В печально известном Восстании Клинков, которое произошло после смерти Гусберта IV, принимало участие около дюжины солдат. Амброз же погиб на глазах почти у всей Гвардии и самым ужаснейшим насильственным образом — даже не из засады, а от руки убийцы, которого все видели, но не придали значения. Войска, несомненно, постараются сдержать ярость Клинков, но заколдованные мечники действовали слишком быстро.

Толпа рассеялась по склону, желая укрыться от резни, однако лишь немногим придворным удалось удержаться на ногах на мокрой траве. Роскошно одетые мужчины и женщины катились вниз, как капли воды по стеклу, некоторые из них уже истекали кровью. Между ними попадались Клинки, стражники и даже несколько конных копейщиков; у подножия холма все они падали в воду и грязь. Судя по воплям, самая страшная бойня происходила наверху, у входа в парк. Скорее всего Клинки или пытаются поймать отступающего пирата, или карают друг друга за случившееся, или просто выплескивают неуемную ярость. Некоторым удалось укрепиться на скользком валу, и они наносили жестокие удары всем находящимся вблизи. Лошадь вскинулась на задние ноги и заржала в ужасе, когда на плечи ее всаднику вскочил Клинок и перерезал несчастному горло. В воду загоняли новых людей, сотни ног месили грязь и красную пену, некоторые пытались добраться до причала и с трудом продирались через топкий ил, размахивая оружием.

На лестнице сбилось слишком много пеших и конных; она обрушилась под их тяжестью и погребла всех в братском склепе, который зато отгородил причал от обезумевших Клинков, решивших догнать корабль. Они могли бы даже попытаться атаковать саму Малинду — ведь в конце концов арбалетный болт прилетел с ее стороны, а бешенство затмевало последние остатки рассудка.

Пока, кроме Малинды, на пирсе находилось только несколько раненых придворных, которым удалось убежать от общей свалки на лестнице. Но долго это продолжаться не могло. К мосткам уже приближались новые люди, в том числе и Клинки, по-прежнему вооруженные и безумные. Сколько пройдет времени, пока они перестанут орать и придут в чувство?

Издалека все Клинки походили друг на друга, но шедший первым все-таки больше всего напоминал Фулуэзера. К счастью, он вышел на берег и принялся крушить несчастных беглецов. Следом вскарабкался сэр Хантли и пошел ему на подмогу; оба кричали самым ужасным образом.

И это только начало. Около дальнего конца мостков, как раз где стояла принцесса, было глубже, и вооруженный человек с трудом влезал на доски, потому что ему мешал меч. Он уперся обеими руками в помост и ногами отталкивался от свай. Малинда подбежала ближе и едва узнала сэра Ястреба, ибо лицо его исказилось от гнева. Она наступила на лезвие его меча.

— Да здравствует король! — закричала она. — Да здравствует король!

Только таким путем можно было вернуть Клинков в нормальное состояние, потому что они обязались защищать короля и его наследников.

— Да здравствует король! Да здравствует король!

Его величество король Амброз V трех лет и нескольких месяцев от роду.

Ястреб вновь издал вопль и попытался ударить ее по ноге кулаком, затем сообразил схватить девушку за щиколотку и дернуть. Малинда пнула его в нос другой ногой, но при этом со всего размаху ударилась спиной о доски. Клинок разжал руки и ушел под воду, оставив оружие на причале. Принцесса тут же схватила меч и стала ждать. Через мгновение показалось окровавленное лицо Ястреба, и на этот раз кричал он уже по-другому. Клинок приподнялся над пирсом почти на фут, и она, взяв меч обеими руками, погрузила лезвие ему в шею.

Открыв глаза, девушка увидела, только красные пузыри… Кажется, ей удалось убить Клинка, и уж точно разоружить, что случается еще реже. Еще двое сцепились в поединке, преграждая путь к происходившей на берегу свалке. Малинда побежала к ним, по-прежнему сжимая меч.

— Да здравствует король!

Увы, Болт и Орвил слишком увлеклись боем и криками и не обратили никакого внимания ни на принцессу, ни на слова, которые она твердила, как заклинание.

— Да здравствует король! Да здравствует король!

Потом сэр Хантли проткнул Орвила, но не успел он вытащить клинок из тела товарища, как его самого положил Болт, который сразу же развернулся, чтобы разобраться с Малиндой. Она взвизгнула от ужаса и рухнула с причала. Вода объяла ее холодом и темнотой, словно зимняя полночь. Несколько мгновений девушка не могла сказать, где верх, где низ; по счастью, в этом месте море едва ли доходило до пояса. Отплевываясь и кашляя, она пыталась встать на ноги, однако липкий ил засасывал ступни. Прямо напротив возвышался грязный и безумный сэр Болт, решивший преследовать ее до конца. Глаза его сверкали, из открытого рта неслись громкие вопли. Он поднял меч.

Огромная волна накрыла Малинду, вновь погрузила во тьму и вынесла на нечто твердое, наверное, сваи. Она рванулась к свету и воздуху. Вода вспенилась — в море неподалеку рухнул конь. Вытряхнув воду из ушей, принцесса сразу же услышала крики всадника:

— Малинда! Быстро! Малинда!

Невероятно, но это оказался сэр Роланд, облаченный в алые парадные одежды, с золотой цепью на груди. Он спрятал меч в ножны и протянул принцессе руку, другой сдерживая лошадь. Она ухватилась за широкую ладонь и вспрыгнула на спину скакуну — конечно, по-мужски. Промокшее платье задралось и обнажило ноги, и только духам теперь ведомо, куда подевался чепец. Малинда обняла сидящего впереди. Должно быть, тело, плавающее в море, принадлежало раньше сэру Болту… Лошадь резво понеслась к склону, разбрызгивая воду.

— Какого черта вы тут делаете? — прокричала принцесса.

— Конечно же, спасаю вас.

Лошадь была хорошо обучена. Как он смог так быстро взять себя в руки? Неужели спустился на скакуне с обрыва? Для того, чтобы спасти ее?

— Благодарю вас!

— Благодарить будете, когда окажетесь дома и в безопасности. Слава духам, что вы услали принца.

Ох, Амби!

— С ним ничего не случится?

— Не должно — он ведь наследник, к тому же совсем младенец. И все равно нам надо быть у него, прежде чем охрана узнает о несчастье. Держитесь!

Они добрались до берега.

— Коню не взобраться на эту скалу! — воскликнула Малинда.

Но у сэра Роланда и животные делали невозможное.

* * *

Поток человеческих тел приостановился. Кое-кто уже вставал на четвереньки и на колени. Шаг за шагом бедный конь пытался сделать то, что под силу лишь горной козе. Боясь соскользнуть вниз, Малинда уцепилась за своего спутника и прижалась лицом к его спине.

Отец умер! После долгих лет под властью короля его довлеющее над принцессой и всей страной присутствие больше не ощущалось. Быть может, привычка появится через неделю, или через месяц, или через полгода. Амби всего лишь болезненный ребенок, которого каждый день лечат от простуд и насморков. Кто же будет управлять королевством, пока он не вырастет?

А что случится, если он так и не вырастет? Малинда попыталась отбросить эту мысль — о духи, тело отца еще не остыло! — но вопрос постоянно возвращался. Принцесса Дьерда на него уже не ответит. Малинда снова становилась наследницей, настолько близкой к трону, что это могло повредить ее здоровью. Во время регентства продолжительность жизни королевских отпрысков уменьшается с невероятной силой.

— Что вам сказал Радгар?

Лорд Роланд прижался к гриве коня.

— Что отец вел нечестную игру… что отец прекрасно знал, кто он такой.

— Да, он узнал его. Много лет назад они встречались в Айронхолле. Радгар обучался там.

— Нет!

— Да. Очень, очень умный человек. Он отвлек нас почетным караулом; мы стали думать о мечах и топорах и забыли про арбалеты. Мы забыли, что война эта велась из-за личной ссоры, и чтобы ее окончить, достаточно всего одного выстрела.

До вершины оставалось совсем немного, но Малинда почувствовала в руках и ногах ужасную слабость и с трудом удерживалась на лошади.

— Почему отец не сказал мне, что они знакомы? Зачем было ссылаться на какие-то «надежные источники»?

— Потому что… потому что королевская власть в Бельмарке устроена не как у нас. Двенадцать лет назад наследник бельского трона находился во власти вашего отца. Не знаю, что он хотел с ним сделать, но Радгар надул его и сбежал домой, потом убил дядю, захватил трон и объявил вашему отцу войну. Не всему Шивиалю, а только королю… Я должен был догадаться… Смерть и пламя! Мы все могли догадаться!

Лорд Роланд терпеть не мог, когда его оставляли в дураках. Но этот плачевный опыт послужит ему исключительно на пользу.

Тяжело дыша и вздрагивая, лошадь поднялась на вершину, и мир снова встал в нормальное положение. Роланд потрепал животное по шее и дал ему немного передохнуть. Парк напоминал поле битвы: повсюду валялись тела убитых мужчин, лошадей, женщин и даже юных пажей, лежащих в лужах собственной крови. Среди убитых почти не было Клинков. Балдахин рухнул на землю. Тут и там поднимались выжившие, рассматривали свои раны и оглядывались по сторонам. Где-то вдалеке виднелся отряд копейщиков, который, судя по всему, преследовал и уничтожал оставшихся Клинков. Слышались только стоны раненых.

Роланд что-то неразборчиво проворчал, и Малинда не стала переспрашивать. Он выслал коня вперед. Если лорд-канцлер поедет быстрее, чем шагом, то принцесса просто вылетит из седла. Волосы ее сбились в лохматый пучок над ухом, юбки вздернулись складками на бедрах.

— Надо помочь этим несчастным! — прокричала она в ухо Роланду.

— Никак нет, миледи! — отозвался тот. — Вас ждут обязанности, которые никто другой не может выполнить!

Вряд ли сломанная шея поможет ей исполнить свой долг, но он все равно пустил лошадь галопом, и Малинда даже ухитрилась не свалиться. Они промчались мимо маленьких группок выживших, которые бежали ко дворцу. За спиной то и дело раздавались злобные выкрики, но не ясно, в чей адрес — принцессы или лорд-канцлера.

Отец умер. История Шивиаля сделала очередной виток. Малинда не вышла замуж за иностранного пирата и по-прежнему находится дома. Однако все уже изменилось. И никогда не будет прежним.

Глава 13

Клянусь своей душой хранить верность и честно служить его величеству Амброзу V, законному суверену Шивиаля и Ностримии, принцу Нитии, и всеми силами защищать его от предательских заговоров и любых действий, наносящих вред ему, его королевскому достоинству или короне; и приложить все старания, чтобы раскрывать и сообщать его величеству, а также его наследникам и преемникам, обо всех известных мне изменах и предательских заговорах, а также попытках совершить оные, ежели они направлены против него или любого из его наследников и преемников; клянусь честно исполнять свой долг, без хитростей, уловок и тайных замыслов.

Клятва верности

Роланд въехал прямо по ступенькам в арку, где стояли два пеших и три конных стражника. Сильные руки помогли Малинде спуститься, и она поняла, что оставила башмаки в прибрежном иле. Чеканя шаг по мостовой, лорд-канцлер приблизился к одному из солдат.

— Все в порядке, лейтенант?

— Да, милорд.

На лице молодого усатого офицера выразилось крайнее беспокойство.

— Скоро все должно кончиться. Если они произнесут присягу, то все хорошо, и ты их пропускаешь.

— А если нет, милорд?

— Я объяснил тебе, что делать. Удачи. Миледи? — Роланд почти бегом сопровождал Малинду в Уэтшорский дворец. — Ваше высочество, вам нужно переодеться. В ваших покоях есть что-нибудь?

— Наверное. — Она оставила несколько платьев, чтобы Диана раздала их прислуге. — Но двери могут быть заперты.

Роланд перешагивал через две ступеньки, и полы сырой одежды били его по ногам. Принцесса подобрала мокрые юбки и старалась не отставать своими босыми ногами.

— Попробуем сперва эту дверь, — сказал он.

То есть он знал путь, который не знала она, как было в Греймере во время Ночи Псов. В мысленном списке против сэра Роланда появилась еще одна галочка. Конечно, он пришел, чтобы спасти ее, рискуя собственной жизнью, но что им двигало? Совершенно очевидно, канцлер пытается использовать принцессу в своих интересах. Периоды регентства всегда сопровождаются грязными закулисными играми. Наверняка он рассчитывает, как бы самому стать во главе королевства.

Дверь оказалась незапертой. Они вошли в темный, холодный холл, где царила тишина.

— Пожалуйста, поторопитесь.

— Зачем? Что вам от меня нужно?

— Прошу прощения! — На его губах вспыхнула и погасла улыбка. — Вашего брата охраняют четверо Клинков. Я приказал оцепить его покои, но мне понадобится ваша помощь, чтобы сообщить им новости. Будьте так добры.

В холодных глазах таились невысказанные опасения. Ужасы еще не кончились, и даже Амби под угрозой.

— Конечно! — сказала Малинда и побежала.

Приемная стояла совершенно пустая, без единого стула. Всех слуг давно распустили. Понадобится новый круг придворных, новая свита, новые наряды…

Она добралась до гардеробной, где еще сохранились остатки мебели. Малинда отдернула занавески, чтобы впустить в комнату немного света, повернулась к шкафу и стала думать, с чего начать. Если лорд Роланд подстроил убийство отца…

— Вот она где.

Из шкафа вышел сэр Лис.

Крик замер у нее в горле.

— Вот она, — согласился сэр Фицрой, выступая из-за кровати с балдахином.

Оба держали в руках обнаженные мечи. На клинке Фицроя запеклась кровь, костюм Лиса пятнали кровь и грязь. На их лицах застыли слащавые, бессмысленные улыбки, однако хуже всего были глаза — чужие, смотревшие не на нее, а сквозь нее. Клинки приближались, и, Малинда отступала, пока не уперлась спиной в стену. Девушка понимала, что надо закричать, но не могла даже вздохнуть. Лорд Роланд далеко, а лезвия мечей всего в нескольких дюймах…

— Стойте! — прохрипела она почти не слышно. — Что я сделала?

— Сделала? — повторил Лис, улыбаясь ее левому уху. — Брат, что она сделала?

— Брат, она убила нашего подопечного, — ответил Фицрой, обращаясь к стенке.

— Да, она велела пирату убить нашего подопечного.

— Брат, она должна умереть.

— Должна истечь кровью.

— Нет, она этого не делала. — Лорд Роланд стоял, как ни в чем не бывало прислонившись к дверному косяку, со сложенными на груди руками. — Вам нужен предатель, который убил вашего подопечного, не она.

Он стоял слишком далеко, чтобы спасти Малинду, но слова отвлекли безумцев. Клинки бешено завращали глазами. Очень медленно, очень осторожно принцесса поползла вдоль стены.

— Кто же предатель, брат Дюрандаль? — спросил Лис.

— Да, Старший, скажи нам.

— Кого нам должно убить? Нам больно. Мы должны убить предателя.

На лице Роланда появилось скучающее выражение.

— Помните Волкоклыка? Он учился с вами в одном классе.

— Он умер! — резко ответил Лис. — Он был твоим Клинком и умер.

— Это тыубил нашего брата?

Лис двинулся в сторону Дюрандаля.

Фицрой шагнул за ним. Малинда не знала, надо ли ей прятаться в туалете за деревянной дверью, или искать оружие для лорда Роланда.

— Я его не убивал, — как ни в чем не бывало ответил канцлер. — Волкоклыка убил секретарь Кромман. Вашего подопечного тоже убил Кромман. Это он уговорил вашего подопечного пригласить Пирата, чтобы тот приплыл на корабле. И Пират смог застрелить короля. Братья, вы должны убить Кроммана.

— Где Кромман? — прошептал Лис.

Кончик его меча упирался Роланду в горло.

— Внизу, в моем кабинете, роется в бумагах. Вы найдете его там, братья. Идите и убейте его. — Роланд спокойно отошел в сторонку и прислушался к топоту ног по лестнице. — Все в порядке, миледи?

Комната плыла перед глазами. Малинда неуверенно кивнула.

Конечно! Я каждые пятнадцать минут бросаю вызов смерти, просто чтобы сохранять форму!

Он повернулся спиной.

— Тогда, пожалуйста, торопитесь. Дело принимает более серьезный оборот. Они могут проникнуть через окно.

Девушка открыла один шкаф, потом второй и нашла несколько платьев.

— Почему вы пошли за мной?

— Потому что обнаружил секретную дверь открытой.

Он по-прежнему стоял к ней спиной.

— А если они поймают Кроммана? Если он действительно там, где вы сказали?

— Наверняка он там и есть. Ему нравится все вынюхивать, и он ни за что не упустит случая.

— Он в самом деле предал моего отца?

— Понятия не имею. Подозреваю, что бельскую свадьбу придумал Кромман. Знаю, что он очень интересуется эпической поэзией Бельмарка. Доказать ничего не могу.

— Они же убьют его!

— Пфа! — фыркнул лорд-канцлер. — Ну и пусть. Вы готовы?

— Помогите мне завязать ленты.

В сухом платье и сухих башмаках она торопливо семенила по длинному коридору рядом с Роландом.

— А они будут помнить об этом? Безумные Клинки — когда они снова придут в себя, они вспомнят, что творили?

Он вздохнул.

— Да, мы помним.

Странно, почему он так выразился. Он был совсем маленьким, когда умер король Тайсон, и тогда не происходило никаких восстаний.

— Тогда зачем вы послали тех двоих за мастером Кромманом?

Он взглянул на нее: глаза Роланда походили на кусочки мерзлого базальта.

— Мне же надо было как-то от них избавиться. И вообще, мой кабинет должен стоять закрытым.

— Но почему именно Кромман?

— Потому что сегодня меня не сдерживает обещание.

Роланд ускорил шаг и не стал вдаваться в объяснения.

Наверное, считает, что она слишком многим ему обязана — дважды спас ей жизнь — и не скажет о его участии в преступлении, если оно совершится. Но что, если лорд-канцлер настоящий предатель, а Кромман пытается его разоблачить? И многие ли решат, как Лис и Фицрой, что изменница она сама? Ведь в Грендоне покушение провалилось бы, а играть свадьбу в Уэтшоре предложила именно принцесса.

Они поднялись по лестнице и вышли на галерею. Посмотрев вниз, Малинда увидела толпившийся в холле народ, люди входили и выходили из центральных дверей. Все они рыдали, утешали друг друга, пересказывали ужасные истории. Со смерти короля времени прошло немного, и уцелевшие только-только возвращались во дворец. Погребального звона здесь не слышали уже много лет.

Ну, ваше высочество, если не считать маленькой неприятности, хороша ли вышла свадьба?

Конец галереи перекрывал отряд вооруженных солдат. Командовавший ими лейтенант имел вид еще более бледный и нервозный, чем лейтенант у ворот. Он чуть не заплакал от облегчения, когда стал докладывать канцлеру.

— Милорд, по вашему приказу никто не входил внутрь. Лекари просились, но я не пустил их. Эти две женщины вышли, чтобы найти врачей. — Он сглотнул. — Я ожидал, что придет Клинок…

— Кто там остался?

— Принц… — Он снова сглотнул. — То есть его величество, две прислужницы и четверо Клинков, милорд.

— И нет леди Нафам? — зло спросила Малинда.

— Нет, ваше высочество.

Значит, няня Амби осталась поглазеть на свадебную церемонию? Тогда Клинки искромсали ее по заслугам!

Роланд обернулся к принцессе.

— Готовы?

— Что я должна делать? — спросила она, чувствуя, что пол уходит из-под ног.

— Я постараюсь вывести из комнаты женщин, а Клинков, наоборот, запустить внутрь. Не сумею, значит, не сумею. Когда я кивну, берите ребенка на руки и сообщайте новости. Должно сработать. Держите его как можно крепче и тогда будете в безопасности.

Она кивнула, и Роланд открыл дверь. Пожалуйста, больше никаких убийств!

В прихожей сэр Марлон и сэр Ярый играли в кости; они мгновенно вскочили на ноги.

— Лорд-канц… — начал Марлон, потом его улыбка исчезла. — Миледи? Что?..

— Быстро! — Роланд прошагал мимо. — Может разразиться гроза! Где его высочество?

Все четверо вошли, но только обожаемый герой и кумир всех солдат, великий Дюрандаль мог бы миновать королевских Гвардейцев, не вдаваясь в объяснения. Они проскочили через следующую комнату и оказались в спальне Амби. Малыш сидел на полу и хмуро играл в кубики с одной из нянек. Вторая пустоголовая девица хихикала на скамеечке в компании сэра Сокола. Сэр Кровоклык упорно натачивал свой меч.

— Линди! — воскликнул Амби, просиял и потянул к ней руки.

Она подбежала и крепко его обняла. Мальчика уже не била лихорадка, как раньше.

— Тебе получше, да, великан?

За ее спиной Кровоклык что-то спросил. Роланд выпроводил женщин в другую комнату и запер дверь. Он кивнул. Клинки насторожились.

— Король умер! — Малинда держала брата на вытянутых руках лицом к Гвардейцам, хотя ему хотелось прикорнуть на сестринском плече. — Да здравствует король! Король умер. Да здравствует король Амброз V!

— Да здравствует король! — Роланд выступил вперед и преклонил колена перед ребенком. Она сделала то же самое, и они закричали в один голос: — Да здравствует король Амброз V!

На миг показалось, что план провалился. Четверо Клинков побледнели от ужаса. Взгляд Кровоклыка стал таким же неосмысленным, как у Фицроя и Лиса. Руки потянулись к мечам. Молодой Ярый закричал:

— Да здравствует король! — и упал на колени рядом с Роландом.

За ним последовал Марлон… Сокол… Готово! Малинда выдохнула с облегчением. Роланд поднялся.

— Присягу! Присягу верности королю Амброзу V!

— Что произошло, милорд? — прорычал Сокол, а остальные подхватили: — О духи! Что случилось? Расскажи нам!

Роланд ответил только после того, как они поклялись. Речь его прервали Лис и Фицрой, за ними в комнату ворвались Дуб, Барсук и Доминик. На их одежде виднелись пятна крови и грязи, но Малинде сильнее всего в глаза бросился ужас на лицах, как будто их довели до безумства жуткими пытками. Стеная и бормоча, они опустились на колени перед новым подопечным. Другие Гвардейцы приносили присягу из коридора, чтобы их пропустили к королю. При нормальных условиях Клинок не обратил бы внимания на Йомена, вздумай тот его остановить.

Все еще сжимая в руках своего брата и короля, Малинда кивнула лорду Роланду. Быть может, он и задумал нечто ужасное, но пока все идет отлично.

— Что дальше, милорд?

Канцлер устало покачал головой.

— Это только Гвардия. Остался двор, а потом еще целая страна. Не будете ли вы так любезны усадить его на трон, когда я скажу? Сэр Доминик!

— Брат? — Доминик с трудом поднялся на ноги. Облик его говорил, что он побывал в реке, и на мече его запеклась кровь. В необрамленных ресницами глазах плескался ужас. — То есть милорд.

— Назначаю вас исполняющим обязанности командира. Оберегайте прин… его величество. И ее высочество, конечно, тоже. И уберите эту чертову толпу!

Сейчас от элегантности Роланда не осталось и следа, он воплощал собой саму жесткость. Доминик замер, как будто ему влепили пощечину.

— Да, милорд. — Он расправил плечи и взревел: — Эй, вы! На ноги, никчемные уроды! Пропустить его превосходительство!

Малинда осталась одна у пустого трона на руках с Амби, который клевал носом. Для своего возраста он был слишком маленьким, однако с каждой секундой казался все тяжелее. Может быть, она чувствовала весь груз тревог этого бедного осиротевшего короля. Если он вообще станет королем. Все твердили, что он государь, но так ли это на самом деле?

Приемный зал в Уэтшоре никогда не отличался большими размерами, и когда в нем собрались первые лица королевства, даже самым старым пришлось стоять. Пышные наряды придворных превратились в рваные, пропитанные грязью и кровью лохмотья. В душном воздухе держался запах пота и речной гнили, и витала буквально осязаемая ненависть к Доминику и дюжине Клинков, стоявших за троном короля. Они уже вымылись и переоделись, но на бледных лицах сохранялось застывшее, как у трупов, выражение.

Никто еще не знал о кончине Амброза. Малинда пригласила на свадьбу четырех герцогов, а прибыли только два, из восьми послов присутствовали трое. Здесь были Великий Инквизитор, лорд Главный Адмирал и Кортни, но где же лорд-мэр Грендона, посол Рейнкен, граф Маршал, лорд-камергер и Мать-настоятельница? И почему Доминик до сих пор не передал полномочия Бандиту? Неужели Диана так скоро овдовела?

— Готовы принять на себя обязанности, ваша милость? — Маленький толстый Кортни в роскошных одеждах отирался около принцессы. — Насколько я помню закон о наследовании, регентство переходит к следующему в роду.

— Разве не к следующему в роду мужчине?

Вроде бы действительно несколько королев правили страной, пока их мужья находились на войне. Например, ее собственная мать. Так что вполне возможно, что через несколько минут она будет управлять Шивиалем.

Конечно, это маловероятно: она еще несовершеннолетняя. С другой стороны, обычные правила наследования не всегда применимы в случаях с королевской семьей. Возраст вступления в права для королей Шивиаля не был определен, потому что для самих регентов это было невыгодно. Малинда не один год изучала эти вопросы. Не имело значения, сколько наследнику лет и сколько волос у него на подбородке. Шивиальский король, который унаследовал трон в малолетнем возрасте, начинал управлять страной ровно в тот день, когда Королевская Гвардия подчинялась его приказам. Гусберт — в двадцать, Амброз I — в пятнадцать, к немалому удивлению его злого дяди. С королевами так не бывало, пока Клинки королевы Аделы вдруг не решили, что она сошла с ума, и не отказались ей повиноваться.

— Не могу поверить, что твой дорогой отец позволит мне заняться этим, — горестно вздохнул Кортни. — Но регент должен быть королевской крови, а мне кажется, Бринтон слишком далекий родственник. И вообще, он здесь? Ты видишь лучше меня. Как думаешь, он не попал Клинкам под горячую руку?

— Да, Бринтон здесь.

А вот де Мэя нет. Герцогиня здесь, утешает маленького рыдающего Анселя.

— Спать хочу, — пробормотал Амби.

— Скоро пойдем.

Если регентство перейдет к ней, то она станет для страны редкостным сокровищем, честной и справедливой воспитательницей, которая всеми силами будет стараться сохранить для брата мирный и безопасный трон.

— Попрошу тишины. Сейчас слово скажет его высокопревосходительство граф Роланд! — провозгласил герольд, и шум постепенно затих.

Канцлер держался спокойнее всех, и его глубокий голос окутал весь зал.

— Ваши светлости, ваши превосходительства, милорды, миледи, джентльмены. Как вам известно, престолонаследие осуществляется по Статуту номер 242 «О наследовании». В нем описаны древние обычаи королевства: во-первых, трон переходит только к законному потомку и наследнику монарха, во-вторых, корона сначала переходит к сыновьям в порядке старшинства, потом к дочерям, в-третьих, при отсутствии прямых потомков власть переходит к братьям и их потомкам поочередно, и так далее. Кроме того, в этом же статуте указано, что монарх имеет право передать определенные полномочия определенным лицам. На практике это обозначает, что вопрос о престолонаследии находится в ведении единственно короля, и решается он в соответствии с его волей, ограниченной рамками закона.

Он мог бы добавить, что эти «рамки закона» привели к не одному десятку кровавых междоусобиц. Например, случай со сводным братом Гренвиллом. Если Амброз осмелится назвать незаконнорожденного сына наследником, то поднимется ли вся страна с оружием, чтобы отстоять права маленького Амби? Или палата Общин согласится, что лучше лорда-ректора никто с ситуацией не справится?

Роланд достал конверт.

— Несколько месяцев назад я осмелился напомнить его величеству, что в преддверии свадьбы его дочери, леди Малинды, было бы уместно пересмотреть его волеизъявление. Особо подчеркну, милорды, что мне неизвестно ни содержание данного документа, ни внесенные изменения. Завещание короля держится в строжайшем секрете. Несколько недель назад после очередной встречи Совета он вызвал меня, а также лорда Главного Адмирала, лорда-камергера и графа Маршала и приказал заверить его подпись. Самого текста мы не видели. Сделав необходимое, я поместил копии завещания в хранилище Канцелярии. Мастер Кромман?

Очевидно, Секретарь остался жив, потому что вот он стоял в неизменной черной рясе, с кислой миной и скрипучим голосом.

— Милорды, я подтверждаю, что запечатал именно тот свиток, который сейчас находится в руках у лорда Роланда.

Печать предъявили верхушке аристократии, в том числе и Малинде, все признали ее подлинность и сохранность, и свиток, наконец, раскрыли. Роланд и главный Адмирал подтвердили свои подписи. Потом старший герольд Орел начал зачитывать завещание. Этот маленький, сгорбленный человечек очень красиво смотрелся в расшитом плаще, но он носил это одеяние вот уже тридцать лет, ничего не видел и не мог нормально говорить. Молодой, громкоголосый герольд забрал у него документ, и все в зале стихли.

Когда он озвучивал вступление, маленький Амби зашевелился на руках у Малинды. Понимал ли он всю ответственность момента? Малинда стояла слишком далеко и не могла читать из-за плеча герольда, но безошибочно узнала кривой почерк отца.

Первая часть не имела никакого значения: подарки Скоффлоу, конюхам, ловчим, сокольничим и прочим прихлебателям. Она с трудом могла себе представить, как отец определяет наследство каждому лично, а потом еще все это записывает в нескольких экземплярах. Принцессе открылась новая — трогательная — сторона его натуры. Потом неожиданно пошло:

«Гренвиллу, первому графу Тенкастерскому, и в настоящий момент ректору Пустошей, признавая его заслуги перед королевством…»

Слушатели насторожились.

«…мы жалуем право основать свою династию „Фитцамброз“, а также передаем во владение Стоунмосс, вместе со всеми землями, титулами и наградами, которые исторически принадлежали…»

— Но он по-прежнему бастард, — весело сказал Кортни, заслужив несколько косых взглядов от соседей.

Герольд перевел дух. Амби слабо кашлянул и снова погрузился в дрему.

«И наконец, наша корона и власть над Шивиалем…»

Вот оно!

«…переходят к нашему возлюбленному сыну Амброзу Тайссону Эверару как к истинному и законному наследнику, что подтверждается Статутом о наследовании. Но если он умрет раньше нас, мы передаем права нашему законному потомку мужского пола, которым духи могут одарить нас в последующих браках, а при отсутствии такового власть переходит к нашей законной дочери Малинде, вслед за ней в порядке возраста идут законные дочери, которыми духи могут нас одарить в последующих браках, при условии, что эти дочери не замужем за человеком, не принадлежащим к королевскому дому Шивиаля».

Значит, Малинду все-таки не лишили прав в пользу гипотетических дочерей уже ставшей гипотетической королевы Дьерды. Принцессу тронула такая забота, и она впервые ощутила печаль по ушедшему отцу. Времени, чтобы оплакать его, пока еще не было.

И она снова стала номером первым в очереди наследников!

«…при отсутствии потомков по прямой линии мы постановили, что корона переходит к нашему возлюбленному племяннику…»

— Это, должно быть, опечатка, — громко сказал Кортни.

На этот раз остроумие принца оценили немногие.

Поскольку Малинда оставалась наследницей, ей нужно было заручиться поддержкой Кортни. Пускай Клинки не спускают с него глаз и охраняют, как бесценное сокровище. Все присутствовавшие заволновались, поскольку самый важный момент приблизился: кто из двоих станет регентом?

«Мы уведомляем, что в случае, если законный потомок вступит в права наследования в малолетнем возрасте, власть над королевством переходит в руки Совета Регентства из двенадцати человек во главе с лордом-протектором; лордом-протектором же мы объявляем… — С садистским хладнокровием герольд перевернул страницу. — Ранее упоминавшегося лорда Гренвилла Фитцамброза, первого графа Тенкастерского и Стоунмосского. Членами Совета назначаются…»

Голос герольда заглушил крик «Да здравствует король!», подхваченный тысячной толпой. Король хлюпнул носом и поудобнее устроился на плече у своей наследницы.

На Малинду и Кортни никто не обращал внимания. Поверх голов она видела лорда Роланда, но тот сохранял каменное выражение лица. Принцесса надеялась, что тоже не выдает своих чувств. Ждал ли он сам назначения лордом-протектором? Удержится ли он на месте канцлера при Гренвилле? Кто с кем объединится, против кого?

Кортни тоже призадумался.

— Потрясающе! — сказал он. — Теперь интрига начинается. Как ты думаешь, кто умрет первым?

Суд День второй

В середине дня обычно подавали лучшую за весь день еду, то есть разнообразную. Разнообразие заключалось в том, что каждый раз ждал сюрприз — корнеплоды или рыбный суп. Порой даже мясо. Сегодня из-за всюду проникающего запаха рыбы у Малинды текли слюнки, но она пребывала в слишком глубокой печали, чтобы думать о еде. Как только за спиной заскрипел замок, девушка пересекла комнату и открыла вторую дверь. Если принцесса вела себя хорошо, то эту дверь не запирали в дневные часы. Она вышла под дождь.

Узкий проход около четырех футов в ширину оканчивался тупиком. Через пятнадцать шагов узница упиралась в постоянно запертую дверь соседней башни. Малинда разворачивалась и шла назад. С одной стороны катил свои воды Грен, с другой — лежал огромный двор Бастиона, где тренировались Йомены, выезжали лошадей, иногда играл оркестр и очень редко раздавался детский смех. Прямо под ее ногами находились Речные Ворота; Малинда нередко слышала, как приплывают и отчаливают суда, плеск весел, мужские, иногда женские голоса, брань моряков, когда те думали, что никого рядом нет.

Она прекрасно слышала все это, но никогда не видела, потому что стены поднимались над ее головой, а наверху их венчала решетка из железных прутьев. Как-то Малинда попробовала подставить стул и выглянуть наружу, однако не смогла просунуть голову.

Иногда компанию ей составляли птицы — напыщенные голуби или суровые вороны. Сегодня на каменной кладке стены стояла серо-белая чайка, пронизывая Малинду золотым взглядом.

— Это нечестно, слышишь? — закричала она на птицу. — Он врет! Он постоянно врет! «Обещал ли вам Пират что-нибудь?» — проскрипела она, изображая голос канцлера. «Нет», — ответила я. Тогда инквизитор закричал: «Она лжет»! Как я могу сосредоточиться, если эти жуткие уроды постоянно торчат у меня за спиной, а я даже их не вижу! Я думаю, они тоже врут. Разве они не должны видеть твое лицо, чтобы сказать, когда ты лжешь? Они же меня не видят. Наверное, Ламбскин сам подает им сигналы и велит останавливать меня.

Чайка никак не прореагировала. Королева Малинда снова развернулась и продолжила марш.

— Итак, «Ну, — признала я, — он обещал прекратить войну, не беря меня в жены». — «Убив вашего отца, вот что он имел в виду». «Я не знаю, что он имел в виду», — ответила я — или ответила бы, но мне не дают произнести ни слова. Или он, или кто-нибудь из уродов сзади зажимают мне рот лапой и говорят: «Обвиняемой закроют рот кляпом, если она будет говорить вне очереди и прерывать работу следствия». Он врет, врет, врет! Все это меня уже спрашивали, и у него есть записи, и поэтому он знает, что нужно, а что не нужно спрашивать.

Заметив, что платье и чепец намокли, Малинда вернулась в камеру, оставив чайку чесать спинку в одиночестве. Внутри тоже можно было ходить, но только четыре шага вместо пятнадцати. Четыре шага в одну сторону, четыре в другую, четыре в одну сторону…

— Конечно, — продолжила она речь, обращая ее к паукам, — потом он стал спрашивать про лорда Роланда, пытаясь представить его предателем. «Известно ли обвиняемой, что лорд Роланд позднее признался в измене?» «Да, но…» — начала я, желая сказать: «Да, но не имею к этому никакого отношения», — а мне и слова произнести не дали! Нечестно! «Известно ли обвиняемой, что лорд Роланд руководил группой, которая вела переговоры о свадьбе?» — «Да, но…» — «И эта свадьба разве не проводилась в том месте, где Радгар Эйлединг мог точно найти вашего отца?» — «Да, но…» — «И после неожиданного убийства короля и начала кровопролития лорд Роланд отдает самовольное приказание отряду конников, которые должны были предотвратить бойню. Напротив же, он отсылает их, а сам верхом на лошади торопится спасти вас, и все это без малейших колебаний, хотя вокруг происходят драматические события. И вы смеете утверждать, что он ничего не знал о покушении?» Конечно, в свое время он был лучшим копейщиком, и рефлексы у него срабатывают молниеносно, — но разве мне позволили это сказать? Нечестно!

Четыре шага в одну строну, четыре в другую…

Перед окном она неожиданно замерла.

— Винтер! Ты поймал муху! Какой умница!

Насмотревшись на восьминогого товарища, Малинда решила, что вполне сможет проглотить содержимое тарелки, чтобы оно наконец перестало вонять на всю камеру. Девушка уселась на стул и поставила кривую миску на колени. Времени полно. Членов совета ожидает несколько десятков блюд и разнообразных напитков. Чтобы всех их перепробовать, понадобится часа три.

— Он жульничает. Горацио Ламбскин жульничает. Поэтому он посадил меня так далеко от иностранных наблюдателей. Убеждать нужно только их; и он посадил меня так далеко, чтобы они не определили, лгу я или говорю правду. У них ведь наверняка тоже есть обученные инквизиторы.

Она попыталась впихнуть в себя ложку рыбной слизи, но ее чуть не стошнило.

— Дальше будет только хуже, — пробормотала девушка и посмотрела на трещину в полу, где жила Минутка. Малинда всегда считала Минутку, как и ее тезку, самым сочувствующим слушателем. — Я опутана со всех сторон, я совершенно беспомощна. Он постоянно перевирает мои слова и не дает ни малейшей возможности сказать то, что я на самом деле думаю. И я ни в чем не виновата!

А скоро пойдут такие события, рассказывать о которых трудно и в нормальных условиях, не то что на допросе. Незаконные аресты, соучастие в большом ограблении, смерть Кроммана, другие смерти — все это произошло вследствие самообороны. Однако Горацио Ламбскин так поворачивает факты…

Неожиданно Малинда вскочила на ноги, и миска полетела на пол.

— Клинки! — завыла она. Глиняная посудина ударилась об пол и разлетелась на мелкие кусочки. — Мои Клинки! Где вы! Почему вы предали меня? Вы нужны мне!

Глава 14

Верить чтениям все равно что верить реву верблюда.

Король Амброз

Малинда никогда бы не выбрала мастера Кроммана себе в сопровождающие, но он уже ждал перед повозкой, кланялся, улыбался своей мертвенной улыбкой и «нижайше» просил ее высочество подвезти его до Грендона, поскольку ему известно нечто, что весьма ее заинтересует. Она не припоминала, видела ли его когда-нибудь при солнечном свете или хотя бы просто на улице. Этот сморчок стойко ассоциировался со свечами и тенью, как таракан.

— Ваше общество, мастер Секретарь, доставит нам величайшее удовольствие, — проговорила она, нимало не смущаясь, что инквизиторское чутье Кроммана разоблачит ложь.

Поездка продлится не более часа, если, конечно, дождь не размыл все дороги окончательно. Принцесса оперлась на руку сэра Пьерса и поднялась по лесенке. Отец умер два дня назад, и двор переезжал обратно в Греймер, где планировалось официальное погребение. Как только ее повозка исчезнет за воротами, за ней потянется следующая, и поток повозок не остановится на закате.

Во дворе роились вооруженные люди и лошади. Доминик разделил уцелевших Клинков на две группы: одна половина под его личным командованием для охраны короля и другая под руководством сэра Пьерса для охраны принцессы. Но Гвардейцев было куда меньше, чем копейных Йоменов Дома. Малинда пыталась понять, почему ей предоставляется такая большая свита, однако никаких осмысленных причин не находила. Скорее всего это идея лорда Роланда.

Она села на скамейку рядом с Дианой напротив Кроммана. Молодая женщина побледнела и притихла после пережитого горя.

— Давно уже не испытывала такой радости, — сказала Малинда, когда сэр Пьере захлопнул дверцу. — Надеюсь больше никогда сюда не вернуться.

В придачу к «свадьбе», резне и похоронам произошел также массовый побег слуг, после чего Уэтшор превратился в совершеннейший базар. Даже принцессе приходилось питаться на кухне. Она лично назначила Арабель гувернанткой короля, а Диану объявила старшей компаньонкой, несмотря на ее недворянское происхождение. Доминик по-прежнему руководил Гвардией, а Роланд, казалось, управлял страной в одиночку, но в итоге все зависело от Гренвилла. До его приезда и вступления в должность ничто не решалось.

Повозка двинулась, и Малинда произнесла:

— А когда мы увидим лорда-протектора?

Кромман пожевал бескровными губами. Сегодня он казался еще более исхудалым, чем обычно, веки покраснели от бессонных ночей, проведенных за столом.

— Первым делом, конечно, Совет послал гонца на север. Ему понадобится как минимум четыре дня, а может быть, и целая неделя, чтобы доскакать до Пустошей. Дороги в очень плохом состоянии. Копия послания отправлена морем.

— Так получится быстрее?

— Если только бельцы не перехватят корабль. А это очень вероятно. И прибавьте еще время, которое потребуется его светлости на обратный путь.

— А сколько свободных мест осталось в Совете?

— Шесть. Его светлость, несомненно, объявит о новых назначениях.

Эту ли добычу подстерегает липкий чернильный червь — кресло в Совете?

Скорбные столбы дыма ознаменовали новый день возжигания погребальных костров. Мутное солнце поднималось над болотистым пейзажем. Повозка, а за ней эскорт из пятидесяти лошадей пересекли деревню Уэтшор по грязевой реке и выехали по направлению к главному тракту, где грязи было еще больше. Кромман сидел тихо, сжимая в руках портфель и просверливая взглядом Малинду. Он ждал, когда его спросят о деле. Диана тупо уставилась в одну точку. Она едва ли проронила несколько слов с тех пор, как два дня назад у нее на руках Бандит истек кровью.

— Мастер Секретарь, вы подсчитали количество жертв?

Чей он теперь секретарь? Совета?

Кромман приторно улыбнулся.

— Пятьдесят четыре, ваше высочество.

— Что? Да это просто смешно! Одних только Гвардейцев потеряли столько! Три сотни? Четыре?

— В официальном отчете Совета стоит пятьдесят четыре, ваша светлость, включая восьмерых солдат Королевской Гвардии.

— Восьмерых? — вскричала Диана, стряхивая дремоту. Она посмотрела на Кроммана так, будто хотела сделать из его глаз наживку. — Бандит, Дредноут, Флинт, Мэллори, Барс, Чандос, Ворон, Херрик, Фейртру, Хантли, Дракон…

— Стоп, стоп! — замахала руками Малинда. Но Диана не остановилась, а изменила тему:

— И они сами себя убивали! Другие люди поддались панике, их затоптали, или они рухнули в воду и захлебнулись. Все Клинки находились рядом с королем, когда обезумели и набросились друг на друга. Копейщики загоняли их, как зверей! Йомены нападали на Клинков даже после того, как те успокоились! Клинков убивали, даже если они лежали раненые на земле и просили о милости! Лекари и целители проходили мимо, не обращали на них…

— В отчете сообщается о наличии некоторых волнений, — строго проговорил Кромман. — Но большая часть смертей произошла по вине бельских лучников. Совет очень аккуратно подбирал формулировки.

— Замолчите!

Малинду утомило его лицемерие. Правда лежала где-то между отчаянием Дианы и откровенной ложью Кроммана, и все же версия Совета для страны была куда безопаснее. Уж лучше обвинять в резне бельцев, чем Клинков.

Некоторое время все трое сидели в тишине — вернее, никто не разговаривал. В повозке стало темнее, поскольку грязь забрызгала стекла. Колеса и копыта грохотали, как река во время разлива.

— Так что за дела вы хотели обсудить, мастер Секретарь?

Если он собирается просить о месте при ее дворе, то должен подготовить хорошенькую приманку.

— Дела эти касаются безопасности королевства и имеют столь близкое отношение к вашему высочеству, что я не рискнул доложить о них лорду-протектору, не спросив позволения вашего высочества.

— Приступайте. У меня нет секретов от леди Бандит.

— Благодарю, ваша светлость. Вы слышали о чтениях, миледи?

Этого вопроса она не ожидала.

— Предсказание будущего? Мне казалось, что это мошенничество или предрассудки.

Он криво усмехнулся и обнажил желтые зубы.

— В большинстве случаев, конечно, так и есть. Сэр Змей разоблачил множество случаев… впрочем, не важно. С другой стороны, Генеральная следственная канцелярия разработала некоторые методы, с помощью которых порой можно добиться определенных результатов.

— В Темной Палате умеют предсказывать будущее?

— Великий Инквизитор не стал бы выражаться так грубо. Скажем, можно получить определенную информацию относительно дальнейшей судьбы человека, не сообщая ему об этом. Честно говоря, я подозреваю, что в присутствии объекта чтения невозможны.

— Продолжайте. Как это происходит?

Малинда заметила, что Диана заинтересовалась разговором. Для нее это только к лучшему.

— Я не заклинатель, ваша милость.

— Но вы можете описать принцип?

Он вздохнул.

— Насколько я понимаю, заклинание относится к разряду обратной некромантии. Несомненно, вашему высочеству известно, что опытные колдуны при удачных обстоятельствах способны вызвать дух умершего человека. И снова большинство таких случаев объясняется «мошенничеством и предрассудками», как ваше высочество изволили выразиться, но не все. Конечно, ключом ко всему является «наживка», так вульгарно называется некий предмет, очень близко связанный с покойным, например, его тело или кости. Закон о кремации был введен именно с целью предотвратить подобные опыты… Прошу прощения, я не подумал. Прекрасно подходит прядь волос или нечто принадлежавшее человеку, например, обручальное кольцо. Имея «наживку», группа умелых заклинателей почти всегда способна вызвать дух усопшего.

— Но как можно доверять словам духа?

— Только при условии, что вы доверяете заклинателям. Чтения, о которых я говорил, работают по той же схеме, с одной только разницей. Вызывается дух человека, который еще не скончался. То есть они общаются с будущим покойным. Конечно, нужно очень осторожно относиться к временному аспекту, потому что его невозможно повторить. Заклинание проводится единожды. Да, результаты часто оказываются двусмысленными или недостаточно информативными, хотя своей значимости не теряют. Темная Палата редко работает вхолостую.

Но часто под чью-то дудку.

— Например?

— Например, инквизиторы уже пятнадцать лет знают, что лорд Роланд задумал убить вашего отца.

Теперь ей предстоит выслушать противоположную сторону в этой долгой ссоре?

— Моего отца убил король Радгар.

— Лорд Роланд руководил переговорами об устройстве этой свадьбы, ваше высочество, и таким образом предоставил бельцу возможность. В кризисный момент разве он хладнокровно не овладел ситуацией, как будто…

— А мой отец знал о чтениях?

— Конечно, боюсь только, относился к ним скептически.

Она знала, как Амброз умел издеваться над мнениями, которых не разделял.

— Тогда, наверное, я тоже, ведь у него было больше опыта, чем у меня.

Секретарь вздохнул.

— Ему сообщили не всю информацию, ваше высочество.

Подлец! Вот теперь он заведет разговоры о принятии его на службу в обмен на завершение истории. Если только не… Не может быть!

— Не хотите ли вы сказать, что проводили чтения относительно моего отца без его ведома?

Необходимо ввести закон, запрещающий такие действия!

На стекла налип такой слой грязи, что Секретаря почти не было видно.

— Я не могу сказать, получал ли прежний Великий Инквизитор позволение от вашего отца или нет, но в прочитанном мною докладе значится, что последние чтения проводились над сэром Дюрандалем, и его величество присутствовали. На них открылось, что канцлер станет цареубийцей.

— А какие чтения вы проводили на мой счет?

И снова она предположила, что он ответит только после вознаграждения, но Кромман ни минуты не колебался. Она все еще недооценила омерзительность мастера Секретаря.

— Чтения сообщили, что вы станете королевой Шивиаля, ваше высочество, хотя и ненадолго.

Диана открыла рот. Малинда с минуту вынашивала гнев и только потом заговорила, тщательно подбирая слова. Она отлично знала, что цена на нее повысилась, поскольку от трона принцессу теперь отделяло только маленькое слабенькое сердечко. Она отлично знала, что этот чернильный червь пытался снискать ее расположение — и так будут поступать многие. Лорд Роланд занялся этим сразу же, как только отец погиб. Она отлично знала, что Амби рос очень болезненным и что слова Кроммана имели под собой вполне четкие основания. Но самое главное, ни при каких условиях она не должна ни говорить, ни делать ничего такого, что могло бы укоротить жизнь и царствование мальчика.

— Закон запрещает думать и говорить о смерти короля!

Повозка тарахтела и грохотала по камням, и принцессе приходилось перекрикивать шум.

— Ваше высочество, хотя я и не желал упоминать о его величестве, вашем брате, но вижу, что оскорбил вас, и нижайше прошу прощения.

Секретарь захлопнул рот, словно сейф.

Слизняк!

— А что чтения говорят о моем брате?

Он выдержал достойную паузу.

— Позволите говорить откровенно, ваше высочество? Без опасности для себя?

— Да, конечно. Даю слово.

— Они не смогли провести чтения относительно вашего брата. Ничего связного, только рыдания. Заклинатели предполагают, что он умрет очень юным.

Малинде хотелось придушить Секретаря и растерзать на мелкие части. На глаза навернулись слезы. Имелись все основания верить ему.

По крайней мере в этом вопросе.

— Если вы хотите рассказать эту странную историю лорду-протектору, я не возражаю.

— Благодарю вас, ваше высочество. Нужно привлечь его внимание к измене лорда Роланда.

— К предполагаемой измене. Кстати говоря, мастер Секретарь, вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Волкоклык?

— Нет, ваше высочество.

— Сэр Волкоклык — Клинок.

Он рассмеялся.

— Я так и подумал. В Айронхолле этим мальчишкам разрешают брать самые нелепые клички: Оборотень, Змей, Кровоклык…

— Или Бандит? — воскликнула Диана.

— Не обращай внимания, — поспешно вмешалась Малинда. — Послушайте, что это за шум? Диана, ты можешь слегка приоткрыть окно?

Окно приоткрыли, и все трое выглянули наружу. Они уже прибыли в Грендон, и Малинда с ужасом осознала, что люди на улицах с негодованием встречают повозку. Их злобные выкрики и насмешки перекрывали даже топот копыт и скрип колес. Они глумятся над ней? Вряд ли, так как снаружи было не разглядеть, кто едет внутри заляпанной грязью кареты. Они кричали: «Убийцы!» И забрасывали королевских Клинков всякой дрянью.

Глава 15

Принцессе требуются фрейлины, и если ты поступишь к ней на службу, то мы сможем встречаться каждый день.

Неизвестный Клинок

Похороны проходили мучительно для всех участников событий. Малинда помнила, как прощались с Харальдой: оркестры и речи, процессия с факелами, огни, летящие в ночное небо, шок, когда она увидела отца рыдающим на людях. В тот раз она играла очень маленькую роль; сейчас ей предстоит быть первой плакальщицей, а помощи ждать можно только от кузена Кортни. Малинда попыталась отложить церемонию до приезда лорда-протектора и кричала достаточно громко, чтобы настоять на своем, но никакое тело нельзя хранить более пяти дней — даже на леднике. Пускай новая власть воцаряется по-праздничному, через недельку-другую, с торжественными обращениями и триумфальными арками.

Приближалось время заката. Малинда сидела за туалетным столиком в уродливом черном платье, а Диана показывала трем новым фрейлинам, как именно укладывать волосы ее высочеству. Процессия начнется во дворе, на Общинном Поле уже разложили гигантский костер. Эта ночь продлится долго, даже если пойдет дождь.

Самым противным было непреходящее ощущение лицемерности. За пять дней шок отступил — даже Диана начала изредка улыбаться, — и пришло время осознания. Малинда не могла с чистой совестью оплакивать не слишком любимого отца. Хотя из-за его отсутствия в мире образовалась огромная дыра, боли не было, напротив, она ожидала, что жизнь станет легче. Да, Малинда жалела о его смерти, но только из-за неприятностей, которые обрушились на страну. Еще она чувствовала себя виноватой. Надо было понять, что, отвергая ее, король Радгар нарушает мирный договор, и действовать быстрее. Надо было побежать по причалу и предупредить об опасности. Бесполезно убеждать себя, что о королевской безопасности должны заботиться Клинки, а не принцесса.

— Он задремал! — провозгласила Арабель, вкатываясь в комнату и тряся всеми своими подбородками. — Ему гораздо лучше. Думаю, малыш сможет принять участие в первой половине церемонии. Он ведь так любит оркестры!

Малинда резко повернулась на табуретке, и почти законченная прическа рассыпалась настоящей лавиной булавок, гребней и заколок. Диана издала некий отнюдь не дамский вопль. Вымуштрованные фрейлины не нуждались в напоминаниях: они сделали маленький реверанс и испарились, тихонько закрыв за собой дверь.

Арабель смотрела им вслед с досадой, которая обозначала, что госпожа слухов чует, но еще не знает какую-то историю.

— Половина придворных вдов точат на вас зуб, потому что вы отняли у них любимых фрейлин. Как вам удалось так быстро найти их?

— Я призвала на помощь группу экспертов, — загадочно ответила Малинда. Пускай они пошевелят мозгами. — Амби никуда не пойдет, и все тут!

Арабель надула губы. Она представляла себя стоящей на помосте с королем на руках, взирающей на проходящие мимо войска.

— Но лорд-канцлер Роланд…

— В данном вопросе лорд-канцлер Роланд не посмеет отдавать приказы через мою голову, потому что если Амби подхватит малейший насморк, то лорд-канцлер Роланд будет казнен по обвинению в измене! Понятно?

— Да, ваша светлость. Конечно, ваша светлость. — Арабель пожала плечами, потом улыбнулась — как всегда, когда хотела поделиться каким-нибудь сокровищем. Наверняка ради этого она и пришла. — Вы слышали новости?

Пребывая в кислом расположении, Малинда не особенно радовалась сплетням.

— Какие еще новости?

— Убийство!

Глаза Арабель сияли.

— Что? Кого? — пропищала Диана.

— Мастер Секретарь Кромман убит. Да, именно! Его нашли примерно час назад в розовом саду с мечом в руке и дырой в сердце. Можете себе представить, что этот сморчок дрался на дуэли?

У него не было ни выбора, ни шансов выиграть. Малинда перехватила испуганный взгляд Дианы и быстро отвернулась.

— Хм-м-м. Нет.

— Но зачем? — вопрошала Арабель, единственный раз в жизни не сумев выведать всю подноготную. — Вот вопрос! Я знала, что он раньше был инквизитором, так что наверняка тренировался с мечом, но как джентльмен может вызвать простого клерка?

— Ну, смею предположить, со временем мы все узнаем. Диана, будь любезна, мои волосы.

Никогда они ничего не узнают, и никакого джентльмена не было. Айронхолл набирает кандидатов из водосточных канав и по помойкам, а не среди дворянских отпрысков. Несомненно, у Роланда есть алиби. Ему нет нужды пятнать свои собственные руки, потому что любой Клинок почтет за честь услужить великому Дюрандалю.

Мастер Кромман уже не сообщит лорду-протектору никаких сведений об измене.

Спускаясь по лестнице в окружении дюжины Клинков, Малинда все еще обдумывала преступление. Покуда лорд Роланд находится в правительстве, разоблачать его совершенно бесполезно. На входе в парадный зал она решила подождать и посмотреть, что сделает лорд-протектор. Если Роланд останется канцлером, придется скрывать подозрения, но если его бросят в выгребную яму, жалеть она не станет.

Некогда Клинки походили на отборных гончих, готовых вести охоту; теперь они едва тащились, словно старые шелудивые псы. Только время способно исцелить воспоминания о кошмаре. Пьерс выглядел мрачнее, чем обычно, и казался почти старым. Принцесса пыталась вспомнить, каков он был лет семь назад, когда она падала в обморок по десять раз на дню из-за неразделенной любви к нему.

Она спустилась по лестнице, пересекла холл, и платье ее шуршало по каменным плитам, а люди по сторонам преклоняли колени перед главной плакальщицей. Снаружи уже ждала повозка, запряженная четверкой вороных. Пьерс открыл дверь, но Малинда резко остановилась. Внутри сидел не тот человек.

— Я поняла, что сопровождать меня будет принц Кортни.

— Произошли некоторые перестановки, ваша милость, — быстро ответил Пьерс.

И как же он мог узнать, если находился наверху вместе с ней?

— Намеренные перестановки, да?

— Что-то в этом роде, ваша светлость.

Она злобно забралась внутрь и уселась напротив убийцы. На нем была черная шляпа, и черный плащ укрывал алые одежды. Вид его говорил о страшной усталости и изможденности. Дверь закрылась. Копыта зацокали по мостовой, свистнул хлыст возничего, и повозка покатилась.

— Ваше высочество, — раздался звучный голос. — Я искренне сожалею, что вынужден тревожить вас в столь неподходящий момент. Дело очень простое, но отлагательств не терпит.

Интересно, он собирается угрожать или умолять о сочувствии?

— Этот момент подойдет не хуже других, лорд-канцлер. Вы, конечно, слышали осмерти мастера Кроммана?

— Конечно.

— И кто, по-вашему, такое сотворил?

Они уже выехали на темную улицу, и она не могла видеть его лица. Его обаяние еще не значило, что он честный человек.

— Без понятия.

У нее перехватило дыхание.

— Вы не признаетесь?

— Я признаюсь, что говорил Фицрою и Лису то, что вы слышали, ваша светлость. Но больше я не признаюсь ни в чем и ни перед кем. В течение семи лет я хранил тайну о преступлении Кроммана, как обещал вашему отцу. Когда мне понадобилось отвести мечи от вашего горла, я сказал первое, что пришло в голову. Уверен, что ни Фицрой, ни Лис его не убивали, потому что, едва они пришли в себя, я взял с них слово. Но к тому времени они могли рассказать кому-нибудь еще. — Голос его стал жестче. — Я не оплакиваю Айвина Кроммана, миледи. Он презренный убийца, предавший одного из лучших людей, каких мне приходилось встречать. Я радуюсь его смерти. Можете донести на меня, если желаете.

Чтоб ему сгореть! Донести на то, что он спас ее жизнь? Это ли на самом деле произошло? Он скользкий, как угорь в бочке с маслом!

— Я подумаю. Вы хотели обсудить со мной еще какие-нибудь вопросы?

— Клинки, ваша милость, по-прежнему Клинки. Айронхолл опустошен, вы знаете. Ваш отец ездил за урожаем всего месяц назад, но с тех пор от Гвардии почти ничего не осталось. Сейчас в наличии тридцать восемь мечников вместо сотни. Трое из уцелевших покалечены, и никто не может разрешить их от Уз.

Малинда почуяла ловушку.

— Дело может подождать до приезда лорда-протектора?

— Конечно, может, — терпеливо проговорил канцлер, как будто она успела ему надоесть. — Но тогда его рука будет держать меч, который свяжет мальчишек.

— Вы предлагаете мне съездить в Айронхолл и забрать нескольких Клинков? Мне лично? Клинки принцессы Малинды?

— Да, миледи, именно это я и предлагаю.

Повозка замедлила ход. До слуха доносилась погребальная музыка.

— Тогда потребуется вице-королевское разрешение. Кто подпишет указ?

— Я, миледи.

— Зачем?

— Ваша светлость! Осталось всего тридцать пять Клинков: пятнадцать постоянно охраняют вас, шестнадцать — вашего брата и четверо — меня. Что будет, если произойдет еще одна Ночь Псов?

— Думаю, все они побегут спасать Амби, потому что он их главный подопечный. Но вряд ли случится еще одна Ночь Псов. Предательские заклинатели решат подождать и посмотреть, продолжит ли лорд-протектор политику подавления элементаров.

Канцлер вздохнул.

— Вы этого не знаете!

— А если он возобновит гонения, тогда ему самому понадобятся Клинки, больше, чем мне.

Она снова услышала вздох. Повозка медленно двигалась и в любую минуту могла остановиться, и тогда дверь откроется.

— И в этом я тоже не уверен, — проговорил лорд Роланд еще более устало.

Что он задумал? Хочет под прикрытием принцессы что-то присвоить в собственных интересах?

— Вы никогда раньше не позволяли мне завести Клинков! Вы постоянно отговаривали отца дать мне собственных.

— Да, миледи, так я и делал. Но обстоятельства изменились.

— Неужели? Не опасаетесь, что я завалюсь в постель с одним из них?

— Вы стали старше и мудрее. Отец больше не держит вас на привязи, и поскольку вы являетесь наследницей и останетесь таковой еще как минимум лет пятнадцать, то вы не выйдете замуж за иностранного принца. Заваливайтесь в постель с кем вам угодно.

— Какая наглость!

— Прошу прощения, — пробормотал Роланд. — Я очень устал.

— А я очень рассержена. Вы всегда терроризировали меня, Дюрандаль-лорд-Роланд. Даже будучи всего лишь командиром Гвардии, вы шпионили за мной, выслеживали, с какими Клинками я дружу, и потом давали им такие назначения, что я никогда их не видела.

Он засмеялся. Засмеялся!

— Как вы смеете?

— Ваша светлость… прошу прощения. Я смеялся над вашим «всего лишь»… всего лишь командир Гвардии? Я неделю не мог прийти в себя от радости, когда ваш отец сделал меня Старшим.

— Нет! Вы надо мной смеялись! Почему вы надо мной смеялись?

Повозка остановилась.

Роланд выглянул наружу, где горели факелы.

— Я никогда не терроризировал вас, ваша милость. Я предупреждал парней, чтобы они не засматривались на принцесс, вот и все. И когда кто-нибудь из них приходил ко мне и говорил что-нибудь вроде: «Теперь моя очередь. Она пышет жаром», — я отправлял его, в более безопасное место. Как только вы смотрели на них влажными глазами, они вылетали, и быстро. Вы знаете Легенду? Она совершенно настоящая. Это побочный эффект Уз, а ведь принцессы такие же влюбчивые, как все прочие женщины. Зачем же Клинку терять голову — в переносном смысле, конечно, — и воровать поцелуи у ребенка, когда он может спокойно спать с кем ему угодно?

После этих слов повисла тишина.

Малинда хотела умереть. Почему Пьерс не открывает дверь и не выпускает ее? Она услышала собственный голос.

— Что вы сделали с сэром Орлом?

— Что вы сделали с Орлом? Его исключили из Ордена, выписали из свитков, спустили его меч в водосток, самого отправили матросом на такелажное судно к Жарким берегам.

За один только поцелуй? Вопиющая несправедливость обратила ее смущение в гнев.

— Смертельно опасное путешествие! И дали приказ, чтобы он оказался в числе тех, кто не вернулся, да?

— Моя канцелярия не выписывает таких приказов, миледи.

— Но разве не так следует понимать королевскую волю?

— Скорее всего. — Еще один вздох. — Капитану объяснили, что парень должен исчезнуть в первом же иностранном порту.

— Ваши приказы? Вы нарушали повеления отца, когда отдавали эти приказы?

— Ваш отец нередко сокрушался о повелениях, которые давал в минуту гнева…

— Я вам не верю.

— Мне очень жаль.

Больше сказать было нечего.

Сэр Пьерс открыл перед ней дверь. Будто во сне Малинда вышла на мостовую, где стояли остальные члены семьи: принц Кортни, герцог и герцогиня Бринтона и юный Ансель, который стал новым герцогом де Мэем, и еще один или два более дальних родственников, например, тупоумный брат леди Кристал лорд Кэндльфрен.

Похороны прошли не так уж плохо. Поразительно много народа высыпало на улицы Грендона посмотреть на процессию с факелами и послушать оркестры. Дождь и не думал прекращаться, но когда Малинда подошла к костру с зажженным факелом, волшебники применили очень удобное высушивающее заклинание. Во время речей она сидела под балдахином и смотрела, как танцующие в темноте золотые огоньки возвращали тело Амброза IV к первозданным элементам, из которых оно возникло. Вскоре после полуночи костер начал потухать, а с неба хлынул такой ливень, что пришлось процессию закончить и разойтись по домам.

Сэр Пьерс со своими людьми эскортировал принцессу обратно к повозке, и на сей раз в пути ее сопровождал Кортни. Сегодня он благоухал розовой водой.

Повозка тронулась, и кузен заговорил:

— Великолепные похороны!

— Уже поздно, и я устала.

— Нам необходимо поговорить, дорогая.

— Нельзя подождать до завтра? Или до следующего года.

— Не хочу, чтобы нас слышали эти сплетники, твои Клинки.

Может быть, именно поэтому каждый желает разговаривать в тележке?

— О чем поговорить?

— О Гренвилле, дорогая. Он попытается захватить трон.

— Если бы отец хотел…

— Твой отец мертв, девочка. А мертвых в расчет не берут. Он пошел на очень глупый компромисс: признал Гренвилла, но не узаконил его. И потом ошибся снова, когда назначил его лордом-протектором. Ректор не такой человек, который удовлетворится вторым местом.

— Совет удержит его.

— Нет, милая. Конечно, дорогой дядя этого желал, но Клинки все испортили. Твой отец назначил членов Совета, однако он называл не людей, а титулы: Великий Такой-то и Высокородный Лорд Сякой-то. Если кто-то умрет, то место займет некто, назначенный в Совет им самим. И рука мертвого по-прежнему продолжит править.

— Да, — протянула она. — Но…

Кортни расхохотался.

— Подумай, дорогая! Еще он сказал, что лорд-протектор не имеет права уволить члена Совета без согласия большинства, значит, ему нужно шесть голосов, чтобы освободить место. Тем не менее он волен назначать кого ему угодно — очень разумно, потому что зачем нужен Совет, который тебе не подчиняется?

— А Клинки… О духи!

Пришедшие в бешенство Клинки убили шестерых человек, которые должны были войти в состав Совета. Гренвилл мог начать свое правление, подобрав шестерых по своему усмотрению из числа сторонников. Потом с помощью большинства выживет остальных, как, например, лорда Роланда, и разрушит все надежды на достойную оппозицию.

Никогда еще избалованный кузен не проявлял интереса к политике…

— Много не потребуется, — сухо заметил он. — Нетрудно убедить Парламент, что опытный солдат с взрослым сыном гораздо лучше, чем болезненный инфант с юной сестрой.

— Он не болезненный! Он законный наследник!

— Он может стать очень болезненным, если Гренвилл встретит серьезное сопротивление. Ты уже подобрала занавески для своей камеры, милочка?

— Твой юмор меня убивает.

— Тогда пошевели мозгами. Лорду-протектору нужно созвать Парламент. Это единственное, что он должен сделать, однако ему ничего не стоит поставить телегу перед лошадью и сначала захватить трон. Если все так и получится, то тебе и малышу Амброзу недолго останется ходить по этой земле.

Да, подобные примеры уже были в истории.

— Клинки…

— Клинки! — фыркнул Кортни. — Клинки — единственная причина, почему Гренвилл может решить действовать через Парламент. Чтобы избежать повторной резни. Поскольку Клинки связаны клятвой защищать наследников дяди, то они будут защищать своего вонючего сеньора от превосходящей силы. Но если Парламент признает в качестве наследника Гренвилла, то они тоже его признают. По велению Уз, независимо от личных чувств. Так что никто не пострадает — за исключением тебя и твоего брата, конечно. Ты, может быть, счастливо выйдешь замуж за Великого Хухога из Трах-тахтаха, но малыша точно уложит серьезный приступ подушки на лицо.

— Нет!

Выглядит до ужаса логично. Она долгие годы пряталась от подобных мыслей. Кортни вздохнул.

— Дорогая, неужели ты не видишь? Гренвилл располагает десятком способов получить власть. К примеру, начнет с того, что выведет тебя из игры. Подстроить против заговор, кузина, очень легко: король Радгар приехал, чтобы на тебе жениться, но после твоих слов передумал и убил твоего отца. Что ты там ему наобещала?.. Вполне достаточно, чтобы дорогой Гренвилл засадил тебя за решетку и мелко нашинковал.

— Неправда! Я могу постоять за себя перед инквизиторами!

— Если тебе дадут такую возможность. В любом случае инквизиторы прекрасно знают, кому лизать сапоги. Атмосфера Бастиона очень вредит здоровью. Когда будешь подбирать летние платья, выдержи их в красной тональности, чтобы кровь не была видна.

— Клинки не позволят ему арестовать меня!

Кортни фыркнул.

— Клинки принадлежат мальцу, дорогая, потому что именно он наследник. А ты подопечная второго сорта. На обвинении в измене будет красоваться королевская печать, все в лучшем виде.

Нет! Нет! Нет!

Может быть, может быть, может быть…

Не об этом ли говорил лорд Роланд?

— И что ты предлагаешь? — Повозка уже почти доехала до дворца.

— Дорогая, за последние несколько месяцев я чуть не умер со скуки. В Мэйшире тоскливо, как в гробу, но там все же лучше, чем здесь. Отныне я буду руководствоваться принципом «С глаз долой — из сердца вон», но если меня все-таки заметят, то глотка моя будет орать: «Да здравствует король Гренвилл!» — и как можно громче. Надеюсь, ты понимаешь. Я просто хотел попрощаться, дорогая Малинда. Мне жаль, что ты окончишь свои дни столь плачевно.

Наверное, под слоем сарказма скрывалось искреннее сочувствие, но никто никогда не мог бы помыслить, что маленький щеголеватый Кортни наденет сияющие доспехи и встанет на защиту жизни и прав своего кузена-младенца. Он мог быть только ежом, никак не барсуком.

Грохот колес превратился в рокот, когда они проезжали под дворцовой аркой.

— Прощай, дорогой Кортни, — сказала принцесса. — Желаю тебе благополучия и процветания в твоем сельском убежище и богатого урожая морковки. Раньше никогда не замечала за тобой политической проницательности.

— Великие духи, детка! Это только доказывает, что я мастер своего дела. Я всю жизнь изучал звукопроводящие качества стенных обшивок!

— Понятно. Можешь дать мне последний совет?

— Совет никогда не стоит больше, чем за него платят. А что стало с побрякушкой, которую я тебе подарил?

— С бриллиантом? Он такой прекрасный! Наверное, обошелся в целое состояние.

— Нет, достался по наследству — лежал в вещах матери. Можешь себе представить? Старая глупая карга хранила его все эти годы, когда у нее не было одеял, чтобы спать в тепле. Где он теперь?

— Отбыл вместе с остальными вещами и украшениями. Их погрузили на один из бельских кораблей.

Повозка остановилась. Клинок отворил дверцу.

— Тогда считаю, — сказал Кортни, выбираясь из кареты — что безопаснее всего было бы поехать в Бельмарк. И оставаться там как можно дольше. Удачи тебе.

Он вскарабкался по ступеням и исчез в громаде дворца.

Малинда оперлась на руку Пьерса и спустилась. Ее колотила дрожь.

В холле не было ни души, и горело всего несколько ламп. Шаги Клинков звонко стучали по каменным плитам. Пройдя половину комнаты, принцесса обернулась.

— Сэр Пьерс?

— Ваша светлость?

— Будьте так любезны, скажите лорду Роланду, что я была не права и передумала. Я с благодарностью приму его предложение.

— Да, миледи! Сэр Ярый, передайте сведения его светлости.

Пьерс даже не пытался скрывать облегчения. Ярый исчез в темноте коридора. Только слепая дура могла не признавать, что ей угрожает множество опасностей, но если у Малинды будут собственные Клинки, никто не посмеет арестовать ее — по крайней мере без боя. Самое плохое, что ждет, это допросы Инквизиторов, но скрывать ей все равно нечего. Только циник вроде Кортни способен сказать, что Темная Палата держит нос по политическому ветру. Может быть, циники живут дольше.

— Позвольте внести предложение, миледи?

— Я всегда рада вашему совету, сэр Пьерс.

— Благодарю, ваша милость. Миледи, думаю, нам незачем терять время. Поехали прямо сейчас.

Глава 16

182: Сэр Бандит, который четырнадцатого дня Десятого месяца 285 года во время охоты с подопечным в Великом лесу увидел лучников, преградивших дорогу, сразился с ними и погиб, но подопечный его выжил.

183: Сэр Хоэр, который первого дня Третьего месяца 292 года отказался выполнить королевский приказ и арестовать своего подопечного и одной рукой сразил трех вооруженных солдат, а после скончался от полученных ранений.

Айронхолл, «Литания героев»

Почти полная луна бледнела в рассветных сумерках, когда девятнадцать лошадей проскакали по Большому Западному Тракту. Малинде еще не приходилось бодрствовать всю ночь, и она чувствовала себя очень странно, даже приятно. С ней ехала Диана и пятнадцать юных мечников в гражданской одежде. На первый взгляд они казались всего лишь группой джентльменов, сопровождающих молодых леди, которые не желают сидеть по-дамски. Но если присмотреться, то становились заметны мечи с кошачьим глазом в рукояти.

Солнце медленно карабкалось на самое ясное небо, каким только одаривал Третий месяц жителей Шивиаля, с болотистых полей поднимался туман. Кругом бегали барашки, цвели нарциссы, барвинок и фиалки, пели и порхали жаворонки и дрозды. Впервые после смерти Амброза Клинки смеялись. Они удрали! Все ощущали, что двор пропитался какой-то гнилой заразой, а им удалось выскользнуть! Даже Диана заулыбалась и попыталась немного пофлиртовать, как раньше. Горе, чувство вины и страх снова вернутся, но на несколько счастливых часов о них можно забыть.

Все еще пели петухи, когда компания пересекла Грен в Абшурсте и остановилась, чтобы поменять лошадей. По закону Клинкам, как королевским гонцам, разрешалось брать любую почтовую лошадь на любой станции.

— Как вы себя чувствуете, миледи? — заботливо спросил сэр Пьерс.

— Прекрасно, — сказала Малинда. — Когда мы будем в Айронхолле?

— Даже по таким дорогам поспеем к вечерней трапезе, ваша милость. — Неожиданно в нем мелькнул отблеск старого Пьерса, каким она знала его до резни в Уэтшоре. — Если вам хватит мужества продолжать в том же темпе.

— Хватит мужества? Предлагаю пари. — Принцесса недолго размышляла, увидев вокруг ухмыляющиеся лица. — Если я хоть раз попрошу замедлить ход, то принесу вас в Айронхолл на руках. В противном случае вы понесете меня.

Пьерс казался удивленным.

— Это ниже достоинства принцессы, ваше высочество!

— Королевская дверь! — сказали в один голос Дуб и Аландейл.

Остальные зрители одобрительно загудели.

— Королевской дверью никто не пользуется, — кивнул Пьерс. — И оттуда идет лестница в кабинет Великого Магистра.

— Пари! — сказала Малинда. — И наверх по ступеням тоже!

— Я сейчас в обморок упаду, — пробормотала Диана. — Оставьте меня здесь.

* * *

В отношениях между Малиндой и Клинками после долгих холодов лед наконец тронулся. Галопируя вдоль холма по направлению к Новому Синдервичу, она сказала:

— Знаете, сэр Пьерс, я ужасно сохла по вам в годы моей юности.

— Очень польщен.

— Вы замечали?

Глядя на дорогу перед собой, он ответил:

— Ну, в некотором роде.

— Я не очень ловко скрывалась?

— Хм… да, не особенно.

— И вы просили Дюрандаля перевести вас на другую службу?

— Не помню.

— Отвечайте.

— Да, просил. Я очень смутился, миледи.

Он заметно покраснел.

— Спасибо за честность. — Какой же она была дурой! Каверзы лорда Роланда целиком и полностью родились в ее больном воображении. — Боюсь, я напрасно обвиняла его.

После этого замечания последовала получасовая лекция о добродетелях командира. Все это она уже слышала, но поверила только теперь. По крайней мере в некоторых вопросах. Никто не может быть настолько хорошим.

— Кто убил Кроммана?

— Не знаю, ваша светлость.

— Почему — слишком много претендентов?

Пьерс бросил на нее косой взгляд.

— Только те, кто знал Волкоклыка.

Третья лошадь, четвертая, пятая… Малинда вся взмокла и еще месяц не сможет сидеть; едва миновал полдень, а глаза уже слипались — впору щепки вставлять. Диана зевала, хотя половину ночи провела в постели. Во Флескбери целых две почтовые станции не смогли обеспечить нужное число лошадей.

— Придется некоторых оставить, ваша светлость, — сказал Пьерс. — Или сделать паузу. Это неплохая гостиница, миледи. Вы сможете прилечь и отдохнуть…

— Седлайте чертовых коней!

— Миледи, нельзя все время так гнать. Это несерьезное пари!

— Зато я очень серьезна. Поехали.

Семеро задержались в гостинице, чтобы потом нагнать, а остальные поскакали вперед.

Поля и пастбища, сады и леса — прежде ей не приходилось забираться так далеко на запад. Она с удивлением узнала, что Айронхолл находился на пути к Мэйшеру, и поэтому кузен Кортни поедет следом по Большому Западному Тракту несколькими часами позже. Он едва ли отправится в путь к полудню.

Малинда скакала рядом с кем-нибудь из солдат, разговаривала, расспрашивала про Айронхолл и про подробности странной полумонастырской жизни, которую там вели, о необычных традициях и о самом ритуале единения Узами. День катился к закату, и веселое настроение уступало место задумчивости и утомлению. В отличие от нее, Клинки не страдали от недосыпания, и никто из них не устал, ибо они не зря славились своей выносливостью.

Малинда спросила Аландейла, ездил ли он после связывания в Айронхолл.

— Нет, миледи. Приезд своих становится большим событием. Мы хвастаем перед младшими и болтаем о женщинах — это входит в многовековую традицию.

По лицу его было видно, что на этот раз обойдется без рассказов о похождениях. Чувство вины полностью поглотило Клинков.

— Там наверняка слышали про резню.

— Только в общем виде.

— А им обязательно знать подробности? — спросила она, вспомнив поддельный отчет Совета. — Почему бы просто не сообщить официальную версию, пусть бы бельцы всех поубивали.

— Исключено.

В одном слове прозвучало столько боли, что хватило бы на целую тюрьму. Ясно, что брат не может лгать брату.

Не самое подходящее время для набора новых Клинков. Снова и снова принцесса обдумывала свои проблемы и вспоминала предупреждения Кортни. Да, будет довольно странно, если Гренвилл не попытается захватить трон, когда стоит так близко к нему. Он же первенец. Отец захлопнул дверь перед его носом, а ключ оставил в замке. Зачем? Конечно, Амброз не мог предвидеть случившегося. Он не предполагал, что его завещание понадобится так скоро, что Малинда останется здесь и что союз с Дьердой не принесет плода. Тщеславие помешало ему сделаться первым королем Шивиаля; который предпочел бастарда в ущерб законному сыну.

В Холмгарте еще раз сменили лошадей. Сэр Марлон показал дом, где он родился. Клинки почти никогда не говорят о своем детстве — для обучения в Айронхолле им очищали память. Примерно через час Марлон спросил Малинду, знает ли она, что такое Небосвод Мечей.

— Да — все когда-либо откованные мечи с кошачьими глазами. Мечи Клинков неизменно возвращаются в зал?

— И висят над столами. Просто подумал, что стоит предупредить… — Он смущенно усмехнулся. — Можно испугаться, увидев впервые. Конечно, детишки рассказывают друг другу байки, будто в ветреные дни цепи обрываются и все такое, но это неправда. Они качаются и скрипят, вот и все. Думаю, есть вы будете в зале, и это своего рода шутка. Гости смотрят, задирают головы вверх, представляете?

Он задрал голову, наглядно изобразив дурацкую позу.

— Спасибо, — поблагодарила принцесса. — Я очень вам признательна. Глазеть не буду. Постараюсь смотреть только в свою тарелку.

— Ох, лучше бы вам не делать этого! Еда Айронхолла годится не всякому.

Выбрав момент, когда остальные не слышали, Пьерс заговорил о Великом Магистре.

— Его зовут сэр Саксон. Ваш венценосный отец не рассказывал о нем?

— Нет, я не помню.

— Саксон не пользуется особой любовью. Даже рыцари ворчат у него за спиной. Бандит обещался расквасить ему нос, а Бандит был очень миролюбив…

— Так что с ним не так?

— Он… маленький, если так можно выразиться. То есть подлый, вот. Он придирается. Сегодня общается со старшими как с лучшими друзьями, а назавтра помыкает ими, как детьми. Можно вести себя и так, и так, нельзя только смешивать.

— А как он обращается с младшими?

— Ну, прошу прощения, дерьмово.

— Зачем вы мне это рассказываете?

Пьерс скорчил рожу.

— Рассчитываю, что вы не слишком удивитесь, если я расквашу ему нос. У меня нет достаточного опыта в таких делах.

За Холмгартом на краю Старкмура лежал Блэкуотер, маленький, жалкий поселок шахтеров, потом снова простирались дикие земли. Подул ветер, небо затянули облака. Вершины холмов накрыла тень, озера подернулись свинцовой рябью. Малинда больше не разговаривала, все ее силы уходили на то, чтобы не заснуть. Духи, она выиграет спор! И пересчитает все ступени на лестнице. Она не сможет подняться сама, разве что только на четвереньках.

— Вот он, — сказал Сокол, указывая рукой вперед. — И нас уже заметили, видели?

Зажатое сверху облаками, а снизу торфяными болотами солнце светило прямо в глаза, но Малинда разглядела угрожающего вида башню из темного камня. Укрепления скрывались под сенью скалистого холма. С большим трудом она различила всадников, которые мчались впереди, — все четверо неслись как бешеные, чтобы предупредить о приезде гостей.

— Не так-то просто незаметно пробраться в Айронхолл! — одобрительно сказала Малинда.

— Кроме как в обеденное время, — усмехнулся Дуб.

Глава 17

242: Сэр Хаос, который пятнадцатого дня Одиннадцатого месяца 337 года присутствовал на свадьбе своего подопечного в Кэндльфрен-Парке и был убит бельскими рейдерами. Сразил пятерых и после чего скончался, но его подопечный выжил.

243: Сэр Рис, который в тот день был убит стрелой из лука, но его подопечный выжил.

Айронхолл, «Литания героев»

Королевская Дверь оказалась маленькой калиткой с западной стороны круглой башни. Слезая с лошади, Малинда старалась не морщиться от боли, хотя больше всего ей хотелось завыть. Дуб открыл дверь. Сокол и Марлон держали лошадей под уздцы. Все выжидающе смотрели на Пьерса.

— Вы в самом деле хотите, чтобы я сделал это, ваша светлость?

С огромным сожалением Малинда окинула взглядом окна: любопытных лиц не видно, но сейчас она не смела рисковать и навлечь на себя скандал.

— Может быть, в следующий раз.

Пьере придвинулся ближе.

— Когда мы окажемся внутри? — хриплым голосом спросил он, и глаза его стали влажными, как прачечная.

— Нет! — твердо отказалась принцесса. — Я уже большая девочка.

Почти сразу же Малинда пожалела о своем решении, однако храбро карабкалась по крутым ступеням. Наконец лестница уперлась в дверь. Пьерс стукнул по деревянным панелям и вошел внутрь. Маленькая комнатка казалась еще меньше, потому что вся была заставлена мебелью, хотя вид имела довольно уютный. В очаге горел огонь, рядом стояли обитое кожей кресло и маленькая скамеечка для ног, а также стол, три деревянных стула, полки с книгами, очень потертый коврик…

— Сэр Пьерс! Значит, это правда? Старший погиб?

Великий Магистр оказался моложе, чем ожидала Малинда. Ему не было и сорока. Он внимательно рассматривал двух женщин в грязных дорожных плащах, стараясь сохранять безразличное выражение лица.

— Боюсь, не только Старший, но и многие с ним, — сказал Пьерс. — Ваше высочество, позвольте представить вам Великого Магистра.

Тот низко поклонился. Малинда сняла запачканную перчатку и протянула руку для поцелуя.

— Для меня большая честь посетить Айронхолл и встретиться с вами, Великий Магистр.

— Ваша милость необычайно добры. Не угодно ли присесть? Или немного отдохнуть?

Очевидно, он всегда смотрел слегка презрительно. Его одежда была такой же неопрятной и потертой, как и мебель в комнате. Малинда поняла, что сэр Пьерс имел в виду, говоря «маленький». Хотя Магистр, подобно остальным Клинкам, роста был среднего, он вел себя так, будто пытался казаться больше. Впрочем, возможно, у нее сложилось предубеждение.

— Нет, благодарю. Мне нравится стоять. Но если вы не против, я погреюсь у огня.

Малинда подошла ближе к очагу. Ее била дрожь — не столько из-за холода, сколько из-за недосыпания и усталости. Мужчины разбрелись вокруг. Между хозяином и гостями чувствовалось напряжение — как будто мелькали маленькие искорки.

— И с удовольствием выпила бы кружку эля, — поспешно сказала принцесса, а то вдруг к этому предмету больше не вернутся. — Тебе тоже, Диана? Тогда две, Великий Магистр, будьте любезны.

— Три, — проговорил Пьерс.

Великий Магистр подошел к другой двери и отдал кому-то за ней приказание. Он вернулся, и его познакомили с леди Бандит, которой он пробормотал какие-то слова по поводу прежнего командира. Саксон вежливо расспросил Малинду о путешествии, потом добавил:

— Грустно видеть, что Гвардейцы опасаются носить форму.

Пьерс сразу же распушил хвост.

— Это обычная предосторожность, когда мы не сопровождаем суверена. Вы же знаете.

— Не помню такого правила.

Снова мелькнули искры. К счастью, пожилой слуга принес эль. Мало что в жизни Малинды доставило ей удовольствие сравнимое с первым глотком этого божественного напитка.

— Вы, наверное, догадываетесь, с какой целью ее высочество пожаловали в Айронхолл? — сказал Пьерс. — Зачем нам попусту тратить время?

— Очевидно, вы не читали моих отчетов.

— Доминик только вчера нашел ключи Старшего, и у нас не было возможности что-либо читать.

— Доминик теперь Старший? Официально меня еще не известили.

— Он исполняет обязанности. Назначение должен подтвердить лорд-протектор.

— Сколько пострадавших?

Пьерс вопросительно посмотрел на Малинду.

— Говорите, сэр Пьерс, — кивнула она, подавляя зевок.

Если этот разговор продлится больше пяти минут, то она просто заснет стоя и упадет в огонь.

— Трое безнадежно покалечены, — сказал Пьере. — Шестьдесят два мертвы.

— Нет! — Великий Магистр закрыл глаза. — Никогда еще Орден не нес таких потерь! Никогда!

Он явно перестарался с драматичностью.

— А вот теперь понес. Плюс, насколько нам известно, около двух сотен гражданских лиц и Йоменов. Совет не раскрывает точных цифр.

— Нет, нет!

— Да, да! Осталось тридцать пять гвардейцев. Великий Магистр, нас еще никогда не было так мало. К тому же наступил период регентства, вы понимаете, что это значит. Нам нужно охранять его величество и лорда-протектора, а также ее высочество. А Война Чудовищ еще не закончена, насколько я могу судить. Итак, Великий Магистр, сколько Клинков мы в состоянии отдать ее высочеству?

Гримаса на лице Саксона стала еще отчетливее.

— К моему величайшему огорчению, я вынужден отказать ее высочеству и ответить: «Ни одного!»

— Подумайте получше, — холодно протянул Пьерс, поправляя ножны.

— Не стоит распаляться. — С неприятной улыбкой Великий Магистр повернулся к Малинде. — Ваш высокочтимый отец опустошил нас месяц назад. Начиная с Ночи Псов, миледи, нам приходится тренировать и выпускать мальчишек гораздо быстрее, чем должно. Обычный курс рассчитан на пять лет, многим кандидатам требуется еще больше, а никто из присутствующих не проучился и четырех! Мы не можем больше снижать планку. Мальчишки не готовы ни физически, ни умственно, ни морально. Мечом они владеют очень плохо.

— Сколько сейчас старших? — спросил Пьерс, как будто увеличиваясь ростом.

Если он изображал гнев, то делал это очень убедительно. Великий Магистр по-прежнему улыбался Малинде.

— Только шесть. До вчерашнего дня их было четверо, но даже они едва опушились, а двое других с трудом перешли из безбородых. Нам нужно двадцать старших, чтобы тренировать младших кандидатов. Мы настолько отступили от правил, что я не могу позволить…

— Ерунда! — гаркнул Пьерс. — Опиши старших. Представь, что по-прежнему докладываешь королю Амброзу.

Магистр обернулся к нему.

— Но ведь на самом деле это не так, да? От кого вы привезли приказ, сэр Пьерс? Бумаги заверены подписью лорда-протектора? На них стоит печать лорда-протектора?

— Они подписаны Дюрандалем, председателем Совета регентства, и на них стоит печать Совета. Совет де-факто управляет королевством до возвращения лорда-протектора.

— Ха! Они исполняют работу по дому — коров доят и сточные канавы очищают. Только лорд-протектор имеет право забирать Клинков. А что, если ему понадобятся Клинки и он приедет ко мне и узнает, что я всех отдал по подложным документам? Что тогда будет со мной, а?

— Ничего более страшного, чем может случиться сейчас, квакающая размазня! Докладывай о четверых старших!

Великий Магистр пожал плечами.

— Первого Кандидата зовут Одлей. Он очень красив, в форме будет смотреться изумительно, но фехтует хуже черепахи. Второй… ваша светлость не захотят забрать второго. Он бешеный. В обычное время я бы давно его вышвырнул, но мы держим его, чтобы тренировать младших. При дворе я бы не доверил ему меча.

— Как зовут? — перебил Пьере.

— Я забыл, что записано у нас в списках. Он откликается только на кличку Пес. Вашего покойного отца обычно раздражали такие нелепые имена, тем не менее нам приходится с ними мириться. Третий — Винтер, наверное, лучший мечник из всей компании, хотя это немного о нем говорит. Но он недостаточно зрелый, очень нервный и напряженный. Обгрызает ногти до локтей.

— А я писался по ночам! — воскликнул Пьерс.

Великий Магистр опешил и быстро заморгал.

Пьерс страшно побледнел.

— Многие старшие начинают нервничать, когда подходит время Уз. Не могут спать, дергаются. Из сострадания мы никогда не говорим об этом, Саксон! Если так было шесть лет назад, когда меня выпускали, то представь, что сейчас происходит. Клинков пожирают чудовища и убивают собратья! Война Чудовищ, потом Уэтшор, теперь еще и регентство. Кто четвертый?

— Абель. Просто глупый ребенок. Придумывает идиотские шутки, склонен к нелепым выходкам. Через пару лет он будет в порядке. — Великий Магистр слегка склонился перед Малиндой. — Искренне сожалею, миледи, но корзина пуста.

— Посмотрим!

— Тихо! Тихо вы оба! — Малинда с удовлетворением заметила, что ее гнев произвел впечатление. Нескрываемая ненависть Пьерса к Магистру играла против нее, старик мог вообще ей отказать. — Хватит вести себя, как бестолковые подростки! Крики ничего не решат. Когда у вас вечерняя трапеза, Великий Магистр?

— Прямо сейчас, ваша милость. Конечно, для Ордена будет величайшей честью…

— Тогда, пожалуйста, проводите нас в наши покои. Поскольку сэр Пьерс столь недоверчив, пускай лично проверит умения старших. Когда ужин закончится, мы продолжим обсуждение в присутствии самих мужчин.

— Мужчин?..

— Четверых старших кандидатов.

— По традиции все делается не так…

— На этот раз, — веско начала Малинда, подкрепляя слова суровым взглядом Дома Ранульфа, — все будет именно так. Вы говорите, они еще не готовы, и, возможно, вы правы. Сэр Пьерс подозревает вас во лжи, а вы сомневаетесь в законности его полномочий. Боюсь, что в будущем защитить меня от опасностей будет не под силу и десятку Дюрандалей. Я не стану заставлять этих мальчишек жертвовать жизнью, если не сочту их в достаточной мере обученными и информированными о ситуации в большом мире.

Пьерс делал большие глаза, словно выражая недовольство ее вмешательством.

Великий Магистр поклонился.

— Вы окажете великую честь магистрам, если согласитесь выпить с ними кубок вина перед ужином.

Малинда не предполагала, что зал такой большой и широкий. Когда она вошла под руку с Великим Магистром и в сопровождении всех магистров и приехавших Клинков, мальчишки поднялись со скамей и стали издавать ритмичный звук вроде «An! An! An!». Скорее всего они приветствовали так каждого гостя, но ее они должны были узнать. Изнутри Айронхолл видели немногие женщины — хотя Годелева, например, была здесь, — и Малинда не понимала, чего тут особенного. Свет исходил только от свечек на столах и… и от мерцающих звезд над головой, которые она заметила только сейчас. Знаменитый Небосвод Мечей простирался чуть выше чем в полуметре от главного нефа, и каждый меч отбрасывал на пол сотни танцующих бликов. «Хватить глазеть!» — напомнила себе Малинда и, опустив подбородок, прошла вдоль колонн.

По обеим сторонам деревянных столов стояли ученики, или, как их называли в Ордене, кандидаты. Сначала шли самые юные мальчишки, кричавшие с восторгом, толкавшие и задиравшие друг дружку, потом постарше и повыше, которых было уже заметно меньше. За первыми столами было очень тесно, а вот в дальнем конце стояло всего шестеро молодых ребят, которые с гордостью носили мечи. Последний стол перед креслом Великого Магистра стоял пустым.

— Одинокий меч у дальней стены, — заметил Саксон, — это «Сумерки», принадлежавший Дюрандалю. — Он имел в виду легендарного основателя Ордена, а не лорда Роланда. — Как видите, меч сломан. Дюрандаль умер во сне, в своей постели, и меч нашли рядом. Тайну еще никто не разгадал.

— Может быть, он уже давно был сломан, и Дюрандаль носил его в ножнах, никому не говоря.

— Может быть, — сердито ответил хозяин.

Он подвел принцессу к высокому столу и предложил кресло с подушками, поскольку членам королевской семьи предоставлялось лучшее место в доме. Малинда осторожно уселась, стараясь не думать, что через несколько дней ее ждет обратный путь. Слева сел сэр Лотэр, Магистр Ритуалов, страдавший свойственной всем ученым рассеянностью. Пьерс и Диана тоже поместились за главным столом, а остальные сопровождавшие присоединились к шестерке старших.

Ветерок потревожил Небосвод, и пять тысяч стальных мечей тихо зазвенели, рассыпая по полу миллионы звезд. Каждый клинок висел на цепи… Малинда опустила голову.

Магистры заняли свои места. Как по сигналу мальчишки опустились на скамьи — за столами не обошлось без пинков и перебранок, — и показались слуги с подносами. Малинда ужасно хотела есть, лишь бы только посреди ужина не рухнуть лицом в тарелку.

— Вина, ваша светлость?

Она отказалась — от вина ее наверняка разморит окончательно. Принцесса присмотрелась к шестерке за столом старших, которая весело болтала с Гвардейцами. Сколько бы лет им ни было на самом деле, выглядели они как трое мужчин и трое мальчишек. Быть может, такое распределение не совсем справедливо, но достаточно реально. И только одного можно было назвать красивым.

Поскольку Великий Магистр расспрашивал Диану об Уэтшоре, Малинда повернулась к магистру Ритуалов.

— Сэр Лотэр, назовите мне старших. Наверное, тот темноволосый красавец — кандидат Одлей? Он покорит все женские сердца во дворце.

— Ох, нас он уже покорил, — сказал заклинатель настолько мягко, что она не поняла, серьезен ли он. — Напротив сидит Винтер.

Винтер действительно казался несколько нервным, и Малинда решила, что с него станется грызть ногти. Но кто бы на его месте вел себя спокойнее? Абель выглядел совершенным мальчишкой. Двое других — Креншоу и Охотник — боялись еще сильнее Винтера; их перевели на последнюю ступень только вчера, а сегодня здесь уже сидит потенциальный подопечный.

Шестой, по имени Пес, был крупнее и, наверное, старше остальных и отличался грубыми, непривлекательными чертами лица. Грязные волосы цвета пакли свисали из-под шляпы. Он мрачно ел, не вступая в разговоры.

— Не слишком ли велик для Клинка, а?

— Точнее, слишком широк, — согласился Лотэр, почему-то считавший, что умеет одновременно жевать и говорить. — Когда его приняли, он уже перевалил за норму, так что мы применили… необходимое заклинание, которое остановило рост. Оно сработало необычно: больше парень не рос, зато раздался в плечах. Вы только взгляните на его грудь! Товарищи зовут его Бык или Лошак. Имя ему не нравится, как ни странно; сам себя он кличет Пес… Но на его скорость это не повлияло.

Никто в зале не мог пожаловаться на отсутствие аппетита. Еда была простая, обильная и достаточно вкусная. Все активно жевали, даже старшие рыцари; слуги бегом наполняли тарелки. Сама Малинда съела больше, чем привыкла, и нисколько не жалела об этом. Завтра ей придется поститься, как полается перед ритуалом. Она весело болтала со своими соседями, отлично зная, что оба магистра пытаются не пропустить ни единого слова из уст Дианы и Пьерса. Ее спутников уже подвергли перекрестному допросу относительно происшествия в Уэтшоре, а за столом старших кандидаты столь же яростно выпытывали детали у Гвардейцев. Только положение принцессы спасло ее саму от этой неприятной процедуры.

Когда трапеза завершилась, Великий Магистр поднялся с места и подождал, пока все затихнут.

— Братья и кандидаты, как видите, сегодня королевская особа оказала нам почет своим присутствием. Прежде чем представить наших гостей, прослушаем традиционное чтение из «Литании героев».

Все, кроме Малинды и Дианы, встали, проскрипев кожаными сапогами и скамейками. Слуга подкатил к Магистру деревянную подставку, на которой покоилась огромная книга.

— «Номер 275: сэр Храбрец, который четвертого дня Пятого месяца 368 года сопровождал своего подопечного на охоте, когда колдовской зверь видом получеловек-полукот выскочил из кустов и напал на его подопечного; он защитил его собой и ранил зверя в ногу, прежде чем чудовище сломало ему шею ударом лапы, но подопечный выжил». — После секунды молчания Магистр закрыл книгу. — Воздадим честь и память нашему павшему брату.

Малинда знала Храбреца! Двести семьдесят пятый? Она повернулась к Магистру Ритуалов.

— И мальчики каждый вечер слушают такие сказки?

Он кивнул, и его глаза за толстыми очками заморгали.

— Бывают и другие чтения… если мальчик берет имя древнего героя, тогда добавляются новые имена. И многие появились недавно.

Если Храбрец значится под номером 275, то сколько всего Клинков? И записали ли жертв Уэтшора?

— А кто попадает в списки? — шепотом спросила она.

— Кто спас своего подопечного или умер, пытаясь спасти.

Нет, шестьдесят два из Уэтшора не попадут в «Литанию».

— Поприветствуем ее высочество! — подытожил Магистр.

Продолжительные аплодисменты и возгласы.

— Леди Бандит, вдова последнего Старшего.

Продолжительные аплодисменты в память о командире, которого все любили, не смолкали, пока Магистр не подал знак рукой. Диана опустила лицо и часто моргала.

— Сэр Пьерс, временно исполняющий обязанности командира Королевской Гвардий.

Пьерс поклонился, на его долю выпало довольно сдержанное приветствие. Аплодисменты звучали все слабее с каждым новым гостем, а Аландейлу достались только подбадривающие крики.

— Пришли горькие времена, — продолжал Магистр. — Наш возлюбленный суверен, глава Ордена, был предательски убит меньше недели назад. Число погибших гораздо больше, чем нам сообщили сначала. Сэр Пьерс был там и скажет несколько слов.

Даже в те дни, когда Малинда мечтала стать рабой любви сэра Пьерса, ей не нравилась его безжалостность. Черта эта проявилась и сегодня, когда он отмел все сомнения относительно убийства Кроммана и когда практически вынудил ее мчаться весь день до Айронхолла. Резню в Уэтшоре он описал, со всей прямотой, не скрывая ни единой ужасной подробности: бельцы выпустили всего одну стрелу, Клинки пришли в бешенство, из них погибли шестьдесят два, и еще около двухсот человек из гражданских и Йоменов. Каждое новое разоблачение сопровождалось стонами и воплями. Он пролил несколько капель бальзама: большая часть мирного населения пострадала вследствие паники, их снесли лошади или они сами скатились по обрыву в воду. Большинство Клинков пострадали не от рук собратьев. Йомены рассчитались со своими древними соперниками.

— Ни один из погибших не попадет на страницы «Литании героев», — сурово проговорил он. — Но, может быть, они умерли не совсем напрасно. Когда мы получим ответы, братья…

Юнцы в дальнем конце заланичего не поняли, ребята постарше могли разобраться. Много вопросов ждет впереди, и самому Ордену грозит большая опасность.

— Без малейшей радости я сообщаю вам это, братья, и все же у меня есть более печальные новости, пожалуй, самые горькие, какие только слышали в этих стенах. Вы знаете, что стрелу, которой был убит король, выпустил сам бельский король Радгар Эйлединг. Я видел его на корабле за несколько минут до резни. Я узнал его и предположил, кто это может быть. Я некогда знал его под именем Рейдер, хотя до того дня не имел представления, кем он стал. Я знал его здесь, он сам был кандидатом в Айронхолле.

Раздался вопль! Даже магистры вскочили с мест.

Пьерс стоял неподвижно, пока снова не установилась тишина.

— Наш величайший враг некогда был одним из нас, братья. Я был еще щенком, когда он стал старшим. Он отказался от Уз, когда пришло его время, и сбежал из Шивиаля в Огненные земли, захватил трон и объявил войну стране, которая дала ему приют. Королю Амброзу удавалось скрыть произошедшее. Всем нам было сказано, что Рейдера и другого кандидата король послал на секретную службу за пределами королевства. К стыду нашему, должно добавить, что Радгар Эйлединг прекрасно знал, что случится с Клинками в Уэтшоре, когда убивал нашего подопечного. Нас предал один из нас.

Пьерс опустился на скамью.

Несколько минут Великий Магистр не прерывал жуткой тишины, а потом прошептал:

— Ваше высочество?

Малинда кивнула. Она не желала открывать глаза, но сейчас произнести речь было просто необходимо. Благодаря многолетней практике это не составляло особого труда. Магистр снова представил ее. Принцесса встала и заговорила, обращаясь к дальнему концу зала.

— Великий Магистр, магистры, рыцари, кавалеры, кандидаты… Я давно желала приехать сюда и поблагодарить Орден, который вот уже много лет охраняет мою семью. Для меня великая честь встретить вас, тех, кто живет под Небосводом Мечей. Увы, в наше время много скорби — и для вас, и для моей семьи. Да и для нашей родины, для Шивиаля, которым сейчас управляют от лица ребенка. Регентство никогда не проходит безболезненно. Мой брат только через много лет сможет взять власть в свои руки, а до той поры клянусь посвятить всю мою жизнь его благополучию и служить ему…

— Я умру за тебя, принцесса! — раздался резкий, ломающийся голос.

Пес поднялся на ноги. В ту же секунду оба соседа с двух сторон схватили его за плечи, желая усадить обратно. Он отбивался, но стоял и кричал:

— Я умру за тебя! — Со всех сторон послышалось злобное бормотание. — Приказывай что угодно, и я подчинюсь…

Дуб и Марлон присоединились к укротителям, и всем четверым удалось наконец усадить Пса.

Великий Магистр не произнес ни слова, но Малинда буквально услышала его мысли.

— Пес — бешеный. Я же вам говорил.

— Честь, храбрость и преданность, — продолжила принцесса, — долгие века шли бок о бок с вашим братством. Хочу верить, что Дом Ранульфа тоже обладает этими добродетелями. Чем темнее времена, тем ярче должны сиять честь, храбрость и преданность. Так давайте вместе, вы и я, дадим слово здесь, под Небосводом Мечей, что будем хранить верность нашим путям, нашим законам и нашим обычаям. И пусть столетия увидят, что времена тьмы стали для нас временами славы.

Она села и с радостью выслушала овации.

Малинда наивно рассчитывала провести сознательный разговор с четверкой старших, объяснить им политическую ситуацию и возможные опасности, но было уже поздно, и она чувствовала себя совершенно разбитой. Пьерс взял на себя организацию встречи, которая проходила в комнате Магистра. Принцесса не решалась сесть, чтобы вдруг не заснуть, и поэтому остальным тоже пришлось стоять — четверо кандидатов выстроились в неуверенную линию спиной к окну, а напротив замерли Малинда, Диана, Пьерс и Великий Магистр. Свечей не хватало, огонь в камине потух. Уже давно пора было спать. Весь мир шатало от усталости.

— Они не так уж плохи, как говорил Великий Магистр, — сказал принцессе Пьерс. — Конечно, им требуется больше практики и обучения, но с новобранцами так всегда. К тому же вряд ли они сильно повысят мастерство, если оставить их здесь, потому что все время проводят с младшими. Пара месяцев при дворе, и Гвардия придаст им нужную форму.

— А чем же мы тут в Айронхолле занимаемся? — не вытерпел Магистр.

— Делаете все возможное. Как и мы все.

Теперь пришло время начать серьезный разговор. Малинда уже поняла, что просто глупо говорить благородные речи о нарушении традиций и позволять мальчишкам отказаться от принятия Уз. Или она осмелится упомянуть о своих сомнениях насчет лорда-протектора? Его планам сильно повредит наличие четырех Клинков рядом с принцессой, но они ни за что не согласятся служить, если узнают, насколько мрачно будущее их подопечной.

Принцесса неуверенно взглянула на четверку. Одлей производил впечатление — потрясающе хорош и к тому же уверен в себе. Пес чуть выше, но гораздо шире в плечах и сильнее. Он хмурился; в глазах застыло странное выражение. Винтер пребывал в ужасе, его тошнило. Абель нервно усмехался, как и положено просто мальчишке. С чего начать?

Пока она размышляла, Пьерс продолжил:

— Думаю, вы все готовы в штаны наложить. По крайней мере у меня было так, когда я добрался до вашей ступеньки. Вы должны беспокоиться только о принятии Уз. Тысячи человек прошли этот ритуал без единой царапины. Как только вас свяжут, вы забудете, что такое страх. Узы придадут храбрости, когда ее будет не хватать.

Скорее всего эти слова он адресовал Винтеру, и Винтер, конечно же, поднял подбородок. Нахальная ухмылка Абеля стала еще шире. Пес сильнее нахмурился.

— Наш новый король, — сказала Малинда, — слишком мал, чтобы понимать даже значение слова «король», но мы знаем, что оно обозначает честь и закон. Я клянусь, что не имею никакого желания получить трон. Я хочу, чтобы мой брат вырос в безопасности, достиг зрелости и принял свое наследство. Если духи рассудят иначе, я готова наследовать в свою очередь. Но вы знаете, какие опасности подстерегают слабых. И я…

— Я умру за тебя, принцесса! — прохрипел Пес, делая шаг вперед.

— Подожди! — завопил Великий Магистр, пытаясь удержать его.

Казалось, Пес всего лишь тряхнул плечом, но старик отлетел к стенке; он бы рухнул прямо на пол, не подвернись ему под спину стол. Не обращая никакого внимания на Магистра, Пес опустился на колено перед Малиндой и взял ее руку в свои большие, грубые лапы.

— Я не желаю, чтобы…

Она попыталась освободить руку, но ладонь осталась там, где была.

Пес поцеловал ее.

— Я твой, принцесса.

— Я тоже! — воскликнул Одлей, опускаясь рядом с Псом. Будучи Первым, он и должен был действовать первым, однако широко улыбнулся и нисколько не обиделся, что его опередили. Абель и Винтер чуть не столкнулись, торопясь присоединиться к старшим.

— Отлично! — рассмеялся Пьерс. — Миледи, теперь у вас прекрасная личная Гвардия! А ты заткнись, Магистр.

Глава 18

189: Сэр Доблестный, которого в Третьем месяце захватили в плен исилондские солдаты, умер под пытками, но не предал своего подопечного.

Айронхолл, «Литания героев»

— Ах, вот вы и убили его, — горько вздохнул сэр Лотэр. — Старайтесь не крутить мечом. Следующая попытка. — Он снова нарисовал углем крестик.

К счастью, в качестве жертвы выступал обтянутый кожей свиной скелет. Два ухмыляющихся поваренка держали его на вытянутых руках, а Малинда пыталась связаться с ним Узами. Никакой радости она не чувствовала. Было еще слишком рано, в кухне воняло тухлым мясом, из свиной туши вылетали черные мухи, а последствия вчерашней скачки заявляли о себе с новой силой.

Она сжала меч, подняла его на нужную высоту и с силой воткнула. Клинок вошел и уперся с противоположной стороны в кость, от чего поварята пошатнулись.

— Вот! Гораздо лучше! — бодро проговорил Магистр Ритуалов. — Не бойтесь задеть ребро или лопатку. Очень драматично выглядит, если вы проткнете его насквозь, тогда он сможет хвастаться перед своей дамой двумя шрамами. Но помните: как только вы задели его сердце, он связан. Если вы не разделаете его на куски, вытаскивая меч, то все в порядке. Еще раз? Прекрасно. А теперь вот этим.

Ей предложили огромного железного урода, в ржавчине и зазубринах, длиной едва ли не в ее рост. Она охнула, попробовав меч на вес.

— Я его даже поднять не могу! Не то что размахнуться…

Малинда с трудом воздела меч, держа его обеими руками, и кухонные мальчишки ринулись врассыпную.

Лотэр захохотал.

— Вы должны попасть в сердце. Отрубленная голова для заклинания не нужна.

У волшебников очень странное чувство юмора.

— А почему таким тяжелым?

— Вы должны связать человека его же мечом, а для Пса сделали настоящий палаш. Попробуйте с рукавицей. Если будете держать меч левой рукой, то может получиться. Сейчас лезвие не острое, но к вечеру его наточат как бритву…

Они вышли во двор, где гвардейцы и кандидаты звенели сталью, раздавая инструкции и отпуская шутки. Диана сидела поблизости, на свежем воздухе.

Рядом с ней стоял широкоплечий беловолосый парень.

— Вы сумеете пронзить меня сегодня вечером, принцесса? — прорычал он, увидев Малинду.

Интересно, у Пса действительно такой голос, или он изображает жуткий рев, чтобы соответствовать имени? При свете дня она поняла, что вчера ее поразило в его взгляде — очень бледная, почти белая радужка. Ресницы были такого же цвета, как волосы. Он казался слепым.

— Не смей говорить так с ее высочеством! — закричал Магистр Ритуалов.

— Пускай она скажет, если ей не нравится.

И ни малейшего намека на улыбку, ни малейшего.

— Я предпочитаю, — спокойно проговорила Малинда, — чтобы ко мне обращались в более официальной манере.

— Как вашей милости угодно, — ответил Пес, кланяясь. — Если ваше высочество желает потренироваться на живом теле, я не против пойти сегодня первым.

— Ох, Пес, веди себя прилично! — чуть не простонал магистр Лотэр. — Он всегда такой, ваша милость. Его тысячу раз предупреждали, так что если вы не хотите взять…

— Нет! — зарычал Пес. Он упал на колени и протянул молитвенно сложенные руки. — Я всего лишь пытаюсь быть полезным вашему высочеству. Просто предлагаю себя первым, если вы сначала ошибетесь.

Сэр Лотэр покачал головой.

— Я прошу прощения у вашей милости. Он говорит серьезно. Мы ничего не можем поделать. Мы испробовали на нем все записанные в книгах наказания, а ему все безразлично. Боюсь, Пса можно или взять, как есть, или не брать вообще.

— Он не опасен?

— О нет. Он никогда никому не сделал больно, хотя в принципе может всем нам переломать кости. Я скорее опасаюсь, что он не сумеет поразить настоящего врага… Решать вам, ваше высочество.

Пес опустился еще ниже, как будто желая поцеловать землю.

— Пожалуйста, пожалуйста! Я стараюсь. Я все время стараюсь.

— Продолжай, и мы посмотрим, — слабым голосом сказала Малинда.

Сэр Лотэр вздохнул.

— Уж такой он есть. Идемте в Кузницу, ваша милость.

На первый взгляд Кузница казалась всего лишь низким, заросшим мхом сараем с маленькими остроконечными окошками; ее основная часть находилась внизу. К подземной крипте вела лестница. Потоки весенних вод текли из восьми каменных устьиц, обегали зал по периметру и с журчанием скрывались в водостоке. В пяти очагах пылал огонь, три оставшихся едва тлели. По стенам висели клещи, щипцы и молоты, на полу стояли корзины с рудой, восемь больших наковален, расставленных по кругу, лежали слитки металлов и различных сплавов — все эти предметы говорили о том, что именно здесь создаются знаменитые мечи с кошачьим глазом. А на девятой наковальне, огромной железной пластине в центре, юноши превращались в Клинков. Выложенная белыми плитами октограмма содержала все восемь обычных знаков.

— Теперь вы должны медитировать, — бодро сказал Магистр Ритуалов.

Малинда поежилась от холода.

— О чем медитировать?

— О чем угодно. В книгах особо не указано. — На его очках блеснул красный огонек. — Думаю, это делается для того, чтобы кандидаты не могли пожаловаться, что им не дали времени на размышления.

Хохотнув, он поклонился и стал подниматься по ступеням.

Малинда пошла к самому жаркому очагу. Винтер, Абель и Одлей разделились, и каждый постарался устроиться поудобнее у огня. Пес остался на месте, не отрывая глаз от принцессы.

— Я нужна вам? — спросила Диана, неприязненно озираясь вокруг. — Потому что если нет, ваше всемогущее высочество, то я отправлюсь обратно в постель, гм… одна, — добавила она со слабой тенью прежней усмешки. — В самом деле.

— Принеси мне плащ и можешь идти.

О чем еще медитировать, кроме как о будущем, которое она не способна предсказать ни на день вперед?

Вскоре пришел магистр Оружейник и спросил каждого кандидата, как он хочет назвать свой меч. Когда он удалился, делать снова стало нечего. Примерно через час Малинда поняла, что больше не вынесет такой скуки, и подошла к ближайшему Клинку. Это оказался Абель. Он поднял на нее огромные глаза и зашевелился, собираясь встать.

— Нет, сиди, — сказала она и опустилась рядом. — Скажи мне, почему ты выбрал такое имя.

Он заколебался.

— Ну, ваша светлость… Оно звучит красиво. Респектабельно. В Ордене уже было пять Абелей, но давным-давно, и никто из них не попал в «Литанию».

— Хочешь стать первым?

Он широко усмехнулся.

— Может, мне повезет.

— Да, резонно. А как ты назовешь свой меч?

— «Жаждущий».

— Мне понадобится командир для моей Гвардии. Скажи, почему я должна назначить именно тебя, а не кого-нибудь другого?

Он выпучил глаза.

— Меня, ваша милость? Ох. Лучше меня мечом владеет только Винтер. Командир Бандит был очень хорошим командиром разве не потому, что его все любили? Думаю, я пользуюсь достаточной популярностью, ваша светлость.

Доводы не произвели на Малинду большого впечатления, но ей понравилось, что парень быстро соображает.

— А если я решу назначить кого-нибудь другого, то кого мне выбрать?

— Пса!

— Все говорят, Пес — бешеный.

— Да, это правда. Но еще он умный.

Окончательно запутавшись, принцесса спросила:

— А почему ты думаешь, что из него получится хороший командир?

Абель пару секунд пожевал губу.

— Потому что последний месяц он у нас Второй, а вторые отвечают за дисциплину, то есть держат младших в узде. Это очень трудно, у многих вторых ничего не получается, и они идут за помощью к Магистру. Все думали, что Пес для такого дела слишком мягкий, и Шип нагрубил ему в первый же день. Шип сам не маленький, но Пес схватил его за ноги и выставил за окно — и продержал там вверх тормашками, одной рукой, на третьем этаже — пока тот не досчитал до сорока девяти — Абель захихикал. — Он… обмочил штаны, ваша светлость. А Пес сказал, что следующему придется считать до ста пятнадцати. С тех пор Пес только взглянет на них, и они… прошу прощения, ваша светлость. Его боятся. Думаю, Пес сможет управлять нами.

— Я запомню, — сказала она, вставая.

Великий Магистр не слишком погорячился, когда назвал Абеля глупым ребенком.

Следующим в восьмиграннике оказался Винтер, который яростно грыз ногти. Она задала ему те же вопросы, что и Абелю.

— В «Литании» шесть Винтеров. Это великое имя, надо быть его достойным.

— А как ты назвал свой меч?

— «Страх».

— Почему?

— Потому что страх это… потому что я надеюсь вселять страх в сердца ваших врагов, миледи.

— А теперь скажи, почему я должна назначить тебя командиром.

Он вздрогнул, потом секунду поразмышлял.

— Конечно, я лучший мечник из нас четверых, хотя Пьерс и не в восторге… Но из меня не получится хорошего командира. Я человек времени и огня.

— Что значит «человек времени и огня»?

Он заморгал.

— У каждого из нас есть два ведущих элемента: стихия и явление. Моя стихия — огонь. Значит, я беспокойный, любопытный, нервный, а явление — время. Плохая комбинация для лидера. Зато хорошая для мечника.

— Очень интересно. Я думала, что мне больше других известно о заклинаниях, но такой трактовки еще не слышала. А что твои друзья?

Винтер страшно обрадовался возможности прочитать лекцию.

— Вам стоит хорошенько расспросить Белую Сестру, миледи. Она чувствует элементы и может сказать наверняка. А я только предполагаю. Хотя знаю их довольно хорошо и поэтому считаю, что Абель — воздух-любовь. Он человек ветреный, неустойчивый, зато все его любят. А может быть, воздух-время, поскольку он такой быстрый и отходчивый. Одлей — вода, потому что он такой мягкий, всюду отлично вписывается. Плюс, наверное, любовь у него тоже. Пес… Вот с Псом труднее. Конечно, земля, поскольку он сильный. Думаю, его явление — случайность… С Псом происходят странные вещи. Однажды кто-то из старых рыцарей потерял камень из своего меча. Там разболтался каст, знаете, да? Великий Магистр назначил большую награду, а Пес шел как-то по болоту и нашел камень. А он не был на том месте много дней и не мог видеть, как камень выпал!

— Он удачлив?

— В некотором роде. — Винтер нервно хохотнул. — На обратном пути его укусила гадюка. С ним так всегда, миледи. Если в кого-нибудь должна попасть молния, это будет Пес.

Малинде понравились острый ум Клинка и богатое воображение.

— Спасибо, Винтер. Мне будет над чем подумать. А теперь вернемся к изначальному вопросу. Если я не назначу командиром тебя, то кого мне выбрать?

— Ох, Одлея, конечно, ваша милость. Его ничто никогда не смутит.

Следующим сидел Одлей — стройный, темноволосый, красивый. Он улыбнулся Малинде, как будто к нему подошла не принцесса, а просто хорошенькая девчонка. Если с мечом он обращается не хуже, чем с ресницами, то мир падет к его ногам.

Она спросила, почему он выбрал такое имя.

— Мне просто нравится, как оно звучит, ваша милость, не подлее других.

— А меч?

— Вы видели меч Дюрандаля, который висит в зале? Он называется «Сумерки», и никто не может дать такое имя своему клинку. Но я придумал «Вечер».

Малин да не спускала с него королевского взгляда, пока парень не поежился, хотя произошло это не так скоро, как она ожидала.

— Перебор. Разве ты не знаешь, что две шутки подряд в присутствии наследника трона могут быть расценены как оскорбление?

— Шутки?

Он невинно заморгал.

— Ты можешь объяснить, почему я должна назначить тебя командиром своей Гвардии?

— Вместо того чтобы послать меня на смерть? — пробормотал он, оглядывая Кузницу. — Без всякой на то причины, миледи. Я еще недостаточно опытен, чтобы стать командиром, но ближе, чем все остальные.

— А если моя ненависть к насмешкам пересилит, и мне придется выбирать кого-нибудь из них? Кого ты мне посоветуешь?

Одлей снова оглядел товарищей.

— Винтер. Он умен и рассудителен. Если сэр Пьерс говорит правду, и Узы придадут нам уверенности, то из него получится отличный Клинок. У Абеля ветер в голове вместо мозгов. А Пес… непредсказуем. Говорит, как безумец.

— Ясно, он говорит странные вещи, но что он делает?

— О да, не слушайте, что он говорит. Он категорически отказывается фехтовать, если его противник не наденет перчаток и маски — старшие часто дерутся просто так. Не потому, что плохо фехтует. Просто он упрямый, как эта наковальня, и не хочет даже случайно кого-нибудь задеть.

— А как же выходка с юным Шипом?

Одлей удивленно взглянул на нее.

— Даже Великий Магистр похвалил его поступок, хотя для Пса у него обычно и слова доброго не найдется.

— Он всегда таким был?

— На моей памяти — всегда. Щенком он имел большие неприятности. Он уже тогда вымахал таким здоровым, и мы… знали, что он не станет защищаться… Первым в то время был Моряк, и ему нередко приходилось вступать в драку. Двоих отчислили за садизм.

— А как он попал в Айронхолл? Что он сделал?

— Никто не знает. — Одлей заколебался. — По ночам он кричит.

— Что именно?

— Ничего осмысленного. Кажется, хочет найти кого-то по имени Эд. Если мы говорим, что прошлой ночью страшно выли псы, он пожимает своими монументальными плечами и уходит. А через час возвращается, вот и все. С ним все в порядке, ваша светлость, я уверен. Он нам понадобится, если мы попадем в настоящую схватку. Пес силен как бык. Наверное, для него заказали палаш. — Одлей на минутку задумался. — Он не просто увалень с саблей.

Малинда отошла и присела рядом с Псом. Тот повернул к ней уродливое, запоминающееся лицо. В свете Кузницы странные белые радужки казались еще менее заметными, зато выступал свернутый нос, кривая челюсть, уши-лопухи.

— Почему ты выбрал такое имя, Пес?

Через несколько секунд послышался хриплый рев:

— Пес послушный и яростный защитник.

— Но те, кого называют псами, не пользуются уважением и недорого стоят.

Через некоторое время она поняла, что отвечать он не собирается, так как вопрос, собственно, не был поставлен.

— А как ты собираешься назвать свой меч?

— Зачем мечу имя? Он ведь не прибежит, если я позову его.

— Ты не слишком внимательно слушал, когда вас учили хорошим манерам, да? Скажи мне, почему я должна назначить тебя командиром моей Гвардии?

— Вы и не должны. Я не буду командиром.

— А кого же назначить?

— Мне все равно. Любого.

Он пожал, как выразился Одлей, монументальными плечами. Наглость парня раздражала принцессу, хотя скорее всего это была не наглость, а просто безразличие.

— Ты никогда не улыбаешься?

— Когда собака скалит зубы, никому не весело.

— Тогда, может быть, смеешься?

Он немного подумал.

— Когда-то давно смеялся, — сказал Пес и отвернулся.

* * *

День тянулся скучно и голодно. Малинда медитировала в основном по поводу своих братьев — ребенка-короля и безжалостного вояки, — но никакие новые откровения не явились. За высокими окнами начало смеркаться, пришли несколько вооруженных подмастерьев и раздули в горнах огонь. Появился Магистр Ритуалов в сопровождении Дианы со стопкой одежды в руках, а следом показались несколько младших кандидатов, которые несли нечто, напоминающее столешницы.

— Пора принимать ванну, ваша светлость, — весело объяснил магистр. — Я очень быстро проведу ритуал, если вы будете столь любезны и встанете вот здесь, на октограмму. Ваше участие мало, но существенно. Почти все время вы проведете здесь, на острие любви. Прямо напротив вас, на острие смерти, встанет кандидат. У нас только четверо, так что не придется изменять октограмму в перерывах между Узами, просто повторим клятву, и я спою заклинание вызова…

Он увлекся техническими подробностями, по обыкновению колдунов.

Малинда слушала, стараясь не отвлекаться на шутки и хохот младших, которые явно отпускали пошлые замечания. Мальчишки скрепляли доски, собирая как будто деревянный забор. О чем они шутили? Абель ухмылялся, Одлей изо всех сил старался сдержаться, лицо Винтера вот уже несколько часов как застыло в ухмылке, и только Пес оставался серьезным.

— Вы и ваши кандидаты должны погрузиться в воду, смерть, случайность и, наконец, любовь. Очень важно соблюдать порядок. Там, там, там и в конце вот здесь. — Лотэр улыбнулся, сверкнув очками. — Полное погружение.

Диана в первый раз после смерти Бандита проявила интерес к происходящему.

— Полотенца, ваша мокрость, и очень облегающая ряса с монашеским капюшоном. Двор с ума сойдет, когда вы объявите моду на следующий год.

Магистр Ритуалов вернулся к деталям.

— Наверное, лучше, если первыми пойдут кандидаты? Мальчики, принесите ширмы и поставьте их туда. Быстро! Нам надо найти подходящие ширмы в подвалах. Магистр Архивов говорит, что вы — первая леди, которая связывает Клинков, после королевы Шиан…

Через некоторое время Диана и Малинда сидели у огня на острие воздуха, полностью закрытые высоким ограждением, и слушали всплески и вопли, которые четверо будущих Клинков издавали во время ритуального очищения. Впрочем, Малинду это не особенно интересовало. А вот Диана провертела меленькую дырочку, откуда был виден кусочек острия смерти и стоявшая там кадка. Судя по всему, кто-то произвел на нее впечатление.

Четверо высушенных и одетых юнцов помогли перетащить ширму к острию воды, чтобы принцесса могла совершить омовение. Она каждую секунду ждала увидеть в корыте плавающий кусок льда. Интересно, процесс действительно необходим для ритуала, или это еще один способ проверить твердость намерений будущего подопечного?

Наступила темнота, и в Кузнице горел только огонь в горнах. Незадолго до полуночи рыцари, магистры и кандидаты стали собираться; неожиданно время завертелось словно карусель. Малинда уже стояла на своем месте в октограмме, на остальных остриях находились Великий Магистр, Магистр Ритуалов, испуганный мальчишка, должно быть, Щенок, и четверо будущих Клинков принцессы. Всего, конечно, восемь. Послышалось пение — одни элементы призывали, другие отгоняли. Прошел какой-то таинственный обряд с пригоршнями зерна и золотых монет…

Малинда не отличалась особой чувствительностью к заклинаниям, но звуков загробного эха хватило, чтобы у нее по коже забегали мурашки. А потом Щенок пропищал свои слова и положил меч на металлическую наковальню в центре… Пес помог Одлею снять рубашку… Винтер поставил крестик у него а груди, куда она должна вонзить меч…

Обнаженный по пояс юноша стоял на центральной наковальне и, салютуя мечом, дрожащим голосом произносил слова клятвы:

— Принцесса Малинда, душой своей я, Одлей, кандидат Верного и Древнего Ордена Королевских Клинков, в присутствии моих братьев клянусь вечно защищать тебя от всех врагов, ставя саму жизнь мою единственно как щит, ограждающий тебя от опасностей, храня верность лишь господину нашему, королю. Дабы скрепить эту клятву Узами крови, прошу тебя, пронзи мое сердце мечом этим, дабы я умер, коли принес ложную клятву, или жил силою собравшихся здесь духов, чтобы служить тебе до самой своей следующей смерти.

Она никогда не видела ритуала. Глаза юноши расширились на пол-лица, руки с мечом дрожали, но он проговорил древние слова, ни разу не сбившись, и спрыгнул вниз, не упав. Одлей изящно опустился на одно колено и протянул меч принцессе, потом отошел назад и сел на наковальню. Винтер и Пес держали его за руки. Теперь ее черед.

Даже губы Одлея побледнели: наверняка он задавался вопросом, сможет ли женщина, никогда раньше не державшая в руках оружия, убить его, не убив?

— Не смотрите ему в лицо, — предупреждал ее Магистр Ритуалов. — Смотрите на меч.

Она опустила взгляд на оружие, которое в ее ладонях дрожало не меньше, чем у Одлея.

О духи! Он витой! На утренней тренировке Лотэр ничего не говорил о витых лезвиях, однако на этом мече, сделанном специально для Одлея, виднелись совершенно отчетливые изгибы.

Ритуал совершался тысячи раз. Ее мать связывала Клинков, значит, вряд ли это уж очень сложно. Надо произнести всего три слова. Малинда приставила меч к отметине, стараясь, чтобы клинок перестал дрожать. Одлей поморщился, когда из-под кончика острия показалась капелька крови.

— Служи или умри!

Она толкнула меч со всей силой, пытаясь сделать рану как можно меньше. Лезвие вошло настолько легко, что Малинда едва не остановилась, и уперлось в кость. Одлей страшно закричал, забился в агонии, пытаясь вырваться из рук товарищей; она потянула клинок… не крути его на обратном пути…

Меч остался в ее руке, с клинка стекала кровь, но рана на груди юноши затягивалась на глазах. Пес и Винтер ослабили хватку, и на запястьях Одлея остались белые отпечатки их пальцев. Кузница взорвалась приветствиями. Потом Одлей уже стоял перед ней и протягивал руку за мечом — за своим собственным мечом по имени «Вечер».

Участники поменялись местами, снова — раздалось пение. Пес произнес клятву животным рыком, который, очевидно, заменял ему голос. Во второй раз должно быть проще. Но одного взгляда на меч в его руках хватило, чтобы понять, что весить это оружие будет, как туша лошади. Когда юноша спрыгнул с наковальни, Малинда наклонилась и подобрала с пола латную рукавицу, приготовленную сэром Лотэром как раз для этой цели. Она взяла ужасный предмет одной ладонью за рукоять, другой — посреди лезвия, которое едва сумела сжать с двух краев. Грудь и плечи Пса были столь широки, что она засомневалась, сумеют ли Абель и Винтер удержать его. И с какой силой придется давить, чтобы клинок прошел через такую груду мышц?

Не смотри ему в лицо… Конечно, она не удержалась и с удивлением увидела, что в белесых глазах не было ни малейшей тени страха. Юноша зарделся, а не побледнел, и глядел на приближавшийся меч как будто даже с удовольствием. Она остановилась, и Пес нахмурился, и Малинда велела себе не прерывать ритуал только потому, что кандидат умело скрывает свои страдания. Она приставила лезвие к черной отметине и надавила изо всех сил.

Служи или умри!

На этот раз Малинда промахнулась мимо кости, и сталь вышла на два фута за его спиной. Каменные плиты окрасились хлынувшей из раны кровью. Пес содрогнулся от боли, отчего Абель и Винтер полетели в разные стороны, но принцесса легко вытащила клинок и замерла.

В зале поднялось громкое ликование, не уступавшее приветствиям Одлею. Удивительно, что столь странного типа, как Пес, так сильно уважают. Даже когда она вернула ему огромный меч, юноша не улыбнулся. Можно подумать, он каждый день умирает.

Теперь она почувствовала себя увереннее. Пришла очередь Винтера, и если Малинда думала, что видела страх в глазах у Одлея, то теперь узнала, что такое настоящий ужас. Парень едва слышно прошептал слова клятвы, дважды запнувшись и начиная снова. Даже такие невинные сбои могли исказить заклинание, и Магистр Ритуалов уже открыл рот, чтобы велеть вернуться к первым словам. Однако с третьей попытки Винтер успешно проговорил слова до конца и спрыгнул с наковальни. Он медленно подошел к принцессе и тяжело опустился на оба колена, поскольку поджилки тряслись. Забирая протянутый меч, Малинда увидела, что по лбу кандидата струится пот. Какое право имела она так мучить мальчика? Она попыталась улыбнуться ему, но скорее всего он в этой улыбке прочитал жажду крови.

У него был не меч, а рапира — очень тонкая, прямая, как игла. Он назвал ее «Страх». Одлей и Пес держали товарища за локти. Винтер закрыл глаза, и она вонзила «Страх» ему в сердце. Крови почти не было.

Когда ликование затихло, Малинда вернула клинок и заметила, что юноша ухмыляется со слезами облегчения на глазах. Малинда хотела сказать ему, что храбр не тот, кто не испытывает страха, а тот, кто его преодолевает, и что сегодняшней ночью во всем Айронхолле не было человека храбрее его. Но она не могла так опозорить Клинка перед лицом остальных.

Юный Абель казался испуганным и с нетерпением ждал, когда все кончится. У «Жаждущего» оказалось тонкое, легкое лезвие без всяких украшений. Меч быстро скользнул в сердце хозяина…

Все сделано.

С криками восторга младшие ринулись в октограмму, без умолку вереща и требуя показать им раны и окровавленные мечи. Рыцари и магистры подходили, чтобы принести поздравления. Но все четверо свежеоткованных Клинков не спускали глаз со своей подопечной.

— Сэр Одлей, — сказала Малинда. — Я назначаю вас командиром Гвардии принцессы.

Он поклонился, хотя его улыбка ясно давала понять, что ничего другого Одлей не ожидал.

— Для меня это великая честь. Что прикажете, ваша милость?

— Сейчас просто принесите мне еды.

А завтра она со своей крошечной армией отправится на битву за суверена и короля.

Глава 19

Эти жуткие убийцы, эти кровожадные, смертоносные твари выступают против нас.

Достопочтенный Альфред Кильдер

Первые недели две после связывания Узами Клинок очень неохотно выпускает подопечного из поля зрения. Малинде стоило большого труда убедить четверых стражников, что во время перемены туалета их присутствие не требуется, пусть даже они всякий раз клялись и божились поворачиваться спиной. Они осматривали каждый уголок ее комнаты, как будто считали пауков, — все четверо заглядывали под кровать и в каждый ящик шкафа.

Принцесса настояла, чтобы Клинки ожидали за дверью.

Сэр Пьерс и его люди уехали еще до обряда, и перед отбытием он оставил Диане толстый кошелек на дорожные расходы. Малинда никогда в жизни не держала в руках денег, поэтому наутро она отдала все средства Одлею, велев вести расходы. Юноша засопел, как гриб-дождевик, от порученной ему ответственности и ощущения собственной значимости. Они неспешно позавтракали и отправились в путь по Блэкуотерской дороге. Оглянулся только Винтер, да и то всего один раз.

Ехать в компании Одлея было очень приятно: почтительный, спокойный и остроумный, следуя правилам хорошего тона, он скакал справа от принцессы, предоставляя кому-нибудь еще прикрывать ее слева, только если ширина проезжей части позволяла ехать троим в ряд. В полях дорога обычно представляла собой широкую полосу грязи, но в лесу превращалась в узенькую тропинку. Тогда Малинду больше всего беспокоили низкие ветки, а ее охранников — засады. В Айронхолле еще не разобрались в политической ситуации и не приспособились к новому правлению, поэтому принцесса по очереди рассказывала всем о своем беспокойстве за жизнь и безопасность малолетнего короля, о недоверии лорду-протектору и о многочисленных аферах, которые он может предпринять. Надо знать врага в лицо. Они с ужасом осознали, что даже Королевская Гвардия не обязательно встанет на ее сторону.

Скоро Малинда поняла, что о политике думал только Винтер, который быстро проникал в самую суть проблемы. На секунду перестав кусать ногти, он спросил:

— А если лорд-протектор убедит Парламент признать его право, тогда он станет законным наследником? Вы попробуете оспорить это?

— Нет, я не хочу, чтобы вы вчетвером воевали против целой страны. Я надеюсь, что со мной и моим братом обойдутся благородно и разумно, как с младшей королевской ветвью. Увы, у меня имеются сильные сомнения на этот счет. Мы и наши потомки всегда будем угрожать роду Гренвилла.

Несколько секунд Винтер грыз свой мизинец.

— Но ведь у нас уже есть король. Смещая законных правителей, ты подаешь дурной пример и создаешь нежелательный прецедент. Следующий раз Парламенту не понравится государь, и он снова изменит закон. Скоро у нас будет выборная монархия, как в Бельмарке.

— Я думала, бельцы решают споры мечами, но это все равно веский аргумент. Спасибо.

— У бельцев довольно сложная система правления, — начал Винтер и разродился лекцией о бельском правительстве.

Выдержав эту пытку, Малинда почувствовала себя вправе спросить, как он собирается держать меч съеденными пальцами. Парень обиделся.

Пес отреагировал по-своему. Когда она объясняла суть дела, он не спускал с нее слепых, светлых глаз, а потом прорычал:

— Я разделаюсь с ним для тебя, принцесса.

— С кем разделаешься? Как?

— С лордом-протектором. Очень просто убить кого-нибудь, если не боишься, что тебя поймают. Я убью Ректора для тебя.

— Конечно, ты не сделаешь такой…

— Я твой Клинок. Я сделаю все, что ты хочешь, принцесса. Для этого я создан. В Айронхолле говорят, Клинки рождаются, чтобы умереть.

— Ну, я…

— Я исполню любой твой приказ, даже если мне придется умереть. Если хочешь, можешь меня уничтожить.

— Я этого не хочу, великий ты… — Малинда решила не демонстрировать весь словарный запас, — …человек. Ты никогда не станешь убивать, слышишь? Если только я не окажусь в опасности. Или ты сам, конечно.

* * *

Пускай Малинде достались поскребыши из бочки Айронхолла — они были совсем не плохи. Все четверо наивно смотрели на мир, и им не хватало опыта, однако каждый подавал надежды. Одлей от природы умен и привлекателен; Винтер умен, а Абелю нужно просто немного подрасти. Из Пса получится неплохой телохранитель, если привыкнуть к его странным замечаниям. Происходили они из самых нижних слоев общества, и за дворян их никто бы не принял, но чудо Айронхолла состояло также в том, что все его выпускники вели себя как истинные аристократы и вписывались в обстановку любого дворца или поместья.

В те редкие минуты, когда принцесса оставалась один на один с кем-нибудь, она осторожно расспрашивала о его прошлом, которое в общем-то нисколько ее не касалось. Она услышала обычные истории: брошенные или осиротевшие мальчишки подвергались жестокому обращению. Бродягу Абеля в Айронхолл доставил шериф, пожалевший отправлять мальчонку на рудники; Одлей сбежал из дому после того, как его жестоко избил пьяный отчим; Винтер шатался из одного приюта в другой, пока не одичал настолько, что никто не мог с ним справиться. Пес, как обычно, отличился. Он просто пробормотал: «Я не обязан тебе этого говорить» — и слегка придержал коня поводьями, чтобы отстать от нее.

Погода стояла чудесная. Малинда не считала нужным испытывать все прелести бешеной скачки еще раз. Напротив, неспешное путешествие предоставляло отличный шанс получше познакомиться с Клинками, которым отныне она вверяла свою жизнь.

— Где мы переночуем, ваша милость? — спросил командир, когда небо на западе зарделось.

— В «Голове короля», в Новом Синдервиче.

Малинда заметила эту гостиницу еще на пути туда; ее позабавило, что картинка над входом похожа на маленького Амби. Это была исключительно ее прихоть, поскольку в пределах досягаемости находились несколько королевских охотничьих домиков, а также дворец Бондхилл со всевозможными удобствами. Любой сельский житель благородных кровей почел бы за честь предоставить ей кров. Однако для Малинды ночевка в гостинице сулила невероятные приключения. Одлей нахмурился.

— Как прикажете, миледи.

Но потом он поставил условия: она не должна раскрывать себя, должна спрятать все кольца и браслеты, обращаться к ней будут «госпожа Подопечная», гарды с кошачьими глазами скроются под плащами и так далее. Меры предосторожности позабавили ее, но Малинда согласилась. Для принцессы и Дианы он выбрал комнату в конце коридора, а для себя — напротив, чтобы можно было наблюдать за дверью и не торчать в коридоре всю ночь.

Только Диана без энтузиазма отнеслась к августейшей затее.

— Прекрасно, тебе достанутся блохи, а мне клопы. Неужели вы еще не насладились запахом из общей залы?

В самом деле, в качестве кушаний заведение могло предоставить только мерзкое варево, хотя вонь в основном шла от старого эля. В большой общей зале было темно, людно и шумно. Скоро все шестеро уселись вокруг дощатого стола и приступили к битве с жирным супом и костями, которые назывались мясом. Когда ощущение новизны пропало, Малинда заметила, что перестала быть единственным объектом внимания своих спутников. Разговор замер. Четыре пары глаз смотрели в стороны, челюсти забывали жевать. В зале находились девицы — служанки! Они весело расхаживали между столиками, поднося кружки и тарелки, кокетничали с клиентами и уж конечно, Клинки от их внимания не ускользнули. Мечи носят только джентльмены, а все джентльмены непременно богаты. Несмотря на неискушенность во многих жизненных вопросах, Малинда знала, что предлагается ее охранникам — «Голова короля» сильно отличается от дворца короля. Они с Дианой обменялись усмешками.

— Мастер Одлей!

— М-да… миледи?

— Вы можете выделить каждому человеку по кроне в счет будущей оплаты.

Восемь глаз распахнулись, потом трое юнцов ухмыльнулись, и даже Пес посветлел лицом. Абель смущенно зарделся.

— Прошу прощения, госпожа, — сказал Винтер. — Но сколько вы будете нам платить?

— Понятия не имею. А сколько надо?

— Постель, стол и обмундирование обязательно, — мрачно проговорил Одлей. — Некоторые подопечные вообще не дают Клинкам «живых» денег. Гвардейцам платят одну крону в месяц.

— Так было всегда или только с момента начала Войны Чудовищ?

— Порядки не менялись вот уже сотню лет.

— Тогда, я думаю, маленькому элитному подразделению положено две кроны в месяц.

Вид их явственно говорил, что они готовы завалиться на спинку и подставить головы, чтобы ее высочество почесала за ушком. Возможно, у командира Королевской Гвардии найдутся возражения, но если казна не поддержит ее щедрости, то разницу можно будет покрыть из собственного кошелька.

Несмотря на клопов, Малинда прекрасно спала всю ночь и не обращала ни малейшего внимания на веселье, царившее в соседней комнате. Наутро Диана в качестве эксперта и разведчика докладывала, чем гвардия принцессы может гордиться.

— Каждый мужчина должен хотя бы один раз испытать его, и только после этого он станет уверен в своем маленьком друге, — объясняла она. — Посмотри на Абеля! Он вытянулся на два дюйма! У него появился торс!

Малинда, впрочем, никакой разницы не заметила.

— А как там Пес?

— Пес, — восхищенно прошептала Диана, — потратил все до последнего грошика.

К полудню маленький отряд добрался до Грендона. Столица была крупнейшим городом Шивиаля с населением более сотни тысяч жителей, и как минимум половина из них торопливо пробегала по узким тенистым улочкам, толкая впереди тачки, тягая тележки, распихивая друг друга локтями и крича. Мычание скота, крики разносчиков и мелких торговцев почти заглушали грохот колес и копыт. Никто из Клинков Малинды никогда еще не видел настоящей толпы, и они окружили свою подопечную словно доспехи — Пес впереди, Одлей и Абель по бокам, Винтер замыкающий. Бедную Диану попросту забыли, несмотря на все протесты принцессы.

Они доехали до Площади Кленов, которая в обычное время пустует. На этот раз выдался рыночный день, и другая половина жителей Грендона собралась на открытом месте, облепив многочисленные ларьки и телеги. Никакие крики не помогали; лошади едва не давили людей. Кто-то обратил внимание на надменный облик юных мечников, а потом разглядел гарды с кошачьими глазами.

— Клинки! — раздался вопль, за ним последовал настоящий град из метательных снарядов — овощи, рыбины, отбросы и мусор.

Со всех сторон к уздечкам потянулись руки.

Гвардия принцессы среагировала со сверхчеловеческой быстротой, проявив безукоризненную технику и полнейшее невнимание к подготовительным инструкциям своей подопечной.

Одлей отдал приказ и ухватил поводья принцессиной лошади; Абель хлопнул плоской стороной меча по ее крупу, и маленький отряд рванулся вперед, бросив Диану, которая в настоящий моментутратила для них всякое значение. Сохраняя строй, пять лошадей продирались сквозь водоворот гнева и ужаса. Народ кричал; поднимались и падали мечи. Клинки пересекли большую площадь и свернули на главную улицу; ничто, кроме безопасности подопечной, не волновало их — ни крики, ни ранения людей.

Даже вырвавшись из кипящего котла, они не замедлили ход. Малинда, конечно, вопила, что они должны повернуть назад и найти Диану. Одлей не отказывался. Он просто беспрестанно повторял: «Куда, дальше? Куда дальше?»

Айронхолл гордился бы им. Он доставил принцессу домой, к воротам Греймера. Йомены выставили вперед пики, увидев маленький отряд на бешеных, взмыленных лошадях.

— Ее высочество с эскортом! — прорычал Одлей, сжимая бока скакуна.

Йомены расступились перед группкой жалко одетых юнцов, махавших мечами с кошачьими глазами.

— У нас получилось! — крикнул Абель. — Уже на второй день мы обагрили мечи! Большинство Клинков за всю жизнь…

— Заткнись, ты, идиот! — рявкнул Винтер, заглушив еще менее вежливое высказывание Малинды.

Спасаясь с Площади Кленов, Гвардия принцессы сносила всех и вся на своем пути. Несомненно, они защитили подопечную от враждебно настроенной толпы, но одновременно учинили вот уже вторую за последнюю неделю резню — и на сей раз в самом сердце столицы.

Глава 20

Надо знать все ходы во дворце.

Сэр Доминик

Весь путь от главных ворот до Канцелярии Малинда неслась как угорелая, так что Клинки едва поспевали за ней. Все встреченные придворные таращили глаза и останавливались с раскрытыми ртами. Лорд-канцлер, как ей сообщили, вместе с остальными членами Совета уехал утром на север, чтобы встретить лорда-протектора. Тогда она рванулась в покои короля и там нашла командира. Сэр Доминик играл в кости со своими товарищами, пока его величество вкушал отдых. Он поднялся, чтобы поприветствовать принцессу, но, как только она с ходу вывалила плохие новости, рухнул обратно на стул. Малинда никогда не видела, чтобы Клинок бледнел с такой скоростью.

— Первым делом вы должны послать людей на поиски Дианы.

Сэр Доминик покачал головой. Руки его заметно дрожали.

— Мне некого послать. Надо попросить канцелярию камергера, чтобы они выделили отряд Йоменов. Почти все отправились на север. О духи, ваше высочество, все очень плохо?

Она оглядела своих приунывших гвардейцев.

— Может быть, кто-нибудь из вас никого не убил? — с надежной спросила она. Все четыре пары глаз опустились. — Это я виновата, командир. Я слышала, что на Клинков гневаются, и не предупредила сэра Одлея. Не дала ему никаких инструкций.

— Я лучше предупрежу Йоменов. Наверное, скоро около ворот соберется толпа.

— Ваша светлость? — проговорил Винтер, не вытаскивая палец изо рта. — По чьему приказу вы нас связали?

— Дюрандаля, — ответила Малинда.

— Но если лорд-протектор даже не…

— Вряд ли сейчас стоит обсуждать этот вопрос, сэр Винтер. Сэр Доминик, мне хотелось бы представить вам моих Гвардейцев, хотя сперва, пожалуй, стоит пойти к людям камергера и сообщить о неприятностях. Вас ведь это не очень касается.

В отличие от лорда-протектора.

* * *

Очень скоро вернулась Диана, нисколько не пострадавшая, и быстро отыскала Малинду в ее покоях, где леди Руби и леди Доув пораженно наблюдали, как четверо Клинков обшаривают каждый угол и обнюхивают каждый дюйм, словно возбужденные псы. Кипя от гнева, Диана высказала Малинде все, что думала. Десятки пострадавших — в большинстве своем женщины и дети, которых раздавили в панике, некоторое количество мечных ранений, много крови и мусора на мостовых.

Сэр Одлей обнажил меч и упал перед принцессой на колени.

— Ваша милость, я не оправдал вашего доверия. Мои ошибки причинили вам…

— Идиот! — Пес схватил его могучей рукой и рывком отбросил в сторону. Бледнея от ярости, он уставил свои белесые глаза на Малинду. — Что он сделал неправильно? Он что, должен был стоять и смотреть, как тебя будут убивать? Мы просто проезжали мимо. На нас напали. Что он сделал неправильно?

Вспышка гнева смутила Малинду.

— Ничего! Это моя ошибка. — Когда в последний раз она проезжала через Площадь Кленов, ее приветствовали восторженными криками. Это было до Уэтшорской резни. — Вы все сделали правильно, командир.

И даже Диане пришлось признать, что дальнейшие поступки Малинды причинят только вред. У нее не было никакой власти. Самый последний клерк, которому поручено управлять дворцом и страной, не станет слушаться ее приказов. Все должно ждать до возвращения лорда-протектора.

Заметив, что Клинки не только подавлены, но еще страшно оборваны и заляпаны грязью, Малинда велела призвать придворного портного. Через несколько минут он прибыл — маленький, сухонький человечек, вся жизнь которого состояла из неудач, поскольку его аристократические клиенты требовали постоянного обслуживания и все время задерживали плату. За ним следовала армия помощников, несших выкройки, образцы тканей, ленты. Портной надеялся, что ему поручат восстановить весь гардероб принцессы, который достался бельцам, и с трудом сумел скрыть разочарование, когда заказ ограничился всего лишь четырьмя камзолами в кратчайшие сроки. Пришлось отослать половину портняжек, и вместе с ними удалили все шелка и бархаты.

Тем не менее для Клинков обмерка стала событием незаурядным. Они изо всех сил пыжились и выпячивали грудь, когда помощники суетились вокруг них и записывали цифры в книжку.

— Мой герб — восстающий серебряный лев на зеленом поле, — сказала она. — Вы ведь работали уже с зеленым?

— Конечно, ваше высочество. Глубокий лесной тон? Аксессуары и остальные части туалета — рейтузы, рубахи, обувь?..

— Все, как у Королевских Гвардейцев.

— Тогда командиру шелк?

Обычно Гвардейцы носили простые шерстяные рейтузы. Но в ее войске всего восемь ног, а их владельцы ощущали себя до крайности гадко после погрома на рынке.

— Всем шелк. И самый лучший.

Глазки портного хищно заблестели.

— Тогда рубахи и нижнее белье тоже… серебряные пряжки… тиснение на манжетах… жемчужные пуговицы? Плащи из бархата? Даже заместитель командира…

— Я сказала, лучшее! И не скупитесь на расходы.

Он склонился так низко, что чуть не переломился пополам.

В комнату вошел посетитель, который сам представлял собой чудо портняжного искусства.

— Малинда, дорогая!

Расставив руки, Кортни потянулся обнять ее, но перед ним Неожиданно вырос сэр Одлей, чьи темные глаза не предвещали ничего хорошего.

— Все в порядке, командир. Это мой кузен.

Одлей отступил и отвесил поклон.

— Нижайше прошу прощения, ваша светлость.

— Хм! — Маленький человечек оглядел его с ног до головы и одобрительно закивал. — Некоторые мои знакомые с превеликим удовольствием подружились бы с вами, командир.

— Ваше высочество столь милостивы!

Слова прозвучали скорее как оскорбление.

Кортни рассмотрел остальных; чтобы повнимательнее изучить Абеля, отодвинул с пути двух портных.

— А этот красивый юноша?

— Он тоже нет!

— Одлей!.. — пробормотала Малинда, неожиданно ощутив царившее в комнате напряжение.

Кортни ни для кого не представляет угрозы! Щеголь, да, но абсолютно безвреден.

— Что ж, подумайте немного, — туманно протянул кузен. — Я могу помочь вам избежать благородных людей с экстремальными вкусами. — Он задумчиво посмотрел на Пса. — Или наоборот. Малинда, дорогая, ты, я вижу, неплохо потрудилась в Айронхолле!

Она позволила потрепать себя по щеке. Сегодня от Кортни пахло лавандой.

— Я думала, ты вернулся в Мэйшир.

Он неопределенно поболтал в воздухе руками.

— Ну, ты же знаешь, как оно бывает. Слабый человек просто не способен оторваться от старинных друзей. — Если он хочет сказать, что обошел все постели, в которых ночевал в последние двадцать пять лет, то, наверное, у него закружилась голова! — А дорогой Гренвилл может расстроиться, если кое-кто его не встретит.

Вот в этом Малинда сильно сомневалась. Приязнь к Кортни лорд-протектор наследовал от своего отца — и она проявлялась очень редко.

— Я слышал, твои бравые Гвардейцы уже проявили себя, — сказал он драматическим шепотом. — А кто это с такими широкими плечами?

— Сэр Пес. У нас были некоторые неприятности. Трагическое непонимание, в котором виновата я…

— Ох, никогда не вини себя, детка! Желающие сделать это найдутся. Да и с какой стати крестьянам нападать на принцессу крови? Пусть получают по заслугам. Твой отец заставил бы лорд-мэра приползти на коленях во дворец и прикатить за собой тачку с золотом. Не тревожься!

— Очень мило с твоей стороны.

— Они, конечно, получили неплохую взбучку, — ухмыльнувшись, сказал Кортни. Взгляд его по-прежнему скользил по Клинкам. — А этот стройный?

— Сэр Абель. Что значит взбучку?

— Народ, дорогая. Они толпились перед воротами и кричали всякие грубости. Кавалерия только что отогнала их. Думаю, они усвоят урок. Ну что ж, мне пора лететь.

Кортни скрылся в дворцовом лабиринте. Малинда подошла к окну и обвела взглядом крыши конюшен. Как странно: безликие чинуши из канцелярии камергера или командования Йоменов выслали кавалерию, не подумав, сколько людей пострадали и еще пострадают. Конечно, ее тоже станут винить в произошедшей трагедии, и, конечно, она сама себя винила. Клинки — опасное оружие, а она не только связала их при сомнительных обстоятельствах, но и не сумела с ними справиться.

— Сэр Одлей, — не оборачиваясь, проговорила принцесса и дождалась, пока он подошел. — Вас оскорбили какие-то слова принца Кортни?

— Прошу прощения, ваша милость. В дальнейшем буду стараться…

— Нет, я хочу знать почему. Мне его слова показались совершенно безобидными. Я подумала, он хочет познакомить вас с какими-нибудь богатыми дамами, но вы, конечно, желали бы сами заводить друзей и… Нет?

— Не с дамами, — пробормотал Одлей.

Малинда продолжала старательно изучать крыши во внутреннем дворе.

— Очень жаль, но тебе придется пояснить.

— Гм… В Айронхолле нам говорили, какими способами Клинок может подзаработать при дворе. Дамы, конечно… и еще некоторые… В том числе ваш кузен.

— Вас предостерегали относительно Кортни?

— Особо предостерегали, ваша милость. У него есть друзья, которые… короче говоря, друзья разного рода.

— Мне еще многому надо учиться, — вздохнула Малинда.

— Нам тоже, — проворчал Одлей. — Хотя никто из нас четверых не претендует на подобные уроки.

Духи! Мир с каждым днем становится все страннее!

Первые камзолы темно-зеленого цвета с белой отделкой доставили еще до сумерек, а плащи и обувь обещали сделать к завтрашнему дню. Одежды радикально улучшили внешность Клинков. Диана упала в обморок на руках у сэра Одлея. Малинда сама не прочь была бы выкинуть такую штуку. Даже четыре раза. Ну, ладно, три. У Пса по-прежнему сохранялся помятый вид, как у принаряженного медведя, но Пес не засиял бы и в сверкающих доспехах. Гораздо более ему пошло бы сидеть на наковальне совсем без рубахи.

Приходил сэр Доминик, и Малинда с гордостью представила своих гвардейцев, незнакомых с нынешним командиром. Если он счел их камзолы слишком роскошными, то не подал виду.

— Похоже, ваши ребята вовсе не так дурны, как я опасался, потому что отчеты Великого Магистра больше похожи на некрологи. А теперь всякому мечнику необходимо регулярно тренироваться, и я предлагаю заменять ваших стражников в ночное время. Мои люди принесут присягу защищать вас как собственного подопечного… коим вы фактически и являетесь. И конечно, мы можем брать одновременно двоих, чтобы вы никогда не…

— Нет! — грозно воскликнул Одлей.

В один голос с ним возмутились Винтер и Абель, а Пес просто зарычал и сжал рукоять меча.

Доминик ухмыльнулся.

— А еще надо знать все ходы и выходы во дворце, командир, и познакомиться с придворными.

Одлей по-прежнему колебался, хотя ему явно польстило, что его звание не забыли.

— Может быть, через месяц-другой.

— Думаю, это дело срочное, — сказала Малинда. — Не хочу, чтобы меня защищали второсортные мечники. Кроме того, необходим и отдых. Командир Доминик, проследите, чтобы у них оставалось свободное время.

— Попробуем. Как вы думаете, им нравятся девушки высокие или маленькие, тощие или пухленькие, робкие или страстные, покорные, жаждущие, неистовые, безумствующие?

Клинки принцессы обменялись многозначительными взглядами. Затем Одлей промолвил:

— Если ее высочество отдает прямой приказ…

Через пару дней она спросила, показали ли им все ходы и выходы, и удивилась сдержанному ответу сэра Одлея.

— Да, миледи.

— Греймер — очень древнее — строение.

— Да, очень древнее. И загадочное.

— И напичкано тайными проходами.

— Вот как?

Во время Ночи Псов сэр Змей выводил ее из других комнат.

— А есть ли тайный ход в мою спальню?

— Гм… я дал слово…

Храбрый сэр Одлей задрожал, как мальчишка, которого застукали за воровством коржиков.

— А еще вы поклялись своей душой ограждать меня от опасностей. Что будет, если убийцы придут через ту дверь?

— Через нее никто не может войти. Она ведет в комнату, где могут находиться только Королевские Гвардейцы.

— Тогда представьте, что злодеи вламываются через главный вход, убивают всех Клинков. И как я спасусь через дверь, которой не знаю?

Одлей покраснел как рак, но по-прежнему упирался.

— Гвардия хранит эту тайну. Чем меньше людей знают о переходе, тем лучше. Греймер построили сто лет назад по приказу короля Амброза I, и это были его личные покои. Отсюда спускается лестница и ведет туда, где раньше находились спальни. Судя по гербам на стенах и над дверью, там жила баронесса Бланш, его знаменитая…

— Печально знаменитая…

— Ну, печально…

— Любовница.

— Соратница. Теперь комната служит раздевалкой перед фехтовальным залом Гвардии.

— Потрясающе! Прекрасная память! — Малинда встала, и оказалось, что они почти одного роста. — Покажи.

Он провел ее в спальню, но по дороге успел придумать следующую отговорку:

— Я обещал Старшему, ваша милость. Если он узнает, что я нарушил слово, то больше не станет мне доверять. Я не могу исполнять свои обязанности, не согласуясь с Гвардией.

— Справедливо, — кивнула Малинда. Совершенно необязательно подбивать законопослушного человека на бунт. — Вы покажете мне, как он открывается с этой стороны, и я никому не скажу. И Гвардия не узнает, что я в курсе.

С видимой неохотой согласившись на сомнительный компромисс, Одлей подошел к колонне между камином и окном.

— Говорят, здесь…

Он сильно толкнул фальшивую колонну влево. Ничего не произошло, и Одлей попытался сдвинуть ее в другую сторону. Тогда колонна немного отъехала, и за ней открылась ручка. Юноша потянул за нее, панель поднялась вверх, и показались ведущие вниз ступени.

— Туда.

— Благодарю, командир.

Она ушла.

Одлей очень хорош собой, когда сердится!

Еще один результат полуночных занятий дал о себе знать на следующий день, когда Малинда уже собиралась покинуть свои покои. Она случайно услышала слова Дианы:

— О-ох! Какое великолепие!

Малинда огляделась. Юный сэр Абель держал руки за спиной и стремительно заливался краской.

— И вот это ты называешь великолепием?

Одлей бросил суровый взгляд на товарища.

— Так, безделушка, миледи. В Гвардии их разрешают, но если вас лично это оскорбляет, я могу запретить носить украшения во время службы.

— Зависит от того, какие это украшения. Покажите нам, сэр Абель.

Лицо Абеля приобрело мученическое выражение, но он открыл ладонь. На ней лежало кольцо с восхитительной бледно-розовой жемчужиной. Интересно, не замешаны ли тут друзья Кортни?

— Чудесно! — сказала Малинда. — Какой необычный цвет!

— Очень подходит к его ушам, — заметила Диана.

— Должно быть, он неплохо поработал, чтобы добыть? — сказал Пес.

— Госпожа была щедрой, — проговорил Винтер.

— Необязательно, — покачал головой Одлей. — Может, и, наоборот, скупой. Все зависит от того, насколько он хорош.

Абель готов был умереть со стыда.

— Командир, пусть носит, у меня возражений нет.

Всю жизнь, сколько принцесса себя помнила, Клинки украшали себя всякими безделушками. Они нередко отпускали скользкие шуточки на этот счет, нисколько не стесняясь ее присутствия, словно она не понимала, что имеется в виду.

— Он не станет показывать его при вас, ваша милость, — сказал Одлей, направляясь к двери.

— Почему?

— Потому что поклялся защищать вас от опасности.

— Пожалуйста, позволь мне убить его, — прорычал Пес.

Малинда вышла в сопровождении своей маленькой армии, весьма довольная ее развитием.

Глава 21

В одиночестве спят только нелюбимые.

Баронесса Дэшез (леди Виолет)

Когда тонкий вечерний полумесяц возвестил приход первого дня Четвертого месяца, лорд-протектор Гренвилл Фитцамброз, граф Тенкастерский, въехал в Грендон в окружении отряда конных Йоменов. Его сопровождал кавалерийский батальон из его армии в Пустошах, а подразделение Королевской Гвардии, которое выехало навстречу, было незамедлительно отослано назад. За лордом-протектором скакали члены Совета, в том числе лорд-канцлер Роланд. За пределами города героя встретили лорд-мэр, олдермены и множество прочих больших шишек королевства. Жители столицы кричали до хрипоты, швыряли под ноги лошадей цветы, били в барабаны и дудели в трубы.

Малинде посоветовали возглавить группу встречающих во дворце. Амби держали в комнатах, и он мог смотреть на оркестры только из окна. Принцессу герольды поместили на верхней ступени лестницы, выставив на всеобщее обозрение. Это должно было означать, что она добровольно отказывается от права регентства, как было изложено в Статуте о наследовании. Никто и не предполагал, что она может поступить по-другому.

Распорядители неохотно отвели за ее спиной местечко для двух Клинков. Один из них обязательно Одлей, а остальным Малинда велела тянуть жребий. К сожалению, выиграл Пес. Никакие наряды и прихорашивания не могли придать ему хоть сколько-нибудь элегантный вид. А рядом с потрясающе красивым Одлеем он вообще казался безобразным уродом. Соломенные пряди выглядели грязными и сальными в сравнении с белоснежными кружевами на воротнике и плюмажем; даже перья разметались в отчаянии. Но кто она такая, чтобы критиковать чужую внешность? Ее высочество стояла между Кортни с одной стороны и древним бароном Дэшезом, первым лордом Казны, с другой — и как минимум на целую голову возвышалась над ними обоими.

Когда лорд-протектор поднялся по ступеням, принцесса присела в глубоком реверансе. Звеня шпорами, Гренвилл прошествовал мимо группы придворных, вышедших ему навстречу. Следом торопился Совет.

Малинда поднялась на ноги, чувствуя, что лицо горит от унижения. Придворные подняли гневный шум. Даже Кортни, распрямившись после поклона, выглядел разъяренным, а он ни разу еще не раскрывал своих настоящих чувств.

— Вот и началась политика, — пробормотала Малинда.

— А она никогда и не прекращалась, дорогая. Думаю, этот инцидент следует рассматривать как разрешение покинуть двор.

Малинда пошла навестить Амби, но ей было отказано в посещении, поскольку в это время лорд-протектор сам наносил королю визит. Она вернулась к себе и стала ждать, когда ее призовут.

Прибыв из Айронхолла, принцесса созвала новый двор. Ее по-прежнему сопровождали мышка Руби и корова Доув, но она успела разослать несколько приглашений, и теперь при ней находились две прежние фрейлины, Алис и Лерейн, чья компания ей нравилась. Обе были примерно ее возраста и прекрасно играли на клавикордах. Еще Малинда убедила Мать-настоятельницу определить к ее двору сестру Минутку маленькую, жизнерадостную девушку, к тому же непревзойденную лютнистку. Таким образом, песни и танцы стали возможны без посторонней помощи. Плюс к тому Диана и четверо щеголеватых Клинков — и вечера в ее покоях становились веселыми до истерии. Что происходило после сигнала отбой, она не знала, однако Доув не спускала телячьих глаз с сэра Винтера, а не в обычаях Клинков отвергать девиц.

В ту ночь в ее маленьком дворе царили злоба и раздражение: все прекрасно знали, что такое пренебрежение по-королевски. Госпожа Малинда теперь объявлялась прокаженной, покуда лорд-протектор не подтвердит обратное. Пес снова предложил убить Гренвилла, чем вызвал бурную реакцию со стороны Одлея и дикий визг со стороны Руби. Часы проходили, а никаких вызовов не последовало. Наконец Малинда объявила о наступлении вечера и удалилась на покой. Но во время ночного разговора с Дианой она не выдержала и разрыдалась.

Час или два она дремала, а потом проснулась, словно от резкого толчка. Что задумал Гренвилл? Почему публично отверг ее? Может быть, ее обвиняют в измене и в смерти отца? Или он зол, потому что у него украли четверых Клинков? Или из-за резни на Площади Кленов? В сумраке ночи страхи плодились, как пчелы в улье.

Через некоторое время она встала. Нырнув в тапочки и натянув шерстяной халат, Малинда подошла к окну и стала смотреть на звезды, горящие над темным городом. Ей захотелось походить, но доски в комнате были слишком старыми и скрипели при каждом шаге… и тут она вспомнила о тайном проходе. Искушение оказалось слишком велико. Лампы у нее не было; впрочем, чтобы отодвинуть колонну и потянуть панель, свет не понадобился. Сколько ее предков в нетерпении открывали эту дверь, стремясь на свидание к возлюбленным? Поеживаясь от холода, девушка уставилась в полнейшую темноту.

Вспомнив, что со стороны камина были перила, она нащупала их и кончиком тапочка принялась изучать первую ступеньку. Через четыре ступеньки она уперлась в угол: лестница поворачивала налево. Судя по всему, лестница шла вдоль дымовой трубы. Еще через десять ступенек встретился следующий резкий поворот и снова налево: выходит, она обошла дымовую трубу вокруг и теперь находилась у входа в свою спальню, только этажом ниже. Одно из проклятий Греймера заключалось в том, что потолки составляли более тридцати футов в высоту, и поэтому зимой комнаты было невозможно прогреть. Значит, лестница спускается еще дальше. Пройдено уже достаточно — а что, если она подвернет ногу?

А вдруг эта тоненькая ниточка света внизу окажется настоящей?.. Малинда опустилась на колени, чтобы удобнее ощупывать стену, и обнаружила люк высотой примерно в половину человеческого роста. Его не до конца закрыли, когда пользовались в последний раз, — наверное, около века назад. Вполне возможно, больше никто на свете не знал о его существовании, потому что только лунатик стал бы бродить по потайной лестнице без лампы. А при свете — дневном или искусственном — маленькая щелка видна не будет. Даже теперь ее можно было разглядеть, только находясь прямо напротив.

Принцесса нашла литые неровности и стала тянуть… толкать… пихать… пока панель не отодвинулась, и полоска света не стала шире. Малинда с трудом сдержалась, чтобы не захихикать. Знал ли ее ревнивый предок Амброз I, что его Клинки шпионили за ним во время визитов к леди Бланш? Это окошко сделали специально, чтобы подглядывать в королевский чердак. Если Одлей говорил правду и здесь действительно находится раздевалка перед фехтовальным залом, то отсюда можно наблюдать за частной жизнью Королевской Гвардии. Конечно, принцесса никогда не станет подсматривать за толпой полуголых, потных молодых людей, верно?

Если бы.

Она прижалась к щели, но увидела только неясные переплетения темных и светлых полос. Отодвинула панель пошире, — и в нос ударил водоворот тошнотворных запахов: воска вина, духов, человеческих тел. Малинда пыталась заглянуть через узорчатые карнизы, украшавшие потолки и стены дворца, однако слой многолетней паутины, копоть, мусор и шелуха насекомых совершенно перекрывали обзор. Нахмурившись, принцесса сняла чепец и использовала его в качестве тряпки.

Теперь взору открылась комната, которая находилась ровно под ее спальней. Сумрак рассеивал слабый свет шести свечей на одном канделябре и огонь в камине. Площадь комнаты пересекали простенки более поздней постройки, они огораживали небольшое пространство; перед камином стояла кушетка, у дальней стены — постель, а в центре стол со стульями. Вряд ли раздевалка выглядит именно так, зато теперь ясно, почему Одлей столь неохотно показал ей тайный проход. За откинутым пологом постели виднелись смятые простыни, около дюжины пустых бутылок из-под вина валялись по углам… а на кушетке лежал человек и читал книгу.

Он подтянул люстру так низко, что та висела почти напротив его головы и закрывала лицо; принцессе были видны только ноги. Ее снедало страшное любопытство. Белые рейтузы и сапоги с блестящими пряжками составляли неизменные атрибуты почти всех придворных, но на полу на расстоянии вытянутой руки лежал широченный двуручный меч, а Малинда знала всего одного человека, которому под силу поднять такой тесак.

Она никогда не представляла Пса с книжкой в руках. Впрочем, он постоянно преподносил новые и новые сюрпризы, начиная от неожиданных проблесков юмора и заканчивая сумасшедшими выходками. И сейчас он проводит полночи, сторожа секретный вход в покои принцессы… Прошептав слова благодарности, девушка тихонько прикрыла решетку и поползла по ступеням наверх, в спальню.

Тем не менее сон долго не шел. Малинда постоянно думала о Клинке этажом ниже, пытаясь предположить, что же он читал — стихи? Свод законов? У некоторых Клинков очень необычные интересы. Еще ей то и дело вспоминалось, как Пес без рубахи сидел на железной наковальне и единственный из четверых без страха встречал смерть от ее руки.

Радгар Эйлединг поднял лук и рассмеялся ей в лицо. Она попыталась закричать, но дыхание перехватило и изо рта не вырвалось ни звука. Она рванулась, чтобы убежать, но ноги ее приросли к полу и не двигались. Радгар спустил тетиву, и стрела со свистом рассекла воздух у нее над ухом. Она обернулась в тот миг, когда…

…когда проснулась вся в поту. Малинду била дрожь. Сколько еще будет приходить этот кошмар? Иногда ей снился отец со стрелой в глазу. Иногда она кричала, чтобы предупредить его, и именно он со своими Клинками смеялись ей в лицо. Иногда на дракаре стоял сэр Орел и целился из лука в нее.

Рассвет уже близился, и небо между трубами серело.

Гренвилл. Бедняжка Амби и его постоянная простуда.

Пес, читающий лежа на кушетке. Она улыбнулась.

Стоп! Что-то не так… Ночной чепец… Она стерла им мусор с решетки, а потом, вернувшись в комнату, бросила грязную тряпицу на пол. Как принцесса объяснит, что ее ночной чепец покрыт сажей, копотью и паутиной? Если его заметят фрейлины, то Клинкам в тот же день станет известно о ее ночных похождениях. Малинда вылезла из постели и заметила на полу вещественное доказательство. Куда же его деть? Бросить в окно? На нем вышита ее монограмма. Огня, чтобы сжечь, у нее нет. Надо его спрятать, и есть всего одно надежное место. Она снова отодвинула колонну, открыла панель…

И снова поддалась искушению. Клинки должны менять стражу как минимум один раз за ночь — кто же охраняет ее теперь? Чем он занимается, чтобы скоротать время?

Девушка спустилась по лестнице, стараясь заглушить голос совести, который твердил, что на самом деле ее больше всего интересует постель. Она с трудом нашла нужный литой рычажок, поскольку теперь лишилась и той слабой подсветки, но через некоторое время решетка отъехала так же тихо, как в первый раз.

Обстановка в комнате изменилась. Кушетка стояла пустой, а люстра поднялась на нормальную высоту. Перед кроватью валялась беспорядочно разбросанная одежда, но полог был задернут, и она не видела, что происходило внутри. Малинде показалось, что занавеси шевелились, словно от ветра, однако огонь на свечах горел ровно, и веревка канделябра висела неподвижно.

Ну что ж! Несмотря на всю свою невинность, она могла предположить, что происходит или происходило за пологом. Несомненно, часть одежды принадлежала женщине, а мужской камзол был темнее синего цвета Королевской Гвардии. Это может быть ее зеленый, но и остальные Клинки, принадлежащие частным лицам, носят почти черные мундиры. Так к чему негодовать и удивляться? Она сама согласилась, что ее Клинкам необходимо отдыхать и расслабляться, и ни для кого не секрет, что под этими словами понимают Гвардейцы. Кто бы это ни был, он, конечно, запер наружную дверь на засов и теперь, поскольку Клинки никогда не спят, охраняет покой принцессы не менее эффективно, чем это делал Пес. Наверняка развлекается с какой-нибудь кухонной посудомойкой или горничной, потому что ни одна дама не согласится переступить порог такой берлоги.

Занавески шевельнулись, из-за них выскользнул совершенно обнаженный юноша и спрыгнул на пол. Он беззастенчиво потянулся, закинув руки за голову, и с удовлетворением оглядел сокровища, которые достались ему от природы. Стройный, ловкий, с гладкой кожей — это мог быть только Абель.

Малинда в ужасе отскочила от окошка. Несколько мгновений она пыталась восстановить дыхание, потом с трудом снова заглянула в комнату. Клинок уже стоял около столика и изучал содержимое бутылок. Интересно, этот юный развратник именно таким образом зарабатывает дорогие кольца? Кто же его подарил? Он, как будто услышав ее вопрос, налил вина в кубок, вернулся с ним к постели и откинул полог. Лежавшая на простынях приподнялась на локте и взяла кубок. Это оказалась леди Виолет. Скандально известная леди Виолет! Конечно, совершенно голая, с огромными грудями, которые висели мешками. Да она старше Абеля как минимум в два раза! Зачем она мотается по трущобам, когда ей принадлежит огромный особняк неподалеку от дворца — то есть не ей, а ее мужу, но все знали, что спят они раздельно. Точнее, он спал раздельно. Она же делила ложе со всеми мужчинами, которые предлагали ей это, а также с некоторыми, которые не предлагали.

Растлительница малолетних! Подкупает мальчишек дорогими подарками!

Малинда закрыла панель, с трудом удержавшись, чтобы не хлопнуть ею в сердцах. Спотыкаясь, она потащилась вверх по лестнице едва не в слезах. После всего, что она для них сделала — платила им в два раза больше, чем получают гвардейцы, одела в самые роскошные мундиры, согласилась предоставить свободное время, — после всего этого они предают ее и таким позорным образом! И с такой шлюхой! Так грустно ей еще не было с тех пор… С тех пор, как ее поймали во время поцелуя с Орлом год назад.

Глава 22

Принцесса Малинда настоящая распутница, которая продает своих фрейлин, устраивает оргии с Клинками до поздней ночи и в полночь удавливает младенцев.

Лорд-протектор Гренвилл

На следующее утро Абель, как обычно, являл собой розовощекого, словно нежный персик, юношу, но Малинда не могла забыть вчерашнего распутника, который сладострастно потягивался, словно кот, готовясь сделать нечто для леди Виолет. Почему она так сглупила и позволила своим Клинкам щеголять гербовыми цветами других дам? Он чувствовал ее неприязнь и недоуменно косился на подопечную. Как будто сговорившись ввести ее в полнейшую тоску, Винтер гордо помахивал рукой со сверкающим рубином на указательном пальце.

Малинда начала день с визита к Амби, чем вызвала уже ставший традиционным спор между своими Клинками и Гвардейцами, который, как и всегда, разрешился тем, что трое ее охранников следили из дальнего конца комнаты, а один сопровождал ее к его величеству. Разумеется, с ней пошел Пес, потому что его Амби любил больше прочих. Король считал, что имя Пес прекрасно подходит для человека с соломенными, как у него самого, волосами, и обожал чудесные животные звуки, которые издавал Клинок.

— Рычи! — говорил он, и Пес рычал. — Снова рычи!

И снова. И снова. С нечеловеческим терпением Пес мог продолжать эту игру час или два, пока Малинда не доходила до белого каления. Королю было три года, а Пес, похоже, не в своем уме.

В ответ на все упреки он просто говорил:

— Мне он нравится. Ему наплевать на других людей. Думает только о себе.

— Это нормально для его возраста.

— Хороший возраст.

Иногда дурачок Пес произносил что-нибудь с таким видом, что весь остальной мир казался безумным, а он один — разумным человеком.

Остаток утра Малинда провела, показывая благородным дамам парк и наслаждаясь весенними цветами и листвой. После этого развлечения полуденная церемония принесения присяги обещала быть очень интересной. Все очень походило на коронацию, к тому же собрались все видные персоны страны. Лорд-протектор принес присягу, а за ним и члены Совета, в том числе недавно назначенные. Малинда никогда не видела ни одного из них, но Арабель сказала, что это офицеры его армии с Пустошей. Если так, то Гренвилл теперь единолично контролирует страну.

Затем дворяне принесли клятву верности королю. Первой торжественные слова произнесла Малинда, за ней — Кортни. Ходили слухи, что маленький щеголь пытался сбежать из города, но его поймала стража и водворила обратно. Потом клятву принесли все хоть сколько-нибудь важные личности вплоть до дворцовых садовников. Все это длилось несколько часов. Впервые почти за четыре сотни лет в церемонии государственного уровня не принимала участия Королевская Гвардия. Присутствовали только Клинки, связанные с кем-то из аристократов или чиновников.

Когда, наконец, все, кто мог, принесли присягу, лорд-протектор произнес речь. Она была краткой, как и подобает солдату, однако имела куда большее значение, чем могло показаться на первый взгляд. Конечно, начал он с того, что Совет прежде всего заботится о здравии и благополучии короля, дабы он вырос обученным для управления страной, когда достигнет зрелости. До той поры Совет берет на себя эту задачу и желает быть справедливым ко всем, сократить расходы, уничтожить врагов, развить торговлю. Все зааплодировали. Совет, говорил Гренвилл, займется расследованием трагической гибели Амброза IV и прочих бедствий; от его внимания не ускользнет ни один хоть сколько-нибудь сходный случай. Будут приняты любые меры для предотвращения подобных происшествий в будущем.

Собрание восторженно встретило слова лорда-протектора.

Королевские Клинки оказались в серьезной опасности.

Принцесса Малинда тоже.

Затем последовал государственный банкет; назавтра двор снова погрузится в траур. Когда Малинда и ее свита торопились к себе в покои, чтобы сменить наряды, к ней обратился юный герольд, предварительно задержанный бдительным Одлеем. Беспокойство в глазах юноши насторожило ее прежде, чем он заговорил.

— Командир, его светлость лорд-протектор велел мне передать ее высочеству, что сегодня вечером Клинкам запрещено присутствовать в зале.

Он поклонился: сообщение передано.

— Я сообщу ее высочеству, — рявкнул Одлей.

— Считайте, что меня уведомили, — сказала принцесса. Снова поклонившись, парнишка удалился. Малинда остановилась посреди коридора и оглядела разозленные лица.

— Значит, Клинков выставляют за дверь, как слуг? — спросила леди Доув.

— Нет, — сказала сестра Минутка. — Значит, нас всех выставляют за дверь, как слуг.

— Нет Клинков, нет принцессы, — объяснила Алис. — Нет принцессы, нет придворных дам.

— С вашего позволения… — начал Одлей. — Я считаю обязательным немедленно установить правила Шиан. Сэр Пес, сэр Винтер, ступайте.

Без единого слова двое исчезли в разных направлениях.

— Что такое «правила Шиан»? — спросила Малинда.

— Так говорят в Айронхолле, ваше высочество.

Она зашагала дальше, окруженная с двух сторон Одлеем и Абелем, а позади шли девицы.

— А теперь объясните.

— Правила Шиан появились после ареста королевы Шиан в 361 году.

Шиан обезглавили по обвинению в государственной измене за то, что ее нашли в постели с сэром Вивьерной, однако королевской дочери подробности не сообщались даже до сих пор.

— Я точно не знаю, как именно арестовали королеву.

— Это печальная история, миледи.

— Пожалуйста, расскажите мне.

— У нее было четверо Клинков.

— Это я знаю.

— Все они полегли у ее ног, — мрачно проговорил Одлей. — На траве вокруг нее, все четверо в один миг. Королевские Йомены расстреляли их из засады. Ошибка была в том, что они представляли единую мишень.

Малинда в ужасе остановилась.

— О духи! Мой отец отдал такой приказ?

— Быть может, не именно такой, ваше высочество, но если он велел арестовать даму, то прекрасно знал, чем все закончится. И Айронхолл ввел правила Шиан, хотя, кажется, сейчас они используются впервые. Теперь мы не должны будем находиться вчетвером в одной комнате и есть с одного блюда.

Она посмотрела на Абеля, который выглядел далеко не так бодро, как обычно.

— Ты тоже все это знаешь, да?

Он кивнул.

— Стандартное обучение. Все записано в «Литании».

Она была просто слепой и очень эгоистичной идиоткой.

— Когда я приехала в Айронхолл, вы прекрасно знали, что я уже могу находиться под подозрением в убийстве моего отца и в организации Уэтшорской резни. Вы предполагали, что мне понадобятся Клинки для защиты от ареста?

— Мы знали.

— И вы все равно согласились на Узы? Все вы!

Абель выжал слабую улыбку.

— Наш долг, миледи.

Она вздрогнула. Сэр Роланд и сэр Пьерс в ее интересах вели себя более чем жестко. Великий Магистр пытался уберечь своих юных учеников от ее когтей. Конечно, она собиралась все им объяснить и предоставить шанс отказаться, но тут этот безумец вырвался вперед, и все они слепо пошли за ним.

— Я очень благодарна вам, — проговорила Малинда и вновь заторопилась к себе в комнаты.

Зря она критиковала Абеля и Винтера за их похождения. Храбрости должно воздавать по заслугам. Связавшись Узами, Клинки взвалили на себя непомерный груз и заслуживали всяческих поощрений.

* * *

Дождь прекратился. Малинда весело предложила всем отправиться на конную прогулку в парк. Все знали достаточно и немедленно согласились. В конюшню отправили пажа, а все пошли переодеться. Паж вернулся и сказал, что у начальника конюшен свободных лошадей нет.

Вскоре сэр Одлей отозвал принцессу в сторонку и спросил, не желает ли она, чтобы он организовал побег по реке.

— Побег откуда? — спросила она. — И куда? Это будет расценено как признание собственной вины. Я не могу бросить брата.

Малинда пошла проведать Амби, и ей сообщили, что с этих пор, кроме Королевской Гвардии, никакие Клинки не допускаются к его величеству по приказу Совета.

Нет Клинков, нет принцессы.

Итак, принцессу посадили под домашний арест, и на протяжении следующих нескольких дней лорд-протектор оказывал на нее все большее давление простейшим образом — ничего не предпринимал. Именно так стоило понимать образовавшуюся вокруг Малинды пустоту, и она не слишком страдала из-за отлучения.

Двор в трауре представляет интереса не больше, чем снежный сугроб, к тому же многие благородные семьи не разговаривали с принцессой, виновницей Уэтшорской резни. Многие избегали ее, потому что лорд-протектор вполне ясно дал понять, откуда ветер дует.

Ей отказывали в малейших просьбах или их вовсе не замечали; кушанья приносили слишком поздно и совершенно остывшими; настройщик клавикордов на вызов не явился; вместо восковых свечей поставили обычные из животного жира. Все это, конечно, мелочи, но и такая ерунда ужасно нервирует. Руби и Алис заявили о веских причинах, которые вынуждали их срочно посетить свои семейства, и попросили разрешения покинуть двор. Малинда отказала и стала ждать, что последует дальше.

А последовал вызов от лорда Гренвилла. Встречу он назначил на библиотечной террасе.

Стояла весна, и в воздухе витала смерть. Солнце освещало бабочек и настурции; птицы пели о любви и измене. Малинда шла по поросшим мхом каменным плитам и чувствовала, что где-то поблизости — может быть, на крыше, или за колоннами, или в беседках — стоят лучники со стрелами на тетивах. Одлей и Винтер могут пасть мертвыми в любую секунду.

Гренвилл ждал ее у балюстрады, обернувшись к реке спиной. Он широко расставил ноги, а руками уперся в бока и в таком виде ужасно походил на своего отца — только моложе, здоровее и суровее. Ни оружия, ни спутников при нем видно не было, хотя это ни о чем не говорило.

За несколько шагов она остановилась. Янтарные глаза уставились в янтарные глаза. Он был лордом-протектором, а не регентом. Она — принцесса и наследница. Но он стоял во главе страны. Малинда едва присела в реверансе.

Он едва поклонился и почти не улыбнулся.

— Вы выросли, сестра.

— Вы возмужали, брат.

— Нам надо поговорить. Оставьте своих псов здесь.

Она кивнула Одлею и последовала за Гренвиллом.

— Вы знаете, они не выпустят, меня из виду.

— Мне нужно, чтобы они ничего не слышали. — Он прошел несколько метров и повернулся, облокотившись на бордюр. — Вот здесь, довольно.

В прилив корабли поднимались вверх по течению, но вместе с ними плыли и нечистоты. Грен всегда лучше выглядел, чем благоухал. Вдали виднелись богатые дома, а за ними зеленые поля. Одлей и Винтер стояли посреди зала, где она их оставила, и представляли собой идеальную мишень.

— Чего ты хочешь? — прямо спросил Гренвилл.

— Собственный двор для себя и своего брата. Позволь мне быть его воспитательницей. Кроме нас, тебе доверять некому.

— Нет, сестра. Лучше мне доверять кому угодно, кроме тебя. — Такой огромный и грубый, он пока еще не пугал ее. — И ты не можешь позволить себе рисковать. Если он умрет, в убийстве обвинят тебя.

Она вздохнула, однако янтарный взгляд ничего не выдал.

— Я готова рискнуть. У меня нет никаких планов, кроме как увидеть Амби на своем законном месте.

— У меня тоже. Ты удивлена? — Гренвилл улыбнулся, и она не успела уловить, есть ли в его улыбке отцовское лукавство. — Мальчик — мой гарант власти, Малинда, без него я стану твоим жалким и покорным придатком. Понимаешь? Мы поменяемся местами, и уже ты станешь издеваться надо мной.

Когда нужно, он мог быть обаятельным. Как долго его будет удовлетворять положение лорда-протектора? Жалкого и покорного? Малинда оглядела террасу. Занималось слишком морозное для Четвертого месяца утро, людей вокруг не было, что наводило на мысль о скрытойработе многих рук — рук, закованных в сталь. Одлей и Винтер по-прежнему стояли в одиночестве.

— Амби довольно слаб, — сказала она. — Ты слышал про так называемые инквизиторские чтения?

— Отец в прошлом году мне рассказал.

Принцесса с удивлением на него уставилась.

— Уже тогда?

— Уже тогда. Он сказал, что не верит, но все равно волновался. Поэтому и сватался к Дьерде. На самом деле ему совершенно не хотелось связываться с очередной женой, в его-то возрасте. Горничная за горсть золотых монет больше ему по вкусу. Но он чувствовал себя обязанным.

— Мне он никогда этого не говорил, — с некоторой обидой признала она.

— Мужские разговоры, — иронически пробормотал Гренвилл. — Итак, мы с тобой пришли к соглашению? Мы оба предельно преданны и верны младенцу, и это жутко трогательно. А теперь давай подумаем, что случится, когда он умрет.

— Если он умрет, — поправила Малинда.

— Он слабак. Ты можешь представить себе Кортни в качестве короля? — Гренвилл неожиданно рассмеялся.

— Не хватает воображения. Но мы бы могли согласиться на это.

— Ты удивишься, на какие вещи ты могла бы согласиться, сестра.

— Не угрожай мне, Гренвилл. Это недостойно. К тому же ты знаешь нашу семью: когда нам угрожают, мы выходим из себя.

— Мне наплевать, выходишь ты из себя или нет. Судя по чтениям, мальчишке осталось год или два. Когда он умрет, никто не поддержит Кортни, так что остаемся только мы с тобой, так? Дочь, которая замужем за человеком, не принадлежащим к королевскому дому Шивиаля, не может наследовать престол, помнишь? Самый простой способ от тебя избавиться — это выдать замуж за какого-нибудь иностранного государя.

Она давно этого ждала.

— А если я откажусь выходить замуж?

— Тебя можно убедить.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга как фехтовальщики перед поединком. Перед Малиндой стоял воин, который обещал очистить Пустоши огнем и кровью и сделал именно это. Он перевел взгляд на стоявших позади мечников.

— Отважный поступок — привязать Клинков. Очень дерзкий поступок. И незаконный. У Совета найдется несколько вопросов, чтобы прояснить эту ситуацию. Еще его очень интересует разговор, который произошел между тобой и бельским королем. И Площадь Кленов, Быть может, даже смерть секретаря Кроммана. Тебя могут долго допрашивать.

— Ты снова мне угрожаешь. Не знала, что ты так задирист.

— Спроси у Диких. — Он мрачно улыбнулся и, откинувшись на оба локтя, внимательно ее изучал. — Я делаю тебе предложение, сестра.

— Полагаю, в это предложение входит супружество?

— Ты, наверное, видела список канцлера. Выбери любого, кроме Гесса, и я…

— Почему не принц Гесс?

Она помнила, что у него было какое-то заболевание, хотя списка и в глаза не видела.

Брат снова мрачно улыбнулся.

— Нам не нужен человек, который попытается воспользоваться своей женой и оспорить волю ее отца. Гесс может поднять восстание. Еще я исключаю Маргрейва из Лаутенбаха — по тем же причинам. Я его видел. Этот мошенник сейчас находится в брачном возрасте, но в нем слишком много авантюризма. Выбери любого другого, и я обеспечу тебе такое приданое, что ты окажешься в постели у своего избранника раньше, чем успеешь причесаться.

— Очень справедливое предложение, — процедила она. — Очень разумное. Но я не чувствую себя готовой к замужеству. Когда ставки так высоки, я осмеливаюсь не доверять вам, милорд. Мой брачный контракт может стать смертным приговором для Амби.

— А твой отказ станет смертным приговором для твоих Клинков. — Лорд-протектор не повышал голоса, однако в золотых глазах сверкнуло пламя. — Малинда, сейчас у меня есть все, кроме титула. Для себя мне ничего не нужно, я все хочу отдать сыну. Я слишком долго страдал. Я был зачат, когда четырнадцатилетний распутник королевской крови напоил бабку так, что она уже ничего не соображала. Мне пришлось жить с тремя старшими братьями, которые знали, что я вышел из чрева их матери. Когда мне исполнилось семнадцать, отец хотел, чтобы они отреклись от меня, но я поставил его на место: пригрозил, что превращу его коронацию в настоящий цирк. Он обещал швырнуть меня в Бастион, но в конце концов сдался. Я получил графство. Когда я вернулся год назад, он признал, что я единственный стоящий из всех его наследников, и обещал признать меня, как только я усмирю Пустоши. Я прислал ему Киарана в цепях, — а он отступился от своего слова и выписал эту девчонку Дьерду. Теперь я никому не позволю встать у меня на пути.

Малинда слишком разозлилась, чтобы обращать внимание на опасность, грозившую ей самой.

— Если ты тронешь хоть волос на голове ребенка, я живьем отправлю тебя на костер, Гренвилл Бастард.

— А кто тебя поддержит? Нет, сестра, женщины слишком беззащитны, а ты уже наделала глупостей. Злые языки не дают себе отдыха. При твоем дворе нет пристойной старшей компаньонки, нет нормальных фрейлин, а только стайка капризных девчонок и сексуально озабоченные мечники. Когда Совет разберется с тобой, всем станет известно, что принцесса Малинда — настоящая распутница, которая продает своих фрейлин, устраивает оргии с Клинками до поздней ночи и в полночь удавливает младенцев. Никто за тебя не заступится.

Она почувствовала, что лицо ее приобрело ярко-алую окраску.

— Это ложь! — завопила она. — Не один ты умеешь запугивать! Давай приводи своих инквизиторов. Мне нечего скрывать!

Малинда ощутила на себе всю ярость Гренвилла. Она оглянулась и заметила приближающихся Одлея и Винтера — они шли очень неохотно, зная, что могут спровоцировать дождь из стрел, но не могли оставаться в стороне, когда ей угрожали. Из-за их медленной поступи ситуация показалась еще более опасной.

— Прощай, сестра, — прорычал лорд-протектор. — У тебя есть шанс. Я устрою тебе свадьбу, и твои Клинки послужат гарантами твоего послушания. Я собираюсь разделаться с Клинками — распустить Орден и приучить их к нормальному труду. Парламент поддержит меня после того, что произошло в Уэтшоре. Им конец.

Он развернулся на каблуках и вышел.

Глава 23

Позволив молодой девице связаться с двадцатилетними мечниками, мы не просто напрашивались на неприятности — мы требовали их.

Лорд Роланд,

из личного разговора

с сэром Раздором

К удивлению Дианы, тем вечером Малинда приказала принести флягу особого вина, хотя раньше никогда не увлекалась питьем в одиночестве. Еще долго после того, как во дворце потушили свечи и задернули пологи, она сидела в своей комнате перед камином, закутавшись в плащ и погрузившись в размышления. Ее мучило, что она упустила нечто важное в разговоре с Гренвиллом. Как-то, когда-то он загнал ее в ловушку, и Малинда не могла заснуть, не разгадав загадки.

Если отказываться выходить замуж за иностранного принца, можно, конечно, отсрочить гибель маленького Амби, зато ее Клинки окажутся в смертельной опасности. Она их предупредила. Они ответили, что опасность — их работа. Пусть так; но сможет ли Малинда воспротивиться прямому приказу Гренвилла, зная, что ее Клинков убьют?

Она выпила все вино, сожгла все поленья, а ответа так и не нашла.

Надо тянуть время. Следовало попросить тот список, о котором говорил Гренвилл. Наверняка там нашлись бы более или менее подходящие кандидатуры — конечно, лучшие, нежели Радгар Эйлединг. Она ни за что не выберет человека, которого ей прочит Гренвилл. Выбирая себе зятя, отец думал о благополучии страны; Гренвилл помышляет только о благополучии самого себя. Идеальным зятем для него стал бы кто-нибудь вроде…

О духи! Вроде герцога Ансьерского?

* * *

Малинда поняла, что колонну, которая закрывала секретную дверь, можно отодвинуть подальше. Она оставила дверь распахнутой и пошла вниз, сжимая в одной руке лампу, а другой придерживая меховой плащ. Тапочки тихонько шелестели по каменному полу. Если бы в прошлый раз она не оставила следов на пыли, то ни за что не нашла бы шпионского окошка. Девушка опустилась на колени перед решеткой, уже заранее сожалея о своем извращенном пристрастии: а вдруг внизу в самом разгаре какая-нибудь оргия? Что, если в компании Клинков окажутся ее фрейлины? В ее обязанности входило защищать девиц от вредных воздействий, в том числе и от Клинков.

Она толкнула панель. В комнате было темнее, чем раньше, на люстре горело всего несколько свечей; очаг стоял холодным. Кто-то попытался навести какое-то подобие порядка: убрать бутылки и застелить ложе. В комнате находился всего один человек — и он сидел на кушетке спиной к принцессе, опустив голову на руки. Эти широкие плечи и соломенные пряди могли принадлежать только Псу. Она помедлила. Ничего не изменилось: он просто сидел, уставившись в пол.

Ну! Именно это тебе и нужно было — Пес как он есть. Боишься идти дальше?

Да, она боялась. Но закрыла решетку и стала спускаться.

Добравшись до двери, Малинда поставила лампу на ступени, стащила чепец и встряхнула волосами. Несколько раз глубоко вздохнула и только потом потянулась к ручке. Устройство замка здесь было такое же, как в верхней комнате, однако гораздо туже, и ей пришлось дергать обеими руками, чтобы сдвинуть колонну. Дверь скрипнула и отъехала.

Пес уже вскочил на ноги и поднял меч. Огромный двуручник не шелохнулся, пока она приближалась. Обойдя вокруг острия, принцесса подошла вплотную к Клинку и прикоснулась к влажной дорожке на его щеке. Красные, опухшие глаза говорили, что он плакал. В Айронхолле он рыдал по ночам, теперь он никогда не спит — куда же делись его сны?

— Ты ждешь кого-то?

Он покачал головой. Во время борьбы с дверью Малинда потеряла плащ. Винтер говорил, что если в кого-нибудь должна попасть молния, то это будет Пес, и вот теперь посреди ночи его посещает принцесса-девственница, одетая в ночную рубашку. Впрочем, бальные наряды обнажали больше, но ненамного, да и обстоятельства несколько отличались.

— Может, ты ждал кого-нибудь?

Он снова слабо покачал головой.

Обрадовавшись, что не вмешалась в любовную ссору, Малинда тяжело сглотнула.

— Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал. Это может оказаться довольно опасно.

Он убрал меч в ножны.

— Расскажите мне.

Наверняка он догадался. Пес был упрям, но никак не глуп.

— Гренвилл собирается выдать меня замуж, чтобы я не мешалась у него на пути после смерти Амби. Тогда он любыми способами избавится от Кортни и предъявит права на трон. И я думаю… я не знаю, но мне кажется… я почти уверена, что он хочет отдать меня герцогу Ансьерскому, потому что герцог уже трижды женился, и ни одна из его супруг не прожила долго.

Взгляд Пса скользнул вниз, к кружевной ленточке на ее шее, потом снова вернулся на лицо.

— Вы хотите, чтобы я убил Гренвилла?

— Ты же знаешь, что нет. — Малинда поцеловала его в щеку. Она оказалась щетинистой. Пес не моргнул, вообще никак не отозвался. — Глупый, это же меня погубит. Если Клинок совершает преступления, кто виноват? Нет, так не пойдет.

— Тогда чего же ты хочешь?

— Герцог женится только на девственнице. Такие порядки во всех королевских домах — мужчинам позволено делать все, что угодно, и при этом они все желают жениться на девушках.

— Тебя разденут и осмотрят? — скептически спросил Пес.

— Может быть. Не обязательно. Достаточно просто спросить меня. В каждой стране есть инквизиторы, которые изобличают ложь. — Любой умный человек сумеет построить разговор так, чтобы загнать ее в ловушку и без всякой магии. Как вчера Гренвилл. Но скоро правда изменится. Она передернулась. В комнате было прохладно. — Я хочу, чтобы ты… не здесь, а наверху. Пес, пойдем наверх, в постель. Пожалуйста.

Пес скривился в гримасе.

— Тебе нужен опытный, вроде Абеля. Или Одлей. Девицы вьются вокруг них как мухи.

Его неохотность нисколько не удивила ее. Малинда даже испытала некоторое облегчение.

— Уверена, дамы научили тебя, как это делается.

— Они не слишком часто хотят меня. Уродливый и глупый, не умеет смеяться, не шепчет сладких словечек, никаких манер. Просто кусок мяса — так они шутят. Иди и попроси кого-нибудь другого.

Малинда почувствовала, что лицо его залилось румянцем, хотя в сумраке было не разглядеть.

— Я хочу тебя. Ты не станешь смеяться над моей неопытностью, не станешь травить байки. Ты будешь нежным. Мне что, на колени перед тобой встать? — Малинда попыталась, но Пес схватил ее за локоть и поднял. — Чтоб ты сгорел, парень! Тебя пугает то, что произошло с Орлом? Ты ведь наверняка слышал про Орла! Ты сказал, что сделаешь все, что я…

Его лицо сморщилось, как у ребенка, который собирается заплакать.

— Только не я, принцесса. Я не стою. Я просто грязь.

— Мне наплевать, что ты делал в прошлом, — резко сказала она. — Или я тебе противна?

— Противна? Принцесса… — В какой-то миг она решила, что он рассмеется, но Пес никогда не смеялся. Он зарычал еще глуше: — Нет, дело не в этом… Ступай и найди себе нужного человека, женщина! Не меня. Уродливого, мерзкого Пса? Я зверь!

Она взяла его за руку. Его ладони были в два раза больше, широкие, все в мозолях от громадного меча. Малинда повела его к лестнице, и Пес шел следом, словно дитя, не сопротивляясь и не удивляясь. На ступеньке помещались двое. Он закрыл дверь, и тела их оказались очень близко, даже слишком близко.

Она подняла лампу. Неожиданно вспомнилось пари с сэром Пьерсом.

— Ты можешь отнести меня наверх?

— Если хочешь.

— Хочу.

— Не попади в огонь. — Пес с легкостью, словно маленького Амби, подхватил ее на руки. Он быстро бежал по ступеням, ловко минуя все повороты и острые углы, хотя его огромный меч то и дело норовил чиркнуть по каменной кладке.

Он совсем не запыхался, когда добрался до ее постели. Пес взял из рук Малинды лампу и поставил ее на столик, сорвал с кровати покрывала и постелил на их место меховой плащ.

— В первый раз может пойти кровь, — сказал он.

Малинда кивнула. Сердце ее колотилось, как бешеное.

Насколько она пьяна? Он шагнул ближе, обнял ее за шею, притянул к себе и мягко прикоснулся губами к ее губам. Его дыхание пахло яблоками. Этот поцелуй начал сэр Орел, но ему не дали его завершить. Сперва Клинок был нежен, однако становился все сильнее и сильнее; одной рукой Пес прижимал ее к себе, а другая гладила ее бедра и талию. Мир вокруг закачался, и ей пришлось ухватиться за Пса. Он коснулся ее груди: соски защипало от какой-то странной боли, и кровь забурлила в венах. Клинок оторвался от ее губ, и Малинда посмотрела прямо ему в глаза, ставшие черными от расширившихся зрачков.

— Еще мгновение, и я не смогу сдержаться, принцесса.

Голос его стал еще более хриплым, чем обычно. Он горел и не мог этого скрыть. Он так же возбужден, как и она! Он желал ее, и эта мысль возбуждала сильнее всего.

— Не смей останавливаться!

— Сними эти тряпки. Ложись в постель.

Он осторожно опустил ее, как будто понимая, как неуверенно она себя чувствует. Отвернулся, открыл лампу и затушил огонь.

Совершенно обнаженная Малинда нырнула под плащ и укуталась в мех до подбородка. Она видела его силуэт при тусклом свете камина, и вдруг опустила взгляд, как будто устыдившись. Нет, никакого стыда! И никакого сожаления. Просто девичья робость. Теперь уже слишком поздно для угрызений совести. Он улегся рядом, передав ее телу часть собственного тепла, весь такой тяжелый и крепкий. Губы их снова слились в поцелуе.

Пес оставался столь же нежным, мягким и внимательным. Он знал ее тело лучше нее самой и пробуждал в нем ощущения, которых она не ожидала и не могла сдержать. Он что-то тихонько приговаривал, и от этого шепота Малинде становилось спокойно и легко. Он развел ноги девушки и оказался сверху. Мужчина впервые вошел в девственное лоно, но принцесса почти ничего не ощутила. Он содрогнулся и откатился в сторону.

— Я ничего не почувствовала. Разве в первый раз не должно быть больно?

Он застонал.

— Зато я почувствовал. О да, почувствовал…

Она рассмеялась и поцеловала его в ухо. Такой большой, сильный Пес оказался слабее морской водоросли! Интересно, испытывает ли он ту же радость, что и она? Испытывал ли Пес когда-нибудь счастье? Ей должно быть стыдно, но в душе она праздновала победу, поскольку сумела расстроить планы Гренвилла! Почему мужчины обязаны выигрывать, а женщины проигрывать? Черт бы подрал вино! Черт бы подрал легенду — скажут, что ее околдовали, или что она использовала Узы против него. Наплевать! Почему все поднимают такой шум из-за подобной ерунды?

Через некоторое время Малинда поняла, что задремала. Его глаза смотрели прямо ей в лицо, две головы лежали на одной подушке. Клинки никогда не спят. Его дыхание пахло яблоками, от его тела исходил терпкий запах мускуса. Он обхватил принцессу одной рукой — тяжелой и неподвижной, сильной настолько, чтобы стереть ее в порошок.

— Я долго спала?

— Не знаю. Мне все равно.

— Ты уверен, что сделал, о чем я просила?

Ей казалось, что раз боли не было, значит, он ее просто дразнил. Она вообще почти ничего не почувствовала.

— Совершенно уверен. Я был у тебя первым.

Ну, если она желала бы поэтических слов, надо было позвать Одлея. Действие гораздо важнее слов.

— А во второй раз веселее не будет?

Проверим теорию Ансьера.

— Будет гораздо веселее.

— Тогда, может быть, стоит попробовать? Просто чтобы удостовериться, что ты выполнил мою просьбу. Можешь?

— Вероятно.

— Как это определить?

— Начни с поцелуя. Если не сработает, я покажу тебе другие способы.

Разметать волосы по обнаженным телам, как однажды предлагала Диана… Радикальные меры не понадобились. Поцелуя более чем хватило.

Во второй раз все происходило гораздо дольше. Она уже была готова к тем странным ощущениям, но они пришли раньше и с большей силой и заполнили весь мир. Да! О да! Вот что имела в виду Диана — волны желания — она летала, купалась в фонтане радости, освобождалась от оков. Потом любовники погрузились в тишину, нарушаемую только мерным биением сердец.

* * *

Малинда проснулась от его голоса и вскочила.

— Мне надо идти.

Во время бури страсти они поменялись местами, и теперь Пес лежал между ней и стеной. Голова его покоилась у нее на груди.

Интересно, каково это — заниматься любовью каждый вечер, зная, что ночи никогда не будут одинаковыми? Даже проводя ночь в одиночестве, она будет думать о том, что могло бы произойти.

Малинда провела рукой по его жестким, взлохмаченным волосам.

— Пес, ты придешь снова? Завтра? Придешь? Сможешь? Чтобы никто не узнал?

Он вздохнул.

— Ты назначаешь меня своим любовником?

— Это было бы чудесно. Ты хочешь им стать?

— Женщина, это самый глупый вопрос в твоей жизни.

— Спасибо, Пес. Правда? Каждую ночь?

— Всегда. Пока ты хочешь меня. И никого больше. — Он снова вздохнул, и из широкой груди вырвался настоящий стон. — Ты сумасшедшая. Как у сумасшедшей женщины может быть такая грудь?

Он поцеловал нежные округлости.

— Они слишком маленькие.

— Они совершенно идеальны! Мне не нравятся дутые, толстые женщины. — Он обнял ее обеими руками. — Прекрасно сложена. Ты вся совершенна. Большая, сильная, здоровая — то, что нужно мужчине.

Весьма тронутая его стараниями быть романтичным, Малинда взъерошила и без того лохматую шевелюру.

— Спасибо. Ты потрясающий мужчина. Я очень счастлива.

— Не могу поверить. — Через несколько мгновений он снова лежал на подушке. — Надо рассказать Одлею. Он не разболтает, и он должен все знать. Завтра приду после полуночи.

— Приходи. Я постараюсь не спать, но если засну, разбуди меня. Это королевский приказ, сэр Пес.

Он не спеша перелез через нее, и Малинда нисколько не упростила ему задачу.

Глава 24

Любовь за деньги встречается чаще, чем деньги за любовь.

Принц Кортни

Несмотря на страстное желание кричать о своем счастье, наутро Малинда приняла твердое решение держать новости в строгой тайне ото всех, кроме Клинков, даже от Дианы. Если слухи просочатся, дело не обойдется обычным скандалом. Гренвилл воспользуется падением принцессы, чтобы похоронить ее и ее возлюбленного.

Но не так-то просто сообщить Одлею о новых обязанностях Пса и при этом не проболтаться перед всеми остальными. После завтрака Малинда объявила, что желает посетить королевскую оранжерею, построенную еще королевой Харальдой. В Четвертом месяце там все в цвету. Эта идея не вызвала энтузиазма среди дам, но фрейлины с принцессами не спорят. Поболтав немного о подрезании веток, окучивании грядок и даже об удобрениях, Малинда вместе со своей свитой направилась вдоль лиственных зарослей, минуя старшего садовника и его помощников, которые кланялись и падали на колени прямо в грязь, и наконец добралась до маленькой теплицы с розами. Внутри места хватало только для нее и двоих Клинков — Одлея и Винтера.

Распускались первые розовые бутоны. Пес был ее любовником, и сердце Малинды чуть не выпрыгивало из груди. Увы, пройдет еще целый день и половина ночи, и только потом…

Она загляделась на алый цветок.

— Я должна вам кое-что сказать, командир. По секрету.

— Вы можете доверять Гвардейцам свою жизнь, миледи. И мне очень жаль, что вы так поступаете не всегда.

— Дело касается… Что?

— Несколько дней назад я услышал, как горничные обсуждают грязь на ваших тапочках и подоле рубашки — паутина и пыль. Вы были на потайной лестнице, хотя обещали, что не станете ее исследовать.

О духи!

— Этого я не обещала. Я обещала только держать все в тайне. И что вы сказали девушкам? Что я обожаю заниматься уборкой по ночам, а из ночной рубашки получается шикарная тряпка?

Одлей покраснел еще сильнее принцессы.

— Я предположил, что у вас под кроватью лежит столетняя пыль и горничным стоит убираться тщательнее. Леди Бандит поддержала меня. К счастью, никто не заметил отпечатков ваших ног у двери; они были едва видны, и я стер их. Мне стоило рассказать вам об этом инциденте, но я посчитал, что, удовлетворив свое любопытство, вы не станете…

— А откуда вы знаете про кровать?

— Я регулярно под нее заглядываю. — Одлей полностью утратил весь свой представительный вид. Перед Малиндой стоял молодой, неуверенный в себе юноша и пытался вспомнить хоть что-нибудь из лекций по общению с подопечными. — Что касается грязи на лестнице… я не велел ее убирать, чтобы сохранились следы злоумышленника, если он вздумает там появиться. Но в эту ночь ваши тапочки снова оказались грязными, значит, вы опять бродили по лестнице. Сегодня мне ничего не оставалось делать, кроме как пригрозить прислуге. Я предупредил, что сплетни на ваш счет могут привести к очень неприятным последствиям.

А рубашка? Она нашла на ней маленькое, почти незаметное пятнышко, а потом запихала ее в гардероб, чтобы горничные не нашли. Надо добраться до рубашки прежде Дианы. И еще тапочки!

— Я спускалась вниз, чтобы позвать сэра Пса.

Лицо командира мгновенно утратило ярко-красный оттенок и приобрело мертвенно-белый.

— Вы вошли в ту комнату, не зная, кто там находился?

Она прошла вдоль ряда белых кустов роз.

— Нет.

— Но… Ох! Пес? — К нему снова вернулась ярость. — Пес оставил дверь открытой? Мне нужно сказать ему пару слов. Ваша милость! Любая договоренность…

— Вы знаете о шпионском окошке?

Одлей мгновенно поник. Рефлексы Айронхолла работали с нечеловеческой быстротой.

— Нет, ваша милость. Если вам нанесли оскорбление…

— Думаю, вам стоит изучить потайную лестницу столь же тщательно, как и мою комнату. Вы в курсе всех любовных свиданий, и сэр Пес настоял, чтобы рассказать вам о случившемся. Прошлой ночью я спустилась вниз, прекрасно зная, что там нет никого, кроме сэра Пса. — Спрятав лицо, она наслаждалась благоуханием цветка. — Я пригласила его к себе. Возможно, он и в дальнейшем будет посещать мои покои. Теперь вы знаете все, и от вас ничего не будет скрыто в будущем.

— Я искренне сожалею, что не доверял вашему высочеству. И сэру Псу.

Она заставила себя посмотреть в лицо спутникам. Глаза Винтера чуть не выскочили из орбит, но он хотя бы не ухмылялся, как станет делать Абель, когда услышит новости. Одлей умело скрывал свои раны. Принцесса наградила его улыбкой.

— Прошу прощения за легкомысленное поведение. А что нам делать со слугами и моими тапочками?

— Купить их или выгнать.

Малинда принялась с восхищением рассматривать очередной бутон. Пора бы уже закончить разговор, а то их спутники снаружи заподозрят недоброе.

— Нет. Огонь. Когда в следующий раз вы их увидите, скажите, что я жаловалась на обожженные ноги, потому что заснула прямо на кресле, положив ступни на каминную решетку. Объяснение хлипкое, но оно должно успокоить кучку любопытных горничных.

— Вы очень изобретательны, миледи.

Они пристально смотрели друг на друга поверх розового куста. Винтер слушал их разговор и тревожно хмурился.

— Пес будет делить со мной ложе. Обо всех изменениях я вам сообщу. Нет нужды напоминать, что законы для принцесс отличаются от законов для принцев, и меня ждут серьезные неприятности, если правда выйдет наружу. Если об этом узнает лорд-протектор, он использует информацию против меня. Пес, конечно же, умрет. — И может быть, не один. — Вы сумеете сохранить мою тайну?

— Да, миледи, если только вы соблаговолите предупреждать нас, в какие часы он вас посещает. Иначе Гвардейцы поинтересуются, почему к Псу особое отношение.

Малинда не сумела скрыть улыбки. Очень особое отношение!

— Конечно. Полагаю, что теперь ступени лучше вычистить. Надеюсь, мои Клинки не станут возражать против небольшой порции домашней уборки?

Знакомые искорки блеснули в глазах Одлея.

— Эта честь принадлежит Псу.

Она рассмеялась.

— Ловко. Благодарю вас. И вас благодарю, сэр Винтер. Я в ваших руках.

— Вы в руках Пса, миледи, — сказал Одлей. — И я с ума схожу от ревности. Мы оба сходим с ума, и, исходя из некоторых его слов, Абель тоже обезумеет.

Малинда так поразилась, что сумела проговорить только: «Спасибо». Кажется, она незаметно для самой себя стала самой желанной женщиной мира.

— Если позволите вмешаться, ваша милость… вы знаете о проблемах с кольцами?

Еще не до конца придя в себя, Малинда недоуменно переводила взгляд с одного Клинка на другого.

— Жемчужина Абеля, в качестве оплаты услуг?

Она не посмотрела, есть ли кольцо на пальце у Винтера.

— Не совсем. — Одлей с трудом сохранял спокойное лицо, поскольку снова оказался ведущим в разговоре. — Это жемчужное кольцо известно всему двору. Тот, кто его носит, в настоящее время принадлежит леди Виолет, и она вырвет глаза любой, кто посмотрит на ее избранника. Но еще в кольце заключено колдовство. Уверен, вы знаете, миледи, что любовные кольца обычно обеспечивают защиту от беременности в течение года или даже больше. — Малинда даже не подозревала о существовании любовных колец, не говоря уж об их свойствах. — Потом заклинание теряет силу. Однако есть некоторая проблема: магия Айронхолла настолько сильна, что сводит на нет остальные заклинания, и кольца нужно заколдовывать каждые две или три недели. Стоит это очень дорого, и ни один Клинок не может себе позволить такой роскоши. — Он вытащил кошель и достал оттуда золотую монету. — Мы пытаемся, но большинство дам предпочитают заботиться о предохранении сами, чтобы быть полностью уверенными.

Наверняка посторонний наблюдатель заметил бы румянец на щеках Малинды. Она знала о существовании средств для избежания нежелательных беременностей, однако и не подозревала, что трофеи Клинков служат как раз таким целям. Признания Дианы никогда не касались этой неромантической, низменной стороны отношений. Малинда сомневалась, носил ли Пес кольцо в их первую ночь. К тому же она не была уверена, что Одлей говорит чистую правду: Клинки обожали распускать легенды о собственном могуществе. Впрочем, тут распускать особо нечего.

— Спасибо, что напомнили, — поблагодарила она. — Достаточно ли золотых в кошельке, который нам оставили на расходы?

— Думаю, да, миледи.

— Тогда будьте любезны, передайте его сэру Псу и выделите ему немного свободного времени сегодня днем, чтобы он смог достать кольцо… и, гм, обновить его.

— Как прикажете, ваша милость. Сэр Винтер?

— Я просто хотел сказать ее высочеству, — мрачно начал Винтер, — что с нашей точки зрения очень разумно выбрать партнера из Гвардии, поскольку все мы достойны доверия. К тому же очень сильно облегчается задача охраны безопасности принцессы. Я просто надеюсь, что ее высочество избрали лучшего из нас. В целом мы согласны, а деталей касаться не будем.

— Довольно, джентльмены.

Малинда направилась к двери, наслаждаясь льстивыми речами и подозревая, что в них может быть некая доля правды. Пес говорил, что она красива.

Она страшно боялась момента, когда придется встретиться с ним на глазах у свидетелей. Момент не заставил себя ждать. Как только Малинда вернулась к себе в покои, Пес бросился перед ней на колени, схватил ее руку для поцелуя и прорычал, что хочет умереть за нее. К счастью, подобные маниакальные приступы случались с ним каждые несколько дней, и свита уже привыкла к выходкам Пса. Но Малинда все равно залилась краской.

Очередные трудности проявились, когда вернулся юный Абель, чтобы заменить Винтера. Все женщины закричали от испуга, увидев четыре ровные царапины, шедшие от его левого глаза к подбородку.

— Фехтование, — восторженно объяснял он. — Тренировки по фехтованию в зале.

Среди визга и возгласов раздался спокойный голос Дианы:

— А кто же этот мастер шпаги, которому удалось посадить тебе на лицо четыре абсолютно параллельные полосы?

— Сэр Змей, — сказал Абель, как-то по особенному посмотрев на Малинду. — Удивительно, в его-то возрасте. Ему, должно быть, уже тридцать. Хитрец!

Но молодые Клинки тоже не лыком шиты. Несомненно, этим отметинам уже несколько часов, а юнец так и не озаботился лечением. Более того, он изо всех сил демонстрировал красный гранат, который заменил бледно-розовую жемчужину на его указательном пальце. Видимо, леди Виолет пришлось потесниться и уступить другой место в сердце ветреника.

Глупый мальчишка!

Вскоре он приблизился к принцессе и незаметно передал записку, которую она прочитала, оказавшись в одиночестве. Малинда с трудом разбирала тонкий, очень изящный, но крайне запутанный почерк. Так написать мог только настоящий хитрец!

У вас по-прежнему есть друзья среди сильных мира сего, хотя в настоящий момент они не рискуют открыто заявить о себе. Не тревожьтесь, когда Королевскую Гвардию распустят. Он может угрожать вам, но в его планы входит найти вам заграничного мужа, поэтому он не пойдет на открытый скандал. Тяните время, не поддавайтесь на уговоры, не создавайте вокруг себя коалицию, потому что предложения могут оказаться провокацией. Письмо сожгите. Доверяйте только собственным Клинкам и вашему другу — Незримому.

Гм-м. Молодые Клинки нередко называют своих кумиров именами их мечей. Поведение Абеля наводило на мысль, что Незримый — не кто иной, как сэр Змей. Надо будет попозже спросить Пса. Змей всегда числился одним из верных сторонников лорда Роланда — вот что значит: «сильные мира сего». После Ночи Псов Малинда видела Змея всего дважды — один раз на своей свадьбе. В общем-то таинственный автор письма советовал ей делать то, что она и сама собиралась, беспокоила только формулировка «тяните время». Время для чего? Чтобы Гренвилл успел подыскать мужа? Или чтобы Амби успел умереть?

Длиннющий день все-таки кончился. До полуночи по-прежнему оставалось несколько часов, но Малинде удалось уснуть. Она проснулась незадолго до прихода Пса, поворошила огонь в камине, зажгла свечи, а потом, должно быть, задремала снова. И вдруг он оказался рядом, нависая над кроватью и глядя на нее сверху вниз, как будто провел в таком положении не один час.

— Любимый, — шепнула она.

Пес не пошевелился.

— Почему? — проскрипел он словно железом по стеклу.

— Почему что?

— Почему я? Ты принцесса, а я просто комок грязи. Почему ты мешаешь свое красивое тело с такой тварью, как я?

Он пребывал в тяжелом расположении духа. Она протянула руки — осторожно, чтобы одеяло не соскользнуло совсем.

— Иди ко мне и испачкай меня.

Он облизнул губы.

— Почему? Из-за моих мускулов? Тебе просто нравятся мои накачанные руки?

— Да, мне нравятся твои мускулы, Пес, но я люблю тебя не за это. Иди в постель, и я объясню тебе почему. Быстрей!

— Хочешь, чтобы я потушил свечи?

— Нет.

Ладно хоть застенчивостью Пес не страдал. Словно зачарованная, Малинда смотрела, как он вынул меч из ножен, положил его на стул рядом с постелью на расстоянии вытянутой руки, отстегнул перевязь, стянул плащ. К его ногам упали камзол и сапоги, Пес отвязал ремешки, которые привязывали рейтузы к поясу и остался в одной только рубашке. На голых ногах серебрились волоски.

Она забыла, что лис бегает за лисой — он откинул одеяло и взглянул на ее обнаженное тело. Ууух! И смотрел так, словно не верил глазам своим или желал запечатлеть образ в памяти. Малинда не сомневалась, что с ног до головы покрылась румянцем.

— Ты уверена? — прорычал он.

— Уверена? Я сгораю огнем, ты, большой бык! Тащи сюда свои мускулы, немедленно!

Она изогнулась, ухватила Пса за ворот рубашки и потянула на себя.

Даже наконец-то оказавшись рядом с ней на покрывале, он лежал словно горячий сугроб, хотя Малинда с твердой уверенностью могла сказать, что тела их хотели друг друга.

Он отвернулся от ее поцелуев.

— Скажи, почему я?

— Потому что ты это ты, идиот! Если бы я хотела красавчика, я соблазнила бы Одлея. А он в ту же ночь прыгнул бы в койку к другой женщине, разве не так? С Винтером хорошо говорить о политике. Если бы мне нужен был просто акт, я попросила бы Абеля. Я хотела тебя, потому что ты знаешь, что такое боль.

Он заворчал.

— Я не знаю, что за груз у тебя за плечами, — прошептала она, стараясь хоть сколько-нибудь романтичным образом стащить с него рубашку. — И мне все равно. Ты его несешь. Ты страдаешь. Ты понимаешь, что жизнь тяжела и жестока; порой ты не уверен, что сумеешь протянуть дальше, но всякий раз берешь верх, и так будет всегда. Ты сильный, Пес, и я говорю не только о твоих мускулах. Ты мужчина. Остальные просто мальчишки.

— Я на пять месяцев старше…

— Ты на десять лет старше, чем Одлей вообще будет когда-нибудь. Мне нужен мужчина. И вот теперь со мной в постели лежит один такой, совершенно голый, и на мне нет одежды. Сделай что-нибудь соответствующее. Если ты ко мне не прикоснешься, я закричу.

— Я мусор.

— Я люблю тебя.

— Не говори так!

— Ш-ш. Хорошо, ты мусор. Ты просто дерьмо. Отвратительная мерзость. Настоящий пес. Проваливай из моей постели, тварь, и приведи ко мне…

Неожиданно он навалился на нее целиком — рот, язык, руки, тело. Он целовал, гладил, ласкал ее и вдруг резко раздвинул ее ноги. Малинда подавил вскрик боли, когда Пес ворвался в нее, словно бушующий ураган.

Через несколько мгновений все закончилось, и он рухнул рядом, тяжело дыша, словно выброшенная на берег рыба. Она погладила его по взмокшим волосам и замерла. Он не сразу пришел в себя, а потом вместо тяжелых вздохов послышались всхлипывания, и на грудь Малинде закапали крупные слезы. Она никогда не научится угадывать реакцию Пса! Принцесса поняла, что это была проверка и что не стоит вызывать в нем агрессию. Сам он, наверное, понял и того меньше.

— Я не должен был этого делать, — пробормотал он сквозь рыдания.

— Да, не должен был.

Он попытался встать, однако ее пальцы ухватили косматые пряди.

— Но ты это сделал, я не сломалась и по-прежнему люблю тебя.

— Я должен уйти. Ты права — я зверь.

— Ты остаешься здесь. Я люблю тебя.

Он беспокойно поднял голову.

— Ты не можешь меня любить! Не должна!

Она слизнула соленые капли с его глаз.

— Я такая, и тут ничего не изменить. А теперь ты восполнишь недостатки предыдущего раза. У меня все болит, и тебе придется действовать очень медленно, в два раза медленнее, чем обычно. Можешь начинать прямо сейчас.

— Не могу. Мужчине нужно время.

— Женщине нужно еще больше времени. Начни с левого ушка. Когда я буду довольна твоими стараниями, ты получишь дальнейшие указания.

Через много-много часов, когда предрассветное небо посерело, Малинда пошевелилась и проснулась. Пес сидел на плаще перед горящей свечкой; несмотря на холодок, никакой одежды на нем не было. Клинок читал книгу, сосредоточенно хмурясь и проводя пальцем по строчкам. Почувствовав ее взгляд, он выронил фолиант и поспешил к возлюбленной. Теперь его обуревало желание, он находился в видимом возбуждении.

— Опять?

Он откинул покрывала.

— О духи, мужчина! — простонала она. — Я не уверена. Неужели это возможно? Ты же всю ночь только этим и занимался. Сколько раз?..

Но он уже лежал в постели со своей обычной волчьей ухмылкой: большие белые зубы, частью поломанные, частью просто отсутствовавшие. Малинда поняла, что Пес пытался улыбнуться.

— Ну хорошо, — слабо улыбнулась она. — Начинай нежно.

При дневном свете, когда фрейлины одевали ее, Малинда заметила книгу, которая по-прежнему лежала на ковре, и велела принести ее. Старая, грязная, едва переплетенная пачка листов, вся изорванная, — наверное, купил у старьевщика за медный грош. Название совершенно стерлось, а обложка вовсе отсутствовала, но принцесса узнала «Тайное знание» Альбертино Вериано — классический томик из литературы по магии. Написан он был на странном языке, страницы пестрели длинными, уже изрядно устаревшими формулами; даже самые простые приемы невозможно было использовать. Никто не стал бы изучать магию по этому учебнику. Закладка лежала на странице, где помещалось заклинание «Призыв мертвого».

Глава 25

Король должен быть овчаркой, а не волком.

Амброз IV

Через два дня, словно в доказательство пророческих способностей загадочного Незримого, Королевская Гвардия исчезла. Несколько позже «Газета» сообщила, что Совет Регентства избрал подходящую резиденцию для его величества, где он проведет детство. Куда король, туда и Клинки — и знакомые сине-серебряные камзолы пропали в одну ночь. Гвардия принцессы продолжала тренировки с помощью нескольких рыцарей и личных Клинков, которые остались в Греймере.

О переменах Малинда узнала, когда к ней влетела Арабель, вся в расстроенных чувствах, прижала принцессу к своему необъемному животу и расплакалась у нее на груди. Воспитательницей его величества назначили леди Козен, и в услугах Арабель больше не нуждались.

— Ему необходимо видеть знакомые лица! — рыдала она. — Вокруг одни чужаки! Они могли бы позволить мне поехать с ним, хотя бы на несколько недель!..

Еще они могли бы посоветоваться с сестрой ребенка или в крайнем случае сообщить ей. Утешая старого друга, Малинда размышляла, что под маской безликих они скрывается Гренвилл. И теперь у нее появилась реальная причина ненавидеть лорда-протектора.

Ее черед пришел через несколько дней. Принцессу вызвали на Совет. Врасплох они ее не застали. Почти каждый день кто-то из Клинков приносил весточку от сэра Змея.

— Незримый говорит, — бормотал Пес, забираясь к ней постель, — передай, что Совет хочет ее допросить. Пусть она свободно рассказывает обо всем, что произошло до смерти ее отца, и ни слова о том, что после. Скажи ей, пусть внимательно смотрит на Крысоморда. Он будет неистовствовать, но на самом деле он на ее стороне. Надо быть предельно осторожной, когда он будет чесать ухо.

— Кто такой Крысоморд?

— Не сказал. А теперь, может, забудем про все это?

У Пса только одно на уме!

На следующий день ее предупредили о допросе за час до вызова. За длинным столом сидели восемь человек: трое членов Совета, остальные — инквизиторы или простые клерки. Один представился сэром Рэндольфом — это, очевидно, и был упомянутый Змеем Крысоморд. Остальных двух Малинда назвала про себя Мышь и Свин. Свин возглавлял собрание. Сначала все шло довольно чинно, с большим почтением к особе королевской крови. Принцесса сидела в центре комнаты, под стягом королевства, по сторонам стояли Одлей и Абель. Диане и сестре Минутке выделили скамеечку около камина.

— Не будут ли ее высочество столь любезны сообщить, кто избрал Уэтшор для проведения свадьбы?

Заскрипели перья: писцы принялись заполнять тома.

— Я.

— Не будут ли ее высочество столь любезны объяснить свой выбор?

И так далее, в том же духе. Некоторые темы удивили ее, например, когда стали расспрашивать о подробностях смерти тети Агнес. Скрывать было нечего, и Малинда отвечала совершенно честно. Постепенно вопросы становились подробнее. Утверждает ли она, что приготовления проводились с согласия посла Рейнкена и лорда-камергера, которые погибли в резне?

— Я не видела их тел, но мне так сообщили. Все равно наши переговоры занесены в протокол, так что в канцелярии камергера подтвердят мои слова.

Может ли она вспомнить все случаи, когда при подготовке ее желания противоречили желаниям остальных? Крысоморд почесал ухо.

— Подробности забыла. Конечно, не со всеми окончательными условиями я была согласна сначала. Могут ли принести протоколы?

Конечно, нет.

Малинда признала, что отец был недоволен ее бережливостью, отметила, что он лично занялся обеспечением безопасности во время церемонии. Она рассказала все, что помнила, о самой свадьбе. Передала свой разговор с королем Радгаром.

— Будут ли ее высочество столь любезны сообщить Совету, — начал Мышь, — сколько прошло времени с того момента, как вы спустились с дракара, и до смерти вашего отца?

На самом деле его звали маршал Сурис, и он был очень умен. Свин вел себя слишком напыщенно и в то же время неуверенно; Крысоморд — то ли из-за того, что он ее тайно поддерживал, то ли из-за неопытности — постоянно вдавался в неотносящиеся к делу подробности. Но маленький Сурис со своим длинным носом и тонкой щеточкой усов задавал самые опасные вопросы — резко, точно и нетерпеливо.

— Одну минуточку… — сказала Малинда. — Я прошла половину причала, едва ли дальше, чем эта комната.

— Ее высочество не видели лук, из которого стреляли?

— По звуку больше походило на арбалет. Но я его невидела.

Глазки Мыша заблестели.

— Не будут ли ее высочество столь любезны объяснить Совету, как она могла не заметить арбалета, который должен быть уже подготовлен? В открытой лодке? Такую вещь в кармане не спрячешь!

Она одарила его снисходительной улыбкой.

— Корабль не пустая коробка, маршал. Палуба забита веревками, ящиками, корзинами и кучами кожаных чехлов. Арбалет где-то спрятали. Уверяю вас, на виду он не валялся.

Что произошло после первого выстрела? Скоро они добрались до прибрежной полосы — Лис, Фицрой и отмщение мастера Кроммана, — но ведь столько людей видели ее на крупе лошади лорда Роланда, и она не может отрицать, что он ее спас.

— Может, нам двинуться дальше? — жалобно протянул Крысоморд, тщательно вычищая ухо от серы. — Не скажет ли обвиняемая суду, что произошло, когда она вернулась во дворец вместе с сэром Роландом?

— Суду? — Малинда буквально подпрыгнула на кресле. — Обвиняемая? Я поняла так, что помогаю Совету Регентства в расследовании, а не подвергаюсь допросу! Принцесса признает только суд пэров. Меня обманули. Я отказываюсь отвечать на дальнейшие вопросы.

Свин и Мышь гневно посмотрели на неуклюжего Крысоморда.

Малинда вышла из зала, и никто не пытался ее остановить.

На следующий день за ней пришел отряд вооруженных людей. Они попытались оттеснить Клинков за пределы зала суда, но мудро решились не связываться с «Вечером» и «Жаждущим». Внутри уже никто не вспоминал об уважении и вежливости. Клерки и инквизиторы сидели вдоль стен; у дверей стояли вооруженные люди, которые обязаны воспрепятствовать кому-либо покинуть зал. Малинде приходилось стоять, а три члена совета восседали на огромных креслах, похожих на троны, — вчерашние Свин и Мышь, а Крысоморда заменил Рыбоглаз.

Малинда возмутилась против такого оскорбления, затем отказалась отвечать на вопросы. Гренвилл не хотел публичного скандала, говорил Незримый; следовательно, комиссии позволено спровоцировать небольшой конфликт, чтобы склонить ее к замужеству.

Не так-то просто сохранять молчание перед лицом угроз и издевательств. Через несколько часов подобного развлечения, когда все присутствовавшие были готовы взорваться, Рыбоглаз сделал такую же неловкость, как Крысоморд в прошлый раз. Он открыто пригрозил Малинде швырнуть ее в Бастион.

«Вечер» выскользнул из ножен.

— Попытайтесь отдать это приказание, милорд, — рявкнул Одлей. — И вы не успеете договорить!

Свин вскочил на ноги.

— Стража, уберите этих двоих!

Вооруженные солдаты уставились на Одлея, однако подойти не решились. Наверное, Абель показался им слишком молоденьким и неопасным, но именно Абель мгновенно пересек зал и легонько ткнул «Жаждущим» между ног Свина.

— Прошу вас, будьте очень осторожны, милорд. Лезвие ужасно острое.

За спиной Свина стоял его трон, и податься бедняге было совершенно некуда. Когда его стражники потянулись за мечами, он проорал, чтобы они не двигались.

— Вам отсюда не выйти!

Обычно малинового цвета лицо посерело и покрылось липким потом.

— На цыпочках будет безопаснее, милорд. — Абель слегка приподнял меч. — Еще повыше? Так-то лучше. А теперь, я полагаю, вы желали бы продолжить вопросы? Дозволено ли ее высочеству со свитой удалиться?

Свин кивнул.

— Скажите же, милорд.

Свин проскрипел приказания и смотрел, как Малинда с эскортом удалялась. Абель отступил на шаг, поклонился благородному собранию и направился следом, по-прежнему сжимая «Жаждущего» в руке. С его помощью он отодвинул стражников от дверей. Его пропустили. Мальчишка побежал за подопечной, оставив дверь открытой, чтобы враги слышали его смех.

Малинда едва доползла до своих покоев, голова раскалывалась от жестокой боли.

— Мне необходимо лечь и отдохнуть, — сказала она и опустилась на постель.

Одлей прислал Пса через потайную дверь, чтобы тот помог ей расслабиться. Пес не особенно хорошо умел просто лежать, обнявшись, что ей в общем-то и требовалось, но через некоторое время она почувствовала себя готовой заняться тем, в чем он был настоящим профессионалом. И это помогло.

Когда на Греймер опустилась ночь, Малинда отослала его, привела себя в порядок и позвонила. Вместо горничных явился командир Одлей, сжимая в руке скрепленный печатью свиток. Его темные глаза освещало мрачное беспокойство.

— Декрет от Совета, ваша милость. Вам отводится королевская резиденция. Эскорт королевских Йоменов во время путешествия… завтра, при первом луче солнца.

— Куда?

— В место под названием Королевский Мыс, ваша милость. Винтер считает, что это к северу, на побережье…

— Знаю.

Странно, но перспектива быть запертой в Кингстеде нисколько ее не пугала. Даже казалась привлекательной. Образ этой старой развалюхи в ее сознании был осиян золотой дымкой детства, и Малинда представляла, как они с Псом будут бегать по полям, совершенно свободные. Сейчас везде лучше, чем при дворе.

Одлей растерял свою представительность и выглядел совершенным мальчишкой.

— Ваши приказания, миледи?

— А что я могу приказать?

— Послушаться или бежать, я полагаю.

Ни в коем случае не побег, даже если бы было куда бежать.

— Не думаю, что на Королевском Мысе мне будет хуже, чем здесь. Более того, я уверена, что там вы окажетесь в безопасности.

Одлей закусил губу.

— Если доберемся до места.

— Ох! Понятно. — Ничего удивительного, что его мучил страх. Поездка на север займет дня три. Часть пути проходила по пустынным, диким землям, где от правил Шиан никакого толку. По прибытии ее эскорт может уменьшиться на четверых Клинков по сравнению со стартовым составом. — Мне нужен совет Незримого. Пес пошел тренироваться, так что, может быть, они уже поговорили. Если нет, вам лучше проследовать за ним.

Узнав новости, ее двор разволновался. Диана сказала, что без малейших колебаний последует за Малиндой на Королевский Мыс и заодно навестит свою семью. Даже Арабель проявила желание поехать, хотя прежде ненавидела заброшенный замок. Придворные девицы колебались, сестре Минутке нужно было получить разрешение от Настоятельницы. Начался страшный переполох: коробку за коробкой, ящик за ящиком отправляли вниз в конюшню и грузили на телеги.

Через некоторое время ее высочество объявила о завершении дня и отпустила фрейлин, объяснив, что прекрасно обойдется помощью одной Дианы. Этот жест вызвал искреннее одобрение всей свиты.

Как только дверь за девицами закрылась, Малинда тяжело вздохнула и промолвила:

— Я кое-что от тебя скрывала.

Подруга усмехнулась и обняла ее.

— Если хочешь сказать мне, что влюбилась, то это не секрет. Ты уже несколько недель сияешь как солнышко.

— Ох! — возмутилась Малинда. — И недели еще не прошло.

— Ты сияешь на полдворца! Не бойся, другие не замечают, но я слишком хорошо тебя знаю. А поскольку твои Клинки не шпионят за тобой через замочную скважину, я знаю, кто он. Поздравляю!

— Ты это искренне?

— О да! Он великолепен. Меня мучает ревность.

Никто не применил бы к Псу слова великолепный, если только ему на голову не надеть мешок. Малинда покачала головой.

— Попробуй еще раз.

— Неужели не командир? — Диана надула губки и хитро улыбнулась. — Ну, тогда он очень умен и… снова не угадала? Ну, неужели юный разбойник! У него репутация самого быстрого жеребчика во дворце, я никак не могла подумать!..

Дверь раскрылась, и за ней показался Пес с огромным мечом. Он тихонько закрыл дверь. Улыбка Дианы погасла.

— Это просто огромный кусок человеческого мяса, — игриво прошептала она.

Мрачно посмотрев на девицу, Пес выпятил вперед широченный подбородок, подошел к Малинде и протянул ей алую розу.

— Спасибо, дорогой, — проговорила она, как будто ее возлюбленный только и делал, что цветы ей дарил, и потянулась ему навстречу.

Принцесса надеялась, что скрывает свое удивление лучше, чем Диана. Интересно, это товарищи подбили его подарить розу, или он сам придумал?

Осталось неизвестным, что еще сказала бы Диана, поскольку Пес открыл потайную панель, и в комнату вошли остальные Клинки ее высочества. С ними пришел нежданный гость — не Незримый, которого она ожидала, а человек, долгое время носивший прозвище Урожай. Он был почти на двадцать лет старше всех присутствовавших в комнате; его обычно алые одежды приобрели неопределенный оттенок, но в присутствии лорда Роланда Одлей превращался всего-навсего в хорошенького юнца. Он низко поклонился Малинде.

Она чмокнула его в щеку.

— Милорд, долгое время я имела о вас неправильное мнение. Теперь я крайне признательна вам за вашу преданность, и мне очень стыдно за свое недоверие.

— Вы поступали правильно, не доверяя мне, ваше высочество. В первую очередь моя преданность принадлежала вашему отцу. Теперь вашему брату. Вашему младшему брату.

Он мрачно улыбнулся.

— Нет ни малейшего различия между его интересами и моими, и никогда не будет.

— Я и не сомневался, но очень рад услышать эти слова из ваших уст.

— Присядьте, ваша светлость. — Она указала ему на кресло и сама опустилась рядом. Клинки вошли в комнату, но остались стоять. — Если Гренвилл убедит Парламент узаконить его, где будет ваша преданность?

Лорд Роланд оглядел аудиторию, и его взгляд на мгновение задержался на Диане.

— Конечно, его светлость убеждают как можно скорее созвать Парламент именно для этой цели.

— Кто убеждает?

— Я и многие другие верные сторонники, — мягко проговорил канцлер. — К сожалению, ваш августейший отец завещал ему всю казну… Уверен, вы знаете, что ни один король Шивиаля не имеет права собирать налоги, пока Парламент не передаст ему соответствующие полномочия. Это называется «утвердить ассигнования». Но, благодаря богатству элементаров, Совет Регентства не нуждается в поддержке. Ситуация так долго продолжаться не может, поскольку возобновилась бельская война, и лорд-протектор вынужден обеспечивать не только оставленную им в Пустошах армию, но и войска, которые он привел за собой на юг. К зиме его денежные запасы иссякнут.

Канцлер снова уклонился от прямого ответа.

— Почему же он не может захватить еще несколько колдовских Орденов?

Лорд Роланд улыбнулся. Вряд ли кто-нибудь захочет видеть такую улыбку на лице своего противника.

— Продолжить Войну Чудовищ? Тогда понадобится помощь сэра Змея и его людей или другого отряда сорвиголов. Еще понадобится помощь Белых Сестер, а я уверен, что Мать-настоятельница не стремится к сотрудничеству. — Он горько покачал головой. — Более того, лорд-протектор отказался от защиты Королевской Гвардии. Его наемники хороши на поле боя, но им недостает тонкости, когда дело доходит до чудовищ или предателей.

— Он не посмеет?

— Лучше сказать, не пожелает, если у него есть хоть капля мозгов. А они у него есть. Гренвилл умный человек, ваша милость. Он не торопится созывать Парламент, потому что прекрасно знает, насколько непредсказуемо это собрание болтунов. Возвращаясь к вашему первому вопросу: почему я побуждаю его созвать Парламент? Во-первых, очень маловероятно, что они пропустят билль и узаконят внебрачного сына. Подумайте о вашем бывшем женихе, его милости де Мэе. — Роланд помедлил, давая Малинде время сообразить самой. Но она не уследила за ходом его мысли. — Пока он не вступит в совершеннолетний возраст, его мать останется при нем регентом. Герцогиня — одна из крупнейших землевладельцев во всей стране. И хотя сам он еще не может занять кресло в Палате Лордов, его мать сумеет склонить на свою сторону многих членов Парламента, которые приходятся им родственниками или арендаторами. Ему же принадлежит множество мест в Палате Общин. Но у него есть два старших брата — плоды страстей его отца. И неужели вы думаете, что его мать согласится признать законным лорда Гренвилла? У многих аристократов есть сыновья, о которых они не хотели бы упоминать при свете дня. Надеюсь, вы поняли мою мысль. Признание Гренвилла положит начало бесконечному процессу. Возможно, оно состоится, но не обязательно.

Объяснение вполне убеждало, хотя и не успокаивало. Угроз возникло гораздо больше, чем исчезло.

— Если перед Парламентом встанет эта проблема, — продолжал канцлер, — я буду вынужден огласить слова, сказанные мне вашим отцом незадолго до смерти. Относительно лорда Гренвилла: это прекрасный солдат, но он слишком жесток для правителя, и если он получит полную власть, то начнет обращаться с шивиальцами, как с Дикими. Я не стану служить такому королю, ваше высочество.

Она кивнула, выражая благодарность.

— Вы думаете, его устроит положение лорда-протектора?

— Да, пока вы остаетесь наследницей. Иначе не избежать гражданской войны, чтобы захватить корону силой, а зачем ему рисковать, когда власть в его руках? Он безболезненно удалит вас, выдав замуж за иноземного короля, и нейтрализует принца Кортни, обвинив его в убийстве матери. Лорд Гренвилл достаточно умен и не склонен недооценивать принца. Еще он достаточно тщеславен и верит, что сумеет спокойно править пять или шесть лет. Возможно, он и прав. В таком случае, если что-то случится с его величеством, то Парламент признает бастарда.

А она тем временем будет носить четвертого или пятого ребенка где-то в далекой стране.

— Как я могу помочь Амби выжить?

И снова знаменитый фехтовальщик парировал ее удар.

— Мы должны ждать Парламента, миледи, и играть на его благих намерениях. Одна из главных причин, почему я хочу его созвать, заключается в том, что Палаты могут пойти в обход воли вашего отца и назначить регентом вас. Более вероятно, они захотят поставить Совет на место и вернуть его в прежнее положение придаточного органа. И выкинуть оттуда гренвилловских марионеток, которые теперь им заправляют. Я и мои сторонники почти не имеем влияния и постоянно находимся под угрозой увольнения. Конечно же, Парламент желает видеть вас замужем за шивиальцем, а не усланной в изгнание.

Малинда оглядела своих спутников. Лорд Роланд принес успокоительные вести ей, но не Клинкам, и на лицах молодых людей застыло мрачное выражение.

— Так что мы оттягиваем время. И вы советуете мне согласиться с отправкой на Королевский Мыс?

Канцлер вздохнул.

— Ничего лучшего я предложить не в силах. Побег за границу поставит на вас крест, к тому же осуществить его весьма непросто, пока бельцы держат блокаду. Если вы проигнорируете это послание, вас арестуют, а ваши защитники погибнут. — Он оглядел комнату и остановился на младшем из Клинков. — Сэр Абель, вы и так в серьезной опасности. После сегодняшней выходки с сэром Хиларием вам грозит арест. Странно, что вы вообще ушли живым!

Веселая ухмылка Абеля осветила комнату.

— Это он боялся, что я собираюсь уйти с его хозяйством на острие меча.

Роланд рассмеялся, однако быстро помрачнел. Тревога вернулась.

— Несомненно, путешествие будет опасным. Судя по последнему решению, ваш эскорт составят четверо конных Йоменов-копейщиков и тридцать конных лучников из Черных Всадников под командованием самого маршала Суриса.

Он вопросительно взглянул на Малинду.

— Это он был в комиссии на моем допросе? Маленький, с длинным носом, очень свирепый? — Мышь. — Очень умен, мне так показалось.

— Да, он в самом деле совсем не глуп. Его Черные Всадники — пожалуй, самые знаменитые наемники по всей Эйрании. Они прошли боевую выучку во время Фитайнианских Войн. В Пустошах Сурис был у Гренвилла заместителем.

— Маленький Мясник? — воскликнул Винтер. — Ну все, мы покойники.

— Надеюсь, что нет. Я предлагаю следующее. Вряд ли что-нибудь с вами случится за первые несколько часов, а потом вы будете проезжать рядом с Бофортом. Если мы предупредим сэра Доминика, тогда он, конечно же, направит к вам эскорт из дюжины Клинков — они там, наверное, уже совсем спятили от скуки, охраняя младенца среди полей и лужаек. А отряд, положим, из шестнадцати Клинков помешает Сурису сделать какую-нибудь гадость во время путешествия.

Малинда не обнаружила особого энтузиазма среди своих защитников.

— С должным почтением, ваша светлость, — начал Одлей. — Лорд-протектор обещал распустить Королевскую Гвардию, а сделать это он сможет только силой. Ее высочество не является первой подопечной. Неужели Старший согласится разделить свои силы и послать третью часть всего войска на столь опасное задание? Может быть, именно это и входит в намерения лорда-протектора — за один раз убрать нас четверых и значительную часть Гвардейцев. А возможно, и ее высочество тоже.

Винтер взял свиток из рук Одлея.

Дюрандаль помрачнел.

— Не желаю верить, что на такое способен даже Гренвилл. — Несомненно, он был уже близок к тому, чтобы согласиться с рассуждениями юного командира. — Черные Всадники солдаты хорошие, но они просто люди. Честно говоря, командир, ваше задание представляется практически невыполнимым, поскольку четверым даже самым лучшим бойцам не под силу воевать с целой страной. Если ваша подопечная откажется принять предложение лорда-протектора, ее бросят в тюрьму и объявят вне закона. Куда ей бежать? Кто ее примет? Если у кого-нибудь есть лучший…

— Тихо! — сказал Пес.

Должно быть, прошло немало лет с тех пор, как с лордом Роландом разговаривали таким тоном. Глаза его расширились. При тусклом огоньке свечи Винтер внимательно читал письмо. Он добрался до конца документа, потом вернулся к началу. Он снова грыз ногти.

Канцлер передернул плечами.

— Я хотел сказать…

— Тихо! — повторил Пес, на этот раз громче.

Глаза Роланда сузились. Повисла неловкая тишина: все остальные притворились, что ничего не слышали.

Наконец Винтер повернулся к Малинде. Он озадаченно хмурился.

— Здесь сказано, что вы должны отправиться на Королевский Мыс завтра, миледи. Уже очень скоро сегодня кончится.

— Это правда.

— И вам будет предложен эскорт.

— Да.

— Но здесь не сказано, что вы должны принять это предложение.

Через мгновение Роланд напряженно проговорил:

— Я, наверное, с ума сойду!

— Я тоже, — кивнул Одлей. — А ведь я на год его старше.

— Ничего не понимаю, — прорычал Пес. Абель потрепал его по плечу.

— Не волнуйся, Лошак. Когда нужно будет кого-нибудь убить, мы тебя позовем. Твоя задача — делать то, что прикажет ее высочество.

Глава 26

Вы приговорили меня к жалкому существованию на этой страшной, пустынной, необитаемой скале, где каждый день бушует шторм, с горсткой полудиких, отвратительных, прожорливых слуг-людоедов.

Леди Годелева, письмо королю Амброзу IV,

Третий месяц 354 года

Им пришлось пережить повторение скачки до Айронхолла, только Королевский Мыс находится в два раза дальше. Все началось, как Ночью Псов: потайная лестница, ведущая в лодочный сарай. На причале стоял сэр Виктор с командой гребцов, которые должны были переправить ссыльных чуть ниже по течению, где уже ждали Змей и Бычехлыст с лошадьми. В ушах беглецов прозвучали пожелания счастливого пути, и копыта застучали по неосвещенным аллеям Грендона. К восходу солнца отряд находился в десяти милях от города и скакал к северу на свежих лошадях: одна принцесса, одна компаньонка, четверо мечников и ни одной вьючной лошади. А во дворце Арабель и Минутка будут скрывать их отсутствие, сколько возможно. Пройдет несколько часов, прежде чем Парламенту станет известно, что Малинда бежала, а еще через несколько дней они узнают куда.

Даже сэр Одлей, которого служба обязывала волноваться больше всех, скоро признал, что им удалось ускользнуть незамеченными. Еще он согласился, что скорость отряда определяется по скорости самой слабой лошади, и потому маленькая группа всадников движется быстрее большой. Погода стояла хорошая, на дороги жаловаться не приходилось, а разбойники десять раз подумают, прежде чем нападать на четверых Клинков. Поскольку нужды загонять себя или лошадей не было, путешествие могло получиться вполне приятным.

Малинда очень хотела свернуть около Бофорта и повидаться с Амби, но знала, что это его только расстроит, а задержка в пути может привести к большим неприятностям. Через некоторое время у нее появилось желание посетить Оукендаун, знаменитый древесный город Белых Сестер, но для этого понадобилось бы еще больше времени. Так что любопытству придется ждать более мирных времен.

В образовательных целях один раз можно переночевать в придорожной харчевне; второй раз это сделает только последний глупец. Ближе к вечеру Малинда велела Одлею узнать имена местных землевладельцев, однако Винтер, этот бездонный колодец знаний, вспомнил, что сенешаль замка герцога восточного Удела Валглориса принадлежит к рыцарям Ордена. Путешественники свернули с главного тракта, и вскоре их ждал радушный прием. Старый сэр Винцент и его прекрасная госпожа любезно предоставили принцессе ночлег. На следующее утро хозяин передал Одлею список рыцарей, владения которых лежали на пути беглецов, и вторую ночь они провели в гостеприимном доме сэра Хаоса, который воплотил в жизнь все мечты Клинков — женился на даме прекрасной и богатой. Конечно, его поместью было далеко до герцогского дворца, но и с «Королевской головой» в Синдервиче его не сравнить.

К полудню третьего дня маленький отряд достиг Королевского Мыса.

Целый день Клинки пытались вытянуть из девиц все сведения об острове. Считается, что сам Ранульф родился здесь, посему эти земли безоговорочно принадлежали его наследникам. Долгое время здесь проживали люди сомнительной верности — принцы, которых нужно было изолировать, но не в тюремной камере. Благодаря единственному въезду, представители власти могли проверять всех, кто пересекает границу поместья, а также, в случае необходимости, перекрывать эту границу вовсе.

— Самая знаменитая обитательница здешних мест — королева Адела, — сказала Малинда. — Вы слышали о ней?

Конечно же, Винтер был в курсе.

— Первая правящая королева Шивиаля.

— Именно. Через несколько месяцев после смерти ее отца муж Аделы объявил жену сумасшедшей и запер на Королевском Мысе. После его смерти их сын продолжил славную традицию.

Клинкам история не понравилась. Интересно, хорошо ли Гренвилл знает семейные предания?

— Вот Сторожка, — объясняла Малинда, перекрикивая шторм. — А вон та холмистая земля — сам Мыс. Вперед!

Она сжала бока усталой лошади, требуя от нее последнего усилия.

Около часа они скакали по равнине, поросшей грубой зеленой травой; она казалась безграничной, как бледно-голубое небо или ветер. Устали все, даже Клинки. Неожиданно дорога резко свернула в сторону к грозди прилепленных друг к другу каменных построек, изрядно истертых временем, ветром солью, за которыми земля поднималась и опускалась причудливыми выростами и котлованами. Моря не было видно, но его терпкий запах разливался в воздухе.

Хотя на Королевском Мысе проживали почти две сотни мужчин и женщин, здесь не было ни гавани, ни пахотных земель, которые обеспечивали бы их хлебом на каждый день. Определенного развития достигла только одна отрасль — деторождение, и продукция постоянно поставлялась на рынок. Когда король приезжал в свой большой дом, он всегда находил здесь поваров, пажей, судомоек, лакеев и конюхов. Когда важные господа уезжали, остров впадал в экономическую немилость, и его обитатели перебивались плодами со своих огородов и садов, а также плетением корзин, плотничеством, гончарным делом, короче, любыми заказами, какие давал управляющий замка. Большая часть выделенных казной денег уплывала в карманы сенешаля, а не направлялась на ремонтные работы, однако в настоящее время на Королевском Мысе проживал феноменально честный управляющий, впрочем, ставший таковым не по собственному желанию.

Его звали сэр Тьерри. Будучи королевским знаменосцем, он потерял ногу в Исилондской войне и теперь превратился в скрюченного старичка, сетующего на судьбу из-за своей немощи, неудачной женитьбы, а также невозможности растрясти бюджет замка и обеспечить себе достойную пенсию где-нибудь подальше. Долгие годы на его предшественников никто не обращал внимания, но на несчастного Тьерри ополчились аудиторы и требовали постоянных отчетов обо всех финансовых делах. Он не сомневался, что греймерские чиновники используют заклинания и тайно следят за ним. Но правда заключалась в том, что обо всех его действиях и, напротив, бездействиях, мать Дианы писала своей дочери, а та сообщала Малинде, которая, в свою очередь, информировала лорда-камергера.

Принцессу никогда не интересовало состояние Сторожки, и поэтому она пришла в полное небрежение — стекла выбиты, двери болтались на одной петле, сорняки заполонили сад. Дома на Королевском Мысе строились из сизого известняка, очень мягкого и легко подвергающегося эрозии. Половина стен практически обрушилась, а соломенная крыша разлетелась по окрестностям.

— Стой! — прокричал Одлей, и кавалькада замерла. — Вскоре тут начнут ремонт. Давайте исследуем это место, пока есть возможность. Я хочу, чтобы каждый из вас смог пройти здесь с закрытыми глазами и ни разу не споткнуться.

Он вопросительно посмотрел на Малинду, ожидая одобрения.

— Хорошо! — сказала она. — Мы с Дианой подержим ваших лошадей. Лучше всего на свете я умею держать лошадей… Ладно, шучу. Идите. — Она выпростала ногу из стремени и простонала: «Ооох!», когда Пес подхватил ее на руки. — Спасибо, любимый. Если бы не ты, я бы навсегда там осталась.

Абель, Одлей и Винтер уже скрылись. Изможденные лошади все равно не могли ступить ни шагу, так что сторожить их не было нужды.

— Кажется, здесь все сильно уменьшилось. Раньше Королевский Мыс был больше.

— Ох! — прошептала Диана, смотря в другую сторону.

Малинда проследила за ее взглядом и увидела Пса: он лежал на животе в крапиве и репейнике с прижатой к земле головой. Что такое? Она подошла к нему и опустилась на колени.

— Пес?

Он поднял голову и медленно встал на колени. Его глаза, совершенно белые на свету, расширились от… страха? Ужаса? Она обняла его, как всегда, почувствовав, что обнимает дуб, но на этот раз его трясло как в лихорадке.

— Пес? Что случилось?

Зубы его застучали.

— Скажи мне!

— Прибой. Я слышу прибой. Я не знал, что здесь будет прибой, — прошептал он, хотя Диана тактично отошла в сторонку и вокруг никого не было.

Неужели она видит страх в глазах человека, который не боялся меча, пронзающего его сердце?

— Его слышно на всем острове, все время. Прибой ничего плохого тебе не сделает.

— Он убивает людей!

Ты боишься, что он причинит тебе боль?

— Нет. Я видел это… однажды… Однажды я…

Она обняла его крепче.

— Забудь, что ты видел. Это было давно, сейчас другое время. Пес, ты нужен мне. Твоя подопечная в опасности, и ты нужен ей. Ты нужен женщине, которая любит тебя, ты должен ее защищать. Даже если ты не можешь любить ее, она…

— Мне больно! — Он чуть не задохнулся, потом зашептал: — Не прибой. Не это место. Это уже давно. Мне больно!

— От чего?

— От тебя! — С губ Клинка срывались слова и складывались в самую длинную речь, которую она когда-либо от него слышала. — Я хочу запереть тебя в подвале, где никто никогда не сможет увидеть тебя или сделать тебе больно. Я хочу убить любого другого мужчину, который стоит рядом с тобой. И одновременно хочу, чтобы ты все время смеялась и была счастлива, а ни того, ни другого я сделать не могу. Я не могу быть с тобой все время. Мне очень больно, больнее, чем когда… чем когда-либо. Хочу посвятить тебе каждую минуту своей жизни. Больше всего я хочу, чтобы я был тебе нужен, но знаю, что недостоин посмотреть даже на твою тень. — В белесых глазах горело страдание. — Это называется любовь?

— Да, это любовь. — Вполне возможно, что любовь может принимать и такие формы в сердце другого человека. — И она причиняет боль. Я была бы счастлива в подвале, если бы ты постоянно находился рядом со мной. Меня бросает в дрожь при мысли, что тебя могут ранить. Я чувствую, что не стою тебя, Пес. Когда тебя нет рядом, я постоянно волнуюсь. И я так радуюсь, когда ты приходишь, что каждый раз готова расплакаться. Ты же не хочешь, чтобы я отослала тебя обратно только потому, что больно? Не хочешь?

— Нет.

— Это любовь, Пес. Я люблю тебя.

— А я тебя. Ты сумасшедшая.

Он поцеловал ее. Поцелуй длился очень долго — для людей, которые стояли на коленях в зарослях сорняков. Не самое достойное принцессы поведение, особенно посреди двора, но Малинда знала, что это нужно им обоим. Если Диана и Клинки видели их, то дипломатично не вмешивались. Постепенно его дрожь утихла, Пес смущенно посмотрел на принцессу, вскочил на ноги, поднимая ее с земли.

— Прошу прощения, — зарычал он.

Малинда прижалась к нему всем телом.

— Не за что, — прошептала она, обращаясь к его шее. — Не за что.

Пес сказал, что любит ее! Значит, он пересек барьер. Скоро он будет доверять ей настолько, что расскажет, почему прибой убивает людей.

— Этот путь ведет к Бельской Купальне, — объясняла Диана, когда они выезжали из Сторожки.

Дорога спускалась на дно оврага, скоро выныривала наверх и тянулась вдоль каменистого утеса, подножие которого лизали пенистые волны. Прибой походил на гигантские губы над скалистыми клыками, жующими огромные массы пород. Выбеленные, серебристые стены пещер отзывались эхом на стенания морских птиц, отчего лошади вздрагивали и пряли ушами. Впереди дорога заканчивалась деревянным мостом, который опирался на каменную колонну посреди пролива. Еще две колонны стояли ближе к дальнему берегу.

Малинда уже в третий раз за путешествие рассказывала одно и то же:

— Внизу вдоль утесов тропинки нет, и на лодке там тоже не проплыть, потому что весь остров окружают скалы. Единственная дорога ведет по мосту, над ущельем, которое называется Бельская Купальня. Не знаю его старинного названия, но около тридцати лет назад во время первой бельской войны пара дракаров атаковала Фишпорт, что в нескольких милях к северу отсюда. Рейдеры слышали о Кингстеде или, может, видели его со своих кораблей, хотя там особо не на что смотреть — и пришли по берегу. В Сторожке никого не было, и мост стоял целым, так что они оставили несколько охранников на материке, а остальные перешли на остров. На нем они не нашли ни души, потому что все жители попрятались в пещерах. Выходы из пещер расположены у конца дороги, и ночью защитники вышли оттуда и разломали мост.

Оставшиеся в Сторожке бельцы побежали к Фишпорту и привели один из кораблей, чтобы спасти товарищей во время следующего прилива. Волны разбили дракар в щепки, а людей превратили в фарш. На берегу собрали веревки и попытались пересечь пролив, когда вода ушла. Прибой поглотил всех. Говорят, по крайней мере полдюжины рейдеров просто прыгнули со скал, потому что в те годы с пленниками делали такое…

Это было одно из самых серьезных поражений для бельцев, к тому же нанесла его кучка садовников и конюхов с кольями.

Ущелье встретило гостей неприветливо и холодно. Голодные волны бесновались в сотне футов под ногами; бледное солнце светило в сотне футов над головой. Шум прибоя все усиливался, и Малинда тревожно смотрела на Пса. Он побледнел, но, казалось, полностью контролировал свои страхи.

Лошади не хотели ступать на мост, однако устали настолько, что не имели сил противиться наездникам. Одлей выслал коня вперед, и остальные порысили следом. С чувством самоудовлетворения он огляделся и спросил:

— Другого пути нет?

— Я сказала, что нет другой дороги, — поправила его Малинда. — Еще я казала, что внизу тропы нет.

Одлей вопросительно приподнял красиво очерченные брови:

— Значит, только по этому мосту можно попасть на остров и уйти с него?

Интересно, он сам или инстинкты Клинка разоблачали ее туманные намеки?

— С южной стороны Купальни находится мель. Во время весенних отливов, особенно в полнолуние или новолуние, когда колебания самые сильные, ловкий человек проберется по камням, если море спокойное. Мальчишки часто проделывают это на спор. К южной части можно добраться только через пещеры. Королевский Мыс весь изрыт ими.

На острове трудно было найти хотя бы дюйм гладкой поверхности. Дорога вела между каменными лбами, через кривые трещины и углубления. Белые известковые домики с соломенными крышами ютились в укромных бухточках, не собираясь объединяться в какое-либо подобие поселка. Известковые стены хранили огороды от домашнего скота, а детишек от провалов в камне. Многие провалы доходили до воды пресной — и тогда они служили колодцами — или соленой. В некоторых местах можно было ловить рыбу прямо посреди острова.

Они остановились перед домиком матери Дианы. Это строение значительно превосходило по размеру все остальные, у него были застекленные окна и отдельные постройки для животных. При приближении незнакомцев псы и гуси подняли тревогу; дети и цыплята бросились врассыпную. Вдова де Фейт выкатилась посмотреть, кто там. После смерти мужа она вторично вышла замуж и обзавелась новой семьей. Несмотря на обилие ртов, которые она потчевала своей восхитительной стряпней, ей удавалось жить на деньги, присылаемые дочерью, и при этом оставаться самой богатой дамой на острове — после, разумеется, сенешаля замка. Она издала зубодробительный вопль восторга при нежданном возвращении Дианы и понеслась вперед, широко раскинув руки. К счастью, Диана успела вовремя спешиться, иначе ее достойная матушка обняла бы шею лошади — в этой семье все просто обожали обниматься.

Дети сновали вокруг, визжа и прыгая во все стороны. Объятиям подверглась и Малинда, даже Клинкам не удалось избежать нежностей. Заливаясь умильными слезами, госпожа де Фейт восхищалась крошкой-принцессой, которая выросла и превратилась в настоящую (и преогромную, хотя она не сказала этого слова) девицу. Вдова казалась ниже ростом, чем была девять лет назад, у нее прибавилось седых волос и складок на боках. Диана повстречалась с младшими братишками и сестренками, а также обняла еще шестерых малышей, которых видела впервые. Вышел ее отчим и представился Малинде, которая помнила его неуклюжим пажом. Теперь он превратился в высокого мужчину, тощего, как всегда, но довольно приятного, хотя все по-прежнему звали его Мизинчик. Его супруга осталась вдовой де Фейт, вероятно, из-за большой разницы в возрасте.

Изначально Кингстед представлял собой россыпь отдельных зданий, которые теперь соединялись крытыми коридорами и разнородными пристройками. Большинство покоев лепились, как сосульки, по бокам котлована, где росли единственные на всем острове деревья. Но Верхний Дом возвышался на утесе и смотрел на море. И хотя в Верхнем Доме было полно щелей, а его трубы давно облюбовали чайки, Малинда сразу же решила, что займет бывшую спальню своей матери с прекрасным видом на южное побережье. Пускай даже для этого придется выселить самого сэра Тьерри. В углу той комнаты находилась потайная дверь, и принцесса уже прикинула, чем она займет соседние покои, чтобы никто, кроме Клинков, не знал о регулярных визитах сэра Пса. На Королевском Мысе не было любопытных Гвардейцев, и она не опасалась скандала, даже если Пес каждую ночь будет охранять ее непосредственно в спальне.

Мать Дианы сказала, что в такое время дня сенешаль обычно неважно себя чувствует, однако он все-таки сумел приковылять и встретить гостей, заметно покачиваясь при этом на своем костыле. Вокруг него распространялся сильный аромат вина, и, передав сенешалю свиток, сэр Одлей тут же отступил на шаг назад. Сэр Тьерри тщательно изучал послание, держа свиток на вытянутой руке и перебирая губами. Неожиданно до него дошло, что с четырьмя Клинками лучше не спорить, и он пробормотал ее высочеству слова приветствия, подышал спиртовыми парами над ее рукой и велел эконому взяться за дело. Он попросил оставить послание у себя, чтобы переписать все финансовые детали, о которых, впрочем, не упоминалось ни слова.

Пока Одлей требовал еды, белья, горячей воды и прочих удобств для ее милости, ее милость осматривалась и чувствовала куда более сильную ностальгию, чем ожидала. Каким старым и обшарпанным казался ей дом! Его должны населять горькие воспоминания и призраки зачахших в изгнании предков, но она радовалась, что приехала. Ссылка не протянется долго. Через месяц или около того Гренвилл призовет ее обратно ко двору, чтобы вручить будущему мужу. Будет она сопротивляться или согласится — в любом случае отношениям с Псом придет конец. Значит, нужно пользоваться каждой секундой счастья.

Глава 27

Истории — это правда в парадной одежде.

Фонателлис

Комната королевы нисколько не изменилась. Малинда с изумлением обнаружила на туалетном столике вещи матери, которые за девять лет покрылись толстым слоем пыли, и множество нарядов на вешалке. Печальнее было то, что именно из этого окна Годелева выпрыгнула в последнюю минуту своей жизни.

— Я выберу другое место, — сказала Малинда и вышла. За ней последовали Пес и Одлей. Тем временем Диана проводила для Винтера и Абеля экскурсию по нижним этажам. На сей раз принцесса направилась в маленькую комнатку, которая когда-то принадлежала ей. Теперь там едва хватало места для постели, да и в той станет очень тесно, если придет Пес. Ветер задувал через щели в окнах; за двумя маленькими кусочками стекла виднелись прибрежные скалы. Стены были вырублены в цельном куске известняка, а дверь сколочена из досок древнего дуба. Надо срочно приказать выбить матрас и зажечь камин.

— Вот здесь будет моя комната, — объявила Малинда. Одлей удивился, а Пес надулся еще сильнее обычного.

— Думаю, я могу поставить человека снаружи двери, — тактично заметил Одлей. — Эту дверь видно с лестницы и со всего коридора.

— Хороший, прочный камень, — проговорила Малинда, постукивая по стене. — Очень надежный. Нужно только следить, чтобы коврик находился ровно напротив камина. Если его подвинуть, то свет проникнет через щель в полу, и его можно будет принять за тайный сигнал.

Взгляд Пса мгновенно просветлел. Одлей отодвинул коврик и принялся изучать ведущий вниз люк.

— А нет ли такого же коврика в комнате, которую вы определили для Гвардии?

— Есть очень похожий. — Она ткнула Пса между ребер. — Почему ты никогда не улыбаешься?

— Вот так, да?

Он растянул губы, обнажив при этом ужасные щербины и клыки.

— Для начала сгодится, — шепнула Малинда и пощекотала его, воспользовавшись тем, что Одлей отвернулся.

Малинда пошла вслед за двумя Клинками вниз по каменной лестнице в холодный мрак и затхлую вонь. Это было нечто среднее между подвалом и погребом, куда свет проникал только через трещины в стенах и потолке. Одлей злобно ругался, обнаруживая один за другим идеальные для засад уголки среди завалов мебели, корзин и ящиков.

— Крысы, мыши и кошки! — рычал он. — Миледи, вам обязательно спать в этом крыле? Здесь должно быть какое-нибудь другое место, которое легче охранять. Куда они ведут?

Он указал на две другие лестницы.

— Выбора нет, и самого ужасного вы еще не видели. Одна ведет в вашу комнату, другая — в комнату королевы. Думаю, эту можно запереть на засов. Идите сюда.

Малинда миновала горы хлама и приблизилась к каменной стене, около которой был оставлен подозрительный проход.

— Что это? — нахмурился Одлей. — На вид очень даже крепкая.

— Это не так. — В действительности перед ними висела магическая занавесь, которая скрывала обычную деревянную дверь. Малинда просто протянула руку и открыла ее: вниз спиралью уходили ступеньки. В тусклом свете на стенах виднелись насечки от резца. — Будьте осторожны. Ступени неровные.

Одлей снова пошел вперед, но на этот раз разъяренное бормотание уступило место восхищенным возгласам, когда он добрался до самого низа. Командир оказался в большой, хорошо освещенной комнате, созданной на месте бывшей природной пещеры. То ли раньше море стояло выше, то ли остров ниже, но теперь зеленое стекло закрывало выход наружу, и внутри оставалось сухо и светло. На ровном полу лежали коврики, по стенам разместились столы, стулья и множество книжных полок, на которых теснились древние, пропыленные тома. Клинки оглядывались по сторонам, переводя дыхание, а потом разом ринулись к большому окну, выходившему прямо на острые скалы. Наверное, никто не открывал двери этой комнаты с того дня, как королева Годелева пролетела мимо окна навстречу своей смерти.

Пес зло посмотрел на Малинду.

— Что это за место?

В уши бил нескончаемый грохот прибоя, ноги чувствовали постоянные колебания пола, и все же Пес выглядел куда менее потерянным, чем раньше.

— Моя мать называла его комнатой Аделы. — Малинда повернулась к нему спиной и потянула за угол одного из ковриков. — Это одна из лучших библиотек заклинаний по всей Эйрании.

В последние месяцы, проведенные на Королевском Мысе, она заглядывала в некоторые фолианты и пыталась их читать, но все они находились далеко за пределами понимания девятилетнего ребенка. Не тот коврик — она подвинула его на место и взялась за другой. Пес ничего не сказал насчет книжки Вериано, которую оставил в ее спальне, а просто забрал ее, придя в следующий раз. Теперь она точно знала, что он не отличался большой ученостью: если бы остальные увидели его с книжкой, ему вовек не отделаться от насмешек. Наконец Малинда нашла то, что искала: рисунок из прямых линий, нанесенный охрой на каменный пол.

— Октограмма? — воскликнул Одлей, подходя ближе. — Неужели можно заниматься магией в такой пещере?

— Конечно, нет. На зов ответят только элементали земли и, может быть, какие-нибудь духи воды. Моя мать была сумасшедшей, командир: с помощью заклинаний хотела вернуть любовь отца. Она потратила целое состояние на коллекцию книг и многочисленных ученых; если бы король узнал о ее намерениях, он бросил бы ее в Бастион или отрубил ей голову. Так что Клинки не отходили от своей госпожи ни на шаг, сводя на нет все ее усилия: отсылали волшебников, стирали октограммы, запрещали местным жителям помогать ей.

Бедная покинутая Годелева! Раньше Малинда не испытывала к матери особого сочувствия, но теперь вполне осознала, что такое изгнание на Королевский Мыс. К тому же с ней был возлюбленный, и ссылка не должна продлиться долго. Ее мать нала, что ей никогда не позволят уехать.

Одлей вздохнул.

— Подождите, пока эти книги не увидит Винтер!

— Винтеринтересуется магией? — Она даже не взглянула на Пса. — Ему в жизни не найти более полного собрания.

— Винтер всем интересуется. Есть ли здесь еще какие-нибудь секретные ходы?

— Поблизости нет. Есть несколько нижних постройках. Под одним из этих ковриков спрятан люк, который ведет к пещерам. Если спускаться достаточно долго, то придешь к огромному морскому гроту, где бушует прибой, и иногда греются на скалах тюлени. Но это мы оставим для другого дня. С той стороны никто не придет.

Одлей направился к лестнице.

— Давайте вернемся, а то вдруг нас кто-нибудь ищет. Исследуем этот ход, когда будет больше времени.

Малинда и Пес вышли следом, держась за руки.

На темно-синем небе появилась тоненькая полоска луны, и от нее по воде разбежались серебряные дорожки. Малинда пожелала Диане спокойной ночи и заперлась у себя в комнате. Она отвернула коврик, подавая Псу знак, что все чисто, и, сбросив ночную рубашку, завернулась в горностаевый плащ, принадлежавший раньше ее матери. Принцесса нашла его в кладовке; должно быть, роскошное одеяние уцелело, в то время как вещи гораздо меньшей ценности разворовали, просто потому, что жителям острова было негде продать его и негде носить. Малинда любовалась видом из окна, слушая стоны ветра и неумолчный шум разбивавшихся о скалы волн. Пес мог двигаться поразительно тихо — она не слышала, как открылся люк, хотя почувствовала, как под его шагами затрясся пол. Она быстро обернулась и убедилась, что это он — на нем одежды было еще меньше. Хотя Малинда очень устала после дороги, внутри нее словно распрямилась витая пружина, когда Пес прикоснулся к ней. Как она смогла вынести три ночи без любви. Как вообще можно было раньше жить без Пса?

— Иди сюда и посмотри.

Она снова глядела на фантастическую луну. Ей представлялось, как он подойдет сейчас ближе, встанет рядом, и его рука скользнет под меховой плащ…

— Нет.

Кровать заскрипела под тяжестью Пса. Он натянул одеяло до подбородка.

— Ладно, не хочешь, как хочешь. — Она подошла к постели, но на ней почти не оставалось места, так что Малинде пришлось лечь прямо на Пса и накинуть одеяло поверх. Она поцеловала его в кончик носа. — Скажи три волшебных слова.

— Я люблю тебя.

— Гм-м-м. Тебе нужно научиться произносить их более страстно. Но ничего. Ты мне уже сказал, а теперь покажи. Начинай нежно, словно паутинка, чтобы закончить настоящим землетрясением.

Он сжимал ее в медвежьих объятиях, целовал, гладил… Но Малинда поняла, что Пес оставался холоден, когда он попытался выскользнуть из постели. Конечно, она не смогла бы удержать его, примени он всю свою силу, но он только сказал:

— Отпусти меня. Сегодня я ни на что не гожусь.

— Я не брошу мужчину, который любит меня.

— Сегодня я не мужчина. Ты же знаешь.

При лунном свете лицо его исказилось от стыда.

— Бедняжка! Ты три дня не слезал с лошади, вот в чем все дело. — Она сомневалась, что между этими двумя явлениями есть связь, но оправдание звучало правдоподобно. — Или это из-за прибоя? Я отведу тебя туда, где его не слышно — если на Королевском Мысе вообще есть такой уголок. Не волнуйся. У нас вся ночь впереди. Я совершенно счастлива.

— А я нет.

Бывает ли он когда-нибудь счастлив, как другие люди? Никогда не смеется, никогда не улыбается. Теперь он лежал неподвижно, не произнося ни слова. Малинда попыталась вернуть его к жизни с помощью тех маленьких уловок, которые его обычно возбуждали — обычно лучше всего действовал способ Дианы с волосами, — однако сегодня ничто не сработало. Наконец она снова улеглась на возлюбленного, положила голову ему на грудь и стала поглаживать кончиками пальцев выпуклости и округлости его тела, прислушиваясь к мерному биению его сердца.

— Я расскажу тебе одну историю.

— Нет. Отпусти меня.

— Слушай. Однажды на острове, очень похожем на этот, жила маленькая девочка. Ей разрешали бегать с друзьями, исследовать холмы и долины и даже пещеры и тайники. Она жила вместе с мамой, но отца у нее не было вовсе. Ее зачало чудовище, которого она должна была помнить, но не помнила; это был ужасный тиран. Ее мать все время проводила в пещере, где изучала колдовские книги, и была слишком занята, чтобы любить девочку. К счастью, у нее были две меньшие матери и два дополнительных отца, родители ее друзей, которые с ней делились. Как-то она увидела, как ее мать улетела. В тот день на ней было красное платье, и когда она полетела с вершины утеса, ее одежды бились на ветру, как крылья, с нее сдуло шляпу, и ее волосы реяли, словно стяг. Но девочка ярче всего запомнила красные крылья, которые трепетали в небе, когда женщина падала вниз, пока не рухнула в белый прибой. И через мгновение море стало красным, как сок из ягод.

Пес что-то пробормотал, но она приложила палец к его губам.

— Ее два отца стали биться, обвиняя друг друга, что не уследили за ее матерью, и оба погибли. Их девочка оплакивала сильнее, чем мать.

Ее отвезли в пещеру к чудовищу, к ее отцу, в ненавистную темницу, которую называли дворцом. Через несколько лет он прислал ее своему худшему врагу в качестве платы за позор — как доказательство, что враг сильнее и поэтому может забрать все, что принадлежало ее отцу-чудовищу, даже единственную дочь. Но враг рассмеялся ей в лицо, оттолкнул ее, словно ничего не стоящую мишуру, и отправил обратно. Она вообще не была наградой, только приманкой в ловушке, но она не крикнула, чтобы предупредить отца, и враг убил его.

Пес снова набрал воздуха, желая что-то сказать, и Малинда поцеловала его, чтобы перехватить слова до того, как они появятся на свет.

— Слушай дальше, история еще не закончилась. Она не оплакивала свою мать, и она не оплакивала своего отца, так что она была дважды злой. Буквально сегодня она увидела место, откуда прыгнула ее мать, она услышала голос прибоя, который поглотил ее мать, но она не плакала. Она чудовище, эта девочка, и дочь чудовища. Она не заслуживает живого человека, который любит ее.

— Принцесса…

— Тихо! — Малинда ударила его кулаком по ребрам с такой силой, что отбила костяшки пальцев. — Ты не имеешь права менять мою историю. Она моя. Вместо этого расскажи мне свою. Если ты знаешь кого-нибудь настолько злого, что ему в качестве наказания суждено любить эту жуткую девочку-чудище, про которую я тебе рассказала, тогда я выслушаю твою историю. Если ты не знаешь такого человека, то можешь ничего не говорить.

Ветер скребся по крыше, завывал в трубе. Легкая дымка облаков затянула луну, и Малинде показалось, что ничего не получится. Минуты медленно тянулись одна за другой.

— Однажды жил на свете великан, — прорычал ей в ухо Пес. — Кузнец. Голыми руками он гнул подковы и запросто поднимал свою наковальню, которую не могли сдвинуть с места два человека. У него была жена, очень молодая, очень красивая, очень изящная. Он так любил свою жену, что чуть не до смерти побивал любого другого мужчину, который на нее смотрел. Она принесла ему двоих сыновей. Второй сын убил ее. Он был слишком большим и не мог из нее выйти. Она кричала три дня и умерла, потом позвали цирюльника, чтобы он вскрыл ее, потому что убийца еще был жив. Кузнец часто рассказывал убийце, как он убил свою мать.

Малинда попыталась что-то сказать, но мозолистая рука легка ей на губы. Пес повернулся так, что они лежали рядом, тесно прижавшись друг к другу.

— Ты не захочешь слушать дальше, — проскрежетал он. — Дальше все еще хуже.

Она кивнула.

— М-м-м!

— Ты возненавидишь меня и прогонишь.

— Нет.

— Убийца рос слишком большим для своего возраста, но его брат был еще больше, красивее и умнее, он помогал отцу и не убивал мать. Однажды он с друзьями пошел собирать птичьи яйца на скалы, как всегда делают мальчишки, а убийца следовал за ними, как всегда поступают младшие братья. Было одно место, куда старшие ребята не решались залезть, потому что там гнездились альбатросы. А альбатросы сносят всего одно яйцо и яростно охраняют его. Старшие мальчишки дразнили убийцу и велели ему вскарабкаться туда, чтобы доказать, что он достаточно сильный и большой и может стать их другом. И он полез. Это было очень трудно. Его руки, ноги и колени были все в порезах, из них текла кровь, он скользил и царапался, а альбатросы летали вокруг и кричали. Но он достал яйцо и принес его на утес, где стояли остальные, и показал им добычу. Тогда его брат ударил его по руке, яйцо выскользнуло из пальцев, упало и разбилось.

— И они все засмеялись.

— Тогда он вскочил и толкнул своего брата, который был больше, но он не ожидал удара, поэтому оступился, наклонился назад и упал, крича и кувыркаясь, прямо на скалы, в море.

Теперь она рыдала, орошая слезами грудь Пса.

— Уже плачешь? Дальше — хуже.

— Продолжай.

Она хотела все знать, хотела, чтобы он доверял ей, но не ожидала ничего столь ужасного.

— Кузнец пришел в ярость, потому что — убийца прикончил его жену и любимого сына. Он назвал убийцу зверем и сказал, что ему нельзя жить с людьми. Заковал его шею в железный ошейник и привязал его голым на цепь с собаками и швырял ему еду на землю. Он бил его каждую ночь. Он бил его кулаками по лицу и выбил все зубы. Он порол его, тянул за цепь с такой силой, что зверь едва мог дышать. Но однажды кузнец выпил больше, чем обычно, и отключился, не добив его до конца, так что зверь смог обернуть цепь вокруг шеи отца и задушить его.

— О духи! О Пес, Пес!

Она попыталась поцеловать его, приласкать, сделать хоть что-нибудь, чтобы облегчить его боль, но Клинок отворачивался.

И продолжал свою ужасную историю:

— Зверь думал, что он умрет от голода, потому что по-прежнему сидел на цепи, или ему придется съесть тело кузнеца, а потом и всех собак и только потом умереть от голода. Однако прежде чем он проголодался настолько, чтобы приступить к еде — дня через два, — сосед услышал собачий вой и пришел посмотреть. Он отпустил зверя, нашел ему одежду и велел бежать.

Хриплый голос замолк. Только ветер и прибой…

— Ох, Пес, Пес… Ты ни в чем не виноват, любимый. — Она чуть не задохнулась. — Твой отец оплодотворил твою мать. Если ребенок оказался слишком большим, это его вина, а не твоя. Твой брат первым тебя ударил, а потом произошел несчастный случай. Любой отец, который так обращается со своим сыном, заслуживает смерти.

Он знал это, знал всегда, но этого было мало. Она опустила руку, чтобы окончательно убедиться.

— Он вернулся, — прошептала она. — Ты снова мужчина.

— Зверь.

— Мужчина. Мой мужчина.

— Ты все еще хочешь меня? После того, что я рассказал тебе?

— О, любимый, больше чем раньше.

Они занимались любовью так, как никогда прежде. Пришло время откровений, когда люди понимают, что такое любовь как она есть. После трехдневной скачки соитие оказалось мучительно болезненным, но Малин да не отказалась бы от него и за сокровищницу Скиррии.

— Ты не спишь? — пробормотал он.

Она только-только приступила к этому чудесному занятию. Иногда бессонница Клинков страшно раздражала.

— Нет, дорогой. Давай дальше. Еще разок.

— Не говори глупостей, женщина.

— Тогда просто обними меня.

На такой узкой кровати выбора у него все равно не было. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, объединенные жаром тел.

— Ты разбираешься в заклинаниях?

— Очень слабо.

— Если маги могут видеть будущее, почему они не могут видеть прошлое?

— Что?

— Они ведь могут разговаривать с мертвыми, да?

Мать, брат, отец? Она хотела сказать: «Да, некоторые способны вызывать мертвых и разговаривать с ними — только на краткий срок и всего один раз. Никто не говорит, что они воскрешают мертвых». Но проще было пробормотать просто «да». Так хочется спать…

Его голос то появлялся, то вновь исчезал.

— То есть, если они могут говорить с мертвыми, они могут их предупредить? Секунды важнее, чем годы. Одно мгновение может изменить твою жизнь навсегда.

Хм-м-м?

— И ты знаешь, какое мгновение?

— Шестой месяц 350 года… вычислил… должен попасть туда всего на минуту или на две… предупредить отца, чтобы он держался подальше от матери в следующем месяце… иначе ничего хорошего не получится…

Тогда не получится и Пса, о чем и помыслить было страшно, но Малинда слишком хотела спать, чтобы сказать об этом.

Глава 28

Хотя у меня самой время является ведущим, четыре года обучения в Оукендауне принесли мне немалую пользу. Я не устаю изумляться ее [Малинды] властью над этим элементом. Начиная от уверенных шагов в бальном зале и заканчивая поразительным терпением на охоте, она никогда не оступилась и ни разу не ошиблась тем долгим, полным неопределенностей летом 369 года…

Сестра Минутка,

личный доклад Матери-настоятельнице

Вся следующая неделя протекла в непрерывном урагане счастья. Вместе с Псом Малинда навестила любимые уголки своего детства, встречаясь со старыми друзьями, которые теперь стали ужасно почтенными. Остальные Клинки бегали вокруг, словно щенята, изучая пещеры и потайные ходы, понимая, что все жители острова на стороне принцессы, и целая армия никогда не найдет ее на Королевском Мысе, если она того не пожелает. Она пребывала в эйфории. Пес по-прежнему не смеялся и не улыбался, но когда она просила, он говорил, что любит ее и тоже счастлив.

Удалось найти общий язык даже со злобным сэром Тьерри. Где-то между вечером, когда она приехала, и следующим утром, когда впервые увидела его трезвым, Тьерри явственно стал питать ужас к Клинкам, особенно к Псу. Она не хотела знать, как им удалось этого добиться; вполне возможно, что его заставили досчитать до сорока девяти, держа за ногу над морским утесом. Он постоянно жаловался, что ему необходимы дополнительные средства, чтобы открыть Кингстед; принцесса велела ему обратиться в Казну и терпеливо ждать. Хотя Малинда привезла с собой кучу денег, у нее не было ни малейшего намерения оказывать правительству Гренвилла финансовую помощь, тем более из средств, предоставленных ей лордом Роландом.

Все равно поместье привели в порядок. Комнаты вымыли и вычистили, деревья и кусты подстригли. Королевский Мыс расцвел, словно утренняя маргаритка: отцы поспешно обучали сыновей ходить за лошадьми и прислуживать за столом, матери показывали дочерям, как нужно стелить господские постели — и, возможно, рассказывали легенды о том, как текло золото в прежние времена. Лучше было не задавать лишних вопросов.

Время играло против них.

— Как мало! — прошептала Малинда на третью или четвертую ночь, укладываясь в очень узкую постель. — Гренвилл выдаст меня замуж. Мы должны поймать всех бабочек счастья.

— Вылизать все капли страсти, — пробормотал Пес где-то около ее левого уха.

— Не будь таким противным. Вот еще беда — сколько времени мы сможем доверять твоему кольцу? Как его снова заколдовать?

Он нежно поцеловал ее в шею.

— Не волнуйся. Попросил у канцлера до отъезда из Греймера.

— Что ты сделал?

— Попросил Дюрандаля. Сказал, что младенцы нам не к месту. Дал мне целый мешок. Хватит на год, сказал он, как бы силен я ни был.

* * *

В конце первой недели прибыли Черные Всадники и разбили лагерь на развалинах Сторожки. К тому времени Одлей уже завербовал отряд разведчиков, которые докладывали о каждом угрожающем перемещении противника, но, судя по всему, у маршала Суриса были другие намерения. Он прислал письмо с просьбой об аудиенции и без малейших споров согласился на все условия командира.

Малинда встретила его как принцесса. Главный зал Кингстеда и в лучшие времена был грубым и темным, однако она приложила все возможные усилия, чтобы оказать достойный прием. Кресло с роскошной обивкой, принадлежавшее когда-то Годелеве, вытерли, выбили от пыли и перенесли в дальний конец комнаты. Сама Малинда стояла на пятачке, куда через высокие окна попадали солнечные лучи. С двух сторон вытянулись Одлей и Винтер и около полудюжины местных девиц, одетых фрейлинами; они скрывались в тени, чтобы не демонстрировать бедность нарядов. Пес и Абель сторожили дверь. Маршал прибыл один, как и было оговорено, меч ему позволили оставить. Тяжелой походкой он пересек весь зал, держа в руке шлем и позвякивая шпорами, отвесил три церемонных поклона и был допущен к ручке ее высочества — все соответствовало придворному этикету. Своим длинным носом и маленькими усами он по-прежнему напоминал гербового Мыша. Маршал мрачно смерил взглядом двух Клинков, которых, вероятно, должен был убить по дороге.

— Совет Регентства приказал мне охранять вас, миледи, а это значит — охранять вашу резиденцию.

Его тон наводил на мысль, что принцесс следует содержать в обитых стальными листами подземельях.

— Мне оказана великая честь, коли столь славный воитель, как вы, маршал, заботится обо мне. С трудом верится, что на этом острове может случиться нечто опасное, чего не предотвратит моя Гвардия, но мы всецело полагаемся на вас в защите подходов к острову.

Она заметила, что его нос слегка дернулся. Маленькие глазки сверкнули.

— На этой стороне моста вам ничего не грозит.

— В отличие от всех остальных — хотя я изо всех сил стараюсь контролировать своих Клинков.

— Конечно, ваша милость.

— Если на большой земле вновь понадобится мое присутствие, я заранее уведомлю вас, маршал. Рассчитываю, что вы не допустите нежелательных вторжений.

Он кивнул и почти улыбнулся.

— Ваше высочество очень добры.

Они отлично друг друга поняли. Сделка была заключена, и граница проведена.

Через три дня прибыли Арабель, сестра Минутка и придворные дамы Руби, Доув и Алис, к тому же несколько слуг. Воссоединение леди Арабель и вдовы де Фейт стало знаменательным событием, достойным колокольного звона и оркестровой музыки. Девять лет назад они были лучшими подругами и теперь желали восполнить упущенное время.

Какой-то человек, назвавшийся отдаленным родственником сэра Тьерри, нанес дядюшке краткий визит; через некоторое время уже никто не сомневался, что это шпион Темной Палаты. То ли инквизиторы отчитывались перед лордом-протектором, то ли просто собирали информацию в своих собственных, далеко не благих целях.

У Клинков имелась своя сеть разведчиков. Новости проникали на север с поразительной быстротой, и очень часто в Кингстеде знали то, о чем Сторожка не имела малейшего понятия. Ткани, гвозди, пряности, вино… список товаров, необходимых жителям Мыса, тянулся до бесконечности, так что почти каждый день из ворот выезжала женщина на ослике или юнец на иноходце, посланные добыть что-либо в городе. Пожилая пара недавно купила там дом; у старика еще остался меч с кошачьим глазом.

Герцог и герцогиня Бринтона жили примерно в половине дня езды от Королевского Мыса, и в начале Пятого месяца нанесли ее высочеству визит. Хотя Малинда всегда считала их неприятной четой зануды и жеманницы, она была очень признательна им за проявление сочувствия и поддержку. Конечно, пара Клинков непрестанно нашептывали герцогу на ухо полезные советы, но правда состоит и в том, что чистокровные аристократы терпеть не могут правящих бастардов.

— Надеюсь, Парламент скоро вынесет свой вердикт, — пропыхтел герцог, человек очень крупный, как и все Ранульфы. Голова его походила на каменное надгробие, поросшее лишайником. — Вы собираетесь занять место в Парламенте, кузина?

Эта идея никогда не приходила Малинде в голову.

— В последний раз, когда я на себя смотрела, дядя, мне казалось, что я женщина.

— Вы первый пэр королевства! Конечно, в Палате Общин вы не увидите женщин. — Он хохотнул. — Но в Верхней дамы иногда встречаются. Например, графиня Морникейда…

— Не думаю, что нам стоит обсуждать ее, — резко заметила его супруга, сидевшая очень прямо и неподвижно; создавалось ощущение, что лицо ее перед выходом густо накрахмалили.

— Это может быть интересно, — неуверенно протянула Малинда. — Совет приказал мне оставаться здесь. Если я имею право присутствовать на совещаниях Парламента, тогда, наверное, меня здесь держать нельзя.

Любопытная перспектива: надо послать весточку Роланду и Змею и изложить суть дела.

— Вы сможете поехать на юг с нами, — сказала герцогиня. — Мы приглашаем вас.

— Вы очень добры.

Наверное, Бринтоны замолвили словечко, потому что ни одна следующая неделя не обходилась без визитов местных землевладельцев, которые желали засвидетельствовать свое почтение и узнать, как принцессе живется. Высшим слоям шивиальского общества не нравилось, что лорд-протектор с завидным постоянством вытесняет из Совета старинных аристократов, а на их место ставит низкородных вояк. Но в глазах простолюдинов его доспехи сияли по-прежнему ярко.

Починка Сторожки завершилась. Один из помощников плотника ужасно походил на сэра Абеля, и это странное совпадение, возможно, могло объяснить, откуда у командира Одлея взялся дубликат всех ключей.

В последних числах Пятого месяца пришли вести, что здоровье короля по-прежнему вызывает беспокойство, что переговоры о замужестве принцессы ведутся сразу на нескольких фронтах (сколько же мужей ей нужно?) и что придворная Комиссия по заклинаниям сэра Змея распущена; заклинатели-изменники выиграли Войну Чудовищ за отсутствием противника.

Шестой месяц принес с собой летнюю жару, однако приглашение на свадьбу так и не поступило; хотя из неофициальных источников Малинда слышала, что король Радгар предложил поразительно выгодные условия мира в обмен на повторную попытку получить руку принцессы. Но даже Гренвилл с презрением отмел это сватовство. Принца Кортни Совет допросил и заключил в Бастион. Бедняга Кортни! Он всю жизнь вел паразитическое существование на теле политики и, когда наконец-то получил все надлежащие титулы и звания, имел несчастье столкнуться с таким каменным лбом, как Гренвилл. Был ли он только щеточкой для вытирания пыли у подножия трона, которую смели с дороги, или его пример должен послужить предупреждением для самой Малинды?

Диана, которая во вдовстве провела больше времени, чем в замужестве, последнее время нередко оставалась один на один в компании сэра Винтера. Она утверждала, что нашла способ отучить его от скверной привычки грызть ногти.

Как-то Малинда пригласила на ужин Суриса. Мясник или не Мясник, в его компании скучать не приходилось. Они болтали о лошадях, будущем урожае, иностранных кампаниях и прочих безопасных предметах.

* * *

В начале Седьмого месяца пришли вести об очередных налетах бельских рейдеров и о том, что несколько частных Клинков подверглись нападениям со стороны толпы или были тайно убиты. Совет приказал Королевской Гвардии оставаться в Бофорте «ради собственной же безопасности». Ни одна живая душа не сомневалась, что Парламент, как только он будет созван, сразу же распустит древний Орден Королевских Клинков.

Напыщенный купец из Грендона, который по совместительству занимал должность Главного Советника в княжестве Дименсио, приехал засвидетельствовать свое почтение принцессе и взял с собой художника, чтобы сделать ее портрет. Он дипломатично напомнил ее милости, что Дименсио, о котором она никогда не слышала, является небольшим государством на юго-востоке Эйрании и славится оливковым маслом и копченой рыбой. Его высочество принц недавно овдовел, к тому же крайне заинтересован в укреплении связей с Шивиалем и так далее, и тому подобное. Сколько ему лет? Около пятидесяти, полагает советник… Да, уже есть несколько детей…

— Передайте его высочеству мою глубокую признательность, — сказала Малинда, — за его интерес, а также мои извинения. Будучи наследницей трона, я не вправе выйти замуж и покинуть Шивиаль без особого позволения Парламента. Не будете ли вы столь любезны уведомить об этом и остальной дипломатический корпус?

Такаю линию защиты предложил Дюрандаль. Она должна, писал сэр Роланд, сжать ошейником подлые планы Гренвилла.

К Восьмому месяцу атаки бельцев усилились, в Пустошах снова поднимались беспорядки, и всему народу стало известно, что правительство не в состоянии оплачивать свои счета. Выпустили повестку о созыве Парламента.

Перед рассветом первого дня Девятого месяца Малинда проснулась от жуткого стука в дверь опочивальни.

Глава 29

Ступай, и ежели сможешь быть там на рассвете, то Сумерки увидят тебя государем; ежели не сможешь, то беги сейчас же, ибо на закате тебя объявят изменником, и весь народ ополчится против тебя.

Дюрандаль Ранульфу

накануне битвы при Арборе

— Кто там?

Пса рядом не было, конечно же, потому что вдвоем они с трудом помещались на узкой кровати, хотя он часто возвращался на рассвете, чтобы «проверить, все ли в порядке».

— Диана и еще люди. Чрезвычайное положение!

Малинда выпрыгнула из постели, спихнула коврик с потайного люка, накинула сверху платье и отодвинула дверной засов — все это почти одним движением. В комнату вошли Диана и Одлей, поддерживая с двух сторон тощего юношу в грязной, неопрятной одежде. Голова юноши болталась на груди, как будто он потерял сознание, но когда его положили на постель, он забормотал. На одежде не было никаких знаков отличия, и Малинде понадобилось несколько секунд, чтобы различить у его бедра меч с кошачьим глазом, а потом и узнать истощенное, немытое лицо сэра Марлона, одного из новичков Гвардии.

— Не думайте, что он ранен, — сказал Одлей. — Просто выдохся в дороге. — Пришли Винтер и Пес, причем Пес загородил дверной проем, и Винтер не смог пройти внутрь. На востоке небо посветлело. — Я никогда не видел такую изможденную лошадь.

— Духи! — простонала Малинда. — Что, пламя вас побери, происходит?

Впрочем, она уже сама знала. Конечно, знала. Марлон был одним из лучших наездников Гвардии. Было более чем разумно послать Марлона.

— Марлон! — проговорил Одлей, наклоняясь над парнем. — Ее высочество здесь. Малинда здесь.

Она оттолкнула командира и опустилась на колени.

— Сэр Марлон? Какие вести вы принесли мне?

Она вспомнила, как лорд Роланд сообщил ей о помолвке с Радгаром и как сэр Доминик доставил смертельное письмо ее матери. Клинки никогда не приносят хороших вестей.

Глаза его открылись, но взгляд блуждал где-то по потолку.

— Принцесса?

— Я здесь. Скажите мне все и можете спать, то есть отдыхать…

— Приезжайте, — пробормотал он. — Доминик… Роланд…

— Король, Марлон! Что с королем?

— Король, — прошептал Марлон. — Малыш умирает. Зовет вас. Надо ехать. — Он весь содрогнулся и проговорил на последнем усилии: — Роланд и Змей брошены в Бастион.

Вскоре Малинда созвала совет на террасе. Она вспомнила, что вчера Пес разбудил ее рано, и она увидела последнюю серебряную ниточку Восьмой луны. Стояло время весенних приливов.

Эта небольшая комната находилась на нижнем этаже и столь странное название получила двести лет назад. Возможно, тогда окна террасы казались большими, но теперь их целиком оплели заросли и скрыли кроны кустов и деревьев. В террасу посторонних не пускали; эту комнату принцесса обычно использовала в качестве кабинета, а для разработки плана побега она подходила ничуть не хуже, чем все остальные. Амби умирает! Хочет ее видеть! В настоящий момент прыгнуть на лошадь и мчаться к нему равносильно самоубийству. Может, этот вызов на самом деле ловушка? Она ослушается приказа Совета, как только ступит на большую землю. Даже если пробраться мимо Мыша, ее арестуют на подступах к Бофорту.

В комнате присутствовали все четверо Гвардейцев, плюс Диана и сестра Минутка, которой явно было не по себе в компании стольких Клинков. Весь Кингстед по-прежнему спал.

Марлон уже оправился, хотя от него на всю террасу нещадно несло конским потом. Юноша проглотил две фляжки эля и теперь терзал зубами баранью кость, словно голодная собака. Прошлой ночью они с Дубом, и Фицроем покинули Бофорт и скакали к Королевскому Мысу без остановок. Всем троим удалось миновать заставы вокруг замка, и он перегнал двоих уже на большой дороге. Страшно было то, что днем ранее Доминик послал еще один отряд — Рейнарда, Ярого и Аландейла. Где они теперь?

Несмотря на неписаное соглашение Малинды с Сурисом, что они будут сидеть каждый на своем месте, Одлей держал мост под постоянным наблюдением: ночью — Клинок, днем — простые ополченцы. Всадники должны были сторожить свою сторону моста на тот случай, если пленница попытается бежать, но Абель утверждал, что в лагере наемников не поднимали тревоги до того, как лошадь Марлона проковыляла через Бельскую Купальню. Это могло значить, что маршал Сурис еще ничего не слышал об ухудшении состояния короля, но Гренвилл наверняка знает и расставляет повсюду засады. Три дня назад он бросил в Бастион Роланда, Змея и еще нескольких старых Клинков, словно подготавливаясь к главному ходу.

Малинда уже отмела несколько своих самых бредовых идей. Марлон действительно оказался Марлоном — сестру Минутку подняли с постели, и она удостоверилась, что единственное имеющееся на нем заклинание — это Узы Айронхолла.

— Посоветуйте мне что-нибудь, — сказала Малинда. — Диана?

— Подожди, пока придет матушка, — быстро ответила Диана.

Вдову де Фейт тоже вызвали.

— Очень хорошо. Сестра Минутка?

Минутка забилась в уголок дивана, словно испуганный ребенок, тем более что она была самой маленькой из всех присутствующих. Она усмехнулась и покачала головой. При этом движении ее высокий белый колпак должен был свалиться, но волшебным образом остался на месте.

— Я не могу давать вам политических советов, миледи, только… Вы сидели здесь все лето, словно птенец крачки. Не кажется ли вам, что пришла пора опериться и улететь?

— Конечно, кажется.

— Тогда доверяйте своим инстинктам. И пусть вам сопутствует удача.

— Сэр Абель?

Абель с готовностью ухмыльнулся.

— Весенний прилив! Проскользнем по низкой воде, и Мясник ничего не узнает!

— А где потом достать лошадей?

— Сэр Пес?

— Марлон проскочил, — рыкнул Пес. — Если мы выйдем сейчас, то успеем выскочить, прежде чем они проснутся. Проедем прямо мимо лагеря. Или прорубимся с боем, если понадобится.

Очень мил, но умом не блещет.

— Сэр Винтер?

Винтер грыз ногти, невзирая на яростные взгляды Дианы.

— Надо уйти незаметно, ваше высочество. Простите за такое предложение, но если остричь вам волосы, вы будете походить на мальчонку… посадить вас на тележку рядом с возничим, и проскользнете мимо всех застав без малейших препятствий. Караульные у них никакие. Марлон проскочил.

Да, проскочил, и Винтер должен был понять скрытый смысл.

— Сэр Одлей?

Одлей и сам готов был грызть ногти. С видимой неохотой он начал:

— Подождите, ваша милость. Пошлите письмо Бринтону. Если герцог приедет и сопроводит…

— Нет! Мой брат при смерти и желает меня видеть. Ни о каких задержках не может быть и речи. Я просто хотела знать, как лучше всего миновать Сторожку и при этом всем нам остаться в живых, потому что, понятное дело, вы поедете со мной. Диана, извини, мы больше не можем ждать твою мать.

Она направилась к письменному столику.

— Прошу прощения, миледи, — проговорил Одлей. — Но зачем здесь госпожа де Фейт?

— Здесь все шпионят за всеми, и поэтому я решила завести несколько собственных птичек. Этой ночью не было ничего подозрительного? А прошлой?

Она достала лист бумаги и сняла крышечку с чернильницы.

— Мы не слышим ничего, что происходит на той стороне Купальни, — ответил Одлей. — Лунными ясными ночами видны караульные, вот и все.

Он оглядел товарищей.

— Огни в окнах, — проговорил Пес, чувствуя себя неуютно. — Больше, чем обычно. Прошлой ночью. Около полуночи. Какие-то пьяницы веселились на пирушке.

Или пытали Ярого, Рейнарда и Аландейла?.. От Пса ничего, кроме силы, ждать не приходится. Малинду куда больше разозлили Одлей и Винтер. Она рассчитывала на большую сообразительность.

— Вы недооцениваете маршала Суриса, одного из самых знаменитых во всей Эйрании командиров. Что случилось с Рейнардом и остальными? — Она помолчала минуту, записывая что-то. — Не думаю, что они попали в руки бродяг или разъяренных крестьян. Это мог сделать Гренвилл, а даже если не он, то у него было достаточно времени, чтобы разослать соответствующие приказы. Так что Рейнард с отрядом наверняка пытались и не сумели миновать Сторожку, а значит, они либо убиты, либо в плену. Сегодня ночью приезжает еле живой Марлон и проскальзывает на остров?

— Вот свиньи! — рявкнул Одлей. — Так они знали?

Остальные тоже заворчали.

— Мы должны допускать, что знали. — Она сказала то, что думал каждый из них. — Теперь я могу стать законной королевой Шивиаля. Гренвилл сам попытается объявить себя королем. Скорее всего бастард хочет, чтобы Сурис держал меня на Королевском Мысе, покуда он не утвердится на троне.

— Или убил вас!

— Тоже возможно.

Ее всегда беспокоил вопрос, почему лорд-протектор приставил охранять сестренку человека по прозвищу Мясник. В истории Королевского Мыса убийства встречались не раз, и такая мера нередко становилась окончательным выбором правителя.

Клинки попытались заговорить все разом. Малинда капнула на свиток воска и прижала своей печаткой.

— Я обещала маршалу, что не стану пытаться сбежать, а я человек слова. Сэр Одлей, даю вам час. Сурис наемник. Ступайте и купите его.

— Ступайте и что? То есть, ваше высо…

Малинда никогда еще не видела, чтобы Одлей так быстро растерял свое достоинство; и немудрено, ведь она посылала совсем мальчика на переговоры с человеком, руководившим войсками задолго до его рождения. Но больше посылать было все равно некого. Она протянула ему свиток, внизу которого значилось «Написано моей рукой на Королевском Мысе первого дня Девятого месяца года 369 по исчислению Дома Ранульфа», а внизу стояли подпись и печать.

— Передайте ему это. Он будет ждать нашей цены. Идите и переплюньте Гренвилла. Быстрее! Я буду через полчаса.

— Ч-что мне предлагать, миледи?

— Принимайте его цену. Если он не назовет ее, то начинайте с двухсот тысяч крон и графского титула и будьте готовы дать больше. Я сделаю его герцогом и маршалом Шивиаля, если он захочет. Купите его! — воскликнула она. — Купите Черных Всадников. Вы ведете переговоры о стоимости королевы. Вы должны сделать так, чтобы живая я стала дороже мертвой. Он будет сопровождать меня до Бофорта, и с его помощью я попаду в замок до завтрашнего заката. Включите и пленных Клинков в условия сделки. А теперь…

Дверь распахнулась, и на пороге возникла пышная фигура леди Арабель, которая чуть не задыхалась от быстрого бега.

— Да, — пропыхтела она, падая на ближайший стул. — Вы правы.

— Где мама? — спросила Диана.

— Не смогла прийти… у малыша колики… но девочки говорят, что… у них была лучшая ночь за все время…

— Быстро! — рявкнула Малинда. — Сэр Одлей, вас ждут. Идите! Мы скоро будем.

Сэр Одлей рванулся к двери, а Арабель тем временем продолжала докладывать:

— Они собирают вещи. Некоторые уже попрощались.

— Какие девочки? — спросил Абель, чувствуя себя не в своей тарелке.

— Которые служат в Сторожке, конечно же, — резко ответила Малинда. Мать Дианы прекрасно знала все местные тайны, а также пути, по которым королевское золото перетекает в карманы простых людей. И не только незамужние девушки — многие супруги не слишком щепетильно относились к тому, каким именно образом семья обогащается. Раздражительный нрав снова подвел Малинду. — И в их числе как минимум три девушки, на которых вы обещали жениться. Не думала, что Клинки могут пасть до такого низкого обмана.

Абель с трудом выдавил из себя какие-то нечленораздельные звуки.

— Идите и приготовьте лошадей. Диана, позаботься о еде, будем есть прямо в седлах. — Нужно еще написать пару писем. — Да, сестра?

— Я просто хотела сказать, что еду с вами, — сказала Минутка со своей обычной усмешкой. — Я не откажусь поучаствовать в историческом событии, тем более за плату в графство и две сотни тысяч крон.

* * *

Волны мерно бились о скалистые стены ущелья, белые птицы пронзительно кричали и кувыркались на мокром ветру над головой, копыта цокали по каменной дороге. Малинда позволила лошади не слишком торопиться на пути к Сторожке, путь предстоял еще долгий, и незачем было утомлять животное. Одлей еще наверняка договаривается. Надо было дать ему с собой мальчика, который принес бы вести. Конечно, он может и сообщить, что Одлей мертв… Все эти мысли заставляли ее оттягивать встречу с Сурисом. Получил ли Мышь указания от Гренвилла? Конечно, наемники славятся своей продажностью и беспринципностью, но вдруг именно ей попался преданный? Она окажется в камере на дне моря; три Клинка и две женщины, которые едут следом, пропадут вместе с ней. Вероятно, на них уже нацелены луки, и тысячи стрел смотрят прямо в лицо. Несмотря на все попытки Малинды оставаться спокойной, лошадь прекрасно чувствовала страх наездницы и не переставая пряла ушами.

Но у всякой дороги есть конец. Принцесса направила лошадь под арку и въехала во двор — и тут же вздохнула с облегчением. Сурис и Одлей ждали ее, оба верхом и оба с улыбками на лицах, хотя улыбке Клинка она верила больше, чем усмешке наемника. Сурис салютовал ей мечом, в то время как за его спиной около пяти десятков вооруженных конников выстраивались в два ровных ряда, какие не всегда получались у Йоменов Дома. За четыре месяца Сторожка преобразилась: новая крыша, белоснежные отштукатуренные стены, ставни на окнах, ровный внутренний двор. Ради восьми! — какое счастье: в стороне около стенки стояли четверо — Рейнард, Ярый, Аландейл и Дуб. Дуб и Ярый щеголяли повязками, и все они казались изрядно потрепанными, но четверка была при мечах и улыбалась. Оставалось надеяться, что Фицрой просто опоздал…

В блестящем стальном шлеме и кирасе, верхом на боевом коне Сурис куда меньше походил на Мыша. На его лице сияла улыбка, когда он убрал меч в ножны и вместе с Одлеем поехал навстречу принцессе.

— Удачи вам, маршал! — сказала она, удерживая коня и протягивая воину руку.

— Да благословят духи ваше высочество. — Сурис чуть свернул в сторону и коснулся пальцев принцессы щеточкой усов. — Для меня великая честь служите вашей милости.

Он говорит это всем своим господам.

— Маршал, я чувствую себя под надежной защитой, когда за спиной у меня столь славный отряд. Могу я узнать, до чего вы договорились с командиром Одлеем?

Он улыбнулся и стал еще больше походить на грызуна.

— Я восхищен умением вашего высочества вести переговоры.

Сурис протянул ей свиток.

Печатью и подписью она подтверждала, что передает своему «верному и возлюбленному рыцарю» сэру Сурису Ньютаунскому графство, три сотни тысяч крон и четыре титула баронета. Малинда вернула бумагу и кивнула Сурису в знак одобрения; Одлей получил в награду улыбку и стал внешне гораздо спокойнее.

— Конечно, хороший военачальник помнит своих офицеров, — сказала она. — Если верить слухам, которые ходят о вас, маршал, ни одна монетка не пропадет даром. А теперь чем скорее мы выступим, тем скорее я получу возможность расплатиться со своими долгами.

Он не двинулся с места.

— Надо решить еще пару вопросов, ваша милость. Вы понимаете, что попасть в Бофорт может оказаться гораздо проще, чем выйти из него? Более того, человек не способен прибыть к замку на закате завтрашнего дня. Хотя бы потому, что сейчас новолуние.

— Клиники видят в темноте. Представьте себе, что мы скачем без передышек, останавливаясь, только чтобы поменять лошадей. Тогда это возможно?

Маленький человечек нахмурился.

— Возможно.

— Я сама буду определять, когда нам останавливаться. Вряд ли вам потребуется отдыхать больше, чем мне.

Сурис взглянул на Одлея, словно они уже об этом говорили.

— Если верить слухам, это не совсем так. Но вы говорите о гонке. Мои люди держат собственных лошадей и очень дорожат ими. Даже если у каждого будет сменная лошадь, нам не угнаться за Клинками.

Малинда огорчилась, что не предвидела этих сложностей.

— Мое дело не терпит отлагательств. Соберите небольшой отряд, а остальные пускай следуют за нами, как только могут.

Сурис грубо расхохотался; даже не верилось, что такой маленький человечек способен так рычать.

— Вы должны были родиться мужчиной, миледи!.. Будет сделано. Эти парни — всего четверть Черных Всадников. Остальные размещены в Спурстоне. Вам потребуются все наши силы?

Он смотрел на нее вопросительно и вызывающе: покидая Королевский Мыс и нанимая собственное войско, Малинда поднимала знамя восстания. Все обещания на маленьком кусочке бумаги пока не стоили ничего, посему маршал Сурис по-прежнему мог вернуться к своему нынешнему господину и посадить ее саму под арест. Одлей невинно улыбался, очевидно, не понимая этого. Возможно, вскоре его ждет неприятный сюрприз в виде четырех или пяти стрел, торчащих из груди…

— Вы знаете ответ лучше меня, маршал, — сказала она ледяным тоном. — Вы ближе знакомы с лордом-протектором. Вы сказали, что поможете мне проникнуть внутрь Бофорта — понадобятся ли вам дополнительные силы, чтобы вызволить меня оттуда?

— Вполне возможно, миледи.

Неожиданно у нее пересохло в горле, и она с трудом выдавила:

— Тогда устройте сбор Черных Всадников в Бофорте. — Ну, все, отныне она мятежница и находится вне закона. — Если мой брат умрет, я унаследую трон. Если нет, я буду убеждать Парламент обойти волю моего отца и назначить меня регентом.

— Как прикажет ваша милость, — сказал Сурис, явно удовлетворенный тем, что она осознает ставки в рискованной игре. — Ничто не может закончиться, не начавшись, но вы окажете большую честь Черным Всадникам, если проведете смотр. — Он развернулся лицом к рядам неподвижных статуй. По традиции, такого рода войска лицезрели нового хозяина. — Потом мы немедленно отправимся в путь.

— Сначала я должна поблагодарить людей за их старания, — сказала она, указывая на Королевских Клинков. — После чего с удовольствием осмотрю моих верных и доблестных солдат. Еще мне хотелось бы отправить пару писем.

В последний раз она осматривала бельских пиратов. Окажутся ли эти солдаты, нанятые за большие деньги, более верными?

Глава 30

Знай, когда бросать якорь и когда сниматься в шторм.

Король Радгар,

«Искусствопирата»

Путешествие и в самом деле оказалось историческим, как выразилась сестра Минутка. Рассказы о нем могут стать легендой, пошутила Диана, но Малинда запомнила только «бесконечный вихрь боли». Она провела несколько часов на пуховой постели в Варглорисе — и все, больше остановок они не делали. Диана и Минутка остались там с эскортом из трех Черных Всадников, еще двое пропали где-то по пути.

Немногим позже полудня Сурис остановился, чтобы дать лошадям напиться из придорожного ручья.

— Мы почти на месте, ваша милость. Вы обскакали Черных Всадников, а я думал, что на это не способен ни один мужчина, не то что женщина.

Малинда поморгала, стараясь сбросить оцепенение усталости, и оглянулась на своих спутников — четверо Клинков, Мышь Рампант и только один его солдат. Все они были одеты очень незаметно, в кожаные куртки, какие можно встретить на любом путешественнике с королевской дороги; лица посерели от пыли и измождения. Даже Одлей утратил свой обычный лоск: прекрасные черные глаза превратились в маленькие красноватые точки на грязной маске. Лошади едва стояли на ногах, с боков свисали клочья пены.

Главарь наемников указал на группу каменных построек на дальнем берегу.

— Это Бофорт. Дворец вон там. — Где-то на расстоянии мили виднелась устремленная в небо корона из кипарисовых деревьев и печных труб. Земля здесь была плоской, словно молоко в чашке, золотой от зрелой пшеницы, которую жители жали с помощью серпов и кос. Интересно, задавалась Малинда вопросом, кто сильнее устал: крестьяне после дня работы или принцесса после безумной скачки?

— Почему мы остановились?

— Тактический ход, миледи! Судя по нашим данным, дворец охраняют отряд Йоменов Дома и личная кавалерия лорда-протектора. Ни вы, ни я здесь быть не должны. Разумнее, если наше соглашение пока останется в тайне.

Она кивнула, чувствуя себя страшной дурой и пытаясь реанимировать мозги, которые все еще находились в процессе скачки.

— Я раньше недооценивал ваших Клинков, — обратился Сурис к Одлею. — Примите мои поздравления.

Одлей выдавил из себя улыбку, не особенно стараясь изобразить искренность.

— Я тоже их недооценивал. А что у нас за подопечная!..

Наемник бросил быстрый взгляд на Малинду.

— Выше всяческих похвал. Если вам нужно передать мне что-нибудь, пришлите человека в кузницу Бофорта. Пароль — «радуга». Если я пришлю кого-нибудь вам, то пароль будет «ливень».

— Рр-рар! — по-звериному рыкнул Пес и выхватил свой огромный палаш. — Он хочет предать нас!

Винтер и Абель выслали своих коней, чтобы преградить ему путь, а Малинда прикрикнула на него. Пес неохотно подчинился приказу и убрал меч.

Только едва не совершившееся убийство вывело принцессу из ступора.

— Примите мои извинения, маршал. Сэром Псом движет лишь излишняя преданность.

Скорее всего инстинкты не обманывают Клинка: наемнику наверняка был отдан приказ привезти пленницу на юг, и она лишь облегчила его задачу.

Маршал Сурис улыбнулся как ни в чем не бывало.

— За преданность в наше время не ругают. Таких бы, как он, несколько сотен!.. Удачи, ваша милость.

Маршал коснулся шлема и пустил лошадь рысцой по тропинке вдоль реки. Следом скакал Черный Всадник, который единственный не впал в немилость своего командира.

Дворец окружала каменная стена высотой в человеческий рост. У ворот путешественников встретили люди в буро-золотых мундирах Гренвилла и расступились, когда Одлей объявил о приезде принцессы. Девушка слегка натянула поводья и спрыгнула с седла в объятия Пса. Он пронес ее на руках по лестнице. Клинки в форме Королевской Гвардии слетались со всех сторон, словно мухи, радостно встречая ее высочество и спрашивая, что стало с шестеркой храбрецов, которые нарушили приказ лорда-протектора и покинули Бофорт. Король жив, восклицали они, но он угасает, он спрашивает о ней — и больше ни о ком.

Пес нес ее вверх по ступеням, как когда-то нес на пути к созреванию.

Кровать была огромной; по подушке разметались тонкие соломенного цвета волосики, ореолом окружающие маленькое кукольное личико. Он словно сморщился — или она просто забыла, что он такой крошечный?

— Амби! — воскликнула Малинда. — Ох, Амби, это я. Я здесь.

Глаза раскрылись: слишком яркие, лихорадочно блестящие, в обрамлении розоватых, воспаленных век на почти прозрачном лице. Слабая-слабая улыбка — и едва слышный шепот:

— Линди!

Она рухнула на кровать и обняла его.

Сколько времени прошло с тех пор? День или два? Она так и не поняла, да это и не имело значения. Первую ночь Малинда лежала на горе подушек и почти не шевелилась. Не отходила от Амби ни на шаг. Он почти не разговаривал, только иногда тихим шепотом называл ее по имени, но когда пришли целители, чтобы отнести его на октограмму, он закричал в ужасе.

— Возникают некоторые неудобства, ваша милость, — бормотали заклинатели, не глядя ей в глаза.

— Неудобства или боль? Он поправится с помощью магии, или вы просто продлеваете его страдания?

Шарканье, бормотание, суетливые движения… Закон запрещал даже воображать смерть короля, и все-таки они признали, что кое-что неизбежно. Без заклинаний «оно» наступило бы несколькими месяцами раньше. С ними, возможно, еще неделю…

Никакого больше колдовства, объявила Малинда. Ей не перечили, и она поняла, что приняла решение, на которое никто не мог решиться, хотя так думали все. Тем не менее леди Козен, свиноподобная воспитательница его величества, закатила тщательно отрепетированную сцену. Малинда выгнала ее, велев жаловаться лорду-протектору; именно это старая карга и желала услышать. Вскоре после скандала ее тележка прогрохотала по каменной мостовой и скрылась в южном направлении.

— Постарайся поесть, Амби. — Ложка за ложкой она вливала в него бульон.

Где-то в середине ночи Малинда набрала достаточно сил, чтобы послать за сэром Домиником и выслушать его доклад. Она имела в виду «Что случится, когда мальчик умрет», однако именно этот вопрос могла и не задавать — все было ясно и так.

Конечно, Доминик уже подверг Одлея перекрестному допросу и выяснил, как они убежали. Пару раз он случайно обращался к ней «ваше величество».

— Мы заперты в клетке, — сказал он. — Около двух сотен солдат из личной кавалерии лорда Гренвилла, и прибывающие… Боюсь, что Марлона и остальных пропустили, миледи, что я заманил вас в ловушку…

— Вы поступили совершенно правильно.

Он глубоко вздохнул.

— Благодарю, ваша милость. Истории не известны такие прецеденты. Нам выдают дневной рацион и держат, словно в зверинце. Лорд Роланд, сэр Змей и еще около дюжины Старых Клинков заперты в Бастионе, и мы не знаем, что с ними… — Конечно, пленник Бастиона может жить как настоящий лорд в нескольких комнатах и со свитой, или мучиться от невообразимых пыток в затхлом подземелье. — Боюсь, что их попытки помочь вам и стали причиной несчастья.

— Думаю, рано или поздно это бы все равно произошло.

Они горько смотрели друг на друга.

— А принц Кортни?

— Ходят слухи, что его обвиняют в загадочном убийстве собственной матери, хотя, будучи принцем, он неподсуден. Говорят, парламент заставляют подписать билль о лишении его гражданских прав и всех титулов, чтобы принца можно было осудить.

Малинда вздохнула.

— Бедняга Кортни! Интересно, встанут ли пэры на его защиту? Лордам не слишком-то нравится лорд-протектор. Я написала герцогу Бринтону и еще кое-кому… — Доставить письма она поручила Сурису, так что они могут превратиться в горстку пепла. — До созыва парламента всего четыре дня, поэтому… Нет?

— Приказ о созыве лишается силы, если… — Доминик со страхом посмотрел на больного ребенка. — То есть каждый новый монарх должен выпустить свой указ о созыве.

— Ясно, — кивнула она.

Амби никогда не созовет парламент. И никакой помощи не будет.

Следующим утром прибыли Диана и сестра Минутка. Малинда велела им уезжать, пока не поздно, но обе отказались. Диана тут же взяла принцессу под свою опеку и принялась ублажать ее горячей едой, ванной и свежей одеждой.

Амби больше не понимал, что она рядом. Он больше ничего не понимал и даже не глотал. Это конец: без еды и питья ему недолго осталось на этом свете.

Этой ночью, как и прежде, Малинда спала не раздеваясь. Несколько раз она просыпалась, прислушивалась к страшным хрипам — маленький ребенок с упрямством, достойным славных предков, боролся за каждый вздох. Неожиданно она заметила сэра Одлея, который уже некоторое время неподвижно стоял с бумагами в руках. В полумраке его лицо казалось бледным пятном.

— Послание от Ливня, ваша светлость, от маршала Суриса, я хочу сказать. Он говорит, что констебль Вальдор играет ключевую роль — это его собственные слова, миледи, — и его поддержкой можно заручиться на тех же условиях. В обмен он просит вас подписать вот этот документ и прислать ему обратно.

Малинда взяла свиток и прочитала его: еще один титул пэра, еще три сотни тысяч крон. Несколько месяцев дохода королевской казны.

— Кто этот человек?

— Ох, прошу прощения, миледи. Его недавно назначили командиром Йоменов Дома. Как я понимаю, он закадычный друг лорда Гренвилла. Он сообщил маршалу Сурису, что поддержит ваше высочество за определенное вознаграждение.

— В самом деле? Маршал Сурис наемник, всегда готовый служить тому, кто больше заплатит, а констебль Йоменов Дома, насколько мне известно, приносит присягу монарху.

Одлей вздохнул.

— Не все воины связаны Узами, как Клинки, ваша милость.

— Да, не все. — Она поняла, что больше не верит маршалу Сурису. Он тоже был закадычным другом Гренвилла, и, несомненно, все трое страшно веселились над ее попытками переманить на свою сторону их кружок. Подкуп командира Йоменов Дома расценивается как государственная измена.

Она вздохнула и передала свиток Одлею, вместе с печаткой, чтобы скрепить договор.

— Малинда! — раздался шепот. — Леди Малинда! Ваша милость!

Она неохотно повернула голову и увидела маленькую фигурку в белой одежде, мерцавшей в сумраке.

— Минутка? Сестра?

— Они собираются. Я чувствую их.

Понимание пришло через пару секунд, и Малинда быстро вскочила, словно проснулась в постели, полной муравьев. Минутка имела в виду духов смерти.

Дыхание Амби прервалось, возобновилось, снова прервалось… каждый вздох походил на стон раненого кота.

— Позови целителей!

— Они не могут… Да, ваша милость. — Минутка исчезла в темноте.

Он дожил до рассвета, но так ни разу и не пошевелился. Дыхание становилось все более и более неровным. Остался всего один седобородый лекарь, который то и дело наклонялся к маленькому тельцу, как будто никто в комнате не слышал жутких грудных хрипов. Наконец даже он удалился, бормоча что-то насчет приготовления нового зелья.

— Амби! — позвала Малинда. — Амби, Амби!

Несколько сбивчивых вдохов… тишина… снова хрипы… тишина… вдох…

— Амби!

Молчание. Стон, хрип…

Комната наполнялась людьми. Четыре зеленых камзола встали около постели — Одлей, Абель, Винтер… Ох, дорогой Пес, почему я не сказала тебе ни слова с тех пор, как мы уехали? За зелеными камзолами — стенка бледно-синих, входивших в комнату на цыпочках. Слова утратили значение; время пришло. Конечно, это Дуб с рукой на перевязи. А это Марлон? Сколько времени она здесь?

Остались только Клинки.

Она и Амби в комнате, полной Клинков. Это все Клинки? Их осталось так мало?

Пес протянул ладонь, чтобы помочь подняться с постели, обнял ее огромными руками. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и смотрели, как маленький человечек делает последние в жизни вдохи. Все остальные опустились на колени.

Огромные глаза… Хрип… Тишина…

Тишина.

Мучительная тишина.

Малинда наклонилась, прикрыла распахнутые глаза, и веки остались неподвижными.

Пес откинул голову назад, и комната огласилась жутким криком: «Да здравствует королева!». Со стонами, воплями и слезами Клинки эхом отозвались на его призыв. Они пели, кричали, восклицали: «Да здравствует королева! Да здравствует королева Малинда!». Ни один не обнажил меча, ни один не пришел в ярость, и скоро все они встали на ноги, обнимая друг друга и твердя: «Да здравствует королева!». Они победили проклятие. Они торжествовали.

Малинда тихо плакала на плече у Пса, пока вокруг нее царило бурное веселье, и клич отражался эхом, множился, несся на лошади в Грендон и во все уголки Эйрании…

Король умер! Да здравствует…

Да здравствует кто?

Глава 31

Сначала посчитай своих друзей.

Лорд Гренвилл

— Можете ее и дальше носить, — сказала она. — Мы вам полностью доверяем.

Сэр Доминик уже опустился на колени перед новым монархом и держал в руках перевязь командира.

— Ваше величество, такова традиция… — Он пытался изобразить смущение, что требовало большой ловкости от человека, стоящего на коленях. — Не вашей рукой… Я хочу казать, я с радостью отдам свою жизнь на защиту вашей милости, но, когда король умирает, миледи, принца… то есть наследника…

Духи! Слеза на щеке ее брата еще не успела высохнуть, наверняка снаружи ждет целая армия, чтобы ее арестовать — а скорее зарезать всех присутствующих здесь, — а они продолжают бессмысленный спор! Одлей, совсем еще мальчишка, изо всех сил старался скрыть обуревавшие его чувства и никуда не смотреть…

— Сколько лет вы служите в гвардии, сэр Доминик?

— Почти одиннадцать, ваше величество.

— В обычное время сэр Одлей был бы еще кандидатом в Айронхолле, наверняка даже не старшим.

Он по-прежнему возражал:

— Такова традиция… Смена караула, ваше величество.

— Пламя и смерть! — рявкнула Малинда, но смущенные лица напомнили ей, что все эти люди в течение ближайшего часа могут отдать за нее жизнь. Если им нужно соблюсти свои драгоценные традиции, то она просто обязана это сделать.

— Ладно. Сэр Одлей, я назначаю вас командиром Королевской Гвардии — при условии, что сэр Доминик станет вашим заместителем и вы будете обо всем ему докладывать и прислушиваться к его советам. — Новоназначенный командир опустился на колено и поцеловал ей руку. Малинда добавила: — Сэр Доминик, я приказываю вам в случае несогласия с каким-либо решением или действием сэра Одлея немедленно сообщать об этом мне. Понятно?

Понятно или непонятно, однако на лицах засияли ухмылки и даже раздался смех, когда два гвардейца поднялись и Доминик надел серебряную перевязь на грудь Одлею.

— Не забудь его мячик и совочек, — раздался грубоватый голос.

— Скоро пора в постельку, — проговорил другой.

— Тихо! Прекратить глупости! Я изменю жалованье Гвардейцам, оно кажется мне недостаточным. Еще у вас будет новая форма. Зеленая, а не синяя, и более модного покроя. К следующей неделе предоставьте мне наброски, командир.

Одлей, все еще нежно-розового цвета, кивнул.

— Конечно, ваше величество.

Диана и Минутка тоже дожидались внимания со стороны госпожи и присели в реверансе, когда она заметила их. Малинда обняла подруг, на секунду вгляделась в лицо каждой, особенно Дианы, которую знала так долго, и сказала:

— Ладно, не скрывайте от меня самого ужасного.

— Все ушли! Мы в осаде.

— Ничего удивительного.

Клинки расступились, и она подошла к окну, из которого открывался вид на газоны, цветочные клумбы и главную дорогу, прямую, словно стрела, ведшую к каменной стене. Внизу суетились убегающие слуги и еще несколько человек, в том числе и седобородый старец-лекарь, который совсем недавно суетился в комнате. Вооруженные солдаты у ворот пропускали их наружу; отряд конных копейщиков прошел внутрь ограды и разбил лагерь на газонах. На дальних полях возник палаточный городок, способный вместить несколько тысяч воинов.

— Стяг приспустили?

— Гм, нет, — ответил Одлей. — Я пошлю человека, чтобы…

— Не стоит. — Пускай наблюдатели еще немного помучаются. — Есть что-нибудь от маршала Суриса?

— Ничего, ваша милость. Никого не впускали внутрь с полудня вчерашнего дня. У нас заканчиваются продукты.

Она уже различала мундиры личных войск Гренвилла и Йоменов Дома, но ни малейшего признака Черных Всадников. Мышь Рампант скрывает до поры до времени свою измену или никакой измены вовсе не было? То-то, наверное, Сурис и его старый военный товарищ смеются над ее неуклюжими попытками подкупить констебля Вальдора.

— Лорд Роланд и остальные по-прежнему в Бастионе?

— Судя по последним данным, да, миледи. Арестовано еще несколько человек.

Пока она помогала одному брату умереть, второй готовился к финальному удару. Она ставила на кон обещания, а Гренвилл мог опустошить всю казну, чтобы купить себе поддержку и обезвредить тех, кто отказался продаваться. Несомненно, теперь он сидел в столице, держа правительство под контролем и не позволяя впутать себя ни в какие козни. Когда придут вести о смерти Амби, он объявит себя королем, и сместить его сможет только гражданская война.

— У нас проблемы, — сказала Малинда. У нее не было ни опыта, ни навыков войны, и только сорок Клинков силовой поддержки. Гренвилл, напротив, жил своим мечом и разумом еще до ее рождения и за несколько месяцев сумел прибрать правительство к рукам. — Командир, как вы предлагаете мне отсюда выбраться?

Одлей глубоко вздохнул.

— Мы с сэром Домиником и другими Гвардейцами обсудили этот вопрос, ваше величество, и решили, что нужно послать приказ офицерам тех войск, чтобы они пришли и присягнули на верность новому государю.

— А если они арестуют посланца?

Мальчик-командир передернулся.

— Скорее, убьют. Мне придется послать Клинка, а Клинка нельзя арестовать. Думаю, мы подождем до наступления темноты, миледи, и попытаемся проскочить…

Он замолк под ее гневным взглядом.

— Полагаете, они будут ждать так долго, прежде чем подожгут дворец со всех сторон? Королева Малинда Краткоправящая?

В комнате повисла мертвая тишина. Одлей отчаянно оглянулся, но поддержки не нашел. И неправда, что Узы выжигают страх из сердец Клинков: страх витал вокруг удушливым туманом.

— Приведите трех лошадей к главному входу. Я поеду и… Тихо! Как вы смеете? Мой отец когда-нибудь объяснял свои приказы? — Королева гневно оглядывала Клинков, пока ропот не утих, а потом все-таки объяснила, прекрасно понимая, что просит почти невозможного: — Такой опытный солдат, как Гренвилл, использует против Клинков луки. Чтобы захватить трон, ему нужно избавиться от законного государя, так что если вы станете добровольными мишенями, то я погибну под перекрестным огнем. Проще всего перерезать всех прямо здесь и объявить всей стране, что Клинки снова впали в ярость и убили друг друга. Сэр Доминик, только вы и еще один человек поедете со мной. Командир, ваше задание состоит в том, чтобы все остальные не высовывались, пока я за вами не пришлю. Если меня сместят силой, то вы должны сохранить Клинков живыми, даже если придется сдать оружие и присягнуть узурпатору. Тогда, возможно, настанет день, когда вы меня освободите.

Ответом стала гнетущая тишина. Вряд ли клятва позволит им выполнить хотя бы одно из ее приказаний.

Стояло чудесное летнее утро — голубое небо, первые золотые листья на зеленой траве… Хороший день для смерти. Овцы мирно щипали траву, нимало не заботясь о том, какое имя появится в хрониках Шивиаля вслед за Амброзом V. Копыта глухо хрустели по гравию, когда Малинда скакала по дороге с Домиником и Винтером, которого выбрала за быстрый ум, а также потому, что он наверняка будет ей подчиняться. Королеве предложили молодого гнедого жеребчика, красивого, но изрядно пугливого, словно недоученного. Она села по-женски, и поэтому приходилось слишком много внимания уделять посадке, так что Малинда совершенно не замечала грозных туч, которые скапливались на горизонте. Копейщики Гренвилла выстроились в ряд слева от ворот, лучники из Йоменов Дома — справа. Между ними стояла группа офицеров и людей в гражданской одежде; когда Малинда с Клинками приблизились, трое всадников выехали им навстречу.

— Подождете здесь, — велела она — и удивилась, когда Винтер и Доминик остановились.

Малинда проехала несколько шагов и натянула поводья.

Парламентеры приблизились, чтобы начать переговоры. Все они были в боевых доспехах, лица прятались в тени шлемов, но даже с такого расстоянии она узнала маршала Суриса по неказистому виду и Вальдора по алой котте Йоменов поверх стальной кирасы. Удивительно, но посередине вышагивал Гренвилл собственной персоной. Все остановились. Наступила тишина.

Если это был тест на выдержку, то она его провалила.

— Король умер, — сказала Малинда. Жеребец выгнул шею и попытался уйти в сторону.

— Но король жив, — ответил ее брат.

— Нет, жива королева. Мы ждем вашей присяги на верность.

Гренвилл рассмеялся и снял шлем, чтобы вытереть потный лоб рукавом.

— Ты успеешь состариться, пока дождешься, сестра. С другой стороны, если ты сама быстренько не присягнешь нам, то твоя свобода пострадает.

— По какому праву вы требуете служения от меня и от этих людей? По воле моего отца я наследую своему брату.

— Только если ты не замужем за иноземцем. — Гренвилл ухмыльнулся и надел шлем. — Ты находишься в браке с Радгаром из Бельмарка.

От такой наглости у нее перехватило дыхание. Полный бред — но его может хватить для тех, кто не желал подчиняться женщине на троне, а таких, она знала, немало. До сего дня Шивиаль ничего хорошего не получал от правящих королев.

Жеребец снова мотнул головой и переступил тонкими ногами.

— Очень изощренные законы должны быть в стране, которая сочтет этот брак действительным, — проговорила Малинда. — Даже если так, то принц Кортни более близкий наследник, чем вы.

— Барона Леандра лишили всех незаконно полученных титулов, и теперь он находится под следствием по делу об убийстве нашей дорогой тети Агнес. — Гренвилл вздохнул, явно получая удовольствие от спектакля. Его спутники сидели неподвижно, словно статуи.

— Чушь! Даже если допустить, что это правда, за всю историю Шивиаля бастард еще никогда не наследовал корону.

Он рассмеялся.

— Оскорбления не помогут вам, госпожа Эйлединг.

— Вы готовы принести присягу мне, вашей законной королеве?

— А я думал, что мы уже обо всем договорились. — Желтые глаза враждебно сверкнули. Наверняка у него есть веская причина чувствовать уверенность. Она-то, несомненно, выглядит очень испуганной, и все трое от души веселятся, наблюдая, как она барахтается. Но кубику пора и остановиться.

— Маршал Сурис?

— Ваша милость?

Ваша милость, а не ваше величество.

— Где Черные Всадники? — спросила она. Во рту пересохло, внутренности сплелись в тугой узел. Чувствуя ее гнев и страх, жеребец волновался под седлом и нервно переступал ногами.

— Здесь, миледи, — спокойно ответил маршал. — Желаете, чтобы я вызвал их?

— Будьте столь любезны.

Сурис отстегнул с пояса охотничий рожок и подал сигнал из трех нот. Гнедой жеребец, похоже, вовсе не имел военной выучки, поскольку он бросился в сторону и дико заржал, затем чуть не начал козлить и попытался носиться кругами. Малинда мысленно дала слово пустить его шкуру на башмаки. Он делал все возможное, чтобы поставить ее в глупое положение. Когда она наконец-то вернулась на прежнее место — конечно, остальные лошади и ухом не повели, — конные лучники в черных одеждах выстроились в ряд на дороге за ее спиной, так что Малинда оказалась отрезанной от Клинков тремя независимыми отрядами — Черными Всадниками, Йоменами и кавалеристами Гренвилла. Она расставила очень умную ловушку — на саму себя.

Нельзя было сказать с уверенностью, что Гренвилл удивился при виде наемников. Они могут просто-напросто издеваться над ней. Да и где остальные Всадники? Не подает ли ей маршал знак, что он пытался выполнить договор, но не смог, не хватило времени устроить сбор всех сил?

— Арестуйте лорда Гренвилла и отправьте его в Бастион по обвинению в государственной измене.

Сурис взглянул на Гренвилла, который театральным жестом пожимал плечами.

— При всем уважении, ваша милость, — начал наемник, — мне кажется, что этот приказ следует передать Йоменам Дома.

Гренвилл обернулся к констеблю Вальдору. Малинда никогда раньше его не встречала, поскольку он относился к числу ветеранов войн в Пустошах. Ей не понравилось его лицо, полускрытое шлемом с открытым забралом, — грубые, жестокие черты, без малейшего признака юмора. Констебль?

— Ваша милость? — Ей не доводилось еще слышать такого глухого баса.

— Арестуйте лорда Гренвилла и отправьте его в Бастион по обвинению в государственной измене.

— При всем уважении, ваша милость, — пророкотал он, — я предвижу неприятности при выполнении второй части вашего приказа, поскольку командующим Бастионом недавно назначен Невилл Фитцамброз, сын обвиняемого.

Да, они все смеются!

— Мне кажется, ты пока не встречалась с Невиллом, — весело сказал Гренвилл. — Впрочем, парню скорее выпадет честь принимать тетушку в гостях, чем самому гостить у нее.

— Вы окажете большое уважение Черным Всадникам, если позволите сопровождать вас, — ровным голосом заметил Сурис.

Она крепко, до боли сжала зубы, но после этих многозначительных слов пламя надежды снова затеплилось. В конце концов измена — страшно опасная штука. Никто не осмеливается никому доверять, а значит, Сурис и Вальдор, хотя оба и участвуют в заговоре, боятся доверять друг другу. Никто не решается на первый шаг.

— Мы поедем в наш дворец Греймер, где вы получите обещанные вам титулы и земли, — твердо заявила Малинда. — И вы тоже, констебль, если теперь исполните первую часть моего приказа…

Гренвилл потянулся за мечом, но две лошади одновременно сдавили его по бокам и помешали размахнуться. Сурис схватил Гренвилла за руку с мечом и потянул на себя, лишая равновесия, а Вальдор тем временем выхватил кинжал и всадил ему в незащищенный бок, ниже кирасы, целясь прямо в почку. Доспехи лорда-протектора и стилет его убийцы были заколдованы, поскольку сразу после удара раздался громкий хлопок, и полыхнула вспышка голубого света. Гнедой жеребец попытался отпрыгнуть, и Малинда кубарем полетела с его спины.

Глава 32

Номер 280: сэр Абель, который пятого числа Девятого месяца 369 года…

Айронхолл, Литания героев

Ей повезло приземлиться на траву, а не на гравий, но от боли в плече она чуть не потеряла сознание. Вокруг трубили рога, кричали люди, ржали лошади, слышался сочный визг тетивы — туак! — грохот копыт, когда Черные Всадники пролетали мимо… Затем крики.

Когда она пришла в себя и подняла голову, Битва под Бофортом была выиграна. Винтер и Доминик стояли над ней с обнаженными мечами, а остальные Клинки высыпали из дворца. Люди Гренвилла или сбежали, или сдались в плен. Поле осталось за Йоменами и сотней Всадников — они могли попытаться захватить королеву Малинду и использовать ее в своих интересах, если бы Клинки не подоспели прежде.

С помощью Винтера она поднялась на ноги.

— Благодарю. Это было очень мило. — Ох как болит плечо! — Очень мило. Где лорд Гренвилл?

— Мертв, — прорычал Винтер.

Требовалось время, чтобы осознать произошедшие изменения. Она не чувствовала ни малейшего сожаления по поводу кончины брата Фитцамброза, зато весьма и весьма жалела саму себя. Из-за нее умерли люди, она сорвала с себя покров невинности в династической игре: женщина, которая убивает, теряет свою неприкосновенность. Но одним претендентом на трон меньше, значит, меньше и проблем. Победители определяют, кто изменник.

Клинки хотели заставить маршала отдать меч и только после этого приблизиться к королеве и принести присягу, но она остановила их. Малинда нанесла ему ритуальный удар плашмя по плечу и вместе с рыцарским званием передала титул графа Суриса Бофортского. Подъехал и констебль Вальдор, который теперь именовался графом Вальдором Тенкастерским — ни у кого не возникало возражений, что земли и титулы предателя принадлежат короне. Пригвоздив к мачте этих двоих, королева могла озаботиться остальными силами, которые все еще находились поблизости.

— Лорд Сурис, что делать с пленниками? Я с радостью прощу тех, кто принесет присягу, но я не желаю, чтобы страну терроризировали нищие бродяги.

Маленький человечек улыбнулся, словно забавляясь над воинственной королевой.

— Вы очень милосердны и щедры, ваше величество. Я возьму их в свои собственные войска, оставляя за собой право обратиться к казне ее величества за материальной поддержкой. Вы позволите мне угрожать повешением тем, кто откажется? Боюсь, некоторые твердолобы еще хранят верность прежнему господину.

— Считайте, что разрешение получено, — сказала она, удивляясь собственной кровожадности. Должно быть, наследственность заговорила. — А что с остальными людьми Гренвилла?

— Многих он послал обратно в Пустоши, чтобы поддерживать там порядок. Часть разбросана по замкам и королевским фортам, но ни один из них в настоящий момент не представляет реальной угрозы, ваше величество, — кроме Бастиона, конечно.

— Совсем забыла. — Это мрачное место было сердцем Грендона, а значит, и всей страны. В годину бедствий кто держит Бастион, тот и пишет историю Шивиаля. — Лорд Вальдор?

Констебль почесал щетинистый подбородок и пророкотал:

— Думаю, сработает маленькая хитрость. Я знаю сегодняшний пароль, и если одеть нескольких человек в мундиры предателя, то мы сумеем открыть ворота и проникнуть внутрь. Угодно ли вам, чтобы жизнь юного Фитцамброза завершилась сегодня?

— Нет. Пока посадите его под замок. Что касается остальных… кто присягает на верность, тот получает прощение. Прошу вас, скачите без промедления. — Она оглядела Гвардию. Бастион слишком важен, чтобы оставлять его в руках констебля Вальдора, который уже проявил нехватку верноподданных чувств. — Сэр Пьерс, поезжайте и вы. Я назначаю вас временным управляющим Бастиона. Пришлите мне весточку, как только возьмете власть. Освободите принца Кортни и лорда Роланда, а также других пленников, за которых они поручатся.

Пьерсу явно не понравилась идея покинуть подопечную в такие тяжелые времена, но он преклонил колени, чтобы поцеловать ее руку. Малинда заметила, что несколько Клинков многозначительно ухмылялись: конечно, за несколько минут одержана славная победа, но неужели они думают, что женщина не может отдавать приказы?

— Маршал, мы отправимся в Греймер вслед за Йоменами. Будут ли на улицах беспорядки?

— Констеблю лучше знать, чем мне, — осторожно ответил Сурис.

— Эскорт Йоменов Дома привлечет куда меньше нежелательного внимания, — пророкотал Вальдор. — Сейчас Клинки непопулярны, поскольку по-прежнему ассоциируются с резней в Уэтшоре. Насколько я могу понять, лорда Гренвилла очень любили в народе, и многие высокопоставленные люди просто наблюдали, кто выйдет победителем. Предатель еще не послал сообщение в Грендон и не объявил себя королем, так что чем скорее ваше величество прибудут, тем лучше.

Она чувствовала гневное брожение среди Клинков. Неужели они думают, что она попадется в такую очевидную ловушку?

— Я смогу контролировать Клинков, — твердо сказала Малинда. — Лорд Сурис, я не хочу устраивать парад военной силы при входе в столицу, однако желаю, чтобы Черные Всадники могли явиться по первому зову. Где вы разобьете лагерь?

— Общинное поле — отличное место, ваше величество.

— Тогда оставайтесь там. На сегодня пароль «Ясное утро», отзыв — «Большие планы». Исполняйте, милорды. — Они отсалютовали мечами, и королева кивнула в ответ, а потом повернулась к Одлею. — Командир, соберите дворцовых слуг, и пускай они работают. Приспустите флаг до половины, приготовьте тело короля для перевозки завтра в город со всеми королевскими почестями. Отрубить предателю голову, насадить на копье и водрузить над воротами Бастиона. Отправьте двух всадников в Коллегию Герольдов — меня должны объявить законной королевой Шивиаля и созвать всех членов Большого Совета и Совета Регентства для принесения присяги. Соберите здесь все оружие, посчитайте погибших и сожгите тела предателей без церемонии. Обеспечьте моих спутниц лошадьми — и найдите мне нормальное животное! С нормальным седлом, никаких больше дамских! Будьте готовы выехать в Грендон через пятнадцать минут.

— У малыша просто не останется времени, чтобы хулиганить, — пробормотал кто-то.

Глаза Одлея расширились в панике. Практически ничто из перечисленного не входило в обычные обязанности Клинков, но Малинда — королева без правительства. Надо же отдавать приказы хоть кому-нибудь.

Одлей ловко парировал удар.

— Проследите за выполнением приказа, сэр Доминик. Я провожу ее величество во дворец.

Эта выходка разрядила обстановку. Клинки рассмеялись и радостно загомонили. Даже Доминик хохотал. Ухмыляясь, словно школяр, Одлей предложил Малинде руку.

— Осмелюсь ли я предложить вашему величеству отдохнуть несколько минут? И поесть что-нибудь перед дорогой?

Она наконец поняла, что вся дрожит, и если не сядет, то умрет, и, кивнув, взяла его под локоть. Уже направляясь ко дворцу, королева услышала торжествующий возглас, который подхватила вся Гвардия, однако не обратила на него внимания и продолжила путь.

— Они все готовились умереть, — воодушевленно проговорил Одлей. — Вы спасли нас. Теперь они побегут в Грендон на четвереньках, если вы прикажете.

Не слишком доверяя своему голосу, она просто кивнула. Она стала королевой! Она может делать все, что пожелает, и никого не бояться. Неужели? — спросил циничный внутренний голос. Объяви, что хочешь выйти замуж за низкородного мечника по имени Пес, и посмотрим, что станет с твой властью. Ну, почти все. Причем она всего добилась сама. И слава принадлежит ей. Промедли она хоть день, не хватило бы времени, чтобы собрать Черных Всадников. Ей хотелось обнять кого-нибудь, взяться за руки и пуститься в пляс…

— Не без вашей помощи, командир. Ваше умение подкупать заслуживает упоминания в Литании героев.

— Боюсь, вы кое-что упустили, миледи.

— Что же?

— Когда раздавали титулы. Думаю, командир вашей гвардии достоин хотя бы одного. Я рассчитывал стать бароном Старкмуром.

Малинда попыталась пригрозить ему, но вместо этого рассмеялась.

— Я раздаю титулы налево и направо, так что вам придется найти деньги…

Они замерли на месте, чуть не врезавшись в Пса, который стоял посреди дороги. Его лицо перекосилось от боли, из бесцветных глаз текли слезы. На руках он держал тело в зеленой одежде.

— Нет! — закричала Малинда. — Как?..

Одлей внимательно осмотрел камзол.

— Стрела?

Пес просто кивнул, не находя сил, чтобы говорить.

— Такая маленькая дырочка?.. — проговорила Малинда, не веря своим глазам.

Крови не было вообще. Хорошая портниха залатает камзол, и он станет как новенький.

— Стрела прошла прямо… — голос Одлея сорвался, — прямо сквозь него. Он ошибся. Он думал, что имя Абель принесет ему удачу, но наконец-то оно попало в Литанию.

Потери в Битве при Бофорте составили семнадцать убитых и двадцать четыре раненых. Малинда сожалела обо всех, но смерть Абеля принесла больше горя, чем все остальные, вместе взятые. О нем она скорбела лично. Стрелу скорее всего выпустил какой-нибудь Йомен, целясь в Черных Всадников, а Клинки тем временем бежали на подмогу своей подопечной. Никто ничего не заметил. Только Пес понял, что Абеля нет, и пошел искать друга среди цветов и низкого кустарника.

По древнему обычаю, павшего в бою Клинка отпевали прямо на поле, и Малинда позволила провести все ритуалы и предать тело Абеля стихиям. Они не стали дожидаться, пока погребальный костер догорит дотла, но все равно Малинда и ее спутники выехали из Бофорта в направлении Грендона только после полудня.

Еще одно имя пополнило Литанию, однако вскоре похоронный настрой развеялся. Клинки опять оживились и принялись петь, шутить, кричать и издавали шума больше, чем армия пьяниц во время Длинной Ночи. Каждые несколько минут какой-нибудь бешеный юнец пускал лошадь в галоп и носился кругами. Месяцы домашнего ареста кончились, смертный приговор отменили. Абелю воздали почести согласно традиции и вскоре совершенно позабыли о маленьком короле, за которого умерли бы всего несколько часов назад.

Малинда заметила, что Пес скачет где-то в конце кавалькады. Хотя ей ужасно хотелось поговорить с ним, она знала, что должна всеми силами избегать скандала. Одлей по праву держался сбоку от подопечной, Доминик тоже ехал где-то поблизости.

Королева тревожно размышляла о грядущих проблемах. Канцлером может стать только лорд Роланд. Он знает, кто отказался примкнуть к клике лорда-протектора, кто поддержал предателя, кому удалось вообще остаться в стороне. Еще он должен знать, кто достоин доверия и при этом понимает толк в деле, поскольку ей придется созывать Тайный совет, а затем и новое правительство, а ее знания о придворных ограничиваются слухами и сплетнями. Почему только мужчины? Потому что нет опытных женщин. Прошлым Великим Инквизитором была женщина; пару монархов назад женщина была Главным Магом, но все это — исключение из правил. В прошлом Совет призывал Мать-настоятельницу, когда требовалась ее помощь; теперь пожилая дама большую часть времени проводила в Оукендоме и очень редко появлялась при дворе.

Кавалькада прогремела по деревянным мостовым деревеньки, не замедляя хода. Жители выстроились по сторонам дороги, чтобы приветствовать королеву. Как только ее величество проехала, восторженные крики смолкли.

— Кто организовал этот парад, командир?

— Я, ваше величество. Я был не прав?

— Сэр Доминик одобрил вашу идею?

— Он сказал, что ничего дурного в ней нет.

— Тогда вы все сделали правильно.

— Благодарю, ваше величество.

— Вы выслали своих людей вперед?

— Да.

— Пусть меня сразу же уведомят, как будут получены вести от сэра Пьерса из Бастиона.

— Конечно. Осмелюсь задать вопрос — относительно вашей безопасности.

— Слушаю, командир.

— Я… мы… обеспокоены. Греймер недостаточно укреплен, а поскольку мы не можем быть уверены, что…

— Я и не хотела ехать в Греймер сегодня. Если Бастион будет захвачен, мы переночуем там. В противном случае направимся к лагерю Черных Всадников на Общинном поле.

Одлей кивнул и вытянулся в седле. Глядя прямо перед собой на колею дороги, он проговорил:

— Осмелюсь спросить, ваше величество, не стоило ли доверить мне эти сведения раньше?

Стоило, конечно, но решение она приняла только что.

— Вам доверили их сейчас, командир.

— Да, миледи.

Огромный зловещий силуэт Бастиона всегда возвышался над городом, но в сумраке он казался еще более жутким: черные стены застыли над серебристой рекой, и последние лучи заходящего солнца окрашивали кроваво-красным крыши его башен. Таким он встретил королеву Малинду, когда она в сопровождении свиты Клинков приблизилась к воротам под оглушительный трезвон колоколов, оплакивавших смерть Амби. Констебль Вальдор и сэр Пьерс поприветствовали ее и гордо преподнесли ритуальные ключи на красной подушке. Под звуки музыки испуганные птицы вспархивали с деревьев, а почетный караул из Йоменов салютовал лесом копий. Голова ее сводного брата наблюдала невидящим взором за происходящим; в играх сильных и одной ошибки достаточно.

Шестеренки правительства уже начали крутиться. Малинду провозгласили королевой перед городом, герольды на взмыленных лошадях понесли эту весть во все уголки страны, а Невилла Фитцамброза приковали цепью к стенке в подземелье. Ни о каких беспорядках не сообщалось, что, впрочем, могло измениться, когда известия достигнут слуха гренвилловских солдат. Шествие государя по улицам не вызвало большого энтузиазма, но не последовало и бунтов, и за ее спиной зрители стояли в почтительном молчании. Сотни любопытных лиц выглядывали из окон. Создавалось ощущение, что горожане решили пока не выносить вердикта. Итак, король-младенец умер, доблестный лорд Гренвилл убит, и девчонка претендует на трон Ранульфа? Что ж, удачи! По крайней мере до поры, пока она будет лучше Аделы или Эстрит…

Примерно каждую сотню лет духи случая подкидывали Шивиалю правящую королеву. Адела и Эстрит, Эстрит и Адела… Малинда думала о них весь день. Сейчас, когда копыта ее лошади стучали по булыжникам, она с тревогой вспоминала королеву Эстрит, которую около века назад привезли в Бастион и обезглавили. Глупая женщина начала свое правление с того, что убила мужа, потом вышла замуж за разбойного барона, противостояла могущественным лордам, пыталась повышать налоги без одобрения парламента… словом, совершила все мыслимые и немыслимые ошибки. За шесть лет она заработала репутацию самого непригодного правителя в истории Шивиаля. Эстрит совершила всего один поступок, достойный похвалы, — умерла от простуды за два дня до предполагаемой даты казни. Впрочем, никто особенно е верил, что это была обычная простуда.

Адела, жившая веком раньше, вошла в историю скорее как жертва, а не как злодей.

— Держитесь поближе, пожалуйста, — попросила Малинда Минутку, когда они выезжали из Бофорта. — Не забудьте, что стало с Аделой.

Маленькая сестра по-мальчишески ухмыльнулась и сказала, что она не забыла королеву Аделу.

Но что с ней случилось, так и осталось покрыто мраком тайны, который никогда уже не развеется. Хотя ее тридцатишестилетнее правление было одним из самых долгих, сама она правила всего первые несколько месяцев, после чего ее сослали. Даже Клинки согласились, что она сошла с ума, хотя при принятии власти все находили королеву более чем разумной. Большинство историков сходятся на том, что на Аделу наложили злое заклятие — в то время Белых Сестер еще не существовало, — и ее мужа подозревали в первую очередь, поскольку он присвоил корону себе по праву супруга и спокойно властвовал все два десятка лет. Придет ли удача на третий раз?

Миновав ворота и решетку, лошади выехали в замковый двор, заставленный палатками и заполненный людьми. Малинда не была здесь уже несколько лет и с удивлением осознала, насколько огромен этот город внутри города, состоящий из нескольких укрепленных зданий, обнесенных каменной стеной. Королевские покои располагались в самой высокой башне, прозванной Конюшенной; тавозвышалась мрачной тенью с западной стороны на фоне красноватого неба. Здесь было мрачно даже в дневные часы. Настоящий памятник бесчеловечности, построенный тысячи лет назад. В сумраке он выглядел еще ужаснее, и все-таки Малинда почувствовала облегчение, оказавшись внутри его стен. К счастью, Йоменов хватало, чтобы удерживать Бастион, а Клинков хватало, чтобы Йомены подчинялись. Даже если Сурис обманет, она сможет выдержать долгую осаду. Но теперь она стала королевой не только по законному праву, но и по праву силы.

Клинки резво соскочили с седел, но королева не могла унизить свое достоинство. Она остановила лошадь перед специальной приступочкой и с помощью сэра Доминика спешилась. Всю жизнь мужчины и женщины относились к ней с почтением, однако Малинда неизменно ощущала наличие верховной власти, способной помешать исполнению ее капризов. Теперь верховной властью стала она сама. Государь один; если пока ей не хватает деспотизма, чтобы рубить головы налево и направо, подобно правителям многих земель, королева, конечно же, в полном праве превратить в ад жизнь того, кто ей не нравится.

Вместе с властью монарху достаются и обязанности, и весь день она их чувствовала, словно огромный сугроб на плечах. Тайный совет, правительство, парламент… ответственность целиком и полностью лежит на государе, и в ее власти послать на смерть сотни и тысячи человек, последовав всего одному дурному совету. С этого дня она должна взвешивать каждое решение и обдумывать каждый шаг.

Малинда повернулась к солдатам, которые ее ждали, к людям стали и крови. Большинство из них долгие годы сопровождали ее отца и знали, что значит правитель, гораздо лучше нее.

— Я благодарю вас всех. Я прекрасно понимаю, что если бы не Клинки, меня бы здесь не было. Я всегда буду помнить вашу помощь и поддержку. Сэр Пьерс, я устала и очень хочу есть, но сегодняшняя ночь принадлежит Шивиалю. Что нужно сделать прежде всего?

— Все, ваше величество! — мрачно проговорил он. — Однако я нередко слышал от вашего досточтимого отца, что страна, которая не может подождать часа, это не страна. История не осудит вас, если вы устроите маленький перерыв, чтобы отдохнуть, перекусить и переодеться.

— Переодеться? — переспросила она, не веря в такое чудо.

— Боюсь, найденные мной за столь короткий срок одежды не слишком соответствуют королевскому титулу, зато они чистые и подойдут по размеру. Я велел приготовить горячую воду и полотенца.

На мгновение груз забот упал с ее плеч, и Малинда рассмеялась.

— За такие слова дают графство!.. Отведите меня в это волшебное место. — Она замолчала и внимательно вгляделась ему в лицо. Как всегда, прочитать его было невозможно, хотя в темных глазах Клинка виднелась неподдельная боль. — Что-то не так?

Он пожал плечами.

— Очень многое, ваша милость. С другой стороны, не все так плохо. Вы спокойно добрались до Бастиона, и это уже повод для радости. Пусть звонят колокола; всему свое время.

Диана, впервые попавшая в Бастион, недоверчиво осматривала облезлые комнаты в Королевском Покое, голые каменные стены, истертые ковры, древнюю мебель. Тем не менее от большой медной ванны шел пар, в каждом камине трещал огонь, а блюд, стоявших на камине, хватило бы накормить всю Королевскую Гвардию. Диана знала Малинду лучше нее самой и потому беззастенчиво выгнала из комнаты всех, кроме сестры Минутки, которая рухнула на стул и горько застонала. Маленькая монахиня была не так искусна в верховой езде, как остальные, и совершила настоящий подвиг, выдержав бешеную скачку.

— Раздевайся! — сказала Диана, вооружаясь мочалкой и мылом. — Яви себя во всем голом величии, ваше величество!

Малинда принялась стягивать платье.

— Пожалуйста, Диана, займись благоустройством хозяйства. Думаю, мы задержимся здесь на несколько дней. — С блаженной улыбкой она опустилась в горячую воду. — Не дай мне заснуть!

— Там на буфете фазан с каштанами, осетр и пирог с козленком, и еще ягодный торт.

— Ладно, хорошо. — Королева потерла плечо губкой. — Я буду бодрствовать ради торта. Пожалуйста, проверь, чтобы мою постель проветрили. Наверняка в ней не спали со времен Отечественных Войн. Я не задержусь — всего лишь приму присягу, назначу лорда Роланда снова канцлером и передам страну в его руки. А потом вернусь сюда — ив постель!

— Подогреть камни? — спросила Диана, сражаясь с колтунами в королевских волосах.

— Несомненно.

— А Пса подогреть?

— Нет! Не здесь. Пес должен остаться государственной тайной. Я даже не хочу, чтобы о нем знала остальная Гвардия!

— Вот как? — скептически хмыкнула подруга. — Ты думаешь, они еще не знают? Сегодня утром он обнимал тебя на виду у всех!

— Пламя!.. — Могут ли сорок Клинков хранить тайну? Какие шутки они отпускают за ее спиной? Некоторое время Малинда злобно плескалась, потом со вздохом вылезла из ванны. — Проблема не просто в скандале, хотя, конечно, это тоже неприятно; главное, отношение к наследнику трона и к чистоте крови. Почему-то мужчины считают, что женщины не способны думать самостоятельно. Когда я выйду замуж, они решат, что мой муж будет заниматься политикой, а я — детьми.

— Тогда не выходи замуж. — Диана завернула королеву в широкое полотенце. — Пес прекрасен. Он не против оставаться в секрете и не станет требовать герцогского титула за свои физические данные.

— Я люблю его не за физические данные!

— Неужто? — приподняла брови Диана. — Но они не мешают. Я видела его в Кузнице — сильное впечатление.

Боясь, как бы разговор не зашел не туда, Малинда окликнула Минутку:

— Сестра?

Монахиня открыла глаза. Очевидно, она размышляла, а не спала.

— Ваше величество? — Без высокой шляпы она казалась девочкой-подростком.

— Правда ли, что Белые Сестры в состоянии определить, когда человек лжет, как умеют инквизиторы?

— Некоторые — да. Хотя и не столь уверенно.

— А ты? Если кто-нибудь нарушит слово, ты почувствуешь?

В огромных небесно-голубых глазах сестры отразилось удивление.

— Тогда это называется предательство. Ложь такой величины видна всегда, однако здесь определить ее будет нелегко.

— Почему?

— Потому что ложь соткана из воздуха и смерти. С воздухом я справлюсь, воздух моя стихия, но смертью здесь пропитано все вокруг. Весь дворец, каждый камень излучает смерть. Я буду стараться изо всех сил, тем не менее инквизитор справился бы лучше.

— Какому инквизитору я могу доверять так, как тебе?

Минутка никогда еще не выглядела такой значительной; обычно она смотрела на мир с проказливой усмешкой.

— Боюсь, ваше доверие превышает мои способности. Позвольте напомнить, что наш дар проявляется не всегда. Поэтому в жизненно важных случаях лучше иметь двух сестер.

— Сегодня у меня только ты, — сказала Малинда. — И я, и история уже гремит костями у нас за спиной. Защити меня от дурных заклинаний и предупреди о лжи. Я прошу только о том, чтобы ты постаралась.

Глава 33

Думаешь, можешь делать все, что захотела?

Амброз IV в разговоре с дочерью

Зал Знамен Бастиона видел немало ссор, убийств и судебных процессов, но большим он никогда не был. Полы покрывали истертые доски, на голых каменных стенах виднелись следы древних пожаров. Даже днем он больше подходил для военной муштры, чем для государственного торжества, а вечером все комнаты целиком тонули в мрачных тенях. Свет тусклых факелов не играл на золоте и драгоценных камнях, поскольку они отсутствовали; искрились только шелковые вышивки на гербах герольдов и сталь доспехов и оружия. Все опустились на колени, когда замер звук фанфар и погасло эхо; в комнату вошла королева, а следом за ней старший церемониймейстер и знать, не говоря уже о Королевской Гвардии в полном составе.

На королеве было красное платье, отделанное белым мехом и, должно быть, пошитое на ее отца или такого же огромного человека. К счастью, нашелся паж, чтобы нести шлейф, поскольку весь наряд весил примерно как лошадь. Зато одеяние не потребовало расходов от казны и прикрывало драную рубашку ее величества. На голове Малинды блестел простой золотой обруч, который никак не получалось совместить с модной прической, так что волосы лежали на спине свободной волной. В конце концов моду диктуют королевы, и завтра все будут так ходить.

Пришлось обойтись без помоста; покосившееся кресло с обивкой королевских цветов изображало трон, но сидеть в этой хламиде оказалось непросто. Паж кое-как пристроил шлейф, поклонился и отошел назад. Малинда оглядела толпу собравшихся: около тридцати человек, в том числе и бросающаяся в глаза фигура Великого Инквизитора, который мрачно взирал на остальных. Если каждый займет минуты две, то уже через час можно будет доковылять до постели и перевернуть эпическую страницу книги жизни.

Вновь пропели трубы, и герольд объявил, что ее милостивое величество королева Малинда является законной королевой государства Шивиаля и Ностримии, Принцессой Нитии и так далее. Весь зал замер.

— Сегодня, — начала она, прислушиваясь, как голос отражается эхом от темноты под потолком, — наш возлюбленный брат скончался от лихорадки. Он никогда не правил, но оплакивать его будут как короля Шивиаля. Мы наследуем трон по закону и обычаю страны, по воле нашего отца и по праву крови. Если кто-нибудь хочет оспорить наше право, пусть встанет.

В присутствии трех дюжин сверкавших глазами Клинков и примерно стольких же Йоменов никто не рискнул последовать ее приглашению.

— Бывший лорд-протектор попытался узурпировать власть силой и был убит. Его земли и титулы подлежат конфискации. Много вреда он причинить не успел, и посему мы даруем прощение всем, кто подготавливал предательство или скрывал факты о приготовлении при условии, что они принесут нам присягу верности. За исключением сына Изменника, Невилла Фитцамброза, который целиком и полностью зависит от нашего королевского милосердия. Уголовные преступления прощению не подлежат. — Она кивнула герольдам. — Продолжайте, милорды.

Человек в камзоле протянул ей карточку на серебряном подносе. Королева вопросительно подняла бровь.

— Текст клятвы при восшествии на престол, ваша милость, — шепнул он.

Как можно забывать такие вещи!.. Она взяла листок и в мерцающем свете факелов с трудом сумела разобрать заковыристый почерк.

— Я, Малинда… — Продираясь сквозь закорючки, она клялась уважать древние права своего народа, хранить в неприкосновенности традиционные свободы, защищать от всех опасностей, исходящих извне или изнутри страны, творить справедливый суд над высшими и низшими, устанавливать налоги в соответствии с законами и обычаями и исполнять еще целую кучу обещаний. Возможно также, в свободное время полировать драгоценности королевской короны.

Герольд испросил милосердного разрешения придворным присесть. Королева кивнула, и все поднялись с громким шорохом, чтобы втиснуться на скамейки вдоль стен.

Первым у ее ног опустился на колени командир Одлей в зеленом камзоле и серебряной перевязи, чтобы по традиции получить из королевских рук власть над Королевской Гвардией, хотя благодаря Узам Клинков клятва верности становилась излишней. Поднявшись, он встретился с ней взглядом и подмигнул. В ответ Малинда улыбнулась. Оба они никогда не забудут этот день скорби и победы.

Теперь по старшинству будут присягать на верность придворные…

Послышался шепот «Кортни», и королева поняла, что протокол предписывал поместить сестру Минутку к самым дверям зала, совсем далеко.

— Подождите! — воскликнула Малинда. — Начнем с Великого Инквизитора.

— Но это совершенно против правил! — У церемониймейстера отвисла челюсть, когда он понял, что и кому сказал. Он забормотал извинения. Герольды совещались, склонив головы в кружок и шурша бумагами. Наконец решение было принято, и громоподобный голос объявил: — Мастер Горацио Ламбскин!

Посреди моря людского волнения поднялся во весь рост высоченный старик и медленно прошествовал по боковому проходу. Даже опустившись на подушку у трона, он казался высоким, словно башня. Герольд протянул ему копию клятвы, и он зачитал текст трескучим, старческим голосом.

— Великий Инквизитор, мы будем весьма признательны, если ваша мудрость украсит наш Тайный Совет, — сказала Малинда, старательно привыкая говорить о себе во множественном числе. — Как и мой… гм, наш отец.

Он едва удостоил ее взгляда холодных, рыбьих глаз.

— Ваше величество, для меня не может быть большей чести.

— Пока что оставайтесь здесь, подле нас. Если вы почувствуете обман, немедленно говорите в соответствии с принесенной клятвой. Продолжайте, лорд-герольд.

— Его светлость принц Кортни, герцог Мэйширский!

После длительного перешептывания и суматохи Кортни наконец-то обнаружили на другой скамейке. Судя по всему, он спал. Одежда, в которой он сидел в подземелье, годилась только для лавки старьевщика, а приобрести новую не случилось ни времени, ни возможности. Так что модный франт напялил на себя все, что только можно, чтобы прикрыть толстенькое тело. В результате получилась причудливая мешанина из тряпок всех цветов. Сам Кортни находился не в лучшем состоянии, чем его наряд. Он так старательно праздновал освобождение из тюрьмы, что утратил свою изящную походку и с трудом волочил ноги, да и то по кривой. Легкая улыбочка расплылась от уха до уха, взгляд утратил последние остатки осмысленности. Старшие герольды пытались его остановить возле трона Малинды, но было уже поздно. Кортни сумел выжать из себя следующую сбивчивую речь:

— Линди! Ты насадила на вертел этого… ублюдка! Очень, очень хорошо…

Он зашатался. Орел, Василиск и Гриффон рванулись вперед, чтобы подхватить его, завязалась схватка, из которой принцу удалось ускользнуть и рухнуть на пол храпящей кучей.

— Посадите его обратно в камеру, пускай протрезвеет! — резко приказала Малинда.

Она опустилась на трон и стала ждать, пока стражники водворяли на место кузена. Как он посмел!.. Подумать только, этот омерзительный пьяный распутник является ее наследником! Если что-нибудь случится с королевой, то власть над Шивиалем перейдет к Кортни. Даже помыслить страшно! Она должна обеспечить законного наследника и как можно скорее. Ох, Пес, Пес! Придется выйти за кого-нибудь замуж — вероятно, за мужчину и, несомненно, аристократа. За кого-нибудь покорного… Парламент потребует, чтобы это был шивиалец. Но Пес — никогда.

Процессия возобновилась, и следующим к трону подошел, как ни странно, напыщенный герцог Бринтонский, который наверняка помчался на юг, как только получил ее воззвание о помощи. Она улыбнулась ему, сказала несколько вежливых слов и мысленно поставила галочку: послать ему какой-нибудь достойный подарок. Свободный замок, например.

Так все и шло: один за другим тянулись важные люди королевства, которых сумели отыскать герольды. Присутствовали многие старые советники ее отца — лорд контр-адмирал, Казначей барон Дэшез, Мать-настоятельница Белых Сестер — а также люди Гренвилла, в том числе Свин, Крысоморд и Рыбоглаз.

Не было только…

— Все присутствовавшие принесли присягу вашему величеству и теперь ждут приказаний. — Иными словами, церемония окончена.

— А где, — спросила она тихо, — лорд Роланд?

Орел посмотрел на Гриффона, Гриффон на Василиска, Василиск перевел взгляд на сэра Доминика. Сэр Доминик сверлил глазами Великого Инквизитора, не скрывая жуткой ненависти. Она поняла, что присутствующие знают что-то ей известное. О чем шептались в зале, пока она принимала клятвы. Малинда вспомнила странные тени в глазах сэра Пьерса.

— Извольте перейти в гардеробную комнату, ваша милость, — пробормотал Доминик. — Трагические новости. Думаю, стоит пригласить с собой Великого Инквизитора — для его же собственной безопасности.

Когда Малинда добралась до маленькой гардеробной, туда уже набились Клинки и перегородили дверь. Хотя было непонятно, как они успели раньше королевы. Она сбросила огромное платье на руки пажа, который заметно согнулся под его тяжестью, а Доминик и Одлей тем временем расчищали путь.

До слуха Малинды донеслись горестные всхлипы, и она ощутила страшное зловоние выгребной ямы. В комнате царило напряжение, сильное, как физическая боль. Толпа расступилась, и стало видно, что на диване сидят обнявшись два человека. Утонченная, изящно одетая женщина лет тридцати, чью потрясающую красоту не стерла даже смертельная бледность, не поднялась, а просто повернула голову и с вызовом посмотрела на Малинду. Плакала не она. Она утешала мужчину, которого держала в объятиях, и вид у нее был такой, словно она больше никогда ничего не почувствует.

Малинда напряглась, чтобы вспомнить имя.

— Графиня Кейт!

Женщина кивнула и снова повернулась к несчастному, которого обнимала. Малинда знала, кто это, но не могла заставить себя на него взглянуть. Это он рыдал, и ужасный запах исходил от него. Одежда его превратилась в отвратительные тряпки. Он прижимался к жене, спрятав голову на ее груди, и плакал. Плакал, плакал и плакал.

Клинки обернулись к королеве, ожидая от нее каких-нибудь слов или действий. Убить кого-нибудь. Она же думала только о своих погребенных планах поставить этого человека во главе правительства. Во имя смерти, что с ним сделали? И почему его мучают постыдным общественным вниманием?

— Я жду объяснений. Сэр Доминик?

— Его подвергли Допросу.

Она обернулась к Великому Инквизитору.

— Это правда?

Лицо старика походило на череп. Он кивнул и передернул плечами.

Малинда хлестнула его по щеке; раздался треск, как от удара топором. Старик пошатнулся.

— На колени, когда я к тебе обращаюсь!

Он опустился на колени.

— Да, ваше величество. Его арестовали девять дней назад по обвинению в государственной измене. Во время следствия он отказался отвечать на вопросы.

— А следствие вели инквизиторы, конечно?

— Конечно. — Старик, наверное, впервые смотрел снизу вверх на женщину, да и вообще на кого бы то ни было. Он обводил взглядом все лица, словно подсчитывая свои шансы выйти живым. Все эти юные мечники поклонялись лорду Роланду еще будучи мальчишками, а змея в черной хламиде уничтожила их героя.

— Мы не нарушали закона, ваша милость, — запротестовал инквизитор. — Закон не допускает никаких исключений, когда дело касается государственной измены. Обвиняемые, которые не дают полных и честных показаний, подвергаются Допросу. — На его щеке горели красные пятна от пальцев королевы.

— Измены? Вы считали, что лорд-канцлер виновен в измене?

— Я виновен! — закричал лорд Роланд. — Я раскрывал государственные тайны! Я растрачивал казенные деньги! Я организовал заговор…

Его жена закрыла ему рот ладонью. Он не сопротивлялся, просто замолк и заплакал еще горше. Потоки слез текли из покрасневших глаз.

— Он делал это, чтобы помочь мне! — закричала Малинда. — Это не измена! Он пытался помешать предателям, помешать заговору против законного наследника!

Тишина, мертвая тишина. Костяшки пальцев на рукоятках клинков побелели. Жизнь Великого Инквизитора висела на волоске.

— Вы можете одобрять его намерения, — дрожащим голосом проговорил старик. — Но факты остаются фактами: своими действиями он нарушал клятву тайного советника. И благодаря заклинанию признался, что много раз преступал закон. Его приговорили к смерти.

— Тихо! Графиня, я не могу выразить все свое горе и ужас. Любое необходимое лечение…

— Никакого лечения не существует! — резко ответила женщина. — Он никогда не станет настоящим человеком. — Она убрала руку с губ мужа. — Скажи им все.

Лорд Роланд завыл.

— Я всегда должен говорить правду, полную правду. Я должен признаваться во всем, отвечать на каждый вопрос со всеми подробностями. — Он находился в здравом уме, прекрасно сознавая свой позор. Темные глаза его расширились от ужаса. — Я плачу от стыда и сожаления. Даже теперь я вынужден сказать вашей милости, что считаю вас испорченной, властной, неуправляемой, сексуально озабоченной… — Рука супруги закрыла ему рот. Он пару раз тяжко вздохнул, затем вновь спрятал лицо у нее на плече.

Нет ничего опаснее, чем правда.

Ну, королева Малинда? Все глаза смотрели только на нее. Государь принимает решения, не так ли? Ей хотелось кричать и плакать. Она ничем не могла помочь лорду Роланду, и всего одно неосторожное слово из ее уст превратит Великого Инквизитора в решето. Она не станет проливать слез над бескровным пресмыкающимся, но это преступление омрачит едва начавшееся правление королевы. Что тут можно сказать?

— Графиня, моему отчаянию нет предела. Он нужен был мне так же, как и вам. Вам и вашим детям. — Она вспомнила, что у канцлера было двое детей: мальчик лет одиннадцати-двенадцати и девочка в два раза моложе. — Он нужен был Шивиалю. Если что-то возможно сделать… скажите, и я прикажу.

— Исполните приговор!..

— Что?!

— Вы слышали… ваше величество! — У маленькой графини мог быть очень пронзительный голос, когда она этого хотела. — Вы думаете, что Дюрандаль, которого мы все знали, хотел бы влачить такую жизнь? Навсегда остаться полоумным, блеющим идиотом? Видеть, что на него смотрят с жалостью?.. Подпишите приговор, королева Малинда. Покончите с ним. Не заставляйте его страдать!

Тишина. Каждый ощущал невыносимую боль, и никто ни на кого не смотрел.

— Сэр Пьерс, — промолвила Малинда, — проводите лорда Роланда и его госпожу в самые лучшие покои и обеспечьте их всем необходимым. Этот вопрос мы обсудим на совете — как можно скорее.

Маленькие глазки Великого Инквизитора, похожие на провалы в бездну, сверлили ее насквозь. Она передернулась и взглядом отыскала мертвенно-бледное лицо Одлея.

— Командир, это был день великих утрат, но ни одна не заставила нас скорбеть больше.

— Да, ваше величество.

— К сожалению, мы не можем наказать виновного, поскольку он уже мертв. Те, кто подверг лорда Роланда Допросу, всего лишь выполняли свой долг в соответствии с законом. — Несколько Клинков глухо заворчали; она попыталась определить, кто именно недоволен, но не смогла. — Мы не станем начинать свое правление с мести. Требую, чтобы до каждого Клинка — я имею в виду каждого члена Ордена, а не только Королевских Гвардейцев — довели, что инквизиторам дано наше королевское прощение. Понятно?

Одлей неуверенно огляделся в поисках поддержки.

— Думаю, да.

— Заместитель?

Доминик вздохнул.

— Клинки знают, что обязаны вам жизнью, миледи, и не станут пятнать ваше правление преступлением, которое, несомненно, запишут на ваш счет. Мести не будет!

Гвардейцы застонали. Получен приказ от настоящего лидера. Они послушаются Доминика, как никогда не стали бы слушаться Одлея — не важно, кто из них носит серебряную перевязь. Ладони разжались, выпуская рукояти мечей.

Только сейчас Малинда смогла немного расслабиться.

— Великий Инквизитор, вам дозволено удалиться. Дайте ему отряд Йоменов для охраны.

Стараясь унять дрожь, она развернулась и вышла из комнаты.

Клинки сопровождали ее до королевских покоев. Мир вокруг превратился в водоворот. Все потеряло значение. От Роланда толку не больше, чем от трупа. Кто станет канцлером? Выбирать просто не из кого. Отец в свое время сменил четырех канцлеров, постигая азы государственной науки у лорда Блуфилда, которого унаследовал от своего отца, и уже самостоятельно обучая остальных. Он неоднократно заявлял, что канцлер лучше Роланда ему еще не встречался. Что ж, у государя-новичка и канцлер — новичок. И этими силами придется вытаскивать страну из ямы!

Малинда сняла платье, уселась на кровать, чтобы ее причесали, в общем, произвела все обычные приготовления ко сну. Мысли при этом носились где-то далеко и со скоростью мошки. Где найти нового канцлера? Взять низкородного клерка который возмутит и аристократию, и простолюдинов? Она никого не знала. Отец умел разбираться в людях, хотя в юности и он наверняка наделал ошибок; у молодой же королевы опыта не было. Следующие пять лет ей придется принимать самые важные решения — принимать вслепую. Кинуть кубик? Тянуть жребий? Написать имена всех жителей Шивиаля на бумажках, сложить в шляпу и… Шляпа…

— Все готово, — сказала Диана, обнимая приунывшую королеву. — Свеча пусть горит. Снаружи дверь охраняют восемь Клинков. Пес?..

— Не сегодня.

— Я скажу ему. Думаю, постель достаточно теплая. Попытайся заснуть. Есть надежда.

— Скажи Одлею, что мне нужен секретарь и…

— И здоровый сон, — твердо сказала ее Диана. — Марш в кровать, королева!

Так закончился первый день ее правления.

Глава 34

Она призвала ворона, льва и всех полевых мышей.

Легенда об Элберте

Малинда приказала отвести ей маленькую, пустую комнатку, каковая и была предоставлена. Из мебели там имелся стол и один стул, но кто-то заботливо развел в камине огонь, чтобы согреть древнюю каменную кладку. Стул походил скорее на трон вычурного вида, сработанный из дуба, украшенный резьбой и подбитый тканью государственных цветов.

Сегодня Малинда была одета лучше: Диана волшебным образом достала откуда-то вполне королевское платье, и с золотым обручем на распущенных волосах ее величество напоминала портреты своей прабабушки королевы Чериз.

Она уютно села рядом с камином и усмехнулась сэру Фитцрою, одному из присутствовавших Клинков. Тот неподвижно стоял возле стены, как будто его нарисовали.

Ее отец никуда, даже в ванную, не ходил без хотя бы одного Клинка. Малинда уже дала понять, что не потерпит столь пристального надзора, однако сильно сомневалась, что попытки выгнать Фицроя увенчаются успехом. Надо просто привыкнуть к тому, что Клинки с ней повсюду. Спасибо хоть Фицрою за тридцать; он не станет болтать, если королева сегодня сядет в лужу.

Еще в кабинете находился Винтер, которого Одлей назначил королевским секретарем. Винтер обладал прекрасной памятью и посему не принес с собой ни одного листка бумаги.

— Ну, сэр Винтер, кто желает меня видеть? Я доверяю вам самому установить очередность.

Юноша перестал грызть ногти.

— Тогда первым идет сэр Пьерс, ваша милость. Затем семеро бывших тайных советников и одиннадцать пэров, все желают принести присягу. Назвать их имена?

— В письменном виде, пожалуйста.

— Да, миледи. Констебль Вальдор с докладом о беспорядках. — Он замолчал, откусывая заусенец с большого пальца. — Маршал Сурис со списком гарнизонов Гренвилла, которые могут перейти на нашу сторону. Два старших чиновника из казны; они в панике, потому что нет денег платить по счетам. Лорд-мэр Грендона и олдермен с обращением к вашему величеству. Церемониймейстер насчет похорон вашего брата…

— Первым делом пускай войдет Пьерс, потом церемониймейстер, и пошлите за сэром Змеем. Лорда-мэра нельзя заставлять ждать долго. Еще я хочу поговорить с Матерью-настоятельницей. Надеюсь, она в Греймере.

— Я проверю… — Винтер поклонился и исчез за дверью, чтобы уступить место Пьерсу.

Малинда догадывалась, какие новости принесет сэр Пьерс, и, посмотрев ему в глаза, поняла, что не ошиблась. С чувством глубокого сожаления он вынужден был сообщить ее величеству о неожиданной смерти лорда Роланда сегодняшней ночью.

Она отвернулась и сделала вид, что смотрит в окно, но стекла и деревянные рамы превратились в сплошной туман. Нежданные слезы нисколько не помогли.

— Полагаю, причиной гибели послужила та же странная инфекция, от которой прошлой весной скончался секретарь Кромман. — Снова тянули жребий?.. Представители Темной Палаты смогли бы разузнать, кто именно это сделал, но, начав расследование, она настроит против себя всю Гвардию. Дело сделано, и гневом ничего не вернуть.

— Его супруга?

— Прошлой ночью отправилась к детям, миледи.

Кейт просила милосердия; но эта идея наверняка принадлежала самому Дюрандалю. Он прекрасно знал, что Клинки выполнят его желание. Королева его не выполнила, но и не запретила. Она запретила месть, а не милосердие. А даже если бы и запретила, ее бы не послушались. Это внутреннее дело Гвардии. Итак, вчера вечером Роланды попрощались, и Кейт уехала…

Малинда обернулась, пытаясь говорить спокойно:

— Думаю, вам лично следует доставить известия вдове, сэр Пьерс, поскольку вы отвечаете за эту крепость и за королевское гостеприимство.

Он вздрогнул, как от удара.

— Как ваша милость прикажет.

— Я не знаю, каково наше финансовое положение, но сообщите вдове, что ни она, ни ее дети не будут нуждаться. А теперь послушайте меня. Немедленно идите к Доминику, и пусть он доведет до сведения Ордена, что я больше не потерплю подобных действий — что бы ни случилось, ни при каких обстоятельствах! Я должна созвать парламент, и там мне придется с пеной у рта защищать вас, чтобы Орден не распустили совсем! У меня не будет ни малейшего шанса, если появятся слухи об этом преступлении. С Клинками покончат раз и навсегда!.. Ступайте вон отсюда!

Сэр Пьере не ожидал такой ярости и немедленно отпрыгнул к двери. Малинда попыталась испепелить гневным взглядом и Фицроя, но никакого Фицроя не было, он ничего не видел и не слышал и просто не заметил яростных взоров королевы.

Следующим явился церемониймейстер, чтобы обсудить похороны Амби. Пришлось согласиться, что приготовления займут по крайней мере два дня.

— Используйте все, что вам кажется уместным. Все оркестры, какие сумеете найти. Он любил оркестры.

Церемониймейстер кивнул, да так усердно, что кивок можно было расценить как поклон.

— Речи, ваше величество?

— Я скажу несколько слов, совсем коротко. Иначе получится просто лицемерие — на самом деле его никто не знал. Никакого банкета.

— Тогда могу я добавить несколько фейерверков? Ему нравились фейерверки?

Малинде пришлась по душе немногословность церемониймейстера.

— Фейерверки Амби пугали. Но все равно пускай будут — они нравятся народу.

Он снова кивнул.

— Благодарю вас, госпожа. Еще я принес эскизы большой государственной печати. Вопрос требует срочного решения, поскольку все официальные дела…

Малинда бегло просмотрела наброски: все походили на отцовскую печать, добавилась только роза с фамильного герба матери.

— Вот эта.

Он собрал бумаги.

— Есть еще немало вопросов, но несколько дней они могут подождать.

Она улыбнулась.

— Один не может. Мне нужна ваша помощь. Мне требуется личный секретарь, трудолюбивый, умелый и осмотрительный. Ни Клинок, — это было сказано ради Фицроя, — ни инквизитор вроде мастера Кроммана не годятся. Хотелось бы мне знать… нет ли у вас на примете какого-нибудь многообещающего члена Коллегии лет тридцати, который согласился бы принять на себя обязанности секретаря?

Церемониймейстер зарделся, словно вешняя роза, закутался поплотнее в широкий плащ и дважды тяжело сглотнул.

— Если ваше величество сочтет меня…

Раньше она считала, что должность одного из церемониймейстеров королевства куда почетнее, чем простое секретарское кресло, но после нескольких вопросов ее заблуждение рассеялось. К вакансии секретаря прилагалось больше денег, больше уважения и гораздо более интересная работа. Звали молодого человека достопочтенный Роберт Кинвинкл — одиннадцатое дитя одного барона, более известного геройской удалью, нежели бережливостью и предусмотрительностью в делах. Даже недавнее повышение не позволяло ему содержать семью. Этот загонит себя до смерти, лишь бы оправдать звание секретаря ее величества.

— Место ваше, мастер Кинвинкл! Можете приступить сейчас же?

Он опустился на одно колено и поцеловал ее руку.

— Сию минуту, ваше величество! — И на одном дыхании повторил текст присяги, ни разу не запнувшись.

Малинда очень надеялась, что сделала удачный выбор.

— Прошу вас, сообщите сэру Винтеру, что он свободен от возложенных на него обязанностей. Сами определите, в каком порядке пускать визитеров, но мне нужна Мать-настоятельница — сразу же, как придет.

Когда Кинвинкл вышел, она перехватила взгляд Фицроя и прочитала в нем легкую насмешку. Малинда ответила тем же яростным взглядом, и Клинок вновь превратился в собственное неподвижное изображение.

Следующим пришел сэр Змей, присутствовавший в числе бывших членов совета, которые приносили клятву накануне вечером. Ночью Малинда подумывала, не назначить ли его канцлером, но сэр Змей не был вторым Роландом. Он был слишком порывистым, рисковым и циничным — и принес бы больше врагов, чем друзей. Кроме того, его лучше использовать иначе.

— Сэр Змей, вы, кажется, располнели в тюрьме.

— Нет, ваша милость. Еще месяц, и я сумел бы проскользнуть через прутья решетки.

Он ничем не показывал, что перенес тяжкие испытания, хотя скорее всего был на волосок от гибели. Пару минут они болтали, ни словом не упоминая лорда Роланда. Ей было страшно интересно, тянули ли старые рыцари кровавый жребий и смог бы Змей вызволить старого друга и наставника из позорного положения. На его лице лежала обычная надменная улыбка, скрывающая истинные чувства.

Малинда перешла к делу:

— Первым делом примите мою благодарность за ваши труды. Ваша служба будет отмечена в первом же Списке наград.

— Мой меч всегда к услугам вашего величества. — Он изящно поклонился.

— Надеюсь, потому что казна пуста. Потребуется время, чтобы созвать новый парламент и убедить его принять ассигнования. Я хочу продолжить Войну Чудовищ.

В его глазах зажглись огоньки.

— Старые Клинки готовы!

— Я видела достаточно зла и не стану прекращать Войну, даже если надобность в деньгах отпадет. Когда вы сможете приступить?

— Я должен собрать ребят, конечно. Большинство сейчас в Айронхолле.

— Да, сэр Доминик говорил мне. Я восхищена и тронута тем, что ваш Орден продолжает всеми силами служить короне, сэр Змей. — Когда Гренвилл распустил Комиссию по заклинаниям, Дюрандаль и Змей тайно отослали рыцарей в Айронхолл, чтобы они помогали тренировать молодых мечников. Она не спрашивала, как шло финансирование школы в месяцы протектората.

— Рады служить, ваша милость. Дня через три-четыре они будут здесь. Прямо возле Грендона есть пара осиных гнезд, которые следовало бы выкурить. Дозволите воспользоваться некоторыми силами с Общинного поля?

Потребовалось обговорить условия оплаты и субординации, но уже скоро ухмыляющийся Змей отправился к себе разрабатывать детальный план операции. На этот раз Малинда сладко улыбнулась Фицрою, который выглядел так, словно у него резко заболел живот. Продолжить Войну Чудовищ, имея меньше сорока Гвардейцев?

Мастер Кинвинкл принес список из пятидесяти человек, которые желали встречи с ее величеством. В их числе и Мать-настоятельница.

Входя в комнату, пожилая женщина пригнулась, чтобы не задеть высоким энненом притолоку двери. Перед Малиндой стоял настоящий национальный памятник: высокая, стройная, облаченная в белое фигура. Она была при дворе, когда новая королева еще бегала по полям, и с тех пор нисколько не изменилась. Глаза ее смотрели пронзительно, словно буравчики, кривым носом можно было выдалбливать лодки, обрамлявшее лицо белое покрывало прятало от посторонних глаз то, что годы сделали с ее шеей, но спина могла поспорить прямотой с мачтой. Она относилась к Малинде, как к сбившейся с пути девятилетней девочке; впрочем, она ко всем так относилась. Мать-настоятельница присела в реверансе и ждала, чего же от нее потребует государыня, уже заранее отказываясь выполнить просьбу.

— Вы слышали трагические новости о лорде Роланде?

Тонкие губы настоятельницы стали еще тоньше.

— Отвратительно! — Она не снизошла до объяснений, к чему относится замечание: к Допросу или к поведению Клинков.

— Конечно. Я нередко слышала от своего отца, что лорд Роланд был лучшим канцлером, и я намеревалась сохранить за ним этот пост. Теперь нужно немедленно найти замену. Мне пришло в голову, что вы долгие годы были тайным советником, матушка.

Морщины на ее лице обозначились резче.

— Да, миледи, но я редко посещала собрания после того, как ваш отец начал то, что называют Войной Чудовищ.

— Вы видели людей, которые приходили…

Хмурое выражение превратилось в довольную улыбку.

— И вы хотите, чтобы я порекомендовала вам кого-нибудь на должность канцлера? Ну, за спиной барона Дэшеза долгие годы верной службы… надежный и честный человек, однако, боюсь, собирается на покой. Некоторые назначения лорда Гренвилла были крайне удачны, впрочем, ваше величество, возможно, не готовы доверять…

Малинда покачала головой.

— Я вызвала вас не для этого, матушка.

— Ох. — Пожилая дама не любила ошибаться. — Как тогда я могу послужить вашему величеству?

— В качестве канцлера.

В комнате повисла тишина, и только через некоторое время Мать-настоятельница открыла рот.

— У вас есть опыт члена Совета, — продолжала Малинда. — И вы управляли Белыми Сестрами в течение… как долго?

— Тридцать два года.

— А это, несомненно, самая действенная организация в Шивиале. Насколько мне известно, у вас нет политических врагов, что очень важно. И, — добавила она коварно, — вы не боитесь ни человека, ни зверя.

Казалось, пожилая леди готова была себя ущипнуть.

— Ваша милость, для меня это крайне неожиданная честь… я совершенно обескуражена… так неожиданно… мне потребуется время… Вы понимаете, что волосатая часть ваших подданных с трудом принимает мысль о правителе женского пола? Так ли это мудро — предлагать им женщину еще и в качестве премьер-министра?

Быть может, и нет. Малинда решила не смотреть в сторону, но она не сомневалась, что Фицрой побелел от ужаса.

— Я вам ничего не предлагаю — я вас назначаю. Если вы хотите занимать пост только временно, то через несколько месяцев мы пересмотрим решение. А покуда вы являетесь канцлером Шивиаля. — Она протянула руку для поцелуя. — Называйтесь лорд-канцлером или леди-канцлером, как вам больше нравится. Естественно, к должности всегда прибавляется графство. Графиня… — Королева рассмеялась. — Я не знаю вашего имени!

— В наши дни его немногие помнят. — Глаза пожилой дамы заблестели — она находила ситуацию довольно забавной. — Меня зовут Жарзвезда, ваша милость. — Какими бы странными ни казались имена Белых Сестер, они всегда подходили своим носителям.

— Прекрасно! — сказала Малинда. — Одолжите мне свой меч, сэр Фицрой. Пожалуйста, матушка, опуститесь на колени. Встаньте, графиня Жарзвезда из Оукендоума. Благодарю, сэр Фицрой. Канцлер, правительство срочно нуждается в дотациях, о чем мне желают сообщить крючкотворы из Казны. Выясните у них, что нам потребуется на следующей неделе. Потом любезно облобызайте лорд-мэра и передайте, что его пригласят на торжественный прием через несколько дней, когда он сможет засвидетельствовать свое почтение, и велите ему взять заем — не важно под какие проценты… Только между мной, вами и сэром Змеем: я собираюсь продолжить Войну Чудовищ. Надеюсь, удастся конфисковать какую-нибудь недвижимость, которую можно будет продать, а также склад золотых и серебряных слитков.

Пожилая дама покачала головой.

— Боюсь, я не справлюсь с возложенной задачей, ваша милость.

Малинда мягко подтолкнула ее к двери.

— Вы гораздо более компетентны, чем я, миледи, а у меня до поры до времени все более или менее получалось. Если на это способен мужчина, значит, править не так уж и трудно, разве нет? После того как разделаетесь с лорд-мэром и олдерменом, составьте список возможных тайных советников, который мы обсудим во время ленча. Хочу, чтобы к закату правительство уже собралось и работало.

— Это меня прикончит! — проговорила новый канцлер.

— Я вам устрою торжественные похороны, — пообещала королева.

Теперь приходилось считаться с мнением Жарзвезды, чтобы хотя бы в высших правящих слоях не было разногласий. Но некоторые вопросы оставались исключительно в ведомстве ее величества, например, дело кузена Кортни, принца крови, герцога Мэйширского, барона Леандра, спившегося распутника, персоны non grata.

Когда его впустили, Малинда сидела на троне. Одет он был лучше, чем вчера, но по-прежнему издавал запах подземелья. Кортни подошел, отвесил поклон и по-овечьи улыбнулся.

— Мои поздравления, ваше дражайшее величество, классический захват, историкам понравится. Я никогда не сомневался в тебе, но признаю, что в какой-то момент начал немного волноваться.

Малинда смерила кузена яростным взглядом. Он опустится перед ней на колени, даже если придется вызвать Йоменов Дома, чтобы ему перебили ноги.

Кортни озадаченно нахмурился и повернулся к Клинку.

— Дорогая, а мы никак не можем обойтись без старины Фица? Это же просто семейная встреча, разве нет?

— Нет. Если бы ты сделал то же самое перед моим отцом, он бросил бы тебя в тюрьму. Или приказал бы тебя прилюдно выпороть. У меня есть выбор.

Кортни вытянулся во весь свой небольшой рост.

— Боюсь, ты страдаешь нехваткой сочувствия, моя дорогая! Всю свою жизнь я спал исключительно на шелке лучшего качества, а там внизу даже солома намокла и свалялась. Еда… О духи! Еда… Ты не можешь себе представить! День за днем, ночь за ночью трепетать от страха перед пытками! Слышать вопли мучеников! Постоянно надеяться на падение тирана и на победу моей дорогой кузины Малинды. Конечно, у меня была нервная реакция!.. А ты проявляешь ненужную жестокость, вспоминая об этом!

— Многих пытали, ты слышал?

— Нескольких… я точно не считал. Тем не менее вынужден признать, что никто из них не страдал больше, чем я этим утром. Моя голова…

— Пфа! — воскликнула Малинда, поднимаясь на ноги. — Твое вчерашнее поведение опозорило бы и борова в свинарнике, не то что…

— Осторожнее! — Кортни поднял руку. — Не говори ничего, о чем ты можешь пожалеть, дорогая. Подумай о нашем будущем.

— О будущем? Ты сказал, о нашем будущем?

— Как же иначе? Ты ведь знаешь, как в Шивиале относятся к правящим королевам. Я не могу отрицать, что ты законная наследница, принцесса крови, первая в роду, но на тебе камнем висят Адела и Эстрит. Еще за тобой тянется шлейф слухов о Клинках, ночных оргиях и подобной чепухе. Ты убила национального героя, и по-прежнему! остаются вопросы относительно убийства Амброза — что ты сказала королю Радгару и что он сказал тебе… — Кортни ухмыльнулся, обнажая зубы. — А теперь, дорогая, я твойпрямой наследник. Так гласит закон. Твой отец сказал бы то же самое. Не спорю, я лет на десять — двенадцать старше тебя…

— Почти на двадцать четыре.

— О духи! Неужели так много? А как будто вчера!.. Я согласись, кузина, страна не в восторге от молодой несовершеннолетней девицы благородных кровей, но когда мы поженимся и будем управлять совместно, простой народ придет в восторг, лорды успокоятся…

— Хватит! — рявкнула Малинда. — Я не выйду за тебя замуж даже под угрозой сожжения на костре. В меня ты не вольешь какого-нибудь мерзкого зелья.

— Ваша милость говорит загадками.

— Любовные зелья. Я знаю, как ты жульничал в сердечных делах. Белые Сестры всегда это знали. И отец знал, хотя предпочитал не устраивать скандала. У меня же нет ни малейших колебаний. Ползи обратно в свою берлогу в Мэйшире. И развратное чудовище. И сиди там, пока не покроешься мхом. И иначе я засужу тебя по обвинению в многочисленных изнасилованиях.

Кортни набрал воздуха, собираясь спорить, но рука стоящего позади Фицроя настойчиво развернула его в сторону двери. Принц пулей вылетел в коридор, и дверь за ним с треском захлопнулась.

— Спасибо, — почти шепотом поблагодарила Малинда и прислонилась к спинке трона, ожидая, пока сердце перестанет бешено колотиться. Выйти за Кортни? Какая нелепость!

Только через несколько часов во время ленча с канцлером Жарзвездой она поняла, что кузен Кортни так и не опустился перед ней на колени.

Так прошел день.

Вечерний свет угасал, когда она послала за Невиллом Фитцамброзом, сыном предателя, своим племянником. Они были примерно одного возраста и никогда не встречались.

Хотя он провел в тюрьме чуть больше одного дня, его одежда превратилась в ужасные лохмотья, а вокруг распространялся мерзкий запах подземелья. Молодого человека привели в кандалах, дрожащего и спотыкающегося; вместе с ним пришли шестеро Клинков во главе с самим сэром Домиником. Пленника бросили на колени перед троном. Руки Невилла были скованы за спиной, поэтому он потерял равновесие и упал лицом на каменный пол. Клинки рванули его за железный ошейник, чтобы снова поднять.

— Хватит! — зло сказала Малинда. — Держите себя в руках!

Конечно, с пленниками всегда обращались именно так — человек, попавший в столь затруднительное положение, несомненно, заслужил подобное обращение, — но она не хотела видеть Клинков в приступе неконтролируемой ярости.

Лицо Невилла покрывали грязь, щетина и свежие синяки и ссадины. Его темные и густые волосы падали на глаза, а когда он встряхивал головой, чтобы откинуть пряди со лба, шея терлась о ржавый ошейник. Трудно было оценить его рост, поскольку он лежал на полу, но сложен он был хорошо. При обычных обстоятельствах он показался бы очень красивым.

Молодой человек хмуро смотрел на королеву.

— Что тебе рассказали? — спросила Малинда.

— Щенок мертв, а ты убила моего отца. Сучка!

— Нет! — закричала она как раз вовремя, чтобы спасти его от удара кованым сапогом по почкам. Если Невилл и понял, чего избежал, то виду не подал.

— Я сообщу тебе настоящие факты. Если хочешь, я призову инквизитора, который подтвердит, что я говорю правду. Хочешь?

Он фыркнул.

— К чему беспокоиться? Думаешь, я поверю твоим инквизиторам больше, чем тебе?

— А следовало бы, — промолвила она. — Тем не менее вот правда. Мой брат умер вчера утром. По закону и праву я теперь королева. Твой отец отказался принести мне присягу, оказал сопротивление при аресте и был убит в схватке. Умерло также несколько невинных людей.

— Кто же эти невинные люди?

Клинок ударил его в ухо так, что тот упал.

— Прекратить! — крикнула Малинда. — Доминик, если вы еще раз позволите себе грубость с пленником, я уволю вас из Гвардии и отчислю из Ордена! Это относится и ко всем остальным. Принесите ему стул и кубок вина и освободите руки! Быстро!

Она не проронила ни слова, пока ее племянника не усадили на стул напротив. Молодой человек схватил протянутый кубок обеими руками и стал жадно пить. Потом злобно посмотрел на свою тетку, как будто стыдясь проявленной слабости. Впрочем, его ненависть не шла ни в какое сравнение с отвращением, написанным на лицах Клинков.

— Твой отец сознательно восстал против закона.

— Он был старшим сыном! Он должен был быть королем!

— Тогда почему же он признал Амби?

Пленнику, очевидно, не приходил в голову такой аргумент.

— Он был создан, чтобы править! — угрюмо пробормотал Невилл. — И стал бы великим королем!

— Неужели? — Малинда пыталась приводить разумные доводы, а не просто злорадствовать. — Да, так он тебе говорил, и твоя верность вполне понятна. Но давай обратимся к фактам. У него была армия, была казна и полный контроль над правительством в течение полугода. У меня было всего лишь право — и горстка преданных людей. Наш спор длился несколько минут. Похоже ли, что Гренвилл Фитцамброз был создан для трона? Впрочем, до той поры он хорошо служил короне, и мне искренне жаль, что все так вышло. Теперь я должна решить, что делать с тобой.

— Не останавливайся на достигнутом и отруби мне голову! — Теперь Невилл выглядел совсем мальчишкой.

— Не самое лучшее предложение. Твой отец назначил тебя комендантом Бастиона.

— Он имел на то право!

Малинда улыбнулась.

— Да, потому что стал лордом-протектором. Назначение прошло законно, хотя, возможно, не очень мудро. Тебя легко обхитрили и посадили в тюрьму. Но предательством ты себя не замарал.

Невилл постарался сохранить мрачный вид, однако в его глазах — карих, а не золотых — затеплилась надежда.

Довольно красивые глаза. Он был племянником только наполовину. По закону такое родство все равно оставалось слишком близким, однако государи могут освобождаться от выполнения некоторых законов. Если династического брака не избежать, то уж лучше пускай будет Невилл, чем Кортни.

— Насколько я понимаю, — начала Малинда, — семьи у тебя нет. Земли и титулы твоего отца конфискованы. Ты умеешь только воевать. Констебль Вальдор говорит, ты искусно владеешь алебардой, и желает ввести тебя в состав Йоменов Дома.

Пленник поднес кубок к губам. Он не сделал глотка, просто спрятал лицо и выкроил себе время подумать. Неужели он действительно считал, что она отрубит ему голову?

— Тебя, наверное, мучила ужасная жажда, — сказала Малинда, и Невилл опустил кубок. — Вот мое предложение. Ты принесешь клятву верности, констебль даст тебе работу и пропитание, а я обещаю, что если ты будешь хорошо себя вести, то через три года или раньше я найду для тебя достойное поместье.

Мальчишка хмурился еще несколько мгновений: страх в нем боролся со стыдом.

— И это все? Принести присягу?

— Вполне достаточно. Командир, зачитайте текст клятвы.

— Ваше величество! Он…

— Тихо! Вы переспрашивали приказы моего отца? Не желаю ничего слушать. У вас есть копия присяги?

Конечно, у Доминика оказался с собой столь необходимый в последние дни свиток. С мрачным видом он зачитал древние слова.

Невилл передернул плечами.

— Да, клянусь.

Малинда вздохнула и расслабилась.

— Нет, ты должен сам произнести ее. Но я рада, племянник. Быть может, однажды мы познакомимся ближе и станем друзьями. Хотя в нашей семье дружба не в чести. Итак, командир, примите присягу, помойте его, оденьте и отпустите. — Она поднялась на ноги. — И никаких возражений!

— Доставить его к констеблю, миледи?

Малинда замерла возле двери.

— Нет. Он большой мальчик, и мы ему доверяем. Отпустите его.

День закончился семейным ужином в компании герцога и герцогини Бринтона и троих Кэндльфренов. Кортни не было. Трапеза тянулась скучно, чему немало способствовали кушанья, которые приносили остывшими из какой-то очень далекой кухни Бастиона. Королева покинула общество при первой возможности — монархам не обязательно относиться к подданным с излишней вежливостью — и отправилась в постель.

— Ну, как тебе понравилось? — спросила Диана, когда последняя фрейлина исчезла за дверью и они остались одни для традиционного расчесывания волос.

— Что понравилось? — довольным голосом спросила Малинда.

— Быть деспотом. Ты уже два дня не вылезаешь из шкуры тирана. Знаешь, твои волосы стало гораздо легче расчесывать.

— Могу их носить так всегда, чтобы ввести новый стиль. Быть деспотом очень весело. Пес в прихожей?

— Там Пес и семеро остальных.

— Плевать на семерых, — сказала королева. — Пришли сюда Пса. Мне нужно кого-нибудь изнасиловать.

Глава 35

Я и не думала, что это так просто.

Королева Малинда

На королевские похороны народу пришло немного. Амби, конечно, было бы на это наплевать, зато ему понравились бы оркестры, которые удалось собрать деятельному мастеру Кинвинклу, — около двух дюжин, начиная от военных ансамблей и заканчивая не очень умелым, зато восторженным коллективом Почетного Братства Мойщиков Шелка. Ему понравились и фейерверки и большие погребальные костры, озарявшие небо.

Хотя государственный траур длился несколько месяцев, и новое правление официально начиналось с момента смерти предшествующего правителя, фактически именно погребальная церемония знаменовала переход власти. Поскольку в столице беспорядков не было, Малинда отдала приказ — на пятый день в качестве королевы — перенести двор из Бастиона в Греймер. Именно там она впервые соберет Тайный Совет. И начнет править.

Торжественный переезд дал народу возможность приветствовать свою королеву. Она тщательно оделась, выбрала пурпурное платье и диадему из драгоценных камней и приказала Йоменам и Клинкам сопровождать ее во время шествия по улицам. Королева ожидала хотя бы какого-нибудь воодушевления в народных массах, но на ее долю досталось в лучшем случае угрюмое молчание, а порой и глухое неодобрение. Она прибыла во дворец в очень мрачном настроении и сразу же направилась в королевские покои, чтобы переодеться и успокоиться. Первая задача решилась с легкостью, однако недовольный гул еще звучал в ушах, когда Малинда спустилась на встречу Совета.

Для собраний Совета определили темную, крайне некрасивую комнату с отделкой из темного дерева. Даже в разгар дня; зарешеченные окна пропускали мало света, и никто не удосужился разжечь огонь в каминах из белого мрамора. Одлей вошел первым и отступил в сторону, чтобы занять позицию возле двери. Малинду встретили несколько качающихся шляп, пока их владельцы кланялись и приседали в реверансах. Хотя большой стол посредине комнаты был завален бумагами, она с радостью заметила, что ни один стул по бокам комнаты не сдвинули с места. Дверь за ее спиной захлопнулась. Оглядевшись, Малинда осознала, что все благородное собрание можно разделить на три группы.

Справа стояли старинные члены Совета, оставшиеся еще со времен ее отца: тоскливый герцог Бринтонский вкупе со своей пошлостью, Великий Инквизитор, похожий на виселицу, затянутую в ткань, веселый контр-адмирал, которого Амброз ценил больше в качестве товарища по пьянкам, суетливый Старший Маг, стоящий около камина, барон Дэшез, первый лорд-казначей, который напрасно подавал прошения об отставке, и сэр Змей.

Напротив, спинами к окнам, стояли «новенькие». Канцер Жарзвезда сменила светлые одежды и колпак Белых Сестер на серое платье и скучную шляпку, благодаря чему казалась меньше ростом, хотя по-прежнему наводила ужас. Рядом с ней примостилась вдовствующая герцогиня де Мэй с лошадиным лицом. Как однажды заметил лорд Роланд, мать Анселя обладала огромной властью, покуда ее сын не достиг совершеннолетия; этого объяснения Малинде хватило, чтобы назначить ее членом Совета. Массивная герцогиня внешне казалась столь же упрямой, каковой была на самом деле, и никогда не стеснялась высказать свое мнение, причем очень громко. За письменным столом стоял мастер Кинвинкл и изо всех сил боролся с зевотой, стараясь удержаться на ногах.

Около другого камина, слева от Малинды, находились люди Гренвилла, которых она сохранила: констебль Вальдор, маршал Сурис и лорд Рэндольф. Именно Рэндольфа сэр Змей некогда называл Крысомордом, при Гренвилле он занимал должность старшего интенданта, после лорда-камергера. Хотя он и не выступал против лорда-протектора с оружием, но стал предателем гораздо раньше двух других и поддерживал Малинду во время следствия. Она не хотела выпускать этих троих из-под своего контроля, поскольку именно члены тайных советов зачастую виновны в государственных изменах и как следствие в роковых событиях. Совет следовало пополнить аристократами и офицерами королевской армии. Пока же стояла задача слить разрозненные группы в единое и действенное орудие.

Она не пригласила никого присесть.

— Милорды и миледи, я повторю то, что уже говорила почти всем из вас лично. Я требую от вас честности, трудолюбия и верности, но более всего я нуждаюсь в хорошем совете, без страха и задних мыслей, чтобы вы учитывали мои потребности, а не желания. Я не стану сечь головы, уверяю. — Ей не удалось выжать ни единой улыбки. — Начнем с очень чувствительного вопроса. Новых правителей обычно приветствуют ликованием, меня же освистали. Кто-нибудь может это объяснить?

Никто не удивился, значит, новости уже получили и обсудили.

— Мы полагаем, что следует провести опросы, — сказала канцлер.

— Именно это я и делаю.

— Чернь, несомненно, освистала исключительно Клинков, ваша милость, — послышался замогильный бас констебля Вальдора. — После Уэтшора остался дурной привкус. И после Площади Кленов… Просто Клинки. Во время следующего выезда постарайтесь одеть их в форму Йоменов и, уверяю, проблем не будет.

Никаких проблем, если не считать восстания Клинков. Она заметила, что брови сэра Змея поползли вверх.

— Хватает одного гнилого яблока, чтобы стухла вся корзина, — пропыхтел герцог. — Недовольные всегда найдутся.

— Мне бы хотелось вам верить. — Она подождала, не выскажет ли кто-нибудь еще оригинального предположения. Но откуда этим высокородным аристократам знать то, что чувствует и думает простой народ? Малинда заметила легкое движение Кинвинкла. — Да, мастер Секретарь? Вы имеете право говорить на этих собраниях.

— Вы оказываете мне честь, ваша милость. Гм, все уже давно знали, что молодой король скоро умрет, и ожидали, что ему унаследует лорд-протектор, ваша милость. Он пользовался большой любовью как герой войны. Он выглядел королем, если вы позволите… как ваш глубокоуважаемый отец в молодости, миледи. Он много времени тратил на то, чтобы разъезжать везде вместе со своим сыном, и народ…

— Хотел короля, и такого, у которого есть взрослый сын. Никому не нравилась мысль ни о правящей королеве, ни о спорном наследовании, — быстро договорила за него Малинда. — Благодарю вас, мастер Секретарь. Думаю, вы очень верно обозначили проблему. Может кто-нибудь предложить решение?

— Время, терпение и разумное правление, — ответила Жарзвезда.

— Отлично сказано! Хорошо, давайте попрактикуемся в разумном правлении. Какие у вас срочные дела ко мне?

— Финансовые, миледи! Деньги!

Все головы повернулись к иссохшему маленькому барону Дэшезу. Он нацепил на нос очки, пробормотав при этом извинения, и, склонившись над столом, стал ворошить бумаги. Действие это, очевидно, вошло у него в привычку, поскольку он ни разу не взглянул на листки.

— Ситуация оставляет желать лучшего, ваша милость. Большей части работников правительства не платили уже несколько недель. Казна пуста. К счастью, ваш двор содержится преимущественно за счет королевских владений, иначе во дворце было бы нечего есть. Торговцы неохотно поставляют товары. Проблема в том, ваша милость, что у короны не было никаких доходов со дня смерти вашего отца, а все ценное уже продано или заложено. Лорд Гренвилл слишком долго ждал, чтобы созвать Парламент. Потом, конечно же, повестка аннулировалась вместе со смертью вашего брата.

— Нам следует немедленно издать следующую, не так ли?

— Сейчас время сбора урожая! — прорычал Бринтон. — Не хватает рабочей силы. Не самая лучшая пора, чтобы отнимать у людей хотя бы один день на очередное голосование.

— И еще худшая для того, чтобы развалилось Правительство, — резко ответила Малинда. — Тогда нужно взять заем у банкиров, верно? Вы поговорили с лорд-мэром, канцлер?

— Поговорила. Точнее, мы поговорили. — С выражением глубокого отвращения Жарзвезда взглянула на Дэшеза, который снял очки и дыхнул на них. — Условия горожан невыносимы, ваша милость. Двадцать процентов в неделю — меньше они и думать не хотят, — да и то на очень ограниченные суммы и сроки, каковые, судя по моему опыту, совершенно нереальны.

— То есть они не особенно беспокоятся о своем государе?

— Банкиры ненавидят все необычное, — заметил герцог.

Голос вдовствующей герцогини вклинился в разговор, словно звон призывного набата.

— Помочь ситуации могла бы ваша коронация. Торжественная церемония и государственная помпа завоюют сердца горожан, и ваше право уже никто не оспорит. И я повторю слова канцлера, что иноземные монархи не признают ваше величество в полной мере, покуда не будет проведена коронация по всем правилам. Это чем-то похоже на свадьбу, когда…

— Сколько стоит коронация? — спросила Малинда.

Маленький барон словно не заметил вопроса. Когда нужно, у него случались удивительные приступы глухоты.

— Горожанам прекрасно известно, что трон погряз в долгах и не имеет реальных источников дохода. Остается надеяться, что Парламент, как только соберется, утвердит ассигнования. Но традиционно доход короны зависит от таможенных пошлин, которые ввиду бельской блокады почти не взимаются. Без мирного договора не обойтись.

Малинда повернулась к сэру Змею.

— Когда вы сможете потрепать каких-нибудь элементаров?

Даже его циничная надменность несколько поблекла.

— Не знаю, ваша милость. У меня есть список, однако многие цели переместились, другие сменили род деятельности. Уверен, вы по-прежнему можете купить где-нибудь секс-раба или любовный напиток, или наложить сглаз на вашу тещу, но серьезная сторона заклинательского дела скрылась до поры до времени. Шести месяцев протектората как раз хватило, чтобы колдуны ушли в подполье. Придется начинать с пустого места, и возможно, потребуется куда больше времени, чтобы победить. Уверен, мы сумеем помочь вашей милости, хотя не так скоро.

Повисла гробовая тишина, которую прервал герцог со свойственной ему подобной боевому топору тактичностью.

— А что с ее долгом констеблю, а, барон? И маршалу? Вы их включили в счет?

Обстановка в комнате стала еще мрачнее.

— Нет, — ответит Дэшез. — Такие суммы обычно не включают в государственный бюджет. Как их классифицировать?

— Как цену справедливости! — рявкнула Малинда. — Милорды Бофорт и Тенкастер, надеюсь, вы понимаете, что с оплатой придется подождать, пока текущий кризис не разрешится?

— Конечно, — отрывисто проговорил Мышь. — Мы с констеблем прекрасно все понимаем. Постараемся объяснить это нашим людям, которые по большей части простые, необразованные парни. Уже несколько месяцев им не платили. Именно их недовольство подвигло нас поддержать законного претендента в недавнем династическом споре.

Глаза-бусинки весело блестели, но угроза прозвучала открыто: своей силой и оружием они посадили Малинду на трон и точно так же могут ее сбросить.

Неужели Гренвилл был настолько глуп, чтобы отправиться в Бофорт и отдать себя во власть двух полководцев, которым преизрядно задолжал? Или этот маленький наемник плетет интриги, чтобы угрожать короне?

— Благодарим вас, лорд Бофорт. И очень ценим вашу преданную поддержку, — осторожно проговорила Малинда. Особенно если бы верили в нее. При упоминании нового титула глазки Суриса довольно блеснули. — Что касается вознаграждения, то, быть может, доход от Бофорта составит часть уплаты. Поскольку наш дорогой брат скончался там, у нас с этим поместьем связаны печальные воспоминания. Уверена, славный замок может стоить куда больше, чем сумма, которую мы вам должны.

— Боюсь, что нет, ваша милость, — тяжело вздохнул Сурис. — Я позволил себе небольшое расследование и выяснил, что это ужасное место заложено по самой низкой цене. Так ведь, барон?

Дэшез снова склонился над бумагами и на этот раз не поднял взгляд.

— Я еще не составил полного списка имений, заложенных, гм, предателем… если такой список вообще можно будет составить.

Совещание неумолимо превращалось в кошмар, где каждый новый поворот оказывается страшнее предыдущего. К пустой казне Малинда была готова, но никак не к разговору о долгах. Перед лицом советников королева не должна выглядеть удивленной и неуверенной.

— Наш дорогой Гренвилл хотя и был военным героем, но вот с управлением королевством явно не справился. Что же он сделал с деньгами?

Последовала длительная пауза, и Сурис ответил:

— Укрепил береговые форты, миледи, и нанял солдат. Он хотел сделать Шивиаль недоступным для бельских рейдеров… так он говорил.

Малинда почувствовала кроющуюся в этих словах опасность, словно надвигающуюся грозу.

— Сколько фортов? Сколько человек?

— Мне неизвестно точное число, — уклончиво ответил маршал.

— Констебль?

— Мне тоже, миледи. Как минимум два десятка крепостей и раза в два больше укрепленных городов. Что касается людей… Его милость несколько минут назад упоминал о нехватке рабочих рук.

Удары грома послышались еще ближе. Возможно, Малинда совершила не такой уж и ловкий ход, как ей раньше казалось. Если Гренвилл создал собственную армию и отказался платить Йоменам и Чёрным Всадникам — быть может, даже угрожал их разогнать, — тогда поспешное предательство наемников объясняется очень просто. Требовалось время, чтобы подумать.

— Короне просто необходимо найти денег. У вас есть разумные предложения?

О духи, почему лорда Роланда нет, когда он так нужен Шивиалю?

После тоскливого молчания констебль Вальдор прогремел:

— Если торговцы отказывают, вашему величеству следует обратиться к землевладельцам.

— Черные Всадники с радостью помогут в сборах, — предложил Сурис.

Герцог Бринтонский и вдовствующая баронесса де Мэй закричали в один голос, да так громко, что ничего понять было невозможно. Канцлер Жарзвезда попыталась водворить тишину, и тогда крик подняли все. Совет раскололся: аристократы вопили, что они не обязаны платить наемникам и предателям; в ответ военные изощренно ругались в адрес бесполезных, жирных паразитов; остальные поддерживали ту или иную сторону.

Малинда встала на ноги и обводила всех яростным взглядом, пока советники наконец не замолкли.

— Это Совет, а не школьный двор, — процедила она. — Мы установили, что лорд-протектор пытался воевать с бельцами с помощью замков, кавалерии и пехоты. Так? Убил ли он на самом деле хоть одного бельца? Неужели он не понимал, что проблема кроется в блокаде? Неужели он совсем сошел с ума. — Ее дед осознал, что укрепления и форты бесполезны, поскольку дракары могут пристать у любого берега. Строительство флота тоже ни к чему не привело, поскольку на воде бельцам не было равных. Действенным способом защиты оказались конные отряды народного ополчения под предводительвом местных шерифов, да и те в лучшем случае только преследовали рейдеров, возвращавшихся к кораблям после грабежа.

Сурис передернул плечами.

— Он сам был пехотинцем. Поэтому так рассуждал.

— Хорошо! — зло рявкнула она. — Его имения будут конфискованы в пользу короны. Надеюсь, у вас готовы соответствующие воззвания, канцлер?

— У нас не было времени, чтобы…

— Вот они, ваша светлость, — пробормотал Кинвинкл, передавая бумаги канцлеру.

Малинда улыбнулась ему. Пока что Секретарь оставался ее лучшей находкой.

— Кто-нибудь знает, сколько стоят земли Гренвилла?

— Я бы сказал, изрядную сумму, — сказал герцог.

— Да, неплохой куш, — пробасил констебль Вальдор. — Но только если вы действительно сумеете их продать, ваша милость. Тенкастер расположен далеко на севере, около границы с Пустошами. Оттуда еще не пришло вестей.

Неожиданно все отвели взгляд от королевы. Неужели Совет готовит нечто худшее?

— Откуда вести пришли?

— Тарбург, — сказала канцлер, беря со стола список. — Холм Чесальщиков, Конский Луг, Помпифарт…

Вот теперь гроза разразилась.

— И эти замки Гренвилл укрепил? И набрал солдат?

Жарзвезда горестно кивнула, словно удивляясь сама себе.

— Ни один из них не признал власти вашего величества.

И снова повисло длительное и очень мрачное молчание. Когда Малинда заговорила, голос ее прозвучал неестественно тихо.

— Вы хотите сказать, что на моих землях гражданская война?

Никто не пожелал ответить на вопрос.

— Но чего они хотят добиться?

— Пфа! — пробормотал герцог. — Не гражданская война, просто восстания кое-где. Солдатня, которая хочет денег.

— Они не желают, чтобы их распускали, ваша милость, — согласилась канцлер. — Им тоже задолжали. Думаю, им потребуется время, ваша милость, чтобы примириться со смертью лорда Гренвилла.

— У Черных Всадников есть опыт ведения осады, — вызвался маршал, но теперь даже он осторожничал.

— Как минимум два десятка непокорных крепостей на территории королевства, и нет денег, чтобы подкупить их или нанять войска?

Герцог прокашлялся.

— Пока у них нет объединяющего знамени и лидера, они не опасны. Но, клянусь холодной рукой смерти, ваша милость, как хорошо, что, сын предателя надежно заперт в подземелье, да. — Он рассмеялся.

— Что-то не так, ваше величество? — спросила канцлер Жарзвезда.

Глава 36

Неправда, что беды приходят сразу по трое. Часто они приходят по шесть или девять.

Аноним

Хуже уже быть не могло, и уж, конечно, положение не исправилось по крайней мере до полуночи, когда Малинда наконец-то не сжалась комочком в объятиях Пса и не заплакала на его мохнатой груди. Удивительно, что Совет не бросил ее, оставив на произвол судьбы. Зачем созывать Совет, а потом самостоятельно принимать безумные решения?

— Так почему ты это сделала? — прорычал Пес.

Королева захлюпала носом совершенно не по-королевски.

— Просто хотела быть доброй! Невилл не сделал ничего плохого. Глупая, глупая, глупая! Доминик попытался мне сказать, а я на него накричала. Я не поняла, что Невилл унаследовал стремления своего отца и будет столь же опасен, нет, еще опаснее, потому что рожден в браке, а это имеет значение в глазах даже самых отъявленных снобов! Он может превратить Гренвилла в мученика.

— Он принес присягу?

— Он всегда сможет сказать, что сделал это под давлением.

— Я убью его для тебя. Где он?

— Мы не знаем! Я послала его к констеблю Вальдору, который утверждает, что не видел его, — конечно, может быть, констебль лжет и ведет двойную игру. Старший Инквизитор говорит, что Темная Палата располагает заклинанием-ищейкой, и с его помощью можно выследить Невилла, если у нас будет ключ — то есть какой-нибудь предмет, долгое время принадлежавший ему. А у нас ничего нет. Сейчас он наверняка уже далеко… Ох, Пес, я такая дура!

Ее отец никогда бы не сделал такой ошибки. Амброз засадил бы Невилла в подземелье на долгие годы просто так, на всякий случай. Этой ночью Малинда плохо спала, и ей мерещились кошмары: ее собственная голова на копье рядом с головой Гренвилла.

Никто не проявил неуважения к королеве и не назвал ее идиоткой, однако герцог и канцлер взяли дело в свои руки и перестали изображать ее советников. Они рассадили всех по местам и продолжили Совет до заката.

Пришлось согласиться, что с Невиллом ничего не поделаешь, пока он наконец-то не объявится, и ничего не поделаешь с мятежными крепостями. Созыв Парламента назначили на пятый день Десятого месяца. Совет решил, что ему нужны новые члены и обсудил кандидатуры; Малинда смиренно согласилась подписать около полудюжины новых назначений. Совет даже нашел некоторое количество денег, точнее, это сделал мастер Кинвинкл, сообщив, что налог под названием «пособие» должно платить даже в случае смерти королевского вассала. Казна и Коллегия Герольдов трудилась все лето, сказал он, подсчитывая «пособие» за счет дворян, погибших в Уэтшорской резне, и большую его часть еще не собрали. Вдовствующая герцогиня сообщила с мрачным видом, что пособие де Мэев еще при них; барон Дэшез получил приказ собирать деньги как можно скорее.

Совет даже осмелился затронуть вопрос о возможных мужьях королевы. Тогда Малинда ударила кулаком по столу и закричала, что сама решит свою судьбу. Канцлер нахмурилась, как будто королеве было девять лет, и поменяла тему, но идея осталась неизменной: чем скорее они найдут человека, который согласится взять замуж глупую девчонку, тем лучше.

— И что ты можешь сделать? — прорычал Пес.

— Только это. — Она поцеловала его.

Больше намеков ему не понадобилось. Пес ухитрялся лежать неподвижно, обнимая Малинду, покуда она изливала ему свои горести. Последовавшее безумство на время отогнало печальные размышления.

Но вскоре они вернулись, когда сердцебиение королевы успокоилось и дыхание восстановилось.

— Это несправедливо. Мужчина делает ошибки — и ему нужен опыт. Женщина ошибается — и ей нужен муж!

— У тебя уже есть мужчина.

Они поменялись местами, и теперь голова Пса покоилась у нее на груди.

— И самый лучший! Единственный человек во всем королевстве, который не ждет повышений. — После собрания Совета последовал долгий прием и еще более долгий ужин, позволивший стаям дворян засвидетельствовать свое почтение новой королеве. — Они все хотят назначений или поместий, или сделать своих дочек фрейлинами, или получить подарки. А ты не требуешь, чтобы я осыпала тебя золотом и сделала маркизом, так ведь?

Она содрогнулась при мысли, что на это скажет Совет.

Пес просто фыркнул.

— Ты никогда меня ни о чем не просил, — прошептала она. — Чего ты хочешь?

Он ответил не сразу.

— Быть твоим мужчиной. И чтобы ты была моей женщиной.

Пес поцеловал ее грудь.

Малинда погладила его сильную руку.

— Вся Гвардия знает, что ты мой любовник, так что, боюсь, это недолго останется в секрете.

— Что знает Гвардия, знает Айронхолл. Говорят, ты едешь туда, чтобы собрать новых Клинков.

— Это государственная тайна. Секрет для всех, кроме Одлея, Доминика и канцлера Жарзвезды.

— Тогда, наверное, кто-то просто догадался. Довольно разумно. Слышал, у Великого Магистра есть для тебя дюжина созревших плодов.

— Я тоже слышала, — сказала она с некоторым раздражением. — Почему мужчины не умеют хранить секреты?

Пес переключился на вторую грудь, и Малинде стало еще труднее сосредоточиться на государственных проблемах. Теперь они уже были опытными любовниками и прекрасно знали каждую клеточку тел друг друга, каждый тайничок, чувствовали мысли и желания — и все отговорки.

— Ты так и не сказал мне, чего желаешь. Требуй, чего хочешь, Доверенный и Любимый. Что угодно.

— Отправь меня назад, в Шестой месяц 350 года, чтобы я сказал отцу: пусть не убивает мать и не делает меня.

Малинда содрогнулась и взъерошила ему волосы. Спорить с Псом бесполезно. Она не сомневалась, что такого заклинания не существует, поскольку оно создало бы неразрешимое противоречие. Пес хотел перечеркнуть свое собственное существование, но если бы он не существовал, то не смог бы этого сделать, так что он все равно существовал бы, и так далее до бесконечности. Заклинания могут многое, однако не все.

— Но ты никогда не встретишь меня и не станешь моим мужчиной.

Клинок ничего не ответил: просто не мог принять, что его желания противоречивы, не говоря о том, что невыполнимы. Пса настолько угнетало чувство вины за преступления, которые он совершил не по своей вине, что не всегда мог рассуждать разумно.

— Послушай, любимый, поскольку я королева, то могу дать тебе письмо к Старшему Заклинателю и приказать найти нужное тебе заклинание. Если он скажет, что это невозможно, ты поверишь ему?

Пес на секунду замер.

— Я не пойму, что он говорит. Можно мне взять с собой Винтера?

— Да, любимый, ты можешь взять с собой Винтера.

Они лежали рядом в жаркой тишине, и наконец Малинда не выдержала:

— Ты разве не собираешься закончить то, что начал?

— Приступай, — ответил Пес. — Я догоню.

На двенадцатый день правления королева Малинда отправилась в Айронхолл в сопровождении всей Королевской Гвардии. Она хотела не только усилить Гвардию за счет двенадцати новобранцев, но и созвать генеральный совет Ордена. Они выехали при лунном свете и выбрали не самую короткую дорогу — такие предосторожности использовал ее отец со времен Войны Чудовищ, и они казались более чем уместными сейчас, когда вдоль побережья стоит дюжина гарнизонов, которые присягнули Невиллу или вообще отказываются присягать кому бы то ни было.

Обстоятельства изменились со времен ее последней поездки в Старкмур. Наследная принцесса стала королевой, подняв революцию и потеряв в ней одного Клинка. Вся школа высыпала к воротам, чтобы приветствовать ее, и Великий Магистр был всецело готов к сотрудничеству. Под нажимом Старых Клинков и под напором жестокой необходимости, сказал он, дюжина отважных и умных юношей жаждут служить ее величеству. Он даже готов рискнуть и выпустить четырнадцать человек. Начиная с Первого и Второго их вызывали группами и по очереди спрашивали, желают ли они служить. Каждый заявлял о своей готовности, опускался на колени и целовал ее руку. За редким исключением они выглядели совсем мальчишками, но, конечно же, королева этого не сказала. Напротив, Малинда напомнила, что они особенные, поскольку на их долю выпала честь первыми связаться Узами с правящей королевой, чего не случалось вот уже более ста лет. Она не стала говорить и того, что, возможно, на их долю выпадет честь стать вообще последними Клинками, если Парламент не изменит своего отношения к Ордену.

Весь следующий день она не заботилась о пище, поскольку провела его в медитации перед Узами. Во время первого посещения Малинда разговорилась с кандидатами со скуки, теперь же она хотела отвлечься от тревожных мыслей. Ей удалось познакомиться с Охотником и Креншоу, но еще около дюжины имен пришлось запоминать: улыбчивый Линдор, высокий Вьер, Мэтью с веснушками, прекрасный Лоринг, суетливый Ужас… все в нетерпении и страхе. Имена для мечей тоже были готовы: «Мститель», «Блеск», «Леди», «Слепень» и так далее.

Несколько раз прибегал сэр Лотэр, Магистр Ритуалов, как всегда взвинченный и рассеянный. Не будучи уверенным, как правильно обращаться к своей госпоже, когда она сидит на полу спиной к печи, он попытался одновременно поклониться и опуститься на колени и не преуспел. Неожиданно после дурацкого вопроса о ее предпочтениях насчет вина он весело проговорил:

— Надеюсь, у вас нет претензий к сэру Псу?

Все, что известно Гвардии, известно Айронхоллу. Малинда в ужасе обернулась к собеседнику. Он что, не понимает, что может лишиться головы за такое замечание? Глаза Лотэра прятались за очками, отражавшими огонь, но любезная улыбка казалась весьма невинной. Внутренне решив вопрос в его пользу, Малинда предпочла думать, что книжный червь не слышал последних сплетен. Чего нельзя сказать о свидетелях сцены: четырнадцать юных лиц со всех сторон восьмиугольника старались не коситься в ее сторону. Щеки Малинды приобрели оттенок, сходный с цветом углей в горне.

— Конечно. У него могучий меч.

Вьер и Ужас подавились кашлем, тем самым усилив ее подозрения.

Лотэр по-прежнему плыл против течения.

— А, рад слышать. Просто чудесно, как Узы иногда решают проблемы. — Наверняка он на самом деле хочет спросить о чем-то другом. Ага, вот оно: — Я только что поговорил с сэром Жонглером, старым однокашником… сначала вместе здесь, потом в Коллегии. Он говорил, что сэр Пес встречался с ним и интересовался одним заклинанием. Очевидно…

— Сэр Жонглер здесь?

Она дала Псу письмо к Старшему Заклинателю, но он не взял с собой Винтера, когда поехал в Коллегию — наверное, потому что не захотел раскрывать перед товарищем свою тайну. Старший Заклинатель передал проблему в руки другого мага. Пес отказался поделиться подробностями их разговора, объяснив, что ничего не понял.

— Он приехал на собрание. Много рыцарей…

— Ступайте и приведите его сюда, — сказала королева.

Лотэр поднялся на ноги и поспешил к выходу, а Малинда огляделась вокруг. Двадцать восемь пар глаз избегали ее взгляда. Она злилась на себя за невольное смущение почти так же, как на заклинателей за то, что они как ни в чем не бывало обсуждают проблемы Пса. Малинда молча встала и направилась к лестнице.

Дверь вела на маленький покрытый травой пятачок между тренировочным залом и внешней северной стеной, который не было ниоткуда видно. Малинда стояла там, вглядываясь в облачное небо, когда прибежал Лотэр в сопровождении вооруженного рыцаря. Ему было лет сорок, с животиком и мощными челюстями, очень непривычными для членов Ордена. Борода с проседью закрывала грудь до половины, но поклонился Рыцарь довольно ловко. Лотэр суетливо взмахивал руками, не решаясь ни уйти, ни остаться.

Малинда не удостоила его взглядом и обратилась к заклинателю.

— На прошлой неделе мы послали сэра Пса на встречу со Старшим Заклинателем. Он сказал, что его отослали к вам.

Жонглер весело усмехнулся.

— Молодые Клинки раздражают дедушку, поэтому он всегда передает их мне. Сэр Пес очень беспокойный юноша, и, я уверен, ваше величество прекрасно это знает.

Ее величество знала только голод, тревогу и раздражение.

— Тогда почему вы нарушаете профессиональную этику и обсуждаете его дело с посторонними людьми?

Глаза его сузились.

— Уверен, сэр Лотэр не склонен болтать лишнее.

— Почему же он должен быть склонен, когда лично вы — нет? Более того, на письме, которое привез сэр Пес, стоит наша печать. Значит, это государственное дело. Вы нарушили присягу.

Он упал на колени, сокрушенно склонил голову и не произнес ни слова, что, несомненно, было самым мудрым решением в данной ситуации. Малинда взглянула на Магистра Ритуалов, который немедленно бухнулся рядом со своим другом. Она доставила себе удовольствие пару мгновений помедлить, потом заговорила:

— И какой же ответ вы дали нашему посланцу?

— Его желание исполнить невозможно, ваша милость, — ответил Жонглер ее ботинкам. — Оно нарушает все законы волшебства.

По напыщенности он вполне может сравниться с герцогом Бринтонским.

— Какие еще законы волшебства?

— Ну, начиная с Аксиомы Дамиано и Запретов Вериано, миледи.

— Я знаю, что такое Аксиома Дамиано: «Неразработанная схема процесса приведет к разрушению составных элементов». Запреты Алберино Вериано — просто список вещей, которых, как он полагал, заклинания никогда не смогут совершить, но с тех пор многое было достигнуто. Уточните.

Летом Малинда прочитала всю библиотеку матери в поисках разрешения проблемы Пса или доказательств, что такового не существует. И не нашла ответа.

Рыцари подняли на нее глаза. Солнце поблескивало на очках Магистра Ритуалов, Жонглер нервно теребил бороду.

— Ваше величество пристыдили меня… Принцип наложения.

— Продолжайте.

Он беспокойно сглотнул.

— Вызывать элементалей и приказывать им сделать нечто невозможное очень опасно. Это может привести к неконтролируемому высвобождению магической энергии. Один и тот же предмет не может находиться в двух местах одновременно, и таким образом перечеркивается возможность путешествия во времени — даже заклинание не в силах вернуть вас назад и удержать самого себя. Так же вы не можете существовать, если вы не существуете, — это еще одно противоречие. Желание сэра Пса вернуться в свое детство не выполнить с помощью заклинаний, известных современной магии.

— И вы объяснили ему это понятными словами или просто развлекались, мороча голову терминами и жаргонными словечками?

Жонглер повесил голову.

— Я не уяснил, что он действовал по поручению вашего величества.

— Что ж, теперь вы это уяснили. Теперь вы немедленно найдете его и объясните все подробно, пока сэр Пес не будет полностью удовлетворен. Понятно? Более того, поскольку моя просьба адресовалась Старшему Заклинателю, я жду от него письменного ответа на имя моего секретаря мастера Кинвинкла до того, как я вернусь в Грендон. Иначе вы ознакомитесь с интерьером Бастиона. — Она повернулась к Лотэру и смерила его гневным взглядом: — А вы, магистр, запомните, что прошлое сэра Пса нисколько вас не касается. И будущее тоже.

Малинда вернулась в Кузницу, так и оставив их стоять на коленях. Шепот оборвался сразу же, как только она вошла.

Теперь у нее появилось время беспокоиться из-за других проблем. Она не должна раздражаться! Пес ее слабое место, и враги могут на этом сыграть. Малинда так и не успела по-настоящему успокоиться, когда по ступенькам спустился командир Одлей и принес послание от канцлера Жарзвезды.

Порты Конский Луг и Тарбург сообщили, что поддерживают Фитцамброза. Невилл собственнолично объявился в Помпифарте с притязаниями на королевский трон и титулы, а также выпустил декреты о созыве Парламента, назначая собрание именно там, а не в Грендоне.

Члены Совета, говорилось в письме, осмеливаются рекомендовать вашей милости объявить Помпифарт мятежной крепостью, нарушившей мир с королевой. Посему ваше величество может поручить Черным Всадникам освободить мирных жителей от власти предателей, которые отрезали верноподданных от их истинного сюзерена, и представить всех непокорных суду вашей милости. Но Совет, несомненно, дождется приказаний вашей милости.

Короче говоря, Совет не собирался начинать гражданскую войну без приказа королевы и обеспечивал себе защиту, если дела пойдут хуже до ее возвращения.

У королевы не было ни малейшего желания начинать войну, но уже вечером, пронзая четырнадцать юных сердец мечом, она почувствовала, что с удовольствием проделала бы то же самое с Невиллом Фитцамброзом. Его сердце она бы с восторгом искромсала на куски.

Прежде чем уехать из Айронхолла и вернуться в столицу, Малинде еще нужно было возглавить собрание Ордена. Рыцари и личные Клинки стягивались в крепость вот уже на протяжении двух дней; а наутро после проведения обряда Уз Верный иДревний Орден Клинков Королевы собрался в полном составе впервые с 361 года, когда сэр Саксон был избран Великим Магистром. Магистр Архивов, профессиональный педант, пробормотал, что история еще не знала всеобщей встречи Клинков Королевы. И вот теперь это случилось: Глава Ордена, королева Малинда, первая сидела под мечом Дюрандаля, увешанная драгоценностями и увенчанная короной.

В зале собралось более шести сотен человек: Королевская Гвардия в полном составе, все еще в синих камзолах — увы, королева не могла позволить себе новой формы. Змей и его Старые Клинки явились во всей красе, рядом стояли самые древние рыцари, еще помнившие Амброза II и готовые беспрестанно говорить об этих чудесных временах. Каждый личный Клинок во всем королевстве мольбами или угрозами добился от своего хозяина, чтобы тот отпустил его на собрание. Этим не-Клинкам было отведено тихое, укромное местечко и бочка лучшего вина из королевских подвалов, но больше никаких чужаков не допустили.

Церемония прошла кратко, по-будничному, хотя во многих глазах заблестели слезы. Великий Магистр зачитал добавления к «Литании», от которых кровь стыла в жилах, начиная с «Сэра Волкоклыка, погибшего в далекой стране», и заканчивая сэром Абелем. Однако главная часть собрания касалась трех Клинков, покалеченных во время Уэтшорской резни: сэр Беллами потерял ногу, сэр Глэнвил — руку, а сэр Доррет ослеп и был страшно изувечен ударом копыта в лицо. Полгода они прожили в жутких муках, терзаемые желанием защищать своего подопечного, а исполнить его мешала физическая неполноценность.

Освободить их могло очень простое заклинание, но проводить его должен сюзерен. Каждый из них опускался на колени перед королевой с обнаженными плечами, и она посвящала их в рыцари прикосновением меча, который некогда связал его. В конце церемонии сэр Змей бодро заметил, что теперь они могут пойти куда-нибудь и мертвецки напиться. Этого удовольствия они не ведали всю свою жизнь.

Командир Одлей просто сиял от счастья, постоянно держась рядом с королевой и будучи самым молодым в истории Старшим. Никому еще не удавалось за полгода превратиться из Первого в Старшего. До ушей его то и дело долетали язвительные шуточки насчет того «станет-ли-он-лучше-драться-если-напьется», но Одлей притворялся, будто ничего не слышит. В лицо его не хвалили, однако одобрений на его долю пришлось гораздо больше, чем порицаний. Гвардия полюбила и зауважала удачливого командира: он пока не сделал ни одной ошибки, а такой талант мечники ценили высоко.

Со своей стороны Малинда немного расслабилась. Пока она могла отпускать Клинков, она была королевой. Они признавали ее, Узы признавали ее, и никто не мог противиться этому.

Однако ситуация грозила измениться очень быстро, поэтому Малинда хотела покинуть Айронхолл как можно скорее. Если выехать в полдень, то к вечеру они как раз успеют добраться до Бондхилла и будут дома следующим утром. Малинда не сомневалась, что там ее ждут новые неприятности. Так что она с трудом высидела на торжественной трапезе — которая не вызвала никакого энтузиазма, поскольку Айронхолл совершенно не годился для проведения пиршеств, — а затем стоически выдержала многочисленные и многословные речи. Свое собственное выступление королева ограничила несколькими короткими фразами, после чего удалилась, прекрасно зная, что теперь рыцари позволят себе пьяную оргию за ее счет. Компаньоны же оставались трезвыми благодаря Узам.

Даже в Айронхолле Малинда не ступала и шагу без эскорта, и теперь вверх по лестнице за ней тащились четырнадцать юнцов, которые не могли выпустить ее из виду ни на секунду. Малинда направилась прямиком в королевские покои — единственный оазис роскоши во всей крепости, меблированный во вкусе Амброза вычурными и массивными предметами. Там она обнаружила Диану, которая вытащила ее платье для верховой езды, и сэра Винтера.

— Что это вы двое собрались делать? — весело спросила она, но заметила, что у Клинка на уме не только Диана. Улыбка сползла с ее лица. — Выкладывай!

— Ваша милость… я говорил с рыцарями. — Винтер редко бывал столь неуверенным. Или он еще не решил задачку до конца, или еще не убедился в правильности ответа. — Здесь есть рыцари со всех концов Шивиаля.

— И?

— Что-то странное происходит к западу отсюда. — Он стащил шляпу и почесал затылок. — В Ломоте, Уотерби, Аштере… вдоль всего Западного Удела… южная часть Нитии… Мэйшир.

Малинда молчала, зная, что лишние вопросы только замедлят его речь. Охотник и Вьер исследовали комнату на предмет спрятавшихся убийц, остальные толпились в дверном проеме и коридоре, пихая друг друга, чтобы быть ближе к подопечной.

— Много рыцарей, — бормотал Винтер. — Сэр Флориан из Уотерби первым сказал, потом сэр Уоррен, который владеет школой фехтования около Бьюрена… Все они хорошие люди, миледи! Потом я начал спрашивать, подлавливать других, чтобы разузнать. Восемь или девять человек ответили уверенно, еще пара почти не сомневаются…

— Скажи же ей! — рявкнула Диана.

— Да, пожалуйста, — тихо проговорила Малинда.

— Собирают мечников, ваша милость! И прочих солдат. Даже фермеров и крестьян. Сильные руки, слабые головы, если вы понимаете, о чем я. Как минимум несколько сотен. Думаю, создают личную армию где-то на западе, ваша милость.

Он беспокойно взглянул на Малинду, словно ребенок, который ждет взбучки.

Она училась сначала думать, потом говорить. Поэтому думала. Но выводы остались прежними: в тревожные времена состоятельные люди обычно ищут защитников, как бы там законы ни запрещали личные армии. Конечно, речь идет не о дюжине забияк, нанятых для защиты мельницы или пристани. Тысяча или две вооруженных человек и несколько опытных солдат для тренировок — это уже гораздо серьезнее. Но у кого есть деньги, чтобы позволить себе такую роскошь? Лично она не могла!

— Это происходит только поблизости? Вы уточняли?

Винтер яростно закивал.

— Нечто подобное происходит более или менее везде. Фитцамброз открыто собирает войска на севере. Фермеры королевства стонут от нехватки рук, чтобы собирать урожай. Однако к западу отсюда их очень много, ваша милость.

Что его еще беспокоит?

— Есть идеи, кто за этим стоит?

— Кажется, в центре располагается Мэйшир, ваша милость. — Винтер глубоко вздохнул. — Несколько человек упоминали имя вашего кузена, принца Кортни.

Он тревожно поднял взгляд на ее величество, которая только что узнала, что ее наследник обвиняется в государственной измене.

Глава 37

Пока смерть не разлучит нас.

Шивиальский брачный договор

Когда королева вошла в комнату, члены Совета встали — три женщины и шестнадцать мужчин — по сторонам заваленного бумагами стола. Малинда и ее Гвардия провели ночь в Бондхилле и еще до рассвета выехали на дорогу, где им пришлось сражаться с дождем, мокрым снегом и ветром. В Абшурсте она приказала Одлею выслать двух лучших всадников вперед и передать канцлеру Жарзвезде, чтобы собрать Совет на внеочередное собрание. Она ворвалась в зал с Одлеем и Винтером; все трое растрепанные, мокрые и в грязи.

— Пожалуйста, садитесь, ваша светлость, милорды и миледи.

Малинда рухнула на кресло во главе стола. На другом конце стояла канцлер Жарзвезда.

Все заметили явное недовольство Малинды и изображали непричастность к событиям — с большим или меньшим успехом. Особенно старалась новая Мать-настоятельница, которая закусывала губу или жеманно улыбалась, словно это должно было ее оправдать. Это была маленькая, бледная, похожая на паука женщина; судя по всему, она и ее предшественница принадлежали к разным группам Сестер и терпеть не могли друг друга. Вообще, сегодня пошла мода на закушенные губы. Вдовая герцогиня де Мэй поддалась влиянию нового стиля. Но в конкурсе на самое мрачное выражение лица бесспорным победителем вышел Великий Инквизитор.

Мастер Кинвинкл неподвижно стоял у конторки.

Малинда решила дать подозреваемому возможность оправдаться.

— Ну, какие у вас есть для меня дурные новости в этот чудесный день?

Канцлер посмотрела на нее поверх недавно приобретенных очков.

— Ваше величество, вы оказали большую честь членам Тайного Совета, присоединившись к нашим обсуждениям. Мы собирались рассмотреть карту, которую приготовил мастер Кинвинкл. На ней отмечены все мятежные укрепления.

Перед королевой быстро расстелили бумажное полотно, на нахмурилась, вглядываясь в россыпь красных флажков вокруг границ королевства, так похожую на пятна сифилиса. Особенно дурно дела обстояли на севере, поскольку силы Невилла сосредотачивались у границы с Пустошами, но отдельные гнойники вскрылись всего в дне езды от самого Грендона. Юго-западные земли казались угрожающе спокойными.

— Ничего нового вы мне не сообщили. Неужели мы станем отрицать, что наши земли охватили восстания?

— Всего лишь поместные беспорядки, — пробормотал герцог Бринтонский. — Эти города подняли против трона банды злоумышленников. В целом же жители хранят королеве верность, мы в этом уверены.

— Это правда, Великий Инквизитор? — спросила Малинда.

Ламбскин выпростал руки из-под рясы.

— У нас имеется противоречивая информация, ваша милость. В одних случаях — да, в других — нет.

— То есть вы не видите, чтобы на нас надвигалось опасное вооруженное восстание?

— Конечно, не сейчас, ваша милость.

Ему дали шанс. Он его упустил.

— Оставим пока Фитцамброза в стороне. Думаю, Совет должен услышать сведения, которые мы получили в Айронхолле. Сэр Винтер?

Винтер вышел вперед и начал докладывать. Он чувствовал себя уверенно, поскольку успел подготовиться, и изливал на слушателей поток имен и названий. Последним, конечно же, в списке шло имя принца Кортни.

— Есть ли у советников вопросы к гвардейцу? — сладким голосом спросила Малинда.

Большинство досточтимых советников не спускали глаз с Великого Инквизитора. Не только я, — подумала Малинда. — Они все его подозревают. Никто не верит, что все дело в возрасте и несостоятельности.

Старик спокойно огляделся вокруг, ожидая, что первым заговорит кто-нибудь другой.

Жарзвезда, питавшая к нему непреодолимое отвращение, приподняла бровь.

— Великий Инквизитор?

На ее щеках горели красные пятнышки.

— Очень впечатляющее обвинение, — медленно проговорил он. — Все это слухи, не более, но довольно неприятные. Осмелюсь предложить, не сочтите за проявление недоверия к вашему кузену, ваша милость, вызвать его высочество ко двору и попросить объяснить, что же кроется за этими слухами. Если вообще есть, что объяснять.

— Что же, кроме предательства?

Ламбскин хрустнул суставами.

— Самозащита. За последние несколько месяцев бельские корабли неоднократно пробирались в Западный Удел. Местные опасаются большого налета, которого боимся мы все со времен разрыва мирного договора. Еще до рождения вашей милости король Эйлед совершил самое ужасающее преступление за всю свою жизнь: захватил, разграбил и вырезал всех жителей Ломота. Теперь город, хотя и не достиг былого могущества, процветает вновь, и его богатства хватит на очередной рейд. Поскольку его сын никогда не трогал Ломот, вполне вероятно, что именно этот город падет следующей жертвой. — Он вновь обвел глазами собрание, пытаясь понять отношение к своим словам. — Мальчик споткнулся на обычной ошибке всех землевладельцев, которые сами обеспечивают собственную защиту. Не стоит делать поспешные выводы и приписывать его высочеству герцогу Мэйширскому ответственность за все вооруженные перемещения.

Если бы масло было таким же гладким и мягким… Малинда изо всех сил сдерживала накопившееся раздражение.

— Мы намерены вызвать его на Совет. Могу я поинтересоваться, почему эти факты стали нам известны на пьяной пирушке, а не из докладов Генеральной следственной канцелярии?

Он грустно покачал иссохшей головой.

— Боюсь, из-за обилия работы, ваша милость. Инквизиторы сосредоточились на Фитцамброзе. На прошлой неделе я перевел с севера пятерых агентов и направил их в западную часть королевства, чтобы выяснить, почему постоянные сотрудники во дворце принца неверно докладывали обстановку.

— Что, пламя вас возьми, значит «постоянные сотрудники», а? — спросил герцог, жутко оскалившись. — Вы осмеливаетесь навешивать шпионов на принца крови, на наследника короны?

Стеклянный взгляд инквизитора блуждал по комнате, не встречаясь со взглядом герцога.

— Генеральная следственная канцелярия ее величества следит за всем, что может представлять угрозу для ее милости.

Бринтон брызгал слюной.

— То есть Темная Палата шпионит и за мной?

— Эти вопросы можно обсуждать только в личном порядке, ваша милость.

— Я очень серьезно отношусь к таким вещам, — вмешалась Малинда, успокаивая не в меру разбушевавшихся советников. — Сейчас меня куда больше заботит Кортни, чем Фитцамброз. — Невилл поднимает открытое восстание, и вряд ли ему окажут серьезную поддержку. Но те люди, которые отвернутся от его грубого мятежа, не увидят ничего дурного в том, чтобы убедить юную королеву выйти замуж за зрелого принца, тем более что он приходится ее наследником и следующим в роду. Возможно, такие доброжелатели есть и в Совете. Например, старый негодяй Горацио Палач.

Никакого предательства! Просто сокращение числа руководящих инстанций… Сколько еще советников находятся в его власти?

— Итак, вы согласны с тем, что нужно вызвать принца? — резко спросила она. Все головы закивали. — Тогда, если нет больше срочных дел, мы объявляем перерыв. Канцлер, не будете ли вы столь любезны через час принести мне ордер на подпись?

Шел двадцатый день правления. Королева уже подавила одно восстание и столкнулась с двумя новыми.

Комната королевы была самой большой и удобной в королевских покоях Греймера, к тому же из нее открывался прекрасный вид сверху на город и холмы Общинного Поля. Украшением служили гобелены из Дювиля, на которых изображались идиллические сцены с юными пастухами и пастушками посреди природы, гораздо более южной, чем в Шивиале. Королева Харальда нередко грозилась одеть некоторых в рубашки.

Будучи ребенком, Малинда не понимала, почему отец не взял лучшую комнату себе, но поняла причину после Ночи Псов. Вернувшись в Греймер уже королевой, она велела Гвардии показать ей потайную дверь и шпионские глазки, спрятанные за знаменитыми гобеленами. Впрочем, никакой угрозы они не представляли, поскольку вели через спальню в крыло для прислуги, а там дверь запиралась на замок очень прочно. Именно оттуда приходил Пес.

Искупавшись и облачившись в удобный халат, Малинда уселась перед огнем и принялась за фрукты и сыр. Дверь распахнулась, и появилась канцлер Жарзвезда. Как только гостья уселась и приняла бокал вина, королева сразу же перешла к основной причине их встречи.

— Ламбскин обманывает меня?

Жарзвезда вздохнула.

— Наверняка я не знаю, ваша милость. Лично мне этот человек глубоко неприятен, но таково мое отношение ко всем инквизиторам. Для большинства Белых Сестер Клинки несут с собой запах горячего железа, а инквизитор пахнет гнилью и плесенью. От этого воняет сильнее, чем от всех остальных. Если ваш кузен набирает и обучает войска, как вы опасаетесь, тогда у вас появляется причина уволить главу службы безопасности. Он же не предупредил вас об опасности.

— Следующий вопрос: могу я так поступить?

— Несомненно! Кто защитит охотника от его собственных собак? Ваш отец всегда назначал главой Темной Палаты какого-нибудь старика, по той причине, что никому из них долго доверять нельзя. А дождаться, пока он умрет, легче, чем пытаться сместить.

Ламбскин недолго занимал свой пост. Малинда еще помнила его предшественницу: огромную и мрачную женщину, которая трагическим образом скончалась во время концерта.

— Простите, что спрашиваю вас, но мне вы дороже ста Ламбскинов. Если он в чем-нибудь вас уличит, я подпишу указ о помиловании, чего бы мне это ни стоило.

Жарзвезда улыбнулась: комплимент явно пришелся ей по душе.

— Мою совесть не отягощает ничего, кроме, может быть, пары саркастических замечаний, отпущенных мной в детские годы вашей милости. Боюсь, другие члены вашего Совета могут оказаться более уязвимыми. Например, ваш достойный дядя.

— Бринтон? — проговорила Малинда, вытаращив глаза. — Разве кто-нибудь может шантажировать герцога? Герцоги всегда выходят сухими из воды.

Исключение составляют только случаи убийства или предательства, но она не представляла себе зануду Бринтона, поднимающим на кого-нибудь нож. Вот заморить скукой — это еще может быть.

— Ну, — ответила глава Правительства. — Ходит старая сплетня, и я поклялась, что никому не расскажу…

Малинда ухмыльнулась и придвинулась ближе.

— Но когда дело касается верности короне?

— Именно. Вы знаете, что у него никогда не было детей?

— Гм, нет. Рассказывайте.

— Когда ему было лет десять, — начала пожилая дама таинственным шепотом, — он увидел, как фигляр жонглировал топорами. Ему так понравилось, что он отошел за сарай и попробовал пожонглировать сам.

К стыду своему, королева захихикала.

— Понимаю, почему ему не хочется, чтобы эту историю рассказывали во всех дворцах. Но вряд ли такая мелочь подтолкнет его на предательство.

— Это может повлиять на его решение. Прибавьте еще несколько похожих случаев, и у вашего Совета могут возникнуть проблемы. Он начнет поддерживать Великого Инквизитора, а не вас.

— Мне не нужна поддержка Совета, если мы имеем дело с предательством, — хмуро проговорила Малинда. — И на этот раз я не стану повторять прежних ошибок и открывать тюрьму столь поспешно. Впрочем, пока у нас нет никаких доказательств. Посмотрим, что Кортни ответит на ордер, и там решим.

Она перечитала письмо, адресованное кузену, пододвинула на столе тарелки, чтобы поставить печать и подпись. Подняв взгляд, увидела, что канцлер Жарзвезда с любопытством смотрит на гобелены.

— Выбор моей прапрабабки. Мне нравится вон тот парень с рогом для вина. Впечатляет, да?

— Ох простите, ваша…

— Не извиняйтесь. Первый раз все так реагируют. Настоящий кусок говядины, который с плугом. Я не имею в виду быка. — Но Пес все равно затмевал их всех. — Боюсь, без одежды принц Кортни будет не слишком на них похож, но, конечно, я знаю, что Совет хочет выдать меня замуж…

— Вовсе нет, ваша милость! Далеко нет! Вы думаете, мы там просто развлекаемся? Нет, большинство членов Совета, заранее прошу прощения за самонадеянность, ваша милость… мы действительно считаем, что пока вы справлялись неплохо. Еще немного опыта и нам, и вам… Сомневаюсь, чтобы многим нравилась мысль о принце Кортни в короне. Большинство его презирает.

— Благодарю за поддержку. Угрозы Фитцамброза тревожат меня меньше, чем тайная кампания по выдаче меня замуж за кузена.

— Ах, — грустно вздохнула канцлер. — Я не это имела в виду. Если Ламбскин продался ему… Принц всю жизнь отирался при дворе и наверняка скопил неплохой арсенал оружия для шантажа. Впору соперничать с Великим Инквизитором. Они составят потрясающий дуэт.

— Интересно, почему все говорят о презрении к Кортни и тем не менее ему всегда удается держаться на поверхности?

— Дерьмо всегда плавает, — ответила канцлер. — Прошу прощения у вашей милости.

— Прощаю. А как насчет вот этого? — Малинда указала на вид Общинного Поля, по-прежнему украшенного пятнами палаток и угрожающе наползающего на город. — Я не хочу, чтобы Черные Всадники были здесь во время парламентского собрания.

— Совет рекомендует вам отправить их в Помпифарт.

— Вы уже писали мне. Но выпускать наемников на моих собственных людей! Это невозможно! Более того, наемников, которым не заплатили. Хотелось бы мне рассчитаться с ними и отправить за моря.

Три недели назад она радовалась их помощи, но вытаскивать меч всегда легче, чем убирать его в ножны.

— Мы не намереваемся уничтожать город, ваше величество! — сказала канцлер. — Просто хотим окружить его и помешать Невиллу созвать антипарламент. Вряд ли в Помпифарт направится много лордов или выборных представителей, скорее всего вообще никого, но он может заявить, что они собрались. Если он устроит кукольный театр, некоторые люди попадут в заблуждение.

— Осадить его и заморить голодом, вы это имеете в виду?

— Если бы так. Помпифарт — крупный порт, и его невозможно заблокировать, не привлекая при этом внимания бельцев, которые с удовольствием попируют на вашей беде. Мы предлагаем окружить город цепью Черных Всадников и начать осаду. Жители голодать не будут. Сильно сомневаюсь, что Невилл вообще там.

Малинда горько усмехнулась, глядя в окно. Снова полил дождь и закрыл вид на Общинное Поле.

— Давайте обсудим это завтра на полном собрании Совета, — неохотно проговорила она.

Нельзя же вечно отступать: пора что-то делать с Невиллом.

Затянувшийся дождь размыл дороги и грозил погубить урожай. Парламент должен был собраться через четыре дня, в город тянулись представители обеих палат, а гонцы из Мэйшира что-то задерживались. Наконец прибыл ответ от принца Кортни: он жаловался на нездоровье и отказывался приехать.

Когда Совет собрался, чтобы обсудить его неповиновение, Малинда была настолько зла, что не могла сидеть. Снаружи стояла отвратительная погода, а на душе было еще хуже. Мертвую тишину нарушало только шуршание дождя по оконным стеклам. Королева ходила взад и вперед по ковру, а министры стояли вдоль стола и не спускали с нее глаз. Все, кроме одного.

— Где Великий Инквизитор? Ради восьми, если он не объявится через пять минут, я пошлю за ним Королевскую Гвардию! Какие новости из Помпифарта, канцлер?

— Без изменений, ваша милость. Город окружен со стороны суши, но лодки по-прежнему заходят в гавань и выходят из нее. Битвы не было.

— И никаких новостей из Мэйшира?

— Ничего официального… полагаемся на Великого Инквизитора… по большей части слухи, конечно…

Да уж, слухи! Лорд Кэндльфрен, еще один кузен Малинды с куриными мозгами, этим утром приехал из Западного Удела и привез целый воз слухов и сплетен. Он с большим восторгом рассказывал о злоключениях в путешествии, но через некоторое время переключился на принца Кортни и его армию, которую тот собирает с помощью военных советников Исилонда.

— Откуда у него деньги? — спросила она, продолжая шагать. — Констебль, сколько он уже потратил?

— Зависит от того, сколько народу нанял, — прогремел Вальдор. Она не успела обругать его идиотом, потому что он продолжил: — Человеческое мясо идет по дешевке, но вместе с харчами и бараками получается по кроне на солдата. С оружием гораздо сложнее. Даже для самого примитивного требуется сталь лучшей закалки. Ясеневые колья ничего не стоят, если покупаешь несколько дюжин, но попробуй набери тысячу! Щиты, стрелы и шлемы — это особые предметы, крепкие башмаки, теплые постели. Лошади, тягловый скот, повозки. Но прежде всего оружие. Хороший меч может стоить дороже табуна лошадей. Лорд-протектор разорил всю страну, чтобы снарядить свои отряды.

— Так, значит, теперь все это у Невилла Фитцамброза? Какое облегчение! — И по-прежнему никакого Горацио Ламбскина…. — Он что, сбежал к своему хозяину Кортни? Командир Одлей, поскольку Великий Инквизитор ослушался наших…

В дверь постучали.

Одлей, чьи брови поползли вверх при мысли о том, что ему придется арестовать главу Темной Палаты, быстро сказал:

— Если позволите, ваша милость…

И приоткрыл дверь. Потом распахнул ее шире, чтобы впустить тощего, похожего на виселицу инквизитора с пачкой бумаг в руке.

Тот поклонился королеве. Она опустилась в кресло и жестом позволила остальным тоже сесть, Ламбскин шел к своему креслу.

— Мы не привыкли, чтобы нас заставляли ждать.

Инквизитор посмотрел на королеву с упреком, наводя ее на мысль, что он намеренно задержался.

— Смиренно прошу прощения у вашей милости. Я задержался, поскольку собирал некоторые важные новости. Надеюсь, они возместят ущерб от моего опоздания.

— Мой кузен не собирает армию?

Горестно покачивая головой, Великий Инквизитор разложил бумаги на столе.

— Да, в самом деле собирает. Около тысячи человек, насколько моя канцелярия сумела подсчитать. Если говорить прямо, все они сосредоточены в лагере под стенами Ломота.

— Значит, перед нами сразу два вооруженных восстания! — Малинда оглядела тайных советников, размышляя, какие крысы побегут первыми. — Я думала, вы сказали, что принесли хорошие новости.

Она никогда еще не видела, чтобы Великий Инквизитор улыбался. И надеялась больше никогда этого не увидеть.

— Мне эти новости кажутся очень хорошими, ваша милость. Две ночи назад бельцы высадились около Ломота и попытались взять город. Как я уже говорил, принц только что разбил там лагерь. Он организовал сопротивление, один отряд послал в вылазку, чтобы они отвлекли бельцев, а остальные войска окружили их. Рейдеры отступили к лодкам, но еще один отряд принца сильно повредил дракары, и когда они вышли в море, многие утонули. Сотни или тысячи захватчиков мертвы. Судя по последним данным, выживших отлавливают и…

Зал взорвался бурей восторга. Даже канцлер вскочила на ноги и закричала, размахивая над головой руками, словно собираясь пуститься в пляс. Никогда еще за всю историю этой кровопролитной войны шивиальцам не удавалось встретиться с бельцами в открытом сражении. За всю историю не случалось настоящих битв, не говоря уж о победах. И теперь Кортни станет героем… Посреди вихря радости Малинда сидела, не двигаясь, и изумлялась, почему духи случая так добры к ее кузену и так несправедливы к ней.

Нет, это не просто совпадение! Она все время опасалась, что Кортни питается за счет бельского золота, потому что у Радгара Эйлединга денег больше, чем у всех остальных, вместе взятых. Можно ли верить, что неуловимый пират так глупо попался?

Когда страсти поутихли настолько, что стало слышно отдельный человеческий голос, Малинда заговорила:

— Вы уверены, что это сражение в самом деле произошло? Тела подсчитали? Неужели мы действительно можем верить в такую неправдоподобную историю?

В зале повисла тишина, и советники тихо разбрелись по своим местам. На этот раз Великий Инквизитор тоже сел.

— Я верю, миледи. Да, на некоторые вопросы мы еще не получили ответов. Гонец прибыл сразу же после рассвета, изможденный после ночной скачки. Его по-прежнему допрашивали, когда я ушел на совет. Я приказал, чтобы мне сразу же сообщили, если в результате более тщательной проверки в его рассказе возникнут противоречия.

Малинда передернулась.

— Что значит «более тщательная проверка»? Вы подвергаете своих агентов допросу?

— О нет, не так жестко, просто обычное заклинание, чтобы уяснить все детали и пропуски. Серьезные ухудшения бывают редко. Этот человек всего лишь временный агент. Настоящий инквизитор опустошается словно бутылка.

— Не похоже на бельцев, чтобы они оставляли свои корабли столь уязвимыми, — прогрохотал констебль Вальдор.

Великий Инквизитор удостоил его змеиной улыбки.

— Я слышал о сотнях убитых и большом количестве пленных. В том числе и некто, кого ее величество, возможно, захочет опознать лично. — Он помедлил, чтобы слушатели успели затаить дыхание и расширить глаза. — Радгар Эйлединг.

Среди бурного веселья, которое вновь взорвалось после его слов, древний Горацио Ламбскин сидел неподвижно, как скала во время прибоя, но взгляд его ни на минуту не останавливался, наблюдая за членами Совета и их реакцией. Малинда вела себя так же. Канцлер сначала заулыбалась, но потом нахмурилась. Мастер Кинвинкл тоже осознал, что за триумфом кроются серьезные и опасные последствия.

— Военная дипломатия не входит в мою специальность, — проговорила Жарзвезда, когда порядок установился. — Правильно ли я понимаю, что пленник королевской крови автоматически принадлежит государю?

Несколько человек закивали, в том числе Вальдор и бывший герольд Кинвинкл.

— Немедленно пошлите за ним! — проревел герцог. — Пусть его доставят в Грендон. Попалась птичка, да! За короля заплатят королевский выкуп.

— Не в этом случае, — покачал головой Великий Инквизитор. — Несмотря на все огромное состояние, у него нет родных, чтобы его выкупить. Зато врагов достаточно, и они пресекут все его попытки. Сам он ничего не стоит, поскольку в Бельмарке королей выбирают. Как только о пленении узнают эрлы тут же соберутся и найдут другого короля. На его место придет другой пират.

— Он может захотеть сам себя выкупить, — сказала канцлер Жарзвезда. — Я согласна с предложением герцога выслать в Ломот отряд конных копейщиков для перевозки пленника в Грендон. Мы не должны дать ему время купить себе путь из тюрьмы.

— Если, конечно, он не согласится заплатить ее величеству, — проговорил герцог Бринтонский.

Малинда в ярости вскочила на ноги.

— Напоминаю вам, кузен, что Радгар Эйлединг убил моего отца и нарушил официальный договор! У меня он сможет купить только удар топором, а за это я даже с него медного гроша не возьму. Констебль? Идите и заберите его!

Суд День третий

— Вы убили его, — проскрежетал председатель. — Узнав, что король Бельмарка попал в плен, вы послали отряд копейщиков в Ломот с королевским приказом схватить его и привезти в Грендон. Правильно?

— Да, — устало сказала Малинда.

День был трудный, третий в череде таких же трудных дней. Сумерки опустились на Грендон и на Бастион. Рабочие, должно быть, расходятся сейчас по домам к своим семьям, жены готовят ужин, лошади жуют сено в теплых стойлах. У берегов корабли стоят на якорях. В Зале Знамен лакеи зажигали свечи, чтобы члены комиссии видели лицо подсудимой, а клерки могли писать.

Фарс почти завершился. Ей уже почти все равно. Надежда на справедливый суд растаяла, как радуга после грозы. С помощью искажений, полуправд, запугиваний Горацио Ламбскин подвел ее на заклание к своему хозяину, как теленка. Он застращал членов комиссии до такой степени, что они бросили все попытки изображать власть. Они больше ни о чем не спрашивали. Никто не сомневался в вине подсудимой, и все готовились проголосовать, как приказано.

— Итак, без суда и следствия вы отрубили ему голову и надели ее на копье. Вы воткнули голову вашего мужа рядом с головой брата?

Жалкие остатки королевской гневливости встрепенулись.

— Будь Радгар моим мужем, я не могла предъявлять права на трон. Почему же вы, мастер Горацио Ламбскин, принесли мне присягу в этом зале?

— Следствие запишет, что подсудимая отказалась отвечать на вопрос.

— Ответ очень прост: я послушалась своего Тайного Совета, в который входили и вы. Именно вы, канцлер, велели нам так поступить. Вы сказали: если мы хотим казнить короля Бельмарка, нужно это делать скорее, пока он еще не свергнут.

— Я говорил, что такого важного пленника нужно сначала подвергнуть допросу или хотя бы обычному следствию.

— Вот этого я не помню. — Малинда почти ждала, чтобы стоявшие за спиной инквизиторы обвинили ее во лжи, но она говорила правду, и никто не вмешался. — Его тщательно допросили еще в Ломоте, до того, как его забрали мои люди. И допросили совершенно жутким образом! Я не видела его сама, но мне говорили, что, будучи повелителем Огненных земель, он носил в себе некое заклинание, которое защищало его от огня. Пламя причиняло ему боль, но не могло повредить. Радгара Эйлединга замучили чуть ли не до безумия.

Более того, я видела, что допрос сделал с лордом Роландом, и поклялась, что никогда не поступлю так с человеком, сколько бы зла он ни причинил. Или меня обвинят в излишнем мягкосердечии? Совет не возразил против казни Радгара Эйлединга, и вы присутствовали на том совещании. — Она, впрочем, не помнила, проголосовал он за или против. Зато прекрасно помнила Радгара, с которым встретилась только один раз на дракаре в Уэтшоре, и не считала его таким уж чудовищем, как о нем говорят. Мысль о том, чтобы превратить такого человека в лепечущего кролика вызывала у нее отвращение.

Председатель оглядел членов комиссии: сначала сидевших по левую сторону стола, потом по правую.

— У досточтимых членов комиссии может возникнуть вопрос: не являлась ли поспешная казнь бельца мерой предосторожности, чтобы он не рассказал свою версию того, что именно произошло до убийства ее отца. Запись его показаний, данных а Ломоте, будет представлена членам комиссии в свое время.

— Показания, данные под пытками? — закричала Малинда. — Или вы сами написали их сегодня утром?

— Обвиняемая может говорить, только если к ней обращаются. Но давайте обсудим лорда Роланда, коль скоро вы сами заговорили о нем. — Председатель обнажил желтые пеньки зубов. — Предателя Роланда. Когда его подвергли допросу, он признался в измене против Совета Регентства, представителя верховной власти королевства. Прежде чем он успел сделать подробное заявление, ваши люди проникли в Бастион и по вашему приказу выпустили пленника из темницы.

— Да. Мне все еще снятся кошмары о том, что вы с ним сделали. Как вам вообще удается спать, канцлер?

— Вы приказали, чтобы пленника перевели…

— К тому времени он уже не был пленником.

— Как бы то ни было, той ночью его убили. Кто его убил?

— Я не знаю.

Конечно, Клинки, но она не знала, кто именно.

— Кто, как вы думаете, его убил?

— Мои подозрения ничего не доказывают.

— Следствие отметит, что подсудимая отказалась отвечать на вопрос. Не потому ли его убили, чтобы он не смог прояснить степень вашего участия в измене?

— Я не знаю, почему его убили.

— Подсудимая лжет! — рявкнул один из стражников из-за кресла.

— Хорошо, его убили из жалости. Его убил кто-то из лучших друзей — не знаю, кто именно, — потому что ваше жуткое заклинание превратило его в…

— Тихо! Подсудимая будет говорить, когда ей прикажут. — Председатель вздохнул. — Радгар, Роланд… наверняка члены комиссии заметили, что свидетели ваших преступлений недолго задерживались на этом свете. А теперь обратимся к Помпифарту. Вы послали наемников, известных под именем Черных…

— Вы сами присутствовали на совещании! Вы знаете, как я боролась, чтобы установить жесткие условия соглашения! Вы знаете…

— Если вы продолжите перебивать суд, — резко проговорил председатель, — мне придется приказать стражникам заткнуть вам рот кляпом, и вы будете давать показания на языке жестов. Ваша печать стояла на документе, на основании которого наемники разграбили Помпифарт. Эти кровожадные люди были голодны, им долго не платили, и все же вы послали их на город, находившийся в вашей власти. Убийства, грабежи и насилия совершены от вашего имени и с вашего разрешения.

— Это утверждение или вопрос? В любом случае все это ложь. Сурису было строго запрещено входить в другие части города, кроме крепости, которая расположена на севере. Резня началась по приказу…

Председатель кивнул, и тяжелая, мозолистая рука накрыла рот Малинды и прижала ее голову к деревянной спинке кресла. Другие руки схватили ее за локти и завели назад, так что она не могла пошевелиться.

— Последнее предупреждение. В следующий раз, если вы заговорите без приказа, вас свяжут и заткнут рот кляпом. — Председатель оглядел сидящих справа и слева от стола. — В такое время мы обычно прерываемся до следующего дня. Впрочем, я полагаю, что оставшуюся часть этого утомительного дела мы сможем рассмотреть очень скоро. Могу я предложить досточтимым членам комиссии отдохнуть и воспользоваться гостеприимством Коменданта, а примерно через час собраться здесь снова? К тому времени мы расспросим подсудимую о ее последнем и самом жутком преступлении, которое она совершила своими собственными руками, уже обагренными кровью.

Глава 38

Лучше всего мы понимаем те события, которые уже произошли.

Шонателлис

Новости о катастрофе в Помпифарте достигли Грендона ранним утром четвертого дня Десятого месяца. Первый раз Малинда узнала о происшествии, когда горничные одевали ее: в приемной уже стояла канцлер Жарзвезда и просила у ее величества аудиенции. Королева велела принести платье, пригласить посетительницу и прогнала девиц.

Жарзвезда буквально вбежала в комнату с совершенно не свойственной для нее поспешностью. Она присела в маленьком реверансе и неловко опустилась на оба колена.

— Что-то не так, — проговорила Малинда, протягивая руку. — И в такой позе думается плохо. Давайте я помогу вам.

— Но я прошу отставки, ваше величество. Я не справилась…

— В отставке отказано. Идите сядьте здесь. — Не обращая внимания на протесты, она подвела пожилую даму к креслу около камина и стала слушать, только когда та уселась. — Плохие новости, несомненно.

Разве бывают какие-нибудь другие?

Вот оно: Помпифарт, грабеж, убийства, разбой, массовое насилие… Через несколько минут Жарзвезда чуть не плакала; краснота вокруг глаз свидетельствовала о том, что она пролила уже немало слез.

— Даже бельцы не так ужасны! — закончила она. — Они оставляют города почти без повреждений, чтобы люди нажили еще добра, и можно было их разграбить в следующий раз. Черные Всадники уничтожили все подчистую. Я не могу оставаться канцлером, ваше величество…

— Все останется как есть. — Малинда совершенно не хотела рыдать. Она хотела убить кого-нибудь. — Мне кажется, вы прекрасно справляетесь, и вы знаете, я говорю правду. Неужели я наступила на те же грабли, что и Гренвилл, когда доверилась неоплаченным наемникам? Сурис наверняка снова поменял цвет. Кто подобрал его на этот раз?

— Сам Фитцамброз, конечно! Ложный созыв Парламента… это оказалась ловушка, и я заманила вас туда! Его люди открыли убийцам ворота, я готова поклясться! Они прекрасно рассчитали время: завтра соберется Парламент, и все будут думать, что таким образом вы будете расправляться с непокорными городами.

Малинда вздохнула.

— Боюсь, вы правы. Ну, изложим всю правду как есть в моей речи и будем надеяться, что мне поверят. — Она посмотрела на тревожное лицо Жарзвезды. — Что-то еще?

Та кивнула.

— Письмо от принца Кортни. Прошу прощения, миледи, я забыла его принести. Если угодно…

— Просто скажите, что ему нужно. Думаю, я и так знаю.

— Он хочет… он требует, чтобы вы вышли за него замуж, миледи. Он хочет стать правящим королем.

Некоторое время Малинда сидела в тишине. Со смерти Амби прошел месяц. Ей не дали нормальной возможности показать, что королева способна руководить государством.

На следующий день она обращалась к Парламенту. Раньше они никогда не встречались, но Малинде хватило опыта публичных выступлений, чтобы почувствовать враждебность аудитории. Проходя между рядами коленопреклоненных лордов и представителей Палаты Общин в сопровождении герольдов с жезлами и Клинков, она ощущала в воздухе запах ненависти. Она села на трон — по правую руку встал Одлей с обнаженным «Вечером» — и посмотрела поверх океана яростных взглядов. Великолепные лорды, похожие на зимородков в ярко-красных одеждах и с коронами на головах — настоящая корона оказалась совершенно жуткой штукой, от которой потом будет дико болеть шея, — но за их спинами, словно стая воробьев, теснился простой народ: два рыцаря от каждой области и два бюргера из каждого города.

Малинда вновь принесла торжественную присягу. Древние обещания словно летучие мыши пропадали в зловещей тишине. Она зачитала речь. Никто не осмеливался освистать монарха, но несколько раз до слуха королевы доносился глухой ропот — особенно отчетливый, когда она сообщила о возобновлении охоты на заклинателей. Только сообщение о пленении и казни Радгара Эйлединга заслужило возгласы одобрения, но все знали, что заслуга принадлежит Кортни. Все знали, что Кортни прилежно пытал чудовище, пока люди королевы не выхватили его, и предпочел бы запытать его до смерти, а не просто обезглавить.

Кортни на заседании не присутствовал. Кортни не сопротивлялся, когда Йомены захватили пленного короля Бельмарка, но, отказавшись предстать перед Тайным Советом и участвовать в парламентских дебатах, он открыто восставал против королевской власти. Как Малинда могла угрожать ему, когда случайность сделала его величайшим героем страны? Конечно, можно обвинять Невилла, и Малинда не поскупилась на проклятия в его адрес. Именно на него она возложила вину за резню в Помпифарте, но кто ей поверил?

Когда она наконец-то заговорила о том, что корона нуждается в деньгах, ей послышался лязг ножей, хотя, возможно, это был всего лишь скрежет зубов. По традиции Парламент требовал удовлетворения своих жалоб, прежде чем утвердить ассигнования, и это собрание готовилось сложить перед ней всю гору трупов: Гренвилл, Помпифарт, резня в Уэтшоре, Площадь Клена. Парламенты нередко обвиняли канцлеров, но еще никто никогда не пытался свергнуть монарха. А наследует ей принц Кортни, национальный герой.

Пес пришел к ней в комнату сразу же, как ушла Диана, и они занимались любовью даже с большей страстью и ожесточением, чем обычно. Или он уловил исходящие от нее волны, или его самого мучили те же чувства. Несколько позже, наслаждаясь покоем после бури, она сообщила ему новости.

— Скоро все кончится, любимый. У нас очень мало ночей впереди.

Клинок только хмыкнул. Пес редко произносил длинные речи, а уж о чем-то плохом вообще не говорил никогда.

— Мы всегда знали, что это долго не продлится. Мы и так наслаждались дольше, чем надеялись.

— Я смешал тебя с грязью, — горько сказал он. — Ты же слышала, что они кричали тебе на улицах. Они знают, что твоего любовника зовут Пес.

— Возможно, простое совпадение, — сказала она, хотя сама не верила. — Никакого скандала… Парламент заставит меня выйти замуж за Кортни, чтобы сделать его королем. Нет, не предлагай убить его для меня. Знаю, ты бы так и сделал, если бы я попросила, но тогда королем станет Невилл. Так что из-за убийства Кортни все станет еще хуже.

— Как они могут заставить королеву?

— Не давая мне денег. — Она хлюпнула носом. — Он старше меня. Клянусь, я переживу его! Тогда я буду взрослее, у меня появится опыт, и… Ох, Пес!

Малинда начала рыдать, и он поцеловал ее. Довольно трудно одновременно целоваться и плакать, и пришлось выбирать. А уж потом он вообще не позволил ей думать о будущем.

Наследующее утро Парламент уселся за работу. Сначала звучали только ожесточенные речи, но скоро вынесли некоторые резолюции, зачитали билли, создали комитеты, предъявили петиции, обозначили вопросы. Попытались протащить решение, что женщина-канцлер нарушает права Парламента, но голосов не хватило, хотя и всего нескольких. Королевская просьба о финансовой помощи осталась без ответа.

День за днем отчеты Жарзвезды становились все мрачнее и мрачнее, пока в конце бурной недели первый билль не прошел в обеих палатах и не прибыл во дворец за королевской подписью. Документ был очень коротким и однозначным: именно его Малинда и ожидала.

Тем вечером она устроила небольшую вечеринку в своих покоях, где жила до отъезда на Королевский Мыс. Компания тоже сохранилась почти прежней: Руби, Доув, Алис и сестра Минутка. Ларейн вышла замуж, но леди Арабель только что вернулась с Мыса, еще более круглая, чем обычно. И конечно, трое выживших Клинков Королевы. Играла музыка, все танцевали и изо всех сил старались веселиться.

На следующее утро Малинда обратится с речью к Гвардии — не ко всем, а к дюжине тех, кто сопровождал ее. Среди них были представители всех возрастов, начиная с сэра Фицроя, самого старого, и заканчивая молоденькими Вьером и Ужасом.

— Уверена, вы уже слышали, — начала она, — что Парламент прислал мне билль о роспуске Ордена. С точки зрения закона это очень туманная область, поскольку со времен Ранульфа Клинки находились исключительно в королевском ведении. Айронхолл получает деньги из личных доходов монарха. С другой стороны, Парламент утверждает налоги, которые идут на оплату Королевской Гвардии, и принимает Хартию, которая освобождает связанных Клинков от всех уголовных преступлений, и так далее. Я не хочу подписывать этот билль.

Они ждали в полной тишине. Это были умные молодые люди; они прекрасно знали касающиеся их законы и историю, но еще они знали, что когда Парламент сталкивается с королем, он редко уходит с пустыми руками, даже если не получает всего, чего требовал. Сильнее всех волновались юнцы, которые рассчитывали на многолетнюю службу в Гвардии, а старшие уже размышляли над освобождением и началом личной жизни. Винтер вытащил палец изо рта и проговорил:

— Общины не дадут ассигнований.

— Вы правы, — признала Малинда. — Так оно и есть. Поскольку этот билль они пропустили первым, проблема живо задевает их всех. Они будут бушевать и болтать вздор, они будут пропускать билли, законы и резолюции, но рано или поздно нам с Парламентом придется прийти к соглашению. Страна близка к гражданской войне, горожане знают это и не хотят ее. В конце концов я подпишу билль, дам им возмещение, а они выделят средства. Если они поступят неразумно, я распущу Парламент и буду содержать правительство на деньги, изъятые у заклинателей.

Хотя пока что Змей не принес ни одной золотой монетки…

— Но…

Винтер решил получше обдумать возражение и продолжил грызть ногти.

— Но, — сказала она. — Парламент не хочет, чтобы я это сделала, и знает, что я не осмелюсь выступить против заклинателей без вашей поддержки. Все это очень запутано. Уверяю, что если эта проблема стоит перед парламентом в первую очередь, то для меня тем более. Я так же привязана к Клинкам, как и вы ко мне.

Фицрой поблагодарил ее величество за любезные слова. Но Малинда сомневалась, что ей удалось убедить свои войска.

После все стало разваливаться очень быстро. В Палате Общин начали обсуждать брак королевы. Малинда собрала главарей фракций и спикера Альфреда Кильдера. Они стояли на коленях, а она, пользуясь правом монарха, метала громы и молнии и сказала, что любые дискуссии на эту тему приведут их всех в Бастион. Ее отец так делал, а она чем хуже? Малинда использовала слова, которые слышала в конюшне.

На следующем совещании Тайного Комитета констебль Вальдор представил доклад о военной ситуации.

— Фитцамброз явно готовится к войне, — рокотал он тяжелым басом. — Он собрал все отряды своего отца и ведет их на юг из Пустошей, по дороге присоединяя солдат из крепостей. Думаю, Черные Всадники последуют за ним. Если он не встретит никакого сопротивления, то будет здесь через девять-десять дней.

Всматриваясь в его грубое, жесткое лицо, Малинда размышляла, долго ли он сам останется верен короне.

— Сколько у него человек?

— Общим числом, наверное, меньше тысячи, ваше величество, но как минимум три четверти опытные профессионалы. Остальные усиленно тренировались последние несколько месяцев.

— А Кортни?

— Он еще не выдвинулся, как нам известно.

Несомненно, слишком занят написанием писем и шантажом дворян. Кортни всегда предпочитал закулисную игру открытым военным действиям, несмотря на его поразительную победу над бельцами, — вернее, из-за нее. Малинда была уверена, что истина об этой сделке еще откроется перед широкой общественностью.

— Мы считаем, что в распоряжении принца находится пять или шесть тысяч, — прорычал Вальдор.

— И близко не лежит, — рявкнул Великий Инквизитор с вежливостью падающего дерева. — Меньше, чем половина, и большинство их необученные, невооруженные фермерские мальчишки.

— Откуда такая осведомленность? — спросила королева. Она больше не верила его словам, но не решалась остричь льву гриву, пока Жарзвезда не найдет другого льва. Даже Клинкам не удастся ее защитить, если сторонники Горацио Ламбскина из Темной Палаты решат мстить.

— Во время нападения на бельцев у Кортни было около тысячи, — он победил, потому что застал их врасплох, когда силы их были разрозненны. Большинство народу просто утонуло…

— И тела, конечно же, унесло в море?

— Некоторые, ваша милость. Другие, наоборот, вынесло на берег. У победителя никогда не бывает недостатка в новобранцах, но под его знаменами собраны в основном неумелые крестьяне, вооруженные вилами.

Столь настойчивая недооценка сил Кортни не значила, что Горацио Ламбскин не переписывается также и с Невиллом.

— Констебль? — сказала Малинда.

— Согласен, что вооружения им не хватает, — прогудел Вальдор. — Утонувшие бельцы забрали свои мечи с собой. Сейчас невозможно купить нормальное оружие, оно стоит на вес золота. Это самое больное место.

Малинда уже поняла, что самые больные места болят не так уж сильно. На чьей стороне Вальдор? После убийства Гренвилла ему стоит опасаться его сына, хотя вот Сурис переметнулся очень быстро.

— Мы не можем рассчитывать на то, — начала канцлер, — что они убьют друг друга и оставят королевство в покое. Не пришло ли время и ее величеству набрать рекрутов?

Горькая правда заключалась в том, что у шивиальской короны не было другой постоянной армии, кроме Йоменов Дома и наемников из Пустошей, которые теперь поддерживали Невилла. Чтобы начать войну, Малинда должна обратиться к лордам, а те вооружат и пошлют на смерть своих слуг и арендаторов; городам придется выставлять ополчения или выделять деньги. У нее самой были обширные владения, но Гренвилл опустошил их.

Вальдор передернул плечами.

— Но как их вооружить? У вас та же проблема, что и у принца. Неужели вы будете вести гражданскую войну кулаками и вилами?

— Лорды уже вооружаются, — горько сказала Жарзвезда. — Половина палаты уже покинула город. Духи знают, на чьей стороне они в конце концов окажутся.

— Подозреваю, большинство переметнется к Кортни, — сказала Малинда. — Кто-нибудь не согласен? Нет? Тогда план таков: я обращаюсь за помощью к кузену против племянника, а он в обмен становится правящим королем. — Она оглядела сидящих у стола в поисках недовольных. — Я не…

Дверь распахнулась. Одлей прыгнул, как кузнечик, и мгновенно выхватил меч, но нарушителем спокойствия оказался всего лишь сэр Пьерс — без шляпы, с растрепанными волосами, в разорванном камзоле, разодранная рубашка обнажала мохнатую грудь. Он остановился прямо на пороге, совершенно не обращая внимания на отточенное словно бритва лезвие «Вечера», которое почти упиралось ему в горло.

— Айронхолл! — взвыл он. — Ваше величество, они разграбили Айронхолл! — Совет уже вскочил на ноги, все закричали одновременно, так что больше ничего из его речи слышно не было. Пьерс называл незнакомые имена. — …Скакали всю ночь, загнали в болото… сожгли… убиты… — Он упал на одно колено и запахнул камзол. Одлей захлопнул тяжелую дверь прямо перед носом у десятка таращивших глаза Клинков.

Только Малинда осталась сидеть. И снова Клинок принес роковые вести. Сколько раз это еще будет случаться? Доминик доставил ей вызов во дворец и тем самым спровоцировал самоубийство Годелевы. Лорд Роланд сообщил о помолвке с Радгаром. Бешеная скачка Марлона на Королевский Мыс и скорая смерть Амби. Теперь еще Пьерс. Она дождалась, пока все остальные сядут.

— Нижайше прошу прощения у вашего величества… — начал Пьерс.

— Повторите ваше сообщение. Кто это сделал?

Конечно же, люди Кортни.

Когда он закончил, Малинда проговорила:

— Благодарю вас. Можете идти. Я обращусь с речью ко всей Гвардии в Розовом зале сразу же после окончания совещания. Приведите всех личных Клинков, которых сможете найти, даже если придется тащить их силой. Первым делом я хочу поговорить с сэром Псом.

Дверь за Клинком закрылась, и королева оглядела бледные от ужаса лица советников.

— Полный идиотизм! — прорычал констебль Вальдор. — Что это за военный объект — Айронхолл? Несколько стариков и мальчишек? Если исилондские советники больше ни на что не способны, вашему величеству не стоит опасаться принца.

— Парламент будет доволен, — горько пробормотала канцлер. — Теперь Клинкам конец. Очень правильный ход.

— Сомневаюсь, что в этом была основная причина, — протянула Малинда. — Теперь вы знаете, как вооружить армию из фермерских мальчишек, констебль, — пять тысяч мечей висело там, бери — не хочу. Тем не менее это мятеж против короны. Канцлер, созывайте Парламент на совместное заседание. Сообщите новости и добейтесь, чтобы Кортни объявили предателем. Приготовьте предписание о роспуске Парламента, возьмите его с собой и используйте по вашему усмотрению, если понадобится. Если они закусят удила, распустите их по домам.

— Объявить о наборе рекрутов?

Малинда подумала о сотнях убитых и раненых, о горящих городах, стонущих женщинах… Она вздохнула.

— Нет. Думаю, они просто присоединятся к одному или другому мятежнику, но никак не ко мне. Я не собираюсь устраивать в стране еще большую бурю, чем есть сейчас. Кто-нибудь может предложить лучшие идеи?

Нет. Все покачали головами в мрачной тишине.

И все знали, что это конец.

Когда в зале никого не осталось, пришел Пес. Он с любопытством оглядел Комнату Совета и направился прямиком к Малинде, обнял ее и поцеловал. Она не ожидала, но сопротивляться не стала.

Потом они посмотрели друг другу в глаза, не разжимая рук.

— Я хочу, чтобы ты пошел первым, любимый, — прошептала она. — Они знают, что ты для меня значишь, и им будет проще. Ты сможешь?

Его уродливое лицо перекосилось от боли.

— Это обязательно делать?

Она кивнула.

— Я все им объясню. А потом я хочу, чтобы ты кое-что сделал. Мне тоже очень тяжело… Я отправлю Диану и Винтера на Королевский Мыс. Ты поедешь с ними и проследишь, чтобы они спокойно добрались. Жди там. Если мне нужно будет скрываться, лучше места не найти.

— А кто проследит, чтобы ты спокойно добралась?

— Я договорюсь со Змеем. Обещай!

Пес, конечно, сопротивлялся. Он просто не мог не сопротивляться. В конце концов она выбила из него обещание, но не могла быть уверена, что он не передумает.

Малинда вошла в Розовый зал, и все Клинки опустились на колени, а не как при обычном приветствии. На глазах у нее появились слезы, но от них легче не стало. Она дошла до красной подушки, лежавшей на краю помоста, и оглядела собравшийся Орден: Змей и несколько рыцарей сзади, около полудюжины личных Клинков… Она жестом велела им подняться.

— Со времен Дюрандаля и Ранульфа, — проговорила она, — ваш Орден служил оплотом моему дому, неустанно служа с честью, храбро и преданно. Не один раз вы спасали Династию. Теперь, увы, времена изменились. Сама «Литания» исчезла в огне. Небосвод Мечей обрушился.

Она заметила стоящего позади Пса.

— Но самое плохое то, что, хотя и не по своей вине, вы все же стали преградой. Если вы решитесь продолжать защищать меня, то подвергнете меня большей опасности, чем если бы исчезли. Ваши предшественники хранили моих предков от смерти, но мятежники, которые разрушили Айронхолл и теперь направляются к Грендону, хотят выдать меня замуж, а не обезглавить. — Кортни, да, но вот Невилл наверняка захочет отомстить за отца. — Насильственный брак — удел королев, а не королей. Будь у меня свободный выбор, я бы не вышла замуж ни за кузена, ни за племянника, но нежеланный союз становится обычной судьбой для большинства женщин, и они от этого не умирают. Я по-прежнему останусь королевой Шивиаля. С другой стороны, если вы выйдете навстречу мятежникам, они убьют вас всех, до последнего человека. Будет кровавая битва, и меня вновь обвинят в резне. Возможно, и я там погибну, так что лучшее, что вы можете сделать, это исчезнуть. Я прошу вас всех принести эту жертву. Компаньон Пес?

Сделает ли он это? Сможет ли?

Она задержала дыхание. Возможно, просить его было ошибкой. Все Клинки сопротивляются освобождению от Уз, хотя впоследствии они только радовались. Она рассчитывала, что любовь Пса пересилит заклинание, но, вероятно, именно из-за любви борьба будет еще более жестокой.

Тут Пес отодвинул Ярого и Винтера и направился прямиком к подушке. Казалось, весь зал вздохнул. Он снова заколебался, глядя на нее в мучительном недоумении, потом выхватил свой широченный меч и протянул его рукоятью вперед. Малинда уже забыла, сколько весит эта огромная полоса стали. Он отказался давать клинку имя перед Узами, но как-то ночью на Королевском Мысе Малинда дразнила его и в шутку сказала, что надо назвать его просто «Меч». Через некоторое время она увидела это имя, нацарапанное на лезвии около гарды. Теперь она вновь заметила надпись: «Меч».

Пес не признавал полумер. Вместо того чтобы распустить шнуровку куртки, камзола и рубашки, он рванул ткань на груди, обнажая плечи, и опустился на одно колено у ее ног.

— Встаньте, сэр Пес.

Она вернула ему «Меч». Пес подался назад, протирая руками глаза, а Одлей уже обернулся к толпе и воззвал:

— Компаньон Доминик!

Доминик дернулся; лицо его перекосилось от ужаса. Кровоклык подтолкнул его в спину, и тот шагнул вперед.

— Встаньте, сэр Доминик.

— Компаньон Дуб!

Пес взял Дуба под локоть и подвел к подушке с уверенностью упряжки лошадей.

— Встаньте, сэр Дуб.

Доминик подводил одного за другим, и дело пошло быстрее. Несколько человек плакали, но никто из Гвардии серьезно не сопротивлялся.

Сэр Рейнард… Сэр Барсук… Сэр Креншоу…

Большинство личных Клинков пришлось тащить силой, хотя никто не пытался выхватить меч и отбиваться. В обычной ситуации только смерть подопечного могла освободить личного Клинка, но речь шла о роспуске самого Ордена, так что приходилось рисковать. Возможно, кто-нибудь действительно станет свободен.

И наконец, последний:

— Встаньте, сэр Одлей.

— Я благодарю вас всех от чистого сердца, — сказала Малинда. — И желаю вам жить долго и счастливо. Казна выделит вам некоторые средства, конечно, не так много, как вы заслужили, но это все, чем я располагаю. Надеюсь, кто-нибудь из вас напишет целиком историю Клинков и возместит Утраченные летописи.

Малинда сошла с помоста, опираясь на руку Пса. Рыцари опускались на колени, когда она проходила мимо, но никто не выдавил ни единого восторженного возгласа. После почти четырех веков Клинки завершили свое существование. Радгар Эйлединг, некогда бывший кандидатом Ордена, уничтожил его одной-единственной стрелой. Мало утешения было в том, его голова украшала стену Грендона.

Глава 39

Я буду твоим другом, сказал лев антилопе. Антилопа ответила: тогда я перестану бояться своих врагов

Фонателлис

Двадцатого дня Десятого месяца армия Кортни разбила лагерь под стенами Грендона, так и не встретив сопротивления на пути от Айронхолла. Великий Инквизитор сообщил, что отряды Невилла рассыпались и повернули на север. Парламент объявил перерыв в заседаниях, многие лорды торопились присоединиться к победоносному принцу, с ними исчезли некоторые члены Тайного Совета. Даже фрейлины королевы разъехались по своим семьям — так, на всякий случай.

Дворец казался вымершим. Спускалось солнце, Малинда сидела в своих личных покоях в компании Жарзвезды и секретаря Кинвинкла. Они кушали сладкие кексы и потягивали медовый напиток. Больше делать было нечего.

— Теперь рано темнеет, — заметила канцлер.

— Очень символично, — пробормотала Малинда. — Скажите мне оба, что я сделала неправильно? Если я когда-нибудь напишу мемуары, какие уроки мне передать следующей правящей королеве? Если таковая еще будет, конечно.

Жарзвезда улыбнулась и хитро подмигнула.

— Вы первый, мастер Секретарь.

Кинвинкла поразила мысль о критике монарха, но он проявил мужество и заговорил:

— Думаю, вы почти все делали правильно, миледи, вам нечего стыдиться. Кости легли не в вашу пользу с самого начала. Лорд Гренвилл управлял страной не слишком хорошо и медлил собирать Парламент, так что вам в наследство досталось разоренное королевство. То, как умер ваш отец — простите, по-прежнему неясно, какую роль вы сыграли в его гибели. А учиненная Клинками резня настроила всех против так что, возможно, вам стоило распустить их с самого начала, а не поддерживать.

Он замолчал, беспокойно поглядывая на королеву.

— Благодарю вас.

Отречься от Клинков после трех столетий?

Малинда посмотрела на Жарзвезду, которая слегка сопела носом.

— Я виню вашего отца. Он должен был или объявить лорда Гренвилла своим наследником, или вообще убрать его из игры, только ни в коем случае не назначать его лордом-протектором. Ваше право на трон было заявлено недостаточно ясно. Вообще это чудо, что вам все-таки удалось его занять, ваша милость.

— И вы слишком милосердны, чтобы сказать мне, что я была слишком добра, чтобы его сохранить?

Жарзвезда сделала изящный глоток из кубка.

— Возможно. Конечно же, вам стоило оставить принца Кортни и мастера Фитцамброза в Бастионе, пока власть не до конца укрепилась. Вашей ошибкой стало излишнее мягкосердечие, впрочем, оно делает вам честь. А так вы больше не совершали настоящих ошибок. Ваш отец промахивался куда чаще в дни своей молодости, прежде чем понял, что короли должны прислушиваться к словам советников и принимать решения только после серьезных размышлений. Победу Кортни над бельцами можно приписать только неожиданному вмешательству духов случайности, против которых бессилен любой смертный. Если бы не они, перед воротами сейчас стоял бы Невилл.

Это были не пустые слова: Малинда слышала отголоски восторженного рева толпы.

— Я слишком снисходительна. Я даже Гренвиллу не желала такой смерти. Ни одному из моих Клинков… ни другим людям… Я вообще не хотела, чтобы кто-нибудь умер.

Канцлер опустошила кубок одним глотком и со стуком опустила его на стол.

— Если позволите, ваша милость, то у вас еще есть шанс исправить последнюю ошибку. — Глаза ее сверлили Малинду словно два буравчика. — Вы говорили, что не желаете выходить замуж за своего кузена.

— Я всегда считала Кортни забавным, но мысль о браке с ним… Надеюсь, он по-прежнему пользуется приворотными зельями.

— При всем уважении, миледи, я, встречалась с вашим племянником всего однажды, но он показался мне довольно приятным молодым человеком, хотя и вполне обычным. Он должен быть более податливым, чем ваш кузен. Если вас интересует мое мнение, я считаю, что вам следует отправиться на север и присоединиться к нему — да, выйти за него замуж и сделать его принцем-консортом. Развратник Кортни превратит вашу жизнь в сущий кошмар. У вас еще есть время.

— Сомнительно, сказала бы я, — вздохнула Малинда. Рев толпы приближался. — Я много об этом думала в последние дни. Невилл кажется крепким юношей, этого нельзя не признать, но он считает, что я убила его отца. Он нарушил данную мне присягу. Если я сбегу к нему, то отдам себя в его власть и закончу свои дни в тюрьме, а не в супружеской постели. — Она тоже опустошила кубок. — И гражданской войны все равно не избежать. Не хочу, чтобы из-за меня погибали невинные люди.

Через некоторое время она добавила:

— С любовными зельями или без, но я переживу Кортни.

Дверь распахнулась. Леди Жарзвезда и мастер Кинвинкл встали. В комнату вошли двое вооруженных солдат, из-за их спин выглянул Великий Инквизитор, потом все трое исчезли. Семенящей походкой закатился Кортни, весь разодетый в алое с золотом, с длинным пером на шляпе. Он замер, оглядывая Жарзвезду, которая уже приблизилась к двери и присела в едва заметном реверансе. Кортни скривился.

— Дорогая, вам не следовало снимать покрывало. Эта шея просто отвратительна. Я заберу цепь.

Он протянул руку с изящным маникюром.

Пожилая дама выпрямилась и теперь взирала на него с высоты своего роста.

— Ее величество дали мне цепь, и пока ее величество…

— Пускай забирает, канцлер, — сказала Малинда. — Он очень дурной человек. И благодарю вас за все, что вы сделали.

Жарзвезда яростно сорвала цепь через голову и бросила ее маленькому принцу.

— Если вы мудры, леди, то сейчас вернетесь прямиком в Оукендаун и останетесь там до смерти.

Кортни отвернулся от нее и задумчиво оглядел мастера Кинвинкла, который заметно сник.

— Лакей? Садовник? Ночной посетитель? Нет… Ты тот герольд, который так плохо зачитал завещание покойного дядюшки. Ну, беги и найди себе какое-нибудь дельное занятие.

Кортни щелкнул пальцами и направился к Малинде, распространяя вокруг себя невыносимый запах гвоздики. Дверь захлопнулась, и они остались одни.

— Я предупреждал тебя, дорогая.

Он уселся в кресло и посмотрел бутыль с медом на свет, чтобы понять, сколько осталось.

— Ты так и не принес присягу. Я не должна была отпускать тебя так.

— Да, не должна была. — Он наполнил кубок Жарзвезды. — Но ты это сделала. И теперь будешь приносить брачные обеты. Я предупреждал тебя. — Он отпил глоток. — Ам-м? На мой вкус, слишком сухое. Мы устраиваем приготовления для краткой церемонии, на которой ты подпишешь и подтвердишь печатью несколько простых документов: помолвка публичное объявление с точной датой, билль, передающий не корону — и верховную власть, — и грамоту о назначении меня регентом с неограниченной властью, чтобы разобраться со всеми беспорядками.

Сняв шляпу, он нацепил на шею золотую цепь.

Малинда не потрудилась скрыть свое презрение. На лице Кортни лежал обильный слой пудры, алый бархат его наряда не запачкала ни единая пылинка, на пальцах блестели перстни с драгоценными камнями. Он улыбнулся, словно довольный ребенок, и снова потянулся за кубком.

— Неужели ты даже не скажешь, что рада меня видеть? Хоть немного? Или тебе больше хотелось, чтобы тут сидел этот жуткий парень Фитцамброз? Брачные узы лучше виселичной веревки. Он поклялся воткнуть твою голову рядом с королем Радгаром.

— Он больше не страшен, — сказала Малинда. — Сейчас он уже наверняка бежит обратно к границам Пустошей.

Кортни хмыкнул.

— Гм… нет, дорогая. Тебя неправильно проинформировали. Он южнее Помпифарта и движется прямо к нам. Но мои советники считают, что мы можем встретить его и уничтожить, прежде чем он побеспокоит наше королевство. Это только если он откажется от моего последнего предложения — вряд ли он это сделает, потому что я не поскупился. Фитцамброз будет жить в роскоши до конца своих дней, который, впрочем, настанет довольно скоро. Забудь о нем, любимая, и думай только о нашем будущем. Завтра пройдет торжественная помолвка перед пэрами и дипломатами, и все такое. Потом я отправлюсь, чтобы разобраться с этим мерзким Фитцамброзом. А ты останешься здесь и будешь печь свадебный торт.

— Наверное, ты единственный полководец за всю историю, который управляет армией из тележки.

Он поморщился.

— Дорогая моя! Неужели ты считаешь, что я поеду на лошади? Пускай этими грязными, потными и вонючими делишками занимается всякая мелочь! Я ограничусь только производством наследников, конечно. Этим делом я займусь лично.

— А если я откажусь от твоего романтического предложения, ты опоишь меня приворотным зельем, как и своих прежних женщин?

Кортни хохотнул, поставил кубок на стол и встал. Он приблизился к Малинде, и та инстинктивно подалась назад. Ей никогда не нравились гвоздики.

— Дорога-а-ая! — протянул он, улыбаясь во весь рот. — Ты знаешь, что самое приятное, когда у тебя за спиной стоит целая армия? Тебе не нужно все время сохранять любезность. Иногда вежливость утомляет. Нет, любимая, никаких зелий. Ты когда-нибудь слышала о Тихом Омуте?

Грядет что-то очень неприятное.

— Нет.

— Ну, ты знаешь элементаров, которых твой отец так старательно преследовал? Все их книги заклинаний должны были быть уничтожены. Но этого не произошло. Осталось очень много. Коллегии удалось наложить свои старческие лапы на некоторые из них, но большинство досталось Темной Палате. Тихий Омут — это заклинание, которое пользуется большой любовью у мужей-подкаблучников и затравленных жен.

Кортни снова рассмеялся, не спуская с нее кровавых глазок.

— Ты не посмеешь! — воскликнула Малинда, и во рту у нее резко пересохло от страха.

Глупо ухмыляясь, он закивал и пощекотал ее под подбородком.

— Еще как посмею, котеночек! Давай договоримся с самого начала, хорошо? Тебе выбирать: или ты будешь хорошей, послушной и страстной женой, или Великий Инквизитор превратит тебя в августейшую медузу.

— Он не посмеет!

— Он-то? У него слюнки текут при одной только мысли! Честное слово, зря ты с ним так обошлась в Бастионе, моя сладенькая. Он мечтает стать канцлером — пускай еще немного помечтает. Ну, любимая, теперь ты выйдешь за меня замуж?

Вот чем все кончилось! Право слово, Радгар Эйлединг был не так и плох…

— Да, я выйду за тебя. У меня нет выбора.

— Со страстью, детишками и голышом-в-постели?

— Тело я предоставлю, как и оговорено. За страсть отвечаешь ты.

Он взял ее руку и поцеловал.

— Сегодня ночью, любимая, я проверю твое обещание. А пока храни меня в своем сердце.

Малинда всегда считала, что за циничной маской Кортни скрывается чувствительная, израненная душа. Теперь она знала, что внутри он еще более мерзок, чем снаружи.

Уже идя к двери, он обернулся.

— Я вернусь к тебе, когда все будет готово для церемонии. А пока оставайся здесь в безопасности.

Суд День третий (окончание)

Должно быть, комендант Бастиона оказался еще гостеприимнее, чем расписывал председатель, поскольку Малинду предоставили самой себе на целых несколько часов. Она яростно шагала по камере, размышляя, что сказать в свою защиту.

— Я знаю, что он полон жажды мести, — сказала Малинда Винтеру. — Но даже Горацио Ламбскину придется дать мне слово. Он должен! Может быть, очень кратко, но он позволит мне дать показания, чтобы инквизитор проверил, правду ли я говорю. Это разрешено даже при обвинении в измене. Итак, что я стану отрицать в первую очередь?

Винтер не отвечал. Молчал и Горацио, а бедная маленькая Минутка уплыла вместе с супом, который Малинда пролила на пол пару дней назад. Опальная королева везде ее искала, но не нашла.

Неожиданно она поняла, что еле стоит на ногах от усталости и нервного истощения после трех дней выматывающего суда и долгих месяцев физического и морального напряжения. Малинда нащупала в темноте стул и опустилась на него. Но времени на отдых почти не осталось: не прошло и нескольких минут, и под дверью показалась полоска света, щелкнул замок, заскрипели петли. С лампой в руках вошла Кошмариха. За ней вползла Чума и направилась прямиком к пленнице, вытянув костлявую руку. Малинда подпрыгнула на месте и отпрянула, но податься было некуда. Цепкие пальцы замкнулись у нее на горле, прижимая к каменной стене. Кулак ударил ей в грудь — один раз, два.

Она захрипела и попыталась вырваться, но получила еще один удар на этот раз по голове. Любое сопротивление приводило к еще более сильной боли и унижению.

— Это предупреждение, — рявкнула Чума. Изо рта у нее воняло. — Сегодня ты будешь хорошо себя вести, иначе завтра тобой займутся мужики. Думаешь, тебе сейчас больно?

Тяжелый ботинок опустился на ее ступню. Малинда вскрикнула.

— Это просто пустяки, сущие пустяки. Теперь пошли!

Тюремщица швырнула ее через всю комнатку к двери.

Малинда послушно заковыляла по мрачным, кривым ступеням. Следом тащились Чума и Кошмариха с лампой, их огромные уродливые тени танцевали впереди в неровном свете. Внизу, как всегда, уже поджидал отряд вооруженных стражников, чтобы проводить ее по низким коридорам к Главному Залу, посреди которого стоит одинокий стул.

Двое членов комиссии уже уронили головы на стол. Еще трое опоздали и, пошатываясь, крались вдоль стен, чтобы проникнуть незамеченными. За ними той же неуверенной походкой следовали несколько иностранных гостей.

— Судебное разбирательство продолжается, — сказал председатель, складывая на груди бледные руки. Он хмуро посматривал вправо и влево, пока спящих судей не разбудили соседи. — Нам осталось рассмотреть последнее и, возможно, самое отвратительное из всех преступлений этой женщины. Сейчас она расскажет досточтимым членам комиссии, что делала ночью двадцатого дня Десятого месяца.

Малинда собрала все силы для новой битвы.

— Я пошла в постель спать. Я велела своим горничным не открывать внешние двери в покои никому и ни под каким предлогом, кроме разве что пожара. Я заперлась у себя в комнате, легла под одеяло и заснула.

— Сколько в вашей комнате дверей?

Она не втянет Пса в этот кошмар. Он уехал отсюда много дней назад, и той ночью уже должен был быть на Королевском Мысе. Она отчаянно надеялась, что ему ничего не грозит, что Узурпатор не поймал его в ловушку.

— Официально одна. Еще есть потайная дверь, известная только мне, монарху и старшим в Королевской Гвардии. К тому времени Гвардию распустили, и…

— Потайная дверь в комнату госпожи использовалась для преступных связей?

— Если вам угодно, канцлер. Это началось еще задолго до моего рождения.

— Но у вас был любовник, который проходил через эту дверь?

Малинда молчала. Она не собиралась втягивать Пса, что бы ни случилось. Ей и так снились кошмары, что его схватили, бросили в тюрьму и пытают. Они даже могут выжать из нее какие-нибудь нелепые признания, представив его перед судом.

Перья писцов замерли в воздухе.

— Следствие отметит, что подсудимая отказалась отвечать.

— Это был вопрос? — усмехнулась она. — Больше похоже на констатацию факта.

— Сколько любовников было у вас в постели?

Ей показалось, что члены комиссии неодобрительно зашептались, хотя никто не осмелился возразить в открытую.

— Вопрос не имеет отношения к делу, и я требую его снять.

— Он имеет более чем серьезное отношение к делу, в чем мы скоро убедимся. Итак, значит, там была вторая дверь? Ее вы тоже заперли или оставили открытой для своих любовников.

— Потайная дверь ведет в другую комнату, и я убедилась, что внешняя дверь тоже плотно заперта.

— Вы утверждаете, что спали. Когда вы проснулись?

— Около рассвета.

— Кто или что вас разбудило?

Члены комиссии насторожились как один, и она подозревала, что все иностранные наблюдатели тоже прислушались. Этого рассказа они ждали долгие месяцы, потому что вся Эйрания не переставая говорила о загадочном убийстве.

— Очень скверный запах.

— Что послужило источником этого запаха?

— Труп на полу около моей кровати.

Да, согласилась она, это был ее кузен, принц Кортни. Да, он был голым, и да, его насквозь проткнули мечом. Она не знала, сколько времени он там пролежал, но мышцы кишечника и заднего прохода уже расслабились. При своем последнем появлении на сцене Кортни пах не гвоздиками, не розами и не лавандой.

Малинда не очень хорошо разбиралась в ранах и не могла сказать, ударили его со спины или спереди, но председатель проявил осторожность и не стал спрашивать. Он сам и еще несколько инквизиторов прибыли на место происшествия через пару минут и сразу же допросили ее; он прекрасно знал, что показания ее были правдивы, а удивление совершенно искренним. Теперь Ламбскин хотел обвинить ее в этом убийстве, не позволяя уточнить никаких спасительных деталей.

— Что вы сделали?

— Закричала и позвала на помощь. Я думала, что убийца еще там. — Довольно нелепое объяснение; на самом деле завопила она чисто рефлекторно. — Я отперла дверь и впустила своих горничных. Потом они тоже закричали.

— Потайная дверь?

— Была закрыта.

— И внешняя дверь в другую комнату?

— Позднее мне сообщили, что она тоже была заперта изнутри.

— Это произошло через несколько часов после оглашения вашей помолвки?

— Да.

— Той ночью вы согласились принять вашего жениха у себя в спальне?

— Он говорил, что собирался заглянуть. Именно поэтому я удостоверилась, что все двери надежно заперты.

Повисла тишина, как будто председатель очень осторожно прокладывал себе путь вперед. Он рискнул задать еще один вопрос:

— И вы действительно считаете, что досточтимые члены комиссии поверят, что оба — и принц, и убийца — вошли через запертую дверь, а потом убийца вышел, закрыв дверь изнутри?

— Нет.

— Сообщите комиссии имена любовников, которые регулярно приходили к вам через потайную дверь.

— Я отклоняю вопрос.

— А я настаиваю, что он имеет непосредственное отношение к следствию и отказ от дачи показаний будет расценен как признание вины. Тем не менее я могу обрадовать членов комиссии тем, что завтра им будут предоставлены протоколы допросов бывших солдат скандально известной Королевской Гвардии, и…

— Что вы с ними сделали? — закричала Малинда. — Покажите их самих, и пусть члены комиссии…

— Тихо! Еще одно замечание, и Парламент примет меры.

В тусклом свете свечей и под широкополой шляпой лицо инквизитора еще больше, чем обычно, походило на череп. Обведенные черными кругами, ввалившиеся глаза злобно пронизывали Малинду. Конечно же, он имел в виду Чуму и Кошмариху: подчиняйся или будешь страдать.

Неужели так важно доказать ее причастность к этому убийству, когда он уже в таких красках расписал преступления королевы, что она могла спокойно прощаться с жизнью? Зачем он так рискует, расспрашивая о последнем убийстве? Потому что в глазах всех правящих домов Эйрании убийство — это непростительная, самая низкая и мерзостная подлость, даже хуже, чем государственная измена — ни одна династия не обошлась без крупного предательства. На самом деле короли боятся ложного друга и отравленного поцелуя. Если бы Малинде удалось очистить себя от этого подозрения, тогда заграничные представители еще могут попытаться спасти ее шею. Вероятность невелика, но в противном случае смерть ждет совершенно точно.

— Свидетель утверждает, — сказал Ламбскин, — что обвиняемая каждую ночь принимала у себя хотя бы одного Гвардейца. Она сама признала, что о потайной двери знали только члены королевской семьи и мечники Королевской Гвардии. А теперь, госпожа, не согласитесь ли вы с самым логичным объяснением убийства принца: или вы лично убили его, или это сделал кто-то из ваших любовников, а вы потом заперли дверь?

— Не самое логичное объяснение.

Нависавший над ее стулом инквизитор не обвинил ее во лжи. Члены комиссии пошевелились и обменялись удивленными взглядами. Она выиграла очко! Теперь председателю придется просить у нее объяснения. Пускай потом он заставит ее страдать, но сегодня Малинда твердо решила очиститься от самого опасного обвинения.

Председатель насмешливо гоготнул.

— Сомневаюсь, что члены комиссии согласятся с вашей странной логикой. — Его скрежещущий голос звучал еще более хрипло, чем прежде, после трех дней разглагольствований и издевательств. — В любом случае час уже поздний, и все желают прерваться. Стража, можете отвести…

— Подождите! — раздался резкий возглас. Все взгляды обратились к досточтимому Альфреду Кильдеру, спикеру Палаты Общин, сидящему четвертым справа от председателя. — Я желаю услышать объяснения обвиняемой.

Канцлер скривился. То ли он в кои-то веки утратил контроль над чувствами, то ли хотел припугнуть спикера, поскольку ухмылка получилась устрашающей.

— Повторяю, час уже поздний.

— Несколько минут большого вреда не сделают.

Кильдер мог выдержать гнев самого Амброза; по сравнению с ним Горацио Ламбскин был не более чем зловредной бабочкой. Когда Малинда видела спикера в последний раз она обозвала его низкородным выскочкой и угрожала бросить в Бастион. Но сегодня ему единственному хватило мужества выполнить свой долг. Да пребудет с ним удача!

Председателю пришлось признать поражение.

— Очень хорошо. Обвиняемая, говорите коротко, не задерживайте собрание. Как же, по-вашему, можно объяснить это происшествие?

Малинда глубоко вдохнула и начала говорить как можно быстрее:

— Во-первых, мои фрейлины не обнаружили в комнате никакого оружия, так что убийцей я быть не могу. — Это была рапира или стилет. «Меч» Пса не смог бы проделать такую маленькую дырочку, он бы просто разрубил Кортни пополам. — Во-вторых, сплю я чутко и, несомненно, услышала бы звук борьбы или падающего тела, значит, его принесли в комнату уже мертвым и положили так, чтобы я об него споткнулась. Далее, лежал он на спине, а на груди были кровавые пятна, значит, его раздели уже после смерти — моего кузена убили одетым. Что касается запертой двери, то всем известно, что Темная Палата располагает приспособлением под названием Золотой Ключ, который открывает любую дверь. Как он справляется с задвижками и засовами — лучше спросить у председателя.

Ламбскин открыл рот, и она затараторила еще быстрее:

— Впрочем, не было большой нужды прибегать к помощи заклинаний. Принц Кортни сам прекрасно знал все потайные двери — он сорок лет рыскал по всем углам дворца, — более того, нет ни малейшего сомнения, что Темной Палате тоже известны все переходы, поскольку ее учредили еще до постройки дворца. Значит, самое логичное объяснение парадокса состоит в том, что имеется еще одна потайная дверь, которая ведет в одну из двух комнат.

— Это самая абсурдная… — начал председатель.

— Пусть она закончит! — пронзительно воскликнул Кильдер.

— Благодарю, господин спикер, — сказала она. — Я очень признательна за эту маленькую любезность. И в качестве финального аргумента я напомню вам первое правило законника: Кто выигрывает? Чего я добилась бы с помощью такого странного преступления? Через час мой собственный Великий Инквизитор вернулся с отрядом вооруженных людей, вытащил меня из спальни и бросил пленницей в Бастион. Обвинения против меня — сущая нелепица, но обвинения против Горацио Ламбскина, который тогда был Великим…

— Обвиняемая лжет! — проорал ей в ухо один из инквизиторов.

— Обвиняемая бредит! — рявкнул председатель. — Стража, уведите…

— Подождите! — раздалось несколько голосов.

Вот уж поистине, настоящая ночь чудес! Поверх шума послышался голос лорда Кэндльфрена; он вскочил на ноги и горячо и громко заговорил:

— Ваша предвзятость просто непристойна, лорд-канцлер. Должен сказать, меня она утомила. Вы обвинили подсудимую во множестве невообразимых преступлений; будет только справедливым позволить ей… гм, сделать несколько замечаний…

— Благодарю вас, кузен, — проговорила Малинда, когда его гнев поутих. Она с трудом могла дышать из-за бешено колотящегося сердца; пот застилал ей глаза, и приходилось часто моргать. — Вы все знаете, что в то время Ламбскин был у меня Великим Инквизитором и он дал клятву служить мне тайным советником. Он нарушил присягу, сообщая мне ложные сведения о количестве и расположении обеих вражеских армий, и наверняка многими другими способами. Он хлебал одновременно из трех мисок, и когда принц Кортни отказался передать ему обещанную золотую цепь, Ламбскин убил его и оставил его тело в моей спальне, чтобы заодно избавиться и от меня. Потом он таки получил место канцлера в качестве награды от своего хозяина-изменника…

— Тихо! — Председатель ударил кулаком по столу. — Обвиняемая может очернять меня, но комиссия не желает слышать гнусных наговоров против нашего государя короля Невилла! Полагаю, никто из благородных лордов и досточтимых членов комиссии не станет поддерживать подобных мятежных высказываний?

Он посмотрел налево и направо, и все притихли, опуская глаза. Обвинение в государственной измене приструнит кого угодно.

— Я еще не закончила! — закричала Малинда. — Я имею право сказать слово в свою защиту.

— Это не судебный процесс, — мрачно проговорил жуткий старик. — Так что здесь нет никаких прав. Тем не менее обвиняемая получит перо и бумагу, чтобы письменно представить следствию свою версию событий.

— Тихо, госпожа! Еще одно слово, и вас удалят из зала.

— Досточтимые члены комиссии, в последние три дня вы слышали, как обвиняемая призналась, что еще будучи ребенком восставала против власти своего отца и господина короля Амброза IV, что наслала на свою тетку, принцессу Агнес, заклинание, которое ее убило, что потворствовала следственной халатности, чтобы скрыть детали преступления, что вместе с предателем Роландом подстроила так, чтобы ее отец оказался в нужное время в Уэтшоре, где был убит своим заклятым врагом, королем бельцев, что говорила с бельцем на его корабле и взяла с него обещание, что он отпустит ее и убьет ее отца, короля Амброза Шивиальского, что сокрыла имена виновных в скоро последовавшем убийстве секретаря Кроммана и не доложила о них властям, что поехала в Айронхолл и связала Узами нескольких недоученных юношей, сделав их своими личными Клинками, не имея на то никаких прав, что по ее приказу в тот же день от рук этих убийц погибли пятнадцать невинных жителей на Площади Кленов, что сговорилась с предателем Роландом, и он поставлял ей принадлежащие казне деньги, что подкупила служителей короны и создала личную армию, хотя прекрасно знала, что это предательство, что нарушилаприказ Совета Регентства, оставила дворец, куда ее отправили для ее собственной безопасности, и поехала к его еличеству, который являлся ей братом, королю Амброзу V, и намеренно прервала жизнь ребенка, отменив лечение заклинателей, что он умер почти сразу после того, как она покормила его из своих рук, что она вступила в сговор, чтобы убить своего второго брата, лорда Гренвилла, и предъявила права на трон Шивиаля, хотя не являлась наследницей по причине брака с Радгаром Эйледингом, что предателя Роланда убили в Бастионе, когда он был ее гостем, но она не уделила его смерти должного внимания и не организовала настоящего расследования и поимки убийц, что, будучи незаконным правителем страны, она совершила многочисленные преступления, в том числе казнила своего мужа, вышеозначенного Радгара Эйлединга, прежде чем его успели допросить относительно участия в заговоре, что по ее приказу войска наемников разграбили город Помпифарт, убили несколько сотен жителей и уничтожили огромное количество имущества. — Председатель замолк, и на мгновение в его чертах проскользнула нормальная человеческая усталость. Потом он выплеснул остаток яда: — Еще вы только что слышали более чем странное объяснение, как неизвестные злодеи испортили пол в ее спальне, оставив на нем обнаженное тело ее кузена Кортни.

— Стража, уведите пленницу. Следствие окончено.

Глава 40

Я тебе говорил…

Сэр Пес

Она возвращалась запутанными коридорами и лестницами в свою маленькую, холодную и одинокую камеру. Стражники грохнули дверью, со скрежетом задвинули засов и удалились. Чумы и Кошмарихи видно не было, зато над стулом стоял маленький огрызок свечки, и крошечный огонек рассеивал темноту вокруг, рядом лежало перо, чернильница и один-единственный лист бумаги. Совершенно обессилевшая королева рухнула на лежанку и приподнялась на локте, чтобы видеть это чудо.

Канцлер сдержал слово! Она могла написать в свою защиту. В ее распоряжении имелась одна страничка и, наверное один час времени, пока горит свечка. На рассвете бумагу унесут, закончит она или нет. Интересно, кто же так зол на нее — Ламбскин или его хозяин? За что она расплачивается: за презрение к мрачному старику или за смерть Гренвилла? Вообще может оказаться, что Невилл никакой не хозяин, а такая же марионетка. После стольких месяцев одиночества она не могла разрешить загадку.

Замок снова лязгнул, петли скрипнули, и Малинда сжалась в комок, боясь, что Чума и Кошмариха решили выполнить свою угрозу и привели «мужиков». Они не уточнили, кто это будет — профессиональные палачи Бастиона или обычные уличные хулиганы. Она готова была спорить, что все эти запугивания не больше, чем просто блеф. Им нет никакого смысла сейчас с ней плохо обращаться. И в то же время ее охватило неожиданное облегчение, когда в комнатку вошел всего один вооруженный солдат и тихо закрыл за собой дверь. Никакой угрозы от него не исходило, и Малинда решила не обращать на него внимания.

После трех дней беспрестанных допросов Малинда так и не поняла, что обозначал этот странный суд. Краткое вмешательство господина спикера — да благословят его духи! — говорило, что Парламент еще не окончательно порабощен узурпатором. Увы, когда дело доходит до государственной измены, возможности монарха почти ничем не ограничиваются. Наверняка завтра комиссия проведет последнее марионеточное слушание… проголосует «за» по всем пунктам обвинения… выделит каждой палате один день на обсуждение… А потом прикроет весь этот балаган, чтобы заморские правительства не успели выдвинуть протесты.

— Пять дней! — сказала она Винтеру. — Через пять ней они придут за мной, чтобы отрубить мне голову.

— Только через мой труп, — сказал Пес.

Малинда ударилась о дальнюю дверь, резко развернулась и закричала, увидев перед собой призрака — о, только не безумие! Только не это! Она не сойдет с ума, как мать…

Он поймал ее в свои объятия и оборвал крик, прежде чем он вырвался наружу. Судя по звукам, это был Пес. Он целовал, как Пес. Он обнимал, как Пес. Он пах, как Пес. Она не помнила, чтобы у Пса было столько бугров; тонкий плащ прикрывал кучу каких-то свертков и веревочных мотков. Но это был Пес.

Они приблизились друг к другу почти вплотную.

— Ты просто кожа да кости, — прорычал он.

— Ты весь в острых углах.

Они снова поцеловались.

— Ты дрожишь.

— Ты настоящий. Это действительно ты! Неужели тоже пленник?

— Надеюсь, нет. Принес тебе кое-что.

Он полез за пазуху и вытащил «кое-что», бывшее некогда цветком. Цветок сильно помялся и пах скорее Псом, нежели розой; Малинда не видела его в темноте, да ей и не нужно было. Она расплакалась.

— Ох, Пес, Пес, Пес, дорогой! Никто никогда еще не дарил мне такого подарка!

— Лучше нам пойти. Потом закончим. Что там снаружи?

— Просто проход.

Он хмыкнул.

— Далеко мы от Речных Ворот?

— Прямо над ними. То есть проход, я имею в виду.

Он издал некий довольный звук.

— Лучше и быть не могло. Попытаемся там.

— Но…

Он отодвинул ее в сторону, хотя Малинда пыталась виться вокруг него, как плющ. Он что-то сделал с замком, и раздался щелчок.

— Золотой Ключ?

Голос ее утонул в скрипе петель. Конечно, не обошлось без заклинателей, когда спаситель появляется столь загадочным образом. Это не призрак и не иллюзия! Это настоящий Пес!

— У них есть Белые Сестры! Они могли почувствовать использование магии.

— Ни одной не встречал. — Пес вышел наружу и остановился, чтобы рассмотреть железные прутья над головой. В этот момент луна скрылась за облаком с серебристыми краями, и Пес остался при свете звезд. Ветер трепал его плащ, волосы белели в темноте, словно молоко. — Опасался… что придется убить кого-нибудь. Куда ведет другая дверь?

— Не знаю. — Малинда прижималась к нему, не в силах оторваться. — Речные Ворота прямо под нами.

Если они распознали, что Пес использовал заклинание, то в камеру уже бегут вооруженные Йомены. Башенные окна выходили прямо на каменный проходик.

Пес стащил плащ и моток веревки, повязанный через плечо, и бросил их на пол. Потом подпрыгнул, схватился руками за решетку, раскачался ногами, чтобы зацепиться за прутья. Он повис, словно летучая мышь, лицом вверх и спиной вниз, его «Меч» свешивался, как сосулька. Пес хмыкнул и спрыгнул.

— Какие-нибудь прутья шатаются? Ржавые есть? Нужно убрать два, может быть, три.

Голова ее отказывалась работать. Малинда могла думать только: «ПесПесПес»… Шатаются? Ржавые?

— Иди сюда, — сказала Малинда и взяла его за руку большую, грубую, такую знакомую руку — и отвела в дальний конец прохода, где вода сочилась из стен другой башни и мох слегка раскрошил известь. — Попробуй здесь. Я принесу стул.

Осторожно выглянула луна и очертила тень Малинды на стене, когда она бежала в камеру и обратно уже со стулом. Пес встал на него, поднял голову, ощупал прутья. Потом сказал: «Стой спокойно» — и снова полез наверх. Луна исчезла, словно не одобряя его поведение, и от Пса осталась только темная фигура на фоне сверкающих облаков. Он заворчал. Малинда поняла, что он пытается раскачать прутья, тянет их руками и толкает ногами. Через минуту он спустился, потирая руки и шепотом бормоча проклятия.

— Невозможно, — сказала она. — Нам придется бежать тем путем, что ты пришел. Пойдем, любимый! Поторопись, мы не можем тратить время зря.

— Мы бы так и сделали, если бы ты могла надеть плащ. На вот. — Он стащил перевязь через голову и дал ей «Меч» в ножнах. — Держи крепко. — Он снова забрался на решетку и попытался в другом месте. — Должен же быть какой-то прок от этих мышц… ага!

Раздался скрип металла по камню.

Малинда обхватила себя руками за плечи, вздрагивая от холода и сожалея об оставленном в камере одеяле. Но она слишком боялась оставить Пса одного: вдруг он исчезнет, как мыльный пузырь? Кроме того, она охраняла «Меч». Где-то вдалеке послышались громкие голоса, хорошо слышные в ночной тишине. Никаких криков, никаких сигналов тревоги. Наверное, обычная смена караула. Снова скрип…

Бежать, бежать, бежать…

Наверное, прошло около получаса, но минуты тянулись, словно годы. В конце концов Пес спустился, чтобы перевести дыхание. Одной окровавленной рукой он держал плащ, другой прижал к себе любимую. Ему удалось вырвать два прута полностью, правда, не смежных, и расшатать с одного конца несколько соседних, чтобы их можно было отогнуть. Но дыра еще была недостаточно большой для побега.

— Нужно больше света, — пробормотал он и снова ее поцеловал. — Они морили тебя голодом, — шепнул Пес, огда они выпустили друг друга из объятий.

— Не особенно. Как ты сюда попал?

— Прошел через ворота. Проследил за ними, когда они вели тебя обратно в камеру. Мы не знали, где именно ты находишься, понимаешь?

— Это заклинание?

— Плащ волшебный. Секрет Темной Палаты, но Коллегия смогла его повторить… Лотэр украл для нас одну штуку он не делает невидимым, просто незначительным. Ты знала что я вошел, но не обратила внимания.

— Я видела, что вошел солдат.

— Именно. — Он обнял ее крепче. — Я бы надел его на тебя и отправил к воротам, но на умных людях он не работает. Ага!

Снова показался свет, когда луна вышла из облака и покатилась по черному небу между небесными островами туч. Пес опустился на колени и ощупал пол через плащ.

— Тут еще какие-то штучки… Ты уверена, что мы прямо над Речными Воротами?

Она кивнула.

— Да.

— Надо послать сигнал… Лодка стоит вон там, но Йомены могут добраться первыми. Я спущу тебя на пристань по веревке. Делай, что я скажу тебе, и не спорь. Готова?

— Да. Ох, я люблю тебя!

Она поцеловала его, но он отстранился.

— А я тебя.

Он встал на стул и просунул руку через решетку. Должно быть, Пес бросил что-то на пристань, потому что через мгновение башни осветились серебряной вспышкой. Шар из белого огня поднялся в воздух, озарив весь Бастион, а потом погас.

Пес выхватил у нее из рук «Меч», вытащил его из ножен, крикнул: «Отойди назад!» — и обрушил клинок на один из отогнутых прутьев.

Кланг! Кланг!

Словно колющий поленья дровосек, он рубил железо, унижая благородное оружие и используя его в качестве топора.

Кланг! Кланг! Кланг!

После третьего удара прут сломался и упал на каменные плиты. Но взрыв, должно быть, слышали по всему Грендону; слышались крики, замелькали огни свечей и фонарей, топот бегущих ног. Треск барабана, поднимающий дозор.

— Сюда!

Тяжело дыша, Пес бросил «Меч», схватил Малинду обеими руками и почти швырнул ее в дыру. Сверху послышались крики: беглецов заметили. Платье порвалось об один из прутьев но Малинда оттолкнулась от чего-то твердого, сложилась почти пополам и подтянулась на руках. Пес держал ее ноги и толкал вверх. Она оказалась над решеткой и перекатилась к внешней стене, толщиной около пяти футов. Малинда повернулась назад, чтобы помочь Псу, и получила удар по лицу веревкой. Потом показался «Меч» в ножнах. Потом сам Пес, которому помощь была не нужна. Крики доносились отовсюду, барабан не умолкал. Она услышала свист тетивы, но не поняла, куда улетела стрела.

— Они плывут, — сказал Пес. — Видишь?

Лунный свет блеснул на белом парусе. Подгоняемая ветром лодка летела к причалу, и Малинда никогда не видела ничего более красивого. Снова раздался свист тетивы и звонкий лязг железного наконечника стрелы о камень — на этот раз гораздо ближе.

— Они стреляют в нас!

— Пускай, — пробормотал Пес, обматывая ее веревкой под руками и завязывая ее. — Им повезет, если при таком освещении попадут в башню.

Малинда полностью доверилась ему, перелезла через край стены и стала спускаться вдоль каменной кладки. Веревка врезалась в ребра. Было очень трудно отталкиваться от грубой, неровной стены; только теперь Малинда поняла, как ослабела в заключении. Неожиданно ее ноги оказались в пустоте, и она закачалась в воздухе, ударяясь голенями о замковый камень арки Речных Ворот. Пес аккуратно спускал ее весь оставшийся путь. Малинда приземлилась на кучу мусора у подножия ворот. Веревка повисла свободно. Она отвязала ее и спустилась на каменный уступ.

Уступ тянулся между двух башен вдоль основания стены попасть на него можно было только с Речных Ворот или с самой реки. Стоял прилив, и грязные, вонючие волны бились о камни.

Время остановилось. Лодка приближалась безнадежно медленно. Сверху она казалась гораздо ближе. Впрочем, Малинда уже видела лица даже в таком неровном свете.

Пес выступал темной фигурой на фоне светлых облаков; он полз вниз по стене. Арбалеты пели свою песню смерти, и болты отвечали им лязгом о камни. К счастью, требуется время, чтобы перезарядить арбалет. Стрелки стояли на башнях и целились, кажется, в Пса. Речные Ворота стояли закрытыми, но как только Малинда поднялась на ноги, открылась маленькая дверка рядом, и оттуда показался Йомен. Лунный свет блеснул на острие его копья. Она развернулась и побежала, с трудом передвигая соломенные ноги. Арбалетные болты целовали камни у ее ступней.

Она добралась до конца уступа, ровно под своей камерой, и на этом путь обрывался. Малинда повернулась к преследователям. Дюжина Йоменов уж высыпала наружу, первые уже почти догнали ее. Она почувствовала на плече грубую лапу и попыталась ударить стражника в лицо, но он схватил и вторую руку и завел ее за спину.

— Уведите сучку обратно в ее конуру!

Ее толкнули, и она почти упала на камень. Не такая уж и плохая идея: она споткнулась, рухнула на колени и закричала. И продолжала кричать. Она отбивалась, но без особого успеха.

— Спокойно, сучка! — сказал кто-то.

Прибыли остальные стражники и подключились к борьбе. Двое взвалили ее на спины и поволокли обратно к воротам. Она кричала, вопила, пыталась бороться… они даже не замедлили шага. Несмотря на все усилия, Малинда была слишком слаба, чтобы задержать их.

Лодку подхватил маленький вихрь подводного течения. Парус обмяк, потом снова натянулся. Послышались проклятия. Лодка закрутилась на месте, как беспомощная щепочка, потом медленно выправилась прежним курсом, но людям на борту все равно не удастся ее спасти: скорости явно не хватало. Как только бывшая королева окажется за дверкой, она пропала. Малинда слишком ослабела; врагов было слишком много.

Йомен споткнулся о моток веревки.

Она подняла голову. Пес замер на полпути, оглянулся и смотрел на Йоменов сверху вниз. Ногами он упирался в стену и походил на странную каменную статую. Два стражника, которые тащили Малинду, уже готовились бросить ее в открытую дверь, но тут Пес зарычал во всю мощь и отпустил веревку. Он буквально бросился на них сверху. Несколько человек рухнули на землю, в том числе и ее носильщики. Она вместе с ними попала в водоворот тел, конечностей и копий. Пара человек слетели с уступа в реку. Поднялись крики, стоны. Подошла лодка, и из нее выпрыгнуло около дюжины мечников: некоторые ударились о камни, двое погрузились в воду, остальные благополучно встали на ноги. Завязалась битва, но очень недолгая, поскольку Йомен немного стоит против Клинка, к тому же у нападавших был численный перевес.

Малинда даже не взглянула на схватку. Она сидела на земле, прижимаясь к Псу. Кровь хлестала из его груди, словно черный фонтан в лунном свете. Светлые глаза расширились и стали совсем белыми.

— Они здесь, — бормотала она. — Ты спас меня… Пес? Пес?

Он попытался что-то сказать, но с губ срывались только нечленораздельные звуки.

— Что?

Больше всего это было похоже на «Я тебе говорил…», но изо рта Пса потекла струйка крови, и он так и не закончил, наверное, имелось в виду: «Я тебе говорил, что умру за тебя».

— Быстрее, миледи! — прокричал Одлей. — Дуб, Ярый, внесите его на борт…

— Нет! — простонала Малинда. — Нет! Этого не может быть!

Глава 41

Восставшим из смерти доверять не стоит, поскольку они будут всеми силами использовать возвращение в собственных целях; они движимы желаниями, какие были у них в момент смерти, и тем не менее им неведомы чувства живых, а именно ни жалость, ни любовь, ни надежда.

Альбертино Вериано,

«Призыв мертвого»

Судя по запаху, в обычное время лодка эта имела дело с рыбой. Ветер прижимал ее к Бастиону, живые и мертвые люди набились до самых бортов, и судно неохотно отзывалось на действия рулевого. Пару раз они чиркнули по каменной кладке, еще несколько арбалетных болтов залетели на палубу, после чего лодка все-таки вышла на открытую воду и оказалась вне опасности.

Дрожа от холода и тяжести тела Пса, Малинда вскарабкалась на палубу. Его кровь залила ее с ног до головы. Никаких слез, по крайней мере пока. Может быть, никогда и не будет. Это неправда. Он не может умереть. Это какая-то жуткая иллюзия, которой Горацио Ламбскин хочет мучить ее.

— Немедленно к элементарам! — крикнула она — Псу нужен целитель.

Одлей встал у нее за спиной.

— Он умер, миледи.

— Он не имеет права!

— Он рухнул на копья, ваша милость. Все случилось быстро. Но он мертв.

— Нет!

Одлей вздохнул и обвел глазами собравшихся.

— Сколько еще жертв, помимо Пса?

Из темноты послышались мужские голоса.

— Бычехлыст.

— Рейнард.

— Виктор пропал. Он умеет плавать?

— Лотэру в живот попал болт. Ему нужна помощь.

— Барсук? — Одлей обернулся к одному из Клинков. — Ты принес повязки с заклинанием?

— Все будет хорошо, — послышался дрожащий голос.

— Меркадьера и Аландейла тоже нужно лечить.

— У Пьерса сотрясение. Пока неясно, насколько серьезное.

— У Жонглера сломано запястье.

— Просто растяжение, — пояснил другой голос. — Ничего страшного.

— И целая дюжина Йоменов!

— Я насчитал только восемь.

— Все равно слишком мало этих ублюдков!

Многоголосые споры.

Слова звучали слишком медленно, и Малинда не понимала их. Так много погибших и раненых. Только ради того, чтобы ее спасти. И много врагов, которые всего-навсего выполняли приказ. Она заворочалась, пытаясь сбросить с себя мертвый груз Пса. Со всех сторон потянулись руки, чтобы ей помочь. Ее посадили на скамью для гребцов, завернули в одеяла, дали фляжку крепкого вина. Лодка качалась на темных волнах. Луна ушла за тучу, но кормчий знал, куда плыть.

— Спасибо вам. — Говорить было трудно, зубы стучали от холода и возбуждения. — Я очень, очень благодарна всем вам. Потери причиняют мне неимоверную боль. Все могло быть лучше, если бы их сразу доставили на октограмму.

— Они знали, что идут на риск, — вздохнул Одлей. — И все пришли свободно, никто их не заставлял.

— Как вам это удалось? Я знаю, что у Пса был волшебный плащ.

Почему они послали Пса в самое опасное место?

Безымянные тени сгрудились вокруг нее, всего чуть больше десятка человек. Некоторое из уже названных были гораздо старше Одлея, и все же, кажется, он по-прежнему Старший.

— Мы знали, что не справимся без помощи духов, — ответил он. — Лотэр — помните Магистра Ритуалов? — вернулся в Коллегию. Мы заручились помощью его и сэра Жонглера. Может быть, вы знаете, старый рыцарь, главный заклинатель…

— Да, я знаю.

Длинная седая борода, а она оставила его стоять на коленях в грязи.

— Ну вот, — продолжил Одлей. — Они обеспечивали нас всякими штучками, в основном инквизиторскими фокусами, как, например, тот сигнальный огонь и плащ. Проблема в том, что эти плащи не так просто использовать. Большинство людей просто не в состоянии научиться. А вот Пес сумел с первого раза.

— Почему?

Почему такая жестокая случайность? Почему из них всех один только Пес? Почему? Она никак не могла понять, мозги превратились в желе.

— Для этого нужно иметь особую храбрость, ваша милость, — сказал Жонглер. — Плащ требует полного сосредоточения, и малейший испуг разрушает заклинание. Сэр Пес ничего не боялся. Он вошел в Бастион и вышел из него при свете дня, и стражники даже бровью не повели.

— Многое объясняет, — пробормотал кто-то.

Она никогда не забудет, как он сидел на наковальне и спокойно ждал, когда «Меч» войдет в его сердце. Даже их первый поцелуй требовал храбрости — после того, что произошло с Орлом.

— Расскажите мне о Шивиале. Я ничего не знаю с тех пор, как меня посадили в тюрьму. Только что Невилл захватил трон.

— Все это устроил Смейл, — сказал Винтер. — Лорд Смейл, бывший Ламбскин, который был при вас Великим Инквизитором. Кортни внезапно умер, Смейл запер вас в камеру, и Невилл остался единственным претендентом на престол. Ламбскин отдал трон Невиллу; Невилл сделал Ламбскина графом и канцлером, и теперь он управляет государством.

— И у него хорошо получается?

— Нет! — раздались разъяренные голоса.

— Много беспорядков, ваша милость, — проговорил Одлей — Они очень жестоко разбираются с бунтующими: кровопролитие, пытки, фиктивные суды, казни. Многие пэры заточены в Бастион, другие сбежали в соседние страны. Конечно, вы законная королева, так что они ничего серьезного не могли сделать, пока вы были у них на руках, но за Клинками охотились: Змей, Великий Магистр, Феликс… Половина Парламента скрывается или в бегах.

Она вспомнила, с какой легкостью Ламбскин-Смейл запугивал членов комиссии на ее суде.

— А Эйрания признала Невилла?

Лодка уже была в Заводи, где причаливают океанские суда. Рулевой сменил курс, и волна перехлестнула через борт. Лампы замерцали и заискрились.

— Некоторые страны признали. Например, Исилонд. Другие еще колеблются. Бельмарк… Они положили конец Бельской войне, но это было сделано в основном силами нового короля Бельмарка. Теперь вы в безопасности, мы думаем, скоро люди начнут присоединяться к вам.

Гражданская война? Есть лучший выход. И Малинде казалось, она знала его. Если, конечно, получится убедить остальных, что альтернатива вообще существует.

— Куда мы плывем?

— К кораблю. Из Тергии. «Морской конек». У вас там есть друг.

* * *

Даже из рыбацкой лодки «Морской конек» не казался слишком огромным.

— В Тергии такие корабли называют государственной яхтой, ваша милость, это особые корабли для дипломатов. Еще их используют всякие важные люди, когда торопятся.

У корабля была одна мачта, благодаря довольно низкой посадке можно было взойти на борт без противных веревочных лестниц. Человек на «Коньке» спустил несколько деревянных ступенек, и Одлей почти поднял на палубу королеву, облаченную в качестве регалий в два старых одеяла.

Мореход поклонился ей.

— Добро пожаловать на борт «Морского конька», ваше величество. Вы оказываете нам честь.

— Я, несомненно, испытываю куда больше радости, находясь на этом судне, нежели вы, принимая меня здесь.

— Сэр Одлей? За вами не следили? Я надеюсь?

— Нет, насколько мы можем судить, — осторожно ответил Одлей. — Это сэр Овод, ваша милость.

— Мне бы хотелось отчалить сразу же, если это возможно, — сказала Малинда.

За ее спиной Клинки переносили тела. Команда стояла за спиной капитана расплывчатым рядом теней, ожидая дальнейших указаний.

— Ваше величество понимает, — издалека начал сэр Овод, — что плыть по такой бурной реке, как Грен, под покровом ночи и не имея на борту местного лоцмана крайне опасно. У нас нет огней, вы не оставили следов. И здесь, на переполненной судами пристани нас не найдут.

— Это не так, — возмутилась она. Неужели он считает ее сумасшедшей девицей, которая боится неизвестно чего? — У Темной Палаты есть заклинание, которое называется «ищейка». В течение шести месяцев я спала на одном и том же матрасе, на нем сохранилось достаточно моих отпечатков, и духи очень быстро выследят меня.

— Прошу прощения, миледи. Я не знал… — Он проговорил что-то на другом языке, наверное, тергианском, и один из мореходов ответил длинной тирадой. — Капитан Клерк говорит, что мы сможем пересилить прилив, и парусов хватит, чтобы управлять рулем, но мы рискуем оказаться выброшенными на берег. И тогда на рассвете нас уже пригласят к виселице.

Значит, снова смерти. Малинда чувствовала себя слишком неуверенно, чтобы принимать решения.

— Старший? — отчаянно призвала она на помощь.

— Думаю, узурпатор пойдет на любые меры, чтобы схватить ее милость. Мы должны доставить наших раненых к октограмме как можно скорее. Здесь мы нигде не будем в безопасности. Поднимайте парус, будьте так любезны, сэр Овод.

Тот вздохнул и снова что-то сказал капитану.

— Вы по-прежнему во главе Клинков, сэр Одлей? — Малинда приподняла брови. — Это оказывает вам честь.

— Воистину так, миледи, но теперь они верны вам, а не мне. К сожалению, нас осталось слишком мало, последние Клинки. Мы называем себя Люди Королевы.

— Сюда, пожалуйста, ваше величество, — пригласил сэр Овод. — Он прошел несколько шагов и стукнул в дверь. Через мгновение дверь открылась, и Овод отошел в сторону, пропуская королеву вперед.

Она вошла в темную комнату, за ней следом Овод и Одлей. Дверь закрылась, и кто-то зажег лампу, потом еще одну и еще одну. Хлопая глазами, Малинда смотрела на окруживший ее золотой блеск. Каюта была куда больше, чем камера в Бастионе, хотя вряд ли она занимала хотя бы треть всего корабля. После холодного ночного воздуха здесь казалось очень тепло и светло: мягкие ковры, сияющие настенные светильники, красивые картины, мебель из полированного дерева, обитая светлой кожей. Скамейки превращались в удобные койки, за ними скрывались вделанные в панели шкафы и сундуки. Важные люди — это, конечно, люди богатые, но здесь царила настоящая роскошь — тем более после полугода в каменной коробке. Главной задачей «Морского конька» было везти каюту и ее обитателей куда угодно — хоть на край света. В эту великолепную комнату вошла свергнутая королева, одетая в окровавленные лохмотья и вонючие одеяла, с мочалкой вместо волос и запахом крепкого вина изо рта.

Перед ней в реверансе присела дама в голубых одеждах — канцлер Жарзвезда. Она встала и сверкающим от гнева взглядом обвела гостью, после чего сердечно ее обняла.

— Как они посмели! Ваша милость, идите сюда, садитесь. Как они посмели так с вами обращаться? Я очень рада вас снова видеть. Вы ранены?

Малинда покачала головой. Чувствуя легкое головокружение, она присела на скамейку и поплотнее укуталась в одеяла. Снаружи слышались крики не на шивиальском, над потолком прогромыхали шаги, и зазвенела якорная цепь.

— Тогда чья это кровь?

— Сэра Пса, — ответил Одлей. — Еще мы потеряли Бычехлыста, Рейнарда и, наверное, Виктора. Лотэру тоже досталось. Пара человек ранены несильно, но все остальные вернулись и все еще дышат. Я выиграл пари, ваша светлость.

— Вы думаете, я расстроилась из-за потерь? — рявкнула пожилая дама. — Я вообще не верила, что вы спасете ее величество. Вина, ваша милость? Ужин?

Малинда передернулась.

— Вина не надо.

Она надеялась, что о Псе позаботятся должным образом.

— Надо смыть кровь. Не желаете переодеться? Здесь есть кое-какие вещи, в любом случае они лучше ваших.

— Не сейчас. Скоро.

— Что тогда? На этой лодке сэр Овод сделает для вас любое чудо.

— На корабле! — резко проговорил он.

Ему было лет тридцать, на лице уже появились первые морщины. Невысокого роста и очень изящный, он носил на поясе рапиру, похожую на оружие Клинков, хотя меча у него не было. Одежда его выглядела очень дорогой, к тому же такое судно могло принадлежать по меньшей мере герцогу. Один только изумруд у него на шее стоил как карета с четверкой лошадей.

— Хорошо, на корабле.

— Если вы сможете добыть немного горячего супа, — сказала Малинда, — я поверю в чудеса.

— Нет ничего проще. — Овод дунул в переговорную трубку. — Миску горячего супа сейчас же.

— Ваше величество, — начала Жарзвезда. — Позвольте мне представить вам сэра Овода. Ему принадлежит этот плавающий дворец. Он называет себя верным слугой вашей милости, и в его речах я не чувствую лжи.

— Я в большом долгу перед вами, сэр Овод.

Он низко поклонился.

— Нисколько, ваше величество. Это я должен возместить вам ущерб, чего бы мне это ни стоило.

Он перешагнул с ноги на ногу, чтобы не упасть, когда корабль качнуло.

— Пожалуйста, садитесь все, — пригласила Малинда. — Сэр Овод, вы ведь Клинок?

Все трое уселись на скамейку напротив королевы.

— Я им был, ваша милость. Если бы Орден существовал, я занимал бы неплохое место. — Он улыбнулся Одлею. — Мне оказана честь входить в число Людей Королевы.

— Я всем вам крайне признательна. Куда вы везете меня?

— В Драхвельд. Правящая королева Марта обещает вам приют и королевский почет. Вы останетесь королевой в изгнании, пока ваши сторонники подготавливают борьбу против узурпатора.

Впереди снова замерещилась перспектива гражданской войны. Нет, она не поплывет в Тергию. Ответ только один: Айронхолл. Есть надежда убедить остальных, что за шесть месяцев она придумала реальный план? Хватило бы у нее самой храбрости осуществить его, если бы Пес находился рядом живой? И кто такой этот таинственный бывший Клинок, который купается в непозволительной роскоши?

— Кто был вашим подопечным, сэр Овод?

— Радгар Эйлединг, ваша милость.

Они все следили за ее реакцией.

— Сэр Пьерс говорил, что мой отец не только позволил бельскому наследнику ускользнуть из его рук, но еще и подарил ему Клинка. Уверена, он не оглашал этот факт из страха насмешек.

Государям-мужчинам позволено делать ошибки. Малинда оглядела своих соратников, особенно внимательно посмотрела на Жарзвезду, которая не увидела в этом человеке лжи и по-прежнему казалась совершенно спокойной.

— Вы знаете, что под приказом о казни вашего подопечного стояла моя подпись, сэр Овод.

— Не совсем так, ваше величество. Много лет назад я освободился от Уз при очень странных обстоятельствах, но мы с Радгаром оставались хорошими друзьями. До прошлого года.

Корабль накренился, Овод уселся поудобнее, и Малинда заметила, что с его левой рукой что-то не так. Он ею не пользовался, и это объясняло его неловкость.

— Два года назад, миледи, когда я был генеральным консулом Бельмарка в Тергии, ко мне пришел лорд Роланд с предложением окончить войну, выдав вас замуж за короля Радгара. Я передал это предложение в Бельмарк и уговорил Радгара. Я думал, что уговорил его. Когда пришло время, вы знаете, что он сделал. — Овод вздохнул. — Поверьте мне, ваша милость, я пришел в ужас. У меня не было ни малейшего подозрения, что он так поступит. Готов поклясться, он и сам этого не знал. Даже эрлы и фейны возмутились, когда он нарушил клятву, а бельцы так просто не протестуют. Впервые за долгие годы правления его право на трон оказалось под угрозой. Если вам будет от этого лучше, то его тоже погубила измена, поскольку я сильно подозреваю, что в битве при Ломоте его предали.

— Я уверена. Кто-то обеспечил моего кузена деньгами и информацией. Охотились не за мной, а за Радгаром.

Овод мрачно кивнул, соглашаясь.

— Я всегда знал, что он может быть очень резким, при необходимости даже жестоким, но за все годы нашей дружбы так и не понял всей глубины его ненависти к вашему отцу, которого он обвинял в смерти своего отца. Уверен, вы знаете эту историю, и нет нужды повторять ее вновь. Он просто обезумел от жажды мести. Впрочем, одно предательство не оправдывает другого. После Уэтшора я разорвал с ним, ваша милость. Взял свою жену и детей, ушел из драхвельдского дома, чтобы служить другому господину. Я сказал Радгару…

— Кто теперь ваш господин?

Легкая улыбка осветила мрачное лицо Овода.

— Король Тергии. Мы с ним не раз соревновались, кто кого перепьет. Обычно он выигрывал. За последний год я потерял двух венценосных друзей. — Он вздохнул и передернул плечами. — Так что моя жертва не была такой уж драматичной. А Радгар никогда просто так не сдавался. Он прислал мне документы на дом и на корабль, а я отправил их обратно. Он прислал их снова. И так далее. Когда он погиб, они были у меня на руках, так что судьба распорядилась, чтобы я сохранил дурноприобретенные блага нашей дружбы. Узнав о ваших несчастьях, я стал размышлять, чем могу вам помочь и загладить свою вину, потому что все началось именно с меня. Я недооценил Радгара.

Малинда некоторое время сидели молча, пытаясь пробиться мыслью через густую пелену усталости, горя и смятения. Скорее всего она доверилась бы Оводу и без поручительства Жарзвезды. От него исходило ощущение опытности, честности и простоты, за которой, впрочем, скрывалась глубина личности. Ни в коем случае не легкомысленный бездельник, этот друг королей.

— Вы говорите, что были другом Радгара, а я отрубила ему голову.

Бывший мечник спокойно встретил ее взгляд.

— Неужели я должен требовать отмщения, ваша милость? Судя по сведениям, мне стоит благодарить вас за то, что вы прекратили его мучения. Если бы я желал мести, разве я не оставил бы вас там всего час назад?

Малинда молча кивнула.

— Тогда я с радостью принимаю вас в ряды Людей Королевы и очень признательна за вашу службу этой ночью. Но я не поплыву в Драхвельд, как бы велика ни была моя благодарность правящей королеве.

Все трое обменялись встревоженными взглядами, вероятно, беспокоясь, не повредился ли ее рассудок за шесть месяцев заключения. Скоро они будут волноваться еще сильнее.

— Миледи, куда вы хотите, чтобы мы отправились?

Пока что рано. Надо удостовериться до конца.

— Сначала дайте мне поговорить с сэром Винтером и сэром Жонглером.

Лампы потушили и только потом открыли дверь, прошло несколько минут, и в каюте снова зажегся свет. К тому времени остальные уже прибыли, а Малинда потягивала горячий мясной суп, который кипящей лавой заполнял желудок и растекался по сосудам. У сэра Овода был отличный повар, впрочем, любое съестное показалось бы лакомством после тюремного меню. В каюту набилось много народу. Малинде пришлось пересесть в кресло и уступить скамейку Жарзвезде и четверым мужчинам.

Ногти Винтера отросли, подбородок прикрывала причудливая маленькая бородка, так что жизнь бывшего Клинка явно шла ему на пользу. Он широко заулыбался, когда Малинда спросила о Диане.

— В безопасности на Королевском Мысе, ваша милость. В Сторожке никого нет, даже сенешаля. — Он робко усмехнулся. — Она считает дни с Девятого месяца.

— Поздравляю! Уверена, Диана будет замечательной матерью. Прекрасные новости. — Ужасные, просто жуткие новости. Они еще больше усложнят ситуацию. — Сэр Жонглер? Учитывая мою невоздержанную речь при нашей последней встрече, я вам вдвойне обязана за вашу сегодняшнюю службу.

— В тот раз я более чем заслужил критику, ваше величество, и рад, что наконец-то представился шанс оправдаться в ваших глазах.

В бороде Жонглера появилось больше седины, левая рука покоилась на перевязи, но он не утратил ни капли напыщенности.

— Вы помните предмет нашего последнего разговора?

— Просьба, о которой вы писали? — осторожно уточнил он. — Да, конечно.

— За шесть месяцев в Бастионе у меня была масса времени обдумать ваши тогдашние слова.

Он помедлил пару мгновений, словно обдумывая ответ.

— Больше никогда не повторю ошибки и не стану недооценивать знания вашего величества в области магии.

— Я только любитель, но, возможно, именно отсутствие упражнений позволяет мне видеть пути, которые еще не нанесены на карту. А в тюрьме мой разум не раз отправлялся в странствия, если вы понимаете, о чем я говорю.

— Конечно.

Он встревоженно кивнул.

— Некий инквизитор как-то признался мне, что Темная Палата располагает предсказаниями, которые получены во время так называемых чтений путем обратной некромантии. При этом вызывают дух мертвого из будущего, а не из прошлого.

— Это сильное упрощение одного… Ваша милость изложили в общем виде суть очень сложного процесса, который на практике работает куда реже, чем в теории. Немногие авторитеты станут доверять процедуре так, как это делают в Темной Палате.

— Основная моя идея состоит в том, что духи, в отличие от материальных объектов, могут находиться одновременно в двух местах. Разум может странствовать. Вы не согласны? Пожалуйста, не углубляйтесь в различия между духом и разумом.

— Мы согласны, что оба они способны свободно бродить в пространстве и времени.

— Тогда почему невозможен перенос, которого хотел Пес?

Увы, дух Пса уже ушел, распался, вернулся к изначальным элементам.

Жонглер, как и все остальные, казался крайне озадаченным.

— Вы сейчас говорите о возвращении только разума в определенный момент прошлого, а не полностью тела?

— Разума… слова… идеи. Продолжайте, сэр Жонглер.

— Эта гипотеза может найти некоторое теоретическое подтверждение, однако я по-прежнему считаю, что на практике осуществить ее невозможно.

— Почему?

Жонглер смерил ее мрачным взглядом.

— Вы все еще говорите о мертвом юноше, ваше величество? Вы не намереваетесь испробовать это сами?

— Просто объясните, в чем проблема.

— Есть такая поговорка, миледи: «Мало знать — опасно».

— Вряд ли я смогла бы узнать меньше, чем вы мне рассказали до сего момента. Вы верны мне или узурпатору?

Круглое лицо Жонглера покраснело.

— Я человек вашего величества.

— Тогда отвечайте на мои вопросы. Сэр Пес желал возможного или нет?

Одлей выглядел совершенно потерянным. Винтер хмурился, жадно ловя каждое слово. Наверняка Жарзвезда тоже следила за разговором; Белые Сестры пользуются магией скорее практически, чем теоретически, но бывшая Мать-настоятельница отличалась очень острым умом.

— Даже если бы это было возможно, — начал Жонглер, — ничего все равно не вышло бы. Когда субъект попадет в прошлое, он окажется в той же самой ситуации, что и раньше, и поэтому будет вести себя как раньше, и ничего не изменится. Если, конечно, не сохранит опыт, приобретенный в будущем. А поскольку он еще в будущем не жил… Создается логическое противоречие, и мы по-прежнему сталкиваемся с Запретами Вериано.

— А вы знакомы с Хоффмановским Принципом Неопределенности? — спросила Малинда и заметила, что Винтер приподнял бровь и кивнул. — Вы знакомы?

— «Случайность — тоже элемент», да, миледи?

— Что это значит?

Он уже поднес было палец ко рту, но вовремя остановился.

— Именно поэтому любое заклинание не всегда срабатывает правильно. Главный Разрушитель иногда промахивается мимо цели. Узы Айронхолла могут убить человека.

— В нашем случае неопределенность только играет нам на руку, не так ли, сэр Жонглер?

Вынужденный дать прямой ответ, тот пробормотал:

— Пожалуй… Вы хотите сказать, что перенос во времени может оказаться не мгновенным. Действительно, может образоваться некий зазор во времени, всего несколько минут или секунд, когда субъект находится одновременно в двух временах. Если так, то он не забудет событий из будущего и причины переноса. Я верно истолковал гипотезу вашей милости?

— Этих нескольких секунд хватит для исполнения задачи.

— Может, и так, — согласился заклинатель, и в его голосе прозвучал мрачный триумф. — Тем не менее — при всем моем уважении к вашему величеству — эта же неопределенность относится и к самому переносу, причем в большей степени. Даже если мы побудим элементалей отнести нас в прошлое, ничто не может гарантировать точного попадания в цель. Юноше требовалось посетить один определенный момент из своей прошлой жизни; часом раньше или часом позже — и все бесполезно. Отправка назад на многие годы может привести к разнице в целую неделю. Случайность побеждает снова. Мы столкнулись с очень интригующей проблемой, но никакого практического разрешения она не имеет.

— И это все ваши возражения?

— Их достаточно, миледи.

Винтер обернулся к Малинде с белым как снег лицом. Он понял следующий шаг.

— Вы догадались?

Он сглотнул.

— Некромантия?

Сэр Жонглер резко выпрямился, Жарзвезда пробормотала: «О нет!», все остальные с ужасом посмотрели друг на друга.

— Момент смерти, — сказала Малинда. — Смерть многих людей, происходящая в краткий промежуток времени. Вместо того чтобы вызывать элементалей и просить их отправить тебя обратно, сэр Жонглер, подумайте о сложных духах, о душах мертвых, которые могут перетащить тебя назад в переломный момент. И да, мы можем доверять их помощи, потому что хотим того же, что и они — возможности прожить снова!

Несмотря на всю свою напыщенность, Жонглер был умным человеком, иначе ему никогда бы не стать членом Коллегии. Взгляд его покрылся поволокой, пока он взвешивал «за» и «против».

— Конечно же, вы имеете в виду Уэтшор… Это очень большой риск, ваша милость! Вызов мертвого — единственное известное мне заклинание, когда заклинатели стоят снаружи восьмигранника. Чтобы добиться поставленной вами цели — субъект? путешественник? — должен стоять внутри вместе с призванными душами. Велика опасность смерти или безумия…

— Мы с опасностью уже давно почти не расстаемся. Какие еще будут возражения?

— Одного духа не хватит… как вы и говорили. Придется вызывать нескольких, но все эти люди умерли не в один миг. Вас может разбросать… Возникает проблема ключа, или приманки, как говорят в просторечии. Некий предмет, который душа распознает, нечто давно известное…

— Их мечи?! — воскликнул Винтер. — Их мечи! Но Айронхолл разграблен, ваша милость. И все мечи утрачены.

— Сомневаюсь, что мечи погибших при Уэтшоре повесили на Небосвод. Сэр Лотэр должен знать. А если мы их найдем, это сработает? Я никогда не любила своего отца, но он был сильным и умелым правителем. Шивиаль только страдал после его смерти и, кажется, ему уготованы еще большие страдания. Если — и именно это мне нужно знать — если души погибших Клинков призовут меня назад… мне нужна будет всего одна минута! Только одна! Если я вернусь в момент, когда покинула кар и пошла по причалу; если вместо этого я побегу по причалу и криком предупрежу Гвардейцев… Конечно, если я просто заору: «Арбалет!», они немедленно прикроют отца горой тел и Радгару не удастся выстрелить. Все наши проблемы произошли из-за смерти отца. Одно только слово…

Она перевозбудилась.

— Еще супа, ваше величество? — предложила Жарзвезда, забирая пустую миску. — Идея очень захватывающая. Вы согласны, сэр Овод?

Винтер и Жонглер уставились друг на друга. Потом пожилой Клинок повернулся к Малинде, и теперь в его голосе не было прежней снисходительности:

— Это жуткая идея! Мне нужно подумать.

Осознаниесобственной правоты не доставило ей никакого удовольствия.

— Вот как раз времени у нас и нет! Ламбскин — или Смейл, или как его там — наверняка уже ищет меня. Если его шпионы и заклинатели услышат хотя бы отзвук этого плана, они перекроют нам воздух. — Каждый пропущенный день обозначает лишний день без Пса. — Ответ лежит в Айронхолле. Когда «Морской конек» выйдет из реки, сэр Овод, прошу вас, правьте к Айронхоллу.

В мрачной тишине раздался голос графини Жарзвезды:

— Ваша милость, вы только что выбрались из ужасного испытания. Несколько дней отдыха помогут вам восстановить…

— Нет!

— Сэр Лотэр нуждается в помощи элементаров, — сказал Одлей. — У нас есть с собой магические повязки, но их недостаточно. К тому же необходимо устроить погребения.

— Нет!

— Ваше величество, — возразил Жонглер. — Вы предлагаете совершенно неиспытанные ранее приемы заклинаний. Думаю, потребуются месяцы, чтобы определить, кто нам нужен, а также придется провести немало исследований…

— В вашем распоряжении вся ночь. Идите и работайте.

Все присутствовавшие обменялись нервными взглядами. Следующим попытался сэр Овод:

— Нам не хватает снаряжения, необходимого для путешествия, даже если мы не планируем вернуться. Более того, хотя у «Морского конька» очень высокая посадка, нам придется изучить незнакомую береговую линию и рельеф дна. А ни лоцмана, ни карт у нас нет.

— Перестаньте придумывать отговорки!

— Если Ламбскин послал духов на ваши поиски, — сказал Винтер, — тогда вам ни в коем случае нельзя отправляться в Айронхолл. День или два в Тергии собьют его со следа.

Малинда отвернулась, чтобы не видеть выражения ужаса на его лице, и почувствовала, как ее решимость лопается словно мыльный пузырь.

— Кажется, я действительно слишком поторопилась. Будьте любезны, правьте к Драхвельду, сэр Овод.

Глава 42

Если бы только его жена не была помешана на морских коньках.

Радгар Эйлединг

Столица Тергии, город Драхвельд лежал на абсолютно плоской равнине и походил на макет. «Морской конек» пересек центр по переполненному каналу, добрался до резиденции сэра Овода, стоявшей на берегу, и причалил около розового сада. Его дом был меньше королевского дворца, но вряд ли хоть один герцог отказался бы от такого. Тонкий вкус хозяина чувствовался во всем, начиная от желтых кувшинок у причала и заканчивая золотыми куполами на крыше — редкое сочетание богатства и чувства меры. Даже королева поразилась бы такой красоте, что говорить о несчастной пленнице, которая полгода провела в подземелье.

Малинде не совсем понравилось только одно: чрезмерное увлечение орнаментом с морскими коньками: на воротных столбах стояли мраморные морские коньки выше человеческого роста, маленькие морские коньки смотрели с фарфоровой посуды, полотенец, подушек; они же виднелись на мозаиках, картинах, бордюрах, служили в качестве дверных ручек и ножек кроватей.

Леди Овод вышла встречать гостей к главным воротам, блистая красотой фарфоровой статуи и россыпью бриллиантов. В ушах у нее качались крошечные бирюзовые морские коньки.

Сэра Лотэра и других раненых немедленно доставили к элементарам. Остальные Клинки занялись грустным делом: собиранием дров и устроением погребального костра для погибших. Жарзвезда неоднократно предпринимала попытки уложить Малинду в постель, но Малинда укладываться отказывалась. Она приветствовала остальных Людей Королевы: Лиса, Джарвиса и еще нескольких, которых знала хуже. Ей сообщили, что еще некоторые шивиальские изгнанники проживали в городе, и королева настояла на встрече с ними. Она пыталась помочь с похоронными приготовлениями, напрашивалась в ассистенты сэру Жонглеру, разрабатывавшему заклинания. Когда Малинду, наконец, убедили, что от ее помощи один только вред, костер сложили, раненые вернулись, и можно было начинать похороны. Ей позволили поджечь дрова.

Прошло несколько часов, прежде чем все выгорело дотла; Малинда стояла и смотрела на огонь вместе с остальными мечниками. Многие плакали, но из глаз королевы не покатилось ни единой слезинки. Она не соглашалась, что Пес умер навсегда, и желала отправиться в Айронхолл, чтобы изменить ход событий. Он будет жить снова; они все будут жить снова. Когда тени деревьев удлинились, Жарзвезде удалось затащить ее в дом и влить несколько ложек супа. Малинда по-прежнему отказывалась подняться на второй этаж и даже присесть больше, чем на пару минут. Она хотела говорить о политике с Винтером, проверять работу заклинателей, осматривать снаряжение для «Морского конька» — все, что угодно, только не отдыхать.

Появилась правящая королева Марта; приехала инкогнито без всяких торжеств. Две королевы остались наедине, и Малинда неожиданно для самой себя заговорила — как никогда раньше, даже с Дианой, — о человеке, которого любила и теперь потеряла. Буря разразилась. Она рухнула в объятия Марты и безутешно рыдала, пока недавно овдовевшая королева не зарыдала тоже.

Малинда почти не помнила, как ее отвели наверх и уложили в постель.

Около полудня следующего дня состоялось совещание королевы в изгнании и ее советников в изгнании: Жарзвезда, Одлей, Овод, Жонглер и Лотэр, который выздоровел, но был еще слаб. На всех лицах застыло мрачное выражение. Да, согласились заклинатели, ее план вполне осуществим.

— Вероятность полной неудачи, — заговорил Лотэр, — меньше, чем вероятность печального исхода — например, смерти или сумасшествия. При всем уважении, миледи, надо быть совершенным безумцем, чтобы стоять внутри октограммы.

— Если я уже сейчас сумасшедшая, это уменьшает риск.

Пес презрел опасность, чтобы ее спасти; неужели она для него сделает меньше?

Жонглер не спал всю ночь и с трудом подавлял позывы к беспрестанной зевоте.

— Нам необходимо получить их мечи, а мы не знаем, где они.

— Уверен, оружие вернулось в Айронхолл, — задумчиво проговорил Лотэр. — Так предписывает закон. Точно знает Великий Магистр, но его вздернули на виселице месяц назад, так что мы не можем его спросить. Еще Магистр Ритуалов и магистр Оружия могли знать, однако они все… — Он передернул плечами. — Семьдесят мечей? Даже если бы их повесили на Небосвод без церемоний, я бы заметил. Скорее всего отнесли в Кузницу и перековали, расплавили отдельно лезвия и гарды, а кошачьи глаза отправили в хранилище…

— Нам бы хватило одних только лезвий, — без особой уверенности проговорил Жонглер. — Но мятежники могли их тоже забрать.

— Я знаю, где они, — вмешалась Малинда. — Когда мы можем отплыть?

Ее не успели ни о чем расспросить, поскольку вмешался Одлей:

— Как можно скорее! Если ваша милость уверены, что без этого мероприятия не обойтись, тогда мы должны выступать как можно скорее. Сэр Овод, мы сможем отчалить сегодня ночью?

Овод с сомнением покачал головой.

— Капитан еще не успокоился после сплава вниз по Грену… Да, конечно, если это необходимо, но почему?

Одлей мрачно смотрел в пол, не встречаясь ни с кем глазами.

— Потому что нас наверняка предали.

— Винтер? — тихо спросила Малинда.

— Он или кто-то другой. Джарвис и Меркадьер исчезли сразу же после погребения. Они могут знать, а могут и не знать о планах вашего величества. Но Винтер точно знает, и его нет.

Долгое время все молчали. Она начала с четырьмя Клинками, и эти четверо казались ей особенными, даже когда она унаследовала остальных. Но Абель ушел очень скоро, потом Пес, а теперь Винтер.

— Я не могу его винить. Он знает, что если нам все удастся, Бандит не погибнет, и Диана не овдовеет, и никогда не будет ребенка, которого она носит. Если я могу отвести несчастья и беды от своей страны и Клинков, то от других я отведу счастливую судьбу. Как он попытается нам помешать?

— У Шивиаля здесь есть консульство, — проговорила Жарзвезда. — Темная Палата наверняка расставила агентов следить за этим домом и за всеми вашими сторонниками. Труднее всего будет заставить их поверить. Как только он преуспеет, они пошлют словечко в Грендон, а Грендон направит в Айронхолл войска.

— Мы можем попасть туда раньше?

Овод вздохнул.

— Смотря когда выступить… Но ветер дует попутный. Да, можем.

— Нам хватает людей?

— Да, — кивнул Одлей. — Впритык.

— Заклинатели, вы закончили с ритуалами?

Жонглер попытался ответить, но не смог подавить зевоту. Лотэр кивнул.

— Тогда отплываем сегодня и едем в Айронхолл.

Глава 43

Дом — это место, где заканчиваются странствия.

Фонателлис

Ближе всего к Айронхоллу располагался Ньютор, состоящий из дюжины домиков на берегу удобной гавани. Жители этого небольшого поселения не могли содержать конюшню с прокатными лошадьми, но одна конюшня все-таки имелась. Ее тайно поддерживал Орден, а содержащего рыцаря заранее предупредили о прибывающих с моря гостях. Когда Орден распустили, а Айронхолл превратился в руины, древний сэр Седрик отправился на покой, чтобы никогда больше не встречаться с Клинками. Голос разума говорил, что пора закрывать свое дело, продавать последних оставшихся лошадок и переселяться к дочери в Прейл, но то ли из-за лени, то ли по причине излишней сентиментальности он остался на месте. И вот, к вящей радости, ранним утром Пятого месяца на пороге его дома очутился юноша с мечом с кошачьим глазом и потребовал девять лучших лошадей — и без лишних вопросов. Удача улыбнулась: девять лучших лошадей были девятью худшими, поскольку ровно столько лошадок паслось на пастбище, и сэр Седрик расстался с ними без малейшего сожаления, едва не отказавшись от золотых монет. Но все-таки взял плату. Через некоторое время он заметил у берега незнакомое маленькое судно и всадников, летящих через равнины. Интересно, подумал он, что движет ими?

Почти такие же мысли вертелись в голове у Малинды. Эти люди исполняли ее приказы не из чувства преданности — вероятно, королева кажется им даже более сумасшедшей, чем в свое время Адела. Скорее всего мечники испытывали острую тоску по самим Клинкам, по древнему Ордену, по тому идеалу, что был погребен в Уэтшорской резне. Если безумный план удастся, она может спасти от падения всех. Если все провалится, рыцари потеряют немного. Ее саму, конечно же… но Малинда старалась об этом не думать.

Люди Королевы, последние из Клинков. В последний путь их отправилось всего восемь. Оба заклинателя уже разменяли четвертый десяток, однако остальные были еще молоды. Самый старший, Дуб, не перевалил за тридцать. Одлею не исполнилось и девятнадцати, хотя он всеми силами скрывал этот постыдный факт; Севери, Чарент, Ярый и Аландейл расположились где-то между. Овод очень хотел поехать с ними, но заклинатели запретили. Он имел слишком тесную связь с Радгаром, и его присутствие разъярит восставших духов. Конечно, они не сумеют выбраться за пределы октограммы и напасть на него, но их гнев легко может перекинуться на Малинду.

Когда девять всадников поднимались по невысокому склону холма неподалеку от Ньютора, настроение у них было довольно-таки тоскливое. Но как только море исчезло из виду, и Одлей прибавил рыси, среди путешественников стала потихоньку загораться безудержная веселость. Все началось с того, что Севери затянул песню, совсем не подходящую для ушей венценосных дам, и остальные принялись подпевать. Малинда подумала, станут ли они петь завтра на обратном пути — если завтра вообще настанет. Все зависит от мечей. Что с ними стало: расплавили, или украли, или что? Вся экспедиция окажется бездарной тратой времени, если мечи не отыщутся.

Или это может оказаться ловушкой. Когда впереди показался Айронхолл, Одлей приказал остановиться и выслал на разведку Ярого. Малинда считала, что его осторожность граничит с безумием: даже если Винтер предал их, правительство не может среагировать так быстро и прислать войска. Правительства обычно запаздывают в таких делах. И тем не менее отряд испытал облегчение, когда спокойный Ярый вернулся и доложил, что все чисто. Кавалькада в молчании потянулась за ним.

Издалека Айронхолл казался таким же, как всегда, и только с близкого расстояния становились заметны проломленные крыши и пустые окна. Порыв ветра принес с собой отчетливый запах разорения и беды. Все сожженные здания источали смрад, а Айронхолл сгорел так сильно, что многие дома просто развалились от жара. Даже равнинные овцы и пони избегали пепелища, и буйная поросль сорняков во дворе оставалась нетронутой.

Не говоря ни слова, королева Малинда спешилась. Одлей помог ей спуститься. В полной тишине отряд поднялся по грязным ступеням Главного Дома и вошел внутрь, пока путь не преградили горы угля и обвалившейся каменной кладки. Взору открылся просторный двор, который некогда был Главным Залом. Оплавленные куски цепей свешивались кое-где с почерневших стен, но все мечи, которые не достались грабителям, были погребены под завалами.

— Пошли! — рявкнул Жонглер. — Поищем в Кузнице.

Кузница сохранилась несколько лучше, потому что в ней не было ничего горючего, кроме угольных запасов для горнов, но их не тронули. Все инструменты украли, стекла побили, но изнутри мрачная крипта изменилась мало. Вода по-прежнему стекала по каменным желобам и исчезала в дыре в полу. Вокруг валялись груды болванок и железного лома, как будто кто-то ворошил эти горы металла. Но семьдесят два меча там не спрячешь. Удалось найти несколько клинков, но то были недоделанные заготовки или неудачные изделия.

— А духи еще здесь? — неожиданно спросил Дуб.

Ярый, Севери и оба заклинателя вздрогнули, как будто от холода, и никто, кроме эха, не ответил. Путешественники собрались вокруг дыры, куда приводили все сточные канавки, и прислушивались к монотонному пению воды.

— Конечно же, нет! — покачал головой Севери. — Они бы не стали этого делать.

— Если кто-то изобрел данный способ три столетия назад, то в прошлом году все так же и осталось, — ответил Лотэр.

— Дюрандаль мне так и сказал, — проговорила Малинда. — А уж он-то наверняка знал. — Правда, он говорил только об Орле.

Его исключили из Ордена, выписали из свитков, спустили его меч в водосток, а его самого отправили матросом на такелажное судно к Жарким Берегам.

И теперь она делает ставку на это случайное высказывание. Роланд мог иметь в виду какой-нибудь другой водосток, в прямом или переносном смысле. Или такая мера относилась только к тем Клинкам, которые нарушили верность подопечному, например, целовались с их дочерьми. Может быть, обезумевшие и погибшие в Уэтшоре Клинки не пользуются таким презрением, и их мечи вывесили на Небосвод, и армия Кортни благополучно их забрала. Она вспомнила, что этот водосток раньше прикрывала медная плита, которая теперь исчезла. Само по себе отверстие казалось слишком ровным, чтобы быть целиком природного происхождения, и недостаточно ровным для созданного человеческими руками. Что там внизу: бездонная щель или широкая пещера?

Если, если, если… если все получится, то Пес будет жить.

— Пойду принесу цепи, — сказал Чарент.

Следом за ним вышел Аландейл, и Одлей послал Севери, чтобы тот заступил на стражу.

Вернулись Чарент и Аландейл, таща на плечах седельные сумки, которые со звоном упали на пол. Внутри оказалось несколько десятков метров цепей и целый набор крюков.

— Кто у нас лучший рыболов? — весело спросил Аландейл, однако никто не ответил.

Чарент первым опустил цепь с крюком в дыру, и все остальные сгрудились вокруг и стали слушать. Только шуршание, никакого звяканья. Водосток поглотил всю цепь. На помощь пришел Дуб. Они привязали вторую цепь к первой и продолжили кормить ненасытную дыру.

— Надо привязать верхний конец к чему-нибудь, — предложил Жонглер. — А то вдруг она сорвется и упадет.

Лотэр намотал цепь на одну из заготовок для меча и встал на нее.

— Кто-нибудь что-нибудь слышит?

Вода продолжала свою песню и заглушала остальные звуки, если таковые вообще имелись. Скоро в отверстии почти целиком исчезла и вторая цепь. Дыра казалась бездонной.

— Знаете что? — пропыхтел Дуб. — Она не становится тяжелее. Наверное, скручивается где-то там.

— В любом случае доведи ее до конца, — сказал Одлей. — А потом тащи наверх.

— Твоя очередь, Вожак!

Нимало не смутившись, Одлей скинул плащ и камзол. Аландейл последовал его примеру, и они начали вытягивать цепь обратно. Вторая цепь и половина первой уже лежали наверху.

— Слышите?

Внизу за грохотом воды что-то заскрежетало, звякнуло и затихло… Когда подняли крюк, на нем ничего не было.

— Вы ухватили что-то и уронили. Давайте еще раз, — сказал Жонглер.

Никто не сомневался, что так оно и есть.

Вторая попытка закончилась полной неудачей. В третий раз цепь размоталась до самого конца и притом очень быстро. Вверх она уже ползла, но теперь на крюке висела добыча. Несколько рук сразу потянулись за ней — за рапирой, подцепленной за гарду. Прекрасная сталь Айронхолла не заржавела и сияла по-прежнему, и на гарде блестел кошачий глаз.

Ярый подбежал к ближайшему окну.

— «Увещевание»! — громко прочитал он, и вся Кузница взорвалась радостными возгласами.

Где оружие Бандита, там и все остальные. Разве это не знамение, что рапира Старшего появилась первой? Одлей от счастья забылся настолько, что схватил свою королеву в объятия и хорошенько встряхнул.

Сердце Малинды замерло от неожиданного страха. Она оказалась права; значит, теперь придется пройти через весь этот кошмар.

Некромантией надо заниматься ночью. Одлей приказал Севери отправиться в Блэкуотер и предупредить человека из Ордена, если он еще там.

Остаток дня ушел на то, чтобы достать остальные мечи. Заклинатели сказали, что нужно восемь штук, после чего тихонько удалились в укромный уголок и принялись повторять свои заклинания. Пятеро юношей разделись до пояса и по очереди надрывали спины, пытая удачу. Чаще всего крюк поднимался пустым, но не всегда. Всякий раз при появлении нового клинка имя его зачитывали и опознавали владельца — со смешанным чувством радости и печали, вспоминая прежних друзей.

«Прощай»? — Это Фейртру!

«Правосудие»? — Он был у юного Орвила, да?

«Намек»? — Херрика!

«Москит»? — Москита никто не знал. Возможно, он попал сюда много веков назад. Его отложили в сторону. То же самое с «Роком»… Малинда надеялась, что им не попадется «Полет», принадлежавший некогда сэру Орлу. Он тоже где-то там.

«Молния»? — Ястреба.

— Я бы не стала его использовать.

Именно этим мечом Малинда зарубила Ястреба, но они бы ей все равно не поверили. Она оставила без ответа любопытные взгляды.

«Молнию» тоже убрали в сторону.

Так же и «Хитрость», потому что никто не мог определить владельца.

Малинда вспомнила, что «Хозяин» принадлежал Чандосу. Ей говорила Диана.

Севери вернулся и доложил, что старый сэр Кристал несет дозор на Блэкуотерской дороге. Он уверил, что его внук перегонит любую четвероногую тварь и немедленно сообщит, если на тракте покажутся какие-нибудь подозрительные путешественники.

Сгустились сумерки, а мечи перестали появляться. Потом показался «Кровопийца», принадлежавший Болту. Всего шесть. И потом снова ничего… Молодые люди поужинали по очереди, чтобы не прекращать охоту. Заклинателей пристыдили и заставили помогать. Малинда сама успешно сразилась с огнивом и зажгла огонь в горнилах.

Они пытались опускать цепь только до половины; они использовали разные крюки, но, судя по всему, остальные мечи лежали или слишком глубоко, или почти плоско, так что зацепить их не получалось. Руки Клинков раздулись от холодной воды, вспухли и стерлись о звенья цепи. Приближалась полночь — лучшее время для черной магии.

— Все бесполезно, — покачал головой Жонглер. — Шесть? Или семь?

— Семь, — ответила Малинда. Придется рискнуть и вызвать Ястреба. — Давайте последнюю попытку. — Она взяла крюк и поцеловала его. — Пожалуйста. Найди мне человека.

Уставшие парни рассмеялись. Королева опустила крюк в расселину и смотрела, как цепь быстро разматывается и пропадает в темноте. Потом Малинда попыталась вытянуть ее, но сил не хватило. Одлей и Ярый отодвинули ее в сторонку и потянули вдвоем, но и они не смогли ничего сделать. Цепь застряла. Наконец с помощью остальных удалось сдвинуть крюк, и когда он наконец-то появился, на нем висело два меча — «Скорбь» Мэллори и «Ловкость» Стальварта. Теперь были все восемь, и без Ястреба.

— Думаю, стоит немного передохнуть, — сказал Жонглер. — Мы полагаем, что ближе к рассвету наступит более благоприятное для наших целей время. Нам всем нужно повторить…

Стоявший на страже Дуб сбежал вниз по ступеням, и голос его разнесся эхом по все Кузнице:

— Мальчик прибежал! Говорит, они едут… около пятидесяти Йоменов, сразу же за ним.

Глава 44

Секунды важнее, чем годы. Одно мгновение может навсегда изменить твою жизнь.

Сэр Пес

— Пора уходить! — сказала Малинда. — Теперь у нас есть мечи. Подойдет любая октограмма.

— Не так хорошо! — воскликнули в один голос оба заклинателя.

— Совсем не так хорошо, — добавил Лотэр. — Они непременно ответят на зов отсюда, а вот из другого…

— Кроме того, — добавил Жонглер, — если посторонние люди будут слишком долго держать мечи, это может ослабить их личную связку с покойными.

— Тогда начинаем! — крикнул Одлей. — Никаких возражений!

Приказ обращался к Малинде.

Это настоящее безумие. Копейщики появятся в Кузнице еще до того, как они завершат первую попытку, а ведь новое заклинание почти никогда не срабатывает сразу. Люди Королевы попадут в ловушку; ее саму снова бросят в тюрьму, а потом тихо убьют. Единственный способ спастись — бежать. Но Одлей уже поставил Малинду в центр октограммы, а Севери и Чарент обвязывали огромную наковальню веревкой. Сначала королева села на чугунную глыбу, потом передумала и встала на колени. Заклинатели велели поставить мечи рукоятями вверх, но воткнуть их в каменный пол было невозможно, так что пришлось намотать толстый слой веревки. Малинда сидела в окружении стены из стали — «Ловкость», «Скорбь», «Увещевание», «Кровопийца», «Прощай», «Правосудие», «Хозяин», «Хитрость».

Она подумала о «Мече», который потерялся где-то в суматохе и теперь покоится под мутными водами Грена. Мужчины встали по концам лучей восьмигранника, как и было заранее уговорено. Снаружи им не грозила серьезная опасность. Лотэр вытянул руку со свитком. Послышалась тихая ругань, и все обернулись в сторону бывшего Магистра Ритуалов. По какой-то таинственной, никому не известной причине все колдуны пишут свои заклинания на свитках, которые имеют привычку скручиваться в самый неподходящий момент.

— Я призываю Бандита к «Увещеванию», — сказал Жонглер. — Пожалуйста, произнесите остальные имена.

— Сэра Чандоса к «Хозяину»…

— Сэра Стальварта к «Ловкости»…

И так далее по кругу.

— Благодарю вас. Теперь повернитесь лицом ко мне, ваша милость. Здесь луч смерти. Вы готовы?

Она кивнула.

— Если это не сработает… а еще сильнее, если сработает… я благодарю вас.

— Это мы должны благодарить вас, ваше величество, — сказал Одлей. — Мы…

Жонглер оборвал его речь и запел заклинание высоким, сорванным голосом. Ритуал начался.

Малинде было делать нечего, пока — если — мертвые не появятся. Не будучи чувствительна к духам, она долгое время ничего не замечала. От каменных стен и пола Кузницы веяло холодом. Из-за странной акустики звуки восьми голосов то вибрировали и отдавались эхом, то пропадали, как в зимней ночи. Люди отзывали время, отгоняли смерть. Они звали мертвых по именам, одного за другим, потом снова отгоняли смерть, призывали воздух и огонь, чтобы снова собрать духов. Снова и снова, поодиночке и все вместе, по всем сторонам октограммы.

Малинда вспомнила свои слова: очень простые, обычная просьба отнести ее в тот миг, когда резня еще не началась, когда Радгар еще не спустил крючок арбалета. Этот миг запечатлелся в ее памяти: наверху лестницы Клинки сгрудились вокруг ее отца, прикрывая его со всех сторон, но вот они расступаются, чтобы дать ей дорогу, и открывают его. Никто и не подумал о луках или арбалетах; Радгар отвлек их внимание, как Дюрандаль и говорил.

Конечно, король Амброз был деспотом, но Шивиаль нуждался в нем, в его железной воле, ловких руках и изощренном уме. Всего одно слово может его спасти, и Радгар уплывет ни с чем. Принцесса Дьерда станет королевой Дьердой, произведет на свет бесчисленное количество маленьких принцев и впрок обеспечит Шивиаль наследниками, а она, опозоренная Малинда, отвергнутая обычным пиратом… ну, ей придется столкнуться с разъяренным отцом, а потом выйти замуж за какое-нибудь другое чудовище… Впрочем, Радгар не показался ей совсем уж ужасным за несколько минут разговора. Да и королева Марта очень его хвалила.

Огонь в горнах затухал. Кузница погружалась в темноту, становилось холоднее и холоднее. По спине ее побежали мурашки.

Голоса попали в бесконечный водоворот, повторяя одни и те же имена: Чандос, приди! Болт, приди! Стальварт, приди! Время отозвано, возможно, оно уже никогда не вернется. Тепло тоже отозвано; Малинда замерзала.

Пение замирало где-то вдалеке, и шум воды тоже пропал, огонь совсем потух, и все же в Кузнице было не совсем темно, скорее… туманно? Вот что значит быть слепой? Чтобы видеть темноту, тоже нужно иметь зрение. Все как будто скрылось за закопченным стеклом, как будто сам воздух перестал пропускать свет. Она не видела заклинателей, только… только глаза, которые пристально смотрели на нее. Развоплощенные. Пара глаз, слабая тень руки, лежащая на рукояти «Увещевания»… Еще глаза — справа и слева. За спиной? Да, сзади тоже, смотрят в затылок.

В голове не осталось ни одной мысли. Малинда нащупала свиток со своими словами, но он, конечно же, скрутился. Она развернула его снова, и леденящий ветер вырвал листок из рук.

— Предательница!

Даже не голос, а скорее мысль в ее сознании.

— Нет! — закричала она, пытаясь вспомнить нужные слова. — Клинки, вы должны спасти своего подопечного…

— Это предательница.

— Она предала нас, — сказал другой голос.

Совсем прозрачные, бесплотные, не больше чем отражения на водной глади, они стягивались вокруг нее, сжимая в руках мечи.

— Убить ее. Лишить рассудка. Скрутить, разорвать, ободрать…

Прикосновение ледяных пальцев…

— Нет! — закричала она. — Спасите короля! Спасите своего подопечного! Была резня! Вы умерли. Сотни людей умерли. — Малинда напрочь позабыла свои слова и забормотала первое, что пришло в голову. — Маленький принц умер через полгода, а меня свергли. — Она удивлялась, почему заклинатели еще поют где-то в отдалении. Неужели они не слышат, как она говорит с призраками? — Заберите меня к себе! В момент вашей смерти и раньше! Когда я шла по причалу — я закричу и…

— Предательница, предательница!

— Пусть она кричит.

— Пусть стонет.

— Она убила нашего подопечного…

— Это не я! Я хочу его спасти, спасти вас, всех вас! Начнем все сначала! Я закричу и предупрежу вас. Вы не можете крикнуть, но я могу. Возьмите меня назад…

— Пусть она страдает, страдает, страдает…

— Сэр Бандит! — воскликнула Малинда. — Диана овдовела. Она скорбела по вам, но потом вышла замуж за другого мужчину.

— Диана? Зачем мне Диана?

Эта едва слышная мысль, голос Бандита, вот и все, что осталось от славного воина.

— Отнесите меня обратно на трап! Я спасу вас всех!

Глухой гнев.

— Братья, она тоже была нашей подопечной, наследницей нашего подопечного. — Это говорил Бандит. — Мы клялись, братья. Давайте поверим ей, хоть немного. Если она снова обманет нас, мы скрутим и разорвем ее.

Жалобное бормотание…

— Да, да, пожалуйста! — взмолилась она. — Быстро! На причал! Люди Узурпатора уже близко!

— Она предала Орла.

Это Чандос.

— Я этого не делала! Помогите мне, и вы будете жить снова, и Клинки будут жить снова.

— Давайте сделаем, как говорит Старший, братья. — Это юный Стальварт. — Вспомните свои клятвы…

Головокружение, тошнота… Свет? Туман сделался ярче. Запах воды, морской воды. Слабый отзвук дождя. Трава под ногами.

И крики, кричащие люди, кричащие лошади.

— Нет! — простонала Малинда. — Это слишком поздно. Это когда вы умираете.

Призрачные вопли и стоны.

— Смотри, мы падаем! Безумие! Позор!

Восемь призраков сгрудились вокруг нее, восемь неясных теней. Они чуть не впали в ярость при виде своей смерти и не слышали ее просьб.

— Несите меня дальше! Дальше в прошлое, пока мой отец не умер. Дальше в прошлое, дальше…

Где-то поблизости раздался новый голос.

— Сдавайтесь, именем короля Невилла!

И вместо отдаленного пения послышались крики и звон мечей. Йомены прибыли в Кузницу. Снова кровь, снова смерти. Малинда находилась в двух местах одновременно, в двух временах. Она сейчас просто сойдет с ума… Заклинатели предупреждали…

— Быстро! — закричала она. — Духи! Спасите короля! Это последние из вашего Ордена, спасите их! Несите меня дальше в прошлое, чтобы я успела предупредить!

— Братья, мы должны ей помочь.

Это снова Бандит, и Чандос присоединил свой тихий голос. И снова Стальварт:

— Она может нас спасти.

Еще один приступ тошноты и головокружения; наковальня содрогнулась, трава под ногами зашевелилась, дождь закапал на лицо… Запах моря ударил в ноздри, и она уставилась в два изумрудно-зеленых глаза.

— Как мило с его стороны! — сердито сказал Радгар. — При нашей встрече двенадцать лет назад он был обо мне иного мнения. Похоже, он солгал вам о нашем знакомстве. Вы согласитесь со мной, что он пытался вас обмануть?

Слишком рано! Духи отправили ее обратно на дракар, который по-прежнему бесцельно качался на подернутых рябью волнах. Команда в молчании наблюдала, как их король допрашивает невесту. Весла замерли в воздухе, словно крылья. Еще рано спуститься на землю.

— Честный ответ, миледи! Скрывал ли ваш отец намеренно тот факт, что мы с ним лично знакомы?

Она услышала свой собственный голос, произнесший:

— Возможно, он забыл короткую…

Где-то краем сознания она слышала вопли и звон мечей, позади… позади в Кузнице! Очень трудно быть одновременно там и здесь. Сразу в двух местах. Надо не забыть, зачем она здесь. Скоро она спустится на трап и предупредит отца, что этот зеленоглазый пират настоящее чудовище. Надо не забыть. От восьми духов помощи больше не дождешься.

— Убийца! Чудовище! Клятвопреступник! Убийца!

Они еще были рядом, но все их внимание занимал ненавистный король Бельмарка.

— Лжец! Предатель!

Они кружились вокруг него в бессильной ярости, пронзая его призрачными мечами.

— Предатель! Предатель!

Ни Радгар, ни его команда не видели и не слышали прозрачных Клинков, их замечала только Малинда. Ее разум рассыпался на кусочки.

— Уверен, он ничего не забывал. Какие еще свои штучки пробовал он на вас? Какими угрозами заставил согласиться на этот брак?

Ее голос снова произносил слова — и другая Малинда заговорила:

— Ваше величество, я написала вам! Я поклялась перед…

— Да, конечно, ибо я не подписал бы договора до тех пор, пока не получил бы заверений в том, что вас не принуждали к союзу, казавшемуся вам отвратительным. И все равно я должен сам услышать это из ваших уст.

Свист! Звон! Жуткий звук арбалетных выстрелов. Йомены стреляли через разбитые окна кузницы, уничтожая загнанных в ловушку Клинков и саму Малинду. Болты отскакивали от стен. Она умрет там. Последних Людей Королевы проткнут, как рыбин в корзине, и они все полягут вокруг ее трупа.

— Ваша милость…

Пестрое сборище на берегу стихло, глядя на ладью. Они не знали, что сейчас произойдет, гм… произойдет, кажется, убийство. Кого-то… да, отца…

— Почему вы не хотели подождать ваших дам?

— Милорд мой муж, почему мы не плывем?

— Потом! — зло отрезал он. — Потому что вы знали, что они не хотят ехать? Потому что их силой заставили сопровождать вас? А как насчет вас самой? Счастливы ли вы перспективе провести остаток дней в Бельмарке, рожая мне детей?

— Я горда выйти за столь славного короля!

Неужели этот человек так страшен, как его малюют? Да, да! Именно для этого она и вернулась! Вернулась откуда? Вспоминай! Она слабела. Настоящая Малинда вытягивала призрака из октограммы. Ей хотелось кричать. Может быть, она вообще уже мертва. Что там кричит Одлей?

— Ох, вздор какой! Вы можете испытывать страх или отвращение, или дрожать от возбуждения. Но при чем здесь гордость? Я работорговец и убийца тысяч людей. Мою мать силой склонили к замужеству, и я не возьму вас себе в жены, если только не буду убежден, что вы действительно рады этому. Мне кажется, вас принудили. Ну, говорите же! Разубедите меня!

Да он издевается над ней, точно так же, как отец!

— Вы называете меня лгуньей?

Не думая, она отвесила ему пощечину. Раздался треск, как будто полено раскололи топором. Она вложила в удар всю свою силу, и пират едва устоял на ногах.

Команда захохотала и одобрительно загудела. С берега раздался недовольный гул. У Малинды от ужаса прервалось дыхание.

Призраки ушли.

Радгар выпрямился, потер щеку, на которой уже горели красные полосы. В расширенных от удивления глазах горели странные искорки.

— Сделай это еще раз!

Восемь духов ушли; кошмар в Кузнице продолжался. Да, кричал Одлей, потом Лотэр… и сама Малинда.

Боль!

Снова смерть. И все это по вине Радгара…

— Прошу прощения, ваша милость — я не могу представить…

— Сделай это еще раз! — сказал он. — Или не посмеешь?

Он подставил лицо.

Не посмеет? Как он смеет такое ей говорить! В прошлый раз правая рука — теперь левая.

Неожиданно шум в Кузнице оборвался, и она увидела, как вся История, словно огромный свиток, выскальзывает из чьей-то руки и сворачивается, сворачивается…

Радгар ожидал удара, но она успела отвесить ему вторую пощечину. Его отбросило к борту корабля. Рука Малинды болела. О Духи! Что он с ней сделает?

Пираты вопили, завывали, стучали ногами и отпускали явно двусмысленные шуточки. Король выпрямился и схватил Малинду за плечи. Обе щеки его приобрели красновато-розовый оттенок, однако Радгар ухмылялся, словно мальчишка.

— Ты убедила меня! Никто тебя не дразнит. Проснись, рулевой! Я везу домой невесту!

Леофрик издал воинственный клич: «Хэй-а-а-а, лорд!» — и что-то еще по-бельски. Корабль рванулся вперед. Малинда потеряла равновесие и едва не упала, но Радгар поймал ее в объятия и поцеловал.

Это не Пес.

Свиток скручивался быстрее и быстрее, становился все короче…

Корабль пошел! Она не сделала, чего хотела, но сделала достаточно. Радгар отказался от убийства.

ОНА ПОБЕДИЛА!

Амброз будет жить. Уэтшорской резни не произойдет. Восемь призраков вернутся к жизни. Все вернутся к жизни. Диана останется женой Бандита. Резни на Площади Кленов не произойдет. Гренвилл никогда не получит трона. Ужасный Ламбскин не поднимется выше Великого Инквизитора. Кортни сгниет у себя в Мэйшире. Невилл никогда не будет править. Малинда тоже никогда не будет править, но она все-таки обставила их всех!

ПОБЕДА!

Пускай Амброз живет еще хоть сто лет. Пес будет жить снова — они никогда не встретятся, а если и встретятся, то не будут ничего друг для друга значить, но он не умрет за нее. Бери назад свою жизнь, дорогой, и найди свое счастье… Мужчина, который ее целовал, не был Псом, но Малинда ответила на поцелуй, словно расставаясь с непрожитой жизнью и отдавая ей тепло своего сердца. Прощай…

Щелк! Свиток скрутился.

Радгар отпустил ее. Зеленые глаза сияли.

— Миледи, вы делаете мне честь!

— Ваша милость, мне так стыдно! — Конечно, настоящие дамы так себя не ведут, когда их целуют! Ну кто так сильно впивается в губы? Или вцепляется пальцами в плечи? Что он о ней подумает? — Клянусь, я никогда…

Радгар перебил ее.

— Не клянись! Каждый раз, когда тебе будет казаться, что я заслужил хорошей пощечины, — не стесняйся! Всегда, всегда говори мне, если я не прав, потому что именно это нужно мне больше всего. Даже мои друзья детства теперь ни за что не признаются, что они думают на самом деле, потому что боятся потерять заработанное. Будь моей совестью, Малинда. — Он отпустил ее, очень осторожно, потому что судно прокладывало себе путь через течение реки по направлению к двум своим братьям. — За такой огонь должно возблагодарить огнем. — Радгар вытащил из кармана нить рубинов, похожую на змейку из пламени. — Наверняка их когда-то украли, но это ожерелье принадлежит нашей семье дольше, чем корона Шивиаля твоей.

— Ох, они такие красивые! — проговорила Малинда в безмерном восхищении — не только от драгоценностей, но и от потрясающего человека, с которым ее свела судьба. Однако что-то в глубине сознания тревожило ее, что-то она должна была вспомнить… или сказать… Что бы там ни было, все в порядке. Почти в порядке.

Он повесил ей рубины на шею и снова поцеловал. Радгар не скрывал желания поближе познакомиться с более удаленными участками ее тела, и Малинда вполне разделяла его исследовательский интерес. Команда взорвалась новой бурей одобрения.

Пират на минуту прервал игры и оглянулся в сторону исчезающего берега.

— Жена, если ты хочешь помахать на прощание, у тебя остается последний шанс.

— Нет! Если вы обещаете мне исполнить одно желание, муж мой, то я попрошу вас никогда не говорить при мне об Амброзе Шивиальском. Я заплатила ему все долги сполна. Я презираю его.

— Ну, хоть что-то у нас общее, — бодро проговорил белец. — Тебе не нужно просить у меня позволения, моя госпожа. Бельская жена вольна делать все, что ей нравится, только не рожать детей от другого мужчины. Да и в этом случае иногда можно договориться. У меня и так достаточно проблем, ни к чему заставлять жену переписываться с ее же отцом.

Он обнял ее и оглядел сияющими глазами. Радгар был чуть выше Малинды, как раз насколько надо. Очень могучий мужчина.

— Поднимается ветер, или я тергианец. У устья реки стоит каравелла. Если хочешь, мы можем пересесть и на ней отправиться домой.

— А мне нравится дракар! — храбро ответила Малинда, хотя перспектива плавания на пиратском судне уже не казалась ей столь заманчивой.

Радгар рассмеялся.

— Зато мне не нравится! Меня, конечно, зачали на дракаре, но я не собираюсь подвергать тебя такому испытанию. — Он лукаво взглянул на невесту. — У нас есть и другая возможность. Если я не ошибаюсь насчет погоды, то в Тергию мы прибудем к полуночи.

— Да?

— Потом… — Он рассмеялся и встряхнул головой, как будто отгоняя какие-то мысли. — Везти девушку домой? Знаешь, с тобой я снова чувствую себя мальчишкой, моя Малинда! Маэль-линд! Ты будешь моей Маэль-линд!

— Что это значит?

— Маэль — это «время», а линд — «защита». Ты сохранишь мне молодость.

Он не походил на человека, у которого начались возрастные проблемы.

— Так что вы говорили насчет Тергии?

— Ах да. Мой консул в Драхвельде отстроил себе роскошный дворец — на мои средства, конечно, но он неплохо поработал.

— Морские коньки!

Медные брови поползли вверх.

— Что насчет морских коньков?

— Не знаю, — пробормотала Малинда, смутившись. — Наверное, мне приснилось… Ничего. Все в порядке. Продолжайте.

Сейчас она испытывала странное облегчение, так что, возможно, все дело в том, что супружество, которого она страшилась долгие месяцы, оказалось очень приятным сюрпризом.

— Все было бы прекрасно, если бы только его жена не была помешана на морских коньках. Но этот дворец вполне подойдет для королевского медового месяца. Мы можем провести там неделю или две — конечно, инкогнито. — В его голосе слышалось страстное желание, даже мольба. Железные руки сомкнулись на ее талии. — Хочу, чтобы ты сначала научилась быть женой, а потом только королевой. Драхвельд очень приятный город, может быть, немного скучный, но за несколько дней мы узнаем друг друга лучше, а потом сыграем настоящую свадьбу в присутствии жениха и невесты. Король Йохан и королева Марта замечательные люди. Уверен, они с удовольствием будут свидетелями.

Несколько мгновений она вглядывалась в худое, угловатое лицо, словно освещенное изнутри. Малинда вспомнила слова Дианы, что желание никогда не ослабевает — а уж зрелость этого мужчины ни у кого не вызовет сомнения. Отец сказал, тверже корабельного киля. Да он и есть корабельный киль!

— Я думала, что мы поженились сегодня утром, — сказала она. — Зачем еще раз тратить время на эту ерунду?

Именно этого ответа он и ждал.

— Рулевой! — прорычал Радгар. — Можешь сделать так, чтобы наше корыто двигалось быстрее?

Он снова поцеловал невесту, еще более чувственно, чем прежде.

Да, наверное, когда-нибудь ей это понравится. Сегодня ночью предстоит узнать и все остальное.

Послесловие

Чтения сообщили, что вы будете королевой Шивиаля, ваше высочество, хотя и недолго.

Айвин Кромман,

в личной беседе с принцессой Малиндой

Погода стояла типичная для Первого месяца в Бельмарке, то есть прямо в лицо бил дождь со снегом, колючий, словно иголки, и соленый на вкус даже в глубине островов. По дороге домой королева попала в самый водоворот бури и едва видела уши своей лошади.

Хатбурна располагалась на вершине склона Квикнолла — хороший летний домик, но зимой там не очень удобно. Вся семья отмечала Длинную Ночь именно там, потому что только эта усадьба не походила на помпезные официальные дворцы. Погода выдалась совершенно жуткая, и они задержались в горах — никто не хотел испытывать на своей шкуре все прелести поездки в Каттерстоу. Почему же тогда она вышла сегодня на улицу? Наверное, чтобы вновь почувствовать, как приятно возвращаться домой. Как здорово будет погрузиться в горячую воду, затем погреться возле камина в компании с кружкой медового напитка, а потом еще и кусок жареного кабана под яблочным соусом!

Малинда только что посетила Фостерхоф, центр целой сети Сиротских приютов королевы, рассыпанных по всему архипелагу. Иногда она жаловалась Радгару, что приходится заботиться о тысячах детей. На это он обычно отвечал, что вполне хватает и троих своих ичто ей не стоит решать проблемы всех вокруг. Тем не менее никогда не скупился, если она просила дать денег для благотворительных нужд.

Чьи-то руки приняли ее лошадь, едва Малинда соскочила с седла в занесенном снегом дворе. Она прошлепала к двери, остановилась на крыльце и встряхнулась, как мокрая собака около полудюжины таких зверей прыгали вокруг, желая вылизать хозяйку досуха. Обычно ее плащ забирал слуга, но не в этот раз.

— На, мама, — проговорил дрожащий голосок. — Горячий медовый напиток, как ты любишь. Сверху я положил корицу, правильно?

Зигфрид протянул дымящуюся кружку. Этелинг Зигфрид, ее младшенький, пять футов юношеского коварства под маской настоящего чуда: золотые кудряшки, огромные изумрудно-зеленые глаза, тысяча веснушек.

— Ну спасибо тебе! — Малинда взяла напиток; он был слишком горячим, чтобы пить, зато приятно согревал руки. — Думаешь, после того, как я проглочу это, мне будет легче пережить твое признание?

Почему юный шельмец оделся в кожаный дождевик, на котором нет ни капли дождя? И зачем он отослал всех слуг?

— Признание, мама? Мое?

— Гм, не могу не заметить, с каким искусством ты обычно переваливаешь всю вину на другого, но, честное слово, мне хотелось бы сохранить трезвую голову, когда ты мне все расскажешь. Ты ведь не хочешь, чтобы меня обуял пьяный гнев?

— А он тебя обуяет? — спросил мальчик с интересом.

Взгляд его выражал полнейшую невинность. Возможно, на этот раз действительно провинился кто-то другой.

— Вряд ли. Куда мы идем?

Он надул губы, расстроившись, что его разоблачили.

— В Старый Дом. Хочешь, я понесу твою кружку, мама?

— Да, пожалуйста. Мы, старики, такие неуклюжие. — Пришлось немного отсрочить встречу с горячей водой. — Пошли. С каждой минутой я волнуюсь все больше и больше.

* * *

В Старом Доме обычно жили слуги, но еще в нем то и дело останавливались всякие поэты-оборванцы, художники и музыканты, которые в изобилии вертелись около трона. Торопливо следуя за своим проводником, Малинда поняла, что юный Этелинг нашел бы здесь прекрасное убежище для тайных от родителей проказ. К счастью, Зигфрид еще не дорос до того, чтобы приставать к девушкам-служанкам. По крайней мере она так думала. Она очень на это надеялась. Потому что братья уже успели заявить о себе в этом качестве.

Казалось, во всем здании нет ни души, как и положено в такое время дня. Когда Малинда скинула плащ, шляпу и кожаные ботинки, ей уже предоставили любимые тапочки, которые обычно лежали в спальне. Кажется, дело очень серьезное!

Главный зал никогда не был особенно вместительным, а после постройки Нового Дома его разгородили на спальни. Осталась большая комната, где обычно проводили сеансы рисования; в ней находился большой камин, а из застекленных окон открывался красивейший вид на вулкан. Красивейший в хорошую погоду; сегодня виднелись только клочья тумана и несколько сосновых верхушек. Она чувствовала запах льняного масла, хотя не знала, чтобы какой-нибудь художник пользовался королевским гостеприимством в данный момент. Более того, она не разрешала зажигать такой большой огонь в очаге.

Перед очагом на мольберте стоял портрет.

— Нравится? — весело спросил младший сын. Это был портрет самого Зигфрида: мальчик свернулся калачиком в большом кресле, в обнимку с двумя щенками и котенком. — Удивлена?

— Поражена! Потрясающе! Я не узнаю руку художника.

— Томас из Флескбери.

Она никогда не слышала этого имени, и в сердце кольнула тревожная иголочка. За этим скрывалось нечто большее, чем мальчишеская проказа.

— Очень мило. Кто придумал композицию?

— Я, — с гордостью ответил Зигфрид. — Мы все себе придумали. Видишь?

Он подвел ее к двум другим мольбертам, на которых, как и ожидалось, стояли портреты Этельгара и Фюрбьорна. Кто-то взвалил на себя страшные хлопоты и денежные расходы. Конечно, у Этельгара денег довольно, но только Радгар мог все устроить так, чтобы она не заметила. Выходит, это не просто запоздалый подарок к Длинной Ночи.

— Они тоже сами выбрали, как их изобразить? — спросила Малинда, лихорадочно размышляя.

Она сделала глоток теплого меда.

— Ну да, — спокойно отозвался Зигфрид, который по молодости лет еще не улавливал подтекста. — Мастер Томас сказал, что мы должны выглядеть так, как хотим выглядеть. Он отличный художник, да?

Да, несомненно. Зигфрид и его котенок — Радгар постоянно говорил, что младшенький никогда не станет пиратом, потому что ему достаточно будет только попросить добычу, и жертвы сами принесут на блюдечке все свое состояние.

Истинным пиратом уродился средний сын, Фюрбьорн, изображенный в полном военном облачении на палубе дракара. В свои шестнадцать он вымахал выше отца и шире в плечах, а кисть художника сделала его еще больше. Розовый пух на подбородке превратился в короткую рыжую бородку, мышцы бугрились, словно у быка. Именно таким устаревшим воякой Фюрбьорн и мечтал стать: обнаженный меч, стальной шлем, бесстрашный зеленый взгляд, короче говоря, гроза и ужас всего океана. С такими мышцами никакие мозги не нужны. Пиратство уже вышло из моды, но он со своей командой юных головорезов мечтали разграбить берега Скиррии и обагрить себя кровью — как только погода улучшится.

Этельгар, старший, пожелал, чтобы его нарисовали с соколом на перчатке, стоявшим рядом с любимым конем и гончей. На самом деле волосы его носили куда более рыжий оттенок, чем дипломатичный каштановый, а глаза были не такими желтыми, и он редко облачался в такой наряд. Насколько Малинда знала, у него вообще не было ни короткого плаща, ни камзола, ни куртки, ни кружевной рубашки… Тем не менее художнику удалось в совершенстве передать его таинственную улыбку, выдающую ум — или даже хитрость… Фюрбьорн возьмет, что ему нужно, силой, как говорит Радгар, Зигфрид с помощью обаяния, а Этельгар попросту докажет, что является законным владельцем. На боку у него висел не меч, а рапира джентльмена — рапира шивиальского джентльмена.

Так почему же они сейчас посвятили мать? Она едва не испепелила младшего сына гневным королевским взором.

— Это отец подбил вас!

Зигфрид Радгаринг воплощал саму невинность.

— Подбил на что, мама? Тебе не нравятся портреты?

Малинда уставилась на открытую дверь, ведущую в спальни.

— Радгар!

Тот вышел с многозначительной улыбкой на губах, подошел ближе, как будто собирался обнять жену, но та подалась в сторону.

— Объясни!

Он передернул плечами.

— Их сделали для твоего отца.

Эта фраза тоже вышла многозначительной. Первый месяц взбаламутил океан, словно котел с супом. Почему же сейчас?

— Разве не стоило посоветоваться со мной?

— Двадцать лет назад ты не хотела ничего о нем слышать.

Неужели это было так давно? Да, пожалуй. Годы милосердно обошлись с Радгаром Эйледингом. В его бороде сверкало всего несколько серебряных волосков; он уже почти перевалил за полусотню, но выглядел моложе лет на десять.

За всю историю ни один король не правил Бельмарком так долго, и даже пышущие огнем юнцы из компании Этельгара не рисковали сразиться с государем айронхоллской закалки. Радгар пожал плечами.

— Но я никогда не обещал сам ничего про него не знать, да? Я должен следить за всем, что происходит в Шивиале.

Она поежилась от холода и придвинулась ближе к огню.

— И что там происходит?

Конечно, она не могла совсем ничего не знать. Диана регулярно писала — баронесса Диана, с тех пор как Бандит стал шерифом Уотерби — и по-прежнему производила на свет детей одного за другим, не выказывая ни малейшего желания передохнуть. Маленький Амби умер всего через несколько месяцев после ее свадьбы, а королева Дьерда — через пять лет, так и не родив наследника. Амброзу за семьдесят… он неважно себя чувствует, насколько она слышала. Но что-то могло и измениться.

— Он хотел посмотреть на внуков. Дюрандаль прислал художника.

— И хорошего, — признала Малинда. — А эта куча слизи еще там крутится, да?

— Роланд? Да, все еще канцлер… ну, был им.

— Почему ты сказал «хотел», а не «хочет»?

Радгар помедлил, и все стало ясно и без слов.

— Около недели назад. Он уже давно был совсем плох, но конец его все-таки… странен. Стоит разобраться.

Малинда отвернулась и подошла к окну. Она не могла оплакивать Амброза. После стольких лет в ее сердце не осталось места даже для ненависти. Когда-то она действительно ненавидела его, но в основном за то, что он заставил ее выйти замуж за Радгара, который оказался лучшим мужчиной во всем мире. Малинда не представляла своей жизни без него. Он бывал жесток с врагами, да, но и бесконечно щедр к друзьям, преданный отец и муж и тем не менее настолько организованный в своей собственной жизни, что порой казался безразличным и бездушным. Он действовал, как требовали обстоятельства: превращался в берсерка или сохранял холодную рассудочность.

Какими бы грязными ни были мотивы ее отца, жаловаться на этот брак не приходилось. Но Малинда не могла простить того, что он послал чужого человека сообщить ей роковые новости. Анализируя свои чувства, она поняла, что больно ей из-за собственного эгоизма. Королева вступила в новый жизненный период. Она стала старшим поколением, ее сыновья — новым. И это очень обижало.

— Чем же странен?

Радгар стоял у нее за спиной, а она не слышала, как он подошел.

— Судя по нашим сведениям, его убил Дюрандаль. Лично мне это кажется невероятным.

— И кто наследует трон? — спросила она, зная ответ.

— Сама знаешь.

Нет! Амброз вновь пытался вмешаться в ее жизнь, на этот — последний! — раз своей смертью спутать все карты, но она не позволит!

— Шивиаль не признает правящую королеву. Две прежние попытки окончились полным провалом.

— У тебя получится.

— Почему же?

— Во-первых, он оставил тебе мирное и процветающее королевство. Во-вторых, у тебя огромный опыт. Ты упражнялась. Витаны говорят, что стране живется куда лучше, когда я оставляю править тебя, чем когда занимаюсь этим сам.

— Чепуха какая!

— И в-третьих, — невозмутимо продолжал Радгар, — для Дома Ранульфа пришли тяжкие времена. Больше наследовать некому. Все ждут тебя.

— Как у тебя все ловко получается. — Она, конечно, знала, что у Радгара свои источники информации. Тем более в том, что касается шивиальских дел. — А если я откажусь?

— Никто не знает, что будет тогда. Другие женщины, я полагаю. Возможно, ближайшим наследником мужского пола окажется твой покорный слуга. Думаю, настоящий ответ будет «гражданская война».

Она резко развернулась.

— Нет! Теперь Бельмарк стал моим домом. У меня нет опыта. Зато у меня есть семья, о которой нужно заботиться, не говоря уже о сиротских домах, богадельнях, школах искусства и десятке других важных проектов, которые без меня погибнут!

Радгар усмехнулся. Она не предъявила ни единого убедительного аргумента.

— Ну, конечно, они могут нацепить на меня корону. — Малинда взмахнула рукой. — Но ведь найдутся и другие люди, которые попытаются ее с меня стащить!

Радгар рассмеялся.

— Что тут смешного? — рявкнула она.

— Я тебя слишком хорошо знаю, Малинда! Если они попытаются проделать над тобой такие штучки, ты весь мир перевернешь, но достанешь негодяев!

— Чтоб ты сгорел!

Она всерьез рассердилась. И чтобы сгорел этот треклятый Амброз, которого угораздило умереть в такой неподходящий момент. Еще бы пара лет и… Ха! Ни она, ни Радгар кое-чего, точнее, кое-кого не заметили. Конечно, он наверняка прятался все это время…

Малинда повернулась к занавеске в другом конце зала и громко отчеканила:

— Я отказываюсь навсегда от трона за себя и всех своих наследников!

Глаза юного Зигфрида удивленно расширились, но драпировки зашевелились. И, конечно же, из-за них вышел Этельгар — стройный, худой и саркастически настроенный.

— Прими мои сожаления по поводу утраты, мама.

Радгар нахмурился, однако она-то должна была догадаться, что старший сын не мог остаться в стороне от событий. Легче поймать угря, чем Этельгара! С другой стороны, хотя бы Фюрбьорна не стоит искать где-нибудь в углу: он или дерется, или охотится, или развратничает; политика его не интересует. А вот Этельгара не интересует ничего другое. Еще ребенком он руководил шайкой сорванцов в Каттерстоу. И велел изобразить себя шивиальским джентльменом в надежде, что король Амброз восхитится этим портретом и представит его Парламенту.

— Тебе есть что добавить к нашему разговору? — сурово спросила Малинда.

Старший Радгаринг изогнул губы в таинственной улыбке, которая так хорошо удалась Томасу из Фласкбери.

— Я теперь фейн, так что не подчиняюсь твоему отречению.

— А я еще король, — прорычал отец. — Так что ты подчинишься тому, чему я велю тебе подчиниться.

Эти двое смотрели друг на друга, как молот на наковальню. Малинда не стала ждать, когда возникнет искра.

— Хорошо, Радгар Эйлединг! Каковы твои распоряжения?

— Ты же знаешь, госпожа моя, — мягко сказал он, — я тебе распоряжений не даю. Но мне всегда казалось, что королевская кровь обязывает к королевскому долгу. Неужели ты, будучи в здравом уме, допустишь, чтобы твою родину постигли разорение и хаос, только потому, что не хочешь себя обременять?

Она сердито передернула плечами.

— У меня и тут дел хватает.

Впервые за много дней во всегда уверенном голосе Этельгара послышалось некоторое беспокойство:

— В Бельмарке любой орудующий мечом вояка может попытать счастья стать королем, мама, но в Шивиале действует право первородства. Даже если ты запретишь мне притязать на трон сейчас, мои сыновья и их сыновья постоянно будут угрожать Шивиалю.

Он уже давно придумал этот аргумент.

Радгар тоже все это знал.

— Боюсь, он прав. И пусть духи спасут Шивиаль! Если ты откажешься, любимая, нам придется послать туда Кровозмея.

Однако Кровозмей еще слишком мал. Этельгару сейчас лет столько, сколько было ей самой к моменту свадьбы. Нахальный, неопытный ребенок, точно такой же, какой была когда-то она, и так же уверен, что знает все лучше всех. Чтоб Амброз сгорел! Не мог умереть в другое время!

— А ты не думал сам отречься от престола и поехать со мной?

Радгар рассмеялся.

— С моим-то прошлым? Боюсь, жизнь моя прервется скоропостижно, если я когда-нибудь появлюсь на шивиальской земле. Кроме того, я хочу оставить здесь Фюрбьорна, а он еще не готов. Видишь портрет? Такое ощущение, что мы слепили его специально, чтобы он стал королем Бельмарка.

Лицо его осветилось очень нежной и глупой улыбкой. Последние годы он держал бельских фейнов на очень коротком поводке, однако Фюрбьорн всегда возбуждал в отце приступы ностальгии.

По мнению Малинды, этому гиганту пока что не хватало мозгов, чтобы надолго удержаться в Бельмарке. Сыновья Радгара поделили между собой его таланты, и ей даже хотелось бы произвести на свет еще нескольких, чтобы посмотреть, сколько разных осколков может получиться из одного камня. Но ни один из троих не мог пока с ним равняться. Быть может, потом, когда они подрастут…

— А как насчет Зигфрида?

Радгар рассмеялся.

— Вот этого лопоухого? Он будет делать все, что ему захочется, пока остальные двое будут пахать.

Зигфрид захохотал и бросился на руки отцу, по своей вечной привычке.

Радгар перекрутил мальчишку вверх ногами и осторожно поставил обратно на пол. Затем повернулся к жене и обнял ее.

— Ты ведь знаешь, что я не хочу тебя терять, правда? Если бы я мог, я бы поехал с тобой.

— Так что ты предлагаешь?

— Дадим им два года. Сейчас ты отправишься домой в Шивиаль. Возьми с собой Этельгара и назначь его кронпринцем. Они его полюбят — спаси их духи! Через два года все королевство будет маршировать под барабаны. Фюрбьорн подрастет, чтобы править здесь. А мы с тобой вместе уйдем в отставку и будем жить счастливо до конца наших дней.

Она положила голову ему на плечо, размышляя над этим предложением. Королева Малинда Краткоправящая?

— Обещаешь?

— Обещаю. А ты?

— Мне нужно подумать день или два.

— Мама, можно я поеду с тобой? — восторженно спросил Зигфрид. — Можно?

— Разве что весной. Сейчас море слишком неспокойное. А откуда ты узнал? — спросила она Радгара.

— Дюрандаль еще несколько месяцев назад предупредил меня. Я оставил в Ломоте Эльдаберда с быстроходным кораблем. Сегодня утром он высадил на берег Каттерстоу командира Королевской Гвардии Дракона, едва живого.

Малинда усмехнулась про себя при мысли о шивиальце, который пересекает море в середине зимы на дракаре. Даже Клинок не выйдет из такого испытания невредимым. Она вспомнила, что два раза в жизни Клинки приносили ей дурные вести: сначала Доминик еще на Королевском Мысе, когда она была ребенком, а потом Дюрандаль пришел, чтобы сообщить о помолвке с Радгаром. По крайней мере тогда она думала, что вести дурные, но оба раза все изменилось к лучшему.

— Должен заметить, — ядовито проговорил Радгар, — что если твой отец не нашел никого лучше Дракона, то или Клинки заметно сдали по сравнению с моим днями, то ли старикан уже не слишком соображал.

— Ты говоришь так, как будто сам седой старик. — Она выпрямилась и поцеловала его в щеку. — А где теперь этот Дракон?

— В Новом Доме. Грызет мебель и дожидается твоего возвращения с загородной прогулки.

— И Дюрандаль убил моего отца?

— Так он говорит.

Малинда вздохнула.

— Боюсь, обмануть Гвардию может только он. Ладно, я подумаю.

Конечно, она почти не сомневалась, что согласится. В течение двух лет можно вынести все что угодно — даже разлуку с Радгаром. К тому же за сэром Дюрандалем есть один маленький должок.

Дэйв Дункан Разящий клинок

Вчера мой клинок вволю пил наконец,

Разбойники с гор нас пасли, как овец,

Загнали нас в угол, но я – не мертвец,

И завтра, Ей-богу, мы снова сыграем в эту игру!

Мэйсфилд. Завтра

Пролог

Летом 2977 года Иллипы собрались в Доме Темного Тиса засвидетельствовать свое почтение Сестрам, как они ежегодно это делали вот уже более века. По такому случаю со всех концов Империи съехалось более четырех сотен человек – мужчины, женщины и дети, в том числе шестеро бывших консулов, четверо сенаторов и великое множество преторов, ликторов и легатов.

Ежегодное собрание семьи было вообще-то традиционным внутриклановым празднеством, хотя и здесь многие не упускали случая поучаствовать в плетении политических интриг. Не плели их разве что сами Сестры. Едва ли кто-то способен был отличить одну от другой, ведь родились они двойняшками, да и кому это могло понадобиться? Все равно их имен никто не помнил. Обе вошли в клан Иллипо, когда одна из них вышла замуж за безвестного младшего сына – мужчину, который к тому же давным-давно умер.

Сестры объявили, что обладают какой-то тайной силой, и начали предсказывать будущее всем, кто их об этом просил. Пророчества временами сбывались, временами не сбывались и уж во всяком случае не принимались всерьез. Обыкновенно их пересказывали смеясь и отпуская шуточки – вот, дескать, в любой семье не без урода…

Как бы то ни было, но на ежегодном собрании неизменно происходил один своеобразный ритуал. Все считали этот обычай нелепым суеверием, но все же избегали рассуждать о нем в присутствии чужаков. Старейшие мужчины клана сопровождали Сестер к Изваянию и предъявляли истукану новорожденных Иллипов, которым не исполнилось еще двенадцати месяцев. Затем Сестры предсказывали каждому ребенку его судьбу, в зависимости от того, улыбнулось Изваяние или же нахмурило брови.

Стояло оно в самом центре затененной площадки недалеко от Дома. Ветры и дожди так источили камень, что никто (за исключением Сестер) не мог разобрать лика Изваяния, уж не говоря о его выражении. Предание гласило, что Изваяние изображает Арава Сильного, императора XII династии, даровавшего дворянский титул первому Иллипу. Люди верили, что каменная плита перед истуканом установлена над могилой самого Арава.

В 2977 году четыре счастливых отца принесли своих чад на эту церемонию, и последним вышел вперед Виктор Илопинго, поднимавший на руках своего третьего сына, восьмимесячного Ило. Тот день, надо сказать, выдался на редкость ветреным для середины лета, и едва новорожденного положили к подножию Изваяния, налетел сильный порыв ветра – и повалил статую. Она рухнула на плиту рядом с ребенком и разлетелась на куски.

Просто невероятно, но мальчуган остался целехонек, ликтору же не так повезло: он весь был в синяках и ссадинах от осколков. С Сестрами приключилась настоящая истерика. Семейный праздник был сорван, и все разошлись по домам.

Знамение долго обсуждалось. Самые легковерные – и, добавим, самые отдаленные – «родственники мальчика предлагали даже умертвить его. Возможно, так бы оно и случилось, если бы Сестры не разошлись во мнениях – это повергло людей уже в полнейшее смятение, ибо подобное случалось впервые.

Одна говорила, что знамение предвещает крушение семьи Иллипо, другая же уверяла, будто крушение грозит всей Империи. Но ни та, ни другая не могли сказать, какую же роль сыграет маленький Ило в этой невероятной катастрофе, и даже не могли прийти к, единому мнению по поводу его дальнейшей судьбы.

Не прошло и года, как обе Сестры умерли, и летнее собрание с тех пор проходило в другом месте. Со временем оба ужасных пророчества были забыты.

Однако со временем оба они сбылись.

Глава 1 Трубите, рога!

1

У эльфов есть поговорка: «Плачет рыбешка, когда рушатся мостки». В отличие от большинства других эльфийских высказываний это имеет определенный смысл, особенно для рыбешки.

Маркиза Харкфильского взяли под стражу среди бела дня – яркого и солнечного весеннего дня 2995 года. К закату потрясенная Империя уже знала о «Заговоре Иллипов», как его тут же стали называть. Скандал ширился день ото дня, ползли всевозможные слухи… Тем временем родственники маркиза один за другим исчезали в темнице.

Уже с первых дней травли в здравых умах возникали сомнения в том, что измена стала повальной, как ее описывал Эмшандар. Скорее всего, поговаривали храбрецы, император попросту воспользовался удобным случаем, чтобы разделаться с кланом. Похоже, по его мнению, могущество семьи Иллипо настолько возросло за последние годы, что начало угрожать благополучию страны. В чем бы ни заключалась правда, месть старика оказалась ужасна. Когда он наконец исчерпал свой гнев, восемь сенаторов успели обнажить свои шеи перед палачом, а уж менее высокопоставленных жертв никто и не считал.

Одним из этих самых «менее высокопоставленных» запросто мог оказаться и новобранец Ило из преторианской Гвардии, младший сын опального консула Илопинго. Аресты проводили его приятели-гвардейцы, так что Ило ничуть не удивился, когда однажды его попросили не отлучаться из казармы. Оттуда он наблюдал, как ручеек крови все ближе подкрадывался к его ногам, – пока в конце концов не остался единственным членом своего клана, еще не угодившим в императорскую тюрьму. Вдобавок ко всему его былые друзья тоже куда-то запропали, но у кого хватило бы духу упрекнуть их в этом? Публичные признания, тайные казни, слухи о пытках… Получив наконец неизбежную повестку, Ило вздохнул почти с облегчением.

Всего три месяца назад, в тот самый день, когда исполнилось восемнадцать и он записывался в преторианскую Гвардию, у него было ощущение, что тем самым он оказывает Гвардии немалую услугу. Мало того что сам он был сыном консула, – еще по меньшей мере дюжина сенаторов так или иначе приходились ему родственниками, а дед его и вовсе был национальным героем, павшим на поле брани во время Войны Темной Реки. Все наследственные титулы получил старший брат, так что будущее Ило принадлежало, по всей видимости, политике. А в Империи политическая карьера начиналась с армии.

По глубокому убеждению Ило, регулярным легионам слишком много приходилось маршировать туда-сюда. К тому же они были чересчур жестоки с гоблинами, дварфами, джиннами и прочими низшими расами, что вообще-то довольно часто выходило боком. Впрочем, преторианская Гвардия в основном разгуливала грудь колесом по Опаловому дворцу в Хабе. Мало что так привлекало местных девиц, как преторианская униформа.

В общем, сделать выбор оказалось легче легкого. Сначала надо было убить пять лет в Гвардии, а уж затем, по устоявшейся традиции, воспользоваться выгодами родственной связи – и теплое место ликтора в каком-нибудь подходящем городке близ столицы ему обеспечено. Ну, а что дальше – поглядим.

Рекрут Ило уже с десяток дней томился в казарме, когда пришло предписание явиться в караулку. Однако все теплившиеся у него надежды разом отошли в мир иной, стоило только ему увидеть, кто сидит за столом. То был центурион Хайфи, а Иллипы враждовали с Хафинами больше поколений, чем у Ило было зубов во рту.

Как и все преторианские постройки, караульное помещение дышало древностью и хранило следы былого великолепия. Старинный мозаичный пол живописал битвы легионеров с драконами, но тысячи сандалий военного образца успели стереть все краски с одной плиты, и этот белесый квадратик помещался как раз перед столом начальника. Чеканя шаг, Ило подошел к столу и отсалютовал. К своему великому удивлению – и облегчению, если уж на то пошло, – он обнаружил, что колени его вовсе не трясутся, а зубы – не отбивают дробь. Говоря по правде, у него вспотели ладони и слегка заныли мускулы живота, но уж об этом-то, кроме самого Ило, никто не догадывался. С присущей истинному военному невозмутимостью он ждал решения собственной участи.

В Гвардии даже центурионы не стесняются проявлять благородство. Сожаление, казалось, так и сквозило в словах Хайфи, пока тот объяснял Ило, почему он больше не соответствует высоким требованиям Гвардии.

Хайфи опустил на стол одну бумагу и поднял другую.

– Похоже, в Двадцатом легионе есть свободное местечко. Я могу организовать перевод.

Могло быть и хуже, гораздо хуже? Волдыри и мозоли куда как приятнее иголок под ногтями или дыбы. Бараки – ерунда по сравнению с безымянной могилой. XX легион вовсе не был сборищем мерзавцев, да и выбора у Ило особого не было.

– Благодарю, господин! – сказал Ило.

– К нам изредка присылают кого-то из Двадцатого легиона, вот и сейчас здесь находится посланник. Он со своими людьми сможет сопровождать тебя.

– Господин!

Центурион улыбнулся.

И тем самым чуть было не сорвал маску невозмутимости с Ило. Тому вдруг захотелось плакать, ибо ухмылка центуриона напомнила, что просить помощи теперь уже не у кого; старая вражда Иллипов с Хафинами наконец прекратилась.

Вот так гвардеец Ило свалился с головокружительных высот аристократии в мир рядовых, устроенный по волчьим законам. Танцы ночь напролет сменились ежедневными маршами, сладкое вино – кислым пивом, шелковые простыни – тюфяками с клопами. Стройных девушек из розовых садов сменили беззубые старухи, которые отнимали у него все деньги и еще кричали, чтобы он поторапливался.

Не уставая возносить благодарения богам за каждый новый рассвет, Ило принял свой жребий и начал бороться за выживание. Наградой в этой борьбе могла быть только сама жизнь – грубая, нищенская, истязающая рассудок жизнь простого легионера.

Обычно срок службы ограничивался двадцатью пятью годами.

* * *

На зимних Празднествах по древнему обычаю Имперский Архивариус давал имя уходящему году. Никто особенно не удивился, когда 2995-й вдруг оказался

Годом Девяностолетия Его Величества. К тому моменту Иллипы были давно мертвы и позабыты.

2996-й стал Годом Правнука.

Суеверные люди и вместе с ними те, кто хоть немного знал историю, уже начинали беспокоиться насчет грядущего тысячелетия, но 2997 году было суждено войти в историю Годом Семи Побед.

* * *

На сей раз скверные новости пришли из Зарка. Едва отшумели зимние Празднества, как эмир Гарпуна получил ультиматум от халифа и тут же обратился за помощью к императору.

У эмира не было выбора – посланник императора в это самое время держал меч у его горла, но, как вы сами понимаете, подобные дипломатические тонкости никак не задевали рядовых солдат. Пять тысяч храбрецов в составе XX легиона промаршировали на юг, к самому Малфину, где и погрузились на корабли. Вот тут-то Ило и открыл для себя две неожиданных истины: во-первых, сам он оказался столь же подвержен морской болезни, как и любой имп-легионер, и во-вторых, на свете бывали вещи и похуже, чем марш-бросок зимой, да еще и при полном вооружении.

Проболтавшись в море четыре недели, он сошел с корабля в большом городе, который вполне мог оказаться Уллакарном. Здесь было жарко и росли пальмы. Горы, видневшиеся на севере, возможно, были цепью Прогист… XX легион построился и зашагал вдоль, побережья, прочь от города, направляясь в неведомый Гарпун.

Жаркая, иссушенная страна встречала легион неприветливо, если не сказать враждебно. Здешние каменистые холмы были изрезаны потайными ходами, которые, вполне вероятно, кишели джиннами.

Ило не питал иллюзий насчет героизма или ратной славы. Он отлично представлял себе шансы новичка, идущего в первый бой. Он знал также, что и они с лихвой перевешивают шансы простого легионера на хотя бы единственное слово похвалы от центуриона. Не говоря уже о том, чтобы его заметило командование. Себе Ило признался, что напуган до смерти и был бы просто счастлив, если б ему удалось скрыть этот страх от сотоварищей.

В лучшем случае впереди его ждали еще двадцать три года такой веселой жизни.

Первый день перехода он вынес. И второй. А на третий вдруг оказался участником Битвы при Карфине.

Карфин позднее называли первой из Семи Побед того года, но победа была крайне условной. Проконсул Иггиполо придерживался той далеко не новой точки зрения, будто бы Зарк – всего лишь безбрежные просторы сухого песка; он свято верил, что джинны – красноглазые варвары, сражавшиеся на верблюдах, и предпочтительно в зной, когда солнце ослепляет противника. В итоге проконсул завел три вымотанных морем легиона в болото, в ночную грозу и в ловушку халифа.

Все глубже погружаясь в трясину под тяжестью собственного оружия, импы вскоре обнаружили, что джинны весьма неплохо сражаются и в пешем строю и с легкостью могут укрыть десятерых за каждой болотной кочкой. Закат не знаменовал окончания бойни, и рассвет застал манипулу Ило отрезанной, окруженной со всех сторон и безнадежно уступающей противнику числом.

Ночь унесла с собою остатки чести, рассудка и даже дисциплины. Голод, страх и изнеможение отошли на второй план. «Выжить!» – только это имело теперь значение. Клочья утреннего тумана плавали в крови, бряцании металла, свисте рассекающих воздух мечей и стонах умирающих. Манипула таяла. Центурионы падали. Штандарт исчез неведомо куда. Сотник орал команды, пока стрела не заткнула ему глотку, и после этого каждый был сам за себя, вот только не у кого было спросить дорогу домой.

Ило так никогда и не узнал, что с ним приключилось, – то ли споткнулся, то ли свалился после особенно сильного удара по шлему, то ли попросту упал в обморок. Так или иначе, он долго лежал вниз лицом, как мертвый, среди груд мертвецов. То была вовсе не трусость, к тому же Ило оказался далеко не единственным, кто прилег отдохнуть на том болоте. Импы редко становились великими воинами – они не были ни бесстрашными витязями, как етуны, ни озверевшими фанатиками вроде джиннов. Они не мечтали прослыть мучениками, как грезилось эльфам в тяжкие минуты своей жизни. Им недоставало самоубийственного упрямства фавнов и легендарной выносливости дварфов. Импы были, правда, весьма недурными тактиками и поднимались в бой, только организовав все и вся кругом.

По прошествии некоторого времени Ило услыхал глухой стук и понял, что сердце у него все еще бьется. И другой стук: дробный… И призывный клич рога! Признаться, болото успело порядком поднадоесть. Кряхтя, Ило поднялся, поискал свой меч и в итоге позаимствовал оружие у ближайшего покойника, смутно отметив про себя, что слишком ослаб, для того чтобы таскать щит. И поплелся по грязи, ориентируясь на шум барабанов, под который уйдут двадцать три года его жизни.

Одну сандалию он потерял неизвестно где; обожженная солнцем кожа покрылась волдырями. Намокшая туника настойчиво натирала шею, а на шлеме появилась изрядная вмятина, и тем не менее шлем еще был вполне пригоден, так как ни одному мечу, стреле или дротику не удалось продырявить его насквозь.

По небу разлилась яркая голубизна; от тумана остались лишь жалкие ошметки, из последних сил цеплявшиеся за кустарник. Спасение предстало перед Ило верхушкой имперского штандарта – сияющей звездой о четырех лучах, что двигалась прямиком на него.

Из-за занавешенных туманом камышей выступила целая стена легионеров, толкая перед собой жалкие остатки воинства джиннов.

Ило оказался на чужой стороне, и спасительный блеск штандарта на мгновение померк в его глазах. Но то ли природное хладнокровие, то ли, наоборот, слепая паника текущего момента не дали ему распрощаться с жизнью. Завывая точно безумный, он срубил пару джиннов сзади и нырнул в общую свалку, пробивая себе дорогу к заветному штандарту. Навряд ли у него хватило бы сил пробиться, если бы не орущая позади цепочка джиннов, приближавшихся подобно приливной волне. Их кровожадные вопли пришпорили Ило, и он без оглядки бросился к расступившейся в последний момент стене щитов.

Начавшаяся отчаянная схватка закрутила его, довольно быстро выкинув прямо к цели, штандарту. Ило появился под его сенью как раз в то мгновение, когда дротик угодил в знаменосца. Два года военной выучки способны вбить в плоть и кровь человека нехитрые уроки воинской чести – и первым из них стало осознание штандарта как священного предмета, за который не жаль отдать собственную жизнь. Безо всякой сознательной мысли Ило выронил меч и обеими руками схватил падавшее на него древко. Схватил и высоко поднял над собой.

И стал героем.

2

Как раз в ту минуту, когда молодой человек по имени Ило вцепился мертвой хваткой в шест, служивший осью шумной свалки под названием «Битва при Карфине», где-то в сотне лиг к северу от него, за горной цепью Прогист, лежала и тихо умирала женщина.

Она знала, что конец близок, но ее это больше не беспокоило. Пришло ее время. Она была даже удивлена, увидев рассвет нового дня, и удивилась бы еще больше, если бы успела встретить следующий. Умирая, она почти не испытывала боли. Медленно передвигавшиеся по хижине солнечные лучи разделяли ее одиночество. Лесные шорохи были словно старые друзья, пришедшие проститься и замешкавшиеся у порога, чтобы переброситься парой слов, прежде чем войти в дом, – дуновение ветра в ветвях, шепот сбегающего по камням потока, гудение насекомых, нахальные крики попугаев.

Ее звали Фейн из Дома Кииза. Она была стара. Так стара, что и сама не помнила сколько лет живет на белом свете, что, впрочем, уже не имело значения. Она даже пережила собственный Дом, ибо крыша хижины заметно провисла, а в стенах появилось множество новых окон, которых не было, когда Кииз построил ее много лет тому назад.

Кииз давно уже умер. Так давно, что она едва могла припомнить, как же он выглядел, когда спина его согнулась, а волосы посеребрила седина. Впрочем, она хорошо помнила его молодым и сильным, грациозным, точно дикий конь, и то, как он привел ее сюда – показать выбранное им место, с бегущим мимо ручьем и деревьями, подпиравшими небо ветвями. Она хорошо помнила тревогу и нетерпение, застывшие на лице Кииза, когда он ждал от нее ответа; облегчение и радость, сменившие их, когда она сказала ему: да, это замечательное место. Именно в этот момент она наконец решила более не мучить его, ибо желание его было огромным, да и ее – не меньше. «Сейчас! – сказала она тогда, садясь на траву и привлекая его к себе. – Да, сейчас!»

А как восхищала ее сила Кииза – особенно в тот, первый раз, под небесным сводом, да и потом еще бессчетное число раз – под этой самой крышей. Но все равно тот, первый раз был самым прекрасным из всех – когда они вместе лежали на солнце, делая найденное место своим Домом.

Это был хороший Дом; здесь они любили, здесь она растила детей – четверых выносила и всех четверых воспитала, и не многие женщины могут этим похвастаться. Здесь умер Кииз – легко, без страданий. Теперь здесь предстояло умереть ей. Лес мог забирать принадлежащее ему по праву, что ж, спасибо, ей это место уже не понадобится.

Качнулась тень. Фейн приподняла веки. Свет падал почти отвесно – стало быть, ей удалось вздремнуть. Да, стены напоминали сеть – дыры, чудом еще державшиеся вместе. Время уходить.

– Тебе что-нибудь нужно? – робко спросил тонкий голосок.

Фейн покачала головой, не отрывая ее от подушки, и попробовала улыбнуться, чтобы успокоить девочку. Тяжело ей сейчас. Хотя, конечно, Стража Смерти никогда не была легкой.

Имени девочки она не помнила. У стариков память совсем никудышная, это не новость. Но чтобы настолько!

Кииза она помнила вполне отчетливо. Она помнила каждый взмах топора и каждый завязанный узел. Они вместе строили собственный Дом, над своим особым местом. Но она, хоть убейте, не могла вспомнить, какого же несчастного ребенка люди прислали стоять для нее Вахту Смерти. Она даже не помнила, приходила ли семья попрощаться, хотя они, конечно же, приходили. Что же она медлит, заставляя ждать это бедное дитя? Фейн провела языком по сухим губам.

– Пить? – спросила девочка. – Ты хочешь пить? Я сейчас принесу.

Рада помочь, рада сделать хоть что-нибудь полезное…

Фейн вспомнила свою Стражу. Ей довелось тогда сидеть у смертного ложа злобного, грязного старика по имени… Не вспомнить, ну и ладно. Он умер через неделю, так ни разу и не поблагодарив ее, только ругал без умолку. Он съедал все, что она приносила, всякий раз браня ее стряпню… И пахло от него просто отвратительно. Без сомнения, сама Фейн точно так же пахнет для этой девочки, которая старается теперь приподнять ей голову, чтобы напоить. Вода холодна, должно быть, она только что зачерпнула ее из ручья.

– Твое имя, дитя? Я забыла, как тебя зовут.

– Тхайла из Дома Гаиба.

Это имя ничего не сказало Фейн. Гаиб?.. Она снова попыталась заговорить.

– Что? – вскрикнула девочка встревоженно. – Что? Я не слышу! – И приникла к постели Фейн, чуть ли не прижав свое ухо к губам женщины.

Конечно, бедняжка напугана. Она боится смерти, боится страданий, боится перепутать саму смерть с ее жуткими слугами…

– Пока еще нет! – прохрипела Фейн, едва не рассмеявшись.

– Ой! – Тхайла отпрянула от нее. – О, прости меня. Я не имела в виду… Я только подумала… Извини меня.

Фейн поискала в своих легких и с трудом нашла где-то, на самом дне, воздуха, чтобы кашлянуть и выдавить несколько слов:

– Просто хотела узнать, как имя твоей матери, Тхайла.

– О! Фриэль из Дома Гаиба.

Ну конечно! Фриэль была старшей из ее внучек, так что эта длинноногая девчушка, похоже, ее правнучка. Можете себе представить! Немногие доживают до возможности перемолвиться словом с собственной правнучкой. Гаиб был здоровенным тихоней с острыми ушами. Ну, они были острее, чем у остальных.

– А поесть? – спросила Тхайла. – Может быть, принести тебе что-нибудь поесть, бабушка?

Фейн покачала головой и смежила веки, чтобы вздремнуть еще немного. Она надеялась, что не задержится надолго. Осталось произнести лишь одно слово, а уж на него-то, она знала, силенок хватит.

Мэйг! Мэйг – вот как его звали, того мерзкого, вонючего старика, над которым она стояла Вахту Смерти. Мэйгу понадобилась неделя, чтобы отойти. Сама она надеялась управиться пораньше… Или неделя уже прошла? Это много для ребенка. Мэйг в последний день вообще не мог говорить, но в конце концов и у него достало воздуха передать ей свое слово.

«Ну да ничего хорошего оно мне не принесло», – подумала Фейн. Может, потому, что за всю жизнь так и не сумела найти в себе никакого «особенного» таланта, или само слово оказалось слишком уж слабым, или же вообще не бывало у нее Дара.

Нет, не припомнит она никакой магии, не было ее вовсе, только уйма тяжелой работы.

И любовь. Много любви. Но никакой магии.

Вздох ветра скользнул по остаткам хижины. Она решила, что вздремнет еще немного, а потом, наверное, съест что-нибудь. Попозже…

3

Штандарт воистину был кошмаром – еще немного, и натруженные мышцы Ило не выдержали бы его веса. Но штандарт также означал жизнь: пока он держится за этот шест, вся армия Империи будет биться насмерть, защищая его. А потому Ило держался.

Вокруг все ходило ходуном, но Ило не слышал ни боевых кличей, ни предсмертных хрипов. Все его внимание было обращено только на то, чтобы не позволять штандарту крениться и не оказаться сбитым с ног такими же легионерами, ничего не видевшими в пылу сражения.

Он спас штандарт. Возможно, ему удастся сберечь его до конца битвы.

Хотя это был уже не XX легион. Ило взглянул вверх и отметил про себя, что волею судеб оказался в XII.

XII легион! Прославленный XII!

Человек, сохранивший штандарт легиона, обретает право носить его всю свою жизнь, до самой смерти. Если, конечно, смерть не накладывает на него длань до заката. Никакого больше рытья траншей… никакой отупляющей муштры с оружием.

Теперь он стал сигнифером, знаменосцем.

Молодчага, Ило!

Сигниферы носят поверх панциря накидки из шкур, с капюшоном в виде волчьей головы. Варварство? Романтика! Можно себе представить, какими глазами на такую голову будут смотреть девицы. Что, опять женщины бесплатно?..

Обязанности у сигниферов самые несложные, их менее остальных касаются тяготы армейской жизни. И даже эти двадцать три года могут оказаться не так уж и плохи – опасностей поменьше, а уж сколько уважения… Не служба, а удовольствие!

Ну ты даешь, Ило!

И тогда он бросил еще один взгляд вверх. Ило угораздило спасти не просто какой-то обычный штандарт, эмблему манипулы или когорты. Ничего подобного. На вершине шеста сияла звезда Империи, а под ней расположился лев – символ XII. С перекрестья свисало алое полотнище, а весь остаток древка был сплошь закрыт боевыми наградами из серебра и бронзы. Это штандарт легиона, и ничто иное.

Сигнифер XII легиона?

Эгей, Ило!

Кажется,тебе снова доведется отведать мяса!

Война ушла в сторону. Порядок понемногу восстанавливался, и рога гудели уже где-то вдалеке.

Когда Ило решил было, что ему так и суждено простоять тут целый день со штандартом, появились офицеры и поманили его за собой. Поднявшись вместе с ними на невысокий пригорок – единственное возвышение во всей округе, – Ило снова застыл, сжимая древко. Сзади рявкнули «Разбить лагерь!», и измученные мозги Ило еле справились с вопросом, к кому же обращена эта команда. К нему, к кому же еще. Он качнул штандартом, изображая надлежащий сигнал, и постарался не обращать внимания на протесты натруженных мышц. Далекие рога среагировали, протрубив соответствующий призыв.

Сигнифер, подумать только!

И, конечно, говоривший с ним оказался легатом, с высоким зеленым гребнем на шлеме и в позолоченном нагруднике. Разумеется. Где еще искать легата, если не рядом со знаменем? Легаты могли вообще не вступать в схватку, им было не обязательно обагрять меч вражеской кровью. Но этот-то обагрил… Весь грязный и потный, он не сводил с Ило пристального взгляда темных глаз, сверкавших из-под кромки шлема. И ь руке он держал флягу.

– Отлично, солдат! Я все видел.

Ило пробормотал: «Господин!», но не сумел отвести глаз от фляги.

Уже поднеся было ее к губам, легат вдруг замер, и линии его рта подсказали Ило, что невидимые под шлемом брови легата сошлись на переносице.

– Какого легиона?

Ило потерял щит; кольчужную рубаху в несколько слоев покрывали грязь и кровь – по счастью, чужая. Сейчас он был безымянным солдатом.

– Двадцатого легиона, господин.

– Боги войны! – вскричал легат. – Всю ночь? Держи, тебе она нужнее. – И протянул Ило свою флягу.

И только тогда тот начал понемногу понимать, что происходит.

* * *

Имперские войска одержали победу. Бой понемногу заканчивался, джинны сдавались или же, если не хотели сдаваться, умирали на месте – уговаривать их здесь никто не собирался. Подтягивались другие знаменосцы со своими штандартами, собирались командиры.

Одним из командиров был главнокомандующий: проконсул Иггиполо собственной персоной. То, как он ответил на салют легата, о многом сказало Ило.

Тем временем Ило снова задрал голову, рассматривая спасенный им штандарт. И как он только мог не заметить сразу? Над знаками боевых отличий и над перекрестьем сиял отлитый в золоте венок из дубовых листьев.

Во всей армии только один человек мог поместить свой личный знак на штандарт легиона.

Сознание Ило дрогнуло. Молодой человек позабыл про собственный героизм, про комфортную жизнь сигнифера и даже про девушек с кроткими глазами олених. Он думал: месть! Он думал: ненависть. Он думал об отце и о братьях, о кузинах и о дядюшках. Он думал о своей матери, умершей в тюрьме и несправедливо опозоренной. Он думал: этот человек расправился с моей семьей.

Втереться в доверие. Исполнить долг. Подойти в сумерках.

Ило думал: нож между ребер.

А затем он захромал, высоко поднявши штандарт, к палаткам, возникающим на недавнем поле сражения, как аккуратные ряды грибов, где-нибудь на краю болота. Позади него тяжело ступал легат.

И на всем пути до палаток вымотанные сражением солдаты нетвердо поднимались на ноги, чтобы поприветствовать героя XII легиона, человека, принесшего им сегодня победу. Их радостные крики отзывались резким звоном в ушах Ило: звоном, затопившим его разум горечью. Он думал: самый популярный человек во всей армии.

– Шанди! – кричали они. – Шанди!

Эмшандар. Принц императорской крови. Внук императора. Наследник престола.

4

Еще ни разу Ило не доводилось входить в палатку командования, но сейчас он промаршировал прямо внутрь, и при входе ему салютовали. Он установил шест в отверстие специально сооруженного для него пьедестала и браво развернулся кругом, чтобы встретить процессию, которую только что возглавлял. Вернее, попытался браво повернуться, ибо ноги его подвели, и он едва не растянулся у подножия знамени. Внук императора отсалютовал штандарту, не обратив внимания на шатавшегося Ило. Кивнув ему в знак личной благодарности, Эмшандар направился в свою палатку, сопровождаемый стаей офицеров в надраенных до блеска шлемах, из которых сегодня мало кому пришлось обнажить меч.

Ило поплелся было следом, но на полпути дорогу ему преградил вековой дуб, наряженный в униформу центуриона. Глаза, напоминавшие отверстия от сучков, располагались на широченном лице цвета коры.

– Кто ты, солдат?

Ило был слишком возбужден, чтобы вспоминать о скромности:

– Сигнифер!

Глаза человека-дерева, как это ни странно, сузились еще больше. Он перевел взгляд на штандарт.

– Погиб или ранен?

– Погиб.

Ило рискнул обойти центуриона, но тот вновь заступил ему путь.

– Знаешь, кем он был? – раздался громовой скрип. Ило тупо помотал головой, не в состоянии выдавить ни звука.

– Его кузеном. Принцем Ралпни. Четвертым в порядке престолонаследия.

Ило уставился на древоподобное лицо и пялился на него довольно долго, мучительно соображая, что означают слова центуриона. В итоге он решил, что за ними – предупреждение. И помощь. Оставаясь два года ничтожеством, простым номером в списке легиона, он напрочь позабыл, что такие вещи существуют на свете.

И после напряженного раздумья выудил из полузаброшенных тайников памяти подходящий ответ:

– Благодарю.

Центурион кивнул. И опустился на одно колено. К тому моменту, когда Ило все-таки сообразил, что центурион развязывает шнурки своей сандалии, тот уже успел снять ее и положить рядом с босой ступней Ило. Молодому человеку не оставалось ничего иного, как всунуть в сандалию ногу, и центурион даже помог Ило завязать ремешки! Сигнифер не должен разговаривать с легатом босым, пока где-то рядом можно разыскать обувь; пускай при этом он покрыт грязью с головы до пят.

Ило поблагодарил центуриона еще раз, когда тот поднялся. Даже не кивнув в ответ, человек-дерево вытащил корни из земли и удалился.

Ило дотащился до палатки легата и, переведя дух, нырнул в ее надушенный полумрак. Шелковые стены светились пурпуром. Ило два года не видел шелка. Ковры. Мебель. Запах мыла.

Здесь собралось по меньшей мере полтора десятка человек, большинство в доспехах. Когда Ило вошел, они уже заканчивали свои приветствия, соболезнования и поздравления. Он сразу же ощутил их угрюмый настрой – победа, но какой ценой! Триумф и утрата. Скорбь и радость. Облегчение и грусть. Кузен легата был только одним из тех многих, кто уже не разделит с ними триумфа новой победы.

Ковры. Окованные железом сундуки. И стулья – как только Ило шагнул в палатку, легат устало опустился на сиденье одного из них, глянул в его сторону и приподнял ногу.

На сей раз он сообразил вовремя, хвала Богам. Ило прохромал вперед и снял императорскую обувь.

Потом он отступил, и в палатке воцарилась тишина. Ило чувствовал на себе пламя взглядов: чужак, новичок, узурпатор…

То были соратники принца. Некоторые из них. возможно, рядом с ним еще со времен Кресли, а большинство, вероятно, сопровождали его на Обрыве и на кровавом поле Фаин. Сегодня один из них погиб. Его кузен. И поглядите-ка, кто пришел ему на смену!

Не кузен. Не аристократ. Обычный легионер – или так, во всяком случае, они должны были о нем думать.

А сам Ило просто пожирал глазами этого человека… Принц стащил с себя шлем: лицо его покрывали грязные разводы, мокрые волосы свалялись. В самих чертах ничего особенного не было, разве что глаза. Они горели черным пламенем. Ему двадцать три года, и его боготворит целая армия.

На коленях у принца – сложенная волчья шкура. Накидка его кузена.

Всего лишь кузен? Да этот человек, уничтожил всю мою семью!

– Твое имя?

– Ило, господин. Третья когорта, Двадцатый легион.

– Ты держался молодцом. Имперская Звезда второй степени.

– Благодарю тебя, господин.

– И место сигнифера, конечно. Пауза. Не сочтут ли его выскочкой?

– Благодарю тебя, господин.

Наблюдавшие офицеры зашелестели, как сухая трава, в которой крадется хищник.

Принц опустил голову. Его рука, странно неподвижная, лежала на волчьей шкуре.

– По традиции эта честь принадлежит тебе. – Он обвел глазами остальных. – У Двенадцатого легиона новый сигнифер, господа.

Месть! Ночная тьма. Нож между ребер… И тогда эти глаза – фамильные императорские глаза – опять впились в лицо Ило. Легат казался чем-то слегка озабочен, словно бы увидел или услыхал что-то не совсем правильное.

– Сколько служишь?

– Два года, господин.

Еще большее замешательство.

– Мм… Ездишь верхом?

– Да, господин. Удивление.

– Читать и писать можешь?

– Да, господин.

Изумление. Настороженные взгляды.

Затем чей-то голос сзади тихо произнес:

– Ило? Илопинго..?

Хранить тайну дальше было бессмысленно.

– Консул Илопинго был моим отцом, господин. Легат замер.

– Иллипо?

Мертвая тишина.

И тогда принц промолвил вполголоса:

– Благодарю вас, господа.

В мгновение ока палатка опустела. Замечательно. Пустая палатка.

Они остались вдвоем, только они – и никого больше.

Принц Эмшандар кивнул в сторону второго дубового стула. Новый сигнифер XII легиона проковылял туда и уселся, исполненный благодарности. Про себя Ило отметил, что, доведись ему еще немного постоять на своих подгибающихся от усталости ногах, и он непременно упал бы. Кости просто горели.

– Рассказывай.

Ило поведал ему свою историю. На рассказ не ушло много времени, и, пока Ило говорил, легат не сводил с него пристального взгляда. Пальцы Эмшандара по-прежнему неподвижно лежали на свернутой шкуре. Когда больше рассказывать было нечего, легат кивнул на столик в углу:

– Вина. И себе тоже налей.

Ило поднялся. Он сорвал восковую печать с горлышка бутыли с ловкостью, которую даже перестал подозревать в себе, но руки его дрожали, когда он наполнял кубки. До него только сейчас дошло, что самое его существование должно быть неприятно принцу, а люди, вызывающие в царственных особах угрызения совести, обычно долго не живут. Рука Ило дрожала еще больше, когда он протягивал принцу кубок, ибо тогда к нему пришла мысль: яд. Очень удобный способ мести, относительно безопасный. Однако месть покажется куда приятнее, если он сможет ею насладиться. О Боги! Не мысли, а крысиное гнездо! Он сам не понимал, о чем мечтает. Убить наследника престола? Какая муха укусила тебя, Ило?

Внутренняя дрожь сотрясала его тело, когда Ило вернулся к своему стулу.

Выпили. Легат по-прежнему не сводил с него глаз. Хорошее вино… Оно принесло с собой целый ворох воспоминаний.

– Сигнифер, – мягко произнес принц.

Не уверенный до конца, что легат обращается именно к нему, Ило откликнулся:

– Господин?

– Твой предшественник был мне близким другом. Ты знаешь об этом?

– Да, господин. Он приходился тебе кузеном. Легат поднял брови, удивляясь, должно быть, осведомленности Ило. Затем кивнул, соглашаясь.

– Да. Он был моим сигнифером. И кроме того, личным секретарем – ближайшим помощником, которому я мог доверять как себе самому… И начальником моих людей. – Эмшандар сделал глоток вина, не сводя темных глаз с Ило. – Я считал тебя обыкновенным легионером. И хотел сделать сигнифером легиона – но не своим собственным? Понимаешь?.. Видишь ли ты разницу?

– Да, господин.

– Между тем, кто машет шестом во время битвы, и тем, кто выводит письма императору, лежит целая пропасть.

– Я понимаю, господин.

Принц поставил опустевший кубок на стол и потер глаза кулаками. И затем снова впился своим черным, пылающим взором в лицо Ило.

Будь Ило в состоянии хоть что-нибудь чувствовать, он вздохнул бы с облегчением, если не рассмеялся бы при мысли, что он может стать личным секретарем наследника императора. Должности сигнифера легиона ему было более чем достаточно: она казалась ему настоящим раем по сравнению с положением рядового легионера, вооруженного мечом и собственной везучестью. И, помимо того, какие блестящие перспективы для осуществления мести! Если, разумеется, он решится отомстить, взвесив на досуге все «за» и «против».

И тогда принц сказал:

– Сможешь ли ты служить мне?

О Бог Безумия! Ило думал, это уже дело решенное.

Прислуживать этому убийце?

Император стар и немощен. Теперь Боги в любой момент могут призвать к себе его черную душу и взвесить ее на своих весах. Что ж. Им сильно повезет, если Они отыщут в ней хотя бы крупицу добра! И тогда этот человек сядет на Опаловый трон как Эмшандар V.

Его ближайшие друзья и соратники мгновенно взлетят на самую вершину власти. А личный сигнифер займет свое место в очереди на повышение. Возможно, даже станет советником. Давным-давно утраченные виды Ило на политическую карьеру забрезжили вновь, только теперь они светились куда ярче, чем когда-либо.

Ило вдруг вздрогнул, подумав о том, чем обернулись политические интриги для его собственной семьи. Не безопаснее ли оставаться простым солдатом? Единственное, к чему он всей душой стремился теперь – это немного покоя. И все же…

Месть? Служить этому человеку – не предательство ли это по отношению к предкам, к родителям, к братьям?..

Или, наоборот, отличный предлог для того, чтобы нанести роковой удар? Неограниченные возможности – и днем и ночью…

Совершенно сбитый с толку, он прошептал:

– Ты не сможешь доверять мне!

Принц, похоже, читал по лицу Ило все его мысли.

– Штандарт легиона твой; ты заслужил эту честь. Никто, ни один человек в целой Империи, не усомнится в твоей преданности. А в остальном я положусь на твое слово.

Ило заикаясь выдавил:

– Почему? – совершив едва ли не самый серьезный проступок для солдата имперской армии. Легат насупился.

– Когда это случилось, я был в Гувуше. Я никогда не одобрял происшедшего, сигнифер. Бессмысленная кровавая бойня! Я пытался положить ей конец… Поверишь ли ты моему слову?

Подобные слова, сорвись они с других губ, считались бы государственной изменой. И зачем бы легату лгать? Ило показалось, что он не лжет.

И не без удивления Ило услыхал собственный голос:

– Да, господин. Я верю тебе.

– И я хотел бы хоть как-то возместить ущерб, нанесенный твоей семье. Сделать то немногое, что могу. В это ты веришь?

Наверное, он кивнул в ответ, ибо легат встал, и вслед за ним вскочил на гудящие ноги и сам Ило. Поставив кубок, он склонил голову, принимая из рук легата волчью шкуру. Боги посходили с ума!

– Я назначаю тебя своим сигнифером, Ило из клана Иллипо! – твердым голосом провозгласил принц. Лицо его странно вытянулось. – Дед с ума сойдет от злости!

Безопасного ответа на такую фразу не существует, да к тому же Ило попросту лишился дара речи. Глаза легата вдруг сверкнули:

– Я не люблю ходить вокруг да около. Ты, должно быть, единственный мужчина своего клана, оставшийся в живых? Если тебе по вкусу собственное имя и ты хочешь называться Иллипо, сейчас самое время!

Настоящий плевок в лицо императору. Пощечина. Это даже может оказаться нарушением закона или предательством. Слишком опасно!

К счастью, под рукой у Ило оказалось подходящее оправдание. Он с трудом заставил себя открыть рот:

– Я думаю, где-нибудь еще сохранилась моя родня, дядя, может быть…

Несчастный, объявленный вне закона. Бесправный затворник.

– Но он едва ли станет оспаривать твое главенство В семье, я полагаю?

– Разумеется, господин… Но я не хотел бы, чтобы он даже про себя попрекал меня в чем-то. Принц медленно кивнул.

– Это делает тебе честь. Пускай будет Ило… Ты служишь императору, затем мне и затем – легиону. Именно в таком порядке. Но ты никогда не встретишь противоречий в приказах.

«Сколько в нем самоуверенности!» – подумал Ило. Сам-то Ило уже перестал понимать механизм собственных поступков. Уверенность в себе если и была, то пропала минут десять назад. Почему он согласился? А родовое имя Иллипо? Зачем принцу такая бравада?

И что, в конце концов, Ило выиграл для себя в этот день? Должность консула или возможность отомстить? Если ему удастся правильно сыграть свою роль…

Еще несколько мгновений легат изучал своего нового помощника: запоздалые сомнения? Но затем он протянул руку, и Ило, не веря собственным глазам, пожал ее.

– Я глубоко скорблю о смерти родича, – произнес наконец принц, – но я приветствую и тебя, вставшего на его место. Наверное, сегодня меня вел не только Бог Сражений, сигнифер. Кажется, Богиня Правосудия тоже не осталась в стороне. Неожиданно на глазах у Ило выступили слезы. Ему показалось вдруг, будто он только что продал душу.

5

Ужасный день, однако, еще не закончился – на самом-то деле он только начинался. Пошатываясь, Ило вышел из палатки легата в слепящую духоту, хотя закат был уже не за горами. Только что закончившаяся битва не ослабила дисциплину имперской армии: лагерь лежал перед ним стройными рядами палаток, острых, как наконечники копий. На окраинах лагеря изнуренные легионеры, проклинавшие кого-то сквозь зубы, заканчивали копать защитный ров. Издалека доносились грозные выкрики центурионов… Ило впервые за день вздохнул с облегчением.

Шанди отпустил его со словами: «У тебя есть свои обязанности, которыми не следует пренебрегать», но, хоть убейте, Ило не знал, что это за «обязанности».

Не успел он хорошенько поразмыслить на эту тему, как перед ним возник знакомый дуб в человеческом обличье. Центурион уже успел раздобыть себе новую сандалию взамен утраченной.

Ило безотчетно ответил на салют центуриона, только потом сообразив, что по-прежнему держит в руках накидку погибшего сигнифера. Вот ей-то и салютовал этот головорез с выдубленным лицом.

– Хардграа, – прорычал монолит. – Начальник охраны принца.

– Ило, – ответил молодой человек. – Его личный сигнифер.

И почувствовал исходящее от этих слов странное удовлетворение. Не то чтобы он уже успел поверить в крутой перелом своей судьбы, но…

– Я подумал, тебе тут кой-чего понадобится, – заметил Хардграа. И сунул Ило небольшой ворох тряпья и сверток красного полотна.

Ну, конечно? Первая обязанность сигнифера – следить за своим штандартом: чистить его, менять полотнище. Именно это и имел в виду легат! Ило поблагодарил и заставил подкашивающиеся от напряжения ноги сдвинуться с места.

Центурион вышагивал рядом, пока они не достигли штандарта. Простейшим способом отделаться от накидки было, разумеется, набросить ее на себя. Она хоть как-то защищала от палящего солнца, да и капюшон у нее был куда удобнее тяжелого покореженного шлема. Едва Ило нагнулся, собираясь начать работу, центурион пробормотал:

– Один момент, сигнифер, – и поправил капюшон на его голове. Глазастый любитель порядка!

Ило принялся полировать нижние эмблемы. Ему придется встать на что-нибудь, чтобы дотянуться до укрепленных на самом верху: штандарт ни в коем случае нельзя класть на землю или прислонять к стене. Наблюдающего за ним Хардграа Ило старался игнорировать.

– Видишь вон там гражданского типа, похожего на жреца в отставке?

Ило с трудом сфокусировал глаза на далекой фигуре и хмыкнул.

– Господин Акопуло – его главный политический советник. А толстопузого, который заходит в палатку? Лорд Ампили, начальник протокольной службы. И я. Все, что ты захочешь узнать, любая помощь… Только спроси, и тебе помогут. Во всяком случае, на нас троих ты можешь рассчитывать.

Ило вторично хмыкнул, жмурясь от нестерпимо яркого солнца пустыни, отражающегося в медных бляхах.

– Большое спасибо.

– Если какая-нибудь слабина насчет безопасности принца – бежишь со всех ног и докладываешь мне.

Ило кивнул, решив про себя, что докладывать о собственных мыслях насчет клинка меж царственных ребер не станет. И вернулся к работе.

Центурион поскреб щетинистый подбородок.

– Личный сигнифер, говоришь?

– Именно так.

– Странно. Иллипо?.. Это, по всему видать, шаг политический.

Ило стиснул зубы и продолжал полировать бронзу.

– Должность-то не маленькая. Ну да он, наверное, все равно ее упразднит. Похоже, так оно и будет.

Ило по-прежнему держал себя в руках. По спине, натруженной кольчужной рубахой, ручьями струился пот. Временами казалось, что металлические звенья проклятой кольчуги впиваются в плоть. Все суставы ломило, каждый мускул дрожал от усталости.

А Хардграа все скреб щеку.

– Что-то не замечал, чтоб Шанди клевал на красавчиков… Вот трибун Пятой когорты – он тот еще проказник. За каждым молодым рекрутом таскается… Но чтобы Шанди…

Ило обернулся, держась за древко штандарта, чтобы не упасть, и сердито уставился на грубое, обветренное лицо вояки. Такие, как он, камни раскусывают. В свое время Ило насмотрелся на дубоголовых центурионов, но этот напоминал их общий прототип, с которого уже потом вылепили всех остальных.

– Я так понял, что личный сигнифер легата отдавал приказы его людям. Это правда, центурион?

– Точно.

– Тогда… я… ты… – В смятении Ило пытался отыскать нужные слова.

– Ты мне не приказывай, сигнифер. Просто передавай его распоряжения. А если распоряжений нет, ты шевелишь мозгами и говоришь мне, какими они могли бы быть. А мое дело – подчиняться.

О Боги! Ответственность!

– Мы все тут – одна команда, – сухо кашлянул Хардграа. – Думаешь, мы собираемся сбивать с тебя спесь? Может, ты решил, что попал в собачью стаю?

Уже ничего не соображая, Ило кивнул. Для них он был чужаком. И попал он в эту стаю внезапно, с мокрой шерстью и еще не отросшими клыками. Его преданность принцу так же сомнительна, как и его способность удержаться на своем высоком посту, – и все они должны понимать это.

Центурион покачал головой.

– Если ты вдруг зачем-то понадобился Шанди, значит, так тому и быть. Поверь мне. Ты – с нами, чего уж проще? Один из нас. И чем скорее ты будешь готов служить ему, тем лучше для всех. Моя работа тебе не по зубам, а я не могу делать твою, потому что я – не из благородных… Все мы поем разные песенки, понимаешь? Команда… Но если ты когда-нибудь заставишь Шанди пожалеть, что он взял тебя к себе, я лично постараюсь так обработать твою смазливую мордашку, что ты станешь похож на больного старика гладиатора, у которого…

– Что ты еще хочешь сказать, центурион?

– Ровно через полчаса начинается военный совет. Ило выронил тряпку.

– Так почему же, ради всех Богов Зла, ты до сих пор молчал? Зови сюда двоих сигниферов манипул. Если на совете штандарт любого другого легиона будет сверкать ярче нашего, я лично поджарю твои яйца на угольях! Мне срочно надо побриться и вымыться, и пусть принесут все для чистки – и… живо, я сказал!

Хардграа оскалился, выставив напоказ два неровных ряда желтых зубов.

– Слушаюсь, господин! – рыкнул он и бегом пустился прочь.

* * *

Часом позже Ило все еще бодрствовал, и даже более того; присутствовал на военном совете. По крайней мере, бедняге казалось, что он не спит. Он стоял, опираясь на свой штандарт, посреди тропической пустыни. На нем полное вооружение и вдобавок ко всему – меховая накидка с капюшоном! Так вырядиться здесь может только сумасшедший… Но сигнифер обязан соблюдать все предписания уставов, а военный совет – как раз то место, куда следует являться одетым по всей форме. Вот Ило и торчит тут, на дрожащих от усталости ногах: позади принца, лицом к проконсулу…

Если Боги не сошли с ума. – значит, это именно Ило спятил..

Легаты собрались на совет прямо под ослепительно ярким, испепеляющим солнцем. Сигниферы окружали их широким кольцом, и Ило стоял не настолько близко, чтобы слышать, о чем говорилось на совете. Его это мало волновало: еще до начала Шанди сообщил своим советникам, чего он ждет и что должно там прозвучать, – Ило подозревал, что беседа едва ли ощутимо вильнет в сторону.

По идее, Шанди должен был подчиняться Иггиполо, но все отлично знали, что положение вещей может измениться в любую секунду, стоит только курьеру на взмыленном коне доставить весть о смерти императора. Более того, именно Шанди ввел в бой свой легион, что превратило Битву при Карфине из сокрушительного поражения в блестящую победу имперских войск. Так что проконсул должен весьма чутко прислушиваться к мнению этого легата. А мнение Шанди было таково, что халиф получил хороший урок, но Империи потребуется подтянуть побольше сил, чтобы продолжить обучение. Официально война до сих пор не объявлялась, так что никаких переговоров ждать не приходится. «Статус-кво» восстановлен, а все остальное потерпит до завтра.

Веселье, в общем, на совете не царило: слишком много трупов пришлось вытаскивать из зловонной грязи. Даже такой новичок на войне, как Ило, мог бы, если вдуматься, рвануть за халифом, чтобы в итоге увидеть его голову на шесте (желательно лишь, чтобы кто-нибудь другой добыл ее в бою), но это было бы чистым сумасбродством. Поле брани осталось за Империей, но что ей с ним делать? Бесполезная, ненужная победа.

Когда все наконец пришли к такому выводу, совет окончился, и армия вернулась к будничным делам: надо было выхаживать раненых, хоронить мертвых, возносить Богам хвалу… пленные, пища для людей, корм для животных, транспорт, санитария, назначения новых командиров взамен павших в бою и все остальные заботы «города на ногах». Дошло дело и до наказания дезертиров – их секли перед строем, и четверо скончались на месте. Шанди подписал приказ об экзекуции и теперь бесстрастно наблюдал за тем, как этот приказ выполняется. Сигнифер, застывший за его спиной, вспоминал тем временем, как часами валялся на болоте, изображая мертвеца.

Прошел слух, что VII когорта XXX легиона в полном составе бежала с поля боя, и каждый десятый будет казнен.

Трибун имперской армии может командовать когортой, или кавалерийским отрядом, или административной частью, или даже легионом – или же ничем вообще. Разница была едва различима, но при этом жизненно важна. Под началом у легата XII легиона было примерно два десятка трибунов, которые терпеливо ждали приказаний. Являясь не только главнокомандующим, но еще и принцем, Шанди держал целый штат гражданских чиновников и слуг, включавший не менее десятка советников. В обязанности Ило теперь входило управлять этим скопищем людей и держать в голове все детали – военные и гражданские, большие и маленькие.

Списки, доклады, рапорты – доклады прежде всего, десятки докладов. И каждый напрямую касался легата и его личного сигнифера. И потом, у сигниферов масса собственных обязанностей… Увы, штандарты не умеют сами, без посторонней помощи, отмахивать нужные сигналы, шествовать на парадах или склоняться в минуты чествования Богов. Сигнифер легиона должен командовать всеми остальными знаменосцами; а личному сигниферу Шанди вдобавок вменялось в обязанность перебирать шифровальные дощечки, кодируя и разбирая секретную корреспонденцию.

За несколько следующих часов Ило обязательно сошел бы с ума, будь у него хоть немножко свободного времени. Во что он только влип? Бравый молодец с идиотской жердью в руках – такая работенка была ему по душе: без всего остального он мог бы и обойтись… Легион, только что одержавший победу в нелегком сражении, – для того, чтобы ввести в курс дела нового человека, время было выбрано не слишком удачно, но Шанди не слишком расстраивался по этому поводу. Несколько раз Ило даже всерьез задумывался, не хочет ли легат замотать беднягу сигнифера до смерти, просто чтобы отделаться от него? В момент абсолютного отчаяния он даже поделился этой мыслью с Хардграа.

– Нет, на Шанди это не похоже, – прорычал человек-дуб. – Вот дед его – дело другое. У того и сомнений не возникнет. Но Шанди просто не умеет иначе. Вокруг него всегда такая чехарда…

Без доспехов принц оказался на редкость обыкновенным человеком; из тех, чьего лица и запомнить-то нельзя. Даже сидя в ванне, он продолжал слушать доклады, так что Ило рассмотрел его как следует. Как всякий имп, легат был смугл и темноволос, зато куда худосочней любого из соплеменников. Орлиного высокомерия деда он явно не унаследовал, вот только глаза… Глаза его выдавали.

Хладнокровие легата было почти сверхъестественным: ни одного лишнего движения, но при этом энергии – как в урагане. О, вел он себя на редкость тихо. Терпения – хоть отбавляй. Он все объяснял четко, в деталях, но Ило ни за что на свете не решился бы заставить Шанди объяснять дважды.

Принц диктовал четырем парам писцов одновременно: несколько коротких, отточенных фраз одной паре, – затем следующей… Едва секретари дописывали предыдущую фразу, как он диктовал новую – и редко просил перечитать написанное.

Ило должен был все это организовывать, удостоверяться в идентичности обеих копий каждого письма, зашифровать особо секретные послания… Безо всякой передышки так продолжалось до темноты, пока вокруг ламп не закружили бледные мотыльки. Ило не мог припомнить, когда же спал в последний раз, а в его голове словно бы перекатывались громадные камни.

Принимая стопку готовых писем, которые следовало запечатать, он заметно пошатнулся, и Шанди, подставив руку, не позволил сигниферу рухнуть на пол. Ило затуманенным взором уставился в уже знакомые черные огни и начал было бормотать извинения, но легат перебил:

– Ты сможешь продержаться двадцать минут?

– Полагаю, да, господин. – И подумал: «Какая ложь!»

– Вот и хорошо. Итак, кто еще хотел повидать меня?

Ило обернулся к пологу шатра, мучительно вспоминая имена и лица…

Возможно, это длилось всего-навсего двадцать минут. Но когда рога затрубили отбой, и Шанди объявил наконец перерыв до завтра, по расчетам Ило, прошел уже добрый час. Секретари захлопнули свои сумки и поспешили прочь.

Ило вышел из палатки и приказал охране отправляться на отдых. Пустыня купалась в молочном свете луны, и далекие вершины Прогиста сверкали жемчугом. Ило била дрожь: он представить себе не мог, чтобы раскаленный воздух остывал так быстро и чтобы такой измученный, усталый человек еще держался на ногах. Вздохнув, Ило снова вошел в палатку, ставшую, как ему уже начинало казаться, его тюрьмой. Он оттащил к стенам скамьи, на которых сидели секретари, подмел ковры и доделал незаконченную работу.

Шанди сидел на стуле, изучая при неверном свете подвешенной над его головой масляной лампы тонкий пергаментный лист. Казалось, он не замечает вьющихся вокруг насекомых.

В его внешности не было ничего примечательного, но он мог заставить человека дрожать, как натянутая струна. Ило ведь ненавидел его, не так ли? Ненавидел за то, что дед принца расправился с его семьей, за истязание работой, просто за то, что он – Шанди?

Может, сейчас он слишком устал, чтобы ненавидеть кого бы то ни было, и ненависть вернется к нему утром. Может, Ило вообще не из тех, кто способен ненавидеть.

Ило спрягал несколько пучков травы под край ковра и остановился в раздумье. Постель принца должна была храниться в одном из сундуков, но он не знал, в каком именно. Наверное, он должен расстелить ее… Самому же Ило сойдет и голый камень подходящего размера, и на том спасибо.

Шанди поднял голову.

– Постель, господин?

– Кажется, вон в том сундуке. Но надеюсь, сегодня она нам не понадобится. Подай мне шлем.

Только не это! О Боги, пускай все кончится!

Ило отыскал шлем и передал принцу. Теперь он был знаком с заведенным порядком – следовало встать перед легатом, оглядеть его, привести в порядок плюмаж, вытереть пятна с кирасы. В то же время Шанди оглядывал самого Ило, поправлял на нем капюшон в виде волчьей головы – чтобы уши торчали вверх и симметрично. Кольчуга не должна лежать на плечах складками, а на пальцах у сигнифера не должно оставаться чернильных пятен.

Шанди, должно быть, утомился за день не меньше Ило, но ничем не проявлял усталости. Всю предыдущую ночь он держался на ногах, ведя в бой легион, – Шанди никогда не сражался верхом, в чем и крылась одна из причин всеобщего поклонения. Он бился не хуже Ило, это уж точно, и с тех пор не отдыхал ни минуты. Однако по виду этой бестии такого не скажешь!

Черные глаза принца вперились в Ило…

– Ты отлично справляешься, сигнифер.

– Гм. Благодарю, господин.

– Я понимаю, чего тебе это стоит, и высоко ценю твое старание. Ну, а сейчас, судя по всему, у нас будет еще один посетитель. – Принц понизил голос. – Ему нравится наблюдать за сражениями. Развяжи полог.

Ило выполнил приказание. Снаружи остывший ночной воздух нес ароматы каких-то незнакомых трав, сладкие, как вино. Лагерь лежал, погруженный во тьму… Полог упал, закрывая собой ночную пустыню и отгораживая ее от двух мужчин, пляски света и тени – и от запаха масла.

Шанди застыл в углу каменным изваянием.

Может, он повредился в уме? Ило, хромая, зашел ему за спину и тоже замер, не сводя слезящихся глаз со входа. Единственный стул стоял точно в центре, и он был пуст. Монотонно щелкали капли в водяных часах, но вовсе не эти размеренные звуки заставили волосы Ило зашевелиться в суеверном страхе. Безумие!

Коротко хлопнуло полотнище полога, и в палатку принца ступил человек. Зрение отказалось служить Ило, ибо он не видел за пологом ничего, кроме глухой черноты, пока полог не опустился снова, – а это значило…

Человек ли?

Рост вошедшего был огромен. Доспехи его отливали золотом, а панцирь и наголенники украшали драгоценные каменья. Шлем не предусматривал никаких защитных пластин, поэтому прямодушное юное лицо Ило разглядел вполне отчетливо.

Шанди отсалютовал. Ило не мог пошевелиться, но, к счастью, именно это от него и требовалось. Впрочем, колени вскоре ожили и пустились в пляс…

Бог? Но люди, видевшие Богов, не описывают Их так, как выглядел этот ночной пришелец. Гребень его шлема тоже был золотым, а во всей имперской армии не было звания, обладатель которого имел бы право носить золотой гребень, такого не было даже у самого императора. Этот имп был выше всех, кого только видел Ило в своей жизни; такой же высокий, как етун или даже тролль…

Бог Ужаса! Волшебник! Ну, конечно – Смотритель-Востока!

Гигант ответил на салют легата, прижав к груди огромный кулак.

– Ты едва не продул сегодня! – сказал он голосом, глубоким, как раскат грома, и вибрирующим, как зов рога. Ило вдруг стало интересно, как на такое чудо реагируют женщины… Разумеется, так, как он того захочет, – чародей всегда добивается своего.

– А ты мог бы и помочь! – огрызнулся Шанди.

Ило едва не взвыл. Как принц осмеливается дерзить чародею?

Потом, правда, он вспомнил, что Свод Правил запрещает применять чары к императору или его семье, а Шанди был прямым потомком старика. Значит, он в безопасности. Но в Своде ничего не говорилось насчет Ило, не так ли? Простой люд законов не сочиняет… Ноги тряслись, по ребрам стекали ручейки холодного пота: Ило исчерпал свою выносливость до последней капли.

Чародей задрал подбородок:

– Я решил не помогать.

Шанди пожал плечами под металлом доспеха.

– Ваше всемогущество, разрешите представить…

– Иллипо? Старый пердун отречется от тебя! – промолвил гигант, размашистым шагом направляясь к стулу. – Хочешь, чтоб его разбил паралич?

– Разумеется, нет!

Свод там или не Свод, но как Шанди может разговаривать с чародеем в таком тоне? И тем более – с настоящим великаном. Конечно, чародей не обязательно таков, каким он выглядит, и к тому же Чародей Олибино упоминался в историях, рассказывавшихся в семье Ило, – историях про подвиги деда и Войну Темной Реки, а ведь то было сорок лет тому назад! Он никак не мог оказаться столь молод.

– Да он будет дышать пламенем, что твой дракон! Иллипо, надо же! – Казалось, по палатке расползается настроение обоюдной враждебности. Черные глаза чародея остановились на Ило. – Так ты, стало быть, хочешь знать, как к тебе относится это предателево отродье и не собирается ли он пырнуть…

– Нет! – рявкнул Шанди. – Не этого я хочу. Я сказал, что доверяю ему, и я не собираюсь отказываться от собственных слов. Мне нужно другое.

– Что же? И зачем он здесь?

– Пусть учится. Был ли его отец предателем?

– Нет. Один из его братьев позволял себе кой-какие глупости, но ничего серьезного.

– Вот как, – с досадой проговорил Шанди, но не стал оборачиваться к Ило. – И потом, даже если он хотел бы перерезать мне глотку, ты ведь не смог бы предупредить меня, верно?

Чародей нахмурился. Откинувшись на спинку стула, он забросил одну массивную ногу на другую. – Не стоит произносить такие слова, как «не смог бы», когда я болтаюсь где-то поблизости, сынок. «Не захотел бы» звучит гораздо лучше, и это ведь разные вещи, между прочим. Кстати, я иногда действительно предупреждаю кого-нибудь об опасности, это же не прямое использование магии.

– Прошу прощения. – Шанди все еще не оборачивался. – Сигнифер, перед тобой Чародей Олибино, Смотритель Востока.

Ило отдал салют. Если этикет имперских войск требовал для приветствия чародея чего-то большего, нежели обычный салют, Ило об этом не знал. Зато он отлично помнил, что Свод Правил, запрещая использование волшебства против имперской армии, делал одно небольшое исключение. Армия императора – прерогатива Смотрителя Востока. Значит, Чародей Олибино может, если захочет, поразить сигнифера Ило какими угодно чарами, по собственному выбору. Не утешало и то, что этим исключительным правом обладал только он – и никто другой, включая остальных трех смотрителей… Он может запустить лапу в мозги Ило и выудить из них, вправду ли тот предан легату или же коварно планирует месть. Ило и сам был бы не прочь в этом разобраться.

Но чародей уже не обращал на него внимания.

– Итак, ты хочешь, чтобы я поведал о твоей блестящей победе старику?

– Я был бы тебе очень признателен, – отвечал Шанди с уважением. – И если ты сочтешь возможным, передай ему, что со мной все в порядке. Он беспокоится.

– Уж наверное. Поведать ему, как второй дротик чуть не сделал двухмесячную малышку наследницей престола?

– Не стоит, ваше всемогущество. Это ты, кстати, отклонил его от цели?

Золотой плюмаж заколыхался, когда чародей энергично мотнул головой:

– Нет.

– И ты не помогал нашему юному другу совершить его подвиг со штандартом?

– Да нет же! Говорю тебе, я совершенно не вмешивался в битву.

Интересно, что же остановило Смотрителя Востока от вмешательства в ход боя при Карфине? Почему он позволил врагу уничтожить XX легион и разнести в клочья три остальных, – не слишком ли дорогой ценой было заплачено за бесполезную победу?

Шанди не спрашивал, а Ило не решался даже вздохнуть лишний раз.

Так или иначе, Ило вырос в семье, где в политике разбирались. Как сказал ему однажды отец, политика состоит из множества слоев. Если ты видишь подоплеку – это значит, что она фальшивая, и vice versa^[5]. Самый темный слой – политика смотрителей: то, что видят они, существует на самом деле, – говорил он. Четверо всегда добиваются своего, и именно они управляют миром, вынося решения большинством голосов.

Олибино был подкуплен, или испуган, или еще что-нибудь, но никто, кроме самих хранителей, не узнает, кем, почему или как.

– Хорошо, – провозгласил наконец Олибино, – я передам ему. Это смягчит новости о Гувуше.

– Что за новости? – почти перебил его Шанди, подавшись вперед.

Чародей обнажил зубы:

– Ошпу взял Абнилагрэд. Вчера. Камня на камне не оставил.

Принц застонал.

– Все, что ты выиграл, пропало без следа, – отрывисто добавил Олибино.

Шанди пробормотал проклятье и отошел в угол, где стояли сундуки. Опустившись на один из них, он уставился на свои колени. Ило же остался стоять, где стоял, мечтая убраться куда-нибудь подальше от взгляда чародея..

– Если бы я только мог привести туда Двенадцатый легион! – шептал принц.

– Невозможно, – произнес Олибино. – На то, чтобы обойти Зарк морем, потребуется не меньше месяца. А я сомневаюсь, чтобы халиф дал тебе разрешение беспрепятственно пройти его насквозь.

Шанди поднял голову.

– Но мы могли бы пройти через Тхам? Ило сглотнул слюну, и даже чародей, казалось, приоткрыл рот, исподлобья уставившись на легата.

– Нет, если ты – в своем уме, то не смог бы! Свод Правил не распространяется на Тхам, как ты расчудесно знаешь! И я даже не мог бы помочь!

– Сдается мне, имперская армия пересекла Тхам во времена Пятнадцатой династии…

– А мне сдается, что три другие сгинули бесследно, рискнув повторить тот поход. Тхам – страна абсолютно непредсказуемая.

Шанди вздохнул.

– Тогда Хашипи придется справляться с гномами без моей помощи. Ваше всемогущество… Расскажите мне о халифе.

– Что тебя интересует?

– Нет ли у него какого-то своего интереса во вражде с Империей? Не смягчится ли он после смерти моего деда? Боги знают, как я не хочу воевать с объединившимся Зарком! – Не оглядываясь, он великодушно сказал:

– Садись, сигнифер.

Исполненный благодарности, Ило дохромал до сундука и рухнул на него.

Чародей задумчиво качал головой:

– Не думаю. Он шестнадцать лет потратил на то, чтобы стать сюзереном. До сей поры никому не удавалось сплотить джиннов, разве что сразу после очередного вторжения Империи, – им слишком хотелось выбросить нас из своей пустыни, чтобы снова вспомнить о собственных дрязгах. У халифа действительно есть свои счеты с твоим дедом, но я не думаю, что он отступится, когда старик отдаст концы.

Последовала небольшая пауза, после которой Олибино, кашлянув, добавил:

– В конце концов, ты же сам был там.

– Где? – насторожился Шанди.

– В Ротонде. Конечно, ты был тогда всего лишь ребенком, но ты же собственными глазами видел, как Эмшандар оскорбил его.

– Ты имеешь в виду, увел у него жену?

– Именно. Женщину, которая ныне зовется королевой Краснегара.

– Значит, он лелеял месть все эти годы?

– Джинны никогда не забывают оскорблений, а халиф Азак – не совсем обычный джинн.

– Да, это верно, – с грустью в голосе согласился Шанди. – Империя тает, ее границы сокращаются с каждым днем.

– Еще пара побед, похожих на сегодняшнюю, и она растает вовсе!

– Вот именно! – с неожиданной злостью фыркнул принц. – Я уже сказал: ты мог бы и помочь нам!

Ило задержал дыхание, но чародей только улыбнулся. Он раскинул огромные руки, потягиваясь, как медведь; свет ламп скользил по драгоценным камням, усыпавшим его кирасу, и по вздувшимся мускулам предплечий.

– Зачем мне спешить на подмогу всякийраз, как халифу вздумается развлечь противника ложным выпадом?

– Ложным, выпадом? Карфин был ловушкой? – Шанди вскочил на ноги. – Что задумал халиф? Только не это!.. Ило с удовольствием поглядел бы, как халифу преподадут урок, – настоящий урок! – но нее сегодня, и не эта армия. Разве что через месяц-два… Олибино растянул рот, показывая большие белые зубы.

– Ты когда-нибудь слыхал о Гаунтлете? – Нет.

– Это торговый путь через предгорья, у самых рубежей Уллакарна. Пока ты зализываешь свои раны, халиф проведет там армию. Он возьмет город, загонит тебя в угол… Порт в Гарпуне, разумеется, весь забит илом. Четыре легиона…

– Бог Убийства! Рассказывай!

– Да я пытаюсь, сынок! Насколько мне известно, еще никто не проводил той дорожкой целую армию, ибо хороших местечек для засады там больше, чем блох на верблюде. Но так вышло, что халиф знает ее всю как свои пять пальцев… Шанди топнул ногой:

– Мы сможем перехватить их?

Олибино сложил ладони в жесте, совершенно не вяжущемся со всем его обликом, – так делают скорее старики, чем жизнерадостные гиганты вроде Смотрителя Востока.

– Он растянет армию длинной колонной, так что ты вполне мог бы подкрасться боковой тропинкой и отрезать ему башку, как змее.

– Карта! Мне нужна карта!

Чародей пожал плечами и развернул свиток пергамента, которого еще секунду назад у него в руках и в помине не было. Ило застыл, увидев настоящее волшебство в действии.

Шанди взял свиток, но так и не взглянул на него.

– Ваше всемогущество, я прошу об одной услуге.

– Я ждал этого. – Мертвенно-черный взгляд чародея вновь остановился на Ило, который машинально съежился под его тяжестью. Он просто не вынесет более!

– Это было его первое сражение, – сказал Шанди. – Он смертельно устал, но мне без него не справиться. Я надеялся поговорить с ним о его обязанностях этой ночью, если ты только согласишься помочь, а теперь он нужен мне еще больше!

Олибино хмыкнул:

– Разогреть его слегка, хочешь сказать? Ээ-ээх! Ило вскочил на ноги, чувствуя, что в него угодила молния. Палатка осветилась ярче, и даже мех на его волчьей шкуре, казалось, встал дыбом. Мгновение назад он, дрожа, в полном изнеможении сползал с сундука и внезапно уже стоял на ногах, сотрясаясь от невыразимого желания делать что-нибудь, драться с кем-нибудь, бежать куда-то… Его усталость и боль как рукой сняло – они пропали, словно их и не бывало. Ило был полон сил и энергии, как годовалый жеребенок.

Шанди оглядел его и улыбнулся.

– Благодарю, ваше всемогущество… Сигнифер, раздобудь мне проконсула! Мне плевать, как ты будешь его будить, но он нужен мне сию секунду!

– Слушаюсь! – проорал Ило и вылетел из палатки.

6

Три дня спустя после Битвы при Карфине, когда армия халифа пробиралась по укромным тропам Гаунтлета, имперские легионы, вооруженные тайной скрывающих чар, крадучись, обходили ее с фланга, как невидимое лезвие, нацеленное на горло спящего.

А в Доме Кииза, за стеной горных пиков, умирала старая Фейн.

Законы Крови запрещали любому, кроме стоящего Вахту, находиться от Уходящего на расстоянии, позволявшем что-либо расслышать. Но женщина отлично знает свой долг – и потому Фриэль подыскала себе на краю поляны подходящий пень, сидела на нем и плела корзины. Она сплела целую гору за последние три дня, пока не задеревенели пальцы, а в округе еще можно было сыскать гибких прутьев. Без сомнения, ее бабушка покинет сей мир, когда придет ее час, – милая старушка все делала в свое время.

Фриэль никто не заставлял сидеть тут, плетя корзины, – по соседству жило множество родственников и даже незнакомых ей добрых людей, которые охотно приглядели бы за маленькой Тхайлой ради нее, и Боги знают, что в Доме Гаиба осталось много недоделанного, что она работала бы не покладая рук с рассвета до темноты. Но она решила остаться здесь. Тхайла может увидеть ее всякий раз, когда девочке того захочется, – увидеть и успокоиться.

Погода была замечательно теплой для столь ранней поры. Затяжные весенние дожди незаметно перешли в короткие, отрывистые ливни, и здесь полно было разлапистых веток, под которыми можно укрыться.

Это был достаточно уютный Дом, с быстрым ручьем и стоящими кругом высокими деревьями, словно бы хранящими его от напастей. Позади вздымалась стена Прогист – белоснежные пики на голубом фоне, – она подпирала бездонное небо, и, пожалуй, мало сыщется на свете пейзажей краше этого. Поросший лесом склон хребта Кестрель отсекал западные долины. Поляну устилал свежий папоротник… Дом Гаиба, устроенный в своей маленькой безопасной лощине, конечно, нравился ей больше, но она видала и Дома куда хуже этого – хижины, выстроенные на открытых местах, видные за целые лиги… В некоторых из них она даже не могла расслабиться, чтобы отдохнуть.

Много лет назад, когда дедушка еще только обнаружил его. Дом Кииза, должно быть, выглядел куда лучше. С тех пор несколько других Домов расположилось непристойно близко. Да и собственный ее брат Вул со своей ворчуньей-женой Вайек… Дом Вула чересчур близко отсюда, его едва не видно за холмом… Какой стыд!

Докучливый брат явился проверить ее, – вертелся рядом, надоедливей мошкары, распространяя вокруг себя волны беспокойства. Вул рос суетливым ребенком, да и сейчас в нем нисколько не убавилось той детской суетливости, хотя ему было уже за сорок.

– Так может еще долго продолжаться, Фриэль. – Он со вздохом опустился на ствол упавшего дерева.

– Уверена, что Тхайле эти несколько дней покажутся целой вечностью, – спокойно отвечала Фриэль. Она необычайно чувствительная девочка.

– Как и ты, – согласился Вул. – Ты всегда была самой чувствительной в семье, еще даже до Вахты.

«Сам ты-то не чувствительней бревна, на котором сидишь», – подумала Фриэль. Она часто могла видеть чужие чувства дальше, чем иные слышат голоса, и прямо сейчас отчетливо видела страдания брата: он был несчастен, поскольку жил ближе всех к Дому Кииза, где жила – а теперь умирала – старая Фейн, ибо это накладывало на него ответственность, которую он вовсе не чувствовал. Вул был несчастен еще и потому, что Фриэль была здесь, а его собственная раздраженная жена сидела дома, там, ибо они не слишком ладили меж собой. И в несчастье его оставалось место, чтобы понять: двум его детям весьма скоро самим придется стоять Вахту Смерти.

А внутри, в полуразвалившейся хижине, маленькая Тхайла задремала, впервые успокоившись за четыре последних дня. Бабушка, видно, тоже уснула: Фриэль видела размытые, бессмысленные тени ее снов.

За холмом ее взбалмошная невестка беспокоилась так же сильно, как и всегда, и, по всей вероятности, опять по-пустому. Где-то у подножия холма резвились счастливые дети, и Фриэль мысленно поблагодарила их за эту радость.

Хижина чудом не рассыпается – какой позор! Почему никто из родственников не помог старушке укрепить ее? Фриэль первой поспешила бы на помощь, живи она где-то поблизости, и Гаиб обязательно пришел бы. Гаиб помогал многим соседям, не состоящим с ним даже в отдаленном родстве… Порой ему приходилось брести полдня, чтобы одолжить какие-нибудь инструменты старшему другу или чтобы отнести свежих овощей больному. Гаиб был добрым человеком – да женщина, обладающая Зрением, и не смогла бы выйти ни за кого другого. Сама мысль о замужестве с кем-нибудь вроде ее вечно озабоченного брата покрыла ее кожу мурашками.

И сейчас он готовил слова, чтобы поделиться с нею одной из своих вечных забот. Фриэль протянула было ему свою корзину, чтобы Вул полюбовался ее работой, но прежде, чем ей удалось привлечь внимание брата, он пустился в жалобные рассуждения:

– По мне, так все это справедливо! Ребенок не должен стоять Вахту Смерти у одра родственника. Это гораздо труднее.

– Ты же знаешь, здесь кругом нет никого подходящего. К счастью, мы вовремя приехали к вам погостить.

Вул гнул свое:

– Все равно Тхайле вообще не следовало стоять Вахту! Это пустая трата Слов, и мы должны сказать об этом учетчикам.

Фриэль вздохнула, ведь все это она слышала не в первый раз. Вул снова и снова возвращался к тому, что постоянно угнетало его.

– Учетчикам лучше знать.

– Может, и так. А может, и нет. Что, если они думают, будто мы оскорбимся, если они вычеркнут нашу семью из списка имеющих Дар? Может быть, нам стоит только предложить, – и они будут рады…

– Рады? – пробормотала Фриэль, размышляя о судьбе оставшихся в доме Гаиба кур. В это время года они кладут яйца где им только вздумается, а сам Гаиб будет слишком занят перекапыванием овощных гряд, чтобы уделять курам должное внимание. Когда Фриэль вернется, солить яйца будет поздно, а соколы окажутся слишком раскормлены, чтобы летать.

– С радостью вычеркнут нашу семью из списка, конечно! Уже многие поколения наших родственников не выказывали никаких признаков владения Даром.

«Вот и не правда», – подумала Фриэль, поежившись. Учетчики весьма интересовались ее способностью видеть. В конце концов, они решили, что ее Зрение не достаточно сильно, чтобы называть его Даром, но ка кое-то время она очень переживала – и ее родители тоже. Очевидно, они ничего не говорили Вулу, или же он все позабыл, к собственному удовлетворению. У самого Вула не было ни малейших признаков Дара, ни особого таланта к чему-либо, разве что к пустой суете.

– Если то, что ты говоришь, – правда, тогда нам вовсе не о чем беспокоиться.

– Но это же напрасная трата магии!

– Не вмешивайся в дела учетчиков, Вул.

– Хочешь, пойдем в наш Дом, перекусим? – промямлил он, обрывая спор.

Что, чтобы она пошла к этой брюзге-невестке?

– Нет, спасибо. Но я с удовольствием съела бы что-нибудь, если ты принесешь сюда, как в прошлый раз.

– Дождь пойдет, – пробормотал Вул, вскинув голову к безоблачной синеве. – Этой ночью ты будешь спать в нашем Доме. От сна под открытым небом бывает ревматизм.

Чего это он беспокоится за нее? Не его дело.

– Я продержусь, – сказала Фриэль, не желая признаваться в том, что пень, на котором она сидела, был довольно-таки сырым. – И потом…

Боль! Она выронила незаконченную корзину.

– Что случилось, Фриэль?

– Кажется, началось, – пролепетала она, уставившись на хижину. Проснись, Тхайла!

– Бабушка? – нервно переспросил Вул. Фриэль кивнула. Старушка проснулась, и ее страх и боль грозовыми тучами кружили над поляной.

И тогда Фриэль увидела, что ее дочь тоже проснулась. Смятение! Тревога! О Тхайла, милая моя девочка! Страх!

Страх умирающей Фейн… Страх ребенка… Фриэль стиснула кулаки, борясь с порывом поспешить на помощь дочери, помочь ей справиться с несчастьем.

Затем разлилось спокойствие. Решительность. Сочувствие. Тхайла справилась со страхом, славная девочка!

– Все будет хорошо, – шепнула Фейн, чувствуя, как капли пота стекают по лицу, ощущая также беспокойство Вула совсем рядом. Вскочив, он подбежал к ней и обнял, и на какое-то время его забота заслонила собой все другие переживания. Фриэль никогда не понимала, сколько значит для него! Она начала было всхлипывать, когда шепот чужих эмоций снова заворочался в голове.

Паника. Агония! Фриэль вскрикнула. Наконец, любовь… И желание помочь. Все кончено. Смятение девочки, услышавшей свое Слово. Плотный покров заботы Вула. Облегчение, мир и радость, почти счастье, затихающие по мере того, как бабушка уходила все дальше и дальше…

– Конец! – Фриэль вытерла глаза и попыталась было встать, но брат удержал ее.

– Подожди, сестрица, – сказал он. – Ты вся дрожишь. Это ведь не твоя Вахта. Тхайла прекрасно справится сама, я уверен. Нам с тобой не стоит о ней беспокоиться.

Забавно, что не кто иной как Вул говорит это! Фриэль почувствовала себя виноватой – за то, что так плохо относилась к брату. Он действительно заботился о ней…

– Да, – согласилась она, пытаясь расслабиться. Бабушка передала свое Слово Силы и с миром ушла на последний свой суд: Боги найдут много истинных сокровищ в этой доброй старой душе и совсем немного зла. Добро перевесит, и… и… И Фриэль заплакала, что было глупо и совсем ей не свойственно. Ей следует позаботиться о дочери, ведь бедняжка только что пережила сильное потрясение. Но Вул был на этот раз прав:

Тхайле уже четырнадцать лет, и теперь она девушка – не та маленькая девочка, какой была совсем недавно.

«Все будет в порядке, не о чем беспокоиться. Уже многие поколения никто в семье не выказывал Дара», – строго напомнила себе Фриэль. Конечно, у нее самой было Зрение, а Гаиб замечательно управлялся с растениями… Но это лишь обрывки Дара, просто талант. У каждого есть талант к чему-нибудь, даже если он сводится к напрасному беспокойству. Ничего похожего на настоящий Дар.

Теперь надо обмыть тело, собрать всех родственников и…

Боль! Что теперь? Что-то новое… Ужасное.

– Мама, мама!

Тхайла выбежала из хижины и, спотыкаясь, помчалась через поляну, размахивая руками, чтобы не упасть. Коротко остриженные волосы растрепались на бегу. Даже на таком расстоянии Фриэль заметила, что лицо дочери совершенно бледное, ни кровинки, – вскрикнула и вырвалась из рук брата, чтобы бежать навстречу.

Они кинулись друг к другу и обнялись, с трудом переводя дыхание. Дитя плакало, с трудом сдерживаясь от крика. Истерика? Страх и агония…

– Тхайла! Тхайла, что с тобой? Худенькое тело сотрясалось от боли. Глаза огромные, испуганные…

– Как, ты не видишь?

– Что я должна видеть? – простонала Фриэль. Все, что она видела, было сгустком боли ее собственной дочери, находившимся так близко…

Тхайла повернулась, упирая взгляд в нависшие вершины Прогиста.

– Смерть! Убийство!

– Что произошло? – подбегая к ним, выкрикнул Вул, окутанный плотным облаком своего непонимания. – Что-то не так?

– Она что-то зрит! – сказала Фриэль. – Говори! Говори!

– Тысячи человек! – рыдала Тхайла. – Боль и, смерть, смерть вокруг… Война? Должно быть, это сражение. О, мама, мама! Столько смерти! Столько ненависти и страданий…

Она уткнулась в плечо матери, не в силах справиться с колотившей ее дрожью, а Фриэль и Вул в ужасе уставились друг на друга.

Если Тхайла действительно видела военное сражение, тогда оно шло за горами.

В Тхаме отродясь не случалось сражений.

Защити нас. Хранитель!

Фриэль не видела больше ничего. Ничего.

Трубите, рога!

Трубите, рога, трубите, пусть эхо летит, отвечая

И криками вновь отзываясь, шепча, умирая, тая…

Теннисон. Принцесса, IV

Глава 2 Юность приходит

1

Бой, метко названный сражением в ущелье Костей, состоялся на третий день после Карфина, и на сей раз в исходе его никто и не думал сомневаться. Рассеченную натрое армию джиннов хладнокровно истребляли имперцы, сам халиф был ранен, а многие из лучших его генералов пали в бою. Легионы отогнали семь тысяч пленных, и никто не считал мертвецов, сваленных в кучи по обе стороны тропы.

Пандемия огромна, а Империя раскинулась на большей ее части. Имперские курьеры считались самыми проворными в мире, однако вести из отдаленных областей достигали Опалового дворца в Хабе лишь за несколько недель.

Волшебство же срабатывало мгновенно. Тем же вечером Чародей Олибино лично материализовался в спальных покоях императора и, самодовольно улыбаясь, изложил ему добрые вести.

За долгое время своего правления Эмшандар бессчетное множество раз получал секретные сообщения с кем-либо из Четверых. Быстро доставленные сведения стоили многого, и император знал это лучше любого своего подданного. Такими тайными сводками он пользовался часто: они давали ему немалое преимущество в хождении по трясинам политики Хаба, хоть он и редко открывал их до появления первых гонцов, – хороший фокусник никогда не выворачивает на публике все свои карманы.

На сей раз он сделал исключение. Человек, которому стукнуло девяносто, начинает лелеять каждую минуту, дарованную ему Богами, как величайшую драгоценность. Эмшандар просто не мог выжидать еще целый месяц, а может, и все два. Он решил было придержать новость до своего золотого юбилея, ждать которого оставалось всего три недели, но и этот срок в его возрасте казался немыслимой тратой времени. На рассвете он созвал сенат, и в полдень носилки императора были доставлены в Ротонду, где он самолично объявил о нанесении халифу сокрушительного поражения. Едва ли Эмшандар удивился бы, узнай он о том, что это – его последнее появление в собрании сената; и вряд ли от этого поблекла бы радость триумфальной победы имперских войск.

Одной из главных причин незыблемости Империи, существовавшей вот уже три тысячелетия, было то, что импы, в отличие от своих врагов, держались вместе. Другие народы часто воевали друг с другом, и Империя всеми силами поддерживала этот древний обычай, извлекая из него немалую пользу. Джинны были самыми отчаянными задирами. На протяжении всей истории эмираты и султанаты Зарка грызлись из-за любого пустяка, и эта крысиная стая становилась легкой добычей для имперских политиков.

Еще в 2981 году один из мелких князьков объявил себя халифом и взялся пересмотреть древние обычаи своей страны. В прошлом многие пробовали добиться того же, но этот халиф оказался гениальным стратегом – он одержал верх там, где другие терпели поражение, и собрал бесчисленные княжества в одно сплоченное и враждебно настроенное государство. Никто не сомневался, что, когда он станет наконец повелителем всех джиннов, первым его шагом будет выступление против Империи под черным знаменем Зарка. Растущее влияние халифа отбрасывало тень на последние годы правления Эмшандара, словно собирающаяся невдалеке гроза.

Высокий и ссутулившийся под бременем лет и забот, однако по-прежнему грозный, император объявил о победе с Опалового трона. Ущелье Костей, по его словам, навсегда похоронило надежды врага, и халифат падет за считанные недели.

Сенаторы чествовали старого лиса так, как не делали ни разу за все время его правления, приказав три дня подряд бить в имперские колокола. Они чуть было не вынесли решение присвоить Шанди титул «победоносного», однако император перебил выступавшего, сказав, что, разумеется, дарует титул герцога проконсулу Иггиполо. Сенат схватил приманку – и распростился с мыслью наградить командующего XII легионом, выделив его среди прочих легатов. Остальные ораторы вообще не упоминали Шанди, просто из осторожности.

Что, конечно, весьма порадовало его деда. Не стоит лишний раз давать мальчишке повод задирать нос!

2

Колокольный звон несколько дней подряд колыхался в воздухе над столицей, разнося радостную весть о победе к самым дальним уголкам Империи и дальше, за ее пределы. К лету об ущелье Костей знали даже в Нордленде, что далеко на северо-востоке. Етуны к тому времени уже успели внести свой вклад в Год Семи Побед: группа танов превратила обычные весенние учения в самонадяннную грабительскую вылазку в Виннипанго, где наткнулась на XXIV легион.

Оставшимся в живых срочно требовались враги послабее, чтобы вернуть себе боевой дух. Остальным же – тем, кто не участвовал в набегах, – хотелось показать, что они оставались дома вовсе не из-за трусости. Новость о поражении войск халифа заставила всех их удивленно поднять свои соломенные брови и хорошенько призадуматься о том, что Зарку сейчас, явно недосуг должным образом охранять собственные границы. Много об этом не болтали, однако в трюмы нескольких кораблей уже грузили продовольствие, а по хуторам побежали зловещие слухи о том, что кое-кто усердно точит топоры.

На юге уже приступили к сбору урожая, когда о сражении в ущелье Костей узнали на противоположном конце мира, в крошечном королевстве Краснегар, затерявшемся на побережье Зимнего океана, на дальнем северо-западе. За Краснегаром не было уже ничего, кроме льда.

Вести привез туда капитан Эффлио, хозяин грязного корыта с гордым именем «Морская красотка». Етуны считались прирожденными мореходами, но тягаться с импами в искусстве торговли никак не могли, а посему большинство торговых судов, бороздивших океан у берегов Империи, принадлежали именно импам. В команду, как правило, входили етуны; впрочем, их никогда не набирали слишком много, дабы лишний раз не испытывать прославленное етунское честолюбие.

Эффлио был далеко не молод, ленив и временами страдал астмой, но ум его отличался проницательностью, необыкновенной даже по имповским меркам. Кроме того, отменный моряк, он не без оснований приписывал свою сноровку некоторой доле етунской крови, текшей в его жилах: прародители Эффлио так долго прожили на побережье, что такие последствия набегов заморских гостей казались более чем вероятными.

Выгодно сбыв груз чеснока и лука в Шалдокане, он нашел подходящую таверну неподалеку от доков, где и присел отдышаться, выпить и послушать местные сплетни. Не прошло и часа, как он уже подцепил нужные сведения – какая-то деревенская герцогиня хотела переправить морем лошадей, причем в городишко, о котором он и не слыхивал. Ее посреднику приходилось нелегко, поскольку доставка живого груза считалась, пожалуй, самым мерзким средством заработка на всех четырех океанах. «Морская красотка» провоняла чесноком так, что о ее приближении можно было догадаться за пару лиг с подветренной стороны, поэтому с этой точки зрения Эффлио терять было нечего. Ему был также известен один секрет перевозки животных: их необходимо морить голодом всю дорогу, лишь бы только не дохли. Что не попадает внутрь, наружу тоже не покажется… Не теряя времени попусту, Эффлио отправился разыскивать незадачливого посредника.

Два дня спустя, когда «Морская красотка» уже была готова поднять якоря, он вызвал к себе боцмана Крашбарка, гиганта в полтора его собственных роста. Боцману явно не терпелось смотать удочки, пока на суше не успели разобраться, где искать здоровенного забияку.

– Гномы, – с грустью поведал ему Эффлио.

– Что с ними, сэр? – сквозь разбитые губы выдавил Крашбарк. Нагнув голову, он пытался сфокусировать на капитане свои мутные глаза, в которых было нечто геральдическое: два ярко-голубых пятна на почти красном фоне белков.

– Кому-то придется разгребать навоз в трюме, – пояснил свою мысль Эффлио, стараясь говорить медленно и не чересчур громко. Посредник герцогини настаивал, чтобы лошадей довезли живыми, так что их все-таки придется чем-то кормить в следующем месяце. – Я пытался уговорить гномов, чтобы они занялись этим. Но они не любят холода, и поэтому отказывались подписывать бумагу, узнав, что мы держим курс на север.

Боцман немного поразмыслил над этой проблемой, после чего принялся тереть глаза кулаками, сильно напоминавшими дубовые сучья.

Капитан рискнул еще разок:

– Ты думаешь, ребятам понравится возиться с дерьмом?

– Самая работа для гномов! – сказал Крашбарк. – Гномам плевать, навоз это или дерьмо.

– Но ведь гномы не хотят наниматься.

– Ага. – Крашбарк запустил пятерню в копну пшеничных волос. – Гномы! Сколько вам их надо, сэр?

– Хорошо бы парочку, – терпеливо ответил Эффлио.

– Гномы, – согласился боцман. – Два гнома.

– Сегодня ты на редкость быстро соображаешь, Крашбарк! – похвалил его капитан.

Примерно часом позже боцман вернулся на борт, сжимая в каждой ручище по паре гномов. По его собственному признанию, он притащил лишних, «потому как не был уверен, с какой силой их надо бить». Эффлио не стал разъяснять Крашбарку, что лишний гном – это лишний рот, впрочем, гномам много не надо, да и спорить с боцманом он не любил.

«Морская красотка» мигом подняла паруса.

3

Плыть в Краснегар было уже поздновато, но Боги отнеслись к скорлупке Эффлио со всей снисходительностью, и она продвигалась на север довольно споро. «Морская красотка» не застряла во льдах, не потеряла по пути ни одного гнома; разве что сдохла пара лошадей. Команда наелась до отвала, и особенно вольготно себя почувствовали как раз гномы: чувство брезгливости им, наверное, вовсе не было свойственно.

В одно прекрасное утро, когда подул свежий бриз и выглянуло солнце, «Морская красотка» прибыла в пункт назначения. Уже много дней она шла вдоль низких пустых берегов – ни деревьев, ни признаков жилья, ни других достопримечательностей. Крутые скалы острова Краснегар вынырнули из-за горизонта столь неожиданно, что капитану Эффлио показалось, будто они вот-вот крикнут ему «ага!». И чем ближе кораблик подходил к острову, тем больше росла тревога его капитана. В итоге сомнения, охватившие Эффлио, оказались настолько сильны, что он отважился забраться на мачту, пытаясь получше разглядеть замок, – подвиг, который он не совершал уже добрый десяток лет.

И тут все сомнения разом развеялись: он бывал здесь и раньше! Громадная скала, похожая на ломоть желтого сыра, остроконечный замок на ее вершине и городок, спускающийся к берегу с одной стороны, – все это невозможно с чем-либо перепутать. В тот раз он служил вторым помощником капитана на «Победителе»: хоть и не вчера это было, и даже не позавчера, а все равно Эффлио должен был вспомнить название острова или, на худой конец, узнать его по описанию… Он никогда не забывал порты, в которые заходил – никогда! И уж никак не смог бы Эффлио запамятовать эту приметную скалу.

Теперь-то он ее вспомнил, хотя и смутно… скромное маленькое поселение, несмотря на всю внушительность нависшего над ним замка. Здесь жили и импы, и етуны, что случалось крайне редко… И вдобавок Краснегар – независимое королевство: только потому, вероятно, что ни таны, ни император не нашли здесь ничего, на что стоило бы покуситься. Ничтожный клочок земли.

Как бы там ни было, крошечное королевство жило своей тихой жизнью, невзирая на суровый северный климат и на то, что по соседству не было ни одного приличного порта. Почему же о нем так мало говорят и так редко вспоминают? Почему оно полностью выветрилось из его собственной памяти? И не только из его, раз уж на то пошло! Еще в Шалдокане, только сейчас осознал Эффлио, ему показалось странным, как мало людей знают путь в Краснегар.

Как и все моряки, Эффлио настороженно относился к любым намекам на тайные искусства, несмотря на то что в этой несвойственной ему забывчивости явно сквозило нечто колдовское. Где-то он слыхал о подобных чарах, называвшихся маскирующим щитом…

Безуспешно стараясь совладать с нервным хрипом в дыхании, он принялся спускаться, когда вдруг понял, что мачта как-то нехорошо скрипит под его весом. Посмотрев вниз, Эффлио увидел карабкающегося к нему боцмана. В панике он распахнул рот, пытаясь докричаться до этого барана, приказывая немедленно двигать назад, но не нашел в себе сил ни для крика, ни для того, чтобы вернуться на салинг. И поэтому остался там где был, жалея, что не сменил оснастку прошлым летом, когда команда только начинала сетовать на ветхость веревок.

Через несколько секунд етун появился у него за спиной, хотя его ноги оставались на несколько веревочных ступеней ниже. Обхватив дружеским объятием разом мачту и капитана, боцман заглянул за плечо Эффлио. Пролетавшая мимо чайка едва не умерла со смеху, увидев этот трюк.

– Краснегар! – удалось шепнуть Эффлио, чье лицо оказалось вдавлено в мачту.

Удалое кряхтение боцмана капитан «Морской красотки» заслышал еще до того, как оно загремело над самым его ухом.

– Ты что, бывал здесь? – спросил он.

– Кабы знать, – отозвался гигант. – Док малость знакомый.

Глаза капитана пока не различали признаков порта, но отменная зоркость етунов вошла в поговорку.

– А там что? – озадаченно осведомился Крашбарк, свободной рукой указывая куда-то в морские просторы, отчего мачта вновь зловеще заскрипела.

– Рыбацкая лодка? – прохрипел Эффлио. Вглядываясь изо всех сил, он сумел различить лишь маленькое пятнышко, пляшущее в зеленых волнах далеко впереди.

– С детьми? – удивился боцман.

* * *

Перед загадкой никакой имп не устоит. Придерживаясь прежнего курса, «Морская красотка» Эффлио вплотную подошла к плоскодонке и легла в дрейф, предоставив капитану возможность присмотреться к странному зрелищу.

В скорлупке и вправду сидели дети – мальчик и девочка, причем суденышко едва вмещало их обоих. Спутник девочки из племени импов казался етуном: обычно такое сочетание заставило бы Эффлио предположить наглую попытку похищения возлюбленной, но для этого они были слишком уж юны – лет по двенадцать-тринадцать, больше им никак не дать. Кроме того, девочка размахивала руками, радостно при этом улыбаясь: в ее поведении не чувствовался отчаянный призыв о помощи. Парень тем временем невозмутимо греб – лодчонка легко скользила по широким волнам.

В свое время Эффлио познал радость отцовства. Теперь он с полным правом мог называться и дедом – хотя узнать наверняка, как обстоят дела, не мог, ибо потерял связь со своим многочисленным потомством много лет назад. Себя он мнил, однако, добрым и отзывчивым человеком (пока доброта обходилась ему дешево), и сама мысль о том, что этих беспризорников может унести в безбрежную пустоту Зимнего океана, очаровала его.

И потом, хотя рваная рубаха и штаны парнишки ничем примечательным не отличались, зеленоватое платье девочки было сшито со вкусом – настоящее одеяние леди. В волосах ее что-то сверкало, так что великодушное спасение утопающих сулило обернуться и вознаграждением. Да и лодчонка могла стать трофеем Эффлио, хоть много за этакую скорлупку и не выручишь. Короче говоря, Эффлио посчитал спасение двоих несчастных детей из холодных объятий стихии своим долгом.

– Бросить им линь! – гаркнул он. По этому поводу жертвы стихии затеяли было нелепый спор. Впрочем, мальчишка сидел тихо, налегая на весла, а девица отказалась ловить линь, крича при этом, что ей не нужны никакие спасатели. Матросы, получившие приказ, настаивали.

В конце концов вредное дитя уступило уговорам. Лодчонку втянули на борт; детишки вскарабкались на палубу «Морской красотки» по веревочному трапу. Кораблик Эффлио накренился на правый борт, выправляя курс на доки Краснегара.

Девочка, по-армейски чеканя шаг, явилась на корму, где стоял капитан, с интересом наблюдавший за спасательными процедурами. Мальчишка плелся за нею по пятам. Злилась она здорово, ничего не скажешь: вся аж кипела. Платье оказалось сшито из настоящего шелка цвета морской волны – сразу видно, вещица не дешевая. Теперь-то оно, конечно, было кое-где подпорчено соленой водой да сухой рыбьей чешуей, да и не впору приходилось хозяйке, зато чудо, нахлобученное ею на голову, если и вправду было тем, чем казалось, наверня ка стоило целого состояния. Вот разве что жемчуг у нее ни шее – он точно не настоящий, так ведь? Эффлио начал всерьез подумывать о награде. День мог оказаться на диво удачным.

– Вы все испортили! – пронзительно пискнула девчонка, сверкая глазищами. Ее темные волосы были некогда подняты в высокую прическу с помощью сотни булавок, но сейчас прическа сбилась, а тиара сползла набок. Долговязая, с плоской грудью, она держала себя с гонором первой придворной красавицы, которой, быть может, и станет – годика через два-три.

Парень был повыше и уже сейчас выглядел крепким малым – из тех соломенноволосых етунских пацанов, которыми кишат все порты Пандемии. Через пару лет он вытянется, что твой подсолнух. Мальчишка крутил головой по сторонам, разглядывая корабль, и не обращал ни малейшего внимания на команду и капитана.

– Сначала ты нам представишься! – сказал Эффлио.

Гордо тряхнув головой, девица вконец испортила свою прическу:

– Я – Аллена Справедливая, а это – Чародей Трэйн.

Эффлио припомнил баллады, которые ему когда-то пела мать… Помощник, рулевой и пара матросов стояли рядом, ухмыляясь. Странное чувство охватило капитана: чем-то давно забытым и щемящим повеяло вдруг, и он склонился в почтительном поклоне.

– Мне принадлежит честь быть ничтожнейшим из преданных слуг вашего величества; мое имя – капитан Эффлио, владелец «Морской красотки» и грозный повелитель Зимнего океана; Ну разумеется, Аллена Справедливая! Мне следовало бы узнать ваше величество с первого взгляда. Но Чародей Трэйн был, помнится, пиксом. Вы уверены, что это не самозванец?

Мальчик, казалось, не слушал Эффлио вовсе. Девица же надула губы:

– Великий волшебник может обернуться и етуном, если захочет!

– Истинно так, – согласился Эффлио, – но етуну, уверяющему, что он – пикс в чужой личине, я ни за что не стал бы доверять! Вы и впрямь уверены, что это Чародей Трэйн, ваше величество?

Девочка вспыхнула и опустила глаза.

– Это была игра, но не надо делать из меня посмешище!

– Иначе говоря, эта лодка – не «Великий ковчег», а там, впереди, – не Оплот Доблести?

Зрители фыркнули. Замок назывался Краснегар, а неровные красные буквы на причале гласили «Буре-пляс».

– Конечно нет! – Бедняжка покраснела еще гуще. – Оплот Доблести был гораздо больше!

– Сколько голов? – спросил парень, поведя носом.

– Двенадцать, – ответил Эффлио. – Ваши имена? Настоящие имена?

– Я – принцесса Кейди Краснегарская. А он – Гэт, мой брат.

Уже теряя терпение, Эффлио заметил, как подмигивает ему помощник.

– Похоже, не стоило втаскивать их на борт, шкипер!

– Никогда не поздно выкинуть их обратно! Девица вновь вскинула голову. Ну и характер, однако! И судя по всему, думала она за обоих. Мальчишка стоял, уставившись на паруса, и испуга в его взгляде не было вовсе. Наверное, он попросту не особо умен, ведь роль чародея в игре сестрицы не принесла ему ничего приятного, кроме пары часов напряженной гребли. Стоит девчонке отточить свои трюки на братце-несмышленыше, и все мужчины, с которыми она свяжет жизнь, будут послушно плясать под ее дудку.

Парень между тем закончил разглядывать снасти и уперся изучающим взором в лицо капитана.

– Как близко к ветру может она идти? – спросил он и продолжал глядеть в глаза Эффлио, терпеливо дожидаясь ответа.

Эффлио ответил, рассмотрев мальчишку попристальнее. Если у етунов и встречались серые глаза, то, как правило, бывали более тусклого оттенка. Да и подобные волосы – медного цвета – встречались не часто. Значит, он явно не чистокровный етун и вполне мог оказаться братом девчонки. Дети от смешанных браков обычно похожи на одного из родителей. Но, скорее всего, она имела в виду сводного брата.

Ее глаза были поразительного зеленого цвета – как только Эффлио не разглядел их сразу? В жизни своей он не видывал ничего подобного. Похоже, и в ее жилах могла течь кровь етунов: платьице было не по погоде коротким и оставляло обнаженными ее плечи, но девочка, казалось, не замечала ни холодных брызг, ни завывающего в снастях ветра. Сам Эффлио был закутан, словно медведь, да и гномы в трюме уже много ночей спали, тесно прижавшись друг к дружке. Мальчишка, чьи руки тоже не защищала одежда, явно боялся холода не более, чем Крашбарк, стоявший рядом в распахнутой рубахе.

Так кем же все-таки были эти сироты? Снова сердце капитана кольнул суеверный страх. Если на этой ее «короне» действительно настоящие изумруды, тогда ему следует немедля выбросить за борт дурацких лошадей и мчаться на всех парусах к берегам Империи. Если только ему удастся наложить руку на эти стекляшки, конец своих дней капитан Эффлио встретит в невообразимой роскоши. Команде он заплатит одним таким камушком, а детей уж как-нибудь переправит домой.

Но если где-то поблизости действуют силы магии, то детишки могут оказаться куда ближе к сказочным Аллене и Трэйну, чем казалось сначала. А насчет того, что она, дескать, принцесса… кто знает, что творится в этом всеми забытом, жутковатом королевстве на краю мира?

Сомнения, обуревавшие капитана, наконец разрешились: корабль уже входил в бухту Краснегара. Неподалеку тянулась цепь мелких островков, создававших лучшую гавань, какая встречалась Эффлио – и уж точно самую лучшую из всех, им забытых! Огромная гора уходила в самые облака, и по ее ближайшему склону сбегал вниз крохотный городок, тогда как на самом берегу стояло лишь несколько хижин.

Значит, хватать сокровище и выбрасывать лошадей за борт было уже поздно, даже если б Эффлио и был способен на что-то подобное. Крикнув помощнику, чтоб. убирали паруса, он твердой рукой направил «Морскую красотку» к причалу.

4

Колдовство или что другое послужило причиной, но первое впечатление о Краснегаре у путешественников сложилось самое доброе. Здесь все пронизывала атмосфера благополучия и довольства, хотя Эффлио и не смог бы сказать, отчего это он так решил. Торговых кораблей у причалов не было, только одномачтовые рыбацкие суденышки да парочка весельных китобойных лоханок. Штабеля бочек с омарами, сохнущие на подпорках сети, ворвань в больших котлах над кострами… Женщины сидели в ряд, болтая меж собой и штопая рваные сети, а их товарки в это время чистили рыбу, которая дождем сыпалась в бочонки с солью. Мужчины точно так же мололи языками, занимаясь починкой весел и гарпунов. Над всем этим вполне зримо витали спокойствие и здоровье.

Эффлио эта картина чем-то напомнила Порт-Имп, в устье залива Крула, где он провел юность, пускай в Порт-Импе ни о каких скалах и не слыхивали. Там у него осталась дочь. Наверное, она и сейчас еще там живет… Эффлио не бывал в Порт-Импе вот уже двадцать лет.

Он ни за что не стал бы жить в городе, выстроенном на этаком утесе – при его-то астме! – но здесь явно что-то было не так. Эффлио начал вспоминать Краснегар: город распланирован и выстроен с присущей импам дотошностью, но люди здесь держали головы высоко и не оглядывались с опаской по сторонам, собираясь что-то сказать. Не иначе етунское влияние. Насколько он мог видеть, большинство жителей были светловолосы, хотя в доках всегда полно етунов, а импы, представители «сухопутных» ремесел, предпочитают не высовываться из города.

Крашбарк окликнул мужчину на пристани, и тот сразу выразил готовность подсобить. Веревка просвистела в воздухе, разворачивая свои кольца, и он ловко поймал ее, уложил несколькими петлями вокруг швартовой тумбы и бросил конец обратно. Затем перешел к ближайшей тумбе, и все повторилось сызнова. Проворные руки натянули тросы, а добровольный помощник, улыбаясь вполне доброжелательно, приветственно помахал прибывшим и отправился по своим делам. В любом порту импов с них потребовали бы денег за подмогу… «Морская красотка» потерлась о пристань и застыла на месте, кокетливо опершись о берег.

Не дожидаясь, пока матросы перекинут трап, через борт перемахнул человек и размашистым шагом двинулся на корму. Эффлио почуял в нем хищника, отступил к доске с укрепленными на ней баграми, Крашбарк выронил линь, который аккуратно сматывал, и подскочил к капитану. Но пришелец вовсе не собирался перегрызать глотку капитану Эффлио: он застыл точно вкопанный перед детьми.

Мальчуган робко улыбался. Подняв голову повыше, девица старалась сохранить невозмутимость.

На некоторое время воцарилась тишина. Эффлио прикидывал, какими еще сюрпризами его порадует Краснегар – пришелец выглядел совсем как фавн, но те редко пускались в странствия за пределы родных джунглей Сисанассо, омываемых Летними морями за тридевять земель отсюда. И потом, этот фавн был гораздо выше своих соплеменников. Даже повыше большинства импов, раз уж на то пошло… И все-таки загорелое лицо его с выдубленной кожей, спутанный клубок волос и нос, выглядевший так, будто в детстве на него кто-то наступил, выдавали в нем чистопородного фавна.

Вот разве челюсть у него была слишком большая, особенно теперь, когда он выпятил ее. Может, примесь етунской крови?

Фавны отлично находили общий язык с животными. Если фавн, – думал Эффлио, – тогда можно ставить один против двадцати, что он – скотовод и явился на борт, чтобы вывести из моего трюма этих вонючих тварей. Судя по одежде и башмакам, вылитый конюх.

Но откуда этот фавн-отщепенец узнал о приближении корабля с живностью на борту? И снова по волосам капитана пробежал ветерок опасливой неуверенности. Еще немного, и он начнет подскакивать при виде собственной тени…

– Здравствуй, папочка, – наконец заговорила девчонка.

– И что же ты, позволь спросить, делаешь с ними? – с угрожающими нотами в голосе вопросил пришелец.

– С кем, папочка? – тихо переспросила девочка.

– Ты отлично знаешь с кем и не называй меня так!

– Но это куда больше приличествует воспитанной леди, чем «папаша», «папаня» или…

Конюх зарычал, едва справляясь с собственной Яростью:

– Что ты делаешь с драгоценностями своей матери? Эффлио расслабился – в глубине души он все еще переживал, что упустил лакомый кусочек обеспеченного будущего, но если украшения принадлежали жене оборванца с конюшни, то они, конечно же, не могли быть настоящими.

Девица старательно изображала оскорбленную невинность:

– Она разрешила мне взять их поносить, когда я одевалась. Мы играли, будто я – Аллена Справедливая, а Гэг был…

– Она никогда не разрешала тебе носить их в городе! – неистовствовал отец. – Тем более – брать с собой в лодку!

– Но никогда и не запрещала мне этого делать! – протестовала девочка, начиная уступать его гневу.

– А что ты сделала со своим платьем!

– Оно старое. Я из него уже выросла! Ну, папочка… Пожалуйста, не сердись! – Она всхлипнула, и актерская слеза сбежала по ее щеке. Брат с отсутствующим видом наблюдал за этой сценой, предоставляя сестрице самой вести трудные переговоры.

– «Не сердись»? – переспросил фавн. – Да у меня просто слов нет!

Возможно, именно этого девчонка и добивалась, только теперь она избрала новую тактику, широким и опять-таки театральным жестом обведя зрителей:

– Папочка, нас захватили в плен эти пираты! Они силой взяли нас на борт и…

– Кейди! – прогремел мужчина. Но, повернувшись, обвел публику быстрым взглядом. И сразу же выделил Эффлио, хотя многие, наверное, предпочли бы ему кого-нибудь из етунов.

– Кэп? Прошу прощения! Похоже, мне придется поблагодарить вас за спасение этих бродяжек. И шкипера само собой. – Он протянул ладонь. – Меня зовут Рэп.

Эффлио представился.

– Знакомство с вами – большая честь, мастер Рэп. Где нам получить вознаграждение за находку?

Конюх не ответил на явную издевку капитана. Рот фавна искривила насмешка, а серые глаза вспыхнули.

– Имперские правила здесь не имеют силы, кэп. Да и лодка шла себесвоим курсом, не так ли? Если вы захотите присвоить ее себе на том основании, что обнаружили ее покинутой экипажем, могут возникнуть серьезные трудности.

– Возможно, и так, – с сожалением признал Эффлио. Попытаться, по крайней мере, стоило. Фавн расхохотался.

– Заявление моей дочери о вашем пиратстве и впрямь могло бы лечь на стол судьи, но, как я подозреваю, местное адмиралтейство все равно присудило бы вам денежную награду: пару кружек пива-то уж точно… Где вы их подобрали?

– Примерно в трех лигах от берега.

– Не правда! – встряла девчонка.

– Придержи язычок, Кейди. Я весьма благодарен вам, кэп, и, разумеется, их мать тоже.

– Мы отошли всего на пол-лиги отсюда, отец, – тихо вставил паренек. – Прилив вынес бы нас обратно.

Конюх заколебался, потом пожал плечами.

– Все равно дурацкая затея. В следующий раз возьми шлюпку с парусом.

Эффлио уязвило то, что словам мальчишки поверили охотнее.

– Прости, отец, – выдавил мальчик. – Больше не повторится.

– Вот и ладно. Поговорим позднее. А теперь, кэп, выкладывайте новости, мы тут совсем изголодались по ним. Что слышно об императоре? Старый пройдоха по-прежнему рубит головы, как капусту?

Эффлио никогда не был большим патриотом, но дерзкие вопросы конюха застали его врасплох. Потом он, правда, вспомнил, что находится за пределами Империи, а эта неотесанная деревенщина – подданный краснегарского короля, чей дворец высится на вершине скалы. Однако старшему конюху следовало бы хорошенько взгреть наглеца.

– Боги снисходительны к его имперскому величеству.

Фавн гоготнул.

– Ну еще бы! Старый лис поговорил бы с ними по-свойски, попробуй Они заартачиться. – Дерзкий незнакомец говорил так, словно они с Эмшандаром IV были закадычными приятелями.

– Войска императора недавно одержали несколько великих побед, – холодно продолжал Эффлио. – Легионы отбросили гоблинов прочь от Пондага. Имперские войска отвоевали у них ущелье и теперь воздвигают там стену, дабы уберечься от набегов зеленого сброда.

Фавн, казалось, расстроился:

– Вы еще не знаете, что такое гоблины. Да ведь и Краснегар на рубежах гоблинской территории! Эффлио метнул быстрый взгляд на пристань – может, он просто не заметил там зеленых рот?

– Сильно вам здесь досаждают? – осторожно спросил он.

– Нет. Мы им нужны, надо же с кем-то торговать. Если хотите знать, у нас склады забиты мехами, ждущими отправки на юг. А меха, как правило, приносят сюда именно гоблины… Да и сам Птица Смерти иногда появляется, ему по вкусу етунское пиво.

Эффлио поежился.

– Монстр, собственной персоной? Эта мерзкая скотина? Зеленый ужас?

Улыбка фавна странно поблекла.

– Он самый. Это ведь импы затеяли воевать… Да, впрочем, не все ли равно, кто первый начал?.. Что еще происходит в мире, кэп?

Для конюха он что-то чересчур интересовался политикой.

– Его высочество принц победил халифа в сражении у места, известного как ущелье Костей, и перебил там множество джиннов.

– Да ну! – Фавн просто расцвел. – Молодец Шанди! Помню его еще мальчишкой. Но он всего на шесть-семь лет младше меня самого…

Серые глаза подернулись дымкой, словно фавн что-то прикидывал в уме.

– Халиф ранен, и может статься, его уже зарезали собственные приспешники.

Внимание фавна моментально вернулось к беседе.

– Нет, едва ли. Азак из тех, кто еще не выложил все свои карты перед Империей… Но королеве тоже захочется послушать ваши новости. Надо полагать, она пригласит вас как-нибудь к обеду. – В этот момент из трюма донеслось жалобное ржание, и конюх оживился:

– Товар напоминает о своей ценности!

– Это для дворца, мастер Рэп.

– Все равно, кони – моя забота, – последовала еще одна из хитрых улыбок фавна. – Я не сомневаюсь, что вы жаждете поскорее избавиться от них; нам следует поспешить, чтобы разгрузить ваше судно до прилива. После чего буду рад угостить вас и команду элем. О нашем пиве, между прочим, ходят легенды. О… простите меня, вот идет человек, который с радостью нам поможет!

Он свесился с борта и воскликнул:

– Кратх!

Етун, шедший по пристани, обернулся и завертел головой по сторонам. Конюх замахал руками:

– Кратх! Сюда! – и побежал к трапу.

Природное любопытство импа не давало Эффлио покоя. Что это за конюх? Толкует о политике, знаком с морским кодексом… Откуда такая самоуверенность? Как смеет он раздавать приглашения на королевские обеды? И, в конце концов, драгоценности это или нет?

Капитан повернулся к детям.

– Что делает фавн в здешних местах? – спросил он.

Девчонка хихикнула.

– «Делает?» – переспросила она. – Так, ничего особенного. Шатается по дворцу… Присматривает за королевскими лошадьми и все такое.

– Она разыгрывает вас, капитан, – серьезным голосом произнес мальчик. – Это король.

5

Стало быть, капитан Эффлио вырвал из пучины принца и принцессу. Ну, пускай не из пучины, но, во всяком случае, честно старался спасти их, и этот благородный поступок действительно сослужил ему службу.

Ибо конюх и впрямь оказался королем, равно как и фавном, а все фавны быстро находят общий язык с животными… И когда этот фавн увидел тощих, обезумевших с голоду лошадей, томившихся в трюме «Морской красотки», он вышел из себя.

Как оказалось, в нем текла и доля етунской крови. Король Краснегара обнаружил глубочайшие познания и удивительную непринужденность во владении морским жаргоном. После чего он лично поднял капитана Эффлио. в воздух и с азартом тряс его, как хозяйки вытряхивают половички, а когда Крашбарк предпринял попытку возразить венценосной особе, его тут же оттеснил приятель короля Кратх, который был еще выше и еще шире в плечах. Тем временем златоволосые здоровяки, занимавшиеся своими делами по соседству, услышали яростные вопли своего короля и, похватав гарпуны, разделочные ножи и прочие оказавшиеся под руками инструменты, гурьбой ввалились на палубу суденышка. Оцепив корму «Морской красотки», они молча наблюдали за тем, как из ее капитана вытрясают душу, и (как решил бедняга Эффлио) готовились поучаствовать в разделке туши злополучного перевозчика лошадей.

И тогда принцесса Кейди расплакалась. Безумие поблекло, а затем и вовсе улетучилось из серых глаз короля. Фавн-етун отпустил наконец капитана и обнял дочь, стараясь утешить и успокоить ее. Побледневший мальчуган стоял рядом, но не произнес ни слова.

Ухмыляясь, здоровяки разошлись по своим делам, сожалея, что представление закончилось так быстро.

– Выгружай лошадей, Кратх, – хрипло молвил король, все еще прижимая к себе девочку. – Все в порядке, дорогая, все хорошо! Папа уже успокоился.

– Тебе приходилось когда-нибудь убить человека, отец? – тихо спросил мальчик, словно выясняя устройство ипподрома для скачек или тонкости изготовления модели корабля.

Его величество холодно посмотрел сверху вниз на сына:

– Да, Гэт. Приходилось. Несколько раз. Однажды я убил топором тана. – Многозначительный взгляд, брошенный над головой дочери, вонзился в лицо Эффлио. – Он заслуживал смерти.

Очевидно, подразумевалось, что Эффлио тоже ее заслуживает.

Когда все лошади были выведены на пристань и стояли там, вздрагивая и громко жалуясь на судьбу, король вновь посетил корму, где капитан «Морской красотки», окруженный своими насмерть перепуганными матросами, тщетно пытался спрятаться от монаршего гнева за широкими плечами Крашбарка. Его величество все еще был не в духе.

– Кажется, одиннадцать из них справятся, – сердито заявил он. – Я выдам расписку о получении перед тем, как вы уберетесь. И если вы когда-нибудь задумаете вновь везти к нам животных, кэп, кормите их хорошенько всю дорогу!

Эффлио пошатнулся под свирепым взглядом короля.

– Мы просто неверно рассчитали рацион, ваше величество. Этот корм…

– Ну конечно, неверно!.. За то, что вы подобрали двух моих отпрысков, я выполню свое обещание насчет пива. Скажете в любой таверне, пусть запишут на мой счет.

– Ваше величество так великодушны, – пробормотал Эффлио, избегая думать о том, что может сотворить с его командой бесплатное пиво.

– Насчет вахты не беспокойтесь, здесь ваше судно никто не тронет. – Тень улыбки скользнула по хитрому лицу фавна. – Етунам я бы рекомендовал «Прибрежного Кита на берегу». Тамошние завсегдатаи с радостью поделятся любыми снастями, а через дорогу живет хороший костоправ. Импы могут предпочесть уют «Южной мечты», но если пойдете туда, не играйте в кости или уж захватите свои… И потом, на борту «Морской красотки» есть гномы. Необычная у вас команда.

– Гномы? Ах да, гномы. Забыл, надо же.

– Им едва ли придется по вкусу пиво, как вы считаете?

– Ума не приложу! – сказал Эффлио. Он в жизни своей не задумывался над застольными привычками гномов.

– Бедняги слишком малы, чтобы оценить пиво, – со знанием дела протянул король. – Что ж, скажите им, я пошлю в трюм пару бутылок вина и корзину жареных потрохов. Если сможете, одолжите мне гномов на день-два – после того, как вычистите свои конюшни. Мне нужна их помощь в подвалах дворца. – Король снова нахмурился. – Крысы… И помните, что я говорил о лошадях!

Развернувшись на каблуках, он зашагал прочь.

6

Морская красотка» не могла так сразу принять на борт новый груз – прежде чем вновь заполнять трюмы, судно следовало привести в порядок. Команде (во всяком случае, большей ее части) тоже требовалось несколько дней на то, чтобы восстановить силы после радушного королевского приема. Эффлио коротал время, улаживая дела с грузом: меха, бивни нарвалов, соленая рыба… Похоже, плавание в Краснегар в итоге окажется выгодным предприятием, что отчасти объясняло трудности, с которыми он столкнулся, пытаясь хоть что-то разузнать об окраинном королевстве в тавернах Шалдокана.

Вскоре капитану пришлось беспокоиться и о погоде, ибо сезон уже завершался. Эффлио пришел в ужас, обнаружив, что его ссора со здешним королем была куда опаснее, чем он думал сначала, ибо король Рэп, кстати, оказался еще и чародеем. Об этом охотно рассказывали в краснегарских портовых тавернах. «Король редко пользуется своей силой, – шептали собутыльники, – но здесь каждая собака знает: он великий чародей».

Трон Краснегара принадлежал королеве Иносолан. До нее правил ее отец, мудрый Холиндарн, и нынешняя королева вела свой род от легендарного Чародея Иниссо, основателя династии. Мальчик при конюш не превратился затем в короля Рэпа, и именно потому до сей поры терпеть не может титулы. Сам-то король, конечно, в жизни не признается, что ему подвластны могущественные чары, но здесь всякому известно…

На этом сходились практически все рассказчики, но дальше они пускались в такие дебри, что редкие волосы, сохранившиеся на макушке Эффлио, поднимались дыбом. То, о чем ему шептали, прибавляя все новые и новые красочные подробности, в темных и насквозь пропитанных кислым пивным смрадом тавернах, казалось капитану «Морской красотки» витиеватой древней легендой – превращения, исчезновения, появления… Короля даже отождествляли с загадочным волшебником-фавном, появившимся в Хабе много лет тому назад и исцелившим императора, положив тем самым конец регентству Иифбейна. Припоминали ужасный конец Тана Келькора, смерть зловредного Чародея Зиниксо и череду странных событий, сопутствовавших возвращению из изгнания королевы Иносолан… Краснегарские импы оказались талантливыми рассказчиками. Эффлио слушал, поеживаясь, и беспрестанно подливал в их кружки эля, чтобы они не отвлекались по пустякам.

В конце каждого рассказа следовал неизменный вывод о том, что король – человек хороший. Все уважали Рэпа за честность и за то, что он не гнушается тяжелой работой, – так же, как и за его любовь к королеве. Перед Иносолан преклонялся целый город, все любили ее и желали ей добра и счастья. Если кто-нибудь в округе нуждался в помощи, ему стоило только остановить короля на улице: всякий знал, что ему не откажут. Хороший человек. Хорошая королева.

Отличный городишко, вынужден был признать Эффлио. Вот только эти крутые улицы: не иначе порождение злых чар!..

Тем не менее Эффлио всеми силами старался держаться подальше от королевской семьи.

Королевская же семья, как выяснилось вскоре, придерживалась другого мнения на сей счет. На третье утро стоянки «Морской красотки» в краснегарском порту юная принцесса Кейди лично навестила Эффлио, важно вышагивая по дощатому настилу пристани. Следом за нею плелся ее неразговорчивый брат. На этот раз принцесса была одета более подобающе: на ней был прекрасный отороченный мехом плащ и соболья шапка, немного ей великоватая. Погода портилась: небеса низко нависали над Краснегаром, а пронизывающий ветер уже дышал снегом.

Девчонка подошла к капитану, ступая достаточно твердо и решительно, и сделала реверанс, чудом не потеряв при этом свою явно взятую напрокат шапку.

Эффлио поклонился, мучимый тревожными предчувствиями.

– Доброе утро, капитан.

– Доброе утро, ваше высочество.

– Гэт принес вам письмо.

Ни плаща, ни шапки на мальчике не было, но он тоже оделся получше – длинные штаны и рубаха без дыр. Впрочем, рубаха, одетая наизнанку. Он деловито протянул Эффлио конверт.

– Поклонись, дурачок, – язвительно шепнула принцесса.

Бледное лицо мальчугана тут же покраснело до самых корней его нечесаных волос. Он отдернул руку с конвертом, отвесил церемонный поклон и вновь протянул письмо капитану.

– Тупица! – пробурчала его сестра. В конверте оказалось приглашение на обед во дворце, собственноручно написанное краснегарской королевой.

Эффлио замялся. Вот уж некстати!

– Я хотел бы написать ответ, если вы будете столь добры подождать.

– Не стоит, – беззаботно отозвалась принцесса Кейди. – Я передам ей, что вы получили письмо. Так что мы с вами, капитан, пожалуй, расстанемся до той поры, пока тени не вытянутся, а бедные пахари не разбредутся по домам.

– Нет! – поспешно выдохнул Эффлио. – Я не могу прийти!

Девчонка моментально вытянулась во весь свой небольшой рост. Зеленые глаза вспыхнули:

– Вы что, капитан, считаете себя вправе отказываться от королевских приглашений?

Эффлио скрипнул зубами, представив себе ухмыляющиеся физиономии первого помощника и рулевого, что стояли за его спиной. В голове промелькнула самоубийственная идея отшлепать кое-кого из королевской семьи, но он сумел избавиться от нее после недолгой внутренней борьбы.

– В своем ответе ее величеству я хотел бы объяснить, что шаткое здоровье не позволяет мне карабкаться по крутым холмам. Если только ваше высочество соблаговолит позволить мне написать этот ответ. Девчонка надула губы, видимо растерявшись. В наступившем молчании Эффлио уже было направился в Свою каюту за письменными принадлежностями, когда мальчик заговорил:

– Мама действительно очень хотела повидаться с вами, сэр. Я уверен, что она пришлет экипаж. На лице его застыла безмолвная просьба.

На это у Эффлио возражений не нашлось, и приглашение королевы было принято.

* * *

До сих пор капитан лишь дважды в жизни ездил в конном экипаже. Он еще ни разу не бывал во дворцах, а замков всячески старался избегать. Пускай местный король одевается как крестьянин и лично ухаживает за собственными лошадьми – в жилах королевы течет кровь древних монархов, и уж она-то, по всей вероятности, содержит двор как подобает. Капитан Эффлио не имел ни малейшего представления о том, как следует вести себя в обществе королев или окружающей их родовой знати, и одежды, подобающей появлению при дворе, у него тоже не было.

Поэтому, когда перед самым закатом обещанный экипаж наконец появился, Эффлио с большим облегчением увидел, что это обычная запыленная и потрепанная коляска, краска на которой облупилась и пестрела белесыми кляксами птичьего помета.

Несмотря на сокрушавшую кости тряску, капитану даже понравилось путешествие вверх по неровному, головокружительно крутому холму – по нему петляла одна-единственная очень длинная улица, постоянно менявшая направление на этих кошмарных поворотах. Порой улица становилась узкой и ее обступала тесная стена домов с мелкими убогими лавчонками по бокам, чьи узкие решетчатые окна, казалось, были устроены скорее для того, чтобы отгородиться от внешнего мира, нежели выставлять товар.

Наконец экипаж, подпрыгнув и отчаянно скрипнув напоследок, вкатился в арку ворот невероятного замка, острые шпили черных башен которого указывали в небо наподобие хорошо заточенных карандашей. У ворот опирался на свою пику часовой, но он был настолько поглощен беседой с парочкой местных красавиц, что, вероятно, вообще не заметил появления экипажа. С оглушительным звоном упряжка протащилась через сводчатую арку и застыла во внутреннем дворе.

Эффлио ожидал увидеть слугу в ливрее и парике, который вышел бы встретить прибывшего. Ничуть не бывало. Посидев немного, Эффлио сам открыл дверцу экипажа и спустился вниз: кучер возился с лошадью, уже позабыв о нем. Вокруг сновали какие-то люди – они пересекали дворик, входили и выходили из дверей, спускались и поднимались по ступеням парадной лестницы, – но у всех них, похожие, были дела поважнее, чем встреча скромного моряка. Женщины таскали взад-вперед тюки со свежевыстиранным бельем и подносы с горячими пирогами.

Кто же так встречает гостей?

И тогда за спиной Эффлио знакомый дискант произнес:

– Привет.

Обернувшись, капитан увидел юного принца Гэта, прижимавшего к себе котенка и окруженного стаей любопытных собак. Рубашка уже была одета как надо.

– О ваше высочество, – вымолвил капитан. – Не будете ли вы столь добры сообщить ее величеству о моем прибытии?

– А почему бы вам самому не пойти и не сказать ей об этом?

– Потому что я не знаю, где мне ее искать!

– Ах да. Она в приемной. Сюда.

В монаршее присутствие посетителя ввел его королевское высочество принц Гэт, несший на голове королевского котенка и сопровожаемый шестью королевскими псами.

7

Вскоре Эффлио обнаружил, что королева Краснегара – самая выдающаяся женщина на свете. Он слыхал уже, что среди ее предков были и импы, и етуны, и про себя решил, что сам бы ни за что не догадался – ибо внешность королевы Иносолан была поистине удивительной. В чертах ее лица отсутствовала угловатость, присущая етункам, но вместе с тем они не были и по-имповски пухлыми; а ведь лица женщин из рода импов возрастом за тридцать напоминали запеченные яблоки. Удивительный темно-медовый цвет волос сочетался с глазами еще более яркого зеленого оттенка, чем глаза ее дочери, – но красота королевы по большей части скрывается не в ее внешности. Царственная осанка Иносолан не таила в себе ни высокомерия, ни надменности; голос ее был мелодичен и мягок, но у слушавшего не оставалось ни малейшего сомнения в том, что именно эта женщина правит королевством. Она приказала Эффлио явиться, и тот не посмел ослушаться, но, увидев ее, сразу почувствовал, что все его страхи напрасны и тут ему действительно рады. Королева расположила его к себе гостеприимной улыбкой, показавшейся капитану совершенно искренней, и к тому же глаза ее светились радостью близкого материнства.

Иносолан извинилась за неофициальность приема, объяснив, что во время беременности старается избе ч гать условностей этикета. Она усадила гостя в большое удобное кресло, придвинутое к очагу, предложила горячего эля, объяснив с улыбкой, что эль следует подогревать, погружая в него докрасна раскаленную кочергу, и показала, как это делается.

Сама королева уселась напротив и во время их беседы временами открывала папку с бумагой для рисования. В ходе разговора она что-то рисовала, поглядывая на капитана, а слушала с таким вниманием, будто косноязычные рассказы Эффлио положительно завораживали ее. Как только Иносолан чувствовала, что он уже выложил все, что знает, она легко и непринужденно меняла тему беседы. Вопросы королевы демонстрировали практичный склад ума, а круг ее интересов казался неисчерпаемым: мореплавание, урожаи, моды, торговля – и политика, разумеется. Королева оказалась благодарным слушателем.

В приемную величаво вплыла Кейди – в бальном платье и снова с тиарой матери в волосах – но твердо была отослана прочь. Пару раз вбегала и ее младшая сестра Ив: бедняжка жаловалась, что Кейди ведет себя противно, просто гадко, и всякий раз королева терпеливо и с неизменным юмором улаживала скандал. Позднее Эффлио обнаружил, что Гэт все это время молча сидел в углу, слушая их разговор.

Королева извинилась за отсутствие мужа; совершенно напрасно, кстати, знала бы она только… хотя, наверное, знала. Король отправился на материк осматривать пасеку, объяснили она. Обещал вернуться до прилива… «Чем позже, тем лучше», – не без облегчения подумал Эффлио.

Он редко встречал женщин, смыслящих в политике, но, впрочем, он впервые разговаривал с королевой. К счастью, сам капитан худо-бедно в этом разбирался и вскоре уже рассказывал Иносолан о набегах гоблинов и об их поражении в стычках с легионерами, о волнениях дварфов в Двонише и троллей – в Мосвипсе (нынче даже тролли, кажется, хотят сплотиться; кто бы мог подумать?) и особо – о джиннах… Эффлио следил за проворными пальцами королевы и за игрой теней на ее лице, пока вокруг не сгустилась тьма. Огонь дружелюбно потрескивал, наполняя комнату терпким ароматом древесного угля. Временами капитан задумывался о Порт-Импе: сильно ли изменился город, живет ли там его дочь и найдется ли у ее очага местечко для старого моряка?

И вдруг посреди рассказа Иносолан отложила в сторону папку с набросками, что-то раздраженно пробормотав. Она скрестила руки и некоторое время, хмуря золотистые брови, следила за пляской пламени в очаге. Затем она подняла голову и печально улыбнулась гостю.

– Да, я знаю ущелье Костей. Ужасное место.

Зарк и Краснегар между тем были в Пандемии чересчур далекими соседями.

– Ээ… думаю, сейчас оно стало еще ужаснее, миледи.

– Конечно! – Королева вздохнула. – Но зачем все это? Ведь я прекрасно знаю халифа. Выдающийся человек.

Это было уже тоже несколько чересчур. Как видно, лицо Эффлио выдало его мысли. Иносолан озорно улыбнулась:

– Я могла бы рассказать и более невероятные вещи. Ведь я была его женой!

К счастью, в наступивших сумерках нельзя было разглядеть, какой цвет приняло сейчас лицо Эффлио.

Королева вновь перенесла задумчивый взгляд на угли в очаге.

– Император одобрил наш развод. В Хабе, конечно… Азак… он был тогда только султаном. Он вернулся в Зарк, а я добралась до Краснегара. Потом он провозгласил себя халифом и пустился во все тяжкие завоевывать мир. Я часто думаю, может быть, увечья, нанесенные ему той ночью… Еще эля, капитан?

Эффлио отказался, чувствуя, что перебрал.

– Вы много путешествовали, мадам.

– Да. И мой муж – еще больше. – Иносолан покосилась на темные окна. – Он что-то запаздывает. Если Рэп не вернется через несколько минут, мы сядем за стол без него. Надеюсь, он не пропустил прилив.

– Говорят…

Улыбка королевы, казалось, стала шире.

– Что он – волшебник? Он всегда отрицает подобные домыслы.

– М-м… разумеется.

Эта фраза закрывала тему, ровным счетом ничего не прояснив.

– Я никогда не видела, чтобы мой муж использовал магию! – с царственной твердостью произнесла королева, и капитан «Морской красотки» смущенно пожал плечами. Зеленые глаза, казалось, засветились в полутьме.

– Я не сомневаюсь в ваших словах, мадам!

– Хорошо. – Напряженность спала, собеседница Эффлио вновь превратилась просто в необыкновенно прекрасную женщину. – Если он пропустил прилив, значит, придется ждать до утра. Ходить по волнам он не может, уверяю вас, капитан… Что нового слышно о принце Шанди?

Эффлио порылся в руинах своей памяти.

– Кажется, я рассказал вам все, что знаю, мадам. Он по-прежнему остается легатом Двенадцатого легиона. Все ждали, что его произведут, по меньшей мере, в проконсулы, но его дед… – впрочем, здесь можно было смело продолжать, – его дед, кажется, завидует успеху Шанди. Он даже не отозвал его в Хаб на юбилейные торжества.

Королева кивнула.

– Эмшандар уже был глубоким старцем, когда мы встречались семнадцать лет назад.

– Недавно ему стукнуло девяносто два, мадам.

– Если бы речь шла о ком-то другом, – медленно произнесла она, – можно было бы подумать, что здесь не обошлось без вмешательства магии. Но, конечно, Свод Правил не позволяет применять ее к императору.

Если только не брать в расчет загадочного чародея, чудесно исцелившего Эмшандара, когда тот был на волосок от смерти как раз семнадцать лет тому назад. Чародея-фавна. Может, его лекарство оказалось сильнее, чем было задумано? Капитан поежился, жалея, что отказался от последней кружки горячего эля.

– Шанди скоро унаследует трон, – сказала королева, откладывая шитье. – Остается лишь надеяться, что все эти победы принесут Империи несколько мирных лет. – Она, видно, собиралась встать, но странные нотки, прозвучавшие в ее голосе, заставили Эффлио переспросить:

– Почему бы и нет, мадам? Голос королевы дрогнул:

– Как, капитан, вы не слыхали о суевериях, связанных с трехтысячным годом?

– Пересуды кумушек – и только, мадам. Иносолан рассмеялась:

– Но я ведь и есть «кумушка», так что могу повторять их! Ладно, я знаю, что вы не это имели в виду!.. Однако подобные пересуды беспокоят меня. Свод Правил определяет использование магии, он защищает Империю, а заодно и всю Пандемию, если уж на то пошло. Нам всем необходим Свод!

– И дважды он нарушался.

– Верно. Им пренебрегли в конце первого тысячелетия, когда разразилась Третья Драконья Война. Джиэль восстановил его, но тысячу лет спустя Свод вновь оказался нарушен, и вспыхнула Война Пяти Колдунов. Тогда Тхам превратился в Проклятую страну и так далее…

– Войны были всегда, ваше величество.

– Но эти были худшими из всех, и намного! Магия лишь дважды вырывалась на свободу после варварства Глухих Времен – драконы, огненные бури и прочие напасти, какие только в состоянии наслать на людей чародей… И судя по всему, это происходит каждую тысячу лет.

– Вероятно, совпадение? – с трудом вымолвил капитан. Он много лет подряд слыхал эти старые россказни и был просто поражен, когда их повторила столь трезвомыслящая и разумная женщина.

– Может быть, – тихо сказала королева.

– Но?..

Иносолан прикусила губу и впилась в капитана внимательным взглядом ярко-зеленых глаз:

– Но мой муж относится к этому очень серьезно! Так муж королевы Краснегара все-таки волшебник! Не так ли?

Юность приходит:

Часто мне снится город родной

На берегу океана;

В снах я брожу по его мостовой,

И юность, как старый друг дорогой,

Приходит ко мне нежданно.

Лонгфелло. Моя утраченная юность

Глава 3 Глас предвещающий

1

Бой, удачно названный сражением в ущелье Костей, не сразил халифа наповал, как на то надеялся император, но раздробил его силы во всяком случае. К середине лета легионы продвинулись за Чаркаб, легко справляясь с вялым сопротивлением джиннов, и добыча потоками хлынула в Хаб, чтобы обернуться там звонкой монетой и купить новые победы.

XII легион вернулся в Гаазу, в свой опорный лагерь. Гааза располагалась в Квобле. Квобль был частью Империи, стратегическим центром, откуда легионы могли, если надо, ударить по Зарку – или по эльфам в Илрэйне, или даже по тритонам островов Керита, хотя, впрочем. Империя никогда не добивалась особенного успеха, воюя с «морским народом».

XII легион возвращался домой с радостью. В Гаазе мужчин ждали их жены, дети и возлюбленные, здесь они располагались в прочных казармах вместо засиженных насекомыми палаток. Здесь они могли оправиться от ран, пополнить свои ряды и готовиться к следующему походу.

Ило, конечно, всей душой стремился поскорее попасть в Хаб, но Гааза тоже была неплохим полем битвы. Молодой человек приветствовал здешний благодатный климат, богатые кварталы, праздно гуляющих по улицам прохожих. Женщины Квобля принадлежали к роду импов, а не джиннов и носили пестрые платья вместо непроницаемых черных балахонов. Их было видно издалека, и вели они себя куда доступнее.

В Гаазе Шанди по-прежнему считался легатом XII легиона, но заодно его чествовали и как наследника престола. Богатые горожане лебезили перед ним, беспрестанно приглашая на нескончаемый парад блестящих вечеров и балов. Он сопротивлялся как мог, но долг все же вынуждал посещать их время от времени, и принца повсюду сопровождал его сигнифер. Заливающиеся румянцем красавицы, впервые попавшие на бал, выпрямляясь после низких реверансов, неизменно останавливали взгляды на компаньоне Шанди: молодом и симпатичном герое в такой романтичной накидке из волчьей шкуры…

Гааза пришлась Ило по душе. Здесь он чувствовал себя как дома.

Между тем победный год потихоньку подходил к концу. В далеком Хабе погода портилась, дни сокращались… В Квобле же по-прежнему яростно сияло солнце.

Однажды ранним утром Ило, как всегда, работал за своим столом. Он сидел у самой двери, и распростершуюся перед ним большую приемную комнату заполняли затылки писцов, в сосредоточенном молчании склонившихся над копиями писем и докладов. Двадцать человек, и притом писцы – только небольшая часть огромного штаба, подчинявшегося Ило! За его спиной располагалась дверь, ведущая в личный кабинет принца: отсюда Ило была как на ладони видна вся приемная, уже набитая исполненными надежд просителями.

Он стал важной шишкой. Ведь именно Ило выбирает, кто первым войдет к принцу и какая бумага первой ляжет на стол. Ило – правая рука легата, его щит и меч. Прежние мечты о мести – видения, в которых он убивал наследника, – остались теперь только в редких ночных кошмарах, от которых Ило просыпался в холодном поту. Он отлично понимал, что всецело поддался очарованию Шанди, но его это ничуть не заботило.

Когда старик Эмшандар умрет и новый император воссядет на Опаловый трон, его личный сигнифер встанет рядом, и положение клана Иллипо будет восстановлено. Так обещал Шанди.

А пока Ило предстоит оправдать доверие принца. К тому же теперь только он может доказать всему свету, что успех семьи Иллипо – нечто большее, нежели простое везение. И докажет, чего бы то ни стоило…

Вот уже час он щелкает шифровальными дощечками, пытаясь разобрать послание императора. Когда в невнятной тарабарщине начал вырисовываться смысл письма, Ило тихонько присвистнул. И тогда – ну конечно, именно в самом интересном месте, где должен был, – текст вновь рассыпался на бессмысленные слога. Бормоча проклятия, Ило перепроверил свою работу: никакой ошибки! Значит, неизвестный писец в Хабе не правильно что-то подсчитал, или пропустил слово в ключе шифра, или же допустил какой-то из сотни возможных промахов… Ило мог потребоваться не один час на то, чтоб отыскать и исправить ошибку: наугад, положившись лишь на собственное везение да на милость Богов. Иначе придется и посылать запрос в столицу, а на это могут уйти целые недели. О Бог Терпения!..

Откинувшись на спинку стула, он потер глаза и обмел хмурым взглядом большую комнату. Однако подчиненные Ило кропотливо занимались своим делом. Столбы солнечного света падали в зал через широкие окна, и легкий ветерок шелестел в многочисленных бумагах. Еще один чудесный день… Давно пора бы взять выходной и хоть чуть-чуть развеяться!

– Доброе утро, сигнифер, – произнес совсем рядом голос, напоминавший шорох сухих листьев.

Ило подпрыгнул от неожиданности и насупился, прежде чем приветствовать внешне вовсе не примечательного человека – советника Шанди по вопросам внешней политики. Вставать со своего места он не стал: сам Ило был человеком военным, Акопуло же – нет.

– Доброе, – ответил поверенный принца. Низенький Акопуло с его птичьей комплекцией был одним из тех фанатиков, которые отказывались носить что-либо, кроме обычного хабитанского платья, – невзирая на любую погоду. Седеющие волосы Акопуло прилипли к черепу, а на тонкой материи камзола расплылись влажные пятна. Затянутые в рейтузы ноги были тонкими, как рисовые стебли… Советник взирал на Ило с осуждением:

– Как насчет моей почты?

– Сегодня ничего.

– Что ж, терпение – высшая добродетель… – Низкорослый философ не только напоминал собой «жреца в отставке», но и говорил иногда с присущей подобной персоне интонацией. – А какие новости?

– Ну… – Уставившись на чернильницу, Ило поскреб скулу. – В Хабе… Нет, это просто слухи. Пока не подтвердятся, их можно не брать в расчет.

– Делай свое дело, но не мешай мне делать мое, так мы договаривались?

– Я не занимаюсь распространением досужей болтовни, господин Акопуло. Во всяком случае, это не входит в мои обязанности.

– Говори.

Этим утром, признаться, Ило слишком хотелось спать, чтобы продолжать привычную игру.

– Докладывают, что граф Хэнгмор вот-вот станет новым консулом.

Коротышка Акопуло скривил губы:

– Я предсказывал это еще месяц назад. Получше ничего не найдется?

Ило заскрежетал зубами:

– Ничего такого, о чем я имел бы право рассказать.

– Это все равно что ничего. – Акопуло в свое время был учителем, одним из детских наставников Шанди, и временами обращался с Ило, как с одним из самых тупых учеников. – По твоему лицу видно, что ты занят расшифровкой какого-то интересного сообщения. Посему, полагаю, тебя следует оставить в покое. – Крадучись, Акопуло отошел прочь, а донельзя раздраженному сигниферу оставалось только проводить его взглядом.

Делать нечего: Ило вернулся к ненавистному посланию. Однако, когда его стол накрыла тень куда более массивная, работа еще не успела сдвинуться с мертвой точки.

Начальник протокольной службы, толстяк лорд Ампили, вероятно, растекся бы в лужу чистейшего масла, носи он камзол в Квобле. Поэтому он был обернут в просторный заркианский кибр из неотбеленного хлопка, отчасти напоминая сорвавшуюся с колышков палатку. Но взгляд темных глаз, сверкавших в складках жира, был по-настоящему пронзителен и безмерно любопытен в ту минуту, когда Ампили придирчиво оглядывал Ило в поисках признаков утомления и недобросовестного отношения к делу.

– И кто это был на этот раз? Соблазнительная Опиа или восхитительная Эффи?

Делая вид, что обдумывает достойный ответ, Ило прикрыл руками бумаги на своем столе, ибо не без оснований подозревал, что Ампили легко может читать и перевернутые вверх ногами слова.

– Боюсь, я не имею ни малейшего представления о том, что вы имеете в виду, господин!

На самом деле на сей раз были обе. Этим утром Ило чувствовал себя замечательно. Немного устал, может быть, но в целом отлично.

Ампили тяжко вздохнул и добавил с хорошо разыгранной тоской:

– Веселись, пока можешь, мой мальчик. – Щеки его печально заколыхались.

– Веселюсь, конечно же веселюсь! – удовлетворенно хмыкнул Ило.

Скептически оглядев его, Ампили понизил голос:

– Знаешь ли ты легата Эркили?

– Не слишком хорошо.

– А его сестру?

– Младшую? – переспросил Ило с некоторым энтузиазмом. – Не так близко, как мне бы того хотелось.

– Ее муж снова покинул город, а я и представить себе не могу, куда это он отправился.

– Полагаешь, здесь что-то неладно?

– Акопуло полагает. По моему разумению, он просто возит контрабанду.

Ило представил себе радостное, смеющееся лицо сестры легата Эркили.

– Если мой долг повелевает мне расследовать это запутанное дело, тогда, наверное, так я и поступлю.

– И ты сумеешь добраться до сути?

– По крайней мере, до чистых фактов. Ампили погрозил сигниферу толстым, как огурец, пальцем:

– Но помни – дело прежде удовольствий! – Увы. К сожалению, сначала надо будет подумать об удовольствиях. Наоборот не получится. – Ило обменялся многозначительными усмешками с начальником протокольной службы и затем потянулся к туго набитой холщовой сумке, спрятанной под столом:

– Нынче утром у тебя опять полная корзина, господин.

Казалось, Ампили переписывался со всей Империей да еще и с тысячью лазутчиков за ее пределами. Он был в курсе всех сплетен и самых свежих слухов, которые были в ходу. Лучезарно улыбаясь, он удалился с добычей, и Ило опять вернулся к своим дощечкам.

Теперь Шанди в любой момент может стать императором. И тогда Ампили почти наверняка возглавит Службу Точного Знания – под этим невинным названием скрывалась разведка тайной Гвардии. Акопуло, наверное, метит в Имперские Секретари. А сам Ило… Эх, какой еще сюрприз приподнесет будущее юному Ило? Теперь уже ждать недолго.

Но тут от скучной работы его оторвал возбужденный шелест, пролетевший по приемной. Ило поднял голову. Хардграа, окруженного фехтовальщиками, он заметил издалека, но Шанди рядом нигде не было видно. Ило в полной растерянности дважды оглядел комнату, прежде чем увидел наконец принца. На нем был гражданский камзол и плащ, что случалось нечасто, но самое примечательное – без походного облачения Шанди ничем не выделялся из толпы. Прилично одетый молодой человек, каких в Империи пруд пруди.

Ило надеялся, что у него еще останется время посидеть над шифром. Из-за своего стола он наблюдал за тем, как Шанди движется через толпу, щедро рассыпая приветствия. Удивительная память Шанди на имена и на лица еще ни разу не изменила ему… Уже через несколько минут он благополучно выскользнул из, казалось бы, непроходимых зарослей просителей и размашистым шагом подошел к Ило. Тот отдал салют.

– Доброе утро, сигнифер.

– Доброе, ваше высочество.

Как и всегда, лицо Шанди выдавало не больше чувств, чем лицо дварфа, но возбуждение Ило не осталось незамеченным.

– А у тебя, кажется, есть для меня что-то важное!

– Да, господин…

– Моя жена? Она едет?

– Э… Нет, господин. Боюсь, нет.

Принц вздохнул и насупился. Долгие месяцы он упрашивал деда позволить принцессе Эшиале приехать к нему в Гаазу, но старик уже даже не отвечал на его мольбы.

– Я говорил тебе, что она прекраснейшая из женщин?

– Кажется, да, господин.

Странно, но это, пожалуй, было все, что Шанди говорил о своей жене. Ни слова о том, что ей нравится танцевать, или слушать музыку, или путешествовать – хоть что-нибудь. Впрочем, принц не сообщал и о том, что все это принцессе не по сердцу. С женщинами Шанди был удивительно неловок. На вчерашнем балу, например, по меньшей мере шесть красоток дали ему понять, что совершенно свободны после окончания праздника, а он даже не показал, что до него дошли эти сигналы. Шанди был великим полководцем, но либо его невероятная самодисциплина сдерживала его любовные похождения, либо он попросту невинен, как дитя. Не будь он наследником имперского престола, Ило Непременно дал бы ему несколько полезных советов. – Ну так в чем же дело?

– Вторая часть послания с трудом поддается расшифровке, господин. В первой ты назначаешься проконсулом. – Ило положился на растущую меж ними дружбу и добавил:

– Мои поздравления!

Шанди обладал воистину нечеловеческим хладнокровием, или же подобная честь мало значила для человека, которого ждал трон.

– Спасибо. Дай мне знать, когда закончишь расшифровку, а до тех пор все будет как обычно.

– Думаю, это новая кампания, господин. На сей раз против эльфов.

Принц пробормотал какое-то ругательство, развернулся, взмахнув плащом, и быстро прошел в кабинет. Ило остался стоять где стоял, с разинутым ртом. Он ведь мог и ослышаться, не так ли? Конечно, принц никак не мог назвать своего повелителя и деда, императора Эмшандара IV «кровожадным дряхлым ублюдком».

2

Принцесса Эшиала питала искреннее отвращение к церемониальным обедам. Большинство приглашений она отклоняла автоматически, но отказать императору было не в ее силах. К счастью, на сей раз обед оказался обставлен весьма скромно, только для членов императорской семьи. Эмшандар больше не устраивал грандиозных банкетов; он вообще все реже появлялся теперь на людях. Сегодня за столом восседало всего восемь сотрапезников. Не обошлось без немого скандала: престарелая кузина императора, маркиза Аффалади, явилась со своим кавалером – солдатом Гвардии. Старик вообразил, что небритый молодец – один из ее внуков, и никто не осмелился исправить его ошибку. Его собственный внук, принц Эмторо, привел с собой новую любовницу с детским личиком и манерами центуриона.

На сей раз приглашения отобедать с императором удостоились сенатор Упшини и его невеста, прекрасная Эшия. Однако Эшию едва ли можно было счесть гостьей, ибо она приходилась Эшиале родной сестрой. Теперь она носила титул герцогини Эшии Хайлиинской, так как Упшини был не только сенатором, но и герцогом. Первый муж Эшии был подмастерьем сапожника и, без сомнения, им и остался.

Горели свечи, тускло мерцало золото блюд, и целая армия одетых в белое слуг безмолвно двигалась позади стола, точно стая призраков. За ширмой наигрывал небольшой оркестр: камерная музыка отлично способствовала пищеварению и не перебивала беседу.

Наряды и украшения обедавших, вероятно, перевесили бы в своем денежном эквиваленте годовое содержание легиона. Сам старик Эмшандар в последнее время одевался крайне эксцентрично, но сегодня его камзол, сверкавший драгоценностями и орденами, был предельно пышен по меркам нынешней моды.

Как обычно, Эшиала оказалась единственным исключением из общего правила. На ней было простое белое платье с вышитой золотом каймой по подолу и почти никаких драгоценностей. Впервые явившись ко двору, она ничего не понимала в бешеной карусели моды, а посему одевалась так, как ей самой того хотелось. Она бросала вызов моде лишь потому, что не умела носить платья со вшитыми железными обручами, прическу, напоминавшую стог сена, и каблуки, подобные ходулям. Шанди сказал, что она вольна ходить в чем ей угодно, а император вскользь заметил, что жена его внука удивительно красива, и тем самым заткнул рот завистницам.

Будь на месте Эшиалы какая-нибудь другая девушка, ее непременно отторгло бы высшее общество – ибо любого, кто не желает играть в общую игру, можно заподозрить в презрении к окружающим. От леди ждали только, чтобы она ежемесячно тратила на свой гардероб да напобрякушки целое состояние; у многих была прислуга, следившая за серьгами, прислуга, следившая за обувью, и так далее, а у знатных мужчин часто имелся особый лакей, ответственный за повязывание платка на шею своего господина. Каждую неделю появлялись новые формы вееров, рукавов или кружев, и о всяком, кто не хотел следовать последней причуде моды, немедленно начинали брезгливо шептать: экономит! Обвинение – хуже не бывает. Легкий признак бережливости мог нанести такой удар по репутации, какого не нанесло бы и открытое кровосмешение.

Но жену наследника имперского престола двор не мог просто игнорировать. Шептать о том, что ее муж давно сидит без гроша и, по всей видимости, скоро будет отослан с глаз долой, придворные тоже не смели. Низкое происхождение Эшиалы было известно всем, и потому с этой стороны она была также неуязвима. Принцесса Эшиала практически была вне досягаемости от клешней престарелых сплетниц: им не хватало духу открыто враждовать с будущей императрицей. Они ненавидели ее всем сердцем, но вынуждены были терпеть. Друзей у нее здесь не было.

Бывало, она ловила на себе чей-нибудь взгляд и ясно читала в нем презрение и ненависть.

Эшиала с радостью заметила, что сегодняшний день был одним из лучших у старика Эмшандара: в плохие дни он обычно выглядел так, словно уже месяц как скончался. Он вяло жевал и глотал с трудом. Зубы у императора давно выпали, так что нос его едва не упирался в подбородок. От старика не осталось ничего, кроме кожи и костей, и знакомое лицо он узнавал лишь на расстоянии вытянутой руки. Надежно упрятанные в морщинистых веках, глаза императора бегали по сторонам, пока он тщетно пытался поймать нить разговора.

Старик единственный при дворе говорил все, что ему вздумается. А Эшиала, похоже, единственная из всех не боялась его. Она честно выполняла свой долг, всей душой была предана Империи, и скрывать ей также было нечего.

По правую руку от нее сидел пожилой сенатор с лоснящимся красным лицом, взъерошенными волосами и хриплым голосом. Он обожал сальные анекдоты и постоянно сыпал ими, неизменно разражаясь противным хохотом, как бы удивляясь собственной вульгарности.

Красавица жена, сидевшая напротив него, флиртовала со всеми, кто только попадался ей под руку (даже с императором, что, безусловно, было немалым подвигом), завораживая мужчин и приводя женщин в бешенство. По части моды Эшия обгоняла всех или думала, что обгоняет. Никто не осмеливался сделать замечание, когда она неверно произносила слово или недопонимала метафору, – ив первую очередь ее совершенно ослепленный страстью муж. У старого недоумка уже были внуки, у которых были свои соображения насчет Эшии.

И как только две родные сестры могут оказаться столь разными? Эшия в полной мере унаследовала фамильную красоту, и Эшиала всегда помнила об этом. Насколько сама она была молчалива и застенчива, настолько Эшия – чувственна и жизнерадостна.

Эшиала, по природе тихоня, с готовностью откликалась на реплики соседей и старательно пользовалась столовым прибором, как и подобает истинной аристократке. Она не позволяла себе соскальзывать в беседе на опасные темы и в то же время донимала сестру за легкомыслие. Сдержанность и невозмутимость служили Эшиале идеальной защитой, и она возвышала свой голос лишь для того, чтобы докричаться до глухой мумии, сидевшей напротив.

Никто из этих людей так и не узнает, как же кошмарно болит у нее голова или как она боится, что в любую минуту ее может стошнить. Она вообще не любила оказываться на всеобщем обозрении… Сейчас ей предстояло разделаться с какой-то крохотной птичкой, почти утонувшей в густом остром соусе; но сначала требовалось вооружиться ножом, подобно хирургу, и раскромсать это несчастное существо на мелкие кусочки – а она даже смотреть не могла в тарелку! Остальные беззаботно чавкали, легко расправляясь со своими пичугами. Императору подали нечто вязкое, что требовалось зачерпывать ложкой.

Эшиала наблюдала за тем, как ее развеселая сестра, вся в шелках и самоцветах, устраивает за столом «цирк одной женщины», и могла думать только, что для дочерей провинциального лавочника обе они отлично справляются со своими ролями.

Браки с простолюдинами в нынешней династии уже превратились в устоявшуюся традицию. Сам Эмшандар женился в свое время на дочери бедного ученого из какого-то маленького университета, затерянного в просторах Империи, а его сын Эмторо – на солдатской дочке, которую двор с негодованием отверг, как потаскушку. Шанди же избрал в спутницы младшую дочь лавочника…

– А как поживает Уомайа Первая? – осведомился сосед слева.

По левую руку от Эшиалы сидел принц Эмторо, кузен Шанди. Странный человек, угрюмый и сухопарый; острый нос подрагивал, когда Эмторо злился. Эшиала побаивалась его, избегая заглядывать в немного раскосые, беспокойные карие глаза, временами ярко вспыхивавшие внутренним огнем. Эмторо значился третьим в порядке престолонаследия, сразу за ее девочкой. Если кто-то и был способен разглядеть боль и тревогу за маской ее невозмутимости и сорвать эту маску, так это именно Эмторо.

Но он был третьим у престола, и Эшиала подарила ему свою четвертую за сегодняшний вечер улыбку.

– Майа прекрасно себя чувствует, хвала Богам….

– Растет, как тролль, я полагаю?

– Да, так же быстро, как тролль. Принц рассмеялся.

– Я и не имел в виду, что она будет походить на тролля, когда вырастет. При таком обороте дело, по жалуй, запахнет государственной изменой… Когда вы собираетесь встретиться с Шанди в Квобле? Желудок Эшиалы сжался в комочек.

– Это решает его величество. Ему, вне сомнения, известно, как мы с Шанди жаждем встречи.

По натуре Эшиала была затворницей. Всего шесть педель они прожили вместе после свадьбы, когда Шанди отправился воевать, и порой Эщиалу беспокоило то, что она совсем забыла, как выглядит ее супруг. Ей снились кошмары, в которых она встречается с принцем и делает реверанс перед совершенно чужим человеком. К счастью, Шанди оставил жену беременной, а принцесса, вынашивающая ребенка, могла не появляться в свете. И даже лишившись благовидного предлога, Эшиала все-таки старательно отказывалась от приглашений при всяком удобном случае. Пролетело два года, но она до сих пор была чужой при дворе.

Десять последних месяцев она провела счастливо, посвятив себя воспитанию ребенка. Хоть ей и не дозволялось выкармливать младенца, она до безумия любила маленькую Майу. Принцесса могла часами сидеть у ее колыбели, – но теперь, когда Шанди назначили проконсулом в Квобле, он пожелал, чтобы жена приехала туда. Майу придется оставить в Хабе; она еще слишком мала, слишком уязвима и слишком важна для государства, чтобы путешествовать вместе с родителями.

Как видно, Эмторо с легкостью читал ее мысли.

– Место женщины – рядом с ее мужем, не так ли? – вкрадчиво спросил он своим мягким голосом.

– Конечно, – солгала она. Почему, почему она должна бросить собственное дитя, чтобы ехать неведомо куда и жить там с человеком, которого едва знает?

– А?.. – промычал император. – О чем вы там говорите?

Застольные разговоры оборвались, и настала тишина.

Принц слегка закатил глаза – так, разумеется, чтобы видели все, кроме Эмшандара. И поднял голос почти до крика:

– Эшиала собиралась присоединиться к мужу, сир? В Квобле!

– К Шанди? – Старик пожевал губами. – Обойдется. В Квобле полно хорошеньких девушек! Место матери – рядом с ее ребенком!

Нос Эмторо капризно дернулся.

– Именно так я и ответил Эшиале, сир! – прокричал принц, не моргнув и глазом.

Затем император вытащил что-то изо рта и обернулся к слугам с требованием убрать подальше блюдо с этой безвкусной гадостью, которую и разжевать-то невозможно, да принести ему еще одну чашу с супом, да положить туда побольше пряностей! Остальные гости, решив, что старику больше нечего сказать, возобновили прерванную беседу.

Однако Эмторо не унимался:

– Бывали ли вы когда-нибудь в Имперской библиотеке, кузина?

Она не знала, что и ответить. Опаловый дворец так огромен, что Эшиала просто-напросто не помнила, где уже была, а где – еще нет.

– Не знаю, – чистосердечно призналась она наконец.

– О, мне кажется, вы бы запомнили этот зал. Огромная комната со множеством балкончиков и великолепным круглым окном.

– Тогда я уверена, что еще не успела побывать в библиотеке.

Загадочная улыбка осветила угрюмое лицо Эмторо:

– Значит, вы не слыхали о статуях Пуин’лин?

– А что?

Очевидно, принц завел разговор надолго, поэтому ей придется есть и слушать одновременно. Эмшиала продолжила атаку на жаворонка.

– Император Ампили III хотел, чтобы ему изваяли несколько статуй, – пояснил принц, умело срезая мясо с тонких птичьих костей. – Собирался поставить их па площади… забыл какой… и нанял для этого величайшую художницу того времени, Пуин’лин. Эльфийское имя.

Эшиала, конечно же, знала об этом, но лишь коротко кивнула.

– На картине должны были предстать пять мужских и пять женских фигур, – продолжал Эмторо, явно подходя к основной части своего рассказа. – Пятеро предшественников Ампили вместе со своими женами, изваянные из тьюперского мрамора; это такой коричневато-розовый камень, который довольно легко полируется… Кажется, были какие-то разногласия по поводу гонорара… Я уже не помню всех деталей. И в контракте не оговаривалось, как именно следовало изваять статуи. В любом случае, когда Пуин’лин закончила свои знаменитые скульптуры, все увидели, что она изобразила персонажей обнаженными и… – принц от души рассмеялся, – настолько обнаженными, что выставлять их на площади было никак нельзя!

Эшиала вежливо улыбнулась, плохо представляя себе, зачем Эмторо завел этот разговор. Рассказчик положил нож и вилку на опустевшее блюдо, и слуга мигом унес его прочь.

– Разумеется, то было великое произведение искусства, но в то же время чрезвычайно эротическое, как вы можете себе представить. А может, и более того, м-м? Поэтому статуи Пуин’лин поспешно убрали в зал Имперской библиотеки и с тех пор они спрятаны там. К счастью, большинство ученых библиотеки слишком дряхлы, чтобы отрываться от своих высоконаучных занятий и лицезреть их.

– Стало быть, вы советуете мне воздержаться от посещения библиотеки, поскольку статуи, о которых идет речь, имеют, м-м, нескромный вид?

– О, вовсе нет. Наибольший интерес они представляют для подростков, знаете ли. Еще детьми мы с Ральпом пару раз в год наезжали в Хаб, и статуи в Имперской библиотеке были для нас гвоздем всего путешествия. Шанди открыл способ пробраться туда, минуя хранителя… Мы еще хотели как-нибудь прихватить с собой краску, чтобы, так сказать, подчеркнуть некоторые детали, но, к счастью, так и не набрались духу.

Эшиала не имела ни малейшего представления о том, зачем Эмторо все это ей рассказывает и как на это ответить. Близилась смена блюд. Чувствуя себя побежденной, она сложила нож и вилку, и блюдо милосердно исчезло.

Эмторо все еще смеялся, погрузившись в воспоминания о детстве:

– Эти статуи – и мужские, и женские – породили в нас надежды, которые не смогло осуществить безжалостное время.

– Увы, я не понимаю…

– Шанди, – проговорил принц, дернув носом, – был особо очарован центральной фигурой из женских изваяний. Несколько раз он повторял нам, что женится только на такой же красавице.

За что? Почему Эмторо так жесток к ней? Она произвела на свет наследницу и тем самым передвинула его со второго места в порядке престолонаследия на третье… Теперь Эшиала залилась густым румянцем, а остальные заметили это и с наслаждением слушали их беседу.

– Вы хотите сказать, господин, что я напоминаю вам статую?

– Немного. Несомненно, есть какое-то сходство в лице… Может быть, мы с вами как-нибудь сходим в библиотеку и поглядим на нее? Шанди попросту мог… Впрочем, это только мое воображение. – Эмторо выдавил слабую улыбку.

– Статуи, – ледяным тоном произнесла Эшиала, – не рожают детей.

Принц удивленно оскалился.

– Вот именно. – И отвернулся, чтобы сказать что-то маркизу.

Эшиала расслабилась со вздохом облегчения, который, как она надеялась, никто не расслышал. Между тем перед ней снова появилось золотое блюдо.

На другой стороне стола Эшия громко хохотала над очередной остротой, которую, вероятно, так и не поняла.

Однако принц Эмторо мог оказаться куда ближе к истине, чем думал. Она была страшной лгуньей. И сидела за этим столом только потому, что в свое время сказала Шанди, будто любит его. А это не правда.

Однажды, еще в Тамбле, она резала ветчину в отцовской лавке, когда туда вошли солдаты – все потные и пропахшие лошадьми. Она сразу заметила, что один из них смотрит на нее как-то странно. Конечно, мужчины нередко старались приударить за ней, но во взгляде Шанди она уже тогда почувствовала иное чувство, в тот самый первый день. Месяц спустя, возвращаясь домой после битвы, он вновь остановился в Тамбле и провел там целую неделю. На третий день он сообщил ей, что влюблен. На пятый – сделал предложение.

Мать посоветовала не строить из себя дурочку; у нее в жизни не будет более подходящей партии, чем этот легат. Отец заявил, что отклонить предложение имперского офицера равнозначно измене. Ашиа, побагровев, вопила, что дочь должна выйти за него ради семьи…

Эшиала попросила у своего поклонника времени на раздумье. На седьмой день Шанди открыл ей, кто он на самом деле, – и, конечно, все было решено мгновенно. Импы всегда действовали во благо Империи и императора.

Любила ли она своего мужа? Едва ли. Эшиала подозревала даже, – что никогда не смогла бы полюбить мужчину. Она была благодарна ему за Майю. Ей не нравился Хаб и жизнь на дворе, но это она еще могла вытерпеть. Эшиала терпеть не могла этой пышности, суетных толп и нелепых церемоний, но и к ним она понемногу привыкла.

Она выполняла свой долг, как любой подданный Империи и как преданная мужу жена. Но как статуя?.. И скоро, очень скоро ее провозгласят императрицей.

3

Короткое краснегарское лето подходило к концу. По мощеной улице громыхали повозки, везущие собранный урожай в закрома королевства. Старик управляющий по имени Форонод все еще подсчитывал прибывающую провизию: он ежедневно являлся на службу, разбрасывал повсюду бумаги и покрикивал на писарей, страшно мешая им делать свое дело. Большей частью порядок обеспечивал сам король; ежегодно королевство охватывала немыслимая спешка, когда за пару недель склады должны были принять годовой запас хлеба, мяса, гороха и прочего. Все это надо было собрать, перевезти и отправить на хранение. В Краснегаре появилось множество голодных ртов, когда шестнадцать лет назад едва ли не каждая семья обзавелась детьми.

По сравнению с предыдущими годами Рэп отметил и некоторые серьезные перемены. В этом сезоне дело особенно спорилось и даже более того: работа была завершена за целую неделю до назначенного срока. Молодая поросль краснегарцев незаметно возмужала, и все охотно помогали родителям. Число рабочих рук выросло едва ли не вчетверо против обычного. Подросткам пока не хватало сноровки, но они искренне радовались возможности поработать просто потому, что их радовало все вокруг.

Так что дела шли замечательно, и Краснегар основательно подготовился к большим морозам, с их снежными буранами и страшным холодом. Ставни заколочены, корабли надежно укрыты, а ворота подперты бревнами, чтобы в город не забрели медведи. Больше почти ничего не оставалось делать, кроме как есть и пить, ходить в гости и танцевать на праздниках, учиться и наставлять молодежь, скандалить и любить. И рожать детей.

* * *

– Да не уроню я, не бойся, – твердо произнес король, но руки его слегка трепетали, когда он принимал у повивальной бабки драгоценный сверток. Его всегда поражало, каким же крошечным и хрупким появляется на свет это маленькое чудо. Поддерживая кроху на левом локте, он заботливо укрыл ей личико, подоткнув краешек пеленки, и направился к дверям.

Конечно, счастливое событие произошло посреди ночи: когда же еще как не ночью рождаются дети? Свет ламп ореолом отражался в волнах темно-золотых волос, разбросанных по подушке. Инос казалась бледнее обычного, ее верхняя губа слегка припухла, но гордая улыбка озаряла лицо – ей действительно было чем гордиться.

Теперь их по двое.

Рэп встал на колени у кровати, осторожно перегнулся через новорожденного сына и нежно поцеловал жену.

– Молодец, девочка, – прошептал он.

– Ты здорово помог мне.

– Помогать тебе было удовольствием. Впрочем, спасибо и тебе за эти слова.

– Я не имею в виду – сначала. Только без скандалов, ладно?.. – Она многозначительно улыбнулась. – Я хотела сказать, в самом конце.

– Мы все делаем, что можем, – тихо отвечал Рэп.

– Все равно спасибо, любимый.

– Пустяки. – Повивальная бабка, конечно, уже рассказывает… Даже король не властен запретить слухи. Рэп неслышно рассмеялся и сменил тему:

– Это лучший подарок на зимние Празднества, какой только может получить мужчина.

– Тогда не называй его «это»… То есть пусть будет «он».

– «Он»? Странное имя! Давай-ка поглядим. Я пока не могу судить о цвете его волос, но сдается мне, что мальчишка получился скорее импом, чем етуном.

– Мне тоже так кажется. Но у него твой нос, любимый.

Насупив брови, Рэп уставился на крошечное лицо, однако тревога его вскоре рассеялась.

– У них у всех в этом возрасте мой нос! Или он уже успел расквасить его о дверной косяк…

– Перестань! – сказала королева, не отрывая головы от подушек. – Какое имя ты дашь своему сыну, господин?

– Тебе решать!

Последовал краткий спор о том, кому же принадлежит это право.

– Холиндарн, – произнес наконец Рэп.

– Кейди и Ив уже названы в честь моей семьи. Теперь твоя очередь. Почему бы не назвать его по твоему отцу? Как, кстати, его звали?

– Гросснак.

– Вот как? – переспросила Иносолан упавшим голосом.

– Я его почти не помню. – Король погладил ребенка по щечке. – Эгей, Гросси! Мы хотим, чтобы ты вырос похожим на своего деда-работорговца! На пьянчугу-разбойника, который впотьмах свалился с причала. Расти таким же большим, и сильным, и наглым, как этот убийца, насильник и злодей, избивавший свою жену…

– Но знаешь ли, – задумчиво сказала королева, – если он все-таки будет походить на импа, тогда, наверное, стоит назвать его имповским именем?

– Ну вот, ты опять передумала! – Король Краснегара расплылся в широкой ухмылке. – Ох уж мне эти женщины! – Он снова поцеловал жену. – Тогда решено, пусть будет Холи. – Рэп осторожно чмокнул и ребенка. Тот нахмурился, но не проснулся. – Сделаешь хотя бы половину того, что совершил человек, чьим именем ты назван, и тогда жизнь твоя будет прожита не напрасно.

– Стало быть, Холи. – Инос не по-женски широко зевнула: большой королевский зевок. – Поспи немного, любимая, – сказал Рэп и поднялся с колен. – В каком часу прикажешь бить в колокола?

Инос застонала.

– Это обязательно? Их звон всегда напоминал мне о похоронах.

– Не правда. Думай только о праздниках, о свадьбах, о жизни!

– Наверное, они все равно будут трезвонить, хотим мы того или нет, – сонно согласилась она. – Но постарайся сохранить появление Холи государственной Тайной хотя бы до завтрака.

– Это ты ему скажи! – посоветовал король. Затем он ушел, забрав с собой сына и лампу.

4

Рэп оставил маленького принца Холиндарна с женщинами, а сам побрел прочь, понимая, что заснуть сегодня уже не удастся. Там, в тавернах внизу, должно быть, еще теплилась жизнь, но у короля сейчас не было настроения любоваться на красные рожи местных пьяниц. Завтра, наверное.. Все друзья давно уже спят, и не стоит будить их только для того, чтобы поведать о невероятно красивом и смышленом новорожденном. Остаток ночи он проведет наедине с собой и сполна насладится каждой ее минутой.

Нынешние король с королевой пренебрегли древней традицией, согласно которой правящие монархи спали на самом верху высокой башни. Во дворце были комнаты и поудобнее, и гораздо теплее.

Отворив дверь. Рэп тихонько ступил внутрь. Высоко на полке слабо мерцала маленькая лампа, освещавшая три кровати и три юных лица на трех подушках.

Ближе всех к двери спала Ив – льняные волосы, молочно-белая кожа. Наклонившись, король поправил стеганые одеяла.

«Здравствуй, малышка, – думал он. – У тебя появился маленький брат. Пора тебе забыть о своих проказах, кроха Ив! Жизнь – это ад, привыкай к нему. Роль любимчика сыграна до конца, и с нею пора расстаться, как это ни тяжело. Ужасно, что и говорить… Бедняжка, как ты будешь мучиться! Но я постараюсь об этом помнить, и мама тоже».

Он пересек комнату и остановился над близнецами. «…Принцесса, у тебя новый братишка. Еще один паж в свите. Еще один пленник твоих капризов, который, без сомнения, очень скоро научится танцевать под твою дудочку». Рэп не произнес ни слова, но девочка заерзала во сне, вцепившись в подушку.

«Тебе снятся сны, Кейди? Какие же сны могут тебе сниться? Насколько я понимаю, вся твоя жизнь – один долгий сон, заполненный причудливыми фигурами: Аллена Справедливая, Белая Повелительница Башни Мрака, Скитальцы Морских Ветров… Твоя жизнь – бесконечная сказка. Тебе всегда не хватало времени побыть собой, Кейди. Может быть, именно это и снится тебе? В снах ты встречаешь грубую, жестокую, скучную реальность, а все мы грезим о волшебных сказках?»

Он рассмеялся, тоже мысленно. «Ну, спи тогда, прекрасная принцесса. И если только тебе удастся сохранить реальную жизнь, полную страданий и невыносимой скуки, в своих снах, а сказка наяву так никогда и не завершится, тогда Боги воистину благословили тебя.

Гэт, с торчащими во все стороны непослушными прядями волос… Теперь у тебя есть брат, сынок. Ты намного старше и всегда будешь ему примером. Завтра я постараюсь объяснить… После твоего дня рождения многое изменится, парень. У вас с сестрой будут отдельные комнаты, и больше никаких споров. Я знаю, вы привыкли друг к дружке: ты копаешь за двоих, она думает за обоих. Я только не знаю, как положить этому конец, Гэт. Меня это слегка беспокоит… Ты никогда не делаешь первый ход, насколько я могу судить, и понять это не в моих силах, поскольку я в твоем возрасте уже сам стоял за себя. Конечно, у меня было много друзей, но в тринадцать я уже работал, и не первый год. Когда ты не ходишь по пятам за Кейди, ты ходишь за мной или за матерью… Какие мысли гуляют тогда в твоей тихой голове? Какой етун никогда не теряет хладнокровия? Ты, разумеется, никакой не имп, ибо не суешься в чужие дела. Может быть, в тебе прячется фавн?..»

Рэп мало знал о фавнах. Впрочем, об их упрямстве ходили поговорки, но Гэт в жизни не проявлял особого упорства, был самым вежливым и податливым существом на свете. Это не влезало ни в какие рамки.

Король бесцельно бродил по темным коридорам своего замка, пока вдруг не обнаружил, что забрел в большой зал, расчерченный на квадраты падавшим сквозь окна лунным светом. Здесь было тихо и как-то неуютно. Чувствуя, что слегка продрог. Рэп направился к очагам на кухонном конце комнаты, похожим отсюда на оскаленные пасти пещер: даже если уголья и успели догореть, то камни еще наверняка хранят тепло. Рядом с очагами стояла скамья, и Рэп решил, что до него здесь грелась какая-то другая ночная птица. Последние огоньки еще трепетали кое-где в углях, словно глаза мелких зверюшек. Король уселся на скамью и замер, впитывая расходящееся от очага тепло и вдыхая хорошо знакомые запахи торфа, угля и древней копоти, слушая, как тихо дребезжат на ветру оконные стекла.

Эти запахи напоминали о детстве. Рэп почти не помнил, как жилось ему до того, как мать переехала жить в замок после смерти отца. С десяти лет он работал в конюшнях, но сейчас ему казалось, что все детство он провел здесь, тесно прижавшись к огромным плитам, обрамлявшим эти самые очаги.

Позади, в дальнем конце зала, было устроено возвышение, где теперь сидел он сам рядом с королевой, – так он изображал из себя короля, потому что ей это нравилось. Но почувствовать себя настоящим королем Рэпу пока так и не довелось.

Ему казалось, что Инос ближе всех подошла к тому, чтобы управлять страной силою любви своих подданных, ближе всех, кто правил сейчас в Пандемии, и даже всех, кто когда-либо правил государствами. Никто в королевстве – ни мужчина, ни женщина – не мог упрекнуть ее в чем-то, ни единым словом. И хоть она и настаивала на том, что Рэп – король, в глубине души он попросту считал себя первым из ее подданных.

Никто из краснегарцев не любил ее больше, чем он. В конце концов, они делили ложе, но что Рэп сделал, чтобы заслужить эту честь? Ради своей королевы он готов на все.

Горожане охотно признавали его своим государем. Они делали вид, что напрочь позабыли о колдовстве, но, как подозревал Рэп, только во имя Иносолан. Мир был невероятно добр к нему. Он попросту не мог поверить в собственное счастье: что он такого сделал, чтобы заслужить все это? От мальчика при конюшне – до короля. От лопаты – к скипетру…

Жизнь казалась незаслуженно прекрасной, в счастье почему-то не верилось.

За добром следует зло, а за злом. – добро. Король поежился. Так частенько поговаривала его мать – и это значило, что за огромным счастьем непременно последует страшная беда, к тому же…

В комнате что-то двинулось, и Рэп подскочил от неожиданности. Из глубокой тени шагнул гном: видно, как и он, пришел погреться. Гном был плотно закутан в меха, с виду не внушавшие особого доверия.

Отплывая из Краснегара, «Морская красотка» оставила гномов в королевстве. Рэп лично показал четверке запущенные подвалы старинного замка, и те с удовольствием согласились потерпеть местный климат и встать на королевскую службу в качестве крысоловов. Предпочитая ночной образ жизни, они редко показывались на глаза.

– Ты напугал меня! – сказал Рэп. – Ээ… Таш, кажется?

– Пиш, – ответил гном. – Что мешает спать дневному существу?

– У меня были роды.

В угольно-черных зрачках сверкнул огонек.

– Ты шутишь, Король?

– Шучу. Рожала, конечно, королева, но у меня теперь есть новый сын. Во-от такой большой.

– Мне было по меньшей мере пять, когда я вырос с него ростом, – сухо промолвил Пиш. – Прошу тебя, передай Королеве наши наилучшие пожелания. – Маленький народец из рук вон плохо разбирался в чинах и титулах, да и вообще скверно представлял себе, чем же они отличаются от обычных имен.

– Непременно передам, благодарю… Я давно хотел поговорить с тобой. Ваша четверка отлично справляется, мы уже заметили сдвиги к лучшему.

– Мы сократили число крыс настолько, что еще немного – и оно упадет ниже безопасной отметки, – согласился гном, потирая руки, чтобы согреть их. Пиш был не моложе самого Рэпа, хотя ростом не выше Ив. Нос гнома казался, как это ни невероятно, еще более приплюснутым, чем у короля. Таш и две женщины были помоложе. С этого года гномье население Краснегара явно начнет увеличиваться, и могут возникнуть новые проблемы…

– Что за «безопасная отметка»?

– Если мы убьем достаточно много, крысы уже не смогут восстановить свою численность. Конечно, их еще полно в домах пониже – в тех, которые тебе не принадлежат, ты говорил.

– Возможно, я смогу как-то договориться, чтобы вы… м-м, работали и там тоже, – предложил Рэп, прикидывая, как краснегарцы могут отнестись к гномам и как бы ему убедить маленьких крысоловов не забывать и про мышей.

– Мы уже работаем и в других, подвалах, – с некоторой гордостью объявил Пиш. – Большой народ всегда готов впустить нас в дом и позволить расправиться с грызунами.

– Отлично! Наверное, дворцовые слуги уже разнесли вести о ваших подвигах. Но вам, наверное, сложно ходить по городу при такой-то погоде?

– Вовсе нет, – напыщенно ответствовал гном. – Нам прекрасно служат туннели, и в них довольно тепло.

Туннели? Рэп и не слыхивал о туннелях под Краснегаром. Но вскоре он сообразил, что это, должно быть, канализация, хотя даже задумываться о ней ему пока не приходилось. Желудок короля содрогнулся.

– Очень хорошо, – торопливо сказал Рэп. – А какие-нибудь… э… антигномьи настроения? Гном фыркнул.

– Город невежд! Они еще ни разу не видели живого гнома! Они считают нас за своих и говорят с нами очень вежливо. И даже дают нам деньги.

– Гм, вот как? Что же, я рад, что сумел помочь вам. Вот только одно меня беспокоит…

– Что беспокоит тебя. Король?

– Кошки. Только не кошек, Пиш.

– Вам больше не нужны кошки, – запротестовал гном, внезапно повышая голос до пронзительного писка, – теперь мы делаем за них всю работу!

– Пускай так, но… множеству людей просто нравится, чтобы рядом была кошка, потому что… – Почему людям это нравится? – Они любят кошек.

– Мы тоже любим кошек!..

– Но это не то же самое. И собак, кстати, тоже.

– На собак мы не обращаем внимания. Пока они не обращают внимания на нас, разумеется.

– Понятно. Но запомни, кошек вы должны оставить в покое.

– Да будет так. Я передам остальным… Что нам делать с деньгами. Король?

– Берегите их, пока не настанет нужда. Деньги помогают решить множество проблем.

– Какие проблемы могут быть у гномов? – спросил тонкий голосок, но пока Рэп обдумывал свой ответ, гном исчез. Не осталось ничего, кроме неопределенного запаха… Досадно! Гномы – замечательный народец, если только привыкнуть к этому запаху. Рэп растолковал им, что такое «мыться», и гномы обещали попробовать следующим летом или несколько позже. Но, конечно, не зимой… И потом, в Краснегаре жило несколько «дневных» типов, которые пахли немногим лучше.

Какие проблемы могут быть у гномов?

Какие проблемы могут быть у короля?

Волшебство, наверное.

Почувствовав, что его начинает клонить в сон. Рэп через силу поднялся и зашагал сквозь гулкую полутьму замка – своего замка… Король Рэп Краснегарский! Сколько лет прошло, а он все не может привыкнуть… Между прочим, император в своих письмах называл Рэпа своим «царственным братом».

Царственным волшебником.

Король не любил волшебства. Ему не нравились привычки чародея: манипулировать людьми или смотреть на них, как на игрушки, а для могущественного волшебника они не могли быть ничем иным. Некогда Инос разрушила его магическую силу, но она возвращалась. Рэп не столь могуществен, как прежде, но все же и сейчас он – волшебник.

Поэтому королю Краснегара пришлось искать выход. Он обернул себя магическим щитом, наподобие того щита, каким Иниссо накрыл весь остров многие века назад. В этом коконе пряталось его могущество – теперь Рэп не мог ни чувствовать с помощью чар, ни использовать их.

Конечно, ни один волшебник не в состоянии наложить чары настолько мощные, чтобы потом не суметь их разрушить, но Рэп лишь трижды снимал свой щит. Однажды для близнецов, другой раз – для Ив и сегодня – для Холи… Он еще разок насладился этой мыслью: новый сын, новая радость.

И пока женщины обмывали новорожденного, он старательно загонял самого себя в прежнюю бутылку. И вскоре снова был обыкновенным человеком, обыкновенным королем… Возможно, именно воспоминание о кратком миге могущества не давало ему теперь уснуть.

Быть волшебником, разумеется, опасно. Всякое использование магии нарушает привычные связи в пространстве вокруг чародея, и чем большая сила при этом высвобождается, тем более это заметно. И смотрители, • и всякий могущественный волшебник легко могут выследить незадачливого мага и заклять его подчиняющими чарами. За последние годы у Четверых появилось великое множество мелких магов, прислуживавших и всячески помогавших им, – только у Светлой Воды их был не один десяток. Поэтому многие волшебники вообще не пользовались магией, предпочитая не выделяться из общей массы; наверное, многие из них обернулись таким же защитным щитом, ведь Рэп не изобрел ничего нового.

Но его беспокоили не сколько опасности, сколько этическая сторона чародейства. Если он мог ослабить родовые муки собственной жене, почему не поднести такой подарок и остальным женщинам? Исцелять больных, восстанавливать дотла сгоревшие дома, заживлять раны? Что мешает ему лечить закоренелых пьяниц, ставить на ноги умирающих, предупреждать моряков о грядущем шторме?.. Почему бы не стать Богом? И зачем ограничиваться Краснегаром?.. А ведь когда-то ему предлагали пост Смотрителя Запада. Он мог стать могущественнейшим из Четверых, судьей и повелителем всей Пандемии, возвыситься над самим императором… Но Рэп отказался от этой чести и ни разу не пожалел о своем решении.

Ступив однажды на эту тропинку, ты пройдешь по ней до конца, а она ведет известной дорогой безумия: жизнь чародеев исчисляется столетиями, но они правят миром лишь ради личной выгоды и развлечения. К счастью, Рэп более не подвергался этому искушению – он уже не был тем полубогом, каким его некогда знали. О, Инос, Инос! Любовь моя, королева!..

Он подошел к двери, в которую почти никогда не входил. Вот, значит, что вело его в эту ночь!

Почему бы и нет? Подчинившись внезапному импульсу, он приоткрыл дверь, и та скрипнула.

В маленьком храме царил лютый холод, зато было гораздо светлее. У второй двери лежал небольшой сугроб снега, нанесенного в невидимые щели ледяным арктическим ветром. Снег этот не таял и не растает до весны… В дальнем конце комнаты, на столе, светилась единственная лампа, а рядом с ней стояла вторая, незажженная. В одном из окон слабо мерцала луна; в другом чернела ночь… Добро и Зло – Силы, которым служат даже Боги.

Рэп в жизни никогда не проявлял религиозного рвения и не часто возносил Богам молитвы. Поддаваясь на уговоры Инос, он посещал иногда церемонии, на которых обязаны присутствовать государи, но никогда не открывал свое сердце Богам. В тот единственный раз, когда он говорил с Ними, задушевной беседы не получилось.

Улыбаясь при мысли, как удивилась бы жена, застань она его здесь, он шел по проходу меж скамьями, пока не остановился у алтаря, застланного великолепной шелковой скатертью.

Король опустился на колени. Такое счастье! Склонив голову, он произнес про себя: «Спасибо!» Однако это показалось ему недостаточным. Едва сознавая, он громко повторил: «Благодарю вас». Знаменательное событие! Рэп, кажется, не возносил Богам истинной молитвы с тех самых пор, как умерла мать.

– Время пришло, – раздался сильный мужской голос.

От неожиданности Рэп пошатнулся и едва не упал, но вовремя оперся об пол. На мгновение в его глазах возник нестерпимо сверкающий образ: босые ноги – яркие, как солнце, но пронзительная боль тут же застила ему глаза влагой. Однако видение босых ног на промерзших каменных плитах все еще горело под веками, и Рэп по-прежнему ощущал божественное присутствие.

– Вы призывали меня? – В голосе короля слышались гнев и страх.

– Возможно. Или ты сам почувствовал раскаяние. Ведь ты пришел благодарить, а не выпрашивать милостей, – пришел, не нуждаясь ни в чем. Мы ценим этот шаг. Будь счастлив, пока возможно, король Рэп.

– Ну конечно! – с досадой крикнул он. – Не можете вынести, когда кто-то из смертных счастлив, правда? Сегодня мое сердце поет от радости, и Вы явились, чтобы все испортить!

В ответ он услышал вздох, и когда голос заговорил снова, звучал он мелодично, по-женски, скорбный, как древняя погребальная песнь:

– Время и положение не исправили твой нрав. Неужели трудно хоть раз удержаться?

Рэп смутился, не зная, что ответить на этот справедливый упрек. Заслонив глаза ладонью, он попытался приоткрыть горящие веки. Бесполезно – один миг созерцания божественного света наполнял глаза слезами. И вместе с тем углы часовни так и оставались в темноте, не затронутые блеском славы.

Когда Боги заговорили снова, они все еще пребывали в женском облике:

– Почему ты не используешь магическую силу в помощь своему народу, король Рэп? Зачем не отворачиваешь ты от Краснегара шторма, почему не наполняешь кладовые, не исцеляешь больных? В твоей власти сделать королевство земным раем.

Неужели Они подслушивают его мысли?

– Вы приказываете мне?

– Нет. Но мы ждем ответа.

– Потому что… я не хочу плодить нацию бездельников и выродков! А потом я даже благодарности не услышу – мою опеку начнут воспринимать как само собой разумеющееся!

Подумав немного, он добавил:

– Люди ценят счастье за то, во что оно им обходится.

– Но поймут ли они, если ты попробуешь объяснить?

– Едва ли, – признал Рэп. – Но они и так счастливы. Кажется, я действительно хочу им добра.

И тогда он увидел, что смертным не дано спорить с Богами.

– Того же хотим и Мы. Нам тоже иногда приходится действовать по мотивам, которых ты не в силах понять.

– Простите меня, – пробормотал он. Некоторое время в часовенке царила тишина, и Рэп подумал было, что Боги оставили его. Сквозь одежду проникал холод, и короля уже била дрожь. Колени мерзли на ледяном полу.

– Теперь постарайся постичь, ибо слышишь предостережение. Тебе предстоит потерять одного из своих детей.

Нет! Только не это! Горло сдавило, и Рэпу показалось, что он вот-вот задохнется.

– Кого из них?

– Не станет ли это знание еще большей жестокостью?

Долгий вздох, казалось, облетел часовню, точно неупокоенная душа.

– Но зачем, зачем вы сказали это? Просто чтобы нанести удар? Захоти я узнать будущее, я воспользовался бы чарами – предвидением или предчувствием.

Рэп не видел ничего, кроме пляски зеленых теней под веками.

– Ты же не пользуешься своим могуществом! Но, вопреки всем попыткам остаться в стороне, уже чувствуешь приближение зла.

– Трехтысячный год?

В голосе отвечавших появилась прежняя твердость, звенящая нотами силы и долга. Слова гремели, но не отзывались эхом в часовенке:

– Это только часть грядущей катастрофы. В роковой момент ты совершил ужасную ошибку.

– Я?..

– Да, именно ты! Ты нарушил мировой порядок в ту минуту, когда решалась судьба тысячелетий, и предугадать последствия этого сдвига не способно даже самое изощрённое воображение. Материя мироздания уже трепещет.

Король придерживался не высокого мнения о Богах, но верил ли он, что Они способны солгать? Да, решил Рэп. Они могут и солгать, если это отвечает Их цели. И потом, не все Боги служат Добру… А если и служат, то различить разницу между Добром и Злом в понимании Богов не под силу глазам смертного.

– Так что же я должен делать? – гневно спросил он.

– Ничего, – последовал ответ. – Ты уже ничего не можешь сделать. Ты совершил промах, и наименьшей ценой за него станет жизнь одного из твоих детей.

– Меня! Возьмите лучше меня!

– Возможно, если мы сочтем это необходимым.

– Скажите, что я должен сделать! Что-нибудь! Все, что угодно!

– Ничего. Счастливые дни пока не окончились; прими их, как подобает смертным. И когда придет время жертвы, попытайся понять – добрые намерения никогда не послужат оправданием. Быть Богом вовсе не значит быть счастливым. Власть несет в себе горе наравне с радостями, и тебе это известно.

– Что я должен делать?! – еще громче выкрикнул Рэп.

На сей раз ответа не последовало. Боги покинули часовню, но Рэп оставался в ней, пока совсем не окоченел, на коленях умоляя Их вернуться и катаясь по ледяным плитам. В часовенке Настала тишина, прерываемая эхом его судорожных рыданий и завываниями ветра; все счастье краснегарского короля рассыпалось в прах.

5

Победный год был на исходе; Ило нес белый флаг.

Всего три дня осталось до начала зимних Празднеств с танцами и пирушками. Ило, однако, вряд ли удастся повеселиться на празднике: он идет прямиком в холодные объятия смерти, сопровождая еще одного безумца.

Канун Празднеств – время всеобщего мира и радости, но в этом году Бог Войны все еще не натешился. Многие, многие еще полягут в битве до истечения года.

О бремя войны! Самоубийственное безумие… День быстро угасал, и дождь не переставал ни на мгновение; чудесный, холодный, безжалостный ливень – стена воды, отвесно падавшая вниз и уже пропитавшая весь мир насквозь. Воздух пронизывали блеклые водяные струи, а тонкий слой жидкой грязи под ногами превращал короткую прогулку в опасное приключение. Ило, как ребенок, радовался – впервые за десять… или одиннадцать месяцев? Да, ведь столько, если не больше, он служит сигнифером этого сумасброда, и только сегодня впервые он по достоинству сумел оценить свою волчью шкуру. Она была просто незаменима. Как спасение от палящих лучей солнца, как приманка для женщин. И, как выяснилось теперь, она отлично спасала от дождя – разве что попахивала при этом и весила, казалось, столько, будто в ней до сих пор сидит средних размеров волк.

Склон ближайшего холма порос редким кустарником. В мелких рощицах у его подножия в зловещей тени могла бы спрятаться сотня вооруженных воинов… Да, наверное, так оно и было. В одной руке Ило сжимал древко флага, в другой – фонарь, бледно-желтое пятно света, размытое дождем. Лужи отражали его свет, а Ило заводил наследника имперского престола все дальше и дальше в силки, которые тот расставил себе сам.

Ило свято верил, что вся эта затея – не более чем ловушка. Он даже осмелился ставить под сомнение приказы Шанди… Солдат Империи редко остается в живых, совершив подобный проступок. Одному идти на такое рандеву – чистейшее безумие, заявил Ило еще в лагере. Наследник Опалового трона не имеет права безоглядно рисковать будущим Империи.

Человек более вспыльчивый тут же снес бы ему башку за наглость, но Шанди только пожал плечами и спокойно отвечал, что и сам считает безумием доверять кому-то в подобных обстоятельствах, но эльфы, однажды дав слово, всегда его держат. И добавил, что, если Ило не хочет ввязываться в это опасное дело, его охотно заменит центурион Хардграа. На чем разговоры закончились, разумеется, как Шанди и рассчитывал.

И вот теперь они вдвоем, спотыкаясь и скользя, спускаются по тропинке, сбегающей вниз по залитому грязью и проклятому всеми Богами холму, направляясь к мерцающему впереди огоньку – на военные переговоры.

Где-то позади, в лагере за склоном холма, поеживаясь от ночного холода и сырости, ждут легионы: они жуют холодный паек, кутаются в насквозь промокшую одежду и ругаются на чем свет стоит, неизменно прибавляя в конце, что за все это кое-кто заплатит, рано или поздно.

Впереди стоит лагерем эльфийская армия, где солдаты, по всей вероятности, делают то жесамое.

А справа, невидимая за стеной дождя, горная цепь Квобля вздымает к небесам свои снежные шапки. Горные пики, конечно, будут незабываемым зрелищем для тех, кто переживет непогоду.

И где-то по соседству лежит граница между Квоблем и Илрэйном. Каждые пару столетий пограничный район переходит из одних рук в другие. Квобль – земля Империи, отрезанная от нее горами, и зимний тракт, огибающий горы с запада, с доисторических времен принадлежал импам. Многократно они проливали моря крови, чтобы вернуть его себе, но никогда не удерживали тракт надолго, ибо эльфам тоже хотелось владеть этим ничтожным клочком земли по эстетическим соображениям.

На картах перемычка между горными цепями Нефера и Квобля именовалась Пустошью Нефер. Возможно, когда-то она и впрямь была открытой полоской земли, но сейчас прежняя пустошь покрылась густым лесом, что давало юрким эльфам некоторое преимущество перед неповоротливыми легионами Эмшандара. И все-таки марш-броски под проливным дождем принесли импам успех: Шанди загнал-таки эльфов в угол, и на сей раз они не могли скрыться в чащобе. Исторические книги насчитывали семь битв за Пустошь Нефер; восьмая станет избиением.

Дождь, и надвигающаяся темень, и холод, и жидкая грязь…

– Это что, свет там, впереди? Или у меня в глазах зарябило? – спросил Шанди за спиной Ило.

– Это свет, господин. Приманка в мышеловке.

Упавший голос Ило, должно быть, выдал его мысли, ибо Шанди тут же осведомился:

– Не доверяешь эльфам, правда?

– Не доверяю, господин. Я охотно бы верил им, будь со мной кто-то другой, но ты слишком важен для Империи.

Раздался невеселый смех принца.

– Живой я стою гораздо больше, чем мертвый. И они это понимают… На войне можно многое делать, но… всегда надо отвечать за последствия! Понимаешь теперь, почему я так спокоен за свою шкуру?

Только Ило успел вымолвить свое «нет, господин», как нога его скользнула по мокрой траве, и он потерял равновесие. Судорожно опираясь о флагшток, Ило поднялся и выпрямился, чувствуя, как ручейки ледяной воды резво побежали за шиворот. В сандалиях хлюпала грязь.

– Это всего лишь жалкая приграничная стычка, – пояснил принц. – Политические игры, и эльфам хорошо это известно. Но если им взбредет в голову убить меня, я тут же стану мучеником за правое дело, и вся Империя моментально поднимется на дыбы! Илрэйн перепашут из конца в конец… Убить меня – это самое худшее, что они могут сделать в такой ситуации.

Насколько Ило знал, и в прежние времена никто не признавал за эльфами способностей к логике. А потом, что, если они возьмут Шанди в заложники?

– Но зачем нам переговоры? – спросил он. – Ты уже зажал эльфов в кулак! Прибил их уши к колоде мясника!

Принц беззаботно рассмеялся, будто они совершали прогулку у моря.

– Второй повод для переговоров, Ило, – когда ты точно знаешь, что победа на твоей стороне. Это дает тебе шанс получить ее задаром, вот за этим мы туда и направляемся.

Однако приказы свыше требовали другого. Ило лично расшифровывал послания императора и твердо знал, что там говорилось о самых жестких мерах. Что попросту означало: Империи позарез необходима бойня. Пленных не брать! Пора дать косоглазым хороший урок! Эмшандар в жизни не пошел бы на переговоры, отлично зная, что враг беспомощен.

Сказать это вслух Ило не решился.

– А каков же тогда первый повод для переговоров? – спросил он.

– Когда ты наверняка проиграешь, разумеется. тогда, может быть, тебе удастся спасти ситуацию, верно? И вот почему они тоже здесь!

– Ты думаешь, они сдадутся… – задумчиво протянул Ило и поспешно добавил:

– Господин? – вспомнив, что разговаривает с проконсулом.

– Должны! – вздохнул Шанди. – Надеюсь, что они хоть сегодня не в настроении геройствовать.

Фонарь эльфов, поставленный на пне у края широкой прогалины, был уже отчетливо виден. Рядом с фонарем стояли двое. Интересно, сколько их еще прячется в кустах неподалеку?

Свернув с тропинки, Ило зашагал по мокрой траве к этим двум неподвижным фигурам. Высокие и худые, оба с непокрытыми головами, они походили на пару мальчишек, заблудившихся в лесу. Эльфийские кудри, под дождем похожие на шлемы, отливали золотом в свете фонаря. Один держал белый флаг, и оба, похоже, были без оружия.

И верно, только у одного под плащом оказалась кольчуга; ни кинжалов, ни мечей не было. Неразличимые в вечернем сумраке, цвета их одежды казались темнее тех, что были приняты у эльфов.

Вот ведь странное место для исторической встречи! Ило, наверное, даже гордился бы своим участием, если бы не промок насквозь и не отвлекался бы, стараясь не стучать зубами от холода. Промаршировав к пню, он поставил свой фонарь рядом с чужим и, отступив на шаг, застыл навытяжку, сжимая флагшток. Шанди встал тут же, и эльфы рассматривали его в настороженной тишине. Свет, падавший снизу, делал их лица похожими на таинственные маски из чеканного золота, с огромными глазами, переливающимися всеми оттенками, словно большие опалы.

Когда-то, еще в Хабе, Ило был знаком с несколькими эльфами. Они ему не особенно нравились, хотя он против них ничего не имел. Ило всегда сбивало с толку то, что по эльфу никогда нельзя определить, сколько же ему лет. Эльфы были существами поразительно непрактичными и прямо-таки помешанными на искусстве и прочей тяге к прекрасному, но если эльфам хотелось воевать, они делали это тоже очень неплохо. Исторические хроники выстилались костьми имповских легатов, в свое время недооценивших способности эльфов, и Ило от всей души надеялся, что Шанди не постигнет та же незавидная участь.

Эльф в кольчуге поднял руку в официальном приветствии:

– Добро пожаловать, ваше высочество! Голос оказался тонок и мелодичен. Боги, Боги! Женщина! Ило покосился на ее сотоварища и решил про себя, что хоть этот-то должен оказаться парнем.

– Приветствую вас, – хрипло сказал Шанди. Он снял шлем, чтобы во всем быть равным противнику, и вытер лицо ладонью. – Я – проконсул Эмшандар, комендант Квобля, легат Двенадцатого легиона.

– Я – Пуил’стор, предводитель Армии Правосудия, председатель Чрезвычайного совета, военный вождь войск Алиатха, заместитель главы Магистрата и Выразителя Нужд поселения Стор, экзарх клана Аниэль.

В других обстоятельствах Ило обязательно прыснул бы, выслушав такое скопище идиотских титулов, но сейчас он продолжал изображать статую. В конце концов, в этой встрече ему была отведена роль немой декорации. К несчастью, в исторических трудах его имя и не мелькнет… Разве что удастся как-нибудь прославиться позднее. Принц, сопровождаемый будущим консулом Ило… Пальцы, вцепившиеся в древко флага, быстро немели.

– Вы вышли за пределы своей юрисдикции, проконсул.

– Это будем решать мы, не так ли?

Эльфийка звонко рассмеялась, и ее смех, подобный звону колокольчика, прозвучал на удивление неуместно на этой мрачной поляне.

– Отлично сказано, принц! А теперь, когда вечер уже почти опустился, будем кратки и расстанемся поскорее. Мне еще нужно разучить песню, которую предстоит спеть завтра.

Как бы эта песня не оказалась похоронным плачем.

– Вы призвали нас на переговоры, – добавила она, помолчав. – Что вы способны предложить, чтобы заслужить наше снисхождение?

– Я нахожу ваш юмор неуместным, – ответил Шанди. – Единственное, чего я добиваюсь, – это избежать ненужного кровопролития. В вашей армии семь тысяч мужчин…

– Пять. Две тысячи – женщины.

– Тогда семь тысяч воинов, и все семь тысяч загнаны в угол. За моей спиной стоят четыре легиона и еще два – за вашей. Морские пути отрезаны. Знаменитые эльфийские лучники практически беспомощны при такой погоде… Прошу прощения, предводительница, но это вы должны просить у меня снисхождения.

Она не стала спорить с фактами.

– И вы нам предлагаете?..

– Увести войска. При этом положившись на ваше слово.

Не услышав ожидаемого требования о безоговорочной капитуляции, Ило едва не охнул в голос. Да за такие слова император вправе отправить голову сына прямиком в корзину палача!

Удивление никак не отразилось на лице женщины. Пуил’стор лишь изогнула золотистую бровь:

– Слово? Что вы под этим подразумеваете?.. И что будет с нами потом?

– Я требую лишь вашего обещания, что все эльфийские воины разойдутся по домам, по крайней мере до конца зимних Празднеств. Оружие они могут оставить при себе. Я со своими легионами займу Фейрген, но обещаю вам, что не пойду дальше. Линдерская долина послужит границей, как и прежде.

Шанди! Да старик с тебя живого кожу сдерет и сделает половичок под дверь!

Пуил’стор раздумывала, склонив голову набок, словно птичка на ветке.

– А если мы не согласимся на эти условия?

– Мне отдан приказ вырезать всех, кто окажет сопротивление.

Она задумчиво гладила щеку тонкими пальцами. Ило не мог представить себе предводительницу эльфов в качестве воина, хотя здравый смысл подсказывал, что Пуил’стор – именно воин, и к тому же отменный. Она была хороша, и в других обстоятельствах Ило непременно постарался бы пополнить свое знание об эльфах.

– Заманчиво, – сказала она наконец. «Заманчиво»? Да это слово только в бронзе отлить! Сумасшедшее великодушие, вот что это такое!

– Никто не в силах помешать мне, что бы вы ни делали, – произнес Шанди. – Мне просто не по сердцу бессмысленные жертвы, вот и все.

– Похоже, вы что-то не договариваете, ваше высочество. Вы – замечательный полководец, ваше высочество, и по части маневров мне с вами не сравниться. Мы, эльфы, всегда уповаем на недостаток воображения у импов. Часто это становится их роковой ошибкой.

– Мы же постоянно недооцениваем стойкость и упорство эльфов.

– Смотритель Востока, разумеется, открыл вам наши секреты?

Шанди заколебался:

– Разумеется.

Предводительница эльфов печально улыбнулась. Ило же задумался, что сказал бы Чародей Олибино, узнай он об этой встрече. Ему-то кровопролитие как раз по душе, пока его легионы в итоге выходят победителями. Он по меньшей мере трижды появлялся в палатке Шанди за время этой кампании – и, вполне вероятно, еще не раз в отсутствие Ило.

Шанди великолепный полководец и по достоинству заслужил доверие и преданность подчиненных; Ило знал это лучше многих других. Но Ило также знал и нечто такое, что едва ли было известно кому-то другому, – что вся репутация полководческого гения принца основана исключительно на магической поддержке, которую он регулярно получал от Смотрителя Востока. Не будь Олибино, Шанди оказался бы лишь одним из легатов…

Так интересно, что же чародей может подумать об этих переговорах?

– Я боялась, что вы решитесь предложить нам нечто подобное, – с грустью сказала Пуил’стор. – Впрочем, во мне теплилась надежда, что у наследника имперского трона достанет благородства удержаться от этого шага.

– Сударыня!..

– Ваши действия изначально порочны, принц! Вся эта кампания – не что иное, как предательские козни.

– Ничего подобного!

«Нет, Шанди, на этот раз она права», – подумал Ило.

– Бросьте! – вскричала Пуил’стор. – Мы здесь одни, так будем же честны друг перед другом в незримом присутствии смерти! Не было никакого нападения эльфов на форт Экзерн. Тамошний гарнизон пал жертвой не эльфийского отряда, а имперской двуличности. Я полагаю – во всяком случае очень надеюсь, – что найденные там тела принадлежали обыкновенным преступникам, ибо я не хочу думать, что Империя способна…

– Можете полагать, что вам только вздумается! – рявкнул на нее Шанди. – Я получил совсем другие сведения!

Ило искоса взглянул на своего попутчика: пляшущий свет фонарей заострил его черты, отчего омытое дождем лицо принца казалось странно осунувшимся.

– Но вы же не деревенский простак! – Голос женщины звенел от скорби, и хотя не видно было слез на залитом струями лице, похоже, она плакала. – Неужели вы, принц, верите этой фальшивке?

– Я солдат, сударыня…. Я выполняю приказы.

– Но, явившись сюда, вы не выполняли ничьих приказов.

Конечно, она была права. В отличие от Ило она сразу догадалась об истинных чувствах Шанди, когда тот предложил столь странные условия соглашения. Условия невозможные, условия уморительные!

– Даже если и правда то, о чем вы говорите, предводительница, я не могу сделать больше, чем уже сделал. Я не могу предложить больше уже предложенного. Положитесь на мое слово и идите с миром! Пускай Зло на сей раз ничего не найдет в расставленных Им сетях.

Ило впервые слышал, чтобы голос Шанди так дрожал. Он посмотрел на второго эльфа, мальчишку, но тот не сводил глаз с Пуил’стор, и трепещущий внизу свет ламп бросал странное, призрачное сияние на его черты. «Нашло настроение погеройствовать», – сказал Шанди. О Бог Убийства! Ило надеялся, что это именно холод заставлял его так трястись… Реки крови скоро потекут по здешним холмам!

Пуил’стор опустила взгляд на шипящие под дождем, мерцающие лампы. По-женски заламывая руки, она произнесла:

– Будь на вашей стороне хоть малая толика правоты, я с радостью согласилась бы на все условия, ибо они не правдоподобно великодушны. Но я все же не могу отступить перед столь коварным и жестоким противником.

Дисциплина позабыта. Ило во все глаза пялился на Шанди и видел, как черты легата исказила боль.

– Сударыня… Я умоляю вас пересмотреть решение.

Но она лишь покачала опущенной головой:

– Нет, мы не сдадимся. Вы можете устраивать свою резню, принц Эмшандар.

– Но ваше безумие ничего не принесет кроме горя!

– Пусть так, но все мы должны вторить песням, которые поют наши души. Я объявлю, что любой, кто захочет принять ваше предложение, может уйти с поля битвы, но уже сейчас я знаю – желающих не найдется.

И если семь тысяч эльфов намерены сражаться до последнего человека, сколько же импов полягут вместе с ними? Бог Убийства! И первой жертвой станет некий сигнифер, замерзший насмерть еще до начала боя…

Шанди надел шлем.

– Вся эта кровь на ваших руках, сударыня….

– Увы, на ваших, ибо вы первыми встали на дорогу ненависти. Старая истина гласит: что порождено Злом, не породит ничего, кроме Зла. – Предводительница эльфов замолчала и бросила взгляд в сторону, на юношу рядом с ней. – Впрочем, я попросила бы об одной услуге.

– Просите! – немедленно отвечал Шанди.

– Джоаль – прославленный менестрель. Позвольте ему сопровождать вас этой ночью и покинуть эти горестные места, чтобы хоть один свидетель вернулся бы к дереву моих предков и поведал о нашей гибели.

Шанди поклонился:

– Как вам будет угодно.

Что чувствует человек, избранный Единственным Спасенным, невыразимое облегчение или жгучий стыд? Ило с любопытством смотрел на мальчишеское лицо, но в нем не промелькнуло никакого выражения. Значит, Джоаль мог быть и старше, чем выглядел; и постарше императора, коли на то пошло. Кто их, эльфов, разберет?

Какое-то время стояла тишина, заполненная только шумом дождевых струй, отвесно падавших в траву. И тогда Джоаль сказал «Нет!» голосом, похожим на аккорд арфы под сводчатым куполом базилики.

Предводительница эльфов обернулась к нему с отчаянием в глазах:

– Любовь моя! Подумай о детях!

Джоаль даже не взглянул в ее сторону; он оставался недвижим и безмолвен, как имперский часовой. Вот только костяшки пальцев менестреля побелели на древке флага.

– Нет, – повторил он.

Вздохнув, Пуил’стор снова повернулась к Шанди:

– Тогда наша встреча окончена, проконсул.

– И вы не пересмотрите свое решение? – хриплым шепотом спросил тот.

Предводитель эльфов отрицательно покачала головой.

Переговоры завершились; Шанди отдал салют. Император получит свое жертвоприношение, восьмую битву за Пустошь Нефер, – но она не принесет ему добра. Он совершит ошибку, о которой Шанди говорил всего двадцать минут назад, сделает шаг, о последствиях которого и помыслить нельзя! – Драконы! – произнес новый голос. Ило автоматически подскочил, едва не выронив флаг. Сердце сигнифера упало куда-то в сандалии.

Рядом с двумя эльфами появился еще один, на плечи которого был наброшен отливавший серебром плащ с капюшоном. Лес еще не погрузился во тьму, так что новому участнику переговоров не удалось бы подойти незаметно, однако не из травы же выскочил этот эльф во всяком случае…

От неожиданности Шанди тоже шагнул было назад. Теперь он отсалютовал с непроницаемо-зловещим выражением на лице.

– Станут ли твои легионы воевать против драконов? – сдерживая ярость, спросил новоприбывший.

На вид ему было около пятнадцати. Пижон. Коротышка.

За прошедшие месяцы Ило был сыт Четверыми по горло, хотя встречал пока только Олибино. Ило в очередной раз припомнил, что известно о смотрителях каждому рядовому легионеру, и приобщил к этим сведениям несколько конфиденциальных реплик Шанди. Он узнал, что Олибино приглядывает за Востоком уже сорок четыре года, и, стало быть, он гораздо старше, чем предполагает его волшебное обличье. Ило выяснил также, что Смотрителем Юга был эльф, и этот эльф восседал на Синем троне вдвое дольше, нежели Олибино – на Золотом. Значит, Смотритель Юга – столетний старец по меньшей мере, и его прерогатива – магический контроль за сокращающимся поголовьем драконов, до сей поры обитавших на просторах Драконьей Области.

Мальчишке было не больше пятнадцати, но он пугал Шанди драконами! Вот он какой. Смотритель Юга.

Драконья Область между тем была не особенно далеко – на расстоянии драконьего полета…

Защитите нас. Боги!

– Знаешь ли ты, кто я? Шанди оправился от потрясения:

– Чародей Лит’риэйн. Да, я помню вас. Парнишка презрительно скривил губы:

– Мои надежды оправдались! И я, кажется, задал вопрос, готов ли ты выступить завтра против драконов?

Ило огляделся по сторонам, надеясь увидеть поблизости Чародея Олибино. Лит’риэйн, конечно, блефует? Он, правда, и впрямь может пользоваться своими драконами как оружием, если только захочет (только он, и никто иной!), но не в этой войне! И не против имперской армии. Легионы – святая святых Свода Правил. Даже бедный Ило в своей мокрой волчьей шкуре сигнифера – святая святых. Но почему же тогда Ило чувствует себя таким слабым и беззащитным?

Шанди тихо ответил:

– Я полагаюсь на Свод, оберегающий меня и моих людей от драконов, ваше всемогущество.

– Тогда тебя ждет крупное разочарование! Я устал от кровавой диеты, которой тешит себя дряхлый монстр, бьющийся в старческом слабоумии на имперском троне! Мне претят его гнусные методы и грязные цели. – Чародей скосил взгляд на женщину. – Я рукоплещу решению предводительницы! Оно доказывает, что в этом мире еще теплится пламя благородства.

Пуил’стор поклонилась.

– Ваше всемогущество оказывает мне великую честь.

– Это ты делаешь честь нашей расе пред взором Богов. Помощь грядет!

Драконы.

Ило едва сдерживался, чтобы не застучать зубами, но вовсе не от страха, как он хотел убедить себя.

– А как же Свод Правил, ваше всемогущество? – спросил Шанди.

– Что? – возмущенно фыркнул смотритель. – И ты осмеливаешься вспоминать о нем? Ты цепляешься за Свод, когда он помогает тебе, и плюешь на него, когда он стесняет твои желания!

– Я не сделал ничего, чтобы…

– Формально ничего! Ты оставался верен его духу и букве. Но Эмин же думал, что Свод будет поддерживать всякие… пагубные выходки вроде твоей!

Шанди расправил плечи.

– Что бы ни случилось в форте Экзерн, я не имею к этому ни малейшего отношения. До нынешнего вечера я просто выполнял свой солдатский долг – и только. Сегодня я впервые пренебрег своими приказами ради спасения людей. Своих подчиненных и неприятеля. И женщин тоже.

– Но тебе же не терпится отпраздновать триумф в Хабе? Тогда тебе станет легче? Принц вздохнул.

– Наверное, да.

– И я спрашиваю еще раз, готов ли ты выступить против драконов?

– Да, – ответил Шанди. – Если таковы намерения Богов. Завтра я введу легионы в Линдерскую долину и займу Фейрген. Или же погибну на поле битвы, пытаясь это сделать.

И он действительно верил в свои слова! Бог Безумия! Теперь уже импы лезут в петлю. Лит’риэйн поправил плащ на плечах. Тонкая ткань казалась сухой, несмотря на ливень.

– Надо думать, ты рассчитываешь на поддержку этого вояки в желтом шлеме? Надеешься, он займется моими драконами, пока ты истребляешь эльфов? Что же, я даю тебе совет: на него рассчитывать не стоит. Олибино никогда в жизни не был волшебником и сам прекрасно знает это. Не стоит даже вспоминать о нем, принц Эмшандар. Я пригласил его сюда. На свою территорию. И он побоялся явиться!

– Я все же пришел, – сказал Олибино, возникая рядом с Шанди.

Лит’риэйн опять фыркнул. – Не весь, как я погляжу.

В очертаниях юного гиганта просвечивали деревья, и дождевые потоки струились сквозь его тело.

– Я не могу доверять тому, кто мечтает свергнуть закон. Свод Правил – щит, дающий защиту всем нам, и ты собираешься попрать его!

Казалось, эльф борется с приступом тошноты.

– Ах ты, напыщенный мираж! Говорю тебе. Свод был создан для защиты мира от волшебства, проникшего в политические интриги, и не кто иной как ты попрал его, обратив своего прыщавого принца в захватчика! Скажу больше – Свод не поощряет гнусные фальшивки вроде той, что имперские войска учинили в Экзерне, и что уж говорить о резне, которую твой разлюбезный герой запланировал на завтра! Ты все сделаешь, чтобы только вам не помешали, и тем самым купишь его дружбу, а принц примет твою сторону на совете, когда воссядет на Опаловый трон!

Шанди набрал было воздуху, собираясь что-то сказать, но затем, похоже, передумал.

– Обычный бред эльфийца! – Голос Олибино отдавал странным эхом, будто тот орал во всю глотку, встав в центре огромного собора. – Ты же знаешь, что колеса истории набирают ход, и повсюду слышны колокола тысячелетий. Подумай о Сговоре, брат! На нас еще никогда не обрушивались подобные напасти, сегодня как никогда важно сплотиться и забыть распри. Отзови своих червей!

– Отзови свои легионы! – выкрикнул Лит’риэйн эльфийским дискантом, горестным, как шепот ливня в ночном лесу.

– И в такое время ты нарушаешь Свод? – гремел Смотритель Востока. – Какое недомыслие, мой южный брат!

– Не я нарушил Свод, а ты – ты толкуешь общие законы, как тебе выгодно! Твои меднобрюхие забияки заполонили мою страну! Уведи их, или я сожгу их живьем!

– Ты выжил из ума! Ты уничтожишь всех нас!

– Да будет так! – Лит’риэйн поднял руки в пренебрежительном жесте.

Да что в самом деле происходит? Оглядев лица вокруг, Ило ни на одном из них не нашел понимания. Бывает, волшебники устраивают поединки (если верить древним сказкам), и сильнейший убивает или подчиняет себе слабого. Они в силах вызвать целые армии исчадий ада и повергнуть весь мир в пучину страха и смерти. Над некогда богатым и многолюдным Гинлишем стоит ныне гора… Но Свод Правил провозгласил, что четыре сильнейших в мире чародея будут присматривать друг за другом и за остальными тоже. У них были все средства достичь согласия – почему же они ими не воспользовались? И Смотритель Востока, кажется, намекал на великие опасности… Здесь кроется какая-то тайна. И как только Ило пришел к такому выводу, Шанди выразил беспокойство сигнифера словами:

– Милорды, не стоит ли воззвать к вашим собратьям? В подобных обстоятельствах, как я понимаю, решение должны принимать все Четверо.

– В самом деле? – с издевкой прошипел Лит’риэйн, не сводя пристального взгляда с туманно-призрачного облика Олибино. – С сегодняшнего утра нас всего Трое.

– Смотрительница Севера умерла, – подтвердил второй чародей.

Насколько было известно Ило, возраст Светлой Воды насчитывал несколько веков. Ее смерти нечего было удивляться, да и, наверное, скорбеть по этому поводу, если россказни о подвигах старой ведьмы были хотя бы наполовину правдивы.

Шанди присвистнул.

– И преемник еще не назначен?

– Пока нет. – Взгляд странно очерченных эльфийских глаз замер на лице Смотрителя Востока.

– Значит, дело можно уладить простым голосованием? Разрешите узнать, где сейчас Смотрительница Запада?

– Далеко зашел, молокосос! – рявкнул Лит’риэйн, хотя на вид был младше Шанди на добрый десяток лет. – Ты пока что не император!

– Я тот, кто я есть! Просто стараюсь помочь…

– Смотрительница Запада мудрее нас, южный брат мой. – Тон Олибино был, как обычно, повелительным, но Ило показалось, что в нем все же скользнули нотки мольбы. – Пусть она рассудит, кто прав.

Лит’риэйн нахмурился и поплотней запахнул плащ. Хмурый взгляд чародея уперся в Шанди, но в таком его обличье гнев казался не страшнее обычного детского упрямства.

– Отзови свои легионы, князек несчастный!

– Ваше всемогущество, я поклялся выполнять приказы своего деда, императора.

– Лакей! – Эльф, казалось, выплюнул это слово. – Прихвостень! – И затем чародей пропал, а там, где он только что стоял, вновь падал дождь. Трава даже не примялась.

– Зло потрудилось на славу! – сказал Олибино. – Видишь, до чего тебя наконец довели дурацкие сомнения? – И тоже исчез.

Четверо послов стояли на мокрой поляне; быть может, чародеи им просто померещились? На лес опустилась непроглядная темень, и за пределами кругов света, очерченных фонарями, уже ничего нельзя было разглядеть, даже вершины ближайших деревьев тонули в темном небе. У Ило появилось странное чувство, будто он только что очнулся от кошмарного сна.

Предводительница эльфов вздохнула с облегчением.

– Ну что же! – печально улыбнулась она. – Вы избрали неподходящее время для вторжения в Илрэйн, принц!

– Возможно! – отвечал ей Шанди. – Но, сдается мне, Лит’риэйн напрасно потрясает кулаками. Даже если он действительно достойный противник двум остальным смотрителям, он не может оказаться настолько безумен, чтобы попрать Свод. Вскоре кто-то придет на смену Светлой Воде, и тогда равновесие будет восстановлено.

Пуил’стор пожала плечами.

– Завтра мы увидим, кто блефует, а кто нет, ваше высочество. А до той поры – прощайте!

– Прощайте, предводительница. Я надеюсь, что вы все-таки передумаете и примете сторону Добра.

– И я уповаю на то же, но с вашей стороны, проконсул.

– Идем, сигнифер, – позвал Шанди.

Непроницаемый ночной мрак легко проглатывал зыбкий свет фонаря. Спотыкаясь и оскальзываясь на мокрой траве, Ило брел к вершине холма, беспокоясь о том, как бы не сбиться с узкой тропинки, не упасть, не загасить лампу… И дрожа при этом всем телом. И чувствуя себя ужасно беспомощным.

Мечтания о великих исторических событиях, свидетелем и участником которых он мог бы стать, казались теперь наивными, туманными снами. Четверо всегда добиваются своего, как говаривал отец. Скромный сигнифер никогда не станет важной персоной в стратегических планах, и, по всему видать, принц – немногим большая шишка, когда в дело замешаны интересы смотрителей. Драконы?..

А теперь, еще когда от Четверых осталось только Трое, сдвинулось равновесие. Без Свода, запрещавшего использовать магию в политических целях, мир снова скатится в кошмар Глухих Времен, предшествовавших эпохе Эмина. Три тысячелетия цивилизации могут рухнуть в одночасье, и войны опять будут выигрывать ся колдовством: пожарами, землетрясениями и… драконами.

– Смотритель Востока прав, – вдруг нарушил молчание Шанди. – Этой ночью Зло потрудилось на славу. Быть может, мне не стоило лезть к эльфам со своим милосердием, Ило?

От удивления Ило встал как вкопанный и поднял фонарь, чтобы разглядеть лицо своего легата.

– Ты спрашиваешь моего мнения, господин? Шанди тоже остановился и уткнул лицо в ладони – то ли вытирал глаза, то ли старался скрыть его выражение.

– Кажется, да. Отвечай мне.

– Я… – Не в силах отыскать нужных слов, Ило здорово перепугался.

– Давай-ка лучше двинемся дальше, – сказал Шанди, – иначе мы с тобой закоченеем тут. Ответа я, похоже, уже не дождусь.

Ило снова зашагал в кромешную темь.

– Я не могу судить о чужих поступках, господин. Никто не должен этого делать; все мы – лишь игрушки в руках Богов…

Шанди двинулся за ним.

– И все-таки я, наверное, дал маху. Предложи я эльфам сдаться, они бы с негодованием отказались бы, но завтра они могли бы бежать от сражения. А теперь уже никуда не побегут… А к тому же они могли бы просто прорвать мои ряды, и я отпустил бы эльфов с миром. Желая спасти эльфов, я приговорил их всех к смерти! Выскочки, желтолицые упрямцы! Эльфы – самый непредсказуемый народ во всей Пандемии… И вдобавок я разозлил Смотрителя Востока.

Ило уклончиво хмыкнул, вновь обратив все свое внимание на поиски дороги. Если на Шанди напала охота выговориться, пусть уж лучше выскажется здесь, чем в лагере, где слишком много лишних ушей.

– И что гораздо хуже, я заполучил себе нового врага – Смотрителя Юга!

Да, это уж точно злейшая оса во всем гнезде. Летописи повествуют о множестве императоров, вызывавших гнев кого-то из Четверых, и о том, какой ценой они за это платили.

Некоторое время Шанди бормотал что-то и вовсе неразборчивое, а Ило шагал дальше, завороженно глядя на всполохи света и воды, летящие у него из-под ног.

– Господин? Что такое Сговор?

– Ума не приложу, – отсутствующим тоном отвечал Шанди. – Кажется, что-то относящееся к тайному заговору.

– Но… – Может, Ило неверно услышал? Ему казалось, что Олибино произнес именно это слово. Более того, ему показалось, словно чародей употребил его в смысле чего-то пугающего… Чушь! Что может напугать смотрителя?

Мысли Шанди бродили далеко.

– Похоже, Ило, что Лит’риэйн думает иначе, чем остальные эльфы. Он человек прямодушный… Пора подавать в отставку.

– Господин?

– Не знаю, что это нашло на деда. Он никогда не был таким задирой… Так гордился, что правил людьми в мире, а этот последний год… Мое место – в Хабе.

То была самая радостная весть, услышанная Ило за последний месяц! Уехать отсюда в Хаб – вот было бы здорово!

– Кажется, прошло время выполнять приказы, – добавил Шанди, разом убавляя радости своему сигниферу.

Бог Жалости! Что еще взбрело ему в голову? Вот уж не та мысль, совсем не та. В столице у Шанди оставалась дочь – дитя, которое он никогда не видел.

И это дитя сможет поддержать династию, если… если Шанди затеет государственный переворот и проиграет. Храни нас. Добро! Неужели он всерьез рассчитывает захватить трон? Ило и думать не хотел ни о чем таком. И даже слышать об этом не желал! Однажды он чудом избежал встречи с топором палача…

– Дождь кончился! – воскликнул он, стараясь заглушить тревогу. – Вот здорово!

– Нет! – отозвался Шанди. – Это плохо. Очень плохо. Этого я боялся больше всего.

6

Дождь и вправду кончился; когда Шанди и Ило окликнули со сторожевого поста, поднимался ветер. К тому времени, когда оба они были у командного шатра, ветер шумными порывами налетал на палатки, азартно завывал в натянутых веревках и изо всех сил старался сорвать с неба облака, укрывшие звезды.

Предвкушая завтрашнее сражение, легионы соблюдали все меры предосторожности: с самого заката в лагере не горело ни одного костра. Офицерам, однако, позволялись некоторые удобства – пара тусклых ламп и угольная жаровня. Центурион Хардграа хлопотал у жаровни, деловито разогревая замерзшим офицерам питье, ибо, во-первых, ему нечем было больше заняться, а во-вторых, Хардграа принадлежал к той породе живчиков, которых Ило никогда не понимал. Невозможно даже представить себе, чтобы этот дуб расслабился возле женщины! Он носился вокруг Шанди, словно курица, опоясанная мечом, и особенно резво на поле битвы, где присутствие личного телохранителя и вовсе не уместно. По грубому, сучковатому лицу центуриона расплылось облегчение, когда он увидал, что его драгоценный принц вернулся с переговоров живехонек, но Хардграа не сказал ни слова. Он лишь приветственно выбросил вперед могучую руку-ветвь с зажатой в ней огромной дымящейся кружкой.

Шанди поблагодарил, передал вожделенное питье Ило и подождал другую кружку. Шанди – он всегда так.

Пахнущая ароматными травами кружка восхитительно обжигала гибкие пальцы, терпкое вино на вкус отдавало медом и специями.

Палатка понемногу заполнялась. Бряцало оружие. Воздух насыщался испарениями: мокрых седел, мокрых лошадей, мокрых людей и мокрой волчьей шкуры в придачу.

Шанди передал обратно пустую кружку и внимательно оглядел сгрудившихся со всех сторон, чьи лица пропадали в полутьме. Обсохшая крыша палатки громко хлопала на ветру, а ветер продолжал подниматься. О Бог Жалости!

Затем властным, хриплым голосом заговорил проконсул:

– Все собрались? Отлично. Эльфам было предложено сдаться. Они отказались… – Шанди сделал паузу, не то ожидая комментариев, не то тщательно подбирая слова. – Итак, наши планы не изменились, господа… Хочу лишь добавить кое-что. Первое – пленных не берем.

Один или двое со свистом втянули воздух. Возможно, это было лишь игрой воображения, но Ило показалось, что после этих слов тишина стала какой-то другой. Бойня в войсках не приветствовалась – хотя бы уже потому, что в таком случае противник тоже Не станет возиться с пленными.

Шатер отчаянно скрипел, ходя ходуном.

– И второе. Планы могут измениться до или после того, как завяжется битва. Я отлично понимаю, господа, что нам противостоит зажатая в тиски, измученная походами, малочисленная группировка эльфийских войск. Но события в любой момент могут принять неожиданный оборот – надеюсь, это всем понятно? Какие приказы бы я ни отдал, не надо писать мне писем, чтобы узнать, пошутил мой сигнифер или он это серьезно.

Несколько человек фыркнуло, как он и рассчитывал.

– Я сказал что-то смешное? Тишина.

– Никто из вас не будет обсуждать мои приказы! Полагаю, с этим мы разобрались окончательно?.. Тогда всем спать, завтра у нас нелегкий день. Да пребудет с вами Добро.

«Отличная работа», – подумал Ило. Как всегда. Шанди сделал все, что было в его силах. Конечно, он поставит сигниферов на виду; никаких вопросов, никаких повторений. Промах недопустим: правую руку ни в коем случае нельзя будет перепутать с левой.

Офицеры разошлись по своим палаткам – все, кроме легата Эркили из XXV легиона. Не обращая на него внимания, Шанди начал сбрасывать с себя вооружение, и Ило подскочил, чтобы помочь ему. Конечно, вскоре оно опять вернется на место, но хорошенько растереть проконсула полотенцем не помешает. Между тем Эркили не спешил уходить, ибо был заместителем командующего и посему имел полное право знать все то, о чем известно Шанди.

Но ничто в этом мире не могло заставить Шанди открыть рот, чтобы поведать о драконах. Никому он не скажет, даже Эркили.

* * *

Боевая тревога застала Ило спящим на койке в палатке командующего. Ило вообще мог спать везде и всегда – даже в сырой кольчужной рубахе, под крик и топот пробуждающегося лагеря. Это дар свыше. У него было еще одно дарование – моментально просыпаться, что он и сделал, как только Шанди приподнял полог и выглянул наружу, где уже начинало рассветать.

Сигнифер приподнял голову и повел носом. Невероятно! И в мгновение ока он был рядом с проконсулом, слегка пошатываясь, ежась от утренней прохлады. И снова пробуя воздух на вкус.

– Это блеф! – зло прошептал Шанди. – Он не посмеет!

Но, судя по всему, чародей посмел.

Дождь уже несколько недель хлестал по Пустоши Нефер. Речушки превратились в коричнево-желтые потоки, бурлившие вровень с берегами. Деревья, трава, даже сама почва – все насквозь пропиталось водой, но запах горящего леса явственно ощущался. Эльфийская армия базировалась на западе, откуда ветер нес дым. Ило в голос охнул, когда до него дошло значение этого запаха.

Надежды Шанди рухнули, но он снова и снова повторял:

– Это ловушка, обман!

Может, так оно и было, и огонь – всего лишь иллюзия. Может, это был настоящий огонь, разожженный в сыром лесу не волшебными чарами, а человеческими руками, сколь бы невероятным это ни казалось. Но единственным средством проверить это – было послать в огонь нескольких надежных людей. Если Свод не нарушен, то никакое волшебство им не повредит. Чего не скажешь, впрочем, об эльфах. И само собой о пламени… Если же драконы – не блеф, тогда они – как раз между двумя армиями и ожидать возвращения разведчиков не придется.

Драконы жаждут металла. Желательно золота, но и бронза вполне сгодится. В лагере четыре легиона: двадцать тысяч человек в шлемах, кольчугах, со щитами и мечами, офицерские кирасы… несколько сотен тонн металла. Дракон станет сам не свой, испробовав одну-единственную железку, и одним махом спалит всю округу.

– Если там и впрямь драконы, – выдавил Ило, чья глотка моментально пересохла, – сможет ли чародей удержать этих тварей в узде!

– Это нам и предстоит выяснить?

Шанди, между прочим, был командиром из тех, что предпочитают встать впереди Первой когорты и выяснить все самолично. Если так оно и выйдет, тогда никто другой как Ило поведет армию в бой.

И имя его непременно попадет в исторические хроники.

Если их еще будут писать.

Барабанный бой прокатился по лагерю, и вооруженные легионеры один за другим стали выбираться из палаток в утренний полумрак. Даже бывалые бойцы, старые служаки, легко просыпались перед битвой, тем более что ни для кого не было секретом – недели круговых блужданий по лесам Пустоши Нефер наконец закончились и эльфы загнаны в угол.

Для Ило утренняя побудка всегда была худшим временем дня, он буквально разрывался на части. Ему надо было привести в порядок себя самого, помочь облачиться Шанди, проследить за тем, чтобы были отданы необходимые сигналы, и придушить еще с дюжину змеенышей помельче, прежде чем он сможет подумать о завтраке. Самой ответственной задачей было построение. Все сигниферы когорт и манипул приносили свои штандарты на благословение, но именно Ило каждое утро приходилось от имени всей армии салютовать Богам и давать клятву, что сегодня, как всегда, легион послужит делу Добра, хотя такую клятву, по его глубокому убеждению, скорее должен был приносить командующий легат. На сей раз под началом у Ило оказались четыре легионных сигнифера, так грязные речушки, вышедшие из берегов. Снова и снова люди из последних сил взбирались на, казалось бы, безопасно заросший травой пригорок, только для того, чтобы разглядеть, как впереди долину перерезают языки огня. Некоторые уверяли, будто своими глазами видели драконов, но в эти россказни мало кто верил: в непроглядном дыму человек едва мог различить собственные сандалии. Что бы ни послужило причиной лесного пожара, одного только огня было вполне достаточно, чтобы спасти эльфов от неминуемой бойни.

Ни одна имперская армия не встречалась с волшебством со времен Войны Пяти Колдунов. Потерь оказалось на удивление мало, но спасшиеся добирались до Квобля разрозненными кучками, изголодавшейся ордой, полуспятившей со страху. Два других легиона были атакованы эльфами под предводительством Пуил’стор и с тяжелыми потерями изгнаны из Илрэйна.

За Семью Победами пришел полный разгром. Впервые почти за тысячу лет Свод Правил не смог уберечь императорские легионы от колдовства.

Глас предвещающий:

Сквозь гомон спора Кубла услыхал

Глас предков, предвещающий войну!

Колридж. Кубла-Хан

Глава 4 Молчание судьбы

1

Дом Гаиба на западных склонах гор Прогист был известен всем и каждому, как самый уютный изо всех Домов, расположенных поблизости. Здесь бил свой родник, пересыхавший только в редчайшие летние месяцы, а сам Дом уютно расположился в маленькой лощине, с трех сторон окруженной крутыми горными склонами. К нему вела единственная тропинка, вьющаяся меж кофейными кустами, за которыми так бережно ухаживал сам Гаиб. Здесь также росли и бобы, и тыквы, и сладкий картофель, и бананы, и пшеница, и дыни, и тысяча других полезных растений.

Единственным недостатком, какой могли усмотреть соседи в Доме Гаиба, была его уединенность, ибо ближайшие Дома находились от него в четверти дня пешего пути. Но для Тхама это едва ли могло считаться Крупным изъяном; пиксы – народ робкий и осторожный, превыше всего они ценят именно уединение.

Самым центром, сердцем Дома Гаиба служил шишковатый серый валун размером со стул, не меньше.

Когда Гаиб и Фриэль выстроили первую комнату своего дома, валун оказался внутри: он отмечал место, где они заложили фундамент своего брака и тем самым освятили место, которое отныне стали называть Домом. Позже Гаиб добавил к той первой комнате еще несколько, но эта так и осталась хозяйской спальней – они всегда спали здесь, на груде благоухающих листьев папоротника, устлавших утоптанный земляной пол. Ибо таков был обычай.

Когда семья Гаиба разрослась, хижина превратилась в беспорядочно устроенное жилище из четырех комнат. Строение казалось каким-то разношерстным и скромным даже по местным меркам, потому что Гаиб был склонен скорее взращивать деревья, чем срубать их, и по возможности старался обойтись мертвыми, упавшими стволами. Шесты, выстилавшие крышу, оказались слишком тонки, чтобы должным образом прилегать друг к дружке, и потому в сезоны дождей крыша начинала протекать. Так что хижина могла бы оказаться и получше, но тем не менее это был хороший Дом.

Гаиб и Фриэль состояли в очень отдаленном родстве. В списках учетчиков их семья значилась, как обладавшая Даром, но особых проблем с этим у них никогда не возникало. Сам Гаиб, без сомнения, отлично управлялся с растениями, да только на том его способности и заканчивались. Зато если Гаиб сажал что-нибудь, оно непременно вырастало. Отчасти секрет заключался в его богатом опыте, которым он с легкостью делился, если кто-нибудь просил. Гаиб мог терпеливо объяснять, как именно нужно рассаживать кофейные саженцы, чтобы основной корень уходил прямо в глубину, иначе деревце погибнет, не успев еще и зацвести, но порой его успехи казались чем-то необычным, сверхъестественным. Соседи поговаривали, что Гаиб может уговорить больное дерево поправиться и даже заставить старое топорище зазеленеть и принести плоды.

У Фриэль было Зрение, и ей самой оно подчас казалось и благословением, и проклятием; этим отчасти объяснялось, отчего она согласилась устроить Дом вдалеке от суматохи чужих эмоций.

Вопреки своимочевидным способностям, ни она, ни Гаиб никогда даже не были записаны, как имевшие Дар. Да и предки их тоже, вплоть до прапрапрародителей, которые у них были общими. Семейные рассказы, передававшиеся от поколения к поколению, не сохранили преданий о более далеких предках, но учетчики настаивали на своем: семья обладает Даром.

Троих детей они воспитали здесь. Фиин в свое время ушел от них и нашел себе собственный Дом в кедровых рощах хребта Кестрель, где и жил, разделяя кров с хорошей женщиной. Шиила, старшая дочь, заигрывала с несколькими ухажерами, пока ее детский дружок, простодушный и вечно веселый Уайд, не пригласил ее взглянуть на место, которое нашел примерно в двух днях ходьбы к югу. Она приняла его там. Родители мало знали о дальнейшей судьбе старшей дочери, хотя молва донесла до них весть, что у Шиилы родилось по меньшей мере одно дитя.

Теперь только Тхайла оставалась дома. Ей уже пятнадцать; пока еще долговязая и неловкая, она оставалась доброй, любящей девочкой, радостью для стареющих родителей. Год назад Тхайла стояла на Страже Смерти при Фейн из Дома Кииза и приняла у нее Слово. И тогда в их спокойную, размеренную жизнь впервые вошел страх.

Сезон дождей почти закончился. Зима еще правила бал на высокогорьях, но холодная пора была наиболее приятным временем года в Тхаме. Денек выдался солнечный и спокойный, хотя темные тучи и заволокли частокол пиков Прогиста, этот утешительный барьер, запиравший Тхам от опасностей и ужасов Внешнего мира. Аромат цветущего кофе уже успел растаять, но в воздухе, окружавшем Дом Гаиба, еще стоял запах буйной, сочной зелени, в которой нежно курлыкали горлицы.

Этим утром Гаиб зарезал свинью, дабы пополнить сокращавшиеся запасы. Он сидел на скамеечке у дверей хижины, радуясь солнцу и вычищая свиную кожу каменным скребком. Фриэль готовила сосиски в их крошечной кухне.

Она вышла во двор с корзиной требухи и высыпала ее в выгребную яму, к которой наперегонки заспешили цыплята. Возвращаясь, Фриэль вдруг остановилась и уставилась на убегавшую вдаль тропинку, словно ожидая увидеть приближающегося по ней гостя. На лицо ее будто бы набежала тень, хотя поляна перед хижиной щедро была залита ранним весенним солнцем.

Гаиб не произнес ни слова, ибо был человеком скупым на слова, но перестал скрести кожу и поднял голову. В его глазах Фриэль все еще была прекрасна, хотя мужчины помоложе наверняка заметили бы, что фигура ее уже не отличалась прежней тонкостью, а в волосах, высоко подвязанных на голове, поблескивают серебряные нити. Свой шерстяной халат Фриэль связала своими руками; шерстью соседи расплачивались за кофе – и шерсть эта была тускло-коричневого, кофейного цвета.

Черты лица Фриэль уже не были такими точеными, как раньше, а шея – столь стройной. По лицу, когда-то светившемуся чистотой весенней росы, пробежали морщины печали – ибо такова была цена Зрения. Цена знания о том, что внутри каждого прячутся непроницаемо-черные тени, наряду с радостями и любовью. Вопреки этой тяжести, Фриэль оставалась счастливой и до сих пор бывала горяча на папоротнике у валуна.

– Схожу-ка я в Дом Фиина, – вполголоса молвила она, поспешая к двери, – отнесу им свиные ножки и немного ребрышек.

Глаза ее сказали больше, и, обернувшись, Фриэль вновь посмотрела на тропу.

– Ты не поспеешь до темноты, – тихо заметил Гаиб.

– В таком случае не забудь задать цыплятам корму. – Она скрылась в хижине.

Нахмурившись, Гаиб продолжал трудиться над шкурой, когда, на редкость быстро собравшись, Фриэль торопливо выбежала снова – с корзинкой в руке, с теплой накидкой на плечах, в ботинках и еще не завязанной шляпке. Подойдя к мужу, она нагнулась, чтобы поцеловать его в лоб, и, протянув руку, Гаиб погладил ее по щеке тыльной, чистой стороной ладони. Фриэль скрылась под сенью деревьев. Она непременно пошла бы по тропинке, но Зрение подсказывало, что этого делать не стоит.

Неприятности, что бы они ни несли, надвигались быстро. Гаиб поднялся со скамеечки и закинул вычищенную шкуру на крышу, где она будет сушиться, не страдая от цыплячьих посягательств. Затем подошел к роднику – смыть кровь с ладоней – и вновь заметил, что ключевая вода зимой кажется теплее, чем летом. Гаибу нравилось думать, что это – тайный знак снисхождения Богов, маленькое благословение, данное только его Дому.

Закончив, он вернулся к скамеечке, где присел, готовясь встретить гостя. Над головой шептали листья и деловито вскрикивали птицы, подыскивая место для гнезд.

Он не имел понятия, что это за гость. Фриэль тоже, но она вполне ясно увидела настроение приближающегося, и эти эмоции ей явно не пришлись по нраву, так что оба могли только строить догадки. В окрестностях жил один престарелый вдовец, на которого нашла как-то блажь сделать Тхайлу своей второй женой; кроме него, были и другие малоприятные соседи – пара взбалмошных старух, например. Но никто из них, пожалуй, не заставил бы Фриэль покинуть Дом в такой спешке, и едва ли кто-то отважился бы посетить столь удаленную от остальных хижину в этот час зимнего дня, да еще в новолуние.

Гаибу и в голову не приходила мысль о том, что посетитель может оказаться вором или убийцей. У него не было ничего такого, что стоило бы украсть (кроме разве что съестных припасов), но он с радостью поделился бы с незнакомцем всем, что только нашлось в Доме. Любой пике знает о том и едва ли откажется от учтивого приглашения разделить пищу и кров.

Наконец гость, следовавший прихотливо извивавшейся тропкой, появился на поляне – мужчина, высокий и худощавый, шедший легко и быстро – молодым, широким шагом. Куртка и штаны незнакомца были зеленые, как и его широкополая шляпа; от весенней прохлады странника защищал темный плащ с меховой оторочкой, а с плеча свисала обычная сумка учетчика.

Незнакомец остановился и окинул взглядом Дом, прежде чем обратиться к хозяину.

– Добрый Гаиб?

Гаиб осторожно поклонился. В своей жизни ему, наверное, раз пять довелось разговаривать с учетчиками, и всякий раз он чувствовал себя не в своей тарелке.

– Я Гаиб, и добро пожаловать вам в Дом Гаиба.

– Я Джайн из Колледжа.

Гаиб предложил пришедшему отдохнуть после долгой дороги, поесть или напиться, и тот принял лишь место на хозяйской скамеечке и глоток воды. Он похвалил Дом, как и подобает, но лишь мимоходом. Джайн из Колледжа осторожно уселся на самый краешек, стараясь на испачкать обувь. Сняв шляпу, он открыл солн цу курчавые темные волосы и такие же острые уши, как и у самого Гаиба.

– Прошу вас, садитесь, добрый Гаиб. И простите меня, если я сразу же перейду к делам… Простите меня также, если я позволю себе заметить, что ваш замечательный Дом расположен несколько в стороне от задуманного мною пути. Я завидую вашему уединению здесь, разумеется, но надеюсь также вернуться в Дом Грайка к закату.

– Дорога неблизкая, – вежливо заметил Гаиб и повторил свое приглашение переночевать здесь. Свои слова он приправил скрытым укором вечному нетерпению молодости.

– Надеюсь, что это не окажется необходимо. – Янтарные, очень яркие глаза Джайна оказались менее раскосы, чем у большинства пикссв. Он улыбнулся хозяину и, подтянув к себе сумку, раскрыл ее.

Гаиб отлично знал, что зачастую учетчики владеют странными искусствами, но ничем не выдал своего беспокойства. Он терпеливо ждал, пока Джайн достанет бумаги и просмотрит их. Чтение, вот как это называется.

– Не хотелось бы вторгаться в жизнь вашей семьи, но наша беседа намного сократилась бы, если только добрая женщина Фриэль и ваша дочь Тхайла смогли бы присоединиться к ней.

И снова этот пытливый взгляд янтарных глаз…

– Моя добрая жена отправилась навестить семью нашего сына.

– Вот как?.. И давно она ушла?

Он заходит уже чересчур далеко, даже для учетчика. Гаиб выдержал короткую паузу, прежде чем ответить:

– Уже порядочно. Не знаю, вернется ли она сегодня.

Джайн задумчиво кивнул, сжав губы, и лицо пересекли морщины.

– А что же ваш ребенок?

– Она поднимает крик, когда мы называем ее «ребенок».

– Да что вы! Уверен, вы с женой воспитывали ее в большем уважении к старшим. – Учетчик еще раз заглянул в свои бумаги, изрядно тронутые временем. – Тхайле только пятнадцать с небольшим… Что ж, мне придется считаться с ее чувствами, когда мы начнем разговор.

– Она ушла куда-то сразу после обеда, – искренне признался Гаиб. Очень даже может статься, что Тхайла покинула Дом по той же причине, что и ее мать; ибо ее Зрение было куда сильнее. – Она не обмолвилась, куда собирается. Наверное, тоже отправилась навестить кого-то из друзей.

Это последнее замечание было, впрочем, настолько не правдоподобно, что его можно было бы счесть откровенной ложью; а лгать учетчикам – поступок далеко не мудрый. Гость же, очевидно, старался подавить хозяина своим умом и ученостью… Гаиб радовался, что женщины вовремя покинули Дом: это дело мужчин и мужской разговор.

– Вы же знаете, что такое дети, – добавил он. – Их не удержишь на месте – им всегда надо увидеть друзей, с которыми только вчера расстались.

– Несколько минут назад вы сказали, что Тхайла вовсе не дитя.

– Я сказал, что это она не считает себя ребенком, господин. Я же думаю иначе.

О, да этот самодовольный мальчишка считает себя настоящим мудрецом, вооруженным сумой с бумагами и обхождением, которому учат только в Колледже. Может, он и впрямь многое знает и даже владеет какими-то тайными силами, но доводилось ли ему хотя бы однажды закалывать свинью, или откармливать поросят, или раскладывать на солнце кофейные зерна? Построил ли он дом, взрастил ли детей? Хоронил ли он когда-нибудь ребенка? Может ли вся магия на свете сравниться с деяниями обыкновенного мужчины – кормильца семьи? Вырастил ли он хоть один урожай?.. Гаиб мог сказать, поспела ли дыня, не разрезая ее, и не встречал еще никого, кто тоже сумел бы это сделать.

Учетчик вздохнул, отводя взгляд – туда, где из кустов у выгребной ямы выскочил петух. Высоко подняв увенчанную роскошным гребнем голову, птица деловито направилась прямо к гостю, и, когда она подошла поближе, Джайн протянул руку, чуть опустив ее. Петух вскочил ему на запястье и склонил голову, изучая учетчика таким же янтарно-желтым глазом. Улыбаясь, Джайн взъерошил роскошные перья на грудке петуха, и тогда тот в панике встрепенулся и соскочил на землю, заорав что было мочи и драчливо расправив крылья. Птица, казалось, не могла понять, что это вдруг на нее нашло.

А Джайн повернулся, чтобы вновь пронзить Гаиба своим янтарным взглядом.

День показался вдруг холодным, а соседство незнакомца – крайне неуютным.

– Где же она, ваша дочь? – спросил гость.

– В предгорьях, кажется.

Насупив брови, Джайн оглянулся на возвышающиеся вокруг склоны. Гаиб же думал о петухе, и сердце его колотилось все быстрее и быстрее.

– Это далеко! – пробормотал пришелец. – Очень далеко!

И начал засовывать бумаги обратно в сумку.

– Год назад она несла Стражу Смерти для женщины по имени Фейн.

– Это верно, господин.

– Своей бабушки.

– Прабабушки.

– Конечно же! Простите меня. – Учетчик досадливо покосился на сумку. – Нечасто бывает, чтобы Стражу Смерти стояли у ложа кого-то из родственников.

– Случилось так, что они с матерью как раз навещали родственников, живших по соседству, – вскользь заметил Гаиб, стараясь, чтобы это обстоятельство показалось гостю не имеющим значения. – И когда старушка почувствовала, что отпущенное ей время кончается, начались обычные поиски подходящего для Стражи ребенка. Вышло так, что только Тхайла смогла бы отстоять Стражу – в тех краях мало семей, обладающих Даром… А в местных семьях не оказалось никого подходящего по возрасту, кроме одного мальчика, уже получившего свое Слово.

На лице Джайна вдруг появилась загадочная улыбка.

– Значит, так случилось, что она отправилась туда навещать родственников как раз в нужное время? Кому пришла в голову идея о поездке?

– Я… Я не помню. Ведь то было год назад.

– И вы совершенно уверены, что не помните, добрый Гаиб?

– Совершенно. Но мне кажется, это ее мать решила поехать. – Вопреки наступившей прохладе, Гаиба прошибло потом. Почему? Что он сделал такого, чтобы в жизнь его семьи вошла такая беда? В его-то годы! Каждое утро Гаиб возносил Богам хвалу за мир и уют, каким Они наделили Дом; как мог, помогал он старым и больным… Видит ли Тхайла его страх в своем укромном тайнике на склоне? – подумалось вдруг Гаибу. И может ли Джайн читать его мысли? Лгать учетчикам не следует, это знают все…

– И какой же талант обнаружила ваша дочь, получив свое Слово Силы?

– Ничего особенного, иначе мы послали бы весть о том прямо в Колледж, разумеется. Мы обязательно послали бы известие… Если бы она проявила какую-то особенную Способность.

– Только мы можем судить, кто действительно Имеет Способность, а кто – нет!

– Но… Конечно, господин.

– Итак, какой же талант?

– Кажется, она унаследовала от матери ее Зрение. Впрочем, вовсе не настолько сильное.

– Что? «Не настолько сильное»?

– Да-да, далеко не такое.

Джайн устало покачал головой, как бы не доверяя словам хозяина. Он вновь вынул бумаги из своей сумки и зашелестел ими, как змея шуршит в опавших листьях.

– Добрая женщина Фриэль обладает талантом, степень которого почти достигает уровня Дара. Значит, ее Способность развита вполне… Ваш собственный талант не развит вовсе, мой добрый Гаиб. Издалека увидев зелень, в которой утопает ваш Дом даже в эти зимние месяцы, я засомневался, правильно ли мы оценили его. Но судить по тому, как человек управляется с растениями своего сада, сложно. В любом случае Слово оказалось слабым.

– Слабым? Слово? Я не понимаю.

Учетчик прикрыл желтые глаза и заговорил усталым, заученным тоном, словно в сотый раз повторяя простой урок туповатому ученику:

– Почти у каждого есть тот или иной талант, некая Способность. У некоторых таких талантов несколько. Открой такому человеку Слово Силы – и талант тут же достигнет уровня гениальности. – Но лишь в том случае, если этот человек обладает Даром, – запинаясь, проговорил Гаиб.

Янтарные глаза вспыхнули.

– Нет. Как правило, нет, мой добрый Гаиб. Признаю, ваш собственный опыт подсказал вам эту ошибку, но это лишь оттого, что все Слова, о которых вам только доводилось слыхать, были до смешного слабы. Каждое из них известно многим, и потому сила этих Слов сильно обескровлена. Рассыпана, понимаете?.. Но вас наверняка обучали этому, зачем мне повторять старый урок?

– Должно быть, я все позабыл.

– М-м? Крестьянин-простак – и только? Кажется, вы недооцениваете меня, добрый Гаиб, а это действительно большая глупость. Воистину, Слова редко производят сильное действие. Мы зовем их «заурядными» и каждое тщательно прослеживаем. Ибо именно из-за их слабости мы можем судить о том, что человек, получивший такое Слово и поднявший свою Способность на уровень таланта, такой человек обладает Даром магии. Но, как правило, эффект незначителен, тут я с вами согласен. Просто мне показалось странным, что так уж вышло, и ваша дочь оказалась в той местности как раз, когда женщина по имени Фейн собралась умирать.

«Да это, – подумал Гаиб, – это чудовищное совпадение!»

Учетчик опять засунул бумаги в сумку и начал завязывать ее ремешки. Гаиб с облегчением вздохнул, решив было, что гость уже собрался уходить, но слова Джайна заставили его содрогнуться:

– Когда я гостил в Доме Вула, мне рассказали, что ваша дочь видела сражение, которое шло в то время Извне, за цепью гор.

– Это случилось сразу после смерти старушки, и… Моя дочь еще никогда не встречалась со смертью, и едва обнаружила в себе Способность, о которой раньше и не подозревала, у нее случилась истерика, она придумала себе эту битву… – бессвязно лопотал Гаиб, точно малое дитя, пытающееся избежать порки.

– В тот день действительно было сражение. Храните нас. Силы Добра! Учетчику известно все, как оно и должно быть. Сложив руки, Джайн расслабился и с едва заметной улыбкой на губах застыл, опершись о стену хижины.

– Разумеется, Хранителю известно о битве. И твоей дочери тоже. Во всем Тхаме о том сражении знают лишь два человека… И ты пытался убедить меня, что Зрение Тхайлы уступает Способностям ее матери?

Гаиб не произнес ни слова, не поднял глаз от шершавых мозолистых ладоней.

– Я могу быть уверен, что ты хранишь верность Хранителю, добрый Гаиб?

– Конечно, – хрипло ответил тот.

– Может быть, ты позабыл и свои ответы? Давай-ка поглядим, вспомнишь ли ты их. Встань. Нет, руки за спину. Голову выше, спину держать прямо. Вот, уже лучше… Ну что же, добрый Гаиб. Что лежит Извне?

– Смерть, мука и рабство.

– Кто ждет Извне?

Гаиб снова превратился в мальчишку, вытянувшегося в струнку перед отцом.

– Красноволосые демоны, беловолосые демоны, златоволосые демоны, синеволосые демоны и темноволосые…

– Неверно!

– Черноволосые демоны.

– Правильно. Откуда приходят демоны?

– Из-за гор и из-за моря.

– Кто защищает нас от демонов?

– Хранитель и Колледж.

– Кому мы служим?

– Хранителю и Колледжу.

– Кто никогда не смыкает глаз?

– Хранитель.

Учетчик качнулся прочь от стены и, нагнувшись, подцепил с земли ремешок своей сумки. Водрузил на место шляпу. Минуту спустя Гаиб решился поднять глаза – глаза гостя, казалось, светились внутренним светом… Гаиб вдруг ощутил себя маленьким и беспомощным.

– А теперь мне надо идти, чтобы успеть поговорить с вашей дочерью. Я рассудил так, что она обладает настоящим Даром. Еще до шестнадцатой годовщины ее рождения вы с доброй женщиной Фриэль должны прислать свою дочь в Колледж. Это – ваш долг перед Хранителем и Колледжем.

Бог Жалости! Гаиб что-то прошептал.

– И как до той поры вы будете обращаться с нею? – последовав вопрос.

– Уберегать ее от смерти.

– Правильно. Погляди на свою левую руку. Гаиб послушался. Рука тряслась, он еле сдержал стон: средний и безымянный пальцы срастались воедино. Второй рукой он попытался было разделить их, но бесполезно: они стали одним широким пальцем с двумя ногтями.

– Пеняй на себя и на собственную глупость, – печально и устало сказал ему Джайн. – Мне не по сердцу калечить людей, но тебе нужно иметь перед глазами напоминание о том, кому ты служишь. Забудь еще хоть раз и пострадаешь гораздо сильнее.

Сказав это, учетчик обошел Гаиба, словно стоящий на пути куст, и поспешил через поляну, но не к тропе, а к ближайшему склону горы. И минуты не прошло, как он скрылся в густом подлеске.

Гаиб же вбежал в хижину и отыскал свой нож – тот самый, которым забивал свиней. Однако посередине огромного уродливого пальца обнаружилась кость, и вскоре Гаиб убедился, что ножом делу не поможешь.

И тогда хозяин Дома Гаиба добрел до своей постели у валуна и, упав на нее, с головой накрылся одеялом… Он лежал в спальне собственного Дома, свернувшись калачиком и содрогаясь от душивших его слез. Одного хотел он – чтобы Фриэль оказалась рядом и обняла его.

2

По неписаному обычаю пиксов каждый ребенок их племени имеет свой укромный тайник-убежище. Как только Тхайла научилась хранить секреты, Фиин и Шиила посвятили ее в семейную тайну, а также показали, где расположен другой, более доступный тайник, – в нем дети принимали друзей. Кроме того, у нее, конечно же, было и собственное убежище. Теперь Тхайла знала к тому же, где находился тайник Шиилы, – перед тем, как навсегда покинуть Дом Гаиба, сестра показала ей, но он вовсе не был таким замечательным, как собственное убежище Тхайлы! Где был тайник Финна, Тхайла так никогда и не узнала, – в деле розыска подходящего места девчонки никогда не сравняются с парнями. По крайней мере, так говорил сам Фиин.

Еще девочкой Тхайла несколько раз меняла тайник – по мере того, как менялась она сама, – и все дальше забиралась в предгорья. Последнее убежище служило ей вот уже несколько лет, и она не собиралась менять его, до того как уйдет жить в настоящий Дом со своим мужчиной. Год тому назад Тхайла решила, что ее детские игры кончились навсегда – Именно тогда ей открылось Слово Силы, и все изменилось.

Сегодняшним утром она увидела незнакомый клубок мыслей, приближавшийся к Дому Гаиба. Она увидела спрятанное там презрение и что-то вроде неутолимого гнева. Испугавшись, Тхайла выскользнула из хижины и бросилась в свой укромный тайник, где сидела, спрятавшись от остального мира, уже довольно давно.

Тайник располагался на склоне горы, среди высоких деревьев. Надо было забраться на старый эвкалипт, пробраться к концу одной толстой ветви и спрыгнуть оттуда на верхушку огромного замшелого камня. Потом протиснуться между двумя валунами поменьше, на которые опирался гигант, залезть под массивный ствол, рухнувший много лет назад, и ты дома. Сам тайник был похож на грот, чьи гладкие, плоские стены, заросшие мхом и лишайником, прилегали друг к дружке под самыми невероятными углами. Над большей частью укромного жилища не было иной крыши, кроме клочка неба, окруженного со всех сторон вершинами ближайших деревьев, но здесь был и каменный козырек, под которым можно при желании пересидеть дождь, и небольшой тайничок, в котором Тхайла хранила свои сокровища.

Здесь обитал плюшевый дракон, которого мать смастерила целую вечность тому назад (когда Тхайла была совсем маленькой, дракон был любимым героем ее игр), и хранились замечательной красоты разноцветные камушки, что Тхайла находила время от времени; тут же лежали ожерелья, составленные из дынных семян, вырезанный из камня древний подлокотник от кресла, несколько ярких улиточьих раковин и даже еще более ярких осколков глиняной посуды, немного бронзовых колечек (звенья древней воинской кольчуги, позеленевшие от времени, но все равно очень ценные), незаконченная шляпа из перьев и парочка кривобоких корзин, которые Тхайла сплела сама.

В последнее время к коллекции прибавились скалка для теста и отменно отполированная чаша из тыквы. Чашу дал ей Гайт, а скалку подарил Шуупа, и в ответ оба получили самую милостивую благодарность, на какую Тхайла только была способна. На Гайта можно было положиться, поэтому в придачу он получил поцелуй; Шууп же довольствовался только благодарностью: Тхайла боялась, что он может проговориться.

В самом же укромном, самом темном углу она хранила бережно свернутые банановые листья, а в них лежали несколько обрезков кожи, перчатка на правую руку и едва начатая левая, да еще иголка и несколько ремешков. Год назад Тхайла надеялась, что вот-вот наберется духу и отдаст законченные перчатки Фууну, который был никак не младше ее собственного брата; у него такая замечательная улыбка и такие огромные мускулы… Но потом Фуун нашел где-то прекрасное место для Дома и предложил его (и себя заодно) какой-то девице, которую повстречал в своих странствиях. Она приняла и то, и другое, а свои перчатки Тхайла так и не закончила. Когда-нибудь потом они достанутся другому парню…

И примерно год назад Тхайла несла Стражу Смерти для бабушки, потому что семья ее обладала Даром. Тхайла должна была получить свое Слово Силы – и она его получила… Слово дало ей Зрение, а Зрение испортило все.

Каким бы удаленным ни был Дом Гаиба, отныне Тхайле не было в нем уютно. Отсюда она могла видеть чувства всех, кто обитал в округе – любовь, гнев, счастье, скуку, – и прочие, совсем уже непонятные вещи. Посещение окрестных Домов отныне превратилось в настоящую пытку, ибо на близком расстоянии Зрение обострялось, и Тхайле было ужасно тяжело выделять в общем гомоне отдельные эмоции каждого из соседей. Да и зачем ей было ходить в гости, если отсюда она видела, что Луут занимается любовью с женой, а Хиим отчего-то страшно зол на своих детей. Иногда она просыпалась в ночи, разбуженная громовыми раскатами отцовской страсти, бушевавшей в соседней комнате. Они пугали Тхайлу и будили в ней отвращение, которое, впрочем, было не столь тошнотворно, как лицемерие матери, принимающей эти звериные ласки. А ведь раньше Тхайле казалось, что мать искренне любит отца, а его самого она считала человеком спокойным и даже бесстрастным.

Позади эмоций, наполнявших округу, лежало целое море других, доносившихся волнами издалека. Временами Тхайла даже думала, что может увидеть весь мир, всех людей Тхама и всех демонов за его пределами тоже.

Сегодня, почувствовав приближение незнакомца, она сбежала в тайник и вот уже несколько часов сидела тут, забившись в угол. Отсюда Тхайла увидела, как мать встревожилась, в свое время также ощутив близость странного клубка эмоций, и то, как более основательные, неторопливые чувства отца тоже вскоре заполнила тревога.

Мать, должно быть, тоже сбежала: ее чувства слабели, а чувства незнакомца усиливались, приближаясь. Тхайла пожалела, что сама не отправилась за гребень горного кряжа навестить Дом Уайда или Дом Хиима, или еще кого-нибудь, как мать; не стоило здесь оставаться.

Когда до Тхайлы донеслись отголоски страха, вдруг охватившего отца, она уже была почти парализована и не могла придумать ничего лучше, чем съежиться в комочек в дальнем углу своего убежища, словно птенец в гнезде. А потом злоба и гнев незнакомца внезапно кончились, оборвались, будто их и не бывало. Теперь было еще хуже, ибо Тхайла уже не видела его и не могла понять, где он.

А еще через некоторое время она увидела боль отца, настоящую боль, и горько заплакала от жалости к нему и собственной беспомощности. Она еще никогда не видела, чтобы он так страдал – даже когда в прошлом месяце уронил бревно на ногу и с неделю потом прихрамывал. Нет, нет! Что незнакомец сделал с отцом? Тхайла горячо молилась, обхватив руками колени, – Богу Домов, Богу Милосердия, Хранителю…

И вдруг совсем неожиданно ее окатила волна веселья – очень сильное чувство, сотрясавшее мир. Рядом кто-то смеялся. Страх Тхайлы улетучился, прежде чем она поняла, что и сама улыбается, поддавшись этому заразительному смеху. Интересно, что же такого смешного нашел здесь этот весельчак?

– Тхайла! – где-то совсем близко позвал незнакомый голос. – Тхайла, выйди ко мне, где бы ты ни пряталась! – Голос был исполнен того же веселья.

Очевидно, это и был незнакомец, хоть Тхайла и представить себе не могла, как мог он так быстро добраться сюда. Опасности она не чувствовала; злоба и презрение незнакомца пропали, словно их и не бывало. Осталось только это обезоруживающее, утешительное веселье. Придется выходить. Он, наверное, волшебник и легко сможет обнаружить ее убежище, если только захочет. Поэтому прятаться дальше бесполезно.

Тхайла вытерла глаза кулаками, пробежалась тонкими пальцами в спутанных кудрях и начала выкарабкиваться из-под поваленного дерева, скрывавшего вход, словно древесная лягушка, как иногда называла Тхайлу мать.

* * *

Незнакомец оказался тощим, долговязым мужчиной в зеленом одеянии – он сидел под буйным кустом акации. Сейчас он копался в своей сумке, и Тхайла остановилась за спиной незнакомца, наблюдая. Скатерть, как вскоре поняла Тхайла, была разостланным плащом, ибо у нее был меховой воротник, который не часто увидишь на скатерти. Тхайла чувствовала, что вот-вот фыркнет, – смех был чем-то вроде желания чихнуть.

Подняв голову, чужак встретился с нею взглядом и с радостной улыбкой махнул рукой:

– Подойди! Я тебя не укушу!

Робко улыбаясь, она выбралась из-за куста и вышла на освещенную солнцем поляну. А он и впрямь был симпатичен: вьющиеся темные волосы и на редкость острые уши. К тому же одет по городской моде, а широкая, прямая усмешка сразу отогнала прочь ее страхи.

– Присаживайся, Тхайла. Я – Джайн из Колледжа.

– Ты волшебник! Джайн широко улыбнулся:

– Не совсем. Я только маг – но сейчас это не важно. Кажется, ты голодна? Я знаю, что голодна! Самое время перекусить, не так ли? Может быть, начнем с апельсинового сока? Только смотри – он холодный как лед.

Тхайла присела, подобрав под себя ноги все в царапинах и в грязных разводах да к тому же тощие, как у цыпленка. Старенькое платье щетинилось репьями да колючками… Тхайла сделала глоток из блестящей металлической чаши, которую протянул ей Джайн, – та оказалась на удивление тяжела. Тхайла гадала, почему же она ничего не может увидеть в Джайне, хоть он и сидит так близко, совсем ничего, кроме этого заразительного веселья: то счастье, которым непременно хочется поделиться с кем-нибудь. Забавно! Большинство мужчин, которых она видела вблизи, распространяли вокруг себя страшную волну «хочу-тебя», даже совсем маленькие мальчики. Поэтому общество мужчин было для нее совершенно невыносимо. Тхайла с отвращением ловила это «хочу-тебя» даже в эмоциях Уайда, мужа сестры… а иногда оно проскальзывало и в чувствах ее собственного отца. Видимо, «хочу-тебя» – свойство мужчин, и подчас они даже не могут совладать с ним. Значит, то ли волшебник Джайн не был нормальным мужчиной, то ли искусно прятал свои чувства.

– Ты ведь умеешь разговаривать, правда?

– Да, господин. Прости меня.

Он поднял на Тхайлу прямой взгляд.

– Зови меня просто Джайн. Я хочу стать твоим другом, и поэтому не надо меня бояться. Я учетчик из Колледжа, а отнюдь не сказочное чудовище. Не урод. Просто обычный человек. У меня есть свой Дом и добрая жена, которая делит его со мной, так что я тебе не опасен. Понимаешь?

Если у него был свой Дом, тогда почему он не сидит там, выращивая овощи, как подобает мужчине?

– Что ты сделал с Гаибом? – прошептала она. На лицо Джайна легли тень и печаль.

– Он лгал мне, Тхайла. Он знал, что я – учетчик, и все-таки лгал мне. А это, как тебе известно, запрещено Законами Крови.

Она кивнула, чувствуя, что в ее радости вновь проклюнулись ростки былого ужаса.

– Мне пришлось наказать его. Да ты не волнуйся, с Гаибом все в порядке… Ты же не станешь лгать мне, а я – тебе. Нам надо поговорить, но сначала поешь.

Тхайла оглядела блюда, которые выложил перед ней Джайн, и рот ее наполнился слюной. Здесь были корзины с фруктами, горячий рис, сочные кусочки свинины, яркие разноцветные овощи и много такого, чему она даже не могла бы подобрать название. Она глядела на все это великолепие не в силах поверить, что оно – только для двоих.

Джайн смотрел на нее с усмешкой:

– Не знаешь, с чего начать? Ну гляди, забавы ради, попробуй сначала вот этот пирог. Не думаю, что ты в жизни пробовала что-нибудь подобное.

Пирог, как быстро поняла Тхайла, был верхом совершенства. Она с такой жадностью набросилась на еду, будто голодала уже год, если не дольше.

Сам Джайн грыз фиги, хотя в это время года фиги могли быть только волшебными. Да, верно, здесь все было волшебным!

– Так вот, – задумчиво протянул Джайн. – Сначала я расскажу одну историю. Может статься, ты ее слыхала, а может, и нет. Не важно. Эта чудесная страна, в которой мы все живем, зовется Тхам, верно? Она простирается между двумя цепями гор: вот эти называются Прогист, а еще есть горы Квобля, они далеко отсюда. С двух других сторон лежат моря – много, много воды. А за горами и за морями тоже живут люди. Ты же слыхала о всяких красноволосых демонах и прочих чудовищах?.. Так вот, вообще-то они – не настоящие демоны, а просто люди, но по большей части очень жестокие.

Тхайла кивнула с набитым ртом, чтобы показать волшебнику, насколько интересны ей его рассуждения. Тут же ей подумалось, что Джайн выглядел бы куда симпатичнее, если бы его глаза были бы чуть более раскосыми.

– Ты видела одно из их сражений, так ведь? – продолжал он. – Мне известно об этом. Но не беспокойся, Хранитель тоже знает о той битве, это она мне рассказала. В тот день погибли тысячи человек, в месте под названием ущелье Костей. В основном черноволосые демоны убивали красноволосых… Джайн вздохнул и взял еще одну фигу. Джайн видел самого Хранителя! Тхайла едва не поперхнулась. Она даже представить себе не могла, чтобы кто-то мог разговаривать с Хранителем. Или с Хранительницей?.. Тхайла всегда считала, что Хранителем мог быть только мужчина.

Между тем Джайн вроде бы даже не заметил ее удивления.

– В древние времена эти народы часто затевали в Тхаме войны, и тогда нам, пиксам, приходилось обороняться от них, чтобы не попасть в рабство к жестокосердным демонам. И вот как-то раз, тысячу лет назад, началась грандиозная бойня. Мы помним ее как Войну Пяти Колдунов, но это только название. Ее начал очень могущественный волшебник по имени Улиен’квит. Он был эльфом, одним из златоволосых демонов, и ему помогала целая армия чародеев. Их называли его «союзниками»… Враги Улиен’квита преследовали его и он скрылся от них здесь, в нашем Тхаме. И тогда, с помощью волшебства, он стал королем Тхама Улиеном, и заставил пиксов воевать с его врагами, когда те вторглись в Тхам, стараясь отыскать и погубить Улиена.

Тхайла думала, что уже выпила весь апельсиновый сок, но чаша вновь оказалась полной, и она сделала еще глоток. Вот было здорово сидеть тут с волшебником, угощаться его чудесной пищей и слушать древние истории. Жаль только, что не было с ней родителей – им, тоже было бы интересно отведать волшебных яств.

– Попробуй еще это. – Джайн протянул Тхайле золотое блюдо. – Слушай же дальше… Война оказалась кровопролитная, и пиксам досталось больше остальных, наше племя было почти истреблено. В ту пору войны велись не только мечом, но и при помощи колдовских чар. Драконы, огненные бури, чудовища… Нашествия ядовитых змей… Земля разверзалась, проглатывая целые города. Вот там, – Джайн показал в сторону тайника Тхайлы, – лежат развалины великого замка. Когда-то на этих камнях возвышалась неприступная крепость.

Глаза его вспыхнули золотистыми искорками, и Тхайла поняла, что Джайн знает о ее убежище.

– Война продолжалась очень долго, но потом Улиен умер. На его трон сел пике по имени Кииф. Кииф закончил войну и изгнал из Тхама всех чужаков. Кииф основал Колледж… И Кииф стал первым Хранителем!

Тхайла кивнула опять. Зачем только Джайн рассказывал все это? Впрочем, слушать было интересно – Тхайла чувствовала, что слова этой древней истории странно звенят у нее в голове, но все равно не могла сообразить, к чему клонит маг.

– С тех самых пор, – продолжал Джайн, – уже тысячу лет мы живем под мудрым правлением Хранительницы и Колледжа. Хранительница удерживает демонов на расстоянии от Тхама. Мы живем в мире только благодаря Хранительнице… Но ты, разумеется, все это и так знаешь.

Улыбка исчезла с его губ впервые за все время рассказа.

– Приведу пример. Сражение, которое ты видела в прошлом году, наблюдала и Хранительница. Эта битва никак не касалась ни ее, ни нас с тобой. То, что черноволосые и златоволосые демоны делают друг с другом, их забота. Но многие из побежденных убежали в горы, преследуемые противником. Некоторые из них погибли от ран или от холода, но несколько дней спустя те, кто выжил, нашли проход в горах и стали спускаться в Тхам.

Тхайла застыла с ломтиком сочного плода у рта.

– Испугалась? – спросил ее Джайн. – Их были сотни, голодных, изнуренных, злых. Они могли принести в Тхам смерть и насилие… Знаешь, что такое «насилие»?

Тхайла торопливо кивнула.

Джайн тоже кивнул.

– Боюсь, этим грешат даже пиксы. Но редко. И совсем не так, как солдаты… Однако, так или иначе, Хранительница совладала с ними. Насильники так и не вошли в Тхам. С ними обошлись не очень хорошо, Тхайла, но так было надо… Понимаешь?

– Да, кажется.

Джайн снова ободряюще улыбнулся.

– Вот и ладно. К счастью, подобное случается не так уж часто… Кстати, хочешь понаблюдать магию в действии?

Не совсем убежденная, что хочет, она ответила:

– А разве вся эта пища – не магия?

– Естественно, магия. Но я хочу показать тебе кое-что поинтереснее… Одного человека. С месяц назад этот имп… так зовутся черноволосые демоны или некоторые из них. Так вот, этот имп в одиночку пришел в Тхам. Даже не пришел, а доехал на коне, но совершенно один.

Джайн замолчал, и Тхайле пришлось спросить, зачем приехал этот демон.

Рассмеявшись, Джайн принялся вытирать пальцы о траву.

– Просто из любопытства. Ни одной живой душе Извне не ведомо, что происходит в Тхаме и как живут здесь люди. Они знают только, что время от времени кто-нибудь навсегда пропадает в горах, но не знают почему. Сила Хранительницы не дает им что-нибудь выведать… А человек, добравшийся до Тхама, – имп, а импы – пронырливый и любопытный народец. Хуже галок. И вот сейчас он где-то на расстоянии четырех дней пути к северу отсюда все еще едет на своем коне, изучая Тхам. Я покажу тебе! Смотри…

Он указал пальцем на деревья поблизости, и там закружилась смутная тень вроде тумана. И вдруг вместо деревьев Тхайла увидела залитую солнцем поляну и человека, неторопливо едущего верхом. Она ахнула и едва не сорвалась с места.

– Нет-нет, все в порядке, – сказал учетчик. – Он тебя не видит. На самом деле он далеко отсюда, как я и сказал… Вот тебе настоящий демон.

Не отрывая глаз от всадника, Тхайла снова опустилась на плащ Джайна. Конь под «демоном» продолжал шагать, не сдвигаясь с места. Человек бренчал на лютне, но никакой музыки Тхайла не слыхала, да и стука копыт тоже. Лошадь была увешана тюками, а человек легко одет в яркую, цветную рубаху и коричневые штаны.

Мужчина показался Тхайле некрасивым, но вовсе не злым. У него были черные волосы и клочковатая черная борода. Нос – длинный и острый, а уши – маленькие и круглые. Человек казался толстеньким и сидел на своем коне, как куль с картошкой. Но самым странным, самым уродливым были его глаза, напоминавшие дынные семечки и аккуратно расставленные на круглом лице.

– Ох! – вздохнула Тхайла. – Кажется, мне совсем не нравятся демоны.

Джайн весело расхохотался. Видение померкло и растворилось в листве.

– Этот демон совсем безобидный. Его зовут Улиопо, хоть нам это и не важно. Он просто менестрель, и к тому же скверный.

Тхайла подумала, над этим немного и съела еще один кусок пирога.

– А что будет с ним?

– Его судьба – в руках Хранительницы, но раз уж она позволила ему дожить до сегодняшнего дня… То есть, я подозреваю, Улиопо так и будет ездить вокруг да около еще месяц-два, пока не попадет куда хотел.

– Что значит – вокруг да около?

Собеседник Тхайлы вновь расхохотался и потянулся к высокой серебряной бутыли, чтобы плеснуть себе немного.

– Он появился с севера и, наверное, рассчитывает попасть на юг, но так и ездит там кругами. Сам-то он об этом и не подозревает, да и подсказать ему некому. Он вообще никого не видит, никаких следов людей.

Джайн испытующе воззрился на Тхайлу над краем серебряной чаши, которую держал в руке.

– Это Хранительница разыгрывает демона? Джайн ослепительно улыбнулся.

– Хранительница делает то, что считает нужным, и не мне задавать ей вопросы! Я только хотел показать тебе, что подчас Хранительнице не чуждо и милосердие.

Тхайла вытерла рот ладонью. При всем желании она больше не могла проглотить ни крошки.

– А зачем тебе это понадобилось?

– Затем, что и ты обладаешь Даром.

Вот этого-то она и боялась.

Веселье прошло так же неожиданно, как и началось, но страха она уже не испытывала. Возможно, здесь тоже вмешалась магия или Тхайла просто верила Джайну. Хотя сама она до сих пор не могла узреть его мыслей. Там, в Доме Гаиба, ее отец все еще страдал от чего-то, но мать уже спешила назад. Это хорошо.

– Слушай, – мягко сказал Джайн. – Мы с тобой очень похожи. Я родился в Доме Хууза, о котором ты не слыхала, потому что он очень далеко, на другом конце Тхама. Мои родители были так же бедны. Правда, у нас был один вол. Моя семья тоже обладала Даром, и едва я успел заговорить и стал чрезвычайно разговорчив, как мне пришлось стоять Стражу Смерти и получить свое Слово. У меня всегда были кое-какие таланты, а тут я превратился чуть ли не в гения. Ибо оказался у меня Дар магии, как и у тебя.

Тхайла подождала немного, вглядываясь в его лицо, после чего сказала:

– А какой талант у тебя был? До Стражи Смерти я не умела видеть.

– В самом деле? Но ты была общительной девочкой и отлично разбиралась, кто в каком настроении, я угадал? А вооружившись Словом Силы, ты получила и Зрение.

– Какой у тебя талант? – повторила Тхайла, решив, что Джайн, наверное, хочет, чтобы она спросила еще раз. И оказалась права – собеседник вновь расплылся в улыбке.

– Болтовня! До своей Стражи я был попрошайкой. Получив Слово, я мог заговорить любого, так что он поверил бы во все, чего я только ни захочу! Если б я захотел, то смог бы убедить своего папашу, что небо – зеленое.

К собственному изумлению, Тхайла рассмеялась в ответ.

– Ну, тогда мне, пожалуй, не стоит верить во все то, что ты рассказываешь. Джайн снова рассмеялся:

– Нет же, я ведь говорил – теперь я маг. И в этом-то я могу тебя убедить, не раскрывая рта. – Вновь посерьезнев, он продолжал:

– Одно Слово Силы может сделать тебя гением. Два Слова – мастером… Это дает тебе ключи к любому из искусств или ремесел. Тебе становится под силу все, за что ни возьмешься. И порой, если только у тебя действительно врожденная способность к Магии, ты приобретаешь вдобавок и какие-то сверхъестественные умения. Я, например, мог читать чужие мысли. Хотя чаще всего это под силу лишь магу или настоящему волшебнику. Но ты не бойся – я редко пользуюсь этим умением.

Тхайла почувствовала, однако, что сейчас наступил тот самый «редкий случай». Впрочем, если Джайн и прочитал эту ее мысль, то не подал виду.

– Три Слова делают из тебя мага. Я – маг. И мне известны три Слова Силы. Придет час, и я получу свое четвертое Слово. Четыре Слова – это уже могущественный волшебник…

Внимание Тхайлы привлек еще один кусок пирога, и она решила, что справится с ним.

– А как же я? – спросила она.

Джайн обернулся, глядя на клонившееся к горизонту солнце. Он вытянул руки над головой и сладко потянулся.

– У тебя Дар, можешь не сомневаться. И тебе необходимо явиться в Колледж еще до следующего дня рождения.

Чего она и боялась еще со Стражи. Тхайле вовсе не хотелось попадать в Колледж, чем бы он ни был. Все, чего она хотела от жизни, – это найти хорошее место для своего Дома и доброго мужа. Обычно парни искали такое место, хотя случалось и девушки тоже… Не то чтобы сами искали, а вроде как случайно приводили своих ухажеров на место, которое им было по душе. Но Тхайла не стала бы возражать, если спокойный парень с широкими плечами и доброй улыбкой подошел бы к ней и сказал, что нашел отличное место тут неподалеку, и предложил бы сходить и взглянуть на него…

Ради этоголюди и появляются на свет. Пиксы – это цветы, которые растут на одном месте, там они и цветут… А семена их летят по ветру, чтобы пустить корни в других местах.

Джайн из Колледжа рассказывал о множестве людей – учетчиках, магах, волшебниках и только Боги знают, о ком еще. Но ни один цветок не выживет на прогалине, сплошь заросшей мхом!

– Я тоже не хотел в Колледж, – сочувственно добавил Джайн. – Тогда мне было чуть больше, чем тебе сейчас. Я уже нашел замечательное место для своего Дома и даже показывал его одной-двум девицам. Однако пришлось уйти. Я едва не свихнулся, хотел восстать против всех Законов, и мне было жалко себя до слез. Но как только пришел в Колледж, я тут же понял, о чем тосковал всю свою жизнь. И теперь… Теперь я даже представить себе не могу, что стал бы делать, не будь Колледжа. Тхайла! Люди не созданы для того, чтобы жить в курятниках! В Колледже ты будешь мыться горячей водой, носить прекрасные платья и есть чудесную пищу! Даже такие вот пироги! Ты будешь спать в настоящей постели, ты… Я даже не знаю, представляешь ли ты себе, что такое настоящая кровать, а?

Тхайла отрицательно помотала головой, надув губы.

– Тогда доверься мне. Доверься Хранительнице! Ты будешь очень, очень счастлива и ни о чем не пожалеешь. – Его желтые глаза по-волчьи сузились. – И в любом случае у тебя нет никакого выбора! Помни об этом! Хранительница знает о тебе; Хранительница никогда не смыкает глаз. Не совершай опрометчивых поступков – они дорого обходятся!

Тхайла съежилась под пристальным взглядом мага.

– Нет, я не смог бы, – ответил Джайн ее мыслям. – Я не сумел бы наложить на тебя чары, которые продержались бы, пока ты не дойдешь до Колледжа. Но не подчиниться Хранительнице невозможно, Тхайла. И держись подальше от стариков, от умирающих… Понимаешь?

Она вновь покачала головой, стараясь незаметно сползти с плаща, подальше от этого взгляда.

– Помнишь то Слово, которое передала тебе старушка Фейн?

На этот раз Тхайла кивнула. Длинная тарабарщина, едва ли имевшая какой-то смысл, но позабыть свое Слово она все равно не могла.

– Можешь повторить его мне? Облизнув губы, Тхайла прошептала:

– Это запрещено. Джайн улыбнулся.

– Верно. Но даже если это и не было бы запрещено, ты все равно вряд ли сумела бы. Слово возможно выговорить только на смертном одре. Для того нам и даны Стражи Смерти… Кстати, кому тогда пришло в голову навестить Дом Вула?

Быстрая смена темы сбила ее с толку.

– «Пришло в голову»? Я не знаю! Это было сто лет назад.

Собеседник Тхайлы нахмурился.

– Ну, может быть, то было простым совпадением. Но знаешь, в Колледже ходят рассказы о Даре, сильном настолько, что он сам подбирает себе Слова Силы. Но это случается крайне редко. Самые могущественные волшебники не умеют искать себе нужные Слова!

Почему-то Тхайле не показалось, что Джайн сам верит в то, что говорит.

– Однако на всякий случай, – повторил он, – держись подальше от стариков и больных. У тебя уже есть свое Слово, и его силы тебе хватит вполне. Помни – однажды узнав Слово, избавиться от него нельзя!

Он опять улыбнулся, но внимание Тхайлы отвлеклось на взрывы ужаса и сострадания, которые вдруг раздались со стороны Фриэль, и в ответ ей снова стали расти потухшие было гнев и боль Гаиба.

– Твоя мать уже дома, – заметил Джайн, поднимаясь на ноги.

Тхайла тоже вскочила и отступила на несколько шагов, подавленная страданием родителей.

– Скажи мне! Ответь, что ты сделал с ним! Учетчик щелкнул пальцами – и плащ взмыл с примятой травы, чтобы очутиться на плечах мага. Блюда и пища исчезли прежде, чем Тхайла успела заметить.

– Ты и сама станешь так развлекаться через годик-другой. – Джайн радостно хмыкнул и поправил свою широкополую шляпу, чуть сдвинув ее набок.

– Что ты сотворил с моим отцом? – крикнула Тхайла.

– Чуть-чуть припугнул. Если хочешь снова вернуть ему хорошее настроение, сообщи ему, что чары действуют только до завтрашнего утра. Я всего-навсего маг, и это – все, на что я пока способен по части превращений. Тхайла!

Она уже неслась прочь, но голос Джайна, казалось, приковал ее ноги к земле. Поворачиваться к учетчику она, однако, не стала.

Подойдя к Тхайле поближе, он остановился за ее спиной. Девушку затрясло. Она так привыкла видеть чужие чувства, что Джайн здорово ее перепугал, ибо его чувства скрывались под маской!

Она ощущала только запах Джайна из Колледжа – аромат каких-то цветов, смешанный с потом.

– Забудь о них, Тхайла. Твой отец – невежественный, тупоголовый крестьянин. Мать немногим лучше, если, невзирая на свое Зрение, захотела провести с таким мужланом остаток своих дней. Они живут словно звери, и они хотят воспитать тебя такой же. Приходи в Колледж как только сможешь. Не дожидайся, пока тебе стукнет шестнадцать, приходи быстрее. Приходи – и ты станешь настоящим человеком, познаешь свою судьбу… И забудь этих деревенских простаков.

Забыть семью, дом?

– Жизнь – это нечто большее, чем выращивание детей, Тхайла!

Она целую минуту напряженно ждала, пока он скажет еще что-нибудь, и только тогда поняла, что учетчик оставил ее.

Тхайла помчалась вниз по склону – быстро, как только могла.

Молчание судьбы:

Не смей насмешкам подвергать их тяжкий труд,

Простую радость и молчание судьбы.

Улыбку знати прочь гони с поджатых губ,

Когда заслышишь говор бедноты!

Грей. Элегия, написанная у стен сельской церкви

Глава 5 Заложники будущего

1

Столице понемногу возвращалось в Краснегар. Зимой королевство почти не видело солнечного света. Он появлялся лишь в виде ярких всполохов на юге, у самого горизонта, и только в полдень; почти сразу же розовая дымка таяла, подобно огарку свечи, оставленному в склепе. Темный лунный диск катился по низкому небу, освещенному блеском звезд, словно по громадной стальной чаше, опрокинутой над Пандемией, и лишь зыбко подрагивали кошмарные тени северного сияния… Надменные звезды не желали светить человеку, как будто изъяны здешнего климата никак их не касались.

Полная луна, однако, тоже не стояла на месте: звезды и сверкающая вуаль северного сияния едва успевали спастись бегством. А луна катилась по небесной чаше, словно драгоценное серебряное блюдо, окрашивая раскинувшийся под нею снег в голубые тона, так что люди могли все же ненадолго вылезти из своих берлог и взглянуть на застывший вокруг них мир.

Второе полнолуние после зимних Празднеств означало дату Лесной Встречи, обычай, возникший за время правлений Инос. Она постановила устраивать зимние походы за древесиной к южным лесам: зимой бревна было куда легче переправлять в Краснегар с помощью запряженных в сани лошадей, легко тащивших груз по засыпанным снегом холмам. К несчастью, леса извечно принадлежали гоблинам, а «хоть у гоблинов и зеленая кожа, они все же неглупый народ», – как говаривал Рэп. К тому времени, как королева вышла за него, а Рэп взял на себя мужские повинности вроде экспедиций лесорубов, гоблины же успели сообразить, что древесину можно выгодно обменивать.

Первая же вылазка краснегарцев на юг завершилась довольно быстро, когда повозки бесшумно окружили вооруженные копьями и луками гоблины, которых было по меньшей мере впятеро больше. Им просто не терпелось обсудить с колонной варианты бегства обратно на остров, а заслуженная слава гоблинов как не знающих жалости палачей добавила экспедиции известную скорость, с которой она была вынуждена ретироваться.

Вскоре, впрочем, был изобретен приемлемый обеими сторонами способ оплаты древесины, и с тех пор Лесная Встреча стала ежегодным ритуалом. Сами гоблины гораздо легче справлялись с лютым холодом, чем даже етуны, а уж импы и подавно не могли с ними сравняться, не говоря уже об их лошадях. Гоблины сами рубили лес, сами же и отволакивали тяжело нагруженные сани к границам Краснегара. Порой снежные бури переносили дату Встречи, но обычно, если только погода не сильно выходила из себя, гоблины прибывали на место без опозданий. И вроде как вовсе не замечали свирепых морозов, хотя они запросто могли сжечь человеческие легкие… Говорят, гоблины без остановки бежали по три дня, таща за собой дроги, от самых границ леса. Наградой тем, кто первыми добегут до цели ежегодного соревнования, по слухам, становились ногти и уши последних.

* * *

Когда Рэп торопливо вышел из ворот замка, в небе стояло солнце – яркое марево, плававшее в ледяном тумане над южным горизонтом. Луна выйдет сразу же после заката… Тропа извивалась между жутких нагромождений льда, но берег впереди был куда хуже – там путника подстерегала опасность свалиться с ледяного откоса и разбиться насмерть.

Прямо впереди, над одним из домишек, отмечавших побережье, в небо поднималась единственная полоска дыма. Ожидая разгрузки, рядом стояли три повозки с дровами, и на снежной белизне вокруг них танцевали темные тени – четыре-пять десятков гоблинов. Некоторые слонялись по сторонам, но большинство просто сидело в снегу, мирно беседуя. Попробуй только Рэп последовать их примеру и уже через десять минут наверняка превратился бы в ледышку.

Тяжело пыхтя, он добрался до берега – и дальше идти стало легче. Позади к темному небу вздымалась громада Краснегара, окутанная дымком из городских труб, коронованая замком на вершине. Его замком. Рэпу показалось, что город светится сам по себе в этом водянистом воздухе, укутанный в искристую мглу.

От гоблинов отделилось трое, и он направился прямо к ним навстречу, гадая, не стоит ли посередине сам Птица Смерти.

Да, временами Рэп все-таки жалел о своем решении не быть волшебником. Даже тех скромных сил, которые он мог бы теперь собрать, хватило ему, чтобы угадать присутствие Птицы на расстоянии. К тому же он, разумеется, знал бы, что Птица замыслил, и сумел бы испортить гоблинам радость сделки. Иногда Рэп задумывался, долго ли протянет его «твердое решение», если встреча вроде сегодняшней однажды закончится плачевно. Достанет ли ему мужества умереть, не призывая на помощь магические силы, – просто из принципа?

Перейдя на торопливую рысь. Рэп стал выдыхать огромные облака пара и почувствовал, как под шубой потекли струйки пота: да, уже не молод. Три пары недружелюбных глаз рассматривали его сквозь прорези масок из оленьей кожи. Конечно, лицо самого Рэпа было тоже предусмотрительно укутано, и видели они не больше, чем он. Все трое выглядели кряжистыми и широкоплечими; ни один не был достаточно высок, чтобы сойти за Птицу Смерти.

Покопавшись в памяти, Рэп проскрежетал на гоблинском диалекте:

– Плоский Нос я. Говорить за город.

– Говорить вождь! – фыркнул в ответ средний гоблин.

– Вождь я.

Смягчившись, говоривший представился Кровавым Ножом из клана Дикобраза. Шагнув друг к другу, два вождя обнялись. В стальной хватке гоблина Рэп сморщился, едва вынося зловоние медвежьего жира, которым гоблины натирались от холода.

Кровавый Нож представил ему Серебряного Огня, чьим тотемом оказался Лосось, и Жующего Зуба из клана Бобра… Еще дважды кости Рэпа хрустнули в гоблинских объятиях, а проклятый запах жира едва не вывернул наизнанку его желудок. Хотя в ближайшей хижине был разведен огонь, гоблины не пригласили Рэпа погреться – это значило, что переговоры не стоило затягивать.

– Вещи на обмен видеть?

– Дрянь! – Кровавый Нож приподнял на миг маску, чтобы презрительно сплюнуть в сугроб. Рэпу показалось, что он видел, как плевок затвердел на лету.

– Хорошая соль! – сказал он. – Красивое стекло! Богатые пряности! Полезные пряжки… – Рэп помолчал, мысленно перебирая список товаров, прошлой осенью отправленных им в хижины. Ноги уже задубели.

– Надо мечи! – рыкнул гоблин, отступая на шаг. – Топоры. Много, много головы на стрелы.

Здесь обычно и начинались неприятности. Краснегар был связан с Империей договором, запрещавшим королевству передавать гоблинам оружие. Попробуй только Рэп нарушить это соглашение, и Империя моментально свернет торговлю, а Краснегар быстро опустеет, даже если первую зиму голодать горожанам и не придется. С другой стороны, злить гоблинов тоже не следует, иначе Краснегар за одну ночь будет сметен с лица земли. Давным-давно, еще волшебником, Рэп наложил на дамбу, связывавшую город с материком, заклинание, не позволявшее гоблину ступить на нее. Вдобавок гоблины терпеть не могли воду, но это не помешает им напасть на Краснегар, подобравшись к нему по льду. Какой бы там ни была география королевства, его экономика лежала точнехонько посередке между гоблинами и Империей.

– Мечи нет. Импы держат мечи. – По-гоблински Рэп говорил из рук вон плохо. – Не меняют нам мечи. – Он опять принялся перечислять расчудесные достоинства своих мирных товаров.

Кровавый Нож продолжал называть их дрянью, падалью – и хуже того.

– Дерьмо росомахи! – заключил он напоследок, угрожающе складывая руки.

– Дерьмо нет. Говорить больше нет. – Рэп тоже сложил руки. Вопреки всем стараниям, его начинал пробирать холод. Раскосые глаза гоблинов сверкнули:

– Оставим деревья и заберем дрянь, тоже!

– Воры?

– Заберем дрянь и вождь тоже! Обменивать обратно на мечи!

Очевидно, Кровавый Нож был незаурядным торговцем. Похищения, выкуп… Еще немного, и он пригрозит сжечь Краснегар дотла, можно не сомневаться. Рэп решил, что с него довольно этой идиотской игры. Он уже стучал зубами.

– Спрошу Птицу Смерти, вор ли! – Он развернулся на замерзших пятках и заковылял к Хижине, в которой горел огонь. Хижина была всего-навсего коробкой из четырех каменных стен с очагом внутри и с парой замызганных окошек. Рэп ворвался внутрь. Внутри не было ничего, кроме Птицы Смерти и бадьи с жиром.

Раздетый до нитки, король гоблинов восседал на грязном полу, смазывая ноги медвежьим жиром, чудовищная вонь которого любого заставила бы прослезиться, ежели этот «любой», конечно, сам не гоблин. В выложенном камнями очаге дружелюбно потрескивало пламя. Гоблин держался на почтительном расстоянии от огня, и блики пламени плясали по его коже, окрашивая ее в зеленоватый цвет.

– Делать шутки! – прокашлял Рэп, по привычке сколачивая снег с обуви. Даже здесь, внутри натопленной хижины, от его дыхания клубами валил пар. Подойдя поближе к очагу, он застыл, блаженно вздыхая по мере того, как к его конечностям возвращалась способность чувствовать.

Гоблин расхохотался – как будто по ступенькам скатилось жестяное ведро.

– Мала-мала волшебник? Смотреть через стены?

– Смотреть через стены нет… Ох, не морочь голову! Давай уж лучше по-имповски… Не надо мне волшебства, чтобы понять, что ты ошиваешься где-то в округе – леса принадлежат клану Ворона, а посланцев этого тотема я что-то не видал. Ну, как поживаешь, зеленое страшилище?

Птица Смерти удовлетворенно хмыкнул и поднялся на ноги. Он был высоковат для гоблина и с каждым годом прибавлял в росте. До Рэпа он, правда, еще не дорос, зато мускулами превосходил тролля. Черные волосы Птицы, заплетенные в тонкую косицу, падали через левое плечо на его здоровенное брюхо, да и усы у него отросли куда длиннее, чем принято у гоблинов. Глаза его казались почти что квадратными, отчасти из-за татуировки на лице. Приветственно оскалив клыки, которые сделали бы честь вожаку любой волчьей стаи. Птица шагнул вперед, приветствуя старого друга; Рэп постарался вложить в объятие всю свою силу, но все равно отчетливо расслышал хруст собственных ребер.

Первый король гоблинов.

Человек, которому сами Боги предначертали судьбу.

Отметив про себя, что непременно сожжет испачканную шубу, как только доберется до дому. Рэп примостился у очага, сложив ноги, и улыбнулся своему бывшему рабу. Птица Смерти отодвинулся подальше от огня и вновь погрузил пальцы, вытертые о гостя, в бадью с медвежьим жиром.

– Да ты, никак, толстеешь! – с усмешкой заметил Рэп, прекрасно понимая, что и сам навряд ли похудел со времени прошлой встречи.

Квадратные глаза сузились:

– Хочешь испытать на себе мои лучший удар?

– Нет уж, спасибо!

– А ты засунул хоть один бочонок пива в тот мусор, который собираешься сбыть с рук?

– Нет, но я обязательно пришлю тебе несколько мешков. – Рэп знал, что Птица выпьет все пиво, как только удастся его растопить. Никто другой даже понюхать не посмеет. – Но в основном я даю тебе глину.

Гоблин глухо крякнул, хотя это могло быть не столько ответом, сколько следствием его попыток дотянуться до наиболее труднодосягаемых своих анатомических частей.

– На кой ляд мне твоя глина? Ума не приложу, что с ней делают! – Птица метнул в Рэпа настороженный взгляд.

– Что-то связанное с красками, как я слыхал. Но, говорят, дварфы высоко ее ценят, а кто кует мечи лучше, чем дварфы?

Гоблин прервал туалет и злобно уставился на Рэпа, – на месте короля Краснегара всякий напугался бы до полусмерти.

– И ты все еще рассказываешь мне, будто ты – не волшебник?

Почуяв запах паленого меха. Рэп отодвинулся от пламени.

– Никакого волшебства. До меня дошли вести о том, что импы воздвигают стену в Пондагском ущелье. Вновь сверкнули клыки:

– Ишь ты, лучше ничего не придумали – ну, ребята озоруют.

– Пока ты торгуешь с Двонишем! Перестань, Птица Смерти! Это ведь очевидно. Ты все эти годы бесновался в Пондаге только затем, чтобы убедить Империю – прохода через горы нет. Но не надо меня кормить этими сказками! Слыханное ли дело, чтобы ты до сих пор еще не открыл других лазеек! А потом, дварфы – твои извечные союзники, невелика тайна… Так когда ты собираешься напасть?

Птица Смерти испепелил Рэпа взглядом.

– Это ведь ты поведал мне судьбу. Тебе лучше знать.

Рэп не очень-то и рассчитывал на доверие гоблина. Впрочем, ждать осталось недолго… Птица Смерти приобрел как раз достаточно, пожил рядом с импами, чтобы сделаться смертельным врагом Империи. Он семнадцать лет готовил свою войну и собирал людей. Все эти пограничные набеги, на которые Империя уже посматривала с серьезными опасениями, были всего лишь учениями перед большим выступлением гоблинов. В атом году? В следующем? Или же в 3000-м?.. Рэп поежился.

– Так вышло, что у меня опять есть для тебя предсказание. Существует старое поверье, что Свод Эмина падет на заре нового тысячелетия – это через два года… И недавно я получил сведения из самых надежных рук: за этим действительно что-то кроется.

Гоблин торжествующе ухмыльнулся, никак не выдавая собственных мыслей. Удовлетворенный шубой из жира, он принялся натягивать поверх нее оленьи меха.

– Здорово было бы вновь увидеть Хаб. Устроить для них маленький праздник… Хм, повеселиться вместе с ними, я хочу сказать.

– Можешь попробовать. Но остерегайся волшебства.

– Светлая Вода умерла, разве ты не слыхал?

– Нет еще. Но ты меня не удивил… – Выжившая из ума старуха была Смотрительницей Севера еще с 2682 года. – И кто же сменил ее?

Подозрительные глаза Птицы Смерти зажглись в тени татуировок. Отчего-то лицо гоблина еще больше позеленело, когда он закутался в мех.

– Дварф по имени Распнекс.

– Не тот ли самый?

– Дядюшка Зиниксо, – кивнул гоблин, расплываясь в улыбке, которая могла прийтись к лицу разве что Еиене.

Конечно, он рад увидеть дварфа на Белом троне, если только гоблины и вправду ведут с ними переговоры. Официальной прерогативой Севера были набеги етунов, но Светлая Вода благоволила также к своим гоблинам, хотя в целом на старую ведьму едва ли можно было положиться.

Рэп припомнил дни своего могущества.

– Я не сказал бы, что Расписке идеальный смотритель, но в то же время он был сильнейшим из сторонников Зиниксо в отношении магий… Но когда я сокрушил Зиниксо, он не подчинил своей власти его подопечных. Тогда это произвело на меня хорошее впечатление.

Смотрителем Юга, разумеется, был эльф. Эльфы от начала времен враждуют с дварфами, так что, похоже, Четверо опять могут наломать дров… Да что там, с ними вечно какие-то проблемы! Смотрительницей Запада была Грунф, из троллей. Однако она никогда не была особенно могущественной волшебницей, как, впрочем, и Олибино, Смотритель Востока. Лит’риэйн, похоже, остался самым сильным из всех – странно, что он ушел под покровительство Распнекса…

Рэп пожал плечами и оставил раздумья на потом, тем более что сейчас ему было на чем сосредоточиться – на дымящейся левой ноге, к примеру. Он быстро поменял позу.

– Д как поживает маленькая красотка, которая была с тобой прошлым летом, – Синий Колокольчик?

– Отлично. Правда, она уж не такая маленькая.

– И сколько у тебя жен?

– Несколько, – уклончиво отвечал Птица.

– Ну, а наследников? Гоблин широко ухмыльнулся:

– Государственная тайна. Как поживает твоя женщина?

– О, великолепно, – сказал Рэп. – Только что родила мне замечательного сына. Мы думаем, он вырастет светловолосым импом, и это отлично, ведь у нас уже есть сын-етун и две дочки – одна имп, другая тоже етун, – и слава Богам, никто из моих детей не похож на меня, но ты только послушай, что недавно натворила моя Кейди…

Птица Смерти с плохо скрываемым нетерпением ждал, пока Рэп не закончит рассказ. Даже не улыбнувшись в финале, он тут же пустился в долгое и нудное повествование о тем, как его старший. Кровавый Клюв, убил своего первого медведя.

2

Как это ни покажется невероятным, пиксы тоже могут страдать от одиночества, а пике, не имеющий собственного Дома, – и вовсе неприкаянная душа. Лето вступило в свои права, принеся с собой зной и скуку; Тхайла чувствовала, что зов далекого Колледжа с каждым днем становится все сильней и сильней. Казалось, Колледж уже успел вырвать ее из круга друзей, из собственной семьи и даже из знакомого ей мира, уже сжал ее в своих невидимых, но крепких магических объятиях. Она не могла строить планов дальше начала сезона дождей, ибо к тому времени она будет далеко отсюда: ей стукнет шестнадцать, и она превратится в какого-то совершенно иного человека, с другой жизнью, которую сейчас Тхайла и представить-то себе не могла. Дом Гаиба больше не был ее домом, а дорога все так же исчезала за горным склоном, маня за собой.

До появления учетчика Джайна она только-только вступила в предварительную стадию ухаживания – робкий обмен подарками, долженствующий показать интерес. Визит мага безжалостно оборвал эту непрочную нить, о чем сразу же узнали соседи. Внезапно Тхайла оказалась исключена из привычного круга друзей, из их простых и искренних ритуалов: какой парень расстанется даже с самым ничтожным творением своих рук? Не отдавать же его девушке, которой все равно скоро уходить в Колледж! Да и сама Тхайла не возилась больше со шляпами и перчатками – ритуальными дарами женщины мужчине, – от ее подарков попросту отказались бы, призвав на помощь традиционное вежливое объяснение, что они, дескать, не совсем подходят по размеру.

Впрочем, только трое юношей из числа знакомых представляли для нее какой-то интерес, и все они уже ушли искать себе место для Дома…

Даже родители Тхайлы – и те смирились с внезапным поворотом в судьбе дочери, как бы отторгнув ее от семейного очага. Нет, конечно, не вслух и не прямо – Тхайла и не заметила бы ничего, если бы не Зрение. Гаиб и Фриэль свыклись с мыслью, что дочь потеряна навсегда, как и двое старших детей, в свое время ушедших в собственные Дома. Новая утрата сблизила их еще больше, – они словно бы стремились, сами того не осознавая, восполнить возникшую в семье брешь. Наверное, то был вполне естественный ответ на происходящее, самозащита стариков, которые не хотят провести остаток своих дней в бесполезном и бессмысленном нытье… Но хоть бы и так, их «навсегда потерянное» дитя еще даже не успело покинуть родительское гнездо; Тхайла безмерно жалела, что у нее нет ни собственного Дома, ни другой любви взамен.

В конце концов Тхайла неохотно пришла к выводу, что старая, привычная ей жизнь разрушена до основания; слезами горю не поможешь – надо скорее вступать в новую, еще неизведанную. Уйти побыстрей, наверное, лучше для родителей, чем если она до последней минуты будет слоняться по округе. Самым напряженным для них временем года был сбор урожая кофе; Тхайла решила помочь им с уборкой и затем сразу же распрощаться. А пока – ведь начало лета не слишком перегружено заботами, и сейчас ее помощь не требуется, – она успеет нанести последний визит соседям и первым делом навестит сестру. Это будет ее первое посещение Дома Уайда и, вероятно, последнее тоже.

Как и подобает любящему отцу, Гаиб ответил известными нудными отговорками: дорога трудна и опасна, Тхайла может заблудиться, на пути могут встретиться недобрые люди, ее могут сожрать медведи, наконец! Фриэль же, как обычно, приняла решение дочери как должное. Она сказала, что с таким Зрением, как у Тхайлы, заблудиться невозможно, тем более – наткнуться на разбойников или насильников. Да и медведей в тех краях никак не больше, нежели в наших… Гаиб подумал и (как обычно) согласился с женой.

Однако ни слова правды не прозвучало: Гаиб и Фриэль чувствовали вину из-за того, что упустили дитя, злились, ибо не знали, в чем допустили промах, но одновременно испытывали облегчение от того, что хотя бы некоторое время дочери не будет рядом, чтобы напоминать им об этом промахе, и вину за это самое облегчение. На таком близком расстоянии, когда все их заботы читались ясно, люди были для Тхайлы попросту невыносимы.

Визит в Дом сестры также не принес ей радости. Сам по себе Дом Уайда, спрятанный в прохладной тени огромных сучьев, оказался неплох. Воздух здесь был насыщен пьянящим ароматом кедрового леса, и, пожалуй, места спокойнее и уединеннее Тхайла не могла себе представить. Традиционные похвалы так и вспархивали с языка.

И все же, пробью здесь не более двух минут, Тхайла поняла, что задерживаться не станет. Шиила куда больше интересовалась своим новорожденным вторым сыном, чем полузабытой сестрой, а Уайд, напротив, заинтересовался ею куда больше, чем следовало. Его пальцы, казалось, были повсюду – точно надоедливые комары. Неутолимые эротические грезы Уайда наполняли собой воздух, подобно аромату деревьев или предостерегающему жужжанию пчел.

Уже через час Тхайла знала, что сестра жалеет о своем выборе. Уайд оказался никудышным добытчиком, лентяем и неумехой. Он охотился, когда следовало бы подумать об урожае; гонялся за женщинами, когда надо было возиться с рассадой, да и большую часть остального времени тоже посвящал этому увлечению. Шиила никак не выдала своих мыслей, но ее чувства были весьма красноречивы.

Вечером первого же дня Тхайле окончательно стало не по себе: она упомянула Колледж. Очевидно, Шиила никогда еще не говорила Уайду о том, что ее семья обладает Даром:, а тот вовсе не обрадовался, услыхав, что его детям тоже когда-нибудь придется стоять Стражу Смерти.

Одно было хорошо – услыхав о магическом таланте Тхайлы, он ненадолго оставил в покое ее колени, которые тискал под столом.

Тхайла выдержала это буквально раскалывавшее ей голову напряжение два дня и затем распрощалась. Даже дома было лучше, чем в Доме Уайда.

* * *

Полдень второго дня обратного пути застал Тхайлу совсем одну – она с трудом продиралась через высокую траву у берегов Большой реки. Троп здесь не водилось – пиксы предпочитали сидеть дома и редко куда-нибудь выбирались. Тхайла сторонилась колючих кустов и, спотыкаясь о корни, пробиралась сквозь заросли бамбука. Солнце пекло немилосердно.

Где-то справа от нее, за непроглядной стеной тростника, река петляла по долине, темная и загадочная: говорили, в ней полно ужасных крокодилов. И еще змей… Край леса, подступавший слева, казался даже опаснее, но над верхушками деревьев светились затянутые голубой дымкой скалистые вершины Прогис-та. Они-то и были единственной частью пейзажа, знакомого девушке из предгорий.

Прошлой ночью она останавливалась в Доме Шуума, где доброжелательная пожилая пара, уже распро щавшись со своими детьми, с радостью предоставила Тхайле ночлег. Сегодня она надеялась уснуть дома, на куче листьев папоротника, и путь ее был неблизок.

Тхайле было жарко, она устала от долгой дороги. Ноги болели, ступни жгло, а мошкара сводила с ума. В засушливые сезоны в предгорьях тоже бывало жарко, но полдень в долине оказался самым суровым испытанием. Все разумные люди, сбросив одежду, отдыхали сейчас в тени…

В привязанном к поясу мешочке лежало несколько толстых ломтей хлеба и увесистая куриная ножка, которыми великодушно снабдили ее в дорогу Шуум и его добрая жена, но есть не хотелось. Мысли девушки вновь занимала незримая угроза Колледжа. И еще одно беспокоило Тхайлу – что рассказать родителям о Шииле? Фриэль не обманешь.

Как бы там ни было, сейчас ее больше занимало собственное Зрение. Впереди кто-то был и приближался, излучая радостную улыбку. Тхайла уже примерно час видела ее (или его) и очень хотела встретиться с этим «кем-то» и выяснить, что же такого веселого и радостного можно найти на берегу Большой реки в такой безветренный, удушливый день. Сейчас это казалось ей куда более интересной загадкой, чем все ее заботы, вместе взятые.

Жаль только, что они не шли в одну сторону, и потому не смогли бы продолжать путь вместе; увы, Тхайле не удастся разделить эту непонятную радость… Но они ведь шли навстречу друг другу – и обязательно встретятся!

Незнакомцы бывают разные; девушка, путешествующая в одиночку, нигде не может чувствовать себя в полной безопасности от всяких злодеев. Тхайле риск такой встречи казался чем-то возможным, но маловероятным, вроде удара молнии – ничего подобного никогда не происходило ни с ней, ни с кем-то из тех, кого она знала. Эти абсурдные, абстрактные тревоги она старалась загонять поглубже, считая их странными свойствами женской натуры.

Между тем радостные чувства быстро приближались, но потом вроде как замерли на месте; наверное, женщина (или мужчина) сделала остановку, чтобы насладиться полуденным отдыхом, и, значит, Тхайла сможет подобраться незамеченной и разглядеть ее. Или, быть может, его… Зрение не обладало направленностью, достаточной для того, чтобы подкрасться к кому-то, но прямо впереди Тхайла заметила группу из трех деревьев, абсолютно уединенную в безбрежном море сорных трав. Там есть тень, значит, как раз туда и следует держать путь…

И вдруг радость, мирно разливавшаяся под деревьями, превратилась в приступ сильного гнева, восторг стал яростью – и со стороны деревьев до Тхайлы донеслись вопли боли, пронзившие пропеченный солнцем воздух, подобно игле. Девушка едва не бросилась наутек, но вовремя сообразила, что видит скорее не страх, а гнев. Медведь, или лев, или даже змея вызвали бы куда более сильные чувства, и Тхайла бросилась на помощь.

Крики указывали ей дорогу. Обогнув последний клочок высоких бамбуковых зарослей, Тхайла остановилась как вкопанная: ее радостный незнакомец, невнятно завывая, выплясывал под деревьями нагишом, с яростью хлеща себя тряпкой, которая могла оказаться его штанами. Соломенная шляпа, пара сандалий и какой-то нехитрый обед лежали в тени, забытые и брошенные. Даже отсюда Тхайла видела, что по ним ползают муравьи: целые полчища огромных красных муравьев.

Несчастная жертва насекомых оставила дикий танец, чтобы внимательно осмотреть себя. Всплеск эмоций быстро притухал, причем отчаянный гнев уступал место сожалению с оттенком насмешки над самим собой. Убедившись наконец, что все маленькие злодеи повержены, незнакомец вскинул голову и обнаружил, что не один. Взвизгнув от ужаса, он высоко подпрыгнул, одновременно пытаясь повернуться к Тхайле спиной и натянуть штаны. В результате он рухнул наземь в клубах крайнего замешательства. Тхайла ничего не могла с собой поделать и рассмеялась, прикрыв рот ладонью.

Очень быстро она поняла, что унижение и физическая боль, которые она хорошо видела в эмоциях несчастного, смешались с прежним весельем. Кажется, незнакомец увидел в происшедшем свои забавные стороны, а такая реакция от мужчины в подобных обстоятельствах казалась Тхайле почти невероятной. Она подавила смех, как только незнакомец поднялся и подошел, все еще задыхающийся и весь в разводах дорожной пыли и пота.

– Я – Лииб из Дома Лиита, – представился он, – и… и… Ой, надо же! Надо же! – Он умолк, уставившись на нее и, кажется, совсем позабыв закрыть рот. Волна радости и счастья едва не сбила Тхайлу с ног.

Лииб оказался мальчишкой, примерно одногодком Тхайлы. Он был невысок, довольно худ и в чем-то очень комичен. Его темные с рыжиной волосы вовсе не курчавились, а струились вниз волнистыми прядями. Уши у Лииба были большие, совсем не острые и забавно торчали по сторонам; нос же, наоборот, казался слишком мал для его лица.

Но глаза Лииба были чистое золото, и они сделались огромными от восторга.

– Я Тхайла из Дома Гаиба, – нерешительно отвечала она, а Лииб снова и снова тихо и беспомощно охал.

– Что-то не так? – спросила сбитая с толку Тхайла.

– Ты… Ты прекрасна! И тогда лицо его залилось краской под глубоким загаром – от ключиц до кончиков смешных ушей, и снова Тхайла увидела замешательство, но оно не закрыло собой его радости, – она вдруг почувствовала, что и сама краснеет. И быстро отвернулась прочь.

Еще никто не называл ее прекрасной, действительно имея это в виду, а Лииб так и думал.

Хочу тебя! – кричали его чувства. – Хочу тебя! Хочу тебя!

Даже похотливый Уайд не был способен на столь сильную страсть, и Тхайла думала, что страсть, исходящая от этого Лииба, оттолкнет ее, подобно тому, как оттолкнула от мужа сестры. Но этого почему-то не произошло. Эта страсть была непохожа на хочу-тебя-чтобы-ты-сделала-меня-счастливым Уайда, совсем непохожа – она напомнила Тхайле то желание, которое видела в сестре, укачивающей ребенка. Это была страсть хочу-тебя-чтобы-сделать-тебя-счастливой – нежность! Тхайла еще никогда не видела такой нежности; немного от матери, пожалуй, но не от мужчины! И потом, это ведь разные вещи.

Когда она решилась поднять глаза, Лииб все так же изучал землю под своими босыми ногами, сгорая от неловкости и растирая муравьиные укусы на своих опухших тощих ребрах. Его хочу-тебя затмилось неловкостью и сожалением, что это вырвалось у него, но его «ты прекрасна» все еще было там, внутри.

– Если ты рискнешь спасти свои сандалии и шляпу, – сказала наконец Тхайла, – то у меня найдется немного пищи, которую мы сможем разделить.

Лииб моргнул.

– Тхайла? Тхайла, ты сказала? Она кивнула.

– Какое чудесное имя…

Лииб изучал ее короткую прическу с растущей надеждой:

– Добрая жена Тхайла?

– Нет, просто Тхайла.

И Лииб закрыл глаза, словно вознося молитву Богам.

– Иди спасай свою обувь, Лииб, – сказала Тхайла, – и потом все расскажешь.

* * *

Они сидели на испепеляющем солнце и жевали хлеб. По очереди откусывали от куриной ножки, и Лииб рассказывал. Рассказывал и рассказывал.

Только об одном он мог говорить – о чудесном месте для Дома, которое нашел в своем странствии. Оно у реки, говорил Лииб, у запруды. Там растут всякие-всякие деревья. Там даже есть древний колодец, который он легко сможет расчистить. Там есть участок, на котором когда-то рос рис, и он снова будет там расти, и один только он сумеет прокормить большую семью. Там столько рыбы! Там полно леса на растопку и огромное количество ивовой лозы для плетения стен – а Лииб замечательно умеет плести стены и обязательно построит большую хижину! Там также есть одичавшие фруктовые деревья и столько ягоды! Там много сладкой травы для коз, которые будут давать молоко для… э, детей. В этом месте своего рассказа Лииб опять густо покраснел. А в получасе ходьбы живет старая пара, которая будет рада иметь в соседях молодую семью и одолжит им топор и все такое, чтобы начать, и, наверное, оставит им большую часть хозяйства, когда умрет, потому что их собственные дети живут теперь очень далеко…

– Это идеальное место, – сказал Лииб. – Самое прекрасное во всем Тхаме. – И Зрение Тхайлы добавило, что сама она отлично туда вписывается.

«Остерегайся тех, кто быстро влюбляется, – как-то посоветовала ей мать, – потому что они точно так же быстро разлюбят».

«Кто угодно, только не Лииб», – думала она. У Тхайлы было Зрение, и она знала, что Лииб не просто страдает от плотского желания (хотя в его эмоциях этого тоже хватало) – он свято верит, что нашел идеально подходящее место для Дома Лииба и встретил идеально подходящую девушку, с которой его можно разделить на следующий же день! Если человек способен верить в Богов, то в это он поверить просто обязан.

В итоге Лииб исчерпал свое красноречие и просто сидел, молча разглядывая Тхайлу глазами, горящими прежним восторгом.

Она объяснила, что навещала сестру и теперь направляется домой.

– Но ты ведь пойдешь взглянуть на мой Д… на мое место? – умолял он.

Лииб вовсе не был похож на того, кого она себе представляла. Ни огромных мускулов, ни широких плеч. Он был невысок и, в общем, далековат от идеала мужской красоты. В лучшем случае «обыкновенный»! Но у Тхайлы было Зрение – и она никогда еще не видела подобного мужчины; по крайней мере, такого, чтобы чувствовал к ней нечто похожее. Нежный, любящий мальчик, который смеялся, когда ему следовало бы злиться. Мальчик, который даже самого себя не воспринимал всерьез, но зато очень серьезно отнесся к ней и хотел сделать ее счастливой.

Тхайла боролась со слезами. Она не могла сказать Лиибу о Колледже, она не в силах объявить ему, что вскоре они должны будут расстаться.

Она покачала головой.

И Лииб опять вспыхнул до корней волос.

– О, я знаю, мы только что познакомились! – вскричал он. – Я вовсе не хотел… Не так скоро… Я хочу сказать, ведь я только хотел, чтобы ты посмотрела. И подумала, конечно. Я не имел в виду… этого!

Тхайла снова покачала головой. Проблема была вовсе не в этом. Если бы Лииб показал ей место для Дома, и оно хоть на десятую долю оказалось столь хорошо, как он рассказывает, она приняла бы Лииба прямо там – нагие тела на траве… В своих чувствах она была уверена. Но этому не бывать – ей надо идти в Колледж.

Однако Тхайла не могла заставить себя сказать ему ужасную правду, потому что тогда Лииб навсегда уйдет из ее жизни, а про себя Тхайла думала, что нашла (пускай ненадолго) что-то столь же драгоценное, как и то место, на которое набрел он сам.

«Когда в чем-то сомневаешься, спроси совета у матери». Еще одна из поговорок Фриэль.

– Почему бы нам не отправиться в Дом Гаиба и не поговорить с моими родителями? – сказала Тхайла в итоге.

Счастье Лииба было сложно передать. И так долго, до самого вечера они шли рука в руке.

5

Принц Холиндарн Краснегарский вкушал второй завтрак. Ему нравилось получать по несколько завтраков в день, дабы достойно подготовиться к обедам, которых бывало ровно столько, сколько согласна была предоставить его мать. Если принять прожорливость за основной критерий, тогда Холи, вне всякого сомнения, родился импом.

Глядя сверху вниз, как он деловито сосет и похлопывает грудь своими крошечными кулачонками. Инос пыталась решить, действительно ли у Холи нос фавна, или это просто нормальный младенческий нос. Как обычно, она так ничего и не решила, но не особенно из-за этого расстроилась. Там будет видно. Имп или не имп, рос принц Холиндарн по-етунски, и все благодаря частым завтракам.

Какими бы иллюзиями насчет прихода весны не тешились в остальном мире, Краснегару было виднее.

Дни становились все длиннее, но полярная зима еще не выпускала замок из своих ледяных объятий. Снова и снова вокруг его стен завывали вьюги, а огромный камин в тронном зале то и дело выплевывал режущие глаза облака дыма. Королева сидела, едва не сунув ноги в очаг, а за ее спиной тем временем кипела обычная дворцовая жизнь, слуги входили и выходили, старательно делая вид, будто не замечают, чем занимается ее величество.

Инос задумалась, сколько же правивших до нее монархов вели себя так же беззаботно и при этом удерживали уважение подданных. Даже ее родители были бы шокированы, а ведь они никогда не слыли поборниками этикета! Королева Эванейра никогда не кормила принцессу Иносолан вот так, при всех…

Главный нарушитель церемониала, истинная причина падения традиционного этикета, сидел рядом с ней на скамье (лицом в другую сторону) и наблюдал, вероятно, за тем, что происходит в дальнем конце зала. Так или иначе, иногда он бросал восхищенные взгляды на грудь Инос, имея на то полное право, и ей было приятно королевское внимание.

Рэп только вчера вернулся с китового промысла (и по возвращении целых три часа разгребал снежный сугроб, заваливший ворота королевства), и тревога ожидания растаяла, отпустив мысли Инос. Она была также рада увидеть, что он сегодня в отменном настроении – что-то беспокоило, точило Рэпа изнутри еще с зимних Празднеств. Вечно тяготиться какими-то мрачными думами – нет, на него это не похоже! Инос хотела, чтобы он поделился своими заботами с ней, снял бы с плеч этот груз, но давать волю любопытству не собиралась. Он все расскажет сам, когда наберется духу.

Рэп ненавидел «строить из себя короля», однако сегодня он вовсе не казался неряшливым. Куртка выглядела вполне сносно, несмотря на то что башмаки несколько портили картину.

– Нет-нет-нет! – возопил с тронного помоста чей-то пронзительный голос. – В эту реплику надо вкладывать побольше чувства! Ну-ка, еще раз!

– Ты – самая прекрасная женщина на всем белом свете! – ответствовал раздраженный мальчишеский тенор.

– Вот, уже на что-то похоже. Но все равно, старайся побольше.

Король с королевой обменялись улыбками. Дети замка безустанно репетировали будущую драму под названием «Кошмарная месть Аллены Справедливой», сценарий, постановка и режиссура принцессы Кейди. В заглавной роли – она же, естественно.

Любительские спектакли были древней традицией Краснегара, одним из множества способов не умереть со скуки, которые выработали его жители за череду веков долгого зимнего безделья. Танцы, исполнение мадригалов, концерты и всевозможные турниры тоже входили в это число; всякий, чьи вкусы варьировались от кулачного боя до игры на лютне, всегда мог найти себе занятие по душе.

В Краснегаре жило много выдающихся талантов – даже чересчур много для его скромных размеров. Инос могла бы с ходу припомнить имена четырех-пяти великолепных певцов, одного жонглера, двух-трех танцовщиц и сдесяток музыкантов, любой из которых смог бы прославиться на всю Империю. Но так было не всегда. Перемены в национальном характере краснегарцев восходили к некоему безумному деянию самой Инос, случившемуся… Боги! Куда так спешит время? Кейди и Гэту теперь уже по тринадцать лет, стало быть…

– Что тебя так беспокоит, любимая? – тихонько Осведомился Рэп. – Что, маленький монстр высасывает из тебя жизненные соки?

Холи отвлекся от дела и закатил глазенки, пытаясь выяснить происхождение голоса. Инос ухватилась за шанс оторвать его от груди и перехватила младенца повыше, положив его головку себе на плечо.

– Застегни меня, любимый.

– Ну, на самом-то деле, – сказал Рэп, сверкнув глазами, – я куда лучше расстегиваю, чем наоборот.

– Тогда тебе нужно попрактиковаться! – резонно отвечала королева.

Рэп вздохнул и занялся крючками ее корсета…

– Что же насчет беспокойства, – Инос тут же принялась укачивать принца, – то я просто думала… Не слишком ли рано для Кинвэйла в будущем году? Может, через год?..

Рэп нахмурился.

– В трехтысячном, то бишь? Слушай, ей вообще-то обязательно нужно ехать?

Удивленная этим ответом. Инос обратилась к изначальным соображениям и заново прикинула необходимость поездки. Она всегда считала само собой разумеющимся, что Кейди рано или поздно придется отправить в Кинвэйл для того, чтобы постичь там премудрости этикета и имперские манеры. Как она сама когда-то туда ездила.

Как же она скучает по тетушке Кейд! Вот уже больше года прошло с тех пор, как милая старушка опочила в мире, чтобы уже не проснуться наутро… Душа ее воссоединилась с вечными Силами Добра. Аквиала послала весточку через магический портал, и Инос с Рэпом были инкогнито на похоронах, но ей до сих пор так не хватает порой дорогой, любимой тетушки. Без нее Кинвэйл уже никогда не будет прежним.

– Наверное, сначала нам стоит разобраться с правом престолонаследия, как ты считаешь? – сказала она наконец. – Ты хочешь, чтобы Гэт унаследовал трон?

Теперь настала очередь Рэпа удивленно приподнять брови. Он оглянулся, словно стараясь убедиться, что никто не подслушивает; возможно, ему пришло в голову, что обыкновенная скамья у очага – не слишком удобное место для обсуждения столь важных проблем. Впрочем, едва ли подобные мысли могли занимать его.

– А что, есть какое-то правило? – спросил Рэп. – Кейди ведь старше.

– Всего на двадцать минут! Просто обычай – старший мальчик и есть наследник. Так принято в Империи, и так всегда было в Краснегаре. Дочерей отсылают прочь в обмен на добрососедские отношения, младших сыновей отправляют на войну, где те погибают, покрыв себя и семью славой своих подвигов, а старший сын наследует престол. Это жестоко, разумеется, но зато прекращает все споры. У меня ведь был старший брат, ты же знаешь. Но он умер в младенчестве.

– Да, знаю, – печально улыбнулся Рэп. – От скольких неприятностей он бы избавил нас с тобой, если только бы выжил!

Инос отвела взгляд, отвлекаясь на срыгнувшего Холи. Да, уже довольно скоро вопрос о престолонаследии придется поднять на совете… Но Рэп бормотал еще что-то.

– Честно говоря, – тихо сказал он, – я не очень хорошо представляю себе Гэта, управляющего королевством!

Верно, Гэт был удивительным тихоней.

– Но с другой стороны, – добавил король, – представить королевство, способное вытерпеть Кейди на престоле больше недели, мне еще сложнее. – Рэп улыбнулся, убирая из своих слов жало. – Наверное, нам стоит послать Кейди в Имперский военный колледж, а Гэта – в Кинвэйл, чтобы обучить его благородным манерам.

– Мне кажется, Гэт родился с благородными манерами. В этом вся беда!

– Согласен. Гэт, управляющий етунами, как-то не укладывается в голове, правда? – Король вздохнул, без сомнения вспоминая о синяках, шишках и переломах, заставивших всех в королевстве всерьез считать его монархом Краснегара. – Но Кейди – это прирожденный тиран… – Понизив голос, он добавил:

– Осторожно! У нас компания.

– Папа! – прозвенел голос прирожденного тирана, и Кейди возникла за спиной Инос, шелестя костюмом Аллены Справедливой. – Ничего не получится!

– Что не получится, дорогуша? Аллена Справедливая топнула ногой.

– Игги в роли Чародея Трэйна. Любая лошадь сыграет лучше, чем он!

– На своем веку я встречал лошадей, обладавших удивительным актерским мастерством, – ответил на это Рэп.

– Ты знаешь, что я имею в виду!

– Хорошо, тогда почему бы тебе самой не сыграть Чародея Трэйна? Так уж и быть, я попробую перевоплотиться в Аллену Справедливую.

Кейди испустила королевский вопль ярости, совершенно напугавший ее младшего братца. Инос утешила его и отчитала дочь. Казалось, Рэп мучился несварением желудка – он всегда так выглядел, когда приходилось сдерживать смех.

– Мне нужен Гэт! – объявила Кейди, плюхаясь на скамью между родителями и старательно надувая губы. Застегнутая, как полагается. Инос развернулась лицом к залу, чтобы видеть, что происходит на помосте и заодно согреть спину. Кроме того, королевская семья будет являть собой пример идеальной житейской гармонии, если все трое будут сидеть чинно. Повернувшись к дочери, королева обнаружила, что шкатулка с ее драгоценностями вновь не устояла от варварского набега, и к тому же роскошное платье Аллены Справедливой, изготовленное из малинового бархата, носит подозрительное сходство со шторами из лучшей гостевой спальни замка.

Рэп наблюдал за тем, как слуги гонят прочь незадачливых артистов, пытаясь расчистить зал перед тем, как начать собирать на стол.

– А где Гэт, кстати?

– Не знаю! Он мне не говорит. Король сощурился.

– Как, он не занят в спектакле? – Нет. – Кейди все еще дула губы. – Не хочет! Пропадает где-то полдня и потом не говорит даже, где был! А мама не разрешает проследить, куда он ходит!

Рэп тихонько присвистнул и затем поманил слугу, тащившего мимо уставленный кружками поднос:

– Эгей, Прет!

Широко улыбаясь, слуга подскочил поближе и, согнувшись в поклоне, подождал, пока король не снимет с подноса кружку.

– Если Холи может пить весь день, не понимаю, почему я не могу последовать его примеру! – Рэп поднял кружку в немом тосте, широко улыбаясь Инос, прежде чем отпить из нее. Королева не могла понять, что же могло его так неожиданно развеселить. – Вообще не будет никакого глупого спектакля! – заявила Кейди. – Если Игги выйдет на сцену в роли Трэйна, тогда мы все станем посмешищем! Я отменяю представление.

– Это ужасно, дорогая, – осторожно вставила Инос. – Но, может быть, ты сумеешь немного переделать роль Трэйна, чтобы Игги смог с нею справиться?

– Нет! Это безнадежно! – Некоторое время принцесса страдала молча, явно под впечатлением огромного урона, нанесенного таким образом культурной жизни королевства. Но потом она, впрочем, произнесла самым что ни на есть медовым голосом:

– Папочка?

– Когда ты меня вот так называешь, я уже знаю, что ты собираешься попросить меня о чем-то запретном! – Рэп еще глотнул эля и облизнул губы. – Да, милая моя?

– Правда, что капрал Изирано – лучший фехтовальщик в королевстве?

Рэп послал Инос изумленный взгляд над головой дочери.

– Вне всяких сомнений, – сдержанно ответил он.

– Он фехтует лучше, чем ты сам?

– Я-то? Кейди, да я фехтую хуже любого капельмейстера! Я что, часто болтаюсь по королевству со шпагой в руке?.. Но, насколько я могу судить, Изирано действительно мастер своего дела.

– Я хочу, чтобы ты попросил его давать мне уроки фехтования.

– Уроки фехтования… – Остолбеневший Рэп пытался взять это в толк. – А могу я спросить, зачем тебе фехтование, милая?

– Неужели девушке требуется для этого больше причин, чем мальчишкам?

Эти двое могли спорить часами. Инос занялась пеленками Холи, ожидая, кто же выйдет победителем на этот раз. Про себя она прикидывала, понимает ли Рэп, что капрал Изирано из породы мужчин, которых девушки считают красавцами. Она раздумывала также, не случилось ли с Кейди это, и знает ли Рэп, что его «неприятности» со старшей дочерью едва только начались?

Король между тем занялся стратегическими маневрами.

– Ну что же, я не вижу причин для отказа. Фехтование – вещь полезная… Но в любом случае тебе стоит спросить самого капрала, есть ли у него время на занятия с тобой.

– Спрашивала. Он не хочет даже говорить о занятиях.

– Вот как… А ты вежливо спрашивала? – Конечно! – отвечала Кейди с подозрительным жаром.

– А может, ты просто попыталась приказать ему давать тебе уроки фехтования? Кейди, я же сотни раз тебе повторял, что ты не должна шляться по замку, разбрасывая свои приказы направо и налево! Ты вообще никому не можешь приказывать, ни единому человеку! И я предупредил всех в королевстве, чтоб никто даже и не думал твои приказы выполнять! Всех!

Не обращая внимания на возможность контратаки, предоставленную ей этой внезапной вспышкой, Кейди негодующе воскликнула:

– А как же я тогда получу свои уроки?

– Попроси. Вежливо.

– А могу я сказать ему, что ты…

– Нет! И вообще меня не стоит упоминать.

– Тогда он все равно не захочет! – завопила Кейди. Она сорвалась со скамьи и унеслась прочь так быстро, как только позволяла бархатная штора.

– Бог Безумия… – пробормотал Рэп, поднимая к губам кружку. Когда она была уже у самого рта, король обернулся к улыбающейся Инос. – Фехтование? – Королева Элвен из «Доблестного Джапена», надо думать.

– Ага, опять дают о себе знать мои скудные познания по части литературы… И что это такое с Гэтом?

Он вправду разорвал наконец свои путы?

Инос думала, что Рэп уже знает. Это материнство сделало ее столь забывчивой, наверное…

– Еще до того, как ты отправился в море, Гэт занялся добрыми делами, ты не знал?

– Теперь знаю. И что за добрые дела?

– Все то, чем я обычно занималась. Горячий суп больным – и так далее. Он пришел ко мне и сказал, что, пока Холи мал, я все равно не смогу уделять этому много внимания, так, быть может, ему стоит попробовать?

Короля распирала гордость за сына.

– Что, его собственная идея?

– Очевидно. Он занимается этим вот уже две недели, кажется.

– Чудесно, – сказал Рэп, сияя. – Сам догадался, надо же!.. И не спрашивал разрешения у сестры?.. И действительно старается – то есть ты убедилась, что суп попадает туда, куда надо, правда ведь?

– Конечно! Я ведь научилась кое-чему за тринадцать лет материнства.

– Отлично! – радовался Рэп. – Просто отлично! Надо мне поговорить с ним, поздравить парня.

– Да, тебе стоит поддержать его, – добавила Инос. – Вчера он совсем расстроился. Знаешь, умирает старик Триппи, и…

– Бог Дураков! – Кружка Рэпа обрушилась на пол, разбрызгав остатки эля и ошметки пены. Король в ужасе уставился на Инос. Лицо его посерело, словно бы Рэп увидел дракона.

4

Рэп быстро расхаживал взад-вперед. Инос устроилась в одном из больших обитых кожей кресел у камина и терпеливо ждала, когда же он успокоится настолько, что можно будет разговаривать по-человечески. Они вымели пивную лужу у очага, передали Холи няньке, постаравшись проделать это так, чтобы он не успел проснуться и потребовать обеда, и удалились в свои покои. Теперь, надо полагать. Рэп все расскажет. Торф в камине дышал жаром, и комната была хорошо прогрета – большая редкость в зимнем Краснегаре.

Иносолан изучала лицо Рэпа, стараясь, чтобы он этого не заметил. Он всегда казался высоким, если только не стоял рядом с етуном. Почти неуклюжим.

Осторожный в движениях, доброжелательный, не сознающий собственной силы человек. Крайне немногие бывшие мальчики с конюшни могли заставить королевство принять их в качестве владык, но Рэпу это удалось, и Инос была уверена, без всякой помощи волшебства. Очень немногие смогли бы отказаться от того, чем пренебрег он, – от божественности, от самодержавной власти. Все, чем владела Инос, принадлежало Рэпу, и она ежедневно благодарила Богов за счастье быть рядом с ним.

Если Гэт был благороден от рождения, тогда он унаследовал лучшие черты своего отца.

– Капрал Изирано, – произнес Рэп, все еще не останавливаясь. – Он отправился в Империю… Когда? С десять лет тому назад? Заскучал по дому и вернулся… В прошлом году?

– В позапрошлом.

– Правильно. – Рэп взглянул на Инос, глаза его странно блестели. – Ты знала, что он дезертировал из императорской армии?

– Подозревала. Что, это важно?

– Да нет, нисколько. Если хочешь что-то прекратить, делай это сразу… Я бы так и поступил. – Рэп снова принялся мерить комнату широким шагом. – Впрочем, он был в одном из хороших легионов. И в команде фехтовальщиков! А ведь он даже не аристократ, между прочим.

Рэп, должно быть, пытается собрать воедино свои мысли, а вовсе не хочет все запутать.

– Ну и что? – подсказала Инос.

– Легионеры вообще не фехтуют. Они мечут свои дротики, а потом тычут во врага мечи, но никогда не фехтуют.

– Да, любимый. – Какое отношение может иметь капрал Изирано к Гэту?

– Но тем не менее в каждом легионе есть свой отряд фехтовальщиков. Они устраивают состязания, вроде турниров, и люди проматывают на ставках целые тысячи. Чтобы попасть в команду фехтовальщиков легиона, ты должен быть одним из лучших, черт побери!

– Да, дорогой.

– Одним из лучших, – шептал Рэп. – Вдобавок, разумеется, они все там один знатнее другого, но сдается мне, что Изирано был лучшим в своем отряде!.. Брунраг бросила мужа и отправилась на юг… не помню когда. И три года уже как вернулась… или четыре?.. Ты в этом лучше разбираешься – она в самом деле хорошо поет?

– Хаб упал бы к ее ногам.

Король рухнул во второе кресло, выбив из него приличное облако пыли.

– Я все думаю, сколько же человек так и не заскучало по дому? Скольких мы потеряли навсегда?

– Это все моя вина, ты хочешь сказать?

– Брось, никакая не вина, но все из-за тебя, это уж точно. Это ведь ты разбрасывала магию на все четыре стороны.

Инос поежилась, вспомнив тот день, когда сама она была волшебницей – примерно с час. Как только ей удалось уговорить Рэпа открыть ей четыре Слова Силы, Инос созвала всех подданных королевства к замку и прокричала все четыре Слова в толпу, чтобы их слышали все. Это был худший день в ее жизни. Боль едва не убила ее, но Инос сделала то, чего хотела.

Лампы еле заметно моргнули, и одна из оконных рам тихонько скрипнула. Стекло сплошь было заметено снегом.

– Конечно, ненадолго, – добавил Рэп. – Ты же знаешь.

Они никогда еще не обсуждали этого, но Инос кое о чем догадывалась и выведала детали у тетушки.

– Да, Кейд говорила мне. Немного.

– Я лгал людям все эти годы, – мрачно проговорил Рэп. – Настаивал, что никакой я не волшебник. Но знаешь, это все равно что сказать, будто у тебя нет денег, подразумевая, что сегодня все осталось дома. Я подразумевал «не волшебник в данный момент»… Неисправимый лжец!

– Зачем так говорить? Ты просто избегал расспросов – я же сама слышала. Волшебник ты или нет – твое дело, и больше никого это не касается!

Если бы Рэп хоть однажды признался, что владеет магическими силами, краснегарцы до сих пор таскали бы к нему больных детей и умирающих родственников, а все остальное время сторонились бы его, шушукаясь в подворотнях. Ибо ничего так не страшились простые краснегарцы, как волшебства.

– Знаешь, твоя выходка почти сработала, – сказал Рэп. – Ты и впрямь разрушила одно из них – Слово Маленького Цыпленка. Оно настолько ослабло, что попросту перестало существовать. Не знаю почему – ведь оно было, наверное, самым сильным из всех. Ты разнесла в клочья остальные. В них осталось так мало силы, что многие люди забыли их. Большинство.

Лицо Рэпа словно застыло. Волшебникам больно говорить о своем искусстве.

– Но не ты.

– Нет. У меня просто способность к магии, и потому я помню Слова лучше кого бы то ни было. Во мне – их дом… Так что я по-прежнему волшебник, между прочим. Только очень слабый волшебник, потому что в Словах осталось так мало силы. У меня есть три слабых Слова и одно могучее – то, которое я получил у Сагорна и не открыл тебе.

– И при чем тут капрал Изирано? – спросила Иносолан, хотя уже распрекрасно догадывалась обо всем.

– Он, вероятно, находился в толпе, когда ты устроила свое представление. Тогда он был еще совсем мальчишкой и, наверное, запомнил одно из Слов.

– И уже тогда у него были способности к фехтованию?

Рэп кивнул.

– Да в придачу способности к магии, вроде как у меня. Главное, он запомнил Слово. И стал фехтовальщиком с магическими способностями. Однажды обнаружив в себе этот свой дар, он отправился в Империю, поскольку здесь его некому было обучать.

И сколько других последовало за ним? Певицу Брунраг и десяток-другой человек Инос могла назвать с ходу. И, как сказал Рэп, есть и другие – те, кто тоже отправился на юг, но так и не вернулся назад.

– Значит, у нас здесь живут адепты и маги? Может быть, даже один-другой волшебник?

Рэп уставился в очаг, тлеющий красноватым светом.

– Никаких волшебников. Ты разбросала четыре Слова, и одно из них, кажется, погибло вовсе. Значит, остаются три. Я пока не замечал в округе адептов и магов, но они могут и прятаться. Если у них есть хоть капля соображения, они так и делают.

Инос встала и подошла к креслу Рэпа, чтобы устроиться на подлокотнике. Рукой прошлась по перепутанным волосам мужа.

– И теперь они умирают?

– Некоторые. Слова передаются на смертном ложе. У кого угодно может быть свое Слово… Насколько я знаю, у старого Триппи такое Слово есть. Понимаешь теперь, в чем проблема?

– Ты думаешь, Гэт пытается получить свое Слово Силы?

Застонав, Рэп потер виски.

– Может, и так. Кто-нибудь ему, наверное, рассказал – Боги знают, кому здесь это известно… Не знаю. Гэт всегда казался таким открытым, честным парнем…

Инос не произнесла вслух то, о чем подумали оба, – что сын мог унаследовать от отца Дар к магии.

– Вдруг это какой-то инстинкт заставляет Гэта? – спросила она, помолчав.

– Едва ли. Даже очень могущественные волшебники, даже смотрители не в состоянии заметить Слово, если им не пользуются. Так какой же тогда инстинкт способен притянуть человека к его Слову?

Какое-то время оба молчали. Рэп положил на колено Инос свою голову, тяжелую от недобрых предчувствий.

– И что, это очень серьезно, любимый? – спросила она. – Даже если он подберет все три Слова и станет магом – что в этом такого ужасного? Ты же передашь детям свои Слова, когда придет час умереть, не так ли?

– Признаться, я еще не собирался умирать, но, похоже, так и будет. Поступлю, как сделал когда-то Иниссо: передам каждому из детей по Слову. Но Гэт слишком юн, чтобы ему можно было доверить Силу. Не в этом дело, впрочем.

Инос, похоже, пропустила что-то серьезное.

– В чем же тогда дело, любимый?

– В том, что все три Слова очень слабы. Да, они способны сделать человека магом, но только очень скверным магом.

– И что подвластно скверному магу?

– Не многое, наверно. Попытается превратить кого-нибудь в лягушку – а у того только позеленеет кожа или еще что-нибудь в том же духе. Не могу сказать.

– Значит?..

– Значит, такой маг станет легкой добычей для любого волшебника посильнее, который окажется поблизости. Тот почувствует, что здесь кто-то пользуется Силой, и превратит слабого в своего раба – в «сторонника».

– Тогда тебе следует серьезно поговорить с сыном!

– Наверное, следует.

– Только держи Кейди подальше от всего этого! – твердо сказала Инос. – Если она о чем-нибудь пронюхает, то ни одному старику в Краснегаре не дадут умереть спокойно.

Рэп снова вздохнул.

– Я никогда не видел собственного отца. Знаешь, я не очень хорош в смысле «разговора-по-душам-с-сыном».

Ерунда. Дети преклонялись перед Рэпом, как и десятки других детей из числа обитавших в стенах замка.

– Я уверена, ты с этим справишься, – мягко заметила Инос. – По сравнению с убийством Тана Келькора, это вовсе не так уж и сложно.

5

«Все это не правильно, – думала Фриэль. – Не правильно, не правильно, не правильно!» То, что каждая мать считает драгоценнейшей радостью и что случается всего раз-два на протяжении ее жизни, испорчено проклятием Дара и превращено в трагедию. Бесценный миг обернулся пыткой.

От кипевших вокруг нее эмоций голова Фриэль просто раскалывалась. Она злилась на Тхайлу, которой, конечно, следовало открыть мальчишке правду сразу же и не тащить его в Дом Гаиба. Злилась она и на самого Гаиба, который вновь стал строить из себя туповатого молчуна, ибо был здорово испуган и не хотел в этом сознаваться. Она злилась даже на этого изнывающего от любви коротышку со смешными круглыми ушами – на него в особенности, потому что мальчишка Лииб оказался оглушен, очарован, поражен ее дочерью, словно ударом кузнечного молота. Злилась, потому что она видела заморыша и в то же время видела прекрасного принца из старой сказки.

Раздражали ее и новости, принесенные Тхайлой. Ленивый Уайд никогда не внушал Фриэль доверия, но Шиила ничего не хотела слушать. И куда ее теперь завела глупость? Любая девушка должна верить в то, что чувствует ее мать, особенно если мать способна видеть, как Фриэль. Но Шиила – дело второе, эти заботы можно оставить на потом.

Солнце только что опустилось за хребет Кестрель, и золотистая луна, почти полная, едва успела выкатиться из-за гор. Стоял чудесный вечер; даже насекомые особенно не донимали. Вот разве что эти чувства… Если у нее самой разболелась голова, что же тогда происходит с Тхайлой?

Все четверо сидели перед хижиной в скорбном молчании: они с Гаибом – на скамеечке, прислонясь спинами к стене, а влюбленные – на земле, подтянув под себя ноги. Рядом, но не касаясь друг друга.

Он нашел Дом, о котором мечтал, и теперь хотел поселить в него девушку своей мечты… Она хотела скрыться в его Доме от учетчиков и Колледжа…

Лииб в жизни не слыхал о семьях, обладающих Даром, и вообще о Способностях. Гаиб объяснил ему, довольно грубо. Фриэль заставила себя повторить все сначала, не выдавая неприязни.

Мальчишка обезумел от горя. Тхайла едва не разрыдалась.

Теперь Гаиб сидел, храня напряженное, настороженное молчание и постоянно поглядывая вокруг, будто ожидая, что вот-вот этот учетчик-маг Джайн снова выйдет к нему из-за толпившихся вокруг деревьев.

– А сколько осталось до твоего дня рождения? – спросил Лииб, повернувшись к Тхайле. Та всхлипнула.

– Полгода. Первое новолуние дождливой поры.

Он мрачно кивнул, вновь принимаясь ковырять волдырь на ноге.

– А твое? – дрожащим шепотом спросила Тхайла.

– Через месяц. Мне будет восемнадцать. Выглядел он куда моложе, но Фриэль не увидела в его словах лжи. Она вообще ничего не видела в нем, кроме огромного клубка разочарования и спрятанной внутри него любви, конечно.

– Мама! – простонала Тхайла, – Что же нам делать?

– Делать? Ты и без меня прекрасно знаешь, что тебе следует делать! Придется подождать еще месяц-два, а потом мы отправим тебя в Колледж.

Фриэль попыталась вообразить себе Гаиба, надолго покинувшего Дом и пустившегося в далекие странствия. Воображение упрямо уворачивалось, словно пугливый олень.

– Или мы найдем кого-нибудь, кто доставит тебя туда… Добрый Лииб останется здесь на ночь, а завтра пойдет своей дорогой.

Две вспышки боли едва не разорвали ей голову. Лииб потянулся и дерзко взял Тхайлу за руку. Боль не утихала.

– В мире множество хорошеньких девушек, парень! – холодно молвила Фриэль. Новая боль.

– Это место, которое он нашел, – кашлянув, сказал Гаиб. Раздражение его росло, усиливалось. – Ты ведь его еще не видела?

– Нет, отец, – терпеливо ответила Тхайла. Они объясняли это уже несколько раз. – Но я верю в то, что рассказывает о нем Лииб.

– В долине много всяких жуков, – пробормотал Гаиб. Он в жизни там не был, конечно.

– Я всю свою жизнь прожил в долине, – звенящим голосом сказал мальчик. – Мне известны кое-какие хитрости насчет жуков.

Фриэль еле сдержалась, чтобы не рявкнуть на него. Можно подумать, дело в жуках!

– Это далеко, – пробормотал Гаиб. Под его спокойной наружностью бродила такая дикая ярость, какую Фриэль раньше даже представить в нем не могла. Она надеялась только, что Гаиб не выместит досаду на парнишке, чья вина заключалась лишь в том, что он влюбился.

– Да, это далеко, добрый мой муж, – фыркнула она. – Какая разница, где оно?

– Могут и не найти их там, – тихо ответил он. Взорвавшиеся чувства едва не сбросили Фриэль со скамейки. Надежда, и страх, и удивление. Удивление было ее собственным, как и изрядная доля страха.

– Учетчики кого хочешь разыщут! – Учетчики посещали округу каждый год или два, допытываясь о новых Домах и о тех, кто живет в них.

– Да, конечно, – согласился Гаиб.

– Я никогда даже не слыхал об учетчиках! – с внезапной силой сказал Лииб. – Ну, то есть слыхал, но они даже близко не подходили к Дому Лиита. Никогда, насколько я знаю. Кажется, их занимают только те места, где живут семьи с Даром… – Чувства мальчишки вдруг закипели, словно молоко в горшке.

Фриэль уставилась на мужа, увидев ту волну облегчения, которая вдруг омыла его.

– Стало быть, вот что, – сказал Гаиб. – Может, они и вовсе вас не сыщут. Потом, у вас все равно остается год. До той поры вы не нарушаете закон… А полгода в хорошем Доме с добрым мужем – таким предложением нельзя пренебрегать, сдается мне. Некоторым Боги отпускают куда меньше.

Фриэль замерла. Она и забыла, что Гаиб может быть таким смелым вопреки внутренним страхам. Она забыла, что в этом тихом омуте когда-то сверкали звезды. Джайн из Колледжа, должно быть, пробудил в Гаибе что-то, давно уже дремавшее в глубине.

– А как же мы с тобой? Если нас спросят? – объятая внезапным ужасом, пролепетала она.

Гаиб повернулся к жене и одарил ее блеском оставшихся зубов.

– Ты знаешь, где оно – это их место?

– Не совсем.

– Вот и я тоже «не совсем».

– О, добрый муж мой! – только и сказала Фриэль. Ей хотелось и смеяться, и плакать одновременно. Тхайла и Лииб не сводили друг с друга глаз.

– О, согласна ли ты? – спросил Лииб. – Согласна ли?..

Тхайла не вымолвила ни слова. Она просто положила ладонь на колено Лиибу – и оба вдруг покатились по земле, крепко сжимая друг дружку в объятиях. Только замелькали тощие ноги в разводах пыли.

Невероятная вспышка радости ослепила Фриэль.

– Эй, вы там! – кашлянул Гаиб. – Помните, чему вас учили родители! На это хватит времени завтра, когда вы туда доберетесь. Или когда вы там доберетесь, я уж и не знаю…

Влюбленные неохотно расцепили руки, залившись краской и влажно блестя глазами в закатном полумраке.

– А теперь, жена, – продолжал Гаиб, – давай подумаем, что мы сможем отдать детям, чтобы помочь им обустроиться. У меня найдутся лишняя лопата и молоток, и Фоан, может, сменяет нам топор на пару поросят…

Тхайла рывком подскочила и, едва поднявшись на ноги, бросилась на грудь отцу. Лииб встал и осторожно шагнул к Фриэль, не зная еще, захочет ли она обнять его. Глаза его были чистое золото…

Да не отступятся от нас Боги!

Она протянула руки к Лиибу и перестала удерживать готовые пролиться слезы.

6

У каждого легиона есть легионный штандарт. Свои штандарты есть также у каждой из десятка его когорт и из трех десятков манипул. Добавьте сюда кавалерию и всякие особые части – всего получится около пятидесяти штандартов, и каждый – святыня, которую носит один из пятидесяти сигниферов.

Когда четыре легиона под предводительством Шанди натолкнулись на драконов в лесах Пустоши Нефер, официальный отчет императора сенату описывал инцидент, как «поспешное отступление», вызванное лесными пожарами. С военной точки зрения результаты бегства оказались не слишком серьезны. Разумеется, в горящем лесу осталось брошено много оружия и разного другого снаряжения, но потери в живой силе были на диво невелики. Да и территория самой Империи никак не пострадала: «целостность имперских границ не была нарушена», как гласил отчет, осторожно обходя тот факт, что легионы потерпели поражение не где-нибудь, а в Илрэйне.

Лесной пожар в середине сезона дождей? Сами легионеры знали, что случилось, и по армии вскоре прокатилась эпидемия мрачных слухов – от Джульгистро до Зарка и от Питмота до Гувуша, – так быстро могут лететь только плохие новости. Упоминали и драконов, но драконы – чересчур страшный предмет для обсуждения, в них почти невозможно поверить. Что действительно привлекло всеобщее внимание, так это слух о потере почти двух сотен штандартов. Многие другие битвы стоили полководцам куда больше жизней или территорий, но по своему невероятному позору бегство из Пустоши Нефер просто не с чем было сравнивать – на протяжении веков имперская армия не несла большего ущерба! Воины могли только гадать, что за «поспешное отступление» могло привести к потере двухсот штандартов, – и они с азартом этим занимались.

Из четырех легионных штандартов только два были спасены. Святыню XXV легиона выудил из реки молодой легионер по имени Ишило, тем и прославившийся. Преступного сигнифера потом изловили и предали смерти с традиционной жестокостью. Остальные легионные сигниферы были приговорены к той же участи, как и многие сигниферы рангом пониже.

И только штандарт XII легиона вернулся в Квобль в руках своего сигнифера, как должно. Надо сказать, Ило не планировал никаких подвигов – особого героизма он за собой что-то никогда не замечал… Объяснялось же геройство просто: Ило держался как можно ближе к Шанди, свято веруя, что местечко рядом с Шанди – самое безопасное. А рядом с Шанди Ило даже в голову не приходило бросить штандарт, все равно полководец заставил бы сигнифера подобрать его. Поэтому, когда, шатаясь от усталости, они все-таки выбрались из леса, Ило все еще сжимал в ладонях дурацкую жердь. Вдобавок еще в самом начале бегства он растянул лодыжку – и штандарт оказался незаменим в качестве посоха.

Объяснить «геройство» его не просили, а Ило был слишком умен, чтобы самому распространяться о том, как было дело. Слава полководца Шанди померкла, ибо отступление императорских войск оказалось его первым независимым шагом, но армии позарез требовался герой, и личный сигнифер Шанди вполне подходил на эту роль…

– Только не бери себе в голову, – предостерегал Шанди, но Ило не видел причин, чтобы «не брать». Долго это все равно не продлится, так отчего же не расслабиться?

Выживший состав XII легиона присудил Ило жалованье одного дня службы – за спасение легиона от немыслимого позора.

От ветхого старца маршала Итхи из Хаба пришла в посылке накидка сигнифера из белоснежной волчьей шкуры – честь, забытая со времен правления предыдущей династии.

Патриотически настроенные граждане посылали Ило кошели с золотом, а члены городского управления Гаазы преподнесли драгоценную рукопись, украшенную невероятной красоты рисунками.

Днем повсюду, где бы ни проходил Ило, его шумно приветствовала вся армия.

Ночью он только и делал, что отбрыкивался от девиц – не от всех, конечно, а только от самых простоватых.

Ило «взял себе в голову». И наплевать, что будет потом.

* * *

«А потом все очень даже неплохо, – сонно думал Ило, – вот только белая волчья шкура бессильна уберечь от гнева самого императора».

Старик, наверное, так и не пронюхал, что сигнифером его внука служит Иллипо, последний представитель опального клана. Шанди-то ему точно не сообщал. Ило лично переписывал рапорты о Карфине и об ущелье Костей и знал лучше кого бы то ни было, что и как там говорилось. Принц Ралпни погиб на поле брани, на смену ему встал легионер по имени Ило. И все.

Но теперь, когда слава о сигнифере гремит из края в край, старый тиран наверняка прознает насчет Иллипо. В Хабе найдется достаточно скверных языков, чтобы донести новость в глухое императорское ухо.

И Шанди был на волосок от бунта… Свою-то голову он на плечах удержит, а вот голову Ило потеряет и глазом не моргнет. Вот он, смертный приговор, на столе Ило:

«Дражайший и всячески почитаемый мною дедушка. Понуждаемый исключительно великой потребностью, я обращаюсь к тебе со словами столь резкими и прямыми, что не в силах сдержать огорчения. Увы, обстоятельства вынуждают меня на самые решительные действия. Вот уже многие месяцы я умоляю тебя позволить жене моей приехать в Гаазу, дабы здесь мы смогли воссоединить семью, и я не страдал бы более без ее любви и утешения…»

Если Эшиале не будет дозволено приехать прямо сейчас, писал Шанди, он намерен преступить свои полномочия и, вопреки желаниям императора, лично встретиться с нею в Хабе.

Неповиновение! Измена! Теперь-то дряхлого кровопийцу уж точно хватит удар! Но прежде он расправится с обидчиком: вот уже полвека никто не осмеливался обращаться к нему в подобном тоне.

«Все проблемы Шанди, – зевая, думал Ило, – в распроклятой моногамии». Боги! У парня может быть столько женщин, сколько он пожелает, и прямо здесь, в Гаазе. Принципы не должны заводить мужчину слишком далеко. Слишком далеко! И что такого замечательного может быть в какой-то бабенке?

Конечно, мужчину должны занимать мысли о наследниках (а для будущего императора это – особо важный вопрос), но у Шанди уже есть дочь. Еще один ребенок может и обождать немного, не так ли?

В тихой жизни у домашнего очага есть, наверное, свои прелести; Ило, признаться, еще ни разу не пробовал и пока не собирался испытывать их на себе.

А насчет удовольствия и отдыха… Так ведь именно в разнообразии – приличная доля всех удовольствий! Зачем еженощно тянуть одну и ту же старую песню, когда вокруг столько прекрасных мелодий?

Впрочем, к спешной поездке в столицу Шанди наверняка подталкивают и известные политические соображения. Старик давно бьется в маразме, и долго его выступления, конечно же, не продлятся. Но принц требовал вовсе не возвращения в Хаб, послушать его – так это вообще дело десятое!

Ило проморгался, сбрасывая сонливость, и вновь углубился в чтение кошмарного документа. Закончив, он метнул вожделеющий взгляд на дверь в кабинет Шанди, прикидывая, не стоит ли пойти туда прямо сейчас и поспорить с безумцем? Какая разница, где тебе отсекут голову – здесь или в Хабе?.. К подобным нарушениям субординации Шанди едва ли отнесется снисходительнее, чем его же дед.

Слова, нацарапанные в самом верху, предназначались Ило. Там говорилось без обиняков: «Секретно. Переписать лично».

Заключительный документ будет запечатан особой печатью и отправится в Хаб в отдельном пакете с кусочком свинца внутри – чтобы не всплыл, если корабль пойдет ко дну. В руки Эмшандара он попадет нераспечатанным – и никто во всем белом свете не узнает, что внук императора осмелился выставить деду ультиматум…

Но старик уже почти слеп. Личные письма императору требовалось писать особой кистью, специальными черными чернилами – ив придачу огромными буквами, вроде как на плакате. На целую страницу – не более дюжины слов. Собственно, в этом и заключалась работа Ило.

Значит, император сообразит, что по крайней мере один человек знает о нанесенное ему оскорблении. И письмецо – не что иное, как смертный приговор Ило; тем паче если старик уже знает, что, по сути дела, этот «единственный свидетель» – из ненавистных Иллипо… В том, что император захочет отомстить негодному Ило, сомнений не возникало. Ило уже мертвец – и только потому, что прочел эту несчастную бумажку!

Ах, долг солдата! Опасности военной карьеры! С тяжким вздохом Ило потянулся за кистью и баночкой чернил, порылся в ящике своего стола и достал самый большой кусок пергамента, какой только смог сыскать.

Со времени возвращения грязного, измученного, обгоревшего XII легиона в Гаазу прошло уже два месяца – два напряженных, сумасшедших, диких месяца. Ило так и не успел отдохнуть толком. По прибытии перед Шанди встала едва ли выполнимая задача заполнить все легионные бреши за остаток зимы: не хватает ни оружия, ни людей; дороги перекрыты; над городом висит угроза эльфийской Контратаки (к счастью, так и оставшаяся только угрозой)… Шанди умудрился отстроить легион заново – сверху донизу, несмотря на то, что слухи о драконах вовсе не притягивали рекрутов, а, наоборот, вызвали лавину отставок. Шанди и сам превратился в тень, а его подчиненные выглядели даже хуже.

И Шанди хоть спал по ночам! Ило же, как правило, – нет.

Во дворце проконсула у Ило был собственный большой кабинет. Боковая дверь вела отсюда в кабинет Шанди, другая – в зал, где трудилась сотня писцов. Наверное, Ило был вторым по средоточию власти лицом во всем Квобле – неофициально, разумеется.

И что странно, он не использовал эту власть в целях личной выгоды! У него попросту не было времени – да и денег пока хватало с избытком. Остается уповать на то, что духи наиболее могущественных предков Ило не сгорают со стыда, видя, как раз за разом их тупоумный потомок упрямо упускает шанс разбогатеть по-настоящему. Позже, когда Шанди воссядет на Опаловый трон и назначит его претором какого-нибудь города, – вот тогда Ило не станет терять времени зря, обдерет свое хозяйство как липку и разживется золотишком. Именно этого и ждут от преторов. Только так и делаются дела – а все Иллипо имели прирожденный талант к использованию служебного положения в корыстных целях. А пока он вежливо отказывался от всех и всяких взяток, передвигая взяточников в самые хвосты длиннейших списков… И тем самым создал полную неразбериху среди местных богатеев, никому из которых пока не доводилось иметь дело с честными служащими имперских канцелярий. Ило зевнул снова.

– Что, хроническое недосыпание? – ядовито осведомился чей-то голос. В дверях, недовольно гримасничая, стоял сморчок Акопуло, похожий сейчас на старую деву.

– Нет, я просто вовсе не ложился прошлой ночью. – Ило расплылся в самой невинной своей улыбке.

К поджатым губам Акопуло прибавились нахмуренные брови.

– Сигнифер, ты страдаешь от полного отсутствия моральных устоев!

– Страдаю? Да я даже спать не могу от наслаждения!

Брови вернулись на место, но лицо Акопуло все еще выражало отвращение.

– Что-нибудь пишут?

– Два приглашения на балы, записка с угрозами от рогатого мужа и три письма с одним-единственным «Спасибо!» внутри, но я думаю, что сумею….

– Не верю, сигнифер. Чересчур убедительная игра – тоже плохо.

– В толк не возьму, о чем ты говоришь, господин. Ило округлил глаза, чтобы изобразить крайнюю степень замешательства. Эти ежедневные стычки стали чем-то вроде ритуала; Ило иногда казалось, что не в меру щепетильный политический советник воспринимает их куда серьезнее, чем он сам.

– Я спрашиваю, для меня сегодня была какая-то почта?

Ило почесал в затылке.

– Да, было вроде что-то такое, адресованное тебе… Нет, наверное, то было вчера – или позавчера, может быть…

Ило зевнул так широко, как только мог, не опасаясь вывихнуть челюсть.

Бывший наставник Шанди свирепо сверкнул очами и повернулся, намереваясь выйти:

– Постарайся побольше спать, дружок. Временами в твоей голове действительно что-то путается.

– А! Вспомнил. Принц просил меня узнать у тебя, правда ли, что «Распнекс» – имя дварфа?

Маленькие глазки Акопуло съежились еще больше.

– И зачем ему это знать?

Он, конечно, предпочитал общаться с Шанди лично, а не через какого-то Ило.

Ило пожал плечами, невинно улыбаясь, и подождал ответа. Советник признал поражение.

– Да, это имя дварфа.

– Благодарю. Непременно передам. – Ило снова поднял кисть, словно считая разговор оконченным. Хотя отлично знал, что это еще не все.

– И тем не менее, зачем ему знать?

– Не помню.

– Что ж, тогда я сам спрошу, – с сомнением процедил коротышка Акопуло. Ило хмыкнул:

– На здоровье. – В виду имелось, конечно, что делать этого не стоит.

Раздраженно фыркнув в ответ, Акопуло снова собрался было уходить.

– Баш на баш? – тихо молвил Ило, не поднимая головы от бумаги.

– Что это значит?

– Я отвечу на твой вопрос, а ты – на один из моих. По рукам?

– Всегда считал своим долгом развеять чье-нибудь невежество, особенно когда в этом так явно нуждаются.

– Гм-м. Припоминаю теперь, что лорд Ампили прослышал где-то, будто Распнексом зовут нового Смотрителя Севера.

Акопуло кивнул.

– Я ожидал чего-нибудь в этом духе. Ило хотел попросить его подтвердить информацию, но вовремя удержался – это было бы дипломатически бестактно.

– А теперь мой вопрос! Дварфы с эльфами – все равно что кошки с собаками. Как так вышло, что Чародей Лит’риэйн согласился принять дварфа на Белом троне?

– Остался в меньшинстве, надо полагать.

– Но ведь он был достаточно смел, чтобы бросить драконов на легионы вопреки мнению двух остальных! Так отчего бы он позволил им выставить против него дварфа?

– Ба! Он согласился на Распнекса в уплату за драконов, разумеется. Очевидно, Распнекс как раз и был той ценой, которую эльфу пришлось уплатить, чтоб остальные позволили ему выгнать вас из Илрэйна! – Тонкие губы Акопуло искривились в некое подобие улыбки. – Дешево ему это далось, не считаешь? – Наставник испарился из дверного проема.

Сомнения Ило, однако, не были разрешены. Никто не может знать наверняка… С тяжким вздохом он опустил кисточку на пергамент.

…И на третьем же слове поставил жирную кляксу! Промокнув чернила, Ило отложил пергамент в сторону и потянулся за новым листом.

Стук в дверь прервал его вздохи. Подняв голову, на сей раз Ило обнаружил в дверях юного посыльного, нервно стиснувшего мешок со свежей почтой.

– Чего встал, тащи его сюда! – прикрикнул Ило. – Отсюда я не смогу прочитать ни письмишка.

Посыльный вихрем пронесся через большую комнату.

– Извини, – пробормотал Ило, вспомнив, что Шанди никогда не выходит из себя, не важно, каким бы усталым и забитым работой ни был. – Открой и вытащи оттуда самые важные послания.

Сияя от неожиданно оказанной чести, мальчишка вспорол мешок своим коротким мечом. Вывалив его содержимое на пол, он встал на колени и занялся разбором почты. Одно за другим письма начали появляться в аккуратной стопочке на краю стола, и в конце концов посыльный поднялся с колен:

– Но тут еще целая куча, сигнифер.

– Вот и хорошо, Хьюил, – сказал Ило, радуясь, что вспомнил имя мальчугана. – Благодарю.На сегодня все, можешь идти.

Тот салютовал и чинно промаршировал к дверям.

Если поразмыслить хорошенько, Хьюил был не младше Ило – просто сегодня сигнифер чувствовал себя столетним старцем, вот в чем дело.

Ага! Сверхсрочно! Наметанный глаз Ило различил в числе других личную печать принцессы Эшиалы. Схватив конверт, он поспешил к боковой двери.

Кабинет проконсула когда-то был маленьким залом для танцев. Не теряя времени, Ило промаршировал по редкой красоты мозаичному полу прямо к столу в центре, где Шанди о чем-то разговаривал с гражданскими сановниками. Посмотрел на Ило, нахмурился, но затем углядел печать и радостно улыбнулся. Пробормотав извинения посетителям, вскрыл конверт.

Ило почти дошел до своей двери, когда позади раздался радостный вопль, и, не веря своим ушам, сигнифер развернулся. Как? Шанди Хладнокровный? Шанди Невозмутимый?

– Ило! Ты только взгляни! – Шанди Хладнокровный несся навстречу своему сигниферу, помахивая письмом и совсем позабыв про гражданских сановников. Добежав, он сунул драгоценную бумагу под нос Ило.

– Меня отзывают! – с жаром шепнул Шанди. – Понимаешь? Она пишет, что старый негодяй отзывает меня в Хаб! Как только мой заместитель… Вот оно, здесь, Ило! Наконец-то! – И он так ударил сигнифера по плечу, что тот чуть не потерял равновесия.

Ило еще не видел принца таким возбужденным.

– Поздравляю, господин… Э… в таком случае то письмо его величеству…

– Какое письмо? – Шанди наспех дочитывал послание жены и даже не оторвал от него глаз.

– Ваше письмо к императору, требующее… Я имел в виду, просящее…

– Ах, это? Сожги его, ради всех Богов! Мы возвращаемся в Хаб, Ило! – Шанди светился торжеством.

… Новости едва проникали в мозги Ило, которые совсем заволоклись туманом. Хаб! Наконец-то! Вот здорово!

– Моя жена! – вздохнул Шанди. – Я когда-нибудь упоминал о том, что она – самая прекрасная девушка на свете?

– Кажется, ты действительно говорил что-то подобное, господин. – «Миллион раз», – подумал Ило.

В Хабе пруд пруди хорошеньких девушек. Шанди получит свою единственную, а все остальные попадут в распоряжение Ило.

7

Ничего хорошего из разговора не выйдет; это Гэт знал наверняка. Ему было, правда, не совсем понятно, откуда берется знание, но откуда бы оно ни бралось, он был уверен точно: разговор пойдет серьезный. Забавно, что «просто так» ничего не бывает – он сам виноват, что бы там ни случилось.

Гэт не мог припомнить ничего такого, что дало бы отцу повод сердиться – разве что патока, которую они с Кейди размазали по сиденьям кухонной уборной. Так то ведь было уже два года назад, и о той проделке все давным-давно позабыли! Впрочем, Гэта до сих пор иногда мучили угрызения совести.

Комната тонула в полумраке, но по стенам все же скакали тени – ее освещала лишь лампа в руке отца да красные уголья в очаге. Здесь было холодно да вдобавок еще и пахло дымом.

Гэт подошел и опустился в кресло матери, пока отец ставил лампу на высокую каминную полку и ворошил угли.

– Садись там, – сказал отец, махнув рукой, но не поворачивая головы.

Гэту досадно было видеть, что отцу не по себе, особенно если он сам был тому причиной. Он знал, что отцы других мальчиков били их порой – приятели показывали ему рубцы после порки, – и Джаар, и Клифф, и Брэк. Отец ни разу в жизни не поднял на Гэта руку, но он был королем и иногда здорово выходил из себя. Этим вечером никто не собирается бить Гэта, просто отец пребывал в глубокой печали… Да, сегодня он чем-то расстроен или еще только расстроится – хотя отчего, Гэт не знал.

В углу комнаты стоял шкаф, где хранились короны. Давным-давно они с Кейди забирались сюда – и Кейди открывала шкаф. Они играли тогда, надевая короны, но это опять-таки было целую вечность назад! Значит, шкаф здесь ни при чем. Хотя, может, Кейди до сих пор открывает его время от времени… Гэт надеялся, что его не станут об этом спрашивать.

Он из рук вон скверно написал вчерашний диктант. Может быть, в нем дело?

Или все из-за подбитого глаза?

Отец уселся наконец во второе кресло. Вовсе не рассерженный, но довольно-таки угрюмый.

– Кулаком попали, сир. – Гэт не обязан был называть отца «сиром» – никто не говорил ему, что это необходимо, но все кругом так делали – И Гэту это тоже нравилось. Ведь все-таки его родитель был королем. И замечательным отцом, конечно, тоже.

– Что случилось с… Ага, сам вижу. У тебя будет роскошный синяк!

Гэт протестующе фыркнул:

– Не-а, не будет.

– Твоя рука тоже бросается в глаза, но мне сдается, что ты не сам себе заехал в глаз, так ведь?

– Это был Брэк.

– Кто это был и… – Король запустил руку в волосы. Во всем королевстве только его волосы сопротивлялись гребенке сильнее, чем лохмы Гэта, – так всегда говорила мама…

– Брэк, значит. Такой рыжий етун? Сын кузнеца?

Гэт просто кивнул. Он снова чувствовал небольшую путаницу. Этим вечером так уже бывало пару раз – может, он просто треснулся головой, когда Брэк свалил его.

Отец сказал:

– Тебе следует выбирать в соперники кого-нибудь подходящего по величине. Уж во всяком случае не вдвое больше… Так кто же зачинщик?

Гэт задумался. Кто начал драку – тот, кто первый пустил в ход кулаки, или тот, кто назвал твоего отца волшебником?

– Кто кого первый стукнул? – переспросил отец голосом, звенящим повелительными королевскими нотками.

– Я первый ударил. В грудь.

– В грудь бить не стоит – это напрасно. Надо бить или повыше, или пониже. Но это я так, на потом. Что он такого сказал?

Гэту не хотелось отвечать, но чутье подсказало ему, что это необходимо. Он все еще боролся с собой, когда отец нетерпеливо хмыкнул.

– Ты ведь уже не маленький ребенок, Гэт. Помни – мы тут с тобой разговариваем как мужчина с мужчиной. Так повтори мне, пожалуйста, что сказал тебе Брэк.

– Он назвал тебя волшебником.

– Вот как! – сказал король, и особой радости в его голосе не прозвучало.

Подумав немного. Рэп спросил:

– А ты когда-нибудь спрашивал у меня, не волшебник ли я?

– Кейди спрашивала. Когда мы были еще маленькими.

– И что же я ответил?

– Что это очень дерзкий вопрос.

– Правда? – Отец, кажется, немного повеселел. – Хвала Богам. Ну и почему ты решил, что Брэк не должен называть меня волшебником?

Гэт поразмыслил над ответом.

– Теперь кажется, что это не имеет никакого значения, папа, но тогда я сорвался. Даже не столько, что он сказал, сколько как…

Отец тихонько рассмеялся.

– Хорошо, я-то знаю, ты – не из той породы парней, что сами нарываются на драку. Завтра… нет, утром я буду судить конкурс метателей ножей… Ну уж до обеда-то точно мы с тобой вместе отправимся в гимнастический зал – и я покажу тебе кое-что.

– Что? – спросил Гэт, внезапно заинтересовавшись.

– Ты не знал, что однажды я всерьез дрался с отцом Брэка?

– И остался жив?.. – в смятении сказал Гэт. Он, конечно, не думал, что Крафаркан-кузнец когда-нибудь убил кого-то, но он был просто великаном! Может, папа и впрямь волшебник? Кейди уверяла, что да, но у Кейди язык что помело. Сам Гэт подозревал, что отец и правда мог бы оказаться магом, но вслух он никогда этого не скажет – и тем более перед Брэком и остальными.

Рэп был самый чудесный отец в мире. Гэт не променял бы его ни на какого другого отца.

Отец же улыбался, сверкая зубами из тени:

– Не припомню, чтобы меня кто-то убил. Мы дрались, когда были еще детьми, конечно, и он постоянно одерживал верх. Но однажды я побил его в пух и прах в настоящем взрослом кулачном бою. Однажды! Но ты даже не думай хвастать этим перед Брэком, слышишь? Старина Краф метнется ко мне, как молния, и на сей раз мне может и не повезти… Но в любом случае я покажу тебе несколько приемов, полезных в смысле самозащиты. Я знаю, ты не станешь использовать их во зло.

Вздохнув, король прибавил:

– Драка – глупейший способ убить время, на мой взгляд. Но это Краснегар. А теперь… Я вообще-то не о драках хотел с тобой поговорить.

Гэт отвлекся от заманчивых перспектив победы над Брэком. В любом случае, ему не очень-то нравилось драться. Но если потребуется заткнуть кое-кому излишне болтливый рот – тогда берегись, Брэк!

– Я очень доволен тем, что ты делаешь, Гэт. Я да-же горжусь этим. О Боги!

– Что делаю, сир?

– Помогаешь больным и старикам. С чего это ты вдруг занялся этим?

Гэт почувствовал, как по лицу его разливается жар. Он уже было решил, что свалял дурака. Другие мальчишки смеялись над ним – Гэт едва избежал нескольких драк из-за этого… К тому же, когда прошло несколько дней, «добрые дела» превратились в скучнейшую рутину, но он, конечно, не бросал их, чтобы парни не подумали, будто это из-за их идиотских дразнилок… Но если отцу нравится, то он не оставит дела!

А теперь пришло время отвечать на вопрос, и это оказалось непросто. На самом деле Гэт думал, что помогать людям – штука полезная, ибо отец тоже иногда занимался этим, – к тому же благотворительность была единственным из приличествующих королю занятий.

– Ну, мама ведь не может сейчас этим заниматься, пока Холи такой маленький…

– Хм. И все, да?.. Что ж, ладно, оставим это. Король еще раз почесал затылок, словно беседа с сыном оказалась сложнее, чем он подозревал.

– Но знаешь, с этим у тебя может возникнуть одна проблема, Гэт. Сложно объяснить. Ты когда-нибудь слышал о…

– Да, сир.

– Гэт!

– Это такие секретные слова, которые знают только волшебники. И если ты уговоришь волшебника сказать тебе такое слово, то и сам станешь волшебником.

– Неплохо! – заметил отец странным голосом. – И кто же сказал тебе…

– Ребята, – неопределенно ответил Гэт. Мальчишки и девчонки, собираясь компаниями, часто говорят о каких-то «своих» вещах. Особенно часто – о волшебстве.

Гэт ждал следующего вопроса отца, но когда тот заговорил, никакого вопроса не было:

– Гэт, я собираюсь открыть тебе одну тайну. Даже не одну, а много. И я знаю, что ты никому не проговоришься, если я попрошу. Так ведь?

Гэт покачал головой. И уж точно не проговорится этой трещотке Кейди! Одного он не мог понять – почему отец так улыбается, когда расстроен – или он только собирается расстроиться? Почему-то это казалось не правильным, хотя Гэт не мог понять ни отчего, ни откуда он это знает.

Снова на него накатила эта путаница.

– Я и вправду волшебник, Гэт. Когда того захочу. Ты удивлен?

– Нет, сир. Я, кажется, всегда считал тебя волшебником, про себя. Отец рассмеялся.

– Ну, молодец, Гэт! Хорошо, это длинная история. Моя мать родилась далеко отсюда, в местечке под названием Сис…

– И что за предвидение? – спросил Гэт, охваченный трепетом.

– О, так ты уже слышал эту историю?

– Нет, сир.

Последовала недоуменная пауза, после чего отец спросил:

– Тогда почему ты спрашиваешь, какого рода предвидение было у твоей бабушки?

– Я хотел, чтобы ты рассказал мне побольше… – В Гэте росла ужасная убежденность, что через несколько минут он отчего-то заплачет, а слезы вовсе не к лицу парню, которому уже тринадцать с половиной.

– Я тебе еще ничего не успел рассказать, Гэт.

– Извини, папа. Я правда стараюсь.

– Стараешься что?

– Не перебивать. Он правда был налетчиком? Убивал людей, сжигал города и… В чем дело, папа? Отец выглядел ужасно серьезным – расстроился.

– Не знаю, Гэт. Вроде как ты постоянно меня опережаешь.

Гэт всхлипнул, чувствуя, как в горле заворочался комок.

– С этого самого утра, кажется.

– Тебе нездоровится?

– О, это просто старый Триппи!

– Тебя что-то мучает?

– Но честно, пап, я и не думал, что старик обнимет меня, и я почти и не расслышал толком, о чем он там бормотал, и… она устроит ужасную сцену!

– Наверное, надо позвать маму… Гэт, что ты сейчас сказал?

Он уже знал, что вот-вот заплачет, и решил, что будет лучше побыстрее отделаться от дурацких слез. Вскочив, он метнулся к отцовскому креслу и пал в объятия, вот разве что папа не успел протянуть ему навстречу руки, но вскоре они сомкнулись за спиной…

Он плакал или заплачет, и отец обнимал, или обнимет, или обнимает его… Он почувствовал, нет, еще только почувствует себя лучше, когда выплачет все слезы – и они пойдут к маме, и он рассказал им о Триппи, и о том, что он прошептал Гэту, и конечно же они поймут, что старик умирал, умрет, умирает…

Он так запутался!

8

Инос решительно вошла в комнату и захлопнула за собою дверь. Торф в очаге прогорел, оставив лишь горстку мерцавшей золы; комната успела остыть. Часть свечей погасла, остальные тоже медленно расплывались в восковые лужицы.

Рэп полулежал в одном из больших кресел, подсунув под голову подушку, – в призрачном колыхании свечей его фигура казалась длинной, под стать етуну. Подняв на нее усталый взгляд, он разлепил губы:

– Ну что?

– Спит, – ответила королева. – Он плакал чуть не до умопомрачения, но я думаю, с ним все будет в порядке.

Рэп застонал от жалости.

– Нам не многое под силу, – добавила она. – Разве что обнять его покрепче, любить и продолжать улыбаться.

Рэп вновь обратил свой несчастный взор на золу в отверстии очага.

– Да, пожалуй.

Инос присела на подлокотник его кресла. Она никогда еще не видела, чтобы Рэп предавался отчаянью, и не собиралась позволить ему этого сейчас.

– Я знаю, он уже вырос, – продолжала она, – но ему всего тринадцать. Когда такая беда сваливается на голову тринадцатилетнему мальчишке, мать должна утешить его.

Рэп помолчал, после чего в недоумении глянул на жену:

– Я знаю.

– Вот и хорошо. Я думала, может быть, ты чувствуешь себя забытым и никому не нужным.

Но это вовсе не вызвало того негодующего протеста, на который она рассчитывала. Рэп просто сказал «нет» и снова впал в молчание.

Инос рискнула снова:

– У тебя есть королевство, которым надо управлять. Ты не в состоянии укачивать детишек дни и ночи напролет. Если кто и виноват, так это я, потому что именно я должна следить за детьми, пока ты в отъезде.

– Ничьей вины тут нет, сказал Рэп погасшему очагу.

Инос задумчиво взъерошила ему волосы. Очевидно, здесь кроется что-то другое, более неприятное. Что-то произошло еще во время зимних Празднеств, когда родился Холи. С тех самых пор Рэпа что-то гложет.

– Это получилось нечаянно, – сказала она. – Я уверена, Гэт не стремился всеми правдами и не правдами узнать Слово Силы. Говорит, что ничего даже не подозревал, и я ему верю. Он не мог знать, что у старого Триппи было Слово. Да и откуда? Триппи вообще никогда не проявлял магических способностей, насколько мне известно. К тому же малая толика волшебства и не бросилась бы в глаза, если учесть род его занятий.

Триппи служил во дворце неведомо сколько лет, и Инос даже не могла припомнить, был ли он когда-нибудь не столь стар.

Рэп не проявил удивления:

– Я спускался в город. Он не приходит в себя и едва ли уже придет. Никто не рассчитывает, что Триппи дотянет до утра.

Бедняга Триппи!

Но Слово, не мешавшее жить старику, превратило жизнь мальчишки в ад. Гэт, должно быть, унаследовал отцовский Дар к магии – так же, как и непослушные волосы. Другой цвет волос; другой Дар…

– Значит, Гэт обладает Даром провидения? Твоя мать была прорицательницей?

Инос долго пришлось дожидаться ответа, пока наконец Рэп не сказал:

– Так говорят. У меня осталось впечатление, что Гэт все время опережал меня на несколько минут. Он отвечал на вопросы, хотя я не успевал еще задать их.

– Вот что для него было самым тяжелым ударом… Ничего, успокоится – и все будет в порядке. Я думаю, он справится. Когда немного привыкнет.

– Да.

– К магии привыкаешь не сразу, – продолжала Инос. – Я помню. И ты должен помнить. Нужно время.

Молчание.

– Рэп!

– Я был даже младше Гэта, – прошептал он. – И как-то сумел загородиться от нее, сразу же. Я вообще не подозревал, что мне подвластны какие-то силы, пока не стал постарше.

– Ну, то был ты. А это Гэт.

– Даже для взрослого человека магия – удар, который сложно вынести. Для мальчишки это в сотню раз хуже. – Рэп поежился. – Как он может жить в нескольких временах сразу? Да он с ума сойдет!

– Ерунда! – ответила Инос. – Дети скачут, как мячики, и редко ломают ноги. С ним-то все в порядке, любимый. Я не о нем беспокоюсь.

Рэп глубоко вздохнул:

– Извини меня, я просто устал. Пошли спать. Он попытался подняться с кресла, но Инос толкнула его обратно.

– Ты держишь при себе больше, чем говоришь! Что ты скрываешь?

Рэп закатил глаза, чтобы взглянуть снизу вверх на королеву. В глазах его стояла немая мольба.

– Я в жизни ничего не утаивал от тебя. Инос.

– Прекрасно. Зачем начинать теперь? Давай выкладывай.

– Мне нечего выкладывать.

– Рэп, я тоже устала, но ты не встанешь с этого кресла, пока не расскажешь все. А будешь молчать – и я не удержусь, начну царапаться. Только не говори «есть еще кое-какие новости, но ты будешь куда счастливее, если так их и не узнаешь», – или я начну бояться худшего. Говори!

Рэп сжал ее руку.

– Ты не можешь бояться худшего!

– Все равно, рассказывай.

– Я сделал ошибку, дорогая.

– Когда? И какую?

– В том-то и дело – не знаю я когда. И как. Но когда-то давно, когда мы с тобой были детьми, я совершил какой-то страшный промах. И теперь вороны собираются на крыше нашего дома…

Инос почувствовала леденящий ужас.

– Какие еще вороны?

– И этого я тоже не знаю. Что-то связанное с концом тысячелетия. – Рэп поднял на жену тяжелый взгляд. – В ночь, когда родился Холи, я говорил с Богом, и… Он сказал мне… что кто-то из наших детей… И теперь я начинаю думать, что он имел в виду Гэта…

Заложники будущего:

Тому, кто обзавелся женой и детьми, должно понимать: в руках у него – заложники его собственного будущего.

Фрэнсис Бэкон. Эссе

Интерлюдия

На территории всей Пандемии весна незаметно вызрела, превратившись в лето.

Вопреки своему обыкновению, король Краснегара проводил этим летом относительно мало времени на материке, и много – с детьми. Его сын, вначале напуганный сверхъестественным новым талантом, мало-помалу начал свыкаться с собственным даром предвидения. Он не сошел с ума, как того опасался его отец.

В пышном великолепии Опалового дворца император судорожно цеплялся за жизнь, медленно угасая и все реже появляясь на людях. Слухи – а по Хабу вечно бродили слухи – утверждали, что император уже не в состоянии должным образом управляться с государственными делами, которыми всегда манипулировал с такой легкостью. Вспоминая злосчастное регентство, сотрясшее Империю восемнадцать лет назад, кумушки шепотом передавали шутку о растущей нужде в волшебниках-фавнах.

Принцесса Эшиала продолжала отклонять большинство приглашений на балы, не оставляя, однако, свои занятия ораторским искусством, музыкой, манерами высшего света, юриспруденцией, литературой, верховой ездой, поэзией, историей, дизайном интерьеров, рыболовством, географией, законодательством, теологией, теорией любовных игр и многими другими предметами, требующими особой осведомленности от будущей императрицы.

Странное словечко «Сговор» вошло в повсеместное употребление, хотя никто не знал толком, что оно обозначает, и не связан ли новый взлет его популярности с каким-то особым заговором.

В Квобле томился наследник престола. Минули месяцы агонии с тех пор, как письмо Эшиалы поведало ему о решении императора. Когда же старик прислал наконец официальный отзыв и назначил принцу заместителя, в документе особо оговаривалось, что Шанди ни в коем случае не должен возвращаться в столицу морем. Необъяснимое и вместе с тем угрожающее условие.

Всем известно, что морские пути из Квобля огибают берега либо Зарка, либо Илрэйна. Шанди знал, что ни в коем случае не должен ступить на их территории – кораблекрушения случались так редко… Конечно, любому мало-мальски могущественному волшебнику по силам поднять шторм, – но подвергнуть тем самым опасности наследника имперского трона было бы вопиющим нарушением Свода Правил, привело бы в ярость всех Четверых… Ни один здравомыслящий волшебник не отважился бы противостоять им! Так чего же боится император? Неужели он совсем выжил из ума?

Вдобавок снежные бураны, не по сезону разбушевавшиеся в горах, не давали путникам возможности покинуть Квобль; дороги открылись куда позднее обычного.

В Тхаме мальчик и девочка освятили свой Дом по обычаю пиксов и начали строить хижину. Их дни наполняла радость, ночи – любовь. Время текло незамеченным, и никто не подходил близко, дабы не нарушить эту идиллию.

В Зарке легионы продолжали потихоньку отступать под натиском вновь выросшей армии халифа.

Урожай созревал, навевая мысли о близящейся осени… И, хоть этого пока никто не мог знать. Империя еще долго с тоской будет оглядываться на последнее лето правления Эмшандара.

Глава 6 Вещий дар

1

На фоне безбрежной синевы облака слепили своим блеском; тени неспешно скользили им вслед по залитым солнцем холмам. А под облаками, прямой как стрела, к горизонту тянулся Восточный тракт, указующий дорогу в Хаб. Уже многие месяцы Шанди не радовался так какому-то пейзажу… Крепкие мускулы коня слаженно перекатывались под принцем, копыта со звоном били по камням, а ветерок нес ему в лицо желанную прохладу. Тракт обещал скорую встречу с женой (и дочерью, которую Шанди еще даже не видал), в конце пути был дом – и Опаловый трон, возможно.

Первым ехал Ило со сверкающим на солнце штандартом, за ним – Хардграа, с двумя молодчиками по бокам. А затем уже и сам Шанди, с пятью десятками солдат за спиной. Мерный грохот копыт и блеск бронзы сгоняли с пути и пешего, и конного; дети махали вслед, взрослые провожали отряд улыбками. Едва ли многие замечали эмблему наследника на штандарте, и наверняка мало кому даже бросались в глаза знаки отличия, наделявшие Шанди по меньшей мере званием легата. Они приветствовали улыбками не его самого, а Империю как таковую.

Наконец-то он возвращается домой!

После мучительного ожидания дороги все же открылись, – и первым по ним проехал Шанди со своим отрядом, пробивая себе путь через подтаявшие сугробы. Неприятные дела задержали его еще на месяц в Южном Шимлундоке, но сейчас он двигался по Восточному тракту, связавшему Хаб с Утренним морем:

«Тысяча лиг – и ни единого поворота» – как хвастался кто-то из его предков. Преувеличение, конечно, – но не особенно большое. Лишь пять сотен лиг отделяли его теперь от Эшиалы.

Поля по обе стороны тракта уже наливались золотом, да и сено уже косили вовсю… Отличный урожай.

Эшиала, с ее безмятежностью, мягким голосом, чудесными чертами! Ее тело – гладкое, словно грудка ласточки, без изъяна! Ни одной родинки! Волосы ее черны, как вороново крыло… Шанди не встречал еще женщины, которая двигалась бы как Эшиала: она не ходила – она плыла.

Шанди любил вспоминать, как Эшиала впервые появилась при дворе. Посреди крикливой мишуры и вызывающе ярких нарядов она была в простом узком платье нежно-абрикосового цвета, с маленьким бриллиантовым венцом в волосах. Она прошла через аристократическое собрание во всей его изысканности – и мгновенно рассеяла его, разрубив пополам.

Другие могут счесть ее холодной, но сам Шанди знал, что это просто робость. Конечно, Эшиала вовсе не была страстной натурой, но в таком случае и сам он необузданностью не отличался! При виде бурных проявлений чувств ему всегда становилось неловко; лед и пламень плохо уживаются меж собой. Они же отлично подходили друг дружке и уже успели доказать, что способны вместе производить потомство – что имело особое значение для будущего императора. И, наверное, будет небольшой взрыв страсти, когда они все-таки встретятся вновь…

Здравый смысл подсказывал не торопиться, воспользоваться путешествием для осмотра городов и гарнизонов: кто знает – может статься, пролетит немало лет, прежде чем он снова лично навестит эти области Империи… Да будет проклят здравый смысл!

* * *

Когда Шанди окликнул Хардграа, тот вроде бы уже знал, зачем его зовут. Осадив своего коня, центурион подождал принца – и хмурил брови при этом:

– Ты намерен пуститься вскачь? Не терпится добраться до Хаба?

– А ты что же, сомневался во мне? – Отряд из пятидесяти воинов не может загонять лошадей, ибо нет такого почтового двора, где найдется наготове полсотни скакунов. Сегодня Шанди собрался вырваться вперед с горсткой надежных людей.

– Если твои действия можно предугадать, – проворчал Хардграа, – ничего хорошего не жди.

Шанди никогда не расставался с охраной, и покушения на его жизнь действительно случались, хотя, разумеется, ничего слишком серьезного. В дороге же он был куда более уязвим, нежели за оградой лагеря или в стенах дворца. Пару раз он срывал планы заговорщиков, сам того не замечая, – лишь благодаря скорости, с которой передвигался по Империи…

– Сколько народу тебе бы потребовалось, чтобы устроить засаду на отряд вроде нашего? – выкрикнул Шанди сквозь цокот копыт.

Хардграа сплюнул, обдумывая задачу.

– А зачем много народу? И один хороший лучник вполне справится.

– Хороший лучник, готовый умереть за здорово живешь? В наши дни это редкость. Но все равно, ему нужно будет точно знать, когда я проезжаю мимо, – и время, чтобы все подготовить. Нельзя ведь сутки простоять на месте с натянутой тетивой?

Хардграа нехотя кивнул, выражая полное согласие. – И что с того?

– Значит, нам надо обогнать новости о собственном прибытии.

Даже непробиваемый центурион был потрясен подобным заявлением:

– Что, обогнать почту?

Отличный наездник с деньгами (и при условии благоприятной погоды) может одолеть три почтовые станции в день. Если же дело особенно спешное, тогда четыре, хотя мало кто способен долго выдерживать такой темп. Закон предписывал размещение постов на расстоянии восьми лиг друг от друга. Пеший путник мог утром выйти от одного поста – и к вечеру добраться до следующего, груженая же телега могла проехать вдвое дальше. «Четыре поста» означали скорость около тридцати лиг в день, обычно при участии от восьми до двенадцати лошадей; то была быстрая езда и верная гибель.

Имперская почта переправляла срочные послания еще быстрее, – но при этом менялись как кони, так и люди. Курьер вовсю дул в рожок, издалека извещая о своем прибытии, и его напарник хватал сумку с письмами еще до того, как конь первого успевал замедлить бег. Неопытному же наезднику нечего и мечтать обогнать почту.

– В особых случаях, – с усмешкой пояснил Шанди, – проконсул имеет право остановить почтовую доставку.

Он предлагал нечто настолько похожее на кощунство, что впервые, кажется, за всю свою службу начальник личной охраны оказался потрясен до глубины души. Шанди ткнул большим пальцем назад, указывая на следовавший за ними отряд:

– Думаешь, Ократи справится? Хардграа кивнул не задумываясь. Оптия Ократи он выбирал сам, так что тот справится со всем, чем угодно.

– И надолго?

– Трех-четырех дней вполне хватит, – сказал Шанди. – А потом первым делом пойдет государственная корреспонденция, а частная переписка подождет еще денек-другой.

Эта идея завладела воображением центуриона, и он радостно оскалился:

– Кого возьмем?

– Господина Акопуло и лорда Ампили, конечно. По виду обоих не скажешь, что они способны выжить после безумной скачки в духе Шанди, но Хардграа знал их достаточно давно, чтобы не обмануться на этот счет.

Акопуло, политический советник принца, был невысок и худ, напоминая собой какую-то невзрачную птаху; к тому же из-за седины он казался старше своих лет, но при этом обладал, пожалуй, самым острым умом во всей Империи. По одной «единственной паутинке Акопуло мог бы выследить паука за тысячу лиг, и каждого видел насквозь.

Ампили, начальник протокольной службы, был вдвое крупнее Акопуло. Сейчас он трясся на своей лошадке где-то в конце колонны, и вздувающийся волнами серый плащ овевал его рыхлые телеса. У этого толстяка источников информации больше, чем у всей имперской бюрократии Хаба. Неопытный Ило воображает, будто находится в курсе всего, что происходит в Империи, потому что через его руки проходит вся официальная корреспонденция; но это только события, Пропущенные сквозь «официальную» мясорубку. Из разговоров с Ампили Шанди узнает множество важных вещей, о которых так называемые официальные лица даже заикнуться не смеют; Акопуло же раскрывает ему подлинный смысл происходящего, вкупе с хитроумными рассуждениями о возможных последствиях. Тучный Ампили сочтет путешествие нелегким, но он куда более вынослив, чем можно подумать.

– А я? – внезапно забеспокоился Хардграа.

– Ну конечно.

Шанди не пренебрег бы компанией начальника своей охраны и личного телохранителя, да и двух молодцов с мечами захватить с собой тоже не помешает. Правда, кроме сурового вида от них ничего и не потребуется, – но путешествовать вовсе без сопровождения в подобной ситуации может только слабоумный. Да и зачем было походя обижать Хардграа, живое олицетворение преданности, старого товарища, бывшего некогда гладиатором? Как говорили в войсках, на завтрак он грыз гранитные глыбы, а на обед – бронзу.

– И еще Ило.

– Этого?.. – опешил Хардграа, явно подразумевая «зачем?».

– Считай его моим талисманом, – с улыбкой предложил Шанди.

Ило же, без сомнения, наслаждался поездкой – ив первую очередь самим собой, гарцующим впереди всех. Штандарт плыл высоко, а края белой волчьей шкуры так и трепетали на ветерке. Юный ловелас упивался собственным бравым видом и героической славой, повергавшими к его стопам женщин. Наверное, он даже не представлял, насколько «легенда о подвигах Ило» укрепляла боевой дух легионов – и тем самым помогала Шанди. А если и представлял, то не особенно заботился. Вообще Ило мало что заботило – кроме самого Ило, естественно… Ило был предан наследнику, потому что счел преданность выгодной, – но у Шанди уже имелись кое-какие мысли насчет того, как можно будет использовать Ило в Хабе.

Хардграа, Акопуло, Ампили, Ило. Да, всего несколько человек. На следующей же почтовой станции Шанди остановит пересылку почты и оставит там Ократи с ребятами, дабы быть уверенным, что вся корреспонденция сохраняется на месте. Тогда он захватит с собой этих нескольких – и да заберет себе Зло все болячки от жестких седел!

Те же несколько преданных человек станут сердцевиной двора следующего императора, внутренним кругом власти. Империя умирает; ей необходима хорошая встряска, которую она не знала с того самого утра, когда его прапрабабушка Абнила попыталась упразднить сенат. Шанди готов был устроить нечто подобное, заручившись поддержкой друзей. И начнет он, восстановив справедливость в отношении Ило; тогда ни у кого не возникнет сомнений, какие принципы отстаивает новый император.

Всего несколько человек.

Горстка избранных.

2

Дубовый дворец, официальная резиденция престолонаследника, располагался у северной стены, замыкавшей весь дворцовый ансамбль, прямо над крутым откосом. С балконов открывался внушительный пейзаж столицы, с призрачными башнями Белого дворца в отдалении и серебряным блеском вод Цинмера у самого горизонта. Глядя отсюда на раскинувшуюся перед дворцом половину Хаба, Эшиала насчитала двадцать два купола и, наверное, пропустила один-другой десяток. Город стоял внизу, словно мраморный лес; роскошное зрелище, если интересуешься великими постройками древности.

Сейчас, однако, Эшиале было не до городских пейзажей. Вместе с сестрой она опиралась на точеные перила, по обыкновению вяло справляясь с натиском ее надоедливого, нытья.

Представление Эшии о наряде, подходящем для спокойного летнего вечера, включало в себя невероятное количество тафты, кружев и китового уса. Платье было результатом многомесячного труда самых опытных швей, они унизали его жемчугом и украсили замысловатой вышивкой. Естественно, благородная дама могла надеть такое платье только раз в жизни, и потом была вынуждена выбрасывать его за ненужностью. Волосы Эшии венчали морские раковины, шелковые банты и опять жемчуга…

Летний вечер не принес прохлады; на Эшиале была только тонкая ситцевая сорочка – и практически ничего больше, хотя об этом знала только она сама.

– Ты ведь понимаешь, – заявила Эшия самым ядовитым своим тоном, – что, когда станешь императрицей, всем придется одеваться тебе под стать?

Эшиала обдумала вопрос и сочла его бессмыслицей.

– Нет, ни о чем таком я и думать не хочу.

– Но ведь ты же должна!.. Это очевидно.

– Ну и пусть одеваются, как хотят. Между прочим, то, что ношу я, гораздо удобнее всех твоих кружев.

Сестра глубоко вздохнула, пряча возмущение, так что даже скрипнул китовый ус в ее корсете.

– При чем, при чем здесь удобство?.. Если все кругом начнут одеваться как дочери лавочника, что тогда будет с благородными дамами и их швеями? Что станет с цирюльниками и ювелирами? Ты же превратишь в нищих половину работников Хаба!

На это у Эшиалы ответа не нашлось. Откровенно говоря, сама она считала, что Эшия выглядела бы куда лучше в чем-нибудь простеньком, вместо того чтобы краситься и выряжаться, как безвкусная статуэтка. Сестра никогда не отличалась особой стройностью, но ей все равно не обязательно было прятать фигуру в такое количество кружев! В верхней части сооружения она все равно выплывала наружу… Впрочем, так и было задумано, наверное.

Скоро Майа проснется, – а после сна ее всегда приносили к матери; чудесный предлог спасения от ее надоедливой тетушки!

– Знаешь, что они о тебе думают? – ехидно вопросила Эшия, махнув рукой в сторону балконной двери. – Это твое стадо гусынь?.. – Она, разумеется, имела в виду фрейлин Эшиалы. В данный момент эти благовоспитанные девы ожидали возвращения принцессы и княгини к чайному столику и, вне сомнения, перемывали обеим косточки.

– Я отлично знаю, что они обо мне думают, – терпеливо подтвердила Эшиала. – Они считают меня дочерью лавочника. – То же самое, конечно, они думают и о ее сестре.

– Ха! Да они поражаются, почему ты продолжаешь вести себя словно дочь лавочника.

Фрейлины, пожалуй, были худшей из забот Эшиалы в отсутствие мужа. Конечно же, принцессу и будущую императрицу обязательно должны окружать фрейлины – хочет она того или нет. Обычно быть служанкой такой особы считалось великой честью, и в обязанности этой самой «особы» негласно вменялась неукоснительная слежка за тем, чтобы избранные девушки являли собой образец придворного поведения. Если же дуэнья была чуть старше самих девиц и вдобавок куда хуже них разбиралась в этикете, то отношения между ними быстро отклонялись от предписанных. Фрейлины косились на Эшиалу неодобрительно, ибо так делали их почтенные матушки, и с азартом шушукались за ее спиной.

Она же, со своей стороны, с отчаянием понимала, что не справляется с ролью; фрейлины совсем отбились от рук и на глазах теряли добродетельность. Они все чаще становились легкой добычей хищнических притязаний мужской половины двора, благородных господ, прислуживавших другим, – и Эшиала была бессильна положить этому конец. Две девушки уже успели с позором покинуть ее свиту, и будущей императрице оставалось только недоумевать, почему всего две.

– Они совсем распустились с тех пор, как я жила здесь, – удовлетворенно хмыкнула Эшия.

– Ты чудесно помогала мне. – В те ужасные первые месяцы своего пребывания в Хабе Эшиала была рада компании сестры, однако жизнь потекла гораздо свободнее, когда Эшия вышла за престарелого сенатора.

– Знаешь, как они зовут тебя меж собой? Ледяная Императрица.

Эшиале было глубоко все равно, как бы фрейлины ни звали ее за глаза, – но она промолчала. Майа уже наверняка проснулась, не так ли?

– Скажи-ка, – Эшия в облаке тафты обернулась к сестре, – это очень больно?

– Дорогая! Ты ведь не… Как замечательно!

– Нет, я не!.. – призналась Эшия, слегка конфузясь, что бывало крайне редко. – Но мне, намекнули, что ребенок был бы весьма выгодным козырем на суде.

– На суде? – остолбенев, повторила Эшиала. Сестра усмехнулась – кошачья улыбка, демонстрирующая остренькие зубки.

– Видишь ли, когда старый козел отдаст концы, наследуемые земли перейдут к его сыну. Само собой, закипит битва насчет того, что входит и что не входит в эту собственность! Если мне удастся произвести на свет еще одного наследника, суд отнесется к моим доводам с куда большим вниманием. Я вправе ожидать, что на него также надавят и сверху, не так ли, дорогуша? Но все равно, с ребенком как-то надежнее…

Эшиала ужаснулась:

– Вмешиваться в судебное разбирательство?

– О, не будь такой скучной провинциалкой! Уверена, Шанди поймет меня, даже если ты и не разбираешься в делопроизводстве. Но, чтобы уж наверняка, мне, возможно, придется принести необходимую жертву и родить старикашке сына.

Эшиала почувствовала, как лицо ее заливается краской:

– А это… мм, возможно?

Сестра разразилась хохотом, моментально позабыв придворные манеры, приобретенные с таким трудом:

– Ну, в этом смысле… что же, я бы употребила слово «маловероятно». Но есть ведь и другие способы устроить подобное дельце… Я уверена, он не станет за мной шпионить.

– Как ты можешь!..

– О святая простота! Впрочем, не обращай внимания… Если уж ты осталась живой и невредимой, тогда и я потерплю. Отвратительное, впрочем, занятие. Столько проблем! Уж лучше поберечься, чем рожать, скажу я тебе.

– Но, Эшия! Ты не посмеешь! Княгиня закатила глаза.

– Я не только «посмею», я уже… Но пока безрезультатно. Ты ведь не думаешь, надеюсь, что мне улыбается родить ребенка уродливого, как этот старый ублюдок? Его внуки похожи на бабуинов.

Странно, что Эшия, с таким восторгом относившаяся к постельным утехам, потерпела неудачу там, где Эшиала преуспела так быстро.

– Но подумай о скандале!

Вздохнув, Эшия потрепала сестру за шею:

– Никакого скандала, дорогуша. Чтобы возник скандал, нужны очевидные для всех доказательства измены… Представь, возвращается твой Шанди и обнаруживает, что на подходе новый наследник. Ты сама была осторожна, я полагаю?

– Конечно, осторожна!

– Ш-шш! Нас услышат! Эшия искоса изучала сестру.

– Послушай, Эшиала… Ты ведь ждешь его, правда?

– Конечно, жду.

– Да спасут меня Боги! Не пытайся лгать мне, дорогуша. Ах ты, бедняжка…

– Что ты хочешь сказать?

– Да знаешь ты, что я хочу сказать, – снова вздохнула Эшия. – Я даже не представляю… Я же показывала тебе однажды. Лучше, чем тогда, я уже не сумею, наверное… Помогло тебе это?

– Это… Кажется, Майа проснулась. – Эшиале даже вспоминать не хотелось о той кошмарной ночи, когда она провела два омерзительных часа за портьерой, наблюдая за сестрой, резвящейся в постели с дюжим молодым гусаром. Заставить себя повторить что-то из виденных гротескных комбинаций она не смогла – и, конечно, никогда не сможет. Шанди был бы просто шокирован, если бы она рискнула… Это уж точно. И это было только через пару недель после свадьбы; забавно, что тогда она уже носила ребенка.

Эшия не поддалась на уловку.

– Что слышно о его приезде?

Эшиала еле сдержалась, чтобы не вздрогнуть:

– Ни словечка. Шанди обгонит новости, я думаю. Сестра смерила ее внимательным, сочувственным взглядом:

– Сдается мне, это ему нужны уроки, так? Ладно, не отвечай. Будем уповать на то, что он поднабрался опыта у благородных дам в этом Квобле или где там еще… А теперь давай вернемся на скотный двор и подадим нашим гусыням пример благородного поведения, верно ведь?

3

В такую погоду только тролли чувствуют себя вольготно. На работу в поле сегодня не вышел никто; на западе весь день собирались тучи, но это мрачноватое зрелище не остановило семерых всадников, несшихся по тракту к столице. Перед самым закатом они остановили коней, чтобы оглядеться, и заметили впереди почтовую станцию, где собирались задержаться для краткой передышки. Как раз в этот миг разверзлись небеса – и хлынул ливень. К тому времени, как измотанные дорогой путники постучали в двери станционной таверны, они наполовину замерзли и в придачу вымокли насквозь. Шанди не мог припомнить ничего подобного с ночи, предшествовавшей появлению драконов в Илрэйне.

Закон предписывал каждой станции иметь по меньшей мере двенадцать кроватей для путешественников. Там, впрочем, ни слова не говорилось о том, сколько человек следовало положить на каждую из них.

Когда двери все-таки отворились, ударившие изнутри шум и запах едва не сбили путников с ног. Таверна была забита промокшими, усталыми людьми; они сидели, стояли, жевали свой ужин, пили и спорили вполголоса – и все это почти в полной темноте. Со стропил свисали отчаянно, чадившие лампы, но все, на что они были способны, это выдавать собственное присутствие, чтобы какой-нибудь солдат ненароком не задел их шлемом. Если бы не дождь и не ощущение заброшенности этого места, затерянного в чистом поле, ночь могла бы оказаться любой из шестнадцати предыдущих. Еще два таких ночлега – и они в Хабе.

Хардграа вошел первым; его угрожающий вид заставлял расступаться, образуя пространство, достаточное, чтобы за ним смогли последовать остальные. Дойдя до стола в углу, где горела лампа, он опустил тяжелую ладонь на плечо сидевшего там бродяги и пробормотал несколько общих фраз насчет патриотизма и поддержки наших доблестных солдат. Стол мгновенно освободился.

Шанди осторожно опустился на грубо сколоченный стул, поражаясь в душе, почему ему так хочется сесть, если он провел в седле целый день. В голове все еще стучали копыта, но он не стал снимать шлема – его все равно некуда было положить. Поставив локти на стол, принц смотрел, как по рукам стекают дождевые струи; военную форму придумывали для того, чтобы она отражала сталь, а не капризы погоды.

Облегченно вздыхая, Акопуло уселся рядом – его седина, казалось, светится в полумраке. Гражданская одежда советника, должно быть, давала лучшую защиту от дождя. Какое-то время они сидели здесь вдвоем:

Хардграа, по своему обыкновению, отправился изучать обстановку, а Ило, наверное, договаривался сейчас о комнате. Ампили же навернякауспел завести непринужденную беседу с кем-либо из постояльцев – он впитывал сведения так, как пчела высасывает нектар из цветка.

– Боюсь, что мы, старики, только обуза для тебя, – вздохнул Акопуло. Ему нравилось подчеркивать свою невзрачную внешность, но, вопреки седой шевелюре и воробьиному сложению, он бывал крепок, словно кнут из сыромятной кожи, если только хотел. Теперь он, конечно, устал и просил лишь похвалы; Шанди уверил советника, что и сам выбивается из сил, и удивляется только, как замечательно держатся остальные, особенно Акопуло, – но ему следовало бы помнить, что именно Акопуло указывал дорогу в тот раз, когда легионы спешили к Обрыву… и так далее.

Польщенный вниманием, политический советник зашептал своим самым вкрадчиво-елейным «жреческим» голосом, переходя прямо к делу:

– Почему нам не доложили о ситуации с дварфами? Шанди собрал воедино мысли, изрядно растрепанные скачкой. Временами коротышка Акопуло вел себя так, будто Шанди до сих пор был его розовощеким учеником, с легкостью решавшим логические задачки по политическому устройству Империи. Теперь Акопуло без помех целыми днями перемалывал обрывки ин формации жерновами своего мощного интеллекта, чтобы вечером предложить наследнику очередную задачу. К счастью, он редко хвастал своим профессионализмом при свидетелях.

– А что, есть какая-то «ситуация с дварфами»?

– Конечно есть. Цены на лен растут, а оливковое масло нынче не дороже воды.

– Значит, границы Двониша вновь перекрыты?

– Именно! – несколько разочарованно протянул хитроумный наставник. – Но почему же тогда тебе об этом не доложили, мм?

Сделать умозаключение оказалось не так-то сложно. Когда отношения с Двонишем натянулись, дварфы прекратили снабжение легионов мечами. В ответ Империя заблокировала продажу стратегических продуктов, а из-за изобилия на рынке цены покатились вниз. За разгромом имперской армии в Пустоши Нефер последовали мирные полгода, но такое положение дел было слишком благополучным, чтобы затянуться надолго.

Шанди не собирался обсуждать решения деда даже с Акопуло.

– У меня тоже есть одна задачка, – заявил он. – Ампили собирает все больше слухов о бесчинствах троллей в Мосвипсе: банды разбойников выходят из джунглей и нападают на деревни, расправляются с защитниками и уводят с собой население.

– Ха! То, что ты называешь «деревнями», на самом деле – трудовые лагеря; их «защитники» – попросту легионеры, а население – крепостные, которые радуются своему освобождению.

– Они обыкновенные рабы, хотя я не должен признавать этого, – с раздражением вставил Шанди. – И я разберусь с крепостными, как только… Но почему все это происходит именно сейчас?

Его политический советник задумчиво забарабанил пальцами по крышке стола.

– Довольно-таки необычное поведение для троллей, я бы сказал. Как правило, они ведут мирный образ жизни.

– Погоди, ты упускаешь главное… – Запрокинув голову, Шанди улыбнулся своему чумазому сигниферу:

– Да, Ило?

– Одна комната с четырьмя кроватями, господин.

– Угадай, кому достанется свободная кровать? Да, в самый раз. – Шанди проводил взглядом белую волчью голову, быстро растворившуюся в толпе. Ему с надеждой улыбалась какая-то женщина, но принц покачал головой. Подумать только, еще две ночи – и он встретится с Эшиалой!

Из толчеи высвободилось вместительное брюхо Ампили и не замедлило опуститься на свободный стул, вздымаясь волнами.

– Ни слова жалобы! – предупредил Шанди. – У тебя больше жира, чем у всех нас, вместе взятых – тебе совсем не больно ездить верхом.

– Если б вы знали, как болит сбитый жир! – Начальник протокольной службы мучительно скривил одутловатое лицо.

«Это в последний раз», – думал Шанди. Едва ли когда-нибудь придется путешествовать по дорогам Империи так, как сейчас, – с несколькими друзьями и символическим эскортом. Став престолонаследником, ему придется таскать за собой всю преторианскую Гвардию – всякий раз, когда он вздумает зачем-либо покинуть Хаб. А в придачу еще легион-два – так, на всякий случай… Десять лет он порхает по Империи из края в край, подобно беззаботной пичуге, но очень скоро крепкие цепи прикуют его к жердочке. Каким бы утомленным, продрогшим и голодным он ни был, его все же кольнула мысль о том, что жизнь – такая, к какой он привык, – на исходе. И всего только через месяц ему стукнет двадцать восемь! Юность просачивается сквозь пальцы, виснет горелыми лохмотьями на десятках полей сражений и на сотнях дорог…

Предаваться тоске наследник не любил. Тряхнув головой, он вновь повернулся к своему политическому советнику:

– Ну, так как же насчет троллей?

– Стержневым словом твоего вопроса, – смакуя слова, тянул Акопуло, – было «больше». Ты сказал: «еще больше слухов», но, как мне представляется, ты имел в виду «слухов о большем количестве» нападений. Я прав?

– Наверное, я имел в виду и то, и другое.

– Угу. Точность терминологии – необходимое условие ясности выражения мыслей, как говаривал милейший доктор Сагорн… Так ты, значит, спрашиваешь, почему это тролли обратились к оружию в настоящий период времени? – Пожилой наставник явно досадовал, не понимая, как это Шанди заметил нечто такое, что упустил из виду он сам. К тому же он, разумеется, устал после тяжелого дня и вдобавок был вдвое старше принца.

– Я спрашиваю, отчего преступники еще не схвачены?

– Да, это вызывает некоторое беспокойство… – Даже в глубокой тени было видно, что хрупкий с виду советник Шанди полностью отдался обдумыванию задачи.

Ампили все слышал, но не слишком заинтересовался:

– Оттого, что весь Мосвипс – это гнусные мокрые чащобы, вот отчего! Где мое пиво?..

– Если я не ошибаюсь в Ило, то пиво будет скоро, – успокоил его Шанди. – По следу сбежавших крепостных спускают собак. То бишь насильно удерживаемых крестьян. Армия травит их псами.

– И это отлично сочетается с драконами, не так ли? – продолжил Акопуло. – Если собаки способны отыскивать крепостных, тогда точно так же можно обнаруживать и нарушителей, логично? Однако мы знаем, что нападения продолжаются, и, таким образом, можем догадаться, что собаки не справляются с троллями. Имперская армия бессильна – и за этим кроется новая прореха в Своде Правил!

Белая волчья голова вынырнула из толпы, раздвинувшейся, дабы пропустить Ило и пышнотелую официантку почти одного с ним роста. В кулаках она сжимала ручки четырех пенящихся кружек, каждую из которых с тем же успехом можно было бы назвать средних размеров бадьей. Мускулистые руки официантки не посрамили бы и тролля. Кружками она грохнула о стол, предварительно нагнувшись, чтобы не расплескать пиво. Ило хлопнул ее по крупу, словно кобылу.

– Четыре порции тушеного мяса и еще четыре кружечки, Ута, любовь моя! – сверкнул Ило улыбкой.

Официантка глуповато оскалилась и бросилась в толпу, яростно двигая локтями.

– Ах, непростое будет дельце! – с вожделением пробормотал сигнифер, присаживаясь рядом с остальными. – Необъезженная лошадка!

– Как ты только можешь думать об этом? – простонал Ампили. Его щеки трепетали от возмущения. – После шестнадцати часов в седле?

Ило облизнул пену с губ, размазывая по ним высохшую грязь. Глянув на Шанди, чтобы убедиться в неформальности беседы, он признался Ампили:

– Да я весь день ни о чем другом и не думал, господин.

– Что такое? Ты хоть иногда способен думать о чем-то другом?

– Ну разве что сразу после.

Акопуло, казалось, вновь погрузился в раздумье. Хардграа и два его подручных появились откуда-то и, почти не встретив сопротивления, заняли соседний стол. Вне всякого сомнения, Ило был самым свежим из всех.

Какое-то время Шанди сидел молча, и его компаньоны также не спешили нарушать повисшую над столом тишину. Они достаточно хорошо знали друг друга, чтобы не заполнять каждую неловкую паузу разговором. Но затем…

– Ээ… Господин?

– Да, Ило.

– Я вот все думаю… Почему ты не выгонишь взашей весь этот сброд и попросту не возьмешь то, что тебе нужно?

– Кажется, этим занимаешься ты.

– Я потребовал меньшее, на что может согласиться принц. Но любой легат тут же послал бы меня обратно, чтобы я раздобыл семь кроватей или даже семь отдельных комнат.

– Ты недооцениваешь сам себя. Если бы ты служил сигнифером такого легата, ты раздобыл бы ему ровно столько, сколько ему нужно, – как и для меня. Ты отлично знаешь мои запросы. Одной комнаты нам хватит, потому что мы снимаемся с появлением луны. Четыре часа сна в лучшем случае. И потом, расстановка сил – примерно двадцать против одного. Зачем лишний раз нарываться на бунт?

Ило кивнул, но ответ его, кажется, не удовлетворил. Шанди не хотел привлекать внимания к себе, просто чтобы его не узнали. А может, Ило был прав, – и Шанди больше бросается в глаза своей поразительной неприхотливостью.

Затем у стола снова появилась полногрудая Ута с четырьмя мисками густого варева и, ухитрившись подпихнуть Ило локотком, снова заслужила хлопок по мясистой гузке. Сотрапезники полезли в дорожные сумки за ложками; в основном тушеное мясо состояло из воды и овощей, но на вкус было лучше многих блюд, какие Шанди доводилось пробовать в придорожных тавернах. Мысленно он обязал себя лично выразить благодарность здешней кухарке.

Разговоры на время прекратились, но набеги троллей все еще витали в воздухе.

Чародеи Лит’риэйн совершил вопиющее нарушение Свода, спустив на имперскую армию своих драконов в лесах Пустоши Нефер; кто-то потихоньку использовал волшебство, сдерживая ее в Мосвипсе. Эмшандар запретил Шанди возвращение морем, так что он, возможно, доверял настойчивым слухам о крушении нордлендского флота у побережья Зарка. Етунами занимался Смотритель Севера. Конечно, никто не смог бы доказать, что в кораблекрушении каким-то образом повинно волшебство, но все вместе складывалось в картину довольно-таки удручающую.

Шанди многое бы отдал за то, чтобы понять, какие сети сейчас плетут Четверо. Из всех простых смертных только его дед мог бы разъяснить ему что-то, но временами даже дед не общался со смотрителями на протяжении нескольких лет кряду, – во всяком случае, он так говорил. Взойти на трон, когда Совет Четверых разобщен…

Ило поглощал варево с непостижимой скоростью.

Вдруг он, однако, остановился, лишь наполовину опустошив свою миску:

– Наелся!

Глянув на остальных, Шанди увидел на их лицах изумление, которое сам никогда в полной мере не разделял. Наверное, в глубине души он оставался ханжой…

– Я не думаю, что кто-то из нас закончит трапезу в ближайшие пятнадцать минут.

– В таком случае вы меня простите? – вскочив на ноги, Ило мгновенно растворился в толпе.

– Он ведь не сможет! – закатил глаза Ампили.

– Конечно сможет! – фыркнул Акопуло. – Он все устроил. Хозяину он заявил, что легат согласен на одну комнату при условии женских услуг в придачу. Хозяин, естественно, предположил, что легат самолично… Вон, вон они идут, поднимаются по лестнице! – Советник говорил раздраженно, совсем как старый жрец, которого так порой напоминал.

– Я имел в виду, что невозможно успеть сделать всё за пятнадцать минут! – пробормотал толстяк Ампили, вздыхая с тоской. – Или этот может?

– С легкостью. Помните, Ило – мой организатор. Я куда меньше ценил бы его, если бы он не сумел организовать то, что, по всей вероятности, так много для него значит. – С каким бы отвращением сам Шанди ни относился к беспорядочным связям своего сигнифера, он не собирался потакать перебранкам внутри их небольшой компании.

– Похоть погубит его! – огрызнулся политический советник.

– Не погубит, если только я этого не захочу!

Акопуло уклончиво извинился и снова налег на ужин. Ему было свойственно высокомерие истинного философа. Приняв решение для себя, он стремился думать за всех остальных; казалось, дай ему только шанс – и он направит Шанди на переустройство мира по собственному проекту.

Шанди знал Акопуло с детства. Никогда не страдая от нехватки добровольных помощников, будущий император желал точно знать истинные мотивы каждого.

Для Ампили же власть порождала знание, а знание – еще большую власть. Не хватало ему лишь воли, чтобы воспользоваться властью. Использованная власть – это власть потраченная: назначь кому-нибудь встречу, к примеру, и приобретешь одного друга и десяток врагов. В отличие от Акопуло он никогда не тешил себя мечтой о реформации, вполне довольствуясь удовлетворенным любопытством. Толстяк Ампили был подлинным чистопородным импом, и в данный момент, покончив со своей порцией, он придвигал к себе миску Ило.

3а действиями же Хардграа не крылось ничего, кроме старомодной преданности, чести и патриотизма – очень не по-имповски.

А Ило? Ило заботил только Ило – и ничего, кроме Ило. Шанди понял это в первый же день, когда паренек, качаясь, вошел в его палатку – изнуренный и обезумевший после сражения. Любой, кому выпало жить в окопах, ухватится за такую возможность без лишних вопросов. Но уже тогда Ило начал грезить о высоких должностях.

Поначалу Шанди думал о нем как об удобном предлоге показать, насколько ему противна несправедливость. Просто из любопытства он поскреб и увидел под слоем дорожной пыли блеск благородного металла. Тогда он поскреб еще и обнаружил огромную работоспособность и замечательное внимание к мельчайшим деталям. Если Ило старался показать себя достойным очищения семейной репутации, тогда он преуспел, вне всяких сомнений. Он будет и дальше служить Шанди со всей преданностью – ровно столько, сколько ему посоветует сам Шанди… Обычный для импов договор, работающий на обе стороны. Досадно лишь, что такой привлекательный и талантливый юноша оказался столь узок в мировоззрении. Ило заботился только об Ило, что в данный момент наверняка обнаруживает крепкотелая Ута.

А сам Шанди? Что стоит за его собственными поступками? Любовь к Эшиале, разумеется, но что еще? Гордость, само собой. Вера в честное, разумное правление – ив справедливость. Сознание долга. Ненависть к войне… Что за скучный список! Но, с другой стороны, он сам, похоже, был довольно скучным человеком.

Раскат грома, казалось, сотряс здание. Беспорядочный хор голосов понизил ноту, в конюшне заржали перепуганные кони. Но мало-помалу прежний гам возобновился…

– Восход луны? – с надеждой пробормотал Акопуло. – Мы до самого рассвета не увидим и гривы собственных лошадей.

– Всего-навсего гроза, – ответил Шанди. – Она пройдет.

– Принц Эмшандар! – раздался рядом голос, и он потянулся за мечом.

То была женщина, и Шанди слегка расслабился. Она стояла лицом к нему, за самой спиной Ампили. Черты ее скрывал край темного плаща, наброшенный на голову, – в полутьме лица не было видно вовсе, лишь поблескивали глаза. Обнаженная рука женщины придерживала складки плаща у самого горла, другой же рукой она тесно стягивала темную материю под локтем. Шанди не отрываясь смотрел на худую старческую руку, с дряблой, морщинистой кожей и длинными узловатыми пальцами. Вопреки очевидной старости, женщина держалась прямо и гордо под своим домотканым покровом, казавшимся сухим, что было почти невероятно для подобной ночи. Шанди не видел, что скрывалось за плащом: наброшен он поверх роскошных шелков или же на голое тело.

Голоса вокруг не умолкали. Акопуло и Ампили продолжали трапезу, не замечая ничего, и виной тому могло быть только волшебство.

– Передо мной у вас есть одно немалое преимущество, мэм: вам известно мое имя, однако мне неизвестно ваше.

– Мое имя ничего не скажет тебе. Слышал ли ты о Пустой Усадьбе? – Она говорила с сильным акцентом, который Шанди не мог узнать; голос ее хрипел и срывался.

Не обращая на нее внимания, Акопуло перестал клевать ужин – и толкнул свою миску Ампили, который принялся запихивать ее содержимое себе в рот с энтузиазмом свиньи у корыта. По коже Шанди побежали мурашки – он чувствовал присутствие сильных чар. Кто она? Он ни разу в жизни не встречался со Смотрительницей Запада, но та была из троллей.

– Вы напрасно пользуетесь своими силами в моем присутствии, сударыня….

– Я не страшусь смотрителей. – В голосе ее скользнули нотки, выдавшие страх перед чем-то другим. – Я спросила, слышал ли ты о Пустой Усадьбе?

– Название мне знакомо.

– Там есть бассейн-прорицатель. Он древней кладки и ничем не примечательный при свете дня, но в лучах луны сможет дать хороший совет.

Шанди решил, что глаза ее походили на эльфийские – большие и чуть раскосые, но они не горели опаловым огнем. Смуглая кожа ее руки цветом походила на его собственную и не отливала золотом по-эльфийски. Шанди не мог понять, какой расе принадлежит женщина, – и это казалось странным. Полукровки всегда выдавали происхождение по крайней мере одного из родителей, но в чертах ее не было ничего определенного.

Тем временем старуха уже собиралась уйти, словно бы выполнив свою миссию.

– Подождите! – остановил ее Шанди. – Расскажите мне еще.

– Ступи в бассейн одной ногой, – ответствовал странно изменившийся голос. – Правой ногой, дабы узреть то, что стоит искать; левой ногой – дабы узреть то, чего должно опасаться..

– Я полагал, избегать волшебства – мой долг, сударыня… – с подозрением сказал принц. Не кроется ли здесь хитроумно устроенной западни?

– Прорицание не нарушит клятвы. Тому есть свидетельства.

– Могу ли я узнать, зачем вы рассказываете мне все это?

Старуха оглянулась на него, и странные глаза вновь сверкнули в полутьме.

– Не спрашивай цены даров, принц Эмшандар. Времена тяжелы… Я… Скажем, я пытаюсь дать тебе случайный толчок в надежде избежать того, что неизбежно. Большего я сделать не могу. – Казалось, ее колотит лихорадка.

– Конец тысячелетия? Вздох:

– Истинно так. Теперь я должна уйти… Настали времена печали, ваше высочество, и лишь печаль впереди.

– Расскажи мне больше! Голова и капюшон качнулись:

– Нет, я уже преступила запретную грань. И снова она повернулась, чтобы уйти. Вскинув руку, Шанди ударил по лампе, пытаясь хотя бы единственной тенью осветить лицо под плащом. На миг мелькнуло лицо, древнее, как война, глубоко иссеченное временем и болью. Бледные глаза казались огромными, нос – широким, как у фавнов. Что-то эльфийское, но не эльф. Печаль и горечь.

Старуха быстро отвернулась – и исчезла; Шанди так и не понял куда. Едва справляясь с волнением, он вновь опустился на стул.

– Уфф! – недоуменно выдохнул Ампили, выуживая что-то из своей миски. – Что это за зверюгу они тушили? В колышущемся полумраке Акопуло уставился на улов с интересом подлинного ученого.

– Сдается мне, это челюсть гиппогрифа.

– У гиппогрифов не бывает челюстей!

– В любом случае было вкусно, – встрял Ило, вновь усаживаясь на свое место. Волчья шкура перекинута на плечо, волосы встрепаны; Ило раскраснелся и дышал с трудом. – Ого! А я и не подозревал, что успел столько съесть! – Ампили достался взгляд, полный немого укора.

– Я потрясен, – сухо промолвил Акопуло. – Не успели истечь пятнадцать минут, а ты уже тут как тут и требуешь добавки! Это ли не замечательно, легат?

– Скорее похвально, – ответил Шанди. Колотившееся сердце медленно успокаивалось. Видно, его спутники ничего не заметили. – Я не ошибся в тебе, Ило. Господа, что вы знаете о Пустой Усадьбе?

– Соглашение, подписанное в Пустой Усадьбе? – нахмурился Акопуло. – Что-то около… 2900 года. Дварфы.

– Это охотничьи угодья, – вставил Ампили, – любимое место развлечений императрицы Абнилы. Там она устраивала иногда тайные совещания. Где-то на Восточном тракте, кажется.

Тому есть прецеденты. Если императрица Абнила консультировалась с бассейном, тогда ее праправнук наверняка может последовать ее примеру.

– Значит, Усадьба где-то неподалеку? – переспросил Шанди. – Ты можешь разузнать для меня, где это?

Слегка удивившись, Ампили кивнул:

– Если это и впрямь совсем рядом. – Отодвинув миску, он опрокинул в себя остатки пива из кружки. Затем, облизав ложку, надежно запрятал ее в сумку. – Кажется, я видел где-то в углу неплохой выбор сыров, – заметил он и шагнул в толпу, раздвигая ее своим брюхом.

– А что ты знаешь о бассейнах-прорицателях? – спросил Шанди у своего советника.

Сухое личико Акопуло вытянулось от изумления:

– Не больше чем все остальные, а это не так уж и много… Дражайший доктор написал специальную работу о подобных устройствах, но практически ничего не прояснил. Мне, впрочем, доводилось слышать, будто бассейны заслуживают большего доверия, нежели магические окна, которые к тому же ограничены видом из дома. У бассейнов, кажется, меньшие временные возможности, зато они просты в обращении. Как считается, они дают честные ответы на вопросы исследователя. С другой стороны, говорящие статуи, разумеется…

– Благодарю, – остановил поток его рассуждений Шанди. – Мне как-то говорили, что в Пустой Усадьбе есть действующий бассейн-прорицатель.

Лицо пожилого наставника вспыхнуло интересом.

– Коли так, я советовал бы посетить Усадьбу.

– Я как раз думал об этом, – пояснил принц.

– О, так мы остановимся здесь ненадолго? – глубокомысленно изрек Ило.

4

Пустая Усадьба – или то, что от нее осталось, – находилась в узкой каменистой лощине примерно в лиге к западу от почтовой станции, – так заявил хозяин таверны, и путешественники без труда обнаружили нужный им поворот. Дождь прошел, и четвертушка луны плыла средь серебристых облаков, хотя рассвет был уже не за горами. Древняя военная дорога, извиваясь, убегала прочь по холмам, чтобы круто нырнуть затем под сень деревьев. Лошади вскоре стали подпрыгивать не хуже блох. Трудно было их в этом винить, ибо ночной ветер шелестел листьями над головой, роняя то здесь, то там холодные капли; дорога же состояла из коварного месива камней и жидкой грязи.

Очевидная небезопасность вылазки до предела натянула нервы Хардграа. Если бы центурион знал о загадочной старухе в темном плаще, он бы наверняка устроил маленький мятеж, наложив на экспедицию вето, но Шанди сам принял решение и, более того, вынашивал его достаточно долго.

Всем хотелось сначала дождаться утра, разумеется, но это значило бы задержку на целый день. Следующей же ночью луна вообще могла не выйти; да и сам бассейн мог оказаться выдумкой. Правда, все вместе могло оказаться хорошо задуманной ловушкой, – но Шанди не любил менять принятых решений. Он понимал, что подобное упрямство однажды доведет его до беды, но всякий раз надеялся, что это случится не сейчас, а когда-нибудь потом.

Над самой головой скользнула сова, напугав лошадь Ило – едва ли не самую норовистую в отряде. Ило хоть и был неплохим наездником, но чуть не вылетел из седла в грязь, – и тут Шанди приказал спешиться. Легионеры остались присматривать за лошадьми; остальные же, вытянув вперед руки, отправились дальше своими ногами. Большинство офицерских ног защищала прочная кожаная обувь, но на Ило и Хардграа были обычные сандалии армейского образца, мало чем спасавшие от громко чавкавшей холодной жижи.

Полчаса блужданий почти что на ощупь привели их к внешней стене Усадьбы, выстроенной не без участия армии: когда легионам не с кем было сражаться, они всегда что-нибудь строили. Стена имела вид самый плачевный, ее кладку явно потихоньку растаскивали местные жители, которым хотелось сложить прочный сарай или что-нибудь в этом роде. Ворот как не бывало; Шанди направился прямо в брешь, за которой поднимался буйный молодой лес.

Заросшие мхом разбитые остатки стен выдавали расположение бывших хозяйственных построек и казарм Гвардии, с обвалившимися крышами и рухнувшими колоннами – творения человеческих рук медленно проигрывали в борьбе с наступавшими на них силами природы. Между тем во времена былой славы весь комплекс сооружений вмещал, должно быть, не менее нескольких сотен жителей…

В конце концов едва различимая дорожка вывела их к площадке перед развалинами главного здания, залитыми бледным лунным светом. Одно крыло совершенно очевидно было очень старым, другое же по его вытянутым, острым сводам смело можно было отнести к правлению великой императрицы. Вся усадьба носила следы гигантского пожара, бушевавшего тут когда-то, окна походили на пустые глазницы черепа.

Небо уже начинало светлеть…

– Давайте разделимся, – предложил Шанди. – Бассейн должен быть где-то поблизости.

– Господин! – остерегающе прорычал Хардграа. Он не вкладывал меча в ножны с тех самых пор, как путешественники спешились. – Ты не представляешь, кто или что может обитать здесь!

– Что бы это ни было, траву оно не мнет. – Резко повернувшись, Шанди отправился на поиски.

Никаких признаков жизни обнаружено не было, пока Ампили не издал крик, призывая остальных обследовать его находку. Толстяк стоял на маленькой террасе, со всех сторон окруженной деревьями и почти скрывшейся в густой тени. Корни и трава расшатали каменную кладку; боковые перила также почти наполовину обвалились. Несколько каменных ступеней вели вниз, к маслянистому блеску воды прямо под террасой.

– Мне лично это не внушает доверия, – разочарованно хмыкнув, заявил Акопуло. – И уж во всяком случае, я не рекомендую пить оттуда.

– Да я бы здесь и лошадь не стал поить, согласился Шанди, хмурясь на серебристое мерцание и странные клочья тумана, кружившие над поверхностью.

– Лошадь и близко не подойдет.

И это было похоже на правду… Бассейн оказался меньше, чем он ожидал, но края его скрывались под густым покрывалом мха, ползучих растений и низко склонившихся ив, так что он вполне мог быть и больше. Высокие борта поднимались вертикально, и единственным доступом к воде оставались ступени.

– И что дальше? – спросил Ампили, содрогаясь от сырости. Несмотря на утренний холод, всем мучительно хотелось спать. – Читать молитвы, вызывать духов или прыгать прямо вниз? – Судя по голосу, его никак не привлекала ни одна из перспектив.

– Необходимо ступить в него одной ногой, – объяснил Шанди, пытаясь придать своим словам уверенность, которой не ощущал. – Правой ногой, чтобы увидеть, к чему надо стремиться, и левой, чтобы узнать, чего стоит остерегаться…

Никто не спросил, откуда он взял это, – все знали, что Шанди говорил с чародеями.

– Одно предсказание на каждого? – задумчиво спросил Акопуло.

– Вроде как. – Шанди направился к ступеням. Старуха намекала, что бассейн теряет магические силы. Вполне может статься, что он способен лишь на одно предсказание в ночь, – ив таком случае это предсказание получит Шанди. Но что более вероятно, он вообще ничего не увидит и только выставит себя на всеобщее посмешище…

Расшатанные ступени покрывал липкий слой ила, они прятались в тени, и каждую приходилось отыскивать на ощупь. Он спускался медленно и осторожно, придерживаясь рукой за мшистые камни стен. Если только все сооружение не было подделкой под старину, тогда эта часть построек предшествовала эпохе Абнилы по меньшей мере на несколько веков. Конечно, Вначале бассейн мог вообще не иметь магических свойств, и лишь позднее приобрести их – так или иначе.

Шанди едва не ступил в воду, вовремя сообразив, однако, что ступени ведут дальше, уходя под поверхность.

Вновь кинув взгляд на темную, маслянистую массу воды, он понял, что бассейн на самом деле куда больше, чем казалось с высоты. Ветер не проникал сюда, и медленно вращавшиеся у самой поверхности жутковатые хлопья тумана напоминали белесые обрывки пены, бесцветные под луной. Шанди видел, конечно, отражение самой луны, равно как и посеребренные ею края облаков и деревьев. Ни водорослей, ни водяных лилий, – но здесь все равно стоял какой-то странный затхлый аромат… Почти сладковатый запах, но не гниения, а чего-то вроде древних благовоний, ладана…

Нагнувшись, Шанди различил собственное отражение, блеск своего шлема, головы его компаньонов, вырисовывавшиеся на светлом фоне небес, – они перегнулись через балюстраду, наблюдая. Шанди надеялся, что боевые товарищи не слишком будут опираться на ветхие перила и не обвалят их вниз.

Рассвет приближался, поэтому следовало спешить. Хотел ли он узнать о грозящей опасности? Может, увидеть лицо своего убийцы или предателя? Но Шанди неплохо охраняли, а скоро будут охранять лучше… Каждому предстоит когда-нибудь умереть, и Шанди совсем не хотелось увидеть сейчас собственную смерть. Да и нет особенного смысла в том, чтобы увидеть угрозу, таящуюся в далеком будущем: Шанди подозревал, что ему суждено дожить до глубокой старости, подобно деду.

Просьба показать что-то хорошее наверняка вызовет образ возлюбленной Эшиалы. Быть может, это и не потрясение мира, зато боковой крюк к Пустой Усадьбе окажется не напрасен. И вдобавок он намерен осуществить столько реформ – возможно, древнее волшебство подскажет, с чего следует начать? Опершись о стену, Шанди стащил с ноги правую сандалию. И ступил босой ногой в темную воду.

Следующая ступень оказалась выше, чем он ожидал. Более того, вода была теплой, хотя он рассчитывал встретить холод, – это открытие стало такой неожиданностью, что Шанди едва не свалился в бассейн. Судорожно вцепившись в кладку стены, он выпрямился, перенес вес на ногу, твердо застывшую на скользкой ступени, и подождал, пока не уляжется рябь. Тепло воды объясняло туман, естественный в столь прохладное утро.

Поверхность очищалась медленно, на удивление медленно. Наконец отражения обрели четкость – луна, облака, туман… Деревья. Его лицо. Все темное, неясное… Вот только луна была теперь полной.

Нет, то было бледное отражение солнца. Все случайные формы: туман, пена, тени и отражения – медленно обретали общую стройность, превращаясь в какой-то значимый узор – далекий, чужой пейзаж. Шанди словно бы смотрел на залитый солнцем вид через стекло, покрытое слоем сажи. Сначала он различил вдалеке замок, на вершине горы. Потом в глаза ему бросилось светлое летнее облако, приглушенное до бледно-серого пятна, словно зацепившегося за высокие шпили замка. Водное пространство позади, должно быть, было морем, – одна за другой, волны накатывались на пустынный пляж. Значит, гора с замком была чем-то вроде скалистого острова, и теперь Шанди видел раскинувшийся по склону город, прямо под замком…

Где это? Какой смысл в предсказании, которое невозможно истолковать? И только Шанди собрался было крикнуть остальным, не знают ли они, что это за замок, как вдруг он понял: тот, кого он принимал за отражение, на самом деле был кем-то другим. Он глядел в озадаченные глаза мальчика – юного етуна в мятой рабочей одежде, судя по всему, рыболова или крестьянина. Он стоял совсем рядом, глубоко засунув руки в карманы.

От неожиданности Шанди дернулся, и гладь бассейна снова зарябила; видение пропало… Дрожа от напряжения, он ждал, не вернется ли оно. На сей раз вода успокоилась быстрее, но ни мальчика, ни замка на скалистом острове он так и не увидел – лишь отраженный лунный серп; волшебство кончилось.

Вытащив ногу из воды, Шанди стащил второй сандалий и опустил на невидимую под непроницаемо-черной поверхностью воды ступень левую ногу. Теперь вода казалась по-настоящему холодной и зыбь расходилась быстро… Ничего он больше не увидит: одно предсказание на человека.

Неся сандалии в руках, он поднялся по ступеням, чувствуя себя обманутым. Возможно, древний водоем старался изо всех сил, – но Шанди ждал чего-то совсем другого. Путешествие к Усадьбе оказалось напрасным… И в то же самое время ему было не по себе из-за мрачности самой магии, хоть он и был знаком с волшебством не понаслышке – в отличие от большинства простых смертных. Еще ребенком он видел однажды появление всех Четверых в Ротонде Эмина и тем же вечером наблюдал, как волшебник растворился в огненном столбе… Он сидел на балконе посетителей В сенате, когда там появилась Чародейка Грунф, явившаяся за грамотой, подтверждающей ее полномочия. Да и Олибино частенько навещал его… В любом случае, Шанди не настолько хорошо был знаком с действием тайных сил, чтобы относиться к ним без обычного трепета непосвященного.

– Далеко же ты ездил, чтобы сполоснуть ноги, – едко заметил Акопуло, – да будет мне позволено так выразиться! – В группе он был единственным, кто мог открыто сказать Шанди что-то подобное, и знал об этом. Но все равно он позволил себе чересчур много.

Однако Шанди пропустил его непочтительность мимо ушей:

– Вы ничего не видели?

– А ты видел? – изумился старый наставник. Остальные не проронили ни звука, но чуть качнулись в безмолвном потрясении.

– Да, мне явилось видение замка и города, хотя где это, я не имею ни малейшего представления… И еще я видел парнишку лет пятнадцати или шестнадцати… – Шанди замолчал, вспоминая. – Етун, но у него странное лицо. Глаза казались темными, хотя о цвете говорить сложно. Всклокоченные волосы… Он напомнил мне кого-то, но я даже не знаю кого. И вы… все вы ничего не видели?

Нет, остальные не видели ничего.

– Я пробовал и со второй ногой, но напрасно… Значит, одно предсказание на человека. Попробуйте кто-нибудь. Кстати, вода очень теплая – я едва не нырнул туда с головой.

Остальные обменялись хмурыми взглядами; никто не хотел испытать древнее волшебство на себе.

– Скоро будет рассвет, – сказал Акопуло. – Иди первым, сигнифер, а мы, люди почтенного возраста, не спеша попробуем одолеть ступени.

Вопросительно глянув на Шанди, Ило поспешил к лестнице. За ним последовали оба советника.

Шанди завязал сандалии. Затем он оперся на остатки балюстрады и вместе с Хардграа наблюдал за спуском процессии.

– Ты не хотел бы увидеть будущее, центурион?

– Нет, если только ты не прикажешь мне, господин. Я предпочитаю не знать судьбы.

– Вот разумный человек! Все, что я вынес оттуда, – это порожденная Злом загадка, которая, кажется, будет сводить меня с ума многие годы. Всякий раз, как я подойду близко к морю, мне придется вспоминать – и терзаться сомнениями. Наш юный друг, как и я сам, собирается попробовать правую ногу. Наверное, ему предстанут целые когорты великолепных женщин.

Хардграа хмыкнул:

– Очень на него похоже! Другая нога показала бы легионы разъяренных мужей.

Шанди рассмеялся. Редкие проявления чувства юмора старого вояки всякий раз заставали его врасплох.

– Это уж точно!

Круги, расходившиеся на поверхности, едва были заметны с террасы. Шанди не видел внизу ничего необычного.

Впрочем, Ило все-таки увидел что-то, он перебросился с Акопуло, достигшим конца лестницы, парой слов. Советник расхохотался. Он осторожно уселся на ступень, и Ило помог ему снять правую сандалию. Сигнифер поспешил наверх, замедлив подъем лишь для того, чтобы благополучно миновать огромное брюхо Ампилй.

– Ну, что там? – спросил Шанди, как только Ило выпрыгнул на террасу. – Самая прекрасная женщина на свете?

– О да! Вы тоже ее видели? – Светлеющее небо позволило увидеть возбуждение, мелькнувшее на лице сигнифера.

– Нет, это лишь догадка. Ты и впрямь ее видел? Ило так энергично кивнул, что еле слышно хлопнули волчьи уши:

– Да, ваше высочество! Само совершенство… Не описать!

– Обнаженная, она лежала в постели?

– В саду, но действительно, гм… Обнаженная. – Ило глубоко вздохнул. – Просто невероятно! Хардграа тихонько фыркнул:

– Надеюсь, ты запомнил ее черты, чтобы не разминуться при встрече?

– Я узнаю ее с первого взгляда! – клятвенно пообещал Ило.

У Шанди подобной уверенности не было. Вернувшись в Хаб, он перетряхнет все имперские архивы и потребует список всех островов с замками на них. Солнце стояло над самым островом, так что это либо восточное, либо западное побережье; не юг и не север. Письмоводители займутся поисками, и тем временем Шанди придумает, как дальше быть с армией столичных бюрократов… Но их поиски не объяснят ему, кто была эта странная женщина, приведшая его сюда, – женщина, объявившая, что не страшится смотрителей…

Внизу Ампили осторожно опускал в воду левую ступню. Акопуло уже поднимался по лестнице, неся в руках свой правый ботинок.

– Удачно? – позвал Шанди.

– Я видел кое-что, – отвечал ему советник, но не добавил ничего, пока не достиг террасы. – Не знаю, чем это может помочь.

– Ты хочешь поведать мне о том, что видел, наедине?

– Нет. Это попросту не стоит держать в секрете. – Политический советник присел на остатки упавшей балюстрады и начал натягивать ботинок. – Я видел своего старого учителя, милейшего доктора Сагорна. – Он фыркнул.

В детстве Шанди слышал в переложении Акопуло огромное количество историй о великом ученом и мудреце.

– Значит, он жив?

– Не понимаю, как это может быть возможно. Он был стар, как сам Свод Правил, когда я учился у него, а ведь с тех пор минуло тридцать лет. – Акопуло поморщился. – Стоило ехать сюда, чтобы увидеть предсказание в обратную сторону! Верить следует в Богов, а не в такую магическую чепуху. – Он уже забыл, что сам советовал устроить этот эксперимент.

– Наш лорд сует в воду левую ногу, – глубокомысленно возвестил Хардграа. Акопуло понизил голос:

– Не иначе, ждет новостей о своей дражайшей супруге. Этому человеку недостает доверия! – хихикнул он.

– Его жена умерла почти год назад, – удивленно сказал Шанди. – Ты разве не знал?

Акопуло закашлялся и сбивчиво принялся извиняться. Чувствуя, что и сам он раздражен очевидной неудачей, Шанди вскинул голову и повернулся, ожидая толстяка. Ампили присел на ступени, чтобы обуться, и поднимался не спеша. По небу уже растеклась голубизна, и луна – еле заметное смазанное пятно – торопливо пряталась за облака.

– Ну, как? – спросил его Шанди.

– Никак, ваше высочество. – Ампили отдувался, с трудом восстанавливая дыхание. – Я… Я вообще ничего не увидел. – Его дряблые черты покрывала необычная бледность; улыбка казалась натянутой.

– Очень жаль, – медленно проговорил Шанди. – Вероятно, уже наступило утро или водоем больше ни на что не способен… Идемте же, господа. Впереди у нас долгая, трудная дорога.

Вещий дар:

Где исток,

Что вещий дар питает?

И зачем

Приветом странным в выжженной степи

Вы нас остановили?

Отвечайте.

Шекспир. Макбет. I, III

Глава 7 Потоки поворачивают вспять

1

– А мне кажется, это нечестно!

Королевская чета Краснегара как раз завтракала, когда на их дочь Кейди вновь напала охота привести Вселенную в соответствие со своими нуждами и желаниями, что случалось довольно часто.

В большой зале не было никого, кроме них. Как всегда в начале лета, замок казался заброшенным: почти все его обитатели перебрались на материк или же рыбачили где-то. Рэп и сам проводил много времени в окрестных холмах, следя за табунами, но решил-таки вернуться домой, дабы ненадолго воссоединиться с семьей.

Сейчас он очнулся от своих раздумий, сообразив, что Инос никак не ответила на заявление Кейди и, стало быть, предоставила сделать это мужу. Надо же, кто-то съел всю его кашу… А впрочем, не важно, он уже не голоден.

– Извини, я что-то замечтался. В чем было дело? Дочь одарила Рэпа унаследованным от матери неодобрительным взглядом:

– Мне кажется, чти капралу не следует принимать Гэта в свою команду!

Ответить на это можно было по-разному: «Какую команду?», например, или: «А почему бы и нет?», или даже: «Какому капралу?» – хотя последний вариант наверняка вызовет у Кейди гневный вопль, правда, Рэп уже давно не слыхивал громкого крика в исполнении дочери… Близнецы подрастали, и она взрослела быстрее, чем брат, – чего и следовало ожидать. Кейди было уже тринадцать с половиной. Этим утром она нарядилась, словно к венцу, что для нее было нормально.

– Отчего это нечестно? – спросил ее Рэп. Дочь раздраженно отбросила со лба черную прядь.

– Нет, ну правда ведь, папочка! Фехтовальный конкурс, где один из участников… использует… ну, в общем!

Должно быть. Рэп вел себя из рук вон глупо, ежели она назвала его «папочкой».

– Использует что, Кейди? – переспросил он, подкрепляя вопрос родительским сдержанно-испытующим взглядом.

Она опустила глаза.

– Ну, все ведь знают! – пробормотала Кейди.

– Знают что?

– Что Гэт – предсказатель, вот что! А поэтому будет нечестно, если он попадет в команду мальчишек. Никто и уколоть его не сумеет, даже сам капрал!

Рэп глянул на Инос и увидел на ее лице тень, которая пробегала по нему всякий раз, когда обсуждались способности Гэта. Она во всем винила себя, что было глупо.

И весь этот спор никому не был сейчас нужен: лето едва успело открыть сообщение с материком, а Кейди уже вынашивала планы зимних состязаний! За последние полгода Кейди стала рьяной поклонницей фехтования, заразив этим, разумеется, всех своих подружек. Рэп до сих пор не мог свыкнуться с мыслью о фехтующих девочках, но по собственному опыту знал, что смеяться над этим в присутствии Инос все-таки не стоит.

– Я даже не знаю, брал ли Гэт в руки рапиру хоть раз в жизни, – сказал он. – Мне сложно представить его в роли фехтовальщика.

– А он почти не занимается, не то что остальные.

– И это кажется вам странным? Гэт не занимается – и всем остальным тут же становится не по себе. Могу себе представить, на что похожа его защита… А каков он в атаке?

– Кошмар! Капрал говорит, Гэт недостаточно агрессивен.

– Вот тебе и ответ… В общем, вопрос закрыт. Кейди поднялась, стараясь не терять достоинства:

– Понимаю. Справедливость для всех разная! Мальчики – это другие люди… Конечно! А теперь, если вы извините меня, милая мама, дорогой папа, мне назначено у парикмахерши… Но я все же нахожу очень… э… нечестным пользоваться сверхъестественными способностями в обыкновенных, не чародейских состязаниях по атлетике!

– Кейди!

Принцесса вновь тряхнула прической. Рэп задумался, что скажет Инос, если он издаст королевский указ, преследующий ношение длинных волос в королевстве? Нет, не стоит рисковать.

Надув губы, Кейди уселась вновь:

– Если мне запрещают говорить об этом, вовсе не значит, что все остальные ничего не подозревают!

– Подожди секундочку, дорогая, – сказал на это Рэп. Необходимо разузнать подробнее. Он знал, чем грозит репутация волшебника в Краснегаре, и ведь сам он был старше Гэта на несколько лет, когда стал чародеем! – Что в точности подозревают всеостальные?

Дочь состроила гримасу.

– Ничего нельзя стянуть за спиной у Гэта… Бросишь чем-нибудь в него, – а Гэт уже ушел. Подбрось монетку, – и он десять раз подряд отгадает, какой стороной она упадет!

– Гэт действительно делает это на людях?

– Да! – отвечала Кейди, но, помолчав, добавила:

– Иногда. – Что, по всей вероятности, значило попросту «однажды».

– Тогда я приношу извинения. Насчет конкурса согласен: Гэту не стоит позволять участвовать в команде фехтовальщиков.

Кейди ликующе подпрыгнула и умчалась прочь из зала.

– Вроде Гэт потихоньку свыкается, – с надеждой молвил Рэп.

Инос отгрызла кусочек черствого рулета, не сводя с мужа зеленых глаз, сверкавших гордостью:

– О, мне тоже так кажется. Помнишь, ты сказал мне однажды, что любой из магических талантов может быть и чисто природным даром.

– Нет. Я что, правда так говорил? Довольно бессмысленное замечание, на мой взгляд.

– А на мой – так одно из твоих лучших высказываний, дорогой. Во всяком случае, для Гэта оно годится. У него всегда был талант держаться подальше от неприятностей.

– Зато Кейди работает за обоих. Инос покачала головой:

– Как раз с Кейди все в порядке. А вот Гэт… Он ни разу не содрал коленей с тех пор, как толком научился ходить. Между прочим, порой я провожу половину своего времени, бинтуя пострадавших детей, – не королева, а придворная нянька. Гэт так редко оказывается замешан, когда вся компания попадает в какую-то крупную переделку… Он просто всегда где-то в другом месте.

Отчасти так оно и было. Неугомонных сорванцов замечаешь всегда, а вот примерное поведение не привлекает внимания… Гэт никогда не причинял родителям большого беспокойства.

– Он просто неглупый парень, – заметил Рэп.

– Да, он вовсе не глуп, – согласилась Инос, – но он и не гигант мысли, если уж начистоту. И в его возрасте опыт еще не играет большой роли, правда? Тогда что это такое? – Потянувшись через стол, она взяла мужа за руку. – Он просто умеет обходить ямы, вот в чем дело!

– Если он демонстрирует свои способности другим детишкам, тогда ему придется обойти немало ям.

– Они тоже постепенно привыкнут… Вспомни только! В последнее время он так часто бродит по замку с этой своей старческой улыбкой – словно ничто в мире его не заботит…

– А если и возникнут проблемы, он легко с ними справится? – Рэп не любил думать о провидении и предсказаниях, потому что от этих мыслей у него быстро начинала болеть голова. Даже когда он был волшебником, ему так и не удавалось понять до конца, как это возможно; и самое слабое понимание, доступное ему тогда, теперь казалось утерянным безвозвратно. Его мать была предсказательницей, способной предвидеть пол будущего ребенка. По крайней мере, ему так рассказывали, – он не очень хорошо ее помнил. Впрочем, талант Гэта все равно отличался – временами казалось, что он попросту живет, опережая остальных на несколько минут.

– Вот и он, – шепнула Инос. – Что я тебе говорила?

Гэт шествовал через комнату, направляясь к родителям: нескладный, долговязый мальчуган с засунутыми, по обыкновению, в карманы кулаками; волосы – как воронье гнездо. Судя подвыражению лица, он находил окружающий мир интересным, но отнюдь не угрожающим.

Не только Кейди начала вытягиваться. Тэт всегда был высок для своего возраста, – и, конечно, именно длинные первыми перелезают через стену. В сущности, он еще оставался ребенком, но уже сейчас сравнялся с матерью в росте.

Усевшись на скамью у стены, он вытянул свои длинные ноги.

– Оно скоро наступит, – спокойно сообщил Гэт отцу.

Рэп проглотил заготовленное приветствие:

– Что скоро наступит?

– Доброе утро.

Рэп оглянулся на окна. Дожди в Краснегаре шли нечасто, но в данный момент стекла заливали дождевые струи, можно не сомневаться. И это хорошо, потому что Рэп намеревался разобрать сегодня целую груду инвентарных списков, погрузочных векселей и других складских документов. Прибывали первые суда. Если чего-нибудь не хватает – того, что может потребоваться краснегарцам будущей зимой, тогда следует срочно разослать запросы, иначе времени на доставку уже не будет, лед вновь оградит королевство от внешнего мира. Дождь давал Рэпу возможность сосредоточиться на задаче и не терять времени попусту.

– Он перестанет примерно через полчаса, – с серьезной миной пояснил Гэт.

Рэп окинул сына удивленным взглядом. Ему показалось, в этих серых глазах только что мелькнула искорка, но он не был уверен. На лице тринадцатилетнего мальчишки не может быть настолько непроницаемого выражения!

– Знаешь, Гэт, сегодня мне с мастером Грэкером надо будет посидеть над кое-какими бумагами…

– Нет, сир. Мы спустимся к пристани. А вот это уже определенно предсказание! Какими бы силами ни владела его бабка-фавн, способности Гэта, похоже, не простирались далее одного часа вперед или максимум двух. Более того, насколько мог судить Рэп, они ограничивались возможностью предвидеть только то, что вскоре и так станет ясно… Предсказывать другим Гэг, вполне очевидно, не мог: он знал, что дождь прекратится, потому что ему суждено это увидеть.

Интересно, что будет, если Рэп поспешит с сыном в подземелья замка и запрет его там на часок, и, когда дождь все же кончится, Гэт об этом не узнает? Ничего подобного Рэп, конечно, делать не станет. И теперь Гэт уверенно предсказал то, что легко можно проверить, – а он редко делал такие заявления… Что, если Рэп откажется идти на пристань? Интересно, ибо Рэп вовсе и не собирался этим утром выходить наружу. Для этого у него чересчур много работы. Зачем бы ему…

– Чтобы повидать капитана Эффлио, – объяснил Гэт.

– Ну-ка скажи мне – зачем… Тот, что привез лошадей в прошлом году? Гэт кивнул:

– Нет, на сей раз пеньку. Он думает, что ты сможешь всучить ее гоблинам. Рэп вдохнул поглубже.

– Даже перспектива увидеть корабль, доверху набитый грузом веревок, не…

– Что-то насчет… Шанди? – сказал Гэт, поднимая глаза к своду зала. – Я не совсем уверен, но… Шанди? Кто такой Шанди?

– О чем это ты?

– Новости, привезенные капитаном Эффлио. Да, именно Шанди.

– Он что, собирается…

Рэп оборвал себя. Инос следила за их разговором, едва сдерживая смех. Конечно, Эффлио привезет гораздо больше имперских новостей, чем кто-либо из окрестных моряков, посещавших Краснегар, – вообще-то поговорить с ним было бы неплохо… Если день и пропадет, то почти не зазря. У Гэта мокрые плечи! Значит, он…

Досадливое недоумение скользнуло по лицу парнишки.

– Что-то с воротами замка, па… Мне приходится выходить за ворота, чтобы узнать, что должно произойти снаружи.

Так он уже обнаружил магический щит? Капитан Эффлио может и подождать! Кажется, настало время для нового разговора по душам между отцом и сыном, так что…

– Я так и знал, что ты согласишься! – просиял Гэт, пряча улыбку триумфа.

Рэп попытался скрыть облегчение за гневным видом, – да, Гэт настолько свыкся со своим новым талантом, что стал воспринимать его как нечто естественное, как и говорила Инос. Разговор по душам немного запоздал. Но если Рэп и впрямь намерен пройтись с Гэтом до пристани, то не стоит затруднять мастера Грэкера…

– Беги скажи…

– А я с ним уже говорил, – ответил Гэт с довольным смехом.

* * *

Когда король и принц, оставив навесную башню, спешили через внутреннюю площадь замка к воротам, Рэп с удивлением обнаружил, что может не отставать от своего долговязого спутника, только если постарается приноровиться к его размашистому шагу. Дождь явно уходил прочь, и на западе небо уже начало светлеть, но отец с сыном все же направились к Королевской аллее, одной из множества мощеных городских дорог. Сперва спуск был довольно крутым, прохожих никого, и они просто помчались вниз, положившись на Собственные ноги и слегка откинувшись назад для равновесия. Шаги отдавались мрачным эхом в тени подворотен.

Домчавшись до первого марша ступеней, они замедлили шаг и обменялись улыбками. Гэт светился безмолвной радостью оттого, что отец взял его с собой. Это дало Рэпу некоторую пищу для размышлений. Граждане Краснегара начинали работать еще детьми. Принцы и принцессы проводили детство в бесконечных занятиях науками, но на лето обучение прекращалось. Рэп не мог выдумать причины, по которой ему не следовало бы взять Гэта с собой на материк; по крайней мере, на недельку-другую. Для него эта прогулка окажется утомительной и скучной, но, возможно, даст ему какое-то представление о собственном будущем. Когда Королевская аллея подвела их к началу Пиратского переулка. Рэп повернулся к сыну, чтобы спросить, не хочет ли он составить отцу компанию, – и увидел ответ на лице мальчика.

– Что я собирался спросить у тебя? Радость Гэта чуть померкла.

– Я не знаю точных слов. Что-то насчет нашей поездки на материк.

Рэп кивнул. Он не мог отделаться от странного ощущения, что в таланте Гэта скрывается какой-то удивительный парадокс, но ему никак не удавалось загнать проблему в угол. В данном случае Гэт знал, о чем Рэп собирается говорить, но ведь он так и не сказал главного! Однако парадокс вновь ускользнул, ибо Гэт все-таки поднял тему… или создал ее?

Вскоре Гэт уже тараторил о том, что его не пугает перспектива спать в палатке, пропускать обеды, проводить целые дни в седле, промокать от дождей, сгорать на солнце, замерзать на рассвете и так далее, какими бы красками Рэп ни расписывал ужасы предстоящего путешествия. Казалось, он лишь приветствует подобные напасти. Он убеждал отца, что вовсе не имеет планов на ближайшие недели и не собирается уже через день заскучать по оставленным дома друзьям.

Все это Рэп подверг сомнению, но в итоге принял решение захватить наследника с собой, в следующий раз отправляясь на материк. При этом его терзала мысль о том, что Гэт знал об этом решении, входя в большой зал замка еще с час назад.

Еще и года не минуло с той поры, как Рэп последний раз переживал из-за несамостоятельности сына. Теперь же ему было ясно, что Гэт мало-помалу превратился в одиночку; воистину отцовство – не что иное, как добровольная каторга!

На углу стояли две женщины, шушукавшиеся недостаточно самозабвенно, чтобы не встретить своего короля вежливым поклоном. Король приветствовал обеих по имени, пожелав им к тому же доброго дня. Затем отец с сыном пересекли улицу; дождь едва капал. Они свернули на спуск Ткача.

– Гэт!

– Да, сир? – На лице мальчика застыло опасливое выражение.

– Ничего, если мы поговорим о твоем… таланте, Даре предвидения, или как он там называется?

– Ничего. Только это сложно объяснить.

– Ты не беспокойся, если тебе не удастся облечь его словами… Мне только хотелось бы знать, каким образом ты видишь будущее. Ведь я тоже могу предвидеть – кое-что, разумеется.

– О! Ты можешь! Ты тоже можешь? Рэп должен был сказать об этом гораздо раньше. бедный мальчуган затрепетал от облегчения – и только потому, что был, оказывается, не большим уродом, чем его отец.

– Но от меня предвидение требует больших усилий, ты же вроде как занимаешься этим постоянно. Гэт кивнул:

– Ничего не могу с собой поделать.

– Я знаю о двух способах. Один называется угадыванием, и он мне хорошо знаком. Сначала нужно просто представить себе, как ты делаешь одно, потом что-нибудь другое, – и после решить, какое занятие тебе больше по душе. Впрочем, этот способ не всякому сгодится…

Гэт уже качал головой.

– Другой способ – прорицание, – продолжал Рэп, – но оно требует немалого труда… Вдобавок обычно ты видишь сразу столько возможностей, что ни одну из них не можешь рассмотреть толком. Это лучше работает на примере других. Порой наталкиваешься на предуготованную Богами судьбу, и…

Внезапно Рэп замолчал, вспомнив о сделанном ему страшном предсказании. К счастью, Гэт не заметил его замешательства.

– И это тоже не совсем то, сир, – сказал он. – Кажется, я не могу видеть судьбу. «И то хорошо», – подумал Рэп.

– Описать это я могу только так, – говорил Гэт, глядя под ноги. – Несешь свечу в кромешной темноте: другие идут словно с закрытыми глазами – они спотыкаются о камни и падают в ямы. А я вижу, куда ступаю, правда, не очень хорошо…

– Эге, да это отличное описание! Значит, ты можешь обходить ямы?

– Иногда. Порой их невозможно избежать, вроде моих занятий алгеброй… А иногда я нарываюсь на вещи, которых не ждал или которые не увидел вовремя. Но это бывает редко, па.

– Я думаю, твой Дар называется все-таки предвидением. В жизни не пробовал, но, наверное, у меня получилось бы… Да название – чепуха! У тебя великий Дар, сынок, гордись им и используй как должно. Не стоит употреблять его во Зло.

Гэгу было только тринадцать – и он, конечно же, сразу захотел узнать, каким именно образом его предвидение может послужить во Зло. Лишь несколько минут спустя Рэпу удалось сменить тему и заговорить о магическом щите замка.

У развилки он остановился.

– Давай проведем небольшой опыт, – предложил Рэп сыну. – Отсюда мы можем пойти по Рыночной аллее или же сначала спуститься здесь, – дождь прекратился. Ты можешь сказать, кого мы встретим, если пойдем и здесь, и там?

Гэт пристально смотрел вниз, на убегающую прочь узкую улочку.

– Если ты пойдешь здесь, па, то наткнешься на епископа.

– Бог Ужаса! – вскричал Рэп. – Ты прав. Быстрей! – Он поспешил по Рыночной аллее, и сын бежал за ним по пятам. Других испытаний тайным искусствам они не предпринимали, пока не добрались до самой пристани.

2

Прошедшей зимой капитан Эффлио водил «Морскую красотку» на юг и посетил Порт-Имп, город своего детства. Ему даже удалось разыскать давным-давно потерянную дочь. Но и сам город мало чем напомнил ему о былом Порт-Импе, и хозяйство дочери выглядело сумасшедшим домом, набитым буйными детьми, чьи шалости творили нечто ужасное с астмой капитана… Зять оказался религиозным фанатиком, при виде которого у бедняги Эффлио волосы вставали дыбом. В общем, ему пришлось распроститься с мечтой о тихой старости у семейного очага.

Затем, когда выгодный груз вновь привел Эффлио в залив Памдо, у него возникли новые соображения на сей счет. В тамошнем порту он наткнулся на честолюбивого етунского моряка по имени Бифбол, вложившего в дело некую сумму; етуны и деньги – комбинация довольно необычная. Последней каплей был ответ Крашбарка, когда Эффлио заметил боцману, что подумывает о новом рейсе в Краснегар. Гигант попросту переспросил его: «Куда?» – с совершенно тупым выражением на лице. Черты Крашбарка, отчасти попорченные частыми драками, временами красноречиво свидетельствовали о слабоумии их владельца, но то, что боцман успел позабыть этот странный маленький городок на обломке скалы, решило все. Ни один имп не устоит против загадки.

И вот он опять в Краснегаре. Город вовсе не изменился, хотя в доках кипела бурная деятельность, необычная для столь раннего лета. Действуя исключительно наугад, Эффлио набил трюмы «Красотки» пенькой, решив про себя, что этот груз окажется выгодным вложением средств. А еще он взял на борт Бифбола.

Они с Крашбарком с первого взгляда стали врагами. Етунские традиции запрещали ссоры в открытом море, хоть в данном случае мир между ними двумя держался исключительно на добрых дедовских обычаях. Теперь, когда «Морская красотка» оказалась надежно пришвартована к пристани, они готовились выяснить отношения в ближайшей таверне. По крайней мере один из них вернется на борт в отрубе, – и тогда оба станут чуть счастливее, и в будущем смогут нормально работать вместе.

Утренний дождичек как раз ронял последние капли, когда на досках причала выросли две высокие фигуры. Эффлио отнюдь не удивился, увидев приближающегося короля-фавна; капитану быстро удалось подавить неспокойные воспоминания о волшебстве, но горло сдавило, и, ничего не поделаешь, он начал хватать ртом воздух, как выброшенная из сетей рыба.

Король перемахнул на борт, сопровождаемый молодым етуном. При взгляде на Эффлио мальчишка отчего-то вспыхнул до корней своих нечесаных волос.

– Доброго утра, кэп, – сказал король. Эффлио склонился в чинном поклоне:

– Доброго утра и вам, сир… И вам, ваше высочество! Что ж, вы подросли как минимум на два кабельтова! – Почему бы не порадовать короля? Подобные замечания всегда приводят отцов в отличное расположение духа.

Фавн расцвел:

– Правда? Когда он окончательно вырастет, я буду рядом с ним походить на гнома… Как зовут этого моряка, мимо которого мы только что прошли? Он кого-то мне напоминает.

– Боцман Крашбарк, сир? Или казначей Бифбол? Король озадаченно покачал головой.

– Не помню имени. Может быть, второй? Кажется, мы были знакомы когда-то, но он вроде меня тоже не признал… Впрочем, не важно. Что, нет лошадей? – Он угрожающе ухмыльнулся.

– Нет, ваше величество. На сей раз я привез пеньку.

Король Рэп обменялся с сыном загадочными улыбками.

– И что же заставило вас решить, что она нам может потребоваться?

Эффлио с удобством привалился к поручням, готовясь к приятной торговле. Если имп не в состоянии надуть фавна, тогда ему точно пора списываться на берег.

– Границы с Двонишем перекрыты, по приказу императора.

– Значит, пенька сильно упала в цене?

Откуда он может это знать?!

– Значит, дварфы могут сильно заинтересоваться подобным грузом, сир.

– Мы не торгуем с дварфами. – Король прислонился к мачте. Мальчик уселся на швартовую тумбу, глядя на отца преданными глазами.

– Но вы торгуете с гоблинами, – возразил на это Эффлио.

Долгий изучающий взгляд короля заставил его поежиться.

– Вы дальновидный человек, капитан.

– Благодарю вас, сир.

– Я подумаю. Корона может заинтересоваться вашим грузом, как вы и предполагали.

Многообещающее заявление! Эффлио задумался, как было бы лучше начать обсуждение вопроса о постоянном проживании. Следует вести себя крайне осторожно, разумеется. Возможно, от него потребуют присягнуть на верность краснегарскому трону… Сам он никогда не был большим патриотом Империи, однако…

– Он хочет остаться, – вдруг заявил мальчик.

– Держись подальше от чужих желаний! – рявкнул отец.

– Я хотел сберечь время, па. Извини. Эффлио нервно присвистнул. Неужто его отпрыск тоже волшебник?

– Действительно, ваше величество, он совершенно прав. Я уже несколько лет думаю о покойной старости… – Но откуда мальчишка может это знать?

– У нас долгие зимы, знаете ли.

– Но ваши сердца горячи. Город кажется мне очень дружелюбным… Я, конечно, не особенно хорошо карабкаюсь по холмам, но, думается мне, здесь найдется какой-нибудь удобный домишко вблизи от доков, который я мог бы снять.

Король кивнул, погрузившись в раздумья:

– Я знаю нескольких вдов, которые не откажутся от небольшой платы и будут рады компании жильца. У вас ведь найдутся средства?

Если товар удастся выгодно сбыть, а Бифбол перекупит у него корабль, как и было задумано, тогда у Эффлио будет достаточно денег. В другое время он стал бы яростно отпираться, но сейчас только кивнул. Следует довериться этому странному правителю, фавну-волшебнику да еще и королю… Такая перспектива радовала его все больше и больше.

– Я подброшу вам парочку адресов, – молвил король, – но не говорите, что это я прислал вас!

– Не стану, коли вы того не хотите, сир… Но почему, кстати?

Легкая улыбка тронула губы фавна.

– Потому что они пустят вас на постой, чтобы сделать мне приятное, а это будет нечестно. – В раздумье он провел ладонью по спутанным волосам. – Знаете, кэп, в нашем королевском совете весьма высоко оценили бы голос много путешествовавшего, знающего человека вроде вас… Как вам такое предложение? Конечно, за небольшое вознаграждение.

– Это была бы великая честь, сир! – пораженный, отвечал Эффлио. – Такая возможность добавляла интереса к отставке и вдобавок позволила бы ему встречаться с наиболее влиятельными горожанами – торговцами, к примеру. Капитан прикинул величину гонорара.

– Тогда, я полагаю, вы должны получить статус постоянного жителя.

Моряк с тоской подумал о жадных имперских бюрократах…

– Мне требуется какое-то разрешение?

– О, вовсе нет. Только мое одобрение или моей жены, – рассмеялся король и протянул руку, – вот, например! Добро пожаловать на борт!.. Но если вы намерены остаться с нами, капитан, то зачем продавать свой груз через посредников? Вы можете сделаться торговцем и самолично сплавить пеньку гоблинам.

Эффлио присвистнул опять, громко и протяжно.

– О, вам вовсе не придется самому вести переговоры, если вы того не хотите. – В серых глазах короля зажглись огоньки. – Хотя в таком случае придется уплатить комиссионные… И, конечно, необходимо где-то хранить свои товары. Могу сдать несколько помещений в королевских складах по весьма разумной цене.

– Какое великодушие, ваше величество!

– Подумайте-ка над этим… Я полагаю, вы почувствуете себя куда спокойнее, если сбережения будут лежать на полках в виде товара, нежели в мешке под матрасом? Существует, правда, небольшой налог на жалованье королевской пожарной бригаде.

Огни в королевских глазах прожигали Эффлио насквозь. Этому фавну палец в рот не клади – цена на пеньку сильно упала за несколько последних минут.

Рассмеявшись, король отодвинулся от мачты.

– Приходите и отобедайте с нами, кэп. Гэт сможет подкатить коляску, или же я сделаю это сам. Нам не терпится услышать о последних новостях из Империи.

3

Очевидно, капитана Эффлио привлекали не столько горячие сердца краснегарцев, сколько их горячее пиво. Рэп сам отвез бесчувственного Эффлио к «Морской красотке», где капитана подхватили под руки два дюжих матроса. Судя по ловкости, с которой они поволокли его в каюту, подобное занятие не было им в диковинку. Ну и что, старый плут все равно оставался приятным собутыльником.

Солнце ускользнуло из виду, но небо еще не потеряло дневной синевы, и по улицам по-прежнему спешили прохожие. Летом работа не прекращалась – чайки, волны и люди всегда были при деле.

Рэп медленно правил вверх, не подхлестывая Звездочку, – спешить все равно некуда. Ему требовалось время, дабы поразмыслить и вдобавок освежить голову на холодном соленом ветерке. Время, чтобы хорошенько обдумать услышанное этим вечером.

Драконы! Известно, что Лит’риэйн, Смотритель Юга, трижды или четырежды уже спускал с привязи своих драконов, ибо эльфы бывали порой на редкость мстительны. Но чтобы повернуть их против легионов Смотрителя Востока! Олибино, должно быть, хватил удар.

Когда Рэп знавал обоих чародеев, они были вынужденными союзниками. Лит’риэйн свысока посматривал на напыщенного импа и высмеивал превозносимое им величие войны; впрочем Лит’риэйн на всех глядел свысока… Союзы внутри Четверых никогда не бывали особенно прочны.

Император тоже должен был быть потрясен, но согласно слухам Эмшандар совсем уже выжил из ума. Старик умер бы много лет назад, не исцели его Рэп…

Он пренебрег требованиями Свода, – и, возможно, именно эту ошибку упоминали Боги. Неужели Рэп нанес ходу истории мощный удар, всего-навсего продлив жизнь немощного старика? Или тем самым он попросту создал опасный прецедент? Четверо сняли с него обвинение в необдуманном применении волшебства, да и ему самому отчего-то казалось, что обыкновенная жалость не способна потрясти основы мироздания.

Эффлио привез также и другие зловещие новости: о етунских кораблях, не справившихся с ужасной бурей, и о набегах троллей в Мосвипсе. И это только рассказы, достигшие далекого Краснегара! А сколько могло случиться такого, о чем Рэп еще не знает?

«Ключом, поворачивающим историю, ныне был Шанди», – решил он. Мальчик, которого он видел мельком много лет назад, сейчас стал прославленным полководцем, кому самой судьбой был уготован императорский престол. Он едва ли знает о происходящем больше любого другого, – и ему следует поведать остальное. Долг повелевает Рэпу передать принцу предначертание Богов, – он должен Написать ему письмо.

К тому времени, однако, когда повозка загрохотала по булыжнику замкового двора. Рэп понял, что письмо не справится с задачей. Он не имел ни малейшего представления, где сейчас следует искать Шанди. Письмо растворится в лабиринте Опалового дворца или попадет не в те руки.

Но есть еще Сагорн… Старик вовсе не был волшебником, но наверняка оставался одним из самых проницательных мыслителей Пандемии. Значит, следует написать Сагорну.

Летом по опустевшим конюшням гуляло эхо – основная часть королевского табуна паслась на холмах материка, – но они всегда оставались для Рэпа любимым местом отдыха, ибо здесь прошло почти все его детство. Некогда кони бывали его единственными друзьями… Да и сейчас он частенько навещал их, когда требовалось что-то обдумать. Вытирая бока Звездочки, Рэп прикидывал возможные последствия письма Сагорну и в конце концов тоже забраковал эту мысль. Ученый вполне мог снова отправиться в странствия – и быть сейчас в любой точке света, а письмо к нему перехватить куда легче, чем послание к наследнику.

Рэп мог воспользоваться и волшебством, конечно. Он не знал, достанет ли ему сил перенестись в Хаб, но в таком случае он достаточно возмутит пространство, чтобы привлечь к себе внимание смотрителей. Нет, это слишком рискованно!

Эффлио подтвердил, что нового Смотрителя Севера зовут Распнекс, – хотя прошло уже полгода с тех пор, как Рэп услышал об этом впервые. Когда-то Распнекс казался человеком достойным… Но доверять дварфу? На своем новом посту Распнекс с гораздо большим энтузиазмом может захватывать сторонников, нежели в Фаэрии, Когда он только обрел собственную свободу. И Рэп, который был когда-то, полубогом, более могущественным, нежели – любой другой волшебник, теперь просто не посмеет с ним состязаться.

Отводя Звездочку в стойло, он принял решение; нужно ехать самому. Он был королем, он знал кое-кого в Хабе. Он сможет добиться аудиенции у Шанди, и принц выслушает его, хотя бы во имя старых времен!

Но не сейчас…

Место Рэпа – здесь, в Краснегаре. Согласно словам Богов ничто не происходит мгновенно. До конца тысячелетия все еще остается больше года. Первым долгом короля был его собственный народ, и Рэпу следует проследить за сбором урожая, за его безопасным помещением на склады… Ему хотелось также приглядывать и за Гэтом, как-то помочь сыну привыкнуть к его магическому таланту, к предвидению. Руки Инос все еще связаны полугодовалым импом Холиндарном – а малышка Ив страдает от отсутствия внимания…

Нет, не сейчас. Он поедет осенью.

Времени еще достаточно.

4

«Привет герою! Привет победителю!» Хаб встречал своего героя, даже двух. Когда кавалькада принца звенела по столичным мостовым, восторг толпы предназначался Шанди. Салюты военных предназначались Шанди. Для Шанди бросали цветы, для Шанди трубили рога. Редко открываемые Большие ворота Опалового дворца распахнулись сегодня для Шанди.

Ило знал об этом, но в собственных глазах он также был вернувшимся героем, – а чьим глазам он верил больше, чем собственным? Его мимолетная слава поблекла, как он и предвидел, – и сегодня Ило был только сигнифером принца… А после у Шанди уже не будет прежней роли в армии; отныне сигнифер может вздохнуть спокойно.

Поэтому никто не радовался прибытию Ило, кроме него самого. Три с половиной года тому назад он оставил Хаб в качестве пленника, его с эскортом препроводили на юг, в бараки XX легиона. Сегодня он возвращался с победой. Собственное мужество, выносливость и воля Богов даровали ему наконец этот триумф. В глубине души Ило относил радостные крики горожан на свой счет. Конь Ило первым топтал цветы, первым вошел в Большие ворота. Ило доставил Шанди домой.

* * *

Кто-то в цепочке командующих умел думать. Легким галопом прибыв к первому посту, отмечавшему начало Восточного тракта, Шанди обнаружил там небольшой отряд преторианских гусар, поджидавших его там всю последнюю неделю. Не успели принц и его компаньоны передохнуть перед последним отрезком пути, как новость об их прибытии уже направлялась ко дворцу. Так, впервые за всю дорогу весть о возвращении наследника обогнала их.

Преторианские гусары намеревались вести принца через город, кто и какие бы приказы им ни отдавал, – но даже тогда они не могли передвинуть его сигнифера в середину колонны. Ило ехал первым, и как же возненавидели его эти надменные пижоны! Репутация принца беспокоила их куда меньше, нежели их собственная.

Ило выдали новый штандарт, с отлитыми из чистого золота и серебра эмблемами и боевыми наградами, отполированными по всем преторианским канонам: даже деревянное древко сияло, а металл едва не светился изнутри! Прибыли эксперты, чьей обязанностью было довести самого сигнифера до того же состояния, – и они обращались с ним как с ребенком, которого наряжают к празднику. Его раздели, вымыли, вытерли, опрыскали благовониями и одели снова. Он получил бритье, шампунь, педикюр, маникюр – и все одновременно. Последствия трехнедельной скачки сгладились при помощи массажа, и теперь он был способен прямо сидеть в седле. Кто-то даже догадался раздобыть белоснежную волчью шкуру, носить которую имел право только этот сигнифер. Чтобы она лучше смотрелась, к Ило подвели иссиня-черного коня. И когда все приготовления наконец были завершены, все вокруг Ило лучилось чистотой, – и ни один волосок в его бровях не выбивался из предусмотренной этикетом позиции!

Когда Ило подошел к своему скакуну, один из гвардейцев подставил под его сандалию сложенные ладони. Долгие годы никто не делал этого, если быть точным, с того самого дня, как его выставили из преторианской Гвардии.

Как это мило!

* * *

Не успели они покинуть пост, как народ высыпал на улицы. Слухи о возвращении принца ходили по Хабу уже многие недели, и толпа, казалось, выросла прямо из булыжников мостовых. Весть облетела столицу, подобно раскату грома. Люди покидали дома, воодушевленные и радостные, – им хотелось кричать от облегчения. Хаб был центром Империи, отзывающимся на каждый нерв, настроенным на каждую ноту и полутон. Хаб знал, что страна находится на грани катастрофы, верховная власть шатается. Хватка старика все-таки ослабла, и рычаги нуждались в крепкой молодой руке… И вот она наконец-то здесь! Аристократы выпрыгивали из своих носилок и наперегонки мчались во дворец. Простой люд наводнил улицы с радостными воплями. Привет победителю! Привет герою!

Они скакали на запад, по забитому ревущими толпами, нескончаемому проспекту Абнилы, через Город Богов, через Город Пяти Холмов. Вскоре справа выросла громада дворца Олибино, сверкавшая золотом на своем высоком фундаменте… Они проехали мимо, направляясь прямиком в величественный Опаловый дворец, затмевавший все остальные великолепием и блеском. Вдалеке виднелись зловещие башни резиденций остальных смотрителей – две синие к югу и белая на севере… И повсюду их встречала ревущая толпа.

И вот тогда!..

Тогда, после скачки, какая бывает раз в жизни, настало время марша, – и Ило ввел принца во дворец.

Пение фанфар… Вверх по крутым мраморным ступеням… Гвардейцы салютуют… Дальше по сводчатым галереям… Благородные господа, склонившиеся в низких поклонах, подметают пол перьями своих шляп… Дамы смиренно приседают в реверансах, разводя в стороны свои мягкие, округлые ручки… Размеренный топот сзади; за Ило следует Шанди со своей Гвардией…

Лучше не бывает!

* * *

Тронный зал был сердцем всей Империи. Ило всего однажды видел его – за несколько дней до восемнадцатилетия сына, его привел сюда отец, дабы представить императору. Они поцеловали руку этого кровавого Чудовища, получив высочайшее разрешение на вступление Ило в ряды Гвардии. Три дня спустя он так и сделал… А три месяца спустя Эмшандар скормил семью Ило своим псам.

Тронный зал превосходил по размерам большинство бальных; стены его украшала изысканная живопись, у высоких окон стояли великолепные статуи, и потолок блистал лучшими фресками… В любой из дней, когда император находился в резиденции. Тронный зал вмещал в себя сотню благородных бездельников.

Здесь действительно стоял трон, но им пользовались исключительно редко – ибо для особо торжественных случаев существовала Ротонда. Но именно в Тронном зале плелись ежедневные интриги, – сам император обязательно посещал его в течение дня. Здесь монаршего благоволения ожидали всякие важные персоны с петициями; здесь назначались и здесь происходили аудиенции – здесь, а не в какой-нибудь грязной прихожей, где ждал остальной сброд. Аристократы, прибывающие в столицу или покидающие ее, непременно появлялись тут, дабы отдать дань уважения правителю, или просто увидеть его, или попасться на глаза. Всякий, не имеющий доступа в Тронный зал, был попросту никто.

Промаршировав внутрь, все еще вздымая над головою штандарт, Ило неожиданно растерялся. Далеко впереди него, под красным балдахином, стоял сам трон – пустой. С другой стороны, дамы и господа оказались сбиты в небольшие кучки, словно бы застигнутые во время беседы. Они склонялись в поклонах и реверансах, когда Ило проходил мимо. Императора нигде не было видно. Сзади чеканил шаг Шанди, а Ило не знал, куда ему деваться. Бог мореплавателей! Куда теперь держать курс?

Если принц направится в одну, а он сам – в другую сторону, тогда карьера Ило закончится, не успев толком и начаться…

Впрочем, кто это там? Сбоку от трона навытяжку стояли преторианские гвардейцы, охранявшие едва заметную дверцу. Спасен! Не сбавляя шага, Ило маршировал дальше, через весь зал, мимо трона, – и застыл наконец.

Так кончилось злосчастное путешествие из Квобля – долгое, долгое путешествие.

Он все-таки увидел эту комнату еще раз!

5

Дверь распахнулась, и наследник императора шагнул в проем. Дверь закрылась.

Преторианский трибун смерил центуриона Хардграа и двоих легионеров по сторонам от него испытующим взглядом, давая понять, что если эти трое пришельцев попытаются занять место у двери, что они и должны были бы сделать, пока принц внутри, то Тронный зал обагрится кровью. Дворцовые помещения были пастбищем Гвардии.

– Что будем делать? – уголком рта шепнул Ило.

– Ждать, – пришел ответ, тихий, как шелестящий в дубовых листьях ветерок. – И строить глазки девицам.

– Покажи мне, как это делается, – пробормотал Ило, но тут же заметил рядом с одним из насупленных часовых гнездо для штандарта. Подмаршировав к нему, он вставил в гнездо штандарт, отступил на шаг и салютовал. А затем настало время отдохнуть. Очевидно, он действовал верно, ибо Хардграа тут же отпустил обоих легионеров, поблагодарив их за отличную службу и стойкость, проявленные в дальней дороге.

Девиц, которым можно было бы строить глазки, явно не хватало, – вокруг толпились все больше дородные матроны. Разговоры мало-помалу возобновились, но Ило по-прежнему ощущал на себе десятки пристальных взглядов. Отойдя немного от заветной двери, он остановился неподалеку, и Хардграа с ним. Гости Тронного зала попятились.

Понимание пришло словно кинжальный удар. Он же был Иллипо, последний Иллипо. А две сотни присутствовавших были политиками до кончиков своих крашеных ногтей – все до единого! И каждый отлично знал и историю его семьи, и его самого… Они не станут говорить с Ило, пока не узнают точно, что думает о нем император; у Шанди пока еще не самые острые шпоры в этом курятнике…

Медленно тянулись напряженные минуты. Придворные в первую очередь ценят терпение – они могут не сходить с места до полуночи.

Ило заметил, как в главную дверь зала вошли двое – странный дуэт: толстяк и коротышка, Ампили и Акопуло.

Они следовали за процессией военных в своих носилках. Сейчас вельможи разделились, радостно приветствуя старых друзей.

И тогда через толпу, направляясь прямо к Ило, размашистым шагом прошел гвардеец. Нагрудник кирасы бывшего его центуриона сверкал не хуже всех драгоценных камней и шелков в зале, а плюмаж его шлема реял выше, чем даже у большинства гусаров.

Ну-ка, ну-ка! Все слаще и слаще…

Преторианец вытянулся перед сигнифером и отсалютовал. Ило ответил тем же, – с точки зрения субординации их взаимный ранг был загадкой даже для опытных вояк, но в том, кто из них герой дня, сомневаться не приходилось.

Лицо центуриона хранило непроницаемость камня. Он брал на себя риск и знал об этом, но в то же время прикрывал фланги, – а это понимали оба.

– Я пришел, чтобы принести тебе свои поздравления, сигнифер. – Центурион всегда оставался благородным человеком.

– Благодарю тебя, центурион. – Хоть убейте, Ило не помнил его имени. Кто-то из Хафинов… Ничего, он вспомнит, когда понадобится.

– Я просто хочу, чтобы ты знал… гм… сигнифер. Я выполнил тогда самую неприятную работу, которую мне только приходилось делать в жизни.

– Мне также было очень неприятно.

– Да. Но все мы должны подчиняться приказам… Никаких обид?

– Никаких обид, – согласился Ило и заметил тень облегчения, которую не смогла скрыть тщательно удерживаемая маска.

С удовлетворением наблюдая, как его бывший начальник марширует прочь, Ило услыхал, как по залу пробежал еле слышный шелест. Никаких обид – да, но однажды он еще заставит этого человека лизать ему сандалию, просто из принципа. Хайфи, вот как его звать! Запомним.

– Что, старый друг? – сухо осведомился Хардграа.

– Не совсем. Он улыбался, бросая меня акулам.

– Тогда постарайся не убивать его при свидетелях, – осклабился Хардграа. Затем он добавил абсолютно расслабленным, ничего не выражающим тоном:

– Слышь, сигнифер!

– Да, центурион?

– Ты сейчас не смотри, но только одна из картин на восточной стене представляет некоторый интерес для настоящего ценителя.

С каких это пор стенобитные орудия в человеческом облике начали интересоваться живописью? Ило поднял брови, выражая искреннее удивление, после чего обвел зал неспешным взглядом.

– О, прекрасно! – сказал он, закончив осмотр. – Отличная работа!

Произведений искусства, собранных в Тронном зале, хватило бы на средних размеров городишко: скульптуры, картины, гобелены… Подмеченный Хардграа холст сам по себе не казался особо выдающимся шедевром, – по крайней мере с такого расстояния, – но то, что было на нем изображено… Залитые солнцем зеленые волны на переднем плане азартно разбрасывали пену, из коей вырастал величественный галеон, занимавший почти все полотно. В отдалении же, уравновешивая композицию, виднелась крутая скала с небольшим городом на склоне, увенчанная замком с острыми башнями. Именно этот замок Шанди описал, рассказывая о своем видении у бассейна-прорицателя.

Последние полтора года Ило изо всех сил старался удовлетворять все приказы, просьбы и пожелания принца. Теперь он предвидел их еще до того, как Шанди сам успевал сообразить. Хардграа был отлично натасканным телохранителем, но ему явно не хватило придворных манер, чтобы провести расследование самому. Промаршировать к самой картине и прочесть надпись – если таковая имеется – означало бы обратить к себе внимание всего двора. Следующий ход был за Ило.

Глянув кругом, он разыскал слугу, застывшего у стены. То был вовсе не юный паж, но умудренный опытом старик, который должен был отлично разбираться в тонкостях дворцового управления. Чуть заметный жест заставил его отлепиться от стены и направиться к сигниферу плавным, неторопливым шагом. Слуга склонился в поклоне, чья величина точно соответствовала чину Ило (как раз сейчас, судя по всему, весьма немаленькому), и, разогнувшись, терпеливо ждал, чего изволит этот юнец.

Как же правильно задать ему вопрос? Дворцовая коллекция живописи, вне сомнения, находится на попечении какого-нибудь дворянина. Он всего лишь мелкая сошка, присматривающая за картинами, – и в то же время профессиональный бюрократ, угробивший полжизни на дворцовые козни. Настоящей работой занимаются, скорее всего, его подчиненные.

Ило попробовал угадать нужный титул:

– Ассистент заместителя куратора дворцовой живописи, – медленно проговорил он, отмечая искру изумления, мелькнувшую в глазах слуги. – Я хочу его видеть. Сейчас же.

Сработало, как мечом в сердце. Слуга согнулся снова и ускользнул прочь. Видимо, к подобному приказному тону привыкаешь на удивление быстро.

Хардграа удалился, чтобы погрузиться в жаркую беседу с трибуном VII легиона, старым приятелем, надо полагать. Комната продолжала наполняться народом по мере того, как подтягивались опоздавшие, не желающие, однако, пропустить представление вовсе. То тут, то там Ило натыкался взглядом на знакомые лица: известные политики, друзья его родителей… И лишь он один по-прежнему стоял в полной изоляции. Иллипо нельзя доверять.

А как насчет мести? Вот уже полтора года Ило служит принцу всеми силами, преданно и честно. Он так и не сунул под ребра наследнику нож, хотя удобных ситуаций было более чем достаточно – целый легион.

И что теперь? Старик долго не протянет. И до тех пор – делать нечего, остается только ждать. Шанди проявит великодушие, – уж в этом-то Ило не сомневался, ибо знал: щедрая награда одному покупает преданность многих. Когда Эмшандар V будет провозглашен императором и воссядет на Опаловый трон, его бывшему сигниферу продвижение обеспечено. Место в ассамблее для начала. Потом титул, несколько должностей-синекур, чтобы набить ему карманы, а потом уже и преторианство – чтобы Ило уже окончательно разбогател. А через несколько лет, возможно, и ранг консула…

А до тех пор надо ждать – просто ждать, иметь терпение. Ждать и ухаживать за прекрасной половиной Хаба, за имперскими красавицами. Глаза Ило привычно выделяли из толпы женщин, не ждавших приказаний мужа. Одна-две были очень даже ничего, хотя подавляющее большинство – староваты, на его вкус. Вот их дочери – дело иное…

Но никто из них не сравнится с богиней, которую он увидел в тот вечер у бассейна. Ее образ преследовал Ило неотвязно, он мало о чем еще был способен думать в минувшие несколько дней. Само совершенство! В глубине души Ило подозревал, что ни одна другая женщина никогда не сможет удовлетворить его снова. Всякий раз, как ему удастся сорвать наряды с очередной красотки, он будет сравнивать ее с тем чудесным видением, с Богиней из бассейна, – и ни одна не сможетсравниться…

Взгляд его между тем приковали столы с закусками. Сигнифер не брал в рот ни крошки вот уже много часов и может прождать тут еще столько же, но Ило псе же решил еще немного потерпеть и дать им вволю наглядеться на себя. Приняв вид скучающего безразличия, он отвел глаза.

И тогда от толпы отделился темноволосый худощавый мужчина. Он направился к Ило, поблескивая выложенными драгоценностями звездами на камзоле. На нем была даже перевязь ордена Агрейна, а его ноги обтягивали чулки самого лучшего шелка. Высокомерная мина подвигла бы на убийство целый конклав епископов, – и, очевидно, Ило должен был знать его. Все, кто только был в зале, уставились на них. Наступила тишина.

– Сигнифер Ило?

Ило на всякий случай отсалютовал перевязи.

– Господин?

– Я принц Эмторо из Лиисофта. Проклятие! Кузен Шанди! Третий в цепочке…

– Ваше королевское высочество! Прошу простить, мне следовало бы…

Небрежным жестом принц прервал его:

– Не стрит. Ваш предшественник был моим братом.

– Да, ваше высочество.

– Вы были рядом при его гибели. – Эмторо чуть округлил глаза, как если бы дальнейших пояснений не требовалось. – Я желал бы услышать, как это случилось.

– Едва ли я смогу рассказать вам, господин. Там была такая давка…

Наследник Шанди – грудной младенец. Этот человек, хочет он того или нет, его основной соперник! Какими бы ни были их личные отношения, политический резон взывает о соперничестве. Осторожней! Эмторо тощ, быстр и опасен. В его глазах горело пламя, напоминавшее взгляд Шанди… Странно очерченные глаза, почти эльфийские.

Голос Ило с выражением читал рассказ о гибели Ралпни в сражении у Карфина, в большинстве своем основанный на чужих воспоминаниях. Но внезапно он умолк.

Вот она!

– Сигнифер? – подбодрил его принц. Женщина только что вошла в зал с парой спутниц. Она шла от дверей, и люди кланялись. На ней было простое платье небесно-синего цвета. Она плыла, а не шла, отвечая знакомым лишь едва различимыми наклонами головы. Спокойная, стройная, величавая, словно вырезанная из цельного алмаза. Воплощение женской красоты. Ее чудесные черные волосы венчала легкая рубиновая диадема, а черты были столь прекрасны, как если бы сами Боги попытались создать совершенный образ…

– Кто это? – беззвучно спросил Ило.

– Кто? – переспросил принц в изумлении и повернулся, чтобы посмотреть. – Вот эта, в синем? Опасность! Ей кланяются! Идиот!

– Нет, конечно! – хрипло выдавил Ило, покрываясь потом. – Та, в персиковом…

– Кто-то из девочек Уллитхини, я полагаю. – Эмторо разглядывал лицо сигнифера с напряженным любопытством. – Мне показалось, ты имел в виду принцессу Эшиалу.

Ошеломленный Ило смог только покрутить головой. Она была прекрасна. Шанди называл ее самой прекрасной женщиной на свете, отметая всех остальных. Ее лицо, ее фигура… Да, это ее обнаженное тело Ило видел в зыбком тумане бассейна-прорицателя.

Мало о чем еще он мог думать за прошедшие два дня. Ило сделал вывод, что никакая другая женщина в жизни не сумеет утешить его. И вот она здесь, во плоти.

Должно быть, его лицо напоминает цветом помидор…

Она направляется к ним!

– Прибереги свой пыл, сигнифер, – с легким смешком предостерег его принц Эмторо, – так будет безопасней.

Царедворец повернулся и легко заскользил навстречу принцессе. Конечно же, она направлялась к нему, даже и не подозревая о существовании Ило.

Бог Дураков!

Жена Шанди! Ему было видение жены Шанди!

Осторожное покашливание где-то у локтя вернуло его к жизни. Нервно обернувшись, Ило уставился прямо в огромные опаловые глаза, смотревшие на него снизу вверх с бесконечным удивлением.

– Вы хотели видеть меня, сигнифер?

Ну конечно! Ассистент заместителя куратора дворцовой живописи и должен был оказаться эльфом. Каждый эльф – прирожденный художник, и по сравнению с ними импы ничегошеньки не смыслили в искусстве. Этот выглядел словно шестнадцатилетний паренек, хотя вполне мог оказаться и дедом. Одежда его вспыхивала то серебром, то ультрамарином; хоть она и была замечательно сшита, едва ли ее стоимость могла сравниться с ценой хотя; бы одного галстука в этом зале. Эльф слегка трепетал от оказанной ему высокой чести быть приглашенным в Тронный зал.

Ило впихнул свои мысли в форму, как булочник – кусок свежего теста.

– Ах да. Я заметил, что некоторые висящие здесь картины включают в себя элементы пейзажа. Мне захотелось разузнать о них поподробнее.

Золотистая челюсть мальчишки приоткрылась – он ожидал от сигнифера чего угодно, только не этого.

– Меня интересует месторасположение… И художники… Равно как и дата приобретения картины императорской коллекцией. – Этого должно хватить.

Можно будет сказать Шанди, чтобы ждал исчерпывающий отчет через денек-другой.

Ассистент заместителя куратора кашлянул опять.

– Конечно, сигнифер. Горный пейзаж слева от той двери представляет собой вид на Мосвипс с пика Джедмуса, масло на холсте, работы Джио’сиса, поступил в собрание после конфискации владений князя Иллипо в 2995 году. Слева от него…

Эльфы всегда считались фанатиками педантизма, и этот в частности тоже годился на должность ходячей энциклопедии. Весьма пораженный, Ило почти видел, как перед ним разворачивается свиток каталога. Едва делая паузы для того, чтобы набрать воздуху, куратор продолжал и продолжал, пока не дошел до единственного экспоната, имеющего интерес для своего слушателя:

– Морской пейзаж являет нам радостное по настроению изображение императорского судна «Золотой лебедь», кисти художника Джалона, темпера, выполнен по заказу Эмтара Второго в 2936 году…

– А за кораблем? – переспросил Ило. – Замок? Где это?

Эльф запнулся:

– Полагаю, это просто фантастический пейзаж, сигнифер. Каталог не приводит никаких деталей на этот счет.

– Никаких надписей? Ни на раме, ни на самом полотне?

– Никаких, сигнифер.

– Что ж, простите, что я прервал вас. Продолжайте, прошу.

– След потерян. Нет, скалистый остров не был фантазией – не большей фантазией, чем принцесса Эшиала, если на то пошло, – но единственным средством определить его было бы осведомиться у самого художника… Картина написана более шестидесяти лет назад. Художник, должно быть, давным-давно почиет в могиле.

Заместитель куратора с энтузиазмом щебетал что-то о типичной для Эмбеля сельской сцене, когда его вновь перебили.

– Ило!

Подпрыгнув от неожиданности, Ило оглянулся. Дверца за троном распахнулась вновь, и на ее пороге стоял сам наследник. Его черные глаза пылали яростью, да такой, какую Ило крайне редко доводилось встречать. В ту же секунду Ило уже мчался к двери, а за спиной у него в остолбенении застыл весь двор – их потрясло, что принц ведет себя подобно простолюдину… И даже не обращает внимания на жену, которую не видел более двух лет.

6

Они пересекли маленькую прихожую и вошли в другую комнату, залитую ярким солнцем, большую и загроможденную всяким хламом. Поначалу Ило не замечал ничего, кроме одной детали – нескладного старца, неуклюже распростершегося за столом: он сидел, положив голову на руки. Гладкий, как череп, его затылок был забрызган коричневыми пятнами, – словно камень, заросший лишаем, он торчал из неопрятных седых пучков. По-стариковски тонкая шея торчала из слишком широкого воротника… Это и был сам император, и он совершенно очевидно всхлипывал. Шанди захлопнул дверь и направился к старику, наполовину вывалившемуся на стол из своего глубокого кресла.

– Милый дедушка, я имею честь представить тебе…

– Нет! – завыл император треснувшим, срывающимся голосом. – Нет, нет! Уведи его отсюда! Я не хочу его видеть!.. – Уронив голову набок, он поднял обе руки, стараясь спрятаться. Рукава камзола съехали вниз, обнажив желтые плети запястий.

Шанди вновь обратил к Ило свой гневный взгляд:

– Его величество признал, что в отношении твоего клана допущена несправедливость. Ему известно, что против тебя у правосудия нет ни малейших улик, а также… что некоторые другие были осуждены незаконно.

Ило охнул в голос; мир вокруг тихонько поплыл куда-то в сторону. Не месть, но возмездие?..

– Титул, разумеется, можно восстановить, – продолжал Шанди, едва не выкрикивая каждое слово своим четким, звенящим от возмущения голосом. – И очистить его от незаслуженного позора. Некоторые поместья оказались проданы, а отдельные слились с чужими владениями, – но само герцогство Прибрежных Лугов по-прежнему ничье, и к нему добавятся и другие, включая те, что имеют для тебя фамильную ценность. Ты с честью покинешь армию, в звании легата. И станешь одним из богатейших землевладельцев во всей Империи. – Остановившись, Шанди изучал реакцию Ило. – Как хозяин Лугов, ты получаешь пять или шесть мест в Народной ассамблее – и можешь занять одно из них сам, если только захочешь. Герцог автоматически попадает в сенат, но существует возрастная граница: чтобы заседать в сенате, необходим возраст старше тридцати лет. Но для тебя сенат, без сомнения, сделает особое исключение, стоит только попросить.

Он имел в виду приказать, конечно. Император сможет приказать…

Не поднимая головы, не открывая глаз, Эмшандар прохныкал что-то из глубины своего кресла.

Возмещение убытков, восстановление в правах? Грандиозное богатство… Ило один будет владеть тем, чего раньше хватало многим.

Возмездие! Подписав эти бумаги, Эмшандар публично признает свою ошибку. Нечего и удивляться, что старый злодей размазывает сопли, точно отшлепанное дитя! Полный позор!

Шанди ждал. Ило знал этого человека как свои пять пальцев.

Здесь кроется что-то еще.

– Или?..

Какая-то тень на секунду затмила гнев принца – возможно, искра восхищения выдержкой Ило.

– Погляди сюда, – проговорил Шанди дрогнувшим голосом.

Он двинулся в глубь комнаты, и Ило побрел за ним, шатаясь, словно после удара дубиной. Деньги! Власть!

Море женщин!

Горестным жестом Шанди показывал на столик у стены – вот она, настоящая причина его ярости. Стол был на высоту человеческого роста завален папками и свитками. Корзины и коробки с бумагами занимали пространство под ним и по бокам от него. Десятки вывалившихся документов усыпали пол. Тысячи и тысячи бумаг, целая гора.

– Погляди! Только погляди сюда! – Голос принца был еле слышен, но жалил, будто удар кнута. – И это лишь первоочередные бумаги! Многие из его секретарей умерли, да так никогда и не были замещены. Остальные – старцы вроде него самого, и так запуганы им, что без высочайшего повеления и пера не заточат. Должно быть, эта гора накапливалась тут месяцами… Половина армии ждет выплаты жалованья… Приговоры, повышения, законы ждут здесь его подписи… Боги! Да я и представить себе не могу, что тут лежит.

И тогда он перевел взгляд на Ило, который не знал, что ему следует сказать, равно как и чего от него ждут.

Гора бумаг потрясла сигнифера. Разбирать ее – настоящий кошмар. Необходимо будет составить полный список документов, ибо половина из них или противоречит другой половине, или накладывается на нее. Но даже если и удастся разобрать ее, тогда во всей Империи не найдется столько курьеров, чтобы сразу же доставить бумаги по назначению.

– Я слишком долго живу! – простонал древний, немощный старик из другого угла комнаты. – Дайте мне умереть!

Шанди снова повысил голос:

– Я сказал его величеству, что знаю лишь одного человека в государстве, кто способен разгрести это бумажное болото.

И глаза принца вновь бросили сигнифера в дрожь.

– Я… Я не смогу сделать и то, и другое! Это очевидно. Даже если герцог мог стать секретарем (чего не бывает), то владение одними лишь Лугами займет все его время. Ило ухлопает годы только на то, чтобы навести порядок в собственных поместьях, вне зависимости от того, сколько управляющих он наймет. И то, и другое ему не по силам.

И Прибрежные Луга так далеки от Хаба… Временами Шанди бывал совершенно непостижим. Зачем класть к ногам человека весь мир и ждать, что через минуту он с радостью свернет себе голову на бумажных горах? Должно быть, он считает Ило сумасшедшим.

– Принц, я не понимаю! Ведь я все еще солдат. Если ты хочешь, чтобы я расчистил эти конюшни, тогда прикажи мне!

По лицу принца пробежала неуловимая тень.

– Да, я мог бы просто приказать.

Князь Иллипо! Графство Прибрежных Лугов! Один из самых богатых землевладельцев Империи… Старое и уважаемое имя.

Это же нечестно!

Где-то сзади император завыл:

– Отдай этому ничтожеству его поганое герцогство и выстави за дверь!

Шанди пожал плечами и быстро отвел взгляд.

– У тебя есть время все обдумать.

– Нет, господин, – хрипло вымолвил Ило. – Сенат может и подождать.

Глаза принца зажглись недоверием.

– Ты что же, сделаешь это? Попробуешь? Силы Добра знают, какая это жуткая работа… – Он еще раз обвел взглядом гору бумаг. – Не представляю даже, с чего начать.

– Мне потребуется два-три хороших помощника, – сказал Ило, с тоской вспоминая писарей, натасканных им в Квобле. – На одного больше – и мы все время потратим, передавая друг другу одну и ту же бумажку… – Затем к нему пришло вдохновение. – И еще будут нужны лишние посыльные – может, гусары?

– Почему нет? Пусть хоть разок в жизни займутся делом.

– Значит, давай все устроим по-военному; все остальное тоже. Пусть из этих стен не вылетит ни словечка. Как насчет преторианцев?

– А вот это здорово придумано! – тихо отвечал Шанди. – Просто отлично!

– У меня на примете есть один исполнительный центурион… – О, какое наслаждение!

– Я подпишу приказ любому, кого ты укажешь. – Принц схватил руку Ило и затряс ее с воодушевлением. – Молодчина! Ты и не представляешь, Ило, что ты значишь для меня! Что ты значишь для Империи! – Он заколебался, будто смущаясь. – Но если честно, я удивлен. Ты ведь многим пренебрег.

– Когда-нибудь я напомню о твоем предложении, господин. – Боги, какой же Ило идиот! Надо было хватать герцогство и бежать без оглядки.

Шанди еще раз метнул взгляд на причитавшую старую развалину за столом. «Когда-нибудь» восстановление имени может не принести Ило того удовлетворения, как если бы этот приказ нес на себе личную печать Эмшандара.

– Все это твое, когда только захочешь. Но все-таки скажи – почему?.. – Сузившиеся черные глаза, не отрываясь, изучали его; очевидно, принц ждал отказа.

– Я рад служить тебе, господин, – торопливо ответил Ило.

Нет, ни за что он не скажет почему.

До Прибрежных Лугов можно скакать неделями, тогда как личный сигнифер Шанди отлично устроится в собственном дворце принца. Ило видел кое-что в тот вечер у бассейна. Предсказание.

Обещание.

7

А за дверью, в наводненном публикой Тронном зале, Эшиала понемногу впадала в панику. Все эти глаза! Не стоило, не стойло ей сюда приходить. Она должна была ждать в Дубовом дворце! Но эти гусыни, ее фрейлины, услыхали крики с улицы и убедили ее явиться. Конечно же, они просто хотели побыть в обществе.

Теперь им следовало бы поддерживать ее с обеих сторон, но увы – они разбежались кто куда по этому огромному залу. Боги знают, с кем они теперь говорят и какие планы строят. И, кажется, все до единого пялятся на нее.

Шанди вернулся. Муж. Человек, которого она, наверное, должна любить. Сегодня ночью он потребует от нее выполнения супружеского долга. Как верно сказано – это и есть не что иное, как всего лишь ее долг, но прошло уже столько времени с тех пор, как она вынуждена была терпеть это в последний раз! И с нынешнего дня ей больше не удастся избегать помпы и церемониала… Каждый, каждый день ей придется быть на всеобщем обозрении, рядом с ним. Каждую ночь она должна быть готова задрать для него свою ночную рубашку… Эшиала содрогнулась.

Вокруг нее сомкнулась группа высших чинов, и бежать было некуда; теперь ее клевал Эмторо – худой, угрюмый, тайно злобствующий. Он пронзал ее намеками и хорошо замаскированными насмешками, ему нравился охвативший ее ужас.

– Прелестной маленькой Майе уже два года, не правда ли?

– Девятнадцать месяцев.

– Довольно много, – сказал принц. Эшиала заметила, как дернулся его нос, и приготовилась к выплеску злорадства. – Я всегда считал, что два с половиной или три года между появлением детей на свет – весьма хороший промежуток. Полагаю, в следующий раз вы оба будете надеяться на рождение сына? – Должно быть, он отлично понимал причины ее страхов. Неужели они так явственно видны? Что, все уже знают?

– Я приму все, что Боги решат даровать мне, ваше высочество.

Длинный нос опять дернулся.

– Боги? О, а я-то думал, это работа Шанди! Смех вокруг – консул с супругой явно наслаждаются игрой, как и другие любопытные – уже, наверное, полтора десятка человек. Эшиала почувствовала себя медведем в загоне.

И затем, слава Богам, появилась Эшия! Эшиала никогда еще не радовалась так сестре драгоценности, банты, кружева, парча, китовый ус и все остальное… Эши была не выше ее самой, но зато полнее, и главное, ей как-то удавалось удерживать свою неотразимость, словно брошенному командой судну или вбежавшей повозке с сеном, которые все не хотят переворачиваться вверх дном. Каблучки щелкают, веер мечется… Шурша одеждами, она ворвалась в круг любопытных, чтобы заключить сестру в крепчайшие объятия, прижать ее к своему железному корсету и едва не вываливающейся из него груди и шепнуть ей в ухо: «Улыбайся же, идиотка!»

Потом она легким пируэтом отпрыгнула в сторону, отталкивая Эшиалу вбок и разбивая группу любопытных на отдельные кучки – медвежьего загона как не бывало! Эшиала только подумала: отчего же самой ей не под силу совершать так легко столь сложные маневры?

Эшия оглядела смущенные лица оставшихся.

– Принц! – чирикнула она, когда Эмторо поклонился ей с сардонической усмешкой. – Значит, это правда?..

Вокруг начали переглядываться. Вытянутое лицо принца внезапно окрасилось тревогой.

– Что «правда», мадам?

– Что они подписывают отречение?.. – Эшия обвела рукой вокруг, и остаток любопытных бежал в смятении. – Иначе что может задержать их там так надолго?

– Очевидно, они проводят некое совещание с сигнифером Иллипо.

– Ну, а может, им понадобится еще и четвертый, чтобы сыграть в тхали? – быстро добавила Эшия, вызвав у Эмторо смешок. Без всякой паузы она обернулась к Эшиале:

– Милая сестрица, я суха, как пустыня. Попробуем сыскать что-нибудь, дабы утолить жажду!.. Простите нас, господа! – И она повлекла сестру к одному из боковых столов.

– Что, во имя девства, с тобой происходит? – осведомилась она. – Судя по цвету лица, приступ холеры.

– Шанди вернулся! – протяжно вздохнула Эшияла.

– Да я уж знаю! Ты должна подпрыгивать от радости и нетерпения!

– Это было так давно!

Как она сможет объяснить – даже собственной сестре? Они были женаты всего около шести недель, ко гда муж покинул ее. Теперь, когда минуло больше двух лет, он наконец вернулся. И сегодня же ночью он потребует исполнения долга. Каждой ночью.

– Мне кажется, я совсем его не знаю! – шепнула она.

– Продолжай улыбаться! – сквозь зубы процедила Эшия. Она подхватила со стола два бокала вина и впихнула один из них в руку сестре. С хрустальным звоном она чокнулась с ней своим. – Я же советовала практиковаться, – пробормотала Эшия, с улыбкой обводя присутствующих высоко поднятым бокалом, как бы провозглашая тост за их здоровье. – Ты что, хочешь, чтобы за тобой снова ухаживали?

– Наверное, да, – согласилась Эшиала, растягивая губы в дурацкой улыбке, чувствуя ее настолько же чуждой своему лицу, как усы с длинной бородой. Заметит ли она ухаживание, если даже кто-то отважится?

– Скажи ему, что сейчас не время… О, ваше преосвященство! Разве не чудесно?

Нет, думала Эшиала, она не станет лгать Шанди. У него есть право, у нее есть долг – долг перед мужем и перед всей Империей. Другие женщины тоже как-то справляются со своими обязанностями… Если повезет, она сразу же забеременеет снова, как и в прошлый раз.

Теперь вокруг нее вновь собирались высокопоставленные особы. Она ни разу еще не видала Тронный зал таким переполненным. Эшия хохотала до визга над какими-то глупейшими замечаниями и забрасывала вопросами сенатора по другую сторону от сестры, удачно выстраивая перед ней словесную баррикаду.

Полная тишина воцарилась лишь с появлением наряженного в многоцветный плащ герольда, ударившего посохом об пол. Он направился прямо к Эшиале, отчего ее колени принялись дрожать еще сильнее. Высоко подняв голову, она последовала за ним через весь зал, не обращая внимания на взгляды и шепот.

Герольд провел ее по прихожей и остановился у двери кабинета, большого и красивого, – ей нравилось бывать в нем, потому что она уважала Эмшандара, а он – ее. Впрочем, еще ни разу Эшиала не видела императорского кабинета в отсутствие самого монарха. Войдя, она было решила, что, кроме нее самой, тут никого нет.

И только чуть позже заметила солдата, роющегося в бумагах, загромоздивших дальний угол комнаты. На голове его был шлем, что показалось ей странным. Солдат повернулся на стук закрывающейся двери – и, конечно же, то был Шанди.

Какое-то время они просто смотрели друг на друга. Потом он поднялся на ноги и нерешительно двинулся к ней.

– Ты и правда столь же прекрасна, как о том говорила мне память!

И это все, что он мог сказать? Не совсем уверенная в том, что ей следует ответить, Эшиала склонилась перед принцем в глубоком реверансе.

Вздохнув, он поднял ее.

– О, моя возлюбленная мраморная королева, – сказал Шанди. – Как ты видишь, на мне до сих пор доспехи, поэтому я не могу обнять тебя должным образом. – Он торопливо поцеловал ее в щеку.

– Добро пожаловать домой, – шепнула Эшиала. – Ээ… Как же тебе удалось так неожиданно появиться в городе?

– О, существует множество способов.

– Как путешествие? Ты ведь повидал страну?

– Оно было долгим и изматывающим.

– Я так и думала… – Что наша малютка?

– С ней все прекрасно, спасибо.

– А… – Шанди сглотнул несколько раз. – Твой акцент почти не заметен. Теперь ты не говоришь, как уроженка Тамбла.

– О, я рада. – Знал бы он, каких трудов ей это стоило, но отчего же она не чувствует себя чуть счастливее теперь, когда она сумела доставить ему эту радость?

– Я привез тебе подарки. Жемчуг из моря Печалей и лучшие керитские рубины…

Рубины? Жемчуг? Зачем ей все это?

– О, это чудесно. Ты очень добр ко мне.

– Проклятье! – сказал Шанди. – Забыл! Я же оставил их с багажом! Они будут здесь через неделю… Они смотрели друг на друга – и одновременно отвели взгляд.

– Эти дурацкие доспехи… – пробормотал он. – Конечно, я могу их снять?

Эшияла подняла на мужа изумленный взор, но он уже изучал большой, уродливый диван у стены.

– Если бы я был Ило… – бормотал он. Кто? Эшияла растерялась. О чем это он?

– Там, снаружи, ждет так много людей, – с запинкой выдавила она.

– Да. Я был уверен, что они ждут. Что ж, тогда давай выйдем к ним и постараемся быть пообщительнее. Дорогая.

Потоки поворачивают вспять:

Так трусами нас делает раздумье, И так решимости природный цвет Хиреет под налетом мысли бледным. И дел потоки, взнесшиеся мощно, Все чаще поворачивают вспять, Теряя имя действия.

Шекспир. Гамлет, III, I

Глава 8 Бутоны срывайте

1

Первый дождь, перечеркнувший зной и духоту, громко стучал по устилавшим крышу пальмовым листьям; этот стук заглушал даже еженощные лягушачьи концерты. Быть может, то была лишь заплутавшая летняя гроза, ибо дождь казался ранним гостем, но Тхайла понимала, что следующее новолуние станет датой ее дня рождения, когда ей следовало уже быть в Колледже. Обещанные отцом полгода почти истекли.

Даже несмотря на ливень, ночь выдалась липковато-душной. Тхайла лежала на большой, мягкой охапке папоротника, в успокаивающих объятиях Лииба. Он уснул, и Тхайла даже видела, как быстрыми вихрями кружат над их ложем размытые образы его снов. Страх, злость и голод – они ничего не значат. Они снятся каждому. Влажные тела поблескивали в полумраке комнаты. Тхайла чувствовала запах своего мужчины – он складывался из ароматов дыма, земли, сока растений, пота и даже пойманной вчера рыбы. Все эти запахи были знакомы ей после стольких ночей, подобных этой, они легко смешивались с терпким ароматом папоротниковых листьев. Ей нравился этот надежный запах – запах любви, дома и безопасности.

Учетчиков не было видно; вообще никого не было поблизости – Дом Лииба был настоящим раем для пиксов. Тхайла видела, конечно, других людей в своих Домах далеко отсюда, но никто из них не любил совать нос в чужие дела, а в следующем году будет достаточно времени для визитов… Они с Лиибом вообще никого не видели с тех самых пор, как поселились здесь, кроме живущих вверх по реке соседей, Бууш и Ниита из Дома Ниита. По их словам, уже многие годы учетчики даже не забредали в эти края.

Как и обещал Лииб, пожилая пара обрадовалась новым соседям неподалеку и очень помогла им на первых порах. Девушка из предгорий, не знавшая даже имен множества растений долины, научилась у соседей многому и с благодарностью принимала их добрые советы. Даже сам Лииб научился у них кое-чему: например, как выращивать саженцы прежде ему не ведомых таро и мурунги.

Через несколько месяцев помощь Бууш окажется неоценима, – она и так уже во многом помогла Тхайле, подтвердив ее подозрения и направляя советами.

Сегодня вечером, в честь первого дождя, Тхайла открыла Лиибу – он вскоре станет отцом. Муж так обрадовался новости, что она заплакала, ибо его чувства были так сильны… И затем одно потихоньку привело к другому. Потому-то он и спал столь беспокойно.

Лииб и вправду оказался отличным строителем. Плел он замечательно, и уже сплел стены для двух больших комнат их хижины. Ни одной капли дождя не пробивалось сквозь крышу, ни единой! Если Тхайла только захочет, у нее будет шесть или даже семь комнат, пообещал Лииб. Она спросила его, смеясь, для чего женщине может потребоваться такое количество комнат. Для детей, конечно, отвечал он. Большинство пар ограничивались двумя отпрысками, но Тхайла уже объяснила мужу, что семьи, обладающие Даром, часто имеют больше детей, – и он сразу же начал грезить о целых десятках?

Легко сказать! Но ему нравились дети; Лииб часто это повторял, и Тхайла ему верила. Он был таким ласковым и в то же время таким сильным… Испытывала ли хоть одна женщина на свете подобную любовь?..

Лииб соорудил маленький загончик для цыплят и стойло для козочки. Отменный рыболов, он уже мастерил лодку. Он даже научил Тхайлу плавать – порой они целыми днями ходили без одежды.

Она в жизни не ела столько вкусной пищи… Она уже начала округляться, еще до зачатия ребенка. Местные леса кишели съедобными плодами: ягоды, дикий лук, корешки, пахучие травы… Хлебные деревья встречались не реже лягушек, а ведь одно такое дерево может кормить целую семью круглый год! Здесь росло также и много других фруктов: эбеновые деревья и кокосовые пальмы, мускатный орех, манго… Все и не перечислить. Тхайла посадила немного риса, таро и бобов. Она набрала дикого хлопка и начала вязать.

У нее есть бутыли из тыкв, большой котелок для готовки и острый каменный нож. Она даже не могла представить что-то, что могло бы ей понадобиться, – все было под рукой. Она слушала, как на крышу падают дождевые капли, и чувствовала себя в полной безопасности в объятиях своего мужчины.

Но следующее новолуние… Явятся ли за ней учетчики? Найдут ли они ее? Не пострадают ли из-за нее родители?

Разумеется, даже учетчики не окажутся настолько жестоки, чтобы забрать ее сейчас из Дома Лииба, правда? Пике должен быть рожден там, на том самом месте, где он был зачат, – это обычай ее народа. Однажды она разгребет ненадолго папоротник и усядется прямо на землю, чтобы явить на свет свое чадо. Ее первое чадо.

Именно здесь, в Доме Лииба.

В снах Лииба голод, уступил место желанию – любви. Тело его напряглось, и Тхайла почти могла увидеть себя в этом сне – чувства ее мужа были так сильны, а она так близко! Бууш сказала, что еще несколько месяцев это будет вполне безопасно…

Тхайла с нежностью поцеловала кончик этого смешного курносого носа и увидела, что ее мужчина просыпается. Еще сонный, он крепче сжал ее в объятиях.

Губами она коснулась его губ. Встретились языки, и рука его скользнула по ее груди, – по телу Тхайлы пробежал трепет… Кто из женщин испытывал такое счастье?

2

Большая императорская спальня была устроена во дворце еще для императрицы Абнилы, и господин Ампили знал несколько довольно скандальных историй о событиях, некогда происходивших здесь, – весьма любопытных, пусть и не всегда правдоподобных. Конечно, правдоподобие вовсе не означает истинности, и наоборот; это знают все историки и многие кумушки-сплетницы. В качестве начальника протокольной службы при наследнике империи Ампили кропотливо вел дневник – он в жизни не даст своего согласия на его публикацию, но историки будущего наверняка почерпнут оттуда немало интересного. И в том, чему свидетелем он был сейчас, правдоподобия также маловато… Вот вам сцена – сегодня, в этой спальне! Что сказали бы народы Империи, узнай они, как ими правят?

И любопытно, что сказала бы Абнила, если бы увидела, что стало с ее спальней? Большая комната превратилась в интендантство, в скрипториум. Былое изящество грубо попрано столами, подковой опоясавшими постель. Обстановка напомнила Ампили загон для петушиных боев; вокруг беснуются зрители: они делают ставки, холодно созерцая, как два непримиримых бойца – Эмшандар и Бог Смерти – выходят на последний раунд поединка. В комнате стоит тяжелый запах пота, восковых свечей и горячего сургуча.

За большими хрустальными окнами с буков начинают облетать первые листья. В расставленных на столах вазах чахнут хризантемы. Лето уже на исходе…

И посреди бурлящей кругом работы недвижным трупом возлежит император; его беззубый череп, словно бы обернутый в тонкий пергамент, покоится на шелковой подушке. Глаза закрыты… Вот как, оказывается, испаряется власть. Ныне Эмшандар не правил даже в собственной спальне, даже на расстоянии своих дрожащих, высохших, паучьих рук. Ныне император не волен распоряжаться даже в пределах своей постели, иначе он наверняка заставил бы всех убраться прочь и оставить его умирать с миром.

Сидевший слева от смертного одра центурион Хайфи вынул еще один свиток из корзины, стоявшей рядом. Об этом центурионе ходили чрезвычайно интересные слухи! Ампили еще не успел добыть точного подтверждения, но поговаривали, будто бы этот человек некогда был начальником Ило. Каково-то ему вдруг стать ассистентом рекрута собственной центурии? Говорили также, будто бы Ило заявил Хайфи, что тому грозит навсегда остаться обыкновенным писарем, пока он не встанет на колени и не поцелует сандалию Ило! Если так, тогда это воистину страшная месть. Никакой центурион преторианец не встанет на колени перед обычным смертным, пока небо не обрушится на землю!

– Приговор графу Вастокскому. Высылка, – пробормотал центурион, передавая свиток Шанди.

Ампили навострил уши. С самого начала все документы карательного свойства были изъяты из общей кучи и отложены в сторонку для личного ознакомления и одобрения Шанди, так как за последние несколько месяцев старик преступил всякую грань в своей мстительности.

Нахмурившись, Шанди поискал пометку Ило, после чего развернул свиток и пробежал глазами начало текста. Ампили ждал с нетерпением и обрадовался, увидев изумление принца. В деле графа Вастокского высылка была мягким наказанием. Совершенно явный случай из рук вон скверного обращения с подчиненными, со множеством щекотливых деталей; Эмшандар собирался замять скандал. Ило советовался с Ампили насчет добросовестности следствия – очень основательный молодой человек этот Ило.

– Еще один, сир! – Шанди протянул свиток.

Запавшие глаза приоткрылись. Старик проснулся. Трясущейся рукой со вздутыми синими венами он принял документ и передал его на другую сторону – легионеру, ставившему печати. Готово.

Все было вполне законно.

Из корзины документы шли в руки центуриону, от него – принцу, от принца – старику в кровати, а потом – легионному писцу. К тому моменту, как печать высыхала, они вновь оказывались в корзине. Император утверждал еще один закон, эдикт, приказ или что-то другое. Все в рамках законности.

– Отзыв в столицу проконсула Ионфо.

– Сир?

Другое дело. Ампили и Акопуло в один голос прочили умницу Ионфо в консулы на будущий год, и Шанди тоже одобрял их выбор. Пришло время ввести в правительство несколько своих людей. Император, должно быть, не заметил их волнения; он просто передал документ для скрепления печатью.

Ампили присел на краешек постели, в ногах, вместе с Акопуло и маршалом Итхи. Перед ними также стоял стол, заваленный бумагами. Когда у Шанди возникали какие-то сомнения по поводу того или иного документа, этим занимались его советники. Так жила Империя сейчас, в последние дни Эмшандара IV. Так ею управляли. Когда-нибудь люди обо всем узнают из мемуаров Ампили.

Со времени возвращения принца в Хаб прошло уже шесть недель – он вернулся как раз вовремя, чтобы предотвратить окончательное падение государственности, – шесть недель с тех пор, как Ампили увидел тот невероятный, невозможный образ в бассейне-прорицателе… и солгал, чтобы не рассказывать о нем.

Огромная куча запущенных бумаг потихоньку таяла, и Ило как-то даже заявил, что ничего срочного в ней уже не осталось. Постоянное поступление новых документов оставляло мало времени на неспешный разбор старых, но стопки все равно становились тоньше. Когда Ампили думал, что стало бы, не будь с ними этого юного распутника или не приди Ило в голову запрячь преторианских выскочек в разборку бумаг, его начинали преследовать ночные кошмары. Разумеемся, несчастные жертвы обстоятельств едва не устроили мятеж – ходил даже шепот о попытке самоубийства, – но принц настаивал. И его побуждения тоже можно понять… Говорят, преторианцы работали целыми днями и вдобавок ночами – в жуткой спешке, только бы управиться с работой и избавиться от своего «позора». Ило уже даровал одному из них свободу – чтобы подхлестнуть остальных. Гражданские чиновники могли бы работать над этой кучей всю свою жизнь.

И еще, под началом у Ило останется сам центурион – и сандалия его так и не дождется поцелуя! Странные слухи… Ампили просто не мог придумать способа подтвердить или опровергнуть его. На самом деле он плохо представлял себе, кто мог его пустить – кроме, быть может, самого Ило.

– Хартия привилегий вольному городу Гарпу, – молвил центурион с хорошо вышколенной невозмутимостью.

Шанди даже не стал просматривать ее. Без всяких сомнений, кто-то хорошо заплатил за эту бумажку… Хотя заплати они на пару крон больше, их расчудесный город назывался бы и получше.

– Еще одна, сир!

– Нет!.. Устал. Хватит… – Высохшее, обтянутое кожей лицо на подушке не открыло глаз, но упрямо сжало сморщенные губы.

Нахмурившись, Шанди взглянул на богато украшенные часы работы дварфов, стоявшие на каминной полке.

– Мы устроим перерыв и потом вернемся к работе. Четверть часа, господа.

Преторианцы выскользнули за дверь; центурион – с пустой корзиной в руках, два гвардейца – с полными. Шанди встал, потянулся и отошел к кофейнику. Остальные тоже поднялись со своих мест и, чуть пошатываясь, последовали за ним.

У Ампили нашлось чем занять забитую бумажной пылью голову – у Шанди за обедом была назначена встреча с представителями Илрэйна. Если и есть на свете: что-то, способное свести с ума начальника протокольной службы, так это эльфы. Нордленд поддерживал сейчас связь с Империей через единственного своего посла: если он не имел полномочий говорить за танов, тогда он, по крайней мере, открыто в том признавался. Но эльфы! Десяток эльфов может щебетать на десять разных тем одновременно или же высказывать десять разных мнений по одному вопросу, – и ты никогда не поймешь, кого из них стоит слушать! А ведь среди них вполне может оказаться один, облеченный достаточными полномочиями, чтобы говорить серьезно, надо только сообразить, который из них… Даже если досконально разобраться в их несусветных титулах, ни за что не поймешь, действительно ли они означают хоть какую-то степень власти. Одно простое правило, однако, может помочь: одетый наиболее скромно наверняка и есть наиболее важный чиновник, а самая пышная одежда означает практически полное отсутствие значимости… Но это правило имеет и обратный ход: если они знают, что ты его знаешь, тогда они наверняка оденутся наоборот. А ход мысли эльфа способен сбить с толку самих Богов!.. Рот Ампили наполнился слюной при воспоминании об эльфийской кухне. Впрочем, у них всегда слишком маленькие порции… Етуны же едят одну только рыбу, да и ту вываренную почти до полной потери вкуса, но зато етуны понимают, что перед гостем надо ставить вместительное блюдо…

Маршал в каждой руке держал по пачке бумаг.

– С этими все в полном порядке, ваше высочество. А вот с этими я рекомендовал бы ознакомиться лично.

Шанди улыбнулся ему над ободком своей чашки:

– А зачем тогда я держу тебя здесь, старый ты плут?

– Как раз для этого! – Итхи попытался усмехнуться в ответ. Он был пожилым, болезненным человеком. Лицо маршала распухло и совсем потеряло цвет после недавнего посещения зубодера; он, наверное, до сих пор страдал от зубной боли. Сейчас он носил гражданский костюм, что было ему к лицу. В военном панцире он походил на дряхлую черепаху… Итхи уже многие годы пытался уйти на заслуженный отдых, и Шанди отпустит его сразу, как только все уладится.

«Как только все уладится» – в последнее время эта фраза то и дело мелькала в разговорах. Она значила: когда умрет Эмшандар.

Старая развалина устраивал истерики всякий раз, как кто-то заговаривал о регентстве. Шанди, само собой, мог бы подать формальное прошение, – и сенат с ассамблеей назначили бы его регентом быстрее, чем писец заточит гусиное перо, – но Шанди наотрез отказывался от этого шага. Очевидно, он был не в состоянии нанести старику последнее оскорбление… Сентиментальность – скверное качество для политика, но в свое время дед был для него и отцом, и отчасти матерью.

К тому же – даже Ампили готов признать это – более пяти десятков лет Эмшандар был неплохим императором. Не «великим», правда, зато лучше большинства. И вот: все шесть недель, истекшие со времени возвращения Шанди, он крайне редко выбирался из постели.

Но они справлялись. Они могли еще немного подождать, поддерживая прежние порядки.

Ампили был убежден, что они сумеют справиться. Шанди тоже так думал. У Акопуло подобной уверенности не было; вчера он подчеркнул, что в Зарке халиф опять машет своей кривой саблей, да еще и похлеще прежнего, дварфы совсем распоясались, и гоблины тоже словно с цепи сорвались. Даже фавны Сисанассо начали устраивать выкрутасы и подбрасывать Империи какие-то проблемы, а ведь они сидели тихо вот уже больше века. На востоке неурожай. Амбель разрушен сильным землетрясением. Уже не одна, а целых две кометы еженощно пылают в северном небе, – а всем известно, что появление кометы означает скорую смерть императора. Даже наименее суеверные подсчитывают дни до конца тысячелетия.

Империя, говорил былой наставник Шанди, содрогается сверху донизу, ее фундамент трещит по. швам. Говоря это, он пристально глядел в глаза Ампили – будто бы знал, что Ампили видел в бассейне на самом деле! Акопуло не хотел верить Ампили, как тот ни отпирался. А сам он тщетно пытался выбросить свое видение из головы. Дварф, подумать только! Бассейн не сработал – или вся затея с предсказаниями была хитрым розыгрышем.

Шанди приседал и, встав, доставал кончиками пальцев до носков. Он ненавидел долго сидеть без движения, но теперь ему приходилось заниматься этим по многу часов ежедневно… Внезапно принц оглянулся на Итхи:

– Маршал! Вы давно не слыхали новостей о Чародее Олибино?

Старый солдат открыл рот, но, поддавшись инстинкту, глянул на неподвижную фигуру императора, прежде чем ответить. Там он не нашел подсказок.

– Нет, ваше высочество. Уже много месяцев.

– С Пустоши Нефер, не так ли?

– Так точно! – Итхи угрюмо покачал головой. Быть может, его величество?..

– Ни словечка? Ни об одном из них? – Темный взгляд Шанди уперся в Ампили, который беспомощно пожал плечами.

Обычно по Хабу бродили слухи о последних деяниях смотрителей: чудесное исцеление там, обольщение здесь… То и дело кто-нибудь из Четверых объявлялся на каком-то балу или встревал в военное столкновение. Смотрители нечасто показывались людям, но отделаться от них было невозможно, как и от собственной тени. Теперь же они, похоже, вовсе растворились в воздухе, раз уж даже Ампили ничем не мог помочь Шанди!

Акопуло решил, что это дурной знак. Он заявил, что это означает какие-то дрязги внутри Четверки; они явно не доверяют друг другу.

Шанди, казалось, потерялся в раздумьях, – пока Ампили не сообразил, что принц не сводит глаз с какого-то стенного украшения в дальнем конце комнаты. И только тогда, потрясенный, он понял, что тот смотрит на регалии: меч и щит! Ампили даже не подозревал, что они хранятся в императорской спальне! Уродливые и искалеченные временем символы… В лучшие времена, до того как эти покои превратились в скрипториум, бронзовые регалии прошлого, видно, казались странно чужими в драгоценной элегантности остального убранства. И все-таки это наиболее священные реликвии Империи, ибо некогда они принадлежали великому Эмину II!

Назначением их было собирать смотрителей. Уж не надумал ли Шанди попробовать? Он еще не набрался духу или уже предпринимал неудачные попытки? Соберутся ли перед ним Четверо сейчас, пока Шанди еще не стал императором? Ампили с неохотой признался себе, что его мемуары вряд ли смогут дать ответ на эти вопросы.

Он наполнил кофе еще одну чашку, мрачно размышляя об эльфийских трелях и о дварфе, который примерещился ему в бассейне-прорицателе…

– А где же твой бездельник-сигнифер? – спросил маршал, разрывая тишину. – Я-то думал, он по уши в работе?

Дерзкий вопрос, хотя старыйвояка и не собирался уколоть Шанди. Если не считать вопроса о регентстве, император вел себя довольно тихо, но опять-таки – если никто не упоминал об Ило. Тогда умирающий начинал неистово ругаться. Появление в комнате самого Ило доводило злосчастного старика до истерики. Очевидно, его ослабевший, затуманенный разум все еще подвергался угрызениям совести. Это говорило в пользу императора и, возможно, станет откровением для историков будущего, которые заглянут в мемуары Ампили – и, возможно, по-новому оценят опасность Заговора Иллипо и то, как с ним справился Эмшандар.

– Ило взял выходной, – объяснил Шанди. – Он не отдыхал с самого возвращения, и лишь Силы Добра знают, как он этого заслуживает. Ило собирался прокатиться верхом.

Ампили фыркнул. Принц перевел взгляд на него, после чего Ампили и вовсе разразился дурацким смехом.

Ему сигнифер сообщил, что хотел бы попытать счастья с одной бабенкой, на которую уже давно положил глаз. Шанди не видал ничего забавного в конной прогулке Ило. Глаза его потемнели, в голосе звенела медь:

– Он прекрасный наездник, милорд. В конюшне Дубового дворца уже стоят две его кобылы… Он, судя по всему, отлично разбирается в лошадях.

– Ну конечно, господин! Не стану отрицать. – Ампили чувствовал, что лицо его покраснело или даже посинело от потуг сдержать смех. Ворчун Акопуло тоже усиленно поджимал губы.

Седобровый маршал Итхи хмурился, чувствуя, что потерял нить беседы.

– Представительный парень этот Ило. Головокружительная у него карьера… Легион присудил ему жалованье дня службы – что не так уж часто бывает!.. – В повисшем молчании он разглядывал Ампили из-под насупленных бровей. – Не знал, что он еще и кавалерист. Парень-то он видный. Девицы поди вешаются на него, правда?

Ампили отыскал в себе как раз достаточно сил, чтобы ответить:

– Он, наверное, самый подходящий жен… Я хочу сказать, холостяк… Надменная гримаса вызвала у Акопуло глупый мальчишеский смех.

Губы принца тронула тонкая улыбка:

– За Ило укрепилась репутация дамского угодника, маршал… Старый повеса завидует ему.

– Не упрекайте господина Ампили! – вскричал Итхи. – Я и сам завидую молодости этого сигнифера.

Шанди наклонился к Ампили:

– Если серьезно, у Ило и правда такая репутация в городе?

Ампили ответил, избегая смотреть на Акопуло.

– Он уже добился… подобной репутации, господин. Я знаю нескольких матерей, запретивших дочерям подходить к нему близко. Конечно, это придает ему особый шарм.

Акопуло громогласно фыркнул:

– Ты что, ведешь точный учет?

Начальник протокольной службы в ужасе поднял пухлые ладони:

– Бодрствовать двадцать четыре часа в сутки?

Благодарю покорно!

Низенький советник рассмеялся, и маршал Итхи вместе с ним.

Конечно же, Ампили старался вести учет! Пока он точно знал о четырех и мог догадываться еще о двух… Не так плохо для шестинедельной работы!

С имперским спокойствием Шанди нагнулся наполнить кофе еще одну чашку, после чего отнес ее к постели, чтобы увидеть, удастся ли ему пробудить императора, чтобы хоть немного продвинуться в государственных делах.

Даже сам Шанди мог завидовать собственному сигниферу. Вечерами Ило был предоставлен сам себе, тогда как у принца практически не оставалось свободного времени на общение с женой и дочерью. Информаторы Ампили из числа прислуги Дубового дворца докладывали, что ребенок все еще отказывается узнать в Шанди отца. Они передавали шепотом, будто принцесса Эшиала настолько ненавидит дворцовый этикет, что, по всей вероятности, скажется больной и не явится на коронацию… Намекали даже, что она вовсе не настолько была рада увидеть мужа после долгой разлуки, насколько старалась показать. Как все-таки странно, что столь великолепный полководец, тонкий стратег, каким, вне сомнений, был Шанди, оказался настолько слеп в общении с женщинами!

Да, Эшиале сложно будет привыкнуть. Но скоро все уладится…

Будем надеяться.

Вскоре Шанди воссядет на Опаловый трон – девочка Эшиала станет императрицей. Будем надеяться.

Ампили никогда не считал себя человеком излишне доверчивым или суеверным, но теперь он был почти убежден в истинности мрачных предсказаний о конце тысячелетия. На его мнение во многом повлиял – и никто, кроме него, не знал об этом! – образ, виденный в бассейне. Кошмар, преследующий его вот уже шесть недель. Они бы попросту не поверили ему, попытайся он рассказать! Невыносимое, невозможное видение – дварф, сидящий на Опаловом троне? Он вновь постарался выбросить его из головы.

3

Принцесса Эшияла прогуливалась с дочуркой по саду Дубового дворца. Майе было почти два, и она уже изо всех сил старалась создать матери миллион проблем, хотя ей это редко удавалось. Черноглазая и темноволосая – под стать родителям, она неустанно бегала по саду, таская за собой куклу-солдата немногим меньше ее самой. Когда Майа бросала куклу, мама поднимала ее, и тогда девочка требовала ее обратно.

Куклу звали Лииги. Порой, когда отец являлся во дворец в униформе, Майа тоже звала его так. Она еще не успела привыкнуть к той мысли, что отцы детям необходимы или даже желательны, – и это едва ли было удивительно, если учесть, как мало времени Шанди мог найти для семьи.

Признаться, Эшиала не сильно скучала по мужу. Они почти никогда не бывали одни, так что их отношения не выходили за рамки чисто формальных. Даже когда они оставались наедине, им не о чем бывало говорить: Шанди избегал обсуждать государственные дела во время редких часов досуга. Каждую вторую или третью ночь он приходил в спальню жены, но тогда они не говорили вовсе. Затем он отправлялся спать в собственные покои. Эшиала подчинялась без протестов, ибо это было ее долгом, но по-прежнему отказывалась верить, что какой-то женщине подобное могло понравиться. Она даже сомневалась, испытывает ли удовольствие сам Шанди… Они никогда не обсуждали это.

Еще девочкой Эшиала мечтала о жизни в домике чуть побольше родительского, на окраине маленького городка вроде Тамбла. В мечтах она видела мужа, который уходит на рассвете и возвращается с наступлением темноты. Вечерами они сидели бы у очага и говорили бы о семье или веселились бы в обществе друзей; но при дворе не бывает друзей да и увеселения здесь скучные, церемонные – балы да обеды… В Тамбле у нее были бы дети и служанка, а может, даже лошадь с коляской, если только ей сопутствовала бы удача в браке. Она до безумия любила бы мужа и была бы ответно любима.

Отчего, отчего вместо этого она оказалась в Дубовом дворце?

Только чтобы сделать отца маркизом, а сестру – княгиней?

Нет. Она оказалась здесь, потому что этого захотел наследник престола, и ее долгом было подчиниться ему.

Эшиала быстро возненавидела Дубовый дворец с его сотнями слуг. Она была совершенно не готова вести такое хозяйство, хотя, кажется, кроме нее это никого не заботило. Вскоре она будет официально признана хозяйкой Опалового дворца, а с ним в одиночку не управиться; там есть свои управляющие и свой ежегодный бюджет, который мог бы кормить три легиона! Так сказал ей принц Эмторо.

Играть в саду с Майей было величайшим из оставленных ей удовольствий. Гусыни-фрейлины не имели ни малейшего желания сопровождать ее, и Эшиала могла делать вид, будто бы они с дочерью единственные люди на всей земле. Гвардейцы были далеко, а садовники старались не попадаться на глаза. Она знала, правда, о людях, шпионящих за нею из десятков окон, но о них можно было и забыть хотя бы на время.

Уже шесть недель пролетело с тех пор, как Шанди вернулся, – и Эшиала начала подозревать, что снова носит дитя. Она даже молилась, чтобы так оно и было, ибо беременность избавила бы ее от пытки играть роль императрицы на пышных похоронах, последующих коронации и грандиозных балах… Вдобавок она освободит ее от посещений Шанди, хотя бы временно.

Майа забежала в розовый сад, завернув за подстриженный куст в конце аллеи; Эшияла последовала за ней и встала как вкопанная. За удивлением быстро последовала досада, затем паника. Там был мужчина. Он сидел на скамейке и еще не увидел ее, ибо был целиком поглощен своим делом: он бросал что-то в большую серебряную чашу.

Эшиала двинулась было вперед, чтобы подхватить Майу и уйти, но девочка почти добежала до скамьи, прежде чем увидела пришельца. Замерев, она уставилась на него во все глаза и снова уронила Лииги на газон. Эшиала подошла, чтобы забрать обоих.

– Ило! – крикнула Майа, бросаясь вперед. Так оно и было, и Майа узнала его даже быстрее матери. Эшиала еще ни разу не видела сигнифера без униформы. Сейчас на нем была безупречно сшитая куртка для верховой езды, по всей вероятности с иголочки. Если она и добавила его облику что-то, то лишь еще больше позерства.

Ило улыбался Майе, вовсе не выдавая удивления.

– Привет тебе, маленькая принцесса! – После чего с улыбкой обернулся к Эшиале. – Ваш покорный слуга, сударыня….

Он даже не встал! Это неприятно поразило ее. Эшиала действительно ненавидела вечную церемонность дворцовой жизни, но Ило вовсе не должен был знать об этом. Мужчина обязан встать, приветствуя даму, – это всего-навсего хорошие манеры. Может быть, она и впрямь была скверной принцессой, но воспитание все же заставляло ее ждать от окружающих благородного обхождения.

– Доброе утро, сигнифер.

– Ило, – подтвердила Майа. Она ухватилась за кромку чаши и привстала на носочки, чтобы заглянуть внутрь. – Что делаешь, Ило?

– Готовлю сюрприз. Хочешь помочь? Погоди-ка! – И даже не спросив позволения у матери, солдат поднял ребенка и поставил на скамейку.

Эшиала пребывала в замешательстве. Она знала сигнифера, ибо он обедал за столом принца и даже располагался в собственных апартаментах в Дубовом дворце. Они встречались почти ежедневно. Ило был холоден и формален и никогда не обращался к ней, разве что она сама его о чем-то спрашивала, то есть все равно что никогда. Он был чересчур хорош собой. Шанди предупредил ее, что сигнифер ведет довольно распущенный образ жизни, и просил жену передать то же предупреждение своим фрейлинам. Она выполнила его просьбу, краснея от стыда.

– Присоединяйся к нам, красавица, – сказал Ило, широко улыбаясь.

Он не только чересчур хорош собой, он еще и чересчур много себе позволяет! Не успела Эшиала придумать подходящий сокрушительный ответ, как Ило поднял розу из охапки цветов, лежащей рядом с ним на скамье, и принялся рвать лепестки, роняя их в чашу. Та уже была наполовину полна лепестками – алыми, белыми, желтыми, розовыми…

– Что ты делаешь? – снова вопросила Майа.

– Хочешь помочь? Ну-ка… – Ило осмотрел один из цветков. – Никаких шипов! – Цветок он вручил Майе, показав, как следует обрывать лепесток и бросать его в чашу. Майа ухватила бутон в кулачок и дернула. Сигнифер сверкнул новой улыбкой в сторону Эшиалы и вернулся к цветку.

По всей видимости, забытая обоими, Эшиала стояла и… колебалась. Она могла бы, разумеется, подхватить дочку и уйти, но тогда Майа поднимет на ноги весь дворец своими криками.

Не собираясь присаживаться на скамейку, она просто стояла рядом и ждала.

– Сигнифер, чем все-таки ты занимаешься? На сей раз улыбка держалась дольше и казалась лучше продуманной.

– Пока секрет. Хочешь сказать, ты еще ни разу не видела, чтобы мужчина делал это?

– Лепестки… Они для духов? – У ног сигнифера лежала большая груда разоблаченных стеблей. Он, должно быть, сидит здесь не менее часа.

– Нет. – Ило покачал головой. Казалось, солнце померкло от ослепительной улыбки, но ненадолго. Он снова обратил свое внимание на чашу и на неловкие старания Майи. – Знаешь, ты напомнила мне центуриона Хардграа.

Эшиала даже не могла представить себе человека, которого напоминала бы меньше.

– Чем бы это, интересно узнать?

– Он тоже ненавидит дворцы. Эшиала мигом вернулась к обороне:

– Что за чушь!

– Я наблюдал за тобой, – поведал Ило чаше с лепестками. – Знаешь, как прислуга называет тебя за спиной? Ледяная императрица!

– Меня не интересует то, как меня зовут слуги!

– Но слуги обычно знают больше правды, чем кто бы то ни было. Они все шпионы, конечно. Виночерпий с главным кучером обо всем докладывают Ампили. Люди Эмторо подкупили одного из лакеев, кондитера и так далее.

Безумный разговор! Еще до женитьбы Шанди предупреждал ее, что фрейлины станут безжалостно сплетничать, но насчет слуг дна и не подозревала.

– Зачем лорду Ампили шпионить за принцем?

– Таковы придворные правила. Каждый шпионит за всеми.

Эшияла не поверила Ило:

– И как же ты сам узнал о них?

– Он пожал плечами:

– Безопасность принца – работа Хардграа, разумеется. Я соблазнил для него одну из горничных, и мы обменялись сведениями. Интересный человек этот Хардграа. Ты никогда не разговаривала с ним по душам?

Эшиала отрицательно качнула головой.

– А стоило бы, между прочим! Он сын рабочего из каменоломен. В армию попал в шестнадцать лет, но его трибун решил, что парень достаточно крепок, и направил в свой цирк гладиаторов… Хардграа убивал людей для развлечения богатеев еще до того, как начал бриться.

Эшиала содрогнулась. Она и раньше слыхала о гладиаторских боях, бывших в Империи под запретом, и об огромных суммах, которые на них проматывали игроки.

– Ну, может, я немного преувеличиваю, – заявил Ило, наклоняясь за новым цветком. – Но не слишком. В двадцать лет он шантажировал легата, чтобы тот… впрочем, не важно. Хардграа сумел выбраться из своего болота. Для него это было легче, чем тебе. – Сигнифер не останавливаясь продолжал обрывать лепестки роз. Майа с азартом выколачивала из своего цветка остатки жизни, решив разбить его о скамью.

– Что было легче? – Эшиала чувствовала, что попала в какую-то липкую словесную паутину. Всякий раз, как она пыталась из нее вырваться, Ило заматывал ее еще крепче какой-то новой загадкой. Так с ней еще никто не разговаривал!

Подняв глаза, Ило какое-то время рассматривал свою жертву, после чего потянулся за новой розой.

– По рождению он – житель долин. Никто не ждет от него точных знаний вроде того, какое вино следует подавать к рыбе, да он этого в жизни не усвоит. Ты же из предгорий, от тебя ждут, что ты с легкостью взойдешь на любой пик. Но и ты не сумеешь этого сделать.

У Эшиалы мелькнула невеселая мысль о сотнях уроков, которые она брала, чтобы научиться этикету, танцам, ораторскому искусству и… Едва она набрала в грудь воздуха, чтобы возразить наглецу, Ило добавил:

– Не раньше, чем я стану легионером. Шанди предупредил ее, что Ило стоит в очереди на герцогство. Что ж, это может завладеть воображением наивной фрейлины, но ничуть не волнует будущую императрицу.

– В скромности тебе не откажешь.

– Воистину, ты первая, кто это заметил. – Ило изучил еще одну розу, вырвал несколько шипов и засунул стебель в свои волосы. Майа вытащила ее обратно с визгом восторга.

– Мне было легче, – продолжал сигнифер. – Я родился на самой вершине горы. Мне пришлось падать вниз, а не карабкаться вверх, – это куда проще. Научиться заострять колья топором гораздо легче, чем выучиться играть с придворными в их подлые игры. И редко делаешь ошибки, потому что за это бьют. Когда бьют – это хорошо, потому что уже через минуту всем плевать. И учишься быстрее, конечно. Шанди думает, что я гений. Присаживайся, принцесса.

Что же она медлит? Надо хватать Майу и бежать без оглядки. Или, по крайней мере, отыскать пару фрейлин, прежде чем пускаться в разговоры с этим прославленным развратником.

Ило взглянул вверх, хмурясь.

– За нами, разумеется, наблюдают из окон, да и эта милая шалунья достаточно взрослая, чтобы рассказать всему свету, если я вздумаю тебя изнасиловать, но она не сможет повторить нашу беседу. Кого ты боишься – себя или меня?

– Никого я не боюсь!

– Тогда докажи это, присядь на минутку.

– Слуги…

– Ты же сказала, что тебя не касаются их сплетни. Так о чем я?.. Ах да! Шанди думает, что я гений. Это, конечно, чепуха. Я сын консула, меня выучили читать и писать. Потом я стал ленивым рядовым Двадцатого легиона… Там меня научили работать, О Силы Добра, как я работал!

Эшиала устроилась на краешке скамьи, и он, обернувшись, метнул в нее пронзительный взор над головкой Майи. Девочка была погружена в настойчивые попытки запихнуть розу обратно ему в кудри.

– Знаешь ли ты, принцесса, что такое ранец легионера? Ладно, представь марш целый день, под дождем, да еще с парой таких девчушек за спиной – и сразу после этого ковыряние земли лопатой – два-три часа… А не сходящие месяцами волдыри в паху? Их просто нет времени вывести…

Эшиала покачала головой, испуганная его горькими словами. Перемены настроения Ило совершенно вывели ее из равновесия.

– Даже Шанди не знает, что такое сортировка бумаг, когда занимаешься этим сутки. Я познал оба мира, но внизу мне было легче.

Тогда Ило просто взглянул на нее из-под рассыпавшихся прядей – и сердце Эшиалы пропустило один удар. Если он воображает, будто принцесса – всего-навсего простая деревенская девчонка, которая способна влюбиться в мужчину из-за его смазливой внешности, тогда его ждет большое разочарование. Он попросту слишком хорош собой.

– Мне надо идти! – сказала она.

– Ты только что наткнулась на мою скамейку. Ты еще не знаешь, чем это я тут занимаюсь. Милое дитя, почему бы тебе не сунуть эту палку в ухо маме и оставить мое в покое? Тебя предупредили, что я ужасный пожиратель женских сердец?

– Предупредили.

– Отлично. Я не стал бы скрывать этого от тебя. – Ило вновь улыбнулся.

Эшиала вернула ему улыбку, прежде чем уразумела ее смысл.

– Тебе не по душе вычурность двора, – заявил он. – Нет, не надо отрицать, Эшиала. Я разбираюсь в женщинах намного, намного лучше, чем Шанди. Часто ли он занимается с тобой любовью в ванне?

– Сигнифер!

– Что?

– Как благородный человек может спрашивать такое у дамы!

Ило скосил на нее взгляд.

– Пойми, я не благородный; я простой легионер. А ты – дочка лавочника… Щекотал ли тебя муж? Пока не закричишь? Могу поспорить, он обращается с тобой как с манипулой новобранцев, которую нужно выучить маршировать. На счет три… Читал ли он в постели пикантные стишки? Размазывал ли по твоей груди джем, чтобы затем слизать его?

– Что?! Ты это серьезно?

– Конечно нет! Шучу!

Вскочив на ноги, Эшиала собиралась подхватить Майу…

– Его я знаю гораздо лучше, чем ты, – заявил Ило серебряной чаше. – Я внимательно слежу за ним вот уже два года. Он, кстати, часто вспоминал тебя.

Эшиала замерла.

– Я не поверю, что принц способен обсуждать с тобой такие вещи!

– И я не поверю! Все, что он говорил, – это какая ты красивая да как грациозно ты ходишь. Он никогда не упоминал твоих предпочтений в пище, в искусстве или в музыке. Собираясь купить тебе подарок, он не мог сообразить, какое украшение ты выбрала бы сама. Может, он вовсе не думал, что у тебя могут быть свои вкусы…

Темные глаза впились Эшиале в лицо. Она попыталась выдержать его взгляд, но не смогла. Тогда она снова села на скамью, чувствуя небольшое потрясение после того, как ее тайные страхи обрели вдруг голос.

– Пойми, Эшиала, Шанди женился на тебе из-за твоей внешности – ты выглядишь словно принцесса из книжки сказок. И потом, он в жизни не знал, чего ему надо от женщины, наивно решив, что власть и богатство – это все, что тебе необходимо. Он вовсе не умеет говорить с женщинами, у него сразу начинает заплетаться язык. Он вообще не понимает, что это за существа – женщины. Я же точно представляю себе, чего женщина хочет и чего я хочу от нее. Я хитрый и безжалостный охотник на женщин. У меня выработано шесть разных тактик соблазна, и я редко терплю поражение.

Эшиала задыхалась:

– Ты самый отвратительный, наглый…

– Я наблюдал за тобой, заговаривая за столом о грядущих переменах, праздниках и так далее. Ты же едва могла проглотить кусок!.. Я наблюдал за тобой, когда ты собиралась на бал, видел, как ты завязывалась в три узла. Я видел, как твой муж целует тебя, вернувшись домой, – и знаю, что в тебе нет ненависти к нему.

От подобной грубости Эшиала потеряла дар речи.

– Но ведь ты и не любишь его.

– Как ты смеешь!

– Скажи, что ты его любишь, – и ты солжешь. Голова Шанди задурманена воображаемой императрицей, идеалом… Он не способен любить женщину как личность, наделенную своими правами. Теперь-то он уже должен был это понять. Но даже если понял, у него нет ни малейшего представления о том, что делать дальше.

– Если я расскажу ему, что ты мне тут…

– Не надо. У него сейчас и без того хватает забот. О тебе я знаю все… Ты вышла замуж в семнадцать. Семья уламывала тебя, пока не добилась твоего согласия.

Так вот что бывает, когда прославленный покоритель женских сердец делает первый ход! Пока впечатление оставляло желать лучшего. Эшиала уже многие годы так не злилась.

– Я не собираюсь выслушивать эти оскорбления!

– Но в итоге ты вышла замуж. Из чувства долга. Что, ты и ноги раздвигаешь из чувства долга?

Чувствуя, как пылает ее лицо, Эшиала нетвердо поднялась на ноги и протянула руки к своей малышке…

– Это мне сказала твоя сестра.

– Как? – Из легких принцессы разом вышел весь воздух, и она вновь шлепнулась на скамью. В глазах Ило сверкнули искорки.

– Сегодня я отправляюсь обедать к сенатору, в его конюшне стоит кобылка, на которой я желал бы прокатиться.

Майа пыталась запихнуть оборванную розу себе в волосы, впрочем, без особого успеха. Сенатор всегда любил вздремнуть после обеда. О, Эшия, какая же ты идиотка! Дура, дура! Одно хорошо – ребенок от Ило не будет похож на бабуина.

– С княгиней я веду равную игру, – признался Ило, поднимая последнюю розу, – но ни за что не решился бы заигрывать с будущей императрицей. Уверен, за это положена какая-нибудь особенно мучительная казнь. Сажание в муравейник или еще что-нибудь в этом роде.

– Увы, тебе не представится случая выяснить.

– Всем сердцем надеюсь. Но ты ведь помнишь историю про бассейн-прорицатель? – Последний общипанный стебель упал к его ногам.

– Я помню, что муж просил меня не обсуждать…

О нет!

Расслабленно откинувшись на спинку скамьи, Ило запрокинул голову.

– Боюсь, да. С нарциссами. Над этой чушью можно было бы посмеяться, но Эшиала слишком злилась, чтобы расхохотаться от души.

– Это твой «номер шесть», или ты испытываешь «обольщение номер семь»? Ты должен был спланировать его совсем недавно. Помни все-таки, что мой муж просил нас… – Улыбка заставила ее умолкнуть. – Это ведь ты заговорил тогда о предсказаниях!

– А как бы ты иначе о них узнала?

Никак, наверное. Шанди никогда не обсуждал дела дома.

– Значит, ты уже тогда собирался заманить меня в свои сети? Как только вы вернулись?

– Сети я стал ставить сразу, как только увидел тебя… Редкий случай, знаешь ли. Как уже было сказано, я никогда не сходил с ума по женщинам. Страсть не затмевает мой разум, я вполне способен сказать себе: «Ило, эта женщина тебе не по зубам». И потом, я могу флиртовать с любой красоткой – зачем же мне играть с единственным огнем, который действительно способен обжечь? Но вроде как у меня нет выбора. Предсказание исполнится, когда зацветут нарциссы.

– Зацветут нарциссы? – Эшиала надеялась, что к их цветению она раздуется, словно диванный валик.

– Это тебя я видел в саду, в окружении нарциссов.

– Обнаженную, надо понимать?

– Совсем голую, на расстеленном покрывале…

– Что?!

– И с улыбкой на устах. – Ило встал раньше, чем она успела подняться сама. Прижимая к груди серебряную чашу, он шагнул к ней.

– Клянусь тебе, что это правда, – с печалью в голосе заявил он. – Но я настолько умелый лгун, что ты мне лучше не верь. Ради себя я уповаю на то, что бассейн пошутил, ибо меня не утешает перспектива оказаться повешенным, четвертованным или утопленным, – и все для того лишь, чтобы добавить императрицу в список моих побед. Но ради тебя я надеюсь, что предсказание сбудется.

Какая наглость!

– Вы так добры ко мне, сударь.

– Там, в Квобле, была девушка, слишком рано вышедшая замуж за одного богатея. Я показал ей на примере, каким может быть акт плотской любви. Позже она призналась, что это здорово ей помогло.

– После трех лет при дворе я начала было думать, что видела всяких наглецов. Вижу, я ошибалась.

– Тебе попросту не хватает опыта.

– По-твоему, я должна счесть прелюбодеяние с тобой верхом блаженства? Ило, казалось, рассердился.

– Конечно! Иначе зачем все они кидаются мне на шею?

– Не имею представления!

– Тогда тебе же хуже. Сегодня прихвати с кухни баночку джема и ночью объясни Шанди, что ему следует делать.

Эшиала открыла было рот, чтобы запротестовать… Но вместо этого улыбнулась. Чем больше она думала о совете Ило, тем оскорбительней он ей представлялся. Не желая того, она вдруг рассмеялась в голос.

– Почему ты смеешься? – вопросила Майа, неуверенно приближаясь к ней по скамейке. Эшиала собрала остатки злости.

– Ило сказал забавную вещь, дорогая.

– Но не стоит пробовать это с ним, – добавил Ило со знанием дела. – С ним ничего не получится.

Глядя на его усмешку, Эшиала представила себе волосатую грудь Шанди…

– Почему смеешься? – крикнула Майа, набрасываясь на нее со своими маленькими кулачками.

Наконец Эшиале удалось выровнять дыхание. Она вытерла слезы и подняла взор, чтобы встретиться с торжествующим блеском глаз под вьющимися темными прядями.

– Давно ли ты смеялась, красавица? Попробуй еще раз! – Ило опрокинул на принцессу водопад розовых лепестков из серебряной чаши. Они падали ей на плечи, на колени, путались в волосах, засыпали всю скамейку и траву у ее ног. Тяжелой грудой они падали, застревая в швах платья, прилипая к лицу… Майа по достоинству оценила шутку: девочка визжала от восторга.

Беспомощно прижав ладони к корсету, Эшиала пронзительно вскрикнула.

– Идиот! Ну, ты…

– Идиот, – подтвердил Ило, блаженно улыбаясь. – Это мое «обольщение номер один»: заставить женщину рассмеяться. Милая принцесса, ты самая прекрасная женщина на свете! Впрочем, я им всем это говорю… Я хотел услышать твой смех, и он мне нравится. Оставь ее себе. – Сунув в руки Эшиале чашу, Ило пошел по газону прочь, тихонько насвистывая.

Эшиала уставилась ему вслед. Даже если Ило не произнес ни одного слова правды, он должен был потратить не менее часа на свою дурацкую шутку! Просто чтобы заставить ее рассмеяться?.. – Почему мама плачет? – спросила Майа.

4

А дни все летели. Осенний холодок, крадучись, спустился с вершин Исдрутуда и пополз по равнинам к Хабу. В северном небе висели уже три кометы – даже самые древние летописи не упоминали ничего подобного. Люди ставили пятьдесят против одного, что император уже не встретит новый год. Большая часть балов зимнего Празднества была отменена в ожидании национального траура.

Внезапно эльфы стали попадаться не чаще единорогов. Все кругом посмеивались, ибо сезон зимних торжеств был для эльфов наиболее удачным временем года, но эльфы, как известно, не умеют считать собственные деньги. Все эти музыканты, певцы, кутюрье и так далее, без всякого сомнения, плюнули на выгодные заказы и бежали из столицы, страшась гнева кредиторов.

Это, правда, никак не объясняло исчезновение поэтов, танцоров, художников и скульпторов. Позднее разнесся слух о том, что эльфы собираются в леса Илрэйна со всей Пандемии.

Забавный народ эти эльфы.

Принимая во внимание голод в Шимлундоке и пострадавший от землетрясения Амбель, Имперский Архивариус собирался объявить 2998 год Годом Несчастий… Но Шанди даже слышать об этом не хотел; так в исторические книги вошел Год Трех Комет.

Тем не менее…

Урожай гнил на полях юго-западного Питмота: не хватало рабочих рук. Тролли, по всей видимости, нашли себе другое занятие… Эскадра II флотилии оказалась выброшена на берега архипелага Ногид – и корабельные команды официально были признаны «пропавшими без вести», хотя никто не сомневался, что они угодили в желудки дикарей. Армия халифа теснила легионы к Уллакарну, шаг за шагом отвоевывая потери джиннов у Карфина и в ущелье Костей. Гномы-партизаны устроили засаду на когорту легионеров и Гувуше и разорвали.ее в клочья.

Из не совсем достоверных источников (на фавнов нельзя полагаться) стало известно о бегстве трех драконов с пустырей Драконьей Области – перелетев через пролив, они целую неделю опустошали Сисанассо, пока все трое не рухнули вниз бездыханными. Объяснения этим событиям не было.

А в Нордленде разразилась гражданская война. Приятно было сознавать, что хоть где-то все идет своим чередом.

* * *

Пусть никто и не знал об этом, но население Краснегара тоже боролось с неожиданно обрушившимся бедствием. Стремительная череда не по сезону разыгравшихся бурь снесла в море приличный кусок дамбы, связывавшей город с материком, – на самом глубоком участке! Без подвод с продуктами и дровами горожане будут голодать или замерзнут насмерть задолго до прихода весны. Если же погибнет скот, голод будет свирепствовать и следующей зимой…

Король организовал ремонтные работы, перебросив к дамбе повозки, лошадей и всех крепких мужчин королевства. Единственная подходящая каменоломня находилась в лиге от берега. И потом, каменные блоки можно было укладывать на место только в отлив, а в округе не было удобного спуска к воде, годившегося для тяжело груженных телег. Если Рэп не знал этого ранее, то теперь убедился: он просто не способен стоять в стороне, обрекая столицу на голод… И все же пока теплилась надежда, что горожане справятся собственными силами, он придерживал волшебство при себе. В конце концов, оно ему так и не понадобилось, но Рэп так же страдал от перенапряжения, от мозолей, раздробленных пальцев и искривленных спин, как если бы все они принадлежали ему самому.

Тем временем королева руководила рейсами рыболовных суденышек к берегу и обратно – так было решено попробовать вывезти урожай с поля. Тоже малоприятное дело: женщины по пояс заходили в ледяную воду, нагружая лодки. Многие былые правители Краснегара пробовали устроить причал напротив острова – затем лишь, чтобы увидеть, как его ломают коварные зимние льды. Маленькая флотилия лодчонок еще могла справиться с перевозкой провизии, но переправить стада в теплые стойла была не в состоянии.

Зима пришла сравнительно поздно, так что королю с королевой удалось задуманное за считанные часы до настоящих морозов. Северное небо оделось свинцом, когда драгоценный скот и табуны лошадей возвращались домой по только что отстроенной дамбе. За ними громыхали повозки, а следом шагали вымотанные люди. Краснегар захлопнул двери перед самым носом зимы – и снег выпал еще до нового прилива. Придется потуже затянуть пояса, но, как обещали накладные королевских амбаров, никто не умрет с голоду.

* * *

Пожалуй, еще никогда на город не выпадало столько испытаний. Повсюду мужья возвращались к женам и родители – к детям. Ветер завывал в черепице крыш и звенел оконными стеклами, но за ними поднимался пар от горячих ванн и от котелков с похлебкой. Повсюду возникали импровизированные праздники с песнями и танцами. В тавернах етуны наперебой вызывали друг друга на поединки, вдруг вспомнив о давнишних обидах. Импы вернулись к обычным занятиям – к любви, к делам да и просто к дружеским беседам у горящих печей.

Королевский замок не был исключением. Давно Инос не удавалось собрать вместе всю семью. В безопасном тепле личных, покоев они с Рэпом обняли детей: Холи вспомнил отца, минутку поразмыслив. Младшему было уже десять месяцев; пухленький, неунывающий мальчуган совершенно очевидно был королевским отпрыском – имп с волосами цвета меда и с крошечным носом фавна. Девятилетняя Ив явно взялась покровительствовать малышу. Гэту и Кейди скоро будет четырнадцать… Как бежит время! Сегодня Инос заметила несколько седых волосков в темной шевелюре Рэпа, – и они были в диковинку. Она даже не хотела думать о лжи, которую неизменно показывало ей зеркало…

Сидя в двух больших креслах в окружении детей, король и королева обменивались усталыми улыбками. «Позже, – говорили его глаза. – Я люблю тебя». Она посылала обратно такие же сигналы. В большом очаге потрескивали угли, вспыхивая с новой силой всякий раз, как порывы ветра врывались в дымоход. По стенам танцевали тени от свечей; жизнь казалась сказочно, не правдоподобно хороша.

– На сей раз мы едва успели, – слабо вымолвил Рэп, на коленях у которого устроились обе дочери. Он говорил это уже несколько раз.

– Но все ведь в порядке? – Инос баюкала Холи.

– О, пищи хватит на всех. Топливо придется поберечь.

– Но мы ведь не отменим Большие Танцы в честь сбора урожая? – с подозрением в голосе спросила Кейди.

– Ни в коем случае! – ответила Инос. – В этом году праздник будет даже пышнее обычного. Завтра же начнем его организовывать.

– Нет! – заявил Рэп, усмехаясь под ее удивленным взглядом. – Завтра мы устроим маленький семейный праздник. Дети могут просить у родителей все, чего захотят. Что бы вам хотелось? Глаза Кейди вспыхнули.

– Дорогой папа, я хочу скрестить с тобой рапиры! Рэп повернул голову, чтобы оказаться с дочерью нос к носу:

– Ладно, но мне не нравится кровожадный блеск твоих глазенок!

Вовсе не уязвленная, она все же надула губы. Значит, она воображает, будто сумеет обставить собственного отца?

Губы Гэта тронула слабая улыбка. Сам он сидел на стуле у камина – мужчине не пристало искать утешения в родительских объятиях.

Ив хотела, чтобы ей помогли построить домик для куклы.

– А ты, Гэт? – спросил Рэп.

Задумчивые серые глаза Гэта потемнели. В нерешительности он пробежался пальцами в золотых локонах.

– Ты обещал просмотреть со мной книги с описаниями солдатской униформы.

– Действительно обещал, – нахмурился Рэп. Инос послала ему насмешливый взгляд – код просьбы «Объясни!» был знаком обоим супругам. Она чувствовала за этим что-то поважнее кукольного дома, и реакция Рэпа подтвердила ее догадку.

– Сразу, как мы с Гэтом перебрались через…

– В самый первый день, – добавил Гэт.

– Да. Ему было видение на пляже: он видел солдата.

Вскочив, Гэт забалансировал на одной ноге, подняв руку и отставив вторую ногу назад:

– Вот так! Всего минуту. И потом он снова пропал…

Безмятежность Инос куда-то испарилась. Почему Рэп не говорил ей? Потому что они редко виделись, конечно. Тогда почему же Гэт сам не рассказал? Но она даже Гэта видела не слишком часто.

– Солдаты редко танцуют в балете. И часто посещало тебя такое видение?

– Нет, всего один раз. – Гэт снова присел, не сводя с матери странного взгляда. – То был имперский солдат! Папа говорил, у нас где-то есть книги о легионах.

– Ты разглядел какие-нибудь знаки отличия?

– Кажется, да. На груди, поверх панциря. Звезда с четырьмя лучами.

– Такие звезды носят все импы! – фыркнула Кейди. – Это знак Империи. Должно быть, ты просто уснул на пляже.

– И круг из золотых листьев…

– Каких листьев? – резко переспросила Инос. – Лавровых листьев? Фиговых?..

– Ты знаешь! – сказал Гэт, вдруг разволновавшись, и уперся ей в лицо тяжелым взглядом.

Листья? Инос копалась в полузабытых воспоминаниях о Кинвэйле.

– Я не могу знать всей имперской геральдики!

– Но?.. – умоляюще сказал Гэт. – Да? Да? Но листья… Дубовые листья? Венок из…

– Дубовые листья! – крикнул Гэт. – Наследник престола! На что похож дуб?

Ну конечно! Но как ему удается вырывать из нее воспоминания, о которых она еще сама не знает? Неужели она сказала бы это вслух?..

Рэп усадил Ив рядышком и выпрямился в кресле, переводя взгляд с матери на сына и обратно.

– Наследник престола? Ты уверена?

Она кивнула, опуская брови: поговорим, об этом после!

– Ладно, завтра мы все выясним, – успокоился Рэп. – Куда спешить сегодня?

Гэт смотрел на него с очень странным выражением лица:

– Завтра? Мм… Некуда спешить, па.

– Что, ты можешь настолько заглядывать вперед?

– Нет-нет, я не вижу, что будет завтра. Просто… Просто какое-то чувство. Ничего особенного. – Гэт неуверенно закусил губу.

На счастливое семейство вдруг пали тени. Почему сыну Инос явился будущий император? Что случится завтра? Пропади оно все пропадом! Мир был бы куда лучше без всякого волшебства.

– Все, я умираю с голоду! – твердо заявила Инос. – Кто-нибудь, позвоните в колокольчик. Я бы сейчас кита съела, право слово.

– И я тоже, – поддержал ее Рэп. Грустная улыбка скользнула по лицу Гэта.

– Мы еще не скоро сядем за стол. Рэп насторожился:

– Что такое? Интересно, кому под силу не пускать меня поужинать? Нашествие врагов с Нордленда?

– Епископ.

В дверь постучали.

– Бог Пыток! – застонал Рэп. – И давно ты о нем знаешь?

– О… Кажется, с тех пор, как ты отправился принимать ванну.

– Тогда мы еще поговорим позже, молодой человек!.. Войдите!

В приоткрывшуюся дверь заглянул Прет, самый низкорослый етун королевства. У него было слабое сердце, спасавшее его от тяжелой работы, – ив трезвом состоянии он довольно ловко управлялся с обязанностями лакея.

– Его святейшество испрашивает аудиенции, сир.

– Проведи его сюда, – молвил Рэп, бросив косой взгляд на торжествующего Гэта.

Инос предостерегающе кашлянула. Она отлично знала, о чем он думает: «Я часами мог бы слушать старого болтуна, если бы при этом он не портил воздух!» Это высказывание Рэп считал одной из самых смешных своих шуток, но единственным человеком, с которым он мог ею поделиться, была Инос, – а она заявила, что своими руками оторвет мужу голову, если он еще хоть раз скажет про старика какую-нибудь гадость. Ну, при детях-то он сдерживался, во всяком случае.

Старый епископ Хэвермор был на диво худ и в придачу сильно сутулился. Его лысину окружал седой венчик, а маленькие глазки часто-часто моргали. Благословив королевскую семью, он уселся на предложенный стул.

– Мы как раз собирались поужинать, ваше святейшество, – мягко сказала Инос. – Быть может, вы к нам присоединитесь?

Епископ заявил, что сыт и надолго не задержится; за его спиной Кейди недоверчиво закатила глаза. Он решился обеспокоить короля лишь затем, чтобы предложить провести специальную службу, дабы возблагодарить Богов за избавление города от напастей.

– Замечательная мысль, – заметила Инос, посылая мужу предупредительные улыбки.

– И особо возблагодарить, – моргая, продолжал епископ, – Бога Зимы за то, что он столь долго удерживал Их руки вдали от нашего острова, а также, разумеется, Бога Бурь…

Рэп вовремя увидел лицо жены, чтобы, приоткрыв уже было рот, не выразить мнение, что именно Бог Бурь причинил им столько беспокойств.

Однажды распалившись, Хэвермор не мог остановиться. К тому же епископ обладал удивительной способностью пропускать мимо ушей все намеки. Часом позже он все еще составлял список Богов, начерно репетируя праздничную проповедь, с которой обращался к большому подсвечнику. Дети совсем измучились, а желудок Рэпа завывал громче вьюги за окном. Инос усилием воли разжимала кулаки, но они тут же сжимались снова.

Она видела, что Рэп вот-вот взорвется, да и Гэт уже несколько минут стоически боролся с обуревавшим его смехом. О нет! До того как она успела придумать подходящий предлог, чтобы прервать монотонную речь Хэвермора. Рэп вскочил на ноги и задергал шнур звонка. Инос не сводила с него глаз.

– Вы, кажется, пропустили кое-кого, ваше святейшество! – заявил он.

В растерянности глазки старика заморгали еще чаще.

– Правда?

– Тех четверых, кто сделал возможным наше избавление. Без их помощи Краснегару непременно пришлось бы голодать нынешней зимой.

О ком это он? Все в комнате уставились на Рэпа в неловкой тишине; кроме Гэта, впрочем, – он покраснел, стараясь сдержать рвущийся наружу смех. Кулаки Инос сжались снова.

– Полагаю, – продолжал король, – что эти отважные помощники должны быть названы поименно в вашей проповеди. Кроме того, вам стоило бы усадить их рядом с собой, чтоб верующие могли их увидеть и поблагодарить лично.

– О, я согласен! – в замешательстве проблеял Хэвермор. – Но кто эти люди?

Дверь скрипнула, и в комнату уже просунулась голова слуги.

– Двое мужчин с женами, – торжественно провозгласил Рэп. – Не думаю, что вы когда-либо встречались с ними. Прет, проведи его святейшество вниз и разыщи для него королевских крысоловов. Сначала стоит заглянуть в нижние подвалы, я видел их там не так давно.

– Крысоловов? – в один голос пропели епископ, королева и лакей.

– Крысоловов! – твердо ответствовал Рэп. – Раньше мы заготавливали на зиму вдвое больше пищи, чем в этом году. Нынче все по-другому. То, что лежит в закромах, не пропадет, – тогда как прежде крысы сжирали половину наших припасов! Ступайте поблагодарите наших гномов от имени королевства, ваше святейшество. И, быть может, стоит заодно вознести хвалу Богу Гостеприимства за то, что он надоумил меня предложить им кров у нас.

Инос старалась не встречаться взглядом с Гэтом и Кейди.

5

Епископ удалился в ореоле собственного непопранного достоинства, остывший ужин был съеден, дети отправились спать. Король с королевой вновь оказались в личных покоях, только на сей раз они оба устроились в одном кресле.

Рэп осторожно пощипывал губами ухо Инос, но она не воспринимала это слишком серьезно. Королеве хотелось побольше услышать о том, что видел Гэт на пустынном берегу. Рэп рассказал, хотя рассказывать было почти нечего. Фигура стояла именно в той загадочной позе и казалась окутана темнотой – или же лунным светом. Это произошло в конце дня, когда в южных землях уже давно зашло солнце. Едва рассказ кончился, Рэп потерял всякий интерес к уху Инос, и она обняла его. Завтра, наверное.

– Знаешь, это вполне мог быть и Шанди, – сказала Инос.

– А что, в Краснегаре есть какие-то его изображения?

– Не знаю, можно поспрашивать… – Тяжело вздохнув, она задумалась. – Кейди могла бы придумать такую историю, но не Гэт.

– Верно. Не Гэт…

Напряженная тишина. Тихо шипел очаг. Странно было думать, что тот тоненький десятилетний мальчик, которого она как-то видела мельком, теперь стал прославленным полководцем. Он что, сражается? Убивает врагов?

– Единственное, чтоприходит мне в голову, – сказал Рэп, не отводя насупленного взора от камина, – это магическое окно, в которое мог заглянуть Шанди. Эти иллюзии работают в обе стороны… Помнишь, мы с тобой видели дракона? Когда пророчество сбылось, мне показалось, что вдалеке мерцает что-то… Но ведь это произошло спустя месяцы! Какое отношение к Шанди может иметь Гэт, одиноко стоящий у воды? Я не вижу здесь смысла.

– Ты думаешь, это Гэт, правда? – тихо спросила Инос. – Тот, о ком говорили Боги? Рэп лишь скрипнул зубами в ответ. Она поцеловала мужа в щеку.

– Идем спать, любимый. Утром голова лучше работает. – Как бы она ни устала, ей все-таки стоит самой поклевать ухо Рэпа. Ему необходимо развеяться.

Рэп потряс головой:

– Я слишком много времени потратил на всякую ерунду. Инос! Делал вид, что все вот-вот уладится само собой, – и потерял столько времени… Мне следовало рассказать Шанди о предупреждении Богов.

– Сегодня ты уже ничего не сможешь поправить. И потом, эта история с дамбой…

– Сначала я поднимусь наверх. И сразу вернусь. «Наверх», должно быть, означало башню Иниссо.

– Завтра! – настаивала Инос. Как странно отзывался Гэт на это слово!

– Я не смогу заснуть, если не поднимусь. Ненадолго. Просто погляжу вокруг – и быстренько назад.

– Я пойду с тобой, – заявила королева.

– Нет.

– Да! – Фавны не были единственным народом, славящимся на всю Пандемию своим упрямством.

* * *

Единственной причиной для восхождения на башню Иниссо могло быть желание Рэпа выйти из-под магического щита, защищавшего замок.

«Я никогда не видела, чтобы мой муж пользовался волшебством», – говорила Инос, если разговор было невозможно увести в иное русло, что случалось редко. Эти слова были правдивы, но лишь в буквальном их смысле. Она видела, как Рэп обращается с магией, – но то было до их свадьбы. Поразительно легкие роды заронили в ее мысли сомнение, но Рэп не любил обсуждать это, и она держала свои догадки при себе.

Завернувшись в плотные белые меха и прихватив светильники, король и королева карабкались вверх по крутым каменным ступеням, заключенным меж узких стен башни. Дыхание клубилось капельками пара: камни еще хранили летнее тепло, убийственный мороз еще не грянул, но все-таки воздух в комнатах замка успел остыть. Башней давно уже не пользовались, и первые два ее яруса загромождали вещи, отложенные сюда за временной ненужностью и забытые потом. Они припадали к полу, прячась в тень.

На полпути вверх Рэп и Инос остановились перевести дух в зале Отказа, вызвавшем особые воспоминания. Инос сразу упала в колченогое кресло – единственное оставшееся из всего гарнитура тетушки Кейд. Остальные были либо разбиты Рэпом о голову Дарада, либо сожжены етуном.

– Я забыла спросить, – выдохнула королева, – зачем мне было подниматься?

Рэп пристроился на подлокотник старенького дивана.

– Это была твоя идея! Поприсутствовать, как я понимаю.

– Ты хочешь послать сообщение в Хаб?

– О Боги, нет!

Сила, с которой он произнес эти слова, удивила Инос и подтвердила ее опасения.

– Ты как-то сказал: «одно настоящее Слово и три Слова-призрака». Но ты все равно остался волшебником, не так ли. Рэп?

– Размером с крупного воробья. Ты не беспокойся! Я не сделаю ничего, что привлекло бы внимание.

– Тогда что ты собираешься делать? Он вздохнул:

– Собираюсь покинуть свою скорлупу и чуть-чуть заглянуть в будущее, вот и все. Волшебство на две минуты, очень даже скромное.

– Кометы? Они что-то значат?

– Вот это я как раз и собираюсь выяснить. Мне следовало подняться на башню гораздо раньше. Если бы я только знал про Шанди…

Рэп встал.

– Ты собираешься сидеть здесь и мерзнуть, женщина?

* * *

Зал Могущества был совершенно пуст – круг паркетного пола, в центре которого одиноко стоял королевский сундук с сокровищами. Большая часть золота, созданного Рэпом много лет назад, все еще хранилась здесь. Инос задала себе вопрос, может ли он делать золото сейчас, – и не смогла на него ответить.

За тремя узкими окнами-бойницами бушевал снегопад, и все три оказались наглухо заметены снегом. В четвертой раме когда-то было вставлено магическое окно, но некий фавн-волшебник переделал его затем в магический портал, хитроумный выход из королевства. Кейд умерла, Хононин тоже. Только трое знали теперь про государственный секрет Краснегара, на самой вершине башни Иниссо.

– Ну, кончай с этим быстрее! – сказала королева. Рэп поставил на пол светильник и выпрямился. Что, ни молний, ни языков пламени? Какое скучное волшебство! Содрогаясь от холода. Инос придвинулась ближе. Только раз, да и то недолго, она сама была волшебницей – здесь, в этом самом зале… Город расстилался у ее ног: каждая его комната, каждая щель. Она говорила здесь с Рэпом, когда он навсегда покидал ее…

Внезапно Рэп застонал – у него подкосились колени. Обхватив его руками. Инос еле удержала короля от падения на пол; меха делали их обоих жутко неуклюжими.

– Нет! – кричал он, шатаясь. – Нет! Нет!

– Что случилось? Рэп! Что с тобой? Глаза короля чуть не вылезали из орбит, и даже когда он смог самостоятельно держаться на ногах, его все равно била крупная дрожь.

– Беда! – сказал он. – Любимая! Опасность! Ужасная опасность! – Рэп вцепился ей в руку. В голосе мужа Инос расслышала страх. Рэп напуган?

– Рассказывай!

– Я не могу… выразить это словами! Что-то страшное грядет – огромная тень! Несчастье, повсюду, с каждым!

– Рэп! Объясни! – Что, во имя Сил Добра и Зла, могло так напугать Рэпа?

– Помнишь сегодняшнее утро? Как чернело и чернело небо?.. Это Зло, Инос! Чистое Зло!

– Все вещи на свете вмещают в себя Зло и Добро, – машинально процитировала она.

– Но не это! Это… просто зло. – Голос Рэпа срывался. – Оно пятнает будущее!

– Чье будущее? Рэп пожал плечами.

– Мое. И твое тоже. И всего Краснегара. О Боги!

Оно пронизывает все! Инос, какой же я дурак, дурак, дурак!

– Нет!

– Да! Идиот! Я прятался внутри своей крохотной скорлупки, притворяясь обычным человеком – думал, у меня еще есть время… Боги сказали, что времени еще много! Я думал, до конца тысячелетия остается целый год…

– Здесь у тебя есть свои обязанности, – твердо сказала Инос. – Город нуждался в тебе, когда смыло дамбу. И в конце концов, что ты можешь сделать? Это что, твоя работа – спасать мир?

Она знала ответ, хоть он еще и не прозвучал.

– Да.

– Что?

– Попробовать. Боги, Инос! Долг каждого – сразиться с этим… чем бы оно ни было. Я не могу видеть намного вперед, но… Дорогая, я должен идти! Должен!

– Куда идти?

– В Хаб! Мне нужно поговорить с Шанди, а может быть, и с Сагорном. Может, даже со смотрителями.

– Твой долг – остаться! – крикнула она. Разжав объятия. Инос отступила на шаг, чтобы увидеть лицо мужа в неверном свете ламп. – Здесь у тебя есть жена, и дети, и королевство… – В ужасе она умолкла. – Разве не так?

– Кажется, этот долг выше семьи и королевства, любимая. Страдает целый мир. Я должен идти!

Как, ничего толком не объяснив? Мчаться куда-то спасать мир от катастрофы?

– Рэп! Ты…

– Стой! – крикнул король, внезапно пятясь к стене и поднимая растопыренные пальцы, словно обороняясь от нападения. – Не надо приказывать мне, дорогая!

– Рэп? Да что с тобой такое? Ты…

– Если ты засыплешь меня приказами, я не смогу сопротивляться! Я обернул тебя королевским величием, когда был волшебником куда сильнее, чем сейчас.

Она не понимала. Это же смешно. Но вовсе не покажется смешным, если она прикажет Рэпу, – и магия заставит его подчиниться. Тогда конец их браку…

Рэп заговорил более спокойно:

– Я должен идти. Я ухожу, милая. Сейчас, сегодня!

– Ты обещал… – Инос вспомнила слова Гэта. – Так вот что Гэт чувствовал насчет «завтра»! Скверные дела отбрасывают длинные тени, не так ли. Рэп?

– Возможно.

– Ты нарушишь обещание, данное детям. Для них это будет большим несчастьем.

Кажется, предвидение Гэта делает бессмысленным весь этот спор? Спорить с Рэпом всегда было бессмысленно.

– Объясни им, – сказал он. – Нет, не стоит. Скажи им все, что только сможешь и что я люблю их. Инос, я делаю это и ради них! И ради тебя…

– Тогда объясни мне все сначала. Ты слишком возбужден. И ты не спал толком уже несколько недель. После стольких тысяч лет мироздания не может случиться ничего, что не смогло бы подождать еще день-два!

Рэп закрыл глаза и медленно отвернулся. Затем он поднял руку и взглянул, чтобы видеть, куда она показывает. Восток.

– Где-то там! – хрипло вымолвил он.

– Гоблины?

– Нет… – Нордленд?

– Нет, не думаю. Я чувствую в этом что-то от дварфов… Значит, скорее Двониш, чем Нордленд. Не етун, а… Бог Дураков!

Настала тишина.

Если зло и впрямь сходится в Двонише, тогда у Инос был на примете один подозреваемый.

– Зиниксо?

– Может, и он. Почему ты о нем вспомнила? – В голосе Рэпа зазвенели опасливые нотки.

– Просто догадка. Ты ведь не убил его, правда? И у него есть немало причин для ненависти. – Чародей Зиниксо был некогда самым могущественным волшебником на свете, если не считать Рэпа. И к тому же сумасшедшим, как хмельная летучая мышь. – Кто еще, кроме него?

– Хорошая мысль. Нет, я не стал убивать его. Как ты думаешь, может, это и было ошибкой, упомянутой Богами?

– Ни малейшего представления. Что же ты сделал с ним?

– Я решил, что он безвреден. Не могу поверить, что даже Зиниксо может содеять столько зла… Ничего не понимаю. Но, милая, ради всех Богов, держись подальше от дварфов до моего возвращения!

– Не думаю, что хотя бы один дварф ступил на землю Краснегара в прошедшем столетии… Хорошо. Значит, ты собираешься в Хаб. Вернешься через день-два, обещаешь?

– Постараюсь. Это все, что я могу обещать. Придется мириться. Была бы она счастлива с мужем, который не исполняет свой долг – так, как велит ему совесть?

С тревогой Инос наблюдала, как-Рэп ковыляет к сундуку с золотом. Истинный волшебник не нуждается в золоте! Какой прок в маге размером с крупного воробья? Зиниксо был не единственной опасностью, подстерегавшей короля Рэпа за пределами Краснегара. Любой волшебник может вздумать подчинить его себе, сделать «сторонником», – а ведь в Пандемии живет не одна сотня волшебников! Двое из смотрителей – Лит’риэйн и Олибино – могут припомнить прошлые дрязги. Расписке должен оказаться благодарным другом, но кто может довериться дварфу – или волшебнику?

Рэп обнял свою королеву и поцеловал сухими губами в холоде башни Иниссо.

– Будь осторожна, любимая! – сказал он. – Клянусь вернуться, как только смогу.

– И ты береги себя. Передай Эигейз мой привет. И остальным. Всем, кроме Андора, конечно…

Муж оставил ей лампу, ибо волшебникам не нужен свет. Он открыл магический портал, и теплый южный воздух заструился из него, подобно туману. Шагнув прочь. Рэп покинул Краснегар.

Бутоны срывайте:

Бутоны срывайте, пока те малы

И радуют взгляды красою.

Лишь день пролетит – и увидите вы,

Старуха пожнет их косою.

Геррик. Послание девам. Не тратить времени зря

Глава 9 В краю чужом

1

Аквиала, княгиня Кинвэйлская, пригласила к обеду полтора десятка добрых друзей. И посему она оставалась в неведении, когда в разгар вечера прямо из стены наверху вышел человек, – а если бы даже и увидела его, то едва ли удивилась бы, ибо знала о магическом портале.

С минуту Рэп восстанавливал дыхание, после чего принялся стягивать с себя меха. В гостиной Кейд царили мрак и затхлость. В ее память комнату оставили точно такой, какой та была при ее жизни – уютной, со вкусом обставленной гостиной леди, пришедшей со временем в небольшое запустение. Последнее вязание Кейд до сих пор лежало на столике рядом с любимым креслом, но она вряд ли стерпела бы спертый воздух или же пыль. Она распахнула бы окна, раздернула занавеси и потребовала бы экономку поискать хворостинки в камине; верный признак того, что на трубе обосновались вороны.

Время от времени Рэп с Инос потихоньку выбирались в Кинвэйл на бал или вечеринку, хотя, как он понял только сейчас, все реже и реже в последние годы. Был ли то признак подкрадывающейся старости? Кейд выступала в роли королевской закупщицы, и теперь эту задачу взяла на себя Аквиала. Соседи давно знали Инос, но никто даже не подозревал, что она стала королевой Краснегара, – да они навряд ли даже слыхали о такой стране. Люди считали ее принцессой какого-то мелкого приграничного королевства, вышедшей за некоего благородного затворника, фавна по происхождению.

Любому аристократу Хаба Кинвэйл показался бы приятным, старомодным и чуточку захолустным городком, каких множество рассыпано по окраинам Империи. По местным же меркам город был большим и богатым. В глубине души Рэп находил его до смешного нелепым, показушным и даже жалким в своем упадке, – но терпел его, ибо Инос любила посещать Кинвэйл, а ему самому нравились хороший юмор и редкостное здравомыслие Аквиалы. К тому же она действительно закатывала потрясающие вечера.

За стенами Рэп почувствовал теплую осеннюю ночь. Бури Краснегара остались в пяти сотнях лиг отсюда, за цепью гор и за нехожеными лесами… Но чувствами Рэпа по-прежнему владел образ грядущей катастрофы – страшный туман, застлавший будущее. Незримое присутствие этой опасности то и дело заставляло его содрогаться.

Что теперь? Волшебник способен переноситься с места на место без помощи магических порталов или любых других хитрых приспособлений, – но то была довольно сильная магия, весьма заметная. Он колыхнул бы пространство, окружающее полмира, – и тем самым привлек бы внимание к себе, к Кинвэйлу и к магическому порталу за спиной.

Он «прощупал» теневую плоскость пространства, дабы различить действующие где-нибудь рядом магические силы, – и не заметил их. Это еще ничего не значит, Рэп еще не совсем доверял собственным способностям. Здравый смысл подсказывал отойти подальше от Кинвэйла, прежде чем испробовать какое-либо крупное волшебство.

Вечеринка, очевидно, еще будет продолжаться какое-то время. Рэп мог подозвать княгиню при помощи магического «толчка», но не видел нужды отвлекать ее от гостей. Заметив на бюро стопочку писчей бумаги, он нацарапал короткую записку: «Увел лошадь. Верну через несколько дней. Инос передает привет. Рэп». Аквиала заметит открытую дверь и обязательно обнаружит ее.

В два шага он добрался до двери и потянулся к ручке, но его тут же кольнула неуверенность.

Пространство оставалось удивительно тихим. Рэп не бывал в Кинвэйле в качестве волшебника со дня своей свадьбы, а ведь то было семнадцать лет назад. Он не знал, какую часть Пандемии он еще способен почувствовать магическим Зрением, но уж до Шалдокана-то он наверняка мог дотянуться – это довольно большой город, где должны жить несколько адептов, если не маг-другой или даже волшебник… Все они, правда, могут уже и спать, конечно. Или же нет?

Борясь со странным чувством вины, как если бы он нарушал неписаные законы некоей тайной гильдии волшебников, Рэп взял с книжной полки ключ и отпер дверь, как это сделал бы любой непосвященный. И поспешил затем по коридору к черной лестнице. Зрение подсказало ему, где сейчас находятся жители дома – почти неразличимое, зрение можно было использовать без опаски. Пришлось даже спрятаться в узенькую нишу, ожидая, пока пожилая кухарка протащит мимо свои больные ноги, направляясь к постели. У открытой двери в комнату дворецкого Рэпу пришлось ненадолго накрыться маскирующими чарами и, дойдя до Конюшен, «толкнуть» замок, чтобы попасть внутрь.

Чуть больше волшебства ушло на утешение встревоженных лошадей, – но все еще не слишком много. Рэпу правились их слегка нервное юношеское любопытство, их простые заботы и желания. Здесь все было как в старые времена. Ни по чему он, пожалуй, так не скучал, как по этому согласному взаимопониманию. Себе он выбрал молодого гнедого мерина, в котором, как показалось Рэпу, было больше огненной энергии, чем в остальных, и решил воспользоваться уздой с поводьями, чтобы не привлечь излишнего внимания по прибытии в Хаб. Конь с седоком пересекли двор и выехали из ворот в звенящей тишине тумана, после чего перешли на легкий галоп.

Когда-то давно Рэп похитил лошадей в Краснегаре и вместе с Андором пустился на поиски приключений, приведшие его на край мира. Сейчас он надеялся лишь, что эта прогулка займет у него меньше времени. Хотелось бы ему предвидеть собственное возвращение!

Ночь была темной, поэтому ему приходилось поддерживать чары, успокаивающие мерина и заставляющие его видеть, куда тот ступает. Проезжая мимо домов. Рэп приглушал удары копыт – подобное волшебство было заметней магического Зрения, но все равно не слишком. Однако следовало поостеречься странно застывшего пространства кругом…

Куда все только по девались?

Давным-давно он перетащил повозку из Хаба в Кинвэйл всего за пару часов. Требовалось лишь умелое воздействие на пространство, что было довольно простой задачей для волшебника, но что вовсе не возможно было бы разъяснить непосвященному. Теперь он едва ли был способен побить собственное достижение, хотя верхом добрался бы до столицы где-то за сутки.

Отъехав от Кинвэйла, он вполне мог бы воспользоваться волшебством, не привлекая внимания к магическому порталу, но решил воздержаться. Рэп все еще не заметил ни искры работающей где-либо чародейской силы. А пока не заметит, не пустится в плавание против течения.

Натянув поводья, он замедлил бег своего мерина – и приготовился к долгой ночной скачке…

Каждый город, стоящий неподалеку от моря, непременно опоясан каменной стеной, хоть етуны, вероятно, не считают такие препятствия серьезной помехой. Спустя час после рассвета коняга Рэпа уже цокала по булыжникам Шалдокана.

Избрав конный двор поприличнее. Рэп договорился о переправке мерина в родное стойло, присовокупив письмо Аквиале, где просил ее сообщить семье о том, что он может и не поспеть домой к зимним Празднествам.

Он все еще не заметил признаков чар – нигде и никаких. В этом уголке Империи явно что-то произошло со всеми волшебниками. Если он только не собирался угодить в лапы неведомой силе, бывшей тому причиной, он должен и сам был оставаться обычным смертным.

К тому времени, как Рэп закончил довольно плотный завтрак в таверне неподалеку от конюшен, уже открылись городские лавки. Приодевшись в костюм для конных прогулок, приличествующий благородному страннику и соответствующий нынешней моде, он направился прямо к парому.

На другом берегу, сразу за воротами почтовой станции, возвышался камень, из надписи на котором Рэп узнал, что отделен от Хаба шестьюстами девяноста тремя лигами.

К счастью, денек выдался неплохой. Рэп надеялся только, что морозы подождут еще с месяц, – но зимой едва ли стоило слишком полагаться на такие надежды.

2

За три недели до зимних Празднеств, ничуть не взирая на громкие протесты столичных жителей, на Хаб обрушился снежный буран. Снег даже в совсем небольших количествах был редкостью для столицы, а уж столь ранней зимой таких сугробов здесь не видывали вовсе.

Когда Ило распахнул перед Эшиалой дверцу кареты и протянул руку, чтобы помочь, Эшиала с великой осторожностью приподняла подол накидки. То была чудесная мантия из меха горностая, которую следовало уберегать от малейших пятнышек грязи. На нежном мехе уже поблескивали снежинки, хоть Эшиала сделала лишь несколько шагов вниз по ступеням. Принцесса уселась на алые подушки и сразу спрятала ладони в муфту, чтобы Ило не заметил, как они дрожат. Теперь ее руки тряслись почти постоянно.

Ило изящно примостился на сиденье напротив, и дверь закрылась. На нем была униформа, капюшон в виде волчьей головы и начищенный панцирь; Ило ослепителен, как всегда.

Свистнул хлыст, звякнула сбруя, и карета тронулась вперед. Эшиала попыталась выглянуть в окошко, чтобы избавиться от необходимости видеть прямо перед собой неизменную усмешку Ило, – но увы, падающий снег не позволил ей ничего разглядеть.

– Воздух не должен быть столь холоден так рано, – заметила она, как от души надеялась, твердым и спокойным тоном. Между тем сердце ее колотилось, а в горле засел ком. Эшиала не представляла себе, куда ее везут или что от нее потребуют в следующую минуту. Шанди всего лишь попросил быть готовой сразу после обеда.

– И ты тоже!

– Что «я тоже»? Что значит эта изящная ремарка? – сердито вопросила она. И минуты не прошло, как Ило успел вывести ее из себя.

– Откуда ты знаешь, что она изящная, если даже не поняла, что она значит? – удивился Ило. – Я хотел сказать, что тебе тоже не следует быть столь холодной так рано. Ага! Вижу, на твои щечки возвращается румянец.

– Ты ведешь себя чересчур дерзко, – пробормотала принцесса, уже зная, что попытка усовестить сигнифера – напрасный труд.

– Я бываю куда более груб. Подари мне одну крохотную улыбку, и я перестану.

Она попробовала скорчить гримаску, но внезапно и впрямь улыбнулась. Эшиала находила, что радостным дерзостям Ило крайне трудно противостоять, особенно когда все остальные в ее присутствии ведут себя так скованно, даже… Даже не смей думать об этом! Отрицать бессмысленно – Эшиале уже нравилось общество Ило, каким бы нахальным он ни бывал порой. Это был уже четвертый их личный разговор за последние два месяца, и принцесса с ужасом начала понимать, что уже ждет этих встреч. Ей казалось, что Ило всегда интересуется ее заботами… И об этом тоже не. смей думать!

– Твоя улыбка – самая милая во всей Империи, Эшиала. – Ило вздохнул. – Но мне показалось, что сегодня твои гусыни как-то особенно угрюмы. Никто из них даже не ущипнул меня.

– Их предупредили, что я уезжаю одна, – и они не знают куда.

– Отлично. Пусть пораскинут мозгами на досуге. – Ило скрестил руки, широко улыбаясь снова.

Как же сложно не обращать внимания на эту жизнерадостную ухмылку! Как, должно быть, хорошо иногда бывает ни о чем не заботиться! Как чудесно спать без кошмаров…

– На сей раз ты недолго будешь испытывать удовольствие от моей компании, – глубокомысленно произнес Ило. – Давай по-быстрому перекинемся в тхали, – и я выиграю у тебя драгоценности короны.

– Так все же куда мы едем? – спросила она.

– Ты не знаешь? – удивленно переспросил Ило. Это совершенно определенно был первый раз, когда Эшиале удалось чем-то его удивить. Принцесса лишь покачала головой:

– Мне следовало бы спросить, наверное.

– Великие Боги! Он что, вообще ничего тебе не рассказывает?

– Да, не много, – призналась Эшиала, чувствуя себя предательницей.

– Мы отправляемся на репетицию, только и всего, – мрачно поведал ей Ило, после чего затих. Эшиала чуть расслабилась.

– Что за репетиция?

– Сегодня – одна из двух. Ты знаешь, что император все еще не приходит в себя?

Принцесса кивнула. Она знала также, что не беременна, как надеялась месяц или два назад. Похорон императора, коронации и с ними всех остальных кошмаров уже недолго остается ждать. Ужасная перспектива висела над головой принцессы как топор палача – и днем и ночью. Шанди казался столь же обеспокоенным, как и она сама, но, разумеется, по каким-то иным причинам.

Ило продолжал:

– Империя не может существовать без главы. Даже Шанди это признает. Он собирается ждать еще два дня – не больше. И тогда подаст просьбу о регентстве.

Эшиала почувствовала, что все ее нервы натянулись, как рыбацкая сеть, – и голова бьется в этой сети пойманной рыбой. Она не поднимала глаз на спутника, убежденная, что он заметил ее смятение.

– С другой стороны, – добавил Ило, помолчав, – старик может умереть и до того. В таком случае Шанди провозглашается императором, и все идут на похороны.

Она кивнула опять, протирая пальцами заиндевелое окно и делая вид, будто с интересом выглядывает наружу. Они даже не успели выехать за пределы дворца.

– И на коронацию.

– Вовсе нет. Коронация будет только после окончания официального траура, через год, судя по всему. Коронации надо тщательно планировать, а какой была последняя, никто уже и не помнит. Но возведение на престол будет непременно. – Ило вновь насупился. – Не нужно бояться похорон. Ты ведь будешь в вуали.

– Пожалуй, да.

– Водопады черного крепа! Если хочешь, я тебя подменю. Никто и не заметит!

Эшиала постаралась изобразить шок от такой мрачной шутки, но эта абсурдная мысль показалась ей вдруг успокаивающей, – и улыбка вырвалась на свободу прежде, чем принцесса могла бы удержать ее.

– А возведение на трон состоится на следующий после похорон день, – сказал Ило, ничего как будто не заметив. – В Ротонде, само собой. Если Шанди придет туда регентом, тогда церемония будет короче и проще, но, по сути дела, это ведь одно и то же. Вот ее-то мы как раз и репетируем сегодня. В любом случае смотрители должны признать его императорские полномочия в Ротонде.

Эшиала закрыла глаза, чтобы беззвучно вознести молитву. Таращащиеся толпы, конечно, плохо, – но волшебники…

Ило вздохнул.

– Честно говорю, Эшиала, тебе нечего бояться! Ты всегда прекрасно выглядишь и держишься с величием, что бы ты при этом ни чувствовала. Слушай, я хочу дать тебе один совет… Ты знаешь графиню Эигейз?

– Не думаю.

– Возможно, вы еще не встречались. Ее мужа не тик давно призвали в столицу. Он будет консулом. Ионфо – всего лишь напыщенный старый пень, но ему можно верить. Один из людей Шанди. И его жена – весьма приятная леди.

Неужели в Хабе водятся такие женщины?

– Она была подругой моей матери, – продолжал Ило. – Да она подруга всем, кто только с нею знаком! Разумеется, на церемонии при тебе будут две фрейлины. Я так понимаю, что одной из них окажется твоя сестра?

– Наверное, да. – Шанди даже не намекнул ей об этом.

– Тогда второй фрейлиной выбери Эигейз. Она тебе понравится. Бывает, она щебечет без умолку, и боюсь, что вдобавок на ее красоту наложил лапу возраст, – но она гораздо разумнее, чем хочет казаться.

– И ей тоже можно верить?

Ило кивнул с торжественным видом:

– Если хочешь, вынь сердце из груди и отдай ей его на сохранение. Кстати, она не сплетничает!

– Что-то не верится.

– Ну, ты все-таки не рассказывай ей насчет нас, но…

– И даже не шути на эту тему! – выкрикнула Эшиала и тут же, спохватившись, прикрыла рот ладонью. Бог Безумия!

Вот я уже вторично удивила Ило, подумалось ей. – Так ты хочешь поговорить об этом всерьез? – быстро спросил он, но его легкая улыбка явно закрывала собой что-то другое, куда более глубокое. Возможно, удовлетворение.

Эшиала вновь сунула руки в муфту, чтобы не показывать ему, как они дрожат. – Такого рода слухи расходятся очень быстро!

– Да, – подтвердил Ило, сразу же мрачнея. – Нам не нужны слухи, правда ведь?

– Ило! – ответила принцесса. – Признаюсь, твое общество и правда доставляет мне некоторое удовольствие. У меня не так много друзей, и ты хорошо умеешь развеселить меня. Но прошу тебя, перестань отпускать шуточки… о чем-то большем, нежели это!

Он уставился на нее так пристально, что Эшиала почувствовала, как кровь снова прихлынула к ее лицу, – и ей даже пришлось отвернуться.

– Я счастлив быть ныне твоим другом, принцесса, – тихо сказал Ило. – Но ты невозможно прекрасна, и я не способен противиться такой красоте. Придет пора цветения нарциссов – и я буду твоим возлюбленным, клянусь тебе в этом.

– Ты так жесток ко мне! – прошептала она.

– Я буду мягок и весьма нежен с тобой, когда…

– Если я только расскажу об этом мужу…

– Тогда меня пнут так, что я не упаду на землю по эту сторону Мосвипса! Но я уже много раз говорил о своих намерениях, почему же ты до сих пор не призналась ему во всем?

Она лишь прикусила губу, ничего не ответив. Карета уже замедляла ход и, в конце концов, встала.

– Ротонда Эмина, ваше высочество, – сказал Ило.

3

Ротонда Эмина была сердцем Империи, она стояла в самом центре дворцовых построек, в центре Хаба, в центре всего мира. Она была столь древним сооружением, что по поводу точной даты ее постройки спорили уже много веков, да и плиты, выстилавшие ее коридоры, были вышарканы до глубоких канавок бессчетным количеством ног, ходивших там вот уже три тысячелетия.

Эшиала лишь однажды была в Ротонде, когда Шанди водил ее кругом, показывая невесте дворцы Хаба. Огромное пустое пространство, населенное лишь эхом их шагов, – такой она запомнила Ротонду тогда. Но теперь здесь кишели люди: некоторые стояли группами, другие же носились взад-вперед, – и все-таки от их присутствия Ротонда только казалась еще больше. Для нее снующие где-то внизу люди были неразличимы наподобие муравьев, а бормотание их голосов сразу же терялось в замершем безвременье древних камней.

Высокий, украшенный тонкой резьбой купол над их головами был закрыт темной шапкой свежевыпавшего снега. По бокам стекло все еще пропускало какой-то свет, но то был мрачноватый серый свет зимнего вечера, размытый и лишенный солнца, и даже на стеклянных панелях успел налипнуть все тот же снег…

Ило вел принцессу через северный вход. Попав внутрь из коридора, обрывающегося за стоящим на низком помосте Белым троном, они вначале ничего не увидели, и пришлось обойти трон вокруг, чтобы очистить поле зрения. Здесь они остановились, оглядываясь по сторонам, отыскивая глазами Шанди.

Около Опалового трона в центре не было никого. От ступеней его подножия к четырем местам смотрителей тянула лучи четырехцветная Имперская Звезда, выложенная на мозаичном полу. А уж за ними в свою очередь едва ли не до самого купола вздымался амфитеатр для гостей. Сейчас они все пустовали, но уже один этот вид напомнил Эшиале, сколько жадных глаз вскоре будет наблюдать за ее выступлением. Она поежилась, поглубже кутаясь в свою белую накидку.

– Нет-нет-нет! – заявил чем-то раздраженный герольд, проходивший мимо с целой свитой озадаченно потиравших затылки слуг. – Временные места будут расставлены гораздо теснее и поднимутся выше.

Он сам и его слова быстро растаяли, как если бы туман истории уже поглотил их… В Ротонде появился отряд преторианцев, они бойко промаршировали в середину зала, быстро превращаясь в крохотные фигурки диковинных насекомых.

Большинство присутствующих оказались преторианскими гвардейцами, представляющими сенаторов, министров и многих других. В Ротонде стоял жуткий холод, и Эшиала подумала даже, что снаружи не было так зябко. У гвардейцев были обнажены руки и ноги.

– Тебе не холодно? – спросила она у Ило. Он поглядел на нее, казалось, вовсе не поворачивая головы; удивление блестело из-под темных кудрей.

– Мне не может быть холодно! Имперская армия никогда не позволяет фокусам климата вмешиваться в свою дисциплину. Я носил ту же самую форму в Зарке – и чуть не испекся заживо. Наверное, я в ней же отправился бы зимой воевать с гоблинами – и отморозил бы себе все, что только можно.

– Это ведь не слишком разумно, правда?

– Армия сама по себе не слишком разумная организация. Ее цель – выигрывать войны, а начнем с того, что война – это в первую очередь одна из форм сумасшествия…

– И Шанди согласен с тобой?

– Не знаю. Я просто-напросто его сигнифер. То была жестокая насмешка, но, вполне возможно, заслуженная ею. Эшиала подождала, пока не уляжется боль, и тогда сказала:

– Не думаю, что он где-то здесь.

– Может, тогда кто-нибудь объяснит мне, где следует стоять сигнальщикам? – потребовал за ее спиной рассерженный мужской голос. Эшиала услыхала раздавшийся рядом топот множества военных сандалий, но не стала оборачиваться.

– Последний раз, когда я была тут, – сказала она, – Опаловый трон был обращен к западу.

– А они поворачивают его каждый день, чтобы смотрители не думали, будто император отдает кому-то из них предпочтение. Сегодня день севера. Завтра его опять развернут на запад.

Опаловый трон был очень старой, уродливой конструкцией: массивный каменный стул неопределенного цвета, но в основном зеленых оттенков. Эшиале он запомнился как почти голубой… Она ни минуты не сомневалась, что он весит с десяток тонн.

– Неплохое упражнение для кого-то.

– Может, его двигают специально нанятые тролли? – вслух размышлял Ило. – Или это осквернило бы его, как ты считаешь?

– Скорее с помощью магии. Во всяком случае, они должны пользоваться волшебством, чтобы протирать эти окна.

– Едва ли. Они обучают для этого летучих мышей, пожалуй.

Эшиала продолжала этот идиотский разговор, чтобы поддержать в себе мужество; Ило подыгрывал ей, чтобы развеселить. Эшия сразу велела бы ей взять себя в руки и сделать счастливое лицо. А Шанди… Шанди бы ничего не заметил.

– А вот и он, – сказал Ило, – в той группке, у Красного трона.

Тогда и Эшиала увидела его. Ей следовало бы вспомнить, что Шанди ушел сегодня в камзоле и чулках, а не в униформе. Закутанный в серый плащ и с перьями, свободно свисавшими со шляпы, он был практически неразличим среди полутора десятков окруживших его солдат и чиновников в гражданском платье. Они, кажется, обсуждали какой-то рисунок или план, горячо споря при этом, – если только в таком холоде может существовать хоть что-то «горячее», как подумала Эшиала.

Она только собралась подойти к ним, как Ило тронул ее за руку:

– Он пошлет за тобой, если ты понадобишься ему.

– Он может и не знать, что я уже здесь.

– Не городи чепухи, твоя красота освещает всю Ротонду.

Эшиала глядела на него с полминуты, после чего сказала с тоской:

– Спасибо тебе, Ило.

– Всякий мужчина знает, что женщине необходимы постоянные комплименты.

– Не всякий.

– Тогда большинство. Идем, тебе нужно кое с кем познакомиться. Помнишь, я говорил о них?

Ило подвел принцессу к пожилой паре, стоящей особняком. Мужчина, был высок, но настолько сильно сутулился, что, казалось, он постоянно кланяется кому-то. У него были густые белые брови, а изборожденное морщинами лицо как бы застыло в суховатой, но доброжелательной улыбке. Его спутница не отличалась ростом, зато с избытком возмещала этот недостаток полнотой. Она заворачивалась в широкую соболью накидку примерно того же фасона, что и мешки с горохом в лавке зеленщика, но гораздо вместительнее, и из горловины «мешка» выглядывало ее веселое, пухленькое личико. Миниатюрная шляпка того же меха под невероятным углом крепилась в ее вьющихся седых волосах.

Конечно же, то были проконсул Ионфо с супругой. Эшиала приготовилась играть свою обычную роль – роль принцессы, которая должна вести и поддерживать разговор… В свое время ее учили непростой науке, как снимать напряжение собеседников, выбирать подходящие темы, увериться, что никто не скучает… и так далее. Она от всей души ненавидела это притворство, лицемерие… Но сейчас все отчего-то сразу пошло наперекосяк.

Ило упомянул, что леди Эигейз «щебечет без умолку», – так оно и было. Вдобавок она болтала, лепетала, журчала неугомонным лесным ручьем, но в ее словах Эшиала не нашла столь знакомого ей по императорскому двору ядовитого жала. Эигейз обругала мерзкую погоду, озорно пошутила по поводу гусиной кожи преторианцев и звона, производимого их вооружением, когда те дрожали от холода. Она заявила, что в такой дрянной денек им следует позволить носить теплые шерстяные подштанники до колен; отметила, что они с Эшиалой оказались чуть ли не единственными женщинами во всем зале, и объявила, что, будь их здесь побольше, они бы заставили мужчин закончить все побыстрее и разойтись по домам. А затем она предположила, что Шанди стоило бы заставить всех трижды обежать вокруг Ротонды, чтоб согреться.

К этому моменту Эшиала уже смеялась. Это с нее сняли напряжение умелой рукой! Принцессе нравилось разговаривать с Эигейз – к ней вдруг вернулось давно забытое ощущение веселой, добродушной беседы. Если б не те уроки, она бы так и не поняла, каких сил это стоило жене проконсула! Тот слушал выступление супруги с улыбкой покорности.

Эигейз обернулась к Ило, рассеянно улыбаясь куда-то в сторону. Очевидно, они действительно были добрыми друзьями, ибо она сразу же потребовала, чтобы сигнифер одолжил принцессе свою волчью шкуру. Ило послал Эшиале взгляд, полный муки, и действительно предложил ей обменяться накидками.

– Я так хочу повидать вашу дочурку! – продолжала Эигейз. – Обожаю малышек! О, разрешите мне прийти как-нибудь вечерком и познакомиться с новой принцессой! Все мои внуки уже выше меня, но – слава Богам! – у меня еще есть время до прихода следующего поколения. Возьмите шоколадку, милочка.

Она предложила Эшиале большую коробку дорогих конфет, хотя откуда та взялась, для Эшиалы так и осталось загадкой. Она приняла предложение, чувствуя бескрайнее удивление и почти поверив, что леди Эигейз и впрямь искренне хочет повидать Майу.

– Единственно хорошее, что только есть во всей этой неразберихе, – заметила Эигейз между двумя конфетами, – это то, что она избавила меня от необходимости сидеть на чрезмерно скучном чаепитии. Я заранее знала, что мне дадут пятнадцать секунд на описание Питмота, после чего все остальные по часу каждый будут пересказывать мне, что происходило в Хабе за последние два года, что я и без них, конечно же, знаю. А чем вы должны были заниматься сегодня? Возьмите еще конфетку.

– Я должна была позировать для портрета, – призналась Эшиала.

– О, это ужасно! Замотанная в целые лиги полотна и увешанная тоннами драгоценностей? Неподвижная, как статуя?

– Именно так.

– Кошмар! А кто же художник? Возьмите того, что потолще: как правило, они порасторопней худышек.

– Их всего около двух десятков. Они постоянно спорят из-за света.

– Эльфы! – посочувствовала Эигейз. – Милые люди, но временами они тоже бывают на редкость скучны. А есть среди них етун?

– Етун? Художник-етун?

– Да, дорогуша. Он лучший из всех. Очень низенький етун – думаю, какая-то часть эльфийской крови в нем все-таки есть. Как же его звать-то?.. Ион?

– Джалон, – подсказал ее муж.

– Верно ведь, Джалон! Мы заказывали ему портреты всех наших детей, когда те были еще малы, и всех наших внуков тоже.

Джалон. Почему это имя кажется ей знакомым?

– Стало быть, он уже в преклонном возрасте? – спросила Эшиала.

– По нему этого не скажешь. Еще одна причина, чтобы подозревать в нем далекого потомка эльфов, полагаю.

– Прошу прощения, мадам, – резко сказал Ило, – но это, случаем, не тот самый художник, что написал морской вид, висящий сейчас в Тронном зале?

Эигейз моргнула и отправила в рот еще пару конфет – вероятно, для того, чтобы дать себе время на раздумье. Между тем она не сводила с сигнифера испытующего взора.

– Признаться, я не была в Тронном зале с нашего возвращения, а они ведь постоянно меняют там картины… Но не вижу, отчего бы ему не быть «тем самым». Вряд ли могут быть сразу два художника с етунскими именами, не правда ли?

Ило, казалось, был взволнован до предела.

– Да, наверное, не могут. Был такой в группе, что рисует портрет, ваше высочество?

– Я не заметила среди них етунов, – сказала Эшиала. – Но наверняка сказать не могу: все время сеансов я обязана улыбаться уродливой мраморной вазе в углу.

– Что, этот человек вам зачем-то нужен? – тихо спросил Ионфо. Ило кивнул:

– Мне надо поговорить с ним.

– Ты не помнишь, где он живет, дорогая? – спросил пожилой проконсул у жены. Эигейз нахмурилась:

– Я могу посмотреть в своих записях. Улица Акаций, кажется. Номер… то ли семь, то ли девять вроде? Припоминаю, это сразу за храмом Преуспеяния. – Очевидно, за кругленькой внешностью Эигейз скрывался весьма острый ум.

– Огромное спасибо? – Ило уставился на Эшиалу, будто она должна была понимать и даже разделять его воодушевление.

– О, увы! – горестно протянула Эигейз. – Мы прикончили весь шоколад! Дорогой, как ты полагаешь, сможем ли мы послать кого-нибудь к коляске, чтобы… мм… Принц! – поспешно шепнула она. Пустая коробка исчезла за ее спиной, а сама Эигейз сделала с полным ртом сделала реверанс.

Шанди выглядел совсем изнуренным. Он ответил на салюты остальных, подарил Эшиале мимолетную улыбку и обратился прямо к Ило:

– Ты не видел здесь Акопуло?

– Видел, господин.

– Сыщи мне его, будь добр. Проконсул, графиня… Приношу извинения за такую задержку.

– Скоро совсем стемнеет, сир…

Эшиала смотрела, как Ило быстро вышагивает по огромному пространству под сводом. Теперь она вспомнила, кто такой Джалон. На картине в Тронном зале был изображен пейзаж, виденный Шанди в бассейне-прорицателе. Она скорее предпочла бы навсегда забыть весь этот страшный эпизод. Особенно про нарциссы.

Наконец-то репетиция вот-вот должна была начаться, и все ее обычные страхи вдруг вернулись на свои места, заполнив разум немым страданием. На помосте Опалового трона, рядом с самим престолом, невесть откуда появился неудобный на вид стул. Это ее место. Амфитеатр пустых кресел вокруг, казалось, начал заполняться призрачными лицами, и воображаемые волшебники заняли свои престолы, не сводя горящих презрительных взоров с дочери лавочника.

Старик герольд подковылял к группе, на вид совсем раздавленный весом богато украшенного костюма. Ило вернулся с Акопуло, одарившим каждого своей благодушной улыбкой старого священника. Эшиала не доверяла ему, хотя даже сама не совсем понимала отчего. Большую часть времени он попросту не замечал принцессу, а когда заговаривал с ней, то всегда для того лишь, чтобы изречь очередное мудрое поучение.

– Мы готовы, ваше высочество, – с мучительной одышкой прохрипел герольд.

– И последнее, – резко объявил Шанди. – Если только погода резко не изменится, я потребую от каждого ношения современного платья.

Старик вздохнул, словно бы услыхав непристойность.

– Что такое? – потребовал объяснений Шанди. Эшиала еще никогда не видела его таким рассерженным. Глаза метали искры. То был Шанди за работой, Шанди-полководец, Шанди-правитель.

– Но… Но формальное платье, ваше высочество… Это же традиция! – Казалось, еще минута – и герольд заплачет.

Шанди обнажил зубы.

– Мне отвратительны эти традиции! – фыркнул, он и повернулся к Акопуло:

– Что скажешь? Полагаю, что тоги имели бы хоть какую-то пользу, как бы забавно они ни выглядели, но я непотерплю, чтобы моя жена замерзла насмерть в одном из этих дурацких хитонов!

Эшиала недоверчиво уставилась на мужа, да и все остальные были удивлены ничуть не меньше, хотя, быть может, по несколько иным причинам.

Акопуло вежливо кашлянул.

– Согласен, что обычные облачения не совсем подходят для зимних условий, господин, но приверженность Традициям имеет свои положительные стороны.

– Какие, например?

На лице низенького наставника возникло выражение утомленной терпимости, будто ему уже в десятый раз приходилось повторять один и тот же урок нерадивому ученику.

– Например, она избавляет от повальной показухи. Церемония перерастет в бал зимнего Празднества, и всякий захочет перещеголять другого в пышности и в расходах. Милые дамы – да хранят их Боги – окажутся куда более заинтересованы в нарядах друг дружки, нежели в торжественной простоте обряда. Традиционные костюмы делают всех более-менее равными в этом отношении. Они лишний раз напоминают нам, что все мы равны перед Богами. Шанди помрачнел.

– И нынешние моды! – взывал Акопуло, не замечая грозы. – Не хочу показаться непочтительным, однако каждая леди высокого ранга потребует сиденья в три раза больше размером… А места и так уже не хватает.

– Я ненавижу тоги!

– Тогда отчего бы вам не надеть форму главнокомандующего, господин? Уверен, что герольды не сочтут это большим нарушением традиции.

– Герольды могут… – начал было Шанди, но затем просто пожал плечами. – Хорошо. Униформа сойдет, наверное… Давайте начинать, уважаемый герольд.

Эшиала подивилась, что стало с ее «смертью, от холода в хитоне». Надо думать, Шанди напрочь забыл об этой части проблемы.

Забавно, но стиль платья заботил ее меньше всего. Хитон – вещь достаточно простая и удобная в отличие от обычных нарядов придворных дам. Традиционный наряд смутит ее гораздо меньше любой другой женщины, что посетит Ротонду в тот торжественный час…

4

Ило уже начинал жалеть о бездарно потраченном вечере. Успокаивало только то, что репетиция просто физически не сможет продолжаться еще более часа; очень скоро Ротонда погрузится в кромешную тьму.

Следующий номер официальной программы включал выведение всех присутствующих в южный коридор, где им следовало выстроиться в процессию. Южный коридор уже был черен, как подвал, что никак не помогало суетящимся герольдам по части организации – все они казались либо слишком опытными и старчески маразматичными, либо слишком юными и невоспитанными, чтобы им с готовностью повиновались. И так как большинство важных особ, что примут участие в предстоящей церемонии, сейчас были представлены ухмыляющимися гвардейцами, все это живо напомнило Ило преторианские казармы. В любой армии, какие только бывали в Пандемии, наипервейшим уроком всегда было общее построение в линию.

Урок номер два назывался ожиданием в линии. Герольды появлялись и снова исчезали в полумраке, пытаясь разглядеть свои списки. Они несколько раз передвигали Ило то вперед, то назад, после чего удалились наводить порядок где-то в хвосте, терявшемся в глубине коридора. Ило решил, что теперь, наверное, стоит правильно.

– Могу я узнать, кому я имею честь адресовать вопрос, к кому я имею честь обратиться? – спросил он двоих дюжих гвардейцев впереди.

Самый здоровый неодобрительно покосился назад:

– Если б вы были человеком более достойного поведения и навещали храм столь же часто, как это делаю я, то поняли бы сразу, кто перед вами. Хотя бы по святому терпению, с коим я выношу сию муку… А вообще я – архиепископ Амбеля.

– Ваше святейшество, я цепенею от неловкости. Хотя, признаться, мне всегда казалось, что ваше святейшество – женщина.

– Он и есть женщина, – хихикнул второй. – Что касаемо и Чистейшей аббатисы Сестринства Воздержания, то бишь меня. Что поделываешь нынешним вечером, красавчик?

Трибун Утурсо снова уехал из города. У его жены была грудь просто невероятных размеров, и сегодняшним вечером Ило надеялся возобновить знакомство.

– Я как раз собирался бдеть во храме всю эту ночь, – с сожалением выдавил он. – Может, как-нибудь в другой раз, ваше распутство? Желательно после того, как ты побреешь себе ноги.

– Ага! Я так и знала, что забыла что-то сделать этим утром!

– Кажется, мы уже виделись при каких-то малоприятных обстоятельствах, сигнифер, – заявил «архиепископ».

– В неприятных, но весьма полезных для наших душ, – подтвердил Ило. Еще зеленым рекрутом в Гвардии он пару раз побывал в карцере, на что и ссылался его бывший сослуживец. Теперь, будучи знаменитостью, он часто натыкался на людей, которым не терпелось заявить, что когда-то они были знакомы.

– Скажи-ка… – Гвардеец понизил голос. – Я так понял, что центурион Хайфи вернулся к обычным своим обязанностям.

– Это верно, – беззаботно отозвался Ило.

– На сей счет по округе гуляют удивительные слухи, – добавил «аббатиса», даже еще тише.

– Что за слухи, ваше воздержание?

– Говорят, – и я всячески настаиваю, что лишь повторяю с чужих слов, и сам не придаю никакого значения этим бредням, – так вот, говорят, будто чтобы добиться отпущения со временной службы в Бюро корреспонденции императора центуриону пришлось встать на колени и лобызнуть чью-то сандалию.

– Ни слова правды! – вскричал Ило. – Полная чепуха. Вы сказали, одна сандалия?

– Может быть, я не слишком точен. Вполне возможно, что упоминалось и две сандалии. Одна левая, другая – правая… Так как, поверили бы вы в подобные россказни?

Ило вздохнул с сожалением:

– Боюсь, я поклялся нерушимой клятвой обойти молчанием сей предмет и не давать ни малейших комментариев, милые дамы.

Тихо присвистнув, гвардейцы переглянулись. Ило настолько широко разнес этот слушок, что теперь уже не имело никакого значения, пришлось центуриону унизиться, чтобы вырваться из-под его командования, или же нет. Все уже решили, что пришлось, – а сам он узнал об этом слишком поздно, чтобы что-то изменить.

О, какое это было удовольствие!

Приказ повернуться кругом означал, вероятно, что процессия вот-вот тронется. Ило обернулся и представился двоим стоящим за ним гражданским чинам, очевидно, членам высших аристократических семейств, обладавших наследственным правом нести меч и щит Эмина всякий раз, когда их вытаскивали на всеобщее обозрение, как сейчас.

– Вы хотите сказать, они настоящие? – удивился Ило, с отвращением взирая на истертые бронзовые реликвии в руках благородных лордов.

Носитель меча рассвирепел и с жаром объяснил Ило, какое оскорбление было бы нанесено его чести, если его позвали бы сюда таскать при всем честном народе какую-то дешевую подделку. Его пылкая речь, может, и произвела бы на кого-нибудь впечатление (на эльфа, к примеру), – но не на Ило.

Затем крики усилились, и процессия тронулась. В Ротонде уже было довольно темно. Ило задумался, может ли сильный снегопад вовсе замести окна купола? В таком случае Ротондой нельзя было бы пользоваться, ибо ее громадные размеры не позволяли устроить искусственное освещение. У входа процессия раздваивалась. Ило послали направо, но очень скоро ему пришлось остановиться, ожидая, пока лидеры колонны не рассядутся по своим местам, а затем уже вся колонна рассыпалась в разные стороны.

Ило ободряюще улыбнулся принцессе Эшиале, которая возглавляла противоположную колонну в своей горностаевой накидке; она выглядела теперь под стать Ледяной Императрице, как ее звали собственные фрейлины. Между тем она оставалась невероятно красивой женщиной – ей и было-то чуть за двадцать. Ило знал, как она должна нервничать, но сомневался, что кто-либо еще замечает это. Если бы она только сама знала, в какое заблуждение вводит окружающих! Ее смятения вовсе не было видно.

Она была слишком хороша для Шанди, который ничегошеньки не понимал в женщинах. Иначе бы тогда Эшиала не поддавалась с такой готовностью на уговоры Ило. Все шло как по маслу, и Ило получал все подтверждения тому, что к цветению нарциссов она сама упадет в его объятия. По его телу прошла нетерпеливая дрожь. Он часто думал, захотелось бы ему рискнуть, если бассейн ничего бы не пообещал?.. Наверное, все-таки нет, – слишком уж опасно и столько трудов! Однако – о Боги! – она того заслуживает!

Если бы не предсказание дурацкой лужи, сидел бы он сейчас на своих Прибрежных Лугах, наслаждался бы собственными угодьями: охота, балы и женщины – полное довольство! Он отверг их одним взмахом руки, но Эшиала возместит ему все…

Наконец он оказался в самой голове колонны, и герольды заспорили о чем-то. Очевидно, решение Шанди носить на церемонии военную форму потребовало внесения каких-то изменений в уже задуманную программу. Вот они пришли к согласию; было решено, что место императорского сигнифера – рядом с троном. Ило отметил про себя, что штандарт главнокомандующего может оказаться ему не по плечу – побери Зло псе идиотские церемонии!

Для него устроили крохотный помост, вроде юного побега от центрального возвышения. Почти над ним Шанди уже устроился на Опаловом троне. Чуть сбоку от него, на верхней ступеньке помоста, Эшиала села на приготовленный стул. Она глянула вниз, на Ило, – и он подмигнул принцессе. Эшиала лишь холодно нахмурилась и отвела взгляд.

Леди Эигейз стояла за ее спиной, изображая сразу двух фрейлин. Ило подумал, что ей, наверное, сложно было провести на ногах столько времени. «Тетя Эигейз», называл он ее в детстве. К счастью для нее, это было лишь обращение; будь между ними хоть какое-то кровное родство, она разделила бы участь остальных «заговорщиков Иллипо».

Мало-помалу остатки обеих колонн расселись по своим местам. Сановники или их заместители нашли свои кресла и потихоньку привыкали к ним. Огромное пространство Ротонды начинало заполняться народом.

Наследственные переносчики регалий выложили меч и щит Эмина на столик у подножия трона, после чего испарились. В Ротонде царил мрак.

– Уважаемый герольд! – сердито прикрикнул Шандй. – Нам вскоре потребуется закончить это представление!

Главный герольд прохныкал что-то своим подручным, и те принялись метаться по залу, словно мошкара.

Ило застыл. Кто-то стоял за Белым троном и махал рукой, чтобы привлечь его внимание или, быть может, внимание самого Шанди. Ему показалось, что то был Хардграа. Что стряслось?

Ило поглядел наверх, но Шанди ничего не замечал.

Он о чем-то беседовал с женой!

Пришелец перестал махать рукой и шагнул вперед, отодвигая с дороги герольда. Да, то был именно Хардграа. Должно быть, он принес какое-то послание, – а за послания отвечал Ило. Покинув свою площадку, он направился к центуриону, игнорируя возмущенные возгласы герольдов. Он мог думать только об одном сообщении, достаточно важном, чтобы прервать репетицию.

Они встретились на полпути. Лицо Хардграа по обыкновению ничего не выражало.

– Это случилось. Мир качнулся.

– Когда?

– Минут двадцать назад.

– Я передам ему. – Ило повернулся кругом и направился к подножию трона. Под куполом повисла тишина, так что он даже слышал удаляющиеся шаги центуриона.

Поднявшись на две ступени, сигнифер взглянул вверх на Шанди, который был различимо бледен даже в этих потьмах. Эшиала поднесла ко рту обе ладони.

Тихо:

– Сир… Ваш дедушка скончался.

Шанди кивнул. Повернувшись на троне, он потянулся к жене. Ило почувствовал совсем неуместный укол досады.

Эшиала поднялась со своего стула и наклонилась над мужем. Даже в полумраке Ротонды Ило успел разглядеть удивленное выражение ее лица. Склонившись, она поцеловала нового императора, – и он поднял руку, чтобы обнять ее.

Что же теперь? Ило поискал глазами предводителя герольдов и, найдя, нетерпеливо поманил его ближе. Шанди тихо проговорил:

– Император умер. О Боги… Боюсь, нам следует разойтись.

Старик герольд и без новостей уже начинал заговариваться. Теперь же он вовсе стал заикаться:

– Ваше высочество… Сир?..

– Вы нам понадобитесь, – хрипло сказал Шанди, – для официальных объявлений.

Все они ждали неизбежного уже многие месяцы, но вот оно произошло – и никто из них не мог взять этого в толк. Эмшандар правил миром пятьдесят один год. Его смерть оставила в жизни каждого какую-то невосполнимую брешь. Едва ли кто-то помнил сегодня, какой была Империя до Эмшандара IV. Ило представил себе скованный полосами железа сундук, который он про себя называл «План боевых действий», и мучительно соображал, что он мог позабыть туда сунуть. Там хранилось все, что только приходило в голову, – оно ждало там своего часа, чтобы быть однажды извлечено, подписано, запечатано и отправлено: уведомления всем проконсулам, преторам и легатам, представление Ионфо сенату, миллион других бумаг. Оставалось только проставить дату… Конечно, о чем-то обязательно забыли.

И все кругом, кто только был в Ротонде, начали догадываться о новостях, перешептываться и пытаться понять, что же произошло со страной на самом деле. С этого дня имя Эмшандар уже не значило коварного старика, плетущего сети интриг, – но энергичного молодого человека со свежими идеями и новыми советниками… Молодого человека, который, по иронии судьбы, стал императором в тот момент, когда он действительно сидел на троне. Если ему уготовано прожить столько же, сколько и его деду, то его правление займет шесть десятков лет!

И тогда Ротонда внезапно осветилась.

5

Белый трон вовсю полыхал холодным белым пламенем, и тонкая резьба слоновой кости по его бокам, казалось, корчится от боли. На низком возвышении перед троном стоял мужчина. Он был невысок, седовлас и поразительно широк в плечах. На нем были поношенная рабочая одежда и тяжелые башмаки, и он тоже испускал белое сияние.

Он поклонился.

В момент вспышки Шанди был уже на ногах, и он ответил таким же поклоном. Ротонда гудела не хуже улья.

– Время пришло, император! – прогремел новоприбывший голосом, похожим на скрежет мельничных жерновов. Глубокие ноты этого жутковатого голоса ударились о купол где-то вверху. – Спеши! Нельзя терять ни минуты!

У Ило поднялись дыбом волосы. Смотритель Севера… Распнекс.

– Что мне делать? – закричал Шанди, отпихивая подскочивших к нему охранников.

– Провозглашение императора и возведение на трон! Скорее! – Магический свет, казалось, стал еще ярче и начал вбирать в себя рыжеватый оттенок.

Ило бросил один только взгляд на предводителя герольдов, стоящего с открытым ртом, лишенным последних зубов, и с выражением полного идиотизма на его древнем лице. Нет, этот не вояка!..

Ило прыгнул мимо него и взлетел на две ступени по лестнице, ведущей на возвышение с троном Шанди. Едва припоминая слова на сотне прочитанных им пергаментов, он повернулся, чтобы оказаться лицом к чародею и к замершей в остолбенении толпе.

– С благословения Богов! – заорал он на пределе своего голоса, слыша громовое эхо. – Эмшандар Пятый, законный правитель Пандемии, Повелитель Четырех Океанов, Оплот Доблести, Орудие Добра! Боги, храните императора! – Второпях Ило пропустил с десяток других вздорных титулов.

Одним прыжком он махнул с возвышения на пол, пока остальные только подхватывали клич «Боги, храните императора!». Схватив со столика меч и щит, он снова помчался наверх.

Шанди принял у него реликвии, высвободился из объятий Эшиалы и повернулся лицом на восток. Древним мечом он ударил по щиту. Дзыннь! Ничего не произошло.

Ило сошел вниз, прикидывая, что же он только что вписал в исторические книги.

Шанди переждал, наверное, три удара сердца, после чего быстрым шагом зашел за спинку трона, развернувшись на юг. Дзыннь! – пропели символы государства.

И снова ничего.

Запад…

Шанди ударил о щит в последний раз.

На какую-то долю секунды Красный трон окутался розоватым светящимся туманом. Вперед выступила темная фигура – громадная и неуклюжая, седоголовая и бледнокожая… То была старая чародейка-тролль, и она опустила голову перед Шанди.

И сразу пропала во тьме.

Двое из смотрителей признали в Шанди императора, чего было вполне достаточно. Церемония оказалась быстрой, как удар молнии, и вот Шанди – законный правитель Империи.

Он с грохотом уронил меч, чтобы обнять Эшиалу. Другая его рука подняла тем временем щит, словно бы прикрывая их обоих от неведомой угрозы. Все глаза вновь обратились на север, к дварфу.

«Бери жену и дитя, спасайся – ибо город таит в себе опасность. – Эхо его слов замогильным стоном пронеслось под куполом и вернулось даже громче, чтобы затопить всех. – Свод Правил нарушен, и Хаос правит миром!»

С оглушительным ревом четыре трона чародеев взорвались. С четырех подножий к куполу разом взвились четыре цветных столба пламени, осветившие зал, отразившиеся, наверху от стекол и снега. Люди кричали, когда в них врезались летящие фрагменты резьбы, тогда как золото, камень и слоновая кость, подскакивая, застучали по мозаичному полу. Дварф растворился в воздухе, и Ротонда погрузилась в полную темноту, исполненную людского ужаса.

В краю чужом:

Здесь не услышишь голоса в ответ – В краю чужом, где память не плутает, О прошлых днях и камня не вздыхает, И где земли святой ни пяди нет.

Теннисон. In Memoriam, CIV

Глава 10 Колокола

1

Уже сорок дней король Краснегара скакал с западным ветром, бьющим в спину. Лошадь за лошадью он загонял до изнеможения, делая по три, а иногда и по четыре почтовых поста в день, грохоча по прямой дороге в Хаб, – и все-таки скверная погода задерживала его в пути. Ему было тридцать пять, и беспечная выносливость юности уже покинула его. До смерти уставший от скачки, от гостиничных клопов и плохой пищи, от дождя и холода, с черной пустотой в душе, он не позволял себе мешкать. Позади оставались бесконечные зимние поля и мрачноватые городки, станция сменялась станцией… Лишь изредка его обгонял имперский курьер, но более никто.

Рэп грезил о скромном, тихом Краснегаре, о семейном очаге, об Инос и детях. Он лишь строго напоминал себе, что делает все это ради них тоже.

Еще никогда в своей жизни он не спешил так куда-то и при том не догадывался о причине страха. Денно и нощно его мыслями владели темные предчувствия о чем-то, колышущемся на востоке – постоянный призыв спешить, не медлить… Пока Рэп скакал через континент, источник его опасений медленно передвигался к северу, подтверждая, что корни его – в Двонише, однако Рэп по-прежнему не мог понять этих злых предвестий.

Но еще более странной казалась ему полная тишина, заполонившая собой пространство. В юности, будучи волшебником и полубогом, он видел, что альтернативная плоскость существования живет, рассыпаясь всполохами и искрами магии, – или же слышал, как она поет, грохочет или стонет, ибо наблюдатель может воспользоваться любой метафорой, какая только придет ему в голову. Теперь этот мир погрузился во мрак и тишину.

Очень редко ему удавалось заметить дрожь пространства – как правило, быструю и поверхностную. И только дважды он был достаточно близок к источнику дрожи, чтобы рискнуть использовать магическое Зрение. Первый «чародей» оказался немолодым уже развратником, соблазнявшим мальчишку в кабаке, а второй – дородным поваром, приправлявшим соус на кухне. Оба недотягивали до адептов, и их Силы. были столь слабы, что они вполне могли даже не подозревать, что их таланты имеют в себе крупицы волшебства.

Куда только все под свались?

Неужели Рэп остался единственным волшебником в мире? Или остальные прятались, как прятался и он сам?

Волшебников можно понять. Волшебники и некоторые из магов чувствуют пространство, как это доступно и ему. Как и он, они заметили бы тишину, увидели бы страшные предзнаменования – и придержали бы собственные Силы, чтобы послушать остальных. Но адепты с двумя Словами, как и гении одного Слова не ощутили бы грядущей опасности, а посему не стали бы укрываться от нее под масками обычных смертных. Но они молчали… Зачем?

Магические щиты оставались на своих местах, ибо Империя так долго была оплотом волшебства, как только можно себе представить, а такой щит распадался лишь через несколько столетий. Рэп легко мог заметить их своим Зрением. Некоторые даже пережили здания, которые охраняли когда-то, и теперь несли свою службу лишь над руинами – или даже над распаханными грядами. Дважды ему удалось забраться внутрь такого щита, чтобы воспользоваться магией: исцелить простуду, залатать прохудившуюся одежду или заново пополнить кошелек. Он все еще был способен делать золото – в небольших количествах, но это отнимало у него все Силы, какие он только мог собрать. Без магического прикрытия это означало бы мощное потрясение пространства вокруг. Да и золото получалось не слишком чистое.

Неряшливые трактиры, больные коняги, солнце, дождь, ветер и холод… Зимой не следует пускаться в большое путешествие по просторам Пандемии. Морозным утром за три недели до зимних Празднеств Рэп въехал в пределы ширящихся пригородов Хаба, – и из болезненно-свинцового неба начал сыпаться снег.

* * *

Поеживаясь от холода, он вернул на почтовую станцию лошадь и купил в конюшнях неподалеку старенькую кобылку серой масти. Зато у нее был спокойный нрав и ровное дыхание. Рэп назвал ее Тетушкой и, извиняясь, похлопывал ее по холке, затягивая подпругу.

– Я знаю, старушка, сегодня скверный денек для путешествия, – сказал он, от всего сердца жалея, что не может использовать даже малую толику волшебства, чтобы настроить ее на боевой лад.

Тетушка покорно прядала ушами.

Куда теперь? Уже скоро ему придется выбирать между тремя возможными пунктами назначения, хотя скакать еще оставалось немало часов, ибо пригород – еще не столица. Рэп вскочил в седло, содрогаясь.

Когда-то Хаб был настоящим очагом волшебства, вулканом, беспрерывно потрясавшим пространство. Теперь же его окутала все та же тишина или почти та же. Рэп знал, что здесь работало великое множество волшебных приспособлений: магических дверей, сторожевых собак-фантомов, бездонных винных кувшинов и всякой прочей чепухи, собранной за века волшебниками, в основном делавшими подарки друзьям. Он слышал, что многие из них все еще тикают где-то в городе, но безрассудное использование Силы прекратилось даже здесь.

Когда Тетушка выехала со двора, Рэп услыхал колокол, звонящий издалека. Парой минут позже к нему присоединился еще один… Рэп все равно не видел смысла пробираться во дворец сегодня. Императорский дворец так или иначе никогда не казался ему многообещающим выбором.

Размеренные волны колокольного звона распространялись от центра, пока вся столица не загудела от скорби. Один за другим храмы вплетали свой голос в общую печальную песнь, быстро обернувшуюся пыткой. Импы звали Хаб городом Богов, подразумевая под этим «город храмов». Уже скоро он превратился в дом сумасшедших, пронизанный резким металлическим звоном, льющимся со всех сторон. Собаки подвывали перезвону, и Рэпу казалось, что даже сами камни начали подрагивать.

Король Краснегара ехал по пригородам столицы, раздумывая об этих душераздирающих звуках, несущихся по замерзшим полям, из города в город, от храма к храму, – они не остановятся, пока не достигнут вод трех океанов. Империя скорбела по Эмшандару.

Рэп был потрясен силой этой скорби. Как волшебник, он так же хорошо мог чувствовать печаль в застывшем холодном воздухе столицы, как видеть кружащиеся над ней снежные хлопья. Импы хранили почти мистическую верность своему императору, словно пчелы – своей королеве. Они будут оплакивать смерть любого императора, каким бы коротким или жестоким ни было его правление, – а сегодня все они понимали, что со старым Эмшандаром уходит целая эпоха. Даже импы Краснегара будут скорбеть по нему, когда летом в королевство прибудут новости.

Понемногу город очистился. Первыми исчезли повозки и кареты, а пешеходы заспешили, чтобы затем пропасть вовсе. Вскоре снег уже падал на пустые улицы. Копыта Тетушки выбивали из растущего покрывала только глухие ноты, едва различимые за непрекращающимся колокольным звоном.

Когда на Хаб опустилась темнота, окна оставались черны. Очевидно, скорбящий город не собирался жечь огни, даже у дверей – владельцам домов было предписано укрепить над каждой дверью по сильной лампе для освещения улиц. Рэп не знал, как разбойники и грабители воспримут такую уникальную возможность.

Его выбор теперь был ясен. Сагорн может и подождать – если он, конечно, сейчас вообще в городе, вместе со своими учениками. Рэп направился к центру, где в кварталах аристократов и богатеев располагалась усадьба Эпоксагов.

2

Бери жену и дитя, спасайся – ибо город таит в себе опасность… Эшиале казалось, что эти слова снова и снова возвращаются к ней эхом, летают и летают под куполом Ротонды. Майа в беде!

Временно ослепленная взрывами и сразу наступившей непроницаемой темнотой, она ухватилась за каменный выступ Опалового трона, чтобы не упасть с помоста. Эшиала даже открыла рот, чтобы сказать что-то Шанди, – но тот уже выкрикивал команды гвардейцам.

Майа в опасности? Эта мысль била наотмашь. Она всего лишь ребенок; только что минул ее второй день рождения; но она все же имперский ребенок, вторая в линии… Нет! Минуту назад отец Майи сам стал императором, сделав свою дочь наследницей престола, первой в линии наследования!

И сама Эшиала стала императрицей… Храните меня, Боги!

– Идем, дорогая! – Шанди закрыл ее полой своего плаща и крепко обнял одной рукой, помогая преодолеть несколько ступеней к полу. И поспешил вместе с ней к дверям.

– Что он… Кто был… – Эшиала пыталась собрать разорванные мысли воедино, ибо у нее появилось столько вопросов, что она даже не знала, какой задать первым. Пол усыпан щебнем и обломками, а она по-прежнему едва что-либо видела в полутьме. Плащ Шанди и его крепкое объятие ничуть не помогали. – Что этот дварф хотел сказать… – бормотала она.

– Осторожней, любимая! – сказал Шанди. – Подожди, я понесу тебя…

Эшиала хотела уже сказать, что, если он перестанет ее тискать и, быть может, просто возьмет за руку, все окажется гораздо проще, – но он попытался поднять ее, как раз споткнувшись о какой-то булыжник. И чуть не упал, потянув Эшиалу с собой. Этим она воспользовалась, чтобы высвободиться из его объятий, и теперь уже видела, куда они идут. Сжав его руку, она заставила мужа следовать за собой – так было куда удобнее.

– Почему дварф сказал, будто Майе грозит опасность?

– Не знаю. Боги, ты только посмотри! – Там, где всего две минуты назад еще возвышался Красный трон, теперь оставались лишь несколько бесформенных обломков камня. Остальные, обратившись в мелкие кусочки, оказались рассеяны по полу Ротонды. Само основание трона треснуло в нескольких местах. – Ты представляешь себе, сколько лет было этой штуковине?

Неужели он и впрямь думал, что судьба куска камня хоть сколько-нибудь заинтересует ее, когда Майа в беде?

Поскальзываясь на щебне, они почти вбежали в мрачный туннель за остатками трона, и Эшиала только радовалась, что сегодня на ней удобная обувь, иначе Шанди и вправду пришлось бы волочь ее на себе.

– Это был чародей? – напряженно спросила она.

– Да, то был… Ну, я думаю, это был он! Никто другой не позволил бы себе, правда? А, легат!

– Сир! – Огромный мужчина в блестящих доспехах приблизился к Шанди с другой стороны, и теперь они бежали втроем.

Шанди вновь начал отдавать приказы:

– Я и ее величество направляемся в свои апартаменты. Пошлите людей в Дубовый дворец…

– Нет! – крикнула Эшиала. – Мы отправимся в Дубовый дворец сами. Или я-то уж точно!

– Любимая…

– Я хочу увидеть свое дитя!

– Что ж, прекрасно! – сказал Шанди, слегка удивленный этим взрывом неповиновения. – Мы едем в Дубовый дворец, чтобы самим забрать ребенка. Мой сигнифер получил все распоряжения, но ему потребуется твоя помощь… И, конечно, я захочу увидеть тебя сразу, как только ты наведешь порядок в этом сумасшедшем доме…

Снаружи еще светило солнце и падал снег. Повсюду были вооруженные люди, и карета уже стояла у выхода. Шанди помог жене первой подняться в карету, что, как полагала Эшиала, было нарушением всех правил, но вместе с тем и приятным жестом внимания. Сам он тут же вскочил следом, и карета тронулась, не успела захлопнуться ее дверца.

Усевшись рядом, он обежал взглядом ее фигуру, словно в поисках царапин.

– С тобой все в порядке, дорогая моя?

– Конечно, со мной все в порядке! Я всего лишь хочу к своей крошке и хочу знать, какая опасность грозит нам!

Эшиала еще ни разу не говорила с ним в таком тоне.

– Ты прекрасно держишься! – похвалил он ее. Держусь? Какой бы ни была опасность, они оба бежали от нее, – и это не требовало большого мужества. Эшиале вовсе не казалось, что она «прекрасно держится». Ее беспокоила судьба Майи и… она чувствовала облегчение от того, что ужасная церемония уже кончилась, так, по сути дела, и не начавшись. Она больше не была на всеобщем обозрении. Время «держаться» для нее прошло, но Шанди едва ли понял бы это.

Стук копыт и шорох колес странно заглушались выпавшим снегом. Даже монотонное звяканье сбруи казалось приглушенным, и сами блистательные гусары едва ли не беззвучно скакали рядом с каретой.

– Я хочу знать, откуда нам грозит опасность! – повторила Эшиала.

– Я тоже желал бы это знать… – Сумрачный взгляд Шанди был направлен за окно, не на жену.

– Смотрители… Почему всего двое? Шанди затряс головой, словно бы прося ее замолчать, дать ему все обдумать.

– Не имею представления! Они постоянно не в ладах друг с другом, но…

– Но?..

– Но они появились бы в Ротонде, презрев обычные обиды. – Шанди умолк. Эшиала разглядывала его лицо с растущим раздражением. Почему он никогда не делится своими тревогами? Почему обращается с ней точно с глупой куклой, удерживая подальше от государственных дел? Она и вправду мало беспокоилась о политике, но муж с женой должны иметь между собой что-то общее, не считая постели. Она с радостью выслушала бы его, если только он решился бы открыть рот!

Карета неслась, подпрыгивая, вниз с холма Ротонды, по уже обезлюдевшим дворцовым аллеям.

Эмшандар V, Император Пандемии. Императрица Эшиала!

Внезапно он повернулся к ней, блестя черными глазами:

– О, возлюбленная! Я обещал тебе богатства, власть и почитание… И теперь, кажется, принес тебе лишь изгнание и опасность.

Если б он только знал, сколь мало значили для нее богатства, власть и почитание! Мгновенно пришло понимание: какие бы опасности ни подразумевал смотритель, они значили окончание тоски формальности, по крайней мере временное. Не будет пышных похорон, коронации, церемоний, балов… Тайная, тихая жизнь в изгнании? Потрясающе привлекательная мысль!

И может быть, они останутся лишь втроем? Возможно ли, что Боги даровали ей такое счастье – скромное существование где-нибудь в тихом углу, с мужем и ребенком? Вдвоем: ни государственных забот, что занимали бы его, ни придворного церемониала, так отягчавшего ее жизнь? Возможно ли, чтобы она научилась любить этого человека, как подобает преданной жене?

– Ты улыбаешься! – изумленно сказал Шанди.

– Правда? Извини меня!

– Не извиняйся… Но чему ты улыбалась?

– Я готова потерять власть, богатство и все, что ты назвал… пока Майа в безопасности и ты рядом со мной. – Не так далеко от истины. Ближе, чем обычно, в любом случае.

– Ты удивительная женщина! – признался он.

Чувство вины, стыда… Какая жена станет радоваться мысли о том, что муж может потерять свой трон? На Эшиалу набросились угрызения совести: как может она чувствовать облегчение, когда Империя грозит рассыпаться карточным домиком? Боги удовлетворили ее сокровенные молитвы, которые Эшиала не решалась даже произнести вслух, но она по-прежнему не могла чувствовать себя счастливой.

Шанди хмурился своим мыслям.

– Я не должен покидать двор! Недолго же пробуду я императором, коли улизну сейчас из Хаба… Без иных причин, чем выкрики какого-то дварфа… Ты с Майей – другое дело. Вы должны притаиться и переждать беду где-нибудь в мирном уголке. Кого из фрейлин ты возьмешь с собой?

Эшиала отвернулась. Фрейлины? Она не хотела видеть никого из них, но достаточно хорошо представляла себе ход мыслей Шанди, – ход мыслей любого придворного! – чтобы думать, будто он позволит ей путешествовать без сопровождения других женщин. Эшия, быть может? Эшия едва ли обрадуется перспективе оставаться в тени, обладая долгожданным титулом княгини.

И конечно же, будут еще охранники-мужчины. Их выберет сам Шанди…

Эшиале подумалось, что одним из них наверняка станет сигнифер Ило. Сердце подпрыгнуло вдруг и забилось, кажется, в самом горле.

3

Еще стоял в ушах грохот падающих осколков, по Ротонде еще кружило эхо взрыва, а новый император уже начал отдавать приказания: «Ило, собери всех в покоях Абнилы, я присоединюсь к вам там. Трибун, мы выходим через западную дверь. Герольд, не забудьте проследить, чтобы тексты всех объявлений были составлены как должно. И прихвати это, Ило». Он перебросил щит Эмина своему сигниферу, а сам заспешил вниз по ступеням, тесно прижав к себе Эшиалу. Вокруг них сомкнулись ряды гвардейцев, и все вместе они растворились в клубах пыли и в вечерней полутьме.

Легко тебе говорить, подумалось Ило, кто будет слушать сигнифера в такой сумятице? В Ротонде стоял практически полный мрак. Сам Ило мало что мог разглядеть в нем благодаря зеленому туману, все еще стоявшему у него в глазах; так получилось, что в момент взрыва он как раз смотрел на Красный трон. Уши еще болели от удара, и вдобавок что-то с такой силой садануло его по шее, что он до сих пор не мог толком опомниться, хотя кровь вроде бы не текла. Герольды и сановники (и даже некоторые из преторианцев) метались по Ротонде кругами – завывая, налетая друг на дружку и спотыкаясь об осколки четырех престолов.

Кого, интересно знать, Шанди подразумевал под «всеми»?

Ило поднялся к Опаловому трону и подобрал меч Эмина там, где его бросил Шанди. Так что теперь он сжимал в своих руках две самые драгоценные реликвии Империи, хотя они, наверное, были уже совершенно бесполезны, если чародей, конечно, говорил правду.

Все могло быть и хуже. Знаменитая способность Шанди передвигаться с быстротой молнии, по всей видимости, поможет ему выбраться из Ротонды раньше, чем кому-то тоже придет в голову мысль убраться отсюда. Хардграа наверняка держал наготове карету.

Грохот, однако, уже стихал, будто кто-то потребовал установить тишину любой ценой, и преторианцы применили силу. Раненых не могло оказаться слишком много, иначе воплей было бы куда больше.

Зеленое облако в глазах Ило наконец померкло. Совсем рядом он различил сгорбленную фигуру проконсула Ионфо – тот обнимал Эигейз, все еще не отошедшую от трона. Ионфо почти наверняка входит в состав «всех».

Ило подскочил к ним:

– Тетя, с вами все в порядке?

– Я только немного удивлена, Ило, – едва слышно пролепетала она в ответ. – Я, знаешь ли, ждала соблюдения всех формальностей…

Ионфо фыркнул:

– Ей просто нужна чашечка горячего чая, и все. Полагаю, теперь мы можем отправиться домой?

– Кажется, он хотел видеть вас, господин. Меня попросили устроить небольшое собрание в э… Тронном зале – как можно быстрее. – Ило не собирался выдавать точное местонахождение Шанди в такую минуту – особенно после предупреждений дварфа. Насколько он сам мог догадываться, Шанди уже мчался прочь из города, а собрание в покоях Абнилы само по себе было лишь хитрой уловкой, чтобы сбить всех с толку. – Единственная проблема в том… Ого!

В Ротонде стало чуть светлее, когда из восточного входа появилась процессия факельщиков. Тогда глазам собравшихся предстали истинные размеры разрушений, и они были способны шокировать любого, кому дороги предметы старины. Входы в Ротонду, несколько минут назад замаскированные престолами смотрителей, больше не были потайными. Четыре расколотые платформы-возвышения лежали наподобие островов в море мелких обломков камня. Ило заметил, как сверкают некоторые из них в свете факелов, и задался вопросом, сколько же подлинного металла содержал Золотой трон. Да и остальные престолы были богато украшены драгоценными камнями… Кто-нибудь очень скоро позаботится о них.

Строй факельщиков разделился: некоторые остались у выхода, остальные же направились к другим коридорам. Одна из групп приближалась прямо к Ило. Он с неприязнью узнал в ее предводителе легата Угоато из преторианской Гвардии.

Как доверенное лицо самого императора, Ило мог более не опасаться ни единого человека во всем мире, но легат Угоато был единственным исключением. На протяжении всей истории преторианские легаты служили как бы джокерами имперской политики, ибо именно они контролировали дворец. Некоторые из них свергали императоров, и двое даже основали собственные династии. Когда умирает император, первым долгом его преемника было заручиться поддержкой преторианского легата; он делал это, еще не успев поговорить с сенатом, с маршалом имперской армии или даже с чародеями.

Угоато доводился племянником маршалу Итхи и почти наверняка был предан Шанди, или, точнее сказать, подумал Ило, почти наверняка был ему предан до того, как Чародей Расписке разорвал Свод Правил и предсказал революцию. Теперь Ило ничему бы уже не стал удивляться.

Окруженный гвардейцами с факелами, легат вытянулся перед ним и отсалютовал, при полном отсутствии какого-либо выражения на плоском лице. Ило ответил ему тем же, использовав имперские реликвии – их некуда было девать. Если Угоато заметил в этом долю юмора, то его невозмутимости можно было позавидовать.

– Сигнифер! Его величество сказал, что тебе требуется помощь.

О, равновесие Добра и Зла! Ило уже командует преторианской Гвардией? Что дальше?

– Мне просто необходимо собрать нескольких людей и переправить их как можно быстрее в Тронный зал дворца для совета, легат. Здесь стоит проконсул Ионфо. Господин Акопуло, лорд Ампили… Центурион Хардграа. Маршал Итхи…

– Ему нездоровится, – бесстрастно молвил племянник маршала.

Ничего странного: старик скверно чувствовал себя уже несколько месяцев.

– И, думается мне, ты сам тоже должен присоединиться, легат. Этого будет достаточно.

– Ты забыл кое-кого, Ило, – твердо произнес женский голос.

Ошеломленный Ило повернулся и спросил:

– Кого же?

– Меня. – Леди Эигейз улыбнулась ему своей добродушной материнской улыбкой. – И мне нужно будет поговорить с тобой по дороге.

Ило еще не слыхал, чтобы Эигейз проявляла хоть малейший интерес к политике. Он не мог представить себе, что ею движет простое любопытство – оно не было в характере этой достойной женщины, – но Ило знал ее с собственного малолетства, и ему хорошо были знакомы металлические нотки в ее голосе.

– И леди Эигейз, разумеется, – подтвердил он. – Еще одно, господин. Некоторые камушки, что валяются кругом, имеют определенную ценность. Нельзя ли как-то предотвратить охоту за сувенирами?

Безрассудная дерзость. Угоато смерил Ило взглядом, который вскипятил бы горшок, полный воды, но ответил:

– Посмотрим, что мне удастся сделать, сигнифер.

* * *

Как ни странно, за стенами Ротонды все еще было довольно светло. Пушистые хлопья снега продолжали падать, и люди сновали кругом по щиколотку в слякоти. Ило поежился, когда она просочилась в его сандалии.

Окруженный охраной, он ждал с Ионфо и Эигейз прибытия их экипажа. Воздух дрожал от звона колоколов, объявлявших народу о смерти императора, но драматическое появление в Ротонде смотрителя пока что оставалось государственным секретом. Угоато запечатал двери Ротонды, никому не позволив ее покинуть. Среди оставшихся взаперти были и оба носителя древних регалий, один из которых попытался вырвать меч Эмина из рук Ило, когда тот проходил мимо. Его быстро утихомирили двое громадных преторианцев.

– Что вы хотели обсудить со мной, миледи? – осторожно спросил Ило.

По щеке Эигейз расплывался багровый синяк. Ее пухленькое личико казалось бледнее обычного. Она с тревогой глянула на мужа, и тот нахмурился, предупреждая о болтающихся вокруг лишних свидетелях. Ило подумал, была ли его сутулость воздействием возраста, или же он специально развил ее, чтобы оказаться одного роста с супругой.

– Ты вроде как интересовался неким произведением живописи, Ило.

– Да, тетя.

– Морской пейзаж? Он напомнил мне о картине, которую я видела в зале Орхидей много лет тому назад. Быть может, мы говорим об одном и том же полотне.

– Вы знаете, где это? – едва ли не вскрикнул Ило, приходя в восторг.

– Если это именно та картина. Мне показала ее моя отдаленная родственница.

– Ее словам можно верить?

– Разумеется.

Ило удовлетворенно кивнул. Необъяснимое видение в бассейне-прорицателе теперь отчего-то казалось крайне важным.

Эшиала стала императрицей – стала ли? Если Свод рухнул, то вся Империя теперь не прочнее яйца перепелки. Шанди действовал так, будто принял слова чародея всерьез. Никто не имел большего опыта в общении со смотрителями, чем он.

Затем, щедро разбрызгивая жидкую грязь, к ним подъехала карета. Пока проконсул с женой залезали внутрь, Ило вдруг ухватила за локоть чья-то дрожащая рука. Он обернулся и увидел прямо перед собой круглое лицо лорда Ампили, который, казалось, был насмерть перепуган.

– Сигнифер! – промычал он с мукой в глазах. – Что происходит? Эти гвардейцы… – Очевидно, он вообразил, будто его арестовали.

– Император хочет, чтобы ты присутствовал на стратегическом совещании, господин.

Начальник протокольной службы испустил громкий вздох облегчения, расслабившись, но, похоже, не до конца:

– Это хорошо! Прекрасно. Ило, мне надо кое-что рассказать ему, и чем быстрее, тем лучше. Что-то крайне важное!

– Такая возможность у тебя будет, как только…

– Бассейн, ты помнишь? Я солгал, когда…

– Ты можешь рассказать ему лично… Толстяк, наверное, не понял предостережения. Он поднял голос, перекрыв им звон колоколов:

– Я видел дварфа! Не смотрителя, другого, но этот дварф…

– Господин…

– Он сидел на Опаловом троне! – в отчаянии провыл Ампили.

name=t287>

4

Поездка оказалась короткой. Уже через несколько минут Ило и Ампили вместе вошли во дворец, где их встретили жутковатая пустота и гулкая тишина траура. В темных коридорах лишь частично были зажжены обычные свечи и лампы. Статуи и картины уже оказались затянуты черным крепом… Тронный зал был почти пуст, погружен в молчание и тьму. Слуги в черных костюмах только начали зажигать здесь канделябры.

Ило сам не заметил, как снизил голос до шепота, испытывая странное желание идти на цыпочках. Он сразу заметил массивную фигуру центуриона Хардграа и маленького наставника Акопуло рядом с ним; в который раз ему на ум пришла картина птичьего гнезда на суку развесистого дуба. Проконсул Ионфо и леди Эигейз начали обходить зал, заглядывая под черные полотнища, наброшенные на картины.

Они оба поспешили к Ило, когда он уверенно направился к западной стене. Нужное полотно он нашел со второй же попытки.

– Да, это та самая, – заявила Эигейз. Она послала Ило взгляд, исполненный сомнения. – Что тебя заинтересовало в этом пейзаже? – Не имею права распространяться на сей счет, сударыня…. Сможете ли вы сказать, где находится замок? Она прикусила пухлую губку и покачала головой. – Я предпочла бы не говорить. Если… Если только его величество не попросит меня об этом.

Странно! Почему этот удивительный городишко на скале так беспокоит ее?

Император, должно быть, ждет наверху, в имперской спальне, или он уже за лиги отсюда, бежит прочь из города, как советовал чародей.

Ило все еще держал щит и меч Эмина, что было отличным предлогом.

– Я должен положить все это на место, – объявил он, направляясь к потайной лестнице, ведущей в личные покои императора.

* * *

Дворцовые слуги в траурных одеждах выстроились в длинную очередь в коридоре – некоторые из них тихо плакали, ожидая позволения воздать умершему последние почести. Их приглушенные всхлипы и постоянный колокольный звон здорово действовали Ило на нервы. Он прошагал к началу очереди, чтобы найти двери закрытыми и охраняемыми.

Офицером на часах оказался центурион Хайфи. Он оскалил зубы, чуть побледнев, увидев Ило. Очень может быть, что в ближайшем будущем Ило примутся разыскивать его секунданты, хотя теперь поединок может и подождать, пока императорский двор не снимет траур. Ило еще не успел придумать, что будет делать, если это все-таки случится. Наверное, позаботится о переводе центуриона куда-нибудь в окрестности Пондага или Гувуша.

– Их величества находятся внутри, – предостерегающим тоном процедил Хитхи.

– Прекрасно. Мне необходимо повидать их, – спокойно ответствовал Ило.

Центурион заскрежетал зубами, не сводя глаз с реликвий в руках сигнифера. Затем он сделал шаг в сторону, чтобы позволить Ило самому открыть дверь.

Сигнифер видел спальню Абнилы только однажды, где-то месяцев пять тому назад, когда он руководил установкой там столов и конторок. Эмшандара тогда там не было. Сейчас комната показалась больше, чем в прошлый раз – размерами она примерно соответствовала общей спальне на двадцать мест, на которые были разбиты казармы легионеров. Здесь царил полумрак, разгоняемый лишь двумя высокими канделябрами по углам огромной кровати, но вполне достаточный, чтобы разглядеть предметы обстановки. Столы и письменные принадлежности оказались убраны. Покойник лежал, словно бы объятый сном, его сухие черты заострились еще больше, а пергаментные щеки чуть запали. Отныне Эмшандару уже не грозила месть смертных.

Эшиала сидела в кресле у камина с дочерью на коленях. У Майи были красные глаза, она едва успела успокоиться. Ее мать глядела на Ило безо всяких эмоций, чуть дрожа от внутреннего напряжения. На ней было длинное черное платье, а на кресле рядом лежала черная меховая накидка.

Ило отсалютовал императрице. Он вновь, уже внимательней, оглядел комнату – меч и щит Эмина хранились где-то здесь. И только тогда он заметил дверной проем, которого не увидел сразу – прямоугольный вырез в стене, лишенный всякой рамы. Ило подошел к нему.

Секретная комнатка оказалась большой и темной, все ее стены были заставлены полками с книгами. Шанди рассматривал их корешки в пляшущем свете свечи. Как обычно, когда он надевал, гражданскую одежду, тем самым он совершенно терял облик государственного мужа.

Увидев Ило, он прервал свои поиски и вышел к нему. Проем тут же исчез, как будто не бывало. Шанди сверкнул зубами, невесело улыбаясь. – Личные архивы императора. – Принесенным из архивов пергаментным свитком он указал в угол. – Положи их где-нибудь там. Ты собрал всех?

– Они ожидают в Тронном зале, сир: проконсул Ионфо с супругой, лорд Ампили, господин Акопуло и центурион Хардграа. Маршал Итхи хворает. Легат Угоато ожидается с минуты на минуту.

– Отлично!.. Но почему леди Эигейз?

– Она может назвать город, изображенный на той картине, сир, но намерена сообщить это лишь вам лично.

Шанди поднял брови.

– Невероятно! Да, сейчас это может оказаться крайне важно. Не знаю, что бы я без тебя делал, Ило. Идем в таком случае. Дорогая? – Он подошел к Эшиале.

Та поднялась, не выпуская Майу из рук. Когда Шанди попытался взять у нее дочку, та отвернулась и прижалась к матери. Насупившись, император отошел к постели. С минуту смотрев на неподвижное тело, он тихо произнес:

– Благодарю тебя, дедушка.

«И пусть заберет твою душу Зло! Всю без остатка!» – промелькнуло в голове Ило.

Сигнифер поспешил, чтобы распахнуть дверь перед императрицей. Он был вполне уверен, что Майа позволит своему приятелю Ило понести ее, но посчитал эту минуту вовсе неподходящим моментом для такого предложения.

* * *

Тронный зал показался им логовом злого духа – так здесь было пусто; мрак, в который погрузилась огромная комната, прерывался лишь несколькими лужицами света под канделябрами. Слуги разошлись. Пятеро мужчин и женщина ждали императорскую чету под полотном Джалона – единственным, на котором не было траурной завесы. Мужчины склонились в поклонах, а леди Эигейз сделала глубокий реверанс. Шанди окинул их серьезным взглядом.

– Все ли вы слышали слова Чародея Распнекса?

– Мне передали их, сир, – пророкотал Угоато, тогда как остальные просто кивнули.

– Тогда вам известно, что он предвещает Империи беспорядки. У нас с вами нет времени на формальности. Я прошу каждого из вас признать меня своим императором. Прошу сделать это так, как если бы все вы присягнули мне на верность обычной клятвой. Любой, кто не согласен с таким нарушением церемониала, может свободно покинуть этот зал.

Горящий черный взор медленно обошел всю группу. И снова мужчины поклонились или, отсалютовали, а леди Эигейз присела в реверансе. Никто не произнес ни слова.

– Спасибо вам, – сказал Шанди. – Спасибо всем вам. Теперь нам следует решить, воспользуемся ли мы советом Распнекса. Мою супругу и наследницу, вполне понятно, следует укрыть в безопасном месте. Я не считаю, что в данной ситуации мне пристало бы последовать за ними после интронизации, Я не хочу слепо бежать от неизвестной опасности.

– Ваше выс… величество? – Ампили выглядел более растерянным и смущенным, чем остальные. На вопросительный взгляд Шанди он выпалил то, о чем раньше поведал Ило:

– Мне все-таки было видение у бассейна, сир! Я видел дварфа, сидящего на… на вашем троне! Не чародея. Я никогда не видел раньше этого человека, но это совершенно определенно был дварф.

В глазах Шанди сверкнула ярость, но голос его был по-прежнему спокоен:

– Отчего же ты не рассказал об этом раньше?

– Я… Я не поверил собственным глазам. Или бассейну… Я думал, что с ним что-то не то!

– Дурак!

Ампили съежился и потупил взор.

– Прорицания бассейна начинают казаться весьма важными откровениями, – заявил Шанди. – Как бы я хотел проверить надежность этих предсказаний… Ило, ты видел в нем прекрасную женщину. Существует ли она в жизни? Встречались ли вы?

– Я видел ее, сир. Она действительно существует. – Ило встретил испытующий взгляд императора не моргнув глазом. Сигнифер избегал смотреть на кого-либо еще и в особенности на Ампили, или… или на императрицу.

О Боги!

– Это вселяет уверенность, – отчеканил Шанди. – Акопуло, ты видел образ прославленного доктора Сагорна.

Низенький наставник страдальчески сморщился, как мягкосердый священник, которого попросили отпустить ужасный грех.

– Я действительно разузнал кое-что, сир. По всей видимости, мудрец еще жив, как ни странно. Мне даже открыли его адрес, но когда я явился туда, мне было отказано в приеме.

– Когда это произошло? – рявкнул император. Акопуло вздрогнул.

– Где-то через неделю после нашего возвращения в Хаб.

– И ты не пробовал еще раз?

– Нет, сир. Множество срочных дел заставило меня забыть обо всем.

– Кажется, меня окружают профессиональные кретины! С кем ты говорил там?

– С огромным етуном, сир, самого свирепого вида.

– Я могу испугать не хуже! Леди Эигейз, знаете ли вы, о чем идет речь?

Графиня как раз пыталась подружиться с Майей, тесно прижавшейся к матери, спрятавшей голову в черном крепе ее платья и не отвечающей на уговоры.

Эигейз мгновенно обернулась к императору:

– Не имею ни малейшего представления, ваше величество, но младший… ваш сигнифер упомянул мне об интересе, который вы питаете к городу, изображенному на этом полотне.

– Это верно. Некоторые из присутствующих посетили магический бассейн, и им были явлены разнообразные видения будущего. Мне был показан этот замок. Где это?

– Краснегар, сир. Далекое скромное… Шанди вообще-то довольно редко жестикулировал, но сейчас он хлопнул себя пятерней по лбу, словно третьеразрядный актер, пытающийся изобразить мгновенное прозрение:

– Краснегар! Ну конечно! Как же я не подумал! – Он с силой ударил кулаком по бедру:

– Идиот! – процедил он сквозь зубы. – Я приношу вам, господа, свои извинения. Я и сам вел себя на редкость глупо.

И вы, конечно же, приходитесь дальней родственницей королеве Иносолан, сударыня?..

– Очень отдаленной, но все-таки родственницей, сир. Она видела эту картину, когда была в Хабе в последний раз, и показала ее мне. Джалон, очевидно, сам бывал в Краснегаре. Должно быть, он написал здесь скалу для живописного эффекта, – я поверить не могу, что знаменитый корабль когда-либо подходил близко к берегам королевства.

Шанди качал головой, будто все еще не в силах до конца поверить в собственную глупость:

– Еще я видел подростка, мальчика-етуна. Мне даже показалось, что он кого-то напоминает, теперь я не сомневаюсь: он походил на самого Рэпа! Должно быть, я видел его сына… Но сын-етун у фавна? Впрочем, почему нет? Он и сам наполовину етун – я помню, как он говорил мне это.

– У них действительно есть белокурый сын, ваше величество, – Гэтмор. Ему сейчас, наверное… четырнадцать или что-то около.

– Мне он показался старше, – заметил Шанди, – но етуны – рослый народ, разумеется.

Присутствующие обменивались непонимающими, досадующими взглядами – все, кроме Ионфо, который был мрачнее тучи.

– Могу ли я задать вопрос? – спросил Акопуло.

– Рэп-волшебник! – бросил Шанди. – Фавн-волшебник! Помнишь… двадцать лет назад? Тот, что убил Чародея Зиниксо и излечил моего деда?

А-а… Все закивали. Ило в то время было где-то четыре года, но он слыхал эту историю достаточно часто.

Графиня Эигейз была слишком воспитанной леди, чтобы начать свою реплику покашливанием. Она прибегла к волшебству общения: может быть, просто мигнув или по-особенному наклонив голову. Внезапно все обернулись к ней.

– Прошу вашего прощения, сир, но его величество не убил тогда упомянутого чародея.

– Не убил?..

Ее щеки мотнулись из стороны в сторону.

– Император… Инос рассказывала мне, что ваш дедушка поведал ей, будто мастер… э… король Рэп сказал ему, что не убил того дварфа. Но он так и не открыл, что он сделал с ним. Или ему. – Зардевшись, она умолкла, в то время как остальные потихоньку пытались разобраться в сказанном.

И тогда все обратили взоры к Ампили, видевшему дварфа на Опаловом троне.

– Я никогда не встречался… не видел… Чародея Зиниксо, – промямлил тот, – так что я даже не знаю…

– Хорошо! – Шанди сказал это так, словно все стало гораздо яснее. – Теперь мы уже начинаем понимать, о чем нас хотел предупредить бассейн, – не так ли?

Акопуло насупился, как делал всегда, когда не видел перед собой ясного ответа на поставленную задачу:

– Правда?

Губы Шанди тронула улыбка:

– Волшебник… Он женился на Инос, так что теперь он король… Король Рэп был очень добр ко мне. Мне было всего десять лет, но я прекрасно помню, что считал его самым замечательным человеком, которого когда-либо видел. Я всегда буду благодарен ему, ибо то было самое худшее время во всей моей жизни. И он, вне всякого сомнения, самый могущественный волшебник на свете. Дедушка сказал мне однажды, что все Четверо вместе взятые – не посмели бы тягаться с фавном в искусстве магии. – Он громко рассмеялся. – Наверное, я и сам бы додумался до этого? Вот кретин! Понятно ведь, что бассейн подсказывал мне вновь обратиться к нему за помощью! Какую чушь ни молол бы сегодня Чародей Распнекс, ответом может быть только одно – обратиться к мастеру… королю Рэпу!. Это так странно звучит, не правда ли: король Рэп? Но Рэп – чудеснейший человек, добрый и честный. Он поможет нам, в этом я уверен! Легат Угоато прочистил горло:

– Где же расположен этот остров? В Сисанассо?

– Ээ… нет, – рассеянно промолвил Шанди. – Где-то на дальнем севере, кажется.

– Краснегар находится на границе со страной гоблинов, – пробормотал Акопуло. – Помнится, доктор Сагорн как-то упомянул мне, что был там однажды. Это одно из тех немногих мест, где импы живут за пределами Империи. И етуны тоже?..

– Это на очень дальнем севере, – согласилась Эигейз. – Дорога сушей лежит через Пондаг, страну гоблинов. Туда можно попасть и морем, впрочем.

Преторианец свел воедино густые брови.

– Со всем уважением, сир… Но вы ведь не собираетесь отправиться туда лично?

– Быть может, придется! – Шанди все еще сжимал в руке свиток пергамента. В раздумье он несколько раз хлопнул им о вторую ладонь. – Быть может, именно на это и намекал бассейн. Акопуло, мне кажется, настала пора вторично сходить к старому учителю. Возможно, он поможет нам хорошим советом. Где, ты сказал, он живет?

– В Хабе, сир. В южных районах. По крайней мере, мне дали именно такой адрес. Рядом с храмом Преуспеяния.

Ило и Эигейз в остолбенении уставились друг на друга, но именно императрица Эшиала первая достаточно опомнилась; чтобы спросить:

– Случайно, не на улице Акаций, дом то ли семь, то ли девять?

5

Темнота давно окутала город, когда Рэп въехал в ворота усадьбы Эпоксагов. Инос до сих пор переписывалась с Эигейз – они в шутку называли себя «кузинами, разнесенными по миру». Эигейз была уже в летах, но по-прежнему не жаловалась на здоровье. Даже если сейчас ее не окажется дома, там будет с десяток других родственников, которые непременно дадут ему приют. Импы всегда были фанатиками кровных уз.

Ни одного огонька из-под опущенных штор, но никакие шторы не в состоянии удержать проницательного волшебника. Тем более что на свежем снегу еще виднелись следы подков – значит, кто-то вернулся домой совсем недавно.

Рэп не стал привязывать свою лошадку, ибо бедная Тетушка была измотана не хуже него самого. Он оставил ее стоять под мраморной лестницей, по которой с усилием поднялся сам.

Постоянный перезвон колоколов сводил с ума – он зудел в голове, подобно зубной боли. Нечего удивляться, что хабитане все немного тронутые, если они регулярно наслаждаются подобной какофонией. Один из храмов был совсем близко, и его оглушительное «Бамм!» выделялось из общего звона с удручающей монотонностью. Рэп заметил, что всякий раз пересчитывает секунды, ожидая нового ошеломляющего удара.

Вездесущие магические приспособления продолжали тихонько поскрипывать в спокойной глади пространства, хотя теперь к ним изредка присоединялась искра-другая волшебства посильнее, словно смерть императора сняла с какого-то волшебника общее проклятие. Все равно в столице было непривычно мало магической активности, но Рэп испытал громадное облегчение, все-таки заметив хоть что-то. По крайней мере, какие-то волшебники укрылись магическими щитами; их не вырезали поголовно и не похитили неизвестно куда.

Он рискнул быстро приоткрыть свое предвидение – и мгновенно затворил его снова. Все ближе и ближе – как во времени, так и в пространстве. Теперь уже в самом Хабе появились ростки необъяснимого, еще непонятного Зла.

Внизу, в комнатах прислуги, головы повернулись на звон дверного колокольчика, в числе десятка прочих вывешенного на кухонной стене. Лакей с сожалением отодвинул тарелку и, встав, оправил ливрею. Рэп снова задергал веревочку, на сей раз с растущим раздражением, но эта дурацкая выходка лишь замедлила приближение лакея, лениво вышагивавшего сейчас по коридору, ничуть не подозревая, насколько его напудренный парик близок к тому, чтобы воспламениться.

Высоко подняв над головой лампу, он неодобрительно воззрился на оборванного одинокого посетителя. К этому моменту Рэп успел окончательно увериться, что Эигейз попросту нет дома. Не считая множества слуг, он обнаружил во всем огромном особняке лишь троих обитателей – что показалось ему странным, принимая во внимание близость зимних Празднеств. Все трое были мужчины. Инвалид в постели был, наверное, самым старым из сенаторов, и он либо спал, либо лежал без сознания. Письмо, пришедшее от Эигейз прошлым летом, между прочим говорило и о том, что бедняга совсем впал в детство и не покидает постели, но он, очевидно, до сих пор цеплялся за жизнь. Хмельной детина сидел в библиотеке, и совсем молодой юноша развалился в ванне этажом выше. Никого из них Рэп не узнал.

– Графини нет дома, – сообщил ему лакей.

– Тогда объяви всем, кто там есть, о визите короля Краснегара!

Дверь мгновенно закрылась, громко при этом хлопнув.

Колокол храма пропел свое «Бамм!» в очередной раз.

К счастью, короткое внушение не было сильным волшебством – как правило, управлять людьми куда проще, нежели вещами.

Лакей тут же распахнул дверь и согнулся пополам в почтительном поклоне:

– Если ваше величество соблаговолит войти, я незамедлительно сообщу о вас его чести!

Так-то лучше! Немного раболепия как раз то, что надо путешественнику после долгой дороги. Рэп ступил внутрь, стягивая с себя основательно заснеженный плащ.

– Проследи, чтобы за моей лошадью был подобающий уход. Кто такой «его честь», кстати?

– Ликтор Этифани, сир! – Лицо лакея ничем не выдало его негодования, но волшебники видят людей насквозь.

Великие Боги! Рэп с отвращением наблюдал, как слуга поспешил прочь, дабы сообщить о его появлении тучному пьянице в библиотеке. Восемнадцать лет назад Тиффи был стройным обаятельным гусаром, которому заметно не хватало щек. Теперь у него их было с лишком. Новости о госте он встретил недоуменно, чуть округлив заплывшие жиром глаза. Прошло несколько секунд, прежде чем до него дошло сказанное, – и тогда его румяное лицо вдруг побледнело. Рэпа провели к ликтору.

– Ваш величештво! – Громадина в кресле попыталась наклонить голову и едва не рухнула на пол, опасно потеряв равновесие. Для импа Тиффи был удивительно высок – даже выше Рэпа – и, кажется, унаследовал от матери предрасположенность к полноте, если только не высосал ее из бутылки… – Боги швидетели, это вы?

Рэп не ожидал, что его узнают, ибо мало кому показывался на глаза большую часть своего пребывания в Хабе, но Тиффи, конечно же, видел его на императорском балу, где прославленный волшебник-фавн танценал всю ту волшебную ночь с королевой Инос… Боги, как давно это было!

– Для меня большая честь вновь встретиться с вами, ваша… гм, честь, – устало проговорил Рэп, протягивая королевскую длань для рукопожатия. – И, разумеется, примите мои соболезнования по поводу горестной утраты.

Ликтор Этифани явно был не в своей тарелке: волшебники были редкими и малоприятными гостями…

– А? Утрате? Ах, ну да… Эмшандар. Жалко до шлеж, шамо шобой… Ээ… да вы пришаживайтещ, мм, щир.

– На самом-то деле я надеялся получить здесь горячую ванну и смену одежды, Тиффи. Ты прости меня за фамильярность, но Инос всегда зовет тебя так, когда говорит о тебе.

Лицо Тиффи, казалось, раздулось и вдобавок раскраснелось даже больше. Он несколько раз прочищал глотку, но так и не мог ничего сказать. Бамм! – громыхнул колокол храма, отлично различимый даже здесь.

– Так она еще вшпоминает меня?

– Порой.

– О! И как же Инош?

– С ней все прекрасно. Она дома с детьми, конечно.

– Чудешная женщина, а?

– Она так же прекрасна, как всегда. А как себя чувствует твоя матушка?

– Матушка? – Тиффи бросил вожделеющий взгляд на полупустой графин рядом с креслом. – Могу я хотя бы предложить тебе, гм… выпить? Помянуть Эмшандара, жнаешь ли, щир.

– После той ванны, что ты мне пообещал, – твердо сказал Рэп. – И пожалуйста, называй меня Рэпом. – Бедняга Тиффи, видимо, действительно напился в память об Эмшандаре. Сам не будучи импом, Рэп не в состоянии был постичь всей тяжести утраты. – Так как твоя матушка?

– О, мамши в порядке. Она ушла во дворец на какой-то ритуал. Довольно давно… Предштавить не могу, отчего она еще не вернулащ. Штрашное дело, а?..

Угрожающие очертания беды в уголке разума Рэпа, кажется, чуть придвинулись.

– Какое дело?

– Ну… Вообще-то большой щекрет, знаешь ли. Не могу… это… – Тиффи икнул. – Да я б и не ужнал ничего, кабы не Эфи. Преторианшкий гвардеец. Он был в Ротонде, когда это шлучилошь.

Эфи, должно быть, был тот прыщеватый юноша в ванне наверху, а отпечатки копыт на подъездной дорожке – кузен, наверное, или племянник.

– Поклялша хранить тайну, видишь ли, – добавил ликтор. – Чародеи и вше такое…

Мокрый до нитки. Рэп упал в дорогое кресло, покрытое вощеным ситцем, – оно сразу же попыталось засосать его в свои глубины, как мягкое, сонное болото. Рэп рискнул еще раз воспользоваться Силами.

Тиффи начал говорить быстрее, чем когда-либо в жизни:

– Они устраивали репетицию возведения на престол, когда пришли новости о смерти императора, – и, само собой, это означало, что Шанди, то есть принц Эмшандар, прямо сразу и стал императором… – Он с лихорадочной быстротой описал появление Чародея Распнекса и смотрительницы Грунф и прогремевшие в Ротонде взрывы, после чего опять повалился в кресло, точно срубленное дерево. Тиффи икнул еще раз и в недоумении уставился на гостя.

Бамм!

Рэп утер рукавом воду с лица.

Бог Убийства!

Чем, во имя Зла, занимается Распнекс? Даже если Грунф помогает ему, он не в состоянии одолеть Лит’риэйна и Олибино. Почему не вмешались остальные смотрители? Сколько нужно дварфов, чтобы нарушить Свод Правил?

Кто на чьей стороне?

И зачем было так срочно утверждать Шанди императором?

Рэп не мог представить себе силу, способную перевернуть с ног на голову мир магического искусства – разве что армию волшебников, собранную Светлой Водой за все века своего правления. Но они должны были освободиться после ее смерти, как это обычно и происходило. Может, она как-то сумела передать свое великое множество «сторонников» Распнексу? Но зачем ей это было нужно?

Но даже это предположение казалось ему сейчас натянутым, ибо Олибино с Лит’риэйном и сами должны иметь при себе немалые силы подчиненных магов.

Может, за Распнексом стоит его племянник, Зиниксо?

Почему, ради всех Сил, Рэп не явился в Хаб много месяцев назад, впервые прослышав об атаке драконов в Квобле? Бог Дураков!

– Ты ведь поэтому и приехал, а? – бормотнул Тиффи. – Волшебник. У наш опять вще не ладитщя, и поэтому ты вернулщя. Что ж я раньше-то не шоображил?

– В некотором смысле – поэтому, – печально согласился Рэп. Куда подевался тот добродушный юноша, что с таким старанием ухаживал за Инос? Умер или оказался заживо погребен под массой жира, скорчившейся в этом кресле?

– Ты шобираешьщя шпашти Шанди, как шпаш его деда? – с надеждой спросил Тиффи.

– От чего его надо спасать? – Рэп выдавил из себя зловещую улыбку волшебника, и это оборвало все вопросы. Он не собирался признаваться этой жирной туше, что даже отдаленно не представляет, кто угрожает императору, почему и даже как… Да и сам он – лишь тень былого чародея. Не без сожаления Рэп распрощался с мечтами о горячей ванне и сухой одежде. – Но сначала я поговорю с твоими родителями.

– Я же шкажал, мамши нету дома!

– Ее карета сейчас проезжает под воротами. Полагаю, это твой отец сейчас с ней?

По рыхлому лицу Тиффи пробежало выражение болезненного отвращения. Он вовсе не радовался компании чародея.

Бамм!

* * *

Рэп наблюдал внутренним Зрением, как граф с женой поднимались по крыльцу. Он видел, как лакей рассказывает им о госте и как они обменялись испуганными взглядами. Вопреки дородности, Эигейз могла бежать довольно быстро. В уже расстегнутой, но еще не сброшенной с плеч накидке она буквально влетела в библиотеку, обогнав по дороге мужа.

– Рэп!

К тому времени Рэп уже стоял но ногах.

– Леди Эигейз!

Не успел он сдвинуться с места, как она уже спешила навстречу – и, добежав, заключила его в медвежьи объятия, словно они были старыми друзьями, и звонко чмокнула в щеку. Они еще ни разу не виделись, ни разу не разговаривали прежде, но он все же родственник, муж Инос, а для импов этого было вполне достаточно.

Затем она оглядела его еще раз, задрав свое круглое, милое личико.

– Деловой визит, разумеется! Как поживает Инос?

– Все было отлично, когда я уезжал. И дети тоже… Да, деловой визит. Но, боюсь, я явился слишком поздно.

Затем Рэпа представили графу, который, конечно же, теперь стал проконсулом. То был сильно согнутый годами мужчина с неизменной сухой улыбкой и тихим выговором.

Когда с формальностями покончили, Эигейз взяла разговор в свои руки.

– Ох, да ты же весь мокрый! – Ее взгляд упал на графин и на млеющего в кресле сына. Эигейз ощетинилась. – Тиффи, дубина, тебе что, не хватило ума и такта, чтобы…

– Я только что появился, сударыня… – поспешно вставил Рэп. – Тиффи как раз рассказывал мне о событиях в Ротонде. Вы там были, как я понял?

– О, такие неприятности! Но как же… Ах, ну Эфи, конечно! Тогда ты уже знаешь о Чародее Распнексе и о том, что он сказал Шанди?

– Вроде бы знаю.

Эигейз помотала головой, колыхнув при этом полными щеками.

– Но это же замечательно, что ты в Хабе. Шанди… Надо отвыкнуть так его называть! Император решил лично отправиться в Краснегар, но раз уж ты сам здесь, тогда это не нужно, и это просто прекрасно!

Бамм!

Рэпа вдруг накрыла лавина усталости. Он снова рухнул в кресло, с ужасом глядя на Эигейз. Только сейчас ему пришло в голову, насколько же она походила на Кейд.

– Шанди собирается в Краснегар? Эигейз оглянулась на мужа, после чего вернула взгляд к Рэпу.

– Он ждет, что ты поможешь ему, как и в прошлый раз.

Рэп покачал головой. Конечно, они ведь все думают, что он до сих пор величайший волшебник на всем белом свете, – но увы!.. И близко не столь великий! Бог Ужаса!

– Существует предсказание, – тихо промолвил Ионфо. Он извлек откуда-то еще один графин и наполнял хрустальный кубок. – Несколько месяцев тому назад его величество побывал у бассейна-прорицателя. Ему было видение, которое он не мог объяснить, но сейчас мы уже знаем, что он видел Краснегар.

– Кого он еще там увидел? – закричал Рэп.

– Мальчика, как он выразился. Юного етуна. Нам кажется…

– Гэт!

Эигейз, чьи морщины углубила сосредоточенность, только кивнула:

– Мы и сами решили, что это должен быть Гэт. У него ведь светлые волосы, правда?

– Он всего лишь ребенок? – сказал Рэп, затравленно озирая их лица из глубины своего кресла. – Он никакой не волшебник! Чем он способен помочь Шанди? Какой в нем прок для Империи?

Эигейз медленно покачала головой с самым несчастным видом. Ее муж протянул Рэпу наполненный кубок.

Король Краснегара сделал большой глоток и почувствовал, как его пронзила струя расплавленной стали. Откашлявшись, он пролепетал:

– Он… просто… просто ребенок!

Но Гэту уже не долго оставаться ребенком. Война Пяти Колдунов продолжалась без малого тридцать лет… Рэп в отчаянии обвел комнату взглядом. Тиффи утонул в кресле, слишком пьяный, чтобы следить за беседой. Ионфо наливал еще один кубок своей жуткой настойки, Эигейз мяла пухленькие ручки в тревоге, и на ее плечах все еще висела расстегнутая накидка.

Только не Гэт!

– Я не отдам своего сына! – крикнул Рэп. Бамм!

– Но… – Эигейз, казалось, еле заставила себя разлепить губы. Она широко расправила свои круглые плечи. – Вам следует поговорить с его величеством, э… ваше величество!

– Да, непременно. Вы можете отвести меня к нему? – Рэп боролся с ломотой в костях. Шанди правит страной всего несколько часов. Сегодняшней ночью он, должно быть, страшно занят.

Она энергично кивнула, вновь колыхнув щеками.

– Я просто заехала забрать кое-какие вещички да одежду. Чародей заявил, что он… Шанди… должен покинуть город. По его словам, Хаб слишком опасен. Ты случайно не знаешь, что он имел в виду?

– Ни малейшего представления.

– Ох… – Эигейз обернулась к мужу за поддержкой. Тот пожал плечами и протянул ей кубок, но она отрицательно качнула головой. – Кажется, его величество собирается отправить жену с дочкой в какое-то спокойное место. Он, Шанди, останется здесь, чтобы выступить против… против угрозы, чем бы она ни была. Если только сам не отправится в Краснегар…

– Он не сможет противостоять волшебству, – сказал Рэп. – Если Свод Правил нарушен, тогда он более не свободен от магических сил. На самом деле сейчас за ним начнется охота.

– Император?

– Ну конечно. Волшебник, подчинивший себе императора, подчинит и весь мир. Неприкосновенность императора была сердцем всего Свода.

Муж с женой растерянно переглянулись. Согнутый жизнью старый проконсул пододвинулся к жене и обнял ее рукой.

– Я думаю, вы должны дать ему совет, ваше величество. Вас он послушает, я уверен. Рэп кивнул:

– Вы можете провести меня к нему?

– О, его сейчас нет во дворце, – ответила Эигейз. – Я же говорю: мы заскочили домой, чтобы собрать одежду. Отсюда мы прямиком едем, чтобы встретиться с ним.

– Встретиться где?

– В одном доме в южной части города. Предчувствие ударило Рэпа под дых, словно костлявый локоть.

– В чьем доме?

– В доме доктора Сагорна. Рэп кивнул снова. Что ж, в этом был какой-то смысл. В этом даже позванивали нотки неизбежности.

– У вас есть время принять ванну и сменить одежду, сир, – твердо заявила Эигейз. – Какая радость в том, чтобы умереть от холода? Я пойду собирать вещи. И мы непременно поклюем чего-нибудь в карете… Если вы простите меня за такие слова. О, дорогой мой! Семья всегда обвиняла меня в том, что я пытаюсь усыновить каждого, кто попадается мне на глаза.

– Усыновить? – благодарно улыбнулся Рэп. – Я проделал долгий путь. И сейчас мне вовсе не помешало бы немножко материнской нежности. Пожалуйста, усыновляйте меня, сколько вам угодно! А уже потом мы будем разговаривать с Шанди.

Но он не представлял себе, что хорошего может получиться из этого разговора. Он явился слишком поздно.

Или же новое тысячелетие наступило чуть раньше.

Бамм!

Колокола:

Вздымайте к небесам свой звон, колокола!

Наотмашь бейте, бросив сожаленье.

Пусть старый год умрет под ваше пенье

Там, где во мраке стынут облака.

Теннисон. In Memoriam

Глава 11 Узкие врата

1

Если экспедицию планировал центурион Хардграа, то за безопасность можно было не переживать. Восемь всадников легким галопом промчались по улице Акаций и спешились у ступеней, ведущих в дом Сагорна. Они привели с собой и лошадь с поклажей – топоры да кувалды. Хардграа собирался проникнуть внутрь, даже если потребуется устроить небольшое землетрясение.

Как и было решено, только Ило сопровождал господина Акопуло в его восхождении по ступеням, тактично оставив эскорт ждать на дороге. Ночь выдалась светлая. Снег потихоньку кружился меж высоких домов, снижая видимость до нескольких шагов. Колокола храмов насыщали морозный воздух своим немилосердным гулом. Никакого света, – приди Ило сюда один, он бы, пожалуй, испугался за свою безопасность на этой окраине, но в компании Хардграа и пятерых огромных преторианских гусаров ему действительно нечего было опасаться. Дверной колокольчик протяжно звякнул где-то в недрах дома. Политический советник императора молча переминался с ноги на ногу рядом: заснеженный с ног до головы, маленький и жалкий.

Ило поежился. Снег таял на пальцах ног, налипал на ресницы, но он чувствовал себя согретым каким-то развеселым возбуждением. Император умер, да здравствует император. Свод Правил нарушен, мир погрузился в хаос, – ну, разве не забавно? Мысли Ило кружились где-то рядом, точно у пьяного, но при этом он был трезв как стеклышко.

Никто не вышел на звон.

– Еще разок! – с радостной улыбкой произнес Ило, вновь дергая за цепочку. Снова где-то внутри раздался тихий мелодичный звон, будто бы передразнивая далекие раскаты храмовых колоколов. Человек может очень быстро возненавидеть эти звуки.

Щелкнули замки, лязгнули цепи. Дверь чуть приоткрылась со скрипом, и на заснеженное крыльцо легла узкая полоска света. Выглянувший оказался худосочным, бледным етуном, на удивление небольшого роста – не выше даже самого Ило. На нем был разлохмаченный фартук, буквально испещренный разноцветными пятнами, похожими на следы помета экзотических птиц; на злато-серебрянные кудри был нацеплен нелепый черный берет.

Ило отсалютовал.

– Имею ли я честь разговаривать с мастером Джалоном, прославленным художником?

– Вообще-то да, а что?

– Мы хотели бы побеседовать с доктором Сагорном.

– Его нет дома. – Етун пялился на волчью голову в мечтательном столбняке.

– Ох, как скверно, – отвечал Ило, готовясь просунуть плечо меж дверью и косяком. – Ибо мы явились по поручению самого императора. Мои друзья собираются обследовать дом.

Внезапная тревога вывела низкорослого етуна из прострации, и взор его впервые упал на лицо Ило.

– Вы не сделаете этого! – Голос его поднялся до писка. – Вы не посмеете!

– Сделаем. Посмеем.

– Но я чрезвычайно занят! Я сочиняю оду на смерть императора, и мои занятия никак нельзя прерывать.

– Вы сможете заняться всем, чем вам будет угодно, как только вы проводите нас к добрейшему доктору. – Но… Вы не понимаете! – провыл Джалон. Как этого человека можно было испугаться? Любой на месте Ило уже двинул бы ему по челюсти – и прошел бы внутрь.

– Помолчи, сигнифер, – фыркнул Акопуло. – Мастер Джалон, я – старый знакомец доктора, его бывший ученик. Мне совершенно необходимо перемолвиться с ним.

Художник отворил дверь пошире и поднял лампу, чтобы разглядеть лицо маленького «священника».

– Ах да! Конечно же. Я помню вас.

– Мм… Не думаю, что мы встречались.

– Но… Может, и так. – Джалон вздохнул. – Что ж, входите. Я скажу доктору Сагорну.

– Один из наших друзей пойдет с нами, – объявил Ило, махнув Хардграа рукой. Тот взбежал по ступеням.

Все они вошли в прихожую, и Джалон прикрыл дверь, но когда он потянулся к замкам, центурион остановил его предупредительным жестом:

– Мои компаньоны будут охранять неприкосновенность жилища!

Джалон нервно закусил губу, но не стал спорить.

Подняв повыше лампу, он провел их через кладовую – и вверх по короткой, узкой лесенке со скрипучими ступенями, ведущей в холл самой причудливой формы. Дом оказался разваливающимся на глазах собранием рухляди, свалкой забытых и ветхих предметов.

Комната, в которую они попали затем, была велика, но карниз под потолком показывал, что она в свою очередь – лишь часть какого-то еще большего помещения, разгороженного сравнительно недавно. Клейкий холодный воздух был насыщен запахом пыли, в камине громоздился мусор. На столе горели две свечи, укрепленные в горлышки бутылей, – они отбрасывали призрачный свет на бумаги, другие бутылки и массу грязной посуды. На стульях неопрятными стопками громоздились книги, а бумаги были разбросаны по всему полу. Единственное окошко в углу закрыто ставнями, с которых лохматыми клочьями свисает паутина – их явно не открывали уже многие годы. Сквозь дыры, протертые в ковре, проглядывал дощатый настил.

– Это самое тихое место в доме, – извиняющимся тоном пробормотал Джалон. – Если вы подождете здесь, – добавил он, – я позову доктора.

– Я пойду с вами! – заявил Хардграа.

– Нет-нет! Ни в коем случае!

– Нет, да! Я должен!

– Погодите! – Акопуло с любопытством уставился на художника, который, совершенно очевидно, был взволнован пуще прежнего. – Объясните, отчего к вам нельзя присоединиться?

– Это… Он… То есть, нужно объяснить… Он стар, и с ним довольно сложно иметь дело… Дайте мне минуту, и я уговорю его выйти. – Необъяснимое волнение Джалона казалось достаточно искренним.

Гости переглянулись, и Акопуло сказал:

– В таком случае поспешите, а мы подождем тут. Подхватив лампу, Джалон мгновенно пропал за боковой дверью.

– Я думаю, что знаменитый художник и знаменитый ученый могли бы позволить себе иметь хоть какую-то прислугу, – заметил Ило, с нескрываемым отвращением осматривая царящее вокруг запустение. Его эйфория быстро испарялась.

– Судя по этому маленькому живописцу, – заявил Хардграа, – я сказал бы, что в этот дом не ступала нога женщины.

– Безосновательные намеки постыдны лишь для тех, кто их высказывает! – возмутился Акопуло. – Если ты подразумеваешь, что доктор Сагорн может опуститься до… Он слишком стар в любом случае.

– Полегче! – сказал Ило. – Там происходит что-то странное.

– Ты еще никогда не был так близок к истине! – Хардграа выскочил из комнаты, и его тяжелые шаги загромыхали вниз по лестнице. Звук колоколов усилился, когда он распахнул дверь, подзывая ждавших снаружи преторианцев.

Акопуло нетвердо приблизился к столу и поднял поближе к свече одну из разбросанных по нему бумаг:

– В любом случае Джалон не солгал о стихах.

«Оплотом правды он стоял, в потомков веру он вселял, носитель праотцев меча…» Да, мощно сказано.

– Сентиментальная дешевка! – прогудел новый голос. – Чересчур много прилагательных.

Стоявший в дверях етун был рослым человеком – он прямо-таки нависал над своими посетителями. Он все еще пытался совладать с пояском домашнего халата, какие были в моде полвека назад, но на благородных сединах красовался берет, в точности похожий на головной убор художника. Мерцание свечей выдавало глубину его морщин, хотя типично массивная челюсть и орлиный нос в полной мере сохранили свою властность и значительность. Вопреки явному возрасту, он держался прямо и уверенно и вдобавок определенно был не в духе.

– Д-доктор Сагорн! – пролепетал Акопуло.

– Ты всегда был самодовольным паразитом, Акопуло. Вижу, совсем не изменился, надоедливый ты тунеядец.

– И вы тоже, правда? Ни на один день!

– Что ты хочешь сказать? – Сагорн шагнул в комнату, направляясь к столу.

– Что вы весьма хорошо – невероятно хорошо! – сохранились.

– Чистые помыслы и чистый образ жизни! Возраст не улучшил твоих манер. – Ученый принялся собирать разбросанные по столу бумаги, словно испугавшись, что гости захотят в них заглянуть, – как оно и произошло, конечно.

– А юность не изменила к лучшему вашего нрава, Сагорн.

Етун удивленно уставился вниз, на своего тощего посетителя, после чего молниеносным движением вырвал стихи Джалона из его рук.

– Ты что же, оторвал своего юного дружка от бала-маскарада затем только, чтобы заявиться сюда и устроить драку? Может, у тебя все-таки были на то более существенные причины?

Ило сделал шаг вперед и отсалютовал.

– Доктор Сагорн, я личный сигнифер его императорского величества Эмшандара Пятого, который нуждается сейчас в вашем мудром совете по вопросу государственной важности. – Пряник обычно достигает своей цели быстрее и легче кнута, хотя это может и не касаться человека, живущего в таком мусорном баке.

По лицу старого ученого едва заметно скользнуло удивление, после чего он приподнял длинную верхнюю губу для зевка.

– Передайте ему, пусть напишет письмо. – Сагорн с сомнением уставился на стопку бумаги в своей руке, после чего попросту отправил ее всю за спинку стоявшего в углу стула.

Скрипнули доски над головами.

Акопуло нервно подпрыгнул:

– Кто это?

Сагорн раздраженно хмыкнул:

– Это ваши зверюги в латах, они обыскивают мой дом!

– Данный вопрос не терпит отлагательств и не может быть изложен на бумаге, – терпеливо продолжал Ило.

Етун перевел на него сердитый взгляд.

– Ишь ты! В моем возрасте я не выйду из собственного дома в такую ночь, пусть меня призывали бы все Четверо!

– Император сам вскоре будет здесь, – пояснил Ило, – и Четверо, судя по всему, уже никого не призовут все вместе.

Бледно-голубые глаза етуна, казалось, вспыхнули недобрым огнем, пока он впервые серьезно изучал стоящего перед ним Ило.

– У тебя есть какая-то капля мозгов, красавчик.

Хорошо, ты завоевал мое внимание. – Ученый осторожно опустился в кресло, потер ладони и приставил указательные пальцы к уголкам губ. – Изложи проблему, но будь краток.

Акопуло тоже сделал шаг и встал рядом с Ило.

– Сначала, еще до появления здесь его величества, мы обязаны утрясти вопрос о волшебстве. Вам придется объяснить нам свою поразительную молодость.

Белые брови Сагорна взлетели на лоб.

– Что, неужели все так плохо? Что ж, слушайте. Сам я – не волшебник, но водил с одним из них дружбу некоторое время назад, – и он наложил на меня чары, укрепляющие здоровье. Вот и все. Я забыл, когда болел в последний раз. А теперь ваша очередь: что стряслось со Сводом, если вас так беспокоят волшебники в присутствии императора?

Не успел Акопуло ответить, как в комнату ворвался Хардграа. В коридоре остались двое гусаров со светильниками.

– Где художник Джалон? – с подозрением выкрикнул центурион.

Улыбка Сагорна напоминала загадочный оскал древних статуй.

– Мой дом имеет несколько выходов, солдат. Грубо сколоченное лицо Хардграа потемнело, – Он угрожающе двинулся вперед.

– Но на снегу нет никаких следов!

– Он также граничит с несколькими домами в квартале. Попробуйте простучать каждую стену – и извлечете оттуда великое множество народу. Я, конечно, не могу себе представить, чтобы вы верно восприняли неловкость ситуации, но тем самым вы можете собрать небольшую толпу зевак, а, как мне показалось, его Величество намеревался сохранить эту встречу в тайне.

– Я хочу знать, куда подевался художник!

– Тогда от меня вы не услышите ни слова. А теперь помолчите в присутствии старших по летам и по званию. Начинайте, господин Акопуло.

– Да я разнесу эту грязную халупу!

Хардграа следовало бы лучше разбираться в психологии етунов. Будь Сагорн помоложе, он выбросил бы центуриона из окна и прыгнул бы следом, но старик лишь плотно стиснул зубы:

– Тогда я отказываюсь сотрудничать с вами в любом смысле этого слова.

– Забери отсюда своих людей, центурион, – сказал Ило, – и подожди за дверями.

Хардграа надувался, пока его панцирь не затрещал по швам.

– Быстро! – гаркнул на него Ило.

Он не слишком надеялся, что этот трюк сработает, но все получилось удачно. Три пары сандалий простучали по ступеням, и входная дверь громко хлопнула, приглушая печальный трезвон.

Акопуло хохотнул и подарил Ило признательную улыбку. Он снял со второго стула небольшую стопку грязной посуды, смахнул рукой крошки и мышиный помет и уселся, составляя в уме свою повесть.

– Когда пришла весть о смерти старого императора, – помолчав, начал он, – принц сидел на Опаловом троне…

2

Наконец Акопуло умолк, поведав Сагорну все. Погруженный в раздумье, ученый не поднимал опущенной на руки головы. Ило тихонько грезил о пышной груди жены трибуна Утурсо, прислонясь к кабину. С него совсем сошло недавнее опьянение, и Ило ощущал неловкую тоску, обычно приходившую после битвы, – осознание того, как коротка и бессмысленна жизнь и как жалко тратить ее понапрасну.

Колокольный звон донесся громче, предупреждая об открывшейся входной двери. Ступени вновь вознесли к небесам привычные жалобы, но на сей раз ступавших по ним ног было больше.

– Запасные свечи лежат в угольном ящике, сигнифер, – заметил Сагорн, с трудом поднимаясь на ноги.

В дверь заглянул Хардграа, после чего его лицо исчезло, – и вошел Шанди. На нем были обычный плащ и засыпанная снегом широкополая шляпа, которую он не стал снимать. Сагорн поклонился. Император подошел к старику вплотную и протянул было руку для пожатия, но вместо этого поднял пальцы повыше – для поцелуя.

Акопуло вернулся к своим обязанностям и запоздало представил ученого старца. Затем в комнату вошла Эшиала, несшая спящую девочку – принцессу Империи. За ними виднелась фигура запыхавшегося, багроволицего лорда Ампили; он напоминал жирного медведя в своей бесформенной шубе, усыпанной снегом. Последовали новые представления.

– Прошу вас садиться, доктор. – Шанди усадил за стол жену, не выпустившую сонную Майу из объятий, и взял себе третий стул, оставив остальных стоять. Зажженные Ило новые свечи хорошо справились с полумраком, осветив комнату. Хардграа прикрыл за собой дверь и заскрипел вниз по лестнице.

– Нам требуется ваш совет, доктор Сагорн. – Шанди устало откинулся на спинку стула и потер глаза. – Я вознагражу вас, как только смогу, но вы должны понимать, что в данный момент все мои обещания имеют куда меньше веса, чем мне бы того хотелось.

Широкая улыбка растянула морщинистое личико етуна.

– Воистину, сир. Хотел бы я чем-то поддержать вашу веру в ценность моего совета, однако, признаюсь, я и сам несколько растерян. Если вы настаиваете на краткости, тогда я вынужден предложить вашему величеству уносить ноги, пока не поздно.

Шляпа отбрасывала на лицо Шанди непроницаемую тень, но его кулаки сжались.

– Я не хотел обидеть вас, сир! – поспешно сказал ученый. – Но вам нельзя более полагаться на Свод, защищавший вас от магических Сил. Против волшебства не устоит ни одна армия, сколь бы многочисленна она ни была.

– Мне хотелось бы услышать объяснение, прежде чем я буду решать, что мне делать с вашим добрым советом.

– Уже некоторое время до меня доходили слухи о том, что со Сводом Правил далеко не все в порядке. Слухи о драконах… Насколько я могу судить, никто не видел смотрителей со дня пожара в Пустоши Нефер.

– Чародей Распнекс побывал в сенате, получив обычное приглашение, – сказал Шанди, – но его речь была весьма коротка и даже груба.

– Равно как и лишена смысла, если я верно помню официальные отчеты о заседании… Меня крайне заинтересовал рассказ вашего спутника о бассейне-прорицателе, он напомнил мне о магическом окне, с которым я некогда консультировался, с самыми печальными результатами, могу добавить. Могу ли я спросить, откуда вам стало известно о его существовании?

Император нахмурился, словно не зная, стоит ли отвечать. Затем пожал плечами:

– Тем вечером мне явилась старуха, в таверне. Она знала, кто я, и мои компаньоны не заметили ее присутствия. Плащ ее показался мне сухим, что было странно в столь дождливую ночь.

Ило в недоумении воззрился на лорда Ампили, а потом – на Акопуло, но они оба были удивлены не меньше него самого.

Старый ученый застыл, сверкая светлыми глазами и чуть склонив голову набок, как это делают чем-то встревоженные птицы.

– Опишите ее, сир.

– Я никогда не встречал подобных ей. Должно быть, в ее жилах текла кровь многих рас… Та небольшая часть ее лица, что мне удалось разглядеть под капюшоном, почему-то удивила меня странностью своих черт, а ведь я путешествовал из конца в конец Империи. Глаза большие и чуть раскосые, как у эльфов, но блекловатые, неяркие. Желтые, кажется. Кожа темного, почти коричневого цвета…

Челюсть етуна отвалилась и тут же закрылась с резким стуком. Сагорн побледнел.

– И широкий нос, как у фавнов?

– Точно! – Всемогущие Силы! – выдохнул ученый.

Очевидно, его репутация большого мудреца все же была на чем-то основана. Ило оглянулся на Акопуло и увидел на лице советника понимание и досаду.

Император слабо улыбнулся:

– Вам придется сказать еще что-нибудь, уважаемый доктор.

– Однажды мои друзья повстречали группу юношей, подходивших под это описание. Всего их было четверо. Мне передали, что они выглядели как нечто среднее между импами, фавнами и эльфами.

– И кто же были эти люди? – спросил Шанди тоном повыше.

– То были пиксы, сир.

Акопуло ударил по столу с такой силой, что опрокинул две свечи; Ило еле успел поймать одну из них, прежде чем она свалилась на пол, в кучу рассыпанных бумаг.

– Никто не видел ни одного пикса вот уже тысячу лет! – проблеял политический советник императора. Сагорн не поднял на него глаз.

– Я только что доказал лживость такого заявления. Но то было в Тхаме, где присутствие пиксов можно понять, если не ожидать его. А эта последняя встреча произошла у самых ворот Хаба. Вы понимаете, ваше величество, что все это происшествие может оказаться волшебной ловушкой? При условии лунного освещения любой, даже самый скромный волшебник вполне способен наделить некий водоем способностью показывать определенные картины!

– Но эти картины привели нас к вам. И к мастеру Джалону. Кажется, он также проживает по этому адресу.

– И к Краснегару, – пробормотал Сагорн, согласно кивая.

– И к Краснегару. Вы помните фавна-волшебника, который…

– Я отлично знаком с мастером Рэпом, или королем Рэпом, как его следует величать ныне. Мы много путешествовали вдвоем. Один из наиболее способных моих учеников.

– Все вокруг переглянулись. Акопуло обнажил зубы в улыбке облегчения. Ампили потер пухлые ладошки.

– Вот мы наконец и пришли к чему-то! – вскричал Шанди. – Все сходится! Все дороги ведут к мастеру Рэпу. Он был моим другом здесь, в Хабе. Дед называл его самым сильным волшебником на свете.

– Могу в это поверить, – сухо протянул етун. – И к тому же он – единственный из всех, кто остался честен. – Пояснить свою мысль он не спешил.

– Значит, вы верите, что он согласится оказать мне помощь еще раз?

Мудрец сделал недовольную гримасу. – Я не могу решать ни за королей, ни за волшебников, ваше величество, но я веду с фавном довольно оживленную переписку. Поэтому я могу предположить, что моя личная просьба способна склонить короля Рэпа в вашу пользу. Я также надеюсь, что он вспомнит несколько услуг, которые задолжал мне, и ответит согласием при столь удручающих обстоятельствах.

– Графиня Эигейз также предложила свою помощь. Она – отдаленная родственница королевы Иносолан и вскоре должна присоединиться к нам здесь.

Сагорн поднял лицо, но промолчал, выразительно пожевав губами.

– Я собираюсь отослать свою семью в безопасное место, – добавил Шанди извиняющимся тоном, – и леди Эигейз согласилась сопровождать их. – Он не взглянул на Эшиалу, чье спокойное лицо оставалось в тени.

Что же должна чувствовать императрица под напором событий этого бесконечного дня? – подумал Ило. Удаление от фронта покажется ей спасением, но Шанди этого никогда не понять.

Колокола зазвучали громче, и снизу, от входной двери, донеслись чьи-то голоса.

– Наверное, это проконсул, – сказал Ампили.

– Приглашение необходимо составить со всем тщанием, – задумчиво проговорил Сагорн, еще не успевший отвлечься от решения задачи. – Как правящий монарх, король Рэп, разумеется, имеет свои обязанности по отношению к государству.

Дверь распахнулась, и на сей раз Хардграа зашел прямо в комнату. Ило сразу напрягся, различив под обычно бесстрастной маской центуриона странную тень неведомого чувства.

– …Но он также имеет способность к здравому рассуждению, – бормотал старик ученый, – что выделяет его из числа прочих волшебников.

– Его честь проконсул Ионфо! – объявил Хардграа, сияя. – И его супруга, графиня Эигейз. А также его величество, король Рэп Краснегарский!

Сагорн вздохнул:

– …А еще он наделен необъяснимой страстью к эффектным появлениям.

3

Шанди вскочил на ноги, не сводя глаз с большого мужчины, сделавшего шаг ему навстречу. Некоторое время все молчали.

Ило довольно часто видел в своей жизни фавнов, околачивающихся у конюшен, но с таким громадным повстречался впервые. Он был выше всех собравшихся, кроме етуна, и складки тяжелого плаща делали его фигуру довольно грубой. Никто не назвал бы лицо короля «приятным». Чистокровному фавну оно показалось бы слишком агрессивным, а етун решил бы, что оно, пожалуй, чересчур туповато. Ило ужаснулся, подумав, что обладатель такого лица стал бы весьма сложным противником, случись между ними спор. И вдобавок он был чародеем – тут тревожные мысли смешались с облегчением, что наконец-то подоспела помощь.

– Рэп! – прошептал император, все еще недоверчиво глядя на пришельца. – Ты правда Рэп? Сдержанная улыбка приподняла уголки губ широкого рта фавна, весьма изменив его внешность:

– Слушай-ка, Шанди, да как же здорово ты вымахал! Бьюсь об заклад, что ты уже не пролезешь в простенок Имперской библиотеки. – О Рэп! – император прыгнул ему навстречу, и два монарха обнялись.

Леди Эигейз лучезарно улыбалась мужу. Сагорн вновь боролся с собственным весом, пытаясь подняться из-за стола. Шанди подвел фавна к креслу и, усадив его, познакомил с женой и со спящей малышкой у нее на коленях.

Волшебник? Ило почувствовал, как его спина инстинктивно вжимается в облезлую стену жилища Сагорна. Да и все остальные тоже почувствовали себя неуютно. Теперь комната была набита битком, ибо Хардграа остался присматривать за чародеем, но даже он держался на почтительном расстоянии от волшебника.

Когда тот обменялся рукопожатиями с Сагорном, все увидели в этом жесте обоюдное уважение и совершенно очевидное тепло. Затем король повернулся к дородному Ампили, ожидая, что Шанди представит их друг другу.

Император нахмурился.

– Ваше величество… Наш царствующий брат…

– Ого! А почему бы не просто – Рэп? Шанди отрывисто кивнул:

– Почему нет? Но раз ты теперь с нами, тогда мы можем перейти в более… во дворец? Гигант мрачно покачал головой:

– Нет, это замечательное место для тайного собрания. Здание окружено щитом, хранящим его от волшебства. Это один из самых потаенных уголков города, и я ручаюсь вам за благоразумие доктора Сагорна. Давайте обсудим наши дела здесь.

Шанди не привык к возражениям. Укол досады на секунду исказил его черты, но даже императоры не спорят с волшебниками.

– Прекрасно. Как бы то ни было, столько слушателей нам не понадобится.

Ило едва не рассмеялся, увидев, как с досады вытянулось пухлое лицо Ампили. Сердце пузатого начальника протокольной службы разорвалось бы от разочарования, если его выставили бы с этого эпохального совета.

Король, видно, почувствовал это, ибо его сухая улыбка вновь вернулась на свое место. Он протянул руку Ампили.

– Меня зовут Рэп, – заявил он кратко, хотя едва ли это было необходимо.

Вспыхнув, Шанди представил ему всех, кто был в комнате. Когда настал черед Ило, тот счел церемонию губительной для своего рассудка. Он еще никогда не пожимал руки правящего монарха или волшебника, а пожимая, почувствовал, что эти большие серые глаза видят его насквозь. И снова решил про себя, что этого человека не стоит иметь в числе врагов. Потом вспомнил, что волшебники умеют читать мысли… Разве нет? Он надеялся, что никто не станет спрашивать его о предсказании бассейна.

И думать не смей про этот бассейн!

Волшебник недоуменно оглянулся на Ило, прежде чем пожать руку Акопуло.

Но учтивость имеет свои пределы, и, когда фавн обошел всех, настало время поговорить о делах. Не вспоминая об особом статусе императора. Рэп быстро усадил Эигейз во второе кресло, императрица, укачивавшая ребенка, не поднималась вовсе. Тогда он небрежно бросил:

– Хочешь присесть вон там, Шанди? – указывая на стул с высокой спинкой, придвинутый к столу.

– Да вроде нет, – осторожно проговорил император.

– Тогда старые ноги доктора Сагорна смогут отдохнуть, – опершись спиной о камин, король Рэп оглядел всю компанию с выражением недоверчивой невинности.

Шанди криво усмехнулся:

– Пожалуйста, садитесь, доктор. Мне будет вполне удобно и тут. – Он присел на подлокотник кресла жены. Все остальные нашли себе по чистому куску стены каждый, вновь избегая оказаться слишком близко к волшебнику. В комнате уже было неприятно душно – запах мокрой одежды перебивал даже ароматы древней пыли и плесени.

Весьма необычная обстановка для знаменательного собрания. Ило прикинул, упомянут ли сигнифера в исторических книгах; если только кто-то еще будет писать эти самые книги… Он вспомнил, что та же мысль посещала его и в Пустоши Нефер, перед самым появлением драконов.

– Я не принес с собой хороших новостей, – сказал волшебник, вдруг помрачнев. – Единственная добрая весть – ни на ком из вас я не нашел воздействия магии: ни чар преданности, ни чар обаяния, ничего подобного. Я не могу быть полностью уверен, впрочем, ибо мне не дано видеть заклятий, наложенных более могущественным волшебником.

– Вы чересчур скромны, ваше величество, – ядовито сказал Сагорн.

Король Рэп в задумчивости смотрел вниз на него.

– Нет, дорогой доктор. Признаюсь, некогда мне подчинялись великие Силы, но не теперь. Я не буду объяснять сейчас, что произошло. А возможно, и никогда вам этого не открою. – Он повернулся к императору. – Я буду делать все, что в моих силах, Шанди, но с точки зрения магии это не так уж и много. Если вы ждали, что я одним махом решу все проблемы, то вас ждет разочарование.

– Понимаю. – Глаза императора отливали ледяным блеском, но когда Шанди действительно хотел сдержат свои чувства, ему было под силу обмануть даже Ило, который разглядывал его в упор вот уже два года.

Волшебник пожал плечами:

– Я даже не могу назвать вам имени или природы врага. Кто-нибудь знает их?

Никто не хотел открывать рот. Наконец Шанди произнес:

– Господин Акопуло? Вы наш советник в подобных делах.

Тот надул губы.

– Очевидно, кто-то из окружения смотрителей. Положим, что между Четырьмя пролегла серьезная трещина. По одну руку мы имеем Север и Запад, а по другую – Юг и Восток. Дварф и тролль поддержали возведение на престол вашего величества. Эльф и имп не сделали этого по неизвестным причинам. – Акопуло бросил осторожный взгляд на Сагорна.

– Продолжай! – приказал император, кивая.

– Так как согласия двоих из них было вполне достаточно, Грунт и Расписке нанесли удар двум другим, устроив сегодняшнее… – Акопуло замолчал, явно смущенный етуном, который громко фыркнул, растянув губы в издевательской ухмылке.

– А как же ты объясняешь разрушение престолов? – вопросил Шанди.

– Ответный ход Лит’риэйна и Олибино, сир? Или опоздавшая контратака? Будь все четыре престола разрушены чуть раньше, официального восхождения на трон не вышло бы. Вся церемония теряла свой смысл. – Помолчав, он выдавил:

– Это соответствует известным нам фактам!

– Действительно. Но что скажете вы, доктор Сагорн?

Етун с сожалением покачал головой:

– Это лишь искаженное толкование нескольких фактов, сир. Еще с ученических времен Акопуло привык делить факты на нужные и бесполезные, опрометчиво выбрасывая последние за кажущейся ненадобностью… Сдается мне, он ничему не научился с тех пор. Последние дошедшие до нас известия о смотрителях включают Лит’риэйна, натравливающего своих драконов на войска Олибино. Они готовы были перерезать друг другу глотки! И теперь мы рассматриваем их в качестве союзников?

Ило заметил, что король Рэп явно наслаждается этой перебранкой. В более удачных обстоятельствах он и сам был бы не прочь понаблюдать за битвой умов и остроумия, этим маленьким состязанием ученых, с его антуражем острых перьев, чернильных луж и кучей разорванных в клочья гипотез.

Акопуло уже растерял большую часть своего высокоученого спокойствия. Его лицо налилось кровью, а седины топорщились, почти как спутанная шапка волос Рэпа.

– Это ваше единственное замечание?

– Это лишь наименьшее из них. Приняв как данность, что Четверо часто находятся в ссоре, ты не смог объяснить, почему их нынешние раздоры оказались столь значительны, что перевесили все остальные за три прошедшие тысячелетия, – не забывай, что они даже потребовали разрушения Ротонды! Ты не сумел вскрыть смысл прорицаний и предупреждений, произнесенных там дварфом. И ты никак не объяснил появление здесь короля Рэпа, хотя путь сюда из Краснегара ох как неблизок. И еще, ты вовсе не прокомментировал достоверно известное нам явление пикса его величеству после тысячи лет затворничества! – Сагорн откинулся на спинку кресла, всецело удовлетворенный своей отповедью.

Фавн качнулся вперед.

– Явление пикса? – Он уперся взглядом в Шанди.

Забери Зло проклятую лужу! Герцогство Ило неумолимо обращалось в пар. Он должен был хватать, что дают, и не позволять себе распаляться эротическими грезами. Эшиала склонилась над ребенком, встрепенувшимся во сне. Отблеск свечей на ее лице был способен довести до умопомешательства любого мужчину… Но как бы она ни была прекрасна, несколько минут физического наслаждения где-то на лужайке едва ли стоили герцогства. Теперь она стала императрицей, но пока это только титул. Кто скажет, что может произойти с ними до поры цветения нарциссов?

Эигейз в свою очередь тоже наблюдала за Эшиалой. Милая тетушка, должно быть, еще ни разу в жизни не сдерживалась так долго, храня молчание!

Остальные слушали императора. Ампили в восторге: раскрываются все секреты. Акопуло, кажется, до сих пор горюет, что не выдержал экзамена на проницательность. Хардграа должен обдумывать, от какой еще опасности ему следует уберечь Шанди. А скрюченный проконсул Ионфо… пристально смотрит на Ило. Сигнифер быстро отвел взгляд.

Рассказ кончился.

– Так я пришел к выводу, что это ваш сын, – сказал император в заключение. – Кажется, мне следует принести извинения, но, разумеется, от меня лично ничего не зависело.

– Ты и впрямь видел Гэта, – мрачно проронил фавн. – И он видел тебя! Может быть, даже той самой ночью, но уже не важно, так это или нет. Ему было короткое видение солдата в имперской форме; сначала мы не догадались, что это ты, иначе я приехал бы раньше. Надо было торопиться – меня же предупреждали заранее, что конец тысячелетия чреват бедой.

– Кто предупредил? – озабоченно переспросил Шанди.

– Бог, – сказал фавн, с некоторым удивлением в голосе. – Решив, что до конца тысячелетия еще много времени, я слишком буквально воспринял названную дату. Плюс-минус год-другой… Когда, кстати, началась Война Пяти Колдунов?

– Где-то в двухтысячном, – неуверенно прошептал Акопуло.

– В день праздника Исцеления, в 2003 году, Улиен’квит бежал из столицы, – ехидно промолвил Сагорн. – Вы правы, ваше величество. Год-два в ту или другую сторону не имеют значения.

– Но тысячелетие само по себе что-то значит! – воскликнул фавн. – Пиксы пропали с глаз в процессе Войны Пяти Колдунов. Теперь, тысячу лет спустя, пикс явился его величеству. Кажется, это как-то стыкуется меж собой, не находите? Каждый волшебник, начиная со смотрителей, куда-то подевался из Империи – на своем пути я нигде не встречал никаких признаков использования магии. Я чувствую, что над всем миром нависло какое-то ужасное зло. Предупреждения Чародея Распнекса о хаосе и о падении Свода… они тоже вполне подходят сюда, хоть я и далек от того, чтобы доверять дварфу. Любому дварфу.

Сагорн и Акопуло насупились, переглянулись – и насупились еще больше, найдя друг в друге подтверждение своим догадкам.

– Именно дварф возвел его величество на престол сегодня, – тихо проговорил етун. Акопуло кивнул.

– Но, разумеется, из всех прочих нам стоит доверять исключительно смотрителю…

– Нет! – рявкнул Рэп. – Распнекс – последний из всех, кому мы можем довериться. По дороге сюда я почувствовал… – Голос короля затих, и настала тишина. Он пристально смотрел на ноги Ило.

Остальные подождали, после чего стали перебрасываться недоуменными, озадаченными взглядами. Ило опустил голову и хорошенько рассмотрел свои сандалии. С ними все было в порядке. Одного размера, одна левая – другая правая. Он перевел взор на фавна, но тот медленно бороздил взглядом доски пола.

Что он, с ума сошел, что ли? Такое напряжение, бледность…

Храните нас. Боги! Он видит что-то сквозь пол!

И тогда Рэп заговорил, очень тихо:

– Отойдите от двери, центурион. Не вытаскивайте меча. Ничего хорошего из этого не получится. Хардграа хватился было за рукоять, но затем с неохотой шагнул в сторону.

– Рэп? – тихонько воззвал Шанди, поднимаясь с подлокотника. – Рэп, что происходит?

– Сейчас у нас будет гость, – хрипло ответил волшебник. – Я не единственный, кто питает слабость к драматическим эффектам, Сагорн.

Лестница даже не скрипнула.

Етун поднялся со стула: высокий, седовласый и мрачный, как туча.

– Кто?

– Чародей Распнекс.

Еле слышно пискнув, дверь отворилась.

4

Чародей застыл в дверном проеме, разглядывая императора. Даже на таком расстоянии ему пришлось запрокинуть голову, чтобы их взгляды смогли встретиться. Он был вполовину ниже Сагорна, но зато вдвое шире его; Хардграа не мог сравниться с ним ни в плечах, ни в груди. Волосы и борода дварфа всклокочены. Лицо шершавое, как серый камень, пострадавший от ветров и дождей; морщины походили на трещины. На нем была одежда неопределенно-серого цвета.

– Ты глупец, имп! – прорычал он. Голоса дварфов всегда напоминали мельничные жернова в действии.

Шанди бесстрастно поклонился.

– Вы делаете нам честь своим присутствием, ваше всемогущество.

– Плевать я хотел на эту чушь! Никаких больше «всемогуществ», никаких чародеев, никаких смотрителей. Отчего, во имя Зла, ты не убрался из города, пока была возможность? – Дварф сделал несколько шагов вперед.

Ило заметил снег на его тяжелых ботинках. Рваная рубаха Распнекса казалась влажной. Зачем бы чародею, великому волшебнику, выходить на улицу в такую ночь? Или, раз он все-таки вышел, по крайней мере, не остаться сухим, как Лит’риэйн – под проливным дождем в Пустоши Нефер?

– Я же говорил тебе, «спасайся»! – прогудел маленький волшебник. – Но нет! Тебе непременно надо было притащиться в ловушку – в ту единственную ночь, когда за тобой может последовать даже слепая черепаха! Да ты же оставил следы по всему Хабу! О Боги, какой идиот!

Император густо покраснел в колышущемся мерцании свечей.

За чародеем вошел еще один дварф, с яростной силой притворивший за собою дверь, едва ли не хлопнувший ею. Этот был помоложе и не носил бороды, хотя его верхнюю губу уже тронула растительность, напоминавшая лишайник на скале. Лицо еще сохранило юношескую мягкость – глина, а не сланец, – но бычьи плечи и хмурый взгляд уже были там, где им положено. Этот дварф носил длинные волосы, на модный среди молодежи Хаба манер, но их пряди были серебристо-серыми – хотя откуда у юнца седина? Штаны его Состояли, казалось, из сплошных заплат.

Шанди быстро огляделся, но ни в ком не увидел поддержки.

– Поведай нам, зачем ты пришел, волшебник?

– Да закопайте меня, коли знаю! Ну, наверное, хотел просить его о помощи. – Распнекс махнул в сторону Рэпа. – Но теперь вижу, что зря потерял время. Я надеялся, что он поможет, и надеялся напрасно.

Рэп чуть склонил голову, даже не пытаясь поприветствовать дварфа.

– Назови твоего спутника, – сказал он. Чародей не стал даже оборачиваться к юноше за спиной.

– Гримрикс. Он мой «сторонник». Не смейтесь над его прической, иначе он всех здесь превратит в волосатых гусениц.

Подросток сердито хмурил брови. Цвет камня на его щеках приобрел розоватый оттенок гранита. Ило стало вдруг интересно, умеют ли дварфы улыбаться.

– Значит, ты, имп, не послушал меня! – Распнекс печально помотал головой. – Кто за пределами этой комнаты знает, где ты?

– Никто, кроме легата Угоато.

– И кто же он?

– Начальник преторианской Гвардии. Расписке фыркнул:

– Тогда он уже у них в руках. За ним начнут охоту в первую очередь. Странно, что они еще не добрались сюда.

– Легат с головой предан мне! – взорвался Шанди.

– Уже нет, – оскалился Распнекс.

– Расскажи им, в чем дело, – с грустью попросил Рэп.

– Нет, это ты рассказывай. Я уже пробовал. Еще пару минут назад король Рэп не понимал, что происходит. Теперь же он пожал плечами и повернулся к Шанди:

– В любом случае постараюсь быть краток. Нам угрожает Зиниксо. Уверен, ты его помнишь.

– Бывший Смотритель Запада?

– Вот именно. Он пытался уничтожить меня, но я вышел победителем… – Фавн вздохнул и нерешительно глянул на дварфов. – С год назад Бог поведал мне: не кто иной» как я, виновен в грядущей катастрофе. Должно быть, оттого, что я не убил Зиниксо, когда у меня были возможность и оправдание.

– Ты сделал хуже, – мрачно подтвердил Распнекс. – Гораздо хуже. Но продолжай… Ты сможешь разъяснить этим непосвященным, что ты сотворил с моим племянником?

Рэп почесал в затылке.

– Могу попробовать. Я заключил его в непроницаемый магический пузырь. Его Силы все еще при нем, но он не способен ими воспользоваться. Гм, вы следите за мыслью?

– Вроде смолы на дне лодки? – догадался Сагорн. – Только отталкивает магию вместо воды?

Распнекс издал звук, похожий на шум камнепада; вполне возможно, он всего лишь хохотнул.

– Ты понял, а? Отлично! Рэп оказался сильнее, и Зиниксо не мог разбить чары. Наказание, достойное волшебника!

– И что же случилось потом? – нетерпеливо спросил император.

– О, он совсем сошел с ума. У Зиниксо всегда были какие-то нелады с головой, даже в детстве. Он всю жизнь был подозрительный и робкий. И чем больше росли его силы, тем больше он уходил в себя… Ты понимаешь, о чем идет речь, имп?

Шанди кивнул.

– Я встречал подобных ему людей. Они воображают, будто целый мир ополчился против них.

Все дварфы по природе были нелюдимами, недоверчивыми и замкнутыми типами. Ило ужаснулся, представив себе, до чего мог дойти этот Зиниксо… Распнекс приходился Зиниксо дядей; он должен был хорошо его знать.

– Так получается, он был безвреден, – сказал Шанди, все больше мрачнея. – Чем же он опасен в таком случае?

– Все из-за Светлой Воды, – пояснил Рэп. – Она тоже не могла разбить мои чары, но могла пожалеть его. Она отдала ему волшебницу.

– Отдала?

Распнекс хмыкнул и щелкнул пальцами. Юный Гримрикс нахмурился и выступил вперед, чтобы встать рядом с чародеем, – понятное дело, кому понравится такое обращение!

– Господин?

– Скажи им, что ты чувствуешь ко мне, сынок. Мальчик опустил глаза на носки своих ботинок, и на сей раз его румянец был очевиден.

– Я люблю тебя, – шепнул он.

– Во! Видали? Он мой «сторонник». Я наложил на него чары верности. Он сделает все, чтобы помочь мне. – Распнекс глядел на мальчишку, снова показывая свои отвратительные зубы. – Он даже умрет за меня! Но вообще-то его Силы больше моих. Мы заарканили его втроем, я и двое других моих сторонников. Теперь-то вы понимаете?

Содрогаясь, Ило оглядел ряд потемневших лиц, – и увидел, как вместе с пониманием по ним проходит волна отвращения. И только Эшиала, с ее удивительной выдержкой, оставалась спокойна.

Чародей хлопнул своего юного компаньона по плечу – таким ударом можно расколоть камень:

– Ступай на разведку. Посмотри, как там снаружи.

Мальчишка кивнул и растворился в воздухе. Леди Эигейз издала хрип, похожий на стон, и прикрыла рот ладонью. Секунду спустя колокола зазвучали громче, когда входная дверь приоткрылась.

Зачем, думал Ило, зачем я только отказался от герцогства и дал втянуть себя в подобную историю?

– Светлая Вода к старости была, не разумнее намыленной кошки, – с печалью в голосе сказал Рэп. – Она отдала Зиниксо свою сторонницу – Кразу из племени дварфов. Она была не шибко могущественной волшебницей, но Зиниксо знал многих волшебников Округи. Он послал Кразу вербовать их, начиная, естественно, с самых слабых. Два, три слабых волшебника способны подчинить одного сильного.

– Он занимался этим двадцать лет подряд, – добавил Распнекс рокочущим басом. – Сейчас под его властью целая армия, и все преданы ему до смерти. Мы зовем это Сговор.

Шанди вновь опустился на подлокотник кресла, в котором сидела его жена. Лицо императора было напряжено.

– Почему никто не остановил его?

– Да потому, что никто не знал! – огрызнулся дварф. – Может быть, кроме Светлой Воды, но она чересчур тронулась рассудком, чтобы волноваться из-за подобной чепухи. Я подозреваю, что Зиниксо вел себя осторожно по отношению к ее «сторонникам» – в любом случае его заклятия начали действовать только после смерти смотрительницы. Поэтому она не обращала внимания на его шалости… А теперь он собрал в своем медвежьем углу все волшебство Пандемии!

В заполненной людьми комнате настала тишина: непосвященные пытались осознать размеры бедствия. Старик Сагорн со стоном рухнул в свое кресло, сокрушенно качая головой.

– Значит, под его властью сейчас находится целая армия волшебников, – выдавил из себя Шанди, – хотя он даже не может пользоваться собственной магией? Сколько их?

– Много. Сотни. И все стоят за него горой. И сопляк уже получил обратно свою магию, если Сговор сумел перевесить чары, наложенные Рэпом.

– Но ведь предотвращение таких мерзостей как раз и входит в обязанности смотрителей?

– Конечно, но пока не умерла Светлая Вода, они даже не подозревали о масштабах бедствия. – Глаза Распнекса сверкали, как агаты. – Они отдали мне Север, ибо надеялись, что я смогу положить этому конец, я ведь знал Зиниксо – и знал, как работает его больной рассудок. Но слишком поздно.

Император поднял взгляд на Акопуло, словно приглашая его высказаться. Ничего не произошло.

– Чего же он хочет? – спросил Шанди. Дварф хмыкнул:

– Всего! Я же сказал тебе: чем больше его Сила, тем больше в нем страха! Он знал, что противостоит Четверым, значит, боялся их, ибо только они могли с ним справиться. Вот вам его образ мыслей.

– Значит, именно поэтому вы появились сегодня в Ротонде?

– А зачем бы еще? Признавая тебя императором, мы ждали его удара: он разом мог пришлепнуть всех Четверых! Он мог сокрушить нас, как много лет тому назад сокрушил Агана… Мы с Грунф бросили ему вызов. Мы сделали тебя императором, сынок, но ничего хорошего от этого не жди.

Глаза Шанди сузились с подозрением:

– Зачем же было разрушать престолы? Это работа Зиниксо?

– Да нет же! Это сделал я!

– Четыре трона смотрителей были магическими порталами, – тихо пояснил Рэп, – и вели прямо в их дворцы. Зиниксо мог бы пробиться сквозь порталы силой.

– Мне показалось, что ты ничего не знаешь об этом? – сказал император.

– Раньше не знал, – объяснил Рэп, не отходивший от камина. – Частью я понял это только сейчас, частью – узнал со слов Распнекса. Вы просто не были посвящены в наш разговор, вот и все. Распнекс пока не подчинил меня своей магической Силе, хотя мог бы, и на сей счет вам придется поверить на слово. Ваше императорское величество, теперь вы никому не можете полностью доверять. Если «сторонники» Зиниксо берут человека в оборот, он не способен оказать сопротивление. И, как сказал Распнекс, первым скорее всего они переманят на свою сторону легата Угоато. И с той поры он будет служить Зиниксо верой и правдой до самой смерти. Они все будут ему служить.

– И каковы же цели этого чудовища? – воскликнул Шанди.

Рэп пожал плечами:

– Он безумен, и ему повсюду мерещится опасность. Император обладает властью – значит, он должен быть предан Зиниксо; и то же самое касается всякого, кто обладает властью… Он заставил бы всех в мире полюбить себя, если бы только сумел.

– Где Четверо?

Рэп посмотрел на Распнекса.

– Сбежали, – ответил императору дварф. – У них украли большинство сторонников. Первым ударился в панику Лит’риэйн – и теперь он прячется в Илрэйне. За ним – Олибино, он попросту исчез. Можете себе представить, что Зиниксо сделает с этими двумя, если только они попадут ему в руки. Но их, ждет долгая, мучительная смерть, это уж точно. – Он состроил жуткую гримасу. – И меня, между прочим, тоже нет в списке его лучших друзей Зиниксо.

– А Грунф?

Дварф молча развел огромными ручищами.

Ило чувствовал, как в его внутренностях копошится червь страха. Ампили грыз костяшки своих пальцев, поблескивая белками глаз из темного угла. Эшиала покрепче сжала ребенка.

Старый етун, похоже, был самым хитроумным человеком в этой комнате, – и он оказался напуган больше всех остальных. Опущенное лицо побледнело, руки вцепились в колени.

– Значит, Зиниксо попытается наложить на меня свое «заклятье верности»? – спросил Шанди.

– Конечно. Так будет гораздо проще, чем объявлять императором самого себя. Империя слишком велика, чтобы заколдовать каждого, да императору-дварфу и не станут подчиняться… И потом, он ведь всего боится, стало быть, испугается и переворота! Понимаешь? Но ты будешь править за него, служить ему до конца своих дней. – Распнекс указал толстым пальцем на спящее дитя в объятиях Эшиалы. – И она тоже, и ее собственные дети! Волшебники долго живут.

– Нет! – рассвирепел Шанди. – Ни за что! Дварфы все-таки умеют улыбаться, Ило сам видел. Неприятное зрелище, впрочем.

– А твоя красавица жена? Мой племянник до странности падок на женщин-импов… А теперь-то ты жалеешь, что не внял моему совету?

Шанди обнял Эшиалу за плечи, словно этот простой жест действительно мог вселить в нее уверенность.

– Что же ты посоветуешь сейчас? Дварф снова развел руками.

– Может быть, я смогу вытащить всех нас отсюда. Может быть, я сказал. Зиниксо стал настолько подозрителен, что порой слишком осторожничает. Он может и не успеть бросить на меня достаточно Сил, чтобы остановить нас.

– Если я только смогу спастись… – проговорил Шанди. – Если мы сумеем… Если ты вытащишь нас отсюда, что мне делать дальше?

– Прятаться. Быть может, через пару веков твои потомки смогут выйти из убежища и предъявить свои права на Опаловый трон.

Затем дварф повернулся, чтобы глубокомысленно воззриться на короля Краснегара. Ило не представлял себе, какими молчаливыми посланиями они теперь обмениваются, ибо непосвященные не слышали ни слова. Он даже засомневался, принадлежит ли фавн себе, или чародей уже успел «завербовать» его… Никому нельзя верить!

– Зиниксо сейчас здесь, в Хабе? – спросил Рэп вслух.

– Возможно. Хотя скорее вряд ли: он и сам, наверное, скрывается. Но по столице уже рыщут его подручные. Я их чую.

– И я тоже… К тому же меня едва ли можно причислить к его лучшим друзьям, не так ли?

Распнекс загоготал. Ило еще никогда не слыхал, как смеются дварфы, и надеялся не услышать этого и впредь. Слишком уж этот шум напоминал грохот падающей стены.

– Да уж, едва ли! Тебя и твое королевство, жену и детей. Клянусь, маленький засранец видел тебя в своих снах все двадцать лет, ваше величество!

Помрачнев еще больше, фавн в сердцах стукнул кулаком по каминной полке.

– Почему меня никто не предупредил? – крикнул он.

– Потому что мы думали, ты знаешь! Потому что думали, что ты прячешься, – и надеялись, что ты справишься с ним, когда дойдет до дела!

Огромный фавн побледнел, как бумажный лист:

– Хочешь сказать, вы все ждали, пока я сделаю что-нибудь? Глупцы!

– Кто же мог знать, что ты потерял Силу? – сердито проворчал дварф.

– Странно, что он еще не успел добраться до меня…

– А он тоже не знал! Но теперь ты только жди. И он ведь не хотел с тобой связываться, опасаясь смотрителей, – а раз уж они сбежали… ты следующий, я уверен.

– Предположим, он захватил трон, – прохрипел Сагорн. – Я имею в виду имперский трон, а не краснегарский… Сам, или через марионетку, – что тогда?

Распнекс глядел на него с издевкой:

– Он избавится от любой возможной опасности… А попытку переворота можно увидеть и в простом разговоре.

– Но ведь ему будет принадлежать Империя? Значит, любая угроза Империи будет угрозой Богу на земле? Халиф, к примеру.

Дварф кивнул с куда большим уважением.

– Точно. Халиф – угроза Империи, поэтому от халифа мокрого места не останется. Гоблины собирались начать свою атаку – стало быть, Зиниксо разгонит их по лесам. Но первым делом, разумеется, он разберется с Лит’риэйном и эльфами.

В полной тишине лязгнули зубы Сагорна.

– Он будет править миром, – прошептал старик.

– Через год-два обязательно.

Ило поежился. Как и все импы, он всегда мечтал о всемирной Империи, устроенной по общему порядку. Тогда все расы смогли бы пользоваться выгодами имперского управления… Ило помнил, что эти другие расы никогда не принимали их за выгоды… Но сознание его громко протестовало при мысли, что все они окажутся во власти сумасшедшего.

– А есть ли хоть что-нибудь, способное предотвратить этот ужас? – спросил тихий голос. Все с удивлением обернулись на графа Ионфо, не раскрывавшего рта с момента появления в доме Сагорна. Он был далеко не молод, худ и сутул, – но на лице его застыла мрачная решимость.

Какое-то время все молчали. И тогда король Краснегара сказал:

– Должно быть. Зло побери! Расстояние большое, но попробовать можно, пока Зиниксо не заставил нас сам.

Расписке, казалось, изумился:

– Да тебя же сожрут заживо, только попробуй!

– Я скорее отдам на съедение свое теле, чем разум! – Фавн вздохнул. – И все это действительно моя вина. – Волшебники явно успели поговорить между собой.

– Вот именно, – сказал Распнекс. Раздался тихий голос императрицы:

– Почему же? Что вы такое сделали, ваше величество?

– Я устроил тайник собственной магической силы. Я не могу рассказать сейчас во всех подробностях, но когда я вернулся в Фаэрию… – Рэп моргнул. – Впрочем, не важно.

– И теперь не можешь ничего поделать? – гаркнул на него дварф. – Вот твои дурацкие «добрые намерения»! Куда ты засунул магическую опору?

Рэп покачал головой. Черты его лица исказились, словно от боли.

– Даже не могу сказать. Теперь все кончено. Навеки. Остается уповать лишь на милость Богов.

Он повернулся спиной к собеседникам и уперся кулаками о камин, уставившись взором в стену. Жена, дети, королевство… У короля Рэпа наверняка было больше причин бояться Чародея Зиниксо, чем даже у Шанди.

– Я не понимаю! – провыл Акопуло.

– Он отрезал от мира магическую помощь! – рыкнул Распнекс. – Свод Правил как раз предусматривал подобный оборот! Магическая помощь была заботой Смотрителя Запада. Если какой-то чародей вдруг начал бы собирать армию волшебников, собираясь утвердить свою власть во всем мире. Запад мог создать армию, равную по силе! Как последний шанс. Вот почему никто так и не воспользовался этим правом, хотя Улиен был недалек от этого к концу Войны Пяти Колдунов.

Сагорн скрипуче рассмеялся:

– Запасной выход!

– И твой дружок фавн замуровал его!

Король Рэп резко обернулся, сверкая глазами:

– Ты сказал, Улиен? Война Пяти Колдунов? Тхам! Вот еще одна надежда!

Распнекс вздрогнул.

– Ты спятил!

– Может, и так! Но это сумасшествие – все, что у нас осталось!

Дверь внизу ненадолго открылась, впустив исполненный скорби перезвон колоколов. Секунду спустя в центре комнаты столб воздуха взвихрился, завращался – и сгустился в юного дварфа по имени Гримрикс. В его глазах искрился горный хрусталь.

– Они здесь, господин! Гусары вокруг дома. Все три улицы перекрыты.

– Магия?

– Не было времени посмотреть, но если ты позволишь мне спуститься еще раз и надрать им задницы, я выясню! – В готовности Гримрикс продемонстрировал оскал дварфа: два ряда кварцевых камней.

Этот недомерок собирался одной левой справиться с отборными войсками Империи. Комната погрузилась в тишину.

Ило почти удивился, услышав вдруг в этой тишине собственный голос:

– А не можем ли мы уйти тем же путем, что и мастер Джалон?

Старый етун веселофыркнул:

– Увы, это невозможно!

– Кажется, вы заранее в этом уверены, – с угрозой в голосе произнес Хардграа. Король Рэп рассмеялся.

– И он действительно прав! – Как он мог узнать о происшествии с художником? – И мы оставили бы следы на этом снегу, не так ли? Распнекс, есть идеи?

– Попробовать можно. Я попытаюсь перенести всех в свой дворец.

– Но дом закрыт щитом.

Чародей звучно поскреб подбородок.

– Через минуту его здесь не будет. Гримми, ты можешь самостоятельно поднять этот щит?

Юноша насторожился, хмурясь, но потом вновь расплылся в своей кошмарной улыбке:

– С легкостью, господин.

– Не будь самонадеян – некоторые из этих старых чар подновлялись миллион раз. Не забудь про нижние слои. Когда я толкну его, поднимай щит, и сразу – хлоп его на место! Тебе придется остаться и замести наши следы.

Парень побледнел, как мрамор. Радость битвы мигом слетела с его лица.

– Но если они поймают меня…

– Тогда ты с тем же рвением будешь служить ему, с каким служил мне, – ответил Распнекс. – Но придержи их, пока можешь. И не пытайся следовать за мной, понял?

– Даже если…

– Вообще никогда! Ты, кажется, споришь со мной?

– Нет, конечно!

– Отлично… Слушайте!

Ило показалось, что он не слышит, а скорее чувствует сквозь подошвы сандалий где-то вдалеке едва слышимые, глухие удары.

– Топоры! – сказал король Рэп. – Они взламывают дверь со двора. Зря они с нее начали – там какой-то магический трюк.

– Как бы там ни было, время смываться! – пророкотал дварф. – Вставай, женщина!

Шанди гневно пронзил его взглядом, но тут же потупился и схватил на руки дочь. Эшиала поднялась, Эигейз и Сагорн вскочили следом.

Ило же с ужасом наблюдал за мальчишкой. Гримрикс не сводил со своего повелителя умоляющего взора, и по щекам его бежали слезы. Время от времени он всхлипывал, вытирал нос рукавом, – и все-таки, очевидно, не мог ослушаться приказа, как бы ни старался. Кошмарное подтверждение силе магических чар.

– Может, не все получится гладко, – заявил чародей, – но, я надеюсь, по прибытии нас встретят несколько друзей, которые смогут помочь. Если же враг добрался туда раньше нас, тогда… ну да ладно, рискнем!

– Подожди! – крикнул Шанди. – Что будет потом?

– Я же сказал: отсидишься в норе.

– Нет! – Подняв на руки собственное дитя, император, казалось, вознамерился биться насмерть. – Может, у меня и отняли государство, – но еще не отняли мозги! Я не сдамся. Я буду бороться!

Еще удары, на сей раз ближе; Ило решил, что теперь гусары взялись и за переднюю дверь. Что за чушь несет Шанди? Какой смысл воевать с волшебниками?

Но Шанди повторил снова:

– Я не успокоюсь, пока не получу назад Империю!

– Правда? – хмыкнул дварф. – И с какой же армией ты намерен выйти на врага?

Император обвел комнату горящим взглядом, таким знакомым его сигниферу. – Для начала хватит и нескольких друзей. Пускай их немного, всего только горстка, но они верны мне и крепки духом. Вы пойдете со мной?

– Боги, храните императора! – машинально пробормотал Ило, ибо никакой другой ответ ему на ум не шел.

– Боги, храните императора! – эхом откликнулись остальные, и некоторые громче других. Шанди оглянулся на Рэпа:

– А ты?

Фавн печально улыбнулся:

– У меня нет выбора. Зиниксо не успокоится – пока не сварит в котелке мои потроха и не сровняет с землей Краснегар. Долой тирана!

– Отлично сказано! Победа или смерть! – проревел Шанди.

– Нет! – Как ни странно, этот ответный крик издала Эшиала. Она бросилась к мужу, словно собираясь отнять у него свою дочь. – Как ты смеешь!

– Дорогая? Императрица рыдала.

– Ты не должен рисковать нашим ребенком! – Она попыталась забрать Майу у Шанди, и та проснулась с недоуменным воплем.

– Эшиала! Молчи!

– Дочь мне важней твоего трона!

Они оба кричали вместе, и между ними завывала маленькая принцесса.

– Бог Дураков! – пробормотал дварф.

Удар! Дом содрогнулся. Колокола вдруг зазвучали ближе и слышнее.

– Уноси нас, чародей! – сказал Рэп. – Быстро!

Узки врата:

Не важно, сколь врата узки –

Я не страшусь дурных вестей.

Хозяин я своей судьбы

И капитан души своей.

Хенли. Invictus

Дэйв Дункан Изгои

Пролог

– Духи? – пробормотала старуха. Она повыше подняла фонарь и стала вглядываться в темноту. – Что это вы так всполошились, духи?

Ветер завывал в высоких стропилах, шевеля подрубленными краями пыльных полотнищ, которыми была накрыта мебель. Откуда-то доносился стук оконных створок. Стены зала уходили высоко вверх, к самой крыше дома. Тусклый свет фонаря не мог рассеять царившей здесь тьмы, но старухе это было и ни к чему – она знала зал как свои пять пальцев: лестницы, балконы, огромный каменный камин по одну сторону, хоры по другую, грязные окна… Подняв голову к опутанным паутиной невидимым балкам, она почувствовала разлитую в воздухе неясную тревогу.

– Что это с вами, духи? – прокудахтала она.

Оконные створки стучали во тьме. Ветер с воем кружил над крышей. Из-под ног выкатывались и тут же исчезали в темноте невесомые комки пыли.

Старуха поежилась, почувствовав подступивший к груди холодок. Поплотнее запахнув шаль узловатыми пальцами, она засеменила через зал. Золотистый свет фонаря отражался в стеклах высоких окон, по пыльным простыням ползли тени. Сколько пиршеств знал этот зал, сколько видел он веселья, музыки, танцев… Но вот уже много лет по нему ходила только старуха – она одна и больше никто…

И вновь старуха ощутила их присутствие – они следили за ней, они прислушивались. Она чувствовала их злобу, их гнев.

– Духи, сегодня сюда никто не придет! – воскликнула она. Ее слабый голосок слился с завываниями ветра. – Там, снаружи, идет снег, духи. Такие снегопады – большая редкость, а ведь до зимних Празднеств еще целых три недели! Нет, сегодня он не придет!

Пронзительные завывания…

«Ветер», – подумали бы другие, ее же провести было невозможно.

Старуха склонила голову набок и стала напряженно вслушиваться.

– Вон как! – воскликнула она. – Колокола, говорите? – Старуха вновь прислушалась, и тут же ветер донес до нее тот же низкий звук. – В этом все дело? Они-то и не дают вам спать? – Она вновь примирительно закудахтала. – Его уже нет. Сегодня его черной душой завладело Зло. Не удивительно, что вы так разволновались, духи!

Она на миг умолкла и прислушалась.

– Нет, духи, тот, другой, сегодня не появится. Слишком уж снегу много.

Новых вопросов не последовало. Тут же успокоившись, старуха захихикала, развернулась и зашаркала прочь, к своему прибежищу, что находилось в цокольном этаже.

А створки все так же стучали, а ветер все выл и выл…

Глава 1 Горящая палуба

1

Зима и скорбь – тяжелые, словно сапоги иноземного поработителя, – опустились на великий город. По пустынным заснеженным улицам медленно пробирался одинокий экипаж. Город тонул в непроглядной тьме…

Храмовые колокола не смолкали ни на минуту. Еще бы – Эмшандар IV правил Империей пятьдесят один год… Его кончина оставила в сердцах подданных разверстую рану – снести подобную боль могли только импы.

Внезапный буран лишь усиливал горечь этой скорбной ночи. Даже скрип колес и стук копыт звучали сегодня на удивление глухо. Экипаж ехал без эскорта, хотя во время поездок по столице Ионфо – графа и проконсула – должны были сопровождать преторианские гусары. Этой ночью соображения секретности значили больше, чем защита от разбойников, а волшебство заключало в себе куда большую опасность, чем любая обычная форма насилия.

Время от времени Рэп поднимался со своего места и через оконце давал указания сидевшему на козлах вознице, ибо темень и кружащий снег то и дело ставили последнего в тупик. При желании он смог бы обойтись и без кучера, направляя лошадей в нужную сторону, однако любое явное обращение к магическим силам в эту зловещую ночь могло обернуться бедой, и потому Рэп воздерживался даже от этого пустякового волшебства.

Краткий всплеск магических энергий, который он ощутил после смерти императора, уже сошел на нет. Оккультный план вновь исполнился тишины – он стал таким же загадочно безмолвным, как и во время его утомительного сорокадневного путешествия из Кинвэйла. Магической активности не чувствовалось – слабый фон в расчет можно было не брать. Он слагался из излучений волшебных замков, управляемых игральных костей, плащей-невидимок и прочей обычной для столицы забавной мелочи. Этот магический арсенал по большей части принадлежал светским особам. Впрочем, не следовало забывать и о том, что в Хабе всегда пользовались большой популярностью защитные оккультные экраны, под которыми могли скрыться от посторонних глаз целые здания. О том, что происходит в столице на самом деле, можно было только гадать. Тишина же казалась зловещей.

Этот долгий день, завершавший бесконечную вереницу таких же мучительных дней, утомил его вконец. Он чувствовал себя старым и разбитым. «Тридцать пять – не возраст, – уверял он себя, но тут же возражал:

– Молодостью это тоже не назовешь…» Во время предыдущего визита в Хаб он был вдвое моложе…

Что до спутников, то они были намного старше его. Граф Ионфо скрывал тревогу и усталость под маской учтивой заботы о своей госпоже, спина же его при этом страшно ныла от бесконечной тряски.

Даже в темноте Рэп видел, что старый аристократ едва не кричит от боли. Ослабить или вовсе снять эту боль значило бы достойно отплатить за то необычайное радушие, с каким граф принял неожиданного гостя. Однако Рэп не осмеливался прибегнуть к силам, которые тут же выдали бы его с головой в тот миг, когда над миром нависло неведомое Зло…

Претензии графини Эигейз на веселость могли обмануть кого угодно, но только не волшебника. Графиня прекрасно усвоила уроки, некогда преподанные ей иносовской тетушкой Кейд. Назвать Эигейз «полной» можно было разве что из сострадания, при этом она умудрялась оставаться заботливой, жизнерадостной, любящей всех и любимой всеми женщиной, ничуть не тяготившейся своею тучностью. Положив в корзину оставшиеся от очередной трапезы продукты, она извлекла из нее большую коробку шоколадных конфет и не без удовольствия принялась поглощать их одну за другой.

Разговор прервался сам собой, едва экипаж оказался возле одного из храмов, оглашавших округу тоскливым звоном колоколов. Обсудить следовало очень многое, но сейчас, когда была неясна судьба самой Империи, все темы казались слишком незначительными. Рэп вежливо выслушал новости, касавшиеся различных сторон жизни членов многочисленного семейства его хозяев, при этом – как это и водится у импов – дело не ограничилось одними только детьми и внуками. В свою очередь он поделился с графиней краснегарскими новостями, попутно заметив, что Инос находится в добром здравии, вернее, находилась в таковом шесть недель тому назад. Затем ему пришлось ответить на множество вопросов, касавшихся Кейди, Гэта, Ив и Холи.

На следующий день близнецам должно было исполниться уже четырнадцать. На сей раз праздник пройдет без него…

– Теперь недолго, – заметил он, прислушиваясь к затихающему звону колоколов. – Здание с золочеными шпилями – это храм Преуспения, не так ли?

Он прекрасно знал это – графа, утвердительно кивнувшего в ответ, можно было не беспокоить. Рэп поднялся со своего места и приказал вознице свернуть за угол. Как ему хотелось поддержать магическими силами этого беднягу, который правил сквозь снег и мглу, стараясь не думать о том, что в его карете едет волшебник. Следовало отдать ему должное – с лошадьми возница отлично управлялся. Впрочем, удивляться не приходилось – как и сам Рэп, возница был фавном, а фавн для скота – что масло для булки.

Путешествие слишком затянулось. Император и не подозревал о том, что Рэп едет в столицу. Если он покинет дом Сагорна до прибытия Рэпа, может произойти все что угодно… Терпение, главное – терпение!

– Мой господин, – сказал Рэп, – если вы в силах, расскажите мне еще раз о том, что вы видели в Ротонде. Возможно, вам удастся вспомнить какие-то новые детали.

Эту историю он слышал уже дважды – из вторых и из первых рук. Тем не менее понять в ней что-либо пока не мог.

Несмотря на крайнюю усталость, старый граф согласно кивнул.

– С радостью. Вы хотите, чтобы я рассказывал все так, словно вы слышите эту историю в первый раз?

– Если это возможно.

– Прекрасно… Пошатнувшееся здоровье императора навело Шанди на мысль о том, что неплохо было бы ввести институт регентства… Мы разыгрывали в лицах церемонию возведения на престол. Шанди – теперь это, разумеется, его величество – сидел на Опаловом троне, проявляя признаки явного нетерпения. Принцесса… императрица… сидела рядом с ним на троне сановника. В Ротонде стоял полумрак – купол был укрыт снежной шапкой.

– А еще там стоял лютый холод, – вставила Эигейз, взяв очередную конфету.

– Верно… И тут вдруг нам сообщили о кончине императора.

– Кто сказал вам об этом? – полюбопытствовал Рэп.

– Солдат.

– Центурион Хардграа, – добавила Эигейз. – Начальник охраны Шанди.

– И, стало быть, его доверенное лицо, – кивнул Рэп, решив про себя, что это обстоятельство не имеет отношения к делу. Волшебник не нуждается в агентах – он знает все и без них. Четверо узнали о том, что сердце Эмшандара остановилось, еще до того, как это поняли медики, дежурившие у кровати старца.

– Конечно, доверенное, – согласился Ионфо. – Солдат сказал об этом юному Ило. Порой тот может смошенничать, однако это не мешает ему оставаться личным сигнифером Шанди, стало быть, ему тоже можно доверять. Мне непонятны истинные причины этого… Впрочем, не важно. Ило подошел к трону и сообщил о случившемся новому императору. Разумеется, все присутствующие тут же поняли, что это за новость.

– Еще бы не понять, – заметила вскользь Эигейз.

– Думаю, все это заняло не больше минуты, – продолжил Ионфо. – Императрица заключила супруга в объятия… Тот что-то сказал королевскому предводителю герольдов… Затем появился маг… Все это продолжалось с минуту – не больше.

– К какой из сторон света был обращен Опаловый трон?

– На север… Был день Севера. Четыре трона смотрителей расположены по периметру… Впрочем, вы наверняка знакомы с устройством Ротонды, не так ли?

Рэп поежился.

– Еще бы! Однажды я там едва ноги не протянул… Выходит, старшим смотрителем Четверки тогда был Распнекс. Право созывать совет принадлежало именно ему. Но имело ли все это значение, и не помешали бы ему в любом случае? Что могла задумать Четверка? Что происходило в оккультной политике Империи на самом деле? Рэп разочарованно заскрипел зубами. Полночь уже миновала, теперь выполнение обязанностей старшего смотрителя должно было перейти Востоку – Чародею Олибино, этому напыщенному идиоту. Впрочем, важно ли это?

– Все повернулись в его сторону, – продолжал граф. – Я уже говорил о том, как темно было в Ротонде. Белый же трон прямо сиял… вернее, светился. Светился… словно фонарь. Украшавшие его драгоценные каменья так и сверкали. Смотритель стоял на возвышении рядом с троном.

– С Распнексом я тоже знаком, – кивнул Рэп. – Угрюмый, как и все дварфы, но не скажу, что слишком злой. – Кто знает, что с ним могло произойти за эти восемнадцать лет… – С той поры как он стал смотрителем, прошел год, верно?

– Немного меньше.

– А ведь он – маг довольно заурядный… Когда Светлой Воды не стало, оставшиеся три смотрителя могли найти для северного направления и более могущественного чародея – ведьму или, скажем, мага, однако они этого не сделали. Почему?

Граф принялся рассказывать о том, как Распнекс потребовал немедленного провозглашения нового императора. Он не смог сдержать улыбки, вспомнив растерянность старого герольда и мгновенную реакцию сигнифера Ило, зачитавшего нужный текст по памяти.

– Похоже, этот малый неплохо соображает, – заметил Рэп. Насколько он помнил, Шанди тоже отличался живостью и сообразительностью. Он ничуть не походил на тех безликих лидеров, которые окружают себя такими же, как и они сами, болванами.

– Ило – известный прохиндей, – вздохнула Эигейз. – Его мать была моей близкой подругой. Он до сих пор называет меня тетей… Ммм… Вы… вы ведь знаете… он – Иллипо.

Лицо ее выражало скорбь, которую при свете дня она постаралась бы скрыть.

– Да. Последний из Иллипов, – поддержал супругу граф.

– Но кто такие эти ваши Иллипы? – спросил Рэп, немало озадаченный резкой сменой настроения собеседников.

– Когда-то они были очень богаты, – осторожно ответил Ионфо. – Большой старый клан… Три или четыре года назад случился скандал. Обвинение в измене и так далее. – Еще более осторожно граф добавил:

– Эмшандар тогда, похоже, перестраховался. Впрочем, он ведь был уже таким старым…

Импы не станут дурно отзываться о своих императорах, особенно о тех, которые только что скончались.

Однако что же это выходит? Из всего клана уцелел один-единственный человек? Рэп на миг задумался и тут же поразился тому обстоятельству, что единственный оставшийся в живых представитель старого рода оказался доверенным лицом внука и наследника Эмшандара. Хорошенькое дельце!

– Выходит, императором Шанди объявил не кто иной, как его собственный сигнифер, назвавший его Эмшандаром Пятым?

– Именно так.

Эигейз захихикала.

– При всем при том вся Империя кличет его именем Шанди.

– Долго это не продлится, – заметил граф. Невнятно извинившись. Рэп вновь поднялся со скамьи и попросил возницу повернуть на улицу Акаций. Дом Сагорна имел несколько входов, но сегодня ничто не мешало им направиться прямиком it парадному подъезду.

– Почти на месте, – сообщил он, вновь усаживаясь.

– Остальное вам известно, – со вздохом закончил свою историю граф. – Шанди взял в руки государственные реликвии – щит и меч и вызвал смотрителей. На вызов его ответила одна только Чародейка Грунф.

– В тот же миг! – заметила Эигейз неодобрительным тоном.

– Соответственно, всем стало ясно, что прочие смотрители ничего не имеют против его восшествия на престол. Достаточно было согласия и двух из них. С этого момента и до самой своей смерти Шанди будет законным императором.

Рэпу доводилось встречаться и с Грунф, правда, видел он ее издалека. Она была сильна, но, как и большинство троллей, слишком ленива. Неожиданно он вспомнил о том, что эта крупная женщина вот уже восемнадцать лет находится у власти, и от этой мысли ему стало грустно. В свое время она заняла место мерзавца Зиниксо.

Рэп чувствовал, что Зло, угрожавшее миру, неким образом было связано именно с Зиниксо. Волшебников же предчувствия редко обманывают.

Ни Распнекс, ни Грунф не стали бы уничтожать Свод Правил, ибо понимали, что после этого мир неминуемо погрузится в хаос. Что до Олибино, то тот был пустым и глупым позером, если не сказать – идиотом. Ничего не стоило втянуть Смотрителя Востока в любое сколь угодно грязное дело. Югом владел эльф Лит'риэйн, поступки которого не подчинялись обычной логике – эльфов не понимал никто. Почему же эта парочка не появилась в Ротонде, почему она не пришла приветствовать нового императора?

Экипаж выехал на улицу Акаций. Рэп заметил стоящие вдали три кареты, охранявшиеся двумя десятками гусаров. Кони весело заржали, приветствуя друг друга. Вероятно, теперь свет фонарей мог различить и возница. Интересно, как отнесутся к этому нашествию соседи? Сагорн и его компаньоны явно будут вне себя от ярости, оттого что кто-то посмел нарушить их покой.

– Жаль, что я не помню последних слов дварфа, – вздохнул Ионфо. – Я ведь мог чего-то и не расслышать. Когда в Ротонде пусто, там сильное эхо; голос же у Распнекса низкий…

– Насколько я помню, – заметил Рэп, – голос у Распнекса – точь-в-точь гул камнепада. Если вы позволите мне немного оживить вашу память…

Волшебник заметил на лице графа испуг, однако тон старика при этом оставался таким же спокойным.

– Конечно, господин. Я буду только рад этому… Силы для этого нужно совсем немного – чуть-чуть больше того, чем располагает балаганный гипнотизер. Воздействовать на чужое сознание – дело нехитрое.

– О Боги! – воскликнул граф. – Я… Будь я проклят! Э-э-э… Ваше величество, вы не могли бы оживить все мои воспоминания?

– Не думаю, что это вас обрадовало бы. Как говорится – ничего слишком.

– Да, да, я понимаю, о какой опасности идет речь… – Все еще щурясь, Ионфо принужденно захихикал и попытался усесться поудобнее. – Перед своим исчезновением Чародей Распнекс сказал следующее: «Бери жену и дитя, спасайся, ибо город таит в себе опасность. Свод Правил нарушен, и Хаос правит Миром!» Я не выпустил и не добавил от себя ни слова.

Супруга графа неуверенно улыбнулась и погладила его по руке.

– А потом все четыре трона взорвались, словно их поразило молнией. Смысл этого своеобразного послания не так уж и важен, но уж слишком оно было выразительным…

– Благодарю вас, – мрачно кивнул Рэп, который и на сей раз не услышал ничего особенно интересного. Вне Свода Правил, регулировавшего прикладные политические аспекты магии, мир неминуемо должен был обратиться во что-то кошмарное.

Экипаж подъехал к дому и остановился рядом с другими каретами. Одетая в бронзу рука потянулась к дверной ручке.

2

Стройные гусары в щеголеватой униформе стояли навытяжку, однако волшебник тут же почувствовал их угрюмое недовольство. Их смущала не столько погода и те отвратительные трущобы, среди которых они оказались, сколько то обстоятельство, что ими командует не преторианец. На начищенном до блеска бронзовом нагрудном доспехе Хардграа был изображен лев, являвшийся, как известно, эмблемой XII легиона. Старый Эмшандар и юный Шанди носили такую же форму.

Центурион – нескладный увалень с перебитым носом – подозрительно уставился на незнакомца. Стоило Рэпу представиться, как на лице центуриона появилась довольная ухмылка. Воин важно отдал честь высокому гостю. Судя по всему, сообразительности этому детине было не занимать – в выборе телохранителя принц не ошибся.

– Император будет вам рад, ваше величество, – рявкнул Хардграа.

– Я с удовольствием возобновлю наше знакомство. Центурион, забудьте о формальностях и поскорее отведите меня к своему господину.

Выказывая всем своим видом полное согласие со столь разумным отношением к этикету, Хардграа подал руку спускавшейся по обледеневшим ступенькам кареты графине. Гости поднялись к парадному входу. Рэп чувствовал, что жители соседних домов по большей части уже спят, хотя некоторые все еще продолжали свое скорбное бдение. Что касалось особняка Сагорна, то он был скрыт за магическим щитом.

Дома на этой узкой улочке стояли вплотную друг к другу; однообразность расположения окон и дверей наводила на мысль о подобии их интерьеров, однако мысль эта не соответствовала действительности. В свое время жилище Сагорна чрезвычайно расширилось, поглотив множество комнат и помещений, прежде принадлежавших соседям; оно превратилось в запутанный многоуровневый лабиринт, в невероятно сложную систему лестниц, коридоров и комнат, имевших зачастую самые причудливые формы. Выйти из дома Сагорна можно было не только на улицу Акаций, но и на несколько соседних переулков.

Поднявшись примерно до середины лестницы. Рэп рискнул заглянуть в будущее. Эффект оказался столь сильным, что он согнулся в три погибели и едва удержался на ногах. Волшебника поразили масштабы надвигающейся катастрофы. Отдаленное Зло, присутствие которого в мире он чувствовал вот уже не одну неделю, теперь заполняло собой весь этот город. Оно присутствовало буквально всюду. Вероятно, и прежние его ощущения определялись этой невиданной доселе активностью магических сил. Исполненный отчаяния внутренний голос заметил, что противостоять натиску истории невозможно. Нервы тут же сжались в комок. «Бежать!» – мелькнуло в голове, да вот только бежать теперь было некуда… На миг Рэпа охватила паника, отчего его бросило в дрожь.

Его мысленному взору предстали Инос, дети, Краснегар. Вспомнились Божий суд и предостережения. Если уж он до какой-то степени повинен в надвигающейся катастрофе, ему не остается ничего другого, как только попытаться предотвратить ее, сколь бы безнадежной ни казалась эта затея.

Рэп расправил плечи и шагнул к двери. Все еще трепеща от ужаса, он ступил под магический щит. Внешний мир тут же исчез из поля видения.

А мысленному взору предстал запутанный лабиринт, состоявший из бесконечной вереницы комнат, коридоров и лестниц. Все обитатели этого дома собрались в комнате, находившейся на верхнем этаже, остальные комнаты были пусты.

Поднимаясь вслед за своими спутниками по узкой скрипучей лестнице. Рэп отметил, что за прошедшие восемнадцать лет место это не стало лучше. Напротив – оно стало еще более грязным и запущенным. Похоже, каждый из пяти живших здесь холостяков старался переложить работы по дому на своих товарищей.

И все-таки здесь, за экраном. Рэп мог чувствовать себя в безопасности. Впервые за несколько последних недель он мог расслабиться и забыть об избыточном самоконтроле. Для начала он избавился от чувства физической усталости и постарался снять боль в спине старого графа, медленно поднимавшегося по лестнице прямо перед ним. Магия вызывала к жизни массу проблем этического свойства, но она же первой могла стать и подлинным благословением.

Вслед за спутниками он переступил через порог людной комнаты, и в тот же миг его представили присутствующим. Душная, освещенная неярким пламенем свечей комната больше всего походила на свинарник. Здесь стояло всего три кресла, хотя присутствующих набралось одиннадцать человек. Окно было наглухо закрыто ставнями, решетка забита немыслимым сором.

Рэп тут же нашел глазами императора, пусть в облике последнего и не было ничего особенно примечательного – обычный молодой человек в коротком камзоле и плаще. Маленький щуплый мальчонка превратился в довольно заурядного молодого человека с прыщавым лицом, что для мужчин-импов не редкость. Впрочем, неожиданно свалившееся на него бремя королевской власти не могло не сказаться на состоянии его души. Волшебник выделил его среди прочих именно по характерной яркости натуры. Император смотрел на Рэпа, взвешивая все возможные «за» и «против», оценивая вероятность обмана, подлога, измены…

– Рэп? – прошептал он. – Рэп, неужели это ты?

Волшебник усмехнулся.

– Шанди, ну ты и вырос! Могу побиться об заклад – теперь ты ни за что не сможешь пройти в двери Императорской библиотеки!

– Рэп!

Император поспешил навстречу волшебнику и заключил своего старинного приятеля в объятия.

Да, этот молодой человек был талантливым правителем и воителем – с одной стороны, он был предельно осмотрительным, с другой – умел принимать быстрые решения. Этим даром он обладал даже в бытность свою ребенком. Рэп лишний раз убедился в своей правоте. Если уж новый император вызывает у него симпатию, значит, они смогут поладить, что бы при этом ни происходило в мире.

Впрочем, то обстоятельство, что Шанди не уехал из столицы, свидетельствовало об известном его упрямстве – ведь он тем самым проигнорировал предупреждение чародея. Рэп должен был как можно быстрее склонить императора к единственно правильному в этой ситуации решению… Но как это сделать? Необходимой для этого светской властью он не обладал, навязывать свою волю другим с помощью магии было противно, пусть в данном случае подобный шаг и представлялся вполне оправданным.

Маленькая принцесса Майа спала на коленях у матери. Императрица Эшиала даже не привстала с кресла. Бросив на гостя хмурый взгляд, она протянула руку для поцелуя. Императрица была очень молода, на удивление красива и до смерти перепугана. Впрочем, ей удавалось скрыть свое внутреннее состояние от окружающих.

Рэп учтиво поклонился, поцеловал ей руку и пробормотал положенные в таких случаях приветственные слова. И как это Шанди не замечал того, что его жена находится на грани нервного срыва? Боги! Как трудно быть волшебником! Конечно же, он мог помочь Эшиале, но сейчас у него не было для этого времени.

Лицо императрицы казалось ему странно знакомым. Возможно, все объяснялось ее совершенной классической красотой, но Рэп не мог избавиться от ощущения, что где-то уже виделся с нею. Конечно же, в Краснегаре она не бывала… Может быть, он встречался с ней в Кинвэйле? Она явно не относилась к той категории женщин, которых забывают, едва расставшись с ними…

Рэп повернулся к Сагорну. В комнате, полной импов, старый етун возвышался, словно ель среди зарослей ежевики, – он был на голову выше всех прочих. На его морщинистом белом как снег лице застыла знакомая саркастическая усмешка, голубые льдинки глаз, поблескивая, смотрели из-под нелепого пыльного берета, прикрывавшего его тонкие седые волосы. Морщины в уголках рта за эти годы стали глубже, поношенный, видавший виды домашний халат – излюбленное одеяние Сагорна – еще грязнее. И все-таки казалось, что за прошедшие восемнадцать лет етун нисколько не постарел, в чем, конечно же, не последнюю роль сыграло волшебство Рэпа.

Товарищи Шанди молча ожидали распоряжений. Сильные и слабые стороны доверенных лиц нового императора как нельзя лучше свидетельствовали о его способностях и возможностях. Первый из приближенных, хорошо одетый толстяк, нервно косился на знаменитого волшебника. Вместо того чтобы представить Рэпу своего слугу, Шанди принялся убеждать волшебника в том, что ему, императору, следовало бы вернуться во дворец.

Что и говорить – подобный ход был бы не только смертельно опасным, он вверг бы их в болото дворцовой помпезности и этикета, в которое Рэпу страшно не хотелось погружаться. Шанди явно был рожден для порфиры, королю же Краснегара, бывшему конюху, помогли взойти на престол единственно его магические способности… И все-таки в настоящей ситуации ему не оставалось ничего другого, как сыграть роль старшего. Он должен был убедить Шанди в своей правоте – иного выхода попросту не существовало.

– Прекрасное место для тайных встреч, – уверенно заявил Рэп. – Здание защищено экраном. Во всем городе нет второго такого местечка, надо отдать должное благоразумию доктора Сагорна… – При этом замечании старый етун удивленно поднял брови. – Я думаю, нам следует обсудить все наши проблемы, не выходя отсюда.

Император заметно помрачнел.

– Ладно… Вот только лишних придется удалить. Лицо толстяка разом опало, словно было слеплено из тающего масла. Рэп немало поразился столь неожиданной реакции и протянул незнакомцу руку.

– Меня зовут Рэп.

Шанди сдался.

– Имею честь представить лорда Ампили, – холодно произнес он. – Это наш глава протокольной службы.

Ампили раскраснелся – неожиданное развитие событий чрезвычайно смутило его. Все импы страдают любопытством, у него же эта особенность была развита сверх всякой меры. Каким бы ни был его официальный титул, он скорее походил на начальника службы разведки Шанди или даже на императорского осведомителя.

– Господин Акопуло, политический советник…

Второй помощник оказался миниатюрным иссохшим человечком, в котором было что-то от жреца. Глазки его по-птичьи поблескивали. Почувствовав в нем недюжинный ум. Рэп решил, что имеет дело с главным стратегом императора.

Следующим был представлен красивый молодой человек в латах, украшенных накидкой сигнифера, сшитой из волчьей шкуры. Его рукопожатие было крепким, манеры – уверенными, улыбка – широкой. Рэп мысленно выругал себя за предвзятость – умение держаться достойно вовсе не недостаток. У сигнифера Ило были все основания вести себя именно так, а не иначе, ведь он герой войны, единственный оставшийся в живых представитель древнего рода и, наконец, доверенное лицо нового императора. Не красота и не грубая сила позволили ему снискать эту славу.

Рэп отвел взгляд в сторону Ило и тут уловил накатывающую волну страха. Жизнерадостная улыбка не сходила с лица молодого человека, однако за ней проглядывало что-то вроде чувства вины, нечто такое, о чем не должен был знать волшебник. Сердце юноши билось теперь вдвое чаще.

Рэп хотел было заглянуть ему в душу, но… «Этика!» – одернул он сам себя. Рыться в чужих мыслях и чувствах – значит злоупотреблять силой.

Церемония представления завершилась. Рэп стоял перед центурионом Хардграа, гранитным монолитом застывшим возле двери. С центурионом они уже виделись.

Восемь мужчин, две женщины, спящий ребенок…

Пора было переходить к делу.

Конечно, его предупреждение запоздало, и все-таки он должен был сказать им всю правду.

Доблестная графиня Эигейз так и стояла посреди комнаты.

– Пожалуйста, присядьте, моя госпожа, – предложил ей Рэп. Не обращая внимания на хмурящегося Шанди, он усадил в кресла графиню и старого Сагорна.

Император устроился на подлокотнике кресла, в котором сидела его супруга. В его манерах чувствовалась нарочитая холодность – Шанди прекрасно понимал, что Рэп поддразнивает его. Интересно, прислушается ли император к гласу разума или же впадет в ярость? Если уж он не внял совету Смотрителя Севера, то вряд ли послушается волшебника. Как заставить только что восшедшего на престол монарха оставить свой трон и бежать из подвластной ему империи?

Рэп прислонился спиной к камину и обвел взглядом комнату. Все присутствующие держали себя крайне настороженно. Как быть? Что он должен сказать им?

– Ничего сколько-нибудь радостного сообщить вам я не смогу, – начал он издалека. Положение было настолько серьезным, что он опасался открывать им разом всю правду. – Утешает единственное: ни один из вас не находится под действием магических чар – приворотных, отворотных и всех прочих. Хотя, должен признаться, полной уверенности в этом у меня тоже нет – волшебник более могущественный мог обмануть меня…

– Как вы скромны, ваше величество, – ядовито заметил Сагорн.

– Зря это вы, доктор. Некогда я действительно обладал немалой силой, но теперь, увы, это время прошло. Объяснять причины этого я сейчас не намерен, возможно, подобное объяснение вообще излишне… – Заметив, что старый етун не верит ни единому его слову. Рэп повернулся к императору:

– Разумеется, вы можете рассчитывать на мою помощь, но никаких чудес я вам не обещаю. Если вы ждете от меня решения всех ваших проблем, то будете разочарованы…

– Все ясно, – кивнул император. Слова волшебника не убедили и его, но в отличие от етуна он не демонстрировал своих сомнений столь открыто. Император действительно ждал от Рэпа моментального решения всех проблем.

Для того чтобы переубедить собеседников. Рэпу пришлось бы прибегнуть к волшебству.

– Мне не известны ни имя, ни природа врага, – вздохнул волшебник. – Вы-то сами что-нибудь знаете?

– Господин Акопуло? – повернулся Шанди к своему помощнику. – Вы наш советник в подобных вопросах.

– Спекуляция на отсутствии нужных данных – вещь опасная… В качестве рабочей гипотезы возможно принять…

Маленький человечек смахивал на жреца, но говорил тоном школьного учителя. Его идеи относительно поведения смотрителей казались не правдоподобными даже Рэпу, опыт общения которого с Четверыми позволял ему делать едва ли не произвольные допущения. Сагорн же даже не пытался скрыть своего угрюмого скептицизма. Вскоре его презрительную усмешку заметил и Акопуло.

– Моя концепция основана на фактах! – побагровев, воскликнул советник.

Шанди попросил высказаться противную сторону, и етун тут же пошел в наступление.

– Нет, мой господин. Факты явно передернуты. Еще в бытность студентом Акопуло грешил склонностью к субъективизму – с той поры он нисколько не изменился. Последнее дошедшее до нас известие, касающееся смотрителей, таково: Лит'риэйн напустил своих драконов на легионы Олибино. Они готовы перегрызть друг другу глотки! Разве можно считать их союзниками?

Ученость для етунов – качество весьма необычное. Сагорн был нетипичным етуном, но не настолько, чтобы не обладать присущей этим существам воинственностью. Он явно хотел изничтожить незадачливого импа, причем делал это с обычной для етунов безжалостностью. Язык заменял ему топор.

Маленький Акопуло рассвирепел не на шутку.

– Это ваше единственное возражение?

– Нет. Самое незначительное, – усмехнулся Сагорн в ответ. – Да, ссорятся Четверо нередко, но скажите, почему сегодняшние разногласия опаснее тех, что возникали в течение трех последних тысячелетий? Таких кошмарных вещей, как осквернение Ротонды, прежде не случалось, верно? Далее. Вы не смогли понять пророчеств дварфа. Вы не можете сказать, что заставило короля Рэпа покинуть свой Краснегар и прибыть к нам. И еще – вы наверняка не сможете объяснить того, почему нашему императору явилась женщина-пике, пиксов же, как известно, не было здесь целое тысячелетие!

– Пикс? – изумился Рэп. Неужели Шанди действительно видел пикса?

– Вполне возможно, она была из пиксов, – усмехнулся император, заметив изумление волшебника. – По дороге в Хаб мы остановились на почтовой станции неподалеку от Пустой Усадьбы. Мне явилась старуха, которой прочие мои спутники, находившиеся там же, не видели. Доктор Сагорн, которому я описывал ее внешность, сказал, что она, похоже, из пиксов.

Рэп бросил взгляд на старого плута – выцветшие голубые глаза етуна удовлетворенно блеснули. О своей неосведомленности в подобных вопросах Сагорн предпочитал умалчивать. Все его познания в этой области были почерпнуты из разговора с Кэдоланом, который состоялся восемнадцать лет назад на борту «Непобедимого», боровшегося с бурей где-то у берегов Зарка. Рэп и корабельный гном находились тогда в трюме, однако волшебник смог услышать разговор даже оттуда. Тогда же Инос и ее тетку едва не убили в Тхаме, странностей при этом тоже хватало… Божественная Гармония!

Положившись на то, что экран сможет оградить его от Зла, нависшего над миром. Рэп рискнул прибегнуть к Дару предчувствия… Он явно наткнулся на что-то интересное… О приключениях в Тхаме Инос говорила ему не раз и не два, но он никогда не обращал на ее слова особого внимания. Как странно! За все время своих чудесных странствий в одиночку он ни разу не побывал в Тхаме.

Мало того, он никогда и не вспоминал о нем!

Возможно, у него всплыло в памяти это непонятное обстоятельство лишь потому, что здание было отрезано от внешнего мира магическим экраном. Защита эта была очень мощной, ибо речь шла не о ком-нибудь, но именно о магах. Рэпу вспомнилось, сколько сил у него ушло на то, чтобы установить чары, именуемые маскирующим щитом, над крошечным Краснегаром. Чего же стоила защита такой страны, как Тхам?

Никакие чары маскирующего щита не могут продержаться тысячу лет без того, чтобы их не обновляли!

Шанди рассказывал о том, как он отправился в Пустую Усадьбу узнать пророчества магического бассейна. Большую часть этой истории Рэп уже слышал от Ионфо и Эигейз: лорд Ампили увидел дварфа, сидевшего на Опаловом троне; Акопуло предстало видение Сагорна, после чего император оказался в его доме; юный Ило…

Юного Ило вновь бросило в пот. По лицу его все так же блуждала совершенно бессмысленная улыбка. Наверняка Ило были известны какие-то секреты или секрет, который не давал ему покоя с той самой поры, когда он увидел образ прекрасной женщины…

Императрица Эшиала тоже сидела сжав зубы… Неужели?

Как трудно быть волшебником!

И он, и она были совсем молоды. Она – прекрасная принцесса, он – благородный герой. Секрет здесь мог быть только один. Рэп вздохнул и попытался отвлечься на что-нибудь другое. Решить все проблемы этого мира он был не в силах, углубляться в данный вопрос он тоже не хотел, тем более что рядом с ним находился Шанди.

Император тем временем закончил свой рассказ.

– По-моему, я видел твоего сына, – добавил он. – Наверное, мне следовало бы извиниться, но это, как ты понимаешь, от меня не зависело.

– Да, ты видел Гэта, – согласился Рэп, – а он видел тебя! Возможно, это произошло в одну и ту же ночь, но это не имеет особого значения. Он увидел воина. Видение это длилось лишь мгновение. Всего месяц тому назад мы поняли, что это был ты, иначе я, прибыл бы сюда куда раньше. Мне следовало появиться здесь год назад, ведь меня предупреждали о том, что конец тысячелетия сулит беду.

– И кто же вас предупреждал? – тут же насторожился Сагорн, удивленно подняв свои белые брови.

– Боги, – небрежно бросил в ответ Рэп, – явно желая поддразнить етуна. – Откуда мне знать, кто это был? В таких случаях, как говорится, не до вопросов. Тогда мне казалось, что конец тысячелетия еще далек, но, похоже, я воспринял его слова излишне буквально. Год-другой не играет никакой роли… Когда началась Война Пяти Колдунов?

– Около двухтысячного года. Акопуло говорил неуверенно, он явно ждал от етуна очередного подвоха.

– Праздник Исцеления 2003 года пришелся именно на то время, когда Улиен'квит бежал из столицы, – мгновенно нашелся Сагорн. Он был явно возбужден, что не могло не обнадеживать. Убедить в чем-либо этого старого мудреца было делом практически невозможным, и если уж он согласился с тем, что грядущий 3000 год важен, как никакой иной, значит, он пришел к этому выводу самостоятельно во время своих бесконечных оккультных штудий. – Вы правы, ваше величество. Год или два в том случае ничего не значат.

– Да, значим лишь сам факт смены тысячелетий, – согласился Рэп. – Пиксы исчезли во времена Войны Пяти Колдунов. Но вот его величество вновь встретился с женщиной-пиксом… Это – серьезный знак, не так ли? Все волшебники, начиная со смотрителей, словно исчезли – складывается впечатление, что оккультными силами сегодня уже никто не пользуется. Я чувствую, что над миром нависло ужасное Зло. Предупреждения мага Распнекса о грядущем Хаосе и падении Свода Правил – не пустые слова, хотя я и далек от того, чтобы бездумно доверять мнению дварфа.

Корни грядущего Зла уходили в Двониш, что говорило о его дварфовском происхождении. Не ведающие об этом миряне недоверчиво нахмурились и принялись спорить с волшебником. Рэп пустился в пространные объяснения, но тут его вниманием завладело легкое, едва уловимое движение. Грязная тряпка, висевшая на гвозде, вбитомв стену находившейся на первом этаже кухни, внезапно шевельнулась, хотя до последней минуты сквозняков там не было.

Он почувствовал, что волосы его встают дыбом. Ставни были уже сорваны, огромные руки сжимали тяжелый засов, лежавший поперек окна. Обладатель рук все еще находился снаружи, за пределами защитного поля, но размер его конечностей и серый цвет кожи однозначно свидетельствовали о том, что это – дварф.

Засов легко подался, и в следующее мгновение в оконном проеме появилась крупная голова и могучие плечи непрошенного гостя. Распнекс – а это был именно он – с трудом протиснулся в комнату и неуклюже спрыгнул на пол.

В тот же миг он ощутил присутствие Рэпа и ошарашенно отпрянул назад, к окну. Его лицо на миг затмил образ толстой каменной стены.

– Я пришел с миром, ваше величество!

Распнекс все еще считал, что Рэп превосходит его в волшебстве, но в магическом пространстве скрыть правду было просто невозможно. Попался!

– Тогда – добро пожаловать, – кивнул Рэп. – Ты можешь не бояться меня, чародей.

Смотритель Севера был коренаст и массивен. В магическом пространстве становился очевидным его почтенный возраст. Шевелюра и брода все еще сохраняли обычный серо-стальной цвет, однако волосы, росшие на груди, уже отсвечивали серебром. С годами его каменные, похожие на застывшую лаву мышцы стали помягче, кожа пообвисла. Силы ему все еще было не занимать, о чем свидетельствовали сорванные ставни. Удивленно сузив свои агатовые глаза, дварф оценивающе взглянул на Рэпа, явившегося из мира теней.

– С тобой все понятно! – усмехнулся он, обнажив зубы.

Распнекс повернулся к окну, высунул руку наружу и, напрягшись, выудил оттуда еще одного дварфа.

И тот, и другой были волшебниками – это Рэп понял мгновенно.

Второй дварф оказался подростком, но его оккультные способности отнюдь не были слабее. Осторожно взглянув на Рэпа и не поднимая рук, он вернул ставни на место, в то время как Распнекс уже направился к двери.

– Что могло стрястись с твоей силой? – гневно спросил последний. – Или это – какая-то уловка?

– Никаких уловок, – ответил Рэп. – Силы давно покинули меня. Я не смог бы вытащить и кролика из клетки…

– Не может быть!

– Это длинная история. Скажи – кто враг?

– Мой племянник.

– Зиниксо!

Этого-то Рэп и боялся. Единственное, что утешало, так это то, что сам Распнекс не принял сторону Зиниксо, иначе Рэп с этой минуты превратился бы в его раба…

– Слава Богам, он у меня всего один, – саркастически заметил дварф.

В магическом пространстве они стояли друг против друга. В обычном мире, где время исчисляется совсем по-другому, собеседники Рэпа даже не заметили его минутной задумчивости. Распнекс же и его юный спутник тем временем покинули кухню. Одеты они были в серую поношенную рабочую одежду дварфов. И тот, и другой успели изрядно промокнуть на улице.

Выходит, прибегать к волшебству теперь не осмеливались даже маги? Какой кошмар!

– Я-то полагал, что замуровал этого негодяя навеки, – нахмурился Рэп. Он использовал все свое могущество, чтобы сковать врага оккультным покровом. Но как же Зиниксо удалось бежать?

– Скажи спасибо Светлой Воде, – вздохнул Распнекс, обводя дом мысленным взором. – Проклятье, да это же самый настоящий лабиринт! – Ему вспомнились подземные коридоры… – Она передала ему свою сторонницу, волшебницу Кразу…

Кразу? Ему уже доводилось слышать это имя. Распнекс нарисовал образ женщины из народа дварфов, и Рэп мгновенно вспомнил, где он ее видел. Когда смотрители в третий раз предложили ему занять место Зиниксо на Красном троне, они прислали к нему именно эту женщину.

Распнекс наконец отыскал нужную лестницу. Заметив ее ветхость, он предпочел парение в воздухе обычному подъему, ибо боялся, что ступени не выдержат его веса.

Юный дварф заулыбался и последовал примеру Распнекса. Он почти не возмущал магическое пространство, что говорило о его недюжинных способностях. Оккультный образ молодого дварфа был заметно плотнее, что тоже свидетельствовало о его магических потенциях.

Вот в чем была разгадка! Вот как Зиниксо сбежал из своего кокона…

Присутствующие выжидательно смотрели на Рэпа. Он молчал уже пару минут, уставившись остекленевшим взором в одну точку.

– Центурион, вам лучше отойти от двери, – произнес Рэп наконец. – Меч не трогайте. В данном случае он вам не поможет.

Хардграа машинально схватился за рукоять клинка, но тут же разжал кисть и отступил в сторону.

– Кузен? – воскликнул Шанди, вскакивая на ноги. – Рэп? Что случилось?

Не успел Рэп назвать вслух имя гостя, как дверь распахнулась и Чародей Распнекс ввалился в комнату.

– Ты – глупец, имп! – проревел он, глядя в глаза императору.

Шанди мгновенно напрягся, однако нашел в себе силы учтиво поклониться гостю.

– Ваш визит делает нам честь, ваше всемогущество.

– Оставь этот вздор! Ни о каком всемогуществе речь уже не идет. Все это – в прошлом… – Дварфы никогда не отличались вежливыми манерами и изяществом слога. – Теперь нет ни смотрителей, ни магов, ни ведьм. Скажи, почему ты до сих пор не покинул город, хотя у тебя была такая возможность? – Распнекс вышел на середину комнаты и мгновенно овладел ситуацией, чему его маленький рост нисколько не мешал. – Я ведь говорил тебе – беги! Так нет же… Ты решил забраться в этот лабиринт именно в ту ночь, когда тебя сможет выследить даже слепая жаба! Идиот!

Император густо покраснел.

Вслед за магом в комнату вошел второй дварф, поспешивший захлопнуть за собой дверь. От него исходило слабое сияние, говорившее о том, что на него наложены некие чары – скорее всего чары послушания. Он был очень молод, на его щеках только-только начинала пробиваться нежная поросль, похожая на серый мох. Волосы его вились, словно стальные стружки. Во всем остальном он был типичным дварфом – как и водится, его штаны и ботинки пестрели множеством заплат.

– Скажи нам, волшебник, что привело тебя сюда? – холодно спросил Шанди.

– Если б я знал! – Распнекс повернулся к Рэпу. – Я хотел воззвать к его здравому смыслу, но оказалось, что попусту тратил время. Мне казалось, он поймет меня, но я ошибался!

– Представь своего спутника, – сказал Рэп.

– Это – Гримрикс. Он – мой сторонник. И не вздумайте смеяться над его прической, а то этот наглец всех превратит в волосатую гусеницу.

Молодой дварф обвел комнату тяжелым взглядом; магическое пространство наполнилось зловещим голубоватым свечением.

«Полегче, приятель!» – мысленно – приказал старый дварф и добавил уже вслух:

– Значит, имп, ты решил меня не слушать… Кто знает о твоем теперешнем местонахождении?

– Никто кроме легата Угоато.

– Кто он?

– Глава преторианской Гвардии.

Распнекс презрительно фыркнул.

– Наверняка они уже добрались и до него. Первым делом туда они и направятся. Странно, что их нет здесь до сих пор.

– Легат – верный мне человек! – запротестовал Шанди.

– Теперь уже нет, – оскалился чародей.

– Расскажи им, в чем состоит суть проблемы, – грустно вздохнул Рэп.

– Лучше будет, если это сделаешь ты. Я уже говорил с ними, но они меня не послушались.

– Я буду краток. – Рэп внезапно понял, что времени у него в обрез. Теперь не имело значения, обрел Зиниксо полную силу или же нет. Если ему действительно удалось привлечь на свою сторону главу преторианской Гвардии, против них уже сейчас могли выступить тысячи вооруженных людей. К тому же кареты, стоявшие перед домом, не могли ехать по снегу, не оставляя за собой следа… – Проблема в Зиниксо. Ты наверняка помнишь его, Шанди, не так ли?

– Это бывший Смотритель Запада.

– Верно. Он пытался уничтожить меня, но я сумел победить… – Рэп помнил не только об этом. Он посмотрел на Распнекса. – Год тому назад Бог сказал мне, что во всем этом Хаосе повинен именно я. Я не убил Зиниксо, хотя у меня были для этого и возможность, и основания. С этого-то все и началось.

– В действительности ты поступил куда хуже, – мрачно буркнул Распнекс. – Но вернемся к делу. Ты можешь объяснить этим непосвященным, что ты сделал с моим племянником?

Рассказывая о том, как он изолировал колдуна, поместив его в непроницаемый магический пузырь, Рэп лишний раз поразился собственному легкомыслию – как можно было оставлять в живых Зиниксо, этого мстительного, распутного, жестокого колдуна?

– И что же? – спросил император, когда Рэп закончил свой рассказ.

Распнекс пожал могучими плечами.

– О, он совершенно сошел с ума… Он всегда был неуравновешенным, даже в детстве… Подозрительный и боязливый. Чем большей становилась его сила, тем боязливее был он… Ты можешь в это поверить, имп?

– Мне доводилось встречать таких людей, – ответил Шанди. – Им кажется, что весь мир существует только для того, чтобы погубить их.

Подобной точки зрения придерживались многие дварфы, – Распнекс и Гримрикс не были исключением – но в отличие от Зиниксо подобное отношение не перерастало у них в одержимость.

– Если я правильно понял, он уже не мог прибегнуть к помощи оккультных сил, – заметил император, нахмурившись. – Но почему же тогда он столь опасен?

– Во всем повинна Светлая Вода, – ответил Рэп. – Конечно, она не могла разрушить наложенных на него чар, но сжалилась над ним и отдала ему волшебницу.

– Отдала?

Распнекс вновь фыркнул и щелкнул пальцами. Юный Гримрикс послушно приблизился к своему господину. Вновь замерцало оккультное пламя.

– Господин?

– Скажи им, как ты относишься ко мне, сынок.

Юноша покраснел и потупил взор.

– Я люблю тебя.

– Вот! Видите? Он – мой сторонник и раб. Я наложил на него чары послушания. Он готов на все ради того, чтобы помочь мне. – Распнекс взглянул на юного дварфа и осклабился. – Ради меня он готов пойти даже на смерть! На деле он куда сильнее меня. Совладать с ним я могу только при помощи других своих послушников. Теперь вы понимаете, о чем идет речь?

Все присутствующие, мгновенно сообразив что к чему, исполнились ужаса.

Распнекс опустил руку на плечо Гримрикса.

– Иди на разведку. Посмотри – все ли спокойно снаружи.

Юноша кивнул и тут же перенесся к входной двери. Открыв ее, он осторожно выглянул наружу и в следующее мгновение скрылся из поля зрения Рэпа.

Все тут же стало до смешного понятным. За время своего пребывания в Красном дворце Зиниксо успел обзавестись по крайней мере дюжиной сторонников. Поскольку ему всюду чудилась опасность, он старательно выискивал сторонников других смотрителей. С помощью волшебницы Кразы, он отбирал самых слабых, которых совместными усилиями они переподчиняли себе.

– Этим он занимался лет двадцать, – добавил Распнекс, когда Рэп закончил свой рассказ. – Теперь в его распоряжении целая армия магов, готовых ради него на все. Мы называем все это Сговором.

Шанди вновь присел на подлокотник кресла жены. Лицо императора было напряжено.

– Но почему же его никто не остановил?

– Никто и не подозревал об этом! – мрачно буркнул в ответ дварф. – Об этом могла знать только Светлая Вода, но ее подобные вещи не волновали. Думаю, что с ее людьми он был особенно осторожен – его воля стала для них законом лишь после ее смерти. Против этого она, разумеется, не возражала. Таким образом через какое-то время он прибрал к рукам всех волшебников Пандемии!

В комнате установилась полнейшая тишина – непосвященные пытались представить себе масштаб трагедии. Сагорн рухнул в кресло, что-то бормоча себе под нос и качая головой.

– Выходит, что, не владея магическими силами, он управляет целой армией волшебников, так? – спросил Шанди. – Сколько же их?

– Десятки, может, сотни… И все верны ему. Если участники Сговора сумеют снять чары Рэпа, к Зиниксо вернутся его оккультные способности.

– Смотрители были обязаны не допустить подобного…

– Все верно, но они и не подозревали о происходящем до самой смерти Светлой Воды. – Взгляд Распнекса стал твердым словно кремень. – Они сделали меня новым смотрителем Севера в надежде, что я смогу остановить Зиниксо, поскольку я знаком с ним, но было уже слишком поздно…

Император обвел взглядом собравшихся. Все хранили молчание.

– И чего же он хочет?

Дварф усмехнулся.

– Сразу всего! Я уже говорил – чем больше у него сил, тем сильнее его страх. Он знает о том, что само его существование представляет угрозу для Четверых, и потому он боится их, ибо теперь бояться ему больше некого. Именно так он и считает.

– Потому-то вы и появились сегодня в Ротонде? Магическое пространство огласилось раскатами грома.

– Ну конечно! Как можно быть таким глупым? Мы ожидали, что он накроет всех Четверых разом во время церемонии возведения императора на престол. Возможно, он поступил бы с нами так же, как некогда с Аг-аном… Мы с Грунф бросили ему вызов. Мы сделали тебя императором, сынок, но ничего хорошего от этого не жди.

Шанди нахмурился:

– Но почему были уничтожены троны? Это сделал Зиниксо?

– Нет. Это сделал я!

– Троны обладали особыми магическими свойствами, – заметил Рэп. Весь этот разговор был пустой тратой времени! Впрочем, император был вправе интересоваться подобными вещами, сам же Pan не имел ни малейшего понятия о том, что их может ожидать в дальнейшем. Если люди Зиниксо уже наводнили город, ситуацию в любом случае следовало бы признать безнадежной. – Это были магические порталы, ведущие во дворцы смотрителей. Зиниксо мог в любой момент воспользоваться ими.

– Мне казалось, что вы ничего не знаете, – удивился император.

– Совсем недавно так оно и было. Кое-что я понял по дороге сюда, что-то почерпнул из разговора с Распнексом… Он мог использовать против меня магию, но пока не сделал этого. Вы должны поверить нам на слово. Доверять теперь нельзя никому, ваше величество. Любой человек, до которого удастся добраться сторонникам Зиниксо, тут же перейдет на их сторону. Как сказал Распнекс, одним из первых в этом ряду должен стать легат Угоато. Теперь он не пожалеет для Зиниксо и собственной жизни. Такими же станут и все остальные.

– Но зачем это ему нужно? – угрюмо спросил Шанди.

Рэп пожал плечами.

– Он безумен. Повсюду ему чудится опасность. Император обладает определенной властью, поэтому он должен быть предан Зиниксо – и то же самое касается всех, кто наделен властью. Будь это в его силах, он бы заставил полюбить его всех и каждого.

– Но где же теперь Четверо?

Рэп взглянул на Распнекса.

– Хороший вопрос!

– Они бежали, – ответил дварф. – Большая часть сторонников была похищена у них. Лит'риэйн поддался панике первым – он скрылся в Илрэйне. Следующим стал Олибино. Он просто-напросто исчез. Вы можете представить, что сделает с ними Зиниксо? Нет, вряд ли у вас на это хватит фантазии. Даже я этого представить не сумею… Одно несомненно – мучиться им придется долго. – Он наморщил лоб. – Я теперь тоже не значусь в списке его друзей.

– А Грунф?

Дварф пожал плечами.

– Выходит, Зиниксо должен наложить на меня заклятие верности? – спросил Шанди, сверкнув глазами.

– Что-то он медлит… – бросил чародей Рэпу и тут же произнес:

– Разумеется, сделать это куда проще, чем объявить себя императором. Империя слишком велика для того, чтобы он мог заколдовать всех и каждого, к тому же дварф-император – фигура достаточно нелепая – того только и жди, что начнется революция… Понимаешь? Ты же можешь править не в своих, а в его интересах. При этом ты будешь служить ему верой и правдой до скончания века. – Он ткнул пальцем в сторону ребенка, мирно посапывающего на коленях Эшиалы. – То же самое относится и к ней, и к ее детям. Ты ведь и сам знаешь – волшебники живут долго…

– Нет! – взмолился Шанди. – Я этого не допущу!

Дварф саркастически улыбнулся:

– А что ты скажешь о своей красавице жене? Мой племянник до странности падок на женщин-импов… Может, ты все-таки прислушаешься к моему совету?

Шанди обнял Эшиалу.

– И что же это за совет?

Дварф вновь пожал плечами.

– Возможно, мне удастся вывести вас отсюда. Заметьте, я сказал «возможно». Зиниксо подозрителен и потому излишне осторожен. До поры до времени он не станет выказывать свою подлинную силу.

Рэпу эта идея показалась более чем сомнительной. Как только беглецы выйдут из-под магического щита, они тут же станут видимыми. В этой бесформенной пустоте нет ни укрытий, ни каких-то возможностей уйти от вражеской силы. Здесь все определяется именно силой…

– Если я смогу уйти… – пробормотал Шанди. – Если мы… Если ты сможешь вывести нас отсюда, что мы должны будем делать после отдыха?

– Отступить. Спрятаться. Ты ведь понимаешь, вернуть Империю тебе уже не удастся. Если же ты найдешь укрытие, то, возможно, через пару столетий твои потомки смогут объявить себя престолонаследниками.

Присутствующие испуганно переглянулись, на что Распнекс ответил презрительной улыбкой. В магическом пространстве выражение его лица было совсем другим – он явно нервничал.

– Что-то парень мой не спешит… «Будем надеяться, что он до сих пор твой», – многозначительно произнес про себя Рэп, после чего спросил вслух:

– Зиниксо уже в Хабе?

– Возможно. Хотя, скорее всего, его еще нет здесь. Но он прислал сюда своих слуг. Я чувствую, что они где-то рядом…

– Я тоже… В число его ближайших друзей я тоже не вхожу, не так ли?

Распнекс засмеялся. Издававшиеся им звуки больше всего походили на скрежет льдин во время полярной бури.

– Да, что верно, то верно! Ты и твое королевство. Твоя жена и дети. Думаю, ваше величество, все эти двадцать лет этот маленький мерзавец спал и видел, когда же он до вас доберется!

– Почему же ни один из вас не предупредил меня? – сердито спросил Рэп.

– Мы считали, что тебе и так все известно. И еще – мы думали, что ты в два счета разберешься со всеми нашими проблемами.

– Вон оно как! Вы все надеялись только на меня? Ждали, что я явлюсь и решу все за вас? Идиоты! – Рэп всегда считал, что Четверым известно о том, что он лишился практически всех своих Сил. Те же, похоже, попросту опасались шпионить за полубогом и потому, пусть это и казалось абсурдным, ни о чем не догадывались. К счастью, Зиниксо, похоже, совершил ту же ошибку.

– Сейчас все представляется очевидным, но совсем недавно мы еще ничего не знали, – проворчал дварф.

– Странно, что он до сих пор не начал охотиться за мной.

– Он тоже ни о чем не догадывался! Но долго это не продлится… Не забывай и о том, что он не мог взяться за тебя, не вызвав подозрений смотрителей, – заметил маг с усмешкой, которая у дварфов считалась чем-то вроде выражения симпатии.

Рэпу вспомнились битвы, в которых ему удалось одолеть Зиниксо: жестокий бой один на один, происходивший в Ротонде; битва, во время которой Рэп в одиночку штурмовал Красный дворец и, движимый чувством мести, крушил вражеских воинов, сметая на своем пути все – даже стены… Зиниксо вряд ли мог забыть об этом, так же как он не мог забыть и собственного унижения, когда он молил его, Рэпа, о пощаде…

Ему вспомнились Краснегар, Инос, дети, все такие беззащитные… О Боги!

– Предположим, он завладел бы троном, – спросил Сагорн, – я имею в виду императорским, а не краснегарским… Не важно, как бы он правил при этом – собственноручно или через свою марионетку. Что тогда?

– Он уничтожит все, что может таить в себе – угрозу. Малейшие проявления нелояльности, вольные разговоры…

Распнекс глядел на старого етуна с издевкой, однако Сагорн хотел довести разговор до логического – пусть и абсурдного – конца.

– Это будет его Империя, верно? Соответственно, любая угроза Империи будет тем самым угрозой Богу на земле. Возьмите хотя бы халифа.

Дварф согласно кивнул, явно поразившись услышанному.

– Это точно. Халиф представляет собой угрозу для Империи, соответственно, с ним будет покончено. Гоблины готовы к началу массированной атаки – Зиниксо расправится и с ними. Однако начнет он с Лит'риэйна и эльфов.

Сагорн закрыл рот, громко клацкнув зубами.

– Он станет властелином мира, – пробормотал етун.

– Это произойдет через год-другой.

– Неужели мы ничего не можем сделать? – спросил граф Ионфо. Он был стар и хрупок, но от него исходило спокойное достоинство. Империя строилась трудами тысяч подобных ему людей, он просто не мог допустить того, чтобы ею завладел дварф.

Воцарилось молчание.

Что же делать?

– Не может быть, чтобы он прибрал к рукам все волшебство Пандемии, – беззвучно обратился к Распнексу Рэп.

– Почти все. Его люди рыщут повсюду в поисках волшебников… Да что там волшебников – они разыскивают даже знатоков и гениев! Попробуй отыскать хотя бы одного верного союзника, а вот у Сговора их хоть пруд пруди.

Как ни ужасно, но все это было правдой!

– Значит, все дело в Фаэрии? Именно там я и совершил главную ошибку?

Призрачный образ Распнекса оскалил зубы.

– Совершенно верно!

Непосвященные ждали ответа на вопрос графа. Существовал ли этот ответ вообще?

– Кто знает, – ответил наконец Рэп. – Риск, конечно, велик, но кто знает, может, мы и опередим Зиниксо.

– Блажь, – фыркнул дварф.

– Где чудес хватает, так это в Ногиде!

От изумления Распнекс заговорил вслух:

– Тебя съедят заживо, если ты туда сунешься!

– Плоти мне не жалко, главное, чтобы душа уцелела, – усмехнулся Рэп. – К тому же именно я повинен в происходящем…

– Что верно, то верно…

– Но почему же? – изумилась императрица. До этого времени она сидела недвижно словно статуя, держа в руках спящую малышку. Почему ее лицо казалось ему таким знакомым? – Что могло произойти, ваше величество?

– Я прервал приток чудесного. Рассказать об этом подробно я не смогу, вкратце же все выглядело так. Я вернулся в Фаэрию… – Внезапная острая боль заставила его вспомнить о том, что о магии не говорят вслух. – Впрочем, не важно. После того что я сделал, нечто произошло – только и всего.

За каждым Словом Силы стояла мертвая фея, но об этом простом факте знали только смотрители.

Фаэрия… Распнекс почувствовал нечто сродни ностальгии. В его сознании всплыл образ пышного празднества в Милфлоре, на котором сторонники Зиниксо отмечали свое избавление. Они не заметили прибытия Рэпа на остров, совершенно забыв о его существовании, и потому не смогли остановить его. Когда он присоединился к пирующим, феи уже исчезли – их не осталось ни в тюрьме, ни в джунглях. Он навеки покончил с этой омерзительной практикой разведения людей, по крайней мере, он на это очень надеялся…

– И ты не сможешь вернуть ситуацию на исходные позиции? – зло спросил дварф. – Ох уж эти твои благие намерения! Куда ты подевал фей?

– Мне нечего тебе ответить… Да, что до прошлого, то возврата к нему нет. Я использовал тогда всю имевшуюся у меня Силу. – Силу, которой он теперь не обладал… – Что сделано, то сделано. Разве что Боги смилостивятся над нами…

Он отвернулся, стараясь не замечать обращенных к нему взглядов. Благие намерения? Лишь теперь он начинал понимать, что вековые страдания фей придавали стабильность жизни всех остальных существ, ибо они служили опорой Свода Правил. Конечно же, такое устройство мира было несправедливым, но при всей своей чудовищности оно содержало в себе и что-то позитивное. Покончив с несправедливостью, он нарушил равновесие…

Раз в жизни он попытался взять на себя роль Бога, но с позором провалился!

– Что-то я не совсем вас понимаю, – проблеял Акопуло.

– Он прервал приток чудес! – рявкнул в ответ Распнекс. – Свод Правил был создан именно для того, чтобы исключить возможность такого поворота событий. Вопросы снабжения мира магией являлись прерогативой Смотрителя Запада. Стоило какому-то волшебнику создать магическое воинство, с помощью которого он надеялся захватить мир, как Запад тут же отвечал на это созданием противоборствующей армии! Разумеется, речь идет о ситуации, когда все прочие средства уже исчерпаны. Потому-то прежде подобных вещей в мире не происходило, хотя Улиен был недалек от этого к концу Войны Пяти Колдунов.

Дварф вдруг застонал, словно пронзенный болью.

Сагорн хрипло усмехнулся.

– Смотри-ка, прямо как страховка.

– А твой друг фавн взял и перерубил ее!

Улиен? Предчувствия редко обманывали Рэпа… В конце третьего тысячелетия миру стал угрожать Зиниксо; подобные ему фигуры появлялись в конце первого и второго тысячелетий, но тогда с ними удалось совладать. Прошла тысяча лет с той поры, как Тхам превратился в Проклятую страну, а народ пиксов исчез, теперь же…

– Император встретился с женщиной-пиксом! – возбужденно сообщил он Распнексу, – Улиен, говоришь? Война Пяти Колдунов? Тхам! Еще не все потеряно! Вот еще одна надежда.

– Ты сошел с ума! – пробормотал Распнекс, выпучив глаза.

– Возможно. Но ничего другого нам не остается!

Входная дверь, находившаяся внизу, на миг приоткрылась, и в дом с кроличьей проворностью юркнул юный Гримрикс. Не успела захлопнуться дверь, как он уже перенес себя наверх. Дварф был настолько возбужден, что говорил в полный голос. Рэп и Распнекс разом замерли, ожидая худшего, однако тут же стало понятно, что он сохранил верность своему господину.

– Они здесь, господин. Гусары окружили дом со всех сторон. Все три улицы блокированы… Образы нескольких сотен солдат и их лошадей…

– А как с магами? – поинтересовался Распнекс.

– Рядом с домом их нет, но если вы прикажете, я вмиг все выясню!

Юный дварф жаждал вступить в бой с неприятелем. В его ушах звучали барабаны и горны…

– Мы не сможем выйти тем же путем, что и мастер Джалон? – дрожащим голосом спросил сигнифер Ило.

– Это невозможно! – отрезал Сагорн так, что Рэп едва удержался от смеха.

– Уж слишком уверенно вы об этом говорите, – проворчал Хардграа.

Времени на то, чтобы объяснять мирянам принципы чар последовательного действия, у них уже не было.

– Он прав, – поддержал етуна Рэп. – К тому же на снегу останутся наши следы. Распнекс, какие у тебя есть идеи на этот счет?

– Кое-что я, наверное, смогу сделать… Можно попытаться перенести вас всех в мой дворец.

– Но ведь дом скрыт магическим щитом?

На вопрос дварф ответил злобным взглядом.

– Через минуту все может измениться. Гримми, ты сможешь поднять этот щит?

Гримрикс собрался с силами, отчего магическое пространство вновь наполнилось огнями. Он поплевал на руки и довольно заулыбался.

– Мне это ничего не стоит, мой господин.

– Не будь таким самоуверенным – эти древние чары могли несколько раз подновляться. Главное – следи за нижними уровнями. Когда я начну толкать – тут же действуй. Подняться щит должен только на миг. Ты останешься здесь и прикроешь нас.

Юный сторонник заметно побледнел.

– Но если они меня схватят…

Его скорбь была беспредельной…

– Тогда ты станешь служить ему так же, как сейчас ты служишь мне, – буркнул Распнекс. – Главное – задержать их здесь подольше. Даже не пытайся отправиться за мной, понял?

– Но если…

– Никаких «если»! Ты что – вздумал со мной спорить?

– Конечно же нет!

– Вот и хорошо… Слушай!

Одна из входных дверей громко затрещала.

– Работают топорами, – покачал головой Рэп. – Пробуют на крепость дверь, ведущую во внутренний двор. Зря они с нее начали – на нее наложены кой-какие заклинания…

– И все-таки мешкать нам теперь нельзя, – хмыкнул Распнекс. – Встань, женщина!

– Ничего не выйдет! – воскликнул Рэп. – Как только твой парнишка откроет для нас оконце, они изжарят нас на месте!

– Мы нужны им живыми – особенно ты! «В иных ситуациях лучше оказаться изжаренным на месте», – подумалось Рэпу. Зиниксо отомстит ему не сразу, для начала он устроит допрос с пристрастием, во время которого попытается выяснить, куда же исчезли феи…

Все присутствующие уже были на ногах, император держал на руках спящую малютку.

– Всякое может получиться, – предупредил их маг. – Я надеюсь, мои друзья накроют нас защитным экраном, едва мы прибудем на место. Если же враг проникнет туда первым… Впрочем, не будем гадать попусту, попытаемся.

– Постойте! – воскликнул Шанди. – Но что мы будем делать потом?

– Я уже говорил. Ты, что называется, схоронишься и будешь сидеть и помалкивать.

– Нет! – Император упрямо выпятил челюсть. – Конечно, у меня могут украсть Империю, но я никому не позволю лишить меня разума! Я не сдамся – я буду бороться!

«Благородная позиция – ничего не скажешь», – подумал Рэп.

Дверь, ведущая во внутренний дворик, продолжала сотрясаться от ударов. Неприятель принялся крушить и остальные входные двери, указать на которые легионерам мог только маг.

– Я не успокоюсь, – не унимался Шанди, – пока не отвоюю Империю!

– Серьезно? – презрительно усмехнулся дварф. – Интересно, что же у тебя будет за армия?

Император обвел взглядом комнату.

– Для начала мне хватит и ближайших друзей. Конечно, их совсем немного, но они верны мне… Вы со мною?

– Боги, храните императора! – воскликнул Ило.

– Боги, храните императора! – дружно подхватили остальные.

Комната была переполнена эмоциями – страхом, сомнениями, недовольством, – поэтому Рэпу не удавалось охватить всю картину целиком, однако странная вспышка гнева прекрасной Эшиалы не осталась незамеченной им. Здесь было о чем задуматься.

Шанди посмотрел в глаза Рэпу.

– А вы?

– У меня нет выбора, – ответил волшебник с улыбкой. – Зиниксо не успокоится, пока не сварит из меня похлебку для псов и не обратит Краснегар в прах. Смерть тирану!

– Отлично сказано! Победа или смерть! – воскликнул Шанди.

К счастью, император не понимал всей безнадежности своего положения.

– Нет! – Императрица попыталась выхватить ребенка из рук супруга. – Так нельзя.

– Но, дорогая! – Шанди резко повернулся к жене спиной, отчего маленькая Майа проснулась и заплакала.

– Ты не вправе рисковать нашим ребенком!

Императрица вновь потянулась к дочке, и вновь Шанди повернулся к ней спиной. Все это походило на какой-то странный танец.

– Эшиала! Замолчи!

– Дочь мне куда важнее твоего драгоценного трона!

Супруги бранились и боролись друг с другом, не обращая ни малейшего внимания на завывания дочки.

– Бог Дураков… – пробормотал дварф. Раздался громкий треск и скрежет дверных петель – враг принялся крушить дверь парадного подъезда. Звон храмовых колоколов внезапно стал слышнее. В дом ворвались люди в бронзовых доспехах.

– Я возьму их на себя! – поспешил остановить дварфа Рэп, опасавшийся начала большого кровопролития. Что-что, а уж усыплять он был пока в силах. Послышался лязг доспехов и звон падающих мечей. В следующее мгновение входная дверь была завалена телами храпящих легионеров и пройти через нее стало решительно невозможно. Миряне есть миряне – справиться с ними проще простого. Гримрикс тем временем стал пробовать экран на прочность, пытаясь нащупать его слабые места. Дверь внутреннего дворика вот-вот должна была рухнуть.

Экран внезапно сотрясся так, словно его задел плечом титан. В нападении на дом Сагорна участвовали не только непосвященные.

– Уноси же нас отсюда, чародей! – воскликнул Рэп. – Медлить больше нельзя!

– Гримрикс?

– Я готов!

Пространство наполнилось молниями и громом.

3

Графиня Эигейз уселась прямо на травку, лорд Ампили растянулся рядом. Шанди едва не выронил дочку из рук. Императрица свалилась на Сагорна, а сигнифер, судя по потокам отборной брани, приземлился где-то в кустарнике. По магическому пространству все еще гуляли отголоски той грубой силы, посредством которой маг перенес их в это место.

Рэп обвел взглядом лежащий под ним город, окутанный мраком и занесенный снегом. Вдали что-то поблескивало – это сторонники Зиниксо штурмовали дом Сагорна. Похоже, их было много, но Гримриксу пока удавалось справляться с ними. Вот тебе и мальчик! Куда до него было тому же Распнексу!

Этот укромный, разбитый на крыше здания садик находился за пределами Белого дворца, как о том и говорил Распнекс. Подобные уловки характерны для всех дварфов. Распнекс знал, что ему придется отдать Гримрикса противной стороне, и потому пытался навести преследователей на ложный след. Впрочем, это мало что меняло.

Внутренний двор располагался высоко над землей, по сторонам его виднелись башенки Красного дворца. Повсюду росли тропические деревья и кустарники, защищенные магической силой от неласкового хабитского климата. Воздух здесь был сырым и теплым, он пах землей и казался особенно благоуханным после затхлой атмосферы сагорновской комнаты. В происходящем принимало участие по меньшей мере четверо магов – едва беглецы оказались в саду, маги принялись латать дыру, оставленную ими в силовом поле. Троллей среди них не было, и потому Смотрительница Запада не почтила нежданных гостей своим присутствием.

Изготовление и ремонт защитных экранов – работа непростая. Понимая, что его нынешние силы слишком скромны для нее. Рэп даже не предлагал волшебникам своей помощи. При этом голова его гудела так, словно она была наковальней в горячей кузне. Рэп помог Эигейз подняться на ноги. Из-за кустов, поглаживая ссадины и ругаясь на чем свет стоит, вышел Ило. Все были целы и невредимы, что свидетельствовало о филигранном мастерстве мага. Испуганные внезапным переносом в пространстве и темнотой непосвященные тихонько стенали.

Оккультные шумы, вызванные ремонтными работами, не смолкали ни на минуту. Даже сами Боги вряд ли смогли бы сокрушить этот сверхпрочный экран, установленный несколькими столетиями раньше над дворцом смотрителя. Для того чтобы проделать в экране отверстие, нужно было потратить массу времени и сил. Столько же усилий нужно было затратить и для того, чтобы заделать прореху при условии, что неприятель не станет мешать этому процессу, на что, естественно, рассчитывать не приходилось. Ни на мгновение не оставляя своего основного занятия. Распнекс продолжал беседовать с Сагорном, стоявшим на краю лужайки. Улучив момент, он заулыбался Рэпу, обнажив каменные россыпи своих зубов.

– Пока все идет по плану!

– Сработано блестяще! Что теперь? С минуты на минуту они возьмут нас в осаду.

– Двинем дальше.

В тот же миг по заплате, только что наложенной на прореху, пришелся страшный удар. Она, надо сказать, его выдержала. Разумеется, враг не мог не обнаружить факта их бегства, начался новый этап битвы – теперь строители боролись с разрушителями.

– Выходит, теперь мы – беженцы, находящиеся на территории Белого дворца? – спросил Шанди, не выпускавший из рук плачущую Майу.

– Это – Красный дворец, – поправил его Рэп.

– Можно считать, что мы в безопасности?

– Не совсем так…

Разумеется, ни сам император, ни его спутники не имели ни малейшего представления о том, что в эту минуту происходило у них над головами, где враг испытывал на прочность защитный экран. Город и Империя мирно спали, даже не подозревая о том, что на их территории уже шла война – война, которая могла продлиться очень недолго.

В следующее мгновение верхушки деревьев неожиданно вспыхнули ярким пламенем, рассеявшим ночную мглу. Деревья давным-давно поднялись над экраном, ничуть не мешавшим их росту. Странное золотистое сияние заиграло на лицах, цветах, листве, покрытых толстым слоем снега крышах, находившихся поодаль. Пораженные этим зрелищем несведущие в магии люди дружно заголосили.

– За мной! – проревел дварф, тут же метнувшись куда-то в сторону. Беглецам не оставалось ничего другого, как только последовать за ним. Шанди, помимо прочего, приходилось бороться с брыкающейся и отчаянно вопящей двухлетней дочкой. Рэп наспех прочел над девчушкой усыпляющее заклинание, и она вновь забылась сном. Что до стариков, то они пока держались молодцами. Ионфо подхватил жену за талию. Ампили и Сагорн так и вовсе явно радовались возможности увидеть собственными глазами, что же представляет собой Красный дворец.

Дым, валивший от горящих деревьев, ел глаза. Экран на миг опал, но тут же взмыл ввысь, поддерживаемый защитниками дворца. Через мгновение он вновь стал прогибаться вовнутрь.

Распнекс остановился возле невысокого круглого ограждения. Беглецы, собравшиеся возле него, увидели перед собой нечто вроде бездонного пересохшего колодца. Маг выразительно закашлял.

– Ну а каким, по-вашему, должен быть черный ход в дом дварфа?

– Что-то я не вижу здесь лестницы, – осторожно заметила госпожа Эигейз.

– Лестницы? Вы хотите сказать, что импы не могут обойтись без лестницы? Слушай, фавн, что ты выбираешь – ловить или бросать?

– Уж лучше ловить, – ответил Рэп. Бросать – значит принуждать, последнее же его никогда не привлекало. Он сел на каменный парапет, свесив ноги вниз. Несколькими этажами ниже виднелся силовой экран, дна же колодца он так и не разглядел. Он поймал на себе насмешливый взгляд Чародея Распнекса.

– Он настолько глубок, что дна ты все равно не увидишь. Два пояса защиты. Можешь лететь спокойно, пока не окажешься под вторым экраном.

– Разве дварф задаром присоветует что хорошее? – усмехнулся Рэп, вспомнив пословицу о дварфах, приносящих дары. Он слегка оттолкнулся и полетел вниз, решив не унижаться перед Распнексом и не замедлять скорости падения. Его окружала кромешная тьма. Скорость была уже такой, что от нее захватывало дух. Полы одежды облепили лицо, мешая дышать, плащ развевался над головой, словно стяг на штормовом ветру. Он миновал первый экран, второй – и увидел прямо под собой каменный пол…

Рэп остановился на расстоянии ладони от пола и только после этого позволил себе опуститься на каменные плиты, ожидая увидеть на них распластанные останки своих предшественников. Как ни странно, ничего подобного под ногами не было. Отступив в сторону от колодца, он прочел успокоительное заклинание, пытаясь унять дрожь в коленях и привести в норму колотящееся сердце. Он находился в самом начале очень длинного и очень узкого туннеля. Его дальний конец терялся где-то в бесконечности.

Вернувшись на прежнее место. Рэп световой вспышкой просигналил Распнексу о своей готовности.

Он надеялся на свою реакцию. Воспользоваться дальновидением он не мог, поскольку от верха шахты его отделяли два экрана, обычное же зрение не позволяло ему заглянуть достаточно далеко.

Прошло несколько секунд, и он увидел летящее на него тело. Рэп вовремя успел подхватить Ило. Он мягко поставил его на пол, помог восстановить равновесие, снял с его головы задравшуюся волчью шкуру и направил сигнифера в боковой туннель.

– Здорово взбадривает, – усмехнулся тот, поправляя латы. Чародей явно напутствовал Ило успокоительным заклятием. – Но где это я?

В ответ откуда-то издалека послышалось странное эхо.

– Прошу прощения, – вздохнул Рэп, подавая очередной световой сигнал Распнексу. – Отошел бы ты в сторонку.

Ило поспешил последовать его совету. И колодец, и туннель были узкими, поэтому передвигаться можно было только друг за другом. Рэп поднял голову и увидел летящего на него графа Ионфо. В этой игре следовало хранить неослабное внимание – рассеянность обходилась слишком дорого.

Непосвященные появлялись у него над головой один за другим. Вскоре Ило уже исчез в туннеле, неожиданно для себя оказавшись во главе колонны. Все вели себя на удивление спокойно и восхищенно делились только что пережитыми ощущениями. Маленькая Майа заливалась смехом, требуя от папы повторить полет. Лорд Ампили оказался не таким тяжелым, как можно было ожидать, графиня же Эигейз была более чем весомой. Сагорн в своем широком балахоне во время посадки выглядел не слишком-то пристойно, но старого етуна такие вещи нисколько не смущали – он думал о вещах куда более насущных. Последним прибыл сам Распнекс. Зло усмехнувшись, он заметил:

– Я смотрю, ты никого не упустил.

Вспышки света, долетавшие сверху, свидетельствовали о том, что битва разгорелась с новой силой. Четверо сторонников Распнекса остались наверху, они должны были прикрыть отход мага. Дварфы не привыкли разбрасываться слугами, последнее обстоятельство говорило о серьезности ситуации.

Успокоительные чары начинали рассеиваться, голоса непосвященных звучали все громче и пронзительнее.

– Тише! – рявкнул чародей так, что в туннеле тут же установилось гробовое молчание. – Я буду перебрасывать вас по четыре человека. Как только прибудете на место, тут же отойдите в сторону, чтобы не мешать другим. Все понятно?

Ило, Ионфо, Эигейз и Эшиала через минуту уже исчезли. Рэп заметил, что туннель, находившийся внутри силового экрана, забирает куда-то в сторону.

– Его прорыли гномы? – тихо спросил он. – Наверное, он новый?

– Нет, он не новый… Ну а вырыли его конечно же дварфы…

– Но ведь Зиниксо…

– Того, куда ведет этот туннель, Зиниксо не знает, – усмехнулся Распнекс. – Недавно мы изменили его направление.

Теперь исчезли Шанди, его дочка, Ампили и Хардграа.

Изменение направления туннеля явно было согласовано со Смотрительницей Запада, ибо вел он не куда-нибудь, а именно в ее дворец. Его строили уже после изгнания Зиниксо, и эта инициатива могла принадлежать только дварфам – тролли никогда не были склонны к подобного рода уловкам.

Их обволокло силовое поле. Вместе с Сагорном, Акопуло и самим Распнексом Рэп был перенесен в дальний конец туннеля – в каменную подземную палату.

Здесь явно потрудились тролли – об этом говорили и массивные каменные стены, и консоли высоких сводов. Палата была залита призрачным голубоватым светом непонятного происхождения. Беглецы молча приходили в себя, разглядывая подземный зал. В самом его центре находилась каменная спиральная лестница, уходившая к потолку. Она казалась чисто декоративной, но пробел в защитном экране, вскоре замеченный Рэпом, говорил об ее истинном предназначении. Плиты пола были мокрыми, воздух дышал свежестью, где-то громко капала вода.

К отряду присоединилась женщина в темной тяжелой рабочей одежде. Ее светлые золотистые волосы были собраны в узел, отчего она казалась выше самого Сагорна. Женщины-импы, достигшие среднего возраста, склонны к полноте, женщины-етуны – к худобе. Эта женщина была уже не молодой, но еще и не старой. Голые ноги говорили о ее принадлежности к морякам; в стройной ее фигуре чувствовалась мужская сила, что не делало ее менее привлекательной. Впрочем, при необходимости она умела становиться и неприметной.

Она тут же подметила в Рэпе королевскую стать и уважительно склонила перед ним голову. Он ответил таким жеучтивым поклоном, попутно заметив исходившее от нее свечение чар преданности. Интересно, знала ли она об участи, постигшей таких же, как она сама, сторонников?

– Джарга, – обращаясь к ней. Распнекс тем самым представлял женщину Рэпу. – Все в порядке?

Лицо женщины тут же приняло умильное выражение.

– Да, господин.

– Проверь все еще раз.

Джарга молча оттеснила в сторону Хардграа, поспешила к лестнице и растаяла. Сначала исчезла голова, потом тело и, наконец, крупные мозолистые ноги. Непосвященные заохали от изумления.

Рэпа увиденное тоже немало поразило…

– Прекрасная работа, – обратился он к Распнексу. – Твоя?

Дварф отрицательно покачал крупной головой.

– Самой Грунф. – Он вздохнул. – Гримрикс справился бы с этим лучше… Мне начинает не хватать этого паренька…

Далекие силовые разряды слышались через брешь в экране. Значит, битва еще продолжалась. Наверняка враг уже одолел Гримрикса, и тот теперь перешел на сторону Зиниксо… Возможно, именно он сражался сейчас с защитниками дворца. Победив Гримрикса, Сговор пополнится сразу, четырьмя магами.

В следующее мгновение на волшебной лестнице вновь появилась Джарга.

– Все чисто, – сказала она вслух. На ее плечах поблескивали снежинки.

– Ну что ж, тогда – все за мной, – распорядился Распнекс, который к этому времени выглядел уже изрядно уставшим. Впрочем, все остальные выглядели не лучше.

Дварф стал взбираться по лестнице вслед за Джаргой, за ним последовал Ило, привыкший рисковать собой ради других. Рэп проводил его взглядом – сначала исчезла волчья шкура, затем – сандалии… Вслед за сигнифером шел Хардграа.

Сагорн встал возле Рэпа и тихо спросил:

– Вы знаете, где мы сейчас находимся, ваше величество?

Несмотря на то, что свет был совсем тусклым. Рэп заметил на щеках етуна румянец.

– Я полагаю, под Цинмером.

Етун охнул.

– Только после вас, доктор, – пригласил его жестом Рэп и, пропустив старика вперед, поспешил вслед за ним.

Он сошел с лестницы и оказался на занесенной снегом палубе парусника, который стоял на якоре, слегка покачиваясь на волнах. Слышался плеск волн и поскрипывание снастей. Вокруг ничего не было видно, но он чувствовал, что они находятся далеко от берега. Два волшебника помогали остальным подниматься на палубу. Вот через ограждение перелез император и развернулся, чтобы принять на руки дочку. За ним стояли Ило, Хардграа, леди Эигейз и Ионфо. Возле них висела пара люлек. Глаза Рэпа начали привыкать к темноте, и он увидел корабельные канаты и поблескивающие снежинками паруса…

Как мудро! Кому придет в голову искать дварфа на корабле? Они снимутся с якоря и растворятся в морских просторах… Если беглецы спустятся в каюты, против них будет бессильно любое волшебство. Распнекс сделал невозможное.

Рэп приблизился к поручню, но отклонил предложение Джарги о помощи.

– Я не только фавн, – сказал он. – Считайте меня одним из членов экипажа.

Снег доходил им до колена, однако женщина так и оставалась разутой.

– Особой нужды в экипаже у нас нет, король, и все-таки спасибо за предложение.

Прежде чем повести своих спутников к сходному трапу, Рэп остановился, чтобы бросить последний взгляд на берег.

Увидеть отсюда что-либо определенное он конечно же не мог. Совсем иначе дело обстояло с магическим пространством. Некогда он был способен чувствовать то, что происходит где-нибудь на краю света. Теперь поле его видения до обидного сузилось, однако крышу Красного дворца он все-таки различал… За это время огонь успел перекинуться на две башни. Защитникам пришлось отступить под одну из внутренних силовых оболочек. От ударов атакующей стороны тонкий магический уровень сотрясался подобно скатерти в руках домохозяйки, устроившей генеральную уборку.

На Юге все было тихо…

Он уже хотел было направиться к трапу, как Юг буквально взорвался. Тонкий мир запылал гневливыми огнями. Рэп закачался от немыслимого грохота и боли… Он чувствовал, как рушатся здания – целые кварталы зданий, – он видел погребенных под развалинами людей, пожары, кромешный ужас, смерть…

Смерть!

Распнекс закрутился на месте и громко закричал:

– Гримрикс!

Рэп тут же понял, что означало это пожарище. Юный сторонник не стал прислужником нового господина. Измене он предпочел смерть.

Уже корабль под ним горел:

Бежали все.

Средь мертвых тел

Лишь мальчик тот стоял.

Уже корабль под ним горел,

А он не замечал…

Тут взрыв раздался.

Что же с ним? –

О нем могли б сказать

Волна и ветер – только им

О том пристало знать.

Фелиция Хеманс. Касабланка

Глава 2 Новый мир

1

В середине зимы день в Краснегаре – понятие достаточно условное. Светлеет совсем ненадолго, а если на дворе стоит непогода, то местные жители этого даже не замечают. Лица у етунов становятся такими же бледными, как их пепельные волосы; импы – те и вовсе начинают чахнуть. Куда бы ни шли етуны или импы, они постоянно носят с собой фонари – к запаху горящего в очагах торфа примешивается вонь заливаемой в фонари ворвани. Повсюду снуют и скалятся огромные тени, и тому, кто боится теней, в Краснегаре делать решительно нечего.

Огромный зал замка обычно был крайне темным местом, освещенным одним-двумя каминами, находившимися со стороны кухни, в особых же случаях, таких, как королевские дни рождения, он буквально блистал огнями. Так было и сегодня. Пажи зажигали свечи и лампы, на высоком столе сверкали хрусталь и серебро. На вертеле жарилась баранья туша. Примерно через час принц Гэт и принцесса Кейди должны были принимать приглашенных на званый обед гостей. «Для того чтобы отметить начало пятнадцатого года нашей жизни» – так писала Кейди на пригласительных билетах. Пятнадцать звучало куда солиднее, чем четырнадцать.

Она призналась матери, что бал устроил бы ее больше, танцуй ее приятели хоть немного получше. Инос стала объяснять ей, что в этом возрасте мальчики не любят танцевать с девочками, которые выше их ростом, и потому обычное застолье в любом случае являлось бы предпочтительным. «Мальчики смогут натанцеваться и через год» – так решила про себя Кейди.

Все это утро она провела в хлопотах – ни о чем не забыть, отдать нужные распоряжения, все перепроверить… Впрочем, слуги не обращали на принцессу особого внимания. Теперь за инспекцию стола взялась сама Инос.

Полный господин Илинили тихонько стоял в сторонке, ухмыляясь в усы, которые были черны как смоль и вызвали бы зависть у любого моржа. Мажордому вспомнился подобный обед, состоявшийся двадцатью годами ранее… На нем тоже отмечалось пятнадцатилетие… Гости, шокированные тем, что с ними обходятся как с простолюдинами… Он объелся тогда так, что оказался в совершенно дурацком положении…

– Замечательно, – процедила сквозь зубы Инос. – Это еще что такое?

– Бокалы для вина, мама.

– Представь себе, я это знаю. Вы собираетесь пить фруктовый пунш из моих лучших бокалов?

– Но, мама…

– Никакого вина, Кейди.

На лице Кейди появилось трагическое выражение.

– Но я им обещала…

– Прежде нужно было подумать.

Их взгляды встретились – две пары зеленых глаз – глаза мятежника и глаза тирана. Тиран победил.

– А пиво? – спросила Кейди несчастным голоском.

– Никакого пива.

– Так что – выходит, даже… за мое здоровье нельзя выпить? Один тост…

– Фруктовый пунш, – отрезала Инос. Если бы ее дочь знала, чего им стоило сохранить все эти фрукты, которые, кстати сказать, стоили куда дороже вина…

Кейди резко отвернулась, чтобы скрыть от матери свое раздражение. Шлейф нового платья запутался у нее в ногах, и она едва не потеряла равновесие. Платье было подарено ей родителями; что до шкатулки с королевскими драгоценностями, то она явно была взята без спроса.

Илинили поймал на себе взгляд королевы и, понимающе кивнув, вновь усмехнулся в усы – бокалы будут убраны, королева может не волноваться.

– А это твой подарок Гэту? – спросила Инос, указывая на пухлый сверток. – Может, ты его пока спрячешь?

Кейди едва заметно скривилась.

– Прятать подарок от него бессмысленно. Можно было его даже не заворачивать. Он наверняка знает, что там лежит. Я хочу подарить его Гэту еще до прихода гостей.

– Как знаешь, дорогая…

Разумеется, Гэт будет знать о содержимом пакета часа за два до того, как развернет его, но Кейди волновало вовсе не это.

– Он очень дорогой, – объяснила она. – Мне не хочется, чтобы гости расстраивались из-за своих подарков…

– Очень тактично с твоей стороны, – кивнула Инос.

Речь шла о потрепанном древнем томе, носившем название «Похищение принцессы Керита». Это был исполненный немыслимых страстей роман с выцветшими, раскрашенными от руки иллюстрациями. Кейди обнаружила его в лавке старьевщика, находившейся неподалеку от гавани, и тут же возжаждала его заполучить. Вытянуть из матери нужную сумму она смогла только после того, как книга была объявлена подарком, который она собирается сделать Гэту.

Вне всяких сомнений, она уже успела несколько раз прочесть роман от корки до корки и не собиралась отдавать его Гэту надолго. Впрочем, Гэта книги нисколько не интересовали. В данном случае Кейди делала подарок самой себе. Ее друзья сразу же поняли бы это, и потому она хотела убрать свой подарок с глаз долой еще до их прихода.

Когда-нибудь мама, возможно, объяснит им, что этот древний том стоит в Империи куда дороже; Гэт мог бы продать его капитану какого-нибудь корабля импов и нажить на этом целое состояние. Можно было представить, как бы на это отреагировала Кейди… Именно чувство юмора, присущее Инос, заставило ее пойти на поводу у дочки, и не подозревавшей о настроениях своей матери.

Кто посмеялся бы сейчас, так это Рэп… Как ей его не хватало. Как она волновалась о нем.

– Ты знаешь, что подарит мне Гэт? – небрежно спросила Кейди.

– Нет, моя хорошая.

– И чего он такой скрытный! – с явным разочарованием в голосе пожаловалась девочка. Если уж мама об этом не знала, значит, подарок был куплен на собственные сбережения Гэта, о размерах которых догадаться было совсем несложно. Кейди перевела взгляд на стол и совсем другим голосом заметила:

– С живыми цветами было бы еще лучше… Как жаль, что папы сейчас нет!

– Что ты хочешь этим сказать? – холодно поинтересовалась Инос. О присущем Гэту Даре предвидения знали многие, однако в согласии с официальной доктриной Краснегара сам король волшебником не был. У Илинили же слух был не таким острым…

– Ммм… ничего. Пойду накрашу ногти. Как ты считаешь, может, рубиновые сережки пойдут мне больше?

– Они очень хорошо смотрятся… У тебя есть возможность сделать Гэту подарок, слышишь?

Долговязый, бледный как снег Гэт шел через зал, скрестив руки за спиной. Инос смотрела на него с явным одобрением. Он скопировал или наследовал от отца неприязнь к нарядам, однако сегодня без малейших споров надел свою лучшую синюю пару и бежевые чулки. Да, дети, похоже, повзрослели… Помимо прочего, Гэт унаследовал от отца непокорные волосы, которые, однако, были не каштановыми, как у всех фавнов, а по-етунски светлыми. Попытки привести их в порядок делали его шевелюру похожей на полегшее поле ячменя. Гэт, как всегда, чему-то улыбался.

Кейди тут же заметила, что он что-то держит за спиной. И мгновенно напряглась, словно почувствовавшая дичь охотничья собака.

– Я приготовила для тебя подарочек, Гэт, – радостно, сообщила она, поспешив взять в руки бесформенный сверток.

– Очень мило с твоей стороны. Спасибо! – Он захихикал. – Смешные старинные картинки, верно?

Кейди выразительно посмотрела на мать, продолжая держать сверток в руках.

– Можно было его не заворачивать, – заметил Гэт, явно не спеша брать свой подарок.

– Так принято, – отрезала его сестрица.

– Может, ты все-таки возьмешь его? – вмешалась Инос.

Было видно, что мальчик очень доволен собой, он буквально сиял, и связано это было отнюдь не с полученным им подарком, а с его собственными планами.

– Не могу. Мне нужны обе руки. Очень мило, Кейди. Я думаю так – мне тоже не стоит тянуть с подарком, я подарю его тебе прямо сейчас.

Его сестра положила сверток на стол, не в силах скрыть своего интереса.

– Я в отличие от тебя не ясновидица. Благодарить буду только после того, как получу подарок.

– Сначала я должен кое-что объяснить, – медленно выговорил Гэт. – Я не мог скрыть форму подарка, потому и заворачивать его не стал, понимаешь? Короче, ты тут же узнаешь, что это такое.

Он заулыбался, явно издеваясь над сестренкой.

Кейди сердито засопела.

– Так же, как и ты…

Он кивнул. Терзать сестру ему не хотелось и потому без лишних слов он картинным жестом выудил из-за спины тонкий сверкающий клинок и протянул его рукоять Кейди.

Кейди удалось охнуть и взвизгнуть разом.

– Гэт! Как здорово!

Клинок холодно сверкнул, отражая свет канделябров. Теперь взвизгнула уже Инос.

– Осторожнее!

– Все в порядке, мамочка, – презрительно хмыкнула Кейди. – Это ведь самая настоящая рапира. Гэт, откуда ты ее взял?

Ко всеобщему изумлению, она обняла свободной рукой брата и чмокнула его в щеку.

– И в самом деле? – подхватила Инос. – Молодой человек, где вы взяли эту далеко не безопасную вещицу?

Инос понимала, что, помимо прочего, рапира стоит немалых денег – ее блеск говорил о том, что она выкована не из обычной стали.

– Как она сбалансирована! – воскликнула Кейди, принимая боевую стойку, решительно не сочетавшуюся с ее вычурным пышным платьем. – А легкая какая!

Гэт самодовольно ухмыльнулся.

– Ее подыскал для меня Таш. Я сказал ему, что меня интересует, и уже на следующий вечер он принес этот клинок в мою комнату. Он ведь сам не длиннее этой рапиры!

– Таш? – изумилась Инос. – Гном?

– Конечно. Она валялась где-то в подвале… Какая разница – стоила она мне денег или нет? У меня их все равно нет. Знали бы вы, сколько времени я ее чистил – она ведь была совсем черная!

– Важно не то, каков подарок, а внимание, – вздохнула Инос, вспомнив о родителе, периодически устраивавшем детям порку. – Ты же сам видишь, как обрадовалась твоя сестричка.

– Какая мне разница, сколько она стоит? – воскликнула Кейди, которая была вне себя от счастья. – Она бесподобнейшая!

Прекратив бой с воображаемым противником, девушка принялась разглядывать эфес. Инос и даже Илинили подошли поближе – клинок был небезразличен и им.

Крайне довольный собой, Гэт то и дело хихикал.

– Мам, ты знаешь… Пару ночей назад она влетела в мою комнату…

– Ничего я не влетала! – тут же обиделась Кейди.

– Не цепляйся к словам. Я как раз чистил рапиру, и она лежала на столе… – Он хихикнул. – И что же ты думаешь? Кейди ее даже не заметила!

Подобные истории его сестру нисколько не интересовали.

– Мам! Это рубины?

– Нет. Я полагаю, это – гранаты, – ответила Инос. Вне всяких сомнений, рапира была сделана из гномьей стали. Гарду украшали выполненные из серебра изображения трех выпрыгивающих из воды нарвалов, у каждого из которых прежде было по гранатовому глазу – сейчас один из камешков потерялся. Прыгающие нарвалы… Она уже где-то видела эту эмблему… – Надеюсь, Таш нашел рапиру не в чужих, а в наших подвалах?

У гномов свои понятия о собственности и границах чужих владений.

– Я в этом почти уверен, – ответил Гэт. – Таш сказал, что она валялась в куче хлама, поэтому никто ее не замечал. Судя по всему, речь шла именно о замке. Какая она была грязная! – вновь воскликнул он, явно пытаясь отвести возможные обвинения. – Где бы она до этого ни находилась, о ней не знал никто!

– Нарвалы? – ахнула Кейди. – У нас… вернее, у тебя, мамочка, есть такая же брошка.

– Да, да – ты права… – согласилась Инос. – Она принадлежала Оллиало, жене Иниссо.

– Вот почему она такая короткая! Это оружие для женщин! Может, ты подаришь мне и брошку – в пару к рапире?

– Ну уж нет!

Очевидно, рапира принадлежала к числу давно забытых семейных реликвий. Имей Краснегар королевские регалии, они вряд ли превосходили бы своей ценностью этот клинок. Он был куда старше книги Гэта. Такое древнее оружие должно было стоить целое состояние. История повторилась.

Недоуменно хмыкнув. Инос стала наблюдать за тем, как ее дочь сражается с воображаемым противником. Страстная и немного странная для девочки любовь к фехтованию не ослабевала с годами, хотя все ее сверстники давным-давно оставили это занятие. Отчасти это ее постоянство объяснялась чтением бесчисленных романов типа «Похищения принцессы», отчасти – юношеским увлечением капралом Изирано. К счастью, капрал оказался достойным и, помимо прочего, женатым человеком.

К Кейди было не подступиться даже тогда, когда она держала в руках фехтовальную рапиру, что уж говорить о рапире настоящей… Вооруженные дети? Ох уж эти радости материнства…

– Нет, на время обеда ее придется убрать, – покачала головой Инос. Гэт захихикал и принялся разворачивать свой сверток.

– Мама… – пробормотала Кейди с бесконечным презрением в голосе, хотя слова матери и не были для нее такой уж большой неожиданностью. Впрочем, рапира нисколько не шла к ее бальному платью…

– Убери ее подальше, пока ты никого не убила. Так, проверим все еще раз – чего здесь не хватает?

Все повернулись к столу.

– Жаль, вина нет, – грустно вздохнул Гэт. Кейди пожала плечами:

– Я сделала все возможное.

– И что же – так ничего и не вышло?

– Она ведь упрямая как осел!

– Я пока не глухая, – холодно заметила Инос. – И не хочу, чтобы меня сравнивали с ослом. Я полагаю, пришло время определиться с местами…

Кейди тут же сменила образ фехтовальщицы на исполненный спокойного достоинства образ коронованной особы, принимающей гостей. Правда, указкой ей служила рапира.

– Я здесь. Здесь – Гэт… Найя… Кинф… Брэк…

– Брэк не придет.

Гэт внезапно оцепенел, уставившись в дальний конец зала. Лицо его утратило былую веселость. Инос заволновалась.

– Но почему?

– Не придет, и все.

– Но почему?

– Контузия… – Гэт уронил книгу на стол. – Спасибо, Кейди… Нет… Нет, я не могу!

Он развернулся и понесся вон из зала.

– Гэт, постой! – воскликнула Инос ему вслед, но сын уже исчез за дверью.

– Немедленно догони его, – пробормотала Инос, глядя в глаза дочери. – Он должен сию же минуту вернуться сюда! Нет, нет, клинок оставь здесь.

Она закусила губу, глядя на то, как Кейди понеслась за братом, придерживая подол платья. У выхода к ее дочери присоединились четверо или пятеро юных пажей. Они в отличие от Инос знали, где искать Гэта.

Возле стола остался один Илинили, на его круглом лице импа появилось озабоченное выражение.

– Контузия? – переспросила Инос. – Он сказал «контузия»?

– Боюсь, что да, госпожа.

Рэп! Рэп! Ты мне так нужен!

Отодвинув от стола стул, она села.

Все это было лишено смысла. Если Гэт предвидел это событие, то почему он не мог предупредить о нем Брэка? Рэп считал, что странный дар Гэта не распространяется на других – он мог предвидеть лишь то, что должен был со временем узнать. Рэп придерживался именно такой теории. Но если с Браком должно было что-то случиться, Гэт в любом случае узнал бы об этом…

Повернувшись к Илинили, она смущенно улыбнулась.

– Боюсь, здесь что-то не так.

Мажордом принялся покусывать ус.

– Мне не хотелось бы говорить об этом…

– Присядьте и расскажите обо всем по порядку. Придвинув к себе стул и облокотившись на его спинку, Илинили тихо произнес:

– Госпожа, они ведь его дразнят. Вы этого не знали?

Она отрицательно покачала головой. В последнее время Гэт действительно был мрачноватым… Она вновь пожалела о том, что рядом нет Рэпа. Контузия? Брэк, сын кузнеца Крафаркрана, был значительно старше и вдвое крупнее Гэта. Эдакий рыжеволосый детина-етун. Бедный ты мой сыночек!

– Но в чем дело? – спросила она испуганным шепотом.

Мажордом заметно смутился.

– Дело в том… Нет, госпожа, я ничего не знаю…

– Сядь! – тихо, но очень твердо приказала ему Инос, до сих пор не утратившая оккультных властных чар, которыми ее некогда одарил Рэп. Илинили поспешил выполнить приказ королевы.

– Говори, – прошептала Инос.

– Причина этого – его величество.

– Как-то это странно! – Она не повышала голоса, однако Илинили, похоже, здорово сдрейфил.

– Конечно, госпожа. Но это ведь дети – вы же понимаете!

Инос моментально взяла себя в руки и изобразила на лице нечто вроде улыбки.

– Лин! Для того чтобы быть королевой, прибегать к услугам тайной полиции вовсе не обязательно, но вот как мать я не могу обойтись без советов друзей. Пожалуйста, скажите мне все как есть.

Лин, будучи типичным импом, тут же просиял и спросил с надеждой в голосе:

– Первый танец на балу в честь зимних Празднеств?

– Я вам его обещаю. Теперь к делу.

– Говорят, что он сбежал, Инос…

Рэп уехал шесть недель тому назад, в самый разгар зимы… Все его подданные прекрасно понимали, что он сможет вернуться лишь к лету. Говорить с подданными о том, куда и зачем уехал ее супруг, Инос, разумеется, не стала. Что она могла им сказать? Что ее супруг волшебник и что его тревожат некие предчувствия? Что он понесся спасать мир от гибели? Рэп никогда не простил бы ей этого.

Она попыталась взглянуть на ситуацию глазами рядовых жителей Краснегара. Король-конюх сбежал, бросив свою жену, в жилах которой текла кровь древнего королевского рода. Что могло быть тому причиной? Уж не другая ли женщина?

У взрослых все могло ограничиваться пустыми переводами, дети же в этом смысле более жестоки…

– Они издеваются над ним?

Имп энергично кивнул, от этого движения его толстые щеки смешно затряслись.

Конечно, он не лгал. Можно было представить, что говорят между собой мальчишки, Гэту же не оставалось ничего иного, как только защищать честь отца… Таков уж Краснегар. Даже мирному Гэту здесь то и дело приходилось драться. Бедный ты мой мальчик!

Большего болтуна и сплетника, чем Лин, она не знала. Сейчас же он дрожал словно осиновый лист, явно боясь сказать лишнее.

– Тебе известны зачинщики? – спросила Инос. – Я могу пригласить к себе их отцов и побеседовать с ними.

Лин печально покачал головой.

– На следующий же день их будет столько же. Конечно, можно обратиться к народу с воззванием…

По его лицу было видно, что он не верит и в эту меру.

– Но почему я ничего об этом не слышала? – раздраженно поинтересовалась королева.

– Насколько я знаю, сынок ваш пока справляется и сам. Он устроил хорошую взбучку Неву и Оши.

Да, она видела, что стало с юным Оши.

– Так это Гэт его так отделал? Боги!

– Все нормально. Вы ведь знаете етунов – он всегда бьется с ними один на один.

Не всегда, а обычно. Лин не сказал главного – импы привыкли драться все скопом. К каким бы магическим уверткам ни прибегал Гэт, мальчишки легко могли одолеть его числом.

Рэп, как ты здесь сейчас нужен!

– Инос… – Лин вновь принялся нервно покусывать свой ус. – Гэт обладает особым видением, не так ли?

То, что было ведомо Лину, мгновенно становилось всеобщим достоянием, однако таиться сейчас, когда он слышал все собственными ушами, не имело смысла.

– Да, он способен предвидеть некоторые грядущие события.

Лии даже не пытался скрыть своего удовлетворения тем, что он получил-таки необходимое подтверждение.

– Тогда послушайте, что я вам скажу! Он не говорил о том, что на обеде не будет его самого. Речь шла только о Брэке.

Инос вздохнула с облегчением.

– Все верно! Он знал и о том, что на столе не будет вина. Ведь он появился здесь уже после того, как мы обсудили эту тему с Кейди, не так ли?

Гэт должен был победить и сегодня, но что будет с ним завтра? Послезавтра?

Да, ей было трудно без мужа, но кто действительно нуждался в Рэпе, так это Гэт…

Когда же он вернется? Где он и чем он сейчас занят?

2

– А ну-ка, вставай! – буркнул Хардграа, распахивая дверь каюты. Ило проворчал что-то неопределенное. Он обладал чудесной способностью быстро засыпать и столь же быстро просыпаться, но это вовсе не означало того, что он охотно покинул бы теплую койку.

– Через пять минут ты должен быть на палубе, – сказал центурион. – И ты там будешь. Конечно, без одежды там будет прохладно, но тут уж ничего не поделаешь…

Ило потянулся и открыл глаза.

– В гробу я тебя видел… О какой одежде речь? Где мы? Который час?

– Об этой самой… Мы где-то посреди Цинмера. После завтрака прошел уже целый час.

Ило сел и почесал затылок. Сто лет назад эта гнилая посудина была самым роскошным судном, ходившим по Цинмеру, – на этом корабле аристократы плавали к своим особнякам, стоявшим на берегах озера. Теперь же она и протекала, и скрипела, и дышала зловонием трюмных вод – такой корабль мог выбрать только дварф! В убогой каюте стоял затхлый запах. Тем не менее спал Ило на удивление крепко, ничуть не страдая от качки.

Его кольчуга и волчья шкура висели на спинке стула. Сверху лежала кипа других одежд.

– И я теперь гражданское лицо? – полюбопытствовал он, заметив, что Хардграа одет в костюм и чулки, а на плечи наброшена теплая накидка.

– Мы все теперь гражданские, дурачина.

– Кто все это выдумал – дварф?

– Ха! Будь так, и мы стали бы похожими на землекопов. Нет, это выдумки нашего фавна. Одежда, конечно, простая, но зато добротная.

Ило нехотя сбросил с себя одеяло и опустил ноги на грязный холодный пол.

– Побриться-то здесь можно?

Хардргаа достал кинжал и, повернув рукояткой от себя, протянул его Ило.

– Воды за бортом хватает. Веревку и ведро найдешь на палубе.

Было заметно, что сам центурион брился совсем недавно, и при этом умудрился ни разу не порезаться. Ило никогда не мог понять, как это тому удается, – ведь его кожа напоминала кору дерева и, вероятно, не уступала последней и плотностью. Наверное, он тер подбородок песчаником.

– Я подумаю…

Ило стал одеваться. Если Шанди действительно приказал ему прибыть на палубу через пять минут, центурион не будет с ним церемониться.

Хардграа прислонился к двери.

– Волчью шкуру оставь здесь, слышишь? С девицами ты тоже подолгу возишься, а?

– Набрось еще минут десять. – Поеживаясь от холода, Ило надел рубаху. – Ты разве не знаешь о том, что император свергнут с престола? Формально он уже не может отдавать нам приказов.

Хардграа зловеще усмехнулся.

– Лично Я остаюсь в числе его подданных.

– Я в этом как-то и не сомневался.

Центурион мозолистым пальцем пощупал острие кинжала.

– Ты хочешь сказать, что Шанди для тебя уже не император?

Он продолжал улыбаться, вот только улыбка его стала еще более зловещей.

Ило тем временем принялся натягивать на себя чулки. Изменилось ли его отношение к Шанди? Император мог одарить своих приближенных очень и очень многим. Свергнутый император мог поделиться разве что опасностями и тяготами. С другой стороны, если ему удастся в конце концов отвоевать свой трон, щедроты, которыми он станет одаривать подданных, не оставивших его в годину испытаний, могут оказаться просто безмерными… Здесь было над чем задуматься. Прошлой ночью ситуация казалась совершенно безнадежной, однако в свете дня начали брезжить лучики надежды.

Он заметил обращенный на него пристальный взгляд центуриона. Хардграа не задумывался о подобных вещах. Его привязанность к Шанди была абсолютной – сиди тот где-нибудь в пещере до скончания века, центурион оставался бы с ним до последнего. Они с Ило знали друг друга не первый день, однако старый легионер не задумываясь перерезал бы Ило глотку, реши он, что тот представляет угрозу для императора. Последнее относилось не только к Ило, но и ко всем остальным участникам побега. Закон не имел здесь силы, в чем Ило уже имел возможность убедиться.

– К этому вопросу я вернусь только тогда, когда сам Шанди спросит меня об этом.

Центурион спрятал кинжал, однако выражение его лица при этом не изменилось.

– Надо было принимать титул герцога и этот надел…

Ило нагнулся, чтобы застегнуть пряжки на башмаках. Они были ему в самый раз.

– Это ты о Прибрежных Лугах? Пустые слухи… И вообще – зачем ему нужно было делать меня герцогом? Неужели я от этого мог бы отказаться?

– Именно так ты и поступил. Он сам говорил мне об этом.

Ило не поднимал глаз. С его стороны было очень глупо не принять этого предложения. В пророческом отражении ему была обещана Эшиала, но что такое женщина в сравнении с герцогским титулом? Он надеялся заполучить и то, и другое – сначала она, затем – Прибрежные Луга.

– Тогда зачем ты говоришь об этом со мной? Ты ведь веришь ему, а не мне.

– Совершенно верно, – кивнул Хардграа. – Ему я верю.

Застегнув башмаки, Ило встал и тут же ощутил легкую качку.

– Ты знаешь, куда мы направляемся? И вообще – что происходит?

Понять что-либо по лицу Хардграа было невозможно.

– Как тебе сказать. Самое важное сейчас – найти безопасное пристанище для императрицы и ее дочери.

Ило накинул на плечи плащ.

– Звучит логично.

– Конечно, она будет нуждаться в защите – кому-то придется остаться с нею.

Их взгляды встретились.

– Я полагаю, речь идет о старом Ионфо и его супруге? – с деланным безразличием в голосе спросил Ило.

Хардграа кивнул.

– Да. И с ними один воин.

– Тогда-то мы и поймем – кому он доверяет, а кому – нет, верно?

– Конечно, – мрачно буркнул в ответ центурион. Его явно издевательский тон не мог не задеть Ило.

В кают-компании было светло и довольно тепло. Собравшиеся сидели на ветхих креслах и видавших виды диванах; настроение здесь царило самое мрачное. Все молчали. Ничего съедобного на столах не было. Судя по всему, Хардграа не солгал, когда говорил о том, что завтрак давно прошел. На появление Ило никто не обратил особого внимания.

Шанди сидел в гордом одиночестве. Он смотрел прямо перед собой и напряженно о чем-то размышлял. Свойственная ему бесстрастность не позволяла судить о направлении его мыслей. Возможно, он решал вопрос о том, что заказать на обед, или же прикидывал, сколько тысяч подданных он сможет послать на верную смерть.

Войдя вовнутрь, Ило поклонился. Ему явно не мешало попрактиковаться в поклонах.

Он тут же привлек к себе внимание императора – Шанди не мог думать о нескольких вещах одновременно. Его покрасневшие после бессонной ночи глаза смотрели на Ило с иронией.

– Ило, доброе утро! Тебя без волчьей шкуры прямо не узнать!

– Мне тоже как-то не по себе, сэр. Боюсь, шею продует.

– Увы, я тебя не обрадую. В течение ближайшего получаса ты будешь нашим адмиралом. Рулевому нужно передохнуть.

– Слушаюсь, сэр, – ответил Ило раскатисто, с северным акцентом, после чего решительно направился к двери. Когда он обернулся, Шанди уже вновь погрузился в задумчивость. Царившее в кают-компании угрюмое молчание свидетельствовало о том, что решение проблемы пока не найдено.

Ило вышел на палубу и направился к стоявшей за штурвалом рослой женщине. Ветер, дувший над Цинмером, был холоднее змеиной улыбки. Озеро в длину было больше сотни лиг и потому мало чем отличалось от моря; случались на нем и шторма. Импы никогда не слыли хорошими моряками – даже небольшое волнение могло представлять для них угрозу. Тем более удивительным представлялось Ило его собственное самочувствие. Колдовство, не иначе.

Вода напоминала цветом свинцовую гробницу, низкие тучи нависали над ней тяжелой крышкой. Снег прекратился, однако уже и сейчас его выпало столько, что под ним можно было похоронить этот несчастный парусник. Подернутый дымкой горизонт тут же поверг Ило в уныние – повсюду, насколько хватало глаз, стелились холодные свинцовые воды.

Женщина за штурвалом не показалась ему такой уж усталой, поверить в то, что она простояла здесь всю ночь, было почти невозможно. Ило ненавидел крупных женщин, колдуний – в особенности.

– Меня прислали подменить тебя, – сказал ом.

– Ну что ж, да помогут нам Боги… Ты знаешь, как работает компас?

– Да.

– Вот и прекрасно. Держи штурвал и следи за тем, чтобы эта красная стрелка смотрела прямо.

– Звучит просто.

– Так только кажется.

Она прищурилась, отчего морщинки вокруг ее некрасивых светлых глаз стали еще заметней, и отправилась в рубку.

Дерево было ледяным. Не прошло и нескольких минут, как он уже промерз насквозь. Стрелка компаса отказывалась стоять на месте. Обернувшись, он увидел, что их кильватер так же волнист, как и его волосы. Сознание собственной некомпетентности неприятно поразило его.

Как Шанди собирался сражаться с целой армией волшебников? Каким образом свергнутый император мог вернуть свой трон? Если бы кто-то из его друзей по несчастью нашел мало-мальски приемлемый ответ, они не выглядели бы такими мрачными. Шанди был прирожденным лидером, но поддерживать его уже не было смысла – ни один разумный человек не пошел бы за ним… С другой стороны, банда изгоев не потерпела бы присутствия в своих рядах потенциального предателя. Здравый смысл подсказывал Ило оптимальную линию поведения – во время плавания он должен клясться в своей преданности императору, когда же они окажутся на берегу, ему лучше исчезнуть. Нет, ему не суждено стать герцогом Прибрежных Лугов… Единственное, на что он мог рассчитывать, – так это на богатую полногрудую вдову…

Да, судьба явно готовила Ило какой-то подарок. Пророческий образ после вчерашних событий представлялся ему куда более реальным. Прежде ему и в голову не могло прийти, что он, Ило, сможет совратить императрицу. Коронованные особы всегда находились под усиленной охраной. Теперь же его шансы на успех резко возрастали.

Послышался скрип снега, возле рулевого колеса появился король Краснегара. Взяв штурвал в свои руки, он закрутил его из стороны в сторону и, весело рассмеявшись, заметил:

– Ну ты его прямо в ежовых рукавицах держишь! Глядя на мозолистые руки Рэпа, трудно было поверить, что перед тобой стоит король.

– Я делал только то, что мне сказали, – возразил Ило, отступая в сторону. Фавн орудовал со штурвалом так, словно всю жизнь только этим и занимался.

– Ветер-то поменялся! К тому же и курс нам пора менять… – Этот необычный фавн был немного выше Ило. Казалось, от взгляда проницательных серых глаз волшебника ничто не может укрыться. – Постой минутку. Мне нужно кое о чем спросить тебя.

– Меня, ваше величество?

– Мы должны разобраться со всеми и с каждым, – кивнул король. Он уже направил судно в нужную сторону, однако отдавать штурвал Ило не спешил. Судя по всему, ему нравилось это занятие. – Ты ведь понимаешь, мы находимся теперь на положении изгоев. Это относится даже к императору! Соответственно, каждый должен ответить на вопрос: останется ли он с нами или, же уйдет?

Ило обвел горизонт взглядом. На западе появились два паруса.

– Уйдет? – удивился он.

Фавн довольно усмехнулся. Одет он был примерно так же, как и сам Ило, с той разницей, что на нем не было ни плаща, ни шляпы. Наверняка в его жилах текла кровь етунов.

– Нам ничего не стоит пересадить тебя на другой корабль. Скажем, на корабль, идущий на север. Ты разом окажешься дома. Смотри, решать тебе.

Ило поплотнее запахнулся в плащ и посмотрел Рэпу в глаза. Кто бы мог подумать, что этот фавн с открытым лицом и невинным взором – самый что ни на есть настоящий волшебник?

– И что же ждет меня дома?

– Предсказывать это я не берусь…

Где его дом? У Ило не было ни дома, ни семьи, ни даже настоящих друзей.

– Понятно… А если я остаюсь? Куда мы направляемся?

Он схватился за поручень. Качка заметно усилилась, он чувствовал, что еще немного и его начнет подташнивать.

– Этого я тебе пока не скажу, – ответил фавн, сузив глаза. – Для начала ты должен принять то или иное решение. Ты же понимаешь, нам нужно найти какое-нибудь укромное местечко, где смогли бы остаться императрица и ее дочка. Графиня Эигейз, похоже, предложила неплохой вариант. Но сначала мы должны увидеть это место собственными глазами, верно?

Ило явно не ожидал от волшебника такой откровенности. Он тут же поспешил задать новый вопрос:

– Шанди все еще надеется вернуть себе трон?

Волшебник утвердительно кивнул.

– Но каким образом?

Король заулыбался, но на сей раз в его улыбке сквозила угроза.

– Этого я тебе тоже не скажу… Итак, сигнифер, отвечай – ты с нами или ты против нас?

– С вами, ваше величество. Конечно, с вами.

– Конечно? – изумился фавн. – Ты сказал «конечно»? Но почему? Что связывает тебя с Шанди? Он лишился своего трона. Он уже не сможет осыпать тебя дарами. Что держит тебя? Чувство справедливости? Верность Империи? Узы дружбы?

– Я об этом не думал… Может, благодарность? – Этот вариант ответа казался ему самым безопасным.

Короля подобный ответ не устроил. Он покачал головой и недовольно поджал губы.

– Если убежище, о котором я говорил, мы сочтем подходящим, то оставим императрицу там, сами же отправимся отвоевывать у врага этот мир. Разумеется, кто-то должен будет остаться с него – императрице потребуется охрана.

– Это понятно.

– Император предлагает эту роль тебе. – Серые глаза волшебника видели Ило насквозь. Во всяком случае, Ило так казалось.

– Отвернись куда-нибудь в сторону, – презрительно усмехнулся король Рэп. – Если Шанди заметит на твоем лице этот румянец, он туг же полюбопытствует, что же могло его вызвать.

– Вы сомневаетесь в моей порядочности?

– Покраснел не я – покраснел ты. Она поразительно красива. Я ничуть не осуждаю тебя. Не будь она замужем и не имей я жены и детей, я бы попробовал сыскать ее внимания.

– На что вы намекаете? – не выдержал Ило. – Между мной и императрицей ничего нет!

– Нет? – Фавн прикусил губу. – Но ведь это не совсем так… Или ты хотел сказать – пока нет?

– Вы роетесь в моих мыслях?

– Ты ошибаешься. Я подобными вещами не грешу. Я сужу обо всем по твоему лицу – ты явно в чем-то повинен… может, причина всего – отражение, увиденное в вещем бассейне?

Ило раздраженно кивнул.

– И что же ты видел?

– Она лежала на одеяле, расстеленном на траве… Улыбалась, глядя на меня… Фавн неожиданно заулыбался.

– Да, образ очень даже интригующий… Конечно, таким любой мужчина вдохновится. Но ты…

– Нет, ничего этого еще не было. Там были нарциссы.

– Что еще за нарциссы?

– Это такие весенние цветы.

– Все понятно.

– Они расцветают на третий или четвертый месяц. Значит, до этого времени остается еще четыре или пять месяцев.

Фавн задумчиво кивнул.

– Прости мне мою пытливость, сигнифер. Шанди видел в том же бассейне моего сына. Мне важно знать все, связанное с этим. Ты говорил ей о своем видении?

– Об этом не знает никто.

– Ты поступил мудро.

Волшебник надолго замолчал – он то ли размышлял, то ли разглядывал паруса, появившиеся на горизонте. Ило терпеливо ждал решения своей участи, дрожа то ли от волнения, то ли от холода.

– Ответь мне на такой вопрос, – наконец сказал Рэп. – Как ты относишься к Шанди?

– Он мог стать великим императором.

– А что ты можешь сказать о нем как о человеке?

– Мужественный. Преданный своему делу. Благородный.

– Ты пытаешься уйти от ответа. Я обещаю тебе, что этот разговор останется между нами.

По неведомой ему самому причине Ило исполнился доверия к этому на редкость простоватому королю.

– С ним все в порядке. Я восхищаюсь им.

– Если я тебя правильно понял, ты хотел бы стать таким же, как он?

– Нет. – Ило всегда считал, что Шанди слишком серьезно относится к жизни.

Серые глаза вновь заглянули ему в душу.

– Теперь он уже не является твоим императором. Ты мог бы назвать его своим другом? Вернее, так – был ли ты его другом?

– Наверное. Мне хотелось помочь ему.

Лицо фавна вновь приняло насмешливое выражение.

– И при этом ты собирался соблазнить его жену, верно?

Какой смысл лгать волшебнику?

– Я сказал, что мне хотелось помочь ему. Учить его уму-разуму я не собирался. Жену же его я мог бы научить многому.

Король было насторожился, но тут же залился смехом.

– Таким образом, в выигрыше были бы все, не так ли?

– Совершенно верно.

– Давненько я не сталкивался со столь рациональным отношением к жизни.

– Все это правда, – запротестовал Ило. – Могу дать голову на отсечение – и он, и она до женитьбы были девственниками. Шанди совершенно не понимает женщин – он слеп и глух. Я говорю не только о постели. Он, похоже, забывает о том, что его жена – такой же человек, как и он сам. Он ведь никогда даже не разговаривает с нею! Он уверен в том, что она любит его уже за то, что он делает ей подарки. В Императорской библиотеке…

Король щелкнул пальцами.

– Вот оно! А я никак не мог вспомнить. Средняя статуя!

Потрясенный Ило молча кивнул. Фавн грустно покачал головой.

– Когда Шанди обратил на нее мое внимание, ему было лет десять… – Немного помолчав, он добавил:

– У него была ужасная мать. И детство не лучше…

Какое это имело отношение к происходящему? При чем здесь были Зиниксо и Свод Правил? И вообще – почему они послали на палубу Ило, а не короля Рэпа, который справлялся со штурвалом безо всякого труда? По выражению лица Ило волшебник мог судить о состоянии его души, но почему-то совершенно не замечал того, как замерз его собеседник.

– Выходит, ты готов оказать им эту честь? – вновь усмехнулся волшебник.

– Ну конечно. Я плохому не научу… Всем будет только лучше.

Фавн усмехнулся.

– Лучше, говоришь? Значит, если Шанди оставит на тебя свою жену, ты ее попытаешься соблазнить?

– Да.

– Думаешь, тебе это удастся?

– Что тут беспокоиться?

– А если у вас будет ребенок?

Ило пожал плечами.

– Об этом должна беспокоиться женщина. Это не моя забота.

Король Рэп задумчиво покачал головой.

– Как ты любишь получать удовольствия от жизни…

– Пытаюсь. На что еще она годна?

– И не говори, – печально вздохнул король.

3

Когда Ило подошел к двери, на пороге появилась огромная морячка, вытиравшая рукавом губы. Он ощутил на себе ее взгляд, но даже не посмотрел в ее сторону. Слишком уж та была высокой и старой.

После ветреной палубы в кают-компании было особенно тепло. Он сбросил с себя плащ, высмотрел свободное кресло и, усевшись, сталсогревать дыханием озябшие руки, одновременно пытаясь понять, что происходит. Единственным, кто обратил на него внимание, был дварф, стоявший возле окна. Стоило Ило переступить через порог, как тот повернулся в его сторону и сердито посмотрел ему в глаза.

Кресло императора стояло ближе к центру. Императрица Эшиала сидела на полу возле его ног, рядом с ней дочка играла с красными и зелеными деревянными кубиками. Интересно, откуда они здесь взялись? Шанди, как и прежде, был погружен в свои думы. Как он мог не обращать внимания на такую красавицу? В мирской одежде он ничуть не походил на императора – ни статью, ни лицом. Император без Империи, вот кем он стал…

Все присутствовавшие в каюте хранили гробовое молчание. Они прислушивались – к скрипу корабельной обшивки, к плеску воды, к свисту ветра. Единственным исключением была графиня Эигейз, которая как ни в чем не бывало болтала с центурионом Хардграа.

Тучный лорд Ампили находился в отвратительном настроении. Старый граф Ионфо клевал носом, удобно устроившись на диване. Старый мудрый Сагорн, глядя в потолок, задумчиво покусывал пальцы. Господин Акопуло терзался из-за того, что он не может предложить своего решения проблемы, что кажется заботило его больше, чем сама проблема.

Насколько мог понять Ило, надеяться им действительно было не на что.

Сам он в число советников не входил, и потому его мнением никто даже не интересовался.

Дверь на миг распахнулась, и в кают-компанию вошел фавн. Тут же все словно ожило. Так бывает, когда в тихий пруд упадет брошенный кем-то камень. Шанди поднял глаза от пола и громко спросил:

– Так что – теперь, я полагаю, мы можем начать заседание военного совета?

– Я как раз хотел предложить то же самое, – радостно поддержал его король Рэп. Он стоял, прислонившись к стене и сложив на груди руки. – Кстати, ваш сигнифер сказал, что останется с нами.

Все как один посмотрели на Ило.

– Я в этом ни минуты не сомневался, – кивнул Шанди.

Ило вздрогнул и посмотрел по сторонам. Поймав на себе взгляд фавна, он потупил взор.

– Я не сомневался ни в ком из присутствующих, – добавил император. – Кстати, единственный человек, у которого вы не спросили о том же, это моя жена.

Он с улыбкой посмотрел на императрицу. Теперь внимание всех было приковано к Эшиале, сидевшей на ковре рядом с маленькой Майей. Она подняла на императора свои холодные и прекрасные, как горы Квобль, глаза.

– Не спросили о чем, ваше величество?

Шанди заморгал, изображая нечто вроде недоумения.

Глянув на императрицу, фавн обратился к ней с вопросом:

– Чародей Зиниксо завладел Империей, мы же хотим отвоевать ее. Ответьте, согласны ли вы в этой ситуации остаться с нами?

– Вы спрашиваете меня о верности мужу и Империи?

– Кому или чему вы верны прежде всего?

Эшиала было нахмурилась, но тут же просияла.

– Своему ребенку.

– Эшиала! – изумленно воскликнул обычно бесстрастный император.

– Спокойно, – мягко осадил его фавн. – Она абсолютно права.

Эшиала взяла Майу на руки и прижала ее к себе. Ее незыблемое словно мрамор спокойствие на миг дало трещину, разом открыв все ее страхи.

– Я забочусь только о ней! Я не хочу, чтобы она до конца своих дней прислуживала дварфу. Если мы решим дать им бой, они тут же пленят нас. Я хочу одного – спрятаться! Спрятаться в каком-нибудь укромном местечке, где Майа могла бы расти в мире и покое.

Король кивнул.

– Но, останься девочка во дворце, она была бы в большей безопасности, чем в изгнании. Да и здоровье у нее было бы получше…

– Я с вами не согласна! – взорвалась императрица. – Я презираю двор.

– Эшиала! – вновь воскликнул Шанди. Неужели он не понимал этого прежде? Неужели этот проницательный человек был столь слеп, что не видел истинных чувств своей супруги?

Фавн поднял руку, призывая императора замолчать.

– Теперь-то ты понимаешь, почему я не подошел к ней? У нее нет выбора, так же как нет выбора и у нас. Принцесса обладает для Зиниксо не меньшей ценностью, чем ты сам. Госпожа, мы все желаем того же – найти для вас и вашего ребенка надежное убежище. Если вы попадете в руки к дварфу, это обернется подлинной катастрофой. – Он горестно всплеснул руками. – Конечно, катастрофа в известном смысле уже произошла… Если же мы будем говорить о цене, которую Зиниксо назначит за голову каждого из нас, то эта крошка будет стоить куда дороже Распнекса или меня.

– Значит, так и порешим, – раздраженно заметил, Шанди. – Мои жена и ребенок должны найти какое-то прибежище. Но им будет не обойтись без спутников. Проконсул, согласились бы вы с супругой присоединиться к моей жене?

– Мы почли бы это за честь, господин, – ответил старик, заметно покраснев. Утвердительно кивнула и его супруга.

– Я очень признателен вам за это. Хотелось бы верить в то, что это изгнание будет непродолжительным, но следует приготовиться к худшему. Помимо прочего, вам потребуется надежный страж – им может стать либо Ило, либо центурион Хардграа. Возможно, эту роль мог бы взять на себя и доктор Сагорн?

Ило сидел не поднимая глаз от грязного ковра. Отправлялись бы они все сражаться с армией колдунов! По-настоящему присмотреть за императрицей смог бы только он.

Старый етун громко прочистил глотку.

– Нет, господин, мне бы этого не хотелось.

Ило удивленно поднял глаза на Сагорна, то же самое сделали и все остальные. Старик сидел мрачно улыбаясь.

– Признаться, я полагал, что вы предпочтете остаться в безопасном прибежище, – пробормотал Шанди, заметно насупившись.

– Старым для битвы етун не бывает, мой господин! – Доктор Сагорн и фавн обменялись насмешливыми взглядами, после чего старый пройдоха вновь преданно посмотрел на императора. – Мы мало чем отличаемся друг от друга, ваше величество. Мне тоже есть чего бояться… Я никогда не говорил об этом вслух. Мне ведомо Слово Силы. – Он обвел взглядом кают-компанию, пытаясь оценить произведенный его словами эффект – Одно-единственное Слово. В оккультном смысле я отношусь к гениям. Мой природный талант – смышленость. По этой причине все заурядные ученые типа присутствующего здесь Акопуло представляются мне эдакими тугодумами. Насколько я понимаю, Зиниксо охотится за магическими заклинаниями и формулами. Попади я к нему в руки, меня будут ждать пытки и верная гибель. Надеюсь, такое объяснение вас устроит?

– Вполне, – буркнул Распнекс, глядя на етуна с явным недоверием.

Сагорн устало вздохнул.

– Стало быть, мои мотивы ничем не отличаются от ваших. Я полагаю, мои друзья согласятся с такой точкой зрения…

Какие такие друзья? Судя по мгновенно нахмурившимся лицам едва ли не всех свидетелей этого разговора, подобный вопрос возник не только у Ило. Впрочем, король Рэп почему-то заулыбался. В старом мудреце чувствовалось нечто странное. Откуда он возник прошлым вечером? Куда подевался мастер Джалон? Возможно, следовало говорить не об «одном-единственном Слове», а о чем-то большем – для подобных чудес одного Слова явно недостаточно. Сагорн, похоже, чего-то недоговаривал.

– Меня не интересовали ваша преданность и ваши мотивы, – достаточно тактично заметил император. – Речь идет о физической выносливости в крепости.

– Его помощь и совет очень пригодятся нам, – как ни в чем не бывало сказал король Рэп. – Помимо прочего, ему действительно есть что терять.

– Подобные заявления представляются мне излишними! – презрительно хмыкнул Акопуло. Этот маленький человечек смотрел на Сагорна с нескрываемой ненавистью. – Насколько я – пусть, по-вашему, я и тугодум – представляю себе ситуацию, легат Угоато к этому времени мог стать рабом узурпатора.

Соответственно, все, присутствовавшие прошлой ночью в Тронном зале, должны были попасть и список врагов, – мы все, понимаете? Мы все в опале.

– Вы совершенно не поняли сути происходящего. – столь же презрительно фыркнул в ответ етун, скрививший при этом губы. – Речь ведь идет не о каком-то там обычном бунте или опале.

Акопуло побагровел от ярости.

– Может, вы соблаговолите открыть глаза на происходящее нам, заурядным людишкам?

– С удовольствием. Главное – будьте внимательны. Какой-то физической угрозы для вас пока не существует, возможно, окажись вы в руках Зиниксо, вам в каком-то смысле было бы лучше. Возьмем, к примеру, сигнифера Ило. Поддерживая своего императора в стремлении низвергнуть гнома, он становится изгоем – холодным, голодным, лишенным друзей и постоянно рискующим своей жизнью. И, напротив, – надумай он выдать Эмшандара Сговору, как он тут же превратится во вполне лояльного сторонника новой власти. – При этих словах голубые глаза старика, обратившего свой взор на Ило, ярко вспыхнули. Первейшая обязанность императора как вассала будет состоять в защите дварфа, то есть в обеспечении секретности его гегемонии. Соответственно, его величество будет править так же, как правил, пусть при этом он и будет сохранять лояльность Зиниксо. Следовательно, его сторонники должны будут получить награду за свою преданность. Скажем, его бывший сигнифер может получить некую новую должность… новый чин…

Все вновь посмотрели на Ило. И как только можно стерпеть подобное?

– Клевета, – воскликнул Ило, стараясь побороть панику. «О чем это он? О том, что я смог бы стать герцогом Прибрежных Лугов?» – Если бы вы были помоложе и поблагородней, я бы вызвал вас на поединок! Такие речи даром не проходят!

О том, что он никогда не участвовал в дуэлях, Ило предпочел умолчать.

Старый етун ответил на его слова лукавой улыбкой.

– То же самое относится и ко всем остальным. Я выбрал вас для примера, сигнифер; не понимаю, почему вы так болезненно на это реагируете… Идем дальше. Если Эмшандар попадет под власть Зиниксо, он будет крайне благодарен тому, кто позволил ему избавиться от прежней непокорности и…

– Довольно! – не выдержал фавн. – Мы и без того знаем, что нам противостоит ужасное Зло. Ты только зря тратишь время, Сагорн. Я бы предпочел сразиться с целой армией гоблинов, чем иметь такого противника.

Сказать можно все что угодно… Но смогут ли они теперь доверять Ило? Сможет ли он сам доверять им? И – что еще страшнее – доверять самому себе? Что он надеялся получить, участвуя в этом нелепом бунте? Конечно же, он смог бы овладеть Эшиалой… Но что потом? Лишь теперь он стал понимать, почему фавна так интересовали мотивы поведения каждого из них. У Зиниксо в распоряжении могли оказаться как власть императора, так и магия. Если предать Шанди, дварф может наградить его герцогским титулом… А может, ему следовало выдать и фавна?

Бог Кошмаров!

– Давайте вернемся к делу! – нетерпеливо сказал Шанди. – Имей мы дело с обычным мятежом, я бы просто-напросто обратился к командирам ближайшего легиона.

– Армия конечно же пошла бы за вами, мой господин, – тихо заметил граф Ионфо. – Ни один император не был еще столь популярен среди военных.

– Благодарю вас. Но в данном случае подобный шаг был бы бессмысленным, так?

– Да, – ответил фавн со вздохом.

– Но что же мы можем сделать?

– Магии должна быть противопоставлена магия. Нам нужно устроить свой Сговор.

Шанди сощурил глаза.

– Прошлой ночью мне было сказано, что это невозможно.

– Вероятно, – согласился Рэп. – Во-первых, мы должны понять, с чего нам следует начать. Прошлой ночью Чародей Распнекс сказал о том, что его племянник склонил на свою сторону всех волшебников Пандемии. Теперь он готов допустить, что сказанное им могло оказаться и преувеличением.

Так же как и ночью, Ило почувствовал, что волшебники переговариваются друг с другом неким мистическим образом. Это не могло не раздражать. Взгляд лорда Ампили исполнился еще большей тоски. Фавн, очевидно, предлагал Распнексу сказать вслух о чем-то таком, что было ведомо лишь им двоим.

Дварф нахмурился и принялся пощипывать бороду.

– Возможно… Примерно год назад в мире стали твориться странные вещи. Об этом знали все. Волшебство стало вроде как пропадать.

Король Рэп согласно кивнул.

– Я ехал через Джульгистро, страну, находящуюся к северо-западу отсюда, и за всю дорогу не заметил ничего сколь-нибудь волшебного…

– Это случилось повсеместно, – печально пробасил Распнекс. – Разом и везде. Конечно же, Четверо охотились за вольными магами и накладывали на них чары послушания. Подобные вещи никоим образом не были сопряжены с насилием, хотя случались и исключения – вспомните хотя бы о моем племяннике, в бытность его магом. У старушки Светлой Воды было множество сторонников, но едва она убеждалась в том, что те не будут своевольничать, как оставляла их в покое. Подобные меры позволяли сохранять мир.

Конечно, время от времени волшебники выполняли те или иные поручения, но это происходило не так уж и часто. Что касается каких-то важных новостей, то они делились ими со своим хозяином сразу. Зиниксо же повел себя куда более активно. Он обращал новобранцев в своих рабов.

– А если речь шла о меньших талантах? – напомнил фавн.

– То же самое происходило и с ними. Волшебники обычно в курсе того, кто из людей, живущих по соседству, обладает силой, будь это маги или гении, которым ведома одна-единственная словесная формула. Он может не вмешиваться в их дела и тем не менее знать о них. К тому времени, когда Смотрительница Севера умерла, вольные маги уже почувствовали некую странность происходящего и поделились этим ощущением друг с другом, то же самое они сообщили и своим младшим собратьям. Все тут же попрятались.

– Нам об этом не сообщали, по крайней мере, я об этом ничего не знал, – проворчал Сагорн.

– К счастью, они оставили тебя без внимания, – важно заметил фавн. – Несомненно, определяющую роль сыграло то обстоятельство, что твой дом был укрыт магическим щитом. Подобным же образом незамеченными могло остаться достаточно большое количество магов. О менее талантливых я уже и не говорю.

– Но разве вы смогли бы их отыскать? – поинтересовался Акопуло.

– Справедливое высказывание…

– Как заметил Чародей Распнекс, – вмешался в разговор Сагорн, – в распоряжении Зиниксо находится целая армия волшебников, вас же всего двое. Ваше всемогущество, может, у вас остались какие-то сторонники?

Дварф посмотрел на него так, что впору было окаменеть на месте.

– Да. Но сейчас они находятся вне поля досягаемости. Все, кроме одного.

Худшие опасения Ило касательно Джарги оказались ненапрасными.

Старый етун мрачно усмехнулся.

– Такие же сторонники должны существовать и у других смотрителей, но нам это ничего не дает…

Распнекс согласился, пробурчав в ответ что-то крайне невнятное.

– Смотритель Лит'риэйн находится сейчас в Илрэйне.

Услышав об эльфах, дварф презрительно фыркнул.

– Все эти трусливые красавцы давно вернулись в Илрэйн. Я уверен, что они охраняют свои границы так же…

– Как дварф свои карманы, – усмехнулся фавн.

– И все же с чего нам следует начать? – раздраженно спросил Шанди.

Король задумчиво поджал губы и посмотрел на Распнекса, словно желая получить от того поддержку.

– Ваше величество, вы только поймите меня правильно… В данный момент мне не хотелось бы отвечать на ваш вопрос.

Лорд Ампили возмущенно фыркнул.

– Нет уж, позвольте! Либо вы доверяете нам, либо нет!

– Конечно же доверяю! Доверяю всем до единого! Но подумайте сами – завтра с любым из нас может приключиться любая метаморфоза. Поэтому тактические вопросы сейчас лучше не обсуждать.

Шанди, похоже, был разочарован.

– Если я вас правильно понял, на этом военный совет свою работу заканчивает – так?

– Ничего подобного! – Фавн улыбнулся и направился к креслу. – Вместо того чтобы рассматривать тактику, мы займемся стратегией.

Он удобно разместился в кресле и позволил себе расслабиться. Дварф отошел от окна и – вперевалку направился к скамье. Атмосфера немного разрядилась.

– Прежде всего нам нужна информация, – сказал Рэп. – В Хабе у нас должны быть и глаза, и уши.

После этого фавн осведомился, есть ли среди присутствующих такой человек, который согласился бы добровольно принять на себя подобную роль. В комнате установилось гробовое молчание, слышалось лишь неумолчное поскрипывание корабля да стук талых капель по крыше.

Шанди нахмурился.

– Но как вы предполагаете держать связь с этим человеком?

– Такой способ существует, – ответил фавн. – Корабль защищен экраном и потому, как вы сами понимаете, обнаружить нас враг не может. Конечно, уйти на нем далеко нельзя, устье Эмби наверняка хорошо охраняется. Но, находясь на борту, мы вполне можем обращаться к волшебству. Чародей, к примеру, приготовил для вас завтрак и подобрал каждому одежду. Он же может изготовить волшебный свиток. Все эти вещи достаточно элементарны, но они позволяют нашему агенту посылать свои донесения практически безо всякого риска как для него, так, естественно, и для нас.

Шанди повернулся к лорду Ампили. Толстый человек едва не подскочил на месте.

– Ч-что для этого н-нужно?

– Вы просто-напросто отправитесь домой, – сказал король. – Будете приглядываться и прислушиваться ко всему происходящему в Хабе. В худшем случае вы перейдете на сторону Зиниксо, но уже в следующий миг это обстоятельство вас не будет расстраивать. Подобное поручение, на мой взгляд, не сопряжено с опасностью для жизни.

– Н-н-но если они спросят меня о том, где вы? – Начальник протокольной службы заметно побледнел.

– Мучить вас они не будут, – ответил фавн. – Вы расскажете им все, что вам известно. Потому вы не должны знать о том, где именно мы находимся. Никаких подробностей.

– Как я могу посылать человека на такое задание? – недовольно фыркнул Шанди.

– Никого никуда посылать не надо, – покачал головой фавн. – Все должно происходить исключительно добровольно. Если вы согласитесь с этим предложением, мы можем пересадить вас на борт одной из рыбацких лодок. Вы вернетесь в Хаб и на месте разберетесь с происходящим. Вот все, что я хотел сказать.

Ампили нервно облизнул губы и, посмотрев на Шанди, кивнул.

– Если так нужно, то я согласен, ваше величество.

– Посмотрим… – В голосе императора звучало явное сомнение.

– Вот и отлично! – воскликнул король так, словно все уже было решено. – Теперь нам нужно обсудить еще один вопрос, который также не является тайной. Напротив, мы должны оповестить о своих целях буквально всех. Чародей Распнекс, Джарга и я… доктор Сагорн. Итого, три волшебника и один гений, мой господин. У Зиниксо же таких сотни! Возможно, Лит'риэйн и другие смотрители осмелятся-таки покинуть свои укрытия и прийти нам на помощь… Хотя никаких гарантий у нас нет. Если бы речь шла о мирских делах, то как бы вы оценили наши шансы, ваше величество?

– Я счел бы эту ситуацию безнадежной, – без тени сомнения ответил Шанди.

– Если сила не на нашей стороне, что нам тогда остается? – Фавн устроил из обсуждения серьезного вопроса угадайку. Император вновь нахмурился и посмотрел на своих советников.

В животе у Ило забурчало, однако никто не обратил на это внимания.

– Дипломатия в данном случае исключена? – тихо спросил Ампили.

– Разумеется, – вздохнул король Рэп. – Вы не можете вести переговоры с трусливым деспотом. Вы не будете доверять ему так же, как он не будет доверять вам. Он ведь и самому себе не доверяет!

Бросив на Сагорна взгляд, исполненный подозрительности, Акопуло тихо спросил:

– Выходит, свержение?

Дварфу все эти разговоры, похоже, начинали надоедать.

– Сторонника нельзя подкупить – оккультная верность абсолютна! Если один из них окажется в наших руках, мы сможем обратить его только в том случае, если наша магическая сила будет больше их силы. Но это и есть использование силы, верно?

– Здесь мы явно уступаем… – вздохнул Шанди, глядя на улыбающегося неведомо чему фавна. – Выходит, мы можем рассчитывать только на магов, которых вы назвали вольными.

– Но Зиниксо занимается тем же уже многие годы, и возможностей для этого у него куда больше, – мягко возразил фавн. – Понимаете? Если мы не найдем какого-то иного оружия, наше положение можно будет признать безнадежным. Мы должны иметь в своем распоряжении что-то такое, чего нет у Зиниксо!

Сагорн, сидевший в огромном кресле, осклабил желтые зубы в отвратительной ухмылке.

– Взятка?

– Сторонники неподкупны! – запротестовал Акопуло.

– Все правильно, – довольно протянул етун. – Но мы можем вербовать обычных граждан.

Светлые глаза Сагорна удовлетворенно блеснули.

– Он попал в точку! – улыбнулся фавн. – Послушайте. В открытом бою справиться с бандой Зиниксо мы все равно не сможем – уж слишком неравны наши силы. Что до вербовки магов, то на каждого найденного нами волшебника будет приходиться дюжина магов, найденных ими. Тем не менее мы можем привлечь вольных волшебников на нашу сторону – и придут они к нам сами.

Шанди опешил от изумления. В рубке вновь стало тихо.

– Но как? – наконец спросил император. – Что я мог бы им предложить?

«Ничего!» – подумалось Ило. Что может предложить непосвященный волшебнику? С другой стороны, этот разговор не мог возникнуть на пустом месте. Фавн явно знал нечто такое, о чем другие пока даже не догадывались. Это не могло не действовать на нервы. Акопуло буквально побагровел от напряжения, выражение лица лорда Ампили тоже стало меняться на глазах.

– Свободу, – ответил Рэп. – И безопасность.

– Я должен защитить их от Зиниксо? Восстановить Свод Правил?

Фавн покачал головой и, глянув на дварфа, который, похоже, знал, на что он намекает, продолжил:

– Этого явно недостаточно, Шанди. Мы не собираемся восстанавливать Свод Правил! Мы с Распнексом уже обсудили эту проблему и пришли к выводу, что Своду Правил Эмина пришел конец. Он служил миру и Империи целых три тысячи лет, но теперь все – он свое отжил. Мы устроим нечто иное. И назовем мы все это Сводом Правил Эмшандара. Мы напишем всe, что нужно; тебе же, если ты действительно хочешь вернуть Империю, останется только подписать этот документ.

Разом осознать эту идею было невозможно. Слишком уж она была велика! Ило почувствовал, что у него на глазах творится история. Конференция… кто знает, как назовут со временем весь этот сброд. Ампили радостно потирал пухлые ручки.

Стало слышно, как поскрипывают снасти и плещутся волны. Установилось долгое молчание. Крошка Майа то и дело била кубиком о кубик, не подозревая о том, что в эту минуту решается ее судьба.

– Что же это за Свод Правил? – наконец спросил Шанди.

Фавн явно ждал этого вопроса.

– Во-первых, – сказал он, важно подняв большой палец, – мы объявим институт сторонников незаконным. Ни о каких чарах преданности больше не будет и речи. Даже смотрителям будет запрещено пленить других магов.

Император улыбнулся впервые за все это время.

– Принято. Против этого я не возражаю.

Указательный палец.

– Во-вторых, – Реп отогнул указательный палец, – магия будет приравнена к оружию. Мы запретим не только политическое, но и любое иное ее использование, если оно будет сопряжено с пагубными последствиями…

– Мне кажется, четко обозначить эту грань будет очень непросто…

– Что ж тут сложного? Топор – он и есть топор. – В голосе Рэпа стали слышны нотки нетерпения. – В Краснегаре подданные королевы могут валить с помощью топора лес, но никак не друг друга. Что здесь непонятного?

Император кивнул.

– Справедливое замечание. Можете продолжать дальше.

– Для общего надзора над происходящим смотрители нам все равно понадобятся. Нужен будет и Суд Магов. Когда я прервал приток магической энергии, я, оставил Запад без этой его прерогативы. Возможно, в его обязанности следует вменить поддержание мира и исправление нарушителей. Это я так – к примеру.

– Хорошо. И что же дальше?

– Ммм… Ничего другого мы пока не придумали… – Король смущенно заулыбался, словно стыдясь своего энтузиазма.

Шанди перевел взгляд на дварфа. Тот сидел на скамейке, скаля зубы и покачивая короткими ножками.

– И этого уже вполне достаточно, – проворчал Распнекс. – Грунф это понравится. Что до Смотрителя Востока, то не знаю. Он хочет, чтобы его сторонники завязывали ему шнурки. Мне не очень приятно говорить об этом, но, скорее всего, даже старый Желтопуз поддержит эту идею.

Сагорн задумчиво почесывал подбородок.

– А не могли бы вы ограничить в правах смотрителей? Так, чтобы они всегда оставались честными?

Дварф зловеще присвистнул.

– У них уже не будет поддержки в лице сторонников, – ответил король Рэп. – Если они нарушат мир, их – как и всех прочих магов – будет ждать наказание.

С более дикими проявлениями совершенно безрассудного оптимизма Ило еще не сталкивался. Он представил, с каким презрением отнесся бы к подобным планам его отец. Консул Илопинго был опытным, циничным политиком, которому были не свойственны подобные бредовые мечтания.

И все же… Здесь присутствовали и прожженные политики, которых идеи, высказанные фавном, нисколько не рассмешили. Лицо Шанди сохраняло свое обычное непроницаемое выражение, Акопуло же и Ампили явно находились под впечатлением услышанного. Что до старого графа, то тот просто сиял.

Император резко поднялся на ноги и подошел к стулу, на котором лежали плащи. С минуту порывшись, он нашел свой плащ и достал из него тонкий пергаментный свиток.

– К счастью, я прихватил его с собой.

Старый Сагорн едва не подскочил от неожиданности.

– Это он и есть?

– Да, – кивнул Шанди, демонстрируя свиток. – Это Свод Правил.

– Его точная копия?

– Нет, я полагаю, это – оригинал. Здесь стоит печать Эмина.

Король Рэп прищурился.

– Значит, с ним связаны какие-то чары…

– Предохранительные, – пробурчал дварф. – Такая же штука есть и в Белом дворце.

Шанди улыбнулся. Он подошел к Сагорну и передал ему свиток. Тот тут же принялся торопливо развертывать его. Акопуло, соскочив со своего места, встал рядом с ним.

– Ило?

– Да, мой господин?

– Ты помнишь о тех ужасных вещах, которые сказал в прошлом году Чародей Лит'риэйн? Они касались Свода Правил, помнишь?

Ило мысленно вернулся в темный лес Пустоши Нефер, вспомнил ту холодную дождливую ночь… От одного воспоминания о ней ему стало как-то не по себе.

– Смутно, – тихо ответил он. Император нахмурился.

– Он оказался совершенно прав. Свод Правил был извращен. Там не сказано о том, что Восток может свободно распоряжаться легионами. Речь идет об ином – Восток может использовать магию, для того чтобы удерживать их в неких границах. И только. Именно в этом и состоят его обязанности.

– Значит, драконы… – пробормотал Ило.

– Да! Обязанность Юга – удерживать драконов. Лит'риэйн совершил такую же ошибку. Север же обязан следить за етунами, но примеров этого в истории всего несколько!

Оба ученых погрузились в чтение Свода Правил. Вскоре к ним направился и Ампили, все же остальные смотрели на Распнекса. Он почесал бороду и смущенно пожал плечами, словно мальчишка, которого уличили в каком-то озорстве.

– В последнее время они вроде бы вели себя спокойно… – пробормотал дварф, улыбаясь.

– Ваше всемогущество, вам доводилось читать копию, хранившуюся в вашем дворце? – поинтересовался Шанди, глаза которого к этому времени обрели прежний свой блеск.

– Нет… ваше величество.

– Вне всяких сомнений, словесные формулировки следует сделать более точными, – сказал фавн и тут же вновь улыбнулся. – Обязанности смотрителей должны определяться четко и ясно. Так что же, ваше императорское величество? Как вы отнесетесь к нашему предложению?

– К идее нового порядка? – сухо переспросил Шанди. – К вашему плану переустройства мира? – Он обвел кают-компанию взглядом. – Господин Ионфо?

– Идея крайне неожиданная, мой господин, – ответил старик, обменявшись улыбками со своей супругой. – Но на редкость удачная!

– Я хотела кое-что уточнить, – заметила Эигейз. – Настоящий Свод Правил поставит под запрет только такое использование магической силы, которое преследует дурные цели? Благонамеренные волшебники по-прежнему будут лечить людей, строить мосты и помогать нуждающимся? Волшебникам уже не придется таиться? Волшебство сможет стать одним из источников добра в этом мире?

Широкое лицо графини расплылось в улыбке, отчего ее щеки заходили ходуном.

Император повернулся к королю Краснегара, который, пожав плечами, заметил:

– Почему бы и нет?

Шанди улыбнулся.

– Доктор Сагорн?

Етун, не отрывая глаз от древнего свитка, рявкнул:

– Отличная идея!

– Я согласен, мой господин, – поспешил присоединиться к Сагорну Акопуло. Одновременно с этим он указал на некое, вероятно, особенно интересное место свитка, на что его коллеги ответили глубокомысленными кивками.

– Ило?

Ило согласно кивнул, да и что ему теперь оставалось?

– Выходит, решение принимается единогласно? – спросил император.

– Моя госпожа? – обратился фавн к Эшиале, которая по-прежнему сидела на ковре возле ребенка.

– Правое дело куда благородней простого стремления выжить, – ответила императрица тихо и тут же густо покраснела.

Шанди облегченно перевел дух.

– Хорошо сказано, моя дорогая. Ну что ж, мой волшебный друг. Признаться, ваш план представляется мне миражом, порожденным абсурднейшим идеализмом. Это – самая неосуществимая, призрачная и утопическая идея из всех, о которых я когда-нибудь слышал! Но, как сказала моя жена, она стоит того, чтобы мы стали бороться за ее осуществление.

– Кстати говоря, это наш единственный шанс – иного выхода у нас попросту нет, – заметил Рэп.

– Тоже верно.

Император улыбнулся и протянул фавну руку.

4

– Конечно же, – сказала Инос. – Иные вещи стоят того, чтобы за них сражаться. Но разве могут понять друг друга тридцатипятилетняя мать и четырнадцатилетний сын?

Гэт лежал в кровати, на краешке которой сидела его мать. Несмотря на то, что на плечи Инос была накинута тяжелая меховая накидка, ей было зябко. Изо рта вырывался пар. Окно разрисовали морозные узоры. И все-таки во многих краснегарских спальнях было еще холоднее. В очаге тлел торф, что по здешним понятиям считалось едва ли не королевской роскошью, особенно в эту холодную зиму.

Гэт закутался сразу в несколько стеганых одеял, из-под шерстяного ночного колпака торчал только нос, необычная краснота которого была заметна даже при слабом мерцании свечи. Утешало лишь то, что он вообще цел. Из-под одеяла выглянул серый заплывший глаз. Второй глаз был закрыт, на нем лежал кусок сырого мяса. Впрочем, больше всего королеву расстраивал шатавшийся передний зуб…

– Такие, как отец, – упрямо стоял на своем мальчик. – Разве папа того не стоит?

Она вздохнула и надолго задумалась. Внизу продолжался праздник, правда, после известной истории, приведшей к тому, что его пришлось покинуть как хозяину, так и одному из гостей, в зале стало куда тише. Врачи сказали, что с Брэком не произошло ничего страшного, зуб же мальчику мог бы вернуть разве что волшебник, но только не тот единственный волшебник, которого знала сама королева… Зуб, судя по всему, воспалится и выпадет. Теперь каждый раз, – когда ее сын будет открывать рот, она будет вспоминать этот день – и так всю жизнь…

– Конечно же, ради папы можно сделать все что угодно. Но вот только драться из-за этого, Гэт, не стоило! Его ведь сейчас нет. Если бы его жизни угрожал медведь, гоблины или отряд разбойников, ты был бы вправе прийти к нему на помощь, верно? Этого, согласись, не происходит. Ты стал драться только потому, что кто-то плохо отозвался 6 нем, ведь так?

Он молча смотрел ей в лицо. Подобные лекции подобало читать отцу, а не матери. Вероятно, он знал не только то, на сколько у нее хватит сил, но и каждое слово, которое она собиралась сказать ему. Он был изранен и телесно, и душевно – сомнения мучили его сильнее любых ран. Он сомневался в себе, в матери, в отце..

– Что именно сказал тебе Брэк?

– Он сказал… Он сказал, что мой папа убежал к гоблинам. Что у него несколько гоблинских жен.

– И ты этому поверил?

– Конечно же нет! – И тут же боль, снедавшая его изнутри, стала куда сильнее. Инос заметила это до его взгляду. Те же сомнения…

– Брэк говорил о том, что папа – волшебник?

Гэт на мгновение задумался.

– Сегодня нет.

– А что ты ответишь мальчишкам, если они станут говорить такое о твоем отце?

– Скажу: «Ну и что из того? Это его личное дело!»

– Хороший ответ. Прямо-таки замечательный ответ. И все потому, что это – правда. Но твой отец – король, и уехал он в связи со своими королевскими делами, и это опять-таки его личное дело! Неужели ты не мог сказать им этого?

Молчание. Уязвленное, недоброе молчание. – Ты мог так сказать, Гэт, ты и сам прекрасно это понимаешь! Ты дрался не из-за отца, но лишь потому, что боялся прослыть трусом! Обычно все это так глупо!

Впрочем, не следовало забывать о том, что они находились не где-нибудь, а именно в Краснегаре. Гэт был похож на етуна и потому его сверстники относились к нему так же, как ко всем етунам. Соответственно относился к ним и он. Будь мальчик похож на импа, его бы не трогали, но он, увы, был светловолос и крупен… Возможно, он и сам считал себя етуном, хотя более незлобивых мальчиков ей еще не приходилось встречать. Все знали, что етун может простить им едва ли не все… Она решила подойти с другой стороны.

– Когда ты шел встретиться с Брэком и со всеми остальными, ты знал, чем закончится для тебя эта встреча?

Пауза, затем недовольный шепот.

– Да. Знал.

– Тогда почему ты туда пошел?

– Я уже знал, что туда пойду. Тоже тупик…

– Больше ты этого делать не должен! – сказала Инос строго. – Отныне ты будешь постоянно находиться в замке. Тебе это ясно?

Несмотря на то, что лицо его было практически скрыто от нее одеялом, она тут же поняла, что означает его выражение.

– Ясно, я спрашиваю?

– Да…

Драка с Брэком произошла в стенах дворца, поэтому домашний арест вряд ли мог сыграть значимую роль в разрешении этой проблемы. Во дворце жило множество молодых етунов, поэтому городской люд практически беспрепятственно входил и выходил отсюда. Она не могла объявить осадное положение только из-за того, что ее сын периодически дрался со своими сверстниками. Нет, они в Краснегаре… Если здешний народ прослышит о том, что королева вздумала защищать своего сына, его начнут задевать буквально все, даже импы.

– Твой отец уехал по делам, так? Ничего странного в этом нет. У других детей отцы тоже редко бывают дома – охотники, китобои, рыбаки…

– Он уехал тайком. Вот оно в чем дело!

– С каких это пор твой отец должен извещать о своих планах Брэка?

Шутка ей не помогла, впрочем, она особенно на это и не рассчитывала. Сейчас речь следовало вести не о Брэке, а о самом Гэте, хотя мальчик, возможно, этого и не понимал.

– Он не успел попрощаться с тобой, мой хороший. Я ведь уже говорила – ему пришлось уехать неожиданно. Когда ты отправлялся спать, он еще не знал об этом. – Ей вновь вспомнился тот скорбный вечер. – Понимаешь? Ты слышишь, что я тебе говорю?

Гэт моргнул.

– Да, я на день вперед не вижу…

– Я знаю… Но как-то раз ты выглядел встревоженным. Тебя что-то поразило? Ты что-то заподозрил?

– Может быть… Но я не был уверен в увиденном… Так, чуть-чуть…

Крупное разочарование иногда бросает тень на всю жизнь. Что может быть серьезнее исчезновения отца, если тебе всего четырнадцать лет? Рэп тогда пообещал детям провести весь следующий день именно с ними, но не успели они проснуться, как его уже и след простыл…

Она вздохнула.

– Послушай-ка меня, увалень. Возможно, когда-то ты станешь королем Краснегара. Частная жизнь короля не должна мешать исполнению его монарших обязанностей – ты должен понимать это уже теперь. Твой отец не стал бы посвящать все свое время дракам.

– Если бы плохо говорили о тебе, то стал бы.

Да, скорее всего, так бы оно и было. Он не стал бы вызывать охрану и обвинять обидчика в оскорблении достоинства правителя, он тут же пустил бы в дело кулаки. Впрочем, Гэта это нисколько не извиняло. Да… ситуация, похоже, была безнадежной. Инос решила применить новую тактику.

– Я знаю, что он нарушил данное вам обещание. Неужели ты считаешь, что причиной этого мог стать какой-то пустяк?

– Нет…

– В том-то и дело! Причиной, побудившей его уехать так стремительно, было нечто чрезвычайно важное! Я даже не могу сказать тебе что, потому что и сама не знаю всего. Но я доверяю твоему отцу, и ты должен относиться к нему точно так же! Сначала я говорила, что он уехал на пару дней, затем – что он будет отсутствовать долго. Открыть правду я могла только тебе и Кейди, тем более что его послания приходили ко мне магическим путем. Теперь ты понимаешь меня?

Гэт едва заметно кивнул. Инос поежилась, чувствуя, что замерзает все сильнее, и пошевелила ледяными занемевшими пальцами ног, которые не спасали от холода даже теплые сапоги.

– Гэт, ты ведь знаешь, что он волшебник! Брэку и всем прочим такие вещи невдомек. Он ведь и дом покинул с помощью волшебства. И вернется он чудесным образом – как только придет срок. Глупый Брэк и все остальные считают – раз уж гавань замерзла, значит, он сбежал именно к гоблинам. Это не так, и ты это знаешь.

– Могу ли я сказать им об этом?

– Скажи, что они и сами не знают, о чем говорят.

– Хорошо. – Гэт прикрыл глаз.

Бедный ты мой сыночек!

Она взяла с тарелки, стоявшей возле кровати, второй кусок мяса и положила его на опухшее веко. После этого поцеловала сына в лоб.

– Четырнадцать лет – трудный возраст, Гэт. Когда-то мне было столько же, и я хорошо помню это время. Мальчикам в эту пору должно быть еще тяжелее. Даже в пятнадцать все совсем иначе. Ты ведь уже большой и сильный, к тому же ты умеешь предвидеть будущее. Ты можешь причинить вред другим людям, понимаешь? Сила должна быть неразрывно связана с чувством ответственности.

Она хотела было взять с него обещание больше не участвовать в драках, но здравый смысл одержал верх, и она почла за лучшее не делать этого.

Причиной всего было его возмужание, пусть до подлинного мужества ему было еще далеко; мальчик же связывал с последним все свои упования, считая мужество ответом на все вопросы… Увы, как и все мальчики в этом возрасте, он заблуждался… Уже не мальчик, но еще не муж…

Инос поднялась на ноги.

– Гэт, я знаю твоего отца куда лучше, чем ты. Он замечательный человек, Гэт, он по-настоящему благороден. Таким отцом можно гордиться. Я уверена, ему бы не понравилось, что ты получаешь увечья лишь из-за того, что глупый молодой етун бесчестит его имя.

Ее слова остались без ответа. Впрочем, последнее замечание было по меньшей мере неуместным. Гэт защищал Гэта, но никак не Рэпа.

– Я уверена, он не уехал бы перед вашим днем рождения, не будь на то серьезных причин. Он занят какими-то чрезвычайно важными делами.

Она взяла со стола свечу и, прикрыв рукой пламя, направилась к двери.

– Спокойной ночи, мой хороший. Я люблю тебя, как и прежде. Однако драться тебе с Браком не стоило. Мне жаль, что ты так глуп, хотя, с другой стороны, мне нравится твоя отвага.

Она услышала у себя за спиной недовольное сопение и прикусила губу.

Рэп, хорошо бы твое нынешнее дело стоило всех этих терзании…

Новый мир:

…Но нечто славное свершить

Лишь тот успел бы,

Кто с богами ладит.

Вперед, друзья, –

Скорее в новый мир!

Теннисон. Одиссей

Глава 3 Разные роли

1

Похоже, об обеде вспоминал только Ило. «Белая императрица» неспешно плыла по свинцово-серым водам, направляясь из ниоткуда в никуда. Сигнифер одиноко сидел в углу, забытый и всеми покинутый…

В дальнем конце кают-компании работали политики: император, король Краснегара, Сагорн, Акопуло и Ионфо. Шум стоял такой, словно они трудились в словесной кузне, горячо обсуждая и формулируя положения нового Свода Правил, который должен был стать законом Пандемии на ближайшие тысячелетия. Когда спорящие ученые начинали переходить на личности, император или король разряжали атмосферу шутками, вызывавшими общий смех и возвращавшими обсуждение в мирное русло. Старый Ионфо говорил реже других, но все его замечания и предложения принимались всеми. Все эти люди упражнялись в строительстве воздушных замков, но, похоже, ничего другого им и не оставалось.

Спустившийся вниз Хардграа стал клевать носом, едва сев в кресло, что выдавало в нем бывалого военного, которые, как известно, умудряются спать где угодно и когда угодно, была бы только такая возможность. Предоставленные самим себе императрица и графиня тихо о чем-то беседовали, присматривая за девочкой, которую положили спать на соседнем диване. Джарга, как и прежде, стояла за штурвалом. Ее железная выносливость свидетельствовала о владении оккультными силами. Дварф прохлаждался на палубе, застыв возле перил и устремив неподвижный взгляд куда-то к горизонту. Возможно, в эту минуту он изучал своим магическим взором рыбацкое суденышко, к этому времени окончательно исчезнувшее в тумане. С того времени как лорд Ампили покинул корабль, прошло не меньше часа. Хозяину рыбацкого суденышка была заплачена золотая крона. Ампили сошел с палубы «Белой императрицы» с магическим свитком и с множеством прощальных напутствий, которые, надо сказать, звучали достаточно фальшиво. Как только рыбацкая лодка отплыла в сторону, Шанди поинтересовался:

– Сколько же он, по-вашему, продержится?

Король Рэп пожал плечами.

– Если повезет, то неделю.

Итак, все, кроме Ило, были при деле. Он остался один на один с мыслью о том, что со времени его последней трапезы прошло уже почти двадцать четыре часа. Конечно же, он мог обратиться к одному из волшебников и попросить, чтобы его накормили, но он понимал, что делать этого не стоит. Его тут же осмеяли бы, вспомнив о том, как долго он сегодня спал.

Чтобы не думать о еде, он сосредоточил внимание на Эшиале. Согласился бы он стать ее охранником?

Еще бы – он берег бы ее как зеницу ока! К этому и сведется его роль в этой войне. Эшиале внимательно слушала графиню Эигейз. Прекрасный классический профиль, как две капли воды похожий на профиль статуи в Имперской библиотеке; то же, что и у статуи, загадочное выражение лица… Ему вспомнилась ее счастливая улыбка, увиденная им в отражении бассейна. С ним она будет улыбаться часто… Все время! Да, тамбыли нарциссы, но это не означало того, что он ве мог овладеть ею уже сейчас, в середине зимы. Правда, прежде его отношения с женщинами прекращались, едва успев начаться, но ради императрицы он был готов едва ли не на все… Эшиала стоила того.

Дверь громко хлопнула. В кают-компанию вошел Чародей Распнекс. Графиня и императрица, взглянув на него, тут же вернулись к своей беседе. Остальные так и вовсе не обратили на дварфа никакого внимания.

Маленький человечек подошел к столу, находившемуся неподалеку от Ило, и посмотрел ему в глаза:

– А ну-ка, парень, подойди сюда.

Дварф поставил локти на стол, причем для этого ему даже не пришлось наклоняться.

Пошатываясь – но не от качки, а от голода, – Ило направился к нему.

– Ваше всемогущество?

– Тьфу ты! Я ведь уже говорил – обо всем этом вздоре теперь можно забыть. Ты что – не знаешь моего имени?

– Разумеется, знаю, Распнекс, – кивнул Ило. – Вы же называйте меня моим именем.

Он коснулся пальцами стола и с улыбкой посмотрел в холодные, словно морская галька, глаза дварфа.

– Как хочу, так и называю. Послушай. Мне нужна твоя помощь.

«Может, попросить взамен что-нибудь поесть?»

– Помощь? – озадаченно переспросил Ило. – Разве я смогу чем-то помочь великому волшебнику?

– Речь идет о пустяке. – Распнекс провел похожими на зубила пальцами по своим серо-стальным космам. – Помимо прочего, я не отношусь к числу великих. Я – чародей средней руки. Что мне нужно сейчас, так это твоя память. Конечно, будет лучше, если ты поможешь мне, ибо в противном случае мне придется проникнуть в твое сознание силой. Нам нужна наградная грамота.

– Что?

– Документ или грамота, понимаешь? Нечто достаточно внушительное и при этом скрепленное императорской печатью, которая позволяла бы этому документу доходить до любого нужного места. Шанди говорил, что через твои руки их прошли тысячи.

– Ммм… Да… Но я не писарь! На одно тиснение и раскраску уходит несколько дней…

– Ерунда. Ты не мог бы припомнить дарственную, в которой часть императорских владений переходила бы в чьи-то руки? Я имею в виду достаточно крупные поместья.

Ило задумался.

– Эмшандар передал права на владение Мосрейсом маркизу…

Дварф хлопнул по столу своей огромной ладонью.

– Ага! Теперь вспомни этот документ получше. Представь, что он лежит перед тобой и ты читаешь его…

– Ну что вы! У меня не такая хорошая память. – К Ило вновь вернулось его прежнее паническое настроение.

– Не правда. Просто ты не умеешь ею пользоваться. Слушай, что я тебе скажу. Думай об этой грамоте. He отвлекайся ни на что.

Ило вмиг прошиб пот. Как ему не хотелось, чтобы этот уродливый маленький монстр копался в его сомнении, обнаруживая там такие вещи, каких ему знать ни следовало бы, например, отражение…

– Да перестанешь ты когда-нибудь думать об этой женщине! – буркнул Распнекс. – Дождись хотя бы того, когда ее муж уедет. У тебя не мысли, а настоящее стадо лосей во время гона. Слушай, если ты не станешь думать о грамоте, я буду вынужден использовать силу…

«Храните меня. Боги! Не об этом ли злоупотреблении магическими силами шла здесь речь? Не этому ли был посвящен новый протокол?»

– Я полагаю, именно этому, – невозмутимо заметил маг. – Но мы пока его не составили. У тебя не разум, а самый настоящий мотылек – порхает то туда, то сюда. Никакого контроля, никакой дисциплины. Я даю тебе последний шанс. С чего начиналась эта грамота?

Ило прикрыл глаза и задумался. «Мы, Эмшандар Четвертый…» Он открыл глаза. Да! Он увидел внутренним взором большие буквы, разукрашенные фигурками животных, и следовавший за ними текст. Он стал читать слова вслух, и тут же они поплыли перед ним, сменяя друг друга… Немыслимо! Как он мог запомнить грамоту, которую видел несколько месяцев назад, да и то мельком? Несколько раз он запинался – происходило это в тех случаях, когда шрифт становился слишком мелким, но места эти касались описаний Мосрейса, и потому особенно не интересовали чародея. Его, судя по всему, интересовали не частности, но общее содержание документа.

– Твои мысли снова стали блуждать, – хмыкнул Распнекс. – Впрочем, с тебя довольно. Все, что надо, я подправлю сам.

Он принялся разворачивать пергаментный свиток, невесть откуда появившийся у него в руках.

– Вот это да… – изумленно протянул Ило. – Так вы могли бы одарить меня каким угодно наделом!

– Это еще мне зачем?

– Разумеется, копию этого документа вы должны были оставить в императорских архивах.

Маленький человечек бросил на него угрюмый взгляд.

– Если бы не Сговор, я бы рискнул. Такие вещи и прежде частенько делались…

– Что? Вы это серьезно?

– Ты когда-нибудь слышал о шутках дварфов? – разом оборвал разговор Распнекс, направившийся к группе, занимавшейся обсуждением будущего протокола. Ило так и остался сидеть разинув рот. Он думал о том, сколько подделок могло храниться в государственных архивах.

В тот же миг Эшиала поднялась со своего места и направилась к двери. Проходя мимо Ило, она посмотрела ему в глаза.

Ему было показалось, что она хочет заговорить с ним, но тут она передумала и прошла мимо так, словно его вообще не существовало. Ледяная Императрица, и только. То обстоятельство, что она в один миг превратилась из императрицы в беглянку, казалось, нисколько не впечатлило ее. Там, в Ротонде, когда ей приходилось играть на публику, она испытывала куда большее напряжение.

Прекрасное созданье! Возможно, она стоила больше, чем герцогство. Если бы ему предложили сделать выбор, он предпочел бы императрицу. За ее любовь он готов был отдать все на свете. От одной мысли о ней его бросало в жар. Шанди же собирался отправиться на эту безумную войну, доверив свою семью императорскому сигниферу. Он будет с ней по крайней мере до той поры, пока не зацветут нарциссы. У какого мужчины при этой мысли сердце не забилось бы чаще?

Графиня осталась одна. Она поглядывала на Майу и глотала одну за одной карамельки. Прекрасно! Наверняка ее угостил ими кто-то из волшебников. У него буквально потекли слюнки. Ило поспешил занять обтрепанное кресло, на котором только что сидела Эшиала.

– Позвольте к вам присоединиться, тетушка?

На пухлом лице графини появилось что-то вроде улыбки.

– Конечно. Может, хочешь шоколадку?

Он с удовольствием принял это предложение.

– Вы держитесь очень даже хорошо. Только не обижайтесь на меня за эту дерзость.

– Но ведь это так интересно! Никогда прежде история у меня на глазах не творилась. Я уже достаточно стара, но ничего подобного в моей жизни еще не было.

– Не так уж вы и стары, – автоматически отреагировал он, мысленно надеясь на то, что в этом грязном салоне пишется история, а не фарс. – Историческая конференция на борту «Белой императрицы»!

– Зимние Празднества 2998 года! – Она захихикала. – Кто же присутствовал на этой конференции? Почему она проходили не где-нибудь, но именно на борту парусника? Расскажите, чем отличался Свод Правил Эмшандара от Свода Правил Эмина? Нас будет поминать недобрым словом не одно поколение школьников!

– Вы, случаем, не знаете, куда мы направляемся? – тихо спросил Ило.

Графиня несказанно изумилась его вопросу и автоматически положила в рот еще одну конфетку.

– Я думаю, тебе-то я смогу сказать об этом… Тем более что лорда Ампили здесь больше нет. Рэп считал, что тому лучше не знать об этом. Так, на всякий случай… Дело не в том, что они ему не доверяют, просто… Так будет лучше.

– Конечно, – согласно кивнул Ило. Конечно, в верности Ампили никто не сомневался, но тот был; несколько простоват. В войне против Сговора одно неосторожное слово могло обернуться бедой.

– Возьми еще одну шоколадку. Ты же понимаешь, никакой вины на нем нет, просто от взгляда магов все равно не укроешься, верно?

– Все правильно…

Эигейз решила не развивать эту скользкую тему.

– Что касается того, куда мы направляемся, то тебе это место известно. – Она часто заморгала. – Возможно даже, это место принадлежит не кому-нибудь, но именно тебе. Я говорю о Доме Темного Тиса. Может, помнишь его?

– Смутно…

Ему вспомнилось солнечное детство и смутные образы пони и парусников.

– Я думаю, именно поэтому Шанди решил сделать тебя нашим провожатым. В том месте ты будешь хозяином, а мы – твоими гостями.

– Там жила одна из моих теток?

Эигейз задумчиво кивнула.

– Леди Оннли. Мы ходили с ней в одну школу. Несколько раз я гостила в Доме Темного Тиса… Помню, что там были и ты, и твоя мать… Ты тогда был совсем еще крошкой. Но, надо сказать, Оннли жила там совсем недолго. Ты ведь знаешь, у этого места достаточно скверная репутация.

Aга! Ему вспомнилось кое-что еще…

– И какая же у него репутация?

– Ммм… Считается, что там живут духи. Эигейз захихикала и положила в рот сразу две конфеты.

Нет, все обстояло иначе. Ило вспомнились истории о Юдарке, рассказанные ему его старшим братом Ийаном. О духах тот не говорил ни разу. Речь шла только о предзнаменованиях, магии, пророчествах и самом Ило. Ийану тогда было пятнадцать, а Ило всего девять, что превращало последнего в постоянный объект для насмешек. Конечно же, во всех таких случаях Ило несся с жалобами к отцу, однако консул спокойно подтверждал подлинность сказаний, попутно отмечая их пустяковую значимость. Тогда же он запретил всем своим сыновьям говорить на эти темы и устроил Ийану такую взбучку, что Ило запомнил ее на всю жизнь, пусть он был всего лишь сторонним ее свидетелем…

– И кто же это? Или что?

– Понятия не имею. Вот уже много лет, как этот дом пустует. Причиной тому – какая-то фантастическая тяжба. Стыд, да и только – место ведь там какое прекрасное…

Старая леди Эигейз явно пыталась перевести разговор в другое русло. Подобные просчеты при ее многоопытности можно было счесть чем-то непростительным. Но что еще знала она об этом месте?

Из угла послышался стук отодвигаемых стульев. На конференции был объявлен перерыв – стало уже слишком темно. Тем временем за окнами показался берег.

– Мы с Ионфо заглядывали туда всего пару недель назад, – сказала Эигейз на удивление безразличным тоном. – Мы как раз возвращались в Хаб. Одна из лошадей забила ногу прямо возле ворот. Погода стояла скверная, да и час был уже поздний. Мы заглянули в дом, желая узнать, кто в нем сейчас живет, и надеясь найти там ночлег.

– И кто же там живет?

– Да никто. Может, ты помнишь Юкку?

– Нет.

– Это домоправительница Оннли. Она все еще там. Старая как Свод Правил.

Эигейз взяла очередную конфетку, что позволило ей замолчать.

– Она живет там совсем одна?

– По всей видимости, да. Безумная, как затравленный барсук. Ах, Ион, наконец-то?

Старый граф осторожно опустился на диван, стараясь не разбудить спящую принцессу.

– Да, моя дорогая? Ты что-то хотела?

– Расскажи Ило об этой тяжбе. Дом Темного Тиса, скорее всего, уже принадлежит ему, не так ли?

Сутулость старика бросалась в глаза даже теперь – он сидел, странно подавшись вперед. Во время разговоров он всегда смотрел в глаза собеседнику, что придавало значительность любой беседе. Посмотрев из-под своих белоснежных бровей на Ило, старик устало улыбнулся.

– Вне всяких сомнений, поместье это некогда принадлежало Иллипо. Шанди говорил нам, что он собирается вернуть тебе всю их собственность. Стало быть, молодой человек, это ваше поместье. Или же оно станет вашим, когда с этой неразберихой будет покончено.

Неразберихой? Этот старый кровожадный мерзавец Эшиандар умер всего лишь день назад, но как с той поры все изменилось!

– Ну а тяжба? – напомнила Эигейз.

– Ах, ну да… Вы ведь понимаете, и в самых дружных семьях случаются раздоры. На Дом Темного Тиса претендовало несколько человек, и дело, соответственно, было направлено в суд.

– И что же дальше?

Ило смутно помнил, что имение принадлежало семье достаточно долго, а по стандартам Иллипо это могло означать и несколько столетий. В таких случаях документы, удостоверявшие собственников, зачастую находились в крайне плачевном состоянии. Теперь всем фамильным склокам пришел конец – в живых остался один-единственный представитель рода…

– Когда заговор Иллипо… Гмм… Три или четыре года назад, когда… – Старик окончательно запутался в словах.

– Когда Эмшандар расправился с кланом Иллипо, – пришла на помощь графиня Эигейз.

– Да, совершенно верно… Большая часть их собственности тогда же отошла Империи, поскольку истцом в этом случае выступал сам император.

– Какой абсурд… – покачал головой Ило. Ионфо печально улыбнулся.

– Юристы – большие любители абсурдных вещей. Ответчик утверждал, что император может выступать в роли истца лишь при его, ответчика, согласии, настоящий же истец считал, что император имеет право делать все, что ему заблагорассудится. Тем самым процесс зашел в тупик. Адвокаты наверняка хотели сделать себе на этом деле карьеру. Как бы то ни было, судьба имения так и не была решена. Когда Шанди обратился к присутствующим с вопросом о том, знают ли они какое-нибудь подходящее укромное местечко, Эигейз тут же вспомнила о Доме Темного Тиса. Это замечательная идея! Шанди оценил ее моментально.

Особняк стоял на берегу Цинмера на расстоянии одного дня пути от столицы. Ило задумчиво кивнул.

– Хаб-то оттуда совсем близко. Прятаться, так уж подальше.

– Мы обсуждали и этот вопрос, – ответил проконсул. – Король Рэп считает, что у такого варианта есть свои преимущества. Чародей с ним согласен. Уж они-то знают Зиниксо лучше нас с вами. Собственно говоря, сейчас всюду небезопасно.

– Но… – Ило сразу же не понравилась эта идея, почему – он и сам не знал. – А эта хозяйка… как ее там…

– Юкка, – подсказала ему Эигейз. – Она была экономкой у твоей тетки. Ее оставили присматривать за домом, вот она там и сидит.

– Вы говорите, она немного того?

– Конечно, она странноватая… Она ведь столько времени провела одна. Знал бы ты, как она обрадовалась, когда я сказала ей, что один из Иллипо остался жив! Представляю, как она тебе обрадуется.

– А о Сестрах она не говорила?

Эигейз и Ионфо переглянулись.

– Может, и говорила… Ты знаешь, кем они были?

– Они были колдуньями, – ответил Ило. – Во всяком случае, мне так кажется. Они жили в Доме Темного Тиса до того, как туда въехала тетя Оннли. – К сожалению, он плохо помнил рассказы Ийана. – Они обладали даром провидения.

– И что же они провидели? – спросил граф.

– Несчастья. – Ило попытался собраться с мыслями. – Несчастья, которых я могу не пережить.

– И какого же рода были эти несчастья?

– Гибель рода.

– О! Это пророчество, кажется, уже сбылось!

– И крушение Империи.

Эигейз и Ионфо вновь испуганно переглянулись. Сбывалось, похоже, и это пророчество.

2

Им повезло. Когда «Белая императрица» подошла к пристани, вновь повалил густой снег. Других судов в гавани не было, берег же в атом месте сплошь зарос лесом. До того как пошел снег, из-за деревьев показались конек крыши и несколько высоких труб. Судя по всему, это и был Дом Темного Тиса.

Эшиала стояла возле окна, придерживая Майу, взобравшуюся на стул и глядящую, что же происходит на палубе. Там бегали матросы, которыми командовала Джарга. Заскрипели блоки – команда спешила убрать паруса. Из всех пассажиров корабля с морским делом были знакомы только Джарга и фавн.

– Похоже, здесь так и нет никого, – заметила графиня Эигейз с напускной веселостью в голосе. – С тех пор как выпал снег, на пирсе не было ни души.

– Такое чувство, что здесь уже много лет никого не было, – радостно согласилась Эшиала.

– Дай конфетку… – капризным голоском потребовала Майа, успевшая заметить, что графиня владеет поистине несметными запасами шоколада.

– Так говорить некрасиво. Попроси, как я тебя учила.

Эшиала считала, что в скором времени ее дочка станет такой же толстой, как и старая графиня.

– Возьми, деточка… Да, причалом, похоже, действительно не пользовались уже много лет. Думаю, Юкка покажется вам забавной. Конечно, она странная, но ничего удивительного в этом нет – сколько лет она провела в одиночестве… Конечно, после дворца здесь будет скучновато…

Последнее утверждение больше походило на вопрос.

– Кому-кому, а уж мне скучно не будет!

Мать и дочь – одни – вдали от этой придворной суеты… Эшиале казалось, что это Боги вняли ее мольбам. Если бы только не одна проблема… Вернее, две… Ей хотелось, чтобы и Шанди остался с ними.

Она искренне желала этого.

Будь они предоставлены самим себе, она смогла бы узнать своего супруга получше, научилась бы любить его, а он, возможно…

Вторая проблема в этот миг прошла мимо окна, улыбаясь во весь рот. Даже сейчас, когда Ило был небрит и носил одежды простолюдина, он не мог не привлекать к себе ее внимания.

Хорошо, если она не ответила ему улыбкой на улыбку, впрочем… Впрочем, графиня, сидевшая рядом с ней, явно что-то заметила – это было видно по выражению ее лица. Старая дама была в высшей степени проницательным человеком и к тому же хорошо знала Ило. Если ей и не была известна его репутация, догадаться о том, что у него на уме, было совсем несложно…

– Ну а нам, конечно же, поскучать придется… – задумчиво произнесла графиня.

– Лучше поскучать, чем стать рабом Зиниксо.

– Да, конечно… Кстати, мы с Ионфо останемся над своими именами – ведь Юкка нас знает. Маг изготовил дарственную на имя лорда Эшерна, стало быть, Ило станет этим самым лордом Эшерном. Осталось придумать имя для тебя…

«Госпожа Никто», – подумалось Эшиале. Конечно же, они станут настаивать на том, чтобы у нее был и некий вымышленный титул. Теперь все они видели в ней императрицу, она же считала себя все той же дочкой лавочника.

Корабль соприкоснулся с полуразрушенным причалом.

Король Краснегара перескочил через поручень и, оказавшись на берегу, набросил канат на швартовую тумбу.

– Распнекс сказал, что он пойдет на берег и разведает, что к чему, – заметила Эигейз. – Боюсь, что подняться к дому будет не так-то просто. Насколько я помню, подъем там крутой. Можно представить, сколько там снега!

Украсть чей-то дом – значит поступить очень скверно. Дочери лавочников к таким вещам не привыкли. Возможно, у аристократов другое понятие о том, что можно и чего нельзя? Да, Дом Темного Тиса формально принадлежал Шанди, ибо он был императором; но этому предшествовало гонение, устроенное его дедом клану Иллипо. Дочери лавочников так не поступают…

У нее за спиной открылась и закрылась дверь. Послышались чьи-то шаги, приглушенные истертым ковром.

– Его величество, – прошептала графиня Эигейз и взяла Майу за ручку. – Прыгай вниз, моя радость, мы пойдем поищем шоколадки.

– Они у тебя в сумке! – возразила было Майа, однако тут же передумала и решила пойти за своей новой тетушкой.

Шанди подошел к императрице. Эшиала улыбнулась, и он неловко обнял ее. Он не привык давать волю чувствам.

– Вот и все, моя дорогая. Да хранят Боги тебя и нашу дочку.

Лицо императора оставалось совершенно бесстрастным. Таким оно было всегда.

Сегодня утром она сделала ему больно. Она не хотела этого, однако часто ранила его, но никогда не делала этого специально. Все выходило словно само собой. Эшиала не находила этому объяснения. Не понимал этого и он. Ведь и он, и она желали друг другу только добра.

– Это прибежище не казалось бы нам таким унылым, если бы ты остался с нами.

– Я понимаю… Но это, к сожалению, невозможно. И ты это знаешь. Время работает против нас. Нам нужно действовать без промедления.

Она кивнула. Все правильно – сначала Империя, а уж потом императрица…

– Я понимаю…

На самом деле она ничего не понимала.

– Не знаю, сколь долгим будет наше расставание. Я полагаю, пройдет не меньше нескольких месяцев.

– Ты можешь сказать мне, куда вы направляетесь?

– Я пока этого не решил… Но даже если бы я знал… Впрочем, об этом мы еще не говорили. Сначала нужно устроить тебя. Все остальное – потом.

В любом случае он ничего бы ей не сказал – она это уже поняла. Возможно, подобная осторожность была оправданной – попади она в руки участников Сговора, и они моментально выведали бы у нее всю Правду. И все же его отказ открыть ей правду больно задел Эшиалу.

– Я понимаю…

– Чем скорее мы расстанемся, тем лучше. Враг будет охотиться за большой группой, верно? Нам нужно разделиться.

И вновь она повторила:

– Я понимаю…

– Каждый из нас должен служить Империи так, как он может. Твое служение – самое ответственное. Ты должна сохранить наш род.

Она посмотрела на их ребенка и увидела маленькую девочку, а не какой-то там род.

– Если я попаду к ним в плен, – вздохнул Шанди, – то превращусь в прислужника дварфа. Тогда я могу прислать их за тобой… Остается надеяться на то, что этого не произойдет.

Дварф мог пленить и Эшиалу. Возможно, в этом случае жизнь уже не покажется ей столь безрадостной, ведь она будет действовать, движимая чужой волей… Ее преданность Зиниксо заставит забыть обо всем – о Майе, о муже, об Империи… У нее больше не будет сомнений касательно того, правильно ли она поступает, исчезнут все ее страхи… Кукле страх неведом.

– Будем молиться об этом, – еле слышно пробормотала она.

– Конечно. Эта старая чета составит тебе прекрасную компанию. Лучшего нельзя было и желать. Распнекс обеспечил тебя деньгами. Хорошо бы имперская казна пополнялась подобным же образом. Ты можешь нанять несколько слуг и жить тихо и мирно. Гостей лучше не принимать, но зимой в этих краях никого и не сыщешь. Ило же сможет защитить тебя от любой опасности.

Эшиала тут же внутренне напряглась. Шанди заметил ее реакцию, но истолковал ее по-своему. Впрочем, ничего удивительного в этом не было.

– Ты только не подумай, что я предвижу какие-то опасности! – поспешил добавить он. – Тебе в любом случае потребуется крепкий молодой человек, который смог бы при необходимости приструнить слуг и вообще… Их лучше сразу поставить на место. Уже завтра он отправится в Фаин, купит там лошадей и провизию, наймет людей…

Все было продумано. Да вот только с ней почему-то никто не посоветовался. Это не могло не заботить Эшиалу. Она вздохнула и решила поговорить о вещах более серьезных.

– Ило? – спросила она.

– Или Ило, или Хардаграа, – раздраженно ответил Шанди. – Правда, если я оставлю центуриона с вами, бедняга умрет от расстройства. Ведь мы были вместе все эти годы.

– Да, конечно. Твоя безопасность важнее всего. Нам-то здесь ничто не угрожает, но вот тебе…

Некогда именно Шанди сказал ей о том, какая слава ходит об Ило. Конечно, она не собиралась делиться с Шанди своими сомнениями. Кто знает, смогла бы она устоять перед бойким языком и шаловливым взглядом этого повесы. Она не хотела, чтобы ее смутные предчувствия и опасения становились причиной ссоры императора со своим сигнифером.

– На коне Ило держится увереннее, – пожал плечами Шанди. – Поэтому имело бы смысл… – Внезапно он сообразил, чего именно опасается его супруга. На лице его это никак не отразилось, изменился лишь взгляд. – Что он тебе сказал?

Ужас! От его взгляда стыла кровь в жилах.

– Ничего…

– Говори! Если он позволил себе хотя бы одно-единственное слово, которое могло задеть тебя, он тут же лишится головы!

– Нет, нет! Он не говорил мне ничего! – Никогда прежде ей еще не приходилось лгать своему мужу…

Взгляд Шанди тут же исполнился покоя – гнев улетучился неведомо куда.

– Но в чем тогда дело? Что тебя беспокоит? Рядом с тобою будут граф и графиня, которые смогут поддержать тебя в трудную минуту.

Он так ничего и не понял! Что она могла с этим поделать? Шанди, казалось, не боялся никого и ничего. Он не ведал, что такое страх.

– Послушай меня, любимый. Такому человеку, как Ило, говорить ничего и не нужно. Он может обойтись и без слов. Поднять бровь, и только. Нужно быть женщиной, чтобы почувствовать это. Он словно… халиф.

– Халиф? – изумленно переспросил Шанди. – В каком это смысле?

– Он является постоянной угрозой, верно? Даже в том случае, когда он ничего не предпринимает. Империя должна денно и нощно охранять свои пределы – так?

– В общем да.

– Когда возле женщины находится такой мужчина, как Ило, она не может чувствовать себя в безопасности. Вот и все, что я хотела сказать. Ему вовсе не обязательно что-то говорить или что-то делать. Достаточно, например, улыбнуться. – Она заулыбалась и обняла супруга. – Не волнуйся. Я с этим Ило как-нибудь совладаю.

Лгунья, лгунья!

– Слушай, откуда у тебя такие познания? Халиф и все прочее?

– Недавно мы обедали вместе с маршалом Айти, от него-то я все и узнала.

– Поразительно. Да, кажется, я тебя понял. Ответа «нет» для Ило не существует, верно?

– Если и существует, то недолго. Но ты можешь особенно не переживать. Я обещаю тебе, что мой ответ будет таким всегда…

Ило за обеденным столом, Ило сопровождающий ее кругом и всюду, Ило, улыбающийся, смеющийся, флиртующий… Он всегда уверен в себе. Она же – никогда.

Шанди несколько раз кивнул головой.

– Конечно же, мне нужно было поговорить об этом с тобой. Как глупо было не сделать этого… И почему я до этого не додумался? Если ты предпочитаешь остаться с Хардграа, то так оно и будет. Прости меня, дорогая.

В следующее мгновение он уже исчез за дверью. Эшиала посмотрела в окно. Казалось, что сердце вот-вот выскочит из груди. Она заставила Шанди изменить принятое им решение! Такие вещи происходили нечасто. Она одержала победу! Сколько раз ей удавалось подобное? За последние два дня она успела сказать ему больше, чем за все годы, прошедшие с того дня, как Шанди переступил через порог лавки ее отца в Тамбле. Если бы она смогла постоять за себя в ту пору, когда родители едва ли не силой заставили ее выйти за Шанди! Она была бы куда счастливее, если бы вышла за пахаря или за помощника мельника…

Тем не менее сейчас она испытывала нечто вроде триумфа и, одновременно, чрезвычайное облегчение.

Шанди полностью доверял ей, ни на минуту не сомневаясь в ее верности. Проблема состояла в другом – сама она не была уверена в себе, ибо не знала, сумеет ли устоять перед ухаживаниями Ило… Он будет все так же улыбаться и шутить, задевать и поддразнивать ее и… И в один прекрасный день он победит. Рано или поздно он сумеет сломить ее сопротивление. Скорее рано, чем поздно…

3

Выйдя из кают-компании, Шанди объявил о том, что он меняет свое решение, Ило отправится вместе с ним, а императрицу будет охранять Хардграа. Рэп тут же вернулся на палубу корабля, с интересом наблюдая за реакцией двух упомянутых людей. Он взял себе за правило никогда не прислушиваться к чужим мыслям, однако на сей раз все было понятно и без того – лица порой говорят красноречивее всяких слов.

Шанди поступал достаточно легкомысленно, лишая себя такого преданного человека, каким считался – и не без основания – старый центурион. В душе Хардграа боролись два чувства – привычка к безоговорочному повиновению и стихийный протест. Тут же он подумал, что причиною всего может быть его возраст, и это его испугало – он, похоже, отходил на вторые роли… И в тот же миг его посетила счастливая мысль: в сложившейся ситуации принцесса Майа обладала не меньшей, а то и большей значимостью, чем сам Шанди, и это означало, что подобное назначение ответственнее прежнего. Все это пронеслось в его голове, прежде чем он отдал императору честь.

Чувства молодого Ило приняли совсем иное направление. Первой его реакцией было недоверие. Не может быть! А как же пророчество? На смену ему пришли гнев и разочарование – этот ловкий пройдоха все последнее время думал только об Эшиале и ни о чем другом. Затем в работу включился рассудок. Если верить пророчеству, то он вернется к ней еще до того, как зацветут нарциссы. Стало быть, он выйдет из всех передряг целым и невредимым. И наконец на лице его обозначилась итоговая мысль. Полное приключений путешествие с императором куда интереснее затворничества в стенах этого заброшенного дома, тем более что продлиться оно может неведомо сколько. Ило усмехнулся. Рэп пришел к выводу, что этот молодой повеса принимает жизнь такой, какая она есть, что не мешало ему оставаться законченным эгоистом. О других людях он попросту не думал.

В магическом пространстве возникло улыбающееся лицо Распнекса.

– А он, оказывается, не такой уж и глупый. Очевидно, речь шла о Шанди.

– Он влюблен, – ответил Рэп. – Это объясняет все. Ты не хочешь сходить наверх, посмотреть, что там?

– Можно разобраться со всем, не сходя с этого места. В нынешней кутерьме никто ничего не заметит.

В обычном мире никакой кутерьмы не наблюдалось. Поскрипывали веревки, сонно накатывали на причал холодные волны. Время от времени ветер доносил откуда-то издалека глухие удары колокола. С неба падали большие пушистые снежинки. Короткий зимний день близился к концу, белый диск солнца стоял уже над самыми верхушками деревьев.

Рэп не слышал и магического шума, хотя не раз и не два покидал защищенный экраном салон специально для того, чтобы оценить мистическую обстановку. Возможно, Зиниксо приказал участникам Сговора обратиться в зрение и слух, не прибегая при этом к активной магии. Рэп обвел мысленным взором горизонт и заметил источник возмущения, о котором, судя по всему, и говорил Распнекс. К востоку от них наблюдалось нечто чрезвычайно скорбное. Проконсул Ионфо говорил, что в той стороне на расстоянии полулиги от дома находится деревушка Моггли. Вероятно, все ее население участвовало в некой поминальной церемонии, посвященной почившему Эмшандару, – эмоции нарастали и сходили на нет в унисон. Становилось понятным и то, почему они слышат удары колокола. Подобное стечение обстоятельств было им только на руку – враг, скорее всего, не смог бы разглядеть на этом фоне мелких магических проявлений.

– Если ты считаешь, что мы ничем не рискуем…

– О чем ты говоришь?

Образ Распнекса стал ярче или, быть может, громче. Обычными словами описать магическое пространство невозможно. Короче говоря, чародей, занявшийся осмотром большого дома, видневшегося из-за деревьев, особенно не таился. Сам Рэп на его месте вел бы себя поосторожнее.

В вялотекущем мире посвященных Шанди все еще обсуждал со своими подчиненными внесенные в план изменения. Морячка Джарга отправилась в кают-компанию – теперь она могла и передохнуть.

– Ты станешь лордом Эшерном, – сказал император, обращаясь к Хардграа.

Центурион сделал удивленное лицо.

– Не очень-то я похожу на лорда, мой господин…

Шанди улыбнулся.

– Может, и так… но скоро все изменится… Ты станешь по меньшей мере графом, слышишь? Сейчас достаточно и того, что экономка знакома с проконсулом Ионфо… Так… Попрошу-ка я его всемогущество изменить имя, указанное в грамоте.

– Зачем что-то менять? – усмехнулся Ило. – Назовите ее величество супругой лорда Эшерна, и только.

Рэп подумал о том, что этому молодому человеку действительно нельзя отказать в сообразительности. Шанди кивнул.

– Прекрасно! Скорее всего, грамоту эту предъявлять вам не придется, в крайнем же случае вы всегда можете сослаться на воображаемого лорда Эшерна. Отлично! Пойду скажу об этом остальным.

– Ну и что ты там видишь? – полюбопытствовал Рэп.

– Какая-то старуха готовит ужин, – ответил дварф. – Дом огромный и выстроен с претензией. Комнат здесь больше, чем в Тразе хрустальных пещер. Довольно уютно. На снегу нет ни единого следа. Когда-то имел магический экран.

– Это уже неплохо.

– Ерунда. Экран весь в дырах. Если они решат проверять дом за домом, то он вряд ли поможет.

– Для этого Зиниксо должен хотя бы примерно представлять, где именно находится Эшиала, – покачал головой Рэп, искренне надеясь на то, что его слова соответствуют действительности.

Лорда Ампили они убедили в том, что «Белая императрица» плыла на север, к дальнему берегу Цинмера. Попади он к участникам Сговора, те моментально сделали бы его своим слугой. В этом случае он пустил бы врага по ложному следу. Впрочем, все могло обойтись…

Уже в тысячный раз за этот день Рэп подумал об абсурдности их затеи. Разве они смогут совладать с целым магическим воинством? Более безнадежную ситуацию невозможно было представить. С другой стороны, иного выхода для них попросту не существовало. Помимо чувства долга и раскаяния, им владело желание защитить Инос… Наверняка в списке врагов Зиниксо значилась и она, ведь когда-то именно Инос помешала ему убить Рэпа. О подобных вещах такие безумцы не забывают. Да… В их ситуации нападение было лучшим способом защиты.

Он заметил, что мистический образ Распнекса ведет себя как-то странно – он стал удивленно помигивать или, быть может, подрагивать.

– Что-нибудь не так? – спросил Рэп.

– Что-то странное. Такое чувство, будто старуха поджидает гостей.

– Не может быть!

– Она зажгла в главном зале камин и свечи! Ага…

– Это ты о чем? – поспешил спросить Рэп, которому страшно хотелось воспользоваться собственными магическими способностями.

Дварф захихикал.

– Похоже, там живут духи… Одно… А вот и второе!

– Ты мне скажи ясно – что это? Духи или привидения? Разве маги могут видеть духов?

– Прежде ничего подобного я не видывал, но там точно кто-то есть. Они пытаются спрятаться от меня… Какая-то мелочь. Для того чтобы их припугнуть, нужно приложить чуть больше сил. Можешь о них не думать… Они безобидны.

– Ты уверен?

– Абсолютно.

Рэп задумался. Если Шанди узнает о духах, он вряд ли согласится оставить здесь жену и ребенка и им придется отправиться на поиски нового убежища. С каждым часом их положение становилось все серьезней. К этому времени Зиниксо мог сообразить, куда именно они скрылись. Его слуги, скорее всего, уже начали прочесывать озеро, тем более что сделать это было совсем несложно.

Духи были чем-то сказочным. Рэп никогда не сталкивался с ними и даже не слышал сколь-нибудь правдоподобных историй о них. Впрочем, такой многоопытный чародей, как Распнекс, ошибиться не мог, если он сказал, что в Доме Темного Тиса живут духи, то, скорее всего, так оно и было. Интересно, как поведут себя императрица и ее спутники после того, как узнают, что вместе с ними в доме живут привидения?

– Мне кажется, их следует предупредить об этом, – обратился он к Распнексу.

– Нет. Ничего опасного там нет. Посмотри сам.

Чародей раскрыл перед Рэпом свое сознание. Это говорило о степени его доверия королю Краснегара. Подобной откровенности Рэп не ожидал. Этот опыт был довольно странным и неприятным. Душа дварфа представлялась ему чужой, загадочной и холодной. Повсюду ему мерещились неведомые угрозы, бесконечные туннели, каменные бастионы и валы… Мир представлялся Распнексу куда более темным и враждебным – он щерился каменными иглами, он был тверд и бездушен, в нем не нашлось места ни радости, ни дружбе. Его ценности были угрюмы, сугубо практичны и прозаичны.

Пытаясь не обращать внимания на этот малопривлекательный антураж. Рэп стал осматривать полуразрушенный старинный особняк. Как чародей и сказал, это было сооружение весьма внушительных размеров, пребывавшее, мягко говоря, в плачевном состоянии. Оно было донельзя запущенным и грязным, это же относилось и к находившейся в нем мебели. Останки старого экрана местами делали изображение нечетким, однако от пристального взора дварфа не могло укрыться ничто. Прежде это мрачное сооружение было блистательным дворцом, но ветер и непогода сделали свое дело, и дворец стал напоминать развалины. Нечто подобное произошло и с некогда ухоженным садом, превратившимся в непролазные джунгли. В цокольном этаже он обратил внимание на пару забитых вещами комнат, в которых, очевидно, кто-то жил. Там же он увидел и старуху, варившую что-то в стоявшем на плите горшке.

Наверху, в главном зале, разгорался огромный камин. Покрывала, защищавшие стулья от пыли, были убраны под диван. Солнце еще не село, однако в зале уже горели свечи. Экономка, похоже, действительно ждала гостей. Как и говорил Распнекс, дорога была завалена снегом, и это свидетельствовало, что Юкка узнала о гостях не от человека…

И где-то там же таилось что-то еще. Ощущение чьего-то присутствия было чрезвычайно тонким, едва приметным… Как странно. Кто-то прятался под стропилами… Едва Рэп попытался приблизиться к неведомому существу, то юркнуло в сторону. Так можно было гоняться за ним хоть всю ночь. Понять, за кем ты гоняешься, при этом было невозможно. Ничего сколь-нибудь злого он не обнаружил, как не обнаружил и развитого сознания. Лишенные тела эмоции, утраченные воспоминания, умершие надежды…

Он с удовольствием вернулся в пределы собственного разума. Студеный зимний вечер тут же перестал казаться таким уж холодным и мрачным – стало куда теплее. Хардграа проверял приготовленное Распнексом снаряжение: провиант, деньги, одежду. Из кают-компании вышли женщины.

– Да… Странное дело… – протянул Рэп. Он было подумал о том, что Дом Темного Тиса мог оказаться ловушкой, устроенной Зиниксо, но тут же отказался от этой мысли. Подобные вещи были чужды дварфу. Узнай он, где находятся беглецы, тут же обрушился бы на них всей своей мощью. Дварфы не любят мудреных комбинаций, тем более они не станут связываться с какими-то там духами.

– И все-таки они безобидны, – покачал головой Распнекс, уже потерявший всяческий интерес к привидениям.

– Думаю, ты прав. У нее, похоже, и сил маловато. Она сродни чему-то вроде желания. Тебе эта штука тоже показалась такой?

– Ты хотел сказать «штуки»? Мне показалось, что их две. Но волноваться нам не стоит…

– Может, это Сестры, о которых говорил Ило? Могут ли маги пережить собственную смерть?

Некогда Рэп был величайшим волшебником или, вернее, даже полубогом. В то время он с легкостью нашел бы ответ и на этот, и на многие другие вопросы.

– Не знаю. Лучше такими вещами не интересоваться.

– Вы пойдете осматривать этот дом, ваше всемогущество? – спросил Шанди.

– Мы это уже сделали, – ответил Распнекс, указывая на себя и на Рэпа. – Там живет старая женщина. Кроме нее в доме никого нет. А места там столько, что вы будете терять вашего ребенка по сто раз на день.

Шанди повернулся к Рэпу.

Решив не говорить императору лишнего. Рэп пожал плечами и ответил:

– Место прямо идеальное. Главное, чтобы соседи им не досаждали.

– Местная публика? – Шанди презрительно сморщился. – Один раз поставить на место – второй раз они уже не сунутся. – Он повернулся к Хардграа. – Ну как – вы готовы?

– Так точно, мой господин.

– Я поеду с вами и посмотрю, как вы там устроитесь.

– Нет, нет, ни в коем случае! – запротестовал дварф с типичной для этого народа бестактностью. – Чем больше следов останется на снегу, тем больше подозрений будет вызывать этот дом. Они уже взрослые. Как-нибудь обойдутся и без тебя. Не вечно же ты им будешь носы подтирать.

На лице императора не дрогнул ни один мускул, и только волшебник знал, чего это ему стоило. Император повернулся к Ионфо.

– Проконсул, ни один клан не был так верен и предан нашему дому, как ваш. Вы храните эту верность уже не одно поколение. Но еще никогда на вас не ложилось столь ответственное бремя… Мы препоручаем вам вашу императрицу и принцессу и просим – относитесь к ним, как к ближайшим родственникам, берегите их пуще глаза.

Согбенный старый аристократ попытался распрямить больную спину.

– Мой господин, знали бы вы, что значит для нас ваше доверие. Я клянусь вам, что мы сделаем все от нас зависящее для того, чтобы с вашими женой и дочерью ничего не случилось.

Растроганная Эигейз попыталась изобразить на скользкой, покрытой снегом палубе нечто вроде реверанса.

– Что до тебя, центурион, – обратился Шанди к Хардграа, – то вот уже много лет ты охраняешь меня. Теперь мы вверяем, тебе самое дорогое, что у нас есть, и мы не сомневаемся в том, что лучшего защитника нам было бы не найти…

Хардграа вытянулся по стойке «смирно» и отдал честь. В глазах поблескивали слезинки. Рэпа эта сцена тоже сильно впечатлила. Он никогда не понимал странной привязанности импа к своему императору. Шанди, же, похоже, был прекрасно осведомлен о ней и знал, как ей воспользоваться.

Император повернулся к супруге, но не смог произнести ни слова… Он несколько раз беззвучно открывал и закрывал рот, пока наконец не выдохнул:

– Любимая! Я не знаю, когда мы встретимся вновь… Пусть же Боги хранят тебя…

– И вас, мой господин, – пробормотала она. – Боюсь, дорога ваша будет долгой и трудной… Майа, скажи папе до свидания.

– Пока, – сказал ничего не понимавший ребенок. Шанди присел и обнял дочку. И тут к императрице подошел Ило. Поклонившись ей, он поднес к своим губам ее руку.

– Крокусы весенние, – нежно прошептал он. – Чистейшие светы…

Император, очевидно, не расслышал этих его слов и не заметил румянца, внезапно залившего щеки его супруги.

Рэп же не мог не обратить внимания на последнее обстоятельство, что заставило его поступиться обычным правилом и заглянуть в сознание женщины. Слова, произнесенные Ило, были несколько видоизмененными строками забытого – видимо, эльфийского – стихотворения.

Нарциссы весенние

Томны и белы –

Чистейшие светы

Любви…

4

И почему она такая несчастная? Почему она чувствует себя виноватой? Если бы даже пред ней встали на колени мириады Богов, каждый из которых был бы готов исполнить любое ее желание, ей не было бы так хорошо…

Ноги у нее были мокрыми от снега, на руках она держала тяжелую капризничавшую Майу. Но зато теперь она находилась вне двора – ей не нужно было играть роль императрицы, она могла забыть о всяческих условностях и правилах. Старые граф и графиня, шедшие перед ней, утопая в снегу по колено, казались ей очень милыми людьми. Она обрела прибежище. Более надежного человека, чем Хардграа, тоже не существовало. Ей не придется скрываться днями от Ило или общаться по ночам с супругом… Насколько она понимала, единственным объектом ее заботы на все ближайшее время оставалась Майа. И это не могло не радовать ее – ведь она так любила свою дочь.

«Белая императрица» отплыла уже достаточно далеко от берега – она еле виднелась из-за снежной завесы. Тропинка, как и предупреждала Эигейз, оказалась очень крутой. Местами ее защищали деревья, но большая ее часть была совершенно занесена снегом. ДажеХардграа, несшему на спине тяжелую ношу, идти было непросто. Четверо взрослых людей, тяжело дыша, медленно пробирались к дому.

Дом был огромен и стоял он в стороне от дорог. О лучшем прибежище Эшиала не могла и мечтать.

Тропка наконец вышла из леса. С обеих ее сторон рос колючий кустарник. По всей видимости, в этой части сада прежде находился розарий. Прямо перед ними вставала серая громада дома. Его бесчисленные окна были темны, стены увиты плющом. Высокие печные трубы когда-то выкрасили в оранжевый цвет, из одной из них вырывался дымок.

– Смотрите. – Графиня остановилась, чтобы перевести дух. – Очень даже приятное место, вы не находите?

– Здесь очень мило, – согласилась Эшиала, думая о том, что сказали бы ее родители о доме, который постепенно догнивает, в то время как юристы никак не могут разрешить своих споров. – Майа, тебе нравится этот домик?

– Поосторожнее, госпожа, вы можете уколоться о куст, – проворчал Хардграа. Его лицо побагровело от напряжения.

– Я полагаю, лучше обойти их стороной, – сказал проконсул, по-черепашьи вобрав голову в плечи. – Давайте попробуем. Главный вход там.

Он был прав. Уже через несколько минут они оказались возле широкой лестницы, которая вела к парадной двери. Та была открыта настежь.

Хардграа недовольно заворчал и сбросил неподъемный тюк наземь. Он выхватил из ножен, висевших на поясе, короткий легионерский меч.

– Центурион! – воскликнул Ионфо.

– Что-то мне это не нравится, господин… Сначала дым, теперь – открытая дверь…

– Но ведь мы не видели ни единого следа, – сказал старик, указывая на девственный снежный покров.

– Но нас, похоже, ждали!

– Чушь! – отрезал граф. – Ничего опасного здесь нет. Идем, моя дорогая.

Хардграа не оставалось ничего иного, как только отправиться вперед. Свой тюк он так и оставил возле лестницы. Эшиала шла за стариками. К тому времени, когда они оказались у дверей, центурион уже исчез внутри здания. Остальные на миг приостановились перед порогом. И тут они увидели старуху, вышедшую в прихожую с тем, чтобы пригласить их в дом. Невысокая полная старуха с изрезанным глубокими морщинами лицом была одета во что-то немыслимое. В крошечной иссохшей ручке она держала пятисвечный канделябр. Старые подслеповатые глаза уставились на гостей.

– Где он? – пронзительно закричала старуха. Гости недоуменно замерли. Майа тут же захныкала, спрятав лицо в воротнике шубы матери. Не скрывала своего испуга и сама Эшиала. Эигейз говорила ей о старой экономке, но кто мог подумать, что та встретит их столь странным образом? Одежды старухи являли собой диковинное зрелище – ботинки свои она перевязала шнуровкой, снятой с бального платья, платьев же надела сразу несколько – пять или шесть. На них она набросила три или четыре накидки, у двух из которых были меховые воротники. На платки, которыми старуха обмотала свою голову, она взгромоздила старинную мужскую шляпу, украшенную страусиным пером. Широкий, косо повязанный кушак делал старуху похожей на расползающийся тюк, битком набитый старым тряпьем.

– Не правда! – воскликнула старуха, размахивая канделябром. – Не правда, не правда, не правда!

– Госпожа Юкка! – воскликнула Эигейз. – Вы нас, конечно же, должны помнить, правда? И…

– Где он? Они сказали, что он придет сюда!

Сделав шаг назад, графиня выразительно посмотрела в глаза мужу.

– Кто придет? Вернее, кто вам это сказал?

– Голоса сказали! – Старуха стала озираться по сторонам. – Герцог. Герцог Иллипо! Куда он исчез?

Спутники обменялись недоуменными взглядами. Откуда эта старая карга могла знать о том, что вместе с ними был и Иллипо? Может, это было простым – пусть и поразительным – совпадением? Бредом? Эшиала ломала голову над тем, куда мог запропаститься центурион; впрочем, скорее всего, Хардграа был занят сейчас осмотром дома…

– Наверное, он все еще в Хабе, – пожал плечами Ионфо. – Может, вы не знаете – собственность, что называется, поменяла хозяина… Император передал ее…

– Император умер! – воскликнула Юкка, залившись смехом. – Что ж, туда ему и дорога! У этого мерзавца руки были по локоть в крови! – Немного помолчав, старуха вновь насупилась и угрюмо пробурчала:

– И все-таки они говорили, что он сюда наконец придет!

– Вы ошибаетесь…

Пламя свечей осветило лицо Эшиалы. Старуха изумленно разинула беззубый рот.

– Ах! Так это же ты и есть!

– Кто? Что вы имеете в виду? Я?

– Его любовь! – воскликнула старая экономка. – Обещанная!

Отбросив канделябр в сторону, она рухнула на колени.

5

– Готовить моя очередь, – объявил во всеуслышание король Краснегара. – Но должен предупредить вас, хорошо у меня выходит только одно блюдо. Вы будете что-нибудь заказывать?

– Если речь идет о вашем знаменитом курином бульоне с клецками, то мы готовы удовлетвориться и им, – поспешил ответить Сагорн.

Шанди не сказал ничего определенного. На лицах Акопуло и Джарги Ило заметил довольные улыбки. Если бы не клецки, им бы пришлось удовлетвориться стряпней, которая оставляла желать лучшего – как в смысле количества, так и в смысле качества. Последним приготовленным им блюдом была жиденькая овсяная кашка с кусками черствого черного хлеба в придачу.

Если маленький человечек и уловил смысл разговора, то он и виду не подал. Он сидел в истертом старом кресле, которое было для него настолько велики, что ноги не доставали до полу. Дварф о чем-то размышлял, пощипывая кудлатую серую бороду и время от времени издавая странные скрежещущие звуки.

Шестеро мужчин сидели кругом в центральной части кают-компании. Морячка устроилась в самом углу. То, что она провела целый день и всю ночь на палубе, никак не отразилось на ее внешности. Вне всяких сомнений, она тоже была волшебницей. Ило попытался представить, какая еда может нравиться етунам. Он решил, что те едят помногу, но предпочитают питаться какой-нибудь бурдой вроде вареной рыбы или супа из тюленьих ласт.

С наступлением темноты погода поменялась. Корабль стал на якорь. По крыше кают-компании барабанила снежная крупа. В такую погоду обычные моряки предпочитают стоять на месте, то же самое решили сделать и волшебники, явно не желавшие привлекать к себе внимания.

Король Рэп довольно усмехнулся, заметив реакцию присутствующих на его предложение. Поднявшись с кресла, он направился к столу.

– Как вы относитесь к вину?

Он взял со стола пыльную бутыль, которая появилась в кают-компании за миг до этого, и ловко вскрыл сургучную пробку. После этого принялся разливать вино по бокалам, появлявшимся на столе один за другим.

Закончив разливать, он стал разносить бокалы по салону. От вина отказался один только Распнекс, в его руках вдруг появилась кружка пенистого пива, которое дварфы, как правило, предпочитают любому вину.

Ило решил, что волшебство не такая уж и бесполезная штука. В салоне стало заметно теплее и светлее, при этом источник тепла и света оставался неясным. Ило на пару минут вышел на палубу и обратил внимание на то, что свет этот можно увидеть только находясь в салоне, что немало поразило его. Вернувшись в теплое мягкое кресло, он взял со стола бокал вина, думая о том, что ему еще никогда не прислуживал король.

– Прекрасное вино, мой господин… Валдолейн?

– Валдопол урожая семьдесят второго года, – горделиво ответил фавн. Сделав маленький глоток, он недовольно поморщился. – Нда… больше похоже на девяносто четвертый…

– Клянусь жизнью, это валдокун урожая шестьдесят седьмого! – без тени сомнения заявил Сагорн.

Волшебник взял бутыль в руки и посмотрел на нее повнимательнее.

– Клянусь силой Зла, ты абсолютно прав! И как это меня угораздило так ошибиться?

Грустно покачав головой, король вновь направился к своему креслу.

Ило уже успел заметить, что королю Краснегара нельзя отказать в чувстве юмора. А особенно его поразило то, что почтенный ученый тоже участвовал в этой шутке. Не мог же он настолько не понимать толка в вине, чтобы не отличать благородного напитка, предложенного фавном, от жалкого сладковатого валдокуна? Впрочем, и во всем остальном этот старик оставался для него загадкой. Почему решил остаться с ними? Почему не сошел на берег вместе с Эшиалой и ее спутниками? Ведь етун был уже так стар…

– Много вина – мало ума, – заметил Акопуло с характерной для него безапелляционностью. – Мне казалось, что мы собираемся провести очередное заседание военного совета.

– Вы не ошиблись – именно этим мы и собираемся заняться, – спокойно ответил Рэп, вытянув длинные ноги. – Если у кого-то из вас есть готовый вариант решения проблемы, мы будем рады выслушать его.

Подняв брови, он вопросительно посмотрел на маленького человечка.

Акопуло тут же отклонил это предложение, скорчив недовольную гримасу. После того как он узнал, что Сагорн относится к числу оккультных гениев, он стал вести себя куда скромнее. Что бы он ни сказал, его ту же подняли бы на смех – в этом Акопуло почти не сомневался.

Не питал иллюзий относительно своих талантов стратега и Ило. Он обвел взглядом остальных. Экспедиция начинала походить на какую-то детскую игру, в которой постоянно уменьшается число участников. Вначале их было тринадцать. Первым вышел из игры лорд Ампили. После этого выбыло еще пятеро ее участников. Стало быть, всего их осталось семеро.

Вопрос короля Рэпа так и остался без ответа. Он грустно усмехнулся и предложил участникам совета еще один вопрос.

– Нам нужно каким-то образом привлечь магов на свою сторону, верно? Но как мы сможем сообщить им о нашем Своде Правил?

Распнекс бросил на него хмурый взгляд из-под густых серых бровей.

– Можно сделать официальное объявление.

– Спасибо, только не сегодня, – запротестовал король. – Если ты действительно собираешься поступить подобным образом, то, пожалуйста, для начала предупреди меня об этом.

Чародей осклабил зубы и сделал большой глоток пива.

Оба ученых тут же оживились.

– Объявление? – едва ли не радостным голосом переспросил Сагорн.

Фавн усмехнулся и уселся поудобнее.

– Когда один из Четверых умирает, как определяется тот, кто станет его преемником?

Этим заинтересовался даже Шанди, который до самого последнего времени сидел, погрузившись в задумчивость. Акопуло и Сагорн переглянулись.

– Это место занимает сторонник умершего? – осторожно предположил етун, прекрасно понимавший всю условность своего ответа.

– Да, – согласился Рэп, – такое тоже бывает. Но это не самое лучшее решение проблемы. Смотрители обычно относятся к подобным сторонникам с известным презрением… Порою же такой возможности просто нет – так было, к примеру, тогда, когда Зиниксо сверг Аг-ана. Обычно же оставшиеся три смотрителя делают своеобразное заявление – они приглашают магов, желающих занять освободившееся место. После этого начинается борьба претендентов. Все элементарно. Говоря обычным языком, если вы хотите оповестить всех о какой-то новости, вы должны сунуть пару монет городскому глашатаю, только и всего. Остальное – его дело. Примерно то же самое происходит и в нашем случае.

Он нахмурился, потер лоб и сделал еще один глоток вина.

– Выходит, вы могли бы… попросту оповестить магов об этом? – спросил Шанди недоверчиво. – И в таком случае вас услышали бы все волшебники мира?

– Для этого я недостаточно силен. Если же собрать вместе трех смотрителей, они смогут оповестить о новости хоть всю Пандемию. Если же говорить о магах с развитым слухом, то для этой цели хватило бы и Распнекса.

Все как один посмотрели на дварфа, который скорчил при этих словах гнуснейшую рожу.

– Сговор этого только и ждет – они тут же набросятся на меня, как кошка на мышку.

– Как жаль… – развел руками Шанди. Конечно же, Распнекса сцапают в ту же минуту.

Из угла послышался голос морячки:

– Если возле него будут находиться другие волшебники, он, возможно, успеет огласить все, что нужно.

Распнекс повернул к Джарге свою огромную голову.

– Если не понимаешь, о чем идет речь, – сиди и помалкивай. Убивая себя, мы оскорбляем Богов! Лично я делать этого не собираюсь, да и другим не советую.

Женщина молча выслушала отповедь чародея и отвернулась в сторону.

Распнекс был непоследователен. Прошлой ночью он пожертвовал несколькими своими сторонниками, что в конечном итоге и позволило им бежать. Впрочем; говорить об этом вслух не хотел никто. Ило в этом смысле тоже не был исключением.

Наконец фавн сказал:

– Да, такое объявление разом бы решило все наши проблемы, да вот только оно вряд ли возможно. Скажешь слово-другое, и Сговор тебя тут же прищучит. Для таких вещей нынче нужна целая армия, а ее-то у нас и нет. А жаль.

Говорить, похоже, было не о чем.

Ветер крепчал с каждым часом. Качка становилась все ощутимей, снасти громко скрипели. Впрочем, кораблю, на борту которого находились сразу три волшебника, ветер, скорее всего, был нипочем… Ило заметил, что король Краснегара выразительно смотрит ему в лицо, подняв пустой бокал. Ило поднялся и направился к столу, на котором стояла бутылка. К его удивлению, та вновь была полна. Он обошел с ней всех участников совета, наполняя вином их бокалы, но от этого вина в бутылке не становилось меньше! Интересно, можно было бы попросить ее у мага в качестве сувенира? Шанди заерзал в кресле.

– Рэп, мне нравится ваш новый Свод Правил. Очень нравится.

– Он ваш, мой господин.

– Нет, ваш. Даже не будь Зиниксо, он все равно имел бы право на существование. Имей я возможность вновь занять свой трон, я тут же созвал бы смотрителей и заставил бы их принять его. Мир от этого стал бы заметно лучше…

Фавн смущенно улыбнулся.

– Да, мне тоже так кажется. Как сказала графиня, колдовство могло бы приносить и пользу.

– Корень всех бед – захват сторонников, – вздохнул Шанди. – Как по-вашему, предлагалась ли такая реформа в прошлом?

– Предлагалась и была отвергнута?

– Да.

– Скорее всего, предлагалась. – Рэп усмехнулся. – Если мы сумеем утвердить новый Свод Правил, благодарить за это нужно будет Зиниксо…

На Распнекса собравшиеся старались не смотреть.

– Зло порою является причиной блага, – гордо заметил Акопуло.

– Я достаточно хорошо знаком с Олибино, – сказал Шанди, – хотя я и непосвященный, а он – чародей. Так вот. Я ни минуты не сомневаюсь в том, что он не захочет лишаться своих оккультных слуг. При новом мировом порядке его следовало бы понизить в должности. Иначе – никак.

– Все лучше, чем прислуживать Зиниксо.

Император согласно кивнул.

– Но новый Свод Правил возымеет смысл только в том случае, если он будет известен всем и каждому. Я, признаться, не знаю других волшебников, кроме вас и смотрителей…

Фавн сидел, задумчиво попивая вино.

– Смотрители – ключевые фигуры. У них есть сторонники, которые могли бы стать основой будущей армии. Помимо прочего, они пользуются у магов немалым авторитетом. Под новым Сводом Правил стоят две подписи – ваша и Распнекса. Хорошо бы добавить к ним подписи трех оставшихся смотрителей. Это прибавило бы новому документу веса – народ относился бы к нему с большим доверием. С Лит'риэйном, к примеру, мог бы связаться лорд Ампили… Ваше всемогущество, вы, случайно, не знаете, где находится сейчас Олибино?

Дварф презрительно фыркнул и покачал головой.

– Чего не знаю, того не знаю. Может, его и в живых уже нет.

– Почему? – изумился Сагорн. Старый ученый сидел на высоком жестком стуле, лишний раз подчеркивавшем его рост. Он внимательно следил за разговором, глядя то на одного, то на другого его участника, что делало етуна похожим на хищного голодного грифа, наблюдающего за происходящей где-то внизу битвой.

– Потому что он очень стар, – ответил Распнекс. – Маги живут долго благодаря колдовству.

– Вон оно как! А теперь он не решается использовать свою силу, потому что боится выдать себя, так? – Етун просиял и повернулся к фавну. – Вот о чем ты не подумал! Сговор может представлять для свободных магов вполне реальную опасность!

Фавн кивнул с едва заметной улыбкой, говорившей о том, что эта мысль для него не нова.

– А что тебе известно о Чародейке Грунф?

Распнекс пожал плечами.

– Скорее всего, она вернулась в Мосвипс.

Рэп вздохнул.

– Значит, кому-то из нас придется туда отправиться.

У присутствующих эти его слова не вызвали ни малейшего энтузиазма. Ило разом осушил бокал. Если они попытаются послать туда его, то он наотрез откажется от этого – долг долгом, но всему есть предел!

Уж лучше он вообще сбежит от них. Конечно же, Грунф, коль скоро она из троллей, должна была затаиться где-то в Мосвипсе. Неприметными троллей не назовешь, но вот сыскать ее в этих сырых, непроходимых джунглях не смог бы никто, тем более что тролли всегда отличались склонностью к одиночеству и не имели сколь-нибудь выраженной социальной организации.

– Да, там же, в Южном Питмоте, можно и магов поискать, – заметил Акопуло с самодовольной улыбкой. – Кто-то ведь этих рабов освобождает…

– Рабов? – Фавн удивленно поднял бровь. – Это в Империи-то?

Шанди поморщился.

– Официально их не существует. Сто лет назад моя прабабка запретила институт рабства, однако армия этот закон решила проигнорировать. Известно, что военные приторговывают троллями. Это одна из тех вещей, которыми я… собираюсь вскоре заняться. Надо сказать, что в течение последних года или двух эти так называемые каторжане стали то и дело куда-то исчезать. Легионеры пытались напасть на их след, но у них так ничего и не вышло – им кто-то явно мешает. Похоже, в Мосвипских горах вовсю орудует какой-то маг.

– Может, это сама Грунф? – спросил король, вопросительно посмотрев на дварфа.

– Нет. – Маленький человечек гнусно ухмыльнулся и почесал бороду. – Во всяком случае, она это отрицает. Мол, она ничего и знать об этом не знает. Все это происходит в ее владениях, поэтому Олибино не может повлиять на ситуацию – она ему этого не позволит.

– Почему же он не скажет об этом Четверым? – опросил Шанди.

– Он это уже делал.

– Дед говорил, что не получал известий от Четверых вот уже пару лет… И как же прошло голосование?

– Грунф, разумеется, проголосовала против него. То же самое сделал и Лит'риэйн. Соответственно, Олибино проиграл…

Глаза дварфа странно блеснули. Установилось продолжительное молчание. Шанди неожиданно заулыбался. Затем улыбнулся Сагорн, за ним – все остальные…

Ило мало что смыслил в политике – что-то он слышал от отца, что-то от Шанди, но этим его знакомство с предметом и ограничивалось. Остальные же участники совета, которые были гораздо искушеннее его в этих материях, почему-то заулыбались. Дварф никогда не примет сторону эльфа, поэтому в подобной ситуации Распнексу не оставалось ничего иного, как только воздержаться. Проголосуй он против, голоса Четверых разделились бы поровну и решение пришлось бы принимать уже императору. Пойми Эмшандар, что к чему, он обязательно принял бы сторону армии. Таким образом. Распнекс поддержал Грунф, умудрившись при этом не согласиться с эльфом. Такова уж оккультная политика…

– Ладно, на том и порешим, – сказал Рэп. – Одному из нас придется отправиться в Мосвипс. А может, и не только туда. Я имею в виду архипелаг Ногит.

Шанди взглянул на короля с изумлением.

– Туда-то зачем?

– Источник… – Фавн внезапно замолчал и затряс головой. – Не могу сказать вам об этом. Дело в том, что Империя так и не смогла покорить антропофагов. Маги не могут говорить о магии, вы, наверное, знаете об этом… Поэтому я прошу вас поверить мне на слово. Вполне возможно, мы найдем магов и на Ногите.

– Да ведь они вас с потрохами съедят.

– Я постараюсь, чтобы этого не произошло… Ладно… Будем пить эту бурду или приступим к обеду?

Ило тут же понял намек и вновь наполнил бокалы советников вином из бездонной бутыли. Он заметил, что его изрядно покачивает. Вино оказалось крепким.

– Итак, мы должны разыскать Грунф, – вздохнул Шанди. – Какие-то другие идеи у вас есть?

– Я полагаю, союзников нам следует искать за пределами Империи, – ответил Рэп. – Находясь здесь, мы можем выдать себя с головой одним-единственным неосторожным движением. Начать же надо со светских властей. Они-то и помогут нам распространить эту весть. Ничего другого мы не придумаем. Мы должны искать поддержки у народов, живущих на соседних землях.

Шанди рассмеялся.

– Например, у нордлендцев?

– Почему бы и нет? Помнишь Келькора?

– Смутно. В тот день, когда ты его убил, я чувствовал себя не лучшим образом. К тому же тогда я был совсем еще ребенком. Но ты действительно считаешь…

– Келькор прикидывался обычным разбойником, на деле же он был самым что ни на есть настоящим колдуном… Да, я не шучу! Слова тоже имеют свою цену – не забывай об этом. Что касается Нордленда, то магов там хоть пруд пруди!

– Вы полагаете, что таны знают об этом?

Король-фавн, в жилах которого, помимо прочего, текла и кровь етунов, усмехнулся.

– Конечно же, они будут это отрицать. Магия для них – бредни. Они в нее не верят. Моряки ненавидят ее. Тем не менее любой тан сможет сказать, кто из людей, живущих на его землях, обладает мистическими способностями. Впрочем, все это не важно… Нам нужно от них одно – через них мы оповестим мир о своих намерениях. Мы не станем тайно охотиться за рабами, как это делает Сговор. Мы открыто заявим о том, что нам нужны добровольцы. И в этом наше огромное преимущество перед Зиниксо.

– Да, без этого не обойтись… – Идея Рэпа явно не вызвала у Шанди энтузиазма. – Скорее я соглашусь иметь дело с белыми медведями, чем с этими самыми танами…

– Конечно. Было бы странно, если бы ты считал иначе. Но уже не одно столетие таны не страдают от магии именно благодаря Своду Правил. Им вряд ли понравится то, что Зиниксо решил поработить их.

– Хмм. Это уже интересно. Но так ли это на деле?

– Если соседи будут досаждать ему, то да. И вообще – он не успокоится, пока не завладеет всем миром. Так что переговорить с танами будет полезно в любом случае.

Шанди нахмурился.

– Етуны, говорите? Может, и с гоблинами следует пообщаться?

– И с гоблинами, и с джиннами, и с троллями.

Шанди нахмурился еще больше.

– У меня возникает такое чувство, будто я хочу наслать на собственные земли каких-то иноплеменников.

Фавн, изображая смущение, взъерошил рукой волосы.

– Мне очень жаль, но иного выхода у вас нет. Империя находится в руках Зиниксо.

Акопуло кашлянул. Лицо его при этом приняло крайне своеобразное выражение. Если Сагорн походил на грифа, изучающего меню, то этот маленький человечек напоминал воробья, летающего по конюшне с таким видом, словно она построена именно для него, а не для лошадей.

– А что вы скажете о Карснегаре, мой господин? Отражение говорило о том, что вы попадете не куда-нибудь, но именно в Краснегар. Не знаю, куда направятся остальные, но вы определенно окажетесь там…

Шанди посмотрел на фавна, удобно устроившегося в кресле, и тот неожиданно представился ему куда более крупным и страшным, чем раньше… В первый раз Ило увидел в нем етуна.

– Лед будет стоять на заливе еще полгода, – сказал император. – Если же идти туда через тайгу, можно наткнуться на гоблинов… Верно, Рэп?

– Так оно и есть.

– Акопуло, скажи нам, как можно добраться до Краснегара зимой.

Ученый передернул хилыми плечиками.

– Возможно, вы окажетесь там не сейчас. Нужно расширить временные рамки, ведь эта… борьба может длиться не один год. Скажем, Война Пяти Колдунов длилась в течение жизни целого поколения. – Он взглянул на фавна. – Что касается вашего вопроса… Если король смог выйти оттуда, то почему бы императору не пройти туда, верно?

Рэп опустил кулак на подлокотник кресла.

– Но разве бассейн направил тебя в Краснегар? Разве ты видел себя там? Он показал тебе моего сына, и только. Решение идти в Краснегар обусловлено только этим, не так ли?

Император кивнул.

– Именно так я это понял.

– О силы Зла! Ему ведь только-только исполнилось четырнадцать! Сегодня у него день рождения.

– А моей дочери всего два. Что это меняет?

Монархи встретились взглядами. Вероятно, оба понимали, что столь драматический оборот событий неизбежен. То, что император увидел в отражении бассейна лицо королевского сына, говорило о том, что он так или иначе будет принимать участие в происходящем.

– Четырнадцать ему будет не всегда, – продолжил Шанди. – В Империи шестнадцатилетние юноши считаются уже зрелыми мужчинами. Мне не раз и не два приходилось отправлять в бой безусых юнцов, и я видел, как они становились героями. По крайней мере, они представлялись таковыми самим себе.

– И вы спокойно наблюдали за тем, как они погибают?

– Они погибали как мужчины и разили врага тоже как мужчины. Рэп, согласись, физически твой сын уже мало чем отличается от тебя, соответственно, он способен делать едва ли не все из того, что делаешь ты. Да, ему недостает твоего опыта и рассудительности, но ты всегда сможешь направить его в нужную сторону. Кое в чем он уже не уступает тебе, не так ли?

Фавны поразительно упрямы. Король Краснегара мгновенно превратился из добродушного шутника в злобного упрямца.

– Оставь в покое моего сына!

Шанди не сдавался.

– Мы хотим защитить и тот мир, в котором живет твой сын Гэт. Войны пожирают молодых – пожрав всех, они издыхают от голода. Пойми меня правильно, Рэп, не я выбирал тебе сына! Не я начинал эту войну! И в союзники я тебя тоже не выбирал! Почему же я не могу отправиться в Краснегар и поговорить с ним?

– Поговорить? Именем Зла, скажи – о чем вы с ним можете говорить?

– Что мне остается? Неужели ты думаешь, что я поведу его с собой силой? Неужели я стану торговаться с Инос? Согласен, я не понимаю того, почему его роль столь важна…

– Возможно, это не так, – заметил Акопуло. – Никогда нельзя спешить с выводами. Я увидел в бассейне доктора Сагорна, но в итоге мы встретились с королем Рэпом и Чародеем Распнексом. Сагорн был чем-то вроде указателя. Возможно, мальчик играет такую же роль.

Хмм. Порой этот старик выдает недурные идеи… Возможно, образ Эшиалы, увиденный Ило, тоже был неким указателем, который успел сыграть в его жизни немалую роль, заставив его отказаться от Прибрежных Лугов. О том, во что он при этом влез, не хотелось и думать…

Император не отрывал глаз от Рэпа.

– Я даю слово, что и ему, и вашей супруге я открою всю правду. Что еще я могу пообещать? Что я стану слушать ее, а не его? Я достаточно хорошо представляю себе, что такое четырнадцатилетний юноша…

Король выпрямил спину так, словно готовился пойти в атаку. Взгляд его стал походить на острый клинок.

– Ты не отправишься в Краснегар! Неужели ты не понимаешь, с каким это связано риском? Я назвал Тиффи свое имя. Скорее всего, Зиниксо уже знает о том, что той ночью я был в Хабе. Чародей, скажи, он знает, что с той поры, как я одолел его, мои силы… э-э-э… несколько поуменьшились?

Распнекс довольно засмеялся.

– Во всяком случае, до последнего времени он об этом не знал. В противном случае ты не сидел бы с нами. Возможно, сейчас он стал о чем-то догадываться, но пока ни в чем не уверен… Ему ведь вечно что-нибудь мерещится… Я нисколько не сомневаюсь в том, что он едва не умер от страха, когда узнал, что ты наконец покинул свое логово. В ту же ночь он сделал свой ход.

– Выходит, Сговор должен охотиться за мной с тем же азартом, с каким он преследует Шанди?

– Вроде того.

– Если Зиниксо прослышит о моем местонахождении, он тут же направит против меня всю свою мощь, верно? – Король окинул взглядом кают-компанию, желая убедиться, согласны ли собеседники с его логикой. – И он наверняка выставит в Краснегаре свой дозор.

Вспомнив легенды о Глухих Временах и Драконьих Войнах, Ило неожиданно для себя понял причину фавнова гнева – реши он отправиться домой, и с Краснегаром произошло бы то же, что и с древними городами. Чего стоил хотя бы Лутант, у берегов которого закипело море.

– Его слуги будут поджидать именно вас, а не его величество, – как бы невзначай заметил Акопуло.

– Может, Краснегара уже нет, – усмехнулся Сагорн. – Об этом-то вы теперь все равно не узнаете.

– Это понятно…

– Нет, – покачал головой Распнекс. – Ему туда соваться нельзя, это точно. Сначала он попробует разыскать Рэпа. Затем возьмется за его семью…

– Значит, я предупрежу их об опасности, – тихо сказал Шанди.

Король хотел было что-то сказать, но его опередил чародей.

– Смотри-ка, а ведь идея недурная! Тем более что врагу и в голову не придет искать тебя там.

Фавн смерил дварфа тяжелым взглядом и поднялся па ноги.

– Пора обедать, – сказал он.

6

В течение всего обеда Сагорн и Акопуло обсуждали эльфийскую философию. Похоже, к этому их побуждало чувство такта, хотя, возможно, они просто хотели поиздеваться над дварфом. Впрочем, все эти разговоры могли оказаться и пустой рисовкой.

Ило старался их не слушать. Он думал о Краснегаре. Судя по тому, что было изображено на картине Джалона, место это не представляло собой ничего особенного. Путешествие же туда могло оказаться трудным и опасным. На него могли уйти целые месяцы. Если Шанди потащит за собой и его, то в скором времени останется один – Ило решил это определенно. Ило попросту сбежит и отправится в Дом Темного Тиса.

Он мог бы дойти до Прибрежных Лугов – так, посмотреть. Он не был в родовом имении своих предков с детства… Посмотрит и тут же направится к Эшиале. Как знать, может, к тому времени та уже станет… богатой вдовой.

Куриный бульон с клецками оказался превосходным. Не хуже был и пирог с черникой, последовавший за ним. К еде был подан изысканнейший эльфийский ликер. Корабль ходил ходуном, однако тарелки стояли на столе совершенно недвижно, словно были приклеены к доскам. Чудеса, да и только.

Сытый и довольный Ило вернулся в свое мягкое кресло, приготовившись к продолжению военного совета. Краснегарский вопрос: второй раунд. Фавны и дварфы – самые упрямые существа во всей Пандемии. Кто же из них уступит сопернику?

Обсуждение начал Акопуло.

– Мой господин, обладает ли ваш сын какими-то оккультными способностями?

Король Краснегара метнул в его сторону взор, исполненный яда.

– Иногда он кое-что провидит. Так, по мелочи…

– Вон как! – Маленький человечек довольно заулыбался.

Лицо короля Краснегара приняло еще более угрожающее выражение, однако тут же стало понятно, что он согласился с дварфом.

Рэп тяжело вздохнул.

– Зимой проникнуть в Краснегар несложно… Существует так называемый черный вход или магическая дверь. Как ты знаешь, Шанди, сейчас любое волшебство небезопасно, но устройства, подобные таким дверям, – если только они находятся в исправном состоянии, – обнаружить не так-то легко. За эту дверь я ручаюсь. – Он заставил себя улыбнуться. – Конечно, с той стороны двери тебя может поджидать Зиниксо, но это уже частности…

– И где же находится эта магическая дверь? Далеко ли она отсюда?

– Далековато… Она находится в Кинвэйле, княжеском имении на северо-западе Джульгистро. Княгиня – дальняя родственница Инос. Если я передам с тобой письмо, она либо свяжется с Инос, либо сама укажет тебе дверь.

– Я знаком с Аквиалой, – тихо сказал Шанди.

– Серьезно?

Император, заметив неподдельное изумление Рэпа, не смог сдержать улыбки.

– Два года назад я объезжал Пондаг. Оказываясь в новом для себя месте, я всегда собираю местную знать. Княгиня произвела на меня очень сильное впечатление.

– Она никогда не говорила нам о том, что ты бывал в Кинвэйле.

– Еще бы!

Ило улыбнулся про себя. Княгиня хранила верность своему императору, а не каким-то там иноземным друзьям.

Акопуло стал потирать свои морщинистые ручки.

– У нашего величества обостренное чувство долга, и это не может не сказаться на его подчиненных. Усердие всегда вознаграждается.

Фавн, вероятно, стал подумывать о том, не погрузить ли ему этого наглеца в чан с кипящим маслом. Однако быстро взял себя в руки и спокойно произнес:

– Тогда проблем с этим не будет. Что до самого путешествия, то на дорогу оттуда у меня ушло шесть недель. Путь неблизкий.

– Да. К тому же мы в отличие от вас не сможем менять лошадей, – заметил Шанди. – Враг наверняка следит за станциями. Времени мы потратим немало…

Фавн стал что-то говорить о письме, которое он передаст жене…

Герцогство Прибрежных Лугов находилось в центральной части Джульгистро. Можно было обернуться туда и обратно еще до той поры, когда зацветут нарциссы. Ило подавил зевок – день был долгим и трудным.

Король повернулся к Распнексу.

– Стало быть, император отправляется в Краснегар… У меня же возникло странное чувство, будто именно мне придется разыскивать Грунф в Мосвипских горах и кормить антропофагов Ногита. Ну а ты что скажешь?

Дварф покачал головой.

– Ты нас с Джаргой не дергай. Мы заняты делом. Участники совета немало поразились такому ответу, тем более что Распнекс не счел нужным как-то пояснить свои слова.

– Ты сможешь высадить нас на берег? – поинтересовался Рэп.

– Думаю, безопаснее всего пересадить вас на какие-нибудь рыбацкие суденышки, как мы это сделали с вашим толстым другом.

Шанди согласно кивнул.

– Ило отправится вместе со мной. Осталось понять, куда мы направим сэра Акопуло.

– К Азаку.

Ило вздрогнул, не поверив собственным ушам. Поражены услышанным были и все остальные. Старый Сагорн хитро улыбнулся. Акопуло же сидел ни жив ни мертв.

– К халифу? – тихо спросил он. – Зарк?

– Я знаком с Азаком, – усмехнулся Рэп, глядя на Акопуло. – В молодости ему пришлось пережить массу неприятностей, причиной которых была именно магия. Он ненавидит ее до глубины души. Мне доводилось бывать там – я заезжал за собакой и успел заметить, что во дворце все не так уж просто – сила там явно присутствует. Иначе как бы он стал властителем целого континента?

Шанди еле слышно выругался.

– Он привлек волшебников на свою сторону? Но как?

– Возможно, он сыграл на их патриотизме.

– Олибино никогда не говорил мне об этом… Ни слова, ни полслова!

Акопуло странно фыркнул.

– Кто, как не он, помог вам справиться с целой армией джиннов в ущелье Костей? По этой причине он, скорее всего, и молчал.

– И это было единственным поражением Азака? Да, с халифом поговорить, конечно же, стоит… Мы решили обратиться за помощью к властителям этого мира. Халиф же – самый влиятельный из них. – Шанди нахмурился. – Разумеется, я исключаю из этого числа императора. Я передам с вами письмо, адресованное ему.

– Я тоже, – поддержал императора Рэп. – Я ему не нравлюсь, но он человек умный – поймет все как надо. Если же он действительно готовится к войне с Империей, его в любом случае заинтересует то, что там сменилась власть.

Последнее замечание явно задело и Шанди, и Акопуло. Даже Ило, который никогда не считал себя патриотом, чувствовал себя оскорбленным. Программа действий начинала походить на план захвата Империи чужеземцами. Впрочем, они уже и так поставили себя вне закона…

– Мне никогда не доводилось бывать в Зарке, – недовольно буркнул ученый. – Должно быть, там сейчас прекрасная погода.

– Боюсь, вам покажется, что там несколько жарковато, – невинным голоском заметил фавн. – Джинны изжаривают шпионов на медленном огне… Итак, мы разобрались со всеми. Шанди и Ило отправляются в Краснегар, а оттуда, возможно, в Нордленд, так? Меня ждут Мосвипс и Ногит. Сэр Акопуло отправляется в Зарк. Чародей Распнекс – куда ему заблагорассудится. После этого мы во всеуслышание объявим волю Богов… – Рэп сделал паузу и попытался пригладить непокорный вихор. – Так… Илрэйн… Зарк, Бассейн? Хмм… У меня такое чувство, будто я о чем-то забыл…

– Что, это у вас возрастное? – участливо осведомился Сагорн.

– Возможно. Боюсь, сейчас мне об этом не вспомнить… Если меня не съедят антропофаги, я отправлюсь в Илрэйн и попытаюсь встретиться с Лит'риэйном. – Он посмотрел в лицо императору. – А ты? Может, ты заодно посетишь Нинтор-мут?

– Нордленд?

– Почему бы и нет? Каждое лето таны собираются на Нинтор-мут и начинают свои бесконечные споры. Думаю, они и на импе не откажутся попрактиковаться… Мут или совет – единственное место, где можно разом оповестить о чем-то всех нордлендцев.

На какое-то время в салоне установилась полная тишина. Все были буквально ошеломлены теми грандиозными расстояниями, которые предстояло преодолеть участникам предприятия. Возникало такое ощущение, что кампания эта может длиться до конца их жизни. Ило поежился. Ему пришло в голову, что виденные им в бассейне нарциссы могли цвести и не в этом году…

– Мы должны определить место встречи, – чопорно заметил Акопуло.

Фавн отрицательно покачал головой.

– Если кто-то из нас попадет к ним в руки, он может выдать остальных. Такое место может стать ловушкой…

– Тогда нужно договориться о каком-то дне и часе, – сказал Шанди, хмурясь. – День начала выступления или призыв к оружию…

– Невозможно даже это. Причина та же. – Король взглянул на Распнекса. Тот утвердительно кивнул головой и хмыкнул что-то невразумительное.

– Вы должны понять, что речь идет не об обычной войне, – напомнил фавн. – Это не Гувуш, а мы не мятежные гномы, решившие бороться с Империей. Никаких засад и паролей у нас не будет. Так у нас ничего не выйдет.

Император посмотрел на него с явным недоверием.

Рэп пожал плечами.

– Если вам непременно нужно какое-то сравнение, то это скорее война мышей с поселившимся в доме котом.

Шанди недовольно поморщился.

– Вы хотите собрать всех мышей, но как это сделать, если они не знают того, где и когда им следует собираться? Это же просто безумие! К чему мы должны стремиться? Что мы можем сказать этим магам? О чем мы можем говорить с обычными властителями?

– О том, что надежда у нас все же есть, как есть и то, за что нам стоит сражаться, – со вздохом ответил Рэп. – Когда-нибудь эта битва состоится, но мы не знаем того, когда и где это произойдет и кто будет ее инициатором. Вот тогда-то мы и должны будем поставить на карту все – включая собственную жизнь. Как только война начнется, о ней узнают все без исключения волшебники Пандемии. Они должны прийти к нам на помощь – вот все, чего мы хотим, верно? До этого же момента каждый из них может заниматься только тем, чем занимаемся сейчас мы – передавать эту весть и хранить веру.

– Насколько я помню, – сказал Сагорн безапелляционным тоном, – примерно так же шли и Драконьи Войны. Чудовищные битвы перемежались длительными периодами тревожного затишья.

Шанди надолго задумался. Наконец он кивнул и, едва заметно улыбнувшись, произнес:

– Думаю, в ваших словах есть смысл. Действительно это борьба особого рода. Надеюсь, в Мосвипсе и у эльфов вас будет ждать удача. Ило, мы же с тобой отправимся на север.

– То-то поразвлечемся! – отозвался Ило без особого энтузиазма.

Император поднялся на ноги.

– День был трудным и насыщенным. Честно говоря, мне уже хочется спать. Похоже, мы определились с ролями. Думаю, вы понимаете – уже завтра мы разойдемся в разные стороны и, возможно, больше никогда не увидим друг друга. Пусть же Боги будут на нашей стороне!

– Да будет так! – вздохнул Акопуло.

– По-моему, об одном члене совета вы все-таки забыли, – хмыкнул Распнекс.

Все как один посмотрели на доктора Сагорна. Тот принялся удивленно озираться по сторонам, делая вид, что не понимает, чего от него хотят.

Фавн усмехнулся.

– Что, доктор, старость не радость? Как вы относитесь к тому, чтобы немного поплавать на рыбацких лодках?

– Меня тошнит от одной мысли об этом. Если вы уже все обдумали, я могу покинуть вас хоть сейчас.

– И куда же вы направитесь? – изумился император.

– Никуда.

Столь абсурдный ответ требовал пояснений. Очевидно, фавну было известно все, однако он не собирался выдавать своего приятеля етуна. Рэп самодовольно усмехнулся, зевнул и устроился в кресле поудобнее. Вновь установилась тишина.

Старый етун свирепо уставился на фавна.

– Может, вы объясните им, что к чему?

– Доктор, мне кажется, у вас это получится лучше! Другое дело, если вы не хотите… распространяться об этом…

– Ладно! – Сагорн повернулся к императору. – История эта необычна и рассказываю я ее крайне редко… Возможно, и вам она покажется невероятной, но я тут же смогу доказать ее правдивость…

Шанди вновь уселся в свое кресло.

– Продолжайте.

– Если я попрошу вас оценить мой возраст, вы, наверное, скажете, что мне лет семьдесят – восемьдесят.

Акопуло шумно вздохнул. Етун метнул на него полный ненависти взгляд.

– Как вы легко можете понять, все дело в колдовстве…

– Скажите тогда, когда же вы родились? – поинтересовался маленький человечек.

– Вы, наверное, не поверите… В 2859 году.

– О, вы прекрасно сохранились! – воскликнул Акопуло.

Ило мгновенно навострил уши – похоже, сейчас должно было прозвучать нечто действительно интересное.

Сагорн нахмурился и повернулся к императору.

– Я взрослел и старел, как и все остальные, мой господин, но я, так сказать, жил с некоторыми перерывами. Когда мне было десять, я сильно разозлил одного волшебника. Я был самым младшим из пяти мальчиков, оказавшихся ночью в его доме. Волшебник наложил на нас последовательное заклинание.

Шанди прищурился.

– Объясните нам, что значат слова «последовательное заклинание»?

– Это значит, что мы могли существовать лишь последовательно, но не одновременно.

– Художник! – неожиданно воскликнул Ило. От его крика присутствующие буквально повскакивали со своих мест.

Сагорн недовольно надул губы.

– Именно так. Мастер Джалон – один из пяти. Некогда он был старше меня – я полагаю, он был самым старшим из нас… Сколько ему сейчас? Лет тридцать? Когда той ночью вы пришли в наш дом, там находился Джалон. Вы требовали меня, но меня попросту не существовало! Потому-то он и запретил центуриону сопровождать его, когда он якобы направился за мной. Он произнес некое заклинание, после чего я и сменил его. Сейчас нет его, понимаете? Я предполагаю отбыть подобным же образом, что убедит вас в правдивости моего рассказа.

– Значит, порою вы – это вы, а иногда вы – это Джалон?

Сагорн покачал головой.

– Вы слушали меня невнимательно, молодой человек. Я не Джалон и никогда Джалоном не был. Мы с ним – два разных человека, пусть память у нас иобщая.

– Значит, вы исчезнете, а на вашем месте появится мастер Джалон? – полюбопытствовал Шанди.

– Нет.

Король Краснегара с трудом удерживался от смеха. Сагорн выразительно посмотрел на фавна.

– Здесь есть кое-какие ограничения, мой господин. Я не могу вызывать вызвавшего меня человека, а также того, кого я вызывал в предыдущий раз.

– Может, ты расскажешь им и о временных ограничениях? – сказал король Рэп, раскрасневшись от удовольствия.

– То есть? – фыркнул етун. – Впрочем, ладно… Существуют и другие ограничения. Они весьма сложны, но сводятся к тому, что я не могу существовать больше нескольких дней…

– Рэп, – обратился император к фавну, – что вас так насмешило?

Фавн покраснел еще сильнее.

– Я понимаю, вам эта история смешной не кажется… Много лет доктор Сагорн и… и его компаньоны пытались найти выход из этой ситуации. Нельзя сказать, что они существуют отдельно друг от друга, но и группой их тоже не назовешь… Так вот, они пытались снять с себя эти чары добрую сотню лет – делали они это, естественно, по очереди. Когда сил у меня было побольше, я смог сделать это за них. Они разъединились! Представьте себе, им это вдруг не понравилось! По их просьбе я вновь восстановил прежние чары. Сагорн успел поднабрать лишних годков, а вот, скажем, Тинал толком еще и не пожил. Они согласились с тем, что им следует установить более тесную кооперацию, соответственно, мне пришлось несколько видоизменить исходное заклинание. Теперь им приходится считаться друг с другом. Вот, пожалуй, и все. Доктор Сагорн теперь не может болтаться здесь подолгу, ведь его старость в каком-то смысле является их общей старостью, верно? Тинал, соответственно, не может теперь исчезать, едва появившись, что позволяло ему оставаться вечно юным. Если уж Сагорн говорит, что ему пора, значит, он опять прихватил лишку.

Старик покачал головой.

– Как тут было не задержаться…

Фавн вновь захихикал.

– Еще бы…

Члены совета недоуменно переглянулись. Уж больно все это походило на какой-то дурацкий розыгрыш.

– Мне хотелось бы увидеть все собственными глазами, – холодно заметил Шанди.

– Как пожелаете, мой господин.

Король усмехнулся.

– Джалона ты позвать не сможешь, потому что именно он вызвал тебя, верно? Кого же ты собираешься сюда пригласить? Кого будет лицезреть его величество?

– Выбирайте, кого хотите. – Старик, похоже, разнервничался не на шутку. – В прошлый раз это был Андор. Выбирайте – или Дарад, или Тинал.

– Дарад? – переспросил Ило. – Гладиатор?

– Совершенно верно, – кивнул Рэп. – Сейчас для него работы нет, лучше приберечь его на крайний случай. Скорее я предпочел бы встретиться с Тиналом – в нашем деле такие, как он, незаменимы.

– Какая чушь! – воскликнул Сагорн. В тот же миг на его месте появился совершенно другой человек, который был одет в то же самое платье.

Это был молодой имп – стройный темноволосый юноша с неприятным лицом. Он обвел салон взглядом и, опустившись на колено, преклонил главу пред императором.

Акопуло заметно побледнел. Испугался, похоже, и сам Шанди. Дварфа же происходящее скорее забавляло – он радовался словно ребенок.

– Позвольте представить вам, – произнес король Краснегара, – мастера Тинала.

– Коммерсанта, – пробормотал Тинал, так и не поднимая головы.

– О Боги! Он коммерсант, мой господин.

– И что же это за коммерция? – поинтересовался Шанди.

– Сплошное надувательство! – ответил король Рэп и залился смехом.

И вот настало время:

И вот настало время

Для ратного труда –

Сегодня, а не завтра,

Теперь, а не тогда…

Аделаида Энн Проктор. Теперь

Глава 4 Бесспорная порука

1

Серым туманным утром рыбаки высадили лорда Ампили на берег. Это был обледеневший причал где-то в восточной части Хаба. Ампили точно не знал, город это или одно из его предместий, но это его особенно не волновало – главное, что он чувствовал под ногами твердую почву. Все время пути он боялся, что сумку с золотом у него отберут, а его самого швырнут за борт. Этого, к счастью, не случилось.

Бормоча слова благодарственных молитв, он стал бродить по занесенным снегом улицам в надежде найти гостиницу. Опять-таки он почти не сомневался в том, что его ограбят и оберут прежде, чем ему это удастся, хотя в глубине души он и понимал, что его опасения напрасны – мало ли что он мог нести под плащом? Кстати сказать, плащ его топорщился изрядно. И не в одном месте. Каждый раз, когда он оказывался возле темных подворотен, ему начинало казаться, что его ноша громко позвякивает, отчего на душе становилось как-то неспокойно…

Ампили был человеком бывалым. За несколько лет он успел объехать едва ли не всю Империю, правда, и этих путешествиях его неизменно сопровождали молодые воины, готовые пожертвовать ради него своими жизнями. Нынешнее его путешествие выглядело по-иному…

Продрогший, промокший, изголодавшийся и насквозь пропахший рыбой, он переступил через порог «Моряцкой гавани». Ему доводилось бывать и не в таких дырах, хотя случалось это и нечасто. Он потребовал комнату с камином, горячую воду и завтрак. После этого он послал слугу к портному, приказав принести одежды соответствующего размера, из которых уважающий себя джентльмен, то бишь он сам, смог бы выбрать что-нибудь приличное.

Начав снимать с себя мокрые одежды, Ампили наткнулся на лежавший в одном из карманов магический свиток. Он развернулся в вытянутую полоску пергамента размером примерно с его ладонь. Свиток был совершенно чист – на нем не было написано ни слова. В придачу к нему маг дал серебряный карандаш, сказав при этом, что писать на пергаменте можно всем чем угодно – хоть пальцем. Он написал:

«Прибыл на место. Улицы занесены снегом. Колокола еще звонят». Пергамент свернулся в трубочку, и Ампили положил его на столик. Упоминание колоколов являлось достаточно важным моментом послания – их звон свидетельствовал о том, что почившего старика все еще не похоронили. Жизнь в городе практически замерла – дороги занесло снегом, души горожан были переполнены скорбью…

Умывшись и согревшись, Ампили потребовал завтрак. Его принес в номер сам хозяин гостиницы. Кормили здесь без затей – жареная говядина, клецки и хлебный пудинг, к которым был додан вполне сносный портер. Ампили попросил, хозяина присесть, а сам тем временем принялся за завтрак. Кстати говоря, он привык наедаться до отвала. Хозяин принялся жаловаться на отсутствие постояльцев, пустующий бар, дырявую крышу, отсутствие должного запаса дров, тухлую рыбу, которой торговали рыбаки, и так далее, и так далее, и так далее. Наконец он сказал, что ему пора спускаться вниз.

Ампили, успевший к этому моменту насытиться, великодушно отпустил его, потребовав принести чернила, бумагу и перья. Он решил немного отдохнуть и спокойно обдумать дальнейшие действия.

Он должен был разузнать, что происходит в столице, и сообщить об этом Шанди. Сделать это сразу он, естественно, не мог. Звон колоколов оповещал горожан о смерти императора, все прочие новости, образно говоря, увязли в глубоком снегу… Отсюда до Опалового дворца было всего пять лиг, тем не менее в гостинице пока не знали ни о том, что троны смотрителей разрушены, ни о том, что новый император исчез из своего дворца, ни о том, что в нескольких зданиях, находившихся в южных районах города, прошлой ночью случился ужасный пожар. Впрочем, Ампили и сам не знал того, чем закончилась осада Красного дворца. Не знал он и того, может ли состояться церемония похорон старого императора в отсутствие императора нового. Если нет, то все горожане – включая и его самого – в скором времени должны были сойти с ума от этого непрестанного звона.

Он взглянул на магический свиток. Слова, недавно написанные им, исчезли. Вместо них он увидел аккуратно выведенное рукой Шанди:

«Да помогут вам Боги».

Да, хорошо бы…

В отличие от большинства дворян Империи, Ампили никогда не служил в армии. Его отец погиб в бою, когда Ампили был совсем еще ребенком. Мать, овдовев, решила посвятить все свое время сыну, не отпуская того от себя ни на шаг. Соответственно, он привык к обществу вечно сплетничающих старых дам, которые в каком-то смысле заменяли ему сверстников.

Род Ампили был не слишком известен и не слишком влиятелен, однако простая принадлежность к нему позволила ему стать дворцовым сановником и дослужиться до своего титула безо всякой протекций. К двадцати годам он был уже достаточно известной фигурой, ибо знал, каким слухам можно верить, а каким нет. Примерно тогда же он начал и полнеть.

К сорока годам Ампили превратился в толстяка. Тогда же он женился на женщине, не вылезавшей из всевозможных болезней. Он вел до безумия скучную и однообразную жизнь паразита-аристократа, которая была бессмысленной и стерильной одновременно.

Однажды случайно услышанная им фраза позволила Ампили прийти к выводу о существовании заговора, имевшего целью скомпрометировать некоего подростка, у которого не было ни отца, ни матери. Исполни заговорщики задуманное, поднялся бы немыслимый скандал. Молчание же могло принести пожизненную пенсию или даже поместье. Подобные вещи при дворе происходили постоянно, и жертвы их никогда не забывали об откупе. Обычно же слух все-таки начинал ходить по двору. Придворные дамы довольно улыбались, хихикали и качали головами – конечно, мальчики они и есть мальчики, но чтобы дойти до такого… Впрочем, уже через несколько недель о слухах такого рода забывали.

В данном случае речь шла не о ком-нибудь, но о престолонаследнике. Этот важный, старавшийся держаться особняком пятнадцатилетний юноша не забил бы о подобном унижении и через многие годы. Ампили как бы невзначай предупредил молодого человека о возможной угрозе, и тот сумел выйти из положения вполне благополучно. Юноша был очень благодарен Ампили, но тут же сообразил, что в следующий раз для него все может закончиться иначе. Именно тогда Ампили и стал его товарищем и советником. Молодой человек обрел наставника, который помогал ему ориентироваться в вопросах дворцовой политики. У Ампили же появился юный покровитель, который был на двадцать пять лет моложе его самого. Тогда же Ампили понял, что значит быть лояльным. Став доверенным лицом юноши, он делал все, чтобы не лишиться его доверия.

У него на глазах этот робкий угловатый молодой человек, благодаря единственно своей воле, превращался в вожака. Ампили, как мог, помогал ему, хотя прекрасно понимал, что его помощь достаточно условна. В то же самое время они так и не сблизились. Шанди сторонился даже своих двоюродных братьев. Что до Ампили, то при громадном количестве знакомых у него не было ни одного настоящего друга.

Когда Шанди стал мужчиной и начал военную карьеру, Ампили решил, что на этом их отношения закончатся, однако принц не хотел и слышать об этом. Он, как и прежде, считал, что во дворце у него должны быть глаза и уши. Став еще старше, Шанди включил своего главного шпиона в будущее правительство. Свои зрелые годы Ампили провел в поле – в течение пяти лет он сопровождал патрона во всех его военных кампаниях. Он слышал звериные крики людей, у которых выпускают кишки, он видел, как земля обращается в кровавое месиво… Стареющий толстяк научился военным премудростям и стал разбираться в них лучше былого солдата. Он понял, что значат на поле боя ум и расчет. Исход сражений решали командиры, а не армии. Помимо прочего, он усвоил и то, что труднее всего приходится разведчикам…

Конечно же, задание, данное ему, было важным, однако он то и дело вспоминал о том, как однажды Шанди пожертвовал целой тысячей своих людей с тем, чтобы заманить в засаду войско гномов. Слов нет, на Крутом Откосе они одержали славную победу, но она стоила Шанди двух больших отрядов…

Сегодня Ампили мог об этом не думать. Дороги занесло снегом, дворец же находился слишком далеко. Нужно было ждать оттепели. Пока же можно было сосредоточиться на других вещах…

Если что-то и могло помочь им в этой ситуации, так это идеи, высказанные королем Краснегара. Какой необычный человек! Ампили покачал головой, вспомнив события двух последних дней. В будущих курсах истории будет много говориться о роли, которую сыграли в эти смутные времена ученые – ведь именно их усилиями был создан второй Свод Правил, ставший новой вехой в истории Империи! Возможно, нечто подобное он прочтет еще при жизни…

Впрочем, новый Свод Правил пока оставался мечтой… Его нужно было как-то воплотить в жизнь. Оповестить о нем свободных чародеев, которые смогли бы способствовать этому. Логичнее всего было бы начать с трех исчезнувших смотрителей – Грунф, Олибино и Лит'риэйна.

Грунф была недосягаема. Тролли – варвары. Живут особняком друг от друга. Она вполне могла забраться в какое-нибудь каменное логово, скрытое в джунглях… С бывшей ведьмой всего Запада связаться было практически невозможно.

Самым доступным был Лит'риэйн. Скорее всего, он находился в Илрэйне, стране эльфов. Вряд ли он находился в анклаве Вальдориана, но в любом случае его можно было отыскать без особого труда. Ампили был в прекрасных отношениях со многими высокопоставленными эльфами, которые, как известно, никогда не отрываются от своего небесного древа. Можно было начать, например, со знаменитого на всю Империю поэта старого лорда Пуил'нилха.

Он попытался прикинуть письмо в Вальдонильх, однако оказалось, что составить его совсем не так просто, как ему казалось вначале. Несколько первых вариантов походили на бред сумасшедшего. К тому времени, когда он написал нечто более или менее удобоваримое, ему страшно захотелось есть. Он вызвал гостиничного служку и заказал себе легкий обед: суп из репы, жаркое из фазана с пюре из чечевицы, сухое белое вино и сыр, который, надо сказать, оказался поразительно вкусным.

Немного подкрепившись, он написал еще три письма, адресованные трем видным эльфам.

После этого он решил сделать небольшой перерыв, чтобы размять ноющую спину и онемевшие пальцы. Он попросил принести в номер свечи – день уже клонился к вечеру. Подул теплый ветер. Дорога, проходившая под его окнами, превратилась в сплошное месиво. Вскоре он услышал стук копыт – это по улице проехала карета. Звон колоколов наконец смолк.

Об этом можно было сообщить своим. Ампили развернул пергамент, который, как он и ожидал, вновь стал чистым: слова, написанные Шанди, исчезли вскоре после того, как он их прочел. Ампили написал обо всех новостях, не забыв указать на сей раз дату и точный час.

После этого он попробовал решить для себя, где скрывается Олибино. Смотритель Востока был импом. Он мог находиться и в Хабе, и в любой другой точке Империи. Олибино стал чародеем прежде, чем родился Ампили, и потому последний ничего не знал ни о его семействе, ни о его происхождении.

Впрочем, кое-что ему все-таки было известно. Олибино отличался чрезвычайной любвеобильностью, при этом многие его женщины искренне гордились своею связью с ним, тем более что, расставаясь с ними, он буквально осыпал их золотом (для этого ему достаточно было щелкнуть пальцами). Вполне возможно, он скрывался у одной из своих прежних подруг…

Например, у госпожи Олаплы. Она появилась в Хабе всего несколько месяцев назад – юная, бойкая, чувственная особа, которая буквально купалась в деньгах, источник которых она даже не пыталась скрывать… Ампили тут же написал послание госпоже Олапле. Конечно же, Зиниксо мог выследить и ее, и самого Олибино, но тут уж не оставалось ничего другого, как только рассчитывать на лучшее… В конце концов, смотрителей могло уже не быть в живых – об этом тоже не следовало забывать. Ампили надеялся на то, что о новом Своде Правил узнает хоть кто-то – или сами маги, или их сторонники. Ничего другого в этой ситуации ему не оставалось.

День подходил к концу. С крыши срывалась звонкая капель. Колокола замолкли окончательно, и это означало, что погребальная церемония завершилась. Город наверняка уже полнился какими-то слухами. Ампили решил не мешкая отправиться в пивную, находившуюся на первом этаже гостиницы – где, как не там, он мог узнать разом о всех новостях?

Он набросил на плечи плащ и поспешил к лестнице, сжимая в руке пачку писем. В коридоре он столкнулся с хозяином. Тот был в куда более веселом настроении – посетители уже начинали потихоньку возвращаться. Помимо прочего, хозяин успел сообразить, что гость его не из бедных. Он взял письма, пообещав тут же отправить посыльного на почту. Правда, его энтузиазм значительно поубавился, когда Ампили заявил, что расплатится только после того, как увидит квитанции.

Спустившись вниз, Ампили взял кружку пенистого пива и принялся бродить с ней по пивной, прислушиваясь к разговорам торговцев рыбой, грузчиков и лавочников. Ничего особенно интересного он не услышал, хотя народ поговаривал даже о мистическом  сражении, свидетелем которого он был. Правда, люди склонялись к естественному объяснению происшедшего, считая, что во дворец ударила молния. Похоже, Ампили пришел сюда рановато.

Решив не терять времени зря, он перешел в обеденный зал, где его ждали цинмерский осетр, свиные отбивные с шалфейной начинкой, жаркое из свиных ребрышек в ямсовом соусе, две бутылки вина и три пирога. Он мог заказать и четвертый пирог, но ему почему-то не понравился его вид.

Покончив с обедом, Ампили вернулся в пивную и тут же нашел того, кого искал. Вокруг означенного человека собралась целая толпа ремесленников и торговцев, с пристальным вниманием слушавших этого джентльмена. Народ почтительно расступился перед апили, и он направился к стойке, возле которой и стоял рассказчик.

Это был молодой человек с лицом распутника, от него пахло мокрой кожей и потом. Он рассказывал о похоронах императора. Свидетелем которых ему довелось стать. Похоже, молодой человек говорил правду. Он был умелым рассказчиком и потому время от времени замолкал, позволяя аудитории переварить услышанное. Блистательная процессия растянулась на многие лиги – оркестры, делегации посольств, представители легионов, сенаторы, советники, аристократы… Казалось, этой процессии не будет конца.

– Вы бы их видели! – сказал юноша усталым голосом и опорожнил очередную кружку, после чего с надеждой посмотрел на слушателей. Да, талантов ему было явно не занимать. Ампили допил пиво и кликнул официанта. Рассказчик довольно просиял и, благодарно приняв предложенную ему кружку, поинтересовался:

– На чем это я остановился?

– А император там был? – поспешил спросить Ампили, понимавший. Что рассказ может длиться еще не один час.

Парень Озадаченно нахмурился.

– Так… Кто ж за ними шел? Караул или Преторианцы?

– Речь не о том. Ты лучше скажи – был там император или нет?

Юноша пьяно икнул.

– Ишшо бы! Конешшно был! Ехал на белом коне. В глазах слезы…

– Ты уверен?

– Конешшно уверен! Уж я-то Шанди знаю – кто, как не я, вел караван мулов в его лагерь на Файне!

Ампили вздрогнул и выронил кружку из рук.

Фантом? Призрак Шанди?

Ну конечно! Что может быть проще для Зиниксо и Сговора? Рэп, Распнекс, Ионфо, Акопуло – ни один из них не подумал о том, что враг может совершить столь очевидный ход!

2

Церемония возведения на престол нового императора должна была состояться на следующий день. Ампили решил, что ему нужно попасть на нее во что бы то ни стало. Конечно, подобное решение было с его стороны явным безумием, но он просто не мог оставаться в стороне. Ему хотелось собственными глазами увидеть созданный колдунами образ Шанди.

Едва услышав о двойнике императора, он поспешил в свою комнату, чтобы известить об этом своих товарищей. Предыдущее послание пока не исчезло – это значило, что Шанди еще не разворачивал своего свитка. Впрочем, места на пергаменте было пока достаточно.

Возведение на престол отличалось от коронации. Оно длилось недолго и начиналось сразу по окончании официальной траурной церемонии. Нового императора должны были утверждать смотрители, потому, как правило, сама эта церемония несколько затягивалась, что позволяло магам спокойно сделать свой выбор. После этой церемонии новый император мог уже и не появляться на публике. Нет, Ампили определенно Следовало туда попасть!

Он спустился вниз и попытался нанять какой-нибудь экипаж. Как оказалось, сделать это было почти невозможно. В городе царил хаос. Кареты проезжали и в одну, и в другую сторону, но никто из возниц не вызывался доставить его на место за деньги. Он уже стал подумывать о том, что ему стоит нанять лодку, но тут вспомнил о ветре и понял, что не остается ничего другого, как только идти пешком. В конце концов, пять лиг не такое уж большое расстояние – легионеры проходят за день куда больше, да и груз они тащат на себе немалый…

Впрочем, Ампили приходилось носить самого себя – куда до него легионерам с их жалкими тюками! За всю свою жизнь он ни разу не прошел пешком и лиги, однако в этой ситуации ему, похоже, нужно было пожертвовать собой. Не мог же он докладывать Шанди лишь о городских слухах!

Он мог нанять для охраны пару местных жителей, однако это вызвало бы ненужные подозрения как у них самих, так и у прохожих. Теперь он находился вне закона и как подлинный конспиратор должен был действовать незаметно. В кармане у него лежал волшебный свиток, на поясе висела сума с золотом – стало быть, бояться ему было нечего. Он поплотнее запахнул плащ и покинул гостиницу через черный ход.

Стоило ему оказаться на улице, как он понял, что ему придется преодолеть куда большее расстояние. То тут, то там поблескивали глубокие лужи, было темно и скользко. Он крепко стиснул зубы и мысленно приготовился встретить худшую ночь в своей жизни.

К утру он оказался в окрестностях Золотого дворца, в районе пяти холмов, где и находился исторический центр Хаба. Ноги промокли насквозь, пальцы заледенели, истертые в кровь лодыжки горели огнем… Будь на то его воля, он отрубил бы себе ступни.

Пошел сильный дождь.

Пора было понять, куда именно ему следует направиться. Когда Ампили вернулся прошлым летом в столицу (к этому времени он уже овдовел), он продал свой дом и переехал в Дубовый дворец, резиденцию принца. Вернуться туда значило бы капитулировать перед Зиниксо. Конечно же, у него было множество знакомых, к которым он мог зайти в любое время дня и ночи, но сейчас он не доверял им. Если Сговор подчинил себе легата Угоато, значит, преторианская Гвардия уже охотилась за лордом Ампили. У гвардейцев же существовала масса осведомителей – по большей части аристократов. Аристократия есть аристократия.

В конце концов Ампили решил отправиться куда-нибудь в меблированные комнаты. Вокруг дворца их было великое множество – их содержали провинциальные чиновники, которым по долгу службы приходилось часто бывать в столице. Иные из таких домов были просто комфортабельными, другие же – прямо-таки роскошными. Едва взошло солнце, он остановился возле одного из таких домов, в окне которого красовалась вывеска «Сдается», и по ходу дела сочинил историю о том, что его багаж застрял из-за непогоды. У него было золото, а золото позволяет решать и не такие задачи.

Он плотно позавтракал жареной олениной с брюссельской капустой, после чего ему подали булочки с медом. Ампили тут же почувствовал себя лучше.

Здравый смысл подсказывал, что ему следует поспать. К вечеру о событиях, происходящих в Ротонде, будут знать буквально все и о них можно будет услышать в ближайшей пивной. Появляться в Ротонде было бы безумием…

Магический свиток оставался пока непрочитанным. А жаль… Прочти его Шанди, он, скорее всего, догадался бы о рискованных планах своего агента и дал бы ему соответственные указания. Как их ждал Ампили!

Впрочем, он был импом и потому не мог не рисковать…

Прежде всего ему следовало найти тогу – впрочем, с этим особых трудностей не предвиделось. Его устроила бы и пара простыней, но его новая хозяйка, узнав о том, что ее постояльца пригласили на церемонию возведения нового императора на престол, тут же вспомнила о том, что ее племянник торгует тканями. К счастью, всего за пару дней до этого Ампили практиковался в искусстве одевания тоги. Он практически не сомневался в том, что ему удастся правильно замотаться в это своеобразное одеяние.

Сложнее обстояло дело с каретой. В городе царила невиданная суматоха, поэтому найти карету было почти невозможно. Его опять-таки выручила хозяйка, хотя за деньги, которые она запросила за эту услугу, можно было купить лошадей, экипаж и кучера в придачу. Судя по всему, речь опять-таки шла о каком-то ее племяннике.

Он уже опаздывал. Отдохнуть ему так и не довелось. Ампили сидел в своей белой фланелевой тоге на краешке кровати, всухомятку поглощая бутерброды с ветчиной и с сыром. Его трясло то ли от усталости, то ли от страха – этого он и сам не понимал. Ампили привык слушать, говорить, но никак не действовать! Он никогда не считал себя трусом, но не питал иллюзий и относительно своего героизма. Он пытался убедить себя в том, что все взоры будут обращены только на непосредственных участников церемонии, однако в глубине души считал совсем иначе – у иных преторианцев глаза есть и на затылке. Что до волшебников, так те и вовсе видели сквозь стену. И все-таки он был настоящим импом. Он бросил взгляд на пергаментный свиток, оставленный им на каминной доске, и, шаркая неудобными сандалиями, поспешил к нему. На свитке появилась надпись, сделанная рукой Шанди: «Скорее, это не иллюзия, а подлог. Ваша информация бесценна. Не рискуйте собой без надобности. И.».

За окном послышался скрип колес и стук копыт. Дождь полил еще сильнее.

Оставалось решить – брать с собою свиток или же нет? Если вдруг его схватят, он сможет черкнуть хоть пару слов, предупредив друзей о возможной опасности. С другой стороны. Распнекс предупредил его о том, что волшебники прекрасно видят подобные вещицы. Благоразумие взяло верх. Ампили вывел дрожащей рукой: «Отправляюсь на церемонию возведения на престол. Эту штуку с собой не беру». Засунув свиток под подушку, он поспешил вниз, к ожидавшему его экипажу.

Хозяйка и ее домочадцы провожали его аплодисментами. Вид же при этом у него был совершенно дурацкий – ноги и одна рука голые, тога сидит мешком… Теперь он понимал Шанди, который буквально ненавидел это одеяние.

Через десять минут его неприметный экипаж уже остановился в конце длинной колонны великолепных помпезных карет, стоявших перед закрытыми дворцовыми воротами. Возница, повернувшись назад, спросил:

– Как вас назвать, милорд?

Лишь теперь Ампили понял, что его не пропустят во дворец без приглашения… Нет, для подобных дел Он явно не подходил… Настоящий лазутчик предвидел бы все это заранее. Ему стало плохо.

– Претор Умфагало.

Точно так же он представился и хозяйке меблированных комнат. Это было имя мелкого чиновника, встреченного им в Питмоте. Возницу такой ответ вполне удовлетворил. Он прикрыл окошечко и стал ждать своей очереди. Охранники же, скорее всего, должны были потребовать у него документы.

Ампили разом взмок. Его экипаж находился уже где-то в середине колонны. Вздумай он приказать вознице развернуть карету и отправиться домой за забытым приглашением, его тут же остановили бы охранники, изнывавшие от скуки…

Прямо перед ними ехал сопровождаемый эскортом великолепный экипаж, запряженный восьмеркой лошадей. На карете виднелись герцогские эмблемы и вымпел сенатора. Он был знаком со всеми герцогами Хаба… Ампили торопливо открыл дверцу своей кареты, сунул золотой империал изумленному вознице и поспешил к роскошному герцогскому экипажу.

– Леди Гумилио! – воскликнул он, увидев лицо, удивленно взиравшее на него из оконца. – Какая удача! Вы не станете возражать, если я поеду с вами?

Разумеется, пассажиры экипажа возразили бы против этого, если бы не были хорошо воспитаны. Внутри их было уже шестеро, включая старого сенатора Упшини, которому и принадлежала карета. Не дожидаясь ответа, Ампили забрался в карету, бормоча что-то крайне невнятное.

Сенаторская карета досмотру не подлежала.

– Леди! – застрекотал Ампили, стоило ему прикрыть за собой дверцу. – Как вам идет этот хитон! Как я рад вас видеть, сэр… Ваша светлость, как ваше драгоценное здоровье? – Старый Упшини был, наверное, старше самой Империи, однако женился он на обворожительной сестре императрицы. – А как дела у вашей супруги? Она, очевидно, тоже станет участницей церемонии?

Как ни странно, но Эшии в карете не было.

– Что? – гаркнул в ответ старик. – Вы это о моей супруге?

Ампили мгновенно почувствовал возникшее замешательство и поспешил перевести разговор на другую тему, одновременно присев на краешек скамьи.

– Господа, благодарю вас, я вполне мог бы и постоять, но, понимаете, у меня жутко устают ноги. Врачи считают, что причиною всего может быть не правильное питание…

– Супруга… – тихо усмехнулся кто-то из пассажиров. Карета проехала немного вперед и вновь остановилась.

– А я-то полагал, что вас перевели в Гувуш, – удивился старый сенатор.

– В Гувуш, ваша светлость?

– Так, по крайней мере, говорили… Верно, Утха?

– Все правильно. Тайная миссия, совершаемая вами по просьбе Шан… по просьбе его величества.

– Это ерунда… – весело ухмыльнулся Ампили.

У него закружилась голова. Ведь он отсутствовал всего два дня…

– А что вы можете сказать нам о принце? – шепотом спросила у него леди Гумилио.

– О принце?

– О его двоюродном брате! Они что, поругались? Если нет, то почему Эмторо умчался в Лиисофт еще до похорон?

– Видите ли, леди, я не вправе говорить… – Ампили казался самому себе рыбой, выброшенной на берег.

– А что это вы вспомнили о моей супруге? – спросил сенатор строго. – Я-то полагал, что вы ее не знаете…

– Ваша светлость, вы меня не правильно поняли! – Да поможет мне Бог Лжи! – Я имел в виду совсем не ее. Понимаете, дело в том…

Он пустился в длинные путаные рассуждения. Экипаж проехал еще немного и вновь остановился. Когда наконец они подъехали к дверям Ротонды, Ампили вышел из кареты и помог сойти дамам. Собрав все приглашения, он передал их стражу и, взяв под руку леди Гумилио, вошел в двери. Едва они оказались в людной центральной части Ротонды, Ампили извинился, сославшись на то, что ему нужно занять соответствующее его положению место, и растворился в толпе. Зал был уже полон, однако в нем было холодно, как в погребе. Ампили же к этому времени уже буквально взмок от волнения.

В огромном круглом зале царил полумрак – большая часть купола все еще оставалась под снежной шапкой. Ампили старался не вспоминать о том, что волшебники видят в темноте ничуть не хуже, чем на свету. Несколько прозрачных панелей уже оттаяло. С резных каменных плит свисали огромные сосульки, с которых то и дело срывались холодные капли, падавшие на собравшихся внизу гостей. Со стороны эта картина представлялась довольно забавной.

Ампили направился в юго-восточную часть зала, откуда трон был виден лучше всего. Он попросил подвинуться двух стареньких графов, заявив, что отведенное для него место находится не где-нибудь, но именно между ними. Они знали его в лицо, однако были настолько глухи, что даже не пытались его слушать. Он затерялся в толпе так, что теперь его не смог бы найти и сам Зиниксо. В толпе не страшно… Ампили немного успокоился.

Опаловый трон был обращен к югу, напротив него стоял Синий трон, стало быть…

Пять тронов?

Пять тронов!

Ампили был свидетелем того, как Смотритель Севера обратил четыре трона в груды камней. Теперь же они вновь стояли на своих местах – такие же, как прежде. Ампили непроизвольно поежился, после чего один из его соседей поинтересовался: все ли в порядке?

Все было в полном порядке. В этом-то и состояла суть проблемы.

Гости все прибывали и прибывали, хотя в зале уже было не протолкнуться. В Ротонде стало заметно теплее. Время от времени сверху падали сосульки, но на них никто не обращал внимания, хотя порой то тут, то там раздавались отчаянные крики. Свободной оставалась лишь круглая площадка в центре зала.

Прошло около часа. Ампили чувствовал себя вконец разбитым и усталым. Тут раздались фанфары, и все члены собрания дружно поднялись на ноги. Из северных дверей двумя колоннами стали выходить непосредственные участники церемонии.

Шанди!

Шанди был одет в пурпурную тогу, как того и требовал ритуал. Несомненно, это был именно он, имп с невыразительной внешностью и рябым лицом.

Эшиала! Красавица, одетая в пурпурный хитон, гордо вышагивала во главе дальней колонны…

Ампили вспомнил о той ненависти, которую Шанди питал к тоге. Он клялся, что больше никогда ее не наденет. А разве Эшиала когда-нибудь улыбалась столь самоуверенно?

Ампили уселся поудобнее, пытаясь понять, что к чему. Шанди здесь, конечно же, не было, однако он видел именно Шанди. Ампили знал его много лет и попросту не мог ошибиться.

Непонятно… Шанди сейчас находился где-то на паруснике или в каком-то укромном уголке на дальнем берегу Цинмера. Может, сейчас он видел настоящего императора, а все эти странные приключения были всего лишь галлюцинацией? Эта версия представлялась ему наиболее правдоподобной.

Когда новый император подошел к своему трону и поднял древний меч Эмина, чтобы ударить им по щиту, на Синем троне появился маг Лит'риэйн, смотревший на Шанди с загадочной эльфийской улыбкой. Вслед за ним возникла женщина-тролль, Смотрительница Запада. Затем… затем появился не кто иной, как Распнекс! Это был дварф собственной персоной – бородатый и коренастый, одетый в белую тогу, его голая рука лежала на рукояти огромного тесака, какие бывают разве что у мясников.

Все было в полном порядке…

Ампили чувствовал, что еще немного – и он сойдет с ума. Неужели его обманули? Неужели безумные похождения с дварфами и фавнами лишь пригрезились ему? Поверить в это было легче, чем усомниться в реальности происходящего.

Все было в полном порядке. Все происходило так, как и предписывалось церемониалом… Правда… Правда, на церемонии почему-то отсутствовал принц Эмторо, не было здесь и герцогини Эшии, сестры императрицы.

Неожиданно для самого себя Ампили понял, что и он сам не должен был находиться здесь. Он находился в Гувуше.

Бесспорная порука:

Бернардо

Ну что, Горацио?

Дрожишь и бледен?

Пожалуй, это не одна фантазия?

Что скажешь ты?

Горацио

Клянусь вам Богом, я бы не поверил,

Когда бы не бесспорная порука

Моих же глаз.

Шекспир. Гамлет. I, I

Глава 5 Грозовые тучи

1

– «Уомайа»? – вздохнул Шанди. – Назвать эту старую посудину именем моей матери? Она бы этого не одобрила… Она не одобрила бы и того, что сын ее, находясь в пределах Империи, в одночасье превратился в изгоя…

– А мне кажется, это название очень даже подходит ей, – беззаботно заметил Ило.

Император посмотрел на него с недоверием и неуверенно кивнул.

– Ладно. Так – значит так. Попробую к этому привыкнуть. Ты ведь знаешь – из меня плохой шутник. – Он проговорил это едва ли не с тоской.

Прежде Ило никогда не позволял себе подтрунивать над Шанди, теперь же все изменилось.

– Император издал соответственный указ? Мне прощаются любого рода подстрекательство, оскорбления правителя и членов его фамилии?

Шанди заставил себя улыбнуться.

– Обратной силы закон не имеет.

– Ну что ж, для начала неплохо, – довольно кивнул Ило.

Они сидели с подветренной стороны пропахшего рыбой суденышка. Верзила, стоявший у руля, скорее всего, не слышал их разговора, впрочем, в любом случае он не смог бы понять, о чем ведут речь пассажиры. Прочие члены экипажа – а состоял экипаж всего из трех человек – находились сейчас в крошечной рубке. Скорее всего, они занимались дележом внезапно привалившего им состояния.

Со смертью Эмшандара рыбаки практически прекратили свой промысел, чему немало способствовал и налетевший неведомо откуда буран. «Белая императрица» потратила целый день на то, чтобы отыскать на просторах Цинмера хоть какое-то суденышко, которое смогло бы доставить на берег участников этого безумного предприятия. Первым покинул корабль Акопуло, за ним последовали король Краснегара и загадочный Тинал. Теперь корабль освободился и от последних своих пассажиров, после чего он растворился в тумане, унося с собой Чародея Распнекса и волшебницу, задумавших нечто, ведомое только им одним.

Начавшийся еще вчера дождь так и не думал заканчиваться. Погода из ужасной обратилась в мерзкую. Одежда, оставленная королем Рэпом, включала в себя и теплые плащи, однако и они не спасали их от пронизывающего холода. Ило с трудом сдерживал дрожь.

Шанди заметно нервничал, что бывало с ним нечасто, пусть при этом он и пытался вести непринужденную беседу. Послание Ампили, полученное ими прошлым вечером, расстроило всех – в том числе и магов. То, что самозванец стал главным действующим лицом во время траурных мероприятий, больно задело подлинного императора.

Ило, напротив, заметно оживился, пусть его радость и была недолгой – ее отравили качка и вонь, исходившая от бочек с рыбой. Впервые за долгие месяцы или, быть может, годы он мог забыть о бумагах и делопроизводстве. Несколько недель, проведенных в седле, можно было считать своеобразным отпуском…

Он вспомнил о своем разговоре с императором.

– Честно говоря, – сказал он, – я вспоминаю «Белую императрицу» с известной печалью, мой господин. Там было совсем неплохо…

– Не стану спорить… Слушай, ты должен забыть о титулах. Мы теперь – не мы. Кто я, по-твоему?

Ило предвидел этот вопрос.

– Вы определенно не фермер и не ткач. Стрижка у вас военная, а говорите вы как аристократ. Вы – Трибун первой когорты Четырнадцатого легиона.

– Тогда почему я не в Квобле?

– Вы находитесь в отпуске. Прошлым летом ваш отец был произведен в маркизы Мосрейса. Вы направляетесь домой, с тем чтобы отметить зимние Празднества в кругу родных.

– Прекрасно. А ты?

– Думаю, мне лучше всего стать вашим братом. Можно будет сказать, что мы едем домой вместе.

– Но тогда почему мы свернули с главного тракта?

– Если нас об этом спросят, мы скажем, что заезжали к приятелям.

– Идет! Я смотрю, ты не утратил своей обычной сообразительности.

Ило не стал обращать внимания на эту явную лесть.

– Я ведь ваш сигнифер… Да, чуть не забыл. Мы с вами – холостяки.

– Согласен. Скажи, а как нас зовут?

– Ммм… Ийан и Ишан.

Шанди поправил капюшон и заглянул в глаза Ило. Нет, этот человек в самом деле был совсем неглуп… Если ему что-то и мешало, так это женщины…

– Это твои братья?

– Да, ваше… Да, Ишан.

Император испытующе смотрел ему в лицо, так, словно Ило внезапно открылся ему в каком-то новом свете. Наконец он печально кивнул.

– Значит, теперь я буду зваться Ишаном. Для меня это честь…

– Если бы он тебя мог услышать… Как бы он радовался…

На самом деле Ило в этом уверен не был. Ишан погиб одним из последних – к этому времени его патриотизм заметно поугас. Судя по всему, он был замучен. Шанди надолго замолчал. Похоже, он знал об этом. Ило не шутил, говоря о том, что старый парусник дварфа нравился ему больше, чем «Уомайа». Он опустил капюшон пониже и попытался поплотнее закутаться в плащ. В рубке, вероятно, и потеплее, и посуше, но там наверняка стояла страшная вонь – ведь даже здесь, на палубе, открытой всем ветрам, дышать было нечем. Вверх. Вниз. Вверх… Палуба сверкала серебром рыбьей чешуи.

Ило решил, что больше никогда в жизни он не станет есть рыбу! Сейчас он вообще не мог думать о еде… Ему вспомнились плоские рыбьи глаза…

От этих безрадостных мыслей его отвлек возглас императора, доставшего из кармана и развернувшего один из магических свитков.

– Идиот, – пробормотал Шанди. – Ты слышишь? Ампили решил отправиться на церемонию возведения императора на престол.

Ило остолбенел.

– Он свихнулся!

– Нет. Внешность – штука обманчивая. Он очень решительный и мужественный человек!

И совершенно безумный. Будь Ило на месте Ампили, его нельзя было бы затащить туда и силой. Ротонда наверняка кишмя кишит магами.

Император нахмурился и достал из кармана серебряный карандаш.

– Остановить его я уже, похоже, не сумею… Он написал короткую записку и вернул карандаш и свиток в карман плаща. После этого он поправил капюшон и вновь повернулся к Ило.

– Я знаю, что ты присоединился к нам по своей воле. Тогда мы еще не знали, что нас ждет… В отличие от нас ты не преследуешь в этой войне каких-то личных интересов. Как только мы окажемся на берегу, я позволю тебе уйти. Тебя нужно приберечь до лучших времен.

Мысль эта была искусительной, но Ило помнил о том, что такой опытный боец, как Шанди, просто обязан проверить свое оружие еще до начала боя. Ило покачал головой.

– Разве я смогу бросить своего брата Ишана?

– Ты вправе так поступить. Будет обидно, если ты просто сбежишь от меня – уж лучше расстаться друзьями…

Мысль о побеге давно не давала Ило покоя… Путь в Краснегар был не близким. Вместе с Шанди Ило должен был проехать достаточно большое расстояние. Одолеть его они надеялись за неделю. Лишившись же спутника, император мог вернуться в Дом Темного Тиса, чтобы пригласить в попутчики Хардграа. Поэтому он улизнет от Шанди, добравшись до Краснегара, и окажется в Доме Темного Тиса задолго до того, как расцветут нарциссы. На то, чтобы сломить сопротивление Эшиалы у него уйдет дня три. Может, два. В крайнем случае – четыре. Потом же…

Он предпочитал не обсуждать своих планов с ее супругом. Пусть себе едет в Краснегар…

– Я предан вам так же, как и прежде.

Император вновь вздохнул.

– Ты ничем не отличаешься от Ампили… Я благодарен тебе… очень благодарен… Ило, я действительно хотел пожаловать тебе Прибрежные Луга, но не только для того, чтобы хоть как-то загладить то зло, которое мой дед причинил вашей семье. Помимо прочего, я хотел наградить тебя за безупречную службу в течение двух последних лет. Я очень ценю твою честность, верность и сообразительность… Поверь, я доверяю тебе больше, чем всем остальным…

Разговор принимал странное направление. Ило мучила и другая проблема… Как жаль, что вместе с «Белой императрицей» исчезли и волшебники…

– Кого ты видел в бассейне? – тихо спросилимператор.

Опасность! Ило почувствовал, как кровь прихлынула к лицу.

– Самую прекрасную женщину на свете!

– Помнится, ты говорил о том, что она оказалась твоей знакомой.

– Это была жена трибуна Утру со… Шанди заглянул ему в глаза.

– И ты…

– Пока нет. Сначала она должна развестись, потом я должен на ней жениться…

– Ну а ты что?

– Хочет разводиться – пусть разводится. А вот о какой-то там женитьбе не может быть и речи. По крайней мере, сейчас.

– Ты ведь знаешь – к разведенным в армии относятся плохо. – В голосе Шанди зазвучали жесткие нотки главнокомандующего. – Офицер, который не может призвать к порядку собственную супругу, вряд ли обладает талантами командира.

– Я знаю. И тем не менее я собирался просить вас об этом одолжении, ваше… Я хотел сказать – Ишан.

Ило не оставалось ничего другого, как только плести небылицу за небылицей. Впрочем, пока у него это выходило недурно.

Шанди покачал головой с явным недоверием.

– Ну ты и демон! Это первая услуга, о которой ты меня просишь, речь же идет не о чем-нибудь, но о замужней женщине! Если я вновь займу свой трон, у тебя будет столько жен, сколько… Впрочем, об этом не будем. Что до твоей просьбы, то я ее исполню.

Спасен! Ило облегченно вздохнул, но тут же вспомнил о той, второй проблеме.

– Простите…

Он юркнул под навес и поспешил к борту. В следующее мгновение его вытошнило. Подняв глаза, он увидел неподалеку Шанди, с которым происходило то же самое. Вышедшие из рубки рыболовы с интересом наблюдали за тем, как рыгает знать.

2

В рыбацкой лодке, находившейся в нескольких лигах от «Уомайи», шел совершенно иной разговор. Помнивший о скверных мореходных качествах импов, Рэп привел Тинала в нужное состояние еще в салоне «Белой императрицы», который находился под защитой магического экрана. Волшебство это было пустяковым и потому действие его могло прекратиться в любую минуту. Король хотел серьезно побеседовать со своим юным компаньоном. Они находились в крошечной зловонной каюте, где их никто не мог подслушать. Вскоре волшебник понял, что ему следовало отнестись к состоянию Тинала более серьезно. Будучи искусным вором-форточником, тот совершенно не боялся высоты, все же остальное его просто ужасало. Он сидел на койке, выпучив глаза и схватившись за сетку так, что костяшки его пальцев побелели. Кем-кем, а уж героем он никогда не был.

После двух относительно спокойных дней Рэпу вновь пришлось взять себя в руки – нужно было постоянно помнить о том, что прибегать к волшебству теперь нельзя. Нависшее над находившимся к востоку от них Хабом Зло походило на смрадную черную тучу. Оно на какое-то время замерло, выбирая направление следующего удара. Рэп казался себе похожим на слепца, попавшего в львиное логово. Использовать Дар предвидения он опасался по двум причинам: во-первых, его могли заметить, во-вторых, картина увиденного могла повергнуть его в отчаяние… Он осторожно заглянул на день вперед и, убедившись, что тот не сулит им ничего страшного, немного успокоился.

Как ему хотелось вернуться в Краснегар – увидеть Инос, предупредить ее о грядущем Зле, спасти ее… Обнять детей… Увы, надеяться на это не приходилось, иначе он не передавал бы с Шанди своих посланий.

Он вздохнул и вновь перевел взгляд на объятого ужасом импа, который сидел на соседней койке. Он не уставал поражаться Тиналу. Когда они встретились впервые. Рэпу было примерно столько же, сколько и этому плаксивому хлипкому бродяжке с самыми ловкими во всей Пандемии пальцами, который умудрялся взбираться по совершенно гладким стенам. Рэп, Тннал и гоблин – три юноши, заблудившиеся в джунглях Фаэрии. Конечно, в ту пору они уже не считали себя детьми и тем более не подозревали о том, что блаженная пора детства скоро закончится…

Тинала трудно было назвать верным товарищем, но юношей объединяла молодость и испытания, которые тяпали тогда на их долю. Теперь же общего у них не было ничего…

Рэпу исполнилось уже тридцать пять, Тиналу же дет двадцать, хотя, строго говоря, он был старше Сагорна. Он оставался таким же маленьким и щуплым, как и прежде, хотя за последние годы и успел нахвататься кое-каких манер. Это, а также чистые руки и тщательно расчесанные волосы говорило о том, что он оставил свое прежнее примитивное ремесло и занялся более сложными вещами. Тинал отказался говорить о том, чем он занимался последнее время, заметив, однако, что обзавелся серьезным делом. Он нисколько не походил на своего брата Андора ни обликом, ни обаянием, но ему определенно удавалась роль наивного простака. Можно было представить, какое количество людей ему удалось одурачить и околпачить…

– Выходит, это время ты провел недурно? – поинтересовался Рэп.

Тинал презрительно скривил губы.

– Думаю, через часок-другой мы окажемся на берегу. Надеюсь, ты помнишь, что я держу путь в Южный Питмот и Мосвипс. Мне будет очень приятно, если ты согласишься составить мне компанию.

Тинал усмехнулся.

– С удовольствием. Давненько я не путешествовал со своим дружком Рэпом… Сколько с тех пор воды утекло.

Конечно же, Тинал лукавил. При первом же удобном случае он постарался бы скрыться, и вместе с ним скрылись бы и все остальные – Сагорн, Да-рад, Джалон и Андор, которые, вполне возможно, искренне хотели помочь Рэпу. Неволить Тинала он был не вправе. Так мог поступать разве что Зиниксо, но уж никак не они, авторы нового Свода Правил, суть которого состояла именно в запрете принуждения. Вдохновитель нового документа должен был неукоснительно следовать его духу и букве. Тинал облизал пересохшие губы.

– Постоянно в седле… И так – многие месяцы… Кишащие клопами таверны и скверная кормежка? Ветер, снег и холод? Нет, это не для меня… Спасай мир сам, король.

– Одному мне будет скучно. Слушай, но ты ведь можешь прислать вместо себя кого-то другого, верно?

Воришка презрительно усмехнулся.

– Не могу. И повинен в этом не я, а ты. Кто, как не ты, изменил магическую формулу?

– Опять увиливаешь?

– Не… Они теперь мне и шагу не дают ступить. Возможно, так оно и было.

Тинал, судя по всему, вновь совершил какой-то серьезный проступок.

– Что так?

– Тебе-то что? Ты ведь знаешь, я им задолжал кой-какое время. Пока я его не наверстаю, они меня в покое не оставят.

Рэп сердито фыркнул. Он совершенно забыл об этой проблеме. В согласии с наложенной им формулой Тиналу отводилась целая треть общего времени цикла. Временные рамки были довольно свободными, но при этом он не мог вызвать преемника, не прожив определенного времени…

– Кстати говоря, о седле в этой ситуации говорить не приходится – путешествовать верхом мы не сможем. Сговор явно ищет фавна.

Тинал усмехнулся.

– Фавна размером с етуна!

– Именно. Скорее всего, я куплю экипаж и изображу возницу – так я не буду привлекать внимания. Ты же сможешь ехать в карете и услаждать себя поэзией.

– Да, твой отец тоже любил скотину…

– Будешь много говорить, я превращу тебя в жабу и выброшу за борт.

– Ты не осмелишься прибегнуть к магии!

Тинал занервничал – он явно боялся волшебника.

– Все будет зависеть от тебя.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Послушай. Ты ведь у нас неглупый, верно? Ты рискуешь не только собственной жизнью…

Вор задумался. Только теперь до него дошло, что он может представлять угрозу для Рэпа, и потому Рэп в любом случае не оставил бы его в покое. Он стал мысленно прикидывать, смог бы он обмануть волшебника или же нет, пытаясь при этом скрыть от Рэпа свои мысли. Двурушничество было у него в крови – он даже не представлял, что значит быть честным.

– У меня есть выбор?

– Если ты захочешь, мы распрощаемся с тобой в первом же городе, после чего ты сможешь вернуться в Хаб.

– Ты не боишься, что я на тебя донесу? – спросил Тинал с усмешкой.

– Ты этого не сделаешь. Подобное равносильно самоубийству. Или же ты сможешь остаться со мной, в этом случае я попытаюсь оградить тебя Зиниксо.

– Знаю я тебя…

Рэп пожал плечами.

– Ты полагаешь, тебе удастся вернуться к прежнему делу? Не забывай о том, что дом твой исчез. Ты будешь постоянно вибрировать в магическом пространстве.

– Чего-чего?

– Ты помнишь Уфиану из Фаэрии? Она узнала о той краже еще до того, как мы добрались до Милфлора. Ты шумишь сильнее, чем другие. Когда ты начинаешь упражняться в своих талантах, от тебя буквально искры летят. Сговор сцапает тебя в два счета, я в этом нисколько не сомневаюсь.

Порочное личико импа вновь побледнело.

– Правда?

– Могу поклясться.

– В смысле, смогу ли я вот так взять и уйти?

– Заниматься в Хабе прежними махинациями ты вряд ли сможешь… В захолустье куда безопаснее, понимаешь?

– Выходит, выбора у меня все-таки нет?

– В каком-то смысле, да. Я знаю, что подобные прогулки тебе не по душе, и все-таки мне хотелось бы видеть тебя рядом. Да, конечно же, подобное положение дел устраивает меня как нельзя больше. Случись что, у меня под рукой будут Дарад или, скажем, Сагорн. Меня устраивает и такой попутчик, как Джалон. Обещаю, в случае опасности я тут же предупрежу тебя об этом…

Тинал невесело усмехнулся.

– Тогда, пожалуй, я приму твое предложение. Ты ведь знаешь меня, Рэп. Честный труд мне противопоказан.

Рэп рассмеялся и протянул Тиналу руку. Тот действительно пытался играть в честность. Ничего другого волшебник от него и не требовал.

3

Никто не говорил лорду Акопуло о том, каким именно образом он сможет добраться до Зарка – впрочем, любое предложение такого рода прозвучало бы скорее благим пожеланием, чем реальным советом. Задача была крайне непростой. Он имел при себе магические свитки, золото и официальные послания, адресованные халифу, соответственно, ему нельзя было привлекать к себе внимание магов, воров и солдат. Идти ему предстояло куда дальше, чем Шанди или, скажем, королю Рэпу, хотя он и прожил больше, чем тот и другой вместе взятые. Для человека его лет провести полгода в седле – испытание не из легких. Путешествие по морю тоже малоприятная вещь, но Акопуло оно казалось меньшим злом, чем сухопутное странствие.

Простота в действиях зачастую оправдана, хитроумие же порой подводит. Он часто говорил об этом и императору. Едва оказавшись в Фаине, он отправился в лавку, торговавшую подержанной одеждой, оттуда же – в ближайший храм – помолиться Богу Истины и напомнить им, что добро при всех своих величии и силе порой вынуждено прибегать к услугам сил Зла.

Местный жрец послал людей за прихожанином, который был одним из самых богатых купцов. Этот достойный гражданин, в свою очередь, решил продемонстрировать свою верность Богам и предоставил в распоряжение гостя свой фаэтон и садовника в придачу. В любом случае в этот день он не нуждался ни в садовнике, ни в экипаже и потому мог с легким сердцем на время расстаться и с одним, и с другим.

Первый день его путешествия близился к концу. Акопуло с шиком ехал по Великому Южному тракту в направлении Уилпона. В новом одеянии его не смог бы узнать никто. С наступлением ночи он решил ехать в Малфин, стоявший на берегу Внутренних Вод. Конечно же, слуги Зиниксо должны были организовать наблюдение за всеми главными дорогами страны, однако они вряд ли обратили бы внимание на жреца.

Эти одеяния ему явно нравились. В свое время он отказался от жреческого служения, решив, что достоин чего-то большего. Теперь у него возникла уникальная возможность исправить ошибку молодости.

Клирику, помимо прочего, можно путешествовать за полцены.

4

– У меня такое чувство, будто земля ходит ходуном, – буркнул Ило. Означенное чувство и взваленный на спину груз делали путешествие малоприятным.

– У меня тоже, – вздохнул Шанди.

– Сушей это назвать трудно, правда? Жалкая рыбацкая деревушка буквально тонула в грязи, дождь же все лил и лил. Здесь не было ни гостиниц, ни лавок, ни улиц – несколько жалких хибарок, разбросанных по берегу, и только.

Как бы ни называлось это место – если у него вообще было название, – искать его на карте не имело смысла. Несколько местных жителей с нескрываемым любопытством разглядывали чужеземцев, но этим все и ограничивалось – дождь лил так, что на них никак не реагировали даже собаки. Единственным отрадным обстоятельством являлось то, что на Ило были ботинки мирянина, а не армейские сандалии.

Он глянул на своего спутника. Шанди никогда не отличался особой веселостью, сейчас же он был по-настоящему угрюмым и подавленным. Может, причиной всего была морская болезнь?

– Что-нибудь не так, мой господин?

– Нет… Вернее, да… Все не так. – Император распрямил спину и растерянно улыбнулся. – Меня расстроило известие об Эмторо. Точнее – взволновало… То, что он и сестра моей супруги не присутствовали на церемонии, не может не вызывать подозрений. Похоже, оба они в опасности… Если только они не стали на путь предательства.

– Вряд ли они сделали бы это по своей воле, – заметил Ило.

– Да, что верно, то верно.

Последнее донесение Ампили было получено императором незадолго до того, как рыбацкая лодка пришвартовалась к причалу. Самозванцы – император и императрица – вполне могли оказаться исчезнувшими неведомо куда Эмторо и Эшией…

Конечно, эта новость не могла не расстроить Шанди, пусть он и понимал, что Эмторо, который, как и все импы, крайне дорожил честью рода, не пошел бы на добровольный союз с Зиниксо. И все же подозрения успели закрасться в его сердце.

Некоторое время спутники молча месили грязь. Вскоре жалкая деревенька исчезла из виду. Они оказались на едва приметной тропке, петлявшей по бескрайнему болоту. Казалось, небесные хляби и раскисшая земля слились воедино.

Наконец Шанди покачал головой и произнес:

– Ило… Вернее, Ийан. Дело принимает скверный оборот. Это верный ход – посадить на трон самозванца. Теперь Сговор может особенно не спешить. В каком-то смысле я уже не нужен Зиниксо. Он может убить меня или, скажем, забыть обо мне…

Подобный пессимизм был несвойственен Шанди. Если его и одолевали какие-то сомнения, он предпочитал держать их при себе.

Ило вздрогнул от неожиданности.

– Все зависит от того, как на это смотреть. Сговор не будет охотиться на вас с прежним азартом, верно?

– Но как же я смогу вернуть свой трон? Как я смогу доказать, что я – это я? Любой человек, которого я попрошу о помощи, примет меня за безумца.

– Вам явно не хватает господина Акопуло, – усмехнулся Ило. – Он лишний раз напомнил бы вам о том, что нет худа без добра. Ищи они императора, мы в тот же миг оказались бы у них в лапах, верно? Вас ведь знает пол-Пандемии! Теперь же, когда всем известно о том, что настоящий Эмшандар дает балы в Хабе, вас могут разве что поздравить со столь знаменательным сходством.

Шанди недовольно хмыкнул. Ило попытался продолжить разговор, но император ответил на его слова гробовым молчанием.

Вскоре вдали замаячили ели. Ило направился прямиком к ним, чтобы хоть на какое-то время укрыться от холодного дождя, пусть он и промок до нитки. Оказавшись под деревом, он снял со спины тяжеленный мешок, прислонил его к стволу, после чего посмотрел на своего спутника. Увиденное ему сразу не понравилось.

Дрожащий Шанди, у которого от холода посинели губы, встретился с ним взглядом.

– Ило, неужели ты считаешь, что мы пойдем в Краснегар пешком?

Ило остолбенел. Во-первых, теперь они доводились друг другу вроде как братьями, во-вторых, погода была такой совсем не по его вине…

– Думаю, со временем мы обзаведемся лошадками, мой господин.

– Так пойди и найди их, слышишь? И поживее! Я буду ждать тебя здесь.

Император повернулся к нему спиной. За все эти два года он никогда не говорил со своим сигнифером таким тоном, хотя тот не раз и не два получал от него хорошую взбучку. Ни тяготы пути, ни морская болезнь, ни новости, полученные от Ампили, не могли объяснить его столь странного поведения. Император то ли заболел, то ли решил проверить Ило еще раз.

– Я постараюсь обернуться мигом, господин…

Ило вышел из-под ели и широким шагом направился к тропке, решив не обращать внимания на грубость Шанди. Тем не менее у него возникло странное чувство, что происходит нечто неожиданное и непонятное.

Странники не могли останавливаться в гостиницах, поскольку за теми наверняка велось наблюдение. В ближайшей округе не было ни постоялых дворов, ни торговцев лошадьми – по крайней мере, так сказали им рыбаки. С другой стороны, коль скоро они находились в пределах Империи, где-то поблизости мог находиться полицейский участок – рыбаки говорили, что от него до деревушки не больше лиги.

Тамошний страж порядка, скорее всего, был отставным центурионом или кем-то в этом же роде. Ранг не имел значения – главное, что он был ветераном, военные же друг друга в беде не бросают. Ило сочинит какую-нибудь басню о кораблекрушении и попавшем в переделку Легате. У караульного наверняка найдется хотя бы одна лошадка. Скорее всего, это окажется ломовая лошадь, а не скакун, но это не так уж и важно. Все лучше, чем идти пешком. Ило и Шанди доберутся до ближайшей деревни и уже там обзаведутся лошадьми поприличнее. План был достаточно тривиальным, но все же не настолько, чтобы им не заинтересоваться… Шанди же он совершенно не интересовал.

Рыбацкая лига оказалась на удивление длинной, а констебль – древним, угрюмым, несговорчивым человеком. Лошадь его была и того хуже: вот уже многие годы ее не седлали и от этого она совершенно одичала. Гоняясь за ней по грязным лужам, Ило мрачно думал о том, что вдвоем справиться с ней было бы проще. Втроем – тем более.

Надеть седло на это норовистое злобное, старое, страдающее костным шпатом животное ему не удалось и поэтому вначале он скакал без него. В конце концов кляча позволила ему оседлать себя, и он поскакал в направлении ближайшей фермы.

Он раздобыл там еще одну лошадь и погнал ее на болото, к императору.

Ило не думал, что Шанди будет ждать его под той же елкой. Любой разумный человек вернулся бы в деревеньку, где можно было найти хоть какой-то кров и тепло. Императора в леске действительно не оказалось, однако мешок так и лежал у ствола. Это его несколько насторожило.

Вода все прибывала. Ило нагнал Шанди почти у самой деревни, вода доходила тому до бедер. Когда поднятые лошадью волны немного успокоились, он повернулся к Ило.

– А я-то уже думал, что ты меня бросил.

Ило соскочил с седла и тоже оказался в ледяной воде. Он принялся подтягивать подпругу свободной лошади.

– Горячая еда, прекрасные девушки – как тут было не задержаться. Какая из лошадок вам нравится больше? Это – Скотина, а это – Нажива. Мы загоним их, как только…

– Отдай их, – буркнул Шанди, вновь зашагав по направлению к деревне.

– Хотел бы я знать, куда это вы собрались? – не выдержал Ило.

Император повернулся в его сторону и посмотрел.

Ему в лицо.

– Я решил вернуться в Хаб. Если хочешь, можешь составить мне компанию. Не хочешь – иди себе подобру-поздорову. – Шанди запнулся:

– Да. Спасибо тебе за службу.

– Что? Я вправе потребовать от вас объяснений.

Шанди стучал зубами от холода.

– Все наши планы – сплошное безумство… Как мы можем бороться со Сговором? Такого в Пандемии не было вот уже тысячу лет! Я просто обязан вернуться в Хаб и сдаться…

Теперь он старался не смотреть в глаза Ило.

– Вы? Сдаться?

– Что мне остается? Я не сомневаюсь в том, что править страной так, как я, не сможет никто. Если я не буду представлять угрозы для Зиниксо, он не станет мне мешать, не так ли? Он будет оставаться, что называется, за сценой. Именно это и предсказывали маги. Еще разохочу поблагодарить тебя, сигнифер, и…

– А как же король Рэп? Акопуло? Чародей Распнекс, который спас вас, рискуя собственной жизнью?

Шанди молча пожал плечами.

– Вы послали их на край света, но тут же решили от них отречься! Мыслимо ли это? Подумайте о своей дочери, о потомках! А как же ваш двоюродный брат и сестра вашей жены? Они-то здесь при чем?

– Я их спасу…

 Ило громко вздохнул.

– Да вы же сошли с ума!

После таких слов можно было ждать чего угодно. Шанди попытался испепелить своего сигнифера взглядом, но это у него явно не вышло – взгляд его темных глаз выражал разве что полнейшую безнадежность и растерянность, прежнего пламени в них как не бывало.

– Что легче – признать свою ошибку или так и продолжать обманывать себя?

– Здесь явно не обошлось без колдовства! – сердито заметил Ило. – Сговор внушает вам свои идеи!

Это совсем не тот Шанди, которого я знал все это время.

Дерзость Ило тут же возымела действие – император явно засомневался в правильности своих умозаключений.

– Как вы не понимаете! – не унимался Ило. – Никогда в жизни вы не отменяли своих же решений с такой невиданной легкостью без видимых на то причин! Эти идеи вам внушает Сговор! В течение двух дней вы находились под защитным экраном, теперь же они с легкостью могут проникнуть в ваши мысли!

Шайди печально понурил голову и похлопал руками, словно пытаясь согреться. Неожиданно он показался Ило слабым и ранимым, как и все люди.

– Возможно, ты прав…

– Ясное дело!

– А вдруг ты ошибся? Может, меня обманул не Сговор, а Распнекс и фавн? Теперь, когда я оказался мне пределов их колдовской лодки, я вновь начал мыслить ясно, понимаешь? Как я смогу понять – где правда, а где ложь?

Голос его стал походить на хныканье капризного дитяти.

На мгновение Ило овладело желание махнуть на все рукой. Шанди как-то уже говорил ему о том, что это – не его война. В этой политической игре он был обычной пешкой. Он мог выйти из игры и раствориться на просторах Империи – Сговору он был не нужен… Если Шанди сдастся без боя, он заберет с собой и Эшиалу, и тогда Ило можно будет забыть о той, чье отражение он видел в волшебном бассейне. Такое развитие событий его явно не устраивало.

– Я могу сказать как, – усмехнулся он. – Это не так сложно проверить. Я предлагаю продолжить путь. Где-нибудь через неделю мы окажемся достаточно далеко от Хаба и тем самым выйдем как из-под власти Сговора, так и из-под влияния фавна и чародея. Тогда-то вы и начнете мыслить ясно.

Дрожащий от холода император согласно кивнул головой.

– Пожалуй, ты прав. Столь серьезные решения нельзя принимать сгоряча…

Ило вздохнул с облегчением.

– Вот и прекрасно. Прошу вас. – Он сцепил руки и подставил их под грязный сапог императоpa. – Прежде всего нам нужна гостиница – горячая еда, номер и пара девочек!

Шанди недовольно поджал губы и потянул за поводья.

– Два номера и одна девочка!

Ило вытер руки о плащ и повернулся к своей лошади.

– Не зря же я решил, что ты спятил, – пробормотал он себе под нос.

5

Прошло три дня. Студеным зимним утром король Рэп, который был полуфавном-полуетуном, поймал себя на том, что беззаботно посвистывает. Он немало поразился этому. Впрочем, удивляться было особенно нечему – о себе давала знать кровь фавна. Фавны привязаны к лошадям примерно так же, как етуны – к кораблям и к морю. Помимо прочего. Рэп был краснегарцем и потому не боялся холода. Теперь они находились достаточно далеко от Хаба и потому можно было не объезжать стороной города и особняки знати. На равнинах, где они проезжали, были разбросаны фермы, росли сады. Фавн наслаждался дорогой и прекрасной погодой – ветерок обдувал лицо, солнце пригревало спину, под колесами похрустывал лед, застывшие ветви придорожных деревьев искрились инеем.

Это безумное путешествие заставило его вспомнить молодость. Короли тоже время от времени любят встряхнуться – роль же преследуемого изгоя подходила для этого как нельзя лучше, тем более что за этим стояла борьба за правое дело. Если милостью Богов Шанди и крохотной горстке его сторонни удастся воплотить свой замысел, мир станет не

(пропуск)

 Если они и проиграют, то в борьбе. Эта мысль могла не вдохновлять, пусть надежда на успех была скорее призрачной… У его матери на сей счет имелась особая поговорка…

Мысль о матери заставила его вспомнить о предвидении, юном Гэте и Краснегаре. Рэп тут же погрустнел. Без Инос он был как без рук.

С конями он не ошибся, хотя чалый был заметно слабее трех прочих – его имело смысл продать. Путь им предстоял неблизкий и поэтому Рэп не гнал лошадей. В этом не было никакого смысла – кого мог заинтересовать фавн-возница? Прежде чем покинуть «Белую императрицу», он нарядился в приличествующую своей новой роли ливрею, в которой смотрелся самым что ни на есть настоящим кучером, а уж никак не королем.

У него за спиной раздался щелчок – это открылось оконце. Он обернулся и увидел изможденное лицо Тинала, выглядывавшего из кареты, словно хорек из своей норы. Кончик его красного от холода носа поблескивал.

– Я есть хочу, – жалобно произнес он. Путешествие ему изрядно надоело – приключения и все мыслимые и немыслимые красоты не значили для него ровным счетом ничего. Его интересовала одна-единственяая вещь – как бы обчистить карманы ближнего.

– Встал бы пораньше, успел бы позавтракать, – сердито заметил Рэп. Примерно таким же тоном он обычно распекал Кейди. Фавн хотел было прочесть Тиналу лекцию о том, что происходит с людьми, которые все свое время проводят за игорными столами, но вовремя одумался. В оккультном пространстве Тинал практически не светился, денег же он выигрывал столько, что их с лихвой хватало им и на постой, и на пропитание. При этом Тинал играл с явной ленцой, вполсилы. – Потерпи часок. Заодно и лошадкам дадим передохнуть.

– Ты только о них и думаешь, – пробрюзжал Тинал, захлопывая окно.

Рэп продолжил путь, но его радужное настроение как-то поблекло. Вне всяких сомнений, в скором времени компаньон должен был оставить его – терпению Тинала явно пришел конец. Фавн же, правящий пустым экипажем, выглядел бы более чем подозрительно. Конечно же Рэп мог обойтись и без Тинала, но за тем стояло еще четыре человека, которые в известных обстоятельствах могли бы оказаться незаменимыми, – Рэп знал это по собственному опыту. Увы…

Ближе к полудню у Рэпа открылось второе дыхание, однако лошади к этому времени явно подустали. Он въехал на конный двор какого-то маленького поселка. Почтовые станции можно было встретить только на больших трактах Империи, все прочие придорожные гостиницы особой роскошью не отличались. Тинал тут же отправился в дом, корча из себя джентльмена. Король Краснегара занялся тем временем лошадьми, усмехаясь про себя нелепости ситуации.

Вскоре он присоединился к слугам, сидевшим в гостиничной кухне, и наспех подкрепился сыром и ржаным хлебом, отвечая на вопросы соседей по столу россказнями о господском доме и приближающихся зимних Празднествах. Фавны, жившие в Империи, служили исключительно конюхами. В этой роли король Рэп не привлекал к себе внимания и поэтому мог позволить себе немного расслабиться. Здесь никто не говорил ни о волшебстве, ни о политике, ни о новом императоре, речь шла только о необычно холодной погоде и о ценах на зерно. С этими скромными честными людьми он чувствовал себя словно дома, общаться с ними было куда приятней, чем, скажем, с Шанди. Рэп поймал себя на том, что ему совсем не хочется покидать эту теплую кухню.

Тинал вышел из гостиницы не один – за ним следовала хорошо одетая чета средних лет: дородный мужчина с красным лицом и еще более дородная женщина. Рэп опустил перед ними подножку и помог занять места в карете, придерживая рукой дверцу.

Тинал на миг задержался перед дверцей.

– Господин Орбило и его супруга любезно предложили мне остановиться у них на ночлег, – бросил он как бы невзначай. – Правь вдоль реки. Когда нужно будет свернуть, мы тебе скажем.

– Да, господин, – ответил Рэп, отсалютовав воришке.

– Далеко от нашего пути мы не отклонимся, – добавил Тинал, озорно усмехнувшись. – И знаешь, дорогуша…

– Что, господин?

– Запомни – если ты еще раз так загонишь лошадок, тебе придется несладко.

– Я постараюсь, господин. Такого больше не повторится.

Король Краснегара низко поклонился. Он прикрыл за Тиналом дверцу кареты, мысленно моля Богов о том, чтобы тот на время забыл свои вороватые повадки. Частности его особенно не волновали, он боялся, что Тинал может привлечь к себе внимание оккультных сил, начни он рассказывать этим господам о золотых копях дедушки.

Примерно через час они подъехали к мосту. Рэп направил экипаж к шлагбауму, и тут же, словно ниоткуда, перед ним возникло с полдюжины легионеров. Они смотрели не на дверцу кареты, но именно на него, стало быть, интересовал их возница, а не пассажиры. Рэпу это сразу же не понравилось. Для того чтобы заметить в их взглядах подозрение, обладать даром провидца было вовсе не обязательно. Под контролем Зиниксо находилась вся армия Империи, которой мог быть отдан приказ брать под арест всех рослых фавнов. Миряне не представляли опасности для Рэпа, но Сговор наверняка следил за магическим пространством, и потому положение складывалось довольно серьезное.

Центурион вынул свой меч из ножен, а его люди тем временем взяли лошадей под уздцы.

– Эй, парень! А ну-ка, слазь!

– Господин, это вы мне? – спросил Рэп, изобразив на лице крайнее недоумение. Нужно было потянуть время и хоть как-то оценить ситуацию, в которой они оказались. Он нервно заерзал на скамье. Чем ближе он будет к центуриону, тем меньшая сила понадобится ему для того, чтобы подчинить того своему влиянию… И тут он заметил, что от этого человека исходит слабая аура волшебства.

Возможно, это были чары послушания – центурион мог оказаться одним из сторонников дварфа. Впрочем, подобное было маловероятно – подобных дорог в Столичной области насчитывалась добрая сотня. У Зиниксо попросту на хватило бы людей, чтобы поставить на каждой дороге по магу. В магическом пространстве центурион не был виден, так что, возможно, Рэп имел дело с околдованным мирянином. Углубляться в рассмотрение этого вопроса фавн опасался – тем самым он мог выдать себя. Чары могли сделать воина нечувствительным к внушениям чужой воли… Божественная Гармония! Что же ему теперь делать?

Боковое оконце кареты приоткрылось, и в нем появилось багровое лицо господина Орбило.

– В чем дело? Ах, это ты, Углипе!

Центурион испуганно вздрогнул.

– Дядюшка?

– Да… Что стряслось?

– Обычная проверка, господин.

– Она уже состоялась. Надеюсь, ты меня не забыл?

– Конечно нет, дядюшка!

– Вот и прекрасно. Пропусти нас.

Орбило закрыл оконце. Углипе стремительно ретировался, вложив меч в ножны и приказав своим людям пропустить экипаж.

Спасены! Рэп вернулся на козлы и вновь взял в руки поводья.

– Счастливо оставаться, центурион, – еле слышно пробормотал он.

После этого инцидента Тинал мог стать совсем несносным… Да хранят его Боги!

6

Шанди встряхнулся, пытаясь отогнать сонливость. Он посмотрел на городские ворота и, развернувшись в седле, бросил на Ило взгляд, полный злобы.

– Новый Мост?

– Совершенно верно.

Казалось, он только теперь заметил оживление, царившее на дороге, запруженной экипажами, повозками и всадниками, хотя они ехали по ней уже не меньше получаса.

– Неужели нельзя было найти дорогу побезлюднее?

– Ну а как бы мы переправились через Эмби? – ответил Ило со вздохом. – Чего бы мне сейчас не хотелось, так это купаться…

– Неужели здесь нет паромов? – Шанди презрительно сузил глаза.

Ило снова вздохнул.

– Мы ведь уже все обсуждали.

– Давай обсудим еще раз!

– Мы пришли к заключению, что на пароме мы привлечем к себе большее внимание, чем на людной переправе, верно?

– Разве мы об этом когда-нибудь говорили?

– Конечно, говорили. Наверное, вы меня просто не слушали…

Шанди недовольно хмыкнул и надолго замолчал, задумчиво покусывая ногти. Похоже, он вновь погрузился в свои мрачные раздумья, терзавшие его все последнее время. День ото дня он становился все мрачнее и мрачнее. Расстояние, отделявшее их от Сговора росло, но уныние его и сомнения от этого только усиливались. Теперь он говорил редко, причем речь обычно шла о том, что им следует как можно скорее вернуться в столицу. То ли ослабло его сопротивление, то ли притяжение Хаба стало сильнее…

Ило почувствовал, что еще немного и им овладеет отчаяние. Абсурдные доводы Шанди и непредсказуемые вспышки гнева вымотали его вконец. Он не мог оставить императора ни на мгновение, боясь, что тот может куда-то запропасть. Эмшандар IV правил Империей пятьдесят лет, смотрителей свергли через три тысячи лет после того, как они заняли свои троны… Здесь не было ничего странного. Подобные события представлялись Ило чем-то неизбежным и вполне естественным, чем-то вроде смены времен года. Но вот чего он никогда не мог ожидать, так это того, что Шанди станет вести себя как избалованное дитя. Разве могут деревья ходить, а рыбы петь? Конечно же нет…

Теперь к прежним его тревогам прибавилась новая. В Новом Мосту их явно ожидала засада. Здесь Великий Западный тракт пересекал могучую Эмби, и Зиниксо наверняка выставил для наблюдения за переправой своих волшебников. Когда Ило вместе со своим подопечным въезжал в городские ворота, он просил Богов только об одном – о безопасности и мире.

Близились зимние Празднества, отчего вся Империя пришла в движение. Импы подобно пчелам, летящим на закате дня в свой улей, спешили до наступления Празднеств вернуться домой. Сквозь дождливую мглу зимних сумерек виднелся забитый народом Новый Мост. Узкие улочки городка были запружены лошадьми и повозками. Слышались окрики и злобная брань кучеров, пытавшихся вывести из затора свои экипажи, плач женщин и детей, сдавленных колышущейся толпой. На этой дороге всегда было людно, а сейчас – буквально черно от народа. Ило попридержал поводья своего коня и доехал бок о бок с Шанди, ежеминутно чувствуя толчки и тычки.

– Ишан?

– Ну? – недовольно взглянул на него император.

– Если потеряемся, встречаться будем возле Северных ворот.

– Хм…

– Полдюжины вчера раздавил! – раздался рядом жизнерадостный голос.

Ило обернулся и увидел возле себя незнакомого молодого всадника. В таких ситуациях люди нередко становятся разговорчивыми.

– Это вы еще легко отделались…

Молодой человек нервно усмехнулся.

– Шпоры-то вы снять догадались? Тут ведь не все такие умные…

– Надо бы завести здесь такое правило, – согласился Ило. Понеси какая-нибудь из лошадей, жертв явно было бы немало. – А почему такая толчея?

– Военные пытаются ограничить число людей, переправляющихся через реку. Надо сказать, для этого они выбрали не самое лучшее время.

– После захода солнца они закроют мост?

– Угу… Только произойдет это на час позже. Как сказал мой отец, в противном случае народ просто взбунтуется.

Толпа медленно, но верно продвигалась вперед. Теперь Ило ехал вслед за Шанди, а за ним следовал его новый знакомый. Судя по всему, парень этот был из местных.

– Далеко едем?

– Мосрейс.

– Ну… Вы до зимних Празднеств туда точно не поспеете.

– С такой скоростью мы туда и до осенних Празднеств урожая не доберемся, – согласился Ило, тут же решив, что им нужно слегка подправить свою легенду. Мосрейс, похоже, находился куда западнее, чем он полагал прежде.

Шанди обернулся.

– Ило?

– Да, Ишан?

– Мост слишком узок. Его нужно расширить. Напомни мне об этом, когда мы вернемся в Хаб.

Ило устало вздохнул.

– Хорошо, Ишан…

Шанди вновь принялся грызть ногти.

– Кто это? – спросил молодой человек. – Лицо вроде как знакомое…

– Тес… Он очень не любит таких вещей.

– Вон как…

За последние несколько лет Шанди проезжал через Новый Мост раз десять – не меньше. Раз или два он ехал во главе своего войска, однако во всех прочих случаях переправа была быстрой и тайной. Запомнить его довольно заурядную внешность молодой человек не мог – скорее всего, он его с кем-то спутал. Толпа подналегла и разговорчивого молодого человека тут же отнесло на несколько шагов в сторону. Вниманием Ило завладела полногрудая красотка, появившаяся в оконце находившегося неподалеку экипажа. Она посмотрела на него так выразительно, что у Ило заныло сердце.

Все, что имеет начало, имеет и конец. Через какое-то время они уже покинули городские улочки и оказались возле огромного моста Эмтара II. Движение тут же замедлилось. Мост темной лентой уходил к противоположному берегу серебристой могучей реки, его дальний конец терялся в зимней закатной дымке. Увидев ряды воинов, охранявших мост, Ило внутренне содрогнулся. Возможно, их задача сводилась к регулированию движения, но они же могли искать в толпе и интересующих их людей. Впрочем, выбора теперь не было – они с Шанди походили сейчас на валуны, движущиеся вместе с оползнем или камнепадом.

– Ийан! – воскликнул Шанди, к которому, похоже, вернулась прежняя живость. – Я все понял!

– О чем ты?

– О том, как все было на деле! Все это – происки фавна! Почему мы не подумали об этом раньше? Он прибыл в Хаб в ту самую ночь, когда старик умер, верно? Вряд ли это обычное совпадение…

– Не вижу здесь ничего подозрительного. Ты хочешь сказать, что он убил твоего дедушку? – Ило никогда бы не поверил тому, что король Рэп мог кого-то убить.

– Почему бы и нет! – Глаза Шанди горели от возбуждения. – Он ведь когда-то околдовывал старика, помнишь? Потом была эта сцена в Ротонде. И подстроил ее, скорее всего, все тот же фавн! Мы видели совсем не Распнекса, нет, – мы видели Рэпа!

Ило даже застонал от столь несусветной глупости.

– Наверное, он был и Грунф, да?

– Да… Вернее, нет. Она ведь за все время не проронила ни слова, верно? Только кланялась… Потом были уничтожены четыре трона. Но и этого на самом деле не происходило!

Ило хотел было напомнить императору о том, что его больно ушиб один из каменных осколков, но он почел за лучшее промолчать, понимая, что это лишь раззадорит его спятившего спутника…

– Стало быть, смотрители и не подозревали о том, что происходит на деле! Не забывай. Рэп – могущественный волшебник. Он заманил нас в дом Сагорна, затем… – Шанди было озадаченно нахмурился, но тут же его лицо просияло. – Затем он выманил нас наружу, внушив нам образы, принятые нами за воспоминания неких картин, якобы виденных нами на поверхности пророческого бассейна! Вне всяких сомнений, ничего подобного мы никогда не видели! Образы были навязаны нам извне! Ты спросишь меня: возможно ли это? Подумай сам, полгода образы эти казались нам чем-то таинственным, и тут в доме Сагорна мы разом поняли их истинное значение! Тебя это не удивляет?

– Но ведь мы видели там и Рэпа, и Распнекса, – устало заметил Ило. – Может, ты хочешь сказать, что дварф был куклой, которой управлял чревовещатель?

Ило прекрасно понимал, что логика в данном случае не приведет к желаемому результату. Так оно и вышло.

– Конечно! – воскликнул Шанди. – Я об этом сразу не подумал. Замечательно!

Он принялся рассказывать Ило о том, как фавн пытался заманить его в Краснегар (зачем это ему могло понадобиться, Шанди пока не понимал), как смотрители пытались скрыть от народа факт его исчезновения, попросив поучаствовать в маскараде кузена Эмторо и герцогиню Эшию… Никакого узурпатора Зиниксо не существовало и в помине, все происходящее было результатом происков злонамеренного фавна…

Когда наконец он закончил свою речь и обратился к Ило с вопросом о том, как тот относится к сказанному, Ило вдруг понял, что они находятся уже на середине моста. Охранники остались далеко позади.

Он облегченно вздохнул и с презрительной усмешкой на устах ответил:

– Подобной чуши мне не доводилось слышать еще ни разу…

Пока они ехали к противоположному берегу, он успел разнести теорию императора в пух и прах.

Шанди не на шутку разобиделся. Он молча ехал вслед за Ило, пока тот плутал по северной части Нового Моста, пытаясь отыскать место для ночлега. Поиски привели их к порогу маленькой грязной гостиницы, но и на сей раз император не промолвил ни слова. В стойле для лошадей не нашлось свободного места, да и конюхов они не отыскали, но Шанди по-прежнему молчал как рыба. Он молча спешился, передал Ило поводья и принялся расхаживать взад-вперед, напряженно о чем-то размышляя.

Вообще Ило любил лошадей, но на сей раз он чувствовал такую усталость, что с удовольствием препоручил бы их кому-то другому. Внезапная перемена в настроении императора серьезно насторожила и расстроила его. Похоже, ему не оставалось ничего иного, как только взять под опеку этого человека – человека, которому еще совсем недавно он служил верой и правдой. Взваливать на себя такое бремя он, разумеется, не хотел. Ило вздохнул и встал на пути императора.

– Вот, – сказал он, показав тому ключ, – Пойди займи комнату – неровен час новые гости пожалуют. И вещи с собой прихвати. Комната номер семь.

Он замер, ужаснувшись собственным словам, – ведь он стал командовать самим императором! Шанди, однако, даже и не думал протестовать. Взяв седельные вьюки, он направился к двери. Ило фыркнул – то ли с презрением, то ли с облегчением – и, подняв с земли пук соломы, принялся вытирать им потных лошадей.

Солнце село. Когда Ило наконец поднялся по скрипучей лестнице и открыл дверь, из которой Шанди забыл вынуть ключ, он обнаружил, что императора в комнате нет. Кровать занимала собой едва ли не всю крошечную комнатку. Кроме нее, здесь были видавшее виды зеркало, намертво приколоченное к стене, и большой керамический кувшин, вид которого вызывал омерзение.

На миг им овладела паника. Без лошади Шанди уехать не мог, да и во двор он, кажется, не выходил… Может, его выкрали враги?

Вьюки лежали за кроватью возле дальней стены. Под ними валялся ранец Шанди, в котором находились письма короля, направленные им в Краснегар, и все их золото. Судя по всему, Шанди окончательно сошел с ума. Лишись они этого золота, всему пришел бы конец.

Повесив ранец на плечо и заперев за собой дверь, Ило поспешил вниз, в харчевню. Там было шумно, людно и темно. Свободных мест в зале не оказалось. Ило обвел полутемный зал взглядом. Похоже, Шанди не было и здесь. Он обошел всю гостиницу, заглянув на всякий случай в стойло, в отхожее место и во двор, и вышел на улицу. Будь с ним другой человек, Ило подумал бы, что тот решил провести ночь у какой-нибудь здешней красотки, но на Шанди это было не похоже. Что же он должен теперь делать? Поднимать городскую охрану потревоге, с тем чтобы та приступала к поискам пропавшего императора?

Забыв и о голоде, и об усталости, Ило вернулся наверх, решив продолжить свои поиски. Коридор был пуст. Он спустился в харчевню и вновь принялся вглядываться в лица сидевших и стоявших вдоль стен людей, с трудом протискиваясь между столиками. И тут совершенно неожиданно для себя он увидел своего компаньона. Тот сидел в самом темном углу зала, тупо уставившись в стену и сжимая в руках огромную кружку, наполненную до краев дурно пахнувшим пивом. Только теперь Ило сообразил, что отвратительный запах, царивший в зале был запахом пива местного производства.

Ило протиснулся к Шанди и, присев возле него на корточки, тихо, но внятно спросил:

– В чем дело? Ты заболел?

Император обвел зал взглядом и только после этого посмотрел на своего товарища. Взгляд его был исполнен презрения.

– Майа… – пробормотал он, поднося к губам кружку.

– Что с ней?

– Ты спрашиваешь меня, что с ней? – усмехнулся Шанди. – Разве можно назвать мужчиной такого человека, который бросает своего ребенка и очертя голову несется неведомо куда, и все только потому, что дварф наплел ему неведомо что…

– Уайлбот куда ближе… – раздалось за спиной у Ило. Голос этот явно принадлежал военному. – Бедная маленькая Майа! – заплакал в голос Шанди. – Я бросил своего ребенка!

– Уайлбот, потом долина Истер и только затем Мосрейс…

Мосрейс? Ило и Шанди говорили, что они направляются не куда-нибудь, но именно в Мосрейс… Ило решил немного помолчать и навострил уши. Через какое-то время тот же голос раздался вновь.

– Нет, там ведь горы… Городок Липаш тоже не подходит. В это время года на дорогах грязи по пояс…

Ило тут же успокоился. К ним эти люди, очевидно, не имели никакого отношения, судя по всему, это были солдаты, решившие встретить зимние Празднества дома. Мосрейс – большой город, в том, что солдат упомянул именно его, ничего странного не было. Ило заглянул в черные глаза Шанди.

– Ты оставил наши вещи без присмотра.

– Надо было остаться в Квобле вместе с легионом… Я покинул свой пост… Я не достоин звания Императора…

– Скажи, чем я могу тебе помочь?

Шанди вновь поднес кружку к губам. Ило было решил, что его вопрос так и останется без ответа, но тут император буркнул:

– А до этого ты мне чем-то помогал?

– Что?

Темные глаза превратились в узкие щелочки.

– Что ты с этого имеешь, сигнифер? Ведь прежде ты никогда не был идеалистом. Кроме женщин тебя вряд ли что-то по-настоящему волновало, верно? Что это ты вдруг решил стать героем?

Ило хотел было сказать императору о том, что во всей армии он один имел право носить накидку, сшитую из шкуры белого волка, но тут же передумал, вспомнив, что это право он получил случайно, о чем знал и Шанди. Ладно, он не был героем прежде и не собирался становиться им впредь. Он к этому никогда не стремился.

Шанди же не унимался.

– Кто подкупил тебя, сигнифер? Чем они тебя прельстили?

– Не понимаю, о чем ты…

– В самом деле? Ты думаешь, я поверю всем этим бредовым россказням о заговорщиках и всемогущих магах?

– Ты этому не веришь?

Шанди хитро улыбнулся.

– Еще чего не хватало! Теперь меня не проведешь. Как они меня смогли одурачить – эти треклятые дварф и фавн! Теперь-то я понимаю, кто был настоящим заговорщиком? Они стали плести всю эту чушь о конце тысячелетия и сторонниках, и вот я остался без трона? Я почти не сомневаюсь в том, что их россказням не веришь и ты. И это значит, что ты – один из них!

Какой бред! Сговор был близок к успеху, расстояние ничуть не ослабило его влияния.

– Хм… Твоя жена так не считает.

– Ха! Разве женщины что-нибудь смыслят в политике?

Кто-кто, а уж Ило-то знал, что женщины обычно куда проницательнее мужчин, но он почел за лучшее не говорить об этом Шанди, тем более что неосторожно упомянутое им имя Эшиалы могло направить разговор в еще более странное русло…

– Ладно… Возможно, в этом ты прав. Но тогда скажи – что же нам следует делать?

Шанди явно не ожидал от своего товарища столь внезапной капитуляции. Лицо его приобрело недоуменное выражение. Он одним глотком допил содержимое кружки и, вздохнув, поставил ее на колено. После этого он вытер губы рукавом и сказал:

– Разумеется, нам следует отправиться домой. Мы вернемся в Хаб, после чего я вернусь к исполнению своих обязанностей. Первым делом я изловлю всех этих прохиндеев и вздерну их на виселице!

Ило срочно нужно было связаться с каким-нибудь волшебником. Он нуждался и в совете, и в практической помощи. Если Шанди так и не придет в себя, он поспешит в Хаб или – еще хуже – решит сдаться местным властям. Но почему ни Рэп, ни Распнекс не подумали о том, что события могут принять и такой оборот? Впрочем, они не ожидали и того, что место императора может занять самозванец… Коварству Сговора не было предела…

Если Шанди окажется под защитой магического экрана, подобного тому, что был установлен на «Белой императрице», он, возможно, сможет прийти в себя. Возможно. Но для обычных мирян, к числу которых принадлежал и Ило, экраны эти существовали единственно как идея – их реальность была для них достаточно условной и, что важнее, невидимой. Попади к нему в руки магические свитки, он смог бы посоветоваться с волшебниками, но, увы, свитки лежали в кармане у Шанди. Просить их – значило бы навлекать на себя лишние подозрения обезумевшего императора; конечно, их можно было выкрасть ночью, но даже и в этом случае ответа можно было ждать не день и не два.

– Сегодня мы уже никуда не пойдем, – сказал Ило, почувствовав, что он наконец нашел нужный тон. – Мост закрыт на ночь.

Шанди недоуменно хмыкнул и посмотрел на своего спутника с нескрываемым подозрением. Географические споры легионеров, находившихся у них за спиной, вспыхнули с новой силой.

– Думаю, поесть мы здесь не сможем, – продолжил Ило. – Представляю, что бы они нам подали… Там, наверху, у нас есть яблоки и кой-какая снедь. Мне кажется, нам следует подняться к себе в номер, перекусить и лечь спать, чтобы завтра подняться пораньше…

– Неужели ты и к бабам не пойдешь?

– Думаю, они мало чем отличаются от здешней кормежки.

– Прежде такие вещи тебя не смущали.

Несмотря на явное умопомешательство, Шанди сохранил свойственную ему проницательность, которая, возможно, стала только острее, поскольку теперь ее питала крайняя подозрительность.

– Ничего, потом наверстаю, – ответил Ило, взмокнув от волнения. – Идем. Меня от этого места уже тошнит.

Шанди осторожно поставил кружку на стол и медленно поднялся на ноги. Его заметно покачивало.

– Ты прав, – буркнул он. – День был трудным.

Слова эти не соответствовали действительности. За весь этот день они не проехали и пятнадцати лиг, хотя в свое время Шанди проезжал за день расстояния, которые были втрое больше.

Постояв на месте, Шанди вновь плюхнулся на стул.

– Дай мне пива.

Кто бы мог подумать, что этот грязный небритый человек некогда был блистательным принцем, которому Ило служил верой и правдой? Либо он был пьян, либо окончательно спятил… Первое казалось совершенно немыслимым, впрочем, немыслимой была и та ситуация, в которой они оказались.

– Ишан, тебе больше не следует пить, слышишь?

– Я не Ишан! – взорвался Шанди, лицо которого мгновенно побагровело от гнева. – Хватит с меня этих дурацких игрищ! С этого момента таиться я больше не буду и поеду я в свой дворец, а не в какой-то там Мосрейс! Все, я сыт по горло этими небылицами!

Какой ужас! Что должен был делать Ило? Ведь теперь в его руках находилась судьба всего мира! Он не хотел этого. Он не знал, как ему следует поступить. Как можно быстрее увезти Шанди подальше от Хаба и посмотреть, что будет дальше, – ничего иного в голову ему не приходило. Он все еще надеялся, что на расстоянии влияние Сговора ослабнет и Шанди сможет прийти в себя.

Он стал прикидывать, удастся ли увезти императора силой, и тут же понял, что сделать это невозможно. Может, привязать его к седлу? Шанди был достаточно силен физически, к тому же он мог под-нить крик. Отвести его в комнату и там оглушить кувшином? Оглушить императора? Глушить его день за днем? Нет, все это блажь…

И тут он понял, что люди, сидевшие за соседним столиком, разом замолчали. Он обернулся и встретился взглядом с одним из них. Из-за леса кружек на него смотрели еще три лица.

Они слышали все, что сказал Шанди, а наговорить он успел немало…

Все эти люди были одеты в гражданские одежды. Они были староваты для солдат, но та уверенность, с которой они себя держали, говорила о том, что Ило видит не кого-нибудь, но именно легионеров. У человека, сидевшего ближе всего к императору, нос был изуродован глубоким шрамом. Четверо мужчин сорока – сорока пяти лет… Вне всяких сомнений, он видел ветеранов, отслуживших положенные двадцать пять лет и теперь разъезжавшихся по домам. Теперь они были при деньгах и потому могли обзавестись семьей и землею… Сказать, насколько они порядочны и честны, Ило, естественно, не мог. Он не знал и того, как они относятся к офицерам и вообще к аристократам, чьи приказы за долгие годы службы могли им вконец опостылеть. Отношение это, соответственно, могло оказаться не самым почтительным.

Ило по-прежнему смотрел на человека со шрамом, который, судя по всему, был здесь старшим. Тот напомнил ему Хардграа. Он явно был центурионом.

Ему в голову пришла неожиданная идея…

– Вы не подскажете, – сказал он, – далеко ли отсюда до Мосрейса?

– Ой, неблизко… А в чем дело?

Шанди тут же заинтересовался разговором. Недовольно глянув на легионеров, он перевел взгляд на Ило и буркнул:

– Я тебе уже сказал – ни в какой Мосрейс мы не поедем! Мы вернемся во дворец!

Блеснули четыре пары глаз. Ило поднялся с корточек и представился:

– Меня зовут Ийан, я – писарь Четырнадцатого легиона. – Кивком головы он указал на Шанди и добавил:

– А это – трибун Ишан. Мы едем в Мосрейс…

– Я не трибун! Я – император!

Легионеры переглянулись и вновь уставились на своих новых знакомых.

– Он что – перебрал? – полюбопытствовал центурион.

– Боюсь, дело обстоит куда хуже, – печально вздохнул Ило. – Это началось у него после Пустоши Нефер. Я довожусь ему братом… Пытаюсь довезти его до дома. Вначале-то все было ничего, но потом…

– Ило! – рявкнул Шанди.

– Ило? – удивился один из ветеранов. – Пустошь Нефер? Он там был?

– Мы были там вместе, – с деланным смущением ответил Ило. – На самом деле там было ох как несладко… Ну так вот, с той самой поры все эти странности у него и начались. Иногда ему получше, иногда – похуже, но…

– Ило! – взревел Шанди, пытаясь встать на ноги.

Ило многозначительно поднял брови. Ветераны сочувственно закивали головами. Кто-кто, а уж они-то знали, что может сделать с человеком война.

– Ему иногда представляется, что он – император, а я…

– Ило!

– А я – Ило, – вздохнул Ило. – Сигнифер. Он то и дело меня так кличет.

Вся армия знала о том, что в сражении при Пустоши Нефер Шанди потерпел поражение. Штандарт легионеров был спасен отважным сигнифером Ило. Похоже, ситуация была не такой уж безнадежной…

– Мы вас приветствуем, ваше величество, – по-медвежьи проревел центурион. – Берите свой стул и присоединяйтесь к нам – эля у нас на всех хватит.

Ветераны потеснились, перенесли стул, на котором сидел Шанди, к столу и усадили рядом с собой императора. Нашлось местечко и для Ило.

Лицо императора буквально побагровело от ярости. Несмотря на всю бредовость владевших им идей, Шанди отдавал себе отчет в том, что теперь любое произнесенное им слово будет истолковываться присутствующими превратно. Их уже не интересовало то, кто он на самом деле – трибун или император.

– Остается надеяться на то, что несколько месяцев, проведенных в кругу семьи, смогут оказать на него благоприятное воздействие, – сказал Ило, отирая пену с губ. Ему уже стало куда лучше. – Конечно, его сильно изматывает дорога. Я в последнее время даже стал подумывать о том, а не нанять ли ему эскорт… Может, вы согласитесь мне помочь?

Ветераны удивленно переглянулись.

Шанди заметно побледнел и издал странный храпящий звук.

– Честно сказать, – сказал старый вояка, – мы с друзьями направляемся именно в Мосрейс.

– Крона в день устроит? – спросил Ило, звякнув кошельком.

Четыре пары глаз жадно блеснули.

– Каждому?

– Разумеется. Но, как вы понимаете, мы не должны привлекать к себе внимания.

– Что ж, писарь Ийан, считай, что ты получил в свое распоряжение целый легион! – Центурион отодвинул в сторону свою кружку. – Меня зовут Имфьюм. Игги и я выйдем в дозор первыми. Бык и Косой – пойдите подкрепитесь и немного поспите. Ну а теперь, ваше величество, расскажите нам о Пустоши Нефер.

«Сомнения отринь и позови друзей…» – вспомнились Ило неведомо где слышанные строки. Теперь он мог подумать и о том, где и с кем он проведет эту ночь.

Грозовые тучи:

О робкая душа!

Уже не за горами

Тот день, когда по небесам

Помчатся тучи грозовые

И лето вступит вновь в свои права.

Аделаида Энн Проктор. Робкая душа

Интерлюдия

Зимние Празднества приходились на самый конец года.

На сей раз в Империи их справляли не так шумно – обычному бесшабашному веселью мешала память о недавно почившем всеми любимом старом императоре и исполненные надежд моленья о лучшем будущем. Публика, привыкшая к веселью, чувствовала себя едва ли не обманутой, соответственно, праздник вышел затянутым и скучным.

В Хабе не было ни балов, ни пышных банкетов. Люди встречали праздник в узком кругу ближайших друзей и родственников. Лорд Ампили почтил своим присутствием не одно и не два места – он возникал словно ниоткуда, прислушивался, присматривался, делился с гостями последними дворцовыми сплетнями и затем куда-то исчезал.

В далеком Краснегаре народ веселился как мог, но отсутствие короля сказывалось на всей атмосфере дворцового Празднества. Королевский бал прошел куда тише, чем это бывало обычно. Разумеется, в дворцовых церемониях принимали участие немногие, но простой народ тоже не был забыт. Люди, решившие устроить Празднество у себя дома, оповещали об этом дворцовых служителей, и в этом случае к ним в гости могли заглянуть король или королева. Личный рекорд Рэпа равнялся восемнадцати посещениям, однако ему было далеко до прапрапрадеда Инос, умудрившегося за один день побывать в двадцати девяти местах и вследствие этого едва не умершего. В этом году королеве пришлось отдавать визиты в одиночку, старшую дочь, предложившую ей свою помощь, она решила с собой не брать.

В своей маленькой речи, которую королева повторяла раз за разом, она впервые касалась причин, побудивших ее супруга покинуть королевство.

– Мой супруг и я, – говорила она, – всегда любили зимние Празднества, которые приносят в дома радость и согласие. Наверняка он очень сожалеет о том, что этим утром (днем, вечером) он не смог посетить вместе со мной ваш дом. Как вы знаете, некоторое время назад он вынужден был уехать по одному секретному делу. Надо сказать, от успеха его миссии зависит судьба каждого из нас… Я знаю, что вы ждете его возвращения с таким же нетерпением, как я и его дети…

Надо сказать, она не говорила ни о том, где именно находится ее супруг, ни о том, чем он сейчас занят.

На юге у дальнего края тайги стоял во всеоружии пондагский гарнизон, готовый в любую минуту отразить атаку гоблинов, взявших за правило нападать на королевство именно в дни Празднеств. В этом году все обошлось без происшествий. В лесу было тихо, и это не могло не удивлять пограничников.

Так начался 2999 год. Народы, населявшие Пандемию, мечтали о том времени, когда ночи станут короче, а дни длиннее. Даже богатеи, не привыкшие экономить на свечах, находили зиму донельзя тягостным временем.

Господин Акопуло надолго застрял в Малфине. Разыгравшийся за несколько дней до его появления шторм никак не стихал, и потому ни один корабль не выходил из гавани.

По южным провинциям Питмота катил видавший виды экипаж, останавливавшийся время от времени возле домов тамошней знати, с которой Тинала связывали дружеские отношения. Рэпу то и дело приходилось приструнивать своего не в меру проказливого и вороватого спутника, который мог перейти опасный порог магических энергий и тем самым выдать их с головой. Впрочем, уже через несколько недель тот отточил свое мастерство настолько, что его мошенничества никак не отражались на магическом пространстве. Он уже не хотел оставлять Рэпа, воспринимая свое нынешнее путешествие чем-то вроде тренировки.

Ило и отставной центурион Имфьюм, которого сопровождали трое его друзей, ни на миг не спускали глаз с императора, не оставляя его без присмотра даже в отхожем месте. Шанди злился, спорил, убеждал, грозил, но все понапрасну – в нем видели единственно обезумевшего от переживаний аристократа. Ило чувствовал себя вполне вольготно – путешествие по Джульгистро было не просто сносным, но даже и не лишенным известной приятности, ибо женщины обитали и в этих забытых Богами землях.

Постепенно дни становились все длиннее и длиннее.

В Тхаме начался сезон дождей.

Глава 6 Начало

1

Огромные, похожие на белые перышки снежинки кружили по небу. Стало заметно теплее.

Копыта звонко цокали по гладкому камню Великого Западного тракта. Казалось, что в мире осталось всего два цвета – белый и серый. Даже сухая трава, росшая во краям придорожных канав, выглядела бесцветной.

– Если я правильно помню, поворот должен быть где-то здесь, – сказал центурион Имфьюм.

– Всему хорошему когда-нибудь приходит конец, – ответил Ило со вздохом.

Сам он в эту минуту был погружен в довольно своеобразные раздумья – он размышлял о том, какие официантки нравятся ему больше, стройные и энергичные или же полные и вальяжные. На самом деле ему нравились и те, и другие. Впрочем, раздумья эти носили чисто теоретический характер…

Заметив, что Имфьюм отъехал в сторону, он последовал за ним.

– Ну что, хранитель? Теперь, я думаю, у вас все будет нормально, – сказал центурион неуверенно.

Ило рассмеялся.

– Совершенно верно! Ты когда-нибудь видел, чтобы люди так менялись?

Перемена, о которой он говорил, произошла всего три дня тому назад. Когда Шанди ложился спать, он все еще был небритым безумным маньяком, грозившимся изничтожить наглецов, посмевших пленить своего императора. Утро же началось с того, что он потребовал бритву и горячую воду, взгляд его при этом исполнился холодной ясности и силы.

Короче говоря. Сговор сдался.

– Если хочешь, мы проводим вас до самой двери, – сказал центурион. Никогда в жизни ему не доводилось зарабатывать деньги столь странным способом – и какие деньги!

– Нет, я уверен, что теперь нам бояться нечего – он действительно пришел в себя… Спасибо тебе и твоим друзьям. Ишан хотел поблагодарить вас отдельно, если, конечно, этот его жест не заденет ваших чувств…

Старый вояка презрительно хмыкнул.

– Двадцать пять лет в строю… О каких чувствах ты говоришь?

Ило вновь рассмеялся.

– Это я так, по привычке… Мы очень вам благодарны!

Он говорил совершенно искренне. Шанди пришел в себя и легко продолжит путь без посторонней помощи. Теперь Ило мог подумать и о воплощении своих давних планов – Дом Темного Тиса и Эшиала, побег и обольщение…

Вскоре они действительно оказались у развилки – за черными голыми ветвями деревьев виднелась дорога, уходившая куда-то наверх. Где-то там Имфьюм и три его товарища обретут свой дом, полузабытых родичей и, возможно, будущих жен и детей. Там они проведут остаток своих дней. Здесь же стоял дорожный указатель, извещавший путников о том, что они находятся у въезда в город Мосрейс. Где-то неподалеку должно было находиться и поместье, в которое якобы направлялись Ило и Шанди.

Прощание было по-мужски сдержанным. Зазвенели золотые. Шанди поблагодарил ветеранов и пожал каждому из них руку. Вернись он когда-нибудь на трон, он наверняка отблагодарил бы их куда щедрее. Обменявшись напоследок грубоватыми шутками, они поехали каждый в свою сторону.

Шанди пустил лошадь легким галопом. Ило последовал его примеру.

– Хорошие ребята, – заметил Шанди. – Просто отличные. Именно на них, а не на нас, изнеженных правителях, держится Империя.

– Поверь мне, таких ребят, как эта четверка, не так уж и много, – покачал головой Ило, знавший солдатскую жизнь не понаслышке.

Какое-то время они ехали молча, хотя оба прекрасно понимали, что им есть о чем поговорить, ведь с той самой поры, как они выехали из Нового Моста, такой возможности у них не было.

– Говорят, в Мосрейсе есть приличная гостиница, – нарушил молчание Ило.

– Да. Я ее хорошо знаю.

– Кормежка-то там ничего?

– Высший класс. Во всяком случае, раньше было именно так. Тебе что, праздник отметить захотелось? – усмехнувшись поинтересовался Шанди.

– Почему бы и нет? – невинным голоском отозвался Ило, подумав о том, что этот вечер, возможно, стал бы последним вечером, проведенным ими вместе. Ему пора было возвращаться в Дом Темного Тиса, иначе он мог не поспеть туда к началу цветения нарциссов…

Мимо прогрохотала нагруженная хворостом повозка.

– Ило, – начал Шанди, пытаясь перекричать стук копыт. – Я человек далеко не сентиментальный и не люблю произносить речи такого рода, но…

– А я страсть как не люблю их слушать!

– Тебе придется немного потерпеть. В данный момент я могу ответить тебе только искренней признательностью и благодарностью. Когда же я верну себе трон, ты получишь достойную награду! Чего ты хочешь? Ты сможешь стать консулом, проконсулом, Сенатором – кем угодно! Ты хочешь получить во владение земли? Некогда я предлагал тебе герцогство, но ты от него отказался. Обещаю тебе, второй раз я не приму от тебя подобного отказа! Тогда я хотел вознаградить тебя за те заслуги, которые имел перед Империей твой дед, теперь же, брат Ийан, я в неоплатном долгу уже перед тобой! Ты можешь просить у меня всего, чего ты хочешь!

Эта мысль показалась Ило забавной. Что, если речь пойдет о твоей жене?

– Что я такого сделал? Похитил императора? Если ты пожалуешь мне за это герцогский титул, ты создашь опасный прецедент…

Шанди посмотрел ему в глаза. За время путешествия он заметно похудел и осунулся. Что до его недавнего безумия, то от него не осталось и следа.

– Ты спас меня от Сговора. Ведь я хотел только одного – вернуться в Хаб. Я ни минуты не сомневался в том, что дварф и гном меня просто-напросто разыграли. Я не верил ни тебе, ни Рэпу, ни Распнексу – никому! Порой мне казалось, что Эмторо разыграл весь этот спектакль только для того, чтобы захватить трон… И – мне стыдно в этом признаться – я думал, что ты имеешь какие-то виды на мою жену…

– Здесь, мой господин, вы нисколько не ошиблись! Любой мужчина, видевший ее величество, испытал бы точно такие же чувства!

Шанди довольно засмеялся.

– Все правильно… Я вот о чем думаю, неужели подлинные мысли Зиниксо именно таковы? Как можно жить в мире, где ты никому не доверяешь?

– Может, и так…

– Но ты оказался сильнее…

– Просто нам повезло с Имфьюмом, только и всего.

– Его послали нам Боги. Но если бы не ты, нам бы это не помогло.

Похоже, Шанди говорил совершенно искренне. Ило испытал известную неловкость, вспомнив о том, как он позволял себе обходиться с императором. Он по-прежнему собирался сбежать от Шанди и отправиться в Дом Темного Тиса к Эшиале. Может, ему следовало повременить с этим день-другой – вдруг Сговор опять примется зазывать императора?

Шанди вновь улыбнулся ему, на сей раз немного смущенно.

– К счастью, теперь я знаю о том, что мои подозрения были напрасными. Есть люди, которым я могу доверять, и один из них находится сейчас вместе со мною. Ведь ты мог не делать всего этого. Денег у меня с собой всего ничего, да и власти никакой у меня теперь нет… Ты сделал все это единственно из дружеских чувств. Да, Ило, теперь и я вправе считать тебя одним из своих ближайших друзей.

Духи десятков и десятков предков предупредительно завыли и засвистали в ухо Ило. Пост императорского друга всегда был самым ответственным и самым опасным постом в Империи. Он всегда был на виду, вызывая всеобщее раздражение и зависть…

Нет, с этим назначением соглашаться не следовало. Ило украдкой взглянул в лицо Шанди. У императора не может быть настоящих друзей. Принцев приучают к этой мысли с детства – они не должны быть такими, как все. Что этот человек знает о дружбе? Друзья нужны для потехи и веселья, но разве Шанди знал толк в веселье?

Помимо прочего, Ило был импом, а импы всегда безоговорочно подчинялись своему императору. Дружба же должна была перевести их отношения на какой-то иной уровень… Ило вспомнились вопросы, некогда заданные ему королем Рэпом, – речь тогда шла о нарциссах, о моральной ответственности и прочем вздоре. Чего Ило никогда не мог терпеть, так это моральной ответственности.

– Я очень ценю ваше расположение ко мне… Может, по этому случаю мы снимем подружку и для вас?

Шанди густо покраснел и отвернулся в сторону, не в силах скрыть своего смущения.

Они проехали добрый фарлонг, прежде чем он вновь взглянул на Ило. Взглянул – и согласно кивнул.

– Только смотри, чтобы она была посимпатичней… Вот те раз! Все обстояло куда серьезней, чем полагал Ило!

2

Плотные и темные зимние облака, напоминавшие видом голодных коров, выбежавших на хлебное поле, неслись над морем Печалей. Их черные громады вползали на небеса Тхама, им не могла помешать ни одна изгородь. Они стремились дальше на запад, но тут путь им преграждала стена хребта Прогнет. Животные замирали в нерешительности, но на них начинали напирать сзади, их теснили, давили, обращали в бесформенное мессиво. Эта мясорубка продолжалась уже не день и не два. Твердыня гор обращала податливую плоть стада в ничто – ни одному из животных не удавалось прорваться на ту сторону хребта, туда, где раскинулись бескрайние пустыни Зарка. По изрытым ущельями склонам стекали мутные потоки, соединявшиеся в ревущие грозные реки. Стоял сезон дождей.

Тхайла проснулась от первой же схватки, и еще долго не могла понять, что же ее разбудило. Она передвинулась на ложе, устеленном папоротником, пытаясь улечься поудобней. Лииб, лежавший рядом с нею, повернулся на другой бок и тут же вновь забылся сном.

Судя по запахам, рассвет был уже близок. Дождь громко барабанил по выложенной листьями крыше хижины – он лил уже несколько – недель, не прекращаясь ни на минуту. Лииб сработал свой Дом на славу – внутри было сухо. Сквозь плотное плетение стен не могли проникнуть даже жуки, пытавшиеся скрыться от потоков дождя. До начала дождей он успел закончить целых четыре комнаты. В будущем он планировал добавить к ним и пятую комнату, хотя Тхайла никогда не могла понять, зачем им такой огромный дом? С какой бы скоростью она ни рожала ему детей, за ним ей было не поспеть…

Она ждала этого ребенка со дня на день.

Они назовут его Каиф, если родится мальчик, Фриэль, если будет девочка. Так они решили вчера вечером. А за день до этого им больше нравились имена Шайб и… что-то примерно в этом же роде. Это уже не важно. Каиф или Фриэль, поспешите! Иначе вас назовут какими-нибудь другими именами!

Она поежилась и вновь задремала. Лиибу снился сон. Она видела то же, что чувствовал он, она ощущала порывы пульсировавшего в нем желания. Бедняга! Последние несколько недель тебе было плохо – меж нами встал наш ребенок. Как он хотел ее… Ее всегда поражал жар его желания, ведь он был таким мягким, нежным и мирным человеком. Вначале его страсть даже пугала ее и лишь потом она привыкла к ней настолько, что порой даже поддразнивала Лииба…

Ничего, мой милый, скоро все изменится! Она бережно поправила одеяло, которым был укрыт Лииб и попыталась распрямить свою ноющую спину. Увы, сделать это она не могла.

«Каиф, – решила она, – Каиф, не Фриэль». В последнее время она научилась видеть этого маленького человечка, поселившегося в ней. У него явно был характер мальчика. Порой он сердился и брыкал ее своими крошечными ножками. Нет, она практически не сомневалась в том, что ее ребенок был мальчиком… Лииб хотел именно мальчика. Он ходил бы с ним на рыбалку точно так же, как сам Лииб когда-то ходил на рыбалку вместе со своим отцом. Тхайла знала, что она была слишком суетливой и торопливой для того, чтобы ловить вместе с ним рыбу, пусть он никогда и не говорил ей об этом.

С тех пор как Лииб показал ей место, найденное им на реке, прошло уже девять лун. Она никогда не сомневалась в истинности его слов, и все-таки дорога из родительского дома оказалась трудной. Когда вконец вымотанные долгой дорогой молодые люди оказались в здешних краях, они вновь занялись поисками места для своего Дома. Далеко или, напротив, слишком близко к реке… Слишком полого… Слишком круто… Слишком мало или слишком много тени…

Они нашли это место незадолго до наступления темноты. Оно находилось здесь, под кронами этих самых тополей. Ей казалось, что этот момент будет исполнен какой-то особой радости и блаженства, но все произошло едва ли не буднично… Лииб был слишком взволнован и нетерпелив, она страшно нервничала, ветки, покрывавшие землю оказались неожиданно колючими… Впрочем, уже через пару дней они освоились настолько, что теперь в мир должен был явиться Каиф.

Девять лун. Ей казалось, что она видит его нетерпение. Нет, это определенно был мальчик.

За эти девять месяцев учетчики до нее так и не добрались. Будет очень печально, если Каиф никогда не увидит своих бабушку и дедушку, а Гаиб и Фриэль не встретятся со своим внуком. Она происходила из обладающей Даром семьи и поэтому могла вырастить больше, чем двух детей. Лииб этого пока не знал, но Тхайла решила не говорить ему об этом до той поры, пока их дети – двое или больше – не подрастут и они не отправятся вместе с ними в Дом Гаиба. К тому времени им можно будет не бояться учетчиков, если только ее Дар не станет еще сильнее… Но не могут же они быть такими бессердечными, чтобы забрать у детей мать и отвезти ее в Колледж?

Если Дар будет и у Каифа, ему не придется пoдобно ей самой нести Вахту Смерти и запоминать Слово Силы…

Ох…

Она вновь заснула. За окном уже начинало светлеть. Младенец же ее явно начинал вести себя как-то иначе… Каиф спешил появиться на свет.

Ей вдруг захотелось подняться, прибрать в комнате, положить на ложе свежие папоротники и накрыть их новым покрывалом, связанным ее руками… Впрочем, в этом не было нужды. Папоротники она сменила еще вчера, покрывало же лежало в корзине, стоявшей в углу комнаты. Что до уборки, то вчера она подметала в доме целых два раза. Времени у нее было еще предостаточно. Лиибу нужно будет отправиться в Дом Нита и отыскать там Бууш. Плыть на лодке в такую темень нельзя – ему придется пойти туда пешком. Река широко разлилась, но он все равно может обернуться в два счета, для этого ему нужно будет перебраться через затопленный луг. Он поспеет еще до того, как Каиф появится на свет.

Она вновь попыталась улечься поудобнее. Волосы упали ей на лицо. Как они выросли за эти девять лун! Она еще не решила, будет ли носить их или же вновь острижет покороче, но знала, что длинные волосы – символ женственности, и потому гордилась ими. Они очень нравились Лиибу. Она любила щекотать его ими, после чего он безумно возбуждался… Может, именно по этой причине матери коротко подстригают своих дочерей?

Аххх!

Каиф, как ты нетерпелив! Впрочем… Впрочем, кажется, все улеглось… Тхайла вновь задремала. За окном стало уже совсем светло. Дождь внезапно прекратился. Отлично.

Оооххх! Нет, такого с ней еще не было… Тхайла повернулась к мужу и коснулась губами мочки его уха. У сказочного народца уши должны быть аккуратными и плотно прижатыми к голове, Лииб же был, что называется, лопоухим.

– Ну? – недовольно буркнул Лииб, смахивая ее волосы с лица.

– Милый…

– Что ты хочешь?

– Ребенок…

– Ммм… Что?

Он вскочил с ложа и понесся к выходу из комнаты, однако спросонья не рассчитал движений и врезался в стену с такой силой, что дом заходил ходуном. Уже в следующее мгновение он таки выскочил наружу, но, не сделав и пары шагов, растянулся возле поленницы дров, лежавших рядом с курятником.

Она видела его испуг, смущение, страх…

Услышав ее смех, он подошел к окну.

– Сколько у меня времени?

– Одеться ты успеешь в любом случае. Бууш, конечно, старовата, но вряд ли она согласится сесть в одну лодку с голым мужчиной… Ты ведь у нас такой красавец.

– Как ты можешь так шутить?

Глаза его возбужденно поблескивали. Он часто бывал до смешного неловким и неуклюжим, но это ее только умиляло, тем более что он был совершенно лишен амбиций.

– Шутить? Я говорю совершенно серьезно, любимый. Если бы я не считала тебя редкостным красавцем, у нас не было бы этого ребенка, понимаешь?

Тхайла подала мужу брюки и поцеловала его в щеку.

– Только смой с себя грязь, прежде чем одевать Их, слышишь? – сказала она, взявшись за ставни. – А обуваться ты будешь? Башмаки-то твои после вчерашнего совсем мокрые. Шляпа и плащ тебе сейчас точно не понадобятся. Главное не забудь…

– О чем это ты? – тут же насторожился он. Она улыбнулась.

– Напои козочку, выпусти цыплят и поешь. Потом будет видно – стоит тебе туда идти или же нет.

Она вновь охнула и тяжело опустилась на ложе. Каиф и не думал успокаиваться.

В лесу прятался человек. Через какое-то время людей, стало уже двое.

– Как дела? – поинтересовался тот, который появился здесь попозже.

– Все в порядке, – покачал головой первый. – Мальчик рослый и крепкий. Надо бы что-нибудь сделать с его ушами, пока их никто не увидел.

– Мне было сказано, что и он представляет большую ценность.

Второй устало вздохнул.

– Мне об этом говорили раз сто.

– Неужели действительно у нее такой Дар?

– Похоже на то. Она видит чувства тех, кто живет в горах. Ни на миг нельзя терять бдительность.

– Ладно. Ты пока передохни. Я посижу здесь один. Смотри, расслабляться пока рано.

Когда Лииб сел в лодку, вновь полил дождь. Человеку, прятавшемуся в лесу, дождь был не страшен, его защищал плотный лиственный полог.

3

Лииб вел лодку прямиком через залитый водой луг, отталкиваясь шестом от поросшего густыми травами дна. Тхайла видела, как сильно он нервничает – она сама была много спокойнее его. Женщины рожали детей с начала мира. Она была здоровой и молодой – ей только что исполнилось шестнадцать. Чем младше, тем лучше, говорят старухи. Она неподвижно лежала на своем ложе, видя старую Бууш, занятую работами по дому и одновременно беззлобно ругавшую своего Ниита. Видела Тхайла и его спокойствие.

Если бы она постаралась, то смогла бы увидеть чувства и остальных соседей, как бы далеко от них те ни жили – на холме или ниже по течению. Бууш, наверное, говорила им о новых поселенцах, но эта новость, похоже, никого особенно не заинтересовала. Когда сезон дождей закончится, она отправится в их Дома сама – надо же показать им младенца…

Ммммм… Этого еще не хватало! Ты уж немножко потерпи, мой хороший… Подожди, пока вернется твой папа.

Какой у нее теперь прекрасный Дом. Возле ее ног стояла корзина с чистым платьем и кое-какой одеждой. На одной из стен висела сделанная Лиибом полка, на которой лежали ее «драгоценности» – то немногое, что она смогла прихватить с собой: многоцветные раковины, блестящие камешки, игрушечный дракончик, с которым она любила играть в детстве, вырезанная из камня человеческая локтевая кость. В соседней комнате стояла плетеная колыбелька с пушистыми одеялами, сделанными ее собственными руками. Она приготовила их для Каифа. Или для Фриэль.

Как замечательно иметь ребенка, кормить и укутывать его…

Ах! Лииб был уже в Доме Ниита или совсем рядом с ним. Она видела его нетерпение и возбуждение и одновременно удивление и радость стариков… Река сейчас была быстрой. В любом случае ждать их осталось недолго.

Ох… Ах! Неожиданно для самой себя она захныкала. «Началось?» – подумала она с ужасом. Она дала себе слово, что в любом случае будет вести себя спокойно. Ее крики и слезы могли насмерть перепугать несчастного Лииба. Два года назад, когда Хоан рожала своего первенца, Тхайла и другие девочки тихонько подобрались к Дому Юрга и стали прислушиваться к тому, что происходило внутри. Такое простое дело, а сколько из-за него шума! В любом случае она не будет вести себя так, как Хоан.

Скоро к ней придут Лииб и Бууш. Может, и Ниит составит компанию Лиибу. Уже скоро… Дождь полил как из ведра. Наверняка они промокнут до нитки..

Дверь дома скрипнула.

Тхайла испуганно замерла. Кто это? Кто мог подойти к Дому так тихо, что она ничего не почувствовала? Конечно же, Джайн из Колледжа. Он был магом и умел становиться невидимым.

Тут же на нее снизошел удивительный покой. Она забыла о всех своих тревогах, смутно осознавая, что это – дело рук Джайна.

Она спокойно взирала на то, как в комнату вошли две женщины. Та, что повыше, была не молодой, но и не старой, та, что пониже, была не старой, но и не молодой. На них были белоснежные блузы и длинные полосатые юбки, сшитые из неведомой ей гладкой ткани. И одежда, и прически, и выражения их лиц говорили о том, что эти женщины принадлежат к какому-то высокому сословию. Одежда их была совершенно сухой.

Они стояли у ее ложа, молча глядя ей в лицо.

– Учетчики? – спросила Тхайла шепотом. Та женщина, что была помоложе, нахмурилась.

– Разумеется, нет!

– Она ничего не смыслит в этом, – усмехнулась Старшая. – Тхайла, меня зовут Шол. Я – аналитик. Что до Мирн, то она – архивариус. Мы куда важнее обычных учетчиков. И все же в одном ты не ошиблась – мы тоже имеем отношение к Колледжу. Наверное, именно это ты и имела в виду, верно?

Тхайла кивнула. Помимо прочего, обе женщины были волшебницами. Она почувствовала, как ее сердца коснулись леденящие пальцы ужаса.

– Уходите, – сказала она. – Входить в дом без приглашения могут только самые невоспитанные люди.

– Невоспитанные? – удивленно переспросила младшая, глаза которой имели цвет болотной жижи. – Детка, ты же просто не понимаешь, насколько все это важно! Всему миру угрожает опасность, исходящая от…

– Мирн! – резко перебила ее старшая.

– Я жду ребенка! – с трудом выдавила из себя Тхайла.

– Именно поэтому мы сюда и пришли. Мы примем у тебя роды.

– Мне не нужна ваша помощь! Уходите отсюда!

Мирн насмешливо фыркнула и присела рядом с ее ложем.

– Не глупи, деточка. Мы в любом случае получим то, ради чего пришли сюда. Если мы уйдем, тебе от этого будет только хуже, ты же нам нужна здоровой и невредимой. Все будет очень легко и просто – боли ты можешь не бояться. Как ты уже знаешь, это – мальчик. Ты его немного недоносила, но это на его здоровье никак не скажется – он у тебя настоящий крепыш. Теперь подними подол.

– Нет! – запротестовала Тхайла, попытавшись сесть. Тело отказывалось ей повиноваться. Она уставилась в потолок, силясь понять, не сошла ли она часом с ума?

Ее одежды и покрывало куда-то исчезли. Теперь она была совершенно голой. Тхайла заплакала.

– Уже скоро, – сообщила ей Мирн. – Все нормально.

Тхайла попыталась взять себя в руки.

– Сейчас сюда придет мой муж. Мне не нужна ваша помощь. Оставьте мой Дом!

– Глупая девчонка! – оборвала ее Шол. – Делай то, что тебе сказано, и без разговоров! Всеми неприятными чувствами ты обязана самой себе и больше никому! Если бы ты подчинялась закону, не было бы ни боли, ни скорби!

– Успокойся, деточка, – прошептала Мирн. – Закрой глазки. Сделай глубокий вдох…

– Но ведь я должна отбросить папоротник и присесть на землю!

Именно так должны были рожать пиксы – об этом знали все женщины их племени.

– Глупый предрассудок, и ничего более! Расслабься.

Вослед за этими словами с ней стало происходить что-то совсем уж странное.

Ммммм!!!

– Какой славный ребеночек! – сказала одна из женщин. Шлепок.

Плач! Слабое чувство страха…

Тхайла почувствовала, как на ее живот положили что-то горячее и мокрое…

– Сыночек!

Она вновь попыталась присесть, опираясь на руки, но те вновь подвели ее. Более того, теперь она не могла даже поднять голову.

– Это не твой сын, Тхайла, – сказала старшая женщина. Теперь она казалась Тхайле куда крупней и страшнее. Особенно страшными были ее глаза. – Твоим он не станет никогда. Даже не пытайся смотреть на него. Если ты его увидишь, потом тебе будет еще тяжелее…

Лииб! Лииб! Скорее!!! Он приближался – он уже близко.

В тот же миг женщины убрали ребенка с ее живота. Мирн поднялась на ноги и быстро вышла, унося с собой крохотный сверток. Едва она покинула комнату, плач тут же затих, но она все еще видела испуг и изумление Каифа.

– Деточка моя!

Тхайла заставила себя сначала встать на колени, затем – подняться на ноги. Ее огромного живота теперь не было и в помине. Она вдруг заметила, что на ней вновь появилось платье, прикрывшее ее наготу. Более того, это было ее лучшее платье. Она чувствовала себя как-то странно, при этом горечи не испытывала. Ее сильно качало. Долговязая Шол подхватила ее под руку.

Какие ужасные у нее глаза!

– Тхайла, тебя предупреждали… Разве ты не помнишь того, что говорил Джайн?

– Сыночек мой…

Она было попыталась сделать шаг в сторону, но Шол крепко сжимала ее локоть. И вновь Тхайла увидела перед собой ее горящие золотистые глаза.

– Он говорил, что ты должна отправиться в Колледж! – злобно прошипела Шол, обнажив свои острые, словно у крысы, зубы. – Но ты его не послушалась! Ты не подчинилась учетчику. Ты нарушила Законы Крови! Твое легкомыслие обернулось трагедией сразу для троих, Тхайла! Неужели ты думаешь, что мы получаем от всего этого удовольствие, глупая ты девчонка?

– Лииб уже совсем близко!

Шол кивнула и неожиданно улыбнулась.

– Да. Он уже близко. Вот-вот он будет здесь… Он найдет здесь ребеночка – здорового и невредимого, а рядом… Рядом он обнаружит твое мертвое тело.

– Нет! Нет! Нет!

– Да. На самом деле это будешь не ты… Но тело это нельзя будет отличить от твоего.

– Какой ужас! Откуда в вас такая жестокость?

– Жестокость? Это нас-то ты называешь жестокими? Ты ничего не понимаешь, глупышка! – Шол вновь заглянула Тхайле в глаза, больно сжав ейруку. Зубы Шол были белоснежными и ровными. – Мир полон зла; и ты должна исполнять свой долг там, а не прятаться здесь вместе с этим простаком. Твое безрассудство замедлило обучение и, возможно, привело к ослаблению наших рядов… Хранитель был вне себя от ярости, когда мы обнаружили, что ты наделала.

– Лииб! Лииб! – Тхайла представила, как он спешит к дому, открывает дверь…

– Забудь о нем, глупышка! Он похоронит то, что покажется ему твоим телом, и выкормит малышку козьим молоком. Потом он найдет себе другой Дом и другую жену. Перестань плакать! Неужели ты думаешь, что мы с Мирн получаем удовольствие от этого дурацкого спектакля?

Тхайла попыталась освободить руку, чувствуя себя мухой, попавшей в паучьи сети.

Волшебница самодовольно усмехнулась.

– Теперь мы отправимся в Колледж. Ты должна забыть о ребенке, Тхайла. Ты должна забыть и о его отце.

– Никогда! Никогда я не оставлю своего мужа! – Тхайла стала колотить крупная дрожь. – Если вы меня отсюда заберете, я все равно вернусь назад! – закричала она.

Дом Лииба внезапно исчез. Засверкали ослепительные лучи солнца…

4

Лебедь подплыл к самому берегу. Темные воды подчеркивали белизну его перьев. Он скользил по поверхности вод с такой легкостью, что отражение даже не колыхалось. Птица вышла на берег, и тут же стали видны ее некрасивые перепачканные илом лапы. Капли воды, стекавшие с перьев, нарушили спокойствие безмятежных вод – по ним побежала легкая рябь. Божественное создание косолапой походкой пошло прочь от берега, смешно вытягивая шею. Урод – ни дать ни взять.

– Мне нравятся такие дни, – добродушно заметил Джайн, сощурив глаза цвета янтаря. – Белые облачка, серые тучи, синее небо… Все сразу. От такой погоды можно ждать любых капризов. Только в таких случаях начинаешь по-настоящему ценить свет солнца, не так ли? Сейчас ведь совсем не холодно… Тебе тепло?

– Да, – ответила Тхайла. Она хотела что-то сказать, о чем-то спросить его, но ничего не помнила…

Они сидели на скамейке. Тропинка сбегала вниз, к пруду, по которому плавали лебеди и утки. Зеленые холмы пестрели цветами: белое и золотое, пурпурное и алое, синее и малиновое… Цветами были усеяны даже деревья. Умытый дождем мир сверкал на солнце всеми цветами радуги. Чуть подальше сплошной стеной вставал темный вековой лес.

На тропинке появились двое раздетых по пояс молодых людей. Она почувствовала на себе их внимание. Один из юношей помахал им рукой. Джайн махнул ему в ответ, после чего юноши удалились. Тхайла знала, что юноша приветствовал именно ее… Интересно, откуда и куда они бегут?

– Они решили немного размяться, – спокойно заметил Джайн.

– Размяться?

– Да, скорее всего, они решили размяться перед началом работы. Работают-то в Колледже не на ногах, а сидя…

Тхайле вспомнилась ее мать. Что бы она ни делала – шила, пряла, кормила птицу – она обычно сидела. А отец? Нет. Конечно, шкуры он выделывал сидя, а вот все остальное… Все остальное он делал стоя – вскапывал землю, подрезал ветви деревьев, полол грядки… Странно…

О чем же она хотела поговорить?

– Это – Поляна Свиданий, – сказал Джайн. – Когда ты хочешь кого-то увидеть или с кем-то поговорить, ты идешь именно сюда. Здесь хорошо думается. Можно просто лежать на травке и считать пташек.

Она не видела чувств Джайна – ведь тот был магом. На берегу пруда виднелись и другие скамейки. Здесь же стояло и несколько беседок, в которых можно было укрыться от дождя. Люди – а их здесь было не меньше дюжины – сидели или гуляли по двое-трое. Неподалеку от них стояли юноша и девушка – держась за руки, они смотрели друг другу в глаза. Она ясно видела то, что происходило в сердце девушки, все же остальные оставались для нее тайной.

– Это волшебники? – удивленно пробормотала она. – Или такие же, как вы, маги?

– Магом я был раньше, – покачал головой Джайн. – Теперь, после того как мне сообщили четвертое Слово, я стал волшебником. Конечно, мой нынешний ранг не вполне соответствует… Впрочем, он достаточно высок. Я уже не учетчик. Теперь я архивариус.

Архивариус важнее, чем учетчик.

Откуда она это знает?

– Примите мои поздравления.

– Ты хоть понимаешь, о чем идет речь?

– Нет… – согласилась она. Он довольно рассмеялся.

– Ничего. Скоро ты все узнаешь.

Люди, находившиеся на поляне, по большей части были одеты в длинные плащи и широкополые шляпы наподобие той, что была на Джайне. Она опустила глаза и увидела на себе странно знакомое тонкое бежевое платье… Что оно ей напоминало?

– Я нисколько не сомневаюсь в том, что тебе понравится наш Колледж, – сказал Джайн. – Ты только вспомни об его истинном значении. Ты хорошо прокатилась?

– Прокатилась? – пожала плечами Тхайла. – Да пожалуй что неплохо…

– У нас для тебя заранее приготовлено место. Думаю, оно тебе понравится. Мист скоро придет.

– Мист?

– Еще один новичок. Он поможет тебе освоиться. Смотри только, чтобы он не слонялся без дела.

Если уж Колледж занимается такими важными делами, то как может этот самый Мист слоняться без дела? Немного подумав, она решила воздержаться от этого вопроса.

– Обычно новичков встречает архивариус Мирн, однако сегодня она занята очень важными делами и просила извинить ее.

Тхайла пробормотала в ответ что-то крайне невнятное. Уж лучше она будет иметь дело с новичком. Она вдруг почувствовала холод в затылке и коснулась его рукой, сделав вид, что хочет пригладить волосы.

– Если ты не слишком устала, – продолжил Джайн, – Мист поможет тебе выбрать новые одежды.

Можно было подумать, что она одета в какое-то тряпье. Он презирал Тхайлу за ее бедность, хотя когда-то говорил ей о том, что и его родители были бедны. Может, он благоволил к ней именно по этой причине? Он ведь пытался как-то помочь ей, а она сидела сиднем и смотрела вовсе не на него, а на каких-то там лебедей… Как он напугал ее тогда, когда явился вдруг в Дом Гаиба… Сколько времени минуло с той поры? Теперь же она нисколечко его не боялась, тем более что он говорил с ней, как с маленьким несмышленым ребенком… Впрочем, рядом с ним она такой и была. И тем не менее она по-прежнему не доверяла ему. Почему? Этого она не понимала. У него был мягкий вкрадчивый голос и приятная улыбка. Высокий, красивый, остроухий… Она до сих пор помнила его зеленый, подбитый мехом плащ. Когда-то они оба обедали, сидя на этом плаще… Одежды?

Тхайла тряхнула головой, пытаясь собраться с мыслями.

– Это было бы просто замечательно, да вот только я не смогу за них заплатить.

Он негромко рассмеялся.

– Платить тебе не придется. Сейчас ты здесь новичок, и поэтому Колледж берет на себя все расходы по твоему содержанию… Тхайла, ты чего такая надутая? Где та веселая живая девчушка, которую я встретил в Доме Гаиба? Ты скучаешь без родителей?

В его голосе чувствовалась явная усмешка. Кем были Гаиб и Фриэль для Джайна из Колледжа? Ей казалось, что с той поры, как она попрощалась с родителями, прошла целая вечность.

– Конечно скучаю, но не очень сильно…

– Сегодня ты в Колледже первый день. Надо, чтобы он запомнился тебе на всю жизнь. Я обещал показать массу замечательных вещей. Кое-что ты наверняка увидишь, можешь не сомневаться. Ты просто глазам своим не поверишь… А ты сидишь такая скучная и печальная…

– Простите меня, пожалуйста… – вырвалось у нее. Но за что она просит прощения? Он знает, что она никогда не хотела сюда ехать, чему же она должна радоваться?

– Я уже говорил тебе о том, что мы заняты крайне важной и ответственной работой. Надеюсь, ты не забыла того, чему тебя учили?

– Нет. Я все помню.

– Тогда ты должна знать о том, что Хранитель и Колледж защищают Тхам от разного рода демонов. Теперь ты, Тхайла, одна из его защитников. Завтра Мирн расскажет тебе обо всем остальном, но главное я тебе уже сказал. Ты – очень важная и значимая фигура!

– Я все поняла. – Коль скоро она оказалась здесь, ей нужно вести себя достойно и делать то, чего от нее требуют… Ее детские мечты о юноше с широкой улыбкой и сильными руками были всего лишь мечтами… Теперь об этом следует забыть. Самое важное – Колледж. Она обладает Даром, поэтому Хранитель пригласил ее сюда. Но для чего она ему? В ее голове роились странные бессвязные мысли. Ей казалось, что голова ее набита ватой. – Понимаете… Это похоже на пробуждение от тяжелого мучительного сна. Ты его не помнишь, но тебя словно что-то гнетет, понимаете? У меня сейчас именно такое чувство.

Джайн утвердительно хмыкнул, глядя куда-то в сторону.

– Все понятно… Со временем это пройдет. А вот, кажется, и Мист.

Но Тхайла уже и так увидела приближение какого-то человека. Высокого молодого человека, шедшего по тропке, снедали скука и раздражение. Он был одет в длинный сверкающий золотом ало-голубой плащ, отороченный дорогим мехом. Шляпы на нем не было. Он шел широким шагом и, казалось, кого-то искал.

Джайн помахал ему рукой, и Мист направился в их сторону. Теперь его переполняли интерес и удивление…

– Мист, похоже, ожидал встретить здесь особу другого пола, – сказал Джайн с усмешкой. – Наверное, госпожа Мирн ввела его в заблуждение, ты этого не находишь?

Тхайла внезапно почувствовала нечто вроде тревоги.

– Но могу ли я ему доверять?

Джайн громко фыркнул.

– Имея такую внешность, доверять кому-то действительно сложно. Но здесь, в Колледже, ты можешь ничего не бояться. При малейшей опасности тебе на выручку придут волшебники. Если же речь будет идти о пустяках, то ты сможешь защитить себя и пощечиной, верно? – Он на миг замолчал, не сводя глаз с молодого человека. – Нет, его ты можешь не опасаться. Он, конечно, фантазер, но это, согласись, не самое страшное…

Мист уже стоял перед ними. Он был еще выше, чем показалось Тхайле вначале. Подобрав полу плаща, он отвесил им церемонный поклон.

– Архивариус Джайн? – сказал он, не сводя глаз с Тхайлы. Глаза у него были большими, светлыми и совершенно невинными. Интерес же его к ней явно усилился – он разглядел теперь и ее короткую стрижку, говорившую о том, что она пока одна-одинешенька.

Джайн представил новичков друг другу. Тхайла поднялась на ноги, чувствуя себя неуютно. Яркое ласковое солнце и прохладный ветерок…

– Да вы же наверняка замерзли! – воскликнул Мист, сбрасывая с себя плащ. – Накиньте его на себя!

– Нет, нет… Мне тепло, – ответила она, успев заметить насмешку архивариуса Джайна. Но что его так рассмешило? Может, щегольские одежды юноши?

Пестротой своего платья молодой человек походил на усыпанную цветами поляну: золотые пряжки туфель, белые чулки, сине-зеленые панталоны, серебристая парчовая безрукавка, разукрашенная красными блестками… Юноша был необычайно широкоплеч, вероятно, именно по этой причине он надел на себя обтягивающую рубаху.

– Ты явно высоковат, новичок, – сказал Джайн, поднимаясь со скамейки. Глядя на его лицо, трудно было поверить, что он вообще может шутить.

– Архивариус? – удивленно повернулся к нему юноша.

– Так, пустяки. Познакомь этого птенчика со здешними достопримечательностями.

– Я с удовольствием сделаю это. Для меня это – честь, – с готовностью согласился Мист. Тхайла видела, что он говорит искренне.

– Я вас оставляю, – сказал волшебник. – Рад буду встретиться с тобою вновь, Тхайла. Я нисколько не сомневаюсь в том, что теперь нам придется часто встречаться. Когда ты придешь в наше место, я познакомлю тебя с моей женой и нашим… нашим Домом… Ладно, я найду тебя сам.

Он поплотнее запахнулся в плащ и решительным шагом направился к тропинке.

Мист тут же уселся на освободившееся место – он сидел вполоборота, выставив напоказ мускулистые руки. Его глаза были желтыми, словно масло. Лицо простовато, уши обычные… Он почему-то напомнил ей отца.

– Давно здесь? – поинтересовался Мист.

– Гм… Нет, недавно. А ты?

– Десять дней. Скучища здесь жуткая. Хотя теперь, похоже, будет повеселее.

– Это еще почему?

Он довольно улыбнулся.

– Ну как же – теперь здесь появилась ты. Ты – воспитанник номер пять. Трое остальных – прыщавые сопляки. Еще один человек, и мы приступим к регулярным занятиям. Эта старая кошелка говорит, что в классе должно быть не меньше шести учащихся, иначе, это не класс. Кстати, как ты сюда добралась?

Тхайла вздохнула и, пожав плечами, ответила:

– Нормально… А ты?

– Когда я сюда пришел, я был вот на столько выше, – сказал Мист, сблизив указательный и большой палец так, что между ними осталась узкая щелочка.

– Выше?

– Просто от ходьбы у меня на пятках вздулись пузыри!

Тхайла было изумленно уставилась на него, но тут до нее дошло, что Мист шутит. Она видела, что он доволен собой и своим остроумием. Мист оказался не таким уж и простым.

– Через какие ворота ты сюда попала? – спросил он.

Ворота? Почему всех так интересует ее путешествие сюда? Она не хотела даже думать об этом. Велика важность! Главное, что она уже здесь.

– Давай не будем об этом, хорошо? Лучше скажи, чего мне теперь следует ждать. Расскажи о том, чему нас будут учить, покажи округу…

– С чего бы ты хотела начать?

Опять тот же интерес. Она интересует его как женщина…

– Не знаю. Скажи, что ты хочешь мне показать?

Он пожал плечами и, прищурившись, посмотрел на солнце.

– Я могу показать тебе только то, что видел здесь сам, а это, насколько я понимаю, очень незначительная часть Колледжа. Прежде я покажу тебе твой Дом. Кстати, место, в котором мы сейчас находимся, называется Поляной Свиданий… Потом я могу показать тебе базар, столовую и школу. Могу показать свой Дом и гнездышко этих прыщавых птенчиков, хотя видеть их тебе сейчас совсем не обязательно.

– Решай сам.

– Хорошо. Сначала – базар, потом – твой Дом. Ты любишь плавать на лодке?

– Ммм… Я никогда в жизни не сидела в лодке. – Почему его слова о лодке так больно кольнули ее сердце? – Если меня и катали в лодках, то это было давным-давно…

– А вот я страсть как люблю поплавать, – сказал Мист, мечтательно прикрыв глаза. – Возле моего Дома есть озерцо, правда, оно совсем крошечное. Я обязательно покатаю тебя на лодке.

– Сначала мы сходим на базар.

Тхайла резко поднялась со скамейки и тут же почувствовала такое головокружение, что едва не рухнула наземь. Мист бережно подхватил ее под, руку и участливо спросил:

– Что это с тобой?

Тревога.

– Я… Я не знаю. Наверное, я просто потеряла равновесие…

– Волдыри?

– Нет, нет – никаких волдырей!

Она отвела его руку в сторону и попыталась сделать несколько шагов. Ее качало… Она увидела руку Миста.

– Может, мне все-таки помочь?

Надежда.

– Нет. Все в порядке.

Осторожно ступая по траве босыми ногами, она спустилась к дорожке, шедшей вдоль берега. Мист не отставал от нее ни на шаг.

Спустившись вниз, он остановился.

– Это – Тропа, – сказал он, указывая на дорожку. Его большие сильные руки идеально подходили для того, чтобы держать весла… – По ней можно обойти весь Колледж.

Тропа оказалась широкой, усыпанной белой каменной крошкой дорожкой, по которой они могли идти бок о бок. Тхайле не понравился ее вид. Зачем им такие широкие дороги? Сколько здесь могло вырасти травы или цветов… Дорожки должны быть узкими, покрытыми мхом или старой хвоей. Если тропка изрыта канавами или усыпана валежником, то идти по ней не так скучно… Эта же дорожка была такой гладкой, что по ней можно было катать арбузы. Она плавно взбиралась на холм и снова сбегала вниз, изгибаясь то в одну, то в другую сторону, но эти ее перепады и изгибы казались Тхайле чем-то искусственным и потому отталкивающим.

– Налево или направо?

– Все равно, – ответил Мист, выразительно посмотрев ей в глаза. Судя по всему, он вновь пошутил, но на сей раз смысла его остроты она не уловила. – Куда захочешь, туда и пойдем.

Тропа, похоже, шла вокруг всего пруда. Слева она увидела влюбленную парочку, успевшую к этому времени сесть на одну из скамеек, справа… Справа стоял ухмыляющийся Мист. Солнце скрылось за облачком, и тут же все краски разом поблекли.

– Ты хочешь сказать, что нам в любом случае нужно будет перейти на ту сторону? Тропа идет кругом, так?

Улыбка Миста стала еще шире.

– Ты ведь и сама это видишь. Может, все-таки накинешь плащ?

Нет, с Тропой явно было связано что-то необычное, она чувствовала это по его тону. Он готовил ей какой-то сюрприз. От таких гребцов можно ждать чего угодно. Он не казался ей совсем уж неинтересным, но она понимала, что он – не ее мужчина. Она задумчиво взъерошила волосы и в следующее мгновение, вновь отказавшись принять предложенный ей плащ, молча зашагала по Тропе. Озадаченный и явно обиженный Мист поспешил вслед за ней.

Вскоре она поняла, что Тропа идет вовсе не по кругу. Они покинули парк и оказались в настоящем лесу. Мист так и не надевал плаща, хотя здесь; под пологом деревьев, было заметно прохладнее. Он явно боялся показаться Тхайле неженкой. У Миста хватало ума помалкивать, и первой молчание нарушила именно она.

– Так ты говоришь, таких, как мы, здесь еще трое?

– Личинка, Опарыш и Червь.

Она рассмеялась. Нет, он определенно походил на ее отца. Интересно, обладал ли Гаиб подобным же чувством юмора в столь раннем возрасте?

– Что это они тебе так не понравились?

Мист пожал плечами.

– Лет через пять они, может быть, станут другими. По крайней мере двое…

– Мист, а тебе сейчас сколько?

Он удивленно заглянул ей в лицо.

– Девятнадцать. А тебе?

– Мне? Шестнадцать.

Шестнадцать лет ей должно было исполниться в начале сезона дождей, сейчас же, судя по пышной зелени и обилию цветов, этот сезон уже подходил к концу… Нет, ей явно было шестнадцать… Но почему же она никак не отметила свой день рождения?

А зимние Празднества? Что творилось с ее головой? Она ничего не помнила… Тхайла тряхнула головой, и тут же поймала себя на том, что волосы у нее короткие. Короткие – не длинные…

– Для новичка я, конечно, староват, – сказал Мист с явным сожалением. – Я получил свое Слово довольно-таки поздно – рядом с папиным Домом обладающих Даром семей почти не было. Я уже стал подыскивать свое собственное место, но тут появился учетчик, который сказал, что время для этого еще не пришло. Он послал меня в трехдневное путешествие – я отправился в долину Быстрой Воды. Прошло несколько месяцев, пока наконец старик не помер. После этого он решил, что у меня нет Дара – это я, конечно же, об учетчике… Я вновь принялся подыскивать себе место, но уже без особой спешки – я вообще не люблю спешить…

Тхайла это уже поняла.

– Но как же ты мог оказаться здесь? Ведь ты говоришь, что у тебя не было Дара, так?

– В наших местах появился другой учетчик. Он решил, что я все-таки чего-то стою. – Мист вновь недоуменно пожал плечами. – Я думаю, теперь они должны открыть мне какое-то другое Слово, ну а дальше будет видно…

– Чего тебе больше хочется – остаться здесь или вернуться домой?

Бледно-желтые глаза вновь удивленно уставились на нее.

– Волшебником быть неплохо… Все лучше, чем хлопок собирать.

Она неуверенно кивнула головой. Тхайле хотелось узнать, в чем же состоит его талант, но она прекрасно понимала, что в следующее мгновение он задаст ей такой же вопрос. Тема талантов была слишком скользкой…

– Честно говоря, я и сам не знаю, – продолжил Мист. – Вообще-то мне хотелось найти место для своего Дома. Выбрать девушку, ну и так далее. Девушек было целых три. Одна из них очень походила на тебя.

Он замолчал, предавшись буйным фантазиям, которые не могли не смутить Тхайлу. Правда, реагировала она на них на удивление спокойно, что было на нее совсем не похоже. Конечно, она понимала, что любому молодому человеку могут быть свойственны фантазии такого рода, и все-таки ей стало грустно. Проклятие Дара испортило жизнь не одной ей…  Лес стал заметно гуще и темнее. Запахло сыростью и прелыми листьями. С обеих сторон дорожки вставали огромные, неведомые ей деревья. То тут, то там виднелись странные цветы. Лучи света, проникавшие сквозь лиственный полог, лишний раз подчеркивали свежесть и пышность зелени. У нее неведомо почему вдруг защемило сердце…

Мист заметил, что она поежилась.

– Все-таки ты мерзнешь…

Он попытался набросить на Тхайлу плащ и одновременно легко обнять ее.

Она наотрез отказалась от его предложения, заметив, что длинный плащ Миста будет волочиться по земле.

– Ладно. В любом случае идти нам осталось недолго. – Он громко засопел. – Мне нравится этот запах. В Колледже есть разные леса, но этот мне нравится больше всего. Здесь так же, как дома.

– У нас дома не так…

– Я понимаю. Ты ведь жила в горах.

– Откуда ты это знаешь?

Мист самодовольно усмехнулся.

– Мне показали место, отведенное специально для тебя. Там растут совсем другие деревья!

Он стал называть ей породы деревьев, росших в этом лесу: лецитис, эбеновое дерево, гортензия, хлебное дерево. Иные из них казались ей странно знакомыми, хотя возле Дома Гаиба таких деревьев определенно не было. Может, она видела их во время путешествия, о котором ей так не хотелось вспоминать?

Тропа – такая же ровная и гладкая – вела их все дальше и дальше. Гравий под ногами Тхайлы тихонечко похрустывал. Какое-то время она шла молча, пытаясь отогнать от себя странное давящее чувство.

Они стали спускаться вниз. Тхайла услышала голоса, исполненные радости и веселья. Вскоре деревья расступились, и они вышли на небольшую прогалину, заполненную людьми. Тхайла остановилась как вкопанная.

– Я не люблю толпу… – пробормотала она. Такое количество людей она видела всего несколько раз – на свадьбах и на похоронах. Их было двадцать или тридцать, не меньше. Женщины и мужчины стояли возле столиков и прилавков. Она не видела их чувств.

– Ни один пикс не любит людных мест! – заявил Мист без тени сомнения.

– А кто их любит?

– Говорят, импам они по душе. Это одна из вещей, которым нас будут здесь учить, – народы, обитающие за пределами нашего мира. Честно говоря, я не понимаю, зачем это нужно, – в Тхам-то их все равно не пускают, верно? Это место называется базар.

Здесь можно достать какую-нибудь одежду или, скажем, еду. Конечно, при желании ты можешь готовить еду и у себя – это дело добровольное. Я, честно говоря, повар еще тот, и поэтому есть хожу в столовую. Так проще.

Внутренне собравшись, она заставила себя войти прямо в это скопище людей. То, что это не похороны, она поняла сразу. Никто не заговаривал с ней, никто не заглядывал ей в глаза. Посмотреть же здесь было на что: фрукты, овощи, диковинные инструменты, одеяния немыслимых цветов, сшитые из неизвестных ей тканей.

– Волшебство? – спросила она шепотом. Мист уверенно кивнул.

– Да, оно самое – волшебство. Можешь брать все, что душе угодно. Бери хоть все – столы от этого ничуть не опустеют. Стоит что-нибудь взять, как на этом же месте появляется что-то другое, представляешь? Тебе какой цвет больше нравится?

Тхайла тут же оживилась. Столько богатств ее родители не видывали за всю свою жизнь. Женщины, стоявшие за прилавками, были одеты в длинные юбки желтого, зеленого и бежевого цветов и украшенные оборками светлые блузки. Они раскладывали и перекладывали свой товар до бесконечности, хотя возле их прилавков не было ни единого покупателя. Поймав на себе несколько недоуменных Взглядов, Тхайла смущенно вспомнила о своем неказистом наряде.

– Посмотри это, – предложил ей Мист, указывая на платье золотисто-каштанового цвета.

Взяв платье в руки, Тхайла еще больше поразилась его красоте.

– Красивое, – заметил Мист.

– Оно мне наверняка велико.

– Ничего подобного. Раз уж ты взяла его в руки, значит, оно будет тебе впору. Смотри! – Он бросил свою накидку на стол и, взяв с него другой, серебристо-голубой плащ, набросил его себе на плечи. – Видишь? Длина в самый раз, а ведь таких высоких людей, как я, согласись, не очень-то много.

Выходит, она куда толще, чем ей казалось прежде… Может, она так располнела во время этого самого путешествия? Она так и не могла вспомнить, где она была и что делала все последнее время. Тхайла обвела взглядом ряды торговок и обратила внимание на то, что ни одна из них не одета в столь яркое платье. Мужчины тоже были одеты достаточно скромно, чего нельзя было сказать о ее провожатом. Она положила платье на место.

– Лучше начинать с обуви, – заметил Мист. – Иди сюда.

Тхайла не привыкла к обуви, здесь же, похоже, ее носили все. Мист предложил ей взять с собой сразу несколько пар, и вскоре она уже сжимала в руках целых три пары блестящих кожаных туфель. Одни из них поблескивали металлическими пряжками, которые могли стоить целое состояние.

Мист взял у Тхайлы туфли и вновь подвел ее к прилавкам, на которых была разложена одежда. Она уже не могла остановиться, тем более что Мист постоянно подбадривал ее. Через несколько минут в ее руках была уже целая кипа блузок и юбок. Она прихватила с собой и пару теплых плащей, памятуя о том, что сезон дождей еще не закончился.

– А шляпку? – напомнил ей Мист. – Ты же здешней погоды еще не знаешь… Так… Как бы нам все это донести…

– Ох… – смутилась Тхайла. – А далеко нам еще?

Он отрицательно покачал головой и довольно ухмыльнулся.

– Нет. Если хочешь, можешь отправиться назад – дорогу-то ты теперь знаешь, верно? Ладно, идем.

Она заставила себя отвести взгляд от заваленных вещами столов и поспешила вслед за Мистом. Тропа опять круто пошла в гору. Уже через пару минут они вновь оказались в лесу. Голоса стихли. Песок дорожки приятно холодил ей ноги. Она сгибалась от тяжести груза, Мист же держал в руках только ее туфельки. Вот когда ему следовало бы предложить ей свои услуги, но, увы, новичку Мисту подобная мысль в голову не приходила.

И все-таки после посещения базара ее настроение заметно улучшилось. Ей не терпелось примерить все эти замечательные наряды.

– Волшебники? – осторожно спросила она. – Эти люди были волшебниками?

Он улыбнулся и посмотрел на нее своими бледно-желтыми глазами. Нет, все-таки ему нельзя было отказать в известной привлекательности…

– Скорее всего, так оно и есть. Здесь почти все волшебники. Либо волшебники, либо маги. Новички, учетчики, архивариусы, аналитики, архонты и, конечно же, Хранитель. Есть еще несколько особых специалистов, таких, как госпожа Мирн. Когда начнутся занятия, нам обо всем расскажут. Начало их как-то связано с луной, помимо прочего, нас должно быть не пятеро, но именно шестеро… Короче, пока мы предоставлены самим себе.

Погода внезапно изменилась. Задул ветер, зашумели кроны высоких деревьев, посыпал холодный дождь. В воздухе запахло соснами.

Подъем с каждой минутой становился круче. Странно, что она до сих пор не замечала громоздившихся впереди покрытых мхом скал. Некоторые из них были размером с дом. Здесь росли совсем другие деревья – кедры и тополя. То тут, то там виднелись сосны и ели.

– Но как мы здесь могли оказаться? – изумилась Тхайла. – Мы ведь шли совсем по другой дорожке!

Мист захихикал.

– И да, и нет. Мы шли по этой Тропе, Тхайла, все дело в том, что она не совсем обычная. Мы идем в твой Дом.

Ее сердце тут же забилось чаще.

– В мой Дом? – От волнения она никак не могла собраться с мыслями. – В Дом Гаиба?

– Нет. В Дом Тхайлы. Конечно, для всего мира ты теперь Тхайла из Колледжа, и все же здесь у тебя будет свое местечко. Если, конечно, ты сама этого захочешь. Мы уже почти пришли.

«Дом Тхайлы» звучало как-то фальшиво и неестественно. Тхайла из… Дома Гаиба? Из какого-то другого Дома? Она погрузилась в раздумья…

Тропа огибала могучий кедр, за которым открывалась светлая прогалина. Повсюду виднелись маленькие белые цветочки, похожие на звездочки, разбросанные по изумрудной зелени свежих трав. В дальнем конце поляны стоял домик.

– Ах! Как красиво! – поразилась Тхайла, недоверчиво покосившись на довольно ухмылявшегося Миста. – Неужели это мой Дом?

– Ну а чей же еще? Здесь все твое. Конечно, в будущем тебе, возможно, захочется пригласить сюда какого-то молодого человека… Но это уже будет зависеть только от тебя.

Она могла обойтись и без своего Зрения – его ухмылка говорила сама за себя. У нее мгновенно испортилось настроение. Молодого человека? Чтобы он жил вместе с ней в этом доме? Что-то неуловимое шевельнулось в ее сознании…

– Как-нибудь я покажу тебе Дом Миста, – продолжал юноша как ни в чем не бывало. – Там все совершенно по-другому! Там есть озеро и лодка. Я смогу тебя покатать.

– На сегодня с меня хватит и этого! Бежим!

Они побежали через поляну к домику, хотя дождь еле накрапывал. Теперь, когда она могла рассмотреть свое новое жилище получше, оно нравилось ей больше, чем прежде. В окнах поблескивали прозрачные пластинки, над крышей виднелась высокая труба, свидетельствовавшая о том, что ей не придется топить по-черному. Особенно ей понравилось крылечко, на котором можно было сидеть летними вечерами. Гаиб когда-то тоже пытался построить трубу, но, как он ни старался, труба эта в конце концов заваливалась…

Когда она оказалась возле домика, она увидела, что стены его сделаны из ровных брусьев, между которыми не было видно ни щелочки. Удивительно… А ведь когда-то она считала верхом совершенства стены, сложенные Гаибом…

Стены дома Миста, скорее всего, будут сделаны из плетняка – в низинах и около воды люди строят свои дома именно так… Откуда ей это известно? Может, она узнала об этом во время своего путешествия? Она ведь ничегошеньки о нем не помнила…

Возле дома она не заметила ни грядок, ни курятника. Не было здесь и скота. Впрочем, Мист сказал, что все продукты она сможет брать на базаре, а это в любом случае проще, чем заниматься всем этим хозяйством. Но что же она будет делать целыми днями? Плавать с Мистом в его дурацкой лодке?

5

Если бы Тхайла и поверила в те чудеса, о которых ей говорил Джайн, она все равно поразилась бы своему новому жилищу. Чего она никак не могла понять, так это того, зачем ей одной нужно столько места? Комната, в которой можно просто сидеть, комната для сна, комната для готовки, комната для умывания… Полы, стены, мебель – все было сделано из плоских, гладких и блестящих кусков дерева. Она еще никогда в жизни не видела ровных гладких стен. Пол был устлан толстыми мягкими кусками материи, возле стен стояли мягкие кресла, при этом все было украшено красивыми затейливыми узорами. На окнах тоже висели аккуратные отрезы ткани, которые, судя по всему, играли здесь роль плетеных циновок. Сами окна были затянуты чудесным, совершенно прозрачным льдом, который и не думал таять. Волшебными здесь были даже фонари, которые горели без масла и фитиля. Тхайла о таких вещах даже и не слышала.

Но все же самым удивительным изо всех предметов было зеркало. Тхайла знала о существовании зеркал. Стоя у смертного одра своей прапрабабушки, она забавлялась игрой с принадлежавшим той зеркалом. Семья тогда едва не переругалась в пух и прах – всем хотелось завладеть этой чудесной вещицей. Мутное и кривое зеркало Фейн было не больше коровьей лепешки.

Это же зеркало было выше Миста, больше двери, чище воздуха…

Нет, она явно располнела…

Тут она вновь вспомнила, что это жилище принадлежит именно ей. Не Мист, а она была здесь хозяйкой. Ей очень не нравилась та надменность, с которой он показывал ей свое умение обращаться с волшебными ванной, плитой и набитыми пухом подушками и перинами. Наверняка две недели тому назад он понимал во всем этом не больше ее самой. Особенно ей не понравилось, как он демонстрировал преимущества перин перед соломенными матами. Фантазии фантазиями, но всему же должен быть предел… Ей хотелось поскорее выставить Миста за дверь и заняться осмотром своего нового дома. Особенно ее привлекала ванна с горячей водой. После этого она собиралась заняться примеркой бесчисленных нарядов, лежавших бесформенной кучей на одном из кресел. Конечно же, этому рослому гребцу с маслянистыми глазами здесь было не место. Она не хотела, чтобы он подсматривал за ней.

– Ты голоден? – спросила Тхайла.

– Да!

– Ты, кажется, говорил, что у тебя с поварскими талантами не того, верно? Значит, тебе придется сходить на базар и принести что-нибудь оттуда, слышишь?

Мист довольно заулыбался.

– Все понятно. И чего же ты хочешь?

– Мне все равно. И знаешь, Мист…

– Ну?

– Не спеши. Ты понял?

Она увидела его обиду, но та тут же сменилась покорностью.

– Часа хватит?

– Лучше, если их будет два.

Мист вышел из дома и широким шагом направился к лесу. Она видела его сквозь прозрачную льдинку окна. В своем новом серебристо-голубом плаще он выглядел прямо-таки замечательно.

6

Мист вернулся, когда день уже близился к концу. Тени стали длинными-предлинными. Зрение подсказало ей, что он идет по Тропе. Теперь центром всех его желаний и устремлений стал желудок. Мист страшно хотел есть. Она, впрочем, тоже. Тхайла уже не плакала, и глаза ее уже не были такими красными, благо, она успела ополоснуть лицо холодной водой. В его присутствии плакать она ни за что бы не стала.

Она вышла на крыльцо с мыслью о том, что ей следует изобразить на лице некое подобие улыбки. К собственному изумлению, ей удалось улыбнуться совершенно непринужденно. Она тут же поняла причину этого – в отличие от Джайна и учетчиков Мист не был злодеем. Она не сомневалась в его невинности. Впрочем, определение невинный к нему не очень-то подходило.

Он шел по Тропе огромными шагами, прижимая к груди корзину со снедью. Дождь кончился вскоре после его ухода, но Тхайла уже начинала привыкать к изворотам Тропы и потому вид мокрого плаща Миста ее нисколько не смутил. Того же ее вид просто потряс. Она надела на себя светлую блузку и темную, отливающую золотом юбку. Мист моментально забыл о голоде.

– И что же ты принес? – спросила она, взяв у него корзину.

– Рыбу! Ты умеешь ее готовить?

– Я попробую.

Мист задержался на пороге, Тхайла же направилась прямиком на кухню. К тому времени, когда она выложила содержимое корзины на стол, он был уже тут как тут. Теперь на нем была белая рубаха, переиначенная ремешком с серебряной пряжкой, и узкие вельветовые брюки зеленого цвета. Да, Джайн не ошибся – что-что, а пофорсить Мист явно любил. Дом постепенно погружался в полумрак, и от этого, казалось, он становился больше.

Тхайла недоуменно взирала на четырех огромных толстых окуней, хлеб, покрытый аппетитной хрустящей корочкой, ямс, лук, яйца, лимоны, масло, три бутылки с непонятными наклейками…

– Ты пригласил к нам весь Колледж?

– Все это я мог бы съесть и в одиночку, – без тени сомнения ответил ей Мист, – но, увы, кое-что придется оставить тебе… Ты любишь вино?

– Никогда его не пробовала, – ответила Тхайла. Ее ответ почему-то обрадовал Миста.

Она достала из ящика стола большой металлический нож и принялась за работу. У ее отца был один-единственный нож, она же владела целой дюжиной! Мист тем временем занялся откупориванием бутылки. Налив вино в бокалы, он принес из гостиной кресло и, удобно устроившись в нем, стал наблюдать за тем, как Тхайла готовит ужин. Она уже начинала понимать, в чем состоит его талант.

Ее руки двигались словно сами собой – работать ей было не привыкать.

– Как странно, – заметила она. – Я совершенно утратила чувство времени.

Она не увидела с его стороны никакой реакции. Либо Мист был волшебником, умевшим скрывать свои подлинные эмоции, либо он действительно являл собой воплощенную невинность.

– Что-то около первой четверти… Ммм… Какое вкусное вино.

Она осторожно взяла в руки свой бокал, до краев наполненный вином.

– А луна сейчас какая?

– Вторая! – Ее вопрос явно поразил его своей абсурдностью.

– Что-то мне это твое вино не нравится.

– Ничего, еще привыкнешь, – сказал Мист с надеждой в голосе.

Как ему этого хочется. Судя по всему, он возлагал на вино какие-то надежды. Да, с этим Мистом ухо нужно было держать востро.

Вторая луна года… Значит, она ничего не придумала… Тхайла принялась резать лук – заплачь она вновь, он помог бы ей скрыть истинную причину ее слез.

Дом чрезвычайно радовал ее, но он же являлся причиной ее терзаний. Чем лучше она его узнавала, тем тяжелее становилось у нее на сердце. Она хотела делить все эти нежданно-негаданно свалившиеся на нее богатства с другим человеком. Но с кем? С Гаибом? С Фриэль? С сестренкой Шиилой? Нет, все это не то… Может, с братом Финном? Тоже нет… Она просто не знала этого человека.

Не знала или не помнила?

Когда она – не без опаски – влезла в чудесную ванну, наполненную горячей водой, ей вдруг захотелось заплакать. Неужели она так и будет жить здесь одна-одинешенька? Женщина-пикс и вдруг – одна… Она вспомнила о том времени, когда целыми днями бродила по холмам, мечтая о собственном Доме… Нет, она не может жить одна – это просто невозможно…

Она подошла к зеркалу.

В детстве Тхайла не раз и не два помогала мыть голову матери и сестренке. Она ясно вспомнила их обеих и представила, как они стоят на коленях возле ручья. У Фриэль шея была светлее, чем у Шиилы. Женщины носят длинные волосы, девушек же стригут коротко-прекоротко…

Она не мигая смотрела на собственное отражение, поражаясь бледности своей шеи. Странным было не только это обстоятельство – ее поражала и стрижка. Так ровно и аккуратно ее еще никогда не стригли… Ей вспомнились такие же аккуратные прически торговок на базаре.

Вторая луна года…

Она не помнила даже зимних Празднеств!

Когда ей было четырнадцать, она стояла у смертного одра старой Фейн. Это происходило в первую луну. Примерно через год в Дом Гаиба пришел Джайн, сказавший, что у нее есть Дар. Пару месяцев она провела дома, затем отправилась к Шииле в Дом Уайда. Потом… Что происходило потом?

Она не помнила этого, как не помнила и того, каким образом она очутилась этим утром в Колледже. Ей казалось, что она жила здесь всегда. Когда же она пыталась вспомнить о своем путешествии, ей становилось дурно.

Наверное, она сбежала!

Выходит, Джайн и все остальные учетчики выслеживали ее все это время… Ей вспомнилась странная сонливость, которая одолевала ее на скамейке, стоявшей возле пруда, нелепые вопросы Джайна, пытавшегося понять, что она помнит и чего не помнит…

– Запах просто убийственный! – воскликнул Джайн.

Тхайла перевела взгляд на сковороду, в которой жарилась рыба.

Но где она могла научиться готовить рыбу? Она жила в горах, где рыбы попросту не было. Откуда же она знала, что рыбу нужно потрошить и чистить, обмакивать в яйце и обваливать в сухарях? Кто научил ее всему этому?

У нее похитили часть жизни. Сразу несколько месяцев… Она забыла о них напрочь.

Мало того. Она забыла своего избранника, того, с кем бы ей хотелось жить здесь, в этом замечательном доме. Кем он был? Тем, о ком она мечтала все эти годы? Улыбчивым остроухим добряком?

На ее глаза навернулись слезы, и лук здесь был ни при чем… Во всяком случае, он был совсем другим, чем этот щеголеватый прохвост с пустым бокалом, расстегнутой рубахой и грязнущими ботинками.

Иначе бы она с ним не сбежала. Мист не годился ему и в подметки.

Так… Сбежала она не одна, иначе у нее не было бы длинных волос, которые наверняка были только что острижены Джайном и его служителями.

Она шмыгнула носом и сказала:

– Помнится, ты говорил о том, что готовить не умеешь, как же ты умудрился прихватить с собой все необходимое?

– Я видел, как готовят другие, – пожал плечами Мист. – Слушай, ты к своему бокалу даже не притронулась…

– Возьми его себе. Мне больше нравится обычная вода. Кстати говоря, еда уже готова.

– Ладно, тебе же хуже…

Нет, конечно же, она не стала бы сбегать из Дома Гаиба с таким человеком, как Мист. Он был симпатичным, но не более того. К тому же теперь она знала, в чем состоит его Дар.

Мист отодвинулся от стола, потянулся и вытер губы рукавом.

– Эх, хорошо! Повар из тебя – что надо!

Тхайла закончила трапезу за несколько минут до этого. Она никогда бы не поверила, что человек может съесть за один присест столько, сколько съел сейчас Мист.

– Благодарю тебя, мой господин!

Он лениво улыбнулся, сделав вид, что не замечает той иронии, с которой были произнесены эти слова. Вино настроило его на благодушный лад.

– Слушай, уже почти стемнело! – добавил он, посмотрев в окно. – Мне столько всего нужно было тебе показать…

– Ну а луна на что?

– Луна луной, но…

– Ты боишься, что опять пойдет дождь? Мист, скажи мне, насколько велик Колледж?

Он недоуменно пожал плечами.

– Понятия не имею.

– Тут есть всего одна дорожка или, как ты ее назвал. Тропа, так?

– Совершенно верно. – Он вновь заулыбался. – Неплохой трюк, правда? Никаких тебе развилок, никаких тропок… Тропа начинается там, где ты находишься, и приводит тебя к тому месту, в котором ты хотел бы оказаться.

– Если только ты в этом месте уже бывал, так?

Он утвердительно кивнул.

– Тропу нужно показывать, понимаешь? Иначе ты просто не будешь знать, куда тебе следует идти. В каком-то смысле, по ней можно только возвращаться в те места, в которых ты уже бывал. Пока не стемнело, мне нужно будет показать тебе еще парочку мест. В любом случае мы прихватим с собой фонарь…

– А ворота ты мне тоже покажешь?

Он поднялся на ноги и отрицательно покачал головой.

– Нет. Когда я проходил через них, мне завязали глаза. Думаю, с тобой они поступили точно так же… – Его светлые глаза подозрительно сверкнули. – Скажи, а зачем тебе знать Тропу, ведущую к воротам?

Тхайлу его вопрос нисколько не смутил.

– А Опарышу, Червю и третьему их товарищу глаза тоже завязывали?

– Конечно.

– Значит, ты говорил с ними об этом? – Она ясно увидела его замешательство и решила перевести разговор в иное, русло. – Мне хотелось понять, через одни ли ворота мы попали сюда. Их ведь может быть и несколько, верно?

Он устало откинулся на спинку кресла и не без опаски посмотрел ей в глаза.

– Говорят, их действительно несколько.

– И все-таки насколько велик Колледж, Мист?

– Ты думаешь, он занимает все окрестные земли?

– Я думаю, он занимает весь Тхам – и мои горы, и твои речные низины. Здесь то холодно, то жарко… И все потому, что Тропа идет по всему Тхаму.

– Ну ты даешь! – искренне восхитился Мист. – Сам я понял это только через неделю, после того как Опарыш сказал мне о том, что к югу от моего Дома находится море. Я думал, ты только красивая, а ты, оказывается, еще и умная!

Этому комплименту – как бы приятен онни был – она предпочла бы предложение помыть посуду. Предчувствуя возможные неприятности, она решила, что Мисту пришло время немного проветриться.

На быстро темневшем небе загорелись первые звезды. Ярко светила прибывающая луна. Когда они вышли на Тропу, Мист взял ее под руку, и на сей раз она ему это позволила.

– Дивный вечер, – мечтательно произнес он. – Романтика…

Да, вечер ей тоже нравился. А вот Мист – нет…

– Вся наша последующая жизнь пройдет в этом Колледже, – вздохнула она. – Ты можешь себе это представить?

Он замолчал, задумавшись о смысле произнесенной ею фразы. Мист, судя по всему, жил настоящим. То, что могло произойти через двадцать минут, было для него далеким будущим.

Лес стал гуще и темнее, но Тропа виднелась тая же ясно, как и прежде. Где-то вверху зашумели листья. Вновь пошел дождь. Вдалеке заухала сова.

– Куда мы? – спросила она.

– В столовую. Когда тебе будет лень готовить, ты можешь поесть и там, понимаешь? Готовят там очень даже прилично. Конечно, не так, как ты, но все же… Потом… Потом, мы можем зайти в библиотеку.

– Отлично.

Интересно, что значит слово «библиотека»? Прошло еще несколько минут. Тхайла недоуменно хмыкнула. Воздух стал сырым и теплым, потянуло чем-то удивительно знакомым. Река? Да, скорее всего, она уловила запах реки… Но это был не тот шумливый стремительный поток, который она видела в детстве, а спокойный безмятежный разлив с болотистыми, поросшими камышом и осокой берегами… А эти странные звуки?

– Мист, столовая стоит на берегу реки, да?

– Реки? Нет. С чего ты это взяла?

– Сама не знаю. А что это за звук?

– Лягушки поют.

Да, да – конечно же, она слышала пенье лягушек. Значит, это была не река, а болото или, скажем, озеро…

Она видела, что ее спутник все еще находится под воздействием выпитого вина, однако в намерениях его не было ничего подлого. Недоумение, вызванное было ее вопросами, внезапно сменилось крайним смущением.

Деревья расступились, и за ними Тхайла увидела залитую лунным светом поляну, а за ней – озеро. На самом его берегу стоял симпатичный домик, возле которого лежала перевернутая лодка. Она гневно засопела.

– Это твой Дом, верно? – процедила она сквозь зубы. – Все, как ты говорил. И озеро, и лодка…

– Тхайла! Прости меня, слышишь? Я не хотел вести тебя сюда. Это вышло само собой… Я думал, мы с тобой придем сюда как-нибудь в другой раз. Я сам не понимаю, как это могло произойти!

Лгать ей было бессмысленно, но он и не пытался этого делать – она это видела. Тхайла рассмеялась.

– Наверное, ты все время думал о чем-то своем и поэтому пошел не той дорогой.

– Похоже, так оно и есть.

Ему явно было неловко, кроме того, он страшно боялся потерять ее дружбу.

– Если уж мы сюда пришли… Может, ты покажешь мне свой Дом?

Мать всегда говорила ей – если хочешь ублажить мужчину, должным образом отзовись о его жилище. Впрочем, последнюю фразу она сказала скорее из приличия.

Мист же, мгновенно воодушевившись, повел ее к своему маленькому домику, распахнул перед ней дверь и зажег волшебные фонари. После этого он отвесил ей шутливый поклон и важным тоном произнес:

– Меня зовут Мист. Добро пожаловать в мой Дом.

Она хотела было сказать в ответ что-нибудь соответственное, но тут он совсем другим тоном добавил:

– Боюсь, у меня беспорядок, но ты уж постарайся не обращать на это внимания…

Слово «беспорядок» показалось ей недостаточно сильным. Грязный пол, заваленные всевозможной одеждой столы и кресла, немытая посуда, гниющие банановые шкурки, апельсиновая кожура, прочий мусор, в котором вот-вот могли завестись паразиты, неприбранная измятая постель… Неужели он смог сделать все это всего за десять дней?

– Ничего страшного… – печально вздохнула она. Если бы не эти беспорядок и грязь, домик Миста был бы очень даже милым. Бранить и распекать человека, который был старше ее, Тхайле не хотелось. Если бы она увидела сейчас веник, она просто-напросто принялась бы за уборку, и только. Она с трудом удержалась от этого странного соблазна, внезапно поняв, что Мист вновь прибег к своему необычному Дару, угаданному вторым учетчиком, – умению так влиять на людей, что те начинали прислуживать ему. Готовить ему еду, мыть за него посуду и так далее. Несмотря на свои внушительные размеры и крепкие мускулы, Мист представлялся ей милым беспомощным ребенком-переростком.

Она перевела взгляд на дом. Стены сплетены из ивняка, на бамбуковые стропила положены листья банана. Ей вдруг показалось, что когда-то она уже видела точно такой же дом, и от этого стало как-то не по себе… В темных закоулках ее сознания ожили неясные тени…

Даже бесчувственный Мист заметил, что она ведет себя как-то странно.

– Что с тобой? – недоуменно спросил он.

– Ничего. Просто устала… Дом у тебя красивый, слов нет, но лучше я посмотрю его днем, хорошо?

Она выскочила за дверь и быстро зашагала по Тропе, не обращая внимания ни на его крики, ни на проливной дождь. После того, как дорожка сделала второй поворот, Тхайла перестала видеть страхи и раздражение Миста и вновь осталась одна. Одновременно с этим теплый влажный воздух долины заметно посвежел. За деревьями показалась луна.

Бамбук и ивняк… Она уже где-то видела точно такой же дом. Где и когда – она не помнила.

Дом Тхайлы. Ей нужно было сконцентрировать внимание на какой-то определенной цели. Если она так и будет думать о домике Миста, дорожка вновь приведет ее к нему. Дом Тхайлы. Она попыталась вспомнить свое новое жилище, но тут же поймала себя на том, что оно не кажется ей домом. Тхайла из Дома Тхайлы… Это звучало просто дико.

Тхайла из Дома такого-то.

Она замедлила шаг, почувствовав, как колотится сердце. Дурочка! Чего ей здесь бояться? Джайн говорил, что в Колледже ей ничто не угрожает. Леса же она не боялась никогда в жизни. Ее больше страшили открытые места.

Дорожка пошла в гору. Запахло хвоей. Свет луны стал ярче. Тропа сделала еще один поворот, и она увидела перед собой Дом Тхайлы – темное безжизненное место… Скорее не Дом, а прибежище… Она вошла внутрь и плотно прикрыла за собой дверь.

Начало жизни:

Где только не был я, чего не пережил…

Но помню лишь о той, которую любил

В начале жизни…

Уильям Модервел. Джини Моррисон

Глава 7 Жди меня ночью

1

Тхайла продолжала мыть посуду и убирать со стола, когда Зрение вдруг открыло ей тревогу, излучаемую приближающимся к ее дому человеком. Эмоции Миста она опознала мгновенно, внезапность же объяснялась магической природой Тропы – иди Мист по обычной дороге, она знала бы о его приближении давным-давно. Она отодвинула край занавески и увидела за деревьями мерцающий свет его фонаря. Мист колебался. Он пришел сюда для того, чтобы убедиться, благополучно ли она добралась до своего места. Теперь уже он должен был заметить свет в ее окне. Видеть его она сейчас не хотела. Ей нужно было слишком о многом подумать… Она пересекла комнату так, что ее тень на миг показалась в окне. Она видела его сожаление, покорность, раскаяние… После минутного раздумья он повернул назад. Еще через пару минут он пропал из поля ее Зрения. Когда она выглянула в окно, в лесу вновь было темно. Бедный Мист! Все-таки он ей немного нравился.

Казалось, этот день будет длится вечно. Покончив с уборкой и мытьем посуды, она решила помыться сама. После этого она выключила свет и забралась в мягкую как пух постель. Спать ей не хотелось…

Что она делала вчера? У нее не было вчера. Она не помнила ни своего путешествия, ни того, как она попала в Колледж. Последнее ее воспоминание – она идет в Дом Уайда навестить Шиилу. Вернулась она после этого домой или же нет? Может, она сбежала? Вряд ли она решилась бы на это сама…

В одном она не сомневалась ни минуты – кто-то украл целый год ее жизни. Она была толще, чем прежде, а за одну ночь жир, как известно, завязаться не мог. И волосы ее не могли отрасти в одночасье. Она поднялась с постели, включила свет и, подойдя к зеркалу, вновь стала рассматривать свою шею. Впрочем… впрочем, в сезон дождей кожа всегда бледнеет, а в сухой сезон покрывается загаром. Возможно, она все придумала… Бледная шея – пустяк. Джайн, скорее всего, просто подымет ее на смех…

Она вновь выключила свет и вернулась в мягкую постель. Та была слишком уж мягкой, но Тхайла сейчас не смогла бы заснуть и на каменном полу. Сон не приходил. Слишком мягко и… слишком пусто.

Но почему это ее так смущает? Кровать есть кровать, при этом не так уж и важно, чем она покрыта – папоротниками или периной.

Она попыталась припомнить какие-нибудь молитвы, но все молитвы, которые приходили ей на память, были обращены к Хранителю, сейчас же она находилась в его логове…

Почти год жизни… Ничего, скоро она свыкнется с этим. «Кому мы служим?» – спрашивает катехизис и тут же отвечает: «Хранителю и Колледжу». Этим словам ее научили родители – народ пиксов всегда придерживался этого правила. Если она действительно сбежала, ослушавшись учетчика, потребовавшего ее присутствия в Колледже, значит, она тяжко согрешила. Такие преступления не могут оставаться безнаказанными. Возможно, этот морок беспамятства и был таким наказанием.

Но кто мог обитать в этом мороке? Паренек с доброй улыбкой, которого она любила? Мужчина, построивший дом из бамбука и ивняка? Кто научил ее готовить рыбу? Супруг?

Она могла свыкнуться с тем, что у нее украли время, но с тем, что у нее похитили любовь – никогда. Она просто обязана узнать всю правду! Тхайлу бросило в дрожь.

Если она научилась готовить рыбу, она могла научиться и прочим вещам…

Тхайла встала с постели и, надев на себя первое попавшееся платье и плащ, вышла из дому и решительным шагом направилась к лесу.

В домике Миста все еще горел свет. Она остановилась на пороге. Из дома на нее пахнуло скукой, унынием и одиночеством. Бедный Мист! Она не могла представить его в роли волшебника. «Все лучше, чем собирать хлопок…» – всплыло в памяти. Хитроумный, скрытный Джайн – вот кто был настоящим волшебником, Миста же она могла представить разве что полющим сорняки или, скажем, сидящим за веслами в своей утлой лодочке…

Хор лягушек стал еще громче. И как это он не слышит ударов ее сердца? Скорее всего, Мист был в спальне… Она видела его раздражение, и это могло означать, что он собрался-таки навести порядок в своем жилище, памятуя о том, что завтра к нему должна прийти Тхайла…

«Ты уверена в том, что поступаешь правильно?» – робко спросил ее внутренний голос.

«Должна же я узнать правду», – мысленно ответила она и постучала в дверь.

Паника, и тут же – скрип открывающейся двери.

– Кто здесь? – дрожащим голосом спросил Мист, боясь открыть дверь шире.

– Тхайла. Пусти меня.

Облегчение и восторг…

– Слушай, подожди минутку, хорошо? Я не в том виде, чтобы принимать гостей… Понимаешь?

– Мне все равно.

Недоверие…

Дверь наконец открылась, и она увидела устремленный на нее взгляд.

– Ты что – так и будешь держать меня всю ночь на пороге?

Смущение.

– Тхайла, я ведь не одет…

Она толкнула дверь и вошла, не дожидаясь его приглашения. Он семенил за ней, едва ли не подобострастно заглядывая ей в глаза. Свет лампы ослепил Тхайлу, теперь она видела только его вытаращенные желтые глаза.

У нее во рту пересохло.

– Обещай, что ты будешь нежным, – прошептала она.

– Конечно! Конечно! – Он торопливо захлопнул дверь и заключил ее в объятия. – Я люблю тебя…

2

Бледные пятна лунного света недвижно застыли на стене. Где-то далеко пели лягушки. Мист негромко похрапывал рядом, обняв ее своей тяжелой рукой. Все уже было позади – вздохи, и слезы, и восторги…

Все было позади. Ей почему-то казалось, что она впала в тяжкий постыдный грех. Не оставляло чувство, что ее просто использовали, хотя на деле это она использовала Миста, пытаясь достигнуть безумной, абсурдной цели. Чего же она хотела? Чего она добилась в результате? Тело ныло так, словно она только что скатилась с высокой горы.

Но почему ей было так грустно? Теперь она знала, что в постель Миста легла уже не девственницей. Она – ее тело – помнила все, она знала, что ей следует делать… Пожалуй, в этом смысле она была много опытнее самого Миста.

Ей стало холодно. Она поежилась и тут же почувствовала, что Мист проснулся.

– Тебе было хорошо? – спросил он сонным голосом.

Она усмехнулась.

– И это все, на что ты способен?

Слова эти вырвались у нее словно сами собой, на самом деле ей нисколько не хотелось обижать Миста, ведь он так старался…

Впрочем, он и не думал обижаться. Тхайла, конечно же, шутила.

– Ну а ты как думала? Теперь только утром…

Утром ее здесь уже не будет – это Тхайла знала твердо. Сердце уже не частило как безумное. О чем она сейчас жалела, так это о том, что ее дом, а вместе с ним и ее замечательная ванна, находятся так далеко отсюда… Она попыталась убрать с груди руку Миста.

– Слушай, а кто такой Лииб?

От этих слов она даже вздрогнула.

– Кто-кто?

Мист зевнул и картинно потянулся.

– В последний раз, когда ты так разошлась, ты стала звать меня этим именем – Лииб.

Лииб? Имя это казалось ей странно знакомым, но она не знала ни одного человека, которого бы так звали.

– Наверное, ты ослышался.

– Ну да! Ты его на разные лады повторяла. Лииб, сделай так, Лииб, сделай эдак… Я слушался тебя во всем… Последний поцелуй… Эй! Куда же ты?

– В ванную.

Она опустила ноги на пол. Тут и там валялись ее и его одежды. Мист буркнул что-то невразумительное и, повернувшись на бок, забылся сном. Она набросила на него одеяло и тихо скользнула в прихожую. Возле входной двери она увидела свой плащ. Для того чтобы найти платье, ей пришлось бы включить свет. Она решила оставить его Мисту на память и так же тихо вышла из его дома, плотно прикрыв за собой дверь.

Луна была уже возле самого горизонта. В лесу стало куда прохладнее и темнее. Дождь кончился. Едва ступив на Тропу и ощутив под ногами знакомую каменную крошку, она мысленно произнесла: «Дом Тхайлы».

Лииб… Нет, это имя ей ничего не говорило. Человек? Место? Может, это название реки? Но почему его имя пришло ей на ум в минуту экстаза, когда – как поется в старинной песне – Бог Любви посещает человеческую душу?

Почти год ее жизни пропал бесследно – девять или десять месяцев были навеки вычеркнуты из ее памяти. За это время она вполне могла… Нет, это звучало слишком абсурдно. Об этом не хотелось даже думать. Одно было несомненно. Мист не был первым ее мужчиной. Тот, первый, вполне мог носить имя Лииб…

Как она устала! Как изнемогла! Мист едва не раздавил ее.

Лииб! Пусть она не помнила его лица, зато теперь точно знала его имя. Лииб!

Что теперь? Всю жизнь ее приучали к одному – она должна хранить верность Богам, Хранителю и Колледжу.

Кто защищает нас от демонов?

Хранитель и Колледж.

Кому мы служим?

Хранителю и Колледжу.

Кто никогда не смыкает глаз?

Хранитель.

Теперь Хранитель и Колледж украли у нее целый год жизни, похитив вместе с ним того, кого она любила… Они доставили ее сюда против ее воли, ожидая, что она будет послушна им, они обманули ее… И если так, то чем они лучше демонов?

Лииб… Кто такой Лииб?

Служить Хранителю и Колледжу – служить Богам… Но ведь Боги всегда стоят на стороне Добра. Боги, Колледж, Хранитель, маленькая Тхайла – все они должны служить Добру. Но разве это так?

Поднялся ветер, зашумели вершины могучих деревьев. Она поплотнее запахнулась в плащ, чувствуя, что скоро вконец окоченеет. Луна осталась у нее за спиной, а на Тропе ясно вырисовывалась ее длинная нелепая тень.

Интересно, можно ли сбежать из Колледжа? Если они с Мистом не ошиблись. Колледж не был чем-то единым и цельным. Его отдельные части были разбросаны по всему Тхаму. Ее собственное жилище находилось в тех же местах, где она жила прежде, где ей было знакомо все – и горы, и деревья. Таким же был для Миста его новый Дом. Все очень просто. Для волшебников такие вещи – пустяк.

Но что произойдет, если она выйдет утром из дому и направится прямиком на запад или, скажем, на юг? Главное не выходить на Тропу… Может, в этом случае она выйдет из-под магического влияния и окажется у подножия гор Прогнет, где-то возле родного места? Нет, это казалось слишком маловероятным. Наверняка волшебники должны были оградить Колледж от случайных пришельцев. Своих же они пытались держать взаперти…

С другой стороны, иных вариантов у нее не было.

Если ей и удастся сбежать из Колледжа, Джайн и его прислужники сумеют выловить ее в два счета – она даже ойкнуть не успеет, а уж Лииба не успеет отыскать и подавно, тем более что она не имеет ни малейшего представления о том, где именно его следует искать.

Мало того, она ведь не знает и того, как этот самый Лииб выглядит…

Возможно, его память о ней тоже была стерта. Возможно, его никогда не существовало. Лииб… Лииб? Имя это не говорило ей ничего – так, пустое, пусть и не лишенное приятности созвучие, плод ее ночных грез…

Деревья были ненастоящими! Она остолбенела, словно пораженная громом. Нет, бояться ей здесь, конечно же, было некого – слуги Хранителя, доставившие ее сюда, должны были побеспокоиться об этом.

Тропа взбегала на холм. Справа от нее находилось глубокое ущелье. Темное небо, черные ветви, серебро облаков… На противоположной стороне ущелья мрачной темной массой вставал высокий горный кряж. Слева от себя она увидела крутой горный склон, поросший травой и невысоким кустарником. То тут, то там виднелись искривленные сосны. Только теперь она услышала их запах. Нет, возле ее дома росли совсем другие деревья!

Она прислушалась. Ветер слегка посвистывал в вершинах деревьев, где-то внизу шумел горный поток. Сердце стучало так, что впору было оглохнуть.

Да хранят меня Боги!

Внезапно до нее дошло, что она находится в пути уже слишком долго – она явно пошла не той Тропой. В этом месте Тхайла еще не была. Куда же могла привести ее эта дорога? Она приостановилась и попыталась собраться с мыслями. Может, эта Тропа ведет к воротам? Прошлым вечером Мист неожиданно для самого себя оказался возле своего дома, поскольку в глубине души страстно желал этого; может быть, нечто подобное произошло и с ней? Похоже, Тропа внимала не только уму, но и сердцу.

Впрочем, Мист говорил ей о том, что Тропа может привести ее только к тому месту, в котором она уже успела побывать, соответственно, вероятность того, что она окажется возле ворот была ничтожно малой. В любом случае теперь ей не оставалось ничего иного, как только идти вперед, тем более что с каждой минутой ей становилось все холоднее и холоднее – ведь она накинула плащ на голое тело, которое сейчас покрылось гусиной кожей… Вспомнив слова Джайна о том, что на территории Колледжа она может никого и ничего не бояться, она решила пройти этот путь до конца.

В голову ей стали приходить мысли одна мрачнее другой. Она сама пришла в Дом Миста и провела с ним ночь. По законам пиксов теперь она должна была стать его женой. Конечно, они не давали друг другу каких-то обещаний, но все же… Закон есть закон – с этим ничего не поделаешь. Теперь она должна была стать Тхайлой из Дома Миста. Возможно, Дома Тхайлы уже не существовало, и Тропа вела ее в никуда. Ей придется вернуться назад и поселиться в доме этого противного гребца…

Может, все это входило в планы коварного Джайна? Он мог сознательно свести ее именно с Мистом. Насколько велик был его дар? Если она не ошиблась, он состоял в том, что Мист – неким непонятным образом понуждал других людей ухаживать за ним. Она приготовила ему ужин и едва не начала убирать его до омерзения грязное жилище. Потом она улеглась вместе с ним в постель, искренне считая, что делает это по своей воле. Вполне возможно, это нужно было ему, а не ей… Какой кошмар…

Тхайла из Дома Миста? Что может быть отвратительнее!

Долина стала поуже, лес поредел. Теперь она совершенно ясно слышала шум реки. Впереди виднелась седловина, поросшая серебрившимися в лунном свете травами. Луна вот-вот должна была скрыться за горизонтом.

Похоже, она поднялась уже очень высоко – где-то здесь проходила граница меж лесом и горными лугами. Ветер, слетавший с заоблачных горных вершин, дышал стужей. В скором времени она должна была увидеть и снежные шапки гор. Нет, только безумец мог бродить по горам зимней ночью! Она резко повернула назад.

– Дом Тхайлы! – сказала она вслух. – Приведи меня в Дом Тхайлы!

Она попыталась как можно яснее представить себе свой новый дом и поспешила вниз.

Конечно, она могла отправиться и в Дом Миста, но она решила сделать это в самом крайнем случае… Конечно, она не отказалась бы сейчас от того, чтобы вновь оказаться в его постели, согреть озябшие ноги, приложив их к его горячей спине…

Нет! О Доме Миста думать нельзя!

Дом Тхайлы!

Тропа стала петлять – поворот следовал за поворотом. При этом лес оставался таким же редким, как и прежде, если не стал еще реже.

Теперь долина находилась слева от нее, а луна – справа. Тропа тонула в тени, отбрасываемой огромной скалой. Тхайла видела ее впервые!

Тропа вывела ее на узкий каменный мост, соединявший противоположные стороны ущелья. Он был старым и ветхим, центральная же его часть светилась таким же бледным светом, как и сама Тропа. Конечно же, она не видела прежде этого моста и, уж во всяком случае, не шла по нему…

Заплакав от холода и безнадежности, она уселась прямо на светящуюся дорожку и принялась растирать окоченевшие ноги.

Очевидно, коварная Тропа постоянно меняла направление. Если бы она перешла сейчас через этот мост, долина вновь оказалась бы справа от нее, а склон – слева. Луна же, соответственно, осталась бы у нее за спиной – как это было вначале… Все очень просто.

Хотела она того или нет, но Тропа вела ее все дальше и дальше в неизвестность. Пути назад не существовало – в какую бы сторону она ни пошла, она продолжала бы двигаться в том же самом направлении. Выбор состоял в одном – либо она продолжит свой путь, либо останется здесь и замерзнет окончательно.

Впрочем, второе не казалось ей таким уж очевидным. Кто знает, что произойдет, если она хоть на миг закроет глаза…

Будь оно все проклято! «С кем нельзя совладать, так это с погодой», – любил говаривать Гаиб. Сейчас она как никогда чувствовала справедливость этих его слов. Тхайла взвыла от бессилия и стужи, заставила себя подняться на ноги и заковыляла через мост.

Как Тхайла и ожидала, вскоре она оказалась на знакомой Тропе, шедшей по горному склону, – луна осталась позади, справа же виднелся горный кряж. Ветер усилился, шум потока стал заметно громче. Оставалось надеяться на то, что в том месте, к которому ее вела Тропа, будет и теплая печка, и какое-нибудь горячее питье. Да, и конечно же кровать. Кровать с теплым одеялом.

Конечно, она согрешила. Добропорядочная женщина не пойдет в дом к малознакомому мужчине… Но почему так разгневались на нее Боги? Ее зять Уайд был редкостным распутником, но Боги почему-то смотрели на это сквозь пальцы и не спешили наказывать его. То же самое она могла сказать и о паре своих подружек.

Может…

Что, если…

Что, если Боги смилостивились над ней? Что, если Боги вели ее не куда-нибудь, но именно к Лиибу, кем бы этот самый Лииб ни был?

Она боялась даже думать об этом и решила помолиться. Богам – не Хранителю. Молитвы она слагала на ходу.

Долина превратилась в узкую теснину. Ледяной ветер с ревом набрасывался на Тхайлу, норовя сбросить ее в бездну. Находившийся слева от нее склон горы стал почти отвесным. По небу стремительно неслись рваные черные тучи. Стояла кромешная тьма, лишь Тропа светилась призрачным слабым светом…

И тут дорожка сделала еще один поворот и, судя по всему, привела ее к цели. Вышедшая из-за туч луна осветила огромное белокаменное сооружение, перегораживавшее ущелье. Гигантская каменная арка уходила к утесу, возвышавшемуся на противоположной стороне. Некогда она поддерживала надвратную башню, давно превратившуюся в руины… Кое-где Тхайла видела деревца, выросшие прямо среди камней. Где-то внизу, в незримых глубинах ревел водный поток.

Она чувствовала, что эти древние развалины источают Зло, готовое поглотить ее…

– Нет! – вскричала она, – Я не хочу туда!

Она развернулась и побежала назад, стараясь не смотреть влево, туда, где зиял бездонный провал. Ветер рвал полы плаща и выл так страшно, что от ужаса у нее замирало сердце. Дорожка сделала поворот, и она увидела перед собой уже знакомый мост, а за ним белокаменную стену и ворота… Она остановилась как вкопанная и зарыдала в голос. Обе Тропы вели в одно и то же место.

Внезапно картина эта ожила, и на месте стены и ворот она увидела идиотскую физиономию – деревья, росшие по верху стен, казались волосами, темные провалы окон – глазницами, темная арка – разверстой пастью, серебристая Тропа, выходившая из нее, длинным тонким языком… В том, что она имеет дело именно со Злом, можно было не сомневаться.

Ее забила крупная дрожь. Боясь упасть в пропасть, она отступила к правому краю Тропы.

– Нет! – закричала она. – Я не пойду дальше! И останусь здесь!

Внизу ревел грозный поток, у нее над головой выл и стенал ветер.

Остаться здесь и замерзнуть? Почему бы и нет? Тропа могла выкинуть какой-нибудь новый трюк. Она нервно обернулась. Не ровен час сюда пожалует какой-нибудь медведь, который погонит ее к разверстой пасти каменных врат… Она вновь посмотрела на мост и темную арку. Ей вдруг показалось, что они стали куда ближе. Уж не втягивала ли эта демоническая пасть свой язык-дорожку?

Джайн пообещал, что в случае возникновения серьезной опасности, ей на помощь придут волшебники. Еще никогда в жизни ей не было так страшно, как сейчас, они же явно не спешили ей на выручку. Скорее всего, в столь поздний час все они крепко спали.

Ей вспомнился последний вопрос катехизиса: «Кто никогда не смыкает глаз?»

Хранитель.

Значит, это он играл с нею, как кошка с мышкой…

– Нет! – вновь закричала она. – Если ты будешь издеваться надо мной, я спрыгну вниз!

На самом деле она не сделала бы этого ни за что на свете.

Она сжалась в комок, поплотнее запахнула плащ и уставилась на разверстую пасть арки, решив, что та может приблизиться к ней только в том случае, если она отвлечется на что-то другое. Она будет оставаться на этом самом месте, чего бы ей это ни стоило!

Луна вот-вот должна была скрыться за горой. В темноте же провал ворот мог незаметно втянуть ее в себя… Ей вспомнились детские наивные молитвы, больше похожие на считалку: «Уму-разуму учи, сохраняй меня в ночи. Охрани, Хранитель…»

Боковым зрением она заметила какое-то движение. Тхайла резко обернулась. Что это – тень? Она пригляделась получше и увидела неподалеку одетую в длинный плащ женщину. Ветер неистовствовал сильнее, чем прежде, однако плащ незнакомки оставался недвижим. Можно было подумать, что ветер не замечает ее, не знает о ее существовании… Лицо незнакомки скрывал капюшон, однако Тхайла чувствовала, что та смотрит в ее сторону.

Она вскочила на ноги. Высокая призрачная фигура быстро приближалась.

– Дитя? – Шепот походил на шелест сухих трав на холодном зимнем ветру. – Что ты здесь делаешь?

– Ничего, моя госпожа…

Почему она решила, что это женщина? Ее магическое Зрение бездействовало. Какая жуть! Кто же это? Сам Хранитель? Бесплотный дух?

– Тхайла…

– Да, госпожа?

– Нда… – Незнакомка явно была чем-то удивлена. – Почему ты решила прийти сюда?

– Я этого не хотела! Меня привела сюда Тропа! Я хотела пойти домой!

Тхайла услышала недоуменный смешок.

– Но как ты могла оказаться здесь? Тебе что – показывали это место?

– Нет, госпожа.

– Очень странно. – Тхайле показалось, что незнакомка покачала головой. – Время сейчас явно неподходящее. В полнолуние Теснина может быть очень опасной – особенно для тех, кто обладает развитым Даром… Когда луна вступит в первую четверть… Кто рассказывал тебе об этом?

– Никто, моя госпожа!

– Более чем странно… Но нам в любом случае надо спасти тебя от смерти – ты ведь можешь замерзнуть, верно? Тебя ждет иная судьба… Наставница новичков будет крайне опечалена, если узнает, что одна из ее подопечных любит погулять по ночам… – Незнакомка издала странный звук, отдаленно походивший на смех. – В чьей постели ты бы сейчас хотела оказаться?

– В постели Лииба! – неожиданно для себя самой выпалила Тхайла.

Незнакомка надолго замолчала. Наконец она вздохнула и мертвенным, похожим на шелест жухлых листьев голосом произнесла:

– Дитя… Как ты смогла… Впрочем, я, кажется, понимаю… Поразительная сила. В твоем возрасте я была не способна на подобные вещи. Ты должна свыкнуться с этой болью. Я была против того, чтобы полностью лишать тебя памяти. Лучше пережить эту утрату сейчас, пока ты еще молода… Закрой глазки, и я…

– Где Лииб? Кто он?

Тьма стала сгущаться. Тхайла испуганно прижалась спиной к скале. Голос незнакомки стал еще тише. Теперь он походил на поскрипывание льда на замерзшей лужице.

– Разумеется, он молод. Твоя ошибка состояла в том, что ты влюбилась в него! Таким, как ты, любить нельзя – ты и сама знаешь это. Эта любовь уничтожила бы и тебя, и его… Ты веришь мне, Тхайла?

– Нет, не верю!

– Тем не менее это так. Со временем ты это поймешь. Ты можешь завести себе сколько угодно любовников – это твое личное дело. Но ты не должна отдавать мужчине сердце – понимаешь? Никогда никого не люби. Куда же ты желаешь отправиться? К Мисту?

– Нет!

– Ну что ж… Тогда я отправлю тебя в Дом Тхайлы. Закрой глаза.

Жди меня ночью:

Жди меня ночью,

Лунною ночью…

Лунною ночью ты меня жди!

Альфред Ноиз. Разбойник

Глава 8 Новое лицо

1

Солнце над Краснегаром еще не взошло, да и взойти-то оно должно было всего на час-другой.

Тем не менее капитан Эффлио, сидевший в маленькой уютной кухоньке скромного домика, стоявшего возле пристани, уже заканчивал свой завтрак. Его хозяйка госпожа Спарро потчевала его бесконечными «последними» чашками чая, а заодно пыталась выведать хоть что-нибудь новенькое о Совете королевы и о вопросах, которые им предстояло решить на сегодняшнем собрании. Эффлио уже воротило от вида чая и голоса хозяйки. Он обходил все сколь-нибудь значимые вопросы, понимая при этом, что госпожа Спарро дополнит его рассказ собственными бредовыми домыслами, как это бывало и раньше. То, что один из ее постояльцев являлся членом Совета королевы, делало госпожу Спарро весьма заметной фигурой в кругу городских сплетников. Эффлио не сомневался в том, что она понесется к своим подружкам, едва он выйдет из дому, но, впрочем, это его особенно не волновало.

С тех пор как он поселился в Краснегаре, прошло уже полгода. С первой хозяйкой ему явно не повезло, но тут ему посчастливилось попасть в дом к госпоже Спарро. Вдове было уже за сорок. Смуглая и коренастая, как большинство импов, она вырастила и воспитала двух рослых сыновей-етунов, которые к этому времени уже успели обзавестись своими семьями. Смешанные браки в Краснегаре считались обычным делом. Госпожа Спарро прекрасно готовила, да и фигура у нее была ладная. Уже несколько раз она давала ему понять, что ей хотелось бы видеть в нем не просто постояльца, но, что называется, опору в жизни. При этом он серьезно обдумывал эти ее предложения.

Если Эффлио о чем-то и жалел, так это о том, что он не продал это старое корыто с гордым названием «Морская красотка» лет на десять раньше. Жизнь на берегу оказалась куда более сносной, чем он полагал вначале. Краснегар был тихой, спокойной гаванью. После долгих лет, проведенных им в море, он не казался капитану слишком маленьким. Он обзавелся друзьями, у него появились определенные интересы, и Эффлио зажил полноценной жизнью, легко расставаясь с нажитыми за время службы деньгами, которых у него было еще предостаточно. Когда ему хотелось немного встряхнуться, он отправлялся в какой-нибудь етунский салон и наблюдал там за кулачными боями. Конечно, здешний климат оставлял желать лучшего, но бывалому мореходу к таким вещам было не привыкать, тем более что он без тени смущения надевал любую теплую одежду, даже не пытаясь подстроиться под здешние традиции и элементарные приличия. Сейчас, например, он был обут в огромные теплые унты, пугавшие хозяйку своим видом. Он привык и к полярной ночи, которая, впрочем, уже подходила к концу.

Помимо прочего, он являлся членом Совета королевы. Это было и почетно, и небезынтересно. Он знал по собственному опыту: с импами и етунами особенно не соскучишься. Король всего раз удостоил своим присутствием их собрание, но королева, похоже, прекрасно обходилась и без него. До того как Эффлио оказался в Краснегаре, он ни за что бы не поверил, что женщина способна управлять гордыми мужчинами-етунами.

Он действительно собирался отправиться на сегодняшнее заседание Совета, но при этом не имел ни малейшего понятия о том, как сможет добраться до места. С его слабыми легкими на холм было не подняться. Летом он отправлялся туда в карете. Зимою же все обстояло куда сложнее – он то и дело пропускал собрания, выискивая всевозможные оправдания. Королеве же такие пустяки, как снег или непогода, были нипочем.

Госпожа Спарро взяла с каминной полки кипяток и поставила наверх свой любимый розовый заварочный чайник. Оставив предыдущую тему о недавнем повышении цен, она вновь вернулась к разговорам о странном исчезновении короля, пытаясь выяснить, что говорят об этом на Совете. Все импы краснегарского королевства буквально сгорали от любопытства – им не терпелось узнать хоть какие-то подробности этого неординарного происшествия. Эффлио подобно самой госпоже Спарро не знал об этом ровным счетом ничего, однако делал вид, что ему ведомо очень и очень многое.

– Обсуждать эти вопросы я отказываюсь, – ответил он ей, наверное, в сотый раз. – Вы же понимаете, речь идет не о каких-то там пустяках, но об интересах государства!

Раздался стук в дверь.

Точнее, по двери забарабанили так, что она едва не сорвалась с петель. Грохот стоял такой, что его можно было услышать в Нордленде. Не успели Эффлио и госпожа Спарро опомниться, как дверь, не выдержав тяжелых ударов, распахнулась. В кухню ворвались два дюжих молодчика, и там мгновенно стало как-то тесно и неуютно. С этими юными етунами тесно и неуютно было бы и в любом другом месте…

Эффлио решил не подниматься из кресла. В любом случае они были на добрых две головы выше его. И без того крупные, в зимней одежде они казались просто-таки великанами. И один, и другой носили усы – у первого они были бело-серебристыми, у второго – рыжими. У рыжего имелось и некое подобие бородки, заметить которую было не так-то просто.

– Где груз, который мы должны доставить во дворец? Уж не ты ли это, приятель? – проревел белый, ткнув пальцем в грудь Эффлио.

– Давай, папаша! – так же громко рявкнул рыжий. – До двери на своих двоих дотопаешь?

Госпожа Спарро гневно поставила чайник на стол.

– Капитан Эффлио – член Совета королевы!

– А для нас он – груз! – нагло усмехнулся рыжий. – Нам все едино – что бочка с селедкой, что толстый старикан.

– Слушай! – Белый приложил к уху свою огромную мозолистую ручищу. – Где-то киска мурлычет… Деньжат-то накинуть придется – мы за живых существ отдельную плату взимаем – усек?

Эффлио никак не мог справиться с нервной одышкой, однако терпеть подобное хамство было не в его правилах. Нечто подобное произошло и в первый риз, когда королева решила прислать за ним паланкин. Тогда они распоясались так, что ему пришлось поить их пивом – в противном случае они бросили бы его на середине пути.

После этого все проходило более или менее гладко – он научился управляться с етунами, при этом чем младше они были, тем проще было с ними совладать. Размеры их никакого значения не имели.

– Ошибка вышла, – сказал Эффлио как ни в чем не бывало, подставляя госпоже Спарро свою чашку и кивком головы указывая на горячий чайник.

– Чего-чего? – изумился белый.

– Я должен прибыть во дворец без опоздания. Мажордом Илинили обещался прислать за мной паланкин и пару носильщиков-мужчин. Понимаете?

– Ну а в чем же ошибка? – тут же заметно присмирев, спросил рыжий.

– Речь шла о мужчинах, а не о мальчишках.

Белый схватил Эффлио за ворот и заставил его подняться на ноги.

– Брось выпендриваться, толстяк! Уж больно ты умный, как я посмотрю…

– Не всем же быть такими, как вы. – Эффлио вновь уселся в кресло. – Мы говорили о взрослых мужчинах, а он прислал мальчишек. Речь шла об импах, а он зачем-то отправил сюда етунов. Ладно. Думаю, королева как-нибудь обойдется и без меня…

– Еще оладышек, капитан? – поинтересовалась госпожа Спарро.

– Импах? – озадаченно хмыкнул белый. – На кой тебе сдались эти импы?

Эффлио потянулся к тарелке с оладьями.

– Чтобы попасть во дворец прежде, чем наступит лето. – Он поднял глаза на рослых увальней и раздраженно произнес:

– А ну-ка, проваливайте! В следующий раз Илинили будет умнее. Да, смотрите дверью не хлопайте.

– Мы прибыли сюда для того, чтобы доставить вас во дворец! – стоял на своем рыжий. – Оплата – по серебряному пенни на брата.

– Ничего у вас, ребята, не выйдет, – вздохнул Эффлио. Откинувшись на спинку кресла, он повнимательнее присмотрелся к етунам. Шерстяная шапка белого касалась потолка. – Послушай, сынок. В Империи паланкинов полным-полно и носят их только импы! Импы проворнее и выносливее, етунам за ними ни за что не угнаться.

Белый нахмурился:

– Что-то я тебя не понял… Как это не угнаться?

Рыжий задумчиво склонил голову набок и переспросил:

– Выносливее, говоришь?

Эффлио поднес к губам чашку с горячим чаем.

– Чего ж тут не понять? Носильщики-импы из Хаба или, скажем, из Шалдокана доставили бы меня во дворец за пару минут. Из вас, северян, выходят отличные моряки, да и силы вам, ребята, не занимать, но вот выносливости вам явно не хватает. Бежать с паланкином в руках не каждый сможет. Это – искусство. Трястись на носилках целый день я не хочу, поймите меня правильно. Скажете Илинили, что я решил остаться дома, и дело с концом.

Как ни в чем не бывало, он взял с тарелки еще один оладышек.

Рыжий явно почувствовал некий подвох.

– Варк и Зуг никогда про бег не говорили!

Эффлио не имел ни малейшего понятия, о ком идет речь. Он рассмеялся.

– Конечно! Нашел бегунов! – Он довольно фыркнул и, обратившись к госпоже Спарро, добавил:

– Помните мой рассказ об етуне, которому вздумалось пробежаться?

– Еще бы! – захихикала госпожа Спарро. – Он сдох на ступенях китобоя, не так ли?

– Совершенно верно. А я ведь им говорил: ребята, с таким грузом вы в два счета вымотаетесь, а они мне все: мы, мол, ни в чем импам не уступаем…

Белый заметно насупился, его светло-голубые глаза гневно засверкали. Он вновь заставил капитана подняться на ноги.

– Давай-ка надевай свою шубу. Мы покажем тебе, как бегают етуны.

– Нет, нет! Зря вы мне это говорите! – запротестовал Эффлио. – Вы, молодые етуны, ребята горячие и решительные – спору нет… Но я уже видел, чем заканчиваются такие вещи, и никогда…

Белый схватил его за ворот и поднял с такой легкостью, словно капитан был каким-нибудь котенком. Лицо его побагровело от гнева.

– Быстро одевайся, иначе тебе придется померзнуть!

Рыжий и белый оказались прекрасными носильщиками – ничего подобного Эффлио еще не видел. Они взбежали на гору, не сделав на пути ни единой остановки, и рухнули наземь возле самого Королевского проезда. Не говоря им ни слова, Эффлио, на время забывший о своей астме, ленивой походкой направился к дворцовым воротам.

2

– Должностное преступление – вот как это называется! – завизжал Форонод, ударив кулаком по столу. Лицо старого етуна раскраснелось, седые волосы стояли дыбом. Он был взбешен и потому нес несусветную чушь.

«Старик плохо ориентируется в происходящем», – грустно подумала Инос. Старик уже давно не высказывал ничего сколь-нибудь дельного, но он был своего рода символом славного прошлого Краснегара, и потому вывести его из Совета она не могла.

– А то, что предлагается вами, это настоящий грабеж среди бела дня! – Сидевшая с противоположной стороны стола госпожа Оглбон тоже разошлась не на шутку. Спорить со старым комиссионером осмелился бы далеко не каждый имп – для этого нужно было обладать недюжинной смелостью и уверенностью в себе. – Если четверть товара уйдет по обычной цене, мы лишимся четверти дохода! Торговцы на этом просто прогорят! Они умрут от голода!

– Умрут от голода? – презрительно усмехнулся Форонод. – Да вы же все жирные как свиньи!

– Советники! – воскликнула Инос, призывая спорящих к порядку, и одновременно ударила по столу зубом китовой акулы, который играл на заседаниях Совета роль молотка. Подсвечники дрогнули, и по свечкам побежали тонкие струйки расплавленного воска.

Первым тишину нарушил Хэвермор.

– Разумеется, ваше величество, разумеется, дамы и господа, моральный, долг велит нам заботиться прежде всего о бедных и неимущих, действительно голодающих, замерзающих и испытывающих невообразимые беды и лишения, о которых их более удачливые соотечественники даже не подозревают…

Старый епископ мог говорить на подобные темы часами, при этом речи его никого ни к чему не обязывали, однако в данном случае они могли снять чрезмерное напряжение, и потому королева решила не перебивать его.

Совет обсуждал цены на торф.

Инос, сидевшая во главе длинного стола, отметила про себя, что ее советники стали старыми и предсказуемыми, им явно не хватало свежих идей и юношеского задора. За годы своего правления Инос успела существенно расширить состав Совета, но постареть успели и те люди, которые вошли в него, как ей казалось, совсем недавно, – например, Крафаркран. Некогда это был молодой гигант, поражавший всех своей неуемной энергией. Теперь же он походил на ленивого раскормленного моржа, под тяжестью которого ломались дубовые стулья. Ждать, когда советники умрут, она не могла – решения следовало принимать не когда-нибудь, но уже сейчас, и потому очередное расширение состава Совета представлялось ей неизбежным. Нужно было включить в него шесть новых членов. Обязательномолодых. Она решила поговорить об этом с Рэпом…

Ей вновь взгрустнулось. И когда же наконец вернется Рэп?

– Но кто за все это заплатит? – с чувством воскликнула Оглбон. Она вновь часто задышала, при этом ее пышная грудь заходила ходуном. Епископ только что предложил организовать бесплатную раздачу торфа самым бедным семьям.

Совет, как всегда, раскололся на два лагеря: в одном были только импы, в другом – только етуны. Епископ-имп оставался как бы в стороне, поскольку он был чужеземцем, жителем далекой Империи. При этом добрая половина склок и свар исходила именно от него.

На сей раз разделение Совета представлялось Инос вполне естественным. Импы по большей части жили торговлей, их явным лидером являлась Оглбон. Етуны же были мастеровыми и рыбаками – зимой дела у них шли, как правило, из рук вон плохо, цены же на топливо при этом поднимались быстрее, чем дым из трубы, тем более что топливо в основном выдавалось в долг, под проценты… Ростовщики процветали, народ роптал. Все ждали появления королевского указа.

За несколько месяцев до наступления холодов Рэп предупреждал их о том, что запасов топлива надолго не хватит, зиму же он предсказывал суровую как никогда… Действительно, таких холодов, как в эти зимние Празднества, не помнили и старожилы. Несколько детей и стариков замерзло насмерть… Форонод и Оглбон вновь перешли на крик, к ним присоединились и остальные.

Инос устало вздохнула. Будь здесь Рэп, он бы уже давно нашел решение этой проблемы… Она вновь постучала по столу тяжелым акульим зубом. Собрание этого даже не заметило.

– Советники!

На нее попросту не обращали внимания. Инос встала и швырнула зуб на противоположный конец стола, чуть не сбив четвертый золотой подсвечник. Лин едва успел подхватить его.

– Тише!

Советники моментально пришли в себя. Теперь она видела, что обращенные к ней лица исполнены крайнего смущения. Инос недовольно покачала головой и вновь уселась в свое кресло.

– Если кто-то из вас посмеет вновь повысить голос, я моментально выставлю этого наглеца за дверь!

Она обвела присутствующих гневным взглядом – советники разом потупили взоры, боясь навлечь на себя гнев королевы. Она действительно была готова швырнуть двух-трех своих подчиненных в темницу, и они это, конечно же, чувствовали. На дальнем конце стола подняли руку. Королева тут же узнала в этом человеке одного из недавних членов Совета.

– Капитан Эффлио?

– Госпожа, если позволите, я задам вам парочку вопросов.

Это были первые слова, произнесенные старым мореходом на заседании Совета. Она уже обратила внимание на то, что он никогда не участвовал в перебранках. Здесь он был чужаком или, вернее, новичком, что не мешало ему делать время от времени очень дельные замечания. Она надеялась на то, что он не изменит своему обыкновению и сейчас.

– Конечно.

– Нас познакомили с цифрами, характеризующими общие запасы торфа и среднюю месячную потребность в нем. Разумеется, расход топлива связан с температурой – когда воздух потеплеет, наши потребности в торфе уменьшатся, это понятно… Хорошо бы услышать и о других цифрах. Как обстояло положение с торфом в предыдущие годы? Велся ли какой-нибудь учет? Каким количеством топлива мы должны располагать для того, чтобы дожить до весны? – Он тяжело перевел дух. – И последнее – неужели торф нельзя ничем заменить? Насколько я помню, на берегу залива полным-полно плавника.

– Плавника? – презрительно фыркнул Форонод.

Перспектива извлечения плавника из-подо льда и перевозки его в город под покровом беспросветной полярной ночи представлялась более чем сомнительной. Конечно, в крайнем случае они могли прибегнуть и к этому средству, но…

– Есть и другая возможность, – невозмутимо продолжил Эффлио. – Это – Лесная Встреча. Я понимаю, что продающаяся там древесина предназначена для строительства и изготовления мебели, но древесина может и гореть, госпожа. Можно было бы договориться с гоблинами о покупке самых обычных дров.

Советники разом затихли, их молчание говорило само за себя. Почему они не подумали об этом раньше? Инос мысленно поблагодарила Рэпа, который в свое время решил ввести этого бывалого старого моряка в состав Совета.

– Мы очень признательны вам за вашу наблюдательность и проницательность, капитан! Гоблины, конечно, известные мошенники, но это уже другой вопрос – не корабельный же лес мы у них собираемся покупать, верно? Я поручаю вам оценить наличные ресурсы топлива – торфа и всего прочего – и определиться с потребным для города его количеством. Помощника вы можете выбрать себе сами.

Эффлио тяжело задышал.

– К сожалению, моя госпожа, я недостаточно подвижен, чтобы выполнять поручения такого рода…

– Пусть вашим посыльным станет страж. Им все равно делать нечего. – Инос услышала протестующее сопение стоявшего слева от нее сержанта Упари, но не стала обращать на него внимания. – Если вы захотите, Лин подберет для вас комнату прямо во дворце. Я обещаю вам всяческую поддержку, капитан. На следующем заседании вы доложите нам о результатах, договорились? – Не дожидаясь ответа капитана, она продолжила:

– Теперь поговорим о Лесной Встрече. Со времени зимних Празднеств прошел уже целый месяц. Гоблины появятся через неделю-другую. Кого мы можем послать на встречу с ними в отсутствие короля?

В комнате установилась гробовая тишина.

– Ну? – Королева обвела присутствующих взглядом. – Кто из вас владеет гоблинским?

Казалось, что стало еще тише. Она знала, что Форонод может кое-как изъясняться по-гоблински, Но он был слишком стар и слаб для того, чтобы отправляться в столь дальний путь, да еще в самый разгар зимы. Очевидно, понимал это и он сам.

Все молчали, и это не могло не удивить ее. Язык гоблинов был всего лишь диалектом их собственного языка, отличающимся крайне примитивной грамматикой и своеобразным произношением, но никак не словарем. Еще ребенком, играя с подругами, Инос часто сбивалась на гоблинский – пусть и не совсем правильный – вариант языка. Ей казалось, что этим языком в какой-то степени должны владеть если не все, то почти все участники Совета.

– Ну что ж, тогда нам придется назначить специального посланника. Ваши предложения…

Дверь у нее за спиной заскрипела. Она почувствовала прохладное дуновение. Что могло стрястись? Кто посмел открыть дверь, за которой проходило заседание королевского Совета?

Она обернулась назад. В дверях стояла Кейди – бледная, словно етун.

О Боги!

Инос вскочила на ноги и вновь обвела взглядом присутствующих. Кого она могла оставить здесь старшим на время своего отсутствия? Импы и етуны все еще бросали друг на друга испепеляющие взоры. Может быть, жрец Хэвермор?

– Капитан Эффлио? Я попрошу вас занять на время председательское кресло.

Старый, видавший виды моряк изумленно вытаращил глаза.

– Это вы мне, госпожа?

– Смотрите не забудьте смыть кровь со стен после того, как ваши баталии закончатся.

Последние ее слова вызвали смех. Она же поспешила в коридор, мысленно приготовившись к самому худшему.

3

Конечно же, речь шла о Гэте.

Его несли по коридору на носилках – ливрейный лакей впереди, старший конюх сзади. Рядом шли два повара и горничная. Очевидно, процессия эта направлялась в его спальню, где сейчас было совсем холодно.

– В гостиную! – распорядилась Инос. Сердце ее готово было вырваться из груди, на глаза наворачивались горькие слезы.

Гэт лежал совершенно неподвижно, похоже, он был без сознания. Она поспешила к носилкам и взяла его за руку.

– Гэт?

Мальчик даже не шелохнулся. Она заметила, что костяшки его пальцев сбиты в кровь, лицо же, к счастью, почти не пострадало – если не считать багровой ссадины на подбородке, соответственно, не пострадали и зубы. И тут она увидела на его голове рану, из которой продолжала сочиться кровь. Ей стало дурно – именно этого она всегда и боялась.

Вид его рук говорил, что его противник или противники тоже понесли существенный урон.

Отлично, ничего не скажешь!

Бог Милости, не оставь нас! Уж слишком долго все это продолжалось. Инос решила, что на сей раз она отомстит обидчикам, если же те окажутся слишком юными для этого, она научит уму-разуму их родителей.

Она посмотрела на свою смертельно бледную дочь и на лице ее внезапно появилась добрая материнская улыбка.

– Судя по всему, сегодня он потерпел поражение.

Кейди залилась слезами.

– Рана-то какая опасная!

– В этом я не уверена. Возможно, это просто ссадина. Кто-нибудь отправился за доктором?

– Да. Мам, ты уж прости меня за то, что я прервала ваше собрание.

Инос грустно улыбнулась. Все последнее время дочь величала ее не иначе как «госпожа». Она положила руку ей на плечо, отметив про себя, что девочка почти сровнялась с ней ростом.

– Год или даже полгода тому назад я бы оторвала тебе за это голову, доченька. Сейчас же я могу разве что поблагодарить и похвалить тебя. Ты поступила правильно. Слышишь?

Кейди довольно засопела. Конечно же, похвала была заслуженной. Кто кроме нее осмелился бы нарушить заседание королевского Совета? Все лица, к которым Кейди могла обратиться за помощью, находились в том же зале.

– Послушай, Кейди. Пожалуйста, вернись – перед тем как входить, обязательно постучи в дверь – и попроси капитана Эффлио прислать сюда сержанта Упари. Ты сможешь это сделать? Кейди порозовела от удовольствия.

– Конечно, мамочка!

Она тут же ушла, преисполнившись чувством собственной значимости.

Они уже стояли возле гостиной. Инос поспешила вперед, распахнула дверь и направилась к дивану. Вместе с лакеем Претом она подтащила диван поближе к камину. Это была четвертая по счету драка Гэта, слуги уже знали, что им следует делать.

Четвертая, и самая жуткая… Бедный ласковый Гэт, с которым никогда ничего не случалось, у которого никогда не было врагов… Ведь он наверняка предвидел исход этой драки. Возможно, видение посетило его слишком поздно, когда отказ от драки был бы равносилен проявлению трусости. Он как-то сказал ей, что иных вещей – пусть ты заранее знаешь о том, что в них нет ничего хорошего, – избежать нельзя.

Слуги опустили носилки на пол и, особенно не церемонясь, переложили Гэта на диван. Он застонал, потом кашлянул и произнес что-то вроде:

– Мама, ступеньки…

– Неуклюжие болваны! – зло прошипела Инос. – Подбавьте торфа. Одеяла! Горячую воду! Полотенца!

Слуги помчались выполнять ее распоряжения.

Она печально посмотрела на сына. Каждый раз ей казалось, что он вырос. Мальчик рос буквально не по дням, а по часам. С тех пор как уехал Рэп, он стал выше почти на полголовы. Счета за его одежду грозили разорить королевство.

Она отерла рукавом его лоб. Гэт приоткрыл глаза.

– Ступеньки, мама… – пробормотал он еле слышно и вновь погрузился в забытье.

Если бы его действительно сбросили с лестницы, синяков явно было бы больше.

В комнату вошли Кейди и мрачный как туча сержант Упари – высокий седеющий имп, которого отличало чрезвычайно ревностное отношение к исполнению своих обязанностей.

– Ты знаешь, кто это сделал? – спросила Инос. Кейди отрицательно покачала головой.

– Меня там не было. Одно могу сказать, это – етуны, а не импы.

– Почему ты так решила?

– Те бы его били и ногами. – Кейди презрительно скривилась.

Верно. Инос содрогнулась, представив как рослые импы, подобно голодным волкам, охотящимся на оленя, загоняют ее сына в угол. Если она не положит этому конец, нечто подобное рано или поздно произойдет – дело зашло слишком далеко.

– Сержант, найдите виновных и посадите их под замок!

Упари осторожно поинтересовался:

– А если драка была честной, госпожа?

– Если даже он сам ее начал и дрался при этом с пятилетним гномом, это ничего не меняет, слышите? Посадите их под замок! Завтра доложишь обо всем.

– Так точно, госпожа! – рявкнул сержант, блеснув глазами. Нечто подобное он хотел сделать и в прошлый раз, но тогда его остановила сама Инос. Он развернулся кругом и без лишних слов отправился выполнять приказ королевы.

Она встала на колени.

– Гэт! Вставай, слышишь?

Гэт даже не шелохнулся. О Боги! Гнев сменился леденящим душу ужасом. Может быть, у него проломлен череп! Она заглянула ему в глаза. Его веки едва заметно затрепетали. Губы шевельнулись.

– Не слышу, – сказала Инос. – Говори погромче! Он схватил ее за руку.

– Нет! Пожар! Ты слышишь запах дыма? – Мальчик заворочался. – Пожар, мама! Она ласково погладила его по руке.

– Нет. Это тянет торфом от камина. Успокойся. Доктор придет с минуты на минуту.

Можно подумать, это что-то изменит… Чего в Краснегаре не было, так это хороших врачей. Не раз и не два она приглашала в королевство имперских медиков, но ее попытки так и не увенчались успехом. Тогда она послала учиться на юг подававших надежды молодых людей, но из этого тоже ничего не вышло – ни один из них не вернулся на родину. Она с тревогой посмотрела на сына. Кто знает, может, его жизнь в опасности… К счастью, она немножко умела колдовать, хотя и не знала толком, что и как ей следует делать – нести ведро к колодцу или тащить колодец к ведру. Где же этот костоправ?

В тот же миг в гостиной появились сразу все – торф, одеяла, доктор Гундаркан, Ив и Холи, которые тут же поняли, что к чему. Прет занялся камином. Ив зарыдала в голос, Холи захлюпал носом. Инос отправила их прочь из комнаты, попросив Кейди проследить за ними. Только теперь она поняла, что вполне может положиться на свою дочку.

Гундаркан был высоким сухощавым етуном, напыщенным и бездарным, однако соплеменники считали его лучшим врачом на всем белом свете. Соответственно, он занимался в основном травмами, в то время как врачи, работавшие с импами, больше смыслили в терапии.

– Мне нужно сделать полный осмотр пациента, госпожа, – сказал доктор, многозначительно посмотрев на Инос.

– Попрошу всех выйти! – распорядилась Инос. Слуги послушно направились к двери. В этот момент она осознала, что Гундаркан обращался и к ней самой. Гэт уже не был ребенком.

Она вышла в коридор и тихо прикрыла за собой дверь гостиной. В ту же минуту она увидела перед собой дочь.

– Кейди, ты сможешь выполнить одну мою тайную просьбу?

Кейди изумленно вытаращила глаза, явно заинтригованная словами матери.

– Конечно, мамочка!

– Собери верхнюю одежду – мою и свою. Обувь, плащи и все остальное. Заверни ее в пару толстых одеял и спрячь в комнате, которая находится над Тронным залом. Постарайся сделать это незаметно.

– Но…

– Никаких «но»! Да, и принеси чистую одежду для Гэта.

Перед тем как выйти, Кейди бросила на нее странный взгляд. Тронный зал находился в стороне от Главного зала, выйти оттуда на улицу было просто невозможно.

Инос вернулась в гостиную и остановилась в дверях. Гундаркан стоял возле дивана, на котором лежал Гэт. Гэт хныкал и пытался протестовать, доктор же, не обращая на него ни малейшего внимания, продолжал осмотр, ощупывая и изгибая его конечности. Наконец он накрыл свою жертву одеялом и, нахмурившись, распрямил спину.

Когда Инос вошла в комнату, Гундаркан вытирал платком испачканные кровью руки.

– Что я могу сказать? На затылке у него большая шишка…

– Я ее уже видела…

Доктор недовольно поморщился.

– Наверняка он получил сотрясение мозга. Вы видели его руки? А что вы скажете об этом? – Он вытянул из-под одеяла руку Гэта – от кисти до самого локтя она была сине-желтой. – Похоже, госпожа, они дрались не на шутку.

– Меня это мало волнует! Лучше скажите – насколько серьезны полученные, им раны?

Гундаркан недовольно засопел.

– Либо соперник его был очень силен, либо он дрался сразу с двумя противниками. Возможно, он успел получить только этот удар. – Он указал на подбородок Гэта. – Голову же он мог ударить при падении. В любом случае стыдиться ему нечего.

Идиот!

– Насколько серьезны полученные им раны?

Доктор пожал плечами.

– Об этом говорить пока рано. Возможно, у него проломлен череп. – Етуны подобные вещи считали сущими пустяками. – Кости вроде бы целы, хотя я толком не разобрался с костяшками пальцев – вы и сами видите, как распухли его руки. Недельку-другую драться он не сможет.

Инос сокрушенно покачала головой. После предыдущей драки она упросила Гундаркана поставить сыну ложный диагноз и надеть на его руку гипсовую повязку, дабы мальчик какое-то время не смог участвовать в драках. Етунам ничего не стоит напасть на младшего или на слабого, но вот раненого они трогать не станут. Эта уловка ей особенно не помогла. Гэт терпел повязку только три дня, после чего снял ее, заметив попутно, что предвидение позволило ему понять, что рука сможет зажить и без повязки. Гундаркан взял в руки свою черную сумку.

– Возможно, он получил и какую-то внутреннюю травму. Это было бы куда серьезнее…

Она прекрасно понимала это и без него.

– И что же нам следует делать?

– Пусть он находится в покое и в тепле. Будите его время от времени – примерно через каждый час… Он будет то приходить в себя, то впадать в забытье. Давайте ему побольше – питья. Я вернусь вечером и, возможно, сделаю ему кровопускание, чтобы уменьшить отеки.

Инос едва не ответила ему грубостью. Все краснегарские доктора, как один, любили пускать кровь своим пациентам. Похоже, это был единственный известный им способ лечения, эффективность которого представлялась Инос более чем сомнительной. Ничего не сказав вслух, она учтиво кивнула и проводила доктора до двери.

Едва защелка двери закрылась, с дивана послышался стон. Инос бросилась к сыну.

Гэт приоткрыл глаза, посмотрел ей в лицо и попытался встать.

– Гоблины, мама! Здесь гоблины! Он явно был не в себе.

– Да, мой хороший. Не волнуйся, слышишь? – Она уложила его на место и коснулась пальцами его губ. – Тсс! Попробуй поспать.

Глаза Гэта закрылись и уже через минуту он забылся сном.

Ну что ж, по крайней мере, он стал приходить в себя… Она надеялась на то, что Кейди быстро вернется. Она хотела совершить задуманный ход прежде, чем народ соберется на обед в Главном зале. Совету придется принимать решение уже без нее.

Любой юноша, которому исполнилось четырнадцать лет и два месяца, не позволил бы одевать себя матери, однако Гэт не понимал, что с ним происходит, и потому особенно не сопротивлялся. Кейди же пришлось отвернуться в сторону – ее попросила об этом Инос.

Ведерко к колодцу или колодец к ведерку… Если она пригласит сюда настоящего доктора и проведет его через волшебные ворота, находящиеся в Кинвэйле, она раскроет один из главных государственных секретов. Доктору ничего не нужно будет говорить, дворцовые слуги сами заподозрят неладное. Конечно, вести с собой Гэта было рискованно, но ничего иного ей попросту не оставалось. Помимо прочего, он мог пожить за пределами Краснегара до возвращения Рэпа, когда все проблемы снялись бы сами собой.

К счастью, время близилось к полудню и на улице стало посветлее.

Ей нужно было посвятить в свой секрет и Кейди, которая рано или поздно все равно узнала бы о существовании потайной волшебной двери. Девочка уже выросла, и Инос могла смело доверить ей свои тайны. Гэт же был не настолько уж и тяжелым… Если у них обеих не хватит сил, придется позвать с собой Прета или кого-то другого… Впрочем, она привыкла рассчитывать на собственные силы.

– Мама? – произнесла Кейди, не поворачивая головы.

– Да, моя родная? – Инос уже успела надеть на сына нижнее белье.

– Если ты не скажешь мне, что ты делаешь, я начну кричать, слышишь?

– Я одеваю твоего брата.

– Это я и без тебя знаю, – хмыкнула Кейди, глядя в камин. – Но для чего ты это делаешь? Наверное, среди твоих предков были помешанные.

– Возможно. Теперь можешь повернуться. Поддержи брата, пока я буду надевать на него рубашку. Осторожней!

– Мама! – Зеленые глаза Кейди странно блеснули.

– Я хочу открыть тебе один секрет. Очень, очень важный секрет…

– Это просто замечательно.

Кейди подхватила Гэта под мышки. Его голова болталась, как у пьяного.

– Гоблины… – промычал он. Инос стала надевать на него рубашку.

– Ты, наверное, знаешь, что твой отец покинул Краснегар при помощи волшебства. В любом случае ты должна была об этом догадаться. Мы отправимся тем же путем.

– Куда это ты собралась?

– В Кинвэйл, моя радость. Пожалуйста, подними ему голову…

4

К тому времени, когда Инос наконец-то одела Гэта, ей в голову пришла еще одна замечательная идея. Она вышла в коридор в поисках возможного сообщника и тут же увидела Прета, то ли ожидавшего ее приказаний, то ли увиливавшего от работы. Из зала доносились голоса – судя по всему, обед уже начался.

– Заседание Совета все еще продолжается? – спросила она.

– Ммм… Да, моя госпожа.

Маленький лакей был почти трезв, что случалось с ним нечасто.

– Прекрасно. Тогда пойди и подай сигнал пожарной тревоги.

Светлые глаза етуна едва не вышли из орбит.

– Госпожа…

– Обычная проверка. Ты все понял? Тогда выполняй приказ. Живее!

За всю зиму она не провела ни единого занятия по пожарной безопасности, сейчас, когда Лин и все прочие сановники находились в зале заседаний, подобные занятия представлялись ей как нельзя более уместными, но Прету она об этом, естественно, не говорила.

– За Гэтом я сама присмотрю, – крикнула она вослед ливрейному лакею, поспешившему выполнять приказ.

Инос вернулась в гостиную и прикрыла за собой дверь.

– Давай попробуем его поднять.

Кейди вновь вопросительно уставилась на нее.

– Мама, ты уверена в том, что поступаешь разумно?

Мама пожала плечами.

– Нет, но у нас, похоже, нет иного выхода. Доктор сказал, что кости у него целы.

Гэт был выше матери и оказался куда тяжелее, чем можно было предположить, глядя на его сухощавое тело. Его серые глаза открылись, но он вряд ли понимал, что с ним происходит. Он продолжал невнятно бормотать, то и дело поминая неких воображаемых гоблинов. Как только его уложили на носилки и накрыли одеялом, он тут же забылся сном.

Инос и Кейди подняли носилки и обменялись исполненными тревоги взглядами.

– Сможешь?

– Думаю, что да… – ответила Кейди не очень уверенно.

Коридор был пуст. Где-то вдалеке трезвонил в пожарные колокола Прет, слышались отдаленные крики и топот.

– Вперед! – скомандовала Инос и решительно направилась в сторону зала..

Комната, находившаяся над Тронным залом, некогда носила название Зал Отказа. Теперь она превратилась в некое подобие склада, где хранилась всевозможная вышедшая из употребления рухлядь. Здесь было по-настоящему холодно. Инос набросила на Гэта еще пару одеял. Он приподнялся на локте и открыл глаза – сначала один, потом другой, так, словно они смотрели на мир порознь. Он вновь принялся бормотать что-то невнятное. Она уловила только несколько обрывков фраз:

– Ни за что!.. Кричать? Они мучают людей!

– Да, мой милый. Ужас, да и только! – Поеживаясь от холода, она набросила на себя меховую шубу. – Идем, Кейди. Когда-то твой папа называл тебя маленьким осликом. Пришла пора оправдать свое прозвище, слышишь?

Лестница, ведущая в башню Иниссо, была крутой и узкой. Инос пропустила дочь вперед и приподняла руки с носилками так, чтобы Гэт не съехал вниз. Ей вспомнились истории о львицах, защищающих свое потомство, и о необычайной силе, которая появляется у женщин в те минуты, когда их детям угрожает опасность. Вспомнила она и о том, что некогда Рэп в одиночку дотащил ее до самого верха этой башни, а ведь весила она куда больше Гэта. Впрочем, Рэп определенно был сильнее ее и Кейди.

В комнатке, находившейся немного выше, они решили передохнуть. Глядя на клубы пара, вырывавшиеся из их ртов, можно было подумать, что дворец действительно объят пламенем.

Кейди встревожилась уже не на шутку. Скорее всего, она решила, что ее мать сошла с ума. Не давая дочери засыпать себя расспросами, Инос взяла носилки и скомандовала:

– Пошли выше.

В ту же минуту она содрала кожу с костяшек пальцев о стену каменного колодца и едва удержалась от того, чтобы не выругаться вслух. Впрочем, на это у нее уже не было сил… Тусклый полуденный свет сочился через узкие, забитые снегом оконца.

Уровень следовал за уровнем. Теперь они отдыхали чаще и дольше, но Инос уже не сомневалась в том, что им удастся добраться до цели. С каждой минутой воздух становился холоднее.

Время от времени Гэт начинал ворочаться и поминать гоблинов. Она никак не могла взять в толк того, почему его видения ограничиваются одной-единственной картиной. Может, его избили мальчишки, выкрасившие лица зеленой краской? Тогда для того, чтобы найти этих негодяев, Упари достаточно будет заглянуть за уши каждому малолетнему импу королевства…

Как ни странно, ни она, ни Кейди не умерли от разрыва сердца, при этом они умудрились ни разу не уронить Гэта на ступени. Слегка пошатываясь, они внесли носилки в комнату, находившуюся на самом верху лестницы, эта комната некогда являлась королевской спальней. Сейчас мебель была затянута паутиной.

– Осталось совсем немного, – сказала Инос, едва переведя дух. – Открой дверь.

Кейди сокрушенно покачала головой, обвела комнату взглядом и кротко спросила:

– Какую дверь, мама?

Дверь находилась прямо перед нею, но на нее, разумеется, были наложены защитные чары.

– Посмотри получше.

Кейди вновь повернулась к стене.

– Я ничего не вижу! – Она сделала пару шагов вперед. – Здесь ничего нет, мама!

– Холиндарн! – выдохнула Инос еле слышно и тут же поняла, что заклинание следовало произнести чуточку погромче.

– Холиндарн? – раздраженно воскликнула Кейди. – Какой такой Холиндарн?

Чары сработали. Ошеломленная увиденным, Кейди поспешила к двери.

5

Последний пролет лестницы привел их в Зал Могущества Иниссо. Они опустили носилки на пол, чтобы хоть немного перевести дух. Гэт вновь принялся молоть какой-то вздор.

В большой круглой комнате не было ничего, кроме угловатого, громоздкого сундука королевской казны. Открывать Кейди его секрет время еще не настало. На пыльном полу виднелись следы, ведущие к волшебной двери, однако в эту зиму пользовались ей крайне редко. Инос была не только матерью, но и правящей страной королевой, и потому после ухода Рэпа она смогла прийти сюда только дважды, оба раза отвечая на вызов Аквиалы. Когда возникала необходимость встречи, княгиня из Кинвэйла вывешивала в восточном окне кусок парчи, который был виден из окна спальни Инос. В первый раз, через два дня после ухода Рэпа, это была его записка, во второй раз княгиня приглашала королеву на бал в Кинвэйл, от чего Инос, конечно же, отказалась, что не помешало ей погостить у княгини.

Она пыталась отдышаться, вспоминая о тех драматических событиях, свидетелями которых были стены этой палаты. Ее дочь изумленно взирала на раскинувшийся под ними Зимний океан, переходя от окна к окну. Солнце уже исчезло в морозном тумане, короткий арктический день подходил к концу. Струек дыма над домами Краснегара было меньше, чем обычно, что говорило о нехватке торфа. Пожарной тревоге уже дали отбой. Члены Совета, скорее всего, направлялись сейчас в зал заседаний, пора было возвращаться туда и самой Инос, иначе они могли проголосовать за какое-нибудь нелепое решение…

– Ух ты! – восхищенно прошептала Кейди. Она добралась-таки до волшебной двери и сейчас смотрела в одно из окон, находившихся рядом с нею.

Внизу виднелся внутренний двор замка.

– Иди первой, – сказала Инос, немного отдышавшись.

– Нет, мамочка. Только после тебя, – покачала головой Кейди.

– Давай-ка для начала перенесем туда Гэта. Потом я тебе все объясню.

Кейди направилась к носилкам. Из-под мехового капюшона виднелось ее раскрасневшееся от возбуждения лицо. Инос вспомнилось то время, когда она сама впервые попала в эту палату, – отец, Сагорн, чай у Кейд… Она была тогда примерно такого же возраста, как и Кейди, – может, на год-другой постарше. Как быстро идет время!

Около двери они вновь приостановились и опустили носилки на пол.

– Заклинание такое же, как и у первой двери, – сказала Инос. – Как ты сама понимаешь, это имя моего отца. Смотри, сейчас поднимется ветер.

– Что мне ветер? Главное – не споткнуться напоследок.

Порой Кейди живо напоминала ей Рэпа своими мрачноватыми шутками.

– Главное – ничего не бойся. Сейчас мы окажемся в Кинвэйле.

– Мама, ты только не подумай, что я тебе не верю, но…

Инос рассмеялась.

– Я понимаю, что в это почти невозможно поверить, но речь ведь идет о волшебстве! Стоит ступить за порог, и ты окажешься в маленькой очаровательной гостиной, находящейся в Кинвэйле. Она принадлежала моей тетке Кейд, но теперь ею никто не пользуется… В память о ней там все оставлено таким же, как было прежде. Очень уютная комната – я нисколько не сомневаюсь в том, что она тебе понравится. Идем.

Кейди неуверенно кивнула.

– Еще раз повторяю – помни о ветре, – добавила Инос. – Здесь всегда ветер. Иногда дверь невозможно сдвинуть с места, иногда она распахивается словно сама собой. Может, я пойду вперед?

– Ммм… Не стоит.

– Ну что ж, тогда иди.

Кейди расправила плечи, вздохнула, подошла к волшебной двери и пару раз дернула за ее ручку. Ничего не изменилось. Она забыла о том, что прежде всего ей следует произнести заклинание.

– Слово! – напомнила ей Инос.

– Ах да… Холиндарн! – воскликнула Кейди. Дверь скрипнула так громко, что она отступила назад.

– Что же ты стоишь? Открывай!

Кейди с огромным трудом смогла приоткрыть дверь. Потоки ледяного воздуха с воем хлынули в теплую уютную комнатку, находившуюся по ту сторону. Комнатка тут же утонула в тумане. Придерживая тяжелую дверь ногой, Кейди внесла носилки в дверной проем. В следующее мгновение они уже находились в Кинвэйле. Дверь за спиной Инос с оглушительным треском захлопнулась. В следующее мгновение захлопнулась и входная дверь самой гостиной.

Как странно! Почему дверь этой крошечной всеми забытой комнатки была распахнута настежь? Туман стал рассеиваться. Постепенно вырисовывались окна, мягкие старинные кресла, изящные маленькие столики… Кейди взвизгнула и выронила носилки из рук.

Инос тут же споткнулась о скамеечку и растянулась на полу рядом с протестующим Гэтом.

– Мама! – вновь закричала Кейди. – Здесь кто-то лежит!

– Лежит? – Инос приподняла голову и ужаснулась. Перед ней лежала Аквиала, княгиня Кинвэйлская. Ковер и халат герцогини были залиты кровью.

Дым! Она ясно чувствовала запах дыма. Какой-то неясный шум… Аквиала наверняка хотела войти в волшебную дверь…

Гэт попытался подняться на ноги.

– Мама! – простонал он. – Я же тебя предупреждал…

Дверь гостиной распахнулась, и в комнату ворвалось сразу несколько гоблинов, привлеченных хлопаньем дверей и криками.

Их мечи были красными от крови.

Новое лицо:

Кто-то к двери подошел,

Распахнул ее, и вот, –

Вижу новое лицо…

Теннисон. Смерть Старого Года

Глава 9 Загадочные образы

1

Смешно, – хмыкнул Ило. – Я и не знал, что это так далеко от Хаба.

Он сидел на склоне, уплетая за обе щеки обед. Расположившийся перед ним Шанди был занят тем же. Неподалеку пощипывали жухлую зимнюю травку их лошади. Солнце уже начинало пригревать. Ветер веял стужей, однако в нем чувствовалось неуловимое присутствие чего-то весеннего. Внизу виднелся дворец герцога Прибрежных Лугов, окруженный загонами для скота, разнообразными строениями и бесконечными парками.

– Здоровущее какое имение… – добавил он, покачав головой.

– Ты здесь впервые?

– Когда-то мне довелось здесь побывать, но в ту пору я был совсем еще крошкой. Ты ведь знаешь, мы не относимся к главной линии.

В его детских воспоминаниях двоюродный дедушка Иллипо остался призрачной зловещей фигурой.

– Видишь, как тебе повезло, – иначе ты толком этих мест и не увидел бы, – заметил Шанди, доедая колбасу. – Когда я верну себе трон, я пожалую тебя титулом герцога Прибрежных Лугов. Даю слово!

– Сколько здесь работы! Одну траву скосить!

Шанди усмехнулся.

– Ни дать ни взять – маленькое королевство в пределах Империи. Большие герцогства сложились в основном в эпоху междуцарствия. По сути, это – хорошо укрепленные крепости. Если же ты захочешь жить поближе к столице, дай мне знать об этом, хорошо? Я говорю совершенно серьезно, Ило. Я отблагодарю тебя по-императорски!

Ило молча ел. Вот они уже доехали и до Прибрежных Лугов. Теперь-то уж он мог повернуть обратно – ехать с Шанди дальше просто не имело смысла.

Он не собирался забираться так далеко, но это вышло как-то само собой. Сначала это был зов Сговора и необходимость избавить императора от помрачнения рассудка, в чем ему помогли Имфьюм и три его товарища. Потом, когда Шанди пересмотрел-таки свои этические нормы, они предались безудержному веселью и разгулу, когда время, как известно, проходит незаметно…

Ило выступил в роли своеобразного наставника Шанди, но теперь учить того было уже нечему. Конечно, Шанди уступал Ило, но в этом не было ничего удивительного – равных себе по этой части Ило просто не знал. Шанди в глазах Ило стал куда человечнее. Более того, он оказался прекрасным попутчиком и товарищем, с которым Ило попросту не хотелось расставаться. Он откладывал свой побег со дня на день. Последним формальным оправданием этой нерешительности было желание хотя бы одним глазком глянуть на Прибрежные Луга…

Желание его исполнилось. Что теперь? Если он вскоре не покинет Шанди, то не поспеет в Дом Темного Тиса ко времени, когда начинают цвести нарциссы. Ведь видел же он это отражение…

– Интересно, что это такое? – удивленно пробормотал он, указывая на запад. Пыльное облачко у самого горизонта казалось на удивление знакомым – такая же пыль взметается из-под ног марширующей армии.

– Это ты о чем? – поинтересовался Шанди и, встав на колени, посмотрел в ту же сторону.

2

Когда они достигли подножия холма. Рэп натянул поводья, после чего упряжка остановилась. Он выставил тормоз и спрыгнул прямо в дорожную грязь. Из окошка экипажа выглянул лениво потягивающийся Тинал. В течение всего последнего часа он подпиливал игральные кости, причем делал это со знанием дела.

– Что-нибудь не так?

– Хочу, чтобы лошади немного передохнули. На синем небе не было ни облачка. Солнце уже начинало припекать – сюда, в засушливые края тепло приходило рано. Рэп смахнул со лба капельки пота. Через месяц эти пустынные бурые земли покроются пышной растительностью, которую тут же спалит нещадное злое солнце. На юге сгущалась темная зловещая мгла. Где-то там находился хребет Мосвипс – самые высокие горы во всей Пандемии. Эта его сторона больше походила на пустыню, другая сторона была сплошь покрыта лесами, куда он и держал свой путь.

Он потрепал взмыленных лошадей по холке. Благодаря умелому обхождению, они выглядели теперь куда лучше, чем вначале, однако чувствовалось, что они уже устали от этой бесконечной дороги.

Тинал вышел из кареты и, осмотревшись по сторонам, презрительно поморщился.

– Не люблю пустыню, – заметил он мрачно.

– Я тоже, – ответил Рэп, глядя ему в лицо. Он остановился именно для того, чтобы переговорить с Тиналом. – К вечеру мы должны добраться до Исарта.

– Серьезно? – Лицо воришки оставалось непроницаемым.

– Завтра я продам нашу карету – она нам больше не понадобится.

Здесь, на юге, к фавнам давно привыкли, с другой Стороны, население здешних мест было настолько редким, что опасаться им было попросту некого.

– Ты предлагаешь путешествовать верхом? – буркнул Тинал.

– Разумеется. Так оно будет быстрее.

– Подобные путешествия не в моем вкусе.

– Я этого и боялся. Помимо прочего, я обещал заранее предупреждать тебя о возможных опасностях. В настоящий момент бояться нам нечего, но если мы продолжим путь в том же составе, случиться может все, что угодно. Может, пришлешь замену?

Тинал надолго задумался, взвешивая все «за» и «против».

– Ладно. Так уж и быть… Кто тебе нужен?

Рэп заулыбался.

– Ты хочешь, чтобы я сам выбрал замену?

Тинал не мог вызвать Сагорна, поскольку его самого вызвал именно Сагорн.

– Андор или Джалон. – Вор ответил улыбкой на улыбку. – Дарада я вызвать тоже не сумею. Это сможет сделать тот, кого я приглашу себе на замену.

Джалон в отличие от Андора был прекрасным попутчиком, но Рэпу рано или поздно пришлось бы иметь дело и с последним.

– Хорошо. Тогда пусть это будет твой братец.

Тинал кивнул.

– Понял… Как твоя война, король?

Прежде подобные вещи его ничуть не интересовали. Он либо стал меняться к лучшему, либо попросту пытался оценить перспективы собственного выживания в мире, которым правил Сговор.

– Говорить особенно не о чем, – ответил Рэп. Он достал магические свитки и развернул их один за другим. Все они были пусты. – Чародей Распнекс словно сквозь землю провалился. От него я не получил ни единого сообщения. Ампили до сих пор на свободе, что не может не удивлять. Какое-то время назад Акопуло загибался от морской болезни; что с ним происходит сейчас, я не знаю. У Шанди поначалу были кой-какие проблемы, но юный Ило помог ему справиться с ними.

– Ило до сих пор с ним? Да разве такое возможно?

Рэп удивленно поднял брови. Тиналу нельзя было отказать в проницательности.

– Что ты хочешь этим сказать?

Вор заулыбался.

– Мне казалось, что он думает совсем о другом… Ты не обращал внимания на то, с каким вожделением он смотрел на императрицу? Впрочем, не все наши желания исполняются, верно. Рэп? – Он усмехнулся и протянул Рэпу руку. – Удачи тебе. Рэп.

– Спасибо, Тинал.

Рэп увидел, что он пожимает руку уже не Тиналу, а его брату Андору. Превращения всегда происходили неожиданно. Оба тут же разжали руки.

Андор нахмурился. Он практически не изменился, хотя, возможно, немного похудел. Он оставался таким же красавчиком, чувствовалось, что прежней осталась и его ветреная ненадежная натура. Его темные кудри были тщательно расчесаны, подбородок – гладко выбрит.

– Приветствую тебя, Андор. Тебя ждут великие дела, – сказал Рэп, обращаясь к своему новому спутнику.

Андор презрительно хмыкнул и принялся разглядывать свое платье, которое было для него явно тесновато.

– Нда… Мой братец одевается так же безвкусно, как прежде.

– Ну почему же? Он кое-чему научился. Помимо прочего, он оказался неплохим попутчиком. Меня это, признаться, немало впечатляло.

Темные глаза посмотрели на него с явным презрением.

– Ты хочешь понять, как поведу себя я?

– Разумеется.

Андор обвел взглядом безликие холмы.

– Если я поведу себя как-то не так, ты можешь воздействовать на меня по-своему, верно? Или ты боишься засветиться?

Рэп вздохнул и утвердительно кивнул головой.

– Да. Даже здесь, в Питмоте, колдовать опасно. Сговор затаился, но не исчез. Малейшая промашка, и они тут же обнаружат нас, понимаешь? – Рэп осторожно заглянул в магическое пространство. Средоточие темных сил находилось далеко на северо-востоке, над Хабом; Зло походило на огромную черную гору рядом с которой все представлялось крошечным и вздорным. – Пока нам бояться нечего – я говорю о ближайшем будущем. Андор поежился.

– Ваше величество, для меня самое главное здоровье, вы ведь это знаете. Ну а компанию я вам, так уж и быть, составлю.

Волшебник знал, что эта оговорка совсем неслучайна. Братья, что называется, стоили один другого. Андору была безразлична судьба Империи – его интересовали только женщины, которых, надо заметить, он совращал с поразительной легкостью. К счастью, его талант не производил в оккультном мире такого же шума, как талант Тинала, но говорить об этом Андору, конечно же, не стоило. Напротив, нужно было прочесть ему лекцию о тех опасностях, которые…

Толчок!

Рэп буквально подскочил на месте и повернулся лицом на север. Он вновь осторожно выглянул в магическое пространство и тут же поспешил убраться оттуда восвояси, надеясь, что его появление там осталось незамеченным.

Андор понял, что происходит что-то неладное.

– Что стряслось?

– Даже не знаю. Пока это так – чувства. – Чувства эти были связаны с Инос, он не мог не узнать этого свечения. Теперь же видение совершенно померкло. Нет, это просто невозможно! Для того чтобы увидеть отсюда Краснегар, надо обладать куда большими силами… Похоже, у него просто разыгралось воображение. – Не знаю. – Он пожал плечами. – Может, все дело в нервах. Видишь эти тучи? Там – Мосвипс. Как ты относишься к женщинам-троллям?

Андор передернул плечами.

– Ну у тебя и шуточки…

Рэпу сейчас было не до шуток. Ощущение того, что Инос в опасности, так и не исчезало. Впрочем, в скором времени она могла узнать и о Зиниксо, и о Сговоре – Шанди вот-вот должен был прибыть в Киивэйл.

3

Гоблины! В маленькую комнатку их ворвалась сразу целая дюжина – приземистые и коренастые, в штанах из оленьей кожи, одни в рубахах, другие голые по пояс, с лоснящейся от жира и грязи кожей. Все они держали в руках мечи, у нескольких гоблинов на плече висели луки и колчаны со стрелами. Страшные глаза с гадкими татуировками вокруг них пылали ненавистью и злобой.

Инос попыталась подняться на ноги и неожиданно для самой себя подумала: «Как хорошо, что Кейд не видит всего этого!»

Один из гоблинов схватил Кейди огромной ручищей, приподнял ее лило и поцеловал девочку в губы, не дав ей даже пикнуть, чем вызвал общий гогот и одобрительные гортанные крики.

– Прекратите! – воскликнул Гэт.

Он попытался встать, но гоблин наподдал ему коленом так, что мальчик отлетел к стене. Гоблины вновь дружно захохотали. Инос уже стояла на ногах. К ней с гнусной усмешкой на устах приближался один из гоблинов. От него исходил тошнотворный запах прогорклого медвежьего жира. Инос попятилась назад и уперлась в кресло.

– Стоять! – что было сил закричала она. Гоблин застыл, недоуменно заморгав, но тут же его недоумение сменилось яростью. Первый гоблин уже выпустил Кейди из своих объятий, девочка, покачиваясь, отошла к стене, и ее вытошнило. На миг установилась тишина. Из коридора слышались визг, кашель и сдавленный рев. Из-за открытой двери валили клубы дыма. Раздался громкийкрик.

Нужно было как-то вернуться назад, не открывая тайны волшебной двери налетчикам… Откуда же валил этот дым?

Один из гоблинов схватил столик и швырнул его в ближайшее окно, вдребезги разбив стекла и разрушив чары – волшебная дверь закрылась навеки. Главарь что-то приказал своим людям. Инос схватили за руки и потащили к двери, на ее крики гоблины не обращали ни малейшего внимания. Вонючие полуголые гоблины вывели ее в утопавший в дыму коридор. Кашляя и рыдая, она попыталась освободиться, но тут ей отвесили такую пощечину, что она забыла и думать о сопротивлении.

Снаружи воздух был холодным и бодрящим. Бледное зимнее солнце сверкало в слезинках, навернувшихся на ее глаза. Ее вел за собой приземистый гоблин, больно сжимавший ей руку. Она пыталась сопротивляться, но он не обращал на это никакого внимания; тогда Инос ударила его, и он вновь отвесил ей тяжелую пощечину. Она потеряла равновесие и стала падать, гоблин, легко подхватив свою пленницу, повлек ее дальше. Она выкрикнула:

– Кейди! Гэт!

Ей показалось, что она услышала ответный крик… Гоблин неожиданно толкнул ее в спину с такой силой, что она полетела вперед и упала прямо на людей, сидевших на земле, вызвав своим падением дружное недовольство.

В следующую минуту эти же люди помогли ей сесть рядом…

– Мама? – Рядом с ней на коленях стояла Кейди, лицо ее было белым как снег.

– Все в порядке, моя родная… – ответила Инос, схватив дочь за руку. – Ты-то как?

Она смахнула с глаз слезинки и, превозмогая боль, огляделась по сторонам. Рядом с ними сидело человек тридцать – сорок, разместившихся на плитах южной террасы, огороженной каменной балюстрадой. Земля была совершенно сухой и холодной как лед. Снега здесь почему-то не было. Пленников охраняло с полдюжины гоблинов, вооруженных мечами и луками. Из горящего дворца продолжали выводить людей… Она увидела среди них и Гэта, его тащили за шиворот. Инос хотела было подняться на ноги, но тут же ближайший страж ударил ее рукоятью меча по голове, и она вновь опустилась на каменную плиту. В голове у нее звенело. Гоблин довольно ухмыльнулся, обнажив свои безобразные желтые клыки, и что-то буркнул себе под нос.

Гэта швырнули ко всем остальным. Инос видела, как он повалился на сидевших поодаль людей. В следующий миг он уже поднял голову и принялся искать взглядом ее и Кейди. Заметив мать, он немного успокоился.

Западное крыло дворца обратилось в сущий ад – объявшее его пламя с ревом поднималось к небу. Из окон, находившихся в ближней части здания, валил черный дым. О, сколь прекрасен этот дворец! Что сказала бы сейчас Кейд? Инос слышала чьи-то истошные крики. Куда бы она ни посмотрела, она всюду видела гоблинов. Их было здесь никак не меньше нескольких сотен. Этим голым по пояс гоблинам холод был нипочем… Одетая в меха Инос поежилась то ли от холода, то ли от ужаса.

Среди пленников явно преобладали женщины в одеждах служанок. Некоторые лица казались ей знакомыми, хотя имен их она не помнила. Она прекрасно понимала, что переговорить с ними ей не удастся – уста служанок сковал ужас. Количество пленников росло с каждой минутой. На каменной балюстраде висело тело человека, пронзенного острой стрелой – о побеге не приходилось и мечтать.

Раздался оглушительный грохот – это обвалилась часть дворцовой крыши. Огонь взмыл к небу. О Боги! Ведь где-то там осталась и волшебная дверь! Путь в Краснегар был отрезан.

Гэт пробирался к ней через толпу на четвереньках. Его посиневшие губы дрожали, но он, похоже, окончательно пришел в себя. Непонятно, как ему удалось прихватить с собой и одно из одеял. Инос сбросила с себя шубу и настояла на том, чтобы мальчик закутался в нее, сама же взяла у него одеяло и укрыла им и себя, и своих детей.

– Теперь мы должны… – неуверенно прошептала она и, с минуту помолчав, спросила:

– Вы понимаете, что здесь происходит?

– Н-надо м-м-маленько п-под-дождать, – ответил Гэт, стуча зубами. – С-сейчас в-все ув-ви-дим…

– Здорово! – прошептала Кейди.

Да, хоть в чем-то им повезло… Его Дар предвидения в этой ситуации мог помочь им, – если кому-то из них будут угрожать смерть или насилие, он будет знать об этом заранее. Конечно, иные события предотвратить невозможно, и все же… Из розария, находившегося по ту сторону балюстрады, время от времени слышались истошные крики, сопровождавшиеся бурными рукоплесканиями и одобрительными возгласами. Увидеть происходившее там было невозможно – меж ними и балюстрадой, отделявшей террасу от розария, находилось слишком много людей.

– Они их мучают, – прошептал Гэт, угадав направление ее мыслей. – Женщин насилуют, а мужчин связывают и…

Она никогда не видела своего сына таким бледным.

– Не обращай на это внимания, сынок. Лучше скажи, как ты себя чувствуешь?

В этой ситуации вопрос ее звучал более чем абсурдно.

– Голова раскалывается, – ответил он, коснувшись головой плеча Инос. Она видела, что ему явно стало получше.

– Кто это тебя так? – поинтересовалась Кейди.

– Да. Ты ведь так и не сказал нам об этом, – тут же оживилась Инос, ухватившись, словно за соломинку, за эту возможность хоть как-то отвлечь от происходящего своих детей, пусть Краснегар и находился на расстоянии в пять сотен лиг от них, и вопрос этот был, мягко говоря, неактуален.

Гэт горестно вздохнул.

– Брэк, кто же еще…

Брэк был на целую голову выше Гэта и вдвое тяжелее его. В прошлый раз он уступил Гэту, юные же етуны, как известно, подобных вещей не прощают.

Кейди презрительно фыркнула.

– Он ведь давно за тобой охотится, верно? Как же это тебя угораздило с ним связаться?

– На сей раз поступить иначе я просто не мог. Я знал все наперед. Я знал, что последним будет не мой, но его удар. – Гэт неожиданно захихикал. – Но вы бы видели его рожу! Там было, на что глянуть! Сплошное месиво!

Он довольно ухмыльнулся, и Инос тут же вспомнила о зубе, выбитом все тем же несносным Брэком.

Кейди погрузилась в раздумья.

Инос вдруг подумалось, что они, скорее всего, уже никогда не увидят лица Брэка. Гэт принялся описывать Кейди детали этого сражения. Инос же вновь обвела взглядом сидевших вкруг них пленников. По большей части они прятали головы в коленях, стараясь не видеть никого и ничего… И тут она встретилась взглядом с немолодой женщиной, сидевшей неподалеку, которая, в отличие от других, сохранила трезвость ума, что было заметно по ее взгляду.

– И давно это происходит? – спросила Инос.

– Весь день, госпожа…

Страж недовольно заворчал и пригрозил им мечом. Очевидно, разговаривать пленникам тоже запрещалось.

Обвалилась еще одна часть дворцовой крыши. От пожарища понесло жаром, однако стоявшие возле стен полыхающего здания гоблины словно и не замечали этого. И холод, и жара – все было им нипочем.

Прекрасный дворец… Инос хотелось плакать. У нес на глазах Кинвэйл обращался в ничто, казалось, что все его сокровища – картины, скульптуры, золотая посуда, тончайший фарфор, ковры – превращаются в темный дымный столп, поднимающийся к небу. Этот дым наверняка был виден и в Шалдокане, где был расквартирован IX легион. Гоблины могли проникнуть сюда через перевалы Пондага – они предпринимали такие попытки вот уже двадцать лет. В одном она не сомневалось – долго владеть Кинвэйлом они не смогут. Эта мысль немного утешила ее, хотя она понимала, что захватчики успеют расправиться с пленниками задолго до того, как им на выручку придут воины легиона.

Гэт положил голову ей на колени и забылся сном. С другой стороны сидела Кейди, прижимавшаяся к матери… Бедные ж вы мои дети! А что теперь произойдет с ее королевством? Дворец к этому времени должен был превратиться в настоящий сумасшедший дом, где все занимались только одним – поисками неведомо куда запропастившейся королевской семьи. Она вспомнила и о том, что Рэп хотел вернуться домой через Кинвэйл – то-то он поразится, когда обнаружит, что волшебной двери и след простыл! Что до пути морем, то на него могли уйти месяцы…

На террасу выбрались три плачущие нагие девчушки, сжимавшие в руках свою бесхитростную одежду. Оказавшись среди других пленников, они принялись торопливо одеваться. Вслед за ними из-за балюстрады вышло шестеро гоблинов, тут же начавших о чем-то спорить с главным стражником. Отобрав двух молодых женщин, гоблины вновь скрылись из виду. Теперь Инос понимала, почему большинство женщин прятало свои лица – им было больно и стыдно… Но куда подевались прочие слуги и служанки, ведь в Кинвэйле их были сотни?

Пронзительные крики и дружный гогот, донесшиеся из розария, были лучшим ответом на ее вопрос.

Тем временем на террасе появились новые гоблины. Гэт поежился и поднял голову.

– Мама? Тебе придется немного покричать, слышишь?

– Что? – поразилась Инос.

Главарь этой новой группы вышагивал очень важно. Рядом с ним шел юный гоблин примерно такого же возраста, как и Гэт. Татуировки на его гладком лице не было. Гоблины подошли к начальнику стражи и принялись вести с ним то ли торг, то ли переговоры. Наконец означенная, парочка, в которой угадывались отец и сын, принялась разглядывать пленников. Юный гоблин заулыбался и кивком головы указал на светловолосую голову Гэта. Его отец указал на мальчика рукой, и тут же двое его подручных поспешили за избранной вожаком жертвой.

– Мама! – прохрипел Гэт. Инос вскочила на ноги.

– Нет! – завопила она. – Не трогайте его! Оставьте моего мальчика в покое!

Она затопала ногами и пронзительно завизжала.

Это спасло их. Гоблины не поняли смысла ее слов, но испугались ее тона. Юноша позеленел и стыдливо отвернулся, его отец вздохнул, покачал головой и указал на молоденького ливрейного лакея.

Инос вновь села на камень, чувствуя, что еще немного и она упадет в обморок. Несчастного лакея поволокли в розарий. Он выл от ужаса.

Татуировка на лице гоблина свидетельствовала о его зрелости. Для посвящения же своих юношей в мужчины гоблины использовали пленников, хотя обряд мог проводиться и без них.

Гэт еле слышно пробормотал:

– Спасибо, мама…

Он лег на холодный камень, пытаясь справиться с приступом тошноты.

4

Солнце утонуло в дыму. Главное здание стало походить на светящуюся раковину. От него все еще веяло теплом, но вечерняя стужа начинала брать свое. Пленников на террасе оставалось все меньше и меньше. Трижды вступалась Инос за своих детей, и реакция, производимая ее голосом на гоблинов, уже не удивляла ее. Некогда Рэп наложил на нее властные чары. Когда она отдавала приказы, люди, к которым они были обращены, не могли не повиноваться. Впрочем, от гоблинов можно было ожидать любого подвоха. Они легко выходили из себя и в любую минуту могли лишить ее жизни.

Гэт зашевелился и поднял голову с ее плеча.

– Мам?

– Да, сынок?

– Ты помнишь Кровавого Клюва?

Инос изумленно уставилась на сына, решив, что у мальчика вновь начались галлюцинации. Впрочем, в тот же миг она вспомнила о том, что его недавнее бессвязное бормотание оказалось не бредом, а настоящим предвидением. Похоже, мальчику вновь что-то открылось.

– Нет.

– Это сын Птицы Смерти. О нем говорил папа. Ты должна это помнить!

– Боюсь, что я все позабыла, милый.

– Я вижу, – недовольно скривил губы Гэт. – Птица Смерти рассказывал папе на Лесной Встрече, что Кровавый Клюв смог убить медведя голыми руками! Папа все время поддразнивал меня этим его подвигом.

– Да, да, теперь я все вспомнила! – солгала Инос. – Но почему ты решил о нем заговорить?

– Он здесь. Он идет сюда. Этот старик знает язык импов.

– Здорово! – Инос довольно хлопнула сына по плечу. – Это то, что нам надо!

Похоже, в скором времени события могли принять новый оборот.

Через несколько минут на террасе, над которой уже начинали сгущаться сумерки, появилась еще несколько гоблинов. Ни мужчин, ни молодых женщин на террасе уже не оставалось. Теперь пленники, которых уводили в розарий, оттуда уже не возвращались.

Главарь новой группы выделялся своей мощью, грязные спутанные пряди его волос были тронуты сединой. Видимо, по этой причине Гэт и назвал его старым. Юноша, шедший рядом с ним, был и того больше.

Едва гоблины остановились возле караульных. Инос вскочила на ноги.

– Приветствую тебя. Кровавый Клюв, сын Птицы Смерти!

Гоблины тут же повернулись к ней и изумление уставились на ее светлые косы.

– Я – краснегарская королева Иносолан! Я хочу встретиться с Птицей Смерти!

Седовласый гоблин нахмурился и беззвучно зашевелил губами. Судя по всему, язык импов он знал, что называется, не блестяще.

Она повторила сказанное еще раз, пытаясь говорить помедленнее и попроще.

– Я – Иносолан! Женщина вождя Рэпа. Рэп – вождь Краснегара, друг Птицы Смерти. Я его жена. – Жест. – Его сын, его дочь. Его дети.

Кровавый Клюв попросил своего спутника перевести сказанное ею. На сей раз тому это отчасти удалось. Все присутствующие теперь смотрели только на Инос.

– Друг Птицы Смерти! – не унималась она, чувствуя, что еще немного, и она рухнет наземь от волнения. – Кровавый Клюв? Великий охотник! Ты убил медведя!

– Откуда знаешь? – рявкнул гоблин.

– Птица Смерти сказал Рэпу, своему другу. Очень гордится Кровавый Клык.

Перевод… Королевский сын буквально просиял от таких слов и, возбужденно всплеснув руками, что-то пробормотал.

Седовласый гоблин кивнул головой и заговорил с Инос куда более учтиво. Постучав по груди кулаком, он проревел:

– Братуха из клана Бобра. Он – Кровавый Клюв, сын Птицы Смерти из клана Ворона. Ты сказать правильно. Как твоя приходить сюда?

Инос тут же почувствовала крайнее облегчение.

– Гость. Друг гоблинов. Не враг. Давно-давно друг Птицы Смерти. Был тогда Маленький Птенчик. Очень маленький.

Она стала говорить в той же манере и с таким же акцентом, как и гоблин. Гоблины довольно заулыбались – происходящее явно забавляло их. Братуха перевел сказанное Инос своему господину.

Юный Кровавый Клюв недовольно насупился и что-то буркнул.

Все посмотрели на Гэта.

– Нужен пленник, – извиняющимся тоном произнес Братуха и указал своей ручищей на Кровавого Клюва. – Весь день убивать. Еще один осталось, тогда будет мужчина. Твой молодой, но другой у нас нету.

Инос с ужасом вспомнила о том, как Птица Смерти хотел убить Рэпа, чтобы получить татуировку мужчины. Теперь его сын замыслил сделать то же самое с сыном Рэпа. Какая ирония судьбы!

– Его – сын друга Птицы Смерти!

– Медленно умирай. Большой честь.

– Нет, нет, не надо… Инос зарыдала.

5

И все-таки хуже розария не было ничего. Некогда кинвэйлский розарий был одним из главных чудес Джульгистро. Летом здесь собиралась здешняя знать. В золотые дни юности, еще до того, как умер отец, Инос играла в этом саду в кегли, слушала музыку теплыми вечерами, краснела от комплиментов Андора… Теперь здесь восторжествовали разбой и насилие. Между кустами то тут, то там горели костры, в которых лежали обезображенные трупы людей. Кисловатый запах горящих розовых ветвей смешивался с характерным запахом жареного человечьего мяса. Зрители аплодировали и подбадривали криками своих сородичей, продолжавших расчленять жертвы. Позади мрачной черной громадой вставали руины замка.

Гэт настолько ослаб, что каждый шаг давался ему с трудом. Но он знал – стоит ему выказать малейшую слабость, как гоблины растерзают его на месте. Он шел, опершись на плечо Кейди. Инос шла вслед за ними, слушая маловразумительные речи Братухи.

Риск был очень велик. Она пыталась уверить гоблинов в том, что Гэт не подходит на роль жертвы Кровавого Клюва, однако юный великан полагал, что королевскому сыну следует иметь дело именно с королевским сыном. Когда ситуация казалась уже безнадежной, гоблины привели юного рослого садовника, который все это время прятался на сеновале. Гэт был спасен, но Инос чувствовала себя хуже прежнего. Она знала, что лицо этого несчастного парнишки будет преследовать ее всю оставшуюся жизнь. Да, она, конечно же, вряд ли могла помочь ему, и все же…

К Птице Смерти ее так и не привели. Операция по взятию Кинвэйла казалась гоблинам чем-то вроде прогулки или тренировки. Птица Смерти был на фронте.

– Скоро здесь будут солдаты импов, – сказала Инос.

Братуха захохотал, обнажив свои желтые огромные зубищи.

– Импов не будет.

Она была не настолько глупа, чтобы говорить ему о том, что в Шалдокане расквартирован IX легион. Захватчики должны были узнать об этом и сами. Однако вскоре она поняла, что дело приняло куда более серьезный оборот, чем ей казалось вначале. Братуха, которым овладел дух бахвальства, не скрывал от нее ничего. Гоблины обошли укрепления Пондага стороной. Они перешли через хребет по какому-то известному лишь им одним перевалу и напали на имперские войска с тыла, устроив в крепости настоящую резню. После этого они устроили засаду, в которую попали IX и XXI легионы преторианской Гвардии. Армия импов, защищавшая северо-западные рубежи Джульгистро была уничтожена – во всяком случае, так говорил Братуха. Шалдокан оказался в кольце осады. Он мог пасть со дня на день, после чего гоблины перейдут на другую сторону скованной льдом реки Пэдди и выйти на дорогу, ведущую прямиком в Хаб.

Конечно же, гоблин мог в чем-то и солгать, но сути дела это не меняло. Судьба Птицы Смерти, предсказанная за двадцать лет до этого, похоже, начинала исполняться. Единственным смертным, который мог как-то помешать этому, был император. Оценить истинные масштабы грядущего бедствия не мог даже Рэп.

Инос вспомнился никем не отпетый проконсул Иггинджи, начавший эту войну с тем, чтобы возобладать Словом Силы, которого никогда не существовало. Вспомнились ей и опасения Рэпа, связанные с событиями, которыми должен был сопровождаться конец тысячелетия, и увиденное им в магическом пространстве Зло, связанное с дварфами… Думать она была согласна о чем угодно, лишь бы не смотреть на то, как мучаются и умирают люди…

В эту ночь в честь именитых гостей из Краснегара в кинвэйлской конюшне гоблинскими вождями был устроен пир. Личным представителем Птицы Смерти в районе Кинвэйла был его племянник Легкая Поступь, молодой, необычайно рослый гоблин. Инос не понравилось то, как он смотрит на Кейди, и тут же поймала тот же взгляд и на себе самой…

Братуха объявил собравшимся, что женщина, находящаяся рядом с ним, является вождем Краснегара. Это объявление вызвало у собравшихся крайнее недоумение и даже известное раздражение, однако инцидент был быстро исчерпан – Легкая Поступь распорядился усадить Инос и Кейди в самом углу, подальше от центрального очага, возле которого могли сидеть лишь избранные. Гэту было дозволено сесть возле гоблинских вождей как официальному представителю Краснегара.

Гэт довольно заулыбался.

– Варвары! – злобно прошипела его сестра.

– Успокойся, Кейди. Тебе нужно принимать это как должное, слышишь?

– Меха снять! – распорядился Братуха.

– Что? – Гэт ошарашенно уставился на полоску кожи, протянутую ему гоблином.

Тем временем в центре конюшни заполыхало пламя и вожди принялись разоблачаться. Узкие полоски кожи являлись их парадным платьем.

– Так тебе и надо! – презрительно усмехнулась Кейди и направилась по деревянному желобу к отведенному ей месту.

Дрожа от холода, Гэт снял с себя шубу Инос, костюм, свитер и обе рубахи – верхнюю и нижнюю. Он передал одежду матери и та, держа ее в руках, отправилась в свой угол, не дожидаясь того, когда он снимет штаны. Ей не оставалось ничего иного.

Послышались удивленные возгласы гоблинов.

– Что с руками? – спросил Братуха.

– Дрался, – ответил Гэт.

Вожди, собравшиеся вокруг, разглядывали его усеянные синяками руки и сбитые костяшки пальцев. Это неожиданно придала ему в их глазах веса.

Инос отправилась вслед за дочерью. Когда она обернулась, Гэт, одетый в узкую набедренную повязку, уже сидел возле огня. В свете пламени кожа сидевших рядом с ним гоблинов отливала темной зеленью.

– А ведь доктор говорил, что мы должны его укутывать, – усмехнулась Инос.

Кейди было не до шуток. Когда читаешь о похищении принцесс в романах, все представляется совсем иным. Рэп вечно подшучивал над Кейди, говоря, что рано или поздно ее похитит красавчик имп на белом коне или етун в галере, при этом Кейди, мол, будет не только радоваться происходящему, но и указывать похитителю на то, как ему следует себя вести в той или иной ситуации. Реальность оказалась совсем иной. Варварские нравы гоблинов буквально ошеломили ее. Глаза девочки оставались сухими, но ее взгляд говорил сам за себя. Бледная, сотрясаемая крупной дрожью, она подсела поближе к матери и взяла в руки предложенный ей гоблинами кусок жареной говядины. Для своего возраста она держалась совсем неплохо.

Инос не сводила глаз с Гэта. Мальчик сидел, гордо выпрямив спину. От него не требовалось произносить речи, но расслабляться нельзя было ни на мгновение.

И как это ее угораздило угодить в такую переделку? Она тут же отогнала от себя эту неприятную мысль, решив, что в этой ситуации ей следует думать не о себе, а о детях. Все прочее сейчас не имело для нее значения. Ни королевство, которого, возможно, к этому времени уже не существовало, ни муж, затерявшийся где-то на просторах Империи, ни бесчисленные жертвы этой войны. Со всем этим она не могла ничего поделать. Ей оставалось одно – сконцентрироваться на своих детях и на себе самой. Вернуться домой они уже не могли. Ничего подобного с ней еще никогда не происходило…

После трапезы началось игрище, в котором принимали участие сын Птицы Смерти и садовник. Затем в стойло завели пару пленных легионеров, которыми занялись вожди. К счастью, Гэт мог не участвовать в этих кровавых забавах, впрочем, достаточно было и того, что ему приходилось наблюдать за ними. Инос и Кейди сидели, потупив глаза. На этой конюшне Инос доводилось бывать и прежде – в счастливую пору детства… Тогда она знала всех скакунов и кобыл наперечет, теперь же… Теперь же конюшня оглашалась бесконечными неистовыми криками. «Умрите! Умрите! – мысленно молила она. – Умрите поскорее!»

И все-таки здесь было не так страшно, как в розарии.

В конце концов, когда последний человек захлебнулся собственной кровью. Инос и Кейди были приглашены в центральную часть конюшни – теперь они должны были стоять рядом с кольцом вождей. Те сидели на земле, скрестив ноги, и довольно скалились, разглядывая Инос. Она постаралась встать как можно ближе к сыну. Вид запекшейся крови на его светлой голове устрашал ее, и потому она старалась не смотреть в его сторону. В кострище трещали дрова – по большей части это были ножки стульев и картинные рамы. Дым валил в ее сторону.

Гэт поднял глаза.

– Я готов согласиться с его желанием.

– Ты? Но почему?

– Я пока не могу ответить точно, но я знаю, что все будет в порядке.

– Ммм… Спасибо, сынок.

Легкая Поступь начал свою речь. Седовласый Братуха, сидевший рядом со своим юным вождем, ловил каждое его слово.

– Его говорить: друг Птицы Смерти – друг вся гоблина.

Инос не принадлежала к числу подданных императора. Она была его союзником, но в их договоре ничего не говорилось о совместных действиях против неприятеля.

– Друг гоблина, – согласилась она.

– Спрашивает – ты друг императора?

– Да.

Она боялась, что такой ответ будет равносилен самоубийству, но опасения ее оказались напрасными. Больше всего на свете гоблины ценили смелость. Одобрительно кивнув, Легкая Поступь продолжил:

– Спрашивает – твоя знал император?

– Встречала его очень давно. Теперь он совсем старый.

Ответ Инос почему-то насторожил гоблинов – теперь в их взглядах явно читалось подозрение.

– Старый умирай. Теперь император молодой. Смерть Эмшандара не показалась Инос такой уж неожиданностью – ведь старому императору было уже под девяносто. Гоблинов же ее неосведомленность почему-то поразила.

– Моя забывай. Встречай молодой император. Тогда был совсем ребенок.

Инос могла сказать и о том, что прошлым летом Гэта посетило одно странное видение, связанное с Шанди, однако она почла за лучшее промолчать, тем более что и сама не понимала смысла этой сцены.

Легкая Поступь что-то сказал другим вождям. Убедившись в том, что последние с ним не спорят, Братуха перевел его слова:

– Солнце всходить, твоя ходи Птица Смерти – твоя и твоя дети.

Инос не ожидала, что все закончится так удачно и так быстро. Птица Смерти был знаком с культурой импов, и надеяться она и ее двойняшки в этом царстве могли только на самого гоблинского короля, старинного знакомого Рэпа. Впрочем, до этого нужно было еще дожить.

– Эта ночь – спать с Легкая Поступь. – Братуха ткнул пальцем в сторону Кейди.

Инос и Кейди воскликнули в один голос:

– Нет!

Гоблины заулыбались.

Инос услышала шепот Гэта:

– Мам!

– Ты – главный вождь Краснегар, – сказал Братуха. – Сказал, что хочешь дружба. Приказывай своя дочь спать с вождь гоблина! Хороший дружба – крепкий дружба.

Теперь он просто повторял фразы, произносимые юным господином на языке импов.

Инос не оставалось ничего другого, как только прибегнуть к властным чарам. Она набрала в легкие побольше воздуха и…

Сидевший у ее ног Гэт поднял свою бледную руку.

– Пусть скажет мужчина!

Вожди захохотали, однако Легкая Поступь согласно кивнул.

– Пусть розовый говорит.

– Краснегарский женщина очень страстный, – сказал Гэт, пристально вглядываясь в пламя костра. – Мой сестра – очень-очень страстный. Сможет ли вождь гоблина укротить такой девочка?

Братухе удалось перевести этот пассаж с превеликим трудом. Когда он закончил свой перевод, вожди гоблинов буквально катались по земле от смеха.

Воспользовавшись тем, что в конюшне стало шумно, Гэт тихо шепнул:

– Кейди, ты сможешь это сделать. Они ничего не заметят.

Что они могли заметить? Инос посмотрела на запекшуюся кровь, которой был испачкан затылок сына, и подумала о том, что мальчик, похоже, окончательно рехнулся. Неужели четырнадцатилетний мальчик не понимал того, что означало это самое «спать»? Конечно, он был еще невинным, но не настолько же! Она бросила взгляд на Кейди. Лицо девочки, залитое смертельной бледностью и совершенно неподвижное, стало походить на личико фарфоровой куклы, закутанной в меха. В тот миг, когда девочка нарушила ход собрания, она казалась Инос куда старше…

– Приказывай, женщина!

Инос почувствовала внезапную слабость. Некогда ее хотели отдать в жены гоблину, и перспектива эта устрашала ее настолько, что она была готова покончить с собой, лишь бы не видеть своего жениха. Нет, так просто свою дочь она не отдаст…

Внезапно она услышала исполненный грубой силы крик Гэта:

– Моя мужчина – моя приказывай! Слышишь меня? – Он посмотрел на Кейди. – Спать будешь только с Легкая Поступь. Другие нельзя. Понимаешь? Теперь твоя говори – сможешь ее укротить или нет?

Гэт говорил по-гоблински. И когда только он успел освоить их язык?

– Смогу! – ответил Легкая Поступь, глядя на Кейди с вожделением.

– Тогда бери ее. – Он указал жестом на Кейди. – Старый женщина будет спать один. – Он поднял вверх три пальца. – Солнце всходить, все трое идти Птица Смерти. Твоя-моя теперь друзья.

Договор. – Тут же он перешел на шепот:

– Доверься мне, Кейди!

Легкая Поступь энергично закивал:

– Договор! Твоя-моя – друзья!

Он вскочил на ноги и, перемахнув через костер, заключил Гэта в объятия, демонстрируя тем самым принятие предложенных условий. Застыв от ужаса, Инос наблюдала за тем, как ее сын подталкивает Кейди к этому зеленому чудищу. Девочка послушно двинулась в его сторону. Неужели она настолько доверяет предвидению Гэта? Ведь он совсем еще ребенок… Да и она ничуть не старше…

– Нет, Гэт! – воскликнула Инос, рванувшись вперед. Встав на пути матери, Гэт схватил ее за руку.

– Все в порядке, мама, – прохрипел он еле слышно, крепко сжав ее руку. Она заглянула в его глаза и увидела, что еще немного и он заплачет. – Ты помнишь Оллиало? А тот подарок, который я сделал Кейди?

Рапира? Почему он о ней вспомнил? Ведь от Краснегара их теперь отделяло добрых пять сотен лиг? Нет, мальчик определенно сошел с ума!

Полуголый мускулистый вождь гоблинов легко поднял закутанную в меха Кейди и понес ее к сеновалу.

– Идиот! – вскричала Инос, пытаясь освободиться из рук сына. Он зажал ей рот, с трудом удержавшись на ногах. Наверняка ему кажется, что на поясе у Кейди висит подаренная им рапира, скрытая от посторонних глаз под меховой накидкой. Инос знала, что ее дочь совершенно безоружна – у нее не было даже пилочки для ногтей! В любом случае гоблины давно разоружили бы ее – спрятать рапиру непросто.

Легкая Поступь приостановился возле лесенки, ведущей на сеновал, и опустил Кейди на землю. Она отступила в сторону и низко поклонилась уродливому зеленому гоблину. Судя по всему, она уже понимала особенности гоблинского этикета, во всяком случае, Легкую Поступь ее манеры вполне устраивали. Он горделиво выпрямил спину и полез наверх. Инос полагала, что дочь ее в этот момент попытается бежать, однако та, к ее вящему удивлению, покорно полезла на сеновал вслед за гоблином. Гэт убрал руку ото рта матери.

– Мам, все будет нормально.

Теперь поднялись на ноги и все остальные вожди. Судя по всему, официальная часть приема подошла к концу.

– Женщины спать здесь! – сказал Братуха, указав на сарай, в котором хранились лопаты и носилки. Инос увидела свою дочь на самом верху лестницы.

– Кейди! – не выдержала она.

– Мам, где одежда? – обратился к ней Гэт. – Куда ты дела мою одежду? Вспомни, пожалуйста, я очень замерз. – Он приблизился к Инос и торопливо зашептал ей на ухо, то ли смеясь, то ли плача:

– Все в порядке, мама, слышишь? Клинок у нее! Я знаю, что ты его не видела, – все дело в том, что он волшебный!

Боги, смилуйтесь над ним! Он совершенно спятил! Гэт продолжал нашептывать ей на ухо что-то невнятное и малопонятное, при этом в голосе его стали звучать мужские нотки, которых она не замечала прежде.

– С тех пор как я подарил эту рапиру Инос, она не расстается с ней ни на минуту. Ты не представляешь, как мы с сестренкой над всеми потешались. Никто – в том числе и ты сама – не знает о том, что она носит с собой грозное оружие. Оно станет видимым только в том случае, если этого захочет сама Кейди. Потому-то я и сказал, что гоблин должен быть один…

– Что? Ты сошел с ума! Откуда ты знаешь, как…

– Слушай, она пугнет его своим клинком, и он сломает себе шею. Поднимется страшный шум, но им не останется ничего иного, как отпустить нас восвояси. Мне этого головореза совсем не жалко, думаю, тебе – тоже.

Нет, такой план мог прийти на ум лишь безумцу. Бедная ты моя головушка! Видно, у мальчика не выдержали нервы… Она схватила его за плечи и сильно тряхнула.

– Гэт, перестань! Возьми себя в руки! Лучше скажи, где это ты выучился говорить по-гоблински?

Мальчик часто заморгал, по щекам его побежали слезы.

– Что? Ничего особенного. Если бы я сказал все это на языке импов, Братуха перевел бы мои слова на гоблинский язык, верно? Я сказал именно то, что должен был сказать он, только и всего. Все будет нормально, мам, не волнуйся!

Нет, он все-таки не в себе. Как он мог провидеть нечто такое, чего не произошло?

– Смотри! – сказал Гэт. – Я же говорил! Инос подняла глаза на черный провал, проглотивший ее дочь. Внезапно она увидела совершенно голого Легкую Поступь – тот пятился назад, к лестнице. В следующий миг он был уже на самом краю сеновала. Еще мгновение, и… Гоблин взвыл и камнем рухнул вниз. Прочие гоблины все это время были заняты переодеванием и подняли глаза наверх только после того, как раздался этот страшный звериный вой. Еще через пару мгновений на верху лестницы появилась донельзя довольная собой Кейди. Ничего похожего на клинок у нее в руках не было.

Легкая Поступь упал головой вниз – Инос успела это заметить. Гоблины, сбежавшиеся со всех сторон, подняли страшный крик. Инос посмотрела на сына – на устах у того появилась идиотская ухмылка. Ее дочь только что убила человека…

– Это – племянник Птицы Смерти! – воскликнула она.

– Его уже нет. Он мертв. Мама, дай мне что-нибудь надеть, не то я околею от холода.

Инос стала снимать с себя подбитый мехом плащ.

– Но что произойдет, если о случившемся узнает Птица Смерти?

Гэт растерянно улыбнулся и пожал плечами.

– Откуда я знаю? Поживем – увидим.

Загадочные образы:

Да охранят нас ангелы

Господни!

Блаженный ты или проклятый дух,

Овеян небом иль геенной дышишь,

Злых или добрых умыслов исполнен,

Твой образ так загадочен, что я

К тебе взываю…

Шекспир. Гамлет, I, IV

Глава 10 Невинные души

1

– И тогда жрец заглянул под подушку! – закончил Андор. Рэпа уже и без того разбирал смех. Когда же он услышал заключительную фразу, он едва не свалился с коня, чего с ним еще никогда не случалось. Его хохот вспугнул стайку маленьких красных пичужек, до этого времени таившихся в придорожных кустах. Кони запрядали ушами, однако не изменили своего мерного шага.

Рэп отер слезы и, покачав головой, сказал:

– Не верю ни единому слову!

– Все это правда! – воскликнул Андор. – Боги тому свидетели! Рэп, неужели я стал бы тебе лгать?

– Признаться, я мог бы ожидать от тебя и этого, – ответил Рэп, с улыбкой глядя на хитро ухмыляющегося Андора.

Три дня с Андором… Сердиться на него было решительно невозможно. Его Слово Силы, заключавшееся в очаровании, не имело власти над волшебником. Три дня кряду Андор пытался очаровать Рэпа, то проявляя о нем заботу, то предаваясь воспоминаниям, то потешая его забавными историями и анекдотами.

Теперь они ехали по широкой долине Фрелкета. Позади, на расстоянии дневного перехода, река терялась в песках. На таком же расстоянии от них, но уже впереди, она обращалась в гневливый могучий горный поток. Здесь же, меж пологими холмами предгорий, где она текла плавно и неспешно, земли были по-настоящему благодатными. Местные жители вырубили большую часть лесов и разбили на их месте поля. Склоны холмов, окружавших долину, были сплошь покрыты террасами – казалось, неведомый великан прошелся по ним своим гребнем. Земля эта казалась тучной и плодородной даже теперь, за два дня до начала второй луны, а в воздухе уже пахло весной. Солнце припекало вовсю.

Вторая луна была в Краснегаре временем проведения Лесной Встречи. Рэп старался не вспоминать об этом. В глубине души он считал, что незаменимых людей не существует, и Инос сможет найти для переговоров с гоблинами достойных кандидатов.

Мосвипские горы стояли перед ними ледяными великанами. Обычно их скрывали от людских глаз тяжелые тучи, сегодня же сверкающие пики и ледники были видны как на ладони. Горы взмывали ввысь на не правдоподобную, головокружительную высоту. С той поры как путники видели их в последний раз – а было это с неделю назад, – горы стали заметно выше. Их вид вызывал в душах людей восторг и трепет. Горы подавляли их своим величием.

Заметив тот интерес, с которым Рэп взирал на горы, Андор захихикал.

– Как жаль, что их не видит Джалон! Он бы с ума сошел от восторга! Или потерял бы дар речи!

– Значит, ему и не следует видеть их.

Рано или поздно Рэпу предстояло встретиться с художником и менестрелем, который то и дело впадал в задумчивость и уходил в мир своих грез. Таким, как он, в этом суровом краю было не место. Люди здесь уже не селились. Судя по картам, Мосвипский хребет являлся частью Империи, но у троллей, увы, карт не существовало. В этом приграничном краю можно было нарваться и на легионеров, которых явно заинтересовало бы то, куда и зачем следуют путники. Рэп же и сам не знал этого.

– Как ты полагаешь, далеко ли уходит эта дорога?

– Достаточно далеко. Сначала к поместью Касфрель, находящемуся наверху, потом – еще выше в горы. Солдаты построили эту дорогу два десятилетия назад.

Андор улыбнулся, блеснув белыми как снег зубами, и поправил съехавшую на затылок шляпу. Роскошество его наряда вызывало в памяти одеяния Тинала, однако в отличие от последнего у Андора был отличный вкус. Он относился к числу тех редкостных наездников, глядя на которых кажется, что они с конем составляют единое целое.

– Ты что, ходил на разведку? – полюбопытствовал Рэп, немало озадаченный осведомленностью попутчика. Может, он уходил ночью – этой или прошлой?

– В каком-то смысле, да. Девица, с которой я провел прошлую ночь, оказалась на редкость болтливой, мне оставалось направлять разговор в нужное русло – только и делов. О беглых троллях ты конечно же слышал, верно?

– Акопуло называл мне несколько мест, среди прочих и долину Фрелкета.

– Да, видимо, он имел в виду Касфрель, – согласился Андор. – Чуть больше года назад там исчезло с полдюжины так называемых «сельскохозяйственных работников». Судя по всему, они пошли вверх по реке и скрылись в горах. Армия стала прочесывать эти места, но беглецов и след простыл.

– Их искали с собаками?

– Наверное. Больно все это похоже на мошенничество.

– Рабовладение запрещено законом. Я не понимаю, как они умудряются хранить свои тайны.

Рэп знал, как негодовал по этому поводу Шанди. Андор пожал плечами.

– Касфрель – плантация большая, а владеет ей какой-то сенатор, живущий аж в Хабе. Тролли же – физически сильные и чрезвычайно выносливые существа, которых Боги обделили мозгами. В здешних условиях им просто цены нет. Армия зарабатывает на этом неплохие деньги, которые, надо заметить, идут в том числе и на оплату гарнизонных счетов. Политически подобные действия тоже оправданы. – Он внимательно посмотрел на Рэпа. – И потом – разве кому-то есть дело до троллей?

– Шанди. И мне. Помнишь Балласта с «Непотопляемого»?

– Честно говоря, нет. Я ведь тогда путешествовал первым классом.

Рэп на миг растерялся, но тут же на его устах вновь заиграла улыбка.

– Да, кажется, так оно и было.

– Рэп… – Андор замялся, что случалось с ним совсем нечасто. – Слушай, я не стану говорить, что я сожалею о происшедшем, тем более что ты мне все равно не поверишь. На самом деле, я рад, что все так вышло. Именем Зла! Ты был обычным конюхом и не имел ни малейшего понятия о том, сколь ценно твое Слово, сколь большой значимостью обладало оно для меня… Я не стал загонять тебя в угол, не стал звать Дарада, верно? Мало того, я искренне старался тебе помочь – и с работой, и с образованием, и со всем прочим. Конечно, при этом я пробовал выведать твое волшебное Слово, но разве на моем месте другие поступили бы иначе?

Похоже, Андор пытался оправдаться перед ним. История эта произошла давным-давно, хотя для Андора с той поры минуло лишь около пяти лет.

– При чем здесь все это? Речь должна идти об Инос.

– Но ведь это я собирался жениться на ней! О Боги! Такое случается только раз! – Андор не говорил о том, сколь долгим мог бы быть его брак. Увы, мораль его явно хромала… Он хмуро глянул на Рэпа и вновь заулыбался. – Я очень благодарен тебе за то, что ты сделал для нас пятерых. Ты сдержал свое слово. От всего этого я получаю истинное наслаждение! Ты же знаешь, как я люблю путешествовать! А ведь совсем недавно казалось, что я уже никогда не покину Хаба. Мы с Дарадом то и дело норовили сбежать оттуда, но Тинал или Сагорн тут же возвращались назад…

– Ты что – хочешь предложить мне помощь?

– Да, я хочу тебе помочь. Ты решил отстаивать правое дело…

Скорее всего, Андор говорил совершенно искренне, но Рэп знал, что это ровным счетом ничего не значит – Андор обманывал не только других, но и себя самого. Тем не менее сотрудничество устраивало Рэпа больше, чем соперничество.

– Я рад такому решению, – кивнул Рэп. – Видят Боги, сейчас я готов принять любую посильную помощь! Коль скоро мы решили ничего не таить друг от друга, я хочу признаться в том, что все последнее время меня преследует нехорошее предчувствие. Возможно, нас ждут какие-то испытания. Улыбка тут же сошла с лица Андора.

– Какие такие испытания?

– Не знаю. Предчувствия крайне смутны. Возможно, речь идет о пустяках, возможно, о смерти…

– Слушай, я только что вспомнил о том, что моя зубочистка осталась в Исарте!

– Предчувствие говорит и о том, что риск этот оправдан. Конечно, о каких-то гарантиях не может идти и речи…

– Здорово это у тебя выходит! Впрочем, встречать опасности нам не впервой, верно, Рэпик?

Какое злодейство! Этим именем его мог назвать только Андор. Но кто из них был теперь младше Рэп или он?

– Что верно, то верно.

– Ну а коль так, то ты должен сказать мне, что это ты надумал? Мы ведь союзники, верно?

– Мне казалось, что ты знаешь наши цели.

Вниманием Рэпа завладел дорожный знак. Он походил на обычный пограничный каменный столб, однако окружала его аура необычного для этих мест достатка и процветания. Возможно, столб указывал на границу поместья Касфрель, о котором говорил Андор.

– Мосвипский хребет простирается на пятьсот лиг в длину и на невесть сколько лиг в ширину, – заговорил Андор, в голосе которого стали явственно звучать нотки нетерпения. – В основном они покрыты непроходимыми джунглями, верно? И в этом-то месте ты хочешь найти что-то волшебное? Да в своем ли ты уме, дружище? Скажи, как ты это сделаешь? Только это меня и интересует.

Рэп уже делился с Андором своими планами, но тот, похоже, решил, что его просто водят за нос. Будучи отъявленным лжецом, он не мог не подозревать в том же пороке и других.

– Здесь нет никаких секретов. – Рэп придал лицу совершенно невинное выражение, хотя понимал, что рассеять подозрения Андора ему все равно не удастся. – Я хочу поговорить с троллями. После этого постараюсь, чтобы на нашу сторону встали антропофаги. Главное, не привлекать их внимания к собственной персоне…

– О каких троллях идет речь – о диких или о прирученных?

– И о тех, и о других.

Андор выглядел раздраженным.

– Дикие тролли своей необузданностью подобны кометам, и поймать их так же сложно. Можно убить на эти поиски оставшуюся жизнь, и все без толку. Стало быть, без волшебства тебе не обойтись, ты же продолжаешь твердить, что в этом случае тебя засекут участники Сговора.

– Ты в этом сомневаешься?

– Ха! Да они же остались в Хабе!

– Скорее всего, участники Сговора находятся уже повсюду, – грустно покачал головой Рэп. – Зиниксо завладел большей частью сторонниковСветлой Воды, они же были рассеяны по всей Империи. Он не станет собирать в Хабе все свои силы – это слишком рискованно. Ему нужно иметь агентов – иначе он не будет знать, что происходит в государстве. Полученная от агентов информация сделает его еще подозрительнее, что побудит его увеличить количество агентов.

Андор заметно помрачнел. Однако услышанное все еще вызывало у него сомнения.

– Рэп, у меня такое ощущение, будто ты чего-то недоговариваешь… Ты ни за что не сможешь изловить дикого тролля. Тролли о своих соседях ничего не знают, а уж о волшебниках так и подавно.

– Но ведь есть и прирученные тролли.

– А они что тебе скажут? Если побегу и предшествовал некий заговор, которому сопутствовало волшебство, почему ты решил, что о нем должны знать нынешние рабы? Ведь в таком случае сбежали бы и они, верно?

– Все может быть, – согласился Рэп. – Скоро мы это узнаем. Смотри!

Далеко вдали по раскисшему полю ехала повозка. Меж оглоблями не было ни быков, ни коней. Повозку тащил человек, являвшийся одновременно и тягловой силой, и возницей.

– Тролль? – удивился Андор, всматриваясь в даль.

– Похоже на то, – утвердительно кивнул Рэп, решивший и на сей раз не пользоваться даром дальновидения.

– И что же ты намерен делать?

– Нужно поговорить с ним. Спросить, знает ли он что-нибудь о беглецах и особенно о том, кто помогал им.

– Рэп, Рэп… – сокрушенно покачал головой Андор. – Ты думаешь, он тебе что-то скажет?

– Тролли куда покладистей, чем нам кажется.

– Но ведь ты собираешься говорить с ними о тайном заговоре! Кто ты им? Никто!

– Все правильно, – согласно кивнул Рэп. Конечно же, для получения необходимых ответов, волшебник может прибегнуть и к принуждению, однако такое приложение силы может быть замечено агентами Сговора, если таковые здесь имеются… при этом ему придется прибегнуть к тем же презренным магическим приемам, которыми пользовался Андор…

– Ты можешь предложить что-то иное?

Улыбка Андора затмила своим блеском вершины Мосвипских гор.

– Начинать нужно сверху. Видишь, те крыши, что виднеются над деревьями? Судя по всему, это и есть Касфрель. Я предлагаю для начала воспользоваться гостеприимством хозяев поместья. Если управляющий знает меньше, чем его рабы, я готов съесть собственную шляпу вместе со всеми ее перьями.

Да, Андор действительно хотел помочь. Рэп рискнул прибегнуть к дальновидению и тут же понял, что повозку тащит девочка-подросток.

– Ну что ж, попытка – не пытка, – согласился он.

– Тогда не будем мешкать, – ответил Андор, пустив свою лошадь галопом.

2

Касфрель оказался процветающим поместьем с обширной плантацией. Андор нагло въехал на ее территорию через главные ворота, небрежно кивнув онемевшему от изумления караульному легионеру. Дорога, шедшая в гору, петляла меж амбаров и жилых строений, сараев и складов. Наконец она привела к главной усадьбе – импозантному особняку внушительных размеров. Здесь Андор спешился и сунул поводья в руки слуге.

– Доложите трибуну Уослопу, что к нему прибыли принц Рэпик и сэр Андор, – приказал он слугам и решительным шагом направился к парадной лестнице. Изумленный фавн еле поспевал за своим спутником.

Слугам потребовалось время, чтобы разыскать своего господина. Вскоре появился и он. Трибун смотрел на незваных гостей с нескрываемым изумлением. Это был приземистый седовласый человек с брюшком, типичный отставной солдафон, презиравший как столичных франтов, так и вельможных фавнов. Его не в меру обширное тело сочеталось – как это зачастую и бывает – с крайней узостью взглядов. Он глянул на Рэпа так, словно оценивал его способность убирать навоз в конюшне, и если ожидал услышать от Рэпа сисанассоанский акцент, тот должен был разочаровать хозяина, ибо воспроизвести его фавн мог только при помощи волшебства.

Тонкий магический уровень наполнился еле заметными проявлениями силы еще до того, как Андор успел раскрыть рот.

– Чего я не могу взять в толк, так это того, почему до вас не дошли наши послания, трибун… Конечно же, в столице и поныне неразбериха, сами понимаете, смерть старого императора – это вам не шутка… Даже высшее командование оказалось не на высоте… А ведь вас рекомендовали как человека, который сможет помочь нам… Графиня передавала вам привет… Если бы не срочный характер нашей миссии…

Рэп получил первоклассный урок виртуозной софистики. Что-то Андор узнал от своей не в меру болтливой подружки, что-то добавил от себя… Как бы то ни было, избранная им тактика оказалась весьма успешной. Столичные сплетни, скандальные армейские истории, намеки на то, что в скором времени в сельском хозяйстве произойдут огромные изменения… В конце концов хозяин действительно поверил тому, что видит перед собой мелкопоместного дворянина и представителя вырождающегося королевского дома Сисанассо. То, что его гости путешествуют инкогнито, показалось ему вполне естественным.

Уослоп таял на глазах. Уже через несколько минут он исполнился крайнего благодушия, то и дело вставляя замечания, больше похожие на вопросы.

– Касфрель славится своим гостеприимством, не так ли? Не то что эти вшивые гостиницы, правда? Может, вы соблаговолите принять горячую ванну с дороги? Ежели да, мы это вмиг устроим…

Помимо прочего, он просил подтвердить скверное состояние дороги и злонамеренность перекупщиков, убивающих сельское хозяйство на корню, а также выразил тревогу об общем положении дел в мире.

С последним Рэп, конечно же, просто не мог не согласиться.

Горячая вода в мраморной ванне была изъявлением подлинного гостеприимства.

Из фигурных окон просторных гостевых комнат, стены которых были обшиты полированным деревом и шелком, открывался прекрасный вид, сами комнаты казались чем-то сказочным…

Когда заходящее солнце окрасило горы в розовый и оранжевый цвета. Рэп уже сидел на террасе, попивая холодное эльфийское вино. Сквозь изломанные колючие кустарники, которыми были покрыты вершины окрестных холмов, виднелся бледный серп луны. От выбеленных стен еще тянуло теплом, домашние голуби важно расхаживали по плитам террас и по красной черепице крыш. Где-то неподалеку играл небольшой оркестр. Этот фермер жил в такой роскоши, которая и не снилась королю Краснегара.

Андор все еще продолжал являть чудеса вероломства и двуличности, на что его вдохновили две дочери трибуна Уослопа, которые оказались редкостными красавицами. Их темные волосы блистали подобно звездам, оттеняя безукоризненно белые платья, надетые специально для гостей. Все в девушках дышало свежестью и невинностью, правда, количество одетых на них украшений было явно чрезмерным. Столичный джентльмен, представлявший высшие круги императорского общества, ворвался в их убогую размеренную жизнь ярким метеором – он буквально очаровал юных красавиц.

И та, и другая были чуть старше Кейди. Рэп, внимательно наблюдавший за маневрами Андора, мог испытывать по отношению к дочкам трибуна разве что отцовские чувства. Увы, в этом мире вслед за юностью всегда приходит старость…

Шестым участником застолья была госпожа Энопл, супруга трибуна, – высохшее, похожее на мышку создание. Похоже, мужа своего она боялась как огня. Сенатор, некогда являвшийся хозяином Касфреля, приходился ей родным дядей, и это многое объясняло.

Время от времени Андор обращался и к ней, всячески расхваливая как ее дом, так и ее дочек. Это смутило хозяйку настолько, что она стала заикаться. На личике же ее появилась глупейшая улыбка.

– Как трудно заниматься воспитанием Нья и Пуо в нашем захолустье… Я все чаще и чаще подумываю о том, чтобы отправить девочек в Хаб…

– Конечно, мадам. Именно так вам и следует поступить, – мгновенно оживился Андор. – Если слух об этих красавицах достигнет столицы, добрая половина достойных женихов Империи вскоре появится здесь, в стенах вашего дома. – Смущенные улыбки. – Если ваши музыканты будут играть и после обеда, я испрошу вашего согласия на танец с каждой из ваших дочерей. Должен признаться, таких красоток мне не доводилось встречать и при дворе! Кто бы мог подумать, что в этом далеком краю я встречу подобное чудо!

Чья бы голова не закружилась от таких слов? Андор не только очаровал женщин, он совершенно обезоружил и хозяина дома трибуна Уослопа. Грозный управляющий, с подозрением взиравший на нежданных гостей, превратился в безобидного котенка. Рэп мог произвести подобный же эффект и сам, однако на это у него ушло бы куда больше сил, ибо предприятия такого рода ему не нравились. Андор же был прирожденным лицемером.

Он поразительно напоминал молодого сигнифера Ило, хотя различия между ними представлялись Рэпу не менее показательными. В свободное от авантюр такого рода время Ило предавался ратным трудам и изнурял себя работой. Андор же избегал и того, и другого. Помимо прочего, Андор был абсолютно лишен свойственной Ило своеобразной невинности. Последний тоже был без ума от женщин, но не мог не считаться с ними. Он искренне думал, что-является их благодетелем. Обладавший мистическим даром Андор предпочитал руководствоваться трезвым расчетом. Он сознательно обрекал своих жертв на страдание и даже получал от этого удовольствие. Отсутствие морали и аморальность – не совсем одно и то же…

На прекрасную долину опустились сумерки, на бархате небес засверкали первые звезды. Вполслуха прислушиваясь к разговору. Рэп принялся изучать ближнее и дальнее окружение. Скользнув взглядом по серебру и хрусталю обеденного стола, он мысленно перенесся на пылающие жаром кухни, где суетилось множество поваров, готовивших угощение для гостей. Убедившись в том, что в особняке им не преподнесут никаких неприятных сюрпризов. Рэп занялся рассмотрением бараков, в которых жили работники, ожидавшие в этот час своей более чем скудной трапезы. Легионеры, охранявшие несчастных рабов, жили немногим лучше. Рэп едва не усмехнулся, вспомнив о том, что из имперской казны ежегодно выделяются немалые деньги, идущие на содержание легионеров. Интересно, сколько денег списывается на этих солдатиков?

Он обнаружил на территории поместья импов, фавнов и даже гномов, работавших, судя по всему, по ночам. Увидел он и трех троллей, которых гнали к их жилищу: крупного мужчину и двух девочек. Загон, к которому их вели был выстроен совсем недавно и походил на стойло для драконов. Самым же интересным казалось то…

Рябь!

Он мгновенно напрягся. Что это? Откуда? Ответить на эти вопросы он не мог. Магическая Сила блеснула и тут же погасла. Эманации Андора были совсем иными – они скорее походили на слабое неровное свечение. Кто-то неведомый ему коснулся его иголочкой Силы.

Внутри у Рэпа все похолодело. Он решил, что носитель Силы хотел проверить его – носителем же этим мог быть и сам трибун, и женщины, сидевшие рядом с ними. Если такое предположение соответствовало действительности, то дальновидение Рэпа и оккультные чары Андора уже не были секретом. Бог Дураков! Рэп понимал и то, что останавливать Андора уже поздно.

Тем не менее, когда лукавые темные глаза последнего посмотрели в его сторону. Рэп придал лицу хмурый вид. Андор тут же понял смысл обращенного к нему послания. Прервав фразу на середине, он хлопнул себя по руке.

– Москиты? Не рановато ли?

Чары мгновенно распались. Слушатели стали постепенно приходить в себя.

– Они здесь в любое время года… Немного, но есть, – стала оправдываться госпожа Энопл. – Может, сядем к столу?

Она бросила на супруга взгляд, исполненный тревоги. Тот относился к числу мужчин, которые могут откладывать обед до бесконечности только для того, чтобы выговорить за это супруге.

Уослоп озадаченно потер подбородок.

– Господин Андор, вы не можете повторить – с какой целью вы приехали в наши края?

Надо заметить, об этом Андор не говорил еще ни разу.

– Я решил стать проводником своего друга, – ответил Андор, кивком головы указывая на Рэпа. – Меня просили об этом… некие влиятельные персоны. У него на родине сельское хозяйство испытывает серьезные затруднения, соответственно, он прибыл сюда для того, чтобы набраться опыта – только и делов… Он выразительно посмотрел в глаза Рэпу. Рэпа этот взгляд застиг врасплох. Он не имел ни малейшего понятия о том, что ему следует говорить в создавшейся ситуации. Минуту назад он прибег бы к помощи магии, теперь же ему оставалось полагаться на собственную изворотливость.

– В последнее время мы стали испытывать трудности с сельскохозяйственными рабочими, трибун. Раньше мы использовали для этих целей преступников, но, увы, теперь их явно не хватает.

Хозяева и их дочки словно окаменели.

– О каких таких работниках вы говорите, ваше величество? – поинтересовался Уослоп, побагровев от напряжения.

– Речь идет о моей родине, – вздохнул Рэп. – В отличие от здешних мест в Сисанассо с этими скотами никто не цацкается.

– Как вы сказали?

Если тайная продажа рабов и существовала. Рэп должен был сделать вид, что не знает об этом. Примерно так же должен был вести себя и Уослоп.

– О каких именно работниках идет речь? – вновь спросил трибун.

– О заключенных. Основной поставщик рабочей силы – армия. Разумеется, я имею в виду и троллей. Для определенных видов работ они идеально подходят. Я нисколько не сомневаюсь в том, что здесь, в Касфреле, вы используете и их, не так ли?

– Используем ли мы троллей? Да, конечно, работать они могут, да вот только очень уж они ненадежные.

– Нет, нет, – поспешила добавить Энопл. – Зря вы о них думаете. Они слишком ненадежные. Лучшие работники – это импы.

– Я знаю одну смешную историю о джинне, гноме и етуне… – вступила в разговор Нья.

– Опять эти дурацкие етуньи истории! – презрительно фыркнула Пуо.

– Почему же вы не обратились с этим вопросом к своему обычному поставщику? – поинтересовался Уослоп.

– К сожалению, он не смог помочь мне. Какая-то там оппозиция, дискредитация системы, недостачи и так далее. Цена взрослого самца выросла настолько, что даже дух захватывает. Вот я и решил разобраться со всем на месте.

– Все правильно, – закивала головой Энопл. – Прошлым годом мы все поголовье потеряли, а ведь мы тогда этим впервые занялись по-настоящему. Жалость такая, что…

– Ладно тебе. Нашли же мы им замену, верно? – угрюмо фыркнул ее супруг. – Обед уже готов, как ты полагаешь?

Говорить о троллях в приличном обществе было не принято.

3

Вечер, что начался так замечательно, стремительно терял свою прелесть. Обед стал настоящей катастрофой. Рэп никогда не умел вести пустых светских разговоров обо всем и одновременно ни о чем. Он сосредоточился на тонком магическом уровне. Новых проявлений силы он не замечал. Возможно, давешняя вспышка произошла куда дальше, чем ему казалось, и не имела к нему самому непосредственного отношения. Может быть, стороннего наблюдателя привлекли чары Андора? Впрочем, в любом случае прибегать к силе им уже не следовало.

Поскольку Андор находился сейчас в обществе двух прекрасных девушек, все эти проблемы отошли для него на задний план.

К счастью, Рэп сидел прямо напротив. Едва Андор пытался прибегнуть к помощи чар обольстителя, он толкал его ногой.

Через некоторое время тот стал понимать, что хочет сообщить ему фавн, и это полностью лишило его равновесия. Без оккультной поддержки, к которой он прибегал все эти годы, Андор выглядел достаточно жалко. И куда только делись все его манеры! Он стал говорить неестественно и невпопад. Если бы не серьезность ситуации, в которой они оказались, это выглядело бы смешно.

Самым неприятным было то, что Уослоп и его семейство вышли из-под власти чар. К трибуну вернулись его обычные угрюмость и подозрительность. Теперь он не понимал ни того, что делают эти люди в его поместье, ни того, почему их так интересуют его рабы. Звездочки, блиставшие в глазах Нья и Пуо тоже погасли – к льстивым речам гостя они относились теперь с вполне объяснимым презрением. Чаровник превратился в мужлана.

Что до фавна, то место ему было не за господским столом, а в конюшне!

Госпожа Энопл, чувствовавшая эту вопиющую несообразность, занервничала по-настоящему. И как эта неуклюжая, нескладная женщина смогла произвести на свет столь славных дочек? Ее робкие попытки поддержать беседу делали разговор еще более тягостным. Она принялась засыпать Рэпа вопросами о его мифическом королевстве, однако тот успел побывать в Сисанассо всего раз, и потому знания его о родине предков были более чем скромными. Он попытался создать тропическую версию Краснегара, но картина вышла, мягко говоря, не правдоподобной. Тогда хозяйка стала расспрашивать Андора о том, что происходит при дворе, и этим напомнила всем о смерти императора… Нечего и говорить – события принимали все более скверный оборот.

Когда обед наконец подошел к концу, о танцах уже никто не вспоминал. Всем хотелось верить в то, что путники просто-напросто устали с дороги и им необходимо отоспаться и отдохнуть. Рэп и Андор неуклюже извинились и поспешили к лестнице, которая вела к их комнатам.

– Именем Зла, что все это значит? – в ярости прошептал Андор, когда они стали подниматься наверх. – У меня все лодыжки в синяках!

– Здесь есть волшебники. Ты вызываешь рябь в тонком магическом уровне.

– Я сейчас у тебя в мозгах рябь вызову, мой дорогой фавн! О ком ты говоришь? О каком таком волшебстве?

Рэп закончил свой рассказ уже наверху. Взяв спутника под локоть, он повел его вдоль по коридору.

– В свои комнаты мы не пойдем. Мы уходим отсюда!

– Как?

– По черной лестнице. Надо успеть до того, пока они не спустили собак.

Андор даже взмок от ужаса.

– Собак?!

– Идем же, ну!

Они стали спускаться вниз.

Рэп воспользовался отдаленным подобием дальновидения, которое позволило ему увидеть семейство хозяина, занятое уборкой обеденного стола. Путники покинули дом через пять минут после того, как они попрощались с хозяином, и замерли в тени. С каждой минутой становилось все холоднее; с ясных небес на них взирал месяц, освещавший всю долину. В этом свете горы Мосвипс казались особенно красивыми.

– Подожди минутку! – испуганно пробормотал Андор. – В этом нет никакого смысла! Мы зашли в тупик! Единственный возможный путь – дорога, которая ведет вниз. Они изловят нас в два счета!

– Я знаю, но…

– Наверное, они проверяют, все ли серебряные вилки на месте…

– Конюшня…

– Позову-ка я вместо себя Дарада. Он куда…

– Нет! – Рэп схватил Андора за галстук. – Теперь слушай меня внимательно! Вызвать Дарада можно только при помощи волшебства. Ты выдашь нас, понимаешь? Помимо прочего, в седле ты чувствуешь себя куда увереннее.

Андор заклацал зубами.

– И еще, – добавил Рэп, не желая дальнейших недоразумений. – Если схватят Дарада, схватят и тебя, верно? Если один из вас попадет в руки Зиниксо, он Силой выведает ваше Слово, и тогда вам придет конец. Умрете вы все – ты понимаешь? Ты мне пока нужен. Идем.

Он выпустил галстук и, схватив Андора за руку, повел его прочь от дома.

– Для чего это я тебе понадобился? – угрюмо полюбопытствовал Андор.

– Возможно, тебе придется поработать отмычкой.

– Я не сумею! Для этого нужен Тинал, но я не смогу привести его вместо себя, ведь это он вызывал меня! Ты в этом тоже повинен. Знаешь что? Ты, глупый фавн, зачем-то использовал формулу Ораринсагу!

– Это не моя идея. Я знаю, что мне нужен именно Тинал, но ты не сможешь вызвать его, производить же сразу две трансформации – сущее безумие. Тинал способен открыть миллион разных замков, но ведь и ты обладаешь его памятью, не так ли? Ею-то ты и воспользуешься.

– Если ты слышал чье-то пение, это еще не означает того, что ты умеешь петь! – возразил Андор. Рэп, однако, пропустил его слова мимо ушей. Он шагал так стремительно, что поспеть за ним было почти невозможно. Поселок засыпал, хотя в некоторых домах все еще горели огни. Скорее всего, в этих домах жили гномы, которые, как известно, старались работать по ночам, чтобы не вмешиваться в дела других народов.

– Рэп, погоди! Ведь стойла находятся там!

– Ничего подобного. Для начала нам нужно кое к кому зайти…

– Это еще к кому?

– К троллям. Слушай, Андор, прекрати ныть!

Продираясь сквозь густой колючий кустарник. Рэп мысленно выругал себя за дурной нрав. Ведь испугался не только Андор – испугался и он сам. Больше всего они походили сейчас на горе-грабителей, забравшихся в чужие владения. А ведь кругом было полным-полно солдат и собак – и те, и другие прекрасно знали, как следует поступать с грабителями…

Если бы они не отказались от использования волшебства, ситуация могла бы стать еще серьезней. Рэп рассматривал все более мрачные и мрачные перспективы. Сам Уослоп, который жил очень неплохо, будучи временным правителем этого небольшого королевства, или его поблекшая жена, или дворецкий, или один из музыкантов, игравших на лютнях… Кто-то из них обладал силой, и сила эта, возможно, была очень велика… Чем больше сила, тем труднее обнаружить ее действие. Может, неведомый маг прислушивался к мыслям Рэпа с момента его прибытия в это горное поместье, а мгновенная рябь была следствием его, мага, минутной рассеянности?

Бог Дураков! И почему он не внял предчувствиям? Сложенное из белого камня жилище троллей находилось прямо перед ними. Массивные белые камни тускло мерцали в свете луны. Вероятно, это здание было построено уже после памятного побега троллей. Отсюда же не сбежал бы и слон.

Взмокший от волнения Рэп метнулся к двери. Андор не отставал от него ни на шаг. К счастью, вход в здание находился в тени. Прямо над их головами пронеслась летучая мышь.

Рэп вновь попытался прибегнуть к дальновидению и… поражение ахнул.

– Оно без защиты! – прошептал он. – Я-то полагал, что здесь обязательно будет экран!

– Ну?

– Ведь где-то поблизости находится волшебник, так? Почему же он не укрыл здание экраном?

– Чушь какая! – усмехнулся Андор. – Где, по-твоему, управляющий будет искать волшебников? Или, скажем, тот же сенатор? Волшебство на рынке не купишь, верно? Волшебники плевать хотели на деньги! Неужели ты в самом деле такой глупый?

Конечно же, Андор был прав, и все-таки Рэп ожидал увидеть над зданием магический экран. Прислонившись к стене, фавн задумался. Логика здесь, увы, не помогала.

– Можешь открыть этот замок?

– Нет, – мрачно буркнул в ответ Андор. Большой бронзовый замок висел на дверце, размеры которой больше соответствовали входу в собачью конуру. Очевидно, тролли вползали вовнутрь на четвереньках.

– Ладно, рискну…

– Рэп!

В ночной тиши лязганье кулачков казалось чем-то вроде ударов пожарного гонга.

– Потише нельзя? – прошептал Андор, отирая пот со лба.

– Для этого мне пришлось бы приложить большую силу… Идем.

Дверь отворилась. Рэп опустился на четвереньки и вполз вовнутрь.

Взору его предстала большая комната, в которой до сих пор было жарко, как в пекарне, вонью же этот загон напоминал свинарник. Можно было представить, что делалось здесь летом. Через узкие щели, перегороженные толстыми, как рука етуна, железными прутьями, в комнату падали лучи лунного света. Зашуршала солома. Рэп прищурился и увидел в дальнем углу два тела – это были те самые женщины, которых он видел прежде. Из другого угла доносилось шумное, хриплое дыхание. Там лежал мужчина. На вбитых в стену колышках висело какое-то тряпье. Единственным предметом обстановки здесь было ведро…

– Фу! – поморщился Андор. – Идем отсюда.

– Меня зовут Рэп. Я – друг.

Женщины захныкали и, обняв друг друга, попытались забиться подальше в угол. На взгляд Рэпа, одной из них было тринадцать, другой – около восемнадцати лет. На их нагих бледных телах поблескивали капельки пота. Судя по всему, младшая и тащила ту повозку, которую они увидели с дороги. Ему вспомнилась Кейди, дом в Краснегаре, смешные платьица, уроки фехтования, книги и ее романтические грезы. Но это… Порой он едва ли не презирал Богов.

Он совершенно забыл, сколь велики могут быть тролли – высокие, словно етун, дородные, словно гоблины. Бледная грубоватая кожа летом покрывалась загаром, курчавые каштановые волосы поражали своей густотой, о силе троллей слагались легенды. Глядя на их лица, трудно было поверить в то, что это – тролли. Впрочем, тролль-мужчина наверняка нашел бы двух этих молоденьких самочек с выпирающими подбородками и покатыми лбами донельзя привлекательными. Много лет назад Рэп встречался с троллями в Дартинге, и тогда они показались ему мирным, покладистым, дружелюбным народом.

– Я – Рэп, – повторил он. – Скажите мне свои имена.

Женщины беспокойно заерзали. Наконец старшая, кажется, поняла, чего хочет от них ночной гость. Усадив младшую в самый угол, она покорно улеглась на пол.

Рэп почувствовал, что еще немного и его стошнит. Ему вспомнилось замечание госпожи Энопл о программе размножения троллей. Ему вспомнились рассказы Балласта, плывшего вместе с ним на «Непотопляемом». В жилах Балласта текла, помимо прочего, и кровь етунов. Полукровки ценились выше, чем настоящие чистокровные тролли, поскольку считались более разумными.

– Нет! Я хочу помочь вам! Скажите – как вас зовут!

– Рэп, именем Богов, пойдем отсюда! – пробормотал Андор.

– Хозяин пришел… не для того, чтобы… делать ребенок?

Тяжелые челюсти троллей делали их речь крайне невнятной. Они были немногословны и произносили слова очень медленно, что отчасти и составило им репутацию глупых неразвитых существ.

– Нет, я пришел помочь вам! Как тебя зовут?

– Ург, хозяин.

– А ребенка?

– Норп.

Лежавший в углу мужчина громко застонал. Рэп повернулся в его сторону, решив хотя бы на миг прибегнуть к дальновидению. Тело тролля было сплошь покрыто шрамами, ссадинами и синяками. Рэп заметил на его соломенном ложе кровь.

– Это – Тругг, – с трудом выдавила из себя Ург.

– Его избили?

– Хозяева говорят… что Тругг – плохой.

О Боги! Похоже, над Труггом поработал целый легион… Тролли не случайно считались на удивление живучими.

– Рэп, – пискнул Андор. – Как только повара отправятся домой, они спустят собак! Пора уходить, слышишь?

– Заткнись! Не могу же я их бросить! – Рэп сорвал тряпье с колышков и кинул его женщинам. – Одевайтесь! Слышите, что я вам сказал? Одевайтесь!

Те стали поспешно выполнять его приказание. Стараясь не обращать внимания на канючащего Андора, Рэп подошел к троллю и присел возле него на колени. От запаха свежей крови его вытошнило.

– Тругг! Тругг! Ты можешь идти?

Послышался сдавленный стон.

Протесты Андора становились все громче. Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Рэп смахнул со лба пот. Андор считал его безумцем и был недалек от истины, но оставить здесь этих несчастных Рэп просто не мог. Казалось бы, какое ему дело до каких-то там рабов? Со стороны этот риск представлялся сущим абсурдом, но он не мог не пойти на него, иначе Он просто перестал бы себя уважать.

Он возложил руки на окровавленную спину тролля, стараясь расходовать как можно меньше силы. Закрыл глаза, сконцентрировался… Его мысленному взору предстала пара сломанных ребер, иных серьезных травм он не обнаружил, хотя все тело буквально опухло от нещадных побоев. Последний раз его били совсем недавно. Разве возможно оправдать подобное? Впрочем… Впрочем, этот тролль мог оказаться и убийцей – кто его знает…

Рэп оглянулся на женщин. Они уже натянули на себя свои странные одеяния, покрывавшие их бледные тела от головы и до пят. Смутно вырисовывались очертания их огромных фигур, а вот их испуганные глаза Рэп видел отчетливо.

– Ург? Что сделал Тругг? За что они его побили?

Ург нервно провела по ноздрям своим длинным языком.

– Хозяева… помогали мне. Тругг… был очень плохой.

– Помогали? В чем они тебе могли помогать?

– Помогали… делать ребенок. Тругг сильно сердился.

Злодейство из злодейств! Рэп вновь повернулся к жертве.

Андор захныкал.

– Рэп, скажи, зачем тебе все это?

– Замолчи.

«Исцелись!» Тонкий магический уровень наполнился вибрациями и светом. Как они его изуродовали! «Исцелись!» Нет, видно, не хватает силы… Надо, добавить еще – вот так…

Тругг застонал и принялся кататься по полу. Рэп моментально отскочил в сторону, понимая, что тролль может невзначай раздавить его своей огромной тушей.

– Тругг? Меня зовут Рэп. Я друг. Тебе лучше?

Тролль повернулся к нему. Лицо его походило на звериную морду, на курчавой бороде виднелись сгустки запекшейся крови.

– Друг? Хозяин? Ты… остановил боль?

– Я – волшебник. Хочу разыскать Чародейку Грунф. Ты когда-нибудь слышал о ней?

– О Боги! Рэп! – не выдержал Андор. – Он же дикий! Он раб! Что он может знать о смотрителях?

Андор был прав и на сей раз. Вероятность того, что этот бедолага сможет хоть как-то помочь им, была ничтожно мала. Ну что ж, волшебнику в таких ситуациях остается одно – надеяться на чудо…

– Одевайся, Тругг.

К ним подошла Ург. В руке она держала огромную, словно палатка, рубаху, сшитую из грубой ткани. Тругг поспешил надеть ее. Она была ему только-только.

Андор схватил было Рэпа за руку, но тот резко отстранил его.

– Тругг, – сказал он, – год тому назад отсюда сбежало несколько троллей. Им помог волшебник. Я хотел бы найти…

Тонкий магический уровень озарился странным светом. Рэп резко обернулся, чтобы встретить противника. В тот же миг его объяло пламя, и он закричал.

4

Конечно же, они оказались в ловушке. Предчувствия не обманули Рэпа – защитный экран над загоном для троллей отсутствовал не случайно. Колдунья, одетая в то же неказистое платьице, злорадно взирала на своих пленников. Хотя триумф несколько оживил ее черты, вид ее по-прежнему оставлял желать лучшего. Впрочем, даже этот ее непривлекательный облик являлся иллюзорным. Рэп успел увидеть в тонком магическом уровне ее истинное обличье. Колдунья оказалась много старше и не могла быть не то что матерью Нья и Пуо, но и бабушкой их матери.

Битва длилась недолго, ибо нынешние силы Рэпа не могли идти ни в какое сравнение с мощью колдуньи. Сражаться с ней было так же бессмысленно, как, скажем, бороться с Труггом. Она легко справилась с ним и тут же заключила его в силовой кокон. В свое время он сделал то же самое с Зиниксо. Теперь Рэп уже ничем не отличался от непосвященного. Утрата магических сил чувствовалась особенно остро, ибо произошла она вопреки его воле…

Убедившись в том, что Рэп и Андор лишены оккультных сил, колдунья пригвоздила их к стене – руки назад, ноги согнуты в коленях. Со стороны они представлялись лепным украшением – плечи и спина выдаются вперед, конечности вросли в камень. Локти и ноги Рэпа замерзли так, словно оказались снаружи дома. Он мог пошевелить разве что пальцами ног, руки же совершенно отказывались повиноваться. Мало того, что он был скован в движениях, под тяжестью застывшего в неудобном положении тела страшно заныли колени и плечи. От ужасной ноющей боли на его лице выступили капельки пота, а боль продолжала расти.

– Сидеть! – приказала колдунья. – Эй, вы! Сидеть, сказано!

Тролли поспешили перейти в указанный угол и тяжело опустились на солому.

Энопл повернулась к Андору.

– Талантливый ты парень, как я погляжу… Прямо-таки гений. Теперь ты уже не сможешь воспользоваться своими чарами. С прочими твоими оккультными талантами будут разбираться старшие. – Она фыркнула, пытаясь скрыть свой гнев под маской презрения. – Я думала, что ты действовал по принуждению, но теперь вижу, что это не так. Фавна я еще как-то могу понять. Фавны для нас – вещь привычная. Но чтобы имп позволял себе такое! Нет, подобное я вижу впервые. Надеюсь, пребывание здесь пойдет тебе на пользу.

Андор захныкал.

– Госпожа, сейчас я вам все объясню!

– Я уже и так все поняла, друг троллей!

– Нет, нет! Просто…

Его объяснения нисколько не интересовали колдунью. Внезапно Андор замолк – рот ему заткнул кляп, сделанный из грязной тряпки.

Колдунья повернулась к Рэпу и довольно ухмыльнулась.

– Мы ждали грозного врага, ты же… слабак! – Она презрительно выпятила губы. – Я думала совсем о другой добыче.

Перед Рэпом забрезжила слабая надежда. Колдунья, похоже, не понимала, с кем она имеет дело.

Та передернула плечами.

– Я сообщу о вас утром. Надеюсь, его всемогущество сможет заскочить сюда через денек-другой. Пока же вам придется довольствоваться нашей компанией. Вы сами во всем виноваты…

– Ваш господин Зиниксо?

– Конечно нет! Если ты говоришь о прежнем Смотрителе Запада, то он умер много лет назад.

– Значит, Олибино?

– Разумеется! – Она вновь довольно ухмыльнулась. – А твоя хозяйка наверняка эта паскуда Грунф. Возможно, его всемогущество решит оставить тебя здесь в качестве наживки – вдруг она надумает тебе помочь.

– Нет! – покачал головой Рэп. – Послушайте! Вы ничего не поняли! Вы ведь еще не говорили с Чародеем Олибино, верно?

– Не твое собачье дело.

– Не уходите, госпожа! Я хочу сказать вам одну очень важную вещь! Во-первых, я не отношусь к числу сторонников колдуньи Грунф. Во-вторых, я не имею никакого отношения к прошлогоднему побегу троллей. И в-третьих… А-а-а!

Локти и плечи Рэпа ушли еще дальше назад, отчего боль стала нестерпимой.

– Я не желаю слушать всю эту чушь! – фыркнула колдунья. Наверняка она испытывала его, стараясь понять, что он собой представляет. Унять боль можно было только при помощи волшебства, но теперь его сковывал магический кокон, такой же недвижимый, как горы Мосвипс или его собственные руки.

Шея его изогнулась так, что говорить стало почти невозможно.

– Я говорю правду! – пробормотал он. – Вы ведь сами все видите!

Нет, к сожалению, она ничего не видела. Экран работал в обе стороны, соответственно, она не могла прочесть его мыслей. Верить же залетному прохиндею на слово, она, естественно, не могла.

Боль усилилась, и теперь Рэп не мог уже вымолвить ни слова. Он стал терять сознание, когда вдруг странная эластичная стена несколько подалась, от чего напряжение в голове и спине заметно ослабло. Вероятно, колдунья сочла его еще немощнее, чем то показалось ей вначале.

– Госпожа, вы в опасности…

– Слушай, придет время, ты все это расскажешь, понял? Тебя в любом случае выслушают – или Четверо, или сам Чародей. Да, спокойной ночи я вам желать не стану – ненавижу лицемерие…

Дверь закрылась, раздался лязг щеколд. Энопл исчезла.

О Боги! И как он все это стерпит?

– Нгнн? Гнннгнн? – промычал Андор.

– Тругг, – процедил Рэп сквозь стиснутые зубы. – Другому человеку нужна помощь.

Конечно же, тролли тоже служили наживкой. После того как Четверо отклонили жалобу Олибино, чародей решил восстановить законность самостоятельно. Здесь, в вотчине Грунф, Смотрителю Востока делать было нечего, и потому он решил прибегнуть к помощи таких вот хитроумных ловушек для преступников.

– Укнг! Гунн-гнуннг!

– Тругг!

Тролль, сосредоточенно вычесывавший комки запекшейся крови из своей бороды, оскалил огромные зубищи в широкой улыбке.

– Жарко здесь, хозяин… Жарко, – проревел он. По всей видимости, он не видел ничего особенного в том, что людей сковала стена. Не поднимаясь со своего места, он принялся стягивать с себя рубаху. Женщина и девушка последовали его примеру.

Да, в загоне действительно стояла жара, однако снаружи температура продолжала падать. Рэп решил, что к утру его конечности превратятся в ледышки.

– Тругг! Нужно помочь другому человеку! Подойди к нему, Тругг!

Тругг поднялся на ноги, но сделал это только для того, чтобы скинуть с себя штаны. Андор вновь принялся мычать.

– Тругг, иди сюда! – закричал Рэп.

Ох, вернуть бы назад свои магические способности…

Интересно, сколько послушников Олибино находилось в предгорьях Мосвипса, ожидая того момента, когда будет предпринята очередная попытка освобождения троллей? Энопл была такой же женой Уослопа, как и Рэп. Она приняла обличье супруги Уослопа, матери обеих его дочерей, и это свидетельствовало о ее недюжинной магической силе. Она, помимо всего прочего, сумела обвести вокруг пальца не только обитателей поместья Касфрель, но и самого Рэпа!

Тролли побрели к колышкам, с тем чтобы повесить на них свою одежду. Этому они научились уже здесь, ибо вольные тролли никогда не носили одежд.

Рэп заорал изо всех сил:

– Тругг!

На сей раз чудище решило-таки подойти к нему. Встав прямо напротив Рэпа, тролль спросил:

– Хозяину… больно? Хозяин застрял? Огромные ручищи схватили Рэпа за талию и потянули его на себя. Рэпу живо представилось, как его тело разрывается на куски.

– Нет, нет! Отпусти сейчас же! Помоги другому человеку! Этому, видишь?

Тругг повернулся к Андору.

– И другой… хозяин застрял?

Тролли, обитавшие во влажных широколиственных лесах, обладали крайне развитым ночным зрением.

– У него во рту тряпка, Тругг. Видишь? Принеси мне эту тряпку.

Тругг послушно направился к Андору, вынул у того изо рта грязную тряпку, и, вернувшись назад, засунул ее в рот Рэпу. Вкус у нее был на редкость мерзкий, Андор залился счастливым смехом.

Тругг легонько наподдал девочке. Вне всяких сомнений, шлепок этот служил проявлением нежных чувств, хотя, будь на ее месте представитель любого другого народа, он лежал бы уже без чувств. Норп поняла, чего хочет от нее Тругг, и легла в дальнем углу загона. Тролль тут же заключил Ург в объятия.

– Гугнуууууг! – промычал Рэп.

– Тругг! – заорал Андор.

Тругг, казалось, забыл обо всем на свете. Он был немногим старше Ург и, похоже, не знал, что в неволе тролли не размножаются. Поведение этой парочки полностью опровергало данный тезис.

Вопрос о кляпе, мучивший Рэпа, решился сам собою – Рэпа вытошнило, в результате чего он вновь обрел дар речи.

– Рэп! – тут же загундосил Андор. – Сделай что-нибудь! Помоги!

– Думаю, он справится и сам, – ответил Рэп еле слышно. Тело вновь пронзила такая боль, что из глаз ручьями потекли слезы. Андор, судя по всему, подобных мучений не испытывал.

Тругг тем временем уложил Ург прямо в центре загона. Сена там не было, но энтузиазм Ург от этого не уменьшился.

Из уст Андора вырвались потоки отборной ругани.

– Что я могу сделать? Она меня оскопила, понимаешь? Я лишился всех своих сил! – Если он пытался расслабить колени, усиливалась боль в плечах, если он пытался, дать отдых плечам, начинало ломить колени. Мерзавка! – Ты не можешь вызвать Джалона?

Нет, этот вариант ничего не давал… Конечно, руки и ноги у Джалона были куда тоньше, но и он вряд ли сумел бы извлечь их из каменного замка. К тому же трансформация могла бы закончиться для него печально – ведь он был заметно ниже импа…

– Волшебство не действует!

– У меня тоже… – Рэп говорил через силу, с трудом превозмогая боль, и от этого голос его звучал как-то по-гномьи. Если Энопл смогла лишить чар даже Андора, значит, они действительно имели дело с очень сильным магом.

– И долго мы будем здесь торчать? – простонал Андор.

– Не так долго, как она думает. Сговор должен был почувствовать всплеск силы. Думаю, в скором времени они будут уже здесь…

Легче от этого им почему-то не стало.

– Тогда нам конец!

– Хорошо бы умереть без особых мучений…

Оба понимали, что Зиниксо этой возможности им не предоставит.

Тругг и Ург все не унимались. Рэп крепко сцепил зубы, чтобы не закричать. Андор рыдал. Время еле ползло. Тем временем порывы страсти, от которых сотрясалась земля, сошли на нет. Пыль стала медленно оседать.

Сколь вынослив человек, чего только он не терпит! Рэп пытался как-то отвлечься от происходящего. Как давно фальшивая Энопл живет в Касфреле? Наверняка не меньше нескольких месяцев. Она еще не знает о том, что Зиниксо узурпировал власть Четверых. Она ждала прибытия настоящего чародея и потому подобно самому Рэпу воздерживалась от использования всей своей силы. Он выдал себя лечением ран Тругга. Взбаламутить так тонкий магический уровень мог только неопытный хилый волшебник.

Поскольку все это время колдунья находилась в этой глуши, она ничего не знала об исчезновении Олибино. Она узнает об этом рано утром, когда попытается связаться со своим господином, ибо в Золотом дворце теперь хозяйничал не кто иной, как сам Зиниксо. Более всего Рэпа поражало то, что Сговор еще не обратил внимания на Касфрель. Ситуация представлялась безвыходной. Тругг поднялся на ноги, приблизился к Андору и, схватив его за талию, пробормотал:

– Хозяин… так и не вылез…

Андор истошно завопил:

– Нет, нет, нет! Ты же меня разорвешь на части! Прекрати!

Внезапно крик прекратился. Рэп не на шутку испугался и хотел было одернуть этого благонамеренного монстра, когда вдруг почувствовал, что боль словно испарилась. Мало того, к нему вернулась его прежняя магическая сила. Он увидел в тонком магическом уровне фигуру Тругга – тот довольно ухмылялся, глядя на него.

Рэп вздохнул с облегчением.

– Простите нас за эту сцену, господин. – Тролль говорил без помощи своего огромного, размером с ботинок, языка. – Госпожа наша – старая дева, и мне показалось, что так она скорее перестанет шпионить за нами. Она уже спит. Я к этому тоже приложил руку. Теперь мы в безопасности.

Тругг извлек Андора из стены и бережно опустил его вниз.

– Боюсь, помощь потребуется и мне, – вздохнул Рэп. Совладать с чарами колдуньи самостоятельно он не мог. Рэп с изумлением взирал на двух Труггов – юного могучего волшебника и огромного несмышленого – пусть и благонамеренного – увальня. – Так, значит, я видел тебя…

– Да, это был я… Что до Ург, то она – моя жена. – Тругг легко извлек Рэпа из стены, не напрягая ни физических, ни оккультных сил. – Они поймали ее, когда я уезжал по делам в Дримуш. Я поспешил ей на помощь и тут же обнаружил эту колдунью. Боюсь, я напугал вашего друга. Андор лежал на полу ни жив ни мертв. Рэп прислонился к стене, разминая занемевшие конечности.

– Ничего удивительного. Ему нужно отдохнуть. – Рэп понимал, что при первой же возможности Андор постарается улизнуть, но он держался в седле куда увереннее всех своих сменщиков. – Мне кажется, имеет смысл вновь одеть на него магический кокон.

– Как скажете, господин, – согласно кивнул тролль, не в силах скрыть изумления.

– Пожалуйста. И еще – называй меня Рэпом.

– Кажется, я понял… На нем последовательное заклинание, не так ли?

– Именно так.

Рэп вновь поразился тому, что в мире существуеттакое количество сильных и опытных магов, знающих не понаслышке о такой редкой вещи, как последовательное заклинание. Тругг прочел его мысль и смущенно заулыбался.

Смеющаяся Ург во второй раз за этот вечер подала супругу рубаху. Норп, уже не делавшая вид, что спит, с интересом наблюдала за происходящим.

– Одевайтесь, слышите? – рыкнул Тругг и тут же вновь повернулся к фавну. – Ты – тот самый Рэп, что отказался от Красного дворца?

– Да… Хотя произошло это, прямо скажем, не вчера. В ту далекую пору Тругг, вероятно, еще не умел ходить.

– Мне говорила о вас мама.

Мама? Боги! Вот почему Грунф решила помочь волшебнику, решившему вызволить рабов – среди них был и ее сын! В то время, как Рэп скрывал свои силы от Зиниксо, Энопл скрывалась от Рэпа, Тругг же таился от Энопл!

– И давно ты в Касфреле?

Волчья морда Тругга приняла умильное овечье выражение.

– Пару месяцев…

Тролль начал натягивать штаны.

– Два месяца ты был рабом?!

Тругг страшно изумился вопросу.

– А что в этом особенного? Не так уж здесь и плохо. Ург была со мной. Еда что надо. Свежий воздух и тяжелый физический труд…

Тролли славились своим спокойствием, однако подобное отношение к происходящему не могло не удивить много повидавшего в жизни Рэпа.

– Да ты же намного сильнее этой Энопл! – воскликнул Рэп, выпрямляя спину. Его безобразно пошатывало. – Почему ты не прихлопнул ее и не ушел с плантации?

– Ммм… Даже не знаю… Не люблю таких вещей, понимаете?

Впервые в жизни Рэп встретился с волшебником, искренне опасавшимся того, что его волшебство может причинить людям вред.

– И ты позволял им избивать себя? Тругг издал непонятный звук, похожий на падение дерева и, пожав плечами, ответил:

– Если мне становилось слишком плохо, я делал свое тело нечувствительным к боли. – Покончив с одеванием, тролль легко – словно ребенка – взял Андора на руки. – Я надеялся, что ей надоест шпионить, и думал, она вот-вот уйдет. Я очень благодарен вам за то, что вы для меня сделали, господин. Теперь, мне кажется, нам лучше оставить ее одну – скоро ею займется Сговор. – Дверь открылась сама собою. – Жена, дочка… Идем. Господин, нам нужно спешить. Пойдем же мы прямиком в горы. Вы составите нам компанию?

– Для этого я сюда и пришел, – ответил Рэп.

Невинные души:

Невинным душам не страшны

Ни камень стен тюремных,

Ни прутья клетки –

Они даруют им уединенье.

Лавлейс. Алтее из тюрьмы

Глава 11 Будет день окончен

1

– Еще кусочек пирога, лорд Ампили?

– Буду очень признателен вам, госпожа.

Пирог оказался на редкость вкусным. Впрочем, ничего удивительного в этом не было – ведь он находился в доме сенаторши Ишипол, известной своим безукоризненным вкусом и пристрастием к разного рода деликатесам. Именно ей приписывалось авторство крылатой фразы: «Единственная необходимая вещь – качество». Ходили слухи, будто среди самых богатых женщин Империи она была третьей, но Ампили относился к сплетням с известным недоверием, видя ее расточительность. Впрочем, он мог и ошибаться. Ее семейству принадлежала пара таможенных застав Великого Южного тракта, сама же сенаторша получила свою должность будучи не кем-нибудь, а маркизой. Соответственно, она не просто никогда не знала нужды, но привыкла купаться в роскоши.

Он сидел на качественном, обшитом шелком диване и попивал качественный чай из очень качественной фарфоровой чашки.

Салон поражал своим великолепием. Лучи зимнего светила, проникавшие в зал через высокие окна, играли на стенах цвета слоновой кости, на ярком красно-коричневом халате хозяйки. Летом она меняла цвета на прохладные – голубой и зеленый. Лорд очень надеялся на то, что она вновь предложит ему отведать кусочек миндального пирога, который буквально таял во рту. Впрочем, он не отказался бы и от шоколадного кекса.

Хозяйка была уже не та, что пятьдесят лет назад, когда она знала толк в альковных утехах. Поговаривали, что к ней наведывались как Эмшандар, так и его отец – но чего только не расскажут злые языки… Говорилось также и о том, что знаменитый портрет нагой натурщицы в маске, висевший в Тронном зале, писался именно с нее, хотя сейчас поверить в это было почти невозможно. Плоть ее усохла, одутловатое лицо покрылось мягкими складками, вызывая в памяти образ оплывшей восковой свечи. Надутые губки, огромные мешки под глазами, в которых уместился бы урожай яблок всего Джульгистро… Ни толстый слой грима, ни изумруды не могли скрыть истины, заключавшейся в том, что Ишипол была по-настоящему безобразной. Третья по безобразности женщина Империи или что-то вроде этого.

– А кто же стал правительницей гардеробной? – полюбопытствовал Ампили с невинным видом, который мог обмануть кого угодно, но только не эту старую каргу.

Ишипол и он были старыми… собеседниками. Именно так – не друзьями, а собеседниками. Он никогда не мог забыть пирогов тетушки Иши. Искусству сплетника он обучался именно у нее. Многие годы эта парочка усердствовала в раздувании скандалов, ниспровержении авторитетов и «выведении на чистую воду». Их сегодняшний разговор мало чем отличался от былых пересудов, хотя нынешнее появление Ампили в салоне сенаторши было для него далеко не безопасным.

– Вы знаете, она изменилась до неузнаваемости! – Ишипол вела речь о расходах на гардероб императрицы. Она то и дело сердито поджимала губы, выражая тем самым свое возмущение происходящим. – В бытность принцессой она не тратила на свои одеяния и гроша и тем доводила служанок до отчаяния. Вы наверняка знали об этом, не так ли? Ну а теперь? Ха! Сумма держится в тайне, но, говорят, она превосходит расходы, связанные с содержанием имперского флота! Еще кусочек? Траур пока не закончился, и носить все эти безумные наряды она пока не может…

– Ну а о ее сестрице вы что-нибудь слышали, госпожа?

Сенаторша презрительно фыркнула.

– Почему я должна ею интересоваться? Такая реакция нисколько не удивила лорда. Ампили уже замечал, что придворные начисто забыли о том, что у императрицы была сестра. Никто не видел ее вот уже несколько месяцев, но факт этот почему-то не вызывал удивления. О ней не вспоминали даже слуги. Судя по всему, сторонники Зиниксо поработали и с ними.

Формальный траур должен был длиться еще несколько месяцев, и это не могло не отразиться на придворной жизни. Ампили устраивало такое положение дел – шпионство, которым он занимался в течение вот уже двух месяцев, в обычных условиях было бы невозможно. Но даже и в этих обстоятельствах он не мог не поражаться продолжительности и успеху своей тайной миссии.

Он уже давно потерял былую осторожность. Ему удалось собрать массу информации о дворе и императоре-самозванце, единственной фигурой, о которой он пока ничего не знал, был Олибино. Исчезновение чародея тревожило лорда более всего. Единственным мирянином, который смог бы ответить на его вопрос, была эта старуха. Он не осмеливался поставить свой вопрос прямо, надеясь, что ему удастся незаметно подвести госпожу Ишипол к нужной теме.

То, что лжеимператрица тратит огромные средства на свой гардероб, не было для него новостью. Ничего иного от Эшии он и не ожидал. Шанди уже получал от него донесения о тратах на гардероб лжеимператрицы. Слова Ишипол лишний раз подтверждали небезосновательность подобных слухов. Вопрос этот не казался Ампили таким уж тривиальным. Если уж Эшия, позволяет себе подобные вещи, то что им следует ожидать от Эмторо? Интересно, кто руководит правительством – самозванец Эмторо или злодей Зиниксо? Насколько самостоятелен ставленник колдуна?

Ампили внезапно вспомнился слух о том, что Двониш готовится к войне с Империей. Если войско возглавит Эмторо, ему придется вести себя так же, как вел себя во время военных кампаний Шанди, если же за дело возьмется сам Зиниксо, он сделает ставку на магию. В случае, если же он сохранил хоть какую-то верность своему роду…

– А вы, мой господин?

Подслеповатые желтые глаза Ишипол уставились на Ампили. Впрочем, она и сейчас видела куда больше, чем видят обычные люди. Она явно хотела понять, что привело лорда в ее салон.

– Я, ваше высочество? Я уже вышел в отставку – заметьте, заслуженную.

– Ходили слухи, будто вы разругались с его величеством… – Морщинистая рука сенаторши вновь придвинула к нему блюдо с пирогом. – У вас вышел какой-то спор.

– Ничего подобного! Разве можно спорить с императором? С ним можно только соглашаться, пусть и без особого энтузиазма.

– При дворе-то вас не видно…

Кусочек пирога едва не застрял у Ампили в горле. Во рту пересохло. Подобные же разговоры он вел уже пару месяцев, и это всегда сходило ему с рук, но провести вокруг пальца Ишипол было невозможно.

Он вздохнул.

– Вы ведь знаете, у меня никогда не было официальной должности. Я являлся советником и – надеюсь – другом Шанди в бытность его принцем. Стоило ему взойти на трон, как он получил в свое распоряжение всю имперскую бюрократию. Вот я и уступил свое место профессионалам, которые, заметьте, куда моложе и энергичней меня. Мы расстались друзьями! Слово «расстались» здесь вряд ли уместно – просто я сложил с себя определенные полномочия, и произошло это по моей просьбе. Так будет точнее. Все как у друзей, вы же понимаете…

– Значит, вы с ним иногда видитесь?

– Разумеется. Конечно, речь идет только о вещах неофициальных, ведь сейчас траур…

– Вы лжете, – перебила его сенаторша. – Он говорит прямо противоположное. Вы исчезли. Вначале ходили слухи, будто вас отправили в Гувуш с некоей тайной миссией, но он положил им конец. Вскоре вас заметили рыскающим по Хабу…

В голову Ампили пришла безумная мысль посвятить Ишипол в великую тайну и рассказать ей о том, что император и императрица, с которыми она встречалась, не более чем самозванцы, что невидимый колдун, не имеющий права колдовать, подчинил себе всю Империю, низверг с тронов смотрителей и захватил древний Свод Правил, но… но эта дорога вела прямиком к кандалам и смирительной рубашке. Он мог бы открыть правду разве что волшебнику, которому, ясное дело, ничего не стоило выведать ее и без его помощи.

– Вы сказали «рыскающим», госпожа? Интересно, в каком это смысле?

– Вы заняты тем же самым и сегодня! – холодно фыркнула сенаторша. – В последний раз мы с вами встречались еще при жизни старого императора, и тут вы вдруг свалились как снег на голову. Мол, проходили мимо и решили заскочить… Вас сюда не приглашали, более того, вы сочли возможным не предупреждать меня об этом визите заранее, верно? Просто поразительно. Сейчас мы поговорим, и вы вновь куда-нибудь запропаститесь, не так ли?

Ампили поднес к губам чашку с чаем, пытаясь выиграть время и пораскинуть мозгами.

– Ваше поведение представляется мне более чем странным, – настаивала сенаторша, вперив в него взгляд.

– Зимой у меня начинают пошаливать суставы. Почти все время я сижу дома и появляюсь в свете только в самых крайних случаях. – Он понимал, что обмануть эту старую ведьму ему все равно не удастся. – Мне говорили, что кожа угря, намотанная на лодыжку, способствует удалению ядов…

Она и бровью не повела.

– Вы рыщете вокруг дворца, задавая людям весьма странные вопросы, однако входить во дворец почему-то опасаетесь. Шанди никак не может взять в толк, что это с вами приключилось. Он сам говорил мне об этом.

– Значит, мне следует встретиться с ним и рассеять все эти подозрения!

– Несомненно. – Сенаторша взяла с чайного столика серебряный колокольчик. – Думаю, долго ждать нам не придется.

Ампили вздрогнул и упавшим голосом спросил:

– О ком это вы, госпожа?

Колокольчик громко зазвенел.

– О наших общих знакомых. – На лице старухи появилась безобразная улыбка. – Эти люди будут просто счастливы препроводить вас во дворец.

Дверь бесшумно отворилась. На пороге появился крупный мужчина, одетый в сверкающие бронзовые латы. За его спиной стояли вооруженные до зубов легионеры. Ампили поставил чашку на стол.

– Ампили! – услышал он знакомый хриплый голос. – Вот мы и свиделись. Давненько я тебя поджидаю.

Ампили, похоже, поработал на славу. Его шпионство явно пришлось кое-кому не по душе, иначе его не пришел бы арестовывать сам легат Угоато.

2

– Наконец-то, – покачал головой Мист. – Я не опоздала, – огрызнулась Тхайла. На Поляне Свиданий они сидели бок о бок в просторной открытой беседке. Наружная ее часть тонула в цветах, внутри же стояли жесткие деревянные скамьи. Ей казалось, что в жаркий летний день это странное сооружение, оплетенное виноградом, теряет всяческий смысл – почему нельзя просто лежать на травке в тени деревьев? По утрам, когда с хмурого неба начинало лить как из ведра, беседка становилась бессмысленной вдвойне. Стекавшие с карнизов потоки воды заливали траву, от стоявшей в воздухе водяной пыли уже невозможно было укрыться.

Три других новичка сидели с более сырой подветренной стороны на безопасном расстоянии от Миста. Их звали Вум, Маиг и Дуф; Мист же по-прежнему величал их Червем, Опарышем и Личинкой. Хотя они и не показались Тхайле такими уж противными, она решила не водить с ними дружбы. Это устраивало и Миста, относившегося к ней, как к своей собственности то ли потому, что он первым познакомился с нею, то ли потому, что он был старше и крупнее других. Если один из трех новичков улыбался ей, он моментально терял свою обычную любезность и становился резким и агрессивным. При других обстоятельствах подобная самонадеянность раздражала бы ее, сейчас же она не обращала на нее ни малейшего внимания – причин для беспокойства хватало и без того.

Шагавшая по Тропе женщина, одетая в шляпку с обвисшими полями и длинный лазурный плащ, была никем иным, как самой госпожой Мирн, собравшей здесь всех пятерых новичков с тем, чтобы приступить к занятиям. В это промозглое утро на Поляне Свиданий кроме них не было ни души.

Пришло время занятий.

Шесть дней Тхайла терпела это мученье – она стала злой и обидчивой, ей было страшно и скучно. Все это время ей приходилось терпеть и Миста. Он показал ей все те места, дорогу к которым ей следовало знать, но не одно из них она не сочла сколько-нибудь интересным. Он пристал к ней словно клещ, не действовали ни намеки, ни уговоры, ни оскорбления, которыми она пыталась прогнать его. Как она ни пыталась увещевать его, он лишь смотрел на нее своими блестящими желтыми как масло глазами, в которых читались боль и неверие. После той первой горькой ночи он решил, что Тхайла только и мечтает, как бы проводить с ним все дни и ночи. Он обещал быть нежнее, грубее, живее, медлительнее, внимательнее, настойчивее – иными словами, в точности таким, как она того пожелает.

Когда же он не пытался убеждать ее в том, что ей надлежит немедленно переспать с ним, его компания представлялась ей вполне терпимой. Он был легок на подъем, довольно остроумен и до крайности ленив, хотя, сидя в своем каноэ с веслом в руках, он мог проявлять настоящие чудеса выносливости. В Колледже Тхайла знала только его. Джайна она видела лишь в день прибытия, всем прочим до нее попросту не было дела. К новичкам в Колледже относились как к неизбежному злу или как к маленьким, еще несмышленым детям. Еще бы! Ведь все здешние обитатели обладали какими-то оккультными способностями – все, кроме новичков.

Тхайла никогда не думала, что в Колледже может быть столько народу – такого количества людей она не видела за всю свою жизнь! Дюжина дюжин, а то и больше! С некоторыми из них она пыталась разговаривать на базаре. Они же отвечали ей неизменным:

«Скоро вам все объяснят». Порой она сталкивалась с неприкрытой грубостью. Однажды двое женщин, к которым она направлялась, так и вовсе решили раствориться в воздухе… Для волшебников все миряне одинаково неинтересны – глупые, неуклюжие, невежественные дети, и только…

Когда она с удивлением сообщила Мисту о том, что здесь нет старых людей, он бросил на нее насмешливый совиный взгляд.

– Кто станет доверять стареющему волшебнику?

Разве волшебникам вообще можно доверять?

Архивариус Мирн, вне всяких сомнений, относилась к их числу. Тхайла считала, что ей скорее двадцать, чем сорок, что она скорее молода, чем стара. Она вошла в беседку и, сняв с себя шляпку, принялась стряхивать с нее воду. После этого она положила шляпку на одну из скамеек и расстегнула заколку своего плаща, всем своим видом выражая крайнее неудовольствие погодой. Ее полные жеманства маленькие пухлые губки чересчур выпячивались вперед, волосы были собраны в огромный высокий узел, от чего взгляд некрасивых карих глаз госпожи Мирн казался еще пронзительнее. Блуза и полосатая юбка свидетельствовали об ее отменном вкусе.

Она бросила плащ туда же, где лежала ее шляпка, и взглянула на своих новых учеников с явным неодобрением – Тхайла и Мист сидели по одну сторону беседки, Вум, Маиг и Дуф – по другую. Новички ответили ей взглядами, полными раскаяния и страха.

Вум – ровесник Тхайлы, вызывал у нее крайнее отвращение. Он то и дело ковырял в носу, сидел разинув рот, тупо пялился на нее. Она знала, что все это он делает специально, она видела это. Он почему-то решил избрать своей жертвой именно ее. Когда же она не могла сдержать своего раздражения или гнева, он страшно радовался. Тхайла решила, что Дар Вума состоит именно в этой способности раздражать окружающих.

Невысокий щупленький Дуф был много младше ее. Он говорил крайне редко и большую часть времени излучал волны панического ужаса. Тхайла жалела Дуфа и считала, что мальчику следовало задержаться дома еще на год-другой. Может, он и обладал неким Даром, но в чем именно он мог состоять, Тхайла не понимала.

По идее, Маиг тоже должен был вызывать у нее жалость, но отсутствующая улыбка, выдававшая в нем слабоумного, и бурные противоречивые эмоции вызывали у нее только тошноту. Дар Маига состоял в умении жонглировать, все остальное его попросту не интересовало. Он мог удерживать в воздухе сразу восемь тарелок или пять ножей. В это утро он попробовал пожонглировать в столовой шестью ножами, но его остановил волшебник, боявшийся, что Маиг может случайно поранить кого-то из присутствующих.

Она подумала о себе – пытавшаяся скрыться от учетчиков Тхайлы, влюбившаяся в неведомого Лииба… Кто такой этот самый Лииб? Где он? Был ли он высоким и плечистым, как Мист? Она почему-то считала, что Лииб совсем не похож на Миста. Не могла же она в самом деле влюбиться в такого человека, как Мист…

Мист, самый старший и самый рослый изо всех новичков, сидел вальяжно вытянув ноги. На нем были узкие алые брюки и роскошные синие сапоги. Несмотря на утреннюю прохладу, его желтая куртка была нараспашку. В отличие от всех остальных он смотрел на госпожу Мирн с победной улыбкой. Руку с плеча Тхайлы он решил не убирать.

– У вас что – война? – с фальшивой веселостью в голосе полюбопытствовала наставница новичков, обведя присутствующих взглядом. – Я ведь могу видеть и затылком, не забывайте об этом… И еще. Мне кажется, что атмосфера заметно улучшится, если вы сядете рядом.

Противный Вум тут же поднялся на ноги и заковылял в сторону Тхайлы. Проходя мимо Миста, он довольно фыркнул. Вум опустился на скамью рядом с Тхайлой и, глядя в потолок, принялся беззаботно посвистывать. Дуф и Маиг тоже поспешили пересесть.

Мирн, похоже, все поняла.

– Ничего, мы сумеем научить вас хорошим манерам, – строго заметила она. – Застегните свою куртку, новичок. В таком виде могут ходить разве что крестьяне…

Мист покраснел и, распрямив спину, принялся застегивать пуговицы. Вум вздохнул и печально покачал головой.

Госпожа Мирн чопорно опустилась на скамейку, не сводя глаз с учащихся.

– Немного позже я ознакомлю вас с теми стандартами поведения, которым вам придется следовать. Неразборчивые связи у нас не приветствуются.

Она с нескрываемым презрением посмотрела на Тхайлу.

Сладкоречивая колдунья была ничуть не привлекательнее раздавленной жабы. Хранительница говорила, что любая девочка может поразвлечься с любым мальчиком, если ей того захочется… Впрочем, таинственная фигура, которую видела Тхайла, могла принадлежать и не ей. Возможно, она встретилась с духом Зла, явившимся для того, чтобы совратить ее… О своей ночной встрече она никому не говорила.

– Вам предстоит научиться очень и очень многому, – продолжала наставница. – Вы узнаете свойства силы, цель создания и историю Колледжа, его работу и структуру, цельную систему закона и долга, возвещанную нам блаженным Киифом тысячу лет назад. Сначала же мы научимся читать и писать. Ваше обучение начнется уже сегодня. Обычно занятия начинаются лишь после того, как количество учащихся достигает шести или восьми человек. Но на сей раз, по причинам особого рода, о которых я не вправе говорить, мы решили приступить к занятиям немедленно. – Ее мутные темные глаза вновь остановились на Тхайле. – Вы – выходцы из обладающих Даром семей. Именно поэтому вы и находитесь здесь…

– Мой дядя Кульф – колдун! – внезапно выпалил Дуф, хранивший до этого гробовое молчание. – Он – аналитик.

– Но ты сам – всего лишь новичок, – отрезала Мирн. – Говорить без разрешения учителя у нас воспрещается!

Дуф смертельно побледнел. Тхайла поежилась, поразившись силе его страха.

– Если ты хочешь о чем-то спросить, подними руку, – заметила Мирн и, уже не обращая внимания на Дуфа, продолжила:

– Каждый из вас узнал какое-то одно Слово Силы и при этом все вы проявили Дар. Для тех, кто не понимает, чем отличаются две эти вещи, я дам краткое наставление. Слушайте меня внимательно – я не привыкла говорить об одном и том же несколько раз! Каждому из нас присущ определенный данный нам от рождения талант. Это может быть, скажем, музыкальный слух. Когда человек получает Слово Силы, его талант существенно возрастает. Степень этого роста определяется двумя факторами. Первый – Дар. Дар – это талант к магии, он передается в определенных родах из поколения в поколение. Мы знаем о многих обладающих Даром семьях. Вопросы есть?

Все пять новичков отрицательно замотали головами.

Вум добавил:

– Я все это и так знаю.

Госпожа Мирн холодно посмотрела на него, но не вымолвила ни слова. Тхайла тут же поняла, что она испытывает к волшебнице примерно такие же чувства, как и к Вуму. И она, и он вызывали у нее отвращение. Вероятно, самым симпатичным участником этой мерзкой компании был робкий пугливый Дуф. Во всяком случае, к нему Тхайла испытывала жалость.

– Второй фактор, – продолжала Мирн, – сила самого Слова. Слова, заученные вами, имеют очень широкое распространение. Каждое из них известно десяткам людей. Мы называем их «Подготовительными Словами». Вы следите за моей мыслью?

Четверка новичков утвердительно кивнула. Все, кроме Тхайлы. Ей не нравилось то, что с ними говорят, как со слабоумными.

Мирн бросила на нее оценивающий взгляд и продолжила свою лекцию.

– Когда Слово известно сразу нескольким людям, его Сила делится между ними, причем доли эти разные. Люди, обладающие Даром, получают большую часть. Можно выразить ту же мысль несколько иначе – они используют свою долю более эффективно. Для подавляющего большинства людей полученное ими Подготовительное Слово практически никак не сказывается на их жизни. Вы же выказали заметный рост своих талантов, что позволило нам прийти к выводу, что вы обладаете Даром.

Год назад Тхайла слышала все это от Джайна. Вум поднял руку так высоко, будто хотел достать до стропил.

– Да, новичок. Я вас слушаю…

– Чем это объясняется?

– О чем вы?

– Они получают большую силу или лучше используют свою долю?

Волшебница недовольно поджала губы, отчего ее и без того маленький ротик стал совсем крошечным.

– Этого не знает никто. Даже Хранитель. Особого значения это не имеет.

– Я так и понял, – удовлетворенно заметил Вум. Тхайла решила, что он не так уж и плох – ведь он пытался вывести из себя их мерзкую преподавательницу. Она вздохнула. С каких это пор она стала такой раздражительной?

– Здесь, в Колледже, – мрачно продолжила Мирн, – мы ведем учет обладающих Даром семей и Слов, которым научены те или иные их члены. Этой работой занимаются как учетчики, так и архивариусы. О нашей иерархии я расскажу вам в другой раз. Помимо прочего, мы знаем множество иных Слов Силы. Разумеется, мы занимаемся и их учетом. Обычно каждое такое Слово известно лишь двоим. Может ли, кто-нибудь из вас объяснить, чем вызвана такая предосторожность?

Тхайла вновь вздохнула и посмотрела на поляну. Дождь лил и лил. И все-таки даже в такую погоду время можно было проводить как-то иначе.

– Ну? Почему их двое, а не один или, скажем, трое? – Мирн явно задевало безразличие слушателей. Она остановилась взглядом на полоумном Маиге, которого подобные вещи не волновали. Уж лучше бы она отпустила его домой, где он смог бы поупражняться в жонглировании топорами… Волшебница разобрала вопрос, что называется, по косточкам, и спросила у Маига, понимает ли он смысл сказанного. Тот утвердительно кивнул, хотя Тхайла видела, что это не так. Должно быть, то же самое почувствовала и Мирн, однако и виду не подала.

– В скором времени всем вам будет открыто другое Слово Силы! – объявила она, внимательно следя за реакцией слушателей.. – Да, Вум, я тебя слушаю…

– Выходит, я должен ждать, когда помрет какая-нибудь старая кошелка?

На сей раз Тхайла зметила раздражение волшебницы – оно походило на молнию, вспыхнувшую в кромешном мраке.

– Не обязательно. Конечно, в отдельных случаях один из участников пары может быть очень старым человеком. Тогда Словом Силы владеют не двое, а трое, понимаешь? – Она прищурилась. – Есть еще вопросы?

Наглый Вум изобразил на лице нечто вроде замешательства и неожиданно смиренным голоском спросил:

– Вы их что – убиваете?

– Конечно же нет! Если ты действительно обладаешь Даром, тебе рано или поздно дадут возможность стать волшебником. За это время третье лицо может умереть естественной смертью.

– А если настоящего Дара у меня нет?

– Тогда ты так и останешься адептом. Адепт – человек, знающий два Слова. Что вы слышали о силе адепта?

Дождь громко барабанил по крыше. Мирн вновь недовольно поджала губки.

– Новичок Мист?

– Это сверхчеловек? – неуверенно предположил Мист. – Он может все?

– Что-то вроде того, – кивнула Мирн. – Конечно, если мы будем сравнивать его с непосвященным. Иногда – в тех случаях, когда адепт обладает ярко выраженным Даром, – он начинает проявлять и оккультные способности. Второе позволяет нам усилить ваш Дар, а вам измениться в лучшую сторону. – Можно было подумать, что все новички имели только одну – худшую сторону. – Вы сможете заняться чтением и письмом. Став адептами, вы – большинство из вас – легко усвоите материал занятий, в противном случае процесс обучения обратился бы в нечто мучительное и бесконечное…

Тхайле не хотелось ни читать, ни писать. Ей не хотелось становиться ни волшебником, ни даже адептом. Она хотела вернуться к Лиибу и к той жизни, которая была у нее похищена.

Мирн внимательно разглядывала ее своими уродливыми грязно-коричневыми глазами.

– Вы можете задаться вопросом – зачем вам все это? Уверяю вас, жизнь в Колледже будет доставлять вам радость, нужно только привыкнуть к ней. Мысль о возвращении к прежнему убогому существованию перестанет посещать вас. Впрочем, скоро и сами вы убедитесь в этом… Завтра полнолуние. – Она сделала небольшую паузу, явно довольная тем замешательством, которое вызвало у всех пятерых учеников ее последнее замечание. – Разумеется, в это время года луна бывает видна далеко не всегда. К счастью, нам не обязательно присутствовать в сам момент полнолуния – день-другой особого значения для нас не имеют. Вечером мы встретимся с вами здесь же. Если погода улучшится, мы отправимся в Теснину.

Сердце Тхайлы сжалось от страха. Мирн тут же нахмурилась.

– Если вы волшебник, вам ничего не стоит заказать нужную погоду, – заметил Вум, которому явно надоело то и дело поднимать руку.

– Я могу это сделать. – Свирепое выражение, появившееся на лице Мирн, говорило о том, что она может сделать и кое-что похуже, если ее доведут до этого. – Но прежде мне нужно получить разрешение Хранителя. Со временем вы поймете, чем вызваны ограничения такого рода. Как я уже сказала, ваше обучение начнется в Теснине. Увидев Теснину в ночь полнолуния, вы поймете, почему здесь оказались, почему и для чего существует Колледж.

– Это что-то вроде посвящения? – тихо спросил внезапно присмиревший Вум.

Волшебница утвердительно кивнула.

– После того как вы пройдете Теснину, многие вещи предстанут перед вами в новом свете, – сказала Мирн. – До этого момента учить вас каким-то практическим навыкам попросту бессмысленно. И все-таки я хочу познакомить вас с некоторыми нашими требованиями… Затем я распущу вас. Можете заниматься чем угодно… – Выразительный взгляд. – Разумеется, в рамках дозволенного моралью…

Струйка гнева обратилась потоком ярости.

– Ну что ж… – вздохнула Мирн, – другие вопросы будут?

– А как быть с девочками? – не унимался Вум. – На четверых мужчин одна девушка!

Тхайла сжала руки в кулаки. На четверых мальчиков одна женщина! Она почувствовала, как рассвирепел сидевший рядом с ней Мист.

Мирн покраснела.

– Со временем ты найдешь себе достойного партнера, новичок, если, конечно, будешь его достоин. Так же, как и во всем Тхаме, здесь, в Колледже, люди живут парами. Здесь тоже рождаются дети. Моногамия и супружеская верность – вот к чему мы стремимся. Беспорядочные связи не поощряются. Надеюсь, вы не забудете об этом. – И вновь ее мерзкие глаза уставились на Тхайлу. – Существует определенный закон, который вы не должны нарушать ни при каких обстоятельствах. Волшебники не могут вступать в брак с волшебниками. Вы должны найти себе партнеров среди мирян, живущих за пределами Колледжа. На то существуют вполне определенные причины, касаться которых я пока не буду. В настоящее время вам запрещается покидать территорию Колледжа, и потому вам надлежит хранить безбрачие. Считайте это нашим требованием. Нарушителей этого закона мы будем строго наказывать. Другие вопросы есть?

– Да, – кивнула Тхайла.

– Новичок Тхайла, я вас внимательно слушаю.

– Где Лииб?

Ротик Мирн стал еле виден. – Кто?

– Я думаю, вы знаете, о ком идет речь!

– Конечно же не знаю!

– Нет, знаете! – закричала Тхайла, вскакивая со камейки. – Я хочу Лииба!

– Сядь!

– Нет! Я хочу Лииба, я хочу вернуть тот год, который вы украли у меня! Я не стану делать ничего, пока не получу его!

– Новичок!

Тхайла разошлась не на шутку. Она уже не могла остановиться. Если бы не злость, она бы давно расплакалась, но плакать перед колдуньей ей совсем не хотелось…

– Я хочу Лииба! – выкрикнула она. – И я никогда не пойду к этой жуткой Теснине!

Она резко развернулась и выскочила из школы.

Луг совершенно раскис. Не прошло и минуты, как она уже насквозь промокла. Оказавшись на Тропе, она изо всех сил припустила к дому.

Тропа сделала два или три поворота, и она увидела впереди знакомый дом. Взбежав по ступенькам, она бросилась внутрь и захлопнула за собой дверь, пытаясь хотя бы так отгородиться от этого страшного мира.

Тогда, только тогда предалась она слезам. Она плакала о своем забытом возлюбленном.

3

Где только не побывала, чего только не пережила в молодости королева Краснегара Иносолан! Она пересекла на верблюдах Зарк. На волшебной колеснице она за одно утро проехала путь от Хаба до Кинвэйла. Она переехала на муле через горы Прогист и оказалась в Тхаме, Проклятой стране, откуда чудесным образом улетела на ковре-самолете. Но все пережитое ею не шло ни в какое сравнение с погоней за королем гоблинов.

Инос не бывала в окрестностях Кинвэйла вот уже двадцать лет, но полагала, что страна за это время вряд ли могла измениться. В течение многих столетий северо-западная часть Джульгистро оставалась одной из самых благодатных провинций Империи. Она славилась росшими на склонах гор садами и виноградниками, крохотными живописными городками, укрывшимися под сенью вязов, щедрыми землями и причудливыми старинными храмами. Теперь же она обратилась в пустошь – выжженную мертвую пустошь. Страна стала совершенно бесцветной – пепел и камень, серые ветви на фоне зияющей пустоты белых небес, черные поля, расчерченные белыми полосками снега. Если они с кем-то и встречались, так это с гоблинскими патрулями, но и тех было совсем немного.

Инос читала книги о войне и ее ужасах. Ей никогда не доводилось видеть такого запустения, авторам этих книг – тоже. Дома, стога сена и сады были сожжены дотла, скот забит. Но неужели все жители этой некогда богатой страны погибли? Наверняка тысячи сумели скрыться от глаз завоевателей. Но надолго ли? Стояла холодная зима, и они в любой момент могли замерзнуть. Мало того, вослед за воинством гоблинов спешил страшный Бог Голода.

Высшее командование Империи знало, что перевалы Пондага следует удерживать любой ценой. Выкурить прорвавшихся из-за хребта гоблинов стоило немалых трудов. Отряды, состоявшие обычно из нескольких гоблинов, совершали свои дерзкие вылазки налегке, угнаться же за ними не могла и кавалерия. Теперь же по землям Империи неслась грозным снежным бураном бесчисленная гоблинская орда.

К счастью, гоблины понимали, что их пленники не смогут передвигаться с такой же скоростью, и им тут же подыскали коней. Вот уже шесть дней они практически не слезали с лошадей. В подобных безумных скачках Инос довелось участвовать лишь однажды – когда она и Азак бежали от войны из Илрэйна в Хаб. Теперь же война шла вокруг них. Тогда Инос была много моложе и имела дело с красным, а не с зеленым племенем. Джинны жалели лошадей, гоблинам же до них не было никакого дела. Когда загнанные кони падали замертво от усталости, их тут же меняли на новых, и безумная скачка продолжалась. К счастью, Кейди была превосходной наездницей. Гэт лучше управлялся с лодками, но пока и он держался молодцом.

Инос, окруженная дюжиной свирепых варваров, несшихся по безжизненной пустыне подобно листьям, гонимым ветром, не уставала поражаться царившим повсюду запустению и разрухе. Холмы сменялись долинами, долины – холмами. Прежний мир исчез. Остались – снег, летящий в лицо, грохот копыт по твердой мерзлой земле, потные загнанные кони, кислый запах дыма, преследующий их всю дорогу.

Их отряд возглавлял ужасный вождь по имени Глазоед, который должен был доставить к Птице Смерти его сына. Трое краснегарцев являлись несущественным дополнением к этой сверхважной персоне. Инос боялась даже думать о том, что сотворили бы с ними гоблины, не будь среди них Кровавого Клюва.

Гоблинская орда неслась по кинвэйлским землям подобно лавине. Ничто не могло устоять перед нею. Гоблины, похоже, уже не встречали сопротивления. Шесть дней бесконечной скачки. Какая армия смогла бы передвигаться с такою же скоростью? Глазоед не терял времени зря, лишь трижды его отряд делал краткие остановки, чтобы довершить содеянное его предшественниками и окончательно уничтожить неведомо как уцелевших импов. Каждая такая схватка длилась не больше минуты, завершались же они уже знакомыми Инос кровавыми варварскими оргиями.

Она знала о свирепом нраве гоблинов, однако не могла понять той радости, которую доставляли варварам насилие и убийства. Их дорога была устелена обугленными и изуродованными трупами. Мужчин и мальчиков гоблины убивали – при этом исключение не делалось ни для кого – ни для больных, ни для младенцев. Последних варвары сажали на кол.

Вначале Инос опасалась того, что подобные картины могут свести с ума ее детей, однако вскоре поняла, что они переносят их легче, чем она сама.

– Их так воспитали, мама, – сказала ей Кейди. – Об этом мне говорил папа. Ничего другого они просто не знают.

– Да. И при этом они следуют каким-то своим законам, – добавил Гэт. – Женщин, к примеру, они не убивают.

Это соответствовало действительности. Женщин и девушек гоблины насиловали. Если те сопротивлялись, их били. Если же женщины брались за оружие, их пытались разоружить – разоружить, но не убить. Судя по всему, у гоблинов тоже был своеобразный кодекс чести.

Инос предложила Кейди переодеться в какое-нибудь мужское платье, на что та поспешила возразить, сказав, что в женской одежде она чувствует себя спокойней.

– Бояться в любом случае нечего, – усмехнулся Гэт. – Ведь они начинают с того, что раздевают свою жертву.

– Может, тебе стоит переодеться девочкой? – фыркнула Кейди.

– Это ничего не изменит, – покачал головой Гэт и густо покраснел.

Они уже привыкли к окружающему. Инос испытывала гордость за своих детей. Кейди, например, смогла изучить гоблинское наречие куда лучше, чем она сама. Гэт же полностью полагался на свой удивительный Дар предвидения и просто-напросто повторял перевод своих фраз, которого на деле не производилось. Как ни странно, этот метод прекрасно срабатывал.

Труднее всего им приходилось по вечерам, когда варвары устраивали костры, пиршества и кровавые оргии. Сколь бы пустынными ни были земли, гоблины неизменно отлавливали нескольких мужчин, чтобы как-то скрасить долгие зимние вечера. Жестокие и безжалостные, они походили на детей – на их злое начало. Инос практически не знала этого края, гоблинам же так и вовсе он представлялся чем-то диковинным. Они часто обращались к ней за разъяснениями – для чего нужна сапожная колодка, что делают с маслобойкой. Удовлетворив любопытство, они, как правило, разбивали заинтересовавшие их предметы.

Глазоед, как и подобает вождю, был настоящим монстром. Его жестокость и неистощимая сила повергали Инос в ужас. Ей показалось, что и гоблины побаиваются своего вождя. Раз или два вождь обращался к Инос с вопросом о том, все ли женщины Краснегара похожи на Кейди. Память о таинственной смерти Легкой Поступи служила лучшей защитой как матери, так и дочери. К ним никто не приставал. Инос могла не прибегать к властным чарам. Впрочем, она не надеялась на то, что так будет всегда.

Юный Кровавый Клюв вел себя достаточно странно. Порой он вспоминал о том, что с недавнего времени стал мужчиной, и тогда во время вечерних игрищ не было гоблина более жестокого и омерзительного, чем он. Порою же он исполнялся кичливости и гипертрофированного королевского достоинства, что вызывало у Глазоеда смех. Бывали и такие дни, когда открывалась другая его сторона – острый ум и желание учиться. Он мог часами беседовать с краснегарцами, задавая им вопрос за вопросом. Он хотел знать, как они попали в Кинвэйл, что они там делали, куда уехал Рэп, для чего Инос хотела увидеться с его отцом… Порой, Инос делала вид, что не понимает его, и тогда гоблин обращался с теми же вопросами к Кейди и Гэту. Больше всего ей не нравилось то, как он смотрит на ее дочь. Пару раз он говорил Инос, что среди жен вождя должна быть хотя бы одна дочь другого вождя.

Первые два дня Гэт сидел в седле как неживой. Однако уже на третий день он почувствовал себя лучше – к нему вернулись обычные спокойствие и уверенность. Ни ему, ни Кейди не доводилось бывать в таких краях – они никогда не видели ничего подобного: холмы, леса, развалины. Их поражало то, что в разгар зимы может быть так тепло – казалось, еще немного, и начнет таять лед в придорожных канавах. Практически весь снег уже стаял – повсюду виднелись черные распаханные поля. Дети оставались детьми и здесь – ими владел дух искателей приключений, чего нельзя было сказать об Инос.

Легкомыслие и беззаботность детей вначале казались ей чем-то противоестественным. Но со временем она привыкла к этому, решив, что Кейди помогли ее романтические идеалы, позволяющие не замечать творящихся рядом с нею зверств так же, как она не замечала краснегарской скуки. И все же Кейди убила человека… Инос как-то спросила, не страдает ли она из-за этого.

– Он ведь плохой! – фыркнула в ответ Кейди.

– Что верно, то верно…

– Значит, он получил по заслугам.

Разговор на этом закончился. Романтическая героиня считает себя вправе разить злодеев. Это ее долг. Говорить о подлинной этике в этих условиях было бы по меньшей мере странно.

Что до Гэта, то провидческий Дар позволял ему не беспокоиться о ближайшем будущем, завтрашний же день его попросту не волновал.

Инос была благодарна судьбе за то, что ее дети оказались такими невосприимчивыми. Вернуться домой они могли только морем, двигались же они в прямо противоположном направлении. Перед ними шла война, за ними следовал голод.. Она решила, что им уже никогда не удастся вернуться в родной Краснегар. О страшном пророчестве, данном Богом Рэпу, она старалась не вспоминать.

Шесть дней бесконечной езды… Пять ночей, проведенных под открытым небом или среди обугленных развалин, защищавших разве что от ветра… Гоблины не боялись холода. Многие из них спали прямо на мерзлой земле. Питались они по преимуществу копченым мясом. Инос боялась не выдержать этой гонки, и тогда ее дети останутся одни посреди этого ада.

Вечером шестого дня, когда отряд Глазоеда перешел через очередной хребет, они увидели внизу широкую долину, залитую морем огней. Инос заметила вдали огромные каменные арки – это был знаменитый акведук Крибура. Крибур находился много восточнее Кинвэйла, дорога до него занимала целых три недели.

Они стали спускаться в долину. Отовсюду слышались хриплые голоса гоблинов, рев скота, крик истязаемых жертв. Размеры воинства ошеломили Инос. Она представляла себе, сколько места занимает обычный легион, варвары же селились куда плотнее импов. Обычный легион состоял из пяти тысяч воинов, здесь таких легионов уместилось бы шесть или семь.

Их появление не осталось незамеченным – возле дороги замигали новые огоньки.

– Шатры! – восхитилась Кейди. – Мам, смотри – шатры!

– Странное дело, – удивилась Инос. – Никогда не слышала, чтобы гоблины жили в шатрах.

– Они в них и не живут, – заметил Гэт. Изумившись еще сильнее. Инос посмотрела в лицо сыну.

– Что-то я тебя не понимаю…

– Это дварфы, мама. Они объединили свои силы.

– О Боги! – пробормотала Инос.

Да, теперь Империю могли спасти только Боги.

4

Инос пару раз виделась с Птицей Смерти во время Лесных Встреч, однако во время них он надевал на себя оленьи шкуры, из-под которых виднелись разве что его исполненныеподозрения глаза. Помнила она и ту давнюю кинвэйлскую ночь, когда он прощался с Рэпом. Гоблин отправился навстречу своей судьбе, сама же она тем же вечером отбыла в Краснегар с тем, чтобы занять королевский трон. Она помнила гоблина зеленым, неуверенным в себе юнцом. Теперь она стала беженкой, он – завоевателем.

Высший свет остановился в выгоревшем дотла амбаре, от которого остались только каменные стены. Возле короля толпились какие-то люди. Внутри пылал огромный костер. По черным закопченным стенам плясали странные тени. Искры взметались до небес. Он сидел на земле, скрестив ноги, на нем была лишь кожаная набедренная повязка. Широкий массивный торс и могучие конечности отливали в мерцающем свете костра темной зеленью. Нижнюю часть лица скрывали необычайно густые для гоблина усы и борода, верхняя часть была сплошь покрыта татуировкой. Глаза Птицы Смерти зловеще поблескивали. Черная коса, перекинутая через левое плечо, доходила ему до пояса.

Рядом с ним возле костра сидело еще четверо гоблинов и пятеро дварфов. На серолицых седобородых дварфах были стальные кольчуги и островерхие конические шлемы. Вообще дварфы заметно ниже гоблинов, однако сейчас, когда те и другие сидели рядом, создавалось обратное впечатление. И плечи у дварфов казались более широкими, но не настолько, чтобы они могли сравняться с Птицей Смерти.

Инос стояла в дверях вместе с другими просителями, пытаясь изобразить на лице вельможный гнев. Ведь она была не кем-нибудь, но самой настоящей королевой! Королю следовало принять ее в первую очередь. Впрочем, сейчас она находилась не во дворце императора, и гнев вряд ли мог помочь ей. Изнуренная долгим путешествием и выпавшими на их долю испытаниями, она еле держалась на ногах. Помимо прочего, она давно не мылась и не причесывалась, так что признать в ней королеву было весьма непросто. Стоявшие неподалеку натертые жиром гоблины страшно смердили. Инос поддерживало разве что присутствие Кейди и Гэта. Дети нуждались в ней!

В полевых условиях союзники встречались впервые, их командирам нужно было о многом поговорить. На страже стояли два советника, гоблин и дварф, постоянно спорившие о том, кого и в какой очередности следует пропускать вовнутрь. Когда обнаружилось, что оба очередных просителя дварфы, гоблину было дозволено пригласить к костру Кровавого Клюва.

Он гордо прошествовал вперед, опустился на колени перед своим отцом и приветствовал его земным поклоном.

Птица Смерти испытующе глянул на сына и, повернувшись к сидевшему справа от него дварфу, что-то сказал. В ответ тот мрачно кивнул. Последовала церемония представления, однако Инос по-прежнему не различала слов – этому мешали варварское произношение, треск костра и шум, производимый расположившейся на отдых гигантской армией. Инос хотелось одного – заснуть и проснуться только через сто лет, как это происходило с заколдованными принцессами в книжках Кейди.

Она посмотрела на стоявшего рядом сына. Его вид ей не понравился – осунувшееся, обветренное лицо, лихорадочный блеск серых глаз. Ему нужно было лежать, он же всю эту неделю протрясся в седле.

– Гэт! В чем дело?

Гэт почему-то стал хмуриться.

– Что? Они просто шутят… Они примут нас как надо…

Инос вздохнула с облегчением.

– Почему же ты тогда так встревожен?

– В самом деле? – Гэт часто заморгал и изобразил на лице некое подобие улыбки. Такой юный и такой ранимый… – Потому что я не могу не тревожиться.

Теперь нахмурилась и она.

– Что это значит?

– Не знаю. Я предвижу дурное…

– Что?

– Если бы я это знал…

Вожди, сидевшие у костра, посмотрели в ее сторону. Судя по всему. Кровавый Клюв успел поделиться с ними новостями. Он поднялся на ноги и с довольной улыбкой отошел от костра. Понять, как относится к услышанному Птица Смерти, было невозможно, дварфы же принялись неуверенно пожимать плечами.

– Иди!

Инос буквально втолкнули в двери, при этом ни о каких формальных церемониях не было и речи. Она направилась к костру, слыша за собой шаги с трудом поспевавших за нею детей. Остановившись перед Птицей Смерти, она изобразила что-то вроде реверанса, решив, что вставать перед ним на колени она не будет.

Глаза Птицы Смерти округлились, что говорило о крайнем его удивлении. Еще бы он не удивился! Если сейчас он промолчит…

Король расхохотался и принялся довольно похлопывать себя по животу.

– Королева Иносолан! Какая радость!

Он говорил на языке импов. Остальные гоблины его не понимали, дварфам же этот язык был знаком.

– Да, кузен, я тоже несказанно рада этой встрече.

Ктэн довольно захихикал.

– Видно, дела с древесиной у вас плохи… Вон ты где меня нашла!

Никогда прежде ей не доводилось слышать гоблинских шуток. Да, Птица Смерти не походил на обычного гоблина. Он был умен, опытен и беспощаден. Его имя – одно из самых кровавых имен за всю историю – вызывало ужас. Инос прекрасно понимала, что на шутку ей лучше ответить шуткой…

– Если этой древесины хватит на то, чтобы сделать стул…

Гоблин кивнул.

– Длинный Зуб! – крикнул он, повернувшись к двери. – Принеси стул для вождя! – Он вновь перевел взгляд на Инос. – Это не Хаб, Иносолан. Пока не Хаб. Где Рэп?

– Не знаю. Это – одна из тех вещей, которые мы должны обсудить.

Гоблин хмыкнул и указал большим пальцем руки на предводителя союзников.

– Генерал Каракс, сын Харгракса. Королева Краснегара Иносолан.

Генерал нахмурился и, поднявшись на ноги, поклонился Инос. Это неожиданное проявление вежливости не могло не растрогать королеву.

– Ваше величество…

Она ответила реверансом.

– Очень рада знакомству с вами, ваше превосходительство. Кузен, позвольте мне представить моего сына, принца Гэтмора, и мою дочь, принцессу Кейдолайн…

Происходящее выглядело более чем абсурдно. Можно было подумать, что они действительно находятся где-нибудь в Хабе! Птица Смерти и дварфы, скорее всего, играли с нею, как кошка с мышкой, хотя до этих самых пор игра оставалась совершенно безобидной.

Она решила продолжить ее, приветствуя полуголых гоблинов и одетых в кольчуги дварфов. Дварфы следовали примеру своего генерала, гоблины же ограничивались едва заметным кивком головы.

После того как Инос был представлен последний вождь, к ней подбежал гоблин с бочонком в руках. Королева благодарно опустилась на него, жалея единственно о том, что она не может сесть подальше от костра.

Гэт вздохнул и еле слышно шепнул ей на ухо:

– Мам!

– Подожди…

Она хотела хоть немного прийти в себя. Птица Смерти обратился к Караксу, перейдя на гоблинский язык:

– Хорошие друзья из Краснегара. Много торговли для гоблинов и дварфов.

– Но почему ее величество решила прибыть сюда? – поинтересовался дварф, посмотрев в сторону Инос. – Она привела с собой армию?

Гоблин, стоявший по левую сторону от царя, перевел слова дварфа на гоблинский язык.

– Я не могу говорить об этом во всеуслышание, – сказала Инос.

– У меня нет секретов от моих друзей из Двониша, – тут же отреагировал Птица Смерти.

– Мама! – прошептал Гэт уже более настойчиво. Инос все так же не обращала на него внимания, бесстрастно глядя на обращенные к ней лица.

– Ваше величество, я очень устала. Возможно, вы, его превосходительство и я сможем поговорить об этом утром? Если вы решите пригласить кого-то еще, я не стану возражать…

– Утром мы выступаем! – рявкнул Птица Смерти, не дожидаясь, когда слова Инос будут переведены на его родной язык.

– Мы можем сделать это еще до рассвета.

Он на миг задумался.

– Сегодня. После пира. – Он улыбнулся, оскалив свои огромные желтые клыки. – Генерал, вы не сможете предоставить даме шатер? Я полагаю, она не откажется и от ведерка воды. Все эти вырожденцы импы страсть как любят купаться.

– Мы будем счастливы услужить ее величеству.

Не успела Инос поблагодарить галантного генерала, как Птица Смерти заговорил вновь:

– Сегодня у нас пир, Иносолан. Ты будешь на нем почетной гостьей. – Вновь блеснули его страшные клыки. – Развлечений там будет море.

Переводчик улыбнулся. Дварфы скорчили недовольные гримасы. Инос внутренне содрогнулась. Когда находишься в Хабе, делай все так, как говорят тебе местные жители…

– Я благодарю вас за приглашение на пир, ваше величество.

Она была свидетельницей уже шести таких пиршеств и потому не сомневалась в том, что ей удастся пережить и седьмое.

– Сына не забудь с собой прихватить! – Тон, которым была произнесена эта фраза, говорил о том, что аудиенция закончена.

Инос – воплощенное достоинство – поднялась с бочонка, благодарно приняв помощь Кейди.

– Как вам будет угодно, ваше величество. Я очень ценю ваше гостеприимство.

Она направилась к двери, чувствуя, что ее пошатывает от усталости и полнейшего нервного истощения.

Гэт был уже тут как тут.

– Мам!

– Да, мой хороший? В чем дело?

Новости, о которых он так хотел поговорить с ней, наверняка были скверными.

Люди, стоявшие в дверях, расступились перед ними. На землю опустилась ясная холодная ночь. Повсюду, насколько хватало глаз, они видели лагерные костры и шатры, гоблинов и дварфов. То и дело слышалось жалобное конское ржание.

Возле них появился невысокий человечек.

– Следуйте за мной, госпожа. Судя по голосу, это был дварф. Инос испытывала к этому народу все большую и большую симпатию.

– Мама!

– Я тебя внимательно слушаю.

– Сегодня они снова будут истязать людей!

– Думаю, да… – вздохнула Инос, стараясь не отстать от провожатого и не потерять его среди этих безумных толп, костров, шатров, лошадей. Несмотря на свой маленький рост, дварф шел так быстро, что за ним было не угнаться. – Мы не можем этому помешать, сынок… И еще… К таким вещам нам, согласись, не привыкать. Постарайся…

– Но, мама! – перебил ее Гэт. – Сегодня я смог узнать одного из этих людей! Боже милосердный!

– И кто же это?

– Император! – пробормотал Гэт. Она схватила его за плечи и повернула к себе так, чтобы видеть его лицо.

– Ты сошел с ума! Откуда тебе это известно?

Мальчик готов был расплакаться на месте.

– Это – тот самый человек, которого я видел на берегу! Император! Я в этом уверен, мама! Они хотят убить его!

5

Далеко к юго-востоку по Великому Западному тракту с бешеной скоростью скакал одинокий молодой человек. Он еле держался в седле от усталости, однако не только не сбавлял скорости, но, напротив, все пришпоривал и пришпоривал своего скакуна. Он находился в дороге уже несколько дней, все же путешествие могло занять и несколько недель.

Вне всяких сомнений, имперские курьеры уже приближались к Хабу со своими страшными известиями, мирное же население знало о происходящем пока только понаслышке. Надвигавшееся бедствие было столь велико, что люди отказывались верить в его реальность. Соответственно, на здешних почтовых станциях человек все еще мог нанять лошадей, чего нельзя было сказать о северных землях.

Сговор его больше не беспокоил, и он нисколько не интересовал волшебников. Возможно, те и продолжали следить за дорогами, но охотились они совсем не за ним.

Это казалось смешным, но о том, что знал он, не ведали даже волшебники! Этого не знал никто! Как странно, что о смерти Шанди знал он один. Когда они пытались уйти от гоблинов, конь Шанди был убит. Улизнуть удалось только Ило. А он знал о том, что гоблины никогда не щадят мужчин.

Теперь подлинным властителем Империи стал двухлетний ребенок.

Ило ехал все дальше и дальше на юг. Стало заметно теплее. То тут, то там пробивалась нежная травка. В Дом Темного Тиса он должен был поспеть к той самой поре, когда начинают цвести нарциссы.

Будет день окончен:

…О, если б знать заранее,

Чем кончится сегодня наша битва!

Но хорошо, что будет день окончен,

Тогда конец узнаем…

Шекспир. Юлий Цезарь, V, I

Дэйв Дункан Поле брани

Пролог

Яростный ветер терзал старый дом на горе, и под его ударами жалобно скрипела крыша, дрожали оконные створки. Тяжелые тучи неслись по ночному небу, играя в пятнашки с луной. В окрестных сырых лесах притаилась весна – в воздухе уже явственно пахло талой водой.

По пустому коридору брела старуха, сжимая в руке слабо мерцавшую свечу, и, прислушиваясь к шепоту духов, тихонько посмеивалась над их радостным ожиданием.

– Приедет он, как же, – ворчала она. – Ну это мы еще посмотрим.

Старуха замолчала – ей показалось, будто она слышит голос живого существа, но звук больше не повторился. Очень похоже на плач ребенка, у которого режутся зубки. А может быть, это солдат? Как, бишь, его имя? Забыла. Все зовут его просто центурионом. Иногда он бродил по ночам, но духи предупреждали старуху, и она успешно избегала встреч с ним, не желая подвергаться опасности.

Сегодня ночью духи ликовали. Скоро приедет, твердили они, герцог, непременно приедет за своей возлюбленной – так распорядилась его судьба. Духи знали об этом уже долгие годы.

А вот сама его избранница еще ни о чем не подозревает. Ах, как она хороша! Прелестна, словно мечта, даже если и мать ублюдка. И как холодна. Пожилая чета знала ее имечко, но, боясь, как бы их не подслушали, называла ее только мэм. А ведь они граф и графиня. Так чем же заслужила молодая леди столь почтительное их отношение? Кажется, где-то у нее есть муж. Не герцог, разумеется. Впрочем, мужья, как известно, никогда не являлись препятствием для любовников. Разве не то же самое было со стариками? Или с центурионом? Духи знают об этом!

Да, молодая леди холодна, но пылкий любовник растопит лед.

«Наконец-то он отправился в путь, этот герцог, – размышляла старуха. – И скоро приедет за своей возлюбленной, ибо такова его судьба, да и ее тоже. Уж духи-то не ошибутся!»

Оконные стекла дрожали под натиском ветра.

Глава 1 Дружба прежних дней

1

Лорду Ампили в жизни не приходилось испытать ничего хуже этого заточения в темнице. Он не знал, сколько времени провел, лежа в холодной зловонной тьме, пока не услышал звон цепей, грохот засовов и не увидел просочившийся сквозь замочную скважину колеблющийся свет. Это пришли за ним, догадался лорд, ну а потом… потом ему расхотелось оттуда уходить.

Возможно, он провел там не больше недели, хотя ему казалось, будто по меньшей мере месяц. Среди непроглядной тьмы и гнетущей тишины лорд, пожалуй, нашел бы удовольствие и в компании парочки крыс, но единственными, помимо него, обитателями темницы были какие-то отвратительные крошечные многоножки. Все его тело, а оно, надо сказать, было не маленьким, нестерпимо зудело. От лежания на голом камне – жалкого пучка гнилой соломы, на которую его бросили, явно оказалось недостаточно – появились пролежни. Ампили не мог точно сказать, сколько раз ему давали пищу, но похоже, его кормили через день, а быть может, только дважды в неделю, и он коротал время, теша себя воспоминаниями о тех пышных банкетах, на которых ему довелось когда-то присутствовать, и мысленно смакуя блюдо за блюдом. Когда же он исчерпал это средство времяпровождения, то принялся перебирать в памяти свои излюбленные блюда, мечтая о потрясающем обеде, который даст в честь своего восстановления при дворе и возвращения к нормальной жизни, если все это когда-нибудь произойдет.

Однако много хуже телесных мук лорда донимали душевные страдания. К лишениям он привык, ибо, будучи советником наследного принца, вдоль и поперек объездил с ним почти всю Империю, неделями не слезая с седла, устраиваясь на ночлег в шатре военного лагеря, а то и вовсе под открытым небом. Он путешествовал по лесам и пустыням, попадал в снежные бураны и морские шторма. Но все испытания не могли сравниться с этой отвратительной тюрьмой. Прежде он знал, по крайней мере, ради чего испытывает лишения, жизнь тогда имела смысл. И даже если война порой казалась ему бессмысленной, всегда оставалось утешение, что он помогает будущему императору изучить свое ремесло.

Интересно, что сейчас поделывает Шанди – император, свергнутый с престола и лишенный всех прав почти сразу же после своего воцарения, одинокий изгнанник, преследуемый всемогущими чародеями. Легат Угоато, арестовав Ампили, не приказал его обыскать, и волшебный свиток все еще лежал во внутреннем кармане камзола. Писать в темноте оказалось труднее, чем лорд ожидал, но все же ему удалось нацарапать предупреждение о том, что он разоблачен: «Не доверяйте моим последующим сообщениям!» Неизвестно только, получил ли Шанди это послание и ответил на него или нет.

Мысленно Ампили снова и снова возвращался к увиденной им ужасной картине. Предсказание сбылось – на Опаловом троне сидит дварф. После трех с лишним тысяч лет Империя пала, и почти никто не знает об этом. Пользуясь своей огромной магической мощью, Сговор не только сумел уничтожить Свод Правил, сместить смотрителей, подменить императора, но еще и скрыть правду от мира. Волшебники, конечно, знают тайну, по крайней мере большинство из них, ведь почти все они примкнули к Сговору, но непосвященные, за исключением крошечной горстки, ни о чем не догадывались. Зиниксо, несомненно, стремился держать в секрете свою победу. Что сделает он с теми, кто знает его тайну?

Ампили как раз и размышлял над этим, когда в замочной скважине мелькнул свет, зазвенели цепи и загремели засовы.

Ослепленного светом фонарей лорда Ампили выволокли из камеры, протащили по коридору, а затем – вверх по лестнице. Когда безжалостные руки наконец отпустили его, он мешком свалился на голый дощатый пол.

– О, к чему такие церемонии? – раздался над ним знакомый ненавистный голос.

Собравшись с силами, Ампили встал на четвереньки и, прищурившись, разглядел пару изящных военных сандалий и блестящие латы над ними.

– Сколько… – прохрипел он, – сколько времени я проторчал в этой конуре?

– Чуть больше суток.

Ошеломленный, Ампили вгляделся в свое отражение на блестящей меди. Лицо, удлиненное изгибом лат, казалось осунувшимся, но бороды не было. Ощупав подбородок, он обнаружил только небольшую щетину. Неужели и в самом деле только сутки?

– Император хочет тебя видеть, – сказал Угоато. – Можешь сам встать?

Невольно застонав, Ампили через силу поднялся на ноги. Глаза его немного привыкли к свету, но в голове гудело. Покачиваясь от слабости, лорд взглянул прямо в ненавистное тупое лицо легата… впрочем, нет, уже не легата. Кираса украшена драгоценными камнями и золотыми инкрустациями, на шлеме пурпурного цвета гребень из конского волоса… Угоато явно получил повышение.

– Мои поздравления. Уж не я ли, часом, послужил причиной этих перемен?

– Отчасти, – мрачно ухмыльнулся новоявленный фельдмаршал. – Мне приказали доставить тебя немедленно, но вот насчет пассажиров ничего сказано не было.

– Пассажиров?..

– Вымыть его! – брезгливо бросил Угоато и, повернувшись, направился к двери.

* * *

Двор все еще пребывал в трауре по Эмшандару IV. Скульптуры и картины окутывал черный креп, в безлюдных залах и коридорах царил полумрак. Если не считать этого, дворец выглядел до жути обыденно. Дварфов нигде видно не было. К счастью, только часовые, секретари да лакеи стали немногочисленными свидетелями того, как лорда Ампили вели на императорскую аудиенцию.

Одеяние, в которое его вырядили, оказалось невыносимо тесным. Камзол он так и не смог застегнуть и вряд ли решился бы сесть, так как что-нибудь наверняка бы лопнуло. Преторианские гвардейцы, сопровождавшие Ампили, не имели ни малейшего подозрения, что служат самозванцу, и, вздумай лорд попытаться объяснить, что император, к которому его ведут, вовсе не Шанди, а принявший его облик принц Эмторо, к его словам отнеслись бы как к бреду сумасшедшего.

Узника провели через огромный пустынный Тронный зал. Фельдмаршал Угоато больше не показывался. Часовые по традиции обменялись парой условных фраз, затем большие двери распахнулись, и Ампили ввели в кабинет.

Эта часть дворца восходила к временам правления XV династии. Тронный зал предназначался лишь для парадных приемов, а кабинет был подлинным святилищем. Множество императоров правили миром из этой комнаты. Полстолетия Эмшандар IV сидел за этим вот серым столом, а последние полгода, когда старик стал сдавать, внук замещал его в качестве неофициального регента. Ему так и не удалось занять это место под именем Эмшандара V, на что он имел законное право.

«Эмторо – наглый обманщик, – подумал Ампили. – И ему известно, что я знаю об этом. Но я останусь верен законному государю. Ни за что не сдамся!»

Двери за ним закрылись. В просторной комнате пахло воском от горевших на письменном столе свечей. Густые тени, обступающие эти золотые оазисы света, не могли скрыть роскошь убранства: чудесную резную мебель, шелковые ткани. В камине тлел торф, и приятная горчинка дымка примешивалась к запаху свечей. Лжеимператор был один. Он сидел за столом, подперев рукой голову, и просматривал одну из тех бумаг, что бесконечным потоком стекаются в, этот центр власти. Через минуту он отчеркнул ногтем строчку, на которой остановился, и поднял глаза.

Это был Шанди!

Мгновение он выглядел усталым и озабоченным, затем знакомая смущенная улыбка приветствия осветила его единственные в мире черты. Он вскочил на ноги:

– Ампи!

Сердце Ампили екнуло, на глаза навернулись слезы. Шанди! Да полно обманываться, тут же опомнился лорд, подлинный Шанди уже с десяток лет не называл его этим дурацким уменьшительным именем. Он обращался так к своему наставнику давным-давно, когда был неуклюжим, одиноким подростком. И никогда потом!

Ампили слегка наклонил голову:

– Ваше вели… высочество.

Лжеимператор поморщился:

– Лорд Ампили… Черт побери! Друг мой, что вам такого наговорили?

Он сделал несколько торопливых шагов навстречу посетителю, затем участливо на него посмотрел:

– С вами все в порядке? Поверьте, это было ошибкой! Я не имел ни малейшего представления, что эти идиоты додумаются засунуть вас в темницу! Разыщите его, приказал я, полагая, что вам нужна помощь! Но представить, что они бросят вас в тюрьму…

– Я чувствую себя так хорошо, как только можно ожидать, ваше высочество!

Самозванец печально и недоверчиво покачал головой:

– Давайте присядем.

Он подвел Ампили к обтянутому тонкой зеленой кожей дивану. Лорд осторожно попробовал присесть на краешек. Пояс сдавил его жгутом. Ткань натянулась, но выдержала. Перевоплощенный Эмторо устроился рядом с посетителем, глядя на него с подчеркнутым состраданием.

– Может, вы скажете мне, что обо всем этом думаете?

Боги! Вылитый Шанди – серьезный молодой человек с заурядной внешностью, разве только тем и примечательный, что силой духа, воспламеняющей темные глаза импа.

– Думаю? – отозвался Ампили. – Вы, видимо, имеете в виду, что я об этом знаю?

Самозванец кивнул. Шанди тоже никогда не тратил слов попусту.

– Вы восседали… Его величество восседал на Опаловом троне, когда пришло известие о смерти вашего… э-э-э… его дедушки. Мы как раз разыгрывали в лицах церемонию его возведения на престол, и тут появился Смотритель Севера и предупредил, что ему…

Ампили продолжал свой рассказ. Он верил и не верил собственным глазам. Пусть и при помощи волшебства, но добиться такого сходства! Глаза, рот, голос… Его воспоминания абсолютно никому не нужны, но, понимая это, он все продолжал и продолжал говорить, описывая, как Смотрители Севера и Запада признали нового императора, а чародеи Юга и Востока так и не явились. Лорд поведал о крушении четырех тронов, о встрече с Рэпом, королем Краснегара, и с Чародеем Распнексом, о бегстве в Красный дворец, а затем на корабль… Старая история – с тех пор прошло уже несколько месяцев. Враг наверняка знает значительно больше.

Во время своего рассказа Ампили с удивлением заметил, что у него есть еще один слушатель – кто-то сидел в голубом шелковом кресле слева и чуть позади него, хотя он мог бы поклясться, что, когда он входил, в комнате, кроме лжеимператора, никого не было. Он бросил в ту сторону быстрый взгляд, но кресло оказалось пустым. Они здесь вдвоем с невероятно убедительным самозванцем. Случайная игра света…

Когда лорд закончил рассказывать, поддельный Шанди укоризненно покачал головой.

– Я догадывался, что ты поведаешь мне нечто в этом роде. Хочешь, теперь я расскажу, как все произошло на самом деле?

– Э-э-э… Да, конечно.

Краешком глаза Ампили снова увидел неясную, едва заметную тень. Но стоило ему прямо посмотреть на голубое кресло, как оно оказывалось пустым.

Император вскочил и принялся расхаживать по комнате..

– С тех пор как три тысячи лет тому назад Эмин учредил Свод Правил, Четверо смотрителей правили миром. Удостоенные этого звания чародеи, обладая реальной властью, стояли за императорским троном, не так ли?

Ампили кивнул. Подлинный Шанди никогда не стал бы расхаживать по комнате во время разговора. Он всегда сидел неподвижно, почти неестественно неподвижно.

– Разве это не ужасное Зло?

– Зло, ваше вели… ваше высочество?

Самозванец остановился, удивленно подняв бровь, взглянул на Ампили, затем пожал плечами и снова принялся сновать по комнате взад и вперед.

– Да, Зло! Если это не Зло, то почему Империи подчиняется не вся Пандемия, а только ее часть? У нас стабильное, процветающее государство, народы же, окружающие нас, пребывают в варварском или даже первобытном состоянии и при этом постоянно воюют между собой. Мы не раз пытались поделиться с малыми народностями преимуществами просвещенного правления, в отдельных местах на какое-то время даже добивались успеха, но всегда ненадолго. И каждый раз нас вытесняли оттуда, несмотря на самую мощную армию и поддержку могущественных и многочисленных волшебников. Да и тех же Четверых, в конце концов. Абсурд, согласитесь! А вся беда в том, что смотрители контролируют официальное использование волшебных сил и средств в политических целях. Но кто может контролировать их самих, а? Естественно, никто! Да они просто играют нами, Ампи!

– Играют нами?

– Явные признаки этой непрекращающейся игры приобрели вселенский масштаб. Четверо забавляются, развязывая войны среди населения планеты, не обладающего магическими способностями.

Единственным смотрителем, на мимолетное знакомство с которым мог претендовать Ампили, был Чародей Олибино. Ведающий имперской армией Смотритель Востока конечно же был заинтересован в военных играх. Однако Ампили сомневался, что трое его коллег тоже имели к ним интерес, но вслух об этом предпочел не говорить.

– Наконец появился человек, увидевший ужасную правду, – продолжал самозванец. Он сделал паузу и, как показалось Ампили, изучал таинственное голубое кресло в тени. – Двадцать лет назад разумный, миролюбивый и благонамеренный молодой человек занял освободившийся в ту пору Красный трон. Вы догадываетесь, о ком я говорю?

– О Чародее Зиниксо?

В памяти Ампили дварф запечатлелся отнюдь не разумным, миролюбивым или благонамеренным молодым человеком, а скорее вероломным и кровожадным безумцем.

– Правильно, Зиниксо. Он стал Смотрителем Запада и решил положить конец этой бессмысленной жестокой резне.

Шанди-Эмторо снова принялся мерить шагами кабинет.

– Чародей Зиниксо был очень молод, а потому остальные смотрители его терпели, полагая, что вскоре он перерастет свой юношеский идеализм и образумится. Когда же они убедились в серьезности его намерений, сплотились и свергли его.

– Я предполагал…

Самозванец печально кивнул:

– Да, им помогали, ведь, даже объединив силы, остальные трое смотрителей не могли восторжествовать над ним, ибо его сторону приняли Боги. Так вот, смотрителям удалось привлечь к своему противозаконному делу зловещего, извращенного волшебника поразительных способностей – выродка из фавнов по имени Рэп. – Он словно выплюнул последнее слово и нахмурился.

– Но ведь Рэп вылечил вашего дедуш… – попытался было вставить Ампили.

– Садист! – закричал Шанди-Эмторо. – Злобный, безумный варвар, который надсмеялся над законом и презрел Свод Правил! Это с его помощью троица смотрителей ниспровергла и лишила законных прав Смотрителя Запада! – Он замолчал и улыбнулся почти застенчиво, словно пристыженный непомерной вспышкой гнева. – К счастью, – через мгновение продолжил он более сдержанно, – Всемогущий остался жив. Изгнанный из Хаба в мир теней и окутанный оккультным покровом, он в течение многих лет втайне копил силы, верный идее принести в Пандемию мир и справедливость. Конечно же Четверо узнали о грозящей им опасности. Те события, свидетелями которых вы стали в Ротонде, не что иное, как их отчаянная попытка навязать прежнюю порочную систему новому императору, то есть мне!

Ампили облизнул губы и ничего не сказал. У этого человека внешность Шанди, и голос его звучит как у Шанди, но подлинный Шанди никогда не стал бы говорить с такой горячностью. По той же причине это не мог быть и вялый щеголеватый Эмторо, как известно, не способный проникнуться страстью ни к кому и ни к чему на свете, будь оно мужского, женского или среднего рода. Кто бы ни скрывался за личиной Шанди – подлинной или поддельной, – очевидно, что это не ее исконный владелец.

– Надеясь опередить реформатора, – продолжал лжеимператор, на минуту остановившись перед камином, чтобы поправить керитские статуэтки на каминной доске, – Четверо поторопились с церемонией возведения на престол, ибо согласия даже двоих из них было достаточно, чтобы признать процедуру законной, и им ничего не стоило навязать мне свою волю.

– Но… – не выдержал Ампили.

– Вы думаете, особа императора священна? – перебил его самозванец. – Думаете, Свод Правил защищает его от волшебства? О, какая наивность! Миллионы людей тысячи лет тоже верили в эту ложь! Нет, император всегда был марионеткой в руках Четверых. Вот почему Распнекс и Грунф поспешно появились в Ротонде. Смотрители Юга и Востока где-то пропадали, пытаясь, вероятно, задержать Всемогущего, пока дварф и женщина-тролль совершают церемонию. Убедившись, что их затея провалилась и у них недостаточно сил для победы, они в отчаянии разрушили четыре трона. Какое надругательство!

«Да, дварф Распнекс допускал такую возможность, по крайней мере так говорил Рэп», – подумал Ампили.

– Нам с женой удалось вовремя спастись бегством, – продолжал Шанди-Эмторо, убыстряя шаг. – Вам и некоторым другим не так повезло. Среди тех, кто попал в их лапы, оказался и мой бедный кузен, принц Эмторо. Понимаете? Чародей, выкравший вас, заколдовал его, и тот выглядел настоящим императором! Более того: как и вы, он сам верил в это. Несчастные! Что бы ни говорил вам Чародей Распнекс, он добивался лишь одного: продлить застарелое Зло, чье время, благодарение Богам, уже миновало. Человек, которого вы принимали за меня, на самом деле был принцем Эмторо. – Горящие глаза снова устремились на Ампили. – Я не виню вас, друг мой, вы оказались жертвой отвратительного обмана.

Шанди?! Сердце Ампили бешено заколотилось. Он почувствовал, как пот струйкой побежал у него по спине. Который же из двух настоящий? Неужели он заблуждался все это время? И предал своего лучшего друга, своего законного господина?

– К счастью, – сказал Шанди, печально улыбнувшись, – им не удалось причинить большого вреда, коварные замыслы потерпели крах. Хоть они и ввели в заблуждение вас и еще нескольких людей из моего окружения, я, как видите, властвую. Четверо все еще на свободе, но придет время, и мы уничтожим их. Они дорого заплатят, и не только за свои собственные грехи, но и за грехи всех своих бесчисленных предшественников за минувшие три тысячи лет. Всемогущий с нами!

Ампили бросил быстрый взгляд на голубое кресло – пусто, но когда перевел глаза на Шанди, в нем снова кто-то сидел.

– Но вы, однако, провели официальную церемонию коронации…

– Вы присутствовали при этом? – На лице Шанди, сменяя друг друга, промелькнули выражения удивления, скуки и бесшабашного веселья. – Да, старый вы хитрец! Допустим, мы ее провели – ну и что с того? Стопроцентная фальшивка, но мне показалось разумным следовать старым традициям, пока народ не привыкнет к новым. Вот и все. А почему бы и нет?

– О, ваше величество!

При этом слове лицо Шанди расплылось в улыбке.

– Зачем понапрасну будоражить людей, ведь не все на первых порах поймут правду. Людей так легко сбить с толку… Да вы сами… Признайтесь, вы по-прежнему уверены, что не заблуждались?

– Вовсе нет, ваше величество!

«О Боги! Какой же я осел! Безмозглый идиот!» Шанди победоносно потряс кулаками у себя над головой:

– Мы победим! Всемогущий с нами, мы его избранники! Нас ждет славное будущее, Ампи, понимаете вы это?! Мерзкая четверка больше не сможет плести свою хитроумную паутину и играть человеческими жизнями, словно в кости. Да будет благословенно наше поколение! Мы увидим, как Империя раскинется до побережья четырех океанов, населяющие ее народы познают благо всеобщего мира! Кстати, а вы и в самом деле встречались с фавном?

– Да, сир.

– И он не… – Шанди стал вдруг очень внимателен. – Он не демонстрировал своих способностей?

– Весьма скромные: наколдовал лишь кое-какие одеяния и говорил, будто он теперь очень слабый волшебник.

Император удовлетворенно хмыкнул и кивнул, словно услышал приятную новость.

– Но можно ли верить его словам, а? Впрочем, не важно. Время покажет.

Ампили с трудом поднялся на ноги. Пояс чуть не перерезал его пополам, и он был счастлив возможности перевести дыхание.

Шанди положил руку ему на плечо:

– Я первым из императоров стану править всем миром! А вы мой ближайший и самый верный друг!

Слезы затуманили взор Ампили. Он никогда не думал, что Шанди способен на столь сильные эмоции. Впрочем, вполне оправданные – больше не будет войн! Настанет всеобщее благоденствие и справедливость! Какая потрясающая, внушающая благоговение идея!

– О, ваше величество, каким же я был ослом!

– Ну-ну, ничего страшного не случилось. Полагаю, правда, вы лишились парочки-другой хороших обедов.

– Хуже! Все это время я распространял слухи об императоре-самозванце! – Он поспешно достал из кармана маленький сверток. – Это волшебный свиток, ваше величество! У подлинного самозванца есть парный к нему.

Шанди выхватил из рук лорда пергамент и торопливо развернул. Лицо его потемнело.

– А он отлично копирует мой почерк, не правда ли?

Ампили всегда считал очень полезным свое умение читать вверх ногами. За миг до того, как Шанди снова свернул свиток, он разобрал послание: «Весьма признателен. Пусть вам сопутствует Добро».

– Какая наглость! Этот низкий шарлатан смеет взывать к Добру!

«Этот свиток – превосходный образчик настоящего почерка Шанди», – подумал лжеимператор и произнес:

– За это можно ухватиться. У вас, лорд, есть хоть малейшее представление, где мы можем его отыскать?

– Нет, ваше величество. Я покинул их всех на корабле. Они намеревались направиться к северному побережью.

– И с тех пор давно уже подались куда-либо еще! Ладно, не важно. Эти люди не могут причинить мне серьезных неприятностей… Они, я полагаю, надеются преуспеть. Вы слышали что-нибудь об их подлых замыслах?

– О да! Они говорили о составлении нового Свода Правил.

– О чем?

Шанди, почти никогда не выказывавший своих чувств, теперь прямо-таки побелел от потрясения.

– О новом Своде Правил, ваше величество. Они надеются привлечь на свою сторону всех… э-э-э… вольных волшебников, суля им новый порядок.

Император круто повернулся и долго не отрываясь смотрел на зловещее голубое кресло. Затем облизнул губы.

– Новый порядок? Это идея фавна?

– Да, ваше величество.

– Еще бы! И что же конкретно он им обещал?

Ампили попытался вспомнить те безумные идеи, что обсуждались на борту корабля.

– Они собираются запретить пользоваться чарами преданности. Ни одному волшебнику, даже смотрителю, не будет позволено подчинять другого своей воле. Надеются сделать волшебство доброй силой в мире…

– Ну-ну! – Шанди пронзительно и резко рассмеялся. – Желаю им удачи! Они вряд ли успеют принести много вреда, мы схватим их довольно быстро. Жаль только моего бедного кузена. Впрочем, когда мы его схватим и ему вернут рассудок, он получит полное прощение. Четверым смотрителям воздается по заслугам. А этот фавн… – Он снова уставился на голубое кресло, так и не закончив своей мысли, но Ампили содрогнулся. – Как будет хорошо снова увидеть вас в совете, друг мой, – через несколько минут сказал император. – Я вас убедил? Не осталось больше никаких сомнений и колебаний?

– О нет, ваше величество, никаких!

До чего же он был глуп – поверил дварфу и фавну!

– Вот и хорошо. А если доведется среди пустой придворной болтовни услышать какие-нибудь подобные подозрения… или недовольство, вы сразу же меня проинформируете об этом, договорились? – И Шанди снова положил руку на плечо Ампили – нехарактерный для него жест.

Аудиенция закончилась; они направились к дверям.

– И не нужно никому говорить о Всемогущем. – Слова прозвучали как приказ. – Вас ждет прежнее жилище в Дубовом дворце, а потом мы вам что-нибудь подходящее подыщем здесь, в Опаловом дворце, – нет-нет, я не имею в виду темницу! Не хочу больше задерживать вас, так как знаю, что мечты о небольшом пиршестве владеют вашими мыслями, особенно после этого досадного недоразумения.

И с таким знакомым лорду Ампили беззвучным смешком император простился со старым другом.

2

Далеко на севере, в долине Крибур у восточной оконечности горного хребта Пондаг, мерцали тысячи лагерных костров. Зимняя тьма, казалось, охрипла от гортанных мужских голосов; треск горящих поленьев смешивался с ржанием коней и стонами умирающих пленников.

Орда гоблинов под предводительством Птицы Смерти объединилась с армией дварфов, руководимой генералом Караксом. Вожди намеревались предпринять совместное наступление к югу, в сердце Империи. За последние две недели союзники уничтожили четыре легиона имперских войск, и теперь поблизости не оставалось более ни единого солдата. Дорога на Хаб была открыта – впервые за вот уже много веков оказалась беззащитной и уязвимой.

В той части союзнического лагеря, где расположились дварфы, беспорядочно раскинулись шатры, гоблины же спали под открытым небом, презирая смехотворные, по их мнению, южные заморозки. Территорию разделяла надвое четко обозначенная граница, так как два этих племени никогда раньше дружбы не водили да и обычаи имели весьма разные. Гоблины откровенно глумились над одетыми в кольчуги коротышками дварфами, интересуясь, быстро ли бегают их маленькие ножки. Дварфов выводили из себя вопли жертв варварских развлечений гоблинов. Союз был очень хрупок.

Поблизости от границы между двумя армиями, в одном из шатров дварфов Иносолан, королева Краснегара, раздобыв ведро ледяной воды, занималась своим туалетом. Так как у нее не было чистого платья, чтобы сменить то, которое она носила уже целую неделю, ей не приходилось надеяться сколько-нибудь значительно улучшить свое отвратительное состояние. Последние силы отнимала удручающая подавленность, какой она еще никогда в жизни не испытывала. Четырнадцатилетние Гэт и Кейди легче, чем их мать, переносили тяготы и усталость, но все трое едва держались на ногах.

В шатре, довольно просторном, но изрядно истрепанном и пестрящем заплатами, мерзко пахло, как и обычно в жилище у дварфов. Полом служила грязная трава, никаких спальных мест не наблюдалось. И все же здорово, что у них есть кров, ибо вечером, вероятно, пойдет снег. В шатре имелся даже маленький тусклый светильник – по меркам дварфов, предел роскоши.

– Ма! – взвизгнула Кейди, брезгливо рассматривая нечто, зажатое между ее большим и указательным пальцами. – Что это?

– Как я полагаю, вошь.

Кейди вскрикнула и, отшвырнув от себя противное насекомое, разрыдалась.

Гэт, ее брат-близнец, который, раздевшись до пояса, в этот момент склонился над другим ведром, вздрогнул и резко обернулся, забыв, что должен стоять спиной к женщинам.

– A y меня к тому же есть блохи, – заметил он, криво усмехнувшись. – Хочешь, поменяемся?

Инос поспешно натянула блузку и крепко обняла дочь. Кейди билась в истерике – вовсе не неожиданной, скорее запоздалой.

– Тише! Тише! – приговаривала Инос. – Слезами горю не поможешь, дорогая.

– Вши! Мама! Вши! Фу-у-у!

– Тише! Не забывай, снаружи стоят стражники. Экая невидаль – вши. В Краснегаре тоже у многих есть вши. И блохи.

– А спорим, мои больше твоих! – сказал Гэт.

– Отстань от нее! – одернула его Инос. – Перестань, Кейди! Ты очень храбрая девочка, моя дорогая, я горжусь тобой. И Гэтом. Так и оставайся такой же храброй.

Кейди, всхлипнув, набрала воздуха и заревела еще безутешнее.

Инос разжала объятия, схватила дочь за плечи и сильно встряхнула.

– Перестань сейчас же! – крикнула она. Широко раскрыв глаза и вздрагивая всем телом, Кейди удивленно замолчала.

– Вот так-то лучше, – снова крепко обняв дочь, заговорила Инос. – Теперь послушай! Не хочу тебя обманывать: нам грозит серьезная опасность, да ты и сама знаешь об этом. А потому все мы должны быть храбрыми. Вспомни о своем отце и постарайся сделать так, чтобы он гордился тобой. Вспомни об Ив и Холи, оставшихся дома, в Краснегаре. Однажды мы вернемся и расскажем им обо всех наших злоключениях. Но нам, скорее всего, не удастся уцелеть, если ты будешь вести себя как плаксивая малышка.

Вряд ли они уцелеют, станет Кейди плакать или нет, – у попавших в водоворот одной из самых тяжелых войн в кровавой истории Пандемии немного шансов выжить, но не говорить же это детям!

Кейди засопела, роняя слезы на плечо Инос. Девочка все еще сильно дрожала, и щека ее, прижатая к щеке матери, была холоднее воды, которой они умывались.

– Вот так-то лучше, – заставила себя улыбнуться Инос. Что еще могла она сказать? – Согласись, настоящие приключения не столь приятны, как их описывают в романах. В реальной жизни, моя дорогая, люди получают раны и умирают, страдают от голода и вшей. Ну а теперь попробуй посмотреть на все с положительной стороны.

– А разве во всем этом есть и положительная сторона? – спросил Гэт из глубины палатки.

Ни дать ни взять Рэп! Когда Гэту удавалось похвастатьсясвоим новым мужским голосом, он звучал удивительно похоже на отцовский.

«Надо не забыть сказать ему об этом», – подумала Инос.

– Да, есть. Во-первых, Птица Смерти наш друг. Он многим обязан вашему отцу и знает об этом.

– Но я убила его племянника, – захныкала Кейди.

– Он получил по заслугам! Не мучь себя, дорогая. Да гоблины, похоже, и не затаили на тебя зла.

Скорее восприняли это как вызов. Кто следующий попробует усмирить девушку-убийцу из Краснегара? Об этом лучше не думать…

– Кроме того, мы, все трое, владеем магической силой, а это большая удача.

– Все трое? – Кейди вытерла глаза и нос тыльной стороной руки. – Моя рапира? Предвиденье Гэта? А ты?

– Сейчас расскажу, – мягко сказала Инос, с облегчением подумав, что истерический припадок у дочери прошел. – В ту пору, когда ваш отец помогал мне изгнать из Краснегара етунов, он наделил меня волшебными чарами: люди не могут ослушаться моих приказаний.

– Почему же тогда ты просто не прикажешь им отправить нас домой? – снова принялась всхлипывать Кейди.

Легко сказать – прикажи! Да гоблины, поняв, что ими помыкает женщина, пришли бы в ярость и не задумываясь убили ее. Впрочем, не стоит объяснять это детям.

– Нет уж, уволь. Мне как-то раз довелось пересекать тайгу зимой с отрядом солдат-импов, с меня довольно! Мы дождемся лета, а затем отправимся домой по морю. И хватит об этом, разве у нас нет других проблем? Гэт, ты не мог бы сейчас заглянуть в будущее?

– Они скоро придут за нами, – сказал Гэт.

Уже полностью одетый, Гэт вертелся рядом с матерью и сестрой, страстно желая, чтобы его тоже заключили в объятия, но боясь признаться в таких недостойных мужчины чувствах даже себе самому. По годам оставаясь еще ребенком, он держался как мужчина в тех обстоятельствах, с которыми справились бы очень немногие представители сильного пола.

В известном смысле оба они, и Гэт и Кейди, были защищены собственной наивностью. Имея они хоть малейшее понятие о том, каков этот мир, вряд ли так хорошо перенесли бы его кошмарное превращение. Единственное угнетало этих четырнадцатилетних подростков – то, что они не дома в Краснегаре.

Инос сняла одну руку со спины дочери и притянула к себе сына, обняв обоих детей сразу.

– Но ты уверен насчет императора?

– Да. И скорее всего, он тоже узнает меня.

– Что значит «скорее всего»?

– Я не уверен. Может случиться по-другому.

– Спасибо, дорогой. Так я скажу Птице Смерти, что его пленник – Шанди?

– Вполне определенно.

Впрочем, чтобы знать это, не нужно быть пророком. Разве смогла бы Инос находиться рядом, спокойно наблюдать, как императора замучают до смерти, и даже не попытаться его спасти?

– Что случится потом? – спросила она.

– Потом они начнут спорить.

Гэт ответил раздраженно: то ли ему не нравилось, что его расспрашивают, то ли он сомневался в последовательности событий.

И об этом можно догадаться, не будучи пророком! Птица Смерти и его ужасные зеленокожие воины, возможно, и предпочли бы замучить венценосного пленника, но дварфы никогда не бросаются стоящим заложником. Спор почти неизбежен. Насколько прочен их союз? Что, если спор перерастет в ссору? Видимо, Гэт пока не мог предвидеть исхода, по крайней мере, Инос поняла, что не сумеет больше ничего из него вытянуть. Жаль, что диапазон его ясновидения ограничивается часом-двумя, а не измеряется днями и неделями.

– Как это гоблинам удалось пленить императора? – фыркнула Кейди. – И почему они не подозревают об этом?

– Понятия не имею, дорогая. Может быть, он командовал каким-нибудь легионом, на который они напали из засады.

Инос боялась строить догадки. Она конечно же знала, что император не стал бы во главе одного или даже двух легионов. К тому же прошло только три месяца с тех пор, как умер старый Эмшандар, и Шанди должен был находиться в Хабе – вступать в права наследования трона. Каким образом он оказался здесь, на северо-западе Джульгистро, за сотни лиг от столицы? Может быть, направлялся в Краснегар? Он предстал Гэту в видении, и Рэп предполагал, что Шанди в тот момент должен был точно так же видеть Гэта. А вдруг император направился за советом к своему давнему другу – волшебнику Рэпу? Но это означало бы, что Рэп не сумел в Хабе встретиться с Шанди, а волшебникам непростительно допускать подобных ошибок. Мысль о том, что могло скрываться за этим, была невыносима.

Снаружи послышался гортанный говор гоблинов, к которому примешивалось невнятное бормотание дварфов. Инос приглашали на пир.

Вожди коалиции по-прежнему пребывали в выгоревшем амбаре, от которого остался лишь каменный остов, но за последнюю пару часов здесь произошли некоторые перемены. Пламя костра в центре ревело еще громче, значительно прибавилось командиров. Сидели они теперь на перевернутых ящиках и бочках, расставленных неровным кругом на загаженном полу, – судя по всему, обычаи дварфов взяли верх над традициями гоблинов. Одетые в кольчуги и полуобнаженные люди чередовались через одного.

Инос почувствовала, что обстановка накалена – оружие исчезло, никто не улыбался. Значит, переговоры шли не гладко.

Ее подвели к свободному бочонку из-под гвоздей. Она оказалась между Птицей Смерти и Караксом. Возможно, это место считалось почетным, но скорее всего, союзники не доверяли друг другу и, недоумевая, почему королева Краснегара очутилась здесь, каждый из них боялся оставить ее наедине с соперником. Для Гэта очистили кусок грязного пола с противоположной стороны костра, куда относило дым. Кейди не была удостоена приглашения, но после короткого совещания ей все же разрешили остаться, велев приткнуться в углу. И то уже хорошо!

Инос подумала, что Птица Смерти выглядит усталым, хотя татуировка, сплошь покрывавшая его лицо, не позволяла знать это наверняка. Руки, ноги и все грузное тело короля гоблинов лоснились от жира, и до нее постоянно доносился прогорклый тошнотворный запах излюбленной гоблинской мази. В зловещем молчании Птица Смерти шумно грыз мясную кость.

Генерал дварфов оказался старше, чем она себе представляла. В его серой бороде серебрилась седина, а грубо вытесанное лицо, похожее на растрескавшийся от ветра песчаник, покрывала сеть мелких морщин. Он был угрюм даже для дварфа и вел себя за столом ничуть не лучше Птицы Смерти.

Как, впрочем, и сама краснегарская королева. Она вяло откусывала мясо от своего куска и вытирала рот рукавом, а руки о платье. Костер, потрескивая, выбрасывал искры в ночное небо. В этой компании разговаривали очень мало, а если такая необходимость у кого-либо возникала, то гоблины беседовали друг с другом через головы сидящих по соседству дварфов и наоборот. Одной из причин был языковой барьер, но недоверие тоже играло свою роль. Инос вновь усомнилась в том, что эта странная коалиция надолго.

Боже! Как она устала! Ныла каждая кость. Шесть дней в седле!

Один за другим обедающие принялись бросать объедки в костер. Инос с облегчением последовала этому примеру. Затем тщательно облизала и вытерла о платье пальцы и стала ждать начала главного испытания.

Ей очень хотелось получше видеть Гэта, который, предвидя события на час-другой вперед, мог бы подмигнуть ей, когда нужно, если бы не костер между ними. Скоро королеву спросят о ее миссии. Признание, что она вмешалась в эту свалку по чистой случайности, оставило бы ей слишком мало шансов для торга.

Наконец Птица Смерти рыгнул, отшвырнул свою кость и бросил быстрый взгляд на Каракса.

– Начнем беседу?

Дварф сурово насупился, как это умеют одни только его соплеменники.

– Только вместе.

– Мы же договорились, что вместе.

Птица Смерти говорил по-гоблински, но при желании сумел бы прекрасно изъясняться на языке импов, хотя у него так и остался етунский акцент, приобретенный им много лет назад в команде Тана Келькора.

– Но сначала я хочу выслушать королеву Иносолан, – сказал Каракс.

Гоблин пожал огромными плечами:

– Говори, женщина. Зачем ты здесь?

Инос набрала побольше воздуха. Она решила по мере возможности придерживаться правды, считая, что если попробует солгать и ей не поверят, то у нее не останется шансов спасти Шанди.

– Ваше величество… Ваше превосходительство… Я думала, что оказалась здесь случайно, но, как теперь полагаю, это не так.

Она могла адресоваться одновременно только к одному из собеседников и видеть только одно лицо.

– Скажи, где Рэп! – отрубил Птица Смерти, словно не слышал ее слов.

– Он отправился в Хаб.

– Когда?

– Приблизительно три месяца назад.

– Зачем?

Инос повернулась к дварфу:

– Мой муж волшебник.

– Я знаю.

– Он говорил с Богами и получил предупреждение о гибели Империи. Да и сам он тоже предвидел большое несчастье.

Птица Смерти хрипло усмехнулся и перешел на язык импов:

– Что ж, его предсказанию можно поверить.

– Нет, речь шла не о том, что ты имеешь в виду. Опасность, о которой его предупредили, оккультная; она в равной мере угрожает как импам, так и гоблинам и дварфам.

– Он говорил мне. Это старая новость, Иносолан, – скептически хмыкнул гоблин.

– Но может быть, как раз сейчас она к месту. Тысячелетие еще не наступило.

– Довольно о волшебнике, – пророкотал Каракс. – Не увиливай от ответа. Зачем ты здесь?

– Между краснегарским королевством и домом моей тетушки в Кинвэйле существуют магические ворота. Я прошла сквозь них, и воины Птицы Смерти случайно захватили меня в плен.

Дварф хрипло откашлялся и сплюнул в костер:

– Только и всего? Ну что ж, вы подданные Империи, а значит, шпионы или стали бы ими при первейшей возможности. Сейчас мы прикончим мальчишку, а потом отдадим вас с девчонкой солдатам.

Инос очень надеялась, что это только начало торга, хотя прекрасно знала, сколь подозрительны и недоверчивы дварфы. Она повернулась к Птице Смерти, чтобы увидеть его реакцию.

– Мой муж был тебе когда-то добрым другом.

– Давно. Ради него я много раз щадил ваш город, удерживая нашу молодежь, рвавшуюся овладеть им для забавы. А что случилось с Легкой Поступью?

Его треугольные глаза сверкнули холодно и раздраженно.

– Он пытался изнасиловать мою дочь. Дочь волшебника! Разве это не глупо?

Гоблин обнажил белые клыки, и отнюдь не в улыбке:

– Нет, он не делал этого. Твой сын сам отдал ему девицу на ночь, чтобы скрепить договор, и о насилии не может быть речи! Твой сын знал, что у нее есть волшебный клинок, который нельзя увидеть, если она этого не пожелает. Он обманщик и убийца.

Сердце Инос забилось чаще. Она чувствовала, что пот течет по ее лицу. И виной тому был вовсе не жар костра.

– Но мой сын не обещал, что его сестра добровольно покорится. По условию твой племянник должен был сам укротить девушку. Но он проиграл.

– Из-за волшебства! Может быть, пусть попробует кто-нибудь еще? Но девица будет без меча!

В ответ на угрозу Инос сжала кулаки и бросила с вызовом:

– Как тебе хорошо известно, Рэп – могущественный волшебник. Если кто-либо из вас попробует обидеть его дочь, ты, Птица Смерти, за это ответишь. Или ты не боишься мести волшебника?

– Нет, не боюсь!

Гоблин поскреб щетину на подбородке и взглянул поверх ее головы на дварфа.

– У меня есть предложение, генерал. Сегодня ночью один из нас возьмет дочку, а другой – ее мать. Какую из них вы предпочтете? Вам выбирать. А потом солдаты позабавятся со всей семейкой.

Каракс помрачнел еще больше.

– Я думаю, что мы еще не все услышали.

– Да, не все, – быстро подтвердила Инос. – Ваше величество, прикажите привести человека, которого вы приберегли для вашей забавы. – Жуткое сборище поплыло у нее перед глазами, и она испугалась, что потеряет сознание. – У меня… у меня есть для вас сюрприз.

Если Гэт ошибся, то не слишком приятный сюрприз ожидает ее саму.

Птица Смерти изучающе поглядел на Инос, затем обернулся и пролаял приказ. Ему известно о рапире Кейди, и он не боится Рэпа. Этому могло быть только одно объяснение: у него на службе состоят волшебники. Неужели орды гоблинов – грабителей и убийц – заручились поддержкой оккультных сил? Уж не это ли огромное несчастье предвидел Рэп? Пожалуй, сами Боги не способны вообразить что-либо ужаснее!

– И позвольте моему сыну подойти ко мне, – добавила она.

На мгновение ей показалось, что гоблин откажет, но он отдал приказ.

Инос услышала смех – Гэт обходил костер, спотыкаясь босыми ногами о валявшийся повсюду мусор. Одетый лишь в куцые изодранные гоблинские штаны, он казался невообразимо худым, неуклюже долговязым и до нелепости бело-розовым в этой компании. Его появление впервые за эту ночь объединило дварфов и гоблинов: все они смеялись.

– Сядь возле меня, – сказала Инос сыну, но Гэт стал позади нее, тесно прижавшись к ее мехам. Возможно, он замерз или просто чувствует себя за материнской спиной в большей безопасности. Гэт стиснул рукой плечо Инос. Хорошо, если он всего лишь хочет ободрить ее, а не предупреждает о грядущем несчастье.

После короткого замешательства появились два рослых гоблина, тащивших упиравшегося пленника. Руки его были связаны за спиной, одежда свисала лохмотьями, а отросшая в плену борода, перепачканная запекшейся кровью и грязью, скрывала лицо. Его толкнули вперед, к ногам Птицы Смерти. Он слегка изогнулся, чтобы смягчить удар о землю плечом, и застыл неподвижно.

Инос думала, что ее сердце сейчас разорвется – так сильно оно билось. Неужели это жалкое существо – именно тот человек, которого она ожидала увидеть?

– Ну? – нетерпеливо поторопил Птица Смерти. – Что там у тебя за сюрприз? Может, ты первая готова начать нашу любимую забаву?

– Поднимите его, – с трудом выдавила она из мгновенно пересохшего горла.

Король гоблинов сделал знак, и пленника поставили на колени.

Сначала пленник увидел Гэта, и у него от неожиданности вырвался крик, глаза удивленно распахнулись. Затем он взглянул на Инос, и она заметила, как смертельное отчаяние в его глазах постепенно сменяется шальной надеждой.

Последний раз они встречались в ту пору, когда ему было десять лет. Инос ни за что бы не узнала его, но он ее узнал.

Она решила не подниматься со своего места, ведь все равно невозможно сделать реверанс перед человеком, стоящим на коленях, а просто улыбнулась ему, давая понять, что ей известно, кто он такой.

– Принц крови… Ваше превосходительство… Перед вами его величество Эмшандар V – император Пандемии.

Птица Смерти посмотрел направо и прорычал:

– Так, Медленный Бегун?

Старый гоблин, который расположился через четыре или пять человек от своего короля, ковырял в зубах палочкой. Он сплюнул и подтвердил:

– Да, это так. – И остался сидеть на месте, продолжая орудовать своей зубочисткой.

Каракс пробормотал что-то про себя и обменялся взглядами с одним из дварфов, сидевшим слева от него. Итак, здесь присутствовало как минимум два волшебника.

Связанный Шанди покачивался от слабости, глаза его блуждали, волосы перепутались, но казалось, он вполне владеет собой.

– Вот мы и снова встретились, Птица Смерти. Когда виделись с тобой в последний раз, у тебя было другое имя, да, пожалуй, и другое лицо.

Гоблин опять показал свои клыки. Его щеки под татуировкой от злости из зеленых сделались бирюзовыми. Он попал впросак в присутствии своих союзников и совета старейшин.

– Объясни, имп! – грозно проревел он.

Инос была восхищена мужеством пленника. Минуту назад он, должно быть, думал, что вскоре умрет в муках. Теперь же едва мелькнувшая надежда на спасение распрямила его плечи и заставила выше поднять голову. Пленник преувеличенно вежливо улыбнулся сидевшим перед ним захватчикам.

– Нам лучше бы побеседовать без лишних свидетелей – вы, я и генерал. И королева Иносолан, конечно. Я принес новости, которые вы должны услышать.

– Ты еще ставишь условия?!

Гоблина трясло от ярости, пальцы его сжались, напоминая когти хищника. Он, казалось, готов голыми руками разорвать пленника на куски.

– Я знаю, что ты вовсе не глуп, гоблин.

Шанди оглянулся на озадаченное собрание. Похоже, очень мало кто из присутствующих понимал, что происходит. Темные глаза императора снова устремились на Птицу Смерти и Каракса.

– Не всем здесь можно доверять.

– Клянусь Богами, я своими руками спущу с тебя шкуру!

– Возможно, только ты успеешь сделать это и потом.

Грязный, измученный и связанный оборванец явно побеждал в споре. Еще раз улыбнувшись, он сказал:

– Я император. Ты знаешь, что в Совет Четверых входит теперь и пятый член – обыкновенный смертный, а не чародей. Кто он – тебе известно. Повторяю, что принес вам вести, которые вы оба обязаны внимательно выслушать и обсудить, а уж потом решайте, как поступить со мной. И можете быть уверены в том, что я скажу правду.

Зубы Гэта вдруг перестали стучать, и он облегченно вздохнул за спиной у Инос. Дела, кажется, обещали пойти на лад в течение следующего часа или двух.

3

В тысяче лиг к югу полная луна повисла над предгорьями великой горной цепи Мосвипс. Близился рассвет, и черноту ночного неба понемногу разбавлял жемчужно-голубой оттенок, однако для верховой езды все еще было недостаточно светло. Тропа в долине Фрелкет извивалась, бежала через сосновый лес, все ближе подступая к журчащей речке. Дорога не была слишком крутой, но сильно заросла, так как путники редко посещали здешние места, и лошади то и дело спотыкались об острые камни, вздрагивали от боли, когда за их шкуру цеплялись молодые побеги колючего кустарника.

Сговор – доселе невиданное величайшее собрание волшебников Пандемии – остался далеко позади. А впереди вздымались горы. Пока деревья милостиво скрывали от глаз их неприступные вершины, но время от времени Рэп замечал, как призрачный звездный свет отражается от ледников на вершинах скал. Каменная стена, казалось, загораживает полнеба.

Рэп злился на свою дрожавшую от страха лошадь, которую приходилось постоянно понукать. Если она сбросит его с себя и он сломает шею, то, пожалуй, получит по заслугам, думал он, но все-таки не решался воспользоваться магией, чтобы успокоить лошадь или разведать дорогу, так как боялся выдать свое местонахождение Сговору. К счастью, Тругг, как и все тролли, прекрасно видел в темноте. Он и возглавлял их маленький отряд, поминутно успокаивая животных и помогая им преодолеть препятствия. Путешествие было крайне опасным, но беглецы шли на риск, надеясь выиграть время. Оккультная сила тролля была так велика, что даже на таком близком расстоянии Рэп едва мог уловить легкий отблеск в магическом пространстве.

Тругг бежал сбоку от лошади, на которой восседала юная Норп, с такой легкостью, словно мог двигаться подобным аллюром сколь угодно долго. Девушка тоже держалась поразительно хорошо, а ведь ей почти наверняка никогда в жизни не приходилось сидеть в седле. Лошади не любят троллей: то ли пугаются отталкивающих лиц, то ли – и это больше похоже на истину – животных раздражает их мускусный запах. И уж что совершенно точно, ни одна лошадь не сможет ожеребиться, если потаскает на себе невообразимо тяжеленного Тругга или даже Ург, которая бежала сейчас позади своего мужа.

Андор замыкал кавалькаду, не переставая браниться вполголоса. Он прекрасный наездник, но далеко не герой. Лошади передавался его страх, и она доставляла куда больше хлопот, чем лошади Рэпа или Норп.

Восток медленно розовел, и тропу стало видно лучше.

Но вот она нырнула в скрытый под шатром нависших ветвей брод – пенистый приток, бурля, бежал по гальке, прокладывая себе путь к Фрелкету. Тругг остановился, по икры погрузившись в ледяную воду. Его спутники придержали коней, которые сразу же потянули морды к воде. Для разгоряченных животных вода была конечно же слишком холодна, но использовать волшебство, чтобы отвлечь их от этого опасного занятия, – сущее безумие. Не оставалось ничего иного, как довериться троллю, у которого, вероятно, были веские причины остановиться именно здесь.

Тругг тяжело дышал, и длинный язык свисал у него изо рта, как у собаки, его массивный торс полностью укутывала мешковина, но на мгновение в магическом пространстве показалось его отражение – гора мускулов и физиономия со свирепой ухмылкой. Тролль послал Рэпу мысленное сообщение:

«Сворачиваем здесь, сэр».

– Я думал, что тропа ведет немного дальше, – вслух отреагировал Рэп.

«Так и есть, но мы двинемся напрямик».

От предложения тролля идти напрямик через Мосвипс кровь стыла в жилах, но все же это лучше, чем попасть в лапы членов Сговора. Кроме того, утром за ними наверняка пошлют самую что ни на есть обычную погоню. Собаки потеряют след беглецов в воде, а вот легионеры, скорее всего, отыщут отпечатки лошадиных копыт на другом берегу. Значит, имело смысл оставить тропу.

«Я отгоню лошадей вперед», – добавил Тругг.

Хотя все три лошади имели в холке по меньшей мере по два с половиной аршина, рядом с Труггом они выглядели как пони. Тролль легко снял с седла и поставил на землю Норп – девушку юную, но уже достаточно крупную.

Если три тролля могут стоять босиком в ледяном потоке, то сможет и он, подумал Рэп и соскользнул с седла. Ледяная вода тут же дошла ему до колен и с убийственной быстротой заполнила сапоги, заставив зябко поежиться.

– А теперь снимите с меня наконец это чертово заклятье! – выкрикнул Андор, явно не собираясь спешиваться.

Он принялся требовать избавления, едва покинув Касфрель, желая поскорее улизнуть от всех грядущих трудностей и опасностей. Впервые за последнее столетие Рэп не мог вызвать на его место соратника, так как нельзя было произносить древнее заклятие, находясь в пределах досягаемости колдуньи Энопл.

– Я не могу рисковать, – сказал Рэп.

– Но если вы бросаете лошадей, я вам больше не нужен! Дарад куда лучший, чем я, пешеход.

Андор забыл добавить, что Дарад к тому же и посмелее. «А если уж быть точным, – подумал Рэп, – то Дарад просто слишком глуп и до мозга костей етун, чтобы чего-либо бояться».

– Знаю, но, отпустив тебя, я потревожу магическое пространство. Кстати, не уверен, что это вообще мне по силам.

– Тогда Тругг?

– У него бы получилось, – согласился Рэп, – но все же и это рискованно.

– Но он освободил тебя!

– Да, только не забывай: несколько часов назад! Теперь Сговор уже наверняка обо всем проведал и ищет нас.

Очень странно, что приспешники Зиниксо еще не явились. Может быть, они тайно наблюдают за ними да посмеиваются, выжидая подходящий момент, но с тех пор как беглецы покинули Касфрель, не было заметно никаких признаков волшебства. Энопл, должно быть, еще спит и не ведает, что ее пленники скрылись, а ей самой угрожает точно такая же опасность, как и им.

Тругг дошлепал по воде до лошади Андора и осклабился. Если принять его кривую усмешку за угрозу, то можно просто рехнуться от страха. Однако, несмотря на свои чудовищные челюсти и бычьи мышцы, гигант был кротким, как кролик.

– Ты… хочешь нас… покинуть?

Умей лошадь говорить, она, пожалуй, издавала бы звуки, подобные нечленораздельной речи тролля.

– Нет! – мгновенно сдался Андор.

Он соскользнул с седла и споткнулся о гальку. Огромная лапа Тругга молниеносным движением удержала его от падения.

Рэп ослабил подпруги и завязал сзади поводья своей лошади, чтобы она не поранилась. Дрожа от ледяной воды, он подошел к лошади Норп и проделал то же самое.

Тругг в этот момент сдавленно заурчал, точно лев за едой.

– Что случилось? – визгливо спросил Андор.

– В магическом пространстве идет борьба, – сказал Рэп. Он не сумел разглядеть подробностей. – Что там, Тругг?

«Хозяйка проснулась. Ох и задаст она им работы! Ого! Ты видишь?»

– Кое-что. – Рэп повернулся к Андору. – Сговор пытается подчинить своей воле Энопл, но она не сдается.

– Но она проигрывает? – спросил Андор.

– В конце концов, конечно, проиграет. Это все равно что пытаться связать веревкой человека, в руках у которого меч… Но все же она задержит их на время. – Рэп едва заметно вздрогнул, так как шум борьбы усилился. – О, Энопл прямо настоящая шаровая молния! Впрочем, ей ничто не поможет.

– А когда они скрутят колдунью, она приведет их к нам?

– Возможно, – сказал Рэп.

Весьма вероятно, считал он, что Сговор сумеет переподчинить сторонницу Олибино и она будет обязана сотрудничать с Зиниксо. Быть может, это произойдет не сразу или придется препроводить несговорчивую колдунью к своему господину.

Энопл очень стара, и узурпатор скорее всего предпочтет отнять у нее и передать кому-либо другому ее Слово Силы, а саму колдунью затем убить. Но куда больше Рэпа беспокоило то, что Сговору уже стало известно о других волшебниках в этих краях – о Тругге и о нем самом. Сомнительно, что отряд вербовщиков Зиниксо удовлетворится Энопл, разве что их наблюдатели не слишком удалялись от Касфреля.

«Освободить вашего друга, сэр? – спросил Тругг. – Пока стоит такой гвалт, это не опасно».

– Хорошая мысль, – одобрил Рэп.

Со слабым магическим щелчком заклятие соскочило с Андора. Он только и успел воскликнуть: «Ах!», растворяясь в мерцании следующего волшебства. Его одежда затрещала по швам, так как в ней материализовались внушительные формы Дарада. Оказавшись по щиколотку в ледяной ванне, етун разъяренно зарычал. Лошади шарахнулись в стороны, а дочь и жена тролля испуганно вскрикнули.

Дарад был велик даже для етуна – гигант с льняными волосами, весь в шрамах и татуировках. Хоть Рэп как-то заменил ему передние зубы, за истекшие двадцать лет он снова порастерял их, и теперь, оскалившись, как голодный волк, раскинув огромные ручищи и оттопырив едва прикрытый лопнувшим тряпьем волосатый зад, он пошлепал по воде, чтобы обнять своего старого друга. Никто не стал бы утверждать, что у Тругга приятная наружность, но рядом с Дарадом он казался чуть ли не красавцем.

– Рэп! Ах ты, старый негодяй!

Рэп принялся судорожно хватать воздух ртом, когда его сдавили в медвежьем объятии и рывком подняли над землей. Левый сапог, тяжелый от воды, свалился с ноги, да и правый собирался последоватьза ним.

– Как в старые времена! – ликовал Дарад. – У тебя трудности, и ты посылаешь за мной, верно?! Нужно размозжить несколько голов, так?

– Опусти меня! Спасибо! Теперь познакомься: господин Тругг, госпожа Ург и…

О Бог Дураков! Дарад зверем смотрел на тролля. Рэп никогда не предполагал, что забияке Дараду свойственны расовые предрассудки, словно рабовладельцам-импам в Касфреле. Впрочем, мозгами он никогда не мог похвалиться, и если собирается обращаться с волшебником как с недочеловеком, его ждут неприятности.

– Не такой уж он большой, – прорычал Дарад. – Умеет драться или из маменькиных сынков?

Тругг свирепо ощерился:

– Попробуй!

Он расставил руки и по-бойцовски пригнулся.

– Прекратите! – закричал Рэп.

Он нашел свой сапог и пытался его надеть. Битва в магическом пространстве разгоралась все ожесточеннее, явно приближаясь к развязке, так как Сговор ввел в дело огромные силы.

– Давайте отложим домашние распри. Пошли, пока я окончательно не замерз. Ург, Норп – это Дарад. А теперь вперед! Тругг, пугни-ка коней, а потом возглавишь отряд.

Дарад – убийца-садист с мозгами крокодила и преданностью бультерьера – надежный спутник в трудных обстоятельствах. Конечно, он бессилен против волшебства, но очень пригодится, если в погоню пустятся легионеры. И уж совсем кстати будет старый негодяй, встреться они с медведями.

4

А в Крибуре Гэт в кромешной тьме шагал по лагерю дварфов, помогая Кейди обходить препятствия: натянутые веревки шатров, канавы и кочки. Инос шла следом за ними. Дорога доставляла им меньше хлопот, чем стражникам, не считая тех, у которых были фонари. Хотя Гэт и не умел видеть в темноте, как настоящий волшебник, но зато заранее знал, после какого шага можно упасть, а после какого нет, и его ясновидение отлично их всех выручало. Однако от постоянного напряжения у него разболелась голова.

Гэт радовался, что снова обзавелся одеждой, пусть и с чужого плеча. Вещи, которые он подобрал на этой неделе, были в запекшейся крови, полуобгоревшие и пропахшие дымом, но все же в них он не чувствовал себя моллюском, с которого содрали скорлупу.

Близилось утро. Луна только взошла и мутным пятном проглядывала сквозь облака. В воздухе кружили снежные хлопья. День здесь в это время года был длиннее, чем на севере, у них в Краснегаре. Гэт сегодня впервые в жизни провел всю ночь без сна! Они с Кейди раз или два пробовали не спать ночью, но им это ни разу не удалось. Кейди немного вздремнула, дожидаясь окончания долгого спора. А он нет! Забавное ощущение, похоже на легкое головокружение.

– Куда мы идем, Гэт?

Им было приказано не разговаривать, но стражники шли поодаль и не могли услышать шепот Кейди.

– В маленький дом.

– Зачем?

Ей было страшно. Ему тоже, но он должен постараться убедить сестру, что все в порядке, и его новый мужской голос прекрасно годился для этого.

– Там состоится их собрание, хотя не знаю, что происходит внутри.

От ощущения бессилия его бросало в дрожь. Он предвидел все, вплоть до момента, когда они подойдут к дому, но как только попытался заглянуть внутрь, ясновидение прекращалось, словно кто-то, затаившись за дверью, треснул его дубиной по голове. Он обладал своим даром вот уже почти год и чувствовал себя слепым, если тот вдруг пропадал, как сейчас. К счастью, подобное уже случалось и прежде, дома в Краснегаре: собираясь выйти из замка, он не знал, что произойдет снаружи, а возвращаясь, не мог сказать, что ждет его внутри. Он никогда не чувствовал заранее, когда Брэк зайдет за ним, пока друг не переступал через порог.

– А почему не знаешь?

В вопросе Кейди звучало беспокойство: все ли с братом в порядке? Еще год назад она была выше его. Теперь он и цветом волос, и ростом все больше походил на етуна. Ну и вытянулся. Может быть, даже перерос отца. Гэт пытался найти причины непонятного явления еще дома, и тогда отец объяснил, что замок защищен – непроницаем для магии. Судя по всему, этот домишко тоже был защищен. Кажется, именно на это намекал старый гоблин, Медленный Бегун, настаивая на том, чтобы всем перейти в этот дом и там выслушать то, что хочет сообщить им император. Некоторые дварфы возражали, но Птица Смерти встал на сторону старика, и в конце концов они одержали верх. И вот теперь все шли в загадочный дом.

Гэт обвел Кейди вокруг кучи дров.

– Должно быть, это жилище волшебника, – заключил он. – Или было им когда-то прежде. Отец говорил: защита сохраняется долгое время.

До чего же приятно выглядеть таким осведомленным!

– Ты знал о гоблинах! – бросила Кейди сердито.

Она брюзжала потому, что была испугана, устала и хотела спать. Но он не должен терять терпение, по крайней мере пока они не дойдут до того дома. Ну и понарыли они здесь канав…

– О каких гоблинах?

– Когда Брэк поколотил тебя, ты говорил маме о гоблинах в Кинвэйле. Мы тебе не поверили.

– Не помню.

– Но ты это знал!

– Тогда я должен был увидеть это за пределами замка.

Ну конечно же, они с Брэком дрались не в замке, а в доме Оши. Возможно, тогда он все и увидел, но был слишком занят, чтобы обратить на это внимание. Он горько усмехнулся, вспомнив о драке с Брэком. Похоже, его поколотили за дело, но чересчур дорого пришлось заплатить за легкомыслие. Какая досадная глупость! Гэт подумал, что сказал бы отец, узнав об этом.

– А правда здорово мама спасла императора? – восхищенно вздохнула Кейди. – Прямо как принцесса Таолдор принца Озморо от каннибалов!

Гэт надеялся, что император останется жив. Однако встреча в доме, куда они направлялись, продлится долго, потому что он пока не видел, как они оттуда выйдут.

Куда более волшебным, чем оберегающие его чары, был сам маленький дом – первое уцелевшее от огня здание, которое Гэт видел после того, как покинул Краснегар. Всего две комнаты, с каменными стенами и тростниковой крышей. Он стоял почти сразу за лагерем дварфов, в полном одиночестве. Если и были здесь раньше сарай, изгородь или деревья, то они пошли на дрова. Теперь ради безопасности короля гоблинов и главнокомандующего дварфов вокруг дома выставили многочисленную стражу. В оконцах гостеприимно мерцал свет, и ветер раздувал искры над печной трубой.

Шагнув внутрь, в свет и тепло, Гэт почувствовал себя ошеломленным. Предвидение – все то, что некоторое время было скрыто от него, – обрушилось разом. Он не мог разобрать деталей. Точно так же чувствуешь себя, когда, проснувшись, пытаешься за единый миг вспомнить все то, что случилось накануне. Один из дварфов приказал ему отойти в угол. Гэт обернулся:

– Мама! С отцом все хорошо. Император встретился с ним в Хабе…

Дварф грубо швырнул его в угол. Он сильно стукнулся о стену и осел на пол. Обида ударила в голову, горячая етунская кровь закипела в жилах. Дварф был для него уже не вооруженным солдатом, а просто отвратительным низкорослым старикашкой, намного ниже Брэка. Гэт сжался пружиной, упершись руками в пол, и готов был прыгнуть, когда сверху на него плюхнулась Кейди, воскликнув:

– Не надо, Гэт!

Инос навалилась с другого боку, крепко вцепившись ему в плечо. Может быть, Гэт струсил. Может быть, схитрил. А может, просто переутомился, но он не стал вырываться. Лишь несколько раз хватил кулаком по полу и постарался взять себя в руки. Улыбнувшись матери, он увидел, что она облегченно вздохнула. Гэт не часто выходил из себя. Но накануне выдался слишком длинный и трудный день. Да и почему мужчина должен терпеть подобное обращение от этих кривоногих волосатых коротышек? Он никогда не стремился своим поведением походить на задиристых етунов, но теперь осознал, что драться с армией дварфов голыми руками мог вздумать только етун, и никто больше!

Мебели в домике не было, и Гэт сидел на полу между матерью и Кейди. Им не запретили разговаривать друг с другом, но для него это не имело значения – все разговоры за следующий час или два он предвидел… или предслышал?

Отец ездил в Хаб и виделся с императором. Они расстались еще до зимних Празднеств, и тогда с отцом все было в порядке. Это замечательно! Он сжал руку матери, чтобы успокоить ее.

Вот вошел Птица Смерти со стариком по имени Медленный Бегун и еще с одним гоблином, Загонщиком Луны. Идиотские имена! Пришел генерал Каракс, а следом за ним несколько стражников ввели императора. Еще раньше они развязали его и накормили. Шанди был по-прежнему невообразимо грязен, но вел себя уже не так, как пленник перед смертельной опасностью. Он казался довольным. Еще бы! Без ясновидения Гэта от него осталась бы теперь только кучка углей.

Позже разгорится спор о том, что делать с императором, с мамой, Кейди и с самим Гэтом. Вероятно, их отправят в качестве военнопленных в Двониш. Это лучше, чем оставаться с армией гоблинов.

Все лишние уйдут. Нет, двое дварфов – одного из которых называли Вирэкс, а ко второму через несколько минут обратятся по имени Фрацкр – останутся. Итак, трое гоблинов, трое дварфов и четверо пленников. Так вот о чем прежде шел спор! Обсуждали, где состоится встреча и кто, помимо двух вождей, будет на ней присутствовать. Гэт понял немногое в этом споре, так как слышал не все сказанное, к тому же спорившие подразумевали больше, чем говорили. Теперь ясновидение открыло ему, почему этих четырех мелких сошек включили в совет, и его бросило в дрожь. Они должны будут подтвердить, что император говорит правду.

Они волшебники! Мама говорила, что Птица Смерти всегда стремился заручиться поддержкой волшебников. Пусть они и не могут применить магию против легионов Империи, ибо те находятся в ведении Смотрителя Востока и подвластны только его воле, а он, естественно, использует волшебство во благо импов, но все равно способны принести армии много пользы: лечить раны и болезни, выслеживать противников, допрашивать пленных. Вот как раз для этого и пригласили сюда этих четверых сегодня ночью. Гэт с Кейди много полезного узнали от матери о волшебстве за последние дни. Подобные вещи и в школе никогда не надоедают, а уж когда угодишь в самое пекло войны, к ним пробуждается огромный интерес.

Вскоре упомянут и его, Гэта, имя. Император видел его в бассейне-прорицателе и направлялся в Краснегар, чтобы с ним встретиться! Ну и ну! Ведь и Гэт тогда тоже видел императора, хотя в ту пору Шанди был только наследным принцем, и поэтому сумел узнать его и спасти. Следовательно, бассейну должно быть известно… Да нет, каким это образом луже воды может быть что-либо известно?

Император будет много говорить о Зиниксо. Гэт слышал это имя. Когда они были маленькими, в их с Кейди играх частенько присутствовал злодей по имени Зиниксо. Его роль обычно брал на себя Гэт, потому что никто другой не хотел быть злодеем. Вот чудаки! Ведь это всего лишь игра. Ну а Кейди конечно же предпочитала перевоплощаться в Смотрительницу Юга или Аллену Справедливую.

Много-много лет назад Зиниксо занимал трон Смотрителя Запада. Даже в Краснегаре ходили слухи о его невероятной злобности, хотя никто точно не знал, в чем это выражалось. Позже Зиниксо убил волшебник фавн, и все краснегарцы утверждали, что это был Рэп, хотя отец категорически отказывался говорить об этом даже после того, как признался Гэту, что он волшебник.

Но оказывается, злодей Зиниксо вовсе не умер. И теперь – как скажет Шанди – он собрал армию волшебников и всех их подчинил своей воле. Сговор – так назовет их союз император. С его помощью Зиниксо сместил смотрителей! О Святое Равновесие! Даже фантазерка Кейди никогда не додумывалась до такого!

После этого король гоблинов в первый раз спросит Медленного Бегуна, так ли все это, и волшебник ответит: да, император говорит правду.

Как только все стражники скрылись за дверью, Гэт оглядел присутствующих. Почему все они так спокойны! Ну конечно же, Шанди еще только начал говорить. Они пока ничего не знают. Семеро мужчин расселись подковой: с одной стороны дварфы, с другой – гоблины, а император посередине, лицом к камину и спиной к пленникам.

А потом пойдет и вовсе маловероятное повествование о том, как император, императрица, отец и еще несколько преданных им людей с помощь Смотрителя Севера, дварфа по имени Распнекс, ускользнули от Сговора. Кейди, должно быть, очень понравится эта история! Но гоблинов и дварфов больше заинтересует рассказ о Зиниксо, в этой связи они снова вспомнят про отца.

– Итак, Свод Правил больше не действует, – скажет император. – Все смотрители разбежались, кроме Распнекса, однако я не знаю, в какие края он направился, расставшись с нами. Лит’риэйн, вероятно, затаился в своем родном Илрэйне, Грунф в Мосвипсе. А куда подевался Олибино, можно только догадываться.

Гэт попытался припомнить кое-что из рассказанного за последние дни мамой. Эльф Лит’риэйн был Смотрителем Юга, женщина-тролль Грунф – Смотрительницей Запада, а имп Чародей Олибино – Смотрителем Востока.

Так вот еще об отце… Король Рэп и Чародей Распнекс создали новый Свод Правил, запрещающий вотаризм.

Что такое вотаризм? Как тяжело соображать, когда глаза режет, словно они засыпаны песком. От тепла Гэта разморило. Он до боли напрягал скулы, чтобы не зевнуть. Кажется, вотаризм – это когда один волшебник накладывает заклятие преданности на другого, делая из него раба. Прибегнув к нему, Зиниксо сделал рабами всех волшебников, вступивших в Сговор. Вероятно, так оно и есть, и отец конечно же не мог одобрять этого.

Беда в том, что говорилось очень уж о многих вещах, Гэт же слушал не по порядку, как другие, а пытался охватить все сразу. Наконец он поборол желание узнать, что будет дальше, и сосредоточился на вопросах Птицы Смерти. Генерал тоже расспрашивал Шанди, но вопросы короля гоблинов были особенно острыми.

– Как мы можем надеяться одолеть этот Сговор, если он так могущественен?

– Не можем, если только не соберем больше сил, чем он.

– Но ведь Сговор разыскивает всех волшебников, каких только можно найти, как же тогда вы рассчитываете отыскать их быстрее?

– Единственное, на что мы можем надеяться, – это донести весть о новом Своде Правил до всех волшебников, которые еще на свободе. Новый Свод Правил – их последний шанс, потому что иначе Сговор в конце концов подомнет под себя их всех. Если они нам помогут, мы сколотим более сильное войско.

– И как вы намерены их оповестить?

– Мы расскажем о новом Своде Правил всем светским вождям, вроде вас, ваше величество, и вас, генерал, а вы поможете нам разнести весть, и вольные волшебники ее услышат. Наше преимущество в том, что вы не сможете точно так же помочь Зиниксо, даже если он того захочет.

Гоблин будет очень раздосадован и спросит совета у Медленного Бегуна и… Загонщика Луны. И еще больше огорчится, услышав, что эта мысль представляется им дельной.

Двое дварфов тоже с этим согласятся, также не угодив своему генералу.

А затем Шанди скажет, что лучше бы им прекратить эту войну, так как теперь не существует Свода Правил и ни один из смотрителей не встанет на их сторону, если Сговор вознамерится уничтожить воинство гоблинов и дварфов, и даже Медленный Бегун и другие волшебники не смогут спастись, а будут завербованы в члены Сговора. Вот это предложение действительно их рассердит!

Гэт почувствовал, как кто-то пожал его руку. Мама глазами, полными слез, лучезарно смотрела на него. В чем дело? А, сейчас император как раз перешел к тому, как им с Рэпом удалось улизнуть.

Он неуверенно улыбнулся ей в ответ.

Но что его беспокоит? Да, после этих споров их ждет нечто плохое… Он пока не совсем понимал, что именно, но ему стало не по себе. Он вздрогнул от испуга.

Но почему все смотрят в его сторону и Шанди улыбается ему… Ах да! Сейчас император говорит о том, как отправился в Краснегар, чтобы повидать его.

Гэт выпятил грудь и напустил на себя значительный вид.

Но что же плохое ждет их в конце, чего он еще не видит?

Отец отправился на поиски волшебников. Кейди сказала бы, что это очень романтично. Гэт счел его поступок смелым, но он внушал ему беспокойство, ведь неизвестно, где отец может находиться в эту минуту.

Однако что-то другое беспокоило его еще больше. Это случится после того, как король гоблинов и генерал заявят, что услышали достаточно, и выйдут потолковать. Пленников оставят в домике – что ж, за всю неделю у них не было лучшего места для сна. Правда, за окнами уже забрезжил рассвет, значит, всласть выспаться им не придется.

Последним пунктом переговоров станет вопрос о пленниках. Птица Смерти будетнастаивать, чтобы они остались при армии. Каракс потребует отправить их в Двониш заложниками.

И вдруг будущее открылось Гэту – он ясно увидел решение, услышал рыдания и крик матери. Вот вышли все: и вожди, и волшебники. Сжав кулаки, Гэт обернулся и посмотрел на сестру. Она еще ничего не знала.

«О, Кейди, Кейди! Я не могу спасти тебя на этот раз, сестренка! Кейди, не плачь!»

5

Птица Смерти стремительно покинул лачугу. Хмурый генерал дварфов последовал за ними, затем вышли четверо волшебников, дварфы унесли фонари. Впрочем, это не важно – камин отлично освещал комнату, да и за окном уже светало. Шанди рухнул на пол там, где стоял. На него навалилась такая усталость, что он чувствовал себя старше самой Империи и тем не менее ликовал. Вернее, представил себе, как бы он ликовал, если бы обрел возможность проявлять эмоции. Наступил рассвет, которого он не ожидал увидеть. Шанди выжил и, может быть, даже уберег от этой ужасной орды Империю, свою Империю! Похоже, он спас тысячи жизней. И даже если этому предположению не суждено сбыться, он сделал прекрасную попытку! Ему впору самого себя представить за это к медали или к ордену. И еще Шанди начал продвигать дело с новым Сводом Правил – он рассказал о нем четырем волшебникам, присутствовавшим на переговорах.

Шанди попытался преодолеть изнеможение и затуманенным взглядом уставился на Инос. Измученная, со спутанными волосами и красными глазами, она укоризненно смотрела на него. Нет, не укоризненно – разъяренно. Дети по-прежнему сидели в углу, они не сходили с места с тех пор, как пришли. Только юноша теперь сжимал девушку в объятиях, и даже сквозь слой грязи было видно, что оба они белы как мел. Император заставил себя встать на ноги и прямо взглянул в лихорадочно горевшее лицо женщины.

– Я сделал все, что мог, сударыня! Мы все сделали, что могли.

– Она еще ребенок!

– Думаете, Птица Смерти не знает об этом? Но изменить что-либо не в нашей власти, хотя вы, сударыня, охотно заняли бы ее место, да и я также.

Интересно, достало бы у него и в самом деле храбрости сделать такое предложение, если бы он не был абсолютно уверен в отказе?

Неожиданно Инос рухнула на колени и уставилась в пол.

– Да, вы бы заняли ее место.

Он шагнул ближе и ободряюще положил руку ей на плечо, словно она была мужчиной.

– Они приняли вполне резонное решение отправить нас в Двониш. При подобных обстоятельствах я всегда отправлял ценных пленников в тыл. Да и для нас лучше, что мы не останемся с этим сбродом. И естественно, что Птица Смерти не доверил своим союзникам всех нас четверых. Скажите спасибо, что он потребовал только одного.

Инос отвернулась, нервно стискивая руки. Она допускала такую логику, пусть даже не желая себе в этом признаться.

– Она ценный заложник, сударыня… Можно мне называть вас Инос? Она дочь волшебника, друга Птицы Смерти. Я уверен: с ней будут хорошо обращаться. Лучше, чем мог бы рассчитывать кто-либо другой из нас.

Он лгал, конечно, и все они наверняка понимали это.

Иносолан не ответила. Черт побери! Угораздило же ее попасть в такую дьявольскую заваруху, да еще вместе с детьми! Завтра будет достаточно времени, чтобы расспросить, как все это случилось. Однако для него встреча с ней оказалась редкой удачей.

Шанди подошел к детям, и они медленно поднялись на ноги. Испуганные, изможденные, потрясенные, безмолвно стояли они перед императором. Сначала он обратился к мальчику:

– Ты вырос с тех пор, как я видел тебя прошлым летом, принц Гэтмор. Я обязан тебе жизнью, прими мою благодарность. – И протянул ему руку.

У юноши оказалось неожиданно сильное рукопожатие, конечно же унаследованное от предков етунов. Копна волос на его голове была золотистого цвета, но глаза темно-серые, как у Рэпа.

– Отец будет очень гордиться тобой.

Юноша только облизал губы и кивнул, словно речь шла о малозначительной услуге.

– Ты отлично держался, приятель. Я солдат и знаю, каково это бывает в первый раз. Если тебе в твоем возрасте удалось совладать со всем этим, то через пару лет ты станешь настоящим мужчиной.

– Спасибо, сэр, – надтреснутым дискантом ответил Гэт.

– Сир! – сердито поправила девушка.

– Да, конечно, я хотел сказать – сир.

– Ну это не так важно, – махнул рукой Шанди, чувствуя, что ему больно даже улыбаться. – Послушай, твой отец говорил мне, что ты можешь…

– Только в пределах часа-двух.

– А ты не мог бы…

– Дом под магической защитой, и нельзя заранее узнать, что случится, когда мы выйдем.

– Понимаю, – кивнул Шанди. – Извини, и еще раз спасибо.

Он посмотрел на девушку и почувствовал, что его язык присох к гортани. Он никогда толком не умел разговаривать с женщинами, да и что вообще можно было сказать этой обреченной? Сказать, что она станет столь же ослепительной красавицей, как ее мать? Не слишком уместно при данных обстоятельствах.

Сказать, что лучше быть изнасилованной, чем замученной до смерти? Но правда ли это?

– Принцесса Кадолайн? Мне… Я польщен знакомством с вами.

У нее были сияющие зеленые глаза, как у матери, и она широко распахнула их от восторга.

– О, ваше императорское величество! – И она присела в реверансе – растрепанная, в грязном меховом платье.

Это абсолютно неподходящая к случаю чопорность должна была выглядеть очень забавной, но его императорское величество давно уже лишился чувства юмора. Да нет, пожалуй, осталась самая малость. И он поклонился в ответ. Спина невыносимо болела.

– Я уверен, что король гоблинов – человек чести и выполнит обещание проследить, чтобы с вами хорошо обращались.

«Лжец! Лжец!» – мысленно кричал он себе.

– А я уверена, ваше величество, что кто-нибудь спасет меня!

О Боги! Что за ребяческие фантазии?!

Он был избавлен от продолжения беседы. Дверь, скрипнув, отворилась, через порог проворно шагнул старый волшебник-гоблин и прикрыл ее за собой. Сложив большие руки на зеленой груди, он пристально взглянул на Шанди.

Что еще? Неужели им грозит новая опасность? А вдруг все четверо волшебников шпионы Сговора? Может быть, этот человек… Как его зовут?.. Медленный Бегун… Может быть, Медленный Бегун пришел сообщить о его полнейшем крахе? «Вы, ваше величество, отправляетесь со мной в Хаб…»

– Дела идут на лад, – проворчал нежданный визитер.

Шанди захлестнул шквал эмоций.

– Значит, я вас убедил? Вы присоединяетесь к нашему движению?

Низенький человек усмехнулся:

– Отчасти я уже состою в нем. Лучше присядьте, чтобы не упасть. Сядьте все.

Обменявшись недоуменными взглядами, заложники сели. Злобный взгляд гоблина, его черная татуировка и большие зубы внушали невольный страх.

– Птица Смерти мне доверяет, потому что знает много лет. Я ни разу не использовал волшебство ему во вред, так же, впрочем, как и на пользу. Его судьбой управляют Боги, и волшебники не вмешиваются в нее. Только Рэп некогда оказал ему небольшую помощь, но Рэп больше, чем просто волшебник. Однако мы с Птицей Смерти старинные друзья.

– Переходи к делу, – оборвал его Шанди. – Мы слишком устали, чтобы играть в прятки.

– Не слишком-то заноситесь! Свод Правил больше не защищает императоров. Но у вас дела идут на лад. У всех вас.

– Если хотите быть нам другом, – выкрикнула Инос, – то не дайте им забрать мою дочь!

– Не могу. Я только что сказал вам, что не могу использовать волшебство. И вы тоже не должны этого делать! Да, вы! Этот взрыв магии, который недавно вырвался у вас, почти оглушил меня. Хорошо еще, что дом имеет защиту! Кое-что из прежних штучек Рэпа, я полагаю? Будьте осторожны, иначе погубите всех четверых! Если вы, королева Иносолан, отдадите приказ вроде этого за дверьми дома, то докричитесь до Сговора!

– Думаете, меня это волнует? Моя дочь…

– Лучше бы волновало! Если Птица Смерти для вас недостаточно хорош, то представьте, насколько хуже вам покажется Зиниксо, когда к нему в лапы попадет семья Рэпа!

Инос стала еще бледнее, хотя Шанди думал, что больше уже некуда.

– Вы оба, – прорычал гоблин, поворачиваясь к детям, – тоже владеете магией, не так ли? Это твое ясновидение вовсе не плохо, сынок. По правде говоря, если бы твой отец не упомянул как-то о нем, я бы, возможно, даже его и не заметил. К тому же ты, кажется, не можешь совсем от него отказаться. Как ни мало от тебя зависит, все же помни, что враждебный волшебник может кое-что почуять, если окажется достаточно близко. Ну а ты, малышка, получше спрячь свой клинок.

Клинок? Шанди уставился на девушку, которая торопливо оправляла на себе платье, явно не предназначенное для ношения оружия, а затем на гоблина, думая, не сошел ли тот, часом, с ума. Волшебники ведь тоже могут сходить с ума, и примеров тому предостаточно: Зиниксо, Светлая Вода…

– Очень милый волшебный фокус, – прибавил Медленный Бегун, – и очень старый, как мне кажется, но я не смог бы сделать лучше. Пока твой клинок спрятан от глаз, его нельзя обнаружить и в магическом пространстве, поняла? Так не показывай его! Думаю, Птица Смерти уже о нем забыл. Еще бы, ему сейчас совсем не до этого.

– Почему вы не использовали против него волшебство, пока он был в доме? – вышла из себя Инос. Она обращалась с волшебником как с незадачливым торговцем. – Вы могли бы не позволить ему отнять у меня Кейди!

– Да, мог бы, глупышка. Но еще раз повторяю: я не отваживаюсь использовать против него волшебство. Если вы не боитесь Богов, то я, уж вы мне поверьте, их боюсь! И Сговора тоже! А его члены зорко следят за использованием волшебства. Если бы я заколдовал Птицу Смерти, это стало бы заметно, как только он вышел отсюда. Так что довольно рассуждать об этом. Ваша дочь отправится с армией, а остальные – в Двониш. Это решено.

– Но почему она? Почему не кто-нибудь из нас?

– Птица Смерти намерен женить на ней своего сына. Но, к счастью, это дело будущего. Пока же она будет официально считаться заложницей, а с заложниками гоблины всегда обращаются хорошо. Тем более, если они помолвлены с принцем. Оставим эту тему, так как все равно ничего изменить нельзя.

– Если вы пришли не для того, чтобы помочь, значит, чего-то хотите от нас? – спросил Шанди.

На него обрушилось больше испытаний, чем человек способен выдержать. Он нуждался в отдыхе. Они все в нем нуждались, а очень скоро их усадят на лошадей. Солнце уже встало, и армия тронется с зарей. Он уже слышал отдаленные голоса и звуки побудки.

Гоблин покосился на дверь:

– Я хотел сообщить вам кое-какие хорошие новости. По-моему, вы это заслужили.

– Тогда говори и уходи.

Медленный Бегун замерцал, как отражение в воде, татуировка исчезла, зеленоватая кожа стала серой, стального цвета борода отросла на лице, и серебристые волоски появились на широкой груди. Это был дварф в набедренной повязке гоблина.

– Распнекс!

Чародей поклонился:

– Собственной персоной. С добрым утром, ваши величества.

Шанди вскочил с живостью, которую минуту назад от него трудно было ожидать.

– Ах ты, старый негодяй! Что ты здесь делаешь?

Он едва удержался, чтобы хорошенько не треснуть дварфа по спине.

Расписке сурово нахмурился:

– В основном прячусь. Я говорил вам, что был Медленным Бегуном достаточно часто в течение многих лет. Когда-то дражайший племянник начал заниматься этим, и меня заинтересовали дела гоблинов. Правдивые судьбы – такая редкость. Кроме того, я хотел понаблюдать за этим вторжением.

– Будь я проклят!

– Хорошо бы. Я предполагал, что здесь объявятся кое-какие волшебники, – так и вышло. Но вас встретить не ожидал. И вас тоже, – добавил он, покосившись на королеву. – Интересно, не вмешался ли кто-либо еще?

– Вмешался?! – изумился Шанди. – Кто?

– Не знаю. Может быть, Боги. Бассейн-прорицатель творит очень странные вещи, как по-вашему?

– Значит, вы могли спасти императора и без нас? – разочарованно пробормотал Гэт.

А он-то думал, что несколько часов назад изменил ход истории.

– Нет! – буркнул чародей. – Ни за что не стал бы! Я не узнал это пугало. – Он хмуро улыбнулся Шанди. – А это было бы забавно, не правда ли? Вас рвут на куски, а дружественный вам волшебник бьет поблизости баклуши, думая совсем о другом? Конечно, если бы вы объявили, кто вы такой, я бы что-нибудь предпринял. Но вы ведь не объявили бы, верно?

Конечно нет. Шанди приготовился умирать молча, насколько это было возможно. Да ему наверняка бы не поверили, вздумай он назвать себя. Напротив, могли бы продлить пытку, которая продолжалась бы несколько дней, а не часов.

– Мы хорошо поработали ночью, – сказал Распнекс, кивая массивной головой. – Я уже опознал одного из дварфов, но их оказалось двое, и потом еще и этот гоблин. Благодаря вам в этом защищенном доме я вычислил всех. Не знаю, как бы иначе я справился с этим.

– Так из-за этого и шел спор?

– Конечно. Волшебники еще меньше, чем обыкновенные люди, любят попадаться в ловушки. Но тем не менее попались. Теперь все они будут с нами сотрудничать! Итак, мы только что обрели трех новых членов нашего движения. Это начало. Есть еще один маг гоблинов. Мы подцепим и его.

Ноги Шанди подкосились. Он снова опустился на пол:

– И ни один из них не входит в Сговор?

– Нет, я уверен, что нет. Но все мы собираемся выбраться отсюда. Мы отправимся вместе с вами в Двониш, так как это вторжение все равно обречено.

– Обречено?! – воскликнула королева.

– О, не так скоро! Зиниксо на какое-то время воспользуется хаосом, но ни за что не позволит орде варваров занять столицу. В конце концов Сговор вмешается.

– А моя дочь?

Темные глаза дварфа покосились на девушку.

– Ей нужно будет использовать свой шанс, сударыня. Я ничего не могу сделать. Кроме того, у моего племянника там, в Двонише, наверняка осталось немало сторонников. Мы можем вскоре оказаться в большей опасности, чем она.

6

Далеко на юго-востоке солнце стояло в зените над сельской тишиной Тхама. Светило оно неярко, еще продолжался сезон дождей, густые тучи обложили этот край, втиснувшийся между морями. Дождь беспрестанно барабанил по крыше дома Тхайлы, потоки воды низвергались с карнизов и крон деревьев, утрамбовывая траву. Однако ни одна капля не попала внутрь жилища, и это все еще очень ее удивляло. Когда дождь шел над домом ее родителей, крыша и стены разве что немного замедляли его падение, так как Гаибу всегда лучше удавалось что-нибудь вырастить, чем построить. Он терпеть не мог, когда срубали деревья, ненавидел даже собирать свежий папоротник для постели.

Хотя у нее кружилась голова и немного мутило, Тхайла продолжала играть в увлекательную игру, которую сама придумала, – мысленно переставляла мебель, прикидывая, как будет выглядеть комната, если стол поставить сюда, а стулья туда и так далее. Она подумала, как Фриэль позабавила бы такая игра, и тут же сообразила, что ее мать была бы рада просто иметь мебель.

Тхайла не ела два дня. Дважды приходил Мист, пытался поговорить с ней через дверь, и дважды она решительно отсылала его обратно. Никто больше не беспокоил ее, и она цеплялась за слабую надежду, что никто и впредь не побеспокоит. Обитатели Колледжа – могущественные волшебники, но они пиксы, как и она сама, а пиксы дом любого другого соплеменника считали священным. Тхайла знала, что бросила вызов самой Хранительнице, а большей ереси не видывали в Тхаме, но это ее дом, и здесь она чувствовала себя в безопасности. Может быть, она сошла с ума.

Если бы она заранее обдумала этот дерзкий вызов, то запаслась бы отличной едой, которой вдоволь на базаре, но она поступила как ребенок, подчиняясь первому порыву. Теперь ей, кажется, предоставили возможность в одиночестве переживать свои ребяческие обиды.

Ей нужно продержаться еще по крайней мере две ночи, пока не минует полнолуние, а потом она сможет выйти и отправиться на поиски пищи.

Волшебство по-прежнему действовало в доме Тхайлы: по ее приказанию из крана текла горячая вода, зажигались светильники и печка давала тепло. А вот кастрюли, к сожалению, были самыми обычными, и она не могла налить из них супа, сначала не положив туда овощи. Ее шкаф был до отказа набит роскошной одеждой, о какой она могла только мечтать до того, как неделю назад попала в Колледж; но кладовая была пуста.

Ей ни к чему богатство и комфорт. Она хочет быть с Лиибом, каким бы он ни оказался. Однако подойди он сейчас к двери, она бы не узнала его.

Но никто не подходил к ее двери. Никто не бранился, не грозил, не упрекал – и это слегка раздражало. Если судьба Тхайлы никого не интересует, зачем ее притащили сюда? Целый день и всю ночь она не говорила ни с кем, кроме этого апатичного Миста, а он был всего лишь таким же воспитанником, как и она сама. Знал он не больше ее, да и мало чем интересовался. У нее редкий Дар – Зрение. Такого нет больше ни у кого – так сказал Джайн. Там, в Доме Гаиба, с тех самых пор как она провела Вахту Смерти со старой Фейн и познала ее Слово Силы, Тхайлу не покидало смутное ощущение присутствия соседей за холмами. Как она теперь далеко от Дома Гаиба! Во время своей поездки в гости к сестре Шииле она ощущала присутствие в отдалении десятков незнакомцев. Здесь, в Колледже, она видела чувства только других воспитанников и некоторых стажеров. Все остальные были волшебниками и, конечно, умели скрывать свои эмоции, но внешний мир почему-то теперь тоже скрыт от нее. Пиксы ценят уединение, разве не так? На что же она сетует?

Около полуночи Тхайла увидела своим Зрением чувство тревоги и в тот же миг поняла, что это снова Мист идет к ней по магической Тропе. Она украдкой глянула в окно, чтобы убедиться, что он один и с ним нет какого-нибудь неуловимого Зрением волшебника. Вскоре она разглядела юношу между деревьями – он спешил и широко шагал по белой Тропе, укутавшись в темно-зеленый плащ с капюшоном. Тхайла впервые видела его в такой мрачной одежде, потому что обычно он носил только розовое или голубое. Мист был один.

Тхайла отошла от окна и вернулась в спальню, мимоходом взглянув на себя в большое зеркало. Она выглядела хрупкой и робкой, как птенец, выпавший из гнезда и от страха широко распахнувший желтые глаза.

Она слышала, как Мист топчется на террасе, и видела раздражение – верно, дождь затек ему за воротник, когда он снимал плащ. Затем, набравшись храбрости, Мист тихонько постучал в дверь. Скрестив на груди руки, она села на край кровати. Уходи!

Минуло несколько мгновений. Его тревога возросла. Он постучал еще раз, теперь громче.

– Тхайла! Это я, Мист. Мне нужно поговорить с тобой.

Она поняла, что он не уйдет. Мист довольно нахален и так уверен в своей привлекательности, что способен, пожалуй, открыть дверь и заглянуть внутрь, если она не ответит. Ее покоробила эта мысль.

Поколебавшись, Тхайла поднялась и снова прошла в переднюю.

– Уходи!

– Это Мист!

– Я знаю. И не хочу с тобой говорить.

– Но я должен поговорить с тобой. Меня послала госпожа Мирн. Пожалуйста, Тхайла!

Она чуть приоткрыла дверь и взглянула на него. Мист снял плащ. На нем был алый жилет и шафранового цвета брюки; казалось, он заполнил собой всю террасу. С нелепым беспокойством его масляные глазки остановились на ней. До абсурда любезный, Мист походил на гриб-дождевик – большой, мягкий и ни на что не годный. В нем трудно было найти хотя бы одну неприятную черту. Он выдавил улыбку, но Тхайла отлично видела его тревогу и взволнованность.

– Что велела передать наставница? – спросила она.

Мист сглотнул.

– Госпожа Мирн говорит, что ты, э-э-э… ведешь себя безрассудно. Говорит, что ты можешь прийти в столовую поесть и никто не помешает тебе снова вернуться в свой дом. – Он обнадеживающе улыбнулся ей. – Пойдем пообедаем со мной?

Вода серебряными струйками стекала с карниза крохотной террасы.

– Нет.

– Жареный окунь с бататом и…

– Нет!

– Тогда я принесу что-нибудь из еды сюда, и мы сможем… или ты сможешь…

– Нет! Уходи!

Он будто бы стал меньше ростом, и Тхайла увидела испуг. Ему придется передать ее отказ Мирн, а он панически боится наставницу.

– Тхайла! Я твой друг, правда? Скажи мне, в чем дело?

Лииб, вот в чем дело, но как она может это объяснить? Мист подумает, что она сошла с ума. Но если даже он и поверит ей, то никогда не поймет.

– Нет!

– Это из-за Теснины? Мы не ходили туда прошлой ночью, потому что шел дождь, но Мирн говорит, что сегодня Хранительница сделает небо ясным, а сейчас полнолуние – лучшей ночи не придумаешь. – Он с надеждой посмотрел на нее. – Это только ущелье в горах, Тхайла! Мы просто пройдем над ним на другую сторону. Пройдем все вместе: ты, я и остальные трое новичков. Если позволишь, я стану держать тебя за руку.

Подумать только, как замечательно! Она видела Теснину! Более отталкивающее место трудно себе представить. Даже Мирн приравнивала его чуть ли не к Страшному Суду, а значит, их ожидала вовсе не развлекательная прогулка по холмам при лунном свете.

– Нет, не из-за Теснины, – сказала она, подразумевая, что Теснина только повод, а не главная причина.

– Что же тогда? – спросил Мист с отчаянием. – Я беспокоюсь, Тхайла. Ведь я люблю тебя, ты же знаешь!

Она знала, что это не так. Он, может быть, думает, что любит, но любить и заниматься любовью значило для Миста одно и то же. Как он ошибается! Почувствовав, что Тхайла заколебалась, он перешел в нападение.

– Дорогая, ты не можешь бросать вызов всему Колледжу! И самой Хранительнице! Ты же знаешь наш катехизис: «Кому мы служим? Хранителю и Колледжу». Так что мне сказать госпоже Мирн?

– Скажи, что мне нужен Лииб! – вырвалось у нее в ярости.

Недоумение отразилось в масляных глазах.

– Кто?

– Лииб.

– Лииб? Именно это имя ты произнесла, когда я… Когда мы…

– Лииб – мой муж.

Мист от удивления приоткрыл рот. Затем его широкое мальчишеское лицо слегка порозовело, стало еще розовей, а потом совсем розовым.

– Ты никогда не говорила! – прошептал он. – Ты носишь короткие волосы. Ты не сказала мне…

С громовым рокотом шквал чувств ударил ему в голову: стыд, что он лежал в постели с женой другого мужчины, страх, что обманутый муж будет искать отмщения, и, наконец, просто разочарование, ведь с того самого единственного раза он с нетерпением ожидал его повторения.

Тхайле было очень жаль его – сердиться на Миста невозможно.

– Я не знала, – тихо произнесла она и, не в силах взглянуть юноше в глаза, принялась изучать его длинные шафрановые ноги и модные ботинки. – Во всяком случае сначала. Они заставили меня забыть.

– Кто заставил? О чем забыть?

– Забыть моего возлюбленного. Впрочем, это не твои печали, Мист.

– Мои, если ты несчастна.

Как он заблуждался в этой трогательной, несвойственной ему мысли!

– Спасибо, Мист. Я не слишком о многом могу тебе поведать.

Но неожиданно рассказ полился из нее, как желток из разбитого яйца, и она не могла остановиться.

– Пришел учетчик и сказал, что у меня Дар и я должна поступить в Колледж… Я убежала. Думала, что убежала. Я была влюблена в человека по имени Лииб. У нас был Дом. Я думаю, он очень походил на твой коттедж, потому что, побывав там, я начала вспоминать.

Я не знаю, как оказалась здесь. В тот день, когда мы с тобой встретились, я поняла, что из моей жизни вычеркнут целый год, или почти год. Должно быть, учетчики разыскали меня, привезли сюда и заставили обо всем забыть.

– Лииб? – задумчиво произнес Мист. – Значит, ты не помнила о нем, когда ты… то есть, когда мы…

– Нет. Но ведь не я первая начала, Мист, правда?

Его поблекший было румянец опять прихлынул к щекам.

– Нет, я так вовсе не думаю. Но ты знала больше, чем я.

Удивительное признание в устах Миста. Куда девалось его самодовольство? И откуда вдруг такая предупредительность, от которой можно прийти в бешенство? Она ожесточилась и сжала кулаки.

– Я убедилась в том, что у меня украли часть жизни, украли любовь! Как может Хранительница так поступать? Разве об этом написано в вашем катехизисе? Мне нужен Лииб!

Мист топтался на месте. При мысли, что предстоит рассказать наставнице Мирн о подобной дерзости, к нему вернулся страх.

– Какой он, Тхайла? Похож на меня?

Она надеялась, что нет.

– Не знаю. Я же сказала: совсем его не помню, одно лишь имя.

И снова его бледно-желтые глаза удивленно расширились.

– Ты хочешь сказать, что делаешь это только потому, что влюблена в кого-то, кого даже не помнишь?

– Да!

Тхайла захлопнула перед ним дверь, испугавшись, что может разреветься. Дрожа от возбуждения, она прислонилась к ней спиной.

– Скажи об этом госпоже Мирн! – крикнула она. – Скажи ей, что я не хочу обедать! И не пойду в Теснину сегодня ночью – вообще никогда не пойду! Скажи, что требую вернуть мне моего мужа, не стану есть и не выйду отсюда, пока не дождусь его!

Через дверь она услышала приглушенное всхлипывание Миста и увидела магическим Зрением его ужас.

– Тхайла!

– Пусть я умру от голода, мне все равно! Скажи ей это, Мист! Скажи самой Хранительнице!

Дружба прежних дней:

Забыть ли старую любовь

И не грустить о ней?

Забыть ли старую любовь

И дружбу прежних дней.

Р. Бернс. Старая дружба

Глава 2 Пустынный путь

1

С этой девчонкой Тхайлой не оберешься хлопот, она может испортить ему карьеру. А разве Джайн виноват в ее выходках?.. Хмуро взглянув на ослепительное утреннее солнце, он шагнул за порог своего коттеджа и стал всматриваться в дюны. Сорная трава колыхалась под морским бризом, волны набегали на пляж и с шорохом откатывались, исчезая вдали, растворяясь в пене на серебряной глади воды. Он вдохнул полной грудью и почувствовал себя лучше. До чего чудесное утро!

Как он и предвидел, ребятишки возились на песке с огромным, покрытым черным мехом животным. Джайн зашагал в их сторону. Лохматое чудовище заметило его первым.

– Погодите! – раздалось из-под хихикающей кучи малы. – Да погодите же! Папа идет.

Чудовище замерцало и превратилось в обнаженную женщину.

– У тебя неприятности? – осторожно спросила Джул.

У нее были необычно широкие для женщины-пикса бедра и большая грудь; несмотря на ранний час и неприятности с Тхайлой, ее соблазнительный вид заставил сердце Джайна биться чаще.

– Просто обычное скучное собрание. Папа сейчас уходит, мои маленькие.

Все трое подбежали к нему обниматься. Наведя легкие чары неприлипания песка к брюкам, он опустился на колени.

– Так оставайся сегодня дома, – предложила Джул, потягиваясь по-кошачьи и подставляя тело солнцу. В ее глазах светился соблазн. В последнее время она стала подозревать, что немного наскучила мужу, и не упускала шанса продемонстрировать свою доступность. Откуда только женщины узнают о таких вещах? Он ведь волшебник и уж конечно умеет хранить секреты, однако она, похоже, догадывалась, что у него есть и другие.

– Я бы с удовольствием, – сказал он и огорченно вздохнул, слукавив, – но не могу. Одна из воспитанниц заупрямилась, словно капризная кошка. А в связи с тем, что я проводил набор, меня вызывают на собрание, вот так-то!

Джайн оскалился и свирепо зарычал, но забавляться с одетым в костюм папой было далеко не так привлекательно, как с гигантской морской выдрой, и малыши вприпрыжку побежали назад к матери.

Джул надула губки:

– Возвращайся пораньше, любимый.

Она снова превратилась в лохматое чудовище, и визжащая стая набросилась на нее. Этой малой магией Джайн наделил жену, чтобы поразвлечь малышей. Все в допустимых пределах. Большое волшебство в Колледже запрещалось, оно отвлекало бы от работы архонтов и Хранительницу.

– Это было бы лучшее, что мог сделать в такой день, – грустно улыбнулся он и зашагал по песку прочь.

Джайн вырос в деревне. Колледж, как и каждому новичку, подыскал ему подходящий уютный Дом. Затем, когда женился на дочери рыбака, он попросил другой Дом, более соответствующий привычкам жены. По старинной традиции пиксов, новобрачные обязаны были оставаться в доме, где провели первую ночь. Джайн не хотел бы, чтобы его друзья думали, будто ему – образованному и мудрому сотруднику Колледжа – свойственны провинциальные предрассудки. Но, в конце концов, его жена проводит все свое время дома, тогда как он, будучи учетчиком, разъезжает по всему Тхаму. Да и став теперь архивариусом, он подолгу работает в хранилище древних документов. Впрочем, он никогда не жалел о том, что перебрался на побережье, и тем более в такое свежее солнечное утро, как сегодня.

По мере того как Джайн удалялся от берега, дюны переходили в вересковую пустошь, затем в заросшее осокой болото. Вскоре песчаные участки стали встречаться лишь в виде маленьких вкраплений, а потом и вовсе исчезли. И вот он ступил на широкую, усыпанную белым гравием дорожку, бежавшую, извиваясь, через вересковые поля к Тропе, на которой полностью погружаешься в волшебство и теряешь способность воспринимать магическое пространство. Джайн почувствовал себя связанным и ослепшим, но так бывало всегда. Он вызвал в своем сознании образ Дома Собраний и легким шагом направился туда. Джайн не торопился: хотя ему предстояло пересечь весь Тхам от Моря Печалей до восточной оконечности, путешествия по Тропе никогда не длились слишком долго.

Джайн чувствовал, что будет нелишним подобрать доводы в свою защиту, недоумевая при этом, почему должен оправдываться. Он сделал в точности то, что от него требовалось. Он усердно и скрупулезно трудился в отведенном ему районе в предгорьях Прогиста: месяц за месяцем вел скучнейшие разговоры с деревенскими увальнями, советовал, где молодое поколение могло бы отстоять Вахту Смерти, когда умирал представитель обладающего Даром семейства, следил за проявлениями Дара и исправно докладывал об этом архивариусам в Колледж. Он делал именно то, что предписано учетчику – не больше и не меньше. В его личном деле одни благодарности.

Уже само его назначение в Прогнет служило поощрением. Его начальство получило предупреждение от Хранительницы, что по ту сторону гор, во внешнем мире, произошла грандиозная битва, и учетчики в этом районе должны внимательно присматривать за беженцами, проникающими в Тхам. Безусловно, лошади легче взобраться на дерево, чем этим наглецам улизнуть от властителей-архонтов, однако назначение на должность в Прогнете в то время было знаком особого доверия.

Когда до него дошли слухи о девочке Тхайле, которой было видение битвы, произошедшей во внешнем мире, он вспомнил наказ и сразу отправился на дознание. Сразу же! Джайн мысленно выделил эту важную фразу. Он сразу понял, что у девочки магическое Зрение, и дал все необходимые наставления ей и ее отцу. Может быть, он немного резко обошелся со стариком, но не нарушил допустимых норм поведения, не пожалел времени, чтобы очень старательно объяснить все самой девочке. Она не выказывала никаких признаков протеста.

Ему не за что приносить извинения и нечего опасаться.

Упрекнуть в недобросовестном исполнении обязанностей учетчика можно было кого угодно, только не его.

Возле Дома Собраний Тропа вилась среди густых зарослей кипарисов, встречавших весну смолистым запахом. Солнечные лучи, рассеянные легкой дымкой на небе, просачивались сквозь густые кроны. Влажный ароматный воздух будоражил кровь. Джайн снова подумал о Джул. Она определенно подозревает его в неверности. С чего это вдруг жену беспокоят его случайные связи, которые он себе позволяет в свободную минуту? Большинство его друзей поступали так же. Стоило ли быть волшебником, если нельзя воспользоваться сопутствующими преимуществами? Чего ей опасаться? В конце концов, не собирается же он уйти от нее и детей. Семь лет прошло после их первой ночи и полгода, как он стал полновластным волшебником и был переведен в ранг архивариуса. То четвертое Слово Силы, должно быть, оказалось слабоватым. Для стажера его способности были исключительными, для мага выше среднего, но последнее Слово не сделало из него по-настоящему могущественного волшебника, как он ожидал. Это его мучило. Ему все еще с трудом верилось, что судьба может быть к нему столь неблагосклонна. Неужели он навсегда останется скромным архивариусом – как Мирн?

Как госпожа Мирн, которая и вызвала его на это глупое собрание. Станет ли он мучителем новичков, как она? Джайн надеялся, что нет. Мирн никогда не выходила замуж, из чего следовал вывод, что она была кикиморой даже в молодости. Мирн бесилась от досады, что ее не перевели в более высокий ранг, хотя способностями она превосходила Джайна. Возможно, просто не находилось желающих взять на себя ее обязанности – стать наставником воспитанников Колледжа. Джайн по собственному опыту знал, какое удовольствие доставляло этой драной кошке запугивать новичков. Сам он до сих пор побаивался ее. Да, у Мирн, несомненно, вполне достаточно силы для более высокой категории. Сила зависит от Дара, а Дар или есть от рождения, или его нет.

У этой девчонки Тхайлы, например, уникальный Дар. Даже одно-единственное Слово Силы – слабое, приглушенное, фоновое Слово – наделило ее поразительным оккультным талантом, а не просто какой-нибудь полезной в земной жизни способностью. Получив еще три Слова, она станет могущественнейшей волшебницей. Лет через сорок ее сделают архонтом. А если у нее и вправду выдающиеся способности, она может в конце концов достичь должности Хранительницы. Ну зачем упрямиться этой дерзкой девчонке? Откуда Джайну могло быть известно, что она удерет с возлюбленным вместо того, чтобы отправиться в Колледж, как он ее наставлял? В тот первый день, когда он ее встретил, девчонка еще не замышляла бунта, в том он убежден.

Не его вина в том, что архивариусы так долго не замечали ее отсутствия, а он в ту пору все еще оставался учетчиком. Не его вина, что девчонка доигралась и ее успел обрюхатить какой-то ничтожный поденщик, не принадлежащий даже к обладающему Даром семейству. И уж совсем не вина Джайна, что она отказалась отправиться прошлой ночью в Теснину вместе с остальными послушниками.

Все проходят через Теснину! Посещение этого ущелья ни у кого не оставляло счастливых воспоминаний, а для нее, с ее мощным Даром, было бы во много раз неприятней, чем когда-то для него, но об этом она не могла знать. Маленькая упрямая гарпия!

Тропа подвела Джайна к Дому Собраний и стала самой обычной дорожкой. Он снова обрел способность ощущать магическое пространство, внешний мир и незримую проекцию оккультных сил.

Сочных оттенков весенние цветы рассыпались по всей поляне, по озеру вальяжно плавали красавцы лебеди, а от яркой зеленой травы резало глаза. Тут и там прогуливались или сидели на скамейках люди – сплетничали, флиртовали, наслаждаясь чудесным утром. Из пары дюжин счастливых, изящно одетых бездельников, коротавших время на поляне, ни один не выглядел старше двадцати пяти – тридцати лет. Однако в магическом пространстве Джайн видел, каковы они на самом деле, от его глаз не укрылись ухищрения, к которым они прибегали, дабы одержать победу над седыми волосами, отвислыми грудями и морщинами.

Мирн стояла на противоположном берегу озера рядом с крупным мужчиной, которого Джайн не узнал. По белой гравийной дорожке он направился к ним. Мирн, как обычно, основательно потрудилась над своей внешностью, но Джайн находился слишком далеко от нее, чтобы разглядеть детали ее наряда. В магическом пространстве ее изображение выглядело тощим и противным, хотя и весьма контрастным, что свидетельствовало о ее незаурядном Даре. Кроме резко заостренных, типичных для пиксов ушей, ей, пожалуй, нечем было похвастаться. Волосы она аккуратно собрала в пучок на макушке, отчего приземистая фигура казалась немного выше. Глаза, не того прекрасного золотого цвета, какими они обычно бывают у пиксов, а грязно-коричневые, сегодня глядели тревожно. Проблемы воспитанников всегда сулили неприятности Мирн.

А вот у ее рослого спутника были замечательные глаза – большие, широко посаженные и чисто золотого цвета. Нет, Джайн никогда не встречал его прежде. Это удивительно, ведь волшебники не забывают единожды увиденных лиц. Изображение мужчины было непоколебимо твердым, как скала. Магическое пространство не знает обмана – он и вправду такой же молодой и рослый, каким кажется, а Джайн думал, что хотя бы в лицо знает всех своих сверстников в Колледже. Ясно, что он ошибался. Незнакомец лишь чуть-чуть старше его. Должно быть, он попал в Колледж совсем молодым и быстро прошел весь процесс обучения. Наверное, пулей просвистел через разряд учетчиков и архивариусов, иначе Джайн хотя бы раз его встретил. А может быть, он архонт?

Джайн ускорил шаг. Если дело Тхайлы привлекло внимание архонта, значит, оно приняло серьезный оборот. Джайн попытался скрыть волнение, но сомневался, что это ему удалось. Одновременно правили только восемь архонтов, и по некоторым причинам он всегда предполагал, что они очень стары. Сам Джайн никогда не встречался ни с одним из них и не знал никого, кто бы встречался. Он, впрочем, и не хотел такой встречи, особенно сегодня.

Джайн никогда не видел невозмутимую Мирн такой смущенной, как теперь. Смущенной? Да она была красной как рак! Намного раньше, чем он подошел на расстояние, удобное для разговора, мужчина мысленно обратился к нему: «Я архонт Рейм».

Его сознание всколыхнулось, словно от звука большого колокола. Архонт нарушил традицию Колледжа: по возможности вести разговоры вслух, щадя самолюбие тех, кто обладает более слабым Даром.

«Весьма польщен, ваше всемогущество».

У Джайна не было необходимости представляться, и он испытывал сильнейшее желание бесследно исчезнуть из Тхама.

«Архивариус, вы опрашивали воспитанницу Тхайлу в день ее прибытия?»

Джайн покрылся потом, причем отнюдь не только потому, что, торопясь подойти ближе, ускорил шаг.

«Я, ваше всемогущество».

«Вам поручили установить, что она помнит из периода своей жизни, вычеркнутого из ее памяти. Вы доложили, что она забыла все с того самого момента, как встретила мужчину по имени Лииб».

«Совершенно верно».

«Тогда объясните, почему теперь в ее памяти всплыло его имя и она требует, чтобы их снова соединили?»

Не дойдя нескольких шагов, Джайн остановился как вкопанный, тяжело дыша и разинув рот от изумления.

«Не может быть!»

Едкая улыбка архонта не предвещала ничего хорошего.

«И все-таки так оно и есть. Вы можете найти этому объяснение?»

– Никаких, ваше всемогущество. – Джайн вдруг осознал, что говорит вслух. Он снова пошел вперед. Так вот что стоит за этим бунтом! Вот почему дерзкая девчонка отказалась идти в Теснину! – Ее воспоминания были полностью уничтожены. Вырезаны целиком, включая последствия ее беременности. Я отразил все это в моем докладе. Мне никогда не приходилось видеть более тонко выполненной волшебной работы. Госпожа Мирн поверила ее аналитику Шол, доселе непревзойденной в делах такого рода.

– Совершенно очевидно, что ваше суждение было ошибочно.

– Да, ваше всемогущество. – Джайн вздрогнул. Он никак не мог придумать, что бы еще сказать.

Архивариус перевел дух, так как в разговор вмешалась Мирн, и даже благодарно взглянул на нее, хотя никогда прежде не мог представить себе, что сумеет испытать чувство благодарности к этой старой потаскушке.

– Ваше всемогущество! А не мог ли ее необычайно сильный Дар повлиять на результаты операции?

– Нет!

В магическом пространстве пронесся импульс досады. Очевидно, архонты уже отмели подобные доводы.

Джайн наконец вплотную подошел к ним, золотые глаза архонта придирчиво обшарили его с ног до головы.

– Вы не разговаривали с ней с тех пор?

– Нет, сэр! Конечно нет!

– Значит, кто-то вмешался!

На этот раз раздражение Рейма прозвучало сродни отдаленной буре.

– Архонты соберутся сегодня в полдень в Часовне. Вы должны явиться.

Ручеек холодного пота побежал по спине Джайна.

– Но мне неизвестно, как добраться до Часовни…

– Вас вызовут.

Архонт исчез. Его молниеносное отбытие ослепительной вспышкой озарило магическое пространство.

Джайн и Мирн от неожиданности подпрыгнули. Они изумленно озирались вокруг, стоя на Поляне Свиданий. Столь откровенно использовать волшебство внутри Тхама считалось величайшим преступлением. Только Хранитель мог снять запрет на подобные вещи. Поведение архонта лишний раз доказывало, насколько серьезна ситуация, и еще сулило неприятности. Джайн и Мирн обменялись тревожными взглядами.

Джайн хрипло прочистил горло:

– Что-то не припоминаю, когда архонты собирались в последний раз?

– Вы полагаете, что я должна помнить? – Мирн недовольно надула губы. – Это было примерно триста лет назад.

2

Тхайла, полностью одетая, лежала на постели, не имея желания ничем заниматься. Она никогда бы не поверила, что всего два дня без пищи так ее обессилят. В голове проплывали видения: дыни, котлеты, манго, персики, рисовые лепешки, плоды хлебного дерева и…

Стоп! Где она могла попробовать плоды хлебного дерева? Если сейчас войдет госпожа Мирн и помашет перед ней яйцом, она на карачках проползет весь путь до Теснины, чтобы получить его.

Нет, она этого не сделает!

Лииб! Мой муж, Лииб! Где бы и какой бы ты ни был, Лииб, ты мне нужен. Я хочу вернуться к тебе. Я никогда не отступлю!

Она то впадала в дрему, то снова выходила из состояния сонливости, которая не была сном.

Никогда не отступлю!

Вспышка ужаса, ударив по нервам, вернула ее к реальности. Кто-то приближался. Она никогда не видела более невыносимой тоски. Ближе, ближе… Стук шагов стал сродни барабанному бою. Вот они уже у крыльца – грузный мужчина бежит, задыхаясь, неровной поступью, словно одолел порядочный путь. Наконец Тхайла поняла, что это Мист. Его аура отклонилась от нормы – ее до неузнаваемости исказил панический страх.

Пока Тхайла пыталась приподняться с постели, он споткнулся на ступенях и плюхнулся на крыльцо. Весь ее коттедж содрогнулся. Она с трудом встала и нетвердой походкой, покачиваясь, побрела вдоль стены. Пересекла прихожую, открыла дверь. Мист, скрючившись, сидел на крыльце Он тяжело, прерывисто дышал. Потрясенная девушка опустилась на колени и положила руку на его взмокшие от пота волосы.

– Мист? Что случилось?

Ее мысли путались из-за потока ужаса, который исходил от него. Мурашки забегали у нее по спине. Миста била нервная дрожь, дыхание с хрипом и свистом вырывалось из груди.

– Скажи в чем дело, Мист! – воскликнула она. – Ну говори же!

Он поднял к ней лицо – оно было белееснега, глаза округлились, губы посинели. Изо рта текли слюни, как у собаки.

– Теснина! Ты не представляешь! О Боги!

Тхайла отшатнулась, когда он, вцепившись ей в руку, стиснул ее своими длинными пальцами.

– Теснина!.. Только не позволяй им… что бы там ни было… Держись подальше оттуда!

– Мист, ты делаешь мне больно!

Скрипнула доска, на них обоих упала тень.

– Только лишних проблем нам и не хватало! – резко произнес чей-то голос.

Грузный молодой человек сердито смотрел сверху вниз на не заметившую его воспитанницу. Или он скрывал свои эмоции, или отчаяние Миста заглушало их.

– Кто вы? – воскликнула Тхайла.

Она хотела встать, но Мист все еще держал ее руку. У Тхайлы закружилась голова, и она закачалась от внезапно нахлынувшей слабости, пытаясь найти рукой точку опоры на полу.

Проницательные золотые глаза сверкнули на нее яростью.

– Не беспокойтесь! Мы уходим. Извините, что этот молодой идиот потревожил вас. Кто-то был очень неосторожен!

Ее рука была свободна – оба исчезли одновременно. Дверь у нее за спиной резко хлопнула. Тхайла попробовала встать, но ноги не послушались, и она растянулась на полу. Когда голова ее перестала кружиться и сердцебиение более или менее пришло в норму, она почти убедила саму себя, что все это ей померещилось. Обыкновенная слабость, вызванная голодом. Вот и все! Не обращая внимания на синяки на руке, следы ног на траве и грязные отпечатки на ступенях крыльца, она вернулась в дом.

3

Библиотечный комплекс стоял на высоком гребне, откуда открывался чудесный вид на Утреннее море. Скрипторий – одно из самых больших его здании – имел полностью стеклянную северную стену. Волшебники, несомненно, могли бы с успехом читать и писать и в полной темноте, но это усилие добавило бы оккультных шумов к тем, которые они производили своей работой, и тем самым отвлекло от дела. Рабочий зал был защищен, но куда лучше, если бы у каждого из стоящих здесь письменных столов имелась индивидуальная защита. Джайн не понимал, почему никто никогда не предложил это сделать. Возможно, рано или поздно каждому приходила в голову такая идея, но все боялись предложить осуществить ее, чтобы не подумали, будто они не умеют должным образом сосредоточиться. Он-то, по крайней мере, не внес предложения как раз по этой причине.

Сегодня утром ему и в самом деле стоило огромных усилий сосредоточиться. Он намеревался восстановить некоторые генеалогические записи, относящиеся к самой ранней истории Колледжа – к первым годам после Войны Пяти Колдунов. Каждую страницу следовало очистить от предохранительных чар, прочесть, затем снова наложить заклятие. Это была монотонная и скрупулезная работа, и, к несчастью, ему, занимаясь ею, невольно приходилось поднимать сильный шум. Джайн подозревал, что его коллеги в большом зале смеются над ним.

До чего несправедливо! Это четвертое его Слово Силы наверняка было с дефектом, но теперь Слова, которые он знал, прилипли к нему до самого смертного дня. Он может время от времени, когда умрет один из владельцев этого же Слова, получать несколько большую власть, но потом ему придется поделиться этим Словом с каким-нибудь прыщавым воспитанником, так что любое улучшение будет очень кратким.

В конце концов он решил передохнуть от трудов и забрел в книгохранилище справиться кое о чем в исторических архивах. Мирн не слишком ошиблась. Последний отчет о сборе архонтов поступил двести семьдесят шесть лет назад – по всей видимости, обсуждался вопрос о недостаче Слов Силы. Если требовалось назначить нового Хранителя, архонты выбирали кандидата из своего числа, но, по-видимому, проделывали это, не созывая формального собрания.

Джайн, потрясенный, вернулся к своему столу и, ссутулившись, сидел на своем табурете. При мысли, что теперь из-за блажи какой-то девчонки состоится собрание, у него волосы вставали дыбом. Архонт Рейм утверждал – а могущественные волшебники редко ошибаются, – что кто-то вмешался. Никто из членов Колледжа не захотел бы, да и не смог, вмешиваться в официальные дела, в дела Хранительницы. Никогда! Но если вмешались обитатели внешнего мира, значит, в системе безопасности пробита брешь. Выходит, тысячелетний труд пошел насмарку и демоны могут снова овладеть Тхамом, приведя за собой все беды прошлых времен. И привыкшее к уединению сердце пикса в груди Джайна съежилось, как сушеный чернослив. Он решил пойти и переговорить с Мирн, раз оба они оказались замешаны в это дело. Джайн поспешил выйти из Скриптория на солнечный свет и зашагал прочь по Тропе.

Предчувствие волшебника подсказало ему заглянуть на Поляну Свиданий, и вскоре он отыскал Мирн. Даже простой смертный легко бы догадался, что она должна быть где-то на воздухе. Четверо воспитанников проходили прошлой ночью через Теснину и теперь понемногу приходили в себя. Особенно они нуждались в солнечном свете. Мирн сидела с тремя из них за садовым столиком в тени земляничного дерева, которое вчера здесь отсутствовало. Никого, кроме них, во дворе не было, но вскоре он заполнится. Обед – значительное явление общественной жизни.

– Ну и как у вас все это прошло? – спросил он, придвигая для себя стул.

Мирн поморщилась, услышав его вопрос, но с меньшим, чем ей обычно было свойственно, недовольством.

– Воспитанник Дуф совершил чудную прогулку по холмам. – И она взглянула на младшего из троицы.

– Меня отправят домой, – робко улыбнулся он в ответ.

«Что у него за способности?» – безмолвно спросил Джайн.

Мальчишка еще явно не достиг зрелости и казался столь же смышленым, как сосновый чурбан.

«Никаких, но его дядюшка Калф не хотел верить».

– Никакого вреда?

– Нет, он видел только лунный свет и тени. Нельзя сказать того же о Маиге.

Второй воспитанник безвольно ссутулился на скамье, прислонясь головой к стенке и свесив руки вдоль тела. Судя по всему, он сел так не сам, а его усадили. Казалось, он не осознает происходящего вокруг. На его лице застыло болезненное выражение ужаса, и от немигающего взгляда его глаз Джайн ощутил знакомую дрожь.

«Не смотрите, это слишком гадко, – он ополоумел», – сообщила Мирн сердито.

«Бывает», – ответил ей Джайн.

– Есть надежда на улучшение? – вслух произнес он.

«Может статься, и нет».

– Разумеется! – добавила она так же вслух. – Только нужно немного времени.

Джайн никогда не забудет свое собственное посещение Теснины и длинную череду последующих бессонных ночей. Он вошел туда с шестью спутниками, а вышел с пятью. Самый рослый и крепкий на вид парень из его класса умер от страха. Впрочем, это из ряда вон выходящий случай. Усмешка на лице Мирн свидетельствовала о том, что ей известны его мысли.

Обернувшись, она посмотрела на третьего юношу.

– Однако, я думаю, воспитанник Вум извлек некоторую пользу из ночных похождений.

Вум был уже достаточно взрослым, чтобы заметить по его лицу, что сегодня он не брился. Юноша сидел, положив руки на стол и неподвижно уставившись в чашку с кофе. После замечания Мирн он поднял голову и посмотрел на нее с точно отмеренной дозой недовольства. Парень держал себя под жестким контролем, так что все его тело казалось одеревеневшим, но глаза смотрели дико, словно недавно им довелось видеть невообразимые ужасы. Его нижняя губа распухла в том месте, где он ее закусил, а свои расцарапанные ногтями ладони он старался спрятать.

– Вам доставляет удовольствие подвергать воспитанников этому испытанию? – спросил Джайн хрипло.

– Обычно нет, – быстро ответила она, – но порой, да. Вчера вы были слизняком, а сегодня знаете, что в жизни есть нечто большее, чем тыкать всем в глаза своим превосходством.

Джайн покраснел, но выдержал ее взгляд.

– А я могу стереть все это из памяти?

– Несомненно.

– И хорошо. – И он вернулся к своим размышлениям.

Мирн излучала удовлетворение.

«Вы видите? Он стал на десять лет старше, чем был прошлой ночью!»

«А пошли бы вы на то же, что он, если бы смогли завтра стать на десять лет моложе?»

«Конечно нет. Глупый вопрос».

Вум, нахмурившись, снова поднял голову и спросил:

– А где воспитанник Мист, мэм? С ним все в порядке?

Мирн поджала губы – ее излюбленная привычка.

«При этом он еще думает о других, понимаете?»

– С ним случилось то, что я называю панической реакцией, – сказала она вслух. – Он будет бежать до изнеможения и, возможно, потеряет сознание, но почувствует себя гораздо лучше, когда очнется. Я вскоре пойду и разыщу его.

Губы Вума сложились в слащавую улыбку, в то время как в глазах оставалось прежнее дикое выражение.

– Его вы тоже сделаете мужчиной, мэм?

Джайн едва скрыл усмешку. Отлично сказано, приятель! Мирн даже глазом не моргнула – она занималась отработкой подростков дольше, чем длится человеческая жизнь.

– Если я скажу свое мнение, ты не будешь об этом болтать?

Вум моргнул, а затем кивнул.

– Мист сломался еще, как говорится, в печи обжига. И не думаю, что у него были такие задатки, чтобы стоило начинать с ними возиться.

– Мы отсылаем их домой. Он найдет себе какую-нибудь простушку, которая о нем позаботится. Возможно, его потомки будут иметь больший Дар. Стоящих мы отберем и позволим сотрудничать с нами.

Вум снова моргнул и опять уставился в кофе.

– Спасибо, – сказал он тихо.

«Один из четырех – это намного выше среднего, – передала Джайну Мирн. – А этот действительно подает надежды».

Ее самодовольная победная песнь была прервана. Громовой разряд в магическом пространстве возвестил о прибытии воспитанника Миста к столу. Он хоть и стоял на ногах, но под абсолютно невозможным углом. Мирн оккультной силой подхватила его, чтобы он не упал. Джайн пришел ей на помощь, и вдвоем они осторожно опустили его на стул.

Прибегнув на миг к обратному зрению, Джайн увидел, что Миста вышвырнул из Дома Тхайлы сам архонт Рейм, и вздрогнул от мысли о том, что это могло означать. Ситуация становилась все хуже, а время приближалось к полудню.

4

Архонт сказал Джайну, что его вызовут. И вот в тот самый момент, когда архивариус помогал Мирн привести в чувство потерявшего сознание слабонервного воспитанника Миста, земля словно разверзлась у него под ногами. Он рухнул в холодную тьму и принялся балансировать, пытаясь нащупать ногами точку опоры на неровной топкой почве.

Ощущение было такое, будто он оглох и ослеп, но Джайн знал: все дело в том, что магическое пространство теперь закрылось для него и вся его волшебная власть отобрана. Он чувствовал себя беззащитным и полупомешанным, так как привык больше полагаться на волшебные способности, нежели на человеческие чувства. После минутного замешательства Джайн обнаружил, что находится в густом, дремучем лесу. Огромные стволы вздымались к такому плотному шатру крон, что сквозь него не пробивалось ни единого солнечного луча. Сырой зловонный воздух въедался в тело – похоже, свежее дуновение никогда не проникало в эту насыщенную испарениями духоту.

Его ноги до лодыжек погрузились в сырой мох; чулки мгновенно пропитались влагой от клейкого, высотой выше колена, папоротника. Невнятное бормотание позади него исходило из уст госпожи Мирн.

Когда глаза Джайна привыкли к полумраку, перед ними предстало огромное здание. Древняя громадина, казалось, слилась с лесом и стала органичной частью, производным этих джунглей – нечто выросшее здесь в течение веков. Старые стены здания растрескались и покосились, камни крошились под зеленоватым лишайником, словно поразившим их проказой. Застекленные некогда окна теперь зияли дырами, сквозь которые кое-где виднелись фрагменты узоров и колонн. Подобно им, двери давным-давно сгнили, и огромный арочный вход был разинут, словно страшная пасть. Крыша, судя по всему, сохранилась, так как внутри было еще темней, чем в окружающем лесу.

– Часовня! – неизвестно зачем сообщила Мирн. – Я… я не ожидала, что она такая большая.

Она двинулась вперед, и Джайн поспешил следом за ней. Спотыкаясь о корни и сгнившие стволы, они брели по мокрому подлеску к ужасному фасаду. Или здание осело, или лес вырос на нем, но в неверном свете они увидели покрытый гумусом и засыпанный осколками стекла спуск в темный нижний этаж.

Укротив абсурдное желание ухватиться за руку Мирн, Джайн заставил себя пойти первым. Почва под ногами оказалась тверже, чем можно было ожидать. Ступив на каменные плиты, архивариус остановился. Через минуту Мирн присоединилась к нему, несомненно так же, как и он, проклиная потерю дальновидения. Воздух был холодным и неподвижным. Они стояли в помещении, напоминавшем молельню, таком темном, что лес у них за спиной казался залитым светом. Два слабых отблеска в дальнем углу обозначали арочные проходы, ведущие из нефов. Они с опаской сделали несколько шагов вперед, но мощеный пол под их ногами оказался свободен от каких бы то ни было ловушек или препятствий.

Всякое святое место, которое когда-либо довелось видеть Джайну, от величественного, украшенного драгоценностями храма в самом Колледже до скромной деревенской церквушки, задумывалось как иллюстрация вечного конфликта между Добром и Злом. Там непременно имелись светлое окно и темное окно и весы, стоявшие на алтаре. Даже древние развалины, которые он замечал во время своих разъездов в бытность учетчиком, явственно несли на себе печать той же идеи. А это покинутое, всеми забытое место не имело с ней ничего общего; или оно датировалось более ранним временем, или его построили маньяки. Тут не было ни алтаря, ни какой-либо ритуальной утвари, да и само сооружение ошеломляло отсутствием симметрии. Правильность углов и пропорции не соблюдались. Странные строители расположили пустые арочные окна совершенно беспорядочно, и среди них не было, казалось, даже двух одинаковых по форме, высоте или ширине. Высокий свод тонул в таинственной тьме.

Джайн решил уже было, что склеп пуст, когда различил маленькую группу людей, стоявших в дальнем углу. Он показал на них Мирн, та неуверенно кивнула, затем, не говоря ни слова, направилась в ту сторону. Следует ли им идти медленно, чтобы выказать уважение, или поторопиться, чтобы не заставлять архонтов ждать? Архивариус предоставил своей спутнице выбрать нужный шаг. Та пошла медленно – может быть, была, как и он, испугана, может быть, сочла спешку неуместной в обстановке такой зловещей святости. Каменные плиты под ногами теперь были сухими и чистыми, хоть и неровными. Звук их шагов поглощало безмолвие, казавшееся слишком возвышенным, чтобы его могли нарушить смертные. Сам воздух словно застыл в печали.

Восемь укутанных в плащи фигур стояли неправильным кругом. Их покрытые капюшонами головы склонились в медитации. Все были одеты одинаково просто; ничего особенного Джайн не заметил и в их расположении – очевидно, что это группа архонтов. Его беспокоило, что сама Хранительница возглавит собрание. С него достаточно и архонтов. По крайней мере, у них человеческая природа.

Когда вновь прибывшие приблизились, крайние фигуры чуть подвинулись, освободив проход. Они сделали это не обернувшись, значит, их волшебные способности сохранились. Джайн и Мирн замкнули круг, но стояли ближе друг к другу, чем к архонтам.

Джайн осторожно оглядел безмолвные фигуры, удивляясь, почему они не прикажут ему перестать так шуметь – его сердце барабанило, как дятел. Но никто из архонтов не обращал на него внимания, уставившись в пол. Он заметил, что местоположение группы выбрано не случайно, и вовсе не потому, что архонты предпочли сгрудиться в углу. Они обступили небольшой темный клочок размером с постель, поверхность которого, неровная и комковатая, слегка возвышалась над уровнем пола. Сначала Джайн не мог разглядеть во мраке подробностей, но через некоторое время, когда глаза еще немного привыкли, он начал подозревать, что этот клочок пола влажный. Течь в старой кровле? Затем озноб, безжалостно пробиравший его до костей, подсказал, что вода в таком месте должна бы замерзнуть. И тут он наконец понял, что темная поверхность конечно же была льдом. Так вот почему Часовня так священна! Он стоял перед могилой Кииф – местом упокоения первой Хранительницы Тхама. Этот темный лед не что иное, как слезы пиксов, которые они пролили за тысячу лет, оплакивая Кииф. Здесь было самое сердце Колледжа ивсего Тхама.

Почему-то в этот миг Джайн подумал о том имени, которым, как говорят, жители внешнего мира называли Тхам – Проклятая страна. Прежде он не находил объяснения этому названию, но теперь оно показалось ему вполне подходящим для королевства, которое выбрало гробницу в качестве своей самой чтимой святыни и затем так запрятало, что почти никто и никогда ее не видел.

Бдение продолжалось. Затем архонт, стоявший слева от Джайна, чуть отодвинулся. Джайн услышал за спиной легкий шорох, и в образовавшуюся брешь, взволнованно дыша, шагнула женщина. Хотя ее лицо было только бледным пятном во тьме, он узнал в ней аналитика Шол и придвинулся ближе к Мирн, чтобы освободить побольше места. Снова воцарилось молчание.

Джайн питал надежду, что это собрание что-нибудь вскоре решит и его отпустят, прежде чем он окончательно замерзнет здесь во тьме или умрет от страха.

– Да будем мы всегда служить Добру, – наконец произнес нараспев один из укутанных плащами архонтов.

Джайн не понял который.

– Аминь! – хором отозвались остальные. Джайн вздохнул, раздумывая, должен ли он к ним присоединиться.

– Да благословят Боги и Хранительница наше рассмотрение.

– Аминь!

Мирн и Шол стояли молча. Джайн решил следовать их примеру – он только маленький архивариус. И к тому же невиновный, напомнил он сам себе. Он не сделал ничего плохого, ему нечего бояться.

– Аналитик Шол, – прошептал тот же голос, что вначале, мертвый и безжизненный, как зимний ветер. – Вы и архивариус Мирн помогли разрешиться женщине Тхайле ребенком мужского пола. Вы устранили все физиологические последствия этих родов. Вы переместили ее в Колледж.

Шол пробормотала бессвязное согласие.

– Сообщите нам в точности, какой Силой вы воздействовали на ее память.

Джайн ждал ответа, но потом понял, что его не последует: архонты считывали мысли женщины. В конце концов, это были восемь самых могущественных волшебников в Тхаме, если не считать Хранительницы, которая больше, чем просто волшебница. По спине у него поползли мурашки.

– Вы не беседовали больше с воспитанницей и не воздействовали на нее Силой с того дня?

Говорящий был не Рейм.

– Нет, ваше всемогущество.

– Мы удовлетворены, можете нас оставить.

– Я употребила бы большую Силу, если бы вы… если бы я не получила инструкций…

– Мы знаем, идите.

Шол повернулась на каблуках, и ее шаги заглушила тягучая тишина.

Джайн взял себя в руки. Сейчас настанет его очередь! Ему хотелось бы разглядеть лица, но они были спрятаны от него. Он не знал, сколько среди восьмерых архонтов женщин и сколько мужчин. Не мог даже определить цвет их одежды.

– Архивариус Джайн? Вы встретили женщину Тхайлу на Поляне Свиданий и говорили с ней.

Джайн мгновенно припомнил ту встречу на скамейке: что он сказал, что сказала она и о чем она думала, пока не пришел Мист, и как потом он оставил их вдвоем…

– Вы не говорили с ней с тех пор.

Это было утверждение, но Джайн кивнул. Его била дрожь и прошибал холодный пот. Он надеялся, что его отпустят, но инквизитор принялся расспрашивать Мирн о ее встречах с девушкой за последнюю неделю.

Тишина. Несомненно, скоро ему позволят уйти. Он тонул в этой ледяной тьме. Ему хотелось тепла, солнечного света и жизни. Эти трудоемкие исследования вовсе не его дело!

– У нее необычайный Дар, – прошептал другой голос – размышление вслух посреди неслышного разговора.

– Этим можно объяснить ее подозрения, – сказал кто-то еще. – Но не восстановление в памяти имени мужчины. Кто-то вмешался!

Это, похоже, сказал Рейм, но может быть, так показалось только потому, что он говорил эти слова прежде.

– Возможно, она не понимает, – резко сказал еще один голос. – Ее нужно заставить войти сегодня ночью в Теснину!

– Нет, – возразил бесцветный, как паутина, голос. – Никто не вмешивался.

Архонты сразу повернулись лицом к говорящему и опустились на колени. Мгновение спустя Мирн последовала их примеру, а затем и Джайн, но так торопливо, что чуть не потерял равновесие. Он уставился в пол перед собой, зная, что сама Хранительница пришла на их встречу. Страх ледяными пальцами сдавил его сердце. Он не мог вспомнить, чтобы испытывал больший ужас, даже когда проходил Теснину. В его памяти всплыли страшные истории о Хранителях, сметавших целые армии, вторгавшиеся из внешнего мира, и об убийственной непререкаемой дисциплине, которую они насаждали в Колледже. Хранители были законом в конечной инстанции, совершенно непредсказуемые, не обращавшие внимания на прецеденты и лишенные милосердия. Снова раздался голос – сухой, нечеловеческий шелест, за пределом страха, страдания и надежды.

– Я предупреждала вас, что бьют барабаны тысячелетия и Зло шествует по миру. Я предупреждала вас о грядущей небывалой угрозе. Вы знаете, что эта девушка должна была стать нашей Избранницей, а теперь мы ее почти потеряли. В первую же ночь, как она оказалась здесь, я обнаружила ее у входа в Теснину.

Некоторые архонты тяжело перевели дыхание, но ни один ничего не сказал. Холод, исходивший от пола, словно зубами впился в колени Джайна, но еще убийственнее была мысль о Теснине не при полной луне, а во тьме.

Дрожа от страха, но не в силах побороть искушение, архивариус отважился кинуть быстрый взгляд. Хранительница была высокой и худощавой, закутанной в темный плащ с капюшоном. Казалось, она опирается на посох, но больше он ничего не успел рассмотреть, поспешно уставившись в пол, в пыльные неровные плиты, такие успокаивающе внушительные и обыкновенные. Сегодня вечером он расскажет Джул, что встречался с Хранительницей!

Она снова заговорила:

– Рейм, вы младший. Можете дать совет старшим братьям и сестрам в их заблуждениях?

– Нет, Благословенная. – Голос Рейма звучал куда менее надменно, чем прежде. – Просветите нас.

– Вы преступили пределы, которые Боги установили для Кииф, дети мои, – печально произнесла Хранительница. – Вы нарушили ее Слово и тем самым совершили тяжелое прегрешение против Добра.

– Есть много прецедентов! – возразил Рейм; голос его дрожал.

– Не таких, – вздохнула Хранительница. – Архивариус Джайн, когда вы давали наказ кандидатке прибыть в Колледж, предупреждали ли вы ее особо о том, что она не должна влюбляться?

Джайн попытался ответить, но слова прозвучали лишь в его голове: «Особо – нет». Язык онемел, и ни звука не вылетело у него изо рта, но это было не важно.

– Архивариус Мирн, – продолжила Хранительница, – вы убили мужчину.

– Есть прецеденты! – простонала Мирн.

– А ребенок? Таких прецедентов не бывало! Почему вы не нашли пристанища для ребенка?

– Я исполняла приказы!

– Это моя вина, о Благословенная, – произнес другой, незнакомый женский голос. Одна из фигур в мантии склонилась, коснувшись головой пола. – Я боялась грядущего могущества Избранницы, полагая, что она сумет отыскать ребенка, где бы его ни спрятали. И переусердствовала. Уничтожь меня.

– Этого недостаточно, Шииф. Если берешь на себя вину за десятерых, следует предложить большее.

Кто-то захныкал, но было похоже, что это женщина по имени Шииф. Через минуту Шииф снова заговорила:

– Предай меня анафеме. Изгони во внешний мир и осуди на скитание среди демонов на сто лет без власти и речи, в образе гнома.

– И этого еще недостаточно.

– О, – прорыдала женщина, – это слишком много!

– Или мои страдания ничего не значат для тебя? – спросила Хранительница. – Ты хочешь погибели для всех нас?

– Тогда на двести лет, – простонала Шииф. – Пусть меня преследуют гонения злого рока и я буду обречена на ужасную и мучительную смерть!

Подумав немного, Хранительница сдержанно сказала:

– Этого, пожалуй, довольно. Да будет так!

Краешком глаза Джайн отметил, что теперь осталось только семь архонтов. На месте, где только что стоял на коленях восьмой, теперь лежал лишь плащ. Архивариус стиснул зубы, напряг руки и ноги и все же не смог побороть дрожь. Он тоже только исполнял приказы! Он не знал об убийствах!

Хранительница сделала паузу, словно давая оставшимся время поразмыслить над судьбой их исчезнувшей сестры. Наконец снова раздался ее похожий на комариный писк голос, по капле роняющий слова в тишину:

– Вы согрешили против невинной девушки, против ее возлюбленного и новорожденного младенца. Вы сможете считать себя более чем осчастливленными, если наказание Шииф смягчит гнев Богов. В своем милосердии они послали ей слабый намек на ее потерю. Вы понимаете, что она совершила, получив этот намек?

Спустя несколько мгновений голос Рейма неуверенно произнес:

– Она пошла к молодому человеку Мисту и соединилась с ним.

– Она принесла жертву! – резко бросила Хранительница, разорвав тишину. И вдруг Часовня ожила, словно проснулась от своего векового сна. Громовой голос разносился по огромному зданию. – Она принесла себя в жертву Богу Любви! Она отдала свое тело одному мужчине из-за любви к другому! Теперь вы понимаете, болваны?!

Ее слова эхом отдавались во тьме, отразившись от свода, слабым шепотом возвращались назад, словно умирая.

Фигуры в темных плащах пали ниц, касаясь лбом пола. Мирн тоже согнулась вдвое, но Джайн, словно парализованный, остался сидеть, откинувшись на пятки. Застыв от отчаяния, он смотрел на край многовекового льда над могилой Кииф. Его ужаснула безмерная опасность. Существование Тхама целиком зависело от милости Богов, от уступок, которых добилась Кииф, пожертвовав своим возлюбленным. Он смотрел на Тхайлу как на невежественную дурочку, чьи капризы не очень важны, а она привлекла на свою сторону Богов. Она отдала свое тело мужчине из любви к другому, и Боги приняли эту жертву!

Он погиб. Они все погибли!

Голос Хранительницы снова стих до смиренного шепота, сокрушенного бременем забот, казавшегося древним, как сама Часовня.

– Сам Бог Любви восстановил ее память. Будьте благодарны, что Боги пока не сделали большего! И надеюсь, не сделают! Наступает новое тысячелетие. По пророчеству, грядет Избранница, а вы заблудились во тьме!

В наступившей тишине Джайн услышал рыдания архонтов. Он ничего не знал про Избранницу – эти познания, должно быть, распространялись только на архонтов, – но понял, что из-за своей неопытности оказался виновен в ошибочных суждениях. Он, несомненно, приложит все старания в будущем, его обещаниям можно безоговорочно верить.

Наконец один из архонтов сказал:

– Благословенная, что мы должны делать?

Снова душераздирающий вздох, безжизненный шепот:

– Делать ничего не надо. Если Дитя будет продолжать страдать, его могут отнять у нас, а оно – наша единственная надежда. Эта девочка должна добровольно пожертвовать своим мужем, или все мы обречены. Возвращайтесь по своим местам. Я пойду и сама буду просить ее.

Кажется, аудиенция окончилась. У Джайна вырвался вздох облегчения. Архонты ушли. Они с Мирн остались наедине с Хранительницей.

– А что до вас двоих, – в голосе Хранительницы послышалось презрение, – то вы унизили свое образование. Смотрите, что натворили!

– Разве архонт Шииф не взяла нашу вину на себя?

– В убийствах да. Но вы злоупотребили данной вам властью и обманули мое доверие. Вы пытаетесь принуждением получить то, что следует заслужить. Вы прибегаете к презрению вместо любви. Ты, мужчина, неужели ожидал, что добьешься покорности девочки, мучая ее отца или пытаясь завлечь посулами, которых она не желала и даже не понимала, о чем идет речь? Неужели ты, женщина, надеялась, что твои насмешки могут вдохновить кого-либо на старание? Я лишаю вас обоих всякой оккультной власти и навсегда изгоняю из Колледжа. Живите впредь как животные, потому что вы и есть животные. Убирайтесь!

5

Далеко за полдень Тхайла очнулась от дремы. Зрение ее восстановилось и даже обострилось. Приступы голода миновали. Она была достаточно хорошо знакома с волшебством, чтобы узнать его действие и догадаться, что это означает. Нет, вряд ли она победила. Скорее ее бунт просто не собирались дольше терпеть.

Тхайла внимательно посмотрела в окно. Лесная прогалина была ярко освещена солнцем и, по-видимому, пуста, но здравый смысл подсказал ей, что вскоре следует ожидать гостей. Она торопливо окунулась в магическую горячую воду в ванной, оделась в мягкое зеленое платье и причесала волосы, затем вынесла стул на крыльцо и села там в ожидании.

Длинные тени упали на траву, облака на западе позолотил закат. Наконец Тхайла заметила между деревьями высокую фигуру, медленно ступающую по Тропе. Та же самая фигура явилась ей в горном ущелье. Она опиралась на длинный посох, хотя походка казалась достаточно твердой. Измеряя ее приближение своим собственным нарастающим страхом, Тхайла неотрывно следила за ней до тех пор, пока фигура не остановилась возле ступенек крыльца. Даже теперь нельзя было рассмотреть, кто скрывается под темным плащом, – капюшон отбрасывал неестественно глубокую тень на лицо, а на руку, державшую посох, ниспадал край рукава, – и тем не менее девушка знала, что это очень старая женщина.

Тхайла вспомнила странников, заходивших в Дом Гаиба. Посетитель заговаривал первый, называя свое имя и Дом, затем ее отец приглашал его войти и угощал. Но сейчас перед ней не обычный посетитель, и коттедж стал Домом Тхайлы только потому, что его ей предоставил Колледж, то есть этот самый посетитель, если это тот, о ком она думала. К тому же у нее не было угощения.

Она соскользнула со стула на колени и склонила голову.

Странница тихо, будто одобрительно, вздохнула. Доски заскрипели, когда она ступила на крыльцо. Отодвинув стул на пару шагов, она села. Несколько мгновений они молчали – сердце Тхайлы успело ударить дюжину раз, – затем посетительница заговорила тем же самым шепотом, который девушка уже слышала той ночью в Теснине.

– Что подстерегает во внешнем мире?

Это было начало катехизиса, и вместе с ним в сознание Тхайлы хлынули бесчисленные воспоминания детства – как сама она стоит перед своим отцом и вместе с Финном и Шиилой повторяет священные слова. Она машинально ответила:

– Смерть, мучение и рабство.

– Кто ждет во внешнем мире?

– Рыжие демоны, белокурые демоны, золотоволосые демоны, голубоволосые демоны и темноволосые демоны.

– Как приходят демоны?

– Через горы и через море.

– Кто защищает нас от них?

Тхайла сжала ладони, чтобы не дрожали. Они были совсем холодные.

– Хранитель и Колледж.

Теперь она тоже говорила шепотом.

– Кому мы служим?

– Хранителю и Колледжу.

– Кто всегда бодрствует?

– Хранитель.

Последовало долгое молчание. Затем посетительница сказала:

– Я Хранительница.

Тхайла вздрогнула.

– Ну что ж, дитя? Тебе нечего мне сказать?

– Где Лииб?

Хранительница в гневе стукнула посохом об пол и резко сказала:

– Почему ты отказалась идти в Теснину, как тебе приказали?

Они разрушили ее память, подумала Тхайла, они похитили ее у возлюбленного и с помощью волшебства перенесли в Колледж, а Хранительница, встретив ее в горах, возвратила в этот Дом с помощью все того же волшебства… Они всемогущи! Почему же тогда просто не заставят ее пойти в эту ужасную Теснину, если это так важно? И что теперь ей еще терять?

– Потому что мне нужен Лииб.

– Я никогда не сплю, – сказала Хранительница с сухим презрением в голосе. – Ты веришь этому? Действительно веришь?

– Э-э-э… да, мэм.

– Взгляни на меня, дитя.

Тхайла посмотрела на хрупкую руку, откинувшую капюшон, и удивленно вздохнула. Лицо женщины было таким сморщенным и дряблым, словно жухлые мертвые листья беспорядочно облепили кости, гладким оставался только череп под серебряными прядями волос. Глаза, окруженные сетью морщин, были до того переполнены страданием, что не хватало сил вынести их взгляд – укоризненный и вопросительный, как у животного, которое истязают. Вздрогнув, Тхайла поспешно отвела взгляд. Хранительница, должно быть, прожила сотни и сотни лет, намного больше, чем даже Великая Проматерь Кииф.

– Теперь ты веришь этому?

– Да! Да, я верю, мэм!

Хранительница вздохнула, и Тхайле показалось, что та снова накинула капюшон, но она не отважилась взглянуть, чтобы убедиться в этом.

– Ты первая, увидевшая меня, после того как я стала Хранительницей. Прежде меня звали Лейн. Я пробыла Хранительницей семь лет. Как ты думаешь, сколько мне лет?

– Не знаю, мэм.

– Я моложе твоей матери, Тхайла!

Пораженная, девушка снова подняла глаза, но лицо Хранительницы опять скрывал капюшон.

– Дитя! Я наблюдаю за Тхамом и наблюдаю за миром. И говорю тебе, что сейчас нас подстерегает опасность пострашнее, чем все те демоны, о которых ты твердила, как попугай. Пророчество говорит, что это – дварф, сероволосый демон, если хочешь. От него исходит такая угроза для Тхама, какой мы не знали со времен самой Кииф, жившей тысячу лет назад. Он сместил смотрителей и отменил Свод Правил. Даже Улиен’квит не позволял себе такого. Если он обнаружит нас, то постарается уничтожить. Мы обречены – даже у меня недостанет сил, чтобы помешать ему.

«Какое отношение все это имеет ко мне? – недоумевала Тхайла. – И почему Хранительница не говорит о Лиибе?»

– Мне нужна твоя помощь, Тхайла. Весь Тхам взывает к тебе о помощи. Я прошу тебя пойти сегодня ночью в Теснину. Ты сделаешь это ради меня?

О, это ужасное, зловещее ущелье!

– Это недоброе место.

– Это необходимое Зло.

– Мне нужен Лииб!

Последовала первая напряженная пауза, затем Хранительница недобро усмехнулась:

– Ты идешь неверным путем. Но тебе, несомненно, нельзя отказать в смелости. Хорошо, я заключу с тобой соглашение, хотя буду первой из преемников Кииф за тысячу лет, унизившейся до того, чтобы вступать в торги. Да, ты любила человека по имени Лииб, и он тоже любил тебя.

Тхайла ощутила большие сомнения:

– Любил?

– Он думает, что ты мертва, и горько тебя оплакивает. Но я дам тебе следующее обещание: пойди сегодня в Теснину, как я прошу, и завтра вы вновь обретете друг друга. Я верну тебе память, а он забудет, что видел тебя мертвой. Из его воспоминаний исчезнут всего несколько дней, он этого даже не заметит.

Тхайла недоверчиво посмотрела на таинственный капюшон, ища подтверждения словам в измученных глазах, сверкающих в его тени.

– Вы действительно сделаете это?

– Сделаю… если ты пожелаешь.

Так это ловушка? Конечно ловушка!

– А что происходит в Теснине?

– Тебе же объясняли.

– Но Мист…

– Мист слабак! А ты нет. Обитатели Колледжа проходили Теснину в полнолуние. Завтра ты постигнешь, зачем мы это делаем, и если потом по-прежнему пожелаешь покинуть Колледж и вернуться к Лиибу, я согласна исполнить твое требование. Клянусь в этом всеми Богами и могилой Кииф.

На мгновение Тхайла почувствовала, что у нее так пересохло во рту, что невозможно говорить. Девушка кивнула и наконец прошептала:

– Спасибо.

Она победила! Победила!

– Теперь ступай в дом, – мягко сказала Хранительница. – Ты найдешь там пищу. Когда стемнеет, оденься потеплее и иди в Теснину. Тропа приведет тебя. Или хочешь, чтобы тебя кто-нибудь проводил?

Тхайла отрицательно покачала головой.

– Итак, я верю в твою смелость. И помни предостережение: не оглядывайся. Я встречу тебя на другом конце ущелья.

Тхайла проводила взглядом Хранительницу, которая с трудом добрела до магической Тропы и вскоре исчезла среди деревьев, затем неуверенно поднялась с колен и вошла в дом.

Она победила! Завтра она увидит Лииба, человека, которого любила, который любил ее. Она победила!

6

Тропа взбиралась по крутому склону, поросшему мрачным лесом. Вскоре Тхайла пересекла горную долину, которую обнаружила в свою первую ночь в Колледже. Каменистое ущелье резко обрывалось вниз справа от нее, а слева вздымалось стеной, скрытой кустарником и деревьями. Сквозь туманную дымку облаков пробивался лунный свет. Знание того, что она уже побывала здесь, придавало Тхайле гораздо больше уверенности, чем было у нее в первый раз. Белая Тропа вилась под ногами, рев потока внизу становился все громче. В этот раз Тхайла не пыталась повернуть назад и не встретила на пути никаких мостов и препятствий. Вскоре горловина ущелья сузилась, склоны стали отвесными, лишенными какой-либо растительности. Тхайла миновала резкий поворот Тропы, и впереди уже показался проход.

Девушка остановилась, тяжело дыша и поеживаясь от холодного воздуха, проникающего сквозь ее тяжелый плащ. Освещение на этот раз было другим, и окутанные сумраком руины выглядели менее зловеще, сливаясь с утесом, на котором возвышались. Ей не мерещилось воображаемое лицо на них. Мост, перекинутый через ущелье, сейчас не казался пастью, пустые окна над ним – глазами, а низкорослые деревья на вершине – волосами. Она видела только развалины здания из белого камня – старые и печальные, но вовсе не угрожающие.

Убедившись в этом, Тхайла поспешила вперед. Даже достигнув самой арки, она не споткнулась и не сбавила шага. Сразу за небольшим темным отрезком пути, куда эхо доносило гул водопада, виднелся выход. Минута – и Тхайла уже на противоположной стороне.

Горловина расширилась, словно сменили декорации. Луна ярко сияла на черном хрустальном небе. Справа, чуть поодаль, небольшая речка мирно убегала по камням вниз, в непроглядную тьму, но простиравшаяся впереди долина была ровной и голой; с обеих сторон ее обрамляли каменные стены. Тропа вела вперед, извиваясь между нагромождениями скал, а по обе стороны в вышине сияли огромные горы – ледяные призраки под серебряным диском луны. Только бледный лунный свет, тьма да редкие пятна снега.

Тхайла поспешила вперед. Вскоре шум потока растаял вдали, и она шла в полной тишине. Даже ветер стих, словно ночь затаила дыхание. Тхайла слышала только слабый скрип гравия под ногами и ровный стук своего сердца.

Конечно, все будет не так просто. Даже госпожа Мирн признала, что теснина сродни Страшному Суду. Мист испугался до умопомешательства. Тропа лежала перед Тхайлой, пустая и ровная. Ничто больше не напоминало о реке. В этой глуши, казалось, не росло ничего, кроме разбросанных кое-где пучков бледной травы, едва ли более темной, чем снежные наносы. Изгибы Тропы – вот где могла подстерегать опасность, а Тропа хоть и была ровной, но резко извивалась между зубчатых монолитов, а потому впереди просматривалась очень небольшими отрезками.

Скрип, скрип, скрип – раздавались ее шаги по камушкам. Странное освещение – призрачное мерцание серебра и агата… Казалось, даже камни просвечивали насквозь, а тени лежали неясные и зыбкие. Воздух едким холодом обжигал ее разгоряченное лицо, дыхание вырывалось клубами окрашенного всеми цветами радуги пара.

Скрип. Скрип. Скрип.

Страшный Суд – испытание не из легких, и, следуя здравому смыслу, Тхайла решила прибегнуть к маленькой предосторожности: замедлять шаг перед каждым крутым поворотом на тот случай, если за ним таилось что-либо страшное. Но Тропа по-прежнему оставалась пустой в мертвенном свете луны.

«Лииб! Надо думать о Лиибе! Кто бы ты ни был, мой милый, я вернусь к тебе».

Далеко ли ей еще идти? Остроконечные вершины мерцали в вышине. Ущелье, несомненно, не может насквозь прорезать горную цепь, потому что, оказавшись позади, она попала бы во внешний мир, а пиксы никогда не ходят туда, где подстерегают демоны.

Она спорила с Хранительницей! Рассуждала как дерзкий ребенок… Тхайла приостановилась перед очередным поворотом Тропы возле скалы и, ухватившись за шершавый камень, осторожно заглянула сначала одним глазом, потом двумя. Только скалы, грязь да несколько снежных пятен – больше ничего.

Отойдя от стены, она заметила тень.

Две тени!

Взвизгнув, Тхайла бросилась бежать. Она не смотрела назад, подчиняясь повелению Хранительницы!

Но краешком глаза видела вторую тень, сразу за своей собственной. Да нет! Это, должно быть, просто игра света. Или темные полосы на камне. Прутья… Может быть, тень дерева. Но тут нет деревьев!

С развевающимися волосами Тхайла стремительно неслась по Тропе, жадно хватая ртом холодный воздух.

Скри-ип. Скри-ип.

Что-то изменилось в звуке ее шагов. Казалось, им вторят еще одни шаги. Кто-то шел за ней по пятам.

Сдержать шаг.

Скри-ип, скри-ип, скри-ип…

Этот некто остановился одновременно с ней, прямо за спиной. Кустарник? Качающиеся ветви? Просто каприз лунного света… Вовсе не кости! Только не смотреть назад! Тхайла бежала, пока у нее не закололо в боку. Шатаясь от изнеможения, она перешла на шаг. Никто не наскочил на нее с разбегу. Никто ее не схватил. Но сквозь стук своего сердца она слышала чьи-то шаги – след в след, прямо за ее спиной.

«Здесь никого нет!» – сказала она себе твердо, отлично зная при этом, что лжет. Некто неведомый был позади нее, так близко, что дышал ей в затылок, если, конечно, мог дышать. Он вот-вот схватит ее, если способен хватать.

Все в Колледже прошли через это – преодолели Теснину. И никого не съели чудовища! Все это только мираж, чтобы запугать ее!

– Кто ты? – резко крикнула она, не решаясь обернуться.

Ни ответа, ни ветерка. Только бешеный стук ее сердца и неверно отдающиеся шаги.

– Скажи мне, кто ты?! – крикнула она громче. – Именем Хранительницы, скажи!

И на этот раз не последовало ответа, только движение ночного воздуха или мысль, пронесшаяся у нее В голове, – точно она не разобрала.

«Я твой провожатый».

– Мне не нужен провожатый! Уходи!

Ответа вновь не последовало, но Тхайла чувствовала, что призрак, кем бы он ни был, никуда не ушел, а по-прежнему двигался за ней, стараясь шагать в ногу. Она пошла быстрее. Потом медленнее. Невидимка тенью скользил за ней. Тхайла резко остановилась, заранее съежившись в ожидании: нечто сухое и тяжелое сейчас ткнется ей в спину. Но ничего подобного не случилось. Ее невидимый спутник остановился одновременно с ней и дожидался, пока она снова двинется в путь.

Там никого нет! Ей стоит только обернуться, и она увидит за собой пустую тропинку.

– Ты не можешь причинить мне вред!

«Но другие могут».

Она так и не поняла, голос это или только ее собственная мысль.

– Я все равно этому неверю!

Вскинув голову и решительно размахивая руками, Тхайла пошла вперед.

– Госпожа Мирн говорила, что проходила здесь. Мист проходил. Думаю, и Джайн прохо…

Она застыла как вкопанная.

Бесформенная фигура стояла в отдалении, заслоняя Тропу. Такая неясная, что ее с трудом можно было разглядеть, – игра лунного света и тени на скалах, подобие человека. Это был обман зрения, мираж, увиденный ночью в догорающей золе костра или днем среди облаков. Но чем пристальнее она всматривалась, тем определеннее выглядело видение. Вдруг ее страх сменился гневом – одни обманы и миражи! Сама Хранительница полагалась на ее храбрость. Она не позволит так по-дурацки пугать себя. Большой и изнеженный Мист, тот ударился бы в панику при одном намеке на чью-то тень, но она не собирается. Она все преодолеет ради любви, ради Лииба.

Тхайла сделала еще два или три шага, и фигура стала видна отчетливее. Тогда девушка снова остановилась и спросила:

– Кто это?

«Это етун – один из белокурых демонов».

Ее зубы вдруг принялись выстукивать дробь.

– Он… он живой?

Пожалуй, ей все-таки не помешает провожатый. «Умер во время Войны Пяти Колдунов». Голос – если это был голос – звучал бесстрастно: ни веселья, ни гнева, ни печали. Просто ответ. Тысячу лет, как умер?!

– Тогда он не может повредить мне! – вслух заявила Тхайла, как для самой себя, так и для невидимки, скрывавшегося у нее за спиной. И решительно двинулась по Тропе в сторону этого… этого видения.

Он исчезнет, когда она подойдет ближе, если это игра света. Он не исчез. Даже увеличился в размерах, хотя по-прежнему оставался только светлым пятном, серебрившимся во тьме, – призрачная фигура в лунном свете среди скал. Тхайла, сама того не желая, принялась высматривать подробности. Человек был огромного роста, ее голова едва доставала ему до груди. На нем блестящий шлем, сапоги и штаны. Ниспадающая борода и усы видны весьма отчетливо. Но еще ярче светились глаза, следившие за ее приближением. Он знал, что она здесь, ждал ее и даже заулыбался. Лунный свет отражался в его глазах, играл на шлеме и мече. Тхайла снова остановилась: ей не хотелось приближаться. Теперь девушка знала, зачем у нее за спиной призрак. Ей нельзя отступать – только вперед!

– Чего он хочет? – спросила она. «Он хочет тебя убить».

– Пусть не надеется! – И она шагнула вперед на ставших вдруг ватными ногах.

Белокурый демон сделался еще больше. Лунное сияние играло на длинном клинке, серебристой бороде и огромных волосатых конечностях. Зубы хищно сверкали.

Тхайла остановилась.

Но теперь демон пошел на нее и, широко оскалившись в ухмылке, уже приподнимал свой меч. Она видела, как его грудь вздымается от дыхания.

Она чуть не шагнула назад и тут же вспомнила, что там ее, возможно, ждет нечто гораздо худшее.

– Прочь! – крикнула она. – Именем Хранительницы!

Демон засмеялся, словно уже не раз слышал такое. Он шагал к ней, было слышно, как хрустят камни под его сапожищами.

– Что он собирается сделать?! – взвыла она.

«Он собирается убить тебя».

– Нет!

«Да. Ты Стим. Сейчас ты умрешь».

Она почувствовала в воздухе странный соленый запах. Стиму было только шестнадцать, он пас овец, и никто никогда не показывал ему, как владеть мечом, но на побережье Дикого мыса высадились етуны, и Великий Господин созвал всех юношей с холмов и вручил им мечи и щиты. Стиму приказали оставаться у причала, на случай, если прибудут другие корабли.

Он не мог сражаться с таким гигантом!

Отбросив свой громоздкий щит, Стим бросился к скалам. Там не было тропы. Он стал карабкаться вверх так быстро, как только был способен, но через мгновение понял, что его загнали в угол. Тяжелые кованые сапоги царапали камни у него за спиной.

Тогда он обернулся:

– Пожалуйста! Я не хочу умирать!

Усмехающееся чудовище с льняными волосами нависло над ним, капли пота блестели на его плечах и обветренном лице, сумасшедший огонь ненависти пылал в нечеловеческих голубых глазах. Наверное, он не понимал слов. А если бы и понимал, то не услышал.

Играючи, от ткнул Стима мечом. Юноша инстинктивно взмахнул своим клинком, но гигант выбил его, как прутик, одним ударом, и, с гримасой отвращения вонзив свой меч в живот Стима, погрузил его глубже и несколько раз повернул внутри. Острие заскрежетало о камень за спиной Стима.

Невообразимая боль! Юноша упал на землю, зажимая руками кровоточащее месиво, вывалившееся из него. Он хотел застонать, но от этого стало еще больней. О Боги! Какая боль! Стим кричал, как животное, чувствуя горячую кровь, струящуюся между пальцами. Вражеский воин пнул его несколько раз, чтобы перевернуть на спину, и ликующе посмотрел вниз со злобным презрением во взоре. Он плюнул, и, несмотря на ужасную боль в кишках, Стим почувствовал, как холодный плевок потек по его щеке. Етун ушел, оставив свою жертву корчиться в предсмертной агонии. Она была долгой, и никто не пришел на помощь.

Тхайла лежала на тропинке вниз лицом, холодный гравий вонзился ей в щеки. У нее сильно кружилась голова, тошнило. Значит, она не мертва. Она снова женщина, Тхайла.

– Я жива? – прошептала она в землю. «Ты жива».

– Я думала, он убил меня.

«Он убил Стима».

Тхайла подняла голову. Пустая Тропа простиралась перед ней. Жуткий воин исчез. Дрожащими пальцами она ощупала живот, но не нашла раны. Ужасная боль тоже исчезла.

Дрожь сотрясла ее тело, словно предупреждая, что она замерзнет, если останется лежать. Тхайла с трудом встала на колени, прямо на острые камни, затем поднялась на ноги – но не посмотрела назад! – и неверной походкой снова пошла сквозь морозное безмолвие ночи. Ее тень тоже шла у ног, иногда – две тени.

Это все? Может быть, это все? Она уже пережила Страшный Суд? Тогда почему все еще видит две тени? То, что отбрасывало вторую тень, не было человеческим существом. Но довольно ли подобного представления, чтобы свести Миста с ума?

Впереди, в темноте, что-то двигалось, и ее сердце дико заколотилось. Опять! Неужели опять? О нет!

Да. Она снова заметила движение. Намек обретал форму, форма становилась субстанцией. Игра света превращалась в воинов. Три фигуры ждали её с одной стороны Тропы и еще две – с другой, Тхайла попыталась сделать шаг в сторону и уперлась в стену. Скалы возвышались, словно углы зданий и высокие дощатые заборы. Теперь лунный свет стал неярким и слегка желтоватым, словно от лам-пы в окне, но они увидели ее. На этот раз у нее вовсе отсутствовало оружие. Она была женщиной, попавшей в западню посреди темного двора.

Ее окружили тени, но она видела, как они уплотняются, приближаясь к ней; вот уже стали слышны их голоса. Воины преградили ей путь к воротам, посмеивались и шутили, перебрасываясь такими словами, которых она не понимала и не хотела понимать. Она стояла, прижавшись спиной к стене, к грубым холодным камням. На этот раз ее ожидала не смерть, по крайней мере не сразу.

– Остановите их! – пронзительно крикнула она.

«Ты Хун, – словно вздох, раздался слабый нечеловеческий голос в ее сознании. – А они импы, темноволосые демоны».

– Но это же люди!

Да, уже не тени, а живые люди из плоти и крови – загорелые, темноволосые, бородатые мужчины в доспехах. Они были ниже етунов, но каждый куда крупнее Хун. Она слышала, как ее сестра пронзительно кричит наверху в детской, слышала ржание лошадей и скрип телег на улице. Застыв от ужаса, хотела позвать на помощь, и тут легионеры бросились на нее. Она метнулась между ними, но грубые руки схватили, не давая уйти. Громкий смех возбужденных мужчин раздавался над ней. Другие руки вцепились ей в волосы и насильно притянули ее лицо к заросшим бородой губам, к отвратительному липкому рту. Еще чьи-то руки крепко держали ее за лодыжки и запястья, рылись в ее одежде, срывали ее, ощупывали и обшаривали тело… Боль и унижение. Потом просто боль. И наконец, когда все они удовлетворили свою похоть, – смерть.

И снова Тхайла очнулась на холодных, промерзших камнях Тропы. Луна стояла на том же месте.

– Ну сколько же еще? – простонала она.

«Столько, сколько выдержишь, а потом еще».

На ней не оказалось ран, только руки немного расцарапала о дорогу. На ее теле не оказалось ран. Но душа была поругана, душа может обратиться в ничто, если все это не прекратится. Тхайла снова заставила себя подняться и, спотыкаясь, пошла вперед. Обратной дороги не было. Она не сделала и дюжины шагов, но уже была Киимом, который тонул в болоте, а грубый сапог стоял на ее лице и погружал в грязь до тех пор, пока она не захлебнулась.

Потом она была Друмом. Потом Шайлой.

«Что подстерегает во внешнем мире?»

Смерть, мучение и рабство.

Все это и еще больше.

Она умирала во тьме и при солнечном свете. Ее закалывали, как овцу, и забивали дубинками, истязали до смерти и насиловали.

Она была солдатом в отряде, попавшем в лапы к дракону, неистовствующему в поисках бронзы. Люди в отчаянии срывали с себя доспехи и швыряли их обжигающему, огнедышащему чудовищу. Пламя с ревом пылало, слизывая с мяса обуглившуюся кожу, а потом пожирало мясо и кости.

Риин присматривал за отцовским стадом, когда мимо пробиралась шайка беглых джиннов. Он не сразу понял, что ему грозит опасность, иначе не заговорил бы с ними. Его разложили на пне и по нескольку раз изнасиловали. Он потерял много крови и через два дня скончался в лихорадке.

Кволь кричала и звала на помощь, пока еще могла кричать. Но никто не пришел. Крепко прижав к груди свое дитя, она забилась в угол погреба. Гномы знали, что теперь она попалась. Они медленно подползали к ней во тьме, попискивая от возбуждения. В тусклой полутьме был едва заметен только жадный блеск их горевших глаз и бесчисленные острые зубки и когти. Впрочем, сами гномы отлично видели в темноте, они были крохотные и не имели оружия, но обезумели от голода.

Рыжие демоны – это джинны, жестокие и безжалостные. Золотоволосые демоны – эльфы, чьи стрелы, вонзаясь в живые тела, сколачивали их вместе, словно две деревяшки.

– Пусть это наказание послужит назиданием остальным, – сказал центурион импов. – Возьмите вот этого. Распните на дереве и засеките до смерти.

И все это происходило на самом деле. Каждый раз. Всегда это была настоящая смерть, чья-то конкретная смерть. И всегда: «Почему я? Я не готов!» И всегда боль и унижение. И каждый раз открытие, что человеческое тело всего лишь мешок с жидким дерьмом, которое можно заставить медленно вытечь, причиняя невыносимые страдания. Смерть становилась последним унижением, и иногда она приходила только через несколько дней непрерывных мук.

И всегда Тхайла снова становилась самой собой и понимала, что это была не смерть Тхайлы, пока нет. После этого девушка снова поднималась и шла вперед, к следующей своей смерти.

Кейм был прикован цепями к стене камеры. Он чувствовал запах дыма…

Тхайле являлись призраки пиксов, погибших во время Войны Пяти Колдунов. Тысячу лет они дожидались в Теснине кого-нибудь, кто снова умрет их смертью и тем самым освободит их, кого-нибудь, обладающего Даром.

Лоук был рабом, обреченным жить и умереть в рабстве.

– Ты у меня заговоришь, – приговаривал джинн Рейлу. – Ты скажешь нам все.

А Рейл и понятия не имел о том, что им хотелось узнать.

И все это может повториться! Демоны все еще были рядом, во внешнем мире, они ждали своего часа. Только Колледж и Хранитель сдерживали их.

Тхайла знала об этом в те мгновения, когда была самой собой и, шатаясь, шла по озаренной лунным светом Тропе в ожидании следующего призрака. Ее собственная смерть, когда бы она ни пришла, не будет такой ужасной. Понятно теперь, зачем ее послали в Теснину, зачем всех обитателей Колледжа посылают туда.

Она знала, кто идет следом.

И еще знала, что скажет утром Хранительнице. Лииб для нее больше не имеет значения.

Пустынный путь:

Так путник, чей пустынный путь

Ведет в опасный мрак,

Раз обернется и потом

Спешит ускорить шаг,

Назад не глядя, чтоб не знать,

Далек иль близок враг.

С. Колридж. Поэма о старом моряке

Глава 3 Сомнения и слезы

1

Суровый северный ветер проносился над вересковыми пустошами, обрушивая шквалы снегопадов. Даже в полдень солнце не давало больше ни малейшего тепла. Впереди лежали заснеженные негостеприимные предгорья Исдрутуда, а горная цепь, вздымаясь в отдалении, не сулила надежды на лучшее.

Никто не прокладывал дорог в этой покрытой серыми отложениями местности, и караван повозок рассыпался по окрестностям, так как каждый возница старался найти более ровный путь. Не будучи ни хорошими пешеходами, ни хорошими наездниками, дварфы по преимуществу путешествовали на колесах. Их крепко сбитые повозки, запряженные шестеркой выносливых мулов, могли целый день везти более дюжины вооруженных воинов. Большинство повозок на сей раз были доверху нагружены награбленным добром, но в одной из них ехали пленники.

Закутанная в меха Инос жалась к императору, пытаясь укрыться за ним от ветра. И почему это прославленные двонишские мастера не додумались снабдить повозки навесами от непогоды да еще рессорами из той превосходной стали, которую только они и умели делать? Похоже, дварфы сочли и то и другое излишней роскошью. А потому, когда дварфы перевозили любого недварфа, тот быстро превращался в покрытую синяками отбивную, поджаренную или подмороженную, в зависимости от времени года.

Прямо перед ними, ссутулившись на скамье, дремал возница, который, казалось, непременно должен свалиться на очередной рытвине. Сидя на козлах, повозкой правил Распнекс. Императоры в качестве заслонов от ветра, чародеи – возницы! Мир сошел с ума.

Инос повернула голову, желая убедиться, что Гэт не исчез из поля зрения. Юноша предпочитал идти пешком, она тоже выбрала бы такой вариант, если бы имела сносную пару обуви. Инос увидела сына. Он в отдалении шагал между двумя маленькими подпрыгивающими гоблинами. Охрана против этого не возражала, потому что гоблины были союзниками и в случае чего могли догнать етунского щенка даже на одной ноге.

Колонной номинально командовал сержант Гирфар, однако распоряжения он получал у чародея, причем, кажется, они были исключительно общеполитического, а не волшебного характера. Вот еще один признак ненормального положения в мире – волшебство отныне запрещалось как опасное. Распнекс сбросил с себя обличье Медленного Бегуна. Он отказался использовать свою власть, чтобы спасти Кейди. Где-то теперь ее бедная девочка? Что она делает, видит, переживает, чувствует? Инос вздохнула.

Хлопья снега кружили в воздухе.

– Не стоит печалиться и предаваться тягостным размышлениям, Инос, – сказал Шанди.

Печалиться? Инос сдержала гневное возражение, так как он конечно же был прав. И все-таки она не могла не печалиться о Кейди, зная, что никогда не простит себе случившегося с дочерью, похищенной ордой дикарей.

Мысли о Кейди заполняли кошмарные сновидения Инос, ждали ее при пробуждении и преследовали целыми днями. У нее едва теплилась надежда когда-нибудь снова увидеть своего мужа, но мысль о том, что, встретив его, ей придется рассказать о своей безумной выходке и о потере Кейди, была просто невыносима.

– Нет, – сказала она. – Кто я такая, чтобы спорить с Богами?

Шанди удивленно поднял брови. Ссадины на его лице по большей части уже зажили или скрылись под отросшей бородой. Он был грязен и оборван – позорный вид, непростительный для императора. Впрочем, и она, королева, также не являла собой достойного примера для подражания.

– Почему вы упомянули Богов?

– Когда Рэп беседовал с Богами, те поведали ему, что он должен потерять одного из детей.

Шанди нахмурился, поудобнее устроился на поклаже и поправил свою меховую накидку.

– Вы не говорили мне об этом!

Инос чуть было язвительно не поинтересовалась, почему должна обо всем рассказывать, если он скрывает от нее свои секреты. Но благоразумие одержало верх, и она совладала с раздражением.

– Я просто забыла. Все это обычная божественная неясность. Они ведь не сказали, какого именно ребенка мы должны потерять или каким образом это произойдет. Боги подразумевали, что все эти неприятности случились по вине Рэпа.

– Тут нет его вины, но он ненамеренно оказался их причиной.

– Он не знает, каким образом.

– Теперь знает.

– Вот, и вы тоже мне этого не сказали!

Инос обнаружила, что Шанди очень скрытный человек. Он задает много вопросов, но сам неохотно дает ответы. Император не рассказал ей даже о волшебных свитках. Рассказал Распнекс, за что она очень благодарна чародею – чудесно знать, что совсем недавно, несколько дней назад, Рэп пребывал в добром здравии. Шанди же, по всей видимости, не считал ее достойной такой информации. За целую неделю Инос так и не преодолела его замкнутости, и он по-прежнему отказывался прямо сказать, куда направился Рэп. Возможно, у него были на то свои причины, но все же неизвестность ее мучила.

– Простите, – буркнул Шанди. – Чародей объяснил нам все той ночью в Хабе. Прежде имелись неограниченные волшебные запасы, а Рэп каким-то образом перекрыл к ним доступ. Видимо, он думал, что совершает благой поступок, но чародеи лишились возможности противостоять Сговору Зиниксо. Что-то у Рэпа произошло в Фаэрии, я не знаю подробностей, а вы?

Инос отрицательно покачала головой:

– Он не любил говорить о волшебных делах.

Несколько минут оба молчали. Повозка раскачивалась и скрипела на булыжниках и ледяных ухабах. Им еще повезло – эта нагружена военными шатрами и тюками кож. В связи с весьма оригинальными взглядами дварфов насчет захвата добычи несколько повозок везли золотые и серебряные вещи, которые так стучали и грохотали, что по соседству с ними невозможно было находиться. Другие транспортные средства загрузили канатами, холстами, квасцами и глиняными формами для литья. При сходных обстоятельствах етуны предпочли бы пряности, красители, произведения искусства и изящные изделия, но дварфы презрительно отвергали подобные непрактичность и тщеславие.

– Но послание Богов – это интересно, – продолжил император. – Они сказали, что Рэп должен потерять ребенка, вы сами или вы оба?

– Я точно не знаю.

– Боги могут быть очень жестокими, Инос, но редко заранее говорят о том, что может усугубить их наказание. Возможно, они имели в виду только одного ребенка и своими словами намеревались утешить вас?

– А если Боги имели в виду, что он потеряет одного, а я другого? Помнится, они намекали, будто один ребенок – это минимум. Откровенно говоря, я думаю, что мы все обречены!

– Никогда не надо терять надежды! – строго сказал Шанди. – Если Боги точно указали на одного ребенка, значит, тому имелись причины: они предвидели эти события, их важность. Значит, обстоятельства были предопределены, и следовательно, вы не виноваты. Я полагаю, у вас есть основания надеяться, Инос. Верьте в Добро!

Достаточно было уже одной разницы в возрасте между ними, чтобы он казался ей младшим. Но напыщенность и молодость неприятная смесь. Он император по праву рождения и, возможно, в данный момент пытается исполнить дипломатическую миссию, но на самом деле сейчас он беженец без гроша в кармане, а скорее даже военнопленный. Он попал в засаду, едва не погиб и чуть не потерял письмо, которое написал ей Рэп, – последнее Инос особенно возмущало. Однако она и на сей раз удержалась от резкого ответа.

– Надеюсь, вы правы. Но не у одной меня близкие в опасности. Полагаю, и вам тоже есть о чем печалиться?

Шанди слабо улыбнулся:

– Лишь немного. До меня на Опаловом троне сидели несколько сот моих предков, и ни одного из них не сверг с престола дварф!

Он увиливал от ответа.

– Кто знает об этом? Ваши подданные верят, что вы по-прежнему царствуете. Да и трудно сказать, какие мистификации могли иметь место в прошлом.

– Возможно, но я наверняка первый император в истории, которого захватили в плен гоблины!

Этого унижения нельзя было отрицать.

– Я хотела спросить вас кое о чем, – сказала Инос, делая отступление, скорее тактическое, чем тактичное. – У вас был товарищ, которому удалось спастись бегством?

– Его зовут Ило. Превосходный всадник. Думаю, ему удалось ускакать.

– Ну и куда же он, по-вашему, направился?

Шанди поморщился.

– Так куда? – настаивала Инос, захлопывая ловушку.

– Я думаю, он отправился обратно, чтобы рассказать обо всем моей жене.

Шанди мог часами рассуждать о своих надеждах и об Империи, о справедливости и равном налогообложении, о правлении по закону, но за последнюю неделю он ни разу не упомянул о своей жене.

– Расскажите мне о ней.

– Об Эшиале? – вздохнул ой. – Это самая красивая женщина в мире.

– Вы ее сильно любите?

– Безумно.

– Какая она?

Шанди пожал плечами:

– Высокая… не такая высокая, как вы, но из чистокровных импов. О, простите, я не хотел оскорбить вас! Волосы темного, естественного цвета. Лицо, фигура… Как можно описать совершенство?

– А что-нибудь еще, кроме этого? – настаивала Инос. – Чем она увлекается?

– Увлекается?..

– Да. Что ей нравится? Музыка? Танцы? Верховая езда?

– Я… Я не… Теперь она великолепно танцует. Я хотел сказать, она очень грациозна от природы, но…

Он говорил запинаясь и неуверенно.

– Вы давно женаты?

– Три года, но, как вы понимаете, раздельно прожили большую часть этого времени. Мы провели вместе только несколько недель после свадьбы и чуть больше прошлым летом, когда я вернулся в Хаб, но у меня было безумно много дел…

– Безумно много дел?.. – переспросила Инос, сопровождая вопрос самой обольстительной улыбкой, эффект от которой оказался испорчен вырвавшимся у нее невольным проклятием, так как повозку тряхнуло на глубокой рытвине.

– Более того! Мой дедушка впал в старческое слабоумие, и Империя чуть не развалилась на части. Ило помог мне снова собрать ее воедино.

Друг Шанди как нельзя лучше подходил, чтобы дать разговору нужное направление. Возможно, это сродни военному делу – отступление, обход, фланговая атака. Инос подумала о некоторых подходящих к случаю замечаниях, но, отбросив их, спросила:

– А сколько лет императрице?

– Э… двадцать.

В семнадцать лет выйти замуж за человека, который исчезает через несколько недель, оставив ее одну с ребенком? За человека, настолько занятого, что у него нет времени развлекать ее, даже когда он возвращается домой? Инос смутно помнила, что наследный принц женился на незнатной девушке. В семнадцать лет подняться в высшие слои аристократии… Подобный взлет может вскружить голову любой девушке, если у нее есть хоть капля воображения. К тому же Инос подозревала, что император далеко не так хорошо знает свою жену, как думает, или, как должен бы знать.

– Ило… Расскажите мне об этом человеке.

– Мой сигнифер – знаменосец. Солдат, аристократ. В армии прослыл героем.

– Он молод или стар?

– Молод.

После долгой паузы император добавил:

– Немного ветреник. Красавчик.

– Так вот что вас печалит!

Императорские глаза загорелись гневом.

– Что вы хотите этим сказать?

– Он думает, будто гоблины вас убили?

– Это предположение было бы самым естественным.

Вздохнув, Инос сочувственно улыбнулась обеспокоенному молодому человеку, сидевшему рядом с ней.

– Тогда, согласитесь, у нас обоих есть, о чем печалиться.

– Да, – кивнул он, – боюсь, что это так. Я полностью доверяю моей жене, вы понимаете, но если она будет убеждена, что овдовела, тогда ей придется задуматься о судьбе нашего ребенка.

Какое-то время император бессмысленным взором провожал проплывающие мимо вересковые заросли, несомненно представляя себе, как его жена выходит замуж за красавца сигнифера.

– По крайней мере, ее жизни ничто не угрожает, я надеюсь, – заметила Инос. – Это уже хорошо.

– Правда. Тогда как о ваших детях этого не скажешь.

– Немногие женщины так непостоянны, как полагают большинство мужчин. Она поступит очень необычно, если забудет свою любовь к вам и сразу бросится в объятия другого. Два года траура – я имею в виду, по закону, – это минимальный срок, чтобы оправиться после тяжелой утраты. Однако вы должны будете при первой же возможности поспешить к ней.

Шанди ничего не ответил на то. Он задумчиво поскреб щетину, словно собираясь произнести речь, и сменил тему:

– Инос, даже здесь мы не находимся в безопасности – ни вы, ни я, ни Гэт. А когда окажемся в Гваркиарге, риск еще более возрастет. Я говорил с Распнексом, и мы оба пришли к выводу, что вам вовсе не обязательно ехать с нами до самого Двониша.

– Я думала, мы военнопленные…

– Теоретически. Но Распнекс все еще Смотритель Севера. Дварфы не спорят с ним. Завтра мы прибываем в Трогг. Я был там как-то раз. Это маленькая деревушка, одно из тех несчастных пограничных поселений, которые разрушают, как только они становятся достаточно большими, чтобы стоило начать из-за них потасовку. Дома там – жалкие лачуги, а население – всякий сброд. Как бы то ни было, эта война должна обойти ее стороной. Сейчас в тех местах относительно безопасно. Мы оставим вас там, и вы сможете скоротать время если не в комфорте, то в безопасности. К лету дорога домой для вас будет свободна, вы сможете быстро вернуться на побережье и сесть на судно. Хотя, возможно, и через лето.

– Нельзя сказать, чтобы такая перспектива приводила меня в восторг.

Шанди весело усмехнулся:

– В любой гавани может быть шторм, да? Займитесь лучше вышиванием или присматривайте за курами! Вы должны подумать о своем королевстве, а война – неподходящее место для женщин. – Если он и заметил ее реакцию, то не подал виду. – Вам надо позаботиться о детях. – И добавил: – Кажется, снегопад кончается или нет?

Ничто не могло вызвать раздражение Инос скорее, чем чья-либо попытка оказать ей покровительство.

– М-м-м… Растолкуйте, какая опасность грозит мне в Двонише? – спросила она мягко.

Шанди пожал плечами:

– Просто мы с чародеем собираемся предстать перед Директоратом и объявить им о новом Своде Правил. Встреча будет носить частный характер, но по округе может пойти молва о нашем присутствии в Гваркиарге.

Инос напустила на себя вид невинной простушки:

– Но ведь Двониш – родина Зиниксо, не так ли? Он вернулся туда, после того как Рэп разоблачил его чародейство, и провел там почти двадцать лет. Именно там он подготовил базу для своей власти. Несомненно, все волшебники в Двонише давно примкнули к Сговору.

«Правильно ли я понимаю суть дела? Может ли простая женщина разобраться в столь запутанных понятиях?»

Шанди пожал плечами:

– Распнекс так не думает. Дварфы настолько подозрительное племя, что их нелегко загнать в ловушку. Хотя, безусловно, он выразил эту мысль немного другими словами.

– Ну, предположим, – сказала Инос, по-прежнему оставаясь женственной и обольстительной, – вы с чародеем пойдете и выступите перед Директоратом, прося о поддержке. Но Зиниксо конечно же не оставил родные края без присмотра, у него наверняка есть один или два шпиона в самом Директорате. Шпион посылает магическое донесение в Сговор – ив мгновение ока зал заседаний забит волшебниками. Я близка к истине?

Император бросил на нее оценивающий взгляд. Бороду его замело снегом, который повалил еще гуще, чем прежде.

– Вы тоже говорили с чародеем?

– Не об этом.

– Тогда я просто потрясен! Кажется, королевы научились мыслить стратегически. Да, вы совершенно правы! Зиниксо должен иметь представление, где мы сейчас можем находиться, и у него есть сотни ловких и полностью преданных его делу людей. Директорат, по крайней мере, наверняка находится под наблюдением.

Позиция Шанди вызывала у Инос прямо-таки зуд в коготках, но надо признать, что она была не лишена смысла. Хотя прошло уже много лет с тех пор, как она видела Зиниксо, от одного воспоминания о нем мурашки начинали бегать у нее по коже. Мстительный дварф счел бы за удовольствие захватить в плен жену и сына Рэпа. Она же предпочла бы по возможности не доставить ему этого удовольствия. Почему бы и в самом деле не затаиться на год в этой дыре с отвратительным названием Трогг? Ведь у нее к тому же есть обязанности и перед своим королевством. Инос передернула плечами, подумав о том, что может там твориться, коль скоро никто не сдерживает придворные интриги.

– Если бы дело касалось только одной меня, – неохотно пошла она на попятную, – возможно, я бы отправилась с вами просто из интереса, потому что уверена, Распнекс припрятал что-нибудь про запас и наверняка сделает очень острый ход. Но я должна думать о Гэте. Придется нам с ним действительно остаться, чтобы заслужить почет и милость сливок; общества Трогга.

Шанди прочистил горло и отвел глаза:

– По правде говоря, мы имели в виду только вас, Инос. Я понимаю, что Гэт очень молод, и к тому же обещал Рэпу руководствоваться вашими пожеланиями во всем, касающемся юноши, но в ту пору мы думали, что он находится в безопасности в Краснегаре. А сейчас Грэт, как и все мы, попал в переделку, и, я полагаю, мое обещание больше недействительно.

Инос глубоко вдохнула, и пушистые снежинки забились ей в нос.

– Вот как? Значит, вы намеревались оставить меня и забрать с собой моего сына?

– Ну да. Чародей, кажется, считает, что юноша может быть нам полезен, хотя я в точности не знаю, в чем именно.

О Бог Убийств!

– Эмшандар! – позвала Инос приторно-сладким голосом.

Шанди обернулся и удивленно посмотрел на нее. Глаза его расширились при виде ее лица.

– Вы не помните, – продолжила она мягко, – как в те времена, когда были еще сопливым мальчишкой, однажды ночью посетили Ротонду? И видели, как Чародей Зиниксо пытался убить моего мужа.

– Когда одежды Рэпа вспыхнули? Несколько месяцев я видел это в кошмарных снах.

– А что случилось потом? Вы помните, Эмшандар?

– Я… Вы подбежали к нему… и обняли.

– Да, – сказала Инос, улыбаясь, – обняла, несмотря ни на огонь, ни на все прочее. Моя тетка всегда говорила, что я импульсивна. И вы думаете, что я брошу своего сына? – страшно прорычала она.

Возница-дварф встрепенулся и посмотрел, что там за шум. Император вздрогнул.

– Будьте благоразумны, Инос!

– Нет, это вы будьте благоразумны! Я никогда в жизни не получала более оскорбительного предложения! Гэт еще ребенок. Если Чародей Распнекс думает, что может как-то его использовать, пусть спросит дозволения у меня, ясно? И я буду решать. А вы можете взять ваш процветающий Трогг и засунуть его под свою императорскую мантию! Вам все ясно, ваше величество?

– Нет никакой необходимости говорить оскорбительные дерзости.

– Вы первый начали! И запомните: нет никакой необходимости по-отечески опекать меня!

Заросшие щетиной губы Шанди скривились в тонкой улыбке.

– Почему нет? Ведь вы пытались говорить со мной по-матерински!

– Я… Ну, это совсем разные вещи! – Инос ответила усмешкой на усмешку. – Ни одна женщина никогда не поверит, что хоть один мужчина что-нибудь понимает в супружеской жизни. Полагаю, также ни один мужчина никогда не поверит, что женщина что-нибудь понимает в войне. Мир?

– Мир!

– А как насчет договора о сотрудничестве?

– И что вы под этим подразумеваете? – спросил он осторожно.

– Почему вы не сказали мне, что можете связаться с моим мужем?

Шанди некоторое время смотрел на вересковые заросли, чтобы скрыть свои подлинные чувства. Когда он опять повернулся к Инос, его лицо было непроницаемо.

– Они схватили лорда Ампили. Еще в самом начале Распнекс предупреждал нас: свитки могут принести вред, если Сговор прознает о них, – наши послания перехватят и выследят, откуда они отправлены.

– И вы подумали, что я, ветреная, легкомысленная женщина, узнав о них, стану донимать Рэпа бесконечными любовными излияниями, не помышляя о, безопасности?

– Ну, нечто в этом роде.

– Так вот, будьте уверены, не стану, – бросила Инос в отчаянии. – Я не могу мучить его, рассказывая о том, что сейчас поделываю. И послала ему три слова на свитке чародея: «Я тебя люблю!» Вот и все. Он узнает мой почерк. Узнает, что я предупреждена.

Он подумает, что все в порядке, и обманется. Ложь недоговоренности все равно остается ложью.

– Простите меня, Инос, – сказал Шанди, словно действительно признал свою неправоту.

– Извинение принимается. – Она вздохнула. – А теперь расскажите, каким образом мой сын поможет чародею, когда мы попадем в Двониш?

– Не знаю. И не уверен, что сам Распнекс точно знает, но у него есть какая-то смутная идея, или даже, скорее, предчувствие.

– Гэт обладает ясновидением, но очень слабым. Сам Распнекс гораздо более могущественен.

– Да.

Из Шанди по-прежнему ничего нельзя было вытянуть. Некоторое время Инос изучающе смотрела на него.

– Я думаю, что единственное, в чем Гэт действительно может быть полезен, так это послужить в качестве приманки.

– Вот и мне то же самое приходило в голову, – вздохнул император.

2

– Посадив ее в седло, – рассказывала Кейди, – он запрыгнул сзади и обнял. Пришпорив лошадь, он горячо поцеловал ее и поскакал на закат.

– Поцеловал лошадь? – переспросил Кровавый Клюв с явным недоверием.

– О, конечно же нет! Он поцеловал принцессу Таолдор!

– Зачем?

– Потому что принцы романтичны…

– Ты не должна говорить на языке импов!

Кейди недовольно фыркнула.

– Потому что хотел поцеловать ее! – отрезала она.

– Женщин целуют в постели, когда угли в очаге сгребли в кучу. Глупо делать это в другое время.

Чувствуя, как горят ее щеки, Кейди пустила свою лошадку легким галопом. У гоблинов нет никакого представления о романах! Кровавый Клюв, кажется, не видел ни малейшей разницы между поцелуем и, э-э-э… более интимными вещами.

Под седлом Кейди шел маленький, но резвый серый пони – кобыла, которая теперь именовалась Аллена. Целый день бок о бок с Кейди шагал обремененный луком, колчаном и мечом спутник, не смотря на груз, без видимых усилий сменивший аллюр, подстраиваясь под нее. Двадцать четыре стражника позади них также легко перешли на галоп.

– Рассказывай еще! – приказал Кровавый Клюв. Понятно, почему он хочет, чтобы она как можно больше говорила. За последние несколько дней она рассказала ему по меньшей мере пятьдесят разных историй. Так или иначе, романы многое теряли при переводе на гоблинский, и Кейди думала, что было бы гораздо логичнее ей обучать его языку импов, чем самой все время говорить по-гоблински. Его настойчивость в этом вопросе не сулила ничего хорошего и лучше об этом не думать. Солнце пригревало по-весеннему, и порывистый ветер тоже предвещал весну. Этот ветер ярко раздувал огонь под деревенскими домами и стогами сена. На востоке небо почернело от дыма; повсюду, куда ни взглянешь, были колонны гоблинов. Жалея свою лошадь, Кейди старалась ехать по тропинкам и дорогам, но военная орда гоблинов пересекала местность по прямой. Авангард настигал всех беженцев, даже имевших лошадей, а арьергард предавал огню все, что могло гореть. Через каждые несколько часов на пути армии попадалось новое поселение, и гоблины грабили его, насилуя и убивая всех, кого там обнаруживали. Они строили рядом со стенами пирамиды из человеческих тел и, как хорошо тренированные акробаты, обычно достигали вершины прежде, чем защитники успевали выпустить первую стрелу.

К счастью, Кейди редко приходилось наблюдать эти ужасы с близкого расстояния. Уже несколько дней она не видела ни короля гоблинов Птицу Смерти, ни дварфов, чья армия пошла другим путем. Одинокая пленная принцесса среди нескольких тысяч грубых дикарей, единственная пленница, которая оставалась в живых после ночных оргий гоблинов, невольная спутница королевского сына.

– Хорошо, – согласилась она. – Еще одна история. Но я расскажу ее по-импски, так она лучше звучит. Или тебе будет слишком трудно понять?

Кровавый Клюв бросил на нее сердитый взгляд. Как обычно, он был обнажен по пояс, на коже цвета хаки блестели капли пота, сальная косичка болталась у него за спиной между колчаном и луком. Он ниже ее, но очень широкоплеч, и сверху ей было хорошо видно, какой он толстый. Кейди пыталась представить, как он будет выглядеть в приличной одежде. Ноги в рейтузах конечно же произведут впечатление, но лицо!.. Даже если удастся убедить его побриться… Длинный нос, квадратные глаза…

– Я понимаю язык импов очень хорошо. О чем история?

– О принцессе по имени Жемчужный Цветок с островов Керита и о том, как ее захватили в плен морские разбойники – етуны.

– И конечно, ее спасли? – Кровавый Клюв обнажил в ухмылке свои большие зубы.

– Конечно.

– Прежде, чем изнасиловали.

– Да!

– Не похоже на етунов.

Он и в самом деле мог сносно говорить по-импски, хотя и с грубым акцентом.

– Думаешь, кто-нибудь придет тебя спасать, Кадолайн?

Конечно, именно так она и думала – принцесс всегда спасают, – но если она об этом скажет, то он будет глумиться. У нее есть магическая рапира, о которой, кажется, все забыли, а мама и император обещали прислать ей на помощь чародея, как только он немного освободится. Где-то все они теперь? Впрочем, расстояние не имеет значения для волшебников. Да и ее собственный отец тоже волшебник; надо только подождать, пока папа прослышит о ее похищении! Кто-нибудь непременно спасет ее!

А если не спасет, то она убежит сама.

Не получив ответа, гоблин сказал:

– Никто тебя не спасет!

– Да? А что будет, когда мы приедем в Хаб?

Кровавый Клюв рассмеялся. Гоблины не слишком часто смеются, но если смеются, то получается совершенно… нормально, что ли? В общем, по-импски.

– Сожжем его!

Не очень похоже на правду. Хаб никогда не попадал под власть неприятеля. И никогда не бывал разграблен, как все остальные города. Никогда!

– А потом?

Казалось, его удивил вопрос.

– Потом, быть может, вернемся домой.

Теперь они поднимались по довольно крутому холму между деревьями, которые прежде, как она подозревала, были фруктовым садом, а вскоре, несомненно, пойдут на дрова. Кровавый Клюв справился со склоном лучше, чем ее утомленная Аллена.

– И это все? Разве у вас нет плана, нет никакой цели? Во имя чего все эти убийства и разрушения?!

– Есть! Делаем это, потому что забавно! Теперь импы хорошенько узнают атаки гоблинов. Может, мы поступаем так каждый год!

У Кейди вытянулось лицо.

– Сейчас ты говоришь глупости, большеротый гоблин! Когда легионы Империи снова загонят вас в ваши норы, они замуруют все проходы в горах Пондаг.

– Тогда лезем через стены! Или не уходим домой. Гоблины останутся в Империи, и пусть импы имеют лес.

– Ты допускаешь, что это место больше подходит для жизни?

Гоблин посмотрел сердито, и его щеки позеленели. Оттого, что он попался в ловушку, подумала принцесса.

– Город для маменькиных сынков! Настоящие мужчины живут в лесу.

– Значит, вы вернетесь назад! И ты сможешь безопасно навестить меня дома в Краснегаре?

– Нет. – Он бросил на нее похотливый взгляд. – Сначала станешь мне женой. Отец обещал.

Такого поворота событий Кейди и боялась, но никто еще прямо не говорил ей об этом, а она не спрашивала. Вот почему он настаивал, чтобы она говорила по-гоблински. И конечно, именно поэтому ее не беспокоили. Кейди подозревала, что в противном случае эти варвары могли бы нехорошо обойтись даже с принцессой.

– А предположим, я не захочу быть твоей женой – ни первой, ни последней?

– Хочешь не хочешь, – сказал он самодовольно, – никуда не денешься.

– А если тебя убьют в сражении?

Кейди уже заметила, что он держался подальше от опасности, но не собиралась говорить ему об этом.

– Выйдешь за одного из моих братьев – за Большого Когтя или Черное Перо.

Выйти за будущего короля гоблинов и однажды стать королевой? Выкормить множество уродливых маленьких гоблинских принцев и принцесс? Кейди попыталась вообразить, как она приезжает в Краснегар, чтобы навестить родных, со своим зеленым мужем и выводком зеленых детей. Гэт хохотал бы до упаду! Снова она представила себе, как Кровавый Клюв будет выглядеть в приличной одежде – низенький и толстый, более или менее нормальный ниже плеч, но вообразить его на балу или на банкете!.. При свете ламп гоблины не просто зеленоватые, а по-настоящему зеленые!

В одной из книг, которой она дорожила в детстве, была литография Царевны-лягушки – зеленое лицо, огромный рот и выпученные глаза. Никогда в жизни она не видела настоящих лягушек, но…

Кейди решила, что ее обязательно спасут! Прекрасный принц был бы, конечно, лучше, но и папы вполне достаточно.

3

Рэп вытянул вперед правую руку и неожиданно потерял равновесие. Левая нога заскользила вниз. Слепо тыкаясь рукой, он нащупал тонкий пучок папоротника, крепко вцепившись в него, снова перенес тяжесть на ногу, стоявшую на скользком корне, и замер, задыхаясь от усилий и испуга. Вымокший до нитки, он висел, распластавшись на склоне крутого утеса и уткнувшись лицом в колючий куст. Дождь лил ему на спину и на голову. Вода бежала по лицу, по плечам и естественным путем стекала вниз с кончиков его сапог. Но гораздо больше воды было под ним. Далеко внизу ревел и пенился, разбиваясь о скалы, белый поток. Вот тебе и ближняя дорога тролля. Последний час Рэп пробирался по почти отвесному склону, устланному густым ковром мха и поросшему кустарником, который не всегда вполне надежно лепился к скале, а потому легко отрывался, если за него ухватиться. А ветви тем временем цеплялись за ремни его ранца, именно из-за этого он только что потерял равновесие. Теперь, чтобы высвободиться, ему следовало заставить свою левую руку ослабить мертвую хватку на виноградной лозе. Ранец – проклятая, тяжелая и неудобная штука, но в нем лежало его золото, нож и волшебный свиток. И пусть пропадет все остальное, даже меч, но ранец надо сохранить любой ценой.

Сначала шагнуть, затем проверить, крепко ли уцепилась рука. Он слегка дернул за стебли. Целые заросли папоротника осыпались, увлекая за собой лавину грязи и гальки.

В течение трех дней после бегства из Касфреля Рэп был очень рад, что он хотя бы наполовину етун. Беглецы пробирались по залитым водой ущельям и ледяным расщелинам, карабкались по отвесным скалам и зыбким каменистым осыпям. Зато он понял, почему имперской армии никогда не удавалось захватить убегающих троллей, хотя чуть насмерть не замерз во время этого урока. Ночью он спал посреди трехтроллей и одного етуна, сбившихся в кучу, чтобы немного согреться. Они спускались по ущелью, ступая по толстому покрову снега, скользя вниз вместе с лавинами. Дважды он оказывался заживо похороненным в снегу, и каждый раз его откапывал Тругг.

Теперь они были внизу, в лесу, и он воздал благодарность второй половине своей природы, унаследованной от родителей. Етун Дарад сходил с ума в этом пропитанном сыростью и испарениями, кишащем насекомыми мраке, но Рэп, будучи наполовину фавном, мог вынести и это. Тролли же были в своей стихии. Видимость в последние два дня практически равнялась нулю, а одежда сгнила под непрекращающимся ливнем. Левый сапог Рэпа почти развалился, да и правый был ненамного крепче.

Он был вовсе не уверен, что сможет еще долго висеть на этом утесе. Конечно, это только игра воображения, но поток ревел, как голодный зверь в ожидании жертвы. Вниз лететь далеко. Если он упадет, то успеет вспомнить всю свою жизнь за несколько медленных секунд до мгновения, когда наступит конец.

Его одолевало желание применить волшебство. Рэп не позволил бы себе умереть без борьбы, но попытаться спастись таким путем – значило наверняка обречь и себя самого, и своих друзей на более медленную и гораздо менее приятную кончину. Сговор сейчас настороже, и нельзя рассчитывать на то, что он повторит грубую ошибку, которую допустил в Касфреле.

Каким бы могущественным ни был Сговор, ему не удалось подчинить колдунью с первой внезапной атаки – Энопл оказала яростное сопротивление и умерла непобежденной. Даже Труггу не удалось разглядеть детали, но скорее всего, она не смогла выстоять только из-за старости. Ей нужны были силы просто для того, чтобы поддерживать свою жизнь, а битва поглотила все ее ресурсы. Сам Сговор, должно быть, тоже получил кое-какие раны, потому что не сразу принялся разыскивать других волшебников в округе или сделал это поверхностно. Настоящая охота началась только спустя несколько дней, возможно, когда кто-то заглянул в прошлое или просто постиг причину исчезновения троллей. Если бы Рэп и его спутники все еще находились в узких горных проходах, их обнаружили бы без труда, но они к тому времени оказались на западных склонах, и найти их стало не легче, чем иголку в огромном стоге.

Это вовсе не означало, что теперь их вообще невозможно обнаружить. День и ночь оккультные силы наблюдали за лесом. В безумном метафорическом уровне магического пространства Рэп видел их глаза, чувствовал, как насторожены их уши. Он ощущал столбы света или тихое попискивание голосов, и порой ему казалось, что преследователи находятся в ярде от него. Другие люди были бы более эффективным прикрытием от магии, чем деревья, да и город намного безопаснее, чем джунгли.

Рэпу следовало соблюдать осторожность. Самое незначительное использование волшебства тотчас было бы обнаружено. За всю неделю он даже ни разу не отважился развернуть волшебный свиток.

Мельком он подумал об Акопуло, в непринужденной позе расположившемся на палубе какого-нибудь корабля. Интересно, может, в любимом кресле Рэпа, стоящем перед камином в краснегарском дворце, сидит сейчас, удобно откинувшись на спинку, император и беседует с Инос. А тем временем его сигнифер Ило внизу, в комнатах для прислуги, дурит головы провинциальным етунским девицам. Интересно, что замышляет Чародей Распнекс?

И что замышляет он сам? День и ночь какая-то смутная мысль вертелась в мозгу Рэпа, какая-то блестящая идея, когда-то и где-то осенившая его и теперь ловко ускользавшая от ухищрений памяти снова поймать ее в ловушку. Что-то важное. Люди сходят с ума от меньших…

Над головой зашелестела листва и затрещал кустарник. Рэп посмотрел вверх, и целое ведро воды вылилось ему на лицо. Он зажмурился и предостерегающе крикнул, когда огромная босая нога появилась рядом с его левой рукой. Зашуршал подлесок, и хозяин ноги соскользнул на его уровень, обдав Рэпа потоком воды и листьев. Краем глаза он разглядел обнаженное, пергаментного цвета тело и затем увидел рядом с собой лицо Норп. Она осклабилась, обнажив огромные зубы и заполненный наполовину пережеванными листьями рот.

Мужчины-тролли были достаточно уродливы, но женщины-тролли – просто безобразны, возможно, потому, что не имели бороды. Лицо Тругга вполне сошло бы, если считать его мордой животного, но безволосое лицо его дочери являло собой нелепую пародию на человеческое существо. Норп была еще девочкой, младше Кейди, а уже намного превосходила весом самого Рэпа. Отвратительная внешне и одновременно милая малышка.

Набитым листвой ртом – содрать ветку и съесть ее целиком, с корой и ветвями, было, по представлениям троллей, легкой закуской – она что-то прочавкала.

Рэп расшифровал: «Отдыхаем?» И улыбнулся:

– Любуемся пейзажем.

Трудно думать, когда по тебе непрестанно барабанит дождь. Следующий отрывок нечленораздельных звуков в переводе значил: «Это плохой участок, а дальше будет еще хуже».

Откуда она знает об этом? Ни Норп, ни Ург не обладали никакими оккультными способностями и никогда прежде не проходили этой дорогой, но тем не менее, казалось, они инстинктивно чувствуют местность. Тругг ушел вперед. Ург помогала Дараду, замыкавшему шествие. Все трое троллей давно уже сбросили свои рабские одежды. Солнце никогда не светило в этих пропитанных влагой местах, а для колючек и насекомых их бледные спины и то, что ниже, были непроницаемы. Рэп подумал, что сам-то он лишился уже примерно четверти своей кожи, и продолжал обдирать ее быстрее, чем она успевала нарасти.

– Отцепи от меня эту штуку, а?

Рэп собрался с силами и сделал новую попытку. Уткнувшись лицом в мокрый мох, насколько мог вытянулся вправо и, нащупав сплетение корней, вцепился в них онемевшими пальцами. Дернул. На этот раз, кажется, корни держались достаточно прочно. Он заставил себя разжать левую руку – в конце концов, утес не совсем вертикальный. Если бы склон не так густо зарос кустарником, его, пожалуй, следовало бы назвать водопадом. Затем Рэп подтянул ближе левую ногу, на которой оставалось совсем немного целой кожи, нащупал точку опоры, подвинул правую ногу – и в тот же миг оказалось, что его руки держатся за воздух. Он завопил от ужаса и заскользил вниз.

Норп подхватила его за ремни ранца. Несколько мгновений он висел на ремнях, раскачиваясь над бездной. Потом ремень оборвался.

У Норп оказалась поразительная реакция. Огромная лапа схватила его прямо на лету и крепко держала, пока он не нашел опоры для рук. Сердце его колотилось.

– Спасибо! – выдохнул он. – Отличная работа!

– Хочешь… я понесу тебя?

– О, спасибо, справлюсь сам. Но это было чудесное спасение. Я думал, что на сей раз погиб!

Норп просияла от ребяческого восторга.

Рэп несказанно гордился собой: удержался-таки от волшебства в этой малоприятной ситуации! Тем не менее он лишился почти половины своих штанов и ранца – теперь свиток, золото и все прочее далеко унесло потоком. Через пару недель, сказал Тругг, их принесет к местам, где живет его мать. К счастью, Рэп всегда верил в свою путеводную звезду, но сейчас он хотел бы, чтобы его путь лежал в Зарк, а старый Акопуло заканчивал дела с троллями.

4

«Утренняя звезда» направлялась из Малфина в Коупли – в плавание довольно легкое для конца зимы. Это было небольшое грузовое судно с маленькой каютой для пассажиров, но построенное етунами, оно как никакое другое подходило для морских путешествий. Так, во всяком случае, ее хозяин уверял Акопуло. К тому же это невероятно везучая посудина, настаивал он. Однако спустя два дня после отплытия из Коупли запасы ее везения истощились.

Сначала Акопуло слишком плохо себя чувствовал, чтобы обратить на это внимание. Он считал несправедливым, что ему всегда требовалось три или четыре дня, чтобы привыкнуть к качке, и все только затем, чтобы после нескольких часов, проведенных в каком-нибудь порту, снова страдать морской болезнью. Но уж именно так распорядились Боги, которые, как Акопуло подозревал, категорически не одобряли, когда импы отправлялись в плавание. Ему казалось, что он вот-вот умрет, но такие мысли всегда посещали его на корабле. Ничего, пожалуй, сейчас невозможно было прибавить к шторму такого, что могло бы сделать его более несчастным.

Итак, когда способность оценить ситуацию стала постепенно к нему возвращаться, он осознал, что никогда прежде не видел, чтобы каюту швыряло туда и сюда под совершенно невероятными углами, и не слышал, чтобы судно издавало такие громкие стонущие звуки. Дрожь, время от времени сотрясавшая корпус «Утренней звезды», показалась непривычно странной.

В конце концов он справился с оцепенением и поклялся себе выбраться на палубу и поглядеть, что происходит. Будучи предусмотрительным человеком, одеваться он уселся на пол, ибо о том, чтобы проделать это стоя или сидя на скамейке, не могло быть и речи. Затем Акопуло встал на четвереньки и принялся карабкаться по лесенке к выходу.

На верхней ступеньке он выпрямился и толкнул дверь. Она была абсолютно неподвижна. Его повергла в ужас неожиданная паническая мысль, что он заперт. Но тут судно резко накренилось, дверь распахнулась – и Акопуло вылетел наружу в кромешный ад. Шквал ветра и стена воды сбили его с ног, проволокли по палубе и со всего размаху швырнули к борту. Какое-то время он был убежден, что его смыло за борт, так как с головой ушел под воду. Затем вода отхлынула, судно зарылось в волны под другим углом, и он вновь заскользил по палубе. Новая волна поглотила и завертела его. Через мгновение Акопуло почувствовал, как кто-то схватил его за воротник, потом за руку, подтянул вверх и проворным движением обвязал веревкой. Дрожащий, с искрами в глазах, он с облегчением отметил, что привязан к мачте вместе с широкоплечим мокрым етуном.

– Вышли глотнуть свежего воздуха, святой отец?

Акопуло, издав сначала какие-то нечленораздельные удивленные звуки, вспомнил, что в последние дни выдавал себя за священника, и прокричал:

– Благодарю тебя, сын мой!

– Если хотите остаться здесь, наверху, отец, – бодро проревел его спаситель, – вам нужен линь.

Огромная зеленая волна, пенясь, перевалила через борт и по пояс погрузила мужчин в воду. Акопуло она сбила с ног, но рослый моряк удержал его.

Милосердные Боги!

Вокруг ничего, кроме густой серой пелены. Через секунду Акопуло решил, что туман и полумрак – следствие проливного дождя. Трудно было разобрать, где кончается море и начинается небо, пенные гребни волн, словно кровли домов, вздымались со всех сторон. «Утренняя звезда» снова накренилась и взмыла вверх.

– Где мы? – завопил Акопуло.

– Видите те скалы, во-о-он там? – Етун вытянул длинную руку.

– Нет. Ничегошеньки не вижу.

– Сухопутные глаза!

Корабль снова нырнул. Очередная волна с ревом прокатилась по палубе, прервав разговор.

– Ну а огни-то вы хоть видите?! – прокричал етун в самое ухо Акопуло. Он был молод, отважен и, по-видимому, наслаждался буйством стихии.

– Нет.

– Жаль. Отличный видок! Драконы.

– Драконы?! – взвизгнул Акопуло.

– Мы примерно в двух кабельтовых от мыса Дракона. Вот, опять подымаемся кверху… Теперь смотрите!

Дождь и морская пена застилали глаза Акопуло, и он ничего не видел.

– Нам грозит опасность?

– Ну, обычно драконы не летают над водой. Но вот если мы подойдем слишком близко, они могут почуять железо на корабле – вот что привлекает их. Думаю, как раз поэтому они извергают огонь.

«Кабельтов – это много или нет? Скорее всего, не очень много, – подумал Акопуло. – А драконов, если уж они рыщут в поисках все равно какого металла, непременно притянет к себе золото. Что особенно привлекло бы их, – предположил он, – так это тяжелый пояс с золотыми монетами, надетый на него».

– И что же будет? – прокричал он во время следующей короткой передышки.

– Не знаю, – сказал отважный етун. Он пожал плечами, и натянувшаяся от его движения веревка чуть не перерезала Акопуло пополам. – Мы волочим за собой якоря, так что скоро налетим на скалы. В этом чертовом море ничего не стоит разбиться вдребезги. А если уцелеем, то, когда начнется отлив, нас притащит совсем близко к берегу и тогда сцапают драконы.

Акопуло с ужасом взглянул на его беззаботную улыбку:

– И ты не боишься?

– Нет. – Моряк задумался на мгновение и добавил: – Если бы я не был просто глупым етуном, думаю, мне следовало бы испугаться.

Эта неожиданная мысль, казалось, обеспокоила его больше, чем сами драконы.

– Мне лучше вернуться в каюту, – пробормотал Акопуло.

– Хорошая мысль. Я помогу вам. И знаете, отец…

– Да?

Парень огляделся по сторонам, словно желая убедиться, что никто их не слышит, и сказал извиняющимся тоном:

– Помолитесь немного, когда доберетесь туда, хорошо?

Сомнения и слезы:

Сквозь ночь сомнения и слез

Бредут паломники вперед,

И песнь поют, что радость их

В Земле Обетованной ждет.

Б. Ингеманн

Глава 4 Отвергнутые лекарства

1

Воггль лежал на Большом западном пути, в четырех днях езды от Хаба. Это не поддающееся описанию местечко славилось только своим «Привалом чародея», снискавшим репутацию лучшего постоялого двора в Империи. Он мог предложить прекрасно содержавшиеся конюшни, отменную кухню, роскошные спальные комнаты и широкий выбор сопутствующих услуг. Никто не знал, почему Воггль оказался в таком исключительно благоприятном положении, хотя существовала теория, будто состоятельные путешественники, отправляющиеся в дальние края, нуждаются в передышке как раз после четырех дней пути. Если так оно и было, то «Привал чародея» мог удовлетворить их самые изощренные желания. Поговаривали даже, что там имеется приличная библиотека.

Книги, однако, не стояли на первом месте в сознании Ило, когда он вошел в лучшую из столовых комнат. На первом месте стояли шлюхи. Солнце еще не село, но на этот раз он решил побаловать себя ранней ночью. Король Краснегара сообщил, что путь от Кинвэйла до Хаба занял у него семь недель, а Ило проделал его меньше, чем за четыре.

Почти проделал. Ему потребовалась бы еще пара деньков, чтобы добраться до столицы, если бы он собирался туда. К тому же он еще не доехал до Кинвэйла, когда попал в переделку с гоблинами. Значит, надо накинуть еще недельку, но все же он мог побиться об заклад, что имперским курьерам трудненько было бы с ним сравняться. Ило был доволен собой и при этом полон решимости никогда не пытаться повторить своего достижения.

Он выбрал стол у окна и приказал кликнуть виночерпия. Богам известно, насколько он заслужил удовлетворения своих маленьких слабостей! В усыпляющих красноватых тонах весеннего вечера сады были охвачены золотым огнем нарциссов. Бассейн-прорицатель предсказал, что Эшиала будет принадлежать ему среди нарциссов.

Миловидная девица вдруг выросла рядом с ним из пустоты, многообещающе улыбаясь. Он оценивающе оглядел ее и отрицательно покачал головой. Надув губки, красотка удалилась. Старый дряхлый виночерпий приковылял на ее место. Он просиял, услышав экстравагантное требование Ило принести бутыль валь-доленского, и, должно быть, быстро шепнул кое-что в задних комнатах, потому что следующей чаровнице, вплывшей в поле зрения Ило, никак нельзя было дать ни на один день больше пятнадцати. На этот раз им овладело сильное искушение одобрительно кивнуть, но он отклонил и эту претендентку. Обе они были профессионалками. Он мог с таким же успехом найти любительницу и получить то, что хотел, бесплатно.

Ило взял в руки меню, но затем снова положил его на стол, позволив своим глазам рассеянно блуждать по большой комнате. В этот ранний час посетителей было немного. По пути сюда он видел совсем мало солдат и порядочное число курьеров. Казалось, в воздухе витало тревожное ожидание, не подходящее для таких мест. Он конечно же намного опередил вести о вторжении гоблинов. По крайней мере, гражданское население еще ничего не знало. Правительство и армия наверняка были осведомлены об этом, однако такую новость нельзя долго держать в секрете. Скоро закрутятся все колесики. Ило уже заметил существенное оживление на почтовых дорогах. За последнюю неделю выбор лошадей ухудшился. Официальное объявление императором новости в сенате – вопрос нескольких дней, и тогда плотину прорвет окончательно. Вспыхнет паника, и передвижение сделается почти невозможным. Он на редкость своевременно удрал.

Принесли вино, восхитительно прохладное для этого времени года. В Хабе ледники редко бывали в порядке после начала лета.

Еще день в седле – и он в Юдарке. А что потом? Заговорщики, вполне возможно, уже обнаружили местонахождение императрицы и похитили ее. Единственное, что он мог сделать, – поехать и лично убедиться в этом. Императором, который объявит ужасную новость о нападении гоблинов в Ротонде, будет не Шанди, хотя все вокруг ни на миг не усомнятся, что это он. Зато Зиниксо и членам Сговора прекрасно об этом известно, известно им и о гоблинах, но только один Ило знает, в какой узел связали Боги эти две нити.

Его по-прежнему удивляло, до чего сильно он горюет по Шанди – великолепному солдату, который стал бы великим правителем. Пример императора всегда воодушевлял Ило, а за эти последние недели в дороге их взаимоотношения дозрели до чего-то весьма близкого к дружбе. Еще одна забавная коллизия судьбы, потому что ни один из них не принадлежал к людям, легко открывающим свое сердце. Ило подозревал, что именно по этой причине его терзали сомнения, и он совестился соблазнить Эшиалу – отчего бы иначе ему мешкать так долго?

Теперь все равно. По воле Богов кости выпали так: стрелы гоблинов избрали одного из беглецов, а другому посчастливилось ускользнуть. Остается только молиться, чтобы Шанди умер сразу!

Снова Ило потянулся к меню и снова посмотрел в сторону – на этот раз он вглядывался в сумерки и нарциссы. Странно, но он почему-то сейчас подумал о короле Краснегара, этом загадочном, практичном и самодостаточном фавне, который, будучи скован своей прямолинейной деревенской моралью, не одобрял намерений Ило. Что бы он сказал теперь? Неужели не согласился бы, что такая молодая и уже перенесшая трагедию женщина заслуживает немного радости? Она была спящей принцессой, ждущей, чтобы верный возлюбленный разбудил ее поцелуем, бабочкой, все еще запертой в коконе и ждущей освобождения.

Он разбудит ее и освободит. Это его счастливая обязанность.

Любовные отношения с замужними женщинами легче, потому что они меньше опасаются нежелательных последствий. Незамужние более предприимчивы и раскованны. Но у Ило не было никакого опыта любовной игры с молодыми вдовами. Прежде всего он должен объявить Эшиале о ее вдовстве, а это может осложнить развитие их отношений. Эшиала никогда конечно же не любила мужа, но, как и подобает порядочной женщине, примется оплакивать его. Возможно, даже почувствует вину, что сердце ее не разбито, и станет убеждать себя в обратном. Сколь бы ни были искренни – а они и в самом деле будут искренни! – его попытки утешить Эшиалу, вначале она непременно их отвергнет.

Ило никогда не сталкивался с подобной ситуацией прежде.

На то, чтобы сломить ее сопротивление, потребуется время. По меньшей мере неделя. Неделя, но не больше, хотя бы потому, что уже миновала лучшая пора для нарциссов, а ему было дано магическое обещание.

И все-таки потребуется время.

По этой причине Ило и решил лечь пораньше – он был возбужден, как стадо жирафов, а слишком сильное желание всегда мешает деликатности в отношениях.

– Вот ты где, милый! – проворковал обольстительный голос. Тонкая рука мягко легла ему на плечо. Он вопросительно поднял глаза.

О да! Восхитительна.

– Милый?!

– Прошу прощения, мой господин! Я перепутала вас с другим.

Ило сжал руку женщины и с кошачьей ловкостью поднялся на ноги.

– Я именно тот человек, который вам нужен! – И неотразимая улыбка появилась на его лице.

2

На другой день весенняя буря, налетевшая со стороны Внутренних Вод, с ревом обрушилась на Дом Темного Тиса в Юдарке, заставив его дребезжать всеми окнами.

К следующему утру погода стала еще хуже, и ветер оборвал с нарциссов последние лепестки.

Но вскоре Бог Весны раскаялся в своем юношеском порыве. Во второй половине дня дождь прекратился, ветер стих, а тучи умчались прочь, явив миру солнце. Этим вечером Эшиала увидела вьющихся над карнизом ласточек – первых вестниц лета. Начали распускаться тюльпаны, но пора нарциссов миновала окончательно.

* * *

Обед, как всегда, стал событием, словно в Большом зале собралось несколько сот человек.

Проконсул Ионфо – согбенный, с серебром в бороде императорский аристократ самого изысканного воспитания, истинный джентльмен – сидел во главе стола. Сегодня вечером он говорил о достойных внимания поэтах-эльфах, которых ему довелось встречать в свое время, и цитировал наиболее понравившиеся строки.

Его жена, особа полная и на первый взгляд легкомысленная, как те зайцы, что отплясывали свои сумасшедшие весенние ритуалы на лугу за домом, на самом деле была совсем не такой. Природа одарила ее умом гораздо более острым, чем она обыкновенно позволяла увидеть посторонним, а в ее поражавшей пышностью груди билось большое сердце. Три месяца назад графиня Эигейз приняла хрупкую императрицу под свою опеку и лелеяла ее с любовью и хорошей долей здравого смысла. Эшиала прониклась к графине Эигейз огромным уважением.

Центурион Хардграа, по прозвищу Мертвая Хватка, пребывал в своем обычном раздраженном состоянии, чувствуя себя неуютно в таком изысканном обществе. Старый вояка пользовался самой искренней симпатией Эшиалы. Он почти не участвовал в разговоре, но внимательно слушал и, она точно знала, все отлично понимал. Он был таким же фанатиком, как и граф, но на свой лад: его преданность скорее относилась не к Империи, а лично к Шанди и к его наследнице.

Майа спала наверху, под присмотром няни. А императрица? Дочь бакалейщика? Здесь Эшиала была просто женой вымышленного лорда Эшерна, но, как ей казалось, даже служанки знали, что она одновременно и выше и ниже этого статуса. Изгнанница, оказавшаяся вне закона, чувствовала себя гораздо более здоровой и счастливой женщиной, чем при дворе. Из них всех только она одна и была полностью счастлива в Доме Темного Тиса.

Три месяца в Юдарке? Почти четыре. Как летит время. Вот и нарциссы отошли. Еще с тех пор, как лопнули их зеленые почки, раскрыв золотые сердечки, Эшиалу часто преследовали мысли об Ило и о пророчестве, которое, по его уверениям, явил ему бассейн-прорицатель. Теперь момент упущен. Значило ли это, что надо ждать еще год, или пророчество было ложным? А может, этот темноглазый распутник лгал ей без зазрения совести? Последнее более всего походило на правду.

– Могу я предложить всем перебраться к камину и выпить кофе? – спросил граф.

Не встретив возражений, он приказал принести кофе и свечи. Солнце уже село. Огонь едва тлел, да в нем и не было особой нужды: через пару недель вечера станут настолько теплыми, что потянет на свежий воздух.

Едва усевшись в свое любимое кресло у очага из полевого шпата, Эшиала поняла, что их ожидает не только кофе. Граф казался рассеянным, и даже Эигейз пребывала не в таком хорошем настроении, как обычно. Если центурион и был осведомлен о заботившей их проблеме, то на его дубленом лице это никак не отражалось. Он придвинул поближе табурет и сел – прямой как палка. Центурион не любил комфорт.

Поднос с кофе внесла сама старая домоправительница Юкка. Теплая погода совсем не изменила к лучшему ее мешковатого одеяния – все то же бесформенное наслоение порядком изношенных и заплатанных одежд. Даже в доме она носила по два-три пальто и плаща, из-под которых торчали манжеты, воротники и оборки нескольких платьев. Ее мутные глаза выглядывали из бесчисленных глубоких морщин так же, как само лицо из-под потрепанной шерстяной шапки и многочисленных шерстяных платков. Она что-то бормотала про себя, шаркая по комнате.

Наконец старуха ушла, по-прежнему увлеченно беседуя с кем-то, явно не из числа присутствующих в зале.

– Сегодня утром еще две горничные попросили расчета, – вздохнула Эигейз, разливая кофе из серебряного кофейника.

Графиня почти никогда ни на что не жаловалась, умея в любой ситуации подмечать положительную сторону. Если бы приближался конец мира, она с восторгом приветствовала бы снижение вследствие этого мелкой преступности или чего-нибудь в этом роде. Не Юкка ли обещала стать проблемой сегодняшнего вечера?

Из-за своей постоянной сутулости граф даже сидел, наклонившись вперед, и создавалось впечатление, будто он уже отчаялся когда-нибудь дождаться кофе.

– Надеюсь, это не ее рук дело?

Жена передала ему чашку:

– Отнюдь нет. Юкка постоянно пилит и изводит их, но старуха отлично знает свое дело, и прислуга это ценит. Они или, по крайней мере, те, что постарше, должны иметь снисхождение к ее возрасту. Нет, все дело в ее странных разговорах о голосах, о каких-то духах.

Эшиала решила, что есть более серьезные проблемы, чем Юкка. Это, похоже, только предварительная беседа. Ионфо печально покачал головой:

– Юкка убедила их, что в усадьбе обитают призраки?

– Или что она безумна. А возможно, и в том и в другом одновременно. Пирожное?

– Я не слышал сверхъестественных голосов. Спасибо. И не видел никаких призраков. А вы, друзья мои?

Все промямлили отрицательные ответы. Большой старый дом вообще-то мог быть местом, где водятся привидения, но они не являлись никому, кроме самой Юкки.

– Я не знаю, как нам с ней быть, дорогая. Превосходный кофе! Она провела здесь полжизни. Вряд ли мы можем выгнать ее на улицу.

– Я пыталась убедить ее отойти от дел, – вздохнула Эигейз. – Уже три раза пыталась. Она не обращает никакого внимания и продолжает вести хозяйство.

Одна из редких шуток Хардграа, произнесенная как всегда с непроницаемым лицом, нарушила краткое молчание:

– В армии ее быстро бы отправили служить в Гувуш.

Ионфо тонко улыбнулся:

– Не думаю, чтобы даже гномы заслуживали такого наказания! А вам, моя дорогая, советую продолжать молиться о том, чтобы однажды она окончательно рухнула под тяжестью своего гардероба. Где она откапывает все эти одеяния?

– Я молю о терпении, чтобы не размозжить ей голову, – кротко заметила Эигейз. – Все это она находит на чердаке, где же еще! Кому-нибудь добавить сливок? Меду?

Никто больше не пожелал ни сливок, ни меду. Граф с очевидным усилием повертел головой, осматривая комнату и желая убедиться, что прислуга убралась. Теперь он собирался перейти к делу.

– Мэм, – обратился он к Эшиале. – Центурион.

Его жена, очевидно, знала, что за этим последует.

– Мы пробыли здесь почти четыре месяца. До сих пор Юдарк служил нам хорошим убежищем. Сговор не обнаружил нас, да и у соседей пропала охота сюда соваться.

Конечно, прежде всего он хотел сказать, что Майа в безопасности. Все они так охотно согласились на это уединенное заточение с единственной целью – защитить ребенка, спавшего наверху.

– Однако я предвижу проблему.

Хардграа кивнул:

– Сад за домом?

Ионфо поднял седые брови, подтверждая правильность догадки:

– Именно так! Как вы знаете, это просто джунгли. На них не обращали внимания уже годы и годы. А наступает весна. Будь мы теми, за кого себя выдаем, давно должны были бы что-нибудь с ними сделать.

Центурион устремил свой твердый, как сталь, взгляд на императрицу. Она не видела никаких трудностей.

– А мы не можем нанять садовников?

– Это было бы вполне логично, мэм. Но их потребуется целая маленькая армия, по крайней мере поначалу.

– Ах, деньги…

– Деньги, – недовольно согласился старик. – Мы поступили так, как нам рекомендовали. Наняли слуг и намеревались вести обычную жизнь провинциальных обывателей, не привлекая внимания. Именно так, как хотел его величество император. К несчастью, такое ведение хозяйства низвело наши ресурсы до очень тревожного уровня.

Эшиале никогда в жизни не приходилось беспокоиться о деньгах. Ее родители жили просто, соответственно своим средствам. Мать – бережливая домохозяйка, отец – мелкий торговец. Они не гнались за роскошью, которую не могли себе позволить, и прежде не сочли бы Юдарк скромным местечком, разве что теперь… С тех пор как наследный принц посватался к их дочери и добился ее руки, золото полилось на них, словно вешние воды.

Смущение графа, как в зеркале, отражалось на лице его жены. Им обоим также никогда не приходилось заботиться о деньгах. Глаза центуриона странно блеснули, но он ничего не сказал.

– Еще кофе, мэм? – спросила Эигейз. – На самом деле вопрос, как вы понимаете, не в деньгах как таковых. Все, что у нас есть, к вашим услугам. Вопрос в том, как получить деньги. Еще меду? Мы могли бы написать Тиффи, и он привез бы нам целый воз золота…

– И привел за собой Сговор? – наконец поняла Эшиала.

– Боюсь, что так, – сказал граф, который ерзал на стуле, пытаясь выпрямить свою сгорбленную спину. – Следует предположить, что за нашим управляющим следят. И за всеми нашими домами, так как их у нас несколько. И за нашими родственниками тоже. Не вызывает сомнений, моя госпожа, что мы не можем безопасно заполучить наши ресурсы, как бы сильно нам этого ни хотелось.

Порой Эшиала сомневалась, действительно ли она верит в существование этой таинственной армии волшебников. Если она существует, то почему оказалась неспособна обнаружить их? Может быть, император и его семья не слишком заботят Зиниксо? Империя, похоже, прекрасно обходится без них.

Центурион поставил свою чашку из хрупкого китайского фарфора, на редкость не гармонировавшую с его мощными пальцами, на соседний столик.

– Это моя вина, мой господин. Я проверял припасы, которыми снабдил нас чародей, но не сумел правильно оценить наши потребности.

Проконсул бесстрастно покачал головой:

– Вряд ли следовало ожидать, что задача окажется вам по плечу. И должен с сожалением заметить – с ней не справился бы и сам чародей.

Ионфо имел в виду, что Распнекс был дварфом, а дварф мог бы всю жизнь прожить на те деньги, которые аристократ-имп тратит за неделю. Вероятно, Распнекс думал, что щедро снабдил их. Шанди же вовсе не разбирался в домашних расходах; обеспечение армии и всей Империи – вот в чем он поднаторел. Даже король Краснегара, который, правда, не имел непосредственного отношения к этому делу, вероятно, не слишком хорошо разбирался в экономике такого рода. Эшиала разозлилась на саму себя за то, что заранее не предусмотрела возможных проблем, но и она была виновата не больше остальных.

– Насмешка судьбы! – вздохнул граф. – Мы ускользнули от легиона волшебников и теперь оказались беспомощны перед простейшей задачей: как раздобыть презренный металл.

– Что толку рассуждать о том, что мы сделали или должны были сделать, – твердо сказала Эигейз. – Есть проблема, и мы должны найти решение.

Здравый смысл также был одним из ее достоинств.

Хардграа подождал, не захочет ли высказаться кто-нибудь еще, и предложил:

– А картины? Бронза? Посуда?

– Продать их можно, – согласился граф, – но станут шептаться слуги, прослышат соседи, да и кто возьмется торговать ими для нас? Если вы, центурион, нагрузите и привезете в Фэйнтаун воз с произведениями искусства, вас обвинят в воровстве. Можно заложить одну-другую безделушку в ломбард, но делать это слишком часто… При нормальном порядке вещей надо было бы вызвать посредника из Хаба… Но мы рискуем привлечь внимание и дать повод к сплетням. Вспомните, что у нас нет законного права находиться здесь. Я согласен с вашим предложением, но, как вы сами понимаете, это очень ограниченный источник.

Солдат бесстрастно кивнул:

– Мне нужно время, чтобы все хорошенько обдумать.

Начальник службы безопасности императора, должно быть, чувствовал себя не в своей тарелке, когда приходилось обсуждать ведение домашнего хозяйства.

Теперь настала очередь Эшиалы высказаться. Но как могла она решить проблему, поставившую в тупик изворотливого Ионфо и его практичную жену?

Переехать в усадьбу поменьше? Нет, конечно нет. Шанди и другие могут вернуться сюда, в Юдарк. Он предназначен послужить не только убежищем, но и штаб-квартирой.

– Ну а почему бы нам не отпустить слуг? – предложила она. – Пусть разносят слухи, будто в усадьбе обитают привидения. Мы-то знаем, что это не так, и впятером могли бы жить очень дешево, под охраной слухов о привидениях.

– Это была бы жизнь без всякого комфорта, – сказал граф.

– Непривычная скорее для вас, чем для меня. Моя мать никогда не держала больше трех служанок, а обычно только двух.

Ионфо молча и недовольно кивнул. Очевидно, он уже думал об этом решении.

Эигейз тоже кивнула, да так энергично, что задрожали многочисленные складки у нее на подбородке.

– Может быть, это единственный выход, дорогая. Конечно, в округе станут сплетничать, а мы так надеялись этого избежать… Впрочем, проблема ведь не очень срочная?

Ее муж отрицательно покачал головой:

– Не очень. Золота у нас хватит на несколько месяцев, а возможно даже, и на пару лет, если не тратить их ни на что, кроме еды. Но я не склонен нанимать легион садовников.

– Ах, если бы только мы могли послать весточку Тиффи! – вздохнула Эигейз.

– Давайте хорошенько все обдумаем, – сердито нахмурился Хардграа.

Возможно, он чувствовал себя виноватым в том, что подвел Шанди.

3

– Проснитесь! Проснитесь! Пронзительный голос проник в сознание спящей Эшиалы, как резкий скрип несмазанной телеги. Она изумленно открыла рот, пытаясь понять, откуда взялись кружащиеся во тьме над ее кроватью огни свечей. Кто здесь? В чем дело, ведь дверь была заперта. Она всегда запирала дверь, это было первое, чему она научилась при дворе.

– Он здесь!

Домоправительница Юкка размахивала канделябром в опасной близости от полога кровати.

– Кто? Кто здесь?

– Герцог! Он приехал!

Эшиала натянула одеяло до подбородка, пытаясь прогнать остатки сна и осознать происходящее.

– Какой герцог? Откуда вы знаете? Как вы попали в мою комнату?

– Пойдемте, леди! Он вернулся к вам, как обещали духи!

В своей кроватке в углу тревожно заворочалась Майа.

Герцог? Старая ведьма имеет в виду Ило? Но если Ило здесь, значит, с ним должен быть и Шанди?

– Выйдите из комнаты! – резко бросила Эшиала. – Сейчас же! Подождите в коридоре! Все хорошо, моя малышка, мамочка здесь.

Когда дверь закрылась, Майа уже опять спокойно посапывала во сне.

С бешено колотящимся сердцем императрица опустила ноги на холодный ковер. Лунный свет проникал в комнату. Ило вернулся? Хоть эта дряхлая старуха была безумнее мартовских зайцев, но прежде она никогда не позволяла себе подобных фокусов. Надо все хорошенько проверить.

Эшиала оделась потеплее и, убедившись, что дочь крепко спит, вышла в коридор. Там ее ждала Юкка – шаркающая куча тряпок, освещенная пятью мерцающими огоньками.

Должно быть, у нее имелись ключи от всех замков. в доме – никто ведь не думал спрашивать у нее отчета.

– Теперь говорите.

– Герцог…

– Это вы уже сказали. Где он?

– Снаружи. Пока не здесь, не в доме.

– Что? Откуда же вам тогда известно, что он приехал?

– Они сказали мне. Духи!

У Эшиалы отлегло от сердца. Бред, просто бред сумасшедшей старухи! Все-таки надо проверить как следует. Старая карга, возможно, имела в виду Ило, который как раз и был герцогом Иллипо.

– Сюда, леди! – взвизгнула Юкка.

– О нет! – Императрица пошла в другую сторону. – Сначала мы разбудим центуриона.

– Он не там! Он внизу! – пронзительно взвизгнула старуха у нее за спиной, однако побрела со свечами за ней следом.

– Откуда вы это знаете?

– Солдат нам не нужен. Он опасен.

– Нет, он-то нам как раз и нужен.

Дверь в комнату Хардграа была открыта, а постель центуриона пуста. Обернувшись, Эшиала потребовала, чтобы Юкка провела ее к нему. Старуха ворча прошла по галерее, затем стала спускаться по главной лестнице.

У подножия лестницы стоял Хардграа, с фонарем в одной руке и обнаженным мечом в другой.

– Она говорит, герцог вернулся, – объяснила Эшиала, опасливо покосившись на меч.

– Вокруг ни единой души, – уверенно сказал солдат.

– Где он? – спросила Эшиала старуху.

Та подняла свою закутанную в платки голову, всматриваясь в балки на потолке и словно к чему-то прислушиваясь.

– За воротами. Он ранен, ранен!

– Она сумасшедшая!

В груди у Эшиалы громко стучало сердце.

– С ней никогда раньше такого не случалось, центурион. Мы должны пойти посмотреть.

– Я позову людей.

– Нет! – Разве когда-нибудь прежде она пыталась командовать центурионом? – Возможно, он не один! Вдруг Шанди с ним? Вы хотите, чтобы слуги потом болтали? – Она не облекла в слова свою следующую мысль: «Возможно, я окажусь не одна, когда снова вернусь в постель».

Эшиала намеревалась пойти с Хардграа, но старый воин не захотел об этом даже слышать и поднялся разбудить графа. Дрожа от холода и волнения, она опустилась на колени перед очагом, пытаясь вдохнуть жизнь в угасшую золу. Мужчины ушли. Юкка исчезла. Вскоре пришла Эигейз – в просторном домашнем платье, волосы накручены на папильотки – и тяжело рухнула на стул. Если она что-то и говорила, то Эшиала ее не слышала.

Шанди?! Она не готова снова стать его женой. Ей нужно время, чтобы настроиться. Или Ило?! Но пора нарциссов уже миновала…

В любом случае чудное спокойствие Дома Темного Тиса отныне нарушено.

Эшиала едва узнала Ило. Он, похоже, был без сознания и с ног до головы покрыт грязью. Хардграа внес его на плече и опустил на стул. Ее поразила сила пожилого мужчины.

– Что с ним? – спросила она, со страхом глядя на откинувшуюся голову и затуманенные, бессмысленные глаза Ило.

– Главным образом истощение. Граф поставил на пол два фонаря и возвратил Хардграа его меч.

– Но он ранен. У нас найдется горячая вода, дорогая, и чистое белье? – спросил Ионфо жену.

– Конечно! – тревожно пискнула Эигейз и схватила фонарь.

Закутанная фигура мелькнула в пятне света. Это была Юкка, несшая поднос с дымящейся кружкой на нем. Она присела перед раненым. Ило прищурился на нее и произнес первые слова:

– Еда? О Боги, еда!

– Где мой муж? – заставила себя задать вопрос Эшиала, боясь любого из возможных ответов.

Ило огляделся, чтобы понять, кому принадлежит голос.

– Постойте! – рявкнул Хардграа. Он схватил Юкку за плечи и поднял ее на ноги. – Ты сейчас отправишься в свою комнату и останешься там! Ясно?

– Герцог…

– Убирайся! Живо!

Наконец Юкка ушла. Ило чертыхался, пытаясь отхлебнуть горячий напиток и в спешке проливая его на себя.

– Где мой муж?

Ило, не поднимая глаз, между глотками проговорил:

– Он мертв. Гоблины схватили его.

Чуть позже Эигейз, стоя на коленях перед стулом Ило, смывала грязь и кровь с его ног. Он стонал, когда с него снимали сапоги. Его рейтузы и икры были разодраны ниже колен. И все это время Хардграа стоял, приставив кончик своего кинжала к его горлу, и требовал, чтобы он все рассказал.

Мертв? Шанди?!

Некоторое время спустя Эшиала лежала на кровати, уставившись в темноту. Шанди мертв. Она вдова. Вдовствующая королева.

А в углу беспечно спала двухлетняя Уомайа I, императрица Пандемии.

4

Утpo выдалось солнечным и жарким, но Эшиале казалось, будто она движется в густом тумане. Разговоры все об одном и том же возникали ежеминутно и всегда сопровождались настороженными взглядами по сторонам, чтобы убедиться, не слышат ли их слуги.

Ило спал наверху, и все происшедшее можно было принять за ночной кошмар, который только привиделся.

Юкка трещала и хихикала без умолку, уверяя озадаченных слуг, что герцог вернулся, как ее и предупреждали духи. Эигейз ходила за ней следом, объясняя, что у старухи галлюцинации, и повторяя заранее выдуманную историю об их прежнем слуге Яане, неожиданно свалившемся им на голову. Никакой это не герцог Иллипо. Возможно, Юкке он напомнил кого-то из тех, с кем она была знакома в юности.

Вскоре кондитер попросил расчета, и даже оптимистка Эигейз не смогла найти в этом ничего обнадеживающего.

Проконсул, казалось, постарел лет на двадцать – он осунулся, руки его дрожали. Он по нескольку раз повторял одно и то же, как будто в голове у него вертелась испорченная пластинка.

– Принц Эмторо, мэм. Закон о престолонаследии гласит, что старший в роду является регентом на период несовершеннолетия наследника. Нам следует каким-то образом известить принца.

После третьего повтора у Эшиалы созрел ответ:

– Но мы не знаем, при дворе принц или нет. Империя, похоже, пока обходится без Шанди. Мы же были в Фэйнтауне. Разве слышали какие-нибудь толки об исчезнувшем императоре? Должно быть, Сговор каким-то образом околдовал весь двор. И армию. И правительство. Все они, похоже, думают, что Шанди по-прежнему на месте и исполняет свои обязанности, ведь так? И Эмторо убежден в этом, как любой другой. Так с чего вы взяли, что он нам поверит?

Согбенный старик молча покачал головой, словно отчаявшаяся черепаха.

Но и саму Эшиалу терзали мысли о будущем. Оставаться в Юдарке бессмысленно – Шанди не приедет за ней, чтобы снова взять ко двору. Вне всякого сомнения, нельзя возвращаться и к своим родителям в Тамбл. Она не видела выхода из этой ситуации.

Хардграа, словно темный непримиримый дух, преследовал ее. Он не часто нарушал молчание, но она заранее знала, что он скажет: «Сигнифер отправился с Шанди в качестве телохранителя. Или он его предал, или просто убежал и бросил на произвол судьбы. Я не верю его истории. И когда он наконец скажет правду, убью его».

– Но если он предал Шанди, то зачем вернулся сюда? – наконец не выдержала Эшиала.

Хардграа посмотрел на нее с нескрываемым подозрением:

– Это вы объясните мне, мэм!

* * *

Настал вечер, и все пятеро сошлись к обеду. Прихрамывая и опираясь на трость, вошел Ило, а за ним, услужливо суетясь и невнятно бормоча под нос – старая Юкка. Он по-прежнему выглядел утомленным, но марафонский сон вернул ему душевные силы и привычный дерзкий вид. Черты его лица стали тоньше, а волосы нуждались в стрижке. Несмотря на обветренное лицо и худобу, Ило прекрасно выглядел. Должно быть,Боги никогда прежде не создавали такого красивого мужчину. Он посмотрел на собравшихся, особенно на Хардграа, немного надменно.

Все не могли дождаться, когда закончится обед – слишком не терпелось поговорить, – а пока старались втиснуть свои реплики в промежутки, когда слуги отходили на достаточное расстояние, или объяснялись обиняками.

– Я рассказал вам все, – настаивал Ило. – Мы поступили так, как договорились. Не могу сказать, куда отправились остальные, но… Шанди и я двинулись в Краснегар, в замок фавна. Тот поведал нам о коротком пути через Кинвэйл. Итак, мы пересекли Джульгистро, само собой держась в стороне от больших дорог.

– Мне нужны подробности! – рявкнул Хардграа.:

Все блюда он отсылал обратно нетронутыми. У него на перевязи, как и весь день, висел меч..

– Да рассказывать особенно нечего, – пожал плечами Ило. – Вначале были маленькие осложнения, но ничего серьезного.

– Какие именно осложнения?

– Я же говорю: ничего серьезного. В сущности, это была прекрасная прогулка верхом. Странно, но мы оба просто наслаждались, словно на отдыхе.

– Это звучит неправдоподобно!

– И тем не менее это правда, – сказал Ило. С лица его не сходила легкая улыбка. – С императором не было армии, о которой следовало заботиться, – только один спутник. Езда без остановок на отдых – хорошая физическая разминка. Знаете, он так отдохнул душой… Я никогда не видел его таким…

Ило усмехнулся, но когда его бездонные темные глаза остановились на Эшиале, они не улыбались.

– Мы стали друзьями.

Она вздрогнула. Это замечание значило больше, как казалось на первый взгляд, но она не могла сделать правильный выбор между возможными вариантами.

Хардграа побагровел:

– Я тебе не верю!

– Однако это правда. Хотите проверить – пошлите за чародеем. Не похоже на Шанди? Что ж, согласен. Но так все и было. Возле Ривермида мы заметили движение какого-то легиона. В первый день облако пыли, а потом, после дождя, следы. Местные жители подтвердили наши предположения. Шанди не мог спокойно спать, пока не выяснит, в чем дело, и мы двинулись следом.

Ило вздохнул и снова принялся за еду. Как только стоявший поблизости лакей унес его тарелку, Хардграа снова рявкнул:

– И тут нагрянули гоблины?!

Ножи звякнули о фарфор.

– Да, гоблины! Целое полчище их неожиданно появилось из-за кустов. Стрелы полетели, как стая москитов. – Улыбка сползла с лица Ило. – Я оглянулся и увидел, как он упал. Под ним убили лошадь.

– Так, значит, ты не знаешь наверняка, что он мертв!

Хардграа повторил эту фразу несколько раз подряд.

– Надеюсь, что он был мертв. – Казалось, Ило изо всех сил старался разрезать лежавшее перед ним мясо. – Если бы это оказались дварфы или даже гномы, я хотел бы надеяться, что он остался жив.

– Но ведь даже гоблины не решились бы убить такого пленника!

Голос проконсула дрожал.

«Нет, – подумала Эшиала, – они ни за что не убили бы самого императора. Вот еще!»

Ило застыл, не донеся вилку до рта.

– На нем не было знаков отличия. К тому же, насколько я знаю, за последние двадцать лет ни один пленник не уходил от них живым.

Эшиала до боли стиснула руки. О Боги, пожалуйста, сделайте так, чтобы он умер сразу!

– Но у тебя нет никаких подтверждений! – снова пролаял Хардграа.

Ило застыл на минуту с искаженным лицом.

– У меня будут подтверждения. Вести могут дойти сюда со дня на день. Поезжайте в Шэйнтаун и…

– Нет уж, я с тебя глаз не спущу!

Ило пожал плечами и одобрительно кивнул слуге, застывшему с бутылкой над его стаканом.

– Даже если какая-нибудь разбойничья шайка прошла через ущелье, ну и что с того? – спросил центурион.

На губах Ило снова заиграла презрительная улыбка.

– О, это была не разбойничья шайка! До предгорий Пондага было несколько дней пути. По крайней мере, один легион на марше. На следующий день поднялся ветер, и дым костров доносился до меня еще два дня спустя. Ночью все небо полыхало. Это наступает новое тысячелетие! Это Боги грядут во гневе!

– И больше нет Шанди! – простонал Ионфо, позабыв о соглядатаях.

– И больше нет смотрителей, – откликнулся Ило.

Ионфо и Хардграа промолчали.

– Но ведь тебя ранили не гоблины? – торопливо спросила Эигейз, переводя разговор на более безопасную тему.

Прежде чем ответить, Ило задумчиво взглянул на Эшиалу. Она почувствовала, как ее коснулся дьявол.

– Нет, тетушка. Я ехал, как одинокий дервиш по Большому западному пути. Мои неприятности начались в Воггле. Вы знаете этот городок?

– Конечно.

– А «Привал чародея»? Опасное место!

– Опасное? Почему? Мы останавливались там много раз!

– Советую больше этого не делать.

– Но что случилось?

– Меня обчистила шлюха, – мягко сказал Ило.

Полные щеки графини стали пунцовыми от смущения, фаянсовая посуда задрожала на стоявшем перед ней сервировочном столике.

Эшиала подозревала, что нарочитая грубость предназначалась для нее, хотя и не понимала зачем. Впрочем, она никогда не знала, что выкинет Ило в следующую минуту.

– Теперь-то я уверен, что ты лжешь! – прорычал Хардграа. – Этих девиц содержит администрация.

Ило блаженно зажмурился, словно захлопывая ловушку.

– Эта была из вольных пташек, очаровательное юное создание. Думаю, она что-то подмешала мне в вино. И обчистила до нитки. Когда я очнулся, на мне не было ни единой тряпицы, а в голове гудело, словно в ней взбивали масло.

– Следовало пожаловаться хозяевам гостиницы. Они очень дорожат своей репутацией, – заметил Хардграа, туже затягивая петлю.

– Я как раз собирался это сделать, завернувшись в простыню, снятую с кровати, словно трагический артист в тогу. Но у подножия лестницы почти налетел на своего старинного друга, центуриона Хайфи, ныне легата V легиона. – Ило насмешливо приподнял свою черную как смоль бровь. – Семейные связи, конечно! К счастью, он меня не заметил. Мне пришлось отбыть через окно.

– Неужели ты прошел весь путь от Воггля пешком? – жалобно взвыла Эигейз.

– Именно. Я украл одежду в соседней комнате и ушел. Меня мочил дождь, кусали собаки, за мной гнался бешеный бык, я пал под забором, – тут последовал заранее продуманный вздох, – но удовольствие оказаться в вашей компании вполне вознаграждает за столь тривиальные неприятности.

Хардграа казался озадаченным. Даже при его подозрительности с трудом верилось, что Ило мог умышленно довести себя до того состояния, в котором прибыл в Юдарк. Икры его ног, несомненно, были кем-то искусаны, а подошвы стерты в кровь. Следовательно, он и в самом деле шел пешком. Значит, хотя бы частично его рассказу можно было поверить, и бестия знал об этом. Что же заставило его выдумать остальное?

Хардграа полагал, что ему известен ответ.

* * *

Отослав слуг, в том числе до невозможности услужливую Юкку, они подсели к камину, чтобы попить кофе. Сцена до жути напоминала предыдущий вечер, но казалось, это было давным-давно, когда их жизнь протекала намного проще.

В луче вечернего солнца, падавшем из высокого окна, кружились пылинки; проступая сквозь копоть десятилетий, со стен хмуро смотрели портреты предков. На этот раз огонь не горел в камине, так как Большой зал прогрелся за день, но все те же четверо сидели на своих привычных местах.

Пятый, вновь прибывший, вольготно раскинулся в мягком кресле, положив ноги на табуретку, и посматривал на их потрясенные, взволнованные лица с циничной беззаботностью. Казалось, он намеренно бравировал своей веселостью, противопоставляя себя остальным. Он в открытую при каждой возможности насмехался над Хардграа, сохраняя немного больше уважения к графу и графине. Конечно, он знал о смерти Шанди уже месяц, поэтому успел с ней свыкнуться, и тем не менее его поведение оставалось жестоким и бессердечным.

Он почти не замечал Эшиалы, а его случайные непристойные взгляды, казалось, несли в себе простое любопытство. А Эшиала была разочарована. Она, конечно, не желала, чтобы Ило, ворвавшись в Юдарк, разыгрывал из себя страстного любовника, но в данный момент предпочла бы найти в нем верного друга, способного поддержать в трудную минуту. Раньше ему всегда удавалось подбодрить ее. Теперь она чувствовала, что он над ней просто смеется.

– Я размышлял о бассейне-прорицателе, – сказал он, прежде чем граф вступил в разговор. – Уже забыл, рассказывал ли вам об этом, тетушка.

Темные глаза Ило остановились на Эшиале. Уже ей-то точно рассказывали об этом. Но только он сам знал, была ли в этом хоть капля правды.

– Не припомню, дорогой.

– Четверо из нас получили предсказания. Хардграа, который сейчас здесь, не захотел ввязываться. У нас был выбор: увидеть плохое или хорошее – и только у старика Ампили хватило ума выбрать плохое.

Эигейз вспомнила, что в ее обязанности входит разлить кофе по чашкам, и приступила к делу.

– Да, да?

– Я думал, эти прогнозы будут озвучены, – сказал Ило, с самодовольной улыбкой глядя на по-прежнему хмурого Хардграа, – но эта штуковина ограничилась картинкой. Очень жаль. А ведь несчастье легче проиллюстрировать, чем удачу, не правда ли?

Граф кивнул, хотя, казалось, он и не слушает вовсе. Никто не сказал ни слова. И вновь Эшиала почувствовала, как под длинными ресницами Ило мелькнула затаенная сатанинская радость. Без всякого сомнения, даже Ило не удалось бы втянуть ее в такую мерзость. Обнаженная среди нарциссов?! К тому же она ему не верит. Ничуть не верит.

– Думаю, все мы склонны понимать такие вещи слишком буквально. Не надо сливок, спасибо, тетушка. Ампили, насколько я знаю, бассейн показал дварфа на Опаловом троне, но в действительности он так и не удостоился лицезреть такой сцены. Это был символ, предостережение, намек – Акопуло говорил об этом и, я думаю, старый зануда попал в точку! Самого Акопуло бассейн-прорицатель отправил к доктору Сагорну, который, конечно, мог бы сразу же определить, что нам предстоит отправиться в Краснегар.

– Хотела бы я знать, чего хорошего могла принести такая затея, – вздохнула Эигейз.

Ило лучезарно улыбнулся и снова бросил быстрый взгляд на Эшиалу, чтобы проверить, как она воспримет его слова.

– Но это помогло мне! Я видел женщину. Но снова, понимаете ли, только намеком!

– В чьей постели? – поинтересовался Хардграа.

– Центурион! – одернула его Эигейз.

– Далеко не в могиле! – театрально произнес Ило. – Не будь этого пророчества, я мог бы согласиться на герцогство Ривермид, когда Шанди предлагал его мне.

– Ну и?..

– Ну и был бы теперь мертвей мертвого! Гоблины захватили его. На следующее утро он все еще горел.

Так он подразумевает, что больше не верит, будто ему привиделась Эшиала среди нарциссов? Значит, их любовное свидание вовсе не предопределено? Она никогда по-настоящему в это не верила, но думала, что он верит. И вообще, он, должно быть, все это выдумал. Какая женщина могла бы настолько сойти с ума, чтобы поверить Ило?

– А что хорошего принесло предсказание самому Шанди? – спросил Хардграа.

– Ничего. Оно привело его к смерти. Но, видите ли, он слишком долго ждал. Вот что я понял за время моего странствия из Воггля. Помните: мы вернулись в Хаб через день или два – я имею в виду, после всех этих дел с бассейном – и обнаружили, что Империя разваливается. – Ило вдруг стал крайне серьезен. – Акопуло не удалось отыскать Сагорна. Шанди не удалось попасть в Краснегар. Он не отреагировал на предупреждение достаточно быстро. Если бы он отправился к королю Рэпу прошлым летом, дела могли бы пойти по-другому, совсем по-другому. Нельзя винить бедную старую лужу – она сделала, что могла. – И он отхлебнул кофе, взглянув на присутствующих поверх края чашки.

Все это время граф сидел на своем стуле ссутулившись больше обычного и выглядел подавленным. Затем он с усилием встал на ноги:

– Итак, что мы будем теперь делать?

Ило удивленно поднял брови:

– У меня нет ни малейшего понятия, что будете делать вы, мой господин, но я хочу просто пережить это время.

– И куда направишься?

– О, куда-нибудь в теплые края. – Он огляделся, чтобы увидеть их реакцию. – Я сыграл в этом деле свою роль, нахожу, что делать историю – очень утомительное занятие, и собираюсь махнуть на него рукой. Теперь я найду красивую, богатую наследницу и остепенюсь. У меня есть на примете пара кандидатур.

Эшиала не была богатой наследницей. Она нищая беженка, привязанная к ребенку, принадлежавшему правительству Империи. Она должна или подчиниться Сговору, или спасаться бегством, похитив законную императрицу, а это смертельное преступление. Она не видела ни средства спасения, ни пути, который не заканчивался бы катастрофой.

Но, конечно, за нее должны будут принять решение граф и центурион. Шанди возложил ответственность на них.

Неприязнь и недоверие Хардграа к Ило были почти осязаемы.

– Он все еще императорский солдат, мой господин. Вы можете отдавать ему приказания. Мы не знаем, правду ли он говорит.

Ионфо кивнул:

– Если он сказал правду, вести, несомненно, дойдут до Фэйнтауна очень скоро. Ты, Ило, останешься здесь, в Юдарке, до тех пор, пока я не позволю тебе уехать.

– Как прикажете, сэр. Пока у меня нет ни малейшего желания куда-либо идти. Еще осталось кофе, тетушка?

– Мы должны пересмотреть наши дальнейшие шаги, – сказал Ионфо.

– О Боги! – Ило предостерегающе поднял руку. – Я не хочу ничего об этом слышать! Не хочу! И не желаю быть замешанным. Я лучше ретируюсь и еще немного вздремну.

Присутствующие в напряженном молчании наблюдали, как Ило с болезненной гримасой поднимается на ноги.

– Не забудьте другое пророчество, – сказал он, бросив на них презрительный взгляд.

– Какое еще пророчество? – сердито огрызнулся Ионфо.

– Пророчество Сестер, когда я был ребенком. Я рассказывал вам на корабле, помните? Случилось, как они предсказывали. Моя семья уничтожена. Теперь и Империя тоже. Наступает новое тысячелетие, и мир, как вам известно, перевернулся с ног на голову! Помните об этом, когда будете составлять ваши планы, мой господин!

Ило поклонился, затем повернулся и, прихрамывая, направился к лестнице. Неужели когда-либо Эшиала могла находить его очаровательным? Или забавным? Или, уж тем более, привлекательным? И только одного нельзя отрицать, что этот тип – будь он проклят! – удивительно красив.

5

Он оставил дверь приоткрытой, и в комнате горел свет. Не постучав, Эшиала толкнула дверь и закрыла ее за собой, привалившись к ней спиной. Сердце так колотилось, словно львы преследовали ее по пятам. Ладони взмокли от страха.

Лежа на постели все еще в камзоле, Ило читал или притворялся, что читает. Отложив книгу, он посмотрел на нее с подчеркнутым удивлением. Нижняя половина его тела была укутана покрывалом, и она подумала, что, должно быть, он снял повязки, чтобы чувствовать себя свободнее. Но в целом ничто не нарушало приличий, хотя саму эту встречу приличной назвать было нельзя. Что сказала бы ее мать, если б узнала? Впрочем, Эшиала слишком взволнована, чтобы думать о приличиях…

– Мне надо поговорить с вами! – сказала она.

– Я этого боялся.

– Граф просто сошел с ума! – Эшиала поняла, что кричит, и понизила голос. – И Хардграа, кажется, с ним согласен. Они собираются передать Майу Сговору!

Эта ужасная новость не поразила Ило, как она того ожидала. Он пожал плечами:

– Я не сомневался, что они придут к такому заключению. Есть нечто мистическое в том благоговении, с которым некоторые люди смотрят на императорскую кровь, на линию, происходящую от Эмина. О Боги, но ведь они так преданы своим властителям и преисполнены чувства долга, разве нет?

– Они говорят, что принц Эмторо станет регентом.

Это замечание удивило-таки Ило.

– Но… Но вы конечно же ничего не знаете о нем? – Он зевнул. – Впрочем, это ничего не меняет. Не важно. Я слишком устал, чтобы объяснять сейчас. Расскажу вам утром.

Безразличие Ило ошеломило ее. Неужели он не понял? Майа в опасности! К кому же еще может она обратиться? Возможно, ее ввели в заблуждение его подтрунивания и ухаживания, но как бы то ни было, в глубине души она всегда относилась к Ило как к другу. Теперь он наконец показал себя – бездушная, эгоистичная деревяшка, как ее и предупреждали. И в своем разочаровании виновата только она сама.

Или он играет в какую-то игру светского повесы? Может, полагает, что она должна умолять его и пресмыкаться перед ним? Помогите мне спасти моего ребенка, я соглашусь на ваши домогательства? Какого еще унижения он способен потребовать?

– Зачем вы явились сюда? – спросила она. – В Юдарк?

Он провел рукой по своим кудрям, изображая замешательство:

– Просто был по соседству, да и обещал вам вернуться в пору цветения нарциссов. А я не люблю разочаровывать хорошеньких леди.

– Нарциссы уже отцвели. Вам следовало явиться раньше.

В глазах его заплясали бесенята.

– Следовало явиться раньше для чего?

– Вы так наглядно описали мне ваше пророчество…

– Ах так! Тогда я возвращаю вам ваш вопрос: зачем вы явились сюда, в мою спальню?

Она снова почувствовала, как у нее вспотели ладони. Сердце бешено колотилось и во рту пересохло. Она пришла, потому что ей нужна помощь. И готова заплатить за эту помощь любую цену, какую он ни потребует. Или он собирается заставить ее сказать это словами?

– Я… Я думала, вы интересовались…

– Интересовался судьбой вашей дочери?

– Интересовались мной!

Ило пожал плечами:

– Но я же сказал вам: мы с Шанди стали друзьями. Я медлил слишком долго. И должно быть, вовсе не явился бы сюда, если б не вмешались гоблины. У меня пропало намерение обольстить вас.

– Жена императора годится для этого, а вдова вашего друга – нет? У вас странное представление о ценностях.

– Нет. – Он насмешливо склонил голову набок, как птица. – Вы же знаете, что я всегда очень заботился о себе. И, поразмыслив, пришел к выводу, что тайно похитить вас сейчас – значит снова ввязаться в государственные дела, а с меня этого довольно. Прошу прощения, вам придется обойтись без меня.

И тут ее страх сменился яростным гневом.

– Вы… вы невоспитанный хам!

– О да, вы лучше! – промолвил Ило с притворным восхищением. – Вы намного лучше! Бедненькая, застенчивая, скромная Эшиала, которая никогда не спорит, никогда не прокрадывается среди ночи в комнаты к мужчинам. Интересно, что будет дальше?

– Меня беспокоит только благополучие моей дочери!

Откровеннее уже было некуда!

– Но это вовсе не беспокоит меня. – Ило неспеша развязал свой шейный платок. – Я же сказал вам еще во время первой нашей беседы, что бессовестный лгун.

– Да, сказали.

– И это правда.

Он швырнул платок на пол и начал расстегивать камзол.

– Хардграа думает, будто я бросил Шанди, чтобы волочиться за вами. Признаю, я рассматривал такую возможность. – Распахнув камзол, он принялся расстегивать рубашку. – В настоящий момент вы точно не знаете, умер ваш муж или нет, потому что можете положиться только на мое слово, а оно ничего не значит. А теперь, если вы пришли сюда, чтобы лечь ко мне в постель, раздевайтесь, и посмотрим, смогу ли я что-нибудь сделать. Но не надейтесь извлечь из этого какую-либо пользу. В противном случае спокойной ночи, ваше величество.

Чудовище! Эшиала выскочила вон, жалея, что не может хлопнуть дверью.

6

Будущая императрица и ее мать все утро провели на озере: кормили уток, бросали камушки и собирали полевые цветы. К тому времени, когда они отправились домой на обед, ее императорское величество устало, вспотело, было сердито и хотело, чтобы ее несли на ручках.

Сама Эшиала была не менее сердита. Известие о смерти Шанди разбило хрупкую защитную оболочку, которую она создала вокруг себя в Юдарке. Ее благополучный маленький мирок трещал под ногами, словно лед на пруду. Друзья и сообщники вдруг превратились в тюремщиков. Она почувствовала себя окруженной врагами, и не было никого, на чью помощь можно рассчитывать. Внизу у озера ей вдруг показалось, что за ней следят, – это ли не первый признак сумасшествия?

Однако на обратном пути к дому она заметила на грязном участке тропинки следы. Крупные мужские следы отпечатались поверх следов ее и Майи. Значит, за ней действительно присматривали, она не страдает манией преследования! С одной стороны, это хорошие новости. С другой – плохие. Центурион Хардграа, должно быть, чувствовал себя виновным перед Богами, иначе не преминул бы появиться лично.

Приходилось все время уговаривать Майу пройти еще немного на собственных ножках. Наконец они вышли из леса. Эшиала посмотрела вперед и за буйными зарослями дикого кустарника обнаружила Ило, сидящего на залитой солнцем террасе – словно дремлющий перед дверью сторожевой пес, от которого не знаешь, чего ждать. Будь она одна, предпочла бы сделать длинный крюк, чтобы только не встречаться с ним, но Майа слишком устала и была очень тяжелой для таких маневров.

Этим утром за завтраком Ило обрушил на нее еще один громовой удар, причем столь же небрежно, как Майа бросала в воду камушки.

Оказывается, Империя никак не отреагировала на исчезновение Шанди, объяснил он, потому что на его месте правит подставной император с подставной императрицей под боком. Если Эшиала отправится сейчас в Опаловый дворец, то может нос к носу столкнуться с самой собой.

С тех пор как ее сестра и кузен Шанди исчезли неведомо куда, нетрудно установить личности самозванцев. Лишь только прошел шок от этой новости, Эшиала смутила всех громким смехом. Эшия, должно быть, испытывает огромное наслаждение. Она могла бы сделаться гораздо лучшей императрицей, чем Эшиала, ибо ей доставляло истинное удовольствие подобное времяпровождение. Сестра придерживалась невысокого мнения о принце Эмторо, но, вероятно, примирится с ним ради доброго дела. Независимо от того, был ли у кого-нибудь из них выбор, теперь они станут делать все, что ни пожелает всемогущий Зиниксо.

Однако позже, внизу у озера, ей пришло в голову, что прежде Эшия была ее потенциальной союзницей, а теперь нет.

– Привет, красавица! – с наглой самодовольной улыбкой произнес Ило.

Казалось, он совсем расслабился в уютном мягком кресле, которое, должно быть, приказал специально вынести наружу. Его больные ноги покоились на стуле.

Эшиала сделала вид, будто не замечает его, и повела дочку через террасу совсем рядом с ним.

Ило не заметил, что его не замечают, и спросила:

– Что поделываем?

– Кормим уток.

– А! Нет ничего вкуснее жирной утки.

Она почти миновала его, когда он ее окликнул:

– Эшиала!

Ей показалось, что его голос стал серьезен, и она остановилась:

– Да?

Он сидел против солнца и смотрел на нее из-под ладони, но высокомерие и надменность по-прежнему светились под его длинными ресницами.

– Тетушка вернулась.

Этим утром графиня приказала подать фаэтон и сама отправилась в Фэйнтаун. Если она уже вернулась, то пробыла там недолго.

– Так что же?

Ило улыбнулся своей самой ослепительной улыбкой, источавшей самодовольство:

– Она говорит, что городишко превратился в сумасшедший дом. До него дошли новости, и они даже хуже, чем я предполагал: гоблины перемалывают легионы, как кофейные зерна.

– Вы выглядите до странности довольным.

– Да просто терпеть не могу, когда мне не верят, если я говорю правду. Я делаю это так редко, что вправе ожидать должной оценки! Теперь вы можете поверить моему рассказу и уступить своим желаниям, не беспокоясь о том, что Шанди вернется и предъявит претензии.

Презренный болван! Схватив дочь за руку, Эшиала пронеслась мимо него и скрылась за дверью. Однако она не могла сердиться на Ило, было лишь грустно, что он оказался вовсе не добродушным шалопаем, каким она его себе представляла. Она никогда не видела в нем надежного союзника, но когда-то он бывал забавен, теперь же просто отвратителен.

И Эшиала снова представила себе, что идет по замерзшему пруду. Она едва видела, как Майа с наслаждением облизывает вкусный конец ложки, тогда как под ней трещит лед, уходя из-под ног.

В мрачной непропорциональной комнате, служившей проконсулу кабинетом, она встретилась с Ионфо, как провинившийся ученик, вызванный учителем. Вельможа был стар, и его мучили боли в спине. Теперь же, потрясенный ужасной ответственностью, свалившейся на его плечи, он выглядел так, словно не спал со дня возвращения Ило. Но тем не менее он оставался графом, крупным политическим деятелем Империи и офицером, и уж во всяком случае – правителем Юдарка. Проконсул был любезен и неумолим.

Он сидел за письменным столом. Предполагалось, что Эшиала должна сесть перед ним. Ей подумалось, что ее сестра, будь она герцогиней или императрицей, не стерпела бы такого унижения от какого-то проконсула.

Эигейз тоже была здесь, все еще в парадном наряде, надетом для поездки в Фэйнтаун, и с очень странным выражением лица. Она так плотно сжала губы, что они побелели, а ее толстые пальцы беспокойно теребили подол. Эшиала не нуждалась в словах, чтобы понять: леди Эигейз не одобряет заявления, которое должно последовать.

Центурион стоял в углу, скрестив руки на груди. Две ночи назад старая Юкка назвала его опасным, а Эшиала не поверила ей, видя в нем только верного и достойного стража. Теперь он стал ее тюремщиком. Он неотступно следил за Эшиалой. Любые доводы отскакивали от него как горох, и спорить с ним было все равно что с отточенной бритвой. Теперь он более чем опасен. Эшиала присела на стул, сжала руки, чтобы они не дрожали, и посмотрела на Ионфо, придав своему лицу самое императорское выражение – хорошая мина при плохой игре.

Проконсул начал говорить официальными, заранее продуманными, четкими фразами:

– Знаменосец, похоже, сказал правду, мэм. Вести о гоблинах дошли до Фэйнтауна. Император вчера обратился к сенату. Насколько мы знаем… это не мог быть настоящий император, а потому я готов допустить, что о совершенной подмене Ило также сказал правду. Иными словами, я вынужден признать за правду все пункты его рассказа. Вы не согласны с моим заключением?

Она могла бы сказать, что Ило известный лжец, но граф отличал эту ложь от той лжи. Лгать мужчине – преступление; лгать женщине – только грех. К тому же она верила рассказу Ило. Эшиала кивнула в знак согласия.

Прежде чем граф снова заговорил, Хардграа проскрежетал своим хриплым голосом:

– Я по-прежнему хотел бы знать, зачем он вообще сюда явился.

В первый раз за последние два дня слабая улыбка показалась на лице старого аристократа.

– Может быть, Ило и в этом случае говорит правду, центурион. Думаю, в Воггле он столкнулся наконец с божественной справедливостью. Наверняка он не первый молодой человек, проснувшийся в чужой постели без гроша и без одежды. При обычных обстоятельствах он прибег бы к помощи армии, дабы возместить ущерб, и воспринял случившееся как забавный эпизод. Но на этот раз Юдарк был единственным убежищем, до которого он мог добраться, вот и все.

– Надеюсь, вы правы, мой господин.

– А возможно, он и в самом деле хотел донести до нас новости. Ему, знаете ли, не чуждо чувство долга. Его послужной список свидетельствует об этом.

– Допустим. – Хардграа явно не убедили эти доводы. – Но в его послужном списке значатся и другие способности.

Центурион откровенно глумился над Эшиалой, и неожиданно для себя самой она взорвалась:

– Да как вы смеете даже предполагать, что между этой деревенщиной и мной может быть хоть что-нибудь?! Что этот… Ило пришел сюда ради меня? Этот… эта деревенщина?

Улыбка сошла с лица Ионфо, как зимние снега весной.

– Я абсолютно уверен, что он не подразумевал ничего подобного, мэм! Так ведь, центурион?

– Я не хотел оскорбить ваше величество! – пробормотал Хардграа.

Он казался озадаченным. Может быть, вдруг осознал, что ни один поклонник, будь он в здравом уме, не вел бы себя так, как Ило? Граф дипломатично кашлянул:

– Мы все слишком возбуждены. Теперь, мэм, после смерти императора ваша дочь является номинальной главой нашего королевства.

– Боюсь, что немногие в мире согласятся с вами, граф.

– Но я должен руководствоваться своей совестью. – Старик прочистил горло, неуверенно взглянул на жену и сурово продолжил: – Возможно, вы не осведомлены об этом, однако так гласит молва… Принцу Эмторо тридцать два года, и он не женат. Многочисленные любовницы не жаловались на его обхождение, но не родили ему бастардов. Принц, который к тридцатидвухлетнёму возрасту не сделался отцом ни одного ребенка, похоже, и вовсе не способен производить детей. Слухи винят в этом свинку, которую он перенес в период возмужания. Его родной брат умер в Карфине. Теперь Шанди… Ваш ребенок, мэм, необыкновенная ценность.

– Для меня дочь – безмерная ценность.

– Для всех нас, мэм! Подумайте только. Ветвь Аффералади признана негодной из-за морганатического брака. Я даже полагаю, что, не будь принцессы, дом Эгрейнов мог бы окончательно угаснуть. Это означает смену династии, а смена династии почти неизбежно приводит к гражданской войне.

Старик забыл, что в настоящее время императрицей, по сути дела, стала Эшия. И узнай граф о том, как она представляет себе свой долг перед Империей, пожалуй, избавился бы от горба. Однако Эшиала не собиралась упоминать о возможном осложнении.

– Принц Эмторо не слишком приятная особа, – продолжил Ионфо, – но он не чудовище и не причинит вреда невинному ребенку.

– Если только не произведет на свет собственных детей. Или моя сестра не произведет их для него.

– Сын, конечно, будет иметь преимущественные права. Я допускаю, что искушение может возникнуть и в том случае, если у него родятся дочери, а не сыновья, но повторяю: он не злодей! И я вижу свой долг, ваше величество, в том, чтобы вернуть вашего ребенка ко двору. Девочке необходимо дать возможность вступить в свои наследственные права.

Графиня издала негромкий звук, выражавший одновременно презрение и гнев, но не сказала ни слова. Вероятно, она уже приводила свои доводы, и они были отклонены. Теперь Эшиала должна сражаться одна.

– Вы капитулируете перед Сговором, проконсул? Отдаете вашу законную императрицу в руки безумного дварфа?

Розоватый оттенок окрасил пепельно-серую кожу на скулах графа.

– Шансы Шанди одержать верх над Сговором никогда не были велики, мэм, хотя я поклялся помогать ему, мы все знали об этом. После смерти Шанди преимущество Сговора стало очевидным. У нас нет вождя. Мы должны признать, что Свод Правил больше не действует, и отныне только один верховный волшебник будет стоять за троном. Остается надеяться, что его правление окажется не более тягостным, чем правление Четверых. Он, несомненно, переживет всех нас и, вероятно, назначит преемника на будущие века, впрочем, не знаю. Меня касаются дела только простых смертных, а не оккультного мира. Я уверен, что место вашей дочери в центре вселенной – в Хабе, и мой долг вернуть ее туда.

Эшиала повысила голос:

– Шанди на это никогда бы не согласился!

Слова прозвучали пустой фразой, и старик остался непоколебим.

– Мое почтение, мэм… Он не оставил инструкций на этот случай. Следовательно, я должен поступить по своему усмотрению. Я знал Шанди с пеленок. Он всегда ставил свой долг перед Империей на первое место и, уверен, ожидал бы такой же самоотверженности от своей семьи.

Это означало: «Дочь бакалейщика не может понять образа мыслей аристократов». Эшиала чувствовала, что ее лицо пылает, как полуденное солнце.

– А я? Должна ли я освободить мою сестру от ее временного продвижения на службе?

Она выдержала взгляд проконсула, и он первым отвел глаза. Безобразные красные пятна расцвели по всему его лицу.

– Вы должны сделать выбор сами, мэм. – Голос графа зазвучал более жестко. – Нам неизвестно, какого рода волшебство было использовано. Принц и ваша сестра могут оставаться самими собой, кроме, конечно, внешнего вида, и добровольно сотрудничать со Сговором – из чувства долга, чтобы поддерживать господство законности и порядка, или действовать по принуждению. Не исключено, что оба непоколебимо убеждены в душе, что они именно те, за кого себя выдают.

Тут гнев Эшиалы, не найдя более подходящих средств выражения, вырвался наружу с непривычной грубостью:

– Как бы там ни было, я лучше сдохну, чем стану жить под властью Эмторо!

– Вам решать, мэм. Если вы не пожелаете сопровождать своего ребенка, я не буду вас принуждать, так как понимаю, в каком опасном положении вы можете оказаться.

Тут впервые заговорила Эигейз. В голосе ее звучала горечь.

– Еще бы! Если узурпатор постарается поладить с ней, она чего доброго и вовсе не осознает, что перед ней Эмторо. Он может выглядеть точь-в-точь как Шанди, вплоть до последнего родимого пятнышка, и Эшиала забудет, что оригинал мертв. Какой прекрасный шанс развязаться с трагедией и возобновить утраченный брак!

Эшиала никогда раньше не слышала от графини столь злой иронии.

– Прошу соблюдать тишину! – огрызнулся взбешенный граф. – Я принял решение насчет вашей дочери, мэм. Захотите ли вы сопровождать ее или нет – ваше дело. Мы с женой готовы засвидетельствовать ее личность. Вы вольны уехать, если пожелаете. Я подготавливаю письмо во дворец. Пожалуйста, сообщите мне о своем решении как можно скорее.

– Сколько у меня времени? – спросила Эшиала. У нее так перехватило горло, что было больно говорить.

– Самое большее день или около того. На дорогах с часу на час может начаться паника, если гоблины повернут к югу. Кто знает, насколько их опередил Ило? Мы должны действовать быстро.

Графиня Эигейз встала:

– Ион, ты знаешь, что я об этом думаю! Пиши свое дурацкое письмо! Потом перечитай и попытайся найти в нем что-нибудь достойное. Эшиала, дорогая моя, пойдем выпьем со мной чашечку чаю и переговорим обо всем этом.

Эшиала тоже поднялась, чувствуя признательность графине. Интересно, что бы сказала Эшия на ее месте. Душа ее была в смятении. Когда они подошли к двери, Эигейз о чем-то вспомнила и, обернувшись, спросила:

– Как ты собираешься поступить с Ило?

Ее муж нахмурился:

– Он нужен нам, чтобы удостоверить смерть императора.

– Я знаю, что он тебе нужен, но нужен ли ты ему?

– Он никуда не собирается, да и вообще едва может ходить.

– Но разве он не в состоянии ускакать?

Из угла, где стоял Хардграа, донесся звон металла.

– Конюшни надежно заперты, мэм! – И центурион вновь потряс большой связкой ключей.

– А-а! – кивнула Эигейз. – И вы думаете, что это удержит Ило?

– Что вы предлагаете? – нахмурился Хардграа.

– Я?! Я всего лишь старая толстая женщина, центурион. Правда, припоминаю, внизу, в винном погребе, валялись какие-то ржавые кандалы. Впрочем, это совсем не мое дело. Ну пойдем, моя дорогая. – И графиня пропустила императрицу вперед.

Выходя из комнаты, они услышали, как граф сказал:

– Я полагаю, он важный свидетель.

Две женщины медленно пересекли Большой зал. Эшиала едва различала, где она идет. Голова у нее кружилась, в любой момент могла начаться истерика.

Вдруг Эигейз остановилась:

– Я пробыла замужем за этим мужчиной сорок два года, и никогда мы не сказали друг другу ни единого слова поперек. А теперь, ни с того ни с сего, он ведет себя, как пьяный осел!

Ее двойной подбородок дрожал от возмущения.

– А как же Ило? – спросила Эшиала. – Если они собираются так обойтись с ним, не следует ли нам его предупредить?

– Ба! Да Ило прекрасно сам о себе позаботится.

– Но… – У нее мелькнула слабая надежда. – Если я попрошу Ило…

– Никогда не проси Ило! – твердо сказала графиня. – Он станет презирать тебя, быть может сам того не осознавая. Безразлично, что они сами думают, моя дорогая, но все Ило в этом мире гораздо больше интересуются скачками, как выигранным призом. Самое худшее, что можно сделать, это сдаться на их милость, потому что у них тотчас пропадает спортивный азарт. С такими мужчинами, как Ило, надо всегда разыгрывать недотрогу.

– У меня нет времени, чтобы…

– Как всегда говаривала тетушка Кейд, этого-то добра скоро будет больше чем достаточно! Вот так-то! Это единственный способ играть в такую игру, и ты должна быть уверена, что он получает от этого ровно столько же удовольствия, сколько и ты сама.

Зачем она стоит здесь, посреди Большого зала, и мелет такие глупости? И у нее до странности рассеянный взгляд.

– Мужчины оценивают то, что они получили, ровно во столько, сколько заплатили, чтобы заиметь желаемое, даже если они не под… Ах!

Слабое «бум» разнеслось по особняку.

– Что это? – спросила Эшиала, уловив блеск удовлетворения в глазах своей спутницы.

– Должно быть, подвальная дверь. Старая Юкка стояла за ней. Ионфо еще долго будет занят своим письмом… Идем!

Эигейз сорвалась с места и со всей скоростью, на которую была способна, словно разогнавшаяся повозка с сеном, устремилась к главному входу. В замешательстве Эшиала последовала за ней навстречу ослепительному солнечному свету.

У крыльца стоял запряженный гнедой кобылой фаэтон, и в нем сидел Ило, подбрасывая на колене Майу. Он смеялся, а девчушка визжала от восторга.

– Я думала, что конюшни… – начала Эшиала.

– Юкка давно сделала вторые ключи, дорогая, – объяснила Эигейз. – Забирайся! Ило, ты собрал вещи?

– Две сумки у меня под ногами и две под сиденьем, тетушка.

– Императрица, этот подонок, кажется, совершил кражу со взломом! – Графиня взяла Эшиалу за плечи. – Да пребудут с тобой Боги, моя дорогая! – В ее глазах блестели слезы. – Я разделила золото на две части. Не позволяй Ило плутовать! – Она ободряюще улыбнулась и понизила голос до шепота: – И не забывай разыгрывать недотрогу!

– Это она умеет, – сказал Ило. – Не пройдет! Забирайтесь, красотка. Я не думаю, что подвальная дверь надолго задержит Хардграа.

Даже здесь, на улице, были слышны протестующие стенания подвальной двери.

– Юкка и близко не подпустит слуг! – сказала графиня, принужденно улыбаясь. – Но Ионфо еще не окончательно оглох. Итак, поторопитесь!

Последовали поцелуи и объятия. Эшиала устроилась на сиденье, забрала Майу у Ило. Поводья щелкнули. Прощальный взмах старой леди – и фаэтон, подпрыгивая, покатил по аллее.

– Куда мы едем?! – воскликнула Эшиала.

– Я возвращаюсь в Квобль, – сказал Ило. – Чудный климат и далеко от гоблинов. У меня есть там на примете несколько богатых наследниц. Приглашаю составить компанию или я высажу вас где-нибудь по дороге. Пожалуйста, решайте сами. И вот еще что… Я не плутую с золотом. С добродетелью – непременно. Всегда! На то она и существует. Но с золотом – никогда.

Побег? Надежда как мираж замаячила перед глазами Эшиалы. Надежда пела, как жаворонок в поднебесье, – так высоко, что не достанешь. И длинную шеренгу деревьев впереди Эшиала видела сквозь радугу надежды.

– Но они погонятся за нами! – сказала она.

Граф выпустит на волю Хардграа. Центурион созовет легионеров – конных и пеших – и вскоре с отрядом бросится в погоню за фаэтоном. Даже когда Ило выедет на дорогу, у них будет не слишком богатый выбор: Фэйнтаун или Моггли. В Моггли дорога заканчивалась тупиком, а задолго до того, как…

– Куда вы едете?

Фаэтон свернул с аллеи на проселочную дорогу.

– Вниз, к озеру! – Теперь улыбка Ило казалась просто восхитительной. – Тетушка не была в Фэйнтауне, она съездила в Моггли и наняла корабль.

– Корабль?

Майа повизгивала, когда фаэтон подбрасывало на ухабах. Сквозь просвет между деревьями показались Внутренние Воды и маленький парусник, скользивший к пристани.

– Эигейз им наврала! – радостно добавил Ило. – Новости еще не оглашены! Она все это выдумала. До начала паники у нас в запасе, по крайней мере, день. Тетушка настоящая леди, не правда ли?

Лед проломился, а пруд оказался глубиной по щиколотку.

– Но… – Голова Эшиалы кружилась от неожи данного облегчения. – Отчего вы так грубо обходились со мной? Хотели обмануть Хардграа?

А может быть, Ило пытался помешать ей сдаться на его милость? Не на это ли намекала графиня?

Ило обогнул поворот на одном колесе.

– Я? Грубо? Просто тактический ложный выпад – вы ведь не хотите сказать, что поверили мне?

Она пригнулась, так как ветки пронеслись прямо у нее над головой.

– Вам следовало бы помнить, что я всегда лгу, – весело сказал Ило. – И я придумал план, когда нарциссы давно осыпались. Ничто так не прочищает человеческие мозги, как загородная прогулка! Бассейн уберег меня от Ривермида и в то же время заставил вернуться сюда. Я предвидел, как Ионфо и Хардграа отреагируют на новости. – Он улыбался, глядя прямо перед собой, так как не мог отвлечься от дороги, чтобы посмотреть на Эшиалу. – И усмотрел прекрасную возможность разыграть гамбит под названием «девушка в беде».

Волосы Эшиалы развевались на ветру, она крепко обнимала дочь, которая визжала, обмирая от радости и страха.

Они выскользнули из ловушки!

– О, Ило! Я так благодарна!

Перед ней мелькнула его самая коварная ухмылка.

– Ну, благодарностью я постараюсь воспользоваться.

Отвергнутые лекарства:

Любовь – болезнь, она полна печалью

И никаких лекарств не признает;

Не сжечь огнем ее, не срезать сталью,

Но цвет ее приносит горький плод.

С. Дэниэл. Любовь – болезнь

Глава 5 Ничего не значит

1

– У меня очень срочная миссия! – простонал Акопуло.

– Объясните, в чем состоит ее срочность, и, я уверен, ваш отъезд будет ускорен, – мягко сказал Лоп’квитс.

– Я уже говорил вам! У меня секретное поручение.

– Как это может быть? Вы священник, и если в частных случаях религиозные дела, конечно, могут быть в высшей степени конфиденциальными, то в общем они касаются всех.

Опять задержка!

Акопуло попался в ловушку в Илрэйне две недели назад. «Утренняя звезда» чудом избежала кораблекрушения у берегов мыса Дракона, но, получив пробоину, едва дотащилась до эльфийского порта Вислоун. Таможенные власти поднялись на борт и, обшарив судно вдоль и поперек, обнаружили письма Шанди к халифу. «Утренняя звезда» продолжила плавание без своего пассажира.

Следовало признать, что эльфийское заточение оказалось очень приятным. Эльфы имели привычку надежно маскировать свои города. Вислоун рассыпался по многочисленным поросшим деревьями островкам в устье реки. В распоряжение Акопуло предоставили симпатичный коттедж на одном из таких островков сцветами, тенистыми растениями и серебристым пляжем. Еда, которую доставляли дважды в день, была столь изысканной, что даже известный гурман лорд Ампили мог о такой только мечтать. И все же тюрьма есть тюрьма.

Каждые несколько дней какой-нибудь новый чиновник допрашивал его. Конечно, вежливо – любому эльфу становилось дурно при одной мысли о кнутах и кастетах. Допрос происходил под сенью деревьев или в увитых ароматными цветами беседках.

Нынешний инквизитор Лоп’квитс ничем не выделялся среди своих соплеменников – эльфов. Весь его наряд состоял из коротких брюк алого и бирюзового шелка. Жира на его теле было не больше, чем в сухой ветке, кости обтягивала золотистая кожа. Он заявил, что является наместником Олипона, седьмого из старшей ветви правящего клана Квит, и заместителем спикера законодательной палаты провинции Кволь – этот послужной список мог значить очень много, а мог и вовсе ничего не значить. Выглядел он четырнадцатилетним подростком, но у эльфов никогда точно не угадаешь возраст. Он вполне мог быть тем, кем казался, – мальчишкой, который разыгрывает простодушного иностранца, а мог и в самом деле оказаться тем, за кого себя выдавал, – важным правительственным чиновником. В этом случае он бреет подмышки.

Акопуло промокнул струящийся со лба пот. Ряса священника, которую он носил поверх своего обычного наряда, мало подходила для здешнего жаркого и влажного климата. Он подозревал, что настоящий священник надел бы одну рясу, но не стал делать этого, не желая давать себе послабления. Он заерзал на скамье, пытаясь не обращать внимания на приторный запах, исходящий от цветущего кустарника за его спиной.

– Вы считаете меня лжецом? Тогда приведите сюда волшебника, и я повторю свой рассказ в его присутствии.

О, как ему хотелось поговорить с каким-нибудь волшебником!

Лоп’квите с сожалением покачал головой:

– Закон не признает волшебства. Если бы судья вынужден был допустить, что воспоминания свидетеля или сам окружающий мир можно изменить применительно к случаю, то он никогда не смог бы вынести никакого вердикта!

Музыкальный голос эльфа превращал сухие слова в песню.

– Но вы же использовали волшебство, чтобы обнаружить у меня письма и пояс с деньгами! И я убежден, уже успели прочитать письма, не сломав печати.

Детские глаза расширились, розовый и аквамариновый цвета в них сменились кобальтом и малахитом.

– Вы хотите предъявить такое обвинение?

– А что, если хочу? – беспокойно спросил Акопуло.

– Это очень серьезно! В этом случае пришлось бы консультироваться с Управлением Оккультных Явлений. Следователь по Мирским Делам тоже сочтет нужным принять участие.

О Бог Мучений!

– В таком случае я отказываюсь от обвинения. Прошу вас, сэр…

– Называйте меня просто по имени или, если вам так удобнее, депутатом.

– Хорошо, депутат. Я не собирался сходить на берег в Вислоуне и прошу лишь об одном: предоставить мне место на любом корабле, отправляющемся на юг, – причем чем скорее, тем лучше. Я не понимаю, какое дело Илрэйну до моей миссии.

– Но у вас с собой письма от верховного суверена королевства, с которым мы связаны Клаудским договором 2998 года, к правителю другого государства, с которым мы находимся на данный момент в союзнических отношениях по Гаагскому соглашению 2875 года, учитывая поправки к Положению о Семи Свободах, статья 18, параграф 14. А как священнослужитель, вы должны подчиняться еще и Закону о Гармонии Религий, принятому синдиком Элмоса в 2432 году, и особенно дополнению…

– Достаточно! – Акопуло едва не плакал. – Есть ли какая-нибудь возможность обратиться к Чародею Лит’риэйну?

Мальчишка задохнулся. Он запустил пальцы обеих рук в жесткие золотистые кудри. Его голос сделался на октаву выше.

– К чародею?! Верховному Командующему Эльфийского Народа? Да вы понимаете, какие бюрократические осложнения вызовете, заявив о такой просьбе? К тому же я вовсе не уверен, что вы еще не…

– Забудьте об этом! – воскликнул Акопуло. Если уж эльфа озадачили возможные трудности, то его они повергли в ужас. – Да есть ли хоть какой-нибудь выход, чтобы я мог… Что такое?

– Вон там! – воскликнул Лоп’квитс, вскакивая. – Вы видели?..

– Что видел? – Акопуло обернулся и посмотрел в том направлении, куда показывал золотой палец.

– Серена Окарина! Я никогда не видел их в такое раннее время года!

Его опаловые глаза переливались оттенками золотистой охры, лазури и слоновой кости. Ребяческое лицо Лоп’квитса от волнения вспыхнуло как медный самовар.

– Что?!

– Серена Окарина! Бабочка! О Бог Скорпионов!

2

Наконец-то император созвал сенат. Вот уже несколько дней столица полнилась слухами о гоблинах, дварфах и поражениях имперских легионеров. Ампили собрал воедино все циркулирующие при дворе слухи и, как от него требовалось, доложил Шанди. С ума сойти: император не поверил ему! Только выслушал и недовольно поворчал.

Нечего и говорить, Шанди изменился, взойдя на трон. Прежняя близость, которой Ампили так дорожил, теперь исчезла. Иногда он просыпался среди ночи с криком ужаса, измученный кошмарами. Ему чудилось, что сначала он был прав: теперешний правитель – самозванец, а исчезнувший беглец и есть настоящий император. При свете дня нелепость этих фантазий становилась очевидной, особенно в присутствии Шанди, хотя такие встречи случались теперь значительно реже.

Когда сенат собирался в полном составе, Ротонда обычно была заполнена до отказа, и для прочих сановников оставалось мало мест. Но пока двор пребывал в трауре, многие аристократы уехали в свои деревенские поместья, чтобы привести в порядок личные дела, и так как свободных мест оказалось больше, чем обычно, Ампили, облачившись в тогу, которую приказал достать из чулана, втиснул свое могучее тело среди представителей мелкого дворянства.

Случайно так вышло или на то была чья-то воля, но заседание сената происходило в день Востока, когда обычно решались военные вопросы. По традиции все сенаторы расположились на восточной стороне Ротонды, образуя плотный ряд алых мантий позади Золотого трона, так что император, сев на Опаловый трон в центре, должен был оказаться к ним лицом. Младшей знати отводились места с западной стороны, позади Красного трона. Ампили устроился очень высоко, на задних рядах, откуда мог наблюдать за ходом заседания. Справа от него сидел маркиз Мосрейс, а слева – герцог Вайлбот. Сейчас Вайлбот стар и немощен, но в свое время это был храбрый воин. Комментарии герцога окажутся весьма дельными, если, конечно, старику удастся расслышать, о чем идет речь. Несдержанного на язык Вайлбота, отпускавшего многочисленные ехидные замечания в адрес старого Эмшандара, прежде не допускали в сенат, но в свое время отважный вояка перерезал больше дварфов, чем кто-либо другой. Легионеры прозвали его Железной Челюстью.

Заседание, как всегда, не началось вовремя. Собравшиеся нетерпеливо ерзали на сиденьях, негромко переговаривались. Мосрейс и Железная Челюсть были уверены, что Ампили известно, какие именно новости сегодня обнародуют, и лорду приходилось всячески изворачиваться, стараясь скрыть свое неведение. Наконец, ничего не добившись, они оставили его в покое и с важным видом пустились в разговор с другими соседями, предоставив Ампили самому себе.

Жаль, что он не может сказать им, что нет ни малейшего повода расстраиваться, какая бы жуткая правда ни скрывалась за слухами, ибо отвратительные злонамеренные смотрители исчезли навсегда, а на их место пришел Всемогущий – гарант победы Империи. Ампили, как ни старался, не мог даже упомянуть Всемогущего.

Зазвучали трубы, и в западных дверях показалась процессия, во главе которой шли консулы в тогах с пурпурной каймой. За Красным троном колонна разделилась надвое, огибая его с обеих сторон. Бронза и золото горели в по-весеннему ярком солнечном свете, лившемся сквозь огромный купол. Фельдмаршал Угоато выглядел ослепительно в золотых доспехах и шлеме, украшенном алым гребнем; его головокружительное возвышение с поста легата Императорской Гвардии казалось неправдоподобным. Императрица и в простом хитоне выглядела так, что от одного взгляда на нее перехватывало дыхание у всех присутствующих мужчин моложе восьмидесяти лет, да, впрочем, и у большинства остальных тоже.

Шанди в пурпурных одеждах поднимался на Опаловый трон.

Недавно назначенный консул Эрно был на редкость никчемным человеком. Присутствующие терялись в догадках, почему император поручил такому ничтожеству вести заседание сената.

– Ставлю один к десяти, что этот болван провалит вступительную речь, – пробормотал Мосрейс.

Пари никто не принял, но консул Эрно и в самом деле благополучно ее провалил. После того все присутствующие почувствовали глубокое облегчение и, устроившись поудобнее, приготовились слушать, что скажет Эмшандар V в своем первом официальном выступлении в качестве императора.

– Высокочтимые консулы, ваши преосвященства… – Шанди говорил громко и ясно. Не тратя времени на отступления, он выкладывал факты как ценные, но ужасные реликвии.

Правда оказалась намного страшнее слухов, и, по мере того как продолжался доклад, создавалось впечатление, будто в Ротонде становится все холоднее и холоднее.

Без малейшего повода гоблины и дварфы, объединившись, нарушили границы Империи. Четыре легиона – III, IX, XVII и XXIX – прекратили свое существование, причем в живых не осталось ни одного солдата, который бы мог рассказать, как это произошло. Масштабы бедствия ошеломляли – худших предзнаменований в начале нового царствования трудно даже представить. Если же кровавые события предвещают наступление тысячелетия, то это во сто крат ужаснее. Старый император едва предан земле, а молодой Эмшандар, бывший Шанди, любимец армии, уже говорит о двадцати тысячах убитых. А мирное население?

Твердым, лишенным эмоций голосом император зачитал списки разграбленных городов и деревень.

Повсюду вокруг Ампили суровые, циничные старые политики, не скрываясь, плакали. В какой-то степени их слезы были вызваны патриотизмом, но многие из них только что узнали о своем собственном разорении, о потере стад и земель. Города, принадлежавшие Вайлботу и Мосрейсу, тоже упомянули в числе разоренных, а прогнозы были еще мрачнее фактов, так как новости устарели на несколько недель. Что произошло с тех пор? Насколько продвинулся этот сброд? Грабежи и разрушения, должно быть, продолжаются даже сейчас, пока выступает император.

Старый Вайлбот с лицом белее мела бормотал проклятия.

Траурное перечисление бедствий наконец подошло к концу, и в Ротонде воцарилась тишина. Шанди перевернул страницу. Как известно, молодой император – гениальный стратег, и сенаторы затаив дыхание ждали его решений.

– Мы приняли следующие контрмеры. Внутренние войска – четыре легиона, которые постоянно дислоцированы вокруг столицы, перегруппированы таким образом, чтобы создать из них бронзовую стену и перекрыть северные подходы к Хабу. Это V, XI, XX и XXII легионы.

По Ротонде прокатился вздох облегчения. Значит, столица в любом случае в безопасности.

– Бронзовая стена! – проскрежетал Железная Челюсть голосом, напоминавшим звуки ржавой ветряной мельницы. – Да эти подонки уже проглотили четыре легиона!

Слова старика прозвучали слишком громко – присутствующие повернули головы и поморщились, увидев, кто их произнес.

Император невозмутимо продолжал:

– Начат дополнительный набор, чтобы возместить потери. Значительные подкрепления уже в пути. Мы отозвали VII легион из Мосвипса и XXIII из Лита. От границы с Илрэйном двигается I легион, а XIV отправится из Квобля, как только откроются дороги. Мы послали за IV, VIII, XV и XXIV легионами в Гувуш. Обычно стоящему гарнизоном на Западном побережье II легиону приказано перекрыть ущелья Пондага, чтобы лишить армию гоблинов снабжения продовольствием. Можете не сомневаться, что такие серьезные меры позволят нам отбросить захватчиков.

Редкие аплодисменты прошелестели над скамьями сенаторов, но быстро стихли. Ампили поднял было руки, чтобы тоже похлопать, но тут до него дошло.

Серьезные? В том-то и дело, что чересчур серьезные. Лечение выглядело более опасным, чем сама болезнь. Сколько легионов?! Если Эмшандар – бывший Шанди – считал, что ему нужна половина имперской армии, значит, речь идет о смертельной опасности.

Рядом с Ампили старый Вайлбот с трудом поднялся на ноги.

– Идиот! – крикнул он. – Двенадцать легионов?! Ни один человек никогда не пытался командовать двенадцатью легионами!

Надтреснутый старческий голос гулко отозвался в Ротонде – слишком отчетливо, чтобы не обращать на него внимания.

Император повернулся на троне и посмотрел на возмутителя спокойствия. Краска бросилась ему в лицо. Публика загудела, узнав Железную Челюсть. Ампили отшатнулся от этого ненормального и сжался, точно желая спрятаться в складках тоги.

– Идиот, я сказал! – проревел старый солдат. – Вы оставляете без защиты всю Империю! Етуны, джинны, гномы и эльфы тут же ринутся через границы! Как вы прокормите двенадцать легионов? Это какое такое снабжение, интересно знать, нужно гоблинам? Сколько времени пройдет, прежде чем ваши приказы дойдут до Гувуша? И сколько времени понадобится этим легионам, чтобы пройти через Шимлундок?

Ампили прикинул в уме, как, должно быть, – прикинули и остальные: тысяча лиг при скорости семь или восемь лиг в день… Четыре месяца! И к тому же они выступят лишь после того, как получат приказ.

Консул Эрно вскочил, призывая к порядку, но его голос утонул в многоголосом гомоне.

Железная Челюсть попытался было продолжить, но замолчал, запнулся на полуслове, точно чему-то удивившись, и вдруг повалился прямо на сидевших перед ним благородных лордов и растянулся на полу. Они наклонились, чтобы помочь ему, и отпрянули. Ампили услышал испуганный шепот. Вайлбот был мертв.

В наступившем потрясенном молчании Шанди закончил свою речь, словно ничего не произошло.

– Что касается финансовых вопросов, мы выносим на ваше рассмотрение следующее… – И он принялся излагать свои соображения, требуя огромных расходов и предлагая ввести невероятные налоги.

Одним из самых богатых источников пополнения имперской казны всегда был Джульгистро, но теперь поступлений оттуда не будет… Почему он не говорит о Всемогущем? Почему не объяснит, что Империя в безопасности, так как ее охраняет самая большая в истории Пандемии армия волшебников! Ампили нестерпимо хотелось вскочить на ноги и выкрикнуть добрую весть, но он конечно же не мог говорить о Всемогущем.

Речь императора закончилась. Оваций не было – лишь испуганный шепот. Императорская чета и официальные лица покинули зал, а пэры и сенаторы, ссутулившись, словно в оцепенении, оставались на своих местах. Четыре легиона уничтожены. Бесчисленные города сожжены. Две армии захватчиков еще не остановлены. Грядут разорительные налоги.

И многие месяцы нужны для того, чтобы Шанди собрал огромные силы, которые, как он считает, ему необходимы.

Это приход тысячелетия!

На что рассчитывал император? Своим выступлением успокоить нацию? Тогда он жестоко просчитался. Или намеренно хотел посеять панику? В этом он преуспел.

3

Двониш, омываемый Темной рекой, представлял собой унылую однообразную страну, над которой с одной стороны нависали мрачные горы Исдрутуд, а с другой – громадина Северного Вала.

Обоз из нескольких повозок вошел в королевство дварфов через узкое, хорошо укрепленное ущелье. Пограничная стража подвергла пришельцев пристрастному допросу, тщательному досмотру и с явной неохотой пропустила.

Обоз со скоростью улитки тащился по изрезанной колеями холмистой дороге. Двониш был более густонаселен, чем северные области Империи, но все же казался краем пустынным. Фермы одинокими островками торчали среди голых болот, города представляли собой скопища запущенных коттеджей, лепившихся друг к другу без какого-либо разумного плана. Все вокруг, за исключением водяных колес и лопастей ветряных мельниц, было сделано из камня. Горы шлака, оставшиеся от древних шахт, отнюдь не украшали пейзаж. В воздухе пахло гарью.

Весна принесла с собой грязь, слякоть и жестокие ветра.

Местные жители или вовсе не обращали внимания на караван, или же провожали его угрюмыми враждебными взглядами. Разве что малыши, увидев двоих гоблинов и молодого етуна, с визгом разбегались по своим лачугам.

Шанди вызвался править повозкой, чтобы отвлечься от мрачных мыслей о судьбе Империи. Насколько ему было известно, армии захватчиков продолжают грабить и разрушать его королевство. Однако он ничего не знал наверняка, кроме того, что Сговор еще не вступил в войну. Чародей Распнекс не обнаружил какого-либо значительного всплеска магической энергии, так что война велась пока земными средствами. Легионы выступят в поход, а император не сможет их повести. Недели проходили в мучительной тревоге: время уходит впустую!

Попытки переключиться с общегосударственных проблем на личные не приносили облегчения. Шанди не видел никакого прогресса в их жалкой кампании против узурпатора. Ампили схватили. Акопуло добрался до Илрэйна – и молчок. И от короля Рэпа перестали поступать сообщения. Похоже, восстание закончилось, не успев начаться, а угодившие в плен к гоблинам заговорщики бодро маршируют в западню – в Двониш. Казалось, нет пути, который не вел бы к катастрофе.

Однажды вечером Шанди погонял утомленных лошадей, торопясь пересечь заболоченный луг. По весне все реки Двониша разлились, наполняя воздух отвратительным запахом тины. Из мрачной задумчивости его вывел Гэт, который пытался вскарабкаться на козлы рядом с ним.

Юный Гэт продолжал расти с невероятной быстротой и был уже заметно выше, чем в Крибуре. Его странный наряд превратился в лохмотья; худые запястья торчали из рукавов. Судя по неловкой походке, башмаки стали ему малы. Однако лицо его, полускрытое копной золотых волос, все еще оставалось нелепо мальчишеским, хотя по-етунски четко очерченный подбородок уже угадывался в по-детски мягких чертах. Он примостился на сиденье, вытянул длинные ноги, устраиваясь поудобнее, и с беспокойной улыбкой посмотрел на императора.

– Хотите поговорить со мной, сэр? – Теперь его голос уже никогда не сбивался на фальцет.

– Я?!

– Значит, захотите. Вы собирались окликнуть меня, когда я пойду мимо. То есть собираетесь, я хочу сказать.

Шанди выдавил приветливую улыбку и озадаченно почесал густую черную бороду, переваривая эту информацию.

– Я все же не понимаю, как ты это делаешь? Вот парадокс!

– И отец так говорил, – хмуро согласился Гэт. Шанди поморщился. Видимо, парень беспокоится об отце не меньше, чем о сестре.

– Ну ладно, не важно. Как тебе нравится этот замечательный Двониш?

– Я и не предполагал, что мир такой большой. Правда, мама говорит, что в других местах он выглядит лучше, чем здесь.

– Несомненно. Э-э-э… Ты, наверное, скучаешь по своим друзьям в Краснегаре?

– Я скучаю по Кейди! Что ж, пожалуй, и по друзьям. Да, конечно.

– По мальчишкам или девчонкам?

Бледное лицо Гэта покраснело.

– По тем и другим.

Шанди хотел, чтобы парнишка чувствовал себя свободнее, а задал самый неподходящий вопрос:

– Мне все же интересно, почему я собирался позвать тебя?

– Вы хотите, чтобы я вам сказал, сэр?

Бог Безумия! Беседовать с Гэтом – это совсем не то, что с другими.

– Мы могли бы сэкономить время.

– Вы пришли к мнению, что нужны какие-нибудь свежие идеи… Так, во всяком случае, сказали… то есть собирались сказать.

– Да. Что ж, это правда. Ты любишь загадки?

Мальчик пожал плечами:

– Не особенно. Либо совсем не могу их отгадать, либо заранее знаю ответ. Никакого удовольствия.

Император усмехнулся:

– Думаю, к этой загадке ты не знаешь ответа заранее. Она поставила в тупик чародея и других волшебников. Я всего лишь простой смертный, хотя, как считается, разбираюсь в стратегии, однако тоже пребываю в недоумении. Может быть, пытаясь это растолковать тебе, сам лучше во всем разберусь, а?

День за днем Шанди беседовал с волшебниками – один на один или с несколькими сразу. Они обсуждали проблему, с которой им предстояло столкнуться в Гваркиарге. Для них было мучительно говорить о волшебстве, но все же постепенно император сложил воедино все намеки и обрывки фактов, которые они смогли сообщить ему. Он гордился, что сумел получить более или менее полное представление о волшебстве. За всю историю рода человеческого мало кому из простых смертных это удавалось. Было бы неплохо теперь просветить на сей счет молодого етуна и обсудить эту проблему с ним. В конце концов, бассейн-прорицатель явил ему именно Гэта. Вполне вероятно, что пророчество означало нечто большее, чем чудесное спасение от пыток гоблинов, и этот парень еще каким-то образом будет им полезен. Распнекс тоже так считает.

– Ты уже многое знаешь. Мы должны заручиться помощью Директората, не встревожив при этом Сговор. А у Зиниксо, будь уверен, немало шпионов в этих краях. Он жаждет поработить и завербовать в свою армию каждого вольного волшебника, и у него вполне достаточно для этого сил. Зиниксо страстно желает отомстить своему дяде Распнексу и твоему отцу, и это очень опасно для тебя и твоей матери, – колдун безумно мстителен, и наш маленький караван был бы для него лакомым кусочком.

Шанди замолчал, но ясные серые глаза пытливо смотрели на него – Гэт ждал продолжения.

– Ты уже знаешь?.. Все, что я собираюсь сказать?

– Почти все, сэр, – вежливо ответил Гэт. – Но вы хотите высказаться.

– Э-э… да, – пробормотал Шанди и, чувствуя себя немного глупо, продолжил: – Зиниксо намерен схватить меня, так что, обнаружь он наше местонахождение, не мешкая нанесет удар всеми доступными ему средствами. А они немалые! Волшебники могут мгновенно заметить применение магии – вот в чем опасность. Причем, чем больше сила чародея, тем труднее обнаружить его самого в момент действия и тем легче ему выявить других. Допустим, приспешников Зиниксо нет поблизости – и все равно Сговор почувствует всплеск волшебной силы почти в любой точке Пандемии.

А они здесь, в Двонише, есть, и, даже обнаружив их прежде, чем они успеют предупредить своего хозяина, не удастся безнаказанно заставить их замолчать и освободить от чар преданности, так как магическое усилие не скроешь. Ты знаешь, это идея твоего отца! Именно он учредил новый Свод Правил и предложил, чтобы мы распространили весть об этом, рассказывая про Свод мирским властям, например Директорату Двониша. Беда в том, что для начала мы выбрали самую опасную страну.

– Вы имеете в виду, что дварфы слишком хитры, сэр?

– И это тоже, но главное – здесь родные места Зиниксо. И конечно же он присматривает за ними. А что еще хуже, в этих краях нет прямых легких дорог, чтобы потом быстро унести ноги.

Какое-то время Гэт, нахмурясь, обдумывал сказанное.

– А куда мы отсюда отправимся?

– Да хорошо бы хоть куда-нибудь, лишь бы не в Хаб в качестве пленников! – Император щелкнул бичом, поторапливая лошадей, довольно резвых, но уставших за день. – Скорее всего, Директорат потребует, чтобы мы побыстрее убрались отсюда, а это значит – либо вниз по Темной реке в Гувуш, либо в Нордленд.

Конечно, коварные дварфы могут выдать беглецов, дабы заслужить милость узурпатора, но об этом не стоит рассказывать мальчику.

– Или же они продадут нас Сговору. – Гэт уже понял, в чем дело.

– Э-э… да. Хотя не так-то просто выдать чародея.

– А вы не забыли о чарах преданности, сэр?

– Что ты имеешь в виду?

– На вольных волшебников не наложены такие чары, а на волшебниках Сговора они есть, так что наши соратники могут видеть их, даже когда те не прибегают к магии.

– Знаешь, а это совсем выскочило у меня из головы! Кто тебя надоумил?

– О, я говорил с гоблинами… с Вирэксом. Да и Чародей Распнекс подтвердил…

Шанди следовало бы предположить, что у сына Рэпа и голова на месте, и тяга к волшебству в ней. Интересно, а уж не знает ли мальчишка столько же, сколько и он сам?

– Молодец! Давай дальше.

– Прошу прощения, сэр. У пегого камень в правой передней подкове.

Шанди пригляделся к упряжке. Лошади понуро брели по грязи. Левый пристяжной действительно слегка хромал, но повода для беспокойства, казалось, не было.

– Он, наверное, просто устал. Откуда взяться камню в этой луже?

Гэт ничего не ответил, но его молчание говорило само за себя.

– Ну, рассказывай, – велел император.

– Вы остановитесь, и один из нас двоих пойдет и вытащит камень.

– И кто же?

Молодой етун на секунду сжал челюсти, став на удивление похожим на своего отца, и устремил взор на лошадей перед собой.

– Если я попытаюсь пойти, то вы велите мне оставаться на месте и отправитесь сами, чтобы проверить, правду ли я сказал. Если же я скажу, что идти придется вам, тогда вы непременно пошлете меня.

– Ты видишь оба возможных варианта развития событий?

– Да, сэр, – кивнул Гэт и выпалил: – И еще один, но тогда вы просто покалечите лошадь.

Шанди натянул вожжи.

– Пойду сам, – сказал он и спрыгнул в болотистую жижу.

Косматый конь был прямо-таки ходячим болотом да еще противился попыткам поднять его правую ногу. Более или менее очистив копыто, Шанди обнаружил, что в подкове действительно застрял камень. Когда он пришлепал обратно к повозке, был по уши заляпан грязью. Императору показалось, будто он заметил хитрый блеск в серых глазах, унаследованных Гэтом от предков-фавнов. Уж не заставили ли его таким образом выполнить то, что, несомненно, входило в обязанности подростка?

Под непрерывное щелканье кнута и отвратительные чавкающие звуки, издаваемые колесами, повозка вновь двинулась вперед. Шанди надеялся, что дварфы подумали о каком-нибудь сухом месте, где можно остановиться на ночлег. А то чего доброго разобьют лагерь в местечке похуже этого.

– Ну, послушаем дальше твои соображения.

– Но, сэр…

– Именно так. Сейчас говоришь ты.

Гэт смущенно потупился:

– Загонщик Луны говорит, хоть Сговор и всесилен, это вовсе не значит, что каждое отдельное заклятье преданности так уж незыблемо. И если мы – я имею в виду поддерживающих нас волшебников – сможем загнать в угол одного из участников Сговора, то совместными усилиями сумеем его освободить. Возможно, Сговор ничего не заподозрит. Чародей Распнекс сказал, что он скорее пожертвует на нужды церкви свои серебряные доспехи, сэр, но все же и он допускает такую возможность.

– Не слишком утешительная перспектива, – улыбнулся Шанди, которого позабавила эта мысль, высказанная на едином дыхании.

– Вот бы нам заманить их в защищенное здание, вроде того домика в Крибуре, где мы встречались с Птицей Смерти и генералом… Тогда можно было бы действовать без опаски, ведь правда?

– Не стоит рассчитывать, что они окажутся настолько глупыми.

– Конечно нет, сэр.

– Ты можешь предложить еще какой-нибудь план?

Гэт пожевал губу:

– У меня есть один вопрос.

– Спрашивай!

– Зачем нам вообще соваться в их логово, сэр? Почему бы просто не написать им письмо?

– Резонный вопрос! – сказал Шанди, подумав, что для четырнадцатилетнего подростка к тому же и неожиданно хладнокровный. – Я действительно написал письма халифу Азаку. Возможно, попробовал бы и в Двонише поступить так же, если бы вихрь событий не увлек меня за собой. А дварфы почти такие же упрямцы, как фавны… Что случилось?

– Я ведь наполовину фавн!

О, да этот юнец сжал кулаки! Впрочем, кровь фавнов, текущая в его жилах, много значит для него, особенно сейчас.

– Не вижу в этом ничего плохого, как, кстати, и в упрямстве, – сказал Шанди. Это не было похоже на извинение! Неужели его всерьез задело то, что он с ног до головы перемазался в грязи?

– В любом случае Директорат знает Распнекса в лицо и несомненно выслушает его. На дварфов может произвести впечатление и то, что сам император просит их о помощи, но и в темницу они конечно же тоже могут меня бросить. Мы даже подумывали, не взять ли нам с собой твою мать. Краснегар не просто находится по соседству, это суверенное государство. Таков наш план, и мы знаем: выполнить его – все равно что побрить льва. Если тебе в голову придет идея получше, я с удовольствием ее выслушаю.

Гэт немного подумал.

– Я знаю, как поступил бы мой отец, сэр.

– Правда? И как же?

– Он бы спросил маму.

Шанди подавил смешок, чтобы снова не задеть чувства мальчика.

– Твой отец – находчивый человек, Гэт, – сказал он.

Да, прекрасные советы и очень полезная беседа! Ну что ж, во всяком случае, скоротали время.

4

Шанди был не единственным, кто предавался невеселым размышлениям. У Инос тоже хватало печалей: Кейди увезли гоблины, Рэп пропадает неизвестно где и почему-то не может подать о себе весточку с помощью волшебного свитка, собственное королевство заброшено… На фоне этих забот мысль о том, что им с сыном грозит смертельная опасность, отходила все дальше на задний план. И все же Инос была в курсе всех проблем. Это странное путешествие очень сблизило ее с Гэтом, и вскоре она уже знала подробности его беседы с императором. Впрочем, ничего нового королева для себя не открыла. Единственная женщина в компании, она занимала особое положение, ведь вряд ли найдется мужчина – все равно какой он расы, – готовый отказать себе в удовольствии хоть изредка поболтать с хорошенькой женщиной. Как и Шанди, Инос коротала время в беседах с волшебниками дварфами Вирэксом и Фрацкром, гоблином Загонщиком Луны и Чародеем Распнексом. Второй гоблин, Прыгун Через Лужи – самый юный в компании, – был всего лишь магом, но своего рода уникумом: гоблин, обладающий чувством юмора. Он рассказал Инос больше, чем, вероятно, сам понимал. К тому же она, пожалуй единственная из всех непосвященных, видела магическое пространство, так как Рэп однажды, еще будучи полубогом, взял ее туда. О волшебстве Инос знала столько же, сколько и император, и не могла допустить, чтобы Гэта использовали в качестве приманки.

Их дружбу с Шанди скорее следовало считать взаимовыгодным соглашением. Между ними не возникло настоящей близости, да это было и невозможно из-за взаимных обязательств двух монархов. Инос восхищалась выдержкой императора, но, по ее мнению, именно эта выдержка делала его слишком холодным и бесстрастным. Ее больно задевало нежелание Шанди обсуждать с ней дела. Она знала, что пренебрежение способностями женщин у джиннов доходило до абсурда, а у гоблинов те вообще жили на положении рабынь, но для импов это было не характерно. И уж конечно от самого императора она могла ожидать лучшего отношения. Мысль о том, что знаменитый воин просто побаивается женщин, не приходила ей в голову.

По мере того как обоз приближался к Гваркиаргу, он приближался и к Темной реке, которая вздулась и разлилась по долине грязным озером, на поверхности которого плавали льдины, стволы смытых с берега деревьев, многочисленные низенькие баржи и парусные лодки, под натиском воды выбравшиеся из сараев, куда их определили на зиму. Вблизи столицы чаще стали встречаться небольшие города – залитые водой и пропахшие илом. По ночам небо освещало зарево от литейных цехов, а серые от дыма дни наполнял шум мельниц, грохот колес и скрежет мастерских. Страна дварфов была уродливой, лишенной какого-либо очарования и такой же скучной, как ее обитатели – бездушные, занятые делом и извлечением выгоды.

В Империи о приходе весны возвещали ласточки, а в Краснегаре – гуси. В Двонише же весна начиналась с комариного нашествия. Инос до смерти надоело жить в шатре. Здравый смысл подсказывал, что путешественникам удобнее останавливаться в домах и других зданиях, то и дело попадавшихся им на пути, но сержант Гирфар упорно приказывал каждую ночь разбивать лагерь. Вероятно, хозяева-дварфы требовали платы за постой, а путешественники-дварфы не желали раскошелиться. Но как бы там ни было, грязь, комарье и походные шатры – отвратительное сочетание.

Некоторые дварфы покидали обоз, и другие занимали их место. Часть вооруженных охранников сменили. Старый Вирэкс отправился навестить свою семью, обещая позже догнать обоз. Мрачные правительственные чиновники явились принять добычу и занимались подсчетами даже во время движения.

Однажды в середине на редкость утомительного дня Инос узнала, что находится в Гваркиарге, столице Двониша. Это известие не произвело на нее впечатления. Утопающая в грязи дорога протискивалась между бесконечными рядами каменных домов, двери которых открывались прямо на улицу, – не было ни пешеходных дорожек, ни садов. Их обоз теперь влился в поток повозок, медленно устремляющийся в город, навстречу другому потоку, текущему из города. Если потоки по недоразумению пересекались, возникал хаос.

Гваркиарг всегда окружал ореол таинственности, ибо мало кому из инородцев довелось побывать там. Возможно, дварфы избегали приглашать гостей в свою столицу, стесняясь шума и запаха. Дело в том, что в этих краях почти не было леса, и в качестве топлива местные жители использовали какую-то черную породу, которую добывали в шахтах, поэтому трубы их очагов нещадно чадили. Час за часом сотни понурых лошадей тянулись по улицам, оставляя на них следы своего присутствия. Ровную линию шиферных крыш не нарушали шпили церквей или соборов. Как объяснили Инос, самым крупным зданием в городе было Казначейство, причем большая его часть находилась под землей.

День выдался пасмурный и дождливый. Когда вечер милосердно положил ему конец, сержант Гирфар приказал разбить лагерь на грязном пустыре, очевидно специально отведенном для армии. Инос не знала и не хотела знать, что представляли собой мрачные здания, окружавшие его, – то ли образчик городского упадка, то ли самый центр жилых кварталов. Гораздо больше ее заинтересовал Шанди, который беседовал с парой иностранцев, – етунов трудно было не заметить в стране дварфов.

Она прошлепала по луже, пристроилась подле императорского локтя и замерла в ожидании. Он обратился к ней с церемонностью, показавшейся ей предельно нелепой, если учитывать, что оба они напоминали огородные пугала, потерпевшие кораблекрушение:

– Ваше величество, имею честь представить вам его превосходительство посланника Нордленда в Двонише – Тан Крагтонг из Спитфрита.

Етун, огромный и широкоплечий, почти такой же здоровяк, как Крэс, каждый год выигрывавший в Краснегаре состязание в весе, был одет в кожаные штаны и меховую рубаху, которая расходилась спереди, обнажая заросший волосами, почти такой же мохнатый, как рубаха, живот, заметно нависающий над поясом. На нем были меч, сверкающий стальной шлем и высокие ботинки. Длинная серебристая борода, раздваиваясь, ниспадала на грудь, несмотря на почтенный возраст мужчины, вряд ли кто-либо усомнился бы, что он еще вполне способен войти в любую крепость, не пользуясь дверью.

– Мое почтение, ваше величество! – Он едва заметно поклонился.

Танами испокон веков могли быть только мужчины, и царствующие королевы казались им нелепостью.

– Мое почтение, ваше превосходительство! – С лукавой улыбкой Инос протянула ему руку.

Мужчина едва удостоил ее ледяного взгляда. Поцеловать ей руку немыслимо, а рукопожатие етуна скорее напоминало проверку силы и умения терпеть боль, но никак не приветствие, адресованное женщине. Синие, как море, глаза посланника, возможно, поблекли с годами и заметно заплыли жирком, но в них явственно проглядывало коварство. Слишком поздно она поняла, что тана не так-то легко смутить.

– Ну нет, родственница, давайте без формальностей! – Огромные руки посланника обхватили ее тело и, сжав в по-медвежьи мощных объятиях, подняли в воздух. Затем он достаточно пылко поцеловал ее. Инос чувствовала запах пива, исходящий от его усов, и щекочущее прикосновение бороды. Прежде чем ее ноги вновь коснулись земли, она уже поняла, что ее обошли, перехитрили, а Шанди, вероятно, борется с искушением повалиться на землю от хохота. Она отступила на шаг, стараясь отдышаться:

– Родственница?

Посланник с видом полнейшего удовлетворения поглаживал свою бороду.

– Мы с вами и в самом деле дальние родственники, но если вас интересуют подробности, то придется подождать, пока мой скальд возвратится из Нордленда. – Старик ухмыльнулся. – Могу лишь сказать, что блаженной памяти Тан Келькор доводился мне троюродным братом.

Вот оно что!

– В таком случае тут не обошлось без моей прапрабабушки Хатры. – Инос испытывала застарелую неприязнь к этой почтенной даме и к тем родичам, которых та протащила на генеалогическое древо. У королевского дома Краснегара были и другие, более древние связи с аристократией Нордленда, но о них давно бы уже забыли, если б не Хатра. – Должна признать, что не ведала о вас, родственник. Уверена, у меня есть немало достойных и благородных родичей, которых я также не могла бы назвать, но я не оплакиваю Тана Келькора. Спасибо, мой муж оказал миру услугу! Не сожалею я также и о неотесанном единокровном братце Келькора Гристаксе.

В ответ на ее прямоту посланник неодобрительно нахмурил густые брови:

– Может так случиться, родственница, что мы вместе отправимся в Нордленд, а посему вам не помешает запастись благоразумием. Говорить такие вещи в присутствии нынешнего Тана Гарка или его собратьев – значит провоцировать кровопролитие.

И опять он обошел Инос!

– Вы правы, родственник! Впредь мне придется попридержать свой сварливый женский язык.

– В частном разговоре можете позволить себе все, что угодно, пожалуйста, – мягко сказал тан. – Я восхищаюсь остроумными женщинами. – И посмотрел на нее с торжествующей улыбкой.

Инос решила про себя, что этот неряшливо одетый гигант обладает значительно более острым умом, чем кажется на первый взгляд; может быть, он ей даже понравится, если только время от времени позволит одерживать верх в споре.

– И дочь посланника, госпожа Джарга. – Шанди поспешил представить стоящую рядом женщину. Он конечно же заметил, как посланник укротил Инос, но дипломатично не подал виду.

Джарга поклонилась. Костлявая, с обветренным лицом, она была ниже отца и все же на полголовы выше Инос. На ней были кожаные штаны и мужская куртка.

В рассказе Шанди о бегстве из Хаба фигурировала морячка по имени Джарга, которая…

– О, еще одна родственница! – улыбнулась Инос. – Джарга? Тогда вы, должно быть…

– Я имела честь встречаться с вашим мужем, мэм, – торопливо произнесла Джарга. В ее светло-голубых глазах явственно читалось предостережение.

– Я благодарна вам за помощь, – быстро произнесла Инос, покосившись на сновавших неподалеку дварфов. Неужели посланник не знает, что его дочь – волшебница? Казалось, она ненамного моложе своего отца, а возможно, так и было.

– Господин Распнекс появится с минуты на минуту, – сказал Шанди. – Он ищет подходящее место, где мы могли бы поговорить.

– Тогда я ухожу, – прогудел посланник. Шанди выглядел озадаченным.

– А разве вы…

– Полагаю, вы будете говорить о проблемах, которых я предпочитаю не касаться. – Гигант прятал улыбку в серебряной бороде. – По крайней мере официально. Может быть, Джарга пожелает остаться и встретиться со своим старым другом чародеем.

Ну что же, если тан захочет уйти, удержать его сможет только волшебство или небольшая армия. Шанди пошел проводить посланника до границы лагеря. Крагтонг вышагивал среди дварфов, как гусак в цыплячьем загоне.

– Моряки пренебрежительно относятся к магии, – с кривой улыбкой заметила Джарга.

Да, это верно, к тому же Инос знала, что это был за моряк. Сколько же еще кровожадных демонов среди ее родни? Таны – убийцы по определению.

Оставив в покое своих сомнительных родственников, она вновь задумалась о будущем. О чем пойдет речь во время этой встречи? Раньше Джарга была сторонницей Распнекса. Если старый дварф почитает новый Свод Правил, то снял с нее чары преданности, теперь она свободна и помогает им по доброй воле. Но, конечно, может и предать. Кстати, посланник сделал одно интересное замечание…

– Ваш отец будет сопровождать нас в Нордленд? – осторожно спросила Инос.

– Это зависит от многого, мэм. Позволят ли местные власти вам выехать? Не схватит ли нас узурпатор? Да и не упустить время очень важно. Нет смысла ехать в Нордленд, если не присутствовать на муте, или совете, где можно оповестить разом всех нордлендцев.

Инос вздрогнула:

– Я никогда не была в Нордленде, но видела, как проходит бой в День Расплаты.

Джарга вздохнула. Она внимательно смотрела поверх головы Инос, словно пыталась разглядеть что-то вдалеке.

– А я не видела ни разу, – резко сказала она. – Но могла бы пойти – я дочь тана. Попасть на сходку Нинтор – моя заветная мечта.

Ее костлявое лицо стало таким суровым и печальным, что у Инос мурашки побежали по коже.

– Тогда почему не пойдете?

Волшебница моргнула, словно очнулась ото сна, и с ледяной улыбкой посмотрела на Инос:

– Даже дочь тана не может появиться на сходке, если ее не сопровождает муж, причем полноправный тан. Моим мечтам тоже есть предел, ваше величество!

Инос усмехнулась:

– Отец мог бы предупредить вас, что следует держать язык за зубами.

Джарга ответила на ее усмешку хмурым взглядом:

– Он уже не держит свою дочь на веревочке! Нам пора, вон идет чародей.

– У нас будет военный совет?

– Да, насколько я понимаю.

– Тогда я хочу, чтобы на нем присутствовал мой сын.

– Что ж, это очень мудро.

Брр! Очевидно, волшебнице етуну сказали больше, чем королеве неволшебнице. И, кипя от возмущения, Инос пошла искать Гэта.

Это решение оказалось ошибочным. Гэта нигде не было, и, когда она решила отправиться на собрание, все мало-мальски важные его участники уже исчезли из поля ее зрения. Наконец Инос отыскала их в одном из близлежащих коттеджей. Тесная комнатенка была переполнена. Двоим из присутствующих пришлось подвинуться, чтобы она могла хотя бы протиснуться в дверь. Несколько человек стояли в проходе, загораживая свет, падающий сквозь крохотные окна. Она разглядела светлые волосы Джарги, а затем – к своему великому негодованию – и голову Гэта. Сесть было уже некуда, и она осталась стоять, чуть не упираясь головой в низкий потолок.

Говорил пожилой дварф, и уважительное молчание остальных свидетельствовало о том, что он важная персона. Инос видела только его белую бороду.

– …будетпродолжать заседать еще по крайней мере две недели. Но, как вы конечно же понимаете, спешат разъехаться по домам в это время года. Вскрываются реки, скоро посевная. – Он закашлялся. – Но мы, безусловно, найдем время выслушать сообщение Смотрителя Севера.

Примерно с того же места послышался гортанный голос Распнекса:

– Кого еще вы сможете выслушать? Давайте допустим – о, это только предположение! – что здесь, поблизости, оказался новый император и захотел бы засвидетельствовать вам свое почтение? Согласился бы Директорат выслушать его?

– Если он был бы краток.

Инос почувствовала, что собравшиеся едва подавили смешки, но вслух все же никто не засмеялся. Здесь шла сложная политическая игра. Посланник Нордленда пожелал быть в курсе дела, но лично присутствовать отказался. Суеверие, конечно, лишь предлог – он руководствовался другими соображениями. Император присутствовал, но неофициально, так как официально он был военнопленным. Признать этот факт означало бы объявить императора в Хабе самозванцем. Возникало множество спорных вопросов. И этого следовало ожидать, ибо и в лучшие времена политика Двониша бывала весьма запутанной.

– А как насчет королевы Краснегара? Если бы она была здесь? – настаивал Распнекс. Старик вздохнул:

– Коль скоро проктор счел бы важной тему ее выступления, может быть, директора и остались бы послушать. Но очень скоро она бы обнаружила, что говорит перед пустым залом. Видите ли, у нас нет деловых связей с Краснегаром.

– Проктор, а вы могли бы организовать заседание, не объявляя заранее, кто будет выступать?

Последовала долгая пауза. Инос, подавив гнев, размышляла. Двонишем правит Директорат, а проктор – председательствующий в данный момент, значит, эта белая борода принадлежит правителю страны, если таковой вообще существует. Оба гоблина стояли справа от нее. Фрацкр, вероятно, тоже где-то здесь. Так… Гэт, Шанди и Распнекс… Кто остальные четверо или пятеро присутствующих? Окажись один из них шпионом Сговора, вряд ли Зиниксо устоит перед соблазном сцапать заговорщиков.

– Вы меня пугаете, – сказал проктор, словно читая ее мысли. – Предположим, я соберу секретное заседание, а узурпатор узнает о вашем присутствии? Да он может разнести на части весь зал.

Очевидно, он был хорошо осведомлен. Распнекс резко сказал:

– Я думаю, узурпатор предпочел бы захватить нас живыми. Но неужели Двониш уже готов подчиниться? Вы собираетесь сдаться без малейшей борьбы? Даже прежде, чем он этого потребует?

– Директорат должен будет обсудить этот вопрос.

– Какие действия вы предлагаете предпринять, чтобы получить его поддержку? – сердито спросил чародей. – Дебаты необходимо ускорить.

– Скажите мне, о чем вы хотите просить Директорат, – ушел от ответа коварный старик. Распнекс вздохнул:

– Только о том, чтобы вы распространили весть о нашем движении сопротивления, – пусть все волшебники узнают о нем и обретут надежду. Мы просим их о помощи, тогда как узурпатор получает ее силой. Мы не можем воспользоваться магическими каналами, чтобы предупредить их, так как не хотим выдать себя врагу. А неволшебников иначе вообще невозможно привлечь к делу.

Старик болезненно закашлялся:

– Вы недооцениваете своего племянника. Я помню его еще ребенком. Он узнает о заседании, едва оно начнется, если не раньше, а потом еще и потребует с нашей земли выкуп. Каким образом вы собираетесь исчезнуть?

– Пока не знаю, но во всяком случае быстро.

– Вряд ли получится! Если вы используете волшебство, он выследит вас, возьмете лодку – с него станется вскипятить воду в реке.

Так оно и будет. Проктор точно изложил суть проблемы.

Распнекс вздохнул:

– Мы попросим всех членов Директората хранить молчание две недели, а за это время исчезнем. Старик презрительно фыркнул:

– Триста человек смогут сохранить что-то в секрете от волшебников? Узурпатор, более чем вероятно, имеет агентов в Гваркиарге, так неужели, по-вашему, они не полюбопытствуют, что обсуждал Директорат на закрытом заседании?

– Но рискуем-то мы!

– Нет. Вы можете навлечь его гнев на всех нас. Я знаю его мстительность. Ваша просьба отвергнута.

Старик пошевелился, собираясь встать. Чародей пожал плечами:

– Когда истекает срок ваших полномочий?

– Через десять дней. Вам, конечно, ничто не мешает обратиться к моему преемнику. Он вправе вернуться к рассмотрению этого вопроса, если сочтет необходимым, но возможно, и не сочтет.

– Если мы предпочтем этого не делать, вы позволите моим друзьям уйти с миром?

Проктор зашаркал к двери, но возле порога обернулся:

– За них ходатайствовал посланник. Мы не ссорились с ее величеством королевой Краснегара и ее сыном, а имп явно не может быть тем, за кого себя выдает. Так что лично я желаю вам удачи. Мое благословение с вами.

Присутствующие, кряхтя, поднимались с пола, где сидели, так как мебели всем не хватило. Инос пробралась к двери. Глоток свежего воздуха принес ей облегчение. Когда комната опустела, она проскользнула к одиноко стоявшей маленькой кровати и уселась рядом с Джаргой.

Дверь оставили открытой, и через нее проникал желанный свет. Инос огляделась и увидела только тех немногих, кого и ожидала застать, – Распнекса, Шанди, Фрацкра, Тэта, Прыгуна Через Лужи, Загонщика Луны, Джаргу. Старый волшебник Вирэкс, оказывается, тоже здесь, а она и не знала, что он уже вернулся.

В маленькой грязной комнате все-таки было тесно. Любопытно, мелькнула у нее мысль, чей это дом и каково жить в таком убожестве? Кровать, каменный сундук, пара табуреток и стол – ни картин, ни цветочных ваз, ни ковриков и ярких подушечек…

– Итак, мы проделали долгий путь впустую, – печально сказал Шанди.

– Вовсе нет! – Распнекс единственный остался стоять. В высоких сапогах он выглядел несокрушимым, как гранитный памятник. Чародей громко поскреб бороду, на лице появилась гримаса, заменявшая ему улыбку. – Наш план остается в силе!

– В силе?!

– Конечно. Официально проктор не хочет принимать участия в его осуществлении, но вы же слышали последние слова старого негодяя. Он намекнул, что мы вольны продолжать, и недвусмысленно предостерег от желания обратиться к его преемнику!

«Спорный вопрос», – подумала Инос. Гэт сидел на полу, глядя на нее между своих костлявых колен. Он тоже ухмылялся, и это было зловещим признаком.

Император недоуменно хмыкнул:

– Объясните.

– Завтра мы явимся туда без приглашения! – весело сказал Распнекс. – Я все еще Смотритель Севера, во всяком случае в глазах этой компании владельцев шахт, производителей колес и литейщиков. Если я приду на одно из заседаний и потребую слова, то непременно его получу.

Шанди сидел, балансируя на ведерке для угля.

– Ну а как вы убедитесь в том, что в зале нет шпионов Сговора?

– А вот он нам в этом поможет! – провозгласил чародей, указав толстым пальцем в направлении Гэта. – Мы с ним встанем у дверей, когда они будут заходить в зал. Если я почувствую на ком-нибудь чары преданности, то быстренько улизну. Шанди нахмурился:

– При чем тут Гэт?

– Да при том, что он заранее будет знать, придется ли мне уйти, и предупредит меня. Этот юноша – наше предостережение!

Чародей бросил взгляд на Инос, которая, образно говоря, дышала огнем.

– Неужели мой сын предсказывает будущее лучше, чем вы, ваше всемогущество?

Дварф замахал огромными, как лопаты, руками:

– Не лучше, нет! Это трудно объяснить. Я могу предвидеть некоторые события, большинство волшебников могут – одни лучше, другие хуже. Но дело это шумное, слишком заметное, и мы занимаемся им нечасто, дабы избежать хаоса в магическом пространстве, а иногда предвидение даже опасно. Известны случаи, когда волшебники впадали в непрерывный транс, пытаясь сделать выбор между противоречащими друг другу вариантами развития событий, а кое-кто натыкался на собственную смерть. Ваш сын предвидит будущее постоянно, так что он научился жить с этим. Другой на месте Гэта мог бы сойти с ума. К счастью, диапазон его предвидения невелик, магическая сила настолько мала, что отзвук ее как бы рассеивается – нечто вроде тихого жужжания мухи, на которое не обращаешь внимания.

Гэт искоса наблюдал за собеседниками, и особенно пристально за Инос. Может быть, Распнекс приготовил ему и не роль приманки, но, во всяком случае, нечто подобное. Инос сжала кулаки и сдержала гнев, ожидая, что скажет Шанди.

Тот был явно расстроен.

– А если вы обнаружите агента Сговора, что это изменит?

– Тогда мы попытаемся распространить наше известие среди директоров приватно, а потом в маленьких группах.

Император обвел взглядом тесную комнатенку, всматриваясь в лица дварфов и гоблинов. Казалось, то, что он прочел на них, мало его утешило.

– Но в этом случае мы не попадем в Нордленд к середине лета.

– Раньше или позже, нам все равно придется разделиться, – сказал Распнекс.

– Видимо, да. Если это лучшее из того, что мы можем сделать, то надо рискнуть. А как мы потом покинем Гваркиарг? Проктор был прав: Сговор захочет узнать, о чем шла речь, и, несомненно, узнает.

Распнекс пожал могучими плечами:

– Итак, вы, я и мальчик остаемся. Остальные должны уехать из города прямо сейчас. У Джарги наготове лодка. Что касается нас, то волноваться не стоит – как вам известно, коттедж защищен, помимо него я знаю еще несколько защищенных домов. Мы забьемся в один из них и подождем, пока за нами не перестанут охотиться.

– Гм! – хмыкнул Шанди, стараясь не встречаться взглядом с Инос. Его вовсе не радовала мысль о том, что придется полгода просидеть под добровольным домашним арестом в центре этого замечательного, кипящего жизнью Гваркиарга.

Гэт скалил в улыбке зубы.

– Сдаетесь, ваше величество? – насмешливо спросил Распнекс. Шанди нахмурился:

– Все это мне не нравится, но, как говорится, нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц.

Чародей повернулся к Тэту:

– А вы согласны, юноша?

– Нет, сэр, – захихикал Гэт. Распнекс недоуменно посмотрел на него:

– Нет?!

– Спросите мою мать, сэр.

Все взгляды обратились на Инос. Мурашки пробежали у нее по спине. То, что она собиралась предложить, могло спровоцировать мгновенную атаку Сговора. Пытаясь выглядеть спокойной, она невинно улыбнулась Шанди:

– Кажется, вы кое-что обещали моему мужу?

Император помрачнел пуще прежнего:

– Обещал. Хотя не уверен, что мое обещание остается в силе. Как я понимаю, вы не одобряете, что ваш сын может быть замешан в эту историю?

– Думаю, это самая безумная затея, о которой мне когда-либо приходилось слышать, и, естественно, не хочу, чтобы мальчика в нее втягивали. Да и сама не желаю иметь с ней ничего общего. Мне кажется, вы собираетесь пойти неверным путем.

Мужчины озадаченно смотрели на нее. Интересно, пытаются ли волшебники прочитать ее мысли? Если пытаются, их ожидают кое-какие сюрпризы.

Распнекс, несомненно, выглядел весьма задумчивым.

– Поделитесь с нами вашими соображениями.

Она указала на небольшую полочку над камином:

– Вы можете сделать так, чтобы этот подсвечник упал?

– Да.

– А можете сделать так, чтобы он упал завтра?

Распнекс кивнул, его глаза блестели, как агаты.

– Когда это отразится в… магическом пространстве – так, во всяком случае, его называет мой муж, – сейчас, когда вы произнесете заклинание, или потом, когда произойдет желаемое событие?

– Не знаю… – Чародей опять поскреб бороду. – Впрочем, сейчас проверим.

Последовало минутное молчание, затем подсвечник и в самом деле свалился с полки.

– Ну? – спросил Распнекс, оглядываясь по сторонам.

– После того как заклинание подействовало, – сказал Загонщик Луны, и остальные согласно закивали.

– Я почти ничего не почувствовала вначале, – подтвердила Джарга.

– Так я и предполагал, – согласился чародей. – Значит, когда сила действует. Святые горы! Она права!

С явным облегчением Инос повернулась к сидевшей рядом с ней волшебнице:

– Сколько времени нам понадобится, чтобы добежать до вашего корабля и поднять паруса? Джарга широко улыбнулась:

– Примерно час. Даже того меньше.

– Гэт?

Юноша кивнул, словно от радости не решался заговорить.

– И он сделает это? – спросила Инос. Гэт закивал энергичнее:

– Да, мама, сделает.

– Подождите! – рявкнул Шанди. – Вы забыли про меня.

– О! – улыбнулась Инос. – Вам все нужно растолковать по буквам?

Он свирепо глянул на нее:

– Прошу вас!

– Все очень просто. Чародей появится перед Директоратом через две недели. Но скажет свою речь сейчас. А потом мы уйдем.

Шанди ошарашенно заморгал:

– Это возможно?!

На лице Распнекса вновь появилась мрачная ухмылка.

– А почему бы и нет? Я ни разу не пробовал, но если смог проделать нечто подобное с подсвечником, значит, смогу и с самим собой.

– И Сговор не заметит, что вы это делаете? Я имею в виду, сейчас не заметит?

– Как он заметит? Я же говорил: этот дом защищен. Я перенесу нас на две недели вперед. Проктор, надеюсь, вы помните, сказал, что они будут заседать еще две недели, значит, это время окажется в нашем распоряжении. Мы пробудем в будущем десять минут или час, если понадобится. Сделаем все, что хотим сделать, – и нас там нет!

Он скрипуче рассмеялся, точно проскрежетали мельничные жернова. Инос не помнила, чтобы когда-нибудь видела его таким веселым.

Шанди, казалось, вот-вот примется рвать на себе волосы.

– Но как вы проведете заклинание через защиту? Я думал…

– Я и не буду этого делать. Мы выйдем через эту дверь как бы через две недели, и я перенесу нас в Казначейство.

Император недоверчиво покачал головой:

– И эта уловка в самом деле сработает?

– Спросите принца Гэтмора.

– Да, мы отправимся на корабль, – спокойно сказал Гэт. – «Гуркс» – ведь он так называется? Я уже это видел. Мы все, и посланник тоже, – он скривил лицо, – и этот подонок Ворк.

Император вытер лоб рукавом:

– Бог Безумия! Мы явимся на заседание через две недели, но они не смогут преследовать нас, потому что мы уедем сегодня? Инос, кто вас такому научил?

Наконец-то ее оценили по достоинству. Это очень, очень приятно!

– Я сама придумала. Это просто логическое развитие феномена предвидения Гэта. Интересно, а сработает ли эта уловка в обратном направлении?

– Уф! – Распнекс вздрогнул. – Вы имеете в виду, пойти и сделать это вчера? Даже пытаться не буду! Но не вижу причин, почему бы не появиться на заседании Директората завтра или через две недели.

– И меня тоже вы сможете взять с собой? – неуверенно спросил Шанди.

– Вы не пойдете! – сказала Инос. – Я уже говорила, вы выбрали неверный путь. Простите меня, ваше всемогущество, но я думаю, что смиренные просьбы – не лучший способ воздействия на сборище э-э… владельцев шахт и как там еще вы их назвали.

Распнекс вновь пристально смотрел на нее. Фрацкр и старый Вирэкс, как она заметила, тоже. Должно быть, они сейчас читали ее мысли.

Очевидно, делала это и Джарга, потому что она с ядовитой ухмылкой добавила:

– Банда упрямых, жадных, твердолобых, непробиваемых дварфов.

– О, я не сказала бы столь резко, – благодарно улыбнулась волшебнице Инос. – Но не забывайте, что Двониш и Империя находятся в состоянии войны. Если Ша… если его величество появится перед ними и объявит, что он – настоящий император, это отвлечет… Ну, скажем так, дебаты могут уйти в сторону от интересующего нас предмета.

Последовала пауза, затем Шанди тактично сказал:

– Догадываюсь, что обсуждение весьма затянется – продлится несколько часов – и не даст желаемого результата.

– И что вы предлагаете? – проворчал Распнекс, но в его суровом взоре внезапно промелькнула хитринка.

– Мне кажется, ваше всемогущество, их нужно не тянуть, а толкать. Пусть перед Директоратом предстанет не кто иной, как сам Зиниксо, – предложила Инос.

– Святое Равновесие! – выдохнул Шанди и заулыбался.

Оба гоблина громко засмеялись, а затем и Распнекс разразился хохотом:

– Вы, случайно, не поговорили с эльфами, мэм? Что ж, это может быть еще забавнее, чем я думал. Многие из них запомнят… Интересно, сумею я изобразить его манеру ругаться? Угрозы? Оскорбления? И конечно, надо строжайше запретить им говорить кому-нибудь о новом Своде Правил!

– Поступайте, как считаете нужным, – сказала Инос. Напряжение стало спадать, и ее охватила нервная дрожь. – Не забудьте только про их твердолобость.

Чародей взглянул на других волшебников:

– У кого-нибудь есть возражения? Нет? Отлично! Тогда попробуем. Помогите мне переменить вид.

Распнекса окутала мерцающая дымка, и через мгновение он превратился в Зиниксо. У Инос перехватило дыхание. С ее встречи с Зиниксо прошло почти двадцать лет, теперь он, конечно, уже не тот молодой человек, но ей никогда не забыть это глумливое, порочное лицо.

– Ну что, свиньи?! – Он засмеялся замогильным смехом, и Инос тотчас вспомнился его невероятно низкий даже для дварфа голос.

– Вы одеты неподобающим образом, – дрожащим голосом сказала она. – Нужны золотые цепи и драгоценности.

– Ему, то есть мне, не нужны.

– Но это произведет впечатление на Директорат.

– Несомненно произведет. Вот так!

Дождем пролились шелка и драгоценные камни – теперь лжеузурпатор сиял во всей красе. Возможно, роскошью одеяний он не смог бы соперничать с халифом Азаком, но его вид наверняка выведет из себя любого дварфа. Фрацкр явно уже почувствовал тошноту.

– Какой-нибудь совет напоследок? – прогрохотал самозванец. – Нет? Джарга, почему бы тебе на всякий случай не отправиться на корабль прямо сейчас? А я пойду и скажу этим денежным мешкам, что о них думаю и что с ними сделаю, если они осмелятся помочь мне, то есть вам. Короче говоря, нам.

– Только не грозитесь лишить их доходов, – слабым голосом проговорил Шанди. – Так вы и в самом деле их отпугнете.

– Ха! Когда я с ними побеседую, они настолько потеряют рассудок, что начнут собирать пожертвования!

Как только Инос поднялась, Гэт вскочил и врезался головой в балку – с ним это случалось крайне редко. Инос понятия не имела, что он знает слово, которое при этом произнес. Потирая желтую копну волос на макушке, Гэт отвесил ей поклон и улыбнулся:

– Здорово, мама! Я знал, что ты это сделаешь!

Он подошел к двери одновременно с императором: – Мы в самом деле отправимся в Нордленд на сходку, сэр? И я тоже смогу пойти?

Шанди смущенно улыбнулся Инос:

– Лучше спроси свою мать. Она у нас стратег. – И он с поклоном пропустил королеву вперед.

Дневной свет и мелкий дождик заставили их зажмуриться. Воздух, свежий, насколько это возможно в Гваркиарге, казался особенно приятным после душной тесноты коттеджа.

Шанди оглянулся и тихо сказал:

– Это было великолепно!

Инос усмехнулась в ответ, все еще слегка вздрагивая от возбуждения:

– О, ничего удивительного, ваше величество! Поживите немного рядом с Гэтом, и вы тоже начнете думать задом наперед и в разные стороны.

– Что и говорить, идея оказаться в будущем, конечно, хороша, но эта шутка с Зиниксо! Нас они бы не стали слушать. Вы правильно сказали: чтобы подвинуть дварфа вперед, самое лучшее – хорошенько толкнуть его назад. Как вы додумались до этого?

– Да просто обратная женская логика, – скромно потупилась Инос. Она хотела было съязвить, что восемнадцать лет замужем за фавном, но это было бы нечестно.

Сзади подошел Гэт. И все еще заикаясь от волнения, произнес:

– Мам! Мне ведь не нужно драться с Ворком, да? Я имею в виду, ты не обидишься, когда он назовет тебя лгуньей и другими словами, похуже?

– Что такое?.. Кто такой Ворк?

Он скривился, показав сломанный зуб; эта гримаса всегда сердила ее.

– Рыжий идиот! Я помню, ты велела мне не слушать, когда Брэк оскорблял папу, так что, надеюсь, не рассердишься, если я не стану обращать внимания на то, как Ворк говорит о тебе? Ты бы послушала, как он обзывает меня… Пусть болтает! Плевать я на него хотел!

Инос сжала кулаки:

– Кто такой Ворк?

Пригибаясь, из дверей коттеджа вышла Джарга.

– Ворк, – сказала она, – это мой самый младший единокровный брат, ужас четырех океанов лет через пять. Он ровесник вашего сына, и если бы Гэт сломал паршивцу шею, то оказал бы всем нам неоценимую услугу.

Ничего не значит:

Жизнь – только тень, она – актер на сцене.

Сыграл свой час, побегал, пошумел –

И был таков. Жизнь – сказка в пересказе

Глупца. Она полна трескучих слов

И ничего не значит.

В. Шекспир. Макбет

Интерлюдия

В том роковом 2999 году, когда весна постепенно переходила в лето, вся Пандемия пришла в движение.

Как камень, упавший в пруд, поднимает волны, так и нашествие гоблинов заставило нескончаемый поток беженцев хлынуть на юг. Все дороги вели в столицу Империи Хаб.

Орды гоблинов, рыская по обезлюдевшей местности, предавали огню покинутые деревни и оставленные жителями города. Птица Смерти и Каракс разработали простую, но блистательную стратегию: так как гоблины передвигаются значительно быстрее дварфов, то Птица Смерти, увлекая за собой имперскую армию, заманит ее на север, и она окажется между гоблинами и дварфами, как между молотом и наковальней. Однако, как и большинство блестящих идей, эта затея провалилась, ибо стратеги не приняли в расчет беженцев.

Четыре легиона преграждали дороги, ведущие в Хаб, – бронзовая стена, как назвал их Эмторо, выступая в сенате. Когда нахлынула волна беженцев, им не осталось ничего другого, как отойти, чтобы пропустить людей. Но людской поток затопил все окрестные дороги и тропинки, и когорты напоминали теперь островки суши во время наводнения. Они лишились возможности выйти навстречу врагу, даже если бы очень этого пожелали. Вскоре над воинами самой этой бронзовой стены нависла опасность голода, так как обозы с продовольствием не могли к ним пробиться. При виде толпы обезумевших людей, запрудивших улицы Хаба, его жители пришли в ужас.

Лишенные возможности насиловать и пытать, захватчики заскучали. Необъяснимая пассивность импов внушала им опасения. Гоблины, не привыкшие к дисциплине, к повиновению начальству, начали роптать, поговаривая о возвращении домой. Чувствуя, что его власть ослабевает, Птица Смерти повернул к югу, очевидно надеясь обойти легионы с фланга. Впрочем, его гонцы так никогда и не добрались до армии Каракса.

В конце концов, перейдя реку Эмби, король гоблинов устремился к югу. Поверни он на восток – и столица стала бы легкой добычей для его головорезов. Никто никогда так и не узнал, почему он не сделал этого. Может быть, заподозрил ловушку, а может быть, предпочел быстрым броском продвинуться в глубь нетронутой страны, желая поднять боевой дух своего воинства, предоставив им на потеху вдоволь новых жертв. Не встречая сопротивления, орда гоблинов стремительно двигалась на юг. Несомненно, Птица Смерти был одним из величайших военных гениев, которые когда-либо приводили в трепет Пандемию, но при этом он все же оставался ограниченным дикарем. Знай он получше историю, никогда бы не завел свое войско в Драконью Область.

Долго не получая известий от своих ненадежных союзников и не имея возможности тащить за собой все увеличивающуюся добычу, генерал Каракс развернул свою армию и направился обратно в Двониш. Позднее Директорат квалифицировал это в высшей степени разумное решение как предательство и приговорил его к смерти.

Тем временем множество гонцов мчались из Хаба во все стороны вербовать пополнение в легионы. Тысячи мужчин с вещмешками на плечах строились в колонны и отправлялись в путь. День за днем их сандалии топтали бесконечные дороги Империи.

* * *

В Гваркиарге, столице Двониша, долго скрывавшийся неизвестно где Чародей Зиниксо ворвался на заседание Директората и принялся разглагольствовать о каком-то непонятном заговоре волшебников, о котором прежде никто ничего не слышал, обвиняя чародеев в попытке изменить Свод Правил. Было замечено, что при его появлении в зале двое директоров упали на колени. Они, конечно, знали, что это был не сам чародей, а лишь его магический образ, какой-то волшебный трюк, но не посмели подвергать сомнению обоснованность действий своего обожаемого вождя. Двое других агентов Сговора в городе отметили утечку волшебной силы, но и они не стали вмешиваться в деятельность Всемогущего. К тому времени, как из Хаба поинтересовались, что происходит, видение бесследно исчезло. Слух об этом возмутительном происшествии быстро распространился по всей стране.

* * *

Речное суденышко «Гуркс» уже две недели бороздило воды разлившейся по весне Темной реки, направляясь вниз по течению. Это ничем не примечательное суденышко впоследствии было воспето в знаменитой балладе, ведь в те роковые дни среди пассажиров находились император, королева, тан, два принца и второе в мире по значению собрание волшебников.

* * *

В Тхаме закончился сезон дождей и началась засуха. Жизнь текла здесь столь же неизменно, как и тысячи лет. Слухи о войне не доходили сюда. Воспитанница Тхайла продолжала свои занятия в Колледже.

* * *

Освобожденный наконец эльфийскими властями, сэр Акопуло отправился на юг на первом же подвернувшемся корабле – маленькой вонючей рыбачьей лодке из Сисанассо.

* * *

В Зарке халиф узнал о перемещении войск Империи и ускорил приготовления к вторжению.

* * *

В далеком Краснегаре подходила к концу необыкновенно холодная зима. В отсутствие королевы страной успешно правил королевский совет под председательством одного из своих членов, назначенного самой королевой перед ее таинственным отъездом. Его полномочия часто оспаривались, но он оставался на своем посту, так как совет никак не мог решить, кем его заменить.

В одном из немногих указов, которые совету удалось-таки издать, было предписано перегнать отощавшие стада по заболоченным тропинкам на холмы материка – самое обычное ежегодное весеннее предприятие.

Жители этой маленькой бесплодной страны были бы очень удивлены, узнав, то в это время их король пробивается через джунгли Мосвипса в обществе етуна и двух троллей.

* * *

Поток беженцев, хлынувший в Хаб, вызвал вторую волну, которая устремилась на юг и на восток. Немного впереди беженцев по дороге, ведущей в Квобль, двигался фаэтон, в котором сидели мужчина, женщина и ребенок. Однажды к ночи после путешествия, длившегося более месяца, они добрались до небольшой деревушки под названием Мапл. Здесь, на середине единственной улицы, фаэтон остановился, и мужчина указал на вывески трактиров по обе стороны.

– Кажется, мы должны выбрать одно из двух, – заметил он с плутоватой улыбкой, – «Корона Империи» или «Нарциссы».

И Эшиала, быть может осмелевшая за последние несколько недель, а быть может просто уставшая противиться неизбежному, покраснев, заявила:

– Я выбираю «Нарциссы».

Вот так и случилось, что в деревушке Мапл Ило получил обещанное, а Эшиала наконец узнала, каково заниматься любовью с опытным мужчиной. Эта ночь показалась ей долгой. Временами нежный, временами страстный любовник ласкал ее, поднимаясь от кончиков пальцев, и она то безудержно смеялась, то плакала от восторга до самого рассвета.

То ли по воле случая, то ли по иронии высших сил, но именно в эту ночь восторгов одинокий всадник с грохотом промчался через Мапл. Он проскакал прямо под окнами спальни. Преследователь обогнал свои жертвы, предвидя, что такое может случиться во время его одинокой погони, и не слишком по этому поводу беспокоясь. Он слышал, как Ило проговорился о пристрастии к теплому климату, и догадывался, что тот собирается вернуться в Квобль. Туда вело всего несколько дорог, и все их охраняли отряды XII легиона. Офицеры легиона выполнят приказ центуриона Хардграа, тем более что каждый воин знает в лицо сигнифера Ило.

В Квобле венценосного ребенка отберут, а предатель, похитивший его, получит свое.

Глава 6 Взгляд на Запад

1

Лесной гигант упал много лет назад, и ствол его облепил толстый слой мха какого-то на редкость мерзкого зеленого цвета. Словно стена, доходившая до головы Рэпа, дерево перегораживало тропинку, по которой он шел. Впрочем, какую там тропинку. Не было здесь никакой тропинки – ни света над головой, ни твердой земли под ногами, ни малейшего прохода между веток, корней и побегов. Дождь время от времени ненадолго прекращался, но небольшие передышки ничего не меняли на дне моря растительности, где вода струилась и капала не переставая. Страшно даже подумать, сколько времени он уже продирается через эту непролазную чащу. Если бы только можно было сдаться, он давно бы сдался. Даже фавны не настолько упрямы.

Тругг нашел, за что ухватиться, и перебросил свое огромное тело через ствол. Глядя вверх, Рэп видел только громадные ступни и похожие на мешки с мукой икры, выглядывающие из листвы. Затем Тругг свесился вниз, вызвав, как всегда, ливень, и обнажил в ухмылке зубы:

– Идешь?

Тролль шел обнаженным, но на его могучем торсе не было ни одной царапины, на Рэпе же, с головы до ног закутанном в плотную льняную одежду, не оставалось живого места – сплошные шрамы, царапины, волдыри, синяки и укусы насекомых. Всего три дня назад он сменил всю одежду, от шляпы до ботинок, наложив на нее защитное заклятие, и все-таки она по-прежнему гнила и разваливалась.

Удивительно не то, что Империя так и не смогла завоевать Мосвипс, а то, что она вообще пыталась сделать это.

Довольно! Что-то он в последнее время стал слишком часто жалеть себя. У него есть две возможности – идти дальше или сесть и умереть. Можно, конечно, еще применить волшебные силы и тем самым выдать себя Зиниксо – это куда хуже всего, что он испытал. Фавны не могут просто так сесть и умереть! Да и етуны тоже. Значит, идти!

Тругг ждал, протянув свою огромную лапу. Рэп ухватился за нее обеими руками и почувствовал привычную неловкость, когда молодой гигант без малейшего усилия поднял его к небесам. Мокрые листья скользнули по лицу – и вот он уже стоит рядом с троллем, чувствуя себя маленьким и беспомощным.

Тругг, раздвинув ветки, смотрел на него с таким зверским выражением, от которого профессионального палача несколько месяцев мучили бы кошмары. Однако Рэп уже знал, что это проявление нежнейшей заботы, научился он и разбирать невнятное бормотание троллей – на самом деле все слова стояли на своих местах, надо было только внимательно прислушаться.

– Теперь уже недолго. Дойдешь?

Неужели так заметно, что он устал?

– Конечно дойду! А ты беги в следующий замок, только скажи мне, где он находится.

Тругг хихикнул, на что его бочкообразная грудь отозвалась гулким эхом, и тяжелой ладонью дружески и одобрительно хлопнул Рэпа по плечу. Мох просел у Рэпа под ногами, и он плюхнулся в пропитанную водой рассыпающуюся массу, почувствовав облегчение, когда его руки коснулись зеленого ковра, а перед глазами оказались мозолистые ступни тролля. О Боги! Он снова ощутил, что его окутывает черная пелена отчаяния. Для чего все это?

– Еще рановато спускаться, – заметил Тругг.

Рэп собрался с силами. Только не сдаваться! И в этой ситуации, если постараться хорошенько, можно найти что-нибудь смешное.

– По-моему, ты жульничаешь, – простонал он. – Разве кодекс чести троллей позволяет вколачивать противника в землю?

– Конечно! Я еще и на голову тебе наступлю.

– Это непорядочно! Ты, знаешь ли, весишь, наверное, в три раза больше меня, и после этого выходит, я проиграл?

– Да, потому что стоишь не там, где надо.

– Но здесь ноги отдыхают, как в теплой ванне.

– Прекрасно! Около упавших деревьев обычно полно многоножек. Тебя еще никто не покусал и не ужалил?

И тотчас же Рэп почувствовал, как миллионы кpошечных ножек – интересно, настоящих или воображаемых? – вдруг заползали по его коже.

– Вытащи меня отсюда! – панически взвыл он. Тругг подхватил его и, держа как ребенка, подпрыгнул. С громким всплеском они приземлились далеко от дерева, по колено увязнув в грязи. Недолгого отдыха возле сгнившего дерева оказалось достаточно, чтобы одежду Рэпа и в самом деле оккупировали многоножки и несколько безногих тварей. Волшебник с воем принялся отшвыривать их от себя.

– Попробуем волшебство? – нетерпеливо спросил Тругг. Он не мог выносить чужих страданий, хотя сам заплатил несколькими месяцами рабства в Касфреле за право не использовать свои силы во вред другим живым существам.

– Нет! – ответил Рэп.

Сговор, похоже, прекратил поиски, но беглецы решили и дальше в открытую не использовать магию, и краснегарский король не хотел сдаваться первым. Он поскреб бедро, к которому прочно присосалась какая-то тварь. Уф!

– Следующий замок защищен.

– Замечательно! А ты откуда знаешь?

– Бывал там раньше. Мы уже почти добрались.

Каким образом Тругг ориентировался в этом непроходимом лабиринте, было полной загадкой. Рэп предполагал, что по запаху. С таким же успехом тролль мог двигаться и в темноте во время грозы, не сбиваясь с пути и всегда находя какое-нибудь прибежище на ночь – не для себя, а для своих гостей. Волшебство Тругг не использовал, иначе Рэп заметил бы это.

– Тогда я там и почищусь. Показывай дорогу.

Бросив свою кишащую насекомыми одежду, Рэп отправился дальше в одной набедренной повязке и ботинках. В одежде он изнывал от нестерпимой духоты, когда же раздевался, мгновенно оказывался немилосердно искусанным и исцарапанным. Он так и не смог решить, что хуже. Но раз уж впереди защищенный замок, он сможет все поправить в считанные минуты. Новое платье, новая кожа. Холодное пиво!

Сегодня они пересекли единственный хребет, пройдя меньше лиги, и жилище Чародейки Грунф было еще далеко. Коварные голоса нашептывали Рэпу, что вся эта экспедиция – ужасная ошибка. Минуло еще одно полнолуние, значит, он провел в этих горах уже больше двух месяцев. Он не знал, что происходит в мире, не мог связаться ни с Шанди, ни с Распнексом. Вполне возможно, оба они уже схвачены и ему придется вести безнадежную борьбу со Сговором один на один. Да, пожалуй, двигаясь с такой скоростью, он умрет от старости раньше, чем куда-нибудь доберется.

А вдруг и Краснегар уже уничтожен? Он боялся даже подумать об Инос и детях. В письме, которое отправил жене с Шанди, он потребовал, чтобы Инос покинула город и искала убежище в Кинвэйле. Может быть, она и отослала детей, но сама вряд ли оставила страну. К своим королевским обязанностям она относилась чрезвычайно серьезно и временами бывала не менее упрямой, чем фавны.

Суждено ли ему когда-нибудь снова увидеть ее? Скорее всего, он состарится и умрет в этой Богами проклятой трясине. Чего ради он вообще отправился сюда? С Лит’риэйном было бы куда проще поладить, чем с Грунф.

Но все время какой-то подсознательный голос настойчиво нашептывал ему, что он позабыл нечто важное и упускает какую-то возможность…

Тругг снова оказался прав – через несколько минут они услышали журчание воды, местность стала круто понижаться. В здешних джунглях редко встречался ручей, на котором не стоял бы какой-нибудь замок. Всю свою жизнь тролли занимались строительством – возводили огромные каменные дома, и почти всегда над проточной водой. Устраивать в каждой комнате по водопаду, по-видимому, доставляло им наибольшее удовольствие, если не считать незавершенности своих произведений. Как только тролль замечал, что его детище почти готово, он немедленно бросал его и начинал строительство где-нибудь в другом месте. Надо же чем-то заниматься, объяснял Тругг, а чем еще можно заниматься в Мосвипсе? Большая часть из того, что росло и обитало в джунглях, было съедобно для троллей, так что возделывать сельскохозяйственные культуры не было ни малейшей необходимости. Время от времени им случалось загнать оленя – скорее, ради забавы, чем из желания отведать мяса. Дерево, бумага и одежда в считанные дни полностью раскисали в здешнем ужасном климате. Огонь не разводился. Вот и оставалось единственное развлечение – ворочать камни и что-то создавать из них. Это все-таки лучше, чем вовсе ничего.

Так и получилось, что на каждом ручье стояли покинутые замки, некоторые настолько древние, что уже утонули в джунглях. На удивление многие из них явно имели магическую защиту. Только изобилие укрытий немного и примиряло Рэпа с этим сумасшедшим походом. Да еще радовало то, что находила подтверждение его теория о том, где лучше всего искать волшебников. С незапамятных времен благородный народ Фаэрии служил источником Слов Силы. Архипелаг Ногид и горная цепь Мосвипс преграждали ему путь домой на материк. Многие мудрецы и знатоки, должно быть, стали жертвами кораблекрушений у этих берегов, и Слова Силы пережили своих временных обладателей, поэтому среди антропофагов и троллей встречается больше волшебников и магов, чем полагалось бы.

Разыскать их в здешних диких местах, собрать вместе, даже с помощью Грунф, было делом нелегким. Одной человеческой жизни могло и не хватить.

И все же где-то неподалеку еще один замок тролля, и скоро Рэп узнает, кто там живет и живет ли вообще. Многие тролли предпочитали полное одиночество, но некоторые объединялись в довольно странные семьи – двое или трое мужчин и одна женщина. Несколько раз он встречал компании детей, живших вместе без присмотра взрослых. К одной из таких компаний прибилась и малышка Норп, ни слова не сказав на прощанье. Видимо, в связи с тем, что тролли были миролюбивыми созданиями, к тому же всеядными, никакой социальной организации им попросту не требовалось.

И все же у них существовала культура. Прежде Рэп понятия не имел об их песнях и танцах, и, хотя выглядели и звучали они, на его взгляд, странновато, он вполне признавал, что это искусство. Тролли радушно принимали чужаков, а их гостеприимство по отношению к другим троллям поистине не знало границ. Без малейшей ревности они предлагали гостям даже своих жен. За последние пару месяцев Рэп несколько раз отказывался от подобных предложений, каждый раз очень тактично, выражая горячую признательность.

Для Дарада ограничений не существовало. Даже после нескольких дней пути через непроходимые заросли он не мог устоять против соблазна помериться силами с троллями. Он никогда не выигрывал, однако менее задиристым не становился. С женщинами у него, похоже, получалось лучше, но и те и другие встречи заканчивались для него многочисленными переломами, несмотря на все старания партнеров не повредить ему. Если бы Тругг не лечил его раны, Дарад давно отстал бы от них, беспомощный и искалеченный.

Дарад и Ург шли позади, скорее всего где-то очень близко, но мягкая почва приглушала звуки.

Вот впереди среди деревьев мелькнуло унылое серое небо, шум воды стал громче. До конца дня было еще далеко, но возможность отдохнуть казалась слишком соблазнительной, однако Рэп понимал, что при таком темпе передвижения достигнет возраста Сагорна, прежде чем отыщет Грунф.

Громогласный рев Тругга прервал его мрачные размышления. С треском ломая по пути деревья, гигант бросился вперед и исчез на берегу. Рэп поспешил вслед за ним, слыша еще более дикие звуки ответного рева. Наконец он выбрался из зарослей на берег небольшого пруда. Тругг и еще один тролль возились посередине водоема, вздымая фонтаны брызг, толкаясь и рыча так, словно сошлись в смертельной схватке. Это был обычный дружеский обмен приветствиями между троллями. К счастью, они редко проявляли такие бурные чувства по отношению к представителям других рас.

На берегу пруда возвышалась стена из огромных камней, из проема передней двери каскадом сбегал водяной поток. Воспользовавшись дальновидением, Рэп убедился, что замок защищен от волшебства и почти не оброс мхом – похоже, он построен недавно, а значит, где-то поблизости должен быть волшебник! Отличная новость!

Вскоре Рэп уже устраивался поудобнее, откинувшись на спинку кресла, которое являло собой точную копию его любимого кресла в Краснегаре. Холодные напитки стояли на столике рядом. Он вымылся и облачился в свободные хлопковые брюки, а попутно залечил свои синяки и царапины, а также плечо, которое повредил, знакомясь с Шагги, хозяином замка. Волшебство в Мосвипсе, несомненно, имеет больше преимуществ, чем где бы то ни было.

Комната оказалась обычных для троллей размеров – величиной со средний собор, хотя по форме скорее напоминала пещеру с несколькими уровнями. Внутри было сумрачно и относительно прохладно. Водопад низвергался из задней стены, наполняя несколько бассейнов, протянувшихся до самого входа. Джунгли назойливо заглядывали в окна. Единственной мебелью была та, что соорудил для себя Рэп.

Тругг и Шагги развалились рядышком на каменном выступе, ворча и неразборчиво болтая. Очевидно, они были старыми друзьями, так как часто смеялись и весело обменивались увесистыми ударами. Шагги был крупнее Тругга и казался приблизительно одного с ним возраста. По-видимому, он не был волшебником. Или тщательно это скрывал.

Когда бурные проявления радости троллей немного улеглись и Рэп подумал, что уже пора бы и начать разговор, чья-то тень заслонила дверной проем. Широким шагом в комнату вошла Ург, тащившая Дарада, который метался в бреду, тщетно пытаясь вырваться из ее могучих рук. Встревоженный Тругг стремительно вскочил и бросился к Дараду. Пока он исследовал рану, его отражение в магическом пространстве выглядело ярче. «Змеиный укус», – беззаботно пояснила Ург. Да и в самом деле, чего ради волноваться, если волшебник такой силы, как Тругг, мог вылечить все, кроме смерти. Через несколько секунд етун привстал и огляделся со своей обычной свирепой ухмылкой. Рэп сотворил еще одно кресло, покрепче. Но Дараду предстояло познакомиться с хозяином, так что будет, похоже, немало шуму.

Рэп не мог больше сдерживать свое нетерпение.

– Шагги, – торопливо спросил он, – кто установил защиту на этот дом?

– Что? – Шагги недоуменно поскреб в затылке. – Какую защиту?

Тругг ухмыльнулся:

– Да я установил.

Он сидел на камне у бассейна, похрустывая сочным клубнем, раздобытым с помощью своего искусства.

Настроение Рэпа снова упало.

– А я-то думал…

– Он мой брат.

Теперь понятно, почему они так радовались встрече.

– Так надеялся, что мы найдем здесь еще какого-нибудь волшебника, – вздохнул король.

– Вы и нашли! –произнес незнакомый голос.

Ужасного вида старуха неуклюже выступила из тени водопада. Ее седые волосы были стянуты в хвост на затылке – для троллей необычное жеманство. И что уж совсем удивительно – тело ее прикрывало свободное хлопчатое платье.

Тругг вскочил и хотел было обнять старуху, но та отшвырнула его с такой силой, что у обычного человека голова расплющилась бы, как яйцо. Этот молодецкий удар сбил гиганта с ног, и он плюхнулся в бассейн, подняв фонтан брызг.

– Идиот! Зачем ты привел сюда этих подонков?

Рэп вскочил, вытирая лицо. Он добился своего! Недели мучений в этих кошмарных джунглях не потеряны попусту – он нашел женщину, в поисках которой пришел сюда. Он низко поклонился:

– Приветствую вас, ваше всемогущество!

Грунф взглянула на него и сплюнула.

– Убирайся! – прорычала она, и магическое пространство озарила вспышка, в нем замелькали изображения оплавленных камней. – Убирайся, пока я не испепелила тебя!

2

Шагги перегнулся через ручей и стиснул Рэпа в объятиях так, что у того кости затрещали.

– Это мой гость! – проревел он, видимо считая, что его мать не сможет причинить Рэпу вреда, не задев его, но это конечно же было совсем не так.

Но прежде чем он успел раскрыть рот, прежде чем Дарад прекратил изумленно моргать, Тругг заговорил гораздо более быстрым языком магического пространства – почти мгновенно он создал серию образов, показывающую, как Рэп пытался освободить рабов в Касфреле. Тролль объяснил, что это было актом чистейшего альтруизма и очень опасным предприятием. Его признательность оказалась столь велика, что Рэп смутился. Сам он почти забыл об этом происшествии. Этот рассказ смягчил гнев Грунф. Она поудобнее уселась на камне и хмуро посмотрела на Рэпа.

– Ну что ж, спасибо, – неохотно проговорила она. – Но здесь тебе делать нечего.

– Вижу, – пробормотал Рэп, с трудом переводя дыхание после объятий Шагги. – Может быть, мы все же поговорим?

Вновь в магическом пространстве мелькнули оплавленные камни.

«Говори. Я послушаю».

Грунф перенесла свое внимание на Ург, и пока они обнимались в реальном мире, Рэп беззвучно заговорил на понятном одним волшебникам языке. Тругг представил матери Дарада, который, как всегда, ничего не понимал, а Шагги зашлепал вниз по течению ручья и вскоре вернулся с целой охапкой веток на ужин. И все это время Рэп рассказывал Грунф о том, что произошло с тех пор, как она явилась в Ротонду. Он вдруг с ужасом осознал, что с рокового дня смерти старого императора прошло полгода. И в течение этих шести месяцев узурпатор, несомненно, укреплял свое влияние. Время уходило.

Грунф только однажды выразила свое отношение к тому, о чем говорил Рэп. Когда король изложил суть нового Свода Правил, который, как он надеялся, установит мир, чародейка выдала вонючий образ загаженного скотного двора. Рэпа подобная реакция не слишком обнадежила.

Едва он закончил, Тругг поспешил задать матери несколько вопросов. Рэп только теперь с удивлением узнал, что с того момента, как Тругг вошел в лес, мать и сын обменивались посланиями, как простые смертные, через гонцов. Тругг не нашел нужным сказать ему об этом, но многочисленные тролли, которые встретились им по дороге, отправились затем созывать знакомых волшебников в замок Шагги на эту встречу. За пределами Мосвипса никто бы не поверил, что тролли способны на такую организованность, а сама мысль использовать троллей в качестве гонцов показалась бы нелепой шуткой.

Хмурый взгляд Грунф стал еще более враждебным, некоторое время она сидела молча, не выдавая своих мыслей.

– Ну? – нетерпеливо спросил ее сын. – Они пришли?

– Кое-кто, – призналась она и обратила свой ужасный взор на Рэпа. – Ты навлечешь на нас беду! Если этот мерзкий дварф заподозрит, чем ты тут занимаешься, он захватит нас всех. Никто не сможет сопротивляться силе, которой он владеет.

– Так вы не собираетесь ничего предпринимать? Но ведь он непременно возьмется за вас, когда управится с остальными. Думаю, сначала он разделается с Лит’риэйном, а потом настанет ваш черед. – Он решил, что выиграл очко, ибо гневное пламя полыхнуло снова. – Сколько волшебников в Мосвипсе?

Тругг сидел на земле, как ребенок, поджав под себя ноги, и пережевывал горсть листьев.

– Тысячи!

– Помолчи!

Его мать в магическом пространстве запустила в него глыбой величиной с кровать.

Тругг с легкостью парировал удар и ухмыльнулся, разинув рот, набитый отвратительной жвачкой.

– Тогда сколько?

– Быть может, пятьдесят. Не больше. «Пятьдесят волшебников, объединившихся вместе, – это сила, способная двигать горы». Грунф подскочила, прочитав мысли Рэпа:

– Да, сила, фавн, но как ты их всех отыщешь? Чем ты подкупишь тролля, фавн? И ты думаешь, объединившись, они смогут нанести серьезный ущерб Сговору?

Скорее немного побеспокоят. И как в самом деле подкупить тролля? Тругг пригласил некоторых волшебников на эту встречу. Они отказались? А может, чародейка отослала их обратно или же прячет где-то неподалеку? Рэп всегда знал, что она может ему помешать. А почему бы и нет? Грунф значительно сильнее, чем он, так же как сильнее и ее сын. Хотя в данный момент Тругг склонен скорее поддержать Рэпа, можно ли быть уверенным, что в критический момент он не встанет на сторону матери?

Может быть, Рэп предпринял это кошмарное путешествие все-таки зря? Эта мысль обескураживала:

– А сколько их в Ногиде, как ты считаешь?

Физиономия ведьмы скривилась в насмешливой улыбке.

– Ни одного.

Сердце Рэпа оборвалось. Он снова сел, чтобы собраться с мыслями, и сделал глоток холодного пива:

– Зиниксо уже захватил их?

Чародейка презрительно кивнула:

– Думал, ты один такой сообразительный, и никто, кроме тебя, не подумает об этом!

Дварф в свое время был Смотрителем Запада и, видимо, тщательно изучил острова, населенные антропофагами.

– Когда это случилось? – настойчиво спросил Рэп.

– Около трех месяцев назад, – сообщила Грунф.

Но прежде чем ответить, она заколебалась – это мгновенно отразилось в магическом пространстве, где ложь была невозможна и даже увертки затруднительны.

– И он подчинил своей воле всех волшебников?

– Большинство.

Каждую мелочь приходилось выпытывать, по доброй воле она не желала говорить ничего.

Тругг заглотил свою жвачку и громко заявил:

– Ну давай же, паршивая старая карга! Что у тебя там за новой защитой?

Ответом был ослепительный удар молнии, от которого зашатались скалы под его ногами. Пещера покачнулась от подземного толчка, трое непосвященных закричали от ужаса, а Тругг преспокойно сидел, косясь на мелкие камни, которые отскакивали от его шкуры. Когда замерло эхо и перестало звенеть в ушах, откуда-то из зловещей тени неторопливо вышел новый участник событий. Дарад заворчал. Рэп с трудом поднялся на ноги. Он никогда не видывал такого прежде.

Кожа пришельца была цвета черной патоки, а его лицо, грудь, руки и ноги украшала бело-сине-зеленая татуировка. Ростом он был, пожалуй, повыше среднего импа и при этом казался тощим, потому что в нем не было ни капли жира – сплошные мускулы. Он двигался с изяществом, хотя и ступал босыми ногами по камням. Его одежда ограничивалась набедренной повязкой из белых бус, позвякивающих при ходьбе. В жестких космах торчал красный цветок, а в нос была продета кость, и когда он одарил Грунф лучезарной улыбкой, обнажились очень белые, остро заточенные зубы.

– Прошу прощения, ваше всемогущество, – сказал пришелец извиняющимся тоном. – Я думаю, мне пора подключиться к вашим обсуждениям.

Он улыбнулся Рэпу леденящей душу улыбкой и протянул обе руки. Белые бусины, составлявшие его одеяние, звякнули. Это были кости человеческих пальцев.

От одного взгляда на него в венах стыла кровь, и все же он являл собой чрезвычайно впечатляющее зрелище. Это был волшебник, похоже, могущественный волшебник. И к тому же антропофаг. Рэп почти ничего не знал об этих людях и никогда не слышал, чтобы они покидали свой родной Ногид, так как представители другой расы обычно убивали их на месте. Что это? Одна из проделок Грунф? Или фокус Зиниксо? Впрочем, Рэп не заметил на нем никаких чар преданности, вряд ли можно было скрыть их, даже обладая силами Сговора.

– Ваша репутация опережает вас, ваше величество король Рэп. Я рад познакомиться с вами.

– Весьма польщен, – сказал Рэп настороженно, позволяя обнять себя. Он вспомнил грозовую ночь много лет назад и бежавшего вдоль берега перепуганного корабельного юнгу, за которым гнались несколько сотен людоедов. К счастью, ни один из них не догнал его. Отвратительные зубы сияли слишком близко, когда этот человек говорил.

– Мое полное имя покажется вам непроизносимым, вы можете сократить его до Ток. – Темные глаза весело сияли над костью в носу. Похоже, это была ключица. – Звание тик дает мне несомнительное право на кое-какие лакомые кусочки, когда в моей деревне пир. Друзья зовут меня Тик Ток.

– Вы можете называть меня Рэп. Мне довелось посетить ваши родные края, Тик Ток, но я пробыл там недолго.

– Ах, – вздохнул антропофаг, – какая досада, что вы не смогли остаться к обеду.

– Да, меня сердечно приглашали, но я чувствовал, что лучше удрать.

Заостренные зубы сверкнули опять.

– Но ваш зеленый приятель отстал? Это было возле форта Эмшандар. Я был ребенком. Мой первый пир! Мне бы хотелось как-нибудь услышать от вас подробности.

– Так, если я вас верно понял, гоблин убежал тогда? Или вы отпустили его?

– Конечно отпустили. Мой дед и некоторые другие вычислили его предназначение. Даже мы не спорим с Богами, ваше величество Рэп.

– Вы очень хорошо говорите по-импски.

Черные блестящие глаза озорно сверкнули.

– Я учился в молодости на кухнях. Позвякивая костяным одеянием, Тик Ток обернулся к троллям:

– Я счастлив познакомиться с волшебником Труггом, великим… как это… свободником. Ваш брат рассказывал мне, что вы сделали свободными много рабов.

Тругг не поднялся с места.

– Похоже, мне придется освободить еще кое кого, – сказал он, ухмыляясь, как голодный.

Из того же темного угла, неуклюже двигаясь, появилась цепочка троллей – мужчин и женщин всех возрастов, от пары совсем молодых до седовласых стариков. Даже такая огромная комната вскоре оказалась тесной, на полу уже не хватало места для всех, и некоторые забирались на уступы стен и таращились с темных насестов, как живые горгульи.

Дарад прислонился спиной к двери и потрясенно взирал на эту невообразимую толпу. Шагги выглядел пристыженным от такого обращения с гостями.

Из одиннадцати пришедших восьмеро были полными волшебниками, а остальные трое едва отражались в магическом пространстве. Но все они несли на себе отпечаток волшебства. Магический образ Грунф, казалось, разбух и уплотнился, ее свечение стало еще более грозным. Не стоило и спрашивать, кто здесь хозяин, – эти тролли находились у нее в подчинении.

Рэп мысленно выругался. Безмозглый глупец! Позволил завлечь себя в ловушку в защищенном доме и оказался во власти свергнутой смотрительницы. Что за женщина скрывалась за этим безобразным торсом? Двадцать лет старуха безраздельно правила четвертой частью мира, а теперь ей оставалось только ворочать камни в джунглях. Удалось ли Грунф убедить себя в том, что ей доставляет удовольствие почетная отставка, или же она считает ее унизительной ссылкой? В любом случае вряд ли она захочет, чтобы он вмешивался и бередил ее рану. И не потому ли она одета, тогда как все остальные тролли обнажены, что сейчас уже вовсе не та невежественная дикарка, какой, вероятно, была в юности. Прожив многие годы в Хабе, она скорее всего знает, как во всем мире относятся к троллям, и к тому же может читать его мысли значительно легче, чем он ее.

– Ну, теперь ты уйдешь, фавн! – пролаяла она. – Или мне вытолкать тебя силой?

И опять магическое пространство выдало ее – Рэп почувствовал прилив надежды. Грунф была вовсе не такая неумолимая, какой пыталась казаться. Более того, шустрый антропофаг рядом с ним, похоже, совершенно не беспокоился. Он разглядывал троллей, глубокомысленно поводя носом, так что воткнутая в него кость прыгала вверх и вниз.

– Что вы думаете об этой компании, Тик Ток? – осторожно спросил Рэп.

– Слюнки текут!

Если кому-то по вкусу подобное кушанье, собравшихся здесь вполне хватило бы на год.

– Эта дама может казаться сильнее вас, – заметил Рэп, пытаясь вытянуть какую-нибудь информацию.

– Но это было бы неразумно при сложившихся обстоятельствах.

– Каких обстоя… Что вы хотите этим сказать?

– Когда Сговор вторгся на мою родину, не только мне удалось спастись. Некоторые из нас бежали на каноэ и добрались сюда в поисках ее всенаучества. Мои спутники здесь неподалеку и знают, где я.

– И сколько у вас спутников?

– Девятнадцать волшебников и пять магов.

О Бог Войны! Рэп почувствовал радостное волнение. Антропофаги численно превосходили соратников Грунф… Но хуже ли иметь дело с ней, чем с вождем людоедов?

И только Тругг по-прежнему невозмутимо сидел на своем месте, шумно обгрызая кончик ветки.

«Тебе придется повторить свое предложение, фавн. Они находились за защитой», – передал он в магическом пространстве.

Рэп посмотрел на Грунф, но она и пальцем не пошевелила, чтобы остановить его. Не давая ей времени изменить свое мнение, он поспешно повторил свой рассказ, кратко изложив новый Свод Правил. Тролли слушали не двигаясь, с каменными лицами.

Зато Тик Ток просиял и что есть сил хлопнул Рэпа по плечу:

– Это предложение исторического значения, ваше величество! Я бы хотел услышать мнение наших мясистых друзей.

– Итак, матушка?.. – спросил Тругг, когтем выковыривая из зубов щепки.

– Они не согласятся, – огрызнулась Грунф. – Тролли предпочитают не ввязываться в войну.

Согласное ворчание эхом разнеслось по громадной пещере и мгновенно утонуло в шуме водопада.

– Да у них и не может быть других взглядов! – взорвался Тругг и, несмотря на мощное сложение, легко вскочил на ноги. Теперь он мог смотреть на мать сверху вниз. – Разве ты поступаешь с ними лучше, чем импы с нами?

Свершилось! Мать и сын оскалили друг на друга зубы – похоже, это был давний спор между ними.

– Оба держатся несдвигаемо отвердело, – пробормотал Тик Ток.

Не сумев поколебать Тругга, старуха обратила свой гнев на Рэпа:

– Повторяю, что война – не для нас! Хорошо, допустим, я соглашусь одолжить их тебе, чтобы помочь в твоем деле. Но как только освобожу их, они ускользнут в джунгли, можешь не сомневаться.

– Нет! – сказал Рэп. – Если они присоединятся к нам, то лишь по своей воле. Не нужно никакого насилия. И даже пожелай они ограничить свою помощь обороной, я все равно буду рад им, ведь мы хотим не уничтожить членов Сговора, а освободить их.

– Еще много чего можно сказать про насилие, – пробурчал Тик Ток.

– Ну как, матушка? – настаивал Тругг.

В реальном мире он возвышался посреди комнаты колонной мускулов, да и в магическом пространстве выглядел самым мощным из всех собравшихся.

Грунф вздохнула и махнула лапищей:

– Что ж, давай.

Магическое пространство засверкало, когда молодой волшебник снимал со сторонников Грунф чары преданности. Некоторое время освобожденные тролли ошарашенно озирались и удивленно бормотали себе под нос, привыкая к новому состоянию. Затем с оглушительным ревом все они, и мужчины и женщины, набросились на своего освободителя; некоторые прямо со своих насестов обрушивались на него всей тяжестью. Тругг исчез под грудой воющих извивающихся чудовищ, среди клубов пыли.

Тик Ток вздохнул и облизнул губы. Разговаривать в этой берлоге было невозможно.

«Итак, ваше всемогущество, – отправил Рэп мысленное сообщение Грунф, – кажется, вы все-таки ошиблись. Вы присоединяетесь к нам?»

Чародейка со вздохом кивнула.

«Должен же кто-то присмотреть, чтобы вы не вляпались в неприятности».

Невероятно! Рэп ошалел от радости и, так как не мог слышать самого себя, испустил в магическое пространство фонтан веселого красно-розового пламени. Он организовал армию – пусть совсем небольшую армию, но начало положено! Он не напрасно терпел невзгоды!

– Итак, тринадцать троллей и двадцать пять антропофагов?

– И фавн на сладкое. – Косточка в носу Тик Тока задергалась. – Получается, что нас тридцать девять, если мои подсчеты верны. Замечательное доказательство военной силы!

3

День выдался необыкновенно удачным для гоблинского войска. Птица Смерти двинул своих людей в двух направлениях, и, когда под вечер они вновь соединились, у них в ловушке оказался большой отряд беженцев. Лагерь разбили раньше, чем обычно, чтобы вдоволь насладиться добычей: женщины предназначались для насилия, лошади для еды, мужчины для кровавых забав – в общем, сегодня у гоблинов было все, чего они только могли пожелать. А вот Кейди сегодня пришлось тяжело. Стояла невыносимая жара, пыль и тучи насекомых не давали дышать, но за последние несколько недель она научилась переносить все эти тяготы. Ее слабость и тошнота были вызваны недомоганием. Даже гоблины страдали от лихорадки, так с какой стати она должна быть сильнее их? Беда в том, что в этой армии болезнь считали за слабость. Тех, кто не выдерживал, убивали свои же. На сочувствие здесь можно было рассчитывать не больше, чем при встрече с китом-убийцей. К полудню Кейди уже едва держалась на спине Аллены. Кровавый Клюв, который, как всегда, был рядом, конечно, заметил ее недомогание, но насмехался гораздо меньше, чем она ожидала. Он выглядел почти обеспокоенным.

Гоблинская армия разбивала лагерь по тотемам. Сам принц принадлежал к клану Ворона, но его телохранители происходили из множества других племен, а потому на ночь их маленький отряд обычно присоединялся то к одной, то к другой группе. Кровавый Клюв постепенно завоевывал авторитет. Воины уже видели в нем скорее вождя, чем подопечного, и беспрекословно исполняли его приказы, если те не шли вразрез с установившимися порядками. Этим вечером принц настоял, чтобы присоединиться к клану Бобра, который устраивался на ночлег около несожженного сарая. Возражений не последовало, потому что место для лагеря и в самом деле было хорошим – недалеко от колодца.

С великодушием императора, дарующего герцогство, он объявил Кейди, что она может занять сарай. Крыша над головой и возможность побыть в одиночестве – редкое везение, и девушка была благодарна ему. Затем он велел одному из охранников расседлать кобылу Кейди, и снова его приказ выполнили, хотя и не очень охотно. Кровавый Клюв, случалось, держался весьма любезно, для гоблина конечно.

Несмотря на слабость и головокружение, Кейди первым делом поставила Аллену в углу у двери, дала ей сена и воды и только затем устроилась сама в укромном уголке за тюками соломы в дальнем конце сарая. Есть ей не хотелось, но она чувствовала себя еще более грязной и потной, чем обычно. Обязательно надо помыться перед сном, решила она.

Тут-то она и поняла, в чем дело. Мать, конечно, предупреждала ее раньше, что это произойдет. У большинства ее подруг это началось уже давно, и когда-то в Краснегаре она даже расстраивалась, что с ней этого не происходит так долго. Потом как-то забыла об этом. Ну что же, вот и началось. При других обстоятельствах это стало бы значительным событием в ее жизни, началом взросления. Однако сейчас, в тысячах лиг от дома, среди варварского войска, такое взросление оказалось совсем некстати. К счастью, у нее была кое-какая ненужная одежда, которую можно использовать на тряпки, – в такого рода трофеях не было недостатка, и взять их – не значило украсть, потому что все остальное гоблины просто сжигали.

Когда небо потемнело, она устроилась поудобнее и попыталась заснуть, чувствуя себя больной и несчастной. Свою волшебную рапиру, как делала это каждую ночь, положила рядом, чтобы можно было легко дотянуться. Кейди укрылась старым, драным пальто и подумала, что больше всего на свете ей сейчас хотелось бы прижаться к горячему кирпичу, завернутому в одеяло. Едва она закрыла глаза, как неподалеку раздался леденящий душу вопль. За ним последовал второй, еще более громкий. Гоблины начали свои вечерние развлечения, а костер клана Бобра был совсем рядом с сараем. Она, конечно, уже привыкла к этому. Даже Аллена едва шевелила ушами, когда до нее доносились звуки и запахи пыток. Но сегодня они раздавались слишком близко и небывало часто.

Едва Кейди начинала засыпать, как очередной вопль будил ее.

Там снаружи свет луны и пламя костров разгоняли ночную тьму. Крики жертв сливались в один зловещий хор с дикими криками беснующихся гоблинов.

В эту ночь сильнее, чем когда-либо, Кейди хотелось выспаться. Как же ей не хватает матери! Она не видела ее уже больше двух месяцев. И за все это время ни разу не поговорила ни с одной женщиной, да и вообще не говорила почти ни с кем, кроме Кровавого Клюва.

Кровавый Клюв, ее будущий муж, гоблинский принц. Кейди сознавала, что по его меркам она уже достаточно взрослая, и свадьбу теперь могли устроить в любой момент. Она жалела, что у нее нет с собой молитвенника, так как не знала, какие молитвы надо читать и каким Богам молиться. Впрочем, все равно нельзя читать в темноте, да и вряд ли нашлась бы подходящая молитва для такого случая. Мама говорила, что точные слова не слишком уж важны. Кейди надеялась, что так оно и есть, потому что в последнее время слова для молитвы находились сами собой. Она молилась даже Богу Спасения, хотя вовсе не была уверена, что такой Бог существует. Может быть, она молилась неправильно, прося, например, Бога Сражений послать легионы и перебить всех гоблинов. Но похоже, Бог Сражений не нуждался в ее молитвах. А Бог Спасения, если такой и был, не торопился спасать несчастных мужчин и женщин, которых мучили там, снаружи. В конце концов, с ней ничего плохого не случилось. По крайней мере до сих пор.

Если бы только ей дали поспать! Но сегодня жертв так много, что пытки могут продолжаться до рассвета.

– Кейди?

Кажется, она задремала. И разбудил ее не крик, а шепот. Вскрикнув, она резко села, но ее приглушенный крик прозвучал скорее как стон. Дрожащей рукой она пыталась нащупать свой клинок.

– Кто здесь?

– Это я.

– Уходи!

Кейди почувствовала облегчение. Это был Кровавый Клюв. Теперь она могла разглядеть его. В сарае стоял полумрак.

– Мне надо поговорить с тобой.

– Мы разговаривали сегодня весь день. И завтра ты сможешь говорить весь день. Уходи. Я сплю.

– Ты плакала, я слышал. – Кровавый Клюв подошел ближе. – Почему ты плакала?

Он уже очень хорошо говорил по-импски, особенно когда посторонние его не слышали.

– Я не плакала. А если даже и так, почему это я не могу поплакать? Какое тебе дело? Уходи!

Кейди держала рапиру наготове, хотя ее ладонь была влажной и липкой и рука дрожала так, что она сомневалась, сможет ли воспользоваться оружием. Сердце бешено колотилось. Она уже заколола одного гоблина и убьет Кровавого Клюва, если тот попытается дотронуться до нее. Да, убьет!

Он не стал подходить слишком близко. Он присел в стороне на тюк соломы, так что она не могла дотянуться до него.

– Не хочу, чтобы ты плакала.

Кейди не нашлась, что ответить. И чем дольше размышляла над его словами, тем более неуместными они ей казались. Совершенно неуместными.

– Кейди, я о тебе беспокоюсь.

И эти слова неуместны тоже.

– Что случилось? – Отблеск костра осветил его лицо и грудь, заляпанные темными пятнами. – Ты ранена?

– Нет.

– Но это кровь!

– Да. Я нечаянно перерезал артерию. У нее тошнота подкатила к горлу. Кейди никогда не позволяла ему говорить о том, чем он занимался по вечерам. Пыталась убедить себя в том, что он не участвовал в этих кровавых вакханалиях, хотя и знала, что участвовал.

– Ты убил его?

Он издал какой-то звук, подозрительно похожий на всхлип.

– Я выставил себя дураком, Кейди! Они позволили мне начать, и я так волновался, что моя рука соскользнула. – Кровавый Клюв стукнул кулаком по земле. – Что за идиотская штука! К тому же он был лучший из всех. Его бы хватило на… А тебе действительно интересно слушать?

«Нет!» – хотелось в ужасе крикнуть ей. И все же она могла понять его боль и обиду. Другие гоблины станут смеяться над ним. Он, должно быть, чувствовал себя проигравшим, как здоровяк Брэк, которого поборол тощий Гэт, или как любой имп, которого обманули. И вполне вероятно, что воины теперь будут с меньшей охотой выполнять его приказания.

– Я рада, что этот человек умер легко, – сказала она. – Мне жаль, что ты расстроен. А теперь, пожалуйста, уходи.

Он не ответил, только молча вытирал подсыхающую кровь, которая забрызгала его с ног до головы.

– Что-нибудь не так? – шепотом спросила она.

– Отец сошел с ума, – произнес Кровавый Клюв так тихо, что она едва расслышала.

Птица Смерти всегда был сумасшедшим, но она не должна говорить этого вслух.

– Почему? Что он делает?

– Ничего! В этом-то вся беда. И не мне одному так кажется. Другие тоже об этом говорят. Он не поворачивает назад. Мы идем и идем на юг. Ты знаешь, что за горы мы видели?

– Это были облака.

– Такие облака бывают только над горами. Это те самые горы, на другом краю Империи. Мосвипс, вот как они называются. Он протащил нас через всю Империю!

– Я знаю. И ты давно это знаешь. Мы уже говорили об этом.

– Но… Но легионы оказались за нами! Нам надо поворачивать назад, а мы всё идем вперед.

– Ему придется повернуть, когда он дойдет… до моря.

Жаль, что она мало внимания уделяла урокам географии.

– И тогда по одну сторону от нас будут легионы, а по другую – море.

Раньше Кровавый Клюв ни словом не обмолвился об этом.

– Ты думаешь, я могу повлиять на его решение? – спросила она недоверчиво.

– Ты? Боги, конечно нет! Я думаю, он давно забыл про тебя. Он и за мной-то больше почти не посылает. – Голос Кровавого Клюва выдавал его неуверенность.

Неожиданный истошный вопль на улице известил, что гоблины принялись за свежую жертву. Не обращая внимания на крик, Кейди ждала продолжения.

– Кейди… Никто пока не пришел и не спас тебя.

– Еще придет!

Она очень хотела бы верить этому.

– Кейди… Если бы я помог тебе бежать… Ты бы хотела?

Она задрожала с головы до ног:

– Как?!

– Не знаю, – грустно сказал Кровавый Клюв. – Я не уверен, что смогу. Но если бы я мог, я бы непременно сделал это! При первой же возможности я постараюсь помочь…

Кейди и представить себе не могла, каким образом он поможет ей бежать, но ее сердце, казалось, вот-вот разорвется от волнения. Воображение услужливо подсказало, как она добирается до одного из тех особняков, которые видела, – вроде дворца в Кинвэйле, если только их еще не сожгли и там еще живут люди, богатые люди, импы. Они, наверное, чистые и хорошо одеты. «Извините, что я так неожиданно, но я принцесса Кадолайн из Краснегара, и я только что сбежала от гоблинов…»

– Но почему?..

Кровавый Клюв долго молчал, и Кейди решила, что он вообще не хочет отвечать ей, когда он наконец произнес:

– Потому что все мы погибнем!

– Вы же раньше побеждали легионы один за другим.

– Только два, если быть точным. – Голос его сделался пронзительным. – Но теперь им просто остается охотиться за нами. Мы обогнали их, вот в чем дело, и, повернув назад, наткнемся на дюжины легионов. На сотни легионов!

Должно быть, так оно и есть. И ни одному гоблину не удастся сбежать. Никто из них не сможет пробраться обратно в Пондаг через всю Империю. И особенно королевский сын.

– Знаешь, мне кажется, твой отец подумал об этом. Возможно, у него есть какой-то план, о котором он никому не рассказывает.

– Я надеюсь! На это все надеются.

– Но если бы я могла бежать… да, мне этого очень бы хотелось, Кровавый Клюв! Я была бы очень тебе благодарна. Я всем рассказала бы, как ты мне помог, и попросила для тебя снисхождения.

– Мне этого не надо! – отрезал он сердито. – Ты думаешь, я трус? – Его голос зазвенел от возмущения. – Думаешь, пытаюсь спасти свою шкуру?

– Нет, конечно нет! Я знаю, что ты очень храбрый. Предложить мне помощь – это так чудесно и романтично!

Поздно! Она уже огорчила его, сказав не то, что надо.

– Прямо как одна из твоих сказочек! – едко заметил он. – Хочешь сделать из меня импского принца, да? Но я-то не импский принц. Может, и не очень здорово умею обращаться с ножом, но сейчас пойду к женщинам и уж там свое получу! Тогда никто не станет надо мной смеяться! Так что и ты не забывай, кто я такой!

Он вскочил.

– Кровавый Клюв!

– Что?

– Извини, я не хотела тебя обидеть. Тебе не повезло сегодня вечером, но я уверена, с женщинами все будет в порядке. Если захочешь, можешь обо всем рассказать мне завтра – я разрешаю тебе. И буду очень, очень благодарна, если ты и в самом деле поможешь мне бежать.

Кровавый Клюв ухмыльнулся.

– Если тебе что-нибудь дельное придет в голову, скажи мне – я подумаю. – И он гордо удалился.

Кейди снова улеглась и широко раскрытыми глазами уставилась в темноту. Неужели он действительно хочет помочь ей? Теперь ей предстояла новая пытка. Гораздо легче вынести отчаяние, чем надежду.

4

Завеса дождя по-прежнему висела над Мосвипсом, но на сей раз это был теплый, умиротворяющий дождь, и, несмотря на него, ночь казалась приятной. Рэп в одиночестве сидел на скамье у передней двери замка, недалеко от водопада, и предавался невеселым размышлениям о своей семье, думал о будущем… Осуществление его грандиозного проекта должно вот-вот начаться.

Сегодня у него праздник. Впервые за последние полгода он сел и расслабился, ему не надо больше никуда идти. Одного из молодых троллей послали вниз по течению за компанией антропофагов Тик Тока. В замок явилась еще пара волшебников троллей и была освобождена от чар преданности. Вечеринка троллей, и с самого начала диковатая, теперь на глазах превращалась в буйное празднество. Внутри замка стоял невероятный шум.

Но все-таки война продолжалась, и мятежники могли подвергнуться внезапному нападению. Рэп лично настоял на том, чтобы поставить часовых, и вызвался отстоять одну из первых вахт. Все, что от него требовалось, – это внимательно наблюдать за магическим пространством – а там было спокойно. Ворчание и рычание, доносившееся из дальних кустов по другую сторону бассейна, свидетельствовало о том, что двое непосвященных, Ург и Шагги, развлекали друг друга вполне традиционным способом. Тругг не возражал, и Рэп не счел нужным вмешиваться. Они с Инос не были наедине с тех пор, как над их краем разразилась великая буря.

Рэп вспомнил о своих обязанностях и осмотрел магическое пространство. Не заметив в радиусе сотни лиг ничего подозрительного, он вернулся к размышлениям о будущем.

Очевидно, теперь бессмысленно отправляться на острова архипелага Ногид, так как Зиниксо и Тик Ток, действуя порознь, прибрали к рукам всех, кого можно. Сговор, по-видимому, захватил и завербовал в свои ряды около сорока волшебников, а это означало, что могущество злодея росло все еще быстрее, чем силы сторонников добра.

Что же дальше? Рэп отправился искать союзников и создал армию, а теперь не имел понятия, что с ней делать. Возможно, пока ничего. Зиниксо взращивал свой Сговор в тайне, и Рэп пообещал Шанди поступить так же. Никаких встреч, говорил он, никакого определенного дня восстания. Заранее условиться о времени или месте – значит навлечь на себя опасность быть обнаруженными. Внезапные нападения тоже могли выдать все движение. И какой бы странной ни казалась эта стратегия с точки зрения обычных людей, император и чародей единодушно ее приняли.

Волшебникам из числа троллей это должно подойти. Они будут рады улизнуть, вернуться в свои замки и там ждать, когда трубы последней битвы прозвучат в магическом пространстве. Отзовутся они или нет – это вопрос будущего.

Но антропофагам надо найти безопасное убежище. Они бездомные беженцы, и жизнь в Мосвипсе понравится им не больше, чем фавну. Они неизбежно станут охотиться на импов если не для еды, то из спортивного интереса, и, как только разлетится весть о появлении в этих краях людоедов, армия начнет их преследовать – и Сговор явится на помощь.

Приходилось ли хоть одному вождю когда-нибудь командовать столь своеобразным союзническим войском: тролли и антропофаги? Рэп пытался запрячь вола вместе с тигром. Сам он обладал посредственными магическими силами, достаточными разве что для ярмарочных фокусов. Но так как он единственный не принадлежал ни к одной из групп, именно ему и предстояло как-то поддерживать мир между двумя сторонами. Это будет союз огня и воды. И ни в коем случае нельзя позволить этой армии бездельничать. Итак, за мной! Только куда?

В Фаэрию? В Драконью Область?

И все время его не оставляло беспокойное чувство, будто он о чем-то забыл.

В этот момент неподалеку от него кто-то появился…

В дверях стояла стройная женщина, ее силуэт вырисовывался на фоне костра. Она подошла поближе со знакомым позвякиваньем, и Рэп поймал себя на том, что внимательно рассматривает ее юбку из человеческих ребер. Он торопливо поднялся.

Женщина была молода. Тело ее почти полностью покрывала красно-синяя татуировка, но если ее убрать, она, пожалуй, будет хорошенькой. В волосы были воткнуты цветы, а в нос и в мочки ушей – кости, но если их убрать…

Она стояла совсем близко.

– Меня зовут Син Син, – сказала женщина хриплым шепотом.

Рэп сглотнул, покрываясь потом во влажной темноте. «Инос, приди ко мне, ты мне так нужна!»

– Э-э… Меня зовут Рэп.

– Я знаю, – выдохнула она.

Ее бюстгальтер, похоже, был сделан из двух черепов подростков, один чуть побольше другого. Рэп сообразил, что смотрит на него уже достаточно долго.

– Эта штука, наверное, неудобна. Сними ее, пожалуйста, сказал она.

– Э-э, нет. Лучше не надо.

– Как хочешь. – Она вздохнула и попыталась обнять его.

Он резко отклонился назад, едва не свалившись в воду.

– Син Син, я на посту. – Как много времени прошло с тех пор, как он и Инос… Слишком много времени с одними троллями…

– Я пришла сменить тебя. Но тебе не обязательно уходить.

– Не хочу отвлекать тебя на дежурстве.

– Ты и не будешь отвлекать.

– Нет, буду. Я имею в виду, это отвлекло бы…

– Фавны та-акие красивые!

– Нет, не очень. Ну оставь, пожалуйста, Син Син!

– Да, да!

– Я женат.

– Да? Но выглядишь еще достаточно аппетитно. – Она соблазнительно улыбнулась, но весь эффект был испорчен заостренными зубами. К Рэпу мгновенно вернулось самообладание.

– Вот этого-то я и боялся! – твердо сказал он и проскользнул мимо нее.

Он плюхнулся в ручей и по воде прошлепал в замок.

Самый большой костер был размером с деревенский домик, его блеск ослепил Рэпа. Грохот барабанов и звуки пения легко могли свести с ума, а сумбур в магическом пространстве был и того хуже. Сорок или около того волшебников и магов веселились вовсю – редчайшее событие в истории человечества. До сих пор магия сулила опасность, и волшебники вели жизнь затворников. Еще не устоявшееся как следует братство, которое он создал, уже меняло общепринятые правила.

Впрочем, ему не стоит слишком заноситься и присваивать себе все заслуги. Тругг не подчинил его себе, несмотря на свое поразительное могущество, и люди Тик Тока сохранили личную свободу, и все-таки именно идея Рэпа об обществе вольных волшебников послужила толчком для этого праздника.

Что за празднество! Видела когда-нибудь Пандемия нечто подобное? Пылающие драконы кружили под крышей. Обнаженные юные девушки-тролли исполняли эротические танцы – и Рэп не сразу осознал, что это всего лишь фантомы, так же, как и группа мускулистых антропофагов с другой стороны. Фонтан вина низвергался в ручей. В воздухе висели дым и цветные шары, а полдюжины альбатросов и гигантских летучих мышей развлекались какой-то командной игрой. Ошалевший верблюд вопил от ужаса, стоя на высоком уступе. Иначе говоря, действо, происходящее в этом огромном помещении, напоминало буйное веселье в сумасшедшем доме.

Тролли и антропофаги? Наверное, никогда раньше не бывало такой встречи.

Будь это простые смертные, половина участников празднества уже готовила бы на ужин другую половину, но здесь собрались волшебники, объединенные общей целью. Пока еще объединенные. Все они были сверх меры пьяны магией. То ли он постепенно превращался в подозрительную, нервную старую деву, то ли и в самом деле распознавал какие-то опасные нотки в этом жеребячьем веселье, но его охватило волнение. Если дело зайдет слишком далеко, может произойти все, что угодно. И даже если ничего из ряда вон выходящего не случится, все равно, когда все закончится и вернется реальность, наступит эмоциональное похмелье.

Да полно вам, бедная, старая, пугливая тетушка Рэп!

На всякий случай он поинтересовался, что происходит в комнатах выше по течению, и обнаружил там несколько весьма странных оргий, причем одни из участников были настоящими, а другие – оккультными. В самой мрачной комнате он нашел тех, кого искал. Конечно, в обществе волшебников и речи не могло идти об одиночестве, но все-таки это была укромная комната, в стороне от главного потока, омываемая лишь небольшим ручейком. Он перенес себя туда, в тишину и здравомыслие. Или, может быть, нет.

Грунф, разодетая, как королева, в алые шелка и увешанная драгоценностями, сидела, откинувшись, в каком-то вычурном кресле, достаточно большом, чтобы его можно было назвать троном. Ее тиара сияла великолепием рубинов и сапфиров, а громадные мозолистые лапы были втиснуты в золотые сандалии. Чародейка что-то прорычала, оскалив в ухмылке обезьяньи зубы, и Рэп понял, что она пьяна.

Тик Ток развалился в плетеном кресле, и его идиотски блаженный вид не оставлял сомнений, что и он мертвецки пьян. Людоед поменял цвета своей татуировки на желтый и малиновый и украсил волосы лепестками роз. Он посасывал сочную кость, которую Рэп благоразумно не стал внимательно рассматривать.

Тругг, как обычно голый, сидел в излюбленной позе на полу и шумно чавкал орехами и корнями. Он взглянул наверх с кислым видом, это необычное для него выражение, должно быть, сулило беду.

Четвертым членом компании был доктор Сагорн. Дарада не пришлось слишком настойчиво уговаривать покинуть столь опасное общество, и Рэп призвал старого етуна ему на смену. Ученый сидел, выпрямившись в кресле с высокой спинкой. На нем был балахон из голубой хлопчатой ткани, влажный от пота и измятый, но, несмотря на обычный надменный и презрительный вид, доктор, похоже, пребывал в добром расположении духа. При виде Рэпа его бледно-голубые глаза блеснули, а сморщенные губы дрогнули – он почти улыбался.

Откормленный пингвин в дверях не поддавался объяснениям.

Рэп материализовал для себя сиденье и кружку краснегарского пива. С облегчением откинувшись на спинку, он немного подумал и добавил прохладный ветерок. Теперь материальное окружение было вполне приемлемым. Магическое пространство продолжало грохотать, вспыхивать, бурлить, взрываться, плескаться и благоухать. Вечеринка захватила весь замок вниз по течению ручья. Он попытался не обращать на все это внимания. Так как никто ничего не говорил, он начал с Тругга:

– Что-нибудь не так?

Набитый рот не позволил тому ответить вслух.

«Вернк и Вог», – бросил он в магическом пространстве.

Сагорн скривился от изумления – видимо, послание предназначалось и ему тоже.

– Старики? – спросил Рэп. «Да. Они не любят больших сборищ. Вот и не пришли».

– Неудивительно! Я думаю, остальные последуют за ними через день-другой.

Не тратя слов, Тругг изобразил безотрадную картину избиения раба толпой импов. Его собеседники, вскрикнув, поморщились. Это видение означало сильное неодобрение и, казалось, мало соответствовало миролюбивым троллям. С чего бы ему хотелось держать эту армию наготове?

– Так это и есть ваш план? – пробормотал Сагорн. – Скрываться поодиночке до тех пор, пока битва не соберет всех?

И снова Тругг ответил без помощи слов, на этот раз изобразив относительную величину силы сорока волшебников и пары дюжин более слабых магов.

Многочисленная группа волшебников не только обладает большей силой – ее намного труднее обнаружить. Сагорн раскрыл рот от удивления.

– Неплохо, – согласился Рэп. – Если нам нужна армия, то чем больше, тем лучше. Волшебство сослужит добрую службу, если пользоваться им с осторожностью.

Повеселевший Тругг кивнул, размалывая своими жуткими челюстями ствол дерева.

Рэп попытался привести в порядок свои мысли:

– Итак, мы не отпускаем троллей. Более того: должны отыскать остальных из тех пятидесяти, о которых ты говорил. Нам понадобятся гонцы, а значит, и штаб. Лучше даже два. Могли бы это сделать Вог и Вернк?

Тругг пожал плечами, мгновенно связался со старыми троллями, объяснил им, что от них требуется, настоял на своем и добился их согласия. Все это произошло за долю секунды, и он кивнул.

Грунф рыгнула и зловеще заявила:

– Им лучше согласиться.

Чародейка все еще не могла примириться с идеей добровольного подчинения.

– А что будут делать остальные? – спросил Рэп. – Оставаться здесь бесполезно, так куда мы отправимся и как?

Он подумал о бескрайних мокрых от дождя лесах и внутренне содрогнулся.

Тик Ток на мгновение прекратил жевать:

– Вниз по реке. Это значительно облегчает путешествие в джунглях.

– Хорошая идея. Но река приведет нас к морю, а на побережье мы наткнемся на импов.

– Гм-м-м! – промычал антропофаг, кивнул и облизнулся. А затем изобразил в картинках, как около сорока волшебников стоят у моря и призывают корабль, заставляя экипаж грести на баркасе к берегу, высаживают моряков и уплывают прочь на их корабле. Это видение было не таким живым, как созданное Труггом, и несколько размытым в связи с тем, что Тик Ток изрядно напился, но этот вполне осуществимый план не требовал больших усилий. Последняя сцена представляла отплывающий корабль, такелаж которого усеян волшебниками, дружно горланящими морские песни. Огромная туша неизвестного происхождения жарилась над костром невероятных размеров, разведенным на палубе.

– Я все же не вижу, каким образом потакание плотским желаниям сможет помочь делу, – сухо заметил Сагорн.

Тик Ток повернулся и задумчиво посмотрел на него:

– В моих родных местах етуны считаются лакомым блюдом.

– Думаю, мое староежесткое мясо не пришлось бы вам по вкусу, – надменно произнес старик, хоть его изможденное лицо слегка побледнело.

Рэп подавил улыбку. Ученого было нелегко привести в замешательство.

– Конечно, мы можем украсть корабль, – сонно сказала Грунф. – Запросто!

– И куда же направимся?

После непродолжительного молчания Тик Ток спросил:

– А вы с вашими компаньонами не назначали рандеву?

– Нет, – ответил Рэп. – Это показалось нам слишком опасным.

– Тогда от всей этой затеи немного толку! – проворчал Сагорн, презрительно надувшись. – Если у нас так много сил, почему бы не начать атаку? Допустим, устроить диверсию? Сговор пошлет на разведку отряд волшебников. Превосходя их силой, можно снять с них чары послушания и привлечь на свою сторону, затем быстро исчезнуть и повторить тот же трюк где-нибудь еще.

Взревев как раненый бык, Грунф погрузилась в глубины своего трона и закрыла глаза. Бледные щеки Сагорна внезапно порозовели.

– Не получится, доктор, – мягко сказал Рэп. – Армии волшебников перемешаются мгновенно. От них невозможно убежать. Помните, как влип Распнекс, когда спасал нас в Хабе? Это просто чудо, что ему все удалось той ночью. Должно быть, приготовления заняли несколько недель и стоили ему нескольких сторонников. Партизанская война не годится для магического пространства. Как только мы высунем руку, Сговор оттяпает ее.

Старик нахмурился. Он не очень хорошо разбирался в волшебстве, и то, что он узнал, ему не понравилось.

Ниже по течению вечеринка становилась все более дикой. Половина танцующих была уже в воздухе, там же некоторые занимались любовью. Игры превратились в соревнования в магической силе. Какой-то медведь боролся с гигантским кальмаром, а неподалеку команда троллей состязалась в перетягивании каната с шестью белыми жеребцами.

– Отправляйтесь и навестите Лит’риэйна, – пробормотала Грунф, не открывая глаз.

– Пожалуй, я склонен согласиться с этим.

Рэп вздохнул и сделал несколько больших глотков пива – знакомый вкус пробудил в душе острую тоску по дому. Если где-нибудь и можно организовать движение сопротивления, так это в Илрэйне, среди эльфов. Он вдруг понял, что голоден, и в его воображении предстал образ тарелки с куриными клецками.

– Сисанассо, – пробурчал Тик Ток с набитым ртом.

– Тоже хорошая идея. Правда, ходят упорные слухи об упрямстве фавнов. Понятия не имею, с чего там начать или хотя бы как можем убедить их распространить новости.

Рэп знал, что более подходящей кандидатуры для визита, чем он сам, в их компании не найти, но не хотел браться за это дело. Рэп никогда не считал себя незаменимым, но сейчас подозревал, что только он и может удержать вместе это невообразимое воинство.

И тут он услышал странный, неведомый ему звук – доктор Сагорн смеялся.

– Доктор?!

– Я… ой, не могу!.. Я только представил себе выражение лиц таможенных чиновников эльфов в Вислоуне или в Мистрине, когда вы там высадитесь с вашей командой.

– Я не ознакомился с эльфами, – чопорно заметил Тик Ток. – Скорее певцы, чем воины?

– Эльфы – это народ с утонченным вкусом, – парировал Сагорн.

Рэп ожидал, что Тик Ток заявит, что с нетерпением ждет возможности ознакомиться с их вкусом поближе, но тот промолчал. Возможно, столь примитивные каламбуры были ниже eго достоинства. Тик Ток только облизнулся еще раз.

– Волшебники есть и в Зарке, – сказала Грунф и зевнула, как голодный крокодил.

– Уверен в этом, – согласился Рэп. – Там также имеет место власть, которую олицетворяет халиф. Мы написали ему, и я надеюсь, он известил людей. Драконья Область тоже может оказаться хорошим убежищем для волшебников, если не будем брать с собой металл. Да и острова Керит… Волшебники, должно быть, могут ужиться с тритонами, не так ли?

Сагорн фыркнул:

– Ваше величество, я начинаю думать, что вы затеяли контрнаступление без надлежащей подготовки.

– Так и есть. В то время у нас не было выбора.

В каменной палате повисло молчание, нарушаемое только журчанием воды, стекающей по скользкой зеленой стене. Магическое пространство, напротив, казалось, вот-вот закипит. Пара антропофагов пыталась навести порядок, но без особого успеха. Защита могла не выдержать, и тогда замок просто взорвется.

Рэп пятерней пригладил волосы, мысленно отметив, что утром их надо подстричь.

– Послушайте, доктор, может быть, вы сумеете мне помочь? С тех пор как мы начали нашу авантюру, меня не перестает мучить подозрение, будто я что-то забыл, что-то важное проглядел.

– Я полагал, у волшебников безупречная память.

– Я не такой уж могущественный волшебник, но вы правы! Возможно, не я забыл, а кто-то заставил меня забыть! – Рэп оглянулся и увидел, что присутствующие прислушиваются к их беседе. Оставалось только надеяться, что они не сочтут его за полного идиота. – И все-таки, доктор, вы не волшебник, вам ничего не приходит на ум – нечто такое, что мы видели, или о чем заходил разговор… Может быть, какой-нибудь план, который мы обсуждали и от которого потом отказались!

– Заклятье забывчивости, направленное исключительно на волшебников?.. – пробормотал старик. – Такое возможно?

– Вполне возможно, если иметь достаточно сил. Мог ли Зиниксо убрать что-то из моей памяти?

Он сознавал, что болтает чепуху, но надеялся, продолжая в том же духе, все-таки нащупать то, что ускользало от него.

– Если он ухитрился это сделать, – проворчал Тругг, – то сможет и призвать тебя к себе.

– Я тоже так думаю.

– Но что же именно? – задумчиво сказал Сагорн. – Что может пригодиться? Стратегия? Место укрытия? Оружие? Возможный союзник? – В его глазах мерцали холодные огоньки, точно солнечные блики на воде северного моря. – Как насчет бассейна-прорицателя, который посетил император? Этот эпизод так и не получил объяснения!

– Пиксы! – воскликнул Рэп. – Вот оно! Так и есть! Шанди встретил женщину-пикса недалеко от Хаба!

Грунф снова зевнула:

– Если вы решили потешиться детскими сказочками, то, думаю, мне лучше раздобыть копну сена и всласть выспаться.

– К сожалению, пиксы – вымысел, – согласился с ней Тик Ток и тоже зевнул. – А было бы приятно разнообразить меню.

– И все же пиксы существуют, – твердо сказал Рэп. – Моя жена видела их много лет назад.

Император встретил пикса! Трое волшебников уставились на него как на спятившего.

Рэп был так возбужден, что едва мог усидеть на месте.

– Вы еще не понимаете? Война Пяти Колдунов! Что случилось в конце? Кто победил? А, Грунф?

– Не надо вспоминать, – попросила чародейка.

– Никто и не вспоминает! – Сагорн сиял.

– Второе тысячелетие! – воскликнул Рэп. – Тогда повсюду было гораздо больше волшебства, чем потом, вплоть до третьего тысячелетия. Все, что угодно, возможно, когда высвобождается такая сила! Теперь вы понимаете? На Тхам наложено защитное заклятье, заклятье невнимания, нацеленное больше на волшебников, чем на простых смертных, хотя и на них оно, очевидно, влияет. Всякая защита, видимо, ослабляет его, так как в последний раз я думал об этом, находясь в защищенном доме вроде этого, а когда вышел, снова забыл.

– Вы были заняты другим, – пробормотал Сагорн, но при этом он явно смаковал это сумасшедшее предположение, которое остальные слушатели решительно отказывались понимать.

– Я хочу, чтобы впредь вы, доктор, были рядом со мной, – сказал Рэп, – и каждые полчаса шептали мне на ухо: «Тхам».

Все трое волшебников были теперь совершенно трезвы.

– Заклятье подобного рода не могло бы продержаться так долго, – возразил Тругг, глядя на Рэпа, как голодный медведь, увидевший добычу.

– Да, не могло бы. Конечно не могло! Так кто же поддерживает его?

Ответа не последовало. Никто и предположить не мог, что это за сила, которая может поддерживать заклятие над целой страной, не говоря уж о том, чего стоит наложить его?

– Целые армии могут исчезнуть в Тхаме, – взволнованно заговорил Сагорн. – Впрочем, случалось по-разному. Путешественники либо бесследно пропадают в тех краях, либо возвращаются с рассказами о пустынной, покинутой стране, но даже Империя не смогла завоевать эту пустоту! И никто не поинтересовался почему! Мадам, джентльмены… Здесь явно концы с концами не сходятся. Почему это не беспокоило вас раньше?

Рэп бросил взгляд на собравшихся и увидел, как в них постепенно просыпается понимание и одновременно нарастает волнение. Может ли быть, что Война Пяти Колдунов оставила после себя какую-то тайну в Тхаме, тайну, все еще действующую по прошествии тысячи лет.

– Интересно, могли бы мы приблизиться к этому месту? – Он взглянул на свою обнаженную руку и написал на ней: «Тхам». – Нет, этого будет недостаточно. Тругг, я думаю, ты здесь самый сильный. Закрепи мне эту татуировку так, чтобы я не мог стереть ее в припадке рассеянности. Сделай ее как можно прочнее.

Результатом усилий тролля стал настоящий взрыв в магическом пространстве. Удар потряс замок. Дикая свалка ниже по течению на какой-то момент прекратилась, ее участники протрезвели от шока. Рэп же почувствовал только мгновенное покалывание.

– Спасибо! – тихо произнес он, все еще чувствуя головокружение.

– Я не мог сделать сильнее, иначе бы защита не выдержала, – объяснил Тругг извиняющимся тоном.

Сбежавшиеся волшебники и маги недоуменно уставились на своих вождей, пытаясь понять, кто же из них виновник огромного выброса магической силы. Казалось, большинство считают, что это Рэп. Им следовало рассказать о новой теории, но кому они быстрее поверят? Ну что ж, есть здесь одна особа, которая никогда не откажется поговорить перед публикой.

– Тик Ток, почему бы вам не объяснить нашим друзьям ситуацию?

Тик Ток просиял, обнажив свои кинжальные зубы, и вскочил на ноги, рассыпая вокруг себя дождь розовых бутонов.

– Друзья и союзники! – торжественно провозгласил он. – Я счастлив объявить вам, что мы сделали большой шаг к пониманию. – Он помолчал и взглянул на Рэпа. – Ну как?

– Сойдет, – сухо сказал Рэп. – Давай дальше.

Взгляд на запад:

Мне утром луч позолотил стекло,

С востока медленно вскарабкавшись в оконце,

Но я взглянул на запад – там светло,

Там все поля давно горят на солнце.

А.Х. Клаф. Не говори: борьба бесцельна

Глава 7 Горсточка счастливцев

1

– Тысячу раз нет! Я не обвенчаю вашу дочь! Ни завтра! Ни через год! Ни когда-нибудь еще! Никогда! Вплоть до самого конца света!

Сэр Акопуло резко отвернулся, взметнув в воздухе своими просторными черными одеяниями, и облокотился о перила. Его движение оказалось чересчур стремительным – перила зловеще заскрипели, и даже балкон, словно в порыве сочувствия, прогнулся. Далеко внизу была вода, и не слишком чистая. В поисках безопасности он поспешил вернуться в комнату. Одним из предназначений гавани было удалять сточные воды деревни, но сейчас как раз наступил прилив.

– Но это ваша обязанность – обвенчать мою дочь! – завывал Шиу-Ши.

Это был костлявый человечек, маленький даже по меркам Акопуло. За долгие годы его кожа потемнела, высохла и потрескалась от морской воды, как засохшая грязь, жидкие волосы поседели и стали походить на рыбью чешую, которая по локоть украшала его руки. Всю его одежду составлял клочок грязной тряпки, но, как и все фавны, он, казалось, постоянно носил черные меховые чулки. В данный момент он стоял посреди гостиной Акопуло, вращая от волнения мохнатыми пальцами ног и терзая соломенную шляпу, которую держал в руках.

– Я совершу богохульство, если обвенчаю вашу дочь. Или вашего племянника. Или вашу бабушку! – Акопуло хотелось плакать. Тысячи и тысячи раз повторялся этот спор, и он знал, что это бесполезно. Он ничего не добьется. Спорить с фавнами – все равно, что грызть мрамор.

Бесполезно.

– Но моя бабушка уже замужем, – произнес Шиу-Ши озадаченно.

С широким носом и большим ртом, типичными для его расы, он и в лучшие свои минуты не выглядел очень уж умным.

– Чтоб ей никогда не родиться!

Акопуло вытер пот со лба.

Исносс имел замечательную естественную гавань, по крайней мере так считали его жители. Но расплачиваться за эту гавань приходилось тем, что деревня располагалась на дне узкого ущелья, прорезавшего высокие скалы. Крутые каменные стены нависали с двух сторон, не позволяя солнечным лучам проникнуть вглубь и не пропуская ни малейшего дуновения ветерка. Исносс можно было сравнить с гигантской духовкой или с котлом, если учесть скверно пахнущие испарения, поднимавшиеся от самой гавани.

Сухопутного сообщения с Исноссом не было. Большинство хижин стояло на сваях, так как берега были очень крутыми. Акопуло предоставили один из лучших домов в деревне – из двух комнат, прямо над водой.

Он прожил в этом кошмарном местечке месяц и боялся, что останется здесь до тех пор, пока окончательно не сойдет с ума, в следующие же десять минут…

– Фу, Имп! – возмущенно воскликнул Шиу-Ши. – Ах ты, мерзкая собака! Это же дом священника! Где ваш совок, отец?

Кобель Имп был ростом с молодого пони, отличался избытком резвости и полным отсутствием воспитания. Он уже дважды ухитрился стащить принесенного Шиу-Ши свежего окуня, причем во второй раз успел слопать половину рыбины, прежде чем фавн отобрал у него добычу.

Усталым жестом Акопуло указал на дощечку, которую держал для таких случаев. В этом заключалось еще одно проклятие жизни среди фавнов – домашняя живность здесь была повсюду! Собаки, кошки, свиньи, цыплята, попугаи… Казалось, ни один фавн не выходил никуда без собственной своры собак или, по крайней мере, без пары ручных попугаев. Самыми противными были обезьяны и гуси. К счастью, в Исноссе отсутствовали достаточно большие равнинные участки, а потому негде было обитать коровам и лошадям.

– Мой брат обещал целую свинью для пира, – весело сообщил Шиу-Ши, выскребая омерзительную массу из щели в полу, – а его жена готовит венки из белых и пурпурных…

– Да мне наплевать на это! – завизжал Акопуло. – Меня это не касается!

Он с несчастным видом уставился поверх воды в просвет между скалами, где блестело море. Недель пять назад власти Илрэйна в конце концов разрешили ему уехать. Он воспользовался первым же попавшимся суденышком из Вислоуна под названием «Кривой Наутилус» – вонючей рыбачьей посудиной фавнов, которая, разумеется, вскоре дала течь и была вынуждена зайти в порт на ремонт.

За плату, настолько умеренную, что сей факт сам по себе должен был навести на подозрения, экипаж «Наутилуса» пообещал доставить его в какой-либо порт в Сисанассо. Там он надеялся пересесть на более подходящее судно, направляющееся на восток в Квобль или даже прямо в Зарк. Он готов был выйти в море даже в корзине, только бы убраться от этих эльфов. Как он вскоре обнаружил, фавны оказались гораздо хуже.

Исносс, конечно, считался портом. К тому же Акопуло не уточнил, в какой именно порт его должны доставить, – как большинство импов, он не имел достаточно ясного представления о географии Сисанассо. И то, что никакие корабли, кроме небольших местных суденышек, никогда не заходили в Исносс, не упоминалось при ведении переговоров. Не был также учтен и тот факт, что в Исноссе отсутствовал священник, в то время как во всех деревнях по соседству священники были. И эта деталь оказалась весьма существенной.

Шиу-Ши закончил малоприятную работу, убрал совок и вытер руки о свои мохнатые бедра.

– Если вы, отец, не хотите идти в мой дом, – предложил он с видом человека, соглашающегося на значительный компромисс, – то моя дочь и племянник почтут за величайшую честь обвенчаться здесь, в вашем жилище. К сожалению…

– К сожалению – что? – спросил Акопуло, хмурясь при виде горестного выражения на лице маленького человечка.

– К сожалению, этот дом – один из самых старых в Исноссе. Даже моя бабушка не помнит, кто его построил. А на свадьбу придет вся деревня. Вам не кажется, что мы искушаем Богов, наводняя людьми такое место? Ваша вера весьма благородна, но вы, отец, должны простить нам, грешным, наши сомнения.

– Я ничего не могу простить вам, грешным! Миллион раз говорил вам, что я не священник!

– Но вы одеты как священник!

Акопуло закрыл лицо руками. Он точно знал, что последует, если он продолжит этот разговор. «Но эльфы говорили, что вы священник! – Но это очень похоже на импов: одеваться как священник и при этом не быть священником. – Но если бы мы поверили, что вы совершили подобное святотатство, нам бы пришлось судить вас…»

Спорить с фавнами было абсолютно невозможно. С тем же успехом можно бороться с троллями, доверять джиннам, полагаться на милость етунов или ждать благотворительности от дварфов. Представители расы, которая снискала в мире репутацию вселенских упрямцев, не собирались выслушивать никаких доводов. В Исноссе было несколько десятков лодок. Акопуло предлагал их владельцам больше золота, чем когда-либо видели все жители поселка, вместе взятые, только за то, чтобы его доставили на материк, но ни один из них не согласился. В Исноссе был нужен священник. В других деревнях были священники.

– Я не обвенчаю вашу дочь! Разговор окончен.

– Но это нехорошо с вашей стороны, отец! Неужели вы позволите им с моим племянником жить во грехе? Мы дали вам лучший дом, приносим достаточно еды…

– Доложите обо мне властям! Пожалуйста!

Шиу-Ши вздохнул и пожал плечами, рыбья чешуя при этом засверкала, как блестки.

– Но… – сказал он. Большинство фраз у фавнов начиналось с этого слова. – Но я уже много раз объяснял – несколько принцев претендуют на то, чтобы называться здесь властями.

– Сойдет любой из них.

– Но стоит отдать предпочтение кому-то одному, как тут же навлечешь на себя неприятности.

– Тогда доложите ближайшему!

– Но я не знаю, который ближайший, отец, потому что мы на них не обращаем внимания.

Акопуло издал мучительный стон. Невыносимое унижение. Чтобы он, известный ученый, много ездивший по свету, писатель, доверенное лицо императора, оказался неспособен доставить письмо! Почти шесть месяцев прошло с тех пор, как он покинул Хаб и отправился всего-навсего в Зарк, и за эти месяцы проделал едва ли третью часть пути. Похоже, что он раньше умрет от старости, чем продвинется дальше.

Акопуло рывком повернулся к маленькому костлявому рыбаку и схватил его за плечи. Они были словно стальные. От близкой рыбной вони глаза Акопуло наполнились слезами. Шиу-Ши был противным коротышкой, но, когда Акопуло хотел тряхнуть его, тщедушное тело осталось неподвижным.

– Я не священник! – прорычал советник императора ему в лицо.

Шиу-Ши изумленно поморгал, будто ему этого не повторяли сотни раз прежде:

– Но эльфы говорили…

2

В большинстве случаев день Гэта начинался с того, что, проснувшись, он обдумывал события, которые произойдут в ближайшие несколько часов. Наверное, все так поступают, но в отличие от других Гэт точно знал, что это будут за события. Иногда он успокаивался и снова засыпал, а порой лишался сна от тягостных предвидений, которые подкрались к нему ночью.

В это утро первое, о чем ему пришлось подумать, была ужасно вонючая нога, уткнувшаяся ему в лицо. Он перевернулся на другой бок, но и там обнаружилась такая же. Видимо, Ворк снова принялся за свои дурацкие шутки. Гэт выбрал один из возможных вариантов развития событий, более ему приглянувшийся, и укусил первый попавшийся палец. Противно на вкус, но вопль, как он и предвидел, оказался вполне удовлетворительным, так же как и визг, последовавший после того, как Ворк толкнул одного из моряков и тем, конечно, вызвал истинно етунскую реакцию. Теперь его украсит синяк королевских размеров. Ничего, наука пойдет ему на пользу!

Экипаж спал в трюме, на груде мешков с грузом. Ворк мог бы найти себе местечко в каюте отца, а Гэту император предлагал свободную койку в своей каюте, но устроиться внизу среди моряков казалось намного заманчивее. В этом было что-то мужское, несмотря на то, что груз, состоявший из лопат и мотыг, не самый удобный матрас. К тому же по ночам здесь велись настоящие мужские разговоры о моряках, пиратском ремесле, женщинах. Гэт узнал много нового, а также уточнил свои понятия о вещах, о которых прежде лишь подозревал. Очень поучительно.

Затем он увидел, что для него приготовило это утро, и вскочил, будто подброшенный пружиной. Святое Равновесие! Бог Безумия! Ууу!

Вот уже три недели «Гуркс» – старая неуклюжая калоша – бороздил разлившиеся по весне воды Темной реки. Формальный капитан и большинство его помощников были дварфами, как того требовал закон Двониша, но настоящий капитан – боцман Тумуг – и все матросы принадлежали к етунской расе. Посланник относился к ним с откровенным презрением, называя барахлом и пресноводными рыбами, и Ворк, разумеется, тоже, хотя ему хватало ума не повторять этого в присутствии матросов. Наличие или отсутствие должной сноровки у экипажа в этом путешествии не играло никакой роли. Огибая грязные унылые городишки Двониша, река несла корабль, как лист по канаве. Сегодня судно прибыло в Ургаксокс. В Ургаксоксе все и должно было произойти.

Гэт выбрался на палубу и, дрожа от холода, оглянулся. Теперь юноша одевался как матрос: кожаные штаны и ничего больше. Он и работал как настоящий матрос, когда ему разрешали, – тянул канаты, скоблил палубу, и это было здорово. У него появились неплохие мозоли, и он надеялся, что плечи стаяли немного шире, ну уж по крайней мере бицепсы тверже. Конечно, чтобы плечи стали как у настоящего моряка, нужно грести, а «Гуркс» не галера. В отличие от Ворка он и не хотел бы этого, но любой корабль все же лучше, чем повозка дварфов. Етун есть етун. Даже если он етун лишь наполовину.

Солнце едва взошло над горизонтом. Хребет Зогон исчез из виду два дня назад, сейчас по правому борту показались горы Калип. Около Ургаксокса в последнем рывке к морю река поворачивала на восток, и здесь проходила граница Двониша. Ургаксокс – передовой пост Империи, за ним начинался Гувуш, cтрана гномов. Именно здесь «Гуркс» должен оставить и свой груз, и своих пассажиров.

Ворк уже стоял впереди и как раз опрокидывал на себя ведро воды. Некоторое время Гэт молча изучал его, оценивая в свете тех весьма удивительных событий, которые должны были произойти в ближайшие пapy часов. Прошло три месяца с тех пор, как они покинули Краснегар, и Гэту очень не хватало друзей-сверстников. Особенно он был бы рад одной-двум девочкам, так как к этому времени уже научился разговаривать с ними, но и Ворк мог оказаться вполне приемлемым спутником. Во всяком случае, лучше, чем вообще никого.

Ворк – сын посланника Крагтонга, младший из шести единокровных братьев Джарги и единственный, кто еще жил вместе с отцом. Он был на год старше Гэта, но не такой высокий. У него не исчез еще детский жирок, и голос только начал ломаться. В общем, типичный етун – уродливый, с рыжими волосами, зелеными глазами и слегка приплюснутым носом. Казалось, он считал, что всеми своими злоключениями обязан Гэту.

У Ворка были три цели в жизни, и говорить он мог только о них. В будущем Ворк собирался стать великим пиратом, как его печально известный кузен Келькор. Если заглядывать не столь далеко, то он стремился домой в Нордленд и мечтал побывать на великой летней сходне в Нинторе. Гэт, пожалуй, тоже не отказался бы от этого, хотя у него и были кое-какие сомнения: стоит ли любоваться, как люди рубят друг друга на куски топорами. Разве что один раз, чтобы потом можно было сказать, что он видел побоище.

Наиболее близким к осуществлению было желание Ворка размазать по стенке Гэта. Он не упускал случая затеять драку, и отказы Гэта принять вызов приводили его в бешенство.

По традиции борьба должна была проходить на берегу. «Гуркс» за последние три недели приставал к берегу лишь дважды, и оба раза Гэт оставался на борту. Ворк обзывал его трусом, но Гэта это не слишком-то волновало. Он знал, что при желании сможет поколотить Ворка.

Обхватив себя руками за плечи, чтобы скрыть дрожь, Гэт неслышно подошел к Ворку и тут же отскочил назад, когда тот попытался бросить ведро ему на ноги.

– Знаешь, что произойдет сегодня? – спросил Гэт, на лету схватив ведро.

Ворк не отозвался на его слова, выжимая воду из рыжих волос.

– Прочисти уши, похоже, они у тебя забиты рыбой.

– Я не разговариваю с трусами.

– Я скажу тебе, что сегодня произойдет. Мы причалим в Ургаксоксе.

Ворк обернулся, его зеленые глаза блеснули.

– Ну и?.. – На его щеке расплылся здоровенный желто-фиолетовый кровоподтек.

– Пора нам с тобой сойти на берег, – сказал Гэт вежливо, как и подобает морякам, произнося формулу вызова пронзительным фальцетом.

Ворк вспыхнул до корней волос:

– Пора?.. Да я пытался заставить тебя сойти на берег несколько недель, ты, трусливый ублюдок!

Гэт улыбнулся:

– А еще произойдет то, что я ткну тебя носом в грязь.

Он поставил ногу на край палубы и пнул ведро за борт.

Гэт не знал этого наверняка. У него было лишь очень слабое видение Ворка, лежащего ничком и колотящего землю обоими кулаками, но он не собирался об этом говорить.

– Ты-то все знаешь заранее! – сказал Ворк с необычной для него осторожностью.

– Ты можешь и не ходить, если не хочешь. Я имею в виду, если боишься.

Однако Ворк был етуном. Это и определило все.

Времени оставалось немного. Гэт окатился водой, как и положено моряку, и бросился вниз на камбуз, чтобы перехватить что-нибудь на завтрак и заодно согреться. Через несколько мгновений он уже спешил обратно на палубу, роняя капли воды и жуя ломоть вязкого черного хлеба.

«Гуркс» уже приближался к докам. Ургаксокс оказался больше, чем он думал, но вода стояла так высоко, что города было не видно за множеством кораблей. Он заметил солнечные блики, отражавшиеся от каких-то блестящих металлических предметов на причале, и догадался, что это шлемы легионеров. В этом одном из самых крупных портов можно увидеть лица и гномов, и дварфов, и етунов, но в данный момент люди его не интересовали. За один раз он увидел здесь больше кораблей, чем за всю свою предыдущую жизнь, – речные суда, как их «Гуркс», и океанские галеры. Они приткнулись к причалам, как поросята, сосущие матку. Тут и там он видел галеры, низкие и зловещие, но ту галеру – пока еще нет.

Посланник Крагтонг смотрел вдаль, облокотившись о перила; справа от него стоял император, вместе они напоминали буйвола и пони. Гэт заторопился. Меньше всего ему хотелось делать то, что предстояло, но иного выхода не было. Ему как раз удалось подтолкнуть Джаргу поближе к ее отцу слева. Сейчас Гэт уже был выше ее. Вряд ли дело обстояло подобным образом три недели назад. Он надеялся, что в это утро волшебница не занималась чтением мыслей, хотя знал, что она не будет пытаться его остановить.

– Что-нибудь происходит? – прогрохотал посланник, обращаясь к дочери поверх головы Гэта.

– В основном все то же самое, но осторожность не помешает.

Джарга, конечно, имела в виду уровень магии. С тех самых пор как неделю назад чародей появился перед Директоратом, волшебники отмечали активность Сговора во всем Двонише. Охота разворачивалась.

Император сбрил бороду и теперь выглядел на удивление помолодевшим.

– Чувствуете эту вонь? – спросил он. – Вода, видимо, спадает.

Тан фыркнул:

– Здесь всегда воняет. Это из-за гномов.

– Если бы не гномы, возможно, все было бы значительно хуже.

Великан проворчал:

– Это еще неизвестно. Ну?..

Теперь он видел ту галеру. Затем «Гуркс» проскользнул мимо причала, и галера скрылась из виду.

– Что-то не так? – резко спросил император.

– Нет, нет, ничего. – Крагтонг искоса бросил взгляд на свою дочь.

– Я не видела подробностей, – сказала она мягко. – Лучше пока не смотреть.

– Ради Богов, не делай ничего, что могло бы нас выдать.

И все же они были встревожены.

– Нам надо найти, где остановиться, – сказал император. – Или вы можете устроить судно прямо сейчас?

– Вам всем лучше остаться на судне, – сказал Крагтонг. – Мне нужно кое с кем переговорить.

В основном он просто хотел проверить ту галеру, но император, скорее всего, ничего об этом не знал. А Гэт знал.

Император стукнул кулаком по перилам:

– Жаль, неизвестно, что случилось с Рэпом! Это на него непохоже – не давать о себе знать. Если они его поймали, то Нинтор для нас смертельно опасная ловушка. Надеюсь, ему удалось вывернуться… Но тогда он, скорее всего, попытался бы с нами связаться. Нет, я боюсь, что он все-таки…

В этот момент он заметил Гэта, которого прежде не разглядел за мощным торсом посланника.

– Я считаю, что он скорее бы умер, чем позволил бы себя схватить, сэр. Уверен, он бы предпочел умереть.

– Может быть, – холодно произнес Шанди. – Возможно, его попросту ограбили и он лишился волшебных свитков. Полагаю, что с ним все в порядке.

Гэт не обратил внимания на эту очевидную ложь. Папа не мог быть настолько беспечен, чтобы потерять волшебные свитки. Он и не был настолько беспечен. О, папа, папа!

– Но даже если Нинтор для нас опасен, сэр, важно ведь доставить наше послание танам, не так ли, сэр?

– Да! – Тон императора стал ледяным. – Ты нигде не видел свою мать?

– Я думаю, она завтракает, сэр!

– Спасибо. – Император ушел.

– Что же, хорошая идея, – сказала Джарга и последовала за ним.

Посланник остался, все еще хмуро глядя на теснившиеся в гавани корабли. Мерзкий Ворк проскользнул на то место, где только что стояла его сестра. Отвратительно насупившись, он посмотрел на Гэта, видимо подозревая, будто у того что-то на уме.

Кое-что на уме у Гэта, конечно, было.

– Э-э, ваше превосходительство?

Великан не обернулся.

– М-м?

– На сходке в Нинторе только таны получают вызов, правда? – Гэт отлично знал ответ. Только таны и сыновья танов могли отправиться на сходку. Только таны имели право голоса. Только таны могли получить вызов на бой. Он всего лишь хотел удостовериться, знает ли Крагтонг, что ему все известно.

– Верно, парень!

– Сэр, вы не могли бы одолжить мне немного денег?

Просьба насторожила посланника. Он поморгал глядя на Гэта сверху вниз с холодным неодобрением.

– Денег? Вы же не должны сходить на берег. Зачем тебе деньги?

– Э… Мы с Ворком хотели сойти всего на несколько минут – нам нужно кое-что решить между собой. Победитель покупает пиво, сэр.

Серебряная борода дрогнула в улыбке. Казалось, Крагтонг стал еще шире. Он задумчиво переводил взгляд с Гэта на своего сына. Затем одобрительное выражение исчезло с его лица.

– Ты, похоже, уже принялся за него?

– Нет, сэр. Это не я. Он поскользнулся на трапе.

– А вот и нет! – пропищал Ворк, хотя Гэт не представлял себе, какое объяснение тот предпочтет.

– Я бы попросил у матери, сэр, но боюсь, она не поймет.

– Разумеется нет, – ухмыльнулся Крагтонг. – Но тогда я должен дать деньги ему. – Он кивнул на сына.

– Конечно нет! – воскликнул Гэт, притворяясь возмущенным, как от него и ждали. – У него ни малейшего шанса! Я знаю, Ворк всего лишь ребенок, но он не дает мне покоя, и я просто не могу больше терпеть все эти его выходки.

Тан просиял от гордости:

– Вот что. Я дам каждому по кроне, а проигравший вернет мне свою долю.

– Это очень любезно с вашей стороны. Я прослежу, чтобы он вернул деньги.

– Этот сопляк слишком много болтает! – завопил Ворк. – Он не знает, из какого теста сделаны настоящие нордлендцы.

– Вот это настоящий дух! – весело сказал Крагтонг, роясь в кошельке. – Пусть у вас будет хороший бой, ребята! Запомните: женщины льют слезы, а мужчины проливают кровь. Жаль, что я не могу пойти посмотреть, – у меня есть кое-какие дела.

«Гуркс» в это время швартовался к берегу.

3

– Пошли! – сказал Гэт побежал вниз по сходням.

Ворк следовал за ним по пятам. Он едва не шлепнулся носом вниз, так как сходни были более крутыми, чем показались сначала. Вода, поднявшаяся, как обычно весной, продолжала прибывать, и «Гуркс» поднимался вместе с ней. Пристань почти скрылась под водой. Впереди была пришвартована какая-то галера, и отряд легионеров пристально наблюдал за ней. Легионеры не обратили внимания на двоих босоногих подростков-етунов, пробегавших мимо.

Улицы за насыпью были по колено залиты грязной водой, и вонь стояла такая, что и троллю стало бы дурно. По улицам бродили на редкость худые и ободранные собаки. Часто встречались дварфы, но эта уже тошнило от дварфов. Лошади – огромные, таких никогда не видывали в Краснегаре, – тащились по дороге, шлепая по воде громадными копытами. От повозок, которые они тянули, по воде разбегались следы. Вид этих лошадей невольно пробудил воспоминания об отце.

Вокруг было множество етунов, одетых в большинстве своем, как и он, только в брюки. Моряки носили седые усы, а те из них, кто обзавелся бородой, по всей вероятности, промышляли пиратством, когда находились вне досягаемости имперских властей. Нарисовать на парусе череп и кости – дело нескольких минут. Многие моряки – да и не только моряки – были так густо покрыты татуировкой, что своим видом напоминали обитые ситцем кресла, которые мама прошлым летом привезла из-за границы. Встречались и импы, как гражданские, так и военные. Император говорил, что Ургаксокс неофициально считался свободным портом. Он имел одинаково большое значение и для Двониша, и для Нордленда, и для Империи, и для Гувуша, когда тот еще не являлся частью Империи, так что, кому бы ни доводилось владеть портом, его никогда не закрывали. Даже сейчас, когда шла война, дварфы занимались своими делами под носом у легионеров. Точнее сказать, у них под мышкой. Гномам поднявшаяся вода доставляла больше, чем кому бы то ни было, неудобств, доходя до пояса и даже выше, если мимо проезжала телега. Гэт за всю свою жизнь знал только шестерых гномов. Это были придворные крысоловы в Краснегаре: Пиш, Таш, Хьюг, Фьюф и двое их крошечных малюток, которые спокойно помещались у него на ладонях. Ему не приходилось видеть гномов при свете дня. Также ему не приходилось видеть, чтобы те принимали ванну, подумал он, усмехаясь. Тут Гэт заметил, что гномы едят то, что им удается выловить из плавающей в воде грязи, и мгновенно потерял к ним всякий интерес.

– Куда мы идем? – спросил сзади Ворк.

– Надо найти местечко посуше. Я не хочу утопить тебя.

– Утопить меня? Да я отлуплю тебя так, что на всю жизнь запомнишь! Научу тебя, недоносок, держать язык за зубами… – начал накручивать себя Ворк.

Многим етунам приходилось так поступать. Некоторые из них могли сразу впасть в необходимую им для драки сумасшедшую ярость, но большинству приходилось постараться. Гэту нужно было побороть Ворка, пока тот еще был в состоянии воспринимать разумные речи.

Тут он увидел арку и повернул.

– Эй! – воскликнул Ворк и вошел вслед за ним.

Дворик за аркой оказался пуст, о чем Гэт знал заранее. Грязи здесь было вдоволь, но воды не слишком много.

Гэт обернулся:

– Здесь сойдет, рыжий! Готовься к смерти!

Слабое видение – Ворк методично обрабатывает лицо Гэта – стало более ярким, чем раньше. Но то, где Гэт одерживает верх, было пока еще отчетливее.

Ворк был бледнее, чем обычно. Его зеленые глаза, расширились. Шансы победить у него невелики – противник выше ростом и к тому же обладает даром предвидения. Через несколько минут все эти доводы не будут иметь для него значения, но пока еще он не пришел в это состояние и теперь принялся выкрикивать оскорбления в адрес матери Гэта.

– Заткнись, ты! – гаркнул Гэт и резко наклонился, имитируя атаку, затем отшатнулся в сторону, а Ворк продолжал блокировать его и отходить, молотя кулаками пустоту.

Гэт медленно повернулся направо. Ворк сделал выпад. Гэт поймал его запястье и потянул вверх, выставив вперед ногу, чтобы опрокинуть противника. Прием удался. Он бросился на Ворка сверху, заломил назад его руку, свободной рукой схватил его за рыжие волосы. Нос Ворка оказался в грязи, а зубы Гэта – прямо над его ухом.

– Сдаешься?

– Я убью тебя. Клянусь, убью!

– Если не сдаешься, я ткну тебя носом в грязь.

– Я у…

Гэт ткнул своего противника лицом в грязь, затем вновь приподнял его:

– Я могу продолжать так несколько часов, пока не сдеру всю кожу с твоей физиономии и у тебя будет красная борода в придачу к рыжим волосам.

Ворк беспомощно вертелся, пытаясь нашарить свободной рукой что-нибудь тяжелое:

– Мне плевать, что ты сделаешь со мной, я все равно тебя потом убью. Я убью тебя, убью, убью!

Гэт реагировал на каждое движение своего противника, прежде чем тот пытался сделать его, и все же картина победы Ворка стала ярче. Мальчишка вот-вот потеряет терпение, и тогда Гэт проиграет. Никакой пощады! Он с силой ткнул Ворка лицом в грязь, приподнял его и укусил за ухо, чтобы привлечь к себе внимание.

– Слушай меня! Я больше тебя, и я все знаю заранее. У тебя и не было ни малейшего шанса победить. Я бы мог поколотить и твоего отца, если бы у меня нашлось достаточно времени. Он никогда не сумел бы побороть меня, а я мог бы его обессилить. Слышишь меня?

Он позволил парню вздохнуть.

– Я тебя убью!

Снова в грязь.

– Я провидец, а потому ты не можешь победить меня. Ты не поедешь в Нинтор. Твой отец не поедет в Нинтор.

Гэт дал ему время обдумать новость, и вероятность его победы исчезла совсем.

Гэт снова позволил парнишке вздохнуть.

Тот выплюнул пригоршню грязи и спросил:

– Правда?

– Клянусь! Ну что, я сильнее?

Ворк неохотно пробормотал:

– Да.

Гэт поднялся и протянул руку – разбитую, перепачканную грязью, но когда Ворк, в свою очередь, с трудом поднялся на ноги, на него жалко было смотреть, где уж там смеяться.

Затем наступил самый странный момент этого в целом странного дня, по крайней мере насколько хватало силы предвидения Гэта. Ворк схватил его руку и принялся ее жать и тискать. Он улыбался, белые зубы блестели на грязном лице, зеленые глаза сияли.

– Ты победил. Я так и думал. Рад, что это закончилось. Дружба?

Как раз тогда Гэт и сказал:

– Дружба! Так ты этого и хотел?

И тут Ворк объяснил, что он конечно же все это время хотел подружиться с Гэтом, но етуны не могут стать друзьями, пока не выяснят, кто из них лучший борец. С ума можно сойти!

– Теперь давай умоемся и пойдем выпьем пива. Ворк колебался, ошарашенный.

– Ты серьезно?

– Вполне серьезно, – сказал Гэт. – Мне нужна твоя помощь, дружище.

Они нашли кран и умылись. Вода была еще более мутная, чем та, что текла по мостовой, но все же смыла грязь. Затем Гэт большими шагами пошел вперед, а Ворк почти трусцой, чтобы не отставать, поспешил за ним, на ходу забрасывая его вопросами в таком количестве, словно копил их несколько недель. Он хотел знать все о Краснегаре, и как это краснегарцы допустили, чтобы ими правила королева, и как они позволили фавну жениться на ней? Он хотел узнать про гоблинов. Это был совсем другой мальчик.

– Вот неплохое местечко, – сказал он. – Гэт, тебе здесь что-то не нравится? Куда мы идем?

– Мы идем к «Трем пиратам», и у нас мало времени.

– Куда? Почему? Что ты задумал?

– Ты подожди, увидишь. Делай, что я тебе скажу, и узнаешь, почему ты не едешь в Нинтор. – Все так, кроме того, что он почти наверняка поедет.

– А на что похоже твое предвидение, Гэт?

Ну и вопрос! Это уж слишком!

– Как память, только действует вперед, а не назад!

Было трудно описать, как иногда он мог видеть больше, чем одно будущее, и почти невозможно объяснить, что сейчас бездумная болтовня Ворка очень ему на руку, так как он не знал точно, что именно через мгновение произойдет, если это нечто обыденное. Важные события он предвидел, а обычные – нет, точно так же, как помнил важные события из прошлого и забывал незначительные. Как бы он мог, например, объяснить словами необходимость иной раз пойти куда-то и сделать что-либо, чтобы узнать какие-то факты, даже уже заранее имея сведения о грядущих событиях, потому что если он этого не сделает, то создаст парадокс, неразрешимый для него самого. И он не собирался объяснять Ворку, каким образом иногда действительно важные вещи…

Тут все и произошло, прямо посреди улицы. Предвидение стало реальностью, и он неожиданно обнаружил, что лежит под столом и смотрит на чьи-то ботинки. Он споткнулся и спросил:

– Где я?

– Гэт! Что случилось?

– Где я? – прошептал Гэт, опасаясь, как бы владелец ботинок его не услышал.

– Ты в Ургаксоксе. На улице! Что случилось?

Гэт вздрогнул и снова очутился в настоящем, весь мокрый от пота. Да, он действительно на улице, стоит, прислонившись к двери. Несколько гномов застыли на противоположной стороне, уставившись на него черными бусинками глаз. Такие штуки не случались с ним с тех пор, как он спас императора. И ему вспомнилось, как Распнекс говорил в Гваркиарге о том, что предвидение способно свести человека с ума. Лучше бы чародей этого не говорил, потому что Гэт и сам частенько задавал себе вопрос: а не сходит ли он с ума, и ему не слишком-то помогало сознание т того, что это и в самом деле может случиться.

«Все в порядке. Сосредоточься. Ты только идешь к «Трем пиратам». Ты еще не пришел туда. Не думай о важных событиях, которые еще произойдут. Думай о том, что происходит сейчас».

– Пошли! – мрачно сказал он и двинулся вперед.

На какое-то время Ворк притих, но вскоре захотел знать, почему они идут именно в «Три пирата», и откуда Гэт знает о «Трех пиратах», и что особенного…

– Вот, пришли! – сказал Гэт.

На вывеске, конечно, не было написано ни слова, были только три грубо намалеванных мужских лица, густо заросших рыжими бородами и усами. Любой неетун, рискнувший зайти в дверь под подобной вывеской, должен был приготовиться к тому, что обратно его вынесут по частям.

Гэт толкнул дверь и вошел, раздумывая: хватило ли бы у него на это храбрости, будь он один. Он немного рисовался перед своим новым другом или новым соратником – Ворка можно было назвать и так. Ворк говорил, что хотел иметь друга, но на самом деле он хотел иметь вожака, несмотря на то, что был годом старше Гэта. Ему нужно было идти за кем-то сильнее его самого.

Обстановка была Гэту немного знакома, так как он пару раз побывал в пивных в Краснегаре. Однажды его послали найти и привести кузнеца Крафаркона, а еще как-то раз он увязался за отцом, когда тот пошел по делам.

«О, папа, папочка!»

Несмотря на ранний час, большая комната была полна народу. Стоял невообразимый гвалт. Воздух пропитался винными парами. Не быловидно ни одной темноволосой головы, и Гэт неожиданно почувствовал себя маленьким. С одной стороны в три ряда стояли дощатые столы, за которыми посетители ели рыбный суп, а с другой находился бар. Он направился к бару. Протиснуться поближе оказалось нелегко – нельзя задевать етунов, особенно пьяных етунов. Однако в конце концов ему удалось пробраться.

За стойкой стоял голый по пояс здоровенный детина. Его волосатое, сплошь покрытое татуировкой тело лоснилось от жира. Физиономию бармена столько раз разбивали и вновь сшивали, что лицом ее назвать было никак нельзя. Он повернулся боком и краем глаза изучал двух новых посетителей.

– Молоко не подаем, – сказал он. Гэт достал монету, которую дал ему посланник, и звякнул ею о прилавок:

– Две кружки пива. Слабого пива.

У него внутри все дрожало от волнения. Бармен отвернулся, погрузил две кружки в ведро и поставил их перед посетителями.

– Слабого пива, я сказал.

Гэт знал, что произойдет, если он выпьет эту гадость. Уж во всяком случае никакого Нинтора не будет.

Лицо бармена скривилось как от боли, но скорее всего, он улыбался. Детина взял кружки, вылил их содержимое обратно в ведро и зачерпнул из другого ведра. Затем он потянулся за монетой. Гэт взял свою порцию и начал проталкиваться назад сквозь шумную толпу.

– Этот наглец надул тебя! – повизгивал Ворк сзади. – Он должен был дать тебе сдачу. Или еду. Или еще что-нибудь.

Так что же, драться теперь с ним?

– Успокойся и иди за мной! – велел он Ворку.

Середина комнаты была достаточно свободной. Гэт поспешно миновал ее, направляясь к ряду столов, и обошел один из них, стараясь не задевать людей, сидящих на табуретках. Кое-кто из них хлебал суп – пахло вкусно, – другие уже отключились. Несколько человек с красными, разгоряченными лицами о чем-то спорили. В таком шуме было трудно думать. Наконец он нашел место, которое искал – чтобы сидеть лицом к двери.

Ворк шлепнулся рядом, его зеленые глаза были размером с яйцо.

– Брат! – сказал Гэт, поднимая свою кружку.

– Брат! – просиял Ворк, выпил и шумно выдохнул.

Пиво Гэту совершенно не понравилось – оно оказалось ужасной гадостью по сравнению с краснегарским.

– Допивай! – скомандовал он Ворку, не отрывая глаз от двери. Он мог определить, когда она открывалась и закрывалась, по свету, но было плохо видно, кто входил, так как толпа загораживала проход.

– Гэт? – прошептал обеспокоенный Ворк. – Что произойдет?

– Ты не поверишь мне!

– Поверю.

– Нет, не поверишь. Просто делай, что я скажу, и…

И это снова случилось. Он шел по сходням, вытянув руку и пытаясь улыбнуться и сказать: «Брат!»

Чайки кричали над головой, палуба дрожала под ногами, и сотни синих глаз…

– Гэт!

Глаза Гэта были закрыты, кулаки сжаты.

– Я в «Трех пиратах», да?

– Да. Что случилось?

У Тана Драккора было совершенно младенческое личико, только блестящие голубые глаза смотрели холодно. Гэт сошел с последней ступеньки трапа, почувствовал пожатие мозолистой руки Драккора и оказался в его могучих объятиях.

И вновь все прошло. Назад, в настоящее, к «Трем пиратам». Безумие! Он потер лоб, с которого струился пот.

– Ничего. Просто очень уж длинный день. Я переживаю все слишком часто, когда… Вот!

Ошибиться и не узнать нового посетителя было невозможно. Гэт схватил Ворка за пухлую руку:

– Быстрее! На пол!

В мгновение ока оба они очутились под столом. Если раньше глаза Ворка были размером с яйцо, то теперь напоминали яичницу. Но никто ничего не заметил. Никто не засмеялся и не стал таращиться.

– Ложись! – прошептал Гэт. – Если кто-нибудь нас заметит, сделай вид, будто отключился. Молчи и слушай!

Взирая на него как на сумасшедшего, Ворк откинулся назад и оперся на локоть. Гэт перекатился на живот и положил под голову руку, чтобы его лицо было подальше от пола, почти такого же грязного, как и улица.

Ноги прошли мимо. Неподалеку под столом и в самом деле храпел напившийся до бесчувствия посетитель.

Очень слабый голос произнес:

– Гэт?

Он промолчал.

– Гэт, мне хочется писать.

– Ну так пописай!

«Кто тут заметит? И зачем Ворку понадобилось говорить об этом», – подумал Гэт, проклиная про себя пиво. Сам-то он не выпил так много! Ворк захныкал.

Затем показалась пара огромных ботинок, один из них, зацепив табурет, подтащил его так, чтобы их владелец мог сесть. Когда-то очень изящные – с серебряными пряжками и красивой строчкой сверху, – Ботинки теперь были грязны и насквозь промокли. Гэт никогда не видел их раньше, но рискнул посмотреть на Ворка. Лицо приятеля было белее свежевыпавшего снега – очевидно, Ворк узнал эти ботинки. Пивная кружка брякнула о стол.

Пара грязных босых ног присоединилась к ботинкам. Заскрипел второй табурет. Еще одна кружка стукнула о столешницу рядом с первой.

– Что происходит? – строго спросил посланник Крагтонг низким голосом. – Почему так людно в городе??

– Они направляются на сходку, – сказал другой голос.

– Я это знаю, болван. Но зачем пришли в Ургаксокс?

Обладатель другого голоса хихикнул:

– Хотят убедиться, правда ли это.

– Правда ли – что?

– Будто Империя вывела легионы из Гувуша. Четыре из них.

– О Боги! – произнес Крагтонг.

Затем последовало шумное бульканье, и кружка снова стукнула о стол. Пиво через щели в крышке стола закапало Гэту на плечо.

– XIII легион еще здесь, в городе, да XXVII на материке, но это всё. И притом, что они прыгучие как блохи, у них едва хватает людей, чтобы следить за всеми галерами.

– О Бог Разрухи! – пробормотал Краггонг. – Это же открытая дверь! Денежки, которые просто валяются на дороге!

– Вот именно. И Драккор здесь.

Послышалось хрюканье.

– Мне показалось, я узнал его одеяние. Слыхал, он отправился на юг в этом году?

– Он вернулся. Вы догадываетесь, что он собирается сказать на сходке?

– Теперь они пойдут за ним! Значит, война!

– Бесспорно пойдут! Такой шанс, как сейчас, выпадает раз в сто лет.

Последовало многозначительное молчание – посланник переваривал новости. Снова холодная струйка пива протекла на Гэта. Наконец заговорил другой человек, но гораздо менее уверенно, чем прежде:

– Импы что-то подозревают. Они держат половину когорты на двенадцатом причале. Знай импы наверняка, что это галеры Драккора, многие вещи могли бы…

Громовой раскат заставил подслушивающих юнцов подскочить от неожиданности. Видимо, кто-то с силой врезал по столу кулачищем.

– Если ты намекаешь, что я мог бы… – И волосатая рука посланника легла на рукоятку кинжала.

– Нет, нет! – торопливо сказал его собеседник.

– Подумываешь, как бы самому продать его?

– Нет, нет, нет! Конечно же нет!

Другой человек держал руки под столом, и сейчас они дрожали.

– И не мечтай об этом! – прорычал Крагтонг. – Многим доводилось видеть свои внутренности и за меньшее прегрешение.

Он отпустил кинжал. Руки исчезли, и снова наступила пауза: собеседники пили пиво.

– А вы собираетесь на сходку, посланник? – спросил другой человек.

– Ясное дело.

– Он тут хвастался, что добавит Спитфрит к своей коллекции.

– Ха! Я не боюсь такого ничтожества, – прорычал великан. – Один косой взгляд со стороны Драккора – и я откажусь от дипломатического иммунитета и окажу услугу всему миру.

Эти слова показались Гэту на удивление неубедительными, хотя он и не мог бы сказать почему.

– Они в любом случае могут лишить вас неприкосновенности. В этом году, когда все так и жаждут крови, он получит голоса.

Снова пауза. Долгая пауза.

– Может быть, ты и прав, – пробормотал Крагтонг. – О Бог Крови! А у меня для них важные новости. Собирался взять туда кое-каких гостей.

– Вам решать, – весело сказал его собеседник. – Был рад работать для вас. Воспользуйтесь случаем! А если что – упомяните мое имя вашему преемнику.

Тан прорычал какие-то ругательства и сделал несколько шумных глотков.

– Есть что-нибудь еще? – Кружка снова со стуком опустилась на стол, судя по звуку, на этот раз пустая.

– Прошел слушок, что легионы также ушли из Оллиона. Халиф предлагает за отправку морем хорошую цену.

– Кровь и пламя! – Старик громогласно рыгнул и передвинул ботинки назад, собираясь вставать. Показались его руки, вынимающие из кармана небольшой мешочек, который звякнул, когда шпион принял его под столом. – К тому же я дам тебе бесплатный совет, – сказал посланник. – Убирайся из города и подольше не возвращайся.

– Спасибо, но Кинда уже подумал об этом.

Крагтонг невнятно хрюкнул:

– Знаешь ли, боюсь, присутствие на сходке положит конец моей миссии в Двонише. Да, только что вспомнил – у меня важная встреча!

– Мудро, – мягко сказал другой человек.

– Так что лучше продолжай отправлять донесения по прежнему адресу. В конце концов, Гваркиарг – не самое паршивое место!

Его собеседник подобострастно засмеялся, оба встали. Ботинки и босые ноги вместе удалились.

Гэт сел, чувствуя, что весь дрожит. Он заранее знал каждое слово, но наяву все оказалось куда ужаснее. Знал Гэт и что затем сделает – неужели он и в самом деле настолько безумен?

Ворк выглядел так, словно умер, к тому же мучительной смертью. Он облизал губы и ничего не сказал.

– Ты, брат, не поедешь в Нинтор, – хрипло произнес Гэт.

Ворк покачал головой.

– Ты знал? – пробормотал он.

– Знал.

– Гэт… Ты ведь не думаешь, что отец испугался… – Весь мир Ворка только что пошатнулся. – Испугался Драккора?

– Конечно, он не испугался. Ты же слышал, у него очень серьезное дело. Пошли.

Никто не заметил, как они появились из-под стола. Ни тому, ни другому и в голову не пришло допить пиво. Они направились к двери.

На грязных улицах отвратительно воняло, но, слава Богам, дул свежий ветер. Гэт втягивал его большими глотками. Сердце болезненно колотилось в груди, в горле саднило. Посланника поблизости видно не было. По улице важно вышагивали голуби, и пара ребятишек-гномов по-кошачьи подкрадывалась к ним.

– Теперь обратно на корабль? – спросил Ворк. Гэт покачал головой:

– Я сказал, что мне нужна твоя помощь, помнишь? Хочу попросить тебя об одном одолжении.

Ворк согласно кивнул, но конечно же не собирался делать ничего, пока не узнает, что от него требуется.

– Подождешь часок, – доверительно сказал Гэт, – а затем вернешься. Когда тебя спросят, где я, все объяснишь, но не раньше!

– Что?! – закричал Ворк. – Куда ты собрался?

– Нужно, чтобы послание дошло до танов, – проговорил Гэт. – Твой отец не поплывет в Нинтор. А не поплывет он – и император не осмелится. Мама, очевидно, не сможет.

На щеках Ворка проступили два красных пятна, в то время как лицо его оставалось белее мела, за исключением синяка, который теперь был лиловым.

– Но ты не можешь…

– Я должен, – твердо сказал Гэт, желая больше всего на свете, чтобы это было не так. – Это мой долг.

Маме будет тяжело: сначала Кейди, затем он. Но отец одобрил бы его решение, и только это имело теперь значение. Отец отдал свою жизнь за это дело, так почему Гэту не рискнуть своей?

– Ты не пойдешь! – снова воскликнул Ворк. Они оба отошли в сторону, когда мимо проехала повозка, и ни один из них даже не заметил ее.

– Пойду. Я сын тана! Я могу попасть на сходку!

– Как? У тебя же нет денег!

– Драккор в городе, – сказал Гэт, и он уже знал, как выглядит Драккор. – Ты же слышал. Он направляется на сходку. Я попрошу его взять меня с собой.

– Он не возьмет! – выдавил Ворк.

– Возьмет, – печально вздохнул Гэт, всей душой желая, чтобы этого не случилось. – Он отплывает очень скоро.

Краска разлилась по детскому лицу Ворка.

– Я иду с тобой!

Да, он пойдет.

– Это опасно, – предупредил Гэт, – ведь, судя по тому, что мы услышали, твой отец не входит в число друзей Драккора.

– Он и мой родич! Кроме того, только таны могут получить вызов.

– Ты уверен?

– Конечно уверен!

Гэт усмехнулся. Спорить было бесполезно, потому что именно так все и должно было произойти.

– Хорошо. Тогда пошли. На двенадцатый причал! Вперед, брат!

4

Самое тяжелое на войне – ожидание. Вероятно, никто не знал этого лучше, чем Эмшандар V, милостью Богов законный император Пандемии, повелитель четырех океанов и так далее и так далее, бывший проконсул, легат, трибун. И все же, если выжидать подходящего момента, чтобы исполнить намеченное, тяжело, то просто ждать неизвестно чего куда хуже.

Шанди немного прогулялся по набережной и теперь возвращался на корабль. Половина города находилась под водой, да он и не имел желания осматривать эти унылые места. Они навевали неприятные воспоминания. Возвращение в Империю – его Империю! – вызывало на удивление безрадостное чувство. При виде легионеров у него комок подкатил к горлу. Солдаты должны были чуть ли не прыгать, привлекая внимание императора и приветствуя его, а они совершенно не замечали. У всех у них на одежде были песочные часы – символ XIII легиона, что одновременно казалось ему странным и возмутительным. Раньше XIII легион располагался в форте Агрейн. Кто-то перевел его в Ургаксокс и вывел отсюда IV и VIII легионы. Кто играет с его армией? Если это не мерзкий дварф, то, скорее всего, кузен Эмторо, почти такой же негодяй да к тому же еще и идиот.

Шанди имел дело с XIII легионом во время своего пребывания в Гувуше. Вот он прошел мимо трибуна, с которым, как ему казалось, встречался прежде, но ни единая душа не узнавала его. Да, впрочем, всякий, увидевший императора, болтающегося по докам в Ургаксоксе в одежде ремесленника, решил бы, что у него галлюцинации.

Кроме того, все легионеры старательно наблюдали за галерами из Нордленда. Как будто это что-то давало! Даже цивилизованные етуны, плавающие на торговых кораблях, непредсказуемы и опасны. А уж тем из них, кого не коснулась цивилизация, можно доверять не больше, чем голодным белым медведям. Почему их так много в городе? Пятьдесят человек на галеру… История армии доказывала, что одна галера могла сравниться по меньшей мере с манипулой – подразделением легиона, насчитывающим двести человек. Четыре против одного. Неоднократно экипаж одной галеры одерживал верх над целой когортой. Десять против одного. Эти записи были надежно заперты в хранилище в Хабе и содержались в полнейшей тайне, какую только может обеспечить угроза смертной казни.

Вид множества белокурых голов совершенно естественно привел Шанди к мыслям о сходке в Нинторе. Если верить посланнику, туда могло съехаться до пятидесяти танов, хотя не более двух десятков из них представляли какой-то интерес, то есть были в состоянии снарядить больше одной галеры. Таким образом, число галер у нордлендского побережья могло перевалить за сотню. Пять тысяч человек, по численности – легион. Нет уж, спасибо. Если Шанди придется сражаться с жителями Нордленда, он предпочтет, чтобы его шансы были значительно выше. К тому же, если зазвучат трубы войны там, откуда явились эти галеры, в распоряжении танов окажется предостаточно точно таких же кораблей.

За возможность побывать на сходке в Нинторе он готов был отдать руку. Очень редко случалось, чтобы иностранных гостей приглашали на сходку и еще реже их там принимали. Одному или двум из его далеких предков довелось там присутствовать, но отнюдь не в качестве императоров. Для постороннего приглашение было невероятной удачей, особенно если оно исходило от посланника, который обеспечивал дипломатический иммунитет, чего не могли сделать другие таны. Когда Шанди шагал по пирсу, возвращаясь на «Гуркс», у него голова шла кругом от мысли, что предстоит отправиться в Нинтор!

Увы, появление в Нинторе сродни самоубийству не только для него, но и для всех его спутников. Он пришел к этому заключению несколько дней назад и чем больше об этом думал, тем более очевидным казался ему этот вывод. Кто бы ни явился на сходку танов, Сговор схватит его. Шанди еще не заговаривал об этом, и никто не заговаривал, но император был уверен, что все только и ждали, чтобы кто-то другой первым нарушил молчание, опасаясь бурной реакции со стороны Крагтонга, которую вызовет подобное благоразумие. Несмотря на мирную должность посланника Нордленда в Двонише, которую он занимал после того, как отошел от дел, в глубине души великан оставался бесстрашным кровожадным разбойником. Его боевое прошлое, расскажи он о нем, заставило бы даже храбрецов трепетать от ужаса. Старый негодяй, должно быть, предвкушал бурю, которую вызовет, попросив согласия сходки выслушать императора или женщину – тана Краснегара. Он с презрением отвергнет тех, кто пасует перед опасностью.

Шанди поднялся по сходням и тут же отскочил в сторону. Огромный куль несся над палубой ему навстречу. Снизу в него вцепились два дюжих светловолосых гиганта, скользя по палубе, истекая потом и извергая проклятия. В какой степени они управляли этой грудой, а в какой она тащила их за собой, было не совсем понятно. Наконец они врезались в борт, их опасная ноша покачнулась и перевалилась на причал в ожидавшую телегу. Молодцы тут же бросились прочь, барабаня босыми пятками по доскам. Корабль разгружался. Етуны работали с такой же яростью, с какой сражались, – швыряли в сети железные инструменты, бегали там, где можно было ходить, выбирали канаты – и все это так неистово, словно на счету была каждая секунда. Формально руководившие ими дварфы наблюдали за работой в угрюмом молчании и не пытались вмешиваться.

На носу корабля, усевшись на сложенных одна на другую крышках люков, точно на садовой скамейке, Инос и чародей грелись на утреннем солнышке. Странная парочка. Дварф был одет в черную, изрядно поношенную шахтерскую робу. Между его щетинистой бородой и полями шляпы виднелись лишь широкий нос и глаза цвета серого агата. Ботинки точно вросли в палубу, руки размером с лапу тролля покоились на коленях – все это производило такое впечатление, будто он собирается просидеть здесь до скончания века.

Для Инос это сиденье было слишком низким и потому неудобным. Она откинулась назад, опершись на руки, а ее колени торчали вверх. Королева над чем-то смеялась, и солнечный свет, отражаясь от воды, отбрасывал золотые блики на ее светло-медовые волосы. Уже не юная, но все еще очаровательная женщина, не имп и не етун. Обычно в результате подобных кровосмешений появлялись неуклюжие создания, но в Инос были видны богатейшие возможности, которые Боги проглядели, создавая стандартные расы. Замечательная женщина королева Иносолан! Привыкла все делать по-своему и не видела причин менять привычки только потому, что уже не имела власти надо всем, что ее окружало. Она могла легко прийти в ярость, столкнувшись с вероломством; с остротой рапиры проникнуть в самую суть проблемы; парировать насмешки и лесть логикой и такой бранью, которая смутила бы иного центуриона. Ее ноги нелепо торчали из явно коротких матросских брюк, а куцые рукава кожаной куртки открывали руки много выше запястий. В подобном одеянии женщина выглядела крайне нелепо, и тем не менее было совершенно очевидно, что с ней нельзя не считаться. Шанди, по крайней мере, это твердо усвоил.

Инос приветствовала его ослепительной улыбкой, ее изумрудные глаза ярко блестели. Шанди присел на корточки возле нее, при этом его глаза оказались на уровне лица дварфа.

– Есть какие-нибудь новости? – требовательно спросил император.

Распнекс поскреб бороду. Последние несколько дней его не было видно, он оставался в своей каюте, похоже пребывая в мрачном настроении.

– Нету. Вокруг слишком много посторонней силы. Она повсюду. Меня бросает в дрожь от этого места.

– Вполне естественно, что Сговор выслеживает нас здесь. Это главные ворота в Двониш.

– Вы, случайно, не видели Гэта? – спросила Инос, приподнимаясь. Шанди покачал головой. Она нахмурилась:

– Он отправился куда-то с Ворком. Надеюсь, они не затевают какую-нибудь проказу.

– Ему же четырнадцать лет, – фыркнул Распнекс. – А в четырнадцать лет проказы мальчишкам просто необходимы.

– Ворку пятнадцать.

– Это еще хуже.

– А как насчет шестнадцати? – поинтересовался Шанди.

– Шестнадцать уже лучше. Тут, по крайней мере, известно, какого рода приключения им нужны.

Инос и Шанди обменялись улыбками. Суховатые остроты дварфа были редкими, как крупные самородки, и в той же степени достойны лучших коллекций.

Под звуки проклятий, свист кнута и пронзительный скрип колес загруженная телега двинулась прочь от причала. Обнаженные по пояс гиганты на мгновение опустили плечи, молча истекая потом, пока дварфы приводили в порядок свои записи. Подъехала пустая повозка, и шумная суматоха началась опять.

Шанди перешел к деталям:

– Что вы двое думаете по поводу сходки в Нинторе? Инос?

Зеленые глаза несколько секунд внимательно изучали его.

– Безумие. Если Рэпа схватили, он наверняка сказал, что предложил вам отправиться туда, а если и не сказал, то это и так очевидно.

– Я согласен, – проворчал чародей.

– И я тоже, – признался Шанди, удивляясь, что по этому поводу не возникло спора.

– Трюк с Директоратом во второй раз не пройдет, – проговорила Инос.

– Скорее всего нет, – после продолжительной паузы согласился Распнекс.

– Что произошло бы в том случае, если бы вы попытались повторить этот трюк и они вас поймали? – спросил Шанди. – Я имею в виду, если бы вы перенесли себя в будущее, а они уже поджидали вас там? Вы смогли бы как-нибудь выпутаться?

– Пш-ш-ш! – фыркнул чародей. – Я бы вернулся поджаренным. Едва кто-либо встанет на сходке и начнет говорить о волшебстве – его мгновенно поразит громом. Да как только кто-либо из нас троих ступит на материк, он будет схвачен. Не устрой мы даже этого фокуса с Директоратом, в Нинторе – слишком значительное явление, чтобы мой племянничек упустил его из виду. А теперь, когда он приблизительно знает, где мы и что собираемся делать, непременно устроит там ловушку. По-моему, мы должны выкинуть танов из головы и двинуться на юг.

Инос вздохнула и улыбнулась:

– Я еще раньше хотела это предложить, но боялась, что вы назовете меня пугливой старой девой.

– Я тоже! – ухмыльнулся Шанди. – Я пока еще не самоубийца. И кроме того… сколько вообще волшебников в Нордленде?

– Чертовски мало, – проворчал Распнекс. – Джарга не знает никого.

– Тан Келькор был волшебником, – заметила Инос. – Тот, которого убил Рэп.

Дварф пожал могучими плечами:

– Ну, в таком случае он был исключением. Как правило, етуны не ввязываются в волшебство.

– Так что игра не стоит свеч, – сказал Шанди. – Забудем о Нинторе. Вот только как мы сообщим о нашем решении старому Крагтонгу? Он-то смакует идею поставить сходку на уши и будет, мягко говоря, разочарован.

– Старый кровожадный убийца, – фыркнул Распнекс. – Если хочет, пусть отправляется туда один, но я уверен, он не скажет и пяти слов, как у него загорится борода.

После минутного молчания Инос спросила:

– Если не Нордленд, тогда Гувуш?

– Гм! – буркнул Шанди и содрогнулся.

Возможно, Зиниксо и не слишком внимательно наблюдает за гномами, но чисто земных опасностей там превеликое множество. Мятеж все еще гнездится в горах и лесах. Сам Шанди заслужил горячую ненависть, когда помогал подавить предпоследнее восстание гномов. Импы под его командованием уничтожили тысячи маленьких негодяев в Крутом Откосе. Более того, трудно даже представить, на какую помощь гномов можно рассчитывать, слишком уж невзрачный и скрытный народец. Хотя при желании гномы могли быть неумолимыми бойцами, как крысы.

– Думаю, нам лучше здесь разделиться, – сказала Инос. – Одни из нас пересекут Гувуш по суше, другие обогнут его на корабле. Мы сможем встретиться где-нибудь на побережье Утреннего моря. Возможно, даже в самом Оллионе.

– Гоблины. – Очевидно, чародей хотел выразить согласие с помощью этого слова. Двух гоблинов должны были бы вынести с «Гуркса» ночью, может быть, даже в мешках, причем это будут первые гоблины, которые осмелятся показаться в Гувуше со времен сотворения мира.

– Мы можем попросить посланника найти нам корабль, – предложила Инос. – Или сами наймем судно. А вот, кстати, он идет сюда.

– Старый негодяй будет презирать нас как компанию трусов, – предупредил Шанди. – Кто рискнет сообщить ему, что мы не собираемся с ним в Нинтор?

Громадный торс Крагтонга постепенно вырастал над палубой, как кит, всплывающий на поверхность моря. Он сошел с трапа и, тяжело ступая по палубе, направился к заговорщикам, не обращая ни малейшего внимания на матросов, которые как раз подняли из трюма следующую сеть, набитую всевозможными железками. Вынырнув из люка, сеть закачалась на канате. Матросы предостерегающе завопили. Дюжина моряков – и етуны и дварфы – пытались удержать смертоносный груз. Инос, Шанди и Распнекс с тревожными криками вскочили на ноги. Катастрофа казалась неизбежной. Но вот дергающаяся груда под крики и ругательства остановилась в нескольких дюймах от посланника, который прошагал мимо, словно ничего особенного не случилось.

Инос и Шанди остались на своих местах, а чародей взобрался на скамью. Тан остановился и посмотрел сверху вниз на всю компанию. Его лицо покраснело, белая раздвоенная борода сверкала на солнце, как лед.

– У меня плохие новости!

– И какие же именно? – спросил Шанди.

– Но по секрету. Не проговоритесь импам!

Шанди едва не сказал: «Но я же имп! Главный имп!» Впрочем, это не так. Как ни отвратительна ему эта мысль, сейчас он вне закона, мятежник в своей Империи, враг собственного народа. Он почувствовал, что его свежевыбритое лицо вспыхнуло.

– По секрету, так по секрету.

– «Кровавая волна» в порту.

О Бог Убийства! Шанди хотелось бы знать, какая из галер, мимо которых он проходил, была пресловутым пиратским судном. Все они выглядели одинаково смертоносными. Драккор! Шанди когда-то самолично назначил цену за его голову, огромную цену, хотя и знал, что все это впустую. Даже наполовину цивилизованные, рожденные в Империи етуны скорее умрут под пыткой, чем выдадут тана.

Инос проговорила:

– Простите мое невежество?

– Тан Гарка! – отрывисто сказал Крагтонг. – Драккор, сын Келькора. Еще один ваш родич.

– А-а! – Она кивнула, ее зеленые глаза холодно блеснули, как осколки льда. – Наверное, так и есть, раз его отец был нашим родичем. Я думала…После того как мой муж положил конец деяниям этого чудовища, кажется, один из его братьев наследовал титул тана?

– Трое, по очереди. Затем на сцене стали появляться сыновья Келькора. Последний из них, Драккор, выиграл титул два года назад. Четыре боя в один день! Так что теперь никто не оспаривает его притязаний. Он во всех отношениях копия своего папаши, хотя слишком молод, чтобы его помнить.

– Скверная, должно быть, копия. А почему плохо то, что он в городе?

Старик повернул к ней нахмуренное морщинистое лицо:

– Потому что направляется на сходку. Я полагал, он поплыл на юг. Его отец совершил почти кругосветное путешествие, и все думали, что Драккор намеревается сделать то же самое. Но он вернулся, как всегда жаждущий крови. – Старик поколебался и добавил: – Безжалостный и очень опасный убийца.

Если уж один нордлендский тан описывал другого такими словами, то он говорил о ком-то, заслуживающем серьезного отношения. Не будь это предположение таким нелепым, Шанди мог бы подумать, что Крагтонг нервничает.

– Его отец в свое время претендовал на мое королевство, – гневно сказала Инос. – Вопрос был решен на состязании в Хабе. Вы хотите сказать, что Драккор может вновь поднять его?

Великан обеими руками ухватился за бороду и дернул ее, как обычно делал, когда волновался. Возможно, именно поэтому она и раздваивалась.

– Если вы явитесь на сходку, он почувствует, что просто обязан сделать это. Состязание в Хабе, мол, вызвало кое-какие подозрения. А ведь и в самом деле были некоторые сомнения по поводу того, убил ли ваш муж его в честном бою или с помощью волшебства, не так ли?

– Но Келькор и сам был волшебником!

– Одно это заявление может заставить Драккора послать вызов! – Посланник продолжил, прежде чем Инос успела ответить. Его голос становился все громче: – Даже традиционное состязание, проведенное в Нинторе, с соблюдением всех правил, в присутствии собрания танов… В общем, даже результаты традиционного состязания можно оспорить, и поражение отца не заставит его отказаться от намерения вызвать вас. Он, скорее всего, потребует кровной мести, и никто не станет с ним спорить.

В зеленых глазах королевы сверкнул странный огонек.

– Ну не можем же мы допустить, чтобы этот грубый дикарь Драккор помешал нам явиться в Нинтор на сходку! В конце концов, я тоже тан!

Император и посланник одновременно раскрыли рот, но на сей раз Инос не позволила себя прерывать:

– Благородные таны! Да если бы я захотела, то могла бы снарядить больше галер, чем любой из них. Я-то думала, что дипломатический иммунитет посланника защищает его гостей!

Посланник хмыкнул с несколько смущенным видом:

– Вызов будет не по правилам, и вы можете отказаться. Но это сочтут… э-э… Это покажется…

– Ясно! – сердито перебила его Инос. – Наделе обращаться к букве закона – значит подвергать сомнению свое мужество. Следовательно, мы должны принять вызов, так ведь? Я, конечно, не в силах даже поднять топор, на которых они там дерутся, а потому должна буду найти себе замену. Какого-нибудь рослого молодого… Но обычно это родственник, да? Ну конечно! Как я сразу не сообразила! Честь обязывает вас, как гостя и как родича, отказаться от иммунитета и сразиться за меня! – И Инос благодарно улыбнулась.

Посланник от неожиданности застыл на мгновение, но тут же нашелся:

– С удовольствием, мадам. Но я постараюсь, чтобы Драккор знал об опасности заранее. Это заставит его хорошенько подумать. – Он быстро повернулся к Шанди. – Вы знаете, что Хаб вывел четыре легиона из Гувуша для сражения с гоблинами?

– Четыре! – Шанди пошатнулся. – Они вывели четыре… Да вы шутите!

Нет, посланник конечно же не шутил. О силы Зла! О чем думает Зиниксо? Гномы же немедленно восстанут. Странно, что они еще не хлынули с гор. Долгие годы войны так полностью и не усмирили Гувуш, а теперь и все достигнутое пошло насмарку. Но ведь не позволит же этот сумасшедший дварф идиоту Эмторо на самом деле управлять Империей!

Ему хотелось кричать от досады.

Но худшее было впереди…

– С тех пор как Драккор завоевал титул тана, – мрачно сказал посланник, – он призывает идти с огнем и мечом против Империи, утверждая, будто его отца предали в Хабе. Снова кровная месть.

– Кровная месть целой Империи?

– Это хорошее оправдание. Он твердил об этом весь прошлый год, а теперь, когда Гувуш и Ургаксокс остались без прикрытия, ни одна живая душа не выскажется против.

Шанди бессильно опустился на крышки люков.

Мой народ! Гоблины, дварфы, а теперь еще гномы и етуны. Тысячелетие по колено в крови? Он попытался заговорить, но не смог. Откашлялся и попытался снова:

– Я все же не думаю, чтобы этот недоумок, мой кузен, ослабил гарнизон в Оллионе.

– Как мне сказали, именно это он и сделал, – ответил Крагтонг.

Значит, и у халифа Зарка появилась возможность? Гоблины, дварфы, гномы, етуны и в придачу джинны? А разве эльфы и фавны упустят шанс присоединиться?

– Что творит Зиниксо?! – простонал Шанди. – Он украл Империю и теперь вознамерился ее уничтожить.

Ему никто не ответил.

Наконец заговорила Инос:

– Посланник, так вы считаете, что на сходку никто из нас идти не должен.

Он вспыхнул до корней волос:

– Да, я так считаю, мадам, но вовсе не из-за того, что опасаюсь за собственную шкуру, поймите! Поверьте, я охотно сразился бы за вас и почел за честь оказать услугу благородной родственнице. Но вы же понимаете, Драккор добьется решения о войне. Мне довелось в молодости побывать на сходке, обсуждавшей войну. Казалось, даже воздух пропитался кровью. Каждый кричал во всю мощь своих легких. Вашего сообщения просто никто не услышит!

Кровожадность етунов была притчей во языцех. Шанди мог себе представить – по крайней мере, думал, что мог представить, – во что она превращала собрание танов – убийц из убийц.

– Вы правы, ваше превосходительство, – пробормотал он. – У них не будет ни времени, ни желания выслушивать наши сказочки про волшебство.

– Не стану спорить, – проворчал Распнекс.

Посланник с видимым облегчением вздохнул:

– Может быть, в следующем году…

Если следующий год наступит.

– Жаль, что вы не сможете утихомирить этого несносного Драккора, – капризно сказала Инос. В таком случае, мне кажется, мы должны отправиться в Гувуш и попытаться поискать поддержки гномов.

– Желаю вам удачи, – пробормотал Крагтонг. – Жаль, что не могу быть полезен.

Неужели он собрался залечь в своей берлоге в Двонише?! Что ж, иногда даже етуны к старости обретают мудрость! Шанди воздержался от комментариев. Конечно, теперь ни у кого и мысли не возникало отправиться в Нинтор. Даже если не принимать в расчет Сговор и Драккора, маячившего где-то позади, сами по себе таны были безумными убийцами. Шанди почувствовал облегчение, возвращавшее его к жизни. Затея со сходкой была очень опасна. Теперь она отошла на задний план: не о чем было говорить, поскольку в Нордленде нет волшебников.

– И в самом деле, лучше отправиться в Гувуш, – сказал он, раздумывая, будет ли это путешествие менее опасно для него. – Мы втроем пересечем материк в экипаже, а остальные поплывут вдоль побережья на корабле. Кто-нибудь знает, как связаться с мятеж…

Крагтонг вскрикнул. Шанди поднял голову и увидел, что его спутники вглядываются во что-то на реке. Он вскочил на ноги. Мимо проплывала галера, направляясь вниз по течению. Невысокое судно грациозно скользило по воде, бортовые весла синхронно поднимались и опускались. С каждым взмахом весел галера продвигалась вперед, резной дракон на носу поднимался, смертоносный и прекрасный, как акула, преследующая добычу. Рядом со штурвальным у рулевого весла подпрыгивали и размахивали руками двое мальчишек. Их крики слабо доносились до берега. Один из них был рыжим.

Инос бросилась к борту и замахала в ответ. Вскоре судно скрылось за соседним причалом.

Шанди поймал взгляд чародея, затем посмотрел на посланника. Тот был в ужасе, его лицо стало белым, как борода. Долгое время ни один из них не произносил ни слова.

– Ничто на свете их не догонит, – пробормотал Шанди.

Распнекс покачал головой.

Видимо, Крагтонг знал, чья это была галера, ибо на его лице легко читались боль и тоска по утраченному сыну.

Инос все еще стояла у борта, пристально глядя вдаль. Возможно, она надеялась еще раз увидеть галеру, когда та будет поворачивать.

Шанди подошел и обнял ее за плечи:

– Инос, мне очень жаль! В этом есть доля и моей вины. Наверно, они решили хорошенько подшутить над нами и быстрее добраться до Нинтора. Сегодня утром Гэт спрашивал меня, очень ли важно передать танам известие и…

– Все утро Гэт старательно избегал меня, – не поворачиваясь, спокойно сказала королева. – Не вините себя попусту. Разговаривая с вами, он, скорее всего, уже знал даже название корабля, на котором отправится в Нинтор. Предвидя, что мы не пойдем туда, он занял наше место.

– Но как вообще он может…

Инос вздохнула:

– Я не знаю, но так оно и есть. Гэт не шутит. И никогда не шутил. Это я виновата. Надо было рассказать ему о пророчестве Богов. – Она говорила спокойно и твердо, в ее голосе не слышалось даже горечи. – Но как я могла ему рассказать?

Как ей удавалось сохранять такое самообладание? Шанди не мог этого понять. Он убрал руку:

– Какое отношение к этому имеет пророчество?

Наконец-то Инос повернулась к нему. Глаза ее были сухи, хотя казались более яркими, чем обычно.

– Странно, что предупреждение, которое сначала выглядело таким ужасным, теперь может послужить утешением, да? Не понимаете? Гэт считает, что его отец погиб. Но ведь Бог дал Рэпу понять, что он потеряет ребенка, а это не имеет смысла, если ему не придется узнать, что случилось с его детьми. Надо было объяснить это Гэту.

Шанди не мог найти слов. Мужество этой женщины потрясало. Она говорит сдержанно, но он-то знает, какие ее обуревают чувства.

Инос как-то странно улыбнулась:

– Вы ожидали истерики, ваше величество? Чтобы гордиться храбрым сыном, женщине не обязательно быть чистокровным етуном. Мальчик хочет быть достойным памяти своего отца, и на его месте отец поступил бы точно так же.

Глаза ее вдруг заблестели, и она отвернулась.

Шанди опять недооценил ее.

– И вы не хотите отправиться за ним?

Инос покачала головой:

– Я ничем не смогу ему помочь. Скорее только наврежу. Возможно, он и не попадется на глаза Сговору, пока действительно не встанет и не заговорит перед сходкой, объявив, кто он такой. Гэт, похоже, так и намерен поступить, но вряд ли это у него получится, не правда ли? – Она вздохнула. – А вы знаете, его дед был пиратом! Отец Рэпа – Гросснак.

– Да, но Гэт, надеюсь, вовсе не собирается стать одним из них!

– Конечно нет! Ну что они могут ему сделать? Отправить работать на поля? Я больше всего боюсь, что он попадет в лапы этого Драккора, даже не понимая всей опасности.

Так вот чья это была галера!

– Драккора? – переспросил Шанди. – Но ведь даже он не причинит вреда ребенку.

Инос с горечью улыбнулась:

– Нордлендский тан – и угрызения совести? Вы, наверное, забыли его отца, Келькора.

– Но какая же вышла у вас ссора?

– Келькор не признавал мое право наследовать от отца титул тана Краснегара. И Драккор не признает. Так кто же сейчас законный тан Краснегара?

– Гэт?

– Гэт, – кивнула Инос печально, – внук Холиндарна. И Драккор пошлет ему вызов на состязание за этот титул. Или просто убьет его по праву кровной мести – ведь отец Гэта убил его отца. И я не уверена, что Гэт это знает.

Горсточка счастливцев:

…Отныне до скончания веков;

С ним сохранится память и о нас.

О нас, о горсточке счастливцев, братьев.

В. Шекспир. Генрих IV

Глава 8 Позднее вспомнишь…

1

Тхайла и наставник Тиил шли по Тропе. Тиил, средних лет мужчина, большой любитель поговорить, отличался странным пристрастием к синему цвету. Он одевался исключительно в синее – небесно-голубые одежды для отдыха, скромный ультрамарин для работы и темно-синий или индиго по торжественным случаям. Это забавное чудачество никому не мешало. Терпеливый и спокойный, он пользовался уважением, с ним было гораздо приятнее иметь дело, чем с его мутноглазой предшественницей госпожой Мирн. Тхайла так и не узнала, что случилось с Мирн, – та неожиданно исчезла, и о ней никогда не вспоминали. Да похоже, ее отсутствие никого не огорчало, уж тем более воспитанников.

– Это место называется Центральные холмы, – заметил Тиил, который не мог упустить случая прочитать лекцию. – Мы находимся почти в самом центре Тхама. Холмы легко по ошибке принять за предгорья пограничных горных хребтов, но заметь, что настоящих гор не видно.

– Приятное место, – почтительно ответила Тхайла, благоразумно не спрашивая, как можно увидеть то, чего вообще никогда не видно. Она очень устала от уроков и занятий и радовалась возможности прогуляться по лесу. Правда, ей бы больше подошел спутник помоложе и не такой болтливый, а еще лучше оказаться здесь одной. Для этой экскурсии должны быть какие-то причины, но Тиил ей пока ничего не говорил, а она не спрашивала.

Он рассуждал о величественном вязе и серебристой березе, о монументальном дубе и каштане.

– Посмотри на этот медный бук. Великолепен! Как жаль, что рододендроны уже отцвели.

День выдался удушливо жаркий, даже на Центральных холмах не чувствовалось ни малейшего дуновения ветра.

Тхайла все еще оставалась воспитанницей – учеба, видимо, продлится еще несколько лет, – но это была уже не та наивная крестьянская девочка, которая прошла через Теснину. Второе Слово Силы дало ей возможность овладеть всеми земными знаниями. Она научилась читать, писать, считать. Дни напролет она, ее соученики и стажеры внимали учителям, которые вкладывали в их головы историю и географию, социологию и политику, языки внешнего мира, генеалогию и искусство магии. Тхайла читала до рези в глазах и слушала до головокружения. Она разговаривала с волшебниками. До нее доходили слухи об ужасных событиях, потрясавших внешний мир. Она знала, что в эти дни исполняются пророчества. В Колледже царила такая нервозная атмосфера, какой не было несколько столетий.

Второе Слово укрепило ее Дар и, что очень редко случалось, наделило магическими способностями. Это пугало Тхайлу, так как теперь она знала, что в один прекрасный день ей предстоит стать могущественной волшебницей. Наступают ужасные времена, и, может быть, ей предначертано сыграть в них существенную роль, а она совсем к этому не стремилась. Девушка подозревала, что у нее вообще нет стремлений, кроме одного – исполнить свой долг, о котором она узнала в ту ужасную ночь в Теснине.

– Ага! – воскликнул Тиил. – Видишь вон то озеро?

Тхайла вгляделась в просвет среди листвы и подтвердила, что различает крошечную голубую полоску, блестевшую между холмами.

Тиил нетерпеливо кивнул:

– Раз ты увидела, я могу тебя покинуть. Там нет других коттеджей, кроме Дома Бейза, так что ты не заблудишься. Он ждет тебя. Когда вы закончите, зайди ко мне в библиотеку.

Он поморгал, ожидая ее вопроса.

– Что закончим?

Тиил ослепительно улыбнулся:

– Ты узнаешь следующее Слово.

Испепеляющая дневная жара, казалось, сменилась холодом. На миг Тхайла усомнилась: не шутка ли это? Быть может, ее проверяют каким-то странным образом? Она – и вдруг маг? Какое-то безумие!

– Но, аналитик! Я в Колледже всего несколько месяцев.

– Мы это прекрасно знаем.

– Но ведь нужны годы…

– Это великая честь для тебя, воспитанница. Впрочем, сделавшись магом, ты вряд ли останешься воспитанницей, как ты думаешь? Я прослежу, чтобы тебя перевели в ранг стажера или даже летописца. Ах нет, не думаю, чтобы тебе когда-нибудь поручили должность летописца. Как все сложно!

Теперь Тхайла испугалась. Будущее надвигалось зловеще, как тень на тропинку. Она не хотела больше никаких магических способностей, никакого самопознания, которое давали ей эти способности.

– Но мне же еще нужно много лет учиться, пока я смогу овладеть возможностями мага?

–Ну, ну! Это не так, дорогая, тебе следовало бы знать, ведь во внешнем мире люди становятся магами и волшебниками вообще без какой-либо учебы. Мы даем тебе знания о Тхаме и Колледже, но не можем научить тебя пользоваться магией. Эта премудрость заключается в самих Словах Силы. – Он заметил, что девушка собирается возразить. – Это приказ, Тхайла!

Еще больший страх развеял ее слабую попытку сопротивляться, словно дым по ветру.

– Хранит-тельница? – дрогнувшим голосом спросила она. – Но почему?

– Понятия не имею, – ворчливо ответил Тиил. – Я уже сказал: даже то, что Благословенная знает о твоем существовании, – огромная честь, но она интересуется твоими успехами и распорядилась ускорить твое обучение, значит, на то есть причины. Ну а теперь поторапливайся в Дом Бейза и, смотри, будь терпеливой. Он очень стар. Зови его архонтом.

– Разве он…

– Был когда-то. Он может наскучить тебе бесконечными рассказами, но не забывай, что он всю жизнь посвятил служению Колледжу и достоин за это уважения. Его жену зовут Прин, ей самой-то, наверное, под сотню лет.

– Это ужасно много для…

Тиил кивнул с едва заметным упреком:

– Для простого человека? Да, конечно, Прин – не из волшебников, и все же Бейз сохраняет ее так же, как самого себя. Ты ставишь это ему в вину?

Тхайла почувствовала, как вспыхнули ее щеки:

– Конечно нет.

– Когда он умрет, умрет и она. И помни: то, что ты сегодня возьмешь от Бейза, для него вдвойне ценно.

– Но…

– Нет, я не думаю, что ты убьешь его. Просто имей это в виду, если покажется, будто он слишком долго или неохотно переходит к делу. В конце концов, я уверен, он назовет Слово. Бейз всегда был послушен Колледжу и выполнит и свой последний долг. Слово Упан. Он знает, но все равно, напомни ему на всякий случай.

Тиил повернулся на каблуках и пошел прочь по магической Тропе. Через несколько секунд его синее одеяние в последний раз мелькнуло из-за кустарника, и он скрылся за поворотом. Тхайла неохотно продолжила свой путь к маленькому озеру.

Вскоре она вышла из-под деревьев к небольшой поляне на берегу. Старый заросший мхом коттедж под ивами походил на огромного лесного зверя, который выполз погреться на солнышке. Размерами и формой он напоминал Дом Гаиба, где она родилась, разве что стены были сложены из более толстых и крепких бревен. На скамейке у крыльца сидел человек. Возможно, ее отец сидит сейчас точно так же и размышляет, как живется его исчезнувшей дочери. Хозяйки Прин не было видно ни в доме, ни снаружи.

Бейз, худощавый, с обветренным лицом, вовсе не показался ей таким уж старым. Он сидел прямо, зажав в костлявых руках толстый крепкий посох, воткнутый в землю между его ног, и устремив неподвижный взгляд на озеро. Волосы редкими серебряными прядями покрывали загорелый череп, спадали на очень длинные и сильно заостренные уши. Старик был в рубахе и брюках из тяжелого коричневого материала и босиком.

Тхайла приблизилась, ожидая формального приветствия, но он удивил ее прежде, чем она оказалась в пределах слышимости.

«Подойди и сядь рядом со мной. Ты моложе, чем я ожидал», – прозвучало у нее в мозгу.

Она ускорила шаги, задыхаясь от волнения и жары.

«Архонт Бейз?»

«А кто же еще? – Он даже не повернул головы, лишь улыбался, глядя на озеро. – А ты – воспитанница Тхайла, тебя послали сюда, чтобы ты стала магом. Такая юная! Да, беспокойные наступили времена».

Дрожа от волнения, Тхайла пересекла тенистую, поросшую темно-зеленой травой лужайку перед коттеджем и присела на краешек скамьи. Бейз и теперь не повернулся к ней. Конечно, ему не было необходимости смотреть на нее, и, как все очень старые люди, он, наверное, научился обходиться без лишних движений, но все же его неподвижность озадачила ее.

– Ты напугана? – Его скрипучий голос прозвучал напряженно.

– Э-э… немного, архонт.

– Не бойся. Я совершенно безобиден.

– Да, конечно. Я хотела сказать, что нисколько в этом не сомневаюсь, архонт.

Он помолчал какое-то время. В ветвях клена пронзительно вскрикнула сойка.

– А возможно, стоило бы усомниться. В свое время я погубил множество людей, в том числе женщин и детей.

Тхайла не могла понять, что значат его слова. Ей захотелось очутиться где-нибудь в другом месте. Из кустов выскочила белка и замерла, беспокойно глядя на сидевшую на скамейке пару.

– Большинство Хранителей сами исполняют свои приговоры, – проговорил старик, обращаясь к озеру. – В конце концов, какую лишнюю боль может причинить Хранителю чувство вины? А вот Пуил испытывал отвращение к насилию и самую неприятную работу поручал архонтам. Однажды он велел мне уничтожить деревню. – Старик на мгновение замер, затем вздохнул, но при этом его грудь едва дрогнула. – Морской народ тритоны, жившие на берегу моря. Абсолютно безвредные.

– Целую деревню?! – с ужасом переспросила Тхайла.

– Даже грудных младенцев. Я появился ночью, они ничего не подозревали. К утру там осталась одна трава. Знаешь, что самое ужасное в должности архонта, воспитанница?

Никто никогда не говорил Тхайле ничего подобного, и она терялась в догадках, можно ли всему этому верить. И все же ей пришел в голову ответ на вопрос старца:

– Опасение, что станешь следующим Хранителем?

Бейз не ответил, лишь едва заметно кивнул. Белка решила, что может безнаказанно сделать еще несколько прыжков.

Тхайла подскочила при звуках неожиданно раздавшейся песни. Она оглянулась и увидела клетку, висевшую под самой крышей. Желтая птичка выводила трели чарующей мелодии. Тхайла никогда не слышала ничего прекраснее. Она взглянула на старика. Тот улыбался озеру, но при этом, конечно, слушал птичью песню и наслаждался изумлением девушки.

– Это Солнечный Лучик, – нежно сказал архонт. – Он наш старый друг и всегда скрашивал одиночество моей супруги, когда мне приходилось уезжать.

Тхайла кивнула.

– Ты думаешь, что нехорошо держать птицу в клетке, воспитанница?

Девушка покачала было головой, но вспомнила, что никто не может обмануть волшебника.

– Мне это кажется не совсем справедливым.

– Но Солнечный Лучик прожил в десять раз дольше, чем кто-либо из его братьев или сестер. Разве он не должен быть за это благодарен?

Тхайла так не считала. Но возможно, птицы придерживаются иного мнения.

Волшебник вздохнул:

– А я думаю, птаха счастлива. Если хочешь, можешь открыть клетку и выпустить ее. Но знаешь ли ты, что случится тогда?

– Нет, сэр, э-э… то есть архонт.

– Она испугается. Всю жизнь эта маленькая безопасная клетка была ее миром. Без нее она сделает то, что делают все птицы, когда напуганы, – полетит и будет лететь и лететь. Все выше и выше, все дальше и дальше. И никогда не осмелится опуститься на землю. В конце концов обессилев, она упадет на землю. Если, конечно, прежде ее не схватит ястреб.

– Понимаю. Я не открою клетку.

Он удовлетворенно кивнул:

– Итак, Упан?

– Да, архонт.

В Колледже Слова Силы называли по двум их первым слогам.

– Очень могущественное Слово. – Он на миг задумался. – Многих оно сделало архонтами. Может быть, это Слово служило даже самой Кииф. – Едва заметная улыбка тронула его губы. – Но на столь древние летописи трудно полагаться, и эту честь приписывают многим. Каждому хотелось бы думать, что ему дали одно из самых священных и сокровенных Слов. Я получил Упан от старой Джиим восемьдесят три… нет, восемьдесят пять лет назад. Что случилось в Квейром?

– С кем? С Квейром, архонт? Я не знаю…

– Два дня назад я почувствовал, что моя сила возросла. А теперь тебя прислали ко мне узнать Упан. Значит, умер именно Квейр.

Очень медленно старик повернул голову и посмотрел на нее золотистыми глазами, ясными, как у ребенка.

– Как это случилось?

Тхайла вздрогнула:

– Я не знаю, сэр. Мне никто не рассказывал про Квейра.

– Он сидел там, где сейчас сидишь ты, о, наверное, лет сорок назад. Крепкий молодой человек, дерзковатый для безусого юнца, у которого молоко на губах не обсохло. Я дал ему Упан. Произнести это Слово тяжелее, чем другие Слова, которые я когда-либо сообщал. Оно, видишь ли, очень сильное.

– Да, архонт.

– Квейр повзрослел, и с годами из него вышел толк. Мы не раз прочили ему будущее архонта. Среди его талантов были весьма необычные… О, прости мою неучтивость! Я совсем забыл, как принимают гостей. Теперь у меня так мало друзей! Прохладительные напитки? Может быть, лимонад?

Не успела Тхайла поблагодарить старца, как рядом с ней на скамейке появился бокал. Очень своевременно – от жары во рту у нее пересохло. День стоял влажный и теплый, и все же, как она заметила, вокруг не было надоедливых насекомых.

– Квейр не был слишком стар для волшебника, – продолжал Бейз, не сводя с нее неподвижного, как у совы, взгляда. – Так отчего же он умер? Что убивает волшебника?

Тхайла поперхнулась лимонадом:

– Извините, я не знаю. При мне о нем вообще никто не упоминал, тем более о том, как он умер.

– Квейр был наблюдателем.

Воспитанники, стажеры, учетчики, архивариусы, аналитики, архонты, Хранитель…

– Так ты еще не знаешь о наблюдателях?

– Нет, сэр… Простите, архонт.

– Существует восемь архонтов, – произнес скрипучий старческий голос. – Хотя сейчас их только семь, так как Шииф никем не заменили. Хотел бы я знать почему. Наблюдателей же может быть много, а может и вообще не быть – это как пожелает Хранитель. Я не имею представления, сколько сейчас наблюдателей. – Последние слова прозвучали раздраженно.

Тхайла что-то невнятно пробормотала. Ей не хотелось знать о наблюдателях. Она и так узнавала много такого, о чем знать не хотела, и если наблюдатели были тайной, доступной тем, кто рангом выше ее, то пусть эта тайна и останется тайной.

Очень медленно Бейз вновь повернулся к озеру.

– Наблюдатели путешествуют по свету. Они замаскированы и старательно изучают то, что им приказывает Хранитель. Эти люди как бы продолжение Хранителя, его глаза и уши.

Два дня назад наставник Тиил специально подчеркнул, что ни один пикс, кроме Хранителя, никогда не покидал Тхама. Хранитель наблюдает за внешним миром и, если сочтет необходимым, может лично отправиться туда. Хранитель волен поступать так, как он или она пожелает, не советуясь ни с кем, даже с архонтами, которые должны оставаться в Тхаме. Тиил говорил ей об этом не один раз. Или он лгал, или Тхайла познала столь сокровенную тайну архонтов, что простому аналитику не полагается ее знать.

– Беспокойные времена, – вздохнул Бейз.

– Да, архонт.

– Конечно, на наблюдателей наложено заклятье смерти. Если их разоблачат или чьи-то посторонние силы попытаются на них воздействовать – они погибают.

Тхайла вздрогнула и со стуком поставила бокал на скамью. Бейз поднял руку и потер глаза:

– Теперь Квейр умер, и я должен передать Слово тебе, чтобы оно не ушло со мной.

Тхайла кивнула.

– Я делаю тебя несчастной, дитя, – прошептал Бейз, глядя на озеро. – Что значит для молодых старческая болтовня? Я был архонтом шестьдесят лет, а ты – ты станешь им на такое короткое время! Подойди ближе, я разделю с тобой Упан и отпущу тебя.

2

Тхайла мчалась по Тропе, убегая от воспоминаний о прошлом, о страданиях старика. Слово Силы отдавалось в голове раскатами грома, барабанным боем, грохотом водопада. Оно осветило мир вокруг нее подобно вспышке молнии на ночном небе, но пока она шла по Тропе, сила, заключавшаяся в нем, уменьшилась, сжалась. Остались только воспоминания и ужас. Однако едва она покинет Тропу, его мощь возродится вновь. О, хотя бы кто-нибудь помог ей, защитил.

Тропа извивалась у нее под ногами, и, торопливо шагая, Тхайла неожиданно для себя оказалась перед входом в Библиотечный комплекс. Она стояла в пышных зарослях травы на вершине утеса, смотрела на белые гребешки пены у скал далеко внизу, слышала крики чаек. Казалось, она различала даже брызги – облачка из мириад алмазов, сверкавших на солнце. Древние руины высились вокруг нее, таинственные и мрачные. Мир распахнулся перед ней. Она чувствовала насекомых, ползающих среди корней, и упрямых мидий, захлопывающих раковины, когда прибой выбрасывал их на берег. Синяя чаша неба ожила, и она понимала, о чем кричат птицы.

Там, где оканчивалась Тропа, в высокой траве стояла каменная скамья. Когда Тхайла подошла ближе, со скамьи поднялись двое. Она узнала наставника Тиила, по-отечески заботливого и суетливого. На нем были голубые рубашка и брюки, пиджак он перебросил через плечо, поскольку день выдался жаркий. Рядом с ним стояла аналитик Шол, высокая, преисполненная достоинства женщина в золотистой, расшитой узорами юбке. Они приветливо улыбались.

Но обладая новым волшебным Даром, Тхайла теперь видела их такими, какими они были на самом деле. Тиил оказался ужасно толстым и волосатым, отеческой заботы в нем было не больше, чем у летучей мыши. Шол выглядела намного старше, чем старалась казаться. Высохшая, как мумия, она походила на старую хижину, которую слегка подлатали, заменив прогнившие бревна. Улыбка Тиила не могла скрыть откровенной омерзительной похоти, растянутый в улыбке рот Шол скорее напоминал полную мелких зубов оскаленную пасть хищной рыбы. Ужасные внешне и столь же уродливые душой, старые волшебники одновременно попытались вломиться в сознание Тхайлы. Она увидела образы жадных, покрытых слизью щупалец и в ужасе отбросила их. Тиил и Шол отшатнулись, обменявшись изумленными взглядами.

– Архонт Бейз передал тебе Слово? – спросил Тиил, притворно улыбаясь. Седые волосы на его дряблой груди стали матовыми от пота. Похоть исчезла, ее заменил страх. Тхайла чувствовала, как он покрывается страхом, словно хлеб плесенью, и знала, что это безумие. Слово свело ее с ума.

– У тебя удивительный Дар, дитя мое, – сказала Шол, ее мелкие зубы блеснули, вызывая отвратительные воспоминания. – Мы должны определить, какой силой ты теперь обладаешь, нас спросят об этом.

Шол стояла за прозрачной стеной, ее образ расплывался и дрожал, как отражение в неспокойной воде. Нарочно ли она делала это? Пряталась? Что-то скрывала? Однажды Тхайла видела эту улыбку – там, в далекой, навсегда забытой прошлой жизни…

Когтистая лапа протянулась к ее лицу. Тхайла резким ударом ее оттолкнула. Шол громко вскрикнула.

– Осторожно! – воскликнул Тиил. – Ты можешь поранить ее!

– Поранить?! – закричала Тхайла. – Что вы хотите со мной сделать?

Она резко повернулась, чтобы броситься бежать, но ее удержали. Тихая музыка, мягкие подушки – оба волшебника были рядом, вкрадчиво утешали и подбадривали, приглушая шелест травы, пение птиц и шум далеких лесов.

– Это естественная реакция, – пробормотал Тиил. – Через час-другой тебе будет лучше.

– Ты стала магом, – сказала женщина. – К этому надо привыкнуть. Войди сюда, не надо сидеть на солнце.

Щупальца обвились вокруг Тхайлы и превратились в чешуйчатые конечности, похожие на лапы какого-то гигантского насекомого или, быть может, молодого дракона, а затем – в густые пучки колючек. Неужели Слово Силы принесло ей безумие? Тхайла пыталась стряхнуть магический обман, она хотела видеть своих собеседников в привычном ей облике. Вспышка волшебства ослепила Тхайлу. И в тот же миг все трое оказались на ступенях Скриптория. Его темная громада вырисовывалась на фоне неба, древние толстые каменные стены сулили прохладу и блаженную возможность укрыться от суеты и шума окружающего мира. Пока ее вели к дверям, она разглядела крошечные трещины на поверхности дерева, ржавчину на дверных петлях, тонкую серебряную паутину. Она почувствовала следы миллионов ног, ступавших по гранитным ступеням, ощутила тяжесть веков.

Потом Тхайла оказалась внутри. Здесь царили покой и прохладный полумрак. Она позволила своим спутникам подвести ее к скамье и с благодарностью опустилась на нее. Холод, который хранили стены, заставил ее вздрогнуть. В Скриптории было всего несколько стажеров – они корпели над бумагами на верхнем этаже. В руки Тхайле сунули бокал, она выпила, стуча зубами о его край.

Она сидела, сжавшись в комочек и уставившись на каменные плиты, и чувствовала себя несчастной, но в то же время знала, что оба волшебника где-то рядом. Постепенно в тишине Тхайла стала различать низкий гул моря, мягкий рокот, похожий на далекий шум прибоя или на шелест ветра в лесу. Нет, пожалуй, на шепот тихих голосов. Он становился все громче.

«Старый осел назвал ей два Слова!» – гневно сказал Тиил, но не вслух, а мысленно, и предназначались его слова только для Шол.

«Нет, я думаю, только одно».

«Маг такой силы? Невозможно!»

Невнятные голоса становились все более настойчивыми, вот их уже неисчислимое множество… И все они хотели говорить с ней, с Тхайлой.

Она с беспокойством посмотрела вверх и вдруг поняла, что слышит сами книги, миллионы книг, которые заполняли многочисленные галереи Скриптория. Здесь хранились все самые древние и священные книги, какие только были в Колледже, и Тхайла слышала их голоса. Тиил и Шол стояли над ней, их человеческие фигуры заслонили пульсирующие фантомы ужаса и ревности. Что их так напугало?

В приглушенном бормотании книг она стала выделять один голос… Единственный голос, который называл ее имя…

– Тебе лучше, дорогая? – спросила Шол.

Ее окружало зеленое пламя ненависти и страха.

– Да, немного лучше, спасибо, – слабо проговорила Тхайла.

Где и когда раньше она видела эту женщину? До того, как оказалась в Колледже. Гнев шевельнулся в глубине души, пробуждая воспоминания.

К ней возвратилось магическое Зрение. За последние несколько недель она почти забыла об этом своем таланте, так как он распространялся только на таких же, как она, воспитанников и стажеров. Научилась подавлять его из уважения к внутреннему миру окружающих.

Теперь Тхайла умела видеть чувства своих спутников так же легко, как и чувства обычных людей. Она не могла не обращать на них внимания, так как от них ощутимо веяло опасностью. Сами эмоции были не менее отвратительны, чем их владельцы: подозрительность, зависть, обида и неистовое желание подавить и использовать чужую волю.

– Видишь это кресло? – спросила Шол. – Ты можешь поднять его? Я имею в виду, отсюда?

Тхайла с удивлением посмотрела туда, куда указывала женщина, и на некотором расстоянии в простенке увидела массивное кресло из резного дуба. Старое и пыльное, оно стояло здесь с незапамятных времен.

– С помощью магии, ты хочешь сказать?

– Конечно. Попробуй.

Тхайла сосредоточилась. Через мгновение кресло качнулось, а затем стало подниматься.

– Отлично, – сказала Шол, но в ее веселом тоне послышалось злобное испуганное шипение. – Продолжай поднимать.

Кресло стало тяжелое – волшебница толкала его вниз, а Тхайла сопротивлялась, стараясь поднять его выше. Магическое пространство запульсировало волшебной Силой. Отражение Шол раскалилось от непомерного усилия, а кресло все продолжало подниматься.

«Помоги мне!» – взвизгнула Шол.

Тиил присоединился к ней. Мощная пульсация, казалось, заполнила все здание. Гнев и страх наставников возрастали, вызывая у Тхайлы ответный гнев. Состязание в Силе было ей неприятно, и, возмущенная неравными шансами, она собрала всю свою волю.

С оглушительным треском кресло рассыпалось в пыль. Магическая сила сверкнула, подобно молнии, и рассеялась в пространстве. Тхайлу отбросило к стене, двое волшебников покачнулись. Боги милосердные! Двое студентов на верхнем этаже удивленно подняли головы.

«Невероятно!» – мысленно обратился Тиил к Шол, но та была слишком потрясена, чтобы ответить. Борьба обессилила ее.

В наступившей в магическом пространстве тишине вновь сделались слышны многочисленные голоса. Большинство из них пыталось привлечь к себе внимание Тхайлы, но тот единственный голос выделялся среди них, звал ее по имени. Она не могла разобрать слов. Голос говорил с незнакомым акцентом, на древнем наречии.

– Ну что ж, воспитанница, ты стала магом необычно великой силы, – сказал Тиил с теплотой, которая явно противоречила зависти, вьющейся вокруг него языками пламени. – Впрочем, ты теперь не воспитанница. Тебе больше не нужны учителя.

– Не нужны? – Тхайла в тревоге посмотрела на него. Новые возможности ее ошеломили. Ей хотелось, чтобы ее направляли, подбадривали и утешали – правда, вряд ли она теперь поверит хоть единому слову этих двоих извивающихся ископаемых.

– Смотри! – Тиил щелкнул пальцами, и в руках у него оказался толстый фолиант в кожаном переплете.

Книга не могла появиться извне, так как здание было защищено. Каким-то образом Тхайла проследила ее путь и нашла полку и то место между других книг, где она прежде стояла. Как ей это удалось?

С глупой ухмылкой Тиил сдул с переплета пыль. Затем, не раскрывая, протянул книгу Тхайле:

– Прочти ее!

Ей незачем было брать книгу в руки, ибо она и так знала, что это список всех мужчин и женщин, которые в течение последних семисот лет знали Слово Истин, – аналитики, архонты, даже пара Хранителей. Приводилось их жизнеописание и некоторые особенности могущества. Многие из них имели ярко выраженный Дар предвидеть несчастья, похоже, что это было характерно именно для этого Слова. Среди них был и архонт Фур, один из ее предков, выдающийся член ее семьи, в которой многие обладали Даром.

– Попробуй, – сказал Тиил.

– Не буду. Я и так вижу, о чем эта книга. Но где-то здесь есть другая…

Тхайла прислушалась, пытаясь выделить тот запомнившийся ей настойчивый голос из тысяч остальных. Она приглушила эти остальные, и тогда тот единственный зазвучал более отчетливо. Он доносился с верхней галереи, с самой высокой полки, затянутой паутиной. Она протянула руку, и книга тут же оказалась у нее, толстая, тяжелая и слегка теплая.

Тхайла чихнула от пыли, которой была покрыта книга, глаза защипало, но в этом темном зале глаза ей были не нужны.

– Вот эта, – сказала она. – До чего же странно написано. О, она полна предсказаний! Я не могу…

– Дай сюда! – взвизгнула Шол, и книга исчезла.

Тхайла в ярости вскочила на ноги:

– Как ты смеешь! Куда ты ее дела?

Где же книга? Должна быть где-то в здании. А! Там, внизу, в погребе. Она вновь протянула руку.

Шол попыталась ей помешать, но Тхайла ее оттолкнула, хотя обе при этом не двинулись с места.

– Стой! – закричала волшебница; вспышки ее паники освещали коридор. – Эта книга не для тебя, пока не для тебя! – Она поспешно соорудила защиту над пыльным столом, на котором лежала книга. В магическом пространстве раздался громовой удар, куда мощнее, чем произвело рассыпавшееся кресло. Конечно, волшебство, используемое для защиты, всегда очень заметно, но откуда Тхайла это знала? Книга замолчала. Тхайла подумала, сможет ли она сейчас сломать защиту. В конце концов, это вопрос силы, как она заметила…

– Тхайла! – предостерегающе произнесла Шол, пылая фиолетовым и золотым огнем. – Прошу тебя, не трогай эту книгу. Ее можно брать лишь с позволения Хранительницы.

– Думаю, нам пора уходить, – резко сказал Тиил. – Тебе лучше пойти домой, Тхайла, и немного отдохнуть. Для начала будь осторожна со своими новыми возможностями, хорошо?

Он был озабочен и спешил поскорее доложить обо всем архонтам, чтобы избавиться от ответственности.

Тхайла посмотрела на него, толстого, потного, покрытого белыми волосами, и вздрогнула.

– Да, я пойду домой, – пробормотала она.

Домой? Куда – домой? И вновь, несмотря на суматоху отмеченного важным событием дня, зашевелились старые воспоминания, но она не смогла их различить.

3

Попавшие в беду пиксы отгораживаются от всего мира, закрывшись в своем доме. Если беда велика, они сворачиваются клубочком на кровати. Замужним женщинам-пиксам в такие моменты, вероятно, требуется, чтобы муж находился рядом, но точно этого Тхайла не знала, так как у нее мужа не было, а потому довольствовалась тишиной и одиночеством. Через некоторое время она успокоилась. Можно было начинать использовать новые силы, которые дало ей Слово Упан.

К вечеру она почувствовала себя лучше и поняла, что проголодалась. Рано или поздно ей все равно придется встретиться с людьми, так почему бы не поискать какую-нибудь компанию – в конце концов, разве продвижение по волшебной лестнице не повод для праздника? Лежа на кровати и посасывая кончики волос, она перебирала в уме своих знакомых, пока к своему удивлению не обнаружила, что в данный момент женщины представляют для нее гораздо меньший интерес, чем мужчины. Слова утешения, произнесенные глубоким низким голосом, звучат убедительнее, мужская улыбка придает больше уверенности – может, это как-то связано с формой подбородка? Она посмеялась сама над собой и решила, что это, должно быть, постель навела ее на такие мысли. Тхайла кубарем скатилась с кровати, сладко потянулась и побежала в ванную.

Приведя себя в порядок, она вновь мысленно перебрала своих знакомых – на сей раз мужчин. Ее предварительный отбор выдержали трое воспитанников и двое стажеров. Большинство воспитанников были слишком молоды, а большинство стажеров – недостаточно молоды. Мист конечно же давно покинул Колледж. Из пятерых новичков, с которыми Тхайла начинала учебу, только она и Вум выдержали испытание Тесниной. Вум, конечно, был далек от идеала, но все же, надевая туфли, она уже знала, что порадует именно его совместно проведенным вечером. По правде говоря, едва начав выбирать, она уже знала, на чьей кандидатуре остановится. Тхайла весело сбежала по ступенькам и пошла через поляну, наслаждаясь теплым летним вечером. Небо на западе прочертили золотистые облака, длинные тени легли на траву. Она напрягла свое Зрение и обнаружила, что очень далеко на юге кто-то есть. Как странно, что в таком прекрасном месте живет так мало людей! Дом Гаиба был весьма уединенным, но Дом Тхайлы казался и вовсе отдельным миром.

Она уже собиралась ступить на Тропу, как вдруг ее внимание привлек какой-то звук. Тхайла замерла на месте. Звук повторился. Сурки? Сойки? Белки? Нет, пожалуй, это был детский смех. Она попыталась разглядеть кого-нибудь – и никого не обнаружила. Внимательно осмотрела дальновидением лес, но и там не заметила никаких признаков человеческой жизни, хотя ее ранг был теперь значительно выше, чем прежде.

Призрачный смех умолк. Возможно, она просто еще не освоилась с новыми магическими способностями, и здравый смысл вернется к ней через день-другой. Мысленно нарисовав Дом Вума, Тхайла двинулась по Тропе.

Ей пришлось одолеть всего два или три поворота, так как пейзаж изменился незначительно. Стало больше хвойных деревьев и меньше лиственных. Температура немного упала. Сначала в пределах дальновидения, а затем и доступная обычному взгляду, появилась симпатичная усадьба на каменистой поляне рядом с хрустальным ручьем. Вума не было дома, но она слышала его и без помощи магии. Это не составляло труда – в нескольких шагах вверх по склону он рубил лес.

Что за нелепое занятие! Типично мужское! Все обитатели Колледжа имели огромное преимущество – их освободили от нудного и тяжелого труда. Пусть остальной мир тратит все свое время на то, чтобы копать, пахать, полоть, жать, скоблить полы и колоть дрова! Благодаря волшебству эти скучные занятия становились ненужными, можно было жить свободной, не обременяя себя заботами. Когда-то давно Джайн объяснил ей это, и она ему не поверила. Да, кстати, Джайна что-то давно не видно поблизости.

Она подошла к Вуму сзади, из-за деревьев. Обнаженный по пояс, он яростно стучал топором по стволу дерева. Мощные размеренные удары, солнечные блики на плечах и спине… Снова воспоминания. Нет, не отец. Тот никогда не снимал рубаху во время работы. Тогда кто? Кто когда-то давно вот так же рубил дрова, а она смотрела? Может быть, Уайд, муж ее сестры? Нет, ее зять был настолько ленив, что отправлял свою жену за хворостом. И все же Тхайла видела раньше, как кто-то рубит дрова. И кажется, в следующий момент он отшвыривал топор, а она бросалась в его объятия. Какое странное видение!

Вум заметил ее приближение, так как мог расслышать, как моргают воробьи, и обернулся. Когда Тхайла впервые увидела его, он был ничтожеством, червяком в человеческом обличье. Теснина полностью изменила его. Оттуда он вышел серьезным, солидным юношей. Он был на полгода моложе ее – слишком молод для того, чтобы у кого-то из них двоих возникли серьезные намерения, но достаточно зрел, чтобы оба знали, что это вполне возможно.

Он отер пот со лба и провел пятерней по влажным волосам:

– Я Вум, и я приветствую тебя в Доме Вума.

Тхайла не знала, кто еще в Колледже придерживался подобных форм вежливости, принятых среди обычных людей, не знала, кто еще улыбался бы так редко и при этом не казался угрюмым.

– Я Тхайла из Дома Тхайлы. А как ты собираешься тащить эти бревна домой?

– Я и не собираюсь этого делать. – Вум снял с ветки свою рубаху – перекинул ее через плечо, на другое плечо положил топор. – Можешь взять их себе.

Они медленно пошли к коттеджу.

– Мне кажется, ты глупо тратишь силы.

Он посмотрел на нее глазами цвета темного янтаря:

– Я делаю это, потому что мне нравится. Зачем ты пришла?

– Подумала, что мы могли бы вместе поужинать.

– Ты будешь готовить?

– Да.

– Почему?

Тхайла рассмеялась:

– Потому что мне это нравится. Ты выиграл.

Он ничего не ответил. Выиграть или проиграть – это не имело для Вума значения. Он очень серьезно воспринимал Колледж и трудился в поте лица. Главным делом его жизни стало исполнение долга по отношению к Хранительнице и Колледжу. С тех пор как он прошел Теснину, ничего иного для него не существовало.

Вум был ничем не примечателен с виду и вряд ли разительно изменится в дальнейшем, если вообще изменится. Он среднего роста и обычной комплекции, не красавец, но и уродом не назовешь. Вум просто… обычный. И способности у него средние, ему никогда не стать архонтом.

Тхайла вздрогнула – едва они показались из-за деревьев, что-то промелькнуло на краю поляны.

Коза? Нет, ничего там не было. Девушка остановилась и пристально огляделась, затем осторожно исследовала пространство с помощью магии.

– В чем дело? – спросил Вум.

– Мне показалось, я видела…

И тут она поняла, в чем дело. На этой поляне был еще один Дом, еще один коттедж поблизости от коттеджа Вума. Два эти коттеджа казались несколько смещенными друг относительно друга, словно находились по разные стороны стекла. Это неожиданное открытие Тхайлы многое объяснило, например, почему раньше никто не поселился в таких замечательных местах и почему ни один из обитателей внешнего мира даже случайно не забрел сюда. Рядом с ее Домом, должно быть, тоже есть еще один чей-то Дом. Наверное, так устроен Колледж – он вроде бы занимает весь Тхам, и все же это не совсем Тхам. И Ворота, очевидно, просто обман, всего-навсего место, где встречали вновь прибывших. Учетчикам никакие Ворота не нужны, они просто…

– Извини, – пробормотала Тхайла и перешагнула призрачную границу.

Она оказалась на той, другой поляне. Там и в самом деле паслась коза и стоял коттедж. Дом Вума, конечно, пропал. В ручье полоскал миску маленький мальчик. Он испуганно посмотрел на нее и не успел открыть рот, как она шагнула обратно.

Вум вытаращил от удивления глаза, но ничего не сказал.

– Странный денек выдался у меня сегодня, – беззаботно улыбнулась Тхайла и направилась к дверям его коттеджа.

В комнате стояли два кресла, сделанные им собственноручно. По сравнению с мебелью, которой пользовались в Колледже, они выглядели тяжелыми и громоздкими, но были на удивление удобными. В свое время она сшила к ним пару подушек. Тхайла уселась с видимым удовольствием.

– Я приберусь, – сказал Вум.

– Садись и давай сначала поговорим. Хочешь пить? Апельсиновый сок? – На столе появились кувшин и два бокала.

Вум задумчиво посмотрел на нее, затем натянул рубашку и сел. Интересно, о чем он думает…

Отчаяние!

Тхайла судорожно вздохнула. Она невольно подглядела его чувства! Оказывается, бесстрастное выражение его лица скрывало безграничную тоску. Девушка наблюдала, как он наполняет бокалы и передает ей один из них.

– Вум! Что с тобой?

– Все в порядке. Очень хороший сок.

Он выдержал ее взгляд, но теперь она видела, какой хрупкой была его защитная оболочка, как тяжело у него на сердце. Глубокая безнадежность…

Она сшила подушки для его кресел, и Вум принял ее подарок, зная, что он вовсе не означает… Как она могла оказаться настолько жестокой, настолько слепой?

– О, Вум! Я не догадывалась. Мне жаль. Мне ужасно жаль!

– Ты теперь волшебница?

– Только маг. Сегодня мне дали третье Слово Силы.

Он кивнул:

– Ты не такая, как все, особенная. Знаешь, как тебя называют за глаза?

– Да я и не хочу знать. У тебя давно это чувство?

– Какое «это»?

– Чувство ко мне.

Он пожал плечами:

– С тех пор как впервые взглянул на тебя. Мист, конечно, знал. Но ведь этого не может быть, да? Правила не позволяют.

Он сделал большой глоток сока. Чудак! Как будто правила регламентируют все на свете.

– А ты очень скрытный. Сначала мне показалось, что ты меня ненавидишь.

– Наверно, так и было. Я ненавидел всех. Возможно, тебя сильнее других. Но в Теснине я узнал, что есть вещи, куда больше заслуживающие ненависти.

Тхайла смотрела на свои руки, но благодаря новым способностям все еще видела его бесстрастное лицо и отчаянное желание, скрытое за маской равнодушия, страстное стремление быть желанным. Может быть, в этом и состояла его трагедия? Может быть, именно поэтому он так беззаветно служил Хранительнице? Из желания быть желанным?

– И как же меня называют за глаза?

– Маленькая Хранительница.

И это тоже. Желание быть желанным.

– Жаль, что я не знала о твоих чувствах раньше, – сказала она. – Быть может, сумела бы помочь. Теперь слишком поздно.

– Как помочь? – спросил он. – Это правило никогда не нарушается.

Маги не краснеют!

– Да нет, это я так…

– Ты имеешь в виду постель? Но я хочу вовсе не этого.

Да он и в самом деле верит в то, что говорит. Бедный Вум! Мист отождествлял любовь и секс. А Вум считал, что это вовсе не связанные между собой чувства. И оба ошибались. Она была уверена в этом, хотя и не понимала, откуда ей это известно.

– А что изменилось теперь? – резко спросил Вум. – А-а-а, пять Слов? Мы вдвоем теперь знаем пять Слов, в этом все дело? Ты боишься, что мы будем нашептывать друг другу на ухо Слова Силы. – Его лицо блестело от пота сильнее, чем когда он рубил дрова. Бедняга Вум! – Мне казалось, что знать Слова Силы тяжело.

Тхайла никогда об этом не задумывалась. Теперь она смотрела на волшебство несколько по-другому. Она знала многие вещи, о которых ей никто не говорил.

– Да, тяжело. Четыре – это предел.

– Так говорил нам Тиил. Но почему четыре, а не пять?

– Слишком много силы? – предположила она неуверенно. Вдруг в ее голове застучали раскаленные молоты. – Это разорвет тебя. Отчасти дело в этом. Но не только. Есть еще любовь, Вум. Не просто секс, а любовь.

Любовь и волшебство – дьявольское сочетание! Или, быть может, благословенное сочетание? Или и то и другое? Мир вокруг нее качался, ее мутило, глаза, казалось, вот-вот закипят… Она выдохнула:

– Я не могу больше говорить!

Неясные мысли ускользнули – Тхайла не стала цепляться за них, – и пульсирующая головная боль утихла. Что же делать с беднягой Вумом? Обрывки забытого разговора мелькали в сознании, какие-то помехи, неясные воспоминания…

– Поговори с Тиилом, – вдруг сказала она. – Он может устроить, чтобы ты э-э… отправился за пределы Колледжа, познакомился там с девушками.

Обитатели Колледжа всегда вступали в брак с обычными людьми. Таков был закон.

Вум сурово посмотрел на нее:

– Я не хочу выходить за пределы Колледжа. Не хочу знакомиться с девушками. У меня хватает дел здесь, и я рад этому. Зря мы затеяли этот разговор. Ты собираешься кормить голодного мужчину или будешь только болтать?

В его устах это было верхом остроумия.

– Я сделаю что-нибудь, – раздраженно сказала Тхайла, глядя, как сумерки окутывают поляну. Воспоминания по-прежнему не давали ей покоя, смутные воспоминания о мужчине. Может быть, именно поэтому она проникла в мысли Вума или даже вообще пришла сюда? Не Мист. Не Вум. Кто? Она чувствовала, что новое Слово Силы пытается что-то сказать ей. Мужчина… Мужчина? Лииб?

До чего же странный день!

– Тхайла?

– М-м?

– Почему Кииф убила своего возлюбленного?

– Что? – Она строго посмотрела на Вума и встретила твердый испытующий взгляд его янтарных глаз.

– Тиил не скажет, а ведь это душа всей легенды. Может быть, он и сам не знает. Кииф уничтожила человека, которого любила. Почему?

Любовь и магия…

– Я не знаю.

И все же он прав. Первая Хранительница убила своего возлюбленного – в этом и состояла тайна, но никто никогда не объяснял, почему это произошло, почему так должно было произойти. Как странно, что Вум это заметил, а она нет. И даже больше того…

– Кто такая Хранительница, Тхайла? Что в ней особенного?

Холод и ужас…

– Этого я тоже не знаю.

Вновь нахлынула боль.

– А мне кажется, ты знаешь, – сказал Вум серьезно.

– Нет! Нет, я не знаю!

Она не хотела этого знать. Она и так слишком быстро все узнаёт. А Вум не узнает никогда.

Бедный Вум – взволнованный, в этой влажной от пота рубашке! Всего-навсего стажер, немногим больше, чем обычный смертный. В лучшем случае ему придется до конца дней своих оставаться заурядным волшебником.

За его спиной возник образ Хранительницы, прозрачный, безликий, он звал ее:

«Иди ко мне, Тхайла. Теперь тебе не надо объяснять дорогу».

«Нет, не надо».

Тхайла поднялась:

– Извини, Вум. Я не должна говорить о таких вещах. Мне надо идти.

Она вышла, не дожидаясь ответа. Он не окликнул ее, как окликнули бы большинство мужчин. Девушка подошла к Тропе, приказала доставить себя к Хранительнице и спустя мгновение исчезла из Дома Вума.

4

Тхайла не знала, где живет Хранительница, но теперь ей было необязательно хорошо знать какое-либо место, чтобы Тропа доставила ее туда. Теперь она умела ею управлять.

Всходила луна. Тхайла могла ориентироваться и в темноте, но серебристый свет, падающий косыми лучами через просветы в густых кронах деревьев, завораживал ее. Деревья стали громадными, влажными и жуткими. Лунный свет уже не мог пробиться через темные заросли, но Тропа не прерывалась, лишь превратилась в очень узкий, извилистый проход в густой листве. Тишину нарушал только стук водяных капель.

Тропа заканчивалась у скалы, настолько заросшей густым мхом, что не было видно камня. Джунгли вплотную подступили к большому зданию, имевшему магическую защиту. Тхайла сошла с белой гравийной дорожки и прошагала по влажной, раскисшей от воды земле к скрывающейся в нише двери. Дверь распахнулась перед ней, скрипнув проржавелыми бронзовыми петлями.

Внутри было светло и пусто. Лунный свет проникал через пустые оконные проемы с кое-где уцелевшими остатками каменных узоров и витражей – напоминание о былой роскоши. Украшенный резьбой потолок сохранился, хотя и благодаря волшебству, в целости, со всеми перекрытиями. Пол был вымощен простыми неровными плитами, но на протяжении всех этих прошедших в молчании столетий какая-то сила не позволяла пыли и опавшим листьям устлать его. Неподвижный воздух, казалось, сгустился.

Тхайла знала, что это за место. В дальнем углу чувствовалась магическая сила. Холодная, темная, она исходила из-под пола. Если это Часовня – а это непременно должна быть Часовня! – то там находится могила Кииф. Тхайла подавила желание подойти к ней, не ответив на призыв.

Она попыталась прийти к Хранительнице, а вместо этого попала в самое сердце Тхама, к месту упокоения его первой покровительницы Кииф. Но упокоилась ли Кииф? Вспомнив духа, сопровождавшего ее в Теснине, Тхайла засомневалась. Конечно, она могла и ошибаться в отношении этого духа, но думала, что ее догадка верна.

Она вгляделась в пустоту. В одном конце две двери вели в ризницу и к главному входу. Больше не было ничего – ни алтаря, ни святых весов, ни светильников. Боги оставили это место. Здесь не почитали Добро и Зло.

Тхайла не ошиблась. Это была проверка. Она вновь оглядела причудливый, неправильной формы ассиметричный зал, хотя обычным зрением видела только пятна лунного света на камнях. В двух углах были двери, в третьем – могила Кииф, четвертый угол пуст.

Она вспомнила второй коттедж, который совсем недавно видела возле Дома Вума. Там было два Дома, существующих независимо друг от друга в одном и том же месте. Вот и ответ. Часовня находилась в магическом Тхаме. А что же в этом месте в Тхаме земном?

И Тхайла переступила магическую черту.

Часовня как была, так и осталась, никуда не делась и могила Кииф, но теперь в пустом углу стояла кое-какая мебель – письменный стол, стул, высокий стеллаж с книгами, шкаф и кровать. Зачем кровать? Хранительница ведь никогда не спит. Возможно, иногда отдыхает. Сейчас она сидела за столом в ожидании.

Тхайла подошла к ней, пройдя половину Часовни.

Какое ужасное место! Здесь не было даже коврика.

Подойдя поближе, она увидела на столе толстую книгу и узнала ее. Рядом стояла тонкая серебряная ваза с одной-единственной лилией. Все это выглядело печально.

Как всегда, Хранительница была закутана в темное одеяние. Ее скрытая капюшоном голова покоилась на сложенных руках. Тхайла приблизилась и опустилась на колени, на грязный ледяной камень. Голова приподнялась, но лицо оставалось под магической защитой. Даже глаз не было видно.

Тхайла почувствовала странное спокойствие. Воспитанники прозвали ее Маленькой Хранительницей, так сказал Вум, а Вум никогда не шутит. Она знала, что это за книга, хотя сейчас ее голос был заглушен и тексты скрыты от нее. В этой книге значилось ее имя. Ей отводилась какая-то важная роль. Возможно, сейчас она узнает, какая именно.

– Твое могущество превосходит все ожидания, – прозвучал знакомый скрипучий голос. – Бейз клянется, что он открыл тебе только одно Слово.

– Так и есть, Благословенная.

– Ты, случайно, не узнала как-нибудь четвертое Слово? Никто тебе не шепнул?

– Нет!

– Не повышай на меня голос, дитя мое! Я пока еще могу требовать послушания. Тебе придется немного укротить свой норов, если не хочешь еще раз побывать в Теснине.

Тхайла вздрогнула.

– Вы унижаете себя угрозами, – сказала она, собрав все мужество, накакое была способна.

– Дерзкая девчонка! – проговорила Хранительница, но уже более мягко. – Тебе надо еще многому научиться, а времени мало. Времени чрезвычайно мало! Если бы ты пришла в Колледж тогда, когда должна была…

Воспоминания всколыхнулись в душе Тхайлы.

– Что?

– Не будем об этом. – Невидимые глаза изучали ее. Тхайла чувствовала: Хранительница читает ее мысли. – Итак, владея тремя Словами, ты начала постигать волшебство. Слухи о тебе разнеслись по всему Тхаму, как колокольный звон. Кое-что из сделанного тобою – это подлинное волшебство. И это только с тремя Словами! Такого не случалось со времен… С очень давних времен.

– Со времен Кииф?

– Со времен Трэйна. О, Тхайла, Тхайла, не будь ты такой упрямой и своевольной… Зло надвигается на нас. Наступили жестокие времена. А теперь заявил о себе узурпатор. Поднимаются драконы!

От последних слов у Тхайлы по спине побежали мурашки.

– Драконы? – прошептала она.

Вчера Тиил велел ей прочитать ужасную мрачную книгу о Драконьих войнах. Эта книга заставила ее вспомнить Теснину и мучительную смерть в пламени дракона. Из нее Тхайла многое узнала о драконах. Девушка поежилась. Странное шипение где-то наверху заставило ее подскочить, и только потом она сообразила, что это шум дождя, обрушившегося на крышу, и свист терзающего деревья ветра.

– Он поднимает драконов! – кричала Хранительница, и ее голос прерывался от ужаса. – Племена Гральб и Кильберран, тех немногих, что остались в Хаггане, и конечно же племя Верс – всех самых больших. Небо светится от этих червяков. Да снизойдет на нас милосердие Богов!

– Они направляются сюда?

– Нет, пока нет, но он замышляет дьявольское Зло – хочет устроить с их помощью ужасное побоище. Бессмысленное Зло, настолько чудовищное, что ты не в состоянии даже себе представить. Показать тебе? Закрой глаза!

– Нет, нет! Пожалуйста, не надо! Я верю!

Хранительница вздохнула:

– Надеюсь. И еще надеюсь, что правильно читаю пророчества, иначе вот-вот допущу ужасную ошибку.

– Ошибку, Благословенная? – Тхайла вздрогнула при мысли о том, что Хранитель – Хранитель! – может допустить ошибку.

– Да, ошибку. Интуиция предостерегает меня, и предзнаменования мрачны, но пророчества говорят, что я должна сделать то, что предписано. Думаю, мы узнаем все прежде, чем закончится эта ночь. Сейчас ты должна идти и отбыть Вахту Смерти.

– Нет! Я только что стала магом и едва справляюсь с силой, которую мне дали.

Хранительница вздохнула:

– Узнать одно Слово или два – все равно. Во внешнем мире волшебник, умирая, обычно передает сразу все свои Слова. И люди из простых смертных превращаются в волшебников за один миг. Удивительно ли, что многие сходят с ума?

Тхайла не хотела сходить с ума. Впрочем, от нее и не требовалось отвечать на этот вопрос.

– Твой Дар поможет тебе, – проговорил старческий голос. – Возвращайся на Тропу. Рейм встретит тебя.

– Рейм?

– Архонт. Он поддерживает жизнь старика, дожидаясь твоего прихода.

Тхайла неохотно поднялась, чувствуя слабость.

– И еще, дитя мое!

– Да, Благословенная.

– Будь внимательна, следи, чтобы он сказал тебе только одно Слово!

Пять Слов несут гибель.

Девушка попыталась что-то сказать и не успела – Часовня была пуста, Хранительница и мебель исчезли. Тхайла поспешила к выходу, не обращая внимания на жалобный призыв, исходящий от могилы Кииф.

5

Инос вышла из дверей таверны и остановилась, разглядывая главную улицу Крутого Откоса. Забавное местечко, чем-то напоминает Краснегар. Луна мирно освещала крыши домов, в окнах мелькали отблески свечей и огни очагов. Ночной воздух приятно освежал после жаркой, душной таверны.

В противоположном конце улицы нетвердой походкой шагали несколько легионеров – и больше никого. Она знала, что гномы предпочитают ночной образ жизни, и надеялась увидеть кого-нибудь из местных обитателей. В конце концов, это же страна гномов, хотя она и является частью Империи.

В таверне у нее за спиной несколько пьяных голосов хрипло затянули хором «Я любил малышку гнома». Пение становилось все громче, а слова звучали непристойно. Да, «Голова императора» – как утверждалось, постоялый двор для знати – оставлял желать лучшего во всех отношениях.

Весь день она провела в тряском, вонючем, чудовищно переполненном дилижансе, слушая бессмысленную болтовню безмозглых жен имперских офицеров и парируя их назойливые вопросы. Шанди и Распнекс ехали на крыше, и им, несомненно, приходилось еще хуже. Когда дорога шла в гору, всех пассажиров-мужчин просили идти пешком. Даже Империи оказалось не под силу проложить через Гувуш ровные прямые дороги и обеспечить на них безопасность, поэтому дилижанс сопровождала конная стража.

И после этого путешествия так называемые удобства «Головы императора» – четыре женщины в комнате и по тысяче блох на каждую. А еда такая, какую могли приготовить только гномы, – суфле из тухлого мяса, фрикасе из требухи. Пребывание в Двонише теперь казалось приятным отдыхом.

Инос решила прогуляться вверх по холму.

Дверь распахнулась, и какой-то человек едва не налетел на нее. Это был Шанди, вооруженный мечом.

– Инос! Далеко вы собрались? – сердито спросил он.

– Хотела подышать свежим воздухом, немного пройтись.

Он сердито фыркнул:

– Пройтись?! Здесь, в Крутом Откосе.

– Где же еще? Вы полагаете, это неосторожно?

– Счастье, если вам удастся дожить до того момента, как вас изнасилуют.

– О-о! – Инос одернула пальто и опасливо покосилась на пустую улицу. – Спасибо за предупреждение. А на первый взгляд это местечко кажется таким безобидным.

– Поверьте мне, оно далеко не безобидно! Гномы могут выскочить из любой темной аллеи как стая крыс. Даже легионеры здесь ходят группами, не заметили?

– Нет, не заметила. – Инос рассмеялась. – Хорошо, что вы сказали. Тогда постою здесь, подышу воздухом.

– Пожалуйста. – Он скрестил на груди руки и привалился к стене, явно собираясь охранять ее, пока она будет дышать.

Некоторое время они молчали, и постепенно обоим стало грустно.

– Кажется, несколько лет назад в Крутом Откосе состоялось большое сражение? – спросила Инос, стараясь найти безопасную тему.

– Да.

Тон Шанди насторожил ее. Эта тема явно не была безопасной.

– Одно из ваших сражений?

– Именно так. Славная победа!

– Почему вы так говорите об этом? Это неправда?

Шанди не отвечал так долго, что Инос уже хотела было извиниться за свой вопрос, но он наконец подал голос:

– Правда. Мы думали, что гномы потеряли десять тысяч человек, но на самом деле, наверное, больше. Ошпу пришлось далеко отойти. – После паузы он продолжил: – Мы будем проезжать это поле утром. Сразу за первым мостом. Теперь там вряд ли есть, на что посмотреть, кроме памятника.

– Памятника кому?

– Конечно, доблестным легионерам, погибшим за Империю.

Инос припомнила кое-какие слухи, просочившиеся в Краснегар несколькими месяцами позже. Битва в предместьях Крутого Откоса завершилась замечательной победой. Импы праздновали ее несколько дней, ее краснегарские импы.

– Вы думаете, будет еще много сражений?

– Уверен. Не знаю только, чего он ждет.

Ошпу Мятежник. Инос подумала, что для гномов он Ошпу Патриот. Последние несколько дней Шанди был очень сдержан.

– Вам не надо было идти с нами! – резко сказала Инос. – Следовало плыть на корабле с остальными.

– Мне угрожает не большая, чем вам, опасность. Пожалуй, нам всем было бы лучше оставаться на корабле.

– Но если нам удастся установить связь с освободительной армией гномов и все узнают…

– Говорю вам, не беспокойтесь за меня и не надейтесь понапрасну! Лучшее, что нам удастся сделать, – это отправить им письмо.

Слова императора не убедили ее. Инос догадывалась, какие чувства должны испытывать повстанцы-гномы к военачальнику, который нанес им такое сокрушительное поражение.

– Что вы сейчас думаете о той битве с гномами?

Шанди пожал плечами:

– Почему вы спрашиваете? Что я, по-вашему, должен думать? Не надо было ступать на столь опасную почву.

– Я не знаю. Лично для вас это был великий триумф, правда? Думаю, вы гордились своим успехом.

– Гордился, и еще как! В некотором смысле я и сейчас горжусь. – Он взглянул на небо. – Смотрите, летучие мыши!

– Я не стану визжать от страха.

Он усмехнулся:

– Я и не думал, что станете. Признаться, уже позабыл летучих мышей Гувуша… Да, я был тогда солдатом и сам служил императору, своему деду, как, надеялся, другие будут служить мне, когда я унаследую трон. Я выполнял свой долг, стремясь положить конец войне. Теперь знаю, что это побоище ничего не решило, абсолютно ничего. Немногие битвы что-либо решают.

– Это становится потребностью? – спросила она. – Я имею в виду, побеждать. Солдат, выигравших сражения и пожинающих лавры, украшают медалями, их превозносят в речах… Они жаждут новых войн и новых побед?

– Этот солдат, что перед вами, не жаждет, – отрезал Шанди.

Инос кивнула в темноте. Подгулявшие певцы в таверне затянули новую песню, этой она не знала. Теперь ей казалось, будто она видит мелькание теней. Хорошо, что дверь таверны рядом. Быть может, здесь повсюду чьи-то глаза и уши?

– Я вам верю, – сказала она.

– Спасибо.

– Честное слово! – И королева протянула руку. Удивившись, Шанди было заколебался, затем взял ее.

Инос сказала:

– Впервые увидев вас, я подумала, что вы очень холодный человек. Суровый, бесчувственный. Позже иногда замечала, как под маской проглядывает гораздо более симпатичная личность.

Конечно, это лунный свет делал ее такой безрассудной! И он, казалось, не возражал против ее откровений.

– Боги! Мне следует быть осторожнее в будущем.

– Я думала, вы сторонник войны. Это ведь не так?

– Не совсем так, – ответил император. – На мой взгляд, мир лучше. Но, признаться, придерживаюсь теории, что, однажды показав свое умение сражаться, потом смогу выбирать мирные решения, не опасаясь быть обвиненным в слабости.

Он отвернулся от нее, словно хотел получше разглядеть дверь.

– Вполне возможно, у меня ничего бы не получилось.

– Думаю, получилось бы. И еще получится. Это делает вам честь. Некоторые войны, кстати, бывают и справедливыми.

– Вы считаете?

Этот вопрос мог бы показаться странным, но теперь она знала Шанди – он ничего не принимал на веру.

– Да, – сказала она. – Когда етуны напали на мое королевство, я приказала уничтожить их всех до единого, а большинство из них были немногим старше Гэта. Но с тех пор нам никто не угрожал.

– Если война справедлива для одной стороны, не значит ли это, что для другой стороны она несправедлива? Или я все перевернул с ног на голову?

– Нет, вы правы. Извините, если я вас обидела.

– Мне приятно беседовать с вами. Знаете ли, за всю жизнь со мной никто никогда так не говорил.

Бедный, бедный Шанди! Его мать была шлюхой в самом худшем смысле этого слова. У него не было ни братьев, ни сестер, а скорее всего, и настоящих друзей – даже в детстве. Может быть, жена? Но было бы слишком жестоко говорить сейчас об императрице. Шанди просто с ума сходил от тревоги за нее. И все же есть определенные пределы, в которых Инос готова утешать одиноких мужей, даже если они императоры, а этот разговор опасно приближался к этим пределам. Интересно, уж не лунный ли свет так действует на людей? Или одно одиночество тянется к другому?

– Крутой Откос навевает на меня не очень радостные воспоминания, – твердо сказал Шанди. – А чем огорчены вы?

Он подошел ближе.

Вполне справедливо. Она вызвала его на откровенность, теперь ее очередь. Непринужденная дружеская беседа становилась все более напряженной и вместе с тем интимной.

– Поездкой в этом дилижансе.

– А я-то грешил на обед!

Она улыбнулась, затем хихикнула на тот случай, если он не разглядел улыбку.

– И обед тоже. Нет, я всю дорогу вспоминала свою предыдущую поездку в таком большом экипаже.

– Когда?

– Когда уезжала из Хаба. Много лет назад. И до обеда мы тогда проделали весь путь до Кинвэйла.

Шанди вздохнул:

– Тогда я догадываюсь, кто правил.

– Да, – сказала она. – Хотите, я развеселю вас? Лакеем в этом путешествии был Птица Смерти. Я и тетушка Кейд – семьсот лиг за одно утро!

Инос засмеялась.

Рэп правил.

Рэп покинул ее. И Кейди. А теперь еще и Гэт.

Шанди обнял ее, заметив, как тяжело у нее на душе.

Наконец появились слезы. При свете луны он держал ее в объятиях, а она рыдала у него на плече.

6

Это было самое долгое путешествие по Тропе, которое Тхайла когда-либо проделывала, за исключением разве что той ночи, когда она впервые отправилась в Теснину. Ее не покидало подозрение, что она ходит кругами. Быть может, архонт позаботился о том, чтобы Тропа отбрасывала ее назад.

Наконец она заметила впереди свет и услышала отдаленный гул прибоя. Луна поднялась еще выше, свет ее пробивался через молочно-белые облака. Ветер колыхал траву на дюнах.

Вокруг костра сидела странная группа, отбрасывая на песок извивающиеся тени. Нет, поняла Тхайла, это две группы. По одну сторону обезумевшая от горя съежившаяся старуха рыдала в объятиях смущенного мальчика, по другую сторону сидели двое молодых людей. Тхайла знала их, это были воспитанники из Колледжа. Бледные и взволнованные, они напряженно посмотрели на нее, и Тхайла почувствовала их огромное облегчение оттого, что она наконец-то появилась. Должно быть, умирающий был полным волшебником, и эти двое получат два других Слова Силы.

В стороне виднелся коттедж. Свет в нем не горел, но архонтам он и не нужен. Тхайла брела, утопая в песке, и чувствовала, как колотится ее сердце. Только одно Слово! Только одно Слово!

Дверь в темноту была открыта. Чей-то голос произнес:

– Входи!

Она узнала его, этого крепкого золотоглазого мужчину, возрастом намного моложе, чем по ее представлениям надлежит быть архонту.

– Да, мы уже встречались, – нетерпеливо произнес он и жестом указал на постель.

Смертельно бледное лицо на подушке сплошь покрывали морщины. Глаза были закрыты. Сквозь земное соленое дыхание моря чувствовался оккультный запах смерти – душный и жестокий.

– Тебе нужно Слово Тайлон, – бесцеремонно сказал Рейм. – Я разбужу старца. Подожди минуту.

Он прошел мимо Тхайлы и вышел за дверь, оставив ее наедине с умирающим.

Зачем? А, конечно, чтобы ничего не услышать. Слова можно было сказать только вслух, как это принято у обычных людей, не у волшебников. Ей кто-то сказал об этом или она просто всегда знала? Вспомнив свою прабабушку Фейн, девушка осторожно приблизилась к кровати и опустилась рядом с ней на колени. Эта Вахта Смерти будет намного короче, чем возле Фейн. Человек дышал хрипло и со свистом. Интересно, она когда-нибудь узнает его имя?

Медленно ползли минуты. Если бы она решилась проникнуть в его сознание, то увидела бы агонию. Болезненное желание сделать это вдруг охватило ее. Лицо умирающего стало неподвижным, словно вырезанное из старой слоновой кости, и теперь он напоминал бюсты в Скриптории. Тхайла подняла край простыни и вытерла струйку слюны, сбегавшую с его губ.

Его веки дрогнули и слегка приподнялись. Рот искривился, точно от боли. Что за страшная смерть! Она почувствовала себя стервятником, кружащимся над трупом.

«Которое?» – спросил он мысленно.

«Дать вам чего-нибудь? Воды?»

«Нет. Я в некотором смысле тороплюсь, воспитанница. Так которое?»

«Тайлон».

Он попытался заговорить вслух и, не сумев выдавить ни звука, провел языком по губам. Тхайла наклонилась ближе, подставив ухо. Он прохрипел что-то невнятное, судорожно вздохнул, попытался снова.

И сказал.

Слово взорвалось величием и силой.

Пошатываясь, Тхайла вышла из дома и едва не столкнулась с Квитом. Бедный малый, совсем еще ребенок, он торопился к умирающему, чтобы узнать Слово и стать стажером. Вокруг него светилось облако страха.

Ночь была исполнена восторга и могущества. Пели невидимые трубы. Она могла мчаться верхом на тучах, готова была обнять луну. Вечно беспокойное море приводило ее в экстаз. Душа танцевала на ночном ветру.

Рейм преградил ей путь:

– Присядь на минутку у костра, архонт, соберись с мыслями.

– Архонт?! – прошептала она. – Ты называешь меня архонтом?

– Ты станешь восьмым архонтом, – бросил Рейм. Все-таки он очень бесцеремонен. – Именно поэтому Шииф никем не заменили. А теперь иди и сядь. Мне некогда.

Не шевельнув и пальцем, Тхайла влепила ему увесистую пощечину. От неожиданности он покачнулся.

– Я тебя помню, – сказала она, внутренне ликуя. – Ты явился и вышвырнул бедного Миста – моего гостя! – из моего Дома. Впредь думай, как себя вести.

Гнев вспыхнул в темноте раскаленными углями.

– Ты быстро стала самонадеянной, волшебница!

– Тебе понадобилось больше времени?

Рейм что-то проворчал и отошел, потирая щеку. Он был всецело поглощен своей задачей поддерживать жизнь в старике и следить за лихорадочными усилиями молодого Квита – слишком занят, чтобы тратить время на пустые ссоры.

Тхайла удалилась за песчаный холм. Волшебница! Восторг от ощущения своего могущества пьянил ее. Вот что давал ей Дар. Вот зачем она пришла в Колледж.

Пришла в Колледж?

Она никогда не приходила в Колледж! Ее похитили и насильно привезли в Колледж. Тот первый день на Поляне Свиданий…

Лииб!

И подобно тому, как даже самые высокие океанские валы в конце концов обрушиваются, исходя пеной, на нее обрушились воспоминания. Лииб – ее муж… Дом Лииба… Их любовь… Вот Лииб трудится над плетеными стенами их домика. Вот мастерит лодку. Вот учит ее плавать. Руки Лииба касаются ее тела. Она ощущает прикосновение его кожи. Позабытые месяцы стремительно возвращались, месяцы, полные любви и веселья.

Теперь Тхайла знала, где впервые увидела аналитика Шол. Именно Шол и Мирн явились в Дом Лииба, увезли Тхайлу и похитили… ее ребенка!

Она закричала, осознав всю глубину коварства Колледжа. Ее лишили не только мужа! Ее лишили ребенка! Со стоном боли и ярости она собрала все свои силы, чтобы отомстить.

Оглашая раскатами грома магическое пространство, она возникла в Часовне прямо у стола Хранительницы. Эхо разнеслось по залу. Клубы пыли взметнулись с каменного пола.

– Вы украли моего ребенка! Вы украли мою любовь! Вы украли мою память!

Хранительница, казалось, не пошевелилась. Она медленно подняла голову. Под капюшоном была пустота, воплощавшая скорбь. Ее голос зазвучал глухо, как из могилы:

– Ты просила меня лишить тебя воспоминаний.

– Во второй раз, да! После того, как прошла через Теснину! В то утро я сама не понимала, что делаю. Не знала, о чем прошу. И вы этим воспользовались! – Никогда прежде не испытывала она такой ярости. Гнев душил ее, молоточками стучал в висках. – И уж наверняка в первый раз я вас об этом не просила!

– Так было надо.

– Нет, не надо! Вы могли объяснить! Могли спросить меня! Могли сказать, что от меня требуется и почему я так нужна Тхаму.

Правду ли она сейчас говорила? Согласилась бы она покинуть мужа, ребенка?

– Так было надо, – повторила Хранительница голосом, напоминавшим шорох сухих листьев.

– Почему? – закричала Тхайла. – Вы сражаетесь со Злом, но какое Зло может быть хуже этого? Кто вы, чтобы совершать такие преступления против меня?

Она сорвала магическую защиту, увидела морщинистое лицо и отшатнулась – какую муку оно выражало!

Тхайла застыла, впервые осознав безмерную мощь Колледжа: огромную сложную пирамиду власти и подчинения, века ожиданий, приготовлений, наблюдений, охраны. Пауки! Она ощутила паутину, охватившую весь Тхам, паутину неумолимой древней воли. Ужасное безжизненное неумолимое отрицание!

– И не только против меня! Против всех нас – всей расы пиксов!

И в этих ужасных застывших глазах она прочла ответ на вопрос, который задал ей Вум, – что делало Хранителя Хранителем. Она увидела страдание и предостережение.

Она увидела будущее.

– Нет! – отчаянно закричала Тхайла. – Только не это! Никогда!

Она бежала из Часовни, вновь сопровождаемая раскатами грома.

Лииб! Лииб и ее дитя – она пойдет к ним! Они снова будут вместе. Нужно выбросить из головы Колледж и все, что он с ней сделал.

Вихрем неслась она меж облаков по ночному небу. Почти касаясь звезд, пролетала над покрытыми льдом вершинами Прогиста. Наконец далеко внизу увидела большую реку, казавшуюся отсюда тоненькой серебряной ниткой, и нырнула в темноту, словно устремилась ко дну океана.

Она подошла к Дому Лииба молча, бесшумно и тихо, словно сова на охоте. На темной поляне стояла покинутая хижина, незапертая дверь хлопала на ветру. Окна были темны, свет не пробивался и сквозь щели в плетеных стенах. В курятнике, который Лииб сделал по ее просьбе, не усаживались на насесты куры. В загоне не было коз, ждущих, чтобы их подоили. Овощные грядки заглушили сорняки.

Их дом оказался жалкой лачугой. Теперь она поняла то, что однажды пытался объяснить ей Джайн, но она ему не поверила. Здесь царили нищета и убожество. В Доме Лииба когда-то было всего три металлических инструмента и, по существу, все остальные вещи были собственноручно сделаны хозяином дома или его женой. По сравнению с изящным и удобным Колледжем этот Дом выглядел просто хлевом. Но как же счастлива была она здесь! Если и плакала, то только от радости.

О, Лииб, Лииб! Лииб, неуклюжий, с ярко-золотистыми глазами, со смешными торчащими круглыми ушами. Лииб, с его привычкой посмеяться над собой, с забавной улыбкой, с нежностью. Лииб, куда ты ушел? Пиксы никогда не покидают свой Дом! Может быть, ты ушел, чтобы найти себе новую жену и привести ее сюда? Или взял нашего ребенка и пошел меня искать?

Нет, конечно же нет. Хранительница объяснила ей, что Лииб думал, будто она умерла. Он похоронил тело.

Тхайла уверенно шла сквозь темноту. При виде знакомых вещей ее сердце сжималось: колода для колки дров, бельевая веревка, камень, о который Лииб точил топор… Лодка, что он мастерил с таким усердием, вытащена из воды… Наверное, было бы проще отправиться на лодке, чем идти пешком, если ему пришлось взять с собой ребенка?

Или он оставил ребенка у старой Бууш в Доме Ниита? Тхайла с помощью волшебства заглянула в ветхую лачугу, стоявшую вдалеке на берегу реки, и увидела двоих спящих стариков. Ничто не говорило о том, что там есть ребенок.

Какая пустая, холодная ночь!

Затем Тхайла поняла, что ей следует искать, и увидела их среди деревьев – все три. Одна из них была совсем маленькой.

Позади могил, опираясь на посох, темнее, чем сама темнота, стояла Хранительница, словно Бог Смерти. На миг волшебница и полубог молча застыли друг против друга. Тхайла пыталась подавить рыдания.

– Так должно было случиться, – спокойно произнесла Хранительница.

Тхайла почувствовала, что в ней вскипают жгучая ненависть и ярость.

– Почему? Почему?!

– Ты знаешь почему, – сказала Хранительница. – Нам не дано любить.

– Это Зло!

– Дитя, ты думаешь, я этого не знаю?

И снова Тхайла с отчаянием прокричала те же слова, что и в Часовне:

– Нет! Только не это! Никогда!

Она попыталась убежать. Но Хранительница своим могуществом придавила ее к земле:

– Таково пророчество!

– Тогда пусть это пророчество не сбудется!

Взрыв волшебства расколол ночь и, расплющив хижину, закружил ее в столбе искр. Она сотрет с лица земли все, что напоминает об этом страшном преступлении. Второй удар превратил дровяной сарай и курятник в груду пылающих щепок. Третий смял горящие развалины дома и испепелил кустарник вокруг.

– Прекрати! – кричала Хранительница. – Слышишь, успокойся! Упрямица! Ты не слушаешь меня! А поклялась повиноваться мне!

И вновь огромной силы удар заставил землю содрогнуться. С гор громом отозвалось эхо.

– Поклялась? Что еще мне оставалось? Когда вообще я согласилась служить вам?

Удар!

– Ваше Зло проникло в моих родителей, чтобы они передали его мне, а я, в свою очередь, своим детям. Рабам приказывали производить рабов.

Удар!

– Поколение за поколением вынашивали в себе эту несправедливость.

Одна за другой волшебные молнии уничтожили лодку и загон для скота, поленницу дров и кучу мусора – все вокруг. Земля плавилась, но Хранительница еще терпела и удерживала Тхайлу на месте. Могилы исчезли. Ураган унес прочь пылающие остатки хижины, над лесом ревела буря. Далеко вверх по течению, в Доме Ниита, двое стариков проснулись в ужасе – земля тряслась и грохотала.

– Несправедливость?! – воскликнула Хранительница. – Может, ты хочешь сравнить меня со Злом, которое ждет нас во внешнем мире?

Борясь с удерживающей ее силой, Тхайла продолжала крушить все вокруг. По берегам реки горели и с треском падали деревья. Завывал ветер, и ледяные вершины гор Прогист отражали фонтаны огня, низвергавшегося в долину.

– Вы еще большее Зло! Вы убиваете младенцев!

Совершенно обезумев от боли и гнева, Тхайла обратила свои силы против самой Хранительницы.

Земля вздыбилась, пылающие, как уголья, камни разлетались из-под ног. Этот порыв заставил Хранительницу отшатнуться:

– Сумасшедшая! Ты наведешь на нас узурпатора!

– Ну и пусть придет! Разве будет хуже?

Река начала закипать, и раскаленные до красна горы Прогист сверкали во тьме.

– Сумасшедшая! – снова закричала Хранительница и отпустила Тхайлу.

Волшебница стремительно взмыла к небу и с шумом понеслась прочь, за пределы Тхама, во тьму, туда, где начинался внешний мир.

Позднее вспомнишь:

Но если позабудешь – не винись

И, вспомнив чуть позднее, не грусти.

Ведь если я, сказав тебе «прости»,

Не до конца исчезну в зыбкой дали,

То лучше позабудь – и улыбнись,

Чем вспоминать, исполнившись печали.

К. Россетти. Помни

Глава 9 Пальцы чешутся

1

Солнце стояло еще высоко, но уже отливало темной медью. Армия гоблинов медленно, но верно продвигалась на север, а сопровождавший ее движение дым относило к востоку. В конце концов Птица Смерти обнаружил, что безлесая земля Южного Питмота не подходит для его армии, и, сменив направление, повернул на запад. Он вышел к реке и теперь направлялся вверх по течению, отыскивая брод. Его войско заполнило равнину.

Кейди, как это часто случалось в последнее время, ехала верхом в бездумном оцепенении. Ей казалось, что у нее никогда и не было другой жизни, только это существование в седле с утра до вечера, которое продлится до конца света. От бедной Аллены остались лишь кожа да кости, но она все еще верно ей служила, да Кейди и не осмелилась бы попросить другую лошадь, так как гоблины ели обессилевших животных. Вот уже много дней им ничего не перепадало. Импы опустошили всю округу – ушли сами и угнали с собой скот, разве что не стали поджигать дома и поля, оставив это развлечение захватчикам. Как Кейди предполагала, сделано это было с умыслом – клубы дыма выдадут расположение гоблинов имперской армии, но о своей догадке не говорила никому, даже Кровавому Клюву. Впрочем, где она, эта армия? Почему Империя целых три месяца позволяет варварам безнаказанно разорять страну? На то должна быть какая-то причина, но она не представляла себе какая.

– Кейди?

Кровавый Клюв, как обычно, без малейшей усталости рысцой бежал у ее стремени. За ним следовал его телохранитель.

– Да, Зелененький?

– Эта река, куда она впадает?

– Конечно в море.

– В какое море?

– Во Внутренние Воды или в Драконье море, я точно не знаю. Спроси у какого-нибудь пленника прежде, чем выжечь у него язык.

– Мы не выжигаем языки. От этого не так звучат крики. Ты все еще хочешь убежать?

Кейди едва не упала с седла. Однажды, несколько недель назад, принц предлагал помочь ей бежать, но потом, как ей показалось, передумал. Он говорит всерьез или это лишь какая-то жестокая шутка? Она оглянулась и заметила, что телохранитель отстал больше, чем обычно. Это была другая рота, в ней никто не понимал языка импов. Может быть, об этом и подумал Кровавый Клюв.

– Да, пожалуй.

– Тогда сегодня я остановлюсь на ночлег у реки. В темноте ты могла бы взять лодку и ускользнуть.

Гоблин не смотрел на нее, и Кейди не могла разглядеть его лица, видела лишь блестевшие от пота скулы. Он был коренастый, мускулистый, но без единой капли жира.

– Лодки заберут на дрова.

– Тогда поплывешь на бревне. Река слишком широка, чтобы перейти ее в брод. Доберешься до противоположного берега – и ты свободна.

Кейди никогда не думала о возможности бежать по воде. Она не умела плавать. В Краснегаре никто не решался плавать, но здесь она не замерзнет. Гоблины боялись воды, они не перебрались бы даже через дамбу у Краснегара – им и в голову не придет, что пленник может бежать таким образом. Да, побег, возможно, и удастся. Аллена умеет плавать, и с ее помощью пересечь реку удастся даже лучше, чем на бревне. До чего все просто!

– Я буду тебе очень благодарна, – сказала она и почувствовала, что глаза защипало от слез.

Это ведь просто пыль? Хотя вряд ли от пыли почувствовала она комок в горле.

Не глядя на нее, Кровавый Клюв сказал:

– Как-нибудь я навещу тебя в Краснегаре.

– Если придешь, то будешь желанным гостем, а уйдешь богатым.

Он наконец взглянул на нее с улыбкой:

– Ты и меня научила мечтать о несбыточном, маленькая принцесса. Это плохая привычка для гоблина. Я точно знаю, что никто из нас не вернется в тайгу, но очень хочу, чтобы ты спаслась и помнила меня.

Кейди кивнула, не решаясь заговорить.

– Поезжай немного помедленнее, – сказал он. – Тогда мы остановимся на краю лагеря и ночью у тебя будет больше шансов сбежать.

Кейди придержала свою храбрую маленькую лошадку и зашептала молитву. В последние несколько месяцев она много молилась и особенно Богу Спасения, сама не зная, есть ли такой Бог.

Затем наступил замечательный час предвкушения.

А закончился он полнейшим разочарованием. Наверное, надо было немного усерднее молиться. Или она и в самом деле молилась несуществующему Богу и призвала вместо него Бога Разрушенных Надежд. После долгих недель ожидания очень жестоко было со стороны Богов посулить такой прекрасный шанс, а затем сразу его отобрать.

Неожиданно на своем пути Кейди увидела гоблинов. Когда она осадила лошадь, они были уже повсюду – громко переговаривались, переводя дыхание после быстрой ходьбы. Кейди приподнялась на стременах и осмотрела равнину, насколько ей это удалось. Войско остановилось. Красный шар солнца проглядывал сквозь дым. Солнце еще не достаточно низко склонилось к закату, чтобы войско остановилось устраиваться на ночлег.

Она соскользнула с седла и встала на ослабевшие ноги. Кровавый Клюв бросил на нее предостерегающий взгляд – поблизости слишком много чужих ушей и поговорить им не удастся. Но она догадалась, о чем он думал. Ее надежды на побег вновь растаяли как дым.

Кровавый Клюв отправился на поиски вождей. За ним последовал его телохранитель. Конечно, пришлось идти и Кейди. Около часа он искал нужный дом, а затем долго спорил, отстаивая свое право присутствовать на совете. В конце концов он добился своего. Охрана осталась на нижних ступенях лестницы, а Кровавый Клюв схватил Кейди за руку и побежал наверх, таща ее за собой. Гоблин в первый раз дотронулся до нее. У него была стальная хватка.

За последние несколько месяцев Кейди пришлось видеть немало больших замков и даже дворцов, но почти всегда они уже горели, и ей ни разу не позволили заглянуть внутрь. Ее путешествие по Кинвэйлу было кратким, да к тому же тогда она была слишком потрясена, чтобы хоть что-нибудь заметить.

Это здание – не такое огромное, как то, в Кинвэйле, а просто большой деревянный дом – когда-то было очень красиво, но теперь уже провоняло гоблинами, богатые ковры заляпали грязью. Кейди успела заметить распахнутые шкафы, вывернутые бельевые ящики и неприбранные постели – следы панического бегства. В романах, которые она читала в детстве, принцессы жили в роскошных дворцах, и Кейди представляла их себе похожими на замок в Краснегаре, только теплее. Этот дом, хотя и не был дворцом, превосходил ее самые смелые фантазии. Жаль, что она не могла остановиться и полюбоваться мебелью и картинами, прикоснуться рукой к тканям – ей очень этого хотелось.

Большую гостиную наверху заполнили вонючие гоблины, голые дикари, которые, сгрудившись, спорили и орали во всю мощь своих глоток. Кровавый Клюв, с помощью хитрости и угроз сумевший пройти на заседание совета, не имел право участвовать в обсуждении. Если бы отец увидел его, то, весьма вероятно, мигом бы вышвырнул вон. Принц отпустил руку Кейди и оставил ее у двери, а сам, пригнувшись, направился к окнам, наличие которых и послужило причиной того, что вожди собрались в помещении.

Кейди в голову пришла идея получше. Она забралась на кресло с ногами – прямо как была в грязных ботинках – и теперь могла смотреть через головы вождей. Ей хватило одного взгляда, чтобы понять суть проблемы.

Впереди, примерно в лиге от этого места, в реку впадал приток. Там, где они сливались, раскинулся небольшой, обнесенный стеной городок. И, что гораздо важнее, на дороге стояли легионы. Они находились достаточно далеко, и отдельных солдат было не различить, но солнце играло на их щитах и шлемах. Сверкающая стена протянулась от реки до реки. Империя наконец-то ответила.

Кейди спустилась на пол, чтобы быть менее заметной, и попыталась понять что-нибудь из неразборчивого диалекта, на котором спорили вожди. Плохо, что солнце бьет гоблинам в глаза, говорили одни. Оно сядет раньше, чем начнется битва, возражали другие. Гоблины лучше, чем импы, умеют сражаться при свете луны. Да, но воины устали. К тому же утром солнце будет мешать легионам. Импы оказались в ловушке, окруженные с двух сторон рекой. Гоблины попались тоже, так как они не могут использовать свою большую скорость, чтобы обойти противника с флангов… Разговор переливался из пустого в порожнее. Казалось, никто не заметил, что Птица Смерти попал в очень незавидное положение – впереди стоит армия противника, справа и слева реки, сзади опустошенная долина.

Громкий треск сломанного кресла послужил призывом к тишине.

– Я принял решение! – провозгласил король. – Сражаться на рассвете и поубивать всех импов!

Раздался нерешительный ропот. Вожди мгновенно расступились, когда их предводитель направился к двери. Он оказался лицом к лицу с Кейди прежде, чем девушка даже попыталась спрятаться. Его треугольные глаза расширились от удивления, а рука потянулась за мечом. Все разом замолчали. Король, очевидно, успел забыть о заложнице.

Она не видела его несколько недель. Он заметно похудел и выглядел постаревшим – на лице появились морщины, а в волосах заблестела седина. Возможно, Птица Смерти уже обречен, и его войско вместе с ним, но он останется в истории как самый жестокий убийца, какого только знала Империя.

– Принцесса! – Он оскалил в ухмылке свои большие зубы, пронзительно глядя на нее. – Не жарко во всей этой одежде?

Конечно, ей было жарко, потому что она не снимала пальто, под которым прятала свой магический клинок. И об этом он тоже вспомнил.

Кейди поклонилась, стараясь не показать, что напугана.

– Нет, мне не жарко, ваше величество.

– Сын где? – Птица Смерти оглянулся.

С недовольным выражением лица Кровавый Клюв отделился от толпы присутствующих.

Отец насмешливо взглянул на него:

– Растешь! Готов к свадьбе?

Кровавый Клюв помялся, посмотрел на Кейди, затем выпятил грудь, которая была уже достаточно широка.

– Готов. Думаю, скоро она родит ребенка.

Кейди почувствовала, что заливается краской от такой вопиющей лжи. Зрители загоготали, король покривил толстые губы. Казалось, он не слишком-то поверил.

– Я же не велел тебе спать с ней!

Парень пожал плечами:

– Упросила. Ей иначе не спится.

Раздался еще более грубый хохот, но теперь Кейди не обратила на него внимания. Она уставилась в пол, понимая, что Кровавый Клюв пытается защитить ее, пусть и весьма странным способом.

Птица Смерти хлопнул сына по плечу:

– Последи за ней хорошенько этой ночью. Ночевать будете у моего костра. – Он снова подозрительно взглянул на пальто Кейди. – Не забивай себе голову бредовыми идеями, принцесса, – сказал он на языке импов. – Легионы тебя не спасут. – Он недоверчиво усмехнулся. – И береги моего внука.

Король важно прошагал к двери и вышел. Кейди почувствовала удушье и мелкую дрожь.

Кровавый Клюв кивком велел ее следовать за ним, в то время как сам он пошел за отцом. Вожди продолжали оживленно болтать.

Сегодня ночью бежать не удастся.

2

– Это скучно! – возмущался Джалон. – Скучно, скучно, скучно! Ну кто так путешествует? Где облака пены, где таинственные огни, горящие на мачтах во время бури? Мне нужен подветренный берег, волны выше саллинга и чтобы мы не отходили от помпы!

– Только без меня, пожалуйста, – взмолился Рэп, поворачивая штурвал. – Это корыто развалится на части, стоит его как следует встряхнуть.

За пятьдесят лет своего существования старое каботажное судно, грязное и протекающее, вряд ли противостояло хотя бы одному шторму и при малейших признаках непогоды наверняка укрывалось в какой-нибудь безопасной гавани.

Море напоминало застывшее серебряное зеркало, на котором заходящее солнце прочертило багровую царапину. Ветер был настолько слаб, что «Неустрашимый» едва мог двигаться в нужном направлении, но Рэпу доставляло удовольствие следить, чтобы паруса были наполнены.

Он стоял свою первую вахту, а Джалон составил ему компанию – развалился тут же на сухих досках палубы, опираясь на локти.

– И все-таки плыть лучше, чем продираться через джунгли.

– Ты видишь в этом смысл. – Джалон повернул голову и посмотрел на Рэпа мечтательными васильковыми глазами. – А я – ни малейшего! Дарад настолько туп, что ему нравятся подобные вещи. Трудности для него – повод проявить свою силу и храбрость, и мы, остальные, с удовольствием уступим ему эту честь.

Джалон был единственным из четырех компаньонов Сагорна, чье общество доставляло Рэпу искреннее удовольствие. Немного низковат для етуна, а в остальном в его внешности не было ничего необычного. Блестящие золотистые волосы и нежная кожа – она облезала уже во второй раз – делали его похожим на юношу. При этом его поведение было совсем нетипичным. Художник, менестрель, мечтатель, безнадежно непрактичный и неизменно пребывающий в хорошем настроении, он совершенно не походил на етуна.

Кстати, и Рэп не походил на фавна по той же самой причине – Джалон был полукровкой, и текущая в его жилах кровь эльфов вполне объясняла то, что он, казалось, ничуть не изменился с тех пор, как двадцать лет назад Рэп впервые его увидел. За эти двадцать лет Джалон, по его меркам, должен был бы стать старше года на четыре, но на внешности художника это никак не отразилось.

Одного этого хватало, чтобы кого угодно одолела ностальгия.

А тут еще на севере показалась низкая тень острова Китх, который тоже навевал воспоминания о юности и приключениях, о другом романтическом походе, который в ту пору казался столь же безнадежным, как и этот.

Антропофаги группами сидели на палубе. Они легко относились к жизни. Разноцветная татуировка на их смуглой коже казалась какой-то удивительно пышной, словно цветы на хорошо удобренной клумбе. Тролли гораздо лучше чувствовали себя в уединении, подальше от солнечных лучей. Стоило открыть любую дверь на «Неустрашимом», и за ней непременно оказывался прячущийся тролль. Не важно, была ли это кладовка, камбуз, каюта, насосное отделение или рундук – зубастое чудовище сидело там, согнувшись в три погибели, и глуповато улыбалось, когда его обнаруживали. Тролли охотно становились общительными, когда их об этом просили, просто они не могли подолгу пребывать в многолюдной компании.

– Ты думаешь о чем-то невеселом, – мягко сказал Джалон.

Рэп сосредоточил свое внимание на парусах:

– Нет.

– Ты думаешь о чем-то невеселом, – повторил Джалон с той же интонацией. – Скажи мне, в чем дело, сынок.

– Сынок! Так-то ты обращаешься к царствующему монарху!

– Я на сто десять лет старше тебя. – На лице художника промелькнула улыбка, сделавшая его похожим на подростка. – Ну же, скажи дедушке, что тебя беспокоит. Очевидно, не имперский флот.

– Нет.

Никаких чужих парусов поблизости не было. Возможно, экипаж «Неустрашимого» еще не доложил о пропаже корабля. Матросы сошли на берег, имея при себе порядочное количество золота, и, как это свойственно етунам, вряд ли протрезвеют, пока это золото у них не кончится.

– Жаль, что я не знаю, как дела у Шанди и Распнекса, – посетовал Рэп.

– У них все в порядке, – ответил Джалон, перекатываясь на спину и подкладывая руки под голову.

– С чего ты взял?

– Так говорит Грунф. По ее мнению, Зиниксо знает, где приблизительно находится ее логово. Сговор искал чародейку по его приказу тут и там, но в последнее время угомонился. Если бы кто-то из твоих соратников попался, дварф учуял бы Грунф, как мухи чувствуют падаль.

Рэп уже слышал раньше эту теорию и считал ее малоубедительной. Потерять волшебные свитки было самой большой глупостью в его жизни.

Он очень беспокоился за Инос и детей, которых оставил в Краснегаре. Добрался ли до них Шанди, успел ли предупредить? Хватило ли Инос здравого смысла искать убежища в Кинвэйле? Но Рэп не мог обсуждать свои семейные дела с Джалоном.

– Итак, Сисанассо. Не сегодня-завтра мы подойдем к берегу. Среди фавнов должны быть волшебники. Впрочем, почему должны – я знаю, что есть. Моя мать была родом из Сисанассо.

Если они решат отправить кого-нибудь в Сисанассо в качестве вербовщика, то единственный подходящий кандидат – это он сам, а Рэп оставаться на берегу не хотел. Хотя он, безусловно, самый слабый из огромного числа собравшихся на судне волшебников, только ему под силу поддерживать мир между двумя так не подходившими друг другу группами. Во всяком случае, и те и другие считались с ним. Пока положение отнюдь не критическое, но Рэп был уверен, что они выйдут из повиновения, едва он покинет корабль. Кроме того, ему претила мысль о том, чтобы остаться в стороне в то время, как другие будут продолжать войну. Это его война, черт побери! Но пренебречьвозможностью пополнить свои ряды в Сисанассо – об этом нечего и думать, послать туда тролля или антропофага – тем более.

– Тебе нужен свой человек в Сисанассо? – сонно пробормотал Джалон. – Уж не имеешь ли ты в виду Сагорна?

– А он смог бы?

– Нет. Это ниже его достоинства. И к тому же скучно.

К подобному заключению Рэп уже пришел сам и, по правде говоря, отказался от мысли использовать для этого дела кого-нибудь из компаньонов Сагорна. Джалон мягкотел и совершенно непрактичен. Андор мог бы оказаться полезным, но ему нельзя доверять. На Тинала можно положиться с еще меньшей уверенностью, чем на его брата, да и подобное поручение вряд ли его заинтересует. Дарад всегда готов услужить, но он слабоумный. Среди этих пятерых нашелся бы подходящий человек почти для любой ситуации, кроме этой.

Откинув крышку люка, на палубу выбрался тролль. Он закутался в парус, чтобы защитить свое огромное тело от солнца. Троллям не годилась даже одежда етунов.

На первый взгляд тролли и антропофаги составляли самый что ни на есть неподходящий экипаж для любого корабля. Но так как почти все они были волшебниками, особых проблем на «Неустрашимом» не возникало. Даже обычный человек мог овладеть любым навыком в считанные минуты, а волшебников вообще не надо было ничему учить.

– Забудь про Сисанассо, – сказал Джалон. – Ты там когда-нибудь был?

– Один раз и очень недолго.

– Ты говорил, что хочешь связаться с мирскими властями. Так вот у фавнов их нет.

– Нет, есть! – возразил Рэп. – У них множество княжеств и даже несколько республик.

– Но никто не обращает на их правителей никакого внимания. Фавны делают то, что им заблагорассудится. Я точно знаю – мне приходилось там бывать. И Андор наведывался. Ты зря потеряешь время и силы в Сисанассо.

На палубу вылезли еще двое троллей. Затем еще двое. Солнце пока не село. Что же их беспокоит?

Рэп на секунду задумался об этом, затем мысли его вернулись к совету Джалона. Забыть о Сисанассо? Неплохое предложение. Но где в таком случае он наберет свою армию? Даже если в Илрэйне на свободе оставался Лит’риэйн, Смотрителю Юга вряд ли придется по душе вторжение объединенного войска троллей и людоедов. На руке Рэпа сохранялась татуировка «Тхам», но теперь, в холодном свете дня, идея казалась совершенно неосуществимой… Тхам был сном. О Тхаме можно забыть.

Так он, пожалуй, состарится на этой войне и ничего не добьется.

Тик Ток прогуливался на корме, позвякивая своей костяной юбкой. От его хмурого вида в сочетании с татуировкой, костью в носу и заостренными зубами кровь стыла в жилах.

– Что-нибудь не так? – спросил Рэп.

Дикарь пожал коричневыми плечами. Кость в его носу зашевелилась.

– Какое-то смутное предчувствие опасности. Ты ничего плохого не ощущаешь?

Рэп обследовал магическое пространство:

– Нет.

– Другие тоже заподозрили что-то неладное.

Людоед облокотился о перила и мрачно посмотрел на север.

Джалон сел и зевнул:

– Поучишь меня еще играть на барабане?

Он пребывал в восторге от сложных ритмов антропофагов. И утверждал, что во всей Пандемии нет ничего подобного. Вполне вероятно, что он лучше кого-либо другого разбирался в музыке Пандемии, так что с ним никто не спорил.

Тик Ток обернулся и задумчиво посмотрел на художника. Рэп рассмеялся:

– Скорее он поучит тебя тонкостям кулинарии – внутренней ее стороне.

Палуба постепенно заполнялась. Собрались почти все и, непонятно почему, вглядывались в даль на северо-востоке. У Рэпа по спине поползли мурашки. Он снова настороженно исследовал магическое пространство, но так как являлся самым слабым волшебником из присутствующих, должен был понять все в последнюю очередь. А может, те невеселые его размышления, которые подметил Джалон, и были предчувствием?

Что-то там все-таки было! Рэп сосредоточился – смотрел, слушал… Что-то едва уловимое и мучительно знакомое.

Резкий хлопок главного паруса заставил его вернуться к своим обязанностям. Он переложил штурвал. И тут раздался звериный вой Тругга.

– Драконы! – через мгновение проревела на носу Грунф. – Поднимаются драконы!

Джалон, единственный непосвященный на борту, вскочил на ноги и вгляделся в горизонт, но конечно же ничего не смог увидеть. Рэп обнаружил, что его руки судорожно вцепились в поручни. Он задыхался, пытаясь справиться с охватившим его ужасом! Да! Теперь он узнал этот зловещий, враждебный запах – оккультный запах драконов. Когда-то его самого едва не спалил дракон.

Тролли и антропофаги тревожно переглядывались.

– Юг? – нахмурившись, спросил Джалон. – Лит’риэйн вступает в твою войну, король Рэп?

– Не знаю. Но Грунф права – драконы и в самом деле поднимаются.

Рэп не думал, что это проделка Лит’риэйна – если только эльфа не приперли к стене и не довели до отчаяния. Поднять драконов против Сговора для него равносильно самоубийству. Он выдал бы свое местонахождение, и вскоре гораздо большая сила повернула бы червяков против него самого. Вероятнее всего, Зиниксо прикарманил прерогативу Юга и теперь уводил драконов для каких-то собственных целей.

Узурпатор уже подчинил себе весь мир. Зачем ему понадобились драконы?

3

Ночь катилась через Пандемию с востока на запад, и Хаб уже погрузился в темноту. Город все еще пребывал в осаде собственных граждан. Беженцы заполнили все храмы, ютились под каждым мостом и каждой аркой. Лето только начиналось, а голод и эпидемии уже собирали свою мрачную дань. В тщетной попытке сохранить порядок в столицу вернули XX легион, но голодные бунты вспыхивали все чаще. Там и тут горящие здания выбрасывали фонтаны искр в черное небо.

В особняках богачей все еще горел свет. Аристократы хорошо понимали, где безопасно, и в этом году не покинули столицу в поисках спасения от летней жары в удобных деревенских домах. Они ворчали на дороговизну продуктов и на необходимость содержать для защиты собственные армии, но, несмотря на это, процветали.

Из высоких окон дворца Ишипол доносилась музыка – какая-то там война не заставит старую сенаторшу отказаться от празднования дня рождения и пышного бала по этому случаю. Еще не закончился официальный траур по Эмшандару IV, но Ишипол сама устанавливала законы. Она без стеснения пригласила наиболее влиятельных людей, и все они пришли, изголодавшись по привычному веселью. Обещал быть и император, тем самым придавая мероприятию оттенок благопристойности и гарантируя вечеру сногсшибательный успех.

Лорд Ампили никогда не был любителем танцев. Большую часть вечера он провел поближе к буфету, пробуя каждое блюдо знаменитой кухни Ишипол и от души сплетничая. Разговоры в основном касались незначительных происшествий – считалось неприличным упоминать в светской беседе о грабежах и насилии, – и все же за блеском и весельем он чувствовал до предела натянутые нервы. Почти каждый, с кем он говорил, в конце концов, пускал пробный шар – а не слышал ли лорд каких-либо достоверных новостей? И всякий раз он тихо вздыхал и признавался, что не слышал. Ходили слухи о таких страшных разрушениях, что люди просто отказывались верить.

Сияли люстры, оркестры выводили серенады, отрицая само существование смерти. Снаружи собрались тысячи обездоленных. Где-то в Питмоте продолжало неистовствовать войско гоблинов.

Ампили закончил легкую словесную пикировку с престарелой маркизой Аффалади. Сегодня ее сопровождал очередной образчик из ее неиссякаемой коллекции дюжих гусар. Этот был моложе и крупнее, чем все предыдущие, и вряд ли мог изъясняться сложными предложениями, но изящная словесность и не входила в круг его обязанностей.

Ампили направился к буфету за новой порцией маринованных угрей или, может быть, восхитительного паштета из язычков жаворонков, или же…

– Милорд?

Вздрогнув, он остановился. О, как она красива – видение в перламутровом шелке и сверкающих бриллиантах. Смелого покроя длинное платье, драгоценности, прическа… Она затмевала всех женщин в зале. Ради такого лица и такой фигуры можно было сдвинуть горы.

Он не слышал ни официального объявления, ни гимна – впрочем, этот визит конечно же был неофициальным. Лорд согнулся в самом низком поклоне, который ему удалось изобразить:

– Ваше величество!

Эшиала весело засмеялась и в знак признательности наклонила голову:

– Мы давно не виделись, милорд.

– Э-э… – неожиданно Ампили утратил дар речи. Когда он в последний раз видел императрицу – настоящую императрицу?

– Вы недавно предприняли некое увлекательное путешествие на лодке, милорд?

Ампили почувствовал, что его лицо покраснело как свекла. О, каким он был дураком – позволил фавну и злокозненному чародею так обмануть себя!

Императрица вновь рассмеялась над смущением лорда и взяла его под руку:

– Пойдемте! Шанди болтает с этими напыщенными солдафонами и сенаторами. Давайте потанцуем!

Лорд не танцевал несколько лет, однако не мог ослушаться приказа императрицы. Бормоча что-то себе под нос и истекая потом от страха, он позволил провести себя в центр бального зала через лес изумленных танцующих пар. Ампили понятия не имел, какую музыку исполняют и что за движения он должен делать. Сейчас, в присутствии всего двора, он выставит себя великим дураком. Судя по блеску прекрасных глаз, Эшиала это понимала. Она выжидающе посмотрела на него. Ампили дико озирался вокруг, пытаясь разглядеть, как правильно держать руки.

Оркестр взвыл в диссонансе и смолк. Танцующие остановились, сердито перешептываясь.

Затем над толпой появился император – должно быть, он стоял на столе – и воздел руки, требуя молчания. На лице Шанди сияла такая знакомая, но такая редкая улыбка, которая оживляла неописуемые черты, как летнее солнце оживляет камни.

– Ваше преосвященство, ваше превосходительство… и вы, все прочие! – Он засмеялся, и следом засмеялись его слегка озадаченные подданные.

Герцогов и высокую знать покоробило столь оскорбительное обращение. Ампили расслышал предательский ропот, прокатившийся по залу: «Его дед никогда бы не стал вести себя подобным образом!»

– У меня есть кое-какие новости! Хорошие новости!

Раздались восторженные крики.

– Сегодня я имел беседу с чародеями…

Теперь уже все ликовали!

Ампили присоединился к общему веселью, но вдруг почувствовал внезапное головокружение. Ведь Четверо низложены. Миром правит Всемогущий! Что за игру ведет Шанди?

Император все еще улыбался и кивал, ожидая удобной минуты, чтобы заговорить, затем вновь вскинул руки, и шум утих.

– Гоблины наконец загнаны в ловушку!.. Чародей Олибино дал мне слово… Завтра они умрут!

По залу пробежал ропот.

Императрица стояла нахмурившись и постукивала веером по своим нежным розовым губкам. Ампили отлично понимал, что означает ее хмурый вид, – она не знала заранее об этом заявлении, и возможно, сама новость оказалась для нее неожиданной. Словно подтверждая его подозрение, Эшиала, не говоря ни слова, устремилась сквозь толпу к императору, хотя он уже исчез в гуще людей. Кто-то затянул было гимн Империи, но его звуки утонули в шуме веселья.

Избежав унизительного танца, Ампили почувствовал такое облегчение, что ноги его задрожали, и он поискал глазами, где бы можно было раздобыть глоток спиртного. Но похоже, и остальным пришла в голову та же мысль. Тогда он нетвердой походкой направился обратно в буфет, надеясь, что кусочек чего-нибудь сладкого поможет ему немного прийти в себя.

Он чуть не сбил с ног высокую пожилую леди в платье из голубого атласа и пробормотал извинение.

Графиня Эигейз!

Когда он видел ее в последний раз, она была закутана в теплый плащ. Снежная буря застигла их на жалком старом пароме в Цинмере. И случилось это шесть месяцев назад.

Миг, который, казалось, длился целую зиму, они смотрели друг на друга. Графиня сильно постарела. В волосах блестела седина, лицо оплыло, как восковая свеча.

Она наклонила голову с выступающим подбородком и едва слышно пробормотала:

– Лорд Ампили!

– Миледи!

Наконец он поклонился, все еще не в силах оторвать от нее взгляд.

– Не правда ли, хорошие новости? – сказала она немного громче. – О гоблинах?

– Очень хорошие, миледи.

Они продолжали смотреть друг на друга.

Незаданные вопросы висели в воздухе: «Что вы теперь думаете об обмане, которому мы оба поддались? Что вы сказали Шанди, когда разум вернулся к вам? Вам снятся кошмары? И часто?»

Графиня пожала плечами:

– Да охранят Боги императора.

В ее устах это прозвучало почти как вопрос.

– Аминь!

Она снова мрачно кивнула и ушла.

Для гостя уйти, когда император еще на балу, означает проявить величайшее неуважение.

Однако, если человек плохо себя почувствовал, глоток свежего воздуха вполне позволителен. Ампили, спотыкаясь, вышел в огромную дверь, миновав часовых – точно окаменевших императорских гвардейцев. В просторной прихожей было почти так же светло и жарко, как и в зале, но шум голосов казался немного тише. В висках у него стучало, словно ему не хватало воздуха. Почему Шанди сослался на Четверых, тогда как сам говорил Ампили, будто они свергнуты, так как есть и всегда были орудием Зла?

Мужская комната!

Он толкнул дверь и вошел. Когда дверь за ним закрылась, шум превратился в приглушенное бормотание. В комнате никого не было. Лорд рухнул на обитую ситцем софу и попытался успокоиться, все как следует обдумать. Ампили терялся в догадках!

Сам он не мог ничего сказать о Всемогущем, но Шанди-то мог, ведь ему, Ампили, он сказал правду. Неужели власть императора так ограничена, что он не волен слово сказать?

Во всем этом нет никакого смысла. Если легионы одержат крупную победу в обещанной битве, то зачем полагаться на слова этого негодяя Олибино, Смотрителя Востока?

Разве не Всемогущий сейчас правит?

За спиной Ампили распахнулась дверь – шум стал слышнее.

И все же новость, что гоблинов загнали в угол, несомненно, радует. Все эти рассказы о зверствах, доходящие из Питмота…

И тут перед его лицом сверкнул меч.

Ампили испуганно вскрикнул и съежился на софе. Перед ним стояли двое гвардейцев – дюжие молодцы огромного роста и устрашающего вида с холодными глазами. Один из них обнажил свой меч.

И этот меч находился у горла Ампили. – Вы пойдете с нами, милорд, – сказал другой. – А если попытаетесь сопротивляться, то умрете.

4

Гвардейцы-преторианцы, Ампили знал это по опыту, не размахивают мечами, чтобы арестовать безоружного толстого старика, а потому, пока неверной походкой шел к двери, сообразил, что это не официальный арест. Если бы он понадобился императору, достаточно было сказать об этом. Императрица, вспомнив о желании потанцевать с ним, могла бы послать гвардейца вместо лакея, но тот не стал бы вытаскивать свой меч, ведь ему не оказывали сопротивления. Концы с концами явно не сходятся. Взявшись за ручку, он остановился. Солдаты стояли прямо за ним.

– Кто вы? – спросил Ампили дрожащим голосом, обращаясь непосредственно к резной лакированной двери. – Куда вы меня ведете?

– Кое-кто хочет видеть вас.

– Кто? О-о-о!

Что-то острое проткнуло его туго обтягивающий спину камзол. Он рывком распахнул дверь.

Веселье было в самом разгаре. Часовые, которых лорд заметил раньше, все еще стояли у входа в зал. Ампили подумал было, не позвать ли их на помощь, но, прежде чем решился на это, его подтолкнули к соседней двери в буфетную. Теперь звать на помощь поздно. Еще одна дверь с противоположной стороны привела его на черную лестницу.

– Вниз, – скомандовал голос за спиной.

Ампили стал спускаться в темноту, а затем почти в полную тьму, слыша шарканье военных сандалий за спиной. Его похитителям мешало двигаться оружие, но он знал, что не стоит и пытаться убежать от них. Не рискнул бы пойти на это и на ровной дороге, а уж на лестнице просто сломал бы себе шею. Когда Ампили вовсе перестал что-либо видеть, тяжелая рука легла ему на плечо, подталкивая вперед.

Его похитители, очевидно, видели в темноте гораздо лучше его. Они миновали пустые погреба, поднялись по наклонной плоскости, служившей для спуска бочек, и оказались в аллее позади дома Ишипол. Лорд ожидал увидеть экипаж или даже коня, но вместо этого его торопливо провели через низкую дверь в какое-то помещение наподобие заброшенной конюшни. Он почувствовал затхлый нежилой запах. Ноги то и дело подворачивались на неровном булыжнике. Ампили неуверенно ступал в темноте, повинуясь руке, железной хваткой державшей его плечо. Ему показалось, будто он коснулся чего-то твердого, затем он ощутил паутину на своем лице.

Пальцы сдавили его плечо еще крепче.

– Стойте!

Лорд остановился. Руку с плеча убрали. Старик вздрогнул, услышав впереди себя другой голос, женский.

– Очень хорошо, – произнес этот голос. – Это он. Давайте зажжем свет, пока он не умер от страха.

В сумраке над головой замерцал светильник.

Да, он и в самом деле находился в старой, давно заброшенной конюшне. Стойла утопали в мусоре, многие перегородки были сломаны. Центральная часть помещения оставалась свободной, там стояло лишь несколько стульев с прямыми спинками, которые казались новыми, возможно, их принесли сюда из какой-нибудь кухни. А по углам лежали причудливые тени – там могло скрываться что угодно. Кружева паутины свисали отовсюду словно портьеры.

Женщина была ему незнакома – средних лет, в темном плаще и шляпе, скрывавшей лицо.

– Садитесь, лорд Ампили, – сказала она и опустилась на один из стульев.

Он быстро сел. Двое гвардейцев уже направлялись к выходу.

– Кто вы? – опять спросил он.

– Никто. Молчите!

Дверь с тихим щелчком закрылась. Лорд отметил, что петли недавно хорошенько смазали. Женщина продолжала смотреть в сторону, неподвижная, как статуя. Ампили пробирала холодная дрожь, и он от всей души пожалел, что, находясь в мужской комнате, не догадался воспользоваться моментом. Старик ломал голову, зачем кому-то понадобилось похищать его прямо под носом у императора. Сейчас бывший начальник протокольной службы уже не знал государственных секретов. Он был достаточно богат, но на балу нашлось бы немало людей гораздо богаче.

Неожиданно его охватил ужас. Они могли видеть в темноте! А каким образом зажгли светильник?

– Волшебство! – прошептал он.

– Молчите!

И Ампили замолчал, припоминая все, что знал о волшебстве, и дрожа от страха. Злокозненные смотрители, насколько он знал, еще не были задержаны. Лжешанди тоже оставался на свободе, как и злобный фавн – король Краснегара. А он-то поверил, будто они бежали в отдаленные земли. Неужели они все еще скрывались в столице?

Снаружи прогрохотали копыта и колеса, и все смолкло. Судя по звукам, это была одноконная повозка. Дверь задребезжала и открылась, на сей раз с легким скрипом.

В пятне неясного света очень медленно появились две фигуры. Один из вошедших был выше, чем переодетые гвардейцы. Он поддерживал невысокого старца в гражданском платье, который шаркал по камням пола, опираясь на трость. Годы пригнули его голову, видны были только серебряные пряди волос. Дышал он шумно и с трудом. Рука, сжимавшая трость, походила на пучок сухих прутьев. Женщина поднялась и помогла высокому мужчине усадить старца на стул. Сами они остались стоять.

Ампили сомневался, устоит ли он на ногах, поэтому остался на своем месте. Древний старец, вероятно, и был тем, кто вызвал его. Казалось, он не переживет долгой беседы. Но, старый и немощный, он все же пользовался услугами волшебников! Несколько секунд старец сидел, сгорбившись, с трудом переводя дыхание. Наконец он поднял к Ампили лицо, хранившее отпечаток невероятного количества прожитых лет, и посмотрел на него мутным взглядом.

– Добрый вечер, милорд! – Голос его прозвучал как хриплое карканье.

– Добрый вечер, э-э… сэр.

Ампили подумал, что его собственный голос по сравнению с голосом этого человека звучит мужественно и уверенно.

– Простите мне столь необычное приглашение. А… Да вы не помните меня!

– Нет.

Старик хихикнул, и смешок перешел в приступ сухого кашля. Женщина, явно встревожившись, склонилась над ним. Наконец старцу стало легче, он вытер пот тыльной стороной ладони и взмахнул рукой. Высокий мужчина отступил в тень, а женщина снова уселась на свой стул.

– И все же мы несколько раз встречались. Возможно, это оживит вашу память.

Сморщенная оболочка начала расправляться. Годы таяли как снежные сугробы. Человек становился все выше и выше. Бронзовые доспехи скрыли его одежды, руки и ноги налились громадными мускулами. Седые волосы потемнели, а затем скрылись под украшенным золотом шлемом. Стул с деревянной спинкой затрещал под тяжестью огромного воина, который теперь сидел на нем.

Чародей Олибино, помолодевший лет на сто, откинулся назад, положил ногу на ногу и грозно улыбнулся Ампили.

– Так лучше? – прогудел он.

У Ампили зубы стучали так, что он не мог говорить.

Смотритель с усмешкой взглянул на женщину, а потом обернулся к высокому мужчине, который рядом с ним казался просто заморышем.

– Если учесть все, что он пережил, пытаясь найти меня, то сейчас выглядит чересчур слабым.

– Я не смогла снять с него заклятье, ваше всемогущество, – сказала женщина, – как ни пыталась.

– Ну что же, придется попробовать всем вместе, не так ли? Нельзя же оставить его в плену заблуждений! Ага, поддается!

Неожиданное осознание – как вспышка молнии! Ампили согнулся, спрятав лицо в ладонях. О, каким он был дураком! Как это сейчас очевидно!

Ничто не нарушало молчания, только фонарь шипел под потолком.

– Ну, милорд? – произнес звучный низкий голос. – Который из двух кажется вам теперь подлинным императором?

Ампили простонал:

– Тот, что был в лодке.

– А кто этот прощелыга, который только что скакал наверху?

– Эмторо!

– То-то же! – усмехнулся чародей. Ампили с трудом заставил себя поднять взгляд на насмешливое лицо молодого бравого воина.

– А какой из двух подлинный Олибино? – спросил Ампили, поражаясь собственной дерзости.

Гигант грозно нахмурился, затем пожал широкими плечами:

– Конечно, тот, который вошел сюда. Это место защищено. Еще несколько месяцев назад в Хабе было много защищенных домов. Сейчас Сговор повсеместно уничтожает защиту, чтобы иметь возможность наблюдать за всем, что творится в городе. Осталось совсем мало безопасных местечек.

– Так вы не покидали столицы?

Олибино печально улыбнулся:

– Мне было некуда идти. В Хабе я родился и вырос.

– Вы получили мои письма?

– Я слышал о них. – Он опять сурово нахмурился. – Было бы очень опасно допустить, чтобы они дошли до меня.

Он вновь взмахнул рукой. Мужчина повернулся и вышел; дверь, щелкнув, захлопнулась за ним.

Ампили украдкой посмотрел на таинственную женщину, но ее лицо странным образом оставалось в тени. Интересно, подумал он, может быть, она использует волшебство, не давая ему рассмотреть себя. Возможно, он даже знаком с ней. Эта встреча в узком кругу окажется смертельно опасной, если узурпатор когда-нибудь узнает о ней.

Олибино переставил поудобнее свои длинные ноги:

– Я умираю.

– Умираете, ваше всемогущество?

– Именно так! – Звук его голоса отдавался в ушах погребальным звоном. – Мне уже больше ста лет. Я надеялся прожить, по крайней мере, еще столько же, но этому не бывать. Если я использую волшебство или хотя бы магию, чтобы продлить свою жизнь, меня мгновенно обнаружат. Скоро в Хабе не останется защищенных мест. – Его лицо застыло, не выражая ничего.

– Мне очень жаль, – прошептал Ампили. Он не испытывал особой симпатии к Смотрителю Востока с его мальчишеским пристрастием к солдатской выправке, но никому никогда не желал смерти, тем более что это была особенно жестокая смерть.

– А вы не можете бежать из столицы, как другие?

– Я слишком слаб для путешествий.

До чего же нелепо звучали эти слова в устах мускулистого гиганта!

– Даже на лодке?

Чародей сурово посмотрел на Ампили и покачал головой:

– Какая трогательная забота, толстяк, не ожидал! И все же, уж вы мне поверьте, я рассмотрел все возможности и не вижу выхода. Единственное мое намерение – не попасться в лапы этого пещерного карлика. Я не доставлю ему этого удовольствия.

– Значит, он где-то поблизости? Я не видел его.

– О, он-то поблизости! Сегодня вечером был в зале, дергал Эмторо за веревочки, как куклу.

Ампили вздрогнул и в то же время почувствовал, как пот льет с него. Олибино усмехнулся:

– Не думаете же вы, что принц сам по себе мог лучше изобразить императора, чем во время этого нелепого спектакля?

Ночь становилась все более странной. Трудно было поверить, что можно так настойчиво расспрашивать чародея, но любопытство жгло Ампили огнем, и Олибино, казалось, охотно отвечал на его вопросы. Лорду было интересно, что сделают с ним самим после этой встречи, но он боялся об этом даже подумать. Ампили торопливо перебрал роившиеся в его голове вопросы и наконец нашел самый безопасный.

– Почему он заговорил… Я хочу сказать, почему он заставил принца заговорить сегодня вечером о смотрителях? Если ожидается великая победа…

– Чтобы дискредитировать меня, – проворчал чародей.

Выражение его лица не изменилось, так как волшебники в отличие от обычных людей умели контролировать свою внешность, и все же гнев явственно прозвучал в его голосе.

– Вы пропустили пару вопросов, милорд. Прежде всего вам следовало спросить, почему он допустил, чтобы это гоблинское безобразие продолжалось так долго. Затем спросите, почему он делает то, что делает, чтобы остановить его.

– О! Ну, э-э… и почему же?

Воин скрестил на груди мускулистые руки и вздохнул.

– Как вы понимаете, этот маленький мерзавец – сумасшедший. Он никому не доверяет и всего боится. Даже теперь не может успокоиться и все время пытается обезопасить себя. Однако, подчинив себе всю Пандемию и каждое королевство в ней, он все равно не будет чувствовать себя в безопасности. Поэтому он и продолжает держать в секрете свое существование, хотя жаждет любви и почитания. – Олибино вскинул брови. – Вы, конечно, отдаете себе отчет, какая вам грозит опасность?

– Оп-п-пасность, ваше всемогущество?

– Вы не поняли? Однажды он наверняка решит уничтожить всех, кто знает о нем, и вас в том числе. – Чародей мрачно улыбнулся. – Или же впадет в другую крайность и объявит себя Богом, чтобы все ему поклонялись.

Ампили вытер лоб. Как же он оказался замешанным во все это?

– Думаю, он в последнее время как раз над этим и размышляет, – сказал Олибино. – И, как мне кажется, склоняется к божественному решению. Когда гоблины и дварфы вторглись в Империю и уничтожили четыре легиона, он заставил Эмторо вызвать огромное подкрепление. Вы, должно быть, сами слышали эту речь?

– Да, ваше всемогущество.

– Я был лишен этого удовольствия. – Лицо чародея оставалось спокойным, но громадные кулаки были сжаты так, что косточки побелели. – Он специально оставил границы без защиты.

– Но почему? Все этому удивились!

– Затем, конечно, чтобы низшие расы не удержались и напали на нас! И они, скорее всего, это уже сделали. А если еще не успели, то скоро нападут.

Ампили задрожал на своем жестком деревянном стуле:

– Все сразу?

– Многие. Етуны, конечно, не упустят случая. Халиф так и так собирался воевать. Империя будет охвачена огнем и разорена. Понимаете?

– О Боги! И Зиниксо явится спасти ее?

Огромный воин просиял:

– Вот именно! Не так уж трудно догадаться, верно?

Догадаться было нетрудно, труднее было поверить. И все же в таком изложении все казалось вполне логичным.

– Но почему он приплел вас к своей речи, предсказывая победу над гоблинами? Олибино помрачнел:

– Я не знаю деталей, ибо не настолько сумасшедший, чтобы суметь постичь его мысли, но абсолютно уверен, что он собирается каким-то образом дискредитировать меня. Скорее всего, великая победа не состоится.

– Неужели еще какие-то легионы погибнут? – воскликнул Ампили.

– Возможно. – В угольно-черных глазах чародея промелькнула хитринка. – Но если мы взялись обсуждать стратегические вопросы, тогда скажите, что он собирается делать с драконами?

– С драконами?! Боги милосердные!

– Драконы поднялись. Все четыре существующих племени сейчас в воздухе и направляются на север.

Драконы? Тысячу лет драконов не использовали в войне. Новое тысячелетие, видимо, собирается оправдать свою репутацию. Ампили облизнул пересохшие губы и ничего не ответил.

– Никаких идей, милорд? – насмешливо спросил чародей. – Ну что же, перейдем к более веселым новостям. Я знаю, вы бежали с настоящим императором. До меня дошли слухи, что фавн снова вступил в игру. Вы пытались связаться со мной, и мне лишь приблизительно известно, что вы намеревались сообщить. Теперь я хочу услышать подробности, потому и устроил эту встречу. Говорите! Нет, погодите, не хотите ли более удобное кресло?

Ампили растерянно кивнул, пытаясь выкинуть из головы мысли о драконах и вспомнить, что он должен рассказать о новом Своде Правил и движении сопротивления.

– У нас впереди целая ночь, милорд, – весело сказал чародей.

Он встал и потянулся, едва не задев длинными руками увешанный бахромой паутины потолок.

– Целая ночь?

– Утром мы узнаем, что именно узурпатор собирается делать с драконами. – Зловещий огонек вспыхнул во властном взоре чародея – возможно безумие. Что может быть опаснее, чем умирающий волшебник? – Сегодня знаменательная ночь, слишком значительная, чтобы спать.

А что утром будет с Ампили? Позволит ли Олибино ему уйти, ведь теперь Ампили знает о его местонахождении? Даже если позволит – с него сняли заклятье послушания. Как скоро кто-нибудь из агентов Сговора это заметит и поймет, что он опять переметнулся на другую сторону?

Он все равно покойник.

Пальцы чешутся:

Пальцы чешутся.

К чему бы?

К посещенью душегуба.

В. Шекспир. Макбет

Глава 10 И поле осталось за нами

1

В северных краях летние ночи коротки. Едва скрывшись за горизонтом, солнце уже поднималось вновь, возвещая начало нового дня.

Катило свои вечные воды море – бескрайнее, зеленое, холодное и сверкающее. Одинокий кораблик с единственным парусом скользил по громадным волнам, спеша на север. Хотя многие корабли в океане шли тем же курсом, ни один из них не показался поблизости. Экипаж спал, устроившись на скамьях и крышах палубных люков. Тощий подросток крепко сжимал штурвал, безумно гордый честью, которую ему оказали. Если он и догадывался, что трое или четверо матросов лишь притворяются спящими, незаметно наблюдая за ним, то не подавал виду. Он смотрел на волны, на горизонт, на белых птиц, кружащих в небе, и думал о том, что через час-другой боцман будет учить его вязать морские узлы…

* * *

Рассвет наступил в Гувуше, позолотив крыши домов в Крутом Откосе. Работяги гномы начали зевать, ворча по поводу слишком коротких летних ночей. Люди праздные и состоятельные все еще спали в дорогущих переполненных комнатах «Головы императора».

Те, кто победнее и побережливее, выбрали более дешевый ночлег – на сеновале. Они тоже еще спали, все, кроме одного – престарелого дварфа. Застыв с расширенными от ужаса глазами, он следил за далеким полетом драконов.

* * *

Небо посветлело и в Тхаме. В лугах проснулись жаворонки, на фермах бедняков – петухи. Тучи и пелена дождя заслонили солнце над непроходимым лесом, и лишь слабый свет просачивался сквозь пустые оконные проемы Часовни, туда, где Хранительница в молитве преклонила колени над могилой Кииф.

* * *

Спеша на запад, утро пришло в Хаб – переполненный лагерь беженцев. Невидимый ни днем, ни ночью, продолжал свою работу Бог Смерти, собирая души, которые голод и болезни освободили от бренных оболочек.

Сонные богачи клевали носом в своих экипажах, разъезжаясь с бала по домам в сопровождении конной охраны, так как столица кишела всяким сбродом.

В покинутой конюшне лорд Ампили храпел в тяжелом кресле, почти таком же пухлом, как и он сам. Рядом с ним сидела волшебница, терпеливо ожидая приказов хозяина.

Ее хозяин мерил шагами комнату, обдумывая все услышанное этой ночью и прикидывая, какой удар он сможет нанести своему врагу, прежде чем сам будет повержен. Для смотрителя Олибино никогда не обладал сверхвеликой силой, но все же он был могущественным волшебником и собирался достойно встретить конец. На своем веку он достаточно повидал храбро умиравших мальчишек, это было хорошим уроком. А в исторических книгах еще осталось несколько чистых страниц. Воины не умирают незаметно.

* * *

Солнце весело заиграло на ледяных вершинах гор Квобля.

Ило открыл глаза. Он видел потолок, шторы, синее небо в просвете между ними. Из детской кроватки в углу не доносилось ни звука… Его ноги касалась босая нога. Он осторожно придвинулся ближе – какая восхитительно нежная теплота!

Мысленно Ило смаковал подробности предыдущего вечера.

Какое превращение, гордо подумал он. Просто дикая кошка. Это делает ему честь, как учителю. Весьма многообещающая ученица.

Им предстоял трудный день. Долгий подъем в горы. Хорошо бы отправиться пораньше, пока хороших лошадей не разобрали. Впрочем, пока еще не слышно никакой возни на конюшне.

Он перекатился на бок и теснее прижался к лежавшей рядом женщине.

– М-м-м? – томно потянулась она. Ило лизнул ее ухо и почувствовал, как она затрепетала от наслаждения.

– Нам надо отправиться пораньше, – прошептал он.

– М-м-м!

Его рука скользнула дальше, и ладонь коснулась крепкой теплой груди. Всего лишь две недели назад ему понадобился бы час, чтобы она потянулась к нему.

– Пора вставать, – прошептал он.

– Майа еще не проснулась, – произнес сонный голос.

– И что?

– Чего же ты ждешь?

* * *

Через некоторое время Ило подал фаэтон к передней двери. Эшиала стояла на ступенях крыльца, дорожные сумки лежали у ее ног. Он спрыгнул и подошел, чтобы забрать их.

Лицо Эшиалы все еще горело, наверное от счастья. Она одарила его такой улыбкой, о каких мужчины мечтают всю жизнь. Теперь уже никто не мог бы назвать ее Ледяной Императрицей – Королева Весны, да и только! То и дело мимо проходили люди, и все мужчины приосанивались при виде Эшиалы, но она смотрела только на него. И это было очень, очень приятно.

– Какой воздух! – сказала она. – И эти вершины! Знаешь, раньше я видела горы только на картинах.

– Я создал их специально для тебя.

Он поднял сумки.

– Я так и думала. Осторожнее, здесь молоко.

– Положись на меня. И если тебе нравятся эти холмики, что ты, интересно, скажешь, когда мы одолеем перевал.

Ило поискал глазами Майу. Девочка гонялась без разбора за кошками, собаками и голубями. Убедившись, что все в порядке, он повернулся, держа в каждой руке по сумке, и едва не налетел на человека, направляющегося к двери. Ничего страшного. Тот спокойно отошел в сторону, но затем…

Можно по-разному посмотреть в лицо встречному. Порой взгляд прямо говорит: «Я вас знаю», но если другое лицо испуганно меняется на секунду, а потом становится непроницаемым – беда.

Ило стоял и смотрел, как незнакомец поднимается по ступеням в таверну.

– Эти алые цветы… – начала было Эшиала и, осеклась. – Что-то случилось?

– Нет, ничего.

Но кое-что все же случилось. Ило не мог вспомнить незнакомца, но тот явно его знал. Хотя сейчас он в гражданской одежде, по возрасту вполне может быть солдатом.

Более пяти тысяч человек в Квобле знали Ило в лицо. Вообще-то точнее было бы сказать двадцать тысяч, но Ило казалось, что мало кто узнал бы его без формы и знаменитой белой волчьей шкуры на плечах. И все же… Все же он достаточно высок для импа, и, не покривив душой, можно сказать, что у него запоминающаяся внешность. Мужчины не очень охотно это признавали, но обращали на него внимание ничуть не реже, чем женщины. Шанди, тот мог исчезнуть в своей собственной стране, но Ило люди помнили.

Пока он грузил и для надежности привязывал сумки, его пальцы двигались автоматически, а мысли текли по другому руслу. Незнакомца неожиданная встреча удивила, и это вполне объяснимо. Личный знаменосец нового императора должен быть в Хабе, при дворе, а не здесь, в провинции. Вполне возможно, ничего страшного в его реакции не было, и…

Но если Сговор схватил Ионфо… Если им все еще нужна маленькая императрица…

Не стоило ехать по Большому западному пути. В Квобле много других городов, кроме Гаазы, где размещается XII легион. Надо было двигаться на восток до пересечения с какой-нибудь другой дорогой, а затем в Ангот или даже в Босвуд.

Ладно, сейчас уже поздно жалеть о содеянном. Если он изменит планы, то встревожит Эшиалу, а он не хотел чем-либо омрачать ее вновь обретенное счастье. Он подсадил ее в фаэтон и передал ей Майу, лучезарно улыбаясь и не понимая ни слова из того, что она говорила.

В конце концов, одна дорога ничем не лучше другой. Армия контролирует все.

2

Тхайла неслась по ночному небу, словно окруженный сиянием метеор. Сначала она отправилась на север, и костер, зажженный ею у подножия гор Прогист, становился все меньше и меньше, оставаясь внизу и позади. Наконец его крошечная завитушка исчезла из виду.

«Лииб, – думала она. – О Лииб! И мое дитя! Я так и не узнала свое дитя».

На секунду она увидела неподвижную скорбную фигуру Хранительницы, огромной тенью возвышавшуюся над горами и глядящую ей вслед.

Вскоре она пересекла побережье Утреннего моря, легко пройдя сквозь волшебные границы Тхама. В магическом пространстве перед ней промелькнуло отражение удивленного старика – она узнала в нем архонта, охранявшего эти берега. Затем все исчезло, Тхайла была во внешнем мире, парила прямо под звездами, устремляясь на север.

Ее охватил холод. Она покинула Тхам, свою родину, землю своего народа. Внизу, в темноте, блестело море – холодное, чистое море. Она чувствовала легкое покалывание, догадывалась, что это корабли, и не обращала на них внимания, как не реагировала на людей, спящих внутри. Вскоре перед ней, а затем и прямо под ней показалось побережье Гувуша. Там, в темноте, двигались люди, маленькие человечки, занятые своими делами, сновали, словно муравьи. Они были враждебны ей. Тхайла чувствовала, насколько отличается от них, и ее бил озноб. Внешний мир! Она в окружении демонов, и хотя теперь знает, что демоны – это всего-навсего люди, вроде нее самой, впечатлительный ребенок, которым она некогда была, ожил в ней и теперь хныкал от ужаса. Тхайла вспомнила одно из видений Теснины: она Кволь, которую тысячу лет назад вместе с ребенком разодрали голодные гномы.

Как мало магии! То тут, то там она чувствовала слабые проблески, скрытое движение, крохотные язычки пламени, старательно спрятанные от чудовищ, крадущихся в темноте. Тхам был полон магией, согрет ее теплом, а внешний мир казался застывшим, холодным – и земным. Впереди опять показалось море, простиравшееся до безжалостной ледяной земли, которую уже озаряли первые скупые отблески рассвета. Тхайла изменила направление, спасаясь от надвигающегося дня, как молодой олень убегает от выстрела охотника. Она поспешила на запад, в самое сердце ночи. Далеко внизу проплывали города – огромные скопления людей, каких она даже не могла себе представить, так как никогда не видела больше тридцати – сорока человек одновременно. Эти громадные толпы ужасали ее. Она поднималась все выше и выше, под самые звезды.

Волшебница была не птицей, даже не летящей женщиной, а самой мыслью, несущейся через ночь. Только обладая огромным могуществом, можно было двигаться таким образом, но она знала, что ее могущество велико, ибо великая сила несет с собой и мудрость. Ее можно поставить в один ряд с легендарными волшебниками древности – Трэйном, Ис-ан-Оком или Кииф.

Люди, все больше людей, ее разум повсюду на них натыкался. От Летнего моря до Зимнего океана – люди. Где же леса, тихие пруды, травянистые склоны, которые она так любила в Тхаме? Ничего этого нет. Прошли многие тысячи лет! Где в этом переполненном мире отыщется для нее пристанище? Где найдется тихий уголок, если вся земля изрезана дорогами, изуродована городами и безжалостно поделена на прямоугольники вспаханных полей?

Она мчалась все дальше и дальше, в поисках чего-то неведомого даже ей самой.

Всю жизнь эта маленькая безопасная клетка была ее миром. Без нее она сделает то, что делают все птицы, когда напуганы, – полетит и будет лететь и лететь. Все выше и выше, все дальше и дальше, и никогда не осмелится опуститься на землю. В конце концов обессилев, она упадет на землю.

Бейз все знал! Или по меньшей мере предполагал. Как и Хранительница. Возможно, это записано в пророческих книгах. Не найдя в этом мире пристанища, ей суждено возвратиться назад, усесться на свою веточку, послушно служить Хранительнице.

Никогда! Они убили ее возлюбленного, убили ее ребенка, наделили ее силой, обладать которой она не желала. Какую бы судьбу ни уготовили Боги Тхаму, она не может быть более жестокой, чем то, что Тхам сделал с Тхайлой. Она не будет спасать их, не будет участвовать в этой грязной игре.

Она не станет такой, какой стала Хранительница.

Земля разворачивалась перед ней, все еще окутанная плащом ночи, но это не мешало ее волшебному Зрению. Люди, все больше и больше людей. Она не остановится никогда, даже достигнув западных морей, и никогда не вернется в Тхам.

И тут она почувствовала Зло. Оно, наверное, присутствовало все это время, но было слишком чужеродным, какая-то смутная тень в магическом пространстве. Теперь оно приблизилось, и Тхайла уже не могла его не замечать. Нечто нечеловеческое, враждебное, непонятное, почти металлическое. Разум без мудрости, жажда без жалости – совсем другой вид волшебства.

«Поднимаются драконы». Так эта черная туча – драконы?! Тхайла знала, каковы эти твари. В Теснине ее убивал дракон, но здесь их были сотни, огромная стая, рыщущая в поисках добычи. Она чувствовала их дикое возбуждение, опьянение свободой, ненасытную жажду золота, а также других не столь благородных металлов. И одновременно ярость от того, что чья-то воля гнала стаю к другой цели, когда им хотелосьрассыпаться в разные стороны и пограбить богачей внизу. Тхайла, испуганная и одновременно завороженная, поняла, что ее тянет к драконам. Какой чудовищной должна быть сила, способная управлять этим жутким сонмом?

И вдруг она почувствовала огромную опасность – еще более зловещая сила присутствовала в пространстве. Драконы не знали жалости, им было неведомо страдание, но этот некто – мерцающий сгусток темноты в самом центре мира – все понимал. Именно он вел драконов и сейчас обнаружил Тхайлу. Неумолимые черные щупальца потянулись к ней, принялись шарить в ночи, словно рука в мешке. Она поймала на себе взгляд огромных, словно окаменевших, глаз – испытующих, беспокойных, опасных, – которые всматривались в пространство, пытаясь обнаружить нарушителя спокойствия.

«Если, конечно, прежде ее не схватит ястреб».

Так сказал Бейз – и вот он, ястреб! Вот она, злая сила, низвергающая смотрителей. Теперь она заметила Тхайлу. Возможно, не заметила, а лишь заподозрила неладное, точно Тхайла забралась в чужой дом, неосторожно скрипнула половицей, и часовой поднял фонарь. Если Сговор узнает наверняка, кто она и где находится, то схватит ее прямо в небе и завладеет ею. Против такого могущества ей не устоять.

Даже сама Хранительница неспособна на это, по крайней мере, так она говорила.

Как удирающая от хищного сокола маленькая певчая птичка, Тхайла в панике ринулась вниз, стараясь сделаться незаметной. Она стремительно неслась над землей, укрываясь за могучими горами Нефер, отлично зная, что скалы не скроют ее от взгляда этих всепроникающих глаз, затем бросилась на юг, в Илрэйн. И тут почувствовала, что победила.

Ее спасли драконы, потому что стоило бы узурпатору переключить все свое внимание на нее, как они немедленно вышли бы из повиновения и принялись за свое разрушительное дело, а это, очевидно, не входило в его планы – во всяком случае пока не входило. Даже объединенная мощь Сговора вряд ли могла подчинить себе всех сразу. Сейчас было не время отвлекаться на мелочи. Источающие злобу глаза отвернулись, щупальца исчезли.

Спасена!

Тхайла стояла в саду. Дом позади нее представлял собой причудливое сооружение из дерева и цветных камней, непонятное и непрактичное, но надо признать, красивое. Повсюду вокруг она видела спящие цветы, дремлющие деревья и небольшие пруды с золотыми рыбками. В доме спали мужчина, женщина и двое детей, все золотоволосые и с золотистой кожей. Эльфы, золотоволосые демоны… Эти люди не казались страшными, и если бы не цвет их кожи, не смешные маленькие ушки, то выглядели бы совсем как пиксы.

Повсюду в разбросанных среди холмов домах спали люди. По представлениям обитателей Тхама, это место можно считать густонаселенным, но по сравнению с тем, что она до этого увидела во внешнем мире, оно было почти необитаемо. Небесное дерево возвышалось где-то очень далеко отсюда, его макушка сияла в лунном свете, а основание скрывалось за горизонтом. Она припомнила наскоро прочитанные книги. Это был Илрэйн, страна эльфов. Может быть, в Илрэйне она найдет пристанище, которое ищет?

– Нет, – проговорила Хранительница у нее за спиной. – Здесь нет безопасных мест.

Тхайла обернулась и пронзительно закричала:

– Уходите прочь!

Знакомая высокая тень опиралась на посох. Голос напоминал не то кудахтанье, не то скрип костей.

– Ты – пикс. Ты – недоразумение! Никто не даст приюта пиксу. Пиксов больше не существует в природе, так все здесь считают, запомни!

– Уходите, или испепелю вас!

– И тогда привлечешь сюда узурпатора.

– Значит, привлеку! – И она сконцентрировала свою силу.

– Ты уже видела его, – с издевкой прошептала Хранительница. Глаза ее блеснули под капюшоном. – И теперь знаешь всю глубину его Зла. Он поработит тебя, поработит навеки. И если и ты станешь служить ему, исчезнет последняя надежда, весь мир окажется в его руках – и весь мир погибнет.

– Но уж вам, во всяком случае, я не позволю поработить меня! Не таким путем! Вы уже перепробовали все средства, но вам запрещено прибегнуть к крайней мере, иначе вы бы пошли и на это. Уходите, или я уничтожу вас!

Тхайла взмахнула сгустком силы, словно огненным мечом, и Хранительница исчезла.

Теперь и Илрэйн был омрачен тягостными воспоминаниями, поэтому Тхайла покинула его.

Она училась, оттачивая свое мастерство, и, наконец убедившись, что ее нельзя обнаружить, вновь направилась на запад, зачарованная зловещей песней драконов.

Закончилась ночь, а вместе с ней и земля. Впереди лежало Западное море, холодное и безжизненное. Заря осветила вершины ледяной громады Мосвипса, парившие над низкими облаками, и Тхайла устремилась вниз, чтобы увидеть восход и отдохнуть.

В конце концов обессилев, она упадет на землю…

Она сидела на снежном уступе над бездной, обхватив колени руками, и смотрела на царство неба и белых скал. Волшебница вполне сносно чувствовала себя там, где простой смертный за несколько секунд окоченел бы от холода. Она видела драконов, все еще рвущихся на север, видела столб Зла в центре мира. Вероятно, могла бы даже разглядеть Тхам, хотя могущественная сила Кииф и скрыла бы его обитателей.

Почувствовав голод, Тхайла сотворила сочный сладкий плод манго и серебряный ножик, чтобы его разрезать. Съев мякоть, она превратила косточку в бриллиант размером с ухо пикса и зашвырнула его в снег. Только две проблемы не могли решить могущественные волшебники.

Главная из них – смерть. Она вспомнила те несколько счастливых месяцев с Лиибом, и слезы покатились по ее щекам, на ходу замерзая. Кииф, Ис-ан-Ок, Трэйн, еще шесть или семь других великих волшебников и теперь вот Тхайла… Она может ускользать от узурпатора сколько ей заблагорассудится – ее сила куда больше, чем он предполагает. Может отправиться куда угодно и делать все, что пожелает. Но не в ее власти воскресить Лииба и своего ребенка. Ей некуда идти и некого любить. Итак, вторая проблема – одиночество.

Солнце освещало всю Пандемию.

Весь мир принадлежал Тхайле, но ей было все равно.

3

Лорд Ампили только что закончил завтракать. Обстановка вокруг него была несколько необычной – грязная, замусоренная конюшня со свисающей по углам паутиной. Сквозь небольшие мрачные окна просачивался хмурый свет, но, будь освещение получше, это, пожалуй, испортило бы ему аппетит, ибо он сидел среди всего этого хлама за столом, покрытым камчатой скатертью и сервированным серебряным прибором. На тарелках еще можно было обнаружить жалкие остатки палтуса, копченой осетрины, жареной оленины и омлета с устрицами и мидиями, но великолепный пирог с телячьими почками был съеден, как и большая часть душистой еще теплой буханки. Он отхлебнул портера из своего бокала, промокнул губы хрустящей салфеткой и с сожалением признал, что не в состоянии съесть больше. Обстановка, возможно, и оставляла желать лучшего, но трапезы роскошнее он припомнить не мог.

Волшебница по-прежнему оставалась на том же месте, где сидела до того, как он задремал на несколько предрассветных часов. Днем черты ее лица были столь же неразличимы, как и при свете фонаря. Двое молодых людей присоединились к ним и теперь молча сидели на стульях с высокими спинками. Одеты они были в камзолы, но Ампили подозревал, что это те самые гвардейцы, похитившие его на балу. Теперь их тоже не удавалось рассмотреть. Никто не произносил ни слова, но по взглядам, которыми эти трое время от времени обменивались, он заключил, что они переговаривались с помощью волшебства.

– У его всемогущества великолепная кухня, – весело сказал лорд.

Ответа не последовало. Никто даже не взглянул на него.

Ампили вздохнул, размышляя, куда мог подеваться чародей. Его беспокоила одна мелочь – этот великолепный завтрак очень уж напоминал об обычае предлагать обильную трапезу приговоренным к смерти именитым преступникам накануне исполнения приговора.

Дверь щелкнула, заскрипела, опять заскрипела и, щелкнув, захлопнулась. Чародей Олибино, закутанный в серый плащ, широким шагом вошел в комнату. Он сбросил свои роскошные доспехи и сильно уменьшился в размерах, но лицо его еще можно было узнать. Очевидно, он играл роль ничем не примечательного мастерового средних лет, однако держался при этом чересчур надменно. Но кто бы осмелился сказать ему это?

Он взглянул на остатки завтрака и бросил презрительный взгляд на Ампили.

– Умеренность не принадлежит к числу ваших добродетелей, милорд.

– Умеренность убивает совершенство, ваше всемогущество. – Это было известное высказывание Ишипол, но Ампили показалось, что он употребил его вполне к месту.

Чародей неразборчиво буркнул и повернулся к своим соратникам. Вновь наступило молчание, сопровождаемое многозначительными взглядами и скупыми жестами. Они что-то обсуждали, и очевидно важное, так как Олибино вдруг повернулся на каблуках и принялся расхаживать по конюшне из конца в конец. По дороге он протянул руку и оторвал старую ржавую подкову, одну из тех, что были прибиты возле каждого стойла.

Затем остановился, рассеянно сгибая и разгибая в ладонях кусок металла, словно это была веревка. Осколки ржавчины разлетались во все стороны.

– Значит, так! – резко сказал он. – Больше никаких споров! – Затем обернулся и оказался лицом к лицу с единственным неволшебником. – Легионы преградили дорогу гоблинскому войску у Бандора. Легионов по меньшей мере пять, возможно, и шесть. Я не осмелился рассмотреть поближе. Драконы уже почти над ними.

– Над легионами?

Чародей мрачно кивнул:

– Я подозреваю, в этом и состоит его план.

Ампили вздрогнул:

– Но почему?

Казалось, без особых усилий чародей раза в два растянул кусок железа.

– Кто может до конца постичь намерения этого жуткого дварфа? Быть может, я и ошибаюсь. Парочки драконов на легион было бы вполне достаточно. Ну а четыре племени… Да они за полчаса способны опустошить весь Хаб. Зачем так много?

– Я… Я н-не могу вообразить…

– Вот и я не могу. – Олибино завязал кусок железа узлом. – И все же, думаю, он ведет их именно на легионы. Вспомните: только волшебники знают о нем и его Сговоре. Только они знают об узурпации. Что касается обычных людей, то для них молодой Эмшандар занимает Опаловый трон, и Четверо смотрителей правят в своих дворцах. Наступает тысячелетие. И, как тысячу лет назад, опять драконы против легионов! Вспомните Пустошь Нефер. Видимо, это и натолкнуло проклятого коротышку на гнусную мысль. И как же будет выглядеть сражение в глазах всей Империи?

– Это очевидно – Юг против Востока, чародей против чародея.

– Он хочет дискредитировать Четверых, – нахмурившись, подтвердил Олибино. – Одно-два таких бедствия – и Зиниксо сможет сбросить завесу секретности. Явится как спаситель человечества и оповестит весь мир, что сверг злонамеренных смотрителей. А затем провозгласит новый порядок.

Олибино отшвырнул металлический узел и вытер руки. Бывшая подкова со звоном покатилась по булыжнику.

Ампили обхватил себя руками:

– И мы ничего не можем сделать?

– Ты, толстяк? – Чародей снова бросил взгляд на пустые тарелки. – Ты, пожалуй, можешь пригодиться для того, чтобы опустошить его продовольственные запасы.

– Подлинный император когда-то считал меня полезным!

Почему это заявление прозвучало так мрачно?

– Верно, – сказал Олибино, сделал еще несколько шагов, затем вернулся и оперся о стол костяшками пальцев. Его глаза блеснули. – То, что ты рассказал мне ночью, впечатляет. У этого фавна просто стратегический дар! Он нашел единственный способ собрать противодействующую силу – если, конечно, достаточное число волшебников еще на свободе, во что я не верю. Как ни на минуту не поверю и в то, что его нелепый идеалистический новый Свод Правил окажется жизнеспособным. Но он дает хороший толчок. Фактически его план – это единственная надежда, так что мы вполне можем рискнуть. Проблема в том, чтобы сообщить о нем всем, кто еще на свободе, прежде чем Сговор их выловит.

– Я готов помочь, сэр. – Ампили не мог примириться с тем, как его обманул поддельный Шанди. Волшебство тому виной или нет, но мысль об унижении нестерпимо его мучила. Он чувствовал жгучее желание отыграться. Старик с грустью осознавал, что угрызения совести несвойственны ему и утихнут через пару дней, но сейчас был способен на все… Мысленно способен на все.

Чародей фыркнул:

– Самое лучшее, что ты можешь сделать, я полагаю, это продолжать подробно записывать сплетни в свой дневник. Так ты не догадывался, что я знаю о твоей писанине? А как ты думаешь, почему ты каждый раз случайно оказывался поблизости, когда мне доводилось беседовать с Шанди?

Он потянулся и повернулся к своим подчиненным:

– Знаете ли вы, что перед вами один из великих историографов Пандемии? Будущие поколения обратятся к его записям, если им понадобится узнать, что наследный принц ел на завтрак в какой-либо определенный день.

Они слабо улыбнулись в ответ на эту шутку. Смотритель вновь устремил грозный взгляд на Ампили. Даже без мощных доспехов и искусственных мускулов Олибино внушал страх.

По правде говоря, в его облике было больше достоинства без этих показных штучек. Но опять-таки, кто бы решился сказать ему это?

– Настало время тебе уходить. Мы сняли с тебя чары преданности. Хочешь, чтобы их восстановили?

Ампили вздрогнул и покачал головой. Во рту у него пересохло, и он не мог говорить. Все его мемуары за последние четыре месяца были ложью!

– Уверен? С иллюзиями жить было бы проще.

– Я абсолютно уверен, – хрипло выдавил Ампили.

Олибино усмехнулся:

– Молодцом. Очень хорошо. Тогда вместо этого мы поставим тебе защиту. Таким образом Сговор не сможет мутить твой рассудок и в то же время будет чувствовать видимое присутствие волшебства, которое примет за чары преданности. Конечно, при тщательном изучении уловка откроется, так что советую не привлекать к себе внимание. А когда дварф узнает, что я задумал… Ладно, скажем так, очень скоро эта маленькая пещерная крыса почувствует себя не слишком хорошо. Ему придется поискать козла отпущения, чтобы сорвать свое плохое настроение.

Ужас! Ампили вздрогнул:

– Что должен делать я?

Чародей обнажил зубы в зловещей ухмылке:

– Только наблюдать! Наступает очень интересное утро! – С неожиданно помрачневшим лицом он повернулся к соратникам: – То, что я задумал, надо делать быстро. Я не могу дать вам очень много времени. Оставьте меня поскорее.

Видимо, Ампили был уже защищен от волшебства, так как смог теперь различить лица этих троих. Он вспомнил, что высокий мужчина – это младший брат графа Иферно. Женщина оказалась очаровательной дочерью сенатора Хеолклю. Она улыбнулась ему, двое мужчин серьезно кивнули. Они встали. Лорд Ампили тоже поднялся, причем это стоило ему больших усилий, чем он ожидал. Затем женщина опустилась на колени на булыжник, и двое мужчин сделали то же самое.

– Да пребудет с вами Добро, ваше всемогущество, – сказала она прерывающимся голосом.

– Солдат знает свой долг, – отрезал чародей. Брат графа умоляюще воздел руки:

– Хозяин, позвольте нам остаться и помочь, прошу вас!

Его глаза блестели от слез.

– Я сказал: никаких споров! Уходите подобру-поздорову! Хаб сейчас не место для волшебников.

Олибино вновь повернулся к ним, скрестив на груди руки. Трое поднялись с колен и направились к двери. Чародей последовал за ними.

4

– Ну, хоть теперь-то скажешь мне, что происходит? – допытывался Джалон с необычным для него нетерпением. – Кое-что действительно произошло. – Рэп взял штурвал из покорных пальцев менестреля. – Мы слегка сбились с курса, рулевой.

И в самом деле, «Неустрашимый» повернулся бортом к ветру и беспомощно дрейфовал. К счастью, ветер был слабый и волны небольшие. Впрочем, иначе никто бы и не доверил Джалону штурвал.

– Я пытался подобрать рифму к слову «прыщ», – объяснил он, нисколько не смутившись, – и забыл взглянуть на компас. Так что происходит?

Рэп с недоверием посмотрел на него:

– А ты никогда не выходил с утра из дому, позабыв одеться?

– О да! – Джалон, казалось, даже удивился, что его друг об этом спрашивает. – Десятки раз.

Очевидно, он и понятия не имел о том, что сейчас его рубашка надета наизнанку.

– Ну скажи же мне, пожалуйста, что происходит?

Рэп с минуту разглядывал паруса, прислушиваясь к ходу корабля. Судно медленно выравнивалось, разворачиваясь бушпритом к заре. Рэп так же медленно успокаивался, приходя в себя после сверхъестественного эксперимента – совместной работы с другими волшебниками. На протяжении последнего часа он был всего лишь частью комплота – единого организма, и ему требовалось немного привыкнуть к тому, что он снова стал просто Рэпом.

– Мы вели разведку.

– Я думал, это слишком опасно.

– Мы решили рискнуть. Видишь ли, если делать это всем вместе, то операция достаточно безопасна. Такую большую силу почти невозможно обнаружить.

Джалон скорчил гримасу:

– Что сделано, то сделано. И что же вы обнаружили?

– Драконов. Мы думаем, там почти все червяки из Драконьей Области. Он заставляет их лететь на север. Это говорит о невероятной силе, потому что они все время стремятся разлететься в разные стороны. И все же он удерживает их вместе. Не Зиниксо, а весь Сговор, я имею в виду. И кажется, мы поняли, что у него за цель.

– Ну?

– Гоблины.

– Гоблины? – Менестрель взъерошил льняную шевелюру. – Знаю, я не слишком учен, но, по-моему, страна гоблинов очень далеко, разве не так?

– Гоблины сейчас в Питмоте, в местечке под названием Бандор. Империя вывела против них пять легионов.

Рэп зевнул. Он смертельно устал, и его мучила неотвязная мысль о драконах, от которой он не мог избавиться. Хотя почему его это удивляет? Много лет назад Боги распорядились, что Птица Смерти всю свою жизнь будет бичом Империи. Правда, они не упомянули драконов.

Голубые глаза Джалона расширились:

– А вы уверены, что Зиниксо на стороне легионов?

– Это мы вскоре узнаем, – мрачно сказал Рэп. – Через несколько минут. Как нам кажется, он хочет уничтожить гоблинов на глазах у легионов, чтобы продемонстрировать свою силу и снискать уважение. Это лучшая идея из всех, что пришли нам в голову.

Джалон судорожно вздрогнул, словно его охватил внезапный озноб:

– Это ужасно! Вы ничего не можете сделать?

– Ну теперь ты начинаешь! – Рэп уже выровнял курс. Половину ночи он провел в споре с троллями, которые предлагали предупредить всех, кто окажется на пути у драконов, и с антропофагами, которые хотели слегка повернуть стаю в сторону. Достаточно совсем небольшого усилия, говорили они, потому что, если червяки один раз разбегутся, никакой Сговор не будет в состоянии собрать их снова. Сознавая это, доказывали они, Зиниксо не осмелится сопротивляться небольшому толчку в сторону.

Рэпу пришлось применить все свое искусство убеждения, чтобы склонить союзников к своей точке зрения – разумной точке зрения, конечно.

– Мы не собираемся ничего предпринимать, – сказал он, – так как ничего не можем изменить, но, вполне вероятно, сделаем только хуже. Мало того, что стая чего доброго разлетится над половиной Империи, так мы еще и выдадим себя узурпатору. А это конец всей игре. Нет, пока отсидимся в сторонке.

Джалон испугался, услышав столь хладнокровное решение:

– Вы допустите, чтобы драконы напали на людей и даже не попытаетесь спасти их?

– Так мы решили.

Но получится ли это? Смогут ли все эти добродушные тролли удержаться, когда начнется огненное побоище? Смогут ли антропофаги устоять перед соблазном битвы – не говоря уж о магическом отражении зажаренных заживо людей? И сможет ли Сговор контролировать такую огромную стаю после того, как она отведает металла? Вот-вот могло разразиться величайшее бедствие всех времен.

Рэпу нужно было быстро найти подходящие слова.

Он улыбнулся, заметив удрученное выражение лица Джалона:

– Не пой столько печальных песен по гоблинам, дружище. Они явились в Южный Питмот не на повозках с сеном. Наш старый друг Птица Смерти, вероятно, оставил за собой кровавый след на всем пути от самого Пондага. Я уверен, в его банде нет ни единой души, которая не заслужила бы того, что с ними станет.

Легко сказать! Драконы несут слишком страшную смерть. Впрочем, Боги определили судьбу Птицы Смерти, и он не волен ее избежать. И его, Рэпа, конец, должно быть, тоже предопределен. Пожалуй, несколько минут одиночества за штурвалом – это то, что поможет ему успокоить свои издерганные нервы.

– Что, если ты, приятель, пойдешь и раздобудешь мне что-нибудь на завтрак? – спросил он. – А я достою твою вахту.

Джалон кивнул, его голубые глаза были серьезны.

– Я взгляну на камбузе. Что ты предпочитаешь, салат из еловых веток или женские коленки?

Не успел Рэп ответить, как в его ушах раздался оглушительный рев:

«ВОЛШЕБНИКИ, ВНИМАНИЕ СМОТРИТЕ, КАК СИЛЕН ВСЕМОГУЩИЙ!»

– Рэп?! – воскликнул Джалон. – Рэп, в чем дело?

5

Рассвет застал Кейди вполне проснувшейся, хотя глаза еще резало, словно они засыпаны песком, и во рту был отвратительный кислый привкус. Девушка приткнулась в углу каменной стены, ограждавшей фруктовый сад. Она никак не могла сообразить, удалось ли ей вообще поспать. Гоблинские приготовления к сражению ознаменовались большим, чем обычно, числом истязаний. Возможно, жуткие крики жертв в какой-то мере предназначались для устрашения противника, хотя к вечеру легионеры были еще слишком далеко, чтобы эти крики смогли достичь их ушей. Очевидно, более важным был эффект, производимый на зрителей, так как жертвами послужили не пленные импы, а добровольцы из числа гоблинов, сами руководившие пытками, которым их подвергали. Судя по всему, и среди гоблинов вряд ли нашлось бы много таких, кому довелось поспать, и теперь, возбужденные, жаждущие крови, они подергивались от волнения и безудержно болтали. Многие из них повесили себе на шею окровавленные украшения – пальцы или еще более устрашающие сувениры, добровольно пожертвованные их бывшими обладателями.

Бежать не было никакой возможности. Не осталось и надежды.

Сад решили превратить в командный пункт, и его уже до отказа заполнили гоблины. Несколько деревьев очистили от сучьев и сверху водрузили на них платформу, устроив наблюдательную вышку. Птица Смерти внял истерическим мольбам своего сына и разрешил ему присоединиться к бою, вместо того чтобы отсиживаться в тылу. Король собирался лично возглавить первую атаку. Кейди все это представлялось последней самоубийственной попыткой.

Птица Смерти отрядил полдюжины гоблинов охранять ее. Они сгрудились вокруг, зверски хмурясь, и злобно поглядывали на нее отвратительными треугольными глазами. Они, очевидно, чувствовали себя незаслуженно оскорбленными, и Кейди была уверена, что, как только начнется бой, перережут ей горло, чтобы присоединиться к товарищам. Единственное, чего боялись все гоблины, так это попасть в плен.

Кейди ничего не ела со вчерашнего дня. Кобыла Аллена куда-то исчезла, скорее всего, составила скудный паек, который на глазах девушки раздали гоблинам. Почему-то именно это больше всего огорчало Кейди. Как они могут быть такими жестокими? К ней широким шагом подошел Кровавый Клюв. Он держал в руке натянутый лук, по бокам у него висели колчан и меч. Широкую грудь украшал бесформенный кусок сырого мяса, с которого непрерывно капала кровь.

– Почти пора! – Он взглянул на Кейди, обнажив крупные зубы.

Она сжалась в комочек, сквозь пальто ощущая холод каменной стены.

– Ну, тогда до свидания.

У нее еще оставалась ее волшебная рапира.

– Пошли! Посмотрим с наблюдательной вышки.

Гоблин дрожал от волнения. Вздумай Кейди сопротивляться, он потащил бы ее силой.

Девушка нехотя поднялась. Угрюмые стражи окружили ее, и все вместе они пошли через сад.

Лестницу заменяло бревно с несколькими обрубками веток. Она полезла наверх вслед за Кровавым Клювом, стараясь не запутаться в своем длинном пальто и не споткнуться о клинок. Неровная площадка наверху уже потрескивала под тяжестью заполнивших ее вождей. Кейди отыскала место, чтобы сесть, уверенная, что стражники видят ее и ждут внизу.

Небо стало уже совсем голубым, и пожар, разгорающийся на северо-востоке, указывал то место, где в лучах расплавленного золота вот-вот взойдет солнце. Высоко в небе заливался жаворонок, птички поменьше свистели и чирикали в листве деревьев. В Краснегаре она никогда не слышала такого пения птиц. Прекрасный выдался день для смерти.

– Идут! – торжественно произнес кто-то позади нее.

Она узнала голос короля. Легионы теперь были ближе, стена людей в бронзе медленно двигалась вперед.

«Если мне суждено быть спасенной, уже пора», – подумала она, но детские представления о чудесном избавлении показались теперь глупыми. Ей не суждено спастись. Ей суждено погибнуть от рук гоблинов намного раньше, чем импы будут здесь. Наверное, как только отойдет Птица Смерти. Родители так и не узнают, что с ней случилось. И она не узнает, что случилось с ними или с Гэтом. Будь Гэт рядом, он бы сказал, что ее ждет. Конечно, она рада, что его здесь нет, но все-таки неплохо, если бы кто-нибудь близкий был рядом.

Пылающая бронза разорвала горизонт, как звук горна. На небе не было ни облачка, ни даже легкой дымки. Кейди дрожала от холода, страха и оттого, что не выспалась. Птицы продолжали петь. Смерть – это всего лишь долгий сон, но жаль, что ей не суждено жить дальше. Ей отпущено слишком мало времени, и на ее счету окажется мало добрых дел, когда Боги будут взвешивать ее душу. «Совсем ничего», – скажут они…

Откуда-то появились две босые ноги, затем Кровавый Клюв уселся на соседнее бревно, стараясь не свалиться. Он свирепо смотрел на нее совершенно безумными глазами.

– Убью много, много импов!

Ему приходилось перекрикивать доносившийся сзади хриплый гомон вождей. За злобными выкриками и бахвальством он тщетно пытался скрыть волнение.

– Их больше, чем вас! – сказала Кейди. Она не знала наверняка, но ей так казалось, и его мрачность подтвердила это предположение.

– Не имеет значения! Мы лучше стреляем. Лучше убиваем.

Кейди вздохнула:

– Удачи тебе. Иногда ты мне почти нравился, Кровавый Клюв.

Треугольные глаза вспыхнули на покрытом татуировкой лице.

– Этой ночью буду спать с тобой!

– Этой ночью будут хоронить тебя.

Она отвернулась и заморгала от яркого блеска. Солнце поднялось над горизонтом. На севере сияла золотом имперская армия. Если приглядеться, можно было заметить, как она подползает все ближе, как огненный вал медленно поглощает коттеджи, рощи, стены, приближаясь неумолимо, словно огромная волна, что накатывала на широкий залив в Краснегаре.

В стороне виднелась река. Она была не очень далеко – всего в нескольких минутах езды на хорошей лошади. Кейди оказалась бы в безопасности, сумей она как-нибудь перебраться на противоположный берег. Принцесса заметила, что на том берегу собрались люди – множество импов пришли полюбоваться сражением. Они облепили каждое дерево, каждую стену, каждое мало-мальски высокое место. Вампиры!

Неожиданно наступило молчание. Это насторожило ее. Гомон вокруг утих, хотя снизу все еще доносилось невнятное, как шум прибоя, гудение ожидающего войска. Гоблины оборачивались, опасливо ступая по шаткой площадке. Все смотрели на юг и вверх. Кейди привстала на колени, вцепившись в обломок ветки. Туча? Птицы?

Почему все так пристально разглядывают этих птиц? Они что, никогда раньше не видели стаю чаек? Затем она услышала новый звук, очень низкий, словно далекий рокот волн. Птицы приближались. Они летели прямо, а не описывали круги, как это делают чайки. Они двигались медленно, значит, летели высоко. Тогда почему их хорошо видно? И почему они так блестят?

– Драконы! – прошептал кто-то, может быть и сам Птица Смерти.

Что за ерунда! Кейди повернулась посмотреть на легионы. Они подошли уже настолько близко, что можно было разглядеть отдельных солдат. Теперь легионы остановились. Вперед выступила кавалерия, и казалось, лошади сильно упрямились. Она взглянула на зрителей, которые были ближе. Их и след простыл! Деревья опустели.

«Драконы! Драконы!»

Шепот усиливался. Солдаты под вышкой тоже что-то заметили, и гомон прекратился. Жаворонок умолк. Единственным звуком оставался зловещий низкий гул, доносившийся с неба.

Да, драконы! О Боги, смилуйтесь! Значит, и река никого не спасет, и зрители тоже умрут. Драконы, даже если их было один или два, редко довольствовались меньшим, чем целое графство.

– Металл, – неуверенно произнес чей-то голос поблизости. – Надо выбросить все металлическое.

Ни слова не прозвучало в ответ. Никто даже не пошевелился – разве может мужчина отбросить оружие, когда в двух шагах стоит армия противника?

Стая была уже близко. В дрожащем низком гуле угадывалось хлопанье бесчисленного множества огромных крыльев, слившееся воедино, подобно тому, как стук отдельных капель сливается в шум дождя. Сердце Кейди болезненно билось. Драконы! Во всех слышанных ею рассказах и прочитанных книгах редко говорилось более чем об одном драконе, в крайнем случае – о двух. А здесь их сотни. Вот они уже почти над головой – веер сверкающих искр. Как бриллианты в солнечном свете – красные, голубые, белые. Пламя, вспомнила она. Не стая драконов, а пламя драконов. Она-то думала, что драконы почти вымерли, а их, оказывается, еще так много осталось в мире.

У Кейди заныла шея от долгого глядения вверх. Она посмотрела на реку. Дальний берег совсем опустел. Но вожди рядом с ней опять загомонили, в их голосах послышалась слабая надежда. Драконы пролетали прямо над ними высоко в облаках, не меняя направления, не замедляя темпа для атаки. Они летели прямо над войском гоблинов – но куда?

Затем пламя, казалось, замедлило полет, блеск его стал ярче. Драконы приближались!

Сверкающий радужный поток хлынул вниз. Пламя падало с неба, словно ливень драгоценных камней. Это было так красиво, что Кейди даже забыла испугаться. Сотни лет никому не доводилось видеть пламени драконов, низвергавшегося на землю. Теперь она уже различала отдельных особей – больших и маленьких. Большие сверкающие чудовища с расправленными крыльями возглавляли атаку, а те, что поменьше, следовали за ними, как поток блестящей пыли. Некоторые из них, похоже, были огромны – крупнее, чем самый большой корабль, который Кейди когда-либо видела. Описывая спираль, они спускались все ниже, увеличиваясь на глазах. Кейди казалось, что даже на таком расстоянии она чувствует исходящий от них жар. Они летели клином – самые проворные целились в центр имперской армии, а более неповоротливые примеривались к флангам.

Драконы пикировали не на войско гоблинов – они направлялись к легионам Империи. Похоже, чуткие червяки явились спасти гоблинов!

Кейди поднялась во весь рост, покачиваясь на бревне и даже не думая о том, что может упасть. Голоса гоблинов вокруг зазвучали громче, изумленное ворчание, казалось, не содержавшее слов, быстро переросло в возбужденный рев. Драконы атакуют легионы!

– Спасены! – вопил Кровавый Клюв. – Смотри, импы бегут!

Бронзовая стена раскололась. Обезумевшие лошади крутились на месте, пехотинцы в ужасе разбегались кто куда. Некоторые мчались прямо к гоблинам.

Первые червяки врезались в середину строя. Там, где огромные крылья касались земли, клубились пыль и дым. Огонь пожирал траву и деревья. Драконов становилось все больше и больше, вот их уже два потока. Наконец море огня поглотило всю имперскую армию. Выл ветер, дым поднимался столбом. Все новые драконы присоединялись к огненному пиршеству. Слабые крики свидетельствовали о мучительной смерти заживо сжигаемых или съедаемых людей.

Некоторым удалось вырваться из-за стены дыма, и они побежали к войску гоблинов. Драконы ринулись в погоню. Огненные червяки скользили по земле быстрее, чем мчались кони. Юные драконы, появившиеся позже, обрушивались на беглецов прямо сверху. Кейди кричала во весь голос и все же не слышала себя за оглушительным восторженным ревом гоблинов. Она с ужасом смотрела, как драконы расплющивали и поглощали бегущих людей – хватали мощными челюстями, точно собаки крыс, под брасывали высоко в воздух и заглатывали. Правда, чаще люди превращались в облако кровавого пара прежде, чем драконы успевали их проглотить. Легионеры в панике метались по дымящимся лугам, их преследовали драконы всех размеров – от маленьких, не больше пони, до огромных, словно галеры. Твари поменьше испускали тусклое красноватое свечение, а гиганты ослепительно сияли бело-голубым огнем, так что было больно глазам.

На полпути между армиями противников, казалось, стояла невидимая стена. Схватившие свою жертву драконы разворачивались и возвращались в центр побоища, даже не замечая роскошную добычу – вооруженных мечами гоблинов. Кое-кому из легионеров удалось добежать до этой магической границы и прорваться на безопасное место. Их преследователи повернули назад, словно им было запрещено пересекать незримую черту. Легионеры бежали не останавливаясь, пока не попадали, сраженные стрелами гоблинов.

Легионы исчезли, дома и деревья были уничтожены, не оставалось ничего способного гореть. Там, где стояла имперская армия, воздух дрожал от жара, источаемого огромной стаей драконов. Городок в отдалении, превращенный в ревущий ад, теперь уже догорал. Кто бы ни послал этих чудовищ, он был на стороне гоблинов, и при виде происходящего орды головорезов охрипли от возбужденных восторженных криков.

Вскоре все было кончено. И что теперь?

Драконы покидали поле боя. Огромный, как замок, раскаленный добела дракон с грохотом чиркнул крыльями по земле, поднимая тучи пепла. Он взмыл в воздух, направляясь прямо к гоблинам. Собратья последовали за ним. Веселье смолкло. Наблюдатели вздрогнули от ужаса, но не успели они пуститься в бегство, как стало ясно, что нападения не будет. Чудовище-вожак продолжало неуклюже, с трудом набирать высоту. Дракон пролетел над гоблинами слишком высоко, чтобы стрела могла достать его, – если, конечно, нашелся бы безумец, который попытался бы выстрелить, – но все равно земли достигал обжигающий ветер, поднятый его крыльями. Один за другим драконы взмывали в небо. Тускло светилась красным обугленная, опустошенная ими земля.

До чего все странно! Кейди помнила кое-что из давно прочитанных книг. В них говорилось, что драконы, хоть раз вкусившие металла, будут рыскать по округе еще очень долго. Может быть, авторы книг ошибались, потому что сведения о драконах были очень старыми, или именно этих червяков кое-кто держал под жестким контролем.

Продолжая набирать высоту, чудовища устремились на юг. От них исходил жар, как от гончарной печи или даже от солнца. Гоблины снова развеселились. Вот уже первые чудовища почти скрылись из виду. Однако вскоре веселье вновь стихло. Очевидно, драконы поменьше пользовались в воздухе большей свободой, и последний молодой червяк оторвался от стаи. Словно почувствовав внизу богатое угощение из мечей и наконечников стрел, он принялся снижаться по спирали, опасливо, точно щенок, подбирающийся к незнакомой кошке. Гоблины с криками разбегались. Дракон оказался немногим больше овцы, его чешуя светилась тусклым коричневато-оранжевым светом, как раскаленный горн в кузнице, но даже самый юный дракон способен разогнать целую армию. Червяк снизился до макушек деревьев, его крылья грохотали, словно он пытался парить, змеиная шея изогнулась, сверкающие глаза смотрели по сторонам. Он выглядел озадаченным – возможно, опоздал к дележу добычи, не получил свою долю и остался голодным. Луг под ним вспыхнул, взметнулся столб дыма. Затем чудовище то ли передумало, то ли услышало чей-то призыв. Оно забило крыльями, снова набрало высоту и стрелой помчалось догонять своих огненных сородичей.

Веселье в рядах гоблинов вспыхнуло с новой силой. Развалины города еще догорали, но от имперской армии не осталось и следа на выжженной дочерна пустынной земле, где ее настигло пламя.

Птица Смерти уже произносил речь. Он размахивал руками, обращаясь к своему войску с неразборчивыми выкриками. Восторг охватил его. Вожди тискали друг друга в объятиях и только что не плясали от радости. Платформа вышки угрожающе раскачивалась и скрипела. Кейди уселась верхом на бревно, на котором прежде стояла. Ее мутило. Она была еще жива. У нее на глазах тысячи людей живьем сгорели дотла, а она осталась в живых.

Кровавый Клюв опустился рядом на колени, чтобы поговорить с ней. Зубы его обнажились в свирепой ухмылке.

– Слышишь? – сказал он. – Идем домой! Волшебство за нас! Чародеи помогают! Возвращаемся в тайгу!

– До тайги далеко, надо еще дойти!

Гоблин ухмыльнулся:

– Сегодня женюсь на тебе! Слишком долго ждал.

Кейди отвернулась. Он схватил ее за подбородок и повернул лицом к себе, наклонившись к ней так близко, что она могла разглядеть каждую черную точку его татуировки, редкие волоски вокруг рта и даже блестящие капли пота на лбу.

– Сегодня станешь моей, – яростно сказал он: – И никакого волшебного клинка! Я укрощу девчонку из Краснегара!

– Нет, не укротишь.

Его губы вновь искривились в усмешке, обнажая клыки.

– Хорошо, хорошо! Мне нравится борьба!

– Вы же уходите, – сказала Кейди. Она была совершенно спокойна и лишь немного печальна. – Вам надо уходить, потому что здесь нет еды. Вы должны как-то перебраться через реку, чтобы найти добычу, правильно? А я не могу идти. У меня теперь нет лошади.

Его лицо помрачнело, что подтвердило подозрения Кейди по поводу трагической участи бедной Аллены. Войско выступит, как только король закончит свою речь. Она не может идти с ними.

– Побежишь! – зловеще произнес Кровавый Клюв.

– Не будь смешным.

– Я заставлю людей нести тебя.

Освободившись от его железной хватки, Кейди сердито вскинула голову:

– Не говори глупостей! Что ты им предложишь? Позволишь поучаствовать в брачной церемонии?

Он пожелтел от злости. Очевидно, ничего дельного не приходило ему в голову.

– Тогда сделаю это сейчас и оставлю тебя!

Именно этого она и опасалась. Гоблины были спасены, а Кейди нет. Ее замутило от страха.

Птица Смерти закончил выступление. Платформа раскачивалась и пружинила, когда вожди слезали вниз. Кровавый Клюв вскочил на ноги, чтобы перехватить отца, – несомненно, он хотел обсудить проблему с Кейди.

Однако он не успел начать разговор. Тень заслонила солнце. Солдаты закричали. Кейди взглянула наверх и успела увидеть прямо над собой что-то огромное и черное. От неожиданности она отшатнулась, рука ее соскользнула с ветки, сознание помутилось…

6

– Легионы! – рыдал Рэп. – Он наслал их на легионы! О Боги, Боги!

Боль и ужас затопили магическое пространство грозовыми красками пылающих нервов, обнаженных чувств. «Неустрашимый», весь экипаж которого составляли волшебники, гудел словно колокол. Антропофаги кричали как сумасшедшие. Тролли дико, по-собачьи, завывали.

– Легионы?! – Джалон схватил штурвал, выпущенный Рэпом из рук. – Зачем ему это?

Но Рэп не мог поделиться соображениями с художником и поэтом, который не был волшебником. Он, пошатываясь, стоял на коленях и изо всех сил кричал в магическом пространстве, увещевая свою жалкую маленькую армию, стараясь образумить соратников, удержать, чтобы не бросились на выручку. Если хотя бы один из волшебников не устоит, он будет схвачен и выдаст всех остальных. Волны безумной боли расходились с поля боя в Бандоре. Пять легионов! Пятью пять тысяч смертей.

Зачем? Только для того, чтобы продемонстрировать могущество Сговора вольным волшебником Пандемии?

– Рэп, с тобой все в порядке? – спросил Джалон, опустившись рядом с ним на колени и положив прохладную ладонь на его разгоряченный лоб.

Рэп перекатился на спину. Болел прикушенный язык, спиной он чувствовал доски палубы, все еще сохранившие ночной холод. Король поднял глаза и увидел склоненное над ним озабоченное лицо етуна с голубыми глазами точь-в-точь такого же цвета, как утренний небосклон, так что человек с богатой фантазией мог вообразить, будто в голове у менестреля два сквозных отверстия, через которые просвечивает небо.

– Да, – пробормотал он, – все в порядке.

Битва завершилась, страданиям пришел конец. Ни один из волшебников «Неустрашимого» не покинул корабль.

– Всё? – переспросил Джалон, помогая ему сесть.

– Всё. Легионы погибли. Червяки направляются домой.

Мышцы Рэпа тряслись как студень.

Пятью пять тысяч жизней… ради чего? Но, по крайней мере, Сговор удержал все драконье племя вместе и не дал бедствию распространиться. Страшно подумать, какая сила необходима для этого.

«ВОЛШЕБНИКИ, ВЫ ВИДЕЛИ! СМОТРИТЕ СНОВА, ДА БУДЕТ ВАМ ИЗВЕСТНО ЕГО МОГУЩЕСТВО!»

– Рэп? Рэп, что еще происходит? Скажи мне!

Рэп, уже стоявший на коленях, откинулся назад. Нет! Не надо, не надо!

За него ответил Тругг, его рев был слышен по всему кораблю от носа до кормы.

– Гоблины! Он хочет убить гоблинов!

Рэп вспомнил Птицу Смерти, которого когда-то звал Цыпленочком, – старинного приятеля, так и не ставшего истинным другом. Они вместе рисковали жизнью, едва не погибли, едва не убили друг друга… Когда-то очень давно…

Однако Птица Смерти привел свое войско к Бандору, он творил историю, и, вероятно, кровавую историю. Всего лишь дикарь, родившийся среди дикарей и воспитанный дикарями, сумел собрать воедино разрозненные банды своих таежных сородичей, выковал и закалил целую нацию, превратил ее в силу, способную унизить великую Империю. Кому еще из захватчиков удавалось подобное?

Боги даровали Птице Смерти величие.

И Рэп внес свою лепту, в виде исключения послушный их воле. Значит, теперь предназначение гоблина исполнено и его приключениям пришел конец. Вспоминая их последнюю встречу, Рэп вдруг понял, как оба они постарели. Они говорили о детях. Птица Смерти хвастался, что его сын убил медведя. Где этот мальчик сейчас – умирает вместе с отцом в Бандоре или остался в тайге, чтобы со временем продолжить династию? Вряд ли Рэп когда-нибудь узнает об этом.

«Прощай, Птица Смерти. Скажи Богам, что все, обнаруженное ими в твоей душе, было предопределено ими самими».

7

Кейди лежала в траве, корчась от боли. Она смутно помнила, что упала, но не могла вспомнить ни самого падения, ни того момента, когдапришла в себя. Что это творится вокруг? Давно она здесь или всего несколько секунд?

Какой ужасный шум: треск, грохот, пронзительные крики и посторонние звуки, явно нечеловеческого происхождения. Похоже, у нее неладно со зрением, так что необязательно верить, будто ветки деревьев над ней и в самом деле так сильно и странно раскачиваются на фоне неба. Хорошо бы они перестали раскачиваться, чтобы она могла отдохнуть.

Совсем рядом кто-то умер. Во всяком случае, звук был такой, словно кто-то умирает, – ужасный крик, булькающий хрип и тяжелый удар. Потом еще и еще. Да, очень похоже, что кто-то умер.

Она подняла голову и увидела двух черных птиц, огромных как лошади. Держа в клювах по человеку, они колотили ими о стволы деревьев. Кейди потерла кулаком глаза и посмотрела снова. Теперь была только одна птица и один мертвец. Это уже лучше…

Девушка встала и попробовала идти. Ее качало, голова кружилась, в глазах темнело. Какой-то человек с мечом сражался с другой птицей. Птица была выше его, она злобно щелкала клювом, тесня своего соперника. Кейди прислонилась к дереву, чувствуя, что ноги ее вот-вот подогнутся и сложатся пополам, как складная бритва. Она находилась в самой гуще боя – повсюду гоблины сражались с черными птицами. Время от времени в глазах у нее двоилось.

Широкоплечий гоблин обрушил свой меч на шею черной птицы. Меч отскочил. Птица сомкнула клюв на его голове, подняла свою жертву в воздух и встряхнула. Тело теперь раскачивалось, словно вместо шеи у него была веревка. Птица опустила его на землю, прижала ногой и рывком оторвала от него голову.

Кейди, спотыкаясь, зашла под платформу и снова прислонилась к дереву. Здесь укрывалось с десяток человек, и птицы пытались добраться до них с другой стороны.

Это были вороны, гигантские вороны.

Она слабо улыбнулась. Тотем клана Ворона, к которому принадлежали Птица Смерти и Кровавый Клюв. Огромные вороны! Очевидно, смотрители так развлекаются, и она конечно же оценила шутку, если бы ее голова хоть на минуту перестала кружиться. Гоблины съели ее лошадь. Кажется, ее звали Аллена Справедливая?

Мама говорила, что драконы находятся в подчинении Смотрителя Юга, а легионы – Смотрителя Востока. Запрещается использовать волшебство против легионов, но сегодня Юг поднял против них драконов, так что теперь, похоже, Восток наслал этих птиц на гоблинов. Чародей Распнекс говорил, будто смотрители низложены, но видимо, он ошибался.

Повсюду вокруг Кейди вороны пожирали людей или преследовали и среди деревьев, ломая сучья и даже целые стволы как спички. Она взглянула вверх. Небо, проглядывающее между бревен платформы, казалось темным от чудовищ, которых становилось все больше. Поверх низкой ограды сада она видела, как они, словно стая скворцов, накрыли большую часть войска гоблинов. Тысячи и тысячи – иссиня-черные перья, черные клювы, черные лапы, сверкающие золотые глаза. Их крики походили на крики воронов, только усиленные в сто раз. Стрелы и мечи отскакивали от птиц-монстров.

На платформе лежали тела, одно из них еще истекало кровью.

– Кейди?! – Чья-то рука схватила ее.

Она обернулась и увидела двух Кровавых Клювов, оба были зелеными от ужаса. Она слабо улыбнулась им. О, какой шум! Как она вообще сможет спать среди этого шума?

За спинами Кровавых Клювов вороны, схватив людей, колотили их о деревья. Когда люди испустили дух, птицы разорвали их тела. Под навесом оставалось не более шести-семи солдат, и спасала их только давка, которую устроили пирующие птицы, не давая кровожадным собратьям добраться до жертв.

Король гоблинов сражался, как живая ветряная мельница, отбиваясь сразу от двух чудовищ. Но эта неравная борьба не могла продолжаться вечно. На глазах у Кейди клюв длиной с два меча насквозь проткнул грудь Птицы Смерти и вышел наружу, влажный от крови. Ворон отступил, держа свою жертву на весу. Птица Смерти продолжал колотить его по голове кулаками, но через мгновение его руки безвольно повисли. Прощай, Птица Смерти…

– Кейди, прости меня! – прокричал Кровавый Клюв ей в ухо, чтобы перекрыть шум. – Я не имел в виду то, о чем сказал!

– Именно это ты и имел в виду, – вежливо ответила она.

Перед ней остался только один Кровавый Клюв, на что она, по правде говоря, и надеялась. Хоть бы голова перестала болеть! Все это очень интересно, и было бы еще интересней, если бы она видела как следует. Эти птицы нападают только на гоблинов? А как они относятся к тем, в чьих жилах течет смешанная кровь етунов, импов и фавнов? Может, ей лучше раздеться, чтобы они видели, что она розовато-смуглая, а не зеленая? Умеют ли птицы различать цвета?

Очень скоро она это узнает. Под платформой, кроме нее и Кровавого Клюва, осталось всего три человека. Ей показалось, будто шум начал стихать. Теперь преобладали птичьи крики, и почти не стало слышно стонов людей. От войска гоблинов осталась гора трупов. Две армии исчезли с лица земли, даже не успев начать сражение, – если она переживет этот кошмар, никто не поверит ее рассказам.

Кровавый Клюв закричал, и Кейди, обернувшись, увидела двух воронов, которые пробирались к ним между деревьями. Судя по тому, как один из них глядел на нее золотыми глазами, его явно интересовали не только гоблины. Она взялась за рапиру:

– Я спасу тебя, Кейди!

Гоблин яростно размахивал мечом:

– Очень сомневаюсь.

Девушка говорила так тихо, что он не расслышал. У нее слишком сильно кружилась голова, чтобы кричать.

Оба чудовища разом рванулись к своим жертвам.

Кровавый Клюв замахнулся мечом на ближайшего к нему ворона, но резкий удар даже не качнул громадную голову. Смутно различая своего противника, Кейди решила, что будет осторожно наступать и сделает выпад, целясь в клюв, чтобы уколоть язык. Язык должен быть чувствительным местом, не так ли?

Ее ноги пытались пойти сразу во все стороны. Спотыкаясь, она качнулась вперед, едва не упала. В язык она не попала. Кончик ее рапиры коснулся клюва, и птица исчезла с негромким хлопком.

О, как странно!

Кровавый Клюв ударил еще раз, и опять неудачно, отступил, готовясь к следующему выпаду, споткнулся и упал на спину. С быстротой молнии ворон нагнул голову и схватил гоблина за ногу. Тот закричал. Голова начала подниматься, увлекая его вверх.

Кейди сделала выпад, почувствовала, что попала в цель, и птица исчезла.

Она опустилась на колени возле Кровавого Клюва:

– С тобой все в порядке?

Он взглянул на нее широко раскрытыми глазами. Его лицо было цвета зеленого сыра.

– Что произошло?

– Мой клинок. Ты же знаешь, он волшебный, и с его помощью можно одолеть волшебных птиц, хотя до сих пор я этого и не знала. Как твоя нога?

– Сломана.

Кейди увидела белые кости и кровавое месиво. Нога была не сломана, а раздавлена. Девушка поспешно отвернулась. Кровавый Клюв никогда больше не будет бегать.

– Я перевяжу тебя, – сказала она и стала снимать пальто.

Заметив тень, Кейди обернулась – как раз вовремя. Чудовище атаковало ее, и девушка сделала выпад. Птица лопнула как мыльный пузырь.

Другой ворон уже подобрался сзади, так что Кейди пришлось шагнуть навстречу твари и расправиться с ней. Вокруг уже не осталось живых людей, кроме нее и Кровавого Клюва. Она огляделась.

Несметная стая гигантских воронов раздирала и пожирала тела, а несколько продолжавших охоту птиц направлялось к ней.

Она вновь повернулась к Кровавому Клюву, который, постанывая, пытался сесть.

– Лучше ты сам перевяжи себе ногу, а я буду отгонять птичек.

Вдруг Кейди показалось, будто она постарела на тысячу лет. Руки были настолько тяжелы, что она с трудом могла поднять их, позабытое пальто лежало у ног. Если чудовища нагрянут со всех сторон, она не сможет с ними справиться.

Их были тысячи.

8

Сжавшись в комок в своем убежище в горах Мосвипс, Тхайла стонала от ужаса. Хранительница обо всем знала заранее или догадывалась. «Он задумал дьявольское Зло», – сказала она. Тхайла и представить себе не могла, что Зло может быть столь велико. И она бессильна остановить его. Один волшебник не может противостоять Сговору, каким бы могущественным он ни был.

Очень скоро все кончилось. Драконы уничтожили легионеров.

Но затем последовало второе послание Всемогущего и вторая вспышка жестокости. Обнаженная, неприкрытая сила фонтаном вырывалась из самого сердца Зла, окутывала беспомощных воинов оставшейся армии, разрывая их на окровавленные куски. То, что простым смертным Зло явилось в виде черных птиц, не обмануло Тхайлу. Она видела единое, всеобъемлющее средоточие порока, которое, как грозовая туча, испускало беспорядочные вспышки разрушения. Это была безумная, жестокая и хладнокровная демонстрация могущества узурпатора.

Тхайла не могла понять, какого рода-племени жертвы. Ни в одной из книг, которые она прочла, не описывалась такая раса, но это были люди, и сейчас они умирали, разрываемые на части.

И опять волшебница ничего не могла сделать. На этот раз побоище продолжалось дольше, а когда закончилось, от войска осталась лишь груда окровавленных трупов. Чувствуя тошноту, она посмотрела вниз на поле боя. Все кончено. Она знала, что другие волшебники тоже смотрят и приходят в ужас, ибо, если их не отвлекли драконы, они заметили и эту бойню. Сговор достиг своей цели.

«Никому не под силу противостоять Всемогущему».

Горстка чудом уцелевших людей тоже была обнаружена и уничтожена, тогда Тхайла заметила слабый отблеск волшебства – волшебства совсем другого рода. Она едва сумела различить его и подумала, что другие волшебники наверняка его не почувствуют, если только кто-нибудь из них не окажется совсем рядом. Это было оккультное сопротивление; среди мертвецов, должно быть, оставался кто-то живой. Эта жалкая попытка привлекла ее внимание и вызвала сочувствие.

Это женщина? Девочка! Что эта девочка делает среди тысяч мужчин? Она даже не принадлежит к их расе.

«Пленница? – Тхайла почувствовала интерес. – Ее похитили? Похитили, как некогда меня похитили из Дома Лииба?»

Оковы ужаса, которые заставили ее оцепенеть, затрещали, как весной лед на пруду.

Тхайла ринулась на помощь.

Да, это была девочка. Девушка, немногим моложе, чем она сама, укрывалась под тяжелым деревянным навесом. Она была из породы темноволосых демонов, но не совсем имп. У импов не бывает ни зеленых глаз, ни таких тонких черт лица. Зеленые глаза, как утверждают книги, встречаются только у етунов, да и то лишь изредка. Как странно, неужели книги лгут? Правда, возможно, за тысячу лет расы изменились.

Это была самая обыкновенная девочка, без каких-либо признаков волшебства, так как в магическом пространстве ее видно не было. Зато был виден ее клинок – ничтожный кусочек волшебства. И он отражал вспышки Зла, казавшиеся девочке черными птицами. Но его силы уже на исходе, и надолго их не хватит.

Тхайла соорудила над ними обеими защитный купол. Воображаемые птицы, казалось, злобно клевали его. Девочка огляделась и увидела, что не одна.

– О! – выдохнула она. Лицо ее, осунувшееся от потрясений и усталости, озарила улыбка. – Вы пришли спасти меня?

Она говорила по-импски.

– Да, – ответила Тхайла, сама не понимая, как осмелилась на подобное безумие. Кто она такая, чтобы противостоять чудовищному Злу узурпатора? Мешкать нельзя, иначе ее заметят. Надо переправить девочку в безопасное место за рекой и исчезнуть как можно скорее.

– Спасибо. – Девочка спокойно убрала магическую рапиру в ножны. – Вы можете спасти и Кровавого Клюва? Он ранен.

– Он мертв.

– О! – Девочка посмотрела вниз и опять воскликнула: – О!

– Он твой муж? – спросила Тхайла, подумав про себя, что девочка еще слишком молода, чтобы носить длинные волосы, как замужняя женщина.

– Мой кто?.. Муж? О нет, просто друг, ну или вроде того. Он хотел изнасиловать меня.

Девочка, очевидно, бредила.

– Ты готова? Я перенесу тебя туда, где магия не причинит тебе вреда.

– Вы – пикс?

Тхайла вскочила. Невероятно!

– Откуда ты знаешь?

– Моя мать однажды побывала в Тхаме. – Девочка снова беспомощно прислонилась к дереву, потирая глаза. – Много лет назад. Ее там тоже чуть не изнасиловали, как я подозреваю, но она не слишком вдавалась в подробности. А я и не знала, что в Тхаме говорят на языке импов. У вас такой смешной акцент, если вы позволите заметить, э-э… ваше высочество. Я хочу сказать, приятный акцент, только немного необычный. Боги, как я устала! Прошу прощения, я – принцесса из Краснегара. Называйте меня Кейди.

– Я Тхайла из… из Дома Лииба.

Большие зеленые глаза удивленно заморгали.

– Вы не принцесса?

– Нет.

– Но конечно же волшебница. Я знала, что в конце концов кто-нибудь придет и спасет меня. Жаль, что вы не пришли чуть раньше… О, извините! Я кажусь вам неблагодарной, да? Я очень рада вас видеть, правда, правда! Полагаю, вы возьмете меня в Тхам?

Тхайла покачала головой. Она и сама не знала, что теперь станет делать. Волшебница понимала, что ведет себя очень глупо, и ей как можно скорее надо покинуть это место, но девочка не смотрела на нее как на привидение, на духа, принадлежащего к исчезнувшей расе, и предчувствие подсказывало, что эта встреча окажется важной.

– Меня похитили гоблины, – сказала Кейди, дрожащей рукой вытирая лоб. – Несколько месяцев назад. Я все надеялась, что папа – он волшебник – придет и спасет меня, но сейчас он далеко отсюда, сражается с узурпатором с помощью нового Свода Правил, который сам придумал. Папа конечно же не знает, что со мной случилось. А моя мать вместе с императором, с настоящим императором, а не с поддельным. С ними и мой брат Гэт. Но я понятия не имею, какова их судьба. И я ужасно боюсь разреветься, как маленькая.

Девочка, конечно, сошла с ума. Тхайла решила проверить. Убрав потрясение и усталость, она не нашла ни малейших признаков сумасшествия. Она видела шрамы, оставленные в душе девочки неделями войны, тягот и ужасов, но нечто подобное доводится  пережить многим, люди при этом взрослеют. Так неужели эта путаная история – правда?

Кейди снова поморгала, расправила плечи и улыбнулась:

– О, мне намного лучше, спасибо! – Она мельком взглянула вниз. – Бедный Кровавый Клюв! Он ведь не виноват в том, что его так воспитали. С этим ничего нельзя было поделать. Он не знал ничего другого.

– Твой отец – действительно волшебник? И ты знаешь императора?

Кейди улыбнулась:

– Это долгая история.

Тхайла кивнула, но не улыбнулась в ответ. Знает ли Хранительница про поддельного императора? Про новый Свод Правил?

Кейди беспокойно оглянулась. Конечно, она все еще видела этих черных птиц. Тхайла знала, что сила вокруг сооруженной ею защиты изменилась. Очень скоро Сговор заметит это местное изменение.

– Если вы собираетесь взять меня отсюда, – робко сказала Кейди, – то не лучше ли нам пойти прямо сейчас? Мы можем поговорить по дороге, если не возражаете. – Она снова улыбнулась. – Я ужасно рада, что вы пришли.

И вдруг – к своему удивлению! – Тхайла обнаружила, что улыбается в ответ. Когда она улыбалась в последний раз? Как замечательно разговаривать с обычным человеком, а не со всеми этими вечно что-то замышляющими волшебниками из Колледжа! В девочке она не видела ни скрытности, ни обмана. Никакой она не демон, просто несчастная жертва, как и сама Тхайла.

– Конечно же ты рада! Куда хочешь отправиться?

– Куда угодно! Возьмите меня к себе домой.

– У меня нет дома.

Кейди широко распахнула зеленые глаза:

– О, это ужасно! И очень грустно! Ну тогда давайте отправимся в мой дом. Мы всегда будем вам рады. Оставайтесь сколько захотите!

– Где это?

– Небольшое местечко, которое называется Краснегар. Оно на севере, в сотнях лиг от всего на свете и скучное, как болото. – Она помолчала и грустно добавила: – И все же я буду рада вновь его увидеть.

– Небольшой дом? – с надеждой спросила Тхайла.

– Очень маленький. И я боюсь, очень деревенский. О! Птицы исчезли!

– Быстрей! – закричала Тхайла, протягивая руку. – Пошли! Подумай как следует, где твой дом, и я перенесу нас туда!

– Бедный Кровавый Клюв! – Кейди взяла протянутую руку, но взгляд ее не отрывался от мертвого гоблина. – Я всегда говорила ему, что меня спасут.

9

«Неустрашимый» опять дрейфовал, переваливаясь с волны на волну, его паруса развевались и хлопали на утреннем ветерке. Некоторые тролли свернулись от отчаяния в клубки, другие в бессильной ярости крушили все, что попадалось им под руку, – бочки, решетки, шлюпбалки. Большинство антропофагов были близки к помешательству. Грунф, Тругг и Тик Ток пытались навести порядок, но корабль превратился в дом умалишенных, полный чудовищных мерцающих образов.

Джалон, единственный неволшебник на борту, и тот обезумел.

– Что происходит? – уже в который раз спросил он.

Рэп схватил его за плечи и прокричал:

– Вызови мне Сагорна!

– Что? Я не могу…

– Мне нужен Сагорн! Происходит нечто ужасное. Зиниксо сжег легионы и разорвал в клочья гоблинов. Я хочу понять, чего он добивается!

Менестрель съежился от его гнева:

– Но я не могу вызвать Сагорна. Он вызвал меня…

– Тогда вызови того, кто может!

Одежда Джалона расползлась по швам, когда в нее втиснулась мощная фигура Дарада. Воин стоял полуголый на переполненной палубе, озираясь по сторонам. Его свирепое лицо побледнело.

– Рэп? – пробормотал он.

– Не ты! – простонал Рэп. – Идиот Джалон! – Вызови Сагорна!

Дарад нахмурился и облизнул губы:

– Но я вызывал его в прошлый раз, Рэп…

– Вызови кого-нибудь еще!

«ВОЛШЕБНИКИ! ТЕПЕРЬ ВЫ ВИДЕЛИ СИЛУ ВСЕМОГУЩЕГО! НИКТО НЕ МОЖЕТ ПРОТИВОСТОЯТЬ ЕМУ. ВСЕ ДОЛЖНЫ ПОДЧИНИТЬСЯ И СЛУЖИТЬ ЕМУ!»

Антропофаги закричали от ярости. Тролли застонали.

Дарад исчез. Теперь лохмотья развевались на тщедушном теле вора Тинала. Его веснушчатое лицо сделалось белым, когда он увидел, в какой компании оказался.

– Не ты! – закричал Рэп. – О Боги, не ты! Я хочу Сагорна!

«ИДИТЕ КО МНЕ, ВОЛШЕБНИКИ! Я ПРИКАЗЫВАЮ ВАМ НЕМЕДЛЕННО ИДТИ В ХАБ И ВСТУПИТЬ В РЯДЫ СЛУГ ВСЕМОГУЩЕГО, ДОБРЕЙШЕГО, ЛЮБИМЕЙШЕГО. ИДИТЕ ЖЕ!»

Рэп вытер пот, струившийся со лба:

– Тинал, я не думаю, чтобы ты был нужен нам именно сейчас. Вызови, пожалуйста, доктора Сагорна.

– За кого он нас принимает? – кричал Тик Ток. Краска гнева залила его темное лицо, татуировка переливалась живыми красками, кость в носу подпрыгивала. – Чудовище! И он думает, что мы будет служить ему после этого?

У Тинала застучали зубы.

– Рэп, я не могу.

– Что значит «не могу»?

Тругг протопал по палубе как бык.

– Рэп, это серьезно! Кое-кто из моих хочет ответить на этот призыв!

– Останови их! – воскликнул Рэп. – Если хоть кто-то послушается приказа Сговора, «Неустрашимому» и всему его экипажу конец.

Тинал трепетал, как флаг на ветру.

– Рэп, я не пробыл положенное время! В последний раз я еле унес ноги! Я еще не могу никого вызвать.

В магическом пространстве замаячила уродливая фигура Грунф.

– Рэп, дело плохо! Что будет делать?

«ВОЛШЕБНИКИ, СЮДА! ВСЕМОГУЩИЙ МИЛОСТИВ, И СЛУЖБА ЕГО ЛЕГКА. НИКТО НЕ МОЖЕТ ПРОТИВОСТОЯТЬ ЕМУ! ПРИСОЕДИНЯЙТЕСЬ К НАШЕЙ СЧАСТЛИВОЙ КОМПАНИИ! ПРИХОДИТЕ СЕЙЧАС ЖЕ, ИНАЧЕ ВЫ БУДЕТЕ ПРИЧИСЛЕНЫ К ВРАГАМ ВСЕМОГУЩЕГО!»

– Я приду со своим копьем! – воскликнул Тик Ток, и остальные антропофаги подбодрили его боевыми возгласами. – Если кто-нибудь из этих быков собирается туда, пусть скажет сейчас же, и я убью его!

– Мы боимся Сговора больше, чем тебя, людоед! – проревел один из троллей. Рэп схватил Тинала за горло:

– Меня не волнует, насколько это сложно, но ты вызовешь Сагорна, и вызовешь его сейчас! Иначе я придушу тебя!

Тинал что-то забормотал. Обрывки одежды свалились с него, и он остался почти голым. Пот струился по его лицу, зубы выбивали дробь. Не обращая на это внимания, Рэп сдавил его горло:

– Вызови Сагорна!

«ВСЕ ВОЛШЕБНИКИ, НЕ ОТВЕТИВШИЕ НА ЭТОТ ПРИЗЫВ, БУДУТ ПРИГОВОРЕНЫ К СМЕРТИ. ПРИХОДИТЕ СЕЙЧАС!»

«Волшебники! Он лжет!»

Рэп ослабил хватку. Кто это сказал?

«Волшебники, теперь послушайте правду!»

И голос, и лицо были едва различимы, но в магическом пространстве скрыть их было невозможно.

Рэп посмотрел на Грунф:

– Это действительно тот, кто я думаю?

В порыве восторга она распахнула пасть. Леденящая кровь ухмылка обнажила огромные лошадиные зубы.

«НЕ ОБРАЩАЙТЕ ВНИМАНИЯ НА ЛЖЕЦОВ И ИХ ВЫХОДКИ! СЛУШАЙТЕ ТОЛЬКО СЛОВО ВСЕМОГУЩЕГО!»

Сговор пытался заставить противника замолчать, но в магическом пространстве это было невыполнимо.

«Волшебники, еще есть надежда! – произнес тонкий далекий голос. – Фавн Рэп вернулся!»

– О Боги! – воскликнул Рэп. – Кто, я? И что теперь? Откуда он говорит?

«Он справился с Зиниксо один раз и…» «НЕ СЛУШАЙТЕ ИЗМЕННИКА…» Рев Сговора был подобен лесному пожару, водопаду, землетрясению, но так и не смог заглушить одинокий мятежный шепот.

«…и может сделать это опять!»

– Все ко мне! – закричал Тик Ток. – Комплот!

Волшебники поспешно объединяли силы в магическом пространстве. Теперь, когда они уже имели некоторый опыт, дело шло быстрее. Рэп не успел оглянуться, как почувствовал, что его сознание слилось с общим разумом. Они подхватили полусонных троллей и бушующих антропофагов, словно по кораблю прокатился магический снежный ком. Тругг обрушился, словно падающий замок… Грунф…

«Обещаем! – сказал шепот. – Фавн предлагает, и смотрители согласны».

Вот присоединился последний антропофаг, и комплот оказался полным – тридцать семь разумов.

«Хаб, это из Хаба». – «Конечно да – я так и знал». – «Откуда же еще?» – «Посмотрите, где Сговор». – «Осторожно, говорю вам!» – «Да не толкайтесь вы!»

Они присмотрелись и увидели Город Богов, Город Пяти Холмов, в центре которого стоял Опаловый дворец, окруженный дворцами Четверых смотрителей. Рэпу, а тем более Грунф, все это было знакомо. Остальных зрелище просто потрясло – перед ними раскинулось мраморное чудо с лесом шпилей, медных крыш и золотых куполов соборов. Замки, огромные здания и парки составляли городской центр, по мере удаления к периферии их сменяли кирпичные многоквартирные дома, уступавшие в свою очередь место трущобам на окраинах. Среди множества людей, наводнивших город, запросто могло затеряться все население Нордленда или Мосвипса. В первый момент комплот в изумлении отпрянул, едва не потеряв при этом пару троллей, которых пришлось приводить в чувство.

Затем они ощутили отвратительную силу Сговора, который как ураган бушевал над городом, невидимый для бесчисленных толп не подозревающих о его существовании простых горожан: ремесленников и купцов, грузчиков и беженцев, солдат и слуг, нищих и воров. Они преспокойно шли по своим делам под утренним солнцем. Рынки, телеги, марширующие легионеры… И сгорбленный старик, одной ногой стоящий в могиле и все еще пылающий ненавистью и яростью. Его одинокий голос звенел, призывая к неповиновению, все громче и яснее.

«Император в Хабе – это обманщик, но настоящий император еще жив, и он тоже торжественно обещает…»

«Ближе. Где-то здесь». – «Не могу точно сказать где». – «Конечно нет». – «Вот он». – «Нет, это не он». – «Вижу, как Сговор ищет его!» – «Хорошо придумано». – «Как он это делает?» – «Это Чародей Олибино – надо помочь ему». – «Нет, нельзя!»

«Среди волшебников больше не будет рабства…»

Тролли недолюбливали волшебника, чьи армии когда-то поработили их. Антропофаги видели только одинокого воина, ведущего чудовищно неравный бой, и их неистовые воинственные души рвались к нему. Внутри комплота разгорелся яростный спор:

«Сговор схватит его!» – «Конечно». – «Он это знает». – «Успокойтесь!» – «Если мы сейчас вмешаемся, он схватит нас всех». – «Как ты думаешь, какая у него дальность?» – «Слышно гораздо лучше, чем следовало ожидать». – «Потому что Сговор уже завладел всеобщим вниманием». – «Его очень скоро найдут». – «Оставьте его в покое – это только поможет ему». – «У него не такая уж большая дальность, да?» – «Чем мы ему можем помочь?» – «Скажи спасибо, если его слышно в Зарке». – «Мы не в силах ему помочь». – «Сговор просто безумен, да?»

Вращающаяся темнота закружилась еще быстрее. Холодные глаза дварфа злобно блестели над городом, огромные, как грозовая туча. Но при всей своей мощи Сговор не мог заглушить насмешливый голос и поймать чародея. Огромные, как столбы дыма, руки шарили, не находя ничего, и снова продолжали шарить…

«НЕ ОБРАЩАЙТЕ ВНИМАНИЯ НА ЛОЖЬ ОТСТУПНИКА. НЕМЕДЛЕННО ИДИТЕ В ХАБ И ВСТУПАЙТЕ В АРМИЮ ВСЕМОГУЩЕГО. И ТОГДА НОВЫЙ ПОРЯДОК ПРИНЕСЕТ ЕГО СЛУГАМ БЛАГОДАТЬ, КОТОРУЮ ТОЛЬКО ОНИ СМОГУТ ПОЗНАТЬ…»

«Он прыгает как блоха – совершенно без всякой схемы». – «Надо помочь ему бежать!» – «Нет, нельзя». – «Он знал, чем рискует…»

«Суд волшебников рассудит все обиды…»

Надменный шепот неумолимо звучал вопреки магическому реву Сговора и его яростным попыткам загнать своего противника в ловушку, звучал на бульваре Абнилы, на площадке перед Белым дворцом, на берегу озера. Олибино не задерживался на одном месте дольше, чем на секунду, и в его передвижениях не было никакой системы.

«Должно быть, он устроил это заранее, – с восхищением подумал Рэп. – Но как же он скроется?»

«В будущем смотрителей станут выбирать волшебники».

Олибино добавил кое-что, о чем Рэп и не подумал.

Тролли и антропофаги слушали, наблюдали и спорили.

«Мы не можем покинуть его». – «Мы не можем спасти его». – «Дварф его схватит». – «Он не может держаться вечно». – «Если мы что-нибудь сделаем, нас обнаружат».

Простые горожане продолжали заниматься своими делами, ни о чем не подозревая, но во всем мире волшебники наверняка слушали противоречащие друг другу призывы и наблюдали за смертельным поединком. Затем Сговор изменил тактику. Воображаемые руки исчезли. Удар волшебной силы обрушился на то место, где только что был чародей. Пешеходы и экипажи сгорели дотла, дома превратились в пылающие развалины.

Комплот застыл в ужасе.

Секунду спустя насмешливый голос донесся из парка около Опалового дворца.

«Все это обещано подлинным императором и смотрителями…»

Земля и деревья вспыхнули, но голос шел уже с моста через Старый канал.

«…и фавном Рэпом, волшебником, который много лет назад отказался стать смотрителем, а теперь возглавляет битву за свободу и справедливость…»

Мост разлетелся в пыль, в воздух взметнулись обгорелые тела людей и лошадей. Обломки и трупы дождем посыпались в воду.

«…битву против всего зла Сговора».

Теперь поединок затронул и обычных людей. Столбы дыма беспорядочно вздымались по всему городу. Комплот наблюдателей с «Неустрашимого» взвыл – тролли от ужаса, антропофаги – от ярости. Внутри этого коллективного сознания Рэп попытался что-то сказать, но его заглушили.

«Братья и сестры!» – прокричал чародей, и полная народа улица, на которой он стоял, была стерта с лица земли.

Чудовищная бойня расшевелила даже троллей. Антропофаги уже давно возбужденно кричали.

«Ждите, когда вас призовут и когда прозвучит труба…»

Замок вспыхнул.

«…свобода и справедливость…»

«Это убийство!» – «Мы должны остановить это безобразие». – «Следующим ударом маньяк уничтожит весь город». – «Быстрый удар прямо сейчас». – «Позвать на помощь всех, кто наблюдает». – «Время еще не пришло». – «Самое время – люди гибнут…»

Жажда крови взяла верх. Ярость Тик Тока и его банды перешла все границы, они собирали ненависть для удара. Даже самые мягкосердечные из троллей хотели по крайней мере поспешить на помощь раненым, а большинство из них, казалось, были готовы присоединиться к каннибалам и сразиться со злобным убийцей. Рэп и сам чувствовал, что теряет самообладание, а его слабый авторитет уже давно исчез. Все волшебники Пандемии, должно быть, наблюдают за развитием событий. Когда еще представится столь подходящий случай бросить призывный клич? Если сейчас прозвучит труба, как только что провозгласил чародей, осмелится ли Сговор на открытое противостояние, не будучи уверен, что перевес в силе на его стороне? Есть ли сейчас хоть какая-то вероятность победить? Силы Сговора огромны.

«Зиниксо, ты сумасшедший, гнусный, кровожадный, презренный, мелкий…»

В этот раз чародей остался на месте. Сговор обрушил на него лавину молний.

Тишина. Клубящийся дым.

Олибино мертв.

Комплот взорвался криками, готовясь к битве. Гнев породил столб пламени.

Внезапный приступ паники овладел Рэпом, он выкрикнул предостережение:

«Драконы! Помните о драконах!»

Драконы?

Пламя утихло.

* * *

Рэп открыл глаза. В лучах утреннего солнца «Неустрашимый» безмятежно скользил по волнам Летнего моря. У штурвала стоял доктор Сагорн, невозмутимый и исполненный достоинства, несмотря на потрепанные лохмотья, которые висели на нем. Паруса выгнулись дугой, и за кормой оставался прямой след. Поза доктора красноречиво свидетельствовала о том, что управлять судном – это детские забавы.

Тролли рыдали и стонали. Антропофаги пылали гневом и бормотали проклятия. Вытирая лицо, Рэп произвел беглый подсчет. Никто не исчез! И почувствовав облегчение, он сел.

– Полагаю, все кончено? – спокойно проговорил Сагорн.

– Да. Это был Смотритель Востока, Олибино.

– Я так и понял. Вы все кричали одновременно, но это я уловил. – На губах у старого ученого появилась презрительная улыбка. – Он сделал заявление? Вы объясняли мне эту процедуру на «Белой императрице», если помните.

Рэп кивнул. У него болело все тело, словно его протащили по доскам, а чувствовал он себя так, будто вывалялся в грязи. Он презирал самого себя.

Оглянувшись, он увидел гневные лица антропофагов и пристыженные – троллей.

Грунф скалила зубы, словно радуясь его неудаче. Он олицетворял здравомыслие и, следовательно, был сейчас не в почете.

– Олибино умер, – сказал Рэп. – Они настигли его.

– Естественно, – пожал плечами Сагорн. – Ведь именно поэтому ни вы, ни Чародей Распнекс не захотели выбрать этот путь?

– Отчасти поэтому.

– Только отчасти, ваше величество? – Ученый искоса посмотрел на него.

Он был совершенно не похож на етуна, но не меньше, чем его предки, презирал трусость.

Рэп открыл было рот, но промолчал. И он сам, и Распнекс признавали, что, если они попытаются проделать то, что сумел сделать Олибино, их немедленно схватят. Имп нашел способ избежать пленения и вынудил Сговор убить его. Но если бы Рэп и додумался до этого способа, хватило бы у него мужества отдать за их дело жизнь? Он не чувствовал абсолютной уверенности, чтобы сказать это Сагорну.

– Что же, ваше дело сделано? – спросил етун, бросив взгляд на паруса и подправив курс. – Волшебники всего мира поставлены в известность. Я думал, вы хотите собрать их вместе и начать битву. Что вас остановило?

– Драконы, – вздохнул Рэп, с трудом поднимаясь на колени.

– Драконы? – Ученый поднял белые как снег брови.

– Драконы все еще на пути в Драконью Область. Если бы мы начали битву, Сговор освободил бы их и они бы рассеялись по всему Питмоту.

– А-а… Тогда прошу прощения, что усомнился в вас.

– Ничего.

Рэп чувствовал себя лицемером и подлецом. Он всегда пренебрежительно относился к Смотрителю Востока, презирая его за нелепое позерство и идеализацию войны. Но в результате Олибино отдал жизнь за их дело. Вероятно, он не очень-то в него верил, но не изменил своим идеалам долга и мужества.

А Рэп? Как у него с долгом и мужеством? Возможно, он упустил лучшую возможность низвергнуть Зиниксо. Хотя только дурак может позволить, чтобы ему навязали сражение на неподходящей территории, какой, несомненно, является «Неустрашимый». Если бы комплот выдал себя, Зиниксо одним ударом утопил бы старую лохань в океане.

Когда осторожность оборачивается трусостью? Когда промедление оборачивается поражением?

Легионы и гоблины уничтожены. Чародей Олибино убит… Вне всяких сомнений, сегодня победил Сговор, и, быть может, сейчас волшебники стекаются в Хаб под его знамена.

Но на эмоции нельзя полагаться, правота в логике. Рэп глянул вниз, туда, где на его руке была несмываемая татуировка. Инстинкт волшебника говорил ему, что он принял правильное решение, даже без учета драконов. Одного кусочка головоломки еще недоставало.

Время еще не пришло.

Но скоро придет.

И поле осталось за нами:

Не видно за дымом мне дружеских лиц, Но верю, что там, за холмами, Друзья мои ловят уж царственных птиц, И поле осталось за нами.

А.Х. Клаф. Не говори – борьба бесцельна

Дэйв Дункан Живое божество

С опозданием и любовью моей дочери Дженни, которая справедливо заметила, что ей ни разу не посвящали целую книгу, и которая, несомненно, заслуживает этого.

Пролог

Этой летней ночью в старинном доме было нестерпимо жарко. Его наглухо закрытые окна надежно удерживали накопившееся за день тепло, а в бесчисленных комнатах и коридорах пахло пылью, как и раньше, до приезда гостей. Теперь-то гости далеко – все уехали: знатные дамы и господа, их лакеи и горничные. Камины остыли, двери вновь заперты, вернулась тишина. Почти полгода в доме жили люди, а теперь он опять превратился в склеп, в памятник своему долгому прошлому.

По залам и коридорам, скудно освещенным лунным сиянием, едва пробивавшимся сквозь грязные окна, бродила старуха. Духи сегодня отчего-то встревожились, да и древние кости не давали старухе покоя.

– Что это вы всполошились, духи? – воскликнула она.

Ни слова в ответ. Ночь была безветренная, однако старый дом, остывая после долгого жаркого дня, чуть слышно поскрипывал и постанывал, и среди этих едва уловимых звуков старуха различала озабоченные голоса.

– Не понимаю я вас, – ворчливо пробормотала она. – Говорите громче!

Бледно-голубой свет косыми лучами падал на стол. Оседали стропила, потрескивали балки.

– Нет его, – вздохнула старуха. – Тайком сбежал со своей возлюбленной, как вы и предсказывали. Увез ее вместе с ребенком. А за ним и остальные разъехались. И тот человек, который появился здесь позже, преследуя их, тоже уехал. Осталась, как прежде, только я. Так что же беспокоит вас, духи? Теперь можете поведать мне обо всем.

В ответ раздались поскрипывания и стук.

– Опасность, говорите? Так вот в чем дело! Он в опасности или его милая? Громче, не слышу! Ребенок? Ее ребенок? А при чем здесь ребенок?

Стоя в темноте рядом с лежавшим на полу пятном лунного света, старуха напряженно прислушивалась, склонив голову набок.

– От кого исходит опасность? От того типа, которого они звали центурионом? Это он опасен? Никогда ему не доверяла. Да, конечно, вы предупреждали, чтобы я остерегалась этого человека. Мерзкий буян! Пришлось запереть его в погребе, чтобы дать им сбежать.

Стук. Треск.

Вдруг старуха громко расхохоталась:

– Ребенок? Еще один ребенок? Что ж, это совсем другое дело, верно? Не зря же они занимались любовью!

Она зашаркала по истертым коврам, двинувшись в обратный путь.

– Ничего не поделаешь, духи. Мы с вами ничем им не поможем. Теперь они далеко, и пусть сами о себе позаботятся, правда? – Старуха хрипло хихикнула. – Второй ребенок! Ну а вы чего ожидали! – И побрела к лестнице, половицы на все лады скрипели под ее ногами.

Глава 1 В ожидании лучших дней

1

– Быстрее! – поторапливала Майа. – Пусть лошадь бежит быстрее!

Сидя на коленях у Ило, девочка изо всех сил дергала вожжи, которые тот крепко держал в руках. Крупный серый конь, вероятно, и не догадывался, что им управляют двое. А если догадался, то и ухом не повел. Безропотно выполняя предназначенную ему Богами работу, он размеренно трусил вперед. Привычное дело: один день тащишь повозку на вершину горы, а назавтра возвращаешься вниз с новым пассажиром. И даже Ило, прослывший умелым возницей, при всем желании не смог бы заставить лошадь бежать быстрее.

Небрежно накинув на плечи меховой плащ, в котором не было надобности уже много месяцев. Эшиала с несказанным удовольствием глядела по сторонам. Как хорошо, что некуда торопиться! Такие дни, как этот, продолжайся они хоть вечно, ни за что не наскучили бы ей. За последний час извилистую дорогу плотно укутал туман, и теперь видны были только великолепно подогнанные камни дороги, которую сотни лет назад построили легионеры. По обочинам поблескивала мокрая жесткая трава да редкий кустарник, словно стая хищных призраков, прятался в сизой дымке. Время от времени Эшиале попадались на глаза островки не успевшего растаять снега. В горах лето наступало позже, чем на равнине.

– Ты обещал мне красивый пейзаж, когда достигнем перевала, – заметила она, желая поддразнить Ило. Тот ослепительно улыбнулся ей в ответ. Сердце Эшиалы, как всегда, на мгновение замерло от его улыбки, от взгляда темных глаз из-под длинных ресниц. Одна его улыбка говорила больше, чем все стихи поэтов Империи.

– Я сказал, что ты никогда не видела ничего похожего. Ну разве я не прав?

– Прав, конечно прав, – рассмеялась Эшиала.

– Согласись, такое впечатление, словно плывешь на облаке, да?

– Да, – кивнула она.

– Ну вот.

– Быстрее! – вновь потребовала Майа.

– Бедный конь, – напустив на себя деланно строгий вид, сказал Ило, – ему приходится тащить нас на такую высоченную гору. И ведь как усердно выполняет свою работу, хотя очень, очень стар, даже шерсть уже побелела. Так что тебе, толстушка, придется слезать и идти пешком, чтобы наш старина не надорвался.

Со своей шуткой Ило попал впросак, потому что Майа немедленно вознамерилась пойти пешком и затеяла спор, когда ей не разрешили слезть. Эта непревзойденная спорщица временами вела себя так, будто была законной правительницей государства. Впрочем, со временем Майе и впрямь предстояло стать императрицей Пандемии, хотя пока об этом никто не догадывался.

– Не устроить ли нашей малышке день рождения, – примирительно предложил Ило. – Раздобудем пирог и две с половиной свечки, а, дамы?

За все утро на дороге им не встретилось ни души, но сейчас сзади послышался стук копыт. Эшиала обернулась и глянула в маленькое окошко. Через мгновение из тумана возник призрачный всадник – серый на сером коне, когда же он приблизился, оказалось, что на нем алый плащ и шляпа с золотым плюмажем. Не сбавляя скорости, он обогнал фаэтон и легким галопом умчался вперед, исчезнув так же быстро, как и появился. Вскоре туман поглотил стук копыт. Всадник был имперским курьером, но коль скоро скакал всего лишь легким галопом, значит, подъем на гору был труден для лошади.

Эшиала украдкой взглянула на Ило. Ей показалось, будто он нахмурился. Может, предчувствует опасность? Вот и утром на постоялом дворе Ило явно был чем-то встревожен, однако так и не признался в этом. Эшиала подумала, уж не встретил ли он кого-то знакомого, но промолчала, решив не приставать с расспросами – не хотелось омрачать свое счастье.

Ведь совсем скоро все кончится, – через день-два они приедут в Гаазу. Эшиала боялась даже думать о том, что потом произойдет. Она была влюблена, безнадежно влюблена. Зрелая двадцатилетняя женщина, уже мать и вдова, она влюбилась безоглядно, словно пятнадцатилетняя девчонка, хотя и чувствовала себя виноватой в том, что смерть Шанди сделала ее такой счастливой. После встречи с Ило весь мир преобразился. Теперь она ночь напролет готова была лежать, прильнув головой к груди любимого, и слушать стук его сердца. Это ровное сердцебиение придавало ей уверенности, успокаивало.

И немудрено: ее Ило – герой. В армии ему оказывали такие почести, каких не удостаивался ни один военный со времен предшествующей династии. Император готов был пожаловать ему герцогский титул, считал самым преданным и трудолюбивым своим помощником, любил за ровный характер и веселый нрав. Ило был ослепительно красив, к тому же, в отличие от большинства импов, природа наградила его прекрасным цветом лица, а в постели он поистине неутомим. С помощью тысячи изощренных ласк он умел довести Эшиалу до верха блаженства.

Конечно, Ило – известный распутник и изворотлив, как лис. Эшиала знала об этом, но все-таки позволила ему похитить свое сердце, нисколько не сомневаясь, что оно будет разбито. Однако до этого еще не дошло. Зато Ило осуществил свой замысел – показал Эшиале, что значит по-настоящему любить, и благополучно доставил ее в Квобль. А через неделю-другую они приедут в Гаазу, где их долгое путешествие закончится и Ило ее покинет. Таков был негласный договор между ними. Нет, Эшиала совсем не торопилась.

– Поглядите-ка! – воскликнул Ило.

Сквозь туман постепенно проглядывали дома. На вершине перевала располагалась почтовая станция, где можно было сменить уставших лошадей. Завтра их серый снова двинется в путь, впряженный в какую-нибудь другую повозку.

– А теперь ступай к маме, детка, – сказал Ило, передавая Майу матери.

– Как ты думаешь, здесь прилично кормят? – спросила Эшиала, усаживая на колени свою слишком тяжелую дочку.

– Надеюсь, сносно. Почему бы тебе не купить чего-нибудь съестного, пока я меняю лошадей? А отъехав немного, остановимся и перекусим.

Ило надвинул шляпу как можно ниже. чтобы скрыть лицо. Это было совсем на него непохоже, ведь он так гордился своей красотой. Казалось, он боится, что его узнают.

2

Эшиала искренне считала себя вдовой, но она ошибалась. Далеко на северо-востоке, в Гувуше, ее муж, со всеми присущими подобному способу передвижения неудобствами, ехал на крыше дилижанса. Рядом с ним сидел торговец шелком-сырцом и изводил его нескончаемыми жалобами на смехотворно низкую плату, которую получит за свой товар. Торговцу вторил мелкий чиновник, сетовавший, что невозможно собрать все новые налоги, необходимые для ведения войны. Наконец оба попутчика утратили надежду пробудить в Шанди сочувствие и оставили его в покое, беседуя исключительно между собой. Им троим достались самые плохие задние места, и их мутило от тряски. Эту часть Пандемии населяли гномы, однако среди пассажиров до отказа набитого дилижанса не было ни одного местного жителя. Гномам полагалось путешествовать в фургоне, в компании соплеменников.

Распнекс расположился впереди вместе с другим дварфом – торговцем скобяными изделиями. Все остальные пассажиры были импами, а кучер, конечно же, фавном.

Шанди гадал, какчувствует себя Инос, сидевшая внутри дилижанса вместе с другими женщинами. Ей, наверное, приходится еще хуже, чем ему.

Дорога вилась среди поросших лесом холмов, но сегодня не попадалось слишком крутых подъемов и спусков, которые мужчинам приходилось преодолевать пешком. После целого дня пыли, ветра и нестерпимого солнцепека на небе появились тяжелые дождевые облака. Шанди очень хотелось принять горячую ванну и сменить одежду, но сначала его, похоже, ожидал холодный душ.

Император подумал, что можно было бы в два раза быстрее ехать верхом, не испытывая и половины нынешних неудобств. Эта мысль не улучшила его настроения. Он вспомнил, как еще в детстве изумлялся, сколь великолепно Инос владеет искусством верховой езды. Краснегарская королева прекрасно справилась бы с лошадью, но вот Распнекс… Дварфов приходится чуть ли не привязывать. чтобы они не вываливались из седла. К тому же в стоимость проезда на дилижансе входила и плата за вооруженную охрану.

– Проклятое место, – проворчал сборщик налогов, подозрительно вглядываясь в густые заросли мрачного леса, сквозь который шла дорога. – Немало засад устраивали здесь!

Шанди буркнул нечто неопределенное, но даже ребенок угадал бы его мысли.

– Позор! – согласился торговец шелком. – И почему армия раз и навсегда не покончит с мятежниками? Не понимаю.

Шанди мог бы поинтересоваться, каким способом торговец предполагает осуществить свой план, и сообщить ему, что менее трех лет назад в этих краях лишил жизни десять тысяч гномов. Однако сдержался, так как для конспирации выдумал историю, будто представляет интересы группы переселенцев, которые хотели бы заняться обработкой невозделанных земель. Попытайся он объяснить, что приехал сюда как раз потому, что эта территория кишит повстанцами, его спутники сейчас же донесли бы на него легионерам, сопровождавшим дилижанс. Между тем двадцать седьмой полк симпатии ему не внушал, ибо был на удивление плохо экипирован и, казалось, набран исключительно из разгильдяев. С каким удовольствием Шанди помуштровал бы их часок, а то и все два! Уж он бы с них три шкуры содрал. Некоторое время Шанди развлекался мыслью о том, до чего было бы забавно на следующей остановке подойти к командиру полка и сказать: «Добрый вечер. Я Эмшандар V, милостью Богов император Пандемии. Хотя самозванец и захватил мой трон, я твой истинный господин. А теперь скажи-ка, всегда ли бронза доспехов была зеленого цвета или ты по какой-то причине приказал ее выкрасить?»

Через час, если, конечно, гномы не устроили засаду, дилижанс должен прибыть в Ягг. Насколько Шанди помнил, городок мог похвастаться лишь тем, что возле него проходила, пусть и неофициальная, граница между захваченной мятежниками и подчинявшейся законной власти территориями, то есть граница между свободным и оккупированным Гувушем. В Ягге был форт, охраняемый имперским гарнизоном, и в городе наверняка хватало агентов Ошпу, с которыми им прежде всего и следовало установить контакт, хотя те всячески остерегались каждого импа. Кроме того, нужно было умудриться уцелеть после этого мероприятия.

Не сбавляя скорости, дилижанс с грохотом пронесся по улице поселка. Беспорядочно разбросанные крытые соломой домики посверкивали на проезжавших чужаков крошечными глазками окон. Это, несомненно, были жилища гномов, ибо импам пришлось бы вползать в эти приземистые строения на четвереньках. Дома казались необитаемыми, но только потому, что их хозяева предпочитали днем спать, а работать по ночам. От ужасающей вони пассажиры на мгновение зажали носы, но дилижанс, миновав поселок, вскоре снова оказался в лесу.

Вот они, прелести Гувуша. К каким только мерам не прибегало правительство, однако так и не удалось изменить эту местность к лучшему. Конечно, в неконтролируемых районах дела шли совсем плохо: там многие жили в землянках, но подобное запустение на одной из главных дорог Империи поистине удручало.

Шанди не мог отделаться от не на шутку встревожившего его вопроса, который Инос задала нынче утром, перед самой посадкой в дилижанс. «Если гномы предпочитают такой образ жизни, – любезно осведомилась она, – почему бы не оставить их в покое?» К счастью, за исключением Распнекса ее никто не слышал. В армии же подобное заявление приравняли бы к измене, а решившегося сделать его вольнодумца немедленно отдали под трибунал. Но императора вряд ли кто-либо посмеет назвать изменником. Объяви он, что война разорительна для казны и лучший способ решить проблему с мятежниками – вывести армию и позволить гномам выбрать свое правительство, никто не осмелится стать у него на пути. Конечно, сенаторы будут против, их поддержат большинство священнослужителей и военачальников, а так же все аристократы, чьи поместья расположены в Гувуше. Вероятно, найдутся и другие недовольные, которые не преминут заявить о себе.

Впрочем, в данный момент Эмшандар, к счастью, не должен принимать подобных решений. Оказывается, иногда и впрямь выгодно лишиться престола.

От неприятных размышлений Шанди отвлек взгляд Распнекса, вытянувшего шею, чтобы увидеть его из-за спин более рослых пассажиров. На безобразном лице дварфа отражалось явное беспокойство. Окруженные множеством посторонних людей, они не могли переброситься даже парой слов, и Распнексу не оставалось ничего иного, как, многозначительно повращав глазами, отвернуться.

В теперешней своей темной поношенной одежде могущественнейший чародей, Смотритель Севера, напоминал старого рудокопа. Дварфы отлично умеют владеть собой, так что же так взволновало Распнекса?

3

Пока дилижанс медленно приближался к Яггу, еще дальше на северо-востоке галера «Кровавая волна» бороздила холодное зеленое море. Весла, напоминавшие крылья чайки, поднимались и опускались грациозно и ритмично. Половина команды гребла, большинство же другой половины спало под ногами у гребцов.

Вперед на север!

Взмах весел.

Гэт и Ворк сидели на тесной скамье у огромного весла. Тан Драккор, стоя у руля, не спускал с новичков беспощадных ярко-голубых глаз – глаз убийцы.

Взмах весел.

Гэт чувствовал, что на ладонях у него содрана кожа. С него градом лился пот, все тело пылало.

Взмах весел.

Гэт хотел спросить у Ворка, как ему нравится жизнь моряка, но так запыхался, что не мог говорить. Горло и легкие драло, во рту был кислый привкус металла, противно кололо в боку.

Взмах весел.

Взлетали весла, скрипели уключины. Рулевой высвистывал такт. Волны с шипением разбивались об узкий корпус корабля. Соленый морской ветер приятно холодил кожу.

Взмах весел.

Конечно, это испытание не из легких. Однако франтоватые сопливцы должны узнать почем фунт лиха. Нужно показать этим дерзким щенкам, как далеко им еще до настоящих мужчин. Вон, даже вдвоем едва поспевают за опытными гребцами – слишком быстро выдохлись. Ничего, такова уж их плата за путешествие на галере.

Взмах весел.

Команда пялилась на новичков в ожидании ошибки. Гэт чувствовал, как все они ухмыляются. Ну вот, дождались: слишком быстрый взмах весла. Главная неприятность состояла в том, что Гэт лучше, чем вся команда, знал, что именно должно произойти. Взмах весел.

Способность предвидеть – это и благословение, и страшное проклятие. Ты заранее предупрежден об опасностях и о грядущей радости – что уж лучше? Но можно сойти с ума, когда точно знаешь: впереди ждут неприятности, которых не удастся избежать. Взмах весел.

Гэт увидел, как по обнаженной спине впереди сидящего гребца пробежала струя пота. Значит, и остальным приходится туго, однако они часами могут держать темп.

Высоко над «Кровавой волной» в прохладном и безмятежном небе парили чайки. Счастливые! Взмах весел.

Натруженные пальцы Гэта из последних сил сжимали скользкую от крови деревяшку. Теперь уже скоро. Они с Ворком завязят весло. Совсем скоро! Взмах весел.

Затем их ужасно больно высекут. Гэта утешала лишь мысль о том, что он стойко перенесет наказание. А вот Ворк не будет столь же стоек, это уж точно. Взмах весел.

Между тем именно Ворку и хотелось плавать на больших кораблях, как плавали его отец, дед и все предки с незапамятных времен. Гэт же ни о чем таком даже и не помышлял. Взмах весел.

Просто он стремился попасть в Нордленд и рассказать танам о коварном узурпаторе, свергнувшем смотрителей, о том, что существует новый Свод Правил, который отец Гэта разработал перед смертью. Гэт исполнит задуманное в память об отце… Этого требует долг.

Взмах весел.

Ради отца он готов на все. Вот сейчас… Они таки завязили весло! Мощным ударом юношей опрокинуло навзничь. Гребцы сердито завопили.

4

В то время как одноконный фаэтон направлялся в Гаазу, дилижанс пересекал просторы Гувуша, а галера плыла на север, отец Гэта находился на ветхом суденышке в далеком теплом океане, где-то на самом краю земли. «Неустрашимый» покачивался на волнах под солнцем цвета расплавленной меди. Слабый ветер еле-еле наполнял паруса. Чайки, рассевшись на реях, чистили перья, – даже им не хотелось летать в такой день. Вдалеке на севере виднелись смутные очертания острова Китх.

Рэп, король Краснегара, прислонившись к лееру, терзался мрачными мыслями о неудачах и поражении. Сегодняшнее утро миновало, оставив кровавый след на страницах истории: полегли бойцы пяти легионов, убита не одна тысяча гоблинов…

И вся эта жуткая резня затеяна, похоже, лишь для того, чтобы узурпатор мог продемонстрировать свою силу. Несомненно, Зиниксо сейчас торжествует в Хабе – еще бы, ведь он хозяин мира, самозваный властитель. И возможно, в это самое время сотни вольных волшебников, убоявшись угроз Всемогущего, собрались в столице, чтобы присягнуть ему в преданности и вступить в Сговор.

Правда, Чародей Олибино поведал всему миру о новом Своде Правил, и это огромный шаг вперед, но Смотритель Востока умер, не завершив дела. Так с какой стати вольным волшебникам вступать в мифическое движение сопротивления, которое не в состоянии спасти даже собственного вдохновителя? Смерть Олибино лишний раз подтвердила, что оппозиция слаба и недостаточно организованна.

Драконий смрад все еще заражает атмосферу. Эти чудовища вдоволь напировались в Бандоре! Теперь Сговор, похоже, загоняет их в логова. Что ж, тем лучше, но Рэп знал: ему нельзя успокаиваться до тех пор, пока драконы не окажутся взаперти, но понятия не имел, что делать дальше.

Его мрачные мысли рассеяло звяканье человеческих костей – грозный Тик Ток, улыбаясь, шагал по палубе. Его лицо и гибкое тело сплошь покрывали разноцветные татуировки, зубы были остро отточены. Возможно, кость в носу и не мешает улыбаться, но вид Тик Тока говорил об обратном. Копну его буйных черных волос украшали новые ракушки, одеяние же состояло лишь из набедренной повязки, сделанной из тех самых позвякивающих костей.

– Горюешь, друг мой? – спросил он Рэпа.

– Да, мне есть о чем сокрушаться.

Сверкнув глазами, людоед стиснул плечо Рэпа, словно желая убедиться, не слишком ли сильно тот похудел.

– Не изводись так, иначе от тебя кожа да кости останутся. Ты попросту зачахнешь.

Поведение Тик Тока красноречиво свидетельствовало о том, что у него уже готово средство от тоски.

– Тогда ободри меня, – сказал Рэп.

– У нас на борту двадцать девять волшебников и восемь магов. Стоит лишь захотеть – и эта старая лохань моментально окажется в Хабе.

– Но тогда нам придется сдаться Сговору.

Тик Ток оперся локтями о леер и спросил:

– У тебя есть какой-то другой план?

– Э-э-э… осталось обдумать кое-какие детали.

Антропофаг недовольно выпятил губы:

– Мы не можем ждать вечно. К чему попусту тратить время?

Тик Ток злился, потому что Рэп удерживал его от сражений. Несмотря на присущее ему легкомыслие, людоед отличался крайней жестокостью. Помимо него, на корабле было еще двадцать четыре антропофага, причем с виду куда свирепее Тик Тока, но все они безоговорочно признавали его верховенство. Разумеется, Тик Ток – могущественный волшебник, однако это ничуть не помешало ему пристраститься к каннибализму.

В этот момент ладонь размером с маленькую подушку опустилась на плечо Рэпа. Едва не потеряв равновесие от неожиданности, он оглянулся, досадуя, что не заметил, как подошел Тругг.

Огромный бородатый тролль приветливо улыбнулся, обнажив зубы, из которых получилась бы прекрасная клавиатура для фортепьяно. Тругг, пожалуй, даже больше Тик Тока смахивал на чудовище из кошмарного сна, но за его жутковатой внешностью скрывалось сердце нежное, как ромашка. Тругг был самым могущественным волшебником из присутствовавших на корабле. Даже его мать Грунф не могла тягаться с ним в колдовстве, хоть и была Смотрительницей Запада. Просторный балахон надежно защищал Тругга от солнца, но его руки и лицо сильно обгорели.

– Он прав, Рэп, – пробурчал тролль. – Что толку горевать? Прошлого не воротишь. Главное – победить в будущем.

Казалось, на корабле вот-вот вспыхнет бунт. Никто открыто не обвинял Рэпа в том, что он не позволил им вмешаться, и Олибино погиб, не получив поддержки, но его отказ от активных действий, похоже, истолковывали как нерешительность. Рэп злился, однако понимал, что лучше перевести все это в шутку, иначе члены его экипажа сожрут друг друга от отчаяния. Он видел: команда настороже. Почти голые людоеды по двое и трое лежали на палубе. Тролли держались особняком – сидели в трюме и кубрике, но и они были начеку. Грунф обосновалась в чулане, лучше всего защищавшем от солнца, перетащив туда свои пожитки. Сейчас чародейка расчесывала длинные седые волосы. Нагота подчеркивала непривлекательность ее дряхлого, морщинистого тела. Старуха тоже ожидала реакции Рэпа.

Старый доктор Сагорн, единственный простой смертный на корабле, стоял у руля, всем своим видом показывая, как легко быть моряком, если в голове у тебя имеются мозги. Лохмотья Сагорна портили картину, но несмотря на это, доктор дерзко улыбался.

– Эти джентльмены, ваше величество, намекают, будто покойный Чародей Олибино выполнил за вас всю работу. И теперь вам не нужно гоняться по всему свету, шепотом распространяя новости о новом Своде Правил, ибо все свободные волшебники в курсе дела. Вы наш лидер? Так ведите нас куда-нибудь.

Лидер? Неужели Боги так глупо подшутили над ним, взвалив на его плечи непосильное бремя власти? Он на сегодняшний день один из слабейших волшебников в Пандемии. Так почему же выбрали именно его? Конечно, Рэп создал новый Свод Правил, но это вовсе не значит, что он сможет воплотить его в жизнь. Снова почуяв драконий смрад, Рэп вздрогнул. Он лишен возможности действовать, пока эти мерзкие твари не уберутся в свои логова. Никаких опрометчивых поступков, ничего, что отвлекло бы внимание Сговора от этих гнусных страшилищ! Но Тик Ток, разумеется, прав: следует пока заняться менее важными делами.

– Я очень рад, что не нужно ехать в Сисанассо, – сказал Рэп. – Если среди фавнов есть вольные волшебники, они не хуже нашего слышали послание Олибино. С этим все согласны?

Тругг кивнул. Тик Ток выжидающе смотрел на Рэпа. Вся команда обратилась в слух, не считая пары троллей, у которых в трюме нашлись дела поважнее.

– Так мы плывем в Тхам?

Антропофаги и тролли нахмурились. Грунф недоверчиво фыркнула у себя в чулане. Конечно, можно было предположить, что в Тхаме действует некая таинственная сила, что она существует. Однако особое заклятие защищало Тхам от чужаков, заставляя считать его всего лишь миражом.

Сагорн не был волшебником, а потому верил в существование Тхама, но сейчас даже доктор насмешливо покачал головой.

– При самом благоприятном стечении обстоятельств нам потребуются недели, чтобы попасть в Тхам, – сказал он. – А с теперешней скоростью и за несколько лет туда не добраться. Думаю, вы, господа, не возьметесь наколдовать попутный ветер.

Все неодобрительно закачали головами. Этот Сагорн просто невыносим, ведь прекрасно знает, что нельзя безрассудно рисковать, используя магию для изменения погоды.

– Между прочим, надвигается сильнейший шторм, – буркнул Тругг, принюхиваясь.

В этот момент Рэп окончательно отказался от мысли о Тхаме – его команда не пойдет за ним туда. Он должен предложить более подходящий план, да поскорее. Вдруг его осенило. Конечно, нужно время, чтобы все обдумать…

– Сагорн, ты ведь историк, скажи, использовал ли кто-нибудь всех драконов во время Драконьих войн? – спросил он.

– Точно не знаю, но в давние времена этих чудищ было гораздо больше, – задумчиво произнес Сагорн. и вдруг светло-голубые глаза его хитро заблестели. – Ты хочешь знать, использовал ли кто-нибудь столько же драконов, сколько сегодня?

– Да, именно это.

– Так-так… И сколько же их было сегодня? – поинтересовался Сагорн, торжествуя.

Рэп точно знал только одно: очень много. Пришлось обратиться с этим же вопросом к остальным членам команды.

Тик Ток уверенно сказал, что драконов было три сотни, и все людоеды горячо его поддержали. Тругг заявил, что их было всего двести. Тролли конечно же согласились с ним. Казалось, разногласие добром не кончится. Сагорн заметил это и, усмехнувшись, поспешил ответить Рэпу:

– В летописях говорится, что число драконов не превышало пятнадцати. Конечно, после таких опустошительных войн мало кто заботился о достоверности летописей. Потребовались века, чтобы восстановить некоторые территории. Но не вызывает сомнений тот факт, что любой дракон способен с легкостью уничтожить легион солдат. Эти твари почти непобедимы. – И, довольный своим ответом, Сагорн улыбнулся.

– Тогда зачем Зиниксо использовал столько драконов? – поинтересовался Рэп.

– Чтобы нагнать страху? – вслух подумала Грунф.

– Хотел узнать, сможет ли он распоряжаться таким полчищем драконов? – предположил один из троллей.

– Маленький мальчик забавляется с папашиным копьем? – усмехнулся зверского вида людоед.

– Потому что он безумен, – отрезал Сагорн. – Пытается доказать самому себе, будто непобедим. И чем больше доказывает, тем меньше в это верит.

– Думаю, не в этом дело, – возразил Рэп, удивляясь, что до сих пор никто не догадался, куда он клонит. – И вот что хочу вам сказать: нигде в мире нет волшебников больше, чем у нас на корабле. Только Сговор превосходит нас численностью. Драконьи логова совсем рядом, а значит, мы должны сделать так, чтобы Зиниксо никогда не смог использовать этих тварей.

Его слова утонули в восторженных возгласах.

– Вот здорово! – просиял Тик Ток.

– Умно! – пробормотал Сагорн. – Как насчет того, чтобы прикончить драконов, Тругг?

Тролль одобрительно закивал и пробасил:

– Мерзкие твари!

Он бы ни за что и мухи не обидел, но драконы – это другое дело.

– Конечно, – добавил доктор, восхищенно глядя на Рэпа, – мы самым возмутительным образом нарушаем Свод Правил, но узурпатор его уже аннулировал. После того, что Зиниксо совершил сегодня, контроль за драконами не может считаться прерогативой Смотрителя Юга! Это очень кстати! Наконец-то избавим мир от этих монстров!

Рэп и не думал заходить так далеко. Он часто вспоминал восход солнца, которым любовался в крепости Уэрд, ибо в жизни не видел ничего восхитительнее, но никакая красота не может оправдать зло, причиненное драконами. Без них мир станет лучше. Рэп печально кивнул.

– Лит'риэйн будет вне себя от гнева.

– Тебе лучше предупредить его о своих планах, – посоветовала Грунф. – Чародей в драконах души не чает.

Конечно, старуха права. Смотритель Юга был важной персоной, пусть пока и держался в тени. Он не давал о себе знать, хотя наверняка притаился где-нибудь в Илрэйне. У Лит'риэйна, должно быть, много сторонников. Он эльф, поэтому не станет поддерживать Зиниксо, к тому же в прошлом они смертельно друг друга ненавидели, но Рэп знал, что нельзя предугадать, как поступит эльф в той или иной ситуации, а потому не слишком надеялся на поддержку Лит'риэйна.

– Кто-то должен отправиться к Смотрителю Юга и все ему объяснить, – наконец решил он.

Все присутствующие уставились на Рэпа, считая, что он и должен это сделать.

– Думаю, не найти лучшей посланницы, чем Грунф, – сказал Рэп, которого кидало в дрожь при одной мысли об очаровательном, обаятельном и безжалостном Лит'риэйне.

– Не представляю, как столь почтенная дама тайком проникнет в Илрэйн. – усмехнулся Сагорн.

– Да и вряд ли ее станут слушать, – задумчиво произнес Тик Ток.

Рэп не на шутку встревожился:

– Так вы считаете, что я должен явиться к Лит'риэйну и сообщить, что мы собираемся убить его ненаглядных драконов?

Именно этого и ожидала от него вся команда.

– Возьми на себя Лит'риэйна, – весело пробасил Тругг, – а уж о драконах мы позаботимся. – И тролль дружески хлопнул Рэпа по плечу.

Рэпа утешала единственная мысль: на несколько ближайших дней мир на корабле обеспечен, а за это время он сможет придумать что-нибудь получше. Пока же он предложил конкретный план действий и сумел сохранить свой авторитет.

– Что ж, выходит, мне в добровольно-принудительном порядке предлагают отправиться в Илрэйн, – вздохнул он. – А что у нас с обедом, кстати говоря?

– Сам выбирай, – ухмыльнулся Тик Ток. – Тебе решать, будешь ли ты посланником или обедом.

5

Принцесса Кадолайн, старшая дочь Рэпа, сидела на камне. Окрестности до боли в сердце напоминали ей о родине. Склоны холмов поросли низенькой чахлой травой и крошечными цветами, похожими на разноцветные звездочки. Холодный ветер колыхал кусты, укоренившиеся среди валунов. В лощинах зеленели мох и осока.

Далеко за горизонтом, на севере, остались Зимний океан и Краснегар – родина, которую Кейди не видела уже много месяцев и, возможно, не увидит никогда. А как бы ей хотелось вернуться домой! Тогда все жуткие месяцы, проведенные у гоблинов, забудутся, как дурной сон. Возможно, дома Кейди встретят папа и мама. Как же они ей обрадуются! А если даже родители и не вернулись, то в Краснегаре ждут Ив и малыш Холи, заметно подросший и, наверное, уже вовсю болтающий. Сотни старых друзей соберутся послушать рассказы Кейди, а потом она познакомит всех со своей новой подругой и спасительницей.

Тхайла сидела на том же валуне и пристально смотрела куда-то вдаль. По правде говоря, камень был тесноват для двоих и вокруг хватало других валунов, но Кейди хотелось держаться поближе к своей недавно обретенной защитнице.

Тхайла, годами чуть постарше Кейди, внешностью походила на эльфов, изображения которых краснегарская принцесса часто видела в книгах. У Тхайлы были заостренной формы уши, большие раскосые глаза золотистого цвета и широкий, почти как у Рэпа, нос. Кейди она казалась очень миловидной. К тому же так романтично, если тебя спас один из пиксов, которых мало кому доводилось встречать.

У Кейди на языке вертелись тысячи вопросов, но ей не хотелось отвлекать подругу от размышлений. Путешествие с помощью магии произвело на Кейди странное впечатление. В книгах об этом рассказывалось совсем не так. Принцесса думала, что окажется в Краснегаре, но после полета в темноте приземлилась здесь, среди холмов. Но случилось это вовсе не из-за того, что чары иссякли. По мнению Тхайлы, за ними могли следить, и нужно было все хорошенько обдумать. Размышляла она уже полчаса, а то и дольше.

Все окрестные валуны пестрели разноцветными пятнами: бледно-зелеными и оранжевыми, красными и белыми. Кейди прищурилась, и ей показалось, будто пятна эти складываются в удивительные картины. Отец как-то объяснил ей, что лишайники – очень древние растения. Однажды Рэп и Кейди гуляли около торфяников и увидели камень, который лишайники превратили в подобие человеческого лица. Рэп поведал дочери, что наблюдает за этим валуном на протяжении уже многих лет, и с тех пор камень совсем не изменился.

Вдруг Тхайла посмотрела на Кейди и, грустно улыбнувшись, сказала:

– Прости меня! Ты на редкость терпелива! Я следила за событиями, происходившими в Хабе.

Хаб располагался в тысяче лиг отсюда, но Кейди ничуть не удивилась словам подруги. Волшебницы еще и не такое умеют!

– Не стоит извиняться. Я уверена, что ты была очень занята.

Тхайла грустно покачала головой:

– Приятного мало! Узурпатор приказал всем волшебникам вступить в Сговор.

– Но ты-то ведь не собираешься вступать, правда? – встревожилась Кейди.

– Никогда! – ответила Тхайла, содрогнувшись. – Думаю, мало кто подчинился этому приказу. Смотритель Востока выступил с протестом.

– Олибино? Но император сказал, что не знает, где теперь Смотритель Востока.

– Он мертв. Его убили участники Сговора.

– Из-за того, что он сделал с гоблинами?

– Это не он. Гоблинов и легионеров уничтожил сам Сговор.

Тхайла встала и расправила юбку из неброской ткани в зеленую и бежевую полоску.

Кейди очень нравился простой, но красивый наряд подруги – полосатая юбка, белая блузка и короткие сапожки с загнутыми вверх носами. Девушка никогда не видела, чтобы кто-нибудь так одевался, и решила наряжаться так же, когда вернется в Краснегар. «Вот что носят в Тхаме», – скажет она всем знакомым. Кейди очень хотелось снова одеться прилично, после того как многие месяцы пришлось носить лохмотья, и сейчас она обрадовалась бы старым вещам, хранившимся у нее в чулане.

– Олибино упомянул о твоем отце, – сказала Тхайла. – Кажется, с ним все в порядке. Во всяком случае, Сговор еще не поймал его, это точно. Однако чародей не сказал, где король Рэп находится сейчас. Все вокруг неожиданно покрылось туманом.

– Спасибо, – взволнованно пробормотала Кейди. Она была уверена, что мама и Гэт вне опасности – император их защитит. Но как же замечательно узнать, что и с папой все в порядке. Сколько чудесных историй поведают они друг другу, когда снова встретятся. И рассказы Кейди нисколько не уступят рассказам родителей и брата.

– Но теперь я не знаю, что делать, – произнесла Тхайла, стиснув руки и устремив взгляд на север.

– О каком это препятствии ты говорила? – поинтересовалась Кейди.

– Я имела в виду, что на Краснегар наложено заклятие. Прекрасное место, Кейди, хоть маленьким его, пожалуй, не назовешь! – И Тхайла чуть заметно улыбнулась.

Кейди обрадовалась, что ее подруга хоть капельку повеселела. Слишком уж, по ее мнению, Тхайла печальна для волшебницы. Конечно же Краснегар слишком мал! Но сейчас не время спорить об этом.

– Что за заклятие? Кто-нибудь пострадал от него?

– Нет, да к тому же никто о нем и не догадывается. Даже не каждый волшебник его заметит.

Тхайла, казалось, с трудом подбирала слова. Возможно, волшебство трудно объяснить.

– Значит, ты наделена большой магической силой?

– Очень большой, – с грустью ответила Тхайла. – В этом моя проблема. Возможно, я самая могущественная волшебница со времен Чародея Трэйна.

– О-о-о! – изумилась Кейди, недоумевающая, о какой проблеме может идти речь. Существовало множество легенд о Трэйне. Возможно, когда-нибудь напишут книги и про Тхайлу? Например, о том, как волшебница спасла принцессу Кадолайн?

Тхайла, похоже, угадала мысли подруги.

– Конечно, я очень, очень могущественна, – сказала она с улыбкой, – однако не знаю, как обойти заклятие. Оно точно сторожевой пес: залает, как только почувствует колдовство. Должно быть, твой отец слишком много значит для Сговора.

– Думаю, так и есть. Он, как и Эмин, разработал Свод Правил.

Кейди не очень хорошо разбиралась во всем этом, но знала, что император доволен новым Сводом Правил.

– А Всемогущий, кстати, здорово рассержен на твоего отца.

– Кто рассержен?

– Узурпатор Зиниксо. Теперь он величает себя Всемогущим. Дварф сошел с ума… рехнулся! – Тхайла нахмурилась. – Но это значит, что и ты тоже очень важная персона! Если бы Зиниксо удалось поймать тебя и сделать своей заложницей, то у него появился бы шанс заставить твоего отца сдаться, верно?

Кейди кивнула в ответ. Ей стало не по себе от мысли, что ее снова похитят. Нет, только не сейчас!

– Ты права, – упавшим голосом произнесла она.

– Понимаешь, Зиниксо, должно быть, и наложил на Краснегар заклятие, чтобы быть в курсе дела, если твой отец попытается попасть домой. Для чего же еще потребовались такие сильные чары? – задумчиво сказала Тхайла, покусывая губу. – Только двое волшебников владеют столь огромной магической силой.

– Ты?

– Нет, что ты! Тогда я просто сняла бы это заклятие. Я имела в виду Зиниксо, ведь ему помогают сотни волшебников.

– А кто второй?

– О нем я предпочитаю не говорить.

– Что же это за волшебник, который сильнее тебя? Ведь ты могущественна, как Чародей Трэйн.

– Это волшебница. Нет, она даже больше, чем волшебница!

– О! Значит, она полубогиня?

Тхайла вздрогнула, широко раскрыв глаза.

– Что ты об этом знаешь?

– Когда-то папа тоже был полубогом, – скромно потупилась Кейди.

– «Когда-то»? Что значит когда-то? Расскажи мне.

– Да я и сама толком не знаю. Мама что-то рассказывала нам с Гэтом, когда нас схватили гоблины, но я забыла.

Тхайла долго смотрела на подругу, а затем вздрогнула.

– Все это очень странно, Кейди! Простым смертным не полагается знать об этом. Думаю, Боги послали меня к тебе.

– А я и не сомневаюсь в этом!

Тхайла рассмеялась, но через мгновение опять погрустнела и пригладила свои кудрявые каштановые волосы. Короткая стрижка молодила ее.

– Ну, что будем делать? Отправить тебя в Краснегар с помощью магии я не сумею, а пешком идти слишком далеко.

Кейди вскочила с камня и предложила, прибегнув к волшебству, раздобыть пару лошадей.

– Я не могу сделать этого: наблюдатели слишком близко, – ответила Тхайла, грустно покачав головой. – Знаешь, Кейди, пожалуй, мне следует вернуться в Тхам и обо всем рассказать Хранительнице. – Волшебница стиснула руки. – Она наверняка знает, как поступить, но… Но куда мне тебя девать? Не оставлять же здесь?

– Я пойду с тобой в Тхам. Мне ведь нечего бояться, верно? – спросила Кейди, поправляя магическую рапиру, висевшую у нее на поясе.

– Как знать, – ответила Тхайла, снова стиснув руки. Ее голос звучал как-то странно. – Зиниксо тебе пока не угрожает. А Хранительница, боюсь, никогда не отпустит тебя: слишком много всего ты видела и слышала.

Кейди задумалась. Домой ей нельзя, а больше идти некуда. Она бы не отказалась побывать в Тхаме, но чужих туда не пускали. Правда, много лет назад мать Кейди тайком проникла в Проклятую страну, однако она была гостьей одного из тамошних жителей, а это совсем другое дело. И все-таки Кейди точно знала, что в Тхаме ей будет лучше, чем в плену у гоблинов.

– Я не представляю, где можно чувствовать себя в полной безопасности. И почему это Хранительница не отпустит меня? Кто же поверит, будто я с помощью колдовства побывала в Тхаме?

– Да любой волшебник подтвердит, что ты не врешь, – резко ответила Тхайла. – У тебя есть где-нибудь родственники или друзья?

– Есть родственники в Хабе, но я ничего о них не знаю.

– О Хабе не может быть и речи! – содрогнулась Тхайла. – Но я не должна брать тебя в Тхам. Не должна!

– Но ты ведь очень могущественная волшебница, – улыбнулась Кейди. – Сама же сказала.

– И все-таки я не могу идти против воли Хранительницы, Кейди!

– Значит, это она полубогиня? Разве она злая?

– Нет! Но Хранительница защищает Тхам, это ее миссия, а потому она вынуждена быть безжалостной, Кейди!

– «Безжалостной»? Что значит безжалостной?

Тхайла отвернулась, а затем отчетливо произнесла:

– Она убила моего мужа и ребенка.

Волшебница подошла к одному из валунов и без сил опустилась на него. Кейди едва не задохнулась от волнения.

– Какой ужас!

Ей и в голову не пришло, что Тхайла была матерью, слишком уж молода для этого. Тут Кейди заметила, что ее подруга плачет. Ох!

Теперь на камне вполне хватало места для двоих. Кейди села рядом с подругой и крепко ее обняла. Через минуту Тхайла всхлипывала на плече у Кейди. А Кейди вспомнила отца и мать, подумала о доме, об этом совсем глупом брате-близнеце, и вскоре тоже расплакалась.

Девушки сидели, обнявшись, на валуне, окруженном цветами и чахлой травой, и плакали. Над ними простиралось блекло-синее небо.

В ожидании лучших дней:

Встань же смело на работу,

Отдавай все силы ей.

И учись в труде упорном

Ждать прихода лучших дней.

Г. Лонгфелло

Глава 2 К конечной цели

1

Фаэтон спускался по склону, оставив позади завесу сырого тумана. Подножие горы поросло лесом, а чахлые сосны, стоявшие особняком, напоминали командиров, ведущих свой отряд на штурм вершины. Далеко внизу блестело озеро.

– Вот тебе и обещанный пейзаж, – гордо заявил Ило.

– Потрясающе! А вершины холмов так же красивы?

– Кажется, да. Давай-ка найдем местечко, где можно поесть. Просто умираю от голода.

Они могли бы остановиться на почти пустой дороге, но Ило, видимо, не нравилась эта идея. Он направил лошадь к густым зарослям, а съехав с дороги, спешился и повел лошадь под уздцы. Наконец, остановив фаэтон, он поставил на землю Майу, затем помог сойти Эшиале. Она в очередной раз удивилась поведению Ило, но по-прежнему ни о чем не спросила. Похоже, у него есть причина держать свои тревоги в секрете.

Сквозь облака проглянуло солнце. Стало теплее. Когда завтрак был съеден, Майа принялась играть с сусликом, пытаясь подманить его лакомым кусочком.

Эшиала лежала на разостланном на траве плаще и из-под опущенных ресниц наблюдала за Ило. Он сидел, упершись локтями в колени и устремив взгляд в пространство. Что же его тревожит? О чем он задумался? На солнце волосы Ило казались иссиня-черными. Эшиала в жизни не видела более красивого мужчины.

Ей очень хотелось, чтобы дочка поскорее уснула и оставила их наедине. Этот лесок прекрасно подходит для любовных утех, хоть здесь и нет нарциссов, которые так обожает Ило. Теплый ветерок нежно ласкал кожу. Тишину нарушали только чавканье лошади да позвякиванье сбруи.

«Что же делать, когда мы приедем в Гаазу и Ило нас покинет, – размышляла лишившаяся престола императрица. – Как позаботиться о себе и дочке?» Деньги, которые леди Эигейз дала ей, не были истрачены, так как Ило настоял на том, что по пути все расходы возьмет на себя. Эшиала сможет купить небольшой бакалейный магазин, похожий на отцовский. Покупателей она обслуживать умеет, правда ничего не смыслит в бухгалтерии и в приобретении товаров. Да закон, возможно, и запрещает женщинам самостоятельно заниматься торговлей. Значит, придется искать себе в помощь мужчину. Но кому она сможет доверять? Кто из мужчин удовлетворит ее, как…

Ило поднял голову, прислушиваясь. Раздался неторопливый стук копыт, звяканье упряжи и грохот колес – какой-то экипаж поднимался на вершину горы. Удаляясь, звуки постепенно стихали вдалеке, пока ветер совсем не унес их. Ило с облегчением вздохнул, наклонился и чмокнул Эшиалу в нос.

– Спишь?

– Почти. Что делает моя дражайшая дочь?

– Подсматривает.

– Шлепни ее тихонько.

– Не будь жадиной, – улыбнулся Ило.

– Это почему же? Ведь ты сам приучил меня жадничать, – парировала Эшиала.

Ей уже недолго осталось наслаждаться любовью Ило. Сейчас они в Квобле, а в Гаазе расстанутся. Таков уговор. Эшиала горестно вздохнула, потянулась и обняла Ило за шею, стараясь привлечь его к себе.

– Думаю, уже пора?

Ило вновь прислушивался, нахмурясь.

– Подожди.

Послышался быстрый цокот копыт. По дороге пронесся всадник, но внезапно осадил коня. Лошадь Ило подняла голову и заржала. Конь всадника заржал в ответ.

Ило выпрямился, высвободившись из объятий возлюбленной. Его рука, как показалось Эшиале, машинально, помимо воли скользнула к эфесу.

Всадник возвращался. Копыта его коня снова зацокали по камням, но вскоре звук оборвался возле обочины дороги. Эшиала села. Ило со свойственной ему грацией вскочил с земли.

Из-за сосен показался конный легионер в блестевшей на солнце кольчуге. Из под шлема выглядывало загорелое удивительно молодое лицо. Остановив коня, всадник поприветствовал Ило. Тот на мгновение застыл в нерешительности, крепко сжав кулаки, затем рассмеялся:

– Ястреб! Неужели это ты, старина?

Легионер кивнул, метнув взгляд на Эшиалу.

– Отдыхаете… сэр?

Ило был в штатском, но Ястреб обратился к нему весьма почтительно.

– Угадал. Не зря тебя зовут Ястребом, – улыбнулся Ило в ответ.

– Следы от колес фаэтона разглядела бы даже слепая летучая мышь, – ответил легионер, однако похвала явно доставила ему удовольствие.

– Вижу, тебя перевели в первую когорту. Как Энлия?

Конь Ястреба взвился на дыбы.

– Энлия чувствует себя отлично. Пару месяцев назад родила мне сына. Довольно крупный мальчуган и ужасный непоседа, – гордо ответил Ястреб.

– Отлично! Поздравляю! Передай ей от меня привет.

– Будет сделано, – отчеканил легионер, улыбаясь.

Он снова мельком взглянул на Эшиалу, затем на Майу, державшуюся на безопасном расстоянии, перевел взгляд на Ило и вдруг выругался от неожиданности, так как конь вновь взвился на дыбы.

– Сэр… Сдается, моя лошадь вскоре захромает.

– Хочешь, чтобы я взглянул? – неуверенно спросил озадаченный Ило.

Легионер отрицательно помотал головой. Его бронзовый шлем блеснул на солнце.

– Боюсь, это займет слишком много времени, и я могу опоздать. Сразу за вторым бродом дорога сворачивает влево. В экипаже там ехать не очень удобно, но зато можно здорово сократить путь.

Ило разжал кулаки.

– Спасибо, Ястреб. Очень полезная информация.

– Вы правы, сэр, – невесело ухмыльнулся солдат. – И держитесь подальше от неприятностей.

Ястреб многозначительно похлопал по сумке с депешами, висевшей у него на ремне.

– Верно говорят: друзья познаются в беде.

– Так и есть. Всего вам доброго.

Молодой человек кивнул, неуклюже пришпорил коня и направил его к дороге. Мгновение спустя послышался стук копыт по камням. Ило словно врос в землю, провожая Ястреба взглядом. Эшиала поднялась на ноги. Сердце ее отчаянно колотилось, тело била дрожь.

– А теперь расскажи мне, что происходит, – потребовала она. – Да не молчи же ты, Ило!

Он пожал плечами и улыбнулся:

– Ясно, что это не Сговор. Значит, нас разыскивают простые смертные.

– Кто же?

Ило старательно прятал чувства под маской беззаботности.

– По-моему, Хардграа. Тетушка Эигейз одурачила его, с помощью Юкки заперев в погребе.

Эшиала подошла ближе, словно ища защиты.

– Объясни-ка все толком, милый.

– Это я во всем виноват! – взорвался Ило. – Проболтался в Юдарке, будто не прочь поискать климат потеплее. Хардграа не так глуп, как кажется, и, похоже, догадался, что я отправлюсь в Квобль. Центурион все еще верен памяти Шанди и считает своим долгом вернуть твою дочь во дворец.

Эшиала вздрогнула. Ласковый ветерок отчего-то вдруг показался ей слишком холодным.

– Но Хардграа всего лишь центурион!

– Да, однако в XII легионе каждый знает, что Хардграа предан Шанди, а потому ему не нужны особые полномочия. Он мог приехать в Гаазу гораздо раньше нас и попросить легата отправить легионеров на поиски.

– Нас могут арестовать?

– Не арестовать, но задержать для допроса. Хардграа, безусловно, никому не расскажет, что ты вдова Шанди. Скорее всего, он сочинил какую-нибудь историю о супруге важного сановника. Император, мол, гневается, но не хочет скандала. Уверяю тебя, Хардграа большой мастер по части небылиц. Легат, разумеется, велел разыскать меня.

– Но ведь тебя все знают!

– И мою репутацию тоже, – вздохнул Ило. Эшиала крепко обняла его. Ило, не шелохнувшись, хмуро глянул на нее сверху вниз:

– Я заслужил такую репутацию!

– Ты самый лучший любовник в Пандемии.

– Самый бессовестный соблазнитель красивых молодых женщин! – возразил Ило.

Неужели его терзают угрызения совести! Не может быть!

– Но в армии тебя считают героем. Ястреб с готовностью изменил долгу ради тебя, ведь верно, милый?

Ило удивленно заморгал, а потом невесело рассмеялся:

– Да, полагаю, его поступок сочли бы нарушением воинского долга.

Ило отлично знал, что очень красив, и в последнее время словно бы стыдился того, как использует свое обаяние. Но он никогда не отдавал себе отчета в том, что у него много и других хороших качеств. Отчаянная смелость, например.

Эшиала еще крепче обняла Ило.

– Он ведь рискнул жизнью ради тебя, задержавшись с доставкой депеши. Такого поворота событий Хардграа не предусмотрел.

– Ты права. Вот кретин! А знаешь что? – Ило лукаво улыбнулся. – Мальчик, о котором говорил Ястреб, вполне возможно, мой сын! По времени все сходится.

– А она красивая, эта Энлия? – спросила Эшиала, выпустив Ило из объятий и повернувшись к нему спиной.

– Прежде я считал ее ослепительной красавицей. Но с тех пор как встретился с тобой, Энлия кажется мне рябой и косоглазой карлицей.

Ило попытался обнять Эшиалу, но она не позволила ему это сделать.

– Значит, Ястреб и его друзья могли подстроить тебе ловушку?

– Нет, он слишком импульсивен и, если бы о чем-то догадался, сразу же отомстил бы мне. Не в его привычках заманивать кого-либо в ловушку, Энлия рассказывала… Впрочем, не стоит об этом. Ястреб сказал, что дорога безопасна, значит, так оно и есть. Мы можем проскочить Гаазу и отправиться на восток, в Кастино или Энгот…

Эшиала, невесело улыбаясь, заметила:

– Ило, дорогой мой, однажды какой-нибудь ревнивый муж подошлет к тебе шайку головорезов…

– С этим покончено. Я пытаюсь сказать тебе…

– Но если, по-твоему, дорога безопасна, у нас нет причины…

– Выслушай меня, дорогая.

– Я слушаю. Ястреб не способен…

– Нет, ты не слушаешь. Мы должны расстаться. Солдаты XII легиона тебя не знают, зато со мной они превосходно знакомы.

– Нет! – воскликнула Эшиала.

– Но я же распутник.

– Знаю, но меня это мало волнует…

– У меня нет ни земли, ни денег. Я только и умею, что соблазнять женщин. Я обманщик…

– Знаю.

Впрочем, Эшиала сомневалась, что Ило обманул ее хоть раз. Оставаясь с ним наедине, она с трудом могла удержаться от объятий и поцелуев, но сейчас им пора в путь. Нельзя больше стоять здесь и твердить одно и то же, словно пара попугаев.

– Но я никогда не обманывал Богов!

– Мы должны… Что ты имеешь в виду?

– Эшиала, любимая… Хочешь выйти за меня замуж?

– Ило, ты этосерьезно?

Он пожал плечами:

– Я надеялся, что ты согласишься. Но не для того, чтобы смешать Хардграа все карты. Я безумно люблю тебя. Никогда так не любил ни одну женщину.

– Ило!

В ее взгляде читалось удивление.

– Я понял это только сейчас… когда Ястреб сказал… Представил, как нас разлучат, и понял, что не могу потерять тебя. Конечно, с твоей стороны будет безумием поверить мне…

Их губы слились в поцелуе. Затем Ило крепко обнял возлюбленную. Тут к ним подбежала Майа и принялась кричать, стараясь привлечь к себе внимание. Ило выпустил Эшиалу из объятий и взял девочку на руки. Влюбленные покраснели от смущения, но в глазах у них блестели искорки счастья.

– Значит, ты согласна?

– Да, да, да!

2

В Гувуше садилось солнце. Накануне вечером Инос считала Крутой Откос жалкой заброшенной дырой. Теперь она знала, что Ягг много хуже: еще меньше, беднее и запущеннее. Постоялый двор оказался деревянной развалюхой с покосившейся соломенной крышей, а конюшня тонула в непролазной вонючей жиже.

И все-таки Инос всегда будет вспоминать о Ягге с добрым чувством, ибо известие о том, что Рэп жив, переполняло ее сердце счастьем.

Пассажиры, ворча, выходили из дилижанса. Многочисленные гномы, одетые в грязные лохмотья, разгружали поклажу, снуя по двору, словно муравьи. Чемодан они несли вчетвером-впятером, а тяжелый сундук – так и вовсе всемером. Несмотря на лишения и тяготы, гномы неизменно сохраняли жизнерадостность, вот и сейчас они весело шлепали по грязи босыми ногами.

Стоя среди слякоти и смрада, Инос и Шанди пытались понять, что говорил им Распнекс. Драконы уничтожили легионеров, гоблины погибли, Олибино мертв… Конечно, все это ужасно, но Инос и Шанди не запомнили и половины сказанного Распнексом. Олибино объявил, что Рэп возглавил движение сопротивления. Выходит, Сговор не поймал Рэпа. Он жив и свободен! Рэп жив!

Возможно, когда-нибудь они встретятся. Вернутся домой в далекий Краснегар. В это с трудом верилось, но если встреча состоится, Инос придется рассказать Рэпу о том, что она натворила, как не смогла уберечь сына и дочь. Гэт, рискуя жизнью, отправился в далекий Нордленд, а Кейди похитили гоблины. Боги предсказали Рэпу и Инос утрату одного из детей, а они уже лишились сына и дочери. Да и оставшиеся в Краснегаре Ив и Холи не защищены от опасности. Возможно, их нет в живых. Конечно, Инос мечтает о встрече с Рэпом, но как она сможет смотреть мужу в глаза?

Гэт, вероятно, уцелеет, но Кейди… О Боги! Инос вспомнила все, что Распнекс говорил о гоблинах. По крайней мере, там не было драконов. Лучше уж легионеры, чем эти страшилища.

– Ты говорил о магии? – спросила Инос у дварфа. – Так что случилось с гоблинами?

Распнекс сердито сверкнул на нее глазами из-под широкополой шляпы. Дварф был ростом с бочонок. Его борода напоминала железные стружки, а глаза походили на серые агаты.

– Да, вмешательство магической силы, – подтвердил чародей, смягчившись. – На таком расстоянии трудно определить, была ли эта сила специально направлена на них или… Прости, я не знаю.

– С тобой все в порядке, Инос? – забеспокоился Шанди.

Королева кивнула, хотя на самом деле ей было очень плохо.

О, Кейди, Кейди!

– Тебе надо бы выпить чего-нибудь покрепче, – сказал Шанди, но, оглядев постоялый двор, поморщился.

Однако ни один из троих не двинулся с места, потому что только во дворе можно было поговорить, не подвергаясь опасности.

– Что-нибудь еще? – спросил император у дварфа.

– А тебе мало? – мрачно ответил Распнекс. – Проклятье, что за день! Кто теперь поддержит нас? Мы потеряли Смотрителя Востока, так ничего и не предприняв! Почему Рэп не выступил? Почему я этого не сделал?

Император пожал плечами и поинтересовался:

– Ну и почему же?

– Да потому, что драконы были еще в небе. Эти твари просто взбесились бы, выпусти их Сговор из-под контроля.

– По этой причине и Рэп ничего не предпринял, – предположил император.

Распнекс кивнул в знак согласия и, засунув руки в карманы, принялся изучать мысы своих сапог. Сейчас он больше напоминал обиженного ребенка, а не старого волшебника.

– И что дальше? – буркнул дварф. – Нам больше нет необходимости распространять новость о новом Своде Правил. Это сделал Олибино, и теперь он мертв, да упокоят Боги его душу!

Шанди многозначительно посмотрел на Инос. Распнекс и Олибино никогда не испытывали друг к другу особого расположения, и эти слова дварфа следовало считать достойной эпитафией погибшему герою.

– Да будет так! – Распнекс отшвырнул ногой комок грязи. – Тебе не нужно больше искать способ оповестить обо всем гномов, а потому нам не придется задерживаться в этом свинарнике. Завтра же уезжаем.

Шанди опрометчиво сделал глубокий вдох и в результате едва не подавился.

– Полагаю, это к лучшему, причем по двум причинам. Как по-твоему, что хуже: дрянная кровать или клопы в ней? – спросил он у Инос, размышлявшей о судьбе дочери.

Возможно, Кейди уже давно нет в живых и смерть ее оказалась куда ужаснее, чем та, что сегодня постигла гоблинов. Лучше не думать об этом. Вероятно, Инос никогда не узнает, что стало с ее дочерью. О Боги…

И вдруг произошло нечто странное: в кармане плаща Инос нащупала свернутый в тонкую трубочку листок бумаги.

– Что это? – спросил Шанди, от взгляда которого ничто не могло ускользнуть.

– Не знаю.

Инос развернула замусоленный клочок и прочитала: «Я не ссорился с Краснегаром и обещаю твоему другу безопасную встречу со мной. Вы оба должны прийти к храму. Пусть никто не сопровождает вас. Ты будешь гарантией моей безопасности. Твой друг знает мой почерк».

– Вероятно, кто-то только что подсунул мне эту записку, – предположила Инос, передавая листок Шанди.

Королева посмотрела вокруг, но толпа гномов уже рассеялась, двор почти опустел. Конечно же проворные пальчики легко могли незаметно положить письмо в карман ее плаща, тем более что на некоторое время она полностью отключилась от происходящего.

– Возможно, однако что толку гадать, какая нам разница? Одно знаю точно: тот, кто написал это письмо, уверен, что я видел почерк Ошпу. Наглец! – заметил Шанди, грустно усмехнувшись.

– Откуда ты знаешь его почерк? – спросила Инос, полагавшая, что гномы не умеют ни читать, ни писать.

Столь явное предубеждение огорчило ее. С чего, в самом деле, гномам быть неграмотными?

– После битвы возле Крутого Откоса Ошпу прислал письмо, в котором поздравлял меня с успехом, – с напускной небрежностью ответил Шанди. – И обещал поквитаться со мной. Похоже, у него будет такая возможность. – И криво усмехнувшись, император возвратил Инос листок.

– Ты с ума сошел, – возмутился Распнекс. – Я же сказал, что тебе больше нет нужды вести переговоры с простыми смертными. Теперь все волшебники знают о новом Своде Правил.

– Но хватает и других проблем, которые я мог бы обсудить с этим господином.

Шанди повернулся и многозначительно взглянул на Инос. В его глазах читался вызов. Император безмолвно предлагал Инос вместе с ним сунуть голову в петлю.

А той сейчас больше всего хотелось принять горячую ванну, но, похоже, единственная гостиница Ягга не сулила подобной роскоши. Кроме того, ванну уместнее было бы принять после встречи с гномами, а не наоборот. И Эмшандар V глубоко заблуждается, если считает себя храбрее, чем Иносолан, королева Краснегара.

Не важно, что им грозит опасность – это только отвлечет Инос от печальных мыслей. Она согласна пойти к Ошпу.

Император снял перевязь с мечом и отдал ее Распнексу.

– Безумцы! – проворчал дварф.

– Ты будешь следить за нами?

– Зачем? Я ведь почти ничего не смогу для вас сделать. У твоего Ошпу есть волшебники, которые хорошо тебя знают.

– Все не так-то просто, – сказал Шанди. – Благодарю тебя, Инос!

Император предложил королеве Краснегара руку, словно им предстояло войти в парадный зал. Инос улыбнулась. Они вышли на главную улицу, которая одновременно являлась и имперским трактом. Слева располагался форт, справа – храм, чей кривой шпиль едва возвышался над трубами домов. Шанди и Инос свернули вправо. Со стороны форта донесся слабый звук горна – должно быть, сигнал к ужину. Небо потемнело, и лишь немногие окна были освещены. Где-то залаяла собака. Главная улица была пустынна, но в боковых аллеях мелькали крошечные тени. Инос не сомневалась, что по меньшей мере двое незнакомцев следят за ними.

– Долина Ягга – один из главных источников шелковых коконов, – непринужденно рассуждал Шанди, казалось, не подозревавший об опасности.

Император вел себя очень странно. Вчера вечером запретил Инос совершить безобидную прогулку, а сегодня, безоружный, ведет ее на встречу со своим заклятым врагом. Храбрость Шанди не вызывала сомнений, но Инос не ожидала, что императору свойственно безрассудство. Вероятно, у него есть какая-то серьезная причина для встречи с лидером гномов-мятежников. Инос терялась в догадках. Почему Шанди позволил ей ввязаться в дело, непосредственно ее не касавшееся? Это совсем не в правилах императора, считавшего, что женщинам следует держаться подальше от опасностей войны и не забивать голову серьезными проблемами. Прежде Инос очень сердилась на Шанди за такое отношение к женщинам, но, должно быть, за последние месяцы его взгляды изменились. Как следует поразмыслив, Инос утвердилась в своей догадке, не могла она понять лишь одного: чем вызвана такая перемена в упрямце Шанди.

Они почти подошли к храму. Император все еще продолжал бесполезный разговор о шелке, когда вдруг раздался свист. В прогале между домами они увидели крошечное существо, жестами подзывавшее их к себе.

– Теперь нам свистят, будто собачонкам, – едко заметил Шанди. Казалось, подобная ситуация даже слегка его забавляла.

Они свернули с дороги на аллею. Грязь хлюпала под ногами. Едва заметная крошечная тень мелькала впереди. Когда же провожатый останавливался, чтобы дождаться Инос и Шанди, его и вовсе не было видно.

– Теперь нужно только, чтобы всадники выехали из форта и пронеслись по улицам, – сказала Иносолан.

– Совершенно не обязательно. Достаточно будет и сигнала горна.

Инос и Шанди шли совсем рядом друг с другом, но им едва хватало места. Маленький провожатый поспешал, уверенно ориентируясь в лабиринте домиков, а его подопечные заметно отставали, так как им приходилось внимательно смотреть под ноги, ступая по бездорожью. А Ягг не так уж мал, как ей казалось, решила Инос. Наконец дома и улицы остались позади, теперь они очутились среди кустов и деревьев. Крошечная тень манила их за собой.

Едва войдя в лес, Инос споткнулась. Шанди вовремя поддержал ее и остановился.

– Нам нужен свет, – заявил он.

Инос так и подскочила, когда крошечные пальчики вцепились в ее руку. Шанди сердито фыркнул. Две призрачные фигурки появились рядом с ними.

– Мы покажем вам дорогу, – произнес тоненький голосок, больше напоминавший птичий щебет.

– Тогда ведите.

Первым шел Шанди, следом за ним Инос. Через мгновение она высвободила руку и взяла гнома за плечо – так ей было удобнее. Другой рукой Инос отводила от лица ветки. По невидимой тропинке они пробирались сквозь лес. Наконец впереди показался свет – в низине слабо мерцал костерок, возле которого, скрестив ноги, сидел старый гном. Засаленное плечо выскользнуло из руки Инос. Их молчаливые провожатые исчезли так же таинственно, как и появились. Шанди и Инос подошли к огню и сели напротив гнома.

На первый взгляд он казался грязным пузатым ребенком, но сквозь затвердевшую корку грязи проглядывала дряблая морщинистая кожа. Борода и волосы гнома имели какой-то неопределенный цвет, одежда являла собой серые лохмотья, а на ногах не было никакой обуви. Гном молча глядел на Инос и Шанди, его черные глаза-бусины блестели в полумраке.

Инос думала, что биение ее сердца слышно за много лиг. В лесу царила тишина, но королева точно знала: за ними следят. И зачем только она пришла сюда? Ей-то какое дело до всего этого? Рэп сказал бы, что она спятила.

– Ты старше, чем я ожидал, – произнес Шанди, обращаясь к гному.

– Я не Ошпу. Моя задача – убедиться, что он ничем не рискует, придя сюда.

– Меня ему нечего бояться.

– Ты император? А это краснегарская королева?

– Да. Нас сюда пригласили.

Старик не обратил внимания на его слова. Он пристально смотрел на Инос.

– В вашей стране есть гномы?

Этот вопрос не застал королеву врасплох.

– В последнее время в Краснегаре жило шесть гномов. Полагаю, сейчас их у нас восемь: Пиш, Таш, Хьюг, Фьюф и их дети.

– Ты даже по именам их знаешь?

– Конечно, ведь эти гномы – королевские крысоловы.

Старик хрипло засмеялся. Похоже, он остался доволен ответами.

– Они приняли наше приглашение, – на всякий случай добавила Инос. Гном кивнул:

– Похоже на Рэпа.

У Инос сердце оборвалось. Она чувствовала: Шанди начал раздражаться, но какое это имело значение!

– Значит, вы встречались с моим мужем, сэр?..

– Меня зовут Ишист. Без церемоний, пожалуйста. Да, однажды, правда, очень давно, я видел Рэпа. Он не отбрасывает тени.

– Не понимаю тебя…

– У гномов бытует такая поговорка. Ведь многие заслоняют от себя весь мир собственной тенью, верно?

У Инос комок застрял в горле.

– Да, эта поговорка очень подходит Рэпу.

Старик взял палку и принялся поправлять поленья в костре. В ночное небо взметнулся сноп искр.

– Твой муж умеет верно оценить ситуацию и всегда знает, что нужно делать, – сказал он.

– Да, пожалуй, – согласилась Инос, – Рэп именно такой.

– Так о чем ты хотел поговорить с Ошпу, император?

– Ты подслушал наш вчерашний разговор у постоялого двора, – упрекнул гнома Шанди.

– Не я, вас подслушали другие, – усмехнулся гном.

Все трое замолчали. Инос хотелось предупредить Шанди о волшебстве.

– Можно узнать, как дела у твоей жены, Ишист? – спросила она.

– Все хорошо. Сейчас она гостит у родителей.

– Они утешились? – поинтересовалась Инос, решив не менять тему разговора.

– Да. Много лет назад, – ответил старик, читавший, должно быть, ее мысли.

– Рада слышать это. А как поживает Югиш и остальные дети?

– Югиш и еще двое моих сыновей погибли на войне.

– Мне очень жаль, Ишист, – после неловкого молчания произнесла Инос. – Ты по-прежнему присматриваешь за драконами?

Шанди вздрогнул.

– Нет, я лишился должности, – ответил гном. – Всемогущий уволил меня. Вот как он награждает за хорошую службу. Теперь от меня требуется только не быть в оппозиции. Ты не ответил на мой вопрос, император.

Шанди откашлялся:

– Вчера я хотел посовещаться с генералом Ошпу насчет узурпатора, Сговора и движения сопротивления. Сегодня в этом уже нет необходимости.

– Ты прав, записка была написана до трагедии в Хабе. Но почему же тогда ты принял приглашение?

– Есть много других проблем, которые мы могли бы обсудить. К тому же я поражен силой, которой обладает генерал.

– Какой силой?

– Возможно, твоей, – усмехнулся Шанди. – В распоряжении Зиниксо целая армия волшебников, однако он полгода не мог поймать меня, а когда был уже совсем рядом, мой верный помощник Ило сумел помешать ему. А вот генерал Ошпу разыскал меня всего за один день. Ясно, что он обладает огромной силой.

– Ты прав, – прошептал гном. – К тому же сегодня умер Смотритель Востока.

Вероятно, старик намекал на то, что легионы теперь беззащитны и противники Сговора не смогут рассчитывать на их помощь. Шанди не клюнул на приманку.

– Я и не предполагал… Никто никогда не упоминал в моем присутствии о том, что среди гномов есть волшебники. Разумеется, у колдунов нет ни родных, ни друзей и зачастую они умирают в одиночестве. Но им нужно передать кому-либо Слово Силы, чтобы облегчить предсмертные муки. По-моему, рядом с умирающим колдуном бывают только гномы.

Маленький неряха кивнул, его черные глаза ярко блестели в полумраке.

– А так как сами гномы никогда не умирают в уединении, волшебников у нас, вероятно, больше, чем у других народов.

– Я так и подумал, увидев письмо, – сказал Шанди. – Когда-то Рэп поведал мне, что магические Слова Силы можно красть, – продолжал он, улыбнувшись Инос, – но, по-моему, король Краснегара и понятия не имел, что их можно подбирать, словно мусор. И кто же из гномов служит Сговору? – поинтересовался Шанди.

– Никто, – ответил Ишист, скребя спутанную бороду.

– И почему же?

– Потому что гномы редко прибегают к магии, а Зиниксо, когда ему удается поймать кого-либо из наших, попросту убивает пленника, отобрав у него Слова Силы.

– Значит, ваши волшебники нам помогут?

– Ты враг гномов, император! – Ишист впервые повысил голос. – С какой стати нам возвращать тебя на престол? Зачем помогать смотрителям? Лучше не ввязываться в ваши драки. Гномы всегда держались особняком.

– Именно это я и хочу обсудить с генералом Ошпу.

Несколько долгих секунд черные глаза-бусины внимательно изучали Шанди, затем гном пожал плечами. Инос показалось, что она заметила, как грязь осыпается с его тела.

– Думаю, ты не обманываешь нас, – наконец сказал Ишист.

Через мгновение в круг света от костра вошел еще один гном, держа под мышкой какой-то предмет, похожий на трухлявое полено. Внешне он ничем не отличался от своих соплеменников. Толстый слой грязи надежно скрывал его возраст, и только борода указывала на то, что этот гном уже не ребенок. Проворно приблизившись к огню, незнакомец сел рядом с Ишистом и уставился на Шанди.

– Я привык уважать благородных противников… – промолвил император.

– Ненавижу тебя! С радостью использовал бы твой труп вместо половика и плясал бы на нем каждый день, пока он полностью не сгнил.

Инос посмотрела на Шанди. Интересно, как он отреагирует на оскорбление? Но ее спутник оставался невозмутим.

– Я знаю, ты хотел бы отомстить за случившееся у Крутого Откоса. По-моему, ты уже как следует посчитался с нами.

– Этого мало. Долгие годы рабства и кровопролития стоят гораздо дороже.

В тонком голосе Ошпу было нечто такое, что невольно навело Инос на мысль о змеях, но возможно, эту ассоциацию вызвал гипнотизирующий, полный ненависти взгляд генерала.

Шанди не стал спорить с гномом.

– Сейчас мы оба вне закона, ты это понимаешь? Самозванец присвоил себе мою власть, и все, что я намерен предложить сегодня, не имеет законной силы.

– Говори, если хочешь, все равно я вряд ли соглашусь.

– Мне нужна помощь всех вольных волшебников, в том числе и гномов, чтобы свергнуть узурпатора и Сговор…

– Я не волшебник.

– Но их много среди твоих соплеменников.

– А с какой стати им помогать тому, кто убивает и порабощает наш народ?

– Зиниксо обойдется с вами еще хуже.

Инос тем временем размышляла о том, сколько пар глаз следит за ними из темноты, сколько стрел и копий на них нацелено. Она чувствовала, что не может полностью доверять гномам. Однако пока все было тихо, лишь пели сверчки и потрескивали поленья в костре.

– Хуже, чем ты? – спросил Ошпу. – Хуже, чем смотрители? Да мы скорее используем магию для борьбы с твоими легионами. Только Смотритель Востока был способен помешать этому, но он мертв. К тому же новая власть выполняет все, что нам было обещано.

Положив перед собой трухлявое полено, гном отламывал от него кусочки и съедал с явным удовольствием.

– Чушь, – спокойно возразил Шанди. – Как только Зиниксо догадается, что среди вас есть волшебники, он безжалостно уничтожит весь ваш народ. Если узурпатор вывел из Гувуша половину армии, это вовсе не значит, что он поддерживает гномов. Зиниксо готовит вам ловушку, я уверен, хоть и не понимаю что к чему.

Ошпу язвительно усмехнулся, обнажив зубы:

– Потеряв армию, ты пытаешься пустыми речами спасти свое королевство?

– Но ты ведь понимаешь, что я прав, генерал, иначе не пришел бы сюда.

– Я не генерал, а вождь. Меня просто тошнит от твоей лести.

– Много у тебя гномов при дворе? – спросил Шанди, стараясь, чтобы голос его звучал спокойно и уверенно. Руки императора расслабленно лежали на коленях.

– Не скажу!

– А сколько волшебников в Гувуше?

– Тоже не скажу!

– Ты попросишь их помочь нам, когда мы объявим войну Зиниксо?

Ошпу пожал плечами:

– С какой это стати? Чего ради мои волшебники станут вам помогать? Что ты можешь предположить гномам, император?

– Я пойду на уступки.

Инос была поражена. Ни один дипломат не одобрил бы Шанди – так не ведут переговоры с неприятелем. Гномы спокойно выслушали императора.

– Объясни! – потребовал Ошпу и, отломив от полена еще один кусок, отправил его в рот. Шанди на мгновение задумался.

– Эта война унесла слишком много жизней. Мы потратили на нее большие деньги. Гувуш не стоит всех этих жертв. Обещаю, что, вновь обретя власть, я выведу свои легионы из Гувуша и признаю его независимым государством.

– На каких условиях?

– Условие лишь одно: дать всем импам возможность беспрепятственно покинуть Гувуш в течение, скажем, трех месяцев.

Глаза Ошпу заблестели.

– Ни один император не подписывал договоров с гномами.

– Ошибаешься. В тысяча триста сорок втором году с вами было подписано соглашение. Я тоже готов заключить договор.

– Сенат ни за что не согласится.

– Эти старые развалины не должны тебя беспокоить, – резко произнес Шанди. – Если они заупрямятся, пригрожу им, что выведу легионы в одностороннем порядке. Сенаторы мне не помеха. Деньги, которые мы зря тратим на войну, с лихвой компенсируют все их убытки.

Ошпу задумался, все еще не доверяя императору.

– А что требуется от меня сейчас?

– Ничего. Почти ничего. Я даю тебе обещания, не ставя никаких условий… В случае победы выведу легионы, даже если твои волшебники и не помогут мне. Но вступив в схватку, они способны повлиять на ее исход. Надеюсь, ты расскажешь им об этом. Одержав победу, я отойду к границам, признанным Абнилой. Если же победит Зиниксо, то он поработит весь мир. Вам лучше сделать ставку на меня.

– Пустые обещания!

– Он не обманывает тебя, вождь! Можешь ему поверить, – подтвердил Ишист.

Ошпу надолго углубился в размышления. Не так-то легко было ему отказаться от радужных надежд на будущее, но и старинная вражда не позволяла о себе забыть. Инос показалось, что сквозь пение сверчков ей слышится взволнованный шепот, похожий на шелест сухих листьев.

– Возможно, сейчас он не врет, – недоверчиво усмехнулся Ошпу. – Но победив, непременно откажется выполнить обещания. Импы часто так поступают.

– Пока я могу только обещать, – тихо сказал Шанди. – Ты ведь знаешь, что, если сегодня подпишешь со мной договор, он не будет иметь законной силы.

– И все-таки твои обещания ничего не стоят.

Все стихло. Замолчали даже сверчки. Похоже, Ошпу откажется помочь Шанди.

Инос сглотнула и, облизнув губы, сказала:

– Я буду свидетельницей вашего договора и позабочусь, чтобы мой муж узнал о нем. Если гномы примут участие в битве, Рэпу будет известно, на каких условиях они нам помогают. А мой муж всегда держит слово.

Ошпу сердито взглянул на Инос и недовольно фыркнул:

– Твой муж всего лишь правитель маленькой северной страны. Разве он сможет повлиять на императора?

– Да!

Все, даже сама Инос, были удовлетворены этим коротким ответом. В нем чувствовалась доля правды. Если движение сопротивления победит, то ее лидеры займутся переустройством мира. Есть надежда, что все пойдет по-новому.

– Ишист недавно сказал, что мой муж «не отбрасывает тени», – продолжала гнуть свое Инос. – Он не привык платить фальшивыми монетами. Кроме того, вождь, я и сама обещаю сделать все возможное, чтобы Эмшандар сдержал клятву, хотя думаю, что он охотно выполнит все, о чем говорил сегодня.

Ишист кивнул в знак согласия.

Ошпу устремил взгляд на Шанди:

– Ты пожал бы мне руку, если б я согласился помочь?

– Даже обниму тебя за это! – улыбнулся Шанди, желая разрядить обстановку.

– Видно, дела твои совсем плохи! – поднимаясь, сказал Ошпу.

Шанди протянул ему руку:

– Забудь Крутой Откос, забудь Абнилгрэд, забудь навсегда. Похороним прошлое и вместе начнем строить новую жизнь.

– Я расскажу друзьям о твоих обещаниях, а они пусть решают сами.

Так и не пожав руки Шанди, гном быстро исчез в лесу.

Император и Инос вопросительно посмотрели на Ишиста. Старый волшебник подмигнул им: дело выиграно!

3

В Квобле день близился к закату. Тхайла сидела под ивой на берегу реки и, положив подбородок на колени, следила, как мимо нее струится коричневая вода. До чего интересно: река может быть одновременно темной и сверкающей! Непроницаемые черно-коричневые глубины наводили на мысли об опасности, сильном течении и прячущейся во тьме форели, а клочки неба светлым шелком лежали на поверхности воды, радуя глаз. За спиной у Тхайлы мирно паслись коровы.

Вдалеке виднелись дома фермеров, живые изгороди, фруктовые сады и дорога, ведущая в город. Этот густонаселенный процветающий мирный край принадлежал Империи. Пройдут месяцы, прежде чем счастливые селяне узнают о трагедии, случившейся в Бандоре. К тому времени урожай будет собран и фермеры начнут готовить собак и оружие к охотничьему сезону. И за этой идиллической картинкой скрывались опасность тирании и ужасы войны. Как похоже на реку, темную и одновременно сверкающую!

Журча на каменистой отмели, река обегала стороной болото, поросшее тростником и осокой. Тхайла окинула взглядом противоположный берег. Там не было видно ни домов, ни людей, ни животных. Лишь глухая стена леса, за которой не разглядеть ни единой трубы, ни шпиля, ни скирды сена. Это был Тхам.

Тхайла почувствовала, как ее сердце заныло от тоски по дому. Но мрачный лес почему-то вызывал у нее отвращение, а ведь раньше она обожала леса и дикую природу! Конечно, на нее действует заклинание, и при желании Тхайла могла бы преодолеть чары, но интуиция подсказывала, что на противоположном берегу реки ее подстерегает страшная опасность. Тхайла отчетливо видела магический щит – он походил на туманную дымку, окутавшую деревья. Возможно, архонт уже обеспокоен ее интересом к Тхаму. А быть может, Тхайла никогда не исчезала из поля зрения Хранительницы.

Как ей поступить? Долг приказывает вернуться домой, что бы там ни угрожало. Тхам в опасности. Колледж в опасности. «Кому мы служим?» Хранительнице и Колледжу. Тхайле нужно домой. Как и предупреждала Хранительница, в Пандемии пиксов считают вымыслом. Все уверены, что они давно вымерли. И только в Тхаме их ждет кров и теплый прием. Правда, Тхайла могла превратиться в дварфа, етуна или дубовое дерево, но даже при всем своем могуществе ей с трудом удавалось скрыть чары от других волшебников. Да и какое ей от этого удовольствие, если вся ее жизнь превратится в обман?

Тхайла должна переправиться на другой берег, должна вернуться домой.

Но как ей поступить с этой девушкой, в жилах которой смешана кровь етунов, импов и фавнов? Конечно, эта черноволосая и зеленоглазая юная красавица – весьма важная персона. Она дочь волшебника и королевы, да к тому же в дружеских отношениях с императором.

Кейди лежала на траве рядом с подругой и, покусывая травинку, наблюдала за коровами. Она старалась держаться поближе к Тхайле, потому что только рядом с ней чувствовала себя счастливой и надежно защищенной. Месяцы кошмарного плена у гоблинов сделали ее уязвимой, словно мыльный пузырь. Даже магия не вылечила израненную душу.

Кейди мечтала попасть домой, увидеть родных и друзей, почувствовать себя в безопасности. Ей хотелось любви и уюта, но Сговор закрыл доступ в Краснегар.

Близких Кейди разметало по всей Пандемии, а возможно, все они мертвы.

– Вот это и есть Тхам, Кейди, – сказала Тхайла. Девушка села и недоверчиво оглядела противоположный берег реки.

– Не слишком заманчивое зрелище.

– Это из-за волшебства.

– А что происходит с теми, кто пытается проникнуть в Тхам? – с тревогой спросила Кейди.

– Такое редко случается – заклятие мешает. Когда чужак пытается проникнуть в Тхам, архонт сразу замечает его и докладывает о нем Хранительнице, а та принимает решение. Обычно незваные гости бесследно исчезают.

– Ты хочешь сказать, что Хранительница их убивает?

– Иногда убивает, но чаще просто отправляет обратно. Все зависит от того, кто в данный момент выступает в роли Хранителя. Одни из них безжалостны, другие более снисходительны. Однако, должна тебе сказать, известны случаи, когда целые армии исчезали в Тхаме.

– Но с тобой-то, надеюсь, все будет хорошо?

Тхайла печально кивнула, думая о Книге Откровений, в которую ей запретили заглядывать.

– Меня, я уверена, ждут в Тхаме.

– Тогда идем! – решительно заявила Кейди.

– Но ведь тебе туда не хочется.

– Нет, хочется. Я знаю, как действует заклятие. У нас дома тоже есть комната, в которую можно войти, лишь сказав магическое слово.

Тхайла растерянно улыбнулась:

– Для простой смертной ты слишком хорошо осведомлена об оккультных науках.

– Я ведь рассказывала тебе, что мой папа – волшебник, а брат Гэт обладает Даром предвидения. – И Кейди улыбнулась, изучая противоположный берег реки.

Тхайла огорченно вздохнула:

– Ну вот, еще одна проблема! Разумеется, Колледж причислит твою семью к обладающим Даром. Это значит, что у тебя может быть врожденная способность к магии.

– У меня?! – воскликнула Кейди, почуяв неладное.

Тхайла кивнула. Она знала: одаренные семьи редки, и число их, похоже, сокращается, несмотря на то, что женщинам из этих семей позволено иметь сколько угодно детей, тогда как простым жительницам Тхама – не более двух. Колледж обязательно постарается выяснить, есть ли у Кейди способности к магии, но если даже сама она не обладает каким-либо Даром, ее все равно сочтут подходящей матерью будущих волшебников. Тхайла постеснялась вслух говорить об этом, но все-таки решила предостеречь подругу:

– Кейди, чужаков не пускают в Тхам вот уже тысячу лет, со времен Войны Пяти Колдунов. Даже если ты придешь вместе со мной, Хранительница может отправить тебя обратно. Или оставить в Тхаме навсегда.

Но Кейди, охваченная паническим страхом, казалось, не слышала доводов подруги.

– Ты не бросишь меня здесь! – пронзительно крикнула она. – Ты обещала!

Краснегарская принцесса привязалась к Тхайле – своей защитнице и спасительнице от кошмара гоблинского плена, ведь ей больше не на кого положиться, некуда идти… Она, как любой легионер, жертва войны!

– Ты уверена, что поступаешь правильно?

Зеленые глаза подруги радостно засверкали.

– Конечно! Я хочу увидеть Тхам!

– Давай-ка обо всем хорошенько подумаем день или два, – предложила волшебница.

Как ни печально, но выбора у них нет. Предчувствие подсказывало Тхайле, что дома ее подстерегает опасность, но если она не вернется, то ей будет и того хуже. И правильнее было бы взять Кейди с собой.

Лишь одно Тхайла знала точно: долг обязывает ее идти навстречу судьбе.

4

Рэп ошибся, надеясь, что у него будет несколько дней, чтобы усовершенствовать свой план. Тругг предсказывал шторм и оказался прав. Корабль мчался с сумасшедшей скоростью, во все щели проникала вода.

В низком вонючем носовом кубрике, где едва помещалось восемь гамаков и ящиков, служивших кроватями, спали члены экипажа.

Доктор Сагорн во многом отличался от своих соплеменников, но, как и все етуны, с пренебрежением относился к опасностям морского плавания. Вот и сейчас, словно большой ребенок, Сагорн преспокойно спал в гамаке, раскачивающемся все сильнее и сильнее. Рэп отважился с помощью магии зажечь фонарь, желая разогнать кромешную тьму. Команду возмутило подобное нарушение правил.

– Простите, друзья! У нас мало времени! Доктор! – громко позвал Рэп, стараясь перекричать вой ветра и шум волн.

Сагорн открыл глаза и прищурился.

– Надо уходить, – сказал Рэп, – корабль вот-вот пойдет ко дну.

– Где мы сейчас?

– В полумиле от драконьих логовищ.

Сагорн улыбнулся. Казалось, все происходящее только забавляло его.

– Да неужто мы утонем? Ведь у нас на корабле столько волшебников!

– В нашей власти исправить положение, но мы предпочитаем использовать магию для других целей.

– Для каких же?

Старый етун ловко повернулся в гамаке и благополучно поставил ноги на палубу. В одной из своих многочисленных жизней он был моряком, не иначе.

«Неустрашимый» сильно накренился, обшивка зловеще скрипела. Один из ящиков заскользил по палубе и с грохотом ударился о борт.

Рэп протянул доктору руку:

– Нас с тобой доставят в Илрэйн, а остальные высадятся на берег у драконьих логовищ.

Сагорн ударился головой об одну из балок и выругался:

– Говоря обо мне, ты подразумевал одного из моих компаньонов?

– Я имел в виду Андора. Ему приходилось бывать в Илрэйне.

– И ты сможешь сделать это, не потревожив Сговор?

– Объединив силы, мы справимся.

Сагорн кивнул и потер глаза.

– А корабль, значит, пойдет ко дну? Ясно. Между прочим, путешествие ничего не даст, если Зиниксо уже отыскал Лит'риэйна, а вот тебе в этом случае грозит смертельная опасность.

– Олибино упоминал Лит'риэйна, следовательно, эльф еще на свободе.

Корабль снова накренился. Сагорн качнулся, стараясь сохранить равновесие.

– Ты здорово рискуешь, опираясь лишь на предположения. И как собираешься отыскать Лит'риэйна, если даже Зиниксо это не удалось?

– Я буду искать в надежном месте.

Глаза Сагорна блестели во мраке. Мгновение доктор колебался.

– А не слишком ли надежно это место?

– Но мы-то с тобой знаем эльфов…

– Возможно, ты прав, – усмехнулся етун.

– Рад, что ты согласен со мной, – сказал Рэп, воздавая должное проницательности Сагорна. – Время не ждет, доктор.

– Еще один вопрос, пока я здесь: когда ты собираешься начать войну?

«Неустрашимый» опять сильно накренился. Корабль все больше заливало водой.

Рэп пожал плечами:

– Не знаю. Я даже не уверен, подобает ли мне начинать войну. До дня летнего солнцестояния осталось примерно недели три.

Сагорн нахмурился:

– Ты имеешь в виду сходку в Нинторе? Император приедет в Нордленд?

– Так во всяком случае запланировано. Распнекс тоже что-то придумал, но не захотел говорить об этом. Ты ведь помнишь? По-моему, танов это тоже касается. Сомневаюсь, что среди етунов найдется много волшебников, но попытаться стоит. Мы не уверены, что Олибино слышали в Нордленде.

– Ясно. Поэтому ты и вспомнил о собрании в день летнего солнцестояния?

– Не совсем так, – признался Рэп. – Сегодня днем Тругг сказал, что этот день очень важен, а ведь он самый могущественный волшебник на корабле. Его мать и Тик Ток согласны с ним. Грунф и всем остальным понадобится время, чтобы разделаться с драконами. Трех недель им вполне хватит.

– Еще бы, – сказал Сагорн, протягивая руку. – Ну а теперь я позову Андора. Желаю тебе с ним удачи. И с волшебником Лит'риэйном тоже.

– Спасибо. Удача мне понадобится, – улыбнулся Рэп.

5

Безымянный постоялый двор в Ягге не выдерживал никакой критики. Шанди, конечно, попадались гостиницы и похуже, но не часто. Однако утром, едва солнце выглянуло из-за туч, император энергично набросился на жирный завтрак, о чем, возможно, ему предстояло пожалеть, когда дилижанс отправится в путь. Вчерашняя встреча с Ошпу вселяла надежду: в борьбу с Зиниксо отныне вступят многочисленные волшебники гномы, а кроме того, решена проблема Гувуша, которая тридцать лет не давала покоя его деду. Если не можешь одержать победу, откажись от борьбы – это же яснее ясного! Сенат, конечно, взбунтуется, ну да ничего, Шанди сумеет настоять на своем!

Император чувствовал, что пришло время сразиться с Зиниксо. Ему еще не доводилось принимать участие в подобной войне, но во всех конфликтах рано или поздно наступает момент, когда оппозиция готова дать отпор, и предварительные стычки уступают место генеральным сражениям. Пока что время работает на Зиниксо: Сговор выслеживает и вербует все новых сторонников. Однако оппозиции нужен лидер, иначе она будет сломлена.

Распнекс, Инос и Шанди теснились за маленьким столиком. Шанди откашлялся, стараясь привлечь к себе внимание, но его сотрапезники не отреагировали. Распнекс угрюмо жевал какую-то кашу. Дварф и в лучшие времена не отличался жизнерадостностью, а сегодня за завтраком и вовсе был мрачнее тучи, не проронил ни слова. Совершенно забыв о еде, Инос, хмурясь и покусывая губу, что-то писала, положив лист бумаги на книгу, которую держала так, чтобы из окна на нее падал тусклый свет.

– Мы не сумеем поговорить раньше полудня, – начал Шанди. – Кто-нибудь из вас может предложить, куда нам ехать?

– Разумеется, но я имел в виду, куда нам ехать после встречи с остальными.

Остальные волшебники – двое дварфов, двое гоблинов и етуны – путешествовали морем и должны были встретиться с Шанди, Инос и Распнексом в Рандпорте.

– Когда начинается война?

– В день летнего солнцестояния, – пробормотал Распнекс, жуя кашу.

– Что?! А ты откуда знаешь?

Казалось, дварф и сам удивлен.

– Понятия не имею. Предчувствие у меня такое.

Шанди хотел было съязвить, но вовремя вспомнил, что разговаривает с волшебником, на чьи предчувствия вполне можно положиться. До дня летнего солнцестояния осталось три недели.

– Будем ждать сигнала от лидера, конечно, – продолжил Распнекс, отправляя в рот ложку каши и хмуро глядя на Шанди.

– То есть от Рэпа?

– А от кого же еще?

Хм! Но ведь это Шанди потерял трон, а не Рэп. Вдобавок правитель Краснегара плохо разбирается в военном деле, а император Эмшандар – опытный солдат.

– Разумеется, я глубоко уважаю Рэпа и полностью согласен с Ишистом, утверждавшим, что краснегарский король не отбрасывает тени, но…

– Похоже, ты готов к наступлению?

– Да. Ведь все знают, что…

– И кого собираешься атаковать?

– Сговор, разумеется.

– Где? – хмуро поинтересовался Распнекс. – И каким образом? Ты мыслишь как безмозглый солдафон, которому силу некуда девать. По-твоему, главное – найти врага и продырявить его копьем? Так вот, все это бесполезно, когда речь идет о магии.

Инос продолжала писать, тихонько насвистывая какую-то мелодию.

– Ты бы объяснил все подоходчивее, – холодно произнес Шанди, – а то мне нынче утром силу некуда девать, как ты изволил выразиться.

– Оно и заметно, – парировал Распнекс, отодвинув миску и вытирая рукавом рот, – Волшебники ведут войну по другим правилам, – продолжил он, не отрывая взгляда от императора. – Побежденную армию не уничтожают – она набрасывается на своих же друзей, моментально пополняя ряды врага. Если армия вступила в битву, ни о каких перегруппировках и отступлениях речи быть не может. Вы не привыкли к таким сражениям. Они гораздо скоротечнее, чем ваши битвы. Вы можете привести войска в Хаб, но никого там уж не застанете. Запомни: ты всего лишь простой смертный и тебе не по плечу участвовать в такой войне.

Шанди старался никогда не выходить из себя, но сейчас ему было слишком трудно сдержаться.

– А Рэпу, значит, по плечу? – резко спросил он.

– Как раз это мы и хотим выяснить, не так ли? Он наш лидер – больше некому. Конечно, Олибино должен был возглавить движение сопротивления, но он всегда уклонялся от лидерства, а теперь мертв. Кроме того, остальные народы никогда не доверяли импам. У Грунф заячье сердце, несмотря на ее свирепый вид. И ты ведь, надеюсь, не хочешь, чтобы нашим лидером стал этот эльф? – осведомился Распнекс, гневно потрясая кулаком.

Дварфы и эльфы никогда не ладили друг с другом, а потому, если Распнекс и Лит'риэйн признают кого-нибудь вождем, то только Рэпа.

Шанди согласился, что Распнекс прав.

– Так вот, – продолжил дварф, – Рэп создал новый Свод Правил. Однажды он уже победил Зиниксо. И отказался от трона смотрителя, трижды отказался! Только Рэпу доверят все остальные волшебники. По правде говоря… – Распнекс задумчиво посмотрел на Инос, – ходят слухи, что он мог бы стать Богом, если бы захотел.

– В самом деле? – холодно спросила королева. Дварф довольно ухмыльнулся, словно его догадка подтвердилась, и подытожил:

– Рэп – наш лидер! Есть еще идеи?

– Пока никаких, – мрачно ответил Шанди.

Вот уже несколько месяцев они не получали от Рэпа известий. Жив ли он? Вполне возможно, что мертв, хоть Сговор и не знает об этом.

– Ладно, скажу, – улыбнулся Распнекс. – Так распорядился Олибино. Только Рэп может заменить его.

– Значит, мы ждем, когда он даст сигнал к нападению? – спросил Инос, мельком взглянув на свой листок.

– Да.

– И долго нам ждать? – поинтересовался Шанди.

– Не знаю. Сколько потребуется. Но я не советовал бы тебе планировать что-либо на день летнего солнцестояния, – хмуро предупредил Распнекс.

– Я тоже не знаю, – сказала Инос. – Ты когда-нибудь видел нечто подобное?

Она передала свой листок Шанди. На нем оказался рисунок, а не письмо.

– Не знал, что ты умеешь рисовать, – воскликнул Эмшандар, – да еще так хорошо!

Он поднес листок к свету, не переставая удивляться мастерству Инос. На рисунке были изображены четыре лица, одно из них хмурилось, а остальные улыбались. Но эти улыбки отчего-то наводили на мысль о кошмарном сне.

– Эльфы? – недовольно спросил Шанди.

– Нет.

– Да, действительно не они. У эльфов другие ноги, а уши и подавно не такие.

– Тогда кто?

– Я же спросила, видел ты когда-нибудь нечто подобное?

– Пиксы?! Те самые, которых ты встречала в Тхаме?

– Да, насколько мне помнится – это ведь было двадцать лет назад. Но я по-прежнему частенько вижу их во сне, – сказала Инос, заметно вздрогнув.

– Похоже, и я встречал пиксов. Та старуха, которая рассказала мне о бассейне-прорицателе, по мнению Рэпа и доктора Сагорна, принадлежала к пиксам.

– Они оказались правы? – спросила Инос.

– Я не разглядел толком, но… Да! Думаю, они правы. Тот же нос. И, конечно же, глаза… У эльфов они совсем не такие.

Инос довольно улыбнулась:

– Вы получили ответ на свой вопрос, государь?

Распнекс изумленно уставился на нее:

– Неужели ты имеешь в виду?..

– Совершенно верно, – любезно проворковала Инос. – Мы встретимся с остальными в Рандпорте. И если война к тому времени не начнется, у нас останется день-другой, чтобы переплыть море и заглянуть в Тхам.

Шанди никогда не видел Распнекса таким удивленным.

–Отправиться в Тхам?! Да ты с ума сошла, женщина!

– Разве? – не сдавалась Инос. – Может, объяснишь почему?

Дварф глядел на нее, не говоря ни слова.

В этот момент послышался звук почтового рожка.

– Пора ехать, – сказал Шанди. – Давайте все обдумаем в пути, а вечером обсудим.

6

Описание несколько не соответствовало истине. Миловидная пара! Да за пятьдесят лет службы матушка Иффини впервые встречала таких красавцев. Девушка утонченностью и чистотой напоминала изящную фарфоровую статуэтку, юноша был дьявольски обаятелен. А как пылко они смотрела друг на друга!

Матушка Иффини отличалась изрядной полнотой и маленьким ростом, что ничуть ее не смущало. Она не понимала, зачем пожилому священнослужителю атлетическое сложение. Уютная полнота гораздо уместнее. Матушка Иффини считала, что ее розовое лицо и мягкие седые волосы идеально соответствуют образу мудрого и надежного советчика, и манеры имела под стать почтенному внешнему облику.

Маленький храм, в котором служила Иффини, находился восточнее Гаазы, среди фруктовых садов. Все называли это святилище Белым храмом. В пору уборки урожая временные рабочие толпами устремлялись в деревню, где располагался Белый храм, а когда работы заканчивались, деревня снова погружалась в сон, и даже на службе в честь самого почитаемого божества редко присутствовали более дюжины прихожан. Епископ соглашался, что было бы невозможно постоянно поддерживать храм без наследства, которое матушка Иффини получила от деда.

Сезон инжира еще не наступил. Фруктовые сады погрузились в летнюю дрему, защищенные с севера горами. В это время года обязанности матушки Иффини были необременительны. Когда к ней приходили посетители, она предпочитала беседовать с ними на свежем воздухе, никогда, впрочем, не забывая удостовериться, не возражают ли ее гости против такого приема. И объясняла, что в маленьком дворике за ее домом разговаривать гораздо удобнее, чем в помещении, где их ненароком могут услышать слуги. Она усаживала гостей в тени у виноградника, возле клумбы с изумительными бордовыми цветами. Вокруг старинного каменного стола, поросшего лишайником, стояли удобные плетеные кресла. Если же посетители приходили с детьми, то матушка Иффини давала малышам пакет с хлебными крошками и отправляла их к бассейну, где среди кувшинок плавали сверкающие чешуей рыбки.

Вот и в этот тихий летний день матушка Иффини любезно приняла неожиданных гостей, велела слуге принести холодного лимонада и позаботиться о лошади приезжих. Затем она показала девочке, как нужно кормить рыбок, и повесила повыше клетку с попугаем, чтобы тот чего доброго не укусил малышку за палец. Наконец матушка поставила на стол чернильницу, достала перо, пергамент и приступила к делу. Ей нравилось давать имена детям, но больше всего она любила заключать браки.

Девушка была ослепительно хороша. Кто хоть раз увидел ее, тот не забудет никогда. Таких красавиц еще поискать надо! Да и молодой человек был под стать своей возлюбленной. Матушка Иффини не могла вспомнить более романтичной и более влюбленной пары. Казалось, солнце тускнело, когда они смотрели друг на друга.

– Придержи язык, глупая птица, – сказал попугай.

Матушку Иффини терзали сомнения. Она всегда считала, что верно служит императору, да хранят его Боги. Кроме того, Гааза была слишком близко, и матушка Иффини часто общалась с солдатами XII легиона, возможно, самого лучшего во всей армии. Многие местные парни поступали на службу в XII легион и потом гордые, сверкая медными доспехами, навещали матушку в ее Белом храме. Она женила легионеров, давала имена будущим легионерам, хоронила легионеров.

Итак, матушка Иффини была верной слугой его императорского величества и надежной опорой армии, но прежде всего она дала обет верно служить Богам.

И до сих пор ей удавалось безупречно выполнять долг и перед Богами, и перед императором. Быть может, и сейчас матушка Иффини не нарушит своих клятв, но она должна убедиться в этом. В конце концов, приезжавший вчера легионер не привез официального приказа о задержании, как случилось однажды, когда ловили беглого преступника. На этот раз не было речи о каком-либо преступлении. Легионер просто прочитал объявление о розыске, но это ведь не приказ, скрепленный печатью ликтора. Конечно же матушка Иффини может сочетать браком эту юную пару, а заявить о них властям она всегда успеет, если в этом возникнет необходимость.

Матушка Иффини обмакнула перо в чернильницу.

– Да ведь нынче у нас канун Дня матери! Вы уверены, что не хотите подождать до завтра? – спросила она у влюбленных, улыбкой давая понять, что пошутила. Если молодые люди не поспешат с отъездом, у нее будет время все как следует обдумать.

Жених и невеста переглянулись.

– Мы не хотим ждать, – прошептала девушка.

Следовало бы посадить влюбленных подальше друг от друга, подумала матушка Иффини. Жениху и невесте стоило только протянуть руки, чтобы их пальцы соприкоснулись, и они с превеликим трудом удерживались от этого.

– По правде говоря, у меня на завтра назначены еще две свадьбы. Сомневаюсь, что смогу выдержать третью. Я уверена, что Бог Материнства благословил бы ваш брак, даже если бы вы поженились после праздника в его честь. Как вас зовут, милочка?

Девушка произнесла то самое имя, которое упоминалось во вчерашнем объявлении о розыске.

Иффини со вздохом внесла имя невесты в брачное свидетельство. Несомненно, именно эту влюбленную пару и разыскивают.

– Должна сказать, у вас очень редкое имя. Конечно, теперь оно весьма популярно: ведь так зовут нашу дорогую императрицу. Я уверена, что добрую половину девочек, родившихся в этом году, назвали Эшиала.

К удивлению матушки Иффини, невеста вдруг испугалась. Странно! Неужели она хочет вступить в брак под вымышленным именем? Ведь это ужасное кощунство. К тому же девушке от такого брака не будет никакой пользы! Весь смысл супружества, его извечная цель, заключается в том, чтобы женщина на законном основании могла удержать отца своих детей. Право на это дает только свидетельство о браке, которое утрачивает ценность, если данные в нем не соответствуют действительности.

– Вдова?

– Да.

– Ваше имя, сэр?

– Ило.

– Холостяк?

– Да.

В объявлении о розыске не упоминалось, как зовут легионера, но Иффини была уверена, что год или два тому назад где-то слышала имя Ило.

Юный Ило весьма двусмысленно улыбнулся будущей жене, которая старалась сохранить непроницаемый вид. Некоторые считают, что быть холостяком стыдно.

– Придержи язык, глупая птица, – сказал попугай. Матушка Иффини снова обмакнула перо в чернила.

– Как звали вашего покойного мужа, сударыня?

Девушка вдруг смертельно побледнела и ничего не ответила.

– Разве эта информация так уж необходима? – спросил юноша.

Ситуация начала проясняться. Матушка Иффини опустила перо в чернильницу. Приезжавший вчера легионер не сказал, в связи с чем разыскивается эта пара. Возможно, он и сам этого не знал. Матушка подозревала, что закон и его слуги иногда придерживаются разных взглядов. И уж совсем редко закон чуть-чуть не совпадает с волей Богов. Но в вопросе о двоебрачии не может быть никаких сомнений, никаких разногласий.

– Вы привезли свидетельство о похоронах?

Девушка покачала головой и в ужасе посмотрела на возлюбленного. Тот сдаваться не собирался, хотя заметно приуныл. Должно быть, юноша предвидел все эти вопросы и намеревался сблефовать.

– Ее муж погиб в сражении, матушка. Тело не удалось найти.

Иффини положила свои полные мягкие руки на старую каменную столешницу.

– В таких случаях армия ведет специальные свидетельства о предполагаемой смерти. И лишь через три года вдове разрешается вступить в новый брак.

– Он погиб при необычных обстоятельствах, матушка. Вам известно о нападении гоблинов?

Иффини кивнула, ожидая услышать ловко сочиненную ложь. Если у этого красавца Ило еще и язык хорошо подвешен, то ни одна молодая впечатлительная женщина не сможет ему противиться. Иффини не была ни молодой, ни впечатлительной женщиной, но ей казалось, что Ило действительно влюблен в невесту.

– Я слышала об этом, – подтвердила она.

Иффини пришлось совершить несколько молебнов по поводу вторжения гоблинов.

– Формального сражения не было. Покойный муж моей невесты, человек штатский, не имел отношения к армии. Гоблины подстерегли нас обоих. Мне случайно удалось спастись, но его лошадь пала. Даже если гоблины взяли его живым, матушка, его шансы уцелеть практически равны нулю.

Иффини вздрогнула и тихонько произнесла молитву.

– Других свидетелей не было?

– Нет, матушка, но я клянусь, что это правда.

Ило уверенно смотрел на Иффини. Если парень врет, то он самый искусный обманщик, какого она встречала на своем веку.

– Тогда вам следовало в присутствии ликтора или представителя военных властей дать письменное показание, подтвержденное присягой.

– Матушка! – с упреком воскликнул Ило. – В этом хаосе было не найти никаких властей, ни военных, ни гражданских!

Иффини вздохнула и, погрузившись в размышления, уставилась на свои руки. Ловко придумано! Юноша пододвинул стул, чтобы дотянуться до руки невесты.

– Полагаю, я могла бы принять ваше письменное показание, хоть это и не по правилам.

Девушка улыбнулась, но через мгновение застыла на месте, еще больше побледнев.

– Я дам любые показания, – спокойно сказал Ило, – но не назову имени покойного.

Матушка Иффини закрыла чернильницу и отложила перо.

– Думаю, нам нужно многое обсудить.

– Иного выхода нет, верно? – с горечью спросил Ило. – Если мы найдем другого священника и моя невеста скажет, что никогда не была замужем, наш брак недействителен?

Матушка Иффини кивнула:

– Более того, ей не позволят вступить в брак без письменного разрешения отца или брата. Не я создаю законы, господин Ило.

Ило? Опять смутное воспоминание. У этого Ило, должно быть, какое-то военное звание. Трибун? Легат?

В этот момент девочка уронила в бассейн пакет с крошками и отчаянно закричала. Ило бросился к ней.

– Майа! – воскликнул он.

У Иффини сердце замерло. Нет! Не может быть! А впрочем, почему нет? Женщина, которую зовут так же, как императрицу, может назвать свою дочь в честь маленькой наследницы престола. Это весьма вероятно. Другое объяснение было бы слишком нелепым. Тогда вместо одного легионера снарядили бы целые поисковые отряды и разослали бы их по всей Империи.

А что, если объявить розыск по всей стране невозможно как раз из-за того, что эта женщина – сама императрица Эшиала?

Девушка опустила голову, стараясь не смотреть в глаза Иффини. Она чем-то обеспокоена, хоть и скрывает это. За пятьдесят лет службы матушка научилась без труда угадывать причину такого беспокойства. Наверняка эта Эшиала беременна и знает об этом.

Матушка Иффини поняла, что ей предстоит разрешить не просто проблему, а серьезную проблему.

Ило вернулся, неся на руках девочку.

– Боюсь, мы попусту отнимаем у вас время, матушка. Идем, дорогая!

– Сядьте, – велела Иффини. – Мне нужно подумать.

Ило сел, усадив девочку на колени. Однако малышка захотела вернуться к бассейну. Получив обратно промокший пакет с крошками, Майа пошла кормить рыб.

Конечно, Иффини могла бы напрямик спросить девушку, не звали ли покойного мужа Эмшандаром, но тем самым она лишилась бы пути к отступлению. Или они солгут, или Иффини придется согласиться, что имеет место невероятное совпадение. Невозможно поверить, что гоблины убили императора, когда тот путешествовал инкогнито в сопровождении всего лишь одного легионера. Значит, или не было никакой засады, или покойного звали не Эмшандар. Тогда почему же матушке Иффини не хочется задавать этот простой вопрос? Возможно, за рассказом о гоблинах скрывается похищение, а то и нечто худшее.

Матушка никогда бы не подписала поддельного брачного свидетельства и не совершила бы обряда фиктивного бракосочетания у себя в храме. Ее прямая обязанность – сообщить властям об этой молодой паре. Влюбленных наверняка разлучат. Однако испуг девушки говорил о том, что она крайне нуждается в поддержке и пришла, чтобы обратиться за помощью к Богам.

– Есть еще один выход, – сказала матушка Иффини. – Вы оба можете дать торжественную клятву, что ни с кем не связаны брачными узами.

Девушка наконец-то подняла голову. В ее заплаканных глазах сияла надежда.

– Я клянусь!

– Я тоже, – заверил Ило.

Матушка Иффини облегченно вздохнула. Она твердо знала, в чем заключается ее наипервейший долг. Любовь следует узаконить, пусть даже и не совсем по правилам.

Влюбленные взялись за руки.

– Какая клятва от нас требуется? – спросила девушка.

– Она дается во время церемонии благословления брачного союза. Эта церемония совершается довольно редко, когда невозможно заключить брак обычным способом. Например, если утеряны документы или родители не дали согласия на свадьбу, а вы хотите жить вместе, как муж и жена, и поклянетесь Богам до конца жизни сохранять любовь и верность, я могу засвидетельствовать ваши клятвы и дать вам брачное свидетельство. Но предупреждаю вас, что этот документ почти не имеет законной силы.

Влюбленные кивнули друг другу и еще крепче сомкнули руки.

– Благодарю вас, матушка! Благодарю! Как раз это нам и нужно! – воскликнул Ило. Иффини вздохнула:

– Тогда мне понадобится другой кусок пергамента.

Иффини спрашивала себя, уж не лишилась ли она рассудка на старости лет, а может, виной всему инстинкт материнства?..

– Вы собираетесь ехать дальше? – поинтересовалась она.

Эшиала вздрогнула. Глаза Ило сузились.

– Да, – ответил он. – А почему вы спрашиваете?

– Недавно стало известно, что окрестные постоялые дворы пользуются дурной репутацией. Я бы посоветовала вам искать ночлег на фермах. Так будет лучше.

– Значит, это стало известно лишь недавно? – очаровательно улыбнулся Ило. – Мы догадывались об этом, и хорошо, что подозрение подтвердилось. Похоже, большие дороги стали слишком оживленными.

– Я тоже так думаю.

– Да благословят вас Боги, матушка! – воскликнула Эшиала.

– Придержи язык, глупая птица, – вставил попугай.

К конечной цели:

Успехи и провалы принимай бесстрастно.

Забудь о том, что людям неподвластно.

Подобно странникам, нам суждено идти

К конечной цели нашего пути.

Д. Драйден. Паламон и Арсита

Глава 3 Весь мир – театр

1

Водное пространство между островами Керита и Сисанассо по-разному именовалось на картах, потому что на него претендовали несколько народов. Называли его и Средним морем, и морем Летнего солнцестояния, и Необитаемым морем. Тритоны – морской народ – окрестили его Мертвой Водой и подтрунивали над теми, кто пытался извлечь из него доход, однако их юмор отдавал горечью.

Ко-ну-Эл, моряк с Восточного Керита, всю жизнь плавал по Мертвой Воде. Бог Удачи был милостив к нему, и в зрелых годах он стал совладельцем торгового корабля «Дочь моря». Экипаж состоял из десяти матросов, в числе которых были сыновья Ко-ну-Эла: Мо-пу-Эш, По-пу-Ок и Во-пу-Эл.

Во-пу едва исполнилось шестнадцать лет. Первое плавание оказалось роковым для юноши. Бог Удачи вынес приговор: Во-пу никогда не увидится с матерью.

Торговые сделки тритоны заключали в море, в условленном месте – такая сложилась традиция. Экипажи их судов состояли только из мужчин. Было и несколько маленьких торговых островков, куда не ступала нога женщины. При соблюдении столь незатейливой предосторожности тритоны дружелюбно встречались с фавнами, эльфами, импами и даже етунами и к взаимной выгоде вели дела.

«Дочь моря» несла груз, который было трудно переправить с корабля на корабль – черный песок с южного берега Сисанассо. Собирать этот песок можно было беспрепятственно, а в то же время его очень ценили гончары Восточного Керита и употребляли для изготовления знаменитой глазурованной посуды. Мелкие князьки-фавны попытались было ввести налог на торговлю песком, но у них ничего не вышло, потому что пляжи не охранялись. Черным песком торговали с давних времен, и Кону преуспел в этом по милости Богов и благодаря тому, что выбрал один из самых пустынных пляжей.

До нынешнего дня Ко-ну не знал проблем. Он впервые взял в плавание своего младшего и самого любимого сына, и вот сейчас тот умирал в муках – крики его не смолкали ни на минуту. По-пу, брат юноши, от горя почти лишился рассудка и готов был покончить с собой. Именно поэтому Ко-ну, забыв предосторожность, зашел в чужую гавань. По воле Богов он попал в Исносс, но это его мало тревожило.

Бухта, огороженная скалами, сулила безопасное прибежище при любой погоде. Хлипкие развалюхи прибрежной деревни карабкались по склону холма. Многие из хибар стояли на сваях. День выдался жаркий, безветренный. Нестерпимо воняло нечистотами. Во-пу перестал кричать. Возможно, наступила предсмертная кома.

«Дочь моря» подплывала к берегу. На ее парусах красовалась спиралевидная эмблема, указывавшая на принадлежность корабля к островам Керита. Не успели моряки бросить якорь, как на берег с криками высыпали жители Исносса. Залаяли собаки, попугаи с шумом поднялись в воздух – селения фавнов всегда кишели живностью. Закончив работу, матросы затянули печальную мелодию. У тритонов имелись песни на все случаи жизни. Сейчас моряки пели об одинокой смерти вдали от дома.

От берега отчалила плоскодонка. Ко-ну сделал шаг вперед и согнулся в поклоне. Четверо здоровенных парней орудовали веслами, у руля сидел сморщенный старик – деревенский глава. Все пятеро носили только набедренные повязки.

Едва плоскодонка приблизилась к «Дочери моря», старик сложил ладони рупором и крикнул чужакам, чтобы те убирались прочь, так как несут с собой смерть для всех жителей деревни. Слова старика сопровождались страшными ругательствами.

Ко-ну не удивила такая встреча. Он прекрасно знал, что фавнам чужда логика, а потому решил воспользоваться рупором и заглушить с его помощью пронзительные вопли старца.

– Я пришел к вам с миром и во имя Богов!

– Уходи! Прочь! Ты, развратник, несешь опасность…

– Я Ко-ну-Эл, хозяин «Дочери моря».

– Я Шиу-ши. Твой гнусный корабль…

– У вас в деревне есть врач?

Старик перестал браниться и после долгого молчания ответил:

– Нет! – А затем снова принялся изрыгать проклятия.

Молодые гребцы сидели на веслах и кивали, ухмылками одобряя своего предводителя.

– Может, найдется какой-нибудь знахарь? Ну хоть кто-то, способный облегчить муки больного?

– Никого, мерзавец!

– А священник? Мне нужен священник.

– Нету у нас священника!

Ко-ну совсем отчаялся. Похоже, в этой дыре действительно не было священника. Хотя, впрочем…

– Тогда кто это там у вас мечется на берегу? Весь в черном?

Старый фавн даже не оглянулся.

– Это не священник. Просто человек в рясе. А теперь пусть ваше вшивое корыто убирается из нашей гавани, пока мы его не спалили.

Ко-ну обратился к матросам, стоявшим поблизости и тянувшим свою печальную песню:

– Как вы думаете, это священник?

Моряки утвердительно закивали.

– Так точно, сэр, – ответил Джи-эл-Эш, обладавший острым зрением етуна. – И он не фавн, а имп.

– Я хочу поговорить с ним, – потребовал у старца капитан.

Шиу-ши буквально выходил из себя, по каким-то неясным причинам не желая удовлетворить просьбу Ко-ну.

– Если вы не пришлете его к нам, то мы сами придем за ним, – пригрозил Ко-ну.

Матросы запели громче. Они отлично знали, какое начнется кровопролитие, если капитан осуществит свою угрозу.

– Кретин! – завопил старик. – Придурок! Нашим женщинам некуда скрыться! У нас нет дорог из деревни!

– Тогда пришлите священника на корабль.

– Никогда. И учтите, у нас вдоволь стрел…

Ко-ну понял, что потерпел поражение. Фавны слишком упрямы – угрозы и уговоры на них не действуют. Старик прекрасно знал, что капитан блефует и не посмеет ступить на берег. Похоже, придется обойтись без священника. Ни разум, ни логика, ни мольбы не изменят решения фавна.

Имп, одетый священником, на время исчез из виду, затем вернулся с большим деревянным стулом. Он швырнул стул в море – прибрежные помои взметнулись ввысь мощным фонтаном – и в то же мгновение сам бросился в воду.

Повисла тревожная тишина, но вскоре голова импа вынырнула из воды. Вцепившись в стул, священник поплыл к кораблю. Ему понадобился бы целый день, чтобы доплыть до цели. Но, вероятнее всего, бедняга просто погибнет от чрезмерного напряжения.

– Похоже, ваш имп сам стремится попасть на мой корабль, – твердо сказал Ко-ну. – Вы ему поможете или мне самому отправиться за ним?

– А ты нам его вернешь?

– Конечно. Я просто хотел, чтобы он утешил умирающего мальчика.

– Так почему же сразу не сказал об этом? – резко осведомился Шиу-ши.

Священника посадили в плоскодонку, а затем словно багаж подняли на борт «Дочери моря». Это был маленький пожилой имп, выбившийся из сил и пропахший вонючей водой. Бедняга рухнул на палубу и всякий раз, когда его пытались поднять, падал на колени. Наконец имп отдышался и смог говорить. Он с мольбой простер к капитану руки:

– Спаси меня! Забери от этих безумцев, из этого гнусного места. У меня есть деньги. Я заплачу, но ради всех Богов, увези меня отсюда.

Тритон, насколько он помнил, ни в чем не клялся Шиу-ши. Если он спасет священника, Боги смилостивятся и в дальнейшем уберегут корабль от бед. А самое главное, святой отец проведет достаточно времени с По-пу и Во-пу.

– Поднять якорь! – скомандовал капитан. Его приказ был без промедления выполнен.

2

Сэр Акопуло не плавал с детства, хотя даже и в те времена не был искусным пловцом. Поднятый на палубу корабля, он чувствовал себя отвратительно – устал и наглотался мерзкой прибрежной воды. Однако едва корабль удалился от берега, Акопуло стало гораздо лучше. Даже неизбежно подступавшая морская болезнь не могла отравить его радость. Наконец-то он вырвался из Исносса!

Прежде Акопуло никогда не видел тритонов и не мог поверить, что у них действительно голубые волосы. Но на самом деле так и оказалось – у всех матросов были светло-голубые волосы и серебристые глаза. Конечно, экипаж состоял исключительно из мужчин. Ростом они были примерно с импов, стройные, кожу имели бледную и гладкую, без единого волоска. Акопуло подивился, почему к этим морякам не пристает загар. И что только женщины других племен находят в этих бледных существах? Матросы были один угрюмее другого и больше напоминали гробовщиков.

Акопуло предложили сухую одежду, но он вежливо отказался, решив остаться в своей мокрой рясе. Импы, как ему думалось, всегда должны одеваться как импы.

Жемчужного цвета одежда тритонов переливалась, словно рыбья чешуя. Этот тонкий, словно паутина, наряд, казалось, не стеснял движений матросов, облегая тело от пояса до икр.

Акопуло не хотел, чтобы тритоны увидели его кушак с деньгами и депеши, которые он прятал на талии. А потому так и вошел в каюту капитана в мокрой, липнувшей к телу рясе. В этой тесной каморке едва хватало места для стола и двух стульев, довольно чистых и удобных. В каюте стоял приторный запах, который, впрочем, нельзя было назвать неприятным. Акопуло отказался от предложенного стула. Убрав с невысокого комода книги и инструменты, он сел у окна, где мог дышать прохладным морским воздухом. Желудок Акопуло уже начал реагировать на качку. На палубе матросы вновь затянули заунывную песню. Акопуло очень хотелось, чтобы они прекратили ее петь.

– Позвольте угостить вас ромом, святой отец? – предложил капитан, доставая две кружки и флягу. У Акопуло скрутило желудок, на лбу выступил пот.

– Нет, спасибо, хоть и очень любезно с вашей стороны. Мне бы лучше лечь. Я просто хотел выразить вам признательность за спасение из этого проклятого места.

Капитан был крайне удивлен.

– Значит, вас удерживали насильно?

– Да. Жители Исносса захотели получить священника, узнав, что в одной из соседних деревень есть собственный священнослужитель. Я тороплюсь в Зарк по крайне срочному делу и теперь должен наверстать упущенное время. Готов заплатить за помощь, а также за то, чтобы меня устроили как можно удобнее.

Акопуло задумчиво посмотрел вокруг. Возможно, капитан занимал самую лучшую каюту на корабле. Сколько бы ему предложить за нее?

Тритон хмурил голубые брови. Должно быть, капитану уже сорок с лишним лет, но на теле у него нет и грамма лишнего жира – ребра выступают, а живот плоский, как у юноши. На первый взгляд этот тритон Акопуло понравился. У него были манеры солидного делового человека, а приказы он отдавал бодро и умело. И не стоит смотреть на него свысока только потому, что он не имп. Бедняга не виноват в своем происхождении. Капитан Кону убрал флягу с ромом в шкаф и достал из него другую.

– Если у вас начинается морская болезнь, то настойка из морского ежа, приготовленная по рецепту моей бабушки, очень вам поможет.

Акопуло снова отказался. Высунувшись из окна, он жадно вдыхал прохладный воздух. Берег Сисанассо исчезал из виду. Акопуло вознес хвалу Богам. Наконец-то он свободен!

Семь месяцев назад Эмшандар V поручил Акопуло доставить письма халифу. Непогода, эльфы и мерзкие фавны объединились, чтобы помешать императорскому политическому советнику. Разумеется, это Боги наказывают его. Они, похоже, оскорблены тем, что Акопуло воспользовался одеянием священника, не имея на это права. Но теперь, кажется, наказание подошло к концу. При первой же оказии Акопуло снимет с себя одежду, носить которую недостоин. Но Боги, конечно же, не так сильно разгневаны, чтобы заставить почтенного Акопуло вырядиться в одежду тритонов.

В минуты крайнего отчаяния Акопуло не раз спрашивал себя, уж не карают ли его Боги за то, что он так и не принял сан, хотя уже давно стремился к этому. Безусловно, из него вышел бы отличный священник. Возможно, через несколько лет, когда Шанди благополучно утвердится на престоле и будет меньше нуждаться в руководстве, Акопуло сумеет осуществить свою давнюю мечту. Церковь примет его с радостью, и, может быть, вскоре он станет епископом.

Заметив, что его взгляд слишком долго устремлен на бушующие зеленые волны, Акопуло вернулся на свое место и постарался как можно аккуратнее пригладить редкие волосы, давно нуждавшиеся в стрижке.

Капитан склонился над столом, закрыв лицо руками. Наконец он поднял голову. Его взгляд был мрачен. «А не слишком-то здесь весело», – подумал Акопуло. Приглушенная песня матросов нагоняла на него тоску. Акопуло решил, что не станет задерживаться на этом корабле.

– Ну, капитан, – весело спросил он, – где вы сможете меня высадить?

– Мы отправляемся домой, на острова Керита, отец.

Акцент капитана резал слух, несмотря на явное старание использовать литературный язык импов, вместо грубого диалекта, который был в обиходе у матросов.

Акопуло хотел уже объяснить, что он не священник, но тут снова заговорил капитан:

– Надеюсь, нам встретится какое-нибудь торговое судно, которое сможет взять вас на борт. – Тритон печально улыбнулся и добавил: – Для нас открыты только порты островов Керита!

– Хм! – Этого Акопуло не предусмотрел. – Тогда вы, наверное, сможете высадить меня в каком-нибудь необитаемом месте?

Капитан нахмурился:

– В Илрэйне? Но эльфы не слишком любезны с чужаками.

– Нет! Только не Илрэйн! Никаких эльфов!

Акопуло вздрогнул и отер с лица пот. Ему действительно нужно лечь. Из-за усиливающейся тошноты он с трудом вспоминал географию… Конечно, между Сисанассо и Керитом был только Илрэйн, и там негде даже раздобыть приличную одежду.

Тритон попытался улыбнуться, но его улыбка больше напоминала гримасу.

– И мы никак не можем взять вас с собой.

– О, я думаю, что человека моего возраста нечего опасаться, – скромно ответил Акопуло.

Даже в молодости его не обуревали страсти. Он не слишком интересовался женщинами. Единственный раз Акопуло занимался любовью, когда ему было пятнадцать лет, но испытал при этом только смущение и с тех пор избегал искушений плоти, относясь со сдержанным презрением к тем, кто поддался соблазну: ведь для воздержания нужна только сила воли.

Корабль закачало сильнее, и пение стало еще медленнее и печальнее. Вдруг раздался вопль. Так кричат только под пыткой! Акопуло даже подскочил. Капитан мучительно застонал, хотя, казалось, не был удивлен. Затем послышался другой, более долгий крик.

– Мы сделаем для вас все, что сможем, отец, даже если нам придется отвезти вас в Зарк. Но сейчас мы очень нуждаемся в вашей помощи.

– Вообще-то я не…

Пот, струившийся , по лицу Акопуло, вдруг заметно похолодел.

– В моей помощи?..

Тощий моряк вздохнул:

– Богам ничего не стоит облегчить самые страшные муки. Несомненно, это по их воле мы встретились в трудную для нас обоих минуту.

Раздался новый крик, еще более громкий. Что за пытка!

– В трудную минуту, капитан?

Голубые брови поднялись.

– Только в самом крайнем случае, когда угрожает ужасное бедствие, корабли тритонов заходят в чужие порты, отец. Мы отважились рискнуть, чтобы раздобыть священника.

Акопуло едва не онемел от потрясения. Как он мог не предусмотреть подобного поворота событий?

Тритону явно не сиделось на месте.

– Боги в своей премудрости наслали на нас беду. Один юноша, который плывет с нами, умирает и нуждается в утешении.

Акопуло пробормотал что-то подобающее обстановке, хотя в голове у него царила неразбериха. Он должен был сообразить, что появление тритонов в Исноссе добром не кончится – обезумевшие от похоти тритоны и одержимые ревностью фавны примутся убивать друг друга, да и женщины в стороне не останутся. Акопуло следовало бы знать, что ни один капитан в здравом уме не станет по пустякам рисковать собой и матросами, и весьма неразумно объяснять ему, что он понапрасну подвергал опасности свой экипаж.

Понурив голову, тритон тихо проговорил:

– Мой сын! Мой младший сын!

– Благо вездесуще, – пробормотал Акопуло, – нужно только видеть его.

Поразмыслив несколько минут, он припомнил бы сотни других цитат, способных утешить скорбящего отца.

– Вы пойдете к нему, отец? – спросил моряк, поднимаясь со своего места.

– Я бы хотел знать подробности, – сказал Акопуло и чуть не добавил: «Сын мой».

Капитан снова сел, не глядя на гостя. Серебристые глаза тритона заблестели ярче, словно на них проступили слезы.

– Мы грузили песок на корабль. Я много раз высаживался на том пляже и ни разу не встречал там ни души, но в этот раз из лесу вышла женщина. – Скорбно покачав головой, капитан продолжил: – В ней не было ничего особенного – не молода и не красива, обычная женщина, которая собирает на берегу моллюсков, но матросы тут же побросали лопаты и кинулись за ней. И это естественно…

– Э… естественно? – пробормотал Акопуло, с трудом скрывая отвращение.

– Нам еще, я думаю, повезло, – вздохнул капитан. – После такой встречи редко кто выживает. Спасибо, спас ветер.

– Боюсь, я не понимаю. Ветер?

– Об этом редко упоминают, – продолжал тритон, – но ветер имеет большое значение.

Акопуло снова обратил внимание на замеченный им ранее приторный запах. Неужели так пахнет от тритонов?

Будь Акопуло женщиной, привлек бы его такой запах? Неужели женщины бросались бы на него, если б от него так пахло? Какая гадость!

– Женщина увидела опасность, – продолжал моряк, – и обратилась в бегство. Ветер дул ей в лицо, иначе она бросилась бы в другую сторону. Как только она скрылась в лесу, ветер изменил направление, старые матросы пришли в себя и попытались образумить молодежь. В драке мой младший сын получил удар ножом. Ему только шестнадцать лет, отец! Что я скажу его матери?

Капитан всхлипывал, закрыв лицо руками.

Акопуло чуть не разрыдался. Ну почему его угораздило влипнуть в такую историю из-за шайки дикарей, охваченных звериной похотью?! Впрочем, безумная ревность, вызванная присутствием тритонов, не считается грехом. Ни церковь, ни законы Империи за нее не карают. Акопуло следует скрывать свое мнение по этому поводу.

– Но и другой мой сын тоже нуждается в утешении, – пробормотал капитан.

– Что с ним? – спросил Акопуло, с каждой минутой чувствуя себя все хуже.

Тритон поднял заплаканное лицо:

– В припадке безумия он ударил брата ножом в спину.

– И ты хочешь, чтобы я уговорил его приободриться, – чуть не завопил Акопуло, но вовремя сообразил, что в этом и заключается обязанность священника.

Капитан рискнул всей командой, чтобы пригласить к сыновьям священника, и если Акопуло признается, что он самозванец, его тут же выкинут за борт.

Значит, ему придется разыгрывать комедию, прикидываясь священником, утешая умирающего и ободряя раскаивающегося преступника. Это святотатство, грех, считавшийся более серьезным, чем убийство.

Акопуло, осознав все это, похолодел. Неправда, что Боги говорят загадками. Их всегда поймут те, у кого есть воля и отвага, чтобы слышать. Акопуло почти никогда не испытывал затруднений в выборе правильного образа действий. Вот и теперь он прекрасно понял волю Богов.

Акопуло прогневал Богов, незаконно облачившись в одежду священника. Теперь они требуют, чтобы он продолжал обман, лишив его возможности снять облегчение. Нет, наказание не окончилось – оно еще только начинается.

Сложив руки, Акопуло смиренно склонил голову и произнес краткую молитву. Он дал обет: если благополучно достигнет земли, то вспомнит о своей юношеской мечте и примет сан – да будет на то милость Богов! – а пока постарается приносить пользу на этом корабле.

Приняв такое решение, Акопуло почувствовал себя гораздо лучше. Его совесть и желудок успокоились, и он без труда вошел в роль священника.

– Отведи меня к ним, сын мой, – обратился он к капитану.

3

В Хабе царил беспорядок. Беженцы, спасавшиеся от гоблинов, наводнили столицу. Ужас и голод правили улицами, болезни и преступность процветали в закоулках. На помощь городской страже вызвали XX легион, но было почти невозможно поддерживать порядок в городе. Каждая ночь озарялась пожаром, каждый день ознаменовывался мятежом. Народ проклинал смотрителей и нового императора. Предсказывали всевозможные катастрофы в наступающем тысячелетии. Некоторые мечтали о новой династии.

В 2999 году праздник Закона отмечался довольно скромно, но этому дню суждено было надолго остаться в истории города. Быстро распространилась молва о том, что накануне вечером император лично предрек неизбежное поражение гоблинов. Голодные толпы воспрянули духом и возбужденно говорили о возвращении домой.

Безоблачное небо сулило прекрасный день. Но на рассвете мощный взрыв прогремел там, где пересекались улицы Корзиночников и бульвар Арава. Многочисленные пешеходы погибли от ожогов или были засыпаны обломками рухнувших домов. Мгновение спустя еще более мощный взрыв уничтожил ботанический сад, примыкавший к Опаловому дворцу. Затем взлетел на воздух мост через Старый канал.

Взрывы продолжались несколько минут. Многочисленные обломки дождем сыпались на город. Рушились дома и храмы. Столбы дыма устремлялись к небу. Обезумевшие толпы беспорядочно метались, множа число жертв и разрушений. Катастрофа закончилась так же неожиданно и загадочно, как и началась. Число жертв достигло примерно пяти тысяч – точнее подсчитать не удалось. Много дней уцелевшие горожане пытались выкопать пострадавших из-под развалин. Никаких официальных объяснений не последовало, но всем было ясно, что без волшебства не обошлось. Несомненно, во всем виноваты смотрители. Пусть не они вызвали катастрофу, но зато и не воспрепятствовали ей. Народ проклинал смотрителей, а самые отважные устроили демонстрацию перед их дворцами.

К концу дня император и его жена посетили наиболее пострадавшие районы. Правящая чета ехала в открытом экипаже, запряженном восьмеркой черных лошадей. Императора сопровождали конные гвардейцы. Несмотря на подспудное ворчание, импы хранили верность властям, и приветствия звучали так же громко, как и всегда.

Народ принял нового императора, хоть и скорбел о покойном Эмшандаре. Новый правитель был великолепен в золотых доспехах и шлеме с бордовыми перьями, но прекрасная юная императрица прямо-таки очаровала толпу. Ослепительная в своем простом черном платье, бледная и печальная Эшиала покорила сердца всех мужчин и многих женщин. Императорская семья не произнесла речей и не покинула экипажа. Император и его жена осматривали развалины, время от времени заговаривая с руководителями спасательных работ, и ехали дальше. Но этого было достаточно. Само их присутствие свидетельствовало о том, что правителю не безразлична эта катастрофа. Сухие глаза провожали его карету.

Полный мужчина, одетый грязно, но роскошно, смотрел им вслед широко открытыми, полными ужаса глазами.

Оставаясь незамеченным в толпе, окружившей рухнувший храм Любви, лорд Ампили совершенно случайно увидел правящую чету. Он прокладывал себе путь домой, пешком возвращаясь с пышного праздника в честь дня рождения сенаторши Ишипол. В разгар этого блестящего пиршества Ампили похитили. Как оказалось, с ним пожелал побеседовать Чародей Олибино. На рассвете Ампили отпустили на все четыре стороны, а несколько минут спустя у него под угрозой ножа отобрали все ценности: деньги, кольца, даже сапоги и золотые украшения с камзола. Он с радостью отдал все, лишь бы остаться невредимым. С тех пор лорд шел босиком. Его терзали сомнения.

Ампили лучше всех знал, что в этом массовом разрушении повинны смотрители или, по крайней мере, один из них – свергнутый Чародей Олибино.

Но даже Ампили, как он этого ни хотел, не мог выведать подробностей. Бывший Смотритель Востока, вероятно, вознамерился бросить вызов Всемогущему. Они оба или кто-то из них и вызвал разрушения, причем один погиб при этом, и, возможно, проигравшим оказался Олибино. Ампили не мог понять, к чему стремился и чего надеялся добиться бывший Смотритель Востока.

Впрочем, у него слишком много собственных забот, чтобы волноваться из-за Олибино. Город переполнен голодающими крестьянами. Даже после того как лорда ограбили, к нему продолжали приставать головорезы. Рано или поздно какая-нибудь банда убьет его, чтобы сорвать злость. У Ампили не было ни друзей, ни денег. Он мог укрыться только во дворце, но там его подстерегала еще более серьезная опасность.

Чары Сговора больше не действовали на Ампили. Олибино и его сторонники сняли магическую завесу с его глаз. Они же наложили на Ампили защитное заклятие, но предупредили, что и на близком расстоянии чары обнаружатся, а это значит, что во дворце ему долго не продержаться.

Лорд слонялся по городу до тех пор, пока голод не укрепил его решимость. По крайней мере, во дворце он сможет поесть, а на сытый желудок легче бороться с опасностью. Итак, Ампили решительно прокладывал себе путь во дворец, пока не увидел дымящиеся руины храма Любви. Это было самое большое, самое богатое святилище в городе. И несомненно самое популярное. Даже днем в этом храме толпился народ. Легионеры следили, как рабочие выносят тела. Искалеченные трупы, преимущественно женские, блокировали дорогу. Нет сомнений, что погибло множество людей.

Некоторое время Ампили взирал на эту ужасную сцену, стараясь как следует все запомнить, чтобы потом занести в свой дневник. Вдруг он услышал приветственные крики, извещавшие о приближении правящей четы.

Именно в этот момент притаившийся у двери Ампили испытал самое глубокое потрясение за весь день. Из-за спин стоявших в оцеплении гвардейцев лорд видел императора и его жену. Он разглядел офицеров и чиновников, почтительно отвечавших на вопросы правителя. Ампили проследил, как экипаж продолжил свой путь, и сквозь плотную завесу страха вновь услышал приветственные крики.

Ампили отчетливо видел эту царственную и грациозную, невозмутимую и озабоченную пару. Шанди и его жена. Эмшандар V и императрица Эшиала. Нет, это были Эшия и Эмторо, сестра Эшиалы и двоюродный брат Эмшандара.

Вот уже несколько месяцев Ампили знал, что эти двое самозванцев играют роль императора и его жены, но коварное заклинание вводило его в заблуждение, заставляя думать, что ему ничего не известно об этой подмене. Прошлой ночью Ампили с помощью Олибино лишился этой иллюзии. «Интересно, как им удается этот трюк», – спрашивал себя Ампили, когда страх ненадолго покидал его.

Может быть, Эмторо вообразил себя императором, а Эшия – собственной сестрой? Вольно или невольно оказались они марионетками в руках Зиниксо?

Теперь Ампили знал точно: Эшия и Эмторо – марионетки. Они понимают, что происходит, но не могут этому помешать, не могут не подчиняться приказам. Оба совершают предательство, и знают об этом, но иного выхода им не дано. Следует пожалеть, а не презирать этих людей, которых переполняют отвращение и страх. Ампили слышал их слова, но лица выражали совсем обратное. Эшия и Эмторо близки к помешательству, и это неудивительно.

Более того, один из кучеров был дварфом, а другой етуном, но оба выглядели импами. Двое гвардейцев, ехавшие рядом с экипажем, оказались настоящими импами, но и на них была магическая личина. Должно быть, все четверо – волшебники, вступившие в Сговор. Не исключено даже, что дварф – сам Зиниксо.

Ампили, шатаясь, побрел прочь. Теперь он видел обман. И все из-за Олибино. Чародей сдернул с его глаз волшебную завесу и приказал правдиво описать все, что лорд увидит.

Прекрасно! Теперь Ампили видит события в их истинном свете. Но если император пригласит его на обед или на прием – такое иногда случается, а теперь станет повторяться еще чаще, раз срок официального траура прошел, – Ампили будет видеть, что за образом Шанди скрывается Эмторо. Сможет ли лорд утаить свои чувства? Поблизости всегда будут волшебники, которые заметят колдовство.

Возможно, Ампили встретит Зиниксо, когда тот будет невидимым для остальных. Он же выдаст себя с головой своей реакцией.

Большую часть жизни лорд Ампили провел при дворе и прекрасно научился скрывать свои подлинные чувства. Но выйдет ли из Ампили хороший актер? Да или нет? Если нет, то ему не продержаться долго. Так да или нет?

name=t441>

4

Неугомонный океан затих. Чуть заметно дул ветер.

«Дочь моря» легла в дрейф, чуть покачиваясь на волнах. Даже скрип досок был почти не слышен. Низко висящая в небе ущербная серебристая луна отражалась в море. Маленький фонарь бросал оранжевый свет на страницы молитвенника. Священник читал заупокойную молитву. Притихшие матросы слушали, не проронив ни звука. Капитан Ко-ну уже не стыдился слез, зная, что в темноте их никто не увидит.

Священник закрыл молитвенник и погасил фонарь.

– В этот момент мы обычно произносим надгробную хвалу покойному, – заговорил он медленно и отчетливо, чтобы матросам не мешал его акцент. – Но, полагаю, мне нет нужды говорить вам о вашем усопшем товарище. Даже я, знавший юношу лишь несколько часов, был тронут его добродетелью. Я видел, как этот почти еще мальчик терпел боль с мужеством, не свойственным столь юному возрасту. Слышал, как он, нимало не колеблясь, простил своего убийцу, признав, что в его поступке не было греха.

Кто-то начал всхлипывать.

– Говорю вам, что Добро стало сильнее, благодаря жизни этого юноши. Уверен, что Богам не придется долго решать дальнейшую судьбу Во-пу-Эла. Он отправляется на последний суд, перед которым нам всем суждено предстать, когда пробьет наш час. Наш долг – грешить как можно меньше и всемерно способствовать укреплению Добра, взяв за образец жизнь Во-пу-Эла.

Волны тихо ударялись о борт корабля. Священник старался говорить как можно мягче. Джи-эл ударил по струнам ситара, и матросы запели прощальную песнь. Ко-ну вытер глаза, чтобы видеть, как его старшие сыновья взяли носилки, на которых покоился их облаченный в саван младший брат, и подошли к лееру.

– Прощай, брат, – громко сказал Акопуло, завершая обряд похорон. – Боги ждут тебя, а мы последуем за тобой, когда наступит наш срок. Мо-пу и По-пу наклонили носилки. Матросы запели громче, заглушив плеск воды. Во-пу, еще одна жертва древнего проклятия, отправился в последний путь.

Мгновение братья стояли, опустив головы, затем Мо-пу опустил носилки на палубу.

Священник подошел к братьям и положил руки им на плечи. Его слова заглушало пение, но капитан был уверен, что священник умело утешает братьев.

Отец Акопуло оказался превосходным священником. Как и все импы, он страдал морской болезнью, но несмотря на это, исполнил свой долг – провел много часов с умирающим юношей и с его терзаемым угрызениями совести братом-убийцей. Акопуло значительно облегчил последние минуты Во-пу и уже успел снять большую часть вины с совести По-пу. Семья не потеряет второго сына.

А как трогательно он провел заупокойную службу!

Капитану просто повезло, что он нашел Акопуло. Боги были милостивы.

Весь мир – театр:

Весь мир – театр,

В нем женщины, мужчины – все актеры.

У них свои есть выходы, уходы,

И каждый не одну играет роль.

В. Шекспир. Как вам это понравится

Глава 4 Невозможная преданность

1

На Квобль опускались сумерки. Одинокая ворона летела высоко над рекой Брандрик, возвращаясь в свое гнездо в Тхаме. Тхайла и Кейди, стоявшие на западном берегу реки, взялись за руки. Мгновение – и девушки исчезли.

Время остановилось для Тхайлы, когда волшебница очутилась на территории, охраняемой магическим заклятием. Собравшись с силами, чтобы преодолеть защитный барьер, она лицом к лицу столкнулась со знакомым архонтом Реймом. Тхайла сердито взглянула на него, готовясь силой убрать с дороги, но архонт оказался настроен весьма дружелюбно.

– Добро пожаловать домой, Тхайла, – улыбаясь, мягко сказал он.

В его искренности сомневаться не приходилось, так как в магическом пространстве волшебники не могут скрыть друг от друга ни подлинную внешность, ни истинные эмоции. Тхайла, которая лишь недавно стала волшебницей и еще не привыкла к свободному проявлению чувств, смутилась, вспомнив, что во время последней встречи с Реймом дала ему пощечину.

– Спасибо, – тихо произнесла она и, желая скрыть замешательство, повернулась к застывшей в оцепенении Кейди.

– Твой кроткий вид обнадеживает, – пошутил Рейм. – Ну ладно, ладно! Забудем старые обиды? Мир?

Девушка молча кивнула. Прошлое было предано забвению.

– Вы предвидели мое возвращение? – спросила Тхайла.

– Конечно, предвидели. И твое невозвращение тоже, – ответил Рейм и с удивлением поинтересовался: – Разве ты не видела Книгу Откровений?

Он держался немного надменно, но, похоже, имел на это право: так молод, а уже архонт.

– Видела, но мне не позволили ее прочесть.

– Теперь, уверен, позволят, однако, боюсь, Откровения приведут тебя в замешательство.

– В них говорится обо мне?

Рейм кивнул и засмеялся:

– И о многих других, даже о тех, кто еще не родился. Твое имя упоминается дважды. Тхайла из Дома Гаиба должна спасти Колледж, но Тхайла из Дома Лииба его уничтожит.

Тхайла изумленно ахнула и спросила:

– Тогда почему же так важна эта книга?

Она знала, что пророчества могут быть туманны и двусмысленны, но ей и в голову не приходило, что зачастую они противоречат друг другу.

– Потому что в ней объясняется, как узнать Избранников. Ради этого и переводили чернила. Кстати, очень многие сведения прекрасно подходят к тебе, – сказал Рейм, пожав широкими плечами. – Видишь ли, – продолжил он, – многие на первый взгляд нелепые противоречия могут в точности сбыться. Не забывай, это ведь очень старые пророчества.

Они могли стоять так хоть целую вечность, не старясь и не теряя ни минуты жизни, а Кейди по-прежнему пребывала в оцепенении.

– Интересно, почему все старое считают самым лучшим? Неужели так оно и есть?

– Конечно, если речь идет о предсказаниях. Согласись, горы лучше всего видны издалека, потому что вблизи их многое скрывает – лес, например. Так что в важных делах следует полагаться на древнейшие пророчества. – И Рейм улыбнулся, довольный своим ответом.

– Так, значит, мое нынешнее возвращение предсказано…

– Да, а кроме того, предсказано, что нам грозит несчастье, если ты не вернешься, – сказал архонт и, подумав, добавил с улыбкой: – У тебя ведь за все это время не было возлюбленного.

– Неужели это так важно?

– Да, важно. В пророчестве говорится, что женщина с ребенком станет предвестницей катастрофы. Вот почему…

– Вот почему убили моего ребенка!

Рейм вздрогнул и кивнул, а потом мягко спросил:

– Ты привела с собой гостью? Только одну? В Книге Откровений говорится, что следует предоставлять приют избранным из избранных.

Тхайла с облегчением посмотрела на Кейди:

– Значит, ей не причинят вреда?

– Конечно нет, – сказал Рейм и, нахмурившись, добавил: – Эта девушка всего лишь простая смертная? Она не обладает магической силой, хотя ее рапира – любопытная вещица. Бедняжке, видно, трудно пришлось. Интересно, где это ты нашла такую красавицу?

– Долго рассказывать. Но, кажется, она из довольно влиятельной семьи. Ее отец – волшебник и возглавил движение сопротивления узурпатору.

– Это не наше дело, – резко сказал архонт. – Нас не касается то, что творится за пределами Тхама.

Рейм ошибался, и Тхайла попыталась его переубедить:

– Вероятно, раньше так и было, но сейчас над всем миром нависла опасность. Кстати, отец этой девушки когда-то знал пять Слов Силы и был полубогом.

Архонт нервно вздрогнул. Он подозревал, что Хранительница слушает их разговор, хоть и не знал этого наверняка.

– Был полубогом? А кто же он теперь? И как такое стало возможным?

– Он открыл четыре Слова Силы своей жене, королеве Краснегара.

– Четыре Слова! – возмутился Рейм. – Да ведь это противоречит всем законам магии!

– Разумеется. А потом эта женщина сообщила своим приближенным волшебные Слова, после чего они почти утратили магическую силу.

– Очень странная пара, – сказал Рейм. – Это же уму непостижимо! Такого нельзя допускать!

Тхайла не удержалась, чтобы не уколоть своего собеседника:

– Значит, нам все-таки не безразлично происходящее во внешнем мире?

– Возможно, – вздохнул Рейм. – Не мне тебя учить, Тхайла, ведь ты могущественнее любого из нас. И, поверь, меня это радует не меньше, чем твое возвращение.

Архонт говорил искренне. Волшебница знала, что Рейм не боится ее и не завидует дарованной ей Богами магической силе.

– Полагаю, Хранительница ждет меня?

Рейм засмеялся, и его смех походил на дружеские объятия.

– Будь моя воля, я бы вечно держал в секрете твое возвращение – мне очень хочется, чтобы ты отдохнула. И все-таки у тебя есть несколько дней. Ты ведь знаешь, где нас потом найти.

– И я буду архонтом?

– Ты уже архонт и возвышаешься над нами, словно вяз над ромашками. Конечно, ты архонт! Так что отдохни немного, но помни: долг есть долг, и никому нельзя им пренебрегать!

Да, Тхайла будет архонтом, потому что это ее долг. «Кому мы служим?» – таков вопрос катехизиса. Все пиксы обязаны служить Хранительнице и Колледжу, потому что Хранительница и Колледж защищают Тхам от демонов внешнего мира. Тхайла знала, как они жестоки, ибо прошла через ужасы Войны Пяти Колдунов во время посещения Теснины. А потом еще и увидела, сколько Зла творит Сговор и как жесток Всемогущий. Тхайла очень сильна, возможно, она самая могущественная волшебница со времен Чародея Трэйна. Как можно уклониться от службы, имея такой Дар?

– Итак, добро пожаловать домой, – сказал Рейм.

– Дома всегда лучше, – согласилась Тхайла.

Архонт кивнул и приподнял магическую завесу. В то же мгновение девушки оказались в Доме Тхайлы. Снова начался отсчет времени.

Увидев нарядный коттедж среди деревьев, Кейди радостно вскрикнула и захлопала в ладоши.

Тхайла вздрогнула от отвращения. Окрестности ее роскошного нового жилища очень походили на Дом Гаиба, где она родилась. Здесь росли такие же сосны и низкие кустарники, чуть поодаль высились голые скалы. Внешне все было в порядке, но сердце Тхайлы заныло. Пиксы обычно с радостью возвращаются домой. Отчего же ей так грустно? Здесь все чужое! Нестерпимо захотелось оказаться в Доме Лииба – в хижине за плетеной изгородью на берегу медленно текущей реки, где воздух напоен ароматами цветов, наполнен жужжанием насекомых, где живут только цапли, попугаи и фламинго. Именно там, в Доме Лииба, осталась душа Тхайлы, а она, охваченная горем и яростью, уничтожила Дом, уничтожила, зная, что пикс без родного жилища похож на цветок без стебелька, на улитку без ракушки.

А тем временем одинокая ворона, миновав реку Брандрик, благополучно вернулась в свое гнездо.

2

– Да этот мерзавец просто неуловим! – весело сказал трибун Ходвайн. – В один и тот же день он успевает пьянствовать в доках Гаазы, сочетаться браком в деревенском храме и присутствовать на состязаниях в Фориксе. Уж не обзавелся ли он крыльями?

Трибун швырнул пачку донесений в ведро, стоявшее рядом со стулом, и сделал большой глоток из бокала. Даже в такой жаркий день Ходвайн не испытывал неудобств в гаазских казармах XII легиона. К офицерским квартирам примыкали дворики с тенистыми деревьями и цветочными клумбами. Мимо протекал ручей. Солдаты утверждали, что начальство в свободное от службы время посылает друг другу бумажные кораблики, и были не слишком далеки от истины.

Центурион Хардграа шагал от калитки к шпалере и обратно. Проблема в том, размышлял он, что в Квобле у него нет реальной власти. Куда больше пользы он мог бы приносить, отправившись в Хаб, по крайней мере, до тех пор, пока его не заметит Сговор или самозваный император. Затем Хардграа превратится в их послушное орудие. Центурион содрогнулся. Если ему удастся осуществить задуманное, то он утратит расположение всего XII легиона. Однако долг превыше всего. Он вернет девочку во дворец, каких бы жертв это ему ни стоило. Дойдя до шпалеры, Хардграа снова направился к калитке. Из-за этого простофили трибуна он лишен возможности повлиять на ход событий. Всеми правдами и неправдами центуриону удалось убедить легата Эфилина в том, что нужно безотлагательно начать поиски Ило. Однако, предчувствуя скандал и политические неурядицы, Эфилин ловко устранился, перепоручив тайное расследование трибуну третьей когорты Ходвайну. И теперь от этого человека зависело, сбудутся ли надежды Хардграа, а, возможно, и будущее всей Империи.

– Да перестаньте ходить туда-сюда, – раздраженно сказал Ходвайн. – Вы мне всю лужайку вытопчете. Лучше сядьте и выпейте чего-нибудь прохладительного.

Ходвайн принадлежал к клану Хафино. Возможно, поэтому легат Эфилин и поручил ему разыскивать Ило. Дело в том, что на протяжении нескольких веков Иллипы и Хафины смертельно враждовали. Но Ходвайн, казалось, ничего не знал об этой вражде или считал ее делом прошлым. По правде говоря, так оно и было, потому, что старый император уничтожил клан Иллиппо, трагической участи избежал лишь Ило. Какой смысл враждовать с ним одним? Тем более что новый император, похоже, доверяет своему бывшему сигниферу. А потом Ходвайн не слишком торопился воспользоваться шансом навредить Ило.

Хардграа нехотя сел. Вообще-то он предпочитал жесткие табуретки стульям и одет, кстати говоря, был по всей форме. Хотя пот лил с центуриона ручьем, он не одобрял Ходвайна, носившего лишь набедренную повязку.

– Итак, дружище, – сказал Ходвайн, – у нас есть по меньшей мере две дюжины свидетельских показаний из самых разных мест. – И он толкнул ногой ведро с депешами.

– Тридцать один рапорт, сэр. И восемь из них поступили из Гаазы.

– Вот видите! Столь существенный перевес говорит о том, что мерзавец притаился в Гаазе, не так ли?

«Ничего подобного. Будь Ило в Гаазе, его видели бы чаще», – подумал Хардграа, но промолчал: центурионам не позволено возражать трибунам, по крайней мере в открытую.

Ходвайн глуповато ухмыльнулся:

– Лучше начать допрашивать всех красивых девушек в городе! То-то наши парни обрадуются!

Боги, просто страшно подумать, сколь влиятелен клан Хафино! Как бы иначе этому тупице удалось стать трибуном? Он слишком несерьезно относится к поискам Ило. Наверняка восхищается этим юным развратником. Но Хардграа во что бы то ни стало должен устранить все препятствия.

– Начните с замужних, сэр, – предложил он. Ходвайн усмехнулся:

– Так он считает, что с ними иметь дело безопаснее? Что ж, через девять месяцев у нас будут неоспоримые доказательства.

– Совершенно верно, сэр, – улыбнулся Хардграа. Центурион вообще редко улыбался, а скалить зубы перед этим жалким подобием офицера ему и совсем не хотелось. Ходвайн, судя по всему, заметил эту искусственную улыбку и нахмурился.

– Что вас так развеселило?

– Ничего, сэр… Я просто вспомнил нечто такое, о чем говорил Ило… Впрочем, не важно…

Глупое лицо Ходвайна, и без того розовое от жары, теперь побагровело.

– Сплетни, сэр, базарные сплетни. Не обращайте внимания. Я думаю, что донесению жреца… то есть жрицы… можно верить.

Казалось, трибун ничего не слышит. Среди аристократов он был весьма незначительной фигурой, всего лишь сыном какого-то барона. По собственному опыту Хардграа знал, что чем знатнее аристократ, тем проще с ним общаться. И ярким примером тому был Шанди.

Хардграа любил напоминать времена, когда тот был еще наследным принцем. Шанди безупречно исполнял офицерский долг и обладал превосходным характером. Но мелкие аристократы, вроде трибуна Ходвайна, чрезмерно гордятся своим происхождением и слишком много внимания уделяют манерам, этикету и светскому лоску. Впрочем, и эти качества можно использовать.

– Я хочу знать, в чем причина твоей глупой улыбки! – закричал Ходвайн.

– Да ничего особенного, сэр.

– Отвечай мне! Я приказываю! – Трибун так надрывался, что вены вздулись у него на шее.

– Слушаюсь. Ило не раз хвастался, что… что переспал с женами всех офицеров легиона. Правда, жены нескольких офицеров жили за пределами Гаазы…

– Этот ублюдок врет!

– Совершенно верно, сэр, – ответил Хардграа, отлично зная, что Ило зря говорить не будет. – Думаю, что больше всего нам следует доверять сообщению матушки Иффини.

Ходвайн облизал губы и провел рукой по мокрым от пота волосам. Его взгляд все еще оставался безумным.

– Почему? – резко спросил он.

– По нескольким причинам, сэр. Во-первых, нам понадобится содействие епископа, чтобы поговорить с матушкой Иффини. Во-вторых, священники редко лгут. В-третьих, матушка Иффини слышала имя ребенка.

– И как же звали девочку?

– Майа, сэр.

Даже этот тупица понял намек.

– Значит, ее полное имя – Уомайа или что-нибудь вроде этого?

– Допустим, женщина, которую увез Ило, скрывается под именем новой императрицы, но было бы нелепо представить, что она выбрала для дочери имя… наследницы престола, не так ли? – хмуро спросил трибун. Лицо его стало бледным, как у етуна. – Напомните, центурион, кто муж этой женщины?

– Мне запретили говорить об этом, сэр. Нет сомнений, что может разразиться большой скандал, иначе император не был бы так встревожен.

– А что, если… если эта девочка – наследница престола?

Хардграа пожал плечами:

– Ничего не могу сказать, сэр.

Трибун Ходвайн схватил бокал, залпом его осушил и дрожащей рукой поставил на стол.

– Что я должен сделать?

Так-то лучше!

– Судя по донесениям, разыскиваемый направляется на восток. Он избегает встреч с военными, и поэтому, вероятно, не знает, что XIV легион перевели в другое место, а часть XII легиона отправлена в Энгот.

Глаза Хардграа встретились с тусклым взглядом трибуна, и центурион решил, что больше не нужно терять время на объяснения.

– Прежде всего утроить охрану перевалов – на каждый сторожевой пост отправить манипулу, и чтобы хоть один легионер постоянно нес караул, ибо никто не может отрицать, что знает Ило в лицо. И еще нужно как следует проверять все корабли.

– Но у нас слишком мало солдат. И я не представляю, как получить пополнение из других когорт, если…

– Может, мне попросить легата Эфилина назначить кого-нибудь другого, сэр?

– Нет! В этом нет необходимости, центурион. Я сам поговорю с ним. Что еще?

– Назначить награду.

– Сколько?

– Тысячу империалов. Если пообещаем больше, нас завалят фальшивыми показаниями.

– Просить у казны такие деньги – все равно что сдирать шкуру с ежа, – усмехнулся Ходвайн. – Мой отец… Я мог бы ссудить такую сумму.

Обычно тусклые глаза Хардграа хитро заблестели.

– Вы поступите очень благородно, трибун. Я сообщу об этом его величеству.

Ходвайн заметно повеселел:

– Что-нибудь еще?

Хардграа встал и направился к шпалере.

– Кто-то предупредил разыскиваемого, – ответил он, шагая к калитке.

Ходвайн собирался было возразить, но передумал – если он станет спорить с центурионом, от лужайки не останется и следа.

– Я думаю, в этом виноват гонец, отправленный к Западному перевалу. Разыскиваемый почему-то свернул с дороги.

– Как вы хотите наказать виновного?

– Он должен получить семьдесят ударов плетью.

– Запороть его насмерть? Но это понизит боевой дух солдат!

Хардграа остановился рядом со стулом, на котором сидел Ходвайн, и уставился на трибуна с презрением, которое до сих пор скрывал.

– Я не в игрушки играю, сэр! Император тоже не намерен забавляться! Так что легионерам, настроенным весьма несерьезно, нужно преподать хороший урок!

Ходвайна задел резкий тон центуриона, однако возразить он не решился.

– Тогда пусть этот солдат будет наказан здесь, в Гаазе, в присутствии всего легиона. Нужно объявить о причине наказания?

– Лишь в общих чертах: наказан за нарушение долга. И ни в коем случае не упоминать об Ило… – Хардграа почувствовал, как его ногти впиваются в ладони. – Если Ило отправился на восток, нам понадобятся еще две когорты. Не следует привлекать внимания к ребенку, но, как вы догадываетесь, сэр, эта девочка очень важна для нас.

– О Боги! – воскликнул трибун.

Этот тупица не знает и половины правды. Хардграа продолжал мерить шагами дворик. Его сердце отчаянно ныло. Даже распутник Ило не посмеет прогневать Богов, вступив в брак с женщиной, муж которой жив. Эта свадьба окончательно рассеяла сомнения центуриона. Шанди действительно мертв, а значит, его дочь стала законной правительницей Пандемии, и Хардграа ни перед чем не остановится, чтобы вернуть девочку во дворец.

3

– Расскажи мне о Кииф, – попросила Кейди.

Девушки сидели неподалеку от коттеджа.

Они только что поели и теперь развлекали друг друга, рассказывая увлекательные истории. Кейди провела в Тхаме уже два дня. Был тихий теплый вечер. На небе розовели облака. Вокруг царила безмятежность, аромат цветов и тихий шум деревьев навевали сон.

– Да мне особо и нечего рассказывать, – ответила Тхайла и положила в рот ягоду клубники. – Вспомни, это было тысячу лет назад. Конечно, Кииф принадлежала к пиксам. Она была первой Хранительницей, основала Колледж и победила Улиен'квита.

– Убила его?

– Возможно.

– Как?

– Не знаю. – Тхайла сверкнула золотистыми глазами. – Но надеюсь, это было зверское убийство.

Кейди нахмурилась. Эти правдивые истории вечно переполнены досадными недомолвками.

– Но ведь Улиен'квит был могущественным волшебником и располагал целой армией чародеев… как Зиниксо.

– Почти как Зиниксо.

– Как же тогда Кииф удалось его убить?

Тхайла задумалась. Она неодобрительно взглянула на стоявшую на столе грязную посуду, и та мгновенно исчезла.

– Кииф, как и твой отец, была полубогом.

– Значит, теперешняя Хранительница может убить Зиниксо? Она ведь тоже полубог.

– Но она говорит, что не может. – Тхайла смущенно улыбнулась. – Кейди, ты, наверное, единственная из смертных знаешь, какую власть дают волшебникам пять Слов Силы! Если бы не это, я бы ничего тебе не рассказала, потому что мне неприятно говорить о таких вещах с непосвященными.

– Мне рассказала мама.

– Только потому, что она больше не волшебница, иначе ничего не смогла бы тебе сказать! Я уверена, что Хранительница сумела бы победить Зиниксо в бою, если бы они сошлись один на один, но он всемогущ, и ему помогает Сговор.

Кейди показалось, что ее любопытство выходит за рамки приличий. Ей не хотелось досаждать спасшей ее подруге, и в то же время разговор коснулся очень важных вещей. И все-таки она предложила:

– Не будем больше говорить об этом, если тебе не хочется.

– Я скажу, когда мне станет неприятен этот разговор, – вздохнула Тхайла. – Вернее, мы его просто прекратим!

Какая Тхайла красавица – золотистые глаза, чудесные вьющиеся каштановые волосы… Кейди решила, что ей очень нравятся заостренные уши, а уши обычной формы кажутся до нелепого смешными. Кейди была не прочь когда-нибудь познакомиться с другими пиксами и узнать, так же ли они грациозны и изящны, как ее подруга. Но ей не хотелось торопиться с этим, решительно не хотелось. Пока ее очень устраивала спокойная жизнь в домике Тхайлы – еда, сон и эти доверительные беседы.

– Но ведь у Хранительницы тоже есть армия. Ты сказала, что в Колледже десятки волшебников.

Тхайла пожала плечами:

– Мы не связаны присягой на верность, хотя, конечно, все преданы Колледжу и готовы погибнуть в бою. Просто нас слишком мало, а узурпатор целых двадцать лет с помощью магии обзаводится сторонниками во всех уголках Пандемии. Хранительница говорит, что если Зиниксо узнает про нас, то начнется битва, которую мы проиграем.

Кейди больше не хотела говорить об этом. Все считали Тхам Проклятой страной, ей же он казался райским уголком, скрытым от внешнего мира тысячелетними чарами. Зиниксо и не вспомнит о Тхаме, если на то не будет весьма серьезных причин. Так во всяком случае утверждает Тхайла. И теперь Кейди стала подозревать, что ей, видимо, придется до конца своих дней жить здесь пленницей.

Что ж, Тхам – прекрасная тюрьма.

Кейди нравился романтический коттедж, одиноко стоящий на поляне. А сколько вокруг чудес! Стоит сказать лишь слово, как из крана польется обжигающе горячая вода, а лампы включатся сами собой. Правда, оставшись в Тхаме, она никогда больше не увидит родителей, Гэта, Ив, Холи…

– Тхайла, а можно как-нибудь узнать о происходящем за пределами Тхама? Например, что стало с моей семьей…

Волшебница покачала головой:

– Очень немногим разрешается покидать Тхам – тем, кого Хранительница изредка посылает на разведку. Конечно, сама она тоже навещает внешний мир, так как может передвигаться там, оставаясь незамеченной. А больше на такое никто не способен.

То, что Кейди узнала о шпионах, совсем ей не понравилось. Тайно подслушивать и подсматривать, а затем доносить обо всем этом в Тхам? Как, должно быть, противно! Возможно, они уже и в Краснегаре побывали! И кто знает, сколько всего они там разнюхали за тысячу лет!..

– Ну расскажи мне еще о Кииф. – Кейди предпочла перевести разговор на более интересную тему. – Она ведь тоже была полубогом и не утратила свои Слова Силы!

– Нет. Кииф убила своего… – И Тхайла умолкла на полуслове, умоляюще глядя на Кейди, точно просила ее закончить фразу.

– Убила? Нет! Не хочешь же ты сказать, что она убила своего мужа? Или он был ее возлюбленным, да?

Тхайла кивнула. Она едва сдерживала дрожь, а ее побледневшее лицо исказилось, точно от боли.

– Давай поговорим о чем-нибудь более веселом, – быстро предложила Кейди, которой совсем не понравилось продолжение рассказа о Кииф. – Маме удалось сбежать из Тхама на волшебном ковре.

Тхайла, вздохнув с облегчением, расслабилась.

– Все произошло при прошлой Хранительнице. Думаю, запись об этом событии хранится в одном из фолиантов в Скриптории. Если хочешь, можем пойти поискать эту запись.

Тхайла и раньше упоминала Скриптории. Похоже, там хранятся свидетельства о многих интересных фактах. Кейди спросила, позволят ли ей прочитать хотя бы некоторые документы, однако поспешно добавила:

– Но мы пойдем туда не сейчас.

Волшебница рассмеялась:

– Кейди, ты превращаешься в настоящего пикса. Тебе просто хочется жить у меня, в спрятанном ото всех лесном доме, и никуда не уходить… верно?

Кейди виновато кивнула.

– Тебе очень трудно пришлось… – посочувствовала Тхайла. – Но это пройдет, и ты станешь скучать.

– Возможно, когда-нибудь это и случится, но не теперь.

– Я тоже счастлива, что вернулась, – продолжила Тхайла, но по ее виду трудно было предположить, что она и в самом деле счастлива. – Это мой дом, и никто не потревожит нас здесь. Я просто подумала, что было бы забавно представить тебя кое-кому из здешних обитателей и посмотреть на их реакцию.

– Твоим друзьям? – хмуро спросила Кейди.

– У меня нет настоящих друзей. Всего несколько дней назад я была новичком, а теперь волшебница, так что придется завести новых друзей. Тебе не хотелось бы пойти со мной на Поляну Свиданий?

Кейди предпочла бы никуда не ходить, но она стыдилась в этом признаться. Девушка чувствовала себя в безопасности, живя у Тхайлы, но понимала, что нельзя вечно прятаться в лесу. Такое поведение недостойно принцессы Краснегара. И Кейди нервно кивнула в знак согласия.

– Надеюсь, все будет хорошо.

Тхайла едва заметно улыбнулась:

– Забавно будет посмотреть на их лица. Ты наша первая гостья за тысячу лет! С помощью магии я сделаю так, что ты сможешь говорить на нашем языке. Впрочем, большинство из тех, кого мы встретим, будут волшебниками и без труда поймут тебя.

– Можно, я возьму с собой свою рапиру?

Тхайла громко рассмеялась:

– Здесь, в Тхаме? И кого же вы собираетесь убить, о великий воин?

Кейди покраснела. Но ведь ее мама столкнулась в Тхаме с опасностями! Более того, девушка так долго носила этот клинок, что ей было трудно с ним расстаться. В плену у гоблинов он служил ей единственным утешением, напоминая о Тэте и Краснегаре. Это единственная вещь, которую она взяла из дома, спасла ее от воронов.

– Позволь мне взглянуть на рапиру, – попросила Тхайла.

Кейди нехотя протянула оружие через стол. Волшебница взяла клинок и на мгновение закрыла глаза.

– Это очень старая и необычная рапира. Она была сделана для человека по имени… Оллиано? Нет, Оллиало.

– Это жена Иниссо, волшебника, основавшего Краснегар!

– Очень могущественный волшебник. Он один из немногих смотрителей, отказавшихся от этой должности. Запись об этом есть в Скриптории. – И Тхайла с улыбкой вернула рапиру Кейди.

– А что, в Скриптории обо всем есть записи?

– Почти обо всем.

Кейди с удивлением заметила, как изменилась ее рапира. Блестела начищенная серебряная чеканка, а дельфин, украшавший эфес, вновь обрел утраченный рубиновый глаз.

– Ты починила его! Вот спасибо!

– Я еще и восстановила его магическую силу, – ответила Тхайла. – Он очень пострадал, когда ты убивала воронов. Кстати, могу предсказать кое-что об этом клинке, – добавила она, перестав улыбаться.

– Что?

Волшебница озадаченно нахмурилась:

– Очень скоро это оружие снова прольет кровь, но оно будет не в твоих руках. Этой рапирой завладеет кто-то другой.

– Ты?

– Нет, не я. Этого человека я еще не знаю… он ни разу не прикасался к твоему клинку. Ты сама отдашь ему рапиру…

Кейди ничего не сказала, хотя и представить не могла, что кому-то отдаст свою рапиру.

Тхайла пожала плечами и грустно улыбнулась:

– Наступают странные времена, о которых я ничего не могу сказать заранее. Думаю, было бы невежливо прийти с оружием на Поляну Свиданий, тем более что им все равно не одолеть магию.

Кейди нехотя отстегнула ножны.

4

Едва девушки очутились на усыпанной белым гравием Тропе, как Тхайла подумала, что совершила ошибку, заставив Кейди покинуть безопасное убежище. Ведь ее гостья так беззащитна, ее душевные раны требуют долгого лечения. Обуреваемая дурными предчувствиями, Кейди крепко сжимала руку волшебницы своей дрожащей вспотевшей рукой.

– Эта дорога приведет куда угодно, – весело объясняла Тхайла, – нужно только подумать о том месте, куда ты хочешь попасть, и в один миг окажешься там.

– О! – выдохнула изумленная Кейди.

– На самом деле все куда необычнее, чем ты думаешь. Например, от моего дома до Поляны Свиданий нужно целую неделю ехать верхом.

– О! – снова произнесла Кейди.

– Тропа – это всего лишь дорога в прошлое, потому что она может доставить тебя только туда, где ты уже побывала. Видишь, как изменилась растительность?

Требуется время, чтобы залечить раны… но где взять это время? Старый Бейз предсказал Тхайле, что ей не суждено долго быть архонтом. Теперь она и сама могла бы предсказать развитие событий, правда, не сейчас, когда на нее действовало магическое заклятие Тропы. Однако Тхайла не собиралась заглядывать в будущее – слишком опасное занятие.

Миновав деревья, Тропа вышла к Поляне Свиданий, расположенной у озера, в живописной лощине, залитой жарким солнцем. Среди яркой зелени пестрели цветы. В небе порхали тропические птицы. Мужчины и женщины в светлых одеждах отдыхали, лежа на траве, или беседовали, устроившись на скамейках или в тенистых беседках. В поросшем кувшинками озере плавали лебеди, а возле берега разгуливали длинноногие цапли. Олени, пасшиеся на берегу, настороженно подняли головы, учуяв приближение незнакомцев. До сих пор животные не обращали внимания на окружавших их пиксов.

Кейди замерла на месте.

– Пиксы!

– Ну конечно.

Кейди принадлежала к числу темноволосых демонов, о которых упоминалось в катехизисе. Однако Тхайла решила скрыть это от своей юной подруги. Все-таки зря она привела сюда Кейди. Глядя на окружавшие ее лица, волшебница поняла, что потеряла даже тех немногочисленных друзей, которых успела приобрести, пока была воспитанницей. Но архонты могут дружить лишь с равными себе.

Что ж, пусть Тхайла не сумела добиться их расположения, зато она сможет повергнуть их в трепет.

– Идем, я познакомлю тебя с некоторыми из пиксов.

Кейди едва переставляла ноги, следуя за подругой.

– Какие они красивые!

Возможно, Кейди они и казались юными, грациозными, загорелыми, облаченными в великолепные одежды зеленого или золотистого цвета, но от взгляда волшебницы Тхайлы не укрылись их истинный возраст и внешность. Чего ради они притворяются, если могут ввести в заблуждение лишь наивных новичков?

Все разговоры на Поляне Свиданий смолкли. Сотни золотистых глаз изумленно смотрели на девушек. Ближе всего к ним стояли две женщины и трое мужчин, один из которых выделялся из толпы своим голубым одеянием. Дрожа от негодования, он сделал несколько шагов навстречу девушкам.

– Воспитанница Тхайла? – рявкнул он, но затем тревожно застыл на месте.

Справедливости ради нужно сказать, что Тиил не прикидывался юношей. Он выбрал для себя образ почтенного зрелого мужа с серебристыми волосами. Но Тхайла видела, как он безобразен в действительности: старый, толстый, лысый, с искривленным волосатым телом. И ко всему прочему этот старик чем-то напомнил Тхайле змею. Она надеялась, что Тиил лишь по чистой случайности первым заговорил с ней, иначе Кейди может навсегда распроститься с надеждой покинуть Тхам.

Тхайла зловеще улыбнулась:

– Кейди, это наставник Тиил. Учитель, позвольте представить вам гостью – краснегарская принцесса Кадолайн.

Тиил оцепенел от страха:

– Как ты посмела привести сюда импа, воспитанница Тхайла?

– Архонт Тхайла.

Тиил с воплями исчез. Мгновением позже Поляна Свиданий опустела. Пророкотал гром. Пугливые олени поспешно скрылись в лесу, утки испуганно забили крыльями по воде, собираясь взлететь, вскоре к ним присоединились и лебеди.

– Ой! – взвизгнула Кейди.

Сначала Тхайла вздрогнула от испуга, но затем громко расхохоталась:

– Я же говорила, что тебе нечего бояться. Видишь, они боятся тебя куда больше, чем ты их.

Побледневшая Кейди попыталась улыбнуться.

«Тхайла, Тхайла! – произнес в магическом пространстве ужасающий голос. – Я хочу, чтобы вы обе пришли ко мне».

Тхайла вздрогнула.

– Что случилось? – спросила Кейди.

– Хранительница зовет нас.

Над непроходимым лесом, как всегда, лил дождь. Хотя густая листва и не давала его струям пролиться на землю, воздух был переполнен влагой, остро пахло перегноем. Тропа, превратившаяся в едва заметную дорожку, извивалась среди огромных деревьев. Кейди в отчаянии вцепилась в руку подруги, всхлипывая каждый раз, когда свисавший с веток мох задевал ее волосы. Наконец девушки подошли к Часовне и шагнули в холодный полумрак святилища. Тхайла уже два раза видела эти старинные развалины, но все-таки древний храм привел ее в трепет.

Огромное пространство, вымощенное каменными плитами, высокий, утопающий во тьме свод, асимметричные окна самых разнообразных форм, темнеющие проемы боковых дверей, отсутствие алтаря – все это нагоняло ужас. Казалось, здесь веками царила скорбь.

Даже Кейди почувствовала, как из дальнего угла на нее хлынула печаль.

– Что это?! – в ужасе воскликнула она.

– Могила Кииф, – ответила Тхайла, досадуя на себя за то, что говорит шепотом. – А этот темный квадрат на полу – замерзшие слезы пиксов.

Теперь Тхайла уже всерьез жалела, что взяла с собой Кейди.

Разве это не безумие – вернуться в Тхам и отправиться на встречу с Хранительницей. При мысли о Хранительнице кровь вскипела у Тхайлы в жилах. Она убила моего возлюбленного! Убила моего ребенка! Как же нестерпимо горька утрата! Вероятно, эта кровоточащая душевная рана никогда не заживет. Даже Зиниксо не причинил бы Тхайле столько зла.

Все четыре угла храма были пусты. Чтобы попасть к Хранительнице, Тхайла должна была переместиться в другой, реальный Тхам, расположенный там же, где и вся Пандемия. Но как быть с Кейди? Бедняжка до смерти испугается, если оставить ее здесь одну. И тут Хранительница помогла Тхайле решить эту проблему. Похоже, она все время была здесь, в темноте. Но в этот миг явилась девушкам. Кейди, увидев ее, затрепетала.

– Все в порядке, – успокоила подругу Тхайла, мысленно надеясь, что так оно и будет, ибо, когда в дело вступает Хранительница, ничего хорошего не жди. Все-таки полубоги очень отличаются от других живых существ. Закусив губу, Тхайла устремила взгляд на мрачную тень, напоминавшую задрапированную колонну. Она чувствовала, как ее ненависть рвется наружу, требует: «Отомсти!» Тхайла отдавала себе отчет, что ей не одолеть Хранительницу, но сердце настоятельно призывало попытаться это сделать.

Держась за руки, девушки подошли к мрачной фигуре – Кейди трепетала от страха, Тхайла дрожала от ненависти – и остановились на почтительном расстоянии. Кейди инстинктивно опустилась на колени и с удивлением посмотрела на Тхайлу, демонстративно не последовавшую ее примеру.

– Я не встану перед тобой на колени!

Тхайла помнила изнуренное лицо Хранительницы, но не могла его видеть из-за низко надвинутого капюшона.

Хранительница вздохнула. Услышав этот вздох, Тхайла почувствовала себя ничтожеством, а свои чувства невероятно мелкими, пустячными по сравнению с муками Хранительницы. Только великий Дар помогает ей нести бремя пяти волшебных Слов Силы, а затем предстоит ужасная, нечеловеческая расплата.

– Ты прощена, Тхайла. Добро пожаловать домой, – вслух, вероятно, ради Кейди, произнесла Хранительница. Ее страдальческий шепот напоминал шум дождя или шорох листьев.

Несмотря на показную храбрость, Тхайла испытала облегчение, услышав миролюбивое приветствие Хранительницы. Как же она презирала себя за это! Ведь она ненавидела Хранительницу и все эти грандиозные замыслы Кииф, так почему же так легко сносит унижение? Почему, зная об их жестокости и тирании, не в состоянии забыть ложь, которую ей внушили с детства?!

– Ты одна из Избранников, – сказала Хранительница, – теперь в этом нет сомнений.

Тхайла вздрогнула:

– Значит, я могу прочитать, что написано обо мне в Книге Откровений?

– Нет. Я уничтожила книгу.

– Но ты, конечно, помнишь, о чем в ней говорилось?

Хранительница не снизошла до ответа, и Тхайла задрожала от ярости.

Снова послышался язвительный шепот:

– Ты должна приступить к обязанностям архонта. Тебе предназначен западный сектор Колледжа.

– Но я не знаю, что от меня требуется.

– Поймешь, когда будет нужно.

Все это время огромные зеленые глаза Кейди были устремлены на Хранительницу. Но как только ее темная тень обратилась к девушке, та поспешила уткнуться лицом в колени.

– О тебе не сказано в пророчествах, – хрипло пробормотала Хранительница, – но я предвидела тебя.

Изумленная Кейди резко подняла голову:

– Меня?!

Хранительница немного помолчала, размышляя.

– Нет, не тебя лично, а ребенка, который в ту пору еще не родился. У тебя глаза такие же, как у твоей матери.

Неужели это правда? Не успела Тхайла вмешаться, как Кейди воскликнула:

– Вы знали мою мать?!

Девушка хотела встать, но передумала. Хранительница как будто усмехнулась:

– Я была архонтом, когда твоя мать попала в Тхам.

– Но ведь с тех пор прошло девятнадцать лет, – выпалила Кейди и тут же осеклась. Хранительница кивнула:

– Я сообщила о проникновении чужаков тогдашнему Хранителю и посоветовала не спускать глаз с одной из женщин. Мой предшественник похвалил меня за провидческий Дар и подтвердил мое пророчество. Именно ради тебя твоей матери позволили беспрепятственно покинуть Тхам. Хранитель отпустил и остальных. Я бы не сделала этого.

– Значит, принцесса может остаться со мной? – спросила Тхайла.

– Ты как малое дитя, которое просит котенка, – прошипела Хранительница и растаяла во тьме. Аудиенция завершилась.

Невозможная преданность:

…дом проигранных дел,

и забытых религий,

и непопулярных имен,

и невозможной преданности.

М. Арнольд. Эссе о критицизме

Глава 5 В стране эльфов

1

Андор пошевелился – его разбудил какой-то непонятный хруст. Вот он раздался снова. Спросонок Андор не мог сообразить, где сейчас находится. У него замерзли ноги и от долгого лежания на чем-то твердом разболелась спина. Интересно, что же так омерзительно хрустит?

С трудом открыв один глаз, Андор, к своему изумлению, увидел над собой ветки деревьев и бледно-голубое небо. Неужели он провел здесь всю ночь, закутанный в собственный плащ?

Опять что-то хрустнуло, и он открыл второй глаз. Рядом с ним сидел король Краснегара и ел яблоко. Ритмично двигая челюстями, Рэп насмешливо глядел на Андора. Волшебник был одет в лохмотья, а его шевелюра напоминала лесные дебри.

– С добрым утром, соня! – сказал он. – Думаю, не стоит спрашивать, выспался ли ты за столь долгое время.

Вот мерзавец! Андор похолодел. Этот бывший конюх, будь он проклят, вечно втягивает его в какие-нибудь опасные авантюры. Теперь Андор все вспомнил: сначала его с помощью магии доставили на какой-то дурацкий корабль, готовый вот-вот пойти ко дну, а затем посреди ночи перенесли… О Боги!.. В Илрэйн – страну эльфов. Кошмар!

– С добрым утром, ваше величество. Надеюсь, вы тоже спали сном праведных? – С этими словами Андор начал вставать.

– Я просто спал, – ответил Рэп. – Не вставай, а то нас увидят.

Конечно, трава была всего лишь по пояс, но разве такая мелочь может смутить волшебника?

Андор зевнул, потягиваясь.

– А разве ты не можешь воспользоваться дальновидением?

Андор вспомнил, как впервые встретился с Рэпом. Это произошло много лет назад во время праздничного костра на далеком северном побережье. Будущий король Краснегара был тогда простым деревенским парнем. Андор хотел предупредить Рэпа, чтобы он скрывал свои магические способности, но понял, что это бесполезно. Когда речь шла о долге, этот юный идиот всегда следовал велениям чести. Из-за этой вредной привычки Рэп неоднократно подвергался опасности и, даже достигнув зрелого возраста, не стал благоразумнее. Но мало того, что Рэп сам часто рисковал, он постоянно подвергал риску и Андора.

– Не могу, пока мы в укрытии, – ответил Рэп. – Ты же помнишь, что я специально выбрал для отдыха защищенное место.

На вытоптанной траве был разложен завтрак. Андор поморщился и потянулся за флягой с водой. Лучше бы ему не напоминали о прошлой ночи. Андор терпеть не могкорабли, особенно тонущие.

– Кому понадобилось ставить магический щит в чистом поле?

– Это сейчас здесь поле, а раньше, судя по всему, на этом месте стоял дом какого-нибудь чародея. Похоже, мне пришлось спать на остатках фундамента, – сказал Рэп, беззаботно улыбаясь.

Нет ничего отвратительнее, чем шутить с утра пораньше. Лишь безумцы пытаются острить, когда им грозит смертельная опасность. Однако будет лучше, если Рэп не догадается об этих мыслях, и Андор тоже с улыбкой произнес:

– А мне достался камин. Какие у нас планы на сегодня?

– Отправимся вон туда, – ответил Рэп, указывая куда-то за спину Андора.

Тот обернулся и, несмотря на утреннюю хандру, был потрясен. Первые лучи солнца едва позолотили бледно-голубое небо на востоке. Гигантская секвойя, конечно, была очень далеко, но Андору удалось разглядеть ее конусообразное очертание на фоне едва заметной радуги.

– В Вальдориан?

– Точно, – согласился Рэп, выбросил огрызок яблока и потянулся за грушей.

Чувство голода заставило Андора подумать о еде. Последний раз он обедал в Касфреле три или четыре месяца тому назад. Прекрасный был обед! Но не это важно. Главное, что прошлой ночью Андор возобновил свое существование и сейчас ужасно голоден.

Завтрак состоял лишь из фруктов.

– Полагаю, один из троллей наколдовал все это?

– А тебе больше понравился бы завтрак людоеда? – удивился Рэп.

– Нет.

Андор достал нож и принялся очищать манго, попутно обдумывая свое опасное положение. Его ужасала мысль о том, что он незаконно проник в Илрэйн, где ему предстоит отыскать бывшего Смотрителя Юга, находящегося в изгнании. Безумие, безумие и еще раз безумие! Андор решил ни во что не ввязываться и позаботиться о собственной безопасности. Даже покинуть Илрэйн будет совсем не просто. Эльфы ревностно охраняют страну своих предков, и им не по нраву, когда чужаки разгуливают по их земле. В портах и на границах полным-полно стражников, готовых из-за любого пустяка бросить иноземца в тюрьму.

Может, вызвать кого-нибудь из своих компаньонов? Похоже, сейчас это бесполезно. Дарад и Джалон станут помогать Рэпу. Сагорн, конечно, тоже… Кроме того, старик слишком слаб, чтобы бороться с опасностью и преодолевать трудности. Да, кстати, сейчас Андор все равно не смог бы вызвать никого из них. Значит, остается Тинал. Как ни странно, в трудные минуты Андор вспоминал именно о Тинале, об этом ловком бродяге. От этого воспоминания теплело на душе, он на миг возвращался в детство. Каким отважным казался ему тогда старший брат и как все изменилось теперь! Тинал обладал превосходным инстинктом самосохранения, и ему бы очень не понравилось идиотское положение, в котором сейчас находился Андор, и при этом было бы еще труднее выбраться из Илрэйна. Да, у Андора гораздо больше шансов выпутаться. И как его угораздило попасть в такую переделку?

– Кстати, Вальдориан – родовое владение Лит'риэйна, не так ли?

Рэп кивнул. Его серые глаза задорно блестели, словно он прочел мысли Андора. Конечно, Рэп умел читать мысли, но он – вот чудак! – испытывал при этом угрызения совести. Во всяком случае он сам так говорил, а его правдивость не вызывала сомнений.

Андор принялся есть манго.

– По-моему, глупо искать здесь Лит'риэйна, ведь Сговор наверняка уже несколько месяцев охотится за ним.

Закончив завтракать, Рэп вытер пальцы о траву.

– Мы же обсуждали это с Сагорном, и он согласился со мной. Ты должен все помнить.

Андор засмеялся, чтобы скрыть досаду.

– Рэп, уследить за мыслями Сагорна – это все равно что попытаться поймать вчерашний сон. Объясни мне, глупому, еще раз.

– Ничего не понимаю! Если ты помнишь все происходящее с Сагорном, то почему забываешь его мысли?

– А потому, старина, что по сравнению с ним я просто тупица. Он так быстро приходит к умозаключениям, что сам не помнит, как ему это удалось, а я и подавно забываю…

– Ясно. Так вот, задача у нас не из простых.

– А с эльфами по-другому не бывает.

– Согласен, – улыбнулся Рэп. – В этом-то все и дело. Когда Лит'риэйн бежал из Хаба и Зиниксо со Сговором начали охоту за чародеем, им и в голову не пришло искать его в Вальдориане. Они рассуждали так: раз для всех очевиден тот факт, что смотритель должен скрываться в родовом владении, потому что эльфов инстинктивно тянет домой, то его наверняка там нет.

– Правильно.

– Значит, Лит'риэйн прячется именно у себя дома, где Сговор не станет его искать.

Рэп начал упаковывать оставшиеся от завтрака фрукты. Андор поспешил взять еще манго и кисть винограда.

– Ты в этом уверен?

– Больше чем уверен, – улыбнулся Рэп, а затем, посерьезнев, добавил: – Конечно, ошибка не исключена. Но ты же знаешь, что дварфы и эльфы мыслят абсолютно по-разному, так вот я все как следует обдумал и решил, что Лит'риэйн может прятаться только у себя дома, в Вальдориане. Такого поведения требуют честь и достоинство! Однако Зиниксо счел бы такой вариант неприемлемым, увидев в этом только ловушку. По этим двум причинам я собираюсь начать поиски именно здесь.

Андор чувствовал, что тучи над его головой сгущаются, но улыбался Рэпу, словно радовался безумной затее.

– Да у нас и нет выбора, – заявил волшебник. – Во-первых, Илрэйн слишком велик, чтобы вести поиск на всей его территории, а эльфы никогда не скажут нам, где прячется их любимый Лит'риэйн. К тому же он могущественный волшебник. Надежда только на Вальдориан, иначе нам его и за тысячу лет не разыскать. Во-вторых… ты можешь вообразить, что чувствует сейчас Чародей Лит'риэйн?

– Понятия не имею, – ответил Андор.

По правде говоря, его это совершенно не интересовало, однако, как следует поразмыслив над вопросом Рэпа, он нашел ответ.

– Лит'риэйн отчаялся и готов на все! – похолодев от ужаса, сказал Андор.

Рэп утвердительно кивнул:

– Эльфы предпочитают славную смерть унижению. И сейчас для этого самая подходящая ситуация. Почти девяносто лет Лит'риэйн был Смотрителем Юга и собирался оставаться на этом посту еще лет сто. Но его злейший враг, этот гнусный дварф, нанес ему оскорбление – вышвырнул с трона. В Пандемии царит хаос. Лит'риэйн собирает всех своих сторонников, чтобы вместе с ними вступить в смертельную схватку… Конечно, если у тебя есть идея получше, я готов выслушать.

У Андора были тысячи прекрасных идей, но Рэп не согласился бы ни с одной из них. Что может быть хуже, чем чародей или бывший чародей? Только бывший чародей, доведенный до отчаяния и готовый на все. Не будь Рэп волшебником, Андор мигом отговорил бы его от поисков Лит'риэйна. Сейчас же ему не оставалось ничего иного, как согласиться с Рэпом.

– Секвойи тщательно охраняются. Было бы здорово, если бы ты уговорил эльфов пропустить нас.

Андор возмутился про себя – Рэп все-таки волшебник, так почему же не может сам все сделать? Но вслух сказал:

– Никаких проблем. Нет ничего проще, чем вести переговоры с эльфами. Я их быстро уломаю. Это ведь не дварфы с фавнами…

Рэп засмеялся:

– А бывали-таки у нас с тобой приключения, верно?

– Еще бы, Рэп, – согласился Андор и подумал: «Но не я был зачинщиком этих передряг. О Боги, как бы мне хотелось убраться отсюда подальше!»

Рэп поднялся с земли и посмотрел вокруг.

– Все чисто, – сказал он.

Мужчины обули сапоги и пристегнули мечи. Андор с тоской подумал о своем плаще – до чего неохота тащить на себе такую тяжесть! Летом в Илрэйне жарко, однако для ночевок под открытым небом плащ просто незаменим, хотя Андор и решил, что постарается найти ночлег получше. В конце концов он тоже поднялся, кряхтя, взвалил на себя поклажу и, согнувшись под ее тяжестью, заметил, что его взгляд находится примерно на уровне ключицы Рэпа. Фавн не может быть выше ростом, чем имп. Это нелепо, ибо противоречит законам природы.

Ветер колыхал траву. Обрамленная высокой живой изгородью убегала вдаль дорога. У горизонта блестела в лучах восходящего солнца гигантская секвойя. Небольшое облако двигалось на восток.

– Разве это не великолепно? – смущенно спросил Рэп.

– Фантастично! Но почему твои друзья волшебники не помогли нам сократить путь? Пешком придется топать несколько дней.

– Мы боялись ловушек, – объяснил Рэп.

– Прекрасно! Замечательно!

– Кроме того, нужно было дать остальным время подготовиться к уничтожению драконов, – продолжил волшебник. – Лит'риэйн будет вне себя от ярости, когда услышит о наших намерениях.

Просто чудесно! Вот только гнева отчаявшегося экс-чародея им и не хватало! Срочно нужен другой план. Если уж предстоит очаровывать эльфов, то он займется этим не в их дурацких секвойях, а в спальнях. Андор повеселел: а все эти передряги, оказывается, имеют и приятную сторону. Эльфы тщательно скрывают свой возраст, поэтому их женщины всегда свежи, красивы, изобретательны и легко поддаются уговорам. На первой же развилке дороги он ускользнет от Рэпа и отправится на поиски любовных приключений.

– О Боги! Что за глупость! – взревел Рэп.

Он схватил Андора за руку и потащил за собой. Вскоре они вернулись туда, где провели сегодняшнюю ночь, и Рэп наконец остановился.

– Вот наказание! – воскликнул он.

Андор поспешил спрятаться в траве, а через некоторое время, выглянув из укрытия, был потрясен увиденным. Андор всегда знал, что Рэп наделен таким никчемным качеством, как безрассудная храбрость. Однако, судя по его теперешнему виду, им грозила ужасная опасность.

– В чем дело? – робко осведомился Андор. Рэп швырнул на землю свою поклажу.

– Сговор! – в сердцах бросил он, уселся на свои пожитки и хмуро уставился на далекую секвойю.

– Рэп…

– Заткнись и дай мне подумать!

Эти слова потрясли Андора. Рэп, всегда презирающий опасности, сейчас был чем-то крайне напуган. Пора спасаться, пока не поздно.

– Извини, – пробормотал Рэп. – Я был встревожен.

– Чем?

– Взглядом. Это был взгляд Зиниксо.

Андор изо всех сил старался сдержать стук зубов.

Рэп немного помолчал, затем вздохнул:

– Я уже не так умен, как раньше, но, кажется, догадываюсь, что происходит. Я понял, что делает Зиниксо и каким образом он это делает. Он… Нет, не могу объяснить.

Волшебник выпрямился и провел руками по волосам.

– Сговор начал охотиться на меня. Я почувствовал это, едва мы покинули магическое укрытие.

– Тебя ведь не нашли, да?

– Конечно не нашли.

– Почему «конечно»?

– Ох… да потому, что мы до сих пор живы и свободны. Но это все равно что скрываться от своры гончих псов. Одно неосторожное движение – и они уже рядом с тобой.

– Сговор охотится только на тебя?

Андор облизал губы. Он ломал голову, стараясь придумать повод, чтобы убраться отсюда… Без Рэпа, конечно.

– Да, преследуют только меня. Я видел глаза Зиниксо… Огромные и застывшие, словно камни.

Рэп вздрогнул.

– Точно так же он разыскивал и Шанди. Это не просто охота за волшебниками. Это личная месть.

– Но почему теперь? – спросил Андор, понимая, в какой опасности он находится.

– Не знаю, – буркнул Рэп. – Быть может, из-за Олибино. Но Зиниксо, возможно, считает меня полубогом, а потому и не отваживается на открытые действия. Он ведь ужасный трус – другого такого я не знаю. Будь я и в самом деле полубогом, спалил бы этого Зиниксо, даже если бы вместе с ним сгорела половина Сговора!

Сказав это, Рэп снова погрузился в мрачные думы.

– Послушай, – спросил Андор, лязгая зубами от страха, – если один из нас пятерых умрет, не успев вызвать кого-то из группы, то остальные четверо пропадут навсегда, правильно? Смерть одного из нас убьет остальных?

– Похоже на то, – пробормотал Рэп, поглощенный другими заботами.

– И что же делать?

По мнению Андора, было бы несправедливо подвергать его опасности, ведь от него зависят еще четыре жизни. Слишком велик риск! Но как втолковать это Рэпу?

– Кажется, я нашел выход, – сказал волшебник.

– О, прекрасно!

– Не стану вдаваться в подробности, но Зиниксо охотится за моим магическим даром. Ему нужен волшебник. Если я спрячусь в специальном укрытии, то он не найдет меня…

На мгновение уродливая гримаса исказила лицо Рэпа, затем он подпрыгнул и улыбнулся:

– Готово!

– Что готово? – спросил Андор, осторожно вставая на ноги.

– Я теперь в укрытии, – ответил Рэп, снова приглаживая волосы. – Никакого волшебства. Сговор ничего не обнаружит. Я простой смертный. Сейчас ты у нас главный, друг Андор.

Значит, Рэп уже не волшебник! В таком случае… Мощный удар повалил Андора на землю, а через мгновение он был придавлен тяжелым телом, так что не мог и рукой пошевелить.

– Рэп! Что ты делаешь? – прохрипел Андор. У него был полный рот травы.

– Хотел использовать шанс и свести старые счеты? – гаркнул Рэп.

– Вовсе нет! Не понимаю, о чем ты говоришь! Мы же с тобой давние друзья. Помнишь, я учил тебя счетоводству…

– Зря стараешься. Я защищен от твоих чар! – прорычал Рэп с сильным етунским акцентом. – Я видел, что ты собирался сделать.

– Проклятье! Я знать не знаю, что ты имеешь в виду!

– Нет, ты прекрасно знаешь! Я больше не доверяю тебе, хоть и нуждаюсь в твоей помощи.

– Ты совершаешь ужасную ошибку, – простонал Андор, задыхаясь под тяжестью тела Рэпа. – Я просто хотел почесаться!

– Нет, ты хотел вытащить меч. Мы оба отлично знаем, кто из нас лучше владеет мечом. Желаешь продолжить старую дуэль? Будь любезен вызвать Джалона. Конечно, он не сможет помочь так, как ты, но я слепо ему доверяю.

– Рэп… Рэп!

– Вызывай Джалона! – взревел правитель Краснегара все с тем же етунским акцентом.

Андор услышал, как хрустят его кости. Плечи пронзила невероятная боль. Он выругался про себя и вызвал Джалона.

2

Джалон застонал и попытался оторвать лицо от смятой травы. Рэп сразу же ослабил хватку.

– Если ты меня не отпустишь, – предупредил Джалон, – я рассержусь и начну жутко сквернословить.

Рэп хрипло усмехнулся и освободил художника. В следующее мгновение друзья сердечно обнялись. Маленький Джалон утонул в огромных руках Рэпа.

– Рад снова видеть тебя, Рэп! Надеюсь, на этот раз я пробуду с тобой подольше.

– Я тоже надеюсь на это! Хорошо, что ты вернулся, – пропыхтел в ответ Рэп, весело улыбаясь маленькому Джалону.

– Здорово, что я в Илрэйне!

Вокруг зеленел сахарный тростник. Джалон был в восторге.

– Знаешь, – сказал он Рэпу, – мне никогда не удавалось воссоздать этот цвет на картинах. Я не мог добиться даже отдаленного сходства. Он напоминает глауконит, но голубизны должно быть чуть меньше. Может, с помощью твоей магии у меня, наконец, получится этот цвет?

Неожиданно Рэп громко расхохотался:

– Я все, что угодно, для тебя сделаю, ведь и ты всегда готов оказать мне услугу.

– Спасибо, Рэп.

Джалон потер плечо. Ему нельзя слишком углубляться в мысли о живописи и музыке. Рэп вызвал его по очень важному делу, поэтому мечтать некогда. Но затем он вспомнил о секвойе и захотел рассмотреть ее как следует.

Какая красота! Просто замечательно! Яркие пятна сочных тонов контрастировали с пестрым калейдоскопом нежнейших оттенков, а над всем этим великолепием простиралось лазурное небо. Джалон упивался дивным зрелищем, стараясь как можно точнее запомнить игру света и тени.

– Послушай, – сказал Рэп, – если твое плечо сильно болит, то я могу снять с себя защитное заклятие и помочь тебе.

– Не стоит, все прекрасно.

Облака приобрели жемчужный оттенок.

– Ты видел секвойи раньше? – спросил Рэп.

– Что? Да. Много лет назад Андор побывал в Вальдосторе. Он вызвал меня, чтобы я помог ему забраться на секвойю.

Но у Джалона еще не было возможности как следует рассмотреть небесное древо эльфов. Вокруг простирались холмы, покрытые садами и виноградниками малахитово-зеленого цвета с добавлением темно-кипарисового оттенка.

– Что? Ох, спасибо! – сказал Джалон, когда Рэп отвлек его от созерцания окрестностей, вручив вещи, которые нужно было взять в дорогу. Друзья бодро зашагали по полю. Ароматный воздух дурманил, словно вино. Джалону всегда хотелось побывать в Илрэйне. Наконец-то после многочисленных проволочек его мечта осуществилась. Возможно, ему теперь удастся лучше узнать музыку эльфов.

– А ты не хочешь взвалить узел с вещами на спину? – спросил Рэп, когда понадобилось перелезть через ограду.

– На спину? Да, да, конечно.

Лямки оказались великоваты, но Джалон решил, что и так сойдет. Сейчас его гораздо больше интересует…

– Посмотри на дорогу! – воскликнул Рэп. – Ночью я и не заметил, что она украшена рисунками!

– Да, в Илрэйне существует такая традиция. Эльфам не нравятся голые камни. Эти картины рассказывают какую-нибудь историю, чтобы скрасить путешествие. А иногда и две истории. Все зависит от того, в какую сторону идти. Минуточку, кажется, это рассказ о…

– Нам нужно идти к секвойе.

– Тем лучше. Путь к этому дереву наверняка украшен самыми лучшими историями. Да, похоже, я прав, это рассказ о Пуил'рин, дочери капеллана Зэнд'рина, влюбившейся в…

Через несколько шагов Джалон вспомнил красивую балладу и запел. Как жаль, что у него не было лиры или лютни. Рэп шел рядом и с удовольствием слушал его чарующее пение.

В Илрэйне царила волшебная атмосфера, которая заставляла трепетать сердца. Даже краски здесь были необыкновенно ярки. Зелень радовала глаз миллионами оттенков. Самые незатейливые пейзажи – склонившиеся над ручьями ивы, пасущиеся на лугах стада, утопающие в цветах коттеджи – Джалон старался запомнить все до мельчайших подробностей, чтобы нарисовать, когда вернется в Хаб. У него даже голова разболелась от чрезмерных умственных усилий. Джалон решил, что сначала воспользуется акварельными красками, а потом попробует писать маслом. Сможет ли он передать очарование всего увиденного? Вероятно, за несколько дней лихорадочной работы он нарисует десяток с лишним пейзажей. Затем картины будут валяться в студии, пока Тинал не продаст их с выгодой богатым импам или Андор не раздарит своим любовницам. И то и другое случалось довольно часто, но Джалон не огорчался. Его интересовал лишь творческий процесс.

В первое же утро Джалон ухитрился потерять свои вещи. Рэп негодовал. Как можно потерять поклажу, которую все время несешь на спине, и даже не заметить ее исчезновения?! Джалон смутился и пообещал впредь быть более внимательным. Конечно, он понимал, сколь важное задание им предстоит выполнить, но зачем таскать с собой какие-то вещи? В Илрэйне всегда тепло и полным-полно ягод, которые можно есть до отвала, не посягая на чужие фруктовые сады.

Но Рэпа было трудно в чем-либо убедить, поэтому Джалон подошел к ближайшему кусту и начал собирать ягоды. Некоторые просто не замечают, сколько всего полезного у них перед носом! Но вскоре художник забыл о ягодах, увидев паука, ткущего паутину. Джалону очень хотелось понаблюдать за работой маленького умельца, но Рэп сказал, что пора идти дальше.

Эту ночь, по настоятельной просьбе Джалона, они провели в рощице неподалеку от озера, потому что отсюда открывался живописнейший вид на секвойю. Теперь, возвышаясь над холмами, она выглядела еще огромнее. Гигантское дерево отражалось в озере, розовевшем в серебристо-синих сумерках. Дух захватывало от такой красоты. Джалон подумал, что с помощью умбры, ультрамарина и ярко-алой краски сможет запечатлеть на холсте это великолепие.

– Совсем как в добрые старые времена, правда? – задумчиво сказал Рэп. – Помнишь наши прежние прогулки? Как-то раз с нами был Гэтмор…

Джалон согласился с Рэпом. Они немного поговорили о прошлом. Вроде бы миновало не так много времени, но Рэп был в ту пору гораздо моложе, или Джалону только так кажется? Гэтмор тогда отличался чрезмерной вспыльчивостью, но, к счастью, Рэп умел найти к сыну подход… В этот момент Джалон вспомнил, что утром у него был меч, а как сейчас выяснилось, оружие пропало. Рассеянного художника от стыда бросило в жар. Лично для него меч бесполезен, но как быть, если Рэп вызовет Дарада? Джалону оставалось лишь надеяться, что его спутник очень нескоро заметит пропажу.

– Как по-твоему, купание не причинит нам вреда? – неожиданно спросил Рэп.

– Совсем наоборот. Не успеем мы раздеться, а нас уже окружит толпа девушек.

– Ты уверен? Что-то их пока не видно…

– Тогда зачем ты все время держался поближе к изгородям?

Рэп снял рубашку и хмуро сказал:

– За весь день нам три раза встретились живые существа. Всего три раза! Никаких домашних животных! В полях ни души! Куда все подевались?

– Думаю, сбежали, – задумчиво произнес Джалон.

– Или спрятались в секвойях, – предположил Рэп.

– Деревья были бы освещены, если бы в них жили эльфы.

– А я не подумал об этом! – воскликнул Рэп, пристально глядя на Вальдориан, синевший на фоне только что появившихся звезд.

Захватывающее зрелище! Но ни один фонарь, ни один факел не освещал секвойю.

– Где уж тебе заметить такую мелочь: ты ведь не художник, – пошутил Джалон, довольный, что сумел оказать Рэпу услугу. – И плаваешь ты кое-как!

– Да неужели! Можно подумать, что ты плаваешь лучше! Сам попробуй и убедишься!

Джалон сожалел, что поблизости не было ни одного местного жителя. Конечно, они не слишком жаловали чужестранцев, но очень уж хотелось побеседовать с настоящими илрэйнскими эльфами. Вдоволь наплававшись, Рэп и Джалон поужинали и улеглись на подстилки из папоротника. Оба устали за день, но спать им не хотелось. Сам собой зашел разговор об эльфах. Джалон рассказал Рэпу о своей жизни. Любопытно, что его родители принадлежали к двум таким непохожим расам, как эльфы и етуны.

Обычно Джалон не упоминал, что в его жилах течет кровь эльфов. Выглядел он как обычный етун и отличался от соплеменников только маленьким ростом, но по характеру был подлинным эльфом. Когда-то очень давно он рассказал Рэпу о своем происхождении, но, видимо, забыл об этом разговоре.

– Думаю, у тебя было трудное детство? – сонно спросил Рэп из темноты.

– Да, – ответил Джалон, глядя на звезды. – Приходилось держаться подальше от етунов, чтобы не нарываться на неприятности. Но все было не так уж плохо, хотя импы избегали меня из-за моей внешности.

– Но ведь эльфы тебя не обижали?

– Эльфы крайне редко встречались в нашей части города.

Джалон ничего не рассказывал о матери, потому что едва ее помнил. Вероятно, кто-нибудь из етунов соблазнил или изнасиловал бедняжку, а соплеменники выгнали ее из родной общины. Крайняя нищета заставила мать Джалона наняться в прислуги. Вскоре разбитое сердце свело ее в могилу.

– Я рос в семье Дарада и относился к нему как к младшему братишке, хотя он всегда был выше меня ростом, защищал от соседских мальчишек, а изредка и поколачивал.

– Узнаю старого приятеля, – произнес Рэп. – Интересно, Дарад так и родился безмозглым или ум из него выбили потом?

– Не помню. Я старался держаться поближе к Тиналу.

– К тому самому Тиналу, которого я знаю?

– Да. Он был самым старшим и заботился о нас. Мы все боготворили Тинала.

Рэп усмехнулся, но ничего не сказал. Просто невероятно, что этот презренный Тинал был героем мальчишек. Впрочем, у каждого свой взгляд на вещи. Кстати, и отцу Инос нравился Тинал, но это было очень давно, когда Рэп еще не родился.

– Тебе, наверное, тоже не сладко жилось в Краснегаре? Ведь фавнов там недолюбливают.

– К счастью, я слишком много унаследовал от етунов. Кроме того, в Краснегаре хватает полукровок, особенно в королевской семье.

– Ты имеешь в виду нынешнего короля и его жену? А на кого же похожи ваши дети?

Рэп вздохнул.

– Прости, – сказал Джалон. – Я не должен был спрашивать.

– Ничего страшного. Я каждый день думаю о детях и рад о них поговорить. К моей радости, ни один из них не похож на фавна. Кейди не отличишь от импов, если не считать зеленых глаз, которые она унаследовала от Инос. Старшая дочка у меня проказница, но мы с ней никогда не знали хлопот. Гэт и Ив внешностью пошли в етунов, а малыш Холи больше характерных черт унаследовал от импов.

Подул легкий ветерок. Джалон хотел сменить тему разговора, но Рэп тихо продолжал рассказ:

– Гэт немного меня беспокоит. Внешне он настоящий етун, хотя и очень высокий. А по характеру… Я не знаю! Совершенно не могу понять своего старшего сына. Он у меня тихий, застенчивый и мечтательный. В нем нет ни упрямства фавнов, ни агрессивности етунов. Кроме того, Гэт не унаследовал жадности и любопытства импов.

– Значит, он моего склада парень.

– Почти. Однако Гэт лишен недостатков артистической натуры, поэтому я не могу обвинить Инос в том, что она спуталась с эльфом.

– Он будет твоим преемником?

– Если мы выиграем войну… Кто знает, – Рэп снова вздохнул, – может, Зиниксо давно уничтожил Краснегар…

– Ты бы почувствовал, если бы это случилось, верно? – попытался успокоить его Джалон. – Грунф, Тик Ток или еще кто-нибудь из волшебников на «Неустрашимом» рассказали бы тебе об уничтожении Краснегара.

– Может быть. Надеюсь только, что Инос и дети успели спрятаться. Я предупредил ее об опасности.

– А разве в Краснегаре можно спрятаться? – спросил Джалон, знавший, что там нет ничего, кроме холодной тундры.

Рэп долго молчал, а затем произнес:

– Инос могла отправиться на юг. Проблема в том, что в Питмот проникли гоблины. Интересно, как им это удалось? Лит'риэйн, я думаю, сможет объяснить. А сейчас, по-моему, нам нужно хорошенько выспаться.

С этими словами он повернулся на другой бок. Папоротниковая подстилка зашелестела под ним.

Волшебники, находившиеся на борту «Неустрашимого», рассчитывали, что Рэп сможет раздобыть лошадь и дня за два доберется до Вальдориана. Но они не знали, что Рэпу и Джалону придется проделать долгий путь пешком, да еще по дороге, напоминающей сложный лабиринт, что в стране эльфов было нормой.

Джалону так нравилось это путешествие, что он не давал себе труда считать дни, потраченные на дорогу. Впрочем, он вообще редко беспокоился о времени. Веселый и уравновешенный Рэп был отличным попутчиком и прекрасным собеседником. Волшебник стремился поскорее дойти до цели, но попусту не раздражался из-за проволочек, хотя иногда что-то хмуро ворчал по поводу дня летнего солнцестояния.

В этой живописной местности соседствовали ухоженные сады и дикая природа. Только эльфы могли допустить такое сочетание. Казалось, что здесь никто не живет, так как дома эльфов были старательно скрыты от посторонних глаз. Однако Рэп считал, что, судя по обилию садов, эта территория довольно густо населена. Правда, за все время путешествия по Илрэйну они с Джалоном не встретили ни одного эльфа, недоумевая, куда все подевались и почему?

Однако исчезновение эльфов принесло свою пользу. Рэп и Джалон могли беспрепятственно зайти на ферму и взять яйцо, рыбу или копченый окорок. Теперь у них не было причин ночевать под открытым небом: они могли остановиться в любом заброшенном доме.

В одном из таких домов Джалон нашел лютню, покрытую толстым слоем пыли, и решил взять ее с собой. Судя по состоянию инструмента, его владельца вряд ли огорчит пропажа. Конечно, Джалон никогда не украл бы у музыканта любимую лютню, но этот пыльный инструмент был явно никому не нужен, а им с Рэпом под музыку будет легче одолеть долгий путь.

Рэп ехидно заметил, что Джалон наверняка не потеряет лютню, ведь она для него важнее всего на свете.

Поднявшись на вершину холма, Рэп и Джалон далеко на юге увидели еще две огромные секвойи, которые вскоре исчезли, скрытые могучим стволом Вальдориана. С каждым днем пути Вальдориан казался все больше, заслонял собой небо и землю. Огромные сучья секвойи блестели, словно алмазные. Джалон только закончил петь «Плач одиноких сестер» и принялся настраивать лютню, но Рэп отвлек его от этого занятия, попросив на минутку отложить инструмент.

Джалон удивился. Вокруг не было ничего интересного. Даже дорогу украшали всего лишь затейливые узоры, отделявшие печальную повесть о Лох'риэйне от другого рассказа. Казалось, унылая местность должна подготавливать путников к какому-нибудь захватывающему зрелищу, которое скрывается за поворотом.

– Давай сядем и немного отдохнем, – предложил Рэп.

Путники сели на траву у обочины дороги. Теперь они путешествовали налегке. Рэп давно отказался от багажа и нес с собой только меч. Джалон сильно обгорел под палящим солнцем, и с него сошел уже третий слой кожи. Издалека он вполне мог сойти за эльфа – был так же строен и светловолос, – но вместо золотистого загара эльфов у Джалона была красная шелушащаяся кожа.

Несмотря на жару, Рэп оставался в брюках, полностью скрывавших его ноги. Джалон знал, что можно сколько угодно подшучивать над уродливым лицом и буйной шевелюрой Рэпа, можно даже называть его Господин Тхам из-за татуировки на руке, – на все это волшебник ответит лишь снисходительной улыбкой. Но стоит только заикнуться о его волосатых ногах, как серые глаза приобретут стальной оттенок и в них вспыхнет злой огонек. Однако Джалону было приятно осознавать, что у его приятеля еще сохранились уязвимые места.

Фавн и етун в стране эльфов… Чем не сюжет для баллады под названием «Менестрель и рыцарь»? Джалон подумал, что уже давно не упражнялся в музыке.

– …Если ты не возражаешь.

Джалон вздрогнул:

– Прости, Рэп, ты что-то сказал?

– Ты, случайно, не перегрелся? – ласково спросил король Краснегара.

– Нет, – ответил Джалон и посмотрел вверх. Солнце было в зените, но путники скрывались в тени Вальдориана.

– Мы почти у цели.

– Да… Но я не слышал, о чем ты спросил, Рэп.

– Я спросил, нельзя ли мне посоветоваться с Сагорном, если ты не возражаешь.

– Конечно можно, – с улыбкой ответил Джалон.

Однако под этой улыбкой скрывалось разочарование. Джалон так мечтал, так надеялся, что сможет надолго остаться в Вальдориане, и вот сейчас ему придется исчезнуть. Вероятно, он не скоро вернется в страну эльфов. Но, понимая, что Рэп занят важным делом, Джалон решил удовлетвориться увиденным в Илрэйне за несколько дней и без возражений произнес заклинание.

3

Щурясь от розового сияния, Сагорн вздрогнул, заметив, что его штаны рвутся по швам, а башмаки неимоверно жмут. И когда только этот идиот художник научится думать, когда поймет, что он самый маленький из компаньонов, не считая Тинала? Сам Сагорн никогда не забывал сделать одежду более свободной, когда ему приходилось вызывать Дарада. Нужно же иметь хоть капельку предусмотрительности! К тому же, вызывая кого-либо из товарищей ночью, он всегда закрывает глаза, зная, что в следующий момент может оказаться там, где сейчас день и ярко светит солнце.

Сагорн отважился чуть-чуть пошире открыть глаза и увидел улыбающегося Рэпа. В следующий момент доктор полностью открыл глаза и принялся стягивать с ног тесные башмаки.

– С добрым утром, Сагорн! – сказал Рэп. – Хотя полдень уже давно прошел.

– Ты уже освободился от защитного заклятия?

– Нет!

«Неужели это так рискованно?» – подумал доктор.

– По-моему, ты плохо объяснил Джалону, в чем опасность твоего положения, впрочем, возможно, он не слишком внимательно тебя слушал…

Лежавший на траве Рэп с юношеской ловкостью перевернулся на спину.

– Все очень просто. Зиниксо с помощью Сговора охотится за мной. За мной лично. А волшебнику здесь почти негде спрятаться.

– Но как же ты узнаешь, продолжает ли он разыскивать тебя?

– И не собираюсь узнавать. Как только я попробую сделать это, дварф меня поймает.

– Он может выследить любого волшебника?

– Несомненно. Конечно, если расстояние очень велико, ему потребуется огромная магическая сила, но для Зиниксо это не проблема.

– Значит, Грунф и Распнекс в опасности?

Рэп поморщился и от этого стал еще некрасивее.

– Да, но я надеюсь, что им, как и мне, повезло, и они успели найти укрытие.

– Но ведь укрытия не встречаются на каждом шагу, так что придется смириться с мыслью, что большинство смотрителей угодили в сети к Зиниксо. Враг становится сильнее.

Рэп печально кивнул. Сейчас он напоминал рабочего каменоломни, но хорошо развитая мускулатура не была главным его достоинством. Волшебник давно ждал плохих известий, однако не хотел обременять ими Джалона.

– Тогда почему Всемогущий…

– Пожалуйста, доктор!

– Извини, Рэп. – Сагорн считал, что этот титул весьма подходит дварфу. – Но почему все-таки Зиниксо не использовал этот метод раньше? Правда, какое это теперь имеет значение?..

Трудно было ответить на вопрос Сагорна, так как поведение дварфа могло объясняться по крайней мере четырьмя причинами.

– Послушай, твое защитное заклинание похоже на волшебное заточение, которому ты когда-то подверг Зиниксо?

– Да. Разница лишь в том, что я могу снять с себя это заклятие. Я был слишком силен, когда заточил дварфа, и он не мог освободиться от моего заклинания.

– Ты говорил об этом еще в Хабе, и тем не менее сейчас Зиниксо на воле, раз ты чувствуешь, что он преследует тебя.

Рэп нахмурился:

– Ты прав. Я почувствовал на себе только его взгляд, но не сомневаюсь, что дварф меня разыскивает.

Все было предельно ясно. Ужасный вывод напрашивался сам собой, но Рэп, кажется, еще этого не понимал. Сагорн решил не торопиться с разъяснениями.

Доктор посмотрел по сторонам и не увидел ничего примечательного, кроме чахлой травы, над которой нависли ветви огромной секвойи. Сагорн удивлялся, как это гигантское дерево выдерживает собственный вес, но, присмотревшись, заметил надежные подпорки, за одной из которых находился вход в Вальдориан. Рэп молча лежал на траве и внимательно смотрел на доктора.

– Полагаю, ты вызвал меня, чтобы я объяснил тебе, как попасть к Лит'риэйну?

Рэп мрачно кивнул:

– Я больше не волшебник, доктор, а такой же простой смертный, как и ты. Даже слабее тебя. Мне нужна твоя проницательность.

Рэп сорвал травинку и принялся ее жевать. Сейчас он напоминал деревенского парня, однако Сагорн видел, что Рэп хочет подольститься к нему.

– Вход в Вальдориан охраняется. Возможно, нас уже выследили.

– Я бы не отважился проверить, так ли это на самом деле, но магия не очень уж и страшна – волшебные защитные устройства могут не реагировать на простых смертных. Ты согласен? Но я не представляю, что нам делать, если нас обнаружит стража. И как мы отопрем без ключа самую обыкновенную дверь? Лит'риэйн наверняка охраняет свои владения не только с помощью магии.

Логично! Этот бывший конюх гораздо умнее, чем кажется, а общаясь с Сагорном, он научился рассуждать.

– Возможно, охранники ушли вместе с остальными эльфами, – осторожно заметил доктор, зевая и потягиваясь после глубокого сна, от которого недавно очнулся. – Я склонен предположить, что в Вальдориане никого нет, иначе ты не смог бы подойти к нему так близко. Мы запросто войдем туда, но, боюсь, это будет бесполезно.

– Да, если эльфы ушли, – сказал Рэп. – Но они могут скрываться в Вальдориане. В этом случае народу там будет, что сельдей в бочке, и нас обязательно заметят. Конечно, у эльфов хорошая тюрьма, но мне туда не хочется.

– Не думаю, что женщины, дети и старики будут участвовать в последнем смертном бою, к которому готовится Лит'риэйн. Это уж слишком.

– Откуда такая уверенность? – хмуро спросил Рэп, который об этом как-то не подумал.

– Нет у меня никакой уверенности. Но, как мы знаем, Вальдориану не страшна осада обыкновенной армии, и если бы на эльфов напали имперские легионы, все они спрятались бы в секвойях, где полным-полно продовольствия. Но от волшебной армии в этих деревьях не скроешься. Джалон поступил весьма тактично, не спев ни одной баллады о Вальдобите.

– А ты не мог бы рассказать об этом подробнее?

– Пожалуйста. Когда-то Вальдобит был самой высокой секвойей, но во время Второй Драконьей войны Ис-же-Ок свалил дерево. Упав, огромная секвойя уничтожила все вокруг. Не потому ли все эльфы сбежали? Возможно, они боятся, что Вальдориан тоже рухнет и раздавит их.

– Именно эти сведения мне и были нужны, – сдержанно сказал Рэп. – Я вызвал тебя, чтобы узнать, как попасть в Вальдориан.

На этот раз Сагорну показалось, что Рэп говорит искренне, но в его словах не было ни капли здравого смысла.

Судя по всему, война закончилась, Сговор победил… Дварф торжествует и присвоил себе почетный титул – теперь он Зиниксо Всемогущий.

Сагорн понимал, что все его компаньоны по последовательному заклятию должны держаться подальше от Рэпа – это единственный разумный выход, ибо бессмысленно поддерживать проигравшего.

Доктор посмотрел по сторонам. Ему было неуютно, холодно в тени огромной секвойи. Хотелось уйти отсюда, но если он встанет, то обрывки одежды Джалона свалятся с него, а в почтенном возрасте уже неловко разгуливать нагишом. И Сагорн решил вызвать кого-нибудь из компаньонов и исчезнуть. Но сначала нужно отговорить Рэпа от его нелепой затеи. Знать бы только, что же он все-таки задумал?

– А правда, что Зиниксо был могущественным волшебником еще до того, как стал чародеем? – спросил доктор Рэпа.

– Да, такие волшебники появляются раз в сто лет, но я превзошел его, – ответил Рэп, невольно сжав кулаки.

– Но как мне помнится, ты говорил, что Зиниксо лишь немногим слабее тебя.

Сагорн покровительственно улыбнулся, не сумев подавить раздражения: ему, лучшему ученому Империи, приходится расспрашивать о колдовской науке полуграмотного конюха.

– Но когда ты добыл пятое Слово и стал полубогом, у тебя уже не возникало проблем с Зиниксо?

– Никаких, а что? – спросил Рэп, выплюнув изо рта травинку.

– Я должен знать факты, – ответил Сагорн.

– Все очень просто, – поморщился Рэп. – Мне ужасно больно говорить об этом даже сейчас, когда я перестал быть волшебником. Дело в том, что с каждым новым Словом магические силы увеличиваются. Полубог во столько раз превосходит волшебника, во сколько волшебник превосходит мага… Зиниксо был комком теста в моих руках… Я мог сделать с ним все, что угодно.

Казалось, Рэп стал жертвой серьезной болезни – он побелел и покрылся потом. Но его муки не пропали даром. Сагорн узнал все, что хотел, осталось задать лишь один вопрос.

– Ты использовал все силы, чтобы отправить Зиниксо в заточение?

– Да… Я думал, что даже Боги не смогут освободить этого паршивца! – воскликнул Рэп, едва не задыхаясь.

Догадки Сагорна подтвердились.

– С тобой все в порядке? – спросил он без особого интереса.

Рэп жутко стонал, сжав голову руками.

Все ясно: фавн проиграл, и Сагорну остается только удрать отсюда как можно дальше. От этого зависит благополучие всех его компаньонов. Сейчас доктор может вызвать только Дарада и Тинала. Иного выбора у него нет. Дарад, конечно, не покинет Рэпа, которым всегда восхищался, и побежит за ним куда угодно, словно преданная собачонка.

Зато Тинал заботится о собственной шкуре даже больше, чем Андор. К тому же он бегает так быстро, что Рэпу никогда не догнать его без помощи волшебства. Тинал лучше всех компаньонов владеет кинжалом. Можно не сомневаться, что он в короткий срок сможет благополучно удрать подальше от Вальдориана и спасти своих товарищей.

Нужно вызвать Тинала.

– Зачем?.. – простонал Рэп.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Сагорн, прервав размышления. – Хочешь знать, зачем я задавал тебе все эти вопросы? Для того чтобы лишний раз удостовериться в очевидных фактах.

Но если все так ясно, то зачем Рэпу понадобился Сагорн? Зачем фавн просил Джалона его вызвать?

– Ну и что ты называешь очевидными фактами? – устало спросил Рэп.

– Например, твое… то есть наше поражение не вызывает сомнений. Если Зиниксо свободен от твоего заклятия, значит, Сговор помог ему вырваться на волю. Отсюда следует, что в Сговоре много волшебников, которые могущественнее тебя, хоть ты и был полубогом. Кроме того, сам Зиниксо наделен огромной волшебной силой, да еще смотрители перешли на его сторону. Ясно, что никакая сила в мире не может победить Всемо… дварфа.

Рэп презрительно фыркнул:

– Сомневаюсь, что смотрители помогают Зиниксо. Согласен, что Грунф в большой опасности. Возможно даже, дварф перетянул ее на свою сторону, Распнекс наверняка прячется где-нибудь в шахте, и, я ручаюсь, Лит'риэйн провел последние полгода в надежном укрытии.

Сагорн пожал плечами:

– Не думаю, что смотрители могут повлиять на ситуацию. Преимущество на их стороне. Я всегда смотрел на нашу борьбу пессимистически, а теперь точно знаю, что мы побеждены.

– Я не собираюсь сдаваться!

– Ну и что ты можешь сделать? С чего собираешься начать?

К Рэпу вернулось его прежнее самообладание.

– Начну с того, что проникну в Вальдориан и разыщу Чародея Лит'риэйна, – хмуро ответил он.

– Каким образом?

– Как раз об этом я и хотел поговорить с тобой. Тинал – самый хитроумный вор во всей Пандемии. Только он способен помочь мне проникнуть в Вальдориан. Нужно уговорить его это сделать.

Сагорн недоверчиво покачал головой:

– Ты чуть не придушил Тинала во время вашей последней встречи на корабле. Сомневаюсь, что он согласится тебе помочь.

Рэп пригладил взлохмаченные волосы:

– Мне очень жаль! Я искренне прошу прощения у Тинала. Готов целовать пальцы его ног, лишь бы добиться прощения.

Конечно, Тинал соблазнится этим предложением. Ему доставит огромное удовольствие видеть унижение Рэпа. Однако Сагорн был слегка обеспокоен. А согласится ли Тинал покинуть Рэпа, ведь он всегда восхищался королем Краснегара, который хитростью сумел добыть себе трон и волшебную силу.

Была и еще одна проблема. Почти год назад Тинал задумал украсть из музея в Хабе бесценные произведения искусства, подменив их подделками. Компаньоны приложили все усилия, чтобы удержать Тинала от этой рискованной затеи, но, к сожалению, их возможности были ограничены, потому что исправленное заклинание позволяло Тиналу существовать подолгу, чтобы он сумел догнать своих товарищей, значительно превосходящих его по возрасту. В ночь смерти Эмшандара, когда должен был осуществиться безумный план ограбления музея, компаньоны с трудом добились, чтобы Тинал исчез, а на смену ему пришел кто-либо из его товарищей.

Затем появились Рэп и Шанди, которым нужна была помощь компаньонов. К тому времени Тинал немного повзрослел, но потом опять отстал по возрасту от своих товарищей. Во время последнего появления на «Неустрашимом» Тиналу с трудом удалось вызвать себе замену, так как с тех пор прошло всего восемь или девять дней, сейчас он даже для спасения собственной жизни не сможет этого сделать. Так что, еслиТинал появится, ему придется остаться, что бы ни случилось.

– Я как раз подумал о профессиональной гордости, – с надеждой сказал Рэп. – По-моему, еще никому не удавалось проникнуть в жилище чародея. Я уверен, у Лит'риэйна полным-полно всевозможных ценностей. Тебе не кажется, что Тинал вряд ли упустит возможность совершить грандиозную кражу?

Сагорн едва удержался от улыбки. Нет никаких шансов уговорить Тинала обворовать чародея. Не стоит и пытаться. Двадцать лет назад, во время их третьей встречи, Сагорн объяснил Рэпу, что Тинал никогда не осмелится посягнуть на имущество волшебника. Похоже, Рэп забыл о том разговоре. Что ж, это его проблема!

Но, может быть, Рэп все отлично помнит? Вдруг он ведет двойную игру? Если Рэпу действительно нужен Тинал, почему он не вызвал его с помощью Джалона?

Для чего ему понадобился Сагорн? Только для того, чтобы задать несколько глупых вопросов?

Ну конечно, Рэпу нужен не Тинал, а Дарад! И как Сагорн раньше об этом не догадался?!

Безусловно фавн считает, что ему придется мечом прокладывать себе путь к Лит'риэйну, а в этом случае без Дарада не обойтись. Но Джалон мог вызвать только Сагорна и Тинала, но никак не Дарада. Полагая, что Тинал быстро удерет, Рэп вызвал Сагорна. Видя, что доктор не хочет участвовать в бессмысленной борьбе с Всемогущим, Рэп надеется, что тот не выполнит его просьбу и вызовет вместо Дарада Тинала. Но этой деревенщине не удастся перехитрить Сагорна!

«Ловко придумано, ваше величество!» – подумал доктор, а вслух вежливо сказал:

– Думаю, твои доводы произведут впечатление на Тинала. Кажется, мы все обсудили, и я могу прислать его к тебе.

– Благодарю. Да хранят тебя Боги, доктор!

– Ну и прекрасно. До встречи! – усмехнулся Сагорн и произнес заклинание. Как ему хотелось видеть физиономию Рэпа, когда вместо желанного Дарада появится Тинал!

4

Кашляя и потирая горло, Тинал недовольно смотрел на Рэпа, сидящего рядом с ним на траве. Рэп печально улыбнулся и прошептал:

– Привет.

Тинал что-то прохрипел в ответ.

– Прости, что я грубо обошелся с тобой, – сказал Рэп. – Мои нервы взвинчены до предела, но это не повод, чтобы выходить из себя. Мне очень стыдно, я прошу прощения.

– Ты действительно раскаиваешься и готов искупить вину? – спросил Тинал, притворяясь, будто у него до сих пор нестерпимо болит горло.

Рэп кивнул:

– Я выполню обещание. Ты хочешь, чтобы я поцеловал все десять пальцев?

Какое искушение! Хотя, возможно, Рэп просто хочет испытать Тинала. Обычно на слово Рэпа можно положиться, однако этот фавн достаточно силен, чтобы вывернуть Тинала наизнанку.

– Все десять… Но не сейчас.

– При нашей следующей встрече, – уточнил Рэп.

– Договорились. В следующий раз ты целуешь все десять пальцев.

– Согласен. – Рэп с улыбкой пожал Тиналу руку, тот усмехнулся в ответ.

Конечно, Рэп умом не блещет, но он честен, трудолюбив, смел и надежен. Несмотря на многочисленные недостатки, этот неотесанный фавн вызывает симпатию. Из простого конюха сумел стать королем. И не важно, что его путь к престолу лежал через королевскую постель. Возможно, Рэп покорил Инос могучим телосложением. Правда, в Краснегаре полным-полно здоровенных моряков, но Инос все-таки выбрала конюха. Молодчина, Рэп! Тинал сунул ноги в немного великоватые ему башмаки, оставленные Джалоном. Разорванные по швам штаны кое-как держались на его теле и даже не помешали бы быстро передвигаться в случае необходимости. Вдруг Тинал вспомнил о мыслях Сагорна.

– Ты ждешь Дарада? – спросил он.

– Нет, – ответил озадаченный Рэп, – я просил вызвать тебя.

– Сагорн подумал, что на самом деле тебе нужен Дарад.

Рэп удивился еще больше:

– Зачем мне Дарад, сегодня не намечается никакого кровопролития. Кроме того, я не стал бы просить вызвать тебя, если бы мне понадобился Дарад.

– Странные мысли иногда приходят в голову Сагорну!

– Проблема в том, что у него слишком много ума: так много – в голове не умещается, – усмехнулся Рэп. – Но хватит об этом. Послушай, ты ведь знаешь, для чего я тебя вызвал. Вход в Вальдориан совсем рядом. Возможно, он охраняется. В этом случае я вежливо объясню стражникам, что правитель Краснегара хочет поговорить с Чародеем Лит'риэйном. Если же у входа в Вальдориан никого нет, я просто поднимусь к Лит'риэйну.

– Счастливого тебе пути.

Рэп внимательно поглядел на Тинала:

– Есть еще один вариант: вход в Вальдориан закрыт и никем не охраняется. Тогда я окажусь в тупике, и мне понадобится твоя помощь.

Тинал содрогнулся.

– Тайком проникнуть к Чародею Лит'риэйну! – пронзительно завопил он. – Да ни за что на свете! Ты ведь знаешь, как я поплатился за это однажды!

Рэп кивнул:

– Ты ограбил дом волшебника, но ведь это случилось сто лет назад!

– Сто тридцать, – уточнил Тинал.

– Тем лучше. Да к тому же на сей раз тебе не придется воровать. Просто откроешь для меня пару дверей.

– Нет! – воскликнул Тинал, чувствуя, что покрывается холодным потом.

Рэп заметил испуг Тинала и был весьма удивлен.

– По словам Сагорна, ты до сих пор чувствуешь вину за события той ночи, но, в конце концов, все обернулось к лучшему, Тинал! Заклятие Ораринсагу принесло вам пользу. Когда я снял его, ты же первый попросил вернуть!

– Сагорну и остальным не все известно.

– Правда? А я думал, что у вас пятерых общие воспоминания.

Тинал ничего не ответил.

– Так что же им неизвестно? – мягко спросил Рэп.

– Они помнят только случившееся после того, как заклятие Ораринсагу связало нас!

«Да смени ты тему, придурок! – мысленно воскликнул он. – Не могу я рассказать об этом…»

Рэп пристально посмотрел на Тинала и пожал плечами:

– Ладно, не мое это дело.

– Вот именно.

– Ты рассказывал кому-нибудь об этом?

Тинал вздрогнул и покачал головой.

– Если когда-нибудь захочешь поделиться… Я не прошу, чтобы ты рассказал именно сейчас, но, возможно, когда-нибудь… Знаешь, иногда очень полезно облегчить душу в беседе с другом, тебе ведь известно, что я не проболтаюсь.

– А какая разница?! – воскликнул Тинал. – Какая разница, расскажу я тебе или нет?! Все равно ничего не изменится, даже если ты выболтаешь мою тайну каждому встречному.

Рэп лежал на траве, уставившись в одну точку, затем сорвал травинку и принялся ее жевать.

– А в самом деле, почему бы мне и не рассказать об этом, – пробурчал Тинал.

– Если тебе нужен слушатель, я к твоим услугам.

– Мне тогда было шестнадцать и я верховодил ватагой ребят… – начал рассказывать Тинал и запнулся – от волнения у него стучали зубы, однако вскоре он взял себя в руки и продолжил: – Сагорн, самый младший из нас, пролез в форточку и открыл дверь. Мы изумленно пялились на разные диковинные вещи. Потом Андор сказал, что пора сматываться, и я с ним согласился, но не успели мы дойти до дверей, как появился Ораринсагу. Он светился в темноте, а мы от ужаса даже пошевелиться не могли.

Бедняга с трудом унял дрожь похолодевших рук. Он еще никому не рассказывал о кошмарах той ночи.

– Продолжай, – сказал Рэп, не отрывая взгляда от травы. – Тебе лучше рассказать все до конца. Когда выговоришься, сразу почувствуешь облегчение.

– А ты не разболтаешь? – недоверчиво спросил Тинал.

– Никому ни слова, обещаю.

– Ораринсагу сказал, что это я во всем виноват. Он услал моих друзей, мы остались вдвоем – и тут началось! Даже говорить страшно о том, что он со мной сделал. А ведь мне было всего шестнадцать! Он чуть не раздавил меня, как клопа! Лучше бы сразу прикончил! Нет, не могу…

Рэп уже сидел на траве и крепко обнимал Тинала, решившего раз и навсегда облегчить душу. Уткнувшись в плечо друга и рыдая, как ребенок, бедняга продолжил рассказ:

– Он сказал, что я преступник, потому что подбил мальчишек на воровство, а они всего лишь мне подчинились. Потом волшебник заявил, что мне придется дорого заплатить за свое прегрешение. Он переломал мне все кости, вырвал пальцы рук и ног, потом принялся за внутренности, а в довершение всего натравил на меня насекомых. Не хочу говорить об этом!

Однако Тинал не мог остановиться, пока не рассказал обо всех муках и унижениях, выпавших на его долю в ту ужасную ночь. Казалось, прежде скрытые пеленой забвения подробности отчетливо проступили в его памяти. Постепенно паузы в рассказе становились длиннее, и наконец словесный поток иссяк, рыдания стихли. Рэп по-прежнему крепко обнимал Тинала, и вскоре тот начал приходить в себя.

– Лучше бы ты не менял наше заклятие, – хрипло сказал вор. – Напрасно многие считают, что жизнь так уж замечательна!

Тинал попытался вырваться из объятий Рэпа, но это ему не удалось.

– Нужно жить лишь настоящим, – мягко внушал Рэп, – не терзаться прошлым и не тревожиться о будущем. А теперь послушай-ка, что я скажу. Неужели ты никогда не задумывался над тем, как удачно подобрана ваша компания? Ораринсагу удалось объединить ученого, покорителя женщин, воина, художника и вора. По-моему, это не случайно. А ты как полагаешь?

Тинал освободился из объятий Рэпа, высморкался и вытер пальцы о траву.

– Я не думал об этом.

– Неужели? – удивился Рэп. – Как же это ты не задумался над этим, ведь вашу пятерку связывает не только заклятие. Я понял это, когда снял его с вас. Ораринсагу ограбил тебя, Тинал! Именно от тебя Сагорн получил мудрость, а Андор – обаяние. Конечно, волшебство прибавило вам сил, но в основе всего лежат твои таланты. Заклинание лишило тебя незаурядных способностей, которые отданы другим. И ты уверен, что не догадывался об этом?

Тинал что-то невнятно буркнул.

– Твои способности проявились очень рано. Со временем ты стал бы великим. Быть может, из тебя и вышел бы преступник, но, несомненно, великий преступник. Ораринсагу отобрал у тебя таланты и разделил их между твоими друзьями. Конечно, Дарад имеет врожденную склонность к убийству, но все остальные являются лишь тенью того человека, которым бы стал ты. Они ничего бы не достигли без твоих способностей.

– Тогда зачем ты вернул заклятие? – спросил Тинал.

Рэп похлопал его по плечу:

– Ты ведь попросил меня об этом. Ты, а не они! Это твоя идея. Кроме того, было уже слишком поздно восстанавливать справедливость. Утратив твои таланты, остальные четверо просто пропали бы, и тебе незаурядные способности пользы все равно не принесли. Боюсь, тебе придется навсегда остаться мальчишкой. Я иногда жалею, что восстановил заклятие. Но очень странно, что ты не знаешь о том, как несправедливо лишился своих талантов.

– Я… я кое о чем догадывался, – признался Тинал, покривив душой, – он в точности помнил слова Ораринсагу: «Я оставляю тебе способность воровать, но отбираю все прочие таланты». До чего несправедливо! Друзья Тинала выросли и превратились в мужчин, они много достигли, а их бывший вожак так и остался ничтожным мальчишкой.

– Зачем ты попросил меня вернуть заклятие? – поинтересовался Рэп.

Тинал вытер нос и глаза тыльной стороной ладони. Он уже раскаивался, что обо всем рассказал Рэпу. Надо же быть таким неблагоразумным!

– Не хочу больше об этом говорить! – отрезал он.

– Будь по-твоему, – весело согласился Рэп. – Я не удивлюсь, если ты откажешься помочь мне проникнуть к Лит'риэйну. Я понимаю тебя и не обижусь.

– У тебя нет шансов, Рэп! Дварф победил, а ты оказался в проигрыше. Так считает Сагорн, а он редко ошибается. Брось ты все это!

Рэп понурил голову. Выглядел он изможденным, но когда заговорил, голос его звучал бодро:

– Я не могу, Тинал! Если хочешь, выходи из борьбы. Но я не могу так поступить. Зиниксо будет преследовать меня, Инос, наших детей. Боги сказали, что я потеряю ребенка, но не уточнили, кого именно из детей я лишусь. Возможно, эта утрата не будет единственной. Я должен бороться, несмотря на безнадежность моего положения.

Рэп замолчал, и Тинал не стал его разубеждать, считая, что его товарищ просто упрямый безумец.

– Что ты собираешься делать? Чего хочешь от меня? – прогнусавил он. Рэп печально улыбнулся:

– Пойду и узнаю, что творится у входа в Вальдориан. Если там никого нет, вернусь, и тогда мы поговорим. Если меня долго не будет… тогда поскорее удирай отсюда, ладно?

Тинал кивнул в ответ и шмыгнул носом.

– Я буду ждать тебя.

Рэп потрепал его по плечу и встал с земли.

– Спасибо, приятель! Какой же ты в сущности ребенок!

Рэп вышел на дорогу и не оборачиваясь зашагал к секвойе.

Дул сильный ветер. Тинал сидел в овраге, обхватив себя руками, он дрожал от холода и проклинал собственную глупость. Ну почему он не отыскал пустой дом? Даже Джалон запросто проникал в заброшенные жилища эльфов. Через несколько дней Тинал сможет вызвать кого-нибудь из компаньонов, того же Андора. Уж он-то отыщет дорогу к морю и ухитрится попасть на какой-нибудь корабль.

Война проиграна. Дварф победил. Но какое дело Тиналу до этого? Его друзьям тоже безразлично, кто стоит у власти. Их компания в любом случае не пропадет.

Тинал истомился в ожидании Рэпа, но не мог нарушить данного другу обещания. Долго еще ему сидеть здесь? Тинал встал, потянулся, сделал несколько шагов и снова сел. Но вскоре ему нестерпимо захотелось выглянуть из укрытия. И зачем он выболтал эту историю об Ораринсагу. Что подумал Рэп о взрослом мужчине, который льет слезы и лепечет, будто младенец?

Интересно, чем сейчас занят этот упрямец Рэп? Тинал и шагу не сделает, чтобы это выяснить. Должно быть, Рэп мертв и больше не вернется. Не сидеть же здесь вечно! Сейчас он уйдет отсюда!

Ну не сейчас… немного позже.

Тинал попробовал вызвать Андора, хоть и знал, что ничего не получится. Нужно подождать еще несколько дней. И зачем Рэп восстановил это дурацкое заклятие?! Лучше бы оставил все без изменений.

Тинал вырос в городе и не привык жить на природе. К тому же он редко обращал внимание на эльфов, у которых не было почти ничего ценного. Рэп между тем все не возвращался. Тинал решил, что сосчитает до ста и уйдет.

Вдруг у него за спиной кто-то вежливо кашлянул. Тинал вздрогнул от неожиданности и так резко обернулся, что чуть не сломал позвоночник. Шесть эльфов в серебряных доспехах целились в него из луков. Одно неверное движение, и Тиналу конец. Он вновь попробовал вызвать Дарада, но безрезультатно.

Тинал громко закричал и обмочился – такое всегда случалось с ним, когда он был чем-то напуган.

5

Эльфы окружили пленника и о чем-то говорили тонкими голосками, но Тинал не мог понять ни единого слова. Примерно одного с ним роста, они внешне напоминали подростков, но от этого страх Тинала, хорошо знавшего нравы городских низов, не становился меньше. Золотисто-смуглые лица эльфов выражали презрение, а опаловые глаза устрашающе блестели. Серебряные их доспехи были украшены яркими ремнями и перевязями, на ногах они носили изящные наголенники. Оружие, казалось, служило им только для украшения, но Тинал не обманывался относительно того, как опасны эти безделушки.

Эльфы, игнорируя вопросы Тинала, шелковым шнуром связали ему руки за спиной, набросили на шею аркан, а затем построились и зашагали к секвойе, весело напевая какую-то сложную мелодию.

Тиналу не оставалось ничего иного, как следовать за эльфами. Стоит ему сбавить темп, как на шее затянется петля. Эльфийские воины вели пленника на веревке. Это было унизительно. Казалось, они считают Тинала отвратительной тварью, от которой лучше держаться подальше. Тинал старался ступать осторожно, так как грязные лохмотья мешали ему идти, а стоило ему споткнуться и упасть, и эльфы будут тащить его за собой до тех пор, пока петля не задушит его.

Наконец за поворотом показался вход в Вальдориан – огромную секвойю, ствол которой напоминал неровную скалу с грудой камней у подножия. Дорога заканчивалась спиральной лестницей, сложенной из отполированных камней красного и белого цвета. Прекратив пение, эльфы начали подниматься по лестнице. Похоже, они не собирались останавливаться на отдых, а спиральная лестница, судя по всему, заканчивалась где-то очень высоко. Тинал совсем выдохся. Пот градом струился со лба и разъедал глаза. Впрочем, бедняге некогда было глядеть по сторонам. Внезапно веревка угрожающе натянулась. Несмотря на все усилия, Тинал не мог бежать быстрее, он жадно хватал ртом воздух и не чувствовал ног от усталости. Петля неумолимо затягивалась у него на шее, сначала нежно лаская кожу, а затем настойчиво впиваясь в нее. Тинал сделал несколько торопливых шагов, споткнулся и упал, сильно ударившись о неровный выступ ствола секвойи.

Сверху послышались недовольные голоса эльфов. Тинал ничего не видел, только чувствовал, что веревка сильно натянута. Ему удалось подняться на ноги, но горло болело нестерпимо. Стоило эльфам вновь потянуть за веревку – Тинал опять рухнул как подкошенный и сильно ушибся сразу в нескольких местах. Собравшись с силами, он вновь встал, но быстро двигаться уже не мог.

Тинал надеялся, что эльфы понимают: их пленник не упрямится, а просто выбился из сил, и не будут сердиться на такого слабака, как он. Бедняга не смог бы говорить, даже если бы эльфийские воины согласились его выслушать. Стиснув зубы, он медленно поднимался по лестнице.

Эльфы привели Тинала на поляну, но он не замечал ни травы, ни кустов, не слышал журчания ручья, не улавливал аромата цветов. Над этой поляной словно облако нависали хрустальные ветви секвойи, переливаясь на солнце всеми цветами радуги.

У Тинала не было ни времени, ни желания восхищаться этой красотой. Эльфы торопливо подвели его к очередной лестнице в стволе секвойи и снова заставили подниматься. Сколько им еще идти? Ведь эта секвойя – огромное дерево, выше любой горы. Тинал боялся, что на вершине ему будет ужасно холодно. К тому же там, наверное, почти нечем дышать!

Интересно, где сейчас Рэп?

Вдруг на лестнице стало совсем темно. Эльфы шли так тихо, что не было слышно даже звона доспехов. Пленник понимал, что отстает от своих конвоиров, только тогда, когда петля слишком туго затягивалась у него на шее. Тинал упал всего лишь раз, но ударился так сильно, что искры из глаз посыпались.

Но вот снова засияло солнце, и Тинал очутился в густом папоротниковом лесу. Здесь эльфы решили остановиться на отдых. Тинал рухнул на мох, росший у края дороги. Рядом протекала река, и эльфы вошли в воду, чтобы умыться и утолить жажду. Они весело болтали и смеялись, не обращая внимания на пленника. Затем Тиналу тоже разрешили войти в воду. Он встал, медленно доковылял до реки, с удовольствием выкупался и напился. Давно ему не было так хорошо.

Вскоре к ним присоединилась новая группа эльфов – трое мужчин и три женщины. Завязалась короткая беседа, предметом которой была, по-видимому, стая красивых птиц, распевавших в ближайших зарослях. После этого прежняя стража Тинала ушла, оставив пленника на попечение вновь прибывшей шестерки.

– Встань! – громко приказал Тиналу детский голосок.

Пленник с трудом поднялся, его ноги дрожали от усталости. Он не мог определить, кто главный в этой шестерке эльфов, поэтому обратился ко всем сразу:

– Куда вы меня ведете? Где мой товарищ?

Самая маленькая нз женщин сделала шаг вперед. В руках она держала блестящий, тонкий и очень острый кинжал. Ее зеленовато-карие глаза блестели в полумраке, но на лице не было даже тени улыбки.

– Сними с шеи веревку, имп! – приказала женщина тонким голоском.

После ночи, проведенной в доме Ораринсагу, Тинал никогда никому не возражал, но сейчас он был так испуган, что дерзнул игнорировать приказ.

– Сначала ответьте на мои вопросы! – пронзительно выкрикнул он.

Эльфы расхохотались. Их смех напоминал птичий щебет.

– Если не подчинишься, – пригрозила женщина, – мы сами снимем веревку с твоей шеи и свяжем тебе ноги. Посмотрим, как ты сможешь тогда идти!

Тинал снял аркан.

Испытывая тяжкие муки, Тинал с трудом преодолевал многочисленные лестницы. У него постоянно кололо в боку, и от частых падений почти все тело покрылось синяками. Когда ему позволяли отдыхать, он тут же без сил опускался на землю. Пленнику давали воду и пищу, которую он не мог есть. Эльфы тщательно ухаживали за ногами Тинала – дали ему хорошие башмаки и каждый вечер натирали ступни целебной мазью.

Они поднимались все выше и выше по ступеням, которым, казалось, нет конца. Каждый шаг причинял Тиналу невыносимые страдания.

В отличие от гоблинов, эльфы не проявляли жестокости к своему пленнику. Их поведение было лишено злобы импов и бездушия етунов. Они даже сочувствовали страданиям Тинала, хотя и считали присутствие импа на их территории крайне неуместным. Эльфы по-своему жалели пленника, но им было приказано доставить его к чародею, а они серьезно относились к своим обязанностям. Тинала освободили от веревок, но постоянно следили, чтобы он не сбежал. В такой безнадежной ситуации пленнику оставалось только терпеливо подчиняться эльфам.

Тинал потерял счет дням. Ему позволяли отдохнуть несколько часов, а затем вели дальше. Зачастую они шли и ночью, поднимаясь по освещенным фонарями лестницам. С каждым днем становились холоднее, поэтому эльфы дали Тиналу теплую одежду из тонкого шелка и легкой шерсти.

Временами прочные ступени сменялись тонкими брусьями шатких лестниц и опасными узкими мостиками. Внизу, словно на географической карте, располагались озера, поля, луга и крошечные домики. Когда приходилось пересекать узкие мосты, эльфы внимательно следили за своим пленником, но они напрасно беспокоились: Тинал совсем не боялся высоты.

Дни шли за днями, но мукам Тинала не было конца. Совершенно случайно он узнал, что Рэп жив и тоже поднимается по этой огромной лестнице. Тинал ни разу не был в Краснегаре, но его компаньоны бывали там, поэтому он знал, какие там лестницы, и не сомневался, что Рэп без труда осилит этот путь.

Тинал заметил, что его окружают только воины. Вероятно, все остальные жители Илрэйна где-то скрывались.

Время от времени Тинал пробовал вызвать Дарада, Джалона, Андора и даже Сагорна, однако заклинание не действовало. Тогда Тинал собирал последние силы и продолжал путь. Эльфы, вероятно, считают, что он должен дойти до цели или умереть по дороге. Другого выхода у него не было. Он уже не помнил того времени, когда ему не приходилось подниматься по лестницам.

6

Тинал очутился в большом зале, наполненном ароматным паром, сквозь который было почти невозможно разглядеть стены и кедровые колонны, украшенные затейливой резьбой. Чей-то голос велел ему раздеться. Он начал неуклюже расстегивать пуговицы, и тогда две пары ловких рук проворно помогли ему снять одежду. Тиналу было все равно, есть ли поблизости женщины. Наконец он оказался полностью раздет, и его мягко столкнули в бассейн с горячей водой. Когда, кашляя и отплевываясь, Тинал вынырнул на поверхность, он увидел двух эльфов, корчившихся от хохота.

Но веселье быстро прекратилось. Эльфы мигом подскочили к Тиналу, старательно вымыли его и повели одеваться. Пленник не мог держаться на ногах, поэтому эльфам пришлось усадить его на стул.

– К чему такая спешка? – ворчливо спросил Тинал.

В этот момент один из эльфов засунул ему в рот зубную щетку, чтобы как следует вычистить зубы.

– Главный военачальник ждет! – объяснил другой эльф, покрывая лицо Тинала пеной для бритья.

Он успокоился, узнав, что не придется встречаться с самим чародеем, и даже вздремнул, пока его брили.

Тинала одели в красный с серебром наряд и вывели из бани. Утро выдалось прохладное. Недавно взошедшее солнце слепило глаза. На траве, росшей вдоль тропинки, блестел иней, а озеро покрылось тонким слоем льда. Пленник послушно следовал за эльфами, которые на этот раз оказались без кольчуг и шлемов. Их золотистые волосы блестели на солнце.

Вдруг Тинал заметил среди эльфов незнакомца, выделявшегося непокорной каштановой шевелюрой. Да это же Рэп! В его одежде белый цвет сочетался с серым, и он напоминал огромного кита среди золотых рыбок. И кому пришло в голову так нарядить Рэпа? Вскоре правитель Краснегара заметил Тинала, и его некрасивое лицо озарила улыбка.

Что означает эта улыбка? Рассудок Тинала затуманился от усталости и отчаяния, но вдруг ему в голову пришла странная мысль, что Рэп, похоже, рад встрече с ним. Возможно, он даже волновался за Тинала. Поверить невозможно, просто невероятно, удивительно! Тиналу было известно, какого мнения о нем его компаньоны. Не доверял он и своим приятелям из Хаба: любой из них готов его за грош продать. Разве кому-то есть дело до Тинала?

Нет, это просто смешно. Наверное, Тиналу только показалось, что Рэп беспокоился за него и рад его видеть.

Тинал поднялся по ступенькам и очутился в огромном зале. Он едва взглянул на искусную резьбу, украшавшую деревянные стены, на обитые медными гвоздями двери и на роскошные ковры, в которых ноги утопали по щиколотку. Зато фигурка, стоявшая на ониксовом столике, привлекла его внимание. Несомненно, эту безделушку в форме коня с крыльями бабочки из ценнейшего фарфора изготовили керитские мастера, однако она отличалась необыкновенным стилем. Тинал понятия не имел, что тритоны делают фарфоровые статуэтки во вкусе эльфов, однако в этом не было ничего удивительного. У него даже голова разболелась от мысли о цене этой безделушки.

Затем он прошел мимо картины, на которой была изображена юная красавица. Наверняка автором этого мозаичного портрета была легендарная Пуин'лин. Только она умела так искусно вкраплять драгоценные камни в хрусталь. Изображенная на портрете девушка таинственно улыбалась. Тинал мысленно прикинул, что даже за крошечную горсточку этих драгоценных камней можно было бы купить дворец.

Огромный зал был переполнен всевозможными сокровищами и диковинами. «Если бы Джалон все это увидел, у него бы голова закружилась от такой красоты», – подумал Тинал. Сам он был равнодушен к прекрасному, его волновала лишь огромная стоимость этих вещей. Тинал и представить себе не мог такого несметного богатства, которого хватило бы на покупку всей Империи и пары Зарков в придачу.

Этот роскошный зал находился на самой вершине секвойи, и из его окон можно было увидеть розовато-лиловое небо. Внизу простиралась окутанная туманной дымкой Пандемия. Однако внимание Тикала было приковано только к окружавшим его ценностям.

Около одного из окон было возвышение, на котором стояло кресло, повернутое спинкой к присутствующим. Тинал и Рэп стояли бок о бок, окруженные небольшой группой эльфов. Все, кроме Тинала, замерли в почтительном ожидании. Вор же тем временем подсчитывал стоимость ковров, бриллиантов, хрустальных люстр, статуй и картин. Ему очень хотелось оказаться поближе к столику, заставленному драгоценными безделушками.

Обитое пунцовым шелком кресло медленно повернулось. В нем сидел стройный юноша, одетый в белый бархат.

Даже Тинал почувствовал беспокойство – он где-то видел этого юношу раньше. Точнее, его видел Джалон. Несмотря на присущую ему рассеянность, художник отлично запоминал встречавшиеся ему лица.

Кажется, этот юноша был официантом или мойщиком посуды в корчме. Как же такое возможно? Чего ради Джалону помнить юношу, который, по меркам эльфов вовсе не отличается особенной красотой? Вдруг у Тинала чуть ноги не подкосились. Он неожиданно вспомнил, что этот бывший кухонный работник не кто иной, как сам Чародей Лит'риэйн!

К счастью, все эльфы застыли в поклоне, поэтому мало кто заметил, что у Тинала от страха дрожали колени. Когда церемония приветствия закончилась, он выпрямился и спрятал вспотевшие руки за спину.

Первым заговорил Рэп. Тинал поднял голову и, к своему удивлению, не заметил на лице Рэпа улыбки, которая была необходима, чтобы слова не звучали слишком грубо.

– Я Рэп, сын Гросснака, пришел с миром. Твои враги – мои враги.

Такое приветствие впервые звучало в обиталище эльфов, однако ни один мускул не дрогнул на лице Лит'риэйна. Повинуясь незаметному знаку чародея, пажи принесли два серебряных подноса, на каждом из которых стоял бокал. Один из них предназначался для Рэпа, другой – для Лит'риэйна.

Чародей взял бокал и грациозно поднял его в знак приветствия.

– Да хранят тебя Боги и да сопутствует тебе удача, – мягко произнес он, не прикасаясь, однако, к содержимому бокала. Опаловые глаза чародея приобрели новый оттенок. – Добро пожаловать к нашему очагу, – добавил Лит'риэйн. – Пользуйся всем, что у нас есть, и да будет твой визит удачным. Надеюсь, тебе понравится у нас и ты останешься здесь надолго.

Рэп подмигнул Тиналу. Казалось, он усиленно старался что-то вспомнить. Через мгновение король Краснегара без запинки произнес:

– Да поселится в твоем доме добро, а зло да исчезнет навсегда. Да будут твои мужчины сильны, а женщины плодовиты, твои дети красивы, а старики мудры. Да пошлют тебе Боги обильный урожай, и да увеличатся твои стада, а твои лучники пусть стреляют без промаха.

Тиналу стало не по себе, когда Рэп подмигнул ему. Значит, король Краснегара помнит, кто и когда научил его этому приветствию, распространенному у фавнов. Но и это еще не все. Можно подумать, что… Почему Лит'риэйн до сих пор не прикоснулся к напитку? Неужели он ждет чего-то от него, Тинала? О ужас! Нет… Рэп, кажется, тоже в недоумении.

– Я, к сожалению, не знаю, как правильно приветствовать повелителя эльфов, – признался Рэп.

– На этот счет никаких правил, потому что чужаки бывают у нас весьма редко, – ответил чародей. – Однако принято считать, что гость первым должен выпить предложенное ему вино.

Пока чародей и король пили вино, Тинал почувствовал сзади странный шорох, словно стоявшие рядом эльфы обсуждали происходящее, и вдруг подумал, что его окружают волшебники, сторонники Лит'риэйна. Вор задрожал всем телом, с трудом сдерживая крик.

Пажи унесли бокалы.

– Не могли бы вы оказать мне честь… – начал Рэп, но в этот момент опаловый взгляд Лит'риэйна устремился на Тинала.

– Мне не важно, как зовут твоего спутника, но я прекрасно вижу, что он собой представляет. Его общество просто оскорбительно для тебя.

– Вы пригласили его, а не я, – тихо ответил Рэп. – Он с радостью примет позволение уйти отсюда.

– И унести с собой все, что удастся.

– Да, – улыбнулся Рэп, – я бы посоветовал, чтобы кто-нибудь обыскал его перед уходом. Тинал имеет привычку подбирать все, что плохо лежит.

Кажется, Лит'риэйн не оценил юмора.

– Нам было бы приятнее увидеть Джалона.

Чародей явно обращался к Тиналу. Бедняга открыл было рот, собираясь ответить, но смог лишь издать звук, похожий на скрип телеги.

Рэп добродушно посмотрел на Тинала и ответил за него:

– Мой юный друг так восхищен окружающими его произведениями искусства, что временно утратил дар речи. Он, конечно, понимает, сколь неуместно здесь его присутствие, но в данный момент не может вызвать себе на смену кого-либо из своих друзей.

Чародей едва заметно нахмурил брови. Это не сулило ничего хорошего.

– Так уж и быть, ваше величество, – холодно ответил он, – разрешаю ему остаться. Но объясни, почему ты так унизил себя, превратившись в простого смертного. Ты хотел защититься от меня?

– Нет, – ответил Рэп, неуклюже поклонившись. – Я хотел спрятаться от дварфа.

Эльф скривил губы.

– В этом случае ты зря пришел сюда – дварф следит за нами днем и ночью. Правда, мы защищены от его козней. – Тихий голос Лит'рнэйна разносился по всему залу.

Рэп недоверчиво нахмурился:

– Тогда почему он бездействует?

– Где твое былое могущество, волшебник? Неужели ты не чувствуешь, что день летнего солнцестояния обагрится кровью?

– Согласен, времени у нас совсем мало.

– Мало? Разве ты пришел, чтобы вместе с нами участвовать в последней битве с самозванцем?

Рэп скрестил на груди руки, на мгновение задумался, внимательно глядя на чародея, а затем ответил:

– Если вы намерены сопротивляться, то я готов присоединиться. Но если вы хотите просто красиво умереть, то вполне обойдетесь и без меня.

Лит'риэйн нахмурился. Его подданные застыли, чувствуя опасность, никто не произнес ни слова – все боялись гнева этого стройного златокудрого юноши с опаловыми глазами. Тинал счел благоразумным держаться поближе к Рэпу.

– Тебе ведь известно, – усмехнулся Лит'риэйн, – что мой покойный коллега, Смотритель Востока, две недели назад сделал попытку воспротивиться самозванцу. Он нес какую-то чепуху о новом Своде Правил и даже назначил тебя лидером сопротивления. Небось это ты его надоумил произнести такой бред. Вспомни: никто не откликнулся на ваш трогательный призыв, и одинокий беспомощный Олибино погиб жалкой смертью.

– Мы неудачно выбрали время, – ответил Рэп, напрягая мускулы. – Если бы мы восстали по-настоящему, Сговор выпустил бы драконов. Разве можно было так рисковать?

– А почему ты думаешь, что дварф впредь не станет использовать драконов для своих целей? – спросил Лит'риэйн, сверкая глазами.

Рэп громко вздохнул:

– Мы позаботимся, чтобы такое не повторилось.

– Что?!

Это короткое слово разорвало тишину в зале, словно свист бича. Все так и подпрыгнули. Тинал чуть не… но вовремя сдержался.

– Прошу прощения, – громко сказал Рэп, – но когда Сговор вывел драконов из-под вашей законной власти, мы решили, что вы отказались от прерогатив Смотрителя Юга. Поэтому мы…

– «Мы»? – осведомился Лит'риэйн. – Кто это мы?

– Чародейка Грунф и…

– Грунф заставили вступить в Сговор. Ее присутствие на вашем корабле, несомненно, было подстроено.

Рэп вздрогнул:

– Мне грустно слышать об этом. Однако есть и другие, о которых Зиниксо не знает. И, я уверен, они примут нужные меры.

Весь красный, дрожа от ярости, Лит'риэйн вскочил с места:

– Какие меры?

– Мы собираемся уничтожить драконов, чтобы они больше не смогли вредить!

– Идиоты!

Чародей был вне себя от гнева. Эльфы с воплями отпрянули. Испустив крик ужаса, Тинал инстинктивно произнес заклинание.

7

Дарад вихрем несся по залу. На мгновение он остановился, отобрал меч у одного из гвардейцев и перерезал ему горло. Алая кровь хлынула струей. Все оцепенели от ужаса. Рэп хотел что-то сказать, но Дарад промчался мимо и, перебросив меч в другую руку, ударил попавшегося ему на пути охранника по голове. Фонтан мозгов и крови брызнул на окружающих. По мнению Дарада, эти женоподобные эльфы не заслуживали иного обращения.

Повсюду раздавались вопли и треск ломаемой мебели.

Дарад понимал, что ему необходимо добраться до правителя эльфов. Стоит только приставить меч к горлу Лит'риэйна – и эти смазливые маломерки не посмеют даже пальцем шевельнуть. Дарад схватил за горло одну из девушек и, прикрываясь ею как щитом, помчался к трону чародея. Девушка была бы очень хорошенькой, если бы не выпученные от ужаса глаза. Дарад подумал, что мог бы отлично позабавиться с этой красоткой, но сейчас не до этого, поэтому просто вспорол девушке живот мечом.

Дарад хотел вскочить на возвышение, где стоял трон Лит'риэйна, но застыл на месте, не закончив прыжка. Его мускулы превратились в кашу. Выпустив из рук девушку, он упал в кресло, в котором мгновение тому назад сидел повелитель эльфов. Казалось, трон должен был рухнуть под тяжестью огромного тела, но этого не случилось. Дарад скатился на пол да так и остался лежать там, слабый и беспомощный.

Это колдовство! Проклятое колдовство! Дарад хотел позвать на помощь Рэпа, но не смог издать ни звука. О Боги! Несмотря на все усилия, ему не удавалось и пальцем шевельнуть. Зал наполнился криками эльфов. Почему Рэп не выручил Дарада? Ведь он же волшебник. Дарад по-прежнему не мог издать ни звука. Лежа на спине, он смотрел на огромную стеклянную люстру, висевшую прямо над ним. Но потом оказалось, что Дарад в состоянии перевести взгляд на другие предметы.

Тем временем эльфам удалось воскресить одного из пострадавших гвардейцев – того, которому Дарад перерезал горло. Эльф потерял много крови и был бледнее смерти, но рана, казалось, не причинила ему вреда. Дарад очень надеялся, что другого солдата не смогут вылечить так же легко: ведь его мозгами забрызганы почти все присутствующие. Окружив раненого гвардейца, эльфы без остановки о чем-то болтали.

Дарад перевел взгляд в другую сторону и увидел, что с девушкой тоже все в порядке. Целая и невредимая, она стояла рядом с обнимавшим ее Лит'риэйном. Дарад чуть не лопнул от злости: неужели из всего этого скопища эльфов ему удалось убить только одного? Как это мерзко! Как унизительно! Дрожа от ярости и негодования, он снова попытался освободиться от заклятия, но его усилия пропали даром.

Когда Рэп подошел к товарищу, на нем лица не было от потрясения.

Дарад попробовал улыбнуться. Пусть только Рэп снимет заклятие, и он перебьет всех эльфов до единого. Дарад представил себе, что весь зал затоплен кровью и завален расчлененными трупами эльфов. Отличная мысль! Но он по-прежнему не мог издать ни звука.

– Ох, Тинал, – пробормотал Рэп, – ну зачем ты это сделал?

Дарад посмотрел на Лит'риэйна и увидел, что чародей пристально изучает его, стоя на краю возвышения.

– Это чудовищно! – изрек эльф. – Один из моих гвардейцев убит в моем собственном тронном зале! Такое преступление должно караться казнью.

«Чтоб ты сдох, гадина», – мысленно пожелал ему Дарад.

– Он заслуживает этой кары, – со вздохом согласился Рэп.

Дарад ушам своим не верил. Неужели Рэп, его старый друг, всерьез так думает.

– Но если ты казнишь это свирепое чудовище, – продолжал Рэп, – то вместе с ним умрут и его компаньоны. Лишившись жизни, Дарад не сможет вызвать никого из них, но если он успеет сделать это, то даже ты не сможешь его наказать.

Дарад мысленно расхохотался. Молодчина, Рэп!

– Ты недооцениваешь меня, – высокомерно ответил Лит'риэйн. – Я знаю, что это ты связал их своим гнусным заклятием. Ты тоже виноват в смерти моего гвардейца.

Ага! Вот сейчас Рэп его и проучит!

Побледневший Рэп пригладил волосы.

– Согласен, что в этом есть и доля моей вины. Однако не я придумал заклятие. Оно появилось более ста лет назад. Сагорн, Андор, Джалон, Тинал и Дарад очень помогли мне. Я был у них в долгу и снял заклятие, но потом они попросили его вернуть. Боюсь, сделав это, я ошибся.

– Конечно, ты не должен был включать в число компаньонов этого мерзавца. Если бы он не мог исчезать, когда ему вздумается, его бы давным-давно обезвредили!

Рэп печально кивнул:

– Но я был у него в долгу… Он спас мне жизнь. Как я мог покинуть его? Я думал, что остальные четверо сумеют удержать Дарада от напрасного кровопролития.

– Так почему же они не сделали этого сейчас? – спросил Лит'риэйн. – Нет, решено: я уничтожу его!

Эльфы были в восторге, а Дарад не мог даже лязгнуть зубами. Все его усилия были напрасны.

– Тебе лучше поскорее расправиться с негодяем, повелитель! – пронзительно выкрикнул один из эльфов. – А то я боюсь, как бы он не лопнул от злости.

Эльфы рассмеялись, и только Рэп печально посмотрел на поверженного Дарада.

Тот готов был убить эльфов, выпотрошить все их внутренности, изнасиловать всех их женщин. С каким удовольствием он смотрел бы на их мучительную смерть.

– И тот, кто вызвал его, тоже виноват!

– Нет! – резко ответил Рэп. – Он сделал это непроизвольно. Ты испугал его, и он, не подумав, произнес заклинание.

– Он должен был подумать!

Эльфы шумно выразили свое согласие.

– Обратите внимание на то, по какому принципу действует это заклятие, – вмешался Рэп. – Поймите, какое значение имеет оно для Тинала. Когда он чем-то напуган, ему нужно где-то взять мужество, правильно?

– Ну и что дальше? – недоверчиво спросил Лит'риэйн.

– А то, что Дарад – это мужество Тинала, – объяснил Рэп.

– Ладно, там посмотрим, – ответил чародей.

«Рэп, ты ведь мне друг, – думал Дарад. – Сними с меня это дурацкое заклятие и позволь мне драться!»

– Из-за тебя произошла эта трагедия! – мрачно сказал Рэпу Лит'риэйн.

Чудесно! Если Рэпу угрожают, ему пригодится помощь Дарада, и тогда он снимет с него заклятие. Он ведь волшебник.

– Я ни в чем не виноват. Это ты приказал привести сюда Тинала.

– Но именно ты заверил нас, что он не сможет вызвать Дарада.

– Он бы и не смог сделать этого, но ты испугал его. Нельзя наказывать за поступки, совершенные от испуга. Ты сам виноват.

– Думаю, во время заупокойной службы мы обойдемся без Джалона. Я хочу, чтобы этой скотине Дараду воздали по заслугам, и пусть вместе с ним погибнут его друзья. Я не нуждаюсь также в твоем присутствии, Рэп. Хочется тебе или нет, но ты уйдешь отсюда.

Рэп понял, что пришло время решительных действий.

– Я полагал, что ты помнишь о былой славе, чародей. Илрэйн всегда мог гордиться своими героями, в числе которых есть и твои предки, Денна'риэйн и…

– Замолчи! – потребовал эльф. – Мы не нуждаемся в поучениях какого-то жалкого полукровки!

– А по-моему, нуждаетесь! – твердо произнес Рэп. – Менее двух лет назад эльфы готовы были пожертвовать жизнью, чтобы помешать вторжению врагов, а теперь ты уступаешь дварфу, жалкому дварфу! Удивляюсь, как это до сих пор ваши небесные деревья не рухнули от такого позора!

– Сопротивляться бесполезно! – взревел эльф. – Как может горстка твоих сторонников бороться с многочисленным Сговором? Во всей Пандемии не найдется силы, способной победить такой могущественный союз волшебников…

– Есть такая сила, – вмешался Рэп. Эльф замолчал. Он был потрясен, хоть и старался это скрыть.

– Где?

Рэп засучил рукав, чтобы показать татуировку.

– В Тхаме. Правда, специальное заклятие отвлекает от него внимание чужаков.

Рэп заговорил громче, чтобы перекричать возгласы протеста.

– После Войны Пяти Колдунов это заклятие нельзя не заметить.

– Чепуха! Бессмыслица! В Тхаме ничего нет!

Эльфы дружно согласились с Лит'риэйном.

– Нет есть! – настаивал Рэп.

– Нет! Я не верю.

– А я верю.

– Тогда ступай и сам разыскивай то, чего уже давно не существует! – огрызнулся Лит'риэйн. – Оруженосец Фиал'риэйн, убери этого низкородного с наших глаз, вышвырни его отсюда.

Рэп отпрянул от стражника.

– Постой! – крикнул он. – Ты же сказал, что Сговор следит за этой территорией. Ты намерен выдать гостя врагам? Разве таковы обычаи эльфов?

Лит'риэйн, раскачиваясь, стоял на краю возвышения.

– Будь по-твоему. Оруженосец, сделай так, чтобы наш незваный гость ушел отсюда незамеченным.

– Постой! – снова крикнул Рэп. – Допустим, я смогу уйти отсюда незаметно, но меня мгновеннообнаружат, когда я окажусь там, куда ты меня отправишь.

Чародей рассмеялся:

– Ошибаешься! Мы отправим тебя, как посылку, указав место прибытия. С тобой все будет в порядке, даже если ты нарвешься на магию. Прочь!

Рэп молча удалился.

«Неужели Рэп меня покинул? – подумал Дарад. – Какой же он после этого товарищ? И все из-за того, что я прикончил вшивого эльфа? Да кому нужен этот мерзкий эльф? Я и не таких убивал сотнями».

Лит'риэйн хмуро уставился на Дарада.

– А теперь твоя очередь, – сказал чародей.

В стране эльфов:

Ни слова не произноси,

Что б ни случилось здесь с тобой,

Иначе больше никогда

Не возвратишься ты домой.

Из народной поэзии

Глава 6 Когда дни были долгими

1

В то время как ее муж вместе с менестрелем Джалоном странствовал по залитым солнцем дорогам Илрэйна, направляясь к небесному древу Вальдориана, королева Иносолан шагала среди унылых холмов Гувуша, ведя за собою осла. Погода была неласковой, окружающий пейзаж – мрачным, а настроение королевы – отвратительным. Как она неоднократно замечала его императорскому величеству Эмшандару V, больше всего ее раздражало его постоянное, несколько истеричное веселье. Шанди, имевший склонность к тягостным раздумьям, только усмехался и пояснял, что его расстроила излишне обильная и жирная еда.

Они менялись – пока один тащился по грязи, ведя осла под уздцы, другой сидел в повозке, подскакивавшей на каждом ухабе. А осел, если его не вели в поводу, вообще отказывался двигаться.

– Откровенно говоря, Эмшандар, вы меня разочаровали, – заметила Инос однажды вечером, когда путников так одолели комары, что оба предпочли идти пешком.

– У вас куда меньше изысканности и лоска, чем можно было бы ожидать от человека, чьи предки на протяжении тысячелетий правили Империей.

– К несчастью, – ответил император, – я пошел в моего дедушку по материнской линии, центуриона. По нем еще в юные годы петля плакала. Ну а вы-то сами, королева Иносолан? Ваши предки веками правили своим крохотным королевством. Конечно, по сравнению с нашим семейством они лишь заурядные выскочки, но все же у вас мог бы быть чуть более царственный вид.

– Увы! Я, как и вы, унаследовала худшие черты нашей семьи.

– И по чьей же линии?

– По линии Тана Келькора.

– О! Разбой или изнасилование?

– Конечно же разбой. Я нахожу изнасилование чересчур утомительным.

Ничего себе шуточки! Инос подумала, что в них обоих говорит кровь предков.

Дорога превратилась в болото. Окрестности выглядели так, словно по ним одна за другой прошли три-четыре армии, причем каждая грабила, – поломанные изгороди, заросшие сорняками поля, полуразрушенные лачуги, утопающие в грязи. Впрочем, гномам их родные места, возможно, даже нравились.

Шанди прозвал их норовистого хромоногого осла Зиниксо – возможно, из-за его тускло-серой масти, и это было сомнительной честью для бедного животного. Старая разбитая телега поминутно подскакивала на ухабах и так скрипела, что ее страдания разносились на много лиг окрест. Судя по небу, до захода солнца дождя не предвиделось.

Император Пандемии был худ, грязен и нечесан. Инос знала, что и она выглядит не лучше. Из-за груза, который везли, они не осмеливались останавливаться на постоялых дворах, тем более что деньги у них были на исходе. Несколько ночей они провели в сараях, а то и вовсе под открытым небом. Она уже не мечтала ни о горячей воде, ни о чистой одежде – поесть бы досыта!

По нескольку раз на дню мимо проносились почтовые кареты, обдавая их фонтанами брызг. Отряды имперской кавалерии не удостаивали путников ни единым взглядом.

Эта область была более или менее законопослушной и официально именовалась умиротворенной. Инос называла подобное умиротворение подавлением и, хотя редко разговаривала об этом с императором, дабы не испытывать его терпение, была уверена, что теперь он разделяет ее мнение.

Наконец Инос нарушила затянувшееся молчание:

– Скажите-ка мне еще раз, сколько осталось до Рандпорта?

– Два дня пути. Возможно, три, если будем так ковылять.

– А мы протянем еще три дня?

– Думаю, да. – Император вздохнул. – Мы сделали все, что могли, Инос.

– За старание Боги не награждают!

Шанди ничего не ответил.

Дни проходили за днями, недели за неделями, и борьба повстанцев против Сговора казалась тщетной, обреченной на поражение. Все, что им удалось добиться в Гувуше, – невразумительное обещание гномов прийти на помощь. Это достижение вряд ли заслуживало того, чтобы будущие поколения упомянули о нем в своих трудах по истории. А между тем Всемогущий сжимал горло мира мертвой хваткой.

Путники одолели невысокий подъем. Как ни странно, сбегающая на унылую равнину дорога была почти прямой. Обычно она извивалась, словно змея.

– Что это там? Одинокий всадник? – спросила Инос.

Шанди прищурился:

– Очевидно, да. А почему это вас интересует?

– Слишком необычно.

В этой части Гувуша царил мир, правда, относительный – отряды мятежных гномов все еще бродили по лесам. Инос и Шанди не побеспокоили ни разу. Иногда им даже хотелось, чтобы это произошло, – они надеялись таким образом сообщить Ошпу о своем бедственном положении, – но все же опасность постоянно сопровождала их. Одинокий всадник был редким зрелищем в здешних краях, даже имперские курьеры ездили с охраной, но для Инос в нем воплотилась хрупкая надежда на спасение. Помощь могла прийти только от такого одинокого всадника.

Инос приказала себе спуститься с небес на землю, однако чувствовала, как ее возбуждение нарастает по мере того, как одинокий всадник – о Боги, всадница! – приближался.

– Волосы светлые?

– Вы что, смеетесь? Разве отсюда разглядишь?

– Разгляжу! Мою зоркость хвалили даже джинны. Вы забываете, что я наполовину етун.

Шанди с любопытством взглянул на нее поверх ослиных ушей:

– Да? И какой глаз етунский? По-моему, они одинаковые.

Ну наконец-то! Инос наградила его улыбкой:

– Тот, что зеленее.

– Они одинаково прекрасны, – торжественно сказал Шанди и снова принялся наблюдать за одинокой всадницей. – Да, вы правы. Светлые волосы. И женщина! Хвала Богам!

Гномы не ездят верхом. Гоблина бы в Гувуше сразу задержали. Из пятерых товарищей, с которым изгнанники должны были встретиться в Рандпорте, только один мог отправиться на поиски, обеспокоенный слишком долгим их отсутствием.

Конечно, это Джарга! Она неуклюже послала коня в галоп. Высокая, костлявая, в заляпанных глиной кожаных бриджах, Джарга плохо держалась в седле. Она не могла похвастаться красотой даже в молодости, но зато была сильной и умелой, как и подобает етунскому моряку. Инос обрадовалась ее появлению так, как не радовалась уже много месяцев. У себя в Краснегаре королева не раз встречалась с соплеменниками Джарги и знала, чего они стоят.

Джарга с развевающимися льняными волосами резко осадила коня, взметнувшего фонтан грязи, и так стремительно спешилась, что едва не полетела на землю. Конь и осел принялись демонстрировать друг другу характер и перестали слушаться хозяев.

В этот момент Джарга откинула кожаный полог повозки и взглянула на дварфа, лежащего без сознания на соломенной подстилке. Щеки дварфа под серо-стальной бородой ввалились, а дышал он так тяжело, что это уже начинало внушать опасения.

Джарга смотрела на него, и лицо ее пылало от ветра, а возможно, и от гнева.

– И давно он в таком состоянии?

– Пять дней, – ответила Инос.

– Это случилось утром того дня, когда мы покинули Ягг, – пояснил Шанди. – Чародей сидел на передней скамье дилижанса, я сзади… И вдруг он рухнул на пол. Мы не знали, то ли Сговор каким-то образом до него дотянулся, то ли дварфа просто хватил удар, то ли… – Поняв, что подробности излишни, Шанди замолчал, с надеждой ожидая, что скажет Джарга.

– Он ведь уже стар, – добавила Инос, – но не посмел воспользоваться волшебством, чтобы поддержать свое здоровье.

Эти слова тоже были лишними. И объяснять, почему им пришлось купить повозку и осла, тоже не стоило. Настоящие приключения никогда не бывают такими очаровательными, как в романах Кейди. Больной может оказаться заразным, а больной, лежащий в тяжелом беспамятстве, внушает отвращение уже одним своим запахом, а потому гостиницы и постоялые дворы были для них закрыты, и императору с королевой пришлось самим везти дварфа и заботиться о нем. Инос была по плечу эта задача, поскольку она вырастила не одного ребенка, а Шанди приходилось врачевать раненых в полевых лазаретах. Они сменяли друг друга.

Но помимо того, что содержали больного в чистоте и тепле, они почти ничего не добились. Им не удавалось ни накормить его, ни заставить выпить хоть немного воды. С каждым днем дварф слабел. Могучий чародей, доведенный до такого плачевного состояния, был прискорбной иллюстрацией происходящим в мире событиям.

Джарга выпрямилась и опустила полог. Лицо ее было мрачным.

– Это действительно волшебство, причем самое простенькое – всего лишь сонное заклинание.

– Что?! – взревел Шанди и обратил яростный взор на Инос. – Этот проклятый дварф предал нас!

– Думаю, что нет. – Джарга огляделась. Никаких жилищ поблизости не было, так же, как и гномов – еще бы, в дневное-то время. Лишь несколько жалких овец щипали мокрую траву. – Я волшебница, а не лекарь, – проговорила она резким голосом уроженки северных земель. – Колесо шумит, но я не чувствую здесь присутствия магии. Это и хорошо и плохо. Мы можем выдать себя, прибегнув даже к самому малому волшебству.

Шанди понимающе кивнул:

– Решай сама. Но я думаю, наш друг стоит того, чтобы ради него рискнуть.

Джарга благодарно улыбнулась. Беспокойство сделало ее лицо странно трогательным и в то же время озадаченным. Казалось, на глазах у нее – необычайно светлых глазах, не голубых даже, а цвета зимнего тумана, – выступили слезы, но это, конечно же, был обман зрения. Етунский мореход, пусть даже женщина, не более сентиментален, чем гоблин, и сама мысль о том, что он испытывает привязанность к престарелому дварфу, была нелепой. Такой же нелепой, как идея поженить моржа и верблюда.

Но все-таки Джарга была обеспокоена.

– Очень опасно в его возрасте так долго лежать пластом. У него в легких застоялась мокрота, но пара лишних часов особо не повредят. В овраге, примерно в лиге отсюда, есть место, где можно укрыться.

– Превосходно! – воскликнул Шанди. – Давай отвезем его туда и посмотрим, что можно сделать.

– Вам не кажется, что мой конь дотащил бы повозку быстрее?

– У нас нет хомута для лошади.

Инос удивилась, насколько легче ей стало после приезда волшебницы. Без волшебства в этом чужом, холодном мире она чувствовала себя совершенно беззащитной. Хотя ни Джарга, ни Распнекс не смели пускать свою силу в ход, они могли наблюдать и сообщать о происходящем, да и вообще с ними рядом было как-то спокойнее.

– Не хотели бы вы проехаться верхом, госпожа?

– Только не в этом наряде. – Инос подмигнула Джарге. – Может, пусть лучше верхом едет наш господин, а мы, скромные женщины, пройдемся пешком?

– Когда вы начинаете разговаривать подобным тоном, – сказал Шанди, – мне очень хочется, чтобы рядом оказалась пара моих когорт.

– Кавалерийских, я полагаю? А мы с Джаргой пройдемся.

– Пожалуйста. Позвольте мне похвастаться искусством наездника. – И Шанди проворно вскочил в седло.

Секундой позже он из седла вылетел. Когда Шанди наклонился, чтобы подтянуть стремена, Инос и Джарга обменялись улыбками по поводу совершенно изумительного пурпурного оттенка, который приобрели уши императора.

Осел мог позволить себе презирать императора и даже королеву, но женщина-етун, вооруженная штакетиной, – это было уже серьезно. Вскоре зловредная тварь проявила такое небывалое рвение, что повозка устремилась вперед с невиданной доселе скоростью, унося с собой обеих женщин. Урок был действенным, но жестоким. На Инос он произвел даже большее впечатление, чем на самого Зиниксо.

– Что ты имела в виду, когда сказала: «Колесо шумит»?

– Чародейство, – ответила Джарга. – Мы думаем, что Сговор уничтожил все щиты, а это порождает волны.

В этом был определенный смысл. Зиниксо – тот, что двуногий, – очень волновался. Щит мог укрыть от него врагов, но если все щиты уничтожить, то беглецам во всем мире трудно будет найти себе укромное место.

Джарга была немногословна. Обращалась она в основном к ослу, время от времени подкрепляя свои слова ударами палки, ибо терпеть не могла лентяев.

Инос снова стало любопытно, какие чувства связывают эту женщину средних лет и престарелого дварфа. Даже для дружбы нужны хотя бы общие интересы, а у Джарги и Распнекса их не было – за исключением того, что они оба оказались втянутыми в заговор. Если еще учесть, что Джарга вдвое выше дварфа, то такая пара должна была выглядеть на редкость нелепо. Да и в подчинении чародей ее вряд ли держит. Инос предполагала, что, приспосабливаясь к требованиям нового Свода Правил, составленного Рэпом, он распустил всех своих сторонников. Впрочем, Инос никогда не спрашивала Распнекса об этом, и Шанди, наверное, тоже не осмеливался спросить: старый сварливый дварф был не из тех, кто потерпел бы неуместные вопросы. А Джарга тем более не стала бы об этом разговаривать, даже если действительно была связана с дварфом чарами преданности.

Возможно, Джаргу и Распнекса объединяла обычная дружба – Инос и сама беспокоилась о старике и хотела бы, чтобы он выздоровел, – но истоки этого чувства могли быть темными. Превращение в сторонника означало рабство души. Ненависть Рэпа к этому явлению была вполне оправданной и не представляла собой ничего удивительного. Если Распнекс использовал магию для того, чтобы получить сексуальные удовольствия, он всего лишь следовал древней традиции. Инос решила, что если дварф действительно это делал, то не навязывал своих желаний силой, а заставлял свою жертву влюбиться в него. Такое случалось и без волшебства и было куда меньшим злом, чем изнасилование. И вместе с тем брюзгливый старый мошенник за последние несколько месяцев значительно смягчился. Интересно, с чего бы это?

Все они изменились. Минуту назад Шанди отпустил такой легкий непринужденный комплимент Инос по поводу ее глаз, какого ей ни за что бы от него не дождаться в те времена, когда они впервые встретились. Это была ничего не значащая шутка, ни к чему не обязывающий знак внимания, наподобие улыбки. Тот Шанди, каким был император прошлой зимой, совершенно не нуждался в подобной бессмысленной болтовне. Он никогда не пытался вести таких разговоров, а если бы попытался, то начал бы краснеть и заикаться.

А она сама? Инос не чувствовала в себе перемен, но без них наверняка не обошлось. Она потеряла мужа, детей, свое королевство, и у нее не было никакой надежды вернуть все это, пока Рэп не сумеет одолеть Сговор. После таких испытаний любой бы изменился.

– Быстрее! – крикнула Джарга, и ее палка обрушилась на спину осла. Тот заревел и пустился в галоп.

Инос хотела было вступиться за несчастное животное, но вовремя сдержалась. «О Боги! – подумала она. – Неужели я научилась терпению? Или просто старею?»

Овраг оказался настолько мелок, что вряд ли привлек бы к себе внимание, если бы по дну его не протекал ручей. Брод с обеих сторон обступали деревья. Место было на редкость унылым, к тому же начал накрапывать дождь.

– Здесь? – спросила Инос, когда повозка перестала грохотать. – А где же щит?

– Повсюду, – ответила Джарга, опуская поводья. – Дорога проходит сквозь щит, иначе я бы ни за что его не заметила.

– Но зачем понадобилось устанавливать здесь защиту?

– Чтобы устроить засаду, – сказал Шанди. Он подвел лошадь к водопою и стал рядом с ней. Императору не нравился окружающий их мрачный подлесок. – Далеко ли тянется этот лес?

– Прилично. Тут целую когорту можно спрятать, если не две.

– Будем надеяться, что сейчас там никого нет.

– Конечно нет, – сказала волшебница. Она нагнулась, сложившись вдвое, и сдернула с Распнекса покрывало.

– И давно это со мной? – ворчливо спросил дварф.

Увидев, что больной открыл глаза, Инос очень обрадовалась. Хотя она смотрела на дварфа со стороны изголовья, у нее не осталось сомнений, что он выглядит гораздо лучше.

– Они сказали, пять дней. – Джарга счастливо улыбнулась, радуясь успеху своего волшебства. Вообще-то она очень редко улыбалась.

Волшебникам, похоже, не нужно много времени, чтобы выздороветь. Распнекс сел, и его лицо снова приобрело обычный оттенок песчаника вместо глинистого, каким оно было последние несколько дней. Сердитый взгляд его похожих на гальку глаз перешел с Инос на Шанди, который, усмехаясь, стоял рядом с повозкой.

– Благодарю вас, – пробормотал чародей. Дварфы всегда были чрезвычайно сдержанны в проявлении чувств.

– Вы должны объяснить! – воскликнул Шанди. – Кто это сделал?

– Я сам. Это первое, что пришло мне на ум.

Император раздраженно посмотрел на Инос, затем предпринял еще одну попытку установить истину.

– В таком случае, зачем вы это сделали?

Чародей кое-как поднялся на ноги. Даже стоя он был лишь немного выше женщин, сидевших на скамейке, но под его весом повозка покачнулась.

– Мой племянник задумал нечто новое. Он принялся искать и меня по всей округе.

– Сам Зиниксо? – не сдержал удивления Шанди.

– Разумеется, при помощи Сговора, но все-таки он сделал это сам. Я узнал его – услышал его голос, если хотите, и понял, что он вот-вот меня обнаружит. В моем распоряжении было всего несколько секунд, и мне не оставалось ничего иного, как наложить на себя заклятие. – Уродливое лицо дварфа исказилось от боли. – Хотя это само по себе было небезопасно. Прошу прощения.

Часто ли можно услышать, как дварф извиняется?

– Любой риск оправдан, когда нужно избежать порабощения. Что нам теперь делать? Можете ли вы покинуть это убежище? Или снова придется отключить сознание?

Капли дождя шлепали по лужам, срывались с ветвей.

– Он может защитить себя, – сказала Инос. – Достаточно притвориться обычным мирянином.

– Вы сегодня даете очень смелые советы, мадам, вам не кажется? – огрызнулся чародей.

– Но это так мучительно! – воскликнула Джарга. – Он же окажется слепым, глухим и бессильным в магическом пространстве.

– Он должен к этому прибегнуть! Мой муж годами скрывал свою магическую силу.

Теперь Джарга выглядела более разъяренной, чем дварф.

– Его все равно обнаружат. Наше преимущество в том, что чары преданности участников Сговора заметны. Но ведь и магический щит тоже будет виден. Это немыслимо!

– Нет, Джарги, – проворчал Распнекс. – Она, как всегда, права.

Джарги? Шанди поскреб подбородок, заросший черной щетиной.

– Если Всемогущий способен на такое, почему он до сих пор этого не сделал?

– Потому что ему требуется сойтись с противником один на один, и это может оказаться опасным, если… – Распнекс вздрогнул, словно от боли.

– …Если тот, кого вы разыскиваете, сильнее вас, – закончила за него Джарга. – Это немного напоминает рукопашную схватку. Но Всемогущий подчинил себе силы Сговора, и для него подобная встреча совершенно безопасна. – Лицо волшебницы тоже исказилось от боли.

– И что, это касается любого волшебника? – мрачно спросил Шанди.

– Любого, с которым он знаком. – Джарга глубоко вздохнула. – А я полагаю, что каждый из волшебников знаком с кем-либо из членов Сговора. Это очень серьезное обстоятельство.

– А?

– Да сохранят нас Боги! – пробормотал Шанди и с беспокойством посмотрел на Инос.

Чародей и волшебница сделали то же самое. «А как же Рэп?» – думал каждый из них.

– Почему же Зиниксо до сих пор этого не делал? – спросила Инос.

– Возможно, все дело в Олибино, – ответил Распнекс. – Вспомните! Все случилось на следующий день! Когда Зиниксо увидел, что участники сопротивления не помогли Олибино, он решил, что обладает преимуществом.

– И какой же перевес сил мог показаться Зиниксо достаточным? – спросила Инос. Голос королевы звучал громче, чем ей того хотелось.

– Возможно, тысячекратный, – проворчал чародей. – Ладно, нам пора в путь.

Дварф улегся на соломенную подстилку и опустил кожаный полог, чтобы укрыться от дождя.

– Подождите! – У Инос потемнело в глазах. Если Зиниксо счел свое преимущество достаточным, то оно, вероятно, просто ошеломляющее. – Он мог таким способом поймать Рэпа?

Шанди отвел глаза. Успел ли Рэп понять, что происходит, так же быстро, как Распнекс, и уберечься, потеряв сознание? А даже если и успел, были ли рядом с ним товарищи, готовые позаботиться о нем, или он, беспомощный, остался лежать в каких-нибудь непроходимых джунглях? Целых шесть дней Инос верила, что Рэп жив, но теперь надежда снова ее покинула.

– Да, он мог поймать Рэпа, – резко сказала Джарга. – Это война, а не игра в поддавки. Мы ничего не добьемся, сидя здесь да причитая.

Она дернула поводья и громко обругала осла.

Повозка накренилась, и Инос пришлось схватиться за борт.

– Конечно, вам легко рассуждать! А я беспокоюсь о человеке, которого люблю!

«И я тоже», – прозвучал в сознании Инос безмолвный голос. Голос Джарги.

– А?

– Ну ты, тварь колченогая, ублюдочный уборщик гальюнов, пошевеливайся!

«Он очень долго был волшебником, и утрата волшебной силы величайшее для него горе».

Инос озадаченно посмотрела на Джаргу, которая, казалось, была целиком поглощена запугиванием измученного осла.

«Да, я люблю его, – снова прошептал голос. – Иногда я думаю, что и он любит меня. Мы не разговариваем об этом. Когда-то давно он познал удовольствие со мной, но лишь однажды. Больше мы не осмелились».

Инос лишь охнула. Ну что тут скажешь, особенно когда сам чародей сидит под боком?

– Любовь иногда здорово усложняет жизнь.

– Быстрее, ты, полоумный сын свиньи!

«Да, без нее лучше. Забудь мои слова. Я пошутила. Волшебники не влюбляются друг в друга, только в мирян – ты должна знать это лучше, чем кто-либо другой, королева Иносолан».

2

Рандпорт – аванпост Империи и база военного флота – был захолустным, но по-своему благоденствующим городишком. Здесь любили селиться вышедшие в отставку офицеры. Здания, климат и ночная жизнь Рандпорта называли гармоничными, однообразными или колоритными – в зависимости от того, кто об этом говорил. Здесь жили несколько эльфов-неудачников, вынужденных изменять высоким идеалам искусства в угоду имповским понятиям о культуре. Гномам позволялось ходить в город после наступления темноты – для уборки мусора. Присутствие прочих рас, как выражались военные, считалось нежелательным, то есть, попросту говоря, их гнали прочь, как только замечали. Самого Рандпорта Инос почти не видела и видеть не хотела.

Прямо над мысом располагался Старый город, большой порт, зажатый между утесом и стеной военной базы. Военные предпочитали не показываться в Старом городе даже днем, и большую часть населения здесь составляли отнюдь не импы. Считалось, что это единственный город, где етуны живут в мире с представителями всех остальных народов. Действительно, в етунском квартале случалось удивительно мало драк, но зато рядом с ним располагался квартал джиннов, и граница всегда была хорошо заметна – по свежим пятнам крови.

Для етуна само присутствие джинна было вызовом, с которым невозможно смириться. А джинн считал етуна сумасшедшим варваром, которого лучше всего поскорее прирезать. Етуны признавали, что после их соплеменников джинны – самый рослый народ и самые лучшие бойцы, но при этом не забывали заметить, что все они обманщики. То, что говорили джинны о етунах, вообще переводу не подлежало. Здоровяки тролли работали носильщиками и старались держаться в сторонке от драк. Импы занимались делами, как законными, так и не очень, при тесном участии джиннов. Фавны здесь хоть и редко, но все же встречались. Сводники предлагали клиентам настоящих русалок. Дварфов тоже было немало – неподалеку находились свинцовые и серебряные рудники. Гномы старались никому не попадаться на глаза, а эльфы в Старом городе даже не показывались.

Инос надеялась, что морской воздух придаст ей сил, но Рандпорт подействовал на нее угнетающе. Местные жители были грубыми, чужими, и вообще их было слишком много. Знакомый запах трав и рыбы вызвал у Инос приступ тоски по дому. Впервые в жизни она была рада оказаться на борту корабля.

«Месть северян» стояла на якоре в дальнем углу переполненного порта. Маленький гукер имел славную биографию речного торгового судна – тогда его звали «Бутон розы», – но было похоже, что он еще способен осилить океанское плавание и обогнуть Гувуш. На носу корабля все еще было написано его прежнее имя – конечно, это было военной хитростью.

Вирэкс и Фрацкр, стоя на палубе, наблюдали, как сухопутное подразделение их войска карабкается по приставной лестнице. Вопреки присущей дварфам тяге к торжественности, их приветствие было кратким и сдержанным. Они еще больше нахмурились, когда заметили защиту Распнекса и поняли, что самый сильный волшебник отряда выведен из строя. Чародей прошел мимо них, не произнеся ни слова, и скрылся в люке. Как и предвидела Джарга, вынужденный отказаться от своих магических способностей Распнекс стал очень раздражителен. Уже два дня с ним просто невозможно было разговаривать.

– Думаю, нам стоит кое-что обсудить, – сказал Шанди. – После вас, мадам.

Инос спустилась по трапу и вошла в плохо освещенную кают-компанию. Распнекс уже сидел в дальнем углу, и его голова едва виднелась из-за стола. Инос молча села на скамью, придвинулась поближе к дварфу и стала наблюдать, как остальные входят и повторяют ту же самую процедуру.

Ни одного дварфа хилым не назовешь, но Вирэкс поседел и ссутулился под тяжестью прожитых лет. Фрацкр был моложе, разговаривал тише и временами вел себя почти что вежливо. Впрочем, он никогда не заходил настолько далеко, чтобы казаться веселым или хотя бы оптимистично настроенным. По крайней мере, на этих двоих можно было положиться.

На гоблинах начали сказываться пережитые невзгоды. Несчастных занесло в такую даль, где не бывал ни один их соплеменник, и они оказались в обстановке, абсолютно чуждой их лесному воспитанию. Уже само морское путешествие было для них серьезным испытанием, а пока судно стояло в порту, им приходилось все время прятаться. Кроме того, до них дошли известия о жуткой гибели их короля и всего гоблинского воинства. Никаких официальных сообщений о грандиозном побоище в Бандоре не поступало, но Старый город кишел слухами, просочившимися из неизвестного источника.

Прыгун Через Лужи (а попросту Прыгун) совсем зачах, его лицо приобрело зеленоватый бирюзовый оттенок. Этот двадцатилетний молодой человек был всего лишь магом, а не настоящим волшебником. Прежде Инос подмечала у Прыгуна несомненное чувство юмора, позволявшее надеяться, что его народ может когда-нибудь перерасти свою дикость и создать культуру, основанную на чем-нибудь более достойном, чем пытки ни в чем не повинных пленников. Но теперь Прыгун перестал шутить.

Загонщик Луны был намного старше Прыгуна. Сначала Инос показалось, что он чувствует себя лучше молодого собрата, но потом она заметила, что Загонщик обгрыз ногти до крови. Наверняка оба гоблина оплакивали братьев и друзей, погибших по вине Всемогущего, и к тому же им очень хотелось знать, что творится у них на родине. Но если бы они сумели вернуться к себе в тайгу, их ожидала бы незавидная участь единственных мужчин при женщинах и детях.

Наконец вошли Джарга и Шанди, и теперь вся компания была в сборе. Джарга села, привычно стараясь разместить свои ноги под столом и при этом не отбить колени. Шанди прислонился к дверному косяку, скрестив руки на груди. Некоторое время все мрачно молчали.

Двое мирян – точнее, трое, если считать за мирянина и временно лишенного силы Распнекса, – четыре волшебника и молодой маг. А против них – все силы Сговора. И вряд ли в целом мире у них остались хоть какие-нибудь союзники.

Тяготы похода отразились и на Шанди. Теперь император был не стройным, а худым. Его темные прямые волосы отросли и, как у юноши, падали на лицо. Казалось, в нем горит внутренний огонь, яркий, словно пламя фонаря, раздуваемое зимним ветром, – отблески этого огня вспыхивали в глазах императора. Как ни удивительно, совещание волшебников возглавил мирянин. Император настолько привык всем распоряжаться, что не стал спрашивать согласия присутствующих.

– Сначала о плохих новостях, – сказал Шанди. – Чародей, прошу.

Распнекс грубовато объяснил, что произошло.

– Есть и хорошие новости – мы нашли возможных союзников, – продолжил император, едва дварф закончил свой рассказ. – Мы разговаривали с Ошпу. Он пообещал поговорить со своими волшебниками – а их у него, похоже, немного больше, чем мы предполагали, – но никаких других обязательств гном брать на себя не стал.

Инос подумала, что Шанди поскромничал, не упомянув о своих обещаниях гувушским мятежникам. Но таков уж был Шанди – он предпочитал говорить о будущем, а не о прошлом. Он удивлял Иносолан.

– Прошлой зимой, – тихо сказал Шанди, – я загнал армию Илрэйна на Пустошь Нефер. Я опередил и перехитрил их, загнал в угол и воткнул свой клинок им в горло. Вся их семитысячная армия была целиком в моей власти. Потом я предложил им самые выгодные условия мирного договора, нарушив данный мне приказ. Мой дед наверняка счел бы подобные действия предательством. Эльфы отказались принять мои условия. Они сказали, что скорее умрут, чем поступятся принципами. Я счел эльфов сборищем кретинов и посмеялся над их ребяческими капризами. Но теперь я очень хорошо их понимаю. Теперь обстоятельства переменились. – Голос императора зазвучал еще тише. – Скрываясь от врагов, я вынужден был бежать из своей столицы в Джульгистро, из Джульгистро в Двониш, из Двониша на побережье Утреннего моря. За этим морем находятся владения моего злейшего врага среди мирян, халифа. И очень скоро я окажусь зажатым в угол, потому что отступать уже некуда. Сильнейший из моих союзников, Чародей Распнекс, выведен из игры – по крайней мере, в данный момент. Нашего предводителя, короля Рэпа Краснегарского, вполне могла постичь та же участь, так же, как и смотрителей Грунф и Лит'риэйна. Быть может, моя жена и ребенок уже схвачены – я даже этого не знаю. С каждым днем враг становится все сильнее, а мы – все слабее. У нас нет ни разведки, ни резервов, ни даже четкого плана. Но будь я проклят, если сдамся! – И Шанди врезал кулаком по двери.

Инос подпрыгнула от неожиданности. Император обвел присутствующих холодным взглядом, желая увидеть, согласны ли они с ним.

– Чего разорался? Бедному гоблину уже и поспать нельзя?

Эти едкие слова исходили от Прыгуна, самого молодого участника совещания.

Это было самое неподходящее для гоблина замечание, какое только можно себе представить. Шанди заморгал, и на скулах у него выступили красные пятна. Потом он заметил, что никто над ним не хихикает, расслабился и рассмеялся.

– Хорошо сказано, парень. Я погорячился. Ну так что, согласны вы со мной?

– Мне терять нечего, император. – И гоблин нервно усмехнулся, продемонстрировав клыки.

– Нам всем есть что терять, – возразила Инос. – Мы можем потерять свободу, возможность быть самим собой. Я лучше умру, чем превращусь в марионетку Зиниксо.

Никто не возразил ей.

Шанди удовлетворенно кивнул.

– В таком случае, куда мы отсюда направимся?

– К долгому дню, – скрипучим голосом сказал старый Вирэкс. – Зло приходит в середине лета.

– И ты туда же? День летнего солнцестояния – так сказал Распнекс.

Все посмотрели на Распнекса, но тот лишь сердито пожал плечами. Сейчас чародей был слеп и глух в магическом пространстве и ничего не мог добавить к своим прежним словам.

Вирэкс пригладил седую бороду:

– До дня летнего солнцестояния две недели. Только две недели у нас и осталось.

– Вы можете сказать, как это произойдет? – спросил император. – Где?

– Повсюду.

– А ты можешь предвидеть, что произойдет после этого? Сказать хотя бы, победит Зло или с ним будет покончено?

Старик покачал головой. Шанди обвел взглядом остальных волшебников – Джаргу, Загонщика Луны, Фрацкра – и они точно так же покачали головами.

– Ну и что нам делать? Отправиться на рыбалку? Переправиться в Зарк и сдаться на милость халифа? Или попробовать поставить на Ошпу и его мятежников?

Это было невероятно – услышать из уст Шанди подобные слова. Он не мог сказать такого всерьез. Инос открыла было рот, но встретилась глазами с императором и промолчала.

– Я знаю, о чем все вы думаете, – проворчал Распнекс, – и что собиралась сказать женщина – мы должны попытаться доплыть до Проклятой страны и разузнать, что творится в Тхаме.

Остальных волшебников эти слова потрясли, озадачили либо позабавили.

– Когда она впервые это предложила, – сказал Распнекс, – я отреагировал так же, как вы, но теперь думаю, что женщина ухватила самую суть. Здесь творится нечто злое, причем уже давно.

– Тысячу лет? – проскрипел другой дварф.

– А в Тхаме ничего не происходит! – возразила Джарга.

– Вот об этом вам и надо подумать.

– Расскажите нам о Проклятой стране, – попросил Загонщик Луны. – Нам, лесным жителям, об этом ничего не известно.

Шанди начал рассказывать о Войне Пяти Колдунов, а Инос предпочла помалкивать и дальше. Очевидно, император направлял беседу в нужную ему сторону. Видимо, «Месть северян» поплывет к берегам Тхама по той простой причине, что больше им плыть некуда. Какой бы призрачной ни казалась надежда, что в Тхаме ждет чудесное спасение, больше изгоям было не на что уповать. Тхам – их последнее прибежище в бурю.

Эта идея принадлежала Инсолан, и теперь ей следовало бы порадоваться.

Однако Утреннее море отличалось на редкость скверным характером, а Инос была совершенно не приспособлена к плаванию по бурным волнам. Но неизвестно, что мучило королеву больше – грядущая морская болезнь или воспоминания о последнем посещении Тхама. Инос, тетушка Кейди и Азак едва не погибли там, а саму Инос чуть было не изнасиловали четверо мужчин. Единственное, чего Иносолан совершенно не ожидала от Тхама, так это теплой встречи.

3

– Ты веришь в судьбу? – спросила Эшиала. Глаза ее блестели.

– Конечно, верю. А что? – Рука Ило уже покоилась на талии Эшиалы, и теперь он просто придвинулся чуть ближе. В другой руке у него было одеяло.

– M-м… Там что-то виднеется. Пойдем туда.

В лесу было по-летнему жарко и удивительно тихо, словно все птицы и насекомые уснули или улетели прочь. От аромата цветов перехватывало дыхание. Эшиала шагнула с тропинки в высокую траву и стала пробираться среди деревьев. Ило пришлось отпустить возлюбленную и идти следом, любуясь игрой света на ее блузе. Эшиала подобрала волосы и закрепила их черепаховыми гребнями, которые подарил ей Ило. В волосах Эшиалы запутались несколько опавших листьев, но он и не подумал сказать ей об этом.

– Куда идешь, красавица? – Ветка хлестнула Ило по глазам, и он охнул.

– В-о-о-н туда. Я заметила… Ага, вот. Видишь? Желтые ирисы?

– Очень милые. Хочешь нарвать букет?

– Ило! – поддразнивая, укорила его Эшиала. – Ты не думаешь ни о чем серьезном.

Еще как думает! После любовных игр Ило был сонным и довольным, но все же прежнее беспокойство завладело им с новой силой. Ему следовало поделиться своими тревогами с Эшиалой, но не хотелось портить чудный летний день. Ему следовало бы оседлать лошадей и как можно быстрее увезти отсюда свою возлюбленную и ее дочь. Он уже потерял полдня и не должен… Нет, эти часы никак потерянными не назовешь – это самые драгоценные, самые сладкие часы всей его жизни. И то, что они были украдены, делало их еще слаще.

Ило снова обнял Эшиалу и, улыбнувшись одними губами, посмотрел на поляну, поросшую золотыми ирисами.

– Ты считаешь, что я не могу отличить ирисы от нарциссов?

– Ну что ты, дорогой! Но возможно, некоторые детали бассейн-прорицатель показал неясно? Вдруг ты обманулся?

– Обманулся? Да я чуть с ума не сошел! Я и сейчас не в себе.

– Отлично! Расстели одеяло.

Ило засмеялся:

– Эшиала, любовь моя, я сделаю для тебя все, что ты захочешь, – все, что под силу смертному. Но сейчас ты просишь о чуде. – «На самом деле все последнее время было чудом», – подумал Ило и попытался поцеловать Эшиалу, но она ускользнула.

– Судьба! – Эшиала забрала одеяло и расстелила его, безжалостно примяв ирисы. – Помнится, ты что-то говорил об обнаженной женщине, которая лежала на одеяле и улыбалась?

О Боги!

– Послушай, – начал Ило, – здесь крапива… И осы, кажется… – Эшиала принялась расстегивать блузку. – Скоро проснется Майа. Она расплачется, если не найдет тебя рядом.

– Этот мир жесток, – невозмутимо сказала Эшиала, принимаясь за юбку. – Госпожа Ингипан обещала покорить Майу сладким пирогом. Я уже несколько месяцев жду урока любовных игр на открытом воздухе, а это маленькое отродье каждый раз расстраивает мои планы.

– Урока? Но ты настоящий знаток! И не можешь считать свою очаровательную дочурку отродьем. И…

Его госпожа сбросила юбку и принялась за прочие детали туалета. О Боги! Ило застонал. Нет, это невозможно, ну не так же скоро…

– Теперь, – сказала Эшиала. – Ну, как я выгляжу?

– Превосходно! Но…

И в самом деле превосходно. Высокая грудь, тонкая талия, плавные очертания бедер и живота… Никогда Боги не создавали такой женщины. Ни малейшего изъяна.

– А какая у меня была прическа? – Не дожидаясь ответа, Эшиала вынула из волос гребни, которые так усердно пристраивала всего двадцать минут назад. По плечам рассыпались дивные черные волосы. Темные глаза призывно смотрели на Ило.

Просто слюнки текут. Но если они решили бежать именно сегодня, то у них очень мало времени. Ило еще не сообщил Эшиале новости. Ну как он мог теперь сообщить ей такое?

– Ну вот! – Эшиала раскинулась на одеяле. – Какую позу предпочитает мой господин? Вот так, опершись на локоть? Или, может, лежа на спине? Ноги скрещены? Разведены? Улыбка достаточно сияющая? Ну иди же сюда, увалень.

«Видение!»

Ило опустился рядом с ней на колени, и его рука непроизвольно потянулась приласкать Эшиалу. Солдаты, тоже расспрашивали о них…

– Дурачок, – пробормотала Эшиала и принялась расстегивать его рубашку.

Рука Ило поглаживала ее плечо, грудь – ее крепкую, высокую, потрясающей формы грудь. О Бог Любви! Ило надеялся, что здесь, на востоке, они будут в безопасности, но теперь он знал, что XIV легион выведен из Квобля, а XII рыскает повсюду, даже в Анготе, так что им нельзя туда идти.

Неожиданно для себя Ило осознал, что склоняется над Эшиалой и целует ее грудь. И как это вышло?

Он не мог больше доверять их хозяйке, госпоже Ингипан, потому что за их головы была назначена награда. В таком маленьком поселке, как этот, соседи непременно донесут до нее эту новость. Тем временем Эшиала уже стащила с Ило рубашку и одной рукой воевала с пряжкой ремня.

Они должны седлать коней и бежать в предгорья…

– Сними ты эти дурацкие штаны, – сердито сказала Эшиала. – Без них у тебя должно получиться гораздо лучше.

И тут Ило испытал настоящее потрясение. Он оставил в покое грудь Эшиалы и провел рукой по едва заметной выпуклости ее живота, потом заглянул ей в глаза и издал невнятный возглас.

На щеках у Эшиалы появились восхитительные ямочки.

– Мне было интересно, когда же ты наконец заметишь. Ты ведь у нас знаток женского тела. – Хотя Эшиала произнесла это шутливо, в глубине ее черных глаз прятался неподдельный интерес.

– Дорогая! – воскликнул потрясенный Ило. – Голубка моя! Любовь моя!

Он долго бы еще бормотал невесть что, если бы Эшиала его не перебила:

– Ты доволен?

– Доволен?!

Ило взял ее лицо в ладони и горячо расцеловал. Его ребенок! Эшиала собирается подарить ему ребенка!

Какие тут, к черту, легионы?! У них есть еще несколько часов до вечера. И опять же, ребенок…

Чуть позже Ило остановился перевести дыхание.

– Но я пока не могу!

Рука Эшиалы скользнула по его спине вниз. Она знала множество любовных хитростей…

– Конечно. Но мы отсюда не уйдем, пока ты не сможешь.

Если бы Эшиала хоть вполовину так же сильно любила Шанди, то никогда бы не стала принадлежать ему, Ило. Но она принадлежит ему. Чудо, да и только – его возлюбленная, его ребенок!

4

Прежде чем «Месть северян» миновала отмель у выхода из Рандспортского порта, Инос соорудила на носу корабля палатку из запасного паруса. Она отнесла туда бутылку с водой и набитый соломой тюфяк и приготовилась переносить путешествие. Этому местечку не хватало уединения, зато свежего воздуха было вдоволь, да и к борту в случае чего бежать недалеко. Шанди сказал, что предпочитает страдать где-нибудь в уголке, а не у всех на виду, и ушел вниз.

Два дня спустя Инос все еще находилась в своей палатке, не обращая внимания на то, что говорят и делают остальные. Солнце ласково припекало, дул попутный ветер. Под крики чаек и поскрипывание снастей гукер скользил вверх-вниз по океанским волнам, возможно, и не таким большим, но Инос казавшимся настоящими горами. До прибытия в Тхам толку от нее мало – она лишь на то и способна, что валяться на своем тюфяке да проклинать импскую наследственность. Ее предки-етуны сгорели бы от стыда за нее, но импы бы ее поняли. Шанди наверняка еще хуже, чем ей. Дварфы не унижались до того, чтобы страдать от морской болезни. Очевидно, это считалось уделом гоблинов. Прыгуна действительно укачивало, а Загонщика Луны – нет.

Когда Инос удавалось отвлечься от того, что ее швыряет из стороны в сторону, она мысленно возвращалась к Рэпу и детям. У королевы не было ни малейшей надежды не только когда-нибудь свидеться с ними, но и узнать об их судьбе, и это неведение заставляло ее предполагать самое худшее. Кейди мертва. Рэп мертв или схвачен. Тела Ив и Холи погребены под развалинами Краснегара. Инос казалось, что только у Гэта была возможность выжить. Когда сын ускользнул от нее и отправился на поиски приключений, Инос пришла в ярость, но теперь радовалась, что он поступил именно так. По крайней мере, Гэт не плыл сейчас вместе с ней к берегам Проклятой страны.

Возможно, Гэт сумеет уцелеть в Нордленде – если, конечно, его невыдадут Тану Драккору и у него хватит ума не явиться к нему добровольно. Знает ли Гэт о кровной вражде? Инос полагала, что знает, но уверена не была. Какой жизни она пожелала бы сыну? По крайней мере, не участи кровожадного разбойника, каким был его дедушка Гросснак. Инос разделяла сомнения Рэпа по поводу того, что Гэт станет когда-нибудь достаточно напористым, чтобы править Краснегаром, так что в разбойники ее сын не подастся никогда.

В лучшем случае его ждет доля деревенщины, раба. В худшем…

– Госпожа! – раздался голос Джарги.

Инос приоткрыла один глаз. Если она не будет двигать головой, то, возможно, ей удастся выдержать этот разговор.

– М-м?

Волшебница присела рядом с королевой.

– У нас проблемы.

– Мой муж всегда говорит, что каждая проблема – это новая возможность.

Но Джарга плохо понимала шутки.

– Во-первых, Сговор прочесывает этот район. Мы все – Вирэкс, Фрацкр и Прыгун – это чувствуем.

Инос открыла оба глаза.

– Кого ищут?

– Мы думаем, что не кого-либо определенного, а просто наблюдают за этим районом, и особенно – за использованием магии. Их внимание ощутимо, потому я не смею облегчить ваши страдания.

Джарга стояла против солнца, так что Инос не могла рассмотреть выражение ее лица. Пронизанные солнечными лучами светлые волосы образовали вокруг ее головы золотистый ореол.

– Ну и пусть смотрят, – пробормотала Инос и закрыла глаза. Пусть хоть весь Сговор глазеет, если охота!

– Вторая проблема в том, что у нас появились спутники, много спутников.

Тошнота на минуту отступила, и Инос снова открыла глаза, с трудом добившись того, чтобы встревоженное лицо Джарги не было чересчур расплывчатым.

– Возможно, они просто хотят разобраться, кто мы такие. – По голосу Джарги было ясно, что сама она в этом сомневается. – Вам нужно встать, госпожа.

Инос хотела заявить, что это невозможно, но холодный расчет заставил ее промолчать. Дварф в море – это такое же редкое зрелище, как кит в пустыне. Гоблин, впрочем, тоже. Но светловолосую Инос издалека можно принять за етуна, а кораблик такого размера привлечет меньше внимания, если на палубе будет два человека, а не один. И какое им дело до ее зеленого лица?

– Помогите мне подняться, – сказала Инос.

Воистину Боги прокляли ее.

Многие годы считалось общеизвестным фактом, что халиф развяжет войну против Империи, как только сумеет объединить Зарк под своей властью. На рынках до самого Ургаксокса ходили слухи о неожиданном интересе халифа к корабельному фрахту. Император самозванец отвел войска в западную часть Империи и тем самым предоставил халифу превосходную возможность попробовать свои силы. И вот теперь война, похоже, началась, и Инос угодила в эпицентр событий. Их маленький кораблик со всех сторон окружили парусные суда. Некоторые из них походили на имперские, остальные были явно заркианской постройки – их треугольные паруса очертаниями напоминали крылья чайки. Флот халифа двигался в Оллион, чтобы начать вторжение.

– Как вы могли это допустить! – хрипло произнесла Инос.

Джарга бесстрастно пожала плечами:

– Они идут одним курсом с нами, но гораздо быстрее.

– Извините. Я погорячилась.

– Пойдемте на корму, госпожа.

Пока Инос, пошатываясь, брела вслед за Джаргой на корму, она увидела, что «Мести северян» наскоро попытались придать вид обычного рыбачьего судна. На палубе были грудой свалены сети и стояли все бочонки, какие только нашлись на борту. Но откуда было взять несуществующую команду? Им не хватало полдюжины великанов с льняными волосами.

Фрацкр передал штурвал Джарге и поспешил вниз, оставив женщин одних. Палубные люки были открыты, и прочие члены их разношерстной команды стояли прямо под ними, внимательно следя за происходящим на палубе.

Приближавшийся к ним великолепный корабль был намного больше их гукера. Два его треугольных паруса, белеющие на фоне сапфирового неба, ловили ветер, словно руки возлюбленной. Высокая корма сияла яркими красками и золотом, нос рассекал иссиня-зеленое море, у бортов пенились буруны. Корабль неумолимо приближался к их крохотному гукеру. Он нес с собой опасность и все же был прекрасен.

Все остальные суда явно были его союзниками. Бежать некуда. Далеко на юге смутно виднелась коричневая полоска – берег и едва различимые, бледные тени горных пиков. Инос знала эту торную цепь, хотя никогда прежде не смотрела на нее с севера. Это был Прогист, а на запад от него лежал Тхам.

Инос сглотнула, но мерзкий привкус во рту и не подумал исчезать.

– Сговор все еще наблюдает за этим районом?

– Да, госпожа. – Стискивая штурвал, Джарга оценивающе смотрела на приближающееся судно.

Теперь было ясно, почему Сговор держит этот район под наблюдением: флот халифа вышел в море. Зиниксо хотел знать, куда этот флот направляется и есть ли у него магическая поддержка.

– Тогда выбор у нас небогатый, – с горечью сказала Инос. – Либо мы сбежим от джиннов, доберемся до берега и попадем прямо в руки Всемогущего, либо нам предстоит добиваться успехов в серале. Что вы предпочитаете, Джарга?

– Я предпочитаю иметь дело с джиннами.

– Я, кажется, тоже.

Корабль находился всего в нескольких кабельтовых от них, но его бушприт был по-прежнему нацелен прямо на гукер. На носу у него искусно вырезанными и позолоченными буквами было написано название корабля – «Араккаран». Корабль продолжал приближаться. Несмотря на тщеславие, с которым этот корабль хвастался своими украшениями, похоже было, что он вознамерился протаранить несчастного старину гукера. И все-таки он был прекрасен.

Инос с удивлением обнаружила, что больше не испытывает тошноты. Морская болезнь прошла. Интересно, от страха или от гнева? Впервые в жизни ее етунская, морская половина взяла верх, и посодействовал ей гнев, но направленный вовсе не на приближающийся корабль.

Как Боги смеют так подшучивать над ней? Будь здесь Рэп, он наверняка отпустил бы какое-нибудь богохульное замечание насчет их чувства юмора, и на этот раз Инос согласилась бы с ним. Девятнадцать лет назад Рэп спас ее от араккаранского плена, и вот теперь Боги возвращают ее обратно, в Зарк, где у женщин прав не больше, чем у коров.

А что же будет с мужчинами, ее спутниками? Какая участь ожидает их? Распнекс и остальные дварфы наверняка предпочтут умереть, лишь бы не попасть в руки Сговора, но у гоблинов нет причин так поступать. Если волшебники прибегнут к магии, чтобы сбежать от джиннов, Зиниксо немедленно схватит их всех.

Джарга резко повернула штурвал. «Месть северян» легла на другой галс, и ее паруса обвисли. Гукер лег в дрейф, повторивший его маневр «Араккаран» дрейфовал рядом. На его бортах среди трав и стилизованных изображений волн резвились алые дельфины, синие рыбки и золотые осьминоги. На гукер уставились краснолицые джинны, увенчанные белыми тюрбанами.

– Это наверняка флагманский корабль! – воскликнула Инос, но Джарга не обратила внимания на ее слова и продолжала в изумлении смотреть на плавающий дворец.

С «Араккарана» бросили канат. Джарга кинулась ловить его, огрызнувшись на Инос, чтобы та встала к штурвалу. В последний момент в щель были спущены кранцы, и два корабля с мягким толчком встали борт о борт. Дюжина матросов с глухим стуком, словно яблоки, сорвавшиеся с дерева, приземлились на палубу гукера. Ясно было, что кроме превосходной отделки «Араккаран» имел отлично вышколенную команду.

После нескольких месяцев, проведенных в обществе дварфов, Инос совсем забыла, какими высокими бывают мужчины. На матросах не было ничего, кроме белых штанов и белых же тюрбанов. На боку у каждого сверкала кривая сабля, под красной кожей перекатывались бугры мускулов. В красных глазах матросов вспыхнули игривые огоньки, когда они поняли, что оба члена команды – женщины.

Предводитель матросов с важным видом прошествовал на корму и оказался лицом к лицу с женщинами. Джинн усмехнулся, и в рыжей бороде сверкнули белоснежные зубы.

– Вы здесь одни? Что это за судно?

– Мы простые рыбаки, ваша светлость, – пробормотала Джарга с совершенно несвойственным етунам смирением. – Мы не хотим ничего плохого.

– И мы не хотим. Мы сделаем вашу жизнь яркой! Идите на корабль. – Джинн махнул рукой в сторону веревочной лестницы, которую тем временем спускали с борта «Араккарана».

Раздался чей-то пронзительный предостерегающий вопль, и на палубу гукера с грохотом упала бочка. От удара она лопнула, залив все вокруг черной жидкостью. Джинны немедленно принялись швырять сети в эту лужу.

– Смола! – воскликнула Джарга.

– Да, смола. – Офицер презрительно заглянул в открытый люк. – Мы намерены сжечь ваше судно. Через несколько минут трап уберут. Если хотите, можете остаться здесь и живьем зажариться.

Появившаяся в голубых глазах Джарги ярость заставила джинна схватиться за рукоять сабли. Джарга была почти такого же роста, как и сам джинн, а в жилах ее бурлила горячая етунская кровь. Инос вклинилась между ними и подтолкнула Джаргу к трапу. Джарга неохотно подчинилась. Проходя мимо люка, она закричала:

– Всем покинуть корабль!

Простучали быстрые шаги – это мужчины поспешили к трапу.

Через несколько минут «Араккаран» продолжил свой путь, а «Месть северян» обратился в огненный островок среди моря. Паруса и снасти охватило желтое пламя. Восемь пленников сбились в кучу на палубе «Араккарана» под веселыми и недоумевающими взглядами по крайней мере пятидесяти здоровенных джиннов. В открытом море, под ярким солнечным светом глаза джиннов цветом напоминали засохшую кровь.

Инос никогда не видела корабля красивее этого. Каждая медная деталь была начищена до блеска. Каждая доска натерта воском и отполирована, все снасти новехонькие. Все, за исключением тех мест, которым положено быть ровными, покрывала причудливая резьба под слоем яркого лака. Инос полагала, что это результат трудов Азака. У него всегда была тяга к совершенству. Если уж Азак решил построить флот, то его флот должен был стать самым лучшим изо всех, что когда-либо видели Боги.

Инос посмотрела на своих товарищей. Джарга, казалось, пребывала в трансе – настолько ее потрясло великолепие «Араккарана». Дварфы, оказавшиеся в чуждой им стихии, мрачно озирались. Гоблинов трясло, глаза у них так и бегали. Шанди был почти таким же зеленым, как гоблины. Распнекс не проявлял эмоций, будучи заключен в им самим созданный магический кокон.

Император слишком плохо себя чувствовал, чтобы думать, а остальные сосредоточились на том, чтобы случайно не прибегнуть к волшебству, пока находятся под наблюдением Сговора. Инос, неожиданно освоившаяся в море, чувствовала себя лучше остальных, но для джиннов значила не больше, чем домашнее животное. Они бы и внимания не обратили ни на одно ее слово, скажи она даже нечто более чем заслуживающее доверия: «Я – Иносолан, королева Краснегара. Позвольте представить вам императора Эмшандара V и Чародея Распнекса…»

Толпа расступилась, пропуская осанистого мужчину средних лет, который производил впечатление видавшего виды человека. Одет он был в рубашку и широченные штаны синего цвета, обут в узорчатые туфли, а рукоять его сабли украшали драгоценные камни. По всей видимости, это был капитан. Его рыжие с проседью брови поползли на лоб.

– Ну и разношерстная же компания! – гулко произнес он с акцентом уроженца северного Зарка.

Инос отвернулась от надменного взгляда джинна и уловила какое-то движение на корме. У нее замерло сердце, она застыла, отказываясь верить своим глазам. Этого не может быть! Ведь прошло девятнадцать лет!

– Кто эти двое? – потребовал ответа капитан, обращаясь к Вирэксу, как к самому старшему среди мужчин.

– Это гоблины, почтенный господин.

– Гоблины? Похоже, они здорово страдают от морской болезни. – Веселый тон, которым было сделано это замечание, заставил присутствующих утвердиться в предположении, что этот джинн и в самом деле капитан.

Но кто же тогда находился на корме? Кто этот молодой джинн, который стоял у перил и наблюдал за происходящим на палубе, словно за увлекательной игрой? Необыкновенно высокий, даже для джинна… невероятно широкие плечи и узкая талия… орлиный нос, обветренное красное лицо, исполненное надменности… зеленое одеяние.

Он был слишком молод, но сходство потрясало.

– Ваши имена? – пролаял капитан. Он явно находился в замешательстве, так как, похоже, никогда не слышал о гоблинах. – И общественное положение, если есть.

– Джарга, господин, хозяйка «Бутона розы».

– Фрацкр, кузнец.

– Ишан, торговец, – пробормотал Шанди.

– Иносолан, вдова.

Но Инос находилась в замешательстве, напрягая память. Высокий молодой джинн носил зеленое, королевский цвет! Кто же он? Принц? В детстве все они были так похожи друг на друга, и к тому же Инос никогда не обращала на них внимания.

И никто из них никогда не видел ее лица!

Наконец все сообщили свои имена и вымышленные сведения о себе. Ничего не понявший капитан нахмурился.

– И что за дела занесли гоблинов, дварфов и всех прочих к берегам Зарка?

Вирэкс пустился в длинное объяснение о поисках выгодных предприятий, связанных с горным делом. Как, несомненно, известно благородному господину, гоблины исключительно искусны в поисках рудных жил… Но гоблины нервничали все сильнее. Инос подумала, что Прыгун может сломаться в любую минуту. Он пустит в ход магию, и Сговор тут же вцепится в этот корабль. Тогда все пропало. Лучше уж джинны, чем Зиниксо. Но как объяснить это гоблинам?

Ну как же его зовут, этого надменного принца? Что это принц – несомненно, ведь он так похож на своего отца, каким тот был двадцать лет назад. Это старший. Имя! Имя! Имя!

– Я не верю ни единому вашему слову! – взревел капитан, оборвав размышления Вирэкса, и повернулся к своим матросам. – Выбросьте мужчин за борт, а женщин отдайте команде.

– Подождите! – закричала Инос. Она вспомнила. И один из принцев все-таки знал ее в лицо! – Принц Куаразак! – позвала она. – Ваше высочество, мы с вами уже встречались!

Ближайший джинн поднял было руку, чтобы заставить Инос замолчать, но замер, удивленный ее осведомленностью. Все взоры обратились к юноше, стоявшему на корме. Инос ожидала, что принц призовет ее к себе, но тот поступил так, как всегда поступал его отец, привыкший действовать быстро и решительно, – перемахнул через перила, спрыгнул на палубу и подошел к пленникам. Матросы поспешно попятились, освобождая ему дорогу. Принц остановился перед Инос и взглянул на нее беспощадными красными глазами. Как и Азак, он носил небольшую бородку. Впрочем, у юноши она была потемнее, чем у его отца.

– Не думаю. Я никогда не видел такой старой женщины, как ты.

Никто не засмеялся, потому что принц вовсе не шутил. С тех пор как стал взрослым, из всех женщин принц мог видеть только своих наложниц и дочерей. Если, конечно, у него были дочери. Иметь дочь считалось неудачей.

Инос была готова к такому отношению и не позволила сбить себя с толку.

– Вы несли на подушке золотую цепь. Когда церемония была прервана, я подняла вуаль. Тогда-то вы меня и видели.

Глаза принца расширились. Казалось, он стал еще выше. Опрометчивое вмешательство могло повлечь за собой непредсказуемые последствия и чего доброго уронить его в глазах команды и корабельных офицеров, но это ничуть не поколебало его спокойствия. Однако слова принца стали осторожными и расчетливыми.

– Какое имя вы носите сейчас?

– Я – Иносолан Краснегарская. Вы помните, где мы встречались. И знаете, кто мой муж.

Последнего принц мог и не знать, если не пользовался особым доверием своего отца, но все остальное знал наверняка. О да, знал. Ему было всего восемь лет, но он не забыл того дня, когда его отец женился на чужеземной королеве. Вряд ли кто-либо из присутствовавших в тот момент в зале забудет схватку, в которой один-единственный всадник одержал верх над всей дворцовой гвардией.

Принц оглядел пленников, особое внимание обратив на гоблинов, а затем принял решение, такое же, какое на его месте принял бы отец. Он обернулся к застывшему в поклоне капитану:

– Спустить мой флаг. Передать сигнал моему брату, чтобы он поднял свой. Разбить строй и взять курс на Кверн.

– Айе, принц адмирал!

– Женщину отвести в мою каюту. Остальных заковать до тех пор, пока я не решу, что с ними делать. – И с этими словами адмирал принц Куаразак ак'Азак ак'Азакар Араккаранский, старший сын халифа, развернулся и пошел прочь.

Инос грубо толкнули следом. Она знала, что теперь должна сыграть роль, которой ей не доводилось играть никогда в жизни.

5

Недели за полторы до дня летнего солнцестояния дремотным полднем Кейди и Тхайла сидели в лесу и плели корзины. Как объяснила Тхайла, корзины в Колледже были не нужны, просто за этим занятием приятно скоротать послеобеденное время.

Кейди нравилось поплести корзины вместе с подругой. Впрочем, в компании Тхайлы она была готова заниматься чем угодно. Кейди знала, что в Краснегаре она никогда бы не плела корзин, даже будь у нее под рукой подходящие прутья, и, возможно, заявила бы, что это бессмысленная трата времени да и вообще крестьянская работа, и тем самым навлекла бы на себя материнские нравоучения. Теперь же ей было трудно придумать более приятное времяпрепровождение для жаркого влажного полудня.

Тхайла, скрестив ноги, сидела на замшелом древесном корне. На ней были коричневая юбка, отделанная золотом, и коротенькая кружевная блузка, под которой Тхайла ничего не носила. Сандалии валялись в траве. Тхайла казалась частью этого леса, диким цветком.

На Кейди был точно такой же наряд, только юбка зеленая с золотом – Тхайла сказала, что зеленый цвет Кейди идет больше. Этот превосходный для пустынного леса наряд в Краснегаре мог бы стать причиной революции. Кейди попыталась представить, что сказал бы о нем папа, но у нее ничего не вышло. Мысли были такими же вязкими, как и лесная духота.

Бедный папа! Как ей нравилось дразнить его! Больше этому не бывать. Никогда уже она не почувствует запаха горящего торфа, не взбежит по бесконечной лестнице дворца, не слизнет снежинку с кончика носа – этот фокус всегда ужасно злил Гэта, который не мог его повторить… Ах, Гэт! Они с мамой бежали вместе с императором, и теперь Кейди никогда их не увидит, а может, даже и не услышит о том, как сложилась их судьба. Тхайла ничем не могла ей помочь. О случившемся с королем и королевой Краснегара и с Гэтом могла знать только Хранительница, потому что она знала все, но ей никто не смел задавать вопросов. Противная старая ведьма! Раз папа не пришел на помощь своей любимой дочке, чтобы спасти ее от гоблинов, значит, он умер, так же, как умерли муж и ребенок Тхайлы. Как жесток этот мир! Кровавый Клюв умер. Птица Смерти и все его гоблины мертвы. Легионеров сожгли драконы…

– Кейди, ты в порядке? – осторожно спросила Тхайла.

– Да, конечно! – Кейди шмыгнула носом. – Все в полном порядке. Ничего не случилось, вот только пальцы немного болят.

Тхайла засмеялась и кинула наполовину сплетенную корзину в кусты за спиной.

– Ну так брось эту дурацкую корзину! – В ее больших золотых глазах плясали искорки.

– Но я хочу ее доделать! Хочу научиться плести круглые и ровные корзины, как у тебя. Ну посмотри, что за кособокие уродцы!

– Это не важно.

– Для меня важно! – возразила Кейди. – У тебя все так ловко получается, а я такая неуклюжая!

– Я уверена, что есть множество такого, что ты умеешь делать, а я нет. Ну, по крайней мере, если не пользоваться волшебством.

– Что-то ничего такого не знаю. Даже если у меня и есть кое-какие навыки, то они нужны краснегарской принцессе, а здесь, в Тхаме, все это совершенно бесполезно. Здесь я ни на что не гожусь!

Тхайла села рядом с Кейди и обняла ее.

– Головушка садовая! – мягко сказала она. – Еще как годишься! Ты моя подруга. Просто не знаю, что бы я без тебя делала, Кейди!

– Правда? На самом деле?

– Конечно, правда! У меня нет ни друзей, ни семьи. Я не могу подружиться ни с кем из архонтов, просто не могу! Да и вообще ни с кем здесь. Мне ужасно не хватает Лииба. Я знаю, почему Хранительница, архонты и весь Колледж делают то, что они делают, хоть и не могу сказать тебе этого. Я не смею их обвинять, но ты – единственный человек, который не напоминает мне о Лиибе. Я, наверное, сошла бы с ума, не будь тебя рядом.

Кейди моргнула и вытерла глаза.

– Я просто дурочка, только и делаю, что реву.

– Ты плачешь ничуть не больше меня.

Они вели этот разговор уже не впервые. В прошлый раз Тхайла сказала, что все месяцы, проведенные Кейди с гоблинами, не могут изгладиться из памяти ни за пару дней, ни за неделю – но ведь прошло куда больше недели. Конечно, было приятно слышать слова утешения, но все-таки Кейди знала, что ведет себя не так, как подобает спасенной принцессе. В конце концов, гоблины не причинили ей вреда. Кровавый Клюв только грозился изнасиловать ее, но не исполнил своей угрозы. Она не стала жертвой варварских развлечений гоблинов, ее не мучили, как остальных пленников, которые кричали под пытками от заката до рассвета. Да, она долгое время жила в страхе, но это вовсе не повод, чтобы принцесса вела себя, словно маленькая девочка.

– Лучше подбери свою корзину, – сказала Кейди. – Слишком хороша, чтобы выбрасывать.

Тхайла кивнула, глядя куда-то перед собой.

– Мы можем набрать немного слив и земляники, когда будем возвращаться в Дом Тхайлы.

– Угу.

Кейди почувствовала легкую тревогу:

– А ты разрешишь мне сегодня еще раз попробовать приготовить еду?

– Что? – Девушка-пикc рассеянно посмотрела вокруг. – Извини. Мне нужно сделать одно дело.

– Дело? Ты оставишь меня здесь? – Голос Кейди задрожал. – Одну?

– Мы можем сначала вернуться в Дом, но потом мне нужно будет уйти.

– Надолго?

А вдруг Тхайла никогда не вернется, и Кейди останется одна в пустом доме, не нужная никому в Тхаме…

– Спокойно! – Тхайла сжала руку подруги. – Не паникуй! Мне совсем необязательно оставлять тебя одну. Я возьму тебя с собой. Пошли!

Тхайла вскочила, едва не наступив на подол юбки, и бросилась за сандалиями, но Кейди подняла их раньше.

– Это правда – ну, что ты возьмешь меня с собой?

– А что, кто-то недоволен? – проворчала Тхайла. – Я архонт и не могу делать только то, что мне хочется. Давай руку, пошли.

– А куда мы идем? Зачем? Кого мы должны встретить?

– Мы идем на берег. Закрой глаза, там будет солнечно.

Они взялись за руки. Никакого движения Кейди не почувствовала, но сразу же в глаза ударил свет, казавшийся нестерпимо ярким даже сквозь закрытые веки. От холодного и влажного прикосновения ветра по коже побежали мурашки. Кейди громко икнула. Конечно, они уже не в лесу. Явственно слышался неумолчный рокот прибоя и крики чаек. Пахло морской водой.

Кейди заставила себя открыть глаза. Она стояла на песчаном холме, заросшем высокой травой, колыхавшейся под ветром. Внизу лежал серебряный пляж, а за ним простиралось море, о котором Кейди уже сообщили ее нос и уши. В Краснегаре море никогда не бывало таким синим, а небо – бездонным.

– Как я люблю море! – воскликнула Кейди.

– Наверное, оно хорошее, – с сомнением произнесла Тхайла. – Но слишком шумное и беспокойное!

– Оно плещется о берег.

– Скучно! Все время одно и то же.

– Оно уносит и полезные вещи, и мусор.

– И все-таки, я думаю, оно полезное. Если бы море вдруг исчезло, вся рыба погибла бы.

И девушки рассмеялись.

– Где мы? Это Утреннее море или море Печалей?

– Где-то на западе. Это мой район, и сюда кто-то идет.

Кейди озабоченно осмотрела бухту, от одного мыса до другого: волны, песок, холмы, деревья и небо. Больше ничего не было видно – ни лодки, ни корабля и никого живого, не считая нескольких белых птиц. Примерно в фарлонге от них из леса выбегал извилистый ручеек и пробирался по берегу. Волны стремились дотянуться до него. Больше Кейди ничего не увидела, как ни старалась.

– Кто идет? Откуда ты узнала?

Тхайла вглядывалась в море. Возможно, она пыталась уловить что-то в магическом пространстве, потому что ответ ее прозвучал рассеянно.

– Я знаю, потому что меня позвали. Позвал берег. Здесь чужие.

Солнечный свет превратил ореховые волосы Тхайлы в золотые.

Кейди некоторое время ждала объяснений, но их не последовало.

– Тебя позвал берег? Волны или птицы? Или здесь каждая песчинка говорящая?

– Просто берег. Мы с ним настроены друг на друга, точно так же как Рейм настроен на горы… Нет, правда! – Тхайла улыбнулась.

– Я тебе верю!

– А на лице написано, что не веришь. Впрочем, я и сама не очень верю. Не знаю, как все устроено, но это правда. Полагаю, это работа Кииф.

Кейди недоверчиво хмыкнула:

– И где эти чужаки?

– Здесь! Смотри на деревья.

Яркая вспышка – и деревья изменились. Большая их часть исчезла. А те, которые остались, были другими. За ними лежали поля, и в отдалении виднелись два дома. Повернувшись, Кейди увидела еще несколько домов у ручья, но сам ручей тоже стал другим. У воды лежали четыре плоскодонки.

– Это другой Тхам, – сказала Тхайла. – Это народ… Ох! Я постараюсь тебе когда-нибудь все объяснить. – Лицо Тхайлы помрачнело, как всегда, когда она пыталась говорить о магии.

– Это пиксы?

– Пиксы. Но не совсем обычные. Их можно назвать трущобными пиксами. Большинство пиксов не переносят, чтобы их дома стояли так близко друг к другу, просто рукой подать. А вот и чужаки.

К берегу подходила парусная лодка. Она была уже совсем рядом. Кейди с изумлением глядела на сидевших в лодке четверых мужчин, точнее, на их волосы.

– Что… То есть я хотела спросить, кто это?

– Тритоны, – негромко сказала Тхайла и хихикнула. – Я полагаю, это рыбаки. Они хотят высадиться на берег, чтобы пополнить запасы воды. Видишь бочонки в лодке?

– У них голубые волосы?

– Ну да, у всего морского народа такие волосы.

– А они могут увидеть дома?

Волшебница снова качнула головой:

– Нет. Они увидели бы их, если бы отошли подальше от берега, но они не захотят – на этом месте лежит заклятие. И на воде тоже. Смотри, что сейчас будет.

Лодка причалила рядом с устьем ручья. Мужчины спрыгнули на берег, оттащили лодку подальше от воды и принялись осматриваться. Интересные создания! Очень бледная кожа и длинные ярко-синие волосы. Все босые и с обнаженными торсами. И только вокруг бедер обернуты длинные платки, сверкавшие серебром в солнечном свете. Ростом с импов, но потоньше, более хрупкие.

– Да они же просто мальчишки! – Кейди поняла, что сжимает рукоять рапиры, и убрала руку. Пускать в ход оружие против четверых мальчишек? Разве они могут причинить ей вред, когда здесь Тхайла? Да и выглядят довольно безобидно.

Даже, пожалуй, симпатичными.

– Это не мальчишки, просто они худощавые. Морской народ весь такой. Они кажутся тебе симпатичными?

– Ну да… Да, симпатичные, даже с этими голубыми волосами. – Кейди удивила усмешка, которой подруга встретила ее слова. – А что тут смешного?

– Не будь меня, принцесса, ты попала бы в переплет. Это тритоны!

– Что, они заметили бы меня на таком расстоянии?

– Легко!

– Тогда я очень рада, что ты здесь, – сказала Кейди.

Она чувствовала себя неуютно. Все знали, что случается с теми женщинами, которые встретят тритонов.

Убедившись, что их лодку не унесет волной, четверо моряков пошли по берегу. Кейди охватил испуг, но вскоре она поняла, что тритоны направляются не к ней. Они ее не видели. Чего ей бояться, если рядом Тхайла?

Вскоре тритоны повернули обратно, снова подошли к морю и принялись зачерпывать пригоршнями морскую воду и пить ее. Кейди едва не расхохоталась, увидев, как тритоны начали отплевываться. С порывами ветра к девушкам долетели приглушенные ругательства.

– Что это они делают? – спросила Кейди.

– Разве не видишь. Пьют морскую воду, – усмехнулась Тхайла.

– Но почему?

– Им кажется, что они пробуют воду из ручья, и она никуда не годится.

Матросы прошли дальше вдоль берега и попробовали воду в другом месте. Но море было соленым повсюду.

Презабавное зрелище! С этого расстояния тритоны выглядели мальчишками – ну, в крайнем случае, подростками – и кипели от ярости. По-прежнему держась вместе, они побрели обратно, рассерженно переговариваясь и размахивая руками.

Кейди обняла подругу:

– Это ты сделала?

– Нет, Кейди. Заклинание на ручей наложил один из моих предшественников. И не жалей тритонов! Они знают, что им не полагается высаживаться на берег в Тхаме. Пожалуй, я должна покрыть их ноги язвами.

– Не надо! Не делай этого!

– Наверное, это все-таки следует сделать, – с сомнением в голосе произнесла Тхайла. – Но мне кажется, они и так больше никогда сюда не вернутся.

Лодка тритонов боролась с прибоем. Их бочонки так и остались пустыми.

– Не стоит беспокоить Хранительницу такими мелочами, – с явным облегчением сказала Тхайла. – В этом ручье водится отличная форель. Если я выманю несколько рыбин, ты попробуешь приготовить их сегодня вечером?

– А может, сперва искупаемся в море?

– А почему бы и нет? Побежали!

6

Там, где Утреннее море омывает подножия гор Прогист, стояла крепость Кверн, о чьи стены уже многие века бился людской прилив. Крепость пережила бесчисленные осады. Ее предавали, грабили и отстраивали заново – и так раз за разом.

В конце концов Кверн захватил халиф – захватил безо всякой осады, лишь благодаря своей репутации.

Было известно, что сопротивлявшиеся города халиф брал измором, после чего предавал все живое мечу. Так случилось с Шугарраном, Зафелем, Мигалом. К тем же, кто сдавался, халиф относился милостиво.

Кверн был аванпостом Зарка. Дальше на запад лежали земли Тхама и Империи. Теперь халиф снова вернулся в Кверн во главе армии, подобной которой Зарк не знал никогда. Флот халифа курсировал вдоль берегов, чтобы охранять торговые суда, скопившиеся в порту. Чужие корабли захватывали и топили. Война началась.

Халиф стоял на зубчатой стене крепости, залитой ярким солнечным светом. Вокруг повелителя толпились его сердары. Они наблюдали, как внизу, на пыльной равнине, проходили учения Четвертого отряда доспешников. Гуррак поклялся кишками своих сыновей, что прежде, чем армии придет время выступать, он сделает латников Четвертого отряда настоящими солдатами. И ему это уже почти удалось. Почти, но не совсем. Поэтому теперь Азак должен был либо изобразить удовлетворение, которого не испытывал, либо заменить сердара Гуррака.

Подобрать толкового командира всегда было нелегко, а теперь, когда его старые военачальники принялись умирать один за другим, – и вовсе трудно. Каждое новое назначение нарушало шаткое равновесие сил, плетущих интриги вокруг халифа. А еще оно приводило к переменам в самой армии – десять лет назад Четвертый отряд доспешников был отборным подразделением, резервом, который мог переломить ход событий, когда уже, казалось, потеряна последняя надежда, теперь же он стал хламом, который бросали под ноги вражеской армии, чтобы обессилить ее.

Однако халиф не мог пожаловаться на своих сердаров. Двое из них доводились ему двоюродными братьями, трое были выходцами из других могущественных династий, а еще двое стояли так далеко от какого бы то ни было трона, что их можно было считать простолюдинами. И только один из них был сыном халифа. Благоразумный правитель никогда не отдаст под командование своему возможному преемнику отлично подготовленное многотысячное войско. Впрочем, излишнее благоразумие могло быть расценено как робость. В дворцовой политике множество тонкостей. Потому-то сердаром был только один из сыновей. Адмиралы куда менее опасны.

Завтра они выступят в поход против Империи. Все действия Азака на протяжении последних девятнадцати лет неотвратимо вели к этому. История Зарка знавала многочисленные вторжения имперских войск. А джинны только трижды предпринимали попытки нанести ответный удар, да и то небольшими силами. Страна, состоявшая из множества городов, окруженных безводными пространствами, была разобщена и объединялась только для борьбы с чужеземцами. Но Азак сумел собрать ее воедино. Вся страна, от Уллакарна на юге до Кверна на севере, находилась под властью халифа. Халифат Зарк, плод трудов всей его жизни.

Тем временем внизу, на равнине, произошли перемены. В атаку пошел верблюжий корпус. Ага! Вот это уже лучше! Только что всадники, с высоты крепостных стен казавшиеся муравьями, стояли на месте, застыв, подобно изваяниям, и вот они уже устремились вперед, неся с собой тучи пыли и смерть. Пожалуй, действия верблюжьего корпуса свидетельствовали в пользу несчастного Гуррака. Сердары принялись переговариваться, глядя, как наездники окружают строй пехотинцев.

– Неплохо, – негромко бросил Азак. Даже не глядя, халиф почувствовал, как от этого намека на похвалу Гуррак судорожно вздрогнул и расслабился. Но все-таки от сердара еще тянуло запахом страха.

– Это великая честь для моего эмира, командующего верблюжьим корпусом, о великий халиф, – хрипло произнес Гуррак. – Но ничего иного и нельзя ожидать от ак'Азака.

Остальные забормотали, спеша выказать согласие.

Страх и лесть. Лесть и страх. Все они таковы – эти сердары, султаны, принцы. Тошнит от трусов и льстецов.

Однако в льстивых словах была доля правды. Этот отряд действовал лучше, чем Первый вчера, и намного лучше. Значит, молодой Фаркан оправдал надежды халифа. Очень интересно! И сколько же ему лет? Азак быстро прикинул. Ну конечно, около восемнадцати, ведь Фаркан был одним из старших в череде сыновей, рожденных после перерыва, вызванного вмешательством волшебницы Раши. Фаркан ак'Азак ак'Азакар, рожденный от… Как там ее звали-то? Худенькая такая, из жителей холмов. После Фаркана рожала одних дочек.

Ропот сердаров и сдавленный всхлип Гуррака снова привлекли внимание халифа к копошившимся внизу войскам. Кавалерийский корпус охватило смятение – лошади испугались верблюдов и принялись сбрасывать всадников. Множество солдат оказались под копытами обезумевших коней. Целый корпус находился на грани панического бегства. Проклятие! Непростительная глупость! И вот этот сброд он намеревался вести на битву?

Вскоре порядок был восстановлен, но халиф не мог притворяться, что не видел позора. Все-таки придется решать, кого поставить на место Гуррака. Необходимость менять сердара накануне выступления в поход привела халифа в ярость. Из латников поставить некого, да к тому же этот командир должен быть известен остальным эмирам. После слаженных действий верблюжьего корпуса выбор был очевиден – молодой Фаркан. Но если назначить его, то остальные начнут плести бесконечные интриги. Сам Фаркан, возможно, думал, что путь для него уже открыт. В его возрасте Азак держал при себе четырех асассинов и понимал в ядах больше, чем все они, вместе взятые.

Следующими должны были быть лучники. Когда Четвертый отряд находился под командованием Киртапа, он славился своими лучниками. Если Гуррак и их распустил, ему придется помучиться перед смертью.

Солнце палило нещадно. Азак прищурился. Ему хотелось вытереть пот, заливающий глаза. Девятнадцать лет. Девятнадцать лет крови и борьбы. Пятнадцать сражений, три долгие осады, четыре резни, семь мятежей и бесчисленное количество казней. После первого года или двух Азака охватило болезненное желание бросить эту затею и просто удерживать принадлежащие ему земли, но это было бы подобно самоубийству. То же самое случилось еще два года спустя, после разгрома в ущелье Костей, когда сам халиф едва не погиб. На самом же деле у него не было выбора – он продолжал завоевания просто потому, что не мог иначе. Девятнадцать лет назад халиф оседлал тигра. Он все еще сидел верхом на этом тигре, и тигр по-прежнему мчался вперед. Завтра он наконец-то ринется на запад. Лишь смерть сумеет выбросить халифа из седла.

Единственная мишень была готова. Взметнулся флажок, и невидимые с этой высоты стрелы сорвались с тетив. Потом они сгустились, словно дым, и слитный удар отшвырнул мишень назад. Сердары одобрительно загудели. Азак подождал, пока соберут пролетевшие мимо мишени стрелы – конечно же, на каждой из них стояла метка ее владельца, – и подал знак.

Лучники приготовились к стрельбе на скорость. Халиф поднял взгляды на холмы, черные от войск, шатров и скота. Находившийся поодаль город был переполнен народом. В порту среди торговых кораблей царила какая-то суматоха…

«Араккаран»! Прежней зоркостью халиф уже не мог похвастаться, но корабль, входивший в порт, «Араккаран», не иначе. Что это взбрело в голову идиоту Куаразаку? Почему адмирал покинул свой флот?

Аэак прикинул дюжину возможных объяснений происходящего, но не нашел ни одного, заслуживающего внимания. Халиф заметил, что стискивает кулаки, и заставил себя разжать их. Некоторые вельможи его свиты наверняка увидели корабль гораздо раньше его самого и теперь были заинтригованы не меньше Азака. Халиф не должен подать виду, что не ожидал возвращения «Араккарана».

– Ну, сердары, кто из вас настоящий джинн? У кого довольно зоркости? Не появился ли наконец мой медлительный сын?

Хор голосов подтвердил, что флагманское судно действительно вошло в порт.

– Ну наконец-то! – Азак щелкнул пальцами, и вперед выскочил герольд. – Передай, что принц адмирал будет допущен к нам сразу же по прибытии.

Герольд склонился в низком поклоне и бросился бежать, еще даже не до конца выпрямившись.

Что Куаразак себе воображает? Может, он принес новости о сражении? Он что, потопил имперский флот? Нет, в этом случае он отправил бы посыльное судно.

Скоростная стрельба закончилась, а с ней и учения. Собравшиеся вокруг Азака сердары застыли, с опаской ожидая решения халифа. Не исключено, что они и так знали, каким оно будет. Кого ему теперь ставить на место Гуррака?

Халиф подумал о Крандаразе и вздохнул. Среди всех его сыновей, рожденных за без малого тридцать лет, ни один не мог сравниться с Крандаразом, который был подобен алмазу, сияющему среди россыпи гальки. Вот кому следовало бы быть сейчас первым среди сердаров – он затмил бы их всех.

Он затмил бы и самого Азака.

Халиф повернулся к сердарам, до сих пор пребывавшим в напряжении. Они могли предположить, что произойдет, и теперь ждали, кто же окажется жертвой. Халиф выбрал самого молодого из присутствующих, сердара Шестого отряда Азакара, своего сына, командующего доспешниками.

– Ак'Азак, что ты думаешь о действиях Четвертого отряда?

Принц поджал губы. Если бы он облизнул их, отец бы его ударил.

– Значительно лучше, чем прежде, государь.

Принц осторожно мигнул гранатовыми глазами. Его бородка как-то странно топорщилась во все стороны и до сих пор была реденькой, хотя Азакар давно вышел из юношеского возраста. О Боги! Ему ведь года двадцать три – больше, чем было самому халифу, когда он объявил себя правителем континента и принялся доказывать это на деле.

– Но все-таки, – продолжал сердар, осторожно выговаривая каждое слово, – он недотягивает до уровня других отрядов, которые мы видели здесь за последние несколько дней.

Неплохо. Совсем неплохо. Не сказал ни «да», ни «нет». Что, собственно, и требовалось.

– Но все-таки не так хорошо, как ожидалось, ты это хочешь сказать?

Азакар ухватился за предложенный намек:

– Да, государь, он действительно обманул ожидания.

Халиф кивнул.

Гуррак издал сдавленный стон.

Азак печально посмотрел на своего сердара. Ему нравился Гуррак, великолепный наездник и прекрасный спутник во время охоты. Сейчас лицо Гуррака было искажено ужасом, но голос его не дрогнул.

– Я вверяю вам своих сыновей, государь.

– Я сужу людей по их собственным делам, а не по делам их отцов.

На лице Гуррака выступила испарина, но только что он получил все гарантии, о каких только мог мечтать. Сердар поклонился, потом подошел к краю стены и шагнул вниз.

Азак дважды щелкнул пальцами, и к нему подбежали два герольда.

– Сообщите принцу Фаркану ак'Азаку, что сердар Гуррак встретился с предками, и принцу надлежит принять командование Четвертым отрядом… – халиф посмотрел на улыбающегося Азарака, но не заметил у него в глазах недовольства, – временно. А ты отправляйся в секретариат, пусть подготовят необходимые бумаги.

Герольды умчались.

Ну что ж, теперь куцебородому Азараку будет о чем подумать. Конечно, не исключена вероятность, что двое сыновей организуют заговор против отца и поднимут четверть армии, но для этого им надо было хоть немного доверять друг другу, а доверие не входило в число семейных обычаев. В этом назначении для сыновей халифа от первой жены крылся намек на то обстоятельство, что их многочисленных младших братьев отныне стоит воспринимать всерьез. Теперь Фаркану придется получше заботиться о собственной безопасности.

Азак пошел прочь. Халифу не терпелось уйти с солнца и приступить к работе над ожидающей его горой документов. И кроме того, хотелось узнать, с чего это идиоту Куаразаку взбрело в голову нарушить приказ и вернуться в порт.

Возможно, вскоре Зарку понадобится новый адмирал, точно так же, как сегодня понадобился новый сердар.

Азаку нравилась Квернская крепость, строгая и содержащаяся в хорошем состоянии. Помещение, в котором Азак велел устроить приемный зал, раньше, наверное, использовали под офицерскую столовую. Зал был невелик, от ничем не украшенных каменных стен гулко отдавалось эхо. Свет с трудом просачивался в окна, прорубленные в стене в несколько пядей толщиной и скорее напоминавшие туннели. Даже сейчас, накануне дня летнего солнцестояния, в зале было холодно. Вокруг заваленных документами столов, словно мухи, роились секретари. Халиф прошел в глубь комнаты и уселся за свой стол. За спиной у халифа находилась запасная дверь – так, на всякий случай.

Еще одно преимущество этой комнаты заключалось в том, что она была закрыта магическим щитом, который много лет назад поставил Фуркар. По такому же щиту волшебник поставил в каждом из замков и крепостей, где приходилось бывать халифу во время его путешествий по Зарку.

Куаразак был невероятно уверен в себе. Уже по одному тому, как его сын вошел в широко распахнутые двери и двинулся к столу халифа, Азак догадался, что тот не испытывает страха. Взмахом руки халиф приказал секретарям удалиться, и те, словно рой жуков, устремились к выходу из зала, путаясь в подолах черных одеяний.

Теперь халиф и его старший сын могли поговорить с глазу наглаз, не опасаясь, что их подслушают. Куаразак остановился и склонился в низком поклоне, едва не коснувшись тюрбаном коленей.

Для адмирала, в военное время нарушившего приказ халифа, принц держался поразительно самоуверенно. В течение последнего часа, когда халиф возился с бесконечными эдиктами и рескриптами, часть его проворного разума не переставая обдумывала это событие. Никакого разумного объяснения халиф так и не нашел.

Неповиновение часто наводит на мысль о перевороте, но халиф не верил, что это произошло бы подобным образом. Сейчас, накануне войны, Азак, возможно, был в наибольшей безопасности, считая с того самого момента, когда двадцать один год назад опоясался кушаком правителя Араккарана. Если сейчас халифу и могло что-то угрожать, так это кинжал или яд, а отнюдь не корабль – особенно когда халиф находился в полулиге от моря.

Возможно, не обошлось без чародейства. Лишь на мгновение взгляд халифа скользнул по застывшей в дальнем углу зловещей черной фигуре придворного колдуна Фуркара. Если бы Фуркар решил сменить хозяина, то проделал бы это очень быстро. Да, волшебник вполне мог сделать нечта подобное.

Мог, но не вместе с Куаразаком. Старший принц был хорош, и все же не до такой степени, чтобы делать на него ставку. И халиф, и Фуркар знали это. По меркам обычных людей Куаразак, бесспорно, считался человеком выдающимся – высокий, красивый, безжалостный, умеющий быстро думать и стремительно действовать. Почти копия своего отца, каким тот был в юности, и все же копия неточная. По сравнению с Крандаразом он был ничтожеством и сам знал об этом. Возможно, больше всего на свете Куаразак хотел бы выяснить, куда делся Крандараз. И это было последним, что открыл бы ему халиф.

Теперь Куаразак ожидал позволения заговорить. Азак не предложил принцу занять свободный стул. Сидеть в присутствии халифа дозволялось лишь Фуркару.

– Причина должна быть важной, – негромко произнес халиф. – Очень важной.

– Да, государь. Вы одобрите мои действия. – Рубиновые глаза принца блеснули.

«Ты что же, щенок, собрался сыграть со мной в мою собственную игру?» О, принц был всецело уверен в себе! Он конечно же боялся отца – страх перед халифом испытывали все и всегда, – но боялся намного меньше, чем обычно, и меньше, чем должен был бы бояться.

– У тебя есть тридцать секунд.

– Я привез пленника, государь, которого вы захотите допросить сами.

Азак положил руки на стол. Принц уложился даже в меньшее время.

– Пленник? Я думаю, что никакой пленник не оправдает твоего присутствия здесь, разве что это сам император.

Принц издал негромкий утробный смешок:

– Вряд ли.

– Ну или колдун Рэп Краснегарский. Наверняка они теперь в союзе!

– Нет, государь, это не он, но вы почти угадали.

Халиф напрягся, и его старая рана на ноге заныла.

– Кто этот пленник?

– Его жена, – победно улыбнулся Куаразак. – Или, по законам Зарка, ваша жена.

7

Весь остаток дня мысли об Иносолан терзали халифа, словно боль от загноившейся раны. Если бы Азака заранее спросили, он ответил бы, что возможность возвращения Иносолан в Зарк так же незначительна, как надежда на то, что джинны когда-либо научатся верности. Слишком подозрительно для простого совпадения. Ее появление наверняка подстроено. Что, если оно связано с готовящимся вторжением? Халиф терялся в догадках, кто же это подстроил – сам Рэп, император или Всемогущий. Замешаны ли в это дварфы или гоблины? И наверняка не обошлось без волшебства! Мотивы, способы, виновники – все это оставалось для халифа тайной за семью печатями.

Несколько раз Азак ловил себя на том, что его мысли рассеянно блуждают где-то вдали от потока документов, проходящих через его руки. Иносолан! Не может быть, чтобы это была сама Иносолан! Это наваждение, какая-то ловушка.

Куаразак был полностью уверен, что привез Иносолан. Принц настаивал, что это именно та женщина, которую он видел много лет назад во время церемонии бракосочетания. На корабле принц допросил Иносолан – он сказал, что не применял силу, только угрозы. Пригрозил, что ее поочередно изнасилуют все матросы флота, но так и не смог ничего узнать. Ведь это была Иносолан. Она заявила, что у нее дело к самому халифу и она не намерена обсуждать его ни с кем другим. Еще она сказала, что у халифа на боку – вот здесь вот – есть треугольный шрам. Шрам действительно был, хотя теперь уже едва различимый.

Волшебство? Это наверняка было волшебство. Азак отправил Фуркара, чтобы тот все проверил лично, а затем попытался выбросить эту историю из головы и заняться делами. За день до начала величайшей войны столетия халифу было некогда витать в облаках, размышляя о свадьбе двадцатилетней давности, о свадьбе, которая так и не была доведена до конца.

«Пока что не была», – заговорило в халифе искушение.

Куаразак принял правильное решение. Азак прямо сказал принцу об этом. В непредвиденной ситуации его сын повел себя так, что халифу не в чем было его обвинять. Как жена чародея женщина была бесценным пленником. А как бывшая жена халифа она являлась государственной тайной, которую надлежало скрыть ото всех. Как ни удивительно, Куаразак сумел выбраться из этой сложной ситуации, чего халиф никак от него не ожидал.

– Благодарю вас, отец, – с нескрываемой досадой ответил принц и с поклоном удалился, дабы вернуться к исполнению своих обязанностей.

Это было необычно для принца – так открыто выказывать свое недовольство, зато вполне в традициях самого Азака. Халиф испытал сильнейшее искушение позвать Куазарака обратно и назначить его командиром Четвертого отряда вместо Фаркана. Но это противоречило бы замыслам Азака. Враги должны продолжать думать, что флоту поручена какая-то особо важная задача, раз им командует старший сын халифа, – импы придавали старшим сыновьям намного больше значения, чем было принято у джиннов.

Это нанесло бы ущерб и безопасности самого халифа. Заркианская история свидетельствовала, что каждый правитель, начинавший испытывать сентиментальные чувства к своим сыновьям, преждевременно отправлялся на свидание с Богами. Сын, рожденный первым, имел очень мало преимущества перед своими братьями, но некоторые привилегии у него все-таки имелись, и предоставлять ему возможность завоевать воинскую славу было равносильно самоубийству. Нет, Куаразак должен исполнить свои обязанности на море. Те, кто служат обману, тоже полезны.

Ох уж эти бумаги! Почему человек, завоевавший мир, должен проводить все свое время привязанным к письменному столу, хотя предпочел бы поохотиться, провести смотр войск или поразвлечься на женской половине? И завершением всех неприятностей, свалившихся в этот день на халифа, стало известие, что его наместник в Чаркабе погиб от руки наемного убийцы. Вероятно, преступники полагали, что войско, которое халиф оставил на юге, недостаточно многочисленно для проведения массовых репрессий. Что ж, в настоящее время это было правдой, но с хитростью Куаразака на это понадобится не более пяти-шести дней.

Азак продиктовал приказ, согласно которому флот переводился в Чаркаб. После некоторого размышления халиф добавил, что город надлежит сровнять с землей, а уцелевших жителей обратить в рабов. Это должно было заставить остальные города вести себя тихо в то время, когда халиф будет в походе.

В полдень халиф имел обыкновение отдыхать, если, конечно, не находился на охоте, и обычно отправлялся к женщине, но сегодня у него даже для этого не было настроения. По той же причине и уснуть халифу не удалось. Он брюзгливо приказал служанкам приготовить ему ванну и после купания снова вернулся к работе.

Иносолан! Единственная женщина, которую халиф взял в жены и даже ни разу не поцеловал.

«Пока что не поцеловал», – произнес внутренний голос халифа.

Что за глупости. Ей, должно быть, уже лет сорок.

«Тридцать шесть. Она на шесть лет младше тебя».

Азак никогда не занимался любовью с женщинами старше тридцати лет. Достигших этого возраста наложниц халиф отсылал или отдавал своим сыновьям.

Дрожащий герольд из Третьего отряда доспешников сообщил, что половину бурдюков наполнили водой, но из трети вода уже вытекла. Азак приказал, чтобы остальные отряды проверили свои бурдюки и чтобы у горожан реквизировали бочки, повозки и большую часть тяглового скота.

Наконец-то вернулся Фуркар. Он сообщил, что женщина говорит правду.

Азак откинулся на спинку кресла и задумался, глядя поверх плеча волшебника. Фуркар был единственным человеком во всем Зарке, который не боялся халифа. Возможно, это халиф должен был бояться Фуркара, но он его не боялся. Частично это объяснялось тем, что халиф был фаталистом и был уверен, что он, подобно всем прочим, умрет в предопределенный Богами час. А кроме того, Аэак хорошо знал Фуркара и был полностью посвящен в его дела.

Давным-давно имперские солдаты убили отца Фуркара, и теперь волшебник ненавидел Империю почти так же горячо, как и сам халиф. Они предпринимали совместные действия против Империи. Этот поход стал возможным благодаря Фуркару – Фуркару и его сторонникам. Халиф не знал ни их числа, ни их имен и никогда об этом не спрашивал. Без поддержки волшебника Азак так бы и умер неприметным султаном, не сумев выбиться в халифы. Они оба знали об этом, и возможно, больше об этом не знал никто. И уж точно ни одна живая душа в Зарке не сумела шептаться об этом.

Фуркар не стал усаживаться в кресло, предназначенное для гостей – то есть для него одного, – значит, не собирался надолго здесь задерживаться. Волшебник всегда одевался в черное, и даже камень, украшавший его тюрбан, был черным. Просторное одеяние оставляло видимым лишь лицо и кисти рук Фуркара. Они были светлее, чем у большинства джиннов, но больше ничем не выделялись. Разве что лицо волшебника всегда было чисто выбрито. На вид ему можно было дать года двадцать два – двадцать три, но он точно так же выглядел и девятнадцать лет назад, когда Азак впервые с ним встретился. Ничего удивительного, ведь Фуркар был волшебником.

Он никогда не улыбался. У него не было друзей. Казалось, его не интересуют ни женщины, ни мальчики. И никогда на его лице не появлялось даже тени улыбки.

– Вы, конечно, понимаете, ваше величество, – произнес волшебник негромким голосом уроженца пустыни, – что я использовал лишь самый минимум силы. Сговор по-прежнему следит за этим районом.

– Я понимаю. Что там с ее спутниками?

– Они сейчас в самом глубоком подземелье. Это место защищено.

Азак кивнул:

– Значит, среди них есть волшебники?

Выражение лица Фуркара не изменилось.

– Если халиф желает, чтобы я рискнул, то узнаю.

– Рискнул?

– Я не снимал свою защиту. Вместе они могут оказаться достаточно сильны для того, чтобы подчинить меня.

Азак недовольно скривился. Он испытывал глубокое отвращение к магии, но она была необходимым злом.

– Конечно же я не хочу, чтобы ты рисковал. Нам предстоит опасное предприятие, и оно всецело зависит от тебя и твоих… э-э… товарищей. Я вызову к себе женщину, как только у меня будет время. Ты не догадываешься, зачем она явилась сюда?

– Нет, ваше величество. Только то, что вам уже известно. Чародей Олибино провозгласил ее мужа вождем тех, кто борется со Сговором. Это позволяет предположить, что она явилась сюда с посланием.

– И в каком она настроении?

– О, это довольно любопытно. Она взволнована. Кроме того, испугана, но скрывает это лучше, чем кто-либо на моей памяти.

Аэак вздохнул. Это было так похоже на Иносолан.

– Ну что ж, мы еще увидимся. Конечно, ты сможешь понаблюдать за нашей стычкой.

Фуркар почтительно поклонился и вышел. Азак пожал плечами и вернулся к работе.

Бумажный водоворот поглотил Азака. Фураж, запасы воды, стрелы, подковы, лекарства… Одни идиоты вокруг. Каждая мелочь, которую он сейчас не проверит сам, во время похода может обернуться большими неприятностями. Всеми успехами халиф был обязан своей бесконечной работоспособности.

Ему всегда лучше всего работалось ночью. После вечерней трапезы халиф пришел в себя, и кроме того, на помощь явилась новая шеренга секретарей, но лишь далеко за полночь Азак почувствовал, что готов послать за Иносолан. К этому времени халиф изрядно устал и понимал, что ему нужно урвать хоть несколько часов сна до рассвета, когда ему придется командовать армией. К тому же, если женщина нервничает, то долгое ожидание отнюдь не прогонит ее страхи.

Халиф распустил жучков-секретарей, хотя их столы все еще были завалены документами. На стол самого халифа бросал яркое пятно светильник, висевший высоко под потолком, но остальная часть комнаты тонула во тьме. В дальнем углу, словно изваяние, застыл Фуркар с непроницаемым лицом. Тот, кто не знал, что в комнате находится еще и волшебник, скорее всего, не заметил бы его.

Иносолан перешагнула порог, и тяжелая двустворчатая дверь захлопнулась у нее за спиной. Тогда Иносолан двинулась через пустой зал прямо к столу. Она оказалась не такой высокой, как помнилось халифу, ведь в ней текла кровь импов. На ней было простое белое платье-чаддар, какие носили в Зарке. Когда Иносолан приблизилась, халиф взглянул в ее зеленые глаза и вспомнил ночь их свадьбы и единственный раз, когда он видел ее обнаженной.

Уж не выкуп ли это? Много лет назад она ускользнула от него благодаря самому императору. Что, если теперь ее прислали обратно в качестве мирного предложения? Неужели они действительно думают, что ради нее он откажется от войны?

И все же… Он обладал сотнями женщин, возможно, даже тысячами. Почему же его сердце так бешено колотится при взгляде на эту?

Азак положил руки на стол.

Иносолан не стала падать ниц перед халифом и даже не сделала реверанса. Она отбросила с лица вуаль и сняла с головы покрывало. По плечам рассыпались волосы цвета меда.

– Здравствуй, Азак, – беззаботно сказала Иносолан. – Давненько не виделись, правда?

Не дожидаясь приглашения, она опустилась на стул и улыбнулась халифу. Лицо Иносолан уже не было лицом юной девушки, но халиф дал бы ей лет на десять меньше, чем ей было на самом деле. Возможно, потому, что на севере солнце не такое жгучее, как здесь, в Зарке, морщинки на ее лице едва наметились. Зеленые глаза Иносолан оставались яркими, как изумруды, украшавшие рукоять сабли халифа.

– Я не ждал тебя.

Иносолан усмехнулась:

– А я сюда и не собиралась! А время пощадило тебя, великан. Ты хорошо выглядишь. Похоже, ты погрузнел? Ну, твои кости вполне могут выдержать этот вес.

Она лгала, и халиф это знал, но невольно приосанился.

– Время пощадило и тебя, – хрипло произнес Азак.

– Ты мне льстишь! Я родила четверых детей.

– Я дал жизнь сотне сыновей.

– Ну, тебе пришлось полегче, чем мне.

Если бы Фуркар не сказал Азаку, что Иносолан испытывает страх, он ни за что бы этого не заметил. Халиф готов был поклясться, что Иносолан единственный человек в Зарке, не считая Фуркара, который ничуть его не боялся. Как она не похожа на дрожащих, заискивающих наложниц, угождавших ему в серале! Иносолан держалась легко и непринужденно, и улыбка ее была спокойной. Эта улыбка кого-то напомнила халифу. Ах да, ее тетю.

– Как поживает твоя тетушка Кейд?

На лицо Иносолан набежала тень.

– Она почила в мире несколько лет назад. А как принц Крандараз?

– Его погубило честолюбие.

– Мне очень жаль.

Жемчужина в перстне, который халиф носил на указательном пальце, на миг потемнела.

– Зарк – единственное известное мне место, где честолюбие может так быстро привести к фатальному исходу, – весело произнесла Иносолан. – А как госпожа Зана?

– Она также ушла к Богам.

– Это очень печальная весть для меня.

Жемчужина осталась белой.

Эта пустая болтовня может продолжаться ночь напролет. Что же сделать, чтобы заставить ее выказать страх?

– И что же за ужасная цель привела тебя в наши края, Инос?

Иносолан приподняла золотистую бровь.

– Я не думала, Азак, что ты станешь называть своего старшего сына «ужасной целью»! Я не имела ни малейшего намерения нарушать границы твоих владении до тех пор, пока он на этом не настоял. Я направлялась в Тхам.

Жемчужина осталась белой. У Азака сжалось сердце.

– Зачем? Что тебе нужно в Тхаме?

– А ты не знаешь? – скромно поинтересовалась королева. – Ты действительно собираешься выступить в поход, ничего не зная?

– Завтра мы грузимся на корабли и отплываем в Оллион.

На губах Иносолан мелькнула такая знакомая халифу усмешка:

– Азак! Неужели?! Все корабли, сгрудившиеся в порту, пусты, а холмы прямо-таки черны от солдат и скота. Если ты всерьез намереваешься погрузить их всех за завтрашний день, порт превратится в сумасшедший дом. Или даже нет, в морг. Твой торговый флот может одурачить импов, но не меня.

Азак совсем забыл об истоках ее притягательности – об этом смертоносном сочетании красоты и ума. Халиф не привык состязаться в уме с женщинами, и это ошеломляющее чувство вызывало у него раздражение, хоть он никогда бы не подумал, что такое возможно.

Видимо, Иносолан угадала мысли халифа и послала ему озорную улыбку.

– Я – не одна из твоих племенных кобыл, Азак. И никогда ею не была.

– Да. Ты никогда не была племенной кобылой. После известных нам обоим событий я не знаю, что могло вызвать у тебя желание вернуться в Тхам.

Иносолан нахмурилась и положила ногу на ногу. Зашуршал белый шелк. Бог Страсти! Азак помнил ее стройные, изящные ноги, золотистый пушок внизу живота, крепкую грудь с розовыми сосками. Никогда его рука не касалась ее тела!

– Да, нам с тобой и в самом деле известно, – сказала Иносолан, – что даже сейчас в Тхаме существует некая недоступная пониманию сила. Она непредсказуема и отчасти скрыта от постороннего глаза заклинаниями, которые приводят в замешательство самых выдающихся волшебников. Но она существует.

Халиф кивнул. Жемчужина в его перстне оставалась белой.

– Я надеялась убедить обладателей этой силы поддержать моего мужа в его борьбе.

«Она несет чепуху, ваше величество», – прошелестел в ушах халифа голос Фуркара.

Но жемчужина осталась белой. Возможно, то, что сказала Иносолан, не соответствовало истине, но сама она в это верила.

– Я люблю тебя, – сказала Инос.

– Что?

– Это жемчужина, да? Мне стало интересно, почему ты все время смотришь на свои руки. Она меняет цвет?

Халиф посмотрел на Иносолан и увидел, что она улыбается.

– Я не племенная кобыла, Азак!

Азак сцепил руки, но так, чтобы жемчужина все-таки была видна.

– Я думаю, что все еще люблю тебя, – глухо произнес халиф.

Жемчужина потемнела.

– Точнее, хочу тебя, – поправился он.

Жемчужина снова стала белой.

Иносолан покраснела и опустила взгляд на свои руки, сложенные на коленях. Да, теперь она поняла, что ей угрожает опасность. Так-то лучше!

Халиф ждал, и в конце концов Иносолан первой нарушила молчание:

– Наши приключения в Тхаме обернулись тяжким испытанием. И все же… Я допускаю… То были дни твоей молодости, Азак. Ужас изгладился из памяти, но радость сохранилась! – Инос трогательно взглянула на него. – Помнишь, мы ехали верхом по полному очарования лесу, и ты рассказывал мне, как натаскивают собак? Я благодарна тебе за помощь, которую ты тогда оказал мне, Азак. Благодарна за то, что ты пришел в Хаб пожелать мне всего наилучшего, и мне очень жаль, что меня не было там и я не смогла попрощаться с тобой. Давай сохраним эти воспоминания, простим друг другу все резкие слова и станем союзниками.

Халиф продолжал молчать. В комнате было тихо, если не считать комариного писка. Вокруг светильника роилась мошкара.

Теперь опасения Иносолан стали очевидны. Она побледнела.

– Здесь, в Зарке, я по-прежнему считаюсь твоей женой?

Азак покачал головой:

– Вернувшись из Хаба, я подписал указ о расторжении брака.

Иносолан благодарно кивнула:

– Наверное, это было очень трудное время для тебя.

– Придворных забавляло то, что я потерял свою заморскую невесту. Но договор с Империей, который я привез с собой, помог мне. И я тотчас же объявил войну Шугаррану.

Иносолан на мгновение зажмурилась:

– Значит, это я виновата в том, что ты все это затеял? Все началось именно тогда?

– Да, тогда. Осмеянный султан не смог бы править долго, но война расстроила коварные планы различных группировок – по крайней мере, на какое-то время.

Иносолан покачала головой, и на ее волосах заиграли золотые блики.

– Я рада, что ты сумел пережить это все, но мне не нравятся средства, которые ты использовал. И теперь ты начинаешь войну против Империи… Ты понимаешь, что направляешься прямиком в ловушку?

Халиф с трудом сдержал готовый вырваться возглас.

– Лучше будет, если ты объяснишь свое последнее замечание.

Между бровей у Иносолан пролегла крохотная морщинка.

– Однажды, много лет назад, Рэп приходил сюда, чтобы увидеться с тобой. Он определил, что во дворце используется магическая сила – он не имел в виду меня. Я полагаю, ты заручился поддержкой волшебников в твоем восхождении на вершины власти?

– Ты знаешь, что я терпеть не могу магии.

Этот ответ вызвал легкую улыбку на губах королевы.

– Ты всегда умел ловко уходить от ответа. Ну ладно, что тебе известно о нынешней ситуации?

– А что мне должно быть известно?

– Рэп и Шанди писали тебе.

– Я не получал от них никаких писем.

Лицо Иносолан снова окаменело.

– Странно! Посланец был вполне надежен, я сама с ним разговаривала. Ну что ж, они писали тебе прошлой зимой. Положение вещей изменилось… Если у тебя есть советник-чародей, то ты должен знать, что император, сидящий сейчас в Хабе, – самозванец. Ты должен знать, что Зиниксо, бывший чародей, вырвался из заточения и объявил себя Всемогущим. И ты знаешь, что мой муж возглавил сопротивление.

– А, Рэп! Ну и как, он еще жив?

– Насколько мне известно, да, – бодро сказала Инос.

Жемчужина на мгновение потемнела.

«Она надеется на это, – прошептал Фуркар, – но не уверена».

Иносолан, ни о чем не подозревая, продолжила разговор.

– Мирянам ничего об этом не известно. Лжеимператор отвел войско от границ. Ты видишь в этом прекрасную возможность начать вторжение. Несомненно, то же самое проделают Двониш и Нордленд. В Гувуше зреет мятеж. Такова сейчас расстановка сил.

Женщина, рассуждающая о стратегии! Почему это бесстыдство, это извращение заставляет так волноваться кровь халифа? Да как она смеет поучать его? Халиф с трудом подавил нахлынувшую на него волну ярости.

– Ну и что в результате?

– Всемогущий разобьет вас всех и объявит себя спасителем Империи.

Фуркар упоминал о такой возможности.

– Ты знаешь, что он сделал с гоблинами? – поинтересовалась Инос.

– Ты полагаешь, я отложу кампанию?

– Я на твоем месте именно бы так и поступила.

– Если бы ты была на моем месте, ты была бы не здесь.

Иносолан улыбнулась, и у халифа снова перехватило дыхание.

– Да, действительно. Но ты видишь эту опасность? Это единственное возможное объяснение нынешней уязвимости Империи.

– Нет, не единственное! – мрачно сказал Азак. – Да, я знаю о Всемогущем. И рад видеть, что он одолел своих тюремщиков. Рад, что импы потерпели поражение, думаю, дварфы тоже этому рады. Как и етуны с гоблинами. Всемогущий – дварф. И, как мне кажется, он дает понять, что теперь мы можем взять реванш за все нападения на протяжении многих столетий!

Очевидно, подобное объяснение не приходило Иносолан в голову. Она была потрясена. Когда королева заговорила снова, ее голос звучал уже далеко не так доверительно:

– Тогда почему он уничтожил гоблинскую орду?

– А вместе с ней и несколько легионов, да? Неподходящее деяние для спасителя Империи – напустить на легионы драконов! Я думаю, что Всемогущий устроил обе эти бойни, чтобы показать свою силу вольным волшебникам и нагнать на них страху. Ведь они произошли после того, как Всемогущий призвал чародеев переходить на его сторону, верно?

Иносолан кивнула, прикусив губу.

Азак усмехнулся:

– Я умею судить о людях и не хуже тебя помню этого неудачливого коротышку. Он мстителен и злопамятен. Я бы сказал, что он упивается своими злобными замыслами.

– Это еще хуже, – пробормотала Иносолан. – Творить Зло ради самого Зла?

Ха! Она не смогла не признать, что он прав. Он переспорил, переубедил ее так же легко, как легко подчинил бы своей силе, если бы ему захотелось. Сама мысль об этом необыкновенно возбуждала. Ни одна из женщин халифа не оказывала ему хоть сколько-нибудь серьезного сопротивления, даже если он того требовал.

– Империя уязвима, как никогда прежде, Инос. Она лежит перед нами, обнаженная и беспомощная. Сейчас она слаба, а мы сильны. Мы можем сделать с ней все, что захотим, и любым способом, какой нам взбредет в голову, отыграться за прошлые унижения. Стоит мне протянуть руку – Империя будет моей.

И эта женщина тоже.

Иносолан оценила невысказанную угрозу, и ее зеленые глаза сузились.

– Ну а как же насчет Тхама, халиф? Что происходит в Проклятой стране? За последнюю тысячу лет множество армий вторгались в Тхам, и все они бесследно исчезли.

– Не все. Некоторые прошли через всю страну, не встретив ни единой живой души. Да, мне действительно помогают волшебники. У меня под командованием превосходно вышколенная армия, которая не причинит ни малейшего вреда духам, правящим этой землей. Нам нужно пройти через нее, и ничего больше. Да, это риск, но я готов рискнуть.

– Ты сошел с ума, – прошептала Иносолан.

Халиф рассмеялся. Сошел с ума? Он покажет ей, что такое настоящее безумие! Его громкий смех эхом отдавался от каменных стен. Иносолан сжалась, и это еще сильнее развеселило халифа.

– Может, и сошел, – сказал он, переведя дыхание. – Но тебе не стоит судить меня по меркам обычных людей. Я из тех великих личностей, которые творят историю.

Иносолан так и сидела съежившись. Пусть знает, как решительно он настроен теперь.

– Что ты сделал с пленниками, которых захватили вместе со мной?

– Их бросили в подземелье башни.

– Надеюсь, это подземелье прикрыто магическим щитом?

Халиф кивнул.

– Так среди них все-таки есть волшебники? – Азак быстро взглянул на перстень, но ответ Иносолан не заставил жемчужину потемнеть.

– Есть. Непрерывная слежка Сговора измучила их, так что защищенное подземелье может дать им желанный отдых.

– Среди них что, сам Рэп?

Дварфы, гоблины, етун и имп – о фавнах ничего не говорилось, но Рэп мог скрыть свой облик.

– Нет, не Рэп.

«Она что-то скрывает, ваше величество», – снова прошелестел голос Фуркара.

Да пусть скрывает! Это не имеет значения. Ее приятели могут валяться в подземелье, пока не сгниют. После, возвращения Азак ими займется, а до тех пор пускай их Зло поберет!

Снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь жужжанием мошкары. Рассвет недалек, и надо поспать. Солдаты, должно быть, уже готовятся к выступлению – варят еду, седлают животных… Он действительно должен поспать, а позабавиться с этой женщиной будет не поздно и следующей ночью. А почему, собственно, следующей? Силы его пока что не покинули. И ему совсем не хочется спать. Девятнадцать лет назад он начал эту войну потому, что у него похитили женщину. Теперь он готов исполнить все свои планы и начать вторжение в Империю, и вот – эта женщина здесь, стоит только руку протянуть. Она всецело в его власти. Превосходное приобретение!

– Говоришь, ты направлялась в Тхам?

Иносолан изучающе посмотрела на халифа зелеными глазами, затем кивнула.

– Ну что ж, значит, ты и отправишься в Тхам так, как это приличествует твоему положению. Поедешь вместе со мной, как ездила раньше, но на этот раз за нами будет идти многотысячное войско.

Иносолан замерла, глядя так, будто слова халифа были предложением и она могла выбирать, как ей поступить.

– Надеюсь, Азак, ты не ождаешь, что я стану делить с тобой шатер?

Великолепно! Иносолан всегда была неподражаема. Она заслуживает внимания.

– Ты будешь делать все, что я скажу, как и все прочие.

– Я предпочитаю отказаться.

– Отказаться? Ты предпочитаешь смерть бесчестию?

Насмешка заставила Инсолан вспыхнуть и гордо вскинуть голову.

– Нет, я не собираюсь покончить жизнь самоубийством. Если ты начнешь наступление, то без боя я не сдамся. И предупреждаю тебя, Азак ак'Азакар, мой муж – волшебник, и он заставит тебя ответить за все.

Халифа словно подбросило.

– Угрозы? Ты смеешь угрожать мне! – Он быстрым шагом двинулся в обход стола, дрожа от радостного предвкушения. – Никто не смеет угрожать халифу!

Иносолан вскочила, но халиф оказался рядом, прежде чем она успела отбежать. Азак поймал ее за платье, притянул к себе и обнял. Иносолан сопротивлялась, но она была всего лишь женщиной, маленькой и слабой женщиной. Даже меньше, чем женщины джиннов! Азак схватил ее за волосы и заставил повернуться, приблизив ее лицо к своему. Он чувствовал запах ее страха, видел испарину, выступившую на лбу. Теперь она не притворялась. Это был самый что ни на есть настоящий страх.

– Отпусти меня, ты, животное! – Инос попыталась увернуться, но тщетно.

– Что за банальность. Я ожидал от тебя большего. А теперь добавим немного страсти! – И Азак жадным поцелуем впился в ее губы.

Иносолан пнула его в голень и укусила за язык. От неожиданной боли халиф взвыл. Инос извивалась и визжала.

Сука! Она еще не так закричит, когда придет время. Халиф забыл обо всем. Подобного возбуждения он не испытывал никогда в жизни. Азак схватил ворот платья Иносолан и одним движением разорвал его. Затем швырнул Инос на стол и без труда удержал, не обращая внимания на ее безуспешные попытки ударить его. Легко одолев ее сопротивление, Азак сорвал с нее белье, обнажив грудь, живот, бедра. Вот она, месть! Вот она, справедливость! Он выдрессирует эту желтоволосую суку, если потратит на нее остаток ночи. И тогда пускай ее плоскомордый любовник-чародей попробует что-нибудь исправить!

Покуда летний долог день:

Покуда летний долог день,

Мы в лес отправимся вдвоем.

Так сердцу хочется лететь,

Так сладко кровь играет в нем,

Покуда летний долог день.

Неизвестный автор.

Летний день Интерлюдия

Шли долгие дни страшного лета 2999 года, и люди мрачно рассуждали о напастях, которыми грозит конец тысячелетия.

Птица Смерти был мертв, но судьба, ниспосланная ему Богами, все еще эхом отдавалась по всей Пандемии. Новости о бандорском побоище разлетелись по Империи стремительнее, чем их сумели бы разнести курьеры. Вряд ли кто-либо мог бы сказать, откуда исходят слухи, но их никто не оспаривал.

Уцелевшие жители Джульгистро, Эмбела и Питмота толпами оборванных беженцев скитались по западным провинциям, опустошенным гоблинской ордой так, словно здесь прошел смерч. Из двух соседних городов один мог оказаться совершенно целым, а второй быть уничтожен до основания. Начали шириться неизбежные в таких условиях грабежи, а легионов, которые могли бы поддержать порядок, не было. Изголодавшиеся беженцы принялись нападать на своих более удачливых соседей и грабить их. В том году во всех западных провинциях Империи урожай так и остался несобранным. Зато голод и смерть собрали обильную жатву.

Шимлундок, восточная провинция Империи, избежал нашествия гоблинов. Его разорили сами импы.

Отчаявшиеся, едва живые от голода беженцы затопили Хаб ордой, куда более многочисленной, чем гоблины. Они пожирали все вокруг, словно саранча.

Император отозвал легионы с западных и северных границ и двинул их против этой орды. Войска тащились по бесконечным дорогам, а мирные жители смотрели им вслед, замерев от ужаса. Они не сомневались, что через оставленные без охраны границы хлынут враги.

Знай кто-нибудь истинное положение дел, легионы могли бы поправить ситуацию настолько, что крестьяне сумели бы спасти хотя бы часть урожая. Ведь лишь отдельные части армии на юге встретились с чернью, и там, где трибуны пытались навести порядок, начались небольшие стычки. Прежде чем подошли главные силы, имперские курьеры разнесли новый приказ – кризис, вызванный нашествием гоблинов, преодолен, войскам предписывается вернуться на свои базы, оставленные несколько месяцев назад.

Легионеры чертыхались и поворачивали обратно, чтобы заново пройти изматывающий путь.

Тому, кто издал этот приказ, подобные меры, несомненно, представлялись разумными, но легионы ежедневно потребляли не одну тонну продовольствия. Имперский комиссариат и так сотворил чудо, наполняя склады, расположенные вдоль дорог, ведущих в Хаб, но он не предвидел этой внезапной команды «кругом». Легаты не желали смотреть, как их солдаты будут умирать от голода. Они повернули войска с главных дорог на проселочные и принялись реквизировать все, что им было нужно. И вскоре сельскохозяйственные районы Империи превратились в военную добычу своих же собственных войск.

Официальный траур по прежнему императору наконец-то завершился. Двор был поглощен подготовкой к коронации. Со времени последней такой церемонии минуло пятьдесят лет, и Шанди решил, что его собственная коронация должна стать величайшим празднеством за всю историю Империи.

Знать, обычно проводившая лето в загородных домах и возвращавшаяся в Хаб после того, как жара спадала, на этот раз предпочла остаться в столице. Город, казалось, сошел с ума от балов, приемов и вечеринок – все наверстывали вынужденное затишье траура. Хотя лорд Ампили посещал большинство этих приемов, все были уверены, что у него нелады со здоровьем. Даже люди, близко с лордом не знакомые, отмечали его необыкновенную бледность. Из уст в уста передавался слух, – впрочем, неподтвержденный, – что Ампили потерял аппетит.

В Гувуше ширился мятеж. Ошпу были даны некоторые обещания, но он отказывался прекратить войну, прежде чем претендент на престол не выполнит свою часть соглашения – если, конечно, это ему когда-нибудь удастся. Так что пока торжествующие гномы терзали изможденные имперские гарнизоны, словно стаи пираний.

Оллион стал городом-призраком, где перепуганные часовые со дня на день ожидали появления джиннов. Все имеющиеся в наличии имперские корабли патрулировали побережье, готовясь отразить нападение флота халифа Азака.

Армия дварфов вернулась в Двониш. Директорат пришел в ярость, разжаловал генерала Каракса и отправил его войска вниз по Темной реке, начать войну в Ургаксоксе.

Дружины етунов со всех четырех океанов возвращались домой, в Нордленд, где таны собирали экипажи для своих боевых кораблей. Каждый етун, принесший клятву какому-либо предводителю, направлялся в Нинтор, на ежегодную сходку, проходившую в день летнего солнцестояния. Никто не сомневался, что на этот раз на сходке будет решаться вопрос о войне. Гребцы, налегая на весла галер, распевали боевые песни.

На мысе Дракона велась тайная война. Чародейка Грунф и те тролли, которые были схвачены вместе с ней, выдали множество волшебников-антропофагов, но небольшие группки людоедов все еще бродили на свободе, пытаясь расставлять свои ловушки под недремлющим оком Сговора.

Господин Акопуло достиг побережья Западного Керита и там пересел на имповское торговое судно, направлявшееся в Зарк. «Дочь моря», которая отправилась своим путем, он благословил на прощанье.

Рэп взобрался на небесное древо Вальдориана, после чего покинул Илрэйн гораздо быстрее, чем предполагал.

Ило и Эшиала странствовали по восточным предгорьям Квобля в поисках убежища и хотели лишь одного – чтобы их оставили в покое.

Армия джиннов продвигалась вдоль побережья, и над ней нависали скалы Прогиста.

В далеком Краснегаре порт на месяц освободился ото льда. Пастухи и работники отправились в предгорья заниматься обычными летними делами, но в этом году у пристани так и не появилось ни одного торгового судна. Казалось, мир забыл о Краснегаре. Никто не приплыл по морю и никто не пришел из лесов.

Глава 7 Надежде путь заказан…

1

Самая жуткая из темниц Кверна находилась глубоко под землей. Это была отвратительная пещера, высеченная в скале столетия назад. Там царила тьма, со стен непрерывно капала вода и было нечем дышать, так как нечистоты не убирались. Раз в день солдаты под предводительством главного тюремщика приносили еду. Это было самое непопулярное дежурство во всей крепости.

Факелы шипели, источая зловонный дым и отбрасывая на шершавые стены зловещие тени. Главный тюремщик внимательно осмотрел железные засовы на воротах, чтобы удостовериться, что в коридоре никто не побывал. Потом принялся звякать железными ключами и возиться с ржавым замками – их было целых пять. Солдаты у него за спиной уже задыхались от вони.

Наконец ворота неохотно, со скрежетом открылись. Солдаты извлекли мечи из ножен, вошли в подземелье, остановились и подождали, пока за ними закроют ворота. После этого они двинулись дальше по идущим под уклон коридорам, пока не добрались до самой пещеры.

Главный тюремщик оценивающе осмотрел помещение, залитое неверным, дрожащим светом факелов. Так, два джинна, три дварфа, два этих зеленых чудища, один имп, одна женщина-етун. Все правильно, все сходится. Все лежат на спине, ноги у всех закованы в цепи, которые прикреплены к кольцу, вделанному в стену, и все невыразимо воняют. Узники зажмурились – отвыкли от света.

– Шевелись, кто может, – проворчал тюремщик.

Заключенные зашевелились. Все пока что были живы.

Тюремщик со своей корзиной осторожно двинулся в обход камеры, стараясь не поскользнуться и держась как можно дальше от находившейся в центре ямы для нечистот. Каждый день он раздавал обитателям подземелья черствый хлеб и подгнившие овощи. Что касается воды, заключенные могли слизывать ее со стен. Нужно же им было хоть как-то убивать время.

Кто-то из заключенных застонал, но ни один не произнес ни слова. Но все-таки все были живы! Ну и крепкие же твари, однако. Редко кто протягивал в подземелье больше трех дней.

Солдаты двинулись к выходу, тюремщик последовал за ними. Лязгнули замки и засовы. Снова воцарилась тьма и тишина.

– Скучная работа, но кто-то должен выполнять и ее, – заметил Распнекс.

Прохладный ветерок принес запахи соснового леса и разнотравья. Солнечный или другой столь же яркий свет осветил кожаные кресла, покрывающие пол ковры, фонтан, журчащий в мраморной чаше. Деревянные стены украсили картины и оленьи рога. Из широких окон открылся вид на луга и заснеженные горные пики. Подземелье стало не просто намного просторнее, чем несколько минут назад, оно превратилось в уютный салон, напоминающий одновременно каюту корабля, комнату мужского клуба, сельский молитвенный дом и офицерскую столовую.

Загонщик Луны и Фрацкр вернулись к прерванной партии в тхали – играли они на доске из эбенового дерева, инкрустированного слоновой костью. Шанди снова взялся за книгу. Распнекс подошел к бару и налил себе кружку эля.

Два джинна продолжали старательно точить свои сабли – волшебники пообещали, что отдадут им главного тюремщика.

Шанди отложил книгу и откинулся на спинку кресла.

– Ты узнал что-нибудь новое?

Дварф остановился на полпути, сжимая кружку в руке.

– Мало. Эти ничтожества не разговаривают ни о чем значительном. Войска ушли и не вернулись. Город сейчас напоминает кладбище.

– Сколько нам тут еще сидеть? – прорычал Шанди.

Распнекс зловеще нахмурился:

– До дня летнего солнцестояния. Вам это известно.

Сейчас дварф был одет лучше, чем когда-либо на памяти Шанди. На чародее ладно сидел темный костюм, отделанный цветным кантом, на башмаках поблескивали серебряные пряжки. По меркам дварфов, Распнекс выглядел просто потрясающе. Даже его серо-стальная борода была чистой и тщательно расчесанной.

– Что еще угодно вашему величеству? – ехидно поинтересовался он.

Шанди скрипнул зубами:

– Меня терзает ужасное подозрение, что все это существует только в моем воображении, а на самом деле я сейчас прикован к стене.

Гоблины ухмыльнулись. Даже дварфов эти слова, похоже, позабавили. Только два джинна отнеслись к ним серьезно. Они тоже были мирянами, как и Шанди.

– Нет, не прикованы! – со свойственной ему ворчливостью ответил чародей. – То, что вы видите, возможно, не совсем реально, но куда ближе к реальности, чем то, что видит здесь тюремщик. Если вы хотите еще чего-нибудь, вам стоит лишь сказать. Вина? Жареного фазана? Может быть, женщину?

– А что, можно?! – взревел один из джиннов, прежде чем император успел что-либо ответить. Глаза его зарделись, словно два уголька.

Распнекс раздраженно посмотрел на джиннов. Смотреть ему пришлось снизу вверх, хотя он стоял, а джинны сидели на мягком диване.

– Строго говоря, нет. Но мы можем устроить так, что вы останетесь уверены, будто провели время с женщиной.

Оба джинна вскочили.

Дварф вздохнул и махнул в сторону двери, ведущей в комнату джиннов.

– Ладно, идите к себе.

Джинны мгновенно исчезли, и дверь за ними захлопнулась.

– Наконец-то мы хоть ненадолго от них избавились, – осклабился Загонщик Луны.

– Вот ты этим и займись, – пробурчал Распнекс. – Даю тебе возможность проявить изобретательность. Тебе тоже женщину? – поинтересовался он у Шанди.

На мгновение перед взором императора предстала жена, но при одной лишь мысли, что Эшиала – пускай даже призрачная Эшиала – может оказаться в этом мерзком подземелье, у Шанди сжалось сердце.

– Нет. Но я хочу знать, что с Инос!

Распнекс помрачнел и отвел взгляд.

– С ней все будет в порядке. Они с Азаком старые знакомые, и, кроме того, она жена Рэпа. Даже халиф не посмеет причинить ей вреда! Она сейчас окружена настоящей роскошью, а не этими оккультными хитростями.

– Вы не можете знать, что это действительно так.

– Не могу. Но я знаю, что любые наши действия скорее повредят ей, чем помогут. И не смей обвинять меня в трусости, имп!

Шанди сжал кулаки.

– Не понимаю, почему мы не можем рискнуть и отправить кого-нибудь на разведку? Я могу пройти сквозь щит. Если вы сделаете мне кое-какие инструменты, я открою замки…

– И окажешься единственным импом в городе! А если Сговор по-прежнему следит за этими местами?

– Я тебе уже говорил – мы пробудем здесь до дня летнего солнцестояния. Только тогда вырвемсяотсюда и включимся в ход событий. А пока сиди и читай свои стихи.

Распнекс развернулся и протопал в комнату, которую занимал вместе с Джаргой. Дверь за ним захлопнулась.

Разъяренный Шанди старался не замечать насмешливых взглядов, которые бросали на него остальные.

Стоило поразмыслить, что затевали старый чародей и Джарга. Шанди не видел ее целыми днями.

2

Когда-то Блуэрок был большим городом, но после урагана 2953 года Жемчужная река изменила русло, и устье переместилось на несколько лиг южнее. Прежний порт быстро занесло илом. Первым из города ушли моряки, за ними последовали торговцы. Обнаружив, что остались без клиентов, следом отправились ремесленники, артисты, проститутки и духовенство. Учителя бросились искать учеников, а доктора погнались за пациентами. Всего лишь в течение одного поколения Блуэрок из большого торгового порта превратился в захолустный рыбацкий городишко, казавшийся почти необитаемым.

Множество зданий пустовало. В них обитали лишь летучие мыши и мелкие хищники. Великий ураган 2999 года сровнял их с землей, завершив тем самым работу своего предшественника.

Утром после урагана сестра Целомудрие отправилась собирать сорванные ветром фрукты – бананы, апельсины, плоды хлебного дерева и множество других.

Монастырский сад был завален сломанными ветвями и вывороченными с корнем деревьями. Под жаркими лучами солнца зелень уже начала увядать, и в воздухе стоял запах гнили. Исчез один курятник, и с маслодельни сорвало половину крыши, но главное здание монастыря осталось цело. Оно видело множество ураганов. Убежище Постоянного Служения первоначально строилось как крепость. Его стены были в локоть толщиной, а крыша крыта свинцом. Община сестер заняла это здание несколько веков назад, когда перемены в политических течениях сделали крепость в Блуэроке ненужной.

Сестра Целомудрие выпрямилась и потерла ноющую спину. Разобрать эти завалы и вернуть саду его прежний опрятный вид – на это потребуется несколько месяцев. Причем это дело для армии крепких садовников, а не для восьми пожилых женщин. Сестра, кряхтя, наклонилась за наполненной корзиной. Раз уж Священное Писание настаивает, что во всем есть хорошие стороны, значит, и в ураганах должно быть что-то хорошее. Во всех этих разрушениях есть что-то хорошее, надо только разглядеть. Возможно, это физические упражнения, ведь они полезны. Пути Богов неисповедимы. А чтобы одолеть тягость, нужна вера.

Сестра направилась к погребу, с трудом пробираясь сквозь завалы. Корзина, казалось, становилась тяжелее с каждым шагом. У ворот садика, где прежде росли целебные травы, Целомудрие поставила свою ношу и остановилась передохнуть.

Она расстроилась, обнаружив, что река видна прямо с этого места, – живая изгородь из цветов была целиком уничтожена. О Боги! Устье реки почти полностью завалено всевозможным мусором и обломками деревьев. За рекой стояло то, что осталось от города. Община находилась далеко, и отсюда трудно было все как следует рассмотреть, но шпили многих храмов исчезли. Какое горе!

– Вот ведь несчастье, правда? – прогудел добродушный голос.

Сестра Целомудрие обернулась, предусмотрительно не выпуская корзину из рук. К ней приближалась сестра Послушание, волоча за собой грабли. Сестра Послушание, женщина крупная и энергичная, поражала окружающих бодростью, прямо-таки заразительной. Иногда ее общество чуть-чуть утомляло, но относиться к ней плохо было невозможно.

– Это настоящее бедствие! – воскликнула сестра Целомудрие. – Я чувствую, что мы должны быть там, помогать пострадавшим.

Сестра Послушание громогласно расхохоталась:

– А как ты собираешься туда добраться?

– Ты хочешь сказать, что мост разрушен?

– Так сказала сестра Смирение.

О Господи! Сестра Смирение, младшая из сестер – ей исполнилось всего сорок пять лет, – была самой зоркой и напоминала об этом при каждом удобном случае.

– Но… Что же выходит, мы отрезаны от города?

– Какого города? – поинтересовалась сестра Послушание, опершись о грабли. – Блуэрок походил на настоящий город, когда я была совсем еще девчонкой, но и тогда уже приходил в упадок прямо на глазах. Теперь там и вовсе ничего стоящего не осталось.

– Но если мост разрушен, то и к нам никто больше не придет!

Сестра Послушание пожала плечами:

– В прошлом году у нас было два посетителя, а в позапрошлом – вообще ни одного. Сомневаюсь, что бы все пошло по-другому.

Сестра Целомудрие вздохнула. Чего стоит Убежище без беженцев или обет служения страждущим, когда служить некому? Что могут сделать восемь пожилых женщин, когда они поют хвалу Богам, но те их не слышат? Боги наверняка не нуждаются в том, чтобы им напоминали об их добродетелях. Если к больным невозможно добраться, то и исцелить их нельзя. Если не будут появляться новые послушницы, то и учить будет некого, а в Убежище они вот уже много лет не появлялись. Сестра Целомудрие почувствовала себя виноватой в том, что поддалась мрачным мыслям, но в таких условиях Постоянная Помощь становилась бессмысленной. Если мост разрушен, значит, теперь их мыс отрезан от мира.

– Кстати, а что ты тут делаешь? – строго спросила сестра Послушание.

– А ты? – с мягким укором поинтересовалась сестра Целомудрие.

У сестры Послушание вытянулось лицо, и она растерянно заморгала.

– Наверное, нагуливаю аппетит.

Сестра Целомудрие подавила готовое вырваться непристойное хихиканье. Сестра Послушание была не очень высокой, но зато полной и любила поесть. Сегодня обязанности матери игуменьи исполняла сестра Добродетель, которая любила готовить и потому почти всегда назначала себя на кухонные работы, но результат обычно был плачевен. Лучшей кухаркой среди сестер была сестра Целомудрие – она вовсе не хвасталась, ее кулинарное искусство признавали все. Она любила готовить – возможно, в этом уже было некоторое тщеславие. Но сегодняшняя мать игуменья поручила сестре Целомудрие собрать опавшие плоды, пока те не сгнили, значит, это ей и следовало делать, потому что она давала обет повиновения.

Она не должна жаловаться, ведь вчера сама была игуменьей и строго приказала сестрам работать, хотя всех одолевало искушение устроиться у окон и смотреть на ураган.

Уже прошло семь лет с той поры, как умерла старая сестра Истина. Сестры отправили в Матриархат ордена письмо с просьбой назначить преемницу игуменьи. Возможно, по дороге письмо потерялось. Во всяком случае, ответа так и не последовало, и с тех пор сестры исполняли обязанности игуменьи поочередно. Семь лет назад каждая сестра становилась игуменьей раз в пятнадцать дней. Теперь – раз в восемь. Когда-то наступит день – и последняя из сестер станет единственной игуменьей.

Заведенный порядок вполне себя оправдывал, и никто не предлагал его изменить. Но если бы сестры вдруг захотели выбрать постоянную игуменью, ею наверняка стала бы сестра Послушание. Она единственная из всех хоть как-то умела руководить, особенно в моменты испытаний. Взять хоть вчерашний ураган – сестра Послушание все обдумала и спланировала, потом намекнула сестре Целомудрие, которой осталось только отдавать приказы.

– Мне было приказано навести порядок в саду! – твердо заявила сестра Послушание, согнув могучую руку. – Отойди-ка в сторонку, а то по ошибке и тебя приберу.

– Я буду осторожна, – с улыбкой пообещала сестра Целомудрие. – А не начнешь ли ты уборку с айвы? Ее столько попадало, что просто ужас, мне одной все не собрать. Я бы завтра сделала из нее мармелад.

– Превосходная мысль! – прогудела сестра Послушание. – Хочешь, помогу тебе донести корзину?

Сестра Целомудрие была бы очень рада освободиться от этой ноши – она предчувствовала, что больная спина всю ночь не даст ей спать, – но отказалась.

– Нет, спасибо, я сама справлюсь.

Она совсем уже собралась продолжить путь, но во двор выбежала сегодняшняя игуменья, мать Добродетель.

– Сестры! То есть дочери!

Добродетель была пожилой, набожной женщиной. Ее волосы уже совсем поседели, впрочем, она конечно же прятала их под чепец. Наверняка в молодости она славилась красотой, признаки которой до сих пор хранило ее лицо. Самая старшая из сестер – ей уже исполнилось шестьдесят семь лет, – Добродетель была такой подвижной, что казалось, переживет большинство из них. В те дни, когда Добродетель была игуменьей, она не терпела ни малейших возражений.

– Да, мать? – в один голос сказали сестры Послушание и Целомудрие.

Игуменья была взволнована. На щеках у нее проступили розовые пятна. В руках она зачем-то сжимала моток веревки.

– К нашему мысу приближается лодка!

Сестра Послушание прислонила грабли к стене и потерла руки. У нее заблестели глаза.

– Это моряки, нуждающиеся в помощи, да, мать?

– Ваше предположение, сестра, кажется вполне логичным.

Игуменья едва доставала сестре Послушание до плеча, но ее манеры не оставляли ни малейшего сомнения в том, на ком сегодня лежит ответственность. Впрочем, она отлично знала, чьей помощью стоит воспользоваться при необходимости. Сестра Целомудрие была привлечена к делу только потому, что оказалась рядом с сестрой Послушание.

– Как давно это было в последний раз! – сказала сестра Целомудрие. Уже много лет в Блуэроке не появлялся ни один корабль.

– И это не причина для того, чтобы медлить, – сказала сегодняшняя игуменья. – Ты можешь пойти с нами. Будет кому сходить за остальными сестрами, если понадобится. – И она поспешила вниз, путаясь в подоле монашеского платья. Сестра Послушание побежала следом.

– Но… – запоздало произнесла сестра Целомудрие.

Веревки – это, конечно, правильно, но не стоило ли им также прихватить одеяла, лекарства, бутылки с водой? Наверное, стоило, но они уже убежали. Наверняка ее за всем этим и отправят. Целомудрие опустила многострадальную корзину на землю и, прихрамывая, отправилась вслед за сестрами.

Тропинка, сбегавшая с утеса, превратилась в месиво предательски скользкой грязи. Несмотря на крайнюю важность и срочность их дела, женщины спускались очень осторожно.

На памяти сестры Целомудрие у их мыса не терпел крушения ни один корабль, хотя раньше, когда Блуэрок был крупным портом, такие несчастья случались часто. Сестре Добродетель в юности наверняка приходилось оказывать помощь потерпевшим кораблекрушение. Скалы мыса Ножа были чрезвычайно опасны. Если судно выбрасывало на эти скалы, у экипажа оставалось очень мало шансов спастись. Тех, кому посчастливилось уцелеть, выбрасывало на берег в заливе. Там же можно было увидеть и обломки судна, особенно если, как сейчас, был отлив.

Трое запыхавшихся сестер добрались до заросшей травой оконечности мыса и остановились, чтобы осмотреться. Ветер утих, но море все еще бушевало. Грозные зеленые валы накатывались на берег и с грохотом разбивались о мыс. В воздухе висела водяная пыль. В изобилии плавающие на поверхности бурые водоросли свидетельствовали о том, что шторм был свирепым. Свежий воздух пах солью.

Небольшая, явно заркианской постройки лодка, глубоко сидевшая в воде, уже миновала скалы и теперь плыла вдоль мыса, почти рядом с косой, на которой стояли сестры. В лодке находился один-единственный моряк. Он сидел у мачты, оставшейся без паруса, и держался за нее обеими руками. Судя по его виду, он был очень слаб, на грани беспамятства, и сейчас едва ли сознавал, что пережил кораблекрушение.

У сестры Целомудрие перехватило дыхание. Она посмотрела на остальных сестер, но те, похоже, не заметили того, что заметила она.

– Превосходно! – сказала сестра Добродетель таким тоном, словно сама все это устроила. Она запахнула ворот и поднесла руку к глазам, стараясь получше рассмотреть моряка.

– Мне кажется или он действительно одет в черное? Уж не священник ли он?

Никто не ответил Обычно бледное лицо сестры Послушание залил странный румянец. Она тоже заметила!

– Мы должны спуститься к берегу, дочери.

– Но… – протянула сестра Целомудрие. У нее бешено колотилось сердце.

– Надеюсь, он не нуждается в медицинской помощи, – продолжала Добродетель. – Иначе одной из нас придется сходить за лекарствами. Пойдемте.

– Одну минутку! – кашлянула Послушание. – Нам стоило бы решить, что мы будем делать сейчас, пока есть возможность все спокойно обдумать.

Сестра Целомудрие вряд ли могла сейчас думать спокойно. У нее кружилась голова и дрожали колени. Если такое случилось с нею от мимолетного, брошенного издалека взгляда, то что же будет, когда она подойдет ближе?

– Что такое? – Добродетель повернулась и с удивлением посмотрела на Послушание.

– Он с материка!

Мать игуменья чертыхнулась.

Сестры испуганно молчали, глядя друг на друга. Лодка тем временем миновала мыс.

– Что же нам делать? – Добродетель бессильно заломила руки.

В серебристых глазах сестры Послушание появился странный блеск.

– Все будет нормально! Сюда никто не сможет добраться! Теперь, когда мост разрушен, у нас еще меньше, чем обычно, надежды дождаться каких-нибудь посетителей!

Она вызывающе переводила взгляд с сестры Добродетель на сестру Целомудрие и обратно, словно те были с ней не согласны.

– Но наши обеты! – жалобно, едва не плача, произнесла Добродетель.

– Это не грех! – Сестра Послушание приняла командование на себя, как всегда делала в сложных ситуациях. – Церковь признает, что сопротивляться проклятию невозможно. Или вы приказываете нам оставить этого моряка, чтобы он утонул, мать?

– Нет! Конечно нет! Но что будет с нами? Я имею в виду… Мы… Мы же можем поссориться! Или даже подраться! Это будет ужасно!

Сестра Целомудрие содрогнулась. Ей на миг представилась кошмарная картина, как сестра Послушание орудует граблями, сражаясь с остальными семью сестрами. А ведь еще были кухонные ножи… Сама мысль об этом привела ее в ужас.

Сестра Послушание выпрямилась во весь рост. Целомудрие впервые обратила внимание на то, как туго монашеское одеяние обтягивает ее обширную грудь.

– Мы не глупые дети! Мы взрослые, мы, в конце концов, святые женщины! Конечно, это будет для нас испытанием, но ведь мы уже много лет живем бок о бок в мире и согласии. Я уверена, что нам по силам…

Даже сестре Послушание не удалось выразить это словами.

– Ты хочешь сказать, что мы можем заниматься им все вместе? – прошептала Добродетель.

– Мы должны это сделать. Точно так же, как вместе руководим обителью.

– Точно! – обрадовалась Добродетель. – Но… – попыталась было добавить она.

– Действительно! – радостно подвела итог мать игуменья. – Ты совершенно права, дочь моя. Мы не можем оставить его без помощи и не можем избежать последствий. Ухаживать за ним будем все вместе, и сегодня этим займусь я как игуменья. – И она радостно просияла.

– Нет, матушка! – твердо произнесла сестра Послушание. – Дежурство и э-э… удовольствие… – Она поспешно откашлялась. – Я хочу сказать, что невозможно одновременно должным образом следить за исполнением работ и ухаживать за гостем. Мы должны устроить это как-то по-другому.

Глаза сестры Добродетель вспыхнули.

– Поскольку игуменья в данный момент я, то мне и решать этот вопрос.

– Такая ответственность – это серьезное испытание, матушка, – с заметным усилием сказала Послушание. – Но не будет ли разумнее перенести это… ваше… э-э… дежурство по госпиталю на следующий день? Когда вас ничто не будет отвлекать, а?

– На следующий день! – воскликнула сестра Целомудрие. – Да, на следующий день после исполнения обязанностей игуменьи. Как награду!

– Награду? – потрясение уставились на нее спутницы.

– Ну, э-э… Ну да! К чему лицемерить?

Сестра Целомудрие сама удивилась тому, что у нее хватило смелости спорить с сестрами, но сердце ее колотилось так, как не колотилось уже многие годы. Она почувствовала, что разрыдается, если сейчас ей не позволят заняться гостем.

– Я думаю, это предложение имеет смысл, – согласилась Добродетель, сжав руки. – До завтра недолго ждать.

– Шесть дней? – простонала сестра Послушание. – Я же окажусь последней!

– Вот настоящее испытание для тебя! – съязвила Целомудрие.

– Да, действительно! – Послушание прикусила губу. – Конечно, если он молодой и крепкий… и сильный…

– Мускулистый, ты хочешь сказать? – Целомудрие знала, что странные образы, возникающие в ее сознании, заставят ее по крайней мере три дня испытывать раскаяние.

– Нет необходимости… я надеюсь, то есть я хочу сказать, что некоторые мужчины способны… В общем, не обязательно дежурить поодиночке.

Сестра Послушание покраснела еще сильнее, и спутницы посмотрели на нее с подозрением.

– Чтобы никто не ходил у него в любимицах! – пошла на уступки Добродетель.

– Это именно то, что я хотела сказать, – с облегчением согласилась Послушание. – Однако мы должны считаться… э-э… с желаниями гостя. Если мы объясним ему наши трудности, он, возможно, будет готов удовлетвориться… – Ее глаза расширились.

Добродетель и Целомудрие обернулись, и у них вырвались тревожные вскрики. Лодка была уже совсем рядом с берегом.

– Нет, подождите! – Послушание ухватила игуменью за плечо. – Прибой не очень сильный. Возможно, сестра Целомудрие справится… То есть я хочу сказать, что ей не потребуется помощь. Мы с вами, мать, должны пойти и предупредить остальных о том, что мы, то есть вы, решили.

Сестра Целомудрие не стала ожидать, чем закончится спор. Она подобрала юбку и бросилась бежать к берегу.

Она едва не задохнулась, но добралась до берега одновременно с лодкой. Лодка развернулась боком и накренилась. Следующая волна перевернула ее. Целомудрие успела заметить, что моряк упал в воду, а лодка накрыла его, словно панцирь черепахи. Целомудрие бросилась в воду, не обращая внимания на волны, дергавшие ее за юбку. Вода была ей по колено… по пояс… Лодка подпрыгивала на волнах, рядом с ней плавал спутанный клубок веревок. Целомудрие сделала еще шаг и ушла с головой под воду. Волна закрутила ее и протащила по дну. Придя в себя, она обнаружила, что сидит, а голова ее находится выше уровня воды. Целомудрие закашлялась. Над ней навис гребень большой волны.

Сильные руки схватили ее и помогли подняться. Моряк! Целомудрие уцепилась за него, и волна обрушилась на них всей своей массой. Потом они неуклюже заковыляли к берегу, поддерживая друг друга и переглядываясь с радостным удивлением.

Моряк был немолод – примерно одних лет с ней. В волосах и пробивающейся на щеках щетине серебрилась седина. Его глаза манили таинственной чернотой. И он действительно был священником! О грехе не могло быть и речи. Их неожиданный гость казался еще более нетерпеливым, чем сама сестра.

– Мокрая одежда! – воскликнула она.

Нужно немедленно снять с него эту мокрую одежду, а то он простудится. Видимо, то же самое моряк подумал о ней. Она принялась на ощупь искать пуговицы у него на спине еще до того, как они вышли из воды, а потом ее терпение и вовсе иссякло. Одеяние священника все равно уже превратилось в лохмотья, и сестра Целомудрие разорвала его. Моряк не был молодым и мускулистым, зато у него оказалась прекрасная волосатая грудь. К поясу был прицеплен какой-то сверток, и сестра решила, что должна помочь ему избавиться от этого груза, так как сам он был слишком занят – ее раздеванием. Вот так они старались помочь друг другу. Мужчина стонал от яростного нетерпения.

Наконец он оказался раздет догола – остались лишь носки, но они не имели особого значения. Возможно, у него были несколько худощавые руки и ноги и немного отвислый живот, но все равно, каким же он был красивым! Их губы встретились. Сестра прижалась к его груди, и они вместе опустились на песок. Последнее, о чем успела подумать сестра Целомудрие, прежде чем ее захлестнула буря страсти, так это о том, что наконец разрешились сомнения, мучившие ее чуть раньше.

В урагане действительно были хорошие стороны.

3

Столкновение с водой оглушило Рэпа. В какой-то момент он понял, что одежда тянет его ко дну, но свет уже растворился в зеленой полутьме. Рэп начал задыхаться. Он забарахтался, стараясь подавить панический страх, принялся стаскивать сапоги и увидел, как дневной свет медленно, очень медленно становится ярче. Его нос и рот были полны соленой воды. На мгновение Рэп вынырнул на поверхность и жадно глотнул воздуха, прежде чем снова погрузиться.

Рэп стащил с себя правый сапог, еще раз набрал в грудь воздуха и проделал ту же самую операцию с левым. Потом он чуть-чуть передохнул и принялся стягивать с себя мокрую одежду. К тому времени, как Рэп избавился от брюк, он уже был совершенно измотан.

Двадцать лет назад он плавал куда лучше. Неудивительно. Теперь он на два десятилетия старше, и с тех пор ему нечасто доводилось плавать. Сине-зеленые волны то приподнимали, то опускали его, и вокруг не было ничего, кроме моря. Рэп, отфыркиваясь, постарался удалить остатки воды из носа. Нос болел. Конечно, это могло быть своеобразной эльфийской шалостью, но куда вероятнее, что магическая защита Тхама отклонила чародейство и отбросила Рэпа.

Насколько далеко отбросила, хотелось бы ему знать? Если не больше чем на лигу, то с этим он справится. Но в каком направлении плыть? В южных морях берега следовало искать на севере. Покопавшись в памяти, Рэп представил себе карту. Побережье Тхама протянулось почти точно с севера на юг, так что ему надо плыть на восток – если только его не перебросило через весь Тхам и он сейчас не в Утреннем море. Вода оказалась куда теплее, чем Рэп предполагал. Утреннее солнце должно было бы находиться на юго-востоке… да только вот Рэп переместился куда восточнее, и здесь солнце стояло выше.

Самое время поколдовать! Ему надо убрать свой щит и использовать дальновидение. Оставалось надеяться, что защитники Тхама, кто бы они ни были, не заставят его забыть о том, куда он направляется, а также что Сговор в этот момент будет выискивать более мощные проявления магической силы.

Чертов щит и не подумал убираться.

Что за ерунда! Рэп ненадолго перестал грести и погрузился в воду, предпринимая новую попытку избавиться от щита, но у него снова ничего не вышло. Нет такого заклинания, которого он не мог бы обойти! Это нечто больше, чем злой умысел жителей Тхама. Ну что ж, раз он ничего не может сделать, остается только плыть.

Рэп снова вынырнул на поверхность, повернулся так, чтобы солнце светило ему в правый глаз, и поплыл.

Не раз за время испытаний Рэп задумывался над тем, что же случилось с его магическими силами. Три из известных ему Слов были лишь бледными тенями Слов Силы – это те самые Слова, которые много лет назад Инос лишила действенности, выкрикнув их перед толпой слушателей. Четвертого Слова, доныне сохраняющего свое могущество, Инос не знала. Это слово Рэп некогда вырвал у Сагорна – правда, доктора пришлось хорошенько припугнуть.

Теперь Рэп знал, что произошло в небесном древе Вальдориана после того, как он отправился в путь. Очевидно, Лит'риэйн разгадал последовательное заклинание, наложенное на Тинала и его компаньонов. «Развеян ветрами», – сказал чародей, и не нужно было особого воображения, чтобы понять, что означают эти слова, произнесенные в небесном древе. Вероятно, правосудие над Дарадом свершилось, и етун уже мертв. Он попытался устроить резню и мог бы перебить всех присутствующих эльфов, если бы его не остановили при помощи магии. Етун был настоящим зверем и убивал, как зверь – не задумываясь. Рэп нисколько не жалел о нем.

Он не чувствовал печали – только вину. Оглядываясь в прошлое, Рэп ясно видел, что из чувства благодарности отмахнулся от здравого смысла. Он поступил неправильно, связавшись с Дарадом, особенно после того, как тот изменил заклинание. Следовало бы отпустить етуна и отправить его в Нордленд, к соплеменникам.

Но кто мог сказать, что натворил бы Дарад в этом случае? Заклинание не ограничивало его во времени, и, зная, Слово Силы, он легко одержал бы верх над танами и возглавил смертоносный поход на юг, чтобы опустошить побережье Империи. Магическая сила – не игрушка для смертных.

Лит'риэйн наверняка не причинил вреда остальным. Сагорн, Тинал, Джалон и Андор должны были остаться живы – вот она, причина проблем Рэпа. Слово Силы, служившее раньше только двоим, теперь было поделено на пятерых. Рэп не мог убрать собственное заклинание, ибо оказался еще более слабым волшебником, чем прежде.

И пловец он не лучший, чем волшебник. Рэп плыл очень медленно, убеждая себя, что старается сберечь силы и избежать судороги, которая может его погубить. Но честно говоря, он просто не мог плыть быстрее.

И вскоре, видимо, утонет.

Это был не самый приятный способ умереть, но более предпочтительный, чем плен у Зиниксо. Больше всего Рэпа мучила мысль, что он исчез из жизни Инос безо всякого предупреждения, и она никогда не узнает, что его тело съели рыбы в море Печалей.

Рэп перевернулся на спину, чтобы немного отдохнуть. Ему теперь приходилось отдыхать часто и подолгу.

Конца плавания Рэп не запомнил. Прибой подхватил его и ударил о песчаное дно. Рэп тщетно пытался уцепиться за песок, чтобы его не унесло обратно. Потом оказалось, что он лежит на берегу в луже воды, а сзади тем временем накатывается следующая волна.

У Рэпа не было сил, чтобы подняться на ноги. Пенный вал обрушился на него и проволок дальше по берегу. И снова пришлось цепляться за песок, сражаясь с волной. Ему удалось протащить свое тело на несколько пядей вперед, и следующая волна его уже не достала.

Наконец-то он был в Тхаме. Или на Керите, или где-нибудь еще. Рэп чувствовал себя выброшенным на берег бревном – он не мог даже приподнять голову. А ему нужно было найти воду и какую-нибудь тень, иначе солнце сожжет его. Рэп почувствовал, что засыпает, но поддаваться сну было нельзя – сон означал смерть.

Долетевшие до Рэпа звуки возни заставили его открыть глаза. Большая чайка села рядом с ним на песок и теперь тщательно складывала крылья на спине. Потом она принялась рассматривать Рэпа желтым блестящим глазом. Во взгляде не было ни малейшего сочувствия.

– Убирайся! – пробормотал Рэп. На губах у него запеклась корка соли. – Кыш!

Чайка посмотрела на него другим глазом.

Еще одна чайка села с другой стороны от Рэпа – слева, где он не мог ее видеть.

– Я еще не умер. Погуляйте пару часиков.

Первая чайки сделала пару шажков в сторону Рэпа.

До чего же унизительно! Надо же было ослабеть настолько, чтобы даже дуры чайки норовили выклевать ему глаза. Рэп чуть не расплакался от бессильной ярости.

– Кыш! Прочь отсюда!

Еще несколько чаек с пронзительными криками закружили у него над головой. Ну вот, теперь они станут слетаться сюда, точно мухи. Хоть бы несколько глотков пресной воды, и, может, он сумел бы найти в себе силы двигаться. А пить морскую воду – все равно что топиться изнутри. Он и так, похоже, здорово понизил уровень океана. У Рэпа кружилась голова, а внутренности сводило судорогой.

Чайка яростно забила крыльями и поднялась в воздух. Интересно, что это ее напугало? Сквозь грохот прибоя Рэп услышал голос – человеческий голос.

Со вздохом облегчения он повернул голову и посмотрел налево. К нему бежала девушка, черноволосая, как Кейди.

Рэп разобрал слово, которое она кричала на бегу.

Наверное, он бредит, и все это ему кажется.

4

– Папа, папа, папочка…

Бред это был или не бред, но к тому моменту, когда девушка добежала до него, Рэп сумел кое-как приподняться. Это не могла быть Кейди, но выглядела она точно так же – юная девушка-имп с длинными черными волосами и изумрудными глазами. Ну, может, чуть тоньше, чем та Кейди, которую помнил Рэп. На ней были длинная полосатая юбка и белая кружевная блузка. И рапира? Это явно была галлюцинация. Но у девушки из этой галлюцинации был точно такой же голос, как у Кейди. Она остановилась в нескольких шагах, отчаянно вглядываясь в Рэпа.

– Папа, это ты?

Рэп протянул дрожащую руку и попытался произнести ее имя, вместо этого из его горла вырвался приглушенный хрип:

– Воды!

Девушка попятилась и осмотрелась по сторонам. Это никак не могла быть Кейди! Какая-то другая девушка… женщина. Может, это волшебство? Нет, магия не смогла бы проникнуть через его щит.

Потом кто-то протянул Рэпу кубок с холодной водой и чьи-то руки помогли поднести его к губам. Рэп никак не мог утолить жажду и пил, пока его не стошнило.

– Зачем вы защищаетесь? – спросил женский голос. – Если бы вы убрали свой щит, я смогла бы помочь вам.

– Я не могу.

– Ну это нетрудно. Вот так!

Рэп почувствовал, как оккультная сила вливает в него жизнь. Боль ушла, и в голове наконец-то просветлело. Рэп протер глаза. Только сейчас он по-настоящему разглядел все, что его окружало, – песок, жгучее солнце и пенный прибой.

И две девушки. Одна из них явно пикс. Глаза как у эльфов, большие и чуть раскосые, но необычайного золотого цвета. Уши даже более заостренные, чем у эльфов, волосы цвета лесного ореха, кожа смуглая, нос широкий. По внешности пиксов, как и по внешности эльфов, нельзя судить об их возрасте, но не вызывало сомнения, что она очень молода. Вторая девушка была старшей дочерью Рэпа или ее точной копией.

– Кейди! Это действительно ты? – И Рэп радостно вскочил.

Кейди попятилась. Рэп заключил ее в объятия, но Кейди не ответила, лишь сжалась. Когда Рэп отпустил ее, она быстро отступила поближе ко второй девушке, и вид у нее был перепуганный.

– Кейди?

«Она перенесла ужасные испытания, ваше величество».

Только теперь Рэп ощутил присутствие магической силы. Это была лишь бледная тень прежнего окружения – еще бы, ведь силу-то он потерял! – однако он сумел понять, что девушка-пикс была очень сильной волшебницей.

Пошатнувшись, Рэп поклонился ей:

– Я Рэп из Краснегара.

– Я архонт Тхайла из Колледжа, – ответила девушка.

«Ваша дочь побывала в плену у гоблинов. Нет, ей не причинили вреда, но она до сих пор не может оправиться от потрясения. Возможно, Кейди успокоится, если вы оденетесь – вид мужчины с голой грудью заставляет ее сильно нервничать. Вам помочь?»

– Я очень рада видеть тебя, папа, – неуверенно произнесла Кейди.

«Да, пожалуйста», – ответил Рэп девушке-пиксу, и через мгновение на нем появились рубашка и сандалии, а его мокрые шерстяные бриджи превратились в длинные хлопчатобумажные брюки, приятно холодившие тело.

– Кейди, доченька!

Рэп снова обнял ее, и, кажется, на этот раз, когда он не выглядел больше полуголой жертвой кораблекрушения, она чувствовала себя спокойнее. Но когда Рэп разомкнул объятия, Кейди, натянуто улыбаясь, все-таки поспешила вернуться к своей спутнице. Что же случилось с его маленькой шалуньей, способной перевернуть с ног на голову все королевство? Неужели столкновение с жизнью так повлияло на романтичную принцессу, смотревшую на мир с радостным изумлением? На глаза Рэпа навернулись слезы. Бедная Кейди!

«Кто это сделал? И что случилось?»

«Она много месяцев провела в плену у гоблинов, – печально сказала волшебница. – Даже с рассветом подобные кошмары исчезают не так-то легко».

– Кейди, а что с мамой?

Кейди неуверенно заморгала и вцепилась в руку спутницы, словно нуждалась в поддержке.

– Мама и Гэт ушли вместе с императором, папа. Я не знаю, что с ними случилось потом.

– Гоблины захватили Кинвэйл?

Кейди кивнула и еще ближе придвинулась к подруге.

– Они сожгли город и собирались убить императора, но Гэт его спас, то есть спасла мама, потому что Гэт сказал ей, кто это такой. А потом Птица Смерти взял меня в заложницы и хотел отдать замуж за своего сына, Кровавого Клюва, а остальных он отослал вместе с дварфами. – И Кейди испуганно посмотрела на отца.

Отдать ее в жены? Дварфы? Откуда там взялись дварфы? Рэп прикусил язык. Очевидно, как и сказала Тхайла, Кейди все еще не отошла от потрясения. Волшебством можно было исцелить телесные раны, но не душевные. Птенчик мой!

– Ну как бы то ни было, я очень рад, что теперь ты в безопасности, – сказал Рэп, заставив себя улыбнуться. Кейди улыбнулась в ответ, но все так же неуверенно.

– И я рада за тебя, папа. Я надеялась, что ты придешь и спасешь меня, но так и не дождалась тебя. Я молилась Богу Спасения. Скажи, Бог Спасения существует?

Рэп почувствовал, как у него сжалось сердце.

– Не знаю, Кейди. Но кто же тебя все-таки спас?

– Меня спасла Тхайла!

«Она была в Бандоре, ваше величество».

«И видела побоище?»

«Кейди оказалась единственной, кто при этом уцелел. Я обратила на нее внимание из-за рапиры».

Рапиры? Какой рапиры? Рэп в замешательстве посмотрел на дочку. Он вспомнил, что совсем недавно видел у нее на бедре рапиру. Да, действительно, рапира и сейчас была там, но теперь она казалась ему какой-то расплывчатой. Откуда Кейди взяла волшебную рапиру? О Боги! Кейди, его девочке, посчастливилось выжить во время этого ужасного избиения!

Рэп глубоко вздохнул и осмотрелся, стараясь сосредоточиться. Они стояли на берегу, у самой кромки воды. За полосой белого песка лежали поросшие травой дюны, переходившие затем в невысокие холмы, по которым разбежались купы деревьев. Залитая солнцем земля была исполнена безмятежности. Тхам. Это был Тхам. И здесь он нашел Кейди.

Вторая девушка – или все-таки женщина? – смотрела на Рэпа с беспокойством.

– Так это и есть Проклятая страна? – спросил Рэп, веря и не веря. – Я знал, что она и сейчас населена, – мне рассказала жена, она побывала здесь много лет назад. Я догадывался, что в Тхаме не обошлось без магии. Но мне так и не удалось никого в этом убедить. Вас защищают необыкновенно сильные заклинания.

«Я знаю о вашей жене. Очень немногие побывали здесь и ушли целыми и невредимыми, ваше величество».

«Пожалуйста, называйте меня просто Рэп. Как звучит ваш титул – архонт? Вы правите этими землями?»

Лицо девушки посуровело.

«Тхамом правит Хранительница, и сейчас я отведу вас к ней».

Гм! Его дикие предположения оказались совершенно правильными. В Тхаме присутствовала магия, могущественная магия. Конечно, это вовсе не означало, что он здесь – желанный гость. Кем бы там ни была эта Хранительница, но при ее упоминании Кейди содрогнулась.

Но Кейди в безопасности, хоть и не совсем в порядке, и это было замечательно. Ведь она, как и сам Рэп, пришла в эту потаенную страну незваным гостем.

Боги предупреждали, что он потеряет одного из своих детей. Не относилось ли это предупреждение к Кейди? У Рэпа появилось гнетущее чувство, что какая-то часть личности Кейди утрачена, и, возможно, навсегда.

Или все-таки предсказание относилось к Гэту? И где теперь Инос?

Быть может, эта Хранительница ответит ему хоть на какие-то вопросы.

5

Войска халифа двигались по побережью Утреннего моря подобно гигантской тысяченожке. Слева от них вздымались безжизненные пики Прогиста, а справа бились об утесы морские волны. Похоже, единственными обитателями этой пустынной местности были морские птицы.

Никаких карт этой бесплодной земли не существовало, но зато существовали старые доклады имперской армии, некогда вторгшейся в Зарк с суши, а значит, и возможность проделать этот путь в обратном направлении. Армия остановилась лишь на то время, которое требовалось, чтобы навести переправу через русла пересохших рек или разведать подходящий маршрут. Вода выдавалась строго по норме. Но в целом поход проходил именно так, как было запланировано.

Халиф был доволен. По крайней мере, так сказала Зарга.

Азак выполнил свое обещание доставить Инос в Тхам. Она ехала в закрытой повозке вместе с шестью женщинами халифа. Повозка нестерпимо скрипела, Инос укачивало до дурноты. Тяжелые занавески почти не пропускали воздуха, нельзя было даже посмотреть на места, по которым пролегал путь. Запряженная волами неуклюжая повозка не имела рессор, и несчастных пассажиров нещадно трясло – от этого не спасали даже шелковые подушки. Иногда повозка резко кренилась набок, и тогда у ее борта образовывалась куча подушек и громко визжавших девушек-джиннов. В этой свалке Инос вновь и вновь падала на вывихнутое плечо или больно ударялась распухшим лицом, и в таких случаях ей стоило большого труда удержаться и не высказать все, что она думает о великом Азаке.

Это была одна из трех повозок, в которых везли женщин из сераля, сопровождавших халифа во время походов. Отобрали лишь самых любимых наложниц, и все они гордились выпавшей им честью. Все они были очень молоды и прелестны. Все, кроме Инос.

Инос скрипела зубами, слушая их пустую болтовню. Они восхваляли халифа и благодарили счастливую судьбу, позволившую им служить их господину. У Инос было свое мнение по этому поводу. Она привела своих товарок в замешательство тем, что ответила на все их вопросы, при этом ухитрившись толком ничего не сказать. И все потому, что они не знали, о чем надо спрашивать, так как лишь смутно догадывались о существовании какого-либо другого мира, кроме гарема, или других народов, кроме джиннов.

Иногда они приводили Инос в замешательство. Эти женщины могли быть злобными, словно ядовитые змеи, и не раз принимались царапать друг друга, но все же в них угадывалась какая-то странная невинность. Они были игрушками, словно золотые рыбки в чаше с водой. Им с детства привили веру в то, что смысл всей их жизни – доставлять удовольствие халифу и рожать ему сыновей. Азак был для них средоточием вселенной, их Богом. Как они ухитрялись быть счастливы при такой ограниченности? Но они действительно были счастливы. Инос никогда не встречала людей, настолько довольных жизнью.

И все-таки Инос предпочитала общаться с этими безмозглыми крольчихами, а не с их надсмотрщицей Нуркиной, главной смотрительницей гарема. Нуркина, на редкость ядовитая старая карга, наверняка была одной из многочисленных сестер Азака. Вот уж кого безмозглый крольчихой не назовешь! Сводить Нуркину и Инос вместе было все равно, что лить масло в огонь. К счастью, сейчас Нуркина ехала в другой повозке.

В полдень караван ненадолго остановился, и халиф вызвал в свой шатер пятнадцатилетнюю Заргу. Теперь, когда они снова тронулись в путь, Зарга делилась новостями со своими товарками. Халиф доволен тем, как продвигается его армия. Он весел, очень энергичен и требователен – а это хороший знак. Зарга доставила ему большое удовольствие – халиф сам так сказал.

Они только об этом и говорят. Маленькие идиотки!

Быть может, халиф даже призовет ее сегодня вечером, щебетала Зарга. Эти дурочки только об этом и мечтают. Возлечь на ложе халифа дважды в день считалось величайшей удачей.

Прежде чем соединиться с ней, халиф надел на нее изумрудный пояс. Это очень большая честь, поделилась радостью юная счастливица. Остальные девушки поспешили заявить, что с ними халиф тоже это проделывал, и не раз.

Повозка дернулась, накренилась, выпрямилась, снова накренилась. Снаружи солдаты пели походную песню о славе и непобедимости халифа.

Зарга с жалостью посмотрела на Инос.

– Это очень глупо – сопротивляться ему, – с чувством собственного превосходства сказала она.

– Я и не сопротивляюсь, – распухшими губами пробормотала Инос. – Потому он меня и ударил.

Девушки с недоумением посмотрели на нее.

– А, так он велел тебе сопротивляться?.. Почему же ты не сопротивлялась?

– Наверное, побоялась, – мрачно сказала Инос. У нее болело не только плечо, но и другие места, причем часть из них она отбила уже в повозке. – А правда, что он использует магию, чтобы поддерживать свою мужскую силу?

Девушки потрясенно завизжали, выражая негодование.

Видимо, высказывание Инос граничило с государственной изменой. Но зато благодаря этому замечанию разговор повернулся в нужное ей русло. Инос была пленницей, и ей приходилось терпеть все, что с ней делали, но она не упускала ни малейшей возможности, чтобы побольше разузнать об Азаке, о том, как он стал властелином Зарка, его взаимоотношениях с волшебниками. Азак наверняка бы удивился, узнав, как много могут порассказать о его делах наложницы, когда рядом нет Нуркины.

Инос еще не представляла, для чего ей могут пригодиться эти сведения, но одно знала точно: однажды она поквитается с Азаком ак'Азакаром ак'Зоразаком. Он изнасиловал ее тогда, на столе, еще два раза у себя в шатре и, похоже, собирался продолжать в том же духе до конца путешествия.

6

Долгие месяцы Рэп прожил в мире, где волшебство нужно было таить, словно золото в придорожном трактире, копить и расходовать только при крайней нужде. В Тхаме все было не так. Эта девушка, Тхайла, уже щегольнула своим могуществом, когда восстановила силы Рэпа и дала ему одежду, но теперь проявление ее силы было сродни мощному удару молнии.

Залитый солнцем берег исчез, звуки прибоя словно ножом отрезало. Потрясенный Рэп пошатнулся – его окружали непроходимые джунгли. Исполинские стволы устремились ввысь, воздух был душным и влажным, словно губка, в первозданном полумраке струился зеленоватый свет, все звуки казались приглушенными. Рэп услышал, как всхлипнула Кейди, и ему захотелось взять ее за руку, но он подавил этот порыв. В обращении с Кейди требовались забота, любовь и терпение. Сейчас она, похоже, больше радовалась присутствию Тхайлы, чем обществу отца. Отчуждение дочери причиняло Рэпу боль, но пока он не решался попытаться изменить положение вещей из боязни еще больше растревожить ее.

Сначала Рэп увидел своих спутниц, а потом – древнюю каменную громадину, искрошившуюся, поросшую мхом. Тхайла уже спускалась по скользкому склону. Кейди шла рядом с ней, держась за ее руку.

Рэп последовал за ними и оказался во влажном темном склепе. Затем дверь привела его в зал, в котором было посветлее – просто потому, что тьму гуще, чем в предыдущем помещении, просто невозможно себе представить. Холод каменных плит чувствовался даже сквозь сандалии. Стены пола уходили ввысь и терялись во тьме. Рэп застыл. Мрачноватая величественность этого древнего храма внушала благоговейный страх. В ней была святость, печаль и невыразимое ощущение власти. Рэп ожидал найти в Тхаме что угодно, но не это. Он вообще не мог себе представить ничего подобного.

– Что это за место? – Рэп невольно перешел на шепот, словно опасался нарушить мертвое безмолвие.

– Это Часовня, – пробормотала Тхайла. – Я думаю, нам с Кейди лучше подождать здесь, король Рэп. Вас ждут.

Его действительно ждали. Рэпа охватило жутковатое ощущение, будто само здание осознает егоприсутствие. Беспорядочно разбросанные окна зияли, словно раны, и скалились обломками разбитых каменных кружев. Все пропорции были неправильными, даже какими-то зловещими. Когда глаза Рэпа привыкли к полумраку, он заметил, что в Часовне нет никакой мебели, не считая маленького кресла в дальнем углу. В этом кресле угадывались неясные очертания фигуры того, кто ждал Рэпа. Рэп заставил себя подойти ближе.

Теперь он понял, где находится сердце тайны, источник святости и силы. Из дальнего угла струилась печаль. У Рэпа волосы встали дыбом, когда он уловил сильную боль и отзвуки гнева. Кем бы ни было это существо, оно знало, что Рэп здесь. И не кто иной, как Рэп, вызвал его негодование.

Размеренным шагом Рэп приблизился к сидевшей в кресле женщине. Если бы Рэпу не было сказано, что его ожидает женщина, он не сумел бы определить пол этого существа. Она была укутана в темный плащ с капюшоном, и он не ощущал ее магического присутствия. Сперва Рэп удивился, но потом вспомнил рассказ Шанди о женщине, которая явилась ему и рассказала о бассейне-прорицателе, и понял, что круг замкнулся. Наконец-то тайна была разгадана.

Когда он встречался с Лит'риэйном, они пошутили по поводу приветствий, принятых у разных народов. Но кто же мог знать, какое приветствие принято у пиксов, если о них вот уже тысячу лет не было ни слуху ни духу? И кто посмел бы вести себя легкомысленно в этом священном месте?

Рэп остановился на почтительном расстоянии и низко поклонился.

– Меня зовут Рэп. Я пришел с миром.

Если она была мирянкой, то почему даже при помощи дальновидения Рэп не мог ничего разглядеть под скрывающим ее покровом? Если она волшебница, то почему он ее не чувствует? Кто она такая?

Довольно долго женщина молчала. Потом прозвучал ее голос, подобный шелесту ветра в листве:

– Я – Хранительница.

Она подняла руку и откинула капюшон.

Теперь Рэп знал, кто она такая. Изможденное лицо, измученные глаза… Някогда прежде он не видел подобного лица, но узнал его с первого взгляда. Дело понемногу прояснилось.

Рэп опустился на колени и почтительно склонил голову.

Женщина вздохнула:

– Вы знаете, кто я такая.

– Да, госпожа. Некогда я тоже знал пять Слов Силы.

– И долго?

– Несколько месяцев. – При воспоминании об этом Рэп содрогнулся. – А вы? – прошептал он.

Когда женщина наконец ответила, ее голос звучал еще тише:

– Семь лет.

Рэп не мог представить, на что похожи семь лет подобного испытания и как с этим можно жить. Каждое мгновение было для нее пыткой, и даже простое существование в оковах измученной плоти требовало непрерывной борьбы. Полубогу неведом сон.

– Вы здесь – нежеланный гость, – сказала Хранительница.

– Но вы знаете, что привело меня сюда.

– Безрассудства, творящиеся во внешнем мире, нас не касаются.

– Но вы разговаривали с императором и рассказали ему о бассейне-прорицателе.

Хранительница снова вздохнула:

– Это было ошибкой и к добру не привело.

– Я думаю, госпожа, это еще может привести к добру.

Шанди нашел Сагорна и Рэпа. По словам Кейди, Гэт узнал императора как раз вовремя, чтобы Инос успела спасти его от гоблинов. Ило сохранил верность Шанди в надежде соблазнить его жену и потому помог ему бежать из Хаба. Все события произошли благодаря видениям, возникшим в бассейне.

– Возможно, мое вмешательство отсрочило падение, – прошептала Хранительница, – но не изменило к лучшему окончательный исход. Я могла навлечь на себя немилость Богов тем, что преступила пределы, которые они определили для Кииф.

– Кииф? – переспросил Рэп.

Женщина отвернулась и посмотрела в другой угол. Оттуда исходило ощущение сильной боли.

– Там лежит первая Хранительница. Ваше присутствие пробудило древнюю злобу, Рэп Краснегарский.

– Я не собираюсь причинять никакого вреда.

– Но вы его причиняете! – Хранительница выпрямилась, ее окружила вспышка ярости. – Вы надеетесь заручиться нашей помощью в безнадежной борьбе против того, кто называет себя Всемогущим. Вы хотите, чтобы мы забыли о тысячелетии жертв и отречения! Хотите разрушить стены, защищавшие от опасности многие поколения пиксов!

Неистовство ее ответа потрясло Рэпа.

– Но разве битва против Зла не является всеобщим долгом?

– Не рассказывайте мне о том, что такое Зло! – В голосе Хранительницы зазвенела горечь. Возглас эхом отдался от стен. – Страдания, которые Тхам претерпел по вине внешнего мира, избавляют нас от всех долгов перед ним. Такова уступка, которую Кииф добилась у Богов. Мы должны держаться в стороне от внешнего мира и не вмешиваться в его дела.

– Значит, вам неизвестно, что сейчас происходит в мире.

– Мне прекрасно это известно. В число обязанностей Хранительницы входит наблюдение. Иногда мы даже отправляем кого-нибудь за пределы Тхама, дабы оценить обстановку. Но знание не должно заставлять нас действовать.

С тем же успехом Рэп мог бы пытаться переубедить гранитную колонну. Его дело было безнадежным.

– Тогда скажите мне, какова ситуация сейчас.

Рэп сразу же усомнился, что поступил разумно, задав этот вопрос. Иссохшее лицо Хранительницы исказила загадочная улыбка.

– Дела не стоят. Они изменяются с каждым вашим вздохом. Сила Всемогущего возрастает. Даже я – полубогиня! – не смею появляться за пределами своих владений, чтобы не быть узнанной.

– Если мы сможем объединить всех вольных волшебников…

– Вам все равно будет не по силам тягаться со Сговором.

Эти страшные слова прозвучали словно приговор. Если это правда, то война проиграна. Рэп почувствовал, как его сердце заполняет холодное отчаяние Часовни. Он боролся с древним отрицанием, которое чувствовал в этом странном месте, с застывшей безнадежностью, с тысячелетним отречением.

– При всем моем уважении к вам я не понимаю, как вы можете это знать.

– Могу. И знаю. Я наблюдала, как Зло набирает силу, задолго до того момента, когда об этом узнали смотрители, и приняла меры.

– А если бы к нам присоединились те волшебники, которые наверняка есть в Тхаме, и вы сами, с вашей мощью полубога, разве наши силы не стали бы равны, госпожа?

– Да, они стали бы сопоставимы, – признала Хранительница, – но перевес все равно был бы не в нашу пользу. Не рассчитывайте на наши силы. Мы должны заботиться о собственной безопасности и не станем ввязываться в безнадежное дело.

Его поиски обречены не провал! Рэп в гневе вскочил. Он был выше Хранительницы, но ее сила оказалась столь велика, что Рэп по-прежнему чувствовал себя так, словно лежал перед ней ниц.

– Как вы можете надеяться сохранить свою тайну?! Вы же знаете сущность этого дварфа. Чем сильнее он будет становиться, тем сильнее возрастет его страх. Став властелином мира, он непременно постарается подчинить себе и Тхам. Он доберется до вас и уничтожит!

– Эта земля сокрыта от него и таковой останется, – ледяным тоном ответила Хранительница.

– В таком случае могу я забрать свою дочь и уйти с миром?

Запавшие глаза Хранительницы заблестели.

– Нет. Я сказала, что не могу вмешиваться в дела внешнего мира. А отпустить вас с тем, что вы узнали, значит повлиять на ход событий.

Этого Рэп и боялся.

– Вы расставили хитрую ловушку! – горько сказал он.

– Зато недвусмысленную. Вы с девушкой останетесь в Тхаме. Возможно, здешняя жизнь покажется вам скучной, но это лучше, чем пытки, которые уготовил для вас Зиниксо. А когда вам придет время умереть, волшебник, вы передадите нам ваши Слова Силы – в уплату за содержание.

– Но…

– Таково мое решение! – И Хранительница растаяла во тьме, словно струйка дыма.

Часовня опустела. Могила в углу продолжала свой тысячелетний горестный плач.

Надежде, близкой всем, заказан путь:

Он оглядел пустынную страну,

Тюрьму, где, как в печи, пылал огонь,

Но не светил, и видимою тьмой

Вернее был, мерцавший лишь затем,

Дабы явить глазам кромешный мрак,

Юдоль печали, царство горя, край,

Где мира и покоя нет,

Куда надежде, близкой всем, заказан путь.

Мильтон. Потерянный рай

Глава 8 Юный менестрель

1

Взмах! Взмах! Взмах!..

«Кровавая волна» неслась по седому от пены морю. При каждом погружении весел нос корабля взлетал над волнами. Весла двигались слаженно – так же слаженно, как, словно на едином дыхании, действовали мускулистые гребцы: лопасти вверх, головы вниз, лопасти вниз, головы вверх; взмах, взмах!

Темп был беспощадный. Гэт еще никогда не видел, чтобы Драккор так понукал свою команду. Казалось, что эти задыхающиеся, исходящие потом люди вот-вот умрут от изнеможения. На побагровевших лицах вздулись жилы. Почти у каждого весла рукоять была измазана кровью, но никто не соглашался, чтобы его сменили, ведь это было состязание в скорости. Вся команда готова была скорее умереть, чем проиграть.

Гэту это казалось глупостью. Он был етуном только наполовину – если совсем уж точно, на две четверти, – и, наверное, в его смешанной крови не хватало чего-то такого, что позволило бы ему понять, почему так важно причалить к берегу на десять минут раньше другого корабля. А кроме того, благодаря своему предвидению Гэт и так знал, что «Кровавая волна» выиграет. Заранее известный исход волноваться не заставляет.

Из океанских волн поднимался высокий утес. У его подножия пенился прибой. «Кровавая волна» должна была пройти впритирку к этой скале, оставляя ее по правому борту. По левому борту несся «Морской дракон», не желавший отставать. Порывы ветра доносили до Гэта хриплое дыхание гребцов, – ветер был холодный, но полуобнаженным гребцам он наверняка казался освежающим.

Гэт вместе с Ворком сегодня дежурил. Они двигались вдоль скамеек с бурдюком в руках, дожидаясь момента, когда во время взмаха лица гребцов окажутся обращенными вверх, и вливали воду в открытые рты. Надо было дать гребцу сделать три-четыре глотка, плеснуть воды ему на голову, чтобы немного ее охладить, и переходить к следующему. Конечно, эта работа была неизмеримо легче гребли, но она требовала сноровки и осторожности. Если бы Гэт споткнулся о весло или хоть чуть-чуть замешкался и заставил гребца ждать, никакие Боги не спасли бы его гнева тана – ну или команды, не важно. Его бы просто разорвали на куски.

Предвидение показывало ему эту картину – слабо, но достаточно отчетливо, чтобы заставить Гэта помнить об опасности. Вероятность того, что зазевается Ворк, была куда больше и представлялась яснее. Но Гэт об этом помалкивал. Он еще в первый день узнал, что упоминание на борту корабля о предвидении или вообще о магии влечет за собой немедленную порку.

Этот мыс назывался Голова Убийцы, а за ним лежал Гарк, родной порт «Кровавой волны», вотчина Тана Драккора. Сам остров Нарп частично принадлежал Гарку, частично – Спитфриту, причем размер этих частей время от времени менялся, в зависимости от умения соответствующего тана отхватить кусок земли у соседа. В настоящее время почти весь остров принадлежал Спитфриту, и из-за этого команда «Кровавой волны» в течение всего путешествия очень грубо обходилась с Ворком. Гарк, небольшой город, должен был вот-вот появиться на горизонте. Гэт еще час назад узнал, как выглядит Гарк. Зрелище его не впечатлило, но он предпочел оставить мнение при себе.

Он полил водой Граблора и перешел к Рыжему, самому рослому изо всех матросов, полностью оправдывавшему свое прозвище. Волосы здоровенного детины были даже не рыжие, а медно-красные, а сейчас и лицо выглядело им под стать. Глаза Рыжего выпучились. Гэту хотелось спросить, почему команда «Кровавой волны» окажется навеки опозоренной, если «Морской дракон» Тана Тракрога прибудет в порт первым. Это было бессмысленно, ведь еще два часа назад корабль Тракрога казался пятнышком на горизонте, но все-таки они сумели его нагнать. Но для команды «Кровавой волны» это имело огромное значение.

Гэт подождал, пока Рыжий сделает еще один глоток, смочил его голову, когда тот наклонился, и двинулся к следующему гребцу, Гисмаку, мельком взглянув в сторону соперников.

О Боги!

Гэт забыл и Гисмаке, чей открытый рот так и не получил свою порцию живительной влаги. «Морской дракон» сократил расстояние уже наполовину и несся наперерез «Кровавой волне». «Кровавая волна» как раз проходила вплотную к нависшей Голове Убийцы, и прибой ярился совсем рядом. С одной стороны мелькали весла «Морского дракона», с другой – кипела пена, и между ними невозможно было протиснуться. Ну никак невозможно. Но как это могло случиться? Ведь Гэт ничего подобного не предвидел!

На мгновение Гэту захотелось закричать неизвестно кому, чтобы тот исправил ошибку. Ведь события, которых он не предвидел, не могли произойти! Это было недопустимо. Гэт уже привык жить, двигаясь по накатанной дорожке предвидения. Он попал в зависимость от него, а теперь вдруг оказалось, что будущее изменилось само по себе. Его видение «Кровавой волны», уткнувшейся носом в гальку, исчезло. Гэт едва смог припомнить, как выглядел Гарк. Как он должен был выглядеть. Должен был… Если бы Ворк не помешал гребцу, «Кровавая волна» выиграла бы – она выигрывала! – но теперь это уже не соответствовало действительности. Что за магия здесь творится? Разные возможности развития событий?

– Лей! – прохрипел Гисмак, когда и при следующем взмахе весла мальчишка с водой продолжал стоять столбом.

Гэт вздрогнул и вернулся к своим обязанностям, но между глотками бросал взгляды на «Морского дракона» по левому борту, безжалостно прижимавшего их к скалам, и на буруны по правому борту. Если корабли зацепятся веслами, то «Морской дракон» еще может уцелеть, но «Кровавая волна» потеряет управление, и ее швырнет на скалы. Непременно швырнет! Это было самоубийство. Закончив поить Гисмака, Гэт оглянулся и увидел, что стоящий у руля Драккор мрачен, словно смерть.

Тан кивком подозвал Гэта. Этого Гэт тоже не предвидел, но тем не менее поспешил на зов, быстро пробираясь между гребцами, не забывая об осторожности, чтобы никого не толкнуть, но и не мешкая. Тан не любил, чтобы его заставляли ждать, тем более – ждать какого-то болвана – мальчишку, всего лишь наполовину етуна. Впрочем казалось, тан уже забыл о Гэте. Драккор был не всесилен. Он не мог заставить корабль двигаться быстрее.

Едва Гэт подумал об этом, как тан что-то произнес, и рулевой дунул в свою дудку, давая знак грести быстрее. Бог Милосердия! У них же сейчас сердца разорвутся!

Мгновение спустя «Морской дракон» тоже увеличил скорость.

Тяжело дыша, Гэт подбежал к рулевому.

Драккору было двадцать три года. Ростом он не превышал четырнадцатилетнего подростка, однако отличался крепким сложением – его руки и плечи бросались в глаза, даже когда он находился среди етунов мореходов. Драккор каждый день брался за весло, чтобы поддержать форму. Тан не носил ни бороды, ни усов и не делал себе татуировок – наверное, подражал своему отцу, Келькору. Пепельные волосы падали на плечи Драккору, а синие глаза сверкали, как бриллианты, и были так же холодны. Судя по рассказам, он убил шестерых танов; сколько он убил простолюдинов, никому не приходило в голову подсчитывать. Сейчас из одежды на нем были только обычные матросские бриджи. На лице застыло выражение неумолимой ярости.

Тан изучающе смотрел на корабль соперников. Потом он повернулся, обратил взгляд налитых кровью глаз на Гэта и прорычал:

– Следи за скалами, парень!

– Да, сэр! – мгновенно откликнулся Гэт и перевел взгляд на скалы, проносящиеся возле самого левого борта. При этом он по-прежнему мог видеть «Морского дракона», который подошел настолько близко, что расстояние между двумя кораблями не превышало длины весла. Гэт не спросил, зачем надо следить за скалами. Он уже усвоил, что на этом корабле не любят вопросов. Даже если ему придется стоять здесь до тех пор, пока он не умрет от старости, то и тогда он не станет ни о чем спрашивать. Гэт пробормотал молитву. Лоб его покрылся испариной. Боги! Боги! Образы катастрофы становились все более отчетливыми.

Они разобьются! Гэт изо всех сил старался успокоиться, но добился лишь того, что у него задрожали руки. «Кровавую волну» несло на скалы! Они переломают весла, поток закружит их и швырнет… Гэт видел прибой, окрасившийся в розовый цвет, видел водоросли, видел тела, которые било о покрытые острыми ракушками скалы. Боги! Он знал это! Он знал, что умрет. Предвидение не оставляло ему никаких сомнений. Страх пересилил дисциплину.

– Сэр! – закричал Гэт и обернулся.

– Смотри на скалы, – мрачно усмехнулся Драккор. И Гэт снова принялся смотреть. Внезапно образы гибели и разрушения поблекли, потом вернулись.

– Дальше! – крикнул Гэт, вытирая забрызганное морской водой лицо.

Тан повернул рулевое весло, и угроза ослабла. Ублюдок! Грязный ублюдок! Он использовал предвидение Гэта! Он намеренно прокладывал курс все ближе и ближе к скалам, до тех пор, пока Гэт не говорил ему…

– Говори, когда пора, парень!

– Теперь все чисто, сэр! – хрипло откликнулся Гэт. – Правый борт – дальше! Еще чуть-чуть…

Внезапно «Кровавая волна» оказалась рядом со скалами. Мимо неслась пена, они едва не цеплялись лопастями за чужие весла. Управлять боевым кораблем непросто, но зато у него такая мелкая осадка, что течения ему нипочем. Смерть приблизилась, отдалилась и приблизилась снова.

– Теперь вправо! – крикнул Гэт.

Потом опасность миновала. Скалы остались позади. «Кровавая волна» обогнула мыс. Спасены!.. Пока спасены.

Мокрый и ослабевший Гэт чувствовал себя так, словно его постирали, выкрутили и повесили сушиться. Его трясло, как муку в решете. Ну и хладнокровие у этого человека! В первый день тан самолично вытянул Гэта концом веревки за один лишь намек о том, что он обладает предвидением, а сейчас использовал предвидение Гэта, чтобы победить в состязании! Драккор победил своего соперника при помощи обмана! Ну это, положим, неудивительно, но почему предвидение обмануло Гэта?

Вскоре он увидел причину этого умопомешательства. «Морской дракон» все еще продолжал теснить их, но «Кровавая волна» неслась к берегу по кратчайшему пути. Два корабля мчались к огромному утесу, который выгнулся дугой, словно желая дотянуться до противоположного берега, и образовал арку. Борт к борту они пересекли пролив. Под аркой едва хватало места для одного корабля, а пройти двум галерам было совершенно невозможно. Теперь уже «Кровавая волна» теснила «Морского дракона», проносясь через узкую расщелину. На этот раз опасность разбиться о скалы угрожала их соперникам. В последнее мгновение «Морской дракон» ухитрился дать задний ход. Его команда яростно вопила. Драккор неистовствовал. Его гребцы подняли весла. Корабль подхватила и подняла волна. Галера рванулась вперед, словно испуганная лошадь, с солнечного света в холодную, ветреную тень, где витал острый запах водорослей. Каменные стены остались позади, и над кораблем снова засинело небо, в котором кружили белые птицы. У матросов вырвался единодушный победный вопль; они прославляли тана и его искусство управления кораблем и кричали, что он едва их не угробил.

Всего этого Гэт не предвидел. Он слабо усмехнулся Ворку, который прыгал от радостного возбуждения. Лицо у него было почти такое же красное, как у Рыжего.

Мгновение спустя течение вынесло «Кровавую волну» в широкий спокойный залив, окруженный зелеными холмами с крутыми склонами. На берегу лежал Гарк, напоминавший скорее большую деревню, чем город. «Морской дракон» задерживался – он или пошел в обход скал, или собирался принять вызов и все-таки проскочить через эту расщелину… Гэт предвидел, что они пошли в обход. Они не примут поражения слишком близко к сердцу, но воздадут должное победителю, так что Тан Драккор теперь может отправляться домой и приветствовать своих гостей.

К Гэту вернулось его предвидение. Очевидно, этот мыс был защищен магическим щитом вроде того, которым был накрыт замок у них дома, в Краснегаре. Гэт не мог предвидеть будущее под таким щитом, поэтому для него стали неожиданностью и скалы, и хитрая уловка Драккора. Но зачем какому-то чародею понадобилось накладывать заклятие на утес? Конечно, чтобы озадачить гостей, идущих ночью или под прикрытием тумана. Если их рулевой будет обладать большими способностями, чем обычный мирянин, он все равно не сможет пустить их в ход и найти короткую дорогу.

Матросы снова взялись за весла и принялись грести, но теперь темп уже не был таким убийственным. Гэт подобрал бурдюк с водой и вернулся в гребцу, на котором остановился в прошлый раз. Но теперь Гэт мог позволить себе немного расслабиться и заглянуть в ближайшее будущее: буйные крики подданных, сбежавшихся встречать тана, путь самого Гэта через поселок…

Упс!

Гарк тоже был накрыт щитом. Будущее оказалось закрыто для Гэта – по крайней мере, до тех пор, пока он не завершит свое путешествие.

2

Даже по сравнению с Краснегаром Гарк был небольшим городком. Впрочем, наверное, здесь жилось лучше, чем в Двонише. Гарк окружали каменистые безлесные холмы. Невысокие каменные дома, крытые дерном, трудно было рассмотреть с моря. Виднелись только торчащие из травы печные трубы. Гэт подумал, что либо местные жители ходят в своих жилищах на четвереньках, либо все-таки эти дома наполовину углублены в землю. Может, для того, чтобы зимой было теплее? По крышам бродили козы и щипали густую траву. Единственное большое здание стояло чуть выше по склону. Оно было деревянным, а его крыша – медной, чуть светлее, чем крыши из дерна. Наверняка это дворец тана.

Гэту стало любопытно, что местные жители, тысячелетиями грабившие побережья Империи, делали со своей добычей, кроме того, что пустили медные щиты на дворцовую крышу. Более того, Гарк считался владением, занимавшим очень важную стратегическую позицию и контролировавшим южные подступы. Жители Гарка грабили других етунов, возвращающихся домой.

Так куда же они все это девали?

Похоже, оставили в кабаках и борделях всей Империи. Что еще можно сделать с добычей?

Земля быстро приближалась. Жители сбегались на берег, чтобы приветствовать вернувшегося тана. Над водой летели радостные крики.

Ворк ткнул Гэта локтем под ребра. Гэт оглянулся и увидел, что его ждут на корме. Что-то он замечтался. Гэт поспешил на корму. Сейчас было самое время для смертельных угроз.

Драккор, все еще не выпускавший из рук весло, посмотрел на Гэта. В его синих глазах соединились жестокость и насмешка.

– Парень?

– «Помалкивай об этом». Да, сэр? – откликнулся Гэт.

– Помалкивай об этом.

– Да, сэр!

Драккор кивнул. На его мальчишеском лице появилось некое подобие улыбки.

– И на берегу тоже помалкивай.

– Да, сэр.

Гэт не был уверен, но сейчас должны были бы прозвучать угрозы…

– Если сболтнешь лишнего, я тебя убью. Это же относится к твоему медноволосому дружку.

– Да, сэр, я понял, – сказал Гэт. «Ты хороший парень, и я бы предпочел этого не делать, но если придется – все-таки тебя убью».

– Ты хороший парень, – с улыбкой сказал Драккор, – и я бы предпочел этого не делать, но если придется – все-таки тебя убью.

Выходит, Ворк – нехороший парень, так, что ли? Впрочем, неожиданно для самого Гэта похвала Тана Драккора заставила его приосаниться. Да, Драккор был кровожадным убийцей, но Гэт провел последний месяц в обществе пятидесяти мореходов, боготворящих своего тана, и многие из них с радостью дали бы отрезать себе ухо, только бы услышать от Драккора такие слова. Хороший парень? Ха!

– Да, сэр.

Теперь должно идти: «Мне надо кое с кем поговорить».

– Мне надо кое с кем поговорить. – И тан перенес свое внимание на берег.

«Горбун».

Причаливание корабля было одновременно и церемонией, и праздником, и работой, которые принадлежали исключительно команде. Население сгрудилось на берегу и наблюдало за происходящим, время от времени разражаясь радостными воплями. Гэт и Ворк спрыгнули в воду вместе с остальными матросами, хотя от них было немного пользы. «Кровавая волна» прошуршала по гальке вместе с очередной морской волной, но в отличие от морской эту на берег вынесла сотня мускулистых рук.

Тан Драккор спрыгнул на берег, не замочив ног, и огляделся.

– Гисмак! Граблор!

Оба матроса помрачнели и принялись пробираться вперед.

– Я жду вас обоих завтра.

– Я готов прямо сейчас! – прорычал Граблор. Он был на голову выше тана, но на корабле бились об заклад, что его дерзость дорого ему обойдется.

– И я готов, – сказал Драккор, – но сегодня у меня гости. Завтра! Или вы хотите ползать на брюхе прямо сейчас?

– Нет! – в один голос выдохнули матросы.

– Значит, завтра в полдень. – Драккор повернулся и принялся глядеть на море.

Обязанность капитана поддерживать дисциплину среди своей команды, а етунский капитан должен делать это при помощи собственных кулаков. Руки тана пестрели шрамами, оставшимися после сотен подобных стычек, но на лице не было ни единой отметины. Уши и нос Драккора сохранили свою первоначальную форму, что крайне необычно для етуна.

По заливу плыл «Морской дракон» – на этот раз медленно, как и приличествовало гостям. Тан Тракрог завернул в Гарк по пути на сходку в Нинтор.

Тан Драккор развернулся и направился в глубь берега. Это послужило сигналом. Жители городка кинулись приветствовать вернувшихся моряков, перескакивая по пути через перевернутые плоскодонки и ловушки для омаров, лавируя между растянутыми для просушки сетями и грудами китовых костей. Жены бросались к мужьям, дети – к отцам, родители – к сыновьям. Мужчины были одеты в бриджи, некоторые еще и в башмаки, женщины – в яркие домотканые платья, а маленькие дети вообще бегали голышом. Среди них не было ни одного темноволосого, и вид стольких льняных голов вызвал у Гэта приступ тоски по дому, по пристани Краснегара. Половина краснегарцев были импами, но порт всегда оставался владением етунской части населения.

Ворк смотрел на Гэта большими зелеными глазами, ожидая указаний. Он считал себя приятелем Гэта, но на самом деле был его подопечным.

– Нам надо держаться поближе к нему, – сказал Гэт и подумал: «Пока не придет Горбун».

Держаться поближе к Драккору оказалось делом непростым. По меньшей мере половина жителей городишка хотели поговорить с правителем. Драккор торопился, чтобы успеть добраться до своего дворца прежде, чем Тракрог пристанет к берегу, и в результате образовалось столпотворение. Только два события тан счел достаточно важными, чтобы замедлить шаг. Одним из них был обряд представления – матери подносили детей, родившихся за время отсутствия правителя, чтобы тан благословил их. Драккор поглаживал детей по головенкам, улыбался и кивал, когда ему сообщали имена его новых подданных. Причиной второй задержки послужило появление стройной девушки в ярком платье. Тан обнял ее и поцеловал. Многочисленные свидетели разразились одобрительными возгласами и нескромными предсказаниями.

Гэт, охваченный странным ощущением нереальности происходящего, вдруг осознал, что он действительно находится в Нордленде, на родине половины его предков. Его мать даже приходилась тану родственницей, хоть и дальней. Дедушка Гросснак, обычный мореход, тоже родился в каком-нибудь поселке вроде этого Гарка. Правда, даже папа не знал, на каком именно, не знал он и названия дедушкиного корабля. Некоторые из этих людей, возможно, двоюродные братья Гэта. Сознавать это было странно, но Гэт понимал, что это ощущение останется с ним в течение всего времени, что он будет находиться здесь.

Драккор, оказавшийся в центре галдящей толпы, медленно пробирался к своему дворцу. На полпути он, казалось, вспомнил о двух своих юных гостях. Тан остановился и огляделся. Прежде чем он произнес хоть слово, Гэт уже пробирался сквозь толпу. Ворк следовал за ним по пятам.

Узнав действие предвидения, Драккор сверкнул глазами и принялся всматриваться в толпу.

– Горбун! – крикнул тан. – Где этот урод?

Люди расступились, и вперед, пошатываясь и опираясь на костыль, поспешно выскочила странная фигура. Дети и даже некоторые взрослые принялись выкрикивать насмешки.

Горбун приволакивал усохшую ногу. Он явно был етуном, но среди толпы белокурых здоровяков этот маленький уродец казался жалким подобием человека. Создавалось впечатление, что все его кости когда-то были переломаны, а потом неправильно срослись. Из-за худобы возраст Горбуна было трудно определить на глаз, но, похоже, он ненамного старше Гэта, если судить по легкому пушку, пробивающемуся у него на щеках.

– Эй ты, коротышка, где тебя носит? – спросил Драккор, презрительно глядя снизу вверх. – Я же вроде велел тебе подрасти, пока меня не будет.

Все вокруг засмеялись.

– С возвращением вас, господин! – сказал калека.

– Стоило мне посмотреть на тебя, как захотелось снова уплыть.

Снова зазвучал жестокий смех. Горбун отшатнулся, словно ожидая удара.

– Видишь этих двоих? – резко спросил Драккор. Горбун посмотрел на Гэта и Ворка. Глаза у него были светло-серые, словно туман над морем.

– Вижу.

– Объясни им все. Сейчас же! – И тан ударил горбуна по лицу так сильно, что тот пошатнулся и едва не упал.

Кто-то из зрителей пнул калеку под колено здоровой ноги. Горбун рухнул в грязь. Толпа веселилась вовсю.

Драккор двинулся дальше, и толпа устремилась за ним, оставив позади троих юношей, один из которых был распростерт на земле. Насмешки над калекой – дело привычное. Такое случалось даже в Краснегаре, хотя родители Гэта этого и не одобряли. Ворк посмеивался – возможно, хотел скрыть свое недовольство тем, что их отдали на попечение этому уроду. Гэт шагнул вперед и помог Горбуну подняться.

– Я – Гэт, сын Рэпа. А это Ворк, сын Крагтонга.

Опершись на костыль, калека отряхнул одежду. На нем было домотканое одеяние, вроде женского платья, только грязно-коричневого цвета. Настоящие мужчины в Нордленде не прикрывали грудь до тех пор, пока в ведрах не появилась корочка льда. Серые глаза изучали юношей.

– Чужаки? Из Краснегара и Спитфрита?

Кривые зубы делали речь Горбуна неразборчивой, но в ней была какая-то странная веселость.

– Да, сэр.

– Мы не в море.

– Нет, сэр… то есть я хотел сказать да! – Гэт обнаружил, что бесцветные глаза калеки удивительно яркие и умные. Юноша чувствовал, что они смотрят прямо ему в душу.

– Называя меня «сэр», ты напрашиваешься на неприятности. Меня зовут Горбун. Пойдем! – И он заковылял, так размахивая своим костылем, что идти с ним рядом было невозможно. Вскоре он начал тяжело дышать, но шага не замедлил.

Ворк поймал Гэта за руку и задержал.

– Что случилось? – шепотом спросил он. Гэт усмехнулся:

– Подожди, увидишь!

Репутацию провидца надо было поддерживать. Нельзя показывать, что ему что-либо неизвестно.

Узенькие улочки извивались между невысокими домами. На крытых дерном крышах паслись козы, блеявшие при виде прохожих. Горбуна заметили дети, сбились в галдящую стайку и принялись хором его дразнить. Горбун, не обращая внимания на насмешки, продолжал торопливо идти своей неровной, болезненной походкой.

Здесь стоял магический щит.

Гэт знал, что щит может стоять долго. Вирэкс рассказывал ему о старинных защищенных зданиях. Случалось, что здание обращалось в тлен, а щит оставался, хотя охранять ему было уже нечего, кроме чиста поля. Должно быть, здесь был тот же самый случай. Гэт ощущал, что защищенное пространство находится прямо посреди улицы. Раз он теперь находился под щитом, то к нему должно было вернуться предвидение. Возможно, здесь когда-то стоял дворец тана.

Ожидания Гэта не оправдались – исчезнувшая способность к предвидению так и не вернулась. Гэт шел за Горбуном, не видя никакого будущего, открывалось ему только не слишком приятное настоящее. На мгновение Гэта охватил ужас – у него было такое чувство, словно он ослеп. Потом Гэт стиснул зубы и напомнил себе, что остальные люди именно так и проводят всю свою жизнь.

Дом Горбуна оказался одним из самых маленьких. Даже не дом, а так, лачуга на окраине поселка. Дерновая крыша причудливо скособочилась, словно подражая хозяину дома, и казалось, вот-вот рухнет. Горбун сошел по ступенькам, потом нырнул в дверной проем, который закрывала лишь старая изорванная шкура.

Гэт, спотыкаясь на ступеньках, спустился вслед за хозяином дома в душную, пахнущую землей полутьму, в которой тоже не было видно будущего. За ним шел Ворк. Шкура вернулась на место, и в лачуге стало совсем темно. Слышно было, как горбун во что-то врезался.

Постепенно глаза Гэта привыкли к темноте. Весь дом состоял из одной крохотной комнаты с единственным окошком. Занавеска была не то сплетена из травы, не то сшита из рыбьих шкурок. Сейчас было лето, так что огонь в очаге не горел. Гэт увидел груду мехов, которая, видимо, служила постелью, маленький стол, старинный сундук и колченогий стул. На опасно накренившейся полке громоздились миски, горшки и несколько книг. У очага стояла великолепная арфа, сиявшая, словно полная луна в сумерках.

– Садитесь туда, – сказал Горбун, махнув рукой в сторону сундука, – и постарайтесь не раздавить его. Сейчас я согрею вам чая, а вы мне расскажите, как тан прибрал вас к рукам.

Ворк вытаращил глаза и скривил губы, но все-таки сел на сундук. Гэт остался стоять. Ему казалось, что он не сможет присесть, как бы ни устал. Гэт вспотел, словно гребец после гонки. Мир без предвидения был ужасен!

Горбун поставил на стол свечу и теперь шарил в поисках кремня и огнива, опасно балансируя на одной ноге.

– Ну так как?

Ворк помалкивал, предоставив Гэту вести разговор.

– Мы хотели попасть на сходку в Нинторе, потому попросили Тана Драккора взять нас на свой корабль. Мы его дальние родственники.

Светлые глаза Горбуна в темноте казались совсем белыми, словно он был слеп.

– Ты – его семиюродный брат, а Ворк – внук его четвероюродного брата.

– Откуда ты это знаешь?

Юноша-калека горько усмехнулся.

– Я – его скальд. На что еще годен калека? А скальд должен знать всю родню своего господина. Это для него главное! Хочешь, я расскажу тебе родословную Тана Драккора?

– Не надо. Я тебе верю.

Наконец трут отыскался. Скальд зажег свечу и, сжав пальцами, затушил трут, чтоб не тратить его впустую. Потом он многозначительно хмыкнул.

– Итак, ателинги – сыновья танов – хотят попасть на сходку? А вы достойны такой чести? Чтобы доказать это, вам придется сражаться.

– Сражаться? – с беспокойством спросил Ворк.

– Да, сражаться. Многие таны по пути на сходку завернут в Гарк и привезут с собой сыновей. Они будут пировать во дворце, а ателинги – сражаться, чтобы развлечь танов. Таны бьются об заклад и ставят много золота, споря, кто победит. – Странная манера речи Горбуна напоминала старинные баллады.

Гэт должен был догадаться о таком повороте событий. Интересно, а вернется ли его предвидение во дворце? Если вернется, то ему бояться особо нечего. А если нет? Что ж, он и так неплохо дерется. Вот только руки у него не такие сильные, как у настоящего гребца.

– Дерутся врукопашную или с оружием?

– Врукопашную: кулаками, зубами, головами, ногами – чем угодно.

– Нам надо победить?

– На самом деле нет, – сказал Горбун и многозначительно усмехнулся. – Вам бы лучше сразу же сойтись с более сильным противником и выйти из борьбы. Это ведь все равно случится раньше или позже, так пусть уж лучше раньше. Или вы храбро истечете кровью.

– Что может калека смыслить в драках? – фыркнул Ворк.

– Этот калека видел множество схваток, – сказал Горбун. – И знает, что иногда побежденным оказаться куда лучше, чем победителем.

Он похромал к полке и снял оттуда изрядно помятый чайник.

– Здесь так воняет, – недовольно буркнул Ворк. – Расскажи то, что нам полагается знать, и мы уйдем.

– Но это большая честь для меня – принимать двух ателингов! Значит, вы ищете расположения Тана Драккора? Вы что, оба спятили?

Гэт вспомнил слова тана: «Ты хороший парень, и я бы предпочел этого не делать, но если придется – все-таки тебя убью».

– Э-э… А почему ты думаешь, что мы спятили?

Что здесь происходит? Как же ему не хватает предвидения!

Горбун зачерпнул воды из ведра, наполнил чайник, поставил его на треножник и водрузил это сооружение на стол, а свечу пристроил снизу.

– Ваши отцы об этом не договаривались? Это была ваша собственная идея?

– Да.

– Ага! Тогда поговорим, к примеру, об ателинге Ворке. – Горбун был очень весел. Возможно, у него очень редко бывали гости, и изгой от души радовался им, но в его веселье сквозила какая-то странная злоба.

– А при чем тут я? – проворчал Ворк, бросив на Гэта тревожный взгляд.

Горбун пристроился на стуле и отложил костыль.

– Твой отец – тан Спитфрита и посол в Двонише. Как тан, он владеет большей частью этого острова, а Драккор считает, что эти владения должны принадлежать Гарку. Но посла нельзя вызвать на поединок. Я правильно говорю?

– Ну вроде да.

– Это совершенно точно. Но мой брат…

– Ты его брат?!

Горбун усмехнулся. Изумление гостей позабавило его.

– Да, брат, причем полнородный. Наш отец оставил нам еще множество братьев от других матерей. – Он гордо улыбнулся. – Мы тут все ателинги.

Гэт мысленно сравнил двух братьев и содрогнулся. У Драккора было превосходное тело – любой мужчина мог бы желать так выглядеть, – а Горбун напоминал ночной кошмар. Каково это – день за днем жить в таком изломанном теле?

– Но он же тебя ударил!

– Конечно. Ведь я же слаб. У етунов принято насмехаться над калеками и презирать их. Будь мой брат не таким добрым, он бы меня еще пнул, а может, и убил бы. А наш отец, вернись он из своего последнего похода, непременно бы меня утопил. Нет, Драккор очень добр ко мне. Он сделал меня своим скальдом.

Странный юноша переводил взгляд с одного гостя на другого и, похоже, думал, что они ему не верят.

– Смотрите! – воскликнул он, полез за пазуху и вытащил шнурок, на котором поблескивало нечто золотое. – Мой брат щедр! Он подарил мне это кольцо во время зимних Празднеств за мои песни. – И горбун поспешно убрал свое сокровище обратно.

Гэт не знал, что и сказать. Он подошел к сундуку и сел, ткнув локтем Ворка, чтобы тот подвинулся. Как он мог не понимать, что Нордленд совершенно не похож на Краснегар? Родная страна казалась ему более цивилизованной, но, возможно, это было всего лишь дело его личного вкуса. Сможет ли он найти какие-либо доводы, способные убедить постороннего наблюдателя в его, Гэта, правоте? А если Краснегар действительно более цивилизован, то почему – благодаря влиянию импов или вследствие мудрого правления его родителей? Гэту хотелось подумать об этом. Это были те вопросы, которые каждый человек решает для себя сам.

– У Тана Драккора кровная вражда с Таном Крагтонгом, – сказал Горбун. Его светлые глаза блестели от удовольствия. – Но посла нельзя вызвать на поединок. Зато теперь у него есть сын Тана Крагтонга.

– Но я его родственник! – воскликнул встревоженный Ворк.

– Четвероюродный. А Драккор убил троих родных братьев, а сколько двоюродных – никто и не считал.

– Я его гость!

– Да, это правда. – Горбун посмотрел на безмолвствующий чайник и вздохнул – ему очень хотелось горячего чая. – Но если Тан Драккор решит ослепить тебя или оскопить и продать в рабство джиннам, что тогда будет делать Тан Крагтонг?

Ворк издал какой-то странный звук. Его лицо залила смертельная бледность, и теперь на нем выделялись только рыжие волосы и перепуганные зеленые глаза да еще веснушки, словно песчинки на белом фарфоре. Горбуна подобное преображение явно забавляло, и Гэт, к стыду своему, понял, что и его тоже.

– Разве благородно так обращаться с гостем?

– Благородство зависит от выгоды.

– Ты лжешь! – закричал Ворк.

– О, конечно! Я же калека, а может, еще и полоумный.

– Его отец не будет присутствовать на сходке в Нинторе, – сказал Гэт.

– В этом году! – Горбун обнажил свои кривые зубы в усмешке. – И у него есть братья. Но в следующем году Тан Крагтонг вернется и бросит вызов, чтобы отомстить, разве не так? И откажется от права неприкосновенности. А может, он сперва будет посылать старших сыновей, и тогда Драккор убьет их одного за одним. – Он потер ручки. – Уже много лет, со времен Тана Келькора, нашего отца, никто не может сравниться с моим братом в искусстве владения боевым топором. – И калека гордо ухмыльнулся.

Бог Ужаса!

Ворк всхлипнул:

– Он действительно это сделает? Ну, ослепит меня? Или отрежет… сделает то, что ты говорил?

– Это зависит от того, много ли ты значишь для своего отца, – хихикнул Горбун. – Сильно ли он тебя любит или не очень? Знает ли, что ты здесь?

– Да!

– Тогда ты можешь уцелеть. Если, конечно, Тан Крагтонг пришлет послание и пообещает отдать за сына большую часть своих земель.

Ворк согнулся вдвое, спрятал лицо в ладонях и разрыдался.

«Я предупреждал его, что это может оказаться опасным», – подумал Гэт. Он чувствовал себя неловко. Если Тан Крагтонг действительно выкупит Ворка за такую невероятную цену, что он сделает с сумасбродным сыном, когда тот вернется домой?

– А как насчет меня?

Жизнь без предвидения здорово изматывала нервы.

– Тебя? – Горбун попытался поудобнее устроиться на стуле. Похоже, его терзала боль. – Ты – тан Краснегара!

Мир вокруг Гэта покачнулся.

– Я не тан! Краснсгаром правит моя мать!

Тана можно вызвать на поединок для сведения счетов! Драться с Драккором на топорах?! Бог Кровопролития! Калека покачал голевой:

– Женщина не может быть таном. Она может только передать титул своему сыну… Такие споры обычно решаются на сходке.

Гэт должен был подумать об этом. Ах, если бы отец был жив! Но он уже много месяцев не присылал магических посланий, так что вряд ли он,жив. К тому же даже богатого воображения Гэта не хватало на то, чтобы предположить, будто етунские таны согласятся считать таном фавна. Это что же, Драккор потребует, чтобы Гэт передал Краснегар ему? Гэт почувствовал, что бледнеет ничуть не меньше Ворка.

Это путешествие наверняка станет самой большой ошибкой в жизни Гэта – хотя бы потому, что у него уже не будет времени ошибиться еще раз.

– Ворк, – сказал, а точнее, прохрипел Гэт, – ты хорошо плаваешь?

Горбун расхохотался и зашелся в приступе кашля. Вряд ли за этой впалой грудью скрывались сильные легкие. Что за мерзкоесущество!

– А кроме того, – сказал Горбун, отдышавшись, – ты – сын убийцы тана.

– Что ты имеешь и виду?

– А ты не знаешь? Твой отец убил на поединке нашего отца. Это случилось в Хабе.

Ворк поднял голову и в ужасе посмотрел на Гэта, который никак не мог понять, почему в маленькой хижине вдруг стало так холодно. Ему показалось, что под ногами у него не пол, а слой льда.

– Это был настоящий поединок, по всем правилам! Твой отец заявил, что по праву рождения королевство моей матери принадлежит ему. Мой отец был ее поборником, и он победил. – Почему-то этот довод звучал не так убедительно, как надеялся Гэт. Горбун весело потер руки.

– Один поединок еще не решает дела! Мой брат в любой момент может повторить требование нашего отца, только он вызовет тебя!

Гэт постарался бестрепетно встретить злобную усмешку калеки.

– В таком случае он меня убьет, тут и думать нечего. Надеюсь, это доставит ему удовольствие и покроет его славой.

Горбун скорчил недовольную гримасу. Похоже, поведение Гэта обмануло его ожидания.

– Ему не потребуется поединок, чтобы убить тебя. Речь идет о кровной вражде. Твой отец – волшебник, и он убил нашего отца при помощи магии!

Гэт вскочил:

– Нет! Если мой отец и убил вашего, то он сделал это честно, безо всякого обмана!

– Ты что, был там? – Блеклые глаза насмешливо блеснули.

– Нет, не был. Но смотрители осудили бы его, если бы он использовал магию против обычного предводителя етунов. Чародей Распнекс рассказал мне, что ваш отец тоже владел магией. Это он первый попытался прибегнуть к ней, и Боги покарали его!

– А, так ты разговаривал с чародеями?

– Да, разговаривал! А кроме того, – повысил голос Гэт, – я прекрасно знаю своего отца! Он никогда бы не пошел на такой обман!

– Даже чтобы спасти свою жизнь? – усмехнулся Горбун.

Отвратительный, мерзкий карлик!

– Нет! Никогда! Он никогда такого не делал!

– Почему ты говоришь о нем в прошедшем времени?

У Гэта сжалось сердце.

– Боюсь, мой отец мертв, – прошептал он. Скальд покачал головой. Его шея была настолько искривлена, что неясно было, то ли Горбун действительно кивнул, то ли шею свело судорогой. Скорее это была судорога.

Надежда? Неужели эта мучительная боль и есть надежда?

– Ты волшебник! – крикнул Гэт.

Лицо Горбуна исказилось от ужаса, и он вскинул руки.

– Если ты скажешь кому-нибудь за стенами этой хижины, что Тан Драккор держит ручного волшебника, то ему придется убить тебя! И если назовешь нашего отца волшебником – тоже.

Гэт едва сумел выдавить из себя несколько слов:

– Это не щит, это ты блокируешь мое предвидение! Ты поешь под арфу, но при этом еле дышишь – такая у тебя искривленная грудь. Ты действительно волшебник, и ты утверждаешь, что мой отец жив?

Гэт одним движением пересек маленькую комнатку и опустился на колени рядом со стулом калеки.

– Отец и вправду жив? Ну скажи же!

– Гэт, ты спятил! – встревоженно воскликнул Ворк. – Будь он волшебником, не ходил бы в таком виде!

– Нет, он волшебник! – продолжал настаивать Гэт. – Ведь правда же, ты действительно волшебник и что-то знаешь о моем отце? Пожалуйста, Горбун, скажи, ну пожалуйста! – Он готов был ползать у ног скальда.

Горбун протянул руку и, играючи, взъерошил непокорные волосы Гэта.

– Король Рэп жив, Тан Гэт. Он возглавляет борьбу против узурпатора.

Свеча замигала, и чайник на треноге яростно забулькал.

3

Гэт приплыл в Нордленд, чтобы просить танов помочь ему отыскать волшебников, и вот он уже нашел настоящего волшебника! Воистину, Боги его не покинули!

И папа был жив! Гэт ни на минуту не усомнился, что скальд может лгать, когда тот рассказал о Чародее Олибино и драконах. Волшебникам просто незачем лгать. Горбун завел разговор об этом два-три дня спустя.

Они снова были в хижине скальда. Горбун мылся над ведром. Без одежды он выглядел так, будто на него в детстве наступил великан да еще и немного потоптался. Гэт лежал на груде шкур, чувствуя тяжесть в желудке и морщась от нестерпимой головной боли. Во рту был такой привкус, будто там свили гнезда чайки.

– Ты, ателинг, самый необычный из мирян, – сказал скальд.

Гэт застонал, поняв, что его собираются поучать.

– Это потому, что я уже умер, а перестать страдать никак не могу?

Больше всего неприятностей ему доставляли глаза.

– Потому что ты, вероятно, лучший в мире знаток волшебства. Нет, я серьезно! Вот посмотри на ателинга Ворка. Когда он узнал, кто я такой, то от страха застучал зубами – и это при том, что у него сестра волшебница. Миряне не знают того, что известно тебе. – И Горбун усмехнулся.

– И что же такое мне известно?

– Как действует магия. Как думают волшебники. Стоит мне упомянуть о воде, как ты тут же вытаскиваешь форель.

– Просто я несколько месяцев ехал в одной повозке с пятью волшебниками. Да и на борту «Гуркса» их было шестеро.

– Ну и как по-твоему, многим ли мирянам выпадал такой случай? – ухмыльнулся скальд. – Ты лишен коварства, но у тебя есть свои тайны, а это необычное сочетание. У тебя есть магический талант, хотя и слабый. Ты внушаешь другим доверие к себе. Нет, точно – изо всех мирян, с которыми мне доводилось встречаться, ты – самый большой знаток, волшебства.

– Почему бы тебе в таком случае не вернуть мне мое предвидение? – проворчал Гэт.

– Потому что здесь я волшебник, – сварливо ответил Горбун. – И я не люблю соперничества. А кроме того, ты и не захочешь, чтобы предвидение вернулось к тебе прямо сейчас, сын Рэпа. Ты счастлив не знать, сколько еще будешь испытывать те ощущения, которые испытываешь в данный момент.

Пока Гэт находился в Гарке, время словно застыло на месте. Солнце плавало по небу и не заходило. Корабли приходили и уходили, пиры во дворце не прекращались. Люди ели, когда были голодны, пили все время, а спали, когда получалось.

К тому моменту, когда Гэт с Ворком добрались до дворца, на скрипящих вертелах вовсю шипели жирные туши. Тан Тракрог и команда «Морского дракона» уже успели подвыпить, и большой зал сотрясался от хохота и похвальбы. Высоко в небе парили чайки. Под стропилами сердито щебетали ласточки, но их щебет терялся в общем шуме. Среди толпы бродили несколько коз, на которых никто не обращал внимания, но вот собак не было. Етуны терпеть не могли собак.

Ворк был бледен и стискивал кулаки, но действовал так, как сказал ему скальд. На негнущихся ногах, но высоко вскинув голову, юноша прошел через весь зал – мимо челяди, развалившейся прямо на полу, мимо столов, за которыми пировали таны и воины, – и остановился прямо перед Драккором. Тут Ворк объявил, что он – ателинг Ворк, сын Крагтонга, тана Спитфрита, сына славных предков, и что он пришел в этот дом с миром. В заключение, соблюдая все формальности, он заявил, что отныне враги Гарка должны остерегаться и его, ателинга Ворка. По залу пронеслись смешки. Ворк с его огненно-рыжими волосами и белой кожей казался до нелепости юным, слишком юным для той роли, которую взял на себя, и голос его срывался.

– Если тан протянет тебе рог с медом, то ты в безопасности, – объяснил им Горбун. – Если выплеснет мед тебе в лицо, то ты покойник. А если предложит тебе разделить трапезу… ну тогда у тебя еще есть надежда.

Драккор сердито посмотрел на Ворка, словно видел его впервые в жизни, потом указал острием кинжала в сторону очага и велел ему садиться рядом с прислугой.

Что же касалось Гэта…

– Парень, ты намерен назваться таном Краснегара? Это самоубийство – ведь отец Драккора умер, возражая против этого утверждения. Или сыном Рэпа, который всего лишь фавн? Или сыном Тана Иносолан, женщины?

Гэт почувствовал, как по спине его побежали мурашки. Он обдумал возможность представиться сыном Рэпа – убийцы тана, и тут же отказался от этой идеи.

– Может, представиться родственником тана? Или посланцем императора?

Горбун пожал плечами:

– Для тебя безопаснее всего будет вообще не открывать, кто ты такой.

Гэт подумал, что Горбун имеет в виду предстоящие схватки между ателингами.

– Я не боюсь сражаться!

– Со Сговором? – ухмыльнулся Горбун. – Ты же знаешь, что они наверняка послали в Нинтор своих наблюдателей. Возможно, даже на «Морском драконе» был кто-то из их людей – я еще не проверял.

– Ты хочешь сказать, что я приплыл сюда…

– И хочешь еще вернуться обратно, правильно? В таком случае оставайся обычным мальчишкой – разносчиком воды, и не старайся попасть на сходку. Кому, по-твоему, будет хуже: Ворку, сыну Крагтонга, в руках у Драккора или Гэту, сыну Рэпа, в руках у Зиниксо? – Горбун захихикал.

Сговор был опасен. И к тому же Гэт подозревал, что и так уже мог своим вмешательством спутать планы отца. Возможно, именно Сговор был причиной, по которой мама и император решили скрыться. Гэт никогда не придавал значения королевским почестям, но теперь, лишенный их, он впервые в жизни счел эти почести важными. Однако, недовольно ворча, он согласился, что ему следует сесть среди прислуги.

Гэт проскользнул в зал вслед за Ворком и видел его унижение. После этого он почувствовал себя несколько лучше и отправился к Ворку, чтобы отнести ему кусок жареной козлятины и хоть немного приободрить. Двое матросов из команды «Кровавой волны» заметили новичков и решили угостить их пивом. Мореходы были готовы даже прибегнуть к силе, если понадобится, но Гэт пребывал отнюдь не в том настроении, чтобы спорить. Ему нужно было как-то успокоить свое уязвленное мужское самолюбие – ну хотя бы выпить вместе с настоящими мужчинами. Последующие события Гэт помнил плохо. Было много жареной козлятины, свежего черного хлеба, песен и очень много пива. Состоялась стычка между Гэтом и долговязым местным парнем, но оба они к этому времени были настолько пьяны, что не могли причинить друг другу серьезного вреда. Потом Гэт свалился и оказался среди тех перебравших лишку пирующих, которых вытащили наружу, чтобы расчистить зал. Очнувшись, он обнаружил, что валяется на травке, и снова отправился внутрь. И опять было много козлятины, очень много пива, много прибывших в гости танов за высоким столом и множество бессмысленных драк, следовавших одна за другой. А солнце так и не село.

Но и среди этого всеобщего умопомешательства находилось время для серьезных дел. В промежутке между отбытием Тана Тракрога и прибытием Тана Иорвира и Тана Гриктора Тан Драккор отправился на берег и по очереди отлупил Гисмака и Граблора до полной бесчувственности. Капитан должен поддерживать дисциплину.

Были и мгновения восторга, когда скальд тана пел для гостей. В пиршественном зале Горбун должен был появиться лишь в бриджах, как прочие етуны, и его увечье было жестоко выставлено напоказ. Над ним насмехались, в него швыряли объедками, но когда юноша прикоснулся к струнам арфы и запел, в зале воцарилась тишина.

Казалось невозможным, чтобы в этом изломанном теле таился такой голос, но тем не менее песня скальда украсила зал лучше жемчугов и драгоценных камней.

Он пел о смерти и печали. О прославленных героях и великих бедствиях. Но больше всего пел о Келькоре, отце Тана Драккора, бывшем владельце этого дворца, разорявшем города. Гэт подумал, что бесконечные описания добычи знаменитого пирата очень похожи на список покупок, который его отец вручал капитанам отплывающих весной кораблей, но, к счастью, Гэт был не настолько пьян, чтобы высказать это сравнение вслух.

Время от времени на него накатывало смутное беспокойство. Рассказанные Горбуном новости о гоблинах были ужасны. О Кейди! Гэт гнал от себя тягостные мысли о ней, но были еще сотни других вещей, причинявших ему беспокойство. Правда, большинство мыслей задерживались у него в голове лишь на несколько секунд, а потом ускользали.

Да, он добился своей цели – связался с нордлендским волшебником. Но заявление Чародея Олибино сделало его путешествие совершенно бессмысленным. Если Горбун сможет собрать других волшебников, то тогда Гэту нечего делать в Нинторе. Здесь должны быть другие волшебники, и немало, но собирался ли Горбун с кем-либо объединяться? Ведь сам Гэт не мог этого устроить. Скальд был мало расположен к разговорам, но даже в те редкие минуты, когда у Горбуна было подходящее настроение, язык не повиновался Гэту и не хотел высказывать его мысли.

И возможно, это было очень мудро.

Когда Гэт слушал Горбуна не то во второй, не то в третий раз, скальд запел другую песню. Он пел о почтенном Тане Термонде, который был вызван на поединок во время сходки в Нинторе. Его сыновья тоже должны были приплыть в Нинтор, но их задержал шторм, и некому было оградить благородного тана от вызова мужественного ателинга Коддора.

И тогда вышел вперед ателинг Драккор, изгнанный злобными братьями и плававший простым матросом на чужом корабле. Было ему десять и еще восемь лет, и он еще не прошел испытания с ритуальным топором. И ателинг Драккор заступился за Тана Термонда.

Гэт подумал, что эта история была не особенно драматичной. Если двое мужчин вступали в Круг Ворона для поединка, один из них навсегда оставался лежать на зеленой траве. Если бы заступник Термонда проиграл, тогда старому тану пришлось бы выйти вперед и подставить шею под удар победителя. Но в данном случае исход поединка было нетрудно предсказать, ведь Драккор сидел тут же в зале и слушал эту песню. Повествование разворачивалось именно так, как и предполагал Гэт. Сшиблись топоры, хлынула кровь, и голова непомерно честолюбивого Коддора скатилась с плеч. Так был спасен почтенный Тан Термонд. Конец истории.

Так вот, значит, каким был первый поединок будущего Тана Драккора? Он заступился за чужого ему человека? Очень интересно!

– Не понимаю, как человек может быть волшебником и при этом настолько чудовищно выглядеть, – заявил Ворк.

Юноши медленно спускались к берегу. Их убедили, что лучшее средство от похмелья – окунуться в Зимний океан, а потом пробежаться обратно до дворца. Гэт чувствовал бы больше доверия к предложенному средству, если бы видел, что им пользовался кто-нибудь постарше их. Но с другой стороны, ему было настолько мерзко, что он готов был испробовать какие угодно средства. Казалось, у него вот-вот глаза вылезут на лоб.

– Он етун.

– Ну и что?

Гэт совершенно не был расположен к беседе.

– Ты же знаешь, как они относятся к магии. То есть мы относимся, я хотел сказать. Пока ты в Нордленде, надо быть етуном.

– Моряки так боятся невезения, что вообще об этом не разговаривают, – фыркнул Ворк. – А воины считают волшебство достойным лишь трусов и обманщиков.

Вот именно!

Они одновременно остановились у кромки воды. На гальку набегали холодные волны.

– Ну вот то-то и оно, – сказал Гэт. – Если Горбун превратит себя в здорового сильного парня, такого, как его брат, значит, он обманщик. Друзья отшатнутся от него и в страхе разбегутся.

– Друзья? – пронзительным голосом воскликнул Ворк. – Да они втаптывают его в грязь и плюют на него!

Почему Ворк не видит того, что Гэту кажется таким очевидным?

– Но все-таки это его народ. В Империи он мог бы жить как король, но он этого не хочет. Здесь его дом и вся его жизнь. И к тому же он скальд своего брата.

– Но что это может значить для волшебника?

– Ты невнимательно слушал, – сказал Гэт.

– Невнимательно? О, видишь вон то бревно на волнах? Давай наперегонки!

– Давай!

Ворк прыгнул в ледяную воду.

А Гэт повернулся и отправился обратно во дворец.

В какой-то из моментов этого бесконечного празднества Гэт обнаружил, что сидит на прогретой солнцем траве рядом с дворцом и разговаривает с Горбуном.

– Скальды? – спросил он. – Или женщины?

– Или священники.

– Но не воины и не мореходы? – Гэт осторожно рассматривал сияющую арфу менестреля. Голова у него не болела, но он снова мог сосредоточить внимание лишь на чем-то одном. Значит, он опять выпил. Вот ведь идиот! Когда оказывалось, что Гэт не может пить, как мужчина, матросы брали его за руки и вливали эту мерзость прямо ему в глотку. Или окунали его головой в ведро, что было еще хуже.

– Настоящие мужчины никогда не бывают волшебниками?

– Никогда. Или очень редко. Может, ты и был прав, когда сказал, что наш отец попытался прибегнуть к обману. Но не вздумай сказать это кому-нибудь еще.

– Потому что Свод Правил… – Мысль ускользнула и растаяла в пивном тумане.

Вокруг них на траве валялось множество храпящих етунов.

– Так гласит легенда, – усмехнулся Горбун. – Именно потому, что етуны никогда не использовали магию для сражений, Эмин согласился включить в Свод Правил статью, в которой запрещалось использовать магию против них. Смотрителю Севера было поручено защищать етунов от волшебства.

Гэт прокрутил эту мысль у себя в голове, слово за словом, и кивнул. Мир тошнотворно качнулся.

– Но здесь, в Нордленде, никто не может знать наверняка, не найдется ли обманщика?

– Ни один тан не доверяет остальным.

– И потому скальды остаются дома и охраняют поселки от чародейства?

– Вот именно, охраняют, – согласился Горбун. Похоже, его что-то забавляло.

Гэт улегся на землю, зажмурил глаза и прикрыл их руками, защищая от солнца. Так было лучше.

– И кто еще об этом знает? – пробормотал он.

– Таны и скальды. Больше никто. Я полагаю, что теперь об этом забыл даже Смотритель Севера.

– Твой брат раздобыл для тебя Слова Силы, когда выиграл поединок для Тана Термонда?

– Такова была цена. Мне в ту пору исполнилось тринадцать. Я умирал, потому что чем больше подрастал, тем сильнее искривлялась моя спина. Волшебство спасло меня.

Внезапно Гэт понял, что юный калека – советник своего брата. Он разум семьи, а Драккор – всего лишь сила.

– Ты поплывешь в Нинтор, Горбун?

– Конечно. Каждый год таны собираются на сходку в Нинторе. Участники поединков вступают в Круг Ворона. И там же каждый год происходит еще одна сходка, тайная.

– Сходка скальдов?

– Волшебников. Они собираются посмотреть на честную игру и проводят свою сходку.

– Я должен попасть туда.

– Это слишком опасно для тебя.

– Смени песенку, – сонно пробормотал Гэт и услышал хихиканье. – Я все равно туда попаду.

Была ведь еще какая-то мысль, что-то еще он хотел сказать…

– На этой сходке будут говорить о войне?

– Император отвел свои легионы из Гувуша.

– Лжеимператор. – Гэт зевнул во весь рот. – И это, конечно, ловушка.

Солнце приятно согревало его грудь.

– Может, и ловушка, но ведь никто не знает об узурпаторе. Никто, кроме волшебников, не знает, что Сговор победил смотрителей.

– Драккор знает?

– Я ему сказал. Можно не сомневаться, что об этом знают большинство танов, но вот их люди – нет. – Пальцы Горбуна пробежались по струнам, и арфа вздохнула. Потом она издала несколько воинственных аккордов. Некоторые из валявшихся вокруг перебравших моряков сели и принялись тупо озираться.

– Ну кто же поверит, что Свод Правил, соблюдавшийся три тысячи лет, перестал действовать? – продолжал скальд. – Драккор призывал к войне еще два года назад. Как же он может остановиться теперь, когда Империя так уязвима? Не пытайся спорить с голодным медведем.

Гэт вздохнул:

– И все-таки это ловушка!

– Может быть. Но что это за ловушка? Тебе об этом известно, маленький ателинг?

– Известно.

– Ну так скажи мне!

– Я скажу это на тайной сходке, – сонно пробормотал Гэт и умолк.

4

Корабли перестали прибывать. Зал был почти пуст, и лишь на одном вертеле жарилась коза. Местные жители вернулись к женам и к работе. На берегу команда «Кровавой волны» готовила свою галеру к плаванию.

Гэт был близок к панике. Его хотели оставить здесь! Горбун избегал его, а попробуйте-ка поймать волшебника, который не хочет быть пойманным! Драккору не было дела до какого-то мальчишки, разносящего воду его гребцам. Гэт бродил по дворцу и поселку и чувствовал себя глубоко несчастным. Время от времени он сталкивался с компанией мореходов, и его то снова накачивали этим мерзким пивом, то втягивали в драку. Гэта уже тошнило от пьянства и прочих молодецких забав. Вдалеке шла война, а он бездельничал в Гарке.

Вот и в этот день Гэт слонялся по двору, когда увидел Горбуна, который с необычайной поспешностью хромал через зал. Гэт, не подумав о том, чем это может для него закончиться, последовал за скальдом в жилую часть дворца, темную и загадочную.

– Мыс огибает галера «Пир ворона», и на борту – Тан Крагтонг! – крикнул скальд.

В маленькой комнатке было темно и душно. Она превосходила размерами лачугу Горбуна, но убранство имела такое же простое, как, собственно, и полагалось жилищу етуна. На кровати, сколоченной из обычных досок и накрытой потертой шкурой, лежал Драккор – небритый, измотанный бесконечным празднеством. Его синие глаза покраснели. Похоже, он спал, когда появился Горбун. Быстро сообразив, что к чему, тан отшвырнул в сторону одеяло из козьей шерсти и мутным взором уставился на брата.

– Я там буду!

Горбун повернулся, чтобы уходить, и увидел Гэта.

Гэт понимал, что обстановка была не самой подходящей для того, чтобы обсуждать дела. Отброшенное одеяло скрыло лежавшую на кровати девушку, явно не жену Драккора, – та сейчас находилась в зале. И эта девушка была намного младше.

– Тан! – крикнул Гэт. Горбун закатил глаза и отступил в сторону. От взгляда, который был на него брошен, у Гэта задрожали коленки, но все-таки он устоял на ногах.

– Чего тебе надо? – прорычал Драккор.

– Плыть с тобой в Нинтор.

– Это слишком опасно. – Тан перекатился на край кровати и положил руку на укутанную девушку. Горбун настойчиво дернул Гэта за руку.

– Но у меня дело, которое касается всех етунов.

Драккор, не обращая внимания на присутствующих, обнял девушку.

– У тебя? Дело к етунам? Пошел вон, полукровка!

Гэта бросило в пот, и он подумал, что на трезвую голову никогда бы не осмелился перечить Драккору.

– Сэр, у меня послание от Смотрителя Севера и от моего отца, Рэпа Краснегарского.

Мышцы на спине у Драккора натянулись, словно канаты.

– Брат… Преврати его в какое-нибудь чудище!

– Может, мне обратиться к Тану Крагтонгу? – поинтересовался Гэт.

– Убирайся! – взревел Драккор.

Одеяло беспокойно дернулось.

Рука Горбуна с нечеловеческой силой сдавила запястье Гэта. Обнаружив, что хрупкий скальд легко отшвырнул его прочь, Гэт яростно завопил.

– Стой! – сказал тан. Он перекатился на бок и пристально посмотрел на Гэта. – Мы не возим в Нинтор пассажиров. Грести будешь?

До сходки оставалось всего четыре дня. Если ветер не будет попутным, то его ждут три дня изматывающей гребли. Бог Ужаса! Гэт заколебался, подумал об отце и упрямо сказал:

– Да, сэр! Если надо, я буду грести, согласен на двойную вахту.

Драккор застонал:

– Забери его, скальд. Я отлуплю наглеца попозже.

Когда команда «Пира ворона» вошла в пиршественный зал, он был полон. Гэт сидел на полу, среди многочисленных простолюдинов. Ворк обхватил руками колени и глядел по сторонам широко раскрытыми зелеными глазами. Его рыжие волосы стояли дыбом, а на лице проступили все до единой веснушки.

Первым шел неповоротливый тан средних лет, явно взволнованный. За ним, отстав на шаг, следовал пассажир, которого этот тан привез из Ургаксокса, – отец Ворка. В этом краю великанов Крагтонг не казался таким уж высоким, но зато ни один житель Гарка не превзошел бы его по толщине. Живот тана нависал над поясным ремнем, словно край соломенной крыши. Его лицо выглядело постаревшим и измученным заботами, но пышная седая борода была надменно задрана и блестела в солнечном свете, струящемся через большие окна.

Ворк сжимался все сильнее, пока наконец из-за колен не остались видны только глаза – два зеленых камушка.

Над очагами вились дымки. Гости прошли через зал и остановились перед высоким столом, за которым сидел Тан Драккор. Он был гладко выбрит и выглядел молодым, ликующим и полным сил, словно празднество только что началось. Казалось, даже ветер выжидающе притих.

Афгирк, тан Кларна, продекламировал всю свою родословную и в заключение заявил:

– Твои враги – мои враги.

– Безопасной гавани тебе, брат из Кларна, и добрых забав! Добро пожаловать в этот зал! – Драккор наполнил рог медом и радостно протянул его Афгирку. Потом он наполнил второй рог для себя, и оба тана выпили. Драккор указал Афгирку на место за столом и сел, не обращая внимания на второго гостя.

Крагтонг обеими руками вцепился в бороду. Потом он приосанился, и по залу гулко раскатился его грубый голос:

– Я – Крагтонг, посол Нордленда в Двонише, и я пришел сюда с миром. Твои враги – мои враги, тан.

– Согласно закону, послов принимают везде. – Не глядя на Крагтонга, Драккор отрезал ломоть мяса и протянул его Афгирку.

Крагтонг посмотрел по сторонам и заговорил снова, даже громче, чем в первый раз:

– Я направляюсь в Нинтор, по делу.

На этот раз Драккор посмотрел на гостя, приподняв брови.

– По какому же?

– Я решил, ввиду моих преклонных лет, отказаться от должности посла.

Собравшиеся в зале жители Гарка принялись возбужденно перешептываться. Драккор медленно поднялся, глаза его блестели.

У Крагтонга поникли плечи.

– И от моих владений тоже!

Мальчишеское лицо Драккора засияло таким победным светом, что в зале словно стало еще светлее.

– И кто же станет твоим преемником, таном Спитфрита?

– Мой старший сын отказался от этой чести, и я решил предложить ее тебе, родич.

Последующие слова Крагтонга утонули во всеобщем реве. Ворк застонал и неуверенно приподнялся.

– Счастливый случай! – прошептал Гэт, радуясь, что не оказался на месте Ворка.

Ворку здорово повезет, если в ближайшее время отец не выдерет его так, что он долго не сможет сесть. Потом Гэт подумал, что с радостью согласился бы на любую порку, если бы это помогло ему встретиться с отцом.

Сияющий Драккор наполнил рог, протянул его послу, затем наполнил еще один для себя. Казалось, он хочет предложить тост, и возбужденный шум утих. Но посол не поднес рог к губам.

– Я надеюсь, мой младший сын где-то здесь?

– Вполне возможно. – Драккор быстро обшарил глазами зал, выискивая рыжеволосую голову.

Ворк поднялся на ноги и, пошатываясь, побрел к отцу, пробираясь между сидящими на полу етунами. Подойдя ближе, он остановился, опустил голову и застыл в ожидании. Крагтонг посмотрел на него и отвел глаза, стараясь сдержаться. Потом он повернулся к хозяину дворца:

– Окажи мне услугу, тан.

– Проси!

– Одолжи мне кнут на пару часов.

Окружающие расхохотались, а оба тана выпили. Потом Драккор перемахнул через стол, чтобы обняться с бывшим врагом. Все повскакали с мест и радостно завопили. Гэт подумал, что на чаше весов лежит будущее мира, а этих головорезов интересует лишь то, кто будет править маленьким бесплодным островом.

Гэт тоже собрался встать, но кто-то похлопал его по плечу. Гэт оглянулся и увидел скрюченную фигурку Горбуна, сидевшего позади. Все вокруг стояли, и юношей окружал частокол ног.

– Среди экипажа «Пира ворона» есть волшебник, – долетел до Гэта шепот скальда.

– На нем лежат чары преданности?

Скальд кивнул. Его туманно-серые глаза совсем не блестели.

– Идем!

Гэт помог ему подняться, и Горбун заковылял к двери, тяжело опираясь на костыль. При случае скальд двигался проворнее кошки, но он не мог позволить себе воспользоваться силой в присутствии соглядатая Сговора.

В Двонише Гэт был настоящим великаном, а в Нордленде – юнцом, которому еще надлежало подрасти. Прячась за спинами белокурых здоровяков, он выскользнул вслед за калекой. Юношу немного задело, что Крагтонг не поинтересовался и его судьбой, но при сложившихся обстоятельствах это, пожалуй, даже к лучшему. Тан Крагтонг был куда проницательнее, чем старался выглядеть, и, возможно, поступил так из предосторожности.

Горбун, неуклюже раскачиваясь на ходу, поспешно зашагал к своему дому, не выказывая ни малейшего желания разговаривать по дороге. Спустившись в прохладную полутьму хижины, он, задыхаясь, рухнул на стул. Гэт вошел следом и устало опустился на сундук. В голове у него стучали раскаленные молоточки.

– Ты – беспечный придурочный самоубийца! – выдохнул калека.

– Это во мне заговорила кровь предков.

– Мой брат был совершенно прав – ни один нормальный капитан не повезет на сходку пассажиров. Могут взять скальда или священника, но не какого-то там мальчишку.

– Таков закон?

– Нет, но ты ведь не хочешь привлекать к себе внимание.

– Я могу грести, – угрюмо сказал Гэт, понимая, что не переживет трех дней гребли до Нинтора, если не будет попутного ветра.

– Набери воды в чайник. – Гэт встал и отправился выполнять просьбу. Горбун проводил его взглядом. – За твою сегодняшнюю выходку тан может изувечить тебя на всю жизнь. Молись, чтобы он пустил в ход ремень, а не кулаки. Впрочем, если я скажу ему, он возьмет тебя в Нинтор. И даже не особо спустит с тебя шкуру. Но мне нужна причина. Скажи мне, юнец, какая от тебя может быть польза?

Гэт уронил чайник и обхватил голову руками в надежде унять боль.

– Чем могущественнее волшебник, тем лучше его заклинания, так? – хрипло произнес он.

– Ну так. – Скальд застыл, с подозрением глядя на Гэта.

– А Сговор неимоверно силен.

– Тоже правильно.

– Намного сильнее, чем ты, Горбун. – Гэт посмотрел вокруг мутным взглядом. – Но ты сказал мне, что среди команды «Пира ворона» есть волшебник – шпион Сговора. Как ты сумел определить, что на него наложены чары преданности?

Светлые глаза скальда заблестели. Он с присвистом втянул воздух.

– Может, так получилось потому, что я именно это и высматривал?

Гэт почувствовал себя немного лучше.

– Может быть. А может, у них есть ложные сторонники, вроде приманки, и есть настоящие. Или Сговор настолько силен, что следит за тобой прямо из Хаба, и тогда ему не нужны шпионы. Прежде чем ты встретишься со своими друзьями на тайной сходке, тебе придется иметь дело с этими ложными сторонниками. Будешь ли ты чувствовать себя в безопасности?

Горбун потрогал свои кривые зубы.

– Етуну не подобает так думать! – гневно сказал он. – Это трусость!

– Я не чистокровный етун. Ты сам говорил, что я много знаю о волшебстве. Кроме того, я знаю дварфов. Они считают себя честными и открытыми, но на самом деле предусмотрительны и осторожны. Дварф никогда сразу не предложит настоящую цену.

После этого замечания Горбун сморщился, словно его тоже затошнило.

– Извини, ателинг. Ты действительно можешь быть полезен. Но я хочу знать, что ты намереваешься делать. И не пытайся солгать мне.

Гэт наклонился, чтобы зачерпнуть воды из ведра. Голова была такой тяжелой, будто мозги разбухли. Гэт поспешно выпрямился. Если он скажет все, то его могут оставить здесь. Но ради общего дела ему следует пренебречь собственными амбициями. Въедливый маленький волшебник слишком щепетилен, чтобы просто вытянуть из Гэта его мысли. И все-таки придется обо всем рассказать, не считаясь ни с чем. Сейчас имела значение только борьба, которую вел отец.

– Ловушка очень проста. Под предлогом борьбы с гоблинами Зиниксо вывел легионы из всех пограничных районов, а не только из Ургаксокса. Етуны, гномы, джинны – все готовятся к нападению. Война подступает отовсюду. Он сделает так, чтобы Империя умылась кровью, а смотрителей обвинили в бездействии, ведь обычные люди понятия не имеют, что смотрители лишились власти. Ты сам говорил, лишь волшебники в курсе дела.

– Ага! А потом?

– Потом он явится в качестве Всемогущего, уничтожит захватчиков и объявит, что смотрители свергнуты.

– Ну конечно! – Горбун от досады хлопнул себя по лбу. – Не будь я тупым бесхитростным етуном, давно бы все понял! Но что ты можешь с этим сделать? Удержать танов от объявления войны невозможно, ателинг Гэт! Невозможно! Единственное, что еще не решено, – это кто будет предводителем.

– Правила игры изменились, Горбун. Свод Правил больше не действует. Смотрителя Севера, который защитил бы етунов от магии, тоже больше нет. Поначалу етуны, возможно, одержат победу, но потом их истребят точно так же, как истребили гоблинов.

Скальд ударил костылем по полу:

– Но я же сказал! Тебя никто не станет слушать! Тебе никто не поверит! А если даже они и поверят, все равно выступят в поход! Их влечет запах крови!

Гэт понял, что победил, и весело усмехнулся, забыв о головной боли.

– Я и не надеялся заставить танов меня слушать. Меня интересует другая сходка, тайная. Забудь старые песни, менестрель! Они больше не годятся! Сколько колдунов должно быть на сходке?

Горбун неловко пожал плечами:

– Человек пятьдесят.

– Как раз команда галеры.

– Что?! – Глаза скальда расширились от изумления. – Но мы должны оставаться дома и охранять поселки! Так было всегда!

– Но впредь не будет! Правила изменились! Настала пора скальдам вступить в битву – и нам надо собрать их, пока не прибыли главные силы!

У Горбуна отвисла челюсть. Потом он судорожно сглотнул:

– Скальдов? Священников? Женщин?!

– Всех! – воскликнул Гэт. – Всех волшебников Нордленда! Всех, кого только мы сможем собрать! Разве ты забыл, что против нас Сговор? Ты хочешь, чтобы етунов постигла та же судьба, что и гоблинов? Мы идем на войну. На помощь моему отцу.

Юный менестрель:

На битву мчится менестрель,

Певец-воитель юный.

С ним предков меч, с ним арфы трель,

Трель арфы многострунной.

Томас Мур. Юный менестрель

Глава 9 Упорный враг

1

Теплым влажным полднем за пять дней до дня летнего солнцестояния на тропе появился Рэп и направился к домику Тхайлы. Прежде чем он успел подойти к ступенькам, из-за угла появилась хозяйка дома с охапкой выстиранного белья в руках. Рэп остановился, ожидая, пока Тхайла подойдет ближе.

На ней были длинная полосатая юбка и белая блузка, только на этот раз без рукавов. Как обычно, Рэп обнаружил, что внимательный взгляд золотых глаз вызывает у него странные ощущения. Иногда она казалась ему поразительно красивой юной женщиной. Правда, Тхайла носила коротко остриженные волосы, да и фигура ее казалась почти мальчишеской, но так выглядели почти все пиксы – они были хрупким народом. Женственность Тхайлы не вызывала у Рэпа ни малейшего сомнения, но иногда он обнаруживал, что думает о Тхайле как о сущем ребенке, о девочке, которая вдвое младше его и лишь чуть-чуть старше его дочери. Кейди сказала, что Тхайле еще нет семнадцати, но она уже успела родить ребенка, а потом пережить его смерть и смерть своего возлюбленного. Возможно, она самая сильная волшебница изо всех, с кем доводилось встречаться Рэпу. Тхайла – загадка, и в ее присутствии Рэп чувствовал себя неуверенно.

Тхайла положила свой узел на траву.

– Добро пожаловать в Дом Тхайлы, добрый человек, – торжественно произнесла она певучим голосом.

Рэп улыбнулся и поклонился.

– Я – Рэп из Дома Инос, и я пришел с миром.

Если Тхайла и поняла, что он пошутил, то не показала виду.

– Кейди моет голову.

– Я думаю, архонт, вы говорите неправду.

– Да. – Тхайла присела на корточки и принялась раскладывать одежду на траве.

Рэп присел рядом и стал наблюдать за Тхайлой. За ней было приятно наблюдать.

– Она только на меня так реагирует или на всех мужчин?

– На всех мужчин. С того момента, как ее разлучили с матерью, и до того, как я ее спасла, Кейди не разговаривала ни с одной женщиной. Теперь она не доверяет всем мужчинам. – Тхайла бросила на Рэпа быстрый взгляд золотых глаз. – Это пройдет. Дайте ей время.

Рэп вздохнул:

– Конечно. Но вы же понимаете, любящему отцу нелегко смириться с тем, что родная дочь его отталкивает.

– Она вас не отталкивает. Кейди плачет из-за того, что плохо с вами обращается.

У Рэпа застрял ком в горле. Как же ему не хватает Инос!

– Скажите Кейди, чтобы она не плакала. Я люблю ее, и я буду ждать. – Он проведет в ожидании всю оставшуюся жизнь – пленник Проклятой страны. – Я ее не виню. И надеюсь, архонт, мои визиты не слишком вас расстраивают.

Некоторое время Тхайла молчала. Она уже почти закончила раскладывать белье. Рэп не знал, как разговаривать с волшебницей. Когда он заходил, Тхайла всегда приветливо к нему относилась. Она искренне полюбила Кейди, и Рэп был ей за это чрезвычайно признателен, но он знал, что Тхайла тоже много страдала. Ее муж и ребенок были хладнокровно убиты тем самым Колледжем, которому она вынуждена теперь служить. Она наверняка знает, почему так произошло, знает судьбу, которая ей уготована, и одно это знание способно сломить кого угодно. Но Тхайла, вдова и несчастная мать, была к тому же ребенком, с которым плохо обращались.

Тхайла расправила последний рукав и повернулась к Рэпу. Ему пришло на ум сравнение с бабочкой, присевшей отдохнуть на траве.

– Вы меня не огорчаете, ваше величество. А с Кейди мы прекрасно дополняем друг друга. У нее нет причин доверять мужчинам, у меня – женщинам.

Рэп поежился. Он чувствовал себя не в своей тарелке.

– Я не хотел вас задеть. Пожалуйста, приведите как-нибудь Кейди в Дом Рэпа. Пусть осмотрится в доме, когда меня не будет. Скажите ей, что это точная копия дома, в котором я жил в Дуртинге, на островах Китх, когда был в ее возрасте. В те дни я был очень одинок, архонт, ни родных, ни друзей.

– Вы и сейчас одиноки?

Рэп кивнул:

– Мы живем в трудные времена. Когда становимся старше, легче справляемся с бедами, но к этому времени узнаем, что мир не жесток, а просто безразличен, что еще опаснее. Скажите Кейди, что я люблю ее. Скажите, что все понимаю и буду ждать.

Не по годам тяжелая ноша придала лицу Тхайлы безжалостное выражение.

– Понимаете? Способен ли хоть кто-то понять печали другого человека?

– Именно для этого и существует любовь, Тхайла.

Девушка отвернулась, поднялась и медленно пошла к дому.

– Непременно скажите Кейди, что я люблю ее! – крикнул Рэп ей вдогонку, потом тоже встал и пошел к Тропе.

Рэп попросил Тропу доставить его к Поляне Свиданий. Ему совершенно не хотелось идти домой. Впервые после долгих месяцев странствий у Рэпа было жилище, которое он мог назвать своим, но не было никого, о ком он мог бы заботиться. Домик стоял в очень приятном месте, в лощине, заросшей высокими стройными деревьями, и притом неподалеку от моря, что умиротворяюще действовало на его етунскую половину. Рэп немало потрудился, превращая новое жилище в точную копию бревенчатой хижины, в которой он провел свою юность. При этом Рэп так взбаламутил магическое пространство, что на шум явился архонт Тум. Он помог Рэпу окончательно отделать хижину и установил там всякие магические приспособления – о большей их части король Краснегара и не слыхивал. Поскольку Рэп знал четыре Слова Силы, формально он считался волшебником – только очень малосильным.

Четыре дня, проведенные в Тхаме, довели Рэпа до состояния бессильной ярости. Возможно, его борьба с Зиниксо все еще продолжалась, но сам Рэп об этом не знал. Казалось, все его усилия сведены на нет. Сговор выигрывал уже просто потому, что их главный противник бесследно исчез, а Рэп ничего не мог с этим поделать.

Перемена, произошедшая с Кейди, потрясла Рэпа безмерно. Его надменная, уверенная в себе девочка превратилась в робкое, забитое существо, и ему никак не удавалось вернуть доверие дочери. Он изнывал от беспокойства за Инос, за Гэта и даже за Шанди, угодивших в плен в Двонише. В лучшем случае они оказались в дварфской тюрьме, а в худшем – их отдали шпионам Зиниксо. Еще Рэп переживал о Краснегаре, таком уязвимом для Всемогущего. Иногда Рэп ловил себя на мысли, что волнуется даже о Тик Токе, и тогда понимал, что начинает сходить с ума.

Растительность вокруг Тропы стала буйной – Рэп приблизился к Поляне Свиданий. Тхам оказался даже более необыкновенной страной, чем предполагал Рэп. Магия занимала в жизни Тхама главенствующее место. Куда было до этого предложенному Рэпом новому Своду Правил! В Тхаме магия служила на пользу общества. Но Зло проникло и сюда, извратив то, что изначально было добром. Тхам напоминал огромную тюрьму. Жизнь всех пиксов жестко регламентировали и поставили на службу Колледжу. В конце концов, Колледж все силы направил на то, чтобы поддержать свое существование. Ради этого здесь могли убить даже ребенка.

Пиксы были робкими, любящими уединение людьми. Они напоминали Рэпу бедную Кейди – похоже, прогремевшая тысячу лет назад Война Пяти Колдунов искалечила души пиксов так же, как плен у гоблинов искалечил душу Кейди. Жители Тхама отгородились от мира. Они вышли из игры, и их отношение к жизни было совершенно непонятно королю Рэпу. Впрочем, будь он не королем, а моряком, конюхом или кучером, он точно так же не понимал бы этого.

Рэп неспешно прошелся по Поляне Свиданий, среди цветущих лужаек и живописных озер. Непривычно асимметричная архитектура маленьких домиков немного резала глаз, но общее впечатление было приятным – если, конечно, вам нравились площадки для игр. Рэп приходил сюда каждый день – посидеть на скамейке, полюбоваться на лебедей. А еще он надеялся, что кто-нибудь остановится и поговорит с ним. Пока никто этого не сделал. Пиксы – даже волшебники – были слишком робкими, и их раздражало, что чужаку позволено нарушить покой их убежища. Если Рэп сам пытался завести с кем-нибудь разговор, его собеседники лишь невнятно что-то бормотали, а иногда просто исчезали, словно мыльные пузыри. Возможно, через несколько лет кто-нибудь из них пожелает ему доброго утра – если, конечно, осмелится.

Нет, он несправедлив. Он забыл о двух архонтах – о Туме и Тхайле. Тхайлу Рэп жалел, восхищался ее силой и был ей благодарен за доброту, с которой она относилась к Кейди.

Тум совершенно не походил на Тхайлу. Это был жизнерадостный и основательный пикс примерно одних лет с Рэпом, неторопливый и рассудительный, напоминающий фермера. У него даже грязь была под ногтями. Тум пару раз навещал Рэпа, справлялся, не нужно ли ему чего. Он показывал Рэпу Колледж, откровенно отвечая на все его расспросы. Рэп предлагал, чтобы Тума приставили к нему в качестве надзирателя, но от архонта можно было узнать много полезного.

На Поляне Свиданий находилось около дюжины пиксов. Они тут же прервали беседы и принялись рассматривать незваного гостя. Никто не сидел один, так, чтобы с ним можно было попытаться заговорить.

Рэп внушал им страх! Онпришел в Тхам, чтобы найти себе союзников для борьбы с Всемогущим. Но разве этот хрупкий народ способен на борьбу? Они фарфоровые статуэтки, мыльные пузыри. Среди пиксов Рэп казался себе слишком большим и неуклюжим – и им, наверное, тоже. Жестоко навязывать им свое общество. Он должен дать им время привыкнуть к нему так же, как и Кейди. Время? Но до дня летнего солнцестояния оставалось всего пять суток. Если вслед за этим днем в Пандемию придет Судный день, уцелеет ли Тхам?

Рэп продолжил путь, попросив Тропу привести его в Библиотечный комплекс. Он найдет там книгу по истории Тхама, возьмет ее домой и постарается прочесть…

– Король Рэп? Я не помешал вашим размышлениям?

К Рэпу приблизился архонт Тум, вкрадчиво глядя на него безмятежными золотыми глазами.

– Конечно нет, архонт! Очень рад вашему обществу.

– Я прошу у вас прощения за неучтивость моих соплеменников. Надеюсь, вы сделаете скидку на тысячелетние обычаи?

– Ну конечно же. Ваше гостеприимство – большая честь для меня.

– Гостеприимство Хранительницы, – неспешно произнес Тум. – И архонта Тхайлы, конечно. Видите ли, есть пророчество об избранном из избранных. Впрочем, не важно. Не уделите ли вы немного времени дискуссии? Мне хотелось бы обсудить с вами нечто важное для нас.

Теперь Тропа вела их в лес.

– Чего-чего, а времени у меня сколько угодно, – со смехом сказал Рэп. – С удовольствием, архонт, с удовольствием!

Нечто важное? Рэп достаточно владел предвидением, чтобы ощутить поворотный момент. Что-то должно было произойти.

2

Через несколько минут Рэп с Тумом подошли к Дому Рейма, стоявшему в ивовой рощице. Неподалеку протекал ручей. Сам архонт Рейм выбежал навстречу гостям, на ходу застегивая рубашку. Тум произнес ритуальное приветствие. Рэп понял его намек и поправил костюм.

Рейм оказался миловидным юношей немного старше Тхайлы. По меркам хрупких пиксов он мог считаться здоровяком. Рейм предложил гостям присесть на стоявшие под деревьями стулья и поставил на дощатый стол прохладный мед и блюдо с засахаренными фруктами. Рейм с нескрываемым удовольствием представил гостям свою добрую жену Сиэлу – совсем юную девушку, конечно же мирянку. Рэп догадался, что их союз сложился совсем недавно – Рейм и Сиэла смотрели друг на друга как молодожены в медовый месяц. Сиэла залилась румянцем, принялась заикаться от волнения и убежала, как только позволили приличия. Рейм с улыбкой посмотрел ей вслед.

Рэп сел, закинул ногу на ногу и стал ожидать обещанного разговора о чем-то важном. Одно то, что ему позволили находиться в Проклятой стране, грубо нарушало древние традиции. В обществе, состоявшем из волшебников, это не могло быть случайностью. Возможно, Колледжу что-то нужно от Рэпа, а это давало ему возможность поторговаться. Конечно, оба архонта при желании могли бы прочесть любую его мысль, но кажется, использование магической силы на территории Колледжа ограничивалось традициями и правилами хорошего тона. Впрочем, Хранительница вряд ли считалась с этикетом, и, похоже, именно она подстроила эту встречу.

Архонты поинтересовались, хорошо ли Рэп устроился и как себя чувствует Кейди. Они расспрашивали короля Краснегара о его путешествии. Рассказ Рэпа о драконах и о непреклонности эльфов заставил их нахмуриться, но сами они не спешили о чем-либо ему сообщить.

Как ни странно, именно неторопливый Тум первым решился перейти от светской беседы к делу. Он сжал свои крепкие пальцы крестьянина, словно почувствовал под рукой рукоять боевого топора.

– Я правильно понял, добрый человек Рэп, – осторожно спросил он, – это именно вы несколько лет назад отказались от своей магической силы?

– Отказался, и уже давно.

Архонты переглянулись.

– А нет ли у вас какой-нибудь возможности вернуть себе силу? – спросил юный Рейм.

– А почему вы хотите, чтобы она вернулась? – холодно поинтересовался Рэп.

– Да нет, я не хочу! – запротестовал Рейм, перекатывая в ладонях хрустальный кубок. – Просто получается, что дварф Зиниксо подчиняет себе все волшебство, сколько его есть в мире. В прошлом смотрители могли отправиться в Фаэрию, попросить добавочные Слова Силы и пресечь подобные действия.

– Да, в некотором смысле я несу ответственность за случившееся, – согласился Рэп. – Но я не жалею об этом. Думаю, и сейчас поступил бы точно так же. У обитателей Фаэрии была не жизнь, а просто кошмар какой-то!

Архонты, запинаясь, поспешили согласиться с Рэпом.

– Я просто спросил, – пояснил Рейм, явно чувствовавший себя неловко, – потому что мне претит сама мысль о том, что Всемогущий, как он себя величает, сможет захватить главный источник магии. Я надеялся, что вы меня успокоите.

Он и в самом деле надеялся? Или архонты – по крайней мере, эти двое – не разделяли полной уверенности Хранительницы в том, что о Тхаме все забыли.

– Я думаю, даже Сговору не по силам вернуть на место то, что я убрал. – Рэп хоть и неохотно, но пришел к выводу, что должен довериться архонтам, если хочет завоевать их доверие. – Если я правильно понял ваши слова, Тум, то святая Кииф, основав Колледж, перенесла его в другой Тхам?

Тум кивнул. Потом он понял связь между этими мыслями и кивнул еще раз.

– Да, это так. Мы существуем рядом с реальным миром. По большей части эти две страны совпадают – реки, горы и все такое прочее. Когда Кииф создавала копию Тхама, обе страны были полностью подобны друг другу, вплоть до листика и цветка. Конечно, кроме жителей. Видите ли, в новом Тхаме не было обитателей до тех пор, пока Кииф не привела сюда своих последователей. Но теперь, тысячу лет спустя, два Тхама значительно отличаются друг от друга. Деревья и прочая растительность сильно изменились. Понимаете ли, точного подобия больше не существует.

Рэп понимал.

– То же самое я сделал с Фаэрией. Я перенес ее обитателей на землю, во всем подобную их собственной, где они могли бы жить в мире и где за ними не охотились бы, точно за животными. Я верил, что сумел устроить их всех, и свободных, и тех, кто прежде был порабощен. Но в отличие от Кииф я разорвал связи.

Тум улыбнулся. Он явно был доволен.

– И теперь две страны разошлись так далеко друг от друга, что никакой колдун не сможет определить, где находится копия? Даже Зиниксо с его шайкой!

– Я верю в это, – сказал Рэп. – Даже если меня схватят и вынудят все рассказать, я не думаю, что Фаэрию можно вернуть обратно. – Он задумчиво посмотрел на пиксов. – Вы согласны?

Архонты были согласны. Похоже, они испытали облегчение, а отнюдь не разочарование.

– Не хотите еще меду, ваше величество? – спросил Рейм. Он был молод, и ему очень нравилось играть роль хозяина дома, принимающего у себя короля, пускай даже короля незначительного, да к тому же еще и изгнанника. – Это хорошие новости.

Возможно, так оно и было, но встречу наверняка затеяли не только и не столько ради этого разговора.

На несколько минут под ивами воцарилась тишина, нарушаемая лишь журчанием ручья. Архонты правили Тхамом, но при этом вели очень скромный образ жизни. Дом Рейма, как и Дом Тхайлы, был весьма непритязательным. Эти чародеи не нуждались ни в золоте, ни в драгоценностях, ни в рабах. Тхайла сама стирала, Рейм собственноручно мастерил мебель для дома. Рэп был королем, но ненавидел помпезность и хорошо понимал архонтов – он тоже любил ухаживать за своей лошадью.

На этот раз первым заговорил Рейм.

– Вы знакомы с оккультной защитой, окружающей наши земли?

– В общих чертах, – сказал Рэп. – Мне не доводилось прежде встречать ничего подобного.

– Такой барьер может создать только полубог, поскольку для этого требуются другие силы помимо магии. Это, конечно, разновидность щита, под которым мы можем пользоваться силой, не боясь, что нас заметят, но не только. Это не совсем отвращающее заклинание – его могли бы почувствовать. Это и не заклинание, отвлекающее внимание, поскольку от целой страны внимание не отвлечешь. Карты ведь не уничтожишь! Скорее это можно назвать неуместностью. Все знают о Тхаме, но это никого не волнует. Все уверены, что эти земли пустынны и здесь просто нечего делать.

Рэпу стало любопытно, чем вызвано это признание, и он поинтересовался:

– И чем могущественнее волшебник, тем сильнее на него действует это заклинание, так?

– Я никогда об этом не слышал! – нахмурился Рейм.

– Думаю, что нет, – сказал Тум. – Это не связано впрямую. Но те, кто обладает большой силой, обычно уверены в себе, и явления, которые не могут себе объяснить, они просто отвергают. Невежественным людям попасть в Тхам куда проще.

Сагорн так верил в Тхам!

Рэпу почудилось, что он играет роль в одной из тех романтических пьес, которые так нравились Кейди. Его следующая реплика напрашивалась сама собой.

– Но иногда чужаки все-таки входят в Тхам. И что тогда происходит?

– Импы – отъявленные проныры, – со вздохом признал Тум. – Ну почти все. А джинны – настоящие хищники. Мы, архонты, отслеживаем их перемещения – это наша задача. Если дело серьезное, архонт обращается к Хранителю. Хранитель или Хранительница принимает решение… э-э… как поступить с чужаками. – Тум смущенно запнулся. – Хранители, видите ли, э-э… смотрят далеко вперед.

Тум, похоже, имел в виду, что их обуревают сомнения. Тому, чья каждая минута была мукой, борьбой с болью и непосильной для человека магической ношей, чья жизнь была оболочкой огня, слабости простых людей вскоре начинали казаться чем-то незначительным.

– Хранители безжалостны?

– Э-э… ну да.

– Мы все выполняем свой долг, – вмешался Рейм. – Несколько месяцев назад на мой участок пробралась компания джиннов – они охотились на коз. Благословенная приказала мне изгнать их, и я науськал на джиннов горных львов. Одного из охотников они здорово исцарапали, а еще один сломал ногу, когда удирал от льва по каменистому склону. Вот поэтому-то Тхам называют Проклятой страной. – И Рейм усмехнулся, по-мальчишески задорно. Ему нравились такие забавы.

– Хранители живут по собственным законам, – рассудительно сказал Тум. – Некоторые из них позволяли беспрепятственно пройти через Тхам целым армиям. Другие обрекали на смерть моряков, потерпевших кораблекрушение. Видите ли, эта неопределенность составляет часть тайны Тхама.

– Но до сих пор никому не позволяли здесь остаться, – добавил Рейм, взглянув на Рэпа.

Рэп оказался в проигрыше. Он не знал наверняка, была ли эта беседа действительно такой невинной, какой казалась, или архонты пытались передать чужаку некое послание, о котором не смели сказать прямо. Возможно, Рэп лучше знал жизнь, чем пиксы, и был более циничен, потому у него и напрашивались подобные выводы, а возможно, в воздухе просто витал запах мятежа. «Мы выглядим хрупкими, похожими на детей, – словно говорили Рэпу архонты, – но у пиксов очень развито чувство патриотизма, поэтому мы безжалостны к непрошенным гостям». Это наблюдение натолкнуло Рэпа на очень интересную мысль: «Хранительница отказалась принять участие в войне против Сговора, но если границы Тхама буду потревожены, она наверняка передумает». Пытались ли собеседники навести Рэпа на эту мысль? Надеялись ли, что он станет развивать ее дальше? «Можешь ли ты как-нибудь спровоцировать вторжение в Тхам?» Нет, наверное.

– Вы так уверены, что заклинание, лежащее на ваших границах, будет достаточной преградой для Сговора?

Оба архонта кивнули.

– Даже при том, что Зиниксо проживет не одно столетие? Даже при том, что он может оставить после себя преемника, равного ему по силе, и тот будет править еще несколько столетий?

Архонты кивнули снова, но уже не так уверенно.

– Очень рад слышать, – сухо сказал Рэп. – Это и была та самая тема, которую вы желали обсудить?

На бесхитростном лице Тума отразилось смущение. Он бросил на Рейма многозначительный взгляд, прося его ответить.

– Мы хотели поговорить о халифе.

– О халифе? А при чем тут мой старый приятель Азак?

Оба пикса были так изумлены и испуганы, что заговорили одновременно.

Рэп вскинул руки. Он помнил, что имеет дело с незнакомой культурой, что разговаривает на языке, которым овладел благодаря волшебству Тхайлы, и, следовательно, именно он отвечает за возникшее недоразумение.

– Я неточно выразился. Я пару раз встречался с халифом. Однажды мою жену чуть не выдали за него замуж. Мы не питаем друг к другу особой приязни. Если честно, я считаю его кровожадным дикарем.

Пиксы энергично закивали, соглашаясь с мнением Рэпа.

– В настоящий момент, – сказал Рейм, – халиф Азак намеревается вторгнуться на территорию Империи. Он ведет вдоль северного побережья шеститысячную армию.

Во всем Краснегаре насчитывалось не более пяти тысяч жителей. Рэп присвистнул, пытаясь скрыть свою радость, – ему было стыдно за нее.

– Он собирается пройти через Тхам?

– Да.

Проблема-то, оказывается, серьезная!

– И Сговор за этим наблюдает?

Рейм мрачно кивнул:

– Так сказала Хранительница.

Рэпу едва удалось удержаться от улыбки. Внешний мир являл собой ту угрозу, которой пиксы были приучены бояться с детства, и трудно было представить угрозу большую, чем армия джиннов. Армия джиннов заставила бы обеспокоиться даже отчаянных етунов, а не то что пиксов. Было нечто странно забавное в том, что эта угроза нависла над таким мирным народом, – словно лев собрался драться с кроликом. Конечно же в этом не было бы ничего забавного, если бы Тхам не находился под защитой Хранительницы. У этого кролика были клыки.

Но в дело замешана многотысячная армия, так что шутки неуместны.

– Я понимаю ваше беспокойство, – осторожно сказал Рэп. – Если вы сделаете так, чтобы армия исчезла, то Сговор заинтересуется этим и постарается узнать, что к чему. А если позволите джиннам пройти…

– Мы не можем позволить им пройти, – пробурчал Тум. – Побережье населено, в том числе и мирянами, живущими в реальном Тхаме.

– А можете вы – ну, или Хранительница – перенести армию в этот Тхам или в какое-нибудь другое место?

– Волшебники халифа наверняка заметят это, да и Сговор тоже.

– Тогда вы должны заставить джиннов повернуть обратно, – предложил Рэп. Ему это казалось очевидным, но, судя по реакции его собеседников, существовала какая-то другая возможность. – Я что-то не то сказал?

Архонты смущенно переглянулись.

– Хранительница… – произнес Рейм. – То есть мы… Мы изучаем возможность э-э… стихийного бедствия. – Он заново наполнил кубки и свой сразу же осушил.

Тум так сжал руки, что хрустнули пальцы.

– Понимаете, это должно быть искусственно вызванное стихийное бедствие.

Рэп скептически помалкивал. Он пока еще толком не уразумел, как распределялась власть в Колледже. Возможно, никакого специального правления здесь не было. Со стороны казалось, что архонты изо дня в день трудились в Колледже и охраняли границы. Хранительница наблюдала за внешним миром – она сама сказала об этом Рэпу, – и наверняка за ней оставалось последнее слово при разногласиях. Даже восемь чародеев, действуя вместе, не могли бы перечить полубогу, так же, как маг не мог бы сопротивляться чародею, а полубог – сражаться с Богами. Но даже сами Боги должны повиноваться Силам.

– Там в горах есть озеро, – негромко произнес Рейм. – Очень большое озеро. А долина спускается к побережью.

У Рэпа эта идея не вызвала восторга.

– Я уверен, что Азак – слишком опытный военачальник для того, чтобы разбить лагерь в пересохшем русле.

Даже в Краснегаре тот, кто отправлялся в холмы во время летних штормов, рисковал угодить в наводнение.

– Оползень, – сказал Рейм. – Небольшое землетрясение может уронить в озеро половину горы.

Рэп пожал плечами и потянулся за своим кубком. Архонты ждали, что он скажет по этому поводу.

– И таким образом, армия джиннов или значительная ее часть будет утоплена приливной волной. Приливная волна так далеко от моря! А вы не думаете, что Сговор несколько удивится подобному счастливому совпадению?

Архонты не ответили. Они старались не смотреть на Рэпа.

Рэпу стало интересно, знает ли Хранительница об этих зачатках мятежа, зреющего среди ее подчиненных. Или, может, она сама это и подстроила? Или кто-то мучился угрызениями совести? Но кто? Утопить целую армию при помощи магии – такого не бывало со времен Войны Пяти Колдунов. И это не могло не насторожить Сговор.

– Итак, господа, вы хотите сказать, что ваше драгоценное заклинание, охраняющее границы, может оказаться недостаточной гарантией безопасности, если что-либо привлечет внимание Сговора к Тхаму? – произнес Рэп, стараясь избегать выводов, которые ему пытались подсказать. – Зиниксо безумно подозрителен, так ведь? И еще вы хотите сказать, что не сможете остановить армию Азака, если не будете так или иначе использовать магию. Даже если вы просто позволите джиннам пройти через Тхам, Сговор потеряет их след и удивится, куда это они подевались. Я правильно понимаю ситуацию?

Тум кивнул:

– Нам никогда не приходилось заниматься подобными делами.

– А мне приходилось. И, как я догадываюсь, вы хотите попросить меня отправиться во внешний мир и убить халифа?

Потрясение, появившееся на лицах пиксов, уже само по себе было ответом. Очевидно, эта мысль им в голову не приходила.

– Мы просто хотели рассказать вам об этом и попросить совета, – запротестовал Тум. – Ведь вы обладаете таким опытом, которого у нас нет.

– С этим я не спорю, – сказал Рэп. – Вы обдумывали возможность такого убийства?

– У халифа есть волшебники, которые его защищают.

– Они могут бояться Сговора точно так же, как и вы.

Тум нахмурился, и это выражение до странности не подходило простоватому лицу пикса.

– Мы не боимся! Сговор не знает о нашем существовании и никогда не узнает! Так сказала Хранительница.

– А, ну тогда конечно, – согласился Рэп. – Можно не сомневаться. Ну так что, убийство?

Архонты обменялись тревожными взглядами. Возможно, они хотели переговорить, но так, чтобы их не слышал Рэп. Казалось, мысль об одном-единственном хладнокровном убийстве потрясла их сильнее, чем идея уничтожить целую армию. Уничтожение армии казалось чем-то отвлеченным, а убийство – слишком конкретным.

– А что толку в убийстве? – сказал Рейм. – Место халифа займет его преемник, и армия пойдет дальше.

Рэп подумал и решил не спорить. Он мог бы попытаться объяснить пиксам, что джинны избирают своих вождей лишь для того, чтобы тут же их уничтожить, и что новому халифу скорее всего придется вернуться в Зарк и заняться подавлением восстаний. Даже если бы архонты сумели это понять, Рэп не смог бы скрыть от них, что при выборах вождя армия могла распасться на отдельные отряды. Вышедшие из повиновения противоборствующие группировки – это было бы куда хуже, чем шеститысячная армия под командованием Азака. От идеи убийства пришлось отказаться.

Рэп провел рукой по волосам и принялся рассуждать вслух.

– Итак, какой же совет от меня требуется? Вы хотите решить проблему, как решили бы ее миряне, – не прибегая к магии, или почти не прибегая. Например, сделать так, чтобы Азак подхватил лихорадку. Но это тоже не очень подходит, так ведь? Некому будет поддерживать дисциплину в армии. Далеко они от границ?

– Не очень.

Рэп отхлебнул из кубка. Какое ему до всего этого дело? Его враг – Сговор, а не Азак. Однако он хотел, чтобы Колледж и Хранительница сделали свой вклад в борьбу с Зиниксо, и эта ситуация как раз могла послужить толчком. Но мысль об армии джиннов, опустошающей мирные земли пиксов, была отвратительной. Джинны достаточно плохи сами по себе; если Зиниксо спровоцирует их на резню, они уничтожат все живое на своем пути. Рэп не мог сидеть сложа руки и смотреть на подобное бедствие, даже не попытавшись его предотвратить. Он сам бы себе этого не простил. И за что ему досталось столько совести?

Не то чтобы он действительно много чего мог сделать, но попытаться стоило. К тому же Рэпа соблазняла сама возможность действовать. Если он сумеет чего-нибудь добиться, Хранительница окажется перед ним в долгу. А если он откажется помочь… Может, это своего рода испытание?

– Вы думаете, что Азак встанет лагерем в этой вашей долине-ловушке уже этой ночью? Я полагаю, это озеро находится за пределами оккультного барьера, но со стороны предполагаемого лагеря к нему подойти нельзя?

Рейм кивнул и улыбнулся. Его лицо снова стало совершенно мальчишеским.

– Хранительница предупреждала меня, что вы куда умнее, чем кажетесь на первый взгляд.

– Я тоже на это надеюсь, – сказал Рэп. – Может ли Хранительница укрыть меня подобным заклинанием?

Юноша удивленно моргнул:

– Я думаю, Благословенная может сделать все, что пожелает.

– Тогда разрешите мне этой ночью пойти и поговорить с Азаком.

Оба архонта вздрогнули.

– Но что вы можете ему сказать? – спросил Тум. Немного!

– Ну, например, чтобы он поворачивал обратно. Мой совет может заставить халифа поостеречься, потому что он меня знает. Если он все-таки не захочет поворачивать, у вас по-прежнему останется возможность утопить его. Я могу также подбросить пару намеков волшебникам халифа. Что вы от этого теряете?

– Все, – мрачно сказал Тум. – Что, если волшебники халифа уже подчинены Сговором? Я не думаю, что Хранительница позволит нам так рисковать.

Рейм издал зловещий смешок.

– Если только она не назначит его наблюдателем.

– А что делают наблюдатели? – спросил Рэп, не особенно надеясь на ответ.

– Шпионят для Хранительницы. Но если такого шпиона разоблачают, он сгорает в огне.

3

Овчарня стояла среди холмов к западу от Кастино, в восточном Квобле, и горные пики нависали над ней. Наверное, ее уже не один век никто не тревожил, и Хардграа не испытывал ни малейших угрызений совести, решив на пару дней ее занять. Сама овчарня не представляла собой ничего особенного, но располагалась в стратегически важном пункте, и ее хозяева должны были гордиться тем, что она понадобилась императору. Конечно, сам император об этом и понятия не имел, но им было совсем не обязательно об этом знать.

Даже в середине лета в предгорьях по ночам было жутко холодно. Некоторые слабаки легионеры принялись поговаривать о том, чтобы развести огонь, а легионерам всегда было свойственно проявлять усердие, так что вскоре посреди овчарни запылал такой костер, что на нем впору изжарить парочку быков. Теперь никто не хотел сидеть рядом с огнем. Один конец овчарни, прохладный, был забит упакованными в металл людьми, а другой – почти пуст. Свечи так и не понадобились, да и рассвета было уже недолго ждать.

Хардграа, чувствовавший себя измотанным – за последние двое суток ему удалось поспать всего лишь час, – остановился в дверном проеме и обвел взглядом свой отряд. Большинство составляли центурионы и среди них – несколько оптиев и сигниферов, которые знали разыскиваемых в лицо. Присутствовал также трибун Гудвин, номинально возглавляющий отряд, – толку от него не было никакого. Еще два трибуна сейчас находились в холмах, наблюдали за дорогой – они-то были настоящими солдатами, а не придворными медузами.

Этой компании выскочек, по мнению Хардграа, очень не хватало той дисциплины, которая была в XII легионе. Шанди бы сейчас пронесся по овчарне словно ягуар и оборвал бы им все нашивки. Знай Гудвин свое дело, он бы быстро призвал к порядку этих зевающих, расхлябанных и небритых разгильдяев. Солдат не должен тратить время на сон, когда у него оружие не вычищено.

Хардграа предпочел во все это не вмешиваться, но все и так знали, кто на самом деле командует отрядом. Центурион прошел вдоль овчарни, и легионеры, переставая болтать, смотрели ему вслед. Хардграа был доверенным лицом императора. Легат Этемин передал в его непосредственное подчинение три когорты только потому, что Хардграа был известен как начальник службы безопасности при Шанди. Центурион носил четырехконечную Имперскую Звезду. Разозливший его человек был выпорот перед строем так, что мясо висело лохмотьями. Хардграа умел заставить считаться с собой.

Центурион небрежно кивнул Гудвину и взял со стола кружку с кофе. Потом Хардграа повернулся к столу с картами, и столпившиеся там центурионы потеснились, уступая ему место. По воцарившемуся молчанию Хардграа понял, что появились какие-то новости. Беглецов еще не поймали – об этом ему сказали бы сразу. Ну что ж, надо посмотреть. Центурион быстро обшарил взглядом карту: зеленые пометки – наблюдатели, красные – его войска. С тех пор как Хардграа отправился вздремнуть, новых пометок не появилось. Некоторые из старых оказались вычеркнуты.

Центурион ткнул пальцем в карту:

– В вишневом саду кого-нибудь нашли?

– Священника и жену его епископа, – ответил из-за спины центуриона Гудвин, – можете себе представить?

Иногда Хардграа плохо понимал шутки Гудвина. Священник и жена епископа? Неудивительно, что они постарались избежать расспросов! Хардграа усмехнулся, и, конечно, эта усмешка не осталась незамеченной.

– А священник был без рясы? Интересно, о чем это должно свидетельствовать, что в каждом зле есть что-то хорошее или что в каждом добре есть что-то плохое?

– Я бы сказал, – быстро ответил Гудвин, – это зависит от того, насколько хорошо это добро. – Возможно, трибун решил поупражняться в остроумии.

Хардграа подождал, пока стихнут смешки, и продолжил изучать карту. Вычеркнутых пометок было недостаточно для того, чтобы измученный отряд пребывал в возбужденном состоянии среди ночи. Они знали что-то, чего не знал центурион. Тем не менее теперь схема стала яснее, наблюдатели расположились более удачно. Пометки на карте казались центуриону отпечатками ног беглецов, а он сам – зорким коршуном, парящим над предгорьями восточного Квобля и высматривающим добычу.

«Ты бежишь, господин Ило. Ты пытаешься скрыться, господин Ило. Ты сдваиваешь след и петляешь, Ило, но от меня тебе не уйти. Ты чувствуешь мое дыхание у себя за спиной, Ило? Ты слышишь мои шаги?»

– Они направляются на восток, – сказал Хардграа. – И пересекут дорогу на Ангот вот в этом месте. Тогда… Вот тогда мы их и поймаем! – Хардграа присмотрелся, но освещение было слишком плохим. – Здесь нет никаких троп, по которым можно перейти через горы?

– Нет, сэр, – ответил оптий, стоявший у края стола. Гудвин кашлянул:

– Центурион…

– Да, сэр? – повернулся к нему Хардграа.

– Вам письмо, – протяжно произнес трибун. – Только что доставлено вместе с имперской почтой из Ангота.

Так вот какие это были новости! Хардграа взял пакет и рассмотрел его. Печать была цела.

– Спасибо, – сказал центурион и сунул письмо в карман.

– Вы не собираетесь его прочесть? – нахмурившись, спросил Гудвин.

– Я уже его прочел, сэр. То есть я хотел сказать, что получил сообщение. Это почерк Ило.

Судя по досаде, отразившейся на лице трибуна, это он уже знал. Наверняка кто-нибудь из сигниферов узнал почерк.

– Письмо отправлено из Ангота, – резко сказал Гудвин. – Адресовано вам в казарму и переадресовано сюда. Оно отправлено из Ангота, центурион, вчера!

– Да, сэр. Это послание.

Трибун побагровел.

– Центурион!

– Смотрите! – гаркнул Хардграа, повернулся к столу и ткнул в карту кончиком кинжала, которым пользовался вместо указки. – Они вот здесь. С точностью до лиги. Вероятно, на какой-нибудь из этих ферм. Мы окружили их со всех сторон, и теперь они об этом знают. Вот дорога на Ангот.

– Значит, он от нас ускользнул!

– Нет, сэр, не ускользнул. Он выбрал какую-нибудь женщину, ехавшую в Ангот, поулыбался ей и попросил отправить письмо. Это послание, сэр. Он хочет сказать: «Я здесь, придите и возьмите меня!» Но это неправда. Он не в Анготе. Он здесь. Именно здесь! – Хардграа вонзил кинжал в карту, да так его там и оставил.

Гудвин нетерпеливо оскалился:

– Прочтите письмо!

Хардграа слегка пожал плечами. Они тут все, наверное, битый час спорили, о чем говорится в письме и что бы это могло значить. Центурион отошел и встал рядом с костром. Взгляды всех присутствующих были прикованы к нему. Центурион достал пакет и сломал печать. Тяжелый пергамент хрустнул. Хардграа ожидал увидеть шифр, которым пользовался Шанди при переписке со своими доверенными людьми – с самим Хардграа, с лордом Ампили, с господином Акопуло, с принцем Ралпни, а позже – с Ило…

К негодованию центуриона, письмо было написано открытым текстом и постыдно нарушало все представления о безопасности.

«От сигнифера Ило (в отставке) центуриону Хардграа, в XII легион.

Приветствую!

Мы были друзьями. Если Сговор поработил тебя, то мне искренне жаль. Но если ты все еще обладаешь свободой воли, то как тебе могло взбрести в голову, что наш бывший командир стал бы ценить что-либо выше, чем благополучие своего ребенка? Он всегда утверждал, что каждый человек имеет право…»

И дальше в том же духе. Хардграа швырнул письмо в огонь и вернулся к столу. Он перебрался к северо-восточному углу карты, подождал, пока ему не освободят место, и посмотрел на багрового от ярости трибуна.

– Лошадиная моча, сэр. Единственной полезной информацией была печать анготской почты, но я вам уже объяснил, как он это сделал. – Хардграа выбросил из головы мысли о письме и снова сосредоточил внимание на карте.

«Теперь ты получишь свое, распутник Ило! Я всегда знал, что разврат тебя погубит».

– Мы можем двинуться сюда и обыскать каждый дом. Тогда он окажется зажат между горами и…

И Тхамом. В этом чувствовалось что-то неправильное.

Хардграа поднял глаза и пробежался взглядом по окружавшим его лицам, пока не выудил из толпы оптия, знающего здешние места.

– Что у нас в Тхаме?

– Ничего, сэр.

– А точнее?

Юнец был чем-то встревожен.

– Деревья, сэр. Там никто не живет. Я хотел сказать, туда никто никогда не ходит.

– Тогда все в порядке, – сказал Хардграа. И посмотрел на трибуна. – Нам нужно сосредоточить наши силы вот здесь вот, сэр. Тогда мы зажмем его между горами и границей Тхама. Седьмую когорту надо перевести сюда, чтобы она перекрыла этот сектор. Тогда… Оптий, эту реку можно перейти вброд?

– Какую, сэр? Брандрик? Я полагаю, что можно. Но ведь на той стороне ничего нет, сэр…

Хардграа хотел спросить, чего именно там нет, но вспомнил, что об этом он уже спрашивал. Боги, как же он устал! А едва рассветет, нужно будет вести отряд дальше. «Еще пару дней, красавчик Ило, и я спущу с тебя шкуру!» Возможно, ему удастся урвать еще несколько часов сна. Но все-таки что-то было не так, и центурион это чувствовал.

– А почему туда никто не ходит? – требовательно спросил он.

– Куда, сэр?

– Через Брандрик. В Тхам.

– Ну… Там ничего нет, сэр. – Оптий выглядел до того растерянно, словно вопрос Хардграа был совершенно бессмысленным.

Уж не в этом ли дело? Центурион подумал и решил, что на такой простой вопрос вполне можно ответить почетче.

Хардграа положил руки на стол и посмотрел на юношу.

– А что бы произошло, – грозно спросил центурион, – если бы я приказал вам переправиться через реку?

Юнец так задрожал, что звенья его кольчуги задребезжали.

– Я б-б-бы в-выполнил п-приказ, сэр.

– И что бы с вами после этого было?

– Не знаю, сэр. Мой дядя побывал там и сошел с ума. Один парень отправился туда поохотиться и вернулся с обезображенным до неузнаваемости лицом. Но большинство вообще не возвращаются, сэр.

– Почему вы не сказали мне об этом раньше?

– Я… Я не знаю, сэр.

Хардграа хмыкнул и посмотрел на трибуна, но тот, похоже, был сильно заинтересован чем-то в стороне. Тогда Хардграа выбрал одного из центурионов – хороший мужик, отличился в битве под Крутым Откосом.

– Приятель, подыщи несколько эльфов следопытов, ладно? Если беглецы сумеют ускользнуть в Тхам, мы последуем за ними.

«До края земли, распутник Ило. До края земли!»

4

Входить в долину, не проверив окрестных возвышенностей, довольно глупо, но иногда просто нет выбора. Халифу пришлось избрать эту дорогу, иначе бы все, включая верблюдов, пришлось затаскивать на скалы при помощи лебедки. Халиф подробно расспросил своих разведчиков, даже выехал вперед в сопровождении одной лишь кавалерии Пятого отряда, чтобы лично все осмотреть, и вернулся вполне довольный. Склоны долины были слишком крутыми для внезапного нападения и слишком высокими, чтобы опасаться обстрела. В верхней части долины располагалось довольно большое озеро, а за ним виднелся крутой подъем в еще одну долину, но ее не поздно будет проверить и завтра. Фуркар сообщил, что магии здесь не чувствуется, не считая продолжающегося наблюдения Сговора. Азак выставил у входа охрану и ввел основные силы своей армии в эту долину на ночевку. Превосходное место. Долина ровная, лесистая, а главное – в ней протекал ручей. Это был первый хороший источник, встретившийся армии с момента выхода из Кверна.

Когда лагерь был разбит, халиф, следуя своей привычке, объехал его, все проверил и убедился, что войско чувствует себя хорошо. Вернувшись к своему шатру, халиф увидел, что повозки сераля выстроены полукругом на берегу ручья, а проходы между ними занавешены от любопытных взглядов. Этот шелковый бивак окружало кольцо вооруженных солдат. Все они стояли спиной к повозкам и не обращали внимания на визг за занавесками.

Чему так радуются его женщины? Купанию? Азак приказал своим телохранителям оставаться на месте и нырнул под занавеску. Само собой разумеется, при появлении халифа все женщины пали ниц. Ну и зрелище – семнадцать голых задниц! Впрочем, нет, шестнадцать. Одна из женщин просто повернулась к халифу спиной и села. Конечно же эта женщина отличалась от всех прочих цветом кожи. Халиф подал знак Нуркине, что веселье может продолжаться, а сам с удовольствием наблюдал, как женщины наперебой принялись выставлять себя напоказ, – все, кроме одной, которая не сдвинулась с места. Ее открытое неповиновение привлекало Азака больше, чем призывные взгляды всех прочих. Халиф почувствовал, как в нем нарастает возбуждение. Иносолан была единственной женщиной, унизившей его. Этой ночью он еще раз заставит ее пожалеть об этом.

На закате Нуркина сообщила Инос, что на этот вечер халиф выбрал ее. Инос об этом догадывалась и готовилась выдержать новые побои и унижение. Она не могла ни ускользнуть из-под бдительного надзора, ни раздобыть какое-нибудь оружие. Единственное, что она могла сделать, – постараться, чтобы Азак получал как можно меньше удовольствия, но и тут ей мало что удавалось. Тогда, в Кверне, Инос сопротивлялась, как могла, и халиф взял ее силой. Две ночи назад в его шатре она оставалась неподвижной, как бревно, и халифу приходилось самому ее поворачивать. Но результат каждый раз оказывался одним и тем же – Азак был слишком большим и слишком сильным. Инос не могла победить в этом сражении, и все, что ей удавалось, – скрыть свой страх.

Конечно, она может отказаться прийти, но тогда ее просто скрутят и насильно приволокут в его шатер. Или сам халиф явится и возьмет ее силой на глазах у остальных женщин. Нет, это не выход. И поэтому Инос, должным образом наряженная и надушенная, послушно отправилась к халифу вместе с Нуркиной и почетной стражей.

«Клянусь Богами, когда-нибудь он мне за это заплатит!»

Идти было недалеко. Но по ночам в предгорьях очень холодно, и даже в шерстяном платье, укутывавшем ее с головы до ног, Инос успела продрогнуть. Где-то ревели верблюды, слышались голоса тысяч людей и пофыркива-нье тысяч лошадей – но эти звуки Инос слышала каждую ночь и успела к ним привыкнуть. А вот такого пейзажа ей давно видеть не приходилось. Долину окружали высокие горы; в небе над ними сияли звезды. Аромат шалфея с холмов смешивался с дымом бесчисленных костров. «Да, – подумала Инос, – Тхам всегда был прекрасен. Это люди принесли сюда Зло».

Шатер халифа был очень велик. Стражники остались снаружи, а Инос с Нуркиной вошли внутрь. Азак отсутствовал. Шатер поражал роскошным убранством: многоцветные ковры, шелковые занавеси… Жаровни исходили теплом, сияли светильники, подвешенные к подпоркам. Ложе халифа покрывали толстые стеганые одеяла и камчатые подушки, а рядом на скатерти был накрыт ужин. У стены стояли два крепких сундука для документов. Другой мебели в шатре не было.

– Давай сюда твое платье, – сказала Нуркина, – Его величество, должно быть, скоро вернется. Погрей пока руки.

Прозрачно-красные глаза старухи смотрели на Инос поверх чадры.

– Надеюсь, на этот раз ты постараешься угодить ему, чтобы избежать новых неприятностей.

Инос ничего не ответила.

Старая карга вышла, а Инос осталась в шатре, едва прикрытая куском полупрозрачного газа. Лицо у нее все еще горело при воспоминании о последней встрече с халифом; по-прежнему ныло плечо. Как только полог шатра закрылся за Нуркиной, Инос бросилась к скатерти, надеясь найти хоть какое-нибудь оружие. Но там не нашлось ничего опаснее маленькой серебряной ложечки – не было даже ножика для фруктов. Инос осмотрела жаровни – но они были кованые, бронзовые и устроены так, что угли не высыпались из них, даже если жаровню опрокинуть. Она, конечно, могла попытаться поджечь шатер, но особого вреда Азаку это бы не причинило, зато у него была тысяча способов жестоко отомстить ей.

Стыдясь своего страха и чувствуя себя уязвимой из-за слишком откровенного наряда, Инос уселась в углу, скрестив ноги, и закуталась в одеяло.

Долгое ожидание изматывало нервы. Должно быть, Азак это нарочно подстроил. Но вот снаружи послышался стук копыт и раздались хриплые голоса джиннов. Вскоре, сбрасывая на ходу плащ, вошел халиф. Он, как обычно, был одет в зеленое – широкие шаровары и рубаха. На широкой груди рекой зеленого пламени переливалась изумрудная араккаранская перевязь. Одна эта перевязь стоила целого королевства, а на халифе были и другие драгоценности. Когда Инос впервые познакомилась с халифом, он носил эту перевязь как пояс, обматывая несколько раз вокруг талии. Теперь бы ее на это уже не хватило. Халиф сильно раздался вширь и не уступал толщиной самому крупному етуну в Краснегаре, кузнецу Крафаркану. Оружия при нем не было. Азак, к несчастью, был умен.

На его мощных руках сверкали кольца – они причинят ей лишнюю боль, когда он станет ее бить. В том, что халиф будет ее бить, Инос не сомневалась.

А халиф постарел! В рыжей бороде появилась седина, красные глаза налились кровью.

– Убери одеяло! – скомандовал он, собираясь приступить к трапезе.

Инос сбросила с плеч одеяло.

Халиф, опершись на локоть, развалился на подушках, словно греющийся на солнышке морж, и принялся есть, набивая рот одной рукой. Азак, похоже, не замечал, что именно ест, – он не сводил глаз с Инос.

И что она в нем нашла тогда? Наверное, жалела его. В нем чувствовались задатки великого человека, но стал он всего лишь гордецом и жестоким развратником. Инос вспомнила предсказание старого мудрого шейха Элькарафа о том, что ожидает султана, вступившего на кровавый путь войны. В те дни Азак вздымался над Араккараном, подобно одушевленному смерчу – жуткому, опасному, но в то же время внушающему благоговение; он был грозен, могуществен и обещал в будущем свершить множество подвигов. Теперь же он всего-навсего кровавый тиран, пресыщенный двадцатью годами непрерывных войн. Теперь – Инос знала это лучше, чем кто бы то ни было, – он даже внешне сделался отвратительным. После того как он прикасался к ней, Инос всегда хотелось вымыться.

Но увы! Хотя в Азаке не осталось ничего привлекательного для Инос, нельзя сказать, чтобы в Инос не было ничего привлекательного для Азака. Его желания были обращены более к власти, чем к плотским утехам, но и последние доставляли ему немало удовольствия.

– Ты неплохо сохранилась, – проворчал Азак. – Иди сюда! – Он указал на место напротив себя.

Инос повиновалась, с трудом сдерживая дрожь.

– Налей мне вина.

Инос налила ему вина. Каждая такая уступка была шагом к тому, чтобы подчиниться халифу, но она решила, что из-за подобных мелочей не стоит подвергаться насилию. Насколько далеко зайдет она в своем подчинении? Ведь скоро он прикажет ей раздеться. Неужели она исполнит и этот приказ? Инос сама этого не знала.

Азак ухмыльнулся:

– А сегодня ты послушней, чем в прошлый раз! Ладно, поговори о чем-нибудь. Позабавь меня болтовней.

– Мне не о чем говорить с такой жабой, как ты!

Глаза халифа сузились.

– Месть сладка, Иносолан! Очень сладка!

«Не сомневаюсь».

Задняя стенка шатра дернулась. «Что это было? – подумала Инос. – Должно быть, ветер».

– Я двадцать лет ждал возможности отомстить! – сказал Азак, не прекращая жевать. – Но зато теперь ты в моей власти! Вставай, потанцуй для меня.

– Я не умею.

Халиф хмыкнул, сунул руку под одну из подушек, достал свернутый кольцом бич и положил на ковер, так, чтобы Инос его видела.

– Танцуй!

Промасленные ремни блестели в свете ламп. Дрожа, не в силах отвести глаз от бича, Инос медленно поднялась на ноги и…

Рэп обнял ее за плечи и сделался видимым.

5

Позднее Инос удивлялась, как это она не умерла на месте от потрясения, однако все-таки не умерла. Она изо всех сил обняла Рэпа, прижалась к нему как можно теснее и уткнулась лицом ему в шею. Рэп!

Живой, осязаемый Рэп! Его одежда еще хранила холод ночного ветра, и от него слабо пахло лошадьми. Он задыхался.

– О Рэп! Рэп, родной мой! Рэп! Рэп! – всхлипывала Инос, уткнувшись ему в грудь. Только сейчас она заметила, как горит у нее плечо.

– Все в порядке, – хрипло произнес Рэп. – Мы в безопасности.

В безопасности? Это колдовство? Инос осмелилась взглянуть на Азака. Он сидел нахмурившись и растерянно озирался, словно что-то забыл или потерял. Халиф явно не замечал ни ее, ни Рэпа.

– Он нас не видит? – боязливо прошептала Инос, хотя ответ и так был очевиден.

Рэп не ответил. Его трясло. Инос заглянула ему в лицо.

Серые глаза Рэпа блуждали, губы побелели, обнажив зубы в злобном оскале. Инос часто видела такие лица в Краснегаре – лица етунов, жаждущих крови. Да, Рэп был наполовину етуном. Это объясняло его странное поведение. И сейчас он походил на пса, рвущегося с поводка. О Боги! Его левая рука сжимала ее руку, но правая тянулась к клинку.

«Умри, Азак! Ты умрешь, подлый ублюдок!» Нет? Но почему? Почему бы и нет?

Азак, пыхтя, уселся на подушках. Он перебирал пальцами и что-то сердито бормотал себе под нос.

– Я хочу убить его! – хрипел Рэп. Глаза у него выкатились и налились кровью. – Я должен его убить! Да,я обещал не делать этого, но убью его! Изрублю в куски! Негодяй! Подлец! Инос, как мне убить его? Как, Инос? – твердил он, чуть ли не всхлипывая.

– О чем ты, Рэп?

– Он же меня не видит!

О Бог Безумия! Инос внезапно поняла, в чем дело. Рэп не мог убить человека беззащитного, который его не видит. Он сойдет с ума от одного воспоминания об этом. Убить противника в честном поединке – это да. Казнить – куда ни шло. Но убить слепого – подлость и трусость, недостойная етуна. Рэп не мог так поступить. Инос достаточно хорошо знала своего мужа. Он не сможет жить, если поступится совестью. Их дочь, Кейди, унаследовала свои высокие идеалы от отца, а не от матери.

Боги, смилуйтесь над нами! Сейчас Инос придется выложить Рэпу все новости, рассказать ему о том, что Кейди в плену у гоблинов… Впрочем, пока ей не до того. Сперва надо успокоить Рэпа – он все еще дрожал от ярости и разочарования, так что у него стучали зубы. Надо остановить его.

Но это значит – спасти Азака, хотя она всей душой желает ему смерти.

Может, попросить у Рэпа меч и прикончить халифа самой? Нет, это тоже не годится. Азак должен знать, почему, за что его убивают.

Впрочем, все это не важно. Главное, что Рэп здесь. Инос теснее прижалась к нему и поцеловала его в щеку.

– Дорогой мой! Как ты меня нашел?

Рэп с ненавистью смотрел на халифа, нервно облизывая губы.

– Я не искал тебя. Просто повезло. Я пришел поговорить с этим… с этой тварью.

Азак тяжело поднялся на ноги. Рэп увлек Инос в сторону, и огромный джинн миновал их, так и не заметив. Он прошел в дальний угол шатра, сорвал занавес, за которым скрывалась уборная, разочарованно повернулся и прошагал обратно, скрипя зубами. Похоже, он чувствовал, что жертва ускользнула, но не понимал, как ей это удалось.

Внезапно Рэп стиснул руку Инос и заглянул ей в глаза.

– Он не успел тебя?.. Я ведь пришел вовремя, не так ли?

Он был на грани нового взрыва ярости.

– Вовремя, вовремя! – поспешно ответила Инос. Да, на этот раз он пришел вовремя. А с рассказом о том, что было раньше, можно и подождать. – Так ты пришел, чтобы говорить с ним?

– Чтобы заставить его повернуть обратно.

– Зачем?

Рэп открыл рот, снова закрыл, покосился на Инос, и она увидела, что его жажда крови понемногу стихает.

– Давай пока не будем об этом. Достаточно сказать, что последствия могут быть самые трагические.

Азак снова протопал мимо них, разглядывая свои пальцы.

Ох ты!

– Рэп! Кольца! На нем магические кольца! Одно из них может вызвать сюда Фуркара, его волшебника!

Инос сама видела, как халиф применял кольцо истины, а женщины упоминали еще о каком-то…

– Плевать! – рявкнул Рэп. – Мне эти волшебники… Ой!

Полог шатра поднялся и снова упал.

Вошедший молодой человек в длинном черном одеянии выглядел мрачным. Из-под черного бурнуса сверкали красные глаза. Он оглядел шатер, но не увидел ни Рэпа, ни Инос и небрежно поклонился беснующемуся халифу.

– Вы меня звали, ваше величество?

– Еще когда! Где тебя носило?

Должно быть, это и был Фуркар, волшебник халифа. Любой другой уже ползал бы на брюхе в ужасе перед гневом владыки. Лицо волшебника оставалось бесстрастным.

– Я отправился разведать дорогу, которой мы будем выходить отсюда завтра утром.

– Не влезай в мои дела! Ты волшебник – вот и занимайся магией, а остальное предоставь мне!

Азак отошел к сундукам и плюхнулся на один из них. Фуркар и глазом не моргнул.

– Это место мне не нравится. И еще – я же предупреждал вас, чтобы вы не пользовались этим кольцом. Сговор может нас выследить.

– Это важно! – прорычал Азак. – Ты читал донесения?

– Нет.

– В Шуггаране смута. И не только в Шуггаране.

Молодой человек ни разу не пошевелился с того момента, как вошел. Так и стоял в дверях, словно говорящий столб.

– Стоило вам уйти – и сразу смута? Впрочем, этого следовало ожидать. Уж не боитесь ли вы?

Лицо Азака побагровело сильнее обычного.

– Нет! Но я сделал глупость, оставив Узника в живых. Он опасен. Возвращайся туда и убей его.

Фуркар поднял медно-рыжие брови.

– Да? И как же вы мне прикажете добираться до Дрига?

Азак скрипнул зубами:

– Что, дварф все еще следит?

– День и ночь. И должен вам напомнить, что Сговор интересуется не вами, а мною и моими помощниками. Так что мне придется ехать верхом. Пошлите лучше одного из ваших убийц. Он доберется быстрее.

– Ну тогда я так и сделаю.

– А если вы будете хвататься за эти магические безделушки, мне придется либо отобрать их у вас, либо собрать своих сторонников и удалиться. – Губы Фуркара слегка искривились в усмешке, но голос оставался убийственно спокойным.

– По-моему, он не лжет, – прошептал Рэп. – Похоже, Сговору еще не удалось подчинить его.

Азак поперхнулся, зарычал и стукнул кулаком по колену.

– Что-нибудь еще, ваше величество? – вкрадчиво осведомился Фуркар.

– Да. Эта етунша была у меня и, похоже, сбежала, когда я отвернулся. Обыскать лагерь и найти ее.

– Слушаю и повинуюсь, о могущественнейший! – Усмешка Фуркара сделалась еще ехиднее.

– Он не любит, когда им командуют, словно простым лучником! – весело заметил Рэп. Азак встал:

– Ступай! И скажи Нуркине, пусть пришлет мне другую – из тех, что потолще.

Фуркар развернулся без малейшего намека на поклон и вышел. Азак изрыгнул замысловатое ругательство.

– Ты понимаешь, что это значит? – поинтересовался Рэп, не понижая голоса.

Инос вздохнула с облегчением. Кровожадный блеск в глазах Рэпа угас. Он по-прежнему кипел негодованием, но при этом обрел способность рассуждать здраво.

– Понимаю. Ты говорил, что должен заставить Азака вернуться в Зарк?

Халиф порылся в одном из сундуков, потом захлопнул крышку и уселся сверху, перебирая пачку документов.

Рэп пристально смотрел на халифа и приглушенно рычал.

– Как хочу его убить! Но не могу. Да, обратно в Зарк.

– Нам нужна перевязь! – сказала Инос. – Узник, о котором они говорили, – это принц Крандараз. Я слышала о нем от женщин. Несколько лет назад он чуть было не сверг Азака. Говорят, его держат где-то в темнице, на случай смерти Азака. Это помогает халифу держать в узде прочих сыновей.

Рэп внимательно слушал ее. Уловив нить ее рассуждений, он улыбнулся, и его серые глаза вспыхнули.

– Должно быть, этот Крандараз очень толковый парень!

Ах, эта улыбка! Инос отдала бы за нее полкоролевства.

– Да. Прочие принцы не смеют и пальцем шевельнуть, пока он жив.

Азак выругался сквозь зубы и отшвырнул бумаги. Они веером разлетелись по шатру. Потом расстегнул изумрудную перевязь и швырнул ее на соседний сундук.

– Как это любезно с его стороны! – пробормотал Рэп. Он подтолкнул Инос, и они оба приблизились к халифу.

Азак стянул с себя тюрбан, обнажив венчик рыжих с проседью волос вокруг обширной лысины, и принялся снимать рубашку.

– Готовится встречать толстушку, – заметила Инос. – Мне, наверное, должно быть лестно, но почему-то это меня не радует.

Язык у нее заплетался. Зрелище могучего, жирного, поросшего рыжим волосом торса халифа пробуждало в ней кошмарные воспоминания.

– А ты не знаешь, где этот Дриг? – спросил Рэп, подбираясь к сверкающей перевязи, валявшейся на сундуке.

– Нет.

– Ну что ж, надеюсь, что она… что мои друзья сумеют это выяснить. Спасибо, милая. Это решает наши проблемы. Ну и пакость! Не правда ли, он отвратителен?

Азак снял сапоги. Затем встал, спустил с себя штаны и снова уселся, чтобы снять их.

Рэп почувствовал, что Инос дрожит, и оскалил зубы.

– Держись за мою руку. Пора разобраться с этой сволочью. Кстати, узнаешь эту рапиру?

Инос шагнула в сторону, чтобы дать ему место. Рэп выхватил тонкую рапиру и несколько раз взмахнул ею в воздухе.

– Нет… Ох! Рэп!!!

– Это рапира Кейди. Я позаимствовал ее на сегодня. Надо сказать, она далеко не сразу согласилась вручить ее любимому папочке! – Его серые глаза блестели от радости. – С ней все в порядке, Инос! Она в безопасности.

Шатер куда-то поплыл, светильники потемнели…

– Ты что? – обеспокоенно спросил Рэп, обняв ее за плечи. – Тебе плохо?

Инос замотала головой. Не хватало упасть в обморок теперь, когда все кончилось! Да ни за что!

– Мне хорошо, Рэп! Просто чудесно!

Кейди, Кейди, Кейди, Кейди! Кейди жива-здорова!

Рэп было снова повернулся к Азаку, но тут вспомнил:

– А что с Гэтом?

– Гэт в одиночку отправился в Нинтор, на сходку.

– О! – На лице Рэпа отразилась сложная гамма чувств: изумление, осуждение, смятение, тревога – и гордость за сына. – Вот как? В Нинтор? Один? Неужели он?.. А, ладно, потом расскажешь. Держись.

Он протянул руку и кончиком рапиры поднял с сундука изумрудную араккаранскую перевязь. Она извивалась рассерженной зеленой змеей. Азак увидел отблески, обернулся и тупо уставился на пустой сундук. У него был вид ужасно удивленного человека: он явно не понимал, что видит, видит ли вообще что-нибудь и уж тем более что все это означает.

– Вот! – Рэп повязал перевязь себе на шею, словно шарф. – Краснегару тоже не помешает некоторая роскошь. – И он оскалил зубы. – Надо оставить записочку, что перевязь уехала в Дриг. И напишу я эту записочку кровью Азака! Боюсь, для этого потребуется причинить ему серьезные телесные повреждения. Кто этим займется, я или ты?

– Сделай это сам, дорогой, – сказала Инос. – Это привилегия мужа. Но добавь пару дырок от меня.

6

После всех чудес, которые творил Рэп, Инос решила, что выбраться из лагеря джиннов будет проще простого. Но не тут-то было!

На вопли Аэака в шатер вбежали стражники. Халиф проковылял к двери, зажимая рукой пах и ревя, словно раненый верблюд. Между пальцев у него капала кровь. Его окружила толпа слуг и телохранителей в бурых одеждах. Месть внезапно оказалась мерзкой и тошнотворной.

Первой из проблем оказалось написать записку. Крови было полно, но вся она впиталась в тряпки, и даже до этих пятен добраться оказалось сложно, тем более что Рэпу нельзя было отпускать руку Инос. К тому времени, как ему удалось написать пальцем несколько слов на обороте какого-то письма, стражники уже перенесли Азака на постель и перекрыли выход. Судя по шуму, снаружи собралась огромная толпа.

У рапиры не было режущей кромки. Рэп, чертыхаясь, тыкал ею в стенку шатра. Ткань выгибалась и растягивалась, и Рэпу никак не удавалось проделать дыру хотя бы в кулак величиной. Один из стражников случайно наткнулся на Инос, с воплем шарахнулся назад, схватился за меч и застыл на месте, растерянно озираясь. Его товарищи потребовали объяснить, почему он так орет. Все вокруг кричали, а сам Азак продолжал выть от боли.

Фуркар тоже явился, но стоял в стороне, с жестокой усмешкой наблюдая за происходящим и даже не пытаясь вмешаться и помочь.

Инос выхватила из-за пояса у стражника кинжал. Почувствовав прикосновение, стражник обернулся и схватил ее за руку. Инос полоснула его кинжалом; стражник взвыл и отскочил. Инос развернулась и одним ударом располосовала ткань.

Рэп испустил ликующий вопль и вытолкнул Инос в образовавшуюся дыру. Та споткнулась и тяжело рухнула на траву, едва успев отшвырнуть кинжал, чтобы не напороться на него. В результате она снова повредила больное плечо. Боль обожгла ее, как огнем. За болью последовал леденящий страх. Она выбралась из шатра Азака, но сам Азак ранен – что он предпримет теперь? Поиски злодеев были в самом разгаре. Вокруг кишели десятки тысяч людей, и все они охотились за ней. Судя по воплям, доносившимся из шатра, там заметили дыру в стенке.

Но тут сильные руки подняли ее и поставили на ноги, и Инос вспомнила, что Рэп здесь, с нею. Слава Богам!

Рэп бросился бежать, волоча Инос за собой куда-то в темноту, под деревья. Инос спотыкалась. Она была босая, и неровная, колкая земля ранила ей ноги. Ее тонкое одеяние не защищало от ночного холода, а густой подлесок так и норовил сорвать с нее даже эту одежду. Лагерь бурлил, повсюду сновали люди, а дорогу освещали лишь звезды да пламя лагерных костров.

– Я приехал на пони, – крикнул Рэп, – но сейчас до него не добраться! Тут где-то рядом лошади.

Он размахивал рапирой, словно палкой, разметая людей на своем пути и оставляя за спиной крики ужаса. Он ломился через заросли кустарников и не переставая ругался. Газовое платье Инос вконец изорвалось.

– Ты что-нибудь видишь? – спросила она. – Ты не мог бы что-нибудь сделать с моим плечом? А почему бы тебе не перенести нас отсюда куда-нибудь?

Рэп, казалось, не слышал ее. Но через несколько минут он остановился, поднес ее руку к губам и поцеловал ладонь.

– Кинжал у тебя при себе?

– Нет.

Инос задыхалась. Стара она уже для таких приключений!

– Ну тогда держись за меня! Смотри не потеряйся.

Инос нащупала в темноте его шею. Ее пальцы ощутили холодные и колючие изумруды перевязи. Эта перевязь, сама по себе стоившая целого состояния, была знаком власти в одном из богатейших эмиратов Зарка. Азак сделал ее знаком власти халифа. Неплохое начало для воровской карьеры! Но Инос чувствовала, что имеет некоторое право владеть этой перевязью. Ноги у нее были в кровь исхлестаны, от плеча раскатывались по телу волны одуряющей боли.

Но что там делает Рэп? Он склонился над чем-то, невидимым в темноте, и бормотал себе под нос.

– Ты что, не видишь?

– Не вижу. Я не могу воспользоваться волшебством.

– О Боги! А что ж ты делаешь все это время?

– Это совсем другое… Это не я…

Ну что толку от мужа-волшебника, если он даже не видит в темноте? Но тут огромная тень, возвышавшаяся перед ними, издала пронзительное ржание, и Инос поняла, что Рэп возится с путами.

– Готово! – сказал он. – Поехали!

Он подсадил Инос на спину лошади. Конь переступил с ноги на ногу, и копыта зацокали по камням. Рэп попытался влезть на лошадь вслед за Инос и едва не стащил ее на землю.

– Кто там? – раздался из темноты хриплый голос.

– Никого! – ответил Рэп. – Оп! – И он оказался на лошади. – Пригнись!

То ли он все же использовал свое магическое искусство, то ли оказалось довольно умения общаться с животными, свойственного всем фавнам, но конь рванулся с места и стрелой полетел в темноту, словно само Зло гналось за ним. Топот копыт эхом разносился по долине. Инос распласталась на шее коня, обеими руками вцепившись в гриву и пытаясь не разбередить покалеченную руку. Рэп навалился на нее всем своим весом, отчаянно цепляясь за лошадь. Перевязь сползла ему на грудь и при каждом толчке впивалась в спину Инос. Ветки цепляли ее за волосы и хлестали по ногам. Это была самая отчаянная скачка в ее жизни, куда страшнее, чем в тот раз, много лет назад, когда она демонстрировала в Аракка-ране свое искусство наездницы Азаку и принцам. Ей все время казалось, что сейчас они оба упадут наземь и разобьются. Время от времени конь спотыкался, каждый раз всхрапывал от ужаса, но выправлялся и скакал дальше. Да, даже то наказание, что сулил ей Азак, вряд ли могло быть хуже этой ночной скачки!

Они проносились мимо костров. Повсюду кричали люди, ревели верблюды. Конь не знал, что его сейчас никто не видит и не слышит, да и вряд ли это имело для него значение. Поэтому он летел не разбирая дороги, сшибая и топча солдат, попадавшихся ему на пути. Но наконец лагерь кончился, пошел пустынный темный лес. Измученный скакун замедлил бег.

Лес остался позади, и дорога пошла под уклон. Конь заскользил по склону, усыпанному мелким щебнем, и наконец остановился, дрожа и поводя боками.

Рэп выпрямился. Инос тоже. Она чувствовала себя такой разбитой, словно не ехала верхом, а ее волочили за конем на веревке. Ноги у нее были исхлестаны до крови. Над головой кружились звезды, и впереди тоже горели звезды. Инос подумалось было, что они стоят на краю света, но потом сообразила, что это просто большое темное озеро, в котором отражается звездное небо.

Рэп соскользнул наземь, помог спешиться Инос, поддержал, когда ее ноги коснулись земли – иначе она бы просто рухнула.

– Ты в порядке?

– Нет, не в порядке!

– Ну ты и привереда! Ничем тебе не угодишь. Что теперь не так?

– Начнем с того, что у меня вся спина в изумрудах…

Рэп хмыкнул, теснее прижал ее к себе и пустил в ход магию. Постепенно боль стихла и наконец исчезла совсем. Изодранная газовая вуаль превратилась в простое и теплое шерстяное платье. На ногах появились башмаки. Ох, как хорошо! Чудное, дивное волшебство!

Она прижималась к Рэпу. Их сердца бились в такт.

– О Рэп! Знаешь, я никогда в жизни никому так не радовалась, как тебе сегодня!

– Я надеюсь!

Он поцеловал жену. В его объятиях не было страсти – это может подождать, – но была глубокая, бесконечная любовь. Рэп, милый Рэп!

Через некоторое время он сказал:

– И я тебе тоже рад. Боги были добры к нам сегодня ночью.

Это было вовсе не похоже на Рэпа, которого она знала, но спорить с ним Инос не собиралась. Конь вошел в воду и принялся шумно пить воду. Где-то вдалеке все еще ревели верблюды.

– Как мне тебя не хватало! – сказал Рэп. – Ты себе представить не можешь.

– Могу. Наверное, так же, как мне тебя.

Рэп снова стиснул ее в объятиях.

– Я никогда не понимал, чем заслужил такое счастье!

– А ты его и не заслужил. Как там Кейди?

Инос уловила короткую паузу. Рэп заколебался, прежде чем ответить:

– Телом она вполне здорова. Гоблины ее не тронули. Но она долго, очень долго страдала. А потом… ты знаешь, что произошло с гоблинами в Бандоре?

– Знаю. Слышала.

– Она все это видела своими глазами. Девочка до сих пор не в себе. Ей нужна мать.

– Так отведи же меня к ней!

– Сейчас. – Рэп отступил назад, держа ее за руки. – Так ты говоришь, Гэт отправился в Нинтор?

– Мы с ним были в Ургаксоксе. Там разнесся слух, что назначен военный сбор. Мы решили, что ехать туда бесполезно и к тому же опасно, но Гэт…

– Кто это «мы»?

– Мы с Шанди.

– Шанди?! Так с ним все в порядке? Он с тобой?

– Гэт спас его от гоблинов…

– Да, Кейди рассказывала.

Ну конечно! Инос подумала обо всем, что произошло с тех пор, как они расстались с Кейди, потом решила, что это может подождать.

– Последний раз я слышала о нем примерно неделю назад. Император тогда находился в темнице в Зарке. По-моему, Чародей Распнекс тоже там.

Рэп хрипло, недоверчиво расхохотался. Этот смех напоминал крик отчаяния.

– Чародей – в темнице?

– Насколько мне известно, да. Гэт сел на галеру, чтобы добраться в Нинтор. – И она наконец заставила себя задать вопрос, который мучил ее много недель подряд: – Рэп, Гэт знает, что ты убил Тана Келькора?

На этот раз пауза была еще более продолжительной и тягостной.

– По-моему, знает. Но он может не знать всего, что из этого вытекает. Ты имеешь в виду, что он отправился с Драккором?!

– Я не знаю, с кем он отправился. Он все это придумал сам, ни с кем не посоветовался и никому ничего не сказал.

– Но почему?

– Потому что думал, будто ты погиб. И хотел продолжить твое дело, быть достойным своего отца, которого он любит, чтит и оплакивает.

Рэп издал приглушенный возглас. Его лицо в темноте казалось белым расплывчатым пятном.

– День летнего солнцестояния! Именно в этот день проводится сходка в Нинторе, как раз когда Зло вступает в полную силу.

Бог сказал Рэпу, что он потеряет одного из своих детей. Инос почувствовала себя столетней старухой.

– Как там война, Рэп?

– Погано. Я тебе все расскажу завтра.

– Отведи меня к Кейди.

Рэп вздохнул:

– Сейчас попробую. Надеюсь, эта штука подействует. Архонт! – крикнул он в темноту. – Мы готовы!

И тут же все исчезло – и звезды, и озеро под звездами, и лошадиный храп, и ночной холод.

Воздух давил на голову, как мокрое полотенце. Пахло землей и палой листвой. Инос чувствовала, что вокруг – густые, непроходимые джунгли. Наверно, здесь даже днем темно и сыро. А ночью вообще ничего не было видно. Рэп обнимал ее за плечи.

– Прямо перед тобой – дверь, – сказал он. – Боковая дверь, на уровне земли. – И подтолкнул ее вперед.

– Что это, Рэп? Где мы?

– В Тхаме. Это сердце этой земли, святая святых – Часовня.

Он говорил очень недовольным тоном. Похоже, ожидал оказаться в другом месте.

Заскрипели старые петли. Не то чтобы здесь было светлее, но темнота казалась какой-то другой. Рэп вошел, пригнувшись в дверях, и Инос последовала за мужем.

За дверью простиралось большое пустое помещение, где было почти так же темно, как снаружи. В одном углу голубоватое свечение выхватывало из темноты группку людей, но даже их было видно плохо; а в остальной части помещения царила тьма. Инос никак не могла понять, откуда идет этот голубоватый свет. Он походил на лунный, но луны не было. Здесь оказалось прохладнее, чем снаружи, и пыльно, словно на старом чердаке, но пол был чистый – ни опавших листьев, ни мышиного помета. Инос пошла вперед, держась за руку Рэпа – такую знакомую, сильную, добрую руку.

Девять человек – теперь Инос сосчитала их – стояли в ряд на коленях, спиной к ней. В ряду было пустое место, так что с одной стороны стояли четверо, а с другой – пятеро.

– А кто…

– Тс-с! – И Рэп стиснул ее руку.

Какому же Богу поклоняются в этом храме?

Когда они дошли до пустого места, Инос увидела, что в зале присутствует еще один человек. Он стоял в темном углу, куда не достигал голубоватый свет, закутанный в плащ с капюшоном и с длинным посохом в руке. У Инос волосы встали дыбом. Кто бы или что бы это ни было, это был не Бог. Она однажды видела Бога и не могла ошибиться. Однако эти девятеро, похоже, поклонялись именно ему. Какое-то воплощение Зла?

И тут, к великому ее изумлению, Рэп тоже преклонил колени и заставил Инос опуститься рядом с собой. Ошеломленная, она повиновалась. Чтобы ее Рэп перед кем-то встал на колени? Он и перед Богами-то преклонял колени без особой охоты.

И тут раздался голос фигуры в плаще, которой все поклонялись. Он был похож на скрип ногтя по стеклу и звучал чересчур тихо, так что был еле слышен даже в этой мертвой тишине. Возможно, он был женский, но Инос не могла этого утверждать.

– Ты показал себя истинным другом Тхама, Рэп из Краснегара.

– Благодарю вас, Благословенная. – В голосе Рэпа звучало неподдельное смирение. – Я думаю, теперь халиф уйдет и уведет свою армию. Однако ехать верхом он скорее всего не сможет.

– Ты хорошо сделал, что не убил его.

– Я сам удивился своему милосердию.

Вот это уже больше похоже на Рэпа!

Те девятеро, что стояли на коленях, не произнесли ни звука. А может, это статуи? С тех пор как Рэп и Инос вошли, ни один из них не шевельнулся. Сердце у Инос так отчаянно колотилось, что заныла грудь.

– Мы принесли с собой военный трофей, – тихо продолжал Рэп. – Точнее, даже два. Но один из них следует отправить в Зарк, в место, которое называется Дриг, и вручить тому, кто содержится там в темнице. Тогда его выпустят на свободу. Именно это и заставит Азака отступить.

– Когда будешь уходить, оставь его здесь, – прозвучал шелестящий шепот.

– Я сообщил Азаку, что эта вещь будет доставлена в Дриг…

– Вот как?

– …А я привык держать слово, это имеет для меня большое значение.

Вот упрямый фавн!

– Но не для меня, – сказала женщина, если это была женщина, и, прежде чем Рэп успел возразить, продолжила: – Ты заслужил право убежища. Мы довольны.

– Благословенная! В армии халифа есть несколько волшебников, и похоже, что Сговор…

– Нас это не касается! – Голос не стал громче, но каким-то образом раскатился эхом по залу. У Инос снова зашевелились волосы и по спине поползли мурашки.

– Но, Благословенная…

– Молчи! Эта война не имеет отношения к Тхаму. И до Сговора нам тоже нет дела. Мы никогда не позволим себе вмешаться в дела внешнего мира. Я сказала, что ты заслужил право убежища. Но оно было предоставлено тебе до того, безвозмездно. И ты оказал нам помощь так же безвозмездно, не правда ли? Мы не заключали сделки.

– Не заключали, – сердито буркнул Рэп. – Но…

– Никаких «но»! Ты и те, кого ты любишь, могут остаться здесь, в тихой гавани, которой не грозят бури, бушующие снаружи. Это достаточное вознаграждение. – И темная фигура исчезла.

Рэп зарычал от бессильной злобы, швырнул драгоценную перевязь на пол и вскочил на ноги. Инос тоже вскочила.

– Кто это был? – спросила она и только теперь заметила, что остальные присутствующие тоже встают с колен. Значит, они все-таки живые!

– Хранительница! – Рэп произнес это слово как ругательство и судорожно вздохнул. – А вот это, дорогая, официальные правители Тхама, архонты. Архонт Рейм, это моя любимая жена, Иносолан, королева Краснегара в изгнании.

Последнее слово Рэп произнес с нажимом. Он отнюдь не пытался скрыть своей обиды и разочарования.

– Вы союзники? – спросила Инос, вглядываясь в лицо представленного ей архонта. В темноте она могла различить лишь странные раскосые глаза. Воспоминания о последнем визите в Тхам нахлынули на нее, и она подвинулась ближе к Рэпу.

– Просто друзья, госпожа, – ответил пикс. Голос у него был молодой. пикс выглядел довольно приземистым. – Но тут есть человек, с которым вам следовало бы поговорить прежде, чем со мной.

– С кем это? – спросила Инос и почувствовала, как кто-то дотронулся до ее руки.

– Мама… – произнесла Кейди робким, неверным голоском.

Мать и дочь со слезами бросились друг другу в объятия. Рэп отвернулся.

– Скажите, архонт Тум, – произнес он охрипшим голосом, – не знаете ли вы, почему женщины всегда плачут от радости?

– Не знаю, ваше величество, – сказал старый Тум, с любопытством глядя на Рэпа.

– А вы почему плачете?

Упорный враг:

Если пошлешь мне упорных, бесстрашных врагов,

Буду я тверд и ударом их встретить готов.

В гневе, о небо, чем хочешь меня прокляни,

Лишь от друзей бескорыстных, прошу, сохрани.

Дис. Каннинг. Новая мораль

Глава 10 И неизбежна смерть…

1

Солнечные лучи пробивались сквозь листву. На каждой травинке сверкали капельки росы, и мир был подобен деве, облачившейся в алмазы, чтобы идти под венец. Свежие летние запахи сулили долгий жаркий беззаботный день. Поблизости паслись лошади, непрерывно хрустя травой, а где-то в синих вратах небес жаворонок пел приветственную песнь утру.

Вот бы его зажарить – чудный вышел бы завтрак!

Ило лениво повернул голову, зашуршав сухими листьями, и посмотрел на Эшиалу. Угольно-черные пряди ее волос перепутались, длинные ресницы лежали на щеках, словно гребни. Похоже, сон принес ей покой. Его же сон был полон кошмаров. Он не мог прикоснуться к возлюбленной, потому что они положили между собой Уомайу, чтобы защитить ее от ночного холода.

Наступило утро, но кошмары не оставили его. Вот лежит женщина, которую он любит, которая носит его дитя. И он готов сделать все на свете, лишь бы заслу жить улыбку своей дамы. Все, чем он обладает: ум, полмешка золота, красивое тело, некоторое обаяние, – все это принадлежит ей. Ей принадлежит и остаток его дней – сколько их ни есть. И до чего же он ее довел?

Она голодает.

Ночует в чистом поле.

Ее преследуют.

«Ты проиграл, Ило! Проиграл!»

И сегодня ему придется расплачиваться за проигрыш. В этом Ило был уверен. Никогда больше, проснувшись, ему не увидеть рядом с собой ее прекрасного лица. Эшиалу вернут во дворец, его бросят в темницу. И это еще самое лучшее, что могут сделать с ней, и самое меньшее, что могут сделать с ним! А Уомайа станет править миром – марионетка в руках Зиниксо.

Легионеры преследовали их уже три недели, но до сих пор беглецам удавалось уходить от погони. Это было триумфом для них – в особенности для Ило – и великим позором для легионеров. Он был героем, но предал их, кто в него верил. Скорее всего так им сказали. И поведать им правду невозможно – они все равно не поверят. Они могут не знать, в чем именно он провинился, но, поймав его, обойдутся с ним очень сурово. А они его непременно поймают. И даже то, что ему удавалось столько времени уходить от погони, обойдется ему недешево.

Майа пошевелилась во сне. Императрица Уомайа. История Империи насчитывала с десяток правящих императриц, но Ило был уверен, что ни одной из них никогда в жизни не приходилось ночевать под кустом. Кое-кому из императоров приходилось, но не императрицам. Да, с этим пора кончать. Хотя бы ради девочки.

И ради другого ребенка – его нерожденного младенца.

Вчера беглецы целый день скакали на север, уже не осмеливаясь спрашивать дорогу и надеясь без посторонней помощи найти перевал. Но дорога, по которой они ехали, привела их к пастушеской хижине и оборвалась. Они повернули назад, но жертва, возвращающаяся по своим следам, попадает в лапы преследователя.

Приблизительно в лиге или чуть дальше отсюда лежал хуторок, название которого Ило так и не удосужился узнать. Легионеры, должно быть, уже там или, по крайней мере, на первой развилке оттуда. У них есть карты и содействие законопослушных граждан. Они наверняка знают, что добыча впереди и загнана в тупик. На рассвете они выступят.

А рассвет уже настал. Начинался день.

Ило был голоден, грязен, небрит, одежда на нем изорвалась, и он уже больше не мог пускать крестьянам пыль в глаза, разыгрывая из себя знатного господина. Теперь он выглядел как преступник, преследуемый законом – каковым он, собственно, и являлся.

– Мама! – раздался детский голосок.

Эшиала открыла глаза. Видимо, она спала не так крепко, как казалось Ило.

– Что тебе, радость моя?

– Я есть хочу!

Эшиала посмотрела на Ило. И в ее глазах не было упрека, но и иллюзий в них тоже не было. Печаль. Покорность судьбе. И немой вопрос.

– Я как раз подумывал о том, чтобы зажарить жаворонка, – сказал он.

Эшиала слабо улыбнулась:

– А как насчет того, чтобы проесть наше золото?

– Почему бы и нет, – сказал Ило, потягиваясь. – Можно отправиться на ближайшую ферму и купить там еды. Например, рыбки копчененькой!

Интересно, как кормят в императорских темницах? Впрочем, это не лучший способ утолить голод…

Утренний туалет не занял много времени – долго ли стряхнуть с себя листья и мусор? Когда они подошли к лошадям, бедные создания уставились на них с немым укором. «Не мучайте нас, добрые люди!» – казалось, говорили их глаза.

Ило огляделся. Вокруг простирались унылые поля и пастбища – и никаких признаков жилища! На севере огромным белым бастионом высился горный хребет – Квобль. Ило уже успел возненавидеть его. Не надо было так далеко забираться в горы! У моря легче найти убежище. И углубляться в сельскую местность не следовало. В городе укрыться куда проще. И не надо, не надо, не надо было приближаться к Квоблю! Как он с самого начала не догадался, что это ловушка!

Эшиала подошла к нему сзади и обвила его руками.

– Ты хочешь сдаться? – спросила она.

– Придется. Ради детей.

– Не хочу! Лишний день погоды не сделает.

«Кто знает!»

Ило повернулся в ее объятиях, так, чтобы тоже обнять возлюбленную.

– Ну Эшиала! Посмотри, на кого мы похожи! Бродяги, оборванцы, беглые рабы! Никто не поверит ни единому нашему слову! Я уже растратил все свои правдоподобные байки, чтобы добиться помощи.

– У нас есть деньги. За золото можно купить все, что угодно.

– Рискуя тем, что тебя прирежут, чтобы ограбить? – Ило вздохнул. – Прости, дорогая. Я тебя подвел. Опасность с каждым днем все ближе.

– А что там? – спросила Эшиала, указывая в сторону восходящего солнца.

Ило не имел об этом ни малейшего представления. Он безнадежно заблудился без карт. Но зачем говорить ей об этом? Только еще больше расстраивать… В той стороне, в лиге от них, возвышался пологий холм.

– Наверно, еще одна долина.

Эшиала стиснула зубы:

– Давай попробуем заглянуть туда. В конце концов, чем мы рискуем? Хуже, чем здесь, уже не будет. Если они ждут нас там, мы сдадимся. А если нет – у нас будет в запасе еще один день.

– Да, но…

– Мама, я есть хочу!

– Она хочет есть, – сказал Ило. Он уже смирился с поражением.

– Вон коровы с телятами.

– Ну и что?

– Ты что, все еще относишься ко мне как к императрице? Я, между прочим, дочь мелкого лавочника, а мой дед землю пахал. Ты, сигнифер Ило, может, и не умеешь доить коров, зато я умею!

– Я буду ловить, ты будешь доить, да? – рассмеялся Ило. – У нас же ведра нет!

Глаза Эшиалы сердито сверкнули.

– Зато есть два мягких кожаных мешка! Золото можно будет потом положить обратно. А можно и выкинуть. Мне плевать. Седлай коней, сигнифер Ило!

Коровы доиться не желали. Пару раз Ило думал, что его вот-вот забодают. Он совершенно не умел обращаться со скотиной. Но голь на выдумки хитра, а Ило был настроен весьма решительно. Один из наиболее испытанных стратегических приемов – захват заложников, и Ило проделал это с телятами. В конце концов они надоили парного молока вполне достаточно, чтобы позавтракать и даже умыться: мешок безбожно протекал. Днем, когда станет жарко, они провоняют кислым молоком. И тем не менее им удалось хотя бы ненадолго прогнать голод, и мир показался краше.

Майа очень устала. Она просилась домой, хотя вряд ли помнила, как выглядит ее дом. Когда Ило хотел посадить ее в седло, она раскапризничалась.

– Давай ее мне, – сказала Эшиала. – Сегодня деточка поедет с мамой. Хорошо?

Ило беспокоился о чалой. Накануне вечером он заметил, что кобыла бережет правую переднюю ногу. Теперь вроде все было в порядке, но Ило все же решил присматривать за ней. Он усадил Эшиалу с Уомайей на гнедого, а сам сел на чалую, решив позднее спешиться и пройти часть пути.

Эшиала торжествующе улыбнулась ему.

– На восток! – провозгласила она.

– На восток так на восток, – согласился Ило, вскакивая в седло. Они и так все время ехали на восток -все дальше и дальше, словно перелетные птицы, летящие наперерез остальным.

Легкой рысью они поскакали через кладбище, стараясь держаться ближе к живой изгороди, высокой, словно лесные заросли, переплетенной шиповником и норичником. Эшиала очень хорошо ездила верхом – ее учили лучшие наездники во дворце, – и сейчас она, смеясь, подбадривала дочку. Ило с тоской смотрел на Эшиалу. С тех пор как осознал, что очень скоро ее лишится, он старался запечатлеть в памяти ее лицо, хотя оно уже и так было знакомо ему до мельчайших черточек.

Он видел это лицо пылающим от страсти и искаженным в экстазе. Он видел его исполненным нежности, когда Эшиала ласкала дочь. Видел веселым и добродушным, когда Эшиала принимала помощь от крестьян. А давным-давно, во дворце, видывал его холодным и надменным и знал, что Эшиала таким образом скрывает свой страх от всех, кроме самых проницательных. В Юдарке он видел Эшиалу отчаявшейся, но непокоренной. Но никогда Ило не видел ее надутой, капризной или самодовольной.

А теперь им грозила опасность большая, чем когда бы то ни было. Ило не сказал Эшиале об этом и не стал спорить, когда она решила ехать в эту сторону, потому что положение их было отчаянным. И как знать, возможно, та долина и в самом деле подарит им еще несколько часов или дней свободы! Да, но…

Путники на дороге не могут вызвать подозрения ни у кого, кроме преследователей. Люди, едущие напрямик через поля, навлекают на свою голову еще и гнев фермеров. Сойти с дороги – это всегда последний, самый отчаянный шаг беглеца.

Опасения Ило оказались обоснованными. Они не проехали и фарлонга, как путь им преградила другая изгородь. Ее колючие ветки вздымались выше головы всадника, а в ширину она была шире телеги. Они поехали вдоль изгороди, и вскоре им повезло: нашлось место, где можно было пробраться сквозь заросли. Ило спешился и принялся убеждать чалую, что если он может протиснуться в просвет изгороди, то и она сможет это сделать. Изгородь состояла из боярышника, шиповника и жгучей крапивы. Всадник и лошадь оба исцарапались, продираясь сквозь нее, но это было не смертельно. За изгородью оказалось другое пастбище. Ило привязал чалую и отправился за гнедым.

Его внимание привлекла далекая вспышка. Он сразу понял, что это солнце блестит на кольчугах. Легионеры были далеко, за два поля отсюда, но Ило видел пыль, поднимающуюся из-под копыт. Он насчитал восемь или девять всадников, растянувшихся, словно они уже давно скакали по горячему следу.

– Вот они, – сказал Ило безразличным тоном. – Видишь, дорогая?

Да, Эшиала тоже заметила погоню. Ее конь испуганно заржал и с треском проломился сквозь изгородь. Ило отскочил с дороги. Майа, которую Эшиала крепко прижимала к себе, вскрикнула и подняла ручонки, чтобы защититься от колючих веток. Гнедой с места рванулся в галоп.

Здравый смысл говорил, что игра окончена. Гончие наконец завидели добычу и вот-вот схватят ее.

Но к черту здравый смысл! В дело оказался замешан материнский инстинкт Эшиалы. Ее ребенок в опасности!

– За мной, Ило! – крикнула она, удаляясь. – Бежим!

2

Архонт Рейм развлечения ради мастерил мебель с помощью рубанка и резца. Король Краснегара в изгнании предпочитал пользоваться волшебством. Рэп сотворил два великолепных кресла и поставил их на лужайке перед домом. Кресла он застелил удобными циновками ярко-фиолетового цвета. пикс в таком кресле утонул бы, но Рэп мог вытянуться в нем во весь рост и наслаждаться комфортом, который так любил. Для Инос кресло оказалось великовато, и она отпустила несколько ядовитых замечаний по поводу дурного вкуса Рэпа. Уж если по воле Богов ему суждено провести остаток дней в этой золоченой клетке, пусть хотя бы научится подбирать цвета!

Но разве сейчас до того? Сейчас было время расспросов, улыбок и странного чувства благодарности. Прошло всего два дня с тех пор, как он на рассвете привел Инос в Дом Рэпа. Он чувствовал себя не столько рыцарем, спасшим даму своего сердца, сколько сиволапым мужиком, который привел невесту в свою убогую хижину. Много лет назад она принесла ему в приданое дворец; теперь же он не мог предоставить ей ничего лучше двухкомнатной хибарки. Но Инос, как всегда, тонко чувствовала его настроение и нахваливала его дом сверх всякой меры. И ей удалось-таки сделать эту хижину уютнее любого замка.

Двух дней, конечно, было мало для того, чтобы стереть следы восьмимесячной разлуки, особенно если учесть, что они уже не надеялись свидеться друг с другом. Двух дней было мало, чтобы успеть рассказать обо всех удивительных событиях, что довелось пережить им обоим. Двух дней было мало для того, чтобы приглушить и смазать ощущение чуда, когда просыпаешься и видишь, что твоя любимая рядом с тобой, или когда поднимаешь глаза и встречаешь такой родной и знакомый взгляд. Два дня – это очень мало и в то же время так много!

Они лежали под вязом и улыбались друг другу, преисполненные радости и довольства.

– Послушай, а когда тебе было хуже всего? – спросила Инос.

Рэп пожал плечами:

– Пожалуй, труднее всего мне было в плену у колдуньи в Касфреле. А может, в тот момент, когда мы не смогли помешать Зиниксо убить Олибино. Но чародей, наверное, знал, что погибнет. Я виноват перед ним – всегда его недооценивал.

Наверное, он и сам себя недооценивал, пока от него не потребовалось сделать больше, чем он мог. А когда было лучше всего?

– Дурацкий вопрос.

Инос хихикнула.

Немного погодя она вздохнула и спросила:

– Рэп, а что будет дальше?

– Здесь? Здесь ничего не будет. Хранительница об этом позаботится.

– В самом деле? Она действительно может помешать Сговору проникнуть сюда?

– Она так считает. Или, по крайней мере, так говорит. На самом деле на все воля Богов. Возможно, что-нибудь привлечет внимание Зиниксо к Тхаму, он поймет, что Проклятая страна – не то, чем кажется. А иначе…

А иначе они оба останутся здесь навсегда, до самой старости, до смерти.

– А бежать никак нельзя? – спросила Инос, поняв, о чем умолчал Рэп.

– Уйти отсюда можно только с ее разрешения. Я полагаю, она наложила на нас заклятие, так что бежать мы не сможем. Хранительница, вероятно, предвидела, что произойдет в лагере джиннов. А быть может, следовала пророчеству, но она знала, что я вернусь, готов поручиться. По-моему, Хранительница ничего не делает наудачу. – Он поднял голову. – Смотри-ка, у нас гости!

Через лужайку шли Кейди и Тхайла. У одной из них были коротко стриженные русые волосы, у другой длинные и черные, но обе нарядились в одинаковые сине-зеленые юбки, белые блузки и сандалии. Глаза у одной были золотистые, у другой зеленые, но улыбки выглядели одинаково напряженными.

Кейди решила остаться в Доме Тхайлы. Она забегала к родителям дважды на дню, но подолгу не засиживалась. Девушка постепенно приходила в себя, но даже появление матери не произвело на нее ожидаемого эффекта. На это потребуется некоторое время. К тому же Рэпа беспокоило подозрение, что Кейди приходит к ним только потому, что ее посылает Тхайла. А вот сегодня Тхайла и вовсе сама привела ее.

Рэп встал, раскланялся и сотворил еще два кресла. Он обменялся любезностями с девушкой-пиксом и обнял Кейди, пытаясь убедить себя, что она уже не так каменеет от его прикосновения, как раньше. А когда она, лукаво улыбнувшись, спросила мать, хорошо ли той спалось, ему даже показалось, что она уже немного похожа на прежнюю Кейди.

– Конечно, плохо, – ответила Инос. – Садись.

Увы! Этот ответ удивил и встревожил Кейди. Так, стало быть, она не шутила. Ее зеленые глаза перебегали с Рэпа на Инос и обратно. Кейди была в том возрасте, когда дети начинают понимать, что их родители – вовсе не какое-то особое явление природы, а такие же люди, как и все, но мысль о том, что ее папа и мама могут заниматься этим – в их-то годы! – ее, похоже, шокировала.

Все четверо уселись в кружок. Девушки настояли на том, чтобы старшие заняли более удобные кресла. Рэп предложил Тхайле создать угощение по своему вкусу, и она наколдовала холодный горьковатый фруктовый напиток. Завязалась легкая, ни к чему не обязывающая беседа. Интересно, они пришли лишь затем, чтобы Кейди повидалась с родителями, или у этого визита есть какая-то иная, более глубокая цель?

– Папа! – сказала Кейди с жеманным видом, почти таким же, какой напускала на себя в былые времена, задумав какую-нибудь шалость. – Расскажи, как там идет война.

– Я не уверен, что Тхайле хочется слушать рассказы о таких мрачных вещах.

– Хочется, хочется! То есть… – Кейди встретилась взглядом с глазами подруги и хихикнула. – То есть, я думаю, она не станет возражать.

Вот она, истинная цель их прихода!

– Но ведь она, пожалуй, знает об этом не меньше моего, если небольше, – осторожно сказал Рэп. Он был уверен, что встреча с Тумом и Неимом, в результате которой он отправился к халифу, была подстроена Хранительницей, но не подумал, что Тхайла станет сотрудничать с Хранительницей. Ведь эта женщина убила ее мужа и ребенка! Однако, когда имеешь дело с волшебниками, ни в чем нельзя быть уверенным.

– Армия джиннов продолжает отступать, ваше величество, – сказала Тхайла. – И халиф по-прежнему едет на носилках.

– Рад это слышать. И пожалуйста, зовите меня Рэпом – по крайней мере до тех пор, пока не увидите в короне. Сегодня я оставил ее не столбике кровати…

Тхайла кивнула с серьезным видом:

– Благодаря вашему вмешательству Тхам избавлен от опасности.

– Но надолго ли?

Тхайла пожала плечами:

– Вероятно, надолго. Найти нас можно лишь с помощью магии, а против магии у нас есть защита. Так как же обстоят дела с вашей войной? Успели ли вы с… с Инос обменяться сведениями?

– Успели, – сказал Рэп. Интересно, кто еще, кроме них, слушает этот разговор? – Скорее всего мы знаем куда меньше, чем Хранительница, но известно нам следующее. Смотритель Востока Олибино погиб, Смотритель Запада, Чародейка Грунф, втянута в Сговор. Лит'риэйн прячется у себя в Вальдориане и готовится покончить жизнь самоубийством, бросив вызов Зиниксо, как будто кто-то это заметит. Распнекс, насколько нам известно, узник темницы в Зарке.

– Распнекс в темнице? – недоверчиво переспросила Кейди.

– Да, в темнице, защищенной магическим щитом. Это, пожалуй, самое безопасное место, какое он мог бы найти. Похоже, все волшебники согласны с тем, что открытая борьба начнется в день летнего солнцестояния, стало быть, послезавтра. Именно тогда, когда таны Нордленда соберутся в Нинторе, чтобы объявить войну Империи.

Кейди прикусила губу:

– И Гэт поехал туда?

– Он отправился в Нордленд, – попыталась успокоить ее Инос. – Однако вряд ли ему удастся попасть на сборище танов.

– А когда боевые галеры отправятся на юг, – добавил Рэп, – все они будут полны воинов, и для пассажиров там не найдется места. Так что Гэт останется в Нордленде. Пожалуй, он нашел себе очень надежное убежище.

Кейди переводила взгляд с отца на мать, очевидно размышляя, можно ли этому верить. Она тревожится за брата. Это хороший признак. Да, ей стало лучше с тех пор, как она увиделась с матерью.

– Все волшебники в мире знают о предстоящей схватке, – продолжил Рэп, попутно размышляя, какое слово уместнее: «схватка» или «разгром». – Кто из них решится в ней участвовать – будет видно. Если первая стычка окончится поражением, большинство, видимо, предпочтет отсидеться в укрытии – кому охота участвовать в безнадежном деле! Но если мы выстоим, то можем рассчитывать на поддержку.

А кто это – «мы»? Кто остался с ними? Рэп подозревал, что Зиниксо передавил своих противников поодиночке, как мух на окне. Олибино нет. Грунф нет. Участникам сопротивления не на кого опереться. А теперь и сам он вышел из игры – разве что Хранительница смилостивится.

Тхайла разглядывала свои руки, сгорбившись в кресле, словно раза в четыре состарилась. Теперь она подняла голову:

– Вы имеете представление о расстановке сил?

– Не имею, потому что точно не знаю, каковы силы Сговора. Насколько я понимаю, под его знаменами сотни волшебников, в том числе два смотрителя. Зиниксо совершил налет на архипелаг Ногид и захватил больше половины антропофагов. А за двадцать лет подготовки к заговору наверняка успел переманить на свою сторону большинство дварфов. Все волшебники гоблинов скорее всего были сторонниками Светлой Воды, так что Зиниксо должен был унаследовать их всех, кроме двоих, которых Распнекс подобрал в Крибуре. Но волшебники Азака, насколько мне известно, пока на свободе. Когда удастся откопать – именно откопать! – Шанди, к нам присоединится значительное количество гномов, которые обещали… свою поддержку при благоприятных обстоятельствах.

Будучи высказанным вслух, все это выглядело даже более мрачно, чем прежде казалось Рэпу.

Он вздохнул:

– Да, архонт, то есть Тхайла, я и сам вижу, что дело плохо. Грунф предала антропофагов и троллей, высадившихся на мысе Дракона, или, по крайней мере, большинство из них. Остальные тролли предпочтут остаться у себя в джунглях. Импы… О них мне ничего не известно, а между тем среди импов волшебников больше всего, и возможно, многие из них пока на свободе.

– Но не больше половины? – холодно уточнила Тхайла.

– Вероятнее всего, да. Эльфы сражаться не станут – разве что за свои небесные деревья. Пиксы тоже…

Тхайла вскинула брови.

– А вы все еще считаете, что мы должны сражаться?

Если вопрос поставлен таким образом, то очевидно, какого на него ждут ответа, поэтому Рэп не стал отвечать.

– Остаются етуны и морской народ, – продолжил он. – О морском народе мне ничего не известно. А етуны… Сомневаюсь, что среди них достаточно волшебников. Етуны магию презирают.

Наступило молчание.

Две бабочки впорхнули под сень дерева и снова вылетели на солнце. Рэп подумал о пиксах. Да, Хранительница права. Из бабочки шершня не сделаешь.

– Рэп, вы забыли упомянуть еще кое о чем, – тихо сказала Тхайла.

Рэп удивленно посмотрел на нее. Она казалась юной и простодушной деревенской девочкой, поэтому Рэп все время забывал, какой мудростью наделила Тхайлу ее магическая сила.

– О чем же я забыл?

– Вы сами выведены из игры.

– Я? Ну, я один погоды не сделаю, да к тому же, наверно, слабейший волшебник в мире.

– И, тем не менее, вы – признанный лидер сопротивления. Стало быть, теперь ваши сторонники остались без лидера. А что с императором?

– Насколько нам известно, он в темнице вместе с Распнексом.

– Шанди не может быть лидером, – вмешалась Инос. – Во-первых, он мирянин. Во-вторых, Распнекс говорит, что волшебники прочих рас не станут подчиняться импу, тем более этому.

– А я полукровка, – сказал Рэп. – Он это имел в виду?

– Вовсе нет!

– Я никогда не стремился быть лидером.

– Как сказал дварф, именно потому, что ты всегда отказывался от трона смотрителя, все остальные готовы подчиняться тебе.

Ну и логика! Такой ход мысли присущ скорее эльфам, чем дварфам! Но в чем смысл этой беседы? Уж не намекает ли Тхайла, что готова помочь Рэпу выбраться из Тхама, если он согласится занять место вождя? А хочет ли он этого? Как он только что сказал, их положение безнадежно. Половина волшебников каждого народа Пандемии захвачена Сговором. Так что с точки зрения численности война уже проиграна. Есть, конечно, исключения, но особых надежд они не внушают: число волшебников у джиннов и морского народа неизвестно, етунов, видимо, в расчет брать не стоит… Остаются гномы. Но решатся ли они участвовать в войне?

Здравый смысл подсказал Рэпу, что он достиг тихой гавани и ему лучше всего остаться здесь, в Тхаме, а весь прочий мир пусть позаботится о себе сам.

– Тхайла… – начал он и запнулся. – В чем дело?

Девушка невидящим взором смотрела в пространство. Затем она торопливо извинилась и встала. Кейди тоже вскочила.

– Что случилось?

– Ничего, – пробормотала Тхайла. – Срочное дело… – И растаяла, как дым.

Кейди испуганно вскрикнула.

3

Гнедой мерин был крупным, сильным конем, хотя и с ленцой. Ило очень радовался, когда ему удалось его купить, да еще за смешную цену. Чалую, спокойную, послушную кобылку он выбирал специально для Эшиалы. Теперь он видел, что не стоило беспокоиться – эта женщина могла бы прокатиться верхом на урагане!

Ило никак не мог поравняться с ней. Кобыле не нагнать могучего мерина, тем более что Ило отнюдь не перышко. Всадники неслись по полю – Эшиала впереди, с большим отрывом. За топотом копыт Ило смутно различал вопли Майи. Впереди показалась другая изгородь, но Эшиала углядела в ней ворота. Собственно, даже не ворота – просто дыру, перегороженную плетнем. Эшиала направила коня на плетень, птицей взмыла над ним и исчезла.

У Ило голова пошла кругом. О Боги! Женщина! Подумай о нашем ребенке! Подумай о кротовых норах! Нет, о кротовых норах лучше не думать…

Потом Ило сам оказался перед плетнем и дал кобыле шенкеля. Судя по тому, как она прижала уши, прыгать через препятствия ей еще не приходилось; но кобыла все же послушалась и взяла препятствие не хуже опытного прыгуна. Они очутились на поле, засеянном пшеницей. От Эшиалы он теперь отставал куда больше, чем прежде. Уж не забыла ли она, что беременна?

Ило оглянулся, но увидел позади лишь быстро удаляющуюся изгородь. Он очутился на вершине холма. Всюду куда ни глянь были лишь поля да голубое небо – и изгороди, изгороди, изгороди… И в ближайшей из них проходов не было. Но Эшиала, казалось, не видела этого. Пригнувшись и прижимая к себе Майу, она подгоняла коня, держа поводья одной рукой.

Когда Ило встретился с Эшиалой впервые, она показалась ему хрупким полевым цветком, увядающим в душной дворцовой оранжерее. Но вскоре он обнаружил, что Эшиала больше похожа на дикое животное, попавшее в ловушку, и соответственно изменил свои планы, но не успел чего-либо предпринять, как прежняя жизнь рухнула. Судьба швырнула Эшиалу в пучину опасностей, но одновременно освободила из плена. С тех пор ему ни разу не доводилось видеть, чтобы она выказывала страх. Вызволив ее из Юдарка, он думал, что ему остается лишь сорвать цветок, но не тут-то было! Эшиала заставила его помучиться в ожидании награды, но потом, созрев, отдалась ему без оглядки.

Если бы Шанди вернулся, воскрес из мертвых, он не узнал бы своей прежней Эшиалы в этой уверенной, отважной, надежной женщине. Во дворце она всего боялась, потому что неравный брак заставил ее стать светской дамой, какой она никогда не была и быть не хотела. Ей приходилось изображать любовь к человеку, которого она не любила, к человеку, который любил в ней не ее саму, а некий мифический идеал. Трудно проявлять отвагу перед лицом неведомого и необъяснимого. Эшиала предпочла бы встретиться лицом к лицу с вооруженными легионерами, чем с кучкой затянутых в корсеты придворных сплетниц. Сталкиваясь с понятной ей опасностью, она была отважна, как закаленный многими битвами воин.

А как верхом ездит! Ило и не подозревал, что ленивый мерин способен на такую прыть. И все же это безумие – так носиться в ее положении. Надо догнать ее у изгороди и сказать ей…

Она неслась прямиком на изгородь!

«Женщина! Стой! Клянусь Богами, она же слишком высокая! И ты не знаешь, что на той стороне! А вдруг она широкая! Конь споткнется и сбросит вас обеих на колючки!» А, черт! Холодный ветер сдувал пот с лица. Ило хотел крикнуть Эшиале, чтобы она остановилась, но был слишком от нее далеко. И к тому же его крик может отвлечь ее, а это еще опаснее. Изгородь служила защитой от ветра, и в ней было много деревьев. Эшиала выбрала просвет между двумя деревьями, но колючие кусты в том месте были выше человеческого роста… Конь откажется прыгать…

Не отказался. Силуэт мерина мелькнул в просвете между деревьями, а потом Ило остался один посреди поля, не зная, что с его возлюбленной. Жива ли она там?

Ну что ж, если ей удалось, то и у него должно выйти. Ило похлопал кобылу по шее.

– Я тебе говорил, что я великолепный наездник?

Кобыла ничего не ответила. Ило еще раз оглянулся. Погони пока видно не было. Впереди возвышалась изгородь.

Ило вспомнил Звездочку, своего первого пони, и как однажды его старший братец Ишан поставил барьер высотой по колено и велел ему прыгать. Ило взял барьер и с тех пор никогда не боялся прыжков. Но сейчас ему было страшно. Прыжок вслепую, на необученной лошади, слишком маленькой для его веса… Императорская темница вдруг показалась уютной и желанной.

Он послал бедную чалую на изгородь исключительно с помощью грубой силы и в этот момент постарел лет на десять. И все-таки кобыла прыгнула, увлекая за собой вихрь листьев боярышника. Коснувшись земли, она споткнулась, потом выправилась, но Ило обнаружил, что она хромает на ту самую правую переднюю ногу. Ило про себя выругался.

Скошенный луг спускался в другую долину. Эшиала была уже на середине луга и забирала влево, распугивая пасущихся коров. Она направлялась к воротам в северной изгороди.

За полем шли другие поля. Укрыться было негде – построек почти никаких. На дне долины блестела река, а за рекой – лес! Это была надежда. Серебристый поток делил долину на две неравных части. Эта сторона была возделана и ухожена. А противоположный берёг выглядел диким и необитаемым. Лес уходил вдаль на несколько лиг. Если беглецам удастся перебраться через реку, найти их можно будет только с собаками. Конечно, они могут умереть от голода, но ведь живет же там кто-нибудь! Угольщики, лесники… Таких людей можно будет подкупить гораздо меньшим количеством золота, – чем то, что у них с собой…

Эшиала была уже у ворот. Там красовался очередной плетень. «Любимая, не забывай, что ты прыгаешь вниз!» За изгородью не было поля – только узкая тропинка и еще одна изгородь. Прыгнуть-то она прыгнет, но куда приземлится? Ну что ей стоит подождать, пока Ило ее догонит и отодвинет плетень? Ило зажмурился, а когда открыл глаза, мерин уже исчез – видимо, перескочил загородку и мчался направо, вниз, к реке. Молодец Эшиала! А гнедой – прирожденный прыгун. По этой дорожке они спустятся прямо к реке. «Теперь только не урони Майу, дорогая!»

Чалая замедляла ход и все сильнее прихрамывала. Опыт всадника требовал, чтобы Ило остановился, пока совсем не искалечил лошадь. Над ним нависла тень покойного отца, в уши ему кричали духи давно умерших старших братьев Ишана и Ийана. Но Ило продолжал подгонять лошадь, торопя ее к воротам.

Он снова бросил взгляд через плечо. На поле появились три всадника. Четвертый перемахнул через изгородь на глазах у Ило и покатился по траве вместе с конем. Так, одним меньше. Впрочем, и трех будет достаточно. Оружие у Ило есть, но с троими ему не справиться.

Ворота были уже рядом. Но чалая слишком сильно хромала, чтобы прыгнуть. Нет, до реки на хромой лошади ему не добраться.

4

– Ради всех Богов, Кейди! – говорила Инос, обнимая рыдающую дочь. – Тхайла ушла всего на несколько минут! Ну перестань, как тебе не стыдно!

Она пронзила мужа разъяренным взглядом зеленых глаз.

– Э? Ну да, – пробормотал Рэп. – Я, знаете ли, как раз собирался пойти искупаться. Кто-нибудь хочет составить мне компанию? Нет? Ну тогда я пошел. Пока. – И поспешно зашагал прочь.

Ох уж эти женщины!

Похоже, проблемы Кейди куда серьезнее, чем он думал, если она впадает в истерику каждый раз, как теряет из виду свою героиню. Она ведь еще ребенок, а он – ее отец. Поэтому Рэп решил подслушать беседу жены и дочери, зная, что Инос если не ждет этого, то по крайней мере возражать не станет. Он пробирался через кусты и заросли молодых тополей, но его магические глаза и ум остались у хижины.

– Присядь, Кейди, – строго сказала Инос. – Давай поговорим. Твой отец не видит разницы между креслом и двуспальной кроватью. Я всегда подозревала, что он не различает цветов, но теперь в этом убедилась. Садись рядом. Впрочем, мы можем даже прилечь.

Они растянулись рядом на подушках. Кейди продолжала всхлипывать, уткнувшись матери в плечо.

– Фу! – сказала Инос. – Тебе не повредила бы хорошая оплеуха. Ну прекрати! Ты ведешь себя как настоящая принцесса!

Рэп вышел к морю и съехал вниз вместе с лавиной гальки. Был отлив, и море отступило, обнажив полосу белого песка, усеянного скользкими валунами. Волосы Рэпа развевались на ветру. Он пошел к кромке воды, мысленно вернувшись к разговору.

– Семья есть семья, – говорила Инос, – а друзья есть друзья. Добрый друг дороже алмаза, но он тебе не принадлежит. Друг – это не собачка. У него своя жизнь…

Рэп дошел до влажного песка, остановился и разделся. Прохладный соленый ветер ласкал его кожу. Насколько он мог видеть, в бухте никого не было. Возможно, во внешнем мире Тхам и обитаем, но не здесь, не в мире Колледжа. Рэп зашагал дальше, наслаждаясь ощущением прохлады под босыми ногами.

Инос, похоже, все не удавалось разговорить Кейди.

– Тебе очень повезло, что Тхайла нашла тебя и была очень добра к тебе. Я понимаю, почему ты так к ней привязана, но скажи, что дает ваша дружба Тхайле? Чем ты ей платишь за помощь и заботу?

Кейди только шмыгнула носом.

– Я уже говорила тебе, Кейди: нельзя относиться к другу как к собачке. И ты не можешь вести себя с ней как любимая собачка. Если ты будешь слишком надоедать Тхайле, в конце концов она к тебе охладеет. Надо быть деликатнее.

Рэп вошел в воду, вглядываясь в большие буруны впереди. Он научился плавать в бурунах много лет назад, в Дурфинге. Хорошо бы попробовать, как у него это получится теперь! Но не сегодня…

– Она не против, – сказала Кейди. – Она мне это сто раз говорила. – Всхлип. – Она говорит, ей со мной хорошо, потому что у меня… – всхлип, – потому что у меня здесь тоже никого нет.

И Кейди снова расплакалась.

Рэпа поволокло вперед, и над ним угрожающе нависла зеленая волна.

– Кейди, ты знаешь, почему волшебники никогда не женятся на волшебницах и наоборот? – спросила Инос.

Волна висела в воздухе, сквозь нее просвечивало солнце. Рэп нырнул под нее, уносясь в прохладные зеленые глубины.

– Скорее всего Тхайла не могла тебе сказать, – продолжила Инос. – Но я скажу. Я, пожалуй, единственный человек на свете, кто это знает! Слова Силы нельзя произносить во всеуслышание, они утрачивают могущество!

Рэп вынырнул на поверхность и поплыл прочь от берега. За спиной слышался шум бурунов.

– Я сделала это и теперь не знаю ни одного Слова Силы. Я, пожалуй, единственная в мире волшебница. Выслушай меня. Зная четыре Слова Силы, ты станешь волшебником. Но пятое Слово скорее всего погубит тебя. Это слишком тяжкая ноша, лишний тюк на спине верблюда. Но любой, кто вынесет эту ношу, становится полубогом. Такова Хранительница. Таков когда-то был твой отец. Полубоги чрезвычайно могущественны, куда могущественней обычных волшебников, но жизнь для них становится мукой, непрерывной борьбой с силой, которая стремится разрушить их изнутри.

– Разрушить? – спросила Кейди. – Как это?

– На моих глазах волшебница узнала пятое Слово и вспыхнула, словно подожженный трут.

Следующая волна вознесла Рэпа к небесам вместе с качающейся на поверхности воды чайкой – пернатым корабликом с насмешливыми золотыми глазами.

– Это было ужасно, – произнесла Инос. – Она сгорела дотла. Вот почему волшебникам не следует влюбляться в волшебниц. Они просто не осмеливаются на это! Когда мужчина и женщина занимаются любовью, они, как бы это сказать… не всегда соображают, что говорят. И могут нечаянно произнести вслух Слово Силы.

– А я думала, эти Слова трудно выговорить! – воскликнула Кейди, глядя на мать покрасневшими глазами.

Рэп поплыл вперед, рассекая воду сильными, уверенными гребками.

– Это другое дело, – сказала Инос. – Когда замешана любовь, все иначе. Иногда волшебники все же влюбляются друг в друга и делятся Словами Силы, но тогда это происходит совсем иначе.

Инос молодец! Рэп набрал в грудь воздуха и снова нырнул.

– У нас с твоим отцом возникла как раз эта самая проблема. Два человека плюс пять Слов Силы плюс любовь…

– В чем дело?

Рэп усмехнулся про себя, уходя в темно-зеленые глубины. Он этого ожидал. Судя по выражению лица Инос, она испытывала внезапный приступ морской болезни.

В тайне хранят не только Слова, моя дорогая. Боги не дозволяют…

Ой! Тхайла явилась ему прямо в глубине моря.

– Рэп! Ваше величество! – произнесла она. Ее было прекрасно слышно, и вдобавок она выглядела совершенно сухой.

– Что?.. – Ошарашенный этим внезапным явлением, Рэп разинул рот и чуть не захлебнулся.

– Рэп, нам нужна ваша помощь, и как можно скорее. Пожалуйста, идите сюда.

И внезапно Рэп оказался посреди леса – голый, мокрый, судорожно отплевывающийся.

5

Ило остановил взмыленную чалую и спрыгнул на землю. Он похлопал лошадку по потной шее – молодец, сделала все, что могла! – и взглянул на загородку. Так, сплетена из колючих веток и с двух концов привязана к изгороди прочной на вид веревкой. Вытаскивать кинжал? Долго, да и незачем. Он пролез под плетнем, исцарапавшись в кровь, и бросился бежать по дороге.

Как только изгородь скрыла его от всадников, он вернулся к воротам и притаился. Сердце его отчаянно колотилось.

Он посмотрел назад, в сторону реки. Эшиала исчезла за поворотом, потом появилась вновь. Она была уже довольно далеко и продолжала скакать галопом, хотя мерин, похоже, устал. Она обернулась, и Ило с трудом подавил желание помахать ей: если она увидит, что он без лошади, то, чего доброго, вернется к нему на выручку.

Раздался топот копыт, чалая заржала. Ило нагнулся и подобрал камень – большой тяжелый камень, каким можно сбить всадника с лошади. Он поставил кобылу так, чтобы она загородила собой ворота. Остановятся ли всадники, чтобы очистить проход? Топот копыт замедлился. Загородка заскрипела – испуганная чалая попыталась убраться с дороги. Топот стал громче и внезапно оборвался. Ило швырнул камень и сразу понял, что взял слишком низко. Лошадь со всадником взвились в воздух, и камень ударил коня в морду чуть ниже глаза.

Впрочем, этого оказалось достаточно, чтобы помешать коню нормально приземлиться. Он упал на колени и покатился кубарем вместе с седоком. Человек в кольчуге распростерся на дороге, а сверху на него рухнул конь.

Значит, осталось двое. В наступившей тишине Ило слышал топот копыт – сюда скакали еще лошади.

Тот легионер, которого он свалил, уже не представляет собой угрозы. Если Боги будут благосклонны к Ило, ему удастся взять его коня. Конь попытался подняться – ему мешала нога всадника, застрявшая в стремени, – потом снова рухнул наземь. Ах ты, падаль! Нет, Боги не были к нему благосклонны. Ило куда больше жалел коня, чем всадника.

Он оглянулся, ища глазами Эшиалу. Она уже спустилась с холма и направлялась к следующим воротам. Еще одно поле – и она окажется у реки. «Не останавливайся, любимая! Беги! Беги! Беги!»

Топот приближался. Чалая заржала и шарахнулась в сторону, отодрав половину загородки, так что на ее месте остался барьер едва ли по колено высотой.

Ило обнажил клинок.

Рэп стоял в лесу, среди буков и каштанов, рядом с ним – архонт Тхайла и еще несколько человек. Нагота других людей волшебников не смущает – они ведь способны видеть сквозь каменные стены. Но своя собственная нагота – дело совсем другое! Едва закончив отплевываться, Рэп срочно сотворил себе штаны. Штаны вышли того самого изумительного фиолетового оттенка, который так раздражал Инос, но сейчас это было не важно. Буковые орешки кололи его ноги, но с обувью можно было подождать.

Рэп узнал Тхайлу и Рейма. Двое других тоже были архонтами, но их имен Рэп не помнил. Они стояли на вершине невысокого утеса, окруженного зарослями кустарников. Внизу лес спускался к реке. А за рекой лежали возделанные поля и скошенные луга, которые не могли быть ничем иным, как его родной Империей. Скорее всего это был Квобль.

Рэп наконец откашлялся.

– Звали? – спросил он.

– Посмотрите туда! Видите, что происходит? – спросила Тхайла. Все присутствующие всматривались в дальний берег. Магическое пространство искрилось от напряжения. Благостное настроение Рэпа как ветром сдуло.

– Нет, – ответил он. Его дальновидение значительно уменьшилось за последнее время.

Ему добавили силы, причем такой мощной волной, что Рэп едва устоял на ногах. В первый миг он зажмурился – такая острота зрения могла бы ослепить и ястреба! – а потом увидел, что происходит. К реке на гнедом коне во весь опор скакала женщина, прижимающая к себе ребенка. Дальше виднелись с полдесятка всадников, которые явно ее преследовали. Они цепью растянулись по всей вершине холма. На них были доспехи легионеров, и на шлемах по крайней мере у троих красовались белые султаны центурионов. Один из всадников вылетел из седла, пытаясь перескочить изгородь, и теперь сидел на траве, растирая правую лодыжку. Его конь, видимо, не пострадал и спокойно пасся поблизости.

Вот еще один конь, а рядом – человек в штатской одежде. Он спешился у закрытых ворот живой изгороди и оставил коня перед ними. Он явно притаился в засаде, поджидая первых преследователей. Но разве сможет он один противостоять стольким всадникам?

– Они спасаются бегством? – спросил Рэп. – Но ведь в ваших лесах, должно быть, все время кто-то пытается скрыться?

– Женщина с ребенком! – ответила Тхайла. – И к тому же она беременна. Пророчество!

Рэп хотел пожать плечами и сказать: «Я ведь уже помог вам три дня назад – и что мне это дало?» Но вместо этого спросил:

– И что я должен сделать? Я же говорю, здесь наверняка все время кто-то пытается укрыться! Чего ради сюда собрались четверо архонтов. И зачем вам я?

– Ты что, не видишь? – спросил Рейм. – Взгляни на окружение!

О Боги! В небе висели два огромных глаза, полупрозрачных, как дым. Они были нематериальны и все же выглядели каменными, словно высеченными в скале, – призрак, сотканный из тени и тумана, на фоне голубого неба. Конечно, это была иллюзия – разум Рэпа пытался представить себе невообразимое, – и тем не менее от этого зрелища его мороз подрал по коже. То же самое привиделось Рэпу, когда Всемогущий разыскивал его в Илрэйне. Он ощутил присутствие Сговора. Значит, Сговор тоже наблюдал за драмой, разворачивающейся в долине у реки. Почему?

Народу прибавилось – рядом с ними возникло еще несколько архонтов.

– Да, я вижу, у вас проблемы, – сказал Рэп. – Но не далее как полчаса назад Тхайла говорила мне, что повредить Тхаму может лишь магия. А ведь все эти люди миряне, не так ли?

– Похоже, что да, – согласилась Тхайла. – Но в таком случае зачем Всемогущий охотится за ними?

– А я откуда знаю! – воскликнул Рэп.

Эти пиксы, интересно, представляют себе, как велик внешний мир и сколько людей в нем живет?

Первый из преследователей перемахнул на коне через ворота, у которых притаился тот человек, и покатился по земле вместе с конем. Нет, это точно был не волшебник!

Ну конечно, у них та же проблема, что с Азаком. Если Хранительница воспользуется своей силой, чтобы отвадить пришельцев, Сговор это заметит. Если же позволить беглецам пересечь реку, они исчезнут за магической завесой, и Сговор это тоже может насторожить.

Но кто же эти беглецы? Почему они удостоились такой погони и такого наблюдения? Рэп сосредоточил свое дальновидение на женщине. Потрясение, отразившееся на его лице, встревожило остальных волшебников.

– Кто это? – спросила Тхайла. Рэп не верил своим глазам.

– Это… это императрица Эшиала! А ребенок – ее дочь, наследница трона Империи.

Боги, как же Эшиала очутилась здесь, в Тхаме? Ведь Шанди оставил ее в надежном доме в окрестностях Хаба! Как она сюда попала?

– А мужчина? – спросил один из архонтов.

Мужчина? Тот штатский, что прятался у ворот? Он не попытался помочь упавшему легионеру, а выхватил меч. Конь легионера, похоже, покалечился; сам солдат, должно быть, погиб. Наверно, это штатский помог ему упасть. Но если так, он сражается не по правилам.

Боги, да ведь это же Ило! Сигнифер Ило! Его лицо было изодрано в кровь и покрыто разводами грязи и пота, но ошибиться Рэп не мог. Такие смазливые рожи встречаются не так часто, чтобы их можно было не узнать.

Да, точно.

– Этот человек – сигнифер императора. – В языке пиксов не было понятия «сигнифер», и Рэпу пришлось употребить импское слово. – Это знаменосец Шанди. Он распутник, дамский угодник. Когда я видел его в последний раз, он ухаживал за императрицей. И, видимо, добился своего.

Ило был вместе с Шанди, когда того взяли в плен гоблины, однако Рэпу и в голову не пришло спросить у Инос, что стало с императорским сигнифером. У них было множество куда более важных тем для разговора.

– Значит, Всемогущий охотится за этой женщиной? – спросил Рейм.

– Да, скорее всего. Или за ребенком. Ило, конечно, смазливый малый, и у него есть хорошие качества, но ничего особенного он из себя не представляет.

Рэп пораскинул мозгами.

– Слушайте, вызовите-ка сюда мою жену!

– Зачем она нам? – осведомился шелестящий голос позади него.

Рэп посмотрел назад, не поворачивая головы. Хранительница стояла поодаль под деревьями – темная фигура, опирающаяся на посох, тень среди теней.

– Я всего лишь хочу помочь, Благословенная, – ответил Рэп. – Вы ведь сами назвали меня другом Тхама!

– Вызовите ее, – распорядилась Хранительница.

А тем временем к воротам приближался второй легионер, и Ило явно собирался сразиться с противником, одетым в доспехи и сидящим на коне. «Ничего особенного не представляет?» Либо Ило сильно переменился с тех пор, как Рэп встречался с ним в последний раз, либо сошел с ума.

Императрица перескочила через ворота, ведущие на заливной луг, конь под нею споткнулся и упал. Ребенок отлетел в сторону.

– Хорошо! – сказала Хранительница.

Приближающийся противник наверняка вооружен коротким мечом, который обычно носят легионеры. На Ило не было кольчуги, а в руке он держал рапиру – оружие знати, – потому должен был немедленно воспользоваться преимуществом в длине своего клинка, иначе его оружие легко выбьют из рук или даже сломают. Он стоял справа от легионера, так что многое зависело от того, успеет ли солдат вытащить меч. Да, это будет грязный бой, бой без правил; впрочем, императорская армия придерживалась лишь одного правила, гласившего: «Хорошие ребята всегда побеждают, а мы – хорошие ребята!»

Топот копыт замедлился. Солдат, должно быть, видел, как упал его предшественник, и догадывался, что его ждет засада. А может, просто высматривал, как проехать. Оставшиеся от загородки брусья не представляли собой серьезного препятствия, но усталая лошадь могла споткнуться и о них…

Он взял барьер по всем правилам – то есть низко пригнувшись в седле. Возможно, его внимание отвлекло тело погибшего товарища, а возможно, он ожидал, что на него будут нападать слева. Ило метнулся вперед и ударил вверх. Острие рапиры скользнуло по кольчуге и вонзилось в дыру под мышкой. Таким ударом человека не убьешь, но рана может оказаться опасной. Во всяком случае, Ило добился чего хотел. Легионер издал булькающий вопль и упал на шею коня. Клинок Ило высвободился.

Конь взвился на дыбы и сбросил раненого легионера на землю. Приземлившись на колючки изгороди, раненый взвыл. Ило поймал коня за упряжь, некоторое время боролся с ним, помогая себе проклятиями, но наконец утихомирил животное. Держа коня под уздцы, Ило наклонился и поднял оброненную рапиру. Конь шарахнулся назад и пронзительно заржал от страха, закатывая глаза. Но, по счастью, конь уперся крупом в изгородь, так что Ило сумел подойти и влезть на него – справа, хоть это и не положено.

Оказавшись в седле, Ило почувствовал себя на коне в прямом и переносном смысле.

Раненый то ли потерял сознание от боли, то ли конь задел его ударом копыта… Да все равно он вскоре истечет кровью.

Ило ощутил безумный восторг. Двух уже нет! Он могуч и непобедим!

К нему уже приближался третий всадник – он несся через пастбище, пригнувшись к шее лошади. На фоне неба появились еще двое. А Эшиала?..

Эшиала ковыляла через луг к реке, прижимая к себе Майу. О Боги! Она что, упала? Впрочем, должно быть, с ней все в порядке, раз она может идти… Но дойдет ли? До берега довольно далеко…

Ило на миг заколебался.

Потом решительно развернулся лицом к погоне. Несчастных случаев больше устроить не удастся. Значит, он должен продержаться здесь, в воротах, чтобы дать ей время скрыться в лесу. Хорошие ребята всегда побеждают!

Его противник по ту сторону изгороди натянул повод и выпрямился в седле. Ило отсалютовал ему рапирой.

– Ты, наглый фат! – взревел Хардграа, с леденящим душу скрежетом выхватывая свой меч. – Думаешь, тебе удастся остановить меня?

Теперь в лесу было уже десять наблюдателей: сюда собрались все архонты.

– Это он! – сказала Хранительница. – Сговор следит вон за тем солдатом.

Откуда она это знает? Но спросить Рэп так и не успел. Раздался вопль Инос, визг Кейди, и обе женщины Рэпа оказались рядом с ним, обнявшись, как сидели в кресле. Они едва не упали, и Рэп схватил Инос за плечи, чтобы помочь ей устоять на ногах.

– Когда Шанди попал в плен, – поспешно спросил Рэп, – он тебе ничего не говорил о своем сигнифере Ило?

Инос оглядела присутствующих, посмотрела на расстилающийся перед ними пейзаж и вскинула брови.

– Что, очередной аврал? Нет, тогда он мне ничего не говорил.

– А потом?

– Кейди!

Но Кейди, не обращая внимания на окрик матери, кинулась к Тхайле. Та рассеянно улыбнулась девушке и обняла ее за плечи одной рукой.

– Потом вскользь упомянул, что его товарищу, наверно, удалось бежать.

– И больше ничего? – нетерпеливо уточнил Рэп. – Что-нибудь насчет особых распоряжений…

Инос нахмурилась. Ей не нравилось, что ее допрашивают, даже не объяснив, что происходит.

– Он только намекал, что беспокоится, как бы Ило не приударил за его женой. И все.

Рэп застонал. Все сходилось. Других объяснений не было.

– Ну так оно и есть. Ило с ней спутался. Они здесь.

– Здесь?!

– Вон там, за рекой. Императрица бежит к воде, вон, видишь? А Ило – на дороге, сражается с… О Бог Милосердия!

С центурионом Хардграа.

– Чумазый гладиатор! – орал Ило. – Попробуй возьми! Ты что думаешь, урожденный Иллипо испугается тебя, подонок?

Последний из Иллипо! Потомок могучих воителей! Ило был исполнен жажды крови. Он сражался за свою женщину и своего нерожденного ребенка! Этот вонючий легионер мимо него не пройдет, в кольчуге он там или без кольчуги!

Хардграа обернулся. С холма спускались двое его подчиненных, но лошадь одного из них заметно хромала. Ило боролся с искушением напасть на врага, пока тот один.

– На эту удочку меня не поймаешь, кретин!

Конь Ило, обезумевший от ужаса и от запаха крови, гарцевал и взбрыкивал, но Ило машинально, не задумываясь, удерживал его на месте. У него есть преимущество, и он им воспользуется! Этому лупоглазому придурку-центуриону нужно еще добраться до него, а путь преграждает половина барьера. Хардграа был великолепным фехтовальщиком и знал все подлые уловки, но уступал Ило в искусстве верховой езды.

Хардграа, все еще глядя назад, вонзил шпоры в бока лошади, уже и без того окровавленные – вот скотина!

Его конь рванулся к воротам, словно центурион намеревался смести Ило вместе с лошадью.

Ило привстал на стременах, наклонился вперед, целя рапирой в глаза центуриону, в надежде воспользоваться тем, что его оружие длиннее. Хардграа небрежно отмахнулся своим более тяжелым клинком. Кони с визгом сшиблись грудью, зазвенели клинки – рапира против короткого меча легионера. Ило попытался отступить, но тут же понял свою ошибку. Он лучше управлялся с лошадью, и оружие его было длиннее, поэтому для него было естественно держаться на расстоянии. Он ожидал, что центурион, напротив, постарается сократить дистанцию. Но Хардграа сейчас стремился прежде всего прорваться мимо Ило. Следовало преградить ему путь! На время в проходе образовалась свалка. В ход пошли колени и копыта. Противники скрылись в клубах пыли.

Ило пригнулся – иначе меч Хардграа снес бы ему голову, – и конь центуриона встал на дыбы, тесня Ило. Кончик рапиры скользнул по шлему врага. Черт, ведь чуть-чуть промахнулся! Но легионер, проворный, как гадюка, быстро оправился от удара и снова замахнулся мечом. Ило отшатнулся и почувствовал на своем лице ветер от меча, прошедшего совсем рядом. Не успел Ило отвести руку для нового выпада, как Хардграа рванулся вперед и ударил снова. Ило отразил удар, иначе лишился бы правой руки, но рапира не была предназначена для подобных схваток. Она изогнулась змеей, меч Хардграа скользнул по ней и вонзился в бедро Ило, разрубив его до кости. Боль, страх, тошнота ошеломили Ило. Лошади разошлись. Ило повис на гриве своего коня. Его рапира со звоном упала в грязь. Пульсирующая боль пронзала тело, словно удары молнии. По ноге струилась горячая кровь. Ило затаил дыхание, ожидая последнего, смертельного удара.

– Я тебя потом прикончу! – рявкнул Хардграа, разворачивая коня. Он вонзил шпоры в бока лошади и галопом понесся по дороге.

– Он убил его – воскликнул Рэп.

– Кто кого убил?

Инос вцепилась ему в рукав – Ило?

– Тот, на сером, это Ило? А другой кто?

– Хардграа.

Архонты переговаривались между собой. Магическое пространство искрилось от переполнявших их эмоций. В небе по-прежнему висели глаза: холодные каменные глаза, бесстрастно наблюдавшие за разворачивающейся внизу мелкой драмой. Императрица все ковыляла через луг, отягощенная своей ношей. Похоже было, что она вот-вот упадет. А Хардграа вихрем мчался к ней.

– Я полагаю, инцидент исчерпан, – с удовлетворением прошелестела Хранительница.

– Кто такой Хардграа? – требовательно спросила Инос.

Рэп не отрывал глаз от погони.

– Один из людей Шанди. Он был телохранителем Эшиалы. Похоже, это он преследовал их всю дорогу.

– Так, по-твоему, она сбежала с этим Ило?

– Вероятно, она думает, что Шанди погиб, – сказал Рэп. – Ну да, конечно! Они все уверены в этом! И считают девочку правящей императрицей! Потому-то Хардграа и здесь!

– Рэп! – воскликнула Инос. – Что ты имеешь в виду?

– Ему нужен ребенок.

Рэп посмотрел на жуткие глаза, висящие в небе. Хардграа, видимо, находится во власти Сговора, ведь мирянина можно сделать сторонником точно так же, как и волшебника. Должно быть, именно это и имела в виду Хранительница. Хардграа сам, быть может, того не ведая, привел с собой Сговор.

Похоже, он близок к победе.

Но Ило мчался следом.

Он выхватил кинжал и погонял коня. Мир то проступал вокруг, то вновь растворялся в сером тумане. Каждый удар копыт отдавался в бедре дикой болью, Ило чувствовал, что оставляет за собой кровавый след. Вскоре он потеряет сознание, так что времени у него осталось очень мало. Сознание его мутилось, в ушах звенело. Он не видел ничего, кроме спины ненавистного Хардграа. Все, что было нужно, – это догнать его. И выстоять с одним кинжалом против легионера в кольчуге.

Иллипо! Иллипо! Последний из Иллипо. Отец, Ийан, Ишан, помогите! Дайте мне дожить…

Хардграа, должно быть, решил, что позади него скачет один из его приятелей. В последний момент он обернулся и остолбенел от изумления – даже под шлемом было видно, как вытянулась его физиономия. Но было уже поздно: его враг поравнялся с ним слева, и Хардграа не успел бы обнажить свой короткий меч.

Центурион снова пришпорил коня, надеясь уйти от погони. Ило рукой вытащил висящую плетью правую ногу из стремени и острием кинжала ткнул коня. Тот бешено рванулся вперед. Ило последним усилием, цепляясь за гриву, соскользнул в сторону – раненая нога безжизненно болталась – и ударил кинжалом единственную мишень, по которой нельзя было промахнуться – коня Хардграа. Пальцы Ило уже разжались, и он начал падать, но еще успел почувствовать, что кинжал вонзился в сухожилие лошади.

«Эшиала!..» – подумал он и провалился в пустоту.

Конь Хардграа рухнул наземь. Сверху упал конь Ило. Оглушенный центурион отлетел в сторону. Ило оказался зажат между двумя лошадьми.

Императрица, не оглядываясь, брела к реке.

Рэп и Инос упали друг другу в объятия – обоим было дурно.

– Рэп Краснегарский! – донесся из тени голос Хранительницы. – Ты должен спуститься к реке и заставить эту женщину повернуть обратно. Я снова укрою тебя магическим покрывалом, и ты станешь невидимым.

– Я? – вскричал Рэп. – Да никогда! Впусти ее, ты, бессердечная старая карга! Если тебе не жаль ее, пожалей хотя бы ребенка!

Архонты, как по команде, развернулись в его сторону.

– Ш-ш! – испуганно прошипела Инос.

– Ведь это о ней говорит ваше пророчество! – продолжал Рэп, не понижая голоса. Он понятия не имел, в чем суть пророчества, но пиксы явно относились к нему очень серьезно. – Похоже, Боги вмешались в твою игру, Хранительница!

– Нет! – завопила Хранительница. – Мы должны остановить ее!

Рэп оттолкнул Инос в сторону. Он уже не владел собой, его охватил етунский гнев.

– Ты думаешь, это вас спасет? Два дня назад на востоке повернула назад целая армия. Сегодня повернет эта беглянка. Ты что, считаешь, Зиниксо такой дурак? Полагаешь, он ни о чем не догадается? О Тхаме уже известно, Хранительница! Трубы трубят!

Торжествующий вопль Хранительницы и архонтов заставил Рэпа обернуться. Императрица упала. Ребенок сидел рядом с ней и орал, но сама женщина неподвижно лежала не берегу, недалеко от воды. С холма спускались два всадника. Они уже почти поравнялись с тем местом, где лежали Ило, Хардграа и две бьющиеся лошади. У Рэпа оборвалось сердце.

– Мы все же спасены, фавн! – воскликнула Хранительница.

Первый всадник спрыгнул с коня и опустился на землю рядом с Хардграа. Рэп видел, как центурион что-то сказал, но слов разобрать не смог. В это время подъехал второй. Его лошадь хромала. Первый выпрямился, махнул ему рукой и снова вскочил в седло. Хардграа велел им сначала схватить женщину, а потом уже позаботиться о нем.

– Все кончено! – сказала Инос.

Рэп мрачно кивнул. Он ничего не мог поделать, и подвиг Ило – а Ило наверняка погиб – пропал втуне. Все кончено. Нет! Хранительница взвыла, как собака: на сцене, где разворачивалась драма, появились еще двое участников. Две девушки вброд переходили реку, спеша на помощь. Белые блузки, длинные юбки… Рэп не почувствовал в магическом пространстве волнения, и это неудивительно, ведь Тхайла – очень могущественная волшебница. Она перенесла себя и Кейди к границе защитного барьера так, что никто этого и не заметил. Даже Хранительница…

– Остановите их, Благословенная! – закричал один из архонтов. – Их же увидят!

Уже увидели. Прозрачные глаза на небе сузились при виде двух новоявленных участников драмы. И долго еще Сговор намерен смотреть, ничего не предпринимая?

Инос схватила Рэпа за плечи.

– Это ведь Кейди, да?

Рэп кивнул и обнял ее.

– Я ничего не могу поделать… – пробормотал он с несчастным видом.

И никто ничего не мог поделать. Любое вмешательство лишь ухудшило бы положение, тем более появление Рэпа собственной персоной. И все-таки он чувствовал себя последним трусом. По его лицу стекали капли холодного пота.

Тхайла и Кейди бок о бок выбежали на квобльский берег реки и бросились к беглецам. Кейди подхватила на руки маленькуюпринцессу. Тхайла помогла подняться императрице. Всадники остановились у изгороди и были заняты тем, что привязывали коней.

«Тхайла, ты с ума сошла! Ты же прибегаешь к магии на глазах у Сговора!» – пронеслось в мозгу у Рэпа.

– Благословенная! – воскликнул все тот же архонт. – Остановите ее!

– Остановить?! – взвизгнула Хранительница. – Я не могу ничего сделать! Я вам говорила! Как вы думаете, почему она бросилась спасать эту девчонку? Я же вас предупреждала, что Боги еще отомстят нам! Это все ваших рук дело, идиоты! Детоубийцы! Смотрите, что вы сделали с Избранной!

Архонты упали на колени, устрашась ее ярости. Кейди с ребенком была уже на середине реки. Императрица следовала за ней, тяжело опираясь на плечо Тхайлы. Всадники ехали назад к Хардграа.

Глаза, висевшие в небе, обратились к Тхаму. Всемогущий нахмурился, и небо потемнело, словно перед грозой. Он был озадачен и разгневан. У Рэпа волосы встали дыбом, и он невольно крепче прижал к себе Инос. О, он хорошо знал эти глаза! Но сейчас они не видели его. Если бы Зиниксо увидел Рэпа, он бы напал тотчас же. Так что заклятие продолжало действовать.

Потом туманное видение исчезло. То ли дварф понял, что за ним следят, то ли решил обдумать эти странные события. Разумеется, того, что он видел, достаточно, чтобы пробудить его подозрения. Пробудить подозрения Зиниксо было совсем не трудно.

Беглецы выбрались из воды уже в Тхаме, стало быть, они в безопасности. По крайней мере пока. Всадники усаживали Хардграа на лошадь. Похоже было, что он ранен, но в сознании. Покалеченным лошадям перерезали глотки. Ило лежал неподвижно, как мертвый. Никто не обращал на него внимания.

Рэп обернулся. Архонты, трепеща, стояли перед Хранительницей. Его снова обуял гнев.

– Ты проиграла, Хранительница! Теперь Сговору известно, что в Тхаме кроется какая-то тайна!

– Нет! – И фигура, закутанная в плащ, отшатнулась.

– Да! – взревел Рэп. – Вам больше не удастся прятаться! Присоединяйтесь к битве, пока не поздно!

Хранительница вскинула голову.

– Уже поздно! – воскликнула она. – Уже слишком поздно! Ваше дело проиграно! А я предала свой народ! Прости меня, великая Кииф!

Ее крик звучал все тоньше и пронзительней – вопль отчаяния, режущий подобно ножу.

Рэп зажал уши. Архонты тоже. Магическое пространство ожило, вспыхнуло, и вскоре свет сделался нестерпим. Кости Хранительницы просвечивали сквозь тело, словно солнце сквозь туманную дымку. Рэп отвернулся. Ему не хотелось смотреть на это.

– Рэп! – воскликнула Инос. – Что с Хранительницей? То же, что с Рашей, да? Она горит! Что произошло?

– Божье правосудие, – ответил Рэп. – Хранительница отказалась от борьбы. Семь лет нестихающей боли, которые могли завершиться только так… – Ему следовало бы пожалеть ее, но он почему-то не чувствовал жалости. – Оно и к лучшему!

Предсмертный вопль Хранительницы наконец утих.

Рэп печально смотрел на следы бойни за рекой.

Хардграа скособочился в седле. Его коня вели под уздцы к ближайшей ферме, мимо трупов двух легионеров, погибших от руки Ило.

Тело Ило лежало в грязи между двух прирезанных лошадей. В небе кружили два ворона.

И неизбежна смерть:

Трус умирает много раз до смерти.

А храбрый смерть один лишь раз вкушает!

Из всех чудес всего необъяснимей

Мне кажется людское чувство страха,

Хотя все знают – неизбежна смерть

И в срок придет.

В. Шекспир. Юлий Цезарь

Глава 11 Сквозь барабанный бой

1

Майа уснула. Это хорошо. Эшиала сидела в тени под ивой, прижимая к себе дочь. Это тоже хорошо. Ручей журчал по камням, отбрасывая серебристые солнечные блики. Щебетали птицы. И все же чего-то – нет, кого-то! – не хватало. Что-то было не так, вот только она никак не могла понять, что именно. Вроде бы она ушибла ногу… Нет, нога в порядке. Она скакала на коне… Прыгала через изгороди… Воспоминания почему-то смешались. Кого-то не хватает… Девушки? Там были две молодые девушки… Нет, еще кого-то…

Рядом затрещали сучья. Эшиала вздрогнула и обернулась.

– Разрешите, я посмотрю, как девочка, – сказал мужчина, опускаясь на мох рядом с ней. Он был высокий, с лохматой грудью и в невообразимых фиолетовых штанах. Его некрасивое лицо казалось озабоченным и почему-то очень знакомым.

– С ней все в порядке, – сказала Эшиала. – Она спит.

– Не только в этом дело, – сказал человек. – Да вы и сами пережили ужасное потрясение. Не узнаете меня? Я Рэп.

– Она спит, – повторила Эшиала. – Бедная малышка, она так намучилась! Но сейчас наконец заснула. Она может испугаться, если проснется и увидит рядом с собой чужого.

– Я не допущу, чтобы она испугалась. Я могу ее успокоить, так же, как вас.

Мужчина бережно взял Майу на руки и, нахмурившись, посмотрел на нее.

– Вся беда в том, что я не могу делать больше одного дела за раз. Вы не видели, куда делась моя сумасшедшая дочь?

Обувь Эшиалы была полна воды. Подол юбки тоже промок и вдобавок обтрепался. Дочь? У него тоже есть дочь?

Может, это была одна из тех девушек? Да нет, наверно, девушки ей приснились. Наверно, она и сейчас спит. Спит и видит сон. Все такое странное… Ей нужно что-то сделать, но она никак не может вспомнить, что именно.

– Да, вы правы, она спит, – сказал мужчина. – Это, должно быть, Тхайла постаралась. Девочка почти не пострадала – одни синяки. Я их быстро вылечу, а потом разбужу ее.

Она вспомнила… Ах да!

– Ну если с ней все будет в порядке, тогда я оставлю ее с вами, а сама пойду. Мне надо помочь другу. Он, похоже, отстал…

Она начала подниматься с земли.

– Не надо! – поспешно сказал мужчина. – Лучше не надо. Посидите. Вы еще не в себе. Вы очень неудачно упали. Не знаю, как вам удалось пройти так много. И как вы вообще могли идти.

Не в себе? Да, похоже на то. Она скакала по дороге и оборачивалась, высматривая Ило… Ило! Где же он? Почему его здесь нет? Ослепительное солнце озаряло воду, теплый мох, мокрую и рваную юбку…

– Тхайла, должно быть, позаботилась о вас, – сказал мужчина, по-прежнему глядя на Майу. Он держал девочку на руках так, словно она ничего не весила. – Но ее отозвали. – Он отвернулся и посмотрел в чащу леса. – А моя полоумная дочь шляется где-то в кустах. Извините… Кейди! Иди сюда!

Майа продолжала спать, не обращая внимания на оглушительные вопли.

Где же Ило? Почему он не идет?

– Сейчас придет моя жена. Вы меня не помните, да? Я Рэп Краснегарский.

Придворная выучка Эшиалы пришла ей на помощь.

– Нет, как же, я вас помню! Как давно мы не встречались! Как поживаете?

Но где же она его видела? Он и в самом деле был ей смутно знаком. Кто он? Граф? Сенатор? Нет, должно быть, трактирщик…

Майа открыла глаза.

– Мама, я есть хочу! – произнесла она и умолкла, недоверчиво уставившись на большого дядю, который держал ее на руках.

Он улыбнулся девочке широкой улыбкой фавна.

– Вы, принцесса, меня уж точно не помните. Я был на корабле. Корабль-то вы помните? А как вы подросли! Я – Рэп.

И он снова улыбнулся. Майа доверчиво улыбнулась в ответ:

– Я есть хочу!

– Да? А чего бы вам хотелось?

– Шоколадного кекса!

Он усадил девочку на мох и дал ей тарелку с несколькими ломтями шоколадного кекса и стакан молока.

– Вот, ешьте!

Потом обратил к Эшиале большие серые глаза.

Туман у нее в голове начал потихоньку рассеиваться. Ило! Вооруженные всадники! Эшиала попыталась встать, но человек положил ей на плечо большую сильную руку.

– Сидите, ваше величество!

Она охотно повиновалась.

– Мне надо вернуться и найти одного человека. Он должен был уже прийти…

– Подождите минутку, ваше величество. Я еще не кончил. Лучше бы это сделала Тхайла… Вам пришлось пережить тяжкое испытание…

В тумане таился ужас. Эшиале не хотелось вспоминать об этом.

– Нам надо спрятаться! – воскликнула она, обшаривая глазами дальний берег. Ее внезапно охватила паника. – Спрячьте мою дочь! Солдаты…

– Солдаты ушли, – сказал Рэп. – Вы так-таки и не узнаете меня? Я – Рэп из Краснегара.

– Король! Волшебник? Паром на Цинмере!.. Как вы сюда попали?!

– Это долгая история, ваше величество. – Широкий рот фавна был растянут в улыбке, но глаза не улыбались. – Вы и сами прошли долгий путь…

– Вы меня с кем-то путаете, – машинально ответила Эшиала.

Ило! Где же Ило? Боги, что же она станет делать без него в этом лесу?

– Вы – императрица Эшиала. Я ваш друг. Вспомнили?

Эшиала кивнула. Да, она вспомнила его. Он был другом Шанди. И он тоже может попытаться отнять у нее Майу и везти ее во дворец, так же, как Хардграа и Ионфо. Эшиала стиснула кулаки.

Рэп покачал головой:

– Вы в безопасности. Никто не станет отнимать у вас вашего ребенка. Солдаты сюда не придут. Мы позаботимся о вас.

Эшиала вздрогнула и с тоской посмотрела на луг за рекой, она все ждала, что на лугу появится Ило. Там были две девушки…

– Ваш конь упал у последних ворот, – сказал Рэп. – Вы, наверно, даже не помните, как прыгали… Но вам удалось добраться до безопасного места. С вами все в порядке. И с вашим ребенком тоже все будет в порядке.

Эшиала испуганно уставилась на Рэпа. О каком ребенке он говорит? Правда, по ней еще не должно быть заметно, но ведь он же волшебник…

Ило! Ило по-прежнему не было видно…

– Где мой муж? – спросила она.

Человек прикусил губу и беспокойно оглянулся.

– Сейчас сюда придет моя дочь… Кейди! Иди же сюда!

– Что, они схватили Ило? Вы это имеете в виду? Нет!!!

Рэп покачал головой:

– Нет. Он помешал им схватить вас. В одиночку уложил троих легионеров в доспехах. Он защищал женщину, которую… В смысле, свою императрицу. Он погиб…

– Нет! – сердито воскликнула Эшиала. – Вы не можете этого знать! Вы были здесь, а он там! – Нет, она не поверит этому! – Вы все выдумали!

Этот человек лжет!

Он снова покачал головой:

– Мне очень жаль…

– Я вам не верю! Он мой муж!

Король Рэп скрипнул зубами:

– Вы поженились? Когда? Давно?

– Месяца полтора назад… – уклончиво сказала Эшиала. Именно тогда она понесла ребенка.

– Ваше величество, Ило, наверно, не стал бы лгать вам. Если он сказал, что гоблины убили императора, то ошибся. Шанди удалось спастись. Насколько мне известно, он жив-здоров. Правда, должен сознаться, не знаю, что с ним теперь, но если ваш брак состоялся более недели тому назад, то… он недействителен. Впрочем, он в любом случае недействителен – разве что с Шанди что-нибудь случилось буквально на днях.

Эшиала покачала головой, онемев от ужаса. Шанди жив? Что же она наделала? Предала своего мужа, своего императора… Это же государственная измена! Ило! Что скажет Ило?

– А! Наконец-то! – воскликнул Рэп, вскочив на ноги. – Это моя жена, королева Иносолан Краснегарская. И моя дочь Кейди.

Эшиала с трудом поднялась на ноги навстречу двум женщинам, которые одновременно вышли из леса с разных сторон. Одна из них была высокой и яркой – видимо, етунша, но не чистокровная – с глазами удивительного зеленого цвета и медовыми волосами, но угловатости, присущей етунам, в ней не было. Рэп пытался соблюдать этикет, но его жена, не обращая на это внимания, подошла и дружески обняла Эшиалу.

– Кейди! – воскликнул Рэп. – Ради всех Богов, прекрати хлюпать носом!

– Тхайла опять исчезла…

А! Так, значит, девушки ей не померещились. Это была та самая девушка, которая перенесла Майу через реку. Похоже, она вот-вот разрыдается. Ее юбка была порвана, в длинных черных волосах запутались веточки…

– Ну и что? – сердито сказал король Рэп. – Она тебе не собачка. Хранительница умерла! И Тхайле пришлось уйти вместе с остальными архонтами. У нее есть свои обязанности. Она не может всю жизнь быть при тебе, даже если ей этого и хочется.

– Можно еще кекса? – спросила Уомайа, протягивая пустую тарелку. Она как ни в чем не бывало сидела во мху, до ушей перемазанная шоколадом.

– Майа! Это невежливо! – одернула ее Эшиала.

– Зато разумно, – возразил король. – Истинно импская практичность. А может, принцесса, вам шербету?

– Рэп! – угрожающе произнесла королева Иносолан. – Куда нам деваться теперь? Мы что, так и просидим до вечера в лесу или все же отправимся в место поприличнее? И, между прочим, ты выглядишь как чучело.

Рэп пожал плечами и принялся застегивать рубашку, которой еще мгновение назад на нем не было.

– Я не знаю, что теперь будет. Видишь ли, мы ведь сейчас в настоящем Тхаме. Я не могу вернуться назад в Колледж – и так чуть не свернул себе шею, пока спускался с холма.

– Мне пришлось делать это без помощи волшебства! – напомнила королева ледяным тоном. – И вообще, мог бы оставить мне пару приличных башмаков!

Рэп застонал и взъерошил свои волосы.

– Надо вернуться в Колледж, но я понятия не имею, как это сделать!

– Шербету, если можно, – вежливо сказала Майа, поразмыслив.

– А какого?

– Я не могу уйти, – сказала Эшиала, с тоской поглядев в сторону дальнего берега. Иносолан снова обняла ее за плечи.

– Мне очень жаль Ило. Он погиб как герой.

– Вы тоже это видели?

– Нет. Но Рэп мне все рассказал. Если Рэп это говорит, значит, так оно и было.

Ило! Ило! Ило! Нет, Эшиала не могла поверить этому. Они все лгут!

– Я должна вернуться. Мне не следовало бросать его. Надо было вернуться сразу, как только я заметила, что он отстал.

– Вы поступили правильно, – сказала Иносолан. – Вы сделали именно то, что он от вас хотел. Он сам попросил бы вас об этом, если бы мог.

– Шоколадного, – сказала Майа. – Шоколадного или клубничного.

– А! Архонт Ним! – воскликнул король. – Позвольте вам представить ее императорское величество, императрицу Эшиалу.

Новоприбывший то ли вышел из-за дерева, то ли возник из ниоткуда. У него было странное лицо: раскосые желтые глаза и необыкновенно острые уши. Одежда зеленого цвета более походила на костюм горожанина, нежели на наряд сельского жителя. Архонт Ним? Это имя такое или титул? У архонта Нима был властный вид. Он кивнул императрице, но не поклонился.

Все заговорили одновременно. Архонт Ним вскинул руку, призывая к тишине.

– Хранительница повелела мне привести вас к ней.

– Хранительница? – в один голос ахнули Иносолан, Рэп и их дочь.

– Новая Хранительница, разумеется.

– Тхайла? – взвизгнула Кейди. – Только не Тхайла!

Она побелела как мел. Королева Иносолан обняла ее за плечи.

– Хранительница чего, архонт Ним? – спросила Эшиала.

– Хранительница Тхама, – ответил за него Рэп.

– Тхама? Проклятой страны!

Так вот почему она не могла определить, к какой расе принадлежит этот желтоглазый!

К востоку от Квобля… Ну да, конечно. Это, наверно, пикс.

– Значит, это правда?

– Правда… – пробормотал Рэп.

– И шоколадного, и клубничного тоже! – заявила Майа.

– Новая Хранительница – Тхайла? – спросила Кейди.

Архонт Ним нахмурился:

– Да, до того как она стала Хранительницей, ее звали Тхайлой. Императрица с дочерью поселится в Доме Бейза. Добрый человек Бейз – бывший архонт. Они с супругой оба пожилые люди, но готовы принять их у себя и будут рады вам. Их дом расположен в приятном месте…

– Я полагаю, нам следует прежде всего отправиться в Дом Рэпа, – твердо сказала Иносолан. – Нам с императрицей предстоит долгий разговор.

– Велениям Хранительницы надлежит повиноваться!

– Вы сказали ей пятое Слово? – рыдая, воскликнула Кейди. – Это же убьет ее! Она будет мучиться!

У Эшиалы голова шла кругом. Пиксы?!

– Кейди, прекрати сейчас же! – рявкнул Рэп. – Архонт, что слышно о Сговоре?

Ним угрожающе воззрился на Рэпа:

– Здесь – ничего.

– А где?

– Армия джиннов остановилась, но лагеря не разбивает, – неохотно ответил старик. – На мысе Дракона что-то происходит.

– Он поднимает драконов?

– Пока нет, но возможно, скоро сделает это.

– Дайте, пожалуйста, шоколадного шербета! – твердила Майа. – Или еще кекса…

– Сколько времени потребуется драконам, чтобы оказаться в Тхаме? – спросила Иносолан, переводя взгляд с пикса на мужа.

Мужчины переглянулись.

– Дня два, – сказал король. – Они еще не пробудились.

– Стало быть, к дню летнего солнцестояния они могут быть здесь?

– Маловероятно. Но, возможно, этот день будет лишь началом…

– И халиф тоже?

Эшиала окончательно запуталась и не понимала, о чем они говорят. Мысленно она продолжала звать Ило. Ей хотелось знать его мнение обо всем этом: о пиксах, о том, что Шанди жив… Куда девались солдаты? И что за драконы… Она, наверное, сходит с ума, а это – сумасшедший дом.

– Мама! – сказала Майа. – Мама! Мама! Ну мама же! А где Ило?

2

– Три ворона, – сказал Гэт. – Голова, разрубленная секирой. Кровавая рука. Женщина с… Тьфу! Два морских змея и…

«Кровавая волна» пришла в Нинтор и медленно плыла вдоль берега, мимо серого галечного пляжа, на котором лежали боевые корабли. Все они были вытащены на сушу, но при этом паруса оставались распущенными. Обычно на парусах боевых кораблей изображают лишь рунический символ тана, но на большую сходку все приплывают под парусами, разукрашенными гербами владельца корабля. Эти гербы и предсказывал Гэт прежде, чем их можно было разглядеть. Драккор решил подойти к стоянке против ветра – сделать это под единственным прямым парусом было не так-то просто, но зато давало тану возможность блеснуть искусством кормчего. Его корабль встречали приветственными криками: Тан Драккор уже на двух сходках стоял за войну, и теперь на его стороне был весь Нордленд.

– На следующих трех кораблях – белый медведь с красными лапами. Сейчас попробую заглянуть подальше.

– Попробуй, – сказал Силач.

Гэт распространил свое предвидение на следующие несколько мгновений.

– Два корабля с красной акулой. Три – с викингом, вооруженным секирой. О Боги! Окровавленный фаллос!

– Да, я все вижу! Молодец! У тебя получается, Гэт с Силачом – долговязый юнец и здоровенный громила, – как и прочие члены команды, стояли, облокотясь на планширь, и показывали непристойные жесты зрителям, собравшимся на берегу. Силач был выше всех членов команды, выше даже Рыжего. Мускулы у него на руках и плечах вздувались, как подушки, кулаки величиной с лошадиные копыта были изуродованы в многочисленных драках. Даже среди етунов мало кто осмеливался связываться с ним.

– Стало быть, в ближайшее время нам ничего не грозит? – спросил Гэт.

Великан кивнул и улыбнулся. У него были дымчато-серые, на удивление добрые глаза. Он снова обернулся к берегу. В его льняных волосах и бороде алмазами сверкала пена.

На счастье Гэта, ветер всю дорогу был попутным, так что грести не приходилось. После отъезда Афгирка и Крагтонга Тан Драккор обходился с юным выскочкой на удивление мягко, если не считать единственного тумака, от которого Гэт с размаху полетел на пол – синяк на груди не сошел до сих пор. Когда Гэт, шатаясь, поднялся на ноги и стиснул кулаки, Драккор разразился хохотом, хлопнул его по плечу и велел отправляться на «Кровавую волну». К тому же наказание происходило в личных покоях тана, где не было насмешливых зрителей, так что Гэт дешево отделался.

Его радость сменилась тревогой, когда он обнаружил, что скальда на корабле нет. Они отошли от берега на несколько кабельтовых, тут к Тэту вдруг вернулось предвидение. Но тем не менее он ни о чем не догадался.

Для столь прославленного места Нинтор выглядел весьма неприглядно – поросший травой низкий и такой маленький островок, что был обозначен далеко не на всех картах. Силач объяснил, что на острове нет воды, и поэтому там никто не живет. Похоже, никому и в голову не пришло сражаться за этот клочок суши, и его спокойно объявили священным, но даже Силач не решился бы высказать эту кощунственную мысль вслух. Остров был бесплодной полоской зелени под молочно-белым северным небом. Вдалеке, на севере, возвышались зубчатые пики Гварка. Берег с лежащими на нем кораблями напоминал челюсть. Гэт и не подозревал, что на свете так много етунов викингов. На каждом корабле по пятьдесят воинов; Гэт сбился со счета на девятом десятке, а кораблям все не было конца.

– Вон! – сказал Силач, протягивая вперед толстую, как козья туша, руку. – Видишь?

На горизонте показалось несколько нагромождений камней, явно созданных человеческими руками, так как других камней и скал поблизости видно не было.

– Круг Воронов? – Гэт содрогнулся. – То место, где совещаются таны?

Великан рассмеялся:

– То место, где они умирают! А проходит все в долине Сходок – это такая ложбина на южном берегу острова.

– Но ведь в этом году состязаний в силе не будет?

Дымчато-серые глаза изумленно уставились на Гэта.

– Ты что, всерьез полагаешь, что все таны безропотно согласятся назвать Драккора предводителем?

– О! – выдохнул Гэт. Он снова пустил в ход свое предвидение: еще один окровавленный кулак, две скрещенные секиры…

– Осторожнее! – буркнул Силач.

Лишь через несколько часов после выхода в море Гэт обнаружил, что Горбун тоже плывет с ними. Он не сразу обратил внимание на нового члена команды. На него никто не обращал внимания: Силач плыл с ними уже не в первый раз. Но никому почему-то и в голову не приходило задуматься, откуда он берется перед поездкой в Нинтор и где скрывается все остальное время, ибо его никто нигде не встречал.

Гэт сидел на носу, стараясь не привлекать к себе внимания, как вдруг на скамью рядом с ним опустился гигант, разукрашенный татуировками, и глянул на него прозрачными глазами Горбуна. Впрочем, Гэт все равно не узнал бы его, не будь на то воли самого Горбуна.

– Так принято, – объяснил он. – Я же тебе говорил – не все мы скальды. Среди нас есть и женщины, и священники. Поэтому на сходки мы всегда приезжаем в чужом обличье. На время большой сходки я – Силач. Неплохое имя, а?

Интересно, каково презренному калеке каждый год на несколько дней становиться нормальным человеком? Силач объяснил, что великаний облик нужен ему для того, чтобы его никто не задевал. При ссоре без магии было бы не обойтись, а с точки зрения етуна использовать волшебство в бою – это подлость. Впрочем, с помощью волшебства можно было и избежать ссоры, так что скорее всего калека просто получал удовольствие от своей временной силы.

Открывшись Гэту, Горбун принялся учить его управлять своим предвидением. Не то чтобы оно слишком бросалось в глаза, но заметить его все же могли, а на сходке наверняка будут шпионы Сговора. Уроки волшебника были не похожи на все прочие – они включали в себя вмешательство в умственную деятельность ученика, – но в конце концов Гэт научился управлять предвидением и при нужде перекрывать его, словно кран. Он даже начал расширять его и дошел уже до двух часов и более. Горбун-Силач сказал ему, что, когда он потренируется, научится видеть и дальше, но предупредил, чтобы в Нинторе он этого не делал.

А берег все тянулся, и вдоль его кромки, чуть выше линии водорослей, отмечающей самый высокий прилив, лежали корабли, словно выброшенные на берег акулы. Тут и там лежали на траве группы голых по пояс етунов – они, видно, спали под лучами незаходящего летнего солнышка. Другие чинили снаряжение, точили оружие или толпились вокруг дерущихся, подбадривая их криками. Повсюду дымились костры, на которых готовили пищу. Но когда мимо проплывала «Кровавая волна», все етуны бросали свои дела, подбегали к воде и приветствовали Тана Драккора.

Драккор стоял у рулевого весла и почти не обращал внимания на приветствия. Временами он вскидывал руку, приветствуя стоявших на берегу знакомых, но не делал вульгарных жестов, как прочие етуны. Его ребяческое лицо оставалось непроницаемым. Насколько Гэту было известно, он за всю дорогу не обменялся с братом ни единым словом.

Гэт покосился вправо, желая удостовериться, что его сосед с той стороны занят своими делами, потом снова обернулся к Силачу:

– И что, на каждом корабле есть волшебник?

Скальд сплюнул за борт.

– Ну что ты! У каждого тана есть свой волшебник, но лишь один. А в этом году, как видно, таны привели сюда все свои корабли, сколько есть. Я отродясь не видел такой большой сходки!

Боевая сходка! Пожары, убийства… Гэт попытался представить себе, как все эти воины, размахивая мечами и секирами, идут на штурм или в атаку, кровожадно завывая… Ему не вполне это удалось, но все же картина вышла достаточно впечатляющей. Гэт внутренне содрогнулся. Нет, наверно, он все же не настолько етун, как ему казалось… Он даже не настолько етун, чтобы мечтать быть настоящим етуном.

– А где проводится тайная сходка?

Силач ткнул куда-то за борт пальцем, толстым, как рукоять кинжала.

– На севере. Отсюда не видно.

Ряды кораблей наконец закончились. Здесь Тан Драккор мог пристать и вытащить свой корабль на берег. «Кровавая волна» прошла мимо нескольких союзников тана, была встречена восторженным ревом.

– Смотри-ка, все ему рады, – сказал Гэт. – Похоже, твой брат очень популярен.

– Не называй его моим братом! – рявкнул великан. – С ума сошел?

– Извини.

– Если его убьют, они будут точно так же приветствовать убийцу. Но я думаю, опасность грозит не одному Драккору.

Холодный ветер нес брызги соленой пены. Гэт, как и все вокруг, был одет в одни только бриджи, и ему стоило немалых трудов не клацать зубами. Но от этой реплики ему стало еще холоднее.

– Ты имеешь в виду, что и тебе тоже? – с надеждой спросил он.

Силач мрачно хмыкнул, продолжая смотреть в сторону острова. Раздался скрип досок и канатов…

– А я-то думал, ты у нас знаток магии! Как же ты не видишь главную опасность?

Гэт прекрасно это знал: все эти дни он почти ни о чем другом и не думал. Опасность была сродни той, которой они с мамой, Чародей Распнекс и император подверглись в Двонише, но только ситуация изменилась. Уловка, прибегнуть к которой предложила мама, дважды не сработает. Гэт надеялся, что Горбун выдумает что-нибудь в том же духе, потому что сам он ничего придумать не мог.

– Ты имеешь в виду, что члены Сговора бродят повсюду и обращают всех прочих волшебников в таких же сторонников Сговора, как они сами? Нападают на них и все такое? Да ведь тебя могут обратить в рабство, как только ты ступишь на берег!

И его, Гэта, кстати, тоже.

Великан задумчиво поскреб вытатуированного у него на груди дракона, полускрытого густой шерстью.

– Может быть, но ничего такого здесь нет! Я вообще не чувствую присутствия магии. Потому-то и запретил тебе пользоваться предвидением. На острове тихо как в могиле.

Может, с точки зрения волшебника на острове и было тихо, но на взгляд Гэта приветственные крики становились все оглушительней. Вдоль берега бежала уже целая толпа народа, направляясь к тому месту, где должна была пристать «Кровавая волна», и по дороге разрасталась как снежная лавина.

При слове «могила» Гэт похолодел еще больше. Быть может, битва уже проиграна, и все волшебники, что собрались на острове, подчинены Сговору! Нет, об этом лучше не думать…

– А сходка волшебников происходит под магическим щитом?

Силач обернулся и посмотрел на него прозрачными глазами Горбуна. В них не было и намека на веселье.

– Да.

– Значит… – «Не думать об этом!» – значит, все в порядке? Даже если там завяжется схватка, Сговор вмешаться не сможет?

– У защиты не больше силы, чем у волшебника, который ее ставил, – мягко объяснил Силач. – Впрочем, возможно, ты прав.

– Если преимущество уже сейчас на стороне Сговора, тогда у нас нет шансов, – продолжил Гэт. Подумать только! Дома, в Краснегаре, он сердился на учителя, который его наказывал! Здесь за ошибки наказывают так, что об этом даже думать не хочется… – Мы проиграем. Стало быть, остается лишь надеяться, что преимущество все же на нашей стороне и что битву на сходке волшебников выиграем мы.

– Какую такую битву? – Силач пожал плечами, разукрашенными татуировками, и снова устремил взгляд на берег. Он, похоже, был разочарован несообразительностью Гэта…

– Но когда мы снова покинем убежище…

Великан ничего не ответил, только снова почесал татуировки. Значит, главная загвоздка не в этом…

– Если же все волшебники явились в измененном обличье, – отчаянно гнул свое Гэт, – вы не сможете определить тех, на кого наложено заклятие подчинения! Так?

Силач кивнул и показал фигу кому-то на берегу. Что же он знает такое, чего никак не может понять Гэт? Папа всегда говорил, что лучший способ получить ответ – это задать вопрос.

– И как же вы узнаете, кто где? Как отличить волков от овец?

– Хм. Ну, во-первых, овцы ходят стадом, а волки стаей.

А как отличить стадо от стаи? Холодные пальцы ужаса стиснули сердце Гэта. О Боги!

– Горбун! А что будет на сходе, если таны объявят войну?

Горбун-Силач одобрительно посмотрел на Гэта и улыбнулся, обнажив желтые зубы.

– Таны изберут предводителя. Если возникнет необходимость, претенденты сразятся в Кругу Воронов. Но когда вождь будет избран, все прочие таны принесут ему клятву верности.

– А может ли волшебник солгать другому волшебнику?

– Такое бывает редко.

У Гэта застучали зубы, но вскоре ему удалось унять дрожь.

– Ведь клятву можно принести не только напрямую, но и через доверенное лицо?

Великан кивнул.

– Ты меня за этим и взял с собой, да?

– Взял с собой? Что ты имеешь в виду, ателинг? Ты ведь сам так рвался сюда! – Силач по-етунски грубо расхохотался. Потом схватил Гэта за руку и сильно, до боли, сдавил ее. – Ты сделаешь это, Гэт? У тебя достаточно мужества?

Это папина война, и Гэт должен принять в ней участие. Он сам решил сделать это, хотя и не знал, что его ждет. Вот к чему привело его безумное решение, принятое в Ургаксоксе! Но, кроме себя самого, винить некого. Гэт выпрямился и стиснул планширь так, что побелели костяшки пальцев.

– Нет, – выдавил он. – Мужества у меня мало. И все же я сделаю это, если надо.

– Это единственное, что я могу придумать, ателинг.

– Тогда я сделаю это!

– Это опасно!

– Я же сказал, что сделаю! – гневно отрезал Гэт. Вот как можно отличить овец от волков! Поставить ловушку.

А приманкой будет он, Гэт.

3

Инос шла по Тропе. Солнце садилось. Запах водорослей и приглушенный шум прибоя подсказывали ей, что Дом Рэпа уже недалеко. Выйдя на поляну, она обрадовалась: Рэп здесь, сидит в одном из этих фиолетовых кресел. Увидев ее, он вскочил. Они обнялись.

– Как странно! – пробормотала Инос, уткнувшись ему в шею. – Похоже, больше всего мне не хватало именно этого – просто прижаться к тебе…

– Ну что ж, это только начало. Садись. Я сейчас сотворю тебе что-нибудь выпить.

Инос устало рухнула в кресло. То ли она уже стара для таких приключений, то ли просто непривычна к местному климату…

– Чего-нибудь крепкого.

– Эльфийский коньяк подойдет?

Он протянул ей кубок величиной с небольшое ведерко. Инос пришлось взять его обеими руками.

– Ох и добрый ты! – буркнула Инос. – Я ведь сказала «крепкого», а не «смертельного».

Но в кубке оказался вовсе не эльфийский коньяк, а приятный прохладный напиток.

Рэп уселся на подлокотник ее кресла и радостно ухмыльнулся.

– Что с Кейди? – спросила она.

Рэп оглянулся в сторону хижины:

– Спит мертвым сном. Похоже, всю ночь глаз не сомкнула.

– По крайней мере, большую часть ночи. – Инос отхлебнула еще и взглянула на Рэпа поверх кубка. – Никак не могу понять, почему ты не исцелишь ее!

Рэп пожал плечами:

– Я могу исцелить тело. Души принадлежат Богам.

– Но меня-то ты вылечил!

Рэп отвернулся и принялся разглядывать деревья на другом конце поляны.

– Не совсем, – пробормотал он.

– Рэп!

– Ну, видишь ли… Я всего лишь помог тебе. Ты сильная взрослая женщина. И знала, что Азак хотел в первую очередь унизить тебя, причинить тебе боль. Ты боролась с ним, и главное для тебя было победить его, ведь так? А я просто помог. С Кейди куда сложнее. Ты хочешь, чтобы я отнял у нее память? Но ведь память человека – это он сам, его личность. Понимаешь, я боюсь влезать в это. Она может превратиться в растение. – Он взъерошил свои волосы. – А потом, она ведь не напрасно тревожится из-за подруги?

Инос уклончиво хмыкнула. Одно дело дружба, другое – помешательство! Она поставила кубок на столик и стиснула руку Рэпа.

– Я знаю, дорогой, ты делаешь все, что можешь!

– Как императрица?

– Лучше. Она сильная женщина.

Да, для двадцатилетней девчонки, которая только что прошла все круги ада, Эшиала держалась просто великолепно! Рэп кивнул, глядя в пустоту.

– Бейз и его жена Прин очень добрые люди.

– Да.

– Рэп! Эшиала беременна?

Он кивнул.

Инос снова отхлебнула из кубка и подумала о Шанди. Встретившись с Эшиалой, Инос поняла, почему Шанди был без ума от нее. Эшиала и в самом деле оказалась так прекрасна, как он описывал. Но Шанди никогда не был особенно чувствительным и заботливым мужем, способным понять свою жену. Что он скажет, узнав, что Эшиала ждет ребенка от другого?

– Впрочем, наверное, сейчас это не так важно, – сказала она.

– Судьбы мира поставлены на карту. Что перед этим один-единственный бастард? Даже бастард из императорского дома. Так, мелочь.

И Кейди тоже. Завтра – день летнего солнцестояния. По сравнению с этим все они – мелочь. И Эшиала, и Кейди, и Рэп, и сама Инос…

– Как ты провел день?

Рэп пожал плечами:

– Без толку. Тропа не всегда подчиняется. Я не смог добраться ни к кому из знакомых архонтов. Часовню найти тоже не могу. А Кейди, наверно, раз сто пыталась дойти до Дома Тхайлы. Я каждый раз следил за ней издалека, но Тропа водит кругами.

– О Сговоре ничего не слышно?

Рэп вздохнул:

– Армия джиннов находится там же, где и четыре дня назад. Если она завтра тронется в путь, джинны будут в Тхаме к полудню.

– Что с Азаком?

– Не знаю.

– Быть может, волшебники исцелили его?

– Они могли это сделать, если не боятся Сговора. А еще мог сделать Зиниксо. А может, халиф вообще умер. Понятия не имею.

– Надо было убить этого ублюдка, – проворчала Инос. – И всю его банду перебить тоже.

Рэп поморщился. Почему? Что такое он знает об Азаке, а ей не говорит.

– А драконы?

Лицо Рэпа просветлело.

– А вот это интересно! Драконы шевелятся, но двигаться никуда не собираются. Пробуждаются, ползают и снова прячутся в свои гнезда.

– И что же в этом интересного?

– То ли они чем-то обеспокоены, то ли дварф что-то подозревает.

– Он всегда что-то подозревает! А что на этот раз?

– Я думаю, – сказал Рэп, – часть антропофагов все еще на свободе. Зиниксо боится пробуждать драконов, чтобы не угодить в ловушку. А может, змеи сами чуют ловушку – они ведь не лишены магической силы! – Он взъерошил волосы. – А, ладно! Я все цепляюсь за соломинку. Но Зиниксо и в самом деле, похоже, колеблется.

Зиниксо всегда колеблется. Ну ладно, пусть Рэп помечтает. Но откуда он узнал все это, если ему не удалось добраться ни до кого из архонтов?

– Что еще сообщила тебе новая Хранительница?

Рэп взглянул на жену с восхищением:

– Она здесь появлялась. Минут двадцать назад. Ненадолго.

– Как она?

– Полубогов никогда не поймешь.

– Кейди об этом знает?

– Она спала.

– Как ты думаешь, Тхайла больше расположена к сотрудничеству, чем ее предшественница?

– Думаю, да. К тому же, если Сговор ее засек, у нее просто нет выбора.

– И что она сказала еще?

– Почти ничего.

– Дорогой, я знаю тебя не первый год. Ты пытаешься что-то скрыть и напрасно думаешь, что я этого не замечу.

Рэп рассмеялся, плюхнулся в кресло рядом с ней и принялся целовать – нежно, не спеша. Все-таки у местного климата есть преимущества. Прошло минут пять, прежде чем Инос наконец удалось заговорить.

– Это все замечательно, – сказала она, задыхаясь. – И я готова продолжить при первой же возможности, но сейчас мы говорили о деле. Нет! – Он уже деловито расстегивал блузку у нее на груди. Инос оттолкнула его руку. – Рэп, я серьезно!

– Потом!

– Нет, сейчас! Так что ты собирался мне рассказать?

– Хранительница назначила нового архонта.

Инос всматривалась в его лицо. Рэп уже почти лежал на ней.

– Я всегда думала, что архонт должен быть очень могущественным волшебником.

– Она сказала, что ей нужен прежде всего мудрый и опытный советник.

Идиот!

– И ты согласился?

– А ты думаешь, меня спросили?

– Спросили! И ты согласился.

На лице Рэпа играла странная улыбка. Стало быть, он очень озабочен и скрывает это с помощью магии.

Сегодня канун дня летнего солнцестояния. Другого случая может не быть.

– Я никогда не занималась любовью с архонтом, – сказала она. – Ты можешь сделать так, чтобы нам не помешали?

– Да! – хрипло выдохнул Рэп.

Инос принялась расстегивать его рубашку.

4

В канун дня летнего солнцестояния император устроил прием в дворцовом саду. Приглашены были все, кто хоть что-то из себя представлял – ни единого незначительного человека. Однако одному из присутствующих быть там вовсе не хотелось, ибо он мог видеть всех тех, кого ему видеть не следовало, а именно волшебников, не желавших быть узнанными. Лорд Ампили сидел, забившись в темный уголок между двумя фуксиями, уничтожал стоявшую перед ним гору закусок и проклинал свое двойное зрение.

Играла музыка. Толпы гостей бродили по лужайкам, и над их головами раскачивались гирлянды фонариков. Посреди розария была устроена площадка для танцев, где кружились пары. Шутихи выбрасывали фонтаны искр в ночное небо. Ближе к полуночи обещали фейерверк. Все выглядело очень мило.

Икра, фаршированные оливки, виноград, язычки жаворонков с имбирным печеньем… Ампили лихорадочно поглощал закуски. Лорд знал, что не следует торопиться, иначе он вскоре прикончит все эти кушанья, и придется идти за новой порцией, но остановиться не мог. Его пальцы заталкивали еду в рот так быстро, что Ампили едва поспевал жевать.

Над ивами всходила полная луна. Фонари разгорались все ярче, и в их свете сияли и переливались драгоценности и роскошные одежды людей, прогуливающихся по лужайке.

Мимо прошла графиня Какая-то-там. Ампили кивнул и улыбнулся ей, потом отодвинулся поглубже в тень.

Крылышко куропатки – раз, лягушачьи лапки – два, глаза черепахи – три… Хватит, что ли?

Вообще-то ему следовало потолкаться в толпе, чтобы его заметили. После этого он мог спокойно уехать домой, а потом, если кто-нибудь спросит, с чистой совестью ответить, что был на приеме.

Он уже три недели шнырял по темным закоулкам дворца, словно не в меру разжиревший таракан. Ему с грехом пополам удавалось избегать поддельных императора с императрицей, но скрыться от волшебников было невозможно. Опаловый дворец кишел ими. Такое впечатление, что Зиниксо притащил с собой весь Сговор! С точки зрения мирянина, это были самые что ни на есть неприметные личности: лакеи, горничные, всякая прислуга, но оккультное зрение Ампили позволяло ему видеть второе «я» их всех – от зеленых юнцов до почтенных старцев. Тут были представители почти всех рас: импы, эльфы, фавны… и дварфы тоже. Возможно, одним из этих дварфов был сам Зиниксо, но вряд ли: никто из них не походил на того дварфа, которого Ампили видел в прошлом году в бассейне-прорицателе.

Омары, копченые устрицы, сыр с плесенью, фисташки, карри… Ампили жевал и глотал, жевал и глотал, почти не замечая, что ест. Он дал себе слово, что, опустошив тарелку, отправится гулять по лужайке, окликнет несколько десятков гостей и поздоровается, а потом сбежит.

О нет!

Не нет, а да! О Боги, августейшая чета! Император с императрицей появились из толпы. Шанди и Эшиала. Они направлялись в его сторону в окружении гостей.

Императрица рассказывала какую-то забавную историю, и придворные подхалимы, чуть дыша, внимали каждому ее слову. Шанди шел рядом, слушая ее со снисходительной улыбкой, милостиво кивая кланяющимся и приседающим гостям. На императрице было ослепительно белое платье с кринолином, расшитое жемчугом, и бриллиантовая диадема, которая при случае вполне могла сойти за корону. Император облачился в военную форму, и бронза ярко горела в свете фонарей. Они походили на сказочных короля с королевой.

И все это было иллюзией. Взору Ампили предстали принц Эмторо и герцогиня Эшия. Принц, небритый и чумазый, похоже, был пьян. Глаза у него помутнели и время от времени закатывались. Одежды герцогини были в беспорядке, нечесаные волосы спутались. Она истерически хохотала, но ничего не говорила.

«А что за ними?»

Что это за сгусток тумана у их ног? Ампили догадывался, что это такое. Его чары были не настолько сильны, чтобы проникнуть сквозь покров невидимости, окутывавший Всемогущего, но Ампили не сомневался, что тот рядом. Вот сейчас Всемогущий почует его страх… Его поймают и разоблачат как шпиона! О ужас!

Не выпуская из рук блюдо с закусками, лорд Ампили проломился сквозь зеленую изгородь и бросился бежать.

Бежал он недолго. Вскоре колющая боль в груди заставила его остановиться. Это либо сердечный приступ, либо острая изжога, но пищеварение у него всегда было превосходное. Значит, нервы. Ничего страшного. Ампили бессильно опустился на декоративную вазу рядом с дорожкой.

Вдалеке по-прежнему играл оркестр. Веселье продолжалось. Луна поднималась все выше, и в воздухе повеяло прохладой.

Он устал играть в кошки-мышки! То, что ему целых три недели удавалось не попадаться на глаза Сговору, уже чудо! Но милосердие Богов не может длиться вечно. Надо как можно скорее найти надежное убежище. Вся беда в том, что он пытался подыскать такое убежище уже три недели, но безрезультатно.

Наконец до него дошло, что сидеть на вазе очень неудобно. Кроме того, Ампили вдруг обнаружил, что ему ужасно хочется пить. И к тому же рядом кто-то был. Влюбленные? Любопытные? Или стража? А возможно, даже волшебники, хотя, если Сговору понадобится узнать, что происходит, ему нет нужды посылать шпионов во плоти. От одной этой мысли у Ампили душа ушла в пятки. Между прочим, уже то, что он сидит здесь в одиночестве, может показаться подозрительным!

Ампили глухо застонал и поднялся на ноги. Он отбросил пустую тарелку, которую сжимал в руках все это время, и пошел куда глаза глядят. Прогуливающийся гость не вызовет подозрений. Ему доверяют, он может бродить где заблагорассудится. В конце концов, может сказать, что идет в комнату для мужчин…

На ходу он задумался и неотдавал себе отчета, куда идет. А когда изрядное время спустя очнулся, обнаружил, что ноги у него болят и что занесло его к Ротонде. Купол Ротонды блестел в лунном свете. Жажду он так и не утолил, и теперь она принялась мучить его с новой силой. Было такое впечатление, словно в глотке у него настоящая пустыня.

Он боязливо огляделся. Рядом с Ротондой стояло всего несколько строений, их окна были темны. Но дверь самой Ротонды, к его удивлению, оказалась распахнута, и внутри горел слабый свет. Скорее всего рабочие обновляют интерьер для коронации. Саму Ротонду Ампили знал хорошо, включая все ее многочисленные гардеробы и прихожие. Он поднялся по ступеням и вошел. Источником света оказался фонарь, забытый на куче досок у двери. Рядом валялось несколько мешков, похоже, со штукатуркой. Нигде ничего не пилили и не приколачивали. Рабочие, наверно, отправились поглазеть на праздник. Ампили взял фонарь и пошел искать воду. Вода нашлась в первой же комнате, и лорд с удовольствием напился.

Ему захотелось посмотреть, как идут работы, и он направился в глубь здания. Повсюду валялись строительные материалы: каменные плиты, рулоны ткани, доски, лестницы, какие-то таинственные бочонки. Добравшись до входа в главный зал, собственно Ротонду, Ампили с неудовольствием обнаружил, что дверь заперта. Он вернулся, поплутал по захламленным коридорам и наконец вышел к другому входу. На этот раз высокая дверь подалась. Фонарь дважды мигнул и потух.

Ампили выругался сквозь зубы. Искать дорогу в темноте будет небезопасно. В самой Ротонде оказалось довольно светло – сквозь огромный прозрачный купол лился лунный свет, так что, раз уж он забрел сюда, все-таки стоит посмотреть. И Ампили пошел по проходу меж рядами сидений. Он прищурился. Ему показалось, что он видит впереди, на помосте в центре зала, Опаловый трон. А ведь он не должен был бы видеть его! Троны смотрителей, что некогда стояли в конце каждого из четырех проходов, были разрушены в ту ночь, когда явился узурпатор, но ведь Сговор восстановил их! Ампили сам видел новые троны в день восшествия на престол фальшивого Шанди. В тот день самозваные смотрители восседали на тронах! Он видел их и тогда, когда лжеимператор обращался к сенату… Точнее, он не мог припомнить, что не видел их. И вроде бы никто не говорил, что их нет… Да полно! Троны точно были! Похоже, их просто убрали, чтобы освободить место для коронации.

Он вышел из прохода. Огромный амфитеатр был омыт серебристым светом. Стояла могильная тишина. Ряды сидений уходили вверх, к основанию купола. Опаловый трон, стоявший точно посередине, отсвечивал синим и зеленым. Четыре луча мозаичной звезды шли от возвышения к более низкому помосту, где уже три тысячи лет стояли троны Четверых: Красный, Белый, Золотой и Синий.

Они были здесь – и все же их не было.

А! Это все чары Олибино! Видимо, новые троны тоже созданы магией, и потому Ампили видел их и в то же время не видел. Вот и все. Разобравшись, в чем дело, он вздохнул с облегчением. Ампили не любил непонятного. Он робко потрогал Золотой трон Смотрителя Востока и ощутил под пальцами холод металла. Да, только его глаза видели, что это иллюзия; все прочие чувства поддались обману. Так вот почему он не слышал истерического смеха Эшии!

Новые сиденья для зрителей были уже почти готовы. Те, что располагались в восточных секторах, заново обтянули зеленым. В северо-западном секторе они все еще оставались обитыми прежней потертой пурпурной тканью, а в юго-западном работы выполнили лишь наполовину – так сказать, середина превращения гусеницы в бабочку.

Ампили задумчиво глядел на Опаловый трон. Теперь трон смотрел на восток – кто-то каждый день разворачивал его на четверть, но кто, Ампили не знал. Возможно, это чья-то наследственная должность. На миг лорду захотелось подойти и сесть на трон. Всего на миг. Просто почувствовать, что это такое – быть императором.

Но он не сделал этого – слишком смахивало на святотатство.

Год назад ему явилось видение – Зиниксо, восседающий здесь, в центре мира. Но это пророчество так и не сбылось. Это было лишь предупреждение, его не следовало воспринимать буквально.

Ах, если бы он тогда отнесся к нему серьезнее! Все они проявили легкомыслие. Акопуло было сказано найти доктора Сагорна, а он даже не попытался сделать этого. Ило говорил, что отыскал ту женщину, которую увидел в бассейне-прорицателе. Этот юный распутник не из тех, кто может пренебречь подсказками подобного рода, и почти наверняка уложил ее в постель при первом же свидании. Но нашел ли Шанди того парня, который ему привиделся? Этого Ампили не знал и скорее всего так и умрет, не узнав. Где-то сейчас его бывшие друзья? Что с ними?

В видении Опаловый трон являлся ему не с этой точки зрения. Чуть правее и шестью или семью рядами выше… Повинуясь внезапному порыву, Ампили подошел к ближайшей лестнице и поднялся по ней на несколько ступеней. Да, примерно отсюда…

Он уселся и принялся разглядывать Опаловый трон. Потом зевнул. Трон пуст. Никакого дварфа там нет. И слава Богам! Зиниксо сейчас в другом месте – исполняет роль кукловода на празднике. Стало быть, здесь Ампили в безопасности. А эти новые сиденья очень удобные. Боги, как же он устал!

Его веки сомкнулись.

5

Дрожащий, покрытый гусиной кожей, Гэт шагал по колючей траве Нинтора. Он был один. Позади тянулась его тень. Ей явно не хотелось следовать за ним навстречу опасности. Гэт шел босиком, одетый в одни только кожаные штаны, слишком большие для него и потому подпоясанные веревкой. Волосы развевались на холодном ветру. Если бы мама увидела, как он оброс, тут же велела бы ему подстричься, и все же его волосы были слишком короткие по сравнению с волосами других мужчин на острове. У настоящих етунов волосы не торчат ежиком! Мама непременно отругала бы его и за грязные ноги, а еще велела бы одеться потеплее. Честно говоря, сейчас Гэт не отказался бы от материнской заботы. Это, конечно, недостойно настоящего мужчины, но, в конце концов, Гэт единственный человек в Нинторе, у кого еще не растет борода, а до дома так далеко…

На фоне бледно-голубого, без единого облачка неба возвышались пики Гварка. Самым приметным был Фреалак. Горбун сказал, что Фреалак лежит точно к северу от Нинтора, и раз в году солнце проходит над его вершиной. Сейчас солнце приближалось к ней, двигаясь с запада на восток. Когда оно окажется над вершиной, наступит день летнего солнцестояния…

Етуны уже собрались в долине Сходок – таны на дне долины, их люди – на склонах, все без оружия. Они распевали древние гимны, следя за солнцем. Волшебники один за другим незамеченными выбирались из долины. Силач велел ему уйти, когда солнце будет на пядь от вершины.

Удивительно, как он верил в мужество Гэта.

Силуэты нескольких последних волшебников еще виднелись впереди. Все они шли по голой равнине поодиночке, направляясь к месту, где должна была состояться их сходка. Все выглядели крепкими молодыми парнями, ничем не отличающимися от сотен других етунов, собравшихся на острове, на самом деле, как говорил Горбун, среди них были даже женщины…

Кто из них волки, а кто овцы?

Солнце почти коснулось Фреалака.

Гэт прилагал титанические усилия, чтобы не использовать свое предвидение, – у него даже голова от этого заболела.

Справа, совсем рядом, были камни Круга Воронов. Если Гэту удастся вернуться в Краснегар, то-то он похвастается перед своими друзьями-етунами! Ну как же, он видел святая святых! Однако они потребуют, чтобы Гэт в точности все описал. Неужели ему предстоит признаться, что он был рядом с Кругом Воронов и толком не рассмотрел его? Надо забежать туда, хотя бы ненадолго. Гэт рискнул заглянуть вперед на несколько минут и убедился, что там никого не будет. Волшебники, шедшие впереди, еще не успели далеко уйти. И Гэт свернул с дороги.

Через несколько минут он вступил под нависающие глыбы. Но смотреть оказалось не на что. Просто круг, огороженный источенными ветрами камнями – ну, может быть, чуть более высокими, чем он ожидал. И трава. Ничем не интереснее любого кладбища. Никаких воронов видно не было – только несколько чаек сидели на камнях и чистили перья. Быть может, трава в центре круга, там, где ее удобряла кровь убитых танов, была чуть зеленее и гуще? Нет, это просто тень от камней…

Гэт передернул плечами, ежась на холодном ветру. Полуночное солнце! Может, пройти напрямик через круг?

Нет! Он себе все ноги изрежет. Высокая трава была усеяна острыми обломками костей. Череп… Еще… Еще… Вот, о чем он никогда не думал! Ведь сражающиеся дерутся нагими – или почти нагими – и уж наверняка босиком! Сколько поединков было решено тем, что один из противников оступился – споткнулся о чей-то череп или напоролся на острый позвонок. Да, в песнях скальдов не упоминалось о том, что такой-то герой лишился жизни, распоров себе пятку!

Нет, идти через Круг Воронов не стоит. Еще сочтут святотатством… Гэт вышел там, где вошел, и направился в обход.

Впереди снова показался Фреалак. Солнце миновало вершину горы. Судный день начался.

Ветер на миг утих, и Гэту послышался отдаленный рев. То ли шумел прибой, то ли сходка уже успела превратиться в бедлам. Силач говорил, решение начать войну примут сразу. А вот что до избрания вождя…

Гэт внезапно встревожился и ускорил шаг, обшаривая взглядом зеленые склоны и щурясь – низкое солнце било ему прямо в глаза. Где же волшебники? Гэт понятия не имел, как выглядит место их сходки, Силач сказал только, что его ни с чем не спутаешь и мимо не пройдешь. Если Гэт не найдет его, то будет выглядеть полным идиотом! Нет, хуже! Его сочтут трусом! Впереди никого. Гэт остался один.

Он припустил было бегом, но заставил себя снова перейти на быстрый шаг. Паника делу не поможет, и не стоит появляться на сходке взмыленным и запыхавшимся. Ну-ка, заглянем в будущее… Да! Он найдет его!

Вот оно, это место! Гэт и без помощи предвидения нашел бы его – приплюснутый холмик, поросший травой. Поначалу он принял его за обычный пригорок, но слишком уж этот пригорок ровный и круглый, чтобы быть естественного происхождения. Через несколько минут Гэт увидел, что трава перед ним истоптана множеством ног, причем прошли по ней совсем недавно. Где же вход? Похоже, в этой низкой пещере на южной стороне холмика. Больше всего место сходки походило на заброшенную древнюю гробницу.

Будущее внутри холмика было скрыто от предвидения Гэта – это означало, что его защищает магический щит. Он добрался до нужного места, но Горбун-Силач предупреждал, что самая первая опасность состоит в том, что Гэта могут не впустить – он ведь не волшебник.

Гэт гордо вскинул голову и направился к входу. Сердце его отчаянно колотилось. Папа, наверное, был бы им доволен… Как тихо, лишь ветер шелестит в траве, а впереди – неизвестность и темнота…

Гэт проковылял по коридору, усеянному острыми камушками, и остановился, когда проход перешел в более просторное помещение. Там царила вековая тишина, не нарушаемая даже легким шорохом дыхания. Однако предвидение показало ему, что здесь есть люди. И, наверное, сейчас все они смотрят на него. Гэт стоял на фоне светлого дверного проема, впрочем, волшебникам темнота не помеха. Гэт же их не видел. Он ждал. Воздух был ледяным. Пахло землей и сыростью. Низкий потолок давил.

Всю дорогу Гэт смотрел на солнце, и теперь ему нужно было время, чтобы привыкнуть к темноте. Но наконец он начал различать перед собой очертания призрачной фигуры, светящийся силуэт головы… Ох ты!

Магия? Да нет, просто хитрая уловка! Это был обычный человек, озаренный сзади лучом света. От его волос, бороды и обнаженных плеч исходило золотое сияние, и хотя все остальное скрывалось во тьме, он явно был выше Силача.

– Кто идет? – спросил он.

Гэт вздрогнул и стиснул кулаки. Эха в пещере не было. Но почему не слышно даже дыхания собравшихся?

– Кто идет? – спросили его снова, уже более грозным тоном. Голос был очень низкий, явно мужской.

Гэт подумал, что ему никогда в жизни не бывало по-настоящему страшно, потому что только теперь он почувствовал, что такое страх.

– Гэт.

Почему Горбун не предупредил их, что он придет?

– Кто-о?

О Бог Мужества! Ну почему Горбун не научил его, как себя вести? Гэт перевел дух. Если тебя повесят за пони, тебя повесят и за лошадь, как говаривал папа.

– Я ателинг Гэтмор Краснегapский, сын тана… сын Рэпа, убийцы тана!

Правильно он сказал или нет? Гэт судорожно сглотнул и добавил:

– Я пришел с миром.

– Это хорошо. А то я чуть было не умер со страху!

Из темноты послышались смешки.

Глаза Гэта постепенно привыкли к мраку. Он находился в круглом помещении шириной шагов десять. Вдоль стены виднелись силуэты – бледные торсы, светлые волосы… Мужчины сидели на скамье, тесно прижавшись друг к другу. Между ними втиснулись более хрупкие фигуры в длинных одеждах – должно быть, женщины.

– Клянусь Богами! – взревел рассерженный великан, стоявший в центре. – Ты, щенок, ввалился туда, куда тебя не звали! Говори, зачем пришел, или тебе не поздоровится!

Во имя Добра, где же Горбун? Почему он не предупредил Гэта? А может, он и сам не знал, что так будет – тут ведь защита. И, во всяком случае, он не предполагал, что Гэт произнесет готовую речь.

Оно и к лучшему. Гэт был напуган до смерти.

Волки и овцы, стадо и стая. Стая едина, предана Зиниксо и Сговору. А у вольных волшебников нет лидера.

Так говорил Горбун. Они етуны. Им потребуется много часов, чтобы избрать предводителя, а тогда может быть уже поздно…

Гэт пришел сюда, чтобы стать неким символом объединения… Приманкой!

Теперь он различал лица – враждебные лица. Да, здесь есть несколько женщин. И несколько древних стариков. Пара нормальных, здоровых воинов. Несколько калек, но Горбуна среди них видно не было. И ни единой улыбки!

– Подойди! – велел мужчина, стоявший в центре. Ну да, конечно, забрался на высокую каменную плиту, хотя и без того был высок. Его льняная львиная голова едва не упиралась в потолок. Гэт видел, что великан смотрит на него исподлобья. Гэт часто встречал такие взгляды в Краснегаре, и почти всегда за этим следовало кровопролитие.

Гэт сделал несколько шагов и очутился перед говорящими. Его взгляд упирался в живот великана. Сквозь отверстие в потолке сияло солнце, и теперь солнечный луч бил поверх плеч великана прямо в глаза Гэту.

– Что тебе нужно от меня, сын Рэпа, убийцы тана?

Гэт мысленно произнес молитву – это же самоубийство! – и с вызовом посмотрел в глаза гиганту.

– Я хочу, чтобы вы принесли клятву верности!

– Тебе?! – проревел етун.

– Нет, папе… То есть я готов принять вашу клятву от имени моего отца, который возглавляет борьбу с Всемогущим… то есть с дварфом… – Гэт судорожно сглотнул и вытер пот со лба. Ему отчаянно хотелось заглянуть в будущее, но это могли заметить и расценить как трусость…

Етун поднес к самому носу Гэта кулак величиной с небольшую наковальню.

– Нет, парень, ты уж объясни, с чего это я должен тебе клясться!

Речь.

Гэт упер руки в бока и крикнул ему в лицо:

– Быть может, вы предпочтете склониться перед дварфом? Вы знаете, какая война нам предстоит! Среди вас есть сторонники узурпатора, которые собираются обратить в рабство всех остальных! Вы можете остаться свободными, лишь присоединившись к армии, которую собирает мой отец. Он, император, и смотрители выступят против дварфа!

Боги, он все перепутал! Ему не следовало упоминать императора!

– Свод Правил больше не защищает етунов… то есть нас. Если таны отправятся на войну, им предстоит сражаться с магией. Мой отец предложил новый Свод, запрещающий волшебникам иметь сторонников, подчинять их своей воле. Вы можете довериться ему. Он борется за свободу. И за вашу свободу тоже!

Боги, какой жалкий лепет! Он все испортил! Ну почему Горбун не предупредил его заранее?

– Так вот в чем дело! – рявкнул етун. От него несло рыбой и пивным перегаром.

– Да, – ответил Гэт, готовясь к тому, что сейчас его сшибут с ног.

– Толково! – Великан сошел с камня. – Влезай сюда!

Ошалевший Гэт встал на камень, изо всех сил стараясь не использовать предвидение. Солнечный луч ослепил его. У него самым постыдным образом тряслись поджилки. Даже стоя на камне, Гэт был ниже волшебника. Но великан опустился на колени и поднял свои огромные руки, сложив их ладонями вместе, словно для молитвы.

– Я – Другфарг, сын Карджарга, и отныне служу твоему отцу! – громко произнес он.

Несколько мгновений Гэт стоял, тупо уставившись на воздетые руки и лихорадочно подыскивая нужный ответ. Ему смутно вспомнилась одна из сказок Кейди, по которой она заставляла своих друзей разыгрывать представления во время зимних Празднеств. Слова, конечно, придется выдумать, но жест был ему знаком. Кейди хорошо разбиралась в таких вещах.

Он взял руки Другфарга в свои похолодевшие ладони.

– Именем моего отца Рэпа я принимаю твою клятву, Другфарг, сын Карджарга!

Что-нибудь еще? Ах да! Гэт наклонился, взял етуна под локоть и помог ему подняться. Конечно, на самом деле он не смог бы поднять Другфарга – это было все равно что выпить Зимний океан – но жест выбрал правильный. Другфарг мягко поднялся на ноги и шагнул назад, не улыбнувшись и не сказав ни слова. Он отошел, а другой человек встал и занял его место. Невысокий пожилой мужчина преклонил колени перед Гэтом и поднял руки.

– Я – Густиаг, сын Пракрана, отныне служу твоему отцу!

Гэт наклонился, чтобы взять его руки в свои. Шарики у него в голове наконец сдвинулись с места. Он принимает присягу волшебников. В этой пещере их человек семьдесят…

– Именем моего отца…

Семьдесят человек! Не все они согласятся принести ему присягу. Члены Сговора откажутся присягать, ибо уже связаны с Зиниксо, а солгать они не смогут, потому что в таких делах лгать невозможно. Так говорил Горбун. И значит, когда все овцы соберутся вокруг посланца Рэпа, волки останутся…

Гэт рискнул заглянуть в будущее…

Он сейчас умрет!

Мир взорвался болью и пламенем.

6

Лорда Ампили разбудил смех. Несколько мгновений он растерянно озирался, не понимая, где он и как сюда попал. Луна стояла низко, и ее свет бил ему прямо в глаза. Он замерз, спина болела от того, что он спал в кресле… Что это за кресло? Ряды сидений… Он, должно быть, уснул во время какого-нибудь представления…

Реальность обрушилась на него, как кирпич на голову. Оцепенение мгновенно сменило растерянность.

Ротонду постепенно заполняли люди. Они поднимались по проходам и рассаживались на сиденьях. В призрачном голубом свете Ампили видел импов, дварфов, фавнов, эльфов, троллей… Он набрал в грудь воздуха, собираясь завопить. Снизу, из коридоров, появлялись все новые и новые толпы. Некоторые из вновь прибывших возникали из воздуха у него на глазах и тоже поднимались, заполняя ряды амфитеатра. Не нужно было оккультного зрения, чтобы догадаться, что все это волшебники. Теперь они появлялись открыто. Зачем им маскарад, когда сейчас здесь собирается Сговор!

О Бог Ужаса!

Ампили подавил готовый вырваться крик и принялся лихорадочно озираться, ища путь к отступлению. Слева, там, откуда он вошел, усаживались три женщины – пожилые, приземистые и уродливые дварфы. По счастью, они увлеченно беседовали гортанным шепотом. Ампили глянул в другую сторону – как раз в этот момент с дальнего конца ряда стал пробираться молодой фавн, за ним последовали два импа и эльф.

Выхода нет!

Незваный гость съежился в своем кресле. В зале уже было несколько сот человек, а участники Сговора все продолжали прибывать. Ампили слышал возбужденное гудение бесчисленных голосов. Похоже, сейчас должно было произойти нечто грандиозное.

А как насчет того, чтобы начать церемонию с публичной расправы? Как он может остаться незамеченным среди стольких волшебников. Вот-вот кто-нибудь обнаружит одинокого шпиона мирянина и поднимет тревогу.

Поднимет тревогу? Да нет! Они просто раздавят его на месте!

Юный фавн уселся за два кресла от Ампили. Судя по шедшему от него запаху, он явился прямо из конюшни. Не обращая внимания на толстого старого импа, юнец принялся вертеться, разглядывая толпу.

Ампили последовал его примеру. Все вокруг глазели по сторонам, и он старался не выделяться. Так, тролли… Некоторые из этих гигантов совсем голые. Темнолицые дикари, должно быть, антропофаги. Бесчисленные импы. А кто эти, бледные? Неужели тритоны? Но ни единого етуна. Странно. И гномов тоже нет. Хотя гномов, возможно, просто труднее заметить. Но больше всего все же импов.

Вытирая трясущейся рукой пот со лба, Ампили пытался подсчитать число присутствующих, но сбился со счета. Несколько сотен, это точно. Он не помнил, сколько народу вмещает амфитеатр Ротонды, правда, один сектор был почти пуст – там еще не закончили реставрацию. Ампили и не подозревал, что на свете столько волшебников.

Потом он увидел знакомое лицо. Это была огромная светловолосая женщина-тролль. Она вошла в зал по южному коридору. За ней шли еще два или три могучих соплеменника. Ампили однажды видел ее в окружении настоящего Шанди… Это же Чародейка Грунф! Тогда она не поддерживала Зиниксо, но теперь, видимо, тоже на его стороне… Ампили принялся обшаривать глазами зал, ища Распнекса и Лит'риэйна.

Сговор, видимо, собрался полностью. Опоздавшие вбегали в зал или материализовывались прямо на сиденьях, чтобы не ждать на лестницах. Но вот последние из пришедших заняли свои места, и шум в зале стал стихать. Все замерли в ожидании. Чего же они ждут?

О Боги!

Трон! Ампили устремил взгляд в центр зала, туда, где возвышалась сияющая глыба Опалового трона. Пророчество! Вот теперь лорд испытал настоящий ужас. Бассейн-прорицатель предупредил его о самой большой опасности, которая может ему встретиться. Ампили снова чуть не завопил от ужаса – ему едва удалось подавить крик. Он сам пришел навстречу опасности!

И вот пророчество исполнилось у него на глазах. На Опаловом троне возник дварф.

Все собравшиеся с ревом вскочили на ноги, чтобы приветствовать своего предводителя. Гром аплодисментов! Лорд Ампили тоже вскочил и принялся хлопать и кричать вместе со всеми. Поступить иначе было просто невозможно – это сразу выдало бы его! «Сильнее! Больше энтузиазма!»

Крохотная фигурка Всемогущего неподвижно сидела на огромном троне Пандемии. Ноги дварфа болтались высоко над полом. «Громче!» Лицо, обрамленное серо-стальной бородой, не выражало никаких эмоций. Дварф молча принимал овации своих многочисленных последователей. Сговор ревел и хлопал, хлопал и ревел. «Восторженней!» И лорд Ампили тоже ревел и хлопал. Под высоким куполом Ротонды гремело эхо. Зиниксо сидел неподвижно, водя по рядам тяжелым взглядом.

У Ампили болели руки, он отбил себе ладони и охрип, но продолжал орать и хлопать. «Еще! Еще!» Овация все не стихала. Кто осмелится остановиться первым? Да и кому среди этих преданных вассалов захочется прекратить овации?

7

– Все в порядке, ателинг! С тобой все в порядке!

Над ним склонилось множество лиц, но голос был знакомый – голос Горбуна. Гэг лежал на холодной земле, вокруг него на коленях стояли люди, а за ними виднелись еще люди… В пещере было по-прежнему темно и холодно. Гэт чувствовал себя очень странно.

– Что случилось? – промямлил он. – Что-то важное…

– Тут произошла небольшая драчка, но мы победили. Ты был убит.

– Че-го?!

– Да ты вставай!

Множество рук подняло Гэта на ноги. Все собравшиеся смотрели на него и улыбались. Что же они улыбаются? В пещере почему-то пахло горелым мясом.

– Это я тебя убил, – произнес чей-то голос. – Прости, пожалуйста!

Гэт повернулся в сторону говорящего, пошатнулся и чуть не упал, но его поддержали. Это был молодой етун, немногим старше и выше самого Гэта, с реденькой рыжей бородкой и грудью, поросшей рыжими волосами. Судя по его плечам, он явно не был гребцом. И татуировки на нем отсутствовали. Однако самое приметное, как показалось Гэту, – глаза, прикрытые, словно он слепой. Юноша улыбался Гэту.

– Меня зовут Джаург. Это я убил тебя. Ты меня простишь?

Люди, стоявшие вокруг, рассмеялись. Джаург протянул Гэту руку.

Гэт пожал ее.

– Что-то я не чувствую себя мертвым!

Рука Джаурга была мозолистой, но не такой, как у моряка. И он не пытался состязаться с Гэтом в силе рукопожатия.

– Значит, с тобой все в порядке, – сказал Джаург. – Я рад.

– Только не надо больше меня убивать! – попросил Гэт.

В ответ раздался смех.

Обернувшись, Гэт увидел на скамье знакомую скрюченную фигурку Горбуна, опирающегося на костыль. Рядом с ним сидел огромный Другфарг. Прочие лица были Гэту не знакомы. Большинство из них улыбались.

Что здесь происходит? Гэт провел рукой по волосам – липкие отчего-то… А чем тут воняет? Паленой шерстью, что ли? Все, кто был в пещере, смотрели на него, и Гэт почувствовал себя неловко.

– Твой план сработал, ателинг! – сказал Горбун. – Предатели, то есть сторонники Сговора, увидели ловушку и решили пойти напролом. К счастью, жертв оказалось немного.

«Как же, мой план! – подумал Гэт. – Это был твой план!»

– Кроме меня?

– Ты был одной из них.

– Я и не знал, что волшебники умеют воскрешать мертвых!

– Как правило, не могут, но ты был мертв всего несколько мгновений. Сил у нас оказалось достаточно. Так что тебе, считай, повезло!

«Это друзья!» – сказал себе Гэт. Голова его перестала кружиться, и теперь он мог разложить все по полочкам. Значит, замысел Горбуна удался. Шпионы Сговора поняли, что их разоблачат, и решили напасть первыми, но их пересилили и освободили от чар преданности. Теперь все они на нашей стороне.

– Я был сторонником Сговора, – сказал слепой Джаург. – Теперь я свободен и с радостью принесу тебе клятву верности, ателинг Гэт, если ты согласишься ее принять.

– Но ведь теперь это уже не обязательно!

Гэту отчаянно хотелось поскорее выбраться из этой жуткой ямы, из круга волшебников… Ему хотелось на солнышко, на свежий воздух, подальше от всяких темных тайн и вони подгорелого жаркого…

– Обязательно! И, если можно, я хотел бы присягнуть тебе, а не твоему отцу. Я твой должник.

– Но ведь это не так важно…

– Встань на Камень Речей, ателинг! – перебил его Горбун.

Значит, важно. Толпа расступилась. Гэт снова встал на камень, лежавший в центре, и Джаург преклонил колени, чтобы принести ему клятву. Прочие отошли назад и сели на свои места.

Ну конечно! Ведь среди собравшихся могли быть и другие сторонники Сговора, которые еще не выдали себя.

Каждый из присутствующих должен был доказать свою чистоту, принеся клятву посланцу короля Рэпа.

– Я – Джаург-незаконнорожденный, отныне служу тебе.

У выхода лежали две кучки пепла. Так вот откуда воняло!

– Именем моего отца, Рэпа…

– Нет, ателинг Гэт! Я же сказал, что служу тебе!

Это, конечно, было не важно, но все же приятно. Прямо как в одной из сказочек Кейди!

– Я принимаю твою клятву, Джаург-незаконнорожденный.

«Сегодня я умер! – подумал Гэт, поднимая с колен своего нового вассала, человека, который убил его. – Мое сердце остановилось. А может, я вообще превратился в кучку пепла, как те двое у выхода? Может, оттого и волосы такие странные? Штаны уже не сваливаются, стало быть, штаны другие». Он представил себя жареным, и внутри у него все перевернулось.

Волшебники один за другим подходили и опускались перед ним на колени. Большинство следовали примеру Джаурга и присягали самому Гэту. Не может быть, чтобы они говорили всерьез! Вероятно, это пустая формальность, игра. Он принимал присягу – от своего имени или от имени отца, в зависимости от желания тех, кто подходил к нему.

В конце концов церемония закончилась. Гэт стоял на камне в центре пещеры, а все прочие сидели на скамье у стены. Все прошли испытание. И что теперь? Гэт догадывался. На помощь ему снова пришла одна из сказок Кейди. Он огляделся. Кто?

– Я уступаю место Другфаргу, сыну Карджарга! – сказал он.

Раз Другфарг говорил, когда ввалился Гэт, пусть он и продолжает.

Гэт сошел с Камня Речей, и аудитория разразилась приветственными криками. Гэт никак не мог поверить, что все это происходит на самом деле. Он торопливо направился к Горбуну. Тот торжествующе улыбнулся ему и подвинулся. Гэт втиснулся на скамью между ним и Джаургом. Огромный Другфарг встал и вышел на середину.

– Из почтения к нашему предводителю, – пробасил он, – я предлагаю продолжать разговор вслух.

Присутствующие ответили стонами и вздохами, но возражать никто не стал.

– Братья и сестры! – провозгласил Другфарг. – Теперь, когда мы все доказали свою чистоту…

Он явно решил толкнуть длинную речь. Гэт обернулся к Горбуну:

– А сколько их было?

– Не меньше дюжины.

– Пятнадцать нас было, – тихо сказал Джаург, не поднимая глаз. – И тринадцать теперь преданы тебе до гроба, ателинг!

Гэт боязливо покосился на кучки пепла.

– А эти, по крайней мере, обрели свободу! – прошептал Джаург.

– Т-с-с! – призвал их к порядку Горбун.

Етуны, которых Гэт встречал до сих пор, предпочитали не говорить, а действовать, но Другфарг явно считал себя прирожденным оратором. Он поносил Всемогущего и требовал, чтобы все волшебники Нордленда, собравшиеся здесь, доказали свою отвагу и верность обетам и объединились под знаменем Рэпа.

«Хорошо бы! – подумал Гэт. – Только где оно, то знамя?»

– Это будет историческая битва! – сказал волшебник. – Скальды станут петь о ней веками!

«Если победит Зиниксо, то не станут».

Аудитория молча слушала. В пещере было сыро и холодно.

«Им хорошо! Они могут согреться с помощью магии!»

И так далее, и тому подобное… Наконец Другфарг завершил свою зажигательную речь. Объявив: «Я все сказал!» – хотя это и без того было ясно, он спустился с Камня Речей. Кое-кто вежливо похлопал. Полдесятка етунов встали, Другфарг оглядел их.

– Я уступаю место Осгайн, дочери Гвартуска!

Одна из женщин – горбатая старуха – приковыляла в центр и забралась на камень.

Говорила она очень долго. Етунам, разумеется, следует поддержать Тана Рэпа, потому что он тоже етунскои крови, и дело его правое. И тем не менее, насколько ей известно, мятежники не собираются восстанавливать Свод Правил Эмина; которые три тысячи лет защищали Нордленд от магии…

«А таны по глупости отказались от этой защиты», – подумал Гэт. Впрочем, он решился бы высказать эту мысль вслух в этой компании. Каменная скамья была ужасно неудобная. Похоже, эта сходка продлится весь день, и одним Богам ведомо, что там будет происходить снаружи.

Долго еще? Гэт пустил в ход свое предвидение. Десять минут, двадцать… Уй! Горбун ткнул его локтем под ребра. Должно быть, пользоваться предвидением, когда кто-то говорит, считается невежливым. Все равно что поглядывать на часы.

В конце концов Осгайн объявила, что сказала все. Следующий оратор коротко заметил, что Сговор, несомненно, только и ждет, когда они выйдут из помещения, и что опасность очень велика. Они в ловушке! Так что им сейчас лучше не рассуждать о целях, а подумать о средствах.

Гэту то замечание показалось разумным.

Но следующий оратор снова принялся рассуждать о принципах. В конце концов он намекнул, что неплохо бы отправить разведчика и вступить в переговоры со Сговором. Тишину нарушили возмущенные возгласы. Люди внезапно принялись вскакивать с мест. Они ничего не говорили, но, по-видимому, этим выражали несогласие. Когда с мест поднялись человек десять, оратор понял намек и уступил место следующему.

А тот следующему.

Время ползло, как полудохлая улитка.

Один старик предположил, что етунам, возможно, лучше остаться в стороне… Снова раздались возмущенные возгласы.

Но это же смешно! Они ведь уже присягнули папе и самому Гэту! А теперь пытаются пойти на попятную. Ну что это за етуны?

Возможно, просто благоразумные. Они, похоже, не имели представления о нормальной процедуре дебатов, потому что ораторы то и дело перескакивали с одной темы на другую, но они были волшебниками и понимали, что дело их почти безнадежно. Как им удастся хотя бы выйти из этой пещеры, не попавшись на глаза Всемогущему?

И как найти папу? Он ведь может быть где угодно! И что происходит снаружи, в реальном мире? Что происходит в долине Сходок?

8

Рэп сонно разглядывал потолок, пытаясь понять, что же его разбудило. В окно падал столб лунного света. Близилась полночь. Начало дня летнего солнцестояния…

В обыденном мире все было тихо. В соседней комнате постанывала Кейди – похоже, ей снова снились кошмары. Иное крепко спала рядом с ним, положив руку ему на грудь. Рэп вспомнил, как они занимались любовью – сначала под открытым небом, потом здесь, в постели… Пожалуй, никогда, не считая первых дней их брака, они не предавались страсти столь самозабвенно, словно ошалевшие подростки. Конечно, предчувствие надвигающегося рокового дня тоже сыграло свою роль, но, надо признать, Рэп слегка возместил волшебством то, что отняли у них прошедшие годы…

Его вызывают.

Он выскользнул из объятий Инос с помощью магии, чтобы не разбудить ее, а когда снял заклятие, Инос пошевелилась и перевернулась на спину. Луна озарила серебряным светом ее лицо, грудь, волосы, разметавшиеся по подушке. Рэп на миг застыл, любуясь ею. Потом вздохнул и вернулся к своим обязанностям.

Рэп облачился в роскошный костюм, какой носил дома, в Краснегаре. Днем, когда станет жарко, он сменит его на более легкую одежду пиксов. Сверху накинул легкий плащ из темной материи – одеяние архонта. Потом сказал: «Я готов!» – и исчез.

В Часовне было темно, но не тихо – снаружи шумел дождь. Все архонты уже собрались. Они стояли, преклонив колени перед гробницей Кииф. Рэп увидел их с помощью дальновидения – три женщины, четверо мужчин. Магическое пространство было наполнено ужасом – видимо, они уже знали, что Тхайла назначила архонтом этого демона.

Поспешность в столь священном месте была неуместна, просто немыслима. Рэп медленно шагал вперед, мягко ступая по древним плитам. Ему не очень хотелось склоняться перед останками Кииф, но еще меньше хотелось ссориться со своими новыми коллегами.

И он преклонил колени, замкнув круг.

Юный Рейм послал ему дружеский привет. Несколько других архонтов излучали неодобрение.

Перед ними возникла Хранительница, и архонты склонили головы. Рэп охотно последовал их примеру в знак почтения к ее страданиям – он хорошо знал, что сейчас испытывает Тхайла.

Она была одета так же, как накануне вечером, когда приходила к Рэпу, – белое одеяние с таким же капюшоном, как у ее предшественницы. В магическом пространстве она выглядела очень величественно. Рэп не мог распознать ее чувств и разглядеть лица. Она казалась мерцающим призраком во тьме.

Ее голос звучал ровно и безжизненно:

– Армия джиннов готовится сворачивать лагерь. Мне нужен ваш совет. Что делать: захлопнуть ловушку или позволить джиннам войти на нашу землю?

Архонты были шокированы. Очевидно, бывшая Хранительница не обращалась к ним за советами такого рода.

Впрочем, вряд ли ей прежде приходилось сталкиваться с худшей ситуацией.

– Архонт Рейм!

Растерянность юноши отразилась в магическом пространстве в виде дрожащего свечения. Через некоторое время он робко произнес вслух:

– Я думаю, нет, Благословенная. Это преступление, которому не может быть прощения. Мы уже и так достаточно прогневили Богов. Уничтожить шестьдесят тысяч человек…

Его голос умолк, заглушаемый шумом непогоды.

– Архонт Квайт? – Хранительница обращалась к ним по старшинству.

Квайт некоторое время ломала пальцы, потом шепотом ответила:

– Нет…

– Почему?

– Это позволит Сговору узнать о нашем существовании!

«Сговор уже знает, – подумал Рэп. – А не знает, так подозревает. Зиниксо просто жить не может без подозрений! Да, женщина с ребенком принесла беду в Проклятую страну, как и было предсказано».

Следующим за Квайт, по идее, должен был быть Рэп, но Тхайла пропустила его. Все семь пиксов высказались, и все ответили «нет». Доводы в основном приводили такие же, как и первые двое, а Тум сказал, что вот-вот разразится война и что поступить таким образом – значит восстановить против себя потенциальных союзников. Рэп подумал, что Тум здесь самый разумный человек, но он все же не прав.

Ним был самым старшим, и его спросили последним. Его старческий голос дрожал:

– Нет, Благословенная. Ведь мы же можем замаскировать нашу страну так, что эта орда пройдет через нее и никого не заметит. Мы уже делали так раньше…

«Тогда не было Зиниксо», – подумал Рэп.

Тхайла своего мнения никак не выражала. И вот наконец настала очередь Рэпа.

– Архонт Рэп!

У него пересохло во рту.

– Да. Если бы это зависело от меня, я захлопнул бы ловушку.

Восемь голов в капюшонах остались склоненными к ледяному полу. Но в магическом пространстве к Рэпу обратилось семь лиц, искаженных ужасом.

– Почему?

– По двум причинам. Во-первых, войны со Сговором теперь не избежать. И в этой войне вы должны победить. А эта армия джиннов с помощью магии вполне может разорить всю вашу страну. Поэтому надо уничтожить ее, пока есть возможность. Во-вторых, пока что Сговор побеждал всех своих противников – смотрителей, императора, гоблинов, драконов, Чародея Олибино… Никто не сумел устоять перед ним. И если мы не одержим победу немедленно – сражение проиграно. Гибель джиннов послужит сигналом для всех, кого мы можем привлечь на свою сторону, для всех волшебников, кто еще свободен. Она покажет, что Сговору тоже можно противостоять.

Страшные слова утихли под ровный шум дождя.

– Но не вызовет ли это отвращения к нам? – спросила Тхайла. – Не отвернутся ли от нас возможные союзники?

– Джинны – отнюдь не мирные поселяне, – мрачно ответил Рэп. Подобные рассуждения внушали отвращение даже ему самому, но он знал, что прав. – Это профессиональные воины, ужасающие своей жестокостью. Зиниксо ведь тоже начал с жестокости. Вы видели поле Бандора. Помните, что стало с легионами?

– Да, – вздохнула Тхайла. – Да будет так! – И исчезла.

Архонты один за другим поднимались на ноги.

– Ну что? – хрипло спросил Рэп. – Хранительницу я убедил. А вас?

Ним исчез, ничего не ответив. За ним – Тум.

Через мгновение остался лишь один Рейм. Юноша улыбнулся. Он обошел гробницу и крепко пожал руку Рэпу.

– Меня убедил! На самом деле, не будь я первым, высказался бы иначе. Они все такие… такие боязливые!

Его искренность была привлекательной и все же такой мальчишеской.

– Мне самому ужасно не нравились мои доводы, – признался Рэп. – Но иначе все обернулось бы еще хуже.

Пикс кивнул.

– Остальные потом одумаются. Они всегда поддерживают Хранительницу. Они просто рассердились, что мнение демона перевесило! – хихикнул он.

– Чтобы бороться с демонами, нужен демон, – печально ответил Рэп.

Какое страшное начало правления для Тхайлы! Ему не давало покоя странное чувство, что его совет был неуместен, потому что обстоятельства изменились в неизвестную сторону.

– Идем поглядим! – сказал возбужденный Рейм.

Рэп колебался. С одной стороны, отказываться смотреть на дело своих рук – наихудшее лицемерие, но с другой – смотреть на это было мерзко. Он покачал головой.

Рейм ухмыльнулся и исчез. Рэп некоторое время смотрел на гробницу Кииф, потом повернулся и направился к выходу.

Домой он пришел уже утром. Кейди по-прежнему стонала во сне. Рэп послал ей более глубокий, спокойный сон. Иное спала в соседней комнате, так, как он ее оставил.

Ему хотелось лечь рядом, прижаться к ней, разбудить ее. Можно рассказать ей о том, что он наделал, и она обнимет его и станет утешать, пока он не выплачется…

Нет. Он не вправе сваливать это на Инос. Рэп сел на крыльцо и уронил голову на руки.

9

Кто никогда не смыкает глаз?

Тхайла долго стояла над рекой в ночной тишине. На месте Дома Лииба теперь озеро. И в темной глубине затопленной воронки ничто не движется – лишь изредка мелькнет серебристая рыба, да пролетит теплый ветерок, потревожив водную гладь, и разбегутся по ней стайки лунных зайчиков. На берегу вздымаются уродливые обугленные стволы, напоминая о ее горе.

Здесь она любила. Здесь она была счастлива. Здесь, всего полгода назад, она родила ребенка. Здесь она боролась с Хранительницей.

А теперь сама стала Хранительницей. И ее новая мудрость, недоступная простым смертным, говорила ей, что предшественница была не виновна в этом. Не Хранительница, а архонты убили ее ребенка и ее возлюбленного.

Ибо было предсказано, что Тхайла из Дома Гаиба спасет Колледж, а Тхайла из Дома Лииба разрушит его. Лейн вычеркнул из записей это пророчество, но оно хранилось в памяти архонтов и было легко доступно взору полубога. Но само злодеяние архонтов как раз и помогло пророчеству осуществиться, ибо именно обездоленная Тхайла из Дома Лииба спасла женщину с ребенком.

Она немного подразнила их сегодня ночью. Глупцы! Они даже мести не заслуживали. Согрешили по глупости и в безумии своем спустили с цепи псов рока, которые загнали их к бедствию. И кончилось это тем, что сама Тхайла привела в Тхам женщину с ребенком, как и было предречено. Конечно, и ее жалость тоже была безумием – вчера она утратила контроль над собой, – но если бы архонты оставили ее в покое и не тронули Лииба, тогда, быть может, Тхам никогда не попался бы на глаза Всемогущему.

Она бы разрыдалась, но ей было слишком больно, чтобы плакать.

Сколь недолгое счастье даровали ей Боги! И все же с того последнего утра, когда Лииб покинул ее, времени прошло еще меньше. А ведь если Боги вернут ей его сейчас, он не узнает своей Тхайлы! Она уже не та деревенская девушка, которой хватало для счастья любви крестьянина и простой деревенской жизни. Лииб умер, и Тхайла, которую он любил, умерла вместе с ним. Теперь она Хранительница.

И на ней лежит ответственность Хранительницы. И ее страдания.

Лейн была Хранительницей семь лет. Многие из их предшественников прожили дольше, но в конце концов погибли, не выдержав напряжения. Все они умерли так же, как умерла Лейн, сожженные изнутри непереносимым могуществом.

Тхайла не сомневалась, что армию джиннов надо уничтожить. Так зачем же она созвала архонтов и спросила у них совета, которому не собиралась следовать? Из вредности? Чтобы показать им, насколько она теперь выше их? Мелко, Тхайла, мелко! И потом, если она действительнохотела именно этого, зачем втянула фавна?

Быть может, она искала подтверждения тому, что уничтожение джиннов действительно вызвано необходимостью, а не болью и раскаянием в содеянном. И один лишь фавн утешил ее.

Хороший он человек, этот фавн. На него можно будет опереться в предстоящей борьбе. Он единственный, с кем стоит посоветоваться по поводу происходящего во внешнем мире. Он знает этот мир лучше любого из пиксов, лучше даже самой Хранительницы, и немного на свете людей, которые умеют так отчетливо видеть реальность. Он ненавидел себя за свои слова и все же сказал, что джиннов следует уничтожить.

А где он теперь? Тхайла принялась разыскивать его и увидела, что он сидит и плачет на пороге своего дома. Оплакивает гибель своих врагов… Над ним висело темное облако неминуемой утраты, и Тхайла поспешно отвернулась. Заглядывать в будущее этой ночью опасно – это может привести к безумию или отчаянию. Она не может, не должна этого делать.

Почти тысячу лет назад Кииф предвидела этот день.

И вот он наступил. И их дело кажется почти безнадежным. Тхайла снова заглянула в глубино темного, неподвижного омута.

Прощай, мое дитя, которого я никогда не видела! Прощай, Лииб, моя единственная любовь!

Луна заходила. На востоке, словно пробуждающийся каннибал, ворочался рассвет, озаряя небо, заливая кровью вершины гор. Тхайла перенеслась на север и опустилась на снежный пик, рядом с длинным озером. Здесь проходила граница ее владений.

Внизу, в темной долине, двигалась армия джиннов, скрытая от ее глаз магией Сговора. Направление движения армии не оставляло сомнений – джинны устремились в Тхам. Как и говорил король Рэп, это ее единственный шанс предотвратить угрозу. Только нанеся удар из-за оккультного барьера, можно будет застать Сговор врасплох.

Много веков назад один из предшественников Тхайлы увидел, какой страшной ловушкой может стать это ущелье. Для того чтобы захлопнуть ее, требовалось так мало силы, что Тхайла сделала это, почти не заметив. Гора поползла вниз – поначалу медленно, едва заметно, но потом лавина набрала скорость, и полсклона съехало вниз, рухнув в воду.

Над спокойной гладью озера взлетело белое облако. Озеро расступалось перед массой камня и льда, и к дальнему берегу покатился огромный темный вал воды. Он вздыбился и хлынул через край там, где проложила себе путь небольшая речушка, выбегавшая из озера. Армия не заметила, что приведена в действие магия – лишь сильный ветер пронесся над долиной, сметая людей, шатры и лошадей, словно опавшие листья. А следом пришла гигантская волна с белым гребнем. Она неумолимо надвигалась, неся с собой вырванные с корнем деревья, обломки скалы и смерть. Она погребла под собой шестьдесят тысяч душ. В магическое пространство выплеснулся вал жуткой агонии.

Тхайла всхлипнула и сжалась в комочек на своей вершине, стараясь сдержать ужас. Лииб, Лииб! Что бы он сказал, увидев ее сейчас?

Когда она снова подняла глаза, ее взору предстала долина, превратившаяся в голое каменное ущелье, простирающееся от озера до самого моря. Со стен все еще сходили оползни. По морю кругами разбегались волны, вода возле берега сделалась оранжевой и покрылась пеной. Халифа и его армии больше не существовало.

Далеко на севере, в Хабе, взметнулось черное пламя ярости – Сговор понял, что его перехитрили. Магическое пространство сотрясали раскаты грома. Сила билась о стены Тхама, как гигантский сапог, в порывах бессильного ребяческого гнева. Защитный барьер дрожал, но держался.

Сначала похитили женщину у халифа, теперь вот это… Сомнений больше не было. Глаза Всемогущего пылали яростью и ненавистью к этому неожиданному препятствию, которое воздвиг у него на пути неведомый противник. На миг Тхайла заставила себя собраться, чтобы отразить нападение. Потом опасность миновала – на время. Сговор отступил, чтобы обдумать, как одолеть нового врага. Так пес разглядывает кошку, взобравшуюся на забор.

10

Наконец Рэп встал, разулся и, неся башмаки в руках, на цыпочках возвратился в комнату, к постели. Снаружи светало. Рэп продрог и вымок от росы. Слишком поздно он обнаружил, что Кейди проснулась.

– Папа!

– Доброе утро, радость моя, – прошептал Рэп. – Постарайся снова заснуть.

– Где ты был?

– Сидел на улице. Думал.

– О чем? – с раздражением спросила Кейди.

«О десятках тысяч людей, которые умирают в эту минуту…»

– О войне. Я думаю, она начнется сегодня.

– Ты говорил с Тхайлой?

Рэп вздохнул и присел на стул рядом с ее кроватью. Кейди натянула одеяло до подбородка и недоверчиво уставилась на него.

– Да. Я виделся с Хранительницей.

– Как она?

– С ней все в порядке. Но она очень занята.

– Но ей же больно от этих… Слов?

Рэп вздохнул:

– Ах, Кейди, Кейди! Тхайла наделена огромной силой. Она может совладать с этой мощью. Это невероятная, редкостная сила. И в этом все дело. Другой волшебник на ее месте умер бы, а она живет. Архонт Тум говорил мне, что многие Хранители доживали до глубокой старости, так что не беспокойся из-за нее. Тхайла еще нас с тобой переживет.

– Я хочу повидаться с ней!

Рэп встал:

– Я же сказал тебе, она очень занята. Не забывай, теперь она королева Тхама и у нее много дел. Она пришлет за тобой, когда освободится. А сейчас постарайся…

Внезапно в магическом пространстве появилось лицо Хранительницы.

– Рэп! – воскликнула она. – Драконы пробуждаются! Скорее сюда!

Видя, как отец начинает таять, Кейди открыла было рот, но Рэп уже исчез.

Рэп споткнулся и выронил башмаки. К своему удивлению, он очутился в одной из маленьких беседок на Поляне Свиданий. Рядом не было ни Хранительницы, ни кого-либо другого. Зачем она позвала его сюда?

На поляне еще не растаяли сумерки. Над головой бледно голубело небо, на траве лежала роса. Даже цветы, казалось, еще спали. Но птицы в лесу уже начинали щебетать. Рэп сел на скамейку и потянулся за башмаком.

И тут Тхайла втянула его в свое магическое поле. Его взору открылась вся Пандемия. Он видел северные земли, озаренные незаходящим летним солнцем, Зарк, уже раскаленный утренней жарой. Влажные джунгли Гувуша. Огромные небесные деревья Илрэйна встречали первые лучи восхода. А дальше лежала тьма… и мощь, чуждая, враждебная мощь драконов.

Рэп был ошеломлен. Внезапно он снова сделался полубогом, каким был в юности. Но никогда прежде не доводилось ему видеть подобного зрелища. Как может его смертный ум вместить такое? Тхайла разделяла с ним свое всеведение. Рэпу казалось, что он даже чувствует отголоски ее страданий, жгучую боль от избытка силы. Краснегар – город еще стоит! Хаб, взбаламученный яростью Сговора…

И мыс Дракона, полыхающий силой. Стычка!

«Что происходит?» – спросил Рэп.

«Я надеялась, что вы мне это скажете».

Тхайла излучала страх и нерешительность, уже не скрываясь за непроницаемой личиной Хранительницы. Как ни велика ее мощь, она всего лишь девушка, девочка, немногим старше Кейди…

«Я никогда не видела ничего подобного!»

«Я тоже! – ответил Рэп. – Давайте попробуем…»

Он отыскал в памяти образ Тик Тока: татуировки, заостренные зубы, кость в носу… Тхайла вначале испугалась, потом неожиданно хихикнула и потянулась к этому клубку сил.

«А! Вижу. Там есть его следы».

Не успел Рэп сказать ей, что это добрый знак, как мыс Дракона словно взорвался. Волны силы прокатились над Пандемией, и вслед за ними, как звезды в ночном небе, полыхнули мириады мелких вспышек – это волшебники отозвались на встряску. Черное пламя окутало Хаб.

«Драконы! – воскликнула Тхайла. – Драконы исчезли!»

Да, исчезли. Совсем.

«Сработало! – радостно возопил Рэп. – Тик Ток и Тругг! И остальные! Они, должно быть, расставили ловушку…»

Чудно! Дивно! Сперва джинны, теперь драконы! Сговор получил два сокрушительных удара! Рэп взвыл от восторга, как мальчишка, а Хранительница улыбнулась.

Зиниксо тоже взвыл – от ярости. И обрушился на мыс Дракона. Горы пошатнулись. Вспыхнула и взревела сила. Мир содрогнулся.

«Спаси их, Хранительница! – крикнул Рэп. – Они нам нужны!»

«Позови их! – Тхайла отдала ему часть своей силы, и она огнем разбежалась по жилам Рэпа. – Перенеси их сюда!»

«Тругг! Тик Ток! Син Син! Мург!» – позвал Рэп.

Одного за другим выкликал он своих товарищей, которые были с ним на «Неустрашимом». Рэп знал, что кое-кто из них попал в лапы Сговора – к примеру, та же Грунф, – но, видимо, оставшихся было достаточно много для того, чтобы уничтожить драконов.

«Рэп? – перед ним появился расплывчатый образ кошмарной рожи Тик Тока. Людоед находился где-то далеко, и ему явно было плохо. – Ах ты, чирей тебе на задницу…»

«Иди сюда, друг! Идите все сюда! Ко мне!»

Рэп представил себе, что тянется к ним, и почувствовал, как в его руки вцепилось множество рук. Он потянул – сила хлынула через полмира, и в беседке на Поляне Свиданий возникла толпа волшебников. Ограждение беседки не выдержало – тролли и антропофаги повалились в кусты. Поляна наполнилась невообразимым ревом. С озера с шумом поднялась туча вспугнутых водяных птиц. Тхайла ахнула, увидев дикие рожи новоявленных обитателей своей страны.

– Двадцать четыре? – вопил Рэп. – Нет, двадцать шесть! Добро пожаловать в Тхам! Ну и молодцы вы, ребята!

Ожоги и раны исчезали на глазах – волшебники исцеляли себя. Гигантские тролли с ворчанием поднимались на ноги. Хохочущий Тик Ток, гремя костями своей набедренной повязки, бросился к Рэпу и обнял его так, что у того ребра затрещали.

В магическом пространстве раздались раскаты грома, и Рэп поспешно вернулся к Тхайле. Над Квоблем полыхало черное пламя, сотрясая оккультные стены у подножия гор. Тхайла обрушила на него свою силу, и пламя улеглось, а потом угасло так же внезапно, как вспыхнуло.

Но оно подобралось близко! Очевидно, Сговор выследил, куда девались спасенные с мыса Дракона волшебники. Теперь он знал, где прячется его враг. Зиниксо не потерпит соперников!

«О Боги! – воскликнул Рэп. – С этим нам вдвоем не управиться, не так ли? Созывай своих волшебников, Хранительница! Всех, сколько есть! Надо организовать оборону».

Тхайла кивнула. На траве перед домиком материализовался лежащий Рейм, совершенно голый, как и очаровательная Сиэла, которую он сжимал в объятиях; Рейм озирался с ошарашенным и возмущенным видом. Сиэла взвизгнула. Тхайла взмахнула рукой, и оба вновь исчезли.

– Да, они это надолго запомнят! – буркнул Рэп. – Тругг, старое чудище!

Но времени на дружеские приветствия не было. События развивались слишком стремительно.

– Рэп! – воскликнула Хранительница. – Объявляйте свою войну! Вы ведь говорили, что у вас есть друзья? Вызовите же их сюда.

Рэп снова ощутил прилив силы и увидел перед собой всю Пандемию. Он возвышался над ней, как некий великан, как сияющее облако, имеющее облик человека. У него не было времени подбирать нужные слова, и он крикнул первое, что пришло ему в голову:

«Волшебники! Я – Рэп, король Краснегара! Сегодня мы уничтожим Сговор! Сегодня мы создадим новый Свод Правил! Сегодня над нами взойдет солнце свободы! Мы боремся за правое дело! Присоединяйтесь к нам!»

Из Хаба в его сторону были пущены молнии, но древняя защита Проклятой страны отразила их. Сколько времени потребуется Зиниксо на то, чтобы разгадать чуждое волшебство и справиться с ним? «Присоединяйтесь!»

Несколько мгновений магическое пространство оставалось темным и безмолвным, как могила. Казалось, мир затаил дыхание. Потом в нем возникла знакомая фигура: хрупкий юноша с золотистой кожей и глазами как драгоценные камни. Он тоже возвышался над миром, и на губах его играла циничная ухмылочка.

«Король Рэп обладает немалым могуществом и борется за то, что меня интересует. Я, Лит'риэйн, Смотритель Юга, предоставляю в его распоряжение все свои силы и силы всех волшебников Илрэйна».

О Бог Чудес!

«Приветствую вас! Идите сюда!» – Рэп протянул руку. Магическое пространство озарилось фейерверком падающих звезд, и Поляну Свиданий заполнили эльфы. Сколько их? Сотня? Во всяком случае, не меньше нескольких десятков. Рэп был слишком потрясен, взволнован и обрадован, чтобы вымолвить хоть слово, поэтому просто поклонился чародею.

Лит'риэйн вздохнул:

– Ваш доктор Сагорн – выдающийся оратор, ваше величество. Это он уговорил меня встать на вашу сторону!

– Я уж скорее поверю, что Джалон вдохновил вас етунскими боевыми песнями, ваше всемогущество!

Лит'риэйн хмыкнул:

– На самом деле нас убедило то, что вы сотворили с джиннами. Какое варварство! А насчет Тхама вы оказались правы.

Тут он увидел Тхайлу, и его без того огромные глаза расширились от изумления. Он боязливо покосился в сторону Рэпа.

– Ее всемогущество Хранительница, – представил Рэп.

– Ваш покорный слуга, сударыня! – Эльф грациозно опустился на колено и склонил голову. У Лит'риэйна множество недостатков, но в изысканности ему не откажешь!

«А я – Распнекс, Смотритель Севера! – пробасил другой голос, снова привлекший внимание Рэпа к магическому пространству. – Я тоже присоединяюсь к королю Рэпу и моему возлюбленному брату, Смотрителю Юга, дабы сражаться плечом к плечу с ними!»

Знакомое уродливое лицо дварфа в завитках бороды, напоминающих железные стружки, скривилось, обнажив похожие на гальку зубы. Видимо, сам дварф считал эту гримасу улыбкой.

Распнекс! Он был близко, за горами, а с ним еще двое дварфов и Джарга. О Боги! И гоблин! И еще одна туманная фигура – должно быть, тоже гоблин. И… и… Но тут Тхайла вытянула их всех на поляну. Последний был мирянином.

– Шанди!

Император выглядел сильно похудевшим. Глаза его лихорадочно блестели, а из одежды на нем была лишь совершенно неописуемая заркианская накидка, к тому же не очень чистая. Шанди метнул взгляд на Рэпа, а потом со вполне понятным удивлением принялся озираться вокруг. Прямо из воздуха начали появляться пиксы, которых, вызвал Рейм. Половина их были без одежды, а некоторые, заметив присутствие сразу стольких демонов, принялись пронзительно вопить. Хранительница призвала архонтов навести порядок, но Рэпа сейчас занимало совсем не это.

«Хранительница! Этот мирянин – император! Позвольте ему высказаться тоже!»

Никто и глазом моргнуть не успел, как перед императором открылся оккультный мир. Шанди застыл в нерешительности.

– Обратись к своим подданным! – прошептал Рэп ему на ухо. Ведь должен же был хоть кто-то из волшебников импов остаться на свободе. – Провозгласи новый Свод Правил!

Шанди было не занимать опыта произносить зажигательные речи. Не успел он объявить, что он законный император, как с востока послышался тоненький голосок:

«Король Рэп! Мы убедились в добрых намерениях императора!»

Рэп с радостью приветствовал крохотного человечка.

«Ишист, старый мошенник! Да, у императора добрые намерения! Я могу подтвердить это!»

«Как странно, Рэп! – прошептала Тхайла. – Сговор не препятствует им! Почему он не разгонит это собрание?»

«Так мы идем, король!» – воскликнул старый гном и ухватился за протянутую руку Рэпа.

На Поляну Свиданий высыпала толпа гномов.

Толпа гномов? Или орда? Или лучше сказать, куча гномов? Да какая разница! Главное, что они готовы помочь. Рэп бросил взгляд в сторону Хаба. Там полыхал магический огонь, как и сказала Хранительница. Но почему? Неужели это неожиданное сопротивление настолько перепугало Зиниксо? Опять же, не важно! Те, кто борется за свободу, смогут действовать успешнее, если соберутся вместе. А кроме того, так их будет почти невозможно подчинить.

Теперь магическое пространство звенело от голосов тех, кто требовал впустить их. Рэп узнал старого Boгa и Вернка из дальнего Мосвипса – с ними была целая компания троллей. Рэп помог им перенестись в Тхам. Тхайла призвала всех архонтов, и теперь они помогали переправляться группам волшебников со всей Пандемии – тут были джинны, импы, дварфы и даже дюжина гоблинш из тайги. Волшебники всего мира ответили на зов, и Поляна Свиданий стремительно заполнялась.

– Рэп! – окликнул фавна Шанди. – Ты уверен, что все эти добровольцы – именно те, за кого себя выдают? Среди них наверняка есть шпионы Сговора!

Рэп успокаивающе похлопал императора по плечу:

– Нет, всех прибывших проверили, прежде чем перенести сюда. А пробраться самостоятельно не мог никто. Сейчас обман невозможен.

– Сейчас?

– Да невозможен, невозможен! Между прочим, твои жена и дочка здесь, в Тхаме.

О потрясения лицо Шанди окаменело.

«Король Рэп, – вмешелесь в их разговор Хранительница, – на севере что-то происходит, и внимание Сговора обращено туда».

Шанди схватил Рэпа за плечи и засыпал его вопросами. На Поляне Свиданий царила суматоха. Представители каждой расы сбивались в группки и смотрели на всех прочих с подозрением. А магическое пространство искрилось и громыхало – архонты переправляли на Поляну все новых и новых волшебников.

Рэп попытался рассмотреть, чем сейчас занята Тхай-ла, но она стояла слишком далеко, и их разделяло очень много народу.

«Возможно, их привлекла сходка в Нинторе, – ответил он. – Там наверняка присутствуют шпионы Сговора. Впрочем, думаю, там их немного».

Тхайла обеспокоенно взглянула на Рэпа.

– Что-то случилось?

– Ничего серьезного.

Где-то там, в Нордленде, был Гэт.

Боги предупреждали Рэпа, что в этой войне он потеряет одного из своих детей. Кейди находилась здесь, в безопасном, защищенном Тхаме, значит…

Впрочем, Гэту нипочем бы не удалось пробраться на сходку танов и волшебником он тоже не был, а потому никак не мог привлечь внимание Сговора. Если происходящие в Нордленде события оттянули на себя внимание Сговора, то стоит усмотреть в этом милость Богов и ни в коем случае не вмешиваться. А тем временем Шанди…

– Что? Да, с ними все в порядке. Их привез сюда Ило.

– Ило?

Рэпу не нужно было прибегать к магии, чтобы понять, чего опасается император.

– Ило мертв. Мне очень жаль. Это случилось два дня назад. Он погиб, защищая твою жену и дочку от Сговора. Нет, я не могу сейчас рассказывать тебе обо всем подробно. Нет, ты не можешь с ней увидеться прямо сейчас. И заткнись! Я очень занят. Кстати, Инос тоже здесь. И Кейди.

– Мои поздравления! – сказал Шанди именно тем тоном, которого можно было ожидать от императора, которому только что посоветовали заткнуться.

Поляна Свиданий была переполнена, и все прибывшие разбились на группы, стараясь примкнуть к соплеменникам. Конечно же больше всего здесь было пиксов – примерно сотни две. В стороне от всех прочих сгрудились тридцать – сорок эльфов. Импов было поменьше, около двадцати, и среди них Шанди в своей дурацкой черной накидке. Император о чем-то разглагольствовал. Джиннов было не меньше трех десятков, и их присутствие заставляло коренастых фавнов нервно стучать зубами. Дварфы постарались устроиться как можно дальше от эльфов, но за ними уже присматривал Распнекс. Тролли бродили среди деревьев. Примерно с полсотни гномов забились в цветущие кусты, укрываясь от солнца. К несчастью, они устроились с наветренной стороны.

Здесь был даже морской народ! На берегу озерца сидели не меньше двух дюжин синеволосых тритонов – Рэп прозевал их появление. Конечно, волшебники умели сдерживать расовые предрассудки, но все-таки Рэп испытывал странное ощущение, увидев среди толпы группу тритонов. Среди армии. Его армии!

Рэпу захотелось запрокинуть голову и испустить торжествующий крик. Он конечно же может проиграть битву, но все-таки эта битва состоится! Они не сдадутся без боя!

Магическое пространство во внешнем мире быстро успокаивалось – лишь несколько опоздавших галдели, требуя поскорее впустить, пока их не прихлопнул Сговор. Архонты все еще были заняты, но теперь им приходилось переправлять гостей по одному, по двое, а не группами, как сначала. Происходящее в Нордленде по-прежнему приковывало все внимание Сговора. Подольше бы это продлилось!

– Благословленная! – очень официально произнес Рэп. – Я полагаю, все добровольцы уже здесь. Не могли бы вы произнести небольшую речь, поприветствовать наших союзников?

Тхайла печально посмотрела на него, потом опустила на лицо капюшон и снова превратилась в непостижимую, загадочную Хранительницу.

– Будет лучше, если эту речь произнесете вы, архонт Рэп. Вы командующий, а они – ваши солдаты.

У Рэпа сжалось сердце.

– Вы потеряли надежду, Хранительница? Вы предвидите поражение?

– Я не могу и не буду пытаться предсказать исход событий.

– Сколько нас здесь?

Тхайла осмотрелась:

– Чуть больше четырехсот. Произносите вашу речь, командующий.

Поспешно собираясь с мыслями, Рэп бросил последний беглый взгляд в магическое пространство внешнего мира.

11

Гэт изнемогал. Он уже закоченел на каменной скамье, а бесконечные речи довели его до отчаяния. За все эти часы они так ничего и не решили. Что произошло в этот роковой день, пока они сидели в прикрытом магическим щитом сумасшедшем доме?

Солнечные лучи последовательно миновали уже два окна и теперь падали через третье. Пятно света расположилось прямехонько на Камне Речей, и Гэт подумал, что это был хитроумный план. Наверное, он мог сработать только в день летнего солнцестояния. В любое другое время солнце могло бы не оказаться в нужном месте. Ну так что же?

И еще Гэт понял истинную цель этой встречи. Эти мужчины и женщины были самыми одинокими людьми во всем мире. Все волшебники вели замкнутый образ жизни, но в Нордленде к тому же презирали магию, и долг заставлял этих людей коротать век в одиночестве. И только раз в год, во время сходки в Нинторе, они могли встречаться с себе подобными, ни от кого на таясь. Потому-то они и были так чудовищно многословны. Чего доброго, ему придется проторчать здесь весь день!

«Ну давай же!» – раздался в ушах у Гэта тихий шепот. Это явно был голос Джаурга, хотя тот не шелохнулся и не произнес ни слова вслух.

Гэт содрогнулся. Посмеет ли он обратиться к участникам сходки? Он рискнул заглянуть чуть-чуть вперед – кажется, его выслушают. В конце концов, разве он не был их предводителем? Да и что ему терять? Он уже умирал сегодня.

Гэт встал, оборвав длинную речь, посвященную восхвалению нового Свода Правил, составленного его отцом.

Выступал Густиаг, тот самый немолодой етун, который приносил присягу вторым. Столь бесцеремонное вмешательство заставило его поперхнуться на полуслове.

– Можно мне кое-что сказать? – быстро спросил Гэт, поражаясь собственной дерзости.

– Я уступаю место ателингу Гэтмору! – Густиаг с явной неохотой сошел с камня, но возвращаться на свою скамью не стал.

Ну что ж!

Гэт шагнул вперед и поднялся на Камень Речей.

– Я высоко ценю вашу учтивость и благодарен вам за то, что из уважения ко мне вы обсуждаете наши дела вслух, – громко произнес Гэт, – но я уверен, вы могли бы закончить эти споры гораздо быстрее, если бы разговаривали мысленно.

Воцарилось молчание – надо сказать, довольно неприязненное молчание.

– Это приказ твоего отца? – поинтересовался Густиаг.

Прозвучавший в его голосе сарказм заставил Гэта смешаться.

– Нет… это мое предложение… Я думаю, что дела не терпят отлагательств.

Присутствующие никак не откликнулись на слова Гэта.

– Э-э, спасибо, я все сказал, – промямлил он и спустился с камня. Его сменил Густиаг.

– Как я уже говорил…

Гэт пробрался обратно к своей скамье. Горбун как будто насмехался над ним. Джаург держал за руку молодую девушку по имени Фрафта – наверное, ровесницу Гэта. Втиснувшись на прежнее место, Гэт понял, что этот угол был детским. Они четверо – самые молодые из присутствующих, и им полагалось почтительно помалкивать, пока старшие обсуждают важные дела. Гэт повел себя неправильно, поднявшись во время речи Густиага.

Густиаг закончил говорить и уступил место пожилой женщине. Ее речь оказалась предельно краткой.

– Я уступаю место Джаургу-незаконнорожденному.

Сосед Гэта встал и направился к камню, по-прежнему не открывая глаз. Для волшебника слепота не представляла особой трагедии, а быть незаконнорожденным у нордленцев не считалось зазорным – не меньше дюжины присягавших не могли назвать имен своих отцов.

– Братья и сестры, я выступаю от имени тех, кто был порабощен, а ныне освободился. – Джаург говорил негромко и просто, не стараясь прибегать к драматическим эффектам, как это делали предыдущие ораторы. – В своем рабстве мы были счастливы, но бесконечно благодарны вам за освобождение. Мы полагаем, что нас непременно попытались бы разоблачить, но это вряд ли удалось сделать, если бы не доблесть одного человека. Некоторые из вас могут думать, что присяга ему была лишь простой формальностью, способом показать, что вы не порабощены. Но мы, те, кто были порабощены, так не считаем. Мы, конечно, уважаем отца ателинга Гэтмора, но не меньше уважаем и его самого. Многие ли миряне осмелились бы прийти на собрание волшебников, как это сделал он? Да, я знаю, что он – нечистокровный етун, но найдется ли здесь хоть один мужчина или женщина, превосходящие его в мужестве?

Присутствующие бурно захлопали, выражая одобрение. Ужас-то какой! От стыда Гэт уткнулся лицом в колени. Они не могли не знать, как он трусил, когда шел сюда, так зачем же так жестоко насмехаться! Гэт с горечью подумал, что Джаург казался таким надежным парнем, а повел себя как подлец.

Аплодисменты сменились громким хохотом, потом все умолкло.

– Он не верит нам! – рассмеялся Джаург. – Давайте же докажем ему нашу искренность. Скажите честно, братья и сестры, чувствует ли кто-нибудь себя униженным из-за того, что ему пришлось сегодня преклонить колени перед ателингом Гэтмором и принести ему присягу?

Гэт осторожно приподнял голову и обвел присутствующих взглядом. Никто не встал. Что за игру они с ним затеяли?

– Он слишком скромен, – громко вздохнул Джаург. – Наверное, это в нем от его неетунских предков. Но я должен перейти к делу. Как вы понимаете, нашей задачей было подчинить всех вас и превратить в сторонников того, кому мы сами так искренне служили. В Нинтор нас отправялось всего пятеро. В море наши корабли встречались с другими, и некоторые вместе заходили в попутный порт, чтобы там повеселиться. Когда мы сошли на этот берег, нас было уже двенадцать. – Джаург на мгновение умолк, позволяя слушателям выразить свои чувства. – Еще троих мы подчинили уже в самом Нинторе, но потом новоприбывших стало намного больше, чем нас. Мы не смели вербовать новых сторонников, чтобы не привлечь к себе внимания, и ждали вашей сходки. Мы намеревались захватить помещение и подчинить каждого входящего поодиночке. Вы все знаете, как Горбун, сын Келькора, сорвал наши планы… Ты знаешь об этом, ателинг Гэт?

– Нет, – пробурчал Гэт.

Закрытые глаза в сочетании с улыбкой придавали лицу Джаурга такое выражение, словно ему снится нечто очень хорошее.

– Он предложил, чтобы в этом году все волшебники собрались снаружи и вошли внутрь уже все вместе, и тем самым разрушил наш замысел. Так что мы благодарны и ателингу Горбуну. Тогда мы решили выйти первыми и подчинить тебя, как только ты появишься. Наша первая попытка провалилась, и мы не решились что-либо предпринять сразу же, но узурпатор почти наверняка наблюдал за всеми входящими. О да, он способен видеть очень далеко! И сразу же предупредил нас, что мы можем проиграть. Он сказал, что дает нам три часа. Я думаю, это время почти истекло. Я все сказал.

Джаург сошел с камня и остановился, ожидая того, кто его сменит. Но к камню никто не вышел. Вместо этого зазвучали крики:

– Продолжай!

– Ну и дальше что?

– Объясни, в чем дело!

Мощный бас Другфарга перекрыл их всех.

– Ты хочешь сказать, что он подчинит нас, как только мы выйдем?!

Слепой юноша взобрался обратно на камень.

– Нет. Он просто уничтожит это помещение и нас вместе с ним.

Волшебники повскакивали со своих мест, но никто не произнес ни слова. Гэт в замешательстве посмотрел на Горбуна. Калека обнажил свои кривые зубы в ухмылке, устремив взгляд в пространство. Похоже, Джаург преуспел там, где Гэт потерпел неудачу – споры перенеслись на оккультный уровень, и теперь Гэт ничего не мог услышать.

Джаург пожал плечами и вернулся на свое место между Гэтом и Фрафтой. Усевшись, он обнял девушку за плечи и бодро заявил:

– Надеюсь, беседа пойдет живее.

– Ты это серьезно говорил?

– Совершенно серьезно.

Как он может оставаться таким спокойным? Гэту хотелось кричать. Он уже видел, как низкие своды рушатся, погребая его под собой. По коже у Гэта забегали мурашки.

– Но зачем Зиниксо убивать вас всех? Здесь около шестидесяти волшебников…

– Шестьдесят четыре.

– Разве он не хочет, чтобы вы служили ему? Ведь он же вербует волшебников, разве не так?

– Видимо, уже не вербует, – зевнул Джаург. – Возможно, решил, что их у него и так уже достаточно, чтобы просто истребить всех остальных. Хаб отсюда далеко. На таком расстоянии… Нет, это трудно объяснить. Поверь мне на слово, ему легче уничтожить нас, чем схватить.

Гэт охнул и попытался напустить на себя беззаботный вид, но ему это не удалось – он никогда не умел врать. Он решился – заглянул в будущее так далеко, как только мог, и у него вырвался сдавленный вопль.

Через три минуты крыша рухнет прямо на волшебников.

Джаург внезапно выпрямился, отпустив Фрафту, и схватил Гэта за руку с силой, которую трудно было в нем угадать.

– Держись покрепче, ателинг! Мы уходим. Я постараюсь забрать тебя с собой.

Гэт изо всех сил вцепился в руку Джаурга и почувствовал, что за другую руку его так же крепко держит Горбун.

– Куда мы?

– В магическое пространство. – Слепой юноша улыбнулся. – Я не уверен, что это доступно мирянину, но мы попытаемся.

– А иначе ты окажешься в куда более неприятном положении, – добавил Горбун.

– Более неприятном, чем что?

– Чем что угодно.

Гэту показалось, будто у него двоится в глазах. Полутемная комната исчезла. Вокруг стеной стояли волшебники, многие из них держались за руки. Но поверх этого накладывалось еще одно едва уловимое изображение. Здесь было светло, но света не было. Глазу не за что уцепиться – ни пространства, ни бытия, ни подземного зала сходок, ни открытого неба. Наверное, именно таким видели мир волшебники. Старшие етуны сомкнулись вокруг молодых, и многие из них улыбались Гэту. И ни на ком из них не было видно одежды! Гэт обнаружил, что Другфарг – оружейник, а старый Гус-тиаг – целитель, но откуда он мог узнать об этом? И еще здесь были женщины. О Боги! И все без одежд! Некоторые казались плотными, словно валуны, другие – почти прозрачными. Потом он увидел скальда Горбуна и сапожника Джаурга, а между ними вырисовывался неясный образ долговязого юноши с непослушными светлыми волосами и обеспокоенным лицом. Он показался Гэту странно знакомым.

Великие Силы! Гэт понял, что это за юноша. А ведь он и в самом деле подрос! Правда, бороды у него все еще нет… ну ладно, успеется. А что, не так уж плохо! Впрочем, в штанах он бы смотрелся получше.

– Пошли! – скомандовал ателинг Горбун.

Его избрали вождем из-за того, что он был сильнее всех, и еще из-за брата, Тана Драккора, которого почти наверняка выберут военным предводителем объединенной дружины Нордленда. Но откуда Гэт все это знает? И тут на землю обрушился мощный удар, и купол места сходок волшебников исчез в клубах пыли. Во все стороны разлетелись обломки.

Это было на самом деле?

Теперь Гэт видел множество вещей сразу.

Долина Сходок. Драккор поднялся на помост из щитов, который держала дюжина крепких етунов. Тан произносил речь, обещая много крови, добычи и насилия, и присутствующие надрывали глотки, поддерживая его, – и таны, и простолюдины…

Небольшой, поросший травой купол – внешне совсем неповрежденное место.

Весь Нинтор, каким его можно было бы увидеть с высоты птичьего полета.

Шестьдесят чародеев помчались по траве, направляясь к вытащенным на берег галерам. Они не бежали – искалеченный Горбун не уступал в скорости никому из них, – но двигались так же стремительно, как охотящийся ястреб.

Накатывающееся неясное Зло… Глаза… Огромные, ужасные глаза дварфа, появившиеся посреди неба и глядящие прямо на них.

И раскатистый голос:

– Сын фавна! Так вот ты где! Наконец-то ты попался!

Не было никакого сомнения, о ком идет речь.

– Убирайся, лупоглазый серый урод! – заорал Гэт. Волшебники захохотали, послышались одобрительные возгласы. – Мой отец однажды уже заставил тебя заткнуться, и еще раз заставит!

Небо закипело от ярости.

– Умри, наглый мальчишка!

Сверху обрушилась пылающая нога.

Волшебники скользнули в сторону, уклоняясь от гигантской ступни. Там, где она ударилась о землю, забушевало пламя.

Все происходило не в реальном мире, это был всего лишь образ, – о чем-то таком говорил Джаург. От этого опасность не становилась меньше.

Собравшаяся в долине Сходок толпа застыла, потом повернулась, чтобы посмотреть, откуда исходит грохот.

Вокруг Гэта зазвенели голоса – точнее, мысли волшебников.

«К кораблям… Парень с нами?.. А куда мы можем отправиться ?..»

Еще одна пылающая ступня. В воздухе снова взметнулись клубы пыли и осколки разбитых камней. Волшебники снова увернулись. Новый удар Сговора – новый бросок в сторону. Над Нинтором поднялись столбы дыма.

Етуны в панике разбегались из долины Сходок.

Берег. Корабль. Любой корабль. Но в море выходить опасно.

«Пир ворона» – корабль Тана Афгирка…

«Это надо сделать… Все на борт… Теперь поднимайте его».

Волшебники хлынули на корабль. «Пир ворона» сорвался с места, и через долю секунды туда, где он только что был, ударила огненная стопа. Ближайшие корабли исчезли во вспышке пламени. «Пир ворона», подняв фонтан брызг, ударился о поверхность моря, оказавшись за лигу от того места, куда обрушился новый удар Сговора. На юг. Ставить паруса некогда. Браться за весла – тоже. Прыжок. Удар. Еще один прыжок. «Пир ворона» скачками несся по морской глади, а позади удары Сговора вздымали облака пара.

Не было ничего материального, кроме самого корабля и рук, крепко державших Гэта. В ушах у него звенели голоса волшебников.

«Мы не можем бесконечно уворачиваться… Он уверен, что в конце концов схватит нас… Куда нам скрыться?.. Где король Рэп?..»

Удары Сговора все приближались, и теперь столбы пара поднимались со всех сторон.

– Ателинг! – закричал на ухо Гэту Горбун. – Где твой отец?

– Я не знаю!

– Найди его! Нам необходимо убежище! Позови отца! Он тебя узнает!

Позвать отца?!

Гэт видел искрящееся в солнечных лучах море, ясное небо и отдаленные вершины гор Нордленда. Он видел приближающееся Зло Сговора и его чудовищной силы удары. Он видел шестьдесят четыре волшебника и одного юношу мирянина.

Они все взывают к нему?

Позвать отца?!

Последний раз Гэт слышал об отце много месяцев назад, тогда тот находился в Мосвипсе – настолько далеко от Нордленда, насколько это вообще возможно. И эти ненормальные действительно думают, что он может докричаться до отца?

Следующий удар пришелся совсем рядом, и «Пир ворона» захлестнула ледяная волна. Внезапный толчок и холод едва не утащили Гэта прочь от волшебников. Он повис между вцепившимися в него Горбуном и Джаур-гом. На фоне неба вырисовывались лишенные парусов мачты.

«Попытайся, ателинг! – отчаянно закричал Горбун. – Иначе нам конец!»

«Отдайте ему силы! – крикнул Джаург. – Отдайте ему все, что только можете!»

«Спаси нас, ателинг! Позови своего отца!»

Мир, вздыбившись, стал круглым.

Нордленд съежился и превратился в кучку пустынных островов, окруженных льдом. Им навстречу неслась земля. Наверное, это был Гувуш, а сверкающее серебро за ним – Утреннее море, раскинувшиеся к западу зеленые просторы – Империя, а на юго-западе лежала тень. Солнце висело раскаленным добела шаром.

Вот Зимний океан, и если бы Гэт попытался, ему бы наверняка удалось рассмотреть Краснегар, но сейчас ему было не до того. Отец не мог находиться в Краснегаре. Люди – земля кишела ими. Импы, гномы, другие народы. Горы на юге – их вершины сверкали снегом и льдом. И небесные деревья Илрэйна, о которых ему рассказывала Кейди, – маленькие хрустальные шишки на фоне синевы Летнего моря. Черное пламя, бушующее в центре мира, было Злом Сговора, и не обращать внимания на ненавидящий взгляд Зиник-со было невозможно…

«Папа!» – закричал Гэт.

Никто не ответил.

«Папа, это я, Гэт!»

Вроде бы кто-то откликнулся или ему это чудится?

«Папа!»

Еле слышный шепот откуда-то из неимоверной дали…

«Гэт!»

Это голос отца!

«Папа! Король Рэп! Это я, Гэт! Я веду к тебе волшебников!»

«Гэт? Это действительно ты? Где ты?»

«Папа, я здесь! В Нордленде!»

Еще один удар – море словно взорвалось. Огромная волна подхватила «Пир ворона» и одним махом смела за борт весь такелаж, весла и команду. Гэт оказался в воде. Какое-то мгновение казалось, что сейчас корабль перевернется, словно черепаха, но он все-таки сумел выровняться. Волшебники замерцали и стали таять. Гэт почувствовал, как силы покидают его. Судно начало тонуть. Следующий удар их доконает.

«Папа! Спаси нас!»

«Давай сюда! – Шепот превратился в команду. – Гэт! Сюда! Давай скорее!»

Сквозь барабанный бой:

К нему, сквозь барабанный бой,

Зовущий в битву, долетит

Твой голос, в дымке образ твой

Увидит он – и победит.

Теннисон. Принцесса

Глава 12 Лик бога

1

Инос проснулась от тревожного крика Кейди и поняла, что лежит на кровати одна. Рэпа рядом не было. Успокоив дочь, Инос узнала от нее, что Рэп уходил, вернулся, а потом снова исчез, прибегнув к магии. От таких новостей с Инос мгновенно слетела сонливость.

Позавтракать им не удалось – в домике не было ни еды, ни волшебника, чтобы ее создать. Мать с дочерью вышли на Тропу, но никого на ней не встретили. Что за диво? С чего это вдруг Колледж так обезлюдел? Явно случилось нечто из ряда вон выходящее.

– Попробуем дойти до Поляны Свиданий, – твердо сказала Инос, и они с Кейди направились дальше.

– Похоже на шум моря! – через несколько минут воскликнула Кейди.

Поляна Свиданий располагалась далеко от моря, но впереди действительно раздавался какой-то странный гул.

– Или на шум толпы, – сказала Инос.

Кейди подскочила и испустила вопль – уже второй за сегодня. Инос подумала, что у бедной девочки совсем сдали нервы, и тут же сама едва сумела сдержать крик. Из кустов скалилось здоровенное чудище, цветом напоминавшее гриб, и при том совершенно голое. Оно объедало банановое дерево. Оно… нет, пожалуй, она набила рот листьями и что-то пробормотала.

– Э-э… И вам доброе утро, – вежливо ответила Инос и заспешила прочь, потащив за собой Кейди. – Это всего лишь тролль, – беззаботно сказала она, словно тролль был самым что ни на есть обычным явлением. Тролль в Тхаме? Да их тут тысячу лет не видели! – А вон там гномы. Идем же! Это становится волнующим!

– Волнующим? Я не хочу больше ничего волнующего!

– Что же получается, ты называешь событие романтичным только после того, как оно уже закончилось?

– Пожалуй, я бы все-таки предпочла вернуться в Краснегар, – грустно улыбнулась Кейди, – и никогда в жизни не ввязываться ни в какие приключения.

– Наконец-то у тебя появились здравые мысли, – сказала Инос, хотя и понимала, что это были отнюдь не те здравые мысли, которые стоит приобретать в четырнадцать лет. Инос беспокоили перемены, произошедшие с ее дочерью. Прежняя Кейди никогда бы такого не сказала.

Держась за руки, они вступили на Поляну Свиданий. О Боги! От окружающих Поляну деревьев до небольшого озера в центре – сплошь народ. Больше всего было пиксов, тут и там среди них виднелись группы людей в ярких одеяниях, в тусклой одежде либо вообще без оной.

– Видишь? – спокойно сказала Инос, хотя у нее бешено колотилось сердце. – Я полагаю, что все это – волшебники. Похоже, твой отец собрал своих союзников. А, и эльфы здесь! Ну и импы конечно же…

– Инос! – Из толпы к ним бросился Шанди. На нем был превосходный пурпурный дублет, украшенный усыпанными драгоценностями орденами на разноцветных лентах. Император заключил Инос в объятия. – И принцесса Кадолайн!

Кейди присела в реверансе. Император поднял ее и тоже обнял. Он попеременно обнимал то мать, то дочь, смеялся от радости и пытался что-то рассказать. Его поведение совершенно не вязалось со строгой церемониальной одеждой.

– Рэп сказал мне, что вы здесь, и моя жена тоже, и конечно же старый Распнекс…

– Насколько я понимаю, дела идут хорошо? – спросила Инос. Эти бронзовокожие лохматые люди – наверняка те самые антропофаги, о которых рассказывал Рэп. Похоже, они не носят ничего, кроме татуировок и украшений из костей.

– О, происходит нечто потрясающее! – воскликнул Шанди. – Я беспокоился о вас, но Распнекс сказал, что с халифом вы будете в безопасности.

Во взгляде императора явственно читался вопрос. Но даже не будь рядом Кейди, Инос все равно не стала бы сообщать Шанди об их взаимоотношениях с Азаком. А вот Распнекса стоило бы лишить звания волшебника.

– Я так понимаю, что Рэп сейчас занят? – спросила она.

– Очень занят! Здесь происходят события исторической важности! Здесь волшебники со всего мира – они собрались для битвы со Сговором!

– Здесь фавны? И даже гоблины?!

Хотя пиксы составляли большинство, им вряд ли пришлось по душе это вторжение.

Инос присмотрелась и увидела Рэпа, стоявшего в окружении представителей различных рас – наверное, это были вожаки национальных групп. Конечно же там находился и Чародей Лит'риэйн – за последние двадцать лет он ничуть не изменился. Рядом стояли тролль, на голову выше Рэпа и вдвое шире его, и бронзовокожий мужчина с костью в носу – похоже, антропофаг. А вон та хрупкая фигура, закутанная в белое, – это, должно быть, Хранительница. Хорошо, что Кейди ее не заметила.

– А етунов что-то не видно, – заметила Инос, – кроме Джарги, конечно. – Она улыбнулась и помахала рукой морячке, стоявшей рядом с группой дварфов.

– Да, Джарга действительно единственная, – сказал Шанди.

– Мама! – воскликнула Кейди. – Смотри, там, у озера, тритоны!

– Где? Боги милостивые! Шаиди, но это же… Кейди, откуда ты знаешь о тритонах?

– Пусть они вас не беспокоят, – доверительносказал император. – Это волшебники, и с ними не будет никаких хлопот.

– Я никогда прежде не видела тритонов.

Шанди нахмурился:

– Помните Итбэйна? Он был наполовину тритоном.

Инос решила, что тритоны – белокожие и синеволосые – удивительно похожи на каких-то странных рыб. И где та неотразимая привлекательность, которую легенды приписывали морскому народу? Она все еще смотрела на тритонов и, естественно, заодно и на озеро, когда под раскат грома в воздухе возникла нордлендская галера. Всех присутствующих с ног до головы обдало брызгами. Возмущенные крики перемешались с радостными, а многие пиксы оказались на грани обморока.

– Последние сведения, – сказал император, – позволяют предположить, что нордлендский континент прибыл отчитаться о проделанной работе.

Кейди снова испустила вопль – уже третий за утро, но на этот раз он был радостным. Зловещее судно переполняли светловолосые люди – как мужчины, так и женщины, – но лишь один из них привлек к себе внимание Кейди. Долговязый подросток вспрыгнул на планширь и теперь балансировал на нем, отчаянно размахивая руками. Мальчишка, как и все остальные члены команды, был одет в кожаные штаны, но у него единственного вились волосы.

– Папа! – закричал он. – Я привел тебе волшебников! – И одним прыжком перемахнул на берег.

Эффектного приземления не получилось: парнишка поскользнулся и с громким плеском шлепнулся в камыши.

– Гэт! – завизжала Кейди. – Это же Гэт! – И она врезалась в толпу, словно выпущенная из лука стрела.

Когда мокрый как мышь Гэт выбирался на берег, Рэп как раз сумел пробиться через толпу волшебников, архонтов и чародеев. Отец и сын обнялись.

– Инос! Вы плачете? – удивился Шанди.

А ведь она и вправду плачет. Поляну Свиданий перед ее взором заволокло пеленой, а сердце Инос сжалось от невыносимой боли. Она припала к груди императора и уткнулась лицом в его бархатный воротник.

– Рэп жив и здоров, Кейди тоже, а теперь еще и Гэт появился! А я всего неделю назад думала, что уже никогда их не увижу!

Инос с трудом заставила себя замолчать – нельзя же быть такой сентиментальной дурочкой! Это уже начинало входить в привычку. Она отступила на шаг, вытирая слезы, и тут заметила, что Рэп одной рукой обнимает сына, а другой тоже вытирает слезы. До чего трогательная сцена!

Шанди заботливо и удивленно смотрел на королеву.

– Похоже, вы можете гордиться своим сыном. Ему удалось сделать то, что мы и попробовать сделать не осмелились. Примите мои поздравления.

– Спасибо. Гэт уже выше отца.

– Если ему потребуется работа, пришлите его ко мне.

– Я предпочла бы оставить его при себе.

Как странно! Инос вспомнила, что еще совсем недавно они с Рэпом всерьез сомневались, хватит ли у Гэта способностей править королевством. Сын казался им слишком нерешительным. А их мальчик сумел побывать на сходке в Нинторе – уже одно это обеспечит ему пожизненное уважение всех етунов в ее королевстве! – и вернулся, приведя с собой несколько десятков волшебников…

– Ему просто невероятно повезло, – сказала Инос.

– По своему опыту могу сказать, что на одной удаче далеко не уедешь, – бесстрастно заметил Шанди. – Я так понимаю, что мои жена и дочь тоже живы и здоровы?

О чем Рэп ему рассказал?

– Да, с ними все в порядке, – ответила Инос, продолжая следить за встречей Рэпа с сыном, за Кейди, яростно проталкивающейся сквозь толпу к озеру, за высадкой етунов и за отчаянными усилиями пиксов держаться подальше от этих наводящих ужас беловолосых демонов.

– А с Ило не в порядке?

– Нет, с Ило не в порядке.

Инос с беспокойством посмотрела на Шанди. На лице императора застыло холодное выражение, а глаза недобро сверкали.

– Я должен оставаться здесь. Не могли бы вы привести мою жену сюда? – Если бы Шанди был способен на это, то Инос сказала бы, что в его голосе звучит мольба.

Кейди наконец-то добралась до брата. Гэт подхватил ее и закружил. Близнецы радостно верещали. Рэп глуповато ухмылялся, глядя на детей. Потом вокруг них столпились етуны, и Инос уже не могла рассмотреть свое семейство за их широкими спинами.

Все шло прекрасно. Срочного присутствия Инос там не требовалось. Она еще успеет обнять сына. А вот императору сейчас без нее не обойтись.

– Да, Шанди, я могу привести Эшиалу сюда, – сказала Инос, – но сначала давайте найдем какое-нибудь местечко, где мы могли бы сесть и поговорить. Мне нужно вам кое-что рассказать.

2

– Это предводитель волшебников Нордленда, ателинг Горбун, сын Келькора, – с гордостью сказал Гэт.

У Рэпа на глаза навернулись слезы: из мальчика, которого он помнил, его сын превратился в мужчину! Какой он стал высокий! И тут до Рэпа дошло, что за имя произнес Гэт… У него перехватило дыхание. Рэп перевел взгляд на юношу с костылем.

– Сын Келькора?!

Сын Келькора – волшебник?! Етуны никогда не забывали о кровной вражде.

Горбун бросил на Рэпа злобный взгляд и ощерился.

– И брат Драккора, военного вождя и великого воина. Но мы пришли с миром.

Калека заметил замешательство Рэпа, и его бесцветные глаза радостно сверкнули.

– Я рад это слышать. Добро пожаловать. Хранительница…

Рэп оглянулся. Где же Тхайла? И почему етуны выбрали этого несчастного калеку предводителем?

– Мы уже принесли тебе присягу, тан, как нашему полноправному вождю.

– Вы уже что?..

– Я принял их клятву от твоего имени, отец, – сказал Гэт. Скромный вид явно стоил ему нечеловеческих усилий. – Но некоторые из них решили присягнуть мне лично. Но конечно же я и мои вассалы в полном твоем распоряжении. Я что-то сделал не так?

– Я не наделял тебя подобными полномочиями, сын, но при сложившихся обстоятельствах грешно упрекать тебя за превышение власти. Сколько вас, чародей?

– Шестьдесят четыре, тан. А это – вся ваша армия?

– Большая часть, – ответил Рэп. Он только сейчас заметил, что среди етунов были даже женщины, и вообще мало кто из них походил на моряков.

– И сколько же вас?

– Вместе с вами – около пятисот.

Горбун вздохнул и позвал:

– Джаург!

К нему подошел слепой юноша:

– Да, предводитель.

– Каковы силы Сговора?

– Больше двух тысяч.

– Что?! – пошатнулся Рэп. – Да вы шутите! Откуда вы можете это знать?

– Я был одним из них. Ателинг Гэт и ателинг Горбун сумели освободить нас, но я знаю, что с месяц назад в Сговоре было примерно две тысячи двести колдунов.

У Рэпа пересохло во рту, словно он шел через пустыню Зарка. Такое ему и в голову не приходило. Откуда взялась такая прорва волшебников? Неудивительно, что Зиниксо держится самоуверенно.

– Нас также поддерживает полубог.

Джаург, не открывая глаз, улыбнулся:

– Это будет славная битва.

Гэт почувствовал скрытое беспокойство:

– Мы сможем победить?

Джаург повернулся на голос и снова улыбнулся.

– Нет, господин мой ателинг. Мы не сможем победить. Но битва будет славная!

По четыре противника на каждого! Что он нашел в этом славного?

– Мы должны согласовать наши действия, – сказал Рэп, внезапно подумав, что управлять етунами, пожалуй, полегче, чем компанией обидчивых архонтов, хитроумных эльфов и смертоносных каннибалов, да еще с полубогиней в придачу…

Над Поляной пронесся исполненный муки крик. Все разговоры оборвались. В той части Поляны, где собрались пиксы, старый архонт Ним упал на траву, корчась от боли. Присутствующие попятились. В магическом пространстве было видно, что Нима охватило черное пламя. Мгновением позже пламя вспыхнуло и вокруг архонта Пуика, стоявшего в нескольких шагах от Нима.

Каждый архонт был неразрывно связан с тем участком границы, который он охранял.

И тут крик Хранительницы возвестил о том, о чем присутствующие уже и сами начали догадываться.

– Войско! – крикнула Тхайла. – Сражение началось!

3

В этот роковой день Тхайла не смела заглядывать в будущее, но она предполагала, что их положение безнадежно. Будь у них хоть малейшая возможность победить, ее предшественница Лейн не отказалась бы так легко от борьбы. Только твердая уверенность в поражении могла повергнуть Лейн в такое отчаяние. То, что сказал сапожник Джаург, служило лишь еще одним подтверждением. Услышав слова Джаурга, Тхайла заглянула в его душу, чтобы посмотреть, не таится ли там предательство, но увидела только миролюбие, честность, почтение к Богам и искреннюю тягу к Добру. Это был довольно необычный етун.

Жизненный опыт подсказывал, что бедствие неизбежно. Стоило лишь спокойно сопоставить силы сторон, чтобы понять, какой огромный перевес на стороне Сговора, объединенного волей Всемогущего. У разношерстной компании, собравшейся на Поляне Свиданий, не было ни дисциплины, ни единого взгляда на вещи. Они не привыкли к совместным действиям. Сама Тхайла, при всей ее сверхчеловеческой силе, была всего лишь наивная юная девушка, совершенно не умеющая командовать людьми. Рэп – волшебник средней руки, и к тому же слишком порядочный человек, чтобы стать хорошим командующим. Он смотрел на вещи как государственный деятель, но ему не хватало заносчивости, необходимой для того, чтобы навязывать свою волю другим. А два чародея настолько мало доверяли друг другу, что не смели пускать в ход свои силы, чтобы не спровоцировать разрыв.

По команде Тхайлы разрозненные группы попытались объединиться, но из этого ничего не вышло. Представители каждой из двенадцати рас предпочитали слушаться своего предводителя. Импы немедленно сцепились с етунами, гномы – с джиннами, тритоны – с антропофагами, ну а эльфы конечно же – с дварфами. Фавны пытались что-то доказывать. Тролли оцепенели от ужаса. Пиксы тряслись, как осиновые листья.

Сговор обрушил удар на барьер над горами Квобль, в том месте, где соприкасались участки Нима и Пуика. Стычка вышла не более утонченной, чем драка двух горных баранов за звание вожака. Обычно схватки волшебников оставались незаметными для материального мира, но на этот раз в ход были пущены такие огромные силы, что земля содрогнулась и с гор начали сходить лавины. Потом леса на горных склонах вспыхнули факелами, а ручьи закипели.

Но настоящее сражение разворачивалось в магическом пространстве. Главные силы сталкивались именно здесь. Тхайла могла видеть происходящее таким, каким оно было, но большинство волшебников воспринимали эту схватку посредством неких образов – каждый по-своему, и Тхайла была поражена тем, насколько разнилось их восприятие. Многие видели пламя – белое, красное и черное. Етунам представлялось надвигающееся на них огромное войско, дварфам – обрушивающийся на их головы молот, а тритонам – гигантская волна. Хранительнице приходилось бороться со всеобщим смятением и поддерживать одновременно и древний защитный барьер, и своих союзников.

Казалось, каждый из этих пяти сотен волшебников взывал к ней – умолял, спорил, кричал, советовал, а тем временем Ним и Пуик корчились от боли. Поляна Свиданий бурлила от страха и ярости. Сократить периметр, нанести ответный удар по Хабу, разделить армию на несколько частей… Пятьсот волшебников выдвигали пятьсот разных планов.

И только один звонкий голос звучал иначе. Только один ручеек эмоций отличался от всех остальных. Озадаченная этим, Тхайла ухитрилась направить на него часть внимания и увидела перепуганные зеленые глаза Кейди.

– Тхайла, с тобой все в порядке?

Сочувствие? Кто-то заботился о самой Тхайле!

– Да, я в порядке! – произнесла она вслух, благодарно улыбнулась и снова перенесла свое внимание на границу с Квоблем.

Но было уже поздно. Тысячелетнее чародейство рухнуло. Ним и Пуик бесследно растаяли. Ничем больше не сдерживаемый гнев Сговора обрушился на Тхам.

И на мгновение столкнулся с неведомым препятствием. Холодный взгляд Всемогущего зашарил по сторонам, разыскивая врагов. Он не обнаружил ни выстроившейся для боя армии, ни городов, которые предстояло разрушить, ни крепостей, которые следовало осаждать. Перед Зиниксо предстала сонная патриархальная местность, населенная крестьянами, пастухами и рыбаками. Но это лишь подстегнуло его злобу.

Пиксы начали умирать. Они падали под ударами темных сил, словно срезанные колосья. Мужчин настигали за работой, женщин – за домашними хлопотами, детей – за игрой. По Проклятой стране прокатилась волна смерти. Языки пламени слизывали дома, мельницы и пасеки. Замертво валились домашние животные. Никакая из бесчисленных войн, даже Война Пяти Колдунов, не могла по жестокости сравниться с этим хладнокровным уничтожением.

Все стоявшие на Поляне Свиданий оцепенели от ужаса.

Первым пришел в себя король Рэп.

– Хранительница! – отчаянно закричал он. – Они нашли Ворота! Скорее! Прочь из Колледжа!

Прочь из Колледжа?.. И тут Тхайла поняла, что имел в виду фавн. Сговор обнаружил, что существуют два Тхама. Резня прокатилась по настоящему Тхаму, в котором, собственно, и жили пиксы. Но над всем Тханом раскинулась мерцающая магическая паутина – это была Тропа, соединявшая Часовню с Поляной Свиданий, Библиотечным комплексом и Воротами. А кроме того, были заметны магические приспособления, использовавшиеся в Колледже. Бесчисленные нити волшебной паутины тянулись к скромным домам, в которых жили волшебники или волшебницы со своими смертными супругами.

Как же они ужасающе беззащитны! Как только Всемогущий поймет, где скрываются его враги, он сможет отделить эту паутину от реального мира. Ему потребуется пожертвовать большей частью сил Сговора, но зато после этого он сможет править Пандемией безраздельно, ибо Колледж и все, кто в нем находятся, исчезнут навсегда.

«Все в Часовню! – скомандовала Тхайла. – Архонты, заберите мирян и перенесите их! Немедленно!»

Над залитой солнцем Поляной Свиданий раскатился гром. Волшебники исчезли, оставив после себя лишь примятую траву, беседки, половину из которых теперь нужно было чинить, и совершенно неуместную здесь нордлендскую галеру. Еще на Поляне остались шестеро из уцелевших архонтов, а с ними император, королева Иносолан, Кейди и Гэт.

– Эй! – воскликнул Гэт. – А куда это все подевались?

4

Рэп всегда знал, что битва будет короткой, как и любая битва, в которой замешана магия, но такого молниеносного разгрома он не ожидал. От внезапности перемещения у него перехватило дыхание.

Наконец он сумел собраться с мыслями. Пятеро пиксов все еще не опомнились от потрясения. Рэп бросил им на помощь все те невеликие силы, которые смог собрать.

– Иди сюда! – окликнул он Тума. – Помоги. Да, вот так вот… Ты держи запад… Соберите всех мирян! – Рэп распределил архонтов по четырем главным направлениям и повернулся к Рейму: – Следи за Тропой!

Пиксы кивнули и постарались собраться с силами.

Потом Рэп увидел четырех мирян. Кейди и Гэт уже стояли рядом с ним, бледные от волнения и растерянные. Император и Инос бежали к ним.

– Где все остальные? – крикнул Шанди.

– В Часовне, – ответил Рэп. – Мы должны присоединиться к ним, иначе…

И тут фавну пришла в голову мысль, ввергшая его в немалое искушение. Битва была проиграна. Раньше древняя граница еще позволяла им на что-то надеяться, но теперь она рухнула и погребла под собой все их надежды. Две тысячи волшебников! По четверо на каждого из них – да Зиниксо передавит их всех, как котят!

Но тогда…

Тогда даже если Всемогущий не станет отрезать Колледж от реального мира, почему бы этого не сделать самому Рэпу и архонтам? Второй Тхам будет продолжать существовать. В Колледже жило примерно две тысячи человек: сами волшебники, их жены и дети – этого вполне достаточно для того, чтобы народ выжил. А некоторые волшебники смогут даже пробраться наружу, прежде чем разделение станет полным и необратимым.

– Ведь Тхама-то два, – пробормотал Рэп, пытаясь заставить замолчать собственную совесть. – Всемогущий может отрезать нас от реального мира, но тогда уже не сумеет подчинить нас.

Рэп в страхе взглянул на жену и детей. Какая судьба ждет их, если они попадут в лапы Зиниксо? И что ждет его самого? А Тхам прекрасная страна. Они могли бы мирно провести здесь отпущенные им дни. Гэт и Кейди нашли бы себе подходящие пары среди юных пиксов, и они с Инос возились бы с внуками. Да, это было бы изгнанием, но зато они оказались бы в безопасности.

Именно такую судьбу он выбрал для Фаэрии. Он, в ту пору полубог, когда-то навсегда отрезал жителей Фаэрии от внешнего мира и ничуть не сомневался, что делает это для их блага. Почему же теперь он колеблется, не зная, стоит ли избрать эту судьбу для себя и своих близких? Если он не сделает этого, их ждет разгром, а возможно, и мучительная смерть от рук спятившего чародея.

Шанди и близнецы недоуменно смотрели на Рэпа.

Но Инос все поняла, и ее зеленые глаза вспыхнули негодованием.

– Бежишь от боя? – спросила она.

– Бой проигран!

– А долг?

Долг! Однажды Инос уже произносила это слово при подобных обстоятельствах. Когда-то давно перед ними уже стоял выбор – и он был еще большим искушением. Рэп знал пять Слов Силы. Сами по себе пять Слов Силы могли уничтожить обладателя, но пять Слов в соединении с любовью превращали его в Бога. Вместе с Инос они могли бы добиться бессмертия, вечного блаженства и безграничной власти. Но они предпочли долг.

А как же Кейди и Гэт? Они ведь уже не дети. Какое Рэп имеет право принимать решение за них?

Никакого. Но у него нет времени все им объяснять. Архонты сзывали мирян, и голоса волшебников разносились над всем Тхамом, долетая до самых дальних его уголков. Мужчины, женщины, дети откликались на оккультный призыв и спешили на Тропу. Рейм изменил пути, и теперь Тропа вела только к Часовне. Объяснять что-либо некогда, значит, Рэпу нужно принимать решение самому. Выражение лица Инос подсказало ему, каким должно быть это решение.

– Мы отправляемся в Часовню, – сказал он. – Пошли!

Рэп схватил Кейди за руку и шагнул с травы на усыпанную белым песком дорожку. Он почувствовал, что остальные последовали за ним.

«Идиот! – успел подумать он. – Какой же я идиот!»

Тропа, которая теперь шла по лесу, была заполнена беженцами. Мужчины тащили на плечах раненых, женщины несли маленьких детей, а дети постарше шли сами. Даже взрослые пиксы при виде демонов из внешнего мира начинали дрожать от страха, поэтому Рэп при помощи магии придал себе и своим спутникам облик местных жителей. Пятеро чужаков рука об руку поспешно спускались по скользкому откосу, созданному Реймом.

Лес вокруг становился все гуще и темнее. В воздухе повис тяжелый запах джунглей. Шанди и Гэт наперебой сыпали вопросами. Инос и Кейди пытались кое-как объяснить, что Часовня – сердце Тхама, средоточие его силы.

Рэп подумал, что Часовня была еще и гробницей Кииф и существовала в двух измерениях. Только оттуда они могли теперь вернуться в реальный мир.

Древние руины еще не показались, а Рэп уже почувствовал присутствие волшебства. Сражение добралось и до Часовни. Перед входом миряне замешкались – их охватило смутное беспокойство. Продолжая сжимать руку Кейди, за которой шли Гэт, Инос и Шанди, Рэп бросился в подлесок.

– Все с дороги! – крикнул он через плечо.

Ноги Рэпа вязли в грязи, а ветви так и норовили хлестнуть по глазам. Он продрался сквозь густые заросли возле осыпающейся стены к маленькому боковому входу. Сердце Рэпа бешено колотилось. Он был с ног до головы заляпан грязью. Рэп попытался повернуть дверную ручку, но та не сдвинулась с места. Тогда он налег изо всех сил, сорвал дверь с петель и отшвырнул в сторону.

– Ого! – уважительно пробормотал Гэт.

Рэп нырнул внутрь, его спутники бросились следом.

Внутри Часовни бушевало сражение.

Слева сгрудились миряне, вошедшие первыми и теперь преграждающие вход остальным. Наверное, ризница за их спинами была тесно забита, но те, кто вошли первыми, в изумлении и страхе застыли, глядя на разворачивающуюся на их глазах схватку.

Справа находились пятьсот борцов за правое дело. Их уже оттеснили в дальний угол, к самой могиле Кииф.

В первом ряду стояла Тхайла, а рядом с ней остальные предводители: Лит'риэйн, Распнекс, Тругг, Горбун,маленький Ишист и прочие. За их спинами укрывались волшебники послабее, по мере возможности старавшиеся справиться с нахлынувшей на них злой силой и жгучей болью, которую несла эта сила.

А посередине Часовни возвышался Всемогущий. Конечно, это была лишь иллюзия. Зиниксо никогда не опустился бы до такого безрассудства, как личное участие в битве. Но человеческому сознанию требовалось какое-то объяснение, а вихрю бушующей грубой силы – какая-то форма. Потому-то Рэп и увидел перед собой узурпатора. Дварф, окруженный черным пламенем, казался втрое выше любого етуна. Управляя объединенными силами всех своих сторонников, гигантский дварф сеял опустошение в рядах отступающих защитников Тхама. Часовня сотрясалась от столкновения сил.

О горе! Рэп в отчаянии смотрел на неравную схватку и понимал, что его удел – дожидаться, чем закончится этот бой. Но исход его был предрешен. Никто не мог противостоять Всемогущему.

На мгновение у него мелькнула мысль о бегстве, но он знал, что не сумеет снова вывести своих спутников на Тропу. Он отпустил Кейди и схватил Инос за руки.

– Это конец! – крикнул Рэп, стараясь перекрыть раскатистый грохот. – Мы погибли!

– Нет! – отчаянно крикнул Шанди. – Сделайте же что-нибудь!

Инос поцеловала мужа и прижалась к нему.

– А, черт! – срывающимся мальчишеским баритоном ругнулся Гэт; потом предвидение предостерегло его – он закричал и вцепился в Кейди.

Все больше защитников, обессилев, валились на пол: импы, гномы, етуны… Только Тхайла еще держалась. Ее хрупкая фигурка словно бросала вызов разбушевавшемуся Сговору. Несколько тяжелых мгновений полубогиня в одиночку противостояла враждебной силе.

Но вскоре и Хранительница изнемогла. Она пронзительно закричала, и ее охватило пламя. Оно пылало все ярче и ярче, а отголоски отчаяния Тхайлы заставили всех зарыдать. Отчаяние и гибель – такова судьба всех Хранительниц.

– Пусти меня! – завизжала Кейди и яростно забилась, стараясь вырваться из объятий брата.

Сердце Рэпа разрывалось от горя. В ушах у него звенело безжалостное пророчество Богов: «Ты потеряешь одного из своих детей!» И вот их предсказание исполнялось. На чаше весов лежала судьба Пандемии. Настало время исполнить свой долг.

– Отпусти ее! – прохрипел Рэп.

– Но, папа! – возмущенно воскликнул Гэт, пытаясь увернуться от пинка Кейди, которая вырывалась, словно разъяренная дикая кошка.

Крик Тхайлы разрывал уши, а окутывающее ее пламя разгоралось все ярче.

– Я сказал, отпусти ее!

– Но, папа…

– Я знаю! Отпусти же ее! – Рэп ухватил обоих близнецов.

Несколько мгновений они боролись, потом Рэп отодрал Гэта от Кейди.

Кейди метнулась к Тхайле. Гэт попытался кинуться за ней, но Рэп повис на сыне, и теперь уже Гэт превратился в дикого кота – царапающегося, кусающегося и бешено орущего. Инос тоже бросилась вперед, однако Рэп ухитрился поймать ее за руку, продолжая другой рукой удерживать сына. Снова образовался клубок из троих дерущихся людей.

Кейди пронеслась через опустевший зал, едва не задев башнеподобную фигуру Всемогущего, и бросилась в окружающее Тхайлу пламя. Инос закричала и отвернулась. Рэп продолжал удерживать Гэта, который рвался спасать сестру. Гэт хоть ростом и превосходил отца, но все же был еще мальчишкой, и ему не удавалось вырваться из железной хватки Рэпа. Спасения не было.

Спустя мгновение принцесса и Хранительница обнялись. Взревело белое пламя, и посреди зала разверзлась бездна. Одежды, волосы, тела исчезли во вспышке, что была во много раз ярче солнца.

Гэт захлебнулся рыданиями и рухнул на пол.

Потом все исчезло. Видение померкло, и лишь перед глазами плавали зеленые пятна. Часовня погрузилась во тьму, скорбную и безмолвную.

– Ты же знал! – простонал Гэт, глядя на отца укоряющим взором.

Рэп отвернулся, не в силах смотреть на сына. С того самого момента, как Гэт вернулся к ним целым и невредимым, Рэп знал, что именно Кейди ему придется потерять, и даже предчувствовал, как именно это произойдет.

– Да, он знал! – сказала Инос. Смотреть на нее было еще страшнее. – Я надеюсь, он думает, что так было нужно.

Кейди! Кейди!

Волшебники один за другим стали подниматься на ноги и кланяться возвышающемуся в центре зала призрачному образу ликующего дварфа. Теперь все они были его сторонниками. Лед, покрывавший могилу Кииф, растаял.

Битва занончилась. Зиниксо победил.

Его чудовищное изображение повернулось, скользнуло взглядом по группке мирян и уставилось на Рэпа.

5

В Хабе светало. Лорд Ампили проклинал тот момент, когда ему взбрело в голову прийти в Ротонду, а тем более – усесться в это кресло. Тело лорда сводило судорогой, а одежда стала влажной от пота. Ампили догадывался, что сейчас происходит битва, от которой зависит исход войны, и что он ухитрился угодить в самую сердцевину вражеской армии. Если победят друзья, то они могут случайно уничтожить и его вместе со Сговором, а если враги разоблачат его как шпиона, ему не избежать казни. Но более всего лорда Ампили терзало то, что он совершенно не представлял себе, как именно происходит эта битва. Неведение сводило с ума.

С того момента, когда Всемогущий взмахом руки остановил шквал аплодисментов, в Ротонде царила невероятная тишина. Все, кроме лорда Ампили, погрузились в транс. Время от времени слышался чей-то вздох или приглушенное бормотание – но ничего больше. Лорд Ампили чувствовал себя словно слепец, которому надели на голову мешок, а после этого привели на бой гладиаторов. Сначала большая часть членов Сговора смотрела на юг, потом – на северо-восток. В конце концов все лица снова обратились на юг, точнее, на юго-восток, но то, что высматривали волшебники, было недоступно взгляду лорда Ампили.

Сначала он исправно поворачивал голову туда, куда смотрели остальные, но в конце концов у него заболела шея, и лорд пригнулся пониже, словно это могло помочь ему спрятаться среди стольких волшебников. Время от времени у кого-то из присутствующих вырывался крик, иногда кто-то из волшебников постарше падал, сраженный невидимой силой, но через некоторое время они приходили в себя и снова вступали в битву. Лорд Ампили подумал, а не попытаться ли ему ускользнуть отсюда – сейчас его могли и не заметить, – но не решился.

Раз уж его тут принимали за своего, почему бы не остаться и не посмотреть, чем все кончится. Если Шанди победит, то лорд Ампили будет спасен. А если император потерпит поражение, то Ампили умрет, и об этом даже никто не узнает. Ну что ж, в конце концов, он выполняет свой воинский долг.

В центре Ротонды неподвижно сидел Всемогущий, устремив взор на юго-восток. Если не считать того, что дварф несколько раз переводил взгляд, за все это время он не шелохнулся. На огромном Опаловом троне даже император смотрелся как человек невысокого роста, а Зиниксо и вовсе выглядел карликом.

Внезапно дварф ожил. Он вскочил и вскинул руки над головой в победном жесте. Присутствующие мгновенно отреагировали – вскочили на ноги и радостно взревели. И снова Ротонда вздрогнула от шквала аплодисментов.

Овация продолжалась по меньшей мере минут пятнадцать. Конечно же лорд Ампили понимал, кто победил и кто потерпел поражение, но он кричал и хлопал в ладони вместе со всеми. «Зачем? – мелькнула у него мысль. – Зачем тепгрь скрываться? Почему бы не плюнуть на страх и не умереть с честью?»

И снова Всемогущий одним взмахом руки заставил всех умолкнуть. В Ротонде опять воцарилась тишина. Сторонники Зиниксо расселись по местам, обмениваясь улыбками и тяжело дыша.

Молодой фавн, сидевший за три кресла от лорда Ампили, повернулся к нему, ухмыльнувшись и приподняв бровь. Он что, о чем-то спрашивает?

– О да! Великолепно! – откликнулся Ампили, заставив свои губы растянуться в подобии улыбки.

Простоватый фавн пришел в замешательство. Потом он что-то заподозрил, и его серые глаза удивленно расширились. Магическая сила никак не была связана ни с возрастом, ни с родом занятий, и теперь, похоже, мальчишка повнимательнее присмотрелся к толстому импу и понял, что на том нет чар преданности и что он вовсе не волшебник…

Но тут внимание всех присутствующих снова оказалось приковано к центру зала. Зиниксо встал и заговорил – впервые за эту ночь:

– Перенесите их сюда! Поприветствуйте же ваших новых сотоварищей!

Ампили еще никогда не слышал такого низкого голоса.

В середине зала возникло мерцание, и внезапно из воздуха появилась большая толпа народа – светловолосые великаны етуны, неуклюжие тролли, низкорослые гномы, изящные эльфы… В магических войнах бывали побежденные, но почти не бывало погибших. Чаще всего те, кто терпел поражение, пополняли армию победителя – видимо, именно это и произошло с войском Шанди.

Лорд Ампили подумал, что Шанди удалось собрать неплохую армию – сотен пять, не меньше. Но силы оказались слишком неравны: у Зиниксо было в четыре-пять раз больше сторонников. А сейчас и мятежники преклонили перед ним колени. Возможно, теперь все до единого волшебники Пандемии стали вассалами Всемогущего. Война закончилась. Никогда за всю историю еще не случалось ничего подобного.

Но кто, во имя Зла, эти люди, на которых все смотрят?

Ампили краем глаза взглянул на юного фавна, но тот был целиком поглощен событиями, разворачивающимися в центре Ротонды, и, видимо, уже успел забыть о странном мирянине. Но ведь рано или поздно он все равно вспомнит… За спиной у Ампили взволнованно перешептывались волшебники.

В центре зала появилась новая группа людей – куда более малочисленная.

Чародей Распнекс и эльф – наверное, Чародей Лит'риэйн – преклонили колени. Остальные продолжали стоять. О Боги! Шанди! Императрица Эшиала с ребенком! Король Рэп! А эта белокурая женщина рядом с ним, должно быть, его жена. Ампили припомнил, что когда-то давно, еще во времена Иифбейна, он видел ее при дворе. Долговязый парнишка-етун, одетый как мореход. Но тот ли это парень, которого Шанди видел в бассейне-прорицателе? Этого Ампили не знал и, возможно, никогда не узнает.

По рядам пробежал шепоток смятения, и рядом с чародеями появилась Грунф . Она тоже преклонила колени.

Бывшие смотрители.

Зиниксо снова уселся на трон и принялся со злобной радостью рассматривать своих пленников. В Ротонде воцарилась напряженная тишина.

– Мы проявим милость к тем, кто был введен в заблуждение. – Узурпатор потер руки. – Но к смотрителям это не относится. Мы разберемся с вами попозже, когда у Нас будет время Мы желаем поразвлечься. Вы должны представить Нам на рассмотрение описание самой мучительной казни, какую только сможете выдумать.

Лит'риэйн покорно склонил голову.

– Это большая честь для нас – доставить вашему всемогуществу удовольствие, – прозвучал мелодичный голос эльфа.

Следом за ним покорность подтвердили Распнекс и Грунф.

Ампили содрогнулся. Смотрители понимают, что их ждет! Но они превратились в сторонников Зиниксо и были готовы по прихоти Всемогущего подготовить собственную казнь, причем самую изощренную.

– А теперь отойдите! – взмахнул рукой Зиниксо. – Давайте посмотрим, что еще за рыба угодила в наш невод.

Смотрители поднялись на ноги и отошли в сторону. Они остановились рядом с Золотым троном, и Ампили было плохо их видно. Но сейчас это было не важно, потому что теперь дварф повернулся к мирянам и ухмыльнулся:

– Добро пожаловать в Хаб, Эмшандар!

– Чтоб у тебя все кишки сгнили!

Зиниксо наслаждался своей победой, и его не могла раздосадовать подобная мелочь. Возможно, ему даже понравилось, что Шанди пытается сопротивляться.

– А твоя жена и вправду такая красавица, как мне рассказывали! Я буду рад свести с ней знакомство.

Шанди раскрыл было рот, но не смог произнести ни слова.

– Вашим дублерам пришлось нелегко, – издевательским тоном продолжал дварф. – Но теперь мы можем избавить их от нелегкой обязанности, не так ли? Эмшандар, подойди и принеси присягу!

При виде того, как законный император поспешно бросился вперед и остановился в двух шагах от своего же трона, у Ампили вырвалось рыдание, а когда Шанди преклонил колени перед узурпатором, лорд закрыл глаза.

О горе, горе!

– И ты, дорогой Рэп! – произнес исполненный ненависти голос.

Ампили открыл глаза. Шанди уже принес Зиниксо свои извинения и заверил его в неукоснительном повиновении. Теперь он вернулся на прежнее место и взирал на Всемогущего с восторженным обожанием.

Зиниксо уже потерял интерес к императору. Его поведение говорило о том, что самый лакомый кусочек дварф приберег напоследок.

– Ну что, король Рэп, будешь ли ты просить пощады? Будешь ли умолять Нас о быстрой смерти?

– Это было бы бессмысленным унижением!

Казалось, что фавн говорит негромко, но каким-то удивительным образом его голос раскатился по всему залу. Наряд его совсем не походил на королевский – скорее уж это была одежда крестьянина, к тому же измятая и запыленная, но все же Рэп держался с истинно королевским достоинством.

Его жена была одета в простую белую блузку и зеленую юбку, но тоже выглядела настоящей королевой. На восседающего на Опаловом троне дварфа она смотрела как на нечто, не заслуживающее внимания. Стоявший рядом с ней юноша держался точно так же – то ли непроизвольно, то ли подражая родителям. Он даже руки на груди скрещивал точно так же, как его отец.

Зиниксо снова потер руки:

– Может быть, ты попросишь ради своей жены или ради народа Краснегара?

– Ни за что.

Ампили содрогнулся. Долго ли пленник сможет сопротивляться такому безжалостному тюремщику, как Зиниксо? И какую цену придется заплатить королю за свою гордость?

– Что, на самом деле? Но что ж, тогда Мы сейчас покажем тебе, как от тебя отречется собственный сын. Иди сюда, отродье.

Юный етун шагнул вперед. Он бросил на отца полный ужаса взгляд, но продолжал идти, пока не оказался перед самым Опаловым троном. Там он остановился, снова скрестил руки на груди и, дерзко вскинув голову, поглядел прямо в глаза дварфу.

Всемогущий подался вперед:

– Сейчас Мы убьем тебя. Медленно и мучительно.

Мгновение парнишка помедлил, потом откликнулся:

– Троном, что ли? Ну давай, жаба! – И плюнул на подножие трона.

Ротонда взорвалась криками ярости.

Лорд Ампили безмолвствовал – во рту у него пересохло, а язык прилип к нёбу. Ему как никогда прежде стало ясно, почему плевок служил выражением презрения – лишь очень храбрый человек мог плюнуть в лицо опасности.

– Ты умеешь предвидеть! – воскликнул дварф.

– Немного умею, – признал парнишка. Хриплый юношеский голос звучал почти так же твердо, как голос короля Рэпа.

– И что же ты предвидишь?

– В ближайшие пять минут ничего не изменится. Что будет дальше – не знаю.

– Ну что ж, еще узнаешь! – захихикал Зиниксо. – Этим утром ты предвидел, что Мы раздавим твоего отца, как клопа! А теперь ты вместе с ним будешь вымаливать у Нас пощаду!

– Ни за что! – воскликнул парнишка, но на этот раз не так убежденно, как это вышло у Рэпа.

Ноги юноши подогнулись, и он упал навзничь. Мгновение спустя он повернул голову и взглянул на родителей. Король и королева Краснегара стояли обнявшись и молча смотрели на разворачивающуюся на их глазах трагедию.

Опаловый трон с восседавшим на нем Зиниксо поднялся в воздух, проплыл вперед и завис над юным етуном. Этот огромный каменный трон, который не подняла бы и дюжина троллей, сейчас висел над беспомощной жертвой на расстоянии вытянутой руки.

Потом трон начал опускаться – медленно и неотвратимо. Постепенно Ампили перестал видеть тело юноши – его скрыла нависшая каменная глыба.

Прошла минута.

Ампили слышал собственные всхлипы. Он понимал, что слезы могут выдать его, но совершенно из-за этого не беспокоился.

Две минуты.

Теперь трон должен был оказаться почти что стоящим на груди у юноши – просто не верилось, что в этой щели могло поместиться человеческое тело. Из-под трона виднелась лишь одна рука. Юноша говорил о пяти минутах, но, видимо, он ошибался.

– Ну так как, Рэп? – В мертвой тишине негромкий вопрос дварфа прозвучал трубным гласом. – Кое-какие силы у тебя еще остались. Может, заставишь сердце мальчишки остановиться, чтобы избавить его от мучительной смерти?

Король Краснегара не ответил.

– Ничего, скоро ты запросишь пощады!

На лице дварфа читалась досада, словно он не получил того наслаждения, на какое рассчитывал.

– Я никогда не стану пресмыкаться перед тобой!

– Иносолан, а ты? Может, попробуешь уговорить сына, чтобы он не упрямился и попросил у Нас пощады?

Королева тоже ничего не ответила, лишь взглянула на мужа, словно не понимая, почему он молчит.

– Ну что ж! – прорычал Зиниксо. – Посмотрим, что вы сейчас запоете!

Трон опустился еще на два дюйма. Из-под него донесся слабый стон.

– Остановитесь! – раздался пронзительный голос. Все присутствующие принялись удивленно озираться по сторонам. – Чудовища! Как вы можете не замечать, что служите Злу? – К своему невыразимому ужасу, Ампили понял, что все это прокричал именно он, вскочив с места и размахивая руками. – Раздавить невинного мальчика? Преступники! Звери! Ну избавьтесь же от этого мерзкого принуждения! Зиниксо служит Злу!

Неведомая сила подняла лорда Ампили и швырнула к подножию трона, где он и остался лежать, беспомощный и задыхающийся. Зиниксо смотрел на него с яростью и недоумением.

– Кто?.. Да это же самая жирная медуза! Эй ты, червяк, кто снял с тебя заклинание преданности?

Ампили оторвал голову от пола. Его злосчастный нос оказался разбит, и теперь из него шла кровь. Юноша, лежавший под троном, пытался извернуться и посмотреть, что происходит.

– Ну же?! – гневно прикрикнул дварф.

– Олибино, – пробормотал Ампили. Бедный его нос! Бедные колени! Что за дурацкий порыв благородства подтолкнул его изображать из себя героя? Ампили попытался встать, но все, что ему удалось, – приподняться на локте.

– Олибино! – разъяренно вскричал Зиниксо. – Так, значит, последние три недели ты шпионил за Нами? Жалкий слизняк! Мы придумаем для тебя особую… Или, может, ты хочешь занять место этого ублюдка? Но тогда ты опоздал. Ты туда уже не поместишься!

Дварф оскалился в ухмылке, и все его сторонники тут же расхохотались над шуткой своего повелителя.

Из-под трона послышался тихий шепот:

– Спасибо вам, сэр.

Ампили проглотил застрявший в горле комок.

– Не за что, парень. Ты отлично держишься.

Как это ни смешно, но теперь лорд Ампили чувствовал себя гораздо лучше. На душе у него было спокойно. Ампили огляделся и увидел Шанди, который смотрел на своего бывшего советника с глубочайшим недоумением.

Лорд Ампили знал, каково это – находиться под действием чар преданности…

Хохот понемногу утих.

– Этого проныру мы оставим на потом, – заявил дварф. – Грех не использовать такую кучу жира. Может, наготовить из него свечей к коронации? Ну а теперь… Король Рэп! Я даю тебе последнюю возможность спасти свое отродье!

Ампили в ужасе смотрел на фавна. Впрочем, на Рэпа смотрели все.

В полной тишине Рэп опустился на колени. Его жена опустилась рядом так спокойно, словно это был обычный молебен.

Из-под трона раздался приглушенный крик:

– Папа, нет! Мама! Не надо!

– Мы не будем вымаливать пощады у безумца, Гэт, – сказал король и поднял руки. – Я обращаю свою молитву к Богам! Я знаю, что грешен и недостоин вашей милости, и все же взываю к вам. Бог Спасения, молю, спаси нас!

Зиниксо недовольно нахмурился:

– Никакого Бога Спасения не существует!

– Существует! – раздался новый голос.

Солнце померкло. Три тысячи голосов вскрикнули от боли, шесть тысяч рук прикрыли глаза, защищаясь от нестерпимого сияния.

Посреди Ротонды стояло живое божество.

Лик Бога:

…И внезапно взор ее упал на Божий лик. В нем читалась ужасная борьба: страх, жажда мести, надежда, боль и гнев, но главное – тоска и безнадежность.

Китс. Гиперион

Глава 13 Игра продолжается

1

Зиниксо съежился и забился в глубь трона. Теперь видны были лишь его башмаки да еще руки и ноги, которыми их хозяин пытался прикрыться от нестерпимого сияния. Перед божеством все преклонили колени, все присутствующие, кроме короля и королевы Краснегара, которые и так уже стояли на коленях, и маленькой принцессы Уомайи, зарывшейся лицом в материнскую юбку.

Ротонда строилась в расчете на импов, но даже им, так же как джиннам и тритонам, лишь с превеликим трудом удалось опуститься на колени между рядами кресел. А етунам и троллям пришлось расчищать себе место. Ротонду заполнил треск дерева. Потом он стих, и слышен был лишь детский плач и визг Зиниксо.

– Тихо! – сказало божество, и сразу в Ротонде воцарилась полная тишина. Голос божества нельзя было назвать громким, но все же он звучал словно раскат грома.

– Кейди! – послышался приглушенный голос Гэта. – Кейди, это ты?

– Я более не Кейди, – сказала Богиня. – Вылезай-ка из-под трона, глупыш!

Гэт, отчаянно извиваясь, кое-как освободил руки, ухватился за подножие трона и подтянулся. Выбравшись, он попытался было встать на ноги, но тут же отвернулся, пряча лицо от слепящего света, опустился на колени рядом с лордом Ампили и почтительно склонил голову.

Волшебники один за другим стали прятать лица в ладонях либо склоняться ниже, пытаясь укрыться за спинками кресел. Фигура Богини являла собой сгусток раскаленного добела пламени, и смотреть на него было невозможно.

Опаловый трон с грохотом, от которого содрогнулась Ротонда, рухнул на помост. Зиниксо подбросило, и он снова заверещал.

– Рэп, – произнесла Богиня, и ее мелодичный голос чуть заметно изменился, – почему ты плачешь?

– Я плачу… – Голос Рэпа дрогнул. – Я плачу о своей потерянной дочери.

– Она не потеряна. Скорее это Мы должны плакать о вас, смертных! Это величие, которое Мы ныне разделяем, должно было по праву принадлежать тебе. Теперь ты понимаешь?

– Понимаю. Прости меня, Богиня, мне не хватило веры.

– Теперь ты понимаешь, зачем тебе было послано предостережение?

– Понимаю. Если бы не оно, этого могло бы не случиться.

– Боги возникают из любви, но любовь бывает разной! А ты,Иносолан? Ты примирилась с этим?

– Боги должны существовать, – после долгого молчания ответила королева.

Богиня чуть помедлила, прежде чем продолжить, и снова ее голос изменился.

– Этого довольно. Мы стали Богиней Спасения, поскольку в Нашей смертной форме молили о спасении – и спасли друг друга. Новому Богу положено возвестить о своем возникновении, сотворив какое-нибудь чудо, чтобы Его имя стало известно. А теперь все присутствующие – да будьте свидетелями! Мы провозглашаем, что Нашею Божественною волею этот зал и все это здание отныне и навеки будут свободны от любой магии!

– Вот здорово! – воскликнул Гэт. Он стоял ближе всех к Богине, и казалось странным, что пламя не испепеляет его. – А как насчет морского народа?

– Само собой, они тоже не смогут прибегать здесь к волшебству, – резко ответила Богиня первым из своих голосов. – Об этом Мы тоже подумали, глупец ты этакий.

– Ой, простите, – пробормотал Гэт.

– А теперь, чародеи, Мы желаем видеть, какое Добро вы сумеете извлечь из свершившегося сегодня Зла. – И с этими словами Богиня исчезла.

Первым из всех присутствующих опомнился Зиниксо.

Он спрыгнул с трона и помчался к восточному выходу. Но дварфы по природе своей не слишком хорошие бегуны, а кроме того, рядом с проходом, в который ринулся Зиниксо, сидели несколько етунов. Они тут же перемахнули через кресла. Возможно, кто-то из них приземлился прямо на дварфа – точно неизвестно. Во всяком случае Зиниксо был пойман прежде, чем добрался до двери.

Етуны пронесли пронзительно визжавшего Зиниксо по всему залу, под слегка истерический хохот присутствующих размахивая им. Етунов было четверо, и двое из них крутили дварфа по часовой стрелке, а двое – против. Так что бытовавшие впоследствии рассказы о том, что узурпатор был якобы разорван на пять частей, несколько грешили против истины.

2

В тот момент, когда с присутствующих были сняты чары преданности, их пронзила мгновенная боль. Шанди чувствовал себя так, словно только что очнулся от тяжелого кошмара или обнаружил, что его лучший друг оказался предателем. Ему требовалось время, чтобы прийти в себя, и если ему, пробывшему под этими чарами всего несколько минут, было так плохо, то каково же досталось тем, кто находился под их действием годами? Могли пройти месяцы, прежде чем они поправятся. Наконец-то он сможет поговорить с женой и с дочкой… Но едва Шанди повернулся к Эшиале, как раздался пронзительный вопль – это етуны рванули дварфа в разные стороны.

Это столь быстро свершившееся убийство заставило Шанди понять, что сейчас нет времени на личные чувства. Следующие несколько минут должны будут стать ключевым моментом истории. Все произошло так неожиданно! Прежняя власть рухнула. Либо сейчас же будет провозглашена власть новая, либо воцарится хаос. Хорошо ли, плохо ли, но новое тысячелетие наступило. Император должен был взять руководство в свои руки.

Шанди подошел к Опаловому трону, миновав лорда Ампили, который только-только сумел подняться на ноги, вскочил на помост и остановился, вскинув руки в победном жесте. Тем временем забрызганные кровью етуны продолжали радостно маршировать по залу, размахивая своими ужасными трофеями. Шанди подождал, пока волнение в зале немного уляжется, вздохнул поглубже и воскликнул:

– Возблагодарим же Богов за освобождение!

По Ротонде прокатилось нестройное «Аминь!».

Впрочем, императору удалось привлечь к себе внимание присутствующих лишь на мгновение. Но зато Шанди обладал некоторым преимуществом – он никогда не был волшебником. Сейчас, когда Ротонда оказалась недоступной для воздействия какой бы то ни было магии, большинство присутствующих чувствовали себя ослепшими и оглохшими. Но Шанди понимал, что, по мере того как волшебники осознавали свою причастность к чуду, их настроение понемногу менялось.

Троны смотрителей исчезли. А ладно, не важно…

– Смотрители, займите свои места!

Смотрители несколько странновато посмотрели на императора. Потом, поняв, что от них требуется, Лит'риэйн, Распнекс и Грунф взобрались на возвышения, где прежде стояли их троны. По залу пробежал недоуменный ропот. Волшебники начали подниматься на ноги.

– Свод Правил Эмина утратил силу! – во весь голос крикнул Шанди. – Отныне вступает в действие новый Свод Правил!

Это заявление оказалось не слишком удачным ходом. Ничего подобного слушатели не ожидали. Одни нерешительно захлопали, другие принялись что-то выкрикивать. В воздухе запахло бунтом.

– На мне лежат некоторые обязательства! – провозгласил император. – И сейчас я их исполню! Чародей Ишист!

Гном? Зачем императору понадобились гномы? Шум немного утих – крикунам стало интересно, в чем тут дело. Некоторые из тех, кто повскакивал, снова уселись на свои места.

– Я здесь, император!

Тоненький голосок гнома был едва слышен. Волшебники принялись шикать друг на друга.

– Я выполню обещание, которое дал Ошпу, – выведу легионы из Гувуша! Обещаете ли вы ныне и впредь воздерживаться от кровопролития? Беретесь ли вы передать этот приказ войскам при помощи магии?

– С превеликим удовольствием!

Ропот перешел в удивленное бормотание – волшебники сообразили, что у них на глазах творится история.

– Чародейка Грунф!

Сутулая седая женщина стояла на заднем помосте, откровенно скептически глядя на молодого императора.

– Да, брат мирянин?

– Я немедленно приму все меры для того, чтобы покончить с порабощением троллей, творящимся в Питмоте. Даю слово!

Грунф усмехнулась, обнажая клыки:

– Это больше касается моего сына, а не меня. Если можешь, попытайся убедить его в своих добрых намерениях.

У Шанди потемнело в глазах. Если он не сумеет добиться поддержки смотрителей, взрыв неизбежен.

– Отныне я назначаю твоего сына проконсулом со всеми вытекающими отсюда полномочиями. Это тебя устроит?

Тролля – в проконсулы?! По залу пробежал ропот. Некоторые импы скривились от отвращения, но остальным народам это решение понравилось. Чей-то хриплый голос выкрикнул хвалу императору, другие поддержали. Что ж, чуть лучше, но до настоящего энтузиазма пока далеко. Шанди перевел дыхание. Он вспомнил, как в восемнадцать лет начал свою военную карьеру с подавления мятежа Гризли. На этот раз все оказалось труднее – ведь теперь он не один, ему нужно думать о жене и ребенке. Но зато он успел с тех пор кое-чему научиться.

– Друзья, нам не хватает одного смотрителя. Чародей Олибино пожертвовал жизнью ради того, чтобы провозгласить о создании нового Свода Правил. Почтим же память героя минутой молчания!

Это был довольно рискованный ход, но он сработал. Все волшебники видели, как умер Олибино, а большая их часть еще и участвовала в его убийстве.

Конечно же прервать молчание мог только сам Шанди. Он выждал секунд сорок, потом продолжил:

– Чародей Олибино объявил, что в будущем следует избрать новых смотрителей, и в этом я с ним совершенно согласен. Давайте же заложим основание нового Свода Правил, который нам предстоит создать. И прежде всего изберем смотрителя, который займет место самого Олибино. Кого бы вы хотели видеть новым Смотрителем Востока?

Аудитория отреагировала даже более бурно, чем того ожидал император. Все единодушно принялись выкрикивать одно и то же имя.

Рэп, Инос и их сын стояли, обнявшись, и оплакивали свою потерю – сейчас их мало волновало начало нового тысячелетия. Услышав эти крики, король Краснегера высвободился из объятий близких и огляделся.

– Нет!

Шанди мысленно возликовал. Еще одна возможность!

Император вскинул руку и вновь возвысил голос:

– Он отказывается! Скажите же мне еще раз, кого вы хотите видеть новым Смотрителем Востока?

На этот раз всеобщий вопль был таким слитным, что казалось, Ротонда вот-вот обрушится.

– Вы избраны единогласно, ваше величество! – сказал Шанди.

Фавн нахмурился и посмотрел на жену и сына.

Инос и Гэт улыбнулись ему.

– Нет! – повторил Рэп.

За всю историю существования этой должности лишь два или три человека отказались от трона смотрителя. А для того чтобы избрать смотрителем Рэпа, имелось по меньшей мере пять причин. Он предложил новый Свод Правил. Возглавил сопротивление узурпатору. Был единственным в мире волшебником, который так и не стал сторонником Зиниксо. Не имел никаких мирских привязанностей – даже привязанности к собственной расе, – за исключением своего крохотного королевства. Именно молитва Рэпа была услышана Богами. И, наконец, он был избран единогласно.

Шанди радостно поглядел по сторонам:

– Братья и сестры, мы должны убедить фавна! Назовите же еще раз его имя!

– РЭП!!!

Рэп посмотрел на Шанди и покачал головой.

Кому-нибудь другому Шанди напомнил бы о самопожертвовании дочери, но сказать такое Рэпу император не посмел.

– Король Рэп! Вспомни о том, что началось новое тысячелетие! Ты хочешь, чтобы в учебниках истории было написано: «Если бы король Рэп занял трон смотрителя, грядущие бедствия можно было бы предотвратить»?

Рэп помрачнел.

Иносолан мягко подтолкнула мужа.

Недовольно скривившись, Рэп направился к последнему незанятому возвышению, где прежде стоял Золотой трон. Перед возвышением он остановился и посмотрел на него, словно размышляя. Все присутствующие затаили дыхание. Рэп обернулся:

– Но у меня есть условия!

– Назови их!

– Во-первых, сторонничество должно быть запрещено.

– Согласен, – сказал Шанди и посмотрел на волшебников. – А вы?

Смотрителей он не спрашивал. В данный момент их мнение не имело значения.

– Согласны! – взревел зал.

– Во-вторых, чтобы больше не было никаких магических щитов! Волшебство должно стать открытым, но никому не вредить!

– Согласны!

Рэп снова скорчил гримасу, словно надеясь, что ему все-таки удастся отвертеться.

– В-третьих… Вы слышали, как Богиня объявила, что Ротонда будет свободна от воздействия магии. Сегодня день летнего солнцестояния. Давайте договоримся, что каждый год в этот день здесь будет проводиться сходка волшебников, чтобы избирать смотрителей, обсуждать их действия и одобрять либо не одобрять их.

На этот раз всеобщий рев был еще громче.

Шанди посмотрел по сторонам. Распнекс злобно буравил Рэпа глазами. Грунф была потрясена. Лит'риэйн побледнел от ярости.

Рэп вздохнул:

– И, наконец, я думаю, нам нужен совет волшебников при смотрителях. Двенадцать представителей, по одному от каждого народа. И первой их задачей будет составить текст нового Свода Правил.

На некоторое время зал недоуменно смолк, но потом взорвался ликующими криками – волшебники уразумели, что именно им предлагают. Шанди прежде не слышал этого предложения, но оно было превосходным. В отличие от Свода Правил Эмина, оно позволяло держать смотрителей в узде. Ничего лучшего Рэп предложить не мог. Он наверняка заранее продумал этот маленький спектакль – только непонятно, когда же он успел.

Три тысячи волшебников повскакивали со своих мест и принялись скандировать:

– Рэп! Рэп! Рэп!

Новый смотритель взошел на возвышение и поклонился залу.

3

Это могло затянуться на целый день! Инос обвела зал взглядом. Похоже, волшебники готовы заседать здесь хоть до зимы. Незнакомый Инос толстый имп по-прежнему сидел на полу, прижимая к разбитому носу носовой платок. Впрочем, похоже, происходящее так захватило толстяка, что о своем носе он уже забыл. Шанди произносил очередную речь – что-то насчет выборов в совет волшебников. Сверкая многочисленными орденами, император демонстрировал свое искусство политика – еще бы, ведь именно к этому он всю жизнь и готовился. Как там его семья? Всеми забытая Эшиала по-прежнему стояла на коленях, пытаясь успокоить голодного и перепуганного ребенка.

Инос сама с утра ничего еще не ела и потому чувствовала изрядную слабость.

Как там Краснегар? Рэп против собственной воли оказался втянутым в геополитические дрязги. Конечно, он справится с этой работой, но она займет все его время, так что Инос придется самой управлять их маленьким королевством. А Гэт? Гэт во все глаза смотрел, как его отца провозглашают смотрителем, но на отцовские обязанности у Рэпа впредь будет времени не больше, чем на управление Краснегаром. Мысль о том, что их четырнадцатилетний наследник может заплутать в придворных дебрях, вызвала у Инос головную боль. Стоит кумушкам Хаба разузнать о нем, и мальчика не хватит даже на неделю.

Инос открыла было рот…

Но тут же закрыла его. Гэт уже не был ребенком. Он сражался с волшебниками, плавал вместе с дружиной етунов и показал себя настоящим героем – взять хоть сегодняшнее утро. Если Инос попытается приказывать сыну словно неразумному дитяте, между ними может выйти крупный конфликт. Надо действовать осторожно.

– Гэт! – тихонько окликнула сына королева.

– Да, мама? – Гэт посмотрел на мать серыми отцовскими глазами.

– Мне нужна твоя помощь.

– Какая же? – Гэт радостно приосанился.

Когда он улыбался, то видна была дырка, оставшаяся на месте зуба, выбитого в драке с Брэком в тот самый день, когда они покинули Краснегар. Инос подумала: а не сидит ли до сих пор юный Брэк в королевской темнице?

– Краснегар!

Гэт удивленно заморгал, словно услышал это название впервые в жизни.

– А что с ним такое?

– Мне необходимо вернуться туда. У тебя же есть друзья среди волшебников, правда?

– Ну конечно! – просиял Гэт.

– Я знала, что могу положиться на тебя. Ну пойдем же.

Инос подошла к Эшиале. После тяжких испытаний императрица выглядела изможденной. Инос она встретила радостно, словно долгожданную помощь.

– Все это затянется еще не на один час, – сказала Инос и ободряюще улыбнулась. – Почему бы нам пока не позавтракать?

Выходя из зала, Инос оглянулась и увидела, что Рэп и Шанди смотрят им вслед. Она помахала им рукой и двинулась по коридору, загроможденному всяким хламом.

– Я не уверена, что знаю дорогу, – сказала Эшиала.

– Мастер Джаург нам поможет, ведь правда? – откликнулась Инос.

Слепой юноша печально улыбнулся. Одной рукой он держался за плечо Гэта.

– Боюсь, это будет непросто, ваше величество. Магическая сила вернется ко мне лишь тогда, когда мы выберемся из Ротонды.

– Ой, ну конечно, какая же я глупая. Ну тогда давайте попытаемся найти дорогу сами. Интересно, куда подевались все рабочие, которые ремонтировали Ротонду?

– Сегодня праздник – день летнего солнцестояния, – пояснила императрица. – Но что мы будем делать, если у дверей стоят стражники?

– Но вы же императрица! – рассмеялась Инос. – Просто прикажите им немедленно отправляться в Гувуш, вот и все. Гэт, не мог бы ты понести Уомайу?

Гэт, похоже, понял, что его обвели вокруг пальца. Он помрачнел, но малышку все-таки взял. Майа почти не возражала.

– Только не говори, что мне надо причесаться, – сердито пробурчал Гэт.

– Я как раз об этом и подумала.

В Краснегаре было раннее утро. Небо казалось каким-то вылинявшим, солнце стояло ниже, чем ему полагалось, когда перед дворцовыми воротами из воздуха возникло королевское семейство. Несколько случайных прохожих уставились на это явление разинув рты. Стражники в воротах выронили пики, и те со звоном попадали на брусчатку.

– Уф, похоже, все на месте! – сказала Инос. Ее любимый, незамысловатый, раскинувшийся на холмах городок! Каким же маленьким и захолустным он выглядит!

Гэт с явным облегчением опустил отчаянно вырывавшуюся Майу на мостовую.

– Да, похоже, все в порядке. – Он усмехнулся. – Скоро мы позавтракаем! Все, кроме тебя, мама! – К Гэту снова вернулось предвидение.

Инос поежилась: юбка и блузка, которые она носила в Тхаме, мало подходили для здешнего климата.

– А почему кроме меня?

– Потому что совет уже заседает.

Инос облегченно перевела дыхание. Если совет по-прежнему заседает, значит, до гражданской войны дело не дошло и власть никто не узурпировал.

– А кто его сейчас возглавляет?

– Э-э… Это уже дело королевы. – На лице Гэта появилось какое-то странное выражение. – А нас с Джаургом ждет жареный козленок. – Юноша взглянул на императрицу. – И вас, сударыня, тоже.

– Отличное у вас тут пиво, ателинг, – с улыбкой заметил Джаург, то ли желая показать, что не один Гэт обладает предвидением, то ли чтобы заставить Инос поволноваться. Что, Гэт начал пить пиво?

Эшиала удивленно смотрела на остроконечные башни замка, темневшие на фоне неяркого северного неба. Майа с восторженными воплями погналась за белым голубем. Прохожие преклонили колена, приветствуя свою столь долго отсутствовавшую королеву. Стражники, позабыв о валяющихся пиках, помчались во дворец, чтобы сообщить замечательную новость.

– Ну пойдемте же! – сказала Инос и двинулась к воротам. Они помахали своим подданным, и те ответили радостными криками. Белый голубь громко захлопал крыльями и улетел, спасаясь от наследной принцессы Империи.

Они уже преодолели половину замкового двора, когда из главных дверей им навстречу поспешно вышла невысокая женщина в нарядном платье и чепчике.

Инос была удивлена. Кто эта женщина? Если сейчас действительно заседал совет – пусть Гэт и уклонился от ответа, но предвидение его никогда не обманывало, – то появление официальных лиц можно было не ожидать. Но зачем стражники вызвали эту неизвестную матрону? Женщина присела в реверансе.

– Ваше величество, вы вернулись, вернулись! Добро пожаловать!

Судя по манерам, женщина была ключницей.

– Спасибо. Это действительно очень приятно – возвращаться домой.

Низенькая женщина посмотрела на остальных, и глаза ее расширились от удивления.

– Принц Гэтмор! Ваше высочество, вы так выросли, осмелюсь заметить!

Она еще раз присела в реверансе – уже перед Гэтом, – пристально посмотрела на Эшиалу и Майу и спросила:

– А как там его величество?

Инос вздохнула поглубже, собираясь ответить, но ее опередил Гэт:

– Папа будет попозже. Он сейчас занят – опять спасает мир. Мама, это госпожа Спарро.

– А мы встречались? – негромко спросила Инос.

– Я не имела чести быть представленной вам, ваше величество. Мы с председателем поженились уже после вашего отбытия.

– С председателем?

От распиравшей его тайны Гэт даже покраснел.

– С председателем совета, мама. Как по-твоему, кто поддерживал порядок в королевстве, пока тебя не было?

Естественно, этого Инос не знала. Гэт сам знал об этом только потому, что ему должны были вскоре об этом рассказать. Но говорить об этом королеве он не собирался.

– Да, смею сказать, мой муж неплохо справился с этой работой, – заявила госпожа Спарро. Она явно не страдала от избытка скромности.

Инос предпочитала сама судить о состоянии своего королевства.

– А как Ив и Холи?

– С ними все в порядке, – радостно заявил Гэт. – Холи так подрос!

Ну что ж, прекрасно. С детьми она повидается, когда сможет уделить им достаточно времени.

– Госпожа Спарро, позаботьтесь, пожалуйста, о наших гостях. – Инос назвала первое пришедшее ей в голову имя: – Госпожа Эквиала с дочерью и мастер Джаург…

Госпожа Спарро посмотрела на молодого етуна, поджав губы. Его штаны – вполне приличное одеяние в Нордленде – вывели из себя благонравную даму, ибо в Краснегаре короткие рукава считались дерзостью, а обнаженный торс – и вовсе уж бесстыдством.

– Мастер Джаург – наш новый придворный волшебник, – сердито добавила королева и, сопровождаемая испуганным восклицанием госпожи Спарро, вошла в свой замок.

Инос пронеслась по коридору и взбежала по ступенькам – опять эти краснегарские ступеньки! Люди с удивлением и радостными криками уступали ей дорогу. Королева распахнула дверь, ведущую в зал совета, и вошла.

За большим столом сидело не больше дюжины человек. В это время года у большинства жителей хватало и других дел. Советники повернулись к двери, чтобы взглянуть на непрошеного гостя, но тут же выражение недовольства на их лицах сменилось радостными улыбками. Заскрипели отодвигаемые стулья – советники поднялись на ноги. Некоторое время все молчали: подданные, видимо, были слишком поражены, а у их королевы после пробежки по лестнице перехватило дыхание.

И отшибло дар речи. Во главе стола сидел старый капитан Эффлио – отставной моряк, последним прибывший в Краснегар. Ну конечно же, когда Кейди вытащила ее с заседания совета, Инос именно капитану поручила продолжить заседание. Он был единственным из присутствующих, кого не волновали местные споры, и Инос понадеялась, что капитан продержится несколько минут. Так, значит, Эффлио с того самого времени так и управлял королевством?

Инос улыбнулась капитану и остальным советникам – своим давним друзьям и верноподданным. Старый Форонод, кузнец Крафаркарн, госпожа Оглбен, старый епископ Хэвермор, Лин с его ужасными усами, как у моржа… Она дома, и дома все в порядке. Дома все в порядке!

– Доброе утро! – сказала Инос.

– С возвращением, ваше величество! – поклонился Эффлио, но громкое сопение несколько подпортило его усилия. Очнувшись от оцепенения, все прочие советники принялись радостно приветствовать свою королеву.

– Как это прекрасно снова оказаться дома! Раз уж вы собрались здесь, дамы и господа, то расскажите мне, что творилось в королевстве в мое отсутствие. Вы прекрасно выглядите, управляющий…

Инос прошла вдоль стола, здороваясь с каждым советником; с Лином они даже обнялись. Эффлио освободил для королевы председательское место. Улыбался он несколько беспокойно, а сопение стало еще более заметным.

Инос наконец-то отдышалась:

– И вы, капитан! Я вижу, вы сумели помешать этим кошкам и собакам передраться между собой.

Гм… не очень-то удачное сравнение. Ну ничего, они должны понять, что она имела в виду.

– Счастлив служить вам, госпожа!

– Я очень вам благодарна, – сказала Инос.

Какая удача! Наверное, только этот старый бродяга и мог поддержать мир между етунами и импами. Королева и остальные советники тоже заняли свои места. Эффлио сгреб ворох бумаг и перебрался в свободное кресло.

– Не могли бы вы быстренько ввести меня в курс дел? – спросила Инос. На лицах импов, особенно Лина, промелькнуло испуганное выражение. – Или нет, скорее я должна рассказать вам о том, что случилось. Но это очень длинная история. Как вы сами видите, со мной все в порядке. Я побывала в далеких землях и оказалась вовлечена в очень важные события.

Инос хотела было рассказать о событиях сегодняшнего дня, произошедших на другом краю мира, в Тхаме, но потом решила начать с чего-нибудь попроще.

– С королем Рэпом тоже все в порядке. Он принял на себя обязанности, которые будут отнимать у него много времени. Он назначен… – Инос перевела дыхание, – Смотрителем Востока.

Один из советников удивленно приподнял брови, другие попытались вернуть на место отвисшие от удивления челюсти. Король Рэп всегда отрицал свою причастность к волшебству.

– Принц Гэтмор вернулся вместе со мной, и с ним тоже все в порядке. Вы его, наверное, не узнаете! Я надеюсь, с Ив и Холи тоже все хорошо?

Сердце королевы болезненно сжалось. Она почувствовала повисший в воздух вопрос: а что с принцессой Кадолайн? Что она должна на него ответить? Возможно, ничего – ведь Боги держат свое происхождение в секрете.

– Как прекрасно, что все вы живы и здоровы! – торжественно заявил епископ. – Надо приказать, чтобы звонили во все колокола. И конечно же провести специальный благодарственный молебен. Сразу же, как только у его величества появится свободное время…

Они ни о чем не стали ее спрашивать!

Гм… а что считать свободным временем? Инос улучила мгновение, когда епископ на секунду умолк, и вклинилась в речь его святейшества:

– А как в Краснегаре обстоят дела с запасами продовольствия?

Капитан Эффлио печально покачал головой:

– Очень плохо, сударыня. Или в самом ближайшем времени будут обстоять очень плохо. В этом году не пришло ни одного корабля, вообще ни одного, даже из Нордленда!

– Ну что ж, это и неудивительно, – сказала Инос, и все недоуменно посмотрели на нее. Они ничего не знали! Они сидели в этом всеми забытом уголке, и никакие новости до них не дошли.

– В мире произошла разрушительная война. Гоблины вторглись в Империю. Большая часть Джульгистро лежит в руинах. Потому-то оттуда корабли и не пришли. А у етунов на этот год были другие планы.

– Так вот почему гоблины не пришли торговать! – дрожащим голосом провозгласил старый Форонод.

– Да, поэтому. Гоблины почти все уничтожены.

Инос видела, как эти ужасные новости понемногу доходят до сознания советников. В Краснегаре, где утонувшая рыбачья лодка служила поводом для всеобщего траура, трудно было представить себе подобные бедствия. Никто из присутствующих, за исключением капитана Эффлио и епископа, в жизни не удалялся от дома дальше, чем на десять лиг.

Эффлио принял эти известия куда ближе к сердцу, чем все остальные советники. Он откинулся на спинку кресла, совершенно сраженный услышанным. Инос встревоженно смотрела на капитана.

– Это… сейчас пройдет… сударыня. Просто нервы, – с трудом произнес капитан. – Ничего! Империя устояла?

– Теперь можно сказать, что да, но она пережила жестокое потрясение.

– А мы? – громко воскликнул на дальнем краю стола Лин. – Если мы не получим никакой помощи с юга, то зимой нам придется столкнуться с серьезными трудностями. Не хватает соли, зерна, лекарств. Мы как раз об этом говорили, когда вы пришли.

– Ну это ничего!

Видя изумление советников, Инос рассмеялась. Она была так рада…

Скрипнула дверь, и в комнату вошел юноша с закрытыми глазами. На нем было длинное черное одеяние, усеянное золотыми и серебряными звездами и оккультными символами, а остроконечная шляпа едва не цеплялась за балку потолка. Его прежняя реденькая рыжая бородка исчезла, а прекрасные золотистые кудри спадали почти до талии. Юноша почтительно поклонился Инос и твердым шагом направился к свободному стулу. Советники разинули рты от удивления.

Этот юный волшебник, друг Гэта, любил порядок не больше, чем сам Гэт. С чего это ему вздумалось принять такой причудливый вид?

– Я подумал, сударыня, что могу вам понадобиться, – доверительно произнес юноша.

– Да, вы нам действительно понадобитесь, – сказала Инос. – Дамы и господа, позвольте представить вам мастера Джаурга, который любезно согласился некоторое время пожить у нас. Как я вам уже говорила, в ближайшее время мой муж будет очень занят. Поэтому я предложила мастеру Джаургу место придворного чародея.

Чародей в Краснегаре?! Когда Инос принялась представлять советников, юноша поворачивал к каждому невидящий взгляд, и советник невольно начинал заикаться. Похоже, Джаурга это забавляло, и в глубине души Инос не могла не признаться, что и ее тоже.

– А теперь, мастер Джаург, я должна сказать, что мы нуждаемся в помощи. Прежде всего нам не хватает соли.

– Нет ничего проще, сударыня. Скажите только, где бы вы желали ее разместить.

– А лекарства?

Джаург открыл было рот, но запнулся. Он неодобрительно нахмурился и повернулся к капитану Эффлио, чье тяжелое дыхание сейчас напоминало звуки, раздающиеся из мешка с новорожденными котятами, которых несут топить. Моряки всегда отличались крайней суеверностью.

– Капитан, а вам обязательно так шуметь?

Потерявший дар речи Эффлио только и смог, что покачать головой.

– Мастер Джаург, дело в том, что капитан Эффлио страдает астмой, – сказала Инос.

– Вот как? – Лицо молодого етуна разгладилось. – Надеюсь, вы не станете возражать, если я его подлечу?

Внезапно стало тихо.

– Итак, сударыня, – продолжил волшебник, – вы говорили о лекарствах. Какие именно лекарства вам нужны?

4

Гостиная королевы Краснегара была несколько обшарпанной, но зато очень уютной. В воздухе витал запах торфа, смешанный с запахами свечей, полировки, выделанной кожи и собак. Все углы, все книжные полки и даже каминная доска были загромождены всевозможными вещами – истрепанными книжками, чучелами птиц, золотыми подсвечниками, серебряными чернильницами, хрустальными графинами и прочим, – накопленными, похоже, не одним поколением здешних обитателей.

Эшиале никогда еще не доводилось видеть подобной комнаты. Ее родители повыбрасывали бы все эти вещи как безнадежно старомодные и безвкусные, а в Хабе их отдали бы слугам. Но сейчас они подходили к ее настроению, как любимые старые шлепанцы.

Эшиала почувствовала себя так легко и непринужденно, как не чувствовала уже многие месяцы. Если точнее, то год – с того самого момента, как Шанди вернулся из Квобля. Эшиала плотно поела. Майа играла с принцессой Ив под присмотром слуг. Узурпатор умер, и смерть его была ужасной.

Ило тоже умер, а Шанди был жив…

В камине горел торф, хотя в комнате и без того было тепло. Одно из окон было открыто, и издалека доносился рокот прибоя. Инос задернула шторы, и свет проникал в комнату только через щели между ними.

– А который час?

Инос засмеялась и уселась в кресло.

– Около полудня. – Королева устроилась поудобнее, отбросив мешавшую ей диванную подушку. – Но, впрочем, в Краснегаре, в Хабе и в Тхаме сейчас разное время, так что я даже не знаю, как ответить на ваш вопрос.

– А солнце еще не село?

– И не сядет. Сегодня день летнего солнцестояния. Летом вообще трудно разобраться со временем. Люди иногда забывают, что нужно ложиться спать, а потом падают посреди дороги. Это даже по-своему забавно.

– Мне нужно вернуться в Хаб.

Хозяйка дома отрицательно покачала головой:

– Шанди знает, где вы. Вы только доставите ему лишние хлопоты, если сейчас вернетесь, а забот у него и без того хватает. Я уверена, он рад, что ему не нужно беспокоиться о вас.

Ну что тут можно было возразить?

Взгляд зеленых глаз внезапно сделался острым, словно шпага.

– Он вас любит, и вы это знаете. Возможно, он не умеет выказывать свою любовь, но по-прежнему вас любит и хочет, чтобы вы вернулись. Шанди очень хороший человек.

Эшиала кивнула, но вид у нее был несчастный. Она боялась Шанди. Она его не любила. Никогда не любила. Ило открыл ей, что значит любить, и это совершенно не походило на те отношения, что были между нею и Шанди. Ее сердце умерло вместе с Ило.

– А как насчет того, что императрица Пандемии беременна от другого мужчины, не от императора? – спросила Эшиала. – Ведь это же государственная измена! Шанди может приказать казнить меня за это.

– Вот уж не думаю, – засмеялась Инос. Она говорила так уверенно, словно знала императора гораздо лучше, чем Эшиала. – Не стоит сейчас думать о том, чего хочет он. Чего хотите вы сами?

– Я не знаю. Честное слово, не знаю.

Эшила совершенно не представляла себе своего будущего. Она лишь знала, что ее ждет тягостное одиночество – ведь с ней больше не было Ило. С Ило она была счастлива повсюду, без него уже нигде не будет счастлива.

Эшиала предпочла бы никогда больше не появляться при дворе. Лучше уйти в монастырь или поселиться хоть в том же Краснегаре в любом тихом месте, где никто не будет знать, кто она такая, и где ей не придется часто появляться на людях, но Майа – законная наследница трона и должна вернуться во дворец. Эшиала потеряла любимого человека, а впереди разлука с дочерью.

Иносолан тоже потеряла дочь. Всего несколько часов назад на ее глазах девочка кинулась в пламя, и от нее не осталось даже пепла. Она не умерла, но отныне навсегда потеряна для своих родителей. Если Инос так мужественно переносит свою утрату, то и Эшиале надо постараться быть сильной. Впрочем, мало кто из женщин мог бы сравниться с Иносолан. Королева Краснегара была одновременно решительной и мягкой, по-матерински заботливой и величественной, разумной и настойчивой.

– Мне очень жаль Кейди! – вырвалось у Эшиалы.

Инос грустно пожала плечами.

– Боги предостерегли нас, что нам суждено потерять ребенка. У нас было два года на то, чтобы успеть как-то свыкнуться с этой мыслью. И если говорить совсем уж точно, то наша дочь не погибла. – Инос смотрела на мечущееся в камине пламя. – Когда я стану совсем дряхлой, как этот замок, Кейди останется такой же юной, какой была сегодня. Она сможет увидеть те времена, когда Краснегар обратится в прах. Я стараюсь свыкнуться с этой мыслью. Она немного утешает меня.

– А что вы скажете вашему народу?

– Ничего. Боги не любят, когда их тайны становятся известны. Для остальных Кейди действительно потеряна. Но на самом деле это не очень-то утешает, если вы понимаете, что я имею в виду…

Раздался легкий стук в дверь.

Инос снова устроилась поудобнее и зевнула, прикрыв ладонью рот.

– А это, должно быть, Шанди.

Эшиала вздрогнула:

– С чего вы взяли?

– Просто я распорядилась, чтобы нас никто не беспокоил, если только не прибудет Рэп или посланец от императора. Уж не знаю, под каким именем он предпочитает появиться. Если вы не хотите с ним видеться, то так и скажите. Здесь он не император.

– Но с ним же будет какой-нибудь волшебник.

Инос мрачно усмехнулась, но с места не сдвинулась.

– Я приказала закрыть ворота замка, хотя никогда прежде этого не делала. А замок прикрыт магическим щитом, так что если вы не хотите видеть Шанди, то он сюда не войдет. Одно ваше слово – и он отправится обратно.

Перед мысленным взором Эшиалы промелькнуло видение: императорский военный флот в порту Краснегара, осажденный замок и император во главе армии, явившийся, чтобы вернуть свою дочь…

– Конечно, я должна с ним повидаться.

Инос одобрительно улыбнулась и встала.

– Лучше уж сразу во всем разобраться. Ну, в таком случае я пришлю его сюда. Вас никто не побеспокоит.

Королева подошла и дружески погладила Эшиалу по плечу.

– Только будьте искренней, ладно? Сейчас вам обоим нужна правда. И Майе тоже.

Эшиала кивнула, и Инос вышла.

Эшиала подумала, что у нее есть еще минуть десять. Пять минуть понадобится на то, чтобы приказать открыть ворота, и еще пять – пока Шанди дойдет сюда. Ну, может, несколько минут Инос будет что-то говорить ему. Эшиала подошла к окну и стала смотреть на раскинувшийся перед ней Зимний океан, на седые буруны волн, на белых чаек. Она мысленно повторяла то, что скажет Шанди. Эшиала готовилась к этому разговору уже три дня, но ей никак не удавалось выразить свои мысли, и эта мысленная речь все тянулась и тянулась.

Конечно же ей придется подчиниться решению Шанди. Он император, и в его власти решать, что с ней делать – сослать в монастырь, отправить в изгнание, отрубить ей голову… или снова взять в свою постель. О Боги! Эшиала содрогнулась. Только не это! Ну хотя бы не сейчас. Как она сможет лечь в одну постель с Шанди, если в ее памяти прикосновения Ило, его шутки, его тело…

Когда Шанди открыл дверь и вошел, Эшиала стояла у камина. Она опустилась на колени и склонила голову, чтобы не смотреть, как он приближается.

Первыми в поле зрения Эшиалы попали туфли Шанди, украшенные серебряными пряжками, потом – его жемчужно-серые чулки. А затем Шанди опустился на пол на расстоянии вытянутой руки от Эшиалы. Что он делает? Это какая-то ловушка? Эшиала пришла в замешательство. Тщательно подготовленная речь мгновенно улетучилась. Эшиала застыла, и лишь сердце ее бешено стучало, словно набатный колокол.

– Я пришел сразу же, как только смог, – сказал Шанди. – Никак не удавалось вырваться раньше. Ты не сердишься?

Эшиала, не поднимая глаз, покачала головой. Как ни стискивала она руки, дрожать они не переставали.

– Я глубоко скорблю о гибели Ило, – сказал Шанди, – и искренне его оплакиваю. Он был самым лучшим моим помощником из всех, которые у меня когда-либо были и еще будут. Он был моим другом, и теперь мне его очень недостает. Я знаю, что твоя потеря гораздо тяжелее моей, и приношу свои глубокие соболезнования.

Пораженная услышанным, Эшиала подняла глаза. В черных глазах императора была печаль. Если он и насмехался над ней в душе, то, по крайней мере, хорошо это скрывал.

Шанди всегда был худощавым, но теперь стал совсем худым. Обветренное лицо явно нуждалось в бритве. Его простой серый костюм ничем не напоминал тот торжественный наряд, который был на нем в Ротонде. Глаза Шанди блестели ярче обычного, и Эшиала никак не могла заставить себя встретиться с ним взглядом.

Шанди был озадачен тем, как Эшиала отнеслась к его словам.

– Ты думаешь… Поверь, я глубоко чту память Ило! Будь он жив, я дал бы ему титул принца! Он погиб, защищая моего ребенка и женщину, которую я люблю, – как же я могу не чтить его? И как бы я мог не наградить его, будь он жив? Никакая награда не была бы достаточной за все то, что он для нас сделал.

В горле у Эшиалы встал комок. Зачем он заговорил об Ило?

– Он ведь и меня тоже спас, Эшиала. Он тебе об этом не рассказывал?

Эшиала покачала головой и отвернулась, глядя на пламя.

– Значит, не рассказывал. Ило никогда не считал себя героем, хотя не раз поступал как герой. Он никогда не относился к себе серьезно. И он спас тебя в Юдарке. Этот придурок Ионфо! Если он хоть раз попадется мне на глаза, я с него шкуру спущу, – вышел из себя Шанди. – И Хардграа тоже хорош. Идиоты! Тупицы!

– Они не хотели ничего плохого, – прошептала Эшиала.

– Зато много чего наделали! Подумать только, я поручил заботиться о тебе паре безнадежных кретинов! Простишь ли ты меня хоть когда-нибудь?

– Господин мой! Это я должна просить у вас прощения.

– Нет, не должна! – воскликнул Шанди и покраснел, словно мальчишка. – Эшиала, я тебе изменил!

Но как же…

– Я поддался на уговоры Ило… Нет, я его не виню! Я сам должен отвечать за свои грехи. Официантки в трактире, служанки на постоялых дворах… Ты же знаешь, этого никогда прежде не было и, клянусь тебе, никогда не будет! Простишь ли ты меня? Ну пожалуйста!

Эшиала почувствовала, что ее лицо заливает краска.

– Вы смеетесь надо мной, господин!

– Вовсе нет!

– Но мы с Ило…

– Ну и что? Ведь вы же были уверены, что я погиб, разве не так?

– Да, но…

– А у меня нет никакого оправдания!

– Ило сказал, что гобли…

– И он не солгал. Он видел, как я упал и гоблины схватили меня. Он тебе так и сказал? Ну вот, значит, Ило не врал. Ты была уверена, что стала вдовой. А я знал, что изменяю тебе.

Что за безумная беседа! Замужняя женщина носит ребенка другого мужчины, а муж умоляет простить его! Глаза Эшиалы наполнились слезами.

– Но я знала, как Ило умеет обольщать женщин, и все же позволила ему…

– Ило? – Шанди попытался улыбнуться, хотя на щеках у него все еще горели красные пятна. – Ило был величайшим бабником, которого когда-либо знала Империя. Я должен был обо всем догадаться еще тогда, когда он сказал, что я увидел в бассейне-прорицателе прекраснейшую в мире женщину. Кто же еще это мог быть, если не ты? Но я не догадался. А что тебе еще оставалось? Ведь он не пытался тебя шантажировать?

– Нет. Никогда.

– Я так и думал. Иначе это был бы не Ило. Он никогда не позволил бы себе опуститься до шантажа. Нечестная игра не в его правилах. Он на тебе женился, да? И отдал за тебя жизнь! А это уже совсем другое дело. С другими женщинами он развлекался, а тебя любил. Он просто не мог не любить тебя. А ты не могла не полюбить его. И ты все еще любишь его и не можешь забыть.

Окончательно сбитая с толку, Эшиала кивнула.

Шанди вздохнул:

– Кто может обвинять тебя? Уж во всяком случае не я! Я оставил свою жену на попечение болванов, а сам подался к проституткам! Даже если ты меня и простишь, то я сам себя не прощу. Если бы Ило… Конечно, сейчас об этом легко говорить, но клянусь, что, если бы Ило остался жив и вы захотели бы жить вместе, я бы согласился. Я бы дал тебе развод или еще что-нибудь придумал… Не знаю точно, что именно, да это и не важно – ведь Ило погиб. Но, клянусь, я не стал бы вам мешать.

– Но почему? Почему?

– Потому что обязан ему жизнью. Потому что он был моим другом, и я им восхищался. А прежде всего потому, что хочу видеть тебя счастливой.

Эшиала растерялась. Шанди вел себя совсем не так, как полагалось бы обманутому мужу. Он вообще держался иначе, чем прежний Шанди, холодный и непроницаемый. Эшиале легче было бы вытерпеть угрозы или даже побои, чем это.

– Я ношу ребенка Ило!

– Я знаю, – кивнул Шанди. – Инос мне уже сказала. А ей сказал Рэп. И еще Рэп сказал ей, что это девочка, так что он – то есть она – не может стоять между Майей и троном. А если у нас… – Шанди запнулся. – Если у меня когда-нибудь будет сын, тогда наследником станет он. Так что рожай, дорогая, и мы вырастим дочку Ило как родную. – Шанди печально усмехнулся – видимо, недоверие Эшиалы причиняло ему боль. – Ты думала, я откажусь от ребенка Ило? От твоего ребенка? Да ни за что! Никто ни о чем не узнает. Весь мир думает, что все эти месяцы мы жили вместе, как муж и жена, так что девочку будут считать еще одной принцессой, младшей сестрой Уомайн.

Шанди протянул руку, и Эшиала взяла ее. Ее пальцы были ледяными, а его горячими. Шанди встал и помог жене подняться. Эшиала сжалась, думая, что он ее поцелует, но Шанди просто усадил ее в кресло и сам сел рядом. Он закинул ногу на ногу, скрестил руки на груди и посмотрел на Эшиалу.

– У меня плохие новости, – тихо сказал он.

– Да, мой господин? – Эшиала заметила, как Шанди вздрогнул, и поправилась: – Я хотела сказать – какие новости?

– Прежде всего то, что твоя сестра сейчас в очень плохом состоянии, а Эмторо – в еще худшем. Им пришлось пережить ужасное время. Я приставил к ним пару волшебников, и они немного помогли, но обоих наших с тобой родственников еще долго придется выхаживать. – Шанди окинул взглядом уютную гостиную. – Как ты думаешь, не согласится ли королева Иносолан на некоторое время взять Эшию сюда? Ей сейчас нужен тихий уголок, и Краснегар прекрасно для этого подходит.

Это Эшии-то нужен тихий уголок? Что за чушь!

Шанди поскреб небритую щеку и уставился на свои туфли.

– А вы с Майей не хотите здесь погостить?

– Я пока об этом не думала.

Императрица ожидала услышать распоряжение, что она должна делать, как это было всегда, а Шанди с ней советовался. Интересно, Шанди сам это придумал или ему подсказала Иносолан?

– Знаешь, это было бы неплохо, Эшиала, Империя в руинах! Не только Джульгистро и Питмот – вся Империя! Армия разбрелась, повсюду голод, мятежи… – Шанди тряхнул головой. – И настоящий хаос! Я просто не понимаю, как это еще не дошло до революции. Благодарение Богам, что теперь с нами сотрудничаютволшебники. По крайней мере, я очень надеюсь на их помощь. Рэп сейчас обрабатывает смотрителей и этот их Совет волшебников. – Император в сердцах ударил кулаком по подлокотнику, и в воздух поднялась туча пыли. – О Боги! Хоть бы он сумел их убедить!

– Король Рэп? А в чем он должен их убедить?

Шанди поднял взгляд, и Эшиала поняла, как сильно он обеспокоен. Наверное, раньше она бы этого не заметила.

– Разве ты не понимаешь? Если сторонничество не запретить, то волшебники снова начнут скрываться. А без их помощи Империя развалится. Они нам нужны позарез. Зиниксо уничтожен, но ведь бедствия остались. И все по моей вине!

– По вашей? Но это несправедливо!

– А кто скажет, что такое справедливость? – пожал плечами Шанди. – Ведь мои подданные убеждены в том, что последние полгода Империей правил я и именно я довел ее до такого плачевного состояния! Они уже начали сжигать мои портреты.

– Шанди, но это же ужасно! Почему вы им не объясните?

– Не могу.

– Но почему?! – воскликнула Эшиала.

– А кто мне поверит? Это же невероятнее любой выдумки. «Это был не я, а мой двоюродный брат, и он не понимал, что делает». Сенаторы тут же наденут на меня смирительную рубашку. А на то, чтобы навести порядок в стране, потребуются многие годы. – Шанди вздохнул, и Эшиала поняла, как он устал. – Сенаторы? – пробормотал он. – Ну да, сенаторы! И консулы! – Шанди горько рассмеялся. Эшиала никогда прежде не слышала, чтобы муж разговаривал подобным образом. Возможно, он просто думал вслух, чего раньше никогда при ней не делал. Ему и в голову не приходило обсуждать политические проблемы с женой. – Этих консулов надо гнать взашей. Между прочим, я отложил коронацию. Казна сейчас просто не потянет таких расходов. Даже богатые…

Шанди снова поскреб щеку и вопросительно взглянул на жену.

– Ило как-то говорил… Он сказал, что ты не любишь торжественных приемов и балов.

– Не люблю?! Да я их терпеть не могу! Вы хотите сказать, что не знали об этом?

Ну как можно было не заметить, какой ужас ей внушают все эти дворцовые церемонии? Ее начинало трясти задолго до их начала.

– Конечно, не знал! Мне и в голову не приходило… Ты слишком убедительно притворялась! – Шанди застенчиво улыбнулся. – Понимаешь, я их тоже ненавижу. По мне, так лучше в бой пойти, чем на прием! Меня от них в холодный пот бросает…

– Вас?!

Они посмотрели друг другу в глаза, и на их лицах появились нерешительные улыбки.

– Да, меня, – сказал Шанди. – Напяливать эти дурацкие наряды, потом торчать посреди толпы… Но в ближайшее время пышные празднества нам не грозят! Даже самые богатые семейства сейчас почти разорены.

А ведь священники правду говорят, что в каждом Зле есть какое-то Добро. Без этих утомительных празднеств дворец мог оказаться не таким уж плохим местом.

– Помнишь графа Иферно? – спросил Шанди. – Ты как-то еще сидела рядом с ним на приеме в Ишипуле. Как, по-твоему, из него может получиться приличный консул?

– Вы меня спрашиваете?

– Ну ведь ты же битых три часа выслушивала его болтовню. Он как, умен?

– Не думаю. Он был пьян еще до того, как мы сели за стол, и пил не переставая, пока все не встали.

– Ну тогда к черту графа, – бесцеремонно сказал Шанди.

Интересно, он просто проверял, совпадают ли их мнения, или она только что разрушила политическую карьеру графа? А может, король и королева Краснегара долгими зимними ночами сидят у камина и болтают о государственных делах, совсем как они с Шанди сейчас?.. Тем временем Шанди продолжил:

– Ты знаешь, что голодные люди в Джульгистро сбиваются в стаи, словно одичавшие собаки? Сообщают даже об одичавших детях! О Боги! Что же это делается! Я должен как-то помочь детям, но как? Если я прикажу войскам изловить их, солдаты пустят в ход собак или сети и будут сажать пойманных детей в клетки… – Шанди на мгновение умолк. – Я должен как можно скорее поручить кому-то это дело, но кому я могу доверить заняться детьми?

Возможно, Шанди спрашивал сам себя, но ответила Эшиала:

– Женщине.

Шанди скривился:

– Мысль, конечно, неплохая, но я не знаток женщин. Может, ты кого-нибудь предложишь?

– Госпожа Эигейз.

– А она справится? – поинтересовался Шанди.

– Думаю, вполне. Это она обвела вокруг пальца своего мужа и центуриона и помогла мне бежать.

Улыбка Шанди была почти что искренней.

– Замечательно! Просто великолепно! Значит, одна проблема решена. Остается всего лишь два миллиона девятьсот девяносто девять тысяч и так далее. Как бы мне сейчас пригодился Ило! – грустно добавил император и приподнялся, словно собираясь встать с кресла.

– Если я могу чем-то помочь…

Шанди сел обратно, уставился на огонь и принялся грызть палец, что служило верным признаком крайнего его волнения.

– Помочь? Ну конечно же ты можешь помочь! Я готов назвать сотню вещей, которыми ты могла бы заняться. Например, составить список знакомых тебе компетентных и некомпетентных людей… Создать фонд помощи бездомным… Ухаживать за своей сестрой, пока она не поправится… но… если ты не против… Понимаешь, до Ампили дошли слухи о готовящемся перевороте, и в настоящий момент магия вышла из-под контроля – вот с этим нашим предкам не приходилось сталкиваться…

Эшиала никогда прежде не видела, чтобы Шанди вел себя так нерешительно.

– Что вы предлагаете?

– Если ты не против… Честно говоря, я думаю, ты лучше всего помогла бы мне, дорогая, если бы ближайшие несколько недель побыла здесь! Я бы знал, что вы с Майей в безопасности. Я могу объявить, что вы отправились с официальным визитом. К тому же ты беременна – прекрасный повод удалиться от двора.

– Я не против.

Какое чудо! Остаться в Краснегаре! После всех этих месяцев бегства наконец-то пожить спокойно! Наверняка это Иносолан все так замечательно устроила.

– Вот и хорошо, – с явным облегчением улыбнулся Шанди. – Я очень тебе признателен. Буду навещать тебя каждый день. Или хотя бы Майу, потому что хочу получше узнать свою дочь, прежде чем мне придется подвести ее к алтарю и вручить какому-нибудь безбородому чуду в перьях. Если ты предпочитаешь не видеться со мной, я буду приходить только к Майе.

Эшиала внимательно посмотрела на мужа.

– Что-то не так? – прищурился Шанди.

– Нет, все нормально. То есть много что не так, но… Все нормально.

– Что, я сам на себя не похож? – довольно рассмеялся Шанди. – Я изменился, Эшиала! Я на самом деле изменился! Еще Ило научил меня не относиться к жизни чересчур серьезно. А может, служанки в придорожных трактирах помогли мне измениться. Я узнал много нового и удивительного.

Эшиала почувствовала, что ей начинают надоедать упоминания о служанках.

– И что же, господин мой?

Шанди снова покраснел.

– Ну ладно, скажу! Первая же женщина, с которой я лег в постель, обозвала меня нетерпеливым, грубым быком!

– Ну, она еще была снисходительна! – после продолжительного молчания откликнулась Эшиала. – Эта женщина именно так и сказала?

Теперь у императора покраснели даже уши.

– Наверное, Ило был не таким? – сквозь зубы поинтересовался Шанди.

– Ило был чудом.

– Ну ладно, – мрачно кивнул Шанди. – Поделом мне. Но я учился! И, по-моему, довольно успешно учился, хотя, конечно, до Ило мне всегда будет далеко. Я думал о тебе. Не в трактирах, конечно, а тогда, когда меня схватили гоблины. Два дня я был уверен, что меня ждет мучительная смерть. Не знаю, поверишь ли ты мне, но в эти дни я больше всего сожалел о том, что никогда не любил тебя так, как ты того заслуживаешь! Может, когда-нибудь… А потом я встретил Инос.

– Нет! – воскликнула Эшиала.

– Конечно нет, – подтвердил Шанди. – Хотя, если честно, пару раз я впадал в искушение. Поразительная женщина. Но Инос и без этого многому меня научила. Она показала, что мужчина и женщина тоже могут быть друзьями.

Темные глаза Шанди смотрели на Эшиалу так торжественно, словно эти слова были полнейшим откровением. Возможно, для Шанди так оно и было. Но зачем он ей все это рассказывает? Инос предупреждала ее, что Шанди очень умен.

Шанди поднялся и жестом остановил Эшиалу, которая попыталась было подняться следом. Император позвонил в колокольчик, потом вернулся к жене и опустился перед ней на колено.

– Инос сказала, чтобы я позвонил, когда захочу, чтобы принесли еду. Я с утра еще не ел. Ты не против, если я поем прямо здесь? И еще я хотел бы тебя просить…

– Просить? – Эшиала попыталась собраться с мыслями, но они отказывались собираться. – Вам стоит только приказать, государь.

Шанди нетерпеливо покачал головой:

– Нет, просить. Умолять тебя. Я знаю, что сейчас ты оплакиваешь человека, которого любила. Я уважаю твои чувства, дорогая. Я тоже его оплакиваю. – На глазах у него выступили слезы. У Шанди – слезы?! – Но после того как родится ребенок… Когда пройдет год или сколько там… Нет, я тебя не тороплю! Я знаю, Эшиала, что сейчас это звучит бездушно, но время лечит сердечные раны. Так вот, когда твоя душевная боль утихнет, я хотел бы видеть тебя при дворе – как вдову моего друга.

– Я не понимаю! – вырвалось у Эшиалы. Все шло совсем не так, как она это себе представляла.

– А что тут не понимать? Я тебя недостоин. Я никогда за тобой не ухаживал, не пытался завоевать твое сердце. Я просто тебя купил. Думаешь, твоя мать случайно узнала, кто я такой? Ничего подобного! Но теперь я хочу играть по правилам и завоевать тебя благодаря собственным достоинствам, а не потому, что я принц или император. Ты вышла замуж за Ило, потому что полюбила его, и я уважаю твое решение. Ведь Ило же тебя завоевал! Он погиб, спасая тебя от Сговора! Я понимаю, что тебе необходимо время, чтобы прийти в себя после такой потери. Немалое время! Но ты еще молода. Я лишь прошу позволения стать первым из твоих поклонников, когда ты сочтешь, что у тебя могут быть поклонники, – ни о чем больше. И если я не сумею завоевать твоего сердца, значит, я тебя недостоин. Могу ли я на это надеяться? А до того времени мы могли бы быть друзьями?

Это великодушное предложение далеко превосходило самые смелые мечты Эшиалы. Оно казалось слишком благородным, чтобы быть искренним.

– Вы хотите сказать, что я, впервые за всю свою жизнь, вольна сама принимать решение?

Шанди вздрогнул, потом кивнул.

Эшиала ощутила присутствие Ило. Она чувствовала себя так, как тогда, в Квобле, когда направляла коня на изгороди, спасаясь от солдат и понимая, что рискует своей жизнью и жизнью дочери. Она пережила те испытания – сумеет пережить и это.

Что сказал бы сейчас Ило? Ило спросил бы, что ему за это будет.

Эшиале было трудно говорить – у нее пересохло во рту.

– А что будет, господни, если вы меня не завоюете? Мы снова вернемся к законному изнасилованию? Мне придется выбирать между вашей постелью и разлукой с детьми? Будет ли у меня возможность выиграть?

Шанди сел в стоявшее напротив Эшиалы кресло и небрежно улыбнулся. Она заметила, что он стиснул кулаки.

– Инос предупреждала меня, что из котенка может вырасти тигр. Назовите ставки, сударыня.

– Развод.

Темные глаза Шанди сверкнули.

– А на каком основании?

– За неспособность дать императору сына. Прецеденты известны.

– Известны, – угрюмо согласился Шанди. Костяшки сжатых кулаков побелели. – А как же дети?

– Я останусь при дворе как их гувернантка. Они будут на моем попечении, вне зависимости от того, женитесь вы снова или нет. И вне зависимости от того, выйду ли я замуж.

– Клянусь Богами, госпожа моя, ты возлагаешь на меня тяжкую ношу! – скрипнул зубами Шанди.

– Вы за мной ухаживаете или предъявляете претензии? Или, что бы я ни выбрала, я все равно останусь в проигрыше?

– Клянусь Богами! – еще раз пробормотал император. – Что-нибудь еще?

Эшиале послышался смех Ило.

– Это на тот случай, если я вас отвергну. Если я решу принять ваше предложение, то у меня могут появиться другие условия – ну, вы меня понимаете. Например, не больше одной официальной церемонии в месяц… И мне потребуется не меньше двух лет на размышления.

– Это все?

– Пока все.

– Я принимаю твою ставку, – вздохнул Шанди. – Ни в чем не могу отказать тебе.

Их глаза встретились. Шанди улыбнулся. Неужели ему действительно нравилась ее решительность?

– Я говорю совершенно серьезно! Я дам тебе любую клятву, которую ты потребуешь. Чтобы завоевать твою любовь, когда ты снова почувствуешь себя способной любить, я заплачу любую цену и рискну чем угодно. – Внезапно улыбка Шанди сделалась лукавой. – Я же предупредил тебя, что Ило кое-чему научил меня.

Уж Ило бы ему ответил! У Эшиалы на глаза навернулись слезы, но, вопреки им, она засмеялась.

– И меня тоже, – сказала она и скомкала в руках носовой платок.

Через несколько секунд появился слуга и принес полный поднос еды. Шанди сел и принялся уплетать за обе щеки свой долгожданный ужин, не прерывая разговора.

Говорил он большей частью об Ило.

5

А в то же самое время в коридорах замка…

Краснегар ни капельки не изменился. Как был, так и остался самым скучным местом в мире. Тот же самый суп кипел в том же самом горшке, те же самые псы бросались навстречу где-то долго пропадавшим друзьям. Единственное отличие заключалось в том, что теперь рядом с Гэтом не было Кейди. И никогда уже не будет. Когда Гэт, забывшись, в разговоре с друзьями произносил ее имя, те смущались, мрачнели и старались сменить тему.

С друзьями? Импы казались Гэту слишком пронырливыми, любопытными и болтливыми, а здешние етуны были лишь жалким подобием их свободолюбивых сородичей, среди которых Гэт провел последнее время. Потребуется очень много времени, чтобы заново привыкнуть к этому покою и безмятежности, чертовски много! Вот уже несколько часов над Гэтом не висела угроза смерти. Ему очень хотелось найти себе какое-нибудь занятие, чтобы заглушить тоску по Кейди.

Подумать только, теперь его ждет именно такое будущее!

– Эй, Гэт! – требовательно окликнул его дородный рыжий парнишка.

– А, Брэк, привет! – радостно произнес Гэт, поднимаясь со скамейки. Ага, он все-таки обогнал Брэка, теперь он выше его! Гэт и так уже знал об этом, но все равно было приятно увидеть своими глазами. Отлично! Пока что это было самой лучшей новостью.

За спиной Брэка стояли Эйрик и Коарт. Они тоже подросли, но Брэк по-прежнему держался впереди и, похоже, оставался вожаком.

– Где это тебя носило?

– О, где только не побывал, – скромно сказал Гэт. – По большей части помогал моему отцу, чародею.

– Кому-кому?

– Чародею. – Гэт с надеждой сжал кулаки. Существовала довольно большая вероятность, что сейчас Брэк назовет его вруном, и у Гэта будут все основания отлупить его. Эйрик и Коарт с любопытством переглянулись. Но Брэк присмотрелся к вернувшемуся путешественнику, и ему явно не понравилось то, что он увидел.

– Это будет большой новостью для краснегарцев, – пробормотал он.

– Сегодня день летнего солнцестояния. Этим утром я был на сходке в Нинторе. Там очень интересно!

– Этим утром?

– Ты что, плохо слышишь?

На этот раз пауза затянулась. Эйрик кашлянул. Коарт принялся что-то напевать себе под нос, постукивая башмаком по камням мостовой.

Брэк вытер пот со лба.

– Мы кое-что об этом слыхали.

Гэт вздохнул. Безнадега!

– Не знаю, что ты там слышал. Интересно, давно ли ты держишь голову прямо? Это я тебя так или потом тебя еще кто-нибудь проучил?

– Это ты. – Брэк заставил себя усмехнуться, хотя это стоило ему неимоверных усилий. – Мы оба в тот день выглядели неплохо, так ведь, Гэт? О нашей драке потом еще не одну неделю судачили. Я тебя пнул под конец, но вообще-то ты мне наподдал куда сильнее, чем я тебе… Может, согласимся на ничью?

Гэту показалось, что у него во рту слишком много зубов – просто пару часов назад Джаург вернул на место тот зуб, который был выбит в последней драке с Брэком, а Гэт уже успел от него отвыкнуть. Может, на самом деле Брэк не так уж и плох, особенно по сравнению с Ворком или другими парнями его возраста из Гарка. И Гэт усмехнулся в ответ:

– Можно и согласиться.

Брэк с облегчением вздохнул. Эйрик и Коарт приветственно похлопали Гэта по плечу. Гэт сказал, что рад всех их видеть.

– Слушай, а какой трон занял твой отец, то есть король? – спросил Коарт.

– Золотой.

– А почему не трон Смотрителя Севера?

– Он был занят. Конечно, как Смотритель Востока отец должен будет опекать имперскую армию. И еще ему надо написать новый Свод Правил вместо Свода Эмина. Но тут ему пиксы помогают. Хорошие ребята эти пиксы.

Юные етуны недоуменно заморгали, но переспрашивать не решились.

Гэт зевнул:

– Я как раз собираюсь пойти в «Китобой» пропустить кружечку-другую пива. Хотите пойти со мной и послушать про сходку в Нинторе? – а там, глядишь, и до драки дело дойдет…

– Но нас не пустят в «Китобой»! – сказал Брэк.

Тьфу, тошно! Хотя нет, по-своему они правы. Это Краснегар. Здесь порядки устанавливает мама. Гэт нахмурился и попытался заглянуть в будущее. А ну, конечно!

– Тогда пошли, найдем моего друга Джаурга. Он поможет нам раздобыть пива.

Игра продолжается:

Здесь было без счета разбито сердец.

И жизней – без счета…

Но с новым днем

Мы все – да хранит нас небесный отец -

Игру эту вновь начнем!

Мейсфилд. Завтра

Постскриптум

ПРОТОКОЛЫ СОВМЕСТНОГО ЗАСЕДАНИЯ

СМОТРИТЕЛЕЙ И СОВЕТА ВОЛШЕБНИКОВ,

ПРОХОДИВШЕГО В ХАБЕ

В ДЕНЬ ЛЕТНЕГО СОЛНЦЕСТОЯНИЯ 2999 ГОДА

Заседание началось в полдень. Дежурный смотритель временно занял кресло во главе стола и, огласив кандидатуры, сказал, что председателем единодушно избран Чародей Рэп. Председатель предложил собранию избрать секретарем Чародея Лит'риэйна. Предложение принято единогласно.

Председатель заметил, что в настоящее время население многих областей Империи терпит суровые лишения – голод, болезни, беспорядки, возникшие без действенной власти, и что никогда еще необходимость использовать волшебство для общего блага не была столь очевидной. Что божественное вмешательство, освободившее всех сторонников бывшего Чародея Зиник-со, предоставило уникальную возможность установить новый порядок оккультных взаимоотношений, и возможность эту ни в коем случае нельзя упускать.

Он выразил надежду, что до тех пор, пока новый Свод Правил не будет написан и утвержден, смотрители и Совет волшебников будут тесно сотрудничать и вместе работать над решением вышеперечисленных проблем, пока они не приобрели еще более угрожающих масштабов.

Секретарь составил проект повестки дня. По предложению Чародейки Грунф повестка была одобрена.

Пункт 1

Тхам

Докладчик – делегат Рейм, оппонент – делегат графиня Юмми.

Предложено: поскольку волшебники Тхама согласились не назначать новую Хранительницу, а потому остались без верховной власти, предоставить им на один год необходимые для защиты от вторжения силы.

Постановлено: учитывая особую уязвимость Тхама, обещать ему законную защиту на постоянной основе.

За: смотрители Грунф, Лит'риэйн, Распнекс, делегаты Фиэл'риэйн, Ишист, Загонщик Луны, Рейм, Шап-Ут, То-ик-Эш, проконсул Тругг, Тик Ток, Горбун, графиня Юмми, Вирэкс.

Против: делегат Фуркар.

Предложение принято.

Пункт 2

Нордленд

Докладчик – делегат графиня Юмми, оппонент – делегат Ишист.

Предложено: уполномочить Смотрителя Востока отправить группу не более чем из двенадцати волшебников и поручить им удержать етунский флот в нордлендских территориальных водах при помощи неблагоприятных погодных условий до окончания сезона, подходящего для ведения боевых действий; Смотритель Севера должен в данном случае отказаться от своих прерогатив.

За: смотрители Грунф и Лит'риэйн, делегаты Фиэл'риэйн, Ишист, Загонщик Луны, Рейм, То-ик-Эш, проконсул Тругг, Тик Ток, графиня Юмми, Вирэкс.

Против: делегаты Фуркар и Шап-Ут.

Воздержались: смотритель Распнекс, делегат Горбун.

Предложение принято.

Пункт 3

Империя

Докладчик – делегат графиня Юмми, оппонент – Чародей Лит'риэйн.

Предложено: в районах, охваченных смутой, использовать волшебство, чтобы помочь армии восстановить законность и порядок в пределах необходимого.

Дополнительное предложение: данный эдикт должен быть оглашен по окончании заседания.

За: смотрители Грунф, Лит'риэйн, Распнекс, делегаты Фиэл'риэйн, Ишист, Загонщик Луны, Рейм, То-ик-Эш, проконсул Тругг, Тик Ток, графиня Юмми, Вирэкс.

Против: делегаты Фуркар, Шап-Ут, Горбун.

Предложение принято.

Пункт 4

Двониш

Докладчик – смотритель Распнекс, оппонент – делегат графиня Юмми.

Предложено: уполномочить Смотрителя Севера немедленно начать переговоры о немедленном возвращении войск Двониша в пределы его границ; в случае отказа добиться этого возвращения силой.

За: смотрители Грунф и Распнекс, делегаты Ишист, Загонщик Луны, Рейм, То-ик-Эш, проконсул Тругг, Тик Ток, Горбун, графиня Юмми.

Против: смотритель Лит'риэйн, делегаты Фиэл'риэйн и Шап-Ут.

Воздержались: делегат Вирэкс.

Предложение принято.

Пункт 5

Зарк

Докладчик – делегат Фуркар, оппонент – делегат Шап-Ут.

Предложение: в целях восстановления порядка в Зарке применить магию для утверждения на престоле халифа принца Крандараза Араккаранского.

За: делегаты Фуркар и Шап-Ут.

Против: смотрители Грунф, Лит'риэйн, Распнекс, делегаты Фиэл'риэйн, графиня Юмми, Ишист, Загонщик Луны, Рейм, То-ик-Эш, проконсул Тругг, Тик Ток, Горбун, Вирэкс.

Предложение отклонено.

Докладчик – делегат Рейм, оппонент – делегат графиня Юмми.

Предложено: уполномочить Смотрителя Востока доставить изумрудную перевязь Араккарана, ныне находящуюся в Тхаме в качестве военного трофея, принцу Крандаразу ак'Азаку в знак того, что он признан преемником своего отца в качестве султана Араккарана и освободить вышеназванного принца из заключения в Дриге.

Дополнительное предложение: поручить вышеупомянутому Смотрителю Востока быть особо бдительным, дабы впредь предотвратить любое использование волшебства в Зарке в политических целях.

За: смотрители Грунф, Лит'риэйн, Распнекс, делегаты Фиэл'риэйн, графиня Юмми, Ишист, Загонщик Луны, Рейм, То-ик-Эш, проконсул Тругг, Тик Ток, Горбун, Вирэкс.

Против: делегаты Фуркар и Шап-Ут. Предложение принято.

Пункт 6

Мыс Дракона

Делегат Шап-Ут выдвинула предложение переименовать территорию, прежде называемую мысом Дракона, в Северный Сисанассо. Поскольку предложение не рассматривалось из-за отсутствия оппонента, попросила внести его в протокол.

Делегат графиня Юмми предложила, чтобы территория, прежде называемая мысом Дракона, отныне считалась частью Империи. Поскольку предложение не рассматривалось из-за отсутствия оппонента, графиня Юмми попросила внести его в протокол.

Докладчик – делегат графиня Юмми, оппонент – делегат Горбун.

Предложено: считать, что право собственности на мыс Дракона принадлежит мирским властям и, следовательно, находится вне компетенции данного собрания.

За: смотрители Грунф и Распнекс, делегаты Загонщик Луны, Рейм, графиня Юмми, Горбун, Вирэкс.

Против: смотритель Лит'риэйн, делегаты Фиэл'риэйн, Фуркар, Ишист, Шап-Ут, То-ик-Эш, проконсул Тругг, Тик Ток.

Предложение отклонено.

Пункт 7

Назначение комиссии по написанию нового Свода Правил

После непродолжительной дискуссии было решено перенести обсуждение этого пункта на следующее заседание.

Пункт 8

Распределение полномочий между смотрителями и Советом волшебников

После непродолжительной дискуссии было решено перенести обсуждение данного пункта на следующее заседание.

Пункт 9

Определение сторонничества и допустимой верности

После непродолжительной дискуссии было решено перенести обсуждение данного пункта на следующее заседание.

В полночь председатель объявил заседание закрытым.

В этом месте секретарь Чародей Лит'риэйн посоветовал собранию предварительно предпринять шаги по защите фауны данного района от посягательств обеих спорящих сторон, поскольку вышеназванная фауна вскоре восстановится, и любой, кто полагает, что сможет беспрепятственно прибрать к рукам мыс Дракона, будет неприятно разочарован.

На этом обсуждение данного пункта было решено отложить.

Эпилог

Возвращение легендарного фавна-чародея взволновало весь Хаб. Вскоре поползли слухи, что он совершил для Эмшандара V даже большее чудо, чем некогда для его деда, и молодой император только теперь начал оправдывать те надежды, которые подавал в бытность свою принцем. Эмшандар V ознаменовал свое правление беспрецедентной серией эдиктов и указов, вызвавших восхищение даже у самых упрямых сенаторов. Голод был побежден, гражданская война предотвращена. К зиме новое тысячелетие уже приветствовалось как время надежд и обновления. Выздоровление началось.

Лишившийся халифа Зарк снова превратился в скопище независимых султанов. Империя уладила гувушский инцидент. Двонишская армия была демобилизована. Разыгравшиеся в Бурном море шторма заставили етунский флот повернуть обратно.

Эпохальный документ, известный как Новый Свод Правил, был наконец-то принят. Его подписали все четыре смотрителя, даже питавший к нему отвращение Чародей Лит'риэйн, и двенадцать делегатов Совета волшебников. Способ, которым Чародей Рэп добился подписи от делегата фавнов, госпожи Шап-Ут, официально не упоминался, но в частной беседе чародей признался, что он просто пригрозил госпоже Шап-Ут, что оторвет ей голову. Была введена целая серия оккультных законов, предназначенных защищать волшебство от превращения его в оружие либо в орудие преступления. Несмотря на насмешки скептиков, все волшебники Пандемии приняли решение никогда больше не допускать сторонничества – их вожди ссылались на тысячелетний опыт Тхама по упорядочению волшебства. На практике новая система заработала замечательно, превзойдя самые смелые надежды.

Наступила весна 3000 года. Однажды утром во время завтрака, на который был приглашен глава Бюро внутренней статистики, более известного как Тайная Гвардия, император поведал, что в ванной на него снизошло вдохновение.

– Новый рыцарский орден! – сказал Эмшандар. – Он будет называться Братство «Белой императрицы». Его эмблемой станет сделанная из опала императорская корона, окаймленная бриллиантами. В число членов ордена войдут лишь те мужчины и женщины, которые вместе с нами бежали из Хаба в ночь нашего восшествия на престол.

– Блестящая мысль! – пробормотал лорд Ампили, взмахнув столовым ножом, словно саблей. – Вам не положить еще кусочек жареного лебедя, ваше величество?

– Нет, спасибо, я больше не хочу. А вы продолжайте. Конечно, в их число будут включены моя жена и дочь, Чародей Распнекс, волшебница Джарга и король Рэп. Ну и, разумеется, вы.

Набивший полный рот лорд Ампили просиял. Ему чрезвычайно нравилась его новая должность, поскольку она требовала знать все обо всех.

– Попробуйте трюфели в малине и оливковом масле, государь. Эльфийский рецепт. Бесспорно, графиня Эигейз заслуживает того, чтобы быть включенной в число членов нового ордена, но как быть с ее мужем?

Шанди недовольно скривился:

– Нет, конечно. Он опозорился в Юдарке!

– Ах да! Может, еще чашечку шоколада? Или омаров? А центурион Хардграа, которого вы сослали в Мосвипс?

– Ни в коем случае!

– М-м-м… – Некоторое время толстяк сосредоточенно жевал. – А как тогда быть с королевой Иносолан и принцем Гэтом? Они находились рядом с вами во время множества дальнейших происшествий, но отсутствовали на борту «Белой императрицы».

Шанди раскрошил булочку.

– Конечно же они тоже будут входить в Братство. – Император обеспокоенно нахмурился.

Ампили сделал неопределенное движение вилкой, на которую был наколот очередной лакомый кусочек.

– А как быть с принцессой Краснегара? Не богохульство ли – включить Богиню в один рыцарский орден со смертными? И не святотатство ли ее туда не включить?

Шанди прикусил губу.

– И как насчет господина Акопуло, государь?

Разговор прервался: собеседники задумались о господине Акопуло. Из Винтерфеста пришло письмо, подписанное его именем. В письме сообщалось, что он удалился в монастырь и отныне намерен посвятить свою жизнь неким трудам во имя любви. Эта новость была несколько странной. Даже если не считать господина Акопуло жеманным ханжой, как называл его Ило, он все же никогда на походил на человека, охваченного религиозным рвением.

– Как вы думаете, это письмо на самом деле было написано господином Акопуло?

– Почерк его, разве что немного неровный. Не хотите попробовать гувушского синего сыра?

– Нет, спасибо! Лучше отодвиньте его подальше. А вам не удалось определить местонахождение монастыря, именуемого Убежище Постоянного Служения?

– Не удалось, – с сожалением признался Ампили. – А как насчет той группы людей, объединенных одним заклинанием? Насколько я понимаю, двое из пяти присутствовали на борту «Белой императрицы». Тот же сенатор Сагорн.

Из груди Шанди вырвалось воинственное рычание. Он поддался на уговоры Чародея Рэпа и включил знаменитого мудреца в состав сената. Но, увы, с течением времени его Слово Силы ослабло, и теперь, когда старинное заклинание больше не действовало, доктор Сагорн был уже не тем, что прежде. Он быстро приобрел репутацию самого нудного и многословного сенатора даже в этом, известном своей болтливостью учреждении.

– И господин Тинал, – пробормотал Ампили. – Я вам не говорил, что он подает большие надежды на своей новой должности?

– Говорили. – В подробности Шанди не вникал. Он пытался удержать Бюро внутренней статистики от вмешательства в дела других государственных служб, но ему редко это удавалось. – Но что касается еще троих – нога их не ступала на борт «Белой императрицы».

– В любом случае им сейчас не до этого, государь. Етунский воитель был казнен эльфами. Джалон остался в Илрэйне, рисует там картины и собирает песни. Хотя сейчас его талант уже не тот, что прежде, говорят, он доволен своей нынешней жизнью. – Источники информации у Ампили были самые невероятные.

– А еще один, этакий герой-любовник? Как там его зовут? Андор?

– Именно так. Он неоднократно ходатайствовал о присвоении ему титула баронета. На некоторое время он вернулся в Хаб, но очень быстро его покинул.

Шанди вопросительно приподнял брови. Ампили ухмыльнулся:

– Он нанес оскорбление одной юной леди. И несколько недель спустя был вынужден спешно покинуть Хаб, поскольку у девушки оказалось четыре вспыльчивых брата, и все – известные дуэлянты. Если хотите, я могу попытаться узнать, куда именно он делся.

– Я всегда мог положиться на твои искренние и честные советы, старый друг, – вздохнул император.

Ампили поднес к губам салфетку – возможно, для того, чтобы скрыть смущение.

– Ну что ж, государь, если честно, то мне кажется, что это довольно рискованное предприятие, и оно может плохо закончиться. Как быть с сигнифером Ило? Стоит ли бередить раны, которые и без того еще болят? К тому же… строго между нами… У меня есть причины думать, что как Чародею Распнексу, так и волшебнице Джарге тоже вскоре будет не до этого.

– Почему же? – требовательно спросил Шанди.

– Такие ходят слухи, – самодовольно ответил Ам-пили. – Смею обратить ваше внимание на пряных угрей в имбире.

Шанди сообразил, что существуют тайны, которые нельзя доверять даже императору, и сменил тему. С тех пор он никогда больше не возвращался к разговору об ордене Братства «Белой императрицы».

Предложения Ампили полностью оправдались. Пару месяцев спустя пришлось избирать нового Смотрителя Севера, поскольку эта должность внезапно освободилась. Тогда же исчезла и волшебница Джарга. А вскоре после этого в списке Богов появился новый – Бог Безнадежных Предприятий.

Принц Гэтмор, снова побывав на сходке в Нинторе и получив от императора к своему пятнадцатилетию титул герцога Кинвэйлского, обнаружил, что является молодым львом из Краснегара, равно почитаемым как импами, так и етунами. Еще он обнаружил, что существует такая проблема, как девушки, и то, какие преимущества в решении этой проблемы дает предвидение. Именно с этого момента его мать начала находить у себя седые волосы и все чаще молиться Богине Спасения.

Эшиала родила дочку, которую назвали принцессой Иллой.

Император неустанно ухаживал за своей женой, но прошло немало времени после коронации и рождения Иллы, прежде чем Эшиала снова признала Шанди своим мужем. После этого они жили долго и счастливо, у них родилась еще одна дочь.

Принц Эмторо и герцогиня Эшия окончательно оправилась после тех испытаний, которые им пришлось перенести, изображая из себя императора и императрицу. Из пережитых совместно бедствий родилась взаимная привязанность. Престарелый герцог Хайлинский уже скончался, и Эшня вышла замуж за принца Эмторо. Впоследствии она родила мужу нескольких прехорошеньких детей, чем немало удивила его.

В ту самую ночь, когда родилась принцесса Илла, в Юдарке умерла госпожа Юкка. Было начало весны. На деревьях, окружавших старый дом, распускались почки, цвели невидимые в темноте крокусы, и среди травы уже пробивались ростки нарциссов.

Юкка умерла так же, как провела большую часть своей жизни – в одиночестве, но твердо веря, что она не одна. Последние часы своей жизни она оживленно разговаривала с незримыми духами, голосов которых никто, кроме нее, не слышал, и тихо смеялась, словно они рассказывали что-то забавное. То ли свеча упала, то ли что-то случайно загорелось в захламленном погребе… Так или иначе, но вскоре после смерти госпожи Юкки дом загорелся и сгорел дотла. Духи умолкли – если они когда-нибудь действительно разговаривали.

Много лет спустя император построил на этом месте новый дом и подарил его жене. Они провели в Юдарке немало счастливых дней, а позже там часто жила вышедшая замуж принцесса Илла.

Рэп пробыл в должности смотрителя два года, после чего отказался от трона. Несмотря на все возражения, он вернулся в свой возлюбленный Краснегар. К тому времени маленькое королевство завело у себя несколько магических порталов и навсегда избавилось от изоляции. Рэп стал старейшим государственным деятелем во всей Пандемии и пользовался большим авторитетом как в светских, так и в оккультных кругах. Не раз безнадежные споры в Совете волшебников решались после того, как становилось известно мнение короля Рэпа по этому поводу.

Шли годы. Пандемия вновь стала процветающим государством. Для восстановления финансовой системы Империи больше, чем кто-либо другой, сделал Тинал. Он стал известен как самый лучший министр Внутренних Доходов, какого когда-либо знала Империя. Господина Тинала трижды назначали консулом, а умер он, пребывая в звании сенатора. Кроме того, он был невероятно богат.

Лорд Ампили избегал публичных почестей. После его смерти остались обширные мемуары. Император поспешил их уничтожить – лично.

Император Эмшандар V пережил всех вышеназванных лиц, за исключением своих дочерей, и умер в 3063 году, достигнув преклонных лет. Подданные горько оплакивали его. Он был правителем, знающим, что такое сострадание, он принес своей стране мир, правосудие и процветание. Преемникам он оставил уже совсем не то государство, которое принял. В годы его правления произошли перемены, которые позже получили название Магической революции, когда силы, освобожденные Новым Сводом Правил, резко повысили уровень жизни населения Пандемии. Хотя император никогда не ставил своей подписи под этим Сводом Правил, тем не менее он стал известен как Свод Правил Эмшандара. История наградила императора именем Эмшандар Великий.

Эмшандару V наследовала его дочь Уомайа, которая к тому времени также находилась в преклонных летах и была бездетной. Правила она недолго, и после смерти трон перешел к ее племяннику, герцогу Ривермидскому, старшему сыну принцессы Иллы.

Если бы мемуары лорда Ампили сохранились, впоследствии историки поняли бы, что произошла смена династии. Прежняя линия прервалась, и на Опаловый трон взошел внук сигнифера Ило. Но память смертных коротка, и для них Эмшандар VI остался просто именем в исторических книгах, последним из «старых» императоров, а его достижения и даже его преступления были забыты. У Богов же долгая память, и, возможно, это было их воздаяние за то избиение, которому подвергся род Иллипо.

Но, вероятно, даже Боги не помнят о статуе, которая раскололась жарким летним днем ушедшего тысячелетия, напророчив все эти события.

Дэйв Дункан «Дети Хаоса»

ПРЕДИСЛОВИЕ

БОГИ

Истинные правители мира — Светлые:

Анзиэль, богиня красоты.

Сьену, бог радости и удачи.

Демерн, бог закона и справедливости.

Эриандер, бог-богиня плотских утех и безумия.

Храда, богиня искусств и ремесел.

Мэйн, богиня мудрости.

Настра, бог животных и природы.

Нала, богиня милосердия.

Синара, богиня здоровья.

Укр, бог процветания и изобилия.

Веслих, богиня дома и очага.

Веру, бог бурь и сражений.

(А еще естьКсаран, богиня смерти и зла, чье имя не произносится вслух.)

ВЛИЯТЕЛЬНЫЕ СМЕРТНЫЕ

Храг Храгсон родил дочьСалтайю и четырех сыновей: Терека, Карвака, Стралга и Хорольда.

Пьеро, дож Селебры, родил троих сыновей: Дантио, Бенарда иОрландо, а также дочьФабию.

Карвак умер в Джат-Ногуле, аДантио в Скьяре.

ПОЯСНИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕТКИ

Двенадцать веристов составляют фланг.

Четыре фланга и вожак составляют стаю.

Пять стай и командир охоты составляют охоту.

Пять охот и командир составляют войско из 1231-го человека.

Кипение котелка — промежуток времени, необходимый для вскипания котелка холодной воды на открытом воздухе, примерно один час.

Шестьдесят — единица счета, которая используется вместо сотен или, например, дюжин.

НЕКОТОРЫЕ НЕПОНЯТНЫЕ СЛОВА

Хтонианин — имеющий отношение к подземному миру.

Корбан — подношение богу.

Мензил — расстояние, которое караван проходит за день.

Генотеист — человек, который поклоняется одному богу, не отрицая существование других (на Додеке обычно последователь тайного культа).

Политеист — человек, который поклоняется многим богам (как большинство жителей на Додеке).

Непосвященный — так последователи культа называют Политеистов либо приверженцев иного культа.

МИР

С точки зрения физики, представление додекан о своем мире бессмысленны. Я суммировал их взгляды в приложении к «Матери лжи», второму тому. Пока у вас не появится возможность его прочитать, пожалуйста, будьте великодушны. Совсем недавно люди считали, что Земля плоская. Додекане, возможно, ошибаются, но им хватает здравомыслия не верить в нечто столь абсурдное.

ПРОЛОГ

Лорд Дантио вцепился в поручень — сильнее, чем требовалось, потому что колесница легко летела по ровной дороге, да и его папа следил за скоростью. Визжали оси, маленькие копыта гуанокосов выбивали ритмичную дробь, грохотали колеса, скрипели кожаные ремни пола, но остальном ничто не нарушало тишины.

Когда известие о бойне в Двух Фордах добралось до Селебры, город сошел с ума. Три дня и три ночи жители скорбели о погибших, кричали, стонали и завывали, дули в трубы, стучали по горшкам, били в барабаны. Толпы людей, охваченных паникой, набивались в храмы, где их топтали или они задыхались от нехватки воздуха. А потом враг вдруг очутился у ворот, и шум утих. Город замер — в нем воцарилось абсолютное, зловещее молчание.

Однако повсюду виднелись лица, тысячи и тысячи лиц — на балконах и крышах, в каждом окне; огромные толпы стояли вдоль широкой дороги — и все молча смотрели на Дантио. Неужели никто не благословит его, не выкрикнет хоть одно приветствие или не споет пару строк погребальной песни? Казалось, весь город собрался, чтобы увидеть, как он его покидает.

Дантио не сводил глаз с огромных ворот впереди, пытаясь не обращать внимания на лица. Он отчаянно боялся заплакать, обмочиться или натворить что-нибудь еще более ужасное, опозорив себя и папу.

— Мы почти добрались, — сказал тот. — Ты отлично справляешься! И я тобой невероятно горжусь!

Дантио поднял голову, чувствуя, как дрожит подбородок. Несмотря на данные себе обещания, он признался:

— Папа, я боюсь!

Отец поморщился, как будто ссадил палец на ноге.

— А по тебе и не скажешь! Вспомни, что я говорил: храбрость есть исполнение долга, даже когда ты напуган. Клянусь богами, сын, ты очень смелый мальчик, ведь ты исполняешь свой долг.

Однако храбрецы не дрожат! И во рту у них не пересыхает так, что не продохнуть.

— Пусть толпы тебя не беспокоят, — сказал отец. — Люди на тебя рассчитывают, сынок. Весь город на тебя надеется. И я тоже. Я так горжусь тобой, что едва сдерживаю слезы. И Селебра гордится.

Наконец колесница прогрохотала под громадной аркой и въехала на барбакан, в тень высоких зубчатых стен, оставив позади ослепительное солнце. На стенах не было солдат, потому что городская стража Селебры погибла вместе с ополчением у Двух Фордов. Грохот копыт и скрип колес нарастал, эхом катясь над укреплениями. Папа сбавил скорость, чтобы свернуть во внешние ворота.

Дантио быстро оглянулся назад. Во второй колеснице, которой управлял настрианин в зеленом одеянии, сидели мама и малышка. Свидетельница Фиорелла в повязке на глазах правила третьей колесницей, с Бенардом и Орландо. Испуганное лицо Бенарда едва виднелось над поручнями, хотя ему-то бояться было нечего, он вернется домой. Орландо и вовсе не выглядывал через край — слишком мал. Наверняка он смотрел сквозь щели в плетеных боках колесницы и громко возмущался тем, что его привязали ремнями, чтобы не вывалился.

Одна створка ворот была открыта, и никто их не охранял, когда дож и его старший сын проехали в пугающий внешний мир, залитый ярким полуденным солнцем. Прощай, Селебра! На открытом поле вокруг города обычно шумел крестьянский рынок,тут устраивали состязания и проводили ярмарки. Сегодня здесь никого не было, только стояли пустые загоны для скота да желтела сожженная беспощадным зноем трава. Дорога в Стурию, полоса пропеченной на солнце красной глины, исчезала в оливковых рощах и виноградниках.

Папа ехал совсем медленно по неровной дороге. Ледяные демоны наверняка ждут в тени, и стрелой их не достанешь.

Священный Демерн, Законодатель, объявил еще в древние времена: в десять лет мальчик уже достаточно взрослый, чтобы осознавать законы и клятвы. В десять лет его можно приговорить к наказаниям, кои полагаются взрослому мужчине — например, порке или даже повешению. А еще он может стать заложником.

Дантио было одиннадцать.

Он не знал, где будет сегодня спать. И не мог избавиться от жуткого страха, что ему никогда больше не суждено увидеть свой дом и родных. У ног мальчика лежал мешок с одеждой, который собрала ему мама. Ледяные демоны пощадили маленький городок Стурию, когда его жители открыли им ворота, а вчера обещали не тронуть Селебру, но потребовали заложников.

Из-под деревьев выехала колесница, двигавшаяся быстрее, чем папина. В ней сидели двое, явно не флоренгиане, значит — ледяные демоны. Следом гораздо медленнее тащилась вторая колесница. Дантио задрожал еще сильнее, и не только от тряски плетеного пола.

— Приехали. — Папа остановился у огороженного загона, затем опустился на одно колено и с силой прижал сына к груди. — Ты молодец! Молодец! Уверен, хуже всего было, когда на тебя смотрели горожане.

Дантио считал, что самое худшее еще не началось. Он кивнул и попытался сдержать слезы, прикусив губу. От траурной одежды отца пахло лавандой, он всегда надевал ее на похороны.

— Сын мой, даже если вигелиане хотят забрать тебя в качестве заложника и доказательства того, что я буду соблюдать условия договора, они обязаны хорошо о тебе заботиться. Священный Демерн изложил в своей Книге жесткие правила касательно того, как следует обращаться с заложниками. О Дантио, Дантио! Мы, селебриане, миролюбивые люди, но не трусы. Если бы у нас был хотя бы один шанс защитить город, мы бы это сделали. Если бы лорд крови согласился взять меня вместо тебя, я бы с радостью отправился к нему, однако в его послании выдвинуты иные требования.

Клянусь, сын мой, я ни за что не нарушу их условия и не дам им повода причинить тебе вред. А через год или чуть больше, когда они убедятся, что мне можно доверять, я попытаюсь уговорить их вернуть тебя домой и взять других заложников — молодых людей, а не ребенка.

Дантио захлюпал носом и пробормотал:

— Да, папа.

Отец снова его обнял и отпустил.

— Ты ведешь себя совсем не как ребенок. Оставайся храбрым, всегда будь вежлив, и с тобой не случится ничего плохого. Идем, посмотрим на вигелиан.

Дантио спрыгнул на землю, в свою тень на глинистой дороге, отец за ним. Рядом остановились две другие колесницы, и настрианин занялся всеми тремя: поглаживал шеи гуанокосов и что-то шептал, словно разговаривал с ними. Последователь культа Настра вполне мог с ними разговаривать; он заставит их спокойно стоять несколько часов и при этом будет совершенно счастлив сам. Настриан не интересуют люди.

Папа помог маме, которая укачивала на руках Фабию, выбраться из колесницы. Бенард тут же подбежал к матери. Свидетельница Фиорелла отстегнула ремень и поставила Орландо на землю, придерживая его за плечи — ей вовсе не требовалось прибегать к мудрости своей богини, чтобы догадаться, что он постарается удрать. Малыш визжал и лягался. Фиорелла будет нужна во время переговоров, поэтому Дантио подошел успокоить Орландо. В последний раз.

— Идем, посмотрим на ледяных демонов. Они ужасные.

Гроза семьи решил, что дело того стоит, и молча пошел за братом. Он даже позволил Дантио ненадолго взять себя за пухлую ручку.

Первая колесница ледяных демонов остановилась на некотором расстоянии. Один из них занялся животными, а другой пошел к селебрианам. Он был безоружен и огромен. Кое-кто утверждал, что вигелиане — чудовища, но этот очень даже походил на человека, если забыть о его диковинном цвете. Вигелианин целиком закутался в нечто похожее на шерстяное одеяло, открыв только руки и ноги. На голове и лице блестела золотистая щетина; глаза поражали неестественно голубым цветом. Он сердито махнул рукой отстающей колеснице.

Дантио заметил, что мышцы у него даже мощнее, чем у Маркео, придворного колесного мастера.

Маркео погиб у Двух Фордов.

— А почему он красный? — спросил Орландо.

— Его сожгло солнце, — ответил Дантио.

— Почему?

— Потому что.

Дантио слышал, что кожа у ледяных демонов розовая, а не коричневая, но у этого она обгорела и слезала клочьями. Мальчик оглянулся назад, на крыши и стены Селебры, заполненные народом; люди наблюдали за происходящим и ждали своей участи.

Появилась вторая колесница ледяных демонов, и из нее вышел кто-то в причудливой одежде, закутанный с головы до ног в ткань, которая раньше была белой. Судя по закрытому лицу, это прорицательница. Она неуверенно спустилась на землю — мешали длинные одеяния. Не слишком ли тепло она одета в такой жаркий день? Возница тут же отъехал, а прорицательница мелкими шажками подошла к крупному мужчине. Видны были только ее руки — розовые.

— Анто, этот человек ранен? — спросил Орландо, решивший, что она в повязках.

— Нет, она прорицательница, как Фиорелла.

Орландо повернулся и угрюмо посмотрел на Фиореллу. Та была в скромном женственном платье темно-коричневого цвета; повязка на глазах указывала на то, что она исполняет свой долг. Свидетельницы видят мир глазами богини.

Папа поклонился.

— Я дож Пьеро, правитель города Селебра, пришел на переговоры в соответствии с нашим соглашением и привез с собой всех своих детей, как вы и просили.

Женщина в белом одеянии не говорила по-флоренгиански, однако прорицательницы способны улавливать смысл так же, как распознавать ложь или яд в бокале вина. Она перевела слова вигелианину. Тот нахмурился и ответил низким рокочущим голосом, словно перекатывал во рту камни. Когда он закончил, Фиорелла перевела:

— Стралг Храгсон, лорд крови Героев Веру, пришел не для того, чтобы вести переговоры. Он отдает приказы. Он здесь, чтобы принять вашу капитуляцию и клятву верности.

— Я согласился на его условия, — произнес папа. — А он обещал поклясться, что будет уважать наши жизни, собственность и законы.

Вигелианская прорицательница перевела, и лорд крови снова что-то пророкотал.

— Он говорит, что вы уже получили его слово.

Так нечестно! Если папа произнесет торжественную клятву, кровожадный вигелианин, вне всякого сомнения, обязан сделать то же самое, а не повторять обещание, данное через посланника.

Снова послышался громоподобный голос: вигелианин задал вопрос.

— Он спрашивает, кто эта женщина, — тихо молвила Фиорелла. — Будьте осторожны, милорд!

Папа медлил, но прорицательницу не обманешь, поэтому он сказал правду:

— Оливия, моя жена.

Он не стал говорить, что сначала не хотел брать с собой маму, однако та не могла доверить Фабию няне. Вчера Дантио слышал, как они спорили.

Рокот.

— Он говорит, если ты немедленно не опустишься на колени и не поцелуешь его ноги, признавая поражение, она умрет первой.

Орландо выпустил руку брата и собрался завопить, но Дантио ухватил его за плечо и с такой яростью прошипел: «Тихо!», что тот послушно умолк. Бенард прятался за спиной матери, которая успокаивала Фабию: малышка почувствовала запах молока и требовала еды.

Какой ужас!

Папа вышел вперед и пал на колени перед ненавистным чудовищем в черном одеянии. Дантио отвернулся, не в силах смотреть на унижение отца.

Далеко на северо-западе, под небом цвета индиго, зоркие молодые глаза разглядели белое сияние, отмечавшее Границу. Лишь самые отчаянные купцы осмеливались к ней подходить. Мало кто возвращался назад, а те, что выжили, привозили мелкие вещи, к которым относились как к любопытным безделушкам. Мама однажды показала Дантио уродливый нефритовый горшок из коллекции дожа, прошептав, что он вигелийский.

В этом году, сразу после сезона дождей, со стороны Границы пришла орда голодных, отвратительно бледных демонов. Они загоняли скот на Альтиплано, ели животных сырыми и убивали пастухов, которые пытались им помешать. А потом напали на маленький городок Нелина, расположенный среди холмов. Увидев, что у противника нет осадных машин и оружия, местные жители закрыли ворота. Ледяные демоны вскарабкались прямо по скалам и отвесным стенам, окружавшим город. Говорят, они перебили все живое в Нелине, даже кошек и птиц.

Большинство флоренгиан были политеистами, хотя некоторые принадлежали к мистическим культам, тайным орденам генотеистов, поклоняющихся одному богу. Среди них были Свидетельницы Мэйн, как Фиорелла; Целители Синары, лечившие больных; Голоса Демерна, следившие за исполнением законов, и многие другие. Как с грустью объяснил ему папа, во Флоренгии нет веристов — людей, подобно вигелианам поклоняющихся богу войны, — и их отсутствие очевидным образом привело к падению Флоренгии.

Уничтожив Нелину, демоны двинулись на Стурию. Они пощадили город, когда он сдался, хотя и взяли часть припасов с продуктовых складов. Папа, правитель самого большого и богатого города, расположенного на северо-западе, поспешно собрал армию из крепких мужчин и встретил неприятеля у Двух Фордов. Несмотря на то, что они втрое превосходили врага по численности и были прекрасно вооружены бронзовыми мечами и копьями, веристы убили всех, пощадив лишь двух раненых юношей, которых отправили в город сообщить о бойне. Теперь демоны стояли у ворот Селебры, и город не мог им сопротивляться.

Когда папа произнес клятву, которую потребовал от него отвратительный Стралг, ему приказали подняться. Не переставая кланяться, он медленно отступал от лорда крови.

Теперь, решил Дантио, его возьмут в заложники, чтобы папа сдержал свое слово. Мальчика переполняли такая ненависть и ярость, что он перестал бояться. Они бесчеловечные дикари, и скоро боги их уничтожат!

— Благородный Стралг говорит, что желает получить шестьдесят сильных юношей, которые начнут обучение и станут веристами. Его люди сами их выберут.

— Как скажет лорд крови. Я прошу день или два, чтобы предупредить своих подданных.

— Он дает вам время до завтра. Еще он требует, чтобы к закату солнца вы доставляли к воротам города запас провианта для воинов каждый вечер, до тех пор пока вам не велят остановиться.

— Мы будем делать это, пока не иссякнут наши запасы. Спроси лорда крови, почему он так поступает. Чего он хочет добиться, пройдя со своей ордой через Границу и убив такое количество людей? Неужели он рассчитывает провести по Леднику огромные караваны с награбленным добром? Неужели не боится гнева Светлых?

Вигелианин презрительно фыркнул и произнес длинную речь.

— Он говорит, что боится лишь одного бога — Веру, и война — Его культ. Мы, флоренгиане, слишком добрые и мирные, мы не чтим Ужасного бога, и потому нас следует приучать… бояться Веру до тех пор, пока мы не станем мочиться от звука Его имени. Ты с женой можешь вернуться в город. Он оставит у себя твоих детей, чтобы ты вел себя хорошо.

Папа побагровел.

— Нет! Это мой старший сын, лорд Дантио. Ему одиннадцать лет. Я привез с собой остальных лишь затем, чтобы показать, как они малы.

— Он говорит: всех детей.

— Бенарду восемь, а Орландо три, ради всех святых! Законодатель писал, что только мальчики старше десяти лет могут становиться заложниками.

Стралг подал знак, и тут же у него из-за спины, из леса начали выходить воины. Строй растянулся в обе стороны на огромное расстояние. Они были без оружия, но ведь именно голыми руками они убили всех мужчин, выступивших против них у Двух Фордов. Со стороны города раздался громкий стон, словно его издали сами камни.

— Лорд крови говорит, что законы здесь устанавливает он.

Орландо вырвался из хватки Дантио.

Стралг протянул руки, и Орландо, который никогда никого не слушался, помчался к нему, покачиваясь на своих толстеньких ножках. Верист поднял малыша высоко над головой, и Орландо громко рассмеялся, оказавшись над целым миром.

Ледяной демон подошел к ограде.

— Лорд крови спрашивает: хотите ли вы посмотреть, что находится внутри головы вашего сына, милорд? — Голос Фиореллы прозвучал пронзительно и резко. — Он не шутит! Он убьет ребенка.

— Тогда пусть забирает сыновей! — выкрикнул папа. — Пусть забирает мальчиков, но моя дочь еще грудной ребенок. Священный Демерн писал…

Громадное чудище зарычало, не дожидаясь перевода.

— Лорд крови говорит, что возьмет и корову, чтобы она кормила теленка. Ты должен отдать всех — или смотреть, как они умирают, а потом он выколет тебе глаза.

Бенард хныкал и вскрикивал от ужаса. Мама опустилась на колени и обняла его, в ту же секунду заплакала Фабия. Холодные капли пота побежали по спине Дантио. Ужасный, жуткий демон!

Папа рухнул на колени.

— Умоляю, пусть пощадит мать и ребенка! Неужели законы ничего для него не значат? Неужели у него нет сострадания?

— Он не знает сострадания и жалости. И никогда не знал. Ты должен принять решение.

Время остановилось. Дантио вдруг понял, что не дышит, и сделал глубокий вдох.

— Я чувствую исходящую от него алчность, милорд, и сожаление, — предупредила Фиорелла. — Он сокрушается, что пообещал не грабить такой большой и богатый город. Ему нельзя доверять, а его намерения по поводу вашей жены не назовешь честными.

— Что случится с нами, не имеет значения, Пьеро, — сказала мама. — Вспомни, что ты говорил Дантио о храбрости. Нельзя давать этому чудовищу повод разграбить Селебру!

— Я отдам детей.

Вигелианская прорицательница все перевела.

Демон усмехнулся и опустил Орландо на землю. Малыш решил, что вигелиане ему все-таки не нравятся, и подбежал к остальным детям, окружившим маму, желая получить свою долю внимания.

Значит, Дантио будет не один! С ним пойдут мама и все остальные. Его окатила волна счастья, и он возненавидел себя за это. Какой же он мерзкий червяк, если радуется тому, что семья разделит его несчастье! И все-таки он будет не один.

Мальчик бросился на помощь матери и подхватил Орландо на руки.

— Мы поедем кататься на колеснице — правда, будет весело? — Он взял Бенарда за руку. — Идем, Бена! Попрощайся с папой. Нам придется поехать с этим злым человеком. Но ты не бойся. Мама тоже будет с нами, и я помогу ей за вами присматривать.

ЧАСТЬ I ВЕСНА

ГЛАВА 1

Бенард Селебр вовсе не искал приключений, когда услышал крик женщины.

Резко развернувшись, Бенард поспешил назад по переулку. Нильс, который, спотыкаясь, шел рядом, не сразу понял, что остался один. Он бросился назад и схватил обеими руками мощную руку друга.

— Нет, не нужно! Никаких неприятностей, Бенард. Бенард, они воины! И их трое! Тебя разорвут на части.

Поскольку Нильс был не только слабее Бенарда, но и куда пьянее, тот против воли потащил его по переулку. На закате солнца они с друзьями пошли праздновать помолвку Нильса с дочерью главной кухарки дворца и немало преуспели в этом занятии. Бенард охрип от громких песен, а мир вокруг купался в хмельном веселье — пока не прозвучал женский крик.

Несмотря на приближение рассвета и мрачные тени, заполнявшие переулок, воздух оставался сырым и теплым, как в парильне; птицы охотились на насекомых, сверчки выводили рулады в кустах. Красные сполохи только-только появились на востоке, город спал, но Бенарду хватило света, чтобы понять: громогласные верзилы у дверей таверны, мимо которых он только что прошел, — воины. Он не заметил, что с ними женщина. И закричала она лишь теперь.

— Бенард! — взмолился Нильс. — Они веристы. Посвященные. И они вооружены, Бенард. Тебяраздавят!

В том, что говорил плотник, была доля истины. Миролюбивому художнику не след ссориться с жестокими веристами. Бенард не любил ввязываться в драки, хотя и обладал поразительной способностью находить неприятности на свою голову. Три воина? Даже в его нынешнем, затуманенном винными парами состоянии, когда он с трудом находил собственные пальцы, не говоря уже о том, чтобы считать на них, он понял: противников многовато.

А потом снова раздался крик и громкий мужской смех. Бенард пошел быстрее.

Цепляясь за него, точно плющ, обвивающий ствол дерева, Нильс завопил пронзительным голосом:

— Бенард! В это время по улицам ходят только женщины определенного сорта. Она знает, что делает. Ты в любом случае не сможешь ей помочь.

Бенард неохотно признал, что друг прав. Ему и в самом деле лучше вернуться в свой сарай и лечь спать. К несчастью, он принял это решение в ту секунду, когда добрался до угла и увидел ее. Он никогда не мог пройти мимо красоты, а эта девушка была очень хороша собой. Ослепительно красивая, такая, что дух захватывало, потрясающая — молодая и стройная, она отбивалась от огромного верзилы, раза в два больше нее, который крепко прижимал ее к себе. Он засунул руку в платье девушки и схватил ее за грудь. Его дружки такого же внушительного вида стояли рядом и веселились.

Их соломенного цвета волосы и бороды были коротко подстрижены, чтобы не ухватился враг. На шее медные ошейники веристов, торс и плечи обернуты куском ткани, руки голые.

Разноцветные полосы на так называемых «накидках» указывали на чины и того, кому они служат. Бенард узнал только малиновые полосы сатрапа Хорольда Храгсона, правившего городом и гарнизоном — официально вместо его брата, Стралга, а на деле вместо его сестры Салтайи Храгсдор.

— Убери от нее свои поганые руки!

Нильс исчез с горизонта, точно упавшая с неба звезда.

Хотя воины и прилично выпили, они мгновенно окружили Бенарда, который в ужасе сообразил, что громила, схвативший девушку, — Катрат Хорольдсон. Хуже и быть не могло. На прошлой шестидневке весь Косорд праздновал совершеннолетие и посвящение сына сатрапа, ведь любого, не пожелавшего веселиться, ждала немилость Хорольда. Очевидно, Катрат и его дружки еще отмечали радостное событие. Впрочем, они были опасны в любом состоянии, трезвые или хмельные.

С тех самых пор, как Бенард появился в Косорде пятнадцать лет назад, Катрат стал для него настоящим наказанием. Он был на несколько лет младше Бенарда, но его защищали высокое происхождение и компания ярых последователей, твердо решивших сделать жизнь презренного заложника-флоренгианина невыносимой. Только поселившись в доме мастера Одока, Бенард избавился от обидчика — да и то относительно. Катрат и его дружки знали, что заложник обязан являться во дворец по меньшей мере раз в день, и частенько его там поджидали.

Катрата посвятили в культ Веру в исключительно юном возрасте, потому что его отец был сатрап, а дядя — лорд крови Стралг. Теперь он мог доставить Бенарду куда больше неприятностей. Его накидка была из более дорогой ткани, чем у его спутников; заплечные ремни, на которых висели ножны, украшали фаянсовые пластины, на ногах красовались кожаные ботинки до лодыжек вместо полагающихся сандалий. Он крепко держал девушку одной рукой, не обращая внимания на ее попытки вырваться. И был не настолько пьян, чтобы не узнать любимую жертву.

— Что ты сказал, флоренгианское дерьмо?

Бенард быстро, хотя и запоздало, протрезвел. Теперь его могла спасти только богиня. Но что могла леди искусства сделать против бога войны? Он мельком взглянул на девушку и поспешно затянул главную молитву — молча, разумеется, поскольку обращение к богам было частью таинства: «…могущественная Ее величество и в бесконечности царства Ее благословения… Она — звезда на горизонте и прямой путь средь бури…»

— Я сказал, это моя подруга, — заявил он вслух. — С тобой все в порядке, Хильда?

Он не имел ни малейшего понятия о том, как ее зовут — просто назвал прелестное имя для прелестной девушки. В предрассветном сиянии все вокруг горело красным, но уж он-то должен был разглядеть ее алое платье! Выходит, Нильс прав: ему предстоит умереть ради спасения шлюхи от разгулявшегося клиента. Впрочем, ее красота может вызвать жалость у Анзиэль, даже если богиня не оценит его собственные достоинства. Он поспешно произнес следующие слова молитвы: «…повесь на небе радугу и придай форму ветру… Она слышит его мольбу и открывает очи, подобно ястребу, парящему в утреннем небе…»

— Нет, — сказал Катрат, — с ней не все в порядке. И очень скоро будет хуже. А тебе намного хуже. Она не твоя подруга, и, когда я с тобой закончу, ты о девушках вообще забудешь.

— А он и так не знает, что с ними делать, — заявил один из дружков Катрата, и все дружно загоготали.

«Открой дверь, которую создал Твой слуга, глазами змеи, опереньем зимородка…»

— На колени, селебрианский слизняк!

Катрат был на голову выше Бенарда, однако не шире в плечах. Его волосы и пушок на подбородке, заменявший бороду, горели огненным цветом; в детстве, до того, как его нос и уши пострадали в бесконечных драках, он был красивым ребенком.

— Беги, парень! — крикнула девушка. — Ты мне не поможешь!

Бежать от веристов не имело смысла. Священная Анзиэль всегда одаривала Бенарда своей благосклонностью; поможет ли она сейчас? Имеет ли он право обращаться к Ней в таком положении, да еще после пьянки? Если не имеет, его превратят в отбивную. Сосредоточившись, Бенард составил в уме обращение к своей богине.

— Говорю же, это моя подруга, — громко заявил он. — Решил со мной сразиться?

— Чего?

Громилы разразились громким злобным гоготом. Они привалились к стене и колотили друга по плечам, от их смеха мгновенно умолкли даже сверчки; однако они не сводили глаз со своего пленника, а Катрат не выпустил девушку. Разумеется, все знали, что Герой скорее умрет, чем потерпит поражение, поэтому честность считалась святотатством. Бенард бросил вызов всем троим, и должен был драться с каждым по очереди или со всеми одновременно — как они пожелают.

— Бейся со мной за нее.

Погрузив часть своего сознания в спокойное молчание и наполнив его нужными образами, Бенард послал богине безмолвную молитву: висящие ремни, колыхающиеся на ветру полоски кожи, прекрасный танец. Его сокровенная молитва была написана картинами. Он не осмеливался бросить взгляд на реальность, но ему не требовались глаза, чтобы найти фигуры в камне или увидеть лицо, которое он создаст из глины и глазури. Все превратилось в форму, симметрию, четкий рисунок. Красоту.

— Скажи своим друзьям, чтобы не вмешивались, — проговорил он, — и я выбью из тебя дерьмо, недоносок. Давно пора. Слишком каша… Я хочу сказать, слишком много каши у тебя в мозгах.

Катрат не поверил своим ушам.

— Ты с кем так разговариваешь, южанин? Мазилка! Ты же вечно копаешься в грязи, посмотри на свои поганые руки, трусливый последователь богини! Вздумал сразитьсясо мной?

К счастью, сыну сатрапа нужно было хорошенько распалиться перед дракой, и Бенарду хватило этих секунд, чтобы начать движение, создать форму и рисунок. Он почувствовал благословение, наполнившее его священным огнем; в то же время он понимал, что должен вести себя неприметно и не провоцировать врага. Иначе тот превратится в какого-нибудь жуткого хищника, злоупотребив могуществом Веру — впрочем, Катрату не было дела до честности. «Честность есть красота… узел есть красота, изгибы и петли… двойной узел, тройной узел… все это красота…»

— Трус, говоришь? Вообще-то, это я вызвал тебя на поединок, забыл? Ты только и умеешь, что болтать попусту да вонять. Не дрейфь, вонючка!

— Чего ты ждешь, Герой? — спросил его один из дружков. — Может, тебе помочь?

— Подержите эту дрянь! — крикнул Катрат и толкнул девушку в руки спутников. — А я прикончу ублюдка.

Он демонстративно поплевал на руки. Девушка закричала громче и снова принялась вырываться, пока третий дружок Катрата не зажал ей рот рукой.

— Приготовься, дерьмо, сейчас я тебя покалечу! — Глаза Катрата горели предвкушением.

— Давай попробуй! — Бенард поднял сжатые кулаки, не очень представляя, что с ними делать.

Ветеран бессчетного количества драк, Катрат совершенно точно знал, что следует делать, и, несомненно, использовал бы свое умение с изяществом и убийственным мастерством, если бы полностью понимал, что происходит. Он выбрал весьма сомнительное начало боя, решив нанести Бенарду удар в колено, а затем растоптать. На этом сражение и закончилось бы, не окажись шнурки его роскошных ботинок связанными между собой. Катрат потерял равновесие и замолотил руками по воздуху. Бенард воспользовался случаем и дважды врезал ему с такой силой, что чуть не сломал пальцы. Живот Катрата был жестким, точно кусок мрамора, а подбородок и того крепче, поэтому Бенард ударил его еще два раза, и верист упал. Будь переулок пошире, он бы тяжело плюхнулся, а потом вскочил, скинув ботинки и дико вопя, но, к счастью, Катрат ударился головой о стену здания и сполз по ней на землю, словно куча тряпья: ступни соединены, колени расставлены в стороны, рот открыт.

Бенард произнес еще одну молитву и, не глядя на шнурки, развязал их. Сердце стучало у него в груди, заглушая пение сверчков, руки дрожали. Проделать то же самое с дружками Катрата он не мог, оставалось только блефовать.

— Моя! — уверенно заявил он и оттащил от них девушку. — Я победил. Мой приз. Идем, милая, пора в постельку. А вы, ребятишки, доставьте своего приятеля домой, пока его кто-нибудь не увидел.

К несказанному изумлению Бенарда, они не только не стали удерживать девушку, но и позволили ему уйти. Неслыханное поведение для веристов. Когда Герой Катрат придет в себя, он не будет так добр.

Единственной настоящей улицей в Косорде был берег реки. Прочие — всего лишь щели между домами, заполненные густой пылью летом и жидкой грязью зимой. Они становились то шире, то уже, петляли, поднимались и уходили вниз, заканчиваясь в самых неожиданных местах. Кое-где приходилось сворачивать в сторону, чтобы пройти. За редкими исключениями дома здесь строили из высушенных на солнце глиняных кирпичей, летом в них было прохладно, а зимой они вполне сносно защищали от ветра. На внешних стенах не делали окон, потому что даже в самых бедных домах имелся дворик, где росли виноград, бобы, овощи, разгуливали свиньи и утки, а также находился туалет. Крыши были из тростника.

Бенарда не волновало, куда ведет его новая подруга. До сих пор он не знал, что плечо у него — эрогенная зона, но теперь все яснее узнавал, пока девушка его гладила и похлопывала. Поскольку было лето и стояла жара, он надел лишь сандалии из плетеного тростника и рабочую блузу — кусок перепачканной глиной холстины с кучей карманов для разных полезных вещей, который держался на двух лямках.

Девушка была в красном платье до бедер, таком прозрачном, что просвечивала грудь. Даже в тусклом свете Бенард видел, что она потрясающе красива, а ее пропорции идеальны. Ему требовались натурщицы — будет ли святотатством использовать шлюху в качестве модели для богини?

— Зови меня Хидди.

— Бенард Селебр, — сказал он.

— Ты такой храбрый!

«Такой пьяный, дамочка…» Он вел себя какбезумец!

— Любой мужчина с радостью спас бы красавицу вроде вас.

— Бросил вызов веристам! — Она с восхищением сжала его бицепсы. — Какой сильный! Гончар?

— Художник. По большей части скульптор.

— А что это такое?

— Каменщик. Близко к истине.

— Ты говоришь не как каменщик. — Видимо, она хотела выпытать, сколько денег с него можно взять. — А как придворный.

— Меня вырастили во дворце.

Она радостно рассмеялась.

— Тогда все понятно. О, ты не раб?

Ее ловкие руки наткнулись на печать, прикрепленную к его запястью, знаку уважаемого свободного гражданина.

— Нет.

— Ты похож на флоренгианина!

Она успела заметить его черные волосы и смуглую кожу — у любого вигелианина она гораздо светлее даже в середине лета.

— Не все флоренгиане рабы. Я заложник.

— А что такое «заложник»?

По всей видимости, Хидди получила весьма скудное образование, да и выговор выдавал в ней крестьянскую девчонку, совсем недавно пришедшую в город со строительства ирригационных каналов.

— Ну, когда мне было восемь лет… — Проклятье! На что он тратит время? — Спроси лучше, когда я протрезвею.

Он поцеловал ее, и губы девушки зажгли пламя, которое быстро побежало вниз, охватив все тело. Он взмок и лишь чудом не налетел на стену.

— Уже недалеко, любимый, — прошептала она. — О, я не могу дождаться…

— Хорольдсон сделал тебе очень больно?

— А? Не-е, он считает себя крепким и жестоким парнем. Его возбуждает, когда я кричу и вырываюсь.

— Ты с ним давно знакома? — мрачно спросил Бенард.

— Встречалась пару раз. Он много о себе воображает, а на самом деле ужасно неуклюжий и предсказуемый. Вот мы и на месте!

Они подошли к лестнице в большое здание, отделанное крашеной плиткой. Фонари отбрасывали неровный свет на картинку, которую Бенард знал и презирал: обнаженная фигура в человеческий рост с женской грудью и вульвой, мужской бородой и фаллосом. Эриандер, двуполое божество соития и безумия, уродливейший образ, по мнению Бенарда, оскорбляющий все законы красоты. Он замер на месте.

— Нет! Я не могу туда войти, Хидди! Посвященный Анзиэль не имел права поклоняться Эриандер в Ее храме.

Хидди рассмеялась, словно ей уже приходилось сталкиваться с подобными возражениями, и она знала, что с ними делать.

— Милый, ты вспотел, точно конь. Смотри-ка, что у меня тут, м-м-м?

Платье упало на землю, и она осталась в одних сандалиях. На лице у нее застыло удивленное выражение.

От его блузы наверняка поднимался дым, но пульсирующая животная похоть уступила место совсем другому виду возбуждения. В мягком свете фонарей она являла собой такой образ женского совершенства, какой ему еще не приходилось видеть. Типичная вигелианка с молочно-белой кожей и почти невидимым золотистым пушком между ног и подмышками; у нее были стройные ноги, плоский живот, бедра широкие, но безупречной формы, грудь высокая и твердая. Волосы золотистым облаком кудряшек окутывали голову. Что из этого реально, а что — дар ее богини?

— Идем со мной, Бенард! — Она протянула руку, и ему показалось, что весь мир сосредоточился вокруг нее.

Хмельной туман рассеялся.

— Нет! — пробормотал он. — Я не могу. Только не там.

— Ты дал обет воздержания? — Она недоверчиво улыбнулась.

— Нет, но я не могу… не могу туда войти.

— Ты женат? Большинство мужчин это не волнует.

— Не женат.

— Ты ведь меня хочешь. Очень хочешь! А я хочу тебя! Неужели ты всю жизнь имел дело только с камнями?

— Повернись.

Хидди удивленно повернулась. Бенард не увидел на ее теле ни родинок, ни веснушек. Она была очень молода и так красива, что поклонники наверняка ходили за ней толпами. Нимфы Эриандер утверждали, что их орден священен, а сами они очень опасны. Бенард подозревал, что это всего лишь гильдия проституток, способных превращать мужчин в слюнявых идиотов не лучше, чем любая другая женщина. Он никогда не пользовался их услугами — не потому, что боялся их умения порабощать, дарованного богиней, а потому что другие женщины были не менее соблазнительны и доступны.

— Встань там, — сказал он, и Хидди послушно поднялась на две ступеньки. — Не шевелись. Положи одну руку на бедро, а другую выстави вот так. Подними подбородок.

Охваченный восторгом, он смотрел на ее роскошную грудь и розовые соски.

— Бенард! Мужчины обычно не только смотрят! Разве ты не хочешь меня поцеловать? — Она похлопала накрашенными ресницами.

— Нет, — хрипло ответил он. — Послушай, я вырезаю статуи Светлых для Пантеона. Это мой первый большой заказ, очень большой… Мне нужна натурщица для Анзиэль, богини красоты. Она направила меня к тебе. Ты будешь моей моделью.

Хидди нахмурилась, решив, что он над ней смеется.

— И что надо делать?

Она наверняка встречала много странных мужчин, но такого необычного — едва ли.

— Просто стоять. Твоя красота запечатлеется в мраморе на века. Твои внуки будут восхищаться твоей красотой.

Неожиданно расхохотавшись, она сбежала вниз по ступеням и попыталась его обнять.

— Сделаем это завтра! А сегодня будемвеселиться! — Она хотела его поцеловать. — Ты так красиво говоришь, Бенард! Покажи мне, что ты умеешь делать! Я хочу тебя! И мечтаю доставить тебе удовольствие.

Он оттолкнул ее на расстояние вытянутой руки.

— Твоя богиня не будет против, если ты станешь моделью?

Хидди надулась. Она могла дотянуться только до его рук и принялась их ласкать. Даже это заставило его дрожать от желания.

— А почему Ему быть против? Он дарит всем радость.

— Тогда приходи ко мне днем. Я живу… работаю… в сарае во дворе за Пантеоном. Я сделаю несколько пробных моделей. Из глины. Мне нужно увидеть тебя при свете дня, но вообще-то я работаю по памяти.

Он знал, что никогда не забудет ее такой, какой она предстала перед ним сейчас.

— Но я тебе обязана…

— Ничем ты мне не обязана. Спасибо, Хидди. Я увидел идеальную женщину, и этого достаточно. Да снизойдет на тебя благословение двенадцать раз.

— Ты меня презираешь! Ведешь себя так, будто я грязь у тебя под ногами!

Ее голос дрогнул, однако внимательный наблюдатель заметил бы, что она вовсе не собирается лить слезы. Бенарду на выручку пришла его внимательность.

— Ни одного синяка! Нигде! Ты совсем не пострадала! — У нее на руках даже не было красных пятен; ничего, что указывало бы на то, что ее щипали, били или хватали. — Значит, люди говорят правду? Ты и в самом деле использовала против него чары. И против меня! — Он с такой силой ее оттолкнул, что она пошатнулась.

— Кто говорит? Какую правду?

Она снова потянулась к нему, однако Бенарда неожиданно охватил гнев, и он отбросил ее руки.

— Довольно.

В самых неправдоподобных легендах говорилось, что нимфы могут поработить мужчину одним прикосновением. Вот дерьмо! Неудивительно, что он превратился в слюнявого идиота! Хидди околдовала дружков Катрата, чтобы они на него не набросились; выходит, это Хидди его спасла.

— До свидания, Хидди! — Бенард повернулся и побежал прочь.

ГЛАВА 2

Орлад Орладсонслушал бога, это было четвертым испытанием второго уровня. Он стоял с завязанными глазами перед Его изображением, сжимая в правой руке бронзовый меч, а в левой — топор. Он был полностью обнажен, если не считать веревочного ошейника, который носил с тех самых пор, как три года назад выиграл право на послушничество. Командир войска Гзург разрешил кандидатам просить одежду для этого испытания, поскольку оно проходит в ледяном Нардалборге, но, естественно, все они с презрением отказались продемонстрироватьтакую слабость.

Они должныслушать священного Веру до тех пор, пока он их не отпустит. Им не позволили шевелиться, хотя великодушно разрешили время от времени двигать пальцами ног, чтобы восстановить кровообращение. Кандидат, который уронит свой меч или топор до того, как его отпустит Веру, подвергнется наказанию, скорее всего такой сильной порке, что в дальнейших испытания он участия не примет.

Неприступная крепость Нардалборг контролировала во Флоренгии пути доставки провизии для лорда крови Стралга. Построенная на каменистых унылых пустошах, она охраняла дорогу из Трайфорса к Леднику, видневшемуся в пяти мензилах от крепости, чье зловещее сияние заполняло небо на востоке. Пронизывающие ветры правили в этих землях, гнали серые потоки дождя на предательские болота, бездонные черные озера и окутанные белой пеной реки. Здесь бродили котомедведи и еще более свирепые скалистые медведи. Сильный ветер дул и сейчас; он стонал среди скатов крыш и стучал открытой ставней: бум, бум, бум. Этот грохот мог любого свести с ума.

Орлад чувствовал горький торфяной запах и колючий ветер, обжигавший голую кожу, но ничего не видел. Мамонты в загонах время от времени издавали трубные звуки. Неумолчный глухой голос водопада всегда слышался в Нардалборге; именно проклятые ставни не давали Орладу покоя и страшно его раздражали.

Шестнадцать кандидатов пришли в храм на испытание — когда? Вчера? Или много дней назад? Определить это можно было только по голоду, жажде и боли. И по грохоту проклятой ставни. Иногда раздавался стук дождя или мокрого снега по крыше. В темноте возникали диковинные огни, и Орлад знал, что у него скоро начнутся галлюцинации. Известно, что во время испытания бог отвергает неугодных кандидатов, навсегда сводя их с ума.

Голый, с завязанными глазами, человек становится беззащитным и полностью уязвимым — отличная проверка веры, отваги и смирения. На испытании присутствовали наблюдатели. Разумеется, командир войска Терек Храгсон время от времени проверял, как держатся его ребята, но само испытание проводили сторонние экзаменаторы. Скорее всего командир-таки позаботился о том, чтобы с его любимчиками обращались не слишком жестко, потому что Терек был сатрапом Трайфорса и братом Стралга — никто не решился бы ему возражать.

Однако на сей раз испытание проводил командир войска Гзург Хротгатсон, один из самых выдающихся Героев Веру. Он постарел, но он был рядом с лордом крови, когда они впервые пересекли Границу, во время знаменательной эпопеи, ставшей показателем воли и стойкости, когда их воины карабкались вверх по лестницам, построенным из замерзших тел павших товарищей, — и питались этими телами. Тогда в живых осталась лишь треть войска. Думая о том, что когда-нибудь и он станет Героем, Орлад чувствовал себя незначительной букашкой. Он не мог представить, какие подвиги нужно совершить его поколению, чтобы сравниться с тем, что сделали Герои Стралга.

Вне всякого сомнения, Гзург присматривал за кандидатами. Только ему было позволено с ними разговаривать. Они имели право отвечать на его вопросы, и больше ничьи. Пару раз он неожиданно выкрикивал приказы, но кандидатам не следовало обращать на них внимания, потому что сейчас они подчинялись лишь богу. Пройти подготовку под руководством таких суровых мастеров, как сатрап Терек и командир охоты Хет Хетсон, было огромной честью; еще большей честью было выдержать испытание под надзором великого Гзурга.

Бум! Бум! Бум!

Когда испытание закончится, Орлад найдет эти ставни и разломает их на куски голыми руками!..

Пару раз ему казалось, что он слышит тихие смешки. В детстве его приводили смотреть на кандидатов, проходивших испытание перед богом, поэтому Орлад не сердился, что другим позволено видеть его с товарищами, голых и мокрых. Да, сейчас дети смеются, но он покажет им пример, чтобы они могли последовать ему, когда вырастут.

Он остался последним. Веру уже отпустил пятнадцать из шестнадцати кандидатов. Пятнадцать раз одновременный грохот топора, меча и падающего на землю тела возвещал о том, что очередной испытуемый потерял сознание. Чуть позже Орлад слышал стон, когда кандидат приходил в себя, поднимался и собирал оружие. В определенном смысле Орлад одержал победу, доказав, что он сильнее остальных, но ее омрачало то, что он был самым старшим среди нынешних кандидатов, и ему полагалось терпеть дольше.

С другой стороны, он и проиграл, потому что бог явно ждал от него большего; никаких дополнительных баллов за долготерпение он не получит. Вроде бы с тех пор, как он слышал стук падающего оружия и тела, прошло много времени.

Однако Орлад твердо решил доказать, что достоин стать веристом! Сатрап Терек не одобрял желаний флоренгиан присоединиться к Героям. Оно и понятно: его брат, лорд крови, тренировал и проводил обряд посвящения юношей в самой Флоренгии. Получив медный ошейник, они мгновенно присоединялись к трусливым повстанцам. Именно из-за них сатрап Терек до сих пор не допускал Орлада к испытаниям.

Но Орлад твердо решил их пройти. Сколько себя помнил, он всегда был не таким, как остальные, однако никогда не считал себя низшим существом, что бы с ним ни делали. Он не мог вспомнить ни одного дня в своей жизни, когда бы с кем-нибудь не подрался. Он родился на Флоренгианской Грани, но в Нардалборг приехал, когда ему было три, и не помнил другой жизни.

Бум! Бум!.. Тишина…Бум!

Пол под ногами начал раскачиваться, в голове бились тяжелые волны. Он принялся отчаянно шевелить пальцами ног, и вскоре слабость прошла. Неожиданно ему стало интересно, умер ли кто-нибудь от жажды во время испытания. Он слышал мрачные, пугающие истории о том, как от усталости кандидаты разбивали себе головы или падали на собственные мечи. В желудке заурчало.

— Проголодался? — спросил голос у него за спиной.

Разумеется, он дернулся. Впрочем, вряд ли за это его снимут. Он же не уронил меч или топор.

— Мой господин добр.

— Бог устроил тебе суровую проверку, — сказал Гзург. — Может, Он не хочет принимать флоренгианина?

— Мой господин добр.

— Отвечай на вопрос.

— Милорд, я почту за честь доказать Ему свою преданность.

— Смело, — произнес тихий голос.

Гзургу с трудом удавалось говорить тихо, потому что его нос теперь походил на нос крокодила. Среди кандидатов ходили слухи, что у него шестьдесят четыре зуба, а некоторые из них размером с большой палец. У него были мощные крепкие бедра. Даже в человеческом облике он выглядел великолепно, и Орлад хотел бы увидеть его в полной боевой форме.

— И что за имя такое — Орлад? Что оно означает?

— Милорд, так называют маленького грызуна с очень острыми зубами.

— Это твое настоящее имя?

— Думаю, мое настоящее имя было трудно произнести. Что-то вроде Орлиндио, милорд. Я забыл.

— Ты слишком стар, чтобы быть кандидатом. Или из-за цвета кожи ты кажешься старше?

— Мой господин добр.

— Твой господин хочет получить ответ.

— Я подчиняюсь воле сатрапа, милорд.

Воин фыркнул.

— Мы все ждем, когда бог тебя отпустит, чтобы мы могли продолжить испытания.

— Мой господин добр.

Гзург коротко рассмеялся.

— Тебя невозможно вывести из равновесия, верно? До сих пор ты превосходил всех остальных. Если так будет и дальше, я не только дарую тебе цепь, я буду настаивать на том, чтобы ты как можно быстрее получил ошейник.

«О счастье! Счастье!»

— Мой господин добр!

От похвалы великого воина в горле у Орлада образовался тугой, болезненный комок. Он сумеет доказать, что достоин быть веристом, и сможет высоко держать голову среди вигелиан! Он станет им равным!

Бум!

Бум!

Бум! Похоже, командир ушел. Нет.

— Есть одна маленькая загвоздка, — донесся до него неумолимый шепот, едва слышный за воем ветра. — Ты знаешь, в чем состоит последнее испытание?

— Гнев, милорд.

— Разумеется. Мы должны быть уверены, что ты в состоянии почувствовать настоящую ярость. Именно она позволяет воину призвать бога, чтобы тот придал ему боевую форму. Ярость делает его бесстрашным на службе лорду. Тебе известно, почему флоренгиане и вигелиане так сильно друг друга ненавидят?

— Нет, милорд.

— Потому что мы сражаемся пятнадцать лет, вот почему! Чем дольше война, тем сильнее ненависть. Способен ли черноволосый мужчина ненавидеть так же, как золотоволосый?

Ни одного дня без драки, иногда двух. Неужели Гзург не видит его шрамов?

— Да, способен, если вам угоден такой ответ.

— М-м, — с сомнением протянул воин. — И кого же тебе дать, чтобы пробудился твой гнев? Если я дам флоренгианского заключенного, пойдут разговоры, что они презренны, их легко ненавидеть, или что они слабы. А если я выставлю вигелианина, многие усомнятся в твоей верности. Вдруг ты втайне поддерживаешь Флоренгию? М-м? Понимаешь, в чем загвоздка? Кого же мне выбрать?

— Как пожелает милорд.

— Тогда и того, и другого? Сможешь ли ты разбудить в себе ярость, которой хватит на двоих?

— Мой господин добр.

— М-м, — снова протянул Гзург, только на сей раз Орлад услышал в его голосе одобрение. — А какое оружие ты предпочитаешь? Плеть? Рукавицу? Или дубинку?

— Как пожелает милорд.

Орлад понял, что дал правильный ответ, потому что в ушах у него зашумело, и пол вдруг оказался перед ним, когда бог его отпустил. Он услышал, как довольно далеко от него упали меч и топор.

ГЛАВА 3

Салтайю Храгсдор называли Королевой Теней — это помимо прочих, менее лестных имен. Ее происхождение было загадкой, и никто не знал, сколько ей лет. Ее очень боялись, поскольку ходили слухи, что она Избранная Ксаран, и Древнейшая наделила ее жутким могуществом. Не вызывало сомнений, что всякий, кто выступал против нее, умирал.

Королева Теней… Темная королева. В течение пятнадцати лет она была регентом своего брата, лорда крови Стралга, дожидаясь его возвращения из Флоренгии. В пятнадцатый раз весна открыла перевал, и распоряжения Стралга полетели с бесчисленными почтовыми колесницами из Трайфорса в Бергашамм, а затем на быстрых кораблях в Скьяр. Салтайя передавала приказы, как всегда делая вид, что они поступают от ее мужа, сатрапа Эйда.

Лучше всего она чувствовала себя после наступления темноты, но в Скьяре многие не любили дневной свет. Дни становились невыносимыми, воздух в каньоне напоминал тяжелое одеяло из шерсти архара, неподвижный и густой, даже на ее любимой террасе высоко над рекой. Накидка из черного полотна облепила тело; головной убор пришлось сбросить. В комнате у нее за спиной, на полу, каждый под своей лампой, сидели писари и деловито водили палочками по глиняным дощечкам, проливая пот на выложенный плиткой пол. Тяжелые шторы закрывали двери, отрезая свет.

— Пиши. От сатрапа Эйда командиру войска Ландару, правителю Салнорна. Обычные обращения, обычные приветствия. — Она подождала, глядя в темноту. — У вас в качестве заложника содержится Мардо Стигетто из города Равима. — Салтайя старательно произнесла чужие названия и имена. — Сообщите…

Она гордилась своей памятью, но прошло много лет, да и заложников брали немало. Это случилось около двенадцати лет назад; пухлый, довольно глупый ребенок, лет четырех или пяти…

— Сообщите юноше, что его родной город сдался повстанцам. Его отца, короля, и всю королевскую семью толпа разорвала на куски. Поставьте его в известность, что по этой причине он лишился всех прав и больше не имеет для нас никакой ценности. — Салтайя помолчала, чтобы успели записать писари. — Убейте его, как сочтете необходимым. И доложите, когда все будет сделано. Концовка письма обычная.

— Ларт, прочти, — сказала она и выслушала неприятный гнусавый голос, который повторил ее слова, приукрашенные привычными вежливыми фразами. — Неркурту?

— У меня то же самое, — ответил молодой писарь.

— Неси сюда.

На короткое мгновение промелькнул свет, когда юноша-ученик вышел из-за штор. Затем шторы сомкнулись у него за спиной, и он в полной темноте протянул госпоже поднос с дощечками. Салтайя не слишком хорошо разбирала клинопись, но могла даже во мраке поставить на мягкую глину печать своего мужа. Когда дощечки будут обожжены, она заставит других писарей снова прочитать письма, после чего одно отправится по назначению, а другое — в дворцовый архив. Доверять кому бы то ни было глупо.

Писарь понес дощечки на обжиг. Черное небо промеж двух стен каньона усеивали яркие блестки звезд. Скьяр расположился на островах, между которыми с тихим шелестом несла свои воды река. Тут и там Салтайя различала точки света — горели лампы и свечи. Внизу бурлила покрытая шапками белой пены быстрина, и звезды отражались в неподвижной воде маленьких озер.

— Следующий, — сказала она.

После того, как ей несколько раз прочитали письма, она знала их почти наизусть.

Тонкий голос Аарта стал похож на писк летучей мыши.

— Благородный лорд крови пишет: «Города Найанома и Пьярегга готовы нарушить клятву верности. Привезите их заложников, и я объясню правителям, что нужно быть тверже в своих решениях. Надеюсь, эти слова порадуют миледи».

Они ее не слишком порадовали. Стралг имел в виду нечто вроде: «Я призову отцов и заставлю смотреть, как убивают их детей». Временами ее брат вел себя, как настоящий дурак. Страх поначалу рождает ужас, и Стралг считал, что так будет всегда. Увы, он ошибается. Неоправданная жестокость приводит к оцепенению, затем к ярости и наконец к мести. Кроме того, свежие войска требовались ему гораздо больше, чем пленники, которых он мог бы мучить; провести за сезон через Границу можно лишь ограниченное количество людей.

— Отложим это послание… Что в следующем?

Салтайя ждала, расхаживая по террасе, которая представляла собой небольшую нишу, вырубленную в скале. Ей нравилось чувствовать холодный камень под босыми ногами. Откуда-то издалека донесся грохот фургона. Скоро начнут вопить особо трудолюбивые петухи.

Ларт прочел:

— Благородный лорд крови пишет: «Дож Селебры всегда был верен клятвам, но его здоровье пошатнулось. Если я уйду из Мионы, Селебра вновь начнет играть важную роль. Пришлите одного из заложников, чтобы он правил городом, когда дож умрет. Надеюсь, эти слова порадуют миледи».

Стралг никогда не был особенно честен, даже с ней. «Если я уйду из Мионы» означало «если меня прогонят из Мионы». Или даже «когда меня прогонят из Мионы». Допуская такую возможность, он на самом деле ее предсказывал. Интересно, где находится эта Миона?

Война шла не так, как им хотелось — этого уже никто не скрывал. Сначала веристы не встретили сопротивления, и убивать непосвященных было детской игрой для свирепых животных. Стралг покорил Флоренгию быстрее и легче, чем Вигелию. А затем допустил ошибку — всего одну, но одна царапина может убить человека, и этот просчет начал гноиться, точно рана в животе. Если сейчас он говорит, что Селебра вновь будет играть важную роль, значит, он рассматривает возможность поражения. Селебра контролировала путь домой, в Вигелию, поэтому умирающего дожа следовало заменить на такую же надежную марионетку.

Салтайя легко вспомнила детей из Селебры, — они были первыми заложниками и с тех пор несколько раз привлекали ее внимание, особенно когда при весьма странных обстоятельствах погиб Карвак Храгсон. Один мальчик точно умер, а остальные уже давно не дети. Известно, что юноши ненадежны, поэтому выбор естественным образом падал на девочку. Заложница уже достигла брачного возраста, и ее можно отослать домой с подходящим мужем, который будет править городом, а ее займет заботами о детях. Два брата станут соперниками и претендентами на высокое положение. Значит, их следует убрать, но прежде надо отправить ее за Границу.

— Пиши. От меня сатрапу Хорольду Храгсону из Косорда. Обычное обращение. Моему храброму брату двенадцать благословений и глубочайшая любовь. У тебя содержатся заложники… Погоди!

Девочка из Селебры ведь здесь, в Скьяре! По дороге к Флоренгианской Грани она проедет мимо Хорольда в Косорде и Терека в Трайфорсе. Салтайя уже давно хотела разобраться со своими родственничками. В особенности ее беспокоил Терек, который в последнее время вел себя странно. Нет нужды ехать до самой Границы, она остановится в Трайфорсе, откуда дороги ведут к перевалам. Да, лучше самой все проверить. Она лично передаст распоряжения и избежит еще одного безумно жаркого лета в Скьяре.

— Сотри письмо. Пошли за моим мужем! Скажи ему, чтобы привел Свидетельницу.

Салтайя вытерла пот со лба. Почему она вообще мирится с этим городом, с этой раскаленной печкой? Изначально причина заключалась в том, что именно здесь Терек, старший из братьев, прошел посвящение в Герои, религиозный культ Веру. Мать Ксаран! Это было тридцать пять лет назад! Терек помогал и другим стать веристами, тут же, в Скьяре. И именно в Скьяре Стралг завоевал титул лорда крови, Первого вериста.

До него этот титул ничего не значил, но с самого первого дня Стралг задумал командовать всеми Героями Вигелии. Его раны еще не зажили, а он уже прогнал старейшин и прибрал к рукам деньги города, чтобы организовать свою кампанию. Всего за десять лет он добился власти над всей Гранью, веристами и непосвященными. Скьяр он сделал столицей главным образом потому, что город находился в центре страны и имел хорошие дороги. Здесь невыносимо, невозможно жить, но для него удобно. Кроме того, город очень богат и в состоянии обеспечивать всем необходимым армию и огромный правительственный аппарат.

Когда Стралг отправился покорять Флоренгию, он официально оставил управлять Вигелией своих братьев и зятя, а на самом деле передал все в руки Салтайи. Карвак умер, когда восстал Джат-Ногул. Терек, Хорольд и Эйд тут же подавили мятеж и в качестве наказания разграбили город. А больше за прошедшие пятнадцать лет ничего и не изменилось.

Она снова начала расхаживать взад и вперед, и ее мозолистые ноги с шорохом касались плиток пола.

— Дальше!

Последовало очередное письмо от Стралга с просьбой прислать еще воинов, которое она проигнорировала. Война затянулась, а Герои не возвращались, если не считать тех, кто так сильно покалечился, что уже не мог сражаться, хотя им и удалось пройти через перевал. Подготовка веристов занимала годы, поэтому посвященными становилось ровно столько воинов, сколько Терек мог провести через перевал Нардалборга за сезон. Пополнение войск подождет.

— Дальше!

Затем шло требование золота. Это было что-то новенькое. В начале кампании Стралга в Вигелию стекались целые реки трофеев и рабов. Поток начал иссякать, когда возникло сопротивление, и новая просьба означала, что появились проблемы с содержанием орды. Салтайя продиктовала письмо, которое следовало отправить во все города под управлением Эйда, и мысленно сделала заметку вызвать казначея из храма Веру, где хранилась большая часть ценностей Скьяра. Кроме того, ей придется попросить денег у местных укристов.

Интересно, почему не идет ее слабоумный муженек?.. Она прошла через занавеску в освещенную лампами комнату. Ударила волна тяжелого, удушающего воздуха. Два писаря и юноша испуганно подняли головы.

— Стража! — рявкнула Салтайя.

У дальней двери тут же появился верист, который почти полностью заполнил собой дверной проем.

— Миледи?

Она с удовлетворением отметила, что он напуган не меньше, чем писари, хотя в два раза ее больше и намного моложе.

— Где сатрап?

Юноша открыл рот, оглянулся и со вздохом облегчения отошел в сторону.

— Вот он, миледи.

Эйд вошел в комнату без оружия и босяком, его накидка была повязана вокруг тела, точно полотенце. Он всегда отличался внушительными размерами, теперь же стал в два раза больше, оброс волосами с головы до ног и напоминал быка с двумя рожками на голове и с животным запахом. Вне всякого сомнения — по крайней мере Салтайя в этом не сомневалась, — его вызвали из постели какой-нибудь женщины. Она не позволяла ему прикасаться к себе уже много лет. Он запыхался — и Салтайя обрадовалась этой демонстрации послушания.

Как только он вошел, в комнате сразу стало тесно. Писари поспешно разбежались по углам и пытались не смотреть на его ноги, которые Эйд редко оставлял голыми. Свидетельница Мэйн, шедшая за ним крошечная женщина, была полностью укутана в белую накидку, скрывавшую даже руки. Она походила на отброшенную наволочку рядом с великаном.

Эйд что-то вопросительно проворчал и зевнул.

— Я хочу знать, где находятся три заложника из Селебры.

По закону, Свидетельницы отвечали на вопросы только самого Стралга и его троих вождей, Эйда, Терека и Хорольда. Салтайе приходилось задавать все свои вопросы через них.

— Отвечай, — прорычал Эйд.

Некоторые мэйнистки потребовали бы, чтобы он повторил вопрос. Эта же оказалась более сговорчивой, или ей хотелось побыстрее вернуться в постель.

— Ни один из них не находится в пределах моей досягаемости.

— Что говорит Мудрость? — спросила Салтайя.

Мудрость — коллективное знание культа, однако ее пути часть таинства, секрет, известный лишь в Монастыре из Слоновой Кости в Бергашамме.

— Отвечай, — потребовал Эйд.

— Девушка отправилась вглубь страны, в поместье своего опекуна в Кирне. У нас нет никаких оснований думать, что Бенард Селебр покинул Косорд, и что Орландо Селебр не в Нардалборге.

— Укрист Вигсон здесь, в Скьяре?

— Да. Работает в своей конторе.

Как правило, Свидетельницы не выдавали лишних сведений, если их не спрашивали, но эта была молодой и, судя по всему, хотела выслужиться.

Хорошо. Салтайя уже хотела отпустить обоих, когда проснулась ее врожденная осмотрительность.

— Первый заложник из Селебры, самый старший… расскажи о нем.

— Он умер, — сказала женщина в белом.

— Ты подтверждаешь, что он прекратил свое физическое существование в общепринятом смысле этого слова? Ты не использовала слово «умер», придавая ему какое-то особое значение, принятое среди последователей вашего культа?

Она уже не раз ловила их на полуправде.

— Мальчик Дантио Селебр умер четырнадцать лет назад от шока и потери крови, его сердце остановилось. Так говорит Мудрость. Вам сообщали об этом три раза.

— Ты можешь идти. — Салтайя кивнула сатрапу. — И ты тоже, милый. Только пришли мне командира охоты Перага Хротгатсона. У меня для него поручение.

— Сама за ним посылай. — Эйд поплелся за прорицательницей.

— Нет, — сказала Салтайя. — Тыпойдешь иприведешь его.

Муж замер на месте, и на мгновение ей даже почудилось, что придется использовать силу, но он сдался и вышел, цокая ногами по полу, точно копытами.

Значит, решено. Она сама доставит девушку в Трайфорс. Разумеется, не на колеснице. Тряска, пыль, жара и дождь не для Королевы Теней. Они поплывут по реке.

ГЛАВА 4

Старейшая проснулась с осознанием того, что умирает. Смерть пронизывала все ее существо, точно ползучие растения, стремительно распространяющиеся по лесу. Что бы ни думали простые люди, Свидетельницы Мэйн не предсказывали будущее; это слово стало их особой шуткой, напоминанием о том, что богов нельзя подчинить собственной воле. Благословением прорицателей было знание, и Старейшая понимала: ей не суждено встать с постели. Это факт, а не пророчество. У нее уже похолодели руки и ноги, они ей больше не принадлежали.

Она лежала, не шевелясь, стараясь успокоить слабое, неровно бьющееся сердце. Упрекая себя за страх. Ругая за печаль. Она бы хотела еще многое сделать, но смерти на такие вещи наплевать. Ей следовало быть благодарной за эти несколько мгновений — дар священной Мэйн. Старейшей Свидетельнице всегда дается право на прощание, чтобы она могла назвать имя преемницы. Некоторым позволяют уйти после особого благословения богини.

Поистине, Мэйн одарила ее долгой жизнью! Она была Старейшей материнского дома в Монастыре из Слоновой Кости города Бергашамма и, таким образом, Старейшей из всех Свидетельниц на Вигелианской Грани. Она уже состарилась, когда много лет назад стала наместницей богини. В былые времена ее звали Ночная Птица, но за прошедшие годы это имя ни разу не произнесли вслух. Ее правление нельзя было назвать простым; пожалуй, оно оказалось самым тяжелым, и она до сих пор сомневалась, верный ли сделала выбор. Мудрейшая из детей богини не могла оценить, правильно ли прожила жизнь. Впрочем, об этом можно не волноваться. Очень скоро богиня ответит на ее вопросы и разрешит все загадки.

Пятна солнечного света на стене указывали на то, что еще очень рано. Попрощавшись со старыми, многое повидавшими на своем веку камнями и посеребренными утренним светом балками, потертыми ковриками, которые она сама связала много лет назад, Старейшая вспомнила, что слепа. Она постепенно слепла с возрастом, но едва это замечала, потому что смотрела на мир глазами богини, и он был ярче и четче, чем прежде. Лежа на смертном одре, Старейшая заглянула на кухни, в прачечную и кладовые; в трапезную, где послушницы расставляли миски с завтраком; в большой ткаческий зал, где творились дела богини. Поля за стенами она уже не видела, потому что начала терять зрение.

Ей нужно было срочно собрать членов ее Руки, однако дары Мэйн не включали способность к призыву. Впрочем, последовательницы культа умели не только видеть. Священное число обозначало пять Граней мира, пять чувств, пять даров, пять пальцев. Сестры делились на Руки — пять отчитывались непосредственно перед Старейшей, у каждой было еще пять послушниц и так далее. Все приближенные Старейшей сейчас находились на месте, и они к ней придут. Острота их зрения зависит от важности события, а ее уход имеет огромное значение.

Она тем временем должна подумать о преемнице, потому что та, чье имя она произнесет, будет много лет управлять жизнью культа. Веристы не доживают до старости. Даже если они не погибают в сражениях или драках, суровые требования, которые ставит перед ними бог, приводят к ранней смерти. Юные воины гордятся своим выбором и тем, что предпочли славу долгой жизни, однако в таком возрасте еще плохо понимают, какую цену им придется заплатить. Стралг погибнет, и зло уйдет.

Ей хотелось откашляться, чтобы прогнать боль, но это потребует слишком много сил. У нее столько нет.

Стралг, Стралг! Неужели чудовище ее переживет? Священный Сьену решил в свое время пошутить: Свидетельницы Мэйн и Герои Веру получили новых правителей в один день. Ее имя назвала умирающая предшественница. Как Веру сообщает о своем выборе — тайна; скорее всего это происходит во время смертельного поединка.

Примерно через двадцать шестидневок Стралг явился с визитом в Бергашамм. Такова была его прихоть, решение, принятое в последний момент, иначе Свидетельницы знали бы о его намерении. Он шел с войском мимо города и вдруг решил окружить монастырь. Он вошел один — перелез через закрытые ворота, сорвал дверь с петель и заявился во внутреннее святилище, большой зал, куда вправе заходить только Свидетельницы.

Помещение было темным, с высоким потолком, — Свидетельницам не требовался свет, а из больших окон дул ветер, который повредил бы гобелены. Из Бергашамма прорицательницы отправлялись в мир, чтобы Свидетельствовать. Именно сюда они приносили собранные знания, ткали из них огромные гобелены, сохраняя таким образом историю. За работой они пели, вплетая в свое творение мелодию и прославляя богиню.

Старейшая находилась в большом зале, когда туда ворвался Стралг. О его появлении, разумеется, уже знали. Пение сменилось криками ужаса, и вскоре Старейшая осталась одна. Она стояла неподвижно, в белом одеянии посреди окутанной мраком комнаты, усилием воли заставляя себя не обращать внимания на мерзкий запах зла.

Стралг был тогда еще молод и силен — порочно красив и высокомерен до безумия, раз осмелился силой ворваться сюда, в дом мира. Он выставлял напоказ шрамы на руках и ногах. Старейшая видела еще более страшные следы драк и сражений под черной накидкой; глаза его горели лихорадочным огнем, ведь он не успел оправиться от своего последнего ранения. Многочисленные схватки со смертью ничему не научили Стралга: от него веяло жестокостью и безрассудством. При желании он мог бы в одиночку перебить всех в монастыре, прибегнув к помощи своего жуткого бога.

У него был великолепный голос, наверное, самый красивый мужской голос из всех, что ей довелось слышать.

— Да, я Старейшая из Свидетельниц. Ты свет Веру, пролившийся на Вигелию.

— Мне нужна твоя мудрость.

Она чувствовала в нем жажду крови и не сомневалась, что сейчас умрет.

— Единственный мудрый совет, который я могу тебе дать, Кулак, состоит в том, что лучшим воинам не нужно сражаться. Используй свою силу, чтобы установить мир, а не развязать войну. Священный Демерн говорит нам, что мы должны защищать слабых, а не притеснять их.

— Демерн? Мой бог Веру! — Стралг схватил свернутый законченный гобелен и разорвал его в клочья. — Я пришел за мудрым советом, Старейшая! Глупости меня не интересуют. Герои Веру разделены. Они спорят из-за догматов, из-за собственных амбиций, даже из-за политики. Купцы нанимают веристов и посылают их сражаться друг с другом. Я объединю последователей культа.

Старейшая молчала, умоляя богиню дать ей сил и смелости вынести то, что ее ждет. В Бергашамме было очень мало мужчин и ни одного воина, к тому же Стралг окружил монастырь.

— Все веристы мне подчинятся. Я назначу правителей, чтобы следили за порядком в городах, а над ними поставлю своих братьев — сатрапов. Они будут править Вигелией от моего имени. И тогда установится мир, война закончится. Ты должна меня поддержать. Ты мне поможешь.

Она произнесла слова, которые сама считала собственной эпитафией:

— Никогда. Дела мира нас не касаются. Мы отказываемся от него по отдельности и сообща, дабы искать знание ради знания. Мы не имеем права вмешиваться в события и делиться мудростью с другими. Этот закон мы выполняем на протяжении стольких поколений, что и сами не в силах их сосчитать. Многие сестры погибли в страшных мучениях за отказ помогать тирану, своей смертью являя народу, что их правитель — недостойный человек.

Он ответил на ее вызов радостной, почти мальчишеской улыбкой.

— А не бывало ли так, что тиранам вдруг становилось известно, что их враги вооружены безупречным знанием об их слабостях и сильных сторонах?

— И такое случалось.

— «И такое случалось»! На большую ложь ты вряд ли способна. Ты регулярно отвечаешь перед Свидетельницами.

— Они — единственное исключение. Мудрость не будет процветать без мира и порядка. Когда речь идет о преступлениях, мы свидетельствуем и сообщаем все, что нам известно, тем, кто судит от имени и по законам священного Демерна.

— Отныне твои прорицательницы будут служить мне.

— Нет.

Ее сердце исполнилось страха, потому что разум вериста пропитала кровь, и он задумал ужасное. Стралг улыбнулся и ушел.

Вскоре он прислал головорезов, которые забрали пятерых Свидетельниц.

* * *

На следующее утро изувеченные тела вернули. Разумеется, все прорицательницы видели, что происходило в его лагере ночью. Затем он забрал еще десятерых. И тогда Старейшая поняла, что Стралг Храгсон уничтожит их орден, но не сдастся.

Ее единственная надежда родилась из благословения богини, ибо она видела, какое отвращение переполняло Героев, приходивших за новыми жертвами. Двадцать убитых, затем сорок… Подданные Стралга были не так жестоки и свирепы, как лорд крови, но возмущение, о котором молила Старейшая, в них не проснулось. Веристы гневались на нее, ведь это она вынуждала их убивать, зато их преданность Стралгу лишь крепла. На пятый день они забрали восемьдесят жертв, а потом ворвались в кладовые, вытащили оттуда бесценные гобелены и сожгли их. На следующее утро, когда остальные Свидетельницы лежали без чувств от страха, Старейшая вышла к нему.

Они встретились под проливным дождем на размытом поле, где пахло кровью и смертью, а безмолвное войско наблюдало за ними издалека. Трупы восьмидесяти свидетельниц грузили на телеги.

— Итак, тряпки тебе дороже жизней? — насмешливо спросил Стралг. — Может, мне поджечь и ваши здания?

— Мы сдадимся, — сказала она. — Но не полностью.

Он громко и искренне рассмеялся.

— Еще как полностью! Иначе вы умрете. Неужели ты думаешь, что я не могу взять два раза по восемьдесят или сжечь твой монастырь?

— Тогда ты уничтожишь наш культ. Нас будет слишком мало, чтобы собрать необходимые знания.

Стралг показал ей волчий оскал.

— Значит, он не достанется никому! Сегодня я подожгу ваши кладовые. Сдавайся или умри, женщина.

— Выслушай мои условия. Мы будем отвечать на твои вопросы, но лишь на твои. Ты же не хочешь, чтобы твои воины обладали всеми знаниями?

Он прищурился, обдумывая ее слова.

— Мудрые слова. Свидетельницы будут отвечать моим командирам. Я доверяю им, как самому себе.

— Тебе и четырем твоим командирам.

Она почувствовала его ликование.

— И больше никому!

— Больше никому. Мы также сохраним нашу анонимность, обычаи и одеяния. Запрети своим людям причинять нам вред.

Он равнодушно пожал плечами, довольный одержанной победой.

— Где командир Снирсон и сколько с ним веристов?

— Снирсон умер от ран шесть дней назад. Его войско распалось.

Стралг вновь рассмеялся, потому что он уже знал это.

— И еще, — сказала Старейшая. — Мы не станем сами сообщать вам сведения. Мы будем только отвечать на вопросы.

Это ему понравилось меньше — Стралг все-таки был умен. Равновесие в его сознании сдвинулось в сторону смерти и ужаса.

— В таком случае вы будете помогать моим врагам.

— Я уже дала слово, что нет.

— Вы поможете им своим молчанием.

— Чтобы рассказать все, что имеет значение, потребуется вечность. Ты хочешь, чтобы шестьдесят сестер целыми днями отвлекали тебя разговорами? Если ты спросишь, замышляет ли какой-то верист дурное, мы ответим на твой вопрос, но предупреждать тебя не станем. Только святой знает все. Таковы мои условия. Прими их или убей всех.

Стралг колебался, сердито рассматривая возможность бойни. Затем, охваченный нетерпением и счастливый от своей победы, он принял ее условия. И хотя уступки были незначительны, никому прежде не удавалось переубедить это чудовище.

Так была заключена отвратительная сделка. И культ, состоявший главным образом из любопытных старух, стал самым серьезным оружием деспота. До появления Стралга Первый верист был всего лишь номинальной фигурой, не имеющей власти над веристами за пределами своего города и района, а лорды крови, пытавшиеся расширить границы владений, умирали очень молодыми. Прорицательницы помогли Стралгу завоевать и удержать безграничную власть на территории всей Грани, они выдали ему бессчетное число повстанцев, которых ждала жестокая месть. И все это время они утешали себя тем, что однажды у него отнимут власть, но долгожданный момент так и не наступил и не наступит, пока черное сердце Стралга не перестанет биться.

Старейшая уже давно приняла решение и менять его не собиралась. Пусть под древним обычаем повиновения зрел гнев, следовало назначить преемницу, которая пойдет по выбранному ею пути и напишет ту же историю на следующей дощечке. Именно такой преемницей должна стать ЛеЭмбер. Да, она молода, ей нет и пятидесяти, зато она дождется смерти лорда крови.

Другой возможной кандидатурой была Молчальница. Она старше, однако слишком безрассудна; она поднимет Свидетельниц против Стралга и таким образом рискнет всем. Ее фракция твердит, что зло гораздо больше Стралга и страшнее самого Веру; порожденный им ужас будет жить и после его смерти. Старейшая не приняла их доводы, ведь нет никаких доказательств того, что сестра Стралга — Избранная Ксаран. Настоящего подтверждения этому и быть не может, а последовательницы Мэйн имеют дело с фактами, не с теориями или псевдопророчествами.

Солнечный свет дрогнул. Ее Рука должна поспешить, иначе будет слишком поздно. Трапезную уже окутали тени, которые наступали и сгущались. Она почти умерла.

И тем не менее… что делать, когда нет твердых фактов? Если боги не дают уверенности, разве смертные не должны действовать, основываясь на опыте, взвешивая возможности и учитывая то, что им не известно? Если Свидетельницы намерены разорвать соглашение со Стралгом, сейчас самый подходящий момент: он стареет, он далеко, все еще пытается завоевать Флоренгианскую Грань, как когда-то подчинил себе Вигелию. За пятнадцать лет успех сменился поражением. Если ЛеЭмбер ошибается, а Молчальница права, тогда именно сейчас нужно разорвать договор с чудовищем. Что это — легендарное провидение уходящей Старейшей, или всего лишь пустые размышления умирающей старухи? Неужели она ошибалась все эти годы?

Очень тихо появились все пять Свидетельниц. Они молча собрались вокруг нее, встав на колени около кровати, взяв ее за руки, чтобы утешить: Роза, Индиго, Корица, Колокольчик и Ива. Двое из них были почти ее ровесницами, а Иве едва исполнилось сорок. Их объединило горе, и общая печаль была так сильна, что вскоре слепые глаза Старейшей наполнились слезами. Они разделяли ее боль, зная, что теперь ее сущностью стала смерть.

— Ты можешь говорить, матушка? — прошептала Роза. — У тебя есть для нас какие-то особые слова? Заговорит ли с нами леди Мудрости, когда ты испустишь свой последний вдох?

Разумеется, заговорит. Ох, как же я раньше не поняла, что должна передать им ее слова!

— Плетение, — сказала она, — сегодня плетение!

Свидетельницы смутились, потому что не замечали очевидного.

В попытке объяснить непосвященным то, как они чувствовали мир, мэйнистки были вынуждены изъясняться метафорами. Они говорили о ткачестве, о мозаике, о рисунках. Об узлах, точках пересечения, едва заметных прикосновениях к рулю, при помощи коего боги управляли миром — одна снежинка вызывала лавину; сокровенный миг, когда муж прикасался к жене в тишине ночи, давал жизнь великому мудрецу или чудовищу, а в другую ночь та же женщина могла зачать совсем иное дитя. Свидетельницы очень обрадовались, когда им открылось понятие «плетения». Оно означало важное событие или действие, которое приведет к результатам, противоположным их пророчествам. Аналогия, естественно, относилась к нити: она доходит до края полотна и поворачивает назад, чтобы создать рисунок.

— Сегодня? — переспросила Роза. — Какова его природа?

— Она уезжает! — Старейшая из последних сил прошептала: — Его сестра… уезжает… в Трайфорс…

— Сестра? Но где случилось плетение, матушка? Скажи нам!

Почему они сами ничего не видят?

— Скьяр.

Она ощутила удовлетворение. Скьяр находился слишком далеко, чтобы здешние Свидетельницы его увидели. Однако скоро оттуда придет весть, которую вплетут в полотно истории, чтобы о ней узнали все. Судя по всему, это очень важное событие, раз сама леди Мудрости снизошла до того, чтобы о нем упомянуть.

Старейшая почувствовала новое присутствие. За ней пришла Древнейшая, пора уходить.

— Мы смиренно сохраним новое знание, — сказала Корица, как всегда выступив вперед. — Но кто станет Ее голосом с этих пор? Назови имя, матушка!

ЛеЭмбер, которая будет хранить условия договора и дожидаться, когда падет тиран?

Или Молчальница, твердившая об ужасном мраке за спиной Стралга? Ее последовательницы вызовут ярость тирана. Неужели Старейшая должна признать, что ошибалась всю свою жизнь? Нет, только не это. Сегодняшнее плетение спасет ее от позора.

— ЛеЭмбер, — прошептала она.

Она уловила их гнев, похожий на физический удар. Как смеют они сомневаться и задерживать ее в такую минуту? Почему не чувствуют присутствие Древнейшей?

— Ты сказала ЛеЭмбер, матушка?

Да. Пусть они почувствуют ее твердую уверенность. Разумеется, это должна быть ЛеЭмбер! Договор необходимо сохранить.

Теперь она может уйти. Она все сделала. Освободившись от обязательств, Свидетельница Ночная Птица, Старейшая, упала в мягкие руки Матери.

ГЛАВА 5

Френа Вигсон правила колесницу по длинному склону — копыта мерно стучали, колеса подпрыгивали на ухабах, визжали оси, тихонько поскрипывал кожаный пол. Френа держала поводья в одной руке, а другой ухватилась за перила и согнула колени, чтобы они принимали на себя толчки. Это в теории, а на самом деле она болталась, как тряпка в руках прачки. Колесница неслась вперед, и ее волосы, точно знамя, развевались на ветру. Блаженство!

— Что за деревня там, впереди? — Ей пришлось кричать.

— Биттерфилд, госпожа! — крикнул в ответ Верк. — Жалкое местечко.

В жизни мало что может быть прекрасней, чем ранним утром править молодыми онаграми, особенно когда ветер вот так треплет волосы — если, конечно, они правильной длины. Однако это не самое подходящее время для разговоров. На ровной дороге — да, но здесь вообще не было дороги. И путешествие могло многому научить.

Ее сопровождал Верк, старший стражник отца. Он держался за поручни так легко и уверенно, что даже не побелели костяшки пальцев. Его нисколько не трясло, лишь сокращались равномерно мышцы предплечий.

— Скажи ей, чтобы сбавила скорость! — завопил Альс из другой колесницы, мчавшейся за ними.

Если бы он ехал немного подальше, ему бы не пришлось дышать пылью, которую поднимала Френа, но он не слишком хорошо владел мечом и старался держаться рядом с Верком. Братья были невероятно похожи друг на друга — пока молчали. Стоило им открыть рот, как все становилось ясно.

— Сбавить скорость? — переспросила она.

— Мрак и Ночь любят побегать, — сказал Верк. — Если они не перегреются, с ними все будет хорошо.

Тактичный ответ, потому что сейчас Френа никак не могла исполнить просьбу Альса. Если она натянет вожжи, онагры испугаются и поранят рты. Ей не хватало сил справиться с тормозным рычагом, а просить помощи у Верка она не стала бы ни за что на свете. Мрак и Ночь уверенно мчались вперед, точно пара горных козлов, а колесницу специально для нее делал лучший мастер в Скьяре.

Каменистые холмы вывели их к чаше долины с полями скудных хлебов. Френа совсем не знала этой дороги. Обычно она путешествовала по северной, однако в письме отца говорилось, что лучше отправиться по южной. Почему — непонятно.

— Биттерфилд? Эти земли принадлежат отцу! — Она слышала название деревушки в перечне его владений. — Что-то здесь припозднились с посадками.

Ей следовало остановиться и поговорить со старостой: им невредно будет знать, что Хорт Вигсон за ними присматривает.

— Дожди пошли слишком поздно, — пояснил Верк.

Френа не очень хорошо знала Верка — командир домашней стражи большую часть времени проводил рядом с ее отцом. Он оказался приятным спутником, симпатичным и с хорошо поставленной речью. Отец нанял близнецов незадолго до того, как Френа уехала в Кирн, чтобы провести лето среди холмов, как поступали все здравомыслящие богатые люди.

Колесница была слишком тесной для двоих, и они сидели очень близко друг к другу. Из-под бронзового шлема Верка свисали длинные косы, которые подпрыгивали, когда колесница наскакивала на ухабы; ветерок играл золотыми волосами у него на руках. Он был одет в кожаную кольчугу до колен, отделанную бронзовыми пластинами; та разогрелась на солнце и пахла стражниками, что надевали ее прежде. В этом не было вины Верка, но запах напоминал о его близости. Свободной рукой он придерживал ножны на боку, и при каждом толчке Френа, хотела она того или нет, касалась ее своей обнаженной рукой.

К счастью, Френа всегда умела держать чувства под жестким контролем. С точки зрения романтических увлечений, ее не интересовал простой стражник, человек, готовый рисковать жизнью ради того, чтобы жить и столоваться в богатом особняке. Ну, а Верку хватало ума флиртовать, не питая каких бы то ни было иллюзий.

Он посмотрел на нее сверху вниз, и в его необычных темно-голубых глазах загорелся веселый огонек.

— Госпожа, если треснет ось или отвалится колесо, позаботьтесь о том, чтобы сломать шею не только себе, но и мне.

— Ты решил покончить жизнь самоубийством? За тобой охотятся разъяренные мужья?

— Мужья меня не пугают, в отличие от недовольного хозяина.

— Мой отец мягкий, любящий человек, невероятно великодушный и щедрый с теми, кто на него работает.

— Ай-ай! Это правда, госпожа, но еще говорят, что он страшен в гневе, когда слуги плохо исполняют свои обязанности.

— Неправда. Назови хотя бы один пример!

— Квера.

— Кто? — с сомнением спросила Френа.

— Квера. Говорят, он велел посадить ее на кол.

— Вранье! Кто мог такое сказать? Наверняка ужасный мастер Пакар!

Верк пожал бронзовыми плечами, не глядя на нее и больше не улыбаясь.

— Ты при этом не присутствовал, — ледяным тоном проговорила Френа. — А я все видела, хотя мне было тринадцать! Эту ужасную женщину наняли ночной сиделкой для моей матери, когда ее избили. Мама умерла. Отец мог высечь и прогнать Кверу или обвинить ее в небрежности, однако он ничего подобного не сделал. Я видела, как он вышвырнул ее на улицу собственными руками! Она заслужила более сурового наказания, но даже суд не приговорил бы ее к колу. На кол насаживают лишь самых опасных преступников.

— Ай-ай! Говорят, золото звенит громче, чем грохочет гром.

— Предательство! Святотатство! Все Судьи в Скьяре — Голоса Демерна. Свидетельницы Мэйн давали показания. Ты обвиняешь посвященных этих культов в том, что они получили от моего отца взятки? Или что он их запугал?

— А кто откажется маршировать под бой золотого барабана?

Это уже опасные разговоры, а не пустая болтовня. Слуга не должен так говорить о своем хозяине.

— Если мой отец выигрывает суд, это потому, что он прав.

— О, я не хотел оскорбить хозяина, дорогая леди! Прошу простить глупость бедного стражника. Каждый, кто носит меч в стране веристов, рожден дураком.

— Скажи ей, чтобы ехала медленнее! — снова крикнул Альс.

Он начал отставать, и его окутали клубы пыли, поднятые колесницей Френы. Альс был глуп.

Верк — нет.

Хорт Вигсон любил одинаковые вещи — ожерелья из жемчуга, корабли, целые улицы, а теперь вот нанял двух похожих как две капли воды стражников. Чтобы не отставать, его дочь завела себе пару черных онагров, очень редких и дорогих. В конце концов это исключительно полезное приобретение, а стражники — своего рода украшение, живые бронзовые статуи. Верк и Альс стояли рядом с Хортом, когда он принимал важных посетителей. Они сопровождали его в тех редких случаях, когда он отправлялся к кому-нибудь с визитом. В остальное время стражники в основном не давали прохода служанкам.

Вчера он отправил их в Кирн охранять Ферну. Дощечка, которую они привезли, треснула, но прочитать текст не составило труда. Печать на ней не вызывала сомнений — она явно принадлежала отцу; домашний писарь прочитал ей то, что передали на словах стражники: Френа должна немедленно вернуться домой, в Скьяр, а близнецы будут ее сопровождать. Там не говорилось, зачем она нужна отцу, и это ее разозлило.

Френа не хотела надолго задерживаться в городе. Летом там стояла невыносимая жара, как в парилке, а Кирн, расположившийся на дальней стороне холмов, был настоящим благословением. Сейчас там собрались все ее друзья — они катались на лодках, купались, охотились на птиц в болотах, устраивали гонки на колесницах. Разумеется, большими компаниями. Женщинам необходимо заботиться о своей репутации, а за очень богатыми молодыми людьми следует хорошенько приглядывать. Все ее друзья были богатыми, хотя ни одна из старых семей не могла сравниться с семьей отца. Впрочем, в Кирне не только развлекались. Френа следила за появлением на свет ягнят и посевами. Сегодня она должна была руководить давно запланированным расширением гумна и печи для сушки хмеля.

— Объясни, что ты имел в виду!

Верк хлопнул себя по боку, словно у него там что-то зачесалось.

— Если бы Квере заплатили за то, чтобы она причинила вред вашей матери, вы бы просто выбросили ее на улицу?

Колесница поехала медленнее, дорога стала ровнее, а онагры начали уставать.

— Ты намекаешь, что мою мать убили в собственном доме?

— Кто-то пытался убить ее за пределами вашего дома, госпожа. И мог заплатить Квере, чтобы та завершила начатое.

Френа никогда об этом не задумывалась. Но она действительно видела, как отец вышвырнул глупую женщину из дома. Что подразумевает Верк? Прикрыв рукой глаза от солнца, он принялся разглядывать деревню, маячившую впереди.

Дорога была едва видна, и Биттерфилд представлял собой разбросанные вокруг родника земляные хижины. Наверняка под одной из соломенных крыш скрывался храм Светлых, а под другими — сараи для скота. Отвратительное зрелище! Как можно мириться с такой смертельно скучной жизнью в дыре, где единственное занятие — следить за тем, чтобы скот не пробрался на поля? Однако эти земли принадлежали ее отцу, как и большинство земель вокруг Скьяра, и жители деревни с радостью встретят Френу, предложат ей ягодные конфеты, мед и сливки, а дети станцуют и споют. Она осмотрит деревню и расскажет счетоводам отца о нуждах селян.

Только вот в домах никого не было. У основания скалистого холма, возле которого росло несколько чахлых фруктовых деревьев, на расстоянии пары выстрелов из лука, проходила какая-то церемония. Толпа показалась Френе на удивление большой для такого маленького количества домиков.

— Что происходит? Праздник летнего солнцестояния?

— Что-то вроде, — нахмурившись, пробормотал Верк.

— Наверное, они просят богов послать им дождь. Давай посмотрим.

Френа натянула поводья, заставив онагров повернуть. Колесница помчалась по полю в сторону толпы.

В середине поля под деревом стоял мужчина с поднятыми вверх руками, словно молящийся Светлым. Толпа собралась вокруг него полукругом, ближе всего дети, по внешнему краю взрослые. Голоса накатывали, точно океанские волны на берег, но Френа не узнала песню или молитву, которую они произносили.

— Что они все-таки делают?

Верк не ответил, и на его лице появилось напряженное выражение, когдаон принялся разглядывать толпу.

— Какому богу молятся крестьяне? — Даже девушка из города должна была бы знать такие вещи. — Священному Веру, наверное? Он ведь бог бурь.

Продолжая рассматривать толпу, Верк пробормотал:

— Не Веру, госпожа. И они не крестьяне.

— Тогда священному Укру?

Все знали, что ее отец посвящен в таинства священного Укра, потому что никто не мог статьтаким богатым без благословения этого бога. Покровитель процветания и изобилия, Укр помогает крестьянам и купцам.

— Возможно, они просят Укра, чтобы он держался в стороне, — пробормотал Верк. — Но скорее всего они обращаются к священной Нале. Поворачивайте, госпожа! Это зрелище не для вас. Возвращайтесь назад — немедленно!

— Ты не имеешь права мне приказывать!

— Останови ее! — взвыл Альс, который догнал их и резко развернул колесницу.

Толпа заметила ее и повернулась, наблюдая за ее приближением. Мужчина под деревом не обращал на нее внимания… и был совершенно обнажен, только глаза прикрывала повязка.

Он был подвешен за запястья к ветке так, что ноги едва касались земли. Все его тело покрывала кровь, как будто его сильно избили.

— Что это такое?! — крикнула Френа.

— Поворачивайте назад, госпожа! — рявкнул Верк.

— Я никуда не уеду, пока не пойму, что здесь происходит! И что делают те люди?

Три человека копали яму в земле.

— Скажи ей, что черные волосы — дурной знак! — пронзительно завопил Альс.

— И черные онагры! Уезжайте отсюда, госпожа, если вам дорога жизнь. Они думают, что вы хотите его спасти.

— Я ихочу! Какое преступление он совершил? Кто объявил вердикт священного Демерна? Неужели эта яма — могила?

— Естественно, могила! — крикнул Верк. — Не останавливайтесь!

В толпе послышались крики, и к ним бросилось несколько человек.

— Напомни ей, что случилось с ее матерью! — завизжал Альс.

— Я не уеду! — Френа вцепилась обеими руками в рукоять тормоза; колесница дрогнула, замедлила ход, подняла тучи красной пыли, и Френу швырнуло на плетеные поручни. — Они же его убивают! Скажи им, кто я такая. Я хочу знать, что они делают с этим человеком и чем он заслужил…

— Мисси! — рявкнул Верк таким тоном, какого она от него еще не слышала, вырвал у нее рукоять тормоза и прижал его ногой. — Ваш отец поклялся богом, что насадит меня на кол, если я сегодня не доставлю вас домой целой и невредимой. Вам придется взять на себя управление колесницей, или это сделаю я.

Поскольку руки у него были длиннее, он потянулся мимо нее и схватил поводья Мрака, затем быстро взял кнут из специального гнезда и со знанием дела опустил его на спину Ночи. Онагр громко завизжал, но помчался вперед, и колесница начала разворачиваться.

Толпа взвыла и бросилась в погоню.

— Этого человека обвиняют в сглазе, госпожа. Подозреваю, он наслал проклятие на овец, чтобы у них не рождались ягнята, или задержал дождь. — Что-то ударило стражника по шлему. — Они отошлют его назад к Древнейшей, которая направила его сюда, и чьей слугой он является. — Постепенно колесница набирала скорость. — Хорошо, что мы все от него избавимся.

Толпа побежала. Они хотели разделаться с ней, как те головорезы, что убили ее мать. Черные волосы — знак Древнейшей. Чушь, разумеется. Просто флоренгиане темнее вигелиан, а Френа унаследовала от матери темные волосы и смуглую кожу. Люди мчались с дикими криками. Она не разбирала слов, но их ненависть не вызывала сомнений. Стая деревенских собак уже догнала колесницу, псы бегали вокруг, громко лаяли и щелкали зубами. Ночь и Мрак вздрагивали и пытались их лягнуть.

Окровавленный грязный мужчина под деревом был вигелианином, а не флоренгианином, значит, вовсе не цвет его кожи и волос стали причиной расправы. Возможно, он действительно хтонианин, Избранный Древнейшей.

В воздухе свистели камни, чудом не задевая Френу. Она все еще не различала слов, которые выкрикивала толпа, однако в животных воплях явно читались ярость и угроза. Френа взвизгнула, когда камень угодил ей в плечо.

— Альс! — завопил Верк. — Прикрой меня слева!

Он швырнул кнут Френе и выхватил меч.

Она хлестала онагров, криками заставляя их бежать быстрее. Упрямые животные отвлекались на собак, лягались и кусались, вместо того, чтобы броситься вперед и оторваться от преследования.

— Я все равно не понимаю! — сказала Френа как можно спокойнее.

Древнейшую, Госпожу Мрака, звали Ксаран, но это имя произносили вслух только во время священных ритуалов, чтобы ненароком не призвать ее в мир. Избранные были ее посланниками, и считалось, что они творят зло. Однако представить себе, что несчастный подвешенный несет в себе зло, было невозможно. Как невозможно поверить и в то, что эти люди вершат правосудие Демерна.

— Он принадлежит Древнейшей. — Верк принялся кричать на онагров, одновременно прикрывая Френу от камней и палок, отскакивавших от металлических пластин его доспехов и боков колесницы. — Он ее слуга. Ему завязали глаза, чтобы он не призвал зло, а еще засунули в рот кляп, чтобы не произнес заклинание. Его отправят назад, положив лицом вниз и засыпав землей. Вы хотите разделить с ним могилу, госпожа?

Верк тыкал в онагров мечом, чтобы те бежали быстрее, но камни и палки попадали и в них. Дружно издав возмущенный вопль, животные помчались вперед.

Рука Френы кровоточила, и она знала, что скоро там появится громадный синяк. Если один острый камень может причинить такую боль, что же пришлось вынести тому мужчине под деревом? Или ее матери, которую прямо возле дома захватила банда неизвестных людей и избила так, что она умерла через несколько дней? По крайней мере ее не похоронили заживо! Кровь и рождение, смерть и холодная земля…

Разъяренная, вопящая толпа преследовала две колесницы, которые, подпрыгивая на ухабах, с грохотом устремились прочь от проклятого Биттерфилда. Самые резвые юноши начали сокращать расстояние между ними, кое-кто сжимал в руках заостренные палки. И хотя они были тощими полуголыми пастухами с развевающимися на ветру космами, Френа предпочла бы убегать от стаи голодных котомедведей. Все знали, что безумие насылает священный Эриандер, а не Древнейшая, но жажда крови и ненависть в глазах этих юношей были чистым злом. К счастью, онагры решили бежать, а не сражаться, и понеслись изо всех сил. Теперь лай и укусы собак только подстегивали их, заставляя мчаться вперед.

Альс несся слева от их колесницы, но преследователей он не интересовал. Им нужна была девушка с черными волосами, темными глазами и смуглой кожей. Даже жители Скьяра считали это дурным знаком, и Френу много раз публично проклинали на улицах города; здесь, в деревне, люди были еще более суеверны.

Их путешествие превратилось в настоящий кошмар, приятная прогулка обернулась необходимостью спасать свою жизнь бегством. Она снова опустила кнут на спину онагров. Двое юношей уже почти догнали колесницу и хотели схватить Френу, третий бежал рядом, оставаясь вне досягаемости Верка и пытаясь ударить его палкой. Верк отбивал атаки, но колесница постоянно качалась и подпрыгивала на неровной дороге, и защищаться было очень непросто. Если им удастся палкой раскроить Френе голову, она разделит могилу с тем мужчиной.

Ее потянули за развевающееся платье, но Верк был не настолько занят верзилой, бежавшим рядом, и заметил это. Он сделал резкий выпад, противник закричал и, истекая кровью, упал на землю.

Их начали догонять взрослые мужчины с длинными шестами, они были гораздо опаснее, поскольку пытались сломать колеса или ноги онаграм, при этом оставаясь вне досягаемости мечей.

Однако даже выносливые деревенские жители не в состоянии сравниться с онаграми. Один за другим люди отставали, без сил падая на землю. Когда последняя собака исчезла, Френа оглянулась назад, на растоптанное поле пшеницы, и убедилась, что погони больше нет. Значит, ей ничто не угрожает и она может дать волю ужасу. Измученные онагры перешли на шаг.

— Все закончилось. — Верк обнял ее за плечи.

Неожиданно Френа поняла, что плачет. Она не знала, что потрясло ее больше — собственная слабость или его наглость. Но она позволила ему обнимать себя, поливая слезами металлические пластины кольчуги. Колесница остановилась.

— Я вела себя как настоящая дура. Я тебя не послушалась. Извини. Я очень благодарна тебе и Альсу.

— Мы просто исполняли долг, госпожа. А заодно спасали собственные шкуры.

Она с трудом сглотнула и вытерла глаза тыльной стороной ладони, заметив, что отвратительно дрожит.

— Моя мать… С ней было два стражника, когда на нее напали.

— Этого я не знал, — проворчал Верк. — И что с ними произошло?

— Неизвестно. Сбежали, наверное.

— Пустобрехи не достойны даже объедков со стола.

Она высвободилась из его рук.

— Мой отец щедро вас наградит.

— Счастливый конец не оправдывает плохое начало, — нахмурившись, проговорил Верк.

— Ты прав. Ему лучше не знать.

— Ай-ай! Онагры не слишком разговорчивы, а вот Альс… Альс!

Альс безвольно висел на перилах колесницы, и брат бросился к нему на помощь.

* * *

Холмы, отделявшие озеро Скьяр от Океана, когда-то славились своими лесами и высокими болиголовами. В Аркане было записано, что надменные смертные использовали дерево для строительства домов, которые гораздо больше подходили богам, и священный Демерн убрал все деревья до тех пор, пока люди не научатся смирению. Очевидно, этого еще не произошло, потому что Светлые не вернули деревья. Выжженные голые склоны годились лишь для горных коз, а единственным напоминанием о былом величии служили остатки громадных корней, вросших в камни.

На перекрестке Верк остановил колесницу и стал ждать, пока его догонит Френа. Он вез Альса, чью руку раздробило ударом шеста. И, хотя Верк перевязал ее ремнем от ножен, Альс страдал от страшной боли — его лицо посерело, раненая рука распухла и побледнела.

От перекрестка одна дорога шла вдоль холмов, другая спускалась вниз, к берегу, где узкая полоска ровной земли поражала своей яркой зеленью. Дальше до самого горизонта раскинулось синее озеро; над ним собирались штормовые тучи, похожие на плесень на старом хлебе.

— Там есть ранчо, где выращивают онагров, называется «У Каньона».

— Да. Оно принадлежит отцу.

Френа устала и еще не пришла в себя после случившегося в деревне. Ее мысли то и дело возвращались к разъяренной толпе крестьян и их жертве, она спрашивала себя, успели ли его закопать. Он в самом деле Избранный или так же, как ее мать, ни в чем не виноват?

— Альс очень страдает от этой тряски, — сказал Верк. — И онагры устали. Если мы оставим их там, я отвезу вас домой, а завтра вернусь и приведу подмогу.

Обычно Альс начинал громко протестовать при малейшем намеке на то, что ему придется расстаться с братом. Сейчас у него даже на это не осталось сил.

— Его отсутствие заметят, — сказала Френа. — Если доберемся до города, отвезем его в дом Синары. — Заодно она бы залечила и рану на своей руке. Цена для дочери Хорта Вигсона не имела значения. — Я бы не хотела попусту беспокоить отца. У него и без того столько забот!

— А еще меч, госпожа, — добавил Верк. — Стражник, который роняет дорогой бронзовый меч и забывает его поднять, — плохой стражник.

— А мы не можем заехать куда-нибудь и купить такой же?

Молчание. Верк уставился на нее, и по необъяснимой причине она вдруг покраснела до самых корней волос. Как он смеет так на нее смотреть!

— Ай-ай! — произнес он наконец. — Мне сегодня крупно везет.

— В каком смысле?

— Когда ваш отец меня нанимал, он заставил меня поклясться на Аркане, что я доложу ему, если кто-нибудь предложит мне подарок. Он же в свою очередь поклялся в храме Укра, что даст мне в три раза больше. Теперь я получу три меча?

— Что? По-твоему, я даю тебе взятку?! Да как ты смеешь меня обвинять…

Но он посмел, и Френа действительно пыталась его подкупить. Она отвернулась, не в силах смотреть в его холодные глаза. На себя она злилась гораздо больше, чем на него.

— Давай как можно быстрее отвезем Альса на ранчо.

* * *

Альсу дали настойку опия и уложили в постель, уставших онагров увели кормить и поить. Френу с почестями, полагающимися дочери Хорта Вигсона, проводили к столу. Отдохнув, она выехала на свежих онаграх, Верк снова был ее пассажиром.

— Я не пыталась доставить тебе неприятности, Верк, — сказала она, глядя на дорогу. — Просто я не хочу, чтобы отец зря волновался.

— Миледи добра, — ответил он таким ровным голосом, что она не могла понять, потешается он или говорит серьезно. — Я знаю одного стражника, который не сумел спасти господина, и его жена приказала его выпороть. Печальное было зрелище.

— Уверена, отец не станет тебя пороть. Я бы с радостью ничего ему не говорила. Он ужасно расстроится.

Он будет в отчаянии. Хорт, который теперь редко куда-либо выбирался, в юности проделал тяжелое путешествие через Границу, к Флоренгианской Грани. Задолго до вторжения Стралга, когда на это мало кто решался. Дорога в те времена была намного опаснее, чем сейчас. Хорт вернулся с бесценными товарами, положившими основу его благосостоянию, но еще он привез с собой жену, Паолу Апицеллу, единственную любовь его жизни. Предполагалось, что у богатого мужчины непременно должны быть любовницы, иногда младшие жены, но для Хорта других женщин не существовало, даже после смерти Паолы, хотя с тех пор прошло три года. Слуги ни разу не упоминали о том, что у него кто-нибудь появился. Жестокое, бессмысленное нападение на улице Скьяра убило ее. Отец не должен узнать, что такая же толпа чуть не разорвала его дочь.

— Я сказал, не подумав, госпожа. Как мы объясним отсутствие Альса? — спросил Верк. — Мой брат не слишком умен, но я его люблю и не хочу, чтобы его выпороли.

— Хватит говорить о порке! Никто никого не порет в Скьяре. Он выпал из колесницы, когда сломалась ось.

Ложь во спасение, без злого умысла, только затем, чтобы защитить отца от ненужных волнений.

— Да, тогда накажут конюха, который закреплял колеса.

Френа возмущенно открыла рот и снова закрыла. Наверное, он прав. Все эти разговоры о наказаниях были ей в диковинку. Она никогда не задумывалась о жизни, в которой случаются понятые вещи.

— Это моя вина. Я ехала слишком быстро, и колесница Альса перевернулась, налетев на камень.

Лицо Верка, покрытое золотой щетиной, наморщилось, словно он пытался сдержать улыбку.

— Разве хороший стражник позволил бы вам такое безрассудство? Меня посадят на кол, как пить дать!

— Прекрати! Ты прекрасно знаешь, что отец никого не наказывает без суда.

— Сорок плетей для человека моего возраста, — грустно проговорил Верк. — Но кто считает? Суд все равно постановит, что могучий стражник выдержит и больше, а кто потом возьмет его на работу с такими шрамами?

— Гром напугал онагров Альса, и они понесли. Такое может случиться с кем угодно.

Верк с серьезным видом кивнул.

— Хозяин посчитает сломанную руку достаточной карой. Но я не должен был подпустить вас к тем крестьянам, так что придется мне упасть ему в ноги и молить о пощаде.

— Это же моя вина! Я не позволю тебя наказать.

— Миледи добра, — повторил Верк, но без особой убежденности в голосе.

* * *

Когда они подъехали к тому месту, где река Скьяр брала свое начало из озера, Френа передала вожжи Верку. Вскоре по обеим сторонам пропасти появились высокие стены, которые назывались Ворота Веру. Там на бесчисленных каменистых островах расположился крупнейший торговый город Вигелии. Когда река разделилась на дюжину резвых речушек, дорога свернула от берега и повела через Первый мост к Колокольному Звону, самому высокому острову Скьяра. Вскоре воздух стал слишком сырым и горячим, и Френа почувствовала себя, как рыба в густой похлебке. Верк выбрал Верхнюю дорогу к Желтому Молоку.

Весь Скьяр состоял из бесчисленного множества мостов. Некоторые нависали над водой, соединяя скалы, извиваясь и вздыбливаясь, точно змеи. Другие, веревочные, на которых кружилась голова, повисли между каменными шпилями. А еще были узенькие мостики из простых досок, и такие, по всей длине которых стояли двойные ряды лавок и домов.

От Желтого Молока к Змеиной Шкуре и Яйцу…

Некоторые острова были широкими и относительно плоскими, другие высокими и скалистыми, с прилепившимися к их бокам и вершинам домами, похожими на грибы. Жители города считали, что любой камень, возвышающийся над поверхностью воды, годится для того, чтобы стать фундаментом, пусть даже для обычной пристани у моста, а если таких камней оказывалось три или четыре, на них вполне можно было возвести дом.

От Яйца к Излучине Лимпет…

Скьяр представляли его люди: плотники, шорники, ткачи, писари, пивовары, купцы, грузчики, священники, медники, красильщики и самые разные мастера. Среди них нередко встречались веристы в накидках, Свидетельницы в белых одеяниях, настриане в зеленых плащах и последователи других легко узнаваемых культов. Кроме того, в столице наверняка имелись представители религиозных общин, которые не требовали определенной одежды.

Скьяр был невероятно древним городом и одновременно вечно молодым, построенным из дерева по старейшим законам судостроения. Год за годом его изводила гниль, землетрясения, зимние бури или случайные пожары. Френа провела в Кирне совсем немного времени, однако заметила, что Скьяр изменился: Треугольник сгорел до самого основания, между Овечкой и Сотами наконец открыли новый мост.

Воздух был липким и затхлым, пропитанным запахами еды, отбросов и большого количества людей.

— Что ты имел в виду, когда сказал, что крестьяне будут просить священного Укра не вмешиваться? Он ведь и их бог.

Верк пожевал губу, ловко маневрируя между прилавками маленького рынка и следя за тем, чтобы Мрак и Ночь не прокладывали себе дорогу при помощи зубов.

— Я плохо подумал, мне не следовало так говорить, госпожа.

— Отвечай!

Он мельком посмотрел на нее, затем снова уставился вперед.

— Умоляю, позвольте мне не отвечать. Хозяин и так не одобрит мою болтливость.

Значит, между ними вновь появится секрет — между ней и слугой в доспехах с металлическими пластинами.

— Обещаю, я ничего ему не скажу.

Ночь выбросила вбок копыто, толкнув какую-то пухлую матрону на ее спутниц; тут же раздались громкие угрозы и ругань. Верк оказался великолепным знатоком непристойностей. Френу удивило, что, когда все улеглось, он вернулся к ее вопросу.

— В трудные времена у крестьян голодают дети, госпожа. Да и в хорошие за урожай дают не слишком высокую цену. Городская мышь всегда питается лучше деревенского быка.

— А какое это имеет отношение к Укру?

— Говорят, Укр присматривает за своими почитателями.

— В смысле?

— Понимаете, госпожа, — вздохнув, сказал он, — чтобы выжить, крестьянам приходится брать еду в долг. Те, у кого она есть, дают ее тем, кому ее не хватает. А потом они требуют долг назад и получают землю за гроши. Крестьянин становится крепостным, а его детей ждет еще более жалкая участь… так говорят, — добавил он, метнув в нее короткий взгляд.

Френу передернуло.

— Хочешь сказать, так поступает мойотец?

— Никак нет, госпожа! Ай! Стражник, который говорит, что охраняет чудовище, — плохой стражник, верно, госпожа? Кто же будет ему доверять?

Он явно над ней потешался, и Френа не решилась ответить, чтобы не выставить себя еще большей дурой. Никто из слуг до сих пор не осмеливался говорить с ней так откровенно. Верк показал ей совершенно новый взгляд на отца и, разумеется, на нее саму.

Вверх по Крутому мосту к Великому, еще выше к Отваге Оссы, над мачтами корабля к Мертвому Звонарю, потом к Живому Звонарю и по почти отвесной дороге к Храму…

— Ты действительно не знаешь, зачем отец за мной посылал?

В дощечках о новых конюшнях, которые он прислал ей меньше шестидневки назад, не было даже намека на это.

— Он не поставил меня в известность, госпожа. Люди говорят, что рты умеют болтать, но не хранить секреты.

— То есть, до тебя доходили слухи?

— Ничего подобного, — твердо ответил Верк. — Даже мышь не пискнула.

Решение возникло неожиданно. Дощечка, которую отец прислал в Кирн, была с трещиной, как будто ее обжигали поспешно.

— Вчера… к отцу кто-нибудь приезжал вчера?

Верк помолчал и ответил:

— Никто, за кем он приказал бы мне присматривать, госпожа.

Его молчание стало чем-то вроде ключа к тайне. Он подталкивал ее, словно дал слово о чем-то не говорить, но хотел, чтобы она задала правильные вопросы.

— Ты сопровождал его куда-нибудь?

— Я — нет. И Альс тоже.

Тогда кто?

— Он выходил из дома?

Следующая пауза была похожа на отказ отвечать. Колесница медленно проехала по всему Ловцу Угрей, прежде чем стражник заговорил.

— Ходят толки, что выходил, госпожа.

Френа задумалась над следующим вопросом. Сколько их еще у нее осталось?

— Без своих любимых стражников?

— Вообще без стражников.

Она подумала: «Ай-ай», — это оказалось заразно.

— Но он никогда не выходит один!

Верк пожевал губу и в конце концов произнес:

— Ну, были еще веристы.

— Веристы?

— С полосами сатрапа. Позже они доставили его домой. Целым и невредимым.

— Рада слышать! — Френа не помнила, чтобы дворец когда-нибудь посылал веристов за ее отцом. Едва ли сатрап Эйд имеет отношение к этому возмутительному происшествию. Здесь явно приложила руку его жена, Салтайя Храгсдор, истинная правительница Скьяра и Вигелии. — А отец их ожидал?

— На рассвете? Да к тому же, они сорвали ставни и убили сторожевую собаку! Любой другой человек лежал бы в своей постели, но вы же знаете хозяина, он никогда не спит…

— Там было сражение? — вскричала она.

— Ай-ай, нет! Стражники не связываются с веристами, госпожа. Таков закон… мы даже не должныпытаться вступать с ними в драку.

Верк сгорал от стыда и ярости. Он и его товарищи оказались совершенно беспомощными. Ее отец говорил, что человек должен быть либо слишком глупым, либо отчаянно храбрым, чтобы вступить в гильдию стражников, потому что для веристов непосвященный с мечом хуже красной тряпки для быка. А если они решат с ним разделаться, он именно в красную тряпку и превратится.

Почему отца вчера вызывали во дворец и почему он послал за ней?

С Ловца Угрей они перебрались на Болтушку и дальше покатили по Колокольчику; Френа оказалась в знакомой обстановке, среди привычных запахов смолы, рыбы и соленой воды, грохота тележек, запряженных быками, криков морских птиц, скрипа лебедок. Между домами мелькали мачты и паруса. Переливающиеся хрустальные ручейки пресной воды, вытекающие из озера, делились и объединялись, становились шире, соленее и в конце концов превращались в каналы для кораблей — вонючие, грязные дороги к Океану.

Когда она была маленькой, их дом находился улице Рыбьи Потроха, на острове Краб, выходившем прямо в Океан. Они жили на верхних этажах, а отец держал бакалейную лавку внизу — хотя к тому времени, когда ее детские воспоминания стали более осмысленными, он уже владел соседними кварталами и расширил дело. На месте того дома давно стоят склады.

Год за годом Хорт Вигсон прибирал к рукам все больше и больше, удваивая и утраивая свое состояние и количество людей, которые на него работали. Все, к чему он прикасался, обращалось в золото. Теперь он владел всем островом Краб, кроме одного причала в северо-восточном углу. Ему принадлежала большая часть Колокольчика, прилегающего к Крабу на западе, и благодаря этому он контролировал Райский Приют, естественную гавань, настолько надежную, что она давала ему серьезные преимущества перед конкурентами. Год за годом он разрушал хибары и лачуги, строил новые склады, расширял свой особняк. Даже крошечный клочок земли в Скьяре стоил целое состояние, а окна его дома выходили в собственный сад. Он привез в него уже взрослые деревья и собирался разбить здесь зоопарк. Его жилище превосходило великолепием дворец сатрапа Эйда.

Когда онагры въехали на мост, соединявший Колокольчик с Крабом, Френа нарушила затянувшееся молчание.

— Высади меня у двери, а сам сразу же возвращайся к Альсу, Верк. С тобой ему будет лучше.

Верк удивленно на нее посмотрел и чуть не сбил с ног женщину, которая несла кувшин с водой на голове. Та сразу принялась его бранить.

— Завтра, — продолжала Френа тем же спокойным и уверенным голосом — так она по крайней мере надеялась, — ты привезешь Альса к Целителям на Болтушке. Я велю Тринвару, чтобы он отправил туда кого-нибудь с золотом и подождал вас. А сегодня вечером я расскажу отцу, что произошло, и постараюсь убедить его, что это моя вина. Обещаю, — проговорила она, почувствовав недоверчивое выражение на своем лице. — Думаю, у отца сейчас есть заботы посерьезнее, чем потерянный меч и царапина у меня на руке.

— Миледи добра, — сказал Верк.

Он не стал спорить, значит, она нашла правильное решение.

ГЛАВА 6

Бенард Селебр проснулся от острых, точно кинжалы, лучей солнца, которые пытались пробраться под его закрытые веки. Поначалу он решил, что Катрат явился его прикончить, и его сердце замерло от ужаса. Оказалось, это всего лишь Тод, его отвратительно жизнерадостный ученик, с румяным лицом и покорными глазами.

— Двенадцать благословений вам в это прекрасное утро, мастер!

— И тебе, — проворчал Бенард. — Воды!

— Сейчас, мастер! — Снова стало темно, Тод опустил парусину и помчался к колодцу.

Бенард сел и поморщился от жуткой головной боли. В соседних домах священники под крики петухов распевали утренние гимны, где-то переговаривались люди, шедшие на молитву. Его сарай стоял в углу заброшенного строительного двора за новым Пантеоном — то был чуть ли не единственный пустой участок во всем Косорде. Его жалкое жилище представляло собой три глиняные стены с занавеской из промасленной парусины, свисавшей с балки, но зато он мог здесь работать в дождливую погоду. Внутри все было завалено глиняными моделями, фигурками из фаянса, чанами с глиной, резцами и молотками, кусками дерева, банками и мешками с краской, коробками, корзинами с разноцветными плитками, досками для рисунков и еще множеством самых разных вещей. Единственное, чему Бенард не научился от мастера Одока, так это аккуратности.

Хидди… Его тело все еще желало ее. На самом ли деле она так прекрасна, как ему показалось, или ее красота существует лишь в глазах околдованного чарами Бенарда? Напрасно он осудил девушку за служение богине безумия. То, что представлялось ему полным разложением, могло быть лучше жизни крестьянки, без конца производящей на свет умирающих в младенчестве детей.

Бенард с трудом поднялся и начал пробираться между наваленными повсюду вещами. У него было ощущение, словно он не спал вовсе, и, по-видимому, еда ему тоже не сулит. Вчера, когда он отправился праздновать помолвку Нильса, на шнурке у него было около дюжины кусочков меди, теперь же не осталось ни одного. Даже страшная головная боль, от которой он страдал, не могла столько стоить, значит, он обеспечил ею примерно половину Косорда. Священники гораздо больше любили делать заказы, чем платить за них, однако, даже когда это случалось, деньги у Бенарда надолго не задерживались. Поэтому он существовал на то, что ему платила за обучение семья Тода: мешок муки в шестидневку. Следующего ждать только завтра.

Если Бенард доживет.

Верист Катрат был лишним и досадным осложнением в жизни человека, который хотел только одного — целыми днями работать с камнем. Бенард нуждался в малом: искусстве, искусстве и снова искусстве. Время от времени он пускался в загул, как вчера ночью. Он любил женщин, и женщины любили его; несмотря на то, что большинство его друзей были простыми людьми, порой он отдавал дань Эриандер в самых роскошных спальнях Косорда. Одну женщину он любил до потери сознания, но получить не мог. Смертельная вражда с Катратом Хорольдсоном ему нужна была меньше всего, тем более, что сомнений в том, к чьей смерти она приведет, у него не было.

Он снова поморщился, когда Тод открыл занавеску, и внутрь хлынули потоки солнечного света. Бенард взял у него из рук кувшин вонючей теплой воды из колодца и с жадностью принялся пить. Тод радостно вскрикнул, найдя резец и молоток.

— Убери их, — сказал Бенард. — Мне нужна доска.

— Сейчас принесу, мастер, — скрывая разочарование, произнес Тод.

Больше всего на свете он любил целыми днями обрабатывать мрамор под руководством Бенарда, уверенный в том, что это поможет ему развить роскошную мускулатуру, которая произведет впечатление на свет его жизни, Тилию, дочь Сатгара-горшечника. Тод был воплощением энтузиазма, мог работать от рассвета до заката, пять дней из шести. А вот наделила ли его природа талантом художника, чтобы доставить радость Анзиэль, это уже совсем другой вопрос.

— Но сначала сбегай, спроси Транта, могу ли я снова взять у него на время его парадную набедренную повязку. И сандалии! — крикнул он, когда Тод сорвался с места, точно выпущенный из пращи камень.

Трант был его братом, шорником и относительно богатым человеком.

Бенард подвязал занавеску и, прищурившись, выглянул наружу. Косорд никогда не славился хорошим строительным камнем, зато здесь была каменоломня, где добывали мрамор пастельных тонов, отлично подходивший для изображения золотистых тел вигелиан. Сделать статую Мэйн, богини знания, оказалось легче легкого, потому что видны были только Ее руки, держащие традиционную прялку и веретено. Однако Бенард остался доволен тем, как камень отобразил скрытую под одеянием женщину — свободные складки ткани, гладкие поверхности там, где она обтягивала плечо или чуть выступающее колено, даже намек на лицо под вуалью. Мрамор казался прозрачным. Да будет благословенна богиня.

Рядом с печью для обжига стояла незаконченная статуя Синары, богини здоровья, чье тело обвивала змея, но только Бенард знал, что неотесанный кусок мрамора возле сарая — будущая фигура Веру, бога бурь и сражений, ждущая своего часа.

Когда Тод примчался из лавки Транта, Бенард копался в разбросанных повсюду вещах.

— Ты нигде не видел мою бритву? — Вигелиане плохо относились к черным бородам.

Они нашли бритву, но кусок отполированной бронзы, служивший зеркалом, им так и не удалось отыскать. В своем нынешнем состоянии Бенард в любом случае бы порезался, а потому позволил Тоду себя побрить, обдумывая тем временем — «Ой!» — визит во дворец.

— Сегодня утром на улицах полно зубов, — робко заметил Тод.

— Зубов? А, да. Ой!

Мастер обязан не только наставлять ученика в ремесле, но и подавать ему пример хорошего поведения в обществе, однако объяснить разбитые костяшки пальцев непросто. Да и скрыть похмелье тоже. Бенард поведал о том, что с ним произошло, сделав упор на праздновании помолвки и спасении дамы, попавшей в беду. О божественном вмешательстве он не упомянул. Тод восхищенно вскрикивал, слушая рассказ о драке.

— А вы знаете имя насильника, мастер?

— Катрат Хорольдсон.

— Сынсатрапа? — К счастью, Тод в этот момент точил бритву о кусок плитки, иначе от восторга он перерезал бы Бенарду горло. — Он же верист! О мастер, мастер! Ударить Героя равносильно самоубийству!

Возможно, но оно того стоило. С самого детства Бенард ждал, когда ему позволят вернуться в родной дом или убьют за чужое преступление. Теперь он мог умереть счастливым, предаваясь воспоминаниям о том, как Катрат валяется в грязи.

— Надеюсь, богиня поможет мне выпутаться из этой истории.

— Да будет благословенна Прекрасная! — озадаченно молвил Тод.

Бенард не стал ему ничего объяснять, потому что и сам не знал, как поступить. Вне всякого сомнения, ему грозит смертельная опасность. Ни один верист, тем более только что получивший ошейник, не спустит такого оскорбления. Любой другой человек бежал бы куда глаза глядят, но Бенард был заложником, которому позволили свободно жить в городе. В тот день, когда он не придет во дворец и не доложит страже о том, что он здесь, его объявят вне закона, он станет беглым преступником и любой сможет открыть на него охоту. Единственными людьми, могущими обуздать Катрата, были его родители. Леди Ингельд, несомненно, вмешается, если Бенард ее попросит, но даже мирный художник не будет прятаться за женской юбкой, да и Катрат скорее всего ее не послушает.

Он подчинится отцу, однако Бенард не водил дружбу с сатрапом. Хорольд может взять сторону подлого сына и велеть ему мстить за поруганную честь семьи, или же посчитает случившееся преступлением и прикажет выпороть виновника или заклеймить, а, может, даже повесить. Это уж какое у него будет настроение. Поскольку другие решения в раскалывающуюся голову Бенарда не шли, он решил рискнуть. В жизни всегда есть место надежде.

* * *

Быстро шагая во дворец в нарядной набедренной повязке Транта и чувствуя, как солнце припекает спину, Бенард ощущал себя вполне приличным гражданином общества. Он причесал свои черные кудри, смазал их маслом и завязал красной лентой, подаренной ему какой-то девушкой. Он нашел ленту пару дней назад под банкой с умброй. В руках Бенард нес доску из бальзамника, которую Тод добела отчистил для него песком.

Глиняный кирпич — штука надежная, если его не мочить, но в сильные дожди стены домов сильно страдали. Частенько они и вовсе падали, приходилось возводить их заново, из-за этого уровень улицы поднимался, и следующее наводнение грозило доставить хлопоты вашим соседям. Вот так и вышло, что за многие поколения Косорд довольно сильно поднялся над равниной. Самым высоким строением был храм священной Веслих и бронзовый навес над Ее священным огнем. Вокруг него на самых разных уровнях виднелись великолепные крыши домов, которые постепенно сбегали вниз к убогим трущобам.

Ко дворцу вели широкие ступени из кирпича, покрытого белой, красной и зеленой глазурью. Разноцветные кирпичи украшали стены; солнце сверкало, отражаясь от бронзовых колонн у высокой двери. Сразу за ними находилась комната стражи, где Бенард должен был отмечаться каждый день. За десять лет, что он был учеником мастера Одока, он забыл об этом лишь раз; неприятные последствия значительно улучшили его память.

Войско Хорольда насчитывало более двадцати шестидесяток, хотя обычно он держал в Косорде только две охоты, а остальные три находились в других городах. Его сатрапия, которая охватывала примерно треть Грани, включала в себя много других войск, чьи командиры номинально подчинялись ему, но любой верист, ставший во главе армии, тут же падал жертвой революционных амбиций. Герои считали «мир» весьма смутным понятием. Даже летние учения назывались неудачными, если в это время не начинались беспорядки.

По сравнению с войском дворцовая стража была смехотворной: горстка престарелых калек, не годящихся для сражений, и небольшое количество кадетов. Над ними стоял командир фланга Гатлаг, которому обязан был докладываться Бенард, причем с утра и как можно раньше. Гатлаг сидел на своей обычной скамье, играл в бабки и пил пиво с тремя молодыми веристами в белых поясах и кожаных кадетских ошейниках. К полудню они задолжают ему целое состояние; к заходу солнца отыграют все назад. У Бенарда сложилось впечатление, что Гатлаг уже давно начал пить, потому что его накидка висела мятыми складками, в то время как молодые люди выглядели идеально.

Гатлаг прищурился и посмотрел на Бенарда красными проспиртованными глазками.

— Рановато, а? Небось, постель намочил, или девка тебя вышвырнула?

Он поклонился, и от этого голова заболела еще сильнее.

— Милорд, жалкий флоренгианский жук докладывает о своем присутствии, как того требует закон.

— Вчера ты был слизняком. Как заработал повышение?

— Милорд, это произошло еще до того, как меня вышвырнула девка.

Пожилые веристы встречались редко. Гатлаг Гатлагсон — его фамилия означала, что отец либо неизвестен, либо отрекся от сына — воевал с войском Косорда во времена Консорта Нарса Нарсона еще до прихода к власти Стралга. Веристы не переживали своих командиров, а командир войска Нарса погиб во время бойни. Никто не знал, как Гатлагу удалось спастись.

Сейчас он превратился в высушенную палку — совершенно лысый, с седыми волосами на груди, обвислой кожей и уродливыми красными венами на ногах. У него были искривлены пальцы и болели суставы, но он не подвергся изменению своей сущности, которую веристы называют «боевая закалка». Возраст взял свое, а значит, он мало участвовал в сражениях. И тем не менее норовистые молодые стражники слушали старого воина — все знали, что в прошлом он не раз давал звонкие оплеухи шайке Катрата, когда они переходили все границы и слишком сильно мучили юного заложника из Селебры. Если бы Гатлаг знал, что сын сатрапа вышел сегодня на охоту, он бы предупредил Бенарда, но он только закатил глаза, когда тот прихватил кусок колбасы, оставленный без присмотра кем-то из стражников.

— А это что такое? — спросил он, показав на доску.

— Рисунок. Могу я задать вопрос, господин? Я не собираюсь лезть в таинства Веру, но…

— Я бы тебе не советовал это делать.

— Конечно, господин. Вчера ночью я ввязался в спор…

— Судя по тому, как ты выглядишь, меня это не удивляет.

— Ну да, господин. Один человек сказал, будто веристы могут принимать боевую форму, стоит им захотеть, а другой заявил, что они так поступают только по велению командира. Это тайна?

Он хотел выяснить, каким способом новообращенный Катрат с ним разберется, но не собирался без необходимости рассказывать, что с ним произошло.

В комнате вдруг стало пугающе холодно. В глазах Гатлага вспыхнула угроза.

— Я советую тебе, — прорычал тот, — не лезть в чужие дела, художник. Видел когда-нибудь боевое животное?

— Нет, лорд.

— Молись, чтобы не увидеть. Для непосвященных это, как правило, смертельно опасное зрелище.

На людях старый негодяй любил выставлять себя суровым и грубоватым, наедине же держался вполне доброжелательно.

— Покажи нам свою картинку. Невеждам и дикарям не повредит окультуриться.

Бенард поклонился.

— Слушаюсь, господин.

Кадеты нахмурились, услышав эту шутку, но им хватило ума промолчать. Бенард освободил край стола и положил на него пустую доску.

— Я еще не успел ничего нарисовать.

— Рад слышать. А то я уже решил, что ослеп. — Командир фланга сунул в рот соломинку, поморщился и протянул кувшин кадету, который отправился в угол за пивом. — И новую соломинку принеси!

Даже Гатлаг не мог пить пиво прямо из кувшина, где плавала шелуха, а со дна поднимался осадок и кусочки дрожжей.

Бенард подошел к очагу и, покопавшись в холодных углях, нашел несколько подходящих кусочков. Он вернулся назад и принялся разглядывать деревянную доску, читая про себя молитву.

— Следите за ним, — прошамкал беззубым ртом Гатлаг, — если хотите посмотреть, как действует благословение бога.

— Богини! — поправил его самый крупный из кадетов. — Разве настоящий мужчина будет поклоняться богине?

Бенард больше ничего не слышал. Он вернулся в тот день, когда впервые появился в Косорде — тогда ему было всего восемь лет, но богиня одарила его прекрасной памятью. Он очень хворал и еще не оправился после тягот путешествия по Приграничным землям, где они с Орландо чуть не умерли, несмотря на то, что Дантио пытался заменить им отца и мать. Они спустились на бесцветные, печальные пустоши около Трайфорса. Жалобно плачущего Орландо оставили там. Бенарда отправили ко двору сатрапа Хорольда, Дантио увезли по реке навстречу неизвестной судьбе.

Но ему требовались не образы потерянных родных. И не Ингельд, выходившая и вернувшая его к жизни. Бенард пытался отыскать в памяти другое лицо, и постепенно оно обрело очертания, словно всплыло из белого тумана лет. Он послал свою молитву Анзиэль и почувствовал, как Ее благословение проникло в его пальцы — быстрыми движениями он набросал очертания носа, уха, зубов, более мягкими штрихами — шею и скулы. Кончиками пальцев размазал угольную крошку, получились тени… более легкими касаниями нарисовал длинные светлые локоны. Самыми темными штрихами Бенард изобразил ошейник. Получилось лицо мужчины лет тридцати, прекрасно осознающего свою привлекательность. В отличие от большинства веристов, он был гладко выбрит и носил длинные волосы. Бенарду даже удалось передать блеск его глаз, которые в жизни поражали своим ослепительно голубым цветом. В то время у него был нос с горбинкой — не похожий на крючок, как у брата, лорда крови, а великолепный нос сильного мужчины. И прекрасные зубы, что редко встретишь.

— Кровь! — пробормотал Гатлаг. — Кровь и пытки! Я и забыл.

— Почему у этого размазни ошейник вериста? — сердито поинтересовался один из кадетов.

— Это что, шутка такая? — спросил другой.

— Кровь! — взревел Гатлаг. — Тупые слизняки!

Все трое встали по стойке «смирно» и, точно дрессированнее, дружно выкрикнули:

— Мой господин добр!

— Неужели вы его не узнали?

Они по очереди узнали изображенного человека и, не сдержавшись, выдохнули проклятия. Мужчина, которого нарисовал Бенард, был совсем не похож на сатрапа, разъезжавшего на своей колеснице всю последнюю шестидневку и праздновавшего посвящение сына. Видимо, они не до конца понимали, что делает с человеком боевая закалка — и что она рано или поздно сотворит с ними, если на их долю выпадет много сражений. В то лето Хорольд впервые не ушел в поход. У веристов заживали самые страшные раны, но с каждым разом они становились все меньше и меньше похожи на людей. Таков был их корбан.

— Он действительно так выглядел?

— Именно, — прорычал Гатлаг. — И что ты собираешься с этим делать, парень?

— Покажу ему, — ответил Бенард. — А потом попрошу об услуге.

— Ты спятил!

— Почему?

Командир фланга недоверчиво покачал головой.

— Неужели ты думаешь, что ему понравится такое напоминание?

Бенард задумался.

— А почему нет?

Старый верист зарычал, словно сторожевой пес.

— Лучше ты, чем я, парень. Да еще в суде!

— Суд? Сегодня?

Если сатрап собирается проводить судебное разбирательство или дать кому-то аудиенцию, значит, Бенард должен поймать его прежде, чем он туда отправится, иначе у него не будет возможности поговорить с ним с глазу на глаз до того, как Катрат его найдет.

Вдалекепротрубили горны.

— О боги!

Бенард схватил рисунок и выскочил за дверь.

* * *

Большой дворцовый зал был пятиугольным, с балконом, который шел по всему периметру, и открытым небу центром. Стены украшали панели из яркой глазированной плитки с изображениями людей и богов в красном, черном, белом и зеленом, а также массивные стелы с выбитыми на них законами священного Демерна. Бенард когда-то дружил с писарем, который пытался объяснить ему технику письма: значки, обозначавшие имена, значки, необходимые для понимания других значков, грамматические элементы, звуки… От всего этого у Бенарда отчаянно болела голова. Кроме того, древний язык был так сложен, что значение законов могли расшифровать лишь Голоса Демерна, да и те понимали их благодаря божественному провидению.

До прихода Стралга Косордом правила представительница наследственной династии, Жрица огня. Консорта выбирали из числа Голосов Демерна, но Хорольд изгнал их культ из сатрапии, потому что Голос сразу объявил бы его узурпатором. В результате, хотя только Голоса имели право озвучивать законы, Хорольд сам вершил суд, устраивая разбирательства в каждый первый день своего пребывания в городе. После заседания он принимал петиции: к нему обращались купцы, желающие заключить новые соглашения, землевладельцы с просьбами о получении титулов, горожане со своими спорами, чиновники, мечтающие о продвижении по службе, в общем, ему приходилось разрешать множество самых разных вопросов — пока у него не заканчивалось терпение. Простые люди иногда по полгода ходили к нему раз в шестидневку, пока он не соблаговолял их выслушать.

Бенард подошел к двери, когда прозвучал второй зов горна, означавший, что сатрап идет в зал. Учитывая, какая собралась во дворе толпа, шансы, что сатрап его выслушает, были ничтожны, к тому же он не мог рассказать при свидетелях о своей ссоре с Катратом. Однако тут Катрат никогда не станет его искать и, конечно, не осмелится совершить здесь убийство.

Бенард смело подошел к писарям, сидевшим за высоким столом, назвал свое имя и звание и показал печать. Он знал большинство людей во дворце, но с тех пор, как он его покинул, главный писарь сменился. Он был толст, роскошно одет, поросячья голова гладко выбрита. Писарь выжидающе на него посмотрел, и его приторная профессиональная улыбка погасла, уступив место презрению.

— Э-э-э… — протянул Бенард. Никто не может встретиться с сатрапом, не заплатив пару взяток, а у него ничего не было. — Хм-м-м… Я могу нарисовать ваших красивых детей. Или жену.

Двое мелких писарей вдруг дружно закашляли. Толстяк нахмурился и покраснел.

— Не думаю, — сказал он пронзительным сопрано. — Подожди наверху.

Бенард умчался прочь, ругая себя за глупость. Как же он сразу не понял? Скорее боги умрут от старости, чем его вызовут к сатрапу. Сегодня вечером ему придется просить Ингельд о личной встрече с ее мужем. Наверху на балконе он заметил колонну, у которой никто не стоял, и прислонился к ней, поставив рядом свою дощечку и приготовившись к длинному скучному дню. Его похмелье следовало покрыть глазурью и обессмертить в анналах Вигелии.

Когда прозвучал последний сигнал, в зал вошли священники в ярких одеяниях, распевавшие псалмы. Бенард мог участвовать в публичных ритуалах вроде этого, отличавшегося от чувственного жертвоприношения, которого ждала от него Хидди в храме Эриандер. Стоило ему вспомнить Хидди, как его вновь охватило сильное желание. Он с надеждой подумал, что, возможно, слишком сурово истолковывает правила, и решил спросить об этом у Одока, главы их ложи и света Анзиэль в Косорде.

Темнокожие флоренгиане — пленные рабы с обрезанными ушами — втащили корзины с глиняными дощечками и поставили их позади трона. Жрица огня, которая внесла пламя (заложница по имени Сансайя), была на несколько лет младше Бенарда и тоже из Флоренгии. Он помнил перепуганную до смерти девочку, прибывшую ко двору незадолго до того, как он поступил в ученики к Одоку; она превратилась в невероятно красивую женщину, притягивавшую взгляды всех мужчин. По мнению Бенарда, огненно-красное одеяние куда больше шло ее смуглой коже, нежели вигелианский розовый цвет. Ее черные волосы, отпечатавшиеся в его памяти, стали великолепного каштанового цвета, но это благодаря тому, что ее посвятили в Дочери Веслих. Если Ингельд решила не присутствовать на сегодняшнем заседании суда и передать свои обязанности Сансайе, значит, никаких важных дел заслушано не будет.

Священники замолчали. Сансайя остановилась возле очага, где уже были приготовлены поленья ароматного дерева, и произнесла молитву, обращенную к Веслих. Затем опустилась на колени и высыпала на них тлеющие угли из священной чаши. Огонь вспыхнул мгновенно, и повалил такой густой маслянистый дым, что она отшатнулась и чуть не потеряла равновесие. Дружный стон удивления сменился испуганным ропотом.

Как раз в это мгновение Бенард вскрикнул от боли, когда острый конец кинжала вонзился в его левую ягодицу. Он резко обернулся и увидел Катрата. Ему следовало догадаться, что первым делом сын сатрапа спросит Гатлага, приходил ли к нему заложник. Даже грандиозное сражение не могло бы заставитьтак покраснеть глаза юного Хорольдсона. С другой стороны, похмелье было сущим пустяком по сравнению с распухшей челюстью и большой шишкой на затылке. Хотя никто, казалось, ничего не заметил, пространство вокруг них расчистилось: зрители отошли, чтобы поздороваться со знакомыми и друзьями.

— Я разберусь с тобой еще до вечера, дерьмо.

— Мой господин добр. — Эта чудесная фраза могла означать все, что угодно, и ровным счетом ничего. — Благородный лорд понимает, что его раб был отвратительно пьян.

Бессмысленно. Извинения — это проявление слабости, да и ничто не может оправдать столь серьезное оскорбление, которое Бенард нанес сыну сатрапа.

— Я переломаю все твои кости, а потом сверну шею.

Скорее всего так оно и будет. Бенард был крупнее и мощнее, но не прошел необходимой подготовки и не умел вызывать в себе жажду крови. Даже если он победит в драке, Катрат примет боевую форму или позовет на помощь.

— Мой господин добр.

— Нет. — Катрат покачал головой и сморщился от боли. — Я нисколько не добр. Наслаждайся последним утром, червяк. Я подожду тебя снаружи.

Он пнул Бенарда в лодыжку и ушел.

Бенард без сил вновь прислонился к колонне. Первую встречу с Катратом ему удалось пережить. Страшнее всего было то, что Катрат мог наброситься на него, приняв боевую форму; а один зверь в состоянии уничтожить целый взвод вооруженных мечами непосвященных, не говоря уже об одиноком скульпторе.

Сатрап стоял перед своим троном, почти прямо под Бенардом. Отсюда Хорольд не производил необычного впечатления, только казался слишком волосатым и крупным. В зале суда повисла зловещая тишина, потому что Сансайя все еще стояла на коленях перед огнем. У Бенарда, который в этом не слишком разбирался, сложилось впечатление, что он горит вполне нормально. Наверняка кто-то вылил в очаг слишком много масла, и все.

У Хорольда закончилось терпение. Его голос прозвучал хрипло и злобно, как у разъяренного быка.

— И вновь я спрашиваю тебя, веслиханка! Наша великая хранительница благословляет это собрание?

Сансайя неохотно поднялась, с сомнением глядя в огонь.

— Я не… Я… — Затем она произнесла необходимую фразу: — Милорд, священная Веслих восхваляет этот дом и рада видеть всех, кто вошел в него с Ее именем на устах, да будет благословенна богиня. Аминь.

Она развернулась на каблуках и бросилась прочь из зала, окутанная развевающимися складками красно-золотого одеяния и волной каштановых волос. Вне всякого сомнения, она поспешила к Ингельд, чтобы сообщить об увиденном. Однако она произнесла слова благословения, и нужды в массовом жертвоприношении или публичном наказании не было. Заседание могло начаться.

— Аминь! — дружно выкрикнули собравшиеся, и сатрап занял свое место.

Писари уселись, скрестив ноги, на полу у него за спиной; два, сидевших ближе всего к трону, зажали в руках палочки и держали наготове дощечки со свежим слоем мягкой глины.

— Начинайте! — проревел бык.

Герольд назвал имя благородного командира охоты Дарага Квирарлсона — люди сатрапа всегда имели преимущество, их выслушивали даже прежде, чем обсуждали преступления. Дараг попросил у внушающего благоговейный страх лорда монополию на торговлю перцем в Косорде и его окрестностях на двенадцать лет, без налогов и процентов. Он не объяснил, почему он должен получить такие привилегии, а Хорольд не стал его спрашивать.

— Мы с радостью удовлетворяем просьбу храброго сына Квирарла.

Палочки писарей быстро забегали по мягкой глине. Вперед выступил хранитель печатей, что-то пробормотал касательно куриных следов на глине, потом одобрительно закивал. Дощечки тут же унесли, чтобы поместить в печь для обжига, заменив их новыми.

После Дарага свои петиции выдвинули еще два вериста, которые попросили подтвердить их право на земли, полученные ими неизвестно каким способом. На сей раз сатрап спросил, нет ли у кого-нибудь возражений, но всем хватило ума промолчать. В результате свободные крестьяне, живущие на этих землях, а также их дети, навсегда превращались в крепостных. Записи на дощечках были проверены и одобрены.

Печать Хорольда почти ничем не отличалась от печати Бенарда: каменный цилиндр размером с фалангу пальца, с дыркой по всей длине и пропущенной через нее веревочкой; на внешней стороне картинка. Прижатая к сырой глине, печать оставляла четкий отпечаток. На агатовой печати Бенарда был изображен ястреб в полете, символ его богини; на камне сатрапа — ониксе или халцедоне — ощетинился дикий кабан. Он обладал значительно большей властью.

Следующим перед сатрапом предстал разбойник, забивший дубинкой путешественника и укравший его кошелек. Он отрицал свою вину; Свидетельница заявила, что он виновен. Хорольд даже не потребовал, чтобы зачитали соответствующий закон, поскольку все знали, что наказание за такое преступление — сажание на кол. Когда смертоносный маленький цилиндр вынес разбойнику приговор, его, плачущего, увели.

Так тянулось заседание суда. Хорольд ни разу не попросил огласить соответствующие законы священного Демерна, видимо, опасаясь, что писари не смогут их прочитать или найти нужную стелу. Вместо этого он спрашивал о прецедентах, и тогда они изучали дощечки в своих корзинках, советовались между собой, а затем сообщали ему, какое наказание его предшественники назначали за такое же преступление. На Бенарда, отчаянно сражавшегося с дремотой, это произвело сильное впечатление. Кровавый тиран умело вершил правосудие, не обращаясь к помощи богов. Бенарду немного не понравилось, что заявление о драке, устроенной бандой веристов, не заслужило внимания Хорольда, однако любой на его месте поставил бы своих братьев по культу выше непосвященных. Если не считать предвзятого мнения касательно всего, что творили веристы, сатрап принимал свидетельства прорицательницы, выслушивал оправдания обвиняемых, а затем назначал положенную кару, иногда даже слишком мягкую: например, приговорив должника к рабству, он позволил его жене и детям вернуться к ее родным, вместо того чтобы продать и их.

Временами он демонстрировал жестокий юмор, хорошо знакомый Бенарду. Молодого сапожника обвинили в изнасиловании, за что обычно наказывали кастрацией. Жена и родители просили пощадить его на основании того, что он — единственный ребенок в семье и еще не произвел на свет наследника.

Жертва серьезно не пострадала, не забеременела, и муж принял ее назад в свою постель. Хорольд поинтересовался схожими случаями. После короткого совещания писарь доложил, что консорт Нарс никогда не смягчал и не отменял наказание за изнасилование.

— А был ли кто-нибудь из преступников сапожником? — спросил сатрап. — Они работают сидя. Отрежьте ему лучше ноги. Тогда он не сможет гоняться за новыми жертвами. И пусть священная Эриандер благословит его брак. Следующий.

* * *

— Ступай! — сказал командир Гатлаг и оттащил Бенарда от колонны. — Я поговорил с канцлером. Ты следующий!

Он ткнул Бенарда шишковатым пальцем.

— Но…

Он не хотел… но, но, но… прижав рисунок к груди, Бенард спустился вместе с Гатлагом.

Сатрап Хорольд прервал следующего обвиняемого на полуслове.

— Сорок плетей. Следующий?

— Просьба, господин, — смущенно проговорил герольд. — Заложник Бенард Селебр.

— Заложник? — недоверчиво переспросил сатрап и прищурил маленькие звериные глазки, глядя на просителя, ползущего к нему на четвереньках. — Маленький Бена! Можешь подняться.

Это означало, что он мог сесть на корточки, а не прижиматься лицом к полу.

— Мой господин добр.

— Ты совсем взрослый.

Хорольд тоже изменился. Он всегда славился внушительными размерами, а теперь еще сильнее раздался вширь и походил на мощного быка, хотя жира у него не было. Пурпурная мантия окутывала почти весь торс, а видимые части тела заросли желтой шерстью цвета спелой пшеницы, под которой прятались ошейник и огромное количество золотых браслетов, украшавших могучие руки и ноги. Лохматые брови закрывали лоб. Сапоги скрывали явно не человеческие ноги; гордый нос с горбинкой, нарисованный Бенардом, превратился в рыло, и нижняя часть лица выступала между двумя торчащими клыками.

Чудовище вздохнуло.

— Годы идут! Мастер-художник? Поклоняешься Анзиэль? Достойный выбор.

— Мой господин добр.

Как это ни удивительно!

— Все флоренгиане художники, а не воины. Так нам говорили. Как по-твоему, мой брат еще в это верит? — В свинячьих глазках загорелся опасный огонек.

— Милорд, я об этом ничего не слышал.

Флоренгианская война шла далеко, и убеждения лорда крови Стралга мало волновали Бенарда.

— Заложнику стоило бы интересоваться такими вещами. Итак, чего ты хочешь?

Этот вопрос он задавал и всем остальным просителям.

— Милорд знает, — проговорил Бенард, произнеся вежливую формулу, означавшую: «Мне прекрасно известно, что вы этого не знаете», — что его жалкий слуга получил заказ на изготовление статуй Светлых для нового Пантеона.

— Помнится, священники выманили у меня кучу золота на какой-то бестолковый проект. — Сатрап нетерпеливо постучал когтями по ручке трона. — И?

— Я хотел посоветоваться насчет статуи священного Веру, милорд. Поскольку вы — свет Веру в Косорде, я подумал, что вы укажете презренному рабу, как следует изобразить вашего бога. Я осмелился принести рисунок… милорд…

Тот махнул рукой герольду, который отобрал у Бенарда доску и, опустившись на колени, показал ее чудовищу на троне. Сатрап Хорольд, с его рылом, клыками и злобными глазками, посмотрел на божественное лицо, которое принадлежало ему пятнадцать лет назад.

Он фыркнул и знаком велел Бенарду подняться и подойти к трону. Это было исключительной честью, хотя таило в себе и опасность. Гатлаг уже намекнул, что Хорольд может воспринять рисунок Бенарда слишком близко к сердцу и прикончить художника одним движением лапы.

— Когда ты это сделал? — спросил он, низко и глухо зарычав. Ему с трудом удавалось говорить тихо.

— Сегодня утром, милорд.

Древний трон Косорда был не слишком высоким, однако Бенарду пришлось задрать голову, чтобы увидеть клыки сатрапа, и ему стоило немалых усилий сдержать гримасу отвращения от его мерзкого животного запаха.

— По памяти?

— Да, милорд.

— Невероятно.

— Мой господин добр.

— Расскажи мне про новый Пантеон.

— Милорд, боги будут стоять над своими храмами… Стоящие порознь статуи в полный человеческий рост были новшеством, заимствованным у флоренгианцев. До войны вигелиане редко осмеливались изображать богов иначе как на барельефах или в виде фаянсовых фигурок. Поскольку статуи в человеческий рост невозможно было перевезти через Границу, мастера вроде Одока и его ученики работали по рисункам, а остальное додумывали сами.

— Каковы размеры статуй?

— Священники хотели, чтобы они были в человеческий… я хотел сказать, большими, милорд.

Болван, каких свет не видывал!

— И что на них будет надето?

— То, что требует традиция и одобряют священники, милорд. — Бенард постарался взять себя в руки, чтобы не пуститься в длинное описание чуда, которое он собирался создать. Когда имеешь дело с деспотом, надо думать, что говоришь. — Со всеми подобающими атрибутами. Некоторые из них будут в одеждах… другие нет.

— Что будет на Веру?

— То, что прикажет милорд.

— В таком случае изобрази Веру без одежды.

Пока Бенард раздумывал над тем, как попросить защиты сатрапа на время работы, не упоминая его сына, Хорольд заговорил сам:

— Дайте ему меч… без ошейника, разумеется. — Челюсть чудовища заходила в подобии улыбки. Из пасти вывалился длинный черный язык, облизавший клыки. — В прошлом ты доставил мне немало неприятностей, малыш Бена. Что же ты натворил сейчас, раз пришел просить у меня поддержки?

Бенард не мог соврать в присутствии Свидетельницы. Он почувствовал, как во рту у него пересохло, но он все же сумел прошептать:

— Ну… ничтожнейший из слуг милорда напился и произнес… э-э-э… оскорбительные речи в адрес великолепнейшего сына милорда, храброго воина Катрата Хорольдсона, и теперь опасается за свою жизнь… милорд.

Чудовище фыркнуло и почесало за ухом кривым когтем.

— Надеюсь, что это так. И все?

— Если вам будет угодно, милорд.

— Свидетельница?

Свидетельница в белом одеянии, продолжая прясть, бесшумно скользнула к трону.

— Милорд?

— Что произошло на самом деле?

— Милорд! — взвыл Бенард.

Нет, только не теперь!

— Молчать! — рявкнул сатрап.

— Художник предложил вашему сыну сразиться за женщину, тот согласился, а потом упал и потерял сознание, милорд.

Свидетельницы говорят громко, ее услышали все присутствующие в зале суда и затаили дыхание.

Хорольд засопел, несколько раз сжал и разжал кулаки; длинные черные когти, казалось, стали длиннее.

— Моему сыну? — прохрипел он. — Это отребье? Когда?

— До рассвета.

— Кто это видел?

— Женщина и два воина из фланга Катрата.

Бенард ждал, когда за ним придет смерть. Вопросы сатрапа выставили его самого и его наследника, посвящение которого он совсем недавно праздновал, в глупом свете. Нормальная реакция вериста на такое оскорбление — мгновенное убийство, и Хорольд задрожал от усилия, которое ему потребовалось, чтобы удержать себя в руках. Публичное насилие только ухудшит его положение, показав, как сильно он уязвлен. Его маленькие глазки оглядывали потрясенный зал в поисках насмешек. В конце концов он выдохнул и произнес:

— Да, очень интересно! А сейчас где мой сын?

— На галерее около западной лестницы, милорд.

Свидетельница прекратила прясть и заправила новую нить в прялку.

— Герольд, вызови Катрата Хорольдсона.

Бенард спрашивал себя, почему ярость Хорольда еще не повалила Свидетельницу навзничь. Неужели отец велит Катрату устроить казнь? Зубами…

— Художник!

— Милорд?

— Веру — покровитель Косорда. Ты сделаешь Ужасного вдвое выше остальных богов. И даже больше, чем вдвое.

«Но контракт со священниками…», — подумал было Бенард.

— Мой господин добр. А мрамор…

— Чего еще? — прорычал сатрап, и собравшиеся невольно попятились назад, но Бенарду оставалось только сильнее взмокнуть.

— Мраморные блоки уже вырублены или заказаны, милорд. Трудности в перевозке такого большого куска, а также в том, чтобы найти блок нужного размера без минеральных полос…

— Писарь, запиши, что заложника Бенарда необходимо обеспечить транспортом до наших каменоломен и рабочей силой, когда потребуется вырубить нужный блок, а затем доставить его назад, в Косорд — за наш счет. Сообщи страже, что ему позволено не докладывать о своем присутствии в городе пока он будет выполнять нашу волю. Выдать ему денег… — Черные губы вновь искривила усмешка. — Нет, только не малышу Бене! Следить за расходами я пошлю кого-нибудь поразумнее.

— Мой господин добр!

Бенард даже мечтать о таком не смел! Путешествие на каменоломни может растянуться надолго, и Катрату придется ждать.

— Стража позаботится о том, чтобы ты благополучно вернулся домой. Герольд, верни ему рисунок, когда он будет уходить. — Злобные крошечные глазки на мгновение остановились на Бенарде. — Отнеси его нашей жене. Пусть она сохранит его на память. О, а вот и мой сынок, презренная тень воина.

Поскольку его вызвали не как воина Хорольдсона, Катрат полз к трону, будто самый обычный гражданский проситель.

— Поднимайся, — велел сатрап.

— Мой господин добр. — Катрат сел на корточки и бросил смертоносный взгляд на Бенарда.

— Ты всегда гордился своей физической силой, верно?

— Милорд…

— Отвечай!

Катрат задохнулся, словно от ярости его чудом не вырвало.

— Смею надеяться, я достоин своих благородных предков, милорд.

— Девушки говорят тебе, как ты красив и силен?

— Некоторые говорят, милорд.

— Сколько их?

— Хм-м… Две? — прошептал Катрат и испуганно глянул на Свидетельницу.

— А какая-нибудь из них называла тебя бестолковым карликом?!! — проревел Хорольд.

Его сын вздрогнул и съежился.

— Ни одна, милорд.

— Им следовало быть повнимательнее! Нашему художнику нужна модель для изображения священного Веру. Ты будешь ему позировать. Столько дней, сколько он скажет. Голый! Писарь, запиши мой приказ. А также отметь, что художник находится под моей защитой. Это распоряжение касается всех Героев. Никаких несчастных случаев, Катрат! И никаких побоев в темных переулках.

— Мой господин добр.

У Катрата побелели даже губы.

— Неужели? Ты опозорил Героев Косорда! Сообщи командиру охоты Квирарлсону, чтобы тебе назначили кару, и моли его, чтобы он не унижал тебя снисходительностью. Писарь, мы в долгу перед заложником Бенардом Селебром за то, что он показал нам никчемность нашего сына. — Хорольд снял один золотой браслет. — Запиши, что мы дарим ему это кольцо в знак нашего расположения. Следующий.

Суд взорвался одобрительными воплями, льстивые придворные и просители ликовали, приветствуя несказанное благородство и щедрость сатрапа; благодарность Бенарда потонула в их криках. Он поклонился и начал пятиться прочь от трона, спрашивая себя, что делать с куском золота, который он получил в подарок.

ГЛАВА 7

Войдя в особняк, Френа Вигсон сразу же почуяла недоброе. Слуги кивали ей или падали на колени — в зависимости от занимаемого ими положения; они улыбались, а если видели рану на плече, то удивленно на нее смотрели. Однако все равно что-то было не так. Тут же позвали мастера Тринвара, управляющего, чтобы он приветствовал ее в доме.

Френа его поблагодарила.

— Доложи господину, что я вернулась. Скажи Инге, что мне немедленно нужна ванна. Пламна уже родила? Пусть принесут из хранилища мои драгоценности. Надеюсь, комнаты убраны и проветрены? Стражник Альс сломал руку. Верк завтра отвезет его на Болтушку к синаристам, чтобы они его исцелили, поэтому прошу тебя, отправь им щедрый подарок. Сегодня вечером я хочу, чтобы в нашем доме играла музыка. Моя колесница сейчас у Верка, но скажи мастеру конюшен, что левое колесо слегка покривилось. Работы по расширению крыла для слуг уже завершены?

Получив ответы на все вопросы, она поспешила в свои покои. Хорт нарушил давнюю скьярскую традицию строительства домов из дерева: особняк Вигсона был из камня, облицованного плитками, мрамором и мозаикой, снаружи и внутри. Отец постоянно что-то расширял, украшал, покупал произведения искусства. Новые красивые вещи выставлялись на видных местах, а через некоторое время их сменяли другие, еще более роскошные приобретения, и старые перебирались в менее заметные уголки дома, чуть ли не в крыло для слуг. Затем он их продавал. Хорт хвастался, что ни разу не потерял на этом денег, хотя красивые вещи были для всего лишь простым увлечением.

С тех пор, как Френа уехала отсюда, на лестнице появилось несколько скульптур в человеческий рост, вырезанных из черного дерева, и она дала себе слово рассмотреть их внимательнее, когда появится время. Неудивительно, что стоявшие здесь бесценные ашурбианские погребальные урны переместились в ее комнаты. А вот то, что ее гардероб не перенесли в другое, более просторное помещение, оказалось для нее неожиданностью. Урны сменили куда-то подевавшихся рыб из малахита.

Ее мать всегда настаивала, что спальня должна выходить в сад, но Френа предпочитала берег. Ей нравились суета, корабли, без конца входящие в пристань и покидающие ее, дюжие матросы и береговые рабочие. Океан диковинным образом отличался от суши. Он казался таким же плоским, однако не более чем в половине мензила от берега его ограничивал горизонт. Корабли исчезали за ним, сначала они сами, а потом паруса, или появлялись — тогда первым делом возникали паруса. Френа находила это зрелище завораживающим и необъяснимым. Она с детства втайне от всех мечтала о прекрасном моряке, который увезет ее на торговом корабле, и они будут много лет путешествовать по всему Океану, побывают в экзотических городах и на романтических островах. Отец мог дать ей корабль; загвоздка была в том, чтобы найти моряка с хорошими манерами.

Вскоре появилась Инга в сопровождении служанок с кувшинами на головах, и Френа с удовольствием погрузилась в ванну из порфира. Пламна смыла губкой с ее тела дорожную грязь, а Лили быстро разложила одежду, приготовила духи и множество других необходимых вещей. Инга нахмурилась, увидев порез у нее на плече, и предложила позвать синаристку.

— Пустяки! В меня угодили камнем. А теперь расскажите-ка мне новости.

Хорошие горничные не сплетничают, поэтому они слегка помялись, прежде чем сообщить ей все неслыханные вести, которые они для нее приберегли. Начали с того, что уже рассказал ей Верк: накануне Хорта схватили веристы сатрапа и вернули через некоторое время в исключительно взволнованном состоянии. Он даже попросил принести ему вина, хотя обычно пил только козье молоко. Верк и Альс уехали до полудня.

— Говорят, что у нас будет большой прием, госпожа! — доложила Най. — Из деревни даже привезли слуг.

С тех пор, как умерла мать, хозяйничала в доме Хорта Френа. Она устраивала самые громкие приемы в Скьяре, но и представить себе не могла, почему отец задумал праздник, когда все здравомыслящие люди уехали из города. Хотя это, вне всякого сомнения, объясняло, зачем он ее вызвал.

Позже Лилин, вышедшая замуж за одного из счетоводов, сообщила ей, что Хорт остановил переговоры и попросил выдать ему ссуды, что он делал, когда требовались большие суммы денег. Но ни один прием, даже самый грандиозный, не требует столько золота.

Когда Френа спустилась вниз по лестнице мимо скульптур из черного дерева, она знала все, что было известно слугам в доме, а это обычно составляло пятьдесят девять из шестидесяти важных новостей. К несчастью, она пропустила визит Высшей жрицы Бхарии, которая явилась к ее отцу в сопровождении целой свиты жриц, занимавших более низкое положение. С ними обращались как с членами королевской семьи, и они ушли, нагруженные подарками. О чем они говорили, не слышал никто, однако слуги считали, что в ближайшем будущем зазвучат свадебные колокола. Френа была того же мнения. И готовилась к войне.

* * *

Свой роскошный кабинет Хорт обставил с таким умыслом, чтобы производить неизгладимое впечатление на посетителей. Позолоченное кресло украшали жемчуга и пластины из слоновой кости; кроме того, оно стояло на возвышении, так что его хозяин сверху вниз смотрел на всех слуг, писарей, мастеров гильдий, штурманов, купцов и конкурентов. В таком громадном зале он мог вести переговоры, не опасаясь, что его подслушают, и в тоже время по одному его знаку из дальнего конца к нему мчались писари или счетоводы. Принимая более почетных гостей, Хорт спускался и усаживался с ними у окна. Самые же важные посетители (сатрап или его жена, послы из других городов, четверо из пяти глав торговых домов, которых он считал равными себе), как правило, встречались с ним в закрытом саду.

Именно туда, на окутанную тенями поляну, и проводили Френу, по обыкновению предупредив, чтобы она не касалась листвы, когда будет входить. Узкая петляющая тропинка привела ее в маленький пятиугольный дворик, прячущийся в густой зелени. Журчание фонтанов приглушало любые разговоры, а наглый шпион мог на собственной шкуре испытать смертоносные свойства наварианских удушающих вишен.

Хорт с мрачным видом развалился в кресле и смотрел на дорожку, повернувшись боком к дочери. Она вдруг подумала, что, возможно, зря приняла так близко к сердцу его требование приехать. Может, его неприятности не имеют к ней никакого отношения, и он просто нуждается в поддержке. У них ведь никого нет, кроме друг друга.

— Отец?

Он вскинул голову.

— Френа, любовь моя!

Хорт встал, чтобы ее обнять; по его неловким движениям она поняла, что у отца снова болит спина, и постаралась как можно осторожнее ответить на его объятие. Он был в обуви на толстой подошве, которую обычно надевал, принимая гостей, но Френа заметила только два стула.

Хорт Вигсон на первый взгляд производил впечатление человека непримечательного, а на второй — и вовсе незначительного: невысокий, худой, с запавшей грудью. Лысая голова в форме яйца с торчащими ушами и кучерявой бородой казалась слишком крупной для тела. Отец питался ячменным печеньем и козьим молоком, так что лишняя плоть у него свисала только под глазами цвета бледного грейпфрута. Он часто моргал, глядя на мир с грустным непониманием. Даже Френа, знавшая его лучше остальных, редко догадывалась, о чем он думает.

— Нормально доехала? Садись, пожалуйста. Ты поела? Если хочешь, можем пойти в дом… я подумал, здесь прохладнее. В городе так жарко… Когда пойдет дождь, станет немного лучше.

Он, как обычно, был чересчур тепло одет: в халат из золотой парчи с ярко-голубой отделкой.

Френа по опыту знала, что лучший способ защиты — не нападать прямо (это могло привести к яростному сражению из-за пустяков), а перейти к энергичному наступлению на флангах и исподволь нарушить установившийся порядок. Она села и отправила свою армию в бой.

— Отец, недавно до меня дошли жуткие слухи. Как будто богатые люди воруют земли у крестьян в уплату займов, которые те берут, когда им не удается собрать хороший урожай. Это правда?

Бледные глаза отца несколько раз моргнули.

— Тебя интересует, можно ли назвать это воровством? Берут ли голодающие крестьяне в долг у богатых людей? Лишают ли богатые их права пользования землей в уплату долга? И делаю ли так я? — спросил он мягким, обезоруживающим голосом.

— А ты так делаешь?

Она развел руками в драгоценных браслетах.

— Да, мои агенты имеют право давать голодающим крестьянам в долг. Как правило, это зерно, которое те могут вернуть во время сбора урожая. Разумеется, агенты должны быть уверены, что долг им вернут. А иначе как бы мы получали назад то, что даем? Разве мои слуги должны бесплатно раздавать зерно? Так, получается?

— Ну, не совсем… Но…

Хорт редко улыбался, на его лице лишь иногда появлялось выражение терпеливого веселья. Как, например, сейчас. Френа напомнила себе, что он знает ее лучше, чем она его.

— Позволь мне вот что у тебя спросить, дорогая. Крестьянин умирает, и его шестеро сыновей делят между собой землю. Каждый из них производит на свет по шесть сыновей. И так далее. В конце концов наделы становятся такими маленькими, что уже не могут прокормить хозяев, понимаешь? Молодой крестьянин поначалу справляется, но он хочет жениться, и потом у него рождаются дети. Засуха, болезни, наводнения — такова судьба крестьянина, а дети — его проклятие. Рано или поздно он не выдержит и попросит помощи. Когда он становится должником, шансы, что ему когда-нибудь удастся выкарабкаться из этой ямы, очень и очень малы. Следует ли ему вообще брать у меня в долг? И должен ли я ему помогать?

— Ну… я не знаю.

— Не уверен, что сам знаю ответ на этот вопрос, дорогая, — грустно проговорил Хорт. — Однако, если бы я оказался на месте этого несчастного крестьянина, я бы променял свой клочок земли на что-нибудь более стоящее — скажем, на мельницу. Или на печь для обжига. Или на рыбацкую лодку. — Он вздохнул. — С другой стороны, я ведь не крестьянин.

«Конечно, ты большой умник и невероятно ловко умеешь приводить доводы!» — подумала Френа. Она потерпела сокрушительное поражение. Обычно отец позволял ей барахтаться значительно дольше.

Когда она ничего не ответила, он соединил кончики пальцев в до боли знакомом жесте.

— Разумеется, ты уже слышала от слуг, дорогая, что вчера меня вызывали во дворец. В основном по делам, но там было упомянуто и твое имя.

— Кто его упомянул? Сатрап или его ужасная жена?

«Вне всякого сомнения, Салтайя!»

Отец поморщился.

— Я знаю, нас тут никто не может подслушать, но помни, что сатрап пользуется советами мэйнисток. Они, возможно, нас видят и даже слышат. Необдуманное слово может стать причиной серьезных неприятностей, Френа.

Только не сатрап! Френа не могла себе представить, чтобы тупой старый Эйд тратил силы на такие пустяки, но от Королевы Теней можно ждать чего угодно.

— Конечно, отец. На случай, если за нами наблюдает прорицательница, я скажу, что мне очень даже нравится сатрап. Несмотря на рога, он гораздо менее отвратителен, чем другие чудовища-веристы, которых я видела в городе. — Она рассмеялась, а он нахмурился. — Не волнуйся! Я уже взрослая и хорошо понимаю, где и что можно говорить.

— Надеюсь. Речь зашла о твоем возрасте. Тебе уже шестнадцать.

— Да, знаю.

Он принялся постукивать пальцами друг о друга.

— Сатрап Эйд и его миледи жена… обсуждали городской Пантеон. Видишь ли, он разваливается, и ему требуется серьезный ремонт. Сатрап хочет его восстановить. Но стоимость…

— То есть он хочет, чтобы ты его восстановил? Да ты же и близко к Пантеону не подходишь!

— Он желает, чтобы я внес деньги на строительство, — с укором проговорил ее отец. — И я сказал, что с радостью выполню его волю. Если мой бог не возражает, какое тебе до этого дело?

Удивившись его недовольству, Френа кивнула.

— Извини, отец.

— Твое имя прозвучало, когда Высшая Жрица Бхария спросила, когда…

— Наверное, когда я пройду посвящение? А ей какое дело?

— Не утомляй меня, Френа. Разумеется, ей есть до этого дело. Большинство девушек произносят клятву в возрасте четырнадцати лет и даже раньше. После пятнадцати — большая редкость.

— Это среди бедняков. А богатые часто ждут еще дольше.

Церемония посвящения официально подтверждала, что девушка стала женщиной, и служила сигналом, что ее родители готовы рассматривать потенциальных женихов. В небогатых семьях свадьбу, как правило, устраивали до конца сезона. Достигшие брачного возраста девушки всегда пользовались спросом, чтобы заменить умерших во время родов жен. — Ты мне дал честное слово…

— Япомню свое обещание, дитя!

Френа вскочила на ноги. Он никогда не повышал на нее голос.

— Всю свою жизнь я даю и выполняю обещания, и прекрасно помню, что тебе обещал. Я не приму предложения, которое тебя не устроит. Боги знают, что в выкупе я не нуждаюсь. Ничто на свете не поможет мне смириться с нашим расставанием, дорогая, и я ужасно по тебе скучал, пока ты была в Кирне. Однако я не обещал, что ты сможешь вечно откладывать обряд посвящения. Ты хозяйка в моем доме, ты носишь печать, даешь указания слугам — и то, что ты еще не принесла клятву, непристойно. Почти позорно. Все это заметили.

Суровость была ему не к лицу.

— Кто все? С каких пор ты обращаешь внимание на сплетни? Ты ведь не ходил в Пантеон. Мама никогда не приближалась к Ужасному…

— И посмотри, чем все закончилось!

— В каком смысле?! — вскричала Френа.

Иногда Хорт казался очень маленьким.

— Как тебе хорошо известно, я не приношу жертвы в Пантеоне, потому что я генотеист. Впрочем, это известно всем. У твоей матери подобного оправдания не было. Флоренгиане поклоняются примерно таким же богам, но наши ритуалы она находила странными. И, вне всякого сомнения, не слишком старательно исполняла религиозные обязательства. Я никогда не прощу себя за то, что не предвидел, чем это грозит. Многие люди не понимали, почему она так себя вела. И делали совершенно неправильные выводы.

Френу передернуло.

— Прости, отец.

Она начала расхаживать по дворику. Обычно они подобные вещи не обсуждали.

— Теперь мне поздно себя корить, однако я должен был увидеть, что и тебе грозит та же участь. Ты без промедлений принесешь клятву. Высшая жрица Бхария согласилась лично вести церемонию, и я хочу, чтобы ты устроила самый роскошный праздник в честь этого события. Денег не жалей! Пусть весь город узнает, что ты оказала почтение Светлым.

Он начал разговор с того, что упомянул о своем визите во дворец. Затем сообщил, что на церемонии настаивает Высшая навозница Бхария, хотя она приходила к нему с визитом сегодня утром, уже после того, как он послал за Френой. Выходит, она тоже была вчера во дворце, и отец слегка подсластил пилюлю?

— Чует мое сердце, за всем этим скрывается какой-то нетерпеливый женишок. Мне придется отбиваться от сопливого и прыщавого внука жрицы или от неотесанного родственничка сатрапа Эйда?

— Френа!

— Извини, — пробормотала она, хотя на самом деле нисколько не жалела о сказанном.

Она мечтала путешествовать, посмотреть Вигелию, а потом открыть художественную фабрику и поддерживать скульпторов и ремесленников. Богатство Хорта защищало Френу от нежелательных претендентов на ее руку, но только не от сатрапа.

— Когда должно произойти это событие?

— Мы с Высшей жрицей договорились о следующей шестидневке.

— Что? Ты сошел с ума! Минимум через полгода!

Хорт встал. В обуви на толстой подошве он был выше, чем она.

— Я терпелив, Френа, но заслуживаю и маломальского уважения.

— Извини, отец. Я не права.

— Твои извинения приняты. — Он ласково улыбнулся. — Тебе пора готовиться.

Да, доклад о делах в Кирне мог подождать, но Альс… Она пожалела, что сразу не рассказала о случившемся.

— Альс сломал руку, отец. Он очень страдал, поэтому мы оставили его на ферме «У Каньона», а Верк привез меня домой. Завтра он доставит его к целителям. Я попросила мастера Тринвара послать им подарок.

С тем же успехом можно было незаметно провести детеныша муфлона через стаю волков или утаить правду в присутствии укриста.

— И как же Альс сломал руку?

Френа глубоко вздохнула.

— Твоя деревушка Биттерфилд… ее жители проводили какую-то церемонию, а мы подъехали слишком близко. Им не понравилось, что мы подсматриваем или еще что. Ну, они и давай кидаться в нас всякими предметами…

— Какую церемонию?

Френа отшатнулась, так потряс ее отцовский крик, а затем выпалила в ответ:

— Они хотели заживо похоронить человека!

— Нет! — Ее отец рухнул на стул, страшно побледнев. — И они решили, что вы его спасаете? О Френа! Как ты могла быть такой… О чем только думал Верк? Что ты сделала с Верком?

— Сделала? Да ничего. А что я могла с нимсделать? Я не имела ни малейшего понятия о том, что там происходило. И всего лишь хотела посмотреть. Верк вел себя безупречно, мы постарались как можно быстрее оттуда уехать. — Она уставилась на Хорта, в глазах которого застыл ужас. — Отец, что случилось? Тебе нехорошо?

Он облизнул губы.

— Ты должна принести клятвы, слышишь?! Должна! Через три дня, а не через шесть. И почему я этого не предвидел? Скажи Тринвару. Я напишу в Пантеон.

Она была так потрясена, что смогла лишь пролепетать:

— Три дня? Но это ведь очень…

— Три дня! — мрачно повторил Хорт. Френа поняла, что он не отступит.

ГЛАВА 8

Бенард Селебр знал, что Катрат рано или поздно ему отомстит, и теперь не сомневался, что его ждет смерть, но на какое-то время котенок лишился когтей. Радостно размышляя о том, что все рано или поздно умрет, Бенард шагал по лабиринту дворцовых коридоров. Он богат! Никогда в жизни ему не принадлежала даже крошка золота, он и мечтать об этом не мог. Браслет, который едва сходился на могучем предплечье сатрапа, прекрасно наделся на бедро Бенарда, и теперь его скрывала набедренная повязка Транта.

Он прошел мимо стен из сверкающих разноцветных кирпичей, миновал дворики и залы и поднялся по лестницам к храму Веслих — точнее, на женскую половину, расположенную за ним. Всю дорогу он обменивался улыбками со знакомыми, останавливаясь время от времени, чтобы поговорить о помолвке Нильса и ужасах похмелья. Он даже наткнулся на мать Нильса, которая отметила его голодный вид и обещала ему роскошный ужин, если он придет к ней вечером в гости. Он обещал прийти: она все-таки вдова и страдает от одиночества.

Леди Ингельд, представительница династии Косорда, свет Веслих, пролившийся на Косорд, жена сатрапа и мать Катрата, стала приемной матерью для многочисленных флоренгианских заложников. В этой части дворца Бенард рос с того самого дня, когда его привезли в Косорд, и до тринадцати лет. В отличие от других городов Косорд не прятал представительниц королевской семьи за решетками и не ставил евнухов их охранять, однако взрослым мужчинам требовалась уважительная причина, чтобы сюда войти, и они должны были придерживаться определенных правил. Рисунок у Бенарда под мышкой — вполне уважительная причина. Но лишь боги знали, как Ингельд к нему отнесется — возможно, ее охватит невероятная ностальгия, ведь когда-то она любила это чудовище. Даже собак можно любить.

Когда Бенард приблизился к Храму, он услышал зловещий грохот литавр, означавший, что Ингельд проводит церемонию поклонения огню. Сегодня был не священный день. По всей видимости, Ингельд куда серьезнее Сансайи отнеслась к знакам, которые та увидела сегодня во дворце.

Через несколько мгновений Бенард оказался у основания пирамиды. Священный огонь под бронзовым толосом на вершине скрывала толпа жриц и прислужниц, стоявших между колоннами; вокруг собралась небольшая толпа прихожан. Это место можно было по праву назвать истинным сердцем города (а вовсе не Пантеон или дворец сатрапа). Здесь проводились женские церемонии — заключалисьбраки, дети получали имена — и здесь же Ингельд толковала предзнаменования.

В прошлый раз Бенард приходил в храм во время мрачных дней, следующих за праздником Демерна. Пост, воздержание и молитвы могли продолжаться один или несколько дней, а иногда и вовсе ни одного, в зависимости от погоды. Когда Ингельд видела на рассвете священную звезду Нартиаш, она снова зажигала священный огонь, объявляя о наступлении первого дня нового года и читая пророчества в языках пламени.

Бенард стоял в толпе. Он отчаянно хотел спать и охрип после разгульной ночи, и все же услышал предсказания Ингельд: осторожные, но не пугающие. Хорольд велел принести больше жертв, чем обычно, однако дал разрешение на обычный праздник. Неужели с тех пор какая-то ошибка разгневала богиню? Или Сансайя пала жертвой воображения? Разумеется, увиденное ею могло иметь отношение только к сегодняшней аудиенции, а Ингельд интересовала судьба всего города в течение целого года. С точки зрения Хорольда, утренняя аудиенция прошла не слишком удачно. Можно только догадываться, что думает о ней Катрат.

Стоя над крышами дворца и красными парусами плывущих мимо лодок, Бенард смотрел, как Врогг, самая могущественная река, прокладывает себе дорогу по равнине и исчезает вдали у так называемой стены мира. Весной Косорд превращался в остров, ведь даже когда в реке было мало воды, она стояла выше уровня равнины, так что самый обычный разлив затапливал набережные. Если этого не происходило, наступал голод. В нынешнем году разлив был вполне приличным, не слишком сильным, но каналы, пересекавшие равнину, все еще заполняла вода, и зеленые ростки уже начали появляться на полях: жди хорошего урожая.

Сверху Косорд был почти не виден. Маленькие дворики у домов походили на крошечные зеленые точки, но крытые соломой крыши сливались с грязными улицами и стенами — да и с рекой и долиной. Людей, занятых своими делами, скрывали ветви деревьев или свесы крыш, так что даже Светлые, глядящие вниз с голубых небес, могли подумать, что населен лишь берег реки, где располагались доки, рынок и главная улица.

Яркое сияние солнца слепило опухшие и больные глаза Бенарда. Прикрыв их рукой, он огляделся по сторонам и в очередной раз поразился тому, как велик мир. На востоке и севере небо окрасили глубокие синие тона; на юго-западе оно было бледным, точно пахта. Там раскинулся огромный Океан, теряющийся в синеве неба.

Пока Бенард раздумывал, дождаться Ингельд или отправиться домой спать, чей-то острый ноготь ткнул его в бок. Он опустил глаза и рассмеялся.

— Двенадцать благословений, старая матушка. — Он нежно обнял старуху.

Молит была доверенной служанкой Ингельд. На ее морщинистом лице появилась улыбка, беззубая и добрая, но не слишком широкая — не то паренек еще решит, будто все в полном порядке.

— Нам сказали, ты умер от тяжелой болезни.

— Прошло не так много времени!

— Очень много. — Улыбка погасла. — Леди велела тебе идти к олеандрам и подождать ее там.

Бенард удивился.

— Спасибо, старая матушка.

Тонкими, слабыми пальцами она схватила его за запястье. Затянутые пеленой глаза смотрели на него с беспокойством.

— Будь осторожен, дружок.

— Конечно! Я всегда осторожен.

Он отошел, стараясь никому не попадаться на глаза, но и не прятаться.

Ингельд, судя по всему, выдала эти указания до начала церемонии. Ей тогда еще не доложили, что произошло на аудиенции. Как же она узнала, что он к ней придет?

Глупый вопрос.

Зловещий ответ.

* * *

В былые времена Катрат и его банда любителей швырять камни так часто охотились на Бенарда Селебра, что тот изучил дворец как свои пять пальцев. Он выбрался на крышу, где лежали матрасы, на которых спали слуги. Оттуда он легко спрыгнул в заросший деревьями парк, куда не допускались мужчины, хотя придворная молодежь знала, что это — Место-Где-Делают-Детей. По идее его могли увидеть стражники на крыше, но они — всего лишь вооруженные люди, а не веристы, и в такую жару не слишком внимательны.

В углу росло огромное олеандровое дерево. Сжимая доску с рисунком в одной руке, Бенард подпрыгнул, ухватился за ветку другой рукой и залез наверх, спрятавшись среди листьев. Ветви переплетались с соседним олеандром, давая возможность спокойно перебраться через стену, ощетинившуюся бронзовыми зубцами. Бенард ловко приземлился в траву и оказался в еще более укромном садике, откуда направился к незаметным, но очень надежным воротам в углу.

Разумеется, они были закрыты на засов, но Бенард хорошо его знал. Положив руку на деревянную поверхность ворот, он зажмурился и обратился с безмолвной молитвой к Анзиэль, стараясь нарисовать перед мысленным взором маленький уединенный сад. Убедившись, что там никого нет, он поведал Ей о красоте, которую ищет, и попросил открыть ему путь. Это оказалось немного труднее, чем он рассчитывал, однако вскоре бронзовая задвижка сдвинулась в сторону; он осторожно открыл, а потом закрыл за собой ворота, прекрасно зная, как скрипят петли. Затем прошел по цветочной лужайке между двумя тенистыми прудами, где задумчиво плавали в тишине золотые рыбки, и шагнул в комнату миледи Ингельд.

Она была государственным и религиозным лицом, и потому ее частная жизнь редко оставалась частной, вот почему комната была очень большой, соответствующей статусу хозяйки, и имела пятиугольную форму — знак того, что она священна. Слуги купали ее в громадной ванне из черного гранита, Ингельд стояла на специальном помосте во время аудиенций, и даже дети, которых она зачала и произвела на свет на огромной спальной платформе, принадлежали государству. Пять стройных колонн, окружавших пятиугольный очаг, соединялись под потолком, превращаясь в трубу, уходившую к высокой крыше. Несмотря на жаркий день, в маленькой жаровне Веслих тлели угли.

Невероятная красота, а также воспоминания, с ней связанные, сделали эту комнату самой любимой комнатой Бенарда во всем Додеке. Хотя стили отличались, тонкий вкус и изящество этих покоев отдаленно напоминали ему дворец отца в Селебре. Табурет из бальзамника, стол с алебастровыми кувшинчиками для мазей, инкрустированные камнями сундуки — здесь было собрано много великолепных вещиц, красоту которых подчеркивал простор. Летом тут царила прохлада, потому что одна сторона выходила на цветущий сад с шелковистыми прудами, а зимой за массивными дверями из отделанного бронзой дерева было тепло и уютно; яркие ковры покрывали холодные плитки на полу, а в громадном очаге ревел огонь, бросая вызов ледяным бурям — идеальное место для Ингельд. Мягкие циновки из шерсти горных коз устилали спальную платформу. В комнате витал едва различимый аромат Ингельд. Бенард обратил внимание на капельки воды внутри ванны и в выложенном плитками желобе, куда ее сливали. Значит, Ингельд искупалась, прежде чем отправиться на встречу с богиней.

Разноцветная глазурь украшала кирпичи стен, обрамленных на высоте плеч яркими фризами. Один из них, с изображением Двенадцати Светлых, написал Бенард, благодаря чему стал членом гильдии художников и приобщился к таинствам Анзиэль, а позже получил заказ на скульптуры для Пантеона.

Сейчас он смотрел на другую, мемориальную стену Ингельд, выполненную мастером Одоком. Центральные фигуры изображали ее давно погибших родителей, и она утверждала, что сходство поразительное. Они умерли в тот день, когда Стралг захватил город. Нарса Нарсона, последнего консорта, в соответствии с сохранившимися легендами навеки запечатлели в черной мантии, с роскошной гривой седых волос, острым подбородком и упрямым выражением на лице. Леди Тиа была в ритуальном одеянии Жрицы огня. Ингельд рассказывала, что у нее с матерью одинаковые волосы — великолепного бронзового цвета, однако технология финифтевой росписи вынудила мастера сделать их сияющего золотого цвета. Ему даже пришлось использовать формулу трех обжигов, которой, как правило, пользовались горшечники.

Сбоку от нее стояли близнецы Финар и Фитель, улыбаясь и гордясь своим посвящением в Герои и новенькими медными ошейниками. Они были на шесть лет старше Катрата и в шестьдесят на шестьдесят раз достойнее того, чтобы память о них была увековечена, хотя одного изображения вполне хватило бы на обоих. Одок едва успел достать свою работу из печи для обжига, когда они ушли на войну и погибли, так и не успев на нее попасть.

На мемориальной стене Ингельд появилась новая картина, и Бенард подумал, что заблуждениям матерей нет границ. Хотя изображение ухмыляющегося Катрата в медном ошейнике вряд ли могло украсить какую-либо комнату, даже туалет, Бенарду пришлось признать, что старый мастер превзошел себя, поскольку это явно была работа Одока. Цвета фона прекрасно сочетались с цветом кожи; каждая складка накидки идеально ровной линией пересекала стыки плиток. А когда Бенард отошел на несколько шагов, чтобы полюбоваться картиной со стороны, он неохотно признал, что у юного дикаря действительно впечатляющее телосложение. Увеличить мышцы, чтобы они соответствовали мышцам взрослого мужчины, подправить черты лица со следами многочисленных драк, изобразить отвратительное высокомерие с таким же мастерством, как это сделал Одок… и Катрат станет прекрасной моделью для Ужасного Веру.

Охваченный отвращением, Бенард прислонил доску к стене под ногами Катрата, чтобы показать, насколько красивее был когда-то Хорольд, и подошел к спальной платформе. Сбросив сандалии Транта, он улегся на постель, и аромат Ингельд окутал его, пробудив ностальгические воспоминания, однако мерзкой вони Хорольда он не уловил. Это животное следовало держать в стойле с сухой соломой, большего он не заслужил. Бенард подумал, что Ингельд теперь не обязана исполнять роль жены чудовища, хотя задать ей подобный вопрос было немыслимо.

Он лежал и смотрел на свою работу, фриз с Двенадцатью Светлыми, и пришел к выводу, что она ему не нравится. Теперь Бенард всегда рисовал и лепил с натурщиков, а раньше полагался на воображение, и результат был грубым и неубедительным. Священная Веслих отличалась от остальных Светлых, потому что походила на Ингельд — великолепная, стройная, полная сил, точно живое пламя. Он несколько улучшил технику Одока, соединив медь с золотом, и получил более точный оттенок волос. Краски до сих пор не выцвели. Священный Веру был похож на лорда крови Стралга, каким Бенард увидел его в то страшное утро за воротами Селебры, пятнадцать лет назад. Другие боги имели едва заметное портретное сходство со знакомыми Бенарда.

Его взгляд остановился на священной Эриандер. Храм украшало изображение богини в виде непристойного сочетания двух полов, отвратительной комбинации разных органов. Бенард изобразил юношу гермафродита, закутанного в накидку, выше обычной женщины, но ниже мужчины. Никто не возражал против такого новшества, даже Высший священник Нракфин, и статуя в Пантеоне должна была быть такой же. Лицо… Поскольку Бенард не знал ни одного гермафродита, он скорее всего придумал неопределенные черты, однако теперь уловил в них неприятное сходство с… Он все еще пытался вспомнить, кому они могли принадлежать, когда у него закрылись глаза и навалился сон.

ГЛАВА 9

Ингельд Нарсдор любила проводить ритуал поклонения огню по ночам, когда искры и голоса, переплетаясь, уносились к звездам в сопровождении гипнотического боя барабанов. В эти мгновения Дочери, танцующие вокруг огня, превращались в кружащиеся колонны пламени, а в мерцающих углях возникали мириады образов. Днем этот ритуал был не таким впечатляющим, хотя сегодняшние образы оказались необычно четкими и ясными. Любой дурак в состоянии увидеть в огне картины, но только наделенная божественным даром Жрица огня может понять, какие из них имеют значение, извлечь высший смысл из бесконечности возможностей.

Прорицательницы утверждали, что любое предсказание бессмысленно, потому что боги свободны, их нельзя подчинить никаким законам. В этом была доля истины, и временами Ингельд чудилось, что она видит в языках пламени шестьдесят шестидесяток танцующих образов будущего, словно Светлые вели божественный совет и спорили о своих планах. Однако мэйнистки были не совсем правы, потому что почитательницы Веслих никогда не утверждали, что они заглядывают дальше, чем полагается. Крестьянка, обращающаяся с молитвой к домашнему очагу, отличалась от Ингельд лишь тем, что последняя была посвященной высшего уровня, первой среди Дочерей и искала знаки будущего для всего Косорда в языках священного пламени на вершине храма. Одна из них царила в хижине, другая — во дворце, но оба этих дома имели значение для священной Веслих. Если богиня хотела сообщить о своих намерениях, другие боги не вмешивались.

Прошлой ночью, следуя традиции, Ингельд возглавила последовательниц богини в молитве в святая святых храма. Необъяснимым образом она увидела Бенарда Селебра в темноте между углями, что означало грозившую ему опасность. Это ее не удивило, поскольку она не успела предупредить Бенарда о том, что его ждут неприятности. Но предзнаменования говорили еще и об опасности, которой подвергнется город, что было полной бессмыслицей. Ингельд охватило такое сильное беспокойство, что она послала слугу к нему домой. Его там не оказалось, и Ингельд не требовалось божественное провидение, чтобы догадаться, что он ночует где-то в другом месте, поскольку Бенард обладал поразительной способностью вызывать у женщин желание о нем позаботиться. На рассвете она снова отправилась в храм и увидела его. На сей раз он шел во дворец. Образы, возникающие в жаровне, не шли ни в какое сравнение с теми, что появлялись в большом очаге, поэтому она решила провести полную церемонию, отправив на совет вместо себя Сансайю и предупредив Молит, чтобы та впустила Бенарда, когда он придет.

Ей не пришло в голову, что он шел на аудиенцию к Хорольду, но уже первые истинные знаки показали его на балконе судебного зала. Предзнаменования для Косорда были ясными и четкими, каких она уже много лет не видела — окутанный сиянием ребенок, письмо в тени, лодка, иногда целая, а порой разбитая. Они являлись искрами, от которых должно было разгореться настоящее пламя, но за ними она разглядела только смятение, волнения, беспорядок и тени. Время от времени, когда возникали образы, угли сразу рассыпались, словно боги решили положить начало каким-то важным событиям и не сумели договориться о том, к чему они приведут. Но почему везде Бенард? Куда бы она не смотрела, всюду на заднем плане маячил этот юноша. Ребенок, письмо, лодка, смерть, смерть, смерть… и все время Бенард. Почему он вдруг стал так важен?

* * *

Церемония поклонения огню одновременно отнимала у Ингельд силы и дарила возбуждение. Когда она закончилась, двое послушниц подошли ее поддержать, а сама она обратилась к взволнованной толпе.

— Я не вижу никакого страшного зла, — сказала она. — Приближаются беспокойные времена, но боги милосердны. Не забывайте о них, и беды вас минуют.

Они опустились перед ней на колени, когда она начала спускаться по ступеням; вскоре Ингельд с облегчением вздохнула, пройдя через бронзовую дверь, оставив позади ослепительное солнце и оказавшись в женской половине, где царили тени и прохлада.

К счастью, у нее имелись и другие — самые обычные — источники, из которых она узнавала, что происходит в зале для аудиенций Хорольда; старая Молит кивнула, когда Ингельд вопросительно взглянула на нее, приподняв бровь. Таким образом, она получила предупреждение, что не должна входить в свою спальню вместе со свитой.

Сказав, что ей нужно отдохнуть, она вошла в комнату одна и даже сумела аккуратно закрыть дверь, а не в ярости ее захлопнуть. Как она и опасалась, Бена растянулся на ее спальной платформе и крепко спал. Конечно, он наверняка всю ночь развлекался с какой-нибудь девкой. Глупый щенок! Неужели он не видит, какая опасность ему угрожает? Хорольд отнесется к этому как к сознательному вызову, а прорицательницы непременно расскажут ему о случившемся.

Она промчалась по комнате, точно огненный вихрь, намереваясь стащить его с платформы за ухо. Но решимость быстро ее покинула, и Ингельд поглядела на него с удивлением, пронизанным болью. О Бена, Бена! При свете дня он не отличался красотой: слишком смугл и волосат даже по меркам флоренгиан, с широкими, как у грузчика, грудью и плечами, противоречащими его благородному происхождению. Массивное лицо походило на бастионы крепости — челюсть, лоб и скулы. Однако и в детстве, и теперь, он всегда был прекрасен во сне, когда его щеки осеняли длинные ресницы невинного младенца. Бенард мог покорить любую женщину одним взглядом этих глаз истинного художника — мягким, влажным, всевидящим.

Ингельд посмотрела на улыбающиеся с фриза лица близнецов. Если бы они остались в живых, им сейчас было бы столько же лет — они бы достигли расцвета своей силы, еще не успев узнать, как умирают мечты. Она снова перевела взгляд на Бенарда… сильного, но не агрессивного, добродушного и покладистого во многом, невероятно упрямого в остальном. Мускулы борца и нежное прикосновение бабочки.

Особенно она помнила, каким он был в то ужасное лето шесть лет назад, когда Финар и Фитель уехали из дома, чтобы присоединиться к своему дяде во Флоренгии. Хорольд отправился подавлять какое-то мелкое восстание, но известие о лавине добралось до него первым. Ингельд узнала о случившемся из письма, в котором ее муж приказал отдать Катрата на обучение к веристам, нарушив обещание, данное ей, когда она согласилась родить еще одного сына. Одним ударом она лишилась всех детей и видимости брака.

Охваченная болью и яростью, Ингельд обратилась за утешением к мальчику, в половину ее младше, даже младше близнецов, которых она оплакивала. Бенард, не задумываясь, подарил ей это утешение, хотя понимал, что оно может стоить ему жизни. Сначала она просила только поддержки богини Налы, но когда он держал ее в своих объятиях долгими ночами, полными слез, пришел священный Эриандер и предложил свою помощь, чтобы облегчить ее боль. Если кто-то из двоих смертных и звал его, это была она, а не Бенард, хотя уже тогда он знал радости плотской любви. Он мог легко отказать ей, напомнив о ее возрасте, и о своем, и о том, что она свет Веслих в Косорде, что она проводит бесчисленные брачные церемонии и объясняет каждой невесте, как важно хранить верность мужу.

Они были любовниками целый сезон. С Бенардом она познала счастье, какого не видела в своих браках. Наверняка многие слуги догадывались о том, что тогда происходило, но вслух никто ничего не говорил, а священная Веслих не сожгла Косорд дотла.

Хорольд, разумеется, обо всем узнал. Ему только и требовалось, что спросить у прорицательницы о том, чем занимается его жена — мерзкиесплетницы. Грубоватый мужчина, уехавший на войну весной, вернулся осенью, превратившись в дикое существо на двух ногах. Последовавшее за этим сражение должно было стать для него таким же запоминающимся, как и прочие, в которых он принимал участие. Он назвал ее шлюхой, а она спросила, каких животных теперь будет от него рожать. В конце концов они перестали ругаться, но мира так и не заключили. Он знал, что если он причинит ей какой-нибудь вред, горожане дружно выступят на защиту Ингельд, а подавить это восстание он сможет, только разрушив город.

К счастью, Бенард был единственным в сатрапии человеком, которому Хорольд ничего не мог сделать, государственным заложником, чья смерть привела бы в ярость его брата, Стралга, или тоже хуже, их сестру. Хорольд отчаянно боялся Салтайю. Так что, не вдаваясь в обсуждения, они решили, что обойдутся без развода, Бенард останется жив, а Ингельд будет спать одна. С тех пор Хорольд ни разу не вошел в ее спальню. Что самое странное, она была замужем за лучшим из сыновей Храга, которые на его месте ни за что бы ее не простили.

Прошло очень много времени с тех пор, как на ее ложе спал мужчина.

— Бенард Селебр! — рявкнула она. — Ты дурак!

Она отвернулась и зашагала прочь от постели, охваченная внезапной яростью. Когда она снова на него посмотрела, он уже стоял на полу, слегка покачиваясь и глядя на нее сонными глазами.

— М-м? Ты же сама велела, чтобы я пришел.

— До того, как узнала, что Хорольд отправил тебя сюда! Она прошла под аркой, вокруг ванны, снова вернулась к двери, окутанная мягкими складками своего одеяния.

Он плюхнулся назад и пробормотал, обращаясь к пальцам своих ног:

— В ваших словах не слишком много смысла, миледи.

— Идиот! Ты что, не понимаешь, как это опасно? — выкрикнула она. — Он оскорбил Катрата и запретил ему причинять тебе вред. Он одарил тебя золотом, и весь двор вопил от восторга. Он даже отправил тебя ко мне. Простак! Придурок! Безмозглый болван! Ты должен уйти. Немедленно!

И тут она заметила, как он на нее смотрит, и снова выругалась. Бенард хорошо видел знакомые признаки: она устала и раскраснелась после ритуала. Поклонение огню всегда ее возбуждало и делало уязвимой; ее мать признавалась, что с ней происходило то же самое. Хорольд, когда еще был человеком, уяснил: визит к жене после церемонии не останется без награды. Как же давно это было! И все же она пока не состарилась и не потеряла прежней пылкости, а Бенард понимал ее так же легко, как лепил фигурки из глины. Он снова встал и попытался ее перехватить.

— Ингельд…

— Не прикасайся ко мне! Ты что, не понимаешь, что тебя заманили в ловушку, идиот? Ты покойник, Бенард Селебр, ты мертвец! Уходи, пока не поздно.

— Ничего не понимаю.

Мир он всегда понимал избирательно.

— Он прилюдно показал тебе свое расположение, чтобы не стать вторым подозреваемым, когда тебя, разорванного на куски, найдут в навозной куче. Но именно это он и хочет сделать — разорвать тебя на части, содрать с тебя шкуру. Бенард, Бенард! Как ты мог совершить такую глупость ибросить вызов Катрату, а потомпобедить? В присутствии его друзей?

— Вопрос стоял так: или я одержу победу, или он выпустит мне кишки.

Он фыркнул, довольный собой. Большой, неуклюжий медведь!

— Молчи! А что заставило тебя явиться в суд и похвастаться тем, что ты совершил? Почему ты позволил тупой Свидетельнице вывалить правду перед всеми? И откуда оназнала о том, что случилось? Отвечай!

В черных маслянистых глазах запрыгали веселые огоньки.

— Будь добра, определись со своими желаниями. Мне показалось, что я должен молчать. И замри уже, женщина, от тебя голова идет кругом! О боги, как же я хочу тебя поцеловать!

Она отшатнулась от него.

— Нет! Он спросит у этой мерзкой Свидетельницы, что ты здесь делал. Они настоящиесучки! Хорольд может задать вопрос про кого угодно, и они ему все рассказывают. Она свидетельствовала? Не пыталась уйти от ответа, не говорила двусмысленно?

Он нахмурился.

— Нет. То есть, да. Она свидетельствовала.

— Почему? — взвыла Ингельд. — Почему ты так важен, что даже она все о тебе видит?!

Интерес мэйнисток был необъясним, но подтверждал то, что Ингельд разглядела в огне. Этот кажущийся незначительным художник — очень важная фигура.

— Наверное, ее интересовал Катрат…

— Нет! Нет! На прошлой шестидневке он куда-то пропал во время пьянки. Хорольд спросил, где он, и прорицательницы сказали, что он вне досягаемости, что его нет во дворце. Ночью они следили затобой.

— Возможно, она услышала мои мысли сегодня утром.

— Благословение Мэйн не включает дар читать мысли, только чувства. Ты должен немедленно уйти, Бенард! О, ты только посмотри на себя! Какие ужасные ногти! Ты ешь-то нормально? А это что, на твоей набедренной повязке?

— Уголь… кровь? Двенадцать проклятий! — Его гораздо больше расстроило крошечное пятнышко крови, чем предсказание смерти. — Это не моя повязка. Придется купить Транту новую.

— Я дам тебе немного меди… — Ингельд бросилась к сундуку с деньгами.

Он рассмеялся.

— Брось, мне не нужны медяки. Хорольд дал мне золото.

— Не глупи. Ты не можешь покупать одежду за золото. Вот, держи и не возражай. — Она нашла шнурок с плотно нанизанными на нее кусочками меди, большими и маленькими, и надела ему на шею. — Спрячь золото в каком-нибудь надежном месте, только не позабудь где. А теперь, прошу тебя, уходи.

Он потянулся к ней, но она успела увернуться.

— Еще рано. — Он был широкоплечим и сильным, упрямым, точно целое стадо онагров. — Ингельд, сердце мое, Хорольд не бросит судебное разбирательство и не примчится сюда, чтобы оторвать мне голову. Ты его знаешь. Если он замыслит убийство, то хорошенько его спланирует и насладится предвкушением. Он любит поохотиться.

Она открыла рот, чтобы возразить, однако поняла, что он прав. Мечтатель мог быть очень проницательным, когда хотел.

— Он знает, что произошло шесть лет назад, — продолжал Бенард. — Его ручные прорицательницы скажут, что с тех пор мы с тобой остались друзьями. Я точно знаю, что при желании он меня в любом случае прикончит. Если бы я по этому поводу беспокоился, то сошел бы с ума много лет назад.

— Он бысделал это много лет назад, не будь ты заложником лорда крови. Но рано или поздно ему такой шанс представится. Послушай. Веристы прибывают сюда с депешами от Стралга. Обычно я с ними не встречаюсь, но Хорольда не было, и мне удалось его заменить, а также подслушать сплетни. Война идет не так, как Стралг рассчитывал, Бенард. За зиму он потерял много земель. Его гонят в сторону Селебры.

Скульптор пожал могучими плечами. Ингельд с трудом подавила желание схватить его и хорошенько встряхнуть.

— Послушай! Ты знаешь, что рабы, заложники и золото перестали поступать к нам несколько лет назад. Все больше веристов отправляется на войну, примерно двадцать шестидесяток в год. А Стралг все равно терпит поражения!

Она боялась, что Катрат будет следующим — Хорольд не станет обращать внимания на то, что написал Стралг, но лорд крови призвал всех остальных молодых мужчин из его семьи на бойню, так почему последний из них должен получить послабление?

— Ты же знаешь, меня война не интересует.

— Давно пора заинтересоваться! Твой отец все эти годы держал слово, правил городом, точно марионетка Стралга, но если флоренгианские повстанцы появятся у его ворот, все изменится.

Бенард смотрел на нее все так же вежливо и равнодушно, и Ингельд решила прибегнуть к другим, более суровым методам.

— Помнишь Томозо?

— Конечно. Хороший парень. — Его улыбка уступила место подозрительности. — А что?

— Его отец, правитель Мионы, был марионеткой Стралга, как и твой. Повстанцы Кавотти окружили город, когда в нем находился Стралг, и подожгли его. Он потерял… — Она пожала плечами. — …много, очень много людей. Стралг приказал Хорольду поджарить Томозо на очень медленном огне.

Бенард поморщился.

— Нет! Даже Хорольд… Он не мог!

— Правильно, — не стала спорить Ингельд. — Он обрезал ему уши и продал работорговцам.

Бенард повернулся и стал смотреть в сад, мышцы на спине напряглись, точно корабельные канаты. Ей так хотелось его обнять. Почему боги жестоки к тому, кто добр и нежен?

— Зачем? — хрипло проговорил Бенард. — Он же не сделал ничего дурного. И какой в этом толк?

— Злоба, Бенард, злоба. Тебе не дано понять, как устроены веристы, даже не пытайся. А Салтайя еще хуже. Хорольд проявил ровно столько милосердия, насколько осмелился. И это правда.

Хорольд был самым добрым из всего выводка Храга.

— Со мной он не будет милосерден, — сказал Бенард. — Если это случится, значит, так тому и быть. Я не в силах что-либо сделать.

— Я слышала, он отправил тебя на каменоломню Витерим.

— Меня и двух веристов, чтоб неповадно было. Спасибо за новости. Пожалуй, мне действительно пора.

— Это еще не все.

Он огляделся по сторонам, стараясь напустить на себя раздражение и скрыть свои истинные чувства. Может быть, старую горечь. Он никогда особенно не боялся будущего, но ненавидел, когда ему напоминали о прошлом.

— Убили еще кого-то из заложников?

— Думаю, да, но я не уверена. В Косорде никого. Я спросила курьеров про Селебру. Они сказали, что твоему отцу сильно нездоровится.

— Ингельд! — сердито вскричал он. — Мне плевать на войну, и еще меньше меня интересуют родители. Ты не забыла, что они меня отдали? Единственный человек во всем Додеке, которого я люблю, это ты. Тебя я люблю больше жизни. Ты была для меня матерью; матерью и любовницей, только тебя я хочу, но не могу получить. Я должен идти.

И он бросился в сторону сада.

— А остальные как же? — спросила она.

Он замер под аркой, не поворачиваясь — темный силуэт на фоне яркого света.

— Что с ними?

До сих пор она ни разу не видела, чтобы он проявлял даже такой интерес, настолько сильной была его боль.

— Должна сказать, что в последнее время я о них ничего не слышала. Твой младший брат, который остался в Трайфорсе с Тереком…

— Орландо.

— Он все еще был жив около года назад. Терек сюда заезжал. Сказал про него что-то вроде: «Утенок, который всюду волочится за собакой и думает, что он щенок».

— Звучит не слишком многообещающе. А Дантио умер?

— Так мне говорила Салтайя. Она не стала бы утруждать себя враньем. Если бы она сама перерезала ему горло, она бы этого не скрыла.

— А Фабия? Вонючий маленький сверток, который постоянно вопит.

— Полагаю, она уже прекратила это делать. Ее отправили в Джат-Ногул, к Карваку. Салтайя говорит, что она пропала, когда повстанцы убили Карвака. Считается, что она тоже умерла. Думаю, ты последний, Бенард, ты и, возможно, Орландо.

Ей отчаянно хотелось его обнять.

— Я даже не узнаю его, если встречу на улице. Он меня тоже наверняка забыл. — Бенард сделал шаг вперед, но тут же остановился. — А мать?

— Говорят, она исполняет обязанности твоего отца. О Бенард, послушай! Они отправят в Селебру кого-нибудь из вас на смену отцу, тебя или Орландо. Как только Хорольд узнает, что необходимость в тебе как в заложнике отпала, считай, ты мертв. Нам нужно постараться каким-то образом увезти тебя из Косорда. Я знаю, это будет трудно…

Он резко развернулся и подлетел к ней в два прыжка. Ингельд вдруг поняла, что никогда не видела в его черных глазах такой ярости. Она отшатнулась, с изумлением подумав, что Бенард может быть очень опасен.

— Не трудно, а невозможно! Боевые звери Хорольда догонят меня и прикончат. Но я готов рискнуть на одном условии.

— Нет! — покачав головой, сказала она.

— Да! — вскричал он. — Давай уйдем вместе. Только ты и я. Ты замужем за животным, твой сын вырос. Мы сможем отсюда ускользнуть. Если мне придется стать крестьянином и целыми днями рубить деревья — плевать!

Ингельд невольно улыбнулась. Он даже верит в то, что говорит, так уж он устроен.

— Было бы неплохо, верно? Только вот прорицательницы Хорольда расскажут ему, где мы прячемся, а еще я Дочь и должна выполнять свой долг перед очагом Косорда. Прекрасная мысль! Даже если случится чудо, и мы с тобой сбежим, новые знакомые будут поздравлять меня с таким чудесным сыном и постоянно спрашивать, почему он еще не женат.

— Мне все равно.

— Сейчас — да. Сходи к нимфам, и тогда на пару дней в голове у тебя прояснится.

Она удивилась, что Бенард покраснел.

— Не пойду.

Ингельд покачала головой.

— Это чудесная мечта, но опасная и безнадежная, ее даже обсуждать не стоит.

— Я подгоню колесницу к ступеням твоего дома на рассвете.

— Я пришлю тебе девушку твоего возраста. Будь осторожен, Бенард!

Он тряхнул головой и ушел.

Ингельд пошла за ним, чтобы закрыть ворота. По дороге она остановилась полюбоваться рыбками, это часто помогало ей успокоиться.

Ингельд отчаянно хотелось закричать.

Глупый мальчишка! Как может столь проницательный человек быть таким слепцом? Он мостит улицы разбитыми сердцами и не замечает этого. Его работы вызывают зависть у остальных художников, а он готов без лишних размышлений от всего отречься. Он проходит сквозь стены, мечтая об облаках. Категорически отказывается понять, что ему грозит страшная опасность. И почему он вдруг стал так важен для Косорда? Ребенок, корабль, письмо и Бенард. Почему Бенард?

Ее муж и сын, вне всякого сомнения, хотят убить человека, которого она любит. Катрат всегда знал, что она больше любила Бенарда. Бедный Катрат! Ему так и не удалось сравняться с близнецами в глазах отца и с заложником в глазах матери.

Золотые рыбки не успокоили ее, а когда она перешагнула через порог, то увидела доску, прислоненную к стене. Тот самый рисунок, навлекший столько бед, лицо человека, за которого она вышла замуж. Почему Хорольд приказал Бенарду отнести его ей? Ее охватил гнев, и она произнесла проклятие. Дерево взорвалось водопадом искр и густого дыма, на пол пролился дождь пепла, и на изображении Катрата на стене появилось черное пятно сажи.

ГЛАВА 10

Терек Храгсон, брат лорда крови и сатрап Трайфорса, был светом Веру в Нардалборге — когда жил там, что случалось не так часто, как хотелось бы. Остальное время командир охоты Хет делал все, что требовалось, причем исполнял свои обязанности безупречно, но Терек постоянно искал предлог, чтобы отправиться в пустоши и провести там, где жизнь так проста, несколько дней. А набор новых кадетов — вполне уважительная причина.

Считалось, что уже наступила весна, но в стенах крепости завывала метель. Лето в этих безлюдных пустошах можно было легко не заметить, а осень и вовсе была мифом, поскольку тут не росли деревья, которые могли бы сбрасывать листья. Разумеется, скоро снег растает, а дороги станут еще менее проходимыми, но в высокогорных районах часть его наверняка останется. Плохо, потому что урожай этого года уже в пути. Первые обозы тянулись в Трайфорс, когда он оттуда уезжал.

Хет совсем недавно первым же караваном отправил прошлогодние остатки припасов; ему потребуется по меньшей мере четыре ездки, чтобы до начала зимы доставить через Границу новый урожай, и, если первые три задержатся, получится, что для последнего почти не будет времени. Хуже того, Терек подозревал, что его младший братец Стралг скоро потребует шестой. Называйте это интуицией воина; он мог поставить на свое предчувствие половину боевых наград. Продвижение каждого каравана зависело от запасов еды и топлива, сделанных, самое малое, тремя вьючными обозами. Не стоит искушать богов и слишком поздно пускаться в путь; можно потерять обоз, а у Хета нет лишних мамонтов, не говоря уже о людях. Кроме того, Стралг без конца требует новых Героев.

Защищаясь от непогоды, Большой зал забили досками; его освещали вонючие дымящие факелы. Пламя плясало, стучали ставни, флоренгианские рабы метались по всему залу, разнося кувшины с пивом. Собравшиеся там воины уже закончили есть, но не пить, и вот-вот бросятся в драку. Терек оглядел столы, за которыми сидели могучие мужи в полосатых накидках: дикое сборище, куда не допускали женщин, шумное, взрывное, опасное. Как правило, собрания веристов заканчивались дракой, служившей развлечением — незаконный переход в боевую форму жестоко наказывался, а потому такое случалось редко.

Хорошо, что их много. Тереку удалось полностью сохранить охоту в Нардалборге, около четырех шестидесяток, но остальное его войско было сильно обескровлено, поскольку Стралг требовал все новых и новых Героев. Охота Трайфорса насчитывала около трех шестидесяток, а вот в его собственном Кулаке не наберется и двух. Охота Каллави и Дьяволы существовали только на глиняных дощечках. Хорольд постоянно переводил отряды из одного города в другой, меняя полосы на их накидках, чтобы никто не понял, как мало у него людей. Все правители в его сатрапии заявляли, что у них положение еще хуже, но в этом не было ничего удивительного.

Только здесь Терек мог мысленно вернуться в прошлое, в те длинные летние дни, когда он воевал вместе со Стралгом, братьями и несколькими особо доверенными воинами вроде Гзурга Хротгатсона, сидевшего сейчас рядом с ним. Они начали свою кампанию пару дюжин лет назад, призывая к порядку веристов-отщепенцев, не желавших признать нового лорда крови, и это было очень непростое дело; позже оно превратились в развлечение, когда они устанавливали власть Стралга над городами и, главным образом, сражались с непосвященными. Большинство его товарищей уже отправились к Темной, а те, что выжили, постарели. Как Гзург с его крокодильей пастью.

Как и сам Терек. Даже непосвященный состарится к пятидесяти трем, а веристы и вовсе редко доживают до таких лет, так что ему еще повезло, что у него мало болезней. Лица вокруг сливались в размытое пятно, но он мог посчитать дырки в зубах новых кандидатов, сидевших в дальнем конце зала. Он оглядел четырнадцать воодушевленных лиц, задаваясь вопросом, скольких из них и кого обучал Гзург. Несмотря на возраст, Зубастый не растерял своих навыков, и мальчишки под его руководством прошли сквозь огонь и воду за последние несколько дней. Поразительно, что только двое из них выбыли. Впрочем, никто не сомневался, что они поправятся.

Сколько и кто? Все воины с удовольствием играли в азартные игры, особенно с подчиненными, которые не осмеливались слишком сильно возражать. Правила были самые что ни на есть традиционные — тебе надо выбрать тех, кто, по-твоему, не справится с испытанием, или кого Веру отпустит первым. Разумеется, тут выигрыш мог быть очень серьезным, но Терек всегда умел разглядеть победителя. В этом году фаворитом был Снерфрик, громадный и жестокий. Терек даже подумал, что он его сын, но прорицательницы сказали, что это не так, а они никогда не ошибаются. Никто не сомневался, что Снерфрику суждено стать командиром молодых воинов, и никто не ставил против него больших денег, поэтому командир войска для разнообразия изменил стратегию, поставив на тех, кто образует команду. Он был не слишком высокого мнения о трех кандидатах, привезенных из Трайфорса, — им бы стоило подождать еще сезон, а потом проходить испытание.

Тринадцать лиц обветрились и потемнели от загара, но одно поражало своей смуглостью. Судя по всему, темнокожий заложник был хорош, и Терек обнаружил, что многие сделали на него ставки. Терек получил весьма привлекательные предложения от тех, кто не знал, что он победил еще до начала игры.

Он фыркнул и выпил свой личный тост за уничтожение всех флоренгианских паразитов. Лет десять или около того назад ему понравилась мысль перевезти свою коллекцию заложников в Нардалборг, откуда они не смогут сбежать. Малыш из Селебры оказался самым маленьким, и ему было не с кем играть, кроме сыновей веристов. Поскольку Терека убедили, что он получает от них ежедневную взбучку, что устраивало все заинтересованные стороны, Терек на его счет не волновался.

До тех пор, пока не увидел флоренгианского юношу с лицом цвета дерьма в ошейнике кандидата. Последовавший сразу за этим разговор с Хетом получился яростным — если не сказать больше, но дело было сделано, и он не мог отменить распоряжение командира охоты, не подпортив свою репутацию. Но Терек заявил, что не позволит этому отрепью проходить испытания на территории его сатрапии. Чем упорнее Хет настаивал на том, что мальчишка — прирожденный воин, тем старательнее Терек втолковывал ему, чтодоверять флоренгианам нельзя! Они предатели, вруны и отступники.

Эти ублюдки, не выполняющие своих обещаний, убили его сыновей.

А еще они трусы. Стралг подчинил себе всю Флоренгианскую Грань так же легко, как скосил бы пшеницу. Поток добычи, рабов и заложников тек через Границу в Нардалборг и дальше к большой реке, обогащая Вигелию так же, как ежегодные наводнения дарили равнине плодородие. Когда не осталось никакого сопротивления, лорд крови начал выводить оттуда своих людей, решив заменить гарнизоны местными жителями, прошедшими у него обучение. И совершил ошибку. Все до одного флоренгиане, которых Стралг сделал посвященными культа, предали его. А потом начали передавать все, что умели, соплеменникам. Война разгорелась с новой силой, но на сей раз вигелианским веристам пришлось иметь дело с флоренгианскими веристами. Три сына Терека Храгсона погибли, сражаясь с лишенными чести варварами. Онникогда не станет доверять флоренгианину. Никогда!

Как, впрочем, и Гзург Хротгатсон. В начале года его карьера воина подошла к концу. Как он сам признавался, остаться он не мог, потому что во время последнего превращения ему чудом удалось вернуться назад, а верист, оказавшийся в ловушке своей боевой формы, умирает через день.

Главная загвоздка состояла в исцелении. Сражения, даже между равными силами веристов, редко продолжались дольше нескольких минут. Преследование могло занять целый день, но тело справлялось с такой нагрузкой, если это происходило не слишком часто. Однако рано или поздно удача от тебя отворачивалась, и ты получал ранение. Раны веристов быстрее заживали в боевой форме — они даже могли исцелиться от раны, которая убила бы их в человеческом обличье — но для этого требовалось приложить такое усилие, что тело забывало путь назад. Следующее превращение Гзурга могло стать последним.

Поэтому Стралг отослал старого Героя домой, в Вигелию, приказав сделать все, что в его силах, чтобы ускорить набор новых воинов. Пригласив Темнокожего Мальчика на испытание кандидатов в Нардалборге, Терек в конце концов позволил ему попытать удачу. Болваны из Охоты Нардалборга, готовые на него поставить, не понимали того, что Гзург после стольких лет сражений, кровопролития и предательств скорее займется вышиванием, чем допустит в культ Веру еще одного презренного флоренгианина. Терек предвкушал, как он выиграет сегодня целое состояние. Ублюдок Орлад явно этого не понимал, он спокойно сидел среди кандидатов, а в его глазах горел огонь предательства, который он даже не пытался скрыть. О, Малыш Отступник, тебя ждет разочарование! Ты еще не знаешь, что командир войска тебя раскусил.

— Ты их щи-итал, братишка? — проревел Гзург, наклонившись к Тереку и обдав его кислыми пивными парами. — Школьких людей ты отправил к Темной, когда сражался с врагами? Я хочу сказать, лично?

— Нет, а ты считал?

— Пока у меня не закончились пальцы.

Командир войска пьяно расхохотался над этим глупым заявлением.

— А девок, с которыми трахался, щи-итал?

— Нет, а ты?

— Да.

Икнув, Гзург щелкнул зубами.

— Шлушай, я вше пытаюсь вшпомнить… как жвали того герцога около Белого озера… ну, того, что пытался ш нами шпорить и думал, будто у него хватит воинов ш нами поквитаться? Помнишь?

— Не помню.

Хорошо еще, если этот старый пьяница помнитхотя бы имена сегодняшних кандидатов.

— Кажется, это было до того, как мы ра…жгромили Джат-Ногул.

— Нет, через год после.

— Я все равно не помню.

— А я никогда не забуду. Его окружила дюжина мер…жавцев с мечами, а ты изменил форму, в один миг промчался мимо них, перере…жал ему глотку, и ш-шнова вернулся и стал, как был, он еще даже на землю не уш-шпел упасть.

Пьяный старик громко расхохотался и сделал большой глоток через соломинку.

— Готов речь ска…жать?

— Конечно. А потомпо-настоящему напьемся, договорились?

Терек встал и вытянулся во весь рост. Веристы, как правило, крупны с юности и постепенно становятся мощнее и больше. Он же в молодые годы был тощим и высоким, а теперь стал в два раза выше любого непосвященного — когда выпрямлялся, чего он предпочитал не делать. Терек положил когти на стол и наклонился вперед, оглядывая собравшихся. Парни за спиной называли его «Стервятник», так ему доложили прорицательницы. Ему это пришлось по душе, хотя он считал, что «Орел» звучало бы уважительнее.

Собравшиеся принялись толкать друг друга в бок локтями, и вскоре в зале воцарилась тишина.

— Пятнадцать лет назад Нардалборг был торговым перевалочным пунктом, здесь стояли палатки и жалкие хижины, — пропищал Терек. У него не осталось зубов, поэтому и голос стал похож на свист, но это его не волновало. Пусть мучаются те, кто слушает. — Именно здесь наш могущественный лорд крови, мой брат…

Он сделал паузу для обязательных приветственных криков.

Здесь, в Нардалборге, Терек распрощался со Стралгом, сказав про себя: «Слава богам, что мы от тебя избавились», — и начал вести приятную жизнь сатрапа: богатство, женщины и власть. В горах водилось много дичи, а каждое лето тут и там возникали небольшие мятежи, которые он с удовольствием подавлял, часто вместе со своими братьями и мужем Салтайи, Эйдом. Герои дружно удивлялись тому, как прекрасно ладила эта четверка. Заставив Свидетельниц Мэйн встать на свою сторону, они получили ни с чем не сравнимое преимущество, а лучше хорошего сражения может быть только сражение, которое нельзя проиграть. Теперь в городе стало заметно спокойнее. Флоренгианская война забрала львиную долю воинов, и собрать приличное войско было трудно.

В добрые старые времена Терек считал Нардалборг помойной ямой и предпочитал ему Трайфорс с его богатой ночной жизнью. Теперь же ни одна женщина в городе даже в самом страшном кошмаре не посмотрела бы в его сторону — включая нимф. И он стал отдавать предпочтение мужскому миру Нардалборга, где его не дразнили недостижимые соблазны.

Он улыбнулся, когда тишину взорвали громкие вопли.

— Именно здесь Стралг собрал огромную орду и повел ее на завоевательную войну. — «Которая так и не закончилась», — подумал Терек про себя и повернулся к соседу. — Один из тех, кто тогда ушел с ним…

Во время нового взрыва воплей четырнадцать кандидатов вскочили на ноги, приветствуя Гзурга. Много дней подряд Крокодил избивал их, доводил до изнеможения, мучил и пытал, и теперь они его приветствуют? Странные создания — эти мужчины. Может, они просто кичатся своей храбростью и выносливостью? Терек сел, глотнул пива и стал ждать, когда его ставки начнут приносить прибыль.

Голос Гзурга прозвучал ясно и жестко, казалось, он протрезвел. Пусть и временно. Командир произнес несколько полагающихся фраз и перешел к тому, чего все ждали с таким нетерпением. Через пару мгновений медь, серебро и даже женщины начнут переходить из рук в руки. Он помолчал немного и стал вглядываться в полумрак.

— Кандидаты на месте?

— Вон там. — Терек указал в конец зала.

— Хорошо. Во-первых, хочу поздравить сатрапа Терека и командира охоты Хета. Я уже дал положительную оценку половине кандидатов. Сегодня из шестнадцати юношей, принявших участие в испытании, я с гордостью называю десятерых, успешно прошедших испытания.

Он ухмыльнулся, снова оскалив жуткие зубы, дожидаясь, когда умолкнут радостные крики.

— Первым стал — и, должен сказать, выбор был очевиден — кандидат, проявивший отвагу, твердость, преданность и честную ярость жажды крови, какую нечасто встретишь среди веристов…

Терек наблюдал за Снерфриком, самодовольно озиравшимся по сторонам, пока звучала похвала Гзурга.

— По всем параметрам значительно опередил своего ближайшего соперника… кандидат Орлад.

Собравшиеся замерли. На мгновение утих даже ветер, а рабы застыли на своих местах, пытаясь понять, что случилось. Где-то вдалеке протрубил мамонт. Когда флоренгианский заложник вышел вперед с сияющими от ликования глазами, на него смотрели пятьсот изумленных глаз. Да, он прошел испытания, но неужели первым? Гзург, наверное, сошел с ума. Пропил последние мозги. Или его слишком часто били по голове? Поставить грязного флоренгианского червяка впереди пятнадцати честных вигелианцев!

Теперь Тереку придется держать ублюдка за руки и слушать, как он будет повторять слова клятвы, которую не имеет ни малейшего намерения сдержать… Тереку придется надеть ему на шею цепь победителя… И, о ужас! Он должен будет его обнять!

Нет, это невыносимо. Оскорбление священного Веру, самого Терека и памяти троих его погибших сыновей! Хороший флоренгианин — это мертвый флоренгианин. Нужно устроить ему смертельную западню. И как можно скорее.

ГЛАВА 11

Френа Вигсон билась за свою жизнь с черным одеялом мрака, опустившимся ей на голову. Быстрое течение хватало ее за щиколотки, норовя свалить с ног, а ветер расшвыривал во все стороны потоки дождя. В этом хаосе она ни о чем не могла думать, уверенная лишь в том, что, стоит ей упасть, как вода унесет ее прочь и погубит. Нужно спешить. Ее преследовала опасность, не имевшая определенной формы — рычащий, клыкастый вой, который прятался внутри бури, скрывая свое приближение за ревом непогоды, но неумолимо приближался, пока она карабкалась вверх по склону.

Она была в Скьяре. Воздух пах Скьяром. Знакомые улицы, со всех сторон грубые деревянные стены; то и дело над Френой нависали скалы, менялись уровни и качество домов. На ощупь стены были шершавые. Она едва могла сделать вдох, в боку кололо. Дождь стекал по лицу и дергал ее за одежду, словно буря хотела раздеть ее догола.

Мимо пролетали какие-то тряпки и палки. Видимо, ее глаза начали привыкать к темноте, потому что теперь она уже различала перед собой широкую дорогу — не площадь, конечно, но место соединения двух улиц, одна круче другой. Всюду окна, забранные решетками, наглухо запертые двери. По мостовой несся, смывая мелкие камешки, пенный поток воды. В крышах выл ветер. Вокруг никого не было, но Френа чувствовала, что страшная опасность подбирается к ней все ближе, преследует по пятам.

Маленькая дверь в углу, удивительно бесформенная, с каменной ручкой — вот ответ. Там она найдет спасение. Когда, цепляясь за стену, она начала пробираться к ней, сражаясь с поднимающимся потоком воды и злым ветром, кривая дверь медленно приоткрылась. Таившееся за ней было чернее ночи, чернее вечного пространства или бездонной пещеры. Даже вода боялась туда входить. Дверь отворилась, на пороге возник силуэт: менее темный оттенок мрака, обретающий очертания в бесконечно черном цвете… женщина… улыбающаяся, зовущая ее…

— Мама! — закричала Френа и в отчаянии бросилась к двери, но женщина начала отступать внутрь, сливаясь с непроницаемым мраком, продолжая улыбаться и призывно ее манить. Френа хотела пойти за ней и поняла, что ее не пускают. Она пыталась войти в ту дверь, но кто-то крепко ее держал. — Мама! Мама!

* * *

Френа села, дрожа и задыхаясь. Снова старый сон. Даже это понимание ее не успокоило. Простыня намокла, словно Френа в ней купалась, в голове пульсировала боль. Пот — нормальное явление для Скьяра, а вот ужас — нет. В свете мерцающей лампы она видела, что все в полном порядке: спальная платформа, резные сундуки, изящные стулья, мозаика и портьеры, ашурбианские урны… все, как и должно быть. Однако каждую ночь Френе снился этот кошмар про мать. Ей бы вызвать мастера Фратсона, онейроманта отца, чтобы тот объяснил ей значение сна, рассказал, о чем он ее предупреждает. Может, старик даже изучит свои книги и решит, какие подношения сделать богам, чтобы отвратить их гнев; но ее мать всегда потешалась над Фратсоном и его ремеслом. Она говорила, что сны — всего лишь фантомы, насылаемые Матерью Лжи, и лучше не обращать на них внимания.

Френа прикоснулась к ране на плече и в тусклом свете увидела, что ее пальцы потемнели. Кровь и мрак… Не так. Кровь и… что-то еще. Не важно. Она металась во сне, вот рана и открылась.

Онамогла спасти того человека, если бы вовремя поняла, что происходит. Внезапное нападение наверняка принесло бы успех: две колесницы, два стражника и она, выкрикивающая страшные проклятия. Толпа бы испугалась.

Наверняка рассвет уже скоро — она допоздна просидела с писарями, счетоводами и составителями программы. Время пронеслось в водопаде встреч, решений, приказов и даже нескольких скандалов. На рассвете еще теплые после обжига приглашения разошлют по адресам, и к утру изрядная часть Скьяра начнет готовиться к ее церемонии.

Сам ритуал был несложным. Девушка из простой семьи отправлялась вместе с матерью к любому алтарю Веслих, дарила богине цветок или ржаное печенье и приносила клятвы, даже если рядом не было ни одной жрицы. Богатые же устраивали из церемонии настоящий праздник с банкетами и парадами: матери отвозили дочерей в Пантеон, где их ждали все родственники, друзья и друзья родителей, желающие присутствовать при исполнении столь важного ритуала. Затем девушка зачитывала клятву, приносила жертву во всех двенадцати храмах, и мать увозила ее домой на банкет. Следом ехала длинная процессия колесниц.

Беда в том, что все, кого хотела пригласить Френа, уехали в горы. Будь их воля, они бы ни за что не пропустили грандиозный пир в особняке Вигсона, но кто успеет вернуться до абсурдного срока, назначенного отцом? Три дня! Все решат, будто она забеременела, и ее хотят срочно выдать замуж. Да и как собрать за такое время необходимое количество еды? Гостям еще нужно купить дорогие подарки. Ну, а развлечения? Надо позвать музыкантов и танцоров, акробатов, мимов и дрессированных животных, но все уважающие себя артисты отправились развлекать своих покровителей в горах. Фу!

Френа села на край спальной платформы и стиснула руками отчаянно болевшую голову.

В такую ночь…

В точно такую же ночь три года назад жара и тревога не давали ей уснуть. Она надела халат и спустилась вниз проведать мать. Паола пролежала в постели три дня, перебинтованная, с наложенными на ноги и руки шинами. Она кашляла кровью и ужасно страдала. Целители обычно не брались за пациента с такими серьезными ранениями, стоящего на пороге смерти, но богатство Хорта сумело убедить одного из них — видимо, он был смелее и жаднее прочих — попытаться ей помочь. Паола отказалась. Она не пожелала принять помощь священной Синары и даже священной Налы. Она твердо стояла на своем, несмотря на слезы дочери и уговоры мужа. Хотя Хорт нашел среди непосвященных лучших аптекарей и врачей, они не могли справиться с внутренними повреждениями. Жизнь Паолы утекала прямо на глазах.

Однако той ночью Френа обнаружила, что спальная платформа пуста, мать пропала, а Квера — это жалкое подобие ночной сиделки — храпит на стуле. Каким-то непостижимым образом лежачая больная исчезла из своей постели. Как это ни странно, юная Френа не бросилась с криками к отцу, не разбудила Кверу и даже не подняла тревогу. Она помчалась во внутренний двор, чтобы поискать мать среди деревьев и цветов, зная, что сад, за которым Паола сама ухаживала, был ее любимым местом — она хотела постоянно видеть его из окон своей комнаты. Разбросанная одежда и бинты привели Френу к телу Паолы, лежавшей лицом вниз в зарослях.

Холодная земля…Кровь и холодная земля? Нет, не то.

Паолу похоронили там, где она умерла — в богатой могиле, в мраморном саркофаге и лицом вверх. Половина жителей города пришли на погребальную службу. Она была любящей, идеальной матерью, а не злобным чудовищем. Весь город удивлялся щедрости, с какой она раздавала милостыню, и все любили Паолу.

Но…

Но она не просто безразлично относилась к жертвоприношениям в Пантеоне. Думая о матери долгими темными ночами, Френа так и не вспомнила, чтобы мать хоть раз туда сходила. Жена одного из самых богатых людей Грани, она наверняка не испытывала тех трудностей, с которыми сталкивались большинство женщин, но разве в ее жизни не было болезней или забот, вынуждающих ее обращаться к Светлым? Неужели все ее друзья и любимые слуги были совершенно счастливы? И почему перед смертью она отказалась от помощи священной Синары и утешения священной Налы? А как она умерла! Быть может, какое-нибудь отвратительное воплощение Ксаран вытащило несчастную женщину из постели, раздело почти донага и, спрятав добычу под кустом, высосало из нее остатки жизни? Или Паола Апицелла добровольно вернулась к Темной Госпоже и холодной земле?

Была ли Квера неумелой сиделкой, или она пала жертвой злых чар?

Впервые в жизни Френа начала сомневаться в своей матери и впервые не верила словам отца. На ее вопрос о том, к чему такая спешка с церемонией, он пробормотал что-то жалкое и неправдоподобное. Что он знает или подозревает, чего не желает с ней обсуждать?

ГЛАВА 12

Орлад Орладсон вскочил на ноги, прежде чем затих сигнал утренней побудки. Он дрожал. Из соседних клетушек, похожих на стойла для лошадей, доносились стоны и ворчание.

Солнце еще не взошло, и он едва различал очертания своей койки, с которой только что встал. В отличие от долгих и кровавых закатов рассвет в Нардалборге поражал воображение. Ослепительное сияние озаряло небо, усыпанное звездами, не желавшими гаснуть, затем вспыхивало невероятно яркое солнце, проливавшее свет на Ледник. На несколько мгновений мир становился одноцветным — сияющий белый замок, стоящий среди белых пустошей; в Нардалборге ни одна ночь не обходилась без мороза или снега. И лишь когда солнце появлялось над горизонтом, небо неохотно приобретало голубой цвет.

Сегодня Орладу предстоит встретиться лицом к лицу с миром; ему и девяти другим кадетам — его крошечному флангу из молодняка. Орлад был один в стойле. По-другому этот закуток и не назовешь: самое настоящее стойло с занавеской у входа, полкой и парой крючков; на полу матрас и одеяло. Именно так жили все кадеты и кандидаты. Прошлой ночью у его соседей шло веселье, звучали женские голоса. Обычно у новообращенного командира не возникало проблем с женщинами, желающими доставить ему удовольствие; несмотря на свое флоренгианское происхождение, Орлад их сторонился. Они могут причинить слишком много боли. Когда он получит медный ошейник и докажет мужчинам, на что способен, тогда и придет черед женщин.

Облачиться в накидку вериста без посторонней помощи совсем не просто. Сначала нужно перебросить один конец ткани через левое плечо так, чтобы он свисал до самых почек. Остальное собрать на груди, обернуть, прикрывая спину, чресла, зад, достать второй конец ткани со спины, пропустить под левой рукой и через правое плечо. Если все сделать правильно, второй конец будет прикрывать почки на одном уровне с первым. Пока вроде правильно. Дальше — двигаясь очень осторожно, потому что тут можно все испортить — взять пояс и завязать его особым узлом. Он будет удерживать накидку на месте. Теоретически. Оставалась одна загвоздка — как двигаться под тяжестью шерсти, которая весит не меньше здорового быка? Когда вчера вечером интендант бросил на его протянутые в нетерпении руки кусок сложенной ткани, Орлад покачнулся под ее весом. Полночи при свете звезд он учился ее надевать, и теперь пришло время предстать перед всеми в облачении истинного вериста, а не какого-нибудь жалкого претендента в тунике и леггинсах с веревкой на шее. Годы тяжелого обучения подошли к концу.

О первенстве на испытаниях он мог только мечтать. Гзург никогда никого не хвалил без причины и высоко ценил подготовку, которую будущие веристы получали в Нардалборге. Заслужить одобрение легендарного Героя, каким, несомненно, был Гзург, пройти обучение под руководством Хета и дать клятву перед лицом великого Терека, самого Стервятника, — это честь на всю жизнь, начало головокружительной карьеры. Но быть Первым — лучше всего. Десять новых кадетов. Девять щенков и командир молодняка. Девять кожаных ошейников и одна цепь.

Гзург предупредил Орлада о том, что его ждет, но больше никто ничего не знал. И всех потрясло его решение. Позже, разумеется, они громко приветствовали Снерфрика, не понимая очевидного: чем оглушительнее они вопят в честь второго, тем больше превозносят Первого. Последний сюрприз ждал веристов в конце вечера, когда Ваэльса объявили номером десять. Его имя встретили удивленным молчанием, и кто-то проговорил: «Поганый Рот». Ах, да, Поганый Рот!

Орлад провел руками по складкам и пришел к выводу, что на груди они лежат неровно. Решив, что нельзя появляться в новой роли командира молодняка в плохо надетой накидке, он снял ее, разложил нелепую тряпку на полу и начал складывать, чтобы затем попытаться еще раз. В коридоре послышались голоса и топот ног.

— Сколько на самом деле власти у командира молодняка? — спросил он Гзурга.

— Сколько он сможет взять и удержать. — Старик рассмеялся, показав все шестьдесят четыре зуба. — Тебе, сынок, нужно как можно быстрее нарисовать линию на песке и оборонять ее до последнего вздоха. По возможности не своего, а чужого вздоха.

Только с четвертой попытки Орлад остался доволен своим одеянием — и у него почти не осталось времени. Верист! В настоящей накидке и с цепочкой на шее! Кадет Орлад, оранжевые полоски (войско Стервятника), зеленые (охота Нардалборга) и белые, означавшие, что он еще ученик. После стольких лет мечтаний и попыток добиться своей цели он, наконец, одет так, как хотел, и скоро расстанется с белой полоской. Он дал клятву и отныне принадлежит богу.

Накидка, конечно, — непривычная одежда, и у Орлада сложилось впечатление, что она в любой момент может свалиться на пол, а он останется голым; однако в этом и заключалась ее суть — веристам, принимающим боевую форму, некогда сражаться с тряпками. Он чувствовал себя довольно глупо, но понимал, что со временем необычное ощущение пройдет. После вчерашних испытаний, оказавшихся гораздо тяжелее, чем он ожидал, все тело у него болело и ныло от синяков. Кроме того, ему отчаянно хотелось спать, но все это теперь было частью его жизни. Порез на предплечье, откуда он взял кровь, чтобы принести клятву, прекрасно заживал.

Он чувствовал себя превосходно.

Командир молодняка Орлад надел сандалии, отбросил в сторону занавеску и зашагал по коридору. Половина занавесок оставались закрытыми, из-за них даже доносился храп, но большинство тех, кто находился в одной с ним спальне, не имели к нему никакого отношения. Если кто-то из фланга опоздает на поверку, вот тогда он примет меры. Орлад уже почти подошел к выходу, когда из-за скользнувшей в сторону занавески появился Поганый Рот. В самый последний миг.

Орлад остановился.

— Смерть твоим врагам, щенок Ваэльс.

Поганый Рот поспешно кивнул.

— Мой господин добр.

— Не господин. — Орлад сурово нахмурился, довольный собой.

— Мой командир добр.

Ваэльс с опаской ждал, что от него потребуется. Про него почти никто ничего не знал. Он был одним из трех кандидатов, которых прислали из Трайфорса принять участие в испытании. Он казался таким молодым и застенчивым, что на него почти не сделали ставок. Но вчера вечером, когда двое других юношей из Трайфорса не выдержали испытания — к огромной радости всего Нардалборга, принявшегося громко вопить и улюлюкать, — он остался стоять. Свое прозвище он получил из-за родимого пятна винного цвета, покрывающего нижнюю часть его лица. Жидкая бородка его нисколько не скрывала и, по всей видимости, никогда не скроет.

— Встань у окна, — сказал Орлад. — Повернись. Молодец! Выглядит идеально. А у меня задница не торчит?

С сегодняшнего дня молодняк разобьется на пары, и каждый будет отвечать за своего товарища в самых разных вопросах, включая то, как сидит накидка.

— Мой командир добр. Если позволите… — Поганый Рот слегка подправил накидку Орлада. — Думаю, так лучше, командир.

— Спасибо. — Они зашагали рядом по коридору. Орлад не слишком любил пустые разговоры, но командир должен знать своих людей, а про Ваэльса ему почти ничего не было известно. — Поздравляю. Здорово, правда?

— Очень… командир. Я тоже вас поздравляю, командир молодняка Орлад. Если позволите выразить свое мнение про то, как вы проходили испытания, то вы…

— Тебене позволено ничего про это говорить. Никакой лести. Не желаю слышать ни слова о своих заслугах, вне зависимости от того, правда это или нет.

— Мой командир добр.

Они вышли из здания, где находились спальни, и по колено увязли в слякоти, да еще сильный ветер решил проверить их мастерство подвязывания накидок. Они зашагали быстрее, навстречу ветру. Мимо прошло несколько человек из золотого отряда, они кивнули и улыбнулись, признавая щенков. Видимо, удивление начало проходить.

— Итак, почему ты замешкался, когда я тебя поздравил?

— Не припомню такого, командир молодняка.

— И все же ты замешкался. Наверняка думаешь, будто тебя привезли в качествезапасного, так ведь? Чтобы ты вылетел. Отбросы из Трайфорса.

Поганый Рот смотрел прямо перед собой, из его глаз текли слезы, щеки раскраснелись и почти слились с родимым пятном, губы посинели. Поразмыслив немного, он ответил:

— Мысль о том, что язапасной, не приходила мне в голову, командир молодняка. Уверен, это всего лишь легенда.

Они уже почти подошли к двери в столовую.

— Как часто подобное происходит в Трайфорсе?

— Ну… бывает иногда.

— Здесь за последние десять лет такое случилось восемь раз, — сказал Орлад.

Во время подготовок погибло восемь кадетов из двадцати классов. В ряде случаев действительно произошло несчастье. Но ходили слухи, что последнему кандидату в списке как правило ничего хорошего не сулит.

— Подозреваю, что скоро этот список пополнится девятым именем, однако тебе угрожает не такая серьезная опасность, как мне.

— Но вы жеПервый! — изумленно вскричал Поганый Рот, открыв и придержав дверь для начальника.

— Командир молодняка — флоренгианин? Тебе известно, что ни одному флоренгианину не удалось остаться в живых во время подготовок в Нардалборге?

Ваэльс ухмыльнулся.

— А может, это потому, что они и не пробовали?

Орлад молча прошел вперед. Он не чувствовал в этом юноше опасности, возможно, они даже чем-то похожи: у него уродливое родимое пятно, а у Орлада — смуглая кожа.

Столовая была огромной, с высоким потолком, и сегодняшнему ветру удалось разогнать дым. Из огромных окон открывался прекрасный вид на пустоши, а еще в них дуло так, что внутри царил пронизывающий холод. Вообще-то эти окна обычно закрывали ставнями.

Из столовой выходили парни из красного отряда. Они довольно грубо и оскорбительно пошутили, заявив, что последнее время здесь полно отбросов. Орлад даже не улыбнулся.

Большинство присутствующих сидели на табуретах за длинными столами; они ели и переругивались. Наверняка где-то есть отдельный стол для молодняка. Еще здесь был стол для разделки, где все желающие могли стоя разрывать руками и зубами сырое мясо. Нотакой завтрак в планы Орлада не входил, хотя он знал, что скоро ему придется к этому привыкать. Он направился к столу, заваленному хлебом, сыром, фруктами и овощами.

Поганый Рот без раздумий последовал за своим командиром. Необычное ощущение для вечного изгоя: отныне девять человек должны будут подчиняться любым его приказам. Должны, но необязаны. Воин, осмелившийся возразить командиру фланга, рискует жизнью или здоровьем, но Гзург предупредил его, что кадет имеет право обратиться к вышестоящему начальству. «Власти столько, сколько сможешь взять и удержать».

Даже Гзург признал, что пост командира молодняка не какой-нибудь пустяк. Когда Герой получает повышение, его ставят над незнакомыми ему воинами. Нового командира фланга переводят в другой фланг, вожака стаи в чужую стаю, командира охоты в другую охоту, иногда даже командир войска переходит в другое войско. А командир молодняка — всего лишь первый в классе. Орлад понимал, что ему будет трудно поддерживать образ первого среди равных, если класс не сможет взглянуть на флоренгианина, как на равного себе. Да, у него цепочка на шее, он старше многих на год, а то и на два. На этом его преимущества заканчиваются. Настоящим авторитетом пользовался командир охоты Хет, жесткий, лишенный чувства юмора человек, у которого никогда не было любимчиков. Поддержит ли он его или попытается закопать как можно глубже?

Заполняя едой большую чашу, Орлад успел заметить стол для молодняка, разглядев Снерфрика. В зале, полном огромных крепких воинов, он умудрялся выделяться и привлекать внимание. Даже сидя за столом, Снерфрик был на полголовы выше любого, да к тому же отличался могучим телосложением — через десять лет он станет настоящим великаном, как сатрап Терек. Вот почему его считали главным претендентом на цепь командира. Думали, что он одержит верх в соревнованиях по борьбе, но Орлад его уложил и радовался этой победе немногим меньше, чем новой роли командира.

Он направился к столу и увидел, что кадеты его заметили. Встанут ли они его приветствовать или бросят вызов? Придумывая достойный ответ, Орлад уже ощущал в груди ярость. Однако воины сочли, что пока не время спектаклей. Открыто выразить неповиновение еще до того, как новый командир заговорит, было бы равноценно мятежу.

Застучали стулья и, когда Орлад подошел к своему месту, все стояли по стойке «смирно». По обе стороны стола оказалось по пять кадетов, выходит, всего их двенадцать, полный фланг… Орлад сообразил, что забыл посчитать Варгина и Рантра. Они стали кадетами еще в прошлом году, но по какой-то причине не прошли посвящение вместе с товарищами — никто не знал почему. Им предоставили второй шанс, и таким образом, они попали во фланг Орлада.

Вероятно, они первыми постараются испытать его на прочность. Они знают все входы и выходы, поэтому даже Снерфрик будет их уважать. Варгин был великолепным бойцом — это Орлад узнал на собственной шкуре — но в основном потому, что ему не хватало мозгов понять, что он терпит поражение. Офицеры, набиравшие будущих воинов, никогда не беспокоились об ихмозгах. Рантр умнее, точнее и хитрее Варгина, так что за ним надо приглядывать. От него можно ждать самых разных неприятностей.

С другой стороны, чужаки — это не так уж плохо. Хотя никто не произнес ни слова, Орлад почувствовал напряжение. Кадеты расселись в соответствии с занятыми ими во время испытания местами, а дальние табуреты оставили для командира молодняка и кандидата в запасные. Однако Варгин и Рантр сидели по обе стороны от табурета, предназначенного Орладу, показывая таким образом свое превосходство. Все ждали, как он поступит.

Орлад поставил на стол свою чашу.

— Вольно. Смерть вашим врагам, щенки.

— Наш командир добр! — произнесли они почти в унисон.

Он сел, следом за ним все остальные. Орлад окинул их суровым взглядом.

— Вчера вечером мы принесли клятву. Отныне мы принадлежим богу, поэтому должны все вместе заслужить Его благословение. Перед лицом Веру мы обязаны помогать друг другу в этом испытании. Мы с вами братья, хотя пока не входим в число Его Героев. Мы рискуем оскорбить нашего бога, придя к нему в обществе человека по кличке Поганый Рот.

Все дружно посмотрели на Ваэльса, который так сильно побледнел, что его родимое пятно стало еще краснее. Удивленные взгляды вернулись к Орладу.

— Для вериста более подходящим именем будет Кровавый Рот. Поэтому мой первый приказ в роли командира молодняка таков: с этих пор вы должны называть Ваэльса Кровавый Рот, и никогда — Поганый. Кара — два удара розгами.

Ваэльс ухмылялся так, словно только что остался в живых после жестокой драки.

— Мой командир добр, — пробормотал он.

— И кто же почтит нас своей карой? — спросил Рантр.

Орлад окинул взглядом поле боя и не увидел никаких подвохов — пока.

— Я сам. У вас еще появится возможность узнать, что у меня очень сильный удар правой. А тот, кому покажется, что это не так, получит право на поощрение.

Он откусил яблоко.

На лицах появились улыбки. Пока все шло хорошо. Первый приказ был вполне приемлемым, и, возможно, его даже исполнят, если только Ваэльс в ближайшие дни не выставит себя полным идиотом. Как только телега, запряженная быками, начинает двигаться в правильном направлении, следующий шаг сделать уже легче.

Громадный Снерфрик был явно недоволен тем, что Рантр и Варгин очевидным образом подвинули его со второго места на четвертое. Он некоторое время елозил на табурете, пока его товарищи усердно поглощали завтрак, а все остальные в зале разговаривали, не обращая на них внимания. Наконец он рявкнул своим громоподобным голосом:

— Что сегодня делаем, командир?

Орлад не имел ни малейшего представления. Он прожевал то, что было у него во рту, проглотил и провел первую линию на песке.

— Первым делом сегодня я разделю вас на пары. Это вполне можно сделать и сейчас.

— Но…

— Что?

— Ничего… мой командир добр.

Снерфрик и Варгин переглянулись. Возможно, Снерфрик считал себя вторым и ожидал, что Орлад выберет его в качестве своего партнера. Либо сомневался, хочет ли такой сомнительной чести. Кроме того, Варгин и Рантр уже знали дорогу, по которой остальным лишь предстояло пройти. Разумеется, о Ваэльсе тут и речи не шло, как и о Хротгате, ставшим девятым во время испытания.

— Я хочу вас предупредить, — сказал Орлад, — что я не намерен мириться с провалами. Все члены нашего фланга должны пройти испытание или погибнуть, пытаясь это сделать. Сильные будут помогать слабым, поэтому я беру себе в партнеры Ваэльса. Снерфрик, тебе достается Хротгат, Кейдо возьмет Чарнарта… — Он прошелся по списку, объединяя первых с последними, пока не дошел до середины. Затем он проговорил: — Варгин и Рантр.

Стол молодняка превратился в крошечный оазис тишины посреди зала, где царили шум и разговоры. Орладу расхотелось есть яблоко, когда он понял, что его вызов принят. Во рту у него пересохло, словно он перед этим наелся соли.

— Я не хочу Рантра, — сказал Варгин. — Другие командиры молодняка разрешают своим воинам самим выбирать себе партнеров.

Варгину никогда не хватало ума понять, что его положили на лопатки; он решил, будто его лишили заслуженных почестей, и тем самым вырыл себе могилу.

Как раз вовремя, потому что к их столу направлялся Хет, и у новоиспеченного командира появилась возможность доказать, на что он способен, или потерпеть полное поражение.

— Щенок, на первый раз я позволю тебе забрать свои слова назад.

— Я хочу быть партнером Снерфрика.

Яблоко в руке Орлада против его воли превратилось в кашу.

— Щенок Варгин! Сбегай к начальнику гавани и спроси, сколько у него детей.

— Сам сбегай, дерьмоглаз!

Вот молодец! Теперь Орлад мог не скрывать, что заметил командира охоты Хета, возвышающегося за спиной Ваэльса. Он вскочил на ноги.

— Фланг, смирно!

Несколько стульев упало, когда одиннадцать щенков вскочили вслед за ним. Орлад поклонился по всем правилам веристов — ступни вместе, спина горизонтально, глаза смотрят вниз, так что почти уткнулся носом в стол. То есть оказался в очень невыгодном положении, если бы командиру вдруг вздумалось его ударить.

— Вольно, — скомандовал Хет.

Командира охоты безоговорочно уважали все веристы; единственной его слабостью была нелюбовь к пьяным оргиям; кроме того, ходили жуткие слухи, будто он хранит верность жене. Несмотря на множество военных кампаний, в которых он участвовал, битвы сказались лишь на его размерах, да еще, пожалуй, шея и плечи непомерно раздались, отчего он стал похож на быка. Его голова имела необычную кубическую форму — Орлад еще ребенком обратил на это внимание.

Все кадеты, кроме Орлада, сели. Командир охоты окинул их задумчивым взглядом, словно почувствовал, что здесь что-то не так.

— Сегодня утром, командир молодняка, ты будешь учить своих щенков разоблачаться, затем до вечера пусть отдыхают. В течение следующих нескольких дней никому из вас не удастся как следует выспаться. Сейчас можете хорошенько подкрепиться, затем будет пост. На закате солнца вы должны по сигналу явиться в храм для получения новых указаний и медитации. Будем готовиться к сбрасыванию первой вуали.

«Наконец-то!» — подумал Орлад. Что бы это ни значило.

— Мой господин добр. Мы с нетерпением ждем этой минуты.

— Хорошо. Продолжайте…

Судя по тому, как медленно Хет отвернулся, он скорее всего знал, что далеко ему не уйти.

— Милорд!

— Командир?

— Милорд, с прискорбием докладываю: возникли первые дисциплинарные разногласия.

Верист нахмурился, его квадратное лицо потемнело, а массивные плечи, казалось, стали еще шире.

— Уже?

— Да, милорд.

— Что ж, ваш фланг побил все рекорды, хотя гордиться тут нечем.

— Мой господин добр.

— Что за разногласия?

— Отказ понести назначенную мною кару.

— За какой проступок?

— За отказ подчиниться распоряжению.

— Какому распоряжению?

— Щенок не согласен с распределением партнеров.

— А кара?

— Визит к управляющему гавани, милорд.

Орладу еще не выпадал случай с ним встретиться, однако управляющий гавани славился своей плодовитостью и жил в Трайфорсе, расположенном примерно в трех мензилах от Нардалборга. Надо отметить, что мензил — понятие весьма растяжимое. В хорошую погоду сильный кадет в прекрасной форме доберется до места за один день. Приказ отправиться туда бегом и вернуться считался более серьезной карой, чем порка второго уровня, да и прошедший ночью снег мог здорово задержать щенка в пути.

— А какую дополнительную кару ты назначил за то, что он отказался понести первую?

— Пока никакой, милорд. Может быть, пять ударов плетью за каждый день или полдня задержки?

Хет поджал губы.

— На твоем месте я бы воспитывал в себе строгость, командир молодняка, или они сядут тебе на шею.

«Победа!» Орлад попытался скрыть головокружительное облегчение за суровым выражением лица, какое полагается истинному воину.

— Со всем уважением, милорд, я не хочу калечить щенка на первый же проступок.

— Как тебе угодно. — Хет пожал плечами. — Если он будет стоять на своем, доложи мне, и мы возьмем его на охоту.

Неожиданно на Орлада накатила такая волна тошноты, что он чуть не задохнулся, но сумел проговорить в удаляющуюся спину Хета положенное:

— Мой господин добр.

Ругая себя за неподобающую слабость, он посмотрел на Варгина. Тот побелел от ужаса.

— Ты слышал, каким будет первое и второе наказание, щенок. Ты их принимаешь или назначить тебе третье?

Варгин тут же вскочил на ноги.

— Мой господин добр! — прохрипел он. — Разрешите отправиться прямо сейчас.

— Разрешаю. — Убивать идиота не было никакой нужды. — Варгин?

Тупица обернулся.

— Командир?

— Можешь выбрать любую одежду. Захвати еду и флягу.

— Мой господин добр! — вскричал Варгин искренне — для разнообразия, и бросился к столу за едой.

Орлад сел и обвел взглядом десять потрясенных лиц. Рантр и Снерфрик позеленели, пытаясь решить, кто из них будет следующим. Разногласий сегодня больше не ожидалось.

— Щенок Рантр, ты не проведешь для нас тренировку по разоблачению?

— Мой господин добр, — пробормотал Рантр, а затем повторил, точно попугай: — По команде «Раздеться!» воин сбрасывает накидку. Мой господин добр. По команде «Одеться!» воин должен облачиться в накидку и помочь своему товарищу сделать то же самое.

— Пожалуй, нам стоит подыскать для тренировок место потеплее. — Орлад оторвал хлебную корочку и засунул в рот, размышляя над этой задачей. Накидку можно снять, резко потянув за узел на поясе. Тяжелая ткань упадет на землю, точно лавина. — Сколько времени требуется хорошо тренированному отряду?

— Нисколько, — ответил Рантр. — Разоблачение сразу по команде.

— Значит, будем делать это еще быстрее!

Орлад оторвал еще кусок хлеба, несколько кадетов тоже вернулись к прерванному завтраку. Большинство же были потрясены тем, как быстро он установил воинскую дисциплину. Отправить на охоту, это же надо!

— Теперь мы принадлежим священному Веру, — сказал Орлад. — И нас всех посвятят в Его таинства. Мы пройдем обучение в рекордное время. Несогласные есть?

После долгой тишины Ваэльс осторожно спросил:

— А рекорд — это сколько, командир?

— Мы будем готовы к последнему дню Фестиваля Веру.

Никто не осмелился поднять глаза и посмотреть даже на соседа.

— Со всем уважением, командир, это же через полгода! — Будучи напарником и товарищем командира, Ваэльс рискнул ему возразить. — Насколько мне известно, ни один класс не прошел путь от испытания до посвящения так быстро.

— А мы это сделаем. Вот уже десять лет подряд последний караван отправляется в путь примерно через шестидневку после Фестиваля. К этому времени мы будем готовы и сможем перебраться через Границу до того, как зима закроет переход. — Орлад окинул взглядом стол. — Или вы трусы и хотите ждать целый год, чтобы присоединиться к войску лорда крови и убивать флоренгианских отступников?

Возмущенные его предположением, они дружно завопили, как и полагается юным веристам. Орлад довольно улыбнулся. Скорей бы уже начать.

ГЛАВА 13

Френа Вигсон смотрела из окна на безжизненные доки. Даже рабы не могли работать в такой жаркий день, когда солнце ослепительно сияло на бледном небе, а Океан казался свинцовой простыней, над которой торчали мачты и снасти кораблей. Френа надела соответствующее случаю белоснежное платье, украшенное жемчужинами. Ее черные, как смоль, волосы были скромно завиты, но их удерживала рубиновая заколка — вызов Пантеону и знак протеста.

Согласившись встретиться с Высшей Жрицей Бхарией днем, она совершила ошибку: не успела Френа выйти из спальни, как уже покрылась потом с ног до головы. Колесница ждала ее у парадной двери особняка; Мрак и Ночь нетерпеливо переступали с ноги на ногу. Поразительно: в колеснице сидел Верк. Слуги опустили для нее ступеньки, и он протянул ей сильную руку, чтобы помочь забраться внутрь.

— Как дела у Альса?

— Леди добра. Он полностью поправился.

Френа взяла поводья. Почему ее сопровождает Верк, а не обычный возница или кто-нибудь из домашних стражей? Это решение отца, или Верк хочет поговорить с ней с глазу на глаз? Она не стала спрашивать, потому что у нее отчаянно разболелась голова, и с каждой минутой становилось только хуже. Колесница раскачивалась и подпрыгивала на ухабах, и у Френы было чувство, что гром и молнии, сверкающие у нее в мозгу, разорвут ее на части.

Поскольку родственниц у нее не было, она сообщила отцу, что тот сам повезет ее в храм. И, хотя Хорт не ездил на колесницах уже много лет, он рассмеялся и сказал, что для него это большая честь. Она твердо решила следовать традиции и возглавить парад после посвящения. Эта поездка была репетицией, а также обязательным предварительным визитом к сварливой Высшей Жрице.

— Вы здоровы, госпожа?

«Неужели я так сильно позеленела?» — спросила она себя.

— Здорова, здорова. Жалею только, что не взяла затычки для ушей.

Высшая Жрица Бхария была самой известной болтушкой в Додеке.

Храм стоял на одном из самых крупных и неровных островов с изрезанными берегами. Очевидно, он возник, когда сюда обрушилась стена каньона и река проложила новые каналы в запруде. Дома занимали большую часть острова, и он был похож на рептилию с крышами вместо чешуи, но кое-где виднелись напоминающие кости скопления камня. Пантеон устроился на зеленом горбе, одном из заросших деревьями участков города, добраться до которого можно было только по длинной лестнице. Двенадцать очков в пользу погоды, и еще двенадцать — в пользу головной боли.

Колесница выехала с моста на одну оживленную улицу, затем на другую, ведущую прямо к скале, проскользнула сквозь узкую щель в ней и оказалась в ложбине с крутыми стенами, дно которой было усыпано гравием. Там стояли десятки колесниц, около некоторых дожидались хозяев слуги, возле других хлопотали настриане, служившие при Пантеоне. Эхо от воплей онагров разносилось в каменных стенах, и глупые животные отвечали сами себе. Прихожане сновали туда-сюда по площади, однако они все вынуждены были подняться по деревянной лестнице, прикрепленной к крутому скалистому склону. Верк подъехал как можно ближе к его подножию, потому что брать с собой в храм оружие запрещалось, а идти туда в сопровождении слуг считалось дурным тоном.

Френа протянула поводья Верку и уже хотела спуститься на землю.

— Меня недавно вызывал Хозяин, — сказал он, не глядя.

Она замерла.

— И что? Не велел сажать тебя на кол?

— Нет, госпожа. Он очень хотел знать, зачем вам понадобилось подъезжать к толпе.

Она бы и сама хотела это знать! Что заставило ее вести себя столь глупо? Для нее такое поведение совершенно нехарактерно.

— Надеюсь, ты объяснил ему, что я стала жертвой любопытства.

— Не такими словами. — Его голос прозвучал на удивление сдержанно.

«Я могла бы спасти того человека», — снова подумала Френа.

Верк помог ей спуститься на землю. Надев на плечо кожаную сумку, Френа приготовилась к трудному подъему. Голова болела все сильнее, а от воплей нищих, просящих милостыню у состоятельных прихожан, ей стало еще хуже. Богачи и священники в разноцветных одеяниях Пантеона не обращали на них внимания, но, когда попрошайки заметили сумку Френы, они завыли еще громче и, протягивая руки, поползли за ней на коленях. Она ускорила шаг, прошла мимо них и следом за парой священников начала подниматься к храму. Лестница извивалась зигзагом, часто меняя направление и перебираясь с одного склона на другой. Ее ширины хватало, чтобы двое людей, идущих наверх, могли разойтись с двумя спускающимися, однако она была в плохом состоянии, поручни расшатаны и разбиты. Давно пора ее отремонтировать.

— Фабия Селебр?

Кто-токоснулся ее руки. Не обращая внимания, Френа продолжала с трудом подниматься наверх.

— Тогда Френа Вигсон?

Френа с удивлением обнаружила, что к ней обращается прорицательница — высокая, стройная, с ног до головы одетая в белое. Поверх платья до пояса спадал плащ, скрывающий руки, на голове накидка. Ей, наверное, было ужасно жарко.

— Да, я Френа Вигсон. — До сих пор ей еще ни разу не доводилось разговаривать со Свидетельницами.

Та пошла рядом с ней.

— Не останавливайся и постарайся скрыть удивление. У меня для тебя важная весть.

— Откуда мне знать, что вы именно та, за кого себя выдаете?

И почему они разговаривают на флоренгианском языке?

— У тебя на правом плече незажившая рана, а твоя нижняя рубашка вышита голубыми маргаритками. — У нее был голос очень молодой женщины. — Итак, я прорицательница?

— Э-э… да. О чем вы хотите меня предупредить?

— Веришь ли ты, что я говорю только правду?

— Вы обратились ко мне, назвав другое имя.

— Да, хотела проверить, знаешь ли ты его. Ты не всегда была Френой Вигсон.

— Не всегда? — с трудом выдавила Френа.

Сердце стучало у нее в груди гораздо громче, чем следовало. Во рту пересохло, в голове пульсировала боль, и два пожилых священника, поднимавшихся перед ней, шли гораздо быстрее. Она совсем не хотела слушать загадки безумных прорицательниц.

— Да. Всю жизнь тебе лгали, но лишь затем, чтобы уберечь от опасности. Теперь же твое неведение может оказаться смертельным.

Если бы эту чушь нагородила не прорицательница, а кто-нибудь другой…

— Ну, и кто же я?

— На самом деле тебя зовут Фабия. Ты — четвертый ребенок Пьеро, дожа флоренгианского города Селебра, и его жены, леди Оливии. Тебя взяли в качестве заложницы, когда пятнадцать лет назад Селебру захватил лорд крови Стралг. У тебя слишком быстро бьется сердце, дорогая. Отдохни немного.

Френа прислонилась к заросшему мхом камню, и прорицательница остановилась возле нее, но на ступеньку выше. Вниз направлялась группа женщин. В голове у Френы вспыхивали ослепительно зеленые молнии, которые были ярче солнечного света.

— Фабия?

— Фабия Селебр.

— А что такое «дож»?

— Что-то вроде выборного короля.

— И какая опасность мне угрожает?

Помимо смерти от головной боли.

— Преждевременная гибель. Скажу как можно короче: тебя и троих твоих братьев привезли в Вигелию в качестве заложников. В течение последних пятнадцати лет твой родной отец был марионеткой лорда крови, спасая его таким образом от войны и горя. Мы не можем видеть за пределами Грани, и мои сведения устарели примерно на сезон. Но уже тогда он был очень болен. Селебра снова становится стратегически важным городом, хотя довольно долго она не представляла никакого интереса. Один из детей дожа будет возвращен во Флоренгию, чтобы после его смерти занять трон. Остальных убьют, поскольку они могут развязать войну за престол. Теперь ты поняла, какая опасность тебе угрожает?

— Братья? Что? Где?

— Не время для пустой болтовни. Королева Теней — регент Стралга на этой Грани. Она принимает решение, кто из вас останется в живых. В настоящий момент она рассматривает вариант выдать тебя замуж за человека, которому она сможет доверять, и отправить в Селебру вместе с ним, но она может и передумать.

— Это она настояла на моем посвящении?

— Разумеется. Она запугала твоего отца угрозами, что объявит тебя Избранной Ксаран.

Несмотря на зеленые вспышки боли, выжимавшей ее мозг, точно сырую тряпку, Френа цеплялась за полусгнившие перила и пыталась сосредоточиться на словах прорицательницы.

— Зачем вы мне все это говорите? Мэйнистки поддерживают Стралга, вы его советницы. Почему вы делаете вид, будто пытаетесь помешать его сестре?

— Мы никогда не притворяемся! — В голосе прорицательницы зазвучали наконец человеческие чувства — гнев. — Фабия! Фабия! Поверь, мы служим чудовищу против воли и лишь потому, что должны исполнять условия старого договора, который, по мнению большинства из нас, давно пора разорвать. Мало кто согласен с главой нашего культа, однако в расчет принимается только ее мнение, и, заговорив с тобой, я нарушаю клятву послушания. Тебе полегчало, можешь идти? Парочка назойливых священников наверняка заинтересуется, почему ты так надолго остановилась.

Френа заставила себя подняться, хотя ноги у нее налились свинцом, и ей казалось, будто к ним привязали корабельные якоря. Спускавшиеся из храма люди с любопытством поглядывали на прорицательницу, а на Френу не обращали никакого внимания.

— Не думаю, что я в силах во все это поверить.

— Попытайся, потому что на карту поставлена твоя жизнь. Я Свидетельница Мэйн! Мы всегда говорим правду.

— Да, Свидетельница. Извините. А мой отец знает?

— Конечно.

— И как только я принесу клятвы, он примет брачное предложение?

— Предложение, от которого не сможет отказаться.

— И кто счастливый жених?

— Салтайя выбрала сына своего брата Хорольда, сатрапа Косорда. Его зовут Катрат, он только что прошел посвящение в Герои, либо это вот-вот произойдет.

Верист? Фу! Хуже и быть ничего не может.

— Отец… Хорт… обещал, что не заставит меня выходить замуж.

— Теперь заставит. Тому, кто выступает против воли Салтайи, не светит ничего хорошего.

— Зачем вы тратите силы на этот разговор, если у меня нет выбора?

— Ну, всегда можно совершить самоубийство, — весело заявила прорицательница. — Хотя это и не самый лучший выход. Отчасти я говорю тебе это, поскольку служу богине правды, и ты должна знать истину. Отчасти — чтобы рассердить Королеву Теней, насквозь пропитанную злом. Но в первую очередь я открываю тебе правду потому, что ты отмечена судьбой. Это сложное понятие, и его почти невозможно объяснить непосвященному. Оно означает великий потенциал и очень редко встречается. Высшая Жрица Бхария обладает огромной властью в городе, однако в ней нет «изюминки». Твой приемный отец — пресный и скучный человек, несмотря на богатство. Стралг и Салтайя тоже отмечены судьбой.

— И зачем мне этот дар? Какая от него польза?

— Им наделены те, кто создает историю. Это вовсе не означает, что именно так и происходит, потому что многие них остаются на обочине, не сумев исполнить свое предназначение. Однако, когда боги хотят изменить аромат мира, они используют для этого тех, кто отмечен судьбой. Мы редко встречаемся с данным явлением до того, как оно проявляется в полной мере, вот почему мы так в тебе заинтересованы, Фабия Селебр. Твое время еще не пришло.

— Это метафора такая, да? Мир представляется вам горшком, в котором боги готовят еду?

— А почему бы и нет. Если твой аромат — то, чего хотят боги, они положат тебя в свой горшок. Или ты можешь вечно простоять на полке в кухне. Точнее объяснить тебе предсказания будущего я все равно не смогу.

Безумие!

Прорицательница вздохнула.

— Ладно, ты не в силах поверить. Но подумай о единственной семье, которую ты знаешь. Для укриста Хорт Вигсон — неплохой человек, и ты подвергнешь его смертельной опасности, если будешь сопротивляться неизбежному.

Правая нога, левая, правая… Холодные ручейки стекали по телу Френы, воздух был слишком густым и тягучим, и она не могла сделать вдох.

— Я думала… Точнее, он мне всегда говорил, что в молодости путешествовал за Границу и встретил там мою… встретил во Флоренгии Паолу, на которой женился…

— У меня нет ни одного свидетельства о том, что он когда-нибудь покидал Скьяр. Он хорошо говорит на флоренгианском языке?

— Нет, вызубрил пару слов. Меня научила Паола и… — Френа замолчала, сообразив, что могут означать эти слова. Почему Хорт не выучил флоренгианский?

— Нам известно, что Паолу Апицеллу наняли где-то неподалеку от Селебры, или, возможно, заставили стать кормилицей для крошечного ребенка-заложника, на время путешествия на эту Грань. Здесь тебя отдали на попечение сатрапа Карвака, еще одного Храгсона. Он умер, когда повстанцы разгромили Джат-Ногул. Апицелле удалось бежать вместе с тобой в Скьяр, где она вышла замуж за укриста с большим будущим. Свидетельницы, разумеется, тебя нашли. Салтайя согласилась оставить тебе чужое имя и семью до тех пор, пока ты ей не понадобишься.

— Или пока я не понадоблюсьвам… — Вспышка боли наставила Френу говорить тише. — Так ведь? Я вдруг всем стала нужна. Меня желает заполучить Стралг, а вы хотите ему помешать. Зачем? Вы меня спасете?

Женщина в белом пожала плечами.

— Свидетельницы лишь наблюдают и записывают события, но никогда ни во что не вмешиваются. Кроме того, открыть Салтайе наши попытки сопротивления сейчас будет неразумно.

«Ха! Еще бы!» — подумала Френа.

— Вы говорите, что я не родная дочь Хорта Вигсона, однако я прожила с ним всю жизнь и научилась отказываться от сделок, выгодных лишь одной стороне. Если вы хотите, чтобы я вам помогала, вам придется предложить что-нибудь взамен. Мне плевать, что город, о котором вы сказали, важен для Стралга! Стать женой чудовища — незавидная участь. Флоренгианские аристократы, чьи имена здесь прозвучали, отдали меня, когда я была совсем крошкой, а Паола и Хорт стали для меня всем, о чем ребенок только может мечтать — любящими, заботливыми родителями. Я знаю, что леди Салтайя имеет сомнительную репутацию, но всегда считала ее образованной и воспитанной дамой.

«Вот вам!»

— Однако ты ее боишься, сама не зная почему. Выходит, я могу заручиться твоей поддержкой при помощи взятки? Кстати, Паолу Апицеллу велела убить Салтайя.

— Что? — Френа споткнулась и остановилась, ухватившись за перила обеими руками и тупо глядя на Свидетельницу. — Вы только что сказали…

— Да, сказала. И готова подтвердить это на суде в присутствии Голоса Демерна. Салтайя Храгсдор велела флангу веристов забить твою приемную мать до смерти и бросить ее у порога дома Вигсона. Видишь ли, Салтайя не ищет сложных путей.

— Нет! — Преднамеренное убийство куда хуже, чем случайное нападение банды пьяных горожан. — Зачем она это сделала?

— Могу только догадываться. Она, вне всякого сомнения, подозревала, что твоя приемная мать стала причиной смерти ее брата, Карвака. Возможно, она боялась, как бы Паола не ввела тебя в ряды Избранных. Салтайя не сомневалась, что Паола — хтонианка.

Они уже почти дошли до самого верха, но все, что находилось впереди, пряталось за оградой; дорожка шла через ворота и резко сворачивала направо. Из ворот вылетела орава мальчишек, которые с криками помчались вниз по лестнице подобно живой лавине. Двор остался далеко внизу, и колесницы казались крошечными, точно детские игрушки.

Задрожав, несмотря на жару, Френа задала очевидный вопрос:

— А она была хтонианкой?

Прорицательница очень осторожно взвешивала слова.

— Фабия, наша богиня не позволяет нам заглядывать в таинства других богов. Сатрап Эйд — совершенно точно верист, потому что носит ошейник, и у него на голове видны зачатки рогов. Но Веру имеет и другие культы, о которых ты никогда не слышала. Если женщина носит огненную гадюку вместо ожерелья, значит, она настрианка. Ты знала, что Укр, бог твоего отца, также поддерживает культ воров?

— Нет! Правда?

— Избранных определить невозможно, что бы ни говорили охотники за ведьмами.

— Мама никогда не ходила в Пантеон, — сказала Френа.

— Причина могла быть в том, что Апицелла ненавидела ханжество. И все же иногда она тут бывала. Боги ревностно относятся к тем, кто им поклоняется, но, если бы Темная не позволяла своим Избранным посещать другие храмы, их имена сразу стали бы известны, а их самих бы уничтожили. Идеального испытания, которое помогает выявить Темных, не существует!

Свидетельница обернулась, словно посмотрела на что-то, хотя тяжелая ткань, закрывавшая ее голову и лицо, наверняка была непроницаемой, поскольку черты ее лица Френа разглядеть не могла. Видны были только пятна пота.

— Мама не была злой!

— А я и не говорила, что она злая. Я вообще не знаю сколько-нибудь полного и бесспорного определения зла. Древнейшую очень боятся, называя хранительницей мертвых, но мы все в конце концов отправляемся к Ней. Я не отрицаю, что некоторые из ее слуг могут нести зло; вполне разумно предположить, что другие злом не наделены. У Салтайи были факты: необычные обстоятельства смерти ее брата, удачное бегство Паолы и то, что она на протяжении многих лет жила так, что о ней никто не знал. И потом, ей повезло выйти замуж за богатого человека, который мог ее защитить. Да еще прикончить двух веристов, напавших на нее в темном переулке. Умирала она очень долго. Немолодая безоружная женщина стала жертвой нападения крепких воинов и убила двоих? Разве такое возможно?

— Вы снова манипулируете правдой! — Хотя Френе отчаянно хотелось закричать, из нее вышел лишь сдавленный хрип. — Вы говорите, будто Избранные не несут в себе зла, но зато могут победить веристов? Вы предлагаете мне принести клятву Матери Лжи, а не Светлым?

Настоящий, серьезный вопрос.

— Я ничего такого не предлагаю. Решение принимать тебе. Я вижу, что ты испытываешь сильные физические страдания, вероятно, у тебя болит голова. Причиной может быть несвежее мясо, однако я подозреваю иное. Конечно, существуют и другие объяснения, о которых я не подумала, но на мой взгляд ты уже обещана определенному богу или богине; это противоречит цели твоего визита в дом Двенадцати, и данное противоречие вызывает боль. Посвящение есть форма выбора.

— Вы намекаете на то, что я принадлежу Темной? — прошептала Френа, представив себе вырытые в земле могилы.

— Вероятнее всего.

— Но я никогда не давала Ей клятву верности! — Френа смахнула пот, заливавший ей глаза.

— Младенцев могут посвятить богу родители или приемная мать. — Слова прорицательницы прозвучали так, словно она пыталась что-то у нее выведать. Френа решила, что ее ждет разочарование. — Когда ребенок становится взрослым, посвящение необходимо подтвердить. Вот почему ритуал требует, чтобы ты отказалась от всех остальных богов и от Древнейшей в отдельности.

— И тогда я буду от Нее свободна?

— Так заверяют священники. Если ты хочешь попытаться сделать это здесь и сейчас, боль в определенной степени отступит. С другой стороны, если ты пожелаешь принести клятву верности Ей, твое физическое состояние тоже улучшится. Я подозреваю, что причина твоих страданий именно в этой неясности. Я уже говорила: Избранную определить невозможно — она произнесет слова отречения, не моргнув глазом. — Прорицательница отвернулась, словно услышала нечто, недоступное Френе. — Мы слишком долго беседуем. Двенадцать раз по двенадцать благословений тебе…

— Подождите! Предположим, я решу… обдумать другую возможность. Что нужно делать?

Прорицательница долго молчала, стоя в облаке белых одежд.

— Советую тебе поговорить со служащим твоего приемного отца, мастером Пакаром. Судя по его привычкам, если он и не хтонианин, то должен знать тех, кто ими является. Но будь предельно осторожна!

— Подождите! — Френа схватила прорицательницу за край плаща. — Вы готовы помочь Избранной?

Свидетельница высвободилась и ответила:

— Я же говорила, мне неизвестно определение зла, Фабия Селебр, но «дети Храга» очень близко к нему подошли. Я готова помогать любому, кто выступит против них, любому! И я не одна. Однако будь осторожна! В Скьяре сейчас девять Свидетельниц, но не все они со мной согласны. Не верь никому, кто не назовет тебе имя Вуаль.

— Вуаль?

— Она ведет нас за собой. Двенадцать благословений, Фабия Селебр.

С этими словами она ловко взлетела по оставшимся ступеням и исчезла за воротами в вихре белых одежд.

* * *

Высшая Жрица Бхария была в зрелом возрасте, обладала величественной фигурой, зычным голосом, и зануды пуще нее в Додеке не знали. Она могла на протяжении всего банкета не переводить дыхание и не закрывать рта, умудряясь съесть больше остальных, одновременно рассуждая на темы, которые ее в данный момент занимали. Френа старалась никогда не приглашать ее на приемы, если только не присутствовала Салтайя — та единственная осмеливалась ее прерывать.

С другой стороны, она была глупа, но зато добродушна. Она приняла Френу в большой, заполненной людьми гардеробной — сумрачной, душной, пахнущей гнилью — и заключила в могучие потные объятия, обдав запахом божественного дерева. Когда они обменялись любезностями, Жрица отодвинула свою гостью на расстояние вытянутой руки и принялась разглядывать из-под нависших век.

— Ты хорошо себя чувствуешь, дитя? Выглядишь ужасно. Нервы, полагаю; это совершенно естественно для девушки перед…

— Голова болит… погода…

— Да, влажность, я тебя понимаю, у нас одна жрица священного Настра невероятно страдает в сезон дождей, ее постоянно тошнит… давай отправимся в храм священной Синары, там ты помолишься, оставишь небольшое подношение, и наверняка богиня облегчит твои страдания.

— Нет, со мной все хорошо, — поспешно проговорила Френа. Сказать что-нибудь иное в присутствии достопочтенной Бхарии было невозможно.

— Как хочешь. Тогда позволь сначала представить тебе…

Высшая Жрица представила ей дюжину служителей и две дюжины их заместителей, в чем не было никакой необходимости. Зато все они ждали от Френы подарков. Не успели они произнести и двух слов приветствия, как Бхария повела всю процессию на экскурсию по Пантеону.

Очень скоро Френа обнаружила, что головная боль слегка отступила и стала вполне терпимой. Она поняла, что в определенном смысле сделала выбор, отказавшись обратиться за помощью к священной Синаре. Окончательное решение она примет, когда у нее будет возможность обдумать то, что ей сообщила Свидетельница. Дочь дожа, что бы это ни значило. Фабия — необычное имя, даже экзотическое. Аристократичное. Ей придется научиться думать о себе как оледи Фабии. Три брата? Правитель крупного и стратегически важного города?

Убийство?

Точно матушка-гусыня, Бхария повела свиту вдоль ухоженной дорожки через необычный парк; они поднимались и спускались, тропинка петляла между скалами и древними деревьями, от одного храма к другому, и все это вокруг вершины холма. Встречавшиеся им священники и прихожане испуганно уступали дорогу. Сегодня монолог Высшей Жрицы был посвящен истории Храмового острова и самого Скьяра, необходимости сохранять и восстанавливать святыни. И, хотя она ни словом не обмолвилось о золоте Хорта, вне всякого сомнения, именно оно подтолкнуло ее к подобным разглагольствованиям.

Она постоянно повторяла слова «очень старый».

— Эта земля священна с давних времен, в некоторых местах даже древнее Арканы. Здесь сохранились следыочень старых, примитивных храмов… Все храмы выстроены из дерева, и некоторые стили поражают своей древностью — этоочень старые постройки. Разумеется, материал достаточно новый, потому что испокон веков каждое здание возводится заново раз в двадцать лет, причем копия в мельчайших подробностях повторяет оригинал. К очередной запланированной реставрации мы и собираемся приступить в ближайшее время.

У Бхарии было единственное достоинство: разговор с ней не требовал никаких усилий, даже участия.

— Храм священного Веруочень старый, возможно, самый древний из сохранившихся до нашего времени, потому что ущелью дано Его имя. Известно, что в так называемый Период Экспансии город считал Веру своим покровителем, впрочем, тогда Скьяр был всего лишь пиратской крепостью. Хотя нам не следует говорить вслух подобные вещи, даже если это и правда, верно? Ведь благодаря мастерству пиратов в строительстве кораблей мы смогли завоевать половину побережья Океана и все земли вокруг озера. По этой причине священную Храду стали считать Его супругой, и веристы поклонялись Им, как двум покровителям города…

— А я всегда думала, что священная Храда — богиня-девственница, — умудрилась ввернуть Френа.

— Ну, сейчас это, разумеется, так, — спокойно заявила Высшая Жрица. — Однако все, о чем я рассказываю, было много лет назад. — Она помчалась вперед, видимо, так и не поняв, что ляпнула глупость. — По традиции богине преподносят дар в виде вышитого шарфа, но мы можем предложить украшенную драгоценностями шкатулку за вполне приемлемую цену…

Поразительно, что прорицательница так терпимо говорила о Темной. Почему-то это успокаивало. Возможно, мама Френы… то есть, Паола Апицелла была одновременно Избранной и любящей матерью, которую Френа… то есть Фабия вспоминала с нежностью. О, ну почему она не может в это поверить? С ее плеч тогда свалилась бы целая гора сомнений и боли.

— Храм священного Демерна дошел до нас сочень старых династических времен, когда Он и священная Веслих были хранителями Скьяра. Это видно по линии крыши и перевернутых фронтонов, а еще вот здесь есть надпись, сообщающая нам о том, сколько раз храм перестраивали…

Должна ли Френа принять какое-то решение? Чем все это закончится, ясно и так: через два дня Хорт привезет ее сюда, в Пантеон, в сопровождении вооруженных стражников. Множество друзей, служащих, партнеров и просто зевак станут свидетелями ее посвящения, и, следовательно, отречения от Ксаран и всех остальных богов, кроме Двенадцати — из которых она так сразу и не смогла бы кого-нибудь вспомнить. Если она откажется, ее вытащат из храма и похоронят заживо, что, конечно же, испортит праздник…

— Ты что-то сказала?

— О нет, ваше святейшество. — «Всего лишь нервно хихикнула». — Голова уже почти прошла. Прошу вас, продолжайте.

— Как я уже сказала, так называемое Демократическое Междуцарствие, судя по всему, не оставило никаких заметных следов в Пантеоне, но, разумеется, оно продолжалось совсем недолго, а дошедшие до нас сведения о религиозных верованиях весьма противоречивы… И хотя предположение, что священный Сьену был божественным вдохновителем перемен, может в какой-то мере объяснить их преходящий результат — естественно, я не хочу показать неуважение к…

И так далее.

И тому подобное.

У Фабии три брата! Три! Она не успела спросить у Свидетельницы, где они находятся, кто они такие и кем стали. Понравятся ли они ей? А она — им? Любят ли они то же, что и она? И где их вырастили — во дворцах или на кухнях? Стали ли они учениками ремесленников, крестьянами или их воспитывали как будущих дожей? Когда ейофициально объявят о ее настоящем положении, она сможет расспросить о братьях. И предупредить об опасности, которая им угрожает!

— …разумеется, олигархия подарила Скьяру величайшее процветание, сделав упор на торговле и объявив священного Укра своим покровителем, а священную Анзиэль Его супругой. Ибо от богатства нет ни малейшей пользы, если оно не озаряет нашу жизнь искусством, и все перестройки, которые вы видите, относятся к промежутку времени незадолго до того, как двадцать лет назад лорд крови Стралг сверг Совет… я-то все помню, но уверена, что вы…

Неужели эта женщинаникогда не замолкает?

ГЛАВА 14

Френа Вигсон вернулась домой и закрутилась в водовороте встреч и споров, от которых ей удалось отделаться лишь дюжиной категоричных заявлений. Затем она потребовала прохладную ванну, свежее платье и сказала, что хочет перекусить на своем любимом балконе, выходящем в гавань. Порез на плече все еще кровоточил. Инга попыталась снова его перевязать, но теперь уже и Френа сама подумывала, не послать ли за синаристкой.

Впрочем, она довольно быстро об этом забыла. Она лежала на диване, ела конфеты, Пламна и Лилии играли на инструментах, а Най пела. Френа смотрела на синий Океан, обрамленный каньоном; от головной боли не осталось и следа. Окажись рядом прорицательница, она бы увидела в этом знак того, что Френа приняла решение. Разумеется, никакого решения еще не было; она продолжала рассматривать разные возможности. Наконец Френа отдохнула и послала за архивариусом, отвечавшим за свежие реестры.

Этот бессмысленный титул принадлежал мастеру Пакару, одному из отцовских писарей. Он часто уезжал, и даже его официальные обязанности представлялись Френе загадочными. Неофициальные же — судя по тому, что на протяжении многих лет слышала Френа от слуг, и что сегодня подтвердила прорицательница — включали некоторые не слишком достойные деяния. Одна из причин, по которым она его не любила. А еще он был толстый, но если полнота и предполагает некоторую приятность — взять, например, Бхарию — к нему это не относилось. Складывалось впечатление, что у него совсем нет волос; рот был слюнявый, с отвислыми губами; а еще от него постоянно несло рыбой. Всякий раз, когда Френа оказывалась рядом, ей становилось ужасно не по себе.

Она не слышала, как он подошел, поскольку Пламна играла на цимбале, и чуть не свалилась с дивана, когда обнаружила его рядом. Белое льняное одеяние окутывало мастера Пакара от самых подмышек до щиколоток. Мокрые губы улыбались, жирные руки были сцеплены на толстом животе, и он старался не смотреть ей в глаза.

— Чем могу быть полезен, миледи?

Френа махнула рукой, отпустив девушек, и, пока они шли к двери, попыталась собраться с мыслями. В комнате стоял еще один диван, но она не предложила Пакару сесть. Да он и не ждал от нее этого. Она потянулась к засахаренному винограду, однако запах рыбы отбил у нее всякую охоту к сладкому.

— Сегодня мне сообщили, что ты — Избранный.

Мастер Пакар стоял чересчур близко и, улыбаясь, смотрел на ее тело.

— Ты ничего не скажешь мне по этому поводу?

— Избранный для чего, госпожа?

— Избранный… — Она вовремя остановилась, не успев произнести запретное имя. — Хтонианин.

— Ах.

— Это серьезное обвинение.

Он вздохнул, разглядывая ее бедра.

— Да, серьезное. Естественно, я все отрицаю. Впрочем, у меня действительно имеется несколько весьма сомнительных знакомств. Госпожа хочет провести хтонианский ритуал? Сколько дней прошло с тех пор, как у вас была кровь?

— Как ты смеешь?! Наглец! За такое полагается порка! — Френа мучительно покраснела.

— Прошу меня простить, — слегка шепелявя, пролепетал Пакар. — Я вас неправильно понял. Возможно, миледи соблаговолит объяснить…

— Мне прекрасно известно, что ты вызываешь выкидыши у нерадивых служанок. Многие из них считают, что причина их бед кроется в любовных эликсирах, которые ты продаешь не слишком порядочным слугам-мужчинам. Как правило, я не обсуждаю подобные вещи с отцом, однако же…

— Эта рыба не клюнет, госпожа. — Он улыбнулся, пялясь на ее левую грудь. — Ваш отец не видит того, чего не хочет знать, и ценит гармонию в доме. Я исполняю множество мелких поручений по его желанию, хотя он не отдает мне прямых приказов. Если вы вздумали шантажировать меня кухонными сплетнями, должен вас разочаровать. И потом, вы подвергнете своего отца опасности.

Френа несколько раз глубоко вдохнула, чтобы взять себя в руки. Он был умнее, чем она ожидала.

— Мне также известно, какую цену ты берешь за свои труды. У хорошеньких девушек ты требуешь три ночи, менее привлекательные или немолодые оказывают тебе весьма унизительные услуга. Имей в виду, тебе не удастся шантажом принудить меня к чему-либо подобному.

Его поклон скорее напоминал кивок в сторону ее пупка.

— В таком случае давайте будем разговаривать просто как… — он самодовольно ухмыльнулся, — партнеры. Ваша мать была Избранной. Да, этому нет никаких доказательств, но ваш отец нанял меня вскоре после того, как она… «вернулась в утробу», так говорят. В каком-то смысле я сейчас заменяю вам ее — в качестве источника определенных знаний или услуг. Итак, вас заставляют пройти посвящение Двенадцати, вы вынуждены сделать выбор между ними и Темной, которой вас в младенчестве посвятила мать. Теперь вы желаете обсудить церемонию окончательного посвящения.

— Все это злобная клевета!

Большой белый слизняк изучал ее левую грудь.

— Мои нижайшие извинения. Меня сбила с толку рана на плече миледи, и я подумал, что вы попытались самостоятельно принести жертву.

— Рана?

Ну конечно, горничные раззвонили об этом на весь дом!

— Подозреваю, она от острого камня. Пользоваться металлическим клинком запрещено. А, вы покраснели, значит, я не ошибся. Я вижу, вам даже известно, что вы должны были сделать это левой рукой. Кровавое жертвоприношение имеет огромное значение, но без правильного порядка действий и вспомогательного ритуала таит в себе много опасностей. Кроме того, очень важно, чтобы кто-нибудь указывал вам, что делать. Обсудим условия?

— Золото.

— Какой у вас чудесный голос. — Его взгляд спустился ниже, к бедрам. — Сколько золота?

— А что именно я покупаю?

— Руководство. Знания. Пролить пару капель крови на землю недостаточно. Вы должны принести жертву в месте, священном для Матери Всех и прочесть правильные клятвы. Существуют ритуалы, как я сказал, однако служба короткая и очень легкая по сравнению с годами тяжелого труда и унижения, которых требуют некоторые другие культы. Я с удовольствием предоставлю вам знающего наставника, который отведет вас в нужное место и поможет принести клятвы Древнейшей.

И ни слова, что наставником будет толстый, лысый слизняк с бегающими глазами. Кровь и мрак? Нет, неправильно. Холодная земля — наверняка это часть ритуала.

— Какие возможности Она дает и какой корбан я должна принести?

Пакар наградил бедра Френы такой радостной улыбкой, что она испугалась, не видит ли он сквозь одежду.

— Она воздает в соответствии с вашим подношением. Вы клянетесь только в одном — терпеть. Темная несет погибель, однако, собирая в ночи свой урожай, Она узнает и щадит тех, кто ей принадлежит. Если бы я сказал вам, сколько мне лет, вы бы не поверили.

— Вчера я видела, как толпа заживо похоронила Избранного.

— Откуда вы узнали, что он Избранный, госпожа? А им это откуда известно?

— Ты хочешь сказать, что, раз он умер, он был ни в чем не виновен; а если б не умер — то виновен?

— Я не говорил, что Она дарит бессмертие. Рано или поздно мы все умираем.

Френу передернуло.

— Мне нужно подумать.

— Не медлите. Ваша встреча с Двенадцатью назначена через два дня, и она свяжет вас узами, которые вам будет очень трудно разорвать, если позже вы захотите принадлежать Maтушке Ксаран. О! Я произнес Ее священное имя, но меня не поразила молния. Наставник, о котором я говорил, естествен но захочет получить плату вперед. Пять мер золота.

— Никогда. Хватит и двух.

— Пять. И пусть земля у вас под ногами будет щедрой, госпожа. — Мастер Пакар поклонился ее животу и ушел так же тихо, как возник.

* * *

Рано или поздно любой день подходит к концу.

Френа села, ее била дрожь. Мрак?.. Шум…

Наконец-то пошел дождь! Он лился на пол под ее окном — не настоящая буря, но все равно сильный ливень. Воздух оставался таким же горячим, однако Френа чувствовала приближающуюся прохладу. Она поднялась с мятой простыни и в тусклом свете ночника пошла закрывать ставни. Затем она плюхнулась на край спальной платформы, сжала голову руками и снова задумалась о том, что ей делать.

Пакар невыносим. Допустим, у нее найдется необходимая сумма (хотя едва ли)… Френа все равно не верила, что он исполнит обещанное. Даже прорицательница не могла точно определить, что он хтонианин, а он так и не дал однозначного ответа.

Здравый смысл подсказывал ей обратиться к отцу… к Хорту. Назвать родителей «приемной матерью» и «приемным отцом» у Френы язык не поднимался — но ведь Хорт всю жизнь ей лгал! Впрочем, ей так и не удалось выяснить, что ему известно. Знал ли он, что его жена — Избранная, или это как раз и относилось к тем вещам, на которые он, по мнению Пакара, закрывал глаза? Нет, Френа не могла просить помощи у Хорта.

Возможно, именно здесь и кроется решение. Если Избранные поклоняются Ксаран, выходит, их культ не похож ни на какой другой — у них нет величественных храмов, нет священников или учителей, всего лишь одинокие приверженцы, которых ненавидят и отовсюду гонят. Салтайе нужна марионетка, чтобы править Селеброй, а Избранная никогда не станет марионеткой. Более того, возможно, она отомстит за убийство Паолы.

Френа-Фабия должна принять это решение сама. Ее плечо снова закровило. Нужно пролить кровь в священном месте, так сказал мерзкий Пакар. Возможно, подходящее место совсем рядом.

* * *

Френа не решилась взять лампу и пробиралась по коридору в темноте. В этом крыле особняка располагались в основном общие комнаты. Здесь спали только она и отец; дюжиной комнат для гостей никто никогда не пользовался. Стражники, oxранявшие дом снаружи, не имели права сюда входить, но могли это сделать, если бы увидели мерцающий свет. Она нащупала ногой первую ступеньку и начала спускаться, двигаясь как можно осторожнее, потому что она помнила о новых деревянных фигурах и не хотела уронить одну из них, чтобы она с грохотом полетела вниз. Ее сандалии тихонько шуршали по мраморному полу.

Френа не забыла ту ужасную ночь, три года назад, которая продолжала мучить ее в кошмарах. Тогда, как и сейчас, дом был темным и казался пустым. Тогда, как и сейчас, она видела свет под дверью кабинета отца, потому что он редко прерывал работу на еду или сон. Тогда, как и сейчас, она пошла в противоположную сторону и стала спускаться по лестнице. С тех пор лестницу расширили и украсили; прежние покои ее матери снесли, чтобы увеличить внутренний дворик, окруженный сейчас крытым переходом. Она прошла по нему и вскоре остановилась под аркой рядом с тем местом, куда Паола пришла умирать. Если поблизости и есть место, священное для Древнейшей, оно наверняка тут. Для Френы оно определенно было священным.

Дождь полил сильнее, хотя все равно он не мог сравниться с тем, что бывает в сезон дождей. Ветер не проникал внутрь дома, но струи воды с шипением падали во дворик, капли равномерно стучали по крышам, срывались с веток деревьев. Вода усиливала запахи земли и листьев, это была жизнь, дар богов. Дрожа, но не от холода, Френа стояла в крытой галерее и вспоминала постоянно повторяющийся сон. Дверь. Ее мать. Зов. Она не припоминала, чтобы еще какие-нибудь сны были такими яркими. Кровь и холодная земля… нет, не так. Кровь и рождение… И что-то еще. Поговорка? Пословица? Стихотворение?

Слова, которые ассоциировались у нее с матерью — с Паолой Апицеллой, а не какой-то таинственной аристократкой, живущей далеко, на другой Грани.

Она скоро промокнет до нитки. Вода не причинит ей никакого вреда, а пара сырых полотенец в комнате не вызовет утром безмолвных вопросов, однако мокрое насквозь платье не останется незамеченным. Френа сбросила с плеч тонкую ткань, которая упала на пол. Да, вот так.

Обнаженная, она вышла из-под арки и ступила на влажную землю. Дождь был теплым и настолько сильным, что она тут же намокла, совсем как в момент своего рождения. Френа поспешила по тропинке, разбрызгивая воду из луж, чувствуя прилипшие к спине волосы и ласковое прикосновение листьев: они словно радовались ливню.

Она пробежала по траве. Здесь. Здесь она нашла мать. Паола доползла сюда, сбрасывая по пути бинты и шины. Ей не удалось избавиться от всех, но, когда она очутилась на этом месте, то была почти обнажена, как и ее дочь сейчас. Тут она умерла, прямо на голой земле. Нет, на холодной земле!

Френа присела и заглянула в кусты. Они разрослись, превратившись в маленькие деревья. Могилу традиционно отмечали пять камней. Листья, танцующие в струях дождя, опустились ей на плечи, когда она полезла под ветки.

Да! Она поняла: Кровь и рождение; смерть и холодная земля.

Она потерла пальцами рану от острого камня, затем положила испачканную кровью руку на черную глину. Она оказалась мягкой и на удивление приятной. Покой сменился радостью. Здесь чувствовались любовь и тепло, мамино присутствие. Она уловила безмолвное приветствие, почувствовала призрачное объятие и знакомый запах, но все это было за пределами реальности.

— Мама? — прошептала она.

Ответом была любовь.

«Терпи!» — уловила она легкий шепот.

Ей стало холодно. В конце концов она замучилась ждать и вернулась в крытую галерею. Френа отдавала себе отчет, что затеяла опасную игру. Ритуалы, проводимые в одиночестве посреди ночи — вполне достаточный повод, чтобы приговорить человека к смерти. Даже капли воды на полу галереи могут стать смертельно опасным свидетельством. Она сделала невероятно большой шаг и встала на свое сброшенное платье, вытерла об него ноги и надела сандалии. Затем помчалась назад, в свою комнату.

Там она вытянулась на спальной платформе и произнесла молитву. Древнейшая была еще и Леди Снов. «Пошли мне сон, — попросила Френа. — Только не про наводнение и дверь. Его я поняла. Покажи что-нибудь другое. Помоги мне!»

Пришла очередь женщины занять место в первом ряду возле огня. Восемь безымянных людей прижимались друг к другу, стараясь согреться, в безнадежной попытке укрыться за спинами тех, кто стоял впереди. Ветер, точно острый бронзовый клинок, проникал сквозь шерсть и меха, в которые она куталась, от земли поднимался ледяной холод, полз вверх, наполняя все ее тело. Ее сосед закашлялся, и тут же начали кашлять другие. Им не хватало воздуха, который обжигал глотки и легкие, от него трескались губы и ноздри. Бороды мужчин обледенели.

Лагерь разбили в ущелье, где не было никакого укрытия от убийственного ветра, и даже могучим веристам не хватило сил поставить палатки. Жалкий, шипящий костер погаснет еще до рассвета. За прошедшие несколько дней караван не встретил на своем пути ни одного, даже самого чахлого, кустика, но сегодня вечером они наткнулись на труп какого-то путешественника, которые умер на дороге, высох, превратившись в мумию, да так и остался там лежать. Герои разломали его на куски и вылили на него остатки масла. К счастью, благодаря ветру он загорелся.

На черном бархате неба, точно невесомая паутина из алмазной пыли, сияли невероятные звезды. Очень далеко на западе, на горизонте, мерцая, словно призрак, виднелся конический пик. Варакатс, знак того, что они миновали Границу — так говорили ледяные демоны. Однако впереди их ждал долгий спуск; и теперь уже все понимали, что некоторым из них не дано его преодолеть. Возможно, никому, и следующие путники используют их тела в качестве топлива.

Ветер обжигал кожу, резал, точно острый нож, а затем превращался в злобного хищника, воющего среди скал. Тяжелее всего была нехватка сна. Лечь означало задохнуться в разреженном воздухе. Лишившись возможности растапливать снег, они лишились и питьевой воды; жажда становилась пыткой пострашнее, чем голод и усталость.

Могучая рука схватила ее и перебросила через тех, кто стоял у нее за спиной, они тут же пригнулись и подняли руки, прикрывая головы. Она оказалась за пределами внешнего круга и упала на спину, пытаясь защитить драгоценный груз, спрятанный под паркой. Верист, сделавший это, перешагнул через своих сидящих товарищей, чтобы занять ее место у костра.

— Ты должен нас защищать, свинья! — хрипло выкрикнула она.

Он не обратил на нее ни малейшего внимания: либо не понял языка, на котором она говорила, либо знал, что у нее просто не хватит сил устроить потасовку. Ледяные демоны не выставляли напоказ свои могучие обнаженные руки, как делали это на равнине; они кутались в шерсть и меха, а поверх надели плащи, однако это не мешало им решать все возникшие проблемы с помощью грубой силы.

Крошечный сверток, который она прижимала к груди под мехами, был холодным и безжизненным. С того самого мгновения, когда командир приказал разбить лагерь, она знала, что время пришло, но бессилие мешало ей действовать. Если она не сделает этого сейчас, будет слишком поздно. Никем не замеченная, она отошла от лагеря, впрочем, если кто-то ее и видел, всем было плевать и ее никто не окликнул. Никого не волновало, умрет ли эта женщина и ее подопечная. Скоро веристов перестанет занимать даже собственная смерть, и тогда наступит конец. Они все умрут — потому что у них не останется воли к жизни.

За первым скоплением высоких валунов она обнаружила камни, с которых ветер сдул всю пыль. То, что она задумала, нужно сделать очень быстро. Вокруг царила ночь, озаренная лишь светом звезд, но темнота была ее другом. Она видела достаточно для своих целей, для целей Матери.

Женщина сняла перчатки. Пальцы заледенели, а без перчаток и вовсе скоро омертвеют. Земля здесь так промерзла за многие годы, что стала жесткой, как камень. Она положила руку на отполированную ветрами поверхность и открыла свое сознание бездонным потокам мира, ласкающему присутствию Матери. Ее тут же наполнила могучая сила, которая поразила ее, ослепила и чуть не заставила отдернуть руку. Неожиданно она поняла, что никогда до сих пор не вступала в связь с Матерью через голый камень. Прежде Она дарила ей силу, прошедшую сквозь мягкую, живую землю. Здесь же скрытое от посторонних глаз могущество стихии находилось в своем чистом виде, и все его темные грани ослепительно сияли, словно в этой древней холодной пустыне жизнь отчаянно искала выхода через ее плоть.

Возможно ли то, что она задумала? И как повлияет на малышку такая могучая сила? Она может поглотить ее, и тогда ребенок умрет, но и без благословения она больше не выдержит ни одного перехода. Придется рискнуть.

Она выбрала острый камень, закатала рукав и сделала надрез на внутренней стороне запястья. Когда кровь пролилась на камень, она положила на него руку. И тут же почувствовала узнавание и благодарность за жертву. И, конечно же, любовь. То была безжалостная любовь, несокрушимая, не знающая преград. Женщина раздумывала, не в силах справиться со страхом… Но она знала, что должна это сделать, что бы ни случилось потом.

— Мать, — прошептала она, — услышь меня и помоги защитить девочку, которую я Тебе принесла. Надели ее волей, чтобы она не умерла в этом ужасном месте.

Теперь надо делать все очень быстро. Она начала поспешно дергать завязки и расстегивать пуговицы неловкими, замерзшими пальцами. В груди у нее почти не осталось молока, но ребенок давно перестал плакать. Она вытащила малышку, от которой отвратительно воняло, потому что вот уже много дней ей не встречался подходящий мох. Неужели она ждала слишком долго? Девочка жалобно захныкала, когда на нее налетели порывы ледяного ветра. Во время первого посвящения нужно раздеться догола, но у нее не было времени; да и крошечное тельце вряд ли выдержит такой холод.

Она перевернула малышку и сделала надрез на внутренней поверхности крошечного бедра. На мгновение ей показалось, что в маленьком теле совсем не осталось крови, но тут две капли упали на камень.

— Мать, я прошу Тебя избрать и присвоить себе этого ребенка. Возьми ее живое тело или забери дух — как пожелаешь. Но я молю Тебя, подари ей жизнь, чтобы она могла служить Тебе в будущем.

Она прижала маленькую ручку к уже замерзшим крошечным каплям крови. Ребенок неожиданно завизжал, словно возмущаясь таким обращением. А потом снова, еще громче.

Вскрикнув от радости, женщина схватила малышку и засунула под плащ, к своей теплой груди. Ощущение было такое, будто прижимаешь к себе холодную рыбу, но крошечные губы тут же нашли сосок и принялись сосать. Женщина с удовлетворением вздохнула, почувствовав, как грудь начала наливаться молоком. Ласковое тепло окутало ее, потекло из ее тела к малышке. Даже любовь мужчины и удовольствие, которое ей дарил Ставан, не могло сравниться с наслаждением, охватившим ее, когда она кормила ребенка.

Потом она поплотнее запахнула плащ, прикрыв свою подопечную, которая уже согрелась.

— Ну вот! — пробормотала она. — Теперь ты принадлежишь Ей, как и я. Но зато ты будешь жить. Это все же лучше.

Когда сердце перестало отчаянно колотиться в груди, Френа встала, нашла бронзовое зеркальце и принялась разглядывать внутреннюю поверхность своего бедра в неверном свете лампы, в которой почти закончилось масло. Шрама там не было. Впрочем, неудивительно, ведь прошло столько времени, она выросла. Френа легла на платформу, зная, что ей не суждено заснуть. Как достать пять мер золота и довериться мастеру Пакару, незаметно сбежать с ним в место, которое он называет священным, да и вообще, откуда ей знать, что он не совершит какое-нибудь злодеяние, когда она окажется с ним наедине? У нее впереди всего одна ночь.

Голова окончательно перестала болеть — она приняла решение. Френа знала, что хочет сделать. Ради Паолы. Но ей потребуется помощь Древнейшей.

ГЛАВА 15

Терек Храгсон ходил взад и вперед по своей комнате, окутанной спустившимися сумерками. Цок… цок… цок… Где эта проклятая прорицательница? Что могло ее так задержать?

Он остановился возле окна и посмотрел на дорогу, ведущую в Трайфорс. В небе полыхали красные, оранжевые и розовые краски, а солнце казалось неровным кровавым пятном. В Нардалборге закаты длились бесконечно.

Он развернулся и зашагал назад. Цок… цок… цок… В тусклом свете комнаты он не видел ни скамьи, ни стола, даже спальной платформы. Он считал свои шаги, прислушиваясь к стуку когтей по деревянным доскам.

Из восточного окна открывался вид на дорогу, ведущую к Леднику, там небо уже стало бархатно-черным, усыпанным звездами. Сегодня утром он целую вечность разглядывал приближающийся караван, спустившийся с перевала, прежде чем стража его заметила и подала сигнал тревоги. Терек был потрясен тем, какой он маленький. В прежние времена караван состоял из бесконечного потока рабов, согнутых под тяжестью добычи своих хозяев; а сегодня Терек сумел заметить лишь несколько купцов, около дюжины раненых воинов, возвращающихся на родину, и пару совершенно здоровых веристов с сумками, в которых, вне всякого сомнения, лежали послания от Стралга.

Почему Свидетельница так задерживается? Уже скоро совсем стемнеет.

Терек снова посмотрел в окно, выходящее на запад. Он собирался вернуться в Трайфорс сразу после принесения клятвы, несколько дней назад. У него хватает забот с отрядами зеленых новобранцев, проходящих через город по дороге во Флоренгию, чтобы умереть там ради Стралга, а Хет прекрасно управляет Нардалборгом и без командира войска, таскающегося за ним по пятам. Терек остался из-за проклятого заложника Орлада. Нужно было видеть его глаза! Не в тот миг, когда Терек надел ему на шею цепь и вынужденно наградил ритуальным объятием, от которого его чуть не вытошнило — тогда в этих глазах застыло лишь холодное, жесткое выражение. Нет, чуть раньше, за несколько минут до того, как пропивший мозги болван Гзург Хротгатсон объявил о своем безумном решении. Чернявый мерзавец болтался в конце зала и, вне всякого сомнения, знал, что сейчас произойдет, но не догадывался, что за ним кто-то наблюдает. Вот когда Терек увидел огонь предательства в его отвратительных черных глазах.

Поэтому вместо того, что отправиться в Трайфорс на следующее утро, Терек вызвал к себе прорицательницу, и она прибыла сегодня утром в фургоне, запряженном длинношерстным быком. Ему всего лишь требовалось, чтобы она подтвердила его подозрения — на случай, если Салтайя вдруг решит задать вопрос — а затем он прикончит молодого мерзавца. Цепочка на шее, значит? На ней же его и повесят!

Кто-то постучал в деревянную дверь.

— Войди! — крикнул он и сделал вид, что разглядывает пейзаж за окном.

— Милорд!

Мужской голос — скорее всего это Хет, но по одному слову не определишь наверняка. Терек не мог разглядеть в темноте цвет его пояса.

— Вольно. Чего тебе?

— Мой господин добр. — Хет выпрямился. — Прибыл караван.

— Я видел.

— Он доставил для вас вот это. — Послышался стук глиняных дощечек, которые положили на деревянный стол. — И еще несколько штук. Сразу отправить их по назначению?

Этот вопрос означал: «Не хотите ли вы взглянуть на них первым?» Прошло много лет с тех пор, как Терек последний раз бывал в Нардалборге во время прибытия каравана, и Хет не знал, как следует поступить. Однако он был достаточно предусмотрителен, чтобы поинтересоваться.

— Обязательно отправляй. Полагаю, большая часть адресована моей сестре. Ты решил, что я захочу прочитать ее почту?

— Нет, разумеется, милорд.

Терек так и поступил бы, если б посмел. Однажды он рискнул это сделать, много лет назад — как-то ночью, сильно напившись, он вдруг подумал, что со стороны Стралга несправедливо сообщать все последние новости Салтайе, а ему — ничего. Поэтому он приказал писарю выбрать по датам на футлярах самую свежую из недавно прибывших дощечек, раскрыть ее и прочитать содержимое. В пути футляр вполне мог пострадать, но, очевидно, прорицательницы были в состоянии определить, что произошло с табличкой. Он об этом не подумал, в отличие от Салтайи. Примерно через сезон после происшествия та призвала его к себе. Он пытался не обращать внимания на ее приказ, мысленно послав Салтайю к Древнейшей, но потом испугался, что именно к ней она и пойдет — вовсе не за тем, о чем он подумал. Поэтому в конце концов он подчинился.

Почему-то в тот год он был в Джат-Ногуле, на дальней стороне Грани, и у него ушла целая зима, чтобы добраться до сестры. Когда он предстал перед ней, она отвесила ему пощечину, сообщила, что прикончит его, если он еще раз так поступит, и тут же отправила домой. По крайней мере так он это запомнил, однако его адъютанты утверждали, что он отсутствовал три дня. С тех пор он ни разу не осмелился вскрывать письма Салтайи.

— Прислать к вам писаря… милорд? — неуверенно спросил Хет.

— А какие ходят слухи? — Молва могла содержать гораздо больше правды, чем вымыслы Стралга. — Есть новости из Флоренгии? Мы одержали какую-нибудь великую победу?

— На самом деле да, милорд. Герои ликуют по поводу грандиозной победы возле местечка под названием Миона. Повстанцы пытались осадить поселение, в котором находился ваш великий брат, милорд. И, хотя они значительно превосходили числом нашу армию, он хитростью заманил их в город, после чего ушел оттуда, распорядившись сжечь все дотла. Враг понес огромные потери.

По сдержанному голосу опытного военного было трудно сказать, верит ли он в эти бредни. Терек не поверил. Он бы отдал половину своих когтей за то, чтобы увидеть выражение лица Хета, но на близком расстоянии все лица превращались для него в размытое пятно.

— А они были там лично, эти Герои?

— Не думаю, милорд.

— Где находится Миона? Рядом с перевалом или дальше?

— Я… мне не пришло в голову спросить, милорд. — В голосе появились осторожные нотки.

Терек рассмеялся и снова повернулся к окну.

— Иди сюда.

Хет подошел и встал рядом.

— Слушаю, милорд?

— Ты не понимаешь, что происходит, мой мальчик, — тихо проговорил сатрап. — Мне не следовало бы тебя так называть, верно? Тебе уже сколько… двадцать восемь?

— Тридцать.

— Ага. Ну, в тридцать ты уже должен уметь видеть дичь, прячущуюся в кустах. — Он выдавил из себя смешок и обхватил одной рукой могучие плечи Хета. — Помнишь то время, когда ты проходил посвящение? Ты хотел немедленно отправиться во Флоренгию. В ту ночь ты бы ушел туда один, отпусти я тебя. Однако я настаивал, чтобы ты подождал и стал хотя бы командиром фланга.

— Помню. — Ровным сдержанным тоном, который ничего не выдавал, ответил Хет. — А потом вы мне сказали, что уже слишком поздно, и что я пропустил войну.

— Да, я так думал, мой мальчик. Правда. Но затем Стралг совершил ошибку.

— Вы имеете в виду посвящение флоренгианцев нашему богу?

— Разумеется, а что же еще? Стралг начал посвящать этих грязнокожих, темноглазых, скользких лжецов! Они все предатели!

— И заплатят за это.

— Правда? Ты так думаешь? Сейчас флоренгианская орда скорее всего превосходит числом орду Стралга. А их воины прошли такую же подготовку, и они так же смертельно опасны. Как по-твоему, почему он постоянно требует подкреплений? Он жепроигрывает!

— Или временно отступает.

— Едва ли. — Цок… Цок… Цок… Терек вдруг заметил, что снова расхаживает по комнате. — На их стороне Грани меньше льда!

— Мой господин добр.

Вне всякого сомнения, Хет знал, что Терек имеет в виду, но хороший верист никогда не произносит вслух подобные вещи А вот Терек вполне мог себе это позволить.

— Даже курьерам легче пересекать перевал в этом направлении — трудности начинаются лишь по эту сторону Грани. И привести орду сюда будетгораздо проще. Вот наша главная беда! И вот почему война должна продолжаться любой ценой. Если Стралг не сможет удержать север — Селебру и дорогу домой — он вернется назад и приведет за собой флоренгианскую армию. Как ты думаешь, Нардалборг сможет их остановить? Эти темнокожие уроды заполонят Вигелию, начнут сжигать наши города и насиловать женщин! И все потому, что Стралг доверился флоренгианам! — Он смутился, услышав, как дрогнул у него голос. — Они убили твоих братьев!

— Да, милорд.

В свое время Терек от нескольких женщин произвел на свет четырех сыновей и неопределенное количество дочерей. Он назначил женщинам щедрое содержание, позволив им оставить дочек, а сыновей забрал себе. Теперь он жалел, что не оставил себе и девочек, которые родили бы ему внуков. Троих сыновей он признал, все они стали служить Веру и надели медные ошейники. Он попрощался с ними здесь, в Нардалборге, и смотрел им вслед, когда они уходили на войну его брата. Храг Терексон, Стралг Терексон, Нарс Терексон… Все трое — могучие воины, но флоренгианские предатели убили их.

— Вот почему я держу тебя втайне, сын. Вот почему тебе приходится носить позорное имя Хетсон. Стралг забрал у меня троих сыновей. Их убили флоренгиане. И двух сыновей Карвака. Троих — Салтайи. Двое сыновей Хорольда погибли по дороге во Флоренгию.

Если бы Стралг или Салтайя узнали про Хета, они бы забрали и его.

— Да, милорд.

— Флоренгианские свиньи! Я ненавижу их, ненавижу! А этот Вонючий флоренгианский ублюдок болтается в Нардалборге — ты уговорил меня позволить ему участвовать в испытаниях, командир охоты! Я этого не забуду. А потом тупоголовый Гзург объявил, что он их прошел, и мне пришлось наградить его ошейником. Да еще смотреть, как он пачкает своей поганой кровью пол у моих ног. Ты заставил меня принять клятву у гнусного флоренгианского предателя, хотя я знал, что каждое произнесенное им слово — ложь. Я даже был вынужден обнять эту тварь!

Его передернуло от отвращения. Он до сих пор не понимал, как ему удалось сдержаться и не задушить мерзкого червя прямо там. Сейчас ему требуется одно лишь слово прорицательницы, и он сможет это сделать. Почему ее так долго нет?

— Ну, чего ты хочешь?

— Я принес вам почту, милорд.

— Врешь. Ты не слуга. Давай выкладывай.

Он не видел сыновнего лица, но это не помешало ему наградить его суровым взглядом. Терек услышал беспокойство в его голосе.

— Мой господин добр. Я пришел сказать, милорд… доложить… Я разрешил кадетам прикоснуться к Присутствию. Сегодня ночью. Милорд.

— Нет! Нет, нет, нет! Это же смешно! — Он наткнулся на скамью, зарычал от ярости и отшвырнул ее в противоположный конец комнаты, где она с грохотом разлетелась на мелкие куски. — Они не готовы. Они не могут быть готовы. Ты допустил…

— Отец, выслушайте меня!

Терек еще ни разу не слышал, чтобы Хет его так называл. Это привело его в чувство. Флоренгианские ублюдки убили троих его сыновей, он не мог потерять четвертого. Молча кивнув, он поглядел на звезды, усыпавшие небо на востоке.

— Отец, я еще никогда в жизни не видел командира молодняка, подобного Орладу. Каждое утро я говорю ему, что он должен сделать, но оказывается, что он уже это сделал! Он провел со своими парнями учения, расписанные на шесть дней, за половину срока. Я знаю, мои слова звучат неправдоподобно, но это так. Готовы все двенадцать! Это выше сил любого вериста, но он справился. Они измотаны, однако с готовностью продолжают тренировки. Следуют за ним, точно гусята за гусыней. К себе он еще более требователен, чем к остальным, и они не ропщут. Все ответы отлетают у них от зубов. Я проверял, милорд — разумеется, проверял! И, клянусь, что они готовы прикоснуться к Присутствию не меньше тех кадетов, с которыми я имел дело до сих пор. Не отказывайте им, милорд! Умоляю вас! Если они не примут участия в церемонии сегодня, то сломаются, и пройдет много времени, прежде чем они снова будут готовы — если вообще будут. Двенадцать кадетов, отец, готовы все двенадцать! Боги знают, как сильно мы в них нуждаемся.

В горле Терека возникло глухое рычание. Подготовка мужчины к первому прикосновению к Присутствию была самой сложной частью посвящения. Испытуемый должен быть напряжен, точно натянутая тетива, готовая вот-вот лопнуть, иначе ритуал провалится. Первая неудача часто означала, что в будущем рассчитывать не на что. Кадет даже может умереть. Изнурение, голод, нехватка сна — все это очень важно, но стоит перегнуть палку, и мальчик сломается. Хет никогда не ошибался в данном вопросе.

— Возьми одиннадцать и сломай ублюдку шею.

— Не получится, милорд. Они идут за ним. Без Орлада они просто не будут знать, что делать, потому что они уже переступили грань и не в состоянии думать самостоятельно.

— Нет! Я же сказал тебе, что доверять флоренгианам нельзя!

Его вопль должен был положить конец разговору. Веристы никогда не возражают своим командирам. Но, как это удивительно, Хет продолжал настаивать на своем.

— Отец, если то, что вы говорите о войне…

— Нет! Он заложник! Заложник из Селебры, даже Стралг признает, что это опасно. Салтайя спрашивала меня о нем в своем последнем письме, ее интересовало, жив ли он и где находится. Предположим, старый король — или кто он там? — умрет, и Стралг потребует, чтобы Орлад занял его трон — мы отправим тудавериста? Как ты думаешь, сможет верист стать марионеткой?

— Он и сейчас — не марионетка, милорд.

Снова кто-то тихонько постучал в дверь, и Терек с облегчением рявкнул:

— Входи!

На сей раз это была прорицательница — он сумел различить белое пятно ее одеяния. Едва дождавшись, когда она закроет дверь, он принялся задавать вопросы:

— Ну? Почему так долго? Что он думает? Замышляет предательство, да?

— Мы не одни, милорд. — Она была пугливой, миниатюрной и совсем молодой, судя по голосу. Женщины! Как же давно Терек не имел с ними дела!

— Мне это прекрасно известно.

— Как пожелаете. Я задержалась, так как вы запретили мне открывать кому бы то ни было свои намерения. Поскольку я не могла задавать ему прямых вопросов, да и другим тоже, пришлось полагаться на обычные разговоры, а он сейчас так устал, что едва ворочает языком. Прибытие каравана дало мне счастливую возможность…

— Ичто же он замыслил? Настраивает против меня весь фланг?

— Ничего подобного, милорд. Он говорит то, что думает, и ничего не скрывает. Он фанатично предан вам и командиру охоты Хету. Он так безгранично вами восхищается, что даже не позволяет своим кадетам называть вас прозвищем, которым пользуются все остальные. Командир молодняка твердо решил сделать так, чтобы все его подопечные в рекордное время прошли посвящение, потому что он мечтает присоединиться к вашему брату в войне с флоренгианскими веристами.

— Вранье! Тыошибаешься! Это не может быть правдой!

Женщина закричала, прежде чем Терек успел до нее добраться.

Хет метнулся вперед и встал между ними, обхватив отца могучими руками.

— Сатрап! Подождите!

Терек вырвался из его рук.

— Она лжет! Это неправда. Он же флоренгианин.

— Прошу вас, позвольте прорицательнице договорить милорд. Продолжай, Свидетельница.

Свидетельница свернулась в клубок на полу.

— Продолжать? — В ее дрожащем голосе прозвучали истерические нотки. — Если бы не ваша сноровка, это обезумевшее чудовище…

— Вставай!

Она не пошевелилась.

— Он хотелразорвать меня! Объясни ему, к чему бы это привело. Я попыталась и не сумела. Соглашение между Героями и Свидетельницами было бы…

— Заткнись, болтливая корова, — рявкнул Хет. — И встань. Он тебя не тронул. Скажи ему, почему Орлад ненавидит своих соплеменников-флоренгиан.

— Я скажу, если сатрап будет прилично себя вести, — жалобно произнесла она, отряхивая пыль с одеяния. — Мальчик ненавидит не всех флоренгиан. Он презирает только флоренгианских веристов, считает их нарушителями клятвы, потому что они обещали хранить верность лорду крови Стралгу.

— Видишь, отец? Всю свою жизнь здесь, в Нардалборге, его травили за…

— Кровь! — Терек вернулся к окну, подставив лицо холодному воздуху, чтобы тот немного остудил его ярость. — Тупая шлюха! Ты хочешь сказать, что есть один флоренгианин, которому я могу доверять, что он не предаст меня, как только ему представится такая возможность?

— Я не знаю будущего. Я лишь говорю, что сейчас вы можете ему доверять.

— Ха! Значит, яне могу ему доверять?

— Мне остается лишь повторить сказанное.

— Милорд, я думаю, прорицательница имеет в виду, что фанатичная преданность — вещь хрупкая, — вмешался Хет. — Такая верность не знает компромиссов. Если человек, слепо поддерживающий какое-то дело, вдруг посчитает его недостойным, он перейдет на другую сторону и будет сражаться с такой же страстью. Я правильно понял, Свидетельница?

— Я сообщаю факты, командир охоты. В мои обязанности не входит строить предположения.

— Кровь! — снова взревел Терек. — Из мертвого флоренгианина даже хорошего удобрения не получится. Прочитай мне письма.

— Я не писарь, милорд.

— Знаю, идиотка! Но ты можешь мне сказать, что там говорится.

Он всегда требовал, чтобы почту ему читали Свидетельницы, потому что не доверял писарям. Надиктовав важное послание, он просил, чтобы прорицательница его прочитала. Сейчас Терек нетерпеливо постукивал когтями по полу, пока девушка перебирала маленькие таблички.

— Они все адресованы вам от лорда крови Стралга. Первая…

— Начни с последней, тупица!

Возникло молчание. Прорицательница она разбила глиняный конверт, ударив им о край стола, и достала дощечку.

— Священным именем самого могущественного…

— Оставь это дерьмо! Могу спорить, что в начале содержится требование прислать очередной отряд веристов, так?

Стралг всегда начинал свои послания одинаково.

— Э-э-э… да, милорд. Он э-э-э… он говорит, что должен закрепить свой недавний успех у Мионы и что враг, привыкший к летнему теплу, не станет сражаться зимой, в то время как для вигелиан их погода не страшна, поэтому они имеют естественное преимущество в…

— Жабье дерьмо! Во Флоренгии нет времен года; у них зима ничем не отличается от лета. Сколько на сей раз?

— Э-э-э… он надеется, что Трайфорс пришлет ему одну полную стаю, по крайней мере два фланга из которых будут опытными воинами. А еще вы должны отправить к нему вашего лучшего командира охоты… милорд.

Невозможно! У Терека не было лишних сорока девяти человек, и он не собирался посылать к Стралгу Хета. Хет благоразумно помалкивал. За последние несколько лет он видел, как воины отправляются на войну шестидесятками и шестьдесят-шестидесятками, но назад возвращались лишь немногие, да и то калеки.

— Сколько еще караванов он хочет получить от меня до наступления зимы?

— Не сообщается.

— А сколько всего людей ему нужно?

— Здесь он об этом не говорит, милорд…

Терек не обратил внимания на ее слова, в отличие от Хета.

— А где он это говорит?

— Со всем уважением, милорд, я имею право отвечать только на вопросы командира войска.

— Отвечай ему! — прорычал Терек, а затем ответил сам. — Ты читала другие послания! Ты можешь их читать, не открывая?

И почему это сразу не пришло ему в голову? Тупоголовые коровы не говорили ему, на что они способны и что умеют делать. Они никогда ничего не предлагали! Ему стало интересно, знает ли Салтайя об этой их способности.

— Я не могу прочитать запечатанное послание, милорд.

— Но можешь сказать, о чем там говорится? — спросил Хет.

— Если стою достаточно близко, — мрачно сообщила прорицательница, — а в послании содержатся важные сведения.

Терек фыркнул.

— Что ж, ты находилась достаточно близко от прибывших сегодня посланий? Ну разумеется! Ты бы ни за что не упустила такую возможность. Расскажи нам, что мой дорогой братец пишет нашей сестре? Давай, я слушаю!

— Все, милорд?

— Начни с самых интересных новостей, а я скажу тебе, когда остановиться.

Она вздохнула.

— Хорошо, милорд. Он написал, что потерпел сокрушительное поражение у моста Реггони. Повстанец командир орды Кавотти испортил…

— Заговорщик! — вскричал Терек.

— Хорошо, заговорщик. Он испортил мост, и, когда охота вашего брата оказалась на нем, тот обрушился в пропасть. Авангард остался в изоляции. Его атаковали борцы за свободу…

— Повстанцы! Клятвопреступники!

— …и уничтожили. Лорд крови потерял почти целое войско. Он требует пополнения… Его точные слова, милорд, звучат так: ваша высокочтимая сестра должна «послать ему столько людей, сколько полоумный Терек сможет переправить через Границу». Милорд.

Терек подумал, что было бы неплохо свернуть Свидетельнице шею, но решил этого не делать.

— Хет, ты сможешь до наступления зимы отправить еще пять караванов?

— Я попытаюсь, милорд. Последнее слово останется за погодой.

— А ты сумеешь увеличить караваны?

— Нет! — твердо ответил Хет. — Без новых рабов и мамонтов не смогу. Но даже если нам и удастся собрать достаточно провианта для более чем четырех шестидесяток воинов, у нас нет таких вместительных хранилищ, куда можно все это сложить. Они построены для маленьких караванов. Четыре шестидесятки — это абсолютный предел… милорд.

И тут Тереку в голову пришла великолепная идея, просто блестящая.

— Не стоит оставлять место для Воина Орлада.

— Мой господин добр, — неуверенно пробормотал Хет.

— Новобранцы… они хоть и полны желания отправиться на войну, но такие неопытные, — заявил сатрап и радостно рассмеялся. Здесь, в Нардалборге, он не мог привести свой план в исполнение. Это подорвет моральный дух войска. — Сегодня я разрешаю сделать то, о чем тебя просили. Уверен, командир молодняка Орлад справится с испытанием. Пожелай всем кадетам удачи. Свободен.

— Мой господин добр.

— Да, и еще… Когда командир молодняка Орлад наконец пройдет посвящение, в чем я нисколько не сомневаюсь… отправь его ко мне, в Трайфорс.

Он услышал, как Хет закрыл за собой дверь. Белое пятно Свидетельницы осталось в комнате, но она держалась от него на почтительном расстоянии. Замечательные, чудесные, прекрасные, юные воины! Прежде чем отправить их в сражение, будет только справедливо позволить потренировать на флоренгианских веристах.

ГЛАВА 16

Френа Вигсон потратила еще один день на подготовку к банкету. Ответы на приглашения текли сплошным потоком — правда, про глиняные таблички нельзя сказать, что они текут, но многие присылали благодарности с гонцами, юношами, обладающими поразительной способностью запоминать очень длинные послания наизусть. Их тоже нельзя было назвать потоком, но пот с них капал на плитки пола, потому что дождь прекратился и установилась еще более невыносимая жара.

Натужно скрипящие фургоны доставляли продукты. Варилось пиво, наполняя дом пьянящими запахами дрожжей. Ей приходилось принимать множество мелких решений между примерками и бесконечными проблемами, возникавшими повсюду. Хорта нигде не было видно. Хотя все свои дни он отдавал делам, когда Френа находилась дома, он обычно разделял с ней какую-нибудь трапезу — грыз ячменное печенье, запивая его молоком, в то время как она частенько с удовольствием поглощала гуся в имбире или форель, фаршированную устрицами. Сегодня она обедала одна, а Виньор, сказочник, рассказывал ей одну из своих древних историй, чтобы она не скучала. Один раз она мельком видела мастера Пакара. Тот улыбнулся ей и поклонился. Она кивнула и быстро прошествовала мимо. Нет, она скорее доверится огненной гадюке!

Однако рано или поздно каждый день подходит к концу. Пришел миг, когда Френа смогла запереть дверь на засов, оставив за ней Ингу, Лилин и всех остальных, отца и его слуг, Пакара и весь мир. Измученная хлопотами, она рухнула на спальную платформу и закрыла глаза. Тут на нее, точно голодные звери, набросились Проблемы.

Ее возлюбленная мать принадлежала Древнейшей, и сама Френа обещана этой богине. Даже без видения, посетившего ее прошлой ночью, она не сомневалась, что лишь божественное вмешательство позволило выжить крошечному младенцу во время путешествия по приграничным землям. Ради Паолы Френа должна сдержать данное ею обещание и принести свои клятвы Ксаран, а не Двенадцати. Но как она может это сделать, когда у нее так мало времени? Очевидно, ее вчерашняя молитва была услышана и ей показали прошлое. Сегодня она попросит наставлений о том, что ей делать в самом ближайшем будущем. Хотя Френа невероятно устала, ей не составило никакого труда не заснуть и дождаться, когда затихнет весь дом.

Закутавшись в темный плащ и чувствуя себя невидимкой, Френа в полной безопасности осторожно пробиралась по коридору, начиная свой путь паломника. Ее отец все еще работал, и из-под его двери наружу пробивалась полоска света. Добравшись до арки, ведущей в сад, Френа остановилась и прислушалась. Где-то далеко вопили коты, лаяли собаки, на постоялых дворах на улице Рыбьи Потроха веселились матросы. В доме же, точно в могиле, царила тишина. Дурное сравнение! Звезды, светившие над Кирном — Фургон, Меч Грабена, Ишроп и Ишниар — в Скьяре, пристроившемся в сыром каньоне, разглядеть было невозможно. Вокруг все замерло в неподвижности, и у нее не было никаких причин, чтобы не идти дальше.

Френа быстро пробежала по саду к могиле. Она сомневалась, стоит ли раздеваться, но потом решила, что будет правильно не пачкать платье, поэтому сняла его и повесила на ветку. Рана на плече затянулась; Френа нашла острый камень — скорее всего кусок мрамора, оставленный строителями — и сделала новый надрез, из которого проступило несколько капель крови.

— Матушка?

Она чувствовала себя довольно глупо, обращаясь к земляным червям; и ей было трудно думать о том, насколько все это серьезно. Она не уловилаприсутствия, которое ощущала раньше. Прошлую ночь наполняла загадочность и благоговение; сегодняшняя казалась ей фарсом.

— Матушка… Ксаран…

Она еще ни разу в жизни не произносила это имя вслух, и ей стало так страшно, что из чистого упрямства она его повторила.

— Наисвятейшая Ксаран, я поклянусь в верности Тебе и Твоему святилищу, если Ты укажешь мне путь. Я принесу клятвукровью и рождением; смертью и холодной землей, если только Ты покажешь мне, как это сделать.

Каким-то непостижимым образом мольба, обращенная к Паоле Апицелле, превратилась в молитву Матери Лжи, но она не почувствовала никакого ответа. В конце концов Френа поднялась, чувствуя смущение и напомнив себе, что Древнейшая разговаривает со своими детьми во сне. Возможно, она еще получит ответ.

Холод ночи окутал Паолу Апицеллу, точно ледяной плащ — она была еще слишком слаба. Ей едва удавалось поднять полную лопату земли, сил у нее хватало лишь на ложку, и если бы почва не была мягкой, она бы и вовсе не смогла копать. Паола дрожала на ветру. Лопата издавала негромкие скрежещущие звуки. Она пришла сюда одна, поскольку остальные вообще запретили бы ей выходить из дома, а сама она не знала, где нужно копать. Она позволила Матери руководить собой, а потому ни в чем не сомневалась.

Вжик… ежик… лопата продолжала скрежетать… воздух наполнили запахи разложения и смерти.

Она начала рожать в тот самый момент, когда ледяные демоны погнали прочь стада, и мужчинам пришлось выбежать наружу, чтобы их остановить. К тому времени, когда отошли воды, все мужчины были мертвы. Когда роды закончились, женщины и мальчики их уже похоронили… прямо здесь, в общей могиле.

Вжик… вжик… Ей сказали, что ребенок не выживет, а потому не следует давать ему имя. Однако она назвала его в честь отца. Она так хотела ребенка и так отчаянно старалась. Он сражался, как настоящий боец, но это ничего не изменило. Мать забрала его к себе. Слава Матери.

Вжик… Лопата скользнула по чему-то мягкому. Возможно, по руке Ставана. Яма получилась не слишком глубокой, но этого будет достаточно. Она остановилась, чтобы перевести дыхание и вытереть лоб. Ей было холодно, но она вспотела. Нужно заканчивать побыстрее Она взяла маленький сверток, крошечного Става, развернула для последнего поцелуя, а потом встала на колени и положила его на руки отцу. Затем она произнесла молитву, обращенную к Древнейшей, чтобы Она позаботилась о них обоих. Потом Паола засыпала яму и пошла через поле обратно к деревне.

В домике было холодно. Она проголодалась, но чужеземцы забрали всю еду, даже собак. Она улеглась на постель, все еще сохранявшую знакомый запах Ставана. Ее грудь налилась молоком. В деревне не осталось мужчин, нет еды, но это не ее забота. Ей было все равно.

Потом она заснула, и ее разбудили низкие мужские голоса, что-то кричащие на незнакомом языке. Наверное, ледяные демоны вернулись. Теперь они пришли не за едой.

Пронзительные вопли, крики, потом дверь в хижину распахнулась, пылающие факелы разогнали тьму… Она осталась лежать на постели, уже не испытывая страха, голод отнял у нее все силы. Они что-то закричали ей на своем гортанном языке, а потом тот, что поменьше ростом, заговорил на флоренгианском языке с сильным акцентом. Он спрашивал о еде и о детях.

Это был дом богатого человека — каменные стены, выложенный плитками пол, крепкая мебель, но сейчас в нем воняло ледяными демонами; отвратительный животный запах смешался с вонью грязных мужчин. Они оставили Паолу в комнате, но здесь горел огонь, который служил источником света и тепла — из-за голода она так сильно мерзла! — а потом один из них вернулся и протянул миску с кашей. Она принялась есть пальцами, стараясь побыстрее насытиться; еда возвращала ее к жизни.

Потом раздался женский крик, послышались сердитые мужские голоса, и в комнату ввалились мужчины с зажженными факелами. За ними вошел полуобнаженный мужчина, который нес небольшой сверток. Он сунул его Паоле в руки. Послышались крики, и Паола ощутила боль в груди. Она тут же обнажила грудь и дала ее ребенку. Плач сразу прекратился и Паола почувствовала, как ее охватывает радость. Нет, это был не ее маленький Став, но теперь появилось существо, которое можно любить, ради которого стоит жить. Существо, нуждающееся в ее молоке. Мальчик или девочка? Она не посмотрела.

Паола подняла взгляд и увидела, что на нее смотрит женщина, стоявшая на пороге. Это была флоренгианка, сквозь разорванное платье которой виднелись налитые молоком груди. На щеке выделялся огромный синяк, один глаз заплыл, из разбитой губы сочилась кровь. Мужчина что-то нетерпеливо рявкнул. Возле глаза у него была длинная свежая царапина. Женщина дернулась в сторону ребенка, но мужчина схватил ее за руку. Это мать или только кормилица?

Паола приподняла платье, чтобы женщина видела, что она кормит ребенка, и улыбнулась, показывая, что будет любить малыша и ухаживать за ним, будь то мальчик или девочка. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, а потом мужество оставило женщину. Она безнадежно кивнула. Мужчина оскалился и вытолкнул женщину наружу, он явно испытывал нетерпение; она пошла за ним молча, больше не сопротивляясь. Теперь для Паолы имело значение только одно: ледяные демоны дали ей кормить ребенка — значит, они позаботятся и о ней. Благодарение Древнейшей, ответившей на ее молитву!

ГЛАВА 17

Бенард Селебр уже стучал по мрамору, когда священники затянули утренние псалмы. Если он хочет добраться до дворца до восхода солнца, нужно выходить прямо сейчас; не стоит заставлять вериста ждать, если не хочешь неприятностей. Он с неохотой отложил в сторону молоток и резец, надел новую набедренную повязку, которую купил за медяк, полученный у Ингельд, рассеянно вытер руки и накинул на статую покрывало.

И побежал во дворец.

В отсутствие Бенарда Тод должен был помогать гончару Сатгару, из чего следовало, что он будет пожирать влюбленными глазами Тилию.

Распоряжение сатрапа Хорольда посетить Витеримский карьер показалось Бенарду спасением от верной смерти, но с тех пор он ни разу не видел Катрата, поэтому дело перестало выглядеть таким уж срочным. Более того, в путешествии отпала нужда. Он мог договориться со священниками, чтобы те отправили послание мастеру карьера, а он в свою очередь распорядится вырезать кусок мрамора нужного размера, который доставят в город во время весеннего разлива.

Между тем Бенард начал работать над третьим куском мрамора. Если из него не получится бог Веру, он сделает статую другого бога. Когда богиня Анзиэль даровала ему вдохновение, он еще не успел принять решение. Никогда прежде он не ощущал ее священный огонь так ярко, словно камень стал прозрачным, и он увидел саму богиню, стоящую внутри, очень похожую на Хидди, какой она предстала перед ним в ту ночь в храме. И без модели, рисунков и предварительных наметок на камне, он начал отсекать все, что не имело отношения к Хидди, чтобы сотворить статую Анзиэль. Сейчас в камне уже угадывались общие очертания фигуры. Ему очень не хотелось оставлять свою работу в таком виде. Он знал, что каждая минута, проведенная вдали от нее, будет тянуться для него бесконечно.

Поскольку Бенард не мог пройти прямиком через дворец, он появился в конюшне, слегка задыхаясь. Даже здесь он внимательно смотрел по сторонам, опасаясь появления веристов — ведь их не сдерживал эдикт Хорольда.

Повозка и упряжка были уже готовы, онагров успокаивал молодой настрианин; глаза онагров были закрыты, длинные уши мирно опущены. Повозка представляла собой потрепанную плетеную коробку на двух колесах, без изящных украшений, полагающихся экипажам состоятельных горожан вроде Ингельд. За всю жизнь Бенард лишь четыре раза ездил на колесницах, и всякий раз его тошнило. Внутри повозки уже были сложены чьи-то вещи и два пухлых меха с вином. Вино указывало, что возницей и стражем выбрали командира фланга Гатлагсона — довольно странное решение — но ехать с ним будет приятнее, чем с любым другим веристом. Гатлагсон был не в восторге от сына сатрапа, а потому страшно обрадовался, когда узнал, что Бенард сумел поставить этого оболтуса на место.

Бенард забрался в повозку, сел среди вещей и задумался о Хидди. О Хидди-статуе, а не о женщине из плоти и крови, которую он больше ни разу не видел. Он решил изобразить ее в более гордой позе — со вздернутым подбородком — а не такой, какой она предстала перед ним в храме. В результате придется немного изменить положение шеи и…

Старый Гатлаг в сильно помятой накидке, прихрамывая, пересек двор конюшни. Рядом с ним тащился огромный нескладный кадет с кожаным мешком. Бенард встал.

— Вот! — сказал кадет и протянул ему мешок. Внимательный глаз художника сразу отметил, с каким трудом двигался неповоротливый великан, и какие усилия ему пришлось затратить, чтобы поднять мешок.

Бенард сумел удержать его лишь двумя руками; колесница содрогнулась, онагры и настрианин протестующее фыркнули. Верист оценивающе покачал головой и недовольно посмотрел на мешок.

Бенард опустил его на дно колесницы и услышал мелодичный звон. Зачем им столько золота?

— Готов? — спросил Гатлаг.

— Готов, господин.

— У тебя нет вещей?

Бенард покачал головой. Он осторожно помог старику забраться на колесницу, сжав его запястье, но стараясь не прикасаться к скрюченным пальцам. С некоторым удивлением Бенард обнаружил, что сидит слева.

— Вы хотите, чтобы правил я? Леди Ингельд не раз говорила, что гораздо легче научить онагров рисовать. Однажды она разрешила мне править — и колесница едва не перевернулась. Замечательно! Вы еще уверены в своем решении?

— Мальчик, пора уже повзрослеть! — проворчал Гатлаг сквозь пивные пары.

Пиво было любимым напитком старика, но пиво нельзя перевозить на колесницах. Ни само пиво, ни кувшины не выдерживают тряски. Удивительно, что Гатлаг отважился на подобную поездку.

— Да, господин. Я постараюсь. — Бенард взял в руки поводья, вспомнил, что нужно сначала проверить тормоз (рукоять опущена вниз!), взялся покрепче за край колесницы и закричал настрианину:

— Готов!

Юноша неохотно вернулся в мир людей и отошел в сторону, забрав с собой и благословение своего бога. Длинные уши тут же поднялись вверх. С пронзительным ревом твари помчались вперед, стремясь вырваться из постромок. Колесница покатила по двору прямо в сторону дальней стены. Еще немного и они врежутся в нее и перевернутся. Бенард изо всех сил натянул правый повод, и колесница совершила смертельно опасный разворот. Когда Бенард понял, что оба колеса вновь касаются земли, он направил онагров к воротам, стараясь не поддаваться отчаянному желанию закрыть глаза.

Когда они выехали на улицу, ему ничего не оставалось, как цепляться за поводья, пока они катили вниз по склону к реке, лавируя между людьми, повозками, фургонами и носилками. Гатлаг трубил в бычий рог. Пешеходы и домашний скот разбегались, люди выкрикивали проклятия и задыхались в клубах пыли.

— В какую сторону? — спросил Бенард.

Гатлаг оторвал от губ рог и рявкнул:

— Налево!

Бенард повиновался. Они с трудом миновали телегу, запряженную быками, и дело пошло лучше. Да, конечно, именно в этом месте вода сходилась с землей, здесь была сосредоточена вся деловая жизнь города. Дамба служила не только защитой от воды, но и дорогой, здесь люди покупали и продавали, что-то сгружали и складывали в повозки. Под огромными тяжестями ползли, точно муравьи, носильщики; фургоны с грохотом проезжали между грудами товаров и яркими прилавками. Богатые восседали на носилках или в колесницах, возницы кричали и щелкали кнутами, разгоняя толпу — впрочем, без особого толка. К счастью, здесь оставалось место для маневра, и не было стен, к которым возница мог прижать зазевавшихся прохожих.

— Ну вот! — сказал Гатлаг, когда они выехали из города. — Не так уж и трудно, верно?

— Я бы предпочел работать с мрамором, — пробормотал себе под нос Бенард, но он был доволен собой.

Они ехали против течения реки, ветер трепал ему волосы, солнце светило в глаза, и он начал получать удовольствие от жизни. Повозок и колесниц было совсем немного, да и онагры уже немного подустали и побежали медленнее. Конечно, колесница постоянно подскакивала на ухабах. А еще она скрипела, раскачивалась и тряслась. Говорят, что нужно держать колени полусогнутыми — и тогда все будет хорошо.

Хотя Бенарду приходилось нелегко, еще хуже переносил поездку Гатлаг. Старый больной воин изо всех сил цеплялся за края колесницы своими согнутыми ревматизмом пальцами. Медный ошейник подпрыгивал на тощей шее, лицо часто искажалось от боли.

Бенард ослабил поводья, и уставшие онагры перешли на рысь.

— Сколько еще до Витерима?

— Около мензила.

Колесница окажется там около полудня.

— Мы проедем через какие-нибудь любопытные места?

Верист открыл глаза и нахмурился.

— На равнине есть лишь одно интересное место — Косорд, но там довольно скучно.

— А как же Амторд? Вроде бы именно там расположено святилище Синары?

— И что с того? — проворчал старик. — Герои не имеют никаких отношений с целителями, они с нами тоже. Остановись. Нужно выпить.

Значит, можно отбросить первую теорию — несмотря на распухшие суставы, никто не посылал Гатлага в это путешествие, чтобы он исцелился в знаменитом святилище. Так зачем же тогда столько золота?

Онагры остановились по сигналу Бенарда, что его изрядно удивило. Он передал старику поводья, а сам встал на колени, чтобы развязать мех с вином. Гатлаг пил долго.

Солнце уже нещадно палило, начался долгий летний день — именно в такие быстро зреет пшеница. Бенард посмотрел на небо — бесчисленные пухлые облака были рассыпаны, точно зерно по столу, только небо казалось бесконечным. Вскоре появились изгороди, или домики, или еще что-то, но бесконечные небеса простирались во все стороны, теряясь в дымке стены мира. Справа текла река — широкая дорога, по коричнево-желтой поверхности которой скользили далекие треугольные красно-коричневые паруса. С противоположной стороны колыхались зеленые волны пшеницы и поблескивали серебристые поверхности прудов.

— Чего ты ждешь, мальчик? Поехали, хватит мечтать.

— Да, господин. Пшшли! — Бенард слегка стегнул онагров поводьями.

— Ты забыл отпустить тормоз.

Ах, да…

* * *

Они долго ехали молча.

Наконец Бенард спросил:

— Что слышно про Катрата?

Гатлаг захихикал.

— Прыщик все еще в карцере. Ты без него скучаешь?

— Нет. Вы полагаете, что мне ничего негрозит?

— Ар-р! Не говори так. Тебе многое угрожает.

— Даже после того, что сказал сатрап?

— Думаю, да, — ворчливо отозвался старик. — На кону стоит честь войска. Конечно, тут требуется план. Если с тобой что-то случится, Хорольд должен будет спросить у прорицательницы, кто это сделал, верно? Выходит, Прыщик не осмелится ничего предпринять сам, поскольку знает, что отец отделает его за непослушание. По той же причине этим не станет заниматься никто из местных Героев. Но за пару медяков в пивной можно купить сколько угодно убийц, кроме того, через город к Границе постоянно проезжают Герои. Никто не откажется поддержать честь культа, понимаешь? К утру их и след простынет, а ты будешь кормить угрей.

— Мой господин добр, — сказал Бенард скорее себе, чем Гатлагу.

Ну, чему быть, того не миновать!

Он все еще не понимал, зачем Гатлаг везет в двухдневное путешествие такую кучу золота, но знал, что лучше не задавать вопросов. К тому же Бенарду было о чем подумать. Статуя Анзиэль, подобно больному зубу, не давала надолго о себе забыть. Очень важно правильно выбрать направление Ее взгляда…

* * *

После второй остановки на выпивку обезболивающее сделало Гатлага более разговорчивым.

— Твой рисунок вернул меня в прошлое, — пробормотал он. — Сатрап был тогда красивым воином.

— Даже когда я его знал. А в молодости он наверняка был неотразим.

— Именно, мальчик. Иначе бы я тут не сидел.

— Мой господин добр, — тупо сказал Бенард.

Гатлаг захихикал и толкнул его локтем.

— Кончай это! Слышал историю падения Косорда?

— В общих чертах.

На самом деле Бенард слышал гораздо больше, чем ему хотелось бы, но теперь придется узнать и все остальное. Быть может, Гатлаг расскажет, как ему удалось выжить, тогда как остальные защитники погибли.

— Ясно. Ну, Жрица огня, естественно, это предвидела. Леди Тиа. Она видела орду Стралга. Он захватил Скьяр, Йормот, несколько других городов, и Косорд уже хотел сдаться. Все шло, как и было задумано. Командующий ордой Кратрак понимал, что следующим Стралг попытается взять Косорд. Хороший был человек, этот Кратрак. — Гатлаг с грустью сплюнул. — Конечно, Стралг располагал огромным войском, двадцать шестидесяток. А Кратрак не мог выставить против него и двух охот, так что соотношение сил было бы пять к одному.

— Было бы?

— Да. В общем, леди прочитала это в огне. В те времена Светом Демерна в Косорде являлся Консорт Нарс. Голос должен сообщать истинное суждение, какими бы ни были его собственные интересы — это одновременно дар и его корбан богу. Нарс принял решение, что будет лучше отдать город врагу. Он велел Кратраку взять свою армию и перейти к Стралгу. Кратрак отказался.

Бенард слышал эту историю прежде и пришел к выводу, что ему никогда не понять Героев. Так он думал и теперь.

— Лучше смерть, чем бесчестье?

— В какой-то степени да, — не стал спорить Гатлаг. — Однако главная причина состояла в том, что его брат был кандидатом в лорды крови, и потому Кратрак хотел заполучить потроха Стралга.

— Даже ценой жизни своих воинов?

— Это ведь их долг. Он сказал, что решение примет Веру. Орда Стралга ступила на равнину, и той же ночью состоялось сражение. Консорт убедил Кратрака предоставить своим людям выбор, и примерно половина из них перешла к Стралгу — хотя они прекрасно понимали, что он первыми пошлет их в битву, дабы проверить верность новых воинов.

«Ой!»

— Не самое разумное решение.

— Голос из тебя вышел бы никудышный! — буркнул старик. — Стралг не мог не победить. Все знали, что он сжигает города, осмелившееся выступить против него. А если его войска понесли бы меньшие потери, может, он бы и смилостивился.

— Вы правы, я не последователь Демерна. — Бенард часто задавался вопросом, не был ли дож (такой титул носил его отец) тем же самым, что и консорт. Только Голос мог отдать собственных детей чудовищу.

— По мне, так это очень жестоко.

— Для того и нужен Голос! — прохрипел Гатлаг. — Положение было безвыходное, поэтому бог Нарса сказал ему, что для города будет лучше, если он умрет рядом со своими солдатами.

Бенард указал на появившийся впереди курган.

— А это что такое?

— Амторд.

— Мы разве не туда направляемся? Священник говорил…

— Не-е-ет. Оставайся на насыпи.

Бенард поехал дальше, мимо полуголых крестьян, ведущих с помощью мотыг бесконечную войну с сорняками. Он помахал им, но они не обратили на него внимания. Здесь, на равнине, небо над головой казалось невероятно огромным.

— И леди Тиа решила умереть вместе с мужем?

— Именно так. Она села в колесницу и взяла в руки меч, чтобы они отнеслись к ней, как к воину. Она знала, что орда Стралга делает с женщинами.

— Но почему? Даже Стралг не осмелился бы коснуться дочери Веслих!

— Она сказала, так лучше для города, поскольку Стралг никогда не будет доверять ей, а она — ему. Нарс хотел объяснить жене, что она ошибается, но не смог! Я видел, как слезы текли по его щекам и бороде, однако он не вымолвил ни слова. И они вышли из города вместе, попросив Кратрака выделить одного воина для охраны Ингельд, пока новый господин не возьмет город под контроль.

Ага!

— И сколько лет было Ингельд?

— Шестнадцать, — со вздохом ответил Гатлаг.

Вздохнул и Бенард. Он не мог себе представить шестнадцатилетнюю Ингельд: она стояла у него перед глазами такой, какой была шесть лет назад, когда они разделили ложе.

— Кратрак выбрал меня, — сказал Гатлаг, — старшего воина войска. От этих разговоров у меня в горле пересохло.

Бенард снова вздохнул. Говорят, ночное сражение у стен города превратилось в бойню. Он не знал, что веристы Косорда дрались друг против друга, но вполне мог в это поверить. А потом горожане пытались остановить ввод вражеских солдат в город, что привело к мятежам, схваткам и жестокому кровопролитию, во время которого погибла Тиа.

— Едем дальше! — прорычал Гатлаг, рыгнув и вытерев рот.

На сей раз Бенард не забыл про тормоз и хлестнул онагров.

— Вы много сражались за Ингельд?

— Достаточно. — Бенард никогда не видел, чтобы верист проявлял такую скромность.

— Мятежники ворвались во дворец, не так ли?

— Фу! Мятежники были вооружены всего лишь копьями Я разорвал на части нескольких, и после этого они держались от меня подальше. Однако боевые звери Стралга оказались более серьезными противниками. Я прикончил троих, прежде чем вожак стаи их остановил. Когда появился сам Стралг, я продолжал защищать дверь, сохраняя боевую форму, весь в крови. Он привел с собой Хорольда. Заявил, что хочет поговорить с Ингельд, и она вышла к нему.

На долю леди выпало немало горьких минут, но мало что могло сравниться с тем разговором. Она никогда не рассказывала о нем Бенарду. Он тогда еще даже не родился, и всякий раз поражался, думая о том, сколько разных событий произошло до его появления на свет.

— Это произошло на нефритовой лестнице?

— Нет, у западной двери.

Бенард попытался представить себе обстановку. Он хорошо знал тот переход… узкий и прямой, протяженностью примерно в пятнадцать шагов… Темнота, лишь чадят факелы да танцуют тени. Много крови, Стралг и его люди толпятся внизу, возможно, вокруг лежит несколько тел… Ингельд с дерзко поднятой головой стоит наверху, а у ее ног сидит готовое ринуться в бой чудовище — Гатлаг. Или он стоял во весь рост, возвышался над ней? Лучше не просить вериста описать боевого зверя, в которого он превращается. Гатлаг истекает кровью…

— Стралг сказал, что она может выйти замуж за его брата и принести клятву верности. В противном случае он отдаст ее на растерзание солдатам.

— И она, конечно, выбрала красивого Хорольда?

— Нет. О, ты бы гордился ею, мальчик! Она выдвинула собственные условия. Среди прочего Стралг должен был сохранить мне жизнь. Так я и уцелел. Стралг сам признал, что я того заслуживаю.

— Достойная похвала!

Гатлаг ностальгически вздохнул, вспоминая самый чудесный миг в своей жизни.

— О да, Кулак — Герой Героев. Помнишь, ты спрашивал меня о боевой форме? Ну, так вот отвечаю: да, мы можем принимать боевую форму в любой момент по собственному желанию, но нам это запрещено. Если человек меняет форму без приказа, то его ждет кара, которая недавно постигла твоего дружка Прыщика. Имей в виду, мальчик, превращение — не такое простое дело. И очень болезненное! Все суставы скрипят, кости выгибаются. Человек должен быть в ярости, чтобы пройти через такое. Или испытывать сильный страх. Во время настоящей битвы это не имеет значения, поскольку те, кто уже изменил форму, набросятся на своих же, если они медлят. Это расценивается как дезертирство. Вот почему мы сразу же меняем форму вслед за вожаками.

— А какие еще условия поставила тогда Ингельд?

— Трудно сказать. — Гатлаг деловито почесался. — В боевой форме понимаешь только самые простые слова. Ну, и я ведь потерял много крови. К тому же держал в поле зрения штук шесть веристов, прикидывая, что будет, если они одновременно бросятся на меня по лестнице. Поэтому я не все понял. Речь шла о сыновьях… И о муже. Он должен был получить свободу.

— Что-что?! — вскричал Бенард, и онагры тревожно навострили уши.

Смех старика показал, что он ожидал от Бенарда именно такой реакции.

— А тебе какое дело, что леди уже была замужем, парень?

— Никакого. — Он посмотрел на Гатлага и понял, что его слова не убедили старого вериста. Сколько людей подозревало, что они с Ингельд были любовниками?

— И как его звали?

— Ардиал Берксон. Голос, естественно. Нарс сам выбрал наследника.

— И как долго они были женаты?

Могла ли Ингельд повлиять на выбор отца? Любила ли она мужа?

— Около шести дней. Он стоял рядом, спокойный, словно его отлили из бронзы. В какой-то момент, когда Стралг начал возражать, она сказала: «Вожак стаи, убей меня». Тогда я был вожаком стаи красных, понимаешь?

— Нет! О нет, это слишком! Мне пришлось проглотить немало лжи, но это уже чересчур.

— Береги зубы, мальчик! — прорычал Гатлаг. — Я говорю тебе правду богини Мэйн. Мы договорились заранее: я должен был ее убить, чтобы она не досталась им живой. Однако она так и не произнесла заветное слово.

Да, Ингельд вполне на это способна, решил Бенард, как и ее мать. Другой вопрос, могла ли она так поступить в шестнадцать лет?

— Очевидно, Стралг ей поверил.

— Стралг привел с собой прорицательницу. Он спросил, блефует ли Ингельд. Прорицательница ответила, что нет. И тогда Стралг согласился. Она пошла к его брату — наверное, его внешность сделала свое дело. Он был красив, как бог. Ардиал же был уродливый малый, да в придачу холодный, как рыба — все Голоса такие. Он лишь поклонился и ушел вместе с остальными веристами, перешагивая через трупы. Мне позволили принести клятву верности Хорольду. И он запретил мне принимать боевую форму.

Бенард даже не сразу понял, что это значит. Он бросил взгляд на узловатые руки и колени, на искаженное болью лицо. Веристам не нужны целители, поскольку они способны излечиваться в боевой форме.

— Стралг уже давно забыл о том приказе. Разве нельзя его попросить?

— Веристы не просят, мальчик.

Скорее всего самозащита будет достаточным предлогом для нарушения приказа. Быть может, Гатлаг специально захватил с собой золото, чтобы на них напали разбойники, и он мог принять боевую форму? Нет, ерунда. Или предполагалось, что Бенард украдет золото и попытается сбежать?

— Вам теперь тяжело путешествовать, милорд. Почему вы не послали кого-нибудь другого?

Наступившее молчание продолжалось так долго, что Бенард уже и не рассчитывал получить ответ. Тут старик прорычал:

— Я поехал, потому что так велел сатрап. И еще он сказал, что я должен за тобой приглядывать. Мол, я единственный человек во всем войске, который не прикончит тебя, как только он отвернется.

— Господин очень добр.

— Ага, очень. Он сам мечтает тебя разорвать, понимаешь?

Бенард понимал.

— Ну, во всяком случае, Хорольд честен. А он не сказал, когда?

— Не-ет. Зато велел тебя изловить, если попытаешься сбежать.

— Да не собирался я…

Гатлаг неприятно захихикал.

— Оно и к лучшему. Веристу трудно думать о чем-то, кроме погони, понимаешь? Поймать кого-то и не убить — редкий случай.

Бенард не сводил глаз с дороги, но в животе у него все перевернулось.

— Я в любом случае не хотел убегать.

— Ага, леди так и сказала. — Старик заговорил тонким голоском: — «Боюсь только, мой дорогой Бенард никогда не бросит свой драгоценный мрамор, — вот что она заявила. — У этого милого мальчика все мысли об искусстве».

— Ингельд не могла назвать меня милым мальчиком!

— Верно. Она назвала тебя тупоголовым идиотом.

Наконец до Бенарда дошло, что задумала Ингельд. Как он мог быть таким слепцом? Она сказала веристу о мраморе, но с мрамором не было никаких проблем, и все это знали. Проблема состояла в том, что Хорольд мечтал его убить. А Ингельд хотела, чтобы он сбежал.

— Значит, вы поехали по просьбе Ингельд? Золото от нее? Эта женщина всюду сует свой нос!

Старик пьяно захихикал.

— «Нужно как-то его спасти», — так она сказала.

Возможно, Ингельд действовала из самых добрых побуждений, но Бенарду было неприятно, что она пыталась его выкупить, хотя сама она наверняка смотрела на вещи иначе. Без нее он никуда не побежит. Почему они не понимают, что иногда требуется огромное мужество, чтобы ничего не предпринимать? Верно, он не слишком часто ее навещал, поскольку сатрап наверняка шпионил за ней через прорицательниц, но мысль о том, что он никогда больше ее не увидит, была невыносимой. Наступит день, и она поймет, что есть только один способ спасти ему жизнь — сбежать вместе с ним.

Он подождал, пока Гатлаг захочет еще раз выпить — произошло это довольно скоро.

Бенард остановил колесницу. Он видел возле берега несколько лодок со спущенными парусами, гребцы налегали на весла, огибая излучину реки близко от берега. Как только верист поднес к губам почти пустой мех с вином, Бенард выскочил из колесницы. В три огромных прыжка, едва не переломав себе ноги, он оказался на берегу и приготовился нырнуть в воду.

Что-то перехватило его в воздухе. Чудовище его опередило! Оно с легкостью отбросило Бенарда назад, и тот упал на спину, увидев перед собой чудовищную пасть, острые клыки, сверкающие глаза и выпущенные когти. Отвратительное дыхание воняло спиртным.

Бенард приготовился умереть. Чудовище разорвет его на масти. Гатлаг ведь предупреждал, что происходит во время погони, предупреждал, что боевой зверь почти не понимает человеческий язык. Но тут он услышал вопли страха и грохот: онагры запаниковали, почуяв и увидев боевого зверя.

— Колесница! — закричал Бенард. — Золото! Хватай золото!

Когти коснулись его лба и замерли. Охваченный ужасом, Бенард лежал совершенно неподвижно, глядя на грубую волосатую лапу — последнее, что ему суждено увидеть в жизни. Существо, которое еще недавно было Гатлагом, подняло голову и заметило уносящуюся прочь колесницу. Оно яростно зарычало, отскочило от Бенарда и огромными скачками помчалось за онаграми.

Бенард тут же прыгнул в воду и поплыл изо всех сил к ближайшей лодке. Лодка отвезет его обратно в Косорд. Ради него Гатлаг не бросит золото. Чего бы там ни придумала Ингельд, Бенард Селебр не станет убегать от маленького подонка вроде Катрата или от большого подонка вроде его отца. Придется ей с этим смириться.

ГЛАВА 18

Паола Апицелла стояла возле двери, не осмеливаясь выйти на балкон: если толпа ее увидит, то может и растерзать. Ночь озаряли мерцающие факелы, свет войны. Сражение уже стучало в окна и стены: она слышала, как снаряды ударяли в ставни. На первом этаже царила паника, раздавались отчаянные крики и звериный вой — верист бился против вериста.

У нее за спиной ребенок продолжал спать крепким сном невинных. Трепещущий свет единственной бронзовой лампы озарял роскошную комнату, полную удобных и дорогих вещей. Во дворце чудесно жить, но сейчас пришло время его покинуть. Паола подошла к лампе, решительно поднесла пламя к занавескам, а потом вылила масло на постель и подожгла ее. Простыни тут же запылали, едкий дым начал щипать глаза и горло. Теперь защитникам будет, чем заняться!

Она подхватила девочку — в последнее время та очень потяжелела. Пора! Что-то прыгнуло на балкон, заскрежетали когти. Чудовищная черная тень появилась в окне, замерцала и превратилась в крупного вигелианина, покрытого кровью и потом. Он был совершенно обнажен, если не считать медного ошейника на шее, и так часто дышал, что ему было трудно говорить.

— Злодейка! — выдохнул он. — Что ты наделала? Давай сюда ублюдка. — Он решительно двинулся к ней, протягивая одну руку к ее горлу, а другую к ребенку. — Ты больше нам не нужна, хтонианка.

Она исполнила все, что требовалось. Ребенок выкормлен, и эта женщина причинила серьезный вред сатрапу, устроив пожар, так что верист хотел ее убить.

«Ненавижу!»

Он отпрянул.

— Прекрати! — Он шагнул вперед, но тут же вновь попятился. — Что ты делаешь? Прекрати!

«Ненавижу-ненавижу-ненавижу!» Она подалась вперед, прижимая к себе ребенка, у которого брала силы.

Верист отступал, выкрикивая проклятия, пытаясь напугать ее, размахивая кулаками, хотя она была достаточно далеко от него. Возле двери его крики изменились.

— Веру! Священный Веру! Помоги мне! — Он вышел на балкон, воя от ужаса.

Озверевшая толпа узнала его и яростно закричала. В него градом полетели камни и стрелы. Через мгновение в грудь вериста вонзилась стрела. Потом еще одна. Он повернулся, сделал несколько неверных шагов, ему в грудь попали еще две стрелы, и он рухнул через балюстраду. Толпа радостно заревела.

Паола скрылась в дыму и понесла ребенка в безопасное место.

* * *

Страшный удар грома разбудил Френу. Она задыхалась, сердце мучительно колотилось от страха. Лицо вспотело. Нет, ее глаза не горели от едкого дыма, за окном не бушевала толпа, но видение было таким ясным, словно все это происходило с ней наяву. Где? Когда? Апицелла спаслась… Какой город назвала прорицательница? Джат… как там дальше? Сатрап Карвак, один из сыновей Храга… погиб во время налета на Джат-Ногул…

Еще один оглушительный удар грома заставил обнаженную Френу подбежать к окну. «Нужно соблюдать осторожность, когда о чем-то молишься», — любил повторять Хорт. Она молилась Древнейшей, чтобы та спасла ее от посещения Пантеона.

Достаточно серьезная буря могла ее от этого избавить, но Френе вовсе не хотелось, чтобы Скьяр смыло с лица земли. Обычно каньон защищал город от самых сильных ветров, но он и направлял их — и тогда волны могли нанести серьезный урон городу. К счастью, направление бури довольно редко совпадало с проходом в каньоне. Если же это случалось, возникали серьезные наводнения и разрушения. От нового раската грома все вокруг содрогнулось.

По всей видимости, начался сезон дождей.

* * *

Все утро черная пелена затягивала небо. К полудню голубая лазурь воды превратилась в свинец, волны угрожающе раскачивали причал, словно испытывали его на прочность перед предстоящей битвой. Все, что могла унести вода, привязывали, укрепляли или убирали подальше от берега, а большая часть кораблей укрылись в гавани. То и дело рокотал гром.

— Мы умрем! — захныкала Най.

— Не глупи! — отрезала Френа. — Ты и прежде видела бури. У нас каменный дом. Более безопасного места не найти.

Веер, которым ее обмахивала Най, совершенно не приносил прохлады. Все задыхались и с трудом двигались в насыщенном влагой воздухе, приближая отъезд ее светлости: Инга заново убирала перламутровыми гребнями ее волосы, Пламна заканчивала подкрашивать ногти серебром, Лилин опустилась на колени, чтобы поправить цветочные лепестки на туфельках. Остальные пытались навести порядок в комнате. Солнце затянуло тучами.

— Если боги будут добры, миледи вернется домой еще до начала бури, — успокаивающе сказала Инга.

Расторопная Инга управляла другими девушками, готовившими Френу к великому событию — они купали ее, умащивали, завивали, пудрили и красили.

Да, а еще боги могут обрушить дождь на ее процессию за то, что она флиртовала с Древнейшей. Вдруг посетившие ее видения — нечто большее, чем злые обманы Матери Лжи? Если Древнейшая хотела, чтобы Френа посвятила себя Ей, то почему не показала, как это сделать? От волнений и недостатка сна у Френы так болела голова, что ей было уже все равно, какому богу она себя посвятит. С самого рассвета она кружилась в безумном гавоте, проверяя поваров и пекарей, сервировку столов, доставку свежих продуктов, подбор вин, конюшни… Еще никто не организовывал такой огромный прием за такое короткое время! А потом пришло время готовиться самой, но даже в купальне она постоянно выслушивала доклады разных слуг. Приехали жонглеры, гуси уже жарятся, запаздывают подарки от некоторых гостей, кувшины с вином охлаждают мокрыми полотенцами…

Всего три дня назад волшебного белого платья не существовало. Белый цвет традиционно использовали для посвящений, и все дружно твердили, что он очень идет Френе. Отмахнувшись от дерзких протестов Инги, Френа выбрала фасон с вызывающе глубоким вырезом. У нее была подходящая для такою выреза фигура, так почему бы не дать миру насладиться столь приятным зрелищем? Три дни и три ночи бессонные белошвейки работали над складками и подолом, украшали платье жемчугом. Шесть сотен жемчужин сияли, точно летняя роса, укрепляя и фиксируя корсаж. Еще несколько раз по шестьдесят жемчужин составили ожерелье и два браслета. Огромное количество жемчуга ушло на тиару. Френа старалась не думать о росте смертности среди молодых устриц.

Инга принесла зеркало, чтобы она могла в последний раз проверить, все ли в порядке. Взглянув на себя, Френа не увидела захватывающей дух красоты. Для девушек, принимающих посвящение, всегда использовали белую пудру; на ее смуглом лице это выглядело бы смешно, и Френа с презрением ее отвергла. Вполне приличное лицо, но никто не спутает ее со священной Анзиэль, решившей навестить смертных. На юную Веслих она бы еще могла быть похожа — на мать, надежную защитницу очага. А надо бы на Мать Лжи… Утробу Мира… неприятных титулов у Темной богини хоть отбавляй, однако никто и никогда не осмелится изображать Древнейшую.

— Спасибо вам, — сказала Френа. — Вы все сделали замечательно. Давайте спустимся вниз, чтобы мой отец и остальные насладились плодами нашей тяжелой работы.

— Господин ждет за дверью, госпожа.

— Так пусть он немедленно войдет! — сердито приказала Френа.

Когда вошел Хорт, она присела в низком реверансе.

Он поклонился.

— О, мой цыпленок вырос! Теперь перед нами лебедь.

Не лебедь, а кукушка. Хорт лгал ей всю жизнь, но она не держала на него зла. Он вырастил ее, защищал и любил. А дож из Флоренгии ее предал.

Френу порадовало, что даже в такой день Хорт ничуть не уступал дочери в пышности одеяний. Его наряд оказался еще более ослепительным, чем у Френы: расшитый драгоценными камнями шелк, шапочка с самоцветами укрывает лысину. Хорт даже подкрасил бороду и надел башмаки с каблуками выше обычных. Она осторожно его обняла, чтобы он с них не свалился.

— Ты изумительна, дорогая! Повернись. Мать бы тобой гордилась. Ты великолепна, Френа! О, надо было созвать своих лучших писарей, чтобы они успели запечатлеть на глине все предложения руки и сердца, которые я сегодня услышу.

— Ну, управиться с ними будет несложно, отец. Повторяй одно слово: «Нет»! Договорились?

Он рассмеялся.

— Да, так тому и быть. Отвечу всем «нет». Я не забыл о своем обещании.

Однако, если верить Свидетельнице, он очень скоро получит предложение, от которого не сможет отказаться.

Когда они рука об руку зашагали по коридору, и ее юбки шептали секреты выложенному плиткой полу, Френа почувствовала, как Хорт прихрамывает, и поняла, что у него вновь разболелась спина. Она замедлила шаг, чтобы напоследок поговорить с ним наедине.

— Отец, послушай. Я не верю, что жену сатрапа хоть сколько-нибудь интересует моя репутация.

— Френа…

— Пожалуйста, дай мне закончить. Даже богам известно что ее репутация далеко не безупречна, и если бы Скьяр голосовал за Избранную в…

— Френа! Я прошу тебя…

— Дослушай! У Королевы Теней может быть на примете женишок, и у тебя возникнут большие неприятности, если ты решишь отказаться. Надеюсь, что я ошибаюсь, но прошу тебя, не навлекай на себя беду, чтобы выполнить свое обещание.

Она внимательно на него посмотрела, пытаясь понять, как Хорт отнесся к ее словам, но тот лишь рассмеялся. Они свернули по коридору и начали спускаться по лестнице.

— Френа, Френа! Не беспокойся. Я надеюсь, ты не спешишь заключать брак, моя дорогая. Я не хочу тебя ни с кем делить. Но если какая-то женщина и может позволить себе выбор, то это ты. Я буду ужасно одинок, когда ты сбежишь к мужу, и все мои богатства не помогут развеять эту грусть, — признание было неожиданное, но Френа вдруг почувствовала, что у Хорта назрел какой-то план.

Посреди лестницы она остановилась, чтобы послушать аплодисменты. Почти все обитатели особняка собрались посмотреть на ее выход, были здесь и работники лавки. Однако Френа уже опаздывала, поскольку ей еще предстояло выслушать добрые пожелания и принять подарки, а пять самых старших мужчин получили право ее поцеловать — их выбрали заранее. Мастер Пакар не попал в их число. Затем она поедет в Пантеон и…

Ей оставалось еще пять или шесть ступеней, когда до нее донеслись крики протеста. Хорт пошатнулся и замер; Френа его поддержала и услышала, как он что-то пробормотал — вроде бы молитву. Сквозь толпу пробирались воины в медных ошейниках; люди отшатывались, видя их жестокие грубые лица, и старались избежать столкновений с мощными плечами. Командир остановился у основания лестницы, подперев кулаками бока. У него за спиной стояло восемь веристов.

— Командир охоты Пераг Хротгатсон! — воскликнул Хорт, спускаясь дальше. Френа все еще держала его под руку. — Двенадцать благословений тебе, Герой, и твоим славным воинам! Несомненно, вы пришли убедиться в безопасности нашего дома перед визитом благородного сатрапа, и…

Лицо Перага исказила кривая усмешка.

— Он великолепен, а, парни? Как по-вашему, кто из них симпатичнее?

Улыбка на лице Хорта не дрогнула.

— Могу ли я предложить вам и вашим людям выпить, командир охоты? Боюсь, что для вина еще слишком рано, но у нас есть свежее пиво.

В том числе две кислых бочки, которые прекрасно подойдут для этих тварей.

— Я пришел за тобой, мальчик. Тебя желает видеть мой господин.

— Вероятно, произошло какое-то недоразумение. — Хорт остановился на предпоследней ступеньке, в результате его глаза оказались почти на том же уровне, что и глава незваного гостя, — Сатрап Эйд и его леди приглашены на наш пир.

От стоявшего рядом вериста скверно пахло, а выглядел он и вовсе отвратительно. Его рост и размеры ошеломляли. Верк, Альс и остальные домашние стражи стояли возле дальней стены, их переполняли ярость и стыд, но это не имело ни малейшего значения.

Верист презрительно тряхнул головой.

— Скажешь ему при встрече. Берите его, парни!

Очевидно, все было известно заранее, Два молодых головореза, двигаясь с невероятной для своих размеров быстротой, бросились вперед и схватили Хорта за руки. Высоко подняв его над гостями, они выбежали вместе с ним из зала, чтобы все могли видеть его унижение. Украшенная самоцветами шапка сползла на глаза, голова едва не задела за притолоку.

— Это возмутительно! — закричала Френа. — Сам сатрап приказал… приказал…

Ухмылка вериста заставила ее умолкнуть.

— Неплохо! Таких называют ночными красавицами, парни. По традиции мужчины должны поцеловать девушку.

— Нет! — взвыла Френа и попыталась взбежать наверх, но огромные руки оторвали ее от пола и подняли в воздух, как ягоду с куста.

Он прижал к себе Френу и впился в нее губами. Никогда в жизни она не испытывала такого отвращения и унижения — ее ноги болтались над полом, спина выгнута, а грязное животное приникает к ее рту. Она отбивалась руками, лягалась, но верист не обращал на это внимания. Закончив, он рассмеялся и передал девушку стоящему рядом веристу, который также впился ей в губы. Грубые сильные пальцы сжимали ее тело. Так и не дав ей ступить на землю, веристы передавали ее из рук в руки, словно пили из одного бурдюка. Последний поставил ее на ноги, и она бы упала, если бы кто-то ее не поддержал. Теперь Френа понимала, что такое коллективное изнасилование — да еще на глазах у всех домочадцев, включая стражников Хорта.

— Вина! — выдохнула она. — Уксуса! Рассола! Чего угодно!

Кто-то протянул ей чашу с вином. Она прополоскала рот и сплюнула в подставленную миску. Веристы ушли.

— Грязные мерзавцы! Неужели они никогда не моются?

— Это бы ничего не изменило, — буркнул Верк, его губы побелели от ярости.

— Миледи, ваши волосы! — проблеяла Инга. — А шлейф!

Френа допила остатки вина.

— К Матери Смерти мои волосы! — рявкнула она. — Верк, за мной. Колесницы готовы? — Не дожидаясь ответа, она устремилась вперед, и толпа перед ней разошлась.

ГЛАВА 19

Хорта Вигсона бросили в колесницу и привязали к бортам, так что ему пришлось наклониться вперед. Такое положение неудобно для любого человека, а для него было настоящей пыткой, и он не сомневался, что веристы это прекрасно знают. Они надвинули ему шапку на глаза и оставили страдать, пока сами чего-то ждали. Обычно он спокойно относился к подобным унижениям, да и боль в спине была вполне терпимой по сравнению с муками, которые он испытывал после каждой трапезы, когда его живот по воле богов наполнялся расплавленной бронзой, но такая открытая жестокость — дурной знак. Очевидно, кому-то стали известны его тайные планы. Он всегда старался соблюдать законы, никому ничего не рассказывал — даже Френе — но тиран, пользующийся услугами прорицательниц, мог приговорить человека к смерти даже за мысли об измене.

Прогремел гром. Порыв ледяного воздуха на мгновение рассеял жару и тут же исчез.

— Готовы? — спросил Пераг Хротгатсон.

— Груз на месте, мой господин. Вам удалось ее распробовать?

— В полной мере. Самое лучшее качество, дружище! Редко удается поиграть с таким выменем.

Конечно, они старались ради Хорта. Хротгатсон являлся любимым слугой Салтайи, вероятно, именно он возглавлял банду, убившую Паолу. Если бы Хорт сумел купить доказательства этому преступлению, он бы организовал смерть вериста, но их было недостаточно, чтобы его казнить. В любом случае главным преступником была Салтайя. Увы, Избранная неуязвима — только обезумевшая толпа могла с ней управиться. Или другая Избранная — мастер Пакар пытался решить эту проблему многие годы но так и не нашел возможности для нанесения удара.

А теперь время заканчивалось.

Хорт почувствовал, как колесница просела под тяжестью еще одного человека и уловил запах Перага. Однако все молчали. В воздухе просвистел хлыст, и колесница покатила по мостовой. Теперь гром гремел постоянно, улицы почти опустели, но, чем быстрее мчалась колесница, тем сильнее она подпрыгивала на ухабах, и Хорт испытывал ужасные муки, один раз ему даже показалось, что у него сейчас сломается спина.

* * *

Колесница с грохотом прокатилась по четырем мостам и остановилась, значит, они еще не добрались до дворца. Очередной дурной знак. Воняло мочой и гнилым мясом, из чего Хорт заключил, что они на Блэкстауре, острове дубильщиков. Впрочем, здесь свершалось множество темных делишек, словно отвратительный запах сам привлекал злые деяния. Сильные руки подхватили его, втолкнули в дом и спустили по лестнице. Когда дверь со скрипом отворилась, а потом с грохотом захлопнулась у него за спиной, в подвале заметалось жуткое эхо. Хорта пихнули в спину, и он распростерся на полу, ощутив запах сточных труб.

— Встать! — кто-то ударил его по ребрам, но не так сильно, чтобы что-то сломать. Он встал и стянул с головы шапку. Хорт находился в подвале или склепе, лишенном окон, единственным источником света служила одинокая лампа, а вокруг стояло трое веристов, одним из которых был Хротгатсон. — Подвесить его!

Двое веристов завязали веревки у него на запястьях и подвесили так, что ноги едва касались пола. Потом они вооружились дубинками и стали ждать, радостно ухмыляясь. Хорт нисколько не удивился, когда командир охоты достал кусок ткани и завязал ему глаза — обычная процедура, позволяющая быстрее добиться полного повиновения. Прежде с ним так никогда не поступали, но ему об этом рассказывали. И еще он знал многих, кому не довелось вернуться назад, чтобы поведать о том, что с ними происходило.

— Пора, господин?

— Не нужно спешить. Дайте ему время подумать.

Дверь с грохотом захлопнулась.

Опять блеф. Хорт должен был тревожиться о том, что его мучители остались в камере и могут ударить его без предупреждения. Они оставили его в крайне неудобном положении, так что его вес поровну разделяли запястья и пальцы ног, которые уже начали затекать, однако это принесло облегчение горевшей огнем спине.

Хотя веристы были знамениты своей жестокостью, сатрап пользовался популярностью в Скьяре. Плутократия, которую сверг Стралг, благоволила к богатым, облагала налогами бедных и всех держала в узде. Эйд Эрнсон сохранил прежний порядок, но совсем перестал взимать налоги. Формально он задолжал Хорту более шестьдесят-шестьдесят-шестьдесят мер золота, вероятно, это был самый большой долг во всей Вигелии. Хорт знал, что не получит обратно ни одного медяка, поскольку любое требование о возврате долга будет встречено не золотом, а бронзой. И это не тревожило Хорта. Когда у него потребуют новый «заем», он поторгуется и получит от сатрапа небольшое одолжение, которое ничего не будет стоить самому сатрапу — например, десятилетнюю монополию на соль. Таким образом Эйд не собирал налоги, Хорт богател, готовый расстаться с частью золота в будущем, бедным приходилось платить в любом случае.

На сей раз сатрап или его жена захотели больше, чем просто золота. Очевидно, их интересовала Френа — как она сама догадалась — и Хорт был готов расстаться со всем, что имел, только бы не отдавать свою драгоценную дочь в их лапы. Салтайя это понимала, даже если подобные умозаключения были недоступны ее тупоголовому мужу. Увы, все удовольствия преходящи, как знает любой последователь Укра. Все, кого ты любишь, становятся заложниками.

Радости завтрашние и вчерашние,

Всегда слаще сегодняшних.

Он догадался об опасности четыре дня назад, когда Пераг притащил его на рассвете во дворец, где Королева Теней угрожала ему объявить Френу Избранной. Даже имя жениха, которого она имела в виду, было столь очевидным, что Хорт всерьез рассматривал возможность отправить двух стражей в Кирн, чтобы приказать Френе бежать. Однако после некоторых размышлений он пришел к выводу, что такой ход слишком опасен и поспешен. Кроме того, посвящение Френы должно было стать лучшим праздником в ее жизни, и он не хотел, чтобы девочка его лишилась. Мгновения счастья слишком редки, чтобы их терять. Он решил дождаться вечера, когда гости разойдутся, а потом обо всем рассказать Френе и предложить ей выбор. Корабль уже будет наготове. Зная Френу, он не сомневался, что она предпочтет до конца жизни скрываться, лишь бы не стать женой вериста.

Он был очень осторожен, но никто не в силах обмануть Свидетельницу Мэйн. Теперь Салтайя перережет ему горло или забьет до смерти — выбор за ней — а потом воспользуется его печатью, чтобы передать его состояние сатрапу. Такое случалось и прежде. А Френа станет племенной кобылой для убийцы.

* * *

Хорт — имя Вигсон появилось позже — родился в бедной хижине на крошечном островке в океане, а его мать, еще не успев прийти в себя после рождения сына, тут же забеременела снова. Маленький и вечно голодный, он был постоянным объектом жестоких шуток, и Хорт не любил вспоминать детство. Его отец, простой матрос, возвращался на берег, чтобы пропить свой заработок, зачать очередного ребенка, избить жену, поиздеваться над детьми и устроить драку с друзьями. Его отъезд всегда служил поводом для всеобщей радости. Когда он исчезал, в доме становилось больше еды.

Хорт был десятым из двенадцати или пятнадцати, если считать мертворожденных и выкидыши. Все оставшиеся в живых исчезали, как только становились постарше. Они отправлялись в золотой Скьяр на поиски работы, а в таком возрасте это не так уж трудно, если вы не слишком разборчивы в том, что делаете, или что делают с вами. Хорт оказался разборчивым. Очень даже разборчивым, к тому же он не был создан для тяжелой работы.

Он хотел стать богатым и вскоре сообразил, что лучше регулярно есть яйца, чем раз в жизни отведать жареного гуся. В экономике, где отсутствовали деньги, это было настоящим прозрением.

Большинство богатых людей видели богатство во владении землей или в обладании властью и всей душой презирали торговлю. Даже купцы часто пренебрежительно думали о вещах которые покупались на медь, удостаивая вниманием лишь то, что стоило серебра или золота. Превращение одного вида металла в другой было только обменом, поэтому универсальная шкала ценностей отсутствовала.

Обладая талантом к числам и сделкам, молодой Хорт сумел заполучить работу на рынке, потом поднялся до ученика в купеческой гильдии. Как только он стал мастером, его приобщили к таинствам укристов. Этот культ не имел жрецов, а его члены не носили громких имен: никаких Героев, или Рук. Просто укристы. Роль святилища исполнял подвал, а вместе они собирались только в тех случаях, когда один из братьев или сестер предлагал нового члена для вступления в культ. Большинство принятых были слишком заняты, чтобы участвовать в таких встречах, и они не сомневались, что их бог одобряет подобное отношение. Кроме того, богатые купцы, фермеры или владельцы рудников, распевающие псалмы, выглядели довольно забавно.

По закону, чтобы стать последователем культа, требовалось не менее пяти поручителей, и кворум удавалось собрать только при помощи взяток. Претендент занимал меру золота у каждого поручителя под ужасающий процент — одна шестидесятая за каждые шесть дней. Даже в Скьяре это было выгодно, поскольку кандидату обычно требовалось несколько лет, чтобы выплатить долг, а потому общая прибыль получалась значительной.

Хорт легко убедил своего нанимателя и четверых его друзей за него поручиться. Он также сумел уговорить почти дюжину человек выступить свидетелями. Согласно правилам, после того, как поручители устанавливали, что у него имеются полные меры чистого золота, кандидат разделял пять мер между двумя сосудами, золотым и глиняным. Затем приносил клятвы. То, что он клал в золотой сосуд, было подношением богу и исчезало — священный Укр получал вознаграждение за участие в ритуале. Содержимое глиняного сосуда оставалось в собственности нового члена культа, который мог либо заплатить некоторым своим кредиторам сразу, либо использовать золото в качестве начального капитала.

Но все было совсем не так просто.

Кандидаты, стремящиеся стать членами культа, никогда не сомневались относительно благословений, полученных членами культа. А вот цена, которую требовал бог, иногда выражалась не столь очевидным образом — «она была написана на обратной стороне дощечки», как говорили на базаре. Так священный Укр предлагал процветание, в то время как клятва, которую Он требовал, не содержала упоминания о корбане, однако в ней имелись внешне невинные слова, что кандидат сделает процветание своей «единственной радостью». Было очевидно — джентльменское соглашение между смертным и Богом — что последующие богатство и счастье будут соответствовать количеству золота в двух сосудах. Лишь немногие кандидаты осмеливались предложить богу более трех частей из пяти, оставляя две части себе. Дать Укру четыре части из пяти считалось безрассудством.

Хорт очень торопился. Он мечтал о настоящем богатстве, а не просто о безбедной жизни. Он хотел вернуться домой — ненадолго, естественно — чтобы избавить мать от унизительной бедности. Он намеревался помогать братьям и сестрам — в разумных пределах, конечно — если сумеет их найти. Но больше всего он мечтал показать своему отцу, как выглядит богатый человек, и как несколько нанятых телохранителей могут отплатить за старые обиды. Вот почему он положил в золотой сосуд все пять мер.

Если судить по дальнейшим событиям, богу его дар понравился. И не вызывало сомнений, что поступок Хорта произвел сильное впечатление на смертных свидетелей, поскольку многие из них согласились на тайное предложение Хорта стать его партнерами. Не прошло и шести дней после ритуала посвящения, а Хорт уже сумел расплатиться с главным долгом, взяв новый заем под значительно меньшие проценты. Меньше чем через год он полностью погасил все долги, а двое из его поручителей уже на него работали.

Он так и не нашел времени вернуться домой. Когда он наконец сумел послать туда человека, тот вернулся и доложил, что родители мастера Вигсона довольно давно умерли, и никто не знает, где искать его братьев и сестер. Как бывает всегда, завтрашние радости не материализовались. Текущие заботы очень скоро заставили Хорта о них забыть.

Судороги в ногах вызывали такую сильную боль, что глаза под повязкой начали слезиться. Впрочем, слезы — пустяк, они никак не связаны с настоящим горем. Он не смог заплакать, когда умерла Паола, и не станет плакать, если сейчас они заберут Френу. У трупов не текут слезы.

Бедная Френа! Он так хотел устроить ей замечательный праздник!

Вчерашние и завтрашние радости

Слаще сегодняшних.

Откуда взялись эти слова? Две величайшие радости его жизни пришли к нему через несколько лет после посвящения и культ, когда он принял посетительницу — молодую флоренгианку с черными вьющимися волосами и яростными темными глазами. Он сидел у себя кабинете и приказал, чтобы его не беспокоили. Тем не менее она каким-то образом сумела убедить слугу, вошла и села без приглашения. Она привела с собой девочку, которая уже начала ходить. Сейчас малышка стояла рядом с матерью, держала ее за руку и молча смотрела на Хортабездонными глазами.

Хорт взглянул на них, поскольку верил чутью, которым наделил его бог, и они подсказали ему, что эта женщина принесет ему доход.

— Что я могу для вас сделать, госпожа?

— Многое. Я тоже могу многое для нас сделать.

Он ждал. Темные глаза запылали еще сильнее.

— Этот ребенок — заложник из одного крупного города во Флоренгии.

— Если вы рассчитываете, что я помогу собрать выкуп у сыновей Храга, то вы будете горько разочарованы.

Она презрительно тряхнула головой.

— Меня наняли кормилицей, чтобы я доставила ребенка сюда. — Если она говорила правду, то у нее была удивительно чистая речь, ведь война началась всего год назад, так что эта Женщина появилась в Вигелии сравнительно недавно. — Позднее они пытались забрать у меня девочку.

— Это обычная практика — тщательно охранять заложников, — сказал Хорт — Если маленький ребенок не способен сбежать, то это вполне по силам опекуну.

— Ее опекун так и сделал. — Она мрачно улыбнулась.

— Когда и где? У меня нет ни малейшего желания обнаружить в своем доме веристов. — Его смущала растущая уверенность, что женщина принесет ему прибыль; такие же чувства он часто испытывал, когда смотрел на медную руду или лебединые перья, и это ощущение его никогда не обманывало, Но сейчас он не понимал, что может значить появление незнакомки.

— Джат-Ногул.

— Ага! — Рыба начала кусаться. — Мятежники, стало быть? Во время набега дворец разграблен. Сатрап Карвак умер.

— Да, так все и произошло. — От ее улыбки он задрожал.

Ну уж нет! Это все меняет. С другой стороны, два бога наверняка лучше, чем один.

После недолгих размышлений он произнес:

— Я не считаю, что убийство любого ребенка Храга является преступлением. Скорее наоборот. Возможно, в честь убийцы следует поставить памятник. Вам известны подробности?

— Да.

— Ивы?..

— Не спрашивайте.

Они довольно долго молча смотрели друг на друга. Она больше не улыбалась. Тому, кто фехтует с Древнейшей, нужен длинный меч, как говорят на базаре. С другой стороны — а Хорт умел рассматривать ситуацию с самых разных точек зрения, на что были способны немногие, — его бог все еще сулил ему большие доходы. Два бога лучше, чем один.

— Вы хотите найти в моем доме убежище или рассчитываете, что я помогу вам добраться до Флоренгии?

— Женитесь на мне. Удочерите девочку. Вы богаты и скоро станете еще богаче. Вы можете позволить себе жену. А из меня получится хорошая жена. — Она насмешливо улыбнулась. — Кормилицы редко бывают девственницами.

— Наверное, вы правы. — К своему удивлению Хорт улыбнулся в ответ. Женщина была привлекательна. Он давно собирался жениться, но никак не находил времени. — А что еще я получу, если не считать вашего весьма приятного общества?

— Мы присматриваем за своими.

— Ну, женам положено так поступать. Нельзя ли более конкретно?

— Процветание для вас и несчастье для ваших врагов.

— Я не одобряю убийство, если вы это имеете в виду.

Она подвергла себя опасности, сказав так много, а теперь и Хорт попал в затруднительное положение.

Если он откажет ей, а женщина говорит правду, то она может навести на него порчу. Если же он сохранит их беседу в тайне, ему могут предъявить обвинение в пособничестве мятежникам. Или того хуже. Поскольку священные Свидетельницы Мэйн не выступают на хтонических судах, священный Голос Демерна не вынесет приговор, и правосудие будет вершить толпа.

— Убивать людей не в моих привычках, — надменно заявила она.

— Можете доказать, что вы действительно та, за кого себя выдаете? — Он не осмелился произнести слово вслух.

— Я ведь вас нашла, верно? И ваши слуги меня пропустили, не так ли?

Девочка повернулась к женщине и протянула к ней руки. Та посадила ее к себе на колени.

— Я сделала вам честное предложение. Вы его принимаете?

Хорт подумал еще немного. Может, вышвырнуть ее вон (если, конечно, он сумеет)? Нет, это будет ошибкой.

— Жениться на вас?

Обнимая ребенка, она сказала:

— Моя дочь говорит, что мы женаты уже два года. Историю вы придумаете.

— Ладно. Договорились. Мы женаты. Как вас зовут?

Она рассмеялась. Он рассмеялся в ответ. Удивительно, что после стольких лет он помнит ее смех так же ясно, как и ложе, которое они делили, хотя невероятное удовольствие, открывшееся ему в ту ночь, оказалось одним из величайших откровений его жизни. С тех пор он был весьма умелым мужем, пока ухудшившееся здоровье не подорвало его мужскую силу.

Она пожала плечами.

— Вам нравится имя Паола? Паола Апицелла. Нареките свою дочь, господин.

— Френа, — тут же назвал он имя матери.

Его агенты потратили почти год на то, чтобы установить личность ребенка, но к тому моменту это уже не имело значения. Хорт так и не узнал подробностей прошлого Паолы, поскольку она не была важной персоной.

Избранная ли она? Хорт больше никогда не спрашивал ее об этом. Она оказалась любящей и любимой женой. Ее нельзя было сравнить с Королевой Теней, чьи враги умирали с поразительной быстротой и регулярностью. Хотя иногда он удивлялся, когда его конкуренты заболевали или терпели неожиданные неудачи — то ли из-за проклятий Паолы, то ли сказывалась помощь Укра, он так и остался в неведении. Хорт даже не знал, был ли хтонианином мрачный Пакар, или же он имел дело с ловким обманщиком.

Вчерашние радости… Три года назад он потерял жену, я теперь лишится дочери. Будущее радостей не сулило, как, впрочем и день сегодняшний. Увы, Хорт давно убедился в том, что нет смысла беспокоиться о вещах, которые можно заменить. Все его несравненное богатство и то, что он ценил более всего…

Дверь со скрипом отворилась.

* * *

Их было несколько. Они дали ему послушать свои шаги, но долго молчали. Несмотря на уверенность в себе, он напрягся в ожидании острой боли.

— Говорить будешь? — послышался тихий голос. — Готов?

Несмотря на странные манеры, Эйд Эрнсон всегда разговаривал, как голодный рассерженный бык. Да и думал так же.

— Чем могу служить моему господину? — Хорт не дал согласия.

Любой человек, оказавшийся в тюрьме, назвал бы своего тюремщика «господином».

— Я хочу, чтобы твоя дочь стала женой… одного молодого человека. — Эйд, простая душа, чуть не сболтнул лишнее.

— Брак, одобренный господином, будет для меня огромной честью. Боюсь только, наша родословная недостаточно хороша.

— Твоя — да. А ее родословная тебе известна?

Кто еще находится я подвале? Салтайя брала своего тупого мужа на важные встречи только в тех случаях, когда нуждалась в показаниях Свидетельницы. Если прорицательница здесь, то Хорту лучше не лгать.

— Мне она известна. Ей — нет. Ее приемная мать ничего мне не рассказала, но я постарался выяснить все сам. — Порой во время переговоров некоторые сведения лучше скрыть Однако бывают случаи, когда из откровенности можно извлечь выгоду. — И с тех пор я стал следить за событиями в Селебре. Дожу, отцу Френы, весной стало лучше, но его здоровье до сих пор вызывает серьезное беспокойство. Насколько я понимаю, необходимо найти ему преемника. Я считал, что выбор падет на одного на братьев Френы.

Столкнувшись с неожиданными сведениями, сатрап смутился.

— Он говорит правду? — послышался грудной голос Салтайи Храгсдор.

Тишина.

— Он говорит правду? — повторил вопрос Эйд.

— Он думает, что говорит правду, господин, — раздался монотонный голос прорицательницы. — Однако его сведения о Селебре могут быть неверными, как и ваши.

— Хм-м-м? Ничего не слышал об улучшении здоровья дожа.

Эйд и прорицательница стояли перед Хортом, Салтайя — где-то у него за спиной, кроме того, рядом наверняка находился Пераг или его подручный с дубинкой, на случай, если разговор пойдет не так, как планировалось.

— Сведения пленника могут оказаться новее наших, господин. Я сужу лишь о том, во что он сам верит.

— Хм-м-м, так ты согласен на брак?

Хорт сделал глубокий вдох.

— Не окажет ли милорд мне честь, описав молодого человека, который войдет в мой дом?

— А на что ты рассчитываешь? — спросила Королева Теней.

— Было бы абсурдной самонадеянностью с моей стороны…

— Отвечай, или я прикажу Перагу сломать тебе ноги.

Все знали, что Салтайя никогда не блефует.

— Миледи добра, — вздохнул Хорт. — Согласно моим последним сведениям, в Косорде готовились к торжествам по поводу вступления младшего сына сатрапа в Герои. Он на два года старше Френы. Поскольку все ваши сыновья и племянники отправлены во Флоренгию сразу после прохождения благословения, Катрат представляется наилучшим кандидатом на роль правителя Селебры.

— Хм-м-м?! — взревел Эйд. — Он шпионит за нами! Прорицательница, откуда он это знает?

— Спросите у него, господин.

— Откуда ты это знаешь, заключенный?

— Предположение, основанное на общедоступных сведениях, — ответил Хорт.

— Он говорит правду.

Голос Салтайи был подобен серебряному кинжалу.

— Так ты приветствуешь этот брак, купец?

Он вздохнул.

— Нет. Я обещал Френе, что позволю ей самой выбрать себе мужа. И тут нет никакого неуважения к вашему племяннику, госпожа, поскольку я никогда его не встречал. Просто я не думаю, что моя дочь захочет выйти за вериста.

— И что ты намерен делать? — Угроза в ее голосе была очевидной.

— Согласиться, естественно! А что мне остается? У вас есть прорицательницы и веристы. Разве мы сможем убежать? Разве я брошу свое состояние? Вы думаете, я безумец?

— Тогда зачем ты набил ящики золотом? — резко спросила Салтайя. — Почему приказал перенести их ночью на борт корабля, стоящего в бухте Райский Приют? Почему отправил вместе с ними свою одежду и одежду девушки?

Его загнали в угол!

Хорт не нашелся с ответом и потому молчал, дожидаясь, когда его начнут бить. Они его убьют, заберут все имущество, объявят Френу несовершеннолетней и возьмут под опеку сатрапии. Они уже не раз поступали подобным образом с другими богачами. Все мышцы его тела напряглись, на коже проступил обильный пот.

Однако его спас голос Свидетельницы.

— Обычно мне не позволено ничего говорить, когда меня не спрашивают, но в данных обстоятельствах я должна сообщить, что на город обрушилась сильная буря. Утонуло уже множество людей, а этот подвал скоро затопит до самого потолка.

ГЛАВА 20

Френа Вигсон вбежала во двор, где стало совсем темно из-за черного полога бури, опустившегося на город. Френу приветствовала ошеломляющая вспышка, по двору полетели опавшие листья, стая черных птиц в панике заметалась в разные стороны, из конюшен доносились звуки глухих ударов — онагры беспокоились в своих стойлах. Три упряжки уже были готовы, и старый Пермиак старался успокоить животных, что при данных обстоятельствах было практически невозможно даже для настрианина. Одна из колесниц, украшенная ленточками и цветами, принадлежала Френе, Пермиак запряг в нее Мрак и Ночь.

Френа, подхватив юбки, быстро забралась в колесницу, взяла поводья и стегнула онагров. Казалось, колесница взлетела. Она еще раз стегнула скакунов.

— Госпожа! — закричал Верк, бросившись вслед за Френой.

— Следуй за мной!

Из-за очередного удара грома он едва ли расслышал ее крик.

Она проехала в ворота на одном колесе. Огонь цвета лаванды осветил тучи. Вытащив кнут, Френа несколько раз хлестнула онагров. Они закричали и помчались еще быстрее.

Конечно, дорога была пуста. Сейчас ни один человек в здравом уме не выйдет из дома. Один раскат грома следовал за другим, первые капли дождя, огромные, точно виноградины, ледяными шариками ударяли в ее тело. Мост через Колокольчик находился прямо перед ней. Он появился, словно стрела, но по мере того, как он рос, завеса дождя делала его очертания все более туманными. Когда Френа добралась до моста, вода уже низвергалась с небес потоками, обрушиваясь на ее голову и плечи, точно шестьдесят раз по шестьдесят молотов.

Колеса застонали, когда колесница пронеслась по деревянному настилу. Вверх, к Болтушке, еще одному острову, который служил причалом. Френа мчалась все дальше, а вокруг не было ни души. Она не захватила ни сумки с жертвоприношениями, ни вуали, ни двух лилий — вообще никаких предметов, нужных для ритуала. Ее уже не заботило состояние платья, волос и лица. Эти вещи не имели значения для Фабии, поскольку она не собиралась в Пантеон. Она летела во дворец, чтобы кое-что сказать Эйду и Салтайе. И для каждого из них у нее найдутся подходящие слова. Она ехала под дождем, с трудом узнавая путь от Болтушки к Ловцу Угрей. Огромные волны почти доставали до моста — она даже видела, как он раскачивается впереди. Жуткое зрелище. Френа посмотрела в сторону моря и увидела лишь туман.

И где же эти свиньи-веристы? Она рассчитывала, что сумеет их догнать. Даже если сатрап владел лучшими онаграми в мире, Мрак и Ночь должны были их перегнать — ведь в колеснице сидела только Френа. Возможно, эти скоты направились в сторону Когтя Лангуста. Френа огляделась по сторонам, но увидела у себя за спиной только Верка и Альса, Вокруг вообще никого не было, впрочем, и видимость стала совсем плохой. Улицы превратились в коричневые реки, воздух — в море, а шлейф ее платья в грязные лохмотья. Отчаянно дрожа и пытаясь вспомнить, когда ей в последний раз было так холодно, она сделала еще один крутой поворот на одном колесе и помчалась к храму. Колеса грохотали по пустому мосту.

Молния превратила сумрак в молочно-белую пелену; удар грома был подобен грохоту шестидесяти на шестьдесят молотов. Мрак и Ночь запаниковали и понесли. Френа потеряла хлыст и едва не выронила поводья; вцепившись в поручни, она закричала, побуждая онагров бежать еще быстрее. Сквозь рев дождя прорывался другой, еще более жуткий звук. Что-то, чего там не должно было быть, двигалось вдоль канала. Фабия закричала и попыталась удержать поводья.

Она мало что видела, но определенно разглядела корабль и нечто, напоминающее обломки домов. Эта стена смерти неуклонно катилась по каналу высокой серой волной. Мост, да она сама, были обречены, если колесница не успеет перебраться на другой берег раньше.

— Быстр-ре-е! — Она отчаянно хлестала онагров поводьями.

Колесница сделала несколько длинных скачков — стоит ей задеть ограду, и Френу выбросит из колесницы, которая разлетится на мелкие кусочки. Теперь корабль был уже над ней, он кренился на бок, и она видела даже приросшие к днищу ракушки. Корабль мчался на нее на пенной волне. Колеса колесницы крутились с невероятной скоростью, однако все происходило очень медленно, как в ночном кошмаре, конец моста все еще оставался ужасно далеко, а смерть уже тянулась к ней на огромной волне.

К счастью, она успела проскочить под кораблем и горой мусора, ударившим о мост у нее за спиной. Онагры это почувствовали и, казалось, побежали в два раза быстрее. Последний рывок, и они уже неслись по земле, вот только ее никак нельзя было назвать сухой. Колесница летела по улице, разбрызгивая воду во все стороны. Френа уже не пыталась управлять онаграми, она потеряла представление о том, в какой части острова оказалась. Они проскочили поворот на Пантеон. Затем онагры свернули направо, потом налево и выскочили на перекресток, по которому неслись потоки черной воды. И тут она разглядела дверь, не раз виденную во сне.

— Тпру! — Френа потянулась к тормозу как раз в тот момент, когда одно колесо угодило в дыру глубиной с ванну.

Поток был холодным, как смерть, и достаточно глубоким.

Он поднял Френу, перевернул и понес прямо в центр бури. Задыхающаяся, оцепеневшая Френа сумела подняться на колени и ухватиться за стену. Она успела заметить, как вода уносит колесо, а сама колесница и онагры исчезли бесследно.

Френа встала, продолжая цепляться за стену. Вода шипела у ее щиколоток; под пальцами ног она ощущала слой грязи. Она спотыкалась, задевая за острые выступы мостовой, но продолжала упорно подниматься в гору, понимая, что ее может накрыть еще одна волна. Хотя она прошла мимо нескольких дверей, ей не пришло в голову постучаться и попросить убежища. Улица, петляя, уходила все дальше, яркие вспышки молний превращали ночь в день, потом вновь наступал могильный мрак. Между ужасающими ударами грома Френа слышала и другие жуткие звуки ревущей непогоды. Через несколько секунд потоки воды стали белыми ото льда, и градины принялись атаковать стоящие вокруг дома — они были такими крупными, что могли причинить серьезный вред.

Френа стояла неподалеку от странной бесформенной двери в углу между стеной и каменным выступом — нечто очень похожее она множество раз видела во сне. Она без малейших колебаний устремилась к ней, а когда подошла совсем близко, ее ноги впервые перестали касаться воды. Дверь была закрыта на простой засов, но ей пришлось побороться с ветром, чтобы ее открыть. Наконец она сумела протиснуться внутрь, и створка сразу же захлопнулась у нее за спиной.

* * *

Довольно долго она стояла в темноте и дрожала. Не самое надежное убежище, и все же лучше, чем мертвой плыть к морю. Здесь не было призраков и голосов, лишь пахло листвой и землей. Снаружи продолжал бушевать гром, град еще некоторое время с остервенением бил по стенам, а потом неожиданно прекратился. Начался ливень — такая буря могла продолжаться несколько дней.

Ее осторожные пальцы нащупали резной камень и выложенный каменными плитками низкий потолок. Пальцами ног она наткнулась на ступеньку ведущей вверх лестницы. Потом на еще одну. Воздух здесь был не холодным, но она дрожала в промокших лохмотьях. Ей захотелось избавиться от него, но осторожность заставила подождать и выяснить сначала, куда она попала — что она потом будет делать без платья? Она поднялась на десять ступенек и лестница закончилась. Френа вновь постаралась определить, куда попала. Туннель превратился в пещеру, точнее в конусообразный проем между двумя массивными кусками скалы, стоящими рядом; потолок был опасно низким с одной стороны, а с другой она не могла до него достать. Кто-то насыпал здесь гравий, чтобы выровнять пол.

Вскоре стена справа исчезла. И тут Френу покинуло мужество. Слишком серьезной стала опасность безнадежно заблудиться. Она села и обхватила колени. Впрочем, она прекрасно понимала, что это ей не поможет; нужно либо идти вперед, либо вернуться под открытое небо, где бушевала буря… вдруг Френе показалось, что она видит мерцающий впереди тусклый свет. Раскаты грома слышались именно с той стороны. Она встала и двинулась вдоль левой стены, тщательно выбирая, куда ставить ногу.

Кровь и рождение; смерть и холодная земля.

Она не сомневалась, что попала сюда не случайно — но привели ее вовсе не Светлые! Темную называли также Утробой Мира; могила означала возвращение в утробу. Быть может, Паола иногда приходила сюда, а не в Пантеон? Френа понимала, что у нее под ногами тропа, значит, кто-то ее протоптал. Должно быть, Пантеон где-то впереди.

Наконец Френа оказалась в гроте. Потолок терялся где-то далеко наверху, но по меньшей мере в двух местах грот был открыт небу, откуда сочился свет, позволяющий ее привыкшим к темноте глазам различить очертания огромного неровного зала. Когда полыхнула молния, влажные каменные стены засеребрились, словно лепные украшения. Под ногами хлюпало, но Френа не могла определить, чего здесь больше — мха или грязи. Воздух был полон каких-то неясных ароматов, но они не вызывали у нее отвращения; Френа ощущала, что попала в священное место, где время замерло. Она слышала стук падающих капель и приятное журчание льющейся воды. Френа нашла источник, напилась и вымыла испачканные землей руки.

У одной из стен стоял плоский каменный алтарь, напоминающий ложе, а на стене виднелось изображение тучной женщины, состоящей словно бы из подушек — голова, грудь живот, ягодицы. Высшая Жрица Бхария упоминала о следах очень древних культов в Островном Храме. Древнейшая. Утроба Мира.

Френа сняла платье. Теперь она уже не сомневалась, что здесь достаточно света, чтобы не заблудиться. Большая часть украшений и самоцветов с ее платья исчезли. Может быть, стоит принести в жертву остальные камни, — подумала Френа, но потом отказалась от этой мысли. Обнаженная, в ужасе от собственной отваги, она опустилась на колени перед алтарем и совсем не удивилась, нащупав зазубренные фрагменты скалы. Она очистила место для колен. Кровь и рождение; смерть и холодная земля.

— Матушка? — прошептала она.

Никакого ответа.

Тогда она заговорила громче и увереннее:

— Я пришла, как ты просила. Ты спасла мою жизнь в Приграничье, когда я была беспомощным ребенком, и с тех пор она принадлежит тебе. Скажи только, чего ты от меня хочешь, и я все выполню.

Она взяла острый осколок камня в левую руку и полоснула правую ладонь. Было больно, но Френа понимала, что так и должно быть. Она почувствовала, как кровь капает на камень, положила туда ладонь и склонила голову.

— Кровью и рождением; смертью и холодной землей, клянусь повиноваться и терпеть.

Молчание. Она почувствовала, как в ее руку течет сила. Любовь и радость запели беззвучную песню, и она ощутила необычное тепло. Возможно, ей это только показалось, и она не осмелилась поднять взгляд, но у нее возникло ощущение, что рядом находится кто-то еще…

— Неплохо, — произнес мастер Пакар.

Френа испуганно закричала, вскочила на ноги, споткнулась и задела коленом каменный алтарь. В сумеречном свете Пакар мерцал, словно белая личинка.

— Я не знал, сумеешь ли ты найти сюда дорогу. Очевидно, связь стала очень сильна. — Он подошел ближе. — Но это лишь начало, моя дорогая. Струйка крови от пореза на руке? И ты полагаешь, что Мать этим удовлетворится?

Она ощутила его кислый рыбный запах. Слова Пакара показались Френе какими-то тусклыми. Она отступила на шаг и едва не потеряла равновесие. Для ее босых ног пол представлял серьезную опасность.

— Держись от меня подальше! Чего тебе надо?

— Речь не о том, чего надо мне, дитя, — прошепелявил он, — а о том, что требует Мать. Ты и в самом деле полагаешь, будто девственница может стать Избранной? Нужно предложить Матери куда более драгоценную кровь, священную кровь невинности. — Он слегка пошевелил рукой, и его накидка упала на пол. Почти ничего не изменилось — он оставался все тем же бледным червем. Однако Пакар был гораздо крупнее и сильнее Френы.

— Нет!

Он вздохнул.

— Но ты обещала заплатить необходимую цену и терпеть. Это жертва, которая требуется от девушки, которая хочет стать Избранной. Вот, разложи это на полу и устраивайся поудобнее. — Он бросил ткань на алтарь.

— Нет! Я не стану!

— И что? Ты закричишь? — Он радостно засмеялся. — Никто не услышит. А даже если и услышит, ты знаешь, что с тобой сделают, когда найдут тебя здесь. — Он протянул руку, чтобы схватить Френу.

Она попыталась бежать, но босиком это было почти невозможно. Не успела она сделать и трех шагов, как Пакар схватил ее за руку.

— Пойдем, дорогая. Тебе нужно принести в жертву кровь, достоинство, испытать боль. Начнем с поцелуя?

— Нет! — Она скорчилась, когда он обнял ее и попытался прижаться к ее губам слюнявым ртом.

Ненавижу!

Пакар отпустил Френу и отступил назад.

— Что ты делаешь? Мне больно! — Казалось, он скорее удивился, чем испугался.

Ненавижу! Ненавижу! Лжец, сводник и шантажист! Убийца нерожденных детей! Мерзкий слизняк.

— Прекрати! — Теперь он кричал, пытаясь защитить лицо руками, словно от Френы исходило нестерпимое сияние.

Пакар начал быстро пятиться.

Она пошла за ним, переполняемая ненавистью, сама не зная, сумеет ли по-настоящему его напугать — и если нет, то как долго сможет удерживать его на расстоянии при помощи диковинной силы, которой ее обучили. Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

Он пронзительно закричал. Со всех сторон посыпались камни.

— Пощады!

— Пощады? Ты не знаешь смысла этого слова! Насильник!

Ненавижу!

Он сделал еще один шаг назад и отчаянно замахал руками, пытаясь сохранить равновесие. Возможно, она могла бы его спасти, но без малейших колебаний сделала шаг вперед и толкнула обеими руками. Он исчез. Она услышала его крик, который тут же стих, как только раздался звук удара, потом вниз посыпались камни. Он еще раз ударился о стены, и вновь зашумели камни. Затем наступила тишина.

* * *

Несомненно, Пакар потерял сознание, где бы он ни находился. Если он жив, она ничего не может — и не осмелилась бы — для него сделать.

Дрожа, Френа вновь опустилась на колени перед алтарем. Она не знала, что сказать… но только потому, что все ее мысли смешались. Сожалела ли она? Нет. Это самозащита. Пакар хотел овладеть Френой против ее воли, рассчитывая на свою силу. Если хотя бы одна из двенадцати баек, которые рассказывали про мастера Пакара, соответствует истине, он заслужил эту смерть.

Поступит ли она так еще раз при похожих обстоятельствах?

Да.

— Священная Ксаран, я, Фабия Селебр, благодарю тебя за спасение. И предлагаю богохульника Пакара в качестве жертвы. Умоляю, прими его кровь и смерть, как мое жертвоприношение.

А потом она добавила:

— Аминь.

ГЛАВА 21

Фабия Селебр натянула на себя обрывки мокрого платья. Дрожа от холода и запоздалого страха, она нашла кожаный плащ мастера Пакара и спрятала в просторный внутренний карман жемчужный браслет и другие безделушки, которые у нее остались. Его накидку она швырнула в шахту, куда он упал, — в качестве савана. Фабия так и не нашла светильник, но смысл этого факта открылся ей, лишь когда она вернулась ко входу, уверенно перемещаясь во мраке. Конечно, Избранная должна видеть в темноте! И это поразило ее даже больше, чем смерть Пакара. Она стала одной из них. Был ли Пакар хтонианином? Или он самозванец? Прорицательница говорила, что установить правду невозможно.

Незаметные щели и дырочки от сучков в старой двери давали возможность полностью разглядеть улицу, так что почитатели Матери Ксаран могли уходить незамеченными. Раскаты грома стали совсем далекими, но ливень не унимался, и потоки воды заливали улицу. Фабия имела смутное представление о том, где она оказалась или куда ей теперь следует идти — домой, во дворец или в Пантеон? Та же чудовищная волна, что разбила мост Ловца Угрей, могла уничтожить и несколько других мостов, так что путь домой мог превратиться в долгое путешествие вдоль берега реки. До дворца было ничуть не ближе, и она не могла отправиться туда, словно напуганная морская чайка. Ближе всего находился Пантеон, там ей наверняка помогут.

Она заметила людей в плащах с капюшонами, которые брели под ливнем. Фабия остановила какую-то женщину и поменяла один из своих драгоценных перламутровых гребней на пару тростниковых сандалий и указания, как пройти к Пантеону. Мысль о том, как бы отнесся к такому обмену Хорт, вызвала у нее смех. Теперь Фабия смогла идти быстрее, а женщина, только что совершившая выгодную сделку, так и смотрела ей вслед, разинув рот.

Каменная площадка, на которой колесницы поджидали своих хозяев, пока те находились в Пантеоне, превратилась в озеро, где вода доходила до колен. Тем не менее здесь собралась толпа, слышался сердитый рев онагров. Дождь не прекращался, но на лестнице было полно народу. Да и в толпе собралось слишком много онагров, как змей в огороде, и если она сумеет благополучно добраться до лестницы, то это будет…

— Госпожа! Госпожа Френа!

…чудо.

Черные волосы все-таки имеют некоторые преимущества. Верк возвышался над толпой — очевидно, он стоял на колеснице — и отчаянно махал руками. Она помахала в ответ и двинулась к нему. Ленточки и цветы, украшавшие колесницу, были такими же потрепанными, как и ее платье.

Увидев Френу, Верк покачал головой и произнес:

— Я должен немедленно доставить вас в святилище Синары, госпожа.

Неожиданно она почувствовала ужасную усталость, сказались трудные дни и бессонные ночи.

— Нет. Поедем домой. Сейчас у целителей полно более серьезной работы. А со мной все в порядке, я упала, ничего серьезного. — Никто не обратил внимания на ее ладонь, потому что все ее тело покрывали небольшие царапины.

Громко крича и щелкая кнутом, Верк начал сложный процесс выезда с площади. Онагры слушались его неохотно, они совершенно потеряли разум из-за дождя, грома и всеобщего страха.

— Что делают эти люди? — спросила Фабия.

— Благодарят богов за то, что не утонули, госпожа.

Катастрофа позволила ей принести клятву Древнейшей, как она и собиралась, но ей не хотелось думать, что буря ниспослана ради этой цели.

— А как насчет утонувших?

В его бледных глазах появились искорки смеха.

— То были нечестивцы, которые не заслужили иной участи.

Они рассмеялись вместе. Не слишком добрые слова. И богохульные. Но они остались живы, а очень многие погибли — в таких случаях людям свойственно радоваться. Проклиная идиотов как на двух, так и на четырех ногах, Верк рассказал, что мост рухнул прямо у него на глазах, стоило Фабии исчезнуть в тумане. Он поехал к Пантеону кружным путем и стал ее ждать, слушая рассказы об ужасных бедствиях на внешних островах — Крабе, Колокольчике, Соленой Траве и Странде — и чуть менее серьезных разрушениях на островах, расположенных выше по течению. Естественно, Верк не знал, что произошло с Хортом после того, как его увели веристы.

Фабия кратко и не слишком внятно описала свои приключения — она решила, что он упал бы в обморок, если бы узнал правду. Она и сама еще не до конца понимала, к чему приведут ее действия. С этих пор ее жизнь всегда будет полна опасностей. И что она получила в обмен за постоянный страх? Долгую жизнь, предположительно, если сумеет остаться в живых в ближайшие дни. Теперь она лучше видит в темноте, чем раньше, что полезно, но как быть с силой, уничтожившей Пакара и сатрапа Карвака? Умение заставлять мужчин пятиться назад едва ли стоит демонстрировать на людях, к тому же оно имело весьма ограниченную ценность, поскольку трудно рассчитывать на то, что рядом окажутся лучники мятежников или бездонная пропасть. Возможно, теперь она обладает умением сглазить человека. Прорицательница намекнула, что умирающая Паола сумела прикончить нескольких веристов, а политеисты на это неспособны. Фабия нуждалась в наставнике, но она не могла себе представить, как станет просить Салтайю Храгсдор научить ее проклятиям.

Фабияубила человека. Сейчас она старалась об этом не думать…

— Верк?

— Госпожа?

— Почему ты приехал сюда и стал меня ждать? Ты ведь думал, что я отправилась во дворец?

Колесница неуверенно катилась по грязной улице. Верк смотрел перед собой, капли воды стекали с его шлема на грубоватое выбритое лицо и на блестящую кольчугу.

— Я совершил удачную ошибку, госпожа.

— Да, но скажи мне настоящую причину.

Он смущенно поежился.

— Прошлой ночью, госпожа…

— Да?

— Мне приснился сон. Я был во дворце, где все собравшиеся горько плакали. Вы были там и звали меня… госпожа. — Он бросил на нее быстрый тревожный взгляд.

Сны посылает Мать Лжи. И Фабия пыталась спасти Избранного в Биттерфилде. Вот почему он выглядел таким напуганным.

— Значит, это было чудо. Я позабочусь о том, чтобы отец тебя достойно наградил.

* * *

К свежим ароматам моря примешивались жутковатые неприятные запахи. Водоросли и мусор на улицах являлись первыми признаками наводнения, но далеко не последними. Очень скоро разрушения стали полными — корабли на крышах домов и дома на остовах разбитых кораблей. Многие годы прошли с тех пор, как Скьяр в последний раз подвергался такому бедствию. Вода снесла множество мостов, но Верк сумел найти путь обратно на Краб, где наводнение и волны местами полностью очистили береговую полосу.

Расточительность Хорта и его любовь к каменным домам себя оправдали, поскольку резиденция Вигсона устояла — одинокий особняк, бросающий вызов разрушениям. В окнах сиял свет. Конечно, дом тоже немного пострадал: двери и ставни сорваны, ухоженные лужайки изуродованы, первый этаж опустошен. Ошеломленные слуги выкапывали золотые кубки из груд песка, водорослей и обломков мебели.

Появление Фабии было встречено криками радости. Дюжины домочадцев сгрудились возле нее, стараясь поскорее сообщить хорошие и плохие новости. Первая страшная волна накатила сразу после того, как она уехала, сказали они, когда все находились в главном зале, обмениваясь сплетнями об аресте хозяина и неожиданном отъезде его дочери. Мастер Тринвар отправил всех наверх, поэтому никто не погиб, что непременно произошло бы, если бы кто-то остался на первом этаже.

Получалось, что богиня смерти пощадила этот дом? Светлые ожидали хвалебных молитв и жертвоприношений, но предложение обратиться к Ксаран было бы воспринято как богохульство.

Фабия уже успела выяснить, что никаких известий о хозяине нет, когда новые радостные крики возвестили о его возвращении, и в свете факелов появился хромающий Хорт. Он потерял свою шапку, его украшенный драгоценными камнями костюм был грязным и мокрым, и самый богатый житель города больше походил на оборванную жертву кораблекрушении, но выглядел почти не пострадавшим. Все остальное — пустяки. Фабия подбежала к нему, и они обнялись, двое беспризорных детей, бессмысленно лепечущих о чем-то, заливающихся слезами и смехом. Она рассказала о пропавшей колеснице и о том, как едва спаслась на мосту.

Он вздохнул.

— Что ж, придется начинять снова. Ты еще устроишь праздник. Нам следует обратиться в Высшей Жрице, чтобы она назначила для тебя новую дату посвящения.

Но тут в голову Фабии пришла блестящая идея. Мысль о фальшивых клятвах вызывала у нее отвращение; Паола передала ей свою ненависть к лицемерию.

— …Праздник, да, конечно, но когда я добралась до Храма, и мост рухнул у меня за спиной, и началась буря… я поняла, что сегодня уже не будет приема… однако я нашла маленькое святилище на Крутой улице, и там принесла клятвы. Все прошло просто, никаких особых торжеств, обычный ритуал. Но дело сделано!

На лице Хорта появилось недоверчивое выражение.

— Поздравляю! — сказал он и вновь обнял дочь.

Убедительно ли прозвучала ее ложь? Она действительно принесла клятвы, и мастер Пакар стал тому свидетелем, хотя церемония и отличалась от того, на что он рассчитывал. Одна маленькая ложь сегодня много лучше, чем ложная клятва Двенадцати завтра!

— И Верк нашел меня около Пантеона! Я так обрадовалась, когда его увидела. Ты должен его щедро наградить, отец!

— Так и поступлю! — Хорт огляделся и понизил голос, так что его могла слышать только дочь. — Пераг и его люди докучали тебе после моего отъезда?

— Они навязали мне свои отвратительные поцелуи. Мне очень не нравится командир охоты Пераг Как-Бишь-Его, отец.

— Он оскверняет мир, как собаку грязь!

Фабию удивило пламя ненависти, вспыхнувшее в его глазах. Она не знала, что добрый купец способен на такие чувства.

— Ты давно с ним знаком? — осторожно спросила она.

— Его подозревают в… — Лицо Хорта вновь превратилось в маску, словно он в самый последний момент опомнился. — …в очень серьезных преступлениях. Но никто не может предъявить доказательств.

Свидетельница обвинила Салтайю в причастности к смерти Паолы. Но стоит ли жене сатрапа бояться суда сатрапа? Теперь Фабия иначе отнеслась бы к циничным словам Верка о справедливости судов Скьяра. Она решила сменить тему.

— Эта скотина не имеет значения. Но что нам теперь делать? Мы разорены! Твои корабли! Дом! О, отец, ты все потерял…

Он улыбнулся и сжал ее ладонь.

— Я не потерял самого главного. И у меня есть другие источники богатства. Мои корабли стоят в безопасной гавани, а корабли моих конкурентов утонули. Они разорятся, а вот я стану еще сильнее. — Он вздохнул, и Фабия поняла, что сейчас произойдет. — Однако у меня есть для тебя важная новость, дорогая. — Он посмотрел по сторонам, и те немногие слуги которые оставались поблизости, торопливо принялись за работу. Лишь старый мастер Тринвар стоял рядом, держа в руке факел, однако, у него был плохой слух. — Впрочем, здесь не место для серьезного разговора. Давай поднимемся наверх и пошлем за вином.

— Нет, говори здесь. Наверху чистые полы. Я была права, да? Скоро зазвучат серебряные трубы?

Он грустно кивнул.

— У меня не было выбора, моя дорогая, как ты и предвидела. Я все еще считаю тебя ребенком, но ты стала сильной молодой женщиной. Лишь очень немногие способны пережить столь трудный день. Мы должны отвести тебя к синаристкам до отъезда, чтобы ты смогла…

— Отъезда?

— Леди Салтайя…

Хорт замолчал, хмуро глядя через плечо. В зал вошли полдюжины веристов, а за ними виднелась солидная фигура самого сатрапа Эйда. Ненавистного, отвратительного Перага среди них не было, но Фабия увидела белые одежды прорицательницы, осторожно перешагивающей, подобрав подол, через мусор и грязь.

Фабия обратилась с короткой безмолвной молитвой к своей богине, Матери Лжи. В Скьяре девять Свидетельниц, говорили ей. А эта была слишком маленькой и пухлой, совсем непохожей на ту, что подошла к ней в Пантеоне. На чьей она стороне?

Эйд оглядывался по сторонам.

— Хм-м, похоже, мы опоздали на чудную вечеринку! — Он оглушительно расхохотался, а его люди с улыбками сказали, что их господин добр.

Сатрап всегда обожал собственные шутки, но очень редко понимал чужие.

— Да, вечеринка была бы замечательная, — грустно сказал Хорт Фабии. Или он обращался к самому себе? — Мне часто кажется: чем сильнее мы стремимся к счастью, тем быстрее оно от нас убегает.

— Но если ты посидишь и подождешь, оно само к тебе придет! — Фабия обняла его одной рукой. — Давай предложим нашим гостям выпить тсуги за дружбу. — И она подошла к сатрапу.

У Эйда Эйдсона была огромная голова — ничего подобного Фабии видеть не доводилось. Впрочем, головой он предпочитал вовсе не думать, о чем свидетельствовали обломки рогов. Шея и плечи вполне соответствовали голове, но дальше вся его фигура становилась конусообразной. Тоненькие хилые ножки и ручки — все его конечности оставались на виду, поскольку он носил одеяния вериста. Из-за большого веса он раскачивался при ходьбе, а теперь, в мокрой одежде, скорее напоминал раковину моллюска в бурном море. Эйд всегда был веселым и вежливым, но она подозревала, что его бычья тупость притворная — уж слишком нарочито он мычал, изображая полное непонимание того, что происходит вокруг. Фабия не сомневалась, что это безжалостный, могущественный и опасный человек.

— Огонь и кровь, девочка! — прогремел он, когда Фабия поднялась после реверанса. — Твой отец очень строг, хм-м? Кто победил в сражении? Он сумел выбить из тебя согласие?

— Она упала с колесницы, мой господин, — объяснил Хорт. — Я даже не успел сообщить ей хорошую новость.

— Новость? — весело спросила Фабия. — Какую новость, отец?

— Ты помолвлена, — сказал сатрап, глядя на нее печальными бычьими глазами. — С моим племянником — точнее с племянником моей жены. Твой жених — сын ее брата Хорольда. Зовут Катрат.

— Он всего на два года старше тебя, дорогая, — добавил Хорт, стараясь взглядом предупредить дочь. — И совсем не давно стал Героем.

О счастье! Юный монстр — мечта любой девушки. И хотя прорицательница предупредила Фабию, она лишь с огромным трудом сумела сделать вид, что очень рада.

— О папочка! Как замечательно! И какой же он? Высокий? Красивый? У нас такая скромная родословная! Чем я заслужила подобную честь?

Хорт будет благодарен ей за поддержку. Эйду все равно, искренне Фабия говорит или нет, но его эскорт полагает, что она должна быть вне себя от радости. Фабия надеялась, что невысокая прорицательница привыкла к лицемерию.

Сатрап пожал монументальными плечами.

— Это длинная история, хм-м-м? Жена объяснит по дороге. Она поедет с тобой на свадьбу, хм-м-м… В Косорд.

Значит, Салтайя будет ее надзирательницей? Единственным светлым лучом в этой мрачной картине был тот факт, что до Косорда путь неблизкий, а потому у нее будет много времени, чтобы спланировать побег. Ну, а хуже всего то, что ей придется провести много дней рядом с Салтайей Храгсдор.

Терпи!

— О, как чудесно! Боги! Мне же нужно собирать приданное! И, конечно, я должна помочь папочке привести здесь все и порядок. — Она вздохнула. — Пройдут века, прежде чем и смогу увидеть своего нового господина. Но, нет, я не могу так долго ждать!

Пожалуй, она переборщила. Веристы стали переглядываться, на их губах появились усмешки. Даже большие глаза Эйда слегка сузились.

— Тебе не придется, дитя. Если моя жена говорит, что вы выезжаете завтра, значит, так тому и быть.

— Я поеду с вами, — заявил Хорт.

Она посмотрела на него, потеряв дар речи. Он очень редко покидал дом и никогда не уезжал из города. Как же он обойдется без ячменного печенья и козьего молока?

Он предупреждающе стиснул ее руку.

— Мы устроим грандиозную свадьбу в Косорде, чтобы скрасить твое неудавшееся посвящение.

Она фальшиво завизжала от радости, обняла Хорта и прошептала:

— Заложник?

Он тихонько поцеловал ее в щеку, соглашаясь. Значит, спасаться им придется вместе — заложница-флоренгианка и заложник для заложницы.

— Ты так добр, отец! Но как же твои дела? Что будет с домом? — Она обвела рукой горы мусора.

— У меня есть надежные люди, которые займутся всеми делами до моего возвращения, дорогая. — Он повернулся. — Мастер Тринвар, сейчас в Скьяре очень много бездомных. Прошу вас временно приютить их в моем доме. До отъезда мы поживем во дворце — сатрап и его леди любезно предложили нам с Френой покои. К счастью, дворец совсем не пострадал.

Конечно, большое количество бездомных, поселившихся в доме, помешает сатрапу самому занять особняк в отсутствие Хорта. Прежде чем Фабия успела ответить, заговорил другой человек — у него был сильный гортанный голос, музыкальный и серебристый.

— Твое добросердечие достойно всяческих похвал, купец, — оказала Королева Теней.

Салтайя Храгсдор была высокой женщиной, которая неизменно носила черные одеяния вдовы, в том числе и мантилью, скрывающую шею и подбородок, а также длинные черные рукава, под которыми прятались руки. В мерцании факела Тринвара она казалась лицом, лишенным тела. Это было необычное лицо, очень бледное даже для вигелианки — и его нельзя было назвать красивым — с бескровными губами, выступающим носом и ртом; и еще оно было удивительнодлинным и узким, словно голову зажимали в клещи. Салтайя шла по жизни, презрительно глядя по сторонам, казалось, она ждет, что при ее приближении стены должны раздвинуться.

Фабия торопливо присела в реверансе, а Хорт тут же произнес приветственные слова.

За спиной Салтайи высилась пара очень крупных молодых людей. Если других высокорожденных леди сопровождали служанки, то Салтайя предпочитала телохранителей-веристов, обычно двоих, но всегда молодых и красивых. На базаре сплетничали, что они сопровождают ее даже в постели, но ее муж сам их назначал — казалось, он не возражал против такого положения вещей. А самой Салтайе было глубоко плевать на базарные сплетни.

Она перевела ледяной взгляд на Фабию.

— Как прошло твое посвящение, дитя? Ты сумела принести клятвы, как планировалось?

Фабия тут же обратила краткую безмолвную молитву к Матери Лжи.

— Да, успела, — ответил за дочь Хорт.

— У нее есть язык.

— Я принесла клятвы, леди. Должна признать, мне пришлось поторопиться. Я как раз рассказывала отцу…

— Свидетельница? — Жена сатрапа не сводила глаз с Фабии. — Она говорит правду?

Мгновение, длившееся дольше, чем бессонная ночь, Фабия размышляла о разверстой могиле и самой короткой жизни в истории Избранных. Даже если кто-то из Свидетельниц на ее стороне, ни одна из них не станет лгать. Они никогда не лгут.

Сатрап произнес требуемые слова:

— Отвечай на вопрос. Она говорит правду?

— Да, — ответила прорицательница.

Фабия склонила голову, чтобы скрыть облегчение и радость. Королева Теней задала неправильный вопрос. Эйд задумчиво помычал.

— Значит, все в порядке?

— Видимо, да, — сказала его жена.

— Хм-м? Тогда добро пожаловать в нашу семью, Фабия Вигсон или как там тебя. Племянник моей жены не отличается любовью к размышлениям, но если он хоть немного похож на своих дядей, то тебе не придется жаловаться на его поведение в постели, хм-м-м? Силен, как лошадь, хм-м-м, правда, парни? Пусть священный Эриандер благословит этот союз.

«Священный Эриандер может отправляться куда угодно и делать с собой ужасные вещи», — подумала Фабия. Муж — верист? Интересно, а во сне, во время ночного кошмара, он может превратиться в боевого зверя? Или ему будут сниться сны об охоте, и тогда его ноги будут подергиваться, как у собаки?

Станет ли он поигрывать своими мускулами, чтобы она могла насладиться их видом…..может быть, красоваться перед распахнутым окном…..несколькими этажами выше…

ГЛАВА 22

Орлад Орладсон чувствовал, как стучат его зубы, стоит заговорить большим барабанам, чей погребальный бой нарушал покой высокой часовни. Над очагом танцевало пламя в человеческий рост, освещавшее стены, сложенные из булыжников и огромных бревен, а также фигуру бога, огромную и ужасную, из белой мозаики — в дело пошли кусочки костей, но были ли они действительно человеческими, как учили испытуемых, знал лишь сатрап Терек. Брам-м-м! Одиннадцать щенков опустились на колени, образовав полукруг перед огромным центральным столбом пламени, пот градом катился на их накидки. Герои-свидетели стояли чуть дальше, где было не так жарко — сегодня эта честь выпала воинам из золотой стаи, четыре дюжины. Однако другие посвященные прятались в тени, в задней части часовни, и Орлад не сомневался, что среди них есть вожак стаи Рутур Ландарсон и, возможно, командир охоты Хет, который внимательно наблюдает за испытуемыми. Сегодня им предстояло ответить на Первый Зов — говорят, самый трудный момент за время обучения.

Брам-м-м! Эхо стихло. Все в Нардалборге знали, что Герои встречаются сегодня в часовне и ни один непосвященный, если ему дорога жизнь, близко не подойдет к святилищу.

Наступил черед щенка Варгина, стоящего на коленях у дальней части очага. Свет от огня озарял его обнаженную спину. Вожак стаи Фрат Трансон являлся главным экзаменатором, он стоял прямо под изображением бога, дальше от огня, но из-за накидки ему было еще жарче, чем Варгину. Он держал перед собой бронзовый двуручный меч, опираясь на его острие.

— Что есть жизнь?

Брам-м-м! — рокотали барабаны.

— Жизнь есть корбан! — закричал Варгин.

— Громче!

— Жизнь есть корбан! — изо всех сил закричал Варгин. Его не станут предупреждать снова — повезло, что хоть раз предупредили. Всего в катехизисе двенадцать вопросов. Первый и последний оставались неизменными; остальные десять могли задаваться более одного раза и в любом порядке Ответы должны быть верными и мгновенными.

— Что есть победа?

Брам-м-м! Ни один подслушивающий не сумеет услышать священные ответы при таком грохоте.

— Победа есть мой долг!

— Что есть боль?

Орлад стер пот с глаз. Он уже не помнил, когда в последний раз спал или садился поесть. С того самого момента, как сатрап Терек повесил ему на шею цепь, жизнь превратилась в одну бесконечную пытку, состоящую из тренировок, упражнений и занятий — кажется, это произошло три раза по шесть дней назад — и теперь он едва держался на ногах от усталости, но был готов ко всему, как никогда прежде. Он командовал щенками, и ему бы следовало быть первым, но по правилам Варгин и Рантр должны были пройти перед ним. Рантр успешно ответил на все вопросы катехизиса и удачно прошел Первый Зов. Теперь он стоял на коленях вместе со всеми и, пытаясь ухмыляться, обгладывал мясную кость — традиционная награда тем, кто прошел испытание — но было очевидно, что это не доставляет ему удовольствия.

Идиот Варгин действовал не столь успешно. Он колебался перед каждым ответом, хотя Орлад потратил полночи, заставляя Варгина выучить катехизис.

— Что есть кровь?

Брам-м-м!

— Кровь есть мой… э-э кровь есть…

— Неверно! — взревел Фрат, поднимая огромный меч. В этой части ритуала движение меча означало лишь, что Варгину следует уйти, но он закричал от ужаса и упал на спину, едва не угодив в пылающий очаг. Когда меч опустился — медленно, чтобы не сломать бронзу — он уже со всех ног и с диким воем мчался к двери, даже не успев распрямиться.

Орлад метнулся вслед за ним. Двое Героев, стоящих в цепи свидетелей, отскочили в сторону, чтобы пропустить Орлада, и он успел в прыжке схватить Варгина прежде, чем тот дотянулся до двери. Они вместе упали и ударились о тяжелую дверь. Буум!

— Отпусти меня! — взревел Варгин, закатив глаза от ужаса. Он пытался вырваться, но Орлад не выпускал его.

— Ты никуда не уйдешь! У тебя есть еще один шанс пройти Первый Зов. Ты им воспользуешься сегодня и ты его пройдешь!

— Нет! — Варгин продолжал сопротивляться. Он был крупнее Орлада и скользкий, как угорь в масле. — Не сегодня! Через шесть дней!

Орлад сделал короткую подсечку и вновь швырнул его на дверь, а сам навалился сверху.

— Нет! Ты попытаешься еще раз сегодня же! — Орлад не сомневался, что через шесть дней Варгин совсем одуреет от страха.

А у Героев «последний шанс» означалпоследний шанс.

— Командир? — позвал Ваэльс.

Он, Снерфрик и Чарнарт подошли помочь. Щенки не должны устраивать сцены в такой торжественный момент.

— Держите его, — сказал Орлад. — Оставайтесь с ним до тех пор, пока вам не прикажут вернуться к огню, и вдалбливайте в него катехизис! Он обязан знать ответы на все вопросы — естественно, вы не должны шуметь. На самом деле он все знает. Он сделает еще одну попытку сегодня, и он пройдет! — Орлад схватил Варгана за уши и повернул его голову так, что они оказались нос к носу. — Если ты меня опозоришь, я разорву тебе глотку! Понял?

Варгин ничего не ответил, но угрозе командира явно поверил.

Орлад вернулся на место и опустился на колени возле огня. Фрат ушел, двое Героев подкинули поленьев в огонь, а потом взяли в руки по бронзовой кочерге, чтобы его разворошить и подбавить жара. Рантр свернулся на полу и заснул, что разрешалось после таких серьезных испытаний.

Брам-м-м!

Наконец настал черед Орлада. Он не боялся. Он мог дать ответ на любые вопросы, заданные в любом порядке. Как не раз говорил командир охоты Хет, важно одно: человек должен верить в Веру. А Герои — лучшие из людей, которым следует управлять всеми остальными.

Новый экзаменатор вышел вперед, держа в руках огромный меч. Он остановился, чтобы назвать имя Орлада. Это был сам Хет! Неожиданная честь, и, если судить по ропоту, пронесшемуся по рядам свидетелей, такое случалось редко. Орлад постарался, чтобы его лицо сохраняло серьезное выражение. Он встал, сбросил накидку, обошел огонь и опустился на колени с другой стороны, глядя на Хета и бога. Веристы всегда снимают одежду перед изменением.

Он ждал. Огонь сожжет кожу ему на спине. Он чувствовал, как по его бокам стекают ручейки пота, как взмокли волосы, а каменные плитки под коленями оставались твердыми и холодными. Дым ел глаза.

— Кто ты? — спросил Хет.

Он начал внезапно, но барабанщики тут же ударили в свои барабаны: Брам-м-м!

— След бога! — закричал Орлад.

Прокатилось и смолкло эхо.

— Что есть ужас? — Брам-м-м!

— Ужас есть оружие!

— Что есть кровь?

Брам-м-м!

— Кровь есть жизнь! — закричал он еще громче.

— Что есть ярость? — Брам-м-м!

— Ярость это мой друг!

— Что есть жизнь? — И так далее.

Это было совсем не сложно, если ты действительно верил. Почему Варгину пришлось так тяжело? Прошло совсем немного времени, и он услышал последний вопрос:

— Что есть страх? — Брам-м-м!

— Я не знаю!

Орлад с некоторым неудовольствием услышал негромкие радостные крики, приветствующие его успех. Катехизис — это только начало.

— Встань.

Теперь лишь потрескивание огня нарушало тишину. Барабаны смолкли. Орлад встал, радостно и уверенно посмотрев в глаза Хета. Как долго он мечтал об этом моменте!

— Кто идет?

Орлад потянулся левой рукой к ошейнику Хета. Металл был прохладным и влажным. Он ждал, прекрасно понимая, что должен выбрать правильный момент. Да! Да, в зале возникло нечто новое — сила, некая связь между ним и мозаикой на стене… или у него за спиной. Место значения не имело, но там что-то было. Огромное. Опасное. Темное? Этот Светлый горел светом крови. Удивительно, но Орлад содрогнулся от холода в такой жаре.

Однако смог произнести слова:

— Это мой бог.

Хет одобрительно кивнул, на его губах мелькнула улыбка. Он поднял правую руку.

— Начинай. — Его лицо покраснело.

По нему потек пот, капельки застревали в бороде. Во время сражения совсем нетрудно принять боевую форму, когда на кону стоят жизни людей, а рядом меняют форму друзья. А вот спокойно изменить одну конечность намного труднее, для этого требовалось умение принимать боль. Орлад не раз слышал истории о том, как воины теряли контроль, изменялись полностью и набрасывались на новичков, которые были причиной их неприятностей.

Даже стоический командир охоты не смог сдержать стона, когда его рука начала раздуваться. Орлад зачарованно наблюдал, как рука стала в два раза больше своих обычных размеров, продолжая изменяться — черные подушечки, белый мех снаружи и пять огромных смертельных когтей. Медвежья лапа была самым простым из всех превращений.

Одновременно Орлад почувствовал благословение бога, текущее через ошейник. Никогда прежде он не испытывал подобных ощущений, однако сумел за него ухватиться — и каким-то непостижимым образом удержать. Сила, подобная танцующей молнии, проникла внутрь его существа.

— Сосредоточься на одном пальце, — говорили ему учителя. — Главное заставить расти один ноготь. Тебе еще многому предстоит научиться, но один ноготь — это необходимый первый шаг.

Результат, которого добился Рантр, был незаметен издалека, но вполне удовлетворил Фрата. Орлад был лучше, чем Рантр, и он был готов умереть, чтобы это доказать. Один жалкий коготь его не устраивал.

Надо с чего-то начать. Орлад заставил ноготь расти, однако росла лишь боль. Он рассердился и приложил дополнительные усилия — теперь ему казалось, что его палец погрузился в расплавленную бронзу. Ноготь не менялся. Тогда на помощь пришла ярость: Ярость есть мой друг. Он продирался сквозь боль. Боль есть честь. Лучше, лучше… Орлад жадно брал силу из ошейника Хета и направлял ее в свой палец. Меняйся!

Перемолоть. Сжечь. Орлад пошатнулся, когда боль вновь усилилась. Ярость стала сильнее: он думал о врагах, флоренгианских предателях, фальшивых Героях, получивших благословение бога, а потом предавших своего господина. Они были врагами, нелюдями, змеями, которые испортили репутацию всех флоренгиан. Ярость переполняла Орлада. Перед глазами помнилась красная пелена.

И это случилось! Его палец вырос, точно красно-коричневый кинжал. Ликующий Орлад заставил себя опустить остальные четыре пальца в воображаемый огонь, и тут же появилось еще четыре кинжала. Да! Он смог. Теперь он управляет своей силой. Все происходило быстрее и легче. Боль не имела значения. Он отдал приказ всей руке, и каждая кость в ней закричала.

— Спокойнее, спокойнее, — пробормотал Хет. Однако Орлад не обратил на его слова внимания. Он хотел этого превращения. Флоренгианский заложник покажет им! Маленький грязнуля покажет! Боль есть честь. В его жизни было столько боли, перемолоть в порошок руку не так уж и трудно.

— Спокойнее, спокойнее! Этого вполне достаточно для Первого Зова.

Рука становилась все больше. В ушах стучала кровь; другая рука дрожала, черпая благословение из ошейника.

— Достаточно! — рявкнул Хет. — Остановись! Верни прежнюю форму.

«Скорее я умру…» Еще больше силы и боли. И вот оно! Медвежья лапа, такая же огромная и смертоносная, как у Хета — когти той же длины, или даже длиннее, мех не белый, а черный.

Он торжествующе закричал и поднял лапу вверх, словно грозил самому богу. Торжествующий крик вырвался из множества глоток.

Так, теперь дальше…

— Прекрати! — рявкнул Хет, оторвав руку Орлада от своего ошейника.

Медвежья лапа тут же исчезла, а от боли Орлад вновь пошатнулся. Его легкие застыли. Не хватало воздуха. Весь мир вокруг закачался. Колени Орлада подогнулись, но его подхватило несколько рук; двое поддержали Орлада и поставили на ноги, а Хет нанес ему чудовищной силы удар в грудь. Все трое покачнулись. Хет ударил снова. Огонь начал гаснуть. После третьего удара что-то хрустнуло — наверное, ребро — и Орлад сумел сделать первый вдох. Сердце задрожало и забилось снова.

Тут все начали колотить его по спине и жать ему руку. Кто-то набросил на плечи накидку, другой протянул кровавый кусок мяса. Да! Он схватил его как животное и принялся рвать зубами, а смех и поздравления зазвучали еще громче. Никогда в жизни он не пробовал ничего вкуснее.

— Все в порядке? — прорычал командир охоты.

Поглаживая синяки на груди, Орлад глуповато улыбнулся.

— Мой господин добр.

— В следующий раз сразу делай то, что велено. — Хет отвернулся.

Орлад должен был бы чувствовать восторг, но усталость навалилась на него черными волнами. Однако он не мог остановиться, прилечь и заснуть, как Рантр. Следующим был Снерфрик, а потому Орлад должен был занять его место и уделить внимание Варгину; необходимо сделать все, чтобы Варгин прошел испытание сегодня. После одиннадцати удачных посвящений у Варгина обязательно появится уверенность. Может быть, тогда Орлад сможет поспать. И проспит шесть дней.

Долгой и трудной была дорога к обретению истинной боевой формы. Но Орлад Орладсон на нее вступил.

ЧАСТЬ II ЛЕТО

ГЛАВА 23

Бенард Селебр был дома, работал над статуей священной Анзиэль. Лето, полдень, зрителей почти не было, никто ему не мешал. Бац! Бац!

Рокот…

Бенард сердито приставил резец туда, куда требовалось, и нанес следующий удар, во все стороны полетели осколки. Бац! Бац!

Рокот…

Рокотало не в ясном небе, а у него в животе. Он начал работать еще до восхода солнца, но так и не нашел времени на еду.

Чуть в стороне, чтобы до него не долетали осколки мрамора, стоял Тод. Он теркой полировал левую лодыжку Синары и без умолку болтал, пересказывая то, что его мать услышала на базаре.

— Необязательно все за ней повторять, — рассеянно пробормотал Бенард раз в шестнадцатый, раздумывая над следующим ударом.

Он представил себе сердце камня, вообразил конечный результат. Бац!.. Хорошо. Бенард отступил на шаг и полюбовался на игру симметрии и асимметрии, на длинную кривую, идущую от слегка опущенного плеча до опорной ноги; символический сокол примостился на Ее запястье, птица смотрит вверх, а Она улыбается, глядя вниз. Он сделал это бессознательно; так хотела богиня, и он лишь выполнял ее волю. Сейчас она стояла по колено в мраморе. У Бенарда пока не было полной уверенности относительно ее ног.

— Я закончил, мастер, — сказал Тод. — Покажете, что мне еще нужно сделать? — Тут он посмотрел за спину Бенарда и вскрикнул: —Ой, мастер! Бегите!

Катрат Хорольдсон шагал к ним через двор. Бенард бросил молоток и резец, вытер руки о тунику и стал ждать. Быть может, теперь все кончится? Убийство для вериста плевое дело — в случае с Катратом оно даже поможет ему восстановить репутацию — но прямое нарушение приказа на людях приведет к суровой каре.

Катрат остановился в нескольких футах от статуи и мрачно посмотрел на Бенарда. Тод попытался спрятаться за Синарой.

— Я пришел позировать, слизняк.

Бенард покачал головой.

— В этом нет необходимости, господин. Я знаю, как вы выглядите. Статуя будет изображать вас, но в два раза больше, как пожелал ваш досточтимый отец. Она будет самой большой в Пантеоне. Сейчас добывают необходимый кусок мрамора, но до весны его сюда доставить невозможно.

Бенард заметил, что поза Катрата стала не такой напряженной.

— Через два дня я должен отсюда уехать.

— Я знаю, как вы выглядите. И запомню.

— Ты не видел меняцеликом, — с угрозой сказал верист.

Бенард с трудом сдержал колкий ответ, что он всегда может обратиться за советом к Хидди.

— Мой господин верен своему богу. А я верен священной Анзиэль. Я высеку вашу статую со всем возможным старанием. Как и эту. — Он указала на Ее статую.

Катрат удивился.

— Но это же Хидди!

— Я видел ее в ту ночь, когда мы… мы… в ту ночь…

— Очень хорошо, — признал Катрат.

Бенард обрадовался, что успел отложить молоток, потому что после этой похвалы мог запросто его уронить себе на ноги.

— Благодарю вас!

— Но ты не видел меня голым.

— Я буду щедр.

Катрат обдумал слова Бенарда.

— Ладно, — сказал он и повернулся, собираясь уйти.

Бенард наклонился за инструментами.

Из-за неоконченных бедер Синары появилась восхищенная рожица Тода.

— По-настоящему щедр?

— Все должно быть пропорциональным — в противном случае это уже не искусство.

Его желудок угрожающе заурчал.

Бенард выругался и вытер рукой вспотевшее лицо. Солнце было убийственно жарким.

— Принеси мне немного… нет, подожди. Я возьму сам. А ты подойди сюда и закругли этот угол. — Он нарисовал линию. — Вот столько. И здесь.

Бенард положил резец и молоток, чувствуя, как слегка дрожат руки — пришло время отдыха. Он направился к колодцу, а сияющий Тод приготовился наращивать мускулы.

Четыре жреца в пестрых одеяниях вышли из Пантеона, отчего Бенард сердито забормотал себе под нос. Однако они зашагали в сторону реки. Он опасался, как бы они не начали давать ему дурацкие советы. Жрецы постоянно ему мешали, приходили обсудить статуи, приводили гостей, чтобы те восхищались его творчеством. Ничуть не меньше ему мешала необходимость есть. И спать. Иными словами, все, что становилось между ним и его искусством.

Он вытащил из колодца ведро, напился, а остатки воды вылил себе на голову. Бенард уже вовсю размышлял о том, как будет выглядеть Анзиэль, когда на соседней улице появились носилки. На сей раз он выругался вслух, упомянув некоторые анатомические части свиньи.

У изящных носилок был кисейный полог, так что он не мог разглядеть, кто в них сидит, но лишь женщина могла появиться в городе в столь великолепных носилках. Впереди трусил страж-флоренгианин, да и носильщики с широкими плечами были родом оттуда же. Страж показался Бенарду совсем молодым, он был стройным и проворным, на спине у него висел меч. Все трое были хорошо одеты, волосы и бороды коротко подстрижены, однако они задыхались, словно бежали от самой Границы, а их потные тела покрылись пылью. Наконец носильщики остановились и опустили носилки возле статуи Мэйн.

Хотя Бенард ненавидел, когда ему мешали работать, он знал, что должен проявлять учтивость. Женщины, чьи мужья способны обеспечить подобную свиту, могут стать источником выгодных заказов. Бенард пожалел, что вышел из мастерской в таком виде.

— Ваша госпожа заставляет вас много работать, — сказал он стражу на не слишком уверенном флоренгианском.

— Я вас не понимаю.

Только теперь Бенард заметил печать, висящую на запястье стража. И уши у него не были подрезаны, как у носильщиков. Клянусь Двенадцатью, художники должны уметь видеть!

— Прошу прощения, мастер-мечник. Я решил, что вы попали в плен.

Тот вежливо улыбнулся.

— Вполне естественное заблуждение, мастер. Я свободно рожденный гражданин Подарвика, который находится в двух мензилах отсюда. Мои родители живут там.

— В колодце прохладная вода. Я мастер-скульптор Селебр, быть может, вы окажете мне честь и представите меня вашей госпоже?

— В этом нет нужды, — послышался женский голос.

Из-за занавески появилась рука, украшенная семью или восемью кольцами.

Бенард склонился, чтобы ее поцеловать. Затем он узнал чистоту линий, мягкость кожи, запах и с удивлением отскочил назад.

— Хидди!

— А кто же еще? — Она сдвинула в сторону занавеску. — Напои людей, Нерио. С этим человеком я в полной безопасности.

Страж поклонился и вместе с рабами направился к колодцу. Хидди удостоила Бенарда улыбкой, которой могла бы сразить целую армию.

— Мастер Бенард! Вот мы и снова встретились. — Она сидела в носилках, как на троне, тонкое полупрозрачное одеяние розового цвета не доходило ей до колен.

Ожерелья из граната, кораллов и янтаря украшали стройную шею, на запястьях позвякивала дюжина браслетов из золота, серебра и нефрита; в волосах сверкали самоцветы; жемчужная тиара придавала форму роскошным белокурым волосам. Она наслаждалась растерянностью Бенарда.

Им овладело отчаяние. Как он сумеет передать такое совершенство? Как мрамор может равняться с этой изумительной кожей?

Она устремила взгляд своих глаз, подобных двум сапфирам, на статую Анзиэль.

— Ты сделал то, о чем говорил? Как здорово! А это филин?

— Статуе далеко до оригинала, — осторожно ответил Бенард.

Тут он вспомнил, что у него под матрасом спрятан золотой браслет, и сообразил, зачем явилась нимфа. Странно, что она не прослышала о его неожиданной удаче раньше, ведь Хорольд подарил ему браслет при большом скоплении людей. Теперь Бенард — уже не нищий скульптор, но это несложно поправить.

— Я поражена. — Хидди сумела изобразить робость. — Как ужасно с моей стороны, что я не узнала твое имя в ту ночь, когда ты… Тод! Пойди поиграй немного в сторонке. Тебе ни к чему слушать взрослые разговоры!

Тод слушал с таким интересом, что его уши вполне могли послужить веерами. Бенард вытаращил глаза. Они знакомы! И что теперь скажет маленькая Тилия, когда услышит об этом? Под взглядом Хидди он ужасающе покраснел и испуганно посмотрел на своего хозяина.

— Ты свободен! — сказал Бенард, и Тод сразу исчез. — Вы знаете моего ученика?

— Я всех знаю. Но, как я уже говорила, — продолжала Хидди, стараясь, чтобы ее голос звучал не как у девушки, сбежавшей со свиной фермы, а, как у жрицы, — мне не следовало пропускать мимо ушей имя величайшего скульптора Косорда. Я люблю и собираю красивые вещи, и для меня огромная честь познакомиться с мастером-скульптором Бенардом. — Ее черные ресницы затрепетали.

Она была похожа на ребенка, утащившего шкатулку с материнскими драгоценностями, чтобы поиграть в королеву или настоящую леди. Однако ей не следовало здесь появляться. Действительно ли нимфы отличались щедростью, как утверждали они сами, или мечтали лишь том, чтобы накопить побольше золота, как гласила молва, но сейчас Бенарду не следовало отвлекаться от работы… ну, разве что бросить пару взглядов на ее ноги. В ту ночь, когда они встретились, он не успел как следует их рассмотреть. Что вполне естественно. Конечно, он может придумать ноги, но с его критическим подходом ко всему, что он делает, это будет неправильно.

— Леди похвалила мое творчество, большое спасибо.

— И творчество тоже. — Она кокетливо улыбнулась. Ее лицо и тело было восхитительными, невероятными, но заигрывания показались Бенарду неловкими и неумелыми.

— Что я могу для вас сделать, госпожа? — с недоумением спросил Бенард.

Нимфа вздохнула, и ткань ее платья натянулась, обозначив безупречную грудь.

— Я все еще намерена отблагодарить тебя за спасение, — серьезно ответила она.

Он поклонился.

— Не будем об этом. Я был рад вам помочь.

— Я бы хотела продемонстрировать свою благодарность, — жеманно заявила Хидди.

— Честно говоря, я сегодня очень занят, Хидди. Впрочем, я бы хотел взглянуть на ваши лодыжки.

— Только на лодыжки? — Кокетливо.

— И ступни.

— Тебе бы следовало проявить больше честолюбия. Давай отправимся в мой дом, и я покажу тебе все самое красивое, что у меня есть, ладно? — Умоляюще.

Самое красивое он видел уже сейчас — сквозь накидку. Ресницы не могли быть ее собственными — наверное, они из перьев и клея — но все остальное было настоящим, каждый обольстительный кусочек. В нем проснулись иные аппетиты. Он почувствовал, что его решимость тает, как снег на жаре. В животе заурчало.

Хидди улыбнулась.

— Я тебя накормлю! У меня замечательный повар.

— И никаких изображений священного Эриандера?

— Ни в коем случае, обещаю!

Удивительно юная и желанная, она умудрялась казаться невинной, всячески намекая, что намерения у нее совсем другие. От ее запаха у Бенарда кружилась голова. От тяжелой работы руки у него дрожали; от ее улыбки он и сам трепетал, как флаг, а его тело уже не могло сдерживать восторга, он был не в силах оторваться от ее легкого платья и того, что под ним. Хидди спокойно сидела в тени, а его кровь кипела на солнце.

— У меня нет для вас подарков, — запротестовал он.

— Неужели ты думаешь, что я такая глупая? Если бы я хотела получить подарки, я бы не показывала тебе это. — Она звякнула браслетами. — И потом, я не стану просить о чем-либо человека, живущего в конуре.

Бенард действительно хотел поработать над статуей, пока не зашло солнце. Он знал о дурной репутации нимф, склонных превращать мужчин в рабов и выуживать у них все сокровища. С другой стороны…

С другой стороны он мог привести несколько серьезных доводов совсем иного плана. Например, было бы неплохо поесть. А на золото рассчитывать нечего, ведь богатство — его корбан. И еще ему было любопытно взглянуть на коллекцию Хидди.

— Я неподобающе одет.

— А я тебя раздену, когда мы будем на месте. — Дразняще.

— Никаких подарков, никаких богов, никаких разговоров о любви? — печально сказал он. — Лишь гнусное животное совокупление? Как у кошек — пару раз мяукнули, и кончено?

— Как пожелаешь, мастер.

— Я не люблю, когда со мной обращаются, как с животным.

— Но ты и есть животное, — ласково сказала Хидди, уверенная в своем успехе. — Все мужчины таковы.

— Наверное, мы такими только кажемся.

Рабы и стражник вернулись к носилкам — они успели освежиться и теперь были готовы начать новое путешествие. Тод осторожно приблизился к ним с другой стороны.

Если полог носилок вообще можно захлопнуть, то Хидди именно это и сделала.

— Тогда следуй за мной. Домой, Нерио. Бенард — не отставай!

* * *

Он задержался, чтобы дать Тоду несколько поручений, и помчался вслед за носилками, которые уже скрылись в переулке. Он догнал их как раз перед перекрестком. На узких улочках он не пытался соревноваться с Нерио. Бенард полагал, что без особых проблем успеет за носильщиками, но рабы Хидди знали свое дело и бежали удивительно быстро, пробивая себе дорогу в толпе, словно вырвавшиеся на свободу онагры. Путешествие получилось гораздо дольше, чем он ожидал. Сначала им пришлось подниматься в гору к дворцовому комплексу, а потом вдоль него — к модной части города. Наконец они остановились возле ворот в кирпичной стене. Нерио позвонил в колокольчик, и через мгновение ворота открылись.

Уставший Бенард последовал за рабами и оказался в тенистом дворе. Кто-то протянул ему мягкое полотенце и золотой кубок с прохладной водой, куда добавили сок какого-то вяжущего фрукта.

Он выпил воду, вытерся и снова стал пить. Только после этого у него появились силы осмотреться. Сад был огромным и тянулся от домика на три или даже четыре комнаты до небольшой хижины, в которой, очевидно, жили слуги. Со всех сторон его окружали стены, увитые виноградной лозой. Все вместе выглядело чрезвычайно изысканно. Бенард вырос в двух дворцах и множество раз бывал в домах богатых людей, чтобы обсудить заказы, однако нигде не видел такой гармонии, как в этом миниатюрном лесу. Он прекрасно понимал, что дом очень старый, да и деревья здесь были по-настоящему древними. Пространство вокруг обязательного пруда плавно переходило в кустарник с изящными цветами, и в сочетании с вымощенными плитками дорожками дарило ощущение удивительного мира и покоя. Этот рай создал человек с безупречным вкусом.

Однако первое впечатление начало стремительно улетучиваться, когда он заметил раскрашенные керамические фигурки животных и гипсовые статуи. Тот, кто их поставил, не имел ни малейшего представления о вкусе. Цветистые подушки и низкие золоченые столики были накрыты к обеду. Полдюжины рабов — все мужчины, все флоренгиане, двое еще почти мальчики — раскладывали мясо, фрукты и ломти хлеба. Бенард еще острее ощутил голод. Живот заурчал…

Страж Нерио был занят тем, что стирал с тела пот и красную пыль и одновременно он отдавал приказы слугам, которые тут же бегом бросались их исполнять. Он заметил взгляд Бенарда и подошел. Он все еще тяжело дышал, но выражение лица Бенарда его явно позабавило.

— Удивлен?

— Кто владеет особняком?

— Естественно, леди Хидди. — Нерио посмотрел на Бенарда широко раскрытыми невинными глазами — видимо, научился такому взгляду у Хидди.

— Она замужем? Или ее отец богат?

Теперь в широко раскрытых невинных глазах появилось насмешливое выражение.

— Я не могу обсуждать дела моей леди, мастер-скульптор. Но ты можешь спросить у нее сам.

Он говорил на вигелианском еще чище, чем Хидди, а его улыбка получилась дерзкой: он явно намекал, что пользуется благосклонностью своей хозяйки.

Тут появилась Хидди, выбралась из носилок свежей и довольной, ее явно забавлял вид запыхавшегося потного гостя. Он никогда не видел таких платьев, напоминавших туман. По правде говоря, платья почти и не было.

— Тебе нравится мой дом? — осведомилась она.

— Великолепный дом, миледи.

Во всяком случае, был таким, пока его не начали переделывать.

— Сюда я приглашаю только своихлучших друзей, Бенард.

— Я польщен.

— Угощение приготовлено специально для тебя. Мой повар — знаток своего дела. И я всегда ем с золотых тарелок.

По мнению Бенарда, золотые тарелки были ужасно непрактичны: горячая еда остывала на них слишком быстро.

— Я в восхищении.

— Но сейчас тебе следует помыться, а уж потом есть. Следуй за мной. — Хидди поплыла к дому.

Он поспешил за ней, не сводя глаз с ее бедер, и лишь огромным усилием воли удержался и не прикоснулся к ней.

— Твоя богиня хорошо тебя вознаградила.

— Конечно. Он щедр. — Хидди вошла в довольно темное помещение, где один из молодых рабов выливал горячую воду в ванну. — Достаточно, Косимо. Нам больше не потребуется.

Ванна, установленная ниже уровня пола, оказалась неожиданно широкой и мелкой. Комната выглядела роскошно, стены и пол покрывала глазированная плитка с изображением чудесных птиц и цветов. Даже в полумраке они горели всеми цвета ми радуги. К несчастью, и здесь был виден дурной вкус Хидди. Контрасты вызвали у Бенарда раздражение. Однако он понимал художника, который все это сделал; богатые люди щедро вознаграждали его за создание чудовищных интерьеров. Подозревая ловушку, он внимательно огляделся по сторонам, но не нашел изображений Эриандера.

Босой мальчик бросил быстрый взгляд на Бенарда и вышел.

— Я вижу, ты предпочитаешь флоренгиан.

— Они животные, как и все мужчины, — сказала Хидди, пробуя воду ногой, по красоте достойной любой богини. — Все они рабы. Впрочем, я могу поработить любого. Конечно, они часто посещают мою спальню.

Он поежился от ее иронии. Ни одна женщина так на него не действовала, даже Ингельд. Но отступать было некуда.

— Конечно, по шесть сразу?

— Ты намерен купаться так или сначала разденешься?

— Знаешь, я в состоянии вымыться сам.

— Вымыться? Ты никогда не обладал женщиной в ванне, флоренгианин?

Это ее не касается.

— Мне бы не помешала парочка советов.

— Я позову Нерио. — Розовая полупрозрачная ткань упала к ее ногам. Не сняв ни единого украшения, Хидди шагнула в ванну и повернулась к нему лицом. — Тебе ведь немного нужно, верно? Пару раз мяукнуть, и дело с концом, так ты сказал?

— То, что мне нужно, — ответил Бенард, снимая одежду, — может быть много меньше того, что я беру.

Как оказалось, мяуканий было немало, да и брызг тоже.

* * *

Несколько часов спустя и в другой комнате Хидди произнесла:

— Солнце садится. Я должна служить своему богу.

Они сидели на краю ее постели. Она расчесывала черепаховым гребнем шелковистые волосы, а Бенард мысленно переставлял мебель по своему вкусу. Он все еще обнимал Хидди за плечи. «Интересно, где моя одежда?» — подумал он.

Постель была застелена мягкими коврами, красными и пурпурными, но их цвет совсем не сочетался с картинами на стене и коврами на полу. В комнате было слишком много разных вещей — стулья, шкатулки, столики, даже гротескное изображение Эриандера, которое он закрыл покрывалом перед тем, как присоединиться к Хидди в постели, чтобы вновь заняться любовью. Весь дом являл собой настоящую свалку дорогих безделушек, бесстыдное расточительство без особого смысла и цели. Ее повара и слуги знали свое дело и вели себя почтительно, но по-настоящему красивой была только сама Хидди. В какой-то момент Бенарду удалось убедить ее снять все украшения, поскольку без них она выглядела куда более привлекательной.

Впрочем, ему не следовало быть таким мелочным. Все его нужды были удовлетворены по высшему разряду. Жизнь приобрела розовое сияние.

— Когда мы снова увидимся? — спросил он.

Она улыбнулась и вкрадчиво ответила:

— Тебе понравилось кувыркаться с маленькой нимфой, да?

— Я всегда буду помнить этот день. Надеюсь, ты тоже довольна?

— Несомненно.

Бенард ждал, что она заговорит о его золоте. Однако она лишь сказала:

— Ты истинный художник! Можешь навещать меня в любое время, Бенард. Богу я служу ночью. И я дома весь день. — Она опустила голову ему на плечо. — У меня совсем немного друзей. Иногда мне нужно спать, но я не буду против, если ты меня разбудишь. Я скажу Нерио, чтобы он впускал тебя в любое время.

ГЛАВА 24

Фабия Селебр неожиданно проснулась. Она крепко спала. По привычке одна ее рука свешивалась с постели и касалась холодной земли. Ей снился мрак и способы его создания. Она открыла глаза, но ничего не увидела.

Водного пути лучше Врогга не найти на всей Грани; река извивалась среди камышовых зарослей и топей равнин, от озера Скьяр и почти до самого Ледника. Летом ветры дули по движению солнца. Хотя течение Врогга было направлено в противоположную сторону, благодаря ветру многочисленные речные лодки, на которых летом оказывалось больше людей, чем в любом городе Вигелии, могли плыть против течения — ну а возвращаться было и вовсе не трудно. Людей, живущих на берегу, можно считать другой расой. Они почитали простых богов природы и говорили на собственном диалекте, которым назывался «вроггианским». Они сторонились деревень и городов, предпочитая на закате ставить палатки на берегу. Многие из них любили повторять, что ни разу в жизни не спали под крышей. На рассвете они поднимали красные треугольные паруса и вновь отправлялись в плавание.

Фабия спала в собственном кожаном шатре — таком маленьком, что она даже не могла в нем сесть. Вероятно, она проспала совсем немного, поскольку речной народ продолжал петь, празднуя случайную встречу с друзьями, которых они не видели несколько лет и могли не встретить еще столько же. Она успела уже к этому привыкнуть. Так что же ее разбудило?

— Фабия Селебр! — послышался шепот.

Ага! Она кивнула.

— Я Вуаль. — Голос доносился снаружи, но говорящий находился на одном уровне с Фабией, словно лежал на траве, чтобы его не заметила стража.

Теперь Фабия проснулась окончательно. Она повернулась на бок.

— Самое время! Почему вы до сих пор со мной не связались? Прошло столько времени…

— Не так громко. А когда ты хотела нас услышать? Ночью во дворце, когда жила по соседству с хозяйкой? Или во время плавания по озеру, когда свешивалась за борт, точно земная тряпка? А, может быть, в Йормоте, где спала в одной комнате с Королевой Теней? Или потом, когда тебя охраняла дюжина веристов, а сама королева болталась не дальше броска камня? Думаешь, нам легко незаметно к тебе подобраться?

— Извините. — Фабия лишь недавно овладела искусством терпеть насмешки. Впрочем, веристы вели себя грубо, а сейчас ее всего лишь дразнили. — Разве сегодня что-то изменилось?

— Стало чуть безопасней. Салтайя спустилась купаться вниз по течению, а веристы заняты другими делами. Однако у нас мало времени.

Веристы были заняты уже несколько ночей подряд, поскольку за флотилией следовала лодка с нимфами, которые располагались на ночь неподалеку и предлагали принять участие в их странном служении богам. И хотя командир охоты Пераг понимал, как хочется его людям проводить побольше времени с нимфами, он никогда не оставлял пленников без охраны.

— Вы можете похитить нас с Хортом?

— Зачем? И куда вы направитесь?

— Мы уже очень скоро прибудем в Косорд, а меня постоянно преследуют кошмары — ведь я должна буду выйти замуж за одного из этих животных.

— Ты храпишь громче, чем голодный онагр, — сухо молвила прорицательница. — Значит, ты с презрением отвергаешь честь, которую оказывают тебе дети Храга, предлагая войти в их семью? Ты все еще полна решимости, как тогда, в Пантеоне?

— Я готова сопротивляться Салтайе и ее выводку, но что я могу противопоставить Королеве Теней?

— Больше, чем думаешь, дитя. — Нет, этот тихий вкрадчивый голос ей определенно знаком. — Ты отмечена судьбой.

— И рождена для величия?

— Лишь в том случае, если примешь не только добро, но и зло — с последним у Стралга и Салтайи все в порядке… И ничто не защитит тебя от случайностей. Ты можешь погибнуть молодой и не выполнить своего предназначения. Я вновь спрашиваю: ты по-прежнему на нашей стороне?

— Думаю, да. Я на своей стороне, на стороне моих братьев и Хорта. И моих настоящих родителей…

Прорицательница рассмеялась.

— Сказано истинной Избранной. Нет, не возражай. Я лишь рассуждаю вслух. Хтониане присматривают за своими. Итак, Фабия, мой союзник, я сообщаю тебе, что свет твоего сердца Катрат покинул Косорд и направился в Трайфорс и к Границе. Свадебные трубы пока отменяются.

Фабия облегченно вздохнула.

— Благодарю вас!

— Будь осторожна с этими сведениями. Салтайе еще ничего не известно. Она пока не получила донесений. Несколько лодок, которые несли ей новости, разминулись с вами на реке — из-за катастрофы в Скьяре. Сатрап не смог покинуть наполовину разрушенный город, а без него она не имеет права отдавать приказы Свидетельницам.

— Но откуда вам известно…

— Мне пора, — молвила прорицательница. — Она возвращается. Ты познакомишься с женой сатрапа Хорольда и увидишь, что она достойная леди и понимает, что такое вынужденный брак с веристом. Постарайся добиться дружбы командира фланга Снурга. У меня также есть новости для Хорта Вигсона. Передай ему, что он найдет старых друзей в Косорде в Нефритовой Чаше. Но повторяю — будь осторожна!

— Подожди! Что произойдет, когда выяснится, что мой возлюбленный сбежал? И расскажи о моих братьях.

— А что тебе сообщила о них Салтайя?

— Ничего определенного. Младший — верист в Трайфорсе, средний — скульптор в Косорде, а старший погиб.

— Близко к истине. Орландо все еще проходит обучение, но оно почти завершено. Говорят, он очень силен, так что способен оказать тебе существенную помощь, если захочет; однако он верен своим нынешним наставникам, а потому может тебя предать. Бенард — это Рука. Тебе доводилось встречать таких людей?

— Да, и немало. Практичен, как топор из воска?

Прорицательница засмеялась.

— Зато какой красивый восковой топор! Двенадцать благословений…

— Подожди! Кто убил Паолу Апицеллу? Пераг Хротгатсон?

Наступило молчание.

— Откуда ты узнала? — наконец спросила прорицательница.

Из кошмара. Вскоре после Йормота Фабия начала просить, чтобы богиня поведала ей правду о смерти Паолы. Сначала она получила отказ, но Фабия настаивала, и через несколько ночей ей показали нападение — ее мать направлялась домой в сопровождении воинов, а потом какие-то существа атаковали их из темноты. Собственные крики разбудили Фабию прежде, чем она успела увидеть продолжение. К тому же она подняла весь лагерь. С тех пор молодые веристы охотно давали ей советы, как крепче спать, и предлагали собственную помощь. Однако перед пробуждением Фабия услышала, как Пераг Хротгатсон отдал приказ об атаке.

— Хорт подозревает Перага, — выдавила Фабия, понимая, что прорицательница почувствует двусмысленность. — Так это правда?

— Пераг командовал нападавшими. А теперь мне пора…

— Нет, подожди! Я узнала твой голос. Это ты подходила ко мне в Пантеоне.

— Умница, — произнес голос, но Фабия не уловила в нем удовольствия.

— Но ты не та прорицательница,которая сказала Салтайе, что я прошла посвящение.

— А разве это ложь?

Фабия выругала себя за глупую попытку перехитрить прорицательницу. Что ей теперь ответить: да или нет?

— В тот день я была в Скьяре, — продолжал невидимый голос, — и знаю, как ты проходила посвящение, Фабия Селебр. Да, в тот момент разыгралась ужасная буря, но глаза Мэйн видят не так, как твои глаза. Мы знаем правду, и мы с сестрами стали свидетельницами того, как ты принесла клятвы. Нам не открылось, что ты сказала и кому ты их принесла. Ты могла находиться в доме Светлых или под ним, в царстве Матери. Должна признать, что лишь немногие из моих сестер разделяют мое мнение, однако мне все равно, отдала ты лилию Веслих или пролила кровь для Древнейшей. Главное, чтобы ты готова бороться с Салтайей. Если ты стала Избранной и она об этом узнает, то может тебя уничтожить или попытаться перетянуть на свою сторону. Пусть боги, которым ты решила служить, помогут тебе справиться с предстоящими трудностями, Фабия Селебр.

— Подожди! А что произойдет, когда мы прибудем в Косорд?

Ответа не последовало.

С появлением первого света Фабия торопливо оделась, чтобы успеть поговорить с Хортом наедине. Командир фланга Снург, как обычно, спал у входа в ее палатку, и, точно сторожевой пес, тут же проснулся. Она мрачно кивнула ему и вышла из палатки. На берегу было полно полуголых веристов.

Хорт уже опустился на колени возле костра вместе с другими, собираясь наскоро позавтракать. Как ни странно, однообразное путешествие по реке ему нравилось; у него появился аппетит, он немного потолстел. Впервые в жизни он предавался праздности.

В их отряде было пятьдесят три человека. Фабия и Хорт не взяли с собой слуг, а с Салтайей путешествовала единственная служанка, слабоумная Гуита. Зато на стражах Королева Теней не стала экономить — командир охоты Хротгатсон одолжил стаю молодых веристов, которая должна была присоединиться к поиску Стралга во Флоренгии. Конечно, они были скорее надзирателями, чем защитниками. Снург, командир фланга, тенью следовал за Фабией, а Эрн столь же внимательно наблюдал за Хортом. Да и остальные старались держаться поближе.

Они плыли на пяти лодках: «Голубой Ибис», «Красное Крыло», «Возлюбленный Храды» и «Нуртгата». Около шестидесяти мужчин, женщин и детей управляли суднами, образуя сложные, постоянно меняющиеся связи, остававшиеся непонятными для пассажиров. Иногда она видела новые лица, другие внезапно исчезали. Люди переходили с одной лодки на другую только для того, чтобы оказаться в новой компании, и Фабия была уверена, что они с такой же легкостью менялись партнерами в постели — быстро разгорались ссоры, которые быстро утихали, возникали новые улыбающиеся лица, а кто-то еще долго бросал ревнивые взгляды на прежних партнеров.

Когда такое количество людей разбивали лагерь, обустраивали отхожие места и готовили ужин, утренние сборы всегда приводили к суматохе. Фабия нашла местечко между тлеющим костром и кучей каких-то тюков, где она могла спокойно поесть и окончательно проснуться. Она положила руку на холодную землю и ощутила присутствие Древнейшей.

Пераг расхаживал по берегу в паршивом настроении. Командир охоты был большим любителем поливать всех грязью, даже солдаты его не любили. Фабия не сомневалась, что ночной кошмар послан ей Темной богиней, однако правдив, поскольку вину Перага подтвердила Свидетельница. Пришло время призвать убийцу к ответу, пока они не добралась до Косорда. От самого Йормота Фабия просила и получала указания Темной богини.

Салтайя еще не вышла из своего шатра. У Фабии оставалось немного времени, но она должна была совершить задуманное, пока они не сели в лодки и Фабия не потеряла контакта с Матерью.

Сначала Фабия создаст мрак, чтобы защитить себя от посторонних глаз. «Дорогая госпожа, иногда Ты должна укрывать своих детей, мешая другим их видеть. Сделай так сейчас, умоляю Тебя, и защити Свою служанку». Фабия представила себе, как со всех сторон ее окружают нити невидимости. Это умение она получила недавно, но не сомневалась, что использует его правильно. Искра света на реке потускнела, и даже разговоры стали тише, словно вокруг сгустился туман.

Теперь заклинание. Она никогда в жизни не видела снег, зато слышала о нем множество рассказов, а во сне стояла посреди поля зла, заваленного черным снегом. Сложив пальцы пригоршней, она тихонько начала:

— Один за издевательства над людьми, которыми ты командуешь.

Фабия сжала в кулак вторую пригоршню, чтобы слепить черный снежок.

— Второй за мое испорченное посвящение. Третий за отвратительные поцелуи, которые ты мне навязал в тот день.

И так далее.

За двойное похищение и унижение Хорта Вигсона.

И самые большие снежки за подлое нападение на Паолу Апицеллу. К этому моменту Фабия успела собрать немалую массу ненависти. Пожалуй, этого хватит, но если ничего не произойдет в течение ближайших дней, она может попробовать заклинание посильнее.

«Кровью и рождением; смертью и холодной землей». Она мысленно швырнула свою ненависть в Перага. Ничего не произошло, впрочем, так и должно было быть. Затем она распустила вуаль мрака.

Салтайя уже вышла вместе с Гуитой на берег, а ее шатер успели сложить. Пришло время садиться в лодки. Фабии осталось лишь завершить заклинание просьбой о лжи.

«Объясни им, миледи: если я истинно твоя Избранная, то никогда бы не осмелилась нанести ему удар в присутствии другой хтонианки, которая является моим врагом и обладает куда большим опытом в том, как следует к Тебе обращаться. Убеди их всех, что несчастья Перага произойдут по чистой случайности, посланной богом Сьену, и не имеют ничего общего со мной. Аминь».

* * *

Пассажиры следовали обычаям речного народа и также переходили с одной лодки на другую. В то утро Фабия забралась на борт «Ибиса», за ней тут же последовали Снург и еще восемь веристов, по большей части из правого фланга. Обычно речной народ проводил время на корме, оставив пространство между двумя мачтами для багажа и грузов, а пассажиры располагались на носу. Фабия выбрала свое любимое место у правого борта, где имела удобную опору для спины и могла наблюдать за работой матросов. Рядом с ней как всегда устроился Снург. Веристы присели на скамейки или примостились на бочках и ящиках. Двое стояли, отбывая наказание за какие-то мелкие проступки. Судя по усталым лицам, они почти всю ночь провели на ногах.

Последними взошли на борт Пераг и Салтайя, занявшие скамью у противоположного борта. Фабия вежливо улыбнулась, мысленно смирившись с тем, что целый день просидит рядом с кучей дерьма.

— Двенадцать благословений, миледи. И вам, вожак стаи.

Салтайя величественно склонила голову. Она была злым человеком, но хотя бы вела себя прилично. Верист лишь молча нахмурился. Сейчас он командовал единственной стаей, состоящей из четырех флангов, однако по-прежнему носил зеленый шарф командира охоты. Все, кроме Фабии, обращались к нему соответствующе.

Как только лодка отошла от берега, речной народ начал ссориться. Фабия с интересом за ними наблюдала. Хотя она не понимала их звенящий язык, жесты и эмоции позволяли разобраться в происходящем. Очевидно, часть матросов ночью помогали нимфам почитать Эриандера, и теперь женщины грозили, что начнут оказывать внимание веристам. Наиболее сообразительные веристы поняли, в чем дело, и тут же заявили о своем согласии. Тут вмешался Пераг, который велел солдатам держаться подальше от женщин речного народа. Ссора разгоралась, к ним подошел «Возлюбленный Храды», и его команда приняла в ней активное участие.

Врогг здесь не был так широк, как в Йормоте, и лодки сновали взад и вперед, словно выполняли фигуры сложного танца. Суденышки были длинными, стройными и открытыми, не давая сидящим в них людям укрытия от безжалостного солнца.

От детских мечтаний Фабии изучить всю Вигелию теперь не осталось и следа. До сих пор путешествие казалось ей нестерпимо скучным. И хотя возле большой реки стояло немало городов и деревень, из лодки она видела только высокие берега, скрывавшие все остальное. Прибрежная равнина закончилась, и теперь берег стеной отделял их от остального мира. Иногда Фабии удавалось организовать хоровое пение, а еще реже завести разговор на общую тему (веристы любили слушать лишь бесконечные похвалы в свой адрес), но такие эпизоды возникали только в тех случаях, когда рядом не оказывалось Перага.

Поэтому Фабия наблюдала за полетом птиц, махала людям в проплывающих мимо лодках и размышляла о странном ночном разговоре. Прорицательница так и не сказала, что должно произойти в Косорде. Наверное, ничего. Они будут плыть вверх по реке до тех пор, пока не доберутся до нежеланного Катрата Хорольдсона. Если у Свидетельницы был какой-то план, то он, вероятно, предполагал возвращение Фабии в Селебру после свадьбы — неприятной, но необходимой процедуры.

— Ты чтил своего бога этой ночью? — спросила она у Снурга.

Этот нескладный, веснушчатый и рыжий парень был на пару лет старше всех остальных и успел перерасти грубость, характерную для других молодых веристов. Пусть с ними и не побеседуешь, на некоторых было хотя бы приятно смотреть, и Фабия иногда даже их жалела. В детстве их обманули, обещая славу и дела, достойные мужчины, а теперь они отправлялись на ненасытную войну, где не брали пленных. Они заверяли ее, что их молодость является преимуществом — молодые веристы считались самыми лучшими воинами. Она не спрашивала у них, многим ли удастся пережить первый год войны во Флоренгии. Снург широко улыбнулся.

— Не бога, миледи! Богиню! Да, я предложил Ей замечательный дар.

— Замечательный? — воскликнул Брараг, который стоял спиной к Перагу. — Разве ты не слышал, как смеялись нимфы, когда его увидели?

— Встать, воины! — рявкнул Пераг. — Оба!

Снург и Брараг вскочили и хором ответили:

— Мой господин добр!

Он велел им стоять. Пераг был безумен. Фабия не выдержала:

— Умоляю, объясните мне, вожак стаи, какой проступок они совершили?

— Не лезь не в свое дело, потаскуха.

— Неужели вы боитесь, что глупая шутка может повлиять на их храбрость, или моя улыбка заставит их нарушить долг? Неужели вы настолько подлы, что ваши люди обязаны испытывать перед вами смертельный ужас? Или вы просто не выспались и у вас скверное настроение?

Пераг покраснел и бросил на нее свирепый взгляд. Фабия почувствовала, что все веристы затаили дыхание. Командир охоты сжал кулак и начал вставать. Салтайя положила закутанную в черное руку ему на плечо.

— Пусть будущий муж займется ее воспитанием! — решительно приказала она. — А ты, Фабия? Ты хорошо выспалась прошлой ночью?

Если предположить, что она ничего не знала о визите прорицательницы, оставалось только поражаться чутью этой женщины.

— Очень хорошо, миледи, — вежливо и спокойно ответила Фабия, но по ее спине пробежал холодок. — А вы?

— Я сплю мало.

На этом разговор закончился. Пераг остался сидеть на бочке, бросая на Фабию хмурые взгляды. Ему не позволили ее избить, и он непременно выместит неудовольствие на своих людях.

До прихода к власти Стралга о детях Храга мало что знали, но Салтайя считалась старшей. Фабия без особого труда могла прикинуть, что Салтайе около шестидесяти лет, однако на ее вытянутом бескровном лице не было ни одной морщины; возможно, именно по этой причине люди говорили, что она Избранная. Отправившись в путешествие, она сделала единственную уступку — надела широкополую черную шляпу. И вооружилась бесконечным терпением. Казалось, она околдовала Перага. Его люди были убеждены, что он мечтает о приглашении в ее палатку, и полагали, будто его скверный настрой вызван тем, что его туда не приглашают. Впрочем, никто ему не сочувствовал.

* * *

Вновь мысленно вернувшись к ночному разговору, Фабия вдруг сообразила, что прорицательница говорила так, словно лично участвовала в путешествии. Видимо, она скрывалась среди представительниц речного народа, поскольку была в Скьяре перед тем, как его покинула Фабия, и никто не мог путешествовать по реке быстрее, чем Салтайя. Значит, Свидетельница переоделась матросом!

Но кто же она? Фабия мысленно перебрала всю команду, но ни к каким выводам не пришла. Во флотилии было более дюжины взрослых женщин, однако их монотонный говор позволял скрывать истинное звучание голоса, к тому же большую часть времени они просто сидели и разговаривали, прячась от солнца и ветра под просторными бурнусами. Однако они могли почти полностью раздеться, когда требовалось что-то сделать; эти женщины владели полудюжиной рабов — пленными флоренгианами, захваченными во время войны. Рабы хмуро посматривали в сторону Фабии — они то ли ее стыдились, то ли презирали — но большую часть тяжелой работы приходилась делать им. Тем не менее даже рабы выглядели здоровыми и сытыми. Речной народ жил лучше, чем крестьяне.

День тянулся медленно. Можно было считать лодки или тучи. На корме следили за поплавками в надежде поймать что-нибудь на ужин. А Фабия ждала, когда начнет действовать ее заклинание.

* * *

Около полудня речной народ достал фрукты, сыр, соленую рыбу и другие продукты, которые им удалось купить. В своей обычной хамской манере первым принялся за еду Пераг, отпихнув в сторону голодных детей. Неожиданно он закричал:

— Прыгун!

Следующие несколько минут на «Голубом Ибисе» царил хаос. Фабия никогда не слышала о прыгунах, оказавшихся маленькими пауками, которых ужасно боялись обитатели этих земель. Очевидно, прыгун пробрался на корабль вместе с палаткой или корзиной овощей… Когда его поймали и превратили в маленькое темное пятнышко, все успокоились. Все, кроме Перага.

Он лежал на палубе и стонал. Конечности Перага конвульсивно подергивались. Левая рука страшно распухла и сильно покраснела. Лицо искажала гримаса — глаза вылезли из орбит, рот был широко раскрыт, распухший язык вывалился наружу. Несколько веристов кричали ему:

— Изменись!

Однако он либо их не слышал, либо не мог принять боевую форму. Несколько раз его пальцы хватались за медный ошейник, словно он его душил. Тем не менее сознания Пераг не потерял.

— Это ужасно! — сказала Фабия, подошла и села рядом с Салтайей. — Я не стану делать вид, что этот человек мне нравится, но никто не заслуживает таких страданий. Неужели поблизости нет святилища, где ему могли бы помочь?

Королева Теней с очевидным неодобрением наблюдала за конвульсиями своего приспешника, словно считала их проявлением плохого воспитания.

— Синаристы не станут лечить Героя, — равнодушно ответила она. — Если он сумеет изменить форму, то избавится от яда, но сейчас он не способен обратиться за помощью к своему богу.

— Может быть, нам следует помолиться за него.

— Может, — согласилась Салтайя.

Фабия взмолилась: «Мать Смерти, не отпускай его пока. Пусть он страдает подольше!»

В конце концов Снург принял командование и приказал связать Перага, чтобы остановить его конвульсии; для этого потребовалось шесть веристов. Речной народ посоветовал дать Перагу выспаться, чтобы тот во сне справился с лихорадкой. Когда крики Перага стали невыносимыми, Снург велел вставить ему кляп.

Командир фланга Эрн с «Редвинга», которому сообщили о несчастье с Перагом, принял командование и приостановил действие всех наказаний.

Никому и в голову не пришло обвинить Фабию в случившемся.

* * *

В тот же день, вот уже в третий раз за все путешествие, они заметили жену солнца — раздутое блестящее пятно, расположенное чуть ниже светила, на которое было также невозможно смотреть. Хорт объяснил Фабии, что жены солнца — лишь отражение солнечных лучей от поверхности океана. Для его появления требуется лишь правильный угол и очень ясная погода.

Однако речной народ считал жен солнца благословением своих богов, а потому они начали петь благодарственный гимн; веристы тут же завели хвалебную песнь в честь Веру. Ну а когда закончилась одна песня, они затянули другую. В этот день «Голубой Ибис» закончил путешествие общим хором.

ГЛАВА 25

Ингельд Нарсдор вошла в святая святых храма Веслих, предоставив Сансайе закрыть за ними тяжелую дверь. Они оказалась внутри небольшого пятиугольного помещения, где вокруг центральной бронзовой жаровни могли разместиться не более дюжины молящихся. Поддерживаемый здесь жаркий огонь был еще более священным, чем тот, что пылал в куполе на вершине, поскольку он никогда не гас — многие столетия назад его зажгла сама священная Веслих в легендарном городе Гал. Пол покрывали дорогие ковры. На высоких стенах красовались узоры из зеленых и синих плиток, а в крыше были небольшие отверстия для вентиляции.

Кроме них здесь присутствовала только Тене, самая младшая Дочь. Обнаженная по пояс, Тене стояла на коленях рядом с жаровней. Ингельд подошла к ней, но встала на колени чуть в стороне, чтобы смотреть на огонь с другой точки. Ингельд спустила платье до пояса, расплела волосы, и они закрыли рыже-золотой вуалью ее грудь, а потом склонила голову в молчаливой просьбе о помощи и руководстве. Она почувствовала, как Сансайя присоединилась к ним по другую сторону огня. Лишь потрескивание дров в жаровне нарушало тишину.

Сансайя призвала Ингельд, поскольку тоже увидела дитя — предзнаменование, до сих пор доступное только жене сатрапа. В первый раз та разглядела его весной, и очень долгое время больше никто его не видел. Даже Тене не различала его в языках пламени, а зрение у нее безупречное — Ингельд ей и в подметки не годилась.

Когда волнения в ее душе утихли, она взглянула на угли. Лодка, естественно, уплывала. Это был Катрат. Она попыталась разглядеть его получше, но всякий раз ей удавалось увидеть лишь лодку, а часто и того меньше — только парус. Почти сразу же тлеющие угли слегка сместились, и лодка исчезла, хотя Катрат не мог почувствовать ее взгляд, и не знал о своем желании его блокировать. Ингельд не стала пытаться его перебороть. Катрат никогда не имел желания чем-то делиться с другими; чем больше он нуждался в любви, тем энергичнее ее отвергал. Она была счастлива уже тем знанием, что он жив — и удивлялась, что он все еще имеет какое-то отношение к Косорду, поскольку Ингельд перестала видеть его братьев задолго до их смерти.

Приближалось пять лодок, но они были где-то недалеко. Уже несколько дней подряд маленькая флотилия была связана с топором; да, вот он, церемониальный серебряный топор с длинной ручкой и блистающими полумесяцами двух лезвий. Ингельд знала, кто это. Она указала рукой.

— Что ты там видишь?

Тене была близка к трансу — она очень легко в него входила — и вздрогнула.

— Миледи!.. Где? Ой! Птица, миледи.

— Какая птица?

Тене нервно рассмеялась. Она была очень красивой, стройной, светлокожей, сияющей свежестью и юностью. Даже при дневном свете ее красота поражала, а одного взгляда на высокие груди с розовыми сосками, которые ласкали отблески огня, хватило бы, чтобы свести мужчину с ума. И она станет еще прекрасней — за три шестидневки, прошедшие с того дня, когда она принесла последние клятвы Веслих, ее соломенные волосы начали темнеть, а глаза приобрели золотой оттенок.

— Козодой, миледи. Это белая птица, которая водится в горах и похожа на филина.

Ингельд улыбнулась собственным мыслям.

— Это хорошее знамение или плохое?

Тене поразила легкость, с которой Ингельд говорила о знамениях.

— Крестьяне его боятся, миледи.

— Не стану их винить. Я не вижу твою птицу. Но мне удалось разглядеть некое предупреждение. Сколько дней до ее прибытия?

— О ком вы? — Тене еще некоторое время смотрела на угли. — Еще четыре дня, миледи. Пир Укра.

Ингельд переглянулась с Сансайей.

— Поразительно, верно?

— Я ошиблась? — с тревогой спросила Тене.

— Нет, дорогая. Просто мы с Сансайей не смогли точно определить срок, а ты смогла. Но я полагаю, что козодой указывает на мою дорогую Салтайю Храгсдор.

Ингельд задумалась о лодках. Не все они полны зла. Новые распоряжения и люди, которых привезет в Косорд Салтайя, сулят городу не только плохое. Ну, а Хорольд, как и следовало ожидать, пришел в ужас, узнав о прибытии сестры.

В углях был и Бенард, шагавший по улице с кислым выражением лица. Дела у него складывались еще хуже, чем обычно. С самой весны, когда он стал появляться в жаровне, Ингельд старалась за ним следить, а потому видела, куда он сейчас направляется. Одна из колдуний Эриандера запустила в него свои когти.

— А там что? — спросила Ингельд.

— Скульптор, — ответила Тене, а Сансайя сказала:

— Селебр.

Ингельд прежде не имела дела с флоренгианками и была поражена изменениями, произошедшими с Сансайей после того, как она стала служить Веслих. Тяжелые локоны окутывали ее плечи, словно пряди, сотканные из красноватого металла, но самое сильное впечатление производило огненное сияние кожи Сансайи; ее соски и ореолы вокруг них казались вырезанными из огромного красного граната и испускали свет, точно факелы в ночи.

А теперь вернемся к ребенку…

— Где он… хотя незачем и спрашивать. — Ингельд снова и снова видела это дитя… Он уже родился и стал не личным знамением, а общим. — Большой здоровый мальчик, — пробормотала она. — Ингельд не видела его мать или место, где щенок родился, но выглядел он крепким, и пламя радостно плясало вокруг него. — Ты его видишь?

— Да, — прошептала Сансайя. — Это благословение для города, миледи.

— Но там так много крови! — вскричала Тене. — Его мать наверняка умерла!

Да! Несмотря на жару в святилище, по коже Ингельд пробежал холодок, а в горле пересохло. Она встала и отошла от жаровни, натягивая на ходу платье.

— Да, очень на то похоже. Как печально! Пожалуйста, продолжай смотреть. Возможно, теперь это смогут увидеть и некоторые ученицы. Дай мне знать, если леди откроет больше.

* * *

Озадаченная и встревоженная Ингельд вернулась в свои покои обдумывать увиденное. Она сообщила Хорольду, чтобы он ждал Салтайю на пятый день, и попросила никого не впускать к себе, кроме Тене и Сансайи. Уже почти стемнело. Большинство вечеров Ингельд проводила с будущими невестами, но сейчас все были слишком заняты сбором урожая, чтобы отвлекаться на романтические встречи.

Мысли о жатве напомнили ей стихотворение из книги Магии… Ингельд приоткрыла дверь и попросила слуг, чтобы они впустили Бенарда, если он появится. Она не знала наверняка, что он ее навестит, но ей было необходимо поговорить с этим балбесом, пока его связь с мошенницей нимфой не приведет к непоправимым последствиям.

Разумеется, нимфы полезны — без них одинокие мужчины становились источником постоянных неприятностей, они искали драк, точно олени. Большинство нимф хранили верность идеалам Эриандер, касающимся свободной любви, но некоторые из них с возрастом становились жадными, у них появлялись садистские наклонности, а эта нимфа и раньше наносила оскорбления Ингельд. За несколько дней до отъезда Катрата из города его поймали на краже из дворца золотой тарелки. Тогда Хорольд сделал суровое предупреждение, и змея отпустила свою жертву, но она не заслужила еще одного шанса. Пришло время показать клыки.

В большой комнате все еще было жарко, хотя к утру обычно становилось прохладно. Скоро пора будет ставить зимние двери. «Может, развести огонь?» — подумала Ингельд. Помимо гадания на огне в храме у Ингельд был лишь один способ получить предзнаменование — войти в транс. Вот уже несколько лет, как она отказывалась от такого серьезного риска. Терпение! Если ребенок уже родился в Косорде, то она его обязательно узнает, когда мальчика принесут в храм на шестой день для благословения Веслих.

А если Бенард появится сегодня ночью, то серьезный разговор с ним может открыть ей не только то, в каком состоянии находятся его чресла. Она невольно улыбнулась — а можно ли случайно получить предзнаменование? Если кто-то на такое и способен, то это Бена!

Пока она наливала воду в бассейн, намереваясь охладиться после долгого дня, снаружи послышался звук глухого удара — что-то упало в траву. Потом она услышала еще один удар. Бенард? Он не станет пользоваться этим путем, скорее бесшумно проникнет через ворота. Она успела подойти к арке и увидела, как темная фигура бесшумно спрыгнула на землю.

На мгновение Ингельд застыла на месте: глухие удары были от упавших в траву сапог и накидки. Затем на стене появился их владелец. Он спрыгнул и приземлился на четвереньки — огромный зверь с белым мехом, окутанный вечерними сумерками. Она повернулась и побежала. Он не принял боевую форму, но в этом и не было нужды. Ингельд не успела даже приблизиться к двери, когда руки, подобные ветвям дерева, сомкнулись вокруг нее.

— Я не хочу причинять тебе вред, — прорычал он ей в ухо. — И не пытайся сопротивляться.

Она задохнулась от исходящей от него вони, хотя он и попытался заглушить ее духами. Ингельд пришлось сделать несколько глубоких вдохов, прежде чем она смогла заговорить.

— Значит, он твой?

— Шпионишь за мной? — прорычал он.

— Это ты шпионишь за мной при помощи своих прорицательниц!

Она попыталась высвободиться, однако лишь убедилась в своей полной беспомощности: ее голова едва доставала ему до груди. Тогда Ингельд вцепилась ногтями ему в бедро, но его шкура была слишком грубой и толстой.

— Мне сказали, что ты еще можешь иметь детей, — заявил он. — А сегодня и я на это способен. — Продолжая крепко прижимать ее к себе, он разорвал ее платье и начал гладить грудь. Его лапа была грубой, как глина. — У него есть зубы, но он человек.

Она содрогнулась.

— Ты шутишь! — Разумеется, Ингельд понимала, что он вполне серьезен. — Мать мертва!

— Младенец был слишком крупный. — Хорольд успел изрядно набраться. — Женщины часто умирают во время родов.

— Я закричу!

— Давай. Я не против, если у нас будут зрители. — На его стороне была не только сила, но и право; а она беспомощна, как тот новорожденный ребенок. — И Веслих поможет, поскольку это Ее дело. Ты дала ей клятву. И мне тоже. — Он опустил руку ниже.

Да, правитель должен ее городу дочь, которая ее заменит. В ту ночь, когда Стралг взял власть в Косорде, Ингельд выторговала условия своего изнасилования, встав между Ардиалом, законным мужем, и животным Гатлагом, который медленно умирал, истекая кровью. Она согласилась родить двух сыновей удивительно красивому веристу, стоявшему рядом со Стралгом. Но клятва богине была дана раньше, и она прекрасно это понимала.

— Ты обещала одну дочь и двоих сыновей, — прохрипел Хорольд, методично срывая с нее одежду. Он словно и не замечал ее сопротивления. Когда Ингельд оказалась такой же обнаженной, как и он сам, он отнес ее в постель. — На Катрата ты согласилась позднее. А дочери так и не родила. Моей дочери, которая впоследствии заменит тебя.

Он повернул ее к себе лицом.

— Так что у нас осталось одно незаконченное дело. Ты способна рожать детей, и я способен. Начнем прямо сейчас. Я готов, ты же не будешь готова никогда. Подчинишься, или мне сделать это насильно?

Она задыхалась от его вони.

— Тогда давай быстрее. — Она легла и закрыла глаза.

Наверное, все заняло не так много времени, как ей показалось, но она чувствовала себя ужасно. Когда Хорольд откатился в сторону, она осталась лежать неподвижно. По ее щекам текли слезы. Унижение ранило Ингельд сильнее боли, но и боль была невыносимой. Она слишком стара, чтобы выносить ребенка, однако это возможно, и богиня заставит ее выполнить клятву.

Хорольд перестал задыхаться и повернулся к ней лицом — точнее, ее лицо оказалось напротив его рыла. К счастью, было слишком темно, чтобы разглядеть подробности, но Ингельд не сомневалась, что на его губах застыла торжествующая усмешка.

— Я знаю, ты на многое способна, жена. Нет нужды искать на базаре ничтожного старого хтонианина или использовать другие средства, это лишь отдалит неизбежное. Ты родишь мне дочь. Прорицательницы доложат, если ребенок будет от другого мужчины. Я его убью, и мы все начнем снова.

Она отвернулась и услышала, как затрещали доски, когда он слезал с постели. Ингельд увидела очертания его фигуры на фоне более светлого сада, куда он направился за накидкой и сапогами. Она до сих пор дрожала, с трудом сдерживая рвоту. Если она хочет избавиться от его семени, необходимо поскорее вознести молитвы.

Неожиданный ужас прогнал боль: а вдруг Бенард попытается прийти к ней через сад? Если Хорольд натолкнется на него в таком состоянии, то непременно убьет.

Он вернулся уже одетый.

— У тебя идет кровь. — Хорольд видел в темноте лучше, чем любая кошка.

— А ты чего ждал? Когда будешь уходить, скажи, чтобы мне прислали хирурга. Нужно наложить швы.

— Вздор. Ты привыкнешь. Девушка же привыкла. — Он зашагал к двери. — Завтра в это же время. — Он отодвинул засов и вновь повернулся к Ингельд. — И так будет каждую ночь до тех пор, пока я не добьюсь своего, понятно? Ведь именно так ты говоришь невестам, верно? Это их долг перед мужьями?

Да, когда мужья — люди.

— А мужьям я говорю, что они должны уважать своих жен.

— Если у тебя будет заперто, я выломаю дверь. — Он вышел, и Ингельд услышала испуганные крики.

Очень скоро весь дворец будет знать, что сатрап вновь начал спать со своей женой.

ГЛАВА 26

Бенард Селебр осторожно поставил на землю тяжелый мешок, который нес на плече. Он облегченно крякнул, позвонил в колокольчик и стал ждать, массируя сведенные судорогой руки, кивая и улыбаясь прохожим. Когда маленькая дверка отошла в сторону, на него из темноты посмотрели такие же карие глаза, как у него самого, только в них совсем не было дружелюбия.

— Это я, — сказал он.

— Леди отдыхает. Уходи.

Бенард вздохнул.

— Она распорядилась впускать меня в любое время.

— Но не сейчас.

Страж Нерио закрыл дверку.

Бенард вздохнул — как неразумны смертные! — и воззвал к своей богине. У него с собой произведение искусства, подчеркнул он, слишком тяжелое, чтобы тащить его на спине обратно, и слишком прекрасное, чтобы оставить на милость щенков, которые его обязательно испортят. Засовы отворились один за другим. Красота в деталях! Он возблагодарил Ее и открыл ворота.

Нерио с проклятиями повернулся и выхватил меч. Бенард едва успел забыть о Катрате, как у него появился новый враг, вооруженный мечом. Наверное, это врожденный дар — приобретать опасных врагов. Подбоченившись, Бенард сделал вид, что ему все равно. Однако это было совсем не так.

— Я тебя прикончу! — прорычал Нерио, оскалив прекрасные белые зубы.

— Нет уж.

— Тогда вышвырну тебя вон!

Флоренгианские рабы Хидди работали в саду. Они с тревогой оторвались от работы, а раб по имени Косимо закричал:

— Нет, мастер! Вы же знаете, что она с вами сделает!

Бенарду не хотелось спрашивать, как Хидди наказывает своего управляющего, и потому он поднял мешок, внес его во двор и осторожно поставил на землю. Когда он запер ворота, Нерио убрал меч в ножны, но своего поста не покинул.

— А теперь уходи! Ей нужен отдых!

Бенард оглядел двор и увидел двух носильщиков, терпеливо сидящих на скамье рядом с незнакомыми носилками. У Хидди гости. Бенард обратил внимание, что со времени его последнего визита во дворе произошли изменения. Уродливые фигуры исчезли, а мебель стала более элегантной.

— Я пришел вовсе не для того, чтобы лечь с Хидди в постель, — заявил Бенард, что не было ложью. Впрочем, Хидди сумела бы его уговорить. — Я принес подарок.

— Я позабочусь о том, чтобы она его получила. Косимо! А теперь иди.

Бенард покачал головой, когда к ним подбежал Косимо.

— Он не сможет поднять мой подарок, к тому же это весьма хрупкая вещь. Двенадцать благословений тебе, Косимо.

— Свободный человек добр. — Юноша подмигнул ему, поскольку в этот момент стоял за спиной Нерио.

Бенард видел, что Нерио больше не пользуется любовью у остальных слуг, хотя раньше все обстояло иначе.

— Зачем ты принес его сам? — резко спросил страж. — Почему не нанял носильщиков?

— У меня нет денег, — терпеливо ответил Бенард.

— Хидди бы с ними расплатилась. Они были бы счастливы вместе с ней помолиться богине.

— Когда мы с тобой познакомились, ты сказал, что не говоришь на флоренгианском. — Сейчас разговор шел именно на этом языке.

Страж нахмурился.

— Тогда рядом была Хидди. Я не хотел, чтобы она подумала, будто я выдаю какие-то ее тайны.

Бедный Нерио! Он был высокий, смуглый и подтянутый, белоснежный килт безупречен, на боку висит бронзовый меч, сильные руки сложены на груди, золотая лента не дает волосам упасть на глаза. Хидди чувствовала красоту, когда речь шла о мужчинах; она плохо разбиралась лишь в искусстве. Не требовалось быть художником, чтобы заметить напряжение на лице Нерио. Интересно, что с ним сделала Хидди. Она могла быть злопамятной, как ласка. Теоретически Нерио — свободный человек, но она поработила его другими способами, связала цепями ревности и неразделенной страсти.

Косимо вернулся к работе. Бенард попытался обойти Нерио, который встал у него на пути. Нет, это просто смешно!

— Новую плитку доставили? Мальчики освободили место, о котором я говорил? — Бенард переделывал внутреннее убранство дома и сейчас занимался уродливой мозаикой в ванной.

Именно в эту минуту посетитель Хидди вышел из двери и направился к своим носилкам — дородный мужчина среднего возраста, прекрасно одетый и довольный жизнью. Его слуги тут же вскочили на ноги, а он даже не заметил еще одного флоренгианина.

Нерио открыл ворота, чтобы можно было вынести носилки, и поклонился гостю Хидди.

— Да благословят боги землю под вашими ногами, господин. — А потом, когда тот протянул ему медное колечко, добавил: — О, мой господин слишком щедр! Шестьдесят раз по шестьдесят благословений вашему благородному дому.

Бенард перетащил мешок к ближайшей скамейке и осторожно поставил его на стол. Косимо принес ему серебряный кубок. Другой красивый флоренгианин с подрезанными ушами поставил перед ним таз с водой и опустился на колени, чтобы вымыть ноги. Гуилио принялся вычесывать дорожную пыль из волос Бенарда.

— Что это за дар, мастер?

— Разверните и посмотрите. Только не разбейте.

Бенард уселся на скамью и расслабился, пока мальчики вытирали его руки и ноги влажными полотенцами. Другие наполнили кубок и принесли тарелку с засахаренными фруктами. «Роскошь приедается, — подумал он, — но иногда бывает очень приятной». Сейчас он как никогда к ней близок — насколько это вообще доступно Руке Анзиэль. В тенистом парке пели птицы, стрекотали насекомые. Нерио не слишком торопился.

— Дорогой! — Хидди выбежала из дома.

Он вскочил и подхватил ее на руки, когда она бросилась к нему в объятия. Она только что вышла из ванны, и на ней были лишь сережки — обычное одеяние для Хидди. Ее приветствия всегда были страстными и долгими. К тому времени, когда она выпустила Бенарда, Гуилио и Косимо сняли обертку с подарка — раскрашенной фаянсовой фигуры в половину человеческого роста. Даже Нерио присоединился к толпе, собравшейся, чтобы полюбоваться подарком.

— Нерио сказал, что ты принес… ой! Ой, какая прелесть!

Да, так и было. Бенард считал это одним из лучших своих творений. Такую же статую Эриандера он собирался изваять в полный рост для Пантеона, с двусмысленной и таинственной улыбкой на чувственных губах. Богиня была обнажена, но прижимала к груди ткань, что позволяло скульптору скрыть ее пол. Поза была достаточно скромной, однако глаза выражали сонное, но вполне определенное приглашение.

— Он великолепен! — Хидди наклонилась, чтобы получше разглядеть фигуру богини, и погладила ее, как настоящий ценитель искусства. Она не была истинным знатоком, зато сразу ощутила чувственное начало. Хидди коснулась клинописи у основания. — А что означает надпись?

— Эриандер. Я скопировал ее в святилище Пантеона.

— Но он же одет! Я никогда не видела Его в одеждах.

Бенард рассмеялся, довольный похвалой.

— Она одета не больше, чем ты.

Он сделал скульптуру Эриандер, основываясь на образе в покоях Ингельд. Черты лица получились мучительно знакомыми, хотя он пытался взять за основу младшую сестру Тода. Вероятно, все дело было в иллюзии, возникавшей из-за неясности пола статуи. Хидди начала подпрыгивать на месте от восторга и потребовала, чтобы ее нового любимца тут же перенесли в спальню, так что Бенарду ничего не оставалось, как поднять статую в последний раз и отнести в дом. Ему уже удалось частично изменить внутренние покои, но в спальне по-прежнему царил полный кавардак. Хидди плохо понимала разницу между качеством украшений и их количеством.

Он поставил свое творение возле постели Хидди, на место гермафродита, который ужасно ему не нравился.

— А что мне теперь делать с отвергнутым богом? — недоуменно спросила Хидди. — Я не могу Его выбросить или сломать!

— Отдай в храм, — предложил Бенард.

Он убрал предмет, оскорблявший его эстетические чувства, подальше.

— Этот намного симпатичнее! — Она обняла Бенарда, продолжая смотреть на статую. — Ты так хорошо ко мне относишься, дорогой Бена! — Она нежно его поцеловала. — Ты не против вместе со мной послужить богу, хотя бы разок? — Она еще раз поцеловала Бенарда.

Понимая, к чему это ведет, он высвободился из ее объятий, снял набедренную повязку и набросил ее на бога в качестве завесы.

— Нет, не против. Но я хочу попросить тебя об одолжении.

— Все, что пожелаешь. — Она уложила его в постель.

— Я хочу, чтобы первое подношение новому богу ты сделала вместе с Нерио.

— Нерио? — Она возмущенно оттолкнула Бенарда. Хидди умела менять направление движения быстрее, чем летучая мышь. — Нерио нахал! Я его ненавижу. Он не знает своего места!

Место, которое Нерио считал своим, теперь занимал Бенард.

— Тогда выгони его. Найми другого стража. А если ты меня не хочешь, я лучше начну работать над плиткой. — Он потянулся за набедренной повязкой.

— Нет! — Хидди схватила его за руку. — Как ты можешь хотеть, чтобы я занималась любовью с Нерио? Неужели я совсем тебе не нужна? — Теперь она превратилась в обиженного ребенка.

Ее настроения никогда не казались фальшивыми. Она действительно так чувствовала.

Бенард вновь обнял Хидди, и они улеглись на постель.

— Ты мне очень нужна, и я хочу, чтобы ты была счастлива. Ты обижаешь Нерио, а он портит жизнь рабам. В твоем доме больше нет прежнего порядка. А теперь пообещай — следующим человеком, который сюда ляжет, будет Нерио.

Хидди надулась.

— Ну ладно. Только ради тебя.

— И ты будешь с ним ласкова? Как прежде?

Она довольно потянулась, когда Бенард погладил ее бедро.

— Хорошо, я буду представлять, что это ты.

Бенард что-то одобрительно промычал в пространство между ее грудей, после чего они уже не разговаривали.

ГЛАВА 27

Ингельд Нарсдор никогда в жизни не пекла хлеб и не ощипывала гуся: многочисленные слуги выполняли за нее всю работу во дворце. Тем не менее приготовления к такому важному празднеству, как Пир Урожая Укра, отнимали у нее не меньше сил, чем у любой крестьянки, готовившейся к свадьбе дочери. Как ни странно, известие о том, что Салтайя прибудет завтра, оказалось настоящим благословением — Хорольд запаниковал и сбежал из города. Уверенная в том, что ночью ей ничего не грозит, Ингельд рано удалилась в свои покои и опустилась на колени возле очага, чтобы произнести молитву. Вечер выдался холодным, скоро нужно будет поставить ставни на окнах, но ей не хотелось признавать, что зима уже близка.

Даже аромат горящего божественного дерева не мог скрыть запахи Хорольда, которыми теперь пропиталась ее спальня. Он вернется. Как и Бенард, сатрап медленно менял курс, но ничто не могло его остановить, если уж он принял решение. Три ночи подряд он заставлял Ингельд делить с ним постель. К счастью, он не знал необходимых обрядов, но богиня всегда могла махнуть рукой на ритуалы. Когда Ингельд проклинала его семя, чтобы изгнать его из чрева, она чувствовала, что каждый раз ритуал дается ей с большим трудом. Она использовала благословение богини, чтобы Ей воспрепятствовать — Ингельд понимала, что долго так продолжаться не может. Веслих показывала свое неудовольствие, не отвечая Дочери на просьбы о руководстве. Пламя продолжало свой бесконечный танец, по стенам метались беспокойные тени, но Ингельд ничего не видела. Ничего, кроме Бенарда. Это лишь напоминало ей о том, что Ингельд должна найти время и освободить юношу от присосавшейся к нему нимфы.

Бенард, Бенард… Бенард притаился за кустом? Оназнала этот куст.

Ингельд вскочила на ноги и выбежала в сад — холодный воздух ударил по ее разгоряченной коже. Он сидел на темном одеяле, подтянув колени к груди, практически невидимый под листвой.

— Ну, и что ты здесь делаешь?

— Жду.

— Встань!

Он встал, большой и смущенный. Накидка не смогла скрыть выпуклость у него на бедре. Ингельд заглянула под накидку и увидела кинжал, рукоять которого была инкрустирована самоцветами.

— И где ты его взял?

Он выдернул накидку из ее рук.

— Одолжил. Когда он придет?

Это было так трогательно, что ей захотелось его обнять и утешить, как ребенка.

— Кто тебе рассказал? — спросила Ингельд.

— Гатлаг. Да и весь дворец знает.

— Весь дворец знает, что муж посещает постель жены? Неужели это такое удивительное событие? Входи, пока не простудился.

— Нет! — отказался Бенард.

— Ну, тогда сиди здесь. Только тебе придется долго ждать. Хорольд отправился на охоту. Он не вернется до утра. — Ингельд подошла к стоящей возле пруда скамейке.

Они сели, и он обнял ее за плечи своей большой рукой — теперь накидка укрывала их обоих.

— Я серьезно, Ингельд. Мне известно, что ты не хотела его принимать.

— И ты действительно считаешь, что сможешь его одолеть? О Бена, Бена! Даже если ты сумеешь подобраться, пока он… занят, скажем так, хотя это невозможно, и даже если ты вонзишь кинжал ему в спину, ты все равно не сможешь его убить. Он примет боевую форму, исцелит рану и разорвет тебя на части, а потом вернется к прерванному занятию. — Ингельд почувствовала, как содрогнулся Бенард.

Но ей было так приятно чувствовать его руку на своих плечах, ведь он действительно тревожился о ней. Катрат уже давно ушел. Мужчина, ставший ее мужем, превратился в животное. Унее остался лишь Бена.

— Неужели твоя богиня хочет, чтобы ты терпела это чудовище? — сказал он. — Почему бы тебе его не проклясть — сжечь или еще что-нибудь сделать?

Она положила голову ему на плечо.

— Моя святейшая госпожа не одобряет нападений на мужа — такое поведение недостойно хорошей жены. Хорольд имеет на меня право, и Веслих на его стороне. Нет, послушай! — остановила она Бенарда, когда тот попытался протестовать. — Я старею, Бенард, но я все еще должна своей богине и городу дочь, которая будет править после меня. Хорольд вспомнил об этом, или кто-то ему нашептал, и он хочет быть ее отцом. А прорицательницы доложат ему, кто настоящий отец ребенка.

— А они предскажут, какой она уродится? Может, у твоей дочери будут копыта? Или когти?

— Если хочешь покричать, то нам лучше войти в дом. — Ингельд встала и направилась в спальню, к очагу.

Она опустилась на колени, и через мгновение рядом оказался Бенард. В отсветах пламени его лицо выглядело изможденным, словно он не спал много ночей подряд.

— Если не хочешь его убивать сама и не позволяешь это сделать мне, — хрипло произнес он, — то я знаю, как его отвлечь, чтобы он перестал тебе докучать.

— Как?

— У меня есть друг, нимфа. Она утверждает, что может справиться с любым веристом, как бы он ни выглядел.

Теперь Ингельд почувствовала себе увереннее.

— Да, мне известно о твоей симпатичной подружке. К счастью, она не может проникнуть во дворец. Если ее не остановит стража, это сделает священная Веслих. Я хотела поговорить с тобой о ней, Бенард.

— Только не нужно читать мне наставлений, — хмуро сказал он. — Это не то, что ты думаешь.

— Как раз то самое. Она одна из самых жадных до золота женщин — за все годы моего правления мне не доводилось видеть ничего подобного. Она вытягивает из мужчин все, чем они владеют. Поверь мне, госпожа Хидди очень скоро окажется в реке.

Он вздохнул.

— Я знаю о ее жадности. Так давай напустим ее на Хорольда! Пусть она ограбит дворец. И тогда в твоей спальне не будет пахнуть, как в свинарнике.

— Прекрати! Ты не имеешь права так со мной говорить!

— Нет, имею. Я люблю тебя.

— Бенард! — Не осмеливаясь оставаться рядом с ним, Ингельд вскочила на ноги и начала расхаживать по спальне. Если Хорольд спросит у Свидетельницы, какие мужчины побывали в спальне его жены, и что они делали, какой ответ он услышит? — Ты ведь любишь Хидди, не так ли? А Хорольд ее убьет!

— Она клянется, что все будет хорошо. Говорит, что ей удавалось приручить куда более страшных мужчин.

— Она нимфа, Бенард. Она тебя околдовала.

Он фыркнул и махнул рукой.

— Она ничего такого не делала! Хидди в меня влюблена.

— Бенард, пора уже повзрослеть! Разве ты не знаешь, что ее корбан состоит в том, чтобы отказываться от любви? Бесконечная похоть, но не любовь; вот договор, который она заключила со своим богом.

— Ингельд! — Он говорил тихо, но на его лице застыло упрямое выражение. — Ты еще никогда так не ошибалась. Корбан Хидди состоит в том, что она сама никогда не будет любима, но она может любить. Она знает, что я ее не полюблю. И мне ее жаль. Мы хорошие друзья. Наверное, я ее единственный друг. Да, мы любовники, но она понимает, что для меня это совсем не то же самое, что для нее.

— Неужели? И у тебя осталось золото, которое дал тебе Хорольд?

— Не смеши! Я не мог сохранить золото. Богатство — мой корбан. Я отдал его богине.

— Какой богине? — торжествующе спросила Ингельд.

— Моей, естественно! Я отлил сокола.

— Что ты сделал? — Ее уверенность пошатнулась.

— Я сделал сокола из глины, это символ моей богини, — радостно объяснил Бенард, — а потом покрыл его воском. На воске я тщательно поработал над деталями, затем вновь покрыл фигуру глиной и положил в печь для обжига, чтобы воск вытек. А потом я отлил в золоте сокола. И отдал его Анзиэль в ее святилище. Он получился превосходным.

Шедевр, вне всякого сомнения, спрятанный в какой-нибудь тайной часовне, чтобы его никогда не увидели непосвященные.

— Значит, ты посещаешь Хидди из жалости?

Бенард пожал плечами.

— Я потихоньку меняю убранство ее дома, делаю новую мозаику…

— По ночам?

— Рисовать при свечах я не могу, но с мозаикой дело обстоит проще, поскольку я помню истинный цвет плиток. И когда Хидди там нет, я успеваю сделать намного больше. — Его улыбка получилась извиняющейся. — Ингельд, я сплю с ней, но не почитаю ее богиню. Я даже с тобой не могу заниматься любовью в твоей комнате — из-за этого. — Он показал на Эриандера на фризе Светлых.

Ингельд не доводилось слышать о том, чтобы кто-то был способен сопротивляться нимфе, впрочем, удивительная невинность Бенарда могла произвести впечатление даже на таких, как Хидди. А усталый вид у него из-за того, что он работает днем и ночью.

Ингельд стояла совсем рядом с Бенардом. Он взял ее за руку и привлек к себе. Она сразу же почувствовала его силу и мужскую привлекательность. Он поцеловал ее, и она не стала сопротивляться. Поцелуй был совсем не братский.

— Давай убежим, Ингельд. Сегодня. Когда он вернется, мы уже будем так далеко, что прорицательницы не сумеют нас найти.

Милосердная Мать! Неужели она неправильно поняла пророчества? Все ее обучение, весь опыт подсказывали, что благополучие города должно стоять на первом месте. Косорд был для нее всем; ее собственные удобства и прихоти ничего не значили. Быть может, богиня решила пойти на уступку?

Он почувствовал ее удивление.

— Что такое?

— Я дала тебе возможность сбежать, но ты не сумел бросить свои драгоценные статуи.

Он презрительно рассмеялся.

— Статуи? Статуи? Думаешь, меня волнуют статуи? Мы можем зайти в мою мастерскую, и я разобью их все у тебя на глазах. Я отказался покинуть Косорд из-за тебя, и если ты не сможешь или не захочешь убежать со мной, я убью Хорольда.

— Ты действительно так думаешь, Бенард? Тебе и в самом деле нужна такая старуха? Разве ты еще не вырос из своего увлечения?

В ответ он еще горячее приник к ее губам. Побриться ему не мешало, но целовался он превосходно. При всем желании Ингельд не смогла бы вырваться из его объятий. Да она и не хотела. Его сила была нежной и не имела ничего общего с жестокостью Хорольда. Прошло много лет с тех пор, как ее так целовали. Она успела забыть, как это приятно, но ее сердце помнило, как следует отвечать на страстные поцелуи.

— О, это безумие! — пробормотала Ингельд, когда все закончилось. Она не хотела, чтобы это заканчивалось. — Хорольд пошлет веристов вверх и вниз по реке. Всякий, кто посмотрит на меня, поймет, что я Дочь. Нам никогда не убежать, любовь моя. — Ее вернут в город, а Бенард умрет.

— Завтра ночью! — твердо сказал Бенард. — Я найму быструю лодку. Нет, лучше попрошу об этом Гатлага — я не умею торговаться. Мы ускользнем во время пира. Никто не заметит, что меня нет, поскольку Гатлага там не будет, а Хидди отвлечет Хорольда. Пройдет не меньше шести дней, прежде чем кто-то осмелится ему доложить.

И все вдруг показалось ей вполне разумным! Сердце Ингельд отчаянно застучало.

— Завтра в город прибудет Салтайя. Мы видели это в огне.

— Тем лучше. Старая ведьма займет все его внимание. Ингельд! — Этот решительный Бенард был совсем не похож на непрактичного скульптора. — Ты сбежишь из Косорда вместе со мной? Ты всегда говорила, что можешь удалиться от города не больше, чем на один мензил…

— Такая вероятность существует, — признала она. Это было безумием, настоящим безумием Эриандера, но теперь ей причудилось, что именно такой выход подсказывало пламя, и у нее был способ это проверить. — Как ты сюда попал?

— Вошел через ворота, естественно.

Анзиэль благоволила Бенарду. Она выполнила просьбу, с которой не осмелились бы обратиться к ней другие художники. Она открывала ему формы, таившиеся внутри камня, отмыкала запертые двери. Он жил в бедной хижине и дарил ей золотых птиц.

— Ты знаешь, где хранилище священных сосудов?

Он пожал плечами.

— Да. Но я там с детства не был.

— А ты сможешь пробраться туда незаметно?

— Зачем?

— Потом объясню. Это очень важно. Мы откроем его перед началом завтрашнего пира, сейчас оно запечатано. Ты должен будешь закрыть его так, чтобы никто не догадался, что хранилище открывали.

Несколько ударов сердца он сидел совершенно неподвижно, а потом пробормотал:

— Это было так давно… Там есть веревка, идущая от двери на крышу. — Он видел это в своих воспоминаниях. — Она должна быть соединена с колоколом, находящимся рядом с караульным помещением. Я должен буду попросить Ее отцепить веревку — в противном случае сразу же прибегут веристы. А веревки на дверях запечатаны?

— Да, тремя печатями.

Три кусочка засохшей глины на узлах, каждый с отметками семи или восьми личных печатей разных людей. Он должен будет намочить нижнюю часть каждой печати, снять их так, чтобы они не треснули, а потом поставить на место. Без божественной помощи ни одному смертному это не под силу. Но ловкие пальцы Бенарда способны превращать комья глины в цветы, бабочки и в фигуры знакомых людей.

— Наверное, если я правильно Ее попрошу, Она это сделает.

— Тогда иди! — сказала она. — Спрячь свой глупый кинжал. Если поймешь, что не можешь туда проникнуть, возвращайся сюда. А если все пойдет хорошо, мы встретимся с тобой в сокровищнице, когда… — Он поднялась на ноги, подвела его к арке и указала на звезды. — Когда Ишниар будет над нашими головами. Тебе хватит этого времени?

— Наверняка. — Он вновь поцеловал Ингельд, и та растаяла как девственница на обручении. О, как давно это было!

— И не дай себя убить, любовь моя! — сказала она, но Бенард уже скрылся в темноте.

* * *

Никогда еще небо не меняло свой цвет так медленно. Ингельд нервничала и беспокойно расхаживала по комнате, пытаясь молиться. Она ничего не видела в тлеющих углях, но это и неудивительно, учитывая ее нынешнее состояние. Она снова и снова повторяла, что Бенарду не грозит опасность, если только он не забыл избавиться от кинжала. Если стража услышит колокол и отправится выяснять, что произошло, они просто арестуют Бенарда и отправят в тюрьму на один день — до тех пор, пока он не попытается сделать какую-нибудь глупость: например, ударить ножом вериста. Дело происходило в ее дворце, и, как только Бенарда приведут к ней, она его сразу же простит.

Звезды застыли на небе. Ингельд опустилась на колени перед тлеющими угольками. Ей ужасно хотелось дать клятву, что она не сдвинется с места до тех пор, пока Веслих не подскажет ей, что время пришло, но угрожать богине не следовало. А затем она его увидела — казалось, богиня смилостивилась над ним. Он стоял на коленях перед дверью и терпеливо работал над нижней печатью. У него был кувшин, светильник, кусок ткани — и кинжал! Он осторожно размачивал глину в задней части печати. Очевидно, две другие он успел снять раньше. Ош с ужасом наблюдала за его работой. Стражи должны всю ночь патрулировать дворец, но Ингельд знала, что они редко спускаются в подвалы, а сегодня, когда Хорольда нет в городе, могут позволить себе немного отдохнуть.

Бенард снял третью печать и положил ее на пол, на безопасном расстоянии от двери. Затем он принялся развязывать веревки. Теперь ему оставалось отодвинуть засов и открыть дверь. Бенард должен быть уверен в том, что другой конец веревки уже не связан с колоколом. Возможно, мыши успели ее перегрызть, поскольку священная Веслих могла также прийти к ним на помощь — две богини вместе намеревались одурачить бога войны.

Ингельд вскочила на ноги, схватила темный плащ и выбежала в коридор. Во дворце было темно и тихо. Полагаясь на память и слегка касаясь пальцами стены, Ингельд поспешила в часовню Дочерей. Там сегодня дежурили Тене и ученица. Они так испуганно поднялись, что Ингельд сразу поняла: еще немного, и они бы заснули. Однако это хороший знак — никто не поднял тревоги во дворце.

— Я немного посижу у огня, — сказала Ингельд, входя в святилище. Никто не стал с ней спорить, а похожая на мышку маленькая ученица, наблюдавшая за священным огнем, и подавно. Ингельд выгнала обеих. Пусть ломают головы! Правительница города не обязана объяснять свои действия.

Она закрыла тяжелую дверь, украшенную завитками бронзы, и заперла ее на засов, спрятанный в узоре. Запахнувшись в плащ, Ингельд опустилась на колени, чтобы вознести благодарственную молитву. Теперь спокойствие ей было ни к чему, даже наоборот, оно было бы неуместно. Пламя наполнилось радостью — естественно, оно показывало Бенарда, однако более всего в нем присутствовало торжество. Значит, она верно поняла пророчество и угадала, почему Бенард Селебр так важен для Косорда. Она не видела того, что произойдет после сегодняшней ночи. Никаких лодок. Никаких мертвых тел или обещаний, что ее любовник доживет хотя бы до рассвета. Он должен исполнить предназначение. А потом богам не будет до него дела.

Священная Хранительница открыла ей свою волю, и Ингельд следовало подчиняться Ее свету.

Она встала и подошла к тайной панели. Маленькая защелка показалась ей тяжелее, чем в тот далекий день, когда ее впервые привела сюда мать. Ингельд нажала на защелку с одной стороны и сильно надавила босой ногой на ковер. Панель слегка повернулась, открылась едва заметная щель, и тут же она увидела сильные пальцы Бенарда, которые потянули панель на себя.

Пол в сокровищнице был ниже, поэтому Бенард смотрел на Ингельд снизу вверх. Его глаза широко раскрылись от удивления, в них танцевали черные кристаллы со священным пламенем. Он смотрел на очаг и пять стен, покрытых темными плитками и уходящими в темноту.

— Где мы?

— Это святилище Веслих, святая святых.

Он прикусил губу.

— Я не могу сюда входить. Это запрещено.

— Вполне можешь, — заверила его она. — Разве твоя богиня не открыла тебе дверь сокровищницы?

— Так Она и сделала. — Он широко улыбнулся: эту улыбку Ингельд всегда связывала с юным Беной, да и сейчас его лицо смягчилось и стало мальчишеским.

Когда он собрался шагнуть вперед, Ингельд подняла руку и остановила его.

— Подожди! Бенард, лишь раз за жизнь одного поколения мужчина может войти в святилище — и только с одной целью. Ты должен обнажиться и отдать свое семя Веслих, отказавшись от прав на ребенка, отцом которого станешь. Согласен принять такие условия?

Он удивленно посмотрел на нее и после коротких раздумий кивнул, а потом прищурился.

— Ты меня используешь, чтобы помешать Хорольду. Я не против, однако ты обещала, что мы сбежим.

— Так и будет. Но сначала нужно сделать другое.

В его улыбке вновь появилась юная страсть, и она вспомнила молодого Бенарда, каким он был в самом начале их отношений. Он протянул руку к набедренной повязке.

— А можно я сделаю тебе близняшек?

Как это на него похоже! Несмотря на серьезность положения, Ингельд рассмеялась.

— У тебя впереди вся ночь. Если ты мужчина, попытайся сделать мне тройню.

Она сбросила халат и подошла к жаровне. Бенард успел раздеться и подняться к ней; он без усилия закрыл за собой тяжелую панель. Потом опустился рядом с ней на колени, и она увидела, как он возбужден.

— Ты уверен, что мой возраст тебе не мешает? — спросила Ингельд.

— Неужели я похож на человека, которого обуревают сомнения? О Ингельд! Мы вместе навсегда?

— Навсегда, — пообещала она. — Нас смогут разлучить лишь боги.

Они обнялись, их губы встретились, и Ингельд закрыла глаза.

Теперь слышался лишь любовный лепет:

— Ты вновь превратил меня в девочку.

— Ты научила меня быть мужчиной.

— Сколько лет прошло, а сколько у тебя было женщин! И не отрицай, пожалуйста. Ты до сих пор меня хочешь?

— Всегда хотел. Все эти женщины были тобой. И ни одна не была.

Потом они уже не говорили.

* * *

После насилия Хорольда тело у Ингельд болело, однако Бенард даже в молодости отличался нежностью. И игривостью. Несомненно, все предыдущие зачатия в этом месте были лишь холодным ритуалом — консорты исполняли долг, но Бенард как любовник всегда приносил только радость. Он дразнил и щекотал, и ласкал Ингельд языком до тех пор, пока ее возбуждение не достигло пика и она не начала молить о кульминации. Быть может, не обошлось и без благословения богини — когда любовники наконец достигли блаженства, оно оказалось удивительно долгим и прекрасным, словно все эти годы воздержания вернулись к ним в волне всепоглощающей страсти.

* * *

Позднее, когда Бенард лежал, опираясь на локоть, глядя на ее тело в свете жаровни и поглаживая его кончиками пальцев, он сказал:

— Вот для чего священная Веслих сохранила твою юность. Ты совсем не изменилась! Я бы заметил любую новую морщинку на твоем теле.

— Слаще лести я еще не слышала. А вот ты сильно изменился. Стал больше, красивее, и у тебя на теле много волос.

— Еще я стал выносливее.

— Сомневаюсь, но готова проверить, — ответила Ингельд.

— Чуть позже. Объясни, почему это было необходимо?

— Ты и сам должен понимать. Как звали твою маму?

— Оливия. А что?

— Часть ритуала. Теперь я имею право покинуть Косорд, поскольку Хорольд убьет Оливию, если узнает, что она — твоя дочь. А без меня она никак не сбежит.

Он коснулся языком ее соска.

— Какая абсурдная логика! Но я не жалуюсь. — Он тихонько укусил, пососал, а потом посмотрел на полученный результат. — Пожалуй, мы можем начать работу над второй тройней.

ГЛАВА 28

Фабия Селебр тихо сказала:

— Отец, в Косорде ты должен посетить Нефритовую Чашу.

Она несколько дней выбирала момент, чтобы передать Хорту совет Свидетельницы. Сейчас они оба стояли на носу, опираясь на планшир. Здесь ветер уносил ее шепот, и никто не следил за ними, если не считать любопытной белой птицы, сидевшей на передней мачте. Все остальные глаза были прикованы к входящей в гавань Косорда «Возлюбленной Храда».

— А что такое Нефритовая Чаша?

— Понятия не имею. Мне рассказал о ней друг.

Фабия хотела сообщить ему, что свадьбы в ближайшее время не будет, но решила пока не рисковать. Через несколько минут он и сам об этом узнает.

Несмотря на свой возраст, Хорт все еще был человеком, способным преподносить сюрпризы. Его бледные глаза оценивающе оглядели Фабию.

— А твой друг случайно не упоминал командира охоты Хротгатсона?

Пераг умер после трех дней страшной агонии — именно так умерла Паола.

— Да, о нем заходила речь.

Хорт вздохнул, разглядывая гавань. Фабия поняла, что больше он ничего не скажет, ни сейчас, ни позже. Потом она вспомнила, как мастер Пакар предупреждал ее, что Хорт Вигсон не видит того, чего не желает. Возможно, брак с Избранной делал такое отношение к жизни необходимостью.

— Похоже, нас уже ждут, — заметил он.

— Я полагаю, что Светлые присматривают за нами.

Хорт лишь нахмурился в ответ.

Поначалу Косорд не произвел на Фабию впечатления. Конечно, высокий дворец доминировал над городом, а незнакомая растительность добавляла пейзажу экзотики, но сам город больше походил на переросшую деревню с домами, крытыми соломой, и был недостоин своей древней славы. Береговая линия представляла собой бесконечный безумный базар. Впрочем, часть суматохи вызвало появление почетной стражи, состоящей из веристов, которые сильно мешали обычным горожанам. Пронзительные трели труб приветствовали Салтайю, которая сошла на берег с «Голубого Ибиса». Какой-то бог предупредил сатрапа о ее прибытии, и он пришел поприветствовать сестру; стоявшая рядом женщина, несомненно, была его женой и матерью предполагаемого мужа Фабии.

Салтайя прошла по трапу вслед за Хортом и Эрном, Снург, как обычно, дышал ей в затылок. Их встречало чудовище, которое могло быть только Хорольдом Храгсоном — кабан, прикинувшийся человеком; или человек и несколько кабанов, ставших единым целым. Салтайя была высокой женщиной, но рядом с братом казалась ребенком. Она жестом велела Хорту отойти в сторону, когда тот собрался поклониться сатрапу. Фабия преклонила колени перед Хорольдом. Городские улицы никогда не благоухали, но где-то рядом находился источник страшной вони.

— Встань! — Он ухмыльнулся, показав клыки. — Добро пожаловать в наши владения, молодая госпожа. — У него был удивительно хриплый и скрипучий голос. — И в нашу семью.

— Со временем, — недовольно сказала Салтайя. — Уплыл твой жених, дитя.

— Он отправился в Приграничные земли около тридцати часов назад, — прохрипел сатрап. — Горячая кровь, ты же понимаешь. Ему не терпится повоевать.

— Увы! — Фабия должна была делать вид, что на самом деле расстроилась, а не наоборот. Она даже послала короткую молитву Матери Лжи.

— Мы поплывем за ним и, будем надеяться, нагоним его до того, как он покинет Трайфорс, — заявила Салтайя. — Временный вожак стаи Эрн, сообщи мастеру лодок, что нам вновь потребуются услуги речного народа. Мы расплатимся с ними в Трайфорсе. Они получат дополнительную меру серебра. И поставь охрану возле лодок, чтобы они не ускользнули ночью. Отплываем завтра, на рассвете. — Ее приказы звучали, как зов боевого горна.

— Но… сегодня начинается Пир Укра! — запротестовал Хорольд.

— Хочешь, чтобы я стряпала угощение? Выполняй, вожак стаи.

— Как прикажет миледи. Только… — Эрн нервно сглотнул. — Мастера лодок захотят получить деньги на закупку продовольствия.

— Хорольд, обеспечь лодки всем необходимым.

Фабию позабавило то, как вздрогнул великан. Он боялся своей сестры не меньше, чем все остальные.

— Неужели у меня не будет возможности познакомиться с будущей женой моего сына? — сказала рыжеволосая женщина, в своих огненно-красных одеяниях похожая на живое пламя; ее улыбка озаряла все вокруг.

Она оказалась гораздо моложе, чем предполагала Фабия. Очевидно, это была Дочь Веслих, правительница Косорда, но она обняла Фабию прежде, чем та успела сделать реверанс.

— Как я рада тебя видеть! Ты прелестна, моя милая. Сыну ужасно повезло! Как и всем нам, ведь Бенард всегда был членом семьи, а теперь он им станет по праву. — Глаза леди сверкнули золотом, и она добавила: — Ты, наверное, ужасно огорчилась, когда узнала об отъезде Катрата.

Такие слова вполне могли оказаться ловушкой, но даже без слов Свидетельницы Фабия верила этой женщине.

— Свадьба — это такой ответственный шаг, миледи.

— Бенард называет меня Ингельд. Тебе следует поступать так же. Хорольд, Фабия может поехать со мной. Вам ведь есть что обсудить, сестра?

Салтайя лишь пожала плечами.

Ингельд посмотрела на толпу веристов, как местных, так и вновь прибывших, и с отвращением тряхнула рыже-золотыми косами.

— Отзови их, Хорольд. Никто никуда не убежит. Пойдем, Фабия.

Про Хорта забыли, и тот, не упустив удобного случая, куда-то пропал. Фабия ощутила тоску — а вдруг он окончательно исчез из ее жизни, чтобы никто не мог использовать его против Фабии в качестве заложника.

Однако у нее не оставалось времени на тревогу, поскольку через несколько минут она оказалась в великолепной колеснице из золоченой гнутой древесины, запряженной парой резвых пегих онагров. Леди правила умело, и колесница быстро катилась по извилистым улицам. Фабия уже поняла, что Ингельд все делает хорошо. Люди приветствовали ее, когда она проезжала мимо, некоторые падали на колени, а юноши бежали вперед, чтобы все уступали дорогу ее колеснице. Никто не приветствовал Салтайю! И нигде Фабия не видела веристов.

Путешествие становилось куда более привлекательным. Люди носили незнакомую одежду — женщины были в платьях с высоким воротом, более ярких и красивых, чем простые одеяния в Скьяре, а мужчины предпочитали килты в складку. Волосы здесь были длиннее, запахи казались Фабии острее, смех громче, и даже лай собак звучал как-то непривычно.

— Буду с тобой откровенна, — произнесла Ингельд, ловко правя колесницей и кивая приветствующей ее толпе. — Мой сын еще не готов к браку. Матери не следует говорить такие вещи, но пять лет пройдут быстро. Подготовка воина предполагает огромные нагрузки и всякие ужасы. Мне пришлось стать женой вериста. Хорольд был ошеломляюще красив, один из лучших, но жизнь с ним получилась нелегкой. — Она прикусила губу. — Тебе ведь известно о детях Храга?

— Я знаю, что сестра управляет братьями, за исключением, быть может, Стралга.

Фабия ощутила на себе быстрый взгляд золотых глаз.

— А до тебя не доходили слухи, что Королева Теней им не сестра?

— Нет, миледи, ой, то есть Ингельд… А кто же она тогда?

Ингельд мягко улыбнулась, глядя перед собой.

— Люди шепчут, что она — их мать, вдова Храга. И что она родила четырех сыновей Эйду Эрнсону. А ее молодой вид лишь доказывает, что она Избранная.

— В Скьяре все в этом убеждены.

— Избранные присматривают за своими. Она вырастила Хорольда и до сих пор наводит на него ужас. Я хочу познакомить тебя с твоим братом. Ты не против?

— Что вы, я жду не дождусь! Я всегда страдала из-за того, что росла единственным ребенком, а теперь вдруг узнала, что у меня целых три брата.

— Ты не знаешь своей истории?

Фабия рассказала Ингельд о детстве в доме богатого купца и его жены-флоренгианки, и что теперь ей известно, кто ее настоящие родители. В свою очередь, Ингельд поведала ей о детстве Бенарда и о том, как он превратился в лучшего художника города или даже всей Вигелии.

— Он не слишком практичный человек, но мы все его любим, — сказала в заключение Ингельд.

— Надеюсь, мое возвращение в Селебру не поставит его под удар, — осторожно произнесла Фабия.

Она вновь ощутила на себе быстрый взгляд блестящих глаз.

— Я тоже на это надеюсь. Мы должны убедить его сопровождать тебя в Трайфорс на свадьбу.

— А здесь ему грозит опасность?

— Нет! Вовсе нет. А вот и он. Как видишь, его довольно много.

Колесница выехала на пустое пространство, выжженный солнцем пятачок перед высоким круглым зданием. В дальнем углу перед навесом стояли три белых статуи. Двое мужчин работали над одной из них — длинноногий мальчишка и флоренгианин. Легенда сейчас обретет реальность, и Фабия увидит настоящего живого брата.

Юноша сидел на корточках возле статуи и полировал ее ногу. Он поднял голову и сердито посмотрел на тех, кто осмелился помешать его работе. Потом Бенард поднялся на ноги, и стало понятно, что он не так уж и высок, лишь очень широк в плечах… волосатую грудь закрывал кожаный фартук, казалось, другой одежды на нем нет… пыльный, потный, небритый, неухоженный. Не слишком располагающий к себе. Рабочий каменоломни — но с личной печатью на запястье.

Он увидел Ингельд, и улыбка, подобная восходу солнца, превратила его в мальчишку-переростка, несмотря на черную щетину и все остальное. Когда леди ловко остановила колесницу, даже не прикоснувшись к тормозам, глаза Бенарда обратились к Фабии и широко распахнулись.

Ученик побежал вперед, возбужденно размахивая руками.

— Миледи, какая честь…

— Да благословит тебя Веслих, Тод! — сказала Ингельд. — Ты напоишь онагров? А потом их нужно немного поводить, чтобы они остыли. — Она оперлась на протянутую мальчиком руку, сошла с колесницы и передала ему поводья.

Фабия и сама не заметила, как оказалась на земле. Бенард продолжал смотреть на нее так, словно ее прислала Темная богиня. И она сама не могла отвести от него взгляда. Двадцать три года, он еще молод. Невероятные руки… вьющиеся черные волосы, спадающие на плечи… блестящие черные глаза.

Она остановилась, едва не налетев на него.

— Фабия? — едва слышно прошептал он.

— Брат!

— У тебя глаза матери. — Он коснулся ее лица тыльной стороной ладони. — Скулы отца, но все остальное от нее… Мне сказали, что ты погибла!

— А мне вообще никто не говорил о твоем существовании.

Мастер-скульптор Селебр испустил пронзительный крик, от которого поднялась в воздух половина голубей Косорда, подхватил сестру и закружил ее, словно ребенка. Поставив Фабию на землю, он расцеловал ее и закричал:

— Фабия, Фабия, Фабия, Фабия!

Он был сильнее, чем Врогг в период разлива, но нежнее пуха. И где же он пропадал всю ее жизнь?

— О Фабия! — Бенард снова ее поцеловал.

В глазах у Фабии защипало. Она обняла брата в ответ и поцеловала в небритую щеку.

— Я вижу, вы друг друга узнали, — заметила Ингельд.

— Почему ты мне не сказала, что она приедет? — взревел Бенард.

Никто не может так разговаривать с правительницей города.

— Потому что сама не знала. Ты хочешь ее раздавить?

Он рассмеялся, извинился, еще раз поцеловал Фабию и только после этого отпустил. На мгновение девушке почудилось, что сейчас он обнимет Ингельд, но тут он вспомнил, как следует себя вести, и низко поклонился.

— Бенард, тебе лучше сразу узнать последние новости. Я говорила, что твой отец серьезно болен. Возможно, он уже мертв. Фабия возвращается в Селебру.

Его лицо превратилось в маску.

— Наследование по женской линии? А Дантио? Разве не он — наследник?

— Он мертв. И тебе это известно. — Она говорила с ним, как мать или наставница. — И он вовсе не обязательно должен был унаследовать титул, даже если бы остался в живых.

— Надеюсь, ты не строишь козни, чтобы сделать меня дожем?

— Только бог способен творить чудеса, Бенард. Фабия станет женой Катрата.

Бенард стал белым, как вигелианин.

— Нет!

— Бенард…

— Нет! Нет!

Эхо прокатилось по дворику.

— Нет! Нет!

— Бенард…

— Нет! Я старший из ее родственников и потому категорически запрещаю…

— Не будь таким пустоголовым идиотом…

— Только через мой труп! И через десяток других…

Фабия поняла, что ей не суждено посидеть в приятном тенистом месте и провести спокойный вечер с братом. В Скьяре художники имели низкий статус — чуть выше, чем у простых рабочих, но заметно ниже, чем у купцов и ремесленников, в то время как Ингельд происходила из королевской семьи (двенадцать поколений только в Косорде), однако эти двое кричали друг на друга, словно базарные торговцы. Тод, осторожно прогуливающий онагров, потрясенно таращил на них глаза.

Из всего происходящего следовало, что Бенард не одобряет Катрата Хорольдсона, а Ингельд считает такой подход глупым, но ссора развивалась слишком быстро, чтобы дело было только в этом. Похожие сцены разыгрывались на глазах у Фабии между ее друзьями, работниками отца и даже среди речного народа. Она была почти уверена, что Ингельд и Бенард так кричат из-за того, что хотят скрыть какие-то более важные вещи. Любопытно!

— А мое мнение вас случайно не интересует? — спросила Фабия.

Бенард повернулся к ней.

— Нет, я не…

— Тебе не следует в этом участвовать, — сказала Ингельд. — Конечно, оно нас интересует.

— Говори, сестра, — торопливо вставил Бенард.

— Со всем уважением к вашему сыну, Ингельд, я не стану выходить замуж за вериста. Любого вериста. Бенард, если Стралг захочет меня использовать, чтобы управлять Селеброй, он не оставит в живых моих близких родственников, которые смогут претендовать на власть. Салтайя позаботится о том, чтобы тебя убили еще до отъезда отсюда, так что кричать друг на друга бесполезно.

Ингельд с Бенардом переглянулись и заключили перемирие. Он сложил на груди массивные руки.

— И как ты планируешь избежать катастрофы с Катратом?

— Мне потребуется твоя помощь. Как мой ближайший родственник, ты должен сопровождать меня в Трайфорс.

Он нахмурился.

— Сатрап Хорольд предпочел бы оставить меня в Косорде. В могиле без надгробной доски.

— Мы обсудим это сегодня вечером, — твердо сказала Ингельд. — У нас все готово?

Он ухмыльнулся, как мальчишка.

— Она согласна! — Он не снизошел до объяснений. Сестра так и не поняла, кто на что согласен.

— Подстриги волосы, — сказала Ингельд уже не материнским тоном, а самым что ни на есть властным. — Я пришлю за тобой колесницу. Брат невесты должен присутствовать на пиру. Тебе уже доставили одеяния? Я пришлю кое-что и для Тода!

И вновь широкая улыбка Бенарда омолодила его лет на десять.

— Он объестся до одурения, а его мать умрет от гордости!

— А для чего еще нужны пиры?

Ингельд помахала мальчику рукой, чтобы он подвел к ним колесницу.

Только теперь Фабия сумела как следует разглядеть трех богинь из мрамора. За такое искусство Хорт заплатил бы золотом.

— Бенард, это ты их сделал? Но они же… это не описать словами! Как я горжусь братом, который способен создавать такие статуи! Это ведь священная Мэйн, верно? А это?..

ГЛАВА 29

Ингельд Нарсдор хлестнула онагров, и колесница покатилась по двору. Все прошло очень удачно. Она не покраснела, как ребенок, увидев своего любовника, и Бенард вел себя даже лучше, чем она могла рассчитывать. Фабия не разгадала их тайну.

— Он помнит? — спросила девушка.

— Что помнит?

— Как родители… наши родители его отдали?

— Да, помнит. Это оставило страшный шрам в его душе. Когда я впервые его увидела, он ничего не видел вокруг себя и ни на что не реагировал. Прошло шестьдесят дней, прежде чем он смог есть сам.

Первые тридцать дней только Ингельд могла уговорить его поднять голову. А через год — когда он наконец перестал следовать за ней по всему дворцу и начал разговаривать с другими людьми и играть с детьми — при любом упоминании его родных он снова сжимался в комок и отказывался реагировать на окружающий мир. В какой-то степени это происходило с ним и сейчас.

— Он переживает до сих пор? — спросила Фабия.

— Да, и очень.

— А я нет. Ничего не помню. Я была совсем маленькая.

— Естественно. Будь проклята сестра моего мужа! Она утащит тебя прочь, прежде чем вы успеете друг друга узнать.

Однако появление Фабии стало серьезным препятствием для планируемого побега, поскольку она обязательно заметит их исчезновение, даже если всем остальным будет не до них. Поэтому спасибо Салтайе за то, что она так быстро увезет Фабию! — Ты пропустишь большую часть пира. Необязательно сразу наедаться до тошноты, однако никто тебе этого не запретит.

Девушка рассмеялась, и смех у нее получился совершенно естественный. Она была сильной и полногрудой, совсем не похожей на стройную богиню Бенарда, но она так и искрилась юностью и здоровьем. Манера держаться, осанка и ум выдавали королевское происхождение. Ну, а широкие плечи, вероятно, передавались по наследству. И зачем такая девушка Катрату, который еще не успел понять, что женщины нужны не только в спальне?

К тому же Фабия избалована; она привыкла к тому, что все делается по ее желанию — ведь ее отец очень богат. Требование, чтобы Бенард бросил все и отправился вместе с ней в Трайфорс (в принципе, вполне разумное), следовало бы сформулировать потактичней. Ее категоричное заявление о том, что она никогда не выйдет замуж за вериста, глупое и наивное — такие слова характерны и для Бенарда. Лишь в крайне редких случаях кто-то прислушивается к пожеланиям невесты, когда речь заходит о выборе жениха. А девушек, от брака которых зависит судьба династии, и вовсе никто не спрашивает — это Ингельд знала по собственному опыту. Фабию под конвоем отвезут в Трайфорс, где ей предоставят выбор: согласиться на свадьбу сразу или сначала получить иголки под ногти.

— Бенард очень упрям, верно? — спросила Фабия.

— Бена? Он течет так же плавно, как Врогг.

— И только в одну сторону? — Фабия соображала быстро.

— Точно. — Ингельд помахала в ответ на приветственные крики толпы. — Ему нет дела до любых неприятностей, пока он не провалится с головой. А что за человек с тобой приплыл?

— Мой приемный отец, Хорт Вигсон. Салтайя привезла его с собой в качестве заложника за заложника. Подозреваю, Эйд сейчас грабит его дом и прибирает к рукам дело.

— Вроде бы я видела, как он растворился в толпе. Чистая работа. — «Его отсутствие может навести Фабию на мысль о побеге, — подумала Ингельд, — интересно, понимает ли она, насколько опасна Салтайя Храгсдор?» — С ним все будет в порядке?

— Через год он будет владеть половиной Косорда.

Теперь пришел черед Ингельд смеяться.

— Здесь тоже есть веристы.

На губах у Фабии появилась озорная усмешка.

— Мне их заранее жаль.

* * *

Ингельд ворвалась во дворец подобно разлившейся реке. Она призвала к себе командира фланга королевской стражи; приказала принести два золотых слитка; поручила Фабию нежным заботам Сансайи, и та сразу же ее увела, радостно болтая на флоренгианском. Затем Ингельд выяснила, что Салтайе предоставили роскошные покои, где она закрылась с Хорольдом и никому не мешает; убедилась, что приготовления к пиршеству в полном разгаре, и что мясо уже почти зажарено; добавила Тода в список почетных гостей и заодно решила дюжину других проблем.

Наконец она добралась до своих покоев. Ингельд бросила несколько поленьев на тлеющие угли жаровни и принялась расхаживать вокруг нее, обдумывая подробности побега. Свидетельниц ей обмануть не удастся, однако они никогда ни о чем не сообщают сами. А когда Хорольд начнет задавать вопросы, она будет уже далеко.

Двое юношей стояли на коленях у входа, каждый сжимал в руке золоченый жезл.

— Войдите.

Она успокаивающе улыбнулась.

Ингельд не знала ни того, ни другого; оба были взмокшие и грязные, так что не оставалось сомнений в том, что они усердно работали — впрочем, иначе сегодня и быть не могло; она призвала сразу двоих. Кроме того, два жезла означали, что послание имеет государственную важность.

— Вы оба отправитесь к Высшему Жрецу Нракфину, — сказала она. — Позаботьтесь о том, чтобы присутствовали и другие жрецы, понятно?

Оба кивнули, а тот, что повыше, слегка улыбнулся, давая понять: нет нужны объяснять дважды. Подчиненные Нракфина непременно выполнят ее просьбу.

— Скажите ему: нимфа священного Эриандера, известная под именем Хидди, живущая на улице Лессер в Силверсмите, нанесла серьезное оскорбление священной Веслих. Женщину необходимо провести в одеждах кающейся в святилище Покаяния. Наш гнев падет на головы тех, кто попытается этому воспрепятствовать. Повторите.

Они повторили, наблюдая за губами друг друга.

— Хорошо. Можете идти.

Гонцы не просто ушли — умчались. Ингельд уже лет десять не грозила никому ссылкой, и старый Нракфин будет в недоумении.

Следующим явился командир фланга Гатлаг, широкая улыбка которого демонстрировала почти полное отсутствие зубов. Он кланялся, как и положено веристу — до поездки с Бенардом за город он не мог согнуть спину.

— Вы посылали за мной, миледи?

— Да, вожак стаи, — обратилась она к нему по званию, которое он имел до появления Хорольда. — Хочу попросить тебя об одолжении.

— Все, что пожелаете.

— Оно будет немного похоже на мою предыдущую просьбу. Сегодня приведут заложников, и мне хотелось бы встретиться с ними наедине.

Лишь один заложник обязан был докладываться в караулку; старик сразу понял, что она имеет в виду, и радостно ухмыльнулся. Несомненно, он поможет ей бежать. И дело было не только в его верности Ингельд; он всегда хорошо относился к Бенарду, а теперь испытывал к нему самые добрые чувства, поскольку Бена дал ему повод принять боевую форму, чтобы исцелить ревматизм. Конечно, из уст заложника рассказ о тех событиях звучал иначе, но сейчас Гатлаг выглядел на десять лет моложе, чем до неудавшегося побега Бенарда. Он даже бросил пить.

— Будет исполнено, миледи. Я как раз собирался прогуляться до храма. — Вожак стаи имел в виду, что там он сумеет поговорить с Бенардом наедине.

Они обменялись еще несколькими незначительными фразами, и верист ушел. Гатлаг сыграет свою роль; прошлой ночью Ингельд выдала Бенарду мешок серебра на расходы. Она надеялась, что Бенард не успеет потратить его до того, как появится Гатлаг.

Теперь нужно снова заняться приготовлениями к пиру — ее уже ждало множество людей с самыми разными вопросами.

* * *

Повседневное платье Дочери, которое носила Ингельд, было роскошным, однако праздничное одеяние являлось настоящим сокровищем. Его украшали янтарь, кораллы, топазы, рубины, сердолик, яшма и гранаты. Она не могла сесть в этом наряде, и он почти полностью заполнял маленькую комнату, а головной убор на свету вспыхивал красным и золотым — в нем удавалось пройти далеко не во все двери. Ингельд уже давно привыкла терпеть неудобства и в награду получала благоговение, которое охватывало всех, кто видел ее в торжественном наряде. К тому моменту, когда она была готова к пиру, в саду стемнело, а на небе появились алые закатные полосы.

Потом ей доложили, что два заложника из Селебры уже ждут ее в приемной. Ей также сообщили, что женщина в одежде кающейся доставлена в святилище Покаяния. Ингельд послала за Тене и Сансайей.

— В святилище ждет злобная распутная нимфа. Тене, позови Свидетельницу и писарей для суда. Мы проведем его быстро и вышлем ее из города. Сансайя, возьми три или четыре ученицы, не подпускай к ней мужчин. Покажи ей кандалы, хлысты, железо для клеймления и объясни, как ими пользуются. А потом приведи сюда… Пройдете по Большому коридору и Хрустальному двору…

Она указала путь, который должен был продемонстрировать Хидди дворец во всем его великолепии и богатстве. Она пройдет по залам с высокими потолками, увидит пестрые фрески и мозаики из самоцветов, мебель, украшенную золотом и слоновой костью, оловом и янтарем, редкие ткани и меха. Она минует пирующих, начавших трапезу с мяса и фруктов, горами лежащих на золотых и серебряных подносах; груды рыбы и бобов, фиников, персиков, множество самых разнообразных сыров, домашней птицы; реки пива, приправленного медом; вина, охлажденные в дворцовых подвалах, и огромное множество слуг. Она увидит танцоров и жонглеров, услышит игру музыкантов и смех разодетых аристократов, удобно устроившихся на ложах. «И если этого будет недостаточно, — думала Ингельд, — значит, я в ней ошиблась». Сансайя с недоумением посмотрела на свою госпожу, но молча ушла исполнять приказ.

Ингельд позвала Бенарда с Фабией и подбросила дров в жаровню.

Первой вошла Фабия, и Ингельд убедилась, что вынесла чересчур поспешное суждение о девушке, которая много дней провела на реке, оставшись без единой служанки. Нет, она не стала грациозной, но ее красота была глубже, чем обычное сияние молодости. Удивительно, что камердинер выбрал для нее одежду темных тонов, темно-синее платье с пурпурными вставками, придававшее ей особую таинственность. Простые линии делалиФабию выше и стройнее. Особенность косордской одежды состояла в том, что на праздники мужчины закрывали грудь, а женщины носили открытые платья. Декольте Фабии шокировало бы общество Скьяра, но ее фигура очень подходила для такого наряда — поражала лишь уверенность, с которой Фабия его носила. Черные локоны украшали аметисты.

Бенард в сине-зеленом праздничном плаще и венке из роз был настоящей девичьей мечтой, являя удивительный контраст со своим обычным неряшливым видом. «Интересно, моделью для какого бога он мог бы послужить», — подумала Ингельд и в конце концов остановила выбор на священном Демерне. Только Законодатель может быть настолько упрям.

Бенард не сводил глаз с только что обретенной сестры, однако, увидев Ингельд во всем великолепии ее наряда, тут же пришел в себя и опустился на одно колено. Фабия успела его опередить.

— Встаньте, встаньте! — сказала Ингельд. — Это семейный совет, а не храмовая церемония. Фабия, ты выглядишь восхитительно! У пира теперь есть королева. Ты гордишься своей сестрой, Бенард? Для какой богини она могла бы позировать?

Он нахмурился и еще раз посмотрел на Фабию. Она не отвела таинственных прекрасных глаз.

— Я… не знаю, — пробормотал он. — Быть может, для Храды?

Слова Бенарда позабавили Фабию.

— Я? С веретеном и иголкой? Или, может, с резцом скульптора?

Он покачал головой и ничего не ответил, продолжая хмуриться.

— Подойди сюда, дорогая, — сказала Ингельд. — Это Катрат.

— Да, похоже, — прорычал из-за их спин Бенард. — Если не считать того, что на самом деле уши у него, как два кочана капусты, нос кривой, а зубы…

— Прекрати, Бенард!

Фабия сделала несколько вежливых замечаний относительно мускулов, но так и не признала, что Катрат имеет к ней какое-то отношение.

Ингельд поведала Фабии об остальных портретах — ее родителей и близнецов. Потом она указала на фриз со Светлыми — Сьену с винным кувшином, Налу, утешающую ребенка, и остальных.

— Это работы Бенарда. Твой брат очень талантлив… Что случилось?

Девушка ужасно побледнела.

— Ничего… ничего страшного… А разве это не лорд крови Стралг, миледи?

— Не слишком похож, — заметил Бенард. — Я едва его помню.

— Он так похож, что мне порой снятся кошмары, — возразила Ингельд.

— Но ты была совсем маленькой, ты не можешь помнить, — сказал он сестре. — И как…

— Салтайя однажды показала мне его портрет, — торопливо ответила взволнованная Фабия. — В Скьяре. Он же брат вашего мужа, миледи! Наверное, он достоин священного Веру… А это вы — как священная Веслих, естественно! О, замечательно! А кто остальные, Бенард?

На его лице вновь появилась улыбка.

— Для большинства моделями послужили сразу несколько человек. Ты можешь узнать еще кого-нибудь?

— Нет. А должна?

— Священная Нала — наша мать. Теперь понимаешь, как я тебя узнал? А вот это Демерн — папа. Между ними нет полного сходства, я основывался лишь на детских воспоминаниях, да и краски использовал вигелианские, а не флоренгианские.

— Ты удивительный мастер! Я горжусь своим братом. Нарисуешь для меня Дантио и Орландо?

Бенард помрачнел.

— Я никогда не думал о Дантио. А Орландо был таким маленьким, что мои воспоминания ничего не стоят. Сейчас он уже взрослый мужчина.

Фабия быстро пришла в себя, но Ингельд была уверена, что ее напугал вовсе не Стралг. Фабия смотрела в сторону Налы, и, хотя мастер-художник Бенард сумел увидеть сходство между картиной и девушкой, Ингельд заметила его только после того, как он об этом сказал. Однако Фабия не воскликнула: «Это я!» И если ее отобрали у матери в раннем детстве, как она могла запомнить ее лицо? И почему солгала сейчас? Очень странно! Да и сходства с лордом крови Стралгом она не заметила, хотя и бывала в Скьяре.

Ингельд уже пора было занять свое место на пире, а она еще не успела разобраться с Хидди.

— Бенард, я считаю, ты должен попросить у Салтайи разрешения сопровождать свою сестру в Трайфорс на свадьбу.

Он нахмурился. Он никогда не умел лгать и очень редко говорил неправду, но ему было необходимо скрывать их планы даже от Фабии.

— Мы знаем, как относится невеста к предстоящей свадьбе, — сказал он. — Никакой свадьбы не будет. Так зачем мне плыть в Трайфорс? Я слышал, это отвратительное место. — Никогда прежде Ингельд не видела, чтобы Бенард был так сильно похож на кирпичную стену. — И потом, мне необходимо закончить заказ. У меня есть обязательства перед учеником. Ты можешь заполучить Селебру, сестра, я не против. Мои поздравления. Передавай маме привет.

Ингельд перехватила взгляд Фабии, и они одновременно скорчили гримасы. Ох уж эти мужчины!

— А папе, если он еще жив?

Бенард пожал плечами.

— Как хочешь. Ингельд опасается, что Хорольд меня убьет, если я останусь здесь, но в Трайфорсе ее сын меня точно прикончит.

Однако Фабия умела быть не менее упрямой. Она привыкла добиваться своего и в любую минуту могла потерять терпение.

— Какая несправедливость — после стольких лет разлуки обрести брата и тут же его потерять!

Ингельд ничего не оставалось, как поддержать ее.

— Она права, Бенард.

На его лице появилось еще более упрямое выражение.

— Я так не думаю. Ты предлагаешь мне избежать убийства, совершив самоубийство. Хорольд не тронет меня, пока я не закончу для него статую Катрата. И ты это знаешь. Пойдем, Фабия, я хочу показать тебе дворец. Вы позволите, миледи? Если это мой последний пир, то мне не хотелось бы его пропустить.

Ингельд кивнула, и он вышел рука об руку с сестрой.

* * *

Волоча ноги, точно огромная коричневая гусеница, нимфа вошла в покои Ингельд. Одеяние кающегося грешника, узкий мешок без рукавов, было верхом унижения. Оно оставляло открытой только верхнюю часть лица, не позволяло садиться или опускаться на колени, а лишь семенить. Хидди подталкивали вперед две крупных ученицы, вооруженных длинными вилками для поджаривания хлеба на огне.

Ингельд стояла на помосте в своем роскошном церемониальном одеянии, под аркой встала Свидетельница в белом балахоне, а ниже уселись, скрестив ноги, два писаря. Кроме того, здесь присутствовали Тене и Сансайя, которым хотелось узнать, как следует проводить такие суды. Если все пойдет по плану, проблем возникнуть не должно.

— Свидетельница Мэйн! — начала Ингельд, — Я, правительница города, призвала нимфу Хидди ответить перед Светлыми на мое обвинение в злоупотреблении даром, полученным ею от священного Эриандера. Вы признаете этот суд?

— Да, — ответила Свидетельница.

— Присутствуют ли Светлые?

— Их образы здесь.

— Правильно ли названо имя обвиняемой?

— Да.

Теперь Ингельд обратила свое внимание на Хидди. Она увидела, что ее лицо покраснело от ярости, а глаза мечут молнии. Оставалось только надеяться, что Бенард объяснил ей, зачем нужен этот спектакль.

— Нимфа Хидди, — продолжала Ингельд, — ты почитаешь Эриандера у себя в доме, а не в храме, ты принимаешь дары, которые предназначены твоему богу. Я глубоко презираю тебя и таких, как ты. Ты извращаешь цели своего бога. Вместо того что бы дарить людям Его радость, ты мучаешь мужчин неутоленными желаниями. Ту силу, которую Он дает тебе для защиты, ты ж пользуешь для порабощения. Я потеряла счет женам, которые приходили ко мне в слезах из-за того, что их мужья отдавали все шлюхам вроде тебя, в результате чего их детей продавали в рабство, дабы они могли расплатиться с долгами. За прошедший год по меньшей мере три женщины указали именно на тебя. Ты отрицаешь эти обвинения?

— Ложь! — закричала Хидди.

— Свидетельница?

— Она виновна.

— Тогда я могу зачитать приговор. Нимфа, ты готова просить о снисхождении?

— Сука! — закричала Хидди.

Все вокруг застонали от ужаса. Если Хидди играла, то делала это превосходно.

— Я свет Веслих, мое величие затмевает тебя, потаскуха. Я приговариваю нимфу Хидди к конфискации всего ее имущества и шестидесяти ударам кнута из бычьей кожи, а также высылке из города, живой или мертвой.

Хидди пробурчала что-то невнятное, но не раскаялась. Ингельд подождала, когда писари запишут ее слова.

— Мы можем частично тебя помиловать, если ты назовешь имена своих жертв и обратишься к Эриандеру с просьбой освободить их из твоих силков.

— И какую именно часть наказания отменят?

— Тут все зависит от того, насколько искренне ты будешь каяться. — Ингельд кивнула писарям. — Мы не станем записывать имена невинных мужчин. Вы можете идти. А вы, Тене и Сансайя, пожалуйста, останьтесь.

Как только дверь за писарями закрылась, Ингельд улыбнулась и спустилась с возвышения.

— Надеюсь, я не напугала тебя, Хидди? Ты ведь понимаешь, что у меня не было другой возможности призвать тебя во дворец?

— Но вам это доставило удовольствие!

— А ты это заслужила. Сансайя, пожалуйста, помоги госпоже Хидди избавиться от отвратительного одеяния. Я приготовила для нее более подходящий наряд, он в шкафу. Кроме того, у меня есть сладкое вино.

Сансайя вытаращила глаза. Наверное, Свидетельница под своей вуалью была удивлена ничуть не меньше, поскольку большую часть плана Ингельд и Бенард обсудили в святилище, куда Свидетельницы не могли заглянуть. Хидди извлекли из мешка для кающихся и одели в платье из тончайшего шелка. Она оказалась гораздо юнее, чем предполагала Ингельд, однако служила моделью для одной богинь Бенарда.

Хидди уселась на стул цвета слоновой кости и приняла хрустальный бокал с вином. На ее лице появилось подозрительное выражение.

— И что теперь?

— Прежде всего, отпусти своих жертв, дабы Свидетельница могла сказать, что ты была искренна в своем обращении к богу. Эта комната освящена. Эриандер здесь.

Хидди посмотрела на фриз.

— Это работа Бенарда!

— Да, и если она устроила Высшего Жреца Нракфина, то сойдет и для тебя. А потом я освобожу тебя от остальных карательных мер — даже помогу сохранить нажитое, поскольку часть имущества ты получила честно. Переночевать сегодня можешь здесь. Я позабочусь о том, чтобы мой муж к тебе присоединился. Дальше ты и сама все знаешь. Желаю успеха.

На лице Хидди расцвела кошачья улыбка. Сансайя не сумела скрыть отвращения.

— Я делаю это только ради Бенарда! — заявила Хидди.

— Хочешь сказать, ты не примешь подарков от сатрапа?

Хидди пожала плечами.

— Ну, разве что один или два.

— Он опасен, Хидди. Будь очень осторожна, он видит в темноте, как летучая мышь. И помни, что у него есть свирепые единомышленники, которые наверняка попытаются его спасти.

— Мужчины! — презрительно фыркнула Хидди. — Животные. Прекрасное вино, Ингельд.

ГЛАВА 30

Хорольд Храгсон не раз попадал в суровые переделки, и хуже всего ему пришлось, когда он угодил в засаду, устроенную мятежниками возле Джазкры: тогда его атаковали четыре боевых зверя одновременно. Это произошло вскоре после смерти близнецов, когда он немного потерял бдительность, и к тому моменту, когда его войска пришли к нему на выручку, он успел прикончить одного из нападавших, а остальные трое убили его самого — вернее, так решили его люди. Ему пришлось провести в боевой форме более суток, чтобы исцелить раны, но восстановиться полностью так и не удалось. С тех пор он перестал смотреть на себя в зеркало.

Второй неприятный случай, а также третий, четвертый, да и все остальные, были связаны с сестрой Салтайей. У него не осталось воспоминаний о родителях или о другой серьезной силе в его жизни, кроме Салтайи. Ужасная, как сам Веру, она никогда не угрожала просто так. И возраст ее не смягчил. Больше того, время было перед ней бессильно — за много лет она ничуть не изменилась. Конечно, до него доходили слухи, что она его мать, а не сестра, но он от них отмахивался. У старшего брата — Терека — имелись некоторые подозрения, однако Хорольд не слишком ему доверял. А вот в том, что Салтайя — Избранная, он практически не сомневался. Спросить ее об этом он не отважился бы и за шестьдесят жизней.

Мать или сестра, она всегда могла его запугать, если у нее возникало такое желание. Подобно кошмару наяву, она пошла в его личный дворик, уселась на мраморную стенку возле пруда и начала задавать безжалостные вопросы относительно подкреплений для Стралга. Поскольку Ингельд заранее предупредила Хорольда о ее прибытии, он приказал своим счетоводам подготовить ответы на вопросы, которые обычно задавала Салтайя, и даже потратил некоторые усилия, чтобы их запомнить, хотя цифры давались ему с трудом. Однако на сей раз она не стала интересоваться урожаем, налогами и болезнями, а сразу начала расспрашивать о количестве рекрутов, которые отправились из Косорда вверх по реке. Ну, как он мог это знать? Обычно они даже не появлялись во дворце. Взяв штурмом храм Эриандера, на рассвете они отправлялись дальше.

Он призвал счетоводов с глиняными дощечками, но Салтайя напугала их до полусмерти. Позднее, когда дрожащих счетоводов отпустили, и они с Хорольдом остались вдвоем, Салтайя сообщила ему Правду такой, какой она ее видела.

— По меньшей мере шесть раз по шестьдесят воинов дезертировали за прошедший год. И это в лучшем случае. Реальные потери значительно больше.

— Во время подготовки потери неизбежны, — возразил он. — Мы используем дезертиров для примера, чтобы заставить остальных лучше работать.

Она одарила его взглядом, который он помнил с самого детства.

— Я говорю о посвященных, а не о мальчишках! Неужели они нашли способ снять ошейник и выжить? А если нет, то куда они убегают?

— Возможно, никуда. Остаются здесь. Любой правитель будет рад иметь войско, о размерах которого нам ничего не известно.

— Ты был умнее, когда у тебя еще не выпали молочные зубы. Послушай еще раз и попытайся понять. Либо одиннадцать из двенадцати правителей стали вдруг задерживать у себя значительно больше воинов, чем прежде — и тогда нужно признать, что готовится восстание на всей Грани — либо двадцать пять из каждых шестидесяти новых рекрутов, направляющихся в Трайфорс, исчезают по дороге туда. Или правда и то, и другое, — добавила она, нахмурившись. — Складывается впечатление, что главная утечка происходит именно здесь, когда воины уплывают вверх по реке.

— Большая часть рекрутов — это отбросы, вот в чем беда.

— Так было и прежде. Но потери среди старших выше, чем среди молодых. Как по-твоему, почему я прибыла с эскортом из молокососов?

— Ты опасалась, что веристы постарше устроят мятеж по дороге!

— На тебя снизошло озарение? Да. И все же я хочу, чтобы в Трайфорс и обратно меня сопровождал взрослый воин — здесь у него должна остаться семья, дабы не возникло искушения дезертировать. Позови свою прорицательницу.

Сатрап послушно встал, и, словно паж, отправился выполнять ее приказ. Его захватила мысль о лодке, полной веристов, пытающихся вышвырнуть Салтайю за борт — на кого бы он поставил? Будь он Катратом, отправляющимся на флоренгианскую бойню, он наверняка бы дезертировал, но парню не будет грозить опасность, когда он станет тираном Селебры, к тому же, он заполучил в жены эту фигуристую штучку, как-там-ее-зовут.

Во двор приковыляла Свидетельница, похожая на подушку с ногами. Он знал эту толстуху. Она жила во дворце несколько лет, и обычно Хорольду ужасно не нравилось, когда на его зов приходила она, поскольку вытащить из нее полезную информацию было ничуть не легче, чем яйца из-под гусака. Интересно, как справится с этой задачей Королева Теней? Салтайя принялась выплевать вопросы; от него требовалось лишь подтверждать, что каждый требует ответа.

Несмотря на то, что допрашивала ее Салтайя, толстая прорицательница умудрялась давать совсем немного внятных ответов. Если рекруты и ускользают, то это происходит вдали от Косорда.

— Где находится Хорт Вигсон? — наконец спросила Салтайя.

— Кто? М-м, отвечай на вопрос.

— Хорт Вигсон — это приемный отец Фабии Селебр. В данный момент я его не вижу.

— А Фабия Селебр?

— Отвечай.

— Она в Зале Соколов вместе со своим братом.

— Уходи! — прорычала Салтайя, и толстуха молча повиновалась.

— Солнце почти село! — Хорольд попытался скрыть облегчение. — Пора возглавить пир.

— Подожди. Что думаешь о ее братце? — осведомилась Салтайя. — Он способен управлять городом?

Хорольд разразился громким смехом, который мог бы распугать всех рыб в реке.

— Бенард? Он тут же начнет все ломать, чтобы сделать лучше. Он же Рука!

— А приказы как исполняет?

— Раньше у него это получалось неважно. Если он их и слышит, то тут же забывает. Выходит, заложник тебе больше не нужен?

Салтайя бросила на него пристальный взгляд.

— Почему ты его так невзлюбил?

— По личным причинам. — Если она начнет расспрашивать во дворце, ей расскажут про Катрата. Вряд ли кто-то вспомнит о делах любовных.

— Понятно. Иди сюда.

Хорольда вдруг охватил такой ужас, что мех на спине встал дыбом.

— Зачем? — резко спросил он, поднимаясь.

И чего он так испугался? Салтайя — всего лишь старуха, которая любит командовать; при желании он одной рукой свернет ей шею. Так почему же он послушно встал, почему сердце у него замирает от ужаса, а колени дрожат? Неужели все дело в смутных детских воспоминаниях? Или в том страшном дне в Джат-Ногуле? Почему он подчиняется ей, подходит все ближе, волоча ноги и дрожа, как до смерти перепуганный ребенок? Почему просто не пошлет ее к Темной с пожеланием там и остаться?

* * *

Хорольд смотрел на свой стул снизу вверх. Должно быть, он упал. Солнце успело сесть. На что ушло столько времени? Салтайя стояла возле двери.

— Делай со своим художником что хочешь, но подожди, пока мы с девчонкой уедем.

Наконец-то! Хорольд удовлетворенно улыбнулся, предвкушая, как бросит Бенарда в подземную камеру с глухими стенами, не пропускающими звук. Они с Бенардом останутся наедине.

— Ты не пойдешь на пир? — спросил он без особой надежды.

Сестра лишь покачала головой. Она предпочитала интимные обеды в Скьяре и бесконечные, бессмысленные разговоры, а не веселые косордианские пиры, которые временами переходили в настоящие оргии. Как только Салтайя ушла, он приказал принести кувшин меда.

Опустошив его, Хорольд почувствовал себя лучше. Впереди его ждет пир, а потом он сможет четвертовать Бенарда Селебра! Есть чего ждать и чему радоваться. Она натянул чистое, пропитанное свежими ароматами одеяние и пошел выяснять, прибыла ли из храма торжественная процессия.

* * *

Пир начался в самых нижних дворах с восхвалений священного Укра и просьб к священному Сьену о благословении праздника. Большинство людей собралось на уровне улиц, где можно было довольствоваться тем, что проносили мимо. Более влиятельные горожане, получившие праздничные венки, имели право находиться в средних залах с длинными столами и скамейками. Здесь подавали холодную пищу, но пиво было лучше.

Самые сливки общества одаривали не только венками, но и праздничными одеждами; они проходили на более высокий, королевский уровень, где получали возможность разлечься на диванчиках, отведать деликатесов и выпить превосходного вина, в то время как танцоры и музыканты развлекали гостей. Поскольку пир Укра, посвященный сбору урожая, продолжался четыре дня, на верхних уровнях имелись тускло освещенные боковые помещения, где пожилые гости могли поискать дары Налы и выспаться, чтобы восстановить силы. Здесь же почитали священного Эриандера.

Хорольд начал с самого верха, где наткнулся на девушку из Селебры. От одного взгляда на нее у любого мужчины потеплело бы в чреслах. Счастливец Катрат! Даже эта жалкая пародия на воина сумеет родить пару быков от такой грудастой телки!

— Тебе нравится пир, дочка?

— О да, милорд! Он совсем не похож на пиры в Скьяре.

— Надеюсь, так оно и есть. Проследи, чтобы она оставалась в светлых комнатах! — велел он ее провожатому. — Нам ни к чему сплетни.

А провожатым у нее был этот мерзкий художник, Бенард. Хорольд широко ему улыбнулся.

— Да и сам отдыхай вволю, мальчик.

А потом придет мой черед.

* * *

В конце концов он добрался до самых нижних уровней, где и обнаружил свою жену в огненных одеждах — как он сам их называл. Естественно, ее окружала толпа обожателей. Как всегда. Ему было бы намного сложнее управлять Косордом без поддержки наследственной правительницы, а двадцать пять лет назад это и вовсе казалось невозможным. Стралг хотел устроить грандиозную резню, чтобы подчинить город — он вознамерился уничтожить четверть всего населения. Однако, как только Ингельд дала согласие стать женой Хорольда, люди пошли за ней.

Она была красива и все еще желанна, хотя никто бы об этом не догадался, когда она надевала свой дурацкий праздничный наряд. Хорольд двинулся к ней, и при его появлении толпа вокруг Ингельд заметно поредела.

— Пойдем, жена. Мы и так потратили здесь слишком много времени. Пора приветствовать более важных людей.

Она согласилась без особой радости.

— Мне надо идти, друзья. Попозже я вернусь. Пожалуйста, веселитесь и празднуйте… Идемте, милорд.

Когда они зашагали по коридору вместе, Ингельд сказала:

— Прежде ты не был таким грубым. Ты же знаешь, с богатыми управиться совсем не трудно. А вот если восстанут бедные, тебе конец.

— Да, но через гору их трупов.

Она мельком на него взглянула. Когда-то ее голова находилась на уровне его плеча; теперь она едва доставала ему до локтя.

— Теперь это не так очевидно, но… Ты стал много пить, не так ли?

— Моему большому телу всего нужно больше.

— Только не сегодня! — отрезала она. — У нас гости, по меньшей мере шестьдесят раз по шестьдесят гостей.

Он засмеялся.

— Я сказал «каждую ночь», значит, каждую ночь и буду приходить. К тому же надо отыграться за вчерашнюю.

— Ты много лет с презрением меня отвергал. Почему теперь так торопишься?

— Надо многое успеть.

Он верил во все эти истории о том, как закаленные в сражениях веристы убивают женщин, которые рожают им чудовищ, однако щенок рабыни уродился нормальным. Разве что вынашивала его она значительно дольше — несколько раз по тридцать дней. В следующий раз и этой ошибки можно избежать.

— Я ни на что не гожусь в этом платье.

— Ты же не до самого рассвета будешь в нем. Обычно ты снимаешь его раньше.

Она вздохнула и взяла его за руку.

— Хорошо. Когда я вернусь в свои покои, чтобы переодеться, я тебе сообщу.

Ага! Он сразу вспомнил прежние дни.

— Привыкаешь помаленьку, м-м-м?

Он знал, что очень скоро она начнет получать удовольствие от этих ночных встреч.

ГЛАВА 31

Бенард Селебр никогда не оставался трезвым на пирах, однако в эту ночь ему была нужна ясная голова. К тому же надо повнимательней относиться к своей вновь обретенной сестре.

— Это место называется Залом Быков, — сказал он, остановившись у входа в огромное помещение, сумрачное и пустое. В былые времена он сопровождал сюда множество чужих сестер и обычно заставлял их пройти до самого конца. — Здесь собрано огромное количество старых статуй, поэтому это место популярно среди парочек, которые ищут уединения. Твоя репутация будет уничтожена, если мы пойдем дальше… — Он смущенно рассмеялся. — Я веду себя, как ревнивый муж, не так ли?

Он раз десять предупреждал Фабию, чтобы она не заходила в темные помещения. А сам бросал свирепые взгляды на подходивших к ним мужчин, в особенности на веристов.

— Я не умею быть братом.

Фабия рассмеялась.

— А у меня никогда не было брата. Это очень приятно.

Бенарду нравилась ее улыбка. Она не слишком часто появлялась на лице Фабии, но он всякий раз радовался, видя, как его сестра улыбается. Фабия не была капризной или взбалмошной. Очень серьезная, крепко держащаяся на ногах юная леди, знающая, чего хочет. Он оценил твердость, с которой она заявила, что никогда не выйдет замуж за вериста.

Они продолжали путешествие по дворцу. Фабию потрясла непринужденность косордиан; особенно она удивилась, когда Бенард одновременно познакомил ее с почетными гостями и их слугами — все они были его друзьями, от Высшего Жреца Нракфина до плотника Нильса.

— Я — особый случай, — признался он. — Лишь немногим людям моего положения удается стать членом гильдии художников.

— Но ведь дело тут не в гильдии, верно? Только член культа способен создать такие шедевры.

— Не я их создаю. Это делает Анзиэль. А я всего лишь Ее Рука.

Им так много нужно было обсудить! Конечно, он спрашивал ее о детстве, но теперь это уже не имело для них большого значения. Она поинтересовалась, за что он так невзлюбил Катрата Хорольдсона.

— Если коротко, единственное оправдание Катрата состоит в том, что ему не хватает лицемерия, чтобы искать себе оправдания. Он лживый, вороватый, жестокий, сластолюбивый, богохульный, наглый, отвратительный хвастун. А еще он ковыряет в носу.

Ее глаза округлились, словно лесные пруды, проступившие сквозь листву.

— Нет! Сразу в обеих ноздрях? Мне кажется, ты обязан защитить меня от такого ужасного брака!

— Не требуй от меня невозможного! Если даже твой приемный отец укрист не в силах помочь, то что может сделать голодающий скульптор?

Они поднялись на крышу, пройдя мимо священного пламени в куполе, и любовались бесконечностью звезд, сравнивая названия созвездий, принятые в Скьяре и Косорде. Бенард сговорился встретиться с Ингельд, когда над головой окажется Вуаль Храды. У них еще много времени.

— Брат, — тихо проговорила Фабия. — Мне очень хочется… я понимаю, об этом больно говорить, но мне бы очень хотелось узнать, что произошло в Селебре много лет назад. Почему Стралг забрал всех четверых?

Она спрашивала его о детских кошмарах.

— Потому что он верист и правит при помощи ужаса, — ответил Бенард. — Он стирал с лица земли каждый город, который оказывал ему сопротивление, и не трогал те, что сдавались на милость победителя. Селебра была очень богата, но отец не мог ее защитить. Он получил распоряжение выйти из города и привести всю свою семью. Стралг заставил его принести клятву верности, а потом заявил, что возьмет нас всех в заложники. Тогда отец процитировал божественный закон о детях, которым еще не исполнилось десяти лет. Стралг заявил, что его бог — Веру, а не Демерн. Отец сказал, что грудной ребенок должен остаться с матерью. И Стралг забрал с собой нашу мать. Это также было нарушением закона.

Он подождал, что ответит Фабия, но та молча ждала продолжения. Ее лицо в свете огня превратилось в белую маску.

— В итоге вы с мамой отправились вместе с нами, но тем же вечером нас разделили, и Дантио пришлось присматривать за Орландо и за мной. Я больше ни разу не видел мамы — пока сегодня утром не встретил тебя. — Он рассмеялся. — Как это было здорово — вновь обрести тебя после стольких лет разлуки!

— А Стралг хотел заполучить меня или маму?

— Маму, наверное. Она была красивой женщиной.

— Но она уже родила четверых.

Бенард пожал плечами.

— Может быть, он просто хотел изнасиловать жену врага, чтобы еще раз почувствовать себя победителем. У веристов секс и насилие неразделимы. — Как у Катрата и Хидди. Да еще этот монстр Хорольд каждую ночь насилует Ингельд! — Я ни разу не слышал, чтобы маму взяли сюда, в Вигелию. А нас троих повезли через Границу, и мы едва не погибли по дороге. Орландо остался в Трайфорсе; я здесь; Дантио отправили в Скьяр, и вскоре он там действительно умер.

— Как? Как он умер?

— Понятия не имею. А разве ты не спрашивала у Салтайи?

— Она сказала, это был несчастный случай, — ответила Фабия.

Бенард отряхнулся, как вышедший из воды пес.

— Мы же на пиру! Давай не будем о грустном.

Они спустились, и Бенард стал снова показывать ей дворец.

* * *

Она остановилась перед очередным темным коридором.

— А что там?

— Крысы и пауки. — Он смущенно рассмеялся. — Не спрашивай! Это место называется Старый Спуск, но внизу нет ничего, кроме подвала. У этого места дурная репутация.

— Как у Зала Быков?

— Хуже! Темные ритуалы, — пояснил он, понизив голос. — Не для честных людей.

Ребенком он несколько раз прятался здесь от Катрата и его приятелей, но только в самых крайних случаях.

— Страшные сказки, чтобы пугать детей?

— Нет, нечто большее, как мне кажется. Я видел… что-то вроде… движения теней. Держись отсюда подальше.

Именно здесь он должен встретиться с Ингельд; это, пожалуй, единственный уголок дворца, куда не забредают подвыпившие гуляки.

Он вывел Фабию во двор, чтобы познакомить с гостями. Они присели за какой-то столик и поели. Вскоре рядом появилась Ингельд, похожая на красно-золотой стог.

— Фабия, мне хочется показать свою будущую невестку кое-кому из гостей. Бенард, ты поговорил с Тодом?

— Пока нет.

— Не откладывай.

И она увела Фабию в толпу.

* * *

Тод был одет в оранжево-зеленый плащ с венком из желтых цветов — он наверняка хвастался им перед своими приятелями на нижних уровнях дворца. Но гончар Сатгар сидел за столом главы гильдии, и Бенард решил сначала спросить у него.

Сатгар был морщинистым маленьким человечком, отягощенным множеством детей и непроданных горшков. Его жена была гораздо крупнее, с уродливым ртом и злыми подозрительными глазами. Они беседовали с Сагрифом, мастером печатей.

Бенард похлопал гончара по плечу и присел рядом, чтобы начать переговоры.

— Мастер, я хочу сделать вам подарок.

Жена гончара сказала:

— Не следует говорить о делах во время пира.

— Речь идет о десяти мерах серебра высшего качества.

— Правда? — оживился мастер печатей, сидевший рядом. — А вы кто?

Как и его отец и дед, Сагриф ничего не видел дальше своего носа, что не мешало ему создавать чудесные произведения искусства, такие миниатюрные, что другим было трудно оценить их по достоинству.

— Это очень щедро с вашей стороны, мастер-художник, — сказал Сатгар. — Но чем я смогу вас отблагодарить?

— Вы знаете моего ученика Тода…

— Хороший парень, — кивнул гончар, а его жена еще сильнее поджала губы.

— Да, — продолжал Бенард. — Он очень увлеченный, многое умеет и охотно учится. Однако мне думается, что он будет куда лучше служить Храде, чем моей леди Анзиэль. И он влюблен в вашу дочь, прелестную Тилию. Мне пришло в голову, что вы могли бы взять Тода в ученики в качестве будущего мужа Тилии.

— Всего десять мер серебра?! — рявкнула мать Тилии. — Мы отклоняли предложения и…

— Помолчи! — резко оборвал ее муж, чем явно ее удивил. — Ваш дар чрезвычайно щедр, Бенард! Он слишком велик! Конечно, Тилии исполнится четырнадцать лишь в следующем году, но ей нравится Тод. А он согласен?

— Не сомневаюсь. У меня не было времени с ним это обсудить. Вот серебро. Я знаю, что вы честный человек. Более того, вот еще две меры для свадебного подарка. Я очень тороплюсь. Пожалуйста, ближайшие дни сохраните наш договор в тайне. И передайте им обоим мои наилучшие пожелания, ладно? Благодарю вас, мастер, госпожа… двенадцать благословений…

Оставив их сидеть с разинутыми ртами, Бенард быстро удалился.

— Двенадцать мер серебра? — воскликнул Сагриф. — Да еще и дочку замуж выдали?! Кто это был? Мне он понадобится.

* * *

Бенард перестал высматривать в толпе Тода. Звезды двигались медленнее, чем растут ногти. Быть может, сатрап уже отправился на поиски жены? Сумеет ли Ингельд незаметно ускользнуть от него? А что, если Гатлаг не сможет найти лодку? Салтайя Храгсдор находилась во дворце — вроде бы отдыхала, но от нее в любом случае исходила опасность. Фабия куда-то исчезла.

— Мастер-художник Бенард?

Он взглянул в усталые глаза высокого подростка.

— Лучше бы ты не рос так быстро, Кив. Это вредно для здоровья.

Паж усмехнулся.

— Я бы и сам рад! Бена, меня просили передать, чтобы ты зашел в Зал Быков, там тебя ждет нечто важное.

— Кто это сказал?

— Просили не говорить.

Бенард кивком отпустил мальчика, рассеянно смяв в руке пустой жестяной стаканчик. Сейчас ему ни к чему неожиданные встречи, к тому же он не замечал никаких намеков на предполагаемое свидание. Однако послание могло быть от Ингельд или Гатлага, и он решил отправиться на разведку.

Огромное сумрачное помещение казалось необитаемым, и до Бенарда не доносилось никаких подозрительных звуков. Он прошел около трети всего зала, когда из теней услышал собственное имя. В алькове между двумя огромными крылатыми быками стояла в таинственных белых одеяниях Свидетельница Мэйн. Естественно, она пряла.

Он не стал подходить ближе.

— Откуда мне знать, что вы настоящая?

— Бесформенный кусочек металла в твоем кулаке еще недавно был стаканом. Этого достаточно?

— Нет. — Он спрятал другую руку за спину. — Сколько пальцев я выставил?

— Три. А теперь четыре.

— Вы прорицательница. Прорицательницы служат сатрапу. Я вам не верю.

— Мы служим вынужденно. Меня зовут Вуаль.

Бенарду стало не по себе.

— Что вам от меня надо?

— Хочу тебя предупредить. Сегодня Салтайя Храгсдор дала своему брату разрешение тебя убить.

«Время пришло!» Бенарду показалось, что его ударили тяжелой доской.

— И он это сделает?

— О да! Всякий раз, когда сатрап тебя видит, его жажда крови эхом разносится по дворцу.

— Отличная метафора. И что же мне делать?

Она опустила веретено до самого пола и подняла, чтобы обернуть вокруг него законченную нить.

— Вы должны сделать именно то, что собрались — вместе с леди. Только постарайтесь не ошибиться.

— Шпионка! — Бенард развернулся, чтобы уйти, но потом передумал. — Как Хидди? — У него были ужасные видения: разъяренный Хорольд ломает ей шею.

— Хидди все еще поджидает сатрапа, но сатрап думает, будто его ждет жена, и торопится в ее спальню, насколько ему позволяет выпитое. Будь он трезв, у него были бы какие-то шансы. А так… ну, если хочешь рискнуть, то я бы поставила десять быков на Хидди против кроличьей шкурки на Хорольда. — Свидетельница вновь закрутила веретено, пропуская нить с ручной прялки.

— Благодарю вас, — сказал Бенард. Вот и хорошо. — Двенадцать благословений…

— Подожди! Вам следует бежать по течению. Течение поможет опередить боевых зверей Хорольда, к тому же вы попадете в более населенные места, где беглецы могут спрятаться среди леса людей. А если вы двинетесь против течения, то попадете в тупик, к тому же там вы можете столкнуться с Салтайей и Катратом.

— Вы намекаете, что Хорольду все это известно, и нам лучше плыть против течения?

Пророчица рассмеялась.

— Если ты так думаешь, значит, вам следует устроить двойной блеф, и все равно плыть по течению.

— Хорольд достаточно хитер, чтобы разгадать такой план! — сердито сказал Бенард, чувствуя в словах пророчицы насмешку. — Я не стану говорить, куда мы поплывем! — Он решил бросить жребий и предоставить решение священному Сьену. Сатрап пошлет свои войска туда, куда ему укажут прорицательницы!

Когда Бенард вновь собрался уходить, она опять его остановила.

— Подожди!

— Что еще?

— Известно, что сейчас я единственная Свидетельница в Косорде, чье зрение распространяется через реку. И я уплываю.

— И что же?

— А из этого следует, что когда Хорольд узнает о вашем исчезновении, он спросит: «Куда они поплыли?», а не «Куда они направляются?» Ты понял?

Она имела в виду, что им следует сначала поплыть в одном направлении, а потом повернуть обратно. Бенард кивнул в темноте. Почему эта женщина кажется ему такой отталкивающей?

— Командир фланга Гатлаг, — добавила она, — нанял «Укра Благословенного», очень быструю лодку с умелой командой. Если вы доплывете до «Шестидесяти Путей» в Трайфорсе и спросите Радость Опия, то найдете друзей, которые вам помогут.

— Друзей? Друзей против банды Храга?

— Именно против банды Храга. Скажешь, что вас прислала Вуаль. И пусть священный Сьену подарит тебе и твоей леди удачу.

Если это ловушка, то почему бы прорицательнице просто не доложить Хорольду, что его жена и ее любовник сговорились бежать? Или не сообщить все Салтайе? Сбитый с толку Бенард сумел лишь попрощаться:

— Благодарю вас. Мы обдумаем ваши слова.

ГЛАВА 32

Фабия Селебр вскоре устала от толстых старух, образующих верхнюю прослойку косордского общества, а те и вовсе не проявили к ней интереса. Фабия не поняла, зачем Ингельд привела ее сюда, хотя у нее и возникли некоторые подозрения. Когда началась оживленная беседа о возмутительно высоких ценах на рабов, Фабия незаметно соткала вуаль, как ее научила Древнейшая. Женщины вскоре потеряли ее из виду, и она тихо вышла.

Ей хотелось кое-что выяснить. Место, которое Бенард назвал Старым Спуском, манило Фабию. Он намекнул, что там ей могут встретиться опасности посерьезнее, чем охваченные любовным пылом пьянчуги, однако она была уверена, что справится с ними; теперь сверхъестественное не наводило на нее страх.

Следы колес на выложенном плиткой полу говорили о том, что жутковатый проход использовали как дорогу для колесниц, а грандиозный барельеф означал, что прежде здесь мог находиться главный вход во дворец. На дне длинного спуска Фабия обнаружила темный склеп, откуда несло сыростью и разложением. Ее не тревожило отсутствие света, хотя она и захватила с собой светильник. Тишину нарушал лишь монотонный стук капель, а эхо подсказывало Фабии, что здесь очень высокие потолки.

Теперь уже было трудно представить, что тут находилось в прошлом, поскольку все скрывали новые постройки, а между древними кирпичными колоннами накопились груды мусора. Нет, не только мусора. Знакомый привкус тайны и постоянная капель вызвали к жизни приветственные шепоты. Это был косордианский вариант тайного грота под Пантеоном Скьяра, о существовании которого не принято говорить, но многие знают, что там проводятся хтонические ритуалы.

«Интересно, насколько надежен потолок», — подумала Фабия, ведь деревянные балки и кирпичные колонны постепенно разрушаются под воздействием влаги. И что она будет делать, если наткнется здесь на Салтайю? Тем не менее чутье подсказывало ей, что это храм Ксаран, а потому она решила отыскать алтарь и вознести богине молитву.

Даже Избранной необходимо соблюдать осторожность при ходьбе по такой неровной поверхности в темноте. Она успела пройти совсем немного — мимо старых, развалившихся колесниц — когда возле ее ног возникло слабое свечение. Она спряталась за спиральную колонну и сделала свою вуаль более плотной. По спуску шла флоренгианская заложница Сансайя, держа в одной руке маленькую масляную лампу и какой-то сверток в другой. Она немного помедлила перед входом в склеп, огляделась по сторонам, а затем осторожно отошла в сторону, чтобы ее нельзя было разглядеть из соседнего помещения. Потом Сансайя встала спиной к стене, продолжая держать перед собой зажженную лампу — очевидно, она боялась темноты.

Время тянулось медленно, но Избранная умела ждать.

Наконец в проходе появилась другая лампа. Это была леди Ингельд в своих роскошных одеяниях. Она торопливо шла вниз, тяжелая одежда заставляла ее спешить, она почти бежала. Никто не может служить двум богам, и жрицы огня не могли почитать Темную богиню. Так зачем же они пришли в склеп вовремя пира?

— Какие новости? — нетерпеливо спросила Ингельд.

— Он вошел и закрыл за собой дверь, миледи. В комнате он находился достаточно долго, чтобы совершить обычный акт поклонения… так долго, что мог начать размышлять о следующем, миледи, если б не был пьян.

Ингельд рассмеялась.

— Хвала этому богу! А теперь давай быстрей, не то… ну, честно говоря, если он меня и увидит, это уже не имеет значения.

Фабия мало что поняла из их разговора, с недоумением наблюдая, как Сансайя помогает Ингельд избавиться от ее роскошного одеяния. Вполне разумное действие в такое время ночи, ведь тяжелый наряд измотает кого угодно, но снимать его в столь неприятном месте? Все это придавало происходящему подозрительный оттенок. Ингельд разделась, а потом быстро облачилась в одежду из свертка Сансайи. Сверху она накинула темный плащ с капюшоном.

И в этот момент, словно получив подсказку, по спуску сбежал крепкий молодой человек с зажженным факелом в руках. Он отбросил его на влажный пол, чтобы обнять Ингельд обеими руками. Объятие получилось долгим.

Очень долгим.

Как откровенно! Сансайя заметно смутилась и старалась не смотреть в сторону госпожи, но Фабия вознесла беззвучную благодарственную молитву своей покровительнице за то, что она показала ей скандальное поведение Ингельд. Интересно, сколько времени ее сумасшедший братец обманывает сатрапа? Теперь Фабия поняла, чем вызвано такое поведение Бенарда у него во дворе; только любовники могут позволить себе говорить так яростно. Абсурд. Ингельд ему в матери годится.

— Я могу идти, миледи? — поспешно спросила Сансайя, когда любовники разомкнули объятия.

— Конечно! — Ингельд обняла девушку. — Спасибо тебе на помощь, милая. Я оставляю город в надежных руках.

Бенард тоже обнял Сансайю, и она начала торопливо подниматься вверх, а любовники вновь принялись целоваться. Даже Фабии стало не по себе. Неужели и она когда-нибудь будет так сходить с ума из-за мужчины?

— Любимый, нам пора, — сказала Ингельд. — Гатлаг нанял лодку. Она ждет нас у Ступеней Свечника.

— Я слышал о лодке — «Укр благословенный». — Голос Бенарда эхом прокатился по склепу. — Свидетельница по имени Вуаль вмешалась в наши дела, любовь моя. Она дала мне довольно странный совет. Неужели Вуаль — обычное имя для мэйнистки?

Или Вуаль — это название какого-то общества?

— Не припоминаю, чтобы Свидетельницам вообще давали имена…

Голоса постепенно стихли — парочка поднималась вверх. В святилище Ксаран вновь стало темно, и Фабия услышала звон падающих капель воды.

И что ей теперь делать с этим открытием? Она может выскользнуть из дворца и без особых трудностей найти Ступени Свечника, но об ее исчезновении сразу узнает Салтайя. И что будет с Хортом? Нет, надо выждать.

Любовники не сказали, куда поплывет «Укр Благословенный» — вверх или вниз по течению.

Фабия пожелала брату удачи. Она не могла молиться Сьену, но слова, обращенные к Ксаран, не помешают — и к матери, которую Фабия видела только во сне. Память о ней сохранилась и благодаря удивительному искусству Бенарда. Отослали ли женудожа назад, в дом мужа, где не осталось детей, или она погибла от несчастного случая, как ее старший сын?

Фабия отправилась на поиски алтаря, который должен был находиться где-то в святилище.

* * *

Когда сонная и раздраженная Фабия появилась на берегу реки в дворцовой колеснице, которой правил угрюмый настрианин, небо уже стало голубым. Складывалось впечатление, что возница забыл человеческую речь. Едва ли это можно было объяснить тем, что он слишком много выпил прошлой ночью, ведь для настрианина нет большего удовольствия, чем чистить конюшню. Ее стража, Снург и Эрн, трусили сзади.

Салтайя уже ждала ее, беседуя с похожим на волка веристом.

— А вот и девушка, командир охоты.

— Двенадцать благословений вам, миледи! — беспечно сказала Фабия.

Верист был большим и мрачным, а его лицо портили многочисленные шрамы. Он кивнул Фабии.

— Дараг Квирарлсон. К вашим услугам.

— Вы действительно готовы мне служить или просто любезничаете?

— Стараюсь быть вежливым, — ответил он, даже не потрудившись улыбнуться.

Очевидно, он заменил покойного Перага Хротгатсона. Что ж, хуже не будет. Веристы помоложе толпились позади, среди них Фабия заметила несколько знакомых лиц. Ей не требовались божественные откровения, чтобы понять: Салтайя изменила состав своего эскорта, и теперь мятежникам — если они вообще существовали — придется строить козни заново. Речной народ уже готовился к отплытию. Судя по жалобам и недовольным лицам, многие из них приняли активное участие во вчерашнем пиршестве.

— Жаль, что правитель и правительница города не пришли нас проводить! — легкомысленно сказала Фабия, размышляя о том, как далеко успели уплыть Ингельд и Бенард. И какое направление они выбрали.

Салтайя посмотрела на девушку так, что даже акула отвела бы взгляд, но теперь Фабия знала, что это запугивание на самом примитивном уровне, и ее взгляд вовсе не означает, будто Салтайя узнала о каких-то ее проступках, ведь она постоянно подозревала всех. На такие взгляды можно было не обращать внимания.

И тут произошло событие, которое ужасно испугало Фабию. Из тени выступил Хорт Вигсон — он кланялся, улыбался и всех приветствовал. Потом он принялся целовать свою приемную дочь.

Даже Королева Теней удивилась.

— Где ты был? — рявкнула она.

Он удивленно на нее посмотрел.

— Нигде, миледи. Гулял по Косорду. Должен признать, что священный Укр — мой покровитель, однако пир малопривлекателен для человека с таким плохим пищеварением, как у меня. Я предпочел встретиться со старыми друзьями. — Он сиял, словно глупый ребенок средних лет.

Хорт заморгал, глядя мимо Фабии, но его веки двигались с небольшим отставанием друг от друга, так что можно было подумать, будто он подмигивает.

Она его обняла.

— Как чудесно тебя видеть, отец! — Видимо, он вернулся обратно в плен исключительно ради Фабии, какими бы ни были его дальнейшие цели. — О отец, зря ты не присутствовал на пиру! Я познакомилась со своим братом Бенардом! Он прекрасный скульптор и такой симпатичный, любящий молодой человек! Удивительно, что он не пришел сегодня, наверное, дело в празднике… Жаль, что я не смогу проводить с ним и с замечательной леди Ингельд больше времени, чтобы получше их узнать…

И все же Фабия многое узнала о Бенарде Селебре. Даже Избранная не в силах присматривать за своими, если у них ветер в голове. В Трайфорсе ее ждет второй брат. Быть может, он окажется разумнее.

— Пойди-ка, поторопи речной народ, командир охоты, — проворчала Салтайя. — Пора отплывать.

ЧАСТЬ III ОСЕНЬ

ГЛАВА 33

Командир охоты Хет правил Нардалборгом в течение многих лет и инициировал для отца столько Героев, что ему и думать об этом не хотелось. При любой подвернувшейся возможности он изобретал свои способы их проведения.

Не все в жизни должно превращаться в торжественный ритуал и тяжелую работу до кровавого пота. Теперь кандидатам в течение двух дней позволяли отдыхать и отъедаться, чтобы подготовиться к испытанию на Стойкость духа — так им говорили. Каждый верист в Нардалборге прошел через такой розыгрыш, и когда кто-то из молодняка его упоминал, старшие морщились и со зловещим видом качали головой. Некоторые придумывали ужасные страсти, но юнцы ни о чем не догадывались. После того, что им довелось перенести, возможным казалось все. Мрачной ночью, когда их созвал бой барабанов, двенадцать юных воинов, готовясь к худшему, собрались возле входа в часовню и удивленно уставились на раба, открывшего им дверь.

— Если господа будут добры… — Хет отступил в сторону и низко поклонился. — Мы самым нижайшим образом просим прощения у ваших светлостей, но в Нардалборге не так много достойных сидений. На настоящих пирах уважаемые господа укладываются на ложе, однако никогда прежде в Нардалборге не бывало случая, чтобы весь фланг из двенадцати кадетов успешно прошел испытания. Если ваши светлости согласятся довольствоваться табуретами…

Над жаровней, под наводящим ужас изображением бога, танцевало пламя, но чуть дальше стоял стол, накрытый на двенадцать человек. На серебряных подносах было разложено жареное мясо, стояли кувшины со свежим пивом. Шесть слуг, одетые как рабы в верхних землях, — вожаки пяти стай и командир охоты. Юноши ошалело смотрели на командиров, а те принялись оглушительно хохотать; потом засмеялся и сам Хет, и только после этого не выдержали и начали смеяться кадеты. Всех охватило веселье.

Всех, кроме одного. Командир молодняка не смеялся. В его темных глазах сверкал гнев. Ему не понравилась шутка? Или он каким-то образом догадался, что ему грозит страшная опасность?

Где-то стучали ставни, и Хет отметил, что их нужно починить, но снаружи завывала вьюга — самая подходящая погода для веселья за крепкими стенами. Снег и гром — жуткое сочетание, характерное для Нардалборга, но винить Хету следовало только себя. Он сам назначил время для церемонии, и еще не было ни одного случая, чтобы в ночь инициации не разыгралась непогода. Сейчас все три громадных обоза отчаянно накапливали запасы для Шестого каравана, и Хету оставалось надеяться, что буря разыгралась только здесь. Половина воинов, которые должны были выступить с Шестым караваном, уже находились на месте, но многие все еще были в пути между Трайфорсом и Нардалборгом — им пришлось заночевать среди болот. Он не мог терять времени.

Обычно Хет любил эту церемонию, поскольку безоговорочно верил в Героев. У него имелась специальная речь для подобных случаев. Он говорил, что войны будут всегда, значит, всегда должны быть и воины. Конечно, веристы не безупречны, но обычно они позволяют непосвященным жить в мире, разрешая все конфликты. Он лично гордится каждым юношей, который смог пройти испытания и стать веристом, а сегодня он особенно горд (так собирался сказать Хет), ведь Нардалборг получил сразу дюжину новых воинов, что позволит отправить дюжину солдат на помощь войскам флоренгианской Грани. Так он скажет.

Правда же состояла в том, что сегодня Хет не испытывал гордости. Он стыдился того, что должно было произойти.

* * *

Пир прошел удачно. Кадеты отлично поели, хотя им прислуживали командиры, пили и вовсе без всякой меры, в результате чего расшумелись до безобразия. Хет произнес речь, которую встретили громкими одобрительными криками. Затем ансамбль из шести командиров, переодетых женщинами, принялся не слишком умело петь и играть на дудках и барабанах, а затем они устроили танец с раздеванием. В результате на них остались лишь ошейники. К этому моменту зрители уже ничего не соображали от смеха и спиртного. Все, кроме командира. Орлад пил только воду и ни на мгновение не терял бдительности, словно знал, что за всей этой ерундой обязательно последует предательство.

Когда танцы закончились, а пирующие уже не могли больше есть, именно Орлад нарушил всеобщее веселье. Хет видел, что он встревожен, и потому его не удивил вопрос, который тот задал. Хет с искренним восхищением отметил, как спокойные слова Орлада заставили всех его воинов прекратить пьяную болтовню. Прирожденный лидер.

— Милорд! Что будет дальше? Я имею в виду нашу дальнейшую подготовку.

— Ничего. Ваше обучение закончено. — Хет немного помолчал, чтобы все оценили значение его слов. Затем он произнес еще одну речь, и никто из новоиспеченных воинов не прервал командира охоты. — Поздравляю вас, воины! Вы добились неслыханного успеха. Ваш командир заявил, что вы все станете воинами еще до того, как выступит последний караван. Я сказал ему, что он сошел с ума. Однако за несколько дней до ухода каравана он сдержал слово и никого не потерял. Вы заслуживаете самых громких почестей, однако знайте, кого надо за них благодарить. Я намерен нарушить правила и назначить Орлада командиром фланга.

— Слава Орладу! — закричал Ваэльс, вскакивая на ноги с кубком в руке.

Остальные десять воинов последовали его примеру, хотя многим это далось с трудом.

Орлад сидел и хмурился, опасаясь насмешек. Пока все молча пили за него — даже верист не может говорить и пить через соломинку одновременно — он сказал лишь:

— Так когда же мы получим наши ошейники, господин?

— Прямо сейчас. Но сначала они должны пройти посвящение. Ириг, будь добр.

У Ирига Иригсона, вожака стаи в красном, был самый красивый голос во всей охоте. Он засунул руку в сумку, которая весь вечер висела у него на бедре, и вытащил двенадцать полосок из блестящей меди. Затем он поднял их вверх, к богу, и запел ритуальную песнь. Остальные стояли молча, пока не смолкла последняя нота. Потом Ириг бросил ошейники на стол перед Орладом.

— Садитесь, — велел Хет.

Одиннадцать мужчин торопливо уселись за стол. Рантр сел мимо стула и рухнул на пол, но никто даже не посмотрел в его сторону.

Орлад нахмурился.

— В чем состоит ритуал?

— Никакого ритуала нет. Вы заслужили эти ошейники, воины. Вы заслужили их собственными потом и кровью, и только вы сами имеете право надеть их себе на шею. Бог благословляет вас. Мои поздравления. — Хет попытался улыбнуться, заранее зная, что у него не получится. — И я молю священного Веру, чтобы нам не пришлось встретиться в битве. — Это было правдой. Он услышал, как вожаки стаи одобрительно зашептались за его спиной.

Юноша взял медную ленту, внимательно осмотрел ее и слегка согнул, потом поднес ошейник к груди и вопросительно посмотрел на Хета.

— Просто согнуть?

— Да. Предупреждаю, вы почувствуете сильный удар. Именно по этой причине Хет предпочитал, чтобы кадеты успели хорошенько выпить и сидели на стульях, поскольку каждому из них предстояло испытать нечто похожее на удар молнии. Однако он не сомневался, что Орлад его переживет, как переживали и менее выдающиеся воины.

Остальные внимательно наблюдали, как флоренгианин положил металлическую ленту себе на шею и свел концы спереди. Веру, бог бурь, приветствовал каждого нового Героя ударом грома. Первый удар всегда был самым громким, к тому же, где-то рядом с часовней полыхнула молния. Несколько кадетов, ошеломленных громом, слетели со стульев. Орлад повалился на стол, сметя на пол тарелки, которые упали бесшумно, поскольку в ушах у него звенело. Ириг по-прежнему сидел за спиной Орлада, готовый поймать его, если он начнет падать.

Орлад с пронзительным восторженным воплем вскочил на ноги и воздел оба кулака к небу. Он был бледен и ошеломлен, но в темных глазах светилось торжество, когда он ощупывал пальцами стягивающую шею ленту. Теперь он мог сделать свою шею толстой, как у медведя, или тонкой, как у грифа, но ошейник всегда будет нужного размера. И он умрет с ошейником на шее.

Он немного успокоился, когда вожаки стай подошли его поздравить. После объятий и хлопков по спине он ответил на рукопожатие Хета с некоторым нетерпением, словно ему хотелось поскорее вступить в бой. И он не сел вместе с кадетами. Теперь воин Орлад стоял рядом с Героями.

Кто следующий? Кадеты ждали приказа Орлада, но он перестал быть их командиром и потому молчал. Когда осторожные руки потянулись к медным лентам, Кровавый Рот спросил:

— А мы можем сделать это одновременно, мой господин?

— Как пожелаете.

Все согласились, хотя некоторые успели сообразить, что в таком случае им не удастся поспорить, кому сопутствовал более громкий удар грома. Одиннадцать кожаных лент были сорваны и отброшены в сторону, и одиннадцать медных полосок одновременно согнулись, заняв свои места на шеях будущих воинов. И тут же прозвучал один раскатистый удар грома. Лишь Ваэльс и Хротгат упали назад, но их успели подхватить Орлад и вожак стаи Рутур. Охота Нардалборга обрела еще одиннадцать воинов.

* * *

Все до единого встали, поскольку так поступил Орлад. Восемнадцать воинов окружили очаг в часовне. Бум, бум! — гремели сломанные ставни.

Последовали формальности. Хет сообщил новым Героям, где им предстоит служить, чтобы они знали, где можно получить форму. Он никогда не посылал новых воинов на фронт, и они старались не показать облегчение, узнав, что это правило остается неизменным. Хет наградил их еще одним выходным и напомнил, что только после отдыха они должны доложить своим командирам о готовности нести службу — все равно до конца бури никто никуда не поедет. Он объяснил, где можно найти девушек, которые помогут им отпраздновать столь важное событие.

Итак, наступило время последнего ритуала посвящения, когда у веристов появлялась первая возможность испытать своего боевого зверя.

— Как только погода немного прояснится, разрешаю вам потратить целый день на охоту. Вожак стаи, что докладывают разведчики?

Рутур из золотой стаи был крупным мужчиной, обладателем глупого оглушительного смеха, которым он сейчас и разразился.

— Трудный выбор, мой господин! Во-первых, замечено два стада орибисов в Холодных Холмах.

Снерфрик громко застонал, вслед за ним принялись возмущаться остальные. Точнее, только десятеро. Орлад молчал. Орибисы были неплохой пищей, но в качестве дичи для веристов не годились.

— Уж лучше гоняться за утками, — заметил Варгин.

Вожак стаи захихикал.

— Хотите кого-нибудь покрупнее? Разведчики видели большого мамонта, идущего в нашу сторону с юга.

Раздались радостные крики. Рутур снова захохотал.

— И все? — сердито спросил Хет.

— Разве что мыши в болотах, мой господин.

С наступлением сезона течки самцы мамонтов становились очень опасными. Каждую зиму самки Нардалборга привлекали нескольких диких чудовищ, и зверей приходилось убивать. Для этого использовали копья с бронзовыми наконечниками, и Хет никогда не посылал менее тридцати человек на одного мамонта. Только безумцы могли атаковать такое опасное существо в боевой форме.

— Действительно непростой выбор, — сказал Хет. — Если вы предпочтете самца, то я пошлю с вами подкрепление, и это будет уже не ваша охота. Вам придется использовать оружие. Или дождитесь более подходящей жертвы — даю вам на это шесть дней. — Гордость не позволит им согласиться на второй вариант. — Разрешаю каждому сделать собственный выбор, — мрачно добавил он, прекрасно понимая, что ни один из них не примет позора, согласившись охотиться на орибисов. — Командир фланга Орлад?

— Орибис, мой господин. — Без малейших колебаний. Хет понял, что его уже не удивляют сюрпризы, которые ему преподносит Орлад.

— Воин Снерфрик?

Большой воин с недоумением посмотрел на флоренгианина. Потом перевел взгляд на удивленные лица своих друзей и с сомнением проговорил:

— Мамонт, мой господин? — Его ответ скорее напоминал вопрос.

— Воин Варгин?

Варгин ответил также, и все они выбрали мамонта, оставив Орлада в одиночестве, которого, казалось, совсем не волновало, что он один сделал выбор труса. Когда Хет коротко рявкнул: «Почему?», Орлад тут же встал по стойке «смирно».

— Мой господин добр. Я намерен просить о немедленном переводе во Флоренгию и не хочу рисковать, ведь я могу получить травму при охоте на мамонта, а это помешает мне присоединиться к Шестому каравану. Мой господин добр.

И вновь он сделал неожиданный ход. Уже давно никто не вызывался служить во Флоренгию. Однако Орлад только что это сделал — так кто же в результате оказался трусом?

— Да, теперь понимаю, — угрюмо произнес Хет. — Все свободны, кроме тебя, командир фланга.

* * *

Снег взметнулся по полу, над очагом поднялся дым, а потом раздался сильный удар — последний из уходивших веристов захлопнул за собой дверь. В часовне воцарилась тишина, но Хет продолжал угрюмо смотреть на горевшие поленья, не обращая внимания на стоящего рядом нового вериста. Во рту отвратительно горчило. Впервые с тех пор, как он надел медный ошейник — нет, впервые с тех пор, как Терек завязал на нем веревку испытуемого — Хету хотелось нарушить приказ. Бум! — ударили о стену ставни.

— Значит, ты просишь о переводе?

— Мой господин добр.

— Ты попросил при свидетелях.

— Мой господин, со всем возможным уважением, завтра я хотел обратиться с этой просьбой к вожаку стаи.

— Тогда я виноват в том, что задал тебе вопрос. Давай обсудим положение. Я хочу, чтобы ты оставался в моей охоте. Ты лучший. Останься — и ты будешь вожаком стаи менее чем через два года. — Он мог бы продвигаться по службе еще быстрее в войске Стралга, если бы прожил достаточно долго. Там новые чины были наградой тем, кто уцелел. — Но если ты будешь настаивать на переводе, после твоего успеха в работе с кадетами я не смогу тебе отказать. Ты заслужил право выбора.

— Мой господин добр!

Хет поглядел на него и… неужели заметил улыбку?

Если так, то она была обращена к богу. Хотя Орлад смотрел прямо, он явно гордился собой. А что, вполне разумное решение — отослать его прочь и отделаться от Терека, пока Шестой караван будет еще в пути.

— Ты должен понимать, что вигелианские веристы во Флоренгии будут считать тебя врагом, а местные — предателем. И всякий раз, вступая в сражение, тебе придется ждать нападения с любой стороны.

— Я готов пойти на такой риск.

— В итоге ты не будешь участвовать в битвах. Тебя станут посылать в разведку.

— Мой господин добр. Я совсем не знаю флоренгианского языка.

Значит, разведчиком он стать не сможет. Хет решил, что ему все равно. С тем же успехом можно пытаться уговорить самоубийцу уйти с крепостной стены. Хет несколько раз пытался это сделать, но так и не добился успеха.

Двенадцать проклятий!

— Есть еще одна загвоздка. Несколько дней назад я доложил командиру войска Тереку, что у нас скоро будет посвящение. Он ответил, что я должен немедленно отослать тебя в Трайфорс.

Он бросил на юношу еще один быстрый взгляд. Тот выглядел немного удивленным, но страха Хет не заметил. Неужели его ничто не может напугать? И он явно не намерен задавать вопросы.

— Я не знаю зачем, — продолжал Хет. — Впрочем, он лишь подтвердил приказ, который отдал мне еще весной, когда ты только начал тренировки.

— Я горжусь тем, что сатрап проявил ко мне интерес, мой господин. — Теперь голос юноши звучал чуть менее уверенно.

Самоубийственно упрям, но не глуп.

— Он всегда тобой интересовался. Его не просто так называют Стервятником. Ты ведь знаешь, что во время войны он потерял трех сыновей? И винит в их смерти флоренгианских веристов?

— Тех, кто нарушил клятву, мой господин. Я и сам ненавижу и презираю их.

Яйца Веру!

Хету захотелось закричать: «Он безумен! Он мой отец, и он безумен! Он хочет устроить на тебя охоту!» Но это невозможно. Терек Храгсон всю жизнь сражался за брата, за его клятвы, за дело, в которое верил. Множество раз он едва не погибал, но всегда отказывался отступить — именно по этой причине теперь он похож на чудовище. Он отец Хета, его наставник, его господин, и выкрикнуть такое Хет не может.

Если мальчик не понимает, что Терек безумен, у него нет надежды.

— Свободен. Мы поговорим еще раз, когда погода наладится.

ГЛАВА 34

Катрат Хорольдсон и заметно поредевший отряд веристов прибыл в Трайфорс во время ужасного ливня. Ему сразу не понравился город, а более подробное знакомство с ним лишь укрепило первое впечатление. Во-первых, здесь было полно, веристов, нимф на всех не хватало, и в первую же ночь он попал в черные списки обоих публичных домов за то, что жестоко обращался с девушками. К тому же Трайфорсом управлял его безумный дядя Стервятник, который стал еще больше похож на общипанного аиста, умирающего от цинги, чем во время его прошлого визита в Косорд. Ходили слухи, что следующий караван отправится только весной. Если ему предложат выбор между гибелью от холода в Пограничных землях и полугодом жизни с дядей Стервятником, Катрат еще подумает.

Он чувствовал себя одиноким и скучал по дому. В Косорде он являлся сыном сатрапа и всегда имел возможность заказать себе выпивку. Здесь же он — лишь племянник Кулака, которого вполне могли избить, если бы он появился возле пивной. Все богатство Катрата состояло из скудного жалования. Он отправился в путь, зашив в свою накидку целое состояние в золоте и серебре, но все потерял, когда первый раз занимался любовью — девушка подсыпала ему в пиво какую-то гадость, и он едва не умер. Поскольку мать предвидела подобное развитие событий, когда полировала на прощание его медный ошейник, он радовался, что сейчас она далеко и никогда не узнает о его глупости. Но хуже всего было то, что друзья, с которыми он отплыл из Косорда, исчезли где-то на реке. Он ужасно страдал из-за того, что они его бросили.

Когда синюю стаю отправили в Нардалборг, он был рад, что покидает Трайфорс. Два легких дневных перехода, сказали командиры. И не упомянули о склоне, погоде и тяжести пропитавшейся водой накидки. Они не обратили внимания на клубящиеся на севере черные тучи. Они не учли, как влияет на людей долгое путешествие на лодке. Они забыли, что сын сатрапа во время забегов на дальние расстояния ездил в колеснице.

Синяя стая вышла из города еще до рассвета. Все шутили о том, какая часть тела отмерзнет первой и отвалится. Катрат трусил в переднем ряду возле вожака стаи Джарлиона и командира центрального фланга Квирба — из всех, кто отправился вместе с ним в Трайфорс из Косорда, остались только они. У обоих были семьи в Косорде, и Катрат подозревал, что их послали с приказом проследить за тем, чтобы он благополучно добрался до Пограничных земель, после чего они спокойно вернутся домой.

На вершине первого холма Катрата и некоторых других вырвало. После этого более сильным бегунам поручили помогать слабым — бить их по ногам палкой, когда те начинают спотыкаться. Этот день оказался самым длинным в жизни Катрата и едва не стал последним, поскольку около полудня штормовой ветер пригнал черные тучи и пошел сильный, слепящий снег. Шесть человек либо заблудились в метели, либо без сил лежали где-то на дороге. Катрат сумел добраться живым до маленького постоялого двора «На полпути», но не помнил, как ему это удалось, и позднее ему пришлось молча терпеть обидные шутки, когда другие веристы уверяли, что донесли его на руках.

«На полпути» мог принять дюжину человек, в крайнем случае двадцать, и сорок три забили его, как огурцы банку. Еда и дрова закончились на второй день; вьюга продолжалась.

Вторая ночь была еще хуже, чем первая: к холоду и тесноте добавился голод. Они сидели вплотную друг к другу и почти не спали, рассказывая страшные истории о переходе Стралга, который состоялся пятнадцать лет назад, и уверяя друг друга в том, что теперь Пограничные земли стали гораздо безопаснее. Тропа расчищена и на протяжении всего пути устроены небольшие убежища.

— Мои братья погибли там шесть лет назад, — сказал Катрат. — А мы еще даже не добрались до Пограничных земель!

Кто-то предложил съесть на завтрак Катрата Хорольдсона, и лишь один человек возразил.

Солнце поднялось в чистое небо, осветив мрачный мир, где остались лишь белые холмы и ничего другого. Уже одна только волнистая линия горизонта вызывала тревогу, но хуже всего было полное отсутствие дороги. Джарлион прошел немного вперед и вернулся, чтобы посоветоваться с командирами флангов.

— Мы не можем бежать через сугробы, — объяснил он. Его дыхание облачком слетало с губ. — Если же мы будем их обходить, нам придется сделать большой крюк. Нардалборг находится на востоке, но я точно не знаю, где именно. Предлагаю подождать, пока солнце поднимется повыше, а потом вернуться в Трайфорс. Есть другие предложения?

Никто не стал говорить о том, что дорогу назад видно не лучше, чем дорогу вперед. Никто не упоминал о снежной слепоте или о тех недугах, которые возникают у светлокожих вигелиан, обугливающихся снаружи и замерзающих изнутри. Никто не стал всерьез предлагать съесть Катрата.

* * *

Лишь когда послышался далекий трубный зов, у них появилась надежда на спасение. К ним кто-то приближался со стороны солнца, а потому они ничего не могли разглядеть. Джарлион на всякий случай приказал стае перестроиться в боевой порядок.

«Это почти наверняка знаменитые мамонты Нардалборга», — подумал Катрат. Он так сильно дрожал, что лед на его бороде потрескивал. В горах водились и другие опасные твари, например котомедведи, но единственные живые существа, способные управиться со стаей веристов, это дикие мамонты. Так или иначе, их было очень много.

— Убить и съесть сырыми! — пробормотал он и был вознагражден одобрительным смехом.

Первые воины, разглядевшие чудовищные очертания животных, начали ругаться. Командиры флангов приказали повременить с переходом в боевую форму. Когда стало ясно, что на спинах огромных зверей сидят наездники, Джарлион велел стае остановиться.

«Нет, те, кто говорят, что мамонты большие, лгут», — подумал Катрат. Они огромны, а вожак просто невообразимо могуч. Их очень непросто нагружать, поскольку передние ноги мамонтов значительно превосходят по длине задние, зато один зверь может донести до Ледника около дюжины человек. Катрат насчитал двенадцать самок и четырех детенышей. Пятеро наездников кутались в меха, а на троих мех был выкрашен в зеленый цвет. Накидки еще двоих тоже были зелеными.

Когда караван остановился, самки сразу же занялись детенышами. Самец ходил по кругу, шумно принюхиваясь, но погонщик-настрианин держал зверя под контролем. Двое веристов принялись разгружать припасы, и Джарлион отправил центральный фланг им на помощь. Им доставили копченое мясо и галеты, которые не портятся целую вечность, и воины устроили настоящий пир прямо на снегу.

Верист в двухцветной накидке, вероятно, был сам командир охоты Хет. Джарлион поклонился и с полным ртом назвал свое имя.

— Счастлив вас видеть, мой господин.

Хет, насколько его удалось разглядеть, был большим и сильным воином с суровым лицом и холодной улыбкой.

— Рад помочь, вожак стаи. Мы не зря покинули дом. Если бы здесь никого не оказалось, мы бы просто восстановили запасы в укрытии. На дороге больше никого не осталось?

— Едва ли они живы. Мы потеряли шестерых.

— Они мертвы. Ваши люди поедят, а потом мы отвезем вас обратно. Если вы…

— А это еще что задерьмо?

Катрат не собирался говорить так громко, но флоренгианин, одетый в форму вериста, окончательно вывел его из себя. Урод развернулся.

— Кто-то что-то сказал?

Он был не слишком высок и довольно массивен, но такое впечатление наверняка складывалось из-за мехов, в которые он кутался. Его пояс и полосы говорили о том, что он — командир заднего фланга, красная стая, охота Нардалборга, войско Терека. В его широких скулах и глубоко посаженных глазах Катрат уловил что-то знакомое, но для него все флоренгиане были похожи друг на друга.

Командир охоты Хет мог бы запретить драку, однако он сказал:

— Я тоже что-то слышал. А ты что услышал, командир фланга?

— Кто-то назвал меня дерьмом, господин. — Флоренгианин пристально смотрел на Катрата.

Взгляд вожака стаи Джарлиона стал почти таким же мертвящим.

— Воин Катрат, ты что-то сказал?

Катрат еще не забыл издевательств, которым его подвергали во время этого ужасного путешествия.

— Я удивился, мой господин. На мгновение мне померещился враг.

Правильный ход: никто не станет карать его за оскорбления в адрес флоренгианских мятежников. Он с радостью отметил появление одобрительных улыбок.

— Разве ты больше ничего не сказал? — осведомился командир фланга. — Ты не назвал меня предателем?

Катрат пожал плечами. Если это дерьмо хочет подраться, то так тому и быть.

— Естественная ошибка.

— Разрешение получено, Орлад, — проговорил Хет. — Тебе следует снять меха, чтобы вы боролись на равных.

Печально затрубил мамонт. Катрат продолжал жевать, показывая несокрушимую уверенность в своих силах. Однако последний кусок не шел ему в горло.

Как и следовало ожидать, его противник струсил.

— Меня вполне устроят извинения, мой господин.

— Ты их не получишь, навозная рожа! — выпалил Катрат, прежде чем Джарлион успел отдать приказ. — Все флоренгиане трусы.

Зрители одобрительно зашептались, многие начали тихонько делать ставки. Катрат успел забыть, как приятно одобрение других людей; он почувствовал себя так, словно вновь оказался в Косорде.

— Ну? — Командир охоты выглядел еще злее, чем уродец. Впрочем, сам виноват, раз поддержал это ничтожество. — Непростительное оскорбление!

— Прошу отложить схватку до моего приезда из Трайфорса, господин.

— Вожак стаи Джарлион, сатрап на несколько дней вызвал командира фланга Орлада в Трайфорс, — прорычал Хет. — Я знаю, что только чувство долга удерживает его от получения удовлетворения прямо сейчас. Вы готовы отложить поединок?

— Если он вообще на него осмелится, — заметил Катрат, наслаждаясь одобрительным смехом остальных веристов.

Однако Джарлион не смеялся. Его лицо сильно покраснело.

— Мой господин, умение командира фланга поставить исполнение долга превыше всего заслуживает всяческих похвал. Я приношу свои личные извинения, мой господин. Я клянусь именем Веру, что если воин Хорольдсон не принесет извинений командиру фланга Орладу, когда тот вернется, то лишь из-за того, что я изобью его до смерти. Вас это устраивает?

Горло Катрата сжалось. Они не посмеют, правда? Избивают только рабов. Избить Героя? Сына командира войска? Все будут смеяться над ним! Он перейдет в боевую форму! Он обратится с просьбой к дяде Стервятнику…

— Подождите! — вмешался флоренгианин. — Вы сказали «Хорольдсон»? Это племянник сатрапа Терека, мой господин?

— Верно, да поможет нам Веру.

— Тогда я снимаю свою жалобу. Мне не следует наносить травмы близкому родственнику моего господина. Я не сразу расслышал.

— У него и в ушах дерьмо, — сказал Катрат.

Теперь он в безопасности. Никто не встанет на защиту этого червя. Смех превратился в радостные крики, прокатившись по всей стае. Катрат чувствовал себя превосходно.

— Готовьтесь выступать, вожак стаи, — велел Хет. — Орлад, подойди ко мне.

* * *

Когда они отошли туда, где никто не мог их услышать, лицо Хета исказилось от ярости. Орлад никогда не видел, чтобы у него так белели губы. Он тяжело дышал. Обычно Хет не ругался, но сейчас он продемонстрировал, что мастерски владеет этим умением. А в конце своей тирады он рявкнул:

— Я встал на твою защиту, а ты сделал из меня глупца. Ты опозорил всю охоту!

Удивленный Орлад ответил:

— Я искренне сожалею, мой господин. Я не знал, кто он такой.

Неужели Хет думает, будто ему это легко далось? После всего, что Орлад перенес за последнее время, Хет не имеет права сомневаться в его мужестве.

— Не важно, кто он такой, костяная твоя голова! За эти слова ты должен был превратить его в кровавое месиво!

Это только доставило бы Орладу удовольствие и не потребовало бы больших усилий. Тот, чье лицо носит на себе столько шрамов, не может быть хорошим бойцом.

— Мой господин добр.

— Ты безумен, как сам Стервятник!

Тут Орлад не выдержал.

— Мой господин! Командир нашего войска не заслуживает подобных оскорблений.

— Что ты сказал? — прорычал Хет.

— Мой господин, он один из величайших Героев! Сатрап Терек всю жизнь сражался за своего брата, его клятвы…

— Молчать! Он безумен! Неужели ты сам этого еще не понял? Он призвал тебя в Трайфорс, чтобы убить. Он так и поступит.

— Но зачем ему это, мой господин? — Орлад был огорчен тем, что его собственные недостойные подозрения подтвердились.

— Ты видел, как повели себя эти люди и что они думают о твоих соотечественниках — все флоренгиане клятвопреступники. Терек винит тебя в смерти сыновей.

— Но я не клятвопреступник! — Если бы Хорольдсон употребил это слово, он бы уже получил свое.

— И как ты это докажешь безумному маньяку?

— Я без малейших колебаний буду повиноваться его приказам, — с гордостью ответил Орлад, — ведь я принес клятву. Если он прикажет мне положить голову на плаху, я так и поступлю. Надеюсь, это убедит его в том, что он допускает ошибку.

— Ты еще безумнее, чем он. А если он устроит на тебя охоту?

— Тогда я умру. Но клятву не нарушу!

Хет фыркнул, отвернулся и зашагал прочь.

Обычно разделить стадо мамонтов невозможно. К счастью, Малыш (главный самец третьего каравана) был уже немолод и отличался терпением. К тому же он недолюбливал Гуляку, старшую самку своего гарема, которая уже не могла рожать. Зато он любил Обердара, умелого настрианина, поэтому и сделал вид, что ничего не замечает, когда Гуляку увели в другую сторону. Обердар и Гуляка отвезли Орлада до дороги в Трайфорс, где снег перешел в слякоть. Его оставили возле реки, откуда уже был виден город.

ГЛАВА 35

У Бенарда Селебра не было солнечных часов. Он ел, когда испытывал голод, и спал, когда уставал, если только его не увлекала работа над чем-нибудь интересным — в таком случае он забывал о еде и сне и засыпал, лишь упав без сил. Бенард не знал, сколько дней прошло с тех пор, как они с Ингельд покинули Косорд. Они улетели, точно ласточки, для которых настало время улетать. Бенард видел, как меняется земля и небо, как деревья становятся бронзовыми и багряными, а потом и вовсе сбрасывают свои роскошные одеяния. Он видел, что идет сбор урожая. Он просто проводил дни рядом с Ингельд, а по ночам делил с ней постель, и был бы вполне доволен жизнью, если бы мир оставался таким навсегда. Увы, боги распорядились иначе.

Идиллия закончилась. Мир вокруг посерел, темные дождевые тучи задевали вершины гор. На отвесном берегу появился грязный город — Трайфорс. Капитан Бро вел «Благословенный Укр» по лабиринту узких каналов, мимо берегов, покрытых галькой — от могучего Врогга больше ничего не осталось. Команда взялась за шесты, но от помощи Бенарда капитан отказался, вежливо пояснив, что для этого требуется особое искусство, а любая ошибка может посадить лодку на мель.

Бенарду нравился диковинный речной народ, их беззаботность, непонятный говор, односложные имена — Бро, Ма, Ту и тому подобное. Они сразу же сообразили, кто такая Ингельд — Дочери выделялись среди людей и крайне редко покидали свои священные очаги. Поскольку Ингельд совсем не походила на молодую посвященную, отправляющуюся в другое место, чтобы там исполнять свой долг, а ее молодой спутник выказывал ей знаки внимания, какие не стал бы выказывать сын, они поняли, что она может быть лишь правительницей Косорда, сбежавшей с любовником. Хотя речной народ славился своей жадностью, Бро и его команда выполнили условия соглашения с Гатлагом и не пытались шантажировать или предать Ингельд.

— Мы на месте, — сообщила Ингельд. — Что ты теперь намерен делать, любовь моя? — Два пассажира сидели рядышком в шлюпке, дрожа в широких шерстяных плащах с капюшонами.

Вновь пошел дождь.

— А чего бы хотела ты?

— Тебе решать.

Он с сомнением посмотрел на Ингельд из-под своего капюшона.

— Ты правила огромным городом еще до того, как я появился на свет. Перестань делать вид, что ты кроткая крестьянская жена.

Она довольно рассмеялась.

— Ты явно незнаком с крестьянскими женами. Мне это нравится. Я взвалила все свои тревоги, не связанные с Оливией, на твои плечи. Впервые в жизни у меня есть мужчина, которого я могу любить и которому доверяю. Так что бойся того дня, когда я снова начну отдавать распоряжения, мастер Селебр! Кроме того, прошлой ночью я дала тебе прямой приказ.

Речь шла о некоторых деяниях, которые лучше не обсуждать при посторонних.

— До сих пор я отвечал только за самого себя.

— Что ж, тебе полезно попрактиковаться.

— Нанять другую лодку за быстринами и плыть дальше? — с надеждой предложил Бенард.

— Нет. Оливии уже хватит кататься на лодках.

Когда Ингельд первый раз призналась, что ее тошнит, Бенард запаниковал и стал уговаривать ее найти целителя. Речной народ понимающе ухмылялся. Теперь Бенард держал свои тревоги при себе.

— Как скоро в город прибудет Салтайя?

— Я не знаю, — ответила Ингельд. — Думаю, ждать недолго. А вслед за ней появится Хорольд.

Она каждую ночь видела их в пламени.

— Наверное, ты хочешь проверить подсказку, которую дала мне прорицательница?

— «Шестьдесят Путей». Похоже на бордель, не так ли, вожак стаи?

— Верно, миледи, — ответил Гатлаг.

— Я бы предпочла другое место, — заявила Ингельд, сверкнув глазами. — Впрочем, там мы можем получить новые сведения. Ты не забыл пароль, любовь моя?

— Забыл, — солгал Бенард.

— Нужно спросить Радость Опия и сказать, что тебя послала Вуаль. Но если это действительно бордель, тебе следует немедленно вернуться сюда, Бенард Селебр!

— Но это вызовет подозрения. Может быть, лучше послать вожака стаи?

Сквозь маску кротости блеснула знакомая сталь.

— Нет, — ответила Ингельд.

* * *

Трайфорс оказался уродливым детским кошмаром наяву. Окруженные стенами города стали большой редкостью с тех пор, как Веру основал культ Героев в те далекие времена, когда дикие горные племена еще не познали преимуществ цивилизации. Трайфорс сохранил только часть своих защитных сооружений, но в нем царила мрачная атмосфера, характерная для города-крепости. Все здания представляли собой одноэтажные строения из серого камня без карнизов, пилястров и каких-либо украшений, а в этот день все окна были закрыты ставнями из-за дождя.

Улицы кишели веристами, но далеко не все они носили оранжевые накидки сатрапа Терека. Бенард заметил и пурпурные цвета Хорольда — впрочем, эти люди вовсе не обязательно прибыли из Косорда, но наткнуться сейчас на Катрата и его приятелей будет настоящей катастрофой. Он решил побыстрее исполнить свою миссию и вернуться.

Бенард видел много флоренгиан, поскольку рабы в Трайфорсе стоили дешево, пока торговля не пришла в упадок. Он думал, что они окажутся неплохим источником информации, но ошибся. Полностью закрыв капюшоном голову и уши, Бенард зашагал рядом со светловолосым мужчиной, толкающим перед собой тележку.

— Как добраться до «Шестидесяти Путей», брат?

Раб закатил глаза.

— Ишь ты! Это место не для таких, как мы.

— Мне повезло. Мастер мной доволен.

— Или от тебя устала госпожа?

— Она никогда от меня не устает, брат.

Раб презрительно рассмеялся.

— Цыплята не должны покидать свой насест! Свернешь налево около зернового рынка, потом направо возле храма Налы, поднимешься по ступенькам… — И так далее.

После третьей попытки Бенард выяснил, что дом, который он ищет, находится рядом с дворцом, а дворец — это здание с башней. Потом ему дали еще парочку полезных советов, и он очутился возле двери, над которой висела вывеска с нужной ему надписью. Он потянулся к бронзовому молотку, но дверь распахнулась сама.

— Входи, мастер-художник Селебр, — сказала прорицательница.

* * *

Она провела его по тихим коридорам мимо нескольких дверей, затем они спустились в подвал, поднялись по какой-то лестнице, и вскоре Бенард уже не сомневался, что они перешли в соседнее здание. Наконец они попали в небольшую комнату, освещенную лишь пламенем, горевшим в очаге. В комнате стояли два стула, пара больших плетеных корзин и узкая постель, едва ли подходящая для «Шестидесяти Путей». Ставни были закрыты; на вбитых в стену гвоздях висела одежда. Пахло травой и старой женщиной, а теперь, естественно, еще и мокрым Бенардом. Вытащив из корзины полотенце, хозяйка протянула его Бенарду, предложив опустить капюшон и сесть. Когда она вернулась, он уже радостно потел. Она закрыла дверь и вручила ему кубок с горячим пряным напитком.

— Нам предстоит важный разговор, мастер.

— Мне сказали, что я должен спросить Радость Опия.

— Я — Радость. — Она была маленькой, слегка горбатой, но живой и проворной. Усевшись на краешек стула, она сложила хрупкие руки на коленях.

— Меня прислала Вуаль, — сказал он, обращаясь к белой ткани, скрывавшей ее лицо.

— Я и сама догадалась — иногда даже нам приходится полагаться на умозаключения. Я вижу, что ты встревожен, тебя разыскивают, ты сильно влюблен и что ты в целом честный человек. Хотя у тебя нет подобных амбиций, ты можешь оставить свой след на табличках истории. По правде говоря, твое имя я узнала только в Косорде, где мне тебя и показали. Почему ты не доверяешь Вуали?

Он сделал глоток вина, обдумывая услышанное.

— Понятия не имею. — Возможно, в той женщине, лишенной лица, было что-то неприятное? Однако рядом с Радостью он этого не ощущал. — Мне показалось, она была со мной не очень-то откровенна.

— Поподробней, пожалуйста.

Он рассказал о предупреждении прорицательницы в Зале Быков, в Косорде.

— Вуаль должна соблюдать осторожность! — воскликнула прорицательница. — В нашем культе царит горький разлад. Я скажу тебе, Рука, что в Трайфорсе сейчас всего пять Свидетельниц и все они сторонницы Вуали. Это неслучайно. Мы пытаемся найти способ свергнуть лорда крови и весь его дом — разве ты не на нашей стороне?

Могут ли прорицательницы быть слишком откровенными?

— Мне совсем не хочется становиться на чью-то сторону. Меня не интересует война. Но я готов на все, чтобы защитить женщину, которую люблю, и нашего будущего ребенка. — Он смущенно улыбнулся. — Решив эту задачу, я бы хотел помочь сестре избежать вынужденного брака с червем Катратом.

— Хорольдсон покинул город два дня назад для сбора в Нардалборге. Погода в тех местах очень плохая, к тому же на такомрасстоянии я уже не вижу. А что за женщину ты любишь? Она вне пределов моей досягаемости.

Бенард рассказал об их с Ингельд побеге и о том, что Салтайя и Фабия скоро прибудут в Трайфорс, и что, по мнению Ингельд, ее муж направился сюда же. Прорицательница почему-то напомнила Бенарду его наставницу в косордском дворце — вежливая, доброжелательная и неуступчивая, словно мрамор. Он не сомневался, что и прорицательница без малейших колебаний накажет провинившегося, если возникнет необходимость.

— Похоже, события начнут развиваться быстрее, — задумчиво проговорила старушка, — раз Салтайя Храгсдор и Хорольд Храгсон направляются сюда, к Тереку. Или нет. Добру и злу открылись равные возможности. Салтайи я опасаюсь больше, чем обоих ее братьев, но если они соберутся вместе, это может привести к пагубным последствиям. Будет лучше, если Вуаль окажется здесь и возьмет всю ответственность на себя.

Все эти слова ничего не значили для Бенарда, однако его подозрения смягчились от вина и тепла. Прорицательница может быть очень полезным союзником.

— Мне говорили, что у меня есть брат в этих краях.

— Он называет себя Орладом Орладсоном. Нам известно, что он живет в Нардалборгё, в трех мензилах отсюда, и что он завершил обучение и стал веристом.

В воспоминаниях Бенарда Орландо был коренастым малышом с вьющимися волосами, который много смеялся.

— Будь проклята Темная богиня, совершившая над ним такое. Он меня предаст, если я обращусь к нему за помощью?

Прорицательница застыла в полной неподвижности, казалось, она смотрит куда-то в пустоту. Потом она вздохнула.

— Мы не делаем пророчеств. Сатрап призвал сюда Орлада, чтобы его убить.

— Что? Но зачем? — Или в их семье все похищают чужих жен? — Вы можете его предупредить?

— Нет. Мы не даем советов. Терек безумен. Его помешательство давит на меня даже на таком расстоянии. Приведи сюда свою женщину, гадающую по огню, и ее воина. Я укрою их до приезда Вуали.

— Вы очень добры, Свидетельница, вот только прятаться в борделе не слишком разумно.

Если прорицательницы и улыбаются, то этого никто не видит.

— Сейчас ты вовсе не в борделе. С древних времен Свидетельницы имеют тайные укрытия по всей Вигелии. В них очень редко впускают непосвященных.

Крепкая затрещина, ничего не скажешь! Что ж, теперь Бенард не станет шутить с мэйнистками.

ГЛАВА 36

Фабия Селебр с первого взгляда влюбилась в Трайфорс. Нет, город не сразил ее своей красотой, но любое место покажется вам привлекательным после бесконечного путешествия по Вроггу. Утренний иней еще поблескивал на кровельной дранке, дыхание облачком подымалось над головой у Фабии, когда она сошла по трапу «Моры». После вчерашнего дождя небо оставалось пронзительно синим. Здесь река превращалась во множество маленьких речушек, по каждой из которых скользили лодки. Выше по течению виднелись ослепительно белые шапки гор — возможно, ей очень скоро предстоит пройтись по снегу. Трайфорс раскинулся на плоских холмах, поднимавшихся над поймой реки. Может, там ее ждет будущий муж; однако, она была совершенно уверена, что его нет среди встречающих.

Впрочем, никто не устроил им торжественной встречи. Никаких труб или почетного караула. Салтайя жестко настояла на том, чтобы они разбили лагерь всего в двух часах ниже по течению от города, чтобы она могла послать сообщение о своем прибытии, словно сомневалась, что ее брат способен принять неожиданных гостей. И она не довольствовалась од ним посыльным, а отправила двух, сначала одного, а через некоторое время и второго. Неужели ни один из них не добрался до дворца? Или сатрап решил проигнорировать прибытие Салтайи?

Командир охоты Дараг, лицо которого покрывали многочисленные шрамы, по пятам следовал за Фабией. Салтайя и Хорт сошли на берег с борта «Голубого Ибиса». Гавань жила напряженной жизнью, здесь грузились и разгружались многочисленные корабли, но никто не обращал особого внимания на вновь прибывших.

— Да помогут нам боги, миледи, — весело сказала Фабия. — Похоже, мы приехали слишком рано.

В ответ Салтайя лишь бросила на нее свирепый взгляд. Затянувшееся путешествие состарило ее. Бледное лицо еще больше вытянулось, но все равно никто не дал бы ей шестидесяти с лишним лет. Черные одеяния поблекли, да и сама она каким-то неуловимым образом выцвела. Но это не означало, что она стала менее опасной — наоборот, теперь ее следовало остерегаться еще больше.

— У нас опять появились дезертиры, командир охоты? — резко спросила она у Дарага.

— Я предупреждал, что Героев не следует использовать в качестве слуг.

Похожий на волка Дараг разительно отличался от покладистого и бессловесного Перага, но даже Дараг не осмелился бы так ответить Салтайе, когда они отплывали из Косорда. Тогда под его командой находилось пять лодок и сорок восемь человек. Но однажды «Возлюбленный Храды» потерял связь с остальными судами, и вместе с ним исчезли двенадцать веристов, а три дня спустя дезертировали «Нуртгата» и «Красное Крыло» — в них находилось еще шестнадцать веристов.

Как ядовито заметил Хорт в разговоре с Фабией, если сестра Стралга может потерять половину своего эскорта, то общее число дезертиров среди Героев должно быть огромным. Но куда направлялись дезертиры и чем могли заняться в будущем? Неужели они нашли способ избегать взоров Свидетельниц, или Свидетельницы перестали отвечать на вопросы сатрапа?

— Наверное, дело в снеге, — сказал сияющий Хорт. — Теперь перевалы практически не проходимы, как думаешь?

После того, как количество воинов уменьшилось вдвое, веристы стали вести себя гораздо агрессивнее, они даже не пытались скрывать свое недовольство, а Салтайя и Дараг открыто обменивались язвительными репликами. Хорт вел себя безупречно вежливо, постоянно улыбался и даже смеялся — влажная постель отпугивает змей, говорил он, а дизентерия очень полезна, она оказывает очищающее действие на организм. Фабия подозревала, что Хорт помогал дезертирам. Если так, то она не понимала, почему он не сбежал вместе с ними, но Фабия догадывалась, что у него наверняка имелись на то свои причины.

— Похоже, к нам идет мастер порта, — добавил он. — Он собирает плату за якорные стоянки. Может быть, имеет смысл отправить кого-то из его людей, чтобы они сообщили вашему почтенному брату о нашем прибытии, миледи?

Тощего старого чиновника, ковылявшего в их направлении, сопровождали трое юношей с посохами — очевидно, они его охраняли на случай, если речной народ не пожелает платить налоги сатрапу.

— Да помогут нам боги! — воскликнула Фабия. — Можно выбрать любого! — Все трое были близнецами.

— В этом нет необходимости, — вмешался Дараг, показывая на две колесницы, спускающиеся с холма.

Матросы направили мастера порта к Салтайе, которая сердито отослала их к Дарагу, и они начали спорить о деньгах. К тому моменту, когда все вопросы удалось уладить, к ним подъехали колесницы, запряженные онаграми. Фабия вновь расслабилась — один возница был слишком стар, чтобы оказаться Катратом Хорольдсоном, а на другом был зеленый шарф командира охоты. На обоих, под накидками, были надеты штаны и куртки с длинными рукавами — в отличие от людей Дарага в накидках, полностью пропитавшихся водой.

Колесницы остановились, но возницы не спешили спрыгнуть на землю — возможно, не хотели оставлять онагров без присмотра. Гладко выбритый молодой офицер, отсалютовавший Салтайе, оказался худым и невероятно высоким даже для вериста. Он был слишком молод для своего чина. Его лицо могло бы стать мечтой многих девушек, если бы не четыре алых следа от когтей, начинавшихся сразу под глазом и пересекавших рот. Он немного напомнил Фабии Снурга, который был ее личным стражем и которого Фабия, в отличие от остальных веристов, могла переносить. Снург исчез со второй группой дезертиров.

— Леди Салтайя? Командир охоты Феллард Локисон к вашим услугам. Добро пожаловать в Трайфорс.

— А где сатрап? — резко спросила Салтайя. — Неужели он не мог получше организовать встречу?

— Сейчас нам катастрофически не хватает людей. — Феллард смотрел на Дарага, и каждый из них ждал, кто первым отдаст честь. А когда стало очевидно, что это не входит в намерения ни того, ни другого… — Вы поступили безрассудно храбро, не позаботившись о соответствующей одежде для ваших людей, командир охоты. О! Леди Фабия? — Он засиял, повернувшись к ней и демонстрируя бастионы слоновой кости. — Для меня, Фелларда Локисона, командира охоты Кулака, огромная честь познакомиться с вами. Вы можете называть меня Феллард.

— Мне и в голову бы не пришло выказать такое неуважение.

— Ваш жених покинул город — как вам нравится эта новость, Фабия?

— А как вам понравится это — в качестве улыбки, Феллард? — И она широко улыбнулась.

У него также оказалась приятная улыбка, несмотря на изуродованную губу. Он слегка поклонился и подмигнул Фабии.

— Мы можем отвезти леди во дворец. Боюсь, мужчинам придется идти пешком.

Салтайя повернулась к Дарагу.

— Командир охоты, позаботься о том, чтобы Вигсон пришел с тобой.

Воспользовавшись представившимся шансом, Фабия сделала четыре быстрых шага, ухватилась за протянутую руку и оказалась в колеснице. Локисон поднял поводья, и колесница покатилась по дороге. Он улыбнулся Фабии.

— Я польщен, Фабия.

— Благодарю, Феллард. — Как приятно хотя бы на время освободиться от Королевы Теней! — Вы обрели опасного врага, — сказала Фабия, когда колесница стала подниматься в гору.

— Салтайя? Вот еще! Их дни сочтены — не только Салтайи, но и ее братьев. Стралг проигрывает войну, а Терек окончательно спятил. — Феллард усмехнулся, не обращая внимания на онагров. — Вы действительно хотите выйти замуж за Катрата Хорольдсона?

— Возможно, у меня не будет выбора. — Фабия вдруг представила Хорта с петлей на шее.

— Он слизняк.

Феллард коснулся ее руки. Совсем как Верк. Неужели молодые люди в колесницах всегда так себя ведут? Скьяр вдруг показался ей очень далеким.

— По сравнению с кем?

— С кем угодно.

— И давно он покинул город?

— Три дня назад. Караван еще не ушел; вы можете застать его в Нардалборге. Или я могу помочь вам бежать.

Одно дело говорить гадости о семействе Храгов и совсем другое открыто предлагать измену.

— И что мне нужно делать?

— Спрятаться в моей спальне. Я буду носить вам пищу и согревать по ночам.

Возмутительно! Интересно, почему она рассмеялась?

— Нет, такой вариант еще хуже.

— Женщин, прошедших через это испытание, не счесть, однако все они остались в полнейшем восторге.

— Не сомневаюсь.

— О, да вы не только красавица, но и умница! У этой женщины есть все.

— Кроме свободы.

Когда колесница выехала на широкую улицу, Фабия обратила внимание на то, что все дома построены из камня. Между тем настроение Локисона изменилось.

— Пересечь Границу ужасно трудно, госпожа. Вести с фронтов очень плохи. Многие считают, что к весне Стралг будет вынужден покинуть Флоренгию.

Ничего себе! Это надо осмыслить.

— Почему у домов такие крутые крыши? — спросила Фабия.

— Чтобы на них не задерживался снег.

— Ах да, конечно. Сатрап приказал продемонстрировать пренебрежение своей сестре?

— Ну, не совсе-ем. Когда он услышал, что она приедет в Трайфорс, то стал так ругаться, что крыши задымились, а потом велел мне приготовить собачью конуру для… леди и мрачно удалился в свое гнездо.

— Но Герои готовы выполнять свой долг даже перед лицом опасности? О каком гнезде идет речь?

— Видите ту высокую башню? Это Гнездо Стервятника. Безумный старый Терек сейчас наблюдает оттуда за вами. У него глаз орла, но сострадания намного меньше. Постарайтесь не смотреть на него при встрече.

Фабию слова Фелларда позабавили.

— Вы оскорбляете своего господина и унижаете его сестру. Не опасаетесь, что прорицательницы на вас донесут?

— Только в том случае, если Терек задаст правильный вопрос, а он этого делать не станет. Я не намерен его предавать.

— Вы в самом деле полагаете, что Дом Храгов близок к падению?

— Да, и произойдет это скоро, — ответил Феллард. — Я третий в цепочке командования Стервятника, и каждую ночь мне снится его голова на подносе.

* * *

Дворец, похожий на каменный лабиринт, мрачный, словно гробница, поразил Фабию. «Если кто-нибудь принесет цветок в эти унылые стены, — подумала Фабия, — он рассыплется в пыль». Повсюду стояли хмурые веристы, охраняющие проходы.

Даже в женских покоях все выглядело мрачным, темным и пыльным, как будто тут уже целое поколение никто не убирал. Здесь Фабия обнаружила полдюжины служанок, смущенных и напуганных, которые вскоре признались, что вообще-то они прачки. Их призвали ухаживать за благородными гостями, но они не обучены этому делу и понятия не имеют, что от них требуется.

К тому моменту, когда появилась Салтайя, Фабия успела организовать девушек и они растопили камины. Она уже забралась в почти горячую ванну и осматривала одежду, которую ей принесли.

— Это, — заявила Салтайя зычным голосом, — мои покои. А твои тебе сейчас покажут. И помни, у моего брата есть верные прорицательницы. Тебе не сбежать!

— Сбежать — и пропустить собственную свадьбу? — удивилась Фабия.

Она не сомневалась, что Хорт что-то задумал, хотя и отказывался об этом говорить. Она гораздо меньше верила таинственной Вуали, которой прекрасно подходило ее имя. Она может прийти на помощь, а может и бесследно исчезнуть.

* * *

По мере того, как день клонился к вечеру, настроение Салтайи ухудшалось, а Фабия получала все большее удовольствие от происходящего. Когда Салтайя захотела встретиться с сатрапом, ей сказали, что он занят. Когда она потребовала еды, ей принесли лишенную всякого вкуса кашу, которой кормили рабов; мясо обещали подать позже, когда настанет время трапезы для Героев. Даже Дарага ей найти не удалось. Если капиталы Салтайи находились у него, то он вполне мог быть на полпути к Косорду, оставляя за кормой лодки пенный след.

Салтайя встала, подобная черному солнцу.

— Я намерена увидеть сатрапа.

Фабия заинтересовалась.

— Да, миледи?

— Идем со мной.

Салтайя неплохо знала дворец. Четыре раза веристы пытались ее остановить, но потом отступали — вооруженные мужчины, вдвое выше ее ростом, и — в три раза младше. Этому будет полезно научиться, подумала Фабия, но использовать хтоническую силу так явно слишком опасно.

Когда они подошли к каменной лестнице, крутой и узкой, Салтайя пропустила Фабию вперед. Ступеньки были стертыми и плохо освещенными, и Фабия заподозрила, что Салтайя решила проверить ее способности, а потому несколько раз споткнулась, однако постаралась идти быстро и вскоре услышала тяжелое дыхание немолодой женщины у себя за спиной. Лестница часто меняла направление, и они проходили мимо узких окон справа или запертых дверей слева.

На самом верху Фабия увидела приоткрытую дверь, широко распахнула ее и вошла в Гнездо Стервятника, которое оказалось больше, чем она ожидала. Это была круглая комната со множеством окон, наполненная солнечная светом, однако здесь гуляли сквозняки и царил холод. Помещение выглядело таким же неухоженным, как и весь дворец — ковры и смятые одеяла покрывали стоящую в центре постель; повсюду валялись глиняные таблички, брошенная одежда, винные бутылки лежали на столах, стульях и на полу. В комнате было двое мужчин.

Точнее один мужчина и некое существо.

— Кто ты? — закричало существо высоким необычным голосом. — А, это ты!

Салтайя отодвинула в сторону Фабию и вошла вслед за ней.

Если бы Стервятник выпрямился, то стал бы очень высоким, но все его туловище было наклонено вперед от бедер почти горизонтально, кожистая голова торчала на длинной, морщинистой шее. На нем был медный ошейник и грязная оранжевая накидка. Сложив руки за спиной, он двинулся вперед, глядя на незваных гостей запавшими желтыми глазами. Он шел, словно петух по скотному двору, высоко поднимая когтистые ноги. Цок… цок…

— Да, это я! — Салтайя сделала два шага ему навстречу.

Он остановился. Мгновение они молча смотрели друг на друга, потом Терек не выдержал и отвернулся. Он вытащил из-за спины тощую руку и указал на Фабию пальцем.

— Кто она?

С некоторым опозданием вспомнив совет Фелларда, Фабия склонилась в реверансе. Терек обошел Салтайю и приблизился к девушке. Она поняла, что смотрит на костлявые голые ноги, пожалуй, самую странную часть его тела — обычного размера бедра, но невероятно длинные голени и ступни. Пальцы ног были покрыты чешуей, а из пяток торчали жуткого вида шпоры.

— Фабия Селебр, — сказала Салтайя. — Дочь дожа Селебры и будущая жена Катрата Хорольдсона. Где он?

— Ни к чему унижаться. Встань! — рявкнул монстр. — Хорошенькая! — Широко улыбнувшись беззубым ртом, он коснулся щеки Фабии когтем, и она не сумела сдержать дрожь. — Селебра, говоришь? Хорошо! Священный Сьену опять шалит! Верно, Леорт? — Он захихикал и обернулся.

Только теперь Фабия обратила внимание на второго человека, который сидел на стуле и смотрел в окно. Теперь он повернулся к ним. Это был молодой верист в шарфе командира синего фланга.

— Да, создается такое впечатление, милорд. — Он неспешно встал, потянулся и только после этого двинулся к остальным.

— Где Хорольдсон? — повторила Салтайя.

— Этот червяк? Ты хочешь посмотреть? — резко спросил Терек у Фабии. — Я покажу. Сюда. — Схватив ее за руку костистыми пальцами, он повел Фабию к восточному окну. Улыбающийся Леорт отступил в сторону, давая им пройти, но так, чтобы Фабии пришлось его задеть. Однако она умудрилась проскользнуть мимо, извиваясь в сильных пальцах сатрапа.

Башня поднималась над зубчатыми крышами города. Отсюда открывался вид на заснеженные болота, сверкающие под сине-фиолетовыми небесами. На северо-западе виднелись многочисленные рукава Врогга и бесконечные равнины, где все еще не унималась вьюга.

— Вон там, дитя, видишь? — Терек вновь захихикал, показывая на восток. — Нет, отсюда нельзя рассмотреть Нардалборг. Даже я его не вижу. Но он там, за холмами. Если бы не холмы, я мог бы разглядеть убежище «На полпути». Ты не смогла бы. Именно там твой нареченный был прошлой ночью, если только не замерз до смерти. — Он вновь рассмеялся. — Я его не вижу. Даже я. Зато сегодня утром я видел мамонта.

— Отпусти ее! — Оттолкнув Леорта в сторону, к ним подошла Салтайя. — Отзови мальчика в Трайфорс. Я хочу, чтобы состоялась свадьба и брачная ночь.

— Нет времени. — Ее брат повернул в сторону свою кошмарную голову и зашагал прочь. Цок… цок… — Караван уже и так опаздывает. Отправь ее туда. Они могут пожениться в Нардалборге. Или просто устроят себе брачную ночь, а? — Он пронзительно взвизгнул. — Полагаю, хотя бы на это болван способен.

Салтайя явно теряла терпение.

— Очень хорошо. Мы отправимся рано утром — ты, я, твоя прорицательница, девушка…

— Тольконе завтра! — Он резко повернулся, царапнув когтями пол. — Завтра опасно, верно, Леорт?

— Мой господин добр, — довольно тихо, но вполне искренне пробормотал командир фланга.

Он одарил Фабию смущенной улыбкой. У него также были желтые глаза, но если сатрап был человеком-птицей, то юноша — котом.

— Стада перемещаются, — сказал Терек.

Во всяком случае, Фабии представилось, что он это сказал — из-за отсутствия зубов он присвистывал.

— Невсе стада, милорд, — уточнил Леорт, все еще чем-то очень довольный.

— Да, не все. Она может отправиться послезавтра. Леорт поведет последнюю часть Шестого каравана. Его фланг и твои люди, если от них будет хоть какая-то польза. А Леорт полезен, верно, Леорт? Скажи им, что тебе не терпится перебраться через Границу.

Золотые глаза обратились к Салтайе.

— Месть, миледи. — У него был низкий хриплый голос. — Оба моих брата убиты предателями-флоренгианами. Эти негодяи поклялись в верности лорду крови, а потом нарушили клятвы. — Он продолжал улыбаться.

Терек захихикал.

— Нельзя доверять флоренгианам!

— Вы правы, милорд.

Их общая шутка разозлила Салтайю.

— Что ты задумал? Почему ты здесь прячешься?

— Наблюдаю! — ответил ее брат. — Мы уже полдня наблюдаем, верно, Леорт? — Он опять захихикал. — Прорицательница сказала, что он идет. Увидел мамонта и послал за прорицательницей. Послал за Леортом. Смотрел на дорогу.

— Кто идет?

Глаза хищника обратились к Фабии.

— Сьену любит шалить, а?

Фабия догадалась, кто идет. Хотя священный Сьену — бог вина и веселья, Его же называли богом чудесных совпадений.

* * *

Довольно долго дрожащая Фабия стояла у окна, глядя на заснеженные холмы. Салтайя и Терек о чем-то тихо беседовали возле другого окна с подветренной стороны, так что их слова не долетали до девушки. Леорт, сгорбившись, сидел на стуле и правил свой кинжал о подошву сандалии, не сводя пристального взгляда с Фабии.

В башню вошел юноша. Она знала, чего ожидать, однако верист со смуглыми руками, ногами и лицом флоренгианина произвел на нее сильное впечатление. Он коротко стриг волосы и бороду, а на руках и ногах она увидела необычные белые отметки. Лишь потом она сообразила, что это старые шрамы. У него были такие же глубоко посаженные глаза, как у Бенарда, а плечи чуть поуже. Несмотря на это, он выглядел очень сильным. И очень молодым.

Верист низко поклонился сатрапу, не выказав ни малейшего отвращения, из чего следовало, что они встречались и раньше. На Салтайю он не обратил ни малейшего внимания, — стало быть, не знал, кто она такая. На Фабию он даже не взглянул, приняв ее за обычную служанку.

— Ага, воин Орлад!

— Командир фланга Орлад, — пробормотал Леорт.

— Командир фланга! — Терек чуть приподнялся и сразу возвысился над всеми, хотя и не занял вертикального положения. Затем его туловище вновь опустилось. — Надо же. Вольно! Что случилось с синей стаей?

Юноша выпрямился.

— Они в безопасности, милорд, но потери составили шесть человек. Им пришлось провести две холодные ночи в убежище. Сегодня утром мы доставили им пищу и они направились в Нардалборг на мамонтах.

— Понятно. Хорошо… хорошо… Это Леорт. Его фланг сегодня присоединится к Шестому каравану.

Орлад поклонился вигелианину, который улыбнулся в ответ, не вставая со стула.

— Я завидую ему, милорд! Я просил о переводе во Флоренгию, но командир охоты Хет все еще рассматривает мое прошение.

— В Шестом уже многовато командиров флангов.

— Я буду счастлив вновь стать воином и с нетерпением жду возможности служить под началом вашего брата, милорд.

На мгновение сатрап прикрыл жуткие желтые глаза.

— Конечно, конечно… Этого следовало ожидать.

Наступила тишина.

Орлад с тревогой огляделся. Даже если его юношеский пыл был искренним, он не мог не почувствовать царившего в башне напряжения — Салтайя молча наблюдала за ним, Терек улыбался Леорту, Леорт улыбался в ответ и никто не обращал внимания на Фабию.

— Вы призвали меня, милорд?

— Э-э-э… Да, конечно, призвал. Я хотел, чтобы ты встретился со своей сестрой.

— Я не знал, что у меня есть сестра.

Он с упреком посмотрел на Фабию, словно она была в этом виновата.

— А я не знала, что у меня есть братья. — Фабия подошла к нему, протягивая руки. — А потом мне сказали, что у меня их три. Меня зовут Фабия Селебр.

Он словно и не увидел протянутых рук.

— А как зовут остальных?

— Старший — Дантио — мертв. Бенард — художник в Косорде, очень талантливый художник. — С Бенардом она познакомилась под внимательным взглядом Ингельд Нарсдор, но змеиные глаза Салтайи вызывали у нее куда большее раздражение. — А ты Орландо Селебр.

— Нет! Я Орлад Орладсон! Зачем ты здесь?

Он вел себя так, словно во всем была виновата Фабия. Это ужасно ее злило, однако она чувствовала, что за его холодной манерой стоит ужасная боль. Ей хотелось обнять его так, чтобы заскрипели ребра, как обнял ее Бенард, но Фабия подозревала, что в таком случае он сотрет ее в порошок. Миру запрещалось прикасаться к командиру фланга Орладу.

— Что тебе известно о нашей семье?

— Ничего, и я ничего не хочу знать.

Фабия понимала, что ему пришлось труднее, чем ей. Она была готова к встрече с братьями, а он — нет. Орлад стоял перед своим господином, и она видела пламя боли, пляшущее в его глазах.

— Даже это имя, — гневно сказал он. — Селебр! Получить имя в честь города-предателя!

— О чем ты?

— А ты не знаешь? Гнусный Кавотти был гражданином Селебры.

Вероятно, Кавотти — один из флоренгианских повстанцев.

— Как и ты, брат. А наш отец — дож Селебры.

— Кто это?

— Правитель, которого избирают пожизненно. Сейчас он очень стар и болен.

— Пусть умирает. Он сдался без боя.

— Нет, он сражался! Его армия была уничтожена. Когда он умрет, старейшины выберут одного из нас правителем Селебры. Я возвращаюсь во Флоренгию. Я должна выйти замуж за Катрата Хорольдсона и…

— За кого?

— Ты его знаешь?

Орлад бросил быстрый взгляд на Салтайю; потом посмотрел на Терека, который довольно ухмылялся; на лице Леорта застыла хищная улыбка; наконец Орлад обратился к Фабии.

— Быть избранной для брака с благородным домом Храга — большая честь, на которую ты не могла и рассчитывать при такой родословной. Постарайся стать ему достойной женой. — Он повернулся к Тереку. — В Селебре наследование передается по женской линии, милорд?

— Так будет на этот раз, — мрачно заявила Салтайя.

Орлад почувствовал, что его окружают со всех сторон.

— Миледи? Не имел случая…

— Салтайя Храгсдор.

Он вновь поклонился.

— Это огромная честь для меня.

— Возможно. — Как обычно, ее лицо оставалось непроницаемым. — Ты говоришь по-флоренгиански?

— Совсем не говорю, миледи.

— А пятнадцать лет назад говорил, — вмешался Терек.

— И все забыл, — упрямо сказал Орлад. — Я вигелианин — пусть не по рождению, но я этим горжусь.

— Ты хочешь еще поговорить со своей сестрой?

— Нет, миледи… Могу лишь пожелать ей хранить верность вашему благородному дому, как всегда буду верен ему я.

— Спокойно, спокойно, спокойно… — пробормотал Терек. Потом он раздвинул губы и обнажил десны, изображая улыбку. — Думаю, тебе следует отправиться с Шестым караваном. Составишь компанию сестре… когда ее муж сделает свое дело! Передашь командиру охоты, что это мой приказ. Столь трогательная верность должна быть вознаграждена, не так ли, Леорт?

— Мой господин добр! — вскричал Орлад.

— Леорт найдет для тебя место в левом фланге. Да, Леорт? И место для ночлега.

— Фабия нам больше здесь не нужна, — сказала Салтайя. — Пусть ее запрут и надежно охраняют. Если она будет прилично себя вести, она не должна пострадать.

— Исполняй, Леорт.

— И стереги ее под страхом смерти! — рявкнула Салтайя.

— Да, да, да… — протянул ее брат. — Под страхом смерти, слышал, Леорт?

— Под страхом смерти. — Воин улыбнулся господину.

— Хорошо, хорошо. Желаю тебе интересного путешествия домой, командир фланга Орлад.

ГЛАВА 37

Салтайя Храгсдор подождала, пока молодые люди уйдут, и затем сказала:

— Ты безумен, действительно безумен. Этот юноша тебя боготворит.

Терек повернулся к ней и побагровел.

— Нельзя верить флоренгианам! Он нарушит клятву, как только ему подвернется такой шанс!

— Ты делаешь все, чтобы он не хранил тебе верность.

— О какой верности ты говоришь? Они убили моих сыновей!

И он сердито отошел в дальний конец комнаты, подальше от Салтайи.

Она вздохнула и приблизилась к веревке с колокольчиком. Из всех сыновей Храга Терек был самым своенравным. Если бы Терека оставили в покое, из него получился бы неплохой фермер, но она и Храг сделали из него такого сына, какого хотел видеть Храг. В некотором смысле Терек стал самым опасным бойцом. Нет, он не стратег, но даже Стралг, несмотря на все свои способности и безжалостность, не может сравниться с Тереком в рукопашной схватке. Конечно, Терек не слишком надежен — а как иначе? — и теперь возраст и уродство сделали его безумие очевидным для всех.

— Они и моих сыновей убили, но Орлад тут ни при чем. — Юный Селебр произвел на нее приятное впечатление. Она отправила бы его домой вместо сестры, если бы он знал флоренгианский, но дож, не говорящий на родном языке, бесполезен. К тому же поспешное Придание Формы, необходимое, чтобы сделать его послушным, лишило бы его способности быстро соображать. — Я два года не видела Катрата. Он изменился к лучшему?

— Тьфу! Ядовитый маменькин ублюдок. Он из тех, кого находят со сломанной шеей после вечеринки — и если флоренгиане не прикончат его во время первого сражения, это сделают его товарищи.

Салтайя считала, что неприятности Катрата связаны не с матерью, а с отцом.

— Что думаешь о девчонке Селебр?

— Я бы не прочь отведать ее дынек. А что еще я могу о ней думать?

— Она Избранная.

Сатрап взревел, точно онагр:

— Что? Ты шутишь!

— Я не до конца уверена. Но если это так, то она очень хороша.

Невероятно хороша для своего возраста. Смерть Перага, вопиющее дезертирство — неприятности случались, но не слишком много и могли быть обычной случайностью. Однако девчонка слишком умна, чтобы открыто выступить против Салтайи.

— Неужели ты не можешь это выяснить? — Терек словно намекал: если ты не можешь, то кто?

— Испытаем ее завтра.

— Как? — Он подозрительно посмотрел на сестру.

— У тебя есть по-настоящему жестокие веристы без малейших зачатков совести, которые выглядят соответствующим образом?

Он рассмеялся.

— Несколько дюжин.

— Мы пошлем самого уродливого в ее камеру с приказом изнасиловать девчонку. Если он справится, значит, она вне подозрений.

А если нет, то Салтайя сядет рядом с Фабией и объяснит ей ряд фактов жизни — и смерти, в том числе — и то, какслепить из Катрата нечто полезное. В семье не помешает еще одна Избранная.

— Однако мы говорим о девушке, помолвленной с твоим племянником.

— А ему не нужно об этом знать. — Салтайя стояла возле окна, где висела веревка с колокольчиком.

— В любом случае, их уже четыре! — сказал Терек. — Не три, а четыре. — Он вновь отошел от Салтайи подальше.

— Кого четыре?

— Погибших сына. Ты не получила почту? Сглубоким прискорбием я вынужден сообщить, что командир охоты Квирарл убит. — В его беззубой усмешке не было ни капли сочувствия.

Квирарл Эйдсон, ее младший! На мгновение Салтайя потеряла дар речи, на нее накатили воспоминания о его улыбке и смехе. Чувство было такое, будто ее предали. Мать Смерти, ты жестоко испытываешь служанку! После океанов крови, которые она пролила в честь Древнейшей, ей казалась несправедливой гибель стольких ее детей в таком юном возрасте. «И это ведь не ради меня, Мать, а ради Семьи! Династии необходимы наследники, а Ты забираешь слишком многих!»

Она заколотила кулаками по подоконнику. О Квирарл, Квирарл! Ни один из ее сыновей, рожденных от Эйда, не стал воином, который мог бы сравниться с сыновьями Храга — отчасти из-за того, что Эйд — не Храг, а отчасти потому, что ей пришлосьлепить их без помощи Храга. Квирарл был лучшим из ее второго выводка, вероятно из-за того, что его отцом стал не Эйд. И вот теперь его нет?

— Как он умер?

— Это произошло весной. Стралг лишь сообщил, что он попал в засаду во время патрулирования. Если повстанцы взяли его живым, то его смерть была долгой и мучительной.

Она содрогнулась. Одни плохие вести с тех самых пор, как она покинула Скьяр! Сначала ее расстроил Хорольд, потом Терек. А теперь Квирарл. По дороге домой ей придется еще раз остановиться в Косорде, чтобы привести в порядок Хорольда, да и Терек очень сильно сдал со времени их последней встречи. Интересно, сколько еще полезной жизни в нем осталось? Быть может, ей следует использовать его в качестве примера, обучая Фабию тонкостям Лепки. В самое ближайшее время она определит, как далеко все зашло.

— Мне нужны два телохранителя.

— Симпатичных, естественно. — Он ухмыльнулся. — Ты все еще предпочитаешь красавчиков?

— Мне нужны воины, которые приехали вместе со мной. Эрн Джангрсон и Брараг Брарагсон. Пошли за ними. — Они действительно были очень видными парнями, но в последнее время Салтайя выбирала красивых воинов только по привычке. Кроме того, ее забавляло, что люди думали, будто им известно о ее слабости. Она уже несколько лет не подпускала к себе мужчин, хотя почти наверняка даже сейчас была способна рожать детей. — И прорицательницу. Я хочу спросить ее о дезертирах.

Терек не настолько спятил, чтобы окончательно запереться в своем орлином гнезде; внизу он держал наготове людей.

— Дерни за веревку, — проворчал он.

— Сам дерни. — Она отвернулась и стала смотреть в окно.

С опаской глядя на сестру, он подошел к веревке и уже собрался за нее потянуть, когда Салтайя применила Подчинение. И хотя он попытался отойти в сторону, она успела взять ею под контроль, стараясь действовать осторожно, чтобы он не почувствовал ее прикосновения. Терек замер на месте.

По лестнице взбежал мальчик и сразу же склонился в поклоне.

— Милорд?

— Позови воина… — начал он.

— Командира фланга Эрна Джангрсона, — перебила Салтайя, — и воина Брарага Брарагсона.

— Немедленно! — взревел Терек. — Да, и прорицательницу. Если задержишься, я снова прикажу тебя выпороть.

Мальчик исчез, взывая о помощи.

Салтайя подошла к Тереку и взяла его голову обеими руками, заставив выпрямиться так, чтобы их глаза оказались на одном уроне. Он застыл, в остекленевших глазах появился ужас.

Когда-то его разум был так же хорошо знаком Салтайе, как и его лицо, но то, что она обнаружила сейчас, вызвало у нее отвращение. Развалины! Словно дом, сползающий в болото, город, перенесший землетрясение… стены потрескались и обвалились, колонны рухнули, повсюду выросли сорняки. Все неправильно, все! Не поддающиеся определению вещи шевелились в темных углах. Искалеченный разум Терека потряс Салтайю. Содрогнувшись от отвращения, она принялась изучать его сознание и понемногу его переделывать.

Она ткнула мысленным пальцем в гноящийся нарыв.

— Говори.

— Клятвопреступники! — пробормотал он. Конечно, он имел в виду пресловутых флоренгианских мятежников… А жуткий темный мрак это, наверное, Храг. Она коснулась его. — Отец… — Пурпурное пятно, вспомнила Салтайя, это она сама, еще более зловещая, чем Храг, в саване страха. У всех мальчиков возникло одинаковое восприятие Салтайи, оно отличалось лишь деталями. А пульсирующая красная боль — Орлад Селебр. Она двинулась дальше, чтобы взглянуть на мелкие расщелины, альковы и ниши, служившие прежде блистающими источниками разума. Три смутных мерцающих мазка? Она прикоснулась к ним, и Терек произнес имена своих мертвых сыновей: —Нарс… Храг… Стралг…

И больше никого; пока она не обнаружила ни одной женщины. Как и Стралг, Терек ни с кем не сближался; сможет ли сейчас нимфа иметь дело с такой горгульей?

Все неправильно, все извращено. Ей потребуются не меньше тридцати дней, чтобы восстановить хотя бы некое подобие порядка, но как долго он продержится? И думать нельзя о том, чтобы начать работу прямо сейчас, в башне, вдалеке от холодной земли. Здесь? Нет. Здесь? Она обнаружила нечто большое и тщательно скрытое. Страх усилился, начал пульсировать. Ей пришлось пройти сквозь стены, покровы, баррикады… мягко и осторожно, чтобы ничего не разрушить…

— Кто?

Терек что-то забормотал, пуская слюни. Тогда она нажала сильнее.

— Кто?

Эмоции запылали в агонии.

— Хет.

Мужское имя. Мальчиками интересовался Карвак, а не Терек. Она немного отступила и вновь оказалась снаружи, глядя на Терека и продолжая сжимать в ладонях его голову. С его губ капала слюна. Он отчаянно сопротивлялся, пытаясь выйти из транса.

— Скажи мне, кто такой Хет? — Она вновь прибегла к Подчинению.

Он простонал:

— Хет… Хетсон…

Ублюдок. Вот как! Салтайю рассердило, что Терек скрыл от нее племянника, но его еще не поздно использовать — туг многое зависит от возраста ребенка. Лепить лучше всего кровных родственников. Видит Ксаран, у нее их почти не осталось! Мальчик Хет может оказаться не менее податливым материалом, чем Катрат Хорольдсон. Завтра, когда она заставит Терека спуститься вниз и начнет с ним работать, она выяснит, откуда взялся внебрачный ребенок, где он сейчас и сколько ему лет.

— Когда я освобожу тебя, ты забудешь все, что произошло после ухода слуги. — Она отступила назад.

Он подскочил, хмуро посмотрел на нее и направился в противоположный конец комнаты, не понимая, почему у него вдруг закружилась голова.

Салтайя взяла табурет и тяжело села. Мать, как она устала! День или два на реке не причиняют особого вреда, но бесконечное путешествие от Скьяра страшно ее утомило. Ей недоставало силы холодной земли. Шестьдесят лет назад она бы ничего не заметила. Она уже начала чувствовать приближение старости и перестала контролировать все вокруг себя.

Теперь она понимала, что была слишком жадной. Двадцать лет назад Семья управляла всей Вигелианской Гранью, и лишь время от времени возникали слабые попытки сопротивления — история еще не знала такой сильной гегемонии. Ей следовало этим удовлетвориться, но Стралг убедил ее, что веристы обратятся против самих себя, если у них не будет внешних врагов. Она не стала возражать против его вторжения во Флоренгию. Он с такой легкостью подчинил себе новые земли, что даже начал мечтать о покорении Ашурбианской Грани.

Десять лет назад Семья контролировала две Грани, шестую часть мира, и сыновьям Храга досталось самое солидное наследство в истории Додека. Затем мятеж Кавотти заставил их взглянуть в глаза суровой правде.

А теперь?.. Теперь нельзя исключать, что однажды она покинет Флоренгию и вернет все оставшиеся силы обратно, чтобы успокоить Вигелию. В живых осталось так мало потомков Храга! Салтайя не боялась мертвых — они безобиднее любых людей. Даже если привидения или ходячие мертвецы существовали, ей не было до них дела. Однако она подозревала, что Храг мог стать исключением, что даже Древнейшей не хватило сил его удержать. Иногда ей снился старый монстр — обычно он смеялся над ней, насылая зло на своих потомков, чтобы они не сумели удержать то, о чем мечтал он сам. Но все это происходило только во снах.

И все же надежда оставалась. Если девчонка Селебр сумеетвылепить из жалкого Катрата полезный инструмент, а она сама сможет использовать Хета, то положение еще удастся исправить.

— Какие новости от Стралга? — спросила она.

Терек повернул к сестре свою птичью голову.

— Он всегда очень скуп на слова. В любом случае, ничего хорошего во Флоренгии не происходит. Он что-то говорил об укреплении Селебры. Хочет использовать ее в качестве опорного города.

Укрепить Селебру? Да не допустит этого Мать!

— С каких пор веристы укрепляют города?

— Противник имеет огромное превосходство в численности армии! — заверещал сатрап. — Веристы-предатели размножаются как тараканы, но непосвященные еще хуже! Веристы строят укрепления, чтобы воевать с непосвященными. За тем я и воздвиг Нардалборг, безумная старая ведьма!

Неужели Стралг, как и его братья, проигрывает? Она могла потребовать, чтобы Терек прочитал ей его письма, однако она и сама все узнает после возвращения в Скьяр, пусть и задним числом. Приближается зима, горные переходы закрыты. Вполне возможно, что главной новостью весны окажется появление орды флоренгиан с головой Стралга на шесте.

Послышались быстрые шаги, и в комнату вбежал вспотевший, задыхающийся Брараг. Он остановился в дверях и низко поклонился.

— Мой господин добр!

— Вольно, мальчик. — Терек со свистом рассмеялся, словно в словах Брарага было что-то смешное. — Сообщи вожаку стаи, что ты будешь сопровождать мою сестру.

Брараг выпрямился и с опаской поглядел на Салтайю.

— Госпожа?

Салтайя с улыбкой подошла к нему — и он оказался под ее воздействием. Несомненно, Брараг — самый привлекательный верист из всех, кто вместе с ней уехал из Скьяра. Она применила Подчинение, используя все доступные на такой высоте силы.

— Ты будешь меня охранять ценой собственной жизни.

Голубые глаза остекленели.

— Я буду охранять вас ценой собственной жизни. Она его отпустила.

Брараг неуверенно заморгал.

— Это… огромная честь, моя госпожа. Быть вашим стражем. — Он лгал, как никогда не лгал прежде.

От его лжи воняло.

— Вот и хорошо. Подожди меня внизу. Я скоро спущусь… Проверь, как там Фабия Селебр. Она заперта. Пусть ее хорошо охраняют. Скажи страже: если она сбежит, я их подвешу за яйца.

Брараг ухмыльнулся.

— Моя госпожа добра!

Она сделала удивленное лицо.

— Разве это доброта? Клянусь Двенадцатью, у тебя странные представления о доброте, командир фланга. А что еще доставляет тебе удовольствие?

Он густо покраснел, даже щетина на щеках не смогла это скрыть, и забормотал, что он вовсе не хотел… Салтайя развеселилась. Если она когда-нибудь вновь допустит мужчину в свою постель, Брараг — первый кандидат.

— А теперь иди! — сказала она, и он убежал.

Терек прижался к стене, словно огромная змея, с ужасом глядя на сестру. Он всегда так реагировал, наблюдая за тем, как она применяет свою силу. Потом Салтайя стирала воспоминания из его сознания — перед отъездом она об этом позаботится.

— Так вот что ты проделываешь с нами? — прохрипел он. — Со мной и всеми остальными?

— Нет. С тобой и с братьями я этого никогда не делала.

— Клянешься? — Его голос дрогнул.

— Клянусь священной Ксаран, — назло ответила она, чтобы еще раз насладиться его яростью. — Да и действие моих чар быстро заканчивается. Мне приходится их постоянно обновлять, а потом, дней через тридцать, я отпускаю жертву. Я никому не причиняю вреда.

В принципе, так оно и было. Подчинение — мелочь по сравнению с Лепкой, но если применять его в больших дозах, разрушение идет гораздо быстрее. Эрн и Брараг почти наверняка выживут, а вот ее служанка, Гуита, стала практически бесполезной — несмотря на то, что проработала у нее меньше года. Хотя Пераг продержался гораздо дольше остальных, к концу он совсем обезумел. Очень скоро она хотела приказать ему покончить с собой,если бы девчонка Селебр не избавила ее от трудов.

Салтайя вернулась к своему стулу, дожидаясь, когда явятся Эрн и прорицательница. Квирарл, Квирарл! Мой мальчик… Сегодня она предложит Древнейшей кровь и будет молиться о том, чтобы удача вновь повернулась к ней лицом.

Свидетельница вошла и закрыла за собой дверь. Остановившись у входа, она достала свою прялку и, не обращая внимания на сатрапа и Салтайю, начала прясть. Она была высокой, худой и скорее всего молодой, поскольку не запыхалась после долгого подъема.

— Спроси у нее, куда девался мой эскорт, — сказала Салтайя. — Половина Героев, выступивших со мной из Косорда, так и не добралась до Трайфорса. Где они?

Терек все еще вжимался в стену, словно пытался выбрать максимально далекое от Салтайи место.

— Отвечай, Свидетельница.

— Они ни разу не попадали в пределы моего восприятия, — ответила прорицательница.

— Что говорит о них Мудрость?

— Отвечай.

— Этого я пока не могу знать. — Ее веретено продолжало вертеться.

— За последний год многие и многие веристы так и не добрались до Трайфорса. Знаешь ли ты, куда направились хотя бы некоторые из них?

Получив подтверждение от Терека, прорицательница сказала:

— Да. Я могу составить список, но это займет некоторое время.

Ага! Наконец что-то определенное!

— И где же находится большинство из них? — нетерпеливо спросила Салтайя.

Терек велел прорицательнице отвечать.

— Большинство из них отправились в лагерь мятежников в Натервале.

Терек отлепился от стены.

— Мятежников?! Каких мятежников?

— Известно, что мятежники, которые собираются возле Натерваля, называют себя Новым Рассветом.

Терек приблизился к прорицательнице — по-прежнему стараясь держаться подальше от сестры.

— Сколько их? Кто их командир?

— Известно, что его зовут командир орды Арбанерик Крэнсон. По последним сведениям их шестнадцать раз по шестьдесят, четыре дюжины и еще трое, но так было три тридцатки назад.

— Арбанерик! Я его знаю. Он потерял руку во Флоренгии. Вернулся домой год или два назад. — Терек был вне себя от ярости. — Предатель! Клятвопреступник!

Салтайя прикидывала, как быстро дойдет письмо к Эйду в Скьяр и кому она может довериться. Быть может, ей следует послать на помощь Хорольда. Ей бы и в голову не пришло искать мятежников поблизости от Натерваля. Арбанерика необходимо уничтожить, пока он не стал еще сильнее.

ГЛАВА 38

Фабия Селебр была близка к панике. Ее комната не была темницей, но не слишком от нее отличалась. Сквозь массивную деревянную дверь доносились голоса стражников — если она прижималась к замочной скважине. Ей дали пыльное одеяло и кувшин с водой, но никто и не подумал предложить постель, к тому же в комнате не оказалось светильника. Только остатки вечерней трапезы и ночной горшок. Она проклинала себя за бездействие, за нежелание взглянуть правде в глаза. Теперь богатство Хорта уже не могло ей помочь.

Окно было достаточно большим, и она могла бы вылезти наружу. Конечно, оно выходило на людную улицу, зато находилось не слишком высоко, И Фабия легко спрыгнула бы на землю. После захода солнца на улице станет тихо. К несчастью, окно закрывала прочная бронзовая решетка, намертво заделанная в каменные стены, и Фабия не представляла, что с ней можно сделать.

Если Древнейшая и давала Избранной силу, которая позволяла выбраться из тюрьмы, Фабия не знала, в чем она состоит и как ее пробудить. Однако этот секрет наверняка известен Салтайе, которая постарается ей помешать. Как и следовало ожидать в комнате был деревянный пол, Фабия находилась далеко от холодной земли и чувствовала лишь тоненькую струйку Материнской силы, идущую от каменного подоконника.

Салтайя Храгсдор, которая так долго правила Вигелией, не стесняясь в средствах, могла легко заставить сопротивляющуюся девушку выйти замуж. Она вынудит Фабию подчиниться, угрожая Хорту, а позднее избавится от него в Приграничных землях. Верк и остальные воины отца далеко, к тому же они бессильны против веристов. Обманутый Орлад полностью на стороне Салтайи. Бенард либо в бегах, либо убит. И даже если он рядом, от мастера-художника Бенарда мало практической пользы. Таинственная Вуаль не давала о себе знать с тех пор, как они увиделись в Косорде. Теперь у Фабии не осталось сомнений, что через два дня — в лучшем случае через три — она станет женой презренного Катрата, для которого даже у матери не нашлось доброго слова.

Стемнело. Шум на улице стих, и до Фабии лишь изредка доносились голоса прохожих. Она была слишком напугана, чтобы раздеться, и улеглась на одеяло. Каким-то образом она умудрилась заснуть, и ей приснилось, что кто-то швыряет камни в ставни. Наконец шум начал так сильно ее раздражать, что Фабия очнулась.

Дзынь!

Она вскочила на ноги и едва не упала, бросившись к окну. Фабия выглянула наружу. В темноте трудно разглядеть флоренгианские лица.

— Одевайся, — прошептал Бенард. — Я тебя поймаю.

Она была одета, но ей требовалось время, чтобы прийти в себя. Как Бенард здесь оказался, как сумел ее найти? Может быть, это иллюзия, магия Салтайи? Салтайя наблюдает за ней… Вуаль! Разыскивая туфли, Фабия торопливо соткала вокруг себя паутину мрака — не настолько плотную, чтобы Бенард не мог ее увидеть, но достаточную, чтобы спрятаться от стороннего наблюдателя. Она высунулась из окна.

— Я готова.

Бенард, не обращая на нее внимания, оглядывал улицу. Фабия бросила в него туфли, и он подскочил. Она скользнула по подоконнику, словно рыба, и оказалась в его руках. Он легко ее удержал, прижал к груди и поцеловал в щеку.

Потом Бенард накинул ей на плечи темный шерстяной плащ.

— Туфли… Не беги. Иди так, словно тебе все здесь знакомо.

Они спокойно зашагали по улице, его бронзовая рука лежала у нее на плече, поддерживая и успокаивая. В свете звезд улица оставалась совершенно пустынной. О звезды! В Скьяре и даже в Кирне Фабия никогда не видела такого неба.

— Я так рада, что ты со мной! — сказала она, с трудом сдерживая слезы облегчения. — Где ты был всю мою жизнь? Только сейчас я поняла, как сильно мне не хватало братьев или сестер. Я видела Орлада! Есть ли хоть какая-то надежда вызволить Хорта? Куда мы идем? Когда ты сюда приехал?

— Вчера. Хорт свободен, так говорит прорицательница.

— Но как ты узнал, где я нахожусь?

— Вуаль указала мне нужное окно.

— Значит, Вуаль… подожди минутку! На окне была решетка!

Даже очень сильный скульптор не смог бы вырвать такие толстые прутья. Кроме того, на окне не осталось никаких следов.

— Да, были, — согласился брат. — Уродливые штуки! Я решил, что без них лучше.

ГЛАВА 39

В детстве Герой Орлад бывал в Трайфорсе, однако смутно его запомнил. Теперь город как-то съежился. Сильнее всего ему запомнились ежедневные драки. С тех пор ничего не изменилось, только теперь его противниками будут веристы. В Нардалборге все знали, что с ним лучше не связываться, но здесь было полно Героев, выискивающих у него слабые места: коричневый брат? Нет, таким не место в культе. Несомненно, они брали пример с командира войска Терека.

Терек солгал. Зачем Катрат Хорольдсон покинул город, если сюда прибыла его невеста? Если Терек знал о ее приезде, почему он не оставил Катрата здесь, вместо того чтобы вызвать Орлада?

Предупреждение Хета не шло у него из головы: «Он винит тебя в смерти своих сыновей. Он хочет, чтобы ты прибыл в Трайфорс — и тогда он тебя убьет». Очевидно, не собственными руками. Всем известно, что дни, когда Стервятник мог сражаться, давно миновали. Но Леорт… вежливый, серьезный, гостеприимный Леорт? Очаровательный Леорт.

Леорт нашел для Орлада место в казарме и отвел его поесть — похлебка оказалась слишком острой, не такой вкусной, как в Нардалборге — и познакомил со множеством людей, в том числе и с солдатами его фланга. Пиво и вино текли рекой, но Орлад редко пил что-либо, кроме воды, даже в лучшие времена. Леорт и его друзья что-то от него скрывали. Они обращались к нему «брат Орлад», но он никому из них не верил.

Леорт был из тех, кто постоянно заботится о своей внешности, и вел себя так же, как его боевой зверь, словно не мог о нем забыть. Это глупо, поскольку любой дурак знал, что Леорт превратится в кота, и всем известно, как бороться с котами. Молодые веристы обладали разносторонними способностями, и им не следовало цепляться за одну-единственную боевую форму, говорил Хет, поскольку предсказуемые погибают первыми.

В то время как запад все еще оставался алым, на черном восточном небе появились звезды. Рабы торопливо двигались по столовой, зажигая светильники. Орлад задержался за столом вместе с Леортом и половиной своего фланга; остальные заступили на дежурство.

— Хорошо поел? — Командир фланга лениво потянулся.

— Даже слишком.

— Никто не желает прилечь на пуховую перину?

— Надо поторапливаться, пока еще не все места заняты! — заявил большой Меркурту, исполнявший роль главного приспешника командира.

Орлад этого ждал. В течение многих лет он обещал себе, что будет воздерживаться от отношений с женщинами до тех пор, пока не получит медный ошейник, и он его получил. В ту самую ночь, когда он узнал, что его вызывают в Трайфорс, он решил, что это идеальная ситуация — анонимность и разнообразие выбора. Он не рассчитывал, что ему в первый же день придется принять участие в вечеринке, но у него появлялась возможность посмотреть, как это будут делать другие. Сегодня ночью это произойдет! У него было три медяка в сумке.

Между тем остальные принялись спорить о том, куда следует идти сначала — к нимфам или к женщинам, берущим за свои услуги деньги. Все с жаром обсуждали плюсы и минусы обоих вариантов.

Все споры разрешил Леорт.

— «Шестьдесят Путей» — через дорогу от нас. Мы сбросим самую тяжелую ношу там — и дальше будем путешествовать налегке.

Все встали. И хотя командир не давал никакого сигнала, фланг сомкнулся вокруг Орлада, и в сопровождении веристов он вышел из столовой.

Три маленьких светильника тускло освещали большую комнату в «Шестидесяти Путях», а из мебели имелись лишь ковры и подушки. Леорт договорился, что здесь примут восемь веристов за четыре медных монеты — он вытащил их из собственной сумки, что вызвало всеобщее удивление и одобрение В Приграничных землях от них не будет никакого толку, объяснил Леорт, ничего не сказав о том, откуда у него деньги. Одни радостно завопили, встретив старых знакомых, другие также нашли себе подходящих спутниц, и все уютно устроились на коврах.

— Я считаю, что флоренгиане очень привлекательны! — заявила подружка Орлада, прижимаясь к нему. Он решил, что она едва ли не самая молодая, но при таком скудном освещении трудно было определить наверняка. Так или иначе, она оказалась замечательно пухлой и нежной; и от нее приятно пахло. Она поднесла к его губам кубок. — Как тебя зовут, Герой?

Он ощутил вкус вина; в него для сладости добавили меда.

— Орлад.

Она захихикала и провела по его губам кончиком пальца.

— У тебя нет заостренных зубов! — Она наклонилась к нему поближе и прошептала: — А мех у тебя есть?

Он знал, что чувство юмора — не самая сильная его сторона.

— А тебя как зовут?

Она сделала глоток из того же кубка, глядя на него большими темными глазами.

— Мускус.

Он не поверил, что это ее настоящее имя, но ему нравился ее запах. Скоро он уже знал, что ее бедро столь же гладкое, каким кажется. Он выяснил, что поцелуй — это нечто больше, чем обычное касание губ. Орлада встревожили и обрадовали процессы, которые начали идти под его накидкой. Похоже, ему не придется беспокоиться о том, чтобы все прошло как надо. Мускус также в этом удостоверилась, когда наклонилась, чтобы слизнуть вино, случайно пролитое ему на грудь.

— Дорогой, ты ведь принес мне подарок, верно? — прошептала она ему в ухо.

Он пробормотал нечто неразборчивое, пока его руки исследовали ее грудь.

— Замечательный ты мой, почему бы нам не начать? — Она встала, и он пошел вслед за ней.

Другие пары уже начали исчезать за дверями. Орлад обрадовался, что не будет никаких представлений, поскольку сейчас они казались ему лишними.

— М-м-м, — протянул он.

Обнявшись, они пошли по темному коридору, по одну сторону которого располагались тесные темные комнатки. Из некоторых доносились шепоты и хихиканье, в других было пусто, но Мускус вела Орлада в какое-то вполне определенное место. Ее рука забралась ему под накидку, которая начала сползать, словно по собственной воле.

Мускус открыла дверь и ввела его в помещение побольше, которое было ярко освещено. Орлад сразу же ощутил сильные приятные ароматы. Очевидно, здесь принимали клиентов поважнее, чем рядовые веристы. Слева он обнаружил огромную постель — ничего подобного ему еще не доводилось видеть, справа находился очаг, где пылал огонь, чуть в стороне стоял стол с кувшином вина и кубками. Напротив, возле второй двери, замерла Свидетельница в белых одеждах, голова и лицо которой скрывала белая вуаль. В руках она держала прялку и веретено.

— Двенадцать благословений, командир фланга Орлад.

Он продолжал крепко обнимать Мускус.

— Давай найдем какое-нибудь другое место, — сказал он.

— Нет, сначала выслушай ее.

— Если хочешь, я уйду, — молвила прорицательница, — но предупреждаю: вино в кувшине отравлено. Женщина об этом знает.

Мускус высвободилась из рук Орлада и закрыла дверь.

— Боюсь, она права, милый. Меня предупредили, чтобы я ничего не пила. — Мускус лениво подошла к столу и понюхала вино. — Нет, ничем не пахнет.

— Я сказала, что вино отравлено, значит, так и есть. Тебя специально накормили острой пищей, чтобы ты захотел пить. Не беспокойся, вино тебя не убьет, ты лишь немного захвораешь.

Романтические мечты Орлада моментально уступили место ярости.

— Кто? Зачем?

Женщина в белом пожала плечами.

— Приказ сатрапа. Он ничего не объяснил. После того, как ты всю ночь промучаешься с животом, тебе будет трудно хорошо сражаться завтра, когда вы попадете в засаду, но я не думаю, что дело в этом. Возможно, задача состоит в том, чтобы ты никуда не ускользнул до рассвета. Он любит смотреть.

— Я вам не верю. — Однако у него не было выбора. Даже во всем сомневающийся Хет говорил, что прорицательницы не лгут.

— У тебя треугольный шрам на правом бедре, метки от когтей возле пупка и отсутствует левый сосок. Перед тем как отправиться в столовую, ты спрятал четыре медяка в своей постели. Я сказала правду?

Ему захотелось закричать и что-нибудь сломать.

— Засада? Какая засада?! Должно быть, это чья-то шутка!

Ее тихий, лишенный эмоций голос не изменился.

— Леорт получил вполне определенный приказ. Стада переведены со склона холма под названием Королевская Трава. Этот холм нельзя миновать, если хочешь добраться отсюда до Нардалборга. Фланг должен загнать тебя туда и убить, чтобы сатрап мог спокойно понаблюдать за происходящим с башни.

— Нет! — Но Хет предупреждал его об опасности, а он верил Хету даже больше, чем Свидетельнице. — Что же мне делать? — прошептал он. — Как убедить господина, что я ему верен?

— Тут я не могу тебе советовать. — Свидетельница коснулась концом веретена пола и подняла его, чтобы начать работу с новой нитью. — Я могу позвать людей, которые хотят тебе помочь, но ты должен дать мне слово, что ты их не предашь и никому не расскажешь о том, что говорилось в этой комнате.

— Дать слово? — яростно переспросил Орлад. — Если мой господин не верит моим клятвам после того, как я так напряженно трудился, чтобы получить возможность ему служить, почему ты будешь верить моему слову? — Он ощутил тошноту.

— Потому что я почувствую, если ты солжешь.

Самым трудным во время схватки было сохранять ясность мысли. Так ему постоянно говорили. И так его научила жизнь. Однако оставаться спокойным, когда речь идет о хладнокровном предательстве, намного сложнее. Все, к чему он стремился, уничтожено! Лжет прорицательница или нет, он не мог ей поверить. Орлад попытался придумать какой-то выход для себя, но ничего не находил. Ему требовалось время на размышление. И он сказал:

— Даю слово.

— Приведи их, — велела прорицательница.

Мускус подошла к другой двери и вышла из комнаты, оставив ее открытой. Свидетельница вновь взялась за веретено. Орлад по-прежнему стоял, прислонившись к двери, через которую они с Мускус вошли. Сегодняшняя ночь развивалась совсем не так, как ему хотелось.

В комнату вошла девушка, которая утверждала, что приходится ему сестрой. Она должна быть заперта, значит, он стал свидетелем заговора и прорицательница нарушила верность сатрапу. Но это какой-то бред! Свидетельницы служили Стралгу и командирам войска, а теперь одна из них предупредила его о засаде. Орлад — лучший, сам Хет это сказал! Зачем Тереку убивать своего лучшего Героя?

А может, он и не хотел его убивать? Может, это просто еще одно испытание? В конце концов, до утра Терек еще может отменить приказ! Орлад должен доказать верность сатрапу, предав свою предполагаемую сестру. Единственная клятва, связывающая вериста — та, которую он дал Веру, а светом Веру в данном случае был сатрап Терек. Да, это проверка его верности.

Придя к такому выводу, он почувствовал себя намного лучше. Девушка подошла к нему.

— О Орлад! Мне так жаль!

Он сложил руки на груди.

— Кого?

— Тебя, естественно. — Она тряхнула головой и нахмурилась. — Я знаю, как ужасно ты себя сейчас чувствуешь. Я хочу тебе помочь.

— В самом деле? Ну, прорицательница? И кто же лжет теперь?

— Никто. Она тебя жалеет, и ее пугает твой гнев.

— Она действительно моя сестра?

— Да. И я не солгала тебе относительно засады.

Тогда они просто смеются над ним. Смеются прямо в глаза. Кто не станет смеяться над воином, который предал своего господина?

Вслед за девушкой в комнату вошел мужчина и закрыл за собой дверь. Он был ростом с Орлада и гладко выбрит. Черные волосы до плеч, мощные плечи и широкая грудь. Он тоже хотел подойти к Орладу, но девушка его остановила.

— Он не любит эмоциональных приветствий. Орлад, это твой брат, Бенард.

— Ты художник? Больше похож на дровосека.

Вновь пришедший заморгал. А потом его глаза заблестели, и он улыбнулся.

— Ты тоже вырос, Малыш.

— Поразительно.

— Как замечательно снова тебя видеть! И как бы я хотел встретиться при более благоприятных обстоятельствах!

— Сядьте все. — Свидетельница продолжала крутить веретено.

Все гости послушно присели на край огромной постели. Лишь Орлад не сдвинулся с места.

— Ты все еще сомневаешься, — сказала прорицательница. — Ты готов повторить для остальных свое обещание хранить в тайне все, что будет произнесено в этой комнате, командир фланга?

— Обещаю. Но прекратите лезть в мой разум!

— Я не могу читать мысли. Мне по силам уловить настроение и эмоции. Естественно, ты сейчас очень встревожен. Однако… нам нужно спешить. Вот история в том виде, как ее рассказывают. Некоторые ее части я могу подтвердить лично, но, чтобы не терять времени, не стану уточнять, какие именно. Известно: когда пала Селебра, дож отдал в заложники четверых своих детей…

— Только не торопись его обвинять, Орлад, — вмешалась девушка. — Он спас своих людей от бойни. Он считал, что это его долг, и заплатил ужасную цену. Его поступок нельзя считать проявлением трусости. Ему потребовалось очень много мужества.

— Тут все зависит от того, кто будет судить.

Веру не шел на уступки перед теми, кто потерпел поражение. Важна только победа.

— Всех мальчиков привезли сюда, в Вигелию, — продолжала Свидетельница. — Тебя оставили с Тереком, Бенард отправился к Хорольду в Косорд, а Дантио к самой Салтайе, в Скьяр. Фабия последовала за вами позже, вместе с кормилицей Паолой Апицеллой, к сатрапу Карваку в Джат-Ногул. На следующий год мятежники разграбили город, но кормилица сумела из него сбежать, прихватив с собой ребенка. Она добралась до Скьяра и вышла замуж за богатого купца. Фабия выросла, ничего не зная о своем прошлом. Позднее Апицеллу убили по приказу Салтайи.

— Сколько лет… было мальчикам? — спросил Орлад. Какая-то часть этой истории могла быть и правдой.

— Одиннадцать, восемь, тебе — три года. Полагаю, ты почти ничего не помнишь о том времени. Бенарда вырастила жена Хорольда, леди Ингельд, которая поддержала его интерес к искусству.

— Неужели вы должны постоянно прясть?

— Это часть нашего таинства. Мы стараемся собрать мириады событий в единую историю; процесс прядения нам помогает.

— Сейчас вы рассказываете, а не «собираете события».

— Я не только беседую с вами, но и слежу за Леортом и его флангом. Закончив свои развлечения, они придут за тобой. Я уже говорила, у тебя мало времени.

— А что произошло с Дантио? — спросил Бенард. — Я так и не узнал.

Прорицательница вздохнула.

— Он был достаточно взрослым, чтобы сопротивляться, но слишком молод, чтобы понять всю серьезность своего положения. Он постоянно убегал. Салтайя предупреждала, что он за это заплатит, а она никогда не угрожает попусту. Однажды ее кара оказалась столь жестокой, что убила Дантио. Мой верист, как по-вашему, храбрец он или глупец?

Прежде чем Орлад успел что-то ответить, художник выпалил:

— А теперь мы собрались вместе! Пятнадцать лет спустя все оставшиеся в живых объединились. Похоже, боги не лишены милосердия.

Орлад посмотрел на два освещенных лица и на скрытую за вуалью прорицательницу.

— Значит, король-дож умер? — спросил он.

Старший сын мертв. Из художника не получится правитель. А верист с этим может справиться. «Если, — зашептало искушение, — твой господин тебя предал, то и клятва ему потеряла смысл, и ты должен хранить верность лишь Веру. Лучше пусть правит Герой, чем женщина». Он отбросил предательскую мысль. Это все часть испытания, они хотят проверить, устоит ли он перед соблазном.

— Нам сообщили, что дож при смерти, — ответила прорицательница. — Также известно, что орда вигелиан движется к Селебре. Конечно, все эти новости устарели, но у меня есть более свежие сведения, чем у Салтайи и Терека.

— Как такое может быть? — спросил Орлад, чувствуя, что его вновь охватывает гнев. Упоминание о войне было подобно чужому пальцу, бередящему раны его верности. Он не мог поддерживать клятвопреступников-флоренгиан! Терек его испытывает. — И кто такая вы, предающая лорда крови, которому поклялись служить?

— Меня зовут Вуаль. Известно ли тебе, каким образом Стралг добился поддержки мэйнисток?

— Мне все равно! — закричал Орлад. — Договор скреплен именами богов!

— Он до смерти замучил сто пятьдесят беспомощных женщин и пятерых столь же беспомощных мужчин. И не успокоился бы, пока не уничтожил весь культ. Разве такое может оправдать даже верист?

— Пожалуйста, давайте не будем пререкаться, — вмешалась девушка. — Орлад, чего ты хочешь? Если ты попытаешься вернуться домой, как тебе приказано, Леорт тебя убьет. Ты пойдешь в Нардалборг в надежде найти там защиту или попробуешь начать новую жизнь?

— О новой жизни и речи быть не может. Ты не выйдешь замуж за Хорольдсона?

Она скорчила гримасу отвращения.

— Надеюсь, нет.

— Я чуть не свернул ему шею сегодня утром, но потом узнал, кто он такой. — Теперь Орлад об этом жалел; тогда у сатрапа появился бы повод его убить, и он бы не чувствовал себя сейчас так ужасно. — Как тебе удалось выбраться их темницы? — Он посмотрел на гладкое лицо и блестящее волосы Фабии и понял, как мало знает о женщинах. Мускус была намного старше, чем его не внушающая доверия сестра.

— Мне помогли. — Она улыбнулась сидящему рядом с ней художнику.

Опять предательство! Однако Орлад не мог поверить, что этот медлительный болван сумел бы выпустить птичку из клетки, не говоря уж об организации побега из дворца сатрапа.

— И что же вы теперь собираетесь делать? — спросил Орлад. — Хотите перебраться через Границу во Флоренгию и вернуть себе наш город? Вдвоем против Кулака?

Она покраснела от его насмешек. Художник не обращал на них внимания: он не сводил глаз с прорицательницы, словно она вызывала у него такое же неприятие, как у Орлада.

— Понятия не имею, — призналась девушка. — Но сейчас нам необходимо решить твои проблемы. Что можешь сделать ты? Если Вуаль найдет надежное место, тебя это устроит?

Что за имя такое — Вуаль? И кто эти люди, которым он должен довериться, нарушив клятву, данную командиру войска?

— Свидетельница, почему тебя интересует моя судьба? Почему ты предупреждаешь меня о предполагаемой засаде?

Она вновь запустила веретено.

— Мы благословлены не только видением, командир фланга. Мы заинтересованы в тебе, поскольку в тебе есть сила, которая позволит изменить мир. Я не могу утверждать, что так оно и будет, мне лишь известно, что у тебя появится шанс — так острый меч может убить, а может не попасть на поле боя. Мы называем это «отметиной судьбы» или «изюминкой». Все вы обладаете этим качеством, как и Дантио в прошлом, хотя случаи, чтобы все четверо происходили из одной семьи, чрезвычайно редки. Вот почему тебе может сопутствовать успех, если ты стремишься к славе. Сейчас, Орландо, ты очень важен, однако с тобой все немного иначе. Важность — не такая уж большая редкость, и обычно у нее недолгая жизнь. Наемный убийца может быть важным, но тот, кто заплатил ему, почти всегда отмечен судьбой. Из-за твоей нынешней значимости я увидела тебя еще до того, как ты добрался до Королевской Травы, то есть когда ты оставался вне пределов моего видения. Твой приход был необходим!

Однако Орлад не ощущал своей значимости.

— Почему вы предаете сатрапа? Почему рассказываете мне о его планах? И почему он хочет меня убить?

— Потому что он безумен. Потому что он и все дети Храга несут в себе зло. Скажи мне, почему ты их поддерживаешь, почему хочешь сражаться за Стралга против своего собственного народа?

— Я хочу сражаться против лживых веристов! — закричал Орлад. — Предателей, нарушивших свою клятву! А непосвященным нечего бояться, если они не путаются у нас под ногами и делают, что им говорят.

— А как ты отличишь клятвопреступников? — спросила прорицательница. — Несколько дюжин флоренгианских юношей во главе с Марно Кавотти дали клятву верности, а потом ее нарушили — но теперь почти все они мертвы. Они подготовили много раз шестьдесят по шестьдесят воинов, и все они верны данной ими клятве, как ты верен своей. Как и ты…

Алая пелена гнева подтолкнула Орлада вперед. Девушка вскочила на ноги и закричала:

— Нет!

Даже художник поднялся на ноги, словно рассчитывал, что его массивное тело сможет остановить Героя.

— Если ты убьешь меня, то ничего не изменится, — сказала прорицательница, но теперь в ее голосе появились визгливые нотки.

Она наконец перестала прясть.

— Я буду сражаться с флоренгианами, потому что я верен Кулаку! — Если ему позволят, если ему поверят!

— Почему? — спросила прорицательница. — Стралг убивал и грабил народ твоей родины. И знаешь почему? Знаешь, из-за чего началась война?

— А какое это имеет значение? Если бы они склонились перед Героями, как им следовало, никто бы не пострадал.

— Расскажи ему, Бена.

— Что? — прорычал художник, продолжая хмуриться.

— Расскажи ему, почему Стралг начал завоевывать Флоренгианскую Грань.

Художник пожал плечами.

— Потому что у него накопилось слишком много людей. В своем стремлении покорить Вигелию он подготовил огромное количество веристов. Когда им не с кем стало сражаться, они принялись драться между собой. Поэтому он увел половину за собой через Грань, чтобы они там погибли.

Орлад рассмеялся.

— Он тебе сам это сказал?

— Он сказал это жене своего брата, — рассеянно ответил Бенард. — А она поведала мне. — Он взглянул на прорицательницу.

— Я тебе не верю.

Никто не ответил Орладу. Каким-то образом настроение в комнате изменилось.

— Прекрати это! — закричала Свидетельница, угрожающе поднимая прялку.

— Что прекратить? — Бенард шагнул к прорицательнице, с недоумением глядя на нее.

— Прекрати! — пронзительно закричала она.

— Я тебя знаю!

— Нет, не знаешь! Как ты можешь меня знать? — Она попыталась ударить его прялкой.

Он легко отвел удар в сторону и сорвал с прорицательницы вуаль.

ГЛАВА 40

Бенард Селебр почувствовал, что со Свидетельницей по имени Вуаль что-то не так, когда он в первый раз увидел ее в Зале Быков, в Косорде. И это ощущение возникло у него утром, когда они встретились в Трайфорсе. Весь день он возвращался к этой мысли. Наконец он обратил молитву к Анзиэль, чтобы она позволила ему заглянуть за вуаль, и глазам предстало невероятно знакомое лицо. И тогда он сорвал с нее вуаль.

С него.

На какой-то ужасный момент ему показалось, что он стою лицом к лицу со священным Эриандером — Эриандером, каким он изобразил его на фреске Ингельд и в идоле Хидди. Конечно цвет кожи был другим, как и жуткие обрезанные уши; зато он увидел прямой нос, вьющиеся волосы и заостренный подбородок. Но самым страшным оказалась потеря мужского достоинства.

— Я думал, ты мертв! — Он создал бога в виде молодого человека, лишенного пола, но придал ему черты старшего брата — который не должен был так выглядеть сейчас, да и речь у него должна быть другой. — О Дантио, Дантио! Что они с тобой сделали? И что я натворил?

С тоской в сердце Бенард обнял брата и прижал к груди. Дантио застонал, пытаясь вырваться, а потом обмяк, хотя в могучих объятиях брата с трудом мог дышать.

— Как трогательно! — сказал верист. — И что все эти значит?

— Прекрати ухмыляться, тупой убийца! — закричала Фабия. — Неужели ты действительно Дантио?

Бенард отпустил брата и посмотрел на него. Дантио кивнул. Его глаза были плотно зажмурены, рот перекосила судорога боли. Он отвернулся и спрятал лицо у стены.

«Грубое бессердечное животное, — подумал Бенард, — как я мог быть таким безумно жестоким?»

Казалось, прошла вечность, прежде чем прорицательница заговорила.

— Да, я Дантио, — глухо прошептал он. — Нетрудно догадаться, что они со мной сделали.

Безбородое лицо, высокий голос. Бенард посмотрел на другого брата, жестокого убийцу, и подумал: «Мне еще повезло».

— Есть и другие евнухи… в культе… Нет, не мы их сделали такими, но мы берем их к себе.

Фабия подошла к Дантио и обняла его.

— Ты ведь говорил нам о смерти Дантио?

— Говорил, — ответил он, стоя лицом к стене. — Однако я хотел рассказать вам правду. Когда покончу с этим.

Бенард молча взял вуаль и подал ее Дантио, тот, не поднимая глаз, вновь закрыл лицо.

— Полагаю, — презрительно усмехнулся Орлад, — мой долг состоит в том, чтобы предупредить своего господина, что заложники Селебры оказались на свободе, и что они очень опасны. И что они могут против него выступить! Художник, девушка и мерин! Он придет в ужас.

Сжав кулаки, Бенард шагнул к нему: — Заткни свою вонючую пасть!

— Иличто, брат? — тихо спросил Орлад, сверкнув глазами.

Осторожность взяла верх, и ярость Бенарда поутихла. Любой верист с удовольствием устроил бы драку после таких эмоциональных потрясений. Этот юный монстр уже не раз дрался; он слишком опасен; его следует успокоить. Но Бенарда переполняло отвращение.

— Надо было раньше начинать драться, Герой.

— Что ты имеешь в виду, Рука?

— То, что они сотворили с Дантио, ничуть не хуже того, что проделали с тобой. Ты не стал сражаться с врагом, ты к нему присоединился! Ты поверил в его ложь и принял отвратительные правила. Ты предал Флоренгию.

Юноша покраснел.

— Придержи язык, художник, или я сам заткну тебе глотку! По крайне мере он вел себя достойно. А ты не человек, а гриб-дождевик, вообще не способный сражаться, ты лишь портишь воздух. С этих пор обращайся ко мне «мой господин». Я не стану предупреждать тебя еще раз. — Он подошел к столу и заглянул в кувшин с вином. — Эй, Без-яиц, сколько нужно выпить этой дряни, чтобы немного поблевать?

Дантио, вновь обретший анонимность, повернулся.

— Нельзя сказать наверняка. Может, хватит и одного глотка. Не возвращайся к ним, Орлад! Пожалуйста, не возвращайся! Они в самом деле намерены завтра тебя убить.

Верист плеснул немного вина в кубок и поднял его.

— За Священного Демерна, свидетеля всех клятв! — Он выпил вино. — Неплохо! — Он положил руку на щеколду и задумался. — Я дал вам слово, поэтому не сообщу о вашем маленьком предательстве. Я не нарушу своих клятв.

— Не уходи! — попросила Фабия.

— Пожалуйста, не уходи! — сказал Бенард.

Воин нахмурился.

— Как ты ко мне обратился?

— Мой господин, если это доставит тебе радость. Пожалуйста, не уходи, мой господин. Мы твоя семья, и ты нам нужен. Братья и сестры могут ссориться, но они обязаны помогать друг другу.

— Ты можешь быть старшим носителем накидок, — произнес Орлад, выходя из комнаты и тихонько прикрывая за собой дверь.

Фабия вновь обняла Дантио.

— Что он задумал?

— Только боги знают. Он и сам еще не решил. Орлад слишком неустойчив.

— Ничего удивительного! — Бенард уселся на край постели и закрыл лицо руками. — Я бы на его месте свернул Тереку шею.

— Его ввели в заблуждение, — сказал Дантио. — В нем нет зла. Он делает то, чему его учили. Только теперь ему не позволяют исполнять клятвы.

— А завтра? — спросила Фабия.

— Завтра? — Дантио вздохнул. — Он выпил совсем немного вина. Если потребуется, он умрет, чтобы доказать свою верность. Однако командира фланга Леорта ждет сюрприз. У Орлада осталось лишь одно: умение сражаться. Он не станет для них легкой добычей. — Вуаль позволила Дантио вернуть себе прежнюю уверенность. Он поднял с пола прялку и веретено. — Пожалуйста, простите мою несдержанность. Я не ожидал от вас такой жалости.

Бенард не считал, что испытывал жалость — по крайней мере сначала. Скорее отвращение: сознательное повреждение человеческого тела оскверняло все главные ценности жизни.

— Брат… я искренне сожалею. Напрасно я сорвал с тебя вуаль.

— Нет, я сам должен был сказать, кто я был… и есть. Я хотел сделать это несколько позже. Я поступил глупо, так сильно затянув с признанием.

— Кто это сделал — Салтайя?

— Не сама. Она отдала приказ.

— Но все прорицательницы — даже ты сам — говорили, то ты мертв. Даже Салтайя им поверила.

— Нет. Мы никогда не говорили, чтоДантио мертв, а лишьДантио умер. Я и в самом деле умер. Это длинная и печальная история, сейчас ее некогда рассказывать.

— Я чувствовала, что Вуаль среди речного народа, но думала только о женщинах! Флоренгианин, мужчина, раб. Вот почему я не смогла тебя узнать!

— Иногда это удобно, — сказал Дантио; его сухой голос мог бы с легкостью осушить Врогг. — Нам нужно составить план. Пожалуйста, я прошу вас обоих… вы можете еще некоторое время хранить мою тайну? В противном случае у нас воз никнут проблемы.

— Конечно! — в один голос ответили Бенард и Фабия.

— Семейная тайна! — добавил он.

— А где Хорт? — спросила Фабия.

— Он здесь, — неуверенно засмеялся Дантио. — Укр лишь немногим уступает Анзиэль, когда речь заходит о бегстве из тюрьмы. — Он распахнул дверь для Фабии. — Бена, а та решетка на окне, которую ты… твоя богиня… убрала для тебя. Она может поставить ее обратно?

— Может, наверное. А зачем?

— Чтобы огорчить Салтайю. Мелочь, но мне будет приятно.

Бенард немного подумал.

— Действительно, здание без решетки будет выглядеть негармонично. Я могу попросить.

ГЛАВА 41

Ингельд Нарсдор, беглый свет Веслих в Косорде, правительница города, снявшая с себя все полномочия, нарушившая верность жена сатрапа и госпожа мастера художника Селебра с удовольствием поедала очередной персик, четвертый с того момента, как она отказалась от ужина. Уже одно то, что она вновь находится на твердой земле, доставляло ей огромную радость. Крыша над головой, тепло потрескивающего в очаге пламени, беседа с новой знакомой — все это превращало жизнь в настоящий рай. Ее хозяйка, сидевшая по другую сторону очага, Свидетельница Радость Опия, скорее всего была светом Мэйн в Трайфорсе, хотя никто ничего подобного не говорил вслух. Она явно подчинялась — как и все остальные в этом странном здании — Свидетельнице по имени Вуаль, которая прибыла утром и куда-то ушла. Ингельд не особенно волновало, где ее носит, однако с ней ушел Бенард, и ему могла грозить опасность. Ингельд не знала, сколько обитателей дома были Свидетельницами. Все они, в вуалях или без, вели себя вежливо и дружелюбно. Прежде Ингельд считала прорицательниц отвратительными ищейками и доносчицами, прислужницами Стралга, никогда не задумываясь о том, что они могут ненавидеть свою службу.

— Этой весной все должно решиться, — сказала Радость. Она редко обращала свои слова к собеседнику, а смотрела куда-то в сторону, словно наблюдала за событиями, которые разворачивались за стенами дома. Тембр ее голоса говорил о немалом возрасте, но разум оставался быстрым и проницательным. — Наша Старейшая умерла, хотя весть об этом еще не добралась до Трайфорса. Именно она, Ночная Птица, много лет назад заключила со Стралгом соглашение. Я не могу открыть больше, но раз уж вы оказались вовлечены в эти события, то должны знать, откуда вам грозит опасность.

Источником опасности для Ингельд служила ее безумная любовь к Бенарду, абсурдная для женщины ее возраста.

— Я не обману вашего доверия.

— Из-за отношения к договору со Стралгом наш культ уже давно раскололся на две части. Большинство согласились с мнением Старейшей: якобы нам следует дождаться его смерти, которая должна произойти довольно скоро. Позорное соглашение исчерпает себя, и мы будем свободны. А фракция Вуали полагает, что за Стралгом стоит вовсе не Веру — ужасный бог. Он лишь один из Двенадцати. Они считают, что Салтайя Храгсдор является Избранной Отвратительной богини.

Рассказ Радости был прерван чудовищным ревом и треском, какие мог издавать лесной великан, рухнувший на землю, но на самом деле был лишь напоминанием, что вожак стаи Гатлаг улегся отдыхать. Он отпраздновал возвращение на твердую землю несколькими кувшинами пива и одним из Шестидесяти Путей, оказавшихся к его услугам за соседней дверью.

— Она сестра моего мужа, — заметила Ингельд, — и меня это совсем не удивляет. Но вы-то должны знать наверняка?

— У нас нет полной уверенности, — ответила Радость, обращаясь к очагу. — Большая часть ее жизни скрыта от нас, и мы не можем доказать, что она принадлежит Древнейшей Кроме того, сила хтониан проявляется по-разному.

— Они долго живут?

— Да, тому есть свидетельства. Поскольку нам редко удается их отыскать, те, кого мы все-таки знаем, могут быть исключениями.

Ингельд осторожно произнесла:

— Мой опыт подсказывает, что Салтайя намного умнее братьев, а я знакома с каждым из них. Возможно, именно она всеми управляет.

— А вы когда-нибудь встречались с Храгом?

— Нет. Я знаю всех его детей, но только не его самого.

— Любопытно, — заметила старая леди, кивнув, — что мы не можем найти свидетельств его смерти. Увы, нынешняя Старейшая, как и ее предшественница, отказывается слушать доводы, не основанные на фактах.

— Вуаль — лидер повстанцев?

Радость Опия позволила себе тихонько рассмеяться.

— Власть Старейшей абсолютна, поэтому о восстании речи быть не может — к тому же от нее ничего не утаишь. Ей известны наши тревоги, но она не обращает на них внимания, ведь нас меньшинство. Вуаль лучше всех выражает наши взгляды. Мы настаиваем, что свидетельства, связывающие семью Храга с Древнейшей, сильны настолько, что это позволяет аннулировать действие договора, прекрасно понимая, какие жесткие действия могут последовать со стороны веристов.

— Их месть может быть ужасной, — согласилась Ингельд.

Она наклонилась, чтобы выбросить косточку от персика в огонь, и поморщилась, увидев в огне лицо Хорольда. Она бросила косточку. Как скоро он ее поймает? Она наслаждалась каждым мгновением свободы с Бенардом, понимая, как скоро это может закончиться. По ночам она лежала без сна, прислушиваясь к его тихому дыханию, ощущая жар его тела и тревожась о неизбежности мести, которая на них обрушится.

— Кто-то идет, — сказала прорицательница, и почти сразу же дверь у нее за спиной отворилась, хотя никто не стучал.

Невысокий мужчина среднего возраста вошел в комнату и с тревогой огляделся. Дверь за ним закрылась.

Прорицательница молвила, не поворачиваясь к нему:

— Приветствую, мастер Вигсон. Я редко пользуюсь именем, но в таких случаях называю себя Радость Опия. Миледи, это Хорт Вигсон, приемный отец Фабии… Леди Ингельд, Дочь Веслих, правительница Косорда.

— Я польщен! — Он поклонился обеим женщинам.

Ингельд была удивлена. Она знала, что Хорт Вигсон один из самых богатых людей Вигелианской Грани, если не самый богатый, и что он сколотил такое состояние исключительно благодаря собственному уму. А их нежданный гость не производил особого впечатления. Его голова имела форму перевернутой груши, и макушка едва доставала до плеча Ингельд, а все тело напоминало слегка сгорбившийся высохший конус. Конечно, не следовало ожидать, что у купца будет телосложение вериста (или скульптора), однако в его глазах должен светиться острый, как бритва, ум, и умение все просчитывать наперед. А глаза этого человека были простые, как вареные яйца вьюрка.

— Насколько я понимаю, вам удалось спастись из тюрьмы сатрапа, мастер Вигсон, — сказала она. — Мои поздравления.

— О, благодарю вас, миледи.

— Фабия также бежала и находится в этом доме.

— Да, мне сказали. — Вигсон заморгал, как смущенный филин.

— У нас здесь очень полезные друзья.

Радость Опия раздраженно фыркнула.

— Свидетельницы не имеют никакого отношения к спасению мистера Вигсона из темницы. Он сам организовал побег Мы лишь перехватили его на улице и предложили доставить и безопасное место для встречи с Фабией.

— Я вдвойне восхищена, укрист! — воскликнула Ингельд. — Насколько я понимаю, вы прибыли в Трайфорс только сегодня утром, и вас сразу же посадили в темницу.

Так быстро организовать что-либо не мог даже Хорт, не говоря уже о побеге из тюрьмы. Однако он не стал вдаваться в объяснения. Поскольку в комнатене было свободного стула, он продолжал стоять, сложив руки, словно школьник, отвечающий урок.

Гатлаг вновь оглушительно захрапел.

— Он все устроил еще в Косорде, — пояснила Радость. — Его сообщники отправили сюда быструю лодку, чтобы заручимся помощью местных мастеров, связанных с преступной жизнью Трайфорса. Как только Вигсон сошел на берег, он подал условный сигнал, после чего мастер порта подкупил ночную стражу, и Вигсона отпустили. Кроме того, он снабдил Хорта несколькими любопытными предметами, которые не так просто купить на базаре, верно, мастер Вигсон?

— Так и было, Свидетельница. — Хорт смущенно улыбнулся, не выказывая ни удивления, ни тревоги, что говорили если не об остром уме, то о потрясающем самообладании.

Ингельд не стала спрашивать, о каких предметах идет речь.

— И где вы намерены скрываться, когда сатрап узнает о вашем побеге?

— Пока не определился, миледи. Поначалу я рассчитывал, что мы с Френой сбежим сегодня ночью на лодке. Увы, оказавшись в темнице, я обнаружил, что Френу заперли во дворце. Политеистов легко склонить к взятке, но с Героями это невозможно. Пришлось изменить планы. Естественно, я ужасно обрадовался, когда узнал, что ее уже… освободили. — По его лицу скользнула слабая улыбка и тут же исчезла. — Поэтому я не могу ответить на ваш вопрос, миледи. Я не знаю, что происходит.

— Вы не единственный, хотя, полагаю, хозяйка дома сможет нам многое объяснить.

— Когда придет время, — спокойно произнесла Свидетельница. — Сюда скоро придет Фабия. Она встречалась со своим младшим братом, который оказался очень упрямым молодым человеком.

— Вы меня удивили. Иногда мне кажется, что голова Бенарда отлита из бронзы.

Вигсон откашлялся.

— Френа и сама бывает весьма упряма.

В тот же миг дверь распахнулась, и Фабия бросилась к нему.

— Отец! Ты свободен! Я так волновалась!

Она была выше ростом и говорила гораздо громче. Несомненно, она обладала всеми задатками юной очаровательной леди, если бы ею занялся человек с нужными умениями и навыками… ну, и без сильной руки тут не обойтись. Девушке нужен кто-то вроде самой Ингельд. Трех лет, наверное, хватило бы.

— Известно, что в Косорде ты встречалась с леди Ингельд, — сказала Радость.

— Да, меня удостоили этой чести.

Фабия поклонилась Ингельд.

— Тогда почему, — не унималась прорицательница, — ты не удивилась, встретив ее здесь, так далеко от дома? Тебя предупредил Бенард?

— После того, что я видела сегодня ночью, меня уже ничто не удивляет. А вот и он!

В комнату ввалился Бенард. Как только он увидел Ингельд, на его губах расцвела глупая улыбка. Однако сейчас она была не очень-то убедительной. Его что-то тревожило — настолько сильно, что он даже попытался скрыть свои чувства.

— С Орландо ничего не вышло? — спросила она.

— С тем же успехом можно варить суп из живых кошек. — Бенард с хмурым видом уселся на пол рядом с ее стулом. — С ним творили ужасное. Он стал фанатиком, для которого честь важно жизни!

— Мне знаком один человек, готовый умереть за свое искусство.

— Неправда. — Он прислонился к ее ноге.

Даже в самых ужасных кошмарах она не могла себе представить, чтобы Хорольд так сидел у ее ног. Она протянула руку чтобы по-матерински похлопать Бенарда по плечу, и с неудовольствием обнаружила, что держит недоеденный персик. В пустой корзинке, которую она только что оттолкнула в сторону, еще недавно лежала дюжина свежих плодов. Они были мелкие, но почему Оливия так полюбила персики?

Ингельд переложила плод в другую руку и погладила шею Бенарда. Она ощутила тщательно скрываемое напряжение и пожалела, что они не одни, и она не может сделать ему массаж. Никогда в жизни она не была влюбленной кошкой. Создавалось впечатление, что бегство из Косорда превратило ее в другого человека, который ей не очень-то нравился. Однако сейчас она была безумно счастлива. Любовь!

В комнату вошла высокая Свидетельница — скорее всего Вуаль. Она закрыла за собой дверь. В маленьком помещении стало чересчур людно. Фабия, для которой не нашлось места надулась и села на краешек постели рядом с храпящим Гатлагом. Вигсон сцепил руки у себя за спиной, А Свидетельница осталась у двери.

— Я Вуаль. Мы все знаем друг друга. Предлагаю объединить наши усилия, поскольку это поможет каждому из нас добиться своих целей. Давайте начнем с того, что их сформулируем, дабы убедиться в отсутствии конфликта интересов. Свидетельницы — во всяком случае, принадлежащие к нашей фракции — хотят ускорить падение Кулака и всего того, что он поддерживает. Леди Ингельд?

Ингельд поняла, что ненавидит всех женщин, скрывающих лицо.

— Мы с Бенардом ищем удобное убежище, где мы могли бы жить в мире. Я бросила мужа. Священная Веслих предупреждает, что он меня преследует.

— Едва ли сатрап Хорольд сумеет вас найти без помощи прорицательниц, так что вам придется поддержать наше восстание. Мастер Вигсон, а чего хотите вы?

Маленький человек пожал плечами.

— Счастья… — Он помолчал немного, словно ждал напоминаний о том, что он укрист, а потом улыбнулся и добавил: — Для Френы. Со всем уважением, леди Ингельд, но моя приемная дочь не желает выходить замуж за вашего благородного сына.

— Ну что вы, никаких обид. Трудно представить более неудачный брак.

Хорт поклонился.

— С другой стороны, если она должна стать правительницей большого города, то с моей стороны было бы верхом эгоизма не сделать все возможное, чтобы она достигла этой цели.

Девушка радостно улыбнулась, предвкушая Селебру без Катрата.

Радость фыркнула так громко, что на мгновение заглушила храп Гатлага. Очевидно, таким образом она выразила свое сомнение.

— И как это объясняет вашу покупку у мастера порта семян болотного калабара?

Ингельд подозревала, что очевидное неудовольствие старой леди по отношению к Хорту вызвано его чрезмерным любопытством. Раз Веслих и Ксаран способны мешать видениям прорицательницы, наверняка это под силу и Укру.

— Я приобрел совсем небольшую дозу, — тут же ответил купец.

— Снадобье может иметь непредсказуемое действие в Приграничных землях.

— А что это за болотные как-их-там семена? — спросил с пола Бенард.

— Лекарственная трава. В больших дозах приводит к потере мышечного тонуса, которая может длиться до полугода. Пересечение Границы требует выносливости. Кроме того, у мужчин калабар надолго вызывает ослабление мужской силы.

Ингельд с удовлетворением отметила, что Хорт всячески избегает смотреть в ее сторону. Она бы возненавидела его, если бы он бросил в ее сторону быстрый взгляд и отвернулся. Она задушила бы его при первом же удобном случае.

Дерзкая девчонка Фабия бесстыдно ухмыльнулась.

Радость Опия продолжила допрос:

— В разговоре с мастером порта вы спрашивали его о Варакатсе.

— Варакатс? — с сомнением повторил Хорт. — Разве незаконно обсуждать Варакатс? Мне говорили, что это очень красивая гора. Зрение мое уже не такое острое, как прежде.

Когда людям начинают угрожать, большинство из них начинают краснеть или бледнеть. А маленький человек сохранил полное спокойствие и даже не изменил позу. Прорицательница явно считала, что он скрывает какую-то тайну.

— Вопрос только в том, что именно вы обсуждали. Вы так же спросили о Высокой Балке. Вы пытались оставить ложный след с целью обмануть Свидетельниц и сатрапа Терека.

— Как бы я хотел, чтобы вы беседовали на понятном мне языке! — проворчал Бенард.

Хорт вежливо поклонился Свидетельнице.

— Существует два прохода через Границу, — продолжала она. — Перевал Нардалборг ближе, и правители Трайфорса облагают налогом купцов, которые им пользуются. Когда много лет назад Стралг собрался переправить свое войско во Флоренгию, он выбрал ближайший к городу перевал, где он смог разместить своих людей, и теперь эту дорогу значительно улучшили. Официально считается, что ее не существует, однако купцы продолжают ей пользоваться. Мастер Вигсон и его сообщники в течение многих лет перевозили по ней контрабандные товары.

— Надеюсь, вы не занимались работорговлей? — мрачно спросил Бенард.

— Рабы склонны много болтать, Рука. — Наконец Вигсон выразил свое неудовольствие допросом, хотя продолжал говорить тихо и спокойно. — Вы пытаетесь меня шантажировать, Свидетельница? Я не понимаю, какое отношение имеет Варакатс к нашей сегодняшней беседе.

— А какое отношение он имел к вам сегодня вечером? Вы обнаружили, что не в силах вызволить Фабию и передать ей калабар и другие отвратительные штуки, которые вам удалось для нее собрать. Вот почему вы решили сбежать к Высокой Балке, надеясь, что люди сатрапа пойдут по вашему следу и обнаружат угрозу со стороны повстанцев. Это отвлекло бы Терека и задержало отправку каравана до весны. Но вы бы предали ваших друзей.

— Так нечестно! — вскричала Фабия. — Хорта взяли под стражу в качестве заложника, чтобы я хорошо себя вела. И я была бы счастлива, если бы он сумел сбежать. В любом случае это не могло ухудшить мое положение; наоборот, это мне помогло бы. Неужели вы думаете, что Салтайя сохранила бы ему жизнь после того, как отослала бы меня через перевал?

Радость фыркнула.

— Я понимаю его желание спастись. Но не могу простить предательство Варакатса и Высокой Балки.

— Вы ошибаетесь, Свидетельница, — тихо сказал Вигсон. — Я искал варианты. Узнав, что перевал Варакатс все еще открыт, я размышлял о том, чтобы снарядить караван беглых веристов из Высокой Балки и послать их через Границу на выручку Френы уже с той стороны.

Бенард подскочил так, словно ему только что пришла в голову блестящая идея. Он посмотрел на Ингельд — Хорольду и в голову не придет искать ее во Флоренгии! Иногда она с горечью вспоминала, как молод ее любовник. Ему совсем нет дела до того, что на другой Грани идет ожесточенная война, а она беременна? Ингельд улыбнулась и кивнула.

— Давайте прекратим споры, — усмехнувшись, предложила Вуаль. — Мы все здесь заодно. Если мэйнистки перестанут поддерживать Кулака, его люди ответят насилием. Старейшая может назначить дату, когда мы снимем вуали и исчезнем. Нам придется отказаться от жизни в высокой башне и накопленной за многие поколения Мудрости — но это возможно. Наша новая Старейшая, ЛеЭмбер, следует за своей предшественницей и не желает отдавать приказ, а такой властью располагает только она. Если в нашем ордене произойдет раскол, то гнев веристов обрушится на тех сестер, которые будут по-прежнему исполнять свой долг. Трайфорс — не самое подходящее место для начала восстания… Вы не согласны, мастер Вигсон?!

— Я могу привести доводы.

— Какие же?

Купец улыбнулся.

— Броды, перевалы, перекрестки — стратегические места. Мне известно, что прорицательницам под силу прочитать запечатанную табличку. Я ничуть не сомневаюсь, что вы перехватываете письма Стралга. И вы еще говорите мне о предательстве?

И вновь Вуаль рассмеялась, разрядив обстановку.

— Давайте обсудим вопросы этики в другой раз! Салтайе потребовалось на удивление много времени, чтобы понять очевидное: если раньше Стралг обещал Героям славу и богатую добычу, теперь путешествие через Границу грозит холодными объятиями Древнейшей. Новых веристов обманывают в самом юном возрасте, уже в детстве они обречены на смерть. И хотя воины не могут избавиться от ошейников, многие попытались найти нового лидера, который дал им нечто большее. Этого человека зовут Арбанерик Крэнсон. Его войско называется Новым Рассветом, оно разбило лагерь в Новой Балке, неподалеку отсюда. Салтайя отдала бы обе руки за такие сведения!

Нам вовсе не обязательно снабжать информацией агентов Стралга, и за долгие годы мы научились обманывать, не прибегая ко лжи. Но когда Салтайя прочитала первые письма Стралга этой весной, она решила лично все проверить (сопровождение Фабии — лишь прикрытие), и ее решение стало поворотным моментом, который мы именуем «плетением». Для нас оно подобно удару грома. Путешествие позволило Салтайе понять, что цифры не сходятся, и что по меньшей мере треть подкреплений так и не достигает Нардалборга.

Даже в Косорде нам удавалось скрывать от нее подробности, но потом дезертировала часть ее личной стражи. Сегодня днем она велела Тереку призвать прорицательницу. Я поняла, что время пришло, явилась на его зов и солгала. Я сказала, будто повстанцы Нового Рассвета собираются в Натервале, и сильно преуменьшила их общее число. Я стала Фальшивой Свидетельницей, за это меня исключат из таинства. Я нарушила самую священную клятву, но не испытываю стыда или вины.

— Сдается мне, вы опоздали. Без помощи прорицательниц Стралг и его ненавистная банда погибли бы много лет назад.

— Значит, это не дело рук отца! — воскликнула Фабия. — Когда веристы начали исчезать во время путешествия, отец был ни при чем, во всем виноваты вы!

Вуаль рассмеялась.

— Виноват речной народ. Они получают награду за каждого сбежавшего вериста, который добирается до Высокой Балки. Мы не станем обсуждать источник серебра — вы не против, мастер Вигсон?

— Что? Нет, не против. — Хорт словно бы с большим интересом изучал Фабию.

— А я всегда считал, что Свидетельницы не умеют лгать, — проворчал Бенард.

— О, мы умеем грешить не хуже вас. Однако такое право дается нам лишь однажды.

В комнате воцарилось тревожное молчание. Все, кроме Фабии, были генотеистами, давшими клятву, и все они ее нарушили. Даже Ингельд — по сути, если не в буквальном смысле слова — когда предложила Бенарду стать отцом ее ребенка, а потом сбежала вместе с ним из города. Бенард пожертвовал искусством, Гатлаг отрекся от господина, да и Хорт Вигсон пошел против законов Укра, попытавшись обеспечить счастье Фабии, вместо того чтобы множить свое состояние. А теперь еще и прорицательница!

Наконец Ингельд сказала:

— А вы спрашивали у Голоса Демерна? Священный Демерн позволяет нарушать некоторые клятвы — к примеру, данные по принуждению или противоречащие другим обетам, принесенным ранее.

— Я и сама могу цитировать священный закон, — коротко ответила Вуаль. — Сейчас это уже не имеет значения. Завтра сатрап узнает, что его пленники сбежали. Он вновь призовет прорицательницу. Как вы думаете, он поверит новому вранью?

— Значит, восстание началось? — спросил Бенард.

Ингельд почувствовала, как еще сильнее напряглись его плечи.

— Начнется завтра, — сказала Вуаль.

— Выходит, прорицательницы… — начал было Бенард. — Командир фланга?

— Рука? — Старый верист вроде бы спал, но уже некоторое время не храпел, сообразила Ингельд. Заметил это только Бенард.

— Фабия и мастер Вигсон сбежали из темниц сатрапа. Сколько времени потребуется его боевым зверям, чтобы их выследить?

Старик ответил, не открывая глаз:

— Ты когда-нибудь разбивал сырое яйцо об пол?

— Да.

— Вот примерно столько времени и потребуется.

Бенард огляделся по сторонам.

— Теперь Свидетельницы на нашей стороне, а это меняет дело. Радость Опия и я сейчас следим за дворцом, там все спокойно. Едва ли отсутствие пленников заметят до утра, но на всякий случай мы отправимся к реке и там дождемся рассвета. Если зазвучит набат, сразу же отплывем. Даже Свидетельницам не под силу уловить след на текущей воде, верно, мой господин?

— Верно, — ответил Гатлаг, открывая глаза и зевая.

— Завтра сатрап не найдет прорицательниц в Трайфорсе. Все они двинуться по Вроггу, распространяя весть, и, когда она достигнет ушей Старейшей, будет уже слишком поздно. Она может предать нас проклятию, но ей будет не до этого — на ее плечи ляжет спасение Бергашамма. Поскольку мы больше не можем защищать вас в Трайфорсе, я предлагаю вам и вашей леди поплыть с нами.

Бенард посмотрел на Ингельд, дожидаясь ее одобрения.

— А что будет с моим сыном? — спросила она, скрывая гнев. У нее не осталось никаких чувств к Хорольду, который превратился в чудовище, но ей совсем не нравилось предательство, а мысль о тайной армии повстанцев, готовой нанести неожиданный удар, вызывала отвращение. И она боялась за Катрата, племянника Кулака, который мог случайно оказаться на ее пути. — Неужели будет еще одна гражданская война? Скажите, что намерено делать войско, собравшееся в Высокой Балке? На мой взгляд, сперва они должны захватить Нардалборг и блокировать перевал, чтобы Стралг оказался в ловушке на Флоренгианской Грани. Что будет с братом Бенарда?

Вуаль вздохнула.

— Орлад все равно что мертв. Я предупреждала его, как могла, но он так мечтал стать веристом и теперь не в силах отречься от своей клятвы. Ваш сын, миледи, будет гораздо полезнее повстанцам в качестве живого заложника, чем в виде трупа. Понимаю, это слабое утешение, но ничего иного я вам предложить не могу. Завтра я хочу сообщить о нашем восстании в Высокую Балку, но я не в состоянии предсказать, как поступит командующий войском Арбанерик. Я приглашаю вас идти с нами.

Ингельд отметила, что другого выбора ей не предоставили. Они все теперь заговорщики.

Однако Бенард этого явно не понимал, поскольку был готов безоговорочно верить лишенной лица прорицательнице.

— Конечно, мы к вам присоединимся. А ты, Фабия?

— Несомненно. Отец?

— Скорее всего. Почему ты не познакомишь меня со вторым братом, Френа?

Плечи Бенарда окаменели.

— Теперь он именует себя Вуаль, — продолжал торговец, — однако на реке его называют Уртом, а много лет назад он носил имя Дантио.

Когда ему никто не возразил, Ингельд воскликнула:

— Благодарение богам! Благодарение священной Веслих, хранительнице семьи! Все четверо остались живы? — Уже много лет ее горло не сжималось от такой острой радостной боли.

Конечно, воссоединение было омрачено. Когда прорицательница сняла вуаль, открылось юное лицо флоренгианина, черты которого были не мужественнее, чем голос.

— Как вам удалось это понять, мастер-укрист Вигсон?

— Это вполне очевидно, мастер-свидетель Селебр, — в своей обычной уважительной манере ответил Хорт. — Из слов Вуали следует, что «она» была в Косорде и даже в Скьяре одновременно с нами. Потом «она» в тот же день прибыла в Трайфорс, и мне стало ясно, что мы путешествовали вместе. После этого осталось лишь исключить тех, кто не мог быть «ею». Никто из Речного Народа не годился на эту роль, и, перечислив всех флоренгианских рабов, я вспомнил, что один из них — Урт — обладает высоким голосом и не носит бороды. Из этого следовало, что его кастрировали в детстве и не захватили в плен во время войны. Он был того же роста, что и Вуаль. А по возрасту соответствовал «покойному» Дантио, и… Ну, я очень неплохо знаю твою сестру, Свидетельница, а когда она вернулась, ее прямо распирало от какой-то тайны. И хотя она была рада, что у нее появился брат Бенард, тобой она заинтересовалась гораздо больше. — Глаза Хорта оставались такими же невыразительными, как яйца вьюрка.

— Замечательно, что Дантио вернулся к нам из мертвых! — воскликнула Фабия.

— Замечательно, что я могу приветствовать брата и сестру, не прибегая к обману. — Дантио грустно покачал головой. — Я мечтал об этом дне с самого нашего расставания. И неустанно его приближал. Сегодня я вернулся, и наша семья вновь объединилась. Но завтра мы потеряем Орлада.

ГЛАВА 42

Герой Орлад очень скоро убедился, что прорицательница не лгала, во всяком случае относительно вина. Прежде чем фланг добрался до храма Эриандера, Орлад упал на колени в придорожной канаве, чем навлек на себя насмешки остальных веристов. Каждый счел необходимым что-то сказать по поводу его любви к выпивке. Его продолжало рвать, когда веристы принесли его в казарму, и к этому часу у него начались колики. Орлад частично их симулировал, но он испытывал довольно сильную боль и понял, что заговорщики не пожалели дряни, которую подсыпали в вино. Если бы прорицательница его не предупредила, веристы могли бы лишиться предстоящего развлечения, поскольку гвоздь программы к утру расстался бы с жизнью. Они положили его в казарме рядом с ведром и ушли, радостно обсуждая дальнейшие планы на вечер. Орлад знал, что в соседних комнатах могут быть свидетели, поэтому продолжал стонать. Он изображал мучения даже после того, как вернулись остальные. Почему они должны спать, если он не может? Действие яда прекратилось, однако он поверил, что завтра его ждет смерть.

«Да будет благословен Повелитель Сражений, он один решает, кому жить, а кому умереть!»

* * *

На следующий день пошел дождь.

На рассвете Орлад оделся и произнес утреннюю молитву Героев. В последней строке содержались слова, смысл которых он оценил только сейчас: «Сегодня я одержу победу или умру».

Гостям всегда отдавали спальни, расположенные как можно дальше от двери, где людей было меньше всего, но иногда такое расположение наводило на мрачные мысли. Орлад на цыпочках, стараясь никого не разбудить, прошел по коридору. Только оказавшись под открытым небом, он понял, что Веру проявил милосердие — из низких туч моросил мелкий дождик, а ветра не было вовсе. Герои не становятся на колени, чтобы отблагодарить своего бога, они воздевают к небу кулаки, и Орлад с трудом сдержал крик радости, когда это сделал. Он не рассчитывал на победу, но мог сражаться. Одно очко в его пользу!

В столовой уже накрыли завтрак, но от одной мысли о еде к горлу подкатила тошнота. Орлад подошел к лотку для стока воды, прополоскал рот, наполнил флягу и вымыл лицо. Дождь! О великий бог сражений!

— Орлад! — Командир фланга Леорт, спотыкаясь, выбрел из казармы.

На нем был лишь медный ошейник. Леорт с ужасом посмотрел на небо.

— Я подумал, что ранний старт мне не повредит! — крикнул Орлад. Теперь было уже бесполезно прятаться. — Отличный день для пробежки. — Вспомнив, что ему следует поблагодарить за гостеприимство, он добавил: — Пусть священная Веслих наградит вас по заслугам.

Он направился к воротам.

— Подожди! — Леорт побежал, чтобы его перехватить, морщась от камушков, на которые ему приходилось наступать босыми ногами. — Нет, нет! Уверен, Стервятник не ждет от тебя большого рвения в такую погоду. Будет снегопад…

— Мой господин приказал, и я повинуюсь.

— Но после твоих колик…

Орлад резко обернулся.

— «Ранний старт» — не самое подходящее выражение. Лучше сказать «фора», верно?

Чувства Леорта проступили краской под его светлой бородой.

— В каком смысле?

— А в том, что без боя я не сдамся. Тебя я посылаю к Веру: предупреди его о моем скором приходе. Твой драгоценный Стервятник может сколько влезет сидеть и возмущаться в своем гнезде.

Нечто кошачье промелькнуло в глазах Леорта.

— Может, ты предпочитаешь поединок?

— Только не после этого вина, благодарю. — Орлад поступал несправедливо, проклиная Леорта за вранье, поскольку честность не являлась частью веристского кодекса.

Дорога к победе, говорил Хет, необязательно должна быть прямой.

— Тогда желаю тебе увлекательного путешествия. — Улыбка.

— А тебе — приятной охоты и ранней смерти. — Усмешка.

Орлад выбежал за ворота.

Теперь он окончательно поверил Свидетельнице.

* * *

Он бежал по мощеным улицам между каменными зданиями, бежал по грязной тропе между хижинами бедняков, а потом перешел на шаг, когда добрался до загородных садов. Гнездо Стервятника уже скрылось в серой пелене у него за спиной. Интересно, осмелился ли кто-нибудь разбудить сатрапа и сообщить ему плохие новости?

Тропа извивалась по лабиринту крошечных каменистых участков, но сбор урожая уже закончился, листва облетела, так что влажная земля не предлагала тайных укрытий, где можно было бы спрятаться. Орлад не заметил пустых постелей в казармах, никто не успел выскользнуть наружу перед ним, а потому он мог рассчитывать, что засаду им подготовить не удалось… если только флангу Леорта не оказали помощь, что маловероятно. Двенадцать воинов легко справятся с одним.

Прорицательницы никогда не лгут, но этот Дантио обращался с правдой, как моряк с канатом — он одевался в женские тряпки и размахивал веретеном! Разве это не ложь? Конечно, он не мужчина в полном смысле слова. Что может быть хуже, чем кастрировать мальчика? Богохульнику Бенарду, сравнившему это злодейство с подготовкой вериста, надо было выбить половину зубов. Забудь о нем. Выбрось из головы всех троих. Семьи для маленьких детей. Орлад Орладсон будет жить и умирать в одиночку.

Тактика?

Он бросил взгляд назад, но не обнаружил никакого движения среди черных голых стволов и развалившихся каменных стоков. Однако его следы в грязи были хорошо видны. По его спине пробежал холодок, когда он подумал о преследователях. Ветер и дождь осложнят работу следопытов, но едва ли он сумеет обмануть боевых зверей. Ему ни в коем случае нельзя паниковать, однако только безумец способен сохранять спокойствие, когда по его следу идут двенадцать злобных тварей. Восстановив дыхание, он перешел на легкий бег.

Вскоре он приблизился к границе обрабатываемых земель, где даже крестьяне из Трайфорса не могли ничего вырастить. Впереди оставалось еще несколько садов, а потом луга переходили в склоны холмов, дымка превращалась в туман, а туман — в тучу. Этот склон был обращен в сторону города, здесь имелось отличное пастбище, которое какой-то древний правитель объявил своим собственным. Орлад добрался до Королевской Травы. Сегодня здесь будет поле битвы.

Тактика?

Узнай своего врага.

В Леорте было много от кошки — значит, ему нравилось атаковать из засады. Почти наверняка это будет его первое убийство, поэтому он захочет совершить его сам. Чтобы дать сатрапу полюбоваться зрелищем, он устроит ловушку неподалеку от тропы; остальных воинов своего фланга он расставит вокруг Королевской Травы, преграждая жертве путь к отступлению. Вино было отравлено, и убийцы могли не торопясь занять свои позиции — ничто так не замедляет человека, как рвота и колики.

Однако брат-сестра Дантио предупредил Орлада. Леорту придется обратиться в пса, он постарается загнать свою жертву до полного изнеможения. Это будет прямое преследование, но священный Веру послал на город чудесный туман и дождь, лишив Терека удовольствия наблюдать за происходящим.

Орлад добрался до последних чахлых деревьев. По склонам Королевской Травы были разбросаны валуны всех размеров, от мелких булыжников, на которых легко подвернуть ногу, до монолитов размером с небольшой дом. Он вспомнил, что на вершине холма валунов еще больше. Именно там Леорт захочет устроить засаду — то место сатрап может разглядеть. Преследователи должны будут подняться на эту вершину, и именно там Орлад примет последний бой, атаковав из засады тех, кто посмел на него напасть.

Орлад не видел особого смысла и дальше тащить пропитавшуюся водой накидку. Остановившись, чтобы сбросить ее, он услышал тихий жалобный стон. Он осмотрелся и увидел муфлона, привязанного к последнему дереву, одиноко растущему чуть левее и выше по склону. Если бы он все еще сомневался в словах евнуха, то несчастное блеющее животное убедило бы его окончательно. Стада увели, чтобы они не мешали охоте, но для возвращающихся домой победителей оставили легкую закуску За его убийство неплохо заплачено.

Орлад сбросил сандалии и внимательно оглядел склон. Туман полностью скрыл город, но охотники уже почти наверняка бегут по его следам. Что ж, игра начинается!

Он быстро зашагал по склону вверх, стараясь, чтобы влажный ветер, швыряющий ему в лицо холодные капли дождя, дул сбоку. Он донесет его запах до охоты, однако Орлад и это обратит себе на пользу.

Когда он почувствовал, что сердце забилось быстрее, Орлад призвал своего бога и изменился. Не слишком сильно, но боль была ужасной. Он удлинил ноги, укрепил ступни и увеличил ширину груди, постаравшись оставить голову без изменения, понимая, что его разум потеряет прежнюю остроту, когда мышцы жадно потребуют нового притока крови. Теперь каждый его шаг составлял шесть футов, а ноги скрылись под густым черным мехом, похожим на кротовый. Он весь покрылся волосяным покровом, дающим дополнительную защиту, но естественный цвет волос не изменился. Боевые звери вигелиан становились светло-желтыми или золотыми, редко бронзовыми, так что различать участников этого состязания будет совсем нетрудно.

Мир вокруг тоже изменился — он потерял цвет, но усилились все ароматы. Орлад ощущал запахи стад, которые паслись здесь вчера, а также пастухов и собак. Он продолжал двигаться под углом к ветру. Его дыхание стало ровным и сильным, копыта ритмично стучали по траве, он наслаждался собственной силой. Скорость пьянила. Нет, он не жертва, на которую охотятся. Он воин, увлекающий своих врагов в ловушку, и хотя у него не было надежды отведать трофейного муфлона, он позаботится о том, чтобы некоторые из его врагов не смогли принять участия в пире.

Он не должен позволить левому флангу догнать его до того, как… в любом случае… он движется… к скалам. К скалам? Он добежал до скал. Орлад остановился, чтобы вновь принять прежнюю форму, что всегда было труднее, чем первое превращение. Когда капли дождя застучали по обнаженной коже, они показались ему очень холодными.

Теперь он снова мог думать, с жадностью глотая холодный воздух. Орлад находился на поле с валунами, но здесь было достаточно травы, чтобы ходить на человеческих ногах. И кто теперь охотник? Если он сумеет убить нескольких первых врагов беззвучно, то нанесет им немалый урон. Лучше всего расположиться с подветренной стороны и спрятаться, рассчитывая, что враг будет идти по его следу, и позволить им уловить его запах. Он надеялся, что они поведут себя глупо — первый признак подступающего отчаяния.

Когда Орлад взобрался на крупный валун и быстро оглянулся, краем глаза он уловил какое-то движение — это был человек во всей своей уязвимости. Прорицательница его обманула! Против него не просто один фланг, он угодил в ловушку. Взревев от ярости, он совершил превращение прямо в прыжке, когти и клыки были готовы разорвать жертву.

Жертва что-то закричала… человеческие слова…

Орлад успел убрать когти, но ни один верист не способен в прыжке вернуть себе человеческий облик. Жертва упала на спину, а клыки Орлада оказались прижатыми к горлу. Глаза в глаза… Знакомый запах. И Орлад, не обращая внимания на боль, вновь стал человеком.

— Ваэльс!

Лицо лежащего человека смертельно побледнело, он обреченно посмотрел на своего страшного противника и глухо простонал.

— Тебя спасло чудо, — сказал Орлад.

Проклятье, он едва не прикончил своего… приятеля.

— Ты в безопасности! — прошептал Ваэльс. — О Орлад! Мы так тревожились!

— Кто это «мы»?

— Ну, я. — На губах Ваэльса появилась слабая улыбка. — Мой господин добр?

— Похоже на попытку изнасилования, — раздался знакомый голос.

Большие волосатые ноги могли принадлежать только Снерфрику. Орлад вскочил и убедился, что так оно и есть. Из-за другого валуна появился Варгин. Оба были одеты в накидки с оранжевыми, зелеными и красными полосками. Как и Ваэльс. Оранжевый цвет означал войско Терека, зеленый указывал на принадлежность к охоте Нардалборга. Но красная стая? Пояса имели стандартный коричневый цвет, а узлы были завязаны на спине, и он их не видел.

Ваэльса определили в синюю стаю, левый фланг; Варгана и Снерфрика в золотую стаю, правый фланг. А вот стоит Рантр, из красной стаи, правый фланг, но и его шарф завязан на спине.

Красная стая, задний фланг — в нем должен был служить Орлад, когда командир охоты Хет сделал его воином. Мог ли он поверить своим глазам?

— Клянусь яйцами Веру! — вскричал Орлад. — Что вы здесь делаете?

Снерфрик рассмеялся.

— Мы уже приготовились к первой охоте, когда старый Хет…

Орлад готовился к битве.

— Доложи, воин!

Огромный Снерфрик вытянулся в струнку.

— Мой господин добр. Командир охоты призвал нас для первой охоты, мой господин, но когда мы собрались, он приказал нам сменить накидки. То есть перевел нас в ваш фланг. Временно. И велел нам позаботиться о вашем благополучном возвращении домой.

Ваэльс осторожно поднялся на ноги.

— И еще он намекнул, что ты подыщешь для нас дичь порезвее орибисов.

— Мы видим приближающегося черного боевого зверя, — доложил Хротгат с вершины огромного валуна.

Орлад быстро вознес молитву Веру: «Да обретет твой слуга Хет Хетсон славную и бессмертную память среди Героев!»

— Ну? — спросил Ваэльс, потирая спину. Его глаза блестели. — Ты нашел для нас подходящую дичь, мой господин?

Орлад не поверил этой радостной улыбке, но сейчас не время об этом тревожиться.

— Ты ничего не сломал, воин?

— Мой господин добр. Лопатку, три ребра и, возможно, шею. Все это он быстро исцелит, когда перейдет в боевую форму.

Теперь Орлад увидел, как из-за валунов появились остальные его воины. Как командир он не мог не порадоваться, что все они держались теми же парами, на которые он разбил их весной.

— За мной охотятся. Ты видишь кого-нибудь, Хротгат?

— Четверо… нет, пятеро. Ага, семеро. Боевые звери, разные, мой господин. Растянулись в цепочку. И все бегут, но не слишком быстро. Я вижу уже восемь.

— Всего их должно быть двенадцать. Они собираются меня убить. Кто-нибудь хочет уйти?

Одиннадцать голов качнулись одновременно. «Нет», — ответили они, или: «Нет, мой господин». И Орлад увидел, как сверкнули их зубы.

О Веру! Прошлой ночью у него появилась семья, а сегодня друзья. Друзья? Он не знал, что делать с семьей и с друзьями. Всю свою жизнь он был одинок. Что ж, позже он найдет время об этом подумать.

— Тогда рассредоточьтесь. — Он указал в обе стороны вдоль цепочки валунов. — Спрячьтесь и ждите, сколько сможете. Когда вас заметят, атакуйте, в противном случае ждите до тех пор, пока не начнется схватка, и тогда присоединяйтесь Вопросы есть?

— Пленных брать? — спросил Ваэльс, который всегда задавал вопросы.

— Нет.

Вновь сверкнули зубы.

— Мой господин добр, — хором откликнулись воины.

А что еще они могли сказать? Те, кто уцелеет, на всю жизнь запомнят свою первую охоту. Как жаль, что сатрап Терек этого не увидит!

Вероятно, теперь Орлад не умрет — он может даже одержать победу. Дорогой, замечательный командир охоты Хет! Но сколько друзей он поведет на смерть? Орлад содрогнулся Сейчас сражаться, думать потом.

— Задний фланг — раздеться!

* * *

Орлад переместился в подветренную сторону вдоль линии валунов, Ваэльс следовал за ним.

— Я чувствую себя похожим на кошку, — бросил Орлад через плечо, думая о Леорте.

Ваэльс рассмеялся, словно речь шла о замечательной игре.

— А я предпочитаю говядину. Скажи, куда мне идти.

Ваэльс опять преподнес ему сюрприз — Орлад видел, что он искренне веселится.

Командир фланга нашел подходящий валун, на который можно было легко взобраться с одной стороны, и почти вертикальный с другой. Он полез наверх, и когда добрался до вершины валуна, уже был на четвереньках, изменяя кости и суставы, отращивая черных мех. Боль позволила ему на время забыть о жутком страхе, зародившемся в животе. Он часто дрался, но в подобных схватках еще не участвовал.

Непосвященным часто бывает интересно (однако мало кто осмеливается спросить), как воины, приняв боевую форму, отличают врагов от друзей. Ведь в такие моменты внешность значения не имеет, а речь сильно ограничена или вовсе невозможна. Ответ таков: когда люди долго живут вместе и питаются одной и той же пищей, они обретают особый групповой запах. Стая знает своих и предположительно может отличить другие стаи из своей охоты. Более крупные подразделения вынуждены прибегать к искусственным меткам — иногда это краска, но далеко не все боевые звери способны различать цвета. Сильно пахнущие растения подходят больше. Тем не менее часто ходят истории о том, как в пылу сражения друг изувечил друга.

Имея соотношение сил двенадцать к одному и право на любые потери, командир фланга Леорт чувствовал себя очень уверенно, приближаясь к цепи валунов. Ему не требовалось выманивать жертву на открытое пространство, чтобы ее убить, поскольку туман скрыл происходящее от сатрапа. Он мог лишь гадать, почему Орлад движется против ветра, и не собирался вести свой фланг в этот лабиринт камней, чтобы потом атаковать с подветренной стороны. Имея лишь одного противника, он не стал занимать высокие точки, как ему следовало бы сделать. Леорт решил устроить из охоты игру, и все его люди оказались среди валунов одновременно.

Он не мог знать, что его поджидает целый фланг из Нардалборга. Каждая пара уловила запах и решила, что это Орлад. Все они устремились в лабиринт.

Дрожа от жажды крови, Орлад наблюдал за ними из своего укрытия. Теперь он полностью принял кошачью форму, отрастив пару клыков-кинжалов — полезное умение, которому его обучил старый Гзург. Если бы он сейчас мог думать, как человек, то его бы позабавила глупость Леорта, но в данный момент он был способен сосредоточиться лишь на ближайшем противнике, крадущемся на четырех лапах к его убежищу. Это была большая белая кошка. Вслед за ней неуклюже переваливался с ноги на ногу огромный желтый медведь — обычное дело: объединить скорость и силу. Звери вполне могут быть Леортом и Меркурту, а могут и другими веристами. Они должны пройти слева от Орлада. Вспомнив о том, что напарник ждет его внизу, он хвостом указал направо, чтобы Ваэльс смог обойти валун с другой стороны, оставаясь незамеченным. До сих пор все шло, как на тренировке.

В течение шестидесяти ударов сердца фланг Леорта пробирался через поле валунов, разыскивая единственного противника. Сражение началось одновременно — охотник встретил дичь, дичь атаковала охотника — как раз в тот момент, когда кошка решила запрыгнуть на валун, где сидел Орлад. Подняв темно-желтые глаза, он увидел глядящую на него сверху вниз пантеру. Орлад пронзительно закричал, чтобы предупредить Ваэльса об атаке, но его голос потонул в общем реве. Трое обитателей Трайфорса выскочили из укрытия, четверо из Нардалборга их атаковали, и началась общая схватка.

Противника Орлада, приготовившегося запрыгнуть на валун, сбил с ног черный боевой зверь. Каждый пытался нанести максимальный урон врагу при помощи когтей на задних лапах. Да, белая кошка оказалась Леортом. Хотя он находился внизу, в первую секунду у него было преимущество — его спину защищала земля, а передние лапы ударили по спине Орлада. Он наклонил голову, подбираясь к горлу флоренгианина, но тот глубоко вонзил свой клык в его левый глаз.

Хотя этот удар не сразу убил боевого зверя, Леорт забился в судорогах, а Орладу подвернулась возможность разорвать ему горло.

Он поднялся над окровавленным, еще корчащимся телом, чтобы посмотреть, как дела у его напарника, и услышал звуки борьбы еще прежде, чем обогнул валун. Медведь все еще стоял на задних лапах и ревел, стараясь задушить Ваэльса. Тот превратился в барсука — приземистого, толстого и мощного — к счастью, он успел просунуть передние лапы внутрь смертельного захвата; благодаря этому ему удавалось выдерживать страшное давление, в противном случае ему бы уже пришел конец. Медведь на глазах становился меньше ростом; шея Ваэльса толстела — он пытался добраться до горла медведя.

Ваэльсу приходилось очень нелегко, но Орлад помог бы ему даже в том случае, если бы он побеждал. Выставив когти, Орлад бросился врагу на спину, словно это было дерево. Медведь взревел, выпустил жертву и повалился назад, рассчитывая ударить своего врага о камень. Между тем Орлад клыками вгрызался ему в шею. Ваэльс упал на землю, перекатился и бросился вперед, моментально вцепившись в живот и пах медведя; его передние лапы с острыми когтями безжалостно рвали тело врага. Медведь вновь взревел, и во все стороны брызнула алая кровь. Победители терзали его до тех пор, пока не убедились, что он мертв. Все было кончено.

Наступила тишина. Битвы Героев никогда не бывают долгими.

Вкус крови во рту напомнил Орладу, как сильно он проголодался. Ему нужно было мясо, лучше сырое. Мясо здесь было. Запрещенное мясо. Нельзя. Плохой пример.

Его так переполняло возбуждение, что лишь через несколько мгновений он ощутил острую боль в спине и сообразил, что далеко не вся кровь на его теле чужая. К счастью, он сделал свою шкуру достаточно податливой, так что когти Леорта по ней только скользнули; раны получились длинными, но поверхностными.

Сперва исцеление, потом возвращение в обычную форму. Он извернулся и облизал самые нижние царапины — это не то чтобы заживляло раны, скорее было приятно. Еще один большой и влажный язык присоединился к делу. Кровавый Рот — вполне подходящая кличка для окровавленного чудовища со знакомым запахом. Он завилял коротким хвостом: Ваэльс всегда любил пошутить.

Орлад мурлыкнул в ответ.

Нет, исцеления недостаточно. Командир не должен лежать, позволяя лизать свои раны. Он поднялся на ноги и пошел к Королевской Траве, сохраняя боевую форму и чувствуя, как болит спина. Ваэльс содрогнулся и принял форму человека, стоящего на четвереньках. Потом он встал и зашагал рядом, издавая какие-то человеческие звуки, смысла которых зверь Орлад не понимал.

Запахи смерти привели его к лежащим в траве телам. Большинство сохранили боевую форму, но некоторые, умирая, пытались вновь обрести человеческий облик и выглядели еще ужаснее — монстры, частично ставшие людьми, мех и бледная человеческая кожа, розовеющая под дождем. Их медные ошейники, огненно-золотые всего несколько минут назад, потускнели и стали грязно-коричневыми. Двуногие люди тащили тела мертвецов.

Орлад глубоко вздохнул и вернулся в обычную форму. Мир звуков и запахов потускнел, но к нему вернулась острота зрения и способность мыслить. Однако он испытывал сильную боль — придется еще раз поменять форму, чтобы исцелиться окончательно. Он с трудом сменил крик боли на торжествующий победный клич.

— Ты цел? — спросил он у Ваэльса. — Ничего не сломано?

Его напарник напоминал огромный ходячий синяк, но зато радостно ухмылялся.

— Уже нет.

Тринадцать трупов. И еще два, которых убили они с Ваэльсом.

— Кого мы потеряли?

— Кейдо и Варгина, — мрачно ответил Снерфрик.

Он сидел на камне и сгибал и разгибал правую руку, которая выглядела поврежденной, хотя и почти исцелилась.

— Рантра и Чарнарта, — добавил Хротгат. — Мой господин добр… Один враг убежал.

Плохая новость. Впрочем, о схватке в любом случае скоро бы узнали.

— Одиннадцать против четырех? Это великая победа, друзья! — Для Героев любой исход битвы считается успешным, если число погибших врагов при равных условиях превышает число убитых союзников. — Для щенков мы дрались неплохо.

— Мой господин добр, — сказал Ваэльс, вглядываясь в туман. — По дороге сюда вы не видели никакой добычи? Я бы сожрал мамонта.

— А я бы сожрал что угодно, — пробормотал Намберсон.

Достаточно было взглянуть на трупы, чтобы понять — так могли поступить и другие члены фланга. Такое случается, и хороший командир делает вид, что ничего не замечает, если только воины не переходят все границы.

Что теперь? Командир должен принять решение. Сначала муфлон, чтобы притупить безумную тягу к мясу. А затем, в соответствии с правилами, Орлад обязан доложить сатрапу Тереку о несчастном случае. И дело должны сразу закрыть, поскольку самозащита — неоспоримое право каждого члена ордена. Сопротивление аресту никогда не считалось преступлением. Но кто кому устроил засаду? Если Орлад Орладсон рассчитывает на беспристрастное решение Терека Храгсона, то со вчерашнего дня он нисколько не поумнел.

Лучше отвести свой отряд в Нардалборг и положиться на защиту Хета. С другой стороны, даже ему не под силу спасти флоренгианина от Терека. Едва ли сатрап позволит Орладу ускользнуть за перевал. И потом, это серьезное испытание для любого человека, даже для Героя, ведь для путешествия требуется специальная одежда и запас еды, чтобы добраться до убежища в Первом Леднике. Окажет ли Хет такую помощь? Нет. Орлад и просить об этом не мог. Терек пошлет сюда прорицательницу, выяснит, как спаслись преступники, и обрушит свою сокрушительную ярость на Хета.

Управлять людьми значительно труднее, чем он предполагал.

Можно отослать остальных в Нардалборг, а самому… Что?

Надо подумать.

— Я должен еще раз принять боевую форму, чтобы исцелить спину. Снерфрик, тебе лучше пойти со мной и вылечить руку. Ваэльс останется за главного. Пусть все оденутся. Возле дороги вы найдете привязанного к дереву муфлона. Никому нельзя… Послушайте!

Даже несовершенный человеческий слух мог различить стук копыт, поскрипывание оси колесницы и удары кнута. Звуки быстро приближались. Кто-то отчаянно гнал колесницу вверх по склону. Бессмыслица! Сбежавший верист еще не успел добраться до города. А если успел, сюда прислали бы целое войско, а не одинокую колесницу. Возможно, верист разминулся с возницей в тумане и не сумел его предупредить. И все-таки какой дурак ездит через болота с такой скоростью? Если это какой-то непосвященный, спешащий по своим делам, он может миновать поле битвы, не заметив тел. Но если он увидит гору трупов, то попытается вернуться в Трайфорс, и тогда его следует остановить, прежде чем он поднимет тревогу.

А не удастся ли им направить колесницу в другую сторону? Нет, она уже слишком близко; Орлад ощутил смятение, недостойное Героя, ведь через несколько минут он прикажет своим товарищам совершить убийство.

Наконец смутные тени онагров вынырнули из тумана; колесница уходила влево, возможно, возница ничего не заметит. Однако он был необыкновенно высоким. Терек Храгсон не захотел упустить зрелище, которое уже стоило жизни Рантру, Чарнарту, Варгину, Кейдо, Леорту и еще десяти веристам.

— Убейте его! — закричал Орлад, переходя в боевую форму.

* * *

Он должен был умереть на месте. Все его товарищи дали клятву Тереку Храгсону, и сатрап мог рассчитывать на их верность, как ни один другой смертный на Додеке. Орлад не успел это сообразить, а его боевой зверь не мог. В нем осталась лишь ненависть. Забыв о ранах на спине, он помчался вперед.

Терек заметил черную пантеру, летящую, словно рука смерти, и сразу узнал Орлада. Несомненно, он поздравил себя за то, что предвидел вероломство флоренгиан. Сатрап развернул колесницу на одном колесе и принялся безжалостно нахлестывать онагров, направив их вниз по склону. Уловив запах хищника, они и сами понеслись со всех ног, и уже через несколько минут сумели оторваться от атакующего боевого зверя.

Склон холма был очень крутым. Если бы онагры скакали по ровной земле, они бы добрались до города, где Терек нашел бы подмогу. Но на склоне было полно камней. На маленькие Терек не обращал внимания, однако валуны следовало объезжать, в то время как Орлад попросту их перепрыгивал. Черная смерть нагоняла колесницу.

Он был уже совсем рядом, когда камень средних размеров положил конец гонке. Колесницы не рассчитаны на такую езду. От удара колесо разлетелось на множество мелких осколков. Колесница описала полный круг вокруг своей оси, и сатрапа выбросило, словно камень из пращи, а онагры безнадежно запутались в постромках и треснувшем ярме. Ось разлетелась на несколько кусков, второе колесо покатились вниз по склону.

Терек оказался перед вполне очевидным выбором: упасть на землю в теле пожилого человека или принять боевую форму в воздухе. Его накидка отлетела в сторону. Внешне он изменился незначительно — лишь немного отросли когти, а на лице появился настоящий клюв — но с этого момента он был мертвецом, поскольку уже не мог принять прежнего облика. Неважно. Как величайший боец своего поколения, он покроет себя славой, послав своих врагов вперед, чтобы они сообщили о его прибытии в залы Веру. К этому он готов.

Он довольно ловко приземлился на пальцы с острыми когтями, в то время как Орлад рвал траву в отчаянной попытке найти опору и броситься в атаку. Когда Орлад подпрыгнул, Терек развернулся на одной ноге и выбросил вперед смертоносную шпору. Такой удар, нанесенный пятифутовой ногой, мог рассечь человека, как спелый плод. Увы, время не знает жалости. Орлад был младше своего противника ровно в три раза. Он развернулся в воздухе, и когда нога проносилась у него над головой, успел перехватить ее зубами. Глухо затрещали кости.

Орлад упал на землю и тут же вскочил. Терек неловко рухнул рядом, и его длинное тело исчезло под грудой боевых зверей.

* * *

— Я сам хотел его разорвать, — прорычал Орлад, оглядывая разбросанные по земле останки.

— Жадный! — пробормотал Кровавый Рот. — Учись делиться.

— Здесь найдется по кусочку для каждого, — с усмешкой заметил Хротгат. — А что подумает остальное войско, господин?

О Веру! Фланг Леорта вышел на охоту в боевой форме, что сочли бы проявлением чистой агрессии, но смерть сатрапа, брата лорда крови… Теперь даже Хет их не спасет. Восемь человек оказались вне закона.

— Мой господин голоден?

Орлад отшатнулся, когда Снерфрик протянул ему кровавый кусок парного мяса. Тут Орлад заметил обрывок шкуры и понял, что это мясо онагра, а не сатрапа, и тут же впился в него слабыми человеческими зубами. Вскоре к нему присоединились все воины фланга. Их переполняла радость победы: они теперь настоящие веристы, и они живы. Их раны уже исцелились, на теле остались лишь белые шрамы.

Однако их командир не мог веселиться. Счет двенадцать против четырех, они выпустили на свободу голодное чудовище, которое еще нескоро насытится. Даже если Стралг назначит нового командира войска, его решение станет известно не раньше весны, а ждать так долго нельзя. В войске Терека было лишь трое командиров охоты — Хет, Карртин и Феллард. Каждый проголосует за себя, так принято у Героев. Будет война.

Им всем грозила очень серьезная опасность. Непосвященных, преступивших закон, можно арестовать, посадить в темницу, судить и покарать, но только не веристов — какая тюрьма их удержит? Чтобы доказать свою верность, три охоты будут соревноваться друг с другом, пытаясь найти и уничтожить предателей.

Семь человек ждали распоряжений нового господина. Орлад не придумал ничего лучше, чем послать их за накидками и сандалиями.

У него появилось несколько мыслей, но все они были бесполезными. Если у Фелларда и Карртина возникнет подозрение, что за убийством стоит Хет, и что вся его охота сидела в засаде… Может быть, следует оставить накидки погибших веристов из Нардалборга в качестве улик? Или эти улики покажутся людям из Трайфорса слишком очевидными, и они заподозрят ловушку? Только текущая вода собьет с толку боевого зверя, взявшего след…

Куда бежать, где спрятаться? До того, как Стралг объединил Грань, многие города с радостью наняли бы для охраны небольшой отряд веристов, не задавая лишних вопросов, но теперь все независимые веристы считались разбойниками. Неужели у них нет другого выбора? Орлад плохо знал мир, начинавшийся за пределами Нардалборга. Трайфорс был самым обычным городком, но именно здесь Орлад понял, как он наивен. Ему нужна помощь, однако никто не будет помогать человеку, нарушившему закон. Дантио может стать Вуалью или вновь превратиться в Дантио — для этого ему достаточно сменить одежду, а ошейник вериста останется с Орладом до самой смерти. Он уже погубил четырех друзей и принял верность еще семи. Если Орлад их предаст, то повторит грех Терека. Теперь у него нет господина, кроме Веру, значит, он стал командиром войска. Ему захотелось кричать.

— Опять! — пробормотал Намберсон.

Все перевели взгляд на склон холма.

Да, к ним быстро приближалась еще одна колесница.

«Пожалуйста, священный Веру, сделай так, чтобы сегодня больше не было убийств!» Колесница направлялась прямо к ним, хотя в густом тумане ни один обычный возница не сумел бы их найти. Он правил ею так, чтобы ветер не доносил до онагров запах крови. Кроме возницы в ней никого не было. Он был в плаще с капюшоном, скрывающим уши. Орлад узнал смуглое лицо. Бесстрашные глаза спокойно смотрели на окровавленных убийц, устроивших пир на месте преступления. Однако Дантио не спустился на землю.

Орлад с недоверием посмотрел на его улыбку.

— Чего ты хочешь?

— Помочь.

— Почему?

Дантио искренне рассмеялся.

— Потому что я твой брат! Разве ты не знал, что родственники помогают друг другу?

Жизнь в Нардалборге убедила Орлада, что драка один на один обычно становится общей, но здесь все было по-другому.

— Ты же меня не знаешь.

На юном мальчишеском лице появилась торжествующая улыбка.

— А вот и нет! Я держал тебя за руку, когда ты учился ходить. Я бы помог тебе, даже если бы ты не был моим братом. Ведь ты покончил с ним! — И он указал на останки сатрапа Терека. — Теперь дому Храга придет конец! Ты только что изменил мир — я ведь говорил, что ты отмечен судьбой, не так ли?

— Как ты мне поможешь?

— Спасу твою шкуру. Теперь мы все беглецы — ты, я, Фабия и Бена. Нам надо быстро соображать и поскорее выбираться отсюда.

— Я не могу бросить своих людей.

— Естественно! Но куда ты хотел их вести? Вернуться к командиру охоты Хету и попросить прощения за то, что вы убили его отца? — Он пронзительно рассмеялся. — Господа, вы избрали себе достойного командира. Я бы сказал так, даже если бы он не был моим братом. Порой достаточно всего одной снежинки, чтобы начался сход лавины. Полагаю, Орлад и есть такая снежинка, а лавина пришла в движение. До конца жизни вы будете гордиться, что сражались с Орладом на Королевской Траве!

Жующие веристы холодно посматривали на эту диковину с высоким голосом. Если их командир фланга ручается за него, то и ладно. Если нет, тоже неплохо. Мертвые обычно помалкивают.

Орлада переполняли незнакомые чувства. Нежное лицо Дантио не внушало ему доверия, однако выбора не было.

— Что ты предлагаешь?

— Остальные уже отплыли. Я остался, чтобы насладиться впечатлением, которое произведет побег Фабии… и выяснить, что с тобой, брат. — Дантио вновь улыбнулся. — Меня ждал приятный сюрприз! Сейчас я еду им навстречу в устье Маленького Камня. Это недалеко. Полагаю, вы сможете туда добежать.

Ваэльс родился в Трайфорсе.

— Кровавый Рот?

— Легко, господин. Нам даже не придется принимать боевую форму, если господин не прикажет.

— Герой, ты знаешь заросшую камышом бухту ниже по течению от переправы? — спросил прорицатель.

— Да, — кивнул Ваэльс.

— Там я должен встретить лодку.

Орлад оглядел своих воинов и увидел на их лицах облегченные улыбки.

— Мы дадим тебе фору и постараемся не съесть, когда догоним. Итак, убегаем по реке. Куда поплывем?

Свидетель по-прежнему улыбался.

— Не буду говорить за Бенарда и остальных, но мы с Фабией намерены вернуться домой. У нас там дела.

— Поезжай, — сказал Орлад.

Дантио тронул поводья, и колесница скрылась в тумане. Они услышали, как он радостно запел.

— А где находится «дом», мой господин? — спросил Нарг, жуя мясо онагра.

— В Селебре, на Флоренгианской Грани. Наш отец там вроде короля. Он либо умирает, либо уже умер.

— Ага! — пробормотал Ваэльс. С лиц остальных не сходили радостные усмешки. — И кто унаследует трон?

— Не знаю. Решат старшие — может быть, я или кто-то из братьев, или…

Снерфрик громогласно заявил:

— Тогда поможем им принять решение, а?!

Фланг одобрительно взревел. От такого искреннего проявления чувств Орлад едва не пустил слезу. Стараясь говорить спокойно, он распорядился:

— Ешьте.

Евнух, девушка, художник… иверист? Забавное будет состязание.

И пусть победит сильнейший!

Дэйв Дункан «Мать Лжи»

ПРЕДИСЛОВИЕ

Истинные правители мира — Светлые

Анзиэль, богиня красоты.

Сьену, бог радости и удачи.

Демерн, бог закона и справедливости.

Эриандер, бог-богиня плотских утех и безумия.

Храда, богиня искусств и ремесел.

Мэйн, богиня мудрости.

Настра, бог животных и природы.

Нала, богиня милосердия.

Синара, богиня здоровья.

Укр, бог процветания и изобилия.

Веслих, богиня дома и очага.

Веру, бог бурь и сражений.

(А еще есть Ксаран, богиня смерти и зла, чье имя не произносится вслух.)

ВЛИЯТЕЛЬНЫЕ СМЕРТНЫЕ

Большинство героев этой истории — последователи мистических культов. Это означает, что они поклялись в верности одному богу или богине. Ниже они перечислены с указанием их принадлежности к тому или иному культу, а также места, где они находились в конце первого тома.

На Флоренгианской Грани

Дож Пьеро, правитель города Селебра, по последним сведениям сейчас при смерти.

Догаресса Оливия Ассичи, его жена и регент.

Марно Кавотти, Герой Веру, возглавляет флоренгианское сопротивление, местонахождение его штаба неизвестно.

Стралг Храгсон, лорд крови Героев Веру (Кулак Веру), местонахождение неизвестно. Продолжает вести войну, начатую пятнадцать лет назад.

На Вигелианской Грани

Дети Храга:

Салтайя Храгсдор, сестра Стралга Храгсона и его регент, которую все отчаянно боятся. Она же Королева Теней, Избранная Ксаран. Спит во дворце в Трайфорсе.

Хорольд Храгсон, ее младший брат, Герой Веру и сатрап Косорда. Направляется в Трайфорс с целью вернуть свою беглую жену Ингельд Нарсдор, поскольку только брак с ней дает ему законное право оставаться правителем Косорда.

Ингельд Нарсдор, Дочь Веслих и наследница династии правителей Косорда, сейчас плывет в лодке вниз по течению из Трайфорса. Благодаря магии огня она знает, что Хорольд направляется в ее сторону.

Катрат Хорольдсон, сын Хорольда и Ингельд, Герой Веру, находится в крепости Нардалборг и готовится пересечь Границу, чтобы принять участие во Флоренгианской войне.

Хет Хетсон, Герой Веру и внебрачный сын Терека Храгсона, комендант Нардалборга.

Дети дожа Пьеро:

Старший сын Дантио, Свидетель богини Мэйн, он же Вуаль, управляет колесницей, мчащейся по бездорожью в окрестностях Трайфорса.

Сын Бенард, Рука Анзиэль, бежит из Косорда вместе со своей любовницей Ингельд. Он понимает, что боевые звери Хорольда растерзают его, если догонят.

Сын Орлад (в прошлом Орландо), новообращенный Герой Веру, находится недалеко от Трайфорса. Только что убил Терека Храгсона.

Дочь Фабия, Избранная Ксаран, бежит вместе с Бенардом, спасаясь от навязанного ей брака с Катратом Хорольдсоном.

Другие действующие лица:

Арбанерик Крэнсон, Герой Веру и командир войска вигелианских повстанцев «Новый Рассвет». Есть сведения, что его лагерь находится близ Трайфорса.

Хорт Вигсон, укрист, самый богатый человек Вигелии. Приемный отец Фабии, бежит вместе с ней.

Погибшие герои, имеющие значение для повествования:

Карвак Храгсон, Герой Веру и сатрап Джат-Ногула, убитый Паолой Апицеллой.

Паола Апицелла, Избранная Ксаран, сначала кормилица Фабии, затем ее приемная мать и жена Хорта Вигсона, убитая Перагом Хротгатсоном по приказу Салтайи за смерть ее брата Карвака.

Пераг Хротгатсон, Герой Веру, убитый Фабией.

Терек Храгсон, Герой Веру и покойный сатрап Трайфорса, убитый Орладом Селебром. Его тело лежит на склоне холма недалеко от города.

ЧАСТЬ I НЕЖЕЛАННЫЙ ГОСТЬ

ГЛАВА 1

Марно Кавотти был более известен под прозвищем Мятежник. Лорд крови Стралг, Кулак Веру, много лет назад пообещал заплатить за его труп столько золота, сколько он будет весить, и в шесть раз больше, если Мятежника доставят к нему живым и годным для пыток. Обещание до сих пор оставалось в силе. Любое поселение, укрывшее Кавотти, уничтожат вместе со всеми жителями — этой угрозы также никто не отменял.

Мятежник возвращался домой, в свой родной город, где не был с самого детства. Разумеется, он путешествовал под прикрытием ночи и непогоды — вполне здравое и естественное решение с его стороны.

Приближение бури жители города увидели за несколько дней, поскольку то был один из мощных морских ураганов, что зарождаются над окутанными паром водами Флоренгианского океана. Оттуда ураган направился к берегам, пронесся над прибрежными джунглями и болотами и устроил настоящий разгром в Плодородном Круге, занимавшем большую часть Грани, Как и его предшественники, он явился в Селебру с востока. С каждым днем он поднимался все выше и выше над покрытой дымкой стеной мира. Белый в полдень, черный на рассвете и кроваво-алый на закате, он царствовал в небе и зловеще нависал над землей. По дороге к городу он растратил часть своей смертоносной силы, но его все-таки хватило на проливные дожди и свирепые ветра. Он еще мог срывать крыши с домов и валить деревья, смывать мосты и затоплять низины. Среди буйства злобной стихии заметить одинокого путника было попросту невозможно: ураган накрыл его своими черными крыльями и спрятал от глаз тех, кто хотел его убить.

Марно Кавотти шлепал по раскисшей колее рядом с маленькой повозкой, нагруженной амфорами с вином. Повозку тащил старый гуанако по имени Страдалец, чье непрерывное ворчание говорило о том, что он и впрямь недоволен жизнью. Впрочем, Кавотти старался держаться против ветра и защищать гуанако от веток и мечущегося в воздухе мусора. Из-за поваленных деревьев и вышедшей из берегов реки Мятежник мог и не успеть в город до закрытия ворот. День уже клонился к закату, когда из тумана выступили стены и башни Селебры, но по закону ворота не должны были закрывать до тех пор, пока не прозвонит колокол, возвещающий о начале комендантского часа. Закон есть закон.

Опустив голову, путник прошел под огромной аркой на узкий барбакан. Скрип колес его повозки гулким эхом отразился от стен; в каньоне завывал ветер, швырявший перед собой дождь. Наступил самый опасный миг. Главное — не вызвать подозрение у стражи, иначе внешние и внутренние ворота захлопнулся и Кавотти окажется в ловушке. Из сторожки с криками выбежал тощий черноволосый флоренгианин — мальчишка в бронзовом шлеме и с мечом в руке. И то, и другое было ему слишком велико, зато кольчугу на груди украшала перевязь с цветами дожа, а на шее висел бычий рог, означавший, что его владелец наделен определенной властью. Для Кавотти мальчишка не представлял никакой угрозы: он свернет ему шею, прежде чем тот вытащит меч. Даже если он успеет подуть в рог и призовет на помощь дюжину таких же воинов, Кавотти ничего не стоит их убить.

— Вот дерьмо. Поганая тебя разбери! Вытащил честного человека на улицу в такую погоду!

Мальчишка прищурился, вглядываясь в струи дождя. Естественно, в ненастье на улицу выгнали самого молодого стражника.

Кавотти натянул поводья, и повозка остановилась, а сам он отвесил низкий поклон.

— Почтеннейший страж, я Сьеро из Сайизо, служу благородному мастеру Скарполу из Трейана и везу продукты из его поместья во дворец, который находится здесь, в Селебре, на пьяцца Колонна. Если позволите, я отмечу, что на мою голову пролилось куда больше холодной воды, чем на вашу.

Все названные имена были настоящими, да только не имели к нему никакого отношения. Он стоял, покорно опустив глаза и глядя в землю.

— Свиньи тебя задери! — воскликнул мальчишка с мечом. — Что за продукты ты везешь?

В эту минуту из сторожки вышли еще два стражника, и надежда Кавотти на успех почти растаяла, поскольку то были светлокожие вигелиане с соломенными волосами и коротко подстриженными бородами. Из одежды на них были только кожаные сандалии и полосатые набедренные повязки с цветным поясом, но медные ошейники указывали на их принадлежность к культу Веру. Они обошли повозку, и Кавотти их больше не видел.

Дурное предчувствие было таким сильным, что волосы на голове Кавотти зашевелились — впрочем, не в буквальном смысле, иначе стражники увидели бы его собственный медный ошейник, и тогда он бы умер. Для подобных случаев он и отрастил волосы и бороду. Из-за ошейника Кавотти отправился в путь во время жуткого урагана, ведь в хорошую погоду шарф, повязанный вокруг головы, и кожаный плащ с высоким воротом вызовут подозрения. Одежда, помогавшая ему прятаться от врагов, одновременно делала его уязвимым — верист рискует в ней запутаться, принимая боевую форму. Два полуголых ледяных демона могут сорвать свои набедренные повязки в один короткий миг.

— Это вино, многоуважаемый страж, — сказал он мальчишке. — Меловые пометки на бутылках означают, что их везут во дворец его светлости, а не на продажу.

Надписи вполне могли произвести на стражника должное впечатление, пусть он, как и Кавотти, не умел читать.

— Показывай свое вино, вонючка, рожденный в канаве мерзкий ублюдок жабы!

Кавотти принялся послушно развязывать замерзшими пальцами узел на мокрой веревке. Когда он приподнял уголок брезента, ему удалось незаметно повернуться и взглянуть на ледяных демонов. Они стояли и смотрели на него, сложив руки на груди и повернувшись спиной к ветру. В тонких набедренных повязках они должны были отчаянно мерзнуть под ледяным дождем, но вигелиане легче переносят холод, чем флоренгиане. Воины, которых Стралг привел через Границу пятнадцать лет назад, носили тяжелые накидки, однако флоренгианский климат научил их одеваться как можно легче.

Стралг держал в Селебре маленький гарнизон, и его люди, как правило, сваливали все рутинные обязанности на флоренгиан дожа. Почему эти двое стоят сегодня у ворот и почему не поленились выйти из теплой сторожки на пронизывающий холод, заинтересовавшись простым крестьянином?

— Снимай-снимай! — крикнул мальчишка, прибавив несколько весьма убедительных слов.

Кавотти потянул веревку, и ветер швырнул ему в лицо кусок брезента, под которым лежали запечатанные глиняные кувшины — и больше ничего. Ему пришлось одной рукой сражаться с брезентом, а другой удерживать гуанако, который переступал с ноги на ногу и прядал ушами.

— Стой на месте.

Стражник взял одну амфору и, спотыкаясь под порывами ветра, отправился с ней в сторожку.

Вигелиане ничего не говорили и ничего не делали, только смотрели на Кавотти бесцветными глазами. Коричневые пояса указывали на то, что перед ним самые обычные воины. Вне всякого сомнения, если бы командир фланга заподозрил, что у него появится хотя бы призрачная надежда поймать знаменитого Мятежника, он бы явился сюда лично. С другой стороны, в Селебре были и другие ворота, и за ними тоже требовался надзор.

«Очень крупный флоренгианин, двадцать восемь лет, темная кожа, невероятно опасный» — слишком туманное и бестолковое описание преступника. Кавотти могли выдать размеры, но не лицо. Святой Веру был к нему благосклонен — за десять лет сражений он ни разу не получил серьезных ран, и на нем не появилось следов «боевой закалки», как говорят веристы. Если у ледяных демонов возникнут на его счет какие-то сомнения, они потребуют показать им шею.

Юнец вышел наружу со вторым воином, который был старше и немного трезвее. Они взяли из повозки еще две амфоры.

— Ладно, проезжай, — разрешил второй, и оба поспешили назад, прижимая к груди добычу.

— Подожди! — окликнул его верист покрупнее, с сильным акцентом.

Он оставил своего спутника и начал обходить повозку, внимательно разглядывая Кавотти бесцветными глазами. В темноте Кавотти не мог разглядеть полосы на его поясе, но ему показалось, что они черные, коричневые и зеленые — впрочем, это ничего не значило, ведь орда захватчиков в последнее время несла такие потери, что половина их отрядов представляла собой сборище чудом уцелевших воинов. Светлую кожу вериста покрывали шрамы, и она покраснела от солнечных ожогов: выходит, он совсем недавно пересек Границу.

Кавотти прогнал безумное желание вступить с ним в профессиональный разговор: «Позволь полюбопытствовать, свинья, до тебя уже дошло известие о битве при Напоре? Меньше чем шестьдесят дней назад мои люди прикончили там три шестидесятки твоих дружков. А с вашими ранеными мы поступили так же, как вы поступаете с нашими».

Громадный вигелианин молча подошел ближе. Скорее всего он не говорил по-флоренгиански и плохо его понимал; мало кто из веристов — даже из тех, кто провел здесь много времени — хорошо знал язык. Внимательно наблюдая за Кавотти, он подцепил пальцем ручку амфоры и поднял ее на вытянутой руке, что не каждый попытался бы сделать. Кавотти изобразил на лице почтительное восхищение, как на его месте поступил бы любой разумный крестьянин. Он бы отдал пять зубов, чтобы узнать, чем занят второй верист у него за спиной.

Вигелианин улыбнулся и уронил амфору на землю. Кавотти вскрикнул и отскочил, но вино все равно попало ему на одежду. Черные глаза встретились с бледно-голубыми. Теперь вигелианский лорд мог запросто приказать флоренгианину и человеку низшего сословия пасть на колени и слизать вино. Это не только поставит его в весьма уязвимое положение, но и позволит врагу увидеть его шею. Кавотти посчитал, что всему есть предел — лучше умереть стоя.

Однако смертельно опасный приказ так и не прозвучал. Второй верист рассмеялся и что-то проговорил на гортанном вигелианском языке. Верзила пожал плечами, презрительно сплюнул в сторону флоренгианина, и оба ушли в сторожку, с грохотом захлопнув за собой дверь.

Руки Кавотти дрожали, когда он завязывал веревку на брезенте. Очевидно, два скучающих юнца решили подшутить над местным крестьянином-переростком. Возможно, их наказали за какую-то мелкую провинность, велев обыскивать каждого путника, входящего в город. Стало быть, его маскировка прошла испытание. Будь у вигелиан хоть малейшее подозрение, что освободительная армия продвигается к Селебре, эти двое непременно взглянули бы на его шею.

* * *

Он вернулся домой впервые за тринадцать лет, но его никто не встречал. Жители города, спасаясь от непогоды, сидели по домам, предоставив улицы хлещущим ветвям деревьев, потокам дождя и черепицам, которые с грохотом падали на землю. Вздумай священный Сьену пошутить, вождь повстанцев погиб бы от упавшего с крыши куска глины.

Наконец-то он дома! Невероятно! Долгие годы войны и сражений Кавотти отчаянно цеплялся за надежду когда-нибудь сюда вернуться, но только недавно поверил, что это действительно произойдет. Разумеется, он мечтал войти в город с победой, промчаться по главной улице на колеснице и помахать рукой собравшимся толпам, приветствующим Кавотти-Мятежника, Кавотти-Освободителя. А пока придется смириться с необходимостью прятаться. Если Стралг не уничтожит Селебру еще до конца войны, возможно, это сделают Борцы за Свободу.

Селебра заслужила свою славу; это действительно был самый прекрасный город — Город-Восторг. За последние десять лет Кавотти довелось повидать всю Флоренгианскую Грань. Дважды на него устраивали охоту в Плодородном Круге, он плавал в теплых волнах Океана и чуть не замерз до смерти в лишенных воздуха приграничных пустошах. Ему встречались затопленные города и города, высохшие до самого основания, когда ушло море или река поменяла русло. Однако большую часть селений разграбила орда Стралга или его собственные люди. Обе стороны оставляли за собой только кости и вонючий пепел.

И вот она, Селебра — цела и невредима: широкие проспекты и величественные фасады, изящные башни и храмы, просторные колоннады, площади и сады… Конечно, и у Селебры были свои слабости. Роскошные дворцы подчас оказывались внутри сараями, а центральная площадь больше напоминала загон для скота неправильной формы. Дворец дожа походил на гигантское отхожее место, потому что селебриане не любили, когда их правители кичились богатством. Однако Кавотти помнил, что внутри дворец потрясающе красив.

В таком месте не жалко и умереть, если сегодня все пойдет не так. Кавотти не страдал сентиментальностью. Из него давным-давно выбили все романтические представления, но он почувствовал легкую ностальгию, войдя в город через Луговые ворота и шагая по улице Ювелиров. Последний раз он бежал по ней вместе с друзьями в тот день, когда город пал.

У одного из них был дядя, который жил в доме у городской стены, и оттуда его компания собиралась посмотреть на вигелианских чудовищ. На стену их не пустили. Тогда они забрались на крышу и со своего пропеченного солнцем наблюдательного пункта видели, как дож Пьеро выехал из ворот вместе с семьей. Они были возмущены, когда дож опустился на колени и поцеловал ноги лорда крови, но настоящее потрясение испытали, когда враги, вынудив его пройти через это унижение, отправили дожа домой в полном одиночестве, оставив в заложниках его жену и детей. Кавотти знал Дантио, старшего из сыновей, который был на пару лет его младше и даже почти не задавался, хотя рано или поздно унаследовал бы престол. Детей, вероятно, отправили через Границу в Вигелию, как и многих других заложников. Супруга дожа вернулась в город, но это произошло уже после того, как Кавотти покинул Селебру.

* * *

Сгорбившись под порывами ветра, Мятежник вывел Страдальца на Дорогу Пантеона, где его одолели воспоминания о событиях, последовавших за падением города. Его судьбу решила сильная рука, схватившая его за плечо на этой самой улице. Он отбивался, вопил и с лихвой получил за сопротивление. Затем, когда его отвели в лагерь вигелиан, где ему сообщили, что он пройдет обучение и станет Героем Веру, Марно возмущенно заявил, что его отец является советником, и они не имеют никакого права так обращаться с сыном советника. Его жестоко избили за наглость, после чего он сидел в мрачном молчании среди плачущих мальчишек, которых забрали вместе с ним — сто девятнадцать сыновей ремесленников, купцов и ткачей. Он ждал, когда отец узнает, куда он подевался, и придет его забрать.

Через два дня отец действительно явился в сопровождении внушительной свиты, когда новобранцы делали гимнастику. Юного Марно вызвали вперед. Вместо того чтобы отпустить, вигелианский командир приказал связать его и пороть до тех пор, пока отец не добежит до ворот города. Советник Кавотти бегал не слишком быстро, и так Марно Кавотти, мечтавший быть великим покровителем искусств, стал кандидатом в веристы, затем кадетом и наконец воином, принесшим клятву верности культу. С тех пор он видел родителей только раз, незадолго после того, как получил свой ошейник, и его отправили в гарнизон в Умсине. Они пришли его навестить, но братья остались дома, испугавшись его, как чудовища. Мать плакала, а отец задавал непростые вопросы о его верности вигелианам.

Кавотти намекнул им о своих планах. Мать принялась кричать, чтобы он ничего такого не делал; отец с гордостью улыбнулся и сказал, что он должен идти выбранной дорогой. За эту поддержку — о которой Стралг узнал от прорицательниц — лорд крови распорядился убить советника, а его семье велел выплатить немыслимый штраф. Марно сомневался, что братья его простили. Если они узнают, что он в городе, то наверняка выдадут его Кулаку.

Движимый исключительно ностальгией, он провел Страдальца вдоль Речной улицы, показав гуанако дворец Кавотти — не самый большой, но и не маленький. Вероятно, он не произвел никакого впечатления на Страдальца, зато напомнил Марно, что судьба не всегда справедлива.

* * *

В каждом городе, даже самом роскошном, есть темные запущенные уголки. Мятежник направлялся в маленький вонючий дворик, расположенный за скотобойней, где дождь с шипением падал в смешанную с кровью грязь, доходившую до щиколоток. Даже сильный ливень не смыл отвратительного запаха, и никто не задерживался здесь после утреннего забоя скота. Случайного прохожего тут не встретишь.

У повстанцев не было постоянных агентов в городе, потому что их было невозможно спрятать от прорицательниц Стралга, но Кавотти на протяжении многих лет поддерживал связь с несколькими старыми друзьями, обмениваясь с ними вполне невинными письмами. Вчера он отправил срочную просьбу о помощи человеку, заслуживающему, как он считал, доверия. Если он не появится в условленном месте, им обоим не миновать расправы.

Несколько мгновений Кавотти ждал, затаив дыхание, а потом в углу со скрипом отворилась грубая деревянная дверь. Вышедший из нее человек был тепло одет, а к лицу прижимал тряпку, но Кавотти узнал Сьеро из Сайизо, чье имя назвал у городских ворот. Он подошел к повозке, и Страдалец фыркнул, узнав старого друга.

— Он вас ждет, милорд. Коричневая дверь возле лестницы за залом гильдии ткачей.

Мятежник кивнул.

— Хорошо.

Сьеро вывел Страдальца на улицу, а Кавотти направился к переулку в дальнем конце двора. Пока все шло хорошо. Еще один брод позади.

* * *

Он нашел коричневую дверь и шагнул в похожую на пещеру кухню, темную и холодную, но чистую. Последнее время ею явно не пользовались. Застоявшийся запах еды, бронзовые треноги в пустых очагах, массивные колоды для рубки мяса, насос и желоб для стока воды, ряды глиняных горшков на полках указывали на то, что это действительно кухня, но, судя по всему, хозяева здесь не жили.

Кавотти постоял мгновение, наслаждаясь тишиной после целого дня битвы с непогодой. На столе в дальнем углу он разглядел маленькую масляную лампу, рядом с которой замер человек, выбравший это место для встречи. Он подозрительно щурился на знаменитого бородатого преступника в жалкой крестьянской одежде. Мятежник опустился на колени и прижался лбом к плиткам пола.

— О, многоученый наставник, да благословит священная Мэйн мудрость, которой вы делитесь со мной сегодня, да благословит священная Храда ваше мастерство и умения, и пусть священный Демерн поможет мне стать послушным и сознательным учеником, о любимейший из наставников!

Он снова почтительно поклонился, исполнив традиционный утренний ритуал.

— Раньше ты ничего подобного не делал, — сухо пробормотал человек и шагнул вперед.

— Времена меняются. Как видите, я вернулся, чтобы завершить обучение. Вы должны мне еще год.

Кавотти встал, и они обменялись официальными поклонами. Старым знакомым положено обниматься после долгой разлуки, но он не мог себе представить человека, который стал бы обнимать мастера Дицерно.

Старик хихикнул.

— Не ожидал, что вы объявитесь тут собственной персоной, милорд. Меня беспокоит состояние вашего рассудка, однако я рад вас видеть. Флоренгия перед вами в долгу.

Последний представитель древнего, но обедневшего дома, Дицерно всю свою жизнь учил сыновей богатых горожан тому, что положено знать аристократам: уважению к богам, законам священного Демерна, обычаям города, его искусству и истории, хорошим манерам и поведению, танцам и музыке, этикету и судебным традициям, сельскому хозяйству, охоте, умению обращаться с деньгами, властвовать, заботиться о лламоидах и множеству других полезных вещей. Он был наставником Кавотти с тех пор, как мальчику исполнилось семь и его забрали из-под опеки матери — до того утра, когда его схватили за плечо на дороге Пантеона.

Дицерно категорически не желал сдаваться в борьбе со старостью. Его волосы стали серебряными, худое лицо сморщилось, но он держался прямо, был безупречно одет, говорил тихо и вежливо. Невозможно было представить, что он когда-нибудь женится и станет отцом. Еще более невероятной казалась мысль, что его репутацию запятнает даже самый мелкий скандал. Вероятно, за всю жизнь он не произнес ни одного необдуманного слова и не сделал ни одного неловкого жеста.

В настоящих — весьма необычных — обстоятельствах он позволил себе не скрывать беспокойства и едва заметно нахмурился.

— Разумеется, вам известно, что у врага здесь имеется гарнизон, милорд?

— Я видел двоих у ворот. Сколько их в городе и кто ими командует?

— Обычно их не больше дюжины, кроме тех дней, когда мимо Селебры проходит караван из Вигелии. Сейчас гарнизоном командует командир фланга Джорвак, возомнивший себя правителем города. — Старик поморщился. — Он из породы молодых людей, из-за которых все ругают юность. Они еще хуже прежних верзил, милорд — плохо обученный и дурно воспитанный грубиян!

Кавотти сбросил мокрый плащ.

— В Вигелии возникли серьезные неприятности с набором новобранцев. Есть какие-нибудь новости о советнице?

Дож назначил Берлис Спирно-Кавотти на должность ее убитого мужа. Другие города удивлялись традиции Селебры допускать в Совет женщин.

— С вашей благородной матушкой все хорошо, милорд, хотя возраст наверняка дает о себе знать. Насколько мне известно, в настоящий момент она в городе.

Дицерно ушел в свой угол и вернулся с корзинкой, из которой достал полотенце. Кавотти, успевший к этому времени раздеться — на нем остались только шрамы, медный ошейник да два шнурка с кусочками меди и серебра — с благодарностью его принял и вытер лицо.

— Вы не отнесете ей записку?

— Хм… разумеется, милорд.

Тактичное молчание сказало больше, чем слова.

— Неужто Селебра пала так низко, что матери предают родных сыновей?

— Методы, которыми пользуется Кулак, невероятно жестоки. — Это значило: не забывай, что ее заставили смотреть, как умирает твой отец. — Если слухи о вашем визите дойдут до него, она и вся ваша семья окажутся в страшной опасности. Прорицательниц не обманешь.

— Вас я тоже подвергаю опасности, — сказал Кавотти. — Я дам вам серебра, наставник, вы должны покинуть завтра город и где-нибудь отдохнуть. Я знаю, у вас шестьдесят шестидесяток друзей, вот и навестите кого-нибудь. Нет, не спорьте — нашему делу не поможет, если с вас заживо сдерут кожу на площади. Мне нужно знать, каково положение дел в городе. Что слышно про дожа? Я сегодня же его повидаю и уйду из Селебры еще до рассвета.

— Едва ли это возможно, милорд. — Старик вынимал из корзинки все то, о чем его попросил Сьеро: полотенца, ароматные масла, одежду, веревку, еду и бритву.

— О! Селебрианский хлеб! Я скучал по нему больше всего на свете, — проговорил Кавотти с набитым ртом. — Я буду без бороды.

— Вы даже представить себе не можете, насколько утешили меня ваши слова. Моя репутация была бы уничтожена. Но благородный лорд с вами не встретится, даже если вы побреетесь.

— Почему? Мать попала в немилость?

Дицерно покачал головой.

— Дело в его здоровье. За ним постоянно ухаживают сестры и братья Милосердия. Леди Оливия стала его регентом — неофициально.

Это все осложняло.

— Печальные вести! Разумеется, я слышал, что у него слабое здоровье, но не знал, что до такой степени.

Еще он не знал, как страшно проголодался. Кавотти жадно оторвал зубами кусок холодного мяса и принялся жевать.

— Мало кому в городе известно истинное положение вещей, милорд, — извиняющимся тоном проговорил старик. — Возможно, оно неизвестно даже лорду крови Стралгу.

Обманывать врагов — одно дело, а утаивать что-то от друзей — совсем другое. Впрочем, непонятно, поддерживает ли Селебра Кавотти и его освободительную армию. Необходимо все разузнать — ради этого он и пришел.

— Как часто дожа посещают целители?

Дицерно нахмурился, поскольку всю жизнь ненавидел сплетни.

— Весной ему стало намного хуже. Благодаря священной Синаре он несколько раз появлялся на людях, но ходят слухи, что за это целитель поплатился жизнью. С тех пор во дворец не вошел ни один синарист, хотя мне известно, что так решил сам дож. Если вы хотите что-то обсудить с вашей благородной матушкой, я сообщу ей о вашем приезде. Разумеется, я помогу вам встретиться и с леди Оливией.

— У вас есть ученики во дворце?

— Да, мне оказана такая честь.

Даже сейчас он не собирался говорить Кавотти больше, чем считал необходимым.

— Например, мальчик Чайз.

Старик кивнул.

— Ему сейчас… четырнадцать?

И снова наставник кивнул, но без улыбки и принятой в подобных случаях похвалы, что не делало ученику большой чести.

— Кто унаследует трон дожа, когда его потребует к себе Древнейшая?

— Вам прекрасно известно, что решение принимает Совет Старейшин, милорд, — холодно ответил Дицерно. — Возможно, вам следует обсудить эту тему с вашей благородной матушкой.

Вряд ли этот вопрос понравится леди Оливии.

— Мой ошейник… — Кавотти потянулся к груде одежды, которую Дицерно вынул из чудесной корзинки, и достал коричневый плащ с капюшоном, какие носят налисты. В корзине оказалась и туника, но она была велика. — Как вы смогли раздобыть все это за такое короткое время? Вы ведь не ожидали моего прихода и думали, что на встречу явится кто-то другой. Наставник, разве не вы учили меня, что чрезмерная скромность — разновидность высокомерия?

В темных глазах, прятавшихся среди морщин, загорелись веселые искорки.

— А еще я учил вас словам поэта Гиево: «Тот, кто слишком сильно надеется, пусть привыкает к разочарованиям». На сей раз я не разочарован.

— Наставник, священный Демерн объявил: «Тот, кто лжет, заявляя, что принадлежит к чужой гильдии, совершает преступление. Изображать последователя культа — святотатство, и карается продажей в рабство», — произнес Кавотти монотонным голосом ученика, вызубрившего урок. Он искреннеудивился, когда на губах Дицерно заиграла улыбка.

— Однако этот закон не относится к исполнению высшего долга, в частности четвертого. Разве ты не понимаешь, что, если во дворце увидят ошейник, твою жизнь заберет Древнейшая?

— Да, и еще я считаю, что мой визит во дворец продиктован клятвой служить дожу, хотя, возможно, у него на сей счет будет иное мнение. Я исполняю и второй высший долг. Видите, как хорошо вы меня выучили?

— А что скажешь о первом долге?

Кавотти громко рассмеялся.

— Ну и хитрец же вы! — Он снова заговорил монотонным голосом примерного ученика: — Наставник, закон гласит: «Первый долг любого смертного — чтить богов и повиноваться им». — Под пиратской бородой его губы растянулись в улыбке. — Глава первая, пункт первый. Но если смертный является генотеистом, он должен отдавать предпочтение постулатам того бога, которого избрал. Ведь так говорится в первой главе?

— Пункт пятый. — Дицерно вновь улыбнулся, радуясь возвращению в далекий от жизни мир науки. — Толковать священные таинства — не мое дело, однако принято считать, что бог войны дает своим Героям единственный приказ — одержать победу любой ценой и любыми средствами.

— Поэтому только дурак доверится веристу, — подтвердил Мятежник. — Если с вашей стороны я замечу хоть намек на предательство, то сверну вам шею.

— Охотно верю, поскольку давно пал жертвой любви к тебе.

Как опрометчиво с его стороны! Положение с каждым днем становилось все труднее, и деятельность Кавотти грозила старику смертью. Ученик взглянул на одинокую лампу, стоящую на столе в углу.

— Чем вы занимались, когда я пришел?

Он подошел к столу, продолжая жевать и до сих пор не соизволив одеться, хотя и знал: его мужицкое поведение наверняка причиняет наставнику не меньшую боль, чем если бы на него надели тунику из крапивы. Он успел забыть, как дразнил старого педанта. Судя по всему, Дицерно по-прежнему получал удовольствие от его проделок.

На деревянном столе был выложен разветвляющийся рисунок из пятиугольников.

— Ну конечно, тегаль! Да еще из пяти цветов! Что за задача?

— Ты играешь? — оживился Дицерно.

— Время от времени, но больше трех цветов не осилю. Веристов отбирают не по умственным способностям, наставник. Тегаль — игра для демернистов. Ну, так какова задача?

Когда Кавотти учился у Дицерно, тот был лучшим игроком в Селебре. Он радостно потер руки и принялся объяснять:

— Это очень старая головоломка, милорд, много лет назад ее показал мне отец нынешнего дожа. Я тогда был еще совсем мальчишкой. Задача состоит в том, чтобы завершить игру в два хода, обойдя защиту. Как видите, логично будет превратить голубой в зеленый, но тогда противник вот здесь сыграет белым, и вы потерпите поражение. Вероятно, я забыл правильное расположение фишек. Одержать победу при таких условиях невозможно.

Кавотти кивнул.

— Игра поможет мне скоротать время и не умереть от волнения, пока вас не будет — после того, как я сбрею бороду, оденусь налистом, найду запасной выход из этого дома и вообще вспомню все, чему вы меня учили. Даже вытру грязь, которую принес в дом.

— Этому я вас не учил, милорд!

Дицерно потрясла сама мысль о том, что аристократ займется подобными вещами. Он даже вообразить не мог, каким систематическим унижениям подвергались веристы во время обучения.

— Да бросьте! Разве не помните, как мы с Пиллоно вылезли в окно и сбежали на ярмарку?

— Ах да! Вы выдали себя, вернувшись тем же путем.

— Зато на следующий год вы нас не поймали.

— Так как же решается задача дожа?

Кавотти нахмурился, увидев мягкую улыбку на лице Дицерно.

— Наставник, вы бились над ней долгие годы, а от меня ждете мгновенного решения?

— Командир орды, ответ вам известен. Я не зря учил вас шесть лет.

Кавотти раздраженно фыркнул.

— Верно. Мне уже показывали эту задачу. Она называется «Замысел Веру», и именно поэтому вы сейчас ждете от меня ответа, так?

Гонкие губы Дицерно искривила улыбка.

— Допустим, это название я где-то слышал.

— Загвоздка в том, что вы рассматриваете проблему как классическую, вроде дилеммы Голоса или гамбита Двух Локтей. Здесь же есть более тонкое решение. Что будет, если я превращу красную фишку в белую?

Дицерно в ужасе уставился на головоломку.

— Вы пожертвуете всей веткой, лишитесь всех преимуществ, а противник не пострадает!

— Да, но это оставляет ему единственный возможный ход — превратить зеленую фишку в голубую. Я блокирую ее черной, после чего он не сможет сделать ни одного хода, а значит, потерпит поражение. Я не завершу игру, как полагается, но все равно одержу победу.

— Это чудовищно! Варварское решение!

— Именно по этой причине оно называется «Замысел Веру».

ГЛАВА 2

Оливия Ассичи-Селебр сидела в кресле из слоновой кости рядом с пустым троном дожа и что есть сил пыталась вникнуть в дела города.

Строители снабдили древний дворец всеми возможными удобствами, принимая в расчет тропический климат Селебры. Когда жарило полуденное солнце, высокие потолки и просторные залы, в которых гулял легкий ветерок, дарили приятную тень. Однако грандиозное сооружение было плохо приспособлено к бурям и ураганам. В эту жуткую ночь невидимые великаны бродили по галереям, гремели дверями, раздували шторы. Даже в величественном и всегда безмятежном Зале с Колоннами стоял дикий грохот. Пространство между колоннами, отделявшими зал от речной террасы, закрыли массивными деревянными ставнями, но и они метались на ветру, точно листья осины. Время от времени сильные порывы ветра высасывали из зала весь воздух или, наоборот, заполняли его воздухом так, что у Оливии закладывало уши. Вода стекала из-под ставен на пол и собиралась в лужи на разноцветных плитках. Где-то вдалеке злобно рокотал гром.

У Оливии раскалывалась голова, и звенело в ушах. Ее старшие писари, Дженни и Альтуз, покорно сидели, скрестив ноги, возле трона, в окружении корзин с глиняными дощечками и заостренными перьями. Из-за их спин то и дело выглядывал ученик, готовый исполнить любой приказ старших. Пламя в двух крошечных масляных лампах металось на ветру, почти не отбрасывая света. Остальной зал являл собой беспокойный, грохочущий мрак.

Оливия не доверяла ни Дженни, ни Альтузу. Дженни уже много лет служил дожу и своим собственным интересам — причем необязательно в таком порядке. Старый и иссохший, он больше походил на еловую шишку, обернутую в церемониальное одеяние писаря. Альтуз был намного моложе и попал во дворец недавно. Он умело прятал мысли за невероятно честными газельими глазами и в целом производил приятное впечатление на окружающих. Казалось, он знает свое дело, однако мастером-писарем стал после того, как побывал в постели Дженни. Обоим порой приплачивали аристократы — впрочем, сомнительная верность дожу имела место испокон веков и не переходила границ допустимого. Увы, писари прекрасно знали, что Оливия практически не имеет власти. Иногда она задавалась вопросом, все ли письма, которые она диктует, уходят по назначению, и сколько людей их читает, прежде чем они покинут дворец.

— Письмо, — устало проговорила она. — От нашего дожа командиру фланга Джорваку. Обычные приветствия.

Альтуз начал водить пером по глине, а Дженни поднял голову.

— Миледи, какой титул лучше указать: обычный или тот, который он себе присвоил — «правитель Селебры» и так далее?

— Как я сказала.

Глупо было писать малолетнему бандиту, живущему в конце переулка и даже не умеющему читать, но в прошлый раз, когда она отправила к нему посыльного, его вернули на носилках. Потребовалось два целителя, чтобы привести его в чувство. Джорвак отнесет дощечку общественным писарям, а они не умеют держать язык за зубами. Этим Оливия ничего не добьется, но по крайней мере, о ее протесте узнает весь город.

— Начинай. «Шесть дней назад мы сообщили вам о преступлениях, которые до сих пор остаются безнаказанными. Не проходит и дня, чтобы ваши люди не насиловали, не избивали и не грабили жителей города, нарушая обещания, данные нам лордом крови пятнадцать лет назад, когда мы отдали Селебру на его милость».

Она подождала, пока перо перестанет двигаться.

— «Мы отправим лорду крови Стралгу подробный отчет о совершаемых здесь преступлениях и потребуем…»

— Миледи! — пробормотал Дженни.

— Пиши! «…и потребуем, чтобы вину возложили на вас».

Оливия замолчала и вздохнула. Она не имела ни малейшего представления о том, где сейчас Стралг. Впрочем, он редко обращал внимание на ее просьбы. Возможно, командир фланга Джорвак примчится во дворец и заставит ее проглотить свои слова вместе с глиняной дощечкой — но даже это поддержит ее рассыпающуюся в прах репутацию.

— Обычное завершение письма.

Через минуту писарь опустился на колени у ее ног и протянул первую дощечку. Она поставила печать мужа сперва на ней, затем на копии для архива.

Из тени выступил кланяющийся герольд.

— Да?

— Мастер-наставник Дицерно, миледи. Он просит аудиенции по очень срочному делу.

Оливия не припоминала, чтобы эта чопорная мумия, мастер-наставник Дицерно, употреблял выражения вроде «по очень срочному делу». Что же натворил Чайз? Зато теперь есть достойный повод покончить с делами.

— Писари, ступайте домой. Запечатаем таблички завтра. — Утро вечера мудренее. Быть может, ей еще удастся придумать более правильный способ борьбы с мерзким Джорваком. — Пригласите благородного наставника. — Она снова вздохнула. — И пришлите сюда нашего сына.

* * *

Они ушли, оставив ее в одиночестве и полумраке. Ураган гремел мощными ставнями, словно чудовище, рвущееся во дворец. Пьеро, будь все по-прежнему, запланировал бы назавтра объезд города: оценил бы причиненный ущерб, утешил пострадавших и оказал посильную помощь. Оливия не знала, может ли позволить себе то же самое. Она боялась, что над ней только посмеются или ее жеста вовсе никто не заметит.

Четвертой дочери древнего, но обедневшего торгового дома, на роду было написано выйти замуж за какого-нибудь процветающего аптекаря или мастера-ремесленника, позарившегося на ее аристократическое происхождение. Но по воле священного Эриандера или, возможно, Сьену, пятнадцатилетняя Оливия попалась на глаза лорду Пьеро — овдовевшему и бездетному дожу. Ее мать от радости потеряла сознание, а сестры еще долго не могли прийти в себя.

Оливия родила ему трех сыновей и дочь, и дом их был полной чашей, покуда не пришли вигелиане. Стралг забрал ее и детей в Вигелию. Позже он вернул ее мужу, и она родила пятого ребенка. Даже в юности она не отличалась стройностью, а сейчас заметно погрузнела. Она умело исполняла обязанности дожа Селебры, пока Пьеро страдал от мук, насланных Темной, но Совет мирился с ней лишь потому, что еще не решил, как с ней поступить. Когда они придут к консенсусу, ее власти конец.

Даже при таких обстоятельствах управлять городом было легче, чем исполнять материнский долг.

Бледный плащ замерцал в темноте. Старик осторожно опустился на колени, затем коснулся лбом пола ровно на границе тусклого света и тьмы. Все остальное пространство в зале окутал мрак и захватил бушующий ураган.

Оливия могла по-разному поступить с учителем. Однажды Пьеро оставил нежеланного просителя в таком положении на полдня, пока тот не закричал от боли. Или она могла велеть ему приблизиться, и тогда он пополз бы к ней, точно насекомое.

Однако она поступила иначе.

— Добро пожаловать, мастер Дицерно.

Это означало, что он может встать и подойти — естественно, отвесив несколько поклонов. Правительница и наставник были одни: в таком огромном зале никто бы их не подслушал.

— Итак, что на сей раз натворил мой скверный сын?

Чайз был уже выше ее ростом и совершенно неуправляем.

Дицерно имел репутацию учителя, превращающего самых упрямых животных в образцовых граждан, но она бы не удивилась, приди он к ней с заявлением, что столкнулся с равным противником, а потому умывает руки и не желает иметь ничего общего с неподдающимся воспитанию малолетним хамом. И тогда языкам Селебры найдется новая работа. Говорят, яблоко от яблони недалеко падает.

— Насколько я знаю, ничего, миледи! — удивился наставник. — На мой взгляд, он даже взялся за ум. Лорд Чайз испытывает настоящие угрызения совести, когда вас обижает, хотя и не может сказать это вслух. Молодые люди его возраста с трудом признают ошибки. Если позволите дать вам совет… несколько слов похвалы с вашей стороны пришлись бы очень кстати. Я счастлив его успехами и стараниями.

Оливия мысленно возблагодарила бога и богиню. Нет, всех Их.

— Я непременно его поздравлю. Вы меня очень порадовали! Но если дело не в моем сыне, то что выгнало вас из дома в такую погоду?

Она с удивлением заметила, как гордый старик огляделся по сторонам, пытаясь проникнуть взглядом в тени. Он волновался, однако выглядел довольнее, чём обычно.

— Я пришел от очень важного посетителя, миледи. Он попросил меня устроить аудиенцию с его светлостью, и я объяснил ему, что это невозможно. Поэтому он умоляет вас его принять. Здесь. Он особенно настаивает на том, чтобы встреча состоялась в Зале с Колоннами.

Оливия попыталась скрыть нахлынувший страх за гневными словами.

— Возмутительно! Он диктует мне, где мы должны встретиться?! Даже Кулак не осмелился бы на такое! Кто этот нахал?

Она с ужасом осознала, что догадывается, кто послал к ней наставника. За прошедший год война подступила к самой Селебре.

Дицерно сделал еще шаг в ее сторону. Его тихий голос стал похож на тончайшую паутину и был едва слышен за грохотом непогоды.

— Вероятно, этот человек сейчас более могуществен, чем лорд крови.

Оливия почувствовала себя так, словно вся ее кровь превратилась в лед.

— Лично? — прошептала она. — Он здесь, в Селебре? — Лед, сплошной лед. — Вы уверены?

— Я был его учителем, миледи. Он чуть старше Дантио. Ему можно доверять. Он… временами он по-солдатски груб, миледи, но до лорда крови ему далеко.

Разумеется. Стралг один такой. Абсолютное зло не может дважды появиться в человечьем обличье.

— Что ему надо?

— Он не сказал.

— Завтра, когда советники…

Дицерно покачал головой.

— Он дал клятву, что покинет город до рассвета. Миледи, я ручаюсь, ему можно доверять! Не забывайте, что он… из аристократической семьи Селебры. Миледи, вы должны его принять!

Пьеро не стерпел бы этого слова, а Дицерно никогда не употребил бы его без надобности.

Сам Марно Кавотти?! Даже представить страшно, что сделает Стралг, если проведает о встрече, а Оливия лучше многих знала, как далеко может зайти его жестокость. И что, если она не станет разговаривать с Мятежником? Она оказалась между двух огней. Мать Кавотти была Советницей, но они с Оливией не ладили. Впрочем, та вряд ли испытывала нежные чувства к сыну.

Оливия, задрожав, кивнула.

— Приведите его. Поговорим здесь, раз ему так угодно.

* * *

Оливия решила непременно получить совет и наставления Пьеро. Она быстро шагала по коридорам, в которых гулял ветер, и молилась священной Синаре о том, чтобы муж был в состоянии ей помочь. Она отправилась к нему одна, держа в одной руке крошечную масляную лампу и другой рукой защищая ее от ветра. Два года назад Оливия шла бы к нему в сопровождении целой свиты придворных дам и слуг с лампами, но с тех пор, как здоровье Пьеро ухудшилось, ее окружение заметно поредело — в основном по ее же воле. Сейчас она боялась придворных, представляя себе, как они смеются у нее за спиной и рассуждают о жалких попытках Ассичи-Селебр управлять городом. Они намекали, что Совет должен назначить другого регента, иначе лорд крови вскоре навяжет им нового дожа по собственному усмотрению. Нет, людям лучше не знать, как близок к смерти их правитель, когда его законные наследники все еще на другой Грани. Оливия постепенно отказалась от слуг. Весь двор словно бы вымер, и временами она чувствовала себя единственным живым человеком во дворце или даже в городе.

Главная спальня дожа производила неизгладимое впечатление на входящих. Настоящая сокровищница, где дожи рождались, давали жизнь наследникам и умирали — так думал народ. Пьеро никогда ею не пользовался и говорил, что чувствует себя в ней музейным экспонатом. Они с Оливией спали в роскошных покоях для гостей. Одна из больших комнат теперь превратилась в святилище Налы и вся пропиталась запахом священного дерева, которое сжигали перед изображением богини. Хотя казалось, что в покоях никого нет, здесь было четыре налиста, две сиделки и три дворцовых лакея. Некоторые слуги дремали, растянувшись на широкой спальной платформе. Вне всякого сомнения, они не ожидали возвращения правительницы. Старшая из сестер Милосердия — крупная пожилая женщина в белом плаще, свидетельствующем о ее положении — стояла на коленях перед алтарем священной Налы и молилась; остальные наблюдали за игрой в тегаль. Игроки и зрители вскочили на ноги, когда вошла Оливия. Она без слов промчалась через комнату в короткий коридор, ведущий ко внутренним покоям, где одну из комнат превратили в больничную палату Пьеро. Он говорил, что хочет умереть в тишине.

Услышав голос мужа, она замерла в дверях, охваченная внезапным гневом — она множество раз твердила слугам, что ее надо позвать, если ему станет лучше. Комната была маленькой, совсем простой, и даже цветы в горшках, расставленные у дальней стены, не могли перебить запах смерти. Умирающий дож лежал на переносной кровати, его лицо в тусклом свете ламп, казалось, приобрело цвет охры. Пьеро никогда не был крупным мужчиной, а теперь иссох и сморщился, точно прошлогоднее яблоко.

На табурете возле кровати сидел еще один последователь культа Налы в темном плаще с капюшоном и прислушивался к хриплому шепоту дожа. Оливия неслышно подошла ближе, пытаясь разобрать государственные тайны, но муж говорил не по-флоренгиански. Вскоре она поняла, что это и не вигелианский, которому она урывками училась в плену.

— Что?

Налист подпрыгнул от неожиданности и огляделся по сторонам. Оливия привыкла к тому, что братья Милосердия — немолодые люди, да и правителю Селебры присылали только самых старших членов культа. Этот же налист был юн и явно напуган появлением Оливии.

— О чем он говорит?

Юноша улыбнулся грустной улыбкой налистов. Ее, по крайней мере, он успел освоить, хотя прошел посвящение совсем недавно. Видимо, ему поручили ночное дежурство втайне от Оливии.

— Ничего, миледи. Бессмысленный набор звуков.

Он что-то прошептал больному и похлопал его по руке. Пьеро тут же замолчал.

Оливия не знала — возможно, никто из непосвященных не знал — какое облегчение дарит больному сама Нала, а к чему его подталкивают налисты.

— Ты заставил его умолкнугь? Да как ты посмел?!

— Я не заставил, миледи, скорее позволил. Ему так легче.

— Оставь нас. Позже я поговорю с главой вашего культа.

Юноша осторожно положил руку Пьеро на одеяло и встал.

В этот момент на его лицо впервые упал свет, и Оливия увидела слезы на щеках и красные глаза. Она изумленно поставила лампу на стол и взяла освободившийся табурет. Налист поклонился и вышел.

— Где они?

Шепот Пьеро, внятный и четкий, заставил ее вздрогнуть. У него были открыты глаза, хотя она видела, что его взгляд блуждает.

— Верни их!

Он нахмурился, взглянув на нее — озадаченно, словно не понимал, что происходит.

— Кого вернуть, дорогой?

Мятежник в городе, а Пьеро в своем нынешнем состоянии не может дать ей совет. Поначалу, чтобы прогнать боль, хватало одного короткого посещения налиста в день, теперь же муки постоянно возвращались, давая Пьеро лишь короткие передышки. Оливии не следовало его беспокоить. С другой стороны, если бы она не пришла, она бы не встретила мальчишку, который ставил над ее мужем какие-то мерзкие опыты.

— Детей! — Пьеро закрыл глаза, а когда открыл их, то был уже в ясном сознании и улыбался. — Мне приснился сон. О том, что дети вернулись.

Не в пример налисту, Оливия давно выплакала все слезы.

— Вот увидишь, скоро они вернутся, милый. Стралг обещал их прислать.

Только полный идиот поверил бы обещаниям чудовища.

— Знаешь, они такие взрослые.

Она кивнула. Да сжалятся над ними Двенадцать! Прошло столько лет… Даже если они живы, какое им дело до Селебры? До Флоренгии? И до родителей…

— Фабия, наверное, уже стала молодой женщиной.

— Она красивая, — вздохнув, проговорил он.

— Какой она была… в твоем сне?

— Очень похожа на тебя, дорогая. Такой же яростный взгляд. Мне всегда нравились твои глаза.

— А мне ты говорил про другое.

— На людях — про глаза. — Он улыбнулся. — Видела бы ты Бенарда! Он очень сильный. — Пьеро снова улыбнулся. — Всего лишь сон, но какой же яркий! Они плывут на лодке, представляешь? Через Границу на лодке! У Бенарда всегда были способности к искусству. Он стал скульптором. Говорит, что плечи у него такие широкие от постоянной работы с мрамором. А помнишь, мы называли Орландо бойцом?

Нет, она помнила лишь тот страшный день, когда их забрали: Стралг протягивает руки Орландо, который еще слишком мал, чтобы отличать добро от зла, и идет к нему. Дантио в ужасе наблюдает, Бенард прячет лицо в ее юбках, Фабия плачет, требуя молока. Она не могла представить себе выросшую Фабию и даже Дантио.

— Медный ошейник, — хмурясь, пробормотал Пьеро. — А Дантио… огромное горе, дорогая. И огромная мудрость. Я всегда твердил, что из него получится отличный игрок в тегаль, помнишь? Они со мной разговаривали. Спрашивали… — Он поморщился. Его лицо так исхудало, что на нем словно остались только зубы и ввалившиеся глазницы. — Они меня спросили, кто… — Тяжелый вдох. — …кто станет моим наследником.

— И что ты ответил?

Голос мертвеца, так это называли. Когда умирающий дож объявлял имя наследника, его голос считался в Совете за один, не больше и не меньше, но за всю историю Селебры воля правителя не выполнялась очень редко. Пьеро еще не сделал заявления, потому что не знал, кто из детей жив — возможно, они все мертвы. Он покачал головой, не в силах произнести ни слова. На изможденном лице появились капельки пота — вернулась боль, терзавшая его тело.

Оливия встала, вышла из комнаты и тут же наткнулась на молодого брата Милосердия, стоящего в коридоре. Он бросился к кровати и схватил больного за руку, не успев даже присесть. Через несколько мгновений Пьеро мирно спал.

Налист оглянулся через плечо и посмотрел на Оливию.

— Прости меня за резкость, — сказала она. — Как тебя зовут?

— Луиджо, миледи.

— Спасибо тебе, брат Луиджо. Ты подарил ему радость. Прошу тебя, продолжай.

— Непременно, миледи.

— Двенадцать благословений тебе.

— Так он не умер? — проговорил Стралг.

Голос, прозвучавший у нее за спиной, было невозможно забыть или перепутать — глубокий, царственный и мужественный. Словно боевой горн.

Она вскрикнула от удивления и так резко обернулась, что чуть не упала.

Казалось, он растет с каждым днем. Все еще тощий, кожа да кости, на бедрах мальчишеская повязка. Очень скоро он возмужает. Золотые браслеты украшали его запястья, на шее висел тяжелый шнурок с кусочками серебра. У сына была смуглая кожа флоренгианина, а вот нос постепенно превращался в орлиный. Окрепнув, его голос звучал в точности, как отцовский, да и внешне Чайз был невероятно похож на Стралга.

— Ты велела мне прийти. Я решил, что он умер.

— Нет. Идем.

Она прошла мимо и не произнесла ни слова до тех пор, пока они не покинули святилище. Кивком поблагодарив старшую сестру, Оливия вышла в коридор со своим высоким внебрачным сыном, следовавшим за ней по пятам.

Они шагали по коридору рядом, и ее маленькая лампа отбрасывала причудливые тени на высокие стены. Чайз, конечно, лампу не взял. Его молодые глаза лучше видели в темноте.

— Я хотела сказать, что мастер Дицерно доволен твоими успехами. Он говорит, ты очень стараешься, и я счастлива это слышать.

— И все? — фыркнув, спросил он.

Оливия стала лихорадочно искать правильный ответ. Но разве подростку угодишь? Опыта у нее не было, ведь Дантио и всех ее детей забрали, когда они были маленькими. А теперь она слишком стара для учебы. Оливия вздохнула.

— Ты взрослеешь. Если будешь и дальше делать успехи, я разрешу тебе носить кинжал. Можешь выбрать…

— А почему не меч?

Все-таки в двигающуюся мишень попасть очень трудно.

— Пока не научишься им как следует владеть, даже не мечтай. Не то станешь подарком в праздничной упаковке для первой попавшейся уличной банды.

— Но со мной же будут стражники, — мрачно возразил Чайз.

— Значит, случись что, ты постоишь в сторонке и не достанешь меч из ножен?

Отсутствие кинжала, по всей видимости, перестало быть для ее сына больной темой и источником непреходящего позора.

— А больше ты ни о чем не мечтаешь?

— Водить девушек в свою комнату.

Чтобы справиться с потрясением, Оливии пришлось несколько раз перевести дух. Мастер Дицерно советовал ей «быть справедливой, честной и поощрять сына при каждом удобном случае». Что ж, ладно хоть в комнате, а не под кустом.

— А ты их водил?

— Возможно, — помолчав, ответил Чайз.

Она знала, что он дважды пытался это сделать, но ему не позволили стражники. Зато сейчас он ей не соврал. «Поощряйте его», — сказал наставник.

— Хорошо, если будешь достойно себя вести, я дам тебе ключ от потайной двери.

Она покосилась на Чайза. Он был доволен. Очень доволен. И вроде бы слегка покраснел, хотя сказать наверняка при таком освещении было трудно. Когда он начнет раздаривать дворцовое серебро? Совсем скоро какая-нибудь девка раззвонит повсюду о том, что он ее изнасиловал, и она забеременела.

— Ты уже почти взрослый. После Нового года наденешь собственную печать, и я освобожу тебя от жесткой хватки мастера Дицерно. Если отцы и братья девушек начнут гоняться за тобой с дубинками, разбираться будешь сам.

— К тому времени я стану дожем.

— Что?! — Ее крик эхом отдался в стенах длинного коридора.

— Кроме меня наследников не осталось. Кого еще могут выбрать? — с усмешкой проговорил он.

— Чайз, Чайз, милый… я тебе никогда не лгала. Ты же знаешь, что Пьеро не твой отец.

— Зато ты лгала остальным. Дож меня признал. Не хотел говорить всем, что его жена спуталась с другим мужчиной.

Пьеро бы хватило нескольких слов, чтобы поставить сына на место. Ей — нет. Однако Оливия сдержалась и не закричала.

— Ты давно смотрел в зеркало?

Чайз рассмеялся.

— Веристы называют меня «маленький Кулак»!

Дружба их сына с солдатами гарнизона была первой причиной бесконечных семейных ссор. Даже запрет на ношение кинжала не вызывал столько протестов. Чайз заявил, что учит вигелианский. Оливия была против. Только теперь она поняла: если ледяные демоны сообразят, что он сын лорда крови, они будут выполнять его приказы, и тогда мальчик станет опасен.

— Решение принимает Совет.

— Пьеро меня признал! — закричал Чайз и остановился. — Они не посмеют выбрать другого!

Она повернулась к нему лицом, чувствуя, что тонет. Почему ей не приходило в голову, что рано или поздно Чайз захочет власти? Неужели в этом причина его хорошего поведения?

— Стралг… — выдавила она. — Твой отец забрал меня силой и семь шестидневок держал меня в плену, насиловал, оскорблял и забрал у меня грудную дочь. Отпуская меня домой, он сообщил, что я беременна мальчиком — так ему сказали прорицательницы. Поскольку мои дети были у него в заложниках, он обязал меня выносить и родить сына, а Пьеро — воспитывать тебя как родного, иначе он убьет всех четверых.

Сын Стралга пожал плечами.

— Получается, у него не было выбора.

Действительно, с какой стати Чайзу испытывать благодарность?

— У Пьеро был выбор, потому что я не рассказала ему об угрозе Стралга. Он знал, что ты не его сын, но ты был ни в чем не виноват, поэтому он оставил тебе жизнь. Он растил и любил тебя. Когда тебя еще можно было любить.

Оливия сразу пожалела о своих словах. Чайз был даже слишком любимым сыном. Когда у них отняли детей, им больше не о ком было заботиться, и они страшно его избаловали. Теперь же родительская слабость принесла ужасные плоды.

Неожиданный порыв ветра загасил огонек ее лампы.

— Ты сама призналась, — голос Стралга эхом разнесся в темноте, — что Кулак хотел, чтобы я родился. Выходит, он решил сделать меня дожем Селебры.

Нет. Стралг лишь продемонстрировал Пьеро свое презрение, отпустив Оливию беременной, но она не могла сказать это Чайзу.

— Совет знает, что для них хорошо, — заявил Чайз. — Они будут делать то, что велит мой настоящий отец, как делал твой жалкий бесхарактерный муж. — Ненавистный голос сорвался на визг. — Мой настоящий отец велит им выбрать меня! И если ты будешь хорошо себя вести, возможно, я позволю тебе водить во дворец мужчин.

Пока Оливия мучительно придумывала подходящий ответ, любой ответ, она вдруг вспомнила, что идет на встречу с Марно Кавотти. Если Чайз Стралгсон увидит хотя бы намек на то, что Мятежник во дворце, он быстрее молнии помчится в бараки вигелиан на другой стороне улицы, чтобы получить обещанную награду.

Он молча развернулся и бросился бежать. Она заметила его тощую тень в тусклом свете в конце коридора, когда он свернул за угол и влетел в Зал с Колоннами.

* * *

Ураган постепенно отступал. Одну из больших ставен на колоннаде открыли и сдвинули в сторону, чтобы впустить внутрь проблески серого света и напитанный жаром воздух. Ливень на внешней террасе превратился в мелкий дождик. Заставив себя идти спокойно, Оливия вошла в Зал, где уже ждали трое человек.

Серебристое одеяние, серебряные волосы — мастер Дицерно держал в руке лампу. У него за спиной стоял Чайз в набедренной повязке, на шее то и дело вспыхивали и гасли отблески серебра. Он был почти того же роста, что и наставник, однако рядом с третьим человеком казался ребенком. Будущих веристов отбирали по размерам, но с годами они становились еще больше — увеличивались с каждой битвой. Так по крайней мере говорили.

Когда она подошла к ним, то с ужасом увидела, что третий человек одет в плащ налиста. Капюшон скрывал его голову и плечи, оставляя открытым только лицо — никакая другая одежда не спрятала бы медный ошейник. Тем не менее Оливии показалось немыслимым святотатством, что Герой изображает из себя брата Милосердия. Все трое опустились перед ней на колени, Чайз на миг позже остальных. По правилам он должен был ей поклониться, а затем представить посетителя.

Дицерно выждал несколько секунд и произнес:

— Миледи… окажите мне честь и позвольте представить… брата Марно. Брат Марно известный и очень искусный служитель священной Налы.

«Марно» — самое обычное имя, но Оливия пожалела, что они не выбрали другое. Она бросила взгляд на Чайза и увидела, что у него снова изменилось настроение. Он дергался, не в силах сдержать возбуждение и оторвать взгляд от переодетого вериста. Он все понял! Неясно, как ему это удалось, но сомнений быть не могло: он догадался, кто перед ним.

Жизнь превратилась в кошмар внутри кошмара.

— Прошу вас, встаньте. Добро пожаловать в наш дом, брат Марно.

— Миледи, я благодарю богов за возможность и честь помогать лорду Пьеро.

Его голос звучал резко и глухо — ничего общего со звучным басом Стралга. Лицо же оказалось совсем не таким, каким она представляла себе лицо знаменитого повстанца — красивое, чувственное, аристократичное. Он был очень похож на Дульо Кавотти, своего погибшего отца.

— Вы сумеете облегчить страдания моего мужа?

— Не я, миледи. Богиня.

— Разумеется.

Ему следовало сказать «моя богиня».

— Ты недавно в нашем городе?

Надо же, Чайз решил завести светскую беседу! Неужели грядет начало новой эры?

Кавотти, видимо, вспомнил, что у него селебрианский акцент, и ловко избежал ловушки.

— Я здесь родился, но много лет не был.

— Ты уехал до моего рождения, да?

Переодетый верист секунду молчал.

— Задолго до этого, лорд Чайз.

Оливия фыркнула — может быть, напрасно, но сейчас уже ничто не остановило бы ее сына.

— А ставню ты сдвинул, брат? Чтобы ее поднять, понадобилось целых четыре человека.

— Нет, это сделал мастер Дицерно. Как он наверняка вам говорил, боги дают силу тем, чьи помысли чисты.

Чайз удивленно рассмеялся.

— Я говорил ему, что скромность — признак хорошего воспитания, — заметил Дицерно.

— Я сейчас видел своего отца. Он так ужасно страдает, что я прямо сам не свой, — прищурившись, выдал Чайз. — Ты не мог бы меня немного успокоить и утешить, налист? Всего одно прикосновение… — Он протянул ему тощую руку.

Кавотти схватил ее своей огромной лапой.

— Приятель, давай-ка я лучше покажу, как можно легко прогнать беспокойство и ненужные тревоги.

Он подошел к двери и шагнул на террасу. Чайзу пришлось следовать за ним, хотя он лягался, вырывался и вопил.

— Прекрати! Мне больно! Отпусти меня!

— Помощь священной Налы тебе не требуется, — прорычал великан. — Посмотри сюда. Ловкий юноша может легко перебраться через балюстраду и спрыгнуть на речную стену. Обеги город дважды, и ты увидишь, как все заботы уступят место радости от того, что ты силен и здоров.

Когда он его выпустил, Чайз сразу отскочил, потирая белые пятна на руке и сердито шипя, точно разъяренный кот.

— Пойду переобуюсь!

Даже не поклонившись матери, он промчался через зал и исчез тем же путем, каким пришел. Верист хохотнул.

— Прошу меня простить, миледи, но я получил огромное удовольствие от этой маленькой проделки. Я — позор на голову мастера Дицерно. — Он вновь поклонился. — Марно Кавотти к вашим услугам.

— Как ты посмел тронуть моего сына?

В глазах Мятежника загорелся гнев.

— Вам повезло, что я не свернул ему шею, миледи. В его возрасте я был пленником в Болуцци, где меня вынудили стать веристом. Не выучиться там можно было единственным способом — умерев. Любого беглеца догоняли. Вам ведь известно, что боевые звери выследят кого угодно, точно гончие псы? И разорвут на куски. Они растерзали нескольких мальчишек, которым было по тринадцать-четырнадцать лет. А потом показывали нам куски их мяса. Нет, у меня к Стралгу гораздо больше претензий, чем у вас, миледи, а ваш драгоценный внебрачный сынок должен радоваться, что у него еще целы яйца.

Наставник застонал, но Кавотти не обратил на него внимания.

— Грубиян! — Оливия нашла отдушину для ярости, которая крепла в ней весь вечер. — Это ты скоро лишишься некоторых частей тела! Чайз наверняка пошел к старшей налистке — спросить, знает ли она брата Марно.

— И сколько ему потребуется, чтобы добежать до вигелиан?

— Всего несколько минут.

— Миледи! — вскричал Дицерно. — Вы не могли бы послать за ним дворцовую стражу? Какой ужас!

— Нам хватит времени, — спокойно проговорил Мятежник. — Но чем меньше вы будете знать, тем лучше, учитель. Оставьте нас. Я предлагаю вам покинуть Селебру, как только утром откроются ворота.

— Так и сделайте, мастер. — Оливия отпустила наставника, повернувшись к нему спиной. — Живее, Кавотти. Я не хочу, чтобы вас размазали по моим чистым полам.

Великан рассмеялся и сунул руки в рукава с таким видом, будто всю жизнь носил плащ налистов.

— Начнем с того, что мы оба не слишком любим Стралга Храгсона. К обучению у веристов приступило около четырех шестидесяток юношей, половина из них была из Селебры. За пять лет, что мы там провели, заслужив право на ошейники, к нам присоединилось в шесть или семь раз больше новых воинов — мальчишек, которых собрали по всей Грани.

— Я знаю историю, — сказала она, представив себе, как в эту минуту Чайз врывается в святилище, задает старшей налистке вопросы и мчится, точно обезумевший гуанако, по коридору. — Чего вы хотите?

— Об этом позже. Мы там жили, работали и получили ошейники. Стралг мечтал… по сути своей он убийца и негодяй, как вам хорошо известно… он мечтал создать здесь вторую империю, наподобие вигелианской. Он ожидал, что мы, верные ему флоренгианские веристы, станем управлять его империей, когда он вернется домой. Наверное, рассчитывал на нашу благодарность. Мы прошли посвящение, принесли клятвы. Он лично явился в Болуцци на церемонию, к тому времени уже подавив все сопротивление в Плодородном Круге и правя нашей Гранью. То есть двумя Гранями. Его мечта сбылась. Мы были частью его грандиозного плана, первый урожай из Болуцци, и мы получили ошейники, от которых не сможем избавиться до конца жизни. Мы поклялись в вечном повиновении, приветствовали его, а затем отправились на места службы, но договорились вернуться и снова встретиться в школе после отъезда Стралга.

— Это был ваш план, ваш мятеж, именно так вы получили свое имя.

Чайз не станет возвращаться через зал, он обойдет его по западной лестнице. Впрочем, его это нисколько не задержит, учитывая, как быстро он бегает. Мятежник явно не спешил, более того, складывалось впечатление, что он специально тянет время.

— Я был одним из предводителей сопротивления. Теперь все остальные мертвы. В назначенную ночь мы ворвались в школу и устроили сражение. Вот это выдалась битва! Когда кровь начала сворачиваться, все инструктора были мертвы, а также большинство из нас. В живых осталось двадцать четыре вериста, включая меня. К нам присоединилось около четырех шестидесяток кадетов, а также несколько старших кандидатов. Молодых пришлось оставить. Мы велели им уйти и спрятаться, но мы знали, что Стралг до них доберется.

Оливия представила себе, как Чайз мчится вниз по лестнице, перепрыгивая сразу через четыре ступеньки, летит по галерее к главным воротам…

— Кулак понял, какую он совершил ошибку, и организовал на нас охоту, приказав убивать каждого флоренгианского вериста. Мы старались его опережать и одновременно обучать и тренировать кадетов. Мятежники, беглецы, партизаны, нарушители нового режима — называйте нас, как пожелаете. Через год мы стали достаточно сильны и устроили засаду на один из его патрулей. Он потерял в пять раз больше людей, чем мы, но в те дни он мог себе позволить такие потери. Так продолжалось несколько лет. Постепенно нас становилось все больше. Мы набирали новобранцев, учили их, и чем больше у нас было народа, тем больше мы могли получить! Понимаете?

Дицерно уже ушел и унес с собой лампу. Когда ветер стих, дворец казался заброшенным и безмолвным. У Оливии возникло ощущение, что она здесь совершенно одна, стоит и разговаривает с безумцем.

— Да, да! К чему вы ведете?

Чайзу придется уговорить стражей у ворот его выпустить, они получили приказ отправлять с ним сопровождение всякий раз, когда он захочет покинуть дворец. Нет, конечно, он выберется через потайную дверь в прачечной, о которой, как он думает, никто не знает. Благодаря этому ему не надо будет обегать конюшни. Двенадцать богов!

— А веду я к тому, миледи, что пришло время расплаты. Два года назад у нас наконец стало столько же людей в ошейниках, сколько у Стралга, мы готовили воинов быстрее, чем ему доставляли пополнение через Границу. Это стало переломным моментом. Понимаете, его возможности ограничивает Ледник на другой стороне. Климат там сильно отличается от нашего и…

— И вы думаете, что сможете победить?

— Мы уже победили. И он это знает. Осталось убить всех его уцелевших воинов с наименьшими потерями. Вы слышали про Миону?

Ее передернуло.

— До меня доходили самые разные и противоречивые слухи.

— Правда — самые худшие из них, — мрачно проговорил Кавотти. — Стралг разместил в городе войско. Мы его окружили и подожгли. Знаете, как крестьяне поджигают поля, чтобы уничтожить вредителей…

— Прошу вас!

— Он потерял семнадцать или восемнадцать шестидесяток. Подкрепления, полученные им за два года, были уничтожены в одну ночь.

— А сколько погибло горожан?

— Все. Город был немаленький.

— Чудовищно!

— Увы. Зато для Стралга это стало началом конца. Теперь не проходит ни одной шестидневки без сражения. Пьярегга, Мост Реггони… две шестидесятки, три. Я его убиваю, миледи! Он не переживет таких потерь. Мы в состоянии выставить против него столько же воинов и крепнем с каждым днем.

Ужас! Какой ужас!

— Чего вы от меня хотите? — вскричала она.

Почему Кавотти столько болтает? Такое впечатление, что он ждет, когда сюда заявятся вигелиане и прикончат его. Чайз мчится по аллее, он уже почти добрался до бараков…

Кавотти поморщился.

— Я хочу, чтобы Селебра не стала второй Мионой, разумеется. Это ведь и мой дом тоже, а запах горящих младенцев забыть невозможно. Посмотрите на карты, леди Селебры. Дорога, по которой он побежит в Вигелию, проходит мимо вашего города. Он старается отступать как можно медленнее, но мы гоним его, и очень скоро ему придется вступить с нами в сражение. А разве можно найти место лучше, чем Селебра? — Голос Кавотти зазвучал громче и заполнил весь зал. — У него осталось около трех шестьдесят-шестидесяток. Вам понравится, если туча ледяных демонов наводнит ваш город, госпожа? На полгода, пока зима закроет вигелианский переход?

Боги!

— Нет!

Ей и дюжины вполне хватает.

Чайз уже должен был добраться до бараков, криками призывая командира фланга. Веристы передвигаются, словно птицы. Именно скорость делает их смертельно опасными. Они перелезут прямо через стены.

Кавотти широко улыбнулся, показав больше зубов, чем у обычного человека.

— В таком случае присоединяйтесь, миледи! Подайте сигнал, и я введу своих людей в Селебру еще до того, как гарнизон поймет, что происходит. Клянусь, я смогу их сдерживать. Они будут вести себя достойно. Они хотят доказать свое превосходство над чудовищами Стралга. — Он протянул ей громадную, похожую на медвежью, руку. — Давайте пожмем друг другу руки. Шестьдесят-шестидесяток моих людей в Селебре, и Стралг не получит город. Мы отрежем его от базы и выпустим ему кровь на равнине.

Пожать руку? Она ни за что не прикоснется к этому чудовищу, даже если он будет тонуть! Пьеро умирает бездетный и презираемый всеми.

— Никогда! Вы превратите город в поле боя. Разве вы не понимаете, что моего мужа все эти годы называли трусом, лакеем и подхалимом, потому что он отдал свое счастье и мое ради спасения Селебры? У него получилось. Наш город выжил, в то время как другие погибли, хотя многие до сих пор не желаютпризнать его правоту. А теперь вы хотите, чтобы я все это вышвырнула вон?

Верист метнул в нее сердитый взгляд, а потом на мгновение замер, словно к чему-то прислушиваясь.

— Мне пора идти.

Он сбросил капюшон. Медный ошейник в сочетании с безупречными чертами лица казался еще большей мерзостью, чем обычно.

Поверят ли вигелиане в безумную историю Чайза о том, что Кавотти во дворце? Впрочем, ему нет необходимости называть имя Мятежника, достаточно сказать, что там объявился верист-флоренгианин. Они знают Чайза и ни на секунду не усомнятся в его словах.

Они уже наверняка спешат сюда.

— Ваш муж поступил так, как считал нужным, леди, чтобы помешать веристам разграбить Селебру, как они поступили с Нелиной. Но я предлагаю вам гарнизон, который будет вас защищать. По вашей просьбе.

— И кто тогда будет править Селеброй? Собаки окажутся хуже волков. — И что станет с заложниками, которых удерживает Стралг, что станет с ее детьми? — Пятнадцать лет назад Стралг показал нам, что веристы могут карабкаться по стенам, точно крысы.

— Теперь эти стены защищают другие веристы, миледи. Я не решился штурмовать Миону, поскольку он был там.

— Нет, но вы ее сожгли! А он спалит дотла Селебру. Нет! Нет! Никогда! Уходите! Если бы я не была уверена в том, что Чайз отправился к людям Стралга, я бы сама это сделала. Уходите!

Где-то в глубине дворца послышался лай. Мятежник фыркнул.

— Слышите? Возмутительно! Мне было приятно побеседовать с вами, дорогая леди. Надо чаще это делать. Поговорите с Советом и, если передумаете, подайте сигнал. Самое заметное место в городе — купол храма Веслих. Он наверняка загажен птицами.

— Уходите! — Она слышала, что кто-то бежит к залу, и их было много. — Уходите! Уходите! Уходите!

— Его нужно почистить. Если вы передумаете, поставьте леса вокруг купола, словно решили привести его в порядок. Это и будет сигналом. Тогда мы войдем в город. — Он схватил ее за плечи и отодвинул в сторону, словно ребенка. — А теперь мне действительно пора. Не стойте на дороге, женщина, иначе вас затопчут.

Он схватил ее руку, поцеловал и, выскочив из зала, помчался по террасе.

Тут она сообразила, куда он побежал, но этот путь был закрыт.

— Плотина утыкана ножами! — крикнула она.

И повернулась, услышав у себя за спиной шум. Три… четыре огромных зверя толпились в дверях зала. Они рычали, брызгали слюной и скребли когтями по плиткам. Она успела разглядеть медные ошейники, прячущиеся под серебристыми гривами, когда они промчались по залу и выскочили наружу — так молниеносно, что она едва успела за ними взглядом, а ветер всколыхнул ее платье. Снова раздался скрежет когтей и воинственный рык: звери увидели свою добычу и скрылись, перепрыгнув через балюстраду.

ГЛАВА 3

Марно Кавотти слышал яростные вопли боевых зверей, когда спрыгнул с парапета. Он чуть не разбил голову об упавший в воду ствол дерева, что совсем не входило в его планы. Судя по всему, его принесло в город, потому что река Пуисса текла в Селебру по тоннелям под северной стеной. Плавучий мусор скапливался в озерце снаружи, а нежданного гостя, который решит проплыть по этим тоннелям, выбросит на бронзовые решетки, и он утонет.

Он всплыл на поверхность, перевернулся на спину и замер. Даже если вигелиане прыгнули за ним, теперь они его не найдут. Мир погрузился в тишину, когда его уши оказались под водой, но сквозь тучи начали появляться звезды: ураган прошел. Если ему удастся сбежать от преследователей, можно считать, что его визит в Селебру удался. Одурачить стареющего высокомерного педанта и напугать до полусмерти несчастную мать — не такой уж подвиг, но известие о его появлении здесь, так далеко от армии Стралга, подольет масла в огонь освободительной войны.

Река покинула город, миновав плотину, и ее воды низверглись в узкий каньон с крутыми стенами. Течение было очень быстрым, а края плотины утыканы бронзовыми клинками, чтобы помешать беглецам вроде него. Защита была очень эффективной и часто срабатывала против тех, кто подплывал слишком близко — как правило, мальчишек, которых либо разрывало на куски, либо они тонули в водовороте. Кавотти все знал про плотину, потому что она прикончила одного из его кузенов.

В эту ночь вода в реке стояла значительно выше, чем обычно, да и мчалась быстрее, похожая на густой суп. Намного быстрее. Он уже видел шпиль Храма Сьену. Помолившись Веру и попросив бога бурь и сражений сделать так, чтобы вода в реке перенесла его через клинки, он приступил к превращению.

Плотина осталась позади. Небо над ним наклонилось, и он начал падать. Водоворот яростно бушевал, вода металась с такой силой, с какой не управился бы ни один человек. Он засасывал людей на дно реки и удерживал там, отчаянно вращая вокруг своей оси. Кавотти был почти человеком, когда миновал плотину, но, добравшись до водоворота, выскочил из него, несколько раз сильно взмахнув плавниками, и поплыл вниз по течению на встречу с Мясником.

* * *

Течение замедлилось у ирригационной лагуны, где Пуисса напитывала водой каналы. Он всплыл на поверхность и отыскал ориентир: два факела, словно два сверкающих глаза, отбрасывали свет на волны. Кто-то прыгал на месте и махал руками.

Кавотти поплыл в ту сторону, а когда снова поднял голову, женщина уже сидела и поджидала его. Черное тюленье тело нельзя разглядеть в темноте — стало быть, его встречает прорицательница. Стралг, будь он проклят, в любую минуту мог воспользоваться услугами Свидетельниц, которых привез с собой с Вигелианской Грани, а флоренгианские мэйнистки помогали Кавотти и его соратникам лишь время от времени, по собственной воле. Они даже не соизволили объяснить, что ими движет.

Женщина без слов протянула ему кусок сырого мяса и тряпку. Мясо он взял в первую очередь.

* * *

Буря утихла и только время от времени ворчала, напоминая горячее дыхание какого-то чудовища, равнодушного к жалобным стонам изувеченных деревьев. На встречу пришли только Мясник и Свидетельница. Мешок с едой да кожаная подстилка в высокой мокрой траве — вот и весь их лагерь. Ни палатки, ни костра, которые могли бы выдать их присутствие. Колесницы спрятали в кустах; четыре подкованных гуанако щипали траву неподалеку.

Мятежник сел и принялся за сырое мясо. Оно оказалось не таким свежим, как ему бы хотелось, но после превращения мясо имеет первостепенное значение. Его жизнь вот уже десять лет состояла из бегства от опасности и постоянных лишений. После сегодняшнего ностальгического визита в Селебру он неожиданно понял, как сильно устал. Нельзя вечно прятаться, бежать, убивать и скорбеть. Через полгода все закончится. Он обещал себе, что непременно раздобудет шкуру Стралга и сделает из него чучело.

Тряпка была достаточно большой, чтобы послужить ему одеялом ночью и туникой днем, если перебросить ее через левое плечо и закрепить под правой подмышкой. Сейчас он положил ее на колени, не соизволив даже одеться. Комаров разогнала непогода, а Свидетельница сидела к нему спиной. Впрочем, это ничего не значило — вигелианские прорицательницы носят мешки на голове. Во Флоренгии мэйнистки надевают на глаза повязки, когда дают показания в суде. Эта была не молодой и не старой. Мясник называл ее Гвинетта, но она не произносила ни слова. Однако Кавотти остро ощущал ее присутствие. Его тело напомнило ему о том, что женщина — вторая необходимость для вериста после сырого мяса. Но прорицательниц трогать нельзя.

— Я благодарен тебе за помощь, Свидетельница. Твой сигнал спас мне жизнь.

— А еще я надежный сторожевой пес.

Не слишком многообещающее начало.

— И это тоже.

Мясник сидел по другую сторону от него, сцепив руки на щиколотках и положив подбородок на колени. Он был огромным, говорил очень медленно и редко смотрел собеседнику в глаза. Кроме него и Кавотти из первого (и последнего) выпуска в Болуцци никто не выжил. Прозвище сначала служило насмешкой над ремеслом его отца, но постепенно стало почетным титулом. Мясник не умел играть в тегаль, даже с одним цветом, но ему не было равных, когда дело касалось убийства вигелиан — рвал ли он глотки на поле боя или потом приканчивал раненых. Кроме того, он был беззаветно предан Кавотти, что имело огромное значение, учитывая, что близился час победы. Пока никто не говорил вслух, что поражение вигелиан не станет концом войны. Флоренгия раздроблена на части, но кто ими владеет?

— Получилось? — спросил, обращаясь к своим ногам Мясник.

Кавотти выбросил последнюю кость и вытер рот рукой.

— Разыграл как по нотам. Дож в гораздо более плачевном состоянии, чем мы думали, но его жена съела все — наконечник, древко и перья.

— Когда четверых ее детей держат в заложниках? Я не хотел, чтобы она приняла мое предложение, Мясник, не забыл?

— А вигелиане поверят, что это был действительно ты? — спросила прорицательница, не поворачиваясь к нему.

— Естественно. Они меня проводили. — Он рассмеялся. — Они поймают Дицерно и все у него выпытают. — Он откусил еще кусок мяса. — Мне повезло. Там оказался ублюдок Стралга.

— Надеюсь, ты его прикончил, — прозвучал тихий голос слева от него.

— Нет, он всего лишь мальчишка. Но совсем не глупый. Он сообразил, что я снял ставню, которую обычный человек не поднимет. От его подозрительности у меня даже шея зачесалась — плащ, который принес Дицерно, был с вшами. И я сделал так, чтобы малыш Стралга увидел очертания ошейника под капюшоном. Он чуть не обмочился от счастья. И тут же побежал за дружками-вигелианами. Я позволил им уловить мой запах, а потом спрыгнул со стены в воду. Маленькое представление никогда не помешает.

— Голос посчитал бы тебя преступно сумасшедшим, — сообщила Гвинетта темноте. — Зачем так рисковать ради обычного блефа?

— Большой крючок требует хорошей наживки.

— И что же будет завтра? — спросил Мясник.

— Завтра у нас много дел.

Кавотти нарочито зевнул и лег — он слишком устал, чтобы все снова объяснять Мяснику, да и не хотел говорить в присутствии женщины, с которой прежде не встречался. Он отвернулся от нее и укрылся тряпкой.

— Каких дел? — голос Гвинетты прозвучал прямо у него над головой. Он не слышал, как она подошла и легла рядом, и у него на мгновение замерло сердце.

— Извини, но я не могу сказать.

— Сражение. Драка, убийство.

Прорицательницы умели распознавать чувства, а не читать мысли.

— Я должен подготовить место для убийства.

Она прижалась к нему.

— Расскажи.

Он подвергал жестокой порке людей, нарушавших правила безопасности и обсуждавших военные дела с посторонними людьми, но прорицательница и без того знала достаточно, чтобы его предать, а в теперешних условиях задобрить ее будет кстати.

— Ледяные демоны в Селебре наверняка вне себя от ужаса. Они отправят Стралгу донесение, что я где-то рядом. Боевые звери не смогут пробежать такое расстояние, поэтому они отправят колесницы, а это значит, что их письмо пойдет через резерв вигелиан возле Амсины. Командует ими командир войска Франин. Он зеленый новичок, потому что опытные воины требуются Стралгу на поле боя. Разумеется, он отправит донесение дальше. Лорду крови уже столько раз надирали задницу, что он заподозрит ловушку, но я бьюсь об заклад, что Франин передвинет свой лагерь поближе к Селебре, не дожидаясь его распоряжения. Через два или три дня все войско, больше двадцати шестидесяток, снимется с места.

Ее руки скользнули по его телу.

— А дальше?

— Устрою им засаду.

Если только Кавотти окончательно не лишился чутья, в первую ночь Франин остановится на удобной стоянке около Черного озера. Они без труда управятся с уставшим за день войском.

— Замечательно! — Гвинетта стянула с него тряпку, которой он укрывался, и он заметил, что она тоже разделась. О да!

Он повернулся к ней лицом, и прошептал:

— Спасибо.

Просить прорицательницу нельзя, они и сами знают, чего хочет мужчина. Эта не отличалась разговорчивостью. Захваченная его сильным желанием, она тоже едва сдерживалась и жадно поцеловала его в губы. Кавотти уже полностью принял человеческое обличье и прекрасно владел губами, руками и языком. Свидетельница резко потянулась вниз, чтобы его подбодрить. Затем перевернулась и потащила его на себя.

Мясник продолжал смотреть в ночь и, видимо, не замечал того, что происходит рядом.

— Кто станет дожем после Пьеро?

Они замерли, и Кавотти почувствовал, как ее тело сотрясает смех.

— Не знаю, мне все равно, — ответил он. — Вполне возможно, от Селебры ничего не останется, тогда и дож не нужен.

— А! Тогда продолжай, — сказал Мясник, лег и повернулся к ним спиной.

ЧАСТЬ II БЕГСТВА И СПАСЕНИЯ

ГЛАВА 4

Салтайя Храгсдор проснулась со злобным рыком. На мгновение ее смутили полосы дневного света, пробивающегося сквозь щели в ставнях, массивные каменные стены и отделанный панелями потолок. Затем она вспомнила, что находится в Трайфорсе, лежит под чистыми одеялами на ровной спальной платформе, а не на жестком берегу реки. Тогда откуда такое отвратительное настроение? Ах, да! Ей приснился Бенард Селебр.

Бенард Селебр. Вздрогнув, она села и посмотрела на свою руку. Прошлой ночью она попросила наставлений у Матери, предложив ей в дар кровь. Она почувствовала приток силы, и надрез уже зажил. Тогда как понимать бессмысленный сон, в котором Бенард Селебр шагал по улице Трайфорса, точно тупой добродушный медведь? Она не видела его, когда летом приезжала в Косорд, но не сомневалась, что сейчас ей приснился именно он.

Смешно! Она ведь дала Хорольду разрешение на убийство скульптора. Ее брат превратился в жалкое воспоминание о прежнем наводящем ужас воине, каким он был раньше, но даже этот слабак в состоянии прикончить нищего заложника. Если Ингельд каким-то чудом вывезла любовника из города, Свидетельницы сатрапа сообщат ему, где Бенард, а веристам Хорольда потребуется всего несколько часов, чтобы его поймать.

Салтайя криком разбудила Гуиту, которая спала на коврике у двери.

Бенард. Может, тут постаралась его сестра? Может, это еще одно — окончательное — доказательство того, что Фабия Селебр — Избранная?

Священную Ксаран не просто так называли Матерью Лжи. Она разговаривала со всеми своими детьми, но не всегда ее речи были понятны, чтобы те не выдали Ее тайн менее значительным богам, молодым и глупым. Как правило, она заботилась об Избранных, хотя даже они не могли полностью на нее полагаться. Если интересы двоих войдут в противоречие, она поможет обоим или одному. Или обманет обоих.

Салтайя начала приводить себя в порядок, продолжая раздумывать над головоломкой. Ее положение осложнялось. Братья, в особенности Терек, стали опасно неразумны. Чтобы его приструнить, ей придется пробыть в Трайфорсе несколько дней, но вряд ли ей удастся продлить его жизнь больше чем на год или два. По дороге домой она будет вынуждена остановиться в Косорде, чтобы поработать над Хорольдом. Временами даже Стралг вызывал у нее опасения. Он был прирожденным воином, и его нечасто приходилось подвергать Лепке, но тревожные вести из Флоренгии свидетельствовали о том, что и он теряет былое могущество.

Да еще эта новость о гибели Квирарла, ее последнего сына, и донесение касательно «Нового Рассвета» в Натервале. Учитывая, что близится зима, эту проблему надо было решать в первую очередь. Прошлой ночью она отправила предупреждения Хорольду и Эйду, приказав им начать подготовку к весенней кампании, пока предатели не стали еще сильнее.

Дело всей ее жизни разворачивалось у нее перед глазами.

— Безмозглая сука! — Салтайя влепила Гуите такую пощечину, что та упала. — Я велела принести чистую рубашку! Из этого сундука!

Жалобно скуля, Гуита бросилась выполнять поручение. Девушка была совершенно безмозгла, даже одеть госпожу толком не могла. Придется ее заменить, а то скоро она и сама одеваться не сможет. Подчинение, которое применяла к ней Салтайя, давало полный Контроль, но быстро сжигало разум. Не сравнить с методичной Лепкой. Именно ей подвергали Салтайя и Храг его сыновей, от самого зачатия и до сих пор.

Салтайя прогнала неприятные мысли и сосредоточилась на одевании, стараясь не обращать внимания на неуклюжие попытки Гуиты ей помочь. Дворец в Трайфорсе, несомненно, был самым мрачным и безликим дворцом на всей Грани, и за годы, прошедшие с тех пор, как Стралг положил конец местным королевским династиям и назначил своего брата сатрапом, Терек не сделал ничего, чтобы его изменить. Не важно; все равно приятно натереться ароматными маслами и одеться в чистую одежду, пошитую специально для тебя. Полюбоваться собой в большое серебряное зеркало, пока Гуита расчесывает твои волосы — нежно, как крестьянка, молотящая зерно.

Волосы Салтайи были снежно-белыми, всегда. Кожа — необычайно бледной даже для вигелианки, а глаза удивительного темно-синего цвета — Храг сказал, что он позаботился об этой отличительной черте, когда она только родилась. Ее вытянутое лицо никто не назвал бы красивым, но от красоты гораздо меньше толку, чем от власти. Салтайе до сих пор никто не дал бы и сорока, хотя на самом деле ей было в два раза больше.

— А теперь покрывало.

Поддерживая репутацию Королевы Теней, она всегда носила только черный цвет, скрывая под покрывалом волосы и шею, а под длинными рукавами — кисти рук. Кроме многочисленных Гуит да нескольких привилегированных лиц никто не видел ее тела. До отъезда из Трайфорса ей придется найти себе новую Гуиту. После первого эксперимента в Подчинении она всех горничных звала Гуитами.

Однако очередной служанке придется подождать. Первым делом необходимо выяснить, является ли девчонка Селебр Избранной Ксаран. Впрочем, нужно дать ей фору и перевести в какую-нибудь из подземных камер, чтобы она могла воспользоваться силой Матери. А затем отправить к ней вериста, обещанного Тереком, самого дикого и грубого. В Скьяре Салтайя могла устроить изнасилование в камере с потайным глазком, чтобы понаблюдать, как все происходит, но в Трайфорсе подобных удобств не было.

Неважно. Если насильник покинет камеру с довольным видом, значит, девушка не Избранная, и ей придется смириться с будущим замужеством. Если же станет понятно, что Фабия Селебр взяла насильника под Контроль или он не выйдет оттуда вовсе, тогда Салтайе придется найти укромное местечко для разговора с девчонкой — на реке такой возможности не было. Чтобы убедить Фабию сотрудничать, она для начала признает, что ее племянник Катрат Хорольдсон — не самый лучший жених, а потом расскажет ей, как без лишних усилий переделать любого мужчину. Все равно что перешить платье, и даже проще. Зерно идет в еду только после того, как его соберут, перемелют, замесят из него тесто и испекут; с мужчинами то же самое.

Ее размышления прервал стук в дверь.

И прервал надолго.

* * *

Она в ярости мчалась по пустым каменным коридорам. За ней и впереди трусили веристы в полосатых накидках, с голыми руками и ногами. Они промчались через комнату стражи, где прочие воины бросились врассыпную и испуганно прижались к стенам. Правильно сделали.

Комната, в которую она влетела, была с голыми стенами и даже без спальной платформы. Повсюду валялись разбросанная одежда и другие вещи девушки, словно эти идиоты раскидали их в поисках беглянки. Салтайя подошла к единственному окну с двумя бронзовыми прутьями. Убедившись, что с ними все в порядке, и они стоят на своих местах, такие же древние, как и сами стены, она положила руку на камень и уловила едва заметный след присутствия Древнейшей, поднимающийся из самого сердца мира. Даже Салтайя, обладавшая шестидесятилетним опытом, не смогла бы отсюда сбежать. Возможно, ей бы удалось как-то обмануть тюремщиков и заставить их открыть двери, но взять под Контроль сразу восьмерых никому не под силу. Избранная или нет, девчонка, судя по всему, воспользовалась чей-то помощью.

Снаружи лил сильный дождь, и по улицам неслись потоки воды, заставляя прохожих спешить по домам. Если убрать дождь и дневной свет, именно эту улицу Салтайя видела во сне. Значит, Бенард Селебр вызволил сестру из темницы? Именно такое послание отправила ей Темная.

Она повернулась к веристам. Два ее личных стража, которых она держала под Контролем, Эрн и Брараг, стояли рядом с ней, не сводя глаз с остальных. Два провинившихся тюремщика мялись у нее за спиной, еще два были снаружи и заглядывали в дверь. Она не помнила, как зовут их командира, но это не так важно, а скоро и вовсе потеряет значение.

— Выходит, вы не в состоянии уследить за обычной девчонкой?

Командир фланга оскалился.

— Мы всю ночь просидели за дверью. Никаких посетителей не было, никто не приходил и не уходил…

— Кроме пленницы.

— Мы не сражаемся с богами! А выпустил ее отсюда не смертный.

— С каких это пор священный Веру принимает оправдания? Выследите ее!

— Мы пытались, миледи. Дождь… Мы не смогли учуять ее запах. — В самом деле, его короткие волосы и борода были мокрыми.

— А укрист Вигсон? Полагаю, он тоже исчез? Ты за ним послал?

Кивок.

— Наверняка он дал стражникам взятку, — решила Салтайя. — Ничего, Свидетельницы вытянут из них правду.

— Тюремная стража исчезла. — Командир фланга тоже с радостью провалился бы под землю.

— Свидетельницы найдут и Вигсона, и их! — уверенно заявила Салтайя.

Даже если беглецы вне поля их зрения, Свидетельницы расскажут Тереку, в какую сторону они направились.

Не стоило ей рассчитывать, что самый богатый человек Вигелии будет сидеть в общественной тюрьме. Хорт Вигсон был нужен ей лишь в качестве заложника, чтобы Фабия хорошо себя вела. Вероятно, он заплатил тюремщикам столько, что они вполне смогут избежать гнева сатрапа и начать где-нибудь новую жизнь. Дешевле было их прикончить, но такие методы у Хорта Вигсона не в ходу. Умным людям не нужно нарушать закон, говорил он — они в состоянии изменить его под себя. Однако даже ему не позволено подкупать веристов.

Салтайя направилась к двери.

— Заприте здесь этих тупиц до тех пор, пока я не переговорю с сатрапом.

Неожиданно в воздухе запахло убийством и мятежом. Салтайя Храгсдор, может, и сестра сатрапа и лорда крови, да вдобавок хтонианка, но ни одна женщина не имеет права отдавать приказы Героям Веру!

Кроме нее. Шестеро стражников остались внутри, двое у двери неохотно к ним присоединились, и Эрн запер их на мощный бронзовый засов. Он изумленно огляделся по сторонам, и на лбу у него выступили капельки пота.

— Сколько их можно удерживать? — спросила Салтайя.

Эрн беспомощно пожал плечами.

— Пока не решат сорвать засовы или доски пола, миледи. В боевой форме некоторые могут пробраться между прутьев — если у них будет время. Нельзя сажать в тюрьму веристов!

— В таком случае надо как можно скорее наказать эти отбросы. Они опозорили ваш культ. Оставайся здесь, никого не выпускай и не впускай. Брараг, найди сатрапа. Пусть придет в мою комнату. Немедленно!

Воин Брараг поморщился, представив себе, как передаст это Стервятнику, но ослушаться не мог. Он отдал честь и умчался прочь.

* * *

Оставшись одна, Салтайя медленно побрела в свою убогую комнату, отчаянно пытаясь разобраться в произошедшем. Какой бог вмешался? Анзиэль?! Из послания Матери она узнала, что Бенард Селебр здесь, в Трайфорсе, а не гниет в косордской могиле для нищих. Мальчишка — легкомысленный мечтатель, но с другой стороны он — Рука Анзиэль. Конечно, ему самому не под силу вызволить сестру из темницы, зато его богиня вполне на это способна, если захочет.

А второй брат, Герой? Нет, на его молитву ответит лишь Веру, но тут явно приложил руку не он. Юный Орлад должен прямо сейчас умереть, чтобы Терек порадовался убийству флоренгианина.

Прошлой ночью ей приснился необычный сон; это было очень важное предупреждение, возможно, даже намек на то, что Фабия Селебр сейчас находится в милости у Ксаран, а Салтайя Храгсдор — нет. Вне всякого сомнения, то, что девушка принесла в жертву богине Перага Хротгатсона, подняло ее в глазах Матери, но, если девчонка думает, что превзойдет Салтайю Храгсдор в подношениях Древнейшей, ее ждет разочарование.

Королева Теней остановилась, открыла скрипучую дверцу в затянутой паутиной нише и выглянула в маленький запущенный сад, окруженный каменными стенами. Его называли Травяным садом, и наверняка какая-нибудь давно почившая королева Трайфорса выращивала здесь травы, отдыхая от своих высоких обязанностей и воспитания принцев. Когда Салтайя впервые увидела сад, она сразу поняла, что эта проклятая земля отдана Древнейшей. Мрак и дождь делали садик особенно жутким. Да, местечко подходящее.

Вернувшись в свою комнату, она увидела разбросанную повсюду одежду и Гуиту, которая сидела и тупо смотрела на стену, потому что ей не приказали навести порядок. Сейчас она даже не ела без приказа. Салтайя еще била ее, когда появился Брараг — он запыхался, словно бежал всю дорогу до башни и назад.

— Командир войска… его сейчас нет… во дворце, миледи… уехал на колеснице, недавно.

Она чуть не выкрикнула проклятие, но вовремя сдержалась — ее проклятия были куда действеннее, чем у большинства людей. Очевидно, Терек отправился к холмам, потому что в такую погоду не мог наблюдать за убийством Орлада из башни. Смерть и разложение! Неужели ловушка?

— Приведи ко мне командира охоты Фелларда! Немедленно! Скажи ему, что это срочно.

* * *

Командир охоты Феллард Локисон, командир Собственной охоты Кулака, был слишком молод для своего звания — даже сейчас, когда Стралг лишил Грань почти всех старших веристов. А еще он был высокомерный дурак. Вчера он сознательно оскорбил Салтайю, оставив ее на берегу и уехав с Фабией. Демонстрировать подобное неуважение сестре своего командира исключительно неразумно, даже если бы слухи о том, что она Избранная, не соответствовали действительности. А поскольку это правда, он дорого заплатит за свою глупость.

Феллард вошел, наградив Салтайю насмешливой улыбкой, и беспечно кивнул, вместо того чтобы поклониться. Он был высоким и стройным, обычное для вериста высокомерие светилось в голубых вигелианских глазах. Идеальный подбородок гладко выбрит, золотистые волосы… он был бы невероятно привлекателен, если бы его лицо не портили четыре вертикальных шрама от когтей, из-за которых рот казался слегка кривым. Впрочем, Салтайя с ее извращенным взглядом на красоту находила это особенно привлекательным. Он сложил руки на груди и без страха наблюдал, как она идет к нему, шлепая босыми ногами по каменному полу.

— Миледи? Вы хотели меня видеть?

— Хорошо, что пришли, милорд. Командир фланга, подожди за дверью, пожалуйста. И никого сюда не впускай. — Гуита по-прежнему сидела в комнате, но она ничего не заметит. — Мне нужна ваша помощь, командир охоты.

Подойдя поближе, Салтайя заставила его замереть на месте.

— Ты будешь мне подчиняться, — сказала она, схватив его за руку.

Молчание, только глаза раскрылись от внезапно охватившего его ужаса.

— Ты будешь мне подчиняться! — Она направила силу на его могучие мышцы и встретила мощное сопротивление. Очень упрямый молодой человек. Однако у Салтайи не было времени на жалость. — Повелеваю именем священной Ксаран!

Фелларда так потрясло запретное имя, произнесенное вслух, что его сопротивление лопнуло, точно мыльный пузырь.

— Я буду… вам подчиняться.

Уже лучше.

— На колени!

Веристы ни перед кем не опускаются на колени, даже перед священным Веру. В ужасе от того, что выполняет ее приказы, Феллард начал медленно падать, словно лесной великан, и его колени со стуком, от которого Салтайя поморщилась, ударились о каменный пол. Он смотрел на нее снизу вверх, глаза широко раскрыты, лицо побледнело и покрылось потом.

Она заглянула в его сознание. Ей было трудно пробиться сквозь могучие волны ужаса, но она сумела ввести его в транс, отыскав обходной путь. Страх… источник страха… предмет страха, похоже, она сама. Скорее всего это его самое слабое место… она нанесла удар, и он вскрикнул от боли. Гнев?.. Еще один удар, и он задрожал, словно лошадь, на которую напали крестьяне. А тут, видимо, сексуальное наслаждение? Да, хватило пары прикосновений, и он застонал от удовольствия.

Теперь можно ввести щенка в транс и изучить его сознание. Оно оказалось очень аккуратным и упорядоченным, с мотивацией стройной, будто ониксовые колонны в Джат-Ногуле. Она нажала на тот доминирующий мотив.

— Говори! Кого ты видишь?

Он несколько раз вдохнул и принялся лепетать:

— Веру, бог, Герой, Веру, боевой зверь…

То был он сам, его личность. Она двинулась дальше.

— Стервятник… м-милорд?..

Терек. Она обратилась к образу самой себя.

— Ведьма…

Значит, ведьма? Он за это заплатит. Салтайя не задерживалась.

— Киска? О, Киска… любимая…

Командир охоты Феллард оказался весьма любвеобильным мужчиной. Салтайя обнаружила в его жизни не менее четырех женщин, но сейчас главное место занимала Киска. Еще имелось трое детей, которых Салтайя не стала связывать с матерями. Родители, пара братьев и сестер, друзья детства… Все они отошли на задний план, умерли или жили очень далеко. Она вырвала их, не обращая внимания на мучительные вопли. Затем любовниц, всех четверых — выдернула, сломала и вышвырнула. Терека она оставила, но заметно ослабила его присутствие. Свое же она сделала огромным, привязав его к страху, похоти и его собственному представлению о себе. Как грубо! Куда грубее Подчинения, которому она подвергла Эрна и Брарага, Когда процесс будет завершен, Салтайя останется единственным человеком в жизни командира охоты Фелларда. Он будет ей предан, как никому и никогда. Ну вот! Она выпустила его, и он повалился на пол, задыхаясь и плача.

Салтайя подошла к стулу. Ее тоже трясло, в голове пульсировала боль.

— Ко мне!

Он попытался встать, не смог и пополз на четвереньках, похожий на ходячего мертвеца. Добравшись до нее, он опустился еще ниже и принялся целовать ее ногу. При этом он что-то бормотал, но она смогла разобрать только «миледи».

Обычно она проникала в сознание своих подданных и оставляла его нетронутым, по крайней мере на короткое время, но Феллард долго не продержится. Через пару тридцатидневок он превратится в тупое животное. К счастью, он ей нужен совсем ненадолго.

— Чего ты хочешь?

— Служить вам. Всегда. Служить вам. — Он посмотрел на нее остекленевшими глазами преданной собаки.

— Встань. — Она нетерпеливо ждала, пока он пытался подняться. — Ты будешь мне подчиняться и служить, но забудешь обо всем, что произошло в этой комнате.

— Как я могу послужить миледи?

— Пленница Селебр сбежала.

— Я слышал. — Он пытался сдержать ухмылку, но у него не получилось. — Очень прискорбная новость. Очевидно, командир войска Терек приказал ее охранять… — Веселье перешло в недоверчивое удивление.

— Ну?

— …ценой жизни. Но… — Он криво ухмыльнулся. — Но это всего лишь выражение такое! Веристов нельзя казнить. Ваш досточтимый брат подвергнет их суровой каре, но… но не…

— Восемь веристов заперты в ее камере. Ты знаешь, где?

— Да, миледи. — Его охватило настоящее беспокойство.

— Пойди и разберись с ними. Отведи их в Травяной сад и убей там.

— Миледи! Они будут сопротивляться. Невинные люди…

— Считай, это тренировочное упражнение, — заявила она. — Убей их. В Травяном саду. Ты будешь мне подчиняться.

Побелев, как полотно, командир охоты прошептал:

— Я буду вам подчиняться.

ГЛАВА 5

Фабия Селебр никогда не допускала мысли, что ей все-таки придется выйти за вериста, но осознавать, что Катрат Хорольдсон больше не маячит на ее горизонте, было приятно. Он исчезнет за Границей и будет заниматься своей военной карьерой, так и не узнав, какое его ждало счастье. У Фабии и без него хватает неприятностей.

«Свободный дух» был обычной речной лодкой, длинной и неглубокой, с двумя мачтами и треугольным парусом. Возможно, судно выглядело старее и вонючее многих других, но Дантио давно на нем плавал и считал, что оно спасет их от погони. Команда и хозяева лодки представляли собой семью примерно из двадцати членов, от новорожденных детей до дряхлых старцев. Лодка была им домом, а кучи ящиков и узлов, сваленных посередине — имуществом. По традиции пассажиры сидели на носу, а команда толпилась на корме, кутаясь в красные или коричневые бурнусы и болтая на своем певучем языке.

Дождь прекратился, когда «Свободный дух» покинул Врогг и поплыл дальше по притоку под названием Маленькая Каменка. Мир пронизывал водянистый солнечный свет, наполненный паром, и вскоре впереди показался ветхий док. Берега были болотистые, а окружавшие их деревья жалкие, но далеко на юго-востоке высилась громада гор Варакатс, ослепительно белых на фоне полуденной синевы неба.

Фабия сидела на скамье у левого борта, рядом с Хортом Вигсоном, и касалась ногами коленей Ингельд, устроившейся напротив. По бокам от правительницы Косорда сидели командир фланга Гатлаг и Бенард — последний самым бесстыдным образом обнимал ее за плечи. Она была, как всегда, очаровательна, но все утро ничего не ела. Неужели она беременна от братца Фабии?

Никто особенно не разговаривал, поскольку каждого занимали собственные заботы. Все знали, что Салтайю и Терека нельзя сбрасывать со счетов, а Ингельд упрямо твердила, что Хорольд преследует ее по реке, так что челюсти Храга вполне могли сомкнуться на шеях беглецов. Орлада приговорили к смерти и, возможно, он уже мертв. Дантио остался в Трайфорсе, чтобы в этом убедиться — он признался, что Свидетельницы славятся своим любопытством, но никакая опасность ему не угрожает, поскольку никто не может незаметно к нему подобраться. А еще где-то были таинственные повстанцы, готовые нанести удар по Трайфорсу.

Кроме общих забот у каждого имелись и свои собственные. Фабия и Дантио хотели вернуться в Селебру, но перевал, возможно, закрыт. Бенард уклончиво отвечал на вопросы о Селебре, потому что не мог оставить Ингельд. Фабии не хотелось бросать здесь Хорта, она любила его гораздо больше, чем родного отца, которого не помнила. Ингельд наверняка волновалась за Катрата, который шел на проигранную войну.

— Отец, сколько еще до Высокой Балки? — спросила Фабия.

— Не знаю, — своим обычным тихим голосом ответил Хорт. — И речной народ, видимо, тоже не знает. Я не уверен, что Высокая Балка вообще существует. Может, это несколько мест или некая идея.

Гатлаг презрительно фыркнул. Покрытый шрамами старый вояка почему-то невзлюбил маленького укриста.

— Нельзя спрятать орду веристов в «идее». Им нужна еда, ночлег и тренировочная база. — Он снова фыркнул. — И женщины.

— Дантио сказал, что наше путешествие будет недолгим. — Бенард так горько ухмыльнулся, словно предпочел бы плыть всю жизнь.

На реке «недолго» может означать от часа до нескольких шестидневок. Фабия сомневалась, что лагерь повстанцев рядом с Трайфорсом, если Арбанерик Крэнсон уже больше двух лет держит его в секрете от веристов. Дантио хотел присоединиться к ним, проделав тот же путь по суше; она надеялась, что у него все хорошо, потому что только их семейный прорицатель знал, как найти штаб повстанцев.

Лодка перебралась к другому берегу и вошла в небольшую бухту с неподвижной водой. Защищенная от ветра берегом, поросшим деревьями, и запутавшись в камышах и тростниках, она остановилась. Видимо, они прибыли к месту встречи — очень неплохому месту, доступному и в то же время укрытому от посторонних глаз. Впрочем, какая-нибудь Свидетельница их запросто тут отыскала бы, даже в темноте. Четыре матроса начали опускать паруса.

— Эй, на «Свободном духе»!

Дантио появился из кустов, словно мифический дух леса — стройный юноша в рубашке из мешковины и длинных штанах, какие носят рабы в Трайфорсе. Потрепанный кожаный плащ распахнулся, он сбросил капюшон, и все увидели смуглое лицо флоренгианина и сверкающие белые зубы. Он радостно помахал над головой кулаками.

— Терек мертв!

На мгновение все лишились дара речи. Фабия подумала о его войске, двадцати шестидесятках озверевших веристов, которые наверняка бросились в погоню за убийцей.

А потом все, включая речной народ, завопили:

— Что? Как это произошло? Нет, не может быть!

— Он мертв! — повторил Дантио. — Его убил Орлад! Орлад жив!

Он слегка повернулся, чтобы пропустить вперед юношу, который выбрался из кустов и встал рядом с ним. Орлад тоже улыбался, и это доказывало, что все в жизни бывает в первый раз, потому что еще вчера он был мрачен, будто голодный кабан. Его тело укрывала промокшая насквозь шерстяная накидка, а медный ошейник Веру сиял на шее, словно желтое пламя.

— Орлад! — так громко и радостно завопил Бенард, что птицы поднялись в воздух и принялись испуганно хлопать крыльями над рекой. Он вскочил с места, как будто намеревался перепрыгнуть через борт и обнять брата, но Ингельд его удержала. — Орлад! Ты перешел на нашу сторону!

Речной народ тоже кричал, но их крики были наполнены тревогой. Даже в лучшие времена они не любили веристов (и очень неохотно пустили на свою лодку Гатлага), а флоренгианский верист — это уже слишком. Значит, война перебралась через Границу, и на Вигелию напал враг. Мужчины бросились к парусам и реям. Другие похватали шесты и весла и, отталкиваясь ими ото дна, попытались вытащить «Свободный дух» из камышей. Лодка дернулась назад, откуда только что приплыла.

Орлад рявкнул, и из-за деревьев у него за спиной появились Герои — веристы в накидках и медных ошейниках, но нормальные, вигелианские веристы со светлой кожей и золотистыми волосами. Они попрыгали в воду, точно выдры, и бросились вперед через тростник, не обращая внимания на глубину. Потрясенная Фабия насчитала семь человек. Когда вода добралась до их плеч, они уже схватились руками за планшир, и «Свободный дух» замер на месте.

Несколько матросов подняли шесты, словно собираясь разбить им головы или переломать пальцы, но тут же старый Гатлаг вскочил на ноги и предостерегающе закричал. Однако катастрофу предотвратил пронзительный голос вроггианина и патриарха лодки, мастера Нока. Матросы замерли.

— Мы заплатим! — выкрикнула в наступившей тишине Ингельд. — У нас есть серебро.

— Если вы ударите Героя, он разорвет вас на куски, — проворчал Гатлаг, усаживаясь на место.

Матросы куда лучше понимали вигелианский, чем делали вид, поэтому быстро убрали шесты. Стоявший на берегу Орлад присел на корточки, взвалил Дантио на плечо и без видимых усилий его поднял. С прорицателем на плече он вошел в воду.

— Знаешь, я умею ходить! — весело заявил Дантио. — Всем известно, что из вериста нельзя сделать вьючное животное.

— Мне уже мокнуть некуда, а ты пока сухой.

Еще вчера Орлад был мрачным, угрюмым грубияном, фанатично преданным сатрапу Тереку и его брату Кулаку. Что за чудо его преобразило? Он мимолетно улыбнулся во второй раз, когда сгрузил свою ношу на борт лодки, а затем сам туда забрался. Семеро товарищей последовали его примеру. И неожиданно на «Свободном духе» стало очень тесно.

Дантио бегло заговорил с речным народом на их языке, взял у Ингельд тяжелый мешочек и принялся торговаться с командой, заломившей за дополнительных пассажиров плату в две горсти серебра. Успокоившиеся, хотя и не слишком довольные, они начали выводить лодку из камышей, а кое-кто из женщин стал рыться в мешках на палубе. Судя по всему, Дантио купил или взял во временное пользование все полотенца и запасную одежду, имеющиеся на лодке.

Затем он повернулся к вновь прибывшим.

— Милорды! Познакомьтесь с леди Ингельд, представительницей наследной династии Косорда; командир ее войска Гатлаг Гатлагсон; мастер-укрист Хорт Вигсон; мой брат Бенард и сестра Фабия. А вы, дорогие господа, познакомьтесь со славными воинами. Перед вами лорды Ваэльс, Хротгат, Снерфрик, Намберсон, Нарг, Прок и Джангр. Да сияет их слава вечно!

Фабия никогда не видела вериста таких размеров, как Снерфрик. Вид у него был юный, но очень грозный. А Прок, самый маленький из воинов, выглядел еще опаснее. Когда они сняли свои промокшие от дождя накидки, у многих на теле оказались свежие шрамы, у других бороды были перепачканы кровью. У Ваэльса на подбородке Фабия разглядела красное пятно, но решила, что оно родимое.

Дантио сел на скамью рядом с сестрой, чтобы рассказать о случившемся.

— Вам известно, что Терек задумал устроить Орладу засаду, когда тот будет возвращаться в Нардалборг. Орлад ее избежал, и убийцам пришлось за ним гнаться. Они не знали, что комендант Нардалборга, командир охоты Хет, велел флангу Орлада защитить его и доставить домой живым и здоровым. Они встретились с людьми Терека у Королевской Травы и устроили им засаду. Славное было сражение!

Фабия никогда не слышала о Хете. Видимо, это один из старших офицеров Терека, но почему-то он спас жизнь Орладу. Сознательно или по чистой случайности?

— И каковы были шансы? — спросил Гатлаг.

— Фланг на фланг. Только одному из людей Терека удалось сбежать.

Старый Герой восторженно рассмеялся.

— Значит, великая победа!

Но полный фланг состоит из двенадцати человек, а здесь только восемь.

— Это еще не все. Из-за плохой погоды Терек не мог наблюдать за охотой со своей башни, — продолжал Дантио. — Он примчался к Королевской Траве без стражи! Вторая битва была значительно короче, но и куда важнее! Его смерть нанесет серьезный удар Дому Храга.

Все переглянулись, а Ингельд спросила:

— Что ждет Трайфорс?

Кого интересует Трайфорс? Теперь Фабия могла сравнить своих братьев. Бенард сильный, добродушный, легкомысленный; Орлад весь в шрамах, изнутри и снаружи — несмотря на улыбку, он разгневан и опасен; Свидетель Дантио… Она плохо его понимала. Умный, разумеется, всеведущий. Вдобавок евнух. В своих одеяниях и вуали Свидетельницы он был похож на женщину и потому казался высоким, зато среди братьев выглядел юношей, даже младше Орлада (а ведь он был на восемь лет его старше!). Без мужа-вериста Фабия могла прекрасно обойтись, а вот брат-верист будет ей полезным защитником. Брат-прорицатель окажется хорошим советчиком, а художник… возможно, Бенард заново отделает для нее дворец в Селебре, когда она унаследует трон отца.Правительница?

Восемь громадных мужчин вытирались, хохотали и меряли одежду, отчего на лодке как будто совсем не осталось места. Возможно, здесь теперь было гораздо интереснее, чем раньше, но Фабия уже сталкивалась с подобным поведением веристов по пути из Скьяра и знала, что не должна на них смотреть, хотя речной народ с любопытством за ними наблюдал и комментировал их поведение.

Когда в разговоре возникла пауза, Фабия прошептала:

— Дантио, а как будет слово «дож» в женском роде?

— Догаресса. Нравятся тебе эти парни, милая? Если хочешь, можешь на них смотреть. Они не будут против.

Фабия охнула и напустила на себя возмущенный вид, чувствуя, как краснеет, потому что она и в самом деле бросила на них пару взглядов. Дантио, судя по всему, об этом знал.

— Отец, этот человек делает мне непристойные предложения.

Хорт подарил ей мягкую, едва уловимую улыбку.

— Братья часто так поступают, дорогая. Мерзавцы те еще! Вот почему я старался тебя от них оградить.

Самый богатый человек на Вигелианской Грани был одет в лохмотья и выглядел, как старый слуга, занимающий в доме самое низкое положение.

— Надеюсь, Орлад защитит ее от веристов, — с серьезным видом заявил Бенард, — иначе она попросит остальных братьев спасти ее от них.

— Похоже, Орладу чудом удалось выжить, — заметил Дантио. — Вчера ночью у него не было на спине этих жутких шрамов. О, смотрите все! Фабия его разглядывает!

Она размахнулась, собираясь влепить ему пощечину, но он ловко избежал удара.

— Хуже обычного брата, — сердито выпалила она, — может быть только брат-прорицатель!

— Нет, художники еще противнее, — возразил Бенард. — Они постоянно пялятся на тебя, пытаясь решить, как передать и сохранить твою красоту для будущих поколений — в мраморе или бронзе.

— Вот это мне по душе. Продолжай.

— Мне нравится покрой твоего платья, но голубой цвет тебе не идет.

— А нижнее белье у нее вообще жуткое, — сообщил Дантио.

— Так нечестно! — взвыла Фабия. — Мне пришлось носить старые тряпки, в которых я уехала из Скьяра, потому что в Трайфорсе некогда было сходить на рынок! Это лучшее, что нашлось среди обносков в «Шестидесяти Путях». Если будете надо мной смеяться, я расплачусь, и тогда вы пожалеете.

— Нет, нас это позабавит. А вообще-то я думаю, что Орлада проще довести до слез, чем тебя. И меня тоже.

— И меня, — добавил Бенард. — Она у нас твердая, как гранит.

— Миледи! — завопила Фабия. — Велите им прекратить! Что мне делать?

— Благодарить богов, милая, — улыбнувшись, ответила Ингельд. — Наконец-то вы встретились после такой долгой разлуки! Они дразнят тебя, чтобы показать свою любовь.

— Даже представить страшно, что бы они говорили, если бы я им не нравилась. Попрошу Орлада меня защитить.

— Подозреваю, над чувством юмора Орлада тоже придется немного поработать, — заявил Бенард. — Как по-твоему, Дантио? Давай следующие шесть дней будем доставать Фабию, а потом займемся Орладом.

— Нет! — вскричала Фабия. — Начните лучше с него, а я помогу перевязывать вам раны.

Ингельд рассмеялась.

— Молодец! Этот раунд выиграла Фабия.

Поскольку Орлад был командиром фланга, он первым выбрал себе одежду из того, что нашлось на лодке — льняные брюки и кожаную куртку, которую он не стал застегивать, выставив на всеобщее обозрение медный ошейник и безволосую, покрытую шрамами грудь. Его товарищи натянули на себя оставшееся, но большинство из них были намного крупнее мужчин речного народа, и им пришлось довольствоваться импровизированными набедренными повязками. Оставив друзей посреди палубы, Орлад направился к людям, которых Фабия уже начала считать своей семьей. Почему бы и нет? Она любила Хорта, как отца; Бенард и Ингельд обожали друг друга, а вожака стаи Гатлага вполне можно было считать верным слугой. Более того, семья избавилась от нежелательных личностей, в частности, от Катрата. И слава богам!

Дантио почувствовал приближение Орлада и соскользнул со скамьи, уступая ему место. Тот принял это как должное, а Дантио отправился копаться в багаже. Лодка помчалась вперед по течению Врогга.

Орлад откусил персик, дожидаясь, когда кто-нибудь заговорит. Он больше не улыбался, но вид у него был очень довольный и уверенный. Видимо, он понимал, что ему некого и нечего бояться, кроме веристов. И еще он изменил ход истории, убив Терека Храгсона.

— Насколько я понимаю, — проговорила она, — ты больше не одобряешь брак с Катратом Хорольдсоном, который мне пытались навязать?

— Нет, не одобряю, — окинув ее мрачным взглядом, ответил Орлад.

— И ты не прикажешь мне хранить верность дому Храга?

— Заткнись! — отрезал он.

Ну никакого чувства юмора!

— Вчера ночью Дантио рассказал нам про место под названием Высокая Балка, — вмешался Бенард. — Там якобы собралось много веристов, которые не хотят отправляться на войну. Их именуют «Новый Рассвет», и они решили свергнуть Стралга.

— Дезертиры! — Орлад снова откусил персик.

— Как скажешь, братец. Только я считаю, что это просто здравомыслящие воины. Ты убил сатрапа, командира войска, члена семьи Храгсонов. Тебе нужна помощь и союзники. Ошейник ведь снять нельзя, верно?

— Я и не хочу.

— Ты вернешься домой, во Флоренгию?

— Пока не решил.

Разговор не клеился.

— Не приставай к нему, дорогой, — попросила Ингельд. — Он не должен кому попало рассказывать о своих планах. Если он и его солдаты по-прежнему хотят сражаться за Стралга, веристы из «Нового Рассвета» будут считать их врагами. Если же они решат выступить против Стралга, их примут за его людей, как только они пересекут Границу.

Бенард надулся и задумался.

— Ты намекаешь, что им не следует идти в Высокую Балку?

— Я намекаю, что они должны сами принять решение.

Дантио вернулся с глиняной бутылкой и кружкой. Он поставил все на пол и встал на колени между братьями, закрыв собой родных от речного народа и других веристов. Затем он вытащил из-за пояса нож и снял восковую пробку.

— Это великолепное вино. Не хочу оставлять его грабителям. Я посвящаю его богам.

Он налил немного вина в кружку, понюхал его и оглядел компанию. Дочь, два Героя, Рука, укрист, Свидетель и тайная Избранная — винная церемония часто требовала непростых решений касательно очередности, но редко бывала настолько сложной.

— Миледи, не соблаговолите ли быть первой?

Ингельд улыбнулась царственной улыбкой и приняла из его рук кружку.

— Это честь для меня. Я благодарю Светлых за то, что они помогли воссоединиться четверым детям Селебры и молюсь за их будущее процветание и совместное счастье! — Она пролила каплю в качестве дара богам, а остальное выпила.

Остальные дружно произнесли:

— Аминь!

Дантио вновь наполнил кружку.

— Командир фланга?

Гатлаг заулыбался, обнажив длинные клыки, довольный тем, что ему оказана честь быть вторым.

— Я еще никогда не слышал, чтобы командир фланга убил командира войска во время первой же охоты, но Терека Храгсона давно было пора отправить к нашему богу, где ему будут оказаны великие почести. Поэтому я благодарю священного Веру за то, что он благосклонно отнесся к моему брату по культу Орладу, и молю о том, чтобы Свирепый и впредь одаривал его славными подвигами.

Он тоже пролил каплю вина на палубу, а остальное выпил.

На сей раз «аминь» прозвучало не так дружно. Орлад нахмурился, словно заподозрил насмешку, а Фабия вдруг спросила себя, не является ли его показное равнодушие, которое она приняла за уверенность, маской, прячущей мучительное ее отсутствие. Как-то раз во время долгого путешествия по реке Врогг она насмешливо заявила командиру фланга Снургу, что у веристов нет мозгов. Он с самым серьезным видом ответил ей, что жизнь гораздо проще, когда кто-то другой берет на себя все твои сомнения и заботы, а взамен отдает приказы. Как может Орлад быть таким спокойным, когда семеро молодых клятвопреступников рассчитывают на его поддержку и защиту?

И снова Дантио наполнил кружку. На сей раз он посмотрел на Хорта, но Бенард перехватил ее своей громадной ручищей, прежде чем он отдал ее укристу.

— Я добавлю несколько слов к обращению командира фланга. Я счастлив поблагодарить богов за то, что Они освободили миледи от Хорольда Храгсона и молю Их отправить его вслед за братом, причем как можно скорее.

Он сделал подношение богам и выпил.

Фабию потрясли его слова. Он фактически обратился к священной Ксаран, а проклинать кого-то так открыто — недостойно. Да еще и опасно, потому что Древнейшая может забрать к себе того, кто произнес проклятие, раньше того, в чей адрес оно направлено. А для мужчины говорить такое про мужа любовницы и вовсе позор. Однако Ингельд одобрительно похлопала его по ноге!

Орлад недоверчиво приподнял бровь.

— Ты сам решил провернуть это дельце, а, Большой Брат?

Бенард нахмурился.

— Не будь Хорольд веристом, я бы свернул ему шею.

— Вот-вот. — Молодой смуглый Герой ухмыльнулся. — Я помогу собрать твои останки для похорон, если, конечно, их не слишком разбросает по сторонам.

Может, у него все-таки есть намек на чувство юмора?

Дантио передал кружку Хорту.

— По своему опыту я знаю, — смущенно начал купец, — что человеку всегда следует просить богов о том, что кажется невозможным. Как правило, приходится идти на компромисс. Нам с Френой удалось спастись из заключения, поэтому я благодарю богов за свободу и умоляю Их помочь нам добраться до дома, а также компенсировать мне потери, которые я понес по вине сатрапа Эйда и его жены за все прошедшие годы.

— До дома? — спросила Фабия. — Ты про Скьяр, но… — Она увидела, как остальные заухмылялись, глядя на нее.

— В наш город, Селебру, — сказал Орлад. Он умудрялся доставать откуда-то персики, съедал их и выплевывал косточки за борт. Фабия решила, что ей не нравится, как он себя ведет, но Ингельд наблюдала за ним с восторгом. — Селеброй правит дож. А кто он такой?

— Известно, — заговорил Дантио голосом Свидетельницы, — что Селебра — самый большой и богатый город во всей Флоренгии, в особенности теперь, когда война разрушила столько городов. Дож является главой магистрата, его выбирает пожизненно Совет Старейшин. Вот уже многие поколения эта честь принадлежит членам нашей семьи, но титул необязательно переходит к старшему сыну. В былые времена правителями становились братья, дяди, даже зятья. Вот почему Салтайя решила женить племянника на Фабии. Стралг постучал бы когтями по столу и Совет выбрал бы Катрата — все законно, все счастливы.

Кроме жены Катрата. Впрочем, ради Ингельд Фабия не сказала этого вслух.

Орлад принял кружку у Дантио и поднял ее.

— Я благодарю своего повелителя, священного Веру, за сегодняшнюю победу и прошу Его показать Совету Старейшин, кто станет лучшим правителем города.

Гатлаг фыркнул. Ингельд нахмурилась. Бенард скривился. Лицо Хорта ничего не выражало и было безмятежным, как воды Врогга. Солнце ушло за тучи, и по спине Фабии пробежал холодок. Орлад не знает флоренгианского языка, Бенард не годится, а какой же Совет посадит на трон евнуха? У Фабии есть опыт управления хозяйством, пусть ее имение и куда меньше города. Из четверых наследников она — единственный возможный кандидат. А что плохого в догарессе?

Дантио улыбнулся.

— Не стоит готовить соус, пока не поймал рыбу, братишка! — Он снова наполнил кружку и пару мгновений разглядывал вино в ней. — Я много и тяжело трудился, приближая этот миг. Я служил Свидетельницей при дворе в Косорде, Бена, и знал, какие муки ты испытывал всякий раз, когда видел Ингельд. Я наблюдал за тем, как ты вырезал на барельефе в ее комнате мое лицо, пытаясь понять, кто же я такой. Под именем Урта, раба, я носил самые разные вещи по улицам Скьяра, залитым жуткими муссонными дождями, когда во дворце Хорта Френа Вигсон устраивала роскошные пиры для Салтайи. Однажды я даже побывал в Нардалборге, прислуживая странствующему купцу. Там я видел, как Орлада систематически избивали его друзья, и ничем не мог ему помочь. Но теперь боги воздали мне за мои страдания и позволили нам воссоединиться!

Он поднял кружку.

— За это я благодарю Их и прошу только одного — как можно скорее показать мне смерть Салтайи Храгсдор.

Паруса затрепетали от налетевшего холодного ветра. Все молчали. Обращения к богам становились все мрачнее и страшнее, однако кто обвинил бы Дантио в том, что он желает Салтайе скорейшей гибели? Когда он передал полную кружку Фабии, его хитрая улыбка словно бросала ей вызов: к какому богу она обратится за поддержкой? Произнеси она одно из имен Ксаран, ее в лучшем случае выбросят за борт.

— Мои братья добры, — сказала она, чтобы потянуть время. — Орлад убил Терека, Бенард хочет прикончить Хорольда, а теперь и Дантио попросил смерти Салтайи. Полагаю, я должна просить о гибели Стралга?

Все рассмеялись — Гатлаг хохотал так громко, словно в жизни не слышал ничего смешнее. Даже Орлад улыбнулся, хотя и криво.

Она подняла кружку с вином.

— Я благодарю всех богов за помощь в расплате за зло, причиненное дому Селебров, и прошу… я прошу Их благополучно привести нас домой и осенить Совет мудростью, которая поможет старейшинам выбрать самого достойного из нас!

— Аминь! — крикнул Орлад.

— В Трайфорсе началось сражение! — объявил Дантио.

— Кто?! — рявкнул Орлад. — Кто с кем сражается?

— Не могу определить на таком расстоянии. Но война началась.

ГЛАВА 6

Салтайя Храгсдор вышла из своей комнаты и приказала Эрну стоять на страже. Напевая, она отправилась в ту же сторону, куда ушел Феллард. У нее все получится, ей удастся вырвать преимущество из челюстей судьбы.

Побег Фабии требовал нового плана. Задним числом она подумала, что ей следовало раньше открыться девчонке, но за свою долгую жизнь Салтайя никому не признавалась, что она Избранная — поскольку это был самый короткий путь к тому, чтобы тебя похоронили заживо. Во время плавания по реке она не могла испытать Фабию, а сейчас уже слишком поздно горевать по этому поводу, несмотря на то, что иметь еще одну хтонианку в семье было бы весьма полезно. Стралгу придется справляться с Селеброй без детей дожа — а если война движется в ту сторону, город скорее всего и так не выживет.

Нет, Салтайе придется вызвать Катрата из Нардалборга и самой заняться его Лепкой. Жена могла бы сделать из него то, что требуется, за несколько лет совместной жизни, но долгого путешествия вниз по течению реки в Косорд тоже достаточно. Она хихикнула, представив себе, что подумают ее спутники о молодом веристе, который будет сидеть целыми днями рядом со своей дорогой тетушкой. Катрат должен быть счастлив, что планы изменились; сейчас только безумец предпочтет добровольно отправиться во Флоренгию, а ее племянник не производил впечатления сумасшедшего. Злобный, мелочный, отвратительный, да, но не безумный. Их семья еще жива — Терек где-то прячет от нее своего сынка, да и во Флоренгии наверняка растет парочка ублюдков Стралга. Стралг никогда не признавал внебрачных детей, но за свою жизнь наверняка произвел на свет целую армию.

Она вошла в Травяной сад с мокрой высокой травой и падающими с веток деревьев каплями дождя, пропитанный скверным воздухом. Когда она пробралась через густые заросли в дальний угол и нашла скрытое от посторонних глаз местечко между двумя деревьями, ее одежда насквозь вымокла. Там она окутала себя мраком, и вскоре сад превратился в серое пятно. Теперь ее никто не увидит, если не наткнется по чистой случайности. Салтайя разделась догола, опустилась на колени и раскопала землю руками, погрузив в нее пальцы.

Кровью и рождением; смертью и холодной землей.

— Самая нечестивая из богов, Матушка Ксаран, прими жертву, которую я принесу Тебе во имя Твоей славы.

Она почувствовала поток силы, когда на нее взглянула Мать. Салтайя стояла на коленях и терпеливо ждала, не обращая внимания на холод и сырость, согретая собственным восторгом и возбуждением. Древнейшая, разумеется, получит удовольствие от ее дара и наградит Свою служанку. Земля страдала от голода.

Дверь открылась, и в сад вошла дюжина веристов в накидках с оранжевыми, красными и черными полосами. Они рассредоточились по всему саду и опустились на колени, как и сама Салтайя. Один из них подошел совсем близко, и ей пришлось прибегнуть к Подчинению, чтобы его остановить. Он опустился на колени за какими-то сорняками, нервно ухмыляясь, рядом с Королевой Теней — она могла протянуть руку и дотронуться до него.

Очевидно, им запретили разговаривать, потому что слышен был лишь шум дождя — поразительная дисциплина, ведь эти воины готовились к своему последнему сражению. Салтайя попыталась представить себе стук тринадцати сердец, бьющихся в унисон. Оранжевый цвет на накидках указывал на то, что они принадлежали к войску Терека, красный — цвет самого Кулака. Охота Фелларда. Следом за ними пришло еще восемь человек в накидках с оранжевыми, коричневыми и голубыми полосами — те уроды, что упустили Фабию Селебр. Они решили, что их ждет наказание, потому что каждый с возмущенным видом держал в руках лопату или пику. А Феллард умен, когда нужно. Немногим веристам удалось бы так легко заманить сюда жертв.

Впрочем, его замысел почти сразу раскрылся. Ни одна пика не успела воткнуться в землю: пришел еще один отряд в накидках с оранжевыми, красными и голубыми полосами, и ярость провинившихся веристов сменилась подозрением. Последним явился сам командир охоты в красно-оранжевой накидке. Он захлопнул за собой дверь. Судя по всему, это был сигнал к началу атаки. Герои отличаются нечеловеческой быстротой, и все закончилось почти мгновенно: прятавшиеся воины вскочили с колен, восемь приговоренных отшвырнули инструменты, все тридцать три вериста сбросили накидки и начали превращение. Тридцать три боевых зверя со светлой шерстью, в медных ошейниках, сошлись друг с другом под дикий скрежет когтей и пронзительные животные вопли.

Салтайя уже видела, как сражаются веристы, но никогда не была так близко. Она едва поняла, что драка сейчас начнется, как полилась кровь. Существо, похожее на кошку, упало, извиваясь, рядом с ней, размахивая когтями в предсмертной агонии, и на него тут же набросились два волка, которые разорвали ему горло.

С другой стороны мелькали лапы с когтями, что-то ударило в ствол дерева, и во все стороны полетели щепки. Всюду мужчины кричали, умирали и истекали кровью, которая пропитывала сырую землю — дар Матери Ксаран. Салтайя сидела, погрузив пальцы в землю, и чувствовала огромную радость и благодарность, поднимавшиеся ей навстречу холодным огнем. Она редко так сильно ощущала присутствие Древнейшей.

Сражения Героев никогда не длятся долго, и это уже закончилось. Один за другим коты, гончие и медведи превращались в обнаженных людей, задыхающихся и окровавленных. Вскоре осталось только четыре раненых боевых зверя, они выли от боли и пытались исцелиться. Один из них оказался приговоренным к смерти, и его тут же прикончили; троих других постарались успокоить и поддержать.

— Никаких почестей! — крикнул Феллард, чей рот был перепачкан кровью, а на груди алели шрамы. — Они оправдали себя, умерев в бою.

В ответ раздалось сердитое ворчание. Феллард вполне мог сказать, что его люди сражались не лучшим образом, потому что преимущество неожиданности и то, что их было трое против одного, не спасли их от тяжелых потерь. И, хотя Салтайя не услышала открытого возмущения убийством друзей, конец сражения не отметили радостные ликующие вопли, как это принято у веристов. Когда один из раненых принял человеческий облик, а остальных унесли на накидках, последний из ушедших закрыл за собой дверь, оставив за спиной пятнадцать трупов.

И Салтайю Храгсон. Травяной сад превратился в кровавое поле боя. Двоим сломали шеи, одному разбили голову о стену, но большинство истекли кровью или были разорваны на части. Пятнадцать здоровых молодых воинов умерли ради богини смерти, и Она ликовала, наслаждаясь Своим пиром.

Опьяненная Ее радостью, Салтайя громко рассмеялась, а потом стала валяться в кровавой грязи, слизывать кровь с трупов, целовать их раны. Сила Древнейшей питала ее, и она не сомневалась, что после такого благословения сможет привести в порядок Терека и, возможно, слепить что-нибудь полезное из Катрата. А заложники из Селебры ей теперь точно не помеха.

* * *

Надев промокшую и грязную одежду, она вытерла лицо мокрой травой и покинула сад, избежав встречи с флоренгианскими рабами, присланными убирать тела. По-прежнему окутанная покрывалом из мрака, она ступила в коридор, и те с ворчанием прошли мимо, никого не заметив. После таких волнений ей срочно нужна горячая ванна, да и поесть не мешает.

К сожалению, в своей комнате она обнаружила страшно взволнованных стражей. Командир фланга Эрн имел более высокое звание, зато голос у Брарага был громче.

— Миледи, сатрап погиб!

— Убит!

— На холме…

Она трижды обошла комнату по периметру, прежде чем они сумели рассказать ей все, что они знали. В тумане и под дождем веристы, засевшие в засаде, сами попали в западню, да такую искусную, что только один из них остался в живых и вернулся во дворец, чтобы рассказать о случившемся. Вожак стаи привел туда три фланга и обнаружил возле разбитой колесницы мертвого Терека.

Осознав все услышанное, Салтайя без сил опустилась на стул.

Вести были… оглушительные.

Неужели это начало восстания, которого она так боялась? А если и нет, дезертиры, разумеется, тут же нанесут удар, узнав, что командир войска Храгсон не возглавит оборону. Пожар распространится. Хорольд, оставшийся в Косорде, еще дней тридцать будет оставаться в неведении. Зима уже почти подступила, перевал закроют, а сезонные ветра сделают путешествие вверх по Вроггу практически невозможным. Хорольд не сумеет привести сюда армию раньше весны или начала лета. А к тому времени повстанцы значительно укрепят позиции.

И во всем виноват Орлад Селебр. Молодой новообращенный верист, с которым она встретилась вчера, оказался не так уж верен долгу, как говорил. Он был наживкой! Второй раз за утро Салтайя едва сдержала проклятие, рвущееся с губ, и вовремя осеклась. Нужно хорошенько подумать, прежде чем расходовать запас Материнской благосклонности.

Проклятые селебриане! Паола Апицелла, кормилица Фабии, убила Карвака. Теперь из-за тех же мерзких заложников Салтайя потеряла второго брата. Они повсюду, точно паразиты. Бенард Селебр каким-то образом умудрился освободить Фабию из темницы. Орлад Селебр убил Терека. Салтайя всегда сомневалась, что старший брат, Дантио, умер. Свидетельницы упрямо твердили, что он погиб, но она не видела трупа. Даже Древнейшая, знавшая все о смерти, не дала ей внятного ответа о том, что с ним случилось.

А пока необходимо назначить кого-то на место командира войска. Кого?

— Найди командира охоты Фелларда, — велела она Брарагу. — Кто еще… Что ты сказал?!

Она их не слушала и не понимала, почему у обоих такой испуганный вид.

— Я сказал, вам нужно бежать, миледи! — крикнул Эрн. — Ходят слухи… — Он испуганно сглотнул. — …Про вас говорят ужасное! Болтают про… — Он оглянулся через плечо на закрытую дверь.

Салтайя отлично знала, какие ходят слухи: о том, что она хтонианка и что, если напасть на нее толпой, она не справится. Ее нужно похоронить лицом вниз в холодной земле. Так всегда поступали с Избранными — ни суда, ни показаний Свидетельниц богини Мэйн, ни божественного правосудия Голоса Демерна. Никаких проволочек. Почти всю жизнь ее окружали братья-веристы, и она рассчитывала на их защиту, если не считать поддержку ужасного Храга. Салтайя задрожала — от страха, а вовсе не потому, что под мокрой одеждой ее тело было перепачкано грязью и кровью. Даже ее могущество не остановит толпу.

— Найди и приведи сюда командира охоты Фелларда! Немедленно! Быстрее!

Он явился почти сразу — видимо, был где-то рядом. Его прежняя беспечность исчезла, и Салтайя видела, что у него выдалось непростое утро. Он привел себя в порядок, но все равно от него пахло кровью, а на лице сменяли друг друга самые разные чувства — возмущение, стыд, навязанное и безотчетное желание ей угодить и… страх. Невероятно, но Феллард испугался. Командир четырех шестидесяток веристов боится?!

Она встала возле окна так, чтобы свет падал ей в спину.

— Насколько я понимаю, моего брата убили?

— Судя по всему, да, миледи.

Смерть Терека явно не беспокоила Фелларда.

— Надо назначить ему замену — разумеется, лорд крови должен будет одобрить новую кандидатуру. Кто командует охотами в войске Терека, кроме тебя?

Феллард упер руки в бока и недоверчиво уставился на Салтайю.

— Карртин из охоты Трайфорса и Хет в Нардалборге, миледи.

— Вас всего трое?

— Да, больше никого. Охоту Каллави и Дьяволов распустили, а людей отправили через Границу. Насколько мне известно, охота Нардалборга полностью укомплектована, но у меня в подчинении только две шестидесятки, а у Трайфорса — три. Так было до сегодняшнего утра. — Он покраснел от стыда. — Несколько шестидесяток сейчас в Нардалборге, на пути к новым местам назначения, но они не подчиняются Хету.

Терек постоянно жаловался, что у него не хватает людей, а Салтайя его не слушала. Отряд дезертиров, численность которого неизвестна, наверняка превосходит веристов в Трайфорсе, да еще она принесла в жертву Матери пятнадцать человек. Минутку…

— Ты сказал «Хет»?

— Хет Хетсон, миледи.

— А кто на самом деле его отец?

— Говорят, сам сатрап, — удивленно взглянув на нее, ответил Феллард.

О, Мать Смерти! Хет — довольно распространенное имя. Она думала, что ребенок, которого прятал от нее Терек, еще маленький, но, судя по всему, ошибалась. Терек оказался хитрее, чем она полагала. Разумеется, он отдал Нардалборг самому надежному союзнику. Значит, семья до сих пор контролирует перевал!

А ритуал Лепки лучше всего действует на родственников.

— Пост в Нардалборге слишком важен, чтобы ставить вместо Хета кого-то другого. Приведи ко мне Карртина.

Феллард замялся.

— Его здесь нет. Говорят, он уехал осматривать стада, а скорее всего к любовнице. Я уже отправил за ним бегунов.

— И что произойдет, когда он вернется?

— Будет интересно.

Теперь Салтайя начинала понимать причины его страха.

Выходит, люди из Собственной охоты Кулака по ее приказу убили веристов из охоты Трайфорса, а это привело к тому, что их число значительно сократилось. Месть — очень сильный мотив, но амбиции у Героев выступают на первое место, а тут на горизонте маячило продвижение по служебной лестнице. Неудивительно, что Феллард нервничает перед неравным боем, учитывая, что его войско и без того возбуждено массовым убийством товарищей.

— Карртин, конечно, обвинит в смерти сатрапа тебя, потому что ты был здесь, а ты обвинишь его, потому что его не было. Есть какие-нибудь улики, указывающие на убийц?

— Свидетели доложили о брошенных накидках с оранжевыми, зелеными и красными полосами.

Вчера Орлад Селебр был именно в такой накидке: оранжевый цвет указывал на принадлежность к войску Терека, зеленый — что он из Нардалборга. Получается, Хет — главный подозреваемый в убийстве собственного отца. И знает ли он, кто его отец? Фелларду известно о том, что Терек устроил охоту на Орлада. А Хету? Он мог сознательно подготовить засаду. Или произошло страшное недоразумение.

— Сейчас ты умело контролируешь город, — сказала Салтайя. — При нынешних обстоятельствах тебе следует встретить охоту Карртина по дороге домой, предпочтительно на каком-нибудь узком участке дороги с плохой видимостью.

— Вы считаете, его вожаки стай настолько глупы, что постоят в сторонке, пока я буду готовить засаду? — Лицо Фелларда мучительно скривилось. — Миледи, среди солдат растет недовольство, идут разговоры о мести.

Салтайя понимала, что недостаточно хорошо скрывает страх, поэтому решила изобразить из себя бедную беззащитную женщину.

— Но ведь ты меня защитишь!

Это был приказ.

— Я попытаюсь, миледи. Люди твердят о том, чтобы вырыть могилу в Травяном саду и бросить туда вас.

Разумеется, лицом вниз.

Слухи о том, что она Избранная, множились годами. Вчера она отдала приказ, который следовало выполнить под страхом смерти. Сегодня заставила Фелларда произвести казнь. Иногда толпа все понимает правильно. Ее передернуло. Страх был для нее новым и диковинным ощущением, хотя она всегда радовалась, когда видела его в других. Ее удивляло, как сильно он мешает ей думать, словно она пытается бежать по колено в жидкой грязи.

— Если я назначу Карртина новым…

— Миледи, любой, кого вы назначите на какой-либо пост, очень быстро расстанется с жизнью.

— Тогда объясни, как ты собрался меня защищать.

— Мы спасемся бегством, миледи. Мои люди захватят все лодки, какие только смогут, и до возвращения Карртина мы поплывем вниз но течению.

Нет! Так нельзя. Ни в коем случае. Она не может отправиться вглубь страны и бросить Стралга. Повстанцы закроют перевал и разделят детей Храга.

— Дай подумать! — рявкнула она и зашагала по комнате.

Здесь что-то неладно. Хорошо бы лечь спать и получить во сне помощь Древнейшей. Но теперь это, разумеется, невозможно.

Толпа, жаждущая мести — вот в чем загвоздка. Да еще будет пролита кровь того, кто займет место Терека, а дезертиры ждут случая, чтобы перейти в наступление. Но война во Флоренгии должна продолжаться.

Терек, Орлад, Феллард, Карртин, Хетсон, Орлад, дезертиры, Нардалборг, Фабия, Орлад…

Дождь! Вот что неладно. Хет мог спланировать спасение Орлада, но не смерть сатрапа, который погиб из-за непогоды. Если бы дождь не пошел, Терек наблюдал бы за убийством Орлада с башни, где он был в полной безопасности.

Хет командует самой большой охотой, а Нардалборг контролирует перевал. Если ей удастся подвергнуть Хета Лепке, она еще сможет спасти положение. Феллард нервно переступал с ноги на ногу, бросая испуганные взгляды на дверь.

— Ты будешь сопровождать меня в Нардалборг, — объявила Салтайя.

— Но… — Феллард выглянул в окно: дождь прекратился. — Там выпал снег…

— Не спорь со мной. Выезжаем немедленно.

Он поспешно поклонился и хотел было выйти из комнаты.

— Подожди! Мне нужна дополнительная охрана. И еще: тебе знакома девушка по прозвищу Киска?

— Кажется, на кухне есть такая служанка.

— Пришли ее ко мне. И когда будешь уходить… — Салтайя с отвращением взглянула на Гуиту, которая снова тупо уставилась в стену. — Отведи это в Травяной сад. Постарайся, чтобы тебя никто не заметил. Скажи вслух: «Любимая Матушка Ксаран, Твоя служанка Салтайя шлет Тебе подарок». А потом перережь ей горло.

Бледный, как полотно, Феллард не сводил с нее глаз.

— Ты будешь мне подчиняться!

— Ми… леди… — Он замолчал, потому что не мог произнести больше ни слова.

Феллард взял Гуиту за запястье и повел за собой.

ГЛАВА 7

Дантио Селебр сидел один возле мачты, положив подбородок на колени и борясь с чувствами. Он едва справлялся с их бременем. Слишком уж много радости! Священная Мэйн одаривала Свидетельниц знанием, но они не имели права его использовать — таков их корбан. Они должны наблюдать, но не принимать участия в событиях — только давать показания Голосам Демерна, когда те судят преступников. Такую клятву Дантио принес во время своего посвящения. Вчера он ее нарушил, и за это должен умереть.

Из пяти божественных чувств, которыми его наградила богиня, «зрение» доставляло меньше всего неприятностей. Сражение в Трайфорсе было вне его досягаемости, и он не видел ничего особенного — лишь мирный пейзаж, проплывающий мимо, выпасы и фруктовые сады, переходящие в мрачные леса на холмах Гемлок, а за ними — то и дело вспыхивающее белое сияние Ледника. Примерно в двух или трех мензилах виднелась земля. Врогг превратился в широкую полноводную реку, ее притоки змеились между мелями и зелеными островами, так что команда старательно выбирала удобные течения. «Штилевая погода» — так это называлось здесь, у Границы. Затишье перед сменой направления ветра. Вверх по течению корабли стояли у причалов, дожидаясь, когда погода изменится. На рассвете Трайфорс покинули Радость Опия и другие Свидетельницы. Они плыли вниз по течению, чтобы доставить известие о возмутительном вмешательстве Вуали в дела людей.

Когда они доберутся до Старейшей в Бергашамме, она предаст его анафеме, и он умрет. Такова цена победы. Дантио ее принял; это было делом всего одного дня. Но теперь его переполняли многочисленные чувства, царившие на борту «Свободного духа». Он не мог не обращать на них внимания, как обычно поступали Свидетельницы, потому что сам был в них вовлечен. Дантио оказался в ловушке неразрешимых конфликтов. Страх, любовь, гнев и ненависть жалили его, точно ледяной град. Он бросил камень, который вызвал лавину.

Именно способность «чувствовать» доставляла ему немыслимые страдания, вынуждая ощущать тревоги других людей. Речные жители спорили, что делать с таким количеством опасных веристов на борту. Нок твердил, что ночью он отплывет и бросит всех на берегу, и плевать он хотел на пожитки и серебро. Другие возражали, что эти воины — дезертиры, и в Высокой Балке за них дадут хорошие деньги. Обычные ссоры матросов. Дантио множество раз слышал такие во время своих многочисленных путешествий: в конце концов команда ничего не сделает. Зато сейчас ему приходилось мириться с их эмоциональным хором (гнев — алчность — страх).

Восемь юношей, о которых шла речь, лежали посреди палубы, устроившись между багажом, и в их душах бушевал настоящий ураган, в шестьдесят раз сильнее того, что испытывали матросы. Они пытались осознать значение своей утренней победы и свое новое, непонятное им положение (ликование — страх — любовь — страх). Преданность семерых веристов Орладу была такой сильной, почти любовной, и это озадачивало Дантио, ведь ему не суждено было познать этот вид голода.

Пассажиров на носу тоже раздирали самые разные чувства: Хорт, Ингельд и Гатлаг отчаянно хотели вернуться домой, но боялись детей Храга (боль — ужас); Фабия лелеяла глупые мечты о том, как переберется через Границу и станет правительницей Селебры (алчность). А Бенард, обнимающий Ингельд? Чувства влюбленных порой казались Дантио бурей похоти и вызывали у него отвращение, хотя он радовался счастью Бенарда (похоть — голод — обожание). Через несколько минут эти двое превратятся в детей (сильное желание — поддразнивание — притворство) или станут матерью и сыном (стремление направить — обожать — повиноваться — защищать). В громадном скульпторе все еще жил брошенный родителями сирота, а наследница династии Косорда пережила два политических брака без любви. Бенард скрывал свои страхи относительно будущего отцовства; Ингельд вчера ночью видела в огне пугающие предзнаменования. Неудивительно, что они так прижимаются друг к другу.

В довершение всего Свидетельницы обладали еще и даром «слышать», который помогал им узнавать, что происходило с людьми или предметами недавно. Орлад и его товарищи приняли участие в сражении, и в ушах Дантио еще гремел, подобно трубам, грохот битвы. Он знал, кто из юношей убил и как. Неким образом он мог «слышать» даже кровь, смытую ими в Маленькой Каменке.

Четвертый дар Свидетельницы называли «запах», он помогал улавливать внутреннюю сущность людей или вещей. На борту «Свободного духа» с этим было очень непросто. Большинство веристов представляли собой прирожденных головорезов. Среди них попадались и такие, кто не подходил под это определение и стал жертвой обстоятельств. Орлад — один из них, но лучше ему об этом не говорить. Фабия по природе своей не была алчной. Она старалась быть похожей на Хорта, от которого прямо несло жадностью и корыстолюбием. Его приемная дочь в душе мечтала заботиться о братьях, взять их под крыло и опекать.

Все это было слишком. Дантио отчаянно хотелось спрятаться под покровом Свидетельницы. Взять бы сейчас веретено и прялку, успокоиться и сплести нить событий…

— Прорицатель!

Дантио оглянулся.

— Милорд?

— Иди сюда, — позвал его Орлад. — Вуаль, Дантио или как бишь тебя.

Он пробрался через багаж и подошел к веристам. Хотя Дантио был лет на десять старше каждого из них, он чувствовал себя молодым саженцем в древнем лесу. Орлад походил на роскошный дуб, несмотря на то, что был чуть ли не ниже всех.

Когда Дантио устроился между Проком и Намберсоном, они нахмурились и отодвинулись. Большинству из них было не по себе даже смотреть на евнуха, не говоря уже о том, чтобы к нему прикасаться. Некоторых разбирало любопытство, и от их взглядов Дантио становилось неловко. Чуть раньше Орлад показал всем свою силу, отнеся брата на лодку, и тогда же Дантио понял, что он по-прежнему отмечен судьбой. «Осознание» — единственная способность Свидетельниц, требующая физического контакта, и многим за всю жизнь так и не удалось ее применить, поскольку люди, отмеченные судьбой, попадаются редко. Орлад не лишился своего дара, убив сына Храга. Бенард и Фабия тоже им обладали — двери к величию оставались открытыми для троих детей Селебры. Про себя Дантио ничего не знал. Вполне возможно, он уже сделал для истории мира все, что мог.

— Расскажи про войско в Высокой Балке, — попросил Орлад.

— Известно, что командир войска Арбанерик Криком служил в армии Стралга на флоренгианской Грани и лишился во время одного из сражений руки. Три года назад он вернулся в Вигелию и начал собирать собственное войско, назвав его «Новым Рассветом».

— Сколько у него людей?

— Я не бывал в его лагере. Полагаю, более двадцати шестидесяток.

Салтайя называла другие цифры, куда больше, и Мудрость говорила то же самое в прошлый раз, когда Дантио был в Бергашамме.

Веристы обменялись взглядами (возбуждение — одобрение — облегчение).

— И что он собирается делать? — сурово спросил Орлад. — Этот Арбанерик? Он выступит против Стралга?

Его чувства были невероятно сильны. Пыл фанатиков, перешедших на сторону врага, никогда не гас. Из самого верного солдата Кулака Орлад превратился в его заклятого врага (ненависть — ненависть — ненависть).

— Я не умею читать мысли, но могу свидетельствовать, что он ненавидит и презирает лорда крови не меньше вашего.

— Не… — начал Орлад и нахмурился, когда его люди захихикали. — Понятно.

Ваэльс, у которого на лице было родимое пятно, сказал:

— Он платит речному народу, чтобы они набирали для него людей и уговаривали новых рекрутов Стралга, плывущих на войну, присоединиться к «Новому рассвету».

— Именно так, милорд.

— И кто же дает ему столько серебра? — (любопытство — подозрительность). — Кто кормит «Новый Рассвет»?

Ваэльс был умнее остальных веристов, и от его вопроса Дантио невольно улыбнулся, раздосадовав юношу. Без вуали прорицатель чувствовал себя обнаженным.

— Его сподвижники.

— Короли, которых Стралг лишил трона? Я думал, они все погибли в восстаниях.

— Кое-кто выжил, — сказал Дантио. — Но разве смогли бы они уберечь свое состояние?

После Ваэльса все веристы поняли намек и посмотрели на Хорта Вигсона, беседующего с Бенардом. Не нужно быть прорицателем, чтобы по оживленной жестикуляции Бенарда догадаться, что речь зашла об искусстве, однако лишь Дантио увидел в Хорте, скрывающем свой интерес под маской вежливости, одного из самых умных и проницательных коллекционеров Вигелианской Грани.

— Мой брат в самом деле спас Фабию из тюрьмы сатрапа? — спросил Орлад. — Как ему это удалось? Он всего лишь художник.

— Не знаю! — нетерпеливо буркнул Дантио, чем удивил веристов. — Богиня не позволяет мне шпионить за деяниями других богов, но скорее всего Бенарду помогла Анзиэль. Даже его могучие руки не справятся с бронзовыми прутьями на окнах той темницы.

Дантио видел, как Бенард отправился во дворец и вернулся с Фабией, но не знал, что случилось. Позже он спросил сестру, однако та не смогла ему ответить. Бенард бормотал что-то о тайнах. Глупости какие-то!

— Тогда как, по-твоему, ему это удалось? — хмуро спросил Орлад.

Вот и попробуй объяснить веристам смысл искусства!

— Полагаю, милорды, художник видит мир таким, какой он есть, но изображает его, каким он должен быть. Бенард умеет разглядеть форму в куске мрамора и выпускает ее на свободу, чтобы мы тоже могли ее увидеть.

— Значит, он не дыру в стене проделал?

— Нет. Я лишь предполагаю, что он замечательный мастер, и богиня позволяет ему изменять мир в соответствии с его пожеланиями. Фабия сказала, что на окнах не было решеток, когда Бена вытащил ее оттуда. Сегодня утром они стояли на месте.

Воинам совсем не понравилась мысль о том, что человек может творить чудеса.

— Не доверяю я веристам, — проворчал Нок на носу корабля. — Ночью надо бросить их на берегу.

— За них поручился Урт, — возразила ему какая-то женщина.

Пятнадцать лет назад, примерно на этом же отрезке реки, юный заложник Дантио решил, что честь запрещает ему учить вигелианский, язык врага. Вместо этого он выучил язык речного народа, чтобы в ближайшее время сбежать и поплыть назад по реке. Когда он очутился в Скьяре, то владел вроггианским почти в совершенстве. Надежды на побег так и не сбылись, и, разумеется, сейчас он безупречно разговаривал на вигелианском, однако его знания очень пригодились, когда он выступал в роли странствующего Свидетеля, точнее, Свидетельницы, или Урта, раба.

— Если мы придем в Высокую Балку, нам позволят оттуда уйти? — спросил Орлад.

— Скорее всего нет, — ответил Дантио.

— И надо будет принести клятву этому Арбанерику? — (недоверие).

— Да, милорд.

— И тогда, возможно, мы нападем с ними на Нардалборг, — сказал один из веристов, пробудив в остальных шквал чувств (ненависть — страх — отвращение — ярость).

Многие из них выросли в Нардалборге; у всех наверняка остались там друзья, а у кого-то — семьи.

Орлада охватила радость.

— Если Стралг лишится Нардалборга, это будет для него сокрушительным ударом.

— Возможно, нам придется вторгнуться во Флоренгию, — предположил Снерфрик.

Его слова вызвали реввозражений и возмущенных воплей.

— Мы это уже обсуждали, Хротгат!

— Со стороны Арбанерика это будет большой глупостью.

— Он может закрыть Стралга во Флоренгии, где его прикончит Мятежник.

— Арбанерику все равно придется удерживать Нардалборг против Хорольда и Эйда.

— Ты хочешь сказать, удерживать Трайфорс! Они осадят Нардалборг, и Арбанерик его покинет.

Когда споры утихли, Орлад спросил:

— А где находится Высокая Балка, Дантио? И почему ты ухмыляешься?

Дантио вновь пожалел, что на нем нет вуали.

— Потому что ты впервые назвал меня по имени, Орлад.

— Наверное, когда мы жили в Селебре, я тоже называл тебя по имени, — мрачно возразил Орлад.

— Ты называл меня Анто. — Орлад был красивым ребенком, но сказать это сейчас было бы равносильно самоубийству. — Я поклялся не выдавать местоположение повстанцев. — Дантио поморщился, уловив возмущение и подозрение веристов. — Их лагерь рядом с Вроггом, но не на нем. Возможно, мы прибудем туда завтра.

— Анто? — насмешливо фыркнул Снерфрик, самый крупный из воинов. — Что ж, малыш Анто, допустим, мы решим перебраться через Границу вместе с Орладом и помочь ему захватить власть в родном городе — идти надо будет через Нардалборг?

— Нет, милорд. Есть другой перевал, он называется Варакатс. — Его слушатели с интересом затаили дыхание. — На самом деле, изначально Варакатс был удобнее Нардалборга, который со временем обустроили, как наверняка известно милордам.

— Значит, нам удастся перейти во Флоренгию?

Нет. Дантио хотел как можно безболезненнее подвести их к этому заключению.

— Вероятно, какое-то время перевалы еще будут открыты. Неприятности начнутся на другой стороне. Со всем уважением, милорды, моя кожа и кожа Орлада не намного смуглее вашей, но у нас черные волосы, а у вас — золотистые. Именно они определяют цвет шерсти боевых зверей, так? Силы, сражающиеся во Флоренгии, похожи на шахматные фигуры, черные и белые. Если Орлад переберется через Границу, он тут же попадет в армию Кавотти. А вас примут за воинов Стралга, хотите вы этого или нет.

Им это не понравилось (ярость — раздражение). Они молоды, невероятно сильны, недавно одержали великую победу, так почему им нельзя сделать своего Героя дожем?

— И куда же мы тогда плывем? — спросил Орлад. (Беспокойство).

— Мне нужно попасть в Высокую Балку и сообщить прорицательницам и командиру войска Арбанерику, что я нарушил соглашение между лордом крови и мэйнистками. Разумеется, я доложу ему о вашей славной победе.

— А если мы пойдем с тобой, нас заставят присоединиться к «Новому рассвету»?

— Прорицатели не видят будущее, но я догадываюсь, что так и случится.

— Или нас убьют?

Дантио вздохнул.

— Может, задержат. Вас будут приветствовать, как великих героев, но повстанцы вынуждены прибегать к крайним мерам, чтобы скрыть местоположение лагеря.

Герои были недовольны (гнев — высокомерие — воинственность).

Ваэльс облек их чувства в слова:

— Или мы помешаем тебе туда попасть. Мы можем заставить речных жителей плыть вниз по течению Врогга.

— Это так, милорд, — смиренно произнес Дантио. — Но куда вы поплывете? Кто еще даст вам убежище от лорда крови?

Веристы могли утаить свой страх от его глаз, но не от внутреннего зрения.

Один из матросов заметил:

— Веристы говорят про Высокую Балку. Ночью мы разобьем лагерь около Молока?

— Если ветер не переменится, — заявил Нок. — Так хочет раб.

— Салтайя сказала Фабии, что ты умер, — вспомнил Орлад. — Она наверняка узнала это от прорицательниц.

Дантио пожал плечами.

— Ни одна из Свидетельниц такого не говорила. Это было бы неправдой, верно?

ГЛАВА 8

Орлад Селебр ничего не понимал. На протяжении многих лет перед ним лежала ясная и понятная дорога. У него не было опыта в принятии решений, но сейчас его выбор стал делом жизни и смерти. Семь человек ждали, что он поведет их за собой, не важно куда, а также позаботится об их одежде и пропитании. Однако он не знал мира за пределами Нардалборга и не умел общаться с другими людьми, даже по самым тривиальным вопросам. По мере того, как день клонился к вечеру, он постоянно получал напоминания о собственном невежестве.

Пассажиры то и дело менялись местами, и, в конце концов, ему пришлось поговорить один на один со всеми братьями и сестрой.

С неожиданно обретенной, темноглазой, заносчивой сестрой, которую он совсем не понимал.

— Я заключу с тобой сделку, — нахально предложила она.

— Какую сделку?

— Во Флоренгии мне понадобится провожатый. Лучшего защитника, чем верист, не найти, так? Ты будешь меня охранять, а я взамен научу тебя флоренгианскому языку.

— Ты на нем говоришь?

— Свободно.

Мысль о том, что он один не знает флоренгианского, наводила на него тоску.

— Кто тебя научил?

— Приемная мать. С ней я разговаривала по-флоренгиански, а с Хортом — по-вигелиански. Ну так что? Уроки языка в обмен на защиту?

— Почему ты не попросишь о защите Бенарда?

Она рассмеялась и провела рукой по роскошным черным волосам.

— Бенард не сможет защитить реку от утки, да и Ингельд в ее теперешнем положении не перейдет Границу.

— А что с ней? Она, конечно, не девочка, но выглядит вполне здоровой.

— Она беременна. Я так думаю. А даже если и нет, она скоро вернется в Косорд, а Бенард у нее на коротком поводке.

Могла бы и не говорить, это и так ясно.

— Ну а твой отец?

— Он слишком старый.

— Дантио?

— Вот это я понимаю чувство юмора! Нет, домой меня доставишь ты, братишка, а я взамен научу тебя языку. Тебе же было целых три года! Ты должен знать кучу слов, просто ты их забыл.

Орлад провел рукой по короткой щетине на голове.

— Не понимаю. Если ты хочешь, чтобы в Селебру тебя сопровождал верист, то почему не согласилась выйти замуж за Катрата Хорольдсона? Он красив, как дохлая жаба, но зато крупнее и сильнее меня. Кроме того, его охраняет целая армия, да еще ты бы делила с ним постель.

Фабия поморщилась.

— Сила и крупные размеры производят впечатление на мужчин, а не на женщин. Неужели ты всерьез полагаешь, что Селебра назначит дожем племянника Стралга? Ты и правда…

Ничегошеньки Орлад не понимал.

— В таком случае зачем тебе вообще туда нужно? Я слышал, Хорт богат. Ты его наследница, верно? Почему ты не останешься в Вигелии и не купишь себе любого мужа, какого только пожелаешь?

— Долг! — сердито ответила Фабия. — Разве веристам не знакомо это слово? Наша семья многие века правит Селеброй. Мой долг вернуться туда и помочь нашему народу.

«Помочь» означает «править»?

— Но ведь это и мой долг.

— Что я и пытаюсь тебе объяснить, Герой.

— Если я решу пойти, то возьму тебя с собой.

Она нахмурилась.

— Что тебе известно о перевале?

— Не больше твоего, — посетовал Орлад. — Но я хорошо знаю перевал Нардалборга до Водопада Кулака. Я помогал восстанавливать там мост.

— Тогда считай, я тебя наняла, — заключила Фабия.

Наверное, она так пошутила.

* * *

Фабия была слишком хитра, чтобы Орлад ей доверился, но со временем она, возможно, придется ему по душе. Бенард вообще оказался странным парнем, и разговоры с ним получались какими-то бессмысленными.

— Орлад! — позвал он. — Или я все еще должен называть тебя «милорд»?

— Не должен.

— Хорошо. Раньше ты звал меня Бена. А того парня с пятном на лице как зовут?

— Воин Ваэльс.

— Как думаешь, если я его как следует попрошу, он для меня разденется?

— Он уже раздевался.

— Мне не удалось его хорошенько рассмотреть.

Орлад немного подумал над вопросом и спросил:

— Мне казалось, ты спишь с Ингельд?

Художник стал краснее, чем подбородок Ваэльса.

— Я вовсе не это имел в виду!

— А что тогда?

— Священный Сьену! У него такая потрясающая добрая улыбка.

Орлад сдался. Он совсем ничего не понимал.

— Риск того не стоит, Бена. Снерфрик иногда играет в эти игры, но если предложить что-нибудь подобное Ваэльсу, он разорвет тебя на части.

Бенард насупился.

— Ты и правда вызволил Фабию из подземелья? — спросил его брат.

— Нет. Это было не подземелье, и тебе все равно не понять, как я это сделал.

* * *

Если Бенард был странный, то Свидетель Дантио пугал Орлада.

— Фабия хочет, чтобы я сопровождал ее в Селебру, где она надеется получить корону.

— Венец, — поправил Дантио.

— Все равно. Для этого понадобится разрешение клятвопреступника Арбанерика?

Прорицатель грустно улыбнулся.

— Уверен, он будет счастлив тебе помочь. Все, что направлено против Стралга, его вполне устраивает. А Кавотти использует вас обоих, пусть и не так, как тебе бы хотелось.

Орлад подумал, уж не потешается ли над ним Дантио.

— Ты пойдешь с нами?

— Я бы с радостью, но сейчас уже поздно перебираться через Границу. Любой снегопад вас задержит. А если не успеете за тридцать дней, то не успеете вовсе.

— Без риска ни одно дело не обходится.

— Слова истинного Героя. Беда в том, что у меня, возможно, нет и тридцати дней.

— Потому что ты соврал Салтайе? Ты не шутил насчет проклятия?

Прорицатель взглянул на Орлада черными глазами — такими же, как у него.

— Весть очень быстро доберется до Бергашамма, и как только Старейшая ЛеЭмбер узнает, что я нарушил условия договора, она меня проклянет. И я умру.

— Сразу?

— За несколько дней.

— Ты просто упадешь замертво и все? — со скептическим видом спросил Орлад.

Все знали, что священный Веру может ударить в человека молнией, но не по заказу же.

Дантио горько рассмеялся.

— Упасть замертво было бы легко. Лучше тебе не знать подробностей.

— Напугать Героя непросто.

— Да? Ну, хорошо. Известно, что, когда Старейшая предает анафеме Свидетельницу, богиня отнимает у провинившейся все чувства. Я ослепну, оглохну, не смогу ощущать вкус и запах, вообще ничего не буду ощущать. Вскоре я сойду с ума, оказавшись запертым внутри собственного черепа. Я буду кричать, но не услышу своих криков. Я буду метаться и биться обо все подряд, но не испытаю боли. В конце концов я умру от жажды, потому что разучусь глотать.

— Это ужасно!

— Суровая кара удерживает нас от злоупотребления дарами богини. Абсолютная мудрость идет рука об руку с абсолютным соблазном.

— И ты сознательно рискнул, зная, какое наказание тебя ждет?

— С радостью. И я не рисковал. Это верная смерть.

Орлад ему поверил. Священный Веру отнимал жизнь у Героя, если он слишком долго оставался в боевой форме.

— Ты умрешь ради мести?

— За справедливость, Орландо! — Лицо евнуха больше не казалось ему слабым или женским, его улыбка была такой же жуткой, как улыбка Веру. — Чтобы все они, все семейство Храга понесло справедливое наказание. За то, что они сделали со мной, с тобой, с нами и с миллионами людей. На моем месте ты бы посчитал эту цену слишком высокой?

— Нет, но я бы предпочел умереть в сражении.

— А кто этого не хочет? Но семьи должны держаться вместе. Если ты дашь слово, что убьешь меня, когда меня постигнет кара, я с радостью пойду через перевал Варакатс. — Он помолчал немного и спросил: — Итак? Ты это сделаешь?

— Свернуть тебе шею?

Орлад бы предпочел, чтобы это сделал кто-нибудь другой.

— Можно. Или задуши. Я все равно не почувствую разницы. Ты сделаешь это?

— Да, обещаю.

— Вот слова настоящего брата. Спасибо.

Какой же он все-таки странный.

* * *

Старик в медном ошейнике, тот, кого называли вожаком стаи, хотя он носил гражданскую одежду, явно был клятвопреступник. Как, впрочем, и сам Орлад, но его командир первым нарушил слово. Все они тут такие, даже таинственный Арбанерик. Зато старый Гатлаг — отличный рассказчик. Он посидел немного с Героями на палубе и поведал им о падении Косорда и о приходе Стралга; о том, как Ингельд насильно заставили выйти замуж за Хорольда Храгсона.

Да, разговаривать с веристами значительно проще, а товарищи Орлада по флангу и вовсе самые лучшие. Ваэльс родился в Трайфорсе, и, когда они остались наедине, Орлад спросил его, слышал ли он когда-нибудь про Высокую Балку. Он уже хорошо знал Ваэльса и догадался по его улыбке, что ответ будет интересный. Бенард назвал его улыбку доброй. Услышь это Ваэльс, он бы его прикончил.

— Нет, милорд. Похоже, это какое-то вымышленное название. Но прорицатель говорит, что Балка рядом с Вроггом, а не на нем. Речной народ может туда добраться. И это недалеко от перевала Варакатс.

— И?

— Выходит, мы уже близко. — Ваэльс показал в сторону Ледника, на пик, виднеющийся среди хвойных деревьев — гору Варакатс. — Скоро мы прибудем в Молоко, первый городок после Трайфорса. Там очень много островов. И там же находится устье реки Молочной, главного притока Врогга — лучше места, чтобы спрятать лодку, не найти! Высокая Балка наверняка чуть дальше по Молочной.

— Молодец!

Ваэльс был явно доволен похвалой Орлада.

— Прорицатель многое от вас скрывает, милорд.

Его улыбка стала еще добрее, когда он объяснил, что имеет в виду.

* * *

Он оказался прав: хотя солнце еще стояло высоко над холмами, когда «Свободный дух» вошел в лабиринт поросших тростником и камышами островов, речные жители направили лодку в один из более узких проходов и вскоре причалили у острова, который выбрали по своему усмотрению.

— Не подумай, будто я распоряжаюсь, командир фланга, — сказал Гатлаг, — но лодки имеют обыкновение отвязываться по ночам. — И он оскалил длинные желтые клыки.

— Ценю твою осмотрительность, вожак стаи, — ответил Орлад. — Слышал, Джангр? Лодка останется здесь. Вы с Наргом первыми стоите на часах.

Остальные пассажиры спрыгнули на берег, радуясь возможности размять ноги. Орлад передал командование Намберсону, велев ему растянуть накидки на кустах, чтобы их просушить, а сам отправился на разведку, как и подобает командиру. Острова оказались менее надежным убежищем, чем он ожидал: ловкий человек мог перейти вброд или даже перепрыгнуть с одного на другой. Все они довольно сильно заросли хилыми деревьями и высоким кустарником, за которыми можно было спрятаться. Впрочем, землю усыпали ветки и листья, так что вряд ли кто-нибудь сумеет подкрасться к лагерю незаметно.

Орлад нашел маленькую, залитую солнцем полянку, растянулся на земле и задумался. Ему хотелось побыть одному после богатого событиями дня. Он сцепил руки за головой, глядя в безоблачное небо сквозь голые ветви и высокие стебли травы. Девчонка попыталась прочитать ему лекцию о долге. Но перед кем? Или чем? Разумеется, он ничего не должен лорду крови, чей наместник пытался его убить. И Арбанерику тоже. А есть ли у него обязательства перед отцом, который отдал его врагу? Он поклялся в верности богу войны и был обязан жизнью товарищам, своему флангу. Орлад не имел права вести их через Границу, где повстанцы примут их за людей Стралга и убьют в ходе кровопролитного сражения. Если Кавотти в конце концов прогонит Стралга в Вигелию, тогда Орлада и на этой стороне не ждет ничего хорошего — его сразу же убьют. Под командованием Кавотти или Арбанерика он будет всего лишь рядовым веристом. А сын дожа — единственный в своем роде. Совершенно очевидно, что он не должен уступить в отваге евнуху или девушке, твердящей о долге. Все эти мысли тревожили его и озадачивали.

Ветер переменился, принеся с собой запах бочковухи, и на Орлада накатили грустные воспоминания. Поскольку он был единственным флоренгианским ребенком в Нардалборге, его всегда ставили Мятежником, а остальные мальчишки играли за Героев Стралга: охотились на него и потом старательно избивали. Бочковуха растет на болотных пустошах, где удобно прятаться, поэтому запах травы напомнил ему о долгих часах, когда он, дрожа от холода, сидел на болоте, готовясь к неминуемой расплате. Орлад научил их выходить на охоту группами и устраивал засады на тех, кто отбился от остальных.

Орлад так глубоко погрузился в воспоминания, что вздрогнул, услышав шорох шагов, но уже в следующее мгновение сообразил, что это может быть только верист. Последователь любого другого культа производил бы в десять раз больше шума. И тут над ним расцвела знаменитая улыбка Ваэльса, более застенчивая, чем обычно.

— Я помешал, милорд?

— Нет, — ответил Орлад, с удивлением осознав, что тот ему действительно не помешал. — Садись и говори, Герой.

Ваэльс опустился на землю, успев сложить ноги. Орлад улыбнулся — так легко и естественно у него это никогда не получалось. Затем он снова принялся с удовольствием созерцать небо.

Вскоре Ваэльс забеспокоился.

— О чем поговорим, милорд?

— О чем угодно. О сражении, к примеру. Ты был великолепен. Или расскажи мне о простых людях, я их не понимаю. Вчера я узнал, что у меня есть семья. Сегодня нашел друзей. Прежде у меня не было ни того, ни другого. Что со всем этим делать?

— Если позволите… вы на удивление хорошо справляетесь.

— Правда? Жизнь вдруг стала такой сложной.

И почему он так рад обществу Ваэльса?

— Хм… — Снова зашуршали листья, и Ваэльс растянулся на земле рядом с ним, опершись на один локоть. — Она может стать еще сложнее. — Его глаза были синее неба над головой.

— Как?

— Допустим, вы кого-нибудь полюбите.

Ему следовало бы удивиться, но он не удивился. Ваэльс не смеялся, и Орлад тоже был серьезен. Он вспомнил их встречу — лицом к лицу у Королевской Травы. Тогда его озадачили собственные чувства. А еще ему на память пришла девушка по имени Мускус, которую он встретил вчера ночью — казалось, целую жизнь назад. Это совсем не то. Чем-то похоже, но гораздо сложнее.

— Про любовь я знаю еще меньше. Совсем ничего.

— Это не важно. — Ваэльс прикоснулся пальцем к ошейнику Орлада и посмотрел на него так, словно увидел впервые. — Помните то утро, когда вы выбрали меня напарником? С тех пор, как умер брат, это был самый счастливый момент в моей жизни.

— У тебя был брат? И что с ним случилось?

— Он умер во время подготовки на звание кадета. Он был «запасным». Я наблюдал за вами во время испытаний, восхищался вами, а когда вы назначили меня напарником, понял, что вы не допустите, чтобы со мной произошло то же самое. Я чуть не расплакался, милорд.

— Это понятно, — пробормотал Орлад.

Но непростительно.

Улыбка, которой так восхищался Бенард, снова расцвела на лице Ваэльса, хотя ее и портило алое родимое пятно.

— С тех пор я знал… Орлад?

Улыбка.

— Ваэльс.

Через минуту Орлад снова улыбнулся, хотя вовсе не собирался этого делать.

— Сегодня утром у Королевской Травы… я никого и никогда не был так рад видеть. Я был счастлив, что смотрю на тебя. — На самом деле он не просто смотрел — он на нем лежал. — Я чуть не разорвал тебе глотку. И рад, что удержался.

— Я тоже. — Они снова помолчали. — Я хотел, чтобы ты знал… — В голубых глазах вспыхнул вызов. — …как я к тебе отношусь. Извини, если оскорбил… Орлад.

— Все в порядке, — сказал он. — Ты меня не оскорбил, Ваэльс. Нисколько. — Он схватил его за воротник и притянул к себе. — Как нужно начинать?

Широкая улыбка.

— Вроде бы так…

ГЛАВА 9

Фабия Селебр и ее спутники разбили лагерь на одном из Молочных островов вверх по реке. Он был более лесистым, чем остальные, за деревьями пряталась ровная, закрытая со всех сторон стоянка с колодцем и кострищем, окруженным скамейками из бревен. Какая роскошь! Фабия с Хортом выбрали скамью под солнцем, где и уселись, пока речной народ ставил палатки, а вскоре к ним подошли Ингельд, Бенард и Гатлаг. Через некоторое время они увидели босого Дантио в одних коротких штанах, который строил из себя раба и развешивал сушиться накидки веристов. Фабия уговорила его сесть с ними и повторить то, что он рассказал ей о падении Селебры.

— Кроме тебя никто ничего не помнит.

— Я был бы счастлив забыть.

Четверо Героев растянулись на траве рядом со всеми, чтобы послушать. Они по-прежнему были в обносках речного народа, и лишь короткая щетина на голове да сверкающие ошейники говорили о том, кто они такие.

Это была печальная история.

— Мама отнесла тебя крестьянам, — завершил свой рассказ Дантио. — И больше я тебя не видел.

— А что с ней стало потом?

— Я не знаю. Мы не можем видеть то, что происходит за Границей. Из докладов представителей других кланов я слышал, что в начале этого года она была жива и ухаживала за отцом.

Значит, Фабия знала больше него, но она никому не собиралась рассказывать о своем видении, в котором ее отдали кормилице, а их мать изнасиловал лорд крови.

— Когда мы расставались, я ужасно вопил, — сказал Бенард. — Потом ничего не помню, только приезд в Косорд.

Дантио поведал о тяжелом путешествии через Границу и о разлуке братьев. Фабия подумала, что Свидетель мог бы стать очень красивым мужчиной. Подрезанные уши и неровная стрижка, конечно, его портили, а на спине она заметила белые шрамы от хлыста. Но у него было тонкое и волевое лицо, облагороженное выпавшими на его долю страданиями.

Время от времени Дантио на пару мгновений отвлекался от происходящего, словно его внимание привлекало что-то другое.

— Речной народ, — пояснил он, когда это случилось во второй раз. — Они любят ночевать на этих островах.

— Ты нас предупредишь, если появятся другие веристы? — прорычал самый большой воин.

— Пока никого нет, но некоторое время назад я видел, как вверх по реке проплыли две лодки с веристами. У них были красно-фиолетовые накидки.

— Фиолетовый — цвет Хорольда! — воскликнула Ингельд.

— Боюсь, что так. А красный — это охота Врогга, состоящая из отборных воинов. Едва ли они направляются во Флоренгию.

— Значит, он совсем близко!

— Необязательно, миледи, — вмешался старый Гатлаг. — Без необходимости он к Салтайе не приблизится. Он отправил за вами своего лучшего командира охоты, Локи Наргсона. Сам сатрап наверняка сидит дома, в Косорде, дожидается утиной охоты.

Ингельд посмотрела на него с сомнением. Пока Хорольд не поймает жену, уткам ничто не угрожает. Два вериста вскочили на ноги.

— Нужно известить Орлада!

— Нет! — пронзительно взвизгнул Дантио, но в его голосе прозвучала такая сила, что веристы повиновались. — Люди Хорольда уплыли вверх по течению. Они нам не страшны. Орлад сейчас отдыхает. Если понадобится, мы ему скажем. Весь его мир перевернулся с ног на голову, милорды. Вы отправились на охоту у Королевской Травы. Он стал жертвой! Ему требуется время, чтобы… хм… понять, как быть дальше.

Оба сели.

— Я все равно не слышу, чтобы кого-нибудь убивали, — пробормотал тот, кого звали Намберсон, и Фабия заметила, как двое ухмыльнулись. Что тут смешного?

— В тех лодках не было командира охоты, — добавил Дантио. — И даже вожака стаи, так что скорее всего за ними плывут другие. Впрочем, они могут быть в нескольких днях пути отсюда. Одни лодки идут быстрее других; бывает, что конвой разделяется. А здесь целая куча островов.

Фабия знала, что большинство речных жителей к этому времени уже разбили лагеря для ночлега, так что вероятность появления Хорольда крайне мала. Солнце, медленно ползущее к горизонту, окрасило небо в алый цвет. У Трайфорса множество недостатков, но закаты здесь потрясающие.

— Ты действительно все знаешь? — спросила она.

— Лишь то, что в пределах моей досягаемости. Мудрость знает все, но она в Монастыре Слоновой Кости.

— Расскажи, почему Салтайя была так уверена в твоей смерти.

— Мне больно об этом говорить, — отвернувшись, молвил Дантио.

Речной народ раскладывал ужин на земле возле костра, и четверо веристов этим заинтересовались. Они наверняка потребуют, чтобы их обслужили первыми.

— О, у нас гости! — вдруг объявил Дантио, чем сразу привлек к себе внимание всех присутствующих. — Три лодки… даже больше… они хотят разбить лагерь.

— Орлад! — Веристы повскакивали на ноги.

— Орлад уже идет, — сообщил им Дантио. — Пока нам ничто не угрожает. Они сейчас ниже по течению на расстоянии трех выстрелов из лука. Больше пока ничего не вижу.

— Сколько их? — спросил Снерфрик.

— Возможно, целая охота. Вожаки стай… — Дантио посмотрел на Ингельд.

Она вздохнула.

— И Хорольд.

Прорицатель кивнул.

— А сколько человек в охоте? — спросила Фабия, уже зная, что ответ ей не понравится.

— Четыре шестидесятой, — прозвучало сразу несколько голосов.

Силы были неравные. Речные люди заметили их волнение, и внимательно наблюдали. Из кустов появилось еще два вериста — один светлокожий, другой смуглый. Они тоже сразу поняли, что что-то случилось, и побежали к ним. Все начали одновременно докладывать Орладу о грозящей опасности.

— Нам пора уходить? — спросил он брата.

К его удивлению Дантио рассмеялся.

— Уходить? Уходить?! Это что за разговоры такие? Мне казалось, вы храбрые ребята и любите как следует подраться.

Фабия поморщилась, ожидая, что младший брат прикончит старшего на месте. Кое-кто из веристов сердито зарычал в ответ на насмешку раба. Орлад промолчал, но веселиться вместе с Дантио не думал.

— Стало быть, это правда. Ты не все нам рассказал! Арбанерика уже оповестили?

— Молодец, братишка! Сам догадался, или тебе помог Герой Ваэльс? — Дантио улыбался, переводя взгляд с одного вериста на другого. — М-м-м, так я и думал. Полезно иметь рядом такого сообразительного друга, а?

Орлад угрожающе нахмурился.

— Выкладывай!

Фабия силилась понять, на что они намекают. Прорицатели не умеют читать мысли, но Орлад и Ваэльс что-то замышляют, а Дантио это чувствует.

— Слушаюсь, милорд. Высокая Балка в паре мензилов вверх по Молочной. Когда три ночи назад мы разбили лагерь на островах, Салтайя отправила в Трайфорс посыльных, но я переплыл реку и поговорил с агентом «Нового Рассвета». Да, той ночью мы обожгли дощечку, которая ранним утром отправилась вверх по реке.

— И в ней говорилось, что Арбанерик сможет поймать Салтайю, если атакует Трайфорс?

— Умница! — снова похвалил его Дантио. — Арбанерик, разумеется, слышал о ее приезде, потому что часть ее людей перешли к нему. Он уже наверняка готов. Тебе в голову пришла та же мысль, что и мне. Я не знаю его планов, но надеюсь, что он вчера вывел свою армию на позиции. Сражение скорее всего началось.

— Вряд ли.

— Почему? — для разнообразия удивился Свидетель.

Пришла очередь Орлада ухмыляться.

— Потому что здесь все тихо. Даже орда веристов не может вступить в сражение без подготовки. Требуется время, чтобы собрать провиант, спланировать военные действия, передать приказы. И выбрать тактику! Арбанерик наверняка отправит отряд по Молочной, чтобы захватить эти острова и перекрыть пути отступления для Салтайи или Терека. Мест, где веристы сумеют перекрыть Врогг, не так много. К тому же, если у него достаточно солдат, он попытается одновременно захватить Нардалборг, чтобы закрыть и этот путь. Так что сейчас его люди либо еще в пути, либо отдыхают перед атакой на Трайфорс и, возможно, Нардалборг, которая произойдет сегодня ночью. — Он сурово посмотрел на Ваэльса. — Как думаешь, сколько людей он пошлет сюда? Целую охоту? Больше?

— Зависит от того, сколько у него людей, милорд, — пробормотал Ваэльс.

— Ты их видишь, Свидетель?

— Нет, — ответил Дантио. — Но чуть раньше вверх по реке проплыли люди Хорольда. Если они узнают, что в Трайфорсе возникли неприятности, они повернут назад, чтобы его предупредить. А нам совсем не нужно, чтобы он вновь сбежал в Косорд или атаковал Арбанерика с тыла.

Тактика и стратегия оказались слишком сложны для Фабии, как, впрочем, и для некоторых веристов. Она не осмеливалась взглянуть на Ингельд, чей сын и муж будут на стороне врага в грядущем сражении. Речные жители заметили, что путники что-то обсуждают, и начали подбираться поближе.

Дантио подвел итог.

— Будет очень неплохо, если силы добра и возмездия нанесут сатрапу Хорольду удар здесь, прежде чем он нападет на лагерь утром. Пожалуйста, займись делом, командир фланга.

— Если армия «Нового Рассвета» направляется сюда, почему бы нам не поплыть по реке к ним навстречу? — нахмурившись, спросил Орлад.

— Речной народ не станет делать этого ночью. Но твои Герои могут видеть и бежать в темноте, верно? А ты, братец, нужен нам здесь, к тому же цвет твоей кожи вызовет ненужные вопросы.

Фабия думала, Орлад возразит, но он только посмотрел на своих людей, которые воинственно ухмылялись, и распорядился:

— Намберсон, Снерфрик, пойдите и смените Нарга и Джангра на посту у лодки. Мы принесем вам поесть. Хротгат, Прок, вы лучше всех бегаете в темноте. Свидетель, куда им нужно попасть и что говорить?

— Переберитесь через восточный берег и направляйтесь вверх по течению до слияния рек, примерно в одном или двух выстрелах из лука. Вы узнаете Молочную по ее цвету. Следуйте вверх по течению, пока вас не остановят — если этого не произойдет, вы доберетесь до Высокой Балки еще до наступления утра. Первый пароль: «По ночам боги плачут кровью». Он позволит вам попасть к командиру. Ему вы скажете: «Темные глаза видят дальше, чем ты слышишь». Это будет означать, что вы пришли от меня.

Хротгат повторил пароли.

— А потом сказать ему, чтобы как можно скорее тащил сюда свою задницу?

— И даже еще скорее. Передайте ему, что Терек мертв. Если они поймают Хорольда здесь, а Салтайю в Трайфорсе, тирании Стралга на этой Грани придет конец. Не забудьте, что Хорольд разбил лагерь вниз по течению, на оконечности острова. Мы же находимся вверх по течению — ошибки нам не нужны.

Евнух проявил незаурядную способность командовать веристами, но сейчас он отвел от них глаза и смотрел на реку.

— Если у него с собой прорицательницы…

— Тогда что? — спросил Орлад.

Дантио помолчал, прежде чем ответить.

— Предлагаю вам забрать накидки, хотя они скорее всего еще не просохли, затем свернуть и спрятать. Мало кто из Свидетельниц видит так же далеко, как я, но если у Хорольда с собой прорицательницы, он может спросить их, есть ли поблизости другие веристы, а ваши полосы расскажут ему о многом. В остальном я продолжаю считать, что нам не угрожает опасность. Они разводят костры, разгружают припасы. На разведку никого не отправили.

Однако голос его изменился. Фабия заметила, что Хорт, чувствующий ложь на расстоянии двух мензилов, прищурившись, вглядывается в лицо Дантио. И Бенард тоже. Его легкомысленность и бесшабашность выводила ее из равновесия. Она по-прежнему не осмеливалась посмотреть на Ингельд.

Орлад кивнул.

— Ваэльс, займись накидками. Еще какие-нибудь… советы, Свидетель? — улыбнувшись, спросил он, и Фабия представила себе цветок, раскрывающий лепестки навстречу солнцу.

— Напомните командиру, что сатрап обычно путешествует с прорицательницами.

— Хротгат и Прок, выполняйте приказ.

Одежда полетела на землю дождем тряпок, и два существа метнулись в кусты и исчезли, оставив у Фабии ощущение, что она видела двух громадных золотистых зверей, умчавшихся с поляны на четырех лапах.

Несколько мгновений никто ничего не говорил. Война началась. К утру на стоянке, возможно, будет бушевать главное сражение, как впрочем, и в других местах. Фабия обошла группу и села рядом с Ингельд, чтобы утешить ее, насколько это было возможно.

— Помните, Дантио говорил, что Катрат нужен повстанцам живым, а не мертвым? Это по-прежнему так.

Даже ей показались неубедительными собственные слова.

— Все изменится, если моего мужа завтра убьют.

Ингельд была напряжена и казалась твердой, как ствол дерева. Бенард, который обнимал ее одной рукой, вдруг обхватил и второй, с силой прижав к себе и забормотав на ухо утешения.

Фабия вернулась и села рядом с Хортом.

— Вот так приключение! Да, отец?

Он хмурился.

— У меня чувство, что надо мной смыкаются огромные челюсти. И над тобой тоже! Трудно представить, как такое количество веристов проведет ночь на острове и не отправится на поиски женщин и развлечений.

К ним подошел Дантио.

— Возможно, я чересчур сентиментален, но мне бы очень хотелось устроить небольшой семейный обед — для четверых Селебров.

Про Свидетельницу Вуаль можно было много всего сказать, однако определение «сентиментальный» едва ли к нему относилось. «Коварный» и «безжалостный» подходили ему гораздо больше, а теперь еще и «лживый». Дантио явно врал и даже не пытался это скрывать, однако Ингельд и Хорт сделали вид, что ничего не поняли, а веристы исполняли приказ Орлада.

* * *

Когда вечер превратился в ночь, четверо флоренгиан отошли от остальных путников и, прихватив с собой еду, устроились на дальнем конце поляны. Там они сели в высокой траве, скрестив ноги и касаясь друг друга коленями. Несколько мгновений они ели молча.

— Это становится традицией, — весело заявила Фабия. — Наши семейные советы. Вчера, сегодня…

— После вчерашней ночи много чего произошло, — заметил Орлад. — Неужели все семьи постоянно заняты делами?

Дантио держался серьезно.

— Я не сомневаюсь, что Хорольд взял с собой прорицательницу, — сказал он с набитым ртом. — Надеюсь, всего одну, и это меня беспокоит. Возможно, она нас не видит, если только это не та, о ком я думаю. Та обладает невероятными способностями. Конечно, если он не спросит, сама она не проболтается.

— А что тебя беспокоит? — спросила Фабия.

— Когда он покидает Косорд, то, как правило, берет с собой всех мэйнисток, какие есть в городе. Пусть Матушка и не подчиняется всем его приказам, она никогда не отправляет с ним меньше трех Свидетельниц.

— Если у него с собой целая охота или около того, — сказал Орлад, — какая ему разница, кто вокруг?

— О тебе он не спросит, — сообразила Фабия. — Его интересует Ингельд. Ему нужна только она.

Дантио кивнул, продолжая жевать и думать о чем-то другом.

— И я, — добавил Бенард.

— Подождите, пока он узнает про Орлада!

Ее брат-верист ухмыльнулся, а затем и улыбнулся — уже в третий раз.

— Давайте как можно скорее сообщим ему эту новость!

— Лучше поговорите с ним наедине.

— Точно. — Прорицатель поставил тарелку и облизал пальцы. — В любом случае нам еще рано беспокоиться из-за Хорольда. Его охота занята своими делами, а я могу присматривать за ним и разговаривать одновременно. Если они двинутся в нашу сторону, у нас будет время сбежать. А теперь… вы все спрашивали, почему Салтайя решила, что я умер.

— Свидетельницы солгали? — предположил Бенард.

— Нет! Мэйнистки никогда не лгут. Мы можем сбить с толку, но не соврать. Я нарушил это правило в Трайфорсе, за что буду изгнан из культа и понесу жестокое наказание. Я расскажу вам мою историю, но поклянитесь никому ее не открывать.

— Клянусь именем богини искусства.

— А я священным Веру.

Фабия не могла назвать свою богиню, а Матери Лжи нет дела до обмана. Она на мгновение подумала, не поклясться ли ей кровью и рождением, смертью и холодной землей, но решила, что это будет неправильно. Дантио уже догадался, какой богине она себя посвятила, но Бенард придет в ужас, а Орлад наверняка перейдет в боевую форму и загрызет ее.

— Клянусь всем, что для меня свято.

Дантио ничем не выдал, что заметил ее хитрость.

— На некоторых ритуалах я присутствовал сам. Молчальница мне еще кое-что рассказала, а остальное поведала Мудрости, когда я проходил посвящение. Очень странно видеть себя со стороны. Но о некоторых вещах я пока не могу говорить.

Фабия положила руку на холодную землю, ища у нее поддержки. Здесь происходило гораздо больше, чем Дантио им говорил. Он не хотел рассказывать им свою историю, пока Хорольд не появился на островах. Он стал Свидетелем чего-то, чем пока не желал с ними делиться. Даже Бенард заподозрил неладное.

— Известно… — начал Дантио.

ГЛАВА 10

Как-то зимним вечером Лония Ларсдор возвращалась домой от племянника, которого не видела много лет. Поскольку сумерки сгущались, а по обеим сторонам улицы высились дома, было почти темно, но ее это не беспокоило. Шумные компании старались не вставать на пути женщин в темных одеяниях.

Когда она шла по Высокому — одному из островов Скьяра, расположенных выше по течению — она с удивлением увидела, как в ее сторону идет юноша. Он был в длинной тунике и шляпе, натянутой на голову, и в одной руке держал мешок. В его возрасте мальчишки, как правило, предпочитали короткие штаны, а мешок непременно несли бы на плече. У него были черные волосы и смуглая кожа флоренгианина, редкость в Скьяре. Однако больше всего ее поразило, что Дантио Селебр спешил к ней по запруженным улицам со стороны Овечки — острова, находящегося чуть ли не в противоположном конце города. Мало кто из прорицательниц умел видеть так же далеко, как она, но и ей ни разу не доводилось узнать человека на столь огромном расстоянии. Значит, он очень важен! Она вспомнила, что шесть дней назад придворные Свидетельницы сумели рассмотреть этого же юношу, когда он находился вне их досягаемости.

Пытаясь не привлекать к себе внимания, он еще больше выделялся в толпе, а второй побег грозил ему серьезной опасностью. Свидетельницы не имеют права вмешиваться в ход событий, но едва ли предупреждение, сделанное ребенку, вызовет гнев священной Мэйн.

Она перешла по мосту на Желтое Молоко, а затем на Излучину Лимпет.

Сестра Молчальница, она же Лония, была самой старшей и уважаемой последовательницей культа мэйнисток, и многие считали ее будущей Старейшей. Она родилась в Скьяре и любила этот ужасный древний город, втиснутый между стенами каньона, даже когда здесь было невыносимо жарко или ужасно сыро. Она знала все шестьдесят шесть островов и бесчисленные мосты, его великолепные строения и жалкие хижины — и, будучи Свидетельницей, имела представление о том, что происходит внутри, видела самые страшные и забавные события.

Недавно ее назначили на пост Матери Ложи Скьяра, что невероятно ее обрадовало, потому что служило признанием ее беззаветной преданности культу. Она больше не могла не замечать своих седых волос и морщин, да и болезни не оставляли ее в покое, но, благодарение богине, она сумела сохранить все свои способности. Мысль о том, что когда-нибудь она станет Старейшей, ее вовсе не радовала. Ей хватало и новых обязанностей.

Когда она ступила на Змеиную Шкуру, Дантио шел по Яйцу.

Молчальница была ярой противницей отвратительного договора, который Старейшая заключила с лордом крови десять лет назад. Хотя Стралг и его братья были веристами, Молчальница и ее сторонницы не сомневались, что Салтайя служит Ксаран и, возможно, их отец Храг тоже был Избранным. Закон священного Демерна гласил: «Не заключай союза с Богиней Зла». Да, у мэйнисток не было никаких доказательств, но если Стралг действительно получал помощь Ксаран, договор Старейшей с ним не имеет силы. И никогда не имел.

В начале года лорд крови потерял две трети своего войска, направлявшегося во Флоренгию через перевал, но ему самому удалось остаться в живых и, судя по слухам, он не встретил там почти никакого сопротивления. Его братья и зять не могли сравниться с ним в воинском мастерстве, но Свидетельницы согласились помогать им заранее подавлять мятежи. Скьяр был городом Салтайи, и, когда Мать Мелодия умерла, Старейшая отправила ей на смену Лонию, велев присматривать за Королевой Теней. Иными словами, та должна была доказать справедливость своих подозрений или молчать. Но безупречных доказательств — как их понимают мэйнистки — добыть бы не удалось, потому что Древнейшая прячет своих последователей от глаз Всевидящих. Возможно, найдется хотя бы свидетель ее хтонических ритуалов.

Дантио перебрался через Змеиную Шкуру. Молчальница двинулась ему навстречу, чтобы встретиться с ним лицом к лицу. Она подождала в дверях какого-то дома, пока он не оказался совсем рядом, затем встала у него на пути.

— Дантио?

Он вскрикнул от ужаса, уронил свой мешок и понесся в сторону толпы прохожих. Она наблюдала за тем, как он промчался по улицам и дворам, а потом, извиваясь, точно червяк, забрался под деревянное крыльцо, в самую грязь. Она выбрала кратчайшую дорогу и положила мешок с едой с той стороны, где находилась его голова.

— Дантио, — сказала она, — прорицательницы во дворце видят тебя. Когда тебя хватятся, сатрап Эйд спросит у них, где ты, и они ответят. Они не хотят, но у них нет выбора — мы должны отвечать на вопросы, которые задает командир войска.

Он изо всех сил старался плакать так, чтобы она его не слышала. Когда он упал, у него на спине открылась едва зажившая рана.

— И тогда леди Салтайя снова прикажет тебя выпороть. Я слышала, как она угрожала тебе двойной поркой, если ты еще раз попытаешься сбежать. И я знаю, что она не шутила.

— Ты одна из них! — всхлипнув, крикнул он.

— Да, я прорицательница, но я сейчас не на посту. Я пытаюсь тебе помочь. Вылезай, поговорим.

Это было прямым вмешательством в ход событий, и она мысленно дала себе слово понести суровое наказание.

Он начал медленно выбираться из-под крыльца, и она протянула руку, чтобы ему помочь. В тот момент, как их руки соприкоснулись, Молчальница поняла, что Дантио отмечен судьбой. До сих пор ей не доводилось сталкиваться с такими людьми, они встречались настолько редко, что наставницы в Бергашамме рассказывали своим подопечным лишь то, что когда-то говорили им самим. Единственными живущими ныне людьми, отмеченными судьбой, были Стралг Храгсон и Салтайя Храгсдор. Теперь не только сострадание разожгло интерес прорицательницы к заложнику из Селебры.

Она проводила Дантио назад во дворец, по дороге рассказав ему про нечестивый договор и объяснив, почему его будут ловить всякий раз, когда он попытается сбежать. Она не стала говорить, что находилась во дворце во время его последней порки, и пережила его ужас и боль.

— Я обещал братьям, — снова и снова твердил он. — Я обещал Бенарду и Орландо приехать за ними.

— Салтайя очень жестока, Дантио. И она никогда не угрожает впустую. Если ты будешь убегать, она станет наказывать тебя все сильнее и сильнее, пока не убьет.

Он сказал, что верит ей, но она знала, что это ложь. Мальчишка так отчаянно скучал по дому и страдал от чувства вины, чтоему было все равно.

Той ночью она отправила срочное послание Старейшей, в Бергашамм.

* * *

На следующий день Молчальница была в покоях мэйнисток, когда сатрап Эйд призвал Свидетельницу. Догадавшись, в чем дело, она обнаружила Дантио в дальнем конце Треугольника, и отправила к сатрапу Эмбер, потому что та видела не слишком далеко, однако ей все равно удалось найти мальчика. Ее смятение прозвучало во дворце, точно стоны похоронных рожков. Эйд отправил за Дантио веристов, и Салтайя приговорила его к дюжине плетей, по четыре в день.

Охваченная ужасом, Молчальница поспешила в Дом священной Налы на встречу с Матерью Долериан, своей дальней родственницей. Долериан была высокой и худой, но прекрасно выглядела, несмотря на преклонный возраст — серебристые волосы, ни одной морщины на лице, безупречно выглаженное коричневое платье. От нее исходило такое безграничное спокойствие, что любой, кто находился с ней в одной комнате, чувствовал, как невзгоды отступают. Долериан пожалела мальчика, но помогать не захотела.

— Наказание никогда не бывает приятным, Лония, — сказала она. — Ясно как день: мальчишка упрям и должен получить урок.

— Урок? Ты называешь это уроком? Она начала с кожаного ремня, затем перешла к палке, а теперь пользуется плетеным кожаным хлыстом, которым наказывают взрослых преступников! А палач — верист! Он разрезает его плоть до самых костей. Три порки! Когда хлыст попадает на незажившие раны, это намного больнее. Это бесчеловечно!

Долериан вздохнула и кивнула в знак согласия.

— Если шлюхе доложат, что мы облегчаем ему страдания, она может ужесточить кару.

То был веский довод, потому что о происходящем во дворце Салтайя знала практически все. Налисты — по определению самые добрые и сострадательные люди, однако Мать Долериан отличалась упрямством, и никакие слова Молчальницы не заставили ее изменить решение, даже злобные насмешки, намекавшие на то, что она боится Королеву Теней. Потерпев поражение, Молчальница вернулась во дворец, пропитанный — так ей казалось — мучениями и болью мальчика.

Тридцать дней после порки Дантио держали в одиночной камере. Как правило, Салтайя посылала за ним глубокой ночью. Она разговаривала с ним, с головы до ног одевшись в черное, кисти рук прикрывали черные манжеты. Черный трон освещала единственная лампа, выхватывая из темноты лишь ее вытянутое и белое, как у трупа, лицо. Так ей удавалось заставлять самых сильных мужчин трепетать от ужаса, но мальчик держался спокойно. Он еще не понимал, что подобная смелость только злит Салтайю.

— Если я тебя выпущу, ты опять убежишь?

— Благородная леди, я усвоил урок. Клянусь, я никогда не убегу.

Его ложь была как пощечина для Свидетельницы, находившейся в комнате.

Салтайя тоже отнеслась к его словам с недоверием.

— Хорошо, — сказала она. — С этой минуты будешь четыре раза в день отмечаться у стражи, и если пропустишь хотя бы раз, мальчик, я тебя кастрирую и прикажу обрезать тебе уши. Ты мне веришь?

— Верю, благородная леди, — ответил он, но прорицательница уловила за этими словами другие: «Сначала тебе придется меня поймать».

Старейшая ответила на доклад Молчальницы, подтвердив, что еще никогда и никто не обнаруживал знаков судьбы в таком молодом человеке. Она велела Молчальнице «стараться изо всех сил», что означало: ее вмешательство в дела юноши — в разумных пределах — допустимо. Она также распорядилась заняться подробным изучением Дантио Селебра. Молчальница взяла это на себя и приступила к завоеванию доверия мальчика. Она постоянно приглашала его в свой крошечный домик, расположенный рядом с дворцом, вела с ним долгие беседы, выслушивала, когда он делился с ней переживаниями. Его невероятно интересовала история Вигелии, обычаи и — что несколько пугало — география. Он был умным, мягким, воспитанным и невероятно упрямым мальчиком.

Молчальница написала мэйнисткам Косорда и Трайфорса, и в начале года ей пришел ответ: братья Дантио выжили и у них все хорошо. Разумеется, она передала ему эту радостную новость. Самое поразительное, оба брата тоже носили отметины судьбы. Весь культ священной Мэйн пришел в невероятное волнение по поводу столь грандиозного события. Тем временем из Флоренгии прибывали новые заложники и рабы, и вскоре темная кожа перестала привлекать внимание на улицах Скьяра.

Весной Дантио нарушил обещание. Познакомившись с географией страны, он направился вниз по течению, к Океану. Когда во дворце подняли тревогу, он был уже на корабле. Сатрапу пришлось устроить за ним погоню.

Молчальница поспешила в бухту Ракитника, где находился храм Синары. Во дворце имелось и собственное святилище, но в Ракитнике был главный храм. Старшего целителя Скьяра звали Ферганфар Нарсон.

Она знала Ферганфара с самого детства, когда они жили по соседству в квартале гончаров. В юности этот великан был божественно красив, и, прояви он тогда хоть малейший интерес к малышке Лонии, соседской дочке, священной Мэйн пришлось бы обойтись без сестры Молчальницы. Родился он в бедном квартале, но сумел добиться очень высокого положения. Теперь он одевался в шелка и жил среди роскошных ковров и мебели из ценных пород дерева, а из его окон открывались великолепные виды на аллеи с водопадами и пруды с лилиями. На стене висело изображение богини, инкрустированное нефритом и морскими раковинами. Выглядел Ферганфар не слишком хорошо — с годами он превратился в сморщенное подобие прежнего красавца, а на его лице, точно на глиняной дощечке, жизнь написала страдание.

Они коротко поговорили о прежних временах и чуть дольше о нынешних, куда более тяжелых. Обсудили вероятность того, что Королева Теней — Избранная. Молчальница объяснила, зачем пришла.

Поначалу Ферганфар отнесся к ее словам с недоверием.

— Но ведь ты сказала, что мальчик — заложник? Кто же обращается так с заложниками! — В его шепоте слышалась мучительная боль.

— Салтайя исполнит обещание. Кто расскажет о случившемся его отцу, и что тот может сделать, если узнает? Я слышала ее угрозы и могу поклясться, что она их выполнит.

— Но, Свидетельница… — Старик в смятении покачал головой, и его щеки затряслись. — Тебе ведь известно, что наша богиня не возвращает части тела. Если мальчика изуродуют, мы остановим кровотечение и залечим раны, хотя и с большим трудом, но вернуть то, чего нет, мы не в силах.

Он помахал в воздухе изуродованной рукой. Молчальница множество раз слышала эту историю. Большой кусок мрамора упал на молодого каменщика, сделав его инвалидом. Его жена в то время вот-вот должна была родить первенца, и семью ждал голод. Такой больной не мог заплатите за лечение, но Ферганфар все равно попросил за него Синару. Богиня вылечила руку каменщика, забрав руку у Целителя. Про него ходило много таких историй.

— Сострадание делает тебе честь, — сказал он. — И я согласен, что эта женщина — воплощение зла. Если она действительно его кастрирует… Целитель должен быть мужчиной, но даже самые немолодые из нас подумают, прежде чем браться за такую рану.

— Мальчишка неисправимо глуп, — сказала она. — Его храбрость сродни безумию. Какова вероятность, что он умрет от боли или потери крови?

— Такое вполне возможно. Торговцы рабами не приводят к нам калек, потому что дары, которые мы требуем взамен, стоят дороже, чем раб. Даже если он проживет день или два, рана может загноиться.

Молчальница рассказала ему про то, что Дантио отмечен судьбой.

Ферганфар поверил ей, хотя и был потрясен.

— Думаешь, этому мальчику суждено свергнуть лорда крови?

— Ты же знаешь, мы не предсказываем будущее. Дар судьбы — всего лишь предупреждение, что рано или поздно наступит день, когда мир будет проклинать либо прославлять его имя. Зная Дантио, я уверена, что его слава не будет иметь ничего общего с дурной славой этой женщины.

Целитель задумался и с трудом встал на ноги.

— Мы должны сделать все, чтобы он остался в живых после наказания.

* * *

Дантио доставили во дворец связанным и притащили к Салтайе, которая ударила его с такой силой, что он повалился на пол.

— Дурак! — крикнула она. — Я тебя предупреждала. Я всегда выполняю угрозы, так что ты сам виноват. Уведите его.

Мальчика передали дожидавшимся за дверью торговцам рабами. Они выволокли его наружу и повели на веревке на Блэкстаур, где между лавками красильщиков, дубильщиков, скотобойнями и прочими вонючими дворами притулились бараки, в которых жили рабы.

Молчальница наблюдала за происходящим из ближайшего святилища синаристов, которое находилось на Удобном острове, в двух островах от бараков. Не такое большое, как храм в бухте Ракитника для богатых горожан, оно представляло собой великолепное деревянное строение, возвышающееся над всеми домами и лавками по соседству. Здесь даже был парк, где она и сидела на скамье, не в силах справиться с беспокойством.

Молчальница не видела, что происходит внутри священного здания, но несколько лет назад в Натервале она сломала щиколотку и на себе испытала лечение синаристов. Целитель привязал ее больную ногу к своей здоровой; затем они с помощниками обратились за помощью к богине. Молчальница ушла из храма, едва хромая, а синариста унесли на носилках. Он поправился через несколько дней, гораздо быстрее, чем поправилась бы пациентка без его помощи, однако таинства культа Целителей требовали истинной веры.

Молчальница видела, как кричащего Дантио внесли в убогий дворик, где им занялись рабы. Двое привязали его к решетке, а третий принялся раздувать кузнечные мехи. Пока инструменты накалялись, вошли три человека в белых одеяниях и с носилками — им якобы приказали сохранить жизнь заложнику. На самом деле их прислали из святилища Синары, но рабы решили, что дворец желает сохранить свою собственность.

Женщина в коричневом платье опустилась на скамью рядом с Молчальницей и прохладной рукой взяла ее за запястье.

— Постарайтесь не волноваться, благородная леди. Иначе вы добавите работы Целителям.

Она была последовательницей культа Налы. Сестры Милосердия часто работали в храмах Целителей, даря утешение страждущим, и ее присутствие немного успокоило Молчальницу. Поскольку она была одета не как Свидетельница, налистка не поняла, зачем она здесь, и предложила поговорить о… муже? Сыне? Дочери? Или о болезни, приведшей ее в храм? Молчальнице удалось обойти все вопросы, но они ее отвлекли, и она не увидела, как искалечили Дантио. Когда она снова взглянула на тот двор, мальчика там уже не было.

Целители — крупные и сильные мужчины — даже не стали укладывать его на носилки. Вместо этого самый могучий из них взял завернутого в простыню Дантио на руки и помчался в святилище. Двое других бежали перед ним и звонили в колокольчик, чтобы расчистить дорогу в толпе, впрочем, пару раз им пришлось прибегнуть к грубой силе. Молчальница стряхнула руку налистки и вскочила на ноги. Прежде чем она добежала до двери святилища, ее распахнул послушник, и оттуда появился хромающий Ферганфар. Он хотел что-то спросить, но увидел ответ на ее лице.

— Где?

— Идут по Нигу.

— Значит, скоро будут здесь. Мы готовы.

Крики и звон колокольчиков возвестили о прибытии целителей, и через пару мгновений они появились на улице. Дверь святилища распахнулась, а когда они вошли в темный храм и пропали из поля зрения Молчальницы, она заплакала.

Налистка ее обняла.

— Не теряйте надежды, милая. Богиня великодушна, а возможности Ее целителей безграничны.

Однако вернуть человека из страны мертвых им не под силу. Не только Молчальница, но и все Свидетельницы Скьяра видели, что мальчик, отмеченный судьбой, не дышит, что в окровавленном свертке, который принес на руках крупный целитель, — труп. Молчальница долго всхлипывала, несмотря на утешения налистки. Из храма наконец вышел престарелый синарист. Это был не Ферганфар. Он поблагодарил налистку и завел Свидетельницу внутрь.

Они прошли по коридорам в одну из палат, и она увидела, что на перепачканной кровью кровати, вцепившись обеими руками в кружку, над которой поднимается пар, сидит очень бледный и очень подавленный юноша со смуглой кожей и обрезанными кончиками ушей. Он посмотрел на нее черными глазами.

— Но он же умер! — прошептала Молчальница.

— Видимо, не совсем, — тихо ответил Целитель. — Или Она сделала исключение для Своего возлюбленного слуги Ферганфара.

Молчальница подняла голову и с тревогой посмотрела на него.

— Как?..

Целитель покачал головой.

— Мы умоляли его не рисковать. Мы все твердили, что уже слишком поздно. Он знал. Священная Синара очень сильно его любила, иначе не ответила бы на его молитвы.

Или боги любили Дантио еще сильнее.

* * *

Чуть позже, когда за Дантио пришел главный надсмотрщик, ему сообщили, что мальчика доставили в храм уже мертвым. Охваченный вполне объяснимым страхом, он отправился к Салтайе, и та за недосмотр велела пороть его до смерти. Она заставила Эйда расспросить Свидетельниц, которые подтвердили слова надсмотрщика — Дантио умер.

К этому времени они с Молчальницей уже были на море. Никто их не преследовал и не искал. Путешествие до Бергашамма занимало не больше двух шестидневок, но Лония растянула его до двух тридцатидневок, то и дело останавливаясь в пропеченных солнцем рыбачьих деревушках, разбросанных по побережью. Дантио довольно быстро оправился после случившегося. По глупости и молодости он гораздо больше переживал из-за обрезанных ушей, чем из-за другой потери.

Сначала Молчальница опасалась, что Старейшая предаст ее анафеме за вмешательство в мирские дела, но вскоре поняла, что боги спасли Дантио, сотворив чудо, и смертным не пристало с ними спорить. Кроме того, культ доложил, что юноша умер, и теперь им пришлось бы признать, что они предали собственные принципы. Впрочем, пока Салтайя не сообразит, что между «мертв» и «умер» есть разница, Дантио мог ее не опасаться.

Если, конечно, он не решит устроить ей неприятности. Дети имеют обыкновение вырастать.

И что теперь Молчальнице делать с мальчишкой, в чью судьбу она так неожиданно вмешалась? Попытаться тайно переправить его через Границу домой? Сдать в ученики к какому-нибудь ремесленнику? Однажды ночью Дантио ответил ей на этот вопрос.

Корабль, покачиваясь на волнах, как обычно, стоял у берега, команда и пассажиры спали на берегу под ночным небом. После дневной жары в мире наступила благословенная прохлада, напитанная ароматом соленого морского ветра. Молчальница попыталась понять, что ее разбудило — похотливые фантазии спящего матроса? Приближения разбойников она не чувствовала… нет, источник ее беспокойства лежал рядом и смотрел на звездное небо. Впервые с тех пор, как она познакомилась с Дантио, он был по-настоящему счастлив.

— Спи, — прошептала она.

(Удивление — радость.) Он ухмыльнулся.

— Вы знаете все!

— Только богиня знает все. А Свидетельницам известно чуть больше, чем остальным людям.

(Беспокойство.)

— Моя мама не будет возражать, если я полюблю и вас?

— Конечно, не будет. И моя богиня не против того, чтобы я тебя любила.

Молчальница чувствовала, что юноша боготворит ее, всякий раз, когда он на нее смотрел, но до сих пор не осознавала, что это чувство взаимное. Редким Свидетельницам удавалось настолько себя обмануть. Бергашамм был полон старых дев, и множество шестидесяток других жили по всей Грани после ухода на покой.

— Вы ведь отправите меня домой, правда? (Беспокойство — тоска по дому.)

Молчальница повернулась к нему лицом, решив, что пришло время для серьезного разговора. Матросы громко храпели на берегу. Простит ли Старейшая, если она еще больше вмешается в дела этого мальчика?

— Это возможно, дорогой, но очень нелегко. Я не смогу спасти твоих братьев. А если мы попытаемся, им будет угрожать страшная опасность. И тебе тоже. И мне.

(Огорчение — возмущение.)

— Почему? Я никуда не пойду без Бенарда и Орландо!

Молчальница полночи уговаривала Дантио, и в конце концов тот примирился со своим положением.

— Тогда учите меня! — сказал он, хмуро глядя на звезды.

— Чему?

— Тому, что знаете.

Его мотивы беспокоили ее, но она уже давно увидела его яркий пытливый ум.

— Могу попытаться, — сказала она.

— Можете или попытаетесь?

Она рассмеялась.

— Попытаюсь, когда доберемся до Бергашамма.

Он был слишком молод для послушника, но стал своеобразным талисманом культа и помогал во время лекций о знаках судьбы. Чуть позже мэйнистки обнаружили дочь дожа Селебры, которая исчезла из виду вместе с кормилицей во время разгрома Джат-Ногула, а теперь жила в Скьяре в качестве мнимой дочери мастера-купца Хорта. Тайное расследование показало, что она тоже отмечена судьбой. Четверо!

* * *

Вместо того чтобы вернуться в Скьяр, Молчальница предприняла новое путешествие с целью узнать о судьбе других флоренгианских заложников, живущих на вигелианской Грани. Ей удалось выяснить, что обращаются с ними по большей части хорошо, и что никто из них не был отмечен судьбой. Сопровождая ее во время этого путешествия, Дантио увидел издалека братьев и успокоился. Он многое узнал про Вигелию и про то, как страной управляют веристы, а также научился добывать интересующие его сведения так, чтобы никто об этом не догадался. Когда ему исполнилось шестнадцать, они вернулись в Бергашамм, и его приняли в качестве послушника, хотя он еще не достиг нужного возраста.

Четыре шестидневки он подчинялся дисциплине, а затем явился к Молчальнице и нагло попросил ее помочь ему пройти посвящение. Он был высоким, стройным, беспокойным, как и все подростки, но по-прежнему оставался ребенком. В каком-то смысле он будет им всегда.

— Безумец! — вскричала она. — В твоем возрасте?! Старшие никогда на такое не согласятся. Стоит мне заикнуться об этом, как они поднимут меня на смех.

Дантио был самонадеян не по годам и только усмехнулся в ответ на ее возражения.

— Не поднимут! Половина из них считает, что богиня избрала меня для возмездия Стралгу — за все, что он сотворил с Ее культом. Другая половина меня на дух не переносит, и они с радостью примут мудрость Всезнающей в надежде, что Она вышвырнет меня вон.

Священная Мэйн отвергала в среднем одного кандидата из пяти. Их отсылали прочь, и было известно, что мало кому из них удавалось добиться успеха в жизни — да и о чем тут говорить, если Она их не приняла, а от всех остальных богов они отказались? Но Дантио был тверд, как скала, и Молчальница отдала должное его доводам. Обычные правила на него не распространялись.

Совет согласился рассмотреть его прошение, что уже было необычно.

По традиции испытания проводили в крипте под часовней, в кромешной темноте. Молчальница завела его туда, шепотом предупредив, чтобы он шел осторожно, потому что пол засыпан толстым слоем черного песка. Когда они оказались в середине зала, она велела ему опуститься на колени. Старейшая сидела там же на высоком табурете, похожая на высохшую обезьяну, вцепившись в посох скрюченными пальцами. Восемь самых старых последовательниц культа стояли по обеим сторонам от нее, полукругом, лицом к кандидату.

Темнота и тишина. Молчальница никогда не испытывала таких сильных чувств во время обычного посвящения.

Казалось, от них содрогается часовня: ее собственные сомнения сплетались с сомнениями остальных Свидетельниц. Она считала, что богиня ответит отказом на прошение Дантио. Он был самым молодым послушником из тех, кто обращался к Ней с просьбой принять его в культ, и первым флоренгианином, пожелавшим приобщиться к Ее таинствам. Однако ни возраст, ни цвет кожи значения не имели. Все знали, что он делает блестящие успехи. Экзаменаторов больше волновала его история, и это усугубляло разногласия между последовательницами культа. Половина старших хотели разорвать договор; остальные поддерживали Старейшую, которая настаивала на соблюдении условий. Впрочем, старой карге договор тоже не нравился, и членов Совета она назначала по справедливости. В результате Совет разделился, как и сам культ. Она сразу начала ритуал.

— Кто ищет благословения богини?

— Досточтимая Матушка, я привела кандидатку по имени Вуаль.

Впервые услышав свое новое имя, Дантио ухмыльнулся и в темноте не увидел, как заулыбались или нахмурились все присутствующие. Он сам в шутку предлагал назваться Чесноком, но решение принимала Молчальница, и она была уверена в своем выборе. Дантио сможет выдавать себя за мужчину и за женщину; он прекрасно говорил на флоренгианском, вигелианском и вроггианском языках. Его темная кожа и подрезанные уши привлекали внимание, однако вигелиане ни во что не ставили рабов и вообще их не замечали.

— Не подлежит сомнению, — раздался высокий сердитый голос старой Агаты, — что человек, отмеченный судьбой, по определению не может служить целям нашего культа?

Этот вопрос ей велели задать первым, чтобы сразу же его решить.

— Отметка судьбы — лишь потенциал, — произнесла Молчальница. — Он может не привести ни к каким свершениям, а может — по чистой случайности и независимо от воли самого человека — вызвать какие-либо события. Пусть Всезнающая решит, принимать его или нет, ведь прежде мы не встречались с людьми, отмеченными судьбой.

(Сомнения — облегчение — гнев.)

А еще страх, потому что Свидетельница, отмеченная судьбой, изменит суть самого культа. Старейшая была уже очень дряхла, а Вуаль-Дантио еще слишком молод, но через поколение… Одинокие старухи обычно не готовы к переменам.

— Разве он сможет хранить беспристрастность? — спросила Вихоэлла. — После всего, что эта женщина с ним сделала? Принесет ли он клятвы искренне и безоговорочно?

Не совсем. Молчальница убедилась в этом на репетициях церемонии. Ее мысленный ответ услышали все — в Бергашамме не было тайн.

— Знавала я и куда менее убежденных кандидатов, — молвила она. — Если богиня будет недовольна, Она его не примет.

Этот довод даже ей самой показался несерьезным. Однако Ясность с ней согласилась.

— Правильно. Если кандидат, отмеченный судьбой, неугоден священной Мэйн, Она его отвергнет.

— Мне представляется, что это безответственно, — сказала Колокольчик. — Мы стоим за каждым кандидатом, которого предлагаем богине. Всякий раз, когда Она кого-то отвергает, на наши головы падает позор!

Последовали новые вопросы касательно искренности и преданности Дантио, а затем ЛеЭмбер спросила:

— У нас есть традиция отправлять новообращенных Свидетельниц на службу в безлюдные места. Готов ли он провести остаток юности в глуши?

Тревога. Со стороны Дантио.

— Я его об этом не спрашивала, — призналась Молчальница, — но такая перспектива наверняка его беспокоит. Дадим слово кандидату?

Потрясение, неодобрение и возмущение постепенно сменились согласием, когда он обдумал их слова. Старейшая кивнула.

— Говори, — велела Молчальница.

— Досточтимые Свидетельницы, — тихо произнес Дантио (смирение). — Если богиня меня примет, я хочу попросить о назначении в Зортварн.

(Замешательство — радостное изумление.)

— Послушник нас позорит! — воскликнула Эмбер. — Где находится Зортварн и зачем ему туда понадобилось?

— Досточтимые Свидетельницы, это очень маленькое поселение на юге. Говорят, там родился Храг Храгсон, отец Кулака, хотя это и не записано в Мудрости. В Зортварне я хочу узнать, кем был Храг, откуда он появился и куда ушел, поскольку о его смерти известно не больше, чем о жизни.

Смысл его слов пронесся по крипте, точно ураган. (Изумление — отвращение — гнев — ликование.) Пропасть разверзлась.

Колокольчик, всегда отличавшаяся прямотой, сказала:

— Мы должны знать подобные вещи!

«Не заключай союз с Богиней Зла».

— Сестры, — пробормотала Звездный Свет, почти такая же древняя и сморщенная, как Старейшая. — Вы можете представить, как этот кандидат исполнит свой долг перед богиней и одновременно изменит сущность мира? И что он расскажет нам о смерти праведного целителя Ферганфара?

Безмолвный крик Дантио наполнил крипту, заставив всех собравшихся сжаться от ужаса. Он больше не был ребенком, который не в состоянии оценить жертву, принесенную другим человеком. Молчальница сжала его плечо, чтобы предупредить об опасности и поддержать.

— Неуместный вопрос! — Старейшая никогда ничего не говорила на этом этапе посвящения, но она нередко повторяла, что правила существуют для того, чтобы их нарушать.

— Зато очень важный! — вскричала Звездный Свет. — Хотя бы потому, что случившееся является посланием для нас.

(Потрясение — возмущение — ликование.)

Опираясь на палку, она с трудом прошла вперед по песку и встала рядом с Молчальницей. Вскоре подошли и остальные. Большинство мэйнисток выстроилось позади кандидата, и наступила тишина. Примет ли богиня их вердикт?

Когда все замерли. Старейшая прошептала:

— Кандидат может принести клятву верности богине. Он готов?

— Готов, — ответил дрожащим голосом Дантио, хотя в этом не было необходимости.

Наступил момент истины, истины священной Мэйн. Она либо одарит его силой Свидетельницы, либо откажет ему. Старшие тотчас узнают о Ее решении, и если богиня не пожелает принять кандидата, его раз и навсегда изгонят из Ложи.

Старейшая произнесла слова клятвы, кандидат повторил их за ней. Когда прозвучало последнее «аминь», его изумление пронеслось по крипте, подобно раскату грома. Он вскрикнул от радости… заморгал… широко улыбнулся… вскочил на ноги и раскланялся перед теми, кто его поддержал.

ЧАСТЬ III ТЕМНАЯ НОЧЬ И ЕЩЕ БОЛЕЕ ТЕМНЫЙ РАССВЕТ

ГЛАВА 11

Фабия Селебр услышала за спиной дыхание охотника. Услышала не в прямом смысле этого слова — она по-прежнему сидела на траве рядом с братьями. Однако, погрузив кончики пальцев в холодную землю, она почувствовала предупреждение Древнейшей. Теперь она поняла, зачем Дантио все это рассказал. Он на редкость умен. А на нее ведется охота.

— И что ты обнаружил в Зортварне? — спросила она.

На других островах речные жители затянули песни. Знай они, сколько Героев разбило лагерь неподалеку, и что сюда вскоре направится целая армия, они бы этого не сделали.

— Мало что. — Голос у Дантио слегка охрип после долгого рассказа. — Отыскал нескольких стариков, которые помнили жуткого человека по имени Храг. Заподозрив, что он Избранный, его изгнали из деревни вместе с дочерью. Никто не помнил ее имени и не знал, куда они ушли.

Гнев Дантио чувствовался даже в кромешной темноте — у него дрожал голос. Неудивительно, что он обратился к богам с просьбой увидеть смерть Салтайи.

Ночь выдалась тихой и безветренной. Голоса у костра на дальней стороне поляны казались не громче писка насекомых или плеска рыбы в воде.

— У Храга не было жены?

— Нет.

— И что же с ним случилось потом?

— Никто не знает. Возможно, он все еще жив.

— А Салтайя — сестра сатрапа или его мать? — пророкотал Бенард, словно в темноте покатился громадный камень.

— Возможно и то, и другое, — ответил Дантио. — Ходили слухи, что их изгнали, когда узнали о ее беременности.

Вполне правдоподобно: инцест настолько ужасен, что до него запросто могут опуститься Избранные. Орлад, державшийся начеку, вдруг спросил:

— А зачем ты нам все это рассказываешь?

Он тоже почувствовал хищника.

— Я скажу тебе зачем, — проговорила Фабия. — Хорольд разбил лагерь вниз по течению реки, и с ним Молчальница. Или так думает Дантио.

— Известно, что это она, — печально молвил прорицатель. — Хорольд заставил ее поехать, она там одна и не в традиционном одеянии. Ночует в лодке, а не на берегу.

— Значит, он посадил ее на цепь. — Бенард медленно пробирался сквозь сложные умозаключения. — Когда ты ушел, она была в Косорде?

— Да.

— У Хорольда отвратительный нрав. Если он заставил ее — скажем, ударил — остальные узнали про это и сбежали, да? Без плащей и вуалей они самые обычные женщины. Хм-м-м… И он не сможет их поймать, потому что они сразу почувствуют погоню. Вот почему Хорольд взял с собой только одну Свидетельницу.

Орлад презрительно фыркнул.

— А ты гениальный стратег, Рука! Милая Фабия, наш семейный прорицатель намекает на то, что мы у него в долгу, а потому нам придется спасать старуху.

Речной народ допел песню. Где-то вдалеке затянули новую, и ее подхватили около ближнего костра.

— Да, я должен ее спасти, — признался Дантио. — У меня нет выбора, брат. Даже такой никчемный мужчина, как я, испытывает чувство долга. Как я могу бросить Молчальницу там, зная, что на рассвете люди Арбанерика пойдут в наступление? Она же погибнет в бойне! Если кто-нибудь согласится мне помочь, я буду благодарен, но не скрою: это очень опасно.

— Чистой воды самоубийство, — буркнул Бенард. — Я отказываюсь. Понимаю твои чувства, брат, но я должен позаботиться о своей любимой и о нашем ребенке. Когда Хорольд пронюхает, что прорицательница исчезла, он перевернет острова вверх дном. И найдет Ингельд.

— И тебя, — добавил Орлад. — О, цена измены! И цена любви! Давайте сначала выслушаем план, а потом посмеемся над его глупостью.

Дантио радостно закричал:

— О, ты настоящий брат! — Видимо, он читал мысли Орлада и понял, что тот согласен помочь. — Они разбили лагерь на трех островах. Лодки вытащили на берег, их всего восемнадцать или двадцать. Молчальница в той, что посередине, под охраной двух веристов. Наверняка они скоро уснут. Ночка выдалась темная, верно? Мы потихоньку заберемся в лодку и зарежем охрану, спустим лодку на воду и будем толкать вверх по течению — каналы достаточные мелкие, по ним можно спокойно ходить. А когда ее хватятся, Хорольд решит, что она уплыла вниз по течению.

Бенард фыркнул.

— Ничего подобного. Он похож на свинью и воняет, как свинья, но с мозгами у него лучше, чем у среднего хряка. Он увидит, в каком месте ты столкнул лодку на воду. Речной народ вытаскивает свои лодки на берег так, чтобы те случайно не уплыли.

— Молодец, Бена! — рявкнул Орлад. — Наш прорицатель несет ерунду. Вчера ты одной молитвой сумел вытащить Фабию из темницы, неужели старуху не вызволишь?

— Прекрати святотатствовать.

— Ты уходишь от вопроса?

— А вот и нет. Ответ — не вызволю.

Верист продолжал глумиться:

— Дорогой Дантио, даже наш братишка, которому ничего не стоит раздробить камень, понимает, что ты мелешь чушь. Сколько там стражей? Ты действительно считаешь, что они будут спать? Плохо же ты знаешь Героев. Бесшумно перерезать глотки двум воинам! Незаметно оттолкнуть лодку от берега! Неужели ты настолько глуп? Фабия, какому богу ты молишься?

— Что? — проворчал Бенард.

— В каком смысле? — чересчур резко спросила Фабия.

— Дантио же не мозги отрезали, — пояснил Орлад. — Да, ему были нужны крепкие мужчины — он позвал нас. А вот на кой черт ему понадобилась ты? Отвечай!

Фабия недооценила Орлада: он вовсе не безмозглый дикарь. Ее охватила паника.

— Нет! Не буду!

— Спасибо, ты уже ответила, — схитрил Орлад. — Бена нам не поможет, ему надо утешать подружку. Да и шумит он, как два урагана, затеявшие дуэль. Я пойду с Дантио, если ты пойдешь.

— Я? — У Фабии дрогнул голос.

— Возможно, я даже отдам за тебя свой голос. Станешь догарессой.

Дантио рассмеялся.

Бенард посмотрел на нее проницательным взглядом художника.

— Ты этого хочешь?

— А если бы и хотела, по-твоему, я бы тебе призналась?

— Вот и призналась, — заметил Орлад. — Ну, и что ты умеешь? Напускать проклятия? А сглаз уже освоила?

— Прекрати! — Она вскочила на ноги и посмотрела на братьев, которые не сводили с нее глаз. — Нельзя говорить про меня такие ужасные вещи!

— Ты могла бы нам очень помочь. Или не могла бы?

— Оставь ее в покое, — вмешался Дантио. — От Салтайи разит злом. От Фабии — нет.

— Хочешь сказать, пока нет? — пробормотал Бенард.

Орлад вот-вот мог раскрыть ее тайну. Ей удалось сбежать из тюрьмы сатрапа Терека, и этого достаточно, чтобы поднять толпу вигелиан против девушки с черными волосами и смуглой кожей.

— Мне надо поспать, — сказала она. — Если кто-нибудь из вас решится на самоубийство, подождите до рассвета, чтобы у остальных было время сбежать до появления сатрапа. И повстанцев.

Дрожа, Фабия пошла прочь. Ей не удалось выкрутиться из щекотливого положения. Если она хочет служить Матери Лжи, придется научиться врать.

ГЛАВА 12

Салтайя Храгсдор стояла в громадной пещере и глубоко вдыхала ее древность, величие освященной смерти, силу, побеждавшую все остальное: любовь, ненависть, честолюбие, надежду. Пещера была храмом Темной в Скьяре, и она это прекрасно знала — алтарный камень и образ над ним были древнее любого из высших богов. Бездонную пропасть Храг называл Чревом Матери. Многие отправились туда на встречу с Древнейшей благодаря Салтайе Храгсдор.

Видение было четким и пронзительным, словно улыбка скелета. В награду за жертву, которую Салтайя принесла в Травяном саду, она получила новую силу и расположение богини. Но зачем Она привела ее сюда? Снаружи была ночь, однако сверху падал рассеянный свет. Молния! Страшный ураган. С уверенностью, приходящей лишь во сне, Салтайя поняла: это та самая буря, которая налетела на город весной, перед ее отъездом. Она узнала то, что требовалось — перед алтарем с поднятыми руками стояла девушка. Обнаженная, естественно. Она хотела подарить богине свою кровь.

Кровь падала с ее руки, подобно каплям огня…

Тогда ли она отдала себя в руки Древнейшей? Прорицательница подтвердила, что Фабия принесла клятвы, но Ксаран могла и ослепить мэйнистку, чтобы та не узнала, какому богу. Одна? Впрочем, неудивительно. Ритуалы — удел мелких богов, а Мать их презирает. При желании Она может принять клятву, данную в полном одиночестве. Вне всякого сомнения, Апицелла объяснила девочке, что нужно делать… неужели Ей хватит этой крохотной царапины?

А, там еще кто-то. Из теней появился человек — толстый, мерзкий, излучающий зло. Пунар… Пакар? Как-то так. Мелкий слуга из Скьяра. Салтайя обхватила себя руками и любовалась игрой. Девчонка Селебр попыталась сбежать, он поймал ее и потащил к алтарю. Наблюдая за их неравным поединком, Салтайя вернулась в прошлое и вспомнила свое посвящение среди холмов над Зортварном. Храг не сказал ей, что хочет сделать и почему она должна пойти с ним в вонючую крипту. Там он молча раздел ее, не обращая внимания на крики и мольбы. Затем швырнул на алтарь и несколько раз изнасиловал. Он отдал ее Матери — охваченную ужасом, сомнениями, стонущую от боли. Твое поклонение будет зависеть от того, как тебя посвятят, сказал он ей позднее, и Салтайя поняла, какое прекрасное и правильное посвящение он для нее выбрал. Именно благодаря ему она стала такой безжалостной. В награду за первое совокупление Древнейшая подарила им Терека.

Но тут все, видимо, иначе. Девчонка применила заклинание Подчинения. Очень неуклюже, но с пользой. Где она этому научилась? Наверняка у Паолы Апицеллы. Салтайе понравилось, как гора жира пятится, и похоть сменяется ужасом. Впрочем, силы девчонке не хватило. Она пролила лишь жалкую каплю крови. Толстяк пришел в себя, оправился от удара. Все-таки он ее изнасилует… Тут девчонка резко оттолкнула его от себя, раздался восхитительный вопль ужаса, и Пакар рухнул в пропасть, в объятия Древнейшей.

Любая смерть — дар Богине, но убийство говорит о поклонении.

— Молодец, девочка! — крикнула Салтайя, захлопав в ладоши. — А я-то думаю, как тебе удалось расправиться с Перагом Хротгатсоном?

Фабия Селебр обернулась и смерила ее мрачным взглядом.

— Вот где ты развлекаешься! И где прячешь трупы!

— Не только трупы, девочка. В пропасть падают и живые. Тебя интересует моральная сторона вопроса?

— Значит, стражники, охранявшие Паолу Апицеллу, умерли тут?

— Один умер раньше, а другой расстался с жизнью здесь, во имя Ее славы. Как же ты глупа! Нас ждали дивные свершения. Ты должна была мне признаться.

Девчонка оскалилась.

— Ты убила Паолу. И заплатишь за это собственной кровью.

О, глупость юности! Зато какая пышная грудь, плоский живот, густые волосы и гладкая кожа. Она все еще девственница! Священная Мать, Избранная девственница! Такую нечасто встретишь.

— Апицелла умерла за то, что убила моего брата. И твои угрозы смешны. Кто выпустил тебя из темницы?

— Не скажу. Твоему владычеству пришел конец, Королева Теней.

Салтайя рассмеялась, вспомнив жертву, которую принесла богине в Травяном саду.

— Отвечай! — Она ее заставила.

— Мой брат Бенард и его богиня. Прекрати! Как ты это делаешь?

Салтайя давно научилась манипулировать снами. Стоило ей захотеть, и она уже стояла рядом с девушкой.

— А где ты сейчас, дитя? Твой дух бродит по стране снов, но где ты спишь? Отведи меня туда.

Крик протеста, сорвавшийся с губ Фабии, ничего не изменил. Пещера растаяла и превратилась в поляну, заросшую травой, окруженную голыми деревьями. Из-за туч выглядывали звезды, в воздухе витал запах реки. И все они были там, проклятые дети Селебры: сидели вместе, что-то замышляя. Смуглые лица едва различимы в темноте. Они не знали, что Салтайя с ними, разумеется, потому что ее там не было. Вполне возможно, что это происходит не сейчас, но, похоже, они совсем недалеко от Трайфорса. Она могла бы нанести по ним удар — но тогда ей пришлось бы израсходовать большую часть силы. Они не имеют для нее никакого значения. Наступит день, когда она устроит на них охоту и спокойно насладится их медленной смертью.

Впрочем, соблазн расправиться с Дантио был велик. Как Свидетельницам удалось так долго ее обманывать? Он не умер тогда в Скьяре, но побывал в руках работорговцев, потому что у него были подрезаны уши.

— Встань! — скомандовала она, и он тут же вскочил. На его лице ничего не отразилось, потому что он не знал о ее присутствии.

Все остальные исчезли, был только он. Да, она помнила его мягкое, еще детское лицо. Она заглянула под одежду и убедилась, что его кастрировали, как она и приказала. — Повернись!

Он повернулся к ней спиной, и она улыбнулась, увидев шрамы и вспомнив, как он кричал и молил о пощаде, когда его пороли. Почему-то его лицо показалось ей даже слишком знакомым.

— Посмотри на меня. Я тебя знаю. Кто ты? Отвечай!

Он улыбнулся, сверкнув белыми зубами.

— Я был рабом на реке, сопровождала тебя от самого Скьяра и полгода прятался у тебя на глазах! Я старался не показываться тебе, но ты, наверное, где-то меня увидела.

Голос! Мать скрывала Дантио под белым одеянием Свидетельницы.

— Значит вчера, в Трайфорсе, это тоже был ты? — вопросила она.

— Я тебе солгал. — Он громко рассмеялся. — А ты поверила.

Пламя мести и ликования окружало его, подобно зеленым призракам.

Она постаралась на время сдержать свою ярость.

— Значит, повстанцы не в Натервале? Тогда где?

У него широко распахнулись глаза, словно он почувствовал ее власть.

— Рядом с Трайфорсом, конечно же, на Молочной реке. Кому придет в голову разбивать лагерь возле Натерваля?

— Продолжай!

— Я отправил послание, — проговорил его образ. — В ночь перед тем, как мы добрались до Трайфорса. Я сказал, чтобы они нанесли удар как можно быстрее, тогда они смогут поймать тебя и Терека. — Он начал таять, но его глаза горели ненавистью. — Челюсти вот-вот сомкнутся над тобой! Боги отомстят.

Салтайя резко проснулась. Сердце отчаянно колотилось у нее в груди, в горле застряла горечь преследования. Вот уже много лет она не была дичью, и это ощущение ей вовсе не понравилось. Когда они с Храгом покинули Зортварн, их постоянно гнали из одного селения в другое. За семь лет они произвели на свет четверых сыновей, и им требовалось огромное количество силы для их Лепки. Когда вокруг начинало исчезать слишком много людей, соседи становились подозрительными.

Она лежала на полу постоялого двора «На полпути», в углу, защищенном тремя перевернутыми столами. Новая Гуита свернулась калачиком рядом и отвратительно сопела во сне. Все остальное пространство в ее убежище было заполнено спящими веристами — большинству пришлось сидеть, прислонившись к стенам или друг к другу. В помещении мерзко воняло мужскими телами, стены содрогались от их дружного храпа.

Они проделали половину пути до Нардалборга, и пока все шло хорошо. Она заставила Фелларда взять с собой всю охоту, хотя в нее входило менее двух шестидесяток, и до сих пор они ему подчинялись. Сначала она ехала на колеснице, затем на санях, которые прихватил Феллард, но его люди едва держались на ногах. Когда они уже затемно ввалились на постоялый двор, то так устали, что даже думать не могли о возмущении или мятеже. У командира охоты Карртина в Трайфорсе войско было покрупнее, но не намного, и он не оставит город без веристов. Скорее подождет и посмотрит, что будет, вместо того чтобы устраивать погоню. Нет, ее нынешний эскорт куда опаснее. Утром, отдохнувшие и голодные, они могут забыть о своих клятвах.

С другой стороны ее беспокоило то, что рассказала Древнейшая. Проклятый Дантио связался с повстанцами. До сих пор она не считала дезертиров серьезной угрозой. Река Молочная находится недалеко от Трайфорса. Полоумный Терек даже не подозревал, что мятеж зреет практически у него под окнами! Каковы силы повстанцев? Сколько их? За прошедшие три года дезертировало около тридцати шестидесяток. Героев с медными ошейниками спрятать не просто, поэтому лагеря сосредоточены в одном-двух местах. Даже если войско Терека не нарушит клятву — а она на этот счет иллюзий не питала — повстанцев больше в пять раз. Они захватят Трайфорс, затем Нардалборг, закроют перевал и отрежут Стралга от Вигелии. На то, чтобы с ними разобраться, у Эйда и Хорольда может уйти два года.

«Если они вообще это сделают», — нашептывал холодный трусливый голосок.

«У предателей хватит сил, чтобы взять Нардалборг и Трайфорс одновременно», — сообщил второй.

Салтайя вздрогнула и открыла глаза. Свечи погасли, но сквозь ставни пробивалисьтонкие полоски света. Она села, чувствуя, как болит все тело, и вспомнив, что она уже давно не девочка. Она запретила командиру охоты Фелларду спать, приказав сесть у входа и охранять их забаррикадированное убежище.

— Уже рассвет? — спросила она.

— Нет, леди. Утренняя заря, Вуаль Анзиэль.

— Мы можем отправиться в путь сейчас?

— Наверное, но мои люди измучены. Животные тоже.

— Боевые звери могут бежать.

— Но не до Нардалборга, миледи! Если они проделают такое расстояние без мяса, то сильно пострадают и покалечатся.

— Разбуди командира фланга Эрна. Вели ему поднять своих людей. Я поеду дальше в сопровождении его фланга, а ты останешься здесь на случай, если за мной гонится командир охоты Карртин. Или еще кто-нибудь.

Феллард мгновение помолчал, пытаясь сфокусировать взгляд. Скоро от него не будет никакого толку.

— Миледи, у нас нет еды. И корма для животных.

— Убейте онагров. Положите пару кусков мяса в сани, чтобы мой эскорт не голодал в пути. Их я и запрягу. — Она посмотрела на храпящую Гуиту и решила оставить ее здесь. В Нардалборге тоже есть женщины. — Это приказ, Феллард!

Они не заблудятся. Надо только идти по следу, проложенному мамонтами два дня назад, и она прибудет в Нардалборг еще до полудня, даже если ей придется прикончить по дороге весь фланг Эрна.

ГЛАВА 13

Прежде чем лечь спать, Фабия Селебр пролила несколько капель крови на холодную землю. Она обратилась с молитвой к Древнейшей, чтобы та помогла ей принять верное решение и подсказала способ спасти Молчальницу.

— Может, — предположила она, — ты покажешь мне стражников Хорольда, обменивающихся паролями?

Зная пароли, Орлад мог бы послать своих людей во вражеский лагерь.

Неожиданно она услышала голос. Во сне было темно, но она узнала пещеру, храм Древнейшей под Пантеоном в Скьяре — тонкая полоска света высоко над головой, блестящая поверхность камня, мох. Именно там она принесла клятву верности Ксаран. Она стояла слишком близко к краю пропасти. Зачем ее сюда привели? И кто это говорит?

Из темноты появился человек… очень крупный и уродливый… лысый и жирный, с желтыми зубами. У него было вытянутое лицо, которое совсем не красила грязная желтая борода, доходившая до живота. Он держал за щиколотки обнаженную девушку, судя по всему, живую, потому что она стонала, пока он тащил ее за собой. Он бросил ее у самого края и подтолкнул голой ногой.

— Священная мать Зла, — сказал он. — Прими то, что от нее осталось.

Он снова пнул девушку, и та с едва слышным криком полетела в пропасть. Он стоял и смотрел ей вслед, ухмыляясь, словно видел, как она падает, ударяясь о стены и выступы, до самого дна.

Из-за его спины появилась Салтайя, тоже нагая. Она держала в руках кусок камня, и Фабия видела, что она едва с ним справляется. Ее руки были до самых локтей покрыты кровью.

Убийца, не оборачиваясь, заговорил:

— Хочешь заняться мальчишками?

— Конечно, — ответила Салтайя.

С огромным усилием она подняла камень и ударила его по затылку.

Удар мог бы размозжить ему череп, однако толстяк каким-то непостижимым образом не свалился в пропасть. Он упал на колени, начал соскальзывать, затем извернулся и схватил Салтайю за щиколотку. Другой рукой он цеплялся за осыпающийся край пропасти.

Салтайя покачнулась.

— Забери его, Мать!

Она обрушила камень на его голову, и он сорвался вниз. Камень покатился следом. В отличие от толстяка, Королева Теней не стала смотреть, как падает ее жертва. Она лишь рассмеялась и, осторожно ступая босыми ногами, подошла к громадному алтарному камню. Около него на коленях стояли два юноши и смотрели на изображение Матери — очевидно их ввели в транс, поскольку они не обратили никакого внимания на убийство.

— Это был Храг? — спросила Фабия.

Салтайя обернулась и насмешливо ответила:

— Разумеется! Он мне больше не нужен.

Она была моложе той Салтайи, которую Фабия знала. Значит, это сон из прошлого.

— И что ты делаешь?

— Хочу убедиться, что Стралг завтра выиграет состязание на звание лорда крови. Для этого нужно принести много жертв.

— А Веру позволит тебе вмешаться в Его ритуалы?

Королева Теней пронзительно рассмеялась.

— Какая милая невинность! Даже он не может противостоять самой Смерти! Завтра мой мальчик будет биться с удивительно вялыми противниками.

— Стралг — твой брат и сын?

— Все они, дорогуша. — Салтайя, прихрамывая, прошла вперед и оказалась рядом с Фабией.

— И ты с самого рождения делала из них воинов?

— Это называется Лепка. Лучше всего получается с кровными родственниками, но ты могла бы вылепить что-нибудь путное и из Катрата. Я бы научила тебя множеству полезных заклинаний.

Ничему подобному Фабия учиться не желала. Паола Апицелла была Избранной и воительницей, но не чудовищем, погрязшим в ужасных преступлениях.

— Я еще даже не родилась.

— А какая разница? Снам нет дела до времени. Я знаю, кто ты такая, сучка.

— Тогда ты знаешь, что мои братья тебя победили. Терек убит. Хорольд в ловушке, но еще не знает об этом. Стралга запрут во Флоренгии. Тебе конец, отродье Храга!

Королева Теней гортанно рассмеялась. Она стояла уже совсем рядом.

— Неужели? Я преподам тебе еще один урок, девочка. Пещера начала мерцать и превратилась в нечто совсем иное — сырые джунгли, окутанные серым туманом. Их окружали высокие стены, всюду царили запустение и грязь, воняло злом. Фабия узнала Трайфорс. Салтайя маячила рядом едва различимой обнаженной тенью.

— Смотри! — Она показала окровавленной рукой на дверь в углу.

Конечно, это был всего лишь сон, поэтому дверь тут же распахнулась, и внутрь вбежали веристы. Они держали в руках лопаты и кирки.

— Твоя стража. Те, что охраняли тебя прошлой ночью.

— Плохо охраняли.

— Верно. И теперь они заплатят за свою ошибку.

Фабии было уже поздно спрашивать себя, есть ли на ней самой какая-нибудь одежда, но потом она решила, что во сне это не имеет значения. Веристы не видят ни ее, ни Салтайю. В дверях появились еще Герои, последним тот бесшабашный командир охоты, с которым она познакомилась… Феллард. Сон вдруг превратился в кошмар. Когда Феллард закрыл дверь, с разных сторон повыскакивали веристы, все перешли в боевую форму и сад заполнился свирепыми зверями.

— Нет! Нет! Останови их! Это ужасно!

Фабия закричала и прикрыла глаза, но это ей не помогло, и она по-прежнему все видела.

Она услышала рядом хриплый смех Салтайи и отшатнулась, чтобы та не могла прикоснуться к ней окровавленными пальцами.

— Нет, это чудесно! Жертва Матери, нашей богине. Взгляни-ка еще раз, дитя!

Фабия через силу повиновалась. Уцелевшие Герои ушли, оставив за спиной изуродованные тела — человеческие, животные или наполовину преображенные. Кровь! Кровь была повсюду. Единственным живым существом здесь была сама Салтайя, которая валялась и каталась в грязи, пожирая кровавые внутренности.

И в то же время она стояла рядом.

— Теперь ты понимаешь, глупая девчонка? Они были моим даром Древнейшей! Ты отдала Ей Пакара, верно? И Перага. Но я за свою жизнь принесла в жертву великое множество людей, а сегодня утром добавила к их числу еще пятнадцать сильных молодых воинов. А позже девушку. Ты не победишь, Фабия Селебр. Я сильнее и всегда буду сильнее. Иди ко мне и служи моим целям!

Ее глаза — очень темные для вигелианки — неожиданно загорелись огнем.

— Ты будешь мне подчиняться!

— Нет!

Фабия увернулась от ее рук и нырнула в холодную землю сада, царство Матери. Как и большинство жителей Скьяра, она прекрасно умела плавать и быстро помчалась сквозь мрак. Камни расступались перед ней, как вода, и она не встречала никакого сопротивления. «Ну и сон! — подивилась она. — Наверняка он что-то означает». Она видела мертвых, которые стояли в воде, точно бледные водоросли — бесконечные ряды покойников, наблюдавших за ней, подергивались рябью, когда она проплывала мимо, но никто не пытался ее остановить. Помочь тоже. Они были мертвы, и для них больше ничто не имело значения. Они жили в подземном царстве Древнейшей. Фабия плыла сквозь целые рощи тел, леса призраков; они знали о ее присутствии, но им было все равно. Когда Салтайя осталась далеко и больше не представляла угрозы, Фабия легла на спину и начала всплывать вверх, пока не очутилась на своем одеяле.

Дрожа, Фабия попыталась очнуться и прогнать из своего сознания царящий там ужас. Ей было трудно поверить, что Королева Теней настолько порочна, какой она предстала перед ней во сне, но это был не кошмар, а видение или послание. Стала бы Мать Лжи лгать про одну из своих Избранных? Может быть, она пыталась предупредить Фабию о силе и порочности Салтайи? Или хотела показать, что убийство — необходимая часть ритуала поклонения, и Фабии пора вести себя, как подобает верной служанке? Нет! Она не станет второй Салтайей. Она будет, как Паола Апицелла — любящей заботливой матерью и женой, а не свирепым чудовищем! Да, Паола убила Карвака Храгсона и по крайней мере одного головореза из банды, явившейся за ней по приказу Салтайи, но ведь она защищалась, так?

«Как ты можешь в это верить?» — прошептал холодный голос сомнения, ускользающее эхо язвительного смеха Салтайи. — Возомнила, будто все знаешь, только потому, что Она так сказала. Тебе неизвестно, как прошла посвящение Паола. Она не говорила, как умер ее собственный ребенок, верно? Но разве можно винить несчастную женщину? Она потеряла мужа, когда рожала своего сына, и они бы умерли от голода, потому что люди Кулака забрали всю еду в деревне. Уж лучше сразу отдать ребенка Ксаран».

— Нет!

«Конечно, Древнейшая подарила ей второе дитя и новую жизнь. Как по-твоему, почему Ее называют Матерью Лжи? Она обманом заставила тебя поклясться Ей в верности, а теперь требует свое».

Дрожа от ужаса и сомнений, Фабия обхватила себя руками в кромешной темноте. Неужели она сглупила, когда решила посвятить себя богине приемной матери? Неужели ей суждено падать все ниже и ниже, постоянно страдая от ужаса? Должна ли она стать Принцессой Теней, следуя по кровавым следам Королевы?

Нет! Пусть ее сила ничтожна, Фабия будет использовать ее во имя добрых целей, а не злых. Спасение Молчальницы, вне всякого сомнения, — добро. Получается, что видение указало ей путь? Если так, Ксаран помогает ей совершить доброе дело. В своей молитве перед сном Фабия попросила выдать ей пароли сатрапа, думая, что так она облегчит задачу Дантио, не выдав своей веры. Вместо этого Ксаран послала ей ужасное видение. Почему?

Почему ей снилось, что она плывет сквозь камни? Если Избранные на такое способны, значит, люди не могут похоронить их заживо.

В убогой палатке из воловьей кожи, которую поставил для нее речной народ, было темно, как под землей во сне, только теплее. И здесь витало гораздо больше запахов. Лагерь спал — выходит, люди сатрапа не пошли в наступление. Ночь близилась к концу, а прорицательница оставалась взаперти — если только безумные братья Фабии не предприняли попытку ее освободить и не погибли.

Фабия повторила в уме то, к чему пришла перед сном. Орлад, полный гнева и растерянности, пытается привыкнуть к новой жизни, к простой мысли, что у него есть друзья и родные — бедняжка Орлад! А Бенард? Впервые в жизни он взял на себя ответственность за других людей, хотя прекрасно знает, что Рука не может быть ответственным и практичным. Дантио не суждено жениться и иметь собственную семью, но он изо всех сил старается играть роль старшего брата и мучается от того, что не может отдать долг своей приемной матери и спасти ее. Да и сама Фабия мечтает окружить братьев материнской заботой, потому что она поклоняется богине, которая рано или поздно прижмет всех к Своей груди. Да, таков ее долг. Она должна укрепить хрупкий семейный союз, попытавшись спасти прорицательницу.

Фабия развязала дверь и выглянула наружу. Костер тускло мерцал прогоревшими поленьями, а тучи скрыли звезды, и вокруг царил мрак. Непосвященные ничего не разглядят в такой темноте. В отличие от прорицательницы и, наверное, Орлада, если тот примет боевую форму. Даже Бенард, спасший ее в Трайфорсе, очень уверенно шагал по ночным улицам — значит, его добрая богиня поможет ему и сейчас. В темноте флоренгианам практически не нужно прятать лица, чтобы укрыться от часовых. Сначала необходимо разведать обстановку, хотя бы предварительно взглянуть на лагерь Хорольда. Нет ничего проще, чем темной ночью заблудиться в лабиринте маленьких, поросших чахлой растительностью островов.

Фабия прошептала молитву и закуталась в такой непроницаемый мрак, каким еще ни разу себя не окружала. Затем выскользнула из палатки и начала осторожно пробираться по колючей траве к тому месту, где на берегу стоял «Свободный дух». Если Орлад расставил часовых, никто из них не увидит обнаженную флоренгианку, разгуливающую в ночи.

Вода была холодной, но не слишком. Она вошла в нее, и, осторожно ступая по жидкой грязи и водорослям, добралась до места, откуда можно было плыть. Фабия старалась держать голову над водой и продвигалась вперед, чуть согнувшись и помогая себе только ногами. Течение оказалось довольно сильным, и по нему даже в темноте можно было определить, где река направляется вверх, а где вниз. Если ее заметят, она укроется под темной водой, как во сне. Там веристы ее не отыщут.

Впрочем, при необходимости они могут превратиться в тюленей или омаров. Найти дорогу назад будет труднее, чем она думала. Фабия позабыла, сколько здесь островков и речушек. Время от времени река становилась широкой и глубокой, и Фабии приходилось плыть. А иногда она ходила по кругу или упиралась в густые водоросли и жидкую грязь. Миновав пару десятков лодок, вытащенных на берег или привязанных к колышкам, очень похожих на «Свободный дух», она вдруг обнаружила множество суденышек по обоим берегам канала и поняла, что это лагерь Героев. Фабия встала в воде и задумалась. С одной стороны лодки вытащили на берег, а с другой — там, где берег был круче, и вода глубже, — привязали. Какая же лодка ей нужна?

Ну почему она так сглупила и пошла сюда в одиночку? Надо было рассказать Дантио и Орладу о своей идее насчет разведки вплавь. А потом вернуться в постель и предоставить им все остальное. Однако братья и сами додумались пойти в разведку: под кустами в глубокой заводи сверкали четыре пары глаз и четыре ряда белых зубов. Дантио и Орлад смотрели на противоположный берег, не зная, что делать.

Ее тоже охватили сомнения, потому что она не представляла, в какой лодке пленница. Дантио должен знать. Фабия хотела было показаться братьям, но для начала решила осмотреться. Она скользнула в воду, перебралась через мелководье и двинулась вперед, касаясь дна руками, пока не подплыла к лодкам. Их расставили на берегу «елочкой», корма в воде, носы на суше. Фабия села между первой и второй так, что над водой торчала только ее голова. И что теперь? Четыре шестидесятки веристов на расстоянии выстрела из лука — положение не из приятных. К тому же небо начинало светлеть там, где, судя по всему, был восток.

Фабия вспомнила видение. «Контроль лучше всего действует на кровных родственников». Но и с чужими людьми, бывает, получается. Ей ведь удалось взять под Контроль Пакара, а Салтайя подчинила себе часовых во дворце Терека. Приговоренные к смерти юноши, стоявшие на коленях в пещере, тоже были в ее власти. Фабия смогла бы справиться со стражниками, если б знала, где они. Мать должна отыскать Своих детей.

«Направь меня, священная Ксаран, я обращаюсь к тебе за помощью. Покажи Своей верной служанке, где…»

Где что? Стража? Жертвы? Возможно, ее братья прихватили с собой ножи, но она об этом не подумала. Паола не разгуливала по улицам с целью перерезать кому-нибудь глотку. И если Молчальница сбежит из плена, известно, что ждет веристов, которые ее охраняют. Видение показало, как дочь Храга расправлялась с нерадивыми стражниками, и не стоит рассчитывать на то, что Хорольд более великодушен, чем его мать и сестра. Своими действиями Фабия неизбежно убьет двух стражников.

С другой стороны, они ведь действительно посадили на цепь пожилую женщину. Это жестокий поступок. Кроме того, они почти наверняка погибнут утром, когда сюда явится «Новый Рассвет». Оправдание ли это для убийства?

Если Дантио и Орлад попытаются спасти Молчальницу самостоятельно, их почти наверняка убьют. Этот довод понравился ей куда больше. Фабия решила помочь своим братьям и задрожала в холодном предутреннем воздухе.

«Священная Ксаран, моя богиня, я посвящаю Тебе смерть двух стражников. Прошу, покажи мне, где их найти».

Так! Наконец-то Фабия услышала знакомый звук. Едва различимая тень стояла на корме и поливала водой воду.

— Я уже почти забыл, для чего еще нужна эта штука, — сообщил верист ночному мраку. — Как по-твоему, в Трайфорсе есть храм богини Эриандер?

Фабия подплыла ближе.

— В гарнизонном городе? — послышался голос с носа лодки. — Да там девки по улицам толпами гуляют! Лично я в первую же ночь хочу поставить рекорд.

— Дурак ты! — заявил верист на корме. — Между нами, Трак, дружище, мне совсем не хочется в Нардалборг. У меня такое чувство, что сатрап заберет домой далеко не всех.

Фабия подплыла к корме и оказалась под первым веристом. Когда он покончил со своими делами и уже хотел сесть, она выпрямилась. Воин вздрогнул, заморгал и с сомнением уставился на призрачную тень на темном фоне… Встретившись с ней глазами, он попал в плен.

«Здесь никого нет. Садись и спи».

Все прошло как по маслу. Верист и без того клевал носом: что толку охранять сидящую на цепи старуху? Через несколько минут он уже крепко спал. «Крепче!» — скомандовала Фабия и выждала время.

Его товарищ, сидевший на носу, зевнул.

— Скоро утро. Интересно, когда мы доберемся до Трайфорса? — Затем он позвал: — Могрант?

«Крепче, Могрант! Спи так, как ты никогда еще в жизни не спал».

— Могрант? — снова позвал его Трак. — Командир оторвет тебе яйца! Могги, проснись!

Тишина.

Трак что-то сердито проворчал, встал и пошел на корму, обходя ящики с грузом и спящую прорицательницу.

— Могги!

Он наклонился к другу, и тут Фабия царапнула ногтями по борту лодки.

Что? Он посмотрел в ее сторону и увидел в темноте два глаза…

«Спи!»

Немного испугавшись, он заворчал…

«Спи! Спи! Спи!»

Трак, словно осенний листок, опустился рядом с Мигрантом. Она погрузила обоих в глубокий сон, а затем отплыла, чтобы спрятаться за другой лодкой. Дантио наблюдал за происходящим с дальнего конца канала и наверняка все видел, даже если и не понял, что случилось.

— Уверен? — спросил Орлад, который, видимо, не знал, как прекрасно слышен на воде шепот.

— Можно обрезать им уши, все равно не проснутся.

В следующее мгновение у лодки появились две пары глаз, словно водяные хищники вышли на охоту. Братья выбрались на берег между третьей и четвертой лодками, а Фабия выпрямилась, чтобы ничего не пропустить. Они влезли на борт, и Дантио разбудил женщину, лежащую около мачты. Она была совсем седой и казалась невероятно маленькой и хрупкой рядом с двумя мужчинами.

— Что? Вуаль, Вуаль! Как замечательно! Я боялась, что ты отважишься на что-нибудь подобное. — Она говорила тихо, но явно не беспокоилась, что ее услышат. — А ты его близкий родственник, значит, ты Орландо.

— Орлад! — поправил ее он. — Пусти меня, Анто.

Он взял ее цепь руками и напрягся.

— А где Бенард? А ваша сестра?

— Бенард присматривает за Ингельд, — ответил Дантио. — А Фабия… где-то рядом.

Совсем рядом.

Плечи Орлада становились все шире и шире, пока бронзовое кольцо не лопнуло с громким треском. Верист рассмеялся и так легко поднял Молчальницу на руки, будто она ничего и не весила. В два больших шага он перепрыгнул через борт и бесшумно приземлился в траву.

— Придется немного промокнуть, леди, — сказал он и вошел в воду.

— Разве мне есть до этого дело, Герой? Как же я вам благодарна!

Дантио вошел в реку следом за ними.

— «Новый Рассвет» уже в пути.

— Да, знаю, — сказала женщина. — Разве ты их не видишь?

Прорицателю ничего не стоило найти обратную дорогу в лагерь «Свободного духа», а Фабии надо было лишь следовать за ним. Их миссия завершилась успешно, однако у нее остался неприятный осадок.

Она убила мастера Пакара, когда он попытался ее изнасиловать. Пераг Хротгатсон заплатил за то, что отнял жизнь у Паолы Апицеллы. Сейчас же она приговорила к неминуемой смерти двух человек, чтобы спасти женщину, работающую на Хорольда. С каждым разом поводы для убийства становились все менее серьезными. К чему это приведет? Неужели ей суждено стать еще одной Королевой Теней?

ГЛАВА 14

Хета Хетсона разбудил тихий стук в дверь. Он крепко спал и не слышал куда более громких стонов, скрипа и завываний ветра на пустоши вокруг Нардалборга, но тут было другое: кто-то пришел по делу. Он скатился со спальной платформы и промчался по комнате, не успев окончательно проснуться. Сквозь ставни в комнату вливалось тусклое предрассветное сияние. Он приоткрыл дверь. Его не удивило, что к нему явился Фрат Трансон, вожак белой стаи, стоявшей этой ночью на часах.

— Милорд, воины, патрулирующие границы крепости, доложили о санях, запряженных боевыми зверями. Они бегут со стороны Разбитой скалы.

— Подожди, — сказал Хет и вернулся в комнату, уже чувствуя предутреннюю прохладу. Он ощупью нашел табурет, на котором лежала накидка.

Его жена Фемунда даже не пошевелилась, но, судя по дыханию, уже не спала. Следуя многолетней привычке, он надел накидку, одновременно засунув ноги в сапоги.

Став комендантом Нардалборга, Хет сразу же приказал патрулировать границы крепости. Командир войска Терек, который всегда презрительно относительно к чужим идеям, насмешливо спросил его:

— Кого ты боишься?

Это было в те годы, когда дети Храга задавили все сопротивление в Вигелии, а флоренгианский Мятежник еще ни у кого не вызывал серьезных опасений.

— Только священного Веру, милорд, — ответил Хет. — Но это позволит держать людей в форме, да и животным будет полезно. А если какой-нибудь враг захочет помешать нам связаться с вашим благородным братом, вы поймете, что мы поступили правильно, приняв подобные меры предосторожности.

Сатрап убрался восвояси и больше на эту тему не заговаривал, что в его случае означало одобрение. С тех пор каждую ночь, если не мешала непогода, отряд из двенадцати человек и трех мамонтов патрулировал окрестности Нардалборга.

Дверные петли громко заскрипели, когда Хет открыл ее и закрыл за собой. Фрат протянул ему теплый плащ.

— Когда подул этот жуткий ветер?

— Совсем недавно, милорд. И котелок не успел бы вскипеть.

Ни один враг в здравом уме не пойдет в наступление при таком урагане, но, с другой стороны, если оно уже началось, остановить его нет возможности. Два Героя шагали по мрачным коридорам. Фрат нес фонарь, и их тени плясали на каменных стенах.

— Сани, говоришь?

— Да, милорд. Четверо их тащат, трое сопровождают.

Хет знал, что рано или поздно ему придется ответить за свои грехи, только не ожидал, что это произойдет так скоро. Прошло всего два дня с тех пор, как он отправил бывших соучеников Орлада в Трайфорс, чтобы те помогли мальчишке, если сатрап попытается исполнить свои безумные угрозы. Разумеется, официально приказ звучал иначе, но те, что поумнее, сообразили, что от них требуется. Строго говоря, Хет не нарушил закон, но превысил свои полномочия и, вероятно, помешал командиру исполнить задуманное. Времени прошло мало, однако они могли успеть. Из Нардалборга ушло двенадцать воинов, а возвращается только семь? Допустим, в санях раненые… Нет, верист либо погибает, либо исцеляется. Хету придется объяснить гибель пяти человек, не считая потерь другой стороны. Терек сожрет его печень на завтрак. Вполне возможно, Хет возглавит Шестой Караван, навсегда бросив в Вигелии Фемунду и детей.

Его тень бежала впереди по лестнице. Фрат следовал за ним с фонарем.

Что вынудило их отправиться в путь ночью, по заснеженным пустошам, да еще в боевой форме? Такое безрассудное поведение можно объяснить только тем, что враг дышит им в затылок. Их преследуют люди Терека? Страшно подумать, что будет дальше. — Какой фланг?

— Задний, милорд. — Голос Фрата эхом отразился от каменных стен лестницы.

Это хорошо. Командир фланга Веринкар — прекрасный молодой воин, первый на очереди, чтобы стать вожаком стаи, когда у Охоты Нардалборга возникнет такая нужда. В любой ситуации он сохранит хладнокровие.

Худшие опасения Хета могли подтвердиться. Вот уже два года до него доходили слухи о дезертирах из отрядов, отправляющихся во Флоренгию, а этим летом потери были просто пугающие. Пропадали целые охоты. Один фланг, пришедший с юга, сообщил, что из их охоты больше никто не добрался до Трайфорса. Хет выслушал их, расспросил, велел произвести подсчеты. Всякий раз, когда он пытался обсудить это с отцом, Терек отказывался его слушать. Хет даже подумывал, не послать ли письмо в Скьяр, Салтайе. Еще не поздно это сделать, нужно только дождаться ветров, дующих вниз по течению.

Письмо станет вторым актом неповиновения, но это его проблемы, а не чьи-то еще. Дезертирство в таком масштабе свидетельствовало о серьезном заговоре. Возможно, зреет восстание, и в прошлом мятежники часто начинали с того, что пытались отрезать Стралга от подкрепления, идущего через Нардалборг.

Неужели впереди новый мятеж? Если так, то враг просчитался. Охота Нардалборга не только полностью восстановила свои ряды — в форте находится еще около четырех шестидесяток воинов для Шестого Каравана. Хет даст повстанцам серьезный отпор.

Ночной воздух поджидал его за дверями, точно океан ледяной воды. Дрожа от холода, Хет вышел на стену. На востоке, в черном, испещренном звездами небе, появился серебристый солнечный ореол дивной красоты. Над головой Хета таяли, исполнив свой короткий танец, красные и зеленые всполохи, а на западе розовая гряда облаков с яркими башнями и бастионами указывала на то, что над океаном бушует ураган. За его спиной тянулись покрытые инеем крыши крепости. В поле между нею и городком метались снежные вихри. Под их прикрытием к ним мог подобраться любой враг, да только он замерз бы до смерти по дороге.

Хету отсалютовали часовые в теплых одеждах.

— Видели что-нибудь? — спросил он.

От Веринкара наверняка уже спешит еще один боевой зверь.

— Мой господин добр. Приближается мамонт, милорд. Командир фланга Хранкаг идет вниз, чтобы сделать доклад.

Что?! У Хета по спине пробежал холодок. Веринкар спятил? Командир патруля должен прислать боевого зверя, чтобы тот доложил о гостях. Если у них мирные намерения, он имеет право заговорить с ними и узнать их имена, прежде чем отправлять второго боевого зверя в Нардалборг. Отпустить мамонта и тем самым нарушить целостность отряда — вопиющее нарушение приказов командира. Хет, изо рта которого вырывались облака пара, повернулся к вожаку стаи Фрату.

— Объяви общий сбор.

Фрат хотел было возразить, но уже в следующее мгновение военная дисциплина взяла свое, и он помчался вниз по лестнице, оставив дверь распахнутой.

— Очень скоро у вас будут гости, — предупредил Хет часовых. — Не зевайте. Возможно, на нас хочет напасть враг.

Он пошел к двери.

— Мой господин добр. Еще два мамонта следуют за первым, милорд. Только что показались.

В глазах Хета стояли слезы от ветра, и он почти ничего не видел на таком расстоянии, да еще в темноте. Потрясенный, он уставился в ночь.

— Ты уверен?

— Не уверен, милорд. Мне так кажется.

— Молодец! Ты ведь понимаешь, что это либо не наши мамонты, либо на них сидят чужаки?

— Мой господин добр. Хотите сказать, что весь задний фланг погиб?

— Возможно.

А если командир фланга Веринкар жив, Хету придется его прикончить.

* * *

Когда над горизонтом появился край солнца, и небо вдруг стало ослепительно синего цвета, все Герои Нардалборга заняли позиции на крепостных стенах. И даже те, что должны были отправиться с Шестым Караваном под командованием действующего командира охоты Зарпана во Флоренгию. Хет приказал выслать вперед еще двух мамонтов, но они до сих пор не покинули загонов. Поскольку у него не было времени эвакуировать город, Хет отправил туда правый фланг золотой стаи — предупредить жителей об учениях.

На самом деле он понимал, что тревога ложная. Если бы армия боевых зверей хотела напасть на крепость, они бы уже были здесь, однако Хет не собирался распускать солдат, пока не станет ясно, что происходит. Нельзя пренебрегать даже малейшей опасностью, ведь могут погибнуть люди.

По непонятному капризу природы ветер стих так же неожиданно, как и поднялся. Хет стоял на стене и наблюдал за приближением трех мамонтов: один шагал впереди, двое — на приличном расстоянии позади него. Хет узнал самца по кличке Розовый Бутон. У него на шее сидел настрианин, но спины мамонтов были так круты, что паланкин рассмотреть не удавалось. Однако разведчики доложили, что в нем находятся командир заднего фланга Веринкар и двое его солдат, а также неизвестный человек, плотно укутанный в меха. Хет обратился с молитвой к Веру, чтобы это был сатрап Терек — единственный, кто имел право отменить его приказы.

Вернулся еще один боевой зверь. Он мчался по снегу, и его медный ошейник сверкал на солнце. Обогнув мамонта на безопасном расстоянии, он остановился прямо под главными воротами. Его тело замерцало, и в следующее мгновение Хет увидел обнаженного молодого человека, лицо которого морщилось от боли после перехода в человеческую форму.

Фрат, его вожак, взглянул на Хета, испрашивая разрешения, после чего крикнул:

— Поднимайся сюда, Такрин!

Выпустив когти на руках и ногах, юноша взлетел вверх по деревянным воротам, и во все стороны полетели щепки. Он промчался но подвесному мостику и взобрался на каменный навес. В следующую секунду он уже стоял на бастионе, вновь приняв человеческий облик, мокрый и запыхавшийся. Ему было проще пройти в ворота и залезть по отвесной стене, но он решил воспользоваться случаем и показать, на что способен.

— Докладывай, воин. — Фрат протянул ему накидку.

— Мой господин добр. Воины заднего фланга едут на Крикунье. Вонючка несет на себе семь человек. Я увидел три медных ошейника и думаю, что остальные четверо — тоже веристы, потому что они голые. И… вроде как жмутся друг к другу.

Наверное, для тепла?

— Милорд? — проговорил Фрат.

Хет кивнул.

— Отлично, Герой. Что-нибудь еще?

— Кажется, чужаки без сознания.

Неудивительно, если они долго бежали в боевой форме.

— Мой господин добр… — смущенно проговорил юноша.

— Да?

— На Розовом Бутоне едет не верист, милорд. Она на меня посмотрела… и, кажется, я ее узнал.

Ее?

— Продолжай, — велел Хет, хотя и сам обо всем догадался.

— Думаю, это леди Салтайя, милорд. Я видел ее несколько лет назад, когда она приезжала в Трайфорс.

Хет тоже видел ее тогда впервые. За прошедшие пятнадцать лет она навещала своего брата три или четыре раза, но ни разу не бывала в Нардалборге. От кого же она спасается, раз загнала своих людей до смерти? Неужто она бежит от самого Скьяра? Или из Косорда? Или из Трайфорса? Терек не предупреждал о ее приезде. И где сам Терек? Может быть, Трайфорс осажден, и он остался там? Или тоже скоро будет в Нардалборге?

— Прекрасно, Фрат, — сказал Хет. — Вы свободны, но держитесь начеку. — Он подозвал других вожаков и обратился к Ратуру, чья стая должна была нести первую дневную вахту. — Отбой тревоги.

— Милорд…

— Мы остаемся в полной боевой готовности. Отправь своих людей и черную стаю на расширенное патрулирование границ. Главное внимание пусть уделят дороге из Трайфорса, но следят и за другими подступами к крепости. Если увидят что-нибудь необычное — что угодно — пусть немедленно доложат, отправив двух боевых зверей. Воины из Шестого Каравана займут посты на бастионах. Голубая стая эвакуирует город. Всех людей и как можно больше животных перевести в форт. Ириг, красная стая свободна, но будьте начеку. Это не учения! Все.

Офицеры помчались выполнять приказы. Пронзительный рев труб возвестил об отмене боевой тревоги. Хет посмотрел на мамонта, шедшего по дороге к воротам. Его так и подмывало не открывать их и отправить тетушку восвояси. Командир войска Терек редко откровенничал со своим последним живым сыном, но иногда, изрядно выпив, что-то бессвязно бормотал про Салтайю и свое детство. Он боялся ее больше, чем священного Веру. Он мрачно намекал, что она Избранная, и приходится ему матерью, а не сестрой, или даже матерью и сестрой одновременно. Она якобы убила Храга, его отца, и Терек не признавал Хета своим сыном лишь затем, чтобы уберечь его от цепкой хватки Салтайи. Так он говорил.

Увы, Терек совсем не тот, что прежде.

— Она забрала у меня Храга, Стралга и Нарса, — сокрушался он о троих погибших сыновьях. — Держись от нее подальше!

Два мамонта, отправленных в качестве подкрепления, наконец вышли из загонов и двинулись по занесенной снегом дороге навстречу Вонючке и Крикунье. Скоро границы Нардалборга снова будет обходить патруль, и это несколько успокаивало Хета. Он помчался вниз по ступеням. Нужно предупредить Фемунду, что у них гости, и срочно приготовить мясо и одеяла для эскорта Королевы Теней — для тех, кто выжил в этом жестоком испытании.

Хету стало не по себе при мысли о том, что придется разбираться с командиром фланга Веринкаром. Неужели он настолько глуп, что нарушил приказ командира охоты в угоду сестре сатрапа? Он очень сильно рисковал, ослабив патруль и взяв с собой только одного настрианина. Пока две самки покорно идут домой за самцом, но без настриан им в голову может взбрести, что угодно. Например, захотят сбежать. Хет уже видел такое: мамонты начинали валяться по земле, сбрасывая паланкины. И, естественно, пассажиров.

Веринкар нарушил воинский приказ. Раз ему хватило наглости вернуться в форт, его надо бросить в темницу, но ни один верист не будет сидеть в заточении. Значит, прольется кровь.

ГЛАВА 15

Бенард Селебр оделся за несколько секунд — закрепил набедренную повязку и нацепил сандалии. Снаружи кто-то кричал и разбирал их палатку. Солнце еще только начинало вставать, и на небе между горами и покровом из туч пробилась тонкая полоска света. В лагере царил настоящий хаос.

— Подождите! — завопил он, когда два матроса начали вытаскивать колышки. — Моя жена еще не…

Но она уже проснулась, хотя и всего пару мгновений назад. Палатку тут же унесли. Ингельд стояла на коленях, натягивая платье, и ее голова с копной медных волос только что появилась из ворота. Люди вокруг кричали и носились, как угорелые. Бенард начал спешно рассовывать вещи по сумкам. Даже глуповатый художник сумел сообразить, что лодка вот-вот отчалит.

— Не убирай, она мне нужна! — Ингельд выхватила у него расческу.

Ее роскошные волосы по утрам доставляли ей кучу неприятностей.

Мимо прошел, спотыкаясь, Дантио, несший свернутую палатку. Бенард вскочил на ноги и загородил ему дорогу.

— Что…

— …происходит? — Прорицатель широко улыбнулся. — Недоумки Хорольда обнаружили пропажу Свидетельницы. Он в страшной ярости. Приказал обыскать острова. Полагаю, нам незачем тут задерживаться.

Дантио пошел было дальше, но вновь наткнулся на своего могучего брата.

— То есть вы ее спасли? Кто тебе помог?

— Орлад составил мне компанию. Травил анекдоты.

— А где обещанный «Новый Рассвет»? — прорычал Бенард.

Дантио взглянул на восток.

— Уже близко. Но не очень, увы. Если хочешь помочь, братик… — Он всучил Бенарду громадный сверток, тот его схватил, да так и остался стоять.

Затем, сообразив, что надо поторапливаться, он побежал к лодке, швырнул в нее палатку и вернулся.

По пути Бенард встретил сестру, которая тащила свою сумку с вещами.

— Значит, ты смогла! — сказал он, обнимая ее. — Поздравляю! Замечательно!

— Я? — В глазах Фабии появилось искреннее непонимание. — С чего ты взял?

— У тебя мокрые волосы, и от тебя разит Вроггом.

— Ты совершенно невыносим, Бенард Селебр, — прошипела она. — Сначала строишь из себя простачка, а потом выясняется, что ты чуть ли не умнее Хорта!

Его большой рот растянулся в довольной улыбке.

— Орлад сразу сказал, что без особой нужды Дантио не обратился бы к тебе за помощью. А ты не боишься, что я начну хвастаться всем подряд сестричкой Избранной, не боишься? Другие ведь не поймут.

— А ты понимаешь?

Бенард не понимал, но решил доверять сестре, покуда у него не появится повод изменить свое мнение.

— Помнишь тот день, когда мы встретились? Ингельд спросила, моделью для какой богини ты могла бы стать.

Она приподняла свои красивые брови.

— Ты ответил, что Храды.

— Надо же было как-то ответить.

— Ты уже тогда догадался? — недоверчиво спросила Фабия.

— Заподозрил. И я не сравнил бы тебя ни с кем из Светлых.

— Я выгляжу порочной и злой, так, что ли?

— Нет, нет! — Он взъерошил волосы. — Не умею я говорить. Последователи культов Светлых… они одноцветны. Орлад — сама воинственность. Дантио — чистое любопытство. Любовь, война, закон… Ты не подходила под эти категории. Ты похожа на радугу, темную радугу — из синего, бордового, оливкового, коричневого… И в тоже время ты недостаточно тусклая для непосвященной. Не могу объяснить. Мне нужно нарисовать. — Он обрадовался ее улыбке. — Это же замечательно, Фабия! Есть старая поговорка о том, что два бога лучше одного. А у нас их четыре!

Она поцеловала его в поросшую щетиной щеку.

— Ну, тогда сглаз тебе не грозит. Побеседуем в лодке. Ты будешь рисовать, а я говорить.

— Бенард! — окликнула его Ингельд, стоявшая возле кострища.

Он вспомнил о Хорольде и помчался к жене. Та стояла рядом с сидящей на скамье женщиной — пожилой, маленькой и растрепанной. Ее платье было порвано, а на одной стороне лица появился шрам, которого раньше не было. Ингельд хотела представить его Свидетельнице.

— Госпожа Лония! — Он опустился на колени. — Я пришел в ужас, когда брат рассказал мне об испытаниях, выпавших на вашу долю.

Она ласково улыбнулась.

— А я волновалась за тебя, мастер-художник. Весть о том, что вы с наследной правительницей живы и здоровы, принесла мне вчера много радости.

— Вы знакомы? — удивленно спросила Ингельд, позабыв, что Бенард в Косорде знает всех.

— Еще вчера днем я не догадывался, что госпожа Лония — Свидетельница, но она была одной из моих первых заказчиц.

— Не совсем так, миледи, — проговорила старушка. — Я попросила юного мастера-художника Бенарда расписать стену в моем доме. Когда я сказала, что не смогу заплатить серебром, он заявил, что ему все равно.

— Да, вы и в самом деле знаете Бенарда! — рассмеявшись, сказала Ингельд.

— В конце концов она заплатила мне даже больше, чем я просил, — добавил Бенард. — Я всегда могу отличить честного человека от обманщика.

— И что ты сделал с деньгами? Нет, не говори.

— Не бойся, я все равно не помню.

Мимо промчался верист.

— Пора отчаливать, дамы! Чудовища близко. — Это был красавчик Ваэльс.

— Бенард, — сказала Ингельд. — Свидетельница ослабла после тяжелых испытаний, которые ей довелось пережить, а к ее ноге до сих пор приделана цепь, поэтому…

— С удовольствием! — Бенард подхватил старушку на руки и зашагал по поляне. — Вам не помешает немного поправиться, госпожа.

Она рассмеялась.

— Я чувствую себя заблудившимся ребенком, которого чудом спасли. Вы, Селебры, крепкие ребята.

— Орлад — обманщик, — заявил Бенард. — Настоящий силач тут я. Дантио достались фамильные мозги. — «А самая опасная из нас — Фабия». — Что было после нашего побега из Косорда? Нимфа Хидди долго развлекала сатрапа?

Пожилая леди глуповато ухмыльнулась.

— Благодаря ей он был занят два дня и три ночи, но потом она испугалась за свою жизнь и сбежала на лодке вниз по течению. Впрочем, это известно только Свидетельницам. Хорольд пришел в себя, обнаружил… хм-м-м… пропажу наследной правительницы и ураганом ворвался в наши покои. Увидев, в какой он ярости, я отослала всех прочь. Когда я сказала, что не знаю, где вы (а я в самом деле не знала, потому что вы уже были далеко), он меня ударил. — Лония прикоснулась к красным шрамам на щеке.

— Чудовище! — возмутился Бенард. Сатрап весил, наверное, в четыре раза больше этой хрупкой женщины.

— С одной стороны, да, — кивнула Свидетельница. — А с другой, все было к лучшему. Мы много лет готовились к чему-то подобному.

— Хорольд нарушил условия договора? — спросила Ингельд, едва поспевавшая за Бенардом.

— Да, нарушил! Если бы кто-нибудь из нас ему солгал, нас бы подвергли анафеме, но когда верист меня ударил, договор потерял силу.

Выходит, Дантио больше не угрожает опасность! Хорольд нарушил договор первым.

Лодка уже виднелась за кустами и тощими деревьями. Ее спустили на воду, и команда с пассажирами забирались внутрь. Другие речные жители тоже проведали об угрозе, и два их судна направлялись вверх по течению. Гребцы безмолвно работали веслами.

— Получается, сатрап силой заставил вас рассказать, куда мы направляемся? — спросил Бенард.

Свидетельница вздохнула.

— Боюсь, что так. Я видела, как вы поплыли вниз по течению, и не знала, что вы вернулись назад, пока не встретилась с вами прошлой ночью. Обманывая, я сказала ему правду — да будет благословенна Всевидящая…

— Стало быть, священный Демерн решил восстановить справедливость, — твердо заявил Бенард. — Сегодня Хорольд встретит свою судьбу.

— Он уже близко? — спросила Ингельд.

— Примерно на полпути от лагеря, — ответила прорицательница. — Его люди рассредоточились по всем островам, поэтому они плывут не слишком быстро.

— А «Новый Рассвет»?

— Несколько шестидесяток взмокших воинов движутся вниз по течению Молочной, но они будут здесь не раньше чем через одно кипение котелка.Возможно, нам удастся убежать, но и сатрапу, боюсь, тоже. Если он испугается, то быстро доберется до Косорда.

«Смешно, — подумал Бенард, — верист будет спасаться бегством!» Хорольд должен помнить, что сестра, которую он смертельно боится, рядом. Если он появится в Трайфорсе без приказа, в погоне за сбежавшей женой (к тому же так и не пойманной), Салтайе это будет не по душе. Мало того, он не захочет признаваться, что нарушил драгоценный договор со Свидетельницами. Поступив так, он своими руками лишил себя зрения и потерял надежду отыскать Ингельд. Он мог подумать, что Молчальница сбежала в родной Косорд. Да, у Хорольда есть не один повод туда вернуться.

А это будет настоящей катастрофой!

Тропинка между двумя деревьями стала совсем узкой, Ингельд на мгновение оказалась сзади и не услышала его вопроса.

— Я по-прежнему отмечен судьбой? — тихо спросил Бенард.

Старушка вздрогнула от удивления.

— Он и об этом тебе рассказал?

— Я отмечен?

Она кивнула.

— Спасибо, — произнес он, жалея, что ответ не отрицательный.

«Свободный дух» превратился в покачивающийся на волнах хаос. Кое-как побросав вещи и инструменты, матросы забирались под высокие груды в поисках весел, вытаскивали их и закрепляли в уключинах, грозя разбить головы тем, кто стоял рядом. Пассажиры старались держаться от них подальше, но два вериста крепко цеплялись за кусты, чтобы лодка не уплыла. Пока Орлад помогал Ингельд подняться на борт, Бенард передал Молчальницу могучему Снерфрику, которому пришлось выпустить ветку, чтобы ее принять.

Бенард незаметно сделал шаг назад и растянулся на земле за кустами. Он спрятал лицо в траве и замер. Обычно люди не видят того, что находится прямо у них под носом, и его простая уловка сработала. В суматохе даже веристы не заметили его отсутствия. Два последних Героя сели в лодку, и та отчалила.

На реке царила тишина. Сердитые голоса, скрип уключин, крики гребцов — вскоре все звуки стихли вдалеке. Дантио и Молчальница, конечно же, скоро его увидят, и тогда начнется грандиозное сражение между пассажирами, требующими вернуться за ним, и командой, мечтающей сбежать от Хорольда. Едва ли Орлад и его воины управятся с веслами, так что скорее всего победят матросы.

В обычных обстоятельствах Бенард вовсе не был склонен к безрассудным поступкам, но Ингельд не будет чувствовать себя в безопасности, пока жив Хорольд. Очень скоро ей придется вернуться домой и исполнить долг перед священной Веслих: родить Оливию в городе, которым ей суждено править. Хорольд сам забрался в капкан, и его нельзя оттуда выпускать. Хорошая ловушка требует хорошей наживки.

Бенард по-прежнему отмечен судьбой. Значит, он может изменить сущность мира.

Он поднял голову и убедился, что благодаря длинным веслам «Свободный дух» уже скрылся за излучиной реки. Приближалась еще одна лодка. Бенард поднялся и помчался через поляну к берегу. Когда Дантио его увидит, то догадается, что задумал безумный братец, но поймать его будет уже непросто.

Он добрался до берега, проверил, крепко ли завязаны сандалии, нырнул в воду и поплыл к другому острову, а оттуда по лабиринту речушек. Всякий раз, когда была возможность, он выбирался на сушу и молился Анзиэль.

«…Велико Ее могущество и бесконечно царство Ее благословения… Она есть солнце, свеча и звезды…

Я знаю, что не умею врать, миледи, но умоляю хоть разок сделать так, чтобы моя ложь выглядела правдой. Я не отличаюсь храбростью, но Ты можешь придать мне смелый вид». Он представил свое лицо — честное и серьезное. «Пусть сегодня я буду выглядеть именно так!» Только сегодня — один-единственный раз. Скорее всего он не доживет до полудня, а если и доживет, то наверняка пожалеет об этом. Хорольд может быть невероятно злопамятным.

Когда Бенард решил, что погоня ему больше не грозит, он нашел на большой поляне полуразвалившуюся скамейку и сел, чтобы отдышаться и сочинить достоверную историю. Он уже справился с первым и значительно продвинулся во втором, когда среди деревьев показались два Героя, а за ними еще несколько. Увидев художника, они помчались к нему.

Да, ничего хорошего его не ждет. Командиром фланга оказался Варс Варсон — кадет в отряде стражи при дворце Косорда. Он отличался еще более злобным нравом, чем его дружок Катрат. Когда он вместе с половиной своего фланга подбежал к Бенарду, тот уже стоял на коленях, смиренно опустив голову.

— Похоже, сегодня у нас удачный денек, — сказал Варе. — Где женщина?

— Скажу только сатрапу, — ответил Бенард, и его тут же прижали к земле.

Командир фланга облизнул костяшки пальцев.

— Норк, ты у нас самый голосистый. Извести Борова. Лицо одного из веристов людей скривилось, словно от резкой боли, и он издал нечеловеческий вопль:

— Мы поймали грязнолицего!

Затем последовала серия пронзительных сигналов, как будто запел горн. Его, наверное, услышали даже в Трайфорсе. Варе пнул Бенарда.

— Вставай, червяк! И постарайся удержаться на ногах. Он принялся избивать его кулаками. Попытки Бенарда отразить удары, увернуться или ответить не увенчались успехом. Он мог бы сломать Варса о колено, словно прутик, если бы тот стоял неподвижно, но верист был опытным и умелым воином. А Рука — нет. Бенард вдруг обнаружил, что лежит в траве, окровавленный и стонущий от боли.

— Твоя очередь, Рантр, — распорядился Варе. — Только не убивай его.

Его люди повеселились от души: они по очереди пинали Бенарда и заключали пари, через сколько ударов он снова упадет на землю. Когда он уже не мог больше стоять, они просто били его — по почкам, животу, голове, лицу, между ног. Его крики только подливали масла в огонь. «Я действительно сейчас умру. Ингельд! Ингельд!» Его мучения продолжались так долго, что все котелки в Вигелии успели бы вскипеть, но в конце концов кто-то схватил его за волосы и поставил на колени. Бенард увидел перед собой клыки и морду сатрапа Хорольда.

— Где моя жена?

— На ферме на берегу Молочной, милорд, — ответил он, глядя на жуткие копыта сатрапа, которыми тот в любую секунду мог его прикончить.

— Что ты здесь делаешь?

— Пришел, чтобы доложить вам, милорд.

Бенарда больше не заботило, уверенно ли он выглядит: на превращенном в кровавое месиво лице ничего нельзя было прочитать. Он лишился нескольких зубов и плохо видел одним глазом.

— С какой стати?

Как там он придумал? Ах, да… Бенард выплюнул несколько сгустков крови.

— Потому что она чахнет и тоскует. Она должна вернуться домой, в родной город, иначе умрет!

— А вот ты умрешь в любом случае. Тебе это известно?

— Мой господин добр.

— Ничуть! Скоро ты это поймешь, — рассмеявшись, заявил Хорольд. После такого отличного начала день обещал быть просто незабываемым. — Ты сделал ей ребенка?

Бенард смутно припомнил свои рассуждения о том, что ему не поверят, если он станет это отрицать.

— Да, но она его потеряла. Богиня его отвергла.

Он знал, что Хорольду это понравится.

Сатрап вновь рассмеялся. Он уже давно покинул дворец с ванными и ароматной водой, и от него разило, как от горящей кучи навоза. Хорольд повернулся к своим людям.

— Вожак стаи, позови лодки.

Тут же раздался громкий вой и ответный вопль откуда-то издалека.

— Кто украл прорицательницу из моего лагеря?

Сквозь разбитые зубы, опухшими кровоточащими губами Бенард пробормотал:

— Не знаю, милорд.

Видимо, Хорольд его ударил, потому что Бенард опять лежал на земле, а мир вращался у него над головой. Во рту была кровь и осколки зубов.

— Забирайте его, — велел Хорольд. — Но больше не трогайте, а то лишите меня удовольствия.

* * *

В лодке сатрапа не оказалось речных жителей. Либо он просто захватил ее и вышвырнул их вон, либо они в ужасе сбежали. Хорольд всю свою жизнь путешествовал по Вигелии, разбивая лагеря в самых разных местах, и прекрасно ориентировался на воде и земле. Кроме того, он знал толк в засадах и отправил шесть лодок вперед, а еще шесть или больше защищали его с тыла.

Река Молочная несла белесые воды между островами, ветер постоянно менял направление, но Хорольду не надо было поднимать паруса или пользоваться рулевым веслом. Людей у него хватало: шестнадцать веристов шли рядом, толкая лодку. Когда они отправились в путь, Врогг доходил им до плеч, поэтому они разделись, побросав накидки и обувь на палубу. Им было непросто тащить судно по мелководью Молочной, и они посинели от холода, а их тела покрылись мурашками. Хорольда это не волновало.

Он сидел, удобно устроившись на корме. Бенарда посадили посреди палубы, крепко привязав к мачте. Он то и дело терял сознание, а боль была такой невыносимой, что он плохо понимал происходящее. От последнего удара у него двоилось в глазах, а в ушах звенело. Бенард сидел в алой луже собственной крови. Вчера он попросил богов отправить Хорольда вслед за его братом Тереком, но сейчас он сам туда направлялся. Вот так и бывает с теми, кто проклинает других.

— Пленник! — прорычал Хорольд в третий или четвертый раз.

Бенард чуть поднял голову и приоткрыл один глаз.

— Милорд?

— Я уже говорил, что убью тебя первым, если это ловушка? Сначала оторву яйца, а потом растерзаю тебя на мелкие кусочки.

Скорее всего так он и сделает.

Бенард попытался разглядеть расплывчатый, неясный, двоящийся перед глазами пейзаж. В прошлый раз мимо проплывали крестьянские поля, а теперь — тростник и болота с небольшими зарослями ив, кизила и бочковухи. Появился и вскоре исчез городок Молоко. Повстанцев из «Нового Рассвета» все еще не было видно, зато флотилия сатрапа не наткнулась на «Свободный дух», чего он боялся больше всего.

— Далеко до фермы? — спросил сатрап.

Губы Бенарда распухли и мешали говорить. Если он подождет еще немного, то вообще не скажет того, что собирался. Это наверняка его убьет, но безрассудство и так завело его слишком далеко. Жизнь причиняла ему много страданий.

— Нет никакой фермы, — выдавил он. — Это ловушка. Твоему правлению конец, чудовище. Мой брат Орлад и его друзья вчера убили Терека. — Он выплюнул еще несколько сгустков крови, и мир снова завертелся в бешеной пляске. — Чуть позже в Трайфорсе произошло сражение. Я не знаю, получила ли твоя сестра по заслугам, но непременно получит. В этих лесах полно повстанцев. Они называют себя «Новый Рассвет».

— Ты не в себе!

— Насчет ребенка я солгал. Моя дочь будет править Косордом после Ингельд.

Великан глухо заревел, в ярости вскочил на ноги и занес руку с длинными, острыми когтями.

— Флоренгианское дерьмо!

Он шагнул вперед.

Воины, шлепавшие по воде рядом с лодкой, услышали молитву Бенарда и стали с интересом ждать, когда их командир разорвет грязнолицего на части. Они почти не следили за происходящим вокруг (а следовало бы), поэтому не успели быстро перейти в боевую форму, когда из тростников выскочила сотня боевых зверей. Солдаты, которых атаковали одновременно два зверя, умирали сразу. Вверх и вниз по течению реки разразились отдельные сражения, но команды других лодок увидели, что случилось, и успели подготовиться. Там поединки шли дольше. Впрочем, с тем же исходом.

Гатлаг Гатлагсон давно говорил, что сатрап Хорольд решится принять боевую форму, только если надо будет спасать собственную жизнь. Этот день наступил. Его боевой зверь больше походил на медведя с восемью лапами, чем на кабана. Он оброс желтой шерстью, когти походили на крюки для мясных туш, изо рта торчали кабаньи клыки. Сатрап располосовал ими двух повстанцев и в следующее мгновение исчез под целой стаей боевых зверей. Лодка развалилась, когда гора плоти ударила в ее борт, но не утонула, потому что река была слишком мелкой. Чтобы прикончить Хорольда, мятежникам пришлось разорвать его на части.

Бенард видел, как это произошло. Боги ответили на его молитву. Теперь он умрет счастливым.

ЧАСТЬ IV ГОНКА ДО ГРАНИЦЫ

ГЛАВА 16

Хет Хетсон никогда не обращал особого внимания на бредни Терека о том, что Салтайя — Избранная. Он вообще не очень-то верил в Избранных: разве человек может почитать смерть и зло? Теперь у него возникли сомнения на этот счет.

Розовый Бутон — кошмар, ставший реальностью, ходячая косматая гора — миновал ворота крепости, глядя по сторонам умными, налитыми ненавистью глазами. Он был стар, его огромные изогнутые клыки стерлись и обломались, но силу он не растерял. Настрианин Треб распростерся на его спине, чтобы его не раздавило перемычкой ворот, и что-то пробормотал в волосатое ухо мамонта, заставив его остановиться. К ним подбежали люди, толкавшие перед собой лестницу на колесах.

Паланкин имел форму небольшой лестницы, установленной на длинной крутой спине. Шесть скамеек свободно вместили бы по два человека, и даже по три, если потесниться. Розовый Бутон мог нести их целый день. Два молодых Героя сидели на нижней скамейке, съежившись от страха, но Хет не мог определить, что вызвало их страх — женщина, гнев коменданта или боги. Возможно, все вместе. Наверху, рядом с настрианином, устроились Королева Теней и командир фланга Веринкар. Хет думал, что его лицо будет пепельно-серым от ужаса, однако командир улыбался. Когда Салтайя встала, чтобы сбросить меховой плащ, Веринкар вскочил первым и благоговейно снял его с плеч Салтайи, будто мальчик, познавший первую любовь. Вот тогда Хет поверил в силу зла, и будь у него лук, он бы выпустил в ведьму стрелу. Как она смеет совращать его лучшего воина? Теперь это жалкое подобие человека. Он все равно что умер.

Два воина соскочили на землю и затерялись в толпе. Одетая в черное Салтайя начала медленно спускаться по ступенькам. Веринкар оставался рядом, не обращая ни малейшего внимания на стоящего у основания лестницы Хета и на вожака стаи Фрата с отрядом воинов, мрачно сжимающих бронзовые кандалы. Едва ли оковы им пригодятся. Веринкар — превосходный боец и наверняка заберет на тот свет одного или двоих. Вся крепость знала, что сейчас произойдет, и сотни глаз смотрели на разворачивающуюся перед ними трагедию.

Королева Теней остановилась.

— Командир охоты Хет!

Он слегка поклонился.

— Добро пожаловать в Нардалборг, миледи.

Она оглядела отряд, повернулась к Веринкару и что-то прошептала ему на ухо. Он кивнул. Салтайя пошла дальше. Он не отставал.

Застыв на последней ступеньке, она протянула руку Хету. Он попятился, охваченный внезапным отвращением, и приказал ближайшему веристу проводить леди. Салтайя отступила, дав Веринкару расчистить пространство у основания лестницы, но дальше не пошла.

Совсем непросто лишить свободы провинившегося вериста. Его должны арестовать воины его стаи, поскольку в таком случае он не попытается нанести им максимальный урон, а те не выступят на его защиту. Фрат, содрогнувшись, шагнул вперед. Он держал в руках массивные кандалы, какие остановили бы и мамонта; затем на преступника, если он еще будет жив, наденут ножные оковы, цепи и каменный груз.

— Командир фланга, ты обвиняешься в нарушении воинского приказа. Тебя заключат в тюрьму до рассмотрения судом твоего дела.

— Мой господин добр. — Веринкар повернулся и смиренно сложил руки за спиной.

Хета словно ударили. Все собравшиеся изумленно охнули. Тогда Хет обратил свою ярость против вожака стаи Ратура:

— Яйца Веру! Ты только и можешь, что глазеть по сторонам, высунув язык? Вы мужчины или совы? Если у твоих солдат нет другой работы, пусть разгребают снег! — Все тут же занялись какими-то бессмысленными делами.

Быть может, им уже пора рыть могилу. Хет кивнул Королеве Теней.

— Пойдемте, миледи.

* * *

Комната стражи была маленькой и тускло освещенной. Вдоль стен протянулись скамьи, рядом стоял потертый стол. Пахло застарелым потом, но пылающие в очаге дрова создавали уют. Салтайя подошла к огню. Хет закрыл дверь и остался у входа.

Грея руки и не глядя на него, Салтайя сказала:

— У меня важная новость, командир охоты.

— Я это понял, увидев, как вы сюда добрались.

Вот теперь она взглянула на Хета. Ее лицо под черной накидкой покраснело от холода. Большого сходства с Тереком он не увидел, впрочем, Хет плохо помнил, как выглядел его отец, когда еще не превратился в стервятника. Зато у Катрата Хорольдсона, прибывшего два дня назад в Нардалборг, был такой же гордый нос с горбинкой, хотя из-за многочисленных драк он давно потерял форму и выглядел смешным. На лице Салтайи этот нос производил сильное впечатление. У нее были большие и необычайно темные для вигелианки глаза.

— Должна с прискорбием сообщить, что сатрап Терек ушел во мрак.

Почему-то это известие не удивило и не опечалило Хета. Настоящий человек умер много лет назад. Однако теперь многое изменится. Кто будет править Трайфорсом?

— В залах Веру ему уготовано почетное место.

Салтайя заметила, что он не огорчился.

— Терека убили твои люди.

Вот как! Хет приготовился к обвинениям в мятеже. Однако положение осложнилось. Если теперь у войска Терека нет командира, Феллард и Карртин ходят друг за другом кругами, точно самцы мамонтов по весне. Один из них скорее всего уже убит. Яйца Веру! Из Нардалборга еще не ушел Шестой Караван. Верность Стралгу требует…

Ксаран его побери! Плевать на Стралга. Пусть останется без подкреплений, и с ним разберется Мятежник. Тогда война закончится, и больше не надо будет отправлять на смерть молодых бойцов. Для Хета и его семьи начнется новая жизнь…

— Вы уверены?

Избранная презрительно поджала губы.

— Терек хотел убить флоренгианина Орлада и сам попал в засаду.

— Еще потери есть?

— Охота Трайфорса потеряла одиннадцать воинов. Твоих людей погибло четверо. Остальные вернулись?

Хет едва сдержал улыбку. Великолепно! Славная победа! Орлад — прирожденный лидер, Герой из Героев. Увы, теперь он вне закона, бедный мальчик. Он и семеро его верных воинов.

— Нет, миледи. Они не получали от меня подобных приказов. Могу я узнать, зачем вы сюда пожаловали?

Можно было и не спрашивать. Хет подошел к окну и выглянул наружу, чтобы она не увидела его лица. Королева Теней бежала в Нардалборг, поскольку сатрап умер, и люди начали копать глубокую могилу для его сестры. А что, отличная мысль! После того, что она сделала с Веринкаром, заставив его нарушить приказ, других доказательств не требуется. Земля еще не замерзла. Похоронить, наконец, эту сволочь? Да! Сначала надо призвать подкрепление. Он повернулся к двери…

И заглянул в ее страшные темные глаза. Как близко! Он не заметил, что она подошла. Миледи…

ГЛАВА 17

Ваэльс Борксон сидел на пне возле святилища Синары в Высокой Балке и грыз свиные ребрышки. Он успел съесть половину кабана, а если ему никто не помешает, прикончит и вторую. Лежащие в тени собаки с завистью поглядывали на жир, текущий по его небритым щекам, и ждали, когда он швырнет им очередную кость. Сквозь грубую деревянную дверь доносились слабые звуки молитвы, но сейчас в святилище был лишь один молящийся, поскольку веристы исцеляются сами. Он даже жалел, что не может этого испытать. В Молочной битве Ваэльс сломал шеи двум воинам — ну, или полутора, потому что со вторым ему помог Хротгат. Пара боевых шрамов ему не помешает. Орлад добавил несколько в свою коллекцию.

На противоположной стороне грязной бугристой колеи (она служила здесь дорогой) стояло второе деревянное строение, храм Веслих. Оттуда также доносился шум, поскольку там была Ингельд Нарсдор и местные женщины, охранявшие священный огонь. Высокая Балка обходилась без Дочери, хотя город был крупный. Всего три года назад здесь рос дикий лес. А три дня назад разместилось сорок шестидесяток веристов, не говоря уже о бесчисленных жителях города, многие из которых были нимфами. Сегодня особенно бросалось в глаза, как город опустел. Жители ушли по своим делам в Трайфорс и Нардалборг. Чья сторона ни одержит победу, еще до зимы Высокую Балку сожгут.

Из-за угла появились Намберсон и Снерфрик, а за ними — еще двое, которых Ваэльс узнал не сразу. Хорт Вигсон и сестра Орлада раздобыли новую одежду, на удивление красивую — если учесть, чем могут торговать во временном поселении. Волосы Фабии черными локонами спадали на соболью накидку, свободно свисавшую с плеч — все Селебры отличались широкими плечами. У платья был глубокий вырез, открывавший треть ее высокой округлой груди. На Фабию было приятно взглянуть, хотя она и не обладала обаянием брата. Жаль, ей не удалось найти одежду более светлых тонов, которая оттенила бы ее смуглую кожу.

Купец был в разноцветном одеянии и подбитой мехом мантии; золотые ожерелья и браслеты украшали его шею и запястья. Почему-то теперь он выглядел еще незначительнее, чем в грязных обносках. Конечно, это особенно подчеркивали два мускулистых Героя, появившихся вместе с ним. Хорт казался старым, больным, напуганным и больше всего походил на мышь. Почему столь богатый человек выглядит так жалко? Не кроется ли в этом какой-нибудь важный урок?

У Снерфрика и Намберсона, охранявших сестру командира от пьяниц, лица были мрачные. Им хотелось присоединиться к пирующим — шум праздника доносился даже с такого большого расстояния, а к закату греметь будет весь город.

Фабия обратилась к Ваэльсу с таким упреком в голосе, словно тот был виноват во всех невзгодах мира:

— Он до сих пор здесь?!

Ваэльс выразительно махнул ребрышком.

— Я слышал, как попросили вскипятить второй чан воды.

Он умолчал о том, что из святилища послали еще за тремя целителями. Потребовалось восемь синаристов, чтобы принять на себя все ранения Бенарда. Ему вообще крупно повезло, что он не умер по дороге в Высокую Балку. Веристы положили его на носилки и весь остаток пути бежали — прежде они никогда не оказывали такую честь непосвященному. О подобных случаях упоминалось лишь в древних легендах.

— Передай, что мне срочно надо его увидеть! — велела Фабия. — Мы будем в золотых казармах охоты Пантеры.

Орлад, Дантио, Ингельд и командир охоты Нильс Фратсон тоже хотела поскорее поговорить с Бенардом. Мстители и Громобои мечтали пронести его по городу на плечах.

— Передам. — Ваэльс широко улыбнулся, надеясь получить ответную улыбку.

Однако его ожидания не сбылись, и он проводил Фабию и ее спутников долгим взглядом, после чего швырнул им через головы свиную кость. Собаки бросились за ней, едва не сбив Хорта с ног. Даже веристы подскочили от неожиданности. Снерфрик обернулся и сделал непристойный жест. Ваэльс весело помахал ему в ответ.

Он успел сгрызть еще одно ребрышко, когда дверь у него за спиной со скрипом отворилась.

Наружу выглянул пожилой целитель.

— Ты ждешь мастера-художника Бенарда? — Он еле говорил разбитым ртом.

— Да. Он может идти? — Ваэльс подумал, что смог бы отнести здоровяка в дом Орлада, хотя предпочел бы этого не делать.

— Конечно. — Старик беззубо усмехнулся и распахнул дверь.

На улицу, моргая от яркого солнца, вышел улыбающийся Бенард. Лицо художника все еще было распухшим и посиневшим… нет, он весь был распухшим и посиневшим, но от боли явно не страдал.

— Рад, что вы меня подождали, господин. — Он говорил не слишком внятно, поскольку потерял половину зубов — их целители восстановить не сумели.

— С удовольствием помогу.

Ваэльс швырнул остатки ребрышек собакам, и вся стая бросилась за новой добычей. Он облизнул пальцы.

— Я бы предпочел, чтобы вы звали меня Ваэльс, мастер-художник.

— Все Герои настаивают, чтобы к ним обращались «господин».

— Но ты особый случай. Ты герой для Героев, потому что заманил в ловушку кабана Косорда! Подобная отвага для нас превыше всего.

Несмотря на синяки Бенард умудрился покраснеть.

— Благодарю. А где Ингельд?

— Играет с огнем в храме. — Ваэльс показал на здание с символами Веслих. — Я получил приказ отвести тебя в казармы и накормить. Мы уже поели.

— Звучит неплохо, но мне бы сначала помыться.

— Пойдем, баня в той стороне.

Когда они зашагали по улице, Бенард спросил:

— Расскажи, что случилось, я плохо помню последние события.

— Досадно! Все прошло так, как ты и планировал. Дантио и Ингельд хотели за тобой вернуться, но Орлад не пожелал об этом слышать. Он сказал, что тебя в любом случае убьют, и нам нужно сделать все, чтобы твоя жертва не стала напрасной. Он велел Намберсону и остальным плыть вверх по течению Врогга, а мы с ним побежали за воинами «Нового Рассвета». — Ваэльс не упомянул о том, что едва не умер, стараясь не отстать от Орлада. Это было очевидно. — Мы нашли командира охоты Нильса, который двигался вдоль берега Молочной реки с полной охотой Мстителей и большей частью охоты Громобоев. Нильс подготовил засаду.

Ваэльс его помнил, потому что они оба росли в Трайфорсе. Из-за родимого пятна Нильс тоже его помнил. Что ж, знакомство с таким командиром не помешает толковому молодому воину.

Бенард скорчил гримасу.

— Припоминаю, что Хорольд принял боевую форму…

— А я это пропустил. Мы были в двух лодках от тебя выше по течению. Он умер достойно; забрал с собой трех Героев. О, то была славная бойня! Молочная река стала клубничной.

Рука не ответил. Они свернули к храму Веру и спустились по берегу, перешагивая через корни деревьев. Русло реки превратилось в трясину, потому что здесь прошло огромное количество людей. Сейчас это было не важно, ведь они собирались помыться. Правда, назад идти придется той же дорогой, что делало их поход в баню не слишком осмысленным.

Ваэльс помедлил у входа — вдруг там кто-нибудь есть.

— Орлад сказал, что у тебя есть ко мне просьба.

— Неужели?

— Да. Он сказал, что не знает, в чем именно состоит просьба, но он спросил у Ингельд, а та только рассмеялась. В любом случае, можешь просить.

— А ты не рассердишься?

— Рассержусь? — Ваэльс хохотнул. — Я не рассержусь, даже если ты прикажешь мне есть землю! Твоя безумная храбрость — пример для Героев. К тому же ты брат моего командира.

Бенард смущенно улыбнулся, обнажив просветы между зубами.

— Не рассердишься, даже если я скажу, что мне нравится твоя улыбка?

У Ваэльса сжались кулаки и челюсти.

— Если бы это сказал кто-то другой, я бы сожрал его живьем.

Бенард искренне удивился.

— Почему? Ты о родимом пятне? Да я его даже не вижу! Все дело в форме. Я поручил заказ на статуи нескольких богов. Мрамор имеет цвет кожи вигелиан. Думаешь, я стану рисовать на нем пятно? Мне нужна лишь форма, а у тебя едва ли не лучшее мужское тело из всех, что мне доводилось видеть. Боги должны быть прекрасными, а твои пропорции безупречны. У тебя превосходно развиты все мышцы. И удивительная таинственная улыбка.

— Да? — смущенно пробормотал Ваэльс. — Благодарю.

— Мой брат думает так же — я вижу, как он на тебя смотрит.

Ваэльс вновь почувствовал раздражение.

— Неужели это заметно?

— Вовсе нет. Просто я очень наблюдательный человек. Но твои товарищи по флангу тоже все знают.

— Пусть. — Если Орладу что-то понадобится, они возражать не станут. К счастью, ему был нужен Ваэльс.

— Можешь сейчас раздеться? — попросил Бенард.

— Пожалуй. Еще раз выкупаться не помешает.

— Мне больше ничего и не надо — только получше тебя разглядеть.

Польщенный Ваэльс сказал:

— Я не против. Смотри, сколько пожелаешь. — И он постарался придать себе таинственный вид.

* * *

Баня была просторной и тускло освещенной — обычный длинный сарай, построенный над ручьем. Здесь пахло влажной землей и деревом. Вода попадала сюда через трубу, находящуюся на уровне бедер, падала на плоские камни и стекала в бассейн, занимавший большую часть пространства. Кто-то попытался замостить пол и поставить скамейки, но сейчас все было покрыто грязью. Внутри никого не оказалось, и Ваэльс вздохнул с облегчением. Зато Мстители превратили бассейн в черное болото.

— Видимо, смысл в том, чтобы залезть в бассейн, натереться грязью и вымыться под струей воды.

Бенард прямо в набедренной повязке вошел в бассейн и уселся на дно, так что из темной воды торчала только голова. Он даже вздохнул от удовольствия. И выжидательно посмотрел на Ваэльса.

Тот сказал:

— Уж очень тут темно. Может быть, не сейчас… ну, то есть…

Художник рассмеялся.

— У меня хорошее зрение. Давай поживее. Я не буду смеяться.

— А тут и не над чем смеяться! — сердито отозвался Ваэльс и быстро разделся, чтобы доказать свою правоту.

Вот странно: он каждый день ходит голым перед другими веристами, но никогда прежде не смущался.

— Еще чуть-чуть сдвинь ноги, — попросил Бенард. — Немного согни колени… нет, не так сильно. А теперь представь, что у тебя на бедре тяжелый кувшин с вином. Так, немного повыше. Да-да! Поддержи правую руку левой, чтобы напряглись мышцы. Превосходно! Повернись. Спасибо! Ты станешь священным Сьену, вот только на губах у тебя будет играть великолепная улыбка. Не такая — сейчас ты больше похож на девственницу перед первой брачной ночью.

В ответ Ваэльс прыгнул в воду, и Бенарда накрыла волна. Смеясь, тот начал отплевываться.

Некоторое время они сидели в грязной воде и ухмылялись. Самого Бенарда природа наградила мощным телом борца — в отличие от Орлада, хотя тот был гораздо сильнее и умел такое, о чем даже Снерфрик мог только мечтать.

— Ты вернешься в Косорд, чтобы завершить работу над статуями? — спросил Ваэльс.

— Надеюсь. Ингельд должна выносить Оливию — нашу дочь — именно там. Хорольд нам больше не страшен. А ты что хочешь делать?

То, что хотел делать Ваэльс, не совпадал с тем, что он мог.

— Не знаю, — мрачно ответил он. — Благодаря вам, селебрианам, оба брата Стралга умерли. Такая же участь должна постигнуть и его сестру. Но кто будет править после них? Герои без работы не останутся…

— По-моему, нельзя убивать только за тем, чтобы зарабатывать себе на жизнь.

Неужели такой здоровяк недостоин звания мужчины?

— Разве ты не хочешь стать дожем в городе твоего отца?

— Я? — удивился Бенард. — Ты шутишь!

Неужели этот храбрец начисто лишен честолюбия?

Оба помолчали.

— Ваэльс…

— Да?

— Ты любишь Орлада?

Любой другой человек, имеющий щеку, тут же бы о ней вспомнил.

— А какое тебе до этого дело?

— Просто я очень рад. Орлад пострадал больше, чем все мы. Даже больше, чем Дантио. Иногда он напоминает мне отливки, которые я делаю — твердая бронза снаружи, а внутри глина. Конечно, под отливкой глина твердеет, но мне кажется, в душе Орлада осталось что-то мягкое. Надеюсь, тебе удастся это обнаружить. Он тебя любит?

Ваэльс подумал, не свернуть ли ему шею. Нет, все-таки три убийства за день — уже слишком. Ему ничего не оставалось, как довериться этому странному скульптору.

— Он говорит, что ему так кажется. Что он предпочел бы быть со мной, чем с кем-то другим, и что он никогда не причинит мне боли.

— Значит, он честен, а это редкий случай в любви. Не нужно на него давить. Спроси у Ингельд. Она знает о любви больше, чем Эриандер, который лишь торгует похотью. Ее богине многое известно. Она даст тебе совет. Нет, правда. Поговори с Ингельд.

Скульптор пожал плечами, и вода подернулась рябью.

— Не знаю, поможет ли… Ничего не могу обещать. Если тебя беспокоит родимое пятно, я могу попросить Анзиэль его убрать. Иногда она выполняет подобные просьбы. Конечно, нередко она и отказывает, но без него ты станешь удивительно красивым. Это будет моим подарком Орладу.

Великий, смертоносный, устрашающий, замечательный Веру!

Ваэльс не до конца поверил Орладу, когда тот рассказал, как его сестра спаслась из дворца сатрапа. Но… Он посмотрел на свои бледные руки и ноги, мерцающие в грязной воде. Тело Бенарда оставалось практически невидимым. Над поверхностью воды Ваэльс различал лишь темное небритое лицо.

Ваэльс постарался скрыть дрожь в голосе:

— Если ты можешь убрать пятно, значит, тебе по силам изменить меня целиком?

Бенард удивился.

— О чем ты?

— Орлад хочет перейти Границу и получить власть над Селеброй, но он не позволил мне идти с ним! Мол, светловолосого вериста там сразу убьют. Я сказал, что мне плевать, но он настаивает на своем.

— А ты так его любишь, что готов сражаться?

— И умереть за него, если потребуется.

— Ты уверен? До конца?..

— О да!

— Что ж, получится еще красивей, — сказал художник. — Пару минут не двигайся.

Он смотрел на Ваэльса, и некоторое время его губы шевелились. Потом он молча уставился на вериста. Наконец Бенард недовольно нахмурился.

— А это труднее, чем я думал! Послушай, возьми немного грязи и вотри ее в волосы.

— Зачем?

— Молчи и делай, что говорят.

Ваэльс замешкался. Непосвященный велел Герою молчать? Если это детская шутка… Если кто-нибудь войдет… Он набрал в ладони черной грязи и принялся втирать ее в короткие волосы.

— Лицо тоже, — велел Бенард.

Намазать лицо! Всему есть предел, даже восхищению этим отважным человеком. Либо он спятил, либо хочет выставить Героя дураком — в таком случае его надо прикончить. Тут Ваэльс вспомнил, что может потерять Орлада, и намазал лицо отвратительной грязью.

— Уши и шею. До плеч. Все остальное пусть остается под водой, чтобы я не видел. И не шевелись.

В любую минуту в баню могли войти люди и поднять его на смех.

Бенард вздохнул.

— Ладно, смывай. Приношу свои извинения. Сегодня богиня отвратила от меня взор. Я не должен был участвовать в войне.

Ваэльс нырнул в воду и принялся тереть волосы и лицо. Вода попала ему в нос, он фыркнул и вынырнул на поверхность. Его руки остались грязными. Он потер их — цвет не изменился, да и плечи…

Бенард радостно кивнул.

— Нет, все же она меня еще любит. Да здравствует леди!

Ваэльс выскочил из бассейна — он весь стал коричневым, таким же, как Орлад. Чудо! Ладони и ногти были светлее. Черные волосы! Даже на руках.

— О… Герой! — С глупой усмешкой Бенард подошел к нему и хлопнул по плечу.

Новоиспеченный флоренгианин дважды откашлялся и прохрипел:

— Что?

— Я тоже люблю своего братишку! Присматривай за ним, ладно? Куда бы вы ни шли, что бы ни делали, заботься о нем!

ГЛАВА 18

Хет Хетсон или Хет Терексон, как ему следовало себя называть, сказал:

— Теперь, когда отец погиб, я готов с радостью взять его имя и признать, что являюсь членом вашей достославной семьи, миледи. Уже одно то, что я состою в родстве с вами, — большая честь для меня и повод для гордости.

Он пересек комнату и сел на скамью. Ему казалось, что он простоял очень долго, но это невозможно, ведь…

Салтайя изящно облизнула кончики пальцев. Она съела практически все, что было на подносе — трапезу, какой насытился бы и кандидат в Герои. Она отодвинула блюдо на край стола, и Хет вдруг понял, что безумно хочет есть. Он ничего не ел с той минуты…

— А как ты относишься к Катрату? — спросила она, одарив его чудесной улыбкой.

— Вас нужен честный ответ, миледи?

— Ты всегда будешь отвечать на мои вопросы честно.

— Разумеется! Катрат — избалованный сопляк, но у него есть мужество и уверенность в себе. Несколько лет, полных суровых испытаний, превратят этого переростка в достойного воина.

— Тогда мы должны сделать из него настоящего мужчину! А мы точно не можем выступить сегодня?

Хет посмотрел на льющийся из окна солнечный свет. Скоро полдень. Он встал со скамьи и опустился на колени.

— Простите, миледи! Я не знал, что возникнет такая срочность. Последний караван с необходимыми припасами прибудет только вечером, а без этих мамонтов мы не сможем отправиться в путь.

— Встань! Мимо окна постоянно ходят люди. Ты не должен вставать передо мной на колени, если есть вероятность, что нас кто-то увидит. Когда мы одни — пожалуйста.

Хет вскочил.

— Благодарю вас, миледи. — Он не осмелился сесть в ее присутствии, что было бы непочтительно с его стороны. — Боюсь, если мы и выиграем несколько часов, выступив сегодня, они принесут только вред, миледи. Первая стоянка…

Она небрежно махнула рукой.

— Значит, отправимся в путь с рассветом. Надеюсь, ты поможешь мне благополучно добраться до Флоренгии. Сколько времени займет путь до Границы?

— По меньшей мере двадцать дней, миледи, но многое зависит от погоды. В это время года уйдет и все тридцать. Говорят, спуск с другой стороны значительно проще, хотя и он занимает десять дней. Только после этого мы прибудем в Веритано.

— Надо ли послать письмо брату и предупредить его о нашем приезде? — Она почувствовала тревогу коменданта и снова улыбнулась. — Или не стоит?

— Мы не знаем, что происходит на флоренгианской Грани, миледи. Если Мятежник перехватит ваше письмо, он может подтянуть войска и напасть на вас. — Хет почувствовал, как ответственность за жизнь леди Салтайи тяжелым бременем легла ему на плечи. — Кроме того, нельзя забывать о предателях на нашей стороне. Они могут помешать нам добраться до перевала или пройти по нему раньше и устроить засаду на той стороне, ведь вы сами рассказали, что они собирают силы возле Варакатса. — Она не объяснила, как получила эти сведения, но он верил каждому ее слову. — Да и что происходит сейчас в Трайфорсе, мы не знаем. Ваши планы следует держать втайне.

Салтайя вздохнула. Она выглядела усталой — она ведь старше Терека, а ему было почти шестьдесят. Удивительно, что она вообще перенесла такое трудное путешествие.

— Верно. А теперь поговорим о воинах из Трайфорса, которые меня сопровождали. Им известно о смерти сатрапа. Не хочу, чтобы они болтали.

— И правильно, миледи! Никто в Нардалборге не должен об этом знать. Вероятно, они все еще без чувств, приходят в себя после тяжких испытаний, но если вы хотите… — Что он должен сделать? Она ведь не велит их убивать?

— Я сама с ними поговорю, — пообещала Салтайя.

— А командир фланга Веринкар, миледи? Он совершенно правильно поступил, решив побыстрее доставить вас сюда, но при этом он нарушил…

— Поступай, как сочтешь нужным, командир охоты. Убей его, или прости и скажи, что это мой дар. Не важно. Он не играет никакой роли.

— Конечно, миледи. Простите, что отнял у вас столько времени. — Будет лучше казнить Веринкара, пока он не начал болтать глупости, которые могут представлять опасность для леди.

— Я немного устала. Мне нужно отдохнуть. Я знаю, что и у тебя много дел. Сколько у тебя детей, командир охоты?

— Трое, миледи. Дочь и два сына.

— Сколько им лет?

— Десять, семь и три, миледи.

— Значит, мальчики еще малы, чтобы быть воинами. Зато девочка может быть достойной спутницей для леди. Пришли ее ко мне. Если у нее есть способности, возьмем ее с собой во Флоренгию.

— Это большая честь, миледи. — Фемунда будет недовольна, но он всегда старался учитывать ее мнение, и она должна понимать, что порой мужчина вынужден безоговорочно исполнять свой долг.

— Мне нужна комната на первом этаже с надежным замком и отрядом… О, а вот и мой второй племянник!

Хет не помнил, что посылал за Героем Катратом.

— Войди! — рявкнул он.

В комнату заглянуло вспотевшее лицо его двоюродного братца.

— Я сказал: «Войди!», а не: «Поиграем в прятки!»

Катрат подскочил, словно испуганный кролик, вошел и быстро закрыл за собой дверь. Он был в ужасе. А Хет только что хвалил его храбрость!

— Можешь поздороваться с тетей, мальчик!

Салтайя встала и протянула к нему руки, затянутые в черное.

— О, каким замечательным воином ты стал с тех пор, как мы виделись! Подойди и поцелуй свою старенькую тетушку, герой.

Катрат что-то прохрипел, пытаясь закрыть дверной засов. Хет взял его за руку и подвел к Салтайе. Катрат шел с большой неохотой. Хет с удивлением узнал, что у его кузена недержание мочи.

ГЛАВА 19

Фабия Селебр и Хорт Вигсон вернулись в покои в сопровождении сердитых веристов. Командир охоты Нильс поместил их в длинное, похожее на амбар здание из необработанных бревен. Внутри сильно пахло сосной. Над дверью висела примитивная картина, говорившая о том, что обычно тут жили воины золотой стаи из охоты Пантер. Хотя сквозь дыры в крыше сюда проникало солнце, а на окнах не было даже ставен, защищающих от дождя, здесь было просторно, и Фабия знала, что они тут не задержатся. У них осталось очень мало времени. Надо серьезно поговорить с Хортом, Орладом, Бенардом… да и со всеми остальными.

Большую часть ее одежды еще не доставили, но зато ее уже ждал брат — младший брат, самый опасный. Его сопровождали шестеро долговязых юношей, вооруженных дубинками. Они были в крестьянской одежде с уродливыми пеньковыми ошейниками, которые имели какой-то особый смысл для веристов.

Орлад выглядел довольным. Он был отмечен судьбой. За два дня двое сыновей Храга пали от его руки. Война — не такое уж трудное дело, верно? У него появился новый шрам: зазубренная красная линия от угла рта почти до самого уха, словно ему рассекли щеку когтем.

— Можете идти, — сказал он Намберсону и Снерфрику, И те моментально исчезли, успев заметить, что их господин добр.

Орлад представил им юношей.

— Они проходят испытания, — объяснил он Хорту. — И будут за вами приглядывать.

Юноши с любопытством разглядывали Фабию, словно флоренгианки были здесь большой редкостью. Для нее они не представляли ни малейшего интереса.

— Ты уверен? — спросила она.

Брат пожал плечами.

— Хочешь услышать, что я сделаю с этими червяками, если они причинят тебе вред, оскорбят тебя или хотя бы рассердят?

— Нет.

— Я предупредил их, что всегда выполняю угрозы. Так, червяки?

Дружным хором они ответили, что господин добр.

— Я должна с тобой поговорить, — сказала Фабия. — Зайди.

Она вошла в казарму и решительно зашагала между двумя плотно утрамбованными земляными насыпями. Повсюду валялись одеяла и другие пожитки, из чего следовало, что золотая стая спешно покинула город — очевидно, сразу после письма Дантио, в котором говорилось, что Салтайя скоро угодит в западню.

Фабия обернулась. Орлад сел у входа, а Хорт устроился на платформе напротив. Девушка хмуро заявила:

— Не хочу, чтобы эти мальчишки подслушивали!

Орлад пожал плечами.

— По-твоему, окон они не заметили?

— А они будут слушать?

— Естественно. Да какая разница?

Оттого, что они будут обсуждать, зависело очень многое.

— Ты поедешь в Селебру?

Он кивнул.

— Когда?

— Как только Арбанерик разрешит. Нильс отправил ему мою просьбу. Завтра, если успеем.

Орлад стал очень уверен в себе. Еще вчера он был вне закона, а сегодня ведет за собой воинов. Он убил сыновей Храга. Он на «ты» с командирами охот. Он еще редко улыбался, но усмешка то и дело играла на его губах.

— Ты же не знаешь флоренгианского!

— Я выучу его быстрее, чем ты станешь мужчиной.

Она нахмурилась.

— То есть ты полагаешь, что можешь стать дожем?

— Несомненно. Бенард остается на этой Грани. У Дантио не может быть наследников, а это долг любого правителя.

— Я поеду с тобой!

Орлад улыбнулся — получилось не слишком хорошо. Его улыбка была обращена к Хорту: он предлагал разделить свое удивление словами Фабии.

— Дантио говорит, что в Селебре никогда не было догарессы. И в такие трудные времена они не захотят связываться с женщиной.

— А Стралг, может, и захочет, — подметила Фабия.

Орлад прищурился.

— После того, как ты продашь ему нас с Дантио?

— Нет, конечно! Но я пойду с тобой.

Орлад встал. Здесь, под крышей, он вдруг показался Фабии невероятно высоким. Ее глаза упирались в его ошейник.

— Путешествие будет не из легких, особенно для женщины.

— Я проделала его еще младенцем.

— Ты даже не представляешь себе всех опасностей, котенок.

— Представляю!

О Леднике Фабия знала больше, чем Орлад. У нее было видение — она помнила, как чуть там не погибла. Но сейчас необходимо сохранять спокойствие.

— Неужели? — Он приподнял ее подбородок и заглянул ей в глаза. — За всю историю караваны лишь дважды покидали Нардалборг так поздно, и ни один не добрался до Флоренгии. На перевале нас ждут смерть и холод, каменные кабаны и котомедведи. Там нет ни воздуха, ни воды. Там нельзя спать, нельзя дышать, трескается кожа. Реки пыли стремятся тебя поглотить.

— Хочешь сказать, ты испытал все это на собственной шкуре?

— Именно. — Теперь Орлада ничто не могло смутить. — Я работал на мосту у Водопада Кулака. И потом, если мы попадем во Флоренгию, нам придется убегать от войск Стралга, охраняющих перевал. А у Мятежника и его людей есть собственное мнение о том, кто будет управлять Селеброй после смерти нашего отца. Когда мы доберемся до города, его могут уже разрушить. Ты все еще хочешь рискнуть своей хорошенькой шейкой?

Дерзкий невежа! Где-то рядом подстерегает брызжущая злом Салтайя, а она куда опаснее всего, что он описал.

— Да! — закричала Фабия. Вспомнив, что их подслушивают, она прошептала: — Я нужна тебе!

— Конечно, ты всем нужна. — Орлад прижал ее к себе и поцеловал в губы совсем не братским поцелуем, которому, впрочем, недоставало искренности.

Рассерженная Фабия высвободилась из его объятий.

— Значит, вы даете мне разрешение, милорд?

— Значит, ты нам нужна, тигрица! Мы обсудим этот вопрос с командиром охоты Пантер во время вечерней трапезы. — Он развернулся к двери.

— Милорд! — негромко окликнул его Хорт.

Орлад остановился.

— Мастер-купец?

— Вы утверждаете, что хорошо знакомы с перевалом Нардалборга?

— Лишь с его ближайшим участком. На самой Границе я не бывал.

Укрист застенчиво улыбнулся.

— А мне знакомы оба перевала, хотя и со слов других путешественников. Перевал Нардалборга снабжен большим количеством указателей, а на перевале Варакатса указателей нет. Нам необходим проводник, с этим любой согласится. Вы уже беседовали со Следопытами?

Орлад потряс головой.

— Нет, но сделаю это в самое ближайшее время. Благодарю вас.

Он вышел и хлопнул дверью.

Фабия уселась на платформу рядом с Хортом.

— Это ужасно, просто ужасно! Семья объединилась всего на один день, и вновь нас ждет разлука — Ингельд и Бенард возвращаются в Косорд, Орлад и Дантио отправляются на войну. Я должна идти с ними хотя бы для того, чтобы попрощаться с умирающим отцом, который меня бросил. И для этого я должна расстаться с тобой — моим настоящим папой.

Хорт осторожно похлопал ее по руке.

— Орлад и Дантио никуда не поедут, моя дорогая.

— Что? Почему ты так говоришь?

— Пока ты покупала новые платья, я поговорил со Следопытом Хермеском. Мы знакомы с ним много лет.

Она прекрасно знала, что означает его едва заметная улыбка, и сердце у нее сжалось. Возникли непредвиденные осложнения. Ей не стоило недооценивать Хорта Вигсона.

— Честно говоря, я ничего не слышала о Следопытах. Это гильдия?

— Нет, нет. Следопыты — последователи культа священной Храды. Хермеск — глава местной ложи. Можно сказать, что он свет Храды в Высокой Балке, но это будет слишком.

Храда была богиней полезных ремесел, вроде гончарного дела и письменности. Ими же занимались и гильдии.

— И ты подкупил… то есть убедил следопыта Хермеска не сопровождать путников через перевал Варакатс до прихода весны?

— Вовсе нет! — весело ответил Хорт. — Он сам мне кое-что сообщил. И среди прочего упомянул, что перевал уже закрыт на зиму. Все торговцы и представители его культа направились к морю. Следопыты — беспокойные люди, они никогда не сидят на месте. Их невозможно подкупить, моя дорогая, как и веристов. Если Хермеск говорит, что никуда не пойдет, то так и будет.

— Ясно. — Фабия обхватила себя руками, размышляя над новыми сведениями. — А почему их нельзя подкупить? — подозрительно спросила она.

Во всем, что касалось взяток, Хорту не было равных.

— Я же говорил, они нигде не задерживаются надолго! Им надо идти вперед. Жажда странствий — их корбан богине. Богатство — лишь бесполезный груз, который им совсем не хочется таскать, а недвижимость привяжет их к одному месту, что неприемлемо. — Хорт обнял ее за плечи, что редко себе позволял. — Не тревожься, моя дорогая. До весны еще далеко, и все это время мы будем вместе, а к лету разузнаем, что происходит на твоей родине. И если ты все еще захочешь идти с братьями… быть может, расставание не причинит столько боли, если мы подготовимся к нему заранее.

У него уже было полгода на подготовку — Хорт во многом себе не признавался.

— Ты кое-что забыл, отец.

— Что?

— Салтайя. Салтайя жива. Если она спасется, то Арбанерик никогда ее не поймает. Каким бы ни был риск, она все равно попытается попасть во Флоренгию. Именно Салтайя стоит за сыновьями Храга, и если она воссоединится со Стралгом, то сумеет повернуть ход событий. Даже если она ненадолго задержит Мятежника, Селебра будет в опасности.

Когда Королева Теней доберется до Нардалборга, она сразу начнет работать над Катратом — Лепка лучше всего действует на кровных родственников, она сама так говорила. И кто знает, сколько внебрачных детей у Стралга?

Хорт вкрадчиво улыбнулся.

— Не вижу связи. — Он вновь отрицал очевидное.

— Орлад и Дантио с ней не справятся. С женщиной должна иметь дело женщина.

Даже если оставшиеся снаружи мальчишки это услышат, ничего страшного.

— Фабия! — сурово сказал Хорт. — Леди Салтайя может быть жестокой, не стану спорить, но я отказываюсь верить в эти гнусные обвинения. Если она — та, кого ты имеешь в виду, ее бы уже давно призвали к ответу. И я не поминаю, какое ты имеешь к ней отношение. Лорду Дантио и лорду Орландо гораздо проще с ней справиться, какими бы ни были ее таланты и пол. И даже, — продолжал настаивать на своем Хорт, когда Фабия попыталась его перебить, — если бы ты сама была Избранной и хотела противостоять леди, а не помогать ей и ее Древней Госпоже, твои силы и опыт несравнимы с ее возможностями, у тебя нет никаких шансов.

Он не мог зайти дальше, не мог признать всю правду, хотя о многом догадывался. И что ему ответить — что Фабия уже убила четверых? Что именно она помогла спасти прорицательницу этой ночью? Хорт не захочет ее слушать и не услышит ее доводов.

— Что случилось с Кверой, отец?

Он отвернулся от Фабии.

— С кем?

— С Кверой, женщиной, которая ухаживала за мамой после избиения. Ходят слухи, что ты посадил ее на кол.

— Посадил на кол? — взвизгнул он. — Фабия, как ты можешь подозревать меня в такой гнусности?! Я собственными руками вышвырнул ее из дома. Ты ведь была рядом, ты все видела!

Она печально кивнула. Теперь Фабия убедилась, что он лжет. Впрочем, из этого вовсе не следовало, что Верк говорил правду. Да и сам Хорт мог ее не знать. Он платил другим, чтобы они делали за него грязную работу, поэтому мог позволить себе не вникать в подробности. А Паола? Хорт никогда бы не рассказал, что его возлюбленная и Избранная помогала ему совершать удачные сделки. Обычная поддержка любящей женщины или убийства — возможно, нечто среднее? Ксаран могла бы ответить, если обратиться к ней с таким вопросом, но и Ксаран — Мать Лжи.

Фабия молчала, и Хорт сказал:

— Снова пошел дождь. Надо пригласить этих славных молодчиков внутрь. Они не смогут хорошо нас охранять, если будут чихать и кашлять. — Он встал и побрел к двери.

Спор закончился.

* * *

На закате Фабия и Хорт отправились в столовую Пантер вместе со своим юным эскортом. Фабия наслаждалась чистотой и хорошей одеждой, хотя из-за грязи на дорогах ей приходилось носить уродливые и неудобные сапоги. Во время дождя она надела соболиную накидку и шляпу, но сейчас в них было слишком жарко. Такая одежда больше пригодится на Леднике. Первоначально она предназначалась для купцов, идущих через Границу, но ее перекроили для Фабии.

Над городом разносилось пьяное пение, и она заметила несколько радостных Героев, которые, спотыкаясь, брели по дороге. Их поддерживали женщины в красных одеяниях нимф. Внезапно в двух шагах от Фабии появились два странных существа — гигантские кошки цвета бледного золота. Не успела она вскрикнуть, как они исчезли за углом. На них были медные ошейники.

— Бегуны! — обрадовались ее юные телохранители и начали болтать о посланцах командира войска Арбанерика, которые должны принести известия о битве.

Столовая оказалась круглым залом, где могли поместиться шестьдесят человек. В центральном очаге между гладкими валунами потрескивал огонь, а под потолком висел белый дым: его клубы неохотно ползли над головами, медленно продвигаясь к двери — словно хотели здесь остаться. Пол был земляной, утоптанный и укрепленный корнями деревьев; в стенах вырубили окна. Столы и вовсе отсутствовали, а в качестве скамеек использовались колоды, расположенные случайным образом — все в Высокой Балке было временным.

За столом сидели только Дантио, Орлад и человек, которого Фабия уже видела раньше — возможно, следопыт Хермеск. Судя по напряженным позам собеседников, разговор получался непростой.

Орлад, одетый в зелено-сине-красную накидку, нахмурился, взглянув на Хорта, а испытуемым сказал:

— Можете идти, черви. Поблагодарите от меня своего вожака, а когда проснетесь с желанием умереть, вспомните, что я предупреждал вас не пить слишком много.

Мальчишки выскочили из комнаты, как пчелы из улья. Лицо Дантио хранило невозмутимое выражение. Он был одет в потертую куртку и далеко не новые холщовые штаны, немного ему короткие.

Следопыт был похож на пожилого охотника или фермера: высокий и худощавый, с морщинистым загорелым лицом. У него отсутствовали кончик носа и верхушка одного уха, а когда он говорил, у него кривился рот. Несмотря на потрепанную кожаную одежду, он был благородного происхождения и на запястье носил печать. Хорт представил его Фабии. Хермеск не поднялся из-за стола.

— Для меня большая честь познакомиться с дочерью укриста Хорта. Я не раз на него работал.

— Отец тоже очень высокого мнения о вас, Следопыт. — Фабия накрыла своим плащом скамейку, чтобы Хорт мог сесть с ней рядом.

— Я привел Следопыта, надеясь объяснить ему, что наше дело не терпит отлагательств, — вмешался Орлад.

Улыбка у Хермеска получилась насмешливой.

— Не привел, а притащил за шиворот! Быть может, юная леди сумеет убедить своего запальчивого братца, что, когда речь идет о переходе через Границу до наступления весны, можно забыть о срочности? Я здесь только потому, что меня пригласил Нильс Фратсон. Иначе бы я уже давно покинул Высокую Балку. Мое каноэ готово к отплытию. Следопыты не сидят на месте, нам нужны новые дороги.

Всякий, кто называл Фабию Селебр «юной леди», поступал в высшей степени опрометчиво.

— А другой перевал? Если Салтайя успеет добраться до Нардалборга, она сможет пересечь Ледник?

— Может попытаться. А вот будет ли ей сопутствовать успех, зависит от священного Веру, бога штормов. Я не могу предсказать его волю. — Следопыт вздохнул, всем своим видом показывая, что его терпение подходит к концу. — Мной руководит священная Храда. Я ни разу в жизни не потерял тропы, но я не в силах пройти сквозь снега или зыбучие пески, как и любой другой человек. Я могу замерзнуть или умереть от голода, как прочие смертные. — Он поднял руки, показав шесть пальцев вместо двадцати. — Я знаю Границу лучше многих. Это место, несущее смерть. Я потерял там почти все пальцы ног и отморозил пол-лица. Мне бы искренне хотелось помочь командиру фланга, но на самоубийство я не пойду.

Теперь Фабия поняла, почему Орлад так мрачен.

— На перевале Нардалборг есть множество укрытий. И запасы провизии, насколько мне известно.

— В таком случае у леди Салтайи появляется надежда преодолеть перевал.

— А может, нам проскользнуть мимо и опередить ее?

— Никогда! — воскликнул Орлад. — Это глупо! Нардалборг построен для того, чтобы контролировать дорогу. С одной стороны от города болота, с другой — глубокое ущелье. Допустим, через болота мы переберемся, но это займет много времени. Неизвестно, какая будет погода, и нас наверняка заметят патрули.

Незачем так кричать, Фабия всего лишь хотела помочь.

— И во всей Высокой Балке больше нет людей, которые могли бы провести нас через перевал Варакатс? Неужели здесь не осталось купцов?

Теперь в разговор вступил Хорт:

— Я же говорил, дорогая: купцы ушли в море.

— Погрузили товары на корабли и уплыли, — кивнул Хермеск.

Фабия сидела спиной к двери и вздрогнула, когда из-за ее спины появился незнакомец. Флоренгианский вернет сел рядом с Орладом.

— Получилось? — спросил его тот.

Воин покачал головой.

Только тут Фабия его узнала. У Ваэльса потемнела кожа, а родимое пятно исчезло. Коротко подстриженные волосы и борода стали черными.

— Вы покрасили волосы, господин? — спросил Хорт.

— Нет, — ответил Ваэльс. — Разве мне не идет? Орладу нравится, а вам как? — Он бросил быстрый взгляд в сторону командира и пробормотал: — Мой господин добр.

Да, этот вечер таил в себе немало сюрпризов.

— Как тебе это удалось? — спросила Фабия.

— Не мне, а Бенарду.

— Можно было догадаться! — фыркнула Фабия. — Бенард у нас прямо волшебник.

Дантио сидел, опираясь локтями на колени и печально глядя в пол. Он поднял голову.

— Наш брат идет сюда из бани, а за ним шестеро разъяренных Героев.

Ваэльс рассмеялся.

— И все по-прежнему розовые?

— Да, только волосы перепачканы грязью. О, леди Ингельд!

Все мужчины встали и поклонились Дочери, даже Следопыт. Их познакомили с Ингельд, и та села на скамейку. Рядом устроился ее верный спутник, вожак стаи Гатлаг.

— Бенард поправился, миледи? — спросила Фабия.

— Да, благодаря священной Синаре! Впрочем, еще не все синяки сошли. Целители вообще не верили, что богиня его спасет. Свидетельница отдыхает, но твердит, что с ней все хорошо.

— И вы хотите уехать в Косорд?

Ингельд грустно улыбнулась.

— У меня нет выбора, дорогая! Я должна вернуться домой, а тебе необходимо следовать велениям судьбы и отправиться в Селебру. Бенард не бросит свою будущую дочь.

— Скорее не бросит вас. Я никогда не видела мужчину, который был бы так сильно влюблен.

Дантио подошел к Фабии и протянул ей руку. Она удивилась, но тоже протянула ему руку. Он лишь коснулся ее пальцев, подошел к Орладу и повторил тот же жест, после чего вернулся на прежнее место.

— Вам обоим необходимо кое-что знать, — сказал Дантио. — Я могу рассчитывать на вашу сдержанность, мастер Следопыт?

— Мне уйти? — напряженно спросил Хермеск.

— Нет, я лишь надеюсь, что вы будете молчать. — Дантио оглядел собравшихся. — До того, как толпа отнесла Бенарда в баню, я поздравил его с выздоровлением и обнял. Тогда мне стало ясно, что он больше не отмечен судьбой. Не знаю, когда именно это произошло, но, видимо, когда он заманил в ловушку Хорольда. Или после преображения Ваэльса. Когда мы покидали Трайфорс, дар судьбы еще был с ним.

Некоторое время все удивленно молчали, а потом заговорила Ингельд:

— И что это означает?

— Понятия не имею, — ответил прорицатель. — Честное слово. Дар судьбы — очень редкое и загадочное качество. Я лишь предполагаю, что Бенард уже исполнил свое предназначение и изменил мир. Ему предоставили случай совершить славный подвиг, и Бенард им воспользовался. Не думаю, что теперь он должен умереть. — Дантио пожал плечами. — Впрочем, на этот счет у меня нет уверенности. Прорицатели не предсказывают будущее. Однако я должен заметить, что Орлад и Фабия все еще отмечены судьбой.

— А ты? — рявкнул Орлад.

— Про себя я ничего не знаю, брат.

— Ну а Молчальница? — тихо спросил Ваэльс.

Дантио принужденно засмеялся.

— Верист с мозгами — это противоестественно! Хорошо, я уже больше не Изменяющий. Теперь все зависит от Орлада и Фабии. О, слышите?

Орлад подозрительно нахмурился.

— Радостные крики?

— Ну да! В город недавно прибыли два посланца, вероятно, от Арбанерика. Они доложились командиру охоты Нильсу, и он пошел в столовую Мстителей, где все участники празднования уже изрядно подустали. Тем не менее им хватило сил обрадоваться вести, которую принес им Нильс.

— Ты ведь тоже слышал, что он сказал, верно?

Дантио улыбнулся.

— Да, но пусть он сообщит это сам. Он идет сюда. Ты с ним уже знакома, Фабия?

Та покачала головой.

— Нильса Фратсона и командира войска Арбанерика связывает многолетняя дружба. Они вместе проходили обучение и пересекли Границу в одно и то же лето. Они даже ранения получили в один и тот же день, когда попали в засаду при Мерилане, что стало первой большой победой Мятежника. Арбанерик потерял руку, Нильс — половину лица. Орлад вам скажет, что однорукий верист столь же бесполезен, сколь и одноглазый. Обоих отправили обратно в Вигелию. Они вместе создали «Новый Рассвет». А вот и наш скульптор. Больше никаких чудес, брат?

Бенард вынырнул из сгущающейся за дверью темноты и сразу же подошел к Ингельд. Он был насквозь мокрый, а на его лице застыла мрачная гримаса.

— Нет! Они не поверили, что Ваэльса преобразил не я, а богиня, и мне по силам лишь попросить ее. Я предупреждал, что Ваэльс особенный, но они все равно заставили меня просить за всех!

— А почему Ваэльс особенный? — спросила Фабия.

— У него и спроси. Или у Орлада. Остальные глупые… — Бенард умолк, когда в комнату ввалились воины из фланга Орлада. Кожа у всех была розовая, и они страшно из-за этого сердились.

Прежде чем кто-то успел заговорить, Дантио возвестил:

— Нильс пришел.

Правитель Высокой Балки оказался не слишком высоким для Героя и моложе, чем предполагала Фабия. Ему было никак не больше двадцати пяти. Нильс носил двуцветную накидку и необычно завязанный на голове шарф, один конец которого закрывал левую часть лица и был заправлен под медный ошейник. Он сразу же подошел к очагу и оглядел собравшихся единственным злым глазом. Некоторых он уже знал, о других слышал, а потому не стал с ними знакомиться.

— Герои… Дочь Ингельд… укрист Хорт… Херм… — Он кивнул всем по очереди и повернулся к Фабии, улыбнувшись половиной лица. — Как вы, наверное, слышали, у нас радостные новости. Трайфорс пал. Командир войска подтвердил, что Терек убит. Его преемник, командир охоты Карртин, принес клятву верности «Новому Рассвету». Трайфорс взяли почти без крови.

Герои Орлада радостно закричали, но им явно не хватало искренности. Бескровные победы имеют совсем другой вкус.

— А Салтайя? — спросила Фабия.

Единственный глаз холодно посмотрел на нее.

— Спаслась. Вчера она сбежала с командиром охоты Феллардом. Теперь она почти наверняка в Нардалборге. Две наших охоты, Клыки и Сыновья Веру, ее преследуют. Возле постоялого двора «На полпути» они встретили ожесточенное сопротивление со стороны Фелларда и его людей. Обе стороны понесли тяжелые потери. — Эту весть все встретили молча. — Командир войска считает, что торопиться некуда. Можно осадить Нардалборг, а если женщина все-таки переберется через Границу, ею займутся во Флоренгии.

Однако для Флоренгии и Селебры она станет настоящим бедствием. Фабия хотела было возразить, но Хорт сжал ее плечо, а Орлад подозрительно на нее посмотрел.

— Тирании Храгсона пришел конец, — сказал Нильс Фратсон, — во многом благодаря участию селебриан, собравшихся здесь. Свидетель Вуаль долгие годы был нашим соратником. Командир фланга Орлад и его Герои покончили с Тереком Храгсоном, проявив решимость и храбрость. Рука Бенард проявил неслыханное мужество и заманил Хорольда Храгсона в ловушку.

Снова восторженные крики. Бенард скромно потупил глаза. Ингельд его поцеловала.

— И впервые у меня появилась возможность рассказать об укристе Хорте, — продолжал командир охоты, — который вложил в наше дело огромные средства. Без его золота и мужества «Нового Рассвета» бы не было.

Удивленные крики перешли в радостные возгласы. Хорт смущенно улыбнулся. Фабия его обняла, а остальные принялись жать ему руку.

Когда порядок был восстановлен, командир охоты объявил:

— А теперь нужно подумать о будущем и о наградах, которые вы заслужили. Командир войска Арбанерик велел мне оказывать вам любое посильное содействие. По просьбе Дочери Ингельд я пригласил сюда Голос Демерна. Он также будет свидетелем клятв, если они потребуются.

Интересно, подумала Фабия, зачем малонаселенному военному лагерю нужен Голос? Потом она поняла, что каждый верист, присоединившийся к повстанцам, должен принести новую клятву. Голос знает законы священного Демерна, но ему также известны способы их обойти и избавиться от прежних обязательств.

Бенард подозрительно спросил:

— Зачем нужен Голос?

Правительница Косорда умудрилась выглядеть лукавой и невинной одновременно.

— Дорогой, Хорольд умер. Разве ты не хочешь сделать меня честной женщиной и стать законным отцом нашего ребенка?

— Ну… да, конечно. Но ты же Дочь. Разве ты можешь выйти за такого, как я?

Дантио усмехнулся. Его примеру последовал командир охоты Нильс. Остальные смотрели на них с недоумением.

— Как наследная правительница Косорда, я могу выйти замуж только после церемонии, проведенной Голосом, который примет клятву у моего будущего мужа.

— Клятву? — забеспокоился Бенард — Какую еще клятву?

— Клятву, соответствующую твоему положению, дорогой. Муж правительницы становится консортом города.

Бенард взвыл от ужаса, а все остальные принялись хохотать. Веристы и вовсе попадали на пол от смеха.

— Я? Я не могу править городом!

Ингельд обняла Бенарда и положила голову на его массивное плечо. Она была совершенно счастлива.

— Почему? Ты будешь просто приказывать людям делать всю работу!

— Но… я смогу?

— Конечно. Все в городе тебя знают.

— Вот-вот! Косорду такой правитель не понравится!

— Ну-ка, посмотри на меня! — сказала Ингельд.

— Значит, решено, — подытожил Нильс. — Командир фланга Орлад?

Орлад нахмурился. Из-за нового шрама вид у него был устрашающий.

— Мы с Дантио возвращаемся домой, в Селебру. Ваэльс хочет меня сопровождать. И Фабия. Следопыт Хермеск отказался стать нашим проводником.

Командир охоты помрачнел.

— Это так, Херм?

— Я не отказался, Нильс. Сейчас перейти перевал невозможно. — Следопыт обратил усталый взгляд на Орлада. — Послушай, парень. Тебе придется взять с собой провизию, поскольку там нечего есть. Необходима теплая одежда и постель, даже если ты не станешь брать палатку, а также оружие, чтобы добраться до Ледника. Чем ты крупнее и сильнее, тем больше еды потребуется. Ты сможешь унести запас не более чем на десять дней, а на Границе любой груз покажется тебе невыносимо тяжелым, даже собственное тело. Понимаешь? — Следопыт явно получал удовольствие от своей речи, но он бы не осмелился говорить в таком тоне с веристом, если бы не был другом командира охоты. — Из Нардалборга караван выступает на мамонтах. На перевале Варакатс купцы используют каноэ, чтобы доставить провизию вверх по Молочной реке. В любом случае припасы надо заготавливать задолго до того, как пуститься в путь. Ни мамонты, ни каноэ не заберутся на Первый Ледник — там придется рассчитывать только на собственные силы. Через десять дней у тебя кончится пища. Нет? Хорошо, допустим, ты построишь пирамиду — выйдешь с тридцатью людьми, а через четыре дня двадцать из них бросят ношу и повернут назад. Оставшиеся десять продолжат путь — теперь у них есть еда, которую несли повернувшие назад двадцать. Однако через десять дней и они начнут голодать, а к этому времени пройдет лишь четырнадцать дней. Значит, надо снаряжать шестьдесят путников, верно? Или вдвое больше? Или вчетверо? Лишь у нескольких останется достаточно пищи, чтобы завершить путешествие. В Нардалборге есть люди, способные учесть влияние плохой погоды и гибель части путешественников от ледяной болезни. Понимаешь? Нардалборг уже проделал необходимую подготовительную работу, там знают, как преодолеть перевал. А ты никогда не переходил Варакатс и потому не сможешь попасть во Флоренгию.

Орлад покраснел от ярости.

— У нас есть люди! Разве командир войска не обещал нам поддержку?

— Даже я не могу приказывать Следопыту, — вздохнул Нильс.

Хермеск ухмыльнулся, словно добыча сама попалась в его силки.

— Люди есть, но нет каноэ. Все каноэ забрали купцы, которые уплыли торговать к морю. Времени у вас тоже нет. На подготовку каравана уходит тридцать дней, а зима наступит гораздо раньше.

— Он говорит правду, — пробормотал Дантио.

Орлад оскалился.

— Но должен же быть какой-то способ! — воскликнула Фабия.

Они обязаны поймать Салтайю, пока та не воссоединилась со Стралгом!

Следопыт рассмеялся.

— Какой же?

— Я всего лишь хрупкая женщина, а вы — знаток перевалов. Вот вы и скажите. Или ты, Орлад. Нардалборг обойти невозможно, идти через Варакатс тоже. Допустим, «Новый Рассвет» захватит Нардалборг или окружит его…

— Осадит? — переспросил Орлад.

— Да. Сможем ли мы последовать за Салтайей через перевал Нардалборг?

Орлад закатил глаза. Не пристало женщинам лезть в мужские дела!

— Если Салтайя преодолеет перевал, она постарается закрыть его, чтобы исключить преследование. Она не оставит никаких припасов и может даже сжечь укрытия и разрушить мосты. А вот и Голос!

Фабия перевела взгляд на вновь прибывшего. Быстро спустившаяся ночь окутала Голос мраком от капюшона до подола. В Скьяре Фабии не раз встречались Голоса — все без исключения были мрачными, разочарованными и лишенными воображения людьми, способными одержать победу в любом споре при помощи цитаты из Арканы, произнесенной на таком древнем языке, что никто ее не понимал. Единственное достоинство Голоса и его корбан — абсолютная неподкупность. Теоретически он может приговорить к смерти даже самого себя, но только теоретически, поскольку он никогда не совершит преступление.

— Голос Ардиал Берксон, — провозгласил командир охоты.

Он уступил Голосу почетное место возле камина.

Только после этого Ардиал снял капюшон, под которым оказалось худощавое лицо, изборожденное глубокими морщинами. Сам он был высоким и худым, как все Голоса, поскольку священный Демерн запрещает обжорство. Будь в нем чуть больше человеческого, его бы даже можно было назвать привлекательным.

— Спасибо, что пришли, Голос, — начал Нильс. — Дочь Ингельд, правительница Косорда, хочет заключить брак с…

— Это невозможно, командир охоты, — звучным голосом перебил его Ардиал. — Годы были добры к тебе, Ингельд.

Ее лицо исказилось от ужаса и стало белым, как кость.

— Что?! Что случилось? — спросил Бенард, вставая. Ингельд схватила его за плечи и посадила на место.

— Дело в том, что она замужем, — объяснил Голос. — Отпусти мою жену, молодой человек.

Орлад встал.

— Это правда?

Вслед за ним вскочили остальные семь веристов, и в зале запахло насилием.

— Правда, — спокойно ответил Голос. — Сядь, мальчик. И вы все садитесь. Я по-прежнему ее муж и истинный консорт Косорда. Ты лишилась дара речи, жена?

Губы Ингельд задвигались, но заговорила она не сразу.

— Ты сбежал! Когда пришел Стралг, ты сбежал!

— О нет. — По губам Ардиала скользнула безжизненная улыбка. — Ты искажаешь факты. Брат лорда крови, Хорольд Храгсон, поклялся именем своего бога, что убьет меня, если я немедленно не покину город и когда-нибудь в него вернусь. Тебе известно, что четвертым долгом человека является спасение собственной жизни, важнее этого лишь первые три обязанности. Более того, в законах священного Демерна написано — глава вторая, статья восемнадцатая — что человек должен предотвратить преступление, даже если для этого понадобится совершить меньшее преступление. Если хочешь, я процитирую тебе полный список злодеяний по мере убывания их тяжести, но он довольно длинный.

Когда тебе грозила смерть, жена, я спросил, удовлетворила бы ты плотские желания Храгсона, если бы его навязали тебе вместо законного мужа и консорта. Ты ответила: «Да, если не будет выхода». Он дал мне обещание, что не станет брать тебя силой до тех пор, пока ты будешь сохранять ему верность. Таким образом я позаботился, чтобы все закончилось прелюбодеянием, а не убийством. Вот почему я, подчинившись закону, покинул город.

— Убийство? — Бенард еще обнимал за плечи бывшую жену Голоса. — Мое отвращение к убийствам заметно поуменьшилось.

— Оставь это профессионалам, — сказал Орлад, шагнув вперед.

Он вдруг проявил неожиданную солидарность с братом. Его фланг тоже приготовился к атаке. Командир охоты рявкнул:

— Молчать! — И оглядел зал сверкающим глазом. — Всем сесть! Вам известно, чем карается причинение вреда Голосу.

Веристы сели, бросая угрожающие взгляды на Ардиала.

— Благодарю вас, — сказал Ардиал. — Я повелеваю отпустить мою жену, флоренгианин.

— Нет. — Бенард побледнел так, что синяки проступили на его коже. — Я убил Хорольда Храгсона ради нее, и теперь она моя. С этого времени и навсегда. Ребенок тоже мой.

— Ребенок? Был ли он зачат согласно священным ритуалам Веслих, Дочь?

Ингельд молча кивнула. Ардиал пожал плечами.

— В таком случае она будет твоей законной наследницей, и я позабочусь о том, чтобы она получила достойное воспитание. В соответствии с главой семь, статьей сорок девятой, твой священный долг — обеспечить появление на свет наследницы, а потому мое отсутствие оправдывает прелюбодеяние. Я готов принять тебя обратно после ритуала очищения. Однако этот мужчина виновен в прелюбодеянии и узурпации супружеских прав. Я приговариваю его к смерти в соответствии с главой третьей, статьей четырнадцатой. Командир охоты, арестуйте его.

Фланг Орлада зарычал, точно океанский прибой во время шторма.

Дантио сдавленно рассмеялся и встал.

— Известно, что я Свидетель Мэйн.

Голос посмотрел на него и нахмурился.

— Однако ты одет неподобающим образом. Докажи истинность своих притязаний.

По губам Дантио скользнула улыбка, холодная, как Ледник.

— Возможно, это и законно, но на мой взгляд Голос не имеет никакого права обвинять свою бывшую жену в прелюбодеянии, когда в его покоях постоянно проживают две нимфы Эриандера.

Ардиал едва заметно пожал плечами.

— Это законно. К тому же нимфы не имеют ни малейшего отношения к делу. Я присутствовал при описанных мной событиях и свидетельствую, что так все и было. Было ли лжесвидетельство со стороны моей жены?

— Известно, что она сказала правду. Может ли Свидетель попросить у Голоса разъяснить некоторые пункты закона?

— Она… он может.

Дантио сложил руки за спиной и некоторое время покачивался на месте, а потом взял и подмигнул Бенарду.

— Свидетель спрашивает: сколько времени муж должен не ложиться со своей женой, чтобы их брак признали недействительным?

— В главе первой, статье восьмой, — начал цитировать Голос, — записано, что она может обратиться к Голосу через семь лет. Но… — Тут на лице Ардиала впервые появились признаки человеческих эмоций, и его глаза триумфально засверкали. — …разве в Косорде побывал хоть один Голос с тех пор, как я его покинул?

— Известно, что в Косорде не было Голоса.

— Значит, она не могла подать такого прошения. А если она подаст его сейчас, я откажу на основании статьи, предшествующей упомянутой, поскольку наша встреча коренным образом все меняет.

Дантио поклонился.

— Свидетель благодарит Голос за его желание следовать святой Аркане. А теперь Свидетель спрашивает: законно ли, когда человека, обладающего легальной властью — в данном случае речь идет о консорте правительницы — изгоняют силой, а люди принимают новую гегемонию и исполняют все приказы, как если бы они были справедливыми?

— Законно. Это записано в главе седьмой, статье девяносто пятой. — Голос не стал возражать, но на его лице появилась тревога.

— Известно, — спокойно продолжал прорицатель, — что через семь лет и семь дней после того, как Косорд лишился консорта, то есть вас, высокомудрый Ардиал, сатрап Терек отпраздновал свадьбу Дочери Ингельд Нарсдор и Хорольда Храгсона, публично объявив, что ее первый брак аннулирован. Также известно, что никаких возражений не последовало.

Ардиал посмотрел на Ингельд, от которой даже в тусклом свете исходило сияние, затем на Бенарда, обнявшего ее обеими руками, и на ухмыляющегося командира охоты Нильса.

— В таком случае мое прежнее утверждение не имеет силы. Я могу соединить узами брака эту женщину и этого мужчину.

— И ты это сделаешь! — громко крикнул Орлад, чтобы его услышали сквозь радостные вопли соратников. — Ты обязательно это сделаешь!

ГЛАВА 20

Дантио Селебр сел, добившись своего. Обычно он избегал свадеб. Во время роскошных празднеств люди часто тратили гораздо больше, чем могли себе позволить. Пир пиром, но что еще нужно для хорошей свадьбы, кроме удобной постели? Более всего Дантио ненавидел характерные для свадеб вспышки чувств — от похоти до плохо скрываемого ужаса.

Сегодняшний праздник роскошью не отличался. Наследная правительница одного из величайших городов Грани выходила замуж за нищего скульптора посреди лесной чащи, в простом деревянном сарае, без единой золотой солонки на столе. Да что там, в зале не было даже свечей! Никто не позволял себе чересчур сальных шуток, ведь невеста была значительно старше большинства присутствующих. Молодожены светились от счастья — видимо, Бенард решил, что бремя консорта не так уж тяжело. Ингельд прекрасно управляла городом, пока сатрап воевал, а уж церемониальные обязанности Рука как-нибудь осилит.

И все же накал страстей был велик, из-за чего у прорицателя возникло ощущение, будто в него поочередно бросают снежками и раскаленными углями. Ардиал Берксон, как и следовало ожидать, превратился в глыбу льда. Хорт Вигсон больше походил на рыбу, чем на человека; лишь прорицатель чувствовал его возбуждение, которое укрист умело прятал. Бедный, одинокий Хорт! Он радовался, что помешал дочери вернуться во Флоренгию и покинуть его.

Голос начал диктовать Бенарду длинную клятву, и тот постоянно запинался, путаясь в сложных оборотах древнего языка.

Обжигающий гнев опалил левое плечо Дантио — гнев Орлада, разумеется. Тот не сумел утолить жажду крови, а его добыча ускользала.

— Ну, брат?

Ох, опять…

— Что «ну»? — спросил Дантио.

— Как мы попадем во Флоренгию?

Вторым источником неприятных чувств служила Фабия, но та была скорее разочарована, чем разгневана. Быть может, хтоническая сила позволяла ей замечать то, что видел Дантио: выход из тупика есть, надо только его найти. Впрочем, сейчас ее мысли целиком занимала церемония.

Орлад покраснел. (Тревога.)

— Не отвечай, если за это тебя предадут анафеме, которой ты так боялся.

Дантио повернулся к нему лицом.

— И боюсь до сих пор.

(Смятение.)

— А я думал, она тебе не грозит. Разве Хорольд не первым нарушил условия договора?

Да, первым, но ведь Дантио об этом не знал и потому все равно виновен.

— Я поступил еще хуже. Можно было просто отказаться отвечать на вопросы Терека, а я ему солгал и стал Фальшивым Свидетелем, нарушив законы нашего культа. У Старейшей не будет выбора, ей придется принять решение против меня, так что наш договор в силе, брат. — Он вздрогнул, ощутив ужас Орлада, и вымученно улыбнулся. — Однако на Флоренгианской грани ее проклятие может меня не достать. Вот почему я еще больше, чем ты, хочу перейти Границу. Это возможно, я только не знаю как.

Младший брат сердито на него покосился.

— Замечательно. Ты ведь сказал, что Следопыт не лжет!

— Да, он искренне боится опасностей, подстерегающих нас на Границе. Тем не менее, когда Фабия спросила, нельзя ли последовать за Салтайей через перевел Нардалборга, а я ответил, что это невозможно, он запаниковал. Хермеск знает решение! Но потом появился Голос, и мы заговорили о другом.

(Ярость.) Орлад сжал кулаки и (это мог увидеть только прорицатель) напрягся всем телом.

— Так что он знает?

— Понятия не имею. Сдается, то же самое известно Хорту Вигсону.

Орлад сурово поглядел на маленького купца.

— Следопытов же нельзя подкупить.

— Зато им можно угрожать. Никто не захочет сердить самого богатого человека Вигелии.

Хорт все еще радовался своей победе.

Наконец церемония завершилась, комнату огласили крики и Бенард поцеловал невесту. В тот же миг Дантио ощутил чувство удовлетворения, охватившее Фабию. Сюрпризы еще не закончились.

— Вроде бы можно больше не беспокоиться, — прошептал Дантио — Наша милая и смертельно опасная сестричка только что раскрыла тайну.

Орлад рассмеялся.

— Знаешь, что я тебе скажу? Иногда она пугает меня даже больше, чем Стралг!

Он направился к Фабии.

Через минуту Орлада также охватило чувство удовлетворения. Дантио последовал за ним сквозь толпу, чтобы поздравить Бенарда — и попрощаться, поскольку путь во Флоренгию, похоже, скоро будет открыт. Так оно и оказалось. Не успел Дантио подойти к новобрачным, как крик Орлада огласил шумный зал:

— Следопыт!

Хермеск собирался выскользнуть в дверь и неохотно обернулся.

— Мой господин?

— Маленькие отряды перемещаются быстрее, чем большие, верно?

(Осторожность — обман.) Следопыту было страшно, и он пытался что-то скрыть.

— Необязательно. Любой отряд движется со скоростью своего самого медленного путника.

— Насколько удалены друг от друга два перевала?

(Страх.)

— В разных местах по-разному.

— Иными словами, иногда они подходят близко друг к другу? Их разделяет меньше мензила?

(Смирение.)

— Да.

(Радость — торжество.)

— Значит, если мы выступим завтра на рассвете, то сумеем пройти по перевалу Варакатс и перебраться на перевал Нардалборг, опередив Салтайю?

Ну конечно! Как же Дантио сразу не догадался! Если они догонят вигелиан и какое-то время будут держаться за ними, то позже заберут у врага оставшуюся еду и дрова.

Гости смолкли. Хермеск вновь начал расписывать трудности путешествия, но Орлад был непреклонен. Он вырвал у Следопыта важное признание: вначале проще идти по перевалу Варакатс, чем по перевалу Нардалборг, а над Первым Ледником они почти сходятся.

Следопыт не терял надежды отвертеться:

— Но это очень опасно! Я отказываюсь участвовать в таком безумном предприятии.

Тут вмешался командир охоты Нильс.

— Перестань, Херм! Зима еще не началась. Молочная река не замерзла. А снег смыло дождем.

Хермеск вздернул подбородок.

— И все же это большой риск. Какую награду я получу?

— А где наш укрист? — спросил командир охоты. — Мастер Хорт, вы сделали такой значительный вклад в свержение тирании Храга. Надеюсь, вы и теперь нам поможете?

На губах Хорта вновь появилась вкрадчивая улыбка. Лишь Дантио видел, какие страсти бушуют в старом укристе. Тот переступил с ноги на ногу.

— Если храбрый Герой Орлад готов рискнуть, я с радостью помогу. Но Фабия с ним не пойдет, а вернется со мной в Скьяр.

— Нет! — Фабия проскользнула между двумя веристами и встала рядом с Хортом.

С той же вкрадчивой уверенностью он продолжал:

— Френа, дитя мое! Путешествие чересчур опасно, а во Флоренгии идет настоящая война. Зачем ты туда поедешь? Родители ничего для тебя не значат, как и ты для них. Что есть в Селебре, чего нет в Скьяре?

Прорицатели знают, как обманчива бывает внешность, но даже Дантио не мог не восхититься тем, какой хищник прятался под овечьей шкурой. Возражения Хорта были вполне логичными и причиняли Фабии боль. (Любовь — жалость — гнев — упорство.) Она действительно любила старого укриста. Он — ее настоящий отец, пусть не по крови, и ей ужасно не хотелось его огорчать. Он стар и болен, у него никого нет, кроме Фабии. И он может потребовать, чтобы она осталась с ним до самой свадьбы.

Увы, он пытался бороться с ситуацией, в которой уже потерпел поражение. Фабия знала, что отмечена судьбой. Как и любой смертный, она видела, что боги столкнули лбами дом Селебры и дом Храга. Хорольд и Терек мертвы. Бенард и Дантио сыграли свои роли. Остались только Орлад и Фабия против Салтайи и Стралга. Разве не для этой борьбы она стала Избранной? Она не в силах противиться своей мрачной богине, глупо даже пытаться.

— Если я останусь, ты будешь счастлив, отец?

О жестокая! Хорт содрогнулся от отчаяния. Счастье было его корбаном. Ничто в мире не могло сделать Хорта Вигсона счастливым.

Он овладел собой.

— Сожалею, моя дорогая, но я не прошу, а настаиваю.Незамужняя женщина должна подчиняться отцу или — в твоем случае — приемному отцу. Если не веришь, спроси у Голоса. А я не могу отпустить тебя в такое опасное путешествие.

— Очень хорошо, я спрошу, — сердито сказала Фабия и крикнула в толпу: — Голос Ардиал? Если женщина еще не вступила в брак, а ее родители недосягаемы, кто отвечает за нее — опекун или братья?

— Опекун? — со знанием дела переспросил Голос. — А была ли она передана опекуну в соответствии с процедурами Арканы — глава шестая, статья восемьдесят вторая?

Конечно, нет, Фабию украли. Только мальчики старше десяти лет могут быть заложниками. Зачитав несколько длинных цитат, Ардиал Берксон объявил, что согласно третьему долгу и некоторым статьям Фабия принадлежит Бенарду Селебру, а не старшему брату (к облегчению Дантио), поскольку тот покинул мир, посвятив себя Мэйн.

Дантио не поставил бы и хлебной крошки на то, что Фабия будет лучше слушаться Бенарда, чем Хорта. Бенард тоже так думал.

— Ты хочешь идти с Орладом?

— Да, хочу.

Рука ухмыльнулся.

— Тогда передаю тебя под его опеку. Голос, сформулируйте это официальным языком. Удачи, брат.

Фабия обняла Орлада. Он поднял ее и закружил.

Однако Следопыт Хермеск тут же бросил очередной камень в пруд эмоций — и от него пошли новые круги.

— Я по-прежнему хочу знать, какую награду получу! Что мне будет за рискованное путешествие по крайне опасным местам в такое холодное время года, да еще с отрядом спятивших детей?

— Сохранишь себе жизнь, — пробормотал Ваэльс, но даже он понимал, что насилие не поможет, поскольку Следопыт дружит с командиром охоты.

В комнате стало тихо. Следопыта невозможно подкупить. Фабия отпустила брата, вернулась к Хорту и взяла его за руки.

— Отец! Ты так много мне дал! Вправе ли я просить тебя о свободе? Принесешь ли ты последнюю родительскую жертву? Разрешишь ли мне вырасти и улететь прочь?

Возможно, она использовала хтоническую силу, чтобы подчинить Хорта, но Дантио заметил лишь очевидную неблагодарность. Все в комнате вздрогнули. Если она научилась такой безжалостности у укриста, то ученик превзошел учителя. Хорт встретил достойного противника.

(Смирение.)

— Назови цену, мастер Хермеск. (Удивление — жадность.)

— Еще десять лет на перевале Йети.

Дантио пришел к выводу, что даже Следопыта можно подкупить.

Однако укрист сразу понял, о чем просит Хермеск.

— Согласен.

— Значит, выступаем на рассвете? — вскричал Орлад. (Ликование.) — Фабия, Дантио, Ваэльс и я? Ты ведь не станешь возражать, если я поставлю охрану возле твоего каноэ, Следопыт? И вы обеспечите нас припасами, мой господин?

Все остальные веристы его фланга, кроме Ваэльса, начали кричать, что хотят пойти с Орладом.

— В каноэ больше не будет места, — возразил командир. — Но каждому из вас я могу предложить достойную работу. Новый консорт не Герой, но он достоин того, чтобы ему служить. Лорд Бенард, вам ведь потребуются молодые, благородные, закаленные в битве воины?

Бенард не сводил обожающих глаз с жены. Он повернулся к Орладу и переспросил:

— Что? Ах да, конечно. Нам предстоит вернуть город моей жены, господа. И соотношение сил будет два раза по шестьдесят против одного. Так что забудьте о тех легких задачках, которые которые вам подкидывал Орлад. — Он усмехнулся, показав разбитые зубы. — Как консорт Косорда я назначаю Гатлага Гатлагсона командиром орды. Голос, ты произнесешь соответствующие случаю слова? Тогда мы можем приступить к клятвам.

— Я же говорила, что будет легко, — подметила Ингельд.

ГЛАВА 21

Хет Терексон не спал всю ночь. Такое случалось и раньше перед отправлением каравана, но сейчас ему придется самому его возглавить, а для этого необходимо весь следующий день быть начеку. Нельзя рассчитывать, что пожилая женщина поспеет за молодыми Героями, прошедшими прекрасную подготовку, а потому надо внести множество разных изменений. Специальные носилки, печь, чтобы согревать ее паланкин, и прочее. Около полуночи прибежал гонец из постоялого двора «На полпути» и доложил, что войска повстанцев двигаются из Трайфорса, так что очень скоро Нардалборг атакуют. Назначив Фрата вместо себя, а Зарпана вожаком белой стаи, Хет потратил немало времени, объясняя, в чем состоят их обязанности, подчеркивая необходимость защищать крепость. Вдобавок Фемунда устроила настоящую истерику, когда он сообщил ей, что Филукена будет прислуживать Салтайе. Кончилось тем, что Хет запер жену в спальне.

Близился рассвет. Когда он постучал в дверь Салтайи, ему открыла сама Филукена, которая уже успела одеться. Она моргала, глядя на отца, словно с трудом могла его вспомнить.

— Ты так рано проснулась? — прошептал он.

Хет думал, что дочь еще спит.

— Теперь я сплю на матрасе возле миледи на случай, если ей что-нибудь понадобится. Я никому не должна говорить о том, что увижу или услышу. Даже тебе.

В горле Хета встал ком, и он с трудом его проглотил.

— Служить ей — большая честь! Ты должна стараться изо всех сил, чтобы миледи была довольна.

— Да, знаю. — Филукена понизила голос. — Отец, а что такое «Гуита»?

— Понятия не имею. А почему ты спрашиваешь?

— Миледи так меня называет. Теперь я буду Гуита.

— Ну… красивое имя. Доброе утро, Гуита! А миледи уже проснулась?

— Да, проснулась! — ответил мужской голос. Дверь открылась шире, и Хет увидел босого безоружного Катрата Хорольдсона, который стоял, завернувшись в свою накидку, как в одеяло, словно только что встал. — Заходи… кузен! — Он ухмыльнулся.

Хет отметил его дерзость и решил, что проучит его позднее. Он молча прошел в комнату. Салтайя была полностью одета. Она сидела на краю постели и завтракала. Рядом стоял поднос. Она настояла, чтобы ей отвели спальню на первом этаже, а в Нардалборге все они были очень маленькие, с узкими кроватями. Если здесь ночевали трое, то двоим пришлось спать на полу, но и в этом случае им было тесно. Салтайя равнодушно посмотрела на Хета.

— Доброе утро, командир охоты.

Хет поклонился и рассказал ей о наступлении врага.

— Так когда мы можем выступить?

— Уже скоро, миледи. Мои люди начали грузить поклажу на мамонтов, как вы, наверное, уже слышали.

Она кивнула.

— О да, мамонты! Катрат мне кое-что рассказал. Сколько их у тебя? И сколько мы возьмем с собой?

Небритое лицо Катрата было страшно самодовольным. Если этот юный наглец полагает, что может стать военным советником леди Салтайи, то очень получит крайне болезненный урок. Тот факт, что они оба — племянники Салтайи, не уравнивает их в правах.

— Мы возьмем почти всех, миледи. Конечно, вы поедете в паланкине, а остальные пойдут пешком, за исключением тех случаев, когда придется переходить через горные реки и заболоченные участки. Человек не сможет долго идти в ледяной воде. Мамонты также понесут продовольствие и одежду, которая потребуется нам на Леднике.

— А что еще они понесут? И как далеко сумеют пройти?

И вновь Хет взглянул на своего кузена, но теперь юный болван смотрел на него уважительно. Комендант Нардалборга десять лет водил караваны через Границу, а Катрат знал об этом лишь то, что рассказывал Хет во время встреч с молодыми Героями. Едва ли молодой Хорольдсон слушал его очень внимательно.

— В основном они несут корм для самих себя, миледи. — Помнил ли об этом Катрат? — Сейчас поздняя осень, и трава вдоль дороги почти вся съедена. Каждую ночь мы кормим мамонтов и оставляем запас на обочине для их возвращения. Если продержится ясная погода, к пятой ночи мы увидим Первый Ледник, где и бросим мамонтов. Далее подъем станет для них слишком крутым.

Салтайя выжидательно посмотрела на своего второго племянника. Тот начал:

— А если мы возьмем всех мамонтов, но меньше корма, разве мы не сможем двигаться быстрее… — Слово «кузен» повисло в воздухе, но так и осталось непроизнесенным. — …мой господин?

— Да, но тогда у них не будет пищи на обратный путь.

Глаза Катрата засверкали. Уверенность вдруг покинула Хета, и у него появилось ощущение, что он наступил не в дерьмо мамонта, а в кое-что похуже.

— Если мы не оставим корма на обратную дорогу, — продолжал Катрат, — то что будут делать мамонты?

— Они разбредутся в разные стороны в поисках пищи. А потом настриане приведут их обратно.

— А если настриан не будет?

Хет вздрогнул, как от физической боли. Он много лет создавал стадо.

— Они разбегутся по холмам и быстро одичают.

Катрат торжествующе улыбнулся и бросил выразительный взгляд на Салтайю — «Я же говорил!»

— То есть, если мамонтам не придется тащить лишний корм, они пойдут быстрее и смогут нести дополнительный груз?

— Что ты имеешь в виду?

— Топоры, которыми мы изрубим мосты. Масло, чтобы сжечь убежища и запасы продовольствия.

Работа всей жизни Хета псу под хвост…

Катрат сиял от радости.

— Да и реки они пересекут быстрее, верно?

— Что ты несешь?! — рявкнул Хет.

— Мы ведь не хотим ничего оставлять предателям, так… мой господин? Ваш долг состоит не только в том, чтобы благополучно переправить через Границу ее светлость, но и помешать врагам ее догнать.

Конечно. Их чудовищный замысел, вероятно, родился из жестокости Салтайи и сведений, которых успел нахвататься здесь мальчишка. Безопасность миледи превыше всего.

— Ты прав. Мы можем отпустить мамонтов. Некоторое время они будут следовать за нами, а потом разбегутся. Мы уничтожим по дороге все, что сможем. А на Леднике… — Хет умолк и несколько раз сглотнул.

— Убьем всех настриан, мой господин? Вы это хотели сказать?

Хет печально кивнул. Настриане — холодные, неспособные дружить с людьми — охотно входили в контакт лишь с животными. Нардалборг нанял пятнадцать настриан, мужчин и женщин. Хет хорошо знал каждого, и их судьба была ему далеко не безразлична, пусть они и не проявляли ни малейшего интереса к окружающему миру. Значит, надо найти еще и убийц. Воины Нардалборга для этого не годятся.

— Да.

— Мой господин добр.

— Пожалуйста, позаботься об этом, командир охоты, — велела Салтайя. — Полагаю, за разумные советы воин Катрат заслужил продвижение по службе, верно?

Катрат явно не рассчитывал на такой поворот событий и густо покраснел. Смешно! С тем же успехом можно продвигать по службе кухонных тараканов. Однако он не должен обижать сестру Кулака.

— Если он сам это придумал, то конечно, миледи. — Хет заставил себя протянуть руку Катрату для необходимого в таких случаях рукопожатия. — Ты производишься в командиры фланга. — Он не удержался и спросил: — Ты бы хотел командовать каким-то определенным флангом? — «Есть ли фланг, который согласится тебя терпеть?»

Катрат надулся, уловив насмешку.

— А нельзя ли мне быть вашим военным советником, тетя?

Так он избавится от тяжелой работы и от оскорблений, которые могут привести к серьезным последствиям.

— Превосходная мысль! — воскликнула Салтайя.

Раз Хета заставляют играть в такие игры, что ж, надо показать всем присутствующим, что происходит.

— В таком случае ты получаешь продвижение сразу на два звания: будешь вожаком стаи и военным советником ее светлости. Сообщи своему прежнему командиру о новом назначении. И возьми красный пояс у квартирмейстера.

На лице Катрата появилась довольная усмешка.

— Мой господин добр.

— Командир охоты, — сказала Салтайя, принимаясь за еду, — как долго оставшиеся здесь воины смогут защищать перевал?

— Зависит от размеров вражеской армии, миледи.

— Ты уже сообщил гарнизону, что они должны сражаться до последней капли крови?

Хет кивнул. У него пересохло в горле.

— Хорошо. Однако не помешает еще раз напомнить им о долге. Пришли ко мне вожаков стай. По одному.

ГЛАВА 22

Орлад Селебр настолько не доверял раздраженному Следопыту, что попросил у Гатлага Намберсона и Снерфрика для охраны его каноэ. Орлад не сомневался, что каноэ может очень быстро скрыться в темноте.

Следопыт не возражал и сразу предложил трем Героям — и Ваэльсу, который ни на шаг не отходил от Орлада — вытащить из судна его личные вещи и перенести их в безопасное место на хранение, а потом погрузить необходимые припасы. Хермеск согласился, что с такой работой справились бы и обычные носильщики, но заметил, что если кто-нибудь уронит камень балласта и повредит хрупкую кору каноэ, на починку уйдет много времени. Орлад ведь торопится?

Да, Орлад был готов поднять людей и заставить их работать всю ночь. Если повезет, они выступят раньше, чем Салтайя.

Ему еще никогда не приходилось с кем-то прощаться. Оказалось, что расставание в холодном предутреннем сумраке гораздо печальнее, чем он себе представлял. Соперники, которых он превзошел во время весенних тренировок, стали его командой, друзьями, а затем и братьями, проверенными в сражении. Кое-кто всплакнул; Орладу самому приходилось часто моргать. Бенард не скрывал слез — дружелюбный медведь, который при первой встрече показался ему грибом-дождевиком, обладал поразительным мужеством. Как могли давно потерявшие друг друга братья так сблизиться за столь короткий срок? У Орлада дрогнуло сердце, когда он смотрел на расставание укриста с приемной дочерью. Жадный человечек отныне будет искать утешение в своих фермах, домах и мешках с золотом. Фабия рыдала даже после того, как села к каноэ. Плакал и Дантио, которого переполняли не только свои, но и чужие чувства.

Каноэ было достаточно узким, чтобы каждый гребец работал обоими веслами, но не слишком длинным для пяти человек и багажа. Хермеск несколько раз подчеркивал хрупкость судна. Его необходимо на руках выносить из воды, оно не должно касаться берега. Если они перевернутся в дикой местности, их ждет скорая гибель от холода и голода. Хермеск устроился на носу, Ваэльс и Фабия посередине — она заявила, что готова выполнять свою долю работы, если в ее помощи возникнет необходимость — затем Орлад, а на корме сел Дантио, поскольку он уже плавал на каноэ и умел им управлять.

Когда солнце полностью взошло, неумелые гребцы уже перестали обдавать всех брызгами при каждом ударе весла, и Орлад не сомневался, что плавание по реке доставит им много удовольствия. Ему нравилось грести. Воды Молочной реки становились зеленоватыми под кронами деревьев и голубыми под открытым небом. Вереницы шумных птиц летели к морю — в те земли, где зима будет теплой, хотя и не менее длинной.

Когда же солнце поднялось над пиками гор Варакатс, Орлад начал подумывать о мозолях, неудобном сидении и затекших ногах — не говоря уже об уставших руках и плечах. Довольно долго все гребли молча, лишь время от времени раздавалась команда Хермеска:

— Смена!

Тогда они начинали грести с другой стороны каноэ. Следопыт годился Орладу в дедушки, но дело свое знал. Он был энергичен, словно летящая домой птица, и не знал усталости.

Им предстоял трудный день.

Фабия огляделась и сказала:

— Co sofo lattie par tenziale paludio u Florenzou?

— Что?

— Co! — Фабия пожала плечами. — Sofo? — Она показала на себя. — Lattie. — И высунула язык.

— Почему ты не говоришь, что обозначают эти слова?

— Nyb! — Она покачала головой, в ее глазах плясали искорки смеха.

Орлад вздохнул.

— А как будет «повтори»?

Он не мог помогать себе жестами, ведь ему приходилось грести с той же скоростью, что и остальным. Да, день будет очень долгим.

* * *

Вскоре лес исчез. Река текла между заболоченных берегов, среди тростниковых зарослей и камыша. Следопыт уверенно вел каноэ, и им ни разу не пришлось возвращаться. Впереди все ярче сияла громада Ледника, а небо над головами становилось все синее. Неуклонно приближалась гора Варакатс, становясь все больше и больше. Впрочем, она казалась не такой уж и высокой. Далеко на севере, в разреженном воздухе, вырастала еще одна коническая вершина. Не следует забывать, что Грань плоская. Люди говорят, что нужно подниматься к Границе или на Высокий Ледник только из-за того, что реки текут вниз, к океану.

К полудню солнце стало жарким. Потом небо заволокли тучи, и ветер с дождем охладил вспотевших гребцов.

Теперь флоренгианским языком с Орладом занимался Дантио, а Фабия взялась за Ваэльса. Сухопарый пожилой Следопыт немного знал язык и также участвовал в обучении. Орлад узнал, как звучит слово «кровь», когда его ладони начали кровоточить. Вскоре Хермеск объявил короткий отдых, предупредив, что следующий привал будет очень не скоро. Неужели он такой мстительный или просто ненавидит молодых и сильных людей? Как бы там ни было, приказы веристам он отдавал с заметным удовольствием.

Во время второго привала, когда они сидели на круглых камнях и с аппетитом поглощали припасы, запивая их холодной и кристально чистой водой из пруда (Хермеск предупредил, что пить воду Молочной реки будет ошибкой, которую никто из них больше не повторит), Фабия потребовала, чтобы Орлад описал перевал Нардалборг.

С трудом разобрав ее жесты и слова, он сказал:

— Хет всегда говорил, что путь до Первого Ледника занимает пять дней, еще пять дней требуется, чтобы добраться до горы Черепов, а еще пять…

Она выругалась на флоренгианском.

— «Anconti»? — спросил он. — Что значит «anconti»? Маленький… А, тебя интересуют подробности? Ну, Ледник не такой уж большой. Первый Ледник — это стена, а на верху у нее сплошные камни. Именно на горе Черепов у Стралга случилась первая серьезная катастрофа: человеская лавина. Сейчас там построили лестницу — частично из дерева, частично вырубленную в скале. Через пять дней мы выйдем к Первому Водопаду, а дальше я не бывал. Оттуда до Границы еще пять дней пути, это если повезет. На Высоком Леднике людей постоянно подстерегает смерть. Буря может длиться целую вечность. Хет не раз повторял, что пока никто не добрался от Нардалборга до Границы за двадцать дней. Просто он хотел, чтобы люди не теряли надежду. Теоретически за двадцать дней можно проделать весь этот путь, если мамонты будут ждать у Первого Ледника.

Фабия заговорила со Следопытом, но тот отвечал ей на вигелианском языке, поскольку не очень рассчитывал на свое знание флоренгианского — или пожалел Ваэльса и Орлада.

— Если пойдем напрямик и если погода не преподнесет нам никаких сюрпризов, то до Первого Ледника мы доберемся через четыре дня.

— Значит, если Салтайя вышла сегодня утром, то мы окажемся на Первом Леднике почти одновременно с ней? — спросила Фабия.

— Зависит от размеров ее войска, — ответил Орлад. — От того, сколько у нее людей и мамонтов. Больше всего времени занимает переход через реки.

— А сколько человек она может взять с собой? — спросил Ваэльс.

— Очень много, — заговорил Дантио. — Защищать ее некому, Терек и Хорольд убиты. Так что воинов она возьмет побольше.

— Значит, мы будем идти быстрее, чем она.

— Главное — опередить Салтайю и первыми добраться до горы Черепов, — сказал Орлад. — Там мы сломаем лестницу. Это ее сильно задержит. А потом мы будем идти впереди, спать в ее убежищах, есть ее припасы, а остальное сжигать! И первыми доберемся до Веритано!

— Звучит неплохо, — заметил Ваэльс. — Может быть, мы даже успеем предупредить людей Мятежника о ее прибытии.

— Нет! — сказала Фабия.

Удивленный Орлад решил не уточнять, что она имеет в виду. Он был склонен доверять ее странным мотивам после того, как две ночи назад она помогла спасти Свидетельницу. Однако порой от близости Фабии кровь у него в жилах становилась холоднее воды в Молочной реке.

Дантио нахмурился, а Ваэльс и Хермеск недоуменно уставились на Фабию. Эти двое даже не подозревали, что путешествуют с Избранной.

Дантио решил сменить тему.

— Когда укрист попросил назвать цену, Следопыт, ты ответил что-то о перевале Йети. Что это значило?

Хермеск пожал плечами.

— Om fornito presto orotinari do happo alcini.

Орлад сдержал ярость. Месть — это плод, сладость которого можно ощутить лишь после того, как он созреет. Через четыре дня ему больше не понадобится этот старый ворчун. Тогда он научит его хорошим манерам.

Фабия сжалилась:

— Я спрашивала Хорта. Никто еще не открыл проход, связывающий Вигелианскую Грань с Гранью Сигниал-Зер, но далеко на западе есть одна долина, где изредка попадаются странные, похожие на обезьян животные. Их называют йети. Как правило, они появляются по одиночке — и это всегда самцы, самок ни разу не видели. Вероятно, самцы забредают сюда через Границу из Сигниал-Зер. Отец однажды нанимал Следопыта, чтобы тот отыскал проход, но потом перестал вкладывать в это средства, потому что гибло слишком много людей.

— Утешила, — сухо заметил Дантио.

— Я потратил полжизни на поиски перевала Йети, — сказал Следопыт. — А теперь получил поддержку, на которую всегда могу рассчитывать.

— И правда, — печально согласилась Фабия. — Если где-то есть золото, Хорт его найдет. Он никогда не терпит поражений. Однако даже самые большие успехи не делают его счастливым.

* * *

К вечеру с берегов исчезла даже трава, и теперь Молочная река текла через местность, состоящую в основном из покрытых лишайником скал. Гора Варакатс испускала красное сияние на фоне темно-синего неба. Путешественникам пришлось спать на холодной земле, устроив свои постели поближе друг к другу для тепла. Головы они прятали под перевернутым каноэ, чтобы защититься от дождя.

На следующий день Молочная река стала больше походить на ручей. Им то и дело приходилось останавливаться, и Ваэльс с Орладом — самые сильные — несли каноэ на плечах. Позднее они окончательно покинули реку. Хермеск свернул к озерам — целой веренице больших и маленьких озер. Ваэльс и Орлад снова и снова тащили каноэ на себе. Но даже во время сильных снегопадов Следопыт вел их вперед без малейших колебаний — ему помогала богиня.

С каждым часом холод усиливался, и Хермеск начал ворчать. А во время полуденного привала он неожиданно уперся;

— Мы должны вернуться. Озера замерзают.

— Не бывать этому, — сказал Орлад.

— Глупый мальчишка! Ты не понимаешь, что говоришь! — пронзительно вскричал старик. — Лед сломает каноэ, а если ты наступишь на засыпанный снегом камень и подвернешь лодыжку, то не сможешь подняться на перевал. Я ведь не объясняю тебе, как сражаться? Моя богиня сказала, что мы должны вернуться — иначе мы все погибнем.

— А мой бог говорит, что надо идти вперед. Пусть каждый выскажет свое мнение. Ваэльс?

— Идем дальше, господин. Можно было и не спрашивать.

— Фабия?

Она слабо улыбнулась.

— Я подчиняюсь брату.

И пусть так будет и дальше!

Дантио встревожился не меньше Следопыта.

— Он говорит правду, Орлад. — Дантио потянулся к брату и коснулся его щеки. — Однако ты все еще отмечен судьбой. Я за то, чтобы идти дальше.

— Мы идем вперед, — заключил Орлад.

Он снял одну рукавицу и превратил свою руку в медвежью лапу. Полгода назад, в ту незабываемую ночь в часовне, боль от перехода в боевую форму его ошеломила, но теперь он был к ней готов и даже не вздрогнул. Зато Хермеск закричал, увидев рядом со своим лицом черный мех и страшные когти.

— Мы идем вперед! — повторил Орлад. — Или я разорву твое драгоценное каноэ на мелкие кусочки. Ты доведешь нас до перевала Варакатс, туда, где начинается Первый Ледник, или умрешь вместе с нами. Если ты не сможешь вернуться оттуда в Высокую Балку, мы готовы взять тебя с собой во Флоренгию.

— Это безумие!

— Да, однако теперь зови меня «мой господин».

К наступлению темноты самая легкая сумка стала весить больше быка, и даже перетащить вещи на сушу оказалось нелегко. Орлад явно недооценил преимущества путешествия с мамонтами. Тем не менее он заставил себя принести весла и позаботился о том, чтобы они всю ночь пролежали между ним и Ваэльсом.

* * *

К утру снегопад не прекратился, и временами они проваливались в него по пояс. Возле берега озера образовался лед.

Орлад проснулся с мыслью, что ему снится сон на флоренгианском языке. Он уже умел задавать простые вопросы и даже понимать ответы на некоторые из них. Учился он заметно быстрее Ваэльса — очевидно, к нему начали возвращаться детские воспоминания.

Они едва успели свернуть лагерь, когда снег превратился в дождь. Потом выглянуло солнце. Погода менялась быстрее, чем успевал бы поворачиваться флюгер на ветру.

* * *

На пятый день ливень закончился, и перед ними открылся знакомый Орладу пейзаж. Он не слишком удивился, поскольку им уже давно попадался на пути засохший помет мамонтов. Селебры вышли к Первому Леднику и к тропе, ведущей из Нардалборга.

В то утро они спрятали каноэ между двумя огромными валунами и дальше пошли пешком. Хотя им с Ваэльсом достались самые тяжелые заплечные мешки, Орлад считал, что легко опередит спутников. Он ошибся. И дело было вовсе не в силе ног и спин, а в легких. И в холоде. Он насквозь вымок и забыл, что такое тепло. Согреться они смогут еще очень нескоро. Остальным приходилось ничуть не легче.

Они уже видели несколько сараев и навесов — первые признаки человеческой жизни в этих диких скалистых местах, окруженных грязными ледяными склонами. Орлад с тревогой озирался, боясь, что прекратившийся дождь позволит Шестому Каравану увидеть их небольшой отряд. К счастью, во все стороны простирались пустынные земли и голые скалы. Вода, лед и горы; полное отсутствие жизни.

— Мы победили, — сказал Дантио. — Мы пришли первыми. Я не ощущаю чужого присутствия на довольно большом расстоянии. Мамонты проходили здесь давно.

Орлад сел на камень и снял с плеч мешок.

— Нужно отдохнуть. — Остальные последовали его примеру. — Следопыт, ты выполнил свои обязательства. Фабия, отдай ему расписку.

— Конечно. — Она вытащила из кармана маленький кожаный мешочек и положила в него пять камешков, что было условным знаком для Хорта. — Мы вам очень благодарны, мастер Следопыт.

— Еще бы, — с кислым видом ответил тот, но мешочек взял.

Орлад потерял надежду научить Хермеска хорошим манерам.

— Ты пойдешь с нами или попытаешься вернуться в одиночку?

— Дорогу найти мне будет нетрудно, — угрюмо заметил Хермеск. — А вот выжить куда сложнее.

— Решайся, Следопыт, — сказал Дантио. — Если ты пойдешь с нами во Флоренгию, а наш отец все еще управляет Селеброй, мы обещаем тебе огромную награду за помощь. Клянусь.

Следопыт криво усмехнулся.

— А потом я куплю ферму и буду валяться, задрав ноги кверху? Смотреть, как растут сорняки? Ваш отец не даст мне искать перевал Йети. Это по силам только Хорту. — Он посмотрел на низкое темнеющее небо. — Утром я приму решение. Хотя бы эту ночь мы можем провести под крышей.

Орлад вздохнул.

— Не уверен. Если силы Стралга где-то рядом, они постараются добраться сюда до заката солнца. Здесь мы в западне.

— Они ведь не могут путешествовать ночью? — Фабия смотрела на него с отчаянием.

Она была совершенно измучена, и хотя кожа на ее лице обветрилась, было видно, как сильно она побледнела; под глазами появились тени, из-под черного капюшона выбились волосы. Почему она выбрала черный мех, когда могла взять одежду любого цвета? Орлад видел Салтайю всего один раз — та тоже была одета в черное.

— Они могут идти по тропе, проложенной мамонтами, — сказал Орлад. — Для этого достаточно иметь один факел. Нам придется разбить лагерь где-то неподалеку, но так, чтобы отряд Салтайи нас не заметил.

Завтра им предстоял трудный подъем, а Орлад не находил подходящего места для ночлега.

— Возможно, Салтайя уже мертва, — тихо произнес Дантио. — Веристы могли перейти на нашу сторону, как это сделал командир охоты Карртин. Ты убил отца Хета, но сам Хет этого может не знать, и тогда по тропе никто не придет.

— Все равно рисковать нельзя.

— Нам необходимо высушить одежду, — настаивал прорицатель. — Сейчас воспаление легких для нас опаснее, чем Королева Теней. Поверьте, мокрая одежда гораздо страшнее сухого мороза Границы.

К крайней усталости прибавились сомнения и тревога. До этого дня командиром их маленького отряда был Орлад. Дантио прислушивался к его мнению, потому что верист хорошо знал здешние места, но если у них появятся разногласия, то возраст Дантио и его опыт прорицателя возобладают. Тогда Орлад перестанет быть командиром.

Он нашел решение, которое позволяло ему не упасть в грязь лицом.

— Давайте подойдем к краю гряды. Оттуда хорошо просматривается местность, и если кто-то придет, мы успеем быстро спрятаться. А если до наступления темноты никого не увидим, то позволим себе роскошь ночлега под крышей.

— Отлично придумано!

— А утром перед уходом сожжем убежище? — спросил Ваэльс.

— Они все равно смогут нас догнать. Если мы сумеем первыми добраться до горы Черепов, то именно там у нас появится надежда серьезно замедлить их продвижение.

— Звучит разумно.

— Неужели? — пробормотала Фабия.

Дантио посмотрел на нее с нескрываемой тревогой.

— Ты и раньше говорила нечто подобное. Что у тебя на уме?

Фабия пожала плечами.

— Орлад мне кое-что рассказал. Позднее я отвечу на твой вопрос.

ГЛАВА 23

Салтайе Храгсдор совсем не понравилось ехать на мамонте. Сидение паланкина оказалось ужасно неудобным, а погода стояла отвратительная. Условия ночлега и пища были такими плохими, каких она не помнила с самого детства. Она решила, что даже по реке путешествовать приятнее, чем к Первому Леднику.

Ей было уже больше семидесяти лет, и даже Избранные не могут жить вечно. Если бы не силы, которые она черпала у Древнейшей, Салтайя не пережила бы первого дня. Хотя жертвоприношение в Трайфорсе принесло ей благоволение богини, ей следовало беречь его на будущее. Хет Хетсон полностью ей подчинялся, поэтому с ним не нужно было ничего делать — пока. Девочка, Гуита, оказалась послушной и не требовала контроля. Хватало сердитого слова или пощечины. Однако Салтайя тратила немало сил на Катрата Хорольдсона.

Лепка была ее главным умением, и она успела забыть, как ей нравится этот процесс. Она постоянно держала Катрата рядом с собой: тот сидел в паланкине или валялся в шатре по ночам, не догадываясь, что она изучает его разум. Из Катрата получился превосходный объект для Лепки — в нем текла ее кровь и полностью отсутствовал собственный характер. Все его личные качества сковывал страх перед недовольством отца и его жестоким нравом. Она с удовольствием уничтожала влияние великана Хорольда.

Пытаясь чем-то его заменить, Салтайя далеко не сразу уловила смутную фигуру, живущую в самых потаенных снах Катрата. Она ожидала увидеть там его мертвых братьев или других командиров, но к своему удивлению обнаружила, что тайным идолом Хорольдсона оказался Бенард Селебр. Салтайя рассердилась. Он силен и умен, к тому же любовник Ингельд. Еще до того, как случилась катастрофа, молодой Катрат чувствовал, что мать предпочитает ему флоренгианского заложника, но не осмелился ему подражать, ведь отец презирал флоренгиан (другой цвет кожи), заложников (проигравшие) и художников (слабаки и неженки).

Однако кроме Бенарда Салтайя больше никого не нашла. Придется воспользоваться его образом. Она начала лепить лучшего Катрата, взяв за основу его собственное восприятие скульптора: физически сильного, уверенного, мужественного, пользующегося уважением среди мужчин и привлекательного для женщин. Она с неудовольствием признала, что настоящий Бенард не так уж далек от этого идеала.

Салтайя сразу же заметила, что другие Герои презирают Катрата. Они оскорбляли его и высмеивали. Салтайя прекрасно понимала, что без уважения воинов он не сможет выполнять свою часть семейных дел. Быть может, веристы, как другие хищники, чувствуют его страх? Она сосредоточила свои усилия на том, чтобы стереть из сознания Катрата страх перед отцом. Получаться начало только на шестую ночь после выступления из Нардалборга, когда экспедиция добралась до убежища перед Первым Ледником. Дожидаясь горячей воды для ванны, Салтайя увидела, как он беседует с веристами. Те больше не презирали Катрата и даже смеялись над его шутками. Вероятно, он давал непристойные ответы, когда его спрашивали о ней, но Салтайя заметила, как щеки Катрата раскраснелись от удовольствия.

Если ей хватит времени, она его переделает.

* * *

На следующее утро начиналась самая трудная часть путешествия. Ночью отобранные Хетом убийцы избавились от настриан, а на рассвете мамонты пришли в неистовство. Некоторые ушли на поиски пищи, самцы стали драться из-за самок, а другие разрушили сараи, чтобы добраться до запасов сена.

Между тем воины собрали носилки Салтайи. На роль носильщиков Хет выбрал восемь самых сильных мужчин во всей охоте, две команды по четыре человека, и она коротко поговорила с каждым, применив совсем немного Подчинения: внедрив в них малую толику яда, который не даст им сбросить Королеву Теней в пропасть. Носилки оказались тесными — ведь на ней была толстая меховая шуба, вдобавок ее обложили подушками, но она сразу поняла, что здесь будет удобнее, чем в паланкине.

Тропа, ведущая вверх к Леднику, была узкая, и по ней редко могли одновременно подниматься два человека. Хет это предвидел и снабдил носилки длинными ручками, чтобы носильщики могли идти друг за другом. На плечах у каждого висели ременные петли, в которые пропустили ручки носилок, что оставляло руки свободными — так они могли держаться за страховочные веревки. Катрат все время шел рядом, и лишь Ксаран знала, что бы он сделал, если бы один из носильщиков поскользнулся.

На вершине Салтайя увидела цепочку ее людей, идущих по белой равнине в сторону заснеженного горного хребта. Небо было пронзительно синим. До Границы оставалось еще несколько дней пути. С запада нависала гора Варакатс и стена мира. Под ней сверкали грани Первого Ледника, а последние фигурки мамонтов исчезали в каменной пустыне. Теперь назад дороги нет, но и погони можно не опасаться. Надо только пережить путешествие. Ее глаза наполнились слезами, но причиной тому был ледяной ветер, а вовсе не сентиментальные мысли о возможной встрече со Стралгом после долгих лет разлуки.

Как же холодно! Салтайя поплотнее закуталась в шубу и устроилась поудобнее.

* * *

Дорога то поднималась, то вновь опускалась. Теперь холод и ветер стали их постоянными спутниками. Мир вокруг уже не менялся — всюду лишь скалы и лед. Даже днем над головой сияли звезды. У Салтайи была одна задача: вынести тяготы путешествия. Очень скоро силы начали ее покидать. Одолевала бессонница, пропал аппетит. Постоянный холод был так же ужасен, как нехватка воздуха, у нее болели легкие и жгло горло. Салтайя жалела, что не принесла в жертву Матери Лжи побольше молодых солдат.

Каждое новое убежище было еще более убогим, чем предыдущее. Стены сложили из местного камня, без строительного раствора. Все остальное — от дверей до потолочных балок — люди принесли сюда на своих спинах. Материалами для крыши служили шифер и кожа, а пол засыпали гравием.

В каждом убежище был запас пищи и топлива на две ночи. Утром люди забирали с собой столько, сколько могли унести, а все остальное сжигали. Когда они добрались до четвертого убежища, погода испортилась настолько, что пришлось провести в нем три ночи. Они жались друг к другу в вонючей тесноте, слушая, как воет среди льдов ветер. Пищи хватило, но топливо закончилось. В последнюю ночь они сосали льдинки, чтобы утолить жажду.

На следующее утро погода была лишь немногим лучше, однако выбора не осталось — они должны идти вперед или умереть. Дул такой сильный ветер, что снег не задерживался на мерзлой земле, и они шагали по камню. К счастью, впереди был спуск, да и тропу пометили вехами. Когда Салтайя решила, что день подходит к концу, она послала за Катратом, и он зашагал рядом с ее носилками — еще один здоровяк в толстых мехах. Только когда он заговорил, Салтайя поняла, что это ее племянник.

— Еще чуть-чуть, тетя.

— Почему мы все время спускаемся? Ведь мы еще не перебрались через Границу?

— Нет, тетя. Мы приближаемся к горе Черепов. Завтра нам предстоит долгий подъем. Стралг потерял здесь больше людей, чем во время сражений. Во всяком случае, так говорят.

Салтайя припомнила, что там же погибли братья Катрата, Финар и Фитель, но не стала ничего говорить, поскольку не знала наверняка.

— Последние три ночи мне доставалось плохое место. Иди вместе с передовым отрядом и выбери мне место у огня.

— Моя тетя добра. — Катрат вздохнул и исчез в тумане. В молодости его отец отличался такой же «дерзостью». Прошло несколько часов, прежде чем Салтайя увидела его снова. Хижина оказалась еще меньше, чем предыдущая, и в ней царил ледяной холод. Внутри было темно, повсюду толкались недовольные тени, зато здесь горел огонь. Катрат сидел на бочонке возле очага, и она тут же направилась к нему, чтобы занять лучшее место. Затем Салтайя села и сняла рукавицы.

— Мне нужна Гуита, найди ее, — велела она.

Катрат возвышался над ней — в громоздких мехах он казался огромным.

— Ее несет командир охоты. Она отморозила ноги и не может ходить.

Какая досада!

— Тогда моим ночным горшком займется военный атташе, верно? И сооруди мне какую-нибудь ширму.

Катрат опустился рядом с ней на колени и прошептал:

— Тетя, послушайте!

Он слегка приподнял капюшон. Под грязью и щетиной его лицо выглядело испуганным, и это ее разозлило. Он должен был давно избавиться от страха! Салтайя проводила Лепку поспешно, но стараясь не нарушать общего равновесия. Неужели пора прибегнуть к самым крайним мерам?

— В чем дело? — резко спросила она.

— Ш-ш-ш! Не то начнется паника. Когда мы пришли сюда, я сам начал разжигать огонь, тетя. Так вот, под пеплом камни были еще теплые! Клянусь!

— Наверное, это последние курьеры из Флоренгии. Мы просто разминулись с ними в такую метель, — сразу нашлась Салтайя.

— Да не могли мы с ними разминуться! Дорога тщательно размечена. Тетя, а что, если кто-то нас опередил?

На Салтайю накатила волна страха, подобная удару грома.

— Ты все это придумал.

— Нет! Тетя, я уловил запах дыма! Наши люди, которые принесли сюда припасы и топливо, разводили здесь огонь за шестидневку до нас. А этот разжигали совсем недавно.

— Невоз… — А невозможно ли? — Нас опередили? Но мы же не видели никаких следов!

Катрат покачал головой.

— Разве их заметишь в таком свинарнике? Пеммикан^[6] никто не считает. Ну а снаружи ветер моментально заметает все следы.

Сердце Салтайи отчаянно заколотилось. Катрат не зря напуган. Повстанцы? Или опять Селебры? Орлад? Возможно, вся четверка проклятых Селебров. Но именно верист хорошо знает эти места. Он мог убить Терека, а потом каким-то образом ее опередить. И она сама закрыла за собой все двери! Салтайя судорожно втянула воздух. «Да хранит меня священная Ксаран!»

— Найди Хета. Я должна с ним поговорить!

— Я ему передам, когда он придет, — пообещал Катрат, отходя в сторону.

Она наклонилась к огню. Все ее тело сотрясала дрожь. Надо выпить горячего и поесть, тогда полегчает.

Очень скоро рядом с ней опустился на одно колено Хет. Очевидно, Катрат успел рассказать ему новости, поскольку глаза Хета стали пронзительно голубыми и блестели, словно льдинки.

— Мы сами перерезали себе горло, верно, миледи?

— Это флоренгиане? Орлад?

— Возможно. Он сильный воин.

— Ты должен послать вперед отряд воинов! Пусть они их догонят и убьют! Их не может быть много.

Хет покачал большой головой.

— Нет. Полагаю, ваш сбитый с толку племянник что-то напутал. А даже если он прав, сейчас уже поздно об этом тревожиться. Завтра мы поднимемся на гору Черепов, если мосты и лестницы целы. А если Орлад или кто-то другой нас опередил, то их уже уничтожили. У него был целый день, чтобы сломать лестницы и перерезать веревки.

— Но вернуться мы не сможем!

— Не сможем. Однако нас опередил небольшой отряд — в противном случае припасов было бы заметно меньше. У меня много людей! За несколько дней мы наведем мосты и натянем страховочные веревки, вот и все. Конечно, придется поголодать, но мы справимся.

Салтайя заглянула в его сознание и убедилась, что он все еще ей верен. Значит, иного выхода нет. На всякий случай она переспросила:

— Точно?

— Да, миледи. Люди измучены. Им необходим отдых и еда. Если начнется паника, будет очень плохо.

Тут она полностью согласна с Хетом.

— А дальше есть мосты?

— Несколько. Но мы их починим или перепрыгнем через расселину. Нет, если кто-то захочет нас остановить, он сделает это здесь, миледи. Завтра утром все и узнаем.

ГЛАВА 24

Марно Кавотти услышал грохот сражения, прежде чем кто-то его увидел — эта местность как нельзя лучше подходила для засад. На первый взгляд казалось, что все пространство вокруг совершенно ровное, но на самом деле землю пересекала сеть каналов. До прихода вигелиан крестьяне выращивали пшеницу на равнине, а во влажных лощинах сажали виноградники. Теперь пшеничные поля заросли сорняками, а виноградники превратились в джунгли, где могло бы спрятаться все население Додека. Каждый день войска ледяных демонов разбивали лагерь возле Тупами и отправляли людей за рогатым скотом, и эта гнусная привычка заслуживала наказания. Два дня назад солдаты Мятежника охотились на севере, недалеко от Селебры, а вчера на востоке, так что сегодня пришла пора перебраться на юг, где их уже поджидал командир войска Веспаниасо с двумя охотами.

Веспаниасо неплохо справлялся с делом, когда речь шла об обычной бойне, но командиру необходимо самому почаще участвовать в крупных сражениях, дабы пробудить в воинах боевой дух. Кавотти решил, что час пробил. Да и провести ночь с Гвинеттой не повредит. Пятую или уже шестую? Он даже начал думать, что у них завязался роман, пока ему осторожно не намекнули, что он у нее далеко не один. Свидетельница редко отказывала веристам, и ее хорошо знала чуть ли не половина солдат. Впрочем, даже обычный секс лучше, чем ничего, для человека без дома и семьи.

Шесть гуанако нервно прянули ушами и заворчали, но ветер дул с другой стороны, поэтому они еще не учуяли запаха крови. Марно щелкнул кнутом, чтобы их приструнить. Колесница продолжалакатиться по пыльной дороге. Впервые за долгое время ветер стал холодным. Небо отливало свинцом. Очень скоро пойдет дождь, возвещая о начале зимы. Во Флоренгии времена года не слишком отличались друг от друга, однако даже небольшой дождь мог существенно замедлить военные действия.

Стралг отступал, сосредоточивая войска на северо-западе Флоренгии. До сих пор ему удавалось избегать небольших поселений и городов: в Мионе он на собственной шкуре испытал, как хорошо они горят. Теперь главной задачей Кулака было удержать под контролем пути снабжения и дорогу домой. Кавотти перекрыл их по всему периметру, и большая часть Грани пребывала в сладостном заблуждении, что они свободны, а войне конец. На самом деле до этого было еще далеко, и до каких пор будет продолжаться нынешнее тихое противостояние, зависело разве что от самого Веру. Годы побед подняли боевой дух мятежников на невиданную высоту, и их число росло намного быстрее, чем Стралг успевал получать подкрепления. Еще год, максимум два, и все будет кончено.

Сегодня, если все пойдет хорошо, лорд крови потеряет еще шестьдесят человек. Жуткие звуки битвы стали громче; затем дорога пошла под уклон, и Кавотти увидел следы недавней схватки в лощине. Дорогу с двух сторон окружали джунгли — превосходное место для засады. Веспаниасо сделал удачный выбор. Земля была усеяна мертвыми телами, а из кустов доносились звуки продолжающегося сражения. Стервятники еще не прилетели.

Гуанако решили, что ближе они подходить не хотят. Марно перешел в боевую форму и издал рев охотящегося котомедведя — звук, от которого кровь неизменно стыла в их жилах. Колесница помчалась вниз по пологому склону, точно стрела. Когда ему удалось немного успокоить животных, и те перешли на шаг, он увидел тела десяти флоренгиан и четверых вигелиан. Соотношение потерь вызвало у Марно тревогу. Если фуражиры ледяных демонов шли по дороге, то они должны были погибнуть, как только западня захлопнулась. Почему же схватка продолжалась в зарослях?

До него доносились отчаянные крики. Веристы ревут во время сражений. Когда бой заканчивается, оставшиеся в живых проигравшие кричат. Герои могут выжить, получив страшные ранения: Если за ними ухаживать, смерть наступает очень не скоро — а победители обычно не торопятся. Известно, что Мясник мог по несколько дней мучить побежденных врагов острой палкой. Судя по всему, нечто подобное происходит сейчас в зарослях.

Что-то неладно… Только через мгновение Мятежник сообразил, что радостные крики — на вигелианском.

Он заорал и ударил гуанако кнутом. Те ринулись вперед. Колесница помчалась по дороге, объезжая неподвижные тела и набирая скорость. На мгновение, когда колесница миновала последний труп и начала подниматься вверх по противоположному склону, у Кавотти возникла надежда, что ему удастся уйти незамеченным. Вигелианам было чем заняться в кустах — с какой стати им следить за дорогой? Но потом раздался трубный клич. Три золотистых боевых зверя выскочили из кустарника и помчались за ним. Тут же появилось еще двое, которые громко призывали своих товарищей.

Погоня началась. Колесница не могла опередить веристов, но он был в пятидесяти ярдах от них — можно хотя бы поберечь силы.

Что произошло? Быть может, рейды за скотом — ловушка, и на знатока ловушек устроили засаду? Или Веспаниасо предали? Гвинетта? Или же произошло обычное недоразумение, и удача наконец отвернулась от Мятежника? За десять лет войны он не получил ни одного серьезного ранения.

Что ж, теперь ему не повезло.

Здесь были не основные силы Веспаниасо, а лишь разведчики, которые случайно наткнулись на ледяных демонов. Войско находились где-то в другом месте.

Кавотти сбросил сандалии и накидку, и на нем остался только медный ошейник. Он лишь начал переход в боевую форму, чтобы гуанако уловили запах зверя. Те загудели, словно рой пчел, и ускорили бег. Колесница миновала лощину и покатила по равнине. В любой момент она могла развалиться на куски, стоило колесу наскочить на крупный камень. Кавотти не видел никакого укрытия поблизости, если не считать нескольких зарослей фруктовых деревьев вокруг небольшого, явно заброшенного строения. Вдали маячили крыши Тупами, где-то там прятались Веспаниасо и восемь шестидесяток веристов.

Пока Кавотти сохранял человеческий облик, он впивался в борт колесницы отросшими когтями, что позволяло ему оглядываться назад, на преследователей. Те же пять желтых зверей бежали на четырех лапах и более всего напоминали огромных кошек. Еще трое, заметно отстав, приняли другую форму, что позволило им бежать быстрее. Он побеждал и прежде, когда соотношение сил было не в его пользу, но восемь к одному — это слишком. Три зверя подобрались так близко, что он смотрел прямо в их слюнявые пасти, и с трудом удерживался от того, чтобы окончательно перейти в боевую форму; необходимо как можно дольше сохранять разум.

Интересно, знают ли они, кто он такой? После стольких лет сражений и переходов в боевую форму он стал невероятно мощным и крупным даже для вериста. Только Филиберно мог сравниться с ним размерами, но Филиберно уже больше походил на медведя, чем на человека. Лишь немногие из Бойцов Свободы ездили на колесницах, и только Кавотти и Филиберно могли похвастаться шестерками гуанако. Если вигелиане знают, кто их жертва, они постараются не убивать его быстро. Страдания будут долгими и мучительными.

Дорога плавно сворачивала направо. Ледяной демон постарался срезать угол, что боевому зверю казалось разумным ходом, а человеку — безрассудным. Кавотти ждал, наблюдал, прикидывал расстояния, углы и скорость. Шестерка понемногу уставала. Два ближайших преследователя держались на расстоянии вытянутой руки и не сводили с него глаз, но на несущуюся колесницу вскочить не могли. Верист, срезавший угол, бежал справа, чтобы атаковать гуанако — какая глупость!

Он догнал правого гуанако, и дальнейшие события разворачивались почти мгновенно: животные попытались уйти от страшного врага, а верист едва не угодил под колесо, но постарался вскочить на колесницу. Крепко держась за борт, Марно нанес сокрушительный удар ногой в голову прыгнувшего вериста. Колесница сошла с колеи, лопнула ось. Кавотти совершил мощный прыжок — позади остались запутавшиеся в упряжи гуанако и перевернувшаяся колесница. Один из преследователей лежал в пыли, воя от боли и пытаясь исцелить проломленный череп. Трех боевых зверей привлекли дикие крики гуанако, и они на них набросились. Глупо! Он оторвется от них на сотню ярдов, прежде чем они сообразят, кто их главная добыча.

Кавотти быстро побежал по дороге на раздвоенных копытах, постепенно увеличивая длину шага. Во время сражений он оставался двуногим, поскольку это позволяло ему видеть, что происходит на поле битвы. Его передние лапы были снабжены когтями, во рту выросли клыки, а лоб украшал рог длиной с ладонь. Поскольку он сберег силу, некоторое время ему удастся держаться подальше от стаи.

Беда в том, что ему некуда бежать. Восемь шестидесяток друзей прячется возле этой дороги или другой — словом, рядом, да что толку, если он не знает, где именно? Кавотти рискнул оглянуться — его преследовало множество врагов. Человек мог бы их сосчитать, зверь — нет. Но он понял, что сражаться бесполезно. Если он спрячется, они найдут его по запаху… О Веру! Дорога сворачивала налево без всякой видимой причины. Он срезал угол, но стая срежет еще больше.

Зачем держаться на дороге? Была какая-то причина… Ах да, друзья могут быть рядом.

Впереди стадо… Откуда?.. Опять домашний скот… И золотистые звери… Много, много, много… Еще один патруль Стралга вышел из лощины. Они его увидели и бегут сюда. Человек сообразил бы, кто они, но какая разница? Он между двух огней. Спасения нет.

Он свернул и помчался в сторону небольшой рощицы, к заброшенной ферме, владелец которой погиб во время войны, закончившейся много лет назад. Крестьяне теперь живут в деревнях. Так безопаснее. Нет, здесь не укрыться, но если с одной стороны будет стена, он прикончит много врагов. Кавотти перепрыгнул через изгородь и замедлил бег. Похоже, он добежит до фермы первым и тогда переведет дух перед схваткой.

Преодолев последнюю изгородь, он очутился среди сорняков. Наверняка за последние пятнадцать лет здесь не ступала нога человека. Кавотти хотелось пить. Надо найти какой-нибудь уступ, который позволит атаковать сверху. Ничего подходящего нет… Он выбрал стену амбара, где солнце не било в глаза. Теперь оставалось только ждать.

Все, удача от него отвернулась. Еще год, и он узнал бы вкус победы. Теперь чучело сделают из Кавотти, а не из Стралга. Ледяные демоны догадаются, кто он такой. Двуногие боевые звери встречаются редко. Не забыть: сражаться до смерти.

Он едва успел перевести дух, когда длинный темно-желтый зверь перепрыгнул через забор, ловко приземлился и тут же бросился на Кавотти, словно золотое пламя. Копыто угодило ему точно в морду. Враг отлетел в сторону, брызнула кровь. Тут же атаковали еще двое. Он дрался копытами и когтями. Что-то массивное ударило в пах, но его гениталии были защищены прочной костью. Челюсти сомкнулись на его правой лапе, раздался хруст. Враг наступал со всех сторон. Кавотти отмахивался и бил копытом, но противников было слишком много. Когти рвали ему грудь, хрустели ребра. Ему удалось вогнать рог в чей-то глаз, и вражеская кровь его ослепила.

Клыки на горле…

Кавотти и не знал, что бывает так больно. Он выл, захлебываясь кровью… не только своей… Однако его лапы были переломаны в нескольких местах и больше не повиновались ему. Он лежал на земле, отчаянно извиваясь и пытаясь спастись от боли, но она только росла. Реки крови… О Веру, помоги! Над ним склонились два голых вигелианина. Они смеялись и пинали его, снова и снова, чтобы он не исцелился. Потом один из них принес заостренную жердь от забора.

ГЛАВА 25

Орлад Селебр нашел оброненный кусочек пеммикана, закинул его в рот и вновь принялся зашнуровывать башмак. Обувь всю ночь лежала с ним под одеялом и сейчас была теплее, чем его руки. Пеммикан скрипел на зубах.

— Горячая ванна… — протянула Фабия, деловито завязывая башмаки. — За ванну, наполненную горячей водой и ароматным маслом, я бы отдала столько золота, сколько она весит.

Ваэльс поднял голову и посмотрел на Фабию.

— Ванна замерзла бы вместе с тобой. Сколько вы тогда здесь прожили, мой господин?

— Около тридцати дней. Сейчас хотя бы нет пыли. Они сидели в Пещере — лабиринте, расположенном под горной грядой. Орлад жил тут, когда участвовал в строительстве моста через Первый Водопад, находившийся чуть дальше по тропе.

Фабия зевнула. Теперь они все часто зевали.

— Далеко отсюда до Границы? Если идти напрямик?

— Менее одного мензила.

— И у нас этот путь займет пять дней?!

Орлад скатал одеяла.

— Хет всегда отводил на него пять дней. Идешь столько, сколько можешь. Дальше укрытий нет. Пещера покажется тебе дворцом.

— Подождите, вот доберемся до Границы! — воскликнул Ваэльс. — Там стоят огромные мраморные ворота с каменными львами. Есть горячие ванны, продают вино…

— Не болтай лишнего. Герой должен быть силен и молчалив.

— Мой господин добр. — В голосе Ваэльса не слышалось раскаяния. — Настал день, которого мы так долго ждали. Щелк — и ловушка захлопнется.

— Нет! — попытался крикнуть Хермеск, но у него получился лишь хриплый кашель. — Вы не должны! Это массовое убийство. Путешественники так друг с другом не поступают.

Сперва отряд Селебров шел ускоренно, обходя некоторые укрытия, чтобы оторваться от Салтайи. Следопыт начал очень резво, но по мере приближения к Границе сбавил темп. Его старые легкие едва работали, а пыль, висевшая в воздухе последние два дня, оказала на него особенно пагубное действие. Фабия так легко поспевала за двумя Героями, словно сама носила медный ошейник. Дантио, самый слабый из путников, держался молодцом, пока не подвернул лодыжку перед самой горой Черепов. Здесь маленький отряд остановился, чтобы дать ему возможность поправиться, и внимательно высматривал Салтайю. Они по-прежнему опережали вигелиан и почти каждое утро видели, как горит убежище, которое они покинули днем раньше.

— Мы ведь предупредили тебя о своих намерениях, — нетерпеливо сказал Орлад. — А теперь у нас нет выбора. Волки нас догонят, если мы их не остановим.

— Я согласен, что Салтайя должна умереть, — прошептал Следопыт. — Но откуда вам знать, что она с ними?

— Она с ними! — вступила в спор Фабия. — Веристы не стали бы сжигать убежища, они еще рассчитывают вернуться домой.

— Но что будет с невинными, которых она ведет за собой?

— Послушай, это решение мы приняли еще на Первом Леднике, когда могли здраво мыслить.

В сумраке пещеры Орлад едва различал лицо сестры, однако ее голос звучал уверенно. Именно она убедила их, что блокировать тропу в самом начале бесполезно. Сооружение на Первом Леднике можно легко починить, после чего за ними в погоню устремятся боевые звери. А вот Первый Скачок, как пришлось признать Орладу, когда Фабия стала задавать ему вопросы, можно сделать совершенно непроходимым. К этому времени Салтайя сама уничтожит все убежища и отрежет себе путь домой. Сейчас Фабия лишь повторяла свои доводы.

— Салтайя и ее отвратительный выводок несли смерть нашему миру в течение тридцати лет. Сейчас нам представился первый случай ее убрать. Сколько еще людей она убьет? Вы готовы взять на себя ответственность за их смерти?

Орлад задержался на горе Черепов, чтобы понаблюдать за преследователями, и пришел к выводу, что Шестой Караван почти в полном составе. Значит, вместе с Королевой Теней умрут четыре шестидесятки человек. Такова кара за помощь лорду крови. Он собрал заплечный мешок и содрогнулся.

— Пора выходить, — сказал Орлад. — Не задерживайтесь.

Он протиснулся в узкую щель, мимо сложенных у стены запасов пеммикана, и вышел из пещеры на холодный ветер. Солнце висело у него за спиной, освещая гору Варакатс перед ним, возвышающуюся над серым однообразным ландшафтом. Пять дней на Границе, и ему больше не придется смотреть на эту гору. Говорят, первый признак того, что ты на другой Грани — исчезновение горы Варакатс. А Вуаль Анзиэль танцует так низко у тебя над головой, что кажется, будто до нее легко дотянуться.

В самой Пещере не осталось ничего, что могло бы гореть, зато тут были последние запасы провианта во всей Грани. Отряд возьмет с собой столько, сколько сможет унести, и пойдет к Границе. Эти запасы жизненно необходимы. Как только его спутники вышли из пещеры, Орлад облил маслом пеммикан и бросил сверху тлеющую головешку. Ветер тут же подхватил пламя; Орлад быстро отступил в сторону. Пеммикан состоял из высушенного мяса и жира. Даже здесь он горел. О да, прекрасно горел!

— Наконец-то тепло! — воскликнула Фабия. — Но где же ванна?

Орлад закинул на плечи мешок и согнулся под его тяжестью, ведь сегодня ему пришлось положить туда кувшин с маслом, одеяла и запас пищи на две шестидневки.

— Не мешкай. Как только они увидят дым, то бросятся за нами, словно голодные котомедведи.

Хермеск все бормотал себе под нос, что разрушение мостов — оскорбление священной Храды, но уничтоженные припасы куда серьезнее помешают врагу. Без них караван потеряет всякую надежду добраться до первых флоренгианских укрытий, а Селебры найдут там провизию, которую принесли из Веритано. Но прежде они должны сжечь мост через Скачок и убраться отсюда подальше, прежде чем обреченные на смерть Герои попытаются им отомстить. Каннибализм среди веристов запрещен, но о Стралге ходили самые разные легенды…

— Фабия, пойдешь последней, — распорядился Орлад, подразумевая, чтобы она присматривала за Дантио. — Мы с Ваэльсом будем идти впереди.

Когда два вериста зашагали рядом по тропе, Ваэльс спросил:

— Откуда взялась эта пыль?

— Понятия не имею.

Пыль покрывала все вокруг возле Границы и стала настоящим проклятием для путешественников. От пыли горели глаза и жгло в горле. Она проникала всюду, под ее толстым слоем не было видно ни снега, ни льда. Пейзаж, куда ни глянь, стал однообразно серым, словно его присыпал пепел. Изредка попадались валуны и впадины, но время сгладило острые углы. Солнце едва успело подняться над горизонтом — невероятно яркое на фоне синего, почти черного неба, усыпанного звездами. Ветер над этой бесконечной пустыней не унимался; казалось, он приводит в движение целую реку пыли. Со временем она полностью скроет дорогу, но пока в вехах нужды не было — через каменный лабиринт протоптали довольно широкую тропу.

— Объясни еще раз, — заговорил Ваэльс, опустив лицо, чтобы защитить его от порывов ветра, — почему лучше перекрыть им путь здесь, а не возле горы Черепов.

Орлад немного помедлил, восстанавливая дыхание. В Нардалборге он мог бы нести такой груз целый день, без отдыха. Здесь ему удавалось сделать лишь несколько шагов подряд.

Он словно шел по глубокому снегу, при этом у него работало всего одно легкое.

Нет смысла тратить дыхание и повторять Ваэльсу историю Скачка, часть легенды о первом переходе. Орда Стралга вышла к реке Пыли и попыталась ее перейти — тут стало ясно, что это зыбучие пески. Пыль была скользкой, будто масло. Люди падали, пыль наполняла их одежду, ноздри и рот, и их засасывало.

Тогда они начали искать самое узкое место и попыталась перепрыгнуть — приняв боевую форму, естественно. Троим прыжок не удался, и они погибли. Перепрыгнул лишь Стралг. Ему швырнули камень на веревке и переправили одежду, чтобы он не окоченел. Им удалось соорудить веревочный мост. Он простоял много лет, пока его не расшатали постоянные ветра и пыль. Прошлым летом Хет послал сюда отряд строителей. Когда сатрап Терек не разрешил испытуемому Орладу стать кандидатом, Хет назначил его строителем. Орлад донес свою долю материалов от самого Первого Ледника и принял участие в работах. А теперь он уничтожит этот мост.

— У Стралга были веревки, у Салтайи их нет, — сказал он. — А без веревок они его не восстановят.

— Но раз Стралг перепрыгнул через зыбучий песок, это сделают и другие! Тогда они бросятся в погоню.

— Сам увидишь, когда доберемся до моста. — Орлад снова зашагал вперед.

Если они вообще туда доберутся… Он знал все подъемы и спуски на этом коротком пути, но еще никогда не пытался проделать его с таким огромным грузом на плечах. В прошлом году он быстрее приспособился к местным условиям. А теперь у него за плечами были тяжелейший переход и несколько сражений. Перед глазами начали танцевать черные пятна, и он остановился, чтобы они исчезли.

— Понеси… меня… пожалуйста, — прошептал Ваэльс.

— Сбегаю вперед… брошу мешок… и вернусь.

— Возьми и мой… мешок.

Орлад нашел в себе силы усмехнуться. Когда рядом был Ваэльс, жизнь становилась лучше. Орлад, которым он стал, нравился ему куда больше прежнего.

* * *

Скачок не изменился. Зазубренный провал в реке Пыли зигзагом уходил вниз. Мертвящий холодный ветер, не смолкая, завывал над пропастью. Вертикальные стены провала были отполированы до зеркального блеска. Косые лучи солнца не могли разогнать царивший внизу мрак, но в тех редких случаях, когда становилось видно дно, можно было разглядеть бурление реки: слабые тучи пыли поднимались и медленно оседали. Падение с такой высоты в воду приведет к гибели, если ты не превосходный ныряльщик — тогда еще есть надежда на спасение. Но не здесь. Пыль — странное вещество, мягкое под ногами и твердое, как камень, если нанести по нему удар. При падении в реку Пыли выжить невозможно.

Орлад увидел мост, который ничуть не изменился с тех пор, когда их строительный отряд закончил работы. Простые деревянные планки соединялись прочными пеньковыми канатами, закрепленными на бронзовых стойках, вбитых в скалу. С обеих сторон были страховочные веревки — по мосту мог пройти человек с большим грузом.

Орлад и Ваэльс медленно пересекли мост и облегченно бросили мешки на землю. Они еще не вышли на Границу, но переход через мост почему-то имел для них огромное значение. Орлад посмотрел назад и выругался. Яркое черное облако поднималась над Пещерой, накрывая Варакатс. Он уже миллион раз проклинал сильный ветер, а теперь он вдруг утих! Преследователи издалека увидят облако и сразу поймут, что это значит.

— Лучше бы поторопиться, — сказал Ваэльс. — Отсечем мост на вигелианской стороне?

— Конечно. — Орлад понимал, что врагу нельзя оставлять ничего полезного. — Отнеси мешки подальше.

Ваэльса удивленно посмотрел на Орлада из-под капюшона.

— Зачем?!

— Они могут бросать в нас разные предметы.

— Ах да. Похоже, разум я оставил на Первом Леднике. — Ваэльс снова взвалил на плечи свой мешок.

Орлад вытащил кувшин с маслом и вернулся на вигелианскую сторону. Инструменты и мотки веревок так и лежали в пыли, брошенные еще в прошлом году. Он по одному стал заносить инструменты на мост и сбрасывать вниз. В Нардалборге он мог бы унести все сразу. Веревки он на всякий случай перетащил на флоренгианскую сторону.

Несмотря на жуткий черный плюмаж, плывший по небу, на Высоком Леднике было очень непросто разжечь огонь, да и горел он весьма неохотно. Ингельд Нарсдор благословила несколько поленьев для Фабии, но Орлад посчитал, что их не следует использовать для таких дел. К счастью, он захватил с собой запал из каноэ Хермеска. Под крышкой угли еще тлели. Отложив их на безопасное расстояние, Орлад принялся пропитывать деревянные планки маслом. Получалось медленно — мешали толстые рукавицы, а низко надвинутый капюшон ограничивал поле зрения. Он сам строил этот мост, а теперь собирался его поджечь.

Орлада забеспокоился насчет погони. Он плохо знал Зарпана Зарпансона, командира Шестого Каравана, но, если отряд возглавляет Хет, он мгновенно отреагирует на дым и пошлет сюда фланг веристов, чтобы выяснить, в чем дело, и остановить пожар.

Орлад почувствовал, как закачался мост, когда на него встал Ваэльс.

— Ты так и не сказал, почему люди Салтайи не смогут перепрыгнуть через провал.

— А ты бы смог?

— Ну, при обычных обстоятельствах — запросто. И даже с тобой на спине. А сейчас, пожалуй, не стал бы и пробовать. Но ведь Стралг сумел, верно? Тебе помочь?

— Я почти закончил. Нет, Стралг перепрыгнул не здесь, а вон там. — Орлад встал и выбросил в пропасть пустой кувшин, который беззвучно исчез в тени. Лицо Ваэльса почти полностью скрывал капюшон, но Орлад знал, что на нем застыло недоумение. — Мне рассказал Гзург.

Как один из ближайших друзей Стралга, командир войска Гзург Хротгатсон был тогда вместе с ним. Он видел прыжок. Прошлой весной ветеран вернулся с войны, и его появление в Нардалборге совпало с визитом Терека. Друзья устроили грандиозный пир с воспоминаниями о прошлом, но Терек воспользовался случаем и назначил приятеля ответственным за подготовку новых веристов. Когда Гзург посчитал, что Орлад достоин медного ошейника, они крепко выпили, и он всю ночь предавался воспоминаниям. Похмелье Орлад запомнил надолго, как и истории, рассказанные старым веристом.

— Река Пыли разрушает все вокруг. Она постепенно стирает берега. Стралг и его войско пытались перейти ее там, где она разветвлялась, и имелся скалистый выступ. То есть нужно было совершить два коротких прыжка. Выступ был довольно острый, и фокус состоял в том, чтобы прыгнуть на него, собрать все четыре лапы под собой и сразу сделать второй прыжок на противоположный берег, не теряя скорости. У первых троих это не получилось. А Стралгу удалось. Как только они переправили веревку на противоположную сторону, они двинулись вниз по течению и построили мост в самом узком месте. Когда Гзург вернулся сюда весной, он заметил, что выступ исчез. Мы говорили о новом мосте, поэтому он все мне рассказал. В конце Гзург рассмеялся и добавил, что сейчас лорд крови не попытался бы повторить тот прыжок.

— Испытай меня!

— Не здесь и не сейчас. — Это была шутка. Иногда Орладу удавалась рассмешить Ваэльса, и всякий раз это приносило ему радость.

— Но ты навсегда закрываешь перевал!

Тут Ваэльс преувеличил. Есть еще перевал Варакатс, да и мост можно восстановить, для чего потребуются инструменты и тщательная подготовка — ни того, ни другого у Шестого Каравана нет.

Наконец на тропе появились остальные. Впереди шел Следопыт, но двигался он очень медленно, едва переставляя ноги. Дантио заметно отстал и опирался на плечо сестры, морщась от боли.

— А вот и они. Слушай, друг, руки у меня в масле. Я, конечно, хочу согреться, но не настолько! Вот здесь лежат тлеющие угли. Как только все перейдут через мост, поджигай масло и беги. Понятно? А потом… Разрази меня Веру! Смотри!

Боевые звери! Четыре золотистых зверя возникли на вершине. Они мчались через серый однообразный пейзаж, вздымая пыль. За ними появились другие — в целом никак не меньше фланга. Они бежали напрямик, к мосту, выходит, хорошо знали местность. Это не Зарпан.

Орлад закричал:

— Поджигай! — И побежал назад.

Ему не верилось, что здесь можно бежать, и сейчас его движения больше напоминали быстрый неуверенный шаг. Как боевые звери выдерживают такой темп? Либо они приближались медленнее, чем Орладу казалось, либо совершали самоубийство. Он прошел мимо Хермеска, который также заметил надвигающуюся угрозу и сделал отважную попытку немного ускорить шаг. Потом Орлад оказался рядом с Дантио.

— Беги! — выдохнул он Фабии, остановился, поднял Дантио на плечо и понес к мосту.

Это казалось физически невозможным, но Орлад справился. Он раскачивался, как пьяный, ноги скользили в пыли, он с трудом удерживал равновесие и слышал, как его собственное дыхание с хрипом вырывается из горла; он не слушал Дантио, умолявшего бросить его и спасаться. Между тем Ваэльс выполнил его приказ. Естественно. Ваэльс перерезал бы себе горло, если бы Орлад велел. Ближайший конец моста покрылся черным дымом. Однако Орлад не успел сказать, чтобы Ваэльс бежал на противоположную сторону и спасался. Нет, нет! Ваэльс устремился к нему на помощь. Идиот! Идиот!

У Фабии было больше здравого смысла. Она спешила к мосту.

Боевые звери начали терять скорость. Все, кроме одного. Он уже значительно опередил своих товарищей. Он прибежит заметно раньше и останется без поддержки остальных. У них еще была надежда, если они сумеют его остановить. Сражаться? Смогут ли веристы сражаться в таком холоде и при нехватке воздуха? Перед глазами Орлада поплыли черные круги.

— Моя очередь! — крикнул Ваэльс.

Он не столько снял Дантио с плеч Орлада, как проскользнул под него, когда Орлад упал на колени. Однако Орлад не потерял сознания, а лишь опустил голову и мучительно втягивал в себя воздух. Когда он поднял глаза, Фабия уже благополучно пересекла пламя и шла по мосту, даже не бросив свой мешок. Хермеск упал на колени, оставаясь на тропе, но чувств не лишился.

Орлад с трудом поднялся — казалось, у него на спине лежит огромный мешок с камнями — и двинулся вслед за Ваэльсом. «Семья начинается с дома», — возникла в его сознании смутная мысль. Нет, неправильно, милосердие начинается с дома, но Хермеска он все-таки оставил на потом.

Дантио закричал.

— Я могу идти! Я могу идти!

Он понапрасну тратил воздух.

— Отпусти его! — велел Орлад.

Ваэльс поставил Дантио на землю. Герои положили его руки себе на плечи и втроем, в пять ног, заковыляли к мосту. Ведущий боевой зверь был уже совсем близко, но рухнул в пыль, не добежав совсем немного. Возможно, он себя убил. Теперь над ближайшим концом моста поднималось желтое пламя, которое уже начало распространяться по планкам.

Ваэльс нырнул в пламя, увлекая за собой Дантио. Орлад толкнул обоих вперед. Мост скрипел и раскачивался, но они сумели благополучно пройти сквозь огонь. Почти благополучно — одна из рукавиц Орлада загорелась. Он принялся отчаянно колотить ею по ноге, пока не сбил огонь. Дантио и Ваэльс уже были в безопасности, они почти перебрались на противоположную сторону. Фабия наблюдала за ними с берега.

Оставался Хермеск, который все еще стоял на четвереньках посреди тропы. Одна из веревок лопнула; мост содрогнулся и накренился. Орлад посмотрел на огонь и пришел к выводу, что еще успеет спасти Следопыта, но прежде он должен избавиться от пропитанных маслом рукавиц. Он сорвал их и бросил на мост.

Орлад успел сделать два шага по направлению к Хермеску, когда его сбил с ног золотой боевой зверь, выскочивший из огня. Орлад оказался на спине, с ужасом глядя на белые клыки и сочащуюся слюной пасть. Когти прижали Орлада к планкам моста, пробив мех. Перейти в боевую форму в одежде будет равносильно самоубийству. А в таком положении ему никак не избавиться от одежды. Капюшон скрывал лицо Орлада.

— Хет! — Он сам не знал, как догадался, кто перед ним. — Хет, это я, Орлад! — В одежде или без нее, он не станет сражаться с Хетом, который так ему помогал, который учил его, а потом спас ему жизнь.

Боевой зверь застыл, глядя на него страшными голубыми глазами. С зубов и языка капала слюна.

— Хет, это Орлад. Не убивай меня! — Он, Герой, просит о пощаде? И почему Хет колеблется?

Черный боевой зверь ударил Хета головой — Ваэльс пришел Орладу на помощь. Мост застонал от нового груза, и несколько веревок с оглушительным треском лопнули. Рыча и обмениваясь могучими ударами, два чудовища встали на задние лапы над Орладом. Ему на лицо полилась кровь. Между тем мост начал проседать, веревки рвались одна за другой. Хет стал падать назад, а Ваэльс всем телом рухнул на Орлада, отчего тот едва не потерял сознание, и все они покатились с моста навстречу неизбежной гибели.

Мост опускался все ниже, оставшиеся канаты горели и вытягивались под непомерным грузом. Наконец последние веревки лопнули, и один конец моста начал медленно падать вниз. Боевые звери продолжали рычать и обмениваться ударами, сползая вниз по падающему мосту. Чувствуя, что и сам соскальзывает, Орлад закричал:

— Держитесь! Мы падаем! — Он извернулся и схватился немеющими пальцами за мост.

Второй конец моста все еще держался с флоренгианской стороны, а потом его освободившийся конец начал описывать дугу над пропастью, и через несколько мгновений мост ударился о противоположный берег. Теперь он свисал вниз, точно лестница.

Удар о скалу получился настолько сильным, что Орлад едва не разжал пальцы. Он видел, как падают его рукавицы, но если бы он их не сбросил, то не сумел бы ухватиться за планки моста. Ваэльс с пронзительным ревом вцепился когтистыми лапами в планки и моментально влез наверх, словно гигантская кошка. Боевой зверь с золотистой шерстью — Хет Хетсон — не удержался и упал. Через мгновение он беззвучно исчез в пропасти. Они не услышали ни крика, ни звука удара. Его здесь словно и не было.

Орлад висел на руках, ноги уже начало лизать пламя, однако он сумел подняться. В последний миг его подхватили Фабия и голый Ваэльс. Они оттащили его в сторону от моста и несколько секунд стояли, молча обнимая друг друга.

— Хет! — выдохнул Орлад. — Это был Хет! Быстрее одевайся, безумец. О, Хет! — Он спрятал руки подмышки и отступил на несколько шагов от пропасти. — Ну почему это был именно Хет?

Дантио помог Ваэльсу одеться.

— Надо было захватить с собой белошвейку, — заявила Фабия. — Но если прорезать дыры в твоей шубе, ты сможешь засунуть руки внутрь и сохранить большую часть пальцев.

«Хет, Хет! Я убил Хета!»

— Может, вытащим из моста доски? — предложила Фабия. — Сколотим из них сани, чтобы везти Дантио.

— Что ж ты раньше не сообразила?! — проворчал Ваэльс.

— А ты?

— А что я? Я верист.

На другом берегу стоял Следопыт Хермеск и молча глядел на своих недавних спутников. Их разделяла пропасть — даже самый сильный верист в расцвете сил не сумел бы ее перепрыгнуть.

Неподалеку от него четверо молодых веристов в одних медных ошейниках стояли посреди занесенного пылью поля, вытянув перед собой руки, словно маленькие дети, зовущие мать. Они отчаянно кричали, но ветер уносил прочь их жалобы.

Другие боевые звери, заметно отставшие, повернули обратно, чтобы одеться и доложить о катастрофе. Ваэльс Борксон и трое Селебров стояли на другом берегу, в безопасности. Следопыт потерял надежду на спасение. Салтайя Храгсдор оказалась в ловушке и обречена на смерть.

— Хет Хетсон! Как он здесь оказался? Почему именно он? — с тоской вопросил Орлад.

По его щекам текли замерзающие слезы.

ЧАСТЬ V КОНЕЦ УЖЕ БЛИЗКО

ГЛАВА 26

Оливия Ассичи-Селебр в одиночку шагала по Залу с Колоннами. Она подготовилась к встрече и надела простое платье из зеленого шелка, которое, как тактично говорил камердинер, ее «стройнило». Она никогда не отличалась хрупкостью. От тревог и страданий многие люди тощали, а Оливия становилась все более дородной. Нет, не толстой, но… Дородной. Из украшений она надела лишь двойное жемчужное ожерелье, поскольку хотела произвести впечатление полноправной и могущественной правительницы. Ни в коем случае нельзя казаться высокомерной и самонадеянной.

По той же причине она выбрала Зал с Колоннами — самое большое помещение в Селебре с мощной колоннадой, которая поднималась к расписанному фресками потолку. За Колоннадой начинались сады, спускающиеся к реке, а противоположную стену украшала фреска с изображением беседующих Светлых. Под ней стояли трон дожа и кресло его жены. Если бы Оливия принимала делегатов, сидя в этом кресле, они бы возмутились. Но то, что встреча проходит в тронном зале, послужит (хотелось бы верить) мягким напоминанием о сегодняшних реалиях. А может, она ошибается. Может, следовало встретить их на кухне, с испачканным мукой носом. Или пойти на другую крайность и приветствовать делегатов в сопровождении стражников, герольдов и трубачей? Она все еще носила на запястье печать Пьеро — рядом со своей печатью. Она все еще правила от его имени.

Точнее, правила в память о нем. Оливия не ждала встречи, а боялась ее. Весь этот фарс скоро подойдет к концу.

Неужели она так зла, что боги не желают отвечать на ее молитвы? Долгие годы она молилась о благополучном возвращении своих детей. Когда она поняла, что они уже зажили своей жизнью в Вигелии и наверняка захотят там остаться, она начала молиться об исцелении Пьеро. Год назад — о его скорой и безболезненной кончине. Ну, а теперь она должна просить богов, чтобы он ушел из жизни с достоинством, сохранив титул дожа. Неужели ей откажут и в этой малости?

Она подошла к колоннам и стала смотреть на легкий дождь, серое плачущее небо и храмы на противоположном берегу реки. Начался сезон дождей, но в Вигелии наступило время холодов, и перевал закрыли. Лишь немногие растения еще цвели — только изгнанники, красные и белые. Их назвали изгнанниками, потому что они цвели тогда, когда все остальные давно увядали.

А где же ее изгнанники, три сына и дочь? Где они цветут — и цветут ли? Появись они сейчас здесь, она бы их не узнала, а дети ее бы не вспомнили. Прошел год с тех пор, как Стралг обещал послать за ними или хотя бы кем-то из них. Кулак больше не появлялся и не давал о себе знать, но по слухам армия повстанцев гнала его войско к стенам Селебры. Все постоянно твердили о новых победах Кавотти и поражениях Стралга. Теперь Оливии было все равно, кто одержит победу, она хотела только одного: чтобы город оставили в покое. И вернули ей детей.

Она услышала легкий шум и обернулась. Посетители явились в сопровождении дюжины приспешников. Как ни странно, все они остались у дверей, а к ней подошел лишь главный герольд с единственным спутником в черных одеяниях, чье лицо скрывал черный капюшон. Оливия издалека узнала Куарину Полетани, юстициария города. Ее не приглашали, и от этого Оливии стало не по себе. Тем не менее надо выказать юстициарию уважение. Оливия двинулась ей навстречу.

Она стала вспоминать законы, которые объяснял ей Пьеро полгода назад, когда силы начали его покидать. Главный судья города, юстициарий, становится главной фигурой после старейшин и должен председательствовать во время междуцарствия, когда приходит время избрать следующего дожа. Однако они ведь не могут официально объявить о смерти Пьеро? Но, если Голос Куарина скажет, что могут, кто ей возразит? Начнется отчаянная внутренняя борьба.

Голоса редко бывали женского пола, и решение Пьеро вызвало изрядное удивление, когда он назначил Куарину на эту должность. В отличие от большинства других Голосов Куарина сохранила толику чувства юмора. Она вырастила двоих детей, подаривших ей двоих или даже троих внуков; она была худощавой — нет, скорее хрупкой женщиной. Она нравилась Оливии.

Когда они подошли на расстояние вытянутой руки, герольд негромко представил Куарину. Поскольку правил поведения на такой случай не существовало, Оливия решила отказаться от формальностей.

— Какой приятный сюрприз, Голос!

— У вас нет никаких причин для тревоги. — Куарина не улыбалась, но едва заметно подмигнула Оливии. Быть может, ей не понравилось, что ее используют для устрашения? — Поскольку советникам надо решить с вами государственные вопросы, они убедили меня присутствовать в качестве свидетеля. Я согласилась, однако с условием, что вы не будете против.

— Зачем им свидетель? — спросила Оливия, распахнув глаза. Она пыталась понять, что происходит, но быстро опомнилась. — О, ваше присутствие и советы всегда желанны, Голос. — Она кивнула герольду, тот поклонился и отошел к двери.

Когда они остались наедине, Куарина сказала:

— Кроме того, я принесла вам известие. Я не знаю, от кого оно, но это очень важно.

Оливия напряглась.

— Разумеется, иначе они не выбрали бы такого посланца.

Улыбка Куарины получилась на удивление женственной.

— Все Голоса, стоящие на страже священного закона, неприкосновенны, однако я бы не хотела проверять это положение на себе. — Впрочем, сейчас она поступала именно так, если послание было от Марно Кавотти.

— Тогда вам следует поскорее избавиться от этого бремени.

— Я должна лишь передать, что купол нуждается в срочном ремонте.

Оливия выдохнула. Да, это Кавотти. Леса, возведенные вокруг купола храма Веслих, послужат ему сигналом, разрешающим его армии войти в Селебру.

— Понятно.

— Должна признать, что для меня послание так и осталось тайной. И еще мне сказали, что ответа не требуется.

— Верно, — кивнула Оливия. — Ответа не требуется. — Стралг наверняка уже рядом.

В Селебре было полно беженцев. Очень скоро кто-то войдет в город, хочет она этого или нет, а другая сторона тут же попытается стереть его с лица земли. И почему боги выбрали именно Оливию для решения таких трудных вопросов?

Двоих старейшин, которые настояли на встрече, звали Джордано Джиали и Берлис Спирно-Кавотти. Оливия уже полгода не созывала Совет, но знала, что его члены встречаются тайно. Они не принимали никаких решений, поскольку никак не могли договориться, но рано или поздно кто-то из старейшин умрет или перейдет на другую сторону. Ее сегодняшние посетители являлись неофициальными лидерами двух самых крупных фракций. Очевидно, Совет о чем-то договорился, но окончательное решение принять не мог — к тому же они не слишком доверяли друг другу.

Берлис, женщина лет шестидесяти с суровым лицом, возглавляла фракцию, поддерживающую Стралга. Кроме того, она была матерью Марно Кавотти. Пьеро ввел Берлис в Совет вместо ее мужа, который подстрекал сына к мятежу, за что советника выпороли до смерти. Его жену и детей заставили наблюдать за казнью. Так что у Берлис были все основания иметь такое суровое лицо. Семья потеряла высокое положение среди самых богатых родов Селебры, и в результате ее дети были вынуждены заключить невыгодные браки. О том, насколько искренне она поддерживала Стралга, знали только лорд крови и его Свидетельницы, но Берлис не испытывала никаких добрых чувств к Оливии Ассичи-Селебр.

А вот Джордано был главой одного из самых великих домов — старый, крепкий, седовласый, всегда роскошно одетый. Его лицо с красными прожилками и мешками под глазами украшали пышные белые брови, придававшие ему благожелательный вид, за которым скрывалась доброта ядовитой змеи. Он был верным сподвижником Пьеро, лидером традиционалистов, хотя умом не отличался. Он будет защищать Оливию от нападок Берлис, поскольку этого хотел бы Пьеро. Личное мнение Джордано об Оливии не имело ни малейшего значения.

— Милорд Джордано, — приветствовала его Оливия с поклоном. — Рада вас видеть. Советница Берлис, вы прекрасно выглядите. — «Если учесть, сколько вам лет».

Оливия замолчала. О встрече попросили члены Совета, пусть сами и говорят.

— Леди Оливия, — начала Берлис, — мы все знаем, что наш дож очень серьезно болен, и что на его выздоровление почти не осталось надежд. Это так?

Оливия кивнула. Она полгода не впускала старейшин в спальню Пьеро, но отрицать правду сейчас было бы глупо.

— Совет беспокоит вопрос передачи власти, — прогрохотал Джордано. — Мы попросили Голос напомнить нам закон. Она сказала…

Его перебила Куарина:

— Не закон! Священный Демерн требует от нас повиновения правителям. Правителей приводят к присяге, но священный Демерн никогда не говорил о том, кто должен ими становиться. В Селебре новый дож выбирается в соответствии с обычаями. Я могу лишь говорить о соблюдении традиций — как судья, а не как Голос.

Оливия наградила ее едва заметной улыбкой, но промолчала. Священные документы изменить невозможно. А вот обычаи…

— Дож выбирается Советом Старейшин, — сказала Берлис.

— На следующий день после похорон его предшественника, — добавила Оливия.

Улыбка Берлис получилось предельно холодной.

— И на этом Совете первым голосует мертвый. Его голос имеет огромное значение, поскольку Совет крайне редко не учитывает мнение прежнего дожа.

— Таких случаев было пять, — заметила Куарина.

— А сколько всего было дожей? — спросила Оливия.

— Советом избрано тридцать два дожа. Ранее обычаи были другими.

Наступило молчание.

Наконец Джордано откашлялся.

— Совет прислал нас узнать, за кого отдаст свой голос лорд Пьеро.

На самом деле им хотелось проведать, насколько тяжело он болен. Тут их поджидал сюрприз. Пьеро не говорил и даже не признавал жену уже шестьдесят дней. Как только старейшины об этом услышат, они назначатболее подходящего регента, чем Оливия Ассичи-Селебр — представительница весьма незначительного дома.

— По обычаю дожем должен стать самый старший родственник мужского пола, но такого человека на данный момент нет — пока нет. — Она помолчала и вонзила клинок до конца: — Поскольку лорд Чайз еще слишком молод.

Она хотела сказать: «Поскольку лорд Чайз не принадлежит к роду Селебров». Любому было достаточно взглянуть на Чайза, чтобы понять, кто его отец. В конце года он станет совершеннолетним — только вчера Оливия помогала ему выбрать знак для печати, которую сейчас вырезал мастер. Он будет самым юным мужчиной в храме, поскольку родился за несколько часов до конца года, но таковы обычаи Селебры. Совету позволено не давать шестнадцатилетнему дожу полной свободы, однако избрать его уже можно.

Неужели благородные старейшины ждут от Оливии заявления, что ее младший сын ублюдок? Чайз сразу обратится к Стралгу. Советники должны понимать, что их мнение никого не интересует, пока Кулак не лишен права голоса.

— Лорд дож никого не назвал.

— А лорд крови? — Голос Берлис был подобен ядовитому кинжалу.

— Пока нет. Год назад мы попросили вернуть детей, которых Стралг забрал в качестве заложников, и он обещал, что вернет хотя бы одного, скорее всего лорда Дантио, нашего старшего сына.

Взоры всех присутствующих обратились к саду и деревьям, залитым дождем.

— Они не успеют вернуться до наступления сухого сезона, — сказала Берлис.

Оливия вздохнула.

— Верно. Да и дож вам не поможет. Обратитесь к нему с вопросом, если хотите. Но это будет пустой формальностью. Он вас не услышит.

— В самом деле? И давно он в таком состоянии? — Берлис подразумевала: «И давно вы узурпировали трон?»

— Его здоровье ухудшалось постепенно, — как можно вежливее ответила Оливия. — Дож передал мне печать, и я буду править городом до тех пор, пока он не придет в себя или не умрет. Правильно, Голос?

Куарина кивнула.

— Таков обычай города.

— Вы превосходно справляетесь со своими обязанностями, миледи, — отметил Джордано, и его щеки слегка задрожали. — Да еще в такие трудные времена. Мы все перед вами в долгу.

Берлис не произнесла ни звука, но взглядом сказала все, что думала.

— Мой господин добр, — ответила Оливия. — Итак, вы готовы пройти со мной? Я бы предпочла, чтобы нас никто не сопровождал.

Она провела их через большой зал, и они вышли в темные коридоры, где гуляли сквозняки… Слуги падали на колени и склоняли головы, пока благородные господа и дамы шли мимо… Всюду царила печальная неподвижность дома, полного скорби…

— Мой муж распорядился, чтобы спальню правителя не превратили в палату больного, — объяснила Оливия, чтобы советники не подумали плохого.

Именно в спальне дожа хранились самые ценные предметы из художественной коллекции Селебры. Она была закрыта в течение многих лет — очевидно, Стралг так и не узнал о ней. Приняв капитуляцию города, он гарантировал, что разграбления не будет, но если бы он увидел эти сокровища, то наверняка нарушил бы договор и забрал их себе.

Комната Пьеро была такой маленькой, что там едва помещалась кровать, на которой лежал умирающий дож, больше похожий на брошенную куклу — крупная голова и едва различимое под одеялом тело. Воздух здесь был горячим и полным благовоний, но сквозь них пробивались кислые запахи смерти. На стуле возле постели сидела сестра Милосердия, одетая в коричневый плащ с капюшоном. Она держала больного за руку, хотя последние шестьдесят дней дож не реагировал даже на налистов. Он больше не чувствовал боли. Женщина подняла голову и почтительно кивнула, но не встала.

По другую сторону постели, положив руки на колени и скорбно опустив голову, сидел крупный юноша. Он вскочил на ноги, словно его что-то напугало, а потом торопливо поклонился Оливии и остальным посетителям по очереди. Он даже сделал это в правильном порядке.

Чайз никогда сюда не приходил! Кто ему сообщил, что старейшины сегодня придут к дожу? Оливия не сразу его узнала из-за того, что он облачился в мужскую хламиду, которую еще не имел права надевать. Простая булавка из слоновой кости придерживала на правом плече одеяние, сшитое из неотбеленного льна, совсем не похожего на богатую парчу, которую он обычно носил. На боку она заметила бронзовый кинжал с простой рукоятью. Чайз даже не надел кожаный ремень — кинжал висел на простой веревке. Ее сын давно не носил украшений, а сегодня снял и кольцо.

Оливия была потрясена. Неужели это тот самый паразит, что каждый день доставляет ей кучу хлопот? Бесшабашный болван, напивавшийся до такого состояния, что его рвало в коридорах, неслух, которого постоянно видели с уличными девками и даже с веристами? Конечно, его мальчишеская худоба никуда не делась, просто ее скрывала хламида, к тому же Чайз был заметно выше лорда Джордано, которого никто не назвал бы мышью. И огромный крючковатый нос Стралга уже больше не выглядел смешным, когда у парня вдруг появились подбородок и широкие плечи.

Вспыхнувший в ней гнев уступил место жалости, а потом и восхищению. Стралг никогда не показывал, что ему известно о существовании Чайза, но кого еще юноша мог выбрать образцом для подражания? И все же у него не было прав на корону дожа. Чайз прекрасно это знал, как и остальные, но его настоящего отца законы не волновали. Оливия не винила мальчика за желание стать дожем. Рано или поздно он бы на нее посягнул. Если он займет трон, даже Кулак обратит на него внимание.

Берлис Спирно-Кавотти невозмутимо наблюдала за Чайзом. Может, это она его предупредила? Ее фракция могла посчитать, что Чайз, став правителем, отведет от них гнев Стралга. Джордано Джиали и его фракция традиционалистов могли согласиться с Берлис, договорившись, что Чайз последует за Кулаком в объятия Темной, когда наступит этот счастливый день. Или за всем этим стоял сам Стралг, которому было плевать на мнение Оливии.

— У вас большое горе… милорд, — сказал Джордано.

Оливия увидела, как глаза мальчика вспыхнули от удовольствия при почтительном обращении, но он тут же это скрыл.

— Я еще слишком молод, чтобы потерять отца, лорд Джордано, — поклонившись, ответил Чайз. — Жаль, что у меня было так мало времени стать для него хорошим сыном.

Вот как! Оливия решила непременно выяснить, кто научил Чайза манерам. Мальчика следует поздравить за прекрасное исполнение роли, если только он не переиграет.

— Советники пришли сюда по делу, Чайз. Ты свободен.

Он поклонился.

— Мне кажется, мама, сегодня ему лучше. Ты ведь знаешь, как я иногда приходил сюда по ночам, когда мне не спалось. Так вот, сегодня утром, перед рассветом, он вроде бы меня узнал.

— Да?

Оливия строго-настрого приказала, чтобы ей сообщали о любых изменениях в состоянии Пьеро. Она бросила свирепый взгляд на последовательницу Налы.

— Он действительно зашевелился под утро, миледи. Только и всего. — Сестра Милосердия не стала уточнять, кто при этом присутствовал. Неужели Чайз ее подкупил?

Чайз понял, что ему пора, и с поклонами удалился. Он все сделал правильно, но едва ли старейшины купились на его игру.

— Вы можете привести его в сознание, сестра? Это важно.

Женщина вздохнула.

— Попытаюсь, миледи. — Она взяла умирающего за обе руки и прикрыла глаза. Через несколько мгновений она открыла их и сказала: — Скорее!

— Пьеро! Пьеро, ты меня слышишь? — спросила Оливия. — Это твоя жена.

Он словно бы задышал быстрее. Она посмотрела на советников, но те пожали плечами.

— Достопочтенный дож, — заговорил Джордано, — это Джордано Джиали. Нас прислал Совет. Вы слышите?

Несколько мгновений ничего не происходило. Берлис наклонилась вперед, словно хотела что-то сказать… и веки Пьеро затрепетали. Он приоткрыл глаза. Теперь он смотрел в потолок и больше глаза не закрывал.

— Милорд, — продолжал Джордано, — Совет послал нас, чтобы задать вам вопрос: кто станет вашим преемником?

Глаза не двигались.

— Милорд, — вступила Берлис, — Совет хочет знать, кто станет новым дожем? Ваших детей здесь нет. Нам нужен правитель. Кто?

Простыня на груди слегка пошевелилась… опустилась… поднялась… Дож что-то прошептал и вновь закрыл глаза. Они несколько раз повторяли вопрос, но Пьеро ускользнул от них туда, где ждут своей участи умирающие. Советники обменялись недоуменными взглядами.

— Мне кажется, он сказал: «Победитель», — наконец выдавила Оливия.

Куарина согласилась. Берлис поджала губы и кивнула. То же самое сказала и сестра Милосердия, когда ее спросили.

Джордано не признался, что глуховат.

— Победитель? — рявкнул он. — Какой еще победитель? Победитель чего?

ГЛАВА 27

Марно Кавотти передал поводья одному из своих телохранителей и неловко сошел с колесницы. Другие стражи распахнули дверь дома, и темнота озарилась сполохами пламени очага; они убедились, что внутри все спокойно, после чего позволили драгоценному Мятежнику войти. Кавотти питал отвращение к телохранителям, поскольку в их присутствии чувствовал себя ребенком, но с тех пор, как он едва не погиб в Тупами — Веспаниасо и его люди подоспели в самый последний момент — совет освободителей потребовал, чтобы Кавотти больше нигде не появлялся без стражи. Он, хромая, поднялся по ступенькам и вошел в дом. Дверь за ним закрылась.

Вокруг очага сидело полдюжины человек. Кавотти бросил свой заплечный мешок на пол и проковылял к ним — после схватки в Тупами его левая лодыжка уже никогда не исцелится окончательно. Он молча опустился на колени перед пылающим огнем и протянул к нему руки. Даже в толстом плаще он продрог до костей — путешествие по болотистым равнинам Альтиплано, продуваемым всеми ветрами, получилось долгим.

Все молчали. Он мог представить себе, какими взглядами они обменивались. Из-за дыма его глаза слезились, но он не мог допустить, чтобы эти люди видели его слезы. Потом в поле его зрения появилась рука Мясника с высоким полным стаканом, от которого исходил соблазнительный запах. Кавотти взял стакан и залпом выпил содержимое, которое приятно обожгло горло. Он с наслаждением встряхнулся.

Опустошив стакан, он не мог больше оттягивать неизбежное. Кавотти встал, сбросил тяжелый плащ, повернулся спиной к очагу и оглядел всю компанию — Филиберно, Нузио, Веспаниасо, Клыка и, конечно. Мясника. То были крупные чернобородые веристы. Едва ли во всем Додеке отыщется столько безжалостных убийц — ветеранов долгой войны с ледяными демонами. Все стали огромными из-за того, что множество раз принимали боевую форму. Клык и Филиберно уже не слишком походили на людей, а вот Нузио сохранял лицо мальчишки, который восемь лет назад разорвал горло первому вигелианину. Они почти не мылись, даже в последние годы частенько голодали, но тот факт, что они осмелились встретиться все вместе, показывал, что успех в долгой войне переходил на их сторону. Вместе с Кавотти здесь собралось шесть восьмых правящего Совета освободителей.

Они сняли плащи и сидели вокруг очага в обычных хламидах. Борцы за свободу закалывали хламиды под правой рукой, а не на плече, чтобы подчеркнуть свое отличие от остальных, или чтобы открыть медные ошейники — Марно уже не помнил, почему на это согласился. Хламиду использовали и в качестве одеяла, а избавиться от нее, чтобы перейти в боевую форму, можно было так же быстро, как от накидки вигелиан. В начале восстания ничего лучше у них попросту не было.

Разумеется, все понимали, чего можно ждать от сегодняшней встречи. Мясник и Веспаниасо знали, каким стал Кавотти. Остальные видели его в первый раз после той схватки у Тунами. Наконец-то он сможет без стыда посмотреть в глаза Филиберно. Уже несколько лет Филиберно выглядел, как медведь. А Кавотти превратился в невероятное существо. Дети с криком убегали прочь, стоило ему появиться. Чудо, что он выжил.

Их временный штаб был одним из немногих обитаемых строений в Нелине. Прежде это был процветающий город с рудником, жители разводили домашний скот. Он одним из первых оказал сопротивление ледяным демонам. Стралг насиловал и убивал жителей, а в конце сжег почти все дома. Перед уходом он отравил колодцы, бросив туда трупы — но все это произошло пятнадцать лет назад. Теперь вода снова стала чистой, и в Нелине появились первые обитатели. Они охотно поддерживали Мятежника.

Из-за отсутствия мебели Герои сидели на своих мешках или на дровах. На рассвете колесницы разъедутся; в последние десять лет Кавотти крайне редко проводил две ночи подряд на одном месте. Здесь еще должна была присутствовать женщина. После Тупами его зрение восстановилось не полностью, а потому он не сразу ее увидел. Она сидела в тени, на плечах темно-коричневая накидка. Это была Гвинетта, и по привычке его сердце дрогнуло. «Сердце? — спросил внутренний голос. — Сердце находится в другом месте». Он знал, что на встречу придет прорицательница, но не ожидал увидеть Гвинетту. Что она теперь подумает — ведь он превратился в чудовище. Впрочем, ему больше не надо думать о женщинах, можно о них забыть.

— Что вы решили? — спросил Кавотти. — Не будем тянуть время.

— Ничего, — ответил Мясник.

Он никому не позволит принять решение без его предводителя. Однако остальные могли договориться, не сообщив об этом Мяснику.

— А что вы обсуждали, Клык?

У Клыка и в самом деле были клыки — правый сильно поврежден — а нос отсутствовал. Улыбка у него выходила просто жуткая.

— Он был совсем ребенком. Думал, что если дезертирует, как только доберется сюда, мы его простим. Он поведал нам много интересного.

Клык мог рассуждать всю ночь. Кавотти следовало спросить кого-то другого — только не Мясника.

— Он говорит правду, Свидетельница?

— Да, — ответила Гвинетта. — Командир войска обещал ему свободу, если он все расскажет, и он выполнил это условие и ни разу не солгал. А когда он закончил свой рассказ, командир войска его убил.

— Быстро?

— Довольно быстро, — сказал Клык. — Он признался, что убивал пленников, когда проходил подготовку.

— В таком случае он заплатил сполна. — Кавотти не отвел глаз под укоризненным взглядом прорицательницы. Он должен был показать остальным, что схватка у Тупами его не смягчила. — Это обычная практика, Свидетельница. Обычная с обеих сторон. Мне безразлично, какие клятвы он давал, но он мог нас предать, вольно или невольно. Ты ведь знаешь, что и у Стралга есть прорицательницы. Кто-нибудь расскажет, зачем я сюда приехал?

Мясник протянул ему солидный кусок холодного жареного мяса. Кавотти, возвышавшийся над всеми, оторвал от него часть, но так и не сел.

— В Вигелии началось восстание, — сказала Гвинетта. — Стралгу не удается набирать новых воинов, большинство не доходит до перевала. Пленник сказал, что его охота вышла почти от самого берега океана, а к Нардалборгу в ней осталось всего шестьдесят человек. Дезертиры собираются вместе и готовят восстание. Он не знает где или когда, но думает, что это произойдет очень скоро.

Кавотти кивнул. Хорошие новости, но не особо срочные. Зачем собрался Совет?

— Пленник пересек Границу вместе с Пятым Караваном, — продолжала прорицательница. — Он говорит, что в этом году должен прийти и Шестой. Как только ушел Пятый Караван, Нардалборг начал восстанавливать запасы в убежищах.

Нузио улыбался. Он был специалистам по перевозкам и умел обращаться с цифрами.

— Либо караван прибудет в ближайшие дни, либо он не появится до весны.

— Но мы это уже обсуждали, — сердито буркнул Кавотти. Он устал — о боги, как он устал! — от двухдневной гонки, устал от отсутствия дома, бесконечных убийств, от проклятой войны. От этого чудовищного тела… а ведь ему оставаться таким до конца жизни.

Подобные встречи по-прежнему очень опасны. А вдруг Стралг специально прислал информатора? Если мальчишка сам не знал, что его используют, как наживку, прорицательница могла не заметить ловушки.

— Тогда мы решили, что не станем вести боевые действия в сезон дождей.

Ледяные демоны гораздо лучше переносят холод, чем флоренгиане. Во всяком случае, так считают жители Альтиплано, и это убеждение могло решить исход битвы еще до ее начала.

— То есть вы хотите захватить караван? Даже если мы убьем четырежды по шестьдесят свиней, потом нам придется с боем пробиваться обратно — а в Веритано нам будет противостоять армия в пять раз больше.

Все радостно заухмылялись. Особенно довольным выглядел Клык.

— Ты еще не слышал самой лучшей новости, Мятежник, — сказал Нузио. — Похоже, Стралг рассчитывал, что этого мы и испугаемся. У него нет пяти охот в Веритано, там не более пяти шестидесяток Героев, сообщил мальчик. И это в лучшем случае. Они постоянно меняют накидки, чтобы наши наблюдатели решили, будто их гораздо больше.

— Но караваны с припасами… ага! — Кавотти начал понимать, что происходит. — Так, продолжайте!

И вновь все заулыбались.

— Верно! Он ввозит гораздо больше пищи, чем требуется для гарнизона. Стралг запасается к весне, чтобы прорваться обратно в Вигелию.

Кавотти медленно подошел к своему заплечному мешку, взял его и занял место между Мясником и Филиберно, который был почти таким же хорошим стратегом, как и он сам.

— И что же вы хотите сделать?

— Тут многое зависит от положения дел в Селебре, — тактично заметил Филиберно.

Их прежний план состоял в том, чтобы весь сезон дождей оставаться в Альтиплано и наносить незначительные удары по периметру вигелианских укреплений. Теперь, когда обе армии почти сравнялись в численности, война превратилась в сплошные маневры. Если Стралг попробует слишком растянуть свои силы, часть его войск можно будет окружить и уничтожить. А если он соберет их в одном месте, то рискует заморить солдат голодом. Однако сейчас он контролирует внутренние дороги, может сосредоточивать армию и идти на прорыв в любом месте. Теперешняя война похожа на танец двух скорпионов.

— Ничего не изменилось, — сказал Кавотти. — Стралг по-прежнему делает вид, что Селебра в его власти. Он хочет, чтобы мы вошли в город первыми и попытались его защитить. Если он сумеет взять штурмом Селебру, когда там будем мы, он одержит победу. Нам же необходимо, чтобы он совершил ошибку.

Кавотти не стал упоминать, что несколько дней назад отправил послание Оливии, напомнив ей о сигнале, который она должна была ему дать. До сих пор она не попалась в западню. Стралг наверняка узнает о сигнале от своих прорицательниц, и если Оливия его подаст, Кулак ворвется в город и опередит победителей. Мяснику такой тройной блеф не объяснишь.

— Значит, заморим его голодом? — спросил Нузио. — Будет неплохо помешать Кулаку делать запасы.

Вражеская армия разоряла весь северо-запад, отбирая у крестьян любые излишки. Когда они съедят посевное зерно, единственным источником пищи будут амбары Селебры. Город займут либо вигелиане, либо повстанцы. А когда провизия закончится и в городе…

Филиберно почесал когтем мохнатое ухо.

— Можем собрать половину моей армии и сделать вид, что атакуем Веритано. Если Стралг хочет оставить себе пути к отступлению, он будет вынужден отвести туда часть сил. Или же объединимся с силами Клыка и возьмем Веритано. Тогда Стралгу будет некуда бежать! Да и подкреплений в следующем году он не получит.

Звучит чертовски заманчиво, но интуиция подсказывала Кавотти, что это ловушка.

— Когда?

— Примерно через шестидневку соотношение сил будет три к одному, — ответил Нузио. Минимальное преимущество, необходимое при осаде укрепленных позиций. — Если мальчик прав, мы успеем добраться туда прежде, чем появится караван.

— Им будет нелегко сражаться после перехода через Границу, — заметил Кавотти.

Его слова вызвали одобрительные ухмылки. Всем хотелось так поступить. Конечно, план был рискованный, но промедление также могло привести к катастрофе. После года побед они не должны останавливаться.

Мясник протянул ему кувшин с вином и еще один жирный кусок мяса. Он был верен, как пес, но гибель Стралга положит конец их единству. Некоторые воины уже начали возвращаться домой, в самые разные части Грани. Еще один повод для тревоги.

— А что потом?

Филиберно пожал плечами.

— Стралг попытается вернуть Веритано. И тогда мы ударим по нему с тыла.

И пожертвуем людьми, оставшимися в Веритано?

— Разве мы сможем так быстро собрать войска в нужном месте? — спросил Кавотти. — Стралг оттеснит нас к Леднику, если мы будем поблизости.

Он старался выиграть время и обдумать ситуацию. Перемещение войск к Альтиплано может оказаться роковой ошибкой. Дожди уже начали размывать дороги. Кулак воспользуется тем, что его воины стойко переносят холодную погоду. На самом деле Веритано — такая же приманка, как послание о куполе, отправленное Кавотти. Но если в Веритано стоит небольшой гарнизон, они могут нанести молниеносный удар, а потом позаботиться о том, чтобы Кулак, да и вся Грань, об этом узнали. Стралг проиграет еще одно сражение и потеряет пять раз по шестьдесят воинов. Боевой дух ледяных демонов будет подорван. Но тянуть нельзя: надо нанести удар, сжечь город и сразу сбежать — безопасно и эффективно. Ни в коем случае там не оставаться!

Он начал это объяснять и через некоторое время всех убедил.

— Если появится Шестой Караван, им достанется один пепел, — заключил Кавотти. — И тогда погибнет еще четыре шестидесятки — а мы обойдемся без потерь!

Все радостно заухмылялись, предвкушая бойню. Он не стал обращать их внимание на то, что придется отвести людей с места главных событий, а если погода изменится к худшему, вернуть их на прежние позиции будет нелегко. И если Стралг начнет наступать, положение осложнится. Кавотти не упомянул и о другом предчувствии — Стралг решит захватить Селебру и использовать город в качестве разменной монеты, когда попытается уйти через Границу.

Как бы ни повернулись события, Селебра становилась главным призом в войне. Последний крупный город, который до сих пор не разрушили. Если люди начнут строить нормальную жизнь на этой Грани, город необходимо сохранить в качестве образца для будущего развития цивилизации. К тому же Кавотти родился в Селебре и втайне мечтал ее сберечь. Однако он не знал, как это сделать. Ему не удалось спасти другие города — а все они были для кого-то родными.

— Я хочу это сделать сам, — заявил он. — Мне нужно принять участие в сражении.

— Но ты не можешь больше принимать боевую форму! — прорычал Мясник.

Кавотти бросил на Мясника пристальный взгляд. Теперь его взгляды стали куда более агрессивными. На самом деле он мог еще раз принять боевую форму. А потом его ждала смерть.

— Тебе ничего не нужно доказывать, Мятежник, — сказал Веспаниасо.

— Я это знаю! — рявкнул Кавотти, хотя у него и не было такой уверенности. — И еще я знаю, что для вас гораздо труднее отступить, чем идти вперед. Я хочу быть уверен, что никому не придет в голову поменять планы. Фили, займи для меня Селебру. Нузио, это может оказаться ловушкой; мы должны пристально наблюдать за Стралгом — вдруг он последует в город за нашими войсками? Ты можешь отдать приказы еще до наступления рассвета?

Нузио рассмеялся.

— Труба зовет! — Он вскочил на ноги и выбежал из дома, прихватив свой заплечный мешок.

Остальные быстро последовали за ним, бормоча под нос, что у них полно дел. Когда Кавотти понял, что они делают, все уже ушли, даже Мясник. Дверь захлопнулась, и он остался один в единственной теплой комнате во всем городе.

Один с Гвинеттой.

— Ты не возражаешь, если я здесь переночую? — спросил он, глядя в очаг.

— Конечно, нет, — тихо прозвучал ее голос из тени.

Не глядя на Гвинетту, он опустился на колени и открыл свой мешок, чтобы достать соль, которой чистил зубы… нет, клыки. Тридцать дней назад его руки были покрыты смуглой гладкой кожей, как и руки Нузио. Теперь они поросли густыми черными волосами. Да и весь он покрылся черным мехом. Его ногти стали когтями. А лицо…

— Надеюсь, тебя предупредили? — спросил он.

— Я все знала. — Ее голос приблизился. — Это не имеет значения.

Он резко поднял голову. Гвинетта раскладывала одеяло перед очагом.

— Я не хочу сказать, что мне все равно и что я не жалею о том, что с тобой случилось, — продолжала она. — Однако я счастлива, что тебя спасли. И после всех этих страданий ты не обезумел. — Она посмотрела ему в глаза. — Я даже не вижу в тебе гнева.

— Я многих убил. И далеко не со всеми поступал милосердно. Они мне отомстили. К тому же благодаря Веспаниасо и они поплатились за жестокость.

— Ты удивительный человек! Поторопись, я жду.

— Ты же знаешь, теперь это невозможно, — сказал он. — Конечно, я благодарен тебе за предложение, но мы не должны, и я не стану. Это не обсуждается.

Ее накидка упала на пол.

— Я знаю, что под хламидой у тебя все на месте. Иди сюда. Меня не проведешь.

Он сел и начал когтями развязывать шнурки на башмаках. Она опустилась на колени, чтобы ему помочь.

— Ты не обманешь Свидетельницу, Марно. Ты ужасно возбужден. Я тоже.

— Почему бы тебе не подыскать человека? — с отчаянием спросил он. — Мясника или Нузио. Или одного из телохранителей. Не хочешь же ты заниматься любовью со зверем!

— Не хочу? — Она сняла с него правый башмак. Вместо пальцев на ногах у Кавотти было небольшое копыто, но прорицательница знала об этом еще до того, как он вошел в дом. — Мясник слишком торопится — раз-два и готово. А Нузио подавай что-нибудь необычное. — Она склонилась над коленями Кавотти, чтобы расстегнуть его хламиду. — Если бы тебя не было, я бы, пожалуй, попробовала с телохранителем, но ты здесь, и я хочу переспать с тобой. А потому ложись и получай удовольствие.

Он попытался ее оттолкнуть. У нее остались растяжки после родов, округлая грудь была полна молока. Кавотти ничего не знал о ее жизни.

— Перестань меня мучить! — воскликнул он. — И себя тоже! Ты ведь знаешь, что если забеременеешь, у тебя родится чудовище. Оно будет расти в тебе до тех пор, пока твое лоно не лопнет. И ты умрешь, Гвинетта.

Она печально улыбнулась.

— Бедный Марно. Да, это правда. Наследника ты иметь не сможешь. Но ты забыл, что я прорицательница.

Он уже не мог оторвать взгляда от Гвинетты.

— И что с того?

— Женщины беременеют не каждый раз. Даже если сегодня я лягу со всеми мужчинами Нелины, ничего не будет. Сегодня у меня безопасный день, и я ужасно тебя хочу.

— Тогда я не против, — пробормотал Кавотти.

Он прижал к себе Гвинетту и улегся на спину прямо на дощатом полу, а она тут же уселась сверху, как ребенок. Может, она и не самая красивая женщина из тех, что ему доводилось обнимать, но она все-таки женщина и хочет его; наверное, кроме нее никто больше не пожелает принять его таким, каким он стал.

ГЛАВА 28

Чайзу Селебру пришлось остывать в коридоре. Он сильно разозлился. Нет, едва сдерживал ярость. Стражники еще пожалеют о нанесенном ему оскорблении — если не сейчас, то когда он займет трон дожа. Не важно, решат ли так сами советники или им прикажет Кулак; это произойдет в любом случае. Вдобавок Чайз в стельку напился и не знал, что случится раньше: он заснет, или его стошнит. Наконец в коридор вышел капитан и доложил, что ее светлость готова его принять. Чайз прорычал нечто невнятное и вошел в гостиную, споткнувшись о порог.

Он не был здесь уже несколько лет. Прямо склад всякого хлама! В детстве гостиная казалась Чайзу гораздо больше, но картины, скульптуры и фарфор нисколько не изменились. Их давно пора выбросить на помойку. Лира! Интересно, мать на ней играет? Старуха Оливия сидела в любимом кресле, держа на коленях вязание. Толпы женщин могли бы вязать для нее, если бы она захотела. Мать бросила на него сердитый взгляд — видно, хотела лечь спать, но дожидалась его визита.

Чайз аккуратно поклонился. Ему даже удалось устоять на ногах и сдержать тошноту.

— Ты посылала за мной, мама?

— Я за тобой уже несколько дней посылаю. Учти, городом управляю я, а ты пока несовершеннолетний.

Старая летучая мышь сегодня в плохом настроении.

— Я был занят.

— Да, мне доложили. Лучше сядь, не то свалишься. Я думала угостить тебя вином, но сейчас вижу, что не стоит. Ты хоть меня понимаешь?

— Конечно. Сначала ты меня послушай. Твои головорезы выгнали мою подругу. Отправили ее на улицу посреди ночи! На их месте…

— Да, я слышала. Бабила Скарлатти шлялась по ночным улицам еще до твоего рождения. Нимфам Эриандера не грозят опасности.

— Она не нимфа!

— Конечно, нимфа. Давая тебе ключ от задней двери, я вовсе не разрешала водить во дворец женщин легкого поведения. Я много раз повторяла, чтобы ты не выходил в город без стражников, тем более с мечом на поясе. Предупреждаю: если ты еще раз меня ослушаешься, то будешь наказан. Теперь по поводу наследования власти…

Если Бабила — нимфа, то это многое объясняет…

— А что насчет следования? То есть наследования.

— Вчера утром ты вел себя очень разумно. Уверена, тебе удалось произвести впечатление на советников. И ты совершенно точно поразил Куарину, поскольку она мне об этом сказала. Ты и меня приятно удивил.

Он с удовольствием выслушал ее слова и пробормотал:

— Хорошо.

— Но сейчас ты производишь совсем иное впечатление.

— Пилит, пилит, пилит! Почему ты вечно придираешься?

— Ты даешь мне повод.

— Обращайся со мной, как с мужчиной, и я буду вести себя, как мужчина.

— Я так и делаю, а ты ведешь себя, как глупый мальчишка. Уж лучше бы ты оставался ребенком.

— Не моя вина, что я вырос, — пробормотал он.

Оливия вздохнула.

— Конечно, не твоя. Давай начнем сначала. Через шесть дней ты станешь совершеннолетним. При обычных обстоятельствах твой отец устроил бы праздник, на который пригласил бы весь город. Но мы не станем этого делать, ведь он может в любую минуту вернуться к Древнейшей. Ты слушаешь?

Он проворчал нечто утвердительное.

— Однако я могу устроить небольшой прием для советников.

Чайз немного подумал.

— Ты спрашиваешь у меня разрешения?

Она печально вздохнула.

— Я спрашиваю, желаешь ли ты их видеть. И чтобы они тебя увидели.

Чайз надолго задумался.

— То есть ты хочешь, чтобы они сделали меня дожем?

Она отложила вязание и первый раз за весь разговор посмотрела ему в глаза.

— Не уверена. Они должны кого-то выбрать, но в семье есть только один мужчина — старый Арнуто, троюродный кузен. Он выжил из ума, и у него нет детей. Чайз, понимаешь ли ты, что тебе грозит очень серьезная опасность, если Совет выберет тебя? Настоящая опасность? Не секрет, что твоим истинным отцом является Кулак. А как только об этом узнают все, многие захотят тебя убить. Стралг почти наверняка проиграет войну, а после этого никому не понравится, что его внебрачный сын правит самым крупным и богатым городом Флоренгии.

— Ты хочешь, чтобы меня убили? — гневно спросил Чайз.

Она покачала головой.

— Нет. У тебя больше недостатков, чем блох в дворцовой псарне, но ты мой сын, и я тебя люблю. Клянусь, это правда. У меня больше никого не осталось. Если ты понимаешь, какая опасность тебе грозит, и если у тебя хватит смелости, я готова тебя поддержать.

Чайз не мог сообразить, где здесь подвох.

— Как?

— Я представлю тебя Совету. Если ты произведешь на них хорошее впечатление, покажешь, что ты разумный молодой человек — прежде всего трезвый, — то они хотя бы тебя выслушают. И, возможно, всерьез рассмотрят твою кандидатуру.

Он заморгал, пытаясь понять, что она имеет в виду, но в голове у него царил туман.

— Почему?

Она посмотрела на него так, словно хотела еще раз вздохнуть, но вместо этого сказала:

— Пьеро всегда считал тебя родным сыном. Я хочу помочь тебе приготовить речь. Кто помогал тебе вчера утром? Кто выбирал хламиду?

— Бабила.

— Вероятно, нам следует вновь обратиться к ней за советом. — Старая морщинистая ворона попыталась улыбнуться. — А теперь иди и проспись. Мы поговорим утром. Или лучше днем.

— Намного лучше. — Он постарался как можно искренней улыбнуться.

Иногда он умел произвести впечатление. Похоже, сейчас как раз такой случай. Ее глаза заблестели.

— О, Чайз, Чайз! Ты ни в чем не виноват, но тебе придется отвечать за свои слова и действия. — Она встала. — И отговаривать тебя бесполезно, да?

Какая она маленькая! Даже наклонившись, он все равно смотрел на нее сверху вниз.

— Да.

— Тогда я постараюсь тебе помочь, потому что ты мой сын и я тебя люблю. Нет, не целуй меня. Можешь обнять.

* * *

Паж освещал ему дорогу, пока он шел в свои покои. В первой комнате царил беспорядок: он примерял разную одежду и оставил ее валяться на полу. Чайз хотел было приказать мальчику все собрать и аккуратно сложить, но этим займется его слуга. Он велел пажу оставить светильник и уйти.

Даже хорошо, что Бабилы здесь нет. Он явно перепил. Почувствовав, что ему необходим ночной горшок, он сдвинул в сторону занавес и вошел в спальню.

— Самое время, — сказал один незнакомец.

— Поздновато, — возразил второй.

Чайз уронил светильник и попытался вытащить меч. Незнакомец наступил на фитиль — масло даже не загорелось. Они заткнули ему рот, прежде чем он успел достать меч из ножен, а потом связали руки за спиной. Он завыл.

Если его вырвет с кляпом, он задохнется.

— Говорить нужно разборчиво, — сказал один из незнакомцев, когда его выводили на террасу. — Кто учил тебя манерам?

Это были Герои — он увидел блики лунного света на их медных ошейниках. Но Герои из Флоренгии. Крупные, просто огромные. Обвязав веревку вокруг его пояса, один из них поднял его над балюстрадой, а второй опустил на землю. Чайз сообразил, что его похищают.

ГЛАВА 29

Ингельд Нарсдор была уверена в благополучном возвращении домой и в теплой встрече. Она несколько дней наблюдала за приближающейся громадой Косорда, а теперь могла разглядеть и дворец. Даже Оливия стала энергичнее толкаться у нее в животе, словно хотела поскорее выбраться наружу и посмотреть на свои будущие владения. Команда обещала, что их лодка под названием «Радость возвращения» войдет в гавань в полдень. Каждую ночь Ингельд искала предзнаменования в пламени костра и увидела себя за работой — она разжигала священный огонь на вершине пирамиды, что было ее главной обязанностью.

Вот уже несколько дней к их отряду присоединялись дезертиры из Косорда, родившиеся там и после смерти сатрапа вспомнившие о своей верности правительнице города. Они рассказывали, что Дочь Сансайя прекрасно справляется с обязанностями Ингельд и недавно объявила о скором возвращении правительницы. Должно быть, она увидела ее в священном пламени. У священной Веслих все подсчитано, и можно не сомневаться, что завтра на рассветном небе появится звезда Нартиаш, возвещающая о наступлении нового года.

Значит, самой Ингельд опасность не грозила, однако пламя не показывало Бенарда. Боги не гарантировали ему благополучной жизни, равно как и вожаку стаи Гатлагу. Если начнется сражение, эти двое станут самым слабым звеном. Силы узурпатора все еще могут превосходить ее небольшой отряд в шестьдесят раз. Она выживет, но без Бенарда ей не быть счастливой.

Ингельд старалась держать эти опасения при себе. Она сидела рядом с Бенардом на носу лодки и наблюдала, как зимние птицы проносятся над водой. День выдался холодным, но солнечным и не слишком ветреным. Обязанности ее почетной стражи исполняли бывшие воины из фланга Орлада — Джангр, Снерфрик, Хротгат, Нарг, Прок и Намберсон — и Ингельд не сомневалась, что командир войска Гатлаг не просто так назначил их стражниками. Еще шесть лодок ее флотилии следовали за «Радостью возвращения». И хотя в середине зимы на реке было немного кораблей, иногда мимо проплывали упрямые суденышки, сражающиеся с ветром и течением. Как правило, они приветствовали флот Ингельд Нарсдор.

Молчальница, несомненно, видела все, что происходило вокруг, но ее лицо оставалось скрытым под вуалью.

Над поверхностью воды появилась голова и тут же исчезла.

— Еще один! — крикнул Снерфрик.

Что-то плескалось возле лодки. Белый плавник ударил о планшир и превратился в руку. Снерфрик и Прок наполовину втащили на борт молодого человека. Он отряхнулся, блеснув медным ошейником.

— Тебе во вторую лодку! — сказал Прок. — Там сейчас командир войска Гатлаг, он примет твою клятву. И там есть Голос, который поможет избавиться от прежней.

Теперь подобное случалось постоянно; для тех, кто плыл в «Радости возвращения», на этом все и заканчивалось, поскольку на маленькой лодке уже не осталось места. Но на сей раз верист перевел дыхание и доложил:

— У меня сообщение для правительницы Косорда от Дочери Сансайи.

— Он говорит правду, — радостно подтвердила Молчальница.

— А я в этом и не сомневалась, — заметила Ингельд. — Поднимите вожака стаи Ябро на борт.

Для подобных случаев у них была выработана специальная процедура. Ингельд продолжала наблюдать за полетом птиц по правую сторону борта, Прок и Снерфрик помогли веристу подняться на левый борт, Намберсон протянул ему накидку, которая служила полотенцем и одеждой, а Нарг тут же достал из горшка кусок мяса, приготовленного как раз на такой случай. Потом он стукнул крышкой, подавая знак Ингельд, что ей уже можно обернуться. Впрочем, Оливии совсем не нравилось, когда ее мама глядела на мужчин, поглощающих сырое мясо, пусть и одетых.

Ингельд посмотрела на Бенарда и пояснила:

— Вожак стаи Ябро Йоргальсон — мой родственник.

Довольно дальний. Ее предки по женской линии правили Косордом так долго, что она состояла в родственных отношениях с большинством семей города.

Бенард кивнул.

— Он уже может говорить. Только я думал, что он командир фланга.

Ябро был еще молод и не слишком велик по меркам веристов, а его волосы и борода казались скорее рыжими, чем золотыми. Он мог похвастаться не только изящной формой ушей: его мать, последовательница культа Налы, много лет работала во дворце, так что Ябро был приятелем Бенарда и Катрата. «Интересно, где теперь Катрат?» Удачно Сансайя удачно выбрала посланца, ничего не скажешь.

Он проглотил последний кровавый кусок, вытер небритое лицо ладонью, облизнул пальцы и сказал:

— Да, я командир фланга, миледи. — Он с тоской поглядел на горшок с мясом.

— Слушаю тебя.

— Дочь передает, что командир охоты Джаркард, который называет себя командиром войска, намерен стать вашим мужем, миледи. Он поставил своих людей вдоль берега и посадил всех верных ему веристов в лодки. Ваши Герои будут убиты, и ты тоже, Рука. Кстати, мои поздравления.

— Большое спасибо, — буркнул Бенард.

— Сансайя предвидела это? — Ингельд ничего подобного в огне не видела.

— Нет, миледи. Ей сообщили люди, которым не понравился приказ Джаркарда. Сансайя видит вас правительницей Косорда, но богиня не показала ей, как вы вернетесь в город. — Нарг оценил очевидный интерес Ябро к горшку с мясом и вознаградил его ногой муфлона.

Эта новость совсем не удивила Ингельд, а лишь подтвердила ее опасения.

— Да, Джаркард отвратительный тип, — согласилась она, обращаясь скорее к самой себе.

Известие о смерти сатрапа спровоцировало вполне предсказуемую борьбу за власть в городе, а победителем пока был Джаркард Карсон, командир охоты Стервятников. Падение дома Храга привело к тому, что в Косорде очутилось слишком много веристов. Вероятно, то же самое в ближайшие годы произойдет и по всей Вигелии.

— Что ж, я знаю, что мне опасность не грозит, поэтому войду в город одна. Командир фланга, вели мастеру Могу поднять флаг переговоров.

Снерфрик недовольно фыркнул, но тут же пошел на корму, чтобы сообщить речному народу то, что они и так уже слышали.

— Мы пойдем вместе, — заявил Бенард.

Вот уже три дня они без конца спорили об этом. Беда в том, что Ингельд действительно нуждалась в его поддержке.

— Если будешь настаивать, любовь моя, то Гатлагу и его людям будет гораздо труднее остаться.

— В таком случае пусть они меня убьют, избавив от этой необходимости Джаркарда. Иначе мы вместе сойдем на берег. — И на его лице появилось хорошо знакомое Ингельд упрямое выражение.

Между тем команда разворачивала лодку, и паруса беспомощно заполоскались на ветру.

— Потерпи немного и не ешь пока мясо, — сказала Ингельд Ябро. — Мне нужно подумать. И спасибо тебе. К нам уже присоединилось около шестидесяти Героев, однако этого недостаточно для настоящего сражения. Ты упомянул, что многим не нравятся новые приказы. Если узурпатор применит силу, ему будут повиноваться?

Посланец поежился.

— Вам ничто не угрожает, миледи. Если кто и попытается выполнить приказ, остальные им помешают. Но…

— Но ее темнокожий любовник свое получит, — закончил Бенард.

Ябро слегка порозовел под щетиной и кивнул.

— Он отобрал специальный фланг из бойцов, которые особенно не любят флоренгиан. Все они добровольцы и жаждут крови.

Бенард кивнул.

— Моей крови. Но это ничего не меняет. Ингельд, я пойду с тобой, если ты хочешь, чтобы я остался твоим мужем.

Интересно, сколько давних друзей Катрата будет в отряде убийц?

Между тем к берегу подходила лодка «Счастливые воспоминания», на борту которой находились командир войска Гатлаг, Голос Ардиал и более дюжины Героев. Ардиал выглядел счастливым — насколько это вообще возможно. Он охотно согласился принять пост юстициария и вернуться в Косорд. Конечно, во время сражения от него не будет толку, если только он не попытается уморить врага чтением бесконечных законов.

На берегу соберется огромная толпа народа, чтобы приветствовать Ингельд и просто увидеть свою правительницу. Однако она не хотела, чтобы этих людей вовлекли в беспорядки. Но Веслих предупредила бы ее о кровопролитии! А если Ингельд не окажет сопротивления, то Бенарда навсегда изгонят из города, и она вновь станет женой вериста. Бенард прав, Оливии нужен настоящий отец. Для человека, который никогда не смотрит под ноги, он удивительно часто бывает прав.

Корабли почти беззвучно соприкоснулись бортами, и члены команды крюками придержали их рядом.

— Командир войска, — обратилась Ингельд к Гатлагу, — командир фланга Ябро сообщил, что Джаркард намерен применить силу. Вас слишкоммало, нет никакого смысла жертвовать вашими жизнями. Голос Ардиал, я хочу, чтобы вы меня сопровождали. Со мной пойдут только Голос и мой муж. В конце концов ей удалось переубедить Гатлага.

* * *

Некоторое время Ингельд сидела с закрытыми глазами и молилась. Обращаться к Веслих в открытой лодке было очень трудно. Ощущение тепла и покоя, которое обычно сразу же охватывало ее при молитве, на реке то появлялось, то бесследно исчезало, но она не решилась просить речной народ развести для нее огонь. Она должна вернуться именно сегодня, поскольку празднества Демерна закончились, а небеса по-прежнему ясные. Наступили Темные Дни, которые по народному поверью принадлежат Злой Богине. Ингельд не сомневалась, что завтра взойдет Нартиаш, и город ждал, когда она объявит начало нового года, как это делали ее предки по женской линии в течение шести раз по шестьдесят лет. А потом консорт Бенард возвестит о начале пира.

Даже в Темные Дни прибрежная часть города редко оставалась безлюдной, однако «Радость возвращения» не встретила ни единой лодки при входе в гавань. А на берегу собралась огромная толпа народа — Ингельд еще никогда не видела здесь столько людей. Казалось, весь город пришел на насыпь. Они узнали одеяния Ингельд и развевающиеся на ветру рыжие волосы — и запели в честь своей правительницы. Все началось неожиданно: одинокий детский голосок полетел по ветру, и почти сразу песню подхватило множество голосов. Она звучала все громче и громче, начинаясь от трущоб на окраинах и устремляясь к порту. Когда лодка Ингельд поравнялась с огромными складами, хор стал стройным и дружным.

Нет, они пели не гимн Веслих и не радостную победную песню. То была «Амбиланга», старая и простая народная песня, в которой рассказывалась о возлюбленном, унесенным рекой, при этом до самого конца было непонятно, кто ее поет — мужчина или женщина, умер любимый или только уплыл по реке. Странная и не самая подходящая песня. Однако глаза Ингельд наполнились слезами.

Капитан Мог не мог выбирать причал. Река сильно обмелела, и небольшим лодкам были доступны только главные торговые пирсы. Более того, на пирсе имелось лишь одно место, где пассажиры могли высадиться, поскольку повсюду стеной стояли люди, оставив лишь узкий проход перед храмом Укра в центре торгового района. В проходе высилась одинокая арка, украшенная перьями и лентами, развевающимися на ветру. Ступени под аркой предназначались для правительницы — кто-то их даже вымыл. Двое мальчишек приготовились поймать канаты и привязать их к кнехтам.

Ардиал и Бенард помогли Ингельд сойти на берег. Из-за Оливии Ингельд уже не очень уверенно держалась на ногах, и подъем по ступенькам показался ей неожиданно долгим. Она опиралась на руку Бенарда, а рядом шагал Голос Ардиал в черных одеяниях и с застывшим лицом. Ему опасность не грозила. Даже Стралг предпочел изгнать Ардиала из города, а не убить, как поступил бы с любым другим правителем. За ними следовала Молчальница, держа в руках прялку и веретено. Она должна была засвидетельствовать возвращение Ингельд.

Люди продолжали петь «Амбилангу».

Поднявшись на последнюю ступень, Ингельд остановилась, чтобы отдышаться, взглянуть на врага и улыбнуться толпе. Арка означала, что кто-то планировал торжественную встречу. За аркой в мрачной тишине замерли трубачи и барабанщики, не пытавшиеся помешать песне. Тут же стояла повозка с празднично украшенным троном. Все вместе напоминало телегу для Королевы Овец на Празднике Настра. Веревки, за которые тащили повозку, лежали на дороге, а дети, обычно это делавшие, куда-то разбежались. Ингельд нигде не видела ни Сансайи, ни других старших жрецов и жриц, глав культов и гильдий, представителей старших семей, которые должны были ее встречать.

Огромную толпу сдерживала стена Героев, выстроившихся в шесть рядов. Возможно, здесь собралась вся армия. В центре открытого пространства стоял самопровозглашенный командир войска Джаркард Карсон, а у него за спиной — дюжина веристов, видимо, тот самый особый отряд. Герои, ненавидящие флоренгиан. Все они нетерпеливо улыбались.

Бенард поддерживал Ингельд твердой, но очень холодной рукой. Пение постепенно стихало.

Она остановилась в нескольких шагах от Джаркарда.

— Верни людей в казармы, командир охоты. Они здесь не нужны.

Джаркард был крупным воином, но скорее раздутым, чем мощным. Либо он долго тренировался, либо кривая усмешка навечно застыла на его губах.

— Они будут свидетелями на нашей свадьбе. Я вижу, ты привезла с собой Голос. Очень разумный шаг!

— Он здесь, чтобы принять клятву верности.

— Тогда его ждет разочарование. — Он обратился к Бенарду: — А ты, мальчик, уходи отсюда. Считаю до трех.

— А я, — ответила Ингельд, — до двух.

Хватит уже тянуть. Либо богиня ее поддержит, либо нет.

— Можешь считать сколько угодно, моя милая.

Однако Ингельд показалось, что в его опухших глазах мелькнула тень сомнения. И, каким бы отвратительным он ни был, она не хотела его убивать.

— Лучше не зли меня!

Ухмылка Джаркарда осталась неизменной.

— Раз!

— Раз! — эхом отозвалась Ингельд. — Последнее предупреждение.

— Два!

— Два!

Джаркард открыл рот, чтобы крикнуть «Три», но Ингельд обрушила на него проклятие Веслих. Нет, он не загорелся — в него словно ударила молния. Его накидка и кожа мгновенно обуглились. Башня красного пламени рванулась ввысь, а затем его голова и живот лопнули, объятые пламенем и облаком пара. Его эскорт в ужасе отскочил назад, а толпа закричала — спокойствие сохранял лишь предупрежденный Бенард, но он до боли крепко сжал плечо Ингельд. Сначала простые люди, а затем и веристы попадали на колени. Через несколько секунд командир войска Джаркард превратился в груду дымящихся костей.

Ингельд дрожала — наступила реакция. Никогда прежде она не проклинала человека. Однажды ей пришлось иметь дело с бешеной собакой, но она понятия не имела, что когда-нибудь решится убить человека. Ее бабушка сделала это дважды. Толпа стенала и кричала.

— Лихо! — подметил Ардиал. — Со Стралгом двадцать семь лет назад ты обошлась не так сурово.

Ингельд прикусила губу. Что она могла ответить? «Я люблю Бенарда, а тебя не любила?» Или: «Хорольд был красив, а ты — нет?» Или: «Тогда я была совсем ребенком?»

— Оливии необходим отец, Ардиал, — ответила она. Пожалуй, это больше всего похоже на правду.

— Все-таки жаль, что ты не сожгла Кулака. Миру бы не пришлось так страдать.

— Полагаю, ты мог бы процитировать множество текстов об утерянных возможностях. Свидетельница, — негромко продолжала Ингельд, — кто-нибудь еще ставит мою власть под сомнение?

Молчальница у нее за спиной рассмеялась.

— Ни в коем случае, миледи.

— Ты, командир фланга! — рявкнул Бенард. — Уведи людей в казармы! Всех уведи. Или хочешь стать следующим? Музыканты, играйте.

Только тут раздались приветственные крики, заглушившие трубы. Консорт и правительница зашагали к повозке. Когда они проходили мимо обгорелых костей, Ингельд отвернулась и встретила полный любви взгляд Бенарда. Эти глаза — темные глаза флоренгианина — видели ее насквозь: и радость, и стыд, и облегчение. Он снова сжал ее плечо.

— Молодец! — восхищенно произнес он. — Ты не предупредила, что расплавишь его ошейник.

— Ужас!

— Это было необходимо. Больше такое не повторится, обещаю. Теперь все будет хорошо.

ГЛАВА 30

Фабия Селебр никогда не видела таких ровных открытых пространств, как во Флоренгии. Пойма Врогга в Косорде казалась холмистой по сравнению со здешними бескрайними просторами. Дантио называл это место Альтиплано, и у Фабии возникло ощущение, что кто-то выровнял здесь землю: равнина, покрытая мелким гравием и коричневатым лишайником, тянулась во все стороны, насколько хватало глаз. И нигде ни одной травинки. У них за спиной под темно-синим небом шла прямая белая линия, отмечавшая Ледник, который они покинули два дня назад, но даже он выглядел по эту сторону Границы более гладким, чем в Вигелии. Прямая, точно копье, дорога вела вперед. По ней проехало множество колес, прошли тысячи животных, и дорога изменила цвет. А далее мир кончался за привычной стеной. И лишь где-то очень далеко, когда солнце уже стало светить им в спину, возникли первые холмы. Каждая новая куча навоза служила ориентиром и доказывала, что за перевалом следят патрули.

Они попали в новый мир одновременно с наступлением нового года, о чем возвестила звезда Нартиаш, появившаяся на рассвете.

От неутихающего холодного ветра слезились глаза, Дантио по-прежнему хромал, но более всего их тревожило отсутствие воды. В убежище на Первом Леднике имелись кожаные фляги для талой воды. Однако прошлой ночью — если не считать пеммикана — в убежище они ничего не нашли. Теперь, на исходе второго дня, вода в их флягах подходила к концу. А вокруг расстилалась плоская бесконечная равнина, усыпанная мелкими камешками.

— Мы уже близко? — спросил Ваэльс.

Шутка износилась не меньше, чем подошвы башмаков Фабии. Не будь он веристом, его бы кто-нибудь ударил.

— Неизвестно, — ответил Дантио, — но я догадываюсь, что мы рядом. Впереди впадина. Я ее еще не вижу, но уже чувствую.

Ваэльс что-то сотворил с лицом, и у него выпучились глаза.

— Да хранит Веру мои клыки и когти! Ты прав.

«Интересно, что мы будем делать, когда придем», — подумала Фабия. Веритано, флоренгианский Нардалборг, должен быть небольшим поселением. Путники рассчитывали проскользнуть мимо незамеченными, поскольку там находился гарнизон Стралга, но в такой местности не спрячется даже мышь.

— Кто-нибудь уже придумал хорошую историю? — спросил Дантио, тактично не глядя на Фабию.

Ксаран — Мать Лжи. Если кто и способен сочинить правдоподобную историю, то только Избранная. Ночью Фабия уже обратилась к богине с просьбой о помощи, но ответа не получила. Ей самой не грозила опасность, поскольку она могла объявить себя заложницей из какой-нибудь глуши. Дантио прикинулся бы сбежавшим рабом. А вот Орладу и Ваэльсу придется очень нелегко — едва ли вигелианские веристы поверят, что они не повстанцы Кавотти.

— Я ничего не придумала, — сказала она. — Могу лишь предложить рассказать им правду и призвать Свидетельницу, которая подтвердит наши слова.

— Вряд ли у Стралга теперь много Свидетельниц. А тут и вовсе ни одной не найдется.

Ваэльс вздохнул.

— Досадно погибнуть, проделав такой долгий путь.

— Если боги будут к нам добры, — выразил надежду Орлад, — в Веритано окажутся веристы, которых мы знали в Нардалборге.

— Они очень удивятся моему новому цвету кожи.

— А ты прикинешься дурачком и спросишь: «Разве я изменился?»

Для Орлада это была удачная шутка, и все рассмеялись.

— Можете начинать репетировать, — сказал Дантио. — Вижу тучу пыли впереди.

На этот раз деформировались лица обоих веристов, и Фабия отвернулась, чтобы этого не видеть.

— Колесницы. Я насчитал шесть, мой господин.

— Так и есть. Местность патрулирует фланг. — Затем Орлад добавил: — Но это флоренгиане. Пожалуй, мы еще немного поживем.

* * *

Колесницы оказались низкими сооружениями из прутьев на двух колесах, запряженные четверками мохнатых существ, напоминающих черных овец с длинными ногами и шеями. И хотя они были меньше онагров, их маленькие копытца мелькали довольно быстро. На каждой колеснице восседало по два темнокожих молодых человека с коротко подстриженными бородами и без оружия. Три свернули в одну сторону, две в другую. Колесница командира осталась на дороге, и возница в самый последний момент слегка развернул повозку, чтобы командир мог получше рассмотреть путников.

Эти веристы носили что-то вроде шерстяных одеял, скрывающих левое плечо и заколотых под правым. Командир был в голубом, остальные в коричневом.

Командир с отвращением оглядел грязных оборванцев.

— И кто вы такие? Дезертиры?

— Мой господин, — обратился к нему Дантио, — мы очень рады вас видеть! Я Свидетель Мэйн.

Командир скептически приподнял бровь, но спрятал левую руку за спиной.

— Два, — сказал Дантио. — Три. Теперь только большой палец. А теперь все пять.

— Значит, ты говоришь правду!

— Мы никогда не лжем.

— Так говорят. Добро пожаловать во Флоренгию, Свидетель. Я командир фланга Фелис Серпанти. Горд служить Освободителям.

Теперь Дантио улыбнулся во весь рот, точно мальчишка, которого оставили караулить леденцы.

— Как приятно вернуться домой! Я Дантио Селебр, старший сын дожа Пьеро. Орлад Селебр, мой брат, в прошлом командир фланга войска Трайфорса, а теперь свободный человек. Герой Ваэльс Борксон, его преданный сторонник. Леди Фабия Селебр, наша сестра.

— Добро пожаловать! — Фелис посмотрел на своего возницу, глаза которого широко раскрылись от удивления. — Ты знаешь кого-нибудь из них, Димо?

Димо был моложе и стройнее, бородка у него едва начала пробиваться. Его пристальный взгляд польстил Фабии, поскольку она была невероятно грязной после долгого путешествия.

— Нет, мой господин. Я родился позже. Но у дожа действительно было четверо детей, которых забрали в заложники.

— А теперь мы вернулись, — сказал Дантио. — Трое из нас. Насколько я понимаю, Веритано освобожден?

— С прошлой ночи. К завтрашнему дню Мятежник планирует сжечь город. Вы появились здесь на удивление вовремя, лорд Дантио.

— Благодарение богам! А как идет война? Как наш отец?

— Война идет успешно, но ледяных демонов еще не удалось укротить. Насколько мне известно, дож жив. Верно, Димо?

Юноша кивнул.

— Девушка похожа на Оливию, жену дожа, господин.

— По ту сторону Границы война тоже идет успешно, — сказал Дантио. — Мы принесли замечательные вести. Насколько я понял, сам Мятежник сейчас в Веритано?

Фелис смущенно рассмеялся.

— Я этого не говорил. А за вами кто-нибудь идет?

— Нет. Мы сожгли мост через Скачок Кулака и закрыли перевал.

Если прорицатель это говорит, значит, так оно и есть. Фабия не рассказала остальным о своих ночных кошмарах. Командир фланга воскликнул:

— Яйца Веру! Закрыли перевал? Я немедленно отвезу всех четверых в Веритано! — Он взял поводья из рук возницы. — Димо, ты имеешь честь доложить о нашем возвращении.

— Мой господин добр.

Димо повернулся, его накидка упала на дно колесницы, а сам он прыгнул на землю — и через мгновение черный боевой зверь уже мчался по равнине. Мохнатые скакуны шарахнулись в сторону, но не запаниковали, как онагры. Фелис аккуратно сложил хламиду Димо.

Обстановка разрядилась. Командир принялся отдавать приказы своим людям. Когда он кого-то называл, тот соскакивал с колесницы. Темные глаза Фелиса еще раз оглядели четверку путешественников и остановились на Фабии. Он улыбнулся, показав ровные белые зубы — видимо, он был не прочь пофлиртовать. Фабия понимала, что во Флоренгии полно смуглых молодых людей, но едва ли у многих такие же белые зубы — и такое же умение показать интерес к ее особе. Она слишком много времени провела в компании мужчин, которые никакого интереса не проявляли. Он протянул ей руку.

— Леди Фабия? Вы окажете мне честь?

Сообразив, что ей больше не понадобится грязная вонючая постель, которую ей пришлось так долго таскать за собой, Фабия швырнула ее на землю и приняла протянутую руку. Она едва успела ухватиться за поручень, как колесница помчалась в сторону Веритано. В колеснице было тесно — в ней едва помещались двое крупных Героев.

— Все в порядке? — спросил он, обнимая ее рукой за плечи.

— В полном порядке, благодарю, командир фланга. Я умею ездить в колесницах.

— Жаль. — Он оставил руку у нее за спиной, но ладонь положил на поручни — что ж, и так неплохо.

Никогда в жизни Фабия не чувствовала себя такой грязной и вонючей. Ее одежда только что не сгнила прямо на ней. Ее волосы, кожа…

— Вы действительно преодолели перевал Веритано?

— Мои невоспитанные братья отказались меня нести. — Колесница ехала, почти не подскакивая на ухабах. Да, местность тут куда ровнее, чем в Вигелии. Еще три колесницы катили вслед за ними, а оставшиеся веристы ждали, пока за ними приедут из города. — Марно Кавотти здесь, в Веритано?

— Я этого не говорил. — Однако его улыбка послужила Фабии ответом.

Какая удача! Но удача ли? Возможно, у Кавотти тут же появятся собственные планы на заложников, а на их желания ему будет плевать.

— Он удивится, когда нас увидит.

— Верно, даже Марно не ожидал вашего прихода. Впрочем, — с хитрым видом добавил командир фланга, — у него тоже найдутся для вас сюрпризы.

— В каком смысле?

— Скоро сами узнаете.

— А далеко от Веритано до Селебры?

— Около шестидневки на колеснице. Мятежник может преодолеть это расстояние быстрее, если будет смена для гуанако.

— Я должна поехать к матери, — сказала Фабия, почувствовав ком в горле. Нет, она не помнила Оливию, но вдруг представила женщину, в один день потерявшую всех детей. — Я была совсем маленькой, когда меня вырвали из ее рук. А теперь мой отец умирает. Все это так невероятно.

— Наши новости устарели на несколько дней, но я слышал, что освободители и ледяные демоны все еще пытаются обмануть друг друга в окрестностях Селебры. До сих пор ни одна из сторон не осмелилась войти в город. Я слышал… слышал, как кто-то говорил, что судьба Селебры очень важна для Флоренгии. Все решит одно крупное сражение.

— А что вы будете делать с пленниками?

Фелис помрачнел.

— Пленники? Я не знаю такого слова.

Фабия вдруг осознала, что теперь не может отстранений смотреть на происходящее, она сама стала участницей войны — особенно, если Селебра будет иметь такое большое значение.

Дорога привела их в лощину, а потом начала быстро расширяться и петлять. Когда она стала ухабистой, Фелис придержал гуанако, но колесница продолжала подскакивать. Он вновь обнял Фабию за плечи, позволив гуанако самостоятельно выбирать путь. На некоторых поворотах колесница вставала на одно колесо. Фелис явно делал это специально — и ему удалось произвести на Фабию впечатление. Холмы становились выше, появились остроконечные скалы и даже некое подобие башен. Наконец Фабия увидела первую траву.

Вскоре над ними начали летать огромные черные птицы, которые пронзительно кричали, дрались в воздухе или просто парили над землей. На Вигелии водились похожие существа, только меньших размеров. И те, и другие питались падалью. Когда колесница проезжала мимо первой жертвы, Фабия успела заметить крупное тело, покрытое желтым мехом. Она увидела кровь и блеск медного ошейника. Потом появились новые тела. Некоторые напоминали людей, другие так и остались зверями. Среди них Фабия не заметила коричневых или черных. Видимо, к ним отнеслись с большим уважением.

— Это те, кто вчера проиграл сражение?

— Они пытались прорваться к перевалу, — небрежно бросил Фелис. — Конечно, наш командир это предвидел и поставил здесь целую охоту. Благодарите богов, что ни один из них не сумел пройти мимо нас.

Фабия представила, к чему это могло привести, и надолго замолчала.

Долина расстилалась во все стороны, а поросшая травой низина, окруженная холмами, осталась у них за спиной. Воздух стал другим, дышалось легко и приятно. Во Флоренгии было гораздо теплее, чем в Вигелии, Орлад ее об этом предупреждал, наслушавшись своего приятеля Гзурга. Если верить Дантио, большую часть времени здесь было жарко, как в бане. Кстати о банях…

— Это пар? — спросила она, указывая на поднимающиеся в воздух белые плюмажи.

— Теплые ключи, — ответил Фелис. — Здесь берет свое начало Пуиса.

— Кто?

Он с сомнением посмотрел на Фабию.

— Река, текущая через Селебру. Веритано славится своими горячими источниками.

— Нет, это все-таки сон. Не шуми, пожалуйста, я не хочу просыпаться.

Вскоре им встретилась вереница колесниц, отправившихся за людьми Фелиса. Он отпустил Фабию и показал им, что все в порядке, ничего изменилось с той минуты, когда Димо убежал в город. Командир процессии помахал Фелису в ответ.

На изумрудных полях паслись коричневые и черные гуанако. Очевидно, впереди был Веритано — поселение с красными черепичными крышами. Вокруг росли необычные воздушные деревья, и лениво поднимались к небу колонны пара.

— Лучше места на Альтиплано не сыскать, — сказал Фелис. — Раньше здесь было святилище. Лорды и леди приезжали сюда отдыхать на горячих источниках. Но когда Кулак захватил Веритано, Синара ушла.

— Умная богиня.

Они въехали на широкий двор. Вдоль одной стены, уставившись оглоблями в небеса, стояло множество колесниц. С другой стороны люди чистили гуанако. Многие с удивлением смотрели на спутницу Фелиса, который поехал прямо к воротам. Фабия отметила следы запустения — многие плитки во дворе были выбиты, все заросло травой. Колесница остановилась.

У ворот, подперев бока кулаками, стоял великан. Фабия видела немало огромных веристов, больше похожих на зверей, но этот очень сильно пострадал в сражениях и был покрыт черным мехом. Все его тело, а в особенности лицо, были странным образом изуродованы. Во лбу торчал рог размером с большой палец, брови нависали над глазами, словно потолок пещеры, подбородок терялся под зубастой пастью. Он был одет в такую же хламиду, как Фелис, только зеленую и льняную. Башмаки странной формы и медный ошейник дополняли его облачение. Неужели этот монстр — знаменитый Кавотти, человек, который долгие годы умудрялся обводить вокруг пальца лорда крови и побеждать в сражениях?

Он показался Фабии самой отвратительной пародией на человека из всего, что ей доводилось видеть. Даже в Хорольде Храгсоне было больше человеческого.

Он разонравился ей еще больше, когда на его лице появилась улыбка — такие крупные зубы могли быть только у онагров. Чудовище шагнуло вперед и протянуло ей лапу. Фабия с трудом сдержала дрожь и пожала ее, оторвав взгляд от толстых пальцев, заканчивающихся черными когтями.

— Благодарю вас, командир фланга, — пробормотала она, сходя с колесницы.

— Леди Фабия? Я Марно Кавотти. — Он не поклонился, а она поняла, что делать реверанс в таких грязных тряпках просто смешно.

— Я была Фабией Селебр, милорд. И надеюсь снова ей стать после того, как вымоюсь и оденусь. Для меня большая честь встретиться с вами. Вся Вигелия знает ваше имя и поддерживает ваше дело.

От него исходил крепкий животный запах — не такой отвратительный, как от Хорольда Храгсона, но и не человеческий. Он обернулся: из ворот вышла женщина и встала рядом с Кавотти. Простое платье висело на ее угловатой, немного костлявой фигуре. Женщина была немолодой — седина в волосах, морщины на лице, проницательные глаза — впрочем, женщины быстро стареют. Интересно, это его жена?

— Я Гвинетта, миледи, — только и сказала она.

— Рада знакомству.

К ним подъехала вторая колесница. Дантио сошел на землю, стараясь беречь лодыжку, и поклонился женщине.

— Свидетель Вуаль, сестра.

Она улыбнулась.

— Свидетельница Гвинетта, брат.

Еще один поклон.

— Дантио Селебр, господин Мятежник. Для меня большая честь вновь встретиться с вами.

Кавотти в ответ слегка согнул бычью шею.

— Но я вас не знаю.

— Мальчики обращают гораздо больше внимания на старших. Я смутно вас помню.

— Бросьте! Меня сейчас и родная мать не узнала бы. Добро пожаловать домой, лорд Дантио. Вы прибыли в очень любопытное время. — Он вновь посмотрел на Гвинетту, и они переглянулись так, как это обычно делают супружеские пары.

Дантио удивил Кавотти, и Гвинетта пообещала объяснить ему все позднее.

Подъехала третья колесница, с которой соскочил Орлад, тут же отдав честь. Потом он представил себя и Ваэльса на ломаном флоренгианском. Фабия отметила, что Кавотти отнесся к нему без особого восторга. Флоренгианин, посвященный в Вигелии, вызывал подозрение.

— Насколько я помню, у Пьеро было четверо детей.

— Бенард остался, — пояснил Дантио. — Теперь он консорт Косорда.

— Косорд… Почему это название кажется мне знакомым?

Дантио усмехнулся.

— Потому что прежде им управлял Хорольд Храгсон. Хотите знать новости, лорд Мятежник? Приготовьтесь. Бенард убил Хорольда при помощи Орлада и его людей. Орлад своими собственными… зубами убил Терека Храгсона. Командир войска Арбанерик и его «Новый Рассвет» взяли Трайфорс и готовились захватить Нардалборг, когда мы ушли из города. Салтайя Храгсдор пыталась преодолеть перевал с большим эскортом Героев. Она закрыла за собой дорогу, но мы сожгли мост, и она оказалась в ловушке рядом с Границей, не имея запасов продовольствия. Можете считать, она погибла.

— Руки смерти! — взревел Кавотти. — Неужели все это правда, любовь моя?

— Все правда! — Гвинетта всплеснула руками. — Какие чудесные новости!

Кавотти оскалил зубы в чудовищной ухмылке.

— Я вижу, вы, Селебры, не размениваетесь по мелочам? Герой Орлад, ты достоин нашего бога! — Он схватил Орлада в медвежьи объятия и оторвал от земли.

Орладу это не понравилось. Как только его поставили обратно на землю, он прорычал:

— Ты не меньше, Мятежник! — После чего сам поднял Кавотти. Наверное, только за тем, чтобы показать свою силу.

Кавотти рассмеялся и хлопнул его по плечу.

— Значит, весь отвратительный выводок мертв, кроме Стралга?

Фабии не хотелось сейчас говорить о своих подозрениях, но она понимала, что с такими вещами тянуть нельзя.

— Хочу вас предостеречь, милорд. Положение Салтайи действительно кажется безнадежным, но мы все знаем, что Королева Теней служит Древнейшей. Когда мы сожгли мост через Скачок, нам пришлось оставить нашего Следопыта на другой стороне. Никто не знает, как преодолеть реку Пыли. Если такой путь существует, Следопыт его найдет. Вам следует поставить пост в конце перевала, милорд.

Она не говорила об этом своим спутникам, но Кавотти помрачнел куда сильнее, чем они.

— Так и сделаю. Я прикажу немедленно ее прикончить. Так с чего же мы начнем, милорды и леди — с горячей воды? Еды? Новостей? Разговора? Сна?

— Именно в таком порядке, — сказала Фабия. Однако она сильно сомневалась, что у них останется время для сна.

ГЛАВА 31

Фабия Селебр сидела в бассейне, в котором вполне могли разместиться шестьдесят женщин. Однако она была здесь одна, бассейн со всех сторон окружал кустарник, и Фабия не боялась посторонних глаз. Хотя скамьи и вымощенное плитками дно покрылись зеленым мхом, вода была чистой и втекала через одну потемневшую от времени бронзовую решетку и вытекала через другую. Фабия погрузилась с головой в воду, испытывая ни с чем не сравнимое наслаждение. Она вынырнула на поверхность только после того, как начала задыхаться. Боги знают, она это заслужила! Никогда она не испытывала такого удовольствия от купания!

Вскоре появилась Гвинетта, принесшая стопку одежды.

— Попробуйте натереть тело этой пастой, миледи. Она очищает и освежает кожу. Другой женской одежды мне найти не удалось. Я буду вам показывать, а вы скажете, какие цвета вы предпочитаете и что вам подходит…

Потом Гвинетта стряхнула пыль со скамейки и присела поболтать, пока Фабия отмокала, мылась и плавала, наслаждаясь теплом и чистотой. Всякий раз, когда ее голова оказывалась над поверхностью воды, она рассказывала о семейных приключениях: как научилась флоренгианскому языку от Паолы, почему Орлад говорит так неуверенно, как Бенард сумел подняться так быстро и высоко, как Ваэльс сменил цвет кожи и волос, и тому подобное. Некоторым вещам могла поверить только прорицательница, и Гвинетта понимала, что у Фабии имелись собственные причины, заставлявшие ее это рассказывать. После того, как Фабия вытерлась самыми мягкими полотенцами из всех, когда-либо попадавших ей в руки — шерсть альпака, что бы это значило? — Гвинетта предложила натереть ее лавандовым маслом. От такого предложения Фабия не смогла отказаться. Она улеглась на скамью лицом вниз. И вновь испытала нечто невыразимо приятное.

— А теперь ваша очередь. Расскажите о Мятежнике. Как вы с ним познакомились?

Нежные пальцы продолжали втирать прохладное масло ей в плечи.

— Наша богиня требует от нас иного поведения, чем от своих последовательниц в Вигелии. Мы не носим вуалей, к примеру, за исключением тех случаев, когда даем показания. Обоим культам запрещено вмешиваться в ход событий, но когда Стралг извратил действия культа в Вигелии и принес это зло через Границу, наша Старейшая приняла решение, позволявшее каждой флоренгианской Свидетельнице помогать противникам Стралга, если она того пожелает — впрочем, в определенных пределах. Мне запрещено посылать людей на смерть, но я могу предупреждать о засадах. Однако лишь немногие из нас на это способны. Боюсь, что из всех последователей моего культа я наиболее терпима к насилию.

Не зная, что ответить, Фабия спросила:

— А давно вы знаете Марно Кавотти?

— Около шестидесяти дней. И без детей, без брака.

— Он пришел в Селебру, чтобы встретиться с дожем. — Голос Гвинетты звучал успокаивающе, но массажистка из нее была неважная. Фабия вдруг вспомнила о Лилин из Скьяра. — Ваш отец был уже очень серьезно болен, а ваша мать правила городом от его имени. Марно поговорил с ней и в последнюю минуту ускользнул из дворца. Иногда он так безрассуден! Я согласилась помочь его людям найти Марно, тогда мы с ним и встретились. Одно за другим… Позднее я поняла, что его главной целью было заманить вигелиан в ловушку, и в результате он сумел одержать большую победу. Под победой он понимает бойню, а потому мое участие получилось не таким уж безобидным, как я надеялась, но это обычное дело для Марно.

Она принялась втирать масло в бедра Фабии.

— Несколько шестидневок назад мы едва его не потеряли. Он попал в засаду между двумя отрядами вигелиан, получил ужасные ранения, его пытали, он чудом остался жив.

— Какой ужас!

— До тех пор он вполне мог сойти за обычного мужчину, не вериста. Да, он был сильным и красивым, как бог. Его воины успели прийти на помощь и спасти ему жизнь, но полностью он не исцелился. Он не жалуется, хотя ему очень нелегко.

Нелегко сейчас тем, кто на него смотрит. Жуткое лицо нагоняло на Фабию страх даже без рога.

— Вы любите друг друга?

— Прорицательницы не влюбляются, миледи. Любовь — одна из форм слепоты.

— Извините. Я не…

Гвинетта неожиданно рассмеялась.

— Однако мы вместе получаем удовольствие. Вы не можете понять, как я сплю с этим огромным рогатым бизоном? Всякий раз, когда мне удается отвлечь его от войны, я делаю это с большой охотой. Должна признать, веристы всегда вызывали у меня желание. Иногда Свидетельница может пасть жертвой собственной силы, и я знаю, что многие сестры привыкают к такого рода удовольствиям. Мы обладаем и другими талантами, не только предвидением. Одна из наших способностей позволяет определять внутреннюю природу вещей и людей. Мы называем это «запахом», хотя он не имеет ничего общего с носом и обонянием. Надо же было дать этой способности какое-то название. А действует она примерно на таком же расстоянии, как и нюх. Мы можем ощущать ложь, яд в кубке, плохие новости в письме, болезни или сгнившие балки. Я могу определить пол ребенка в чреве матери еще до того, как она узнает о беременности. Вы не повернетесь на спину?

Многие веристы полны жестокости. Обычно они добровольно становятся Героями. Внешне они могут быть красивыми, как девичий сон, а на деле оказываются настоящими чудовищами. Марно мечтал стать художником и покровителем искусств, но его поймали на улице Селебры и заставили служить Веру. Если бы боги не навязали Флоренгии Кулака, Марно был бы совсем другим человеком. Ваш брат Орлад тоже. Но все эти упущенные возможности — не более чем нити паутины, из которой прядет Анзиэль.

Глубоко внутри Марно Кавотти остается юным художником, похожим на вашего брата Бенарда, каким вы его описали. А нежность и доброту окружает оболочка из ненависти и жажды крови, превосходящая злобу и ненависть Стралга. Между ними беснуется огонь, который я не в силах описать. Быть рядом с таким человеком для Свидетельницы — нечто ужасающее и возбуждающее одновременно. Он может раздавить меня, уничтожить в одно мгновение, как уже раздавил множество людей, и в то же время он так уязвим и беззащитен, так нуждается в заботе и любви… Только Свидетельница может увидеть эту смесь отчаяния, ненависти и одиночества. Марно не такой, как другие. Я не знаю, что с ним будет, когда война закончится — и я боюсь за него. Если он останется жив, то одержит победу, но тогда его жизнь лишится смысла. Ему некуда вернуться, и у него не будет нормальной семьи и детей. Что он станет делать? Вторгнется в Вигелию?

Фабия не удержалась и спросила:

— А рог не мешает?

Гвинетта рассмеялась.

— Не больше, чем нос!

— Марно, как и я, отмечен судьбой?

Руки, массирующие ее бедро, застыли.

— Брат вам все рассказал?

— Орлад тоже отмечен. Раньше были отмечены Бенард и Дантио, но потом они утратили свой дар.

— Все четверо? Невероятно!

— Так мне сказали. Мятежник тоже должен обладать этим свойством — и как Свидетельница реагирует на телесный контакт с Марно Кавотти?

— Это невозможно передать словами, — ответила Гвинетта. — Еда скоро будет готова, миледи. Садитесь, я расчешу вам волосы.

* * *

Некогда великолепный обеденный зал при Стралге сильно обветшал. Со стен осыпалась штукатурка, и ее небрежно смели в углы. Столы и стулья были сильно повреждены, словно здесь не раз происходили драки, а окна выходили в настоящие джунгли, хотя прежде там был ухоженный парк. Среди разросшегося кустарника виднелись цветы, похожие на красные и белые звезды.

— Изгнанники! — сказал Дантио, наклонившись, чтобы сорвать веточку. — Их еще называют париями. Они зацвели, приветствуя нас! — Он протянул веточку сестре.

— А их можно есть? — спросила она. — Вам не холодно в накидках?

Ее братья преобразились: вымылись и привели себя в порядок. На них были одинаковые коричневые хламиды — очевидно, другой мужской одежды в поселении не нашлось.

— Человек, который вчера носил эту хламиду, за ней уже не вернется, — мрачно проговорил Дантио.

— Да… — Кто, кроме прорицателя, может знать такие вещи?

Тут в комнату вошли Кавотти с Гвинеттой и невысоким широкоплечим веристом, которого представили, как командира охоты Мелчитте. Фабия сразу же потеряла к нему интерес, поскольку следом вошли слуги с подносами еды. Почти тридцать дней она питалась исключительно пеммиканом и бобами. Наконец она увидела настоящую пищу, которой было более чем достаточно для двух женщин и пяти мужчин. Почти вся еда оказалась незнакомой. Столовые приборы отсутствовали, так что приходилось пальцами брать с подносов приглянувшиеся куски. Если все флоренгиане так ведут себя за столом, то Фабии придется привыкать к совершенно новым манерам. Она выбрала нечто, напоминающее пирожок. Когда она его откусила, по ее подбородку потек горячий бульон. У пирожка был приятный мясной вкус. Ваэльс по-идиотски захихикал. От таинственного паштета Фабия решила отказаться, зато взяла маленькую рыбку со следующего подноса. Наконец рядом поставили целую флягу с вином — и делиться ни с кем не надо!

— Обычно мы так не питаемся, — заметил Кавотти. — Но командир гарнизона в Веритано был гурманом. Теперь его повара работают на нас. Они приготовили множество деликатесов для новогоднего пира, а самого командира уже нет. Он достался стервятникам. Попробуйте головы ящериц с острой приправой.

Мятежник был человеком нетерпеливым и вдобавок не таким голодным, как его гости. Вскоре он уже заговорил о делах. Кавотти хотел знать — и чтобы это услышал Мелчитте — все о Салтайе и о том, как был закрыт перевал. Дантио отвечал с набитым ртом.

— Сколько людей она взяла с собой?

— Мы не знаем, хотя Орлад видел никак не меньше шестидесяти. Четыре шестидесятки, если она взяла с собой весь Шестой Караван. Нам известно, что в Нардалборге находилось восемь раз по шестьдесят веристов, однако на перевале такого количества провизии не было.

Когда массивный локоть ткнул ее в бок, Фабия сообразила, что сидит между Ваэльсом и Орладом, и те выбрали ее в качестве переводчика. Она принялась шепотом пересказывать то, что говорил Дантио.

— Естественно, если вы сожгли все запасы, они предпочли бы повернуть назад? — сказал Мелчитте. — Двигаться в нашу сторону намного труднее — к тому же здесь идет война.

Дантио замешкался и посмотрел на Фабию, словно пытался оценить то, о чем она умолчала.

— Да, мой господин, если бы речь шла о ком-то другом, я бы ни о чем не тревожился. Но Салтайя обладает хтонической силой и постарается пробиться во Флоренгию, чтобы воссоединиться с братом. А в Вигелии ее ждет верная смерть.

Кавотти с сомнением поглядел на Дантио.

— Она уже очень стара. У нее не осталось запасов провианта. Даже если с ней шли четыре раза по шестьдесят веристов, они охотнее бы ее прикончили, чем помогли бы спастись. Сколько времени требуется, чтобы уничтожить убежища, Мелчитте?

Командир охоты улыбнулся.

— Два дня вполне достаточно, мой господин. Если мы встретимся с ледяными демонами, они будут измученными и изголодавшимися.

Фабия не могла допустить такого безрассудства. Однако и рассказывать о собственных возможностях в ее планы не входило. Она подозревала, что ее попытки увидеть Королеву Теней каким-то образом блокировались, поскольку в ее снах Салтайя жевала сырое мясо и переходила реку Пыли по мосту из трупов. Фабия не знала, правда это или Мать Лжи насылает на нее кошмары.

— Господин Марно, на вашем месте я бы не стала недооценивать способности Салтайи Храгсдор! Она пятнадцать лет правила Вигелией. Прежде это никому не удавалось. Я не поверю в ее смерть до тех пор, пока не увижу трупа. У нее была еда. И стадо в четыре шестидесятки голов.

В наступившем угрюмом молчании прозвучал негромкий голос Гвинетты:

— Леди может ошибаться, но она верит в то, что говорит.

Мятежник забарабанил пальцами по столу.

— Я хочу стереть с лица земли это место. Если я оставлю здесь гарнизон, то рискую вызвать нападение войск Стралга, которые попытаются вернуть Веритано. Если же он каким-то образом узнает, что его сестра движется в нашем направлении, то наверняка бросит сюда свои силы. Но я понял, что вы хотите сказать. Командир охоты, тебе следует отнестись к этому предупреждению серьезно. Я оставлю тебя здесь с синей стаей на тридцать дней, чтобы вы прикончили всех, кто появится с перевала. У них не будет сил, чтобы сражаться с вами. Когда вы сможете отступить, возьмите всю провизию, которая вам понадобится, а остальное сожгите. Патрулирование следует начать немедленно.

Мелчитте встал.

— Мой господин добр. — Он перешагнул через скамью и направился к двери.

— Когда вернешься, приведи с собой пленника. — Марно ухмыльнулся, и Фабии стало не по себе.

Она заметила, как странно на него посмотрели Дантио и Гвинетта, и вспомнила слова Фелиса о сюрпризе, который приготовил для них Кавотти.

Марно забросил в зубастую пасть круглый зеленый фрукт и спросил:

— Какие у вас планы?

— У нас нет планов, есть лишь желания, — ответил Дантио. — Во-первых, я должен освободить мэйнисток, которых похитил Стралг. Отправившись завоевывать Флоренгию, он не обратил ни малейшего внимания на протесты Старейшей и забрал с собой дюжину прорицательниц. Нам известно, что большинство из них погибли, но оставшимся в живых следует сообщить, что договор нарушен и их страдания закончились. Если мы сумеем их освободить, Кулак ослепнет.

Однако предложение Дантио не вызвало у Кавотти энтузиазма.

— Да, нам это поможет в долгосрочной перспективе. Я согласен, надо освободить несчастных женщин, но прежде всего стоит обдумать, как использовать изменившуюся ситуацию. Гвинетта, можно ли сообщить прорицательницам эту важную новость?

Они втроем принялись обсуждать, как связаться с прорицательницами. Ваэльс улыбался. Орлад хмурился.

— Армия охотно сражается только в том случае, — громче произнес Кавотти, — если есть уверенность хотя бы в небольшом численном преимуществе. Рано или поздно я сумею загнать Стралга в угол, соберу все свои резервы и раздавлю его. Я пришел сюда, поскольку Веритано стал уязвимым. Стралг ошибся в расчетах или сам надеялся заманить меня в ловушку. В любом случае, наживку я проглотил. Я планировал сжечь Веритано, рассчитывая, что он попытается вернуть город, без которого путь на другую Грань для него закрыт. Направив дополнительные силы сюда, он ослабит оборону в другом месте, упростив нам задачу. Но мы не хотим терять людей.

И теперь я узнаю, что у лорда Стралга обратного пути нет. Не только из-за сожженных мостов, но и потому, что Вигелия восстала против отродья Храга. Его братья и сестра мертвы. Он остался один. А это все меняет, нам потребуется иная стратегия. Любой зверь становится особенно опасным, когда его загоняют в угол. Что нам делать — попытаться скрыть новости от Стралга или, наоборот, поскорее его осчастливить? Надо предугадать его реакцию. Как он поступит? Будет прорываться на юг, прекратив попытки вернуться домой?

— Начнет переговоры? — предположил Дантио, но Кавотти явно спрашивал у Орлада.

Между двумя веристами возникло очевидное напряжение.

Орлад задал Фабии несколько вопросов, чтобы убедиться, правильно ли он все понял. А потом неуверенно сказал по-флоренгиански:

— Войдет в Селебру?

Кавотти кивнул огромной головой и оскалил жуткие зубы.

— Наверняка он так и сделает! Займет город и будет держать его в заложниках — а ценой освобождения станет, к примеру, заключение мира.

И как поступит Мятежник? Селебру ждет та же участь, что и Миону?

— Получается, — заговорила Фабия, — вернувшись во Флоренгию, мы обрекли Селебру на уничтожение. Мой господин, прежде всего мы бы хотели навестить отца, если он еще жив, и утешить мать. Мы просим вас о помощи. Вы нам не откажете?

И вновь Кавотти оскалился.

— Я хочу уничтожить Стралга. Все остальное не имеет значения. Ваша просьба должна быть рассмотрена с учетом того, что идет война. Я сообщу вам о своем решении, как только его приму. В этой кошмарной игре в тегаль я должен показать вам еще одну фишку,хотя и не такую существенную, как прочие.

Кавотти стоял лицом к двери, а Фабия — нет. Она обернулась на странный шум.

Командир охоты Мелчитте вернулся, толкая идущего перед ним пленника, который был выше его ростом и примерно в три раза худее. Флоренгианин со скованными руками и ногами шел, приволакивая босые ноги. Он был одет лишь в грязную набедренную повязку, такую узкую, что ее не хватило бы даже на рукав Кавотти. Фабия разгневалась: он же еще совсем мальчишка! Зачем так обращаться с ребенком?

Она повернулась, чтобы сказать об этом, но увидела ужас на лице Дантио. Фабия внимательнее посмотрела на пленника. А тот, в свою очередь, не сводил злобного взгляда с Кавотти, тщетно скрывая вполне объяснимый страх. На кого же он похож? Она видела это лицо во сне. И на одной из скульптур Бенарда. А еще она полгода провела с Салтайей Храгсдор.

— Мой господин, — молвила она, поскольку все остальные подавленно молчали, а усмешка Мятежника ей не понравилась. — Очевидно, вы захватили в плен одного из внебрачных сыновей Стралга. Однако он еще ребенок. Зачем было заковывать его в цепи?

Мятежник перевел тяжелый взгляд на Фабию.

— Надо было его проучить.

— Они меня боятся! — крикнул мальчишка.

— Раз он способен вам отвечать, то я не могу не восхищаться его мужеством, если не умом. Вы боитесь, что он сбежит? Неужели ваши боевые звери не способны выследить беглеца?

Кавотти ухмыльнулся. Фабия повернулась к мальчишке, который с изумлением глядел на нее. Она догадалась, кто он такой — неужели и он ее узнал, совсем как Бенард в их первую встречу? Теперь она поняла игру Кавотти. Охваченная яростью, Фабия вскочила на ноги и подошла к мальчику.

— Я Фабия Селебр. А как зовут тебя?

Даже сейчас, с опущенными плечами, мальчик был выше ее ростом.

— Чайз Селебр, — ответил он после недолгих раздумий.

Нет — Чайз Стралгсон! В ее видении Стралг куда-то тащил ее мать.

— Значит, ты мой сводный брат.

Он кивнул, но голову поднимать не стал, словно боялся удара.

— Ты так похожа на маму!

— Приятно слышать! А ты очень похож на своего отца. Рада с тобой познакомиться, брат Чайз! — Она поцеловала его в щеку. — А это твой старший брат Дантио.

Дантио успел прийти в себя и решил поддержать Фабию. Он подошел к юноше и обнял его.

— Рад встрече, брат Чайз. Мы не знали о твоем существовании, но не станем держать на тебя зла. Как мама?

Юный Чайз выглядел так, словно на него обрушилось небо.

— Хорошо, — пробормотал он. — Во всяком случае, так было, когда меня… похитили. Похитили эти…

— Не тычь палками в медведей, Чайз, когда сидишь с ними в клетке, — быстро сказала Фабия. — А это… наш младший брат Орландо. Но лучше называть его Орлад.

Несколько мгновений Орлад свирепо смотрел на худого юношу, а тот с ужасом взирал на вериста.

— Почему бы мне попросту не оторвать ему голову? — осведомился Орлад.

— Не рычи, — сказала Фабия. Как ни странно, Чайз вроде бы понял их слова. Быть может, отец учил его вигелианскому, как Паола учила ее флоренгианскому?

Орлад перешел на флоренгианский.

— Добро пожаловать. Чем больше братьев в семье, тем лучше. — Однако из-за стола он не встал.

— Спасибо, — ответил Чайз.

Оказавшись среди родственников, готовых стать его союзниками, он вздернул подбородок и бросил торжествующий взгляд на Кавотти. Что ж, мальчишка не лишен мужества.

— Скажите, мой господин, как получилось, что мой брат в плену? — спросила Фабия.

— Сначала объясните, как вы его узнали. — Кавотти прожил бы совсем недолго, если бы доверял первым встречным.

Фабия не собиралась говорить ему о видениях, посланных Ксаран.

— Я знала, что Стралг похитил мою мать, и теперь понимаю, зачем он это сделал. Кроме того, я знакома с братьями и сестрой Стралга, а мой брат Бенард изобразил его на мозаике. Пожалуйста, снимите с него цепи. Вы же знаете, он никуда не сбежит.

— Освободи щенка, командир охоты, — распорядился Мятежник. — Ваш отец умирает, миледи. Совет должен избрать нового дожа, а этот паскудник начал вести себя так, словно он принц крови. Едва ли старейшины настолько безумны, что выберут его самостоятельно, но Кулак может их заставить. Вот почему мы постарались лишить их такой возможности.

— Он хочет использовать меня, чтобы заманить в ловушку отца! — прорычал Чайз.

Мальчик немного все перепутал. Увы.

— У него завышенные представления о собственной значимости, — сказал Кавотти. — Стралг даже улицу не перейдет ради его спасения.

— Если вы видите в нем фишку для политической игры, то и Кулак может думать так же, — заметила Фабия, понимая, что теперь сама тычет палкой в медведя.

Тут вмешался Дантио, задав вопрос, который было необходимо задать.

— А наш отец назвал преемника, мой господин?

Кавотти рассмеялся.

— Похоже, что назвал. Ко всеобщему удивлению у него хватило сил выразить мнение умирающего.

— И?..

— Он сказал: «Победитель!» — Из-за густых бровей взгляд Кавотти показался Фабии особенно жутким. — Быть может, он имел в виду Стралга. Однако вряд ли речь шла о Чайзе.

— Тогда решение будут принимать старейшины, — заключила Фабия. — Поскольку мы вернулись, и у них теперь большой выбор, вы позволите нашему сводному брату сопровождать нас в Селебру?

— Сядьте все! — рявкнул Кавотти. Цепи Чайза с грохотом упали на пол. — И ты, мальчик. Поешь, если голоден. Миледи, Селебра находится на территории Стралга. Вы — сбежавшие заложники. Понимаете ли вы, какая опасность угрожает вам в городе? — Он посмотрел на Орлада. — Особенно тебе. Ни один флоренгианин с медным ошейником не смеет войти в Селебру. Понятно?

Орлад кивнул.

— Я готов рискнуть.

— Мы все готовы, — добавил Дантио.

— Ваши шеи — не моя забота, — пожал плечами Кавотти. — Я не сомневаюсь в вашей верности, но ублюдку не доверяю. Он останется здесь. Мои люди попытаются доставить вас в Селебру. Однако никаких гарантий я вам не даю. И если доберетесь туда благополучно, постарайтесь не привлекать к себе внимания.

Чайз, уплетавший за обе щеки, выговорил:

— Он хочет меня использовать, чтобы заманить моего… заманить Кулака в Селебру и сжечь ее, как Миону.

Фабия, которой такая мысль уже приходила в голову, заметила:

— Твой отец слишком умен, чтобы дважды попасть в одну и ту же ловушку, Чайз.

Однако Мятежник мог оказаться еще хитрее.

ГЛАВА 32

Чайз Селебр со смешанными чувствами наблюдал за отъездом новых родственников. С их стороны было бы разумно отрубить ему голову, но они вроде бы решили принять его в семью. Дела начинали поправляться. С него сняли проклятые цепи.

Если Стралг проиграет войну, Чайз Селебр останется братом дожа. Если Стралг победит, Чайз Стралгсон будет сыном Кулака. Однако дома он чувствовал бы себя увереннее. Ему позволили услышать, как Мятежник велел командиру охоты Мелчитте хорошо обращаться с пленником, пока тот будет вести себя прилично, и убить его в противном случае — или если Кулак попытается захватить Веритано. Чайз считал, что нечестно делать его заложником желаний отца.

Он вернулся в комнату и устроил себе праздник, доев все, что осталось на столе — за исключением луфаря, которого он не любил, — а потом опустошил фляги с вином. Мир сразу приобрел куда более приятный розовый оттенок.

Мелчитте заглянул в комнату.

— А вот и ты! — Он оглядел стол. — Свинья!

— Мать всегда говорила: «Добру нельзя пропадать».

Свиное рыло ответило:

— А ты, конечно, всегда ее слушаешься. Ну, ублюдок, мне велели хорошо с тобой обращаться. Веди себя скромно, и мы поладим. В противном случае все споры закончатся в мою пользу. Тебе ведь известно, что боевые звери выследят кого угодно и опередят любую колесницу? А что бывает с беглецом, когда его догоняет стая?

Чайз попытался сострить:

— Что вы, мой господин! Я так славно поел! Да и зачем мне убегать? Кормят здесь лучше, чем во дворце. Через день-другой мне потребуется девушка, но пока это не срочно… если только у вас не найдется где-нибудь лишняя?

Мелчитте рассмеялся и ушел. Веристы-повстанцы мало отличались от тех веристов, с которыми до сих пор Чайз имел дело. Будь понахальнее и побольше ругайся — и они начнут есть из твоих рук.

А сейчас неплохо бы прилечь. Из-за цепей ему вот уже несколько суток не удавалось как следует выспаться, а сегодня он набил живот и хорошо выпил. Однако даже в подпитии он додумался вытащить ключ из замка своей комнаты и спрятать его под расшатавшейся плиткой пола.

На следующий день, когда в животе все улеглось, он начал слоняться по городку: искупался, изучил загон с гуанако, мельком взглянул на груду тел, которую Герои называли кормушкой для птиц. Когда ему все это наскучило, Чайз принялся болтать с веристами. Среди такого количества людей обязательно найдется тот, кто не устоит перед улыбкой обаятельного парня, и очень скоро Чайз познакомился с Сесто Панотти, командиром заднего фланга синей стаи. Сесто был немногим старше Чайза и не менее привлекательным — впрочем, Чайз не искал серьезных отношений. Он предпочитал девушек, но ради стоящего дела мог немного и потерпеть.

Сесто потерял одного Героя в сражении, и у него осталось одиннадцать человек на шесть колесниц. Ничего страшного ведь не будет, если он возьмет с собой Чайза на патрулирование? «Я поеду с тобой, Сесто?» Сесто заинтересовался и спросил разрешения у вожака стаи. Тот пожал плечами и согласился. Наблюдать за возможным приближением сил Стралга со стороны моря — задача ответственная, но задний фланг патрулировал перевал, а оттуда до самой весны никто не придет. Командир посоветовал новому другу найти подходящую хламиду и готовится к отъезду после полудня.

Флангу Сесто достались легкие быстрые колесницы из гнутого дерева и ивняка, а обода колес с четырьмя спицами были укреплены бронзой. Для охоты Сесто прихватил колчан, вот только вместо стрел в нем лежал топор с длинной ручкой. В колесницы впрягли по четверке гуанако — подъем на Альтиплано предстоял долгий. Тем не менее они не торопились.

— Никогда не управлял четверкой, — с надеждой сказал Чайз.

— Что ж, самое время попробовать. — Командир фланга передал ему поводья.

В колеснице было тесновато, а хламида с двух сторон открывала тело. Вскоре Сесто воскликнул:

— У тебя отлично получается! — И одобрительно хлопнул Чайза по заду.

Ну да ладно. Чайз знал, какую цену ему придется заплатить, а править такой упряжкой было здорово. Жаль только, что остальные воины фланга ехали совсем рядом и видели, что делает их командир.

— Далеко нам ехать? — спросил Чайз.

— А как далеко ты бы хотел?

— Я про другое. А вообще ты уже далековато заехал. Лучше подожди до ночи, и поиграем вместе.

— Обещаешь?

— Конечно! Мне нужно получить пару уроков, а ты парень что надо. — Дверцу со стороны Чайза можно было запереть изнутри. — Я хотел узнать, насколько мы должны углубиться в Ледник?

— До второго убежища. Мы все там уничтожим и сожжем. Вот зачем я взял топор. Первое убежище вчера уже сожгли. — Сесто захихикал. — Смерть ледяным демонам! Не видать им пощады.

Чайз вспомнил о груде тел и ничего не ответил. Он и сам был ледяным демоном.

* * *

Поездка стала увлекательнее, когда они поднялись на Альтиплано. Дав гуанако отдышаться, Сесто подстегнул их, и они помчались вперед, словно морской шторм. Здорово! Ветер трепал волосы Чайза, и колеса словно летели по воздуху. К тому же Сесто теперь обеими руками вцепился в поручни. Жаль только, что дорога такая прямая, а тучи пыли скрывают Ледник. Вот это жизнь! Когда-нибудь у Чайза будут собственные гоночные колесницы.

Очень скоро они промчались мимо обгорелых останков первого убежища.

— Тпру! — сказал Сесто. — Здесь мы должны притормозить, Убийца. Похоже, у нас появилась компания. Их двое?

Их было трое. Чайз обладал превосходным зрением, но с веристом лучше не спорить.

Очень скоро выяснилось, что их трое, и они едва ковыляли навстречу. Они кутались в меха, однако Чайз сразу понял, что это веристы. Сесто забрал у него поводья и остановил фланг примерно в шестидесяти шагах от незнакомцев. Те упали на колени.

— Пощады? Они просят пощады! — Сесто вытащил топор и оглядел своих воинов. — Надо было просить о пощаде шестнадцать лет назад. Нам приказано убивать без разговоров. Добровольцы есть? — Поднялось десять рук. — Рауль, ты пропустил прошлую схватку. Не переходи в боевую форму без надобности.

Рауль соскочил с колесницы, улыбаясь и сжимая в руках топор. Чайз отвернулся. Даже трое не смогли бы оказать ему сопротивления, поскольку они были совершенно измучены. Рауль управился быстро. Когда они проезжали мимо, никто из вигелиан не шевелился.

— Тошнит, сынок? — спросил Чайза командир фланга.

— Можно было их допросить.

— А ты понимаешь, что они бормочут?

— Немного, — признался Чайз. На самом деле он свободно говорил по-вигелиански.

— Ну, тогда попробуем что-нибудь выяснить у следующих, если попадутся.

Вскоре они увидели еще одного вигелианина, очень высокого, бредущего по дороге навстречу. Потом стало ясно, что их двое — один нес на спине другого.

Когда колесница к ним подъехала, крупный вигелианин опустился на колени, поставил на землю второго, а сам рухнул в пыль. Второй стоял над ним, с мольбой протягивая вперед руки, словно рассчитывая остановить спешащих к ним убийц. Его белые волосы растрепал ветер, отмороженный нос почернел, он потерял два или три пальца. Сесто подъехал довольно близко, чтобы Чайз мог задать ему вопросы.

Однако веристы не носят длинные волосы. Этот человек — не верист. И не мужчина. У нее были необычные глаза. Безумные глаза, которые смотрели на Чайза так, словно знали, кто он такой.

ЧАСТЬ VI ДОЖ УМЕР, ДА ЗДРАВСТВУЕТ ДОЖ!

ГЛАВА 33

Орлада Селебра потрясло знакомство со знаменитым Мятежником. Кавотти обладал всеми качествами, необходимыми вождю — решительностью, быстротой мышления; ему всюду сопутствовал успех, его обожали рядовые воины; да и мощное телосложение недостатком не назовешь. Он не стал требовать от Орлада никаких клятв, лишь протянул ему огромную ладонь и сказал: «Твои враги — мои враги!» С такими словами Герои обращаются друг к другу, когда говорят на равных, а потому Орлад с радостью пожал протянутую руку. Клятва вызвала бы затруднения, поскольку их цели могли и не совпадать, если Марно ради убийства Стралга захочет уничтожить Селебру.

К тому же Мятежник не любил тянуть время. Если Селебры хотят идти с ним, пусть выступают сразу. У Кавотти была собственная большая колесница, запряженная шестеркой гуанако. Обычно он путешествовал в сопровождении шести телохранителей, трех из которых сегодня заменил на Орлада, Ваэльса и Дантио, заметив, что Орлад и Ваэльс легко компенсируют отсутствие боевых навыков у Дантио. Он был бы прав, если бы они полностью пришли в себя после тяжелого путешествия через перевал. Фабии Кавотти предложил втиснуться рядом, если она пообещает не дышать, и та пообещала. Орлад рассчитывал на откровенный разговор Героя с Героем, но сразу понял, что в колеснице для этого слишком тесно.

Его возницей оказался вожак стаи Таббео, закаченный в боях ветеран, утверждавший, что собственными руками — и зубами, естественно — прикончил семерых вигелиан. Орлад мог похвастать и большим числом жертв, но Таббео интересовали сыновья Храга. И еще он охотно выслушал рассказ Орлада о Салтайе, терпеливо поправляя его ошибки во флоренгианском.

Местность вокруг была покрыта буйной растительностью и радовала глаз. Орлад невольно вспомнил детство, которое прошло среди однообразных болот Нардалборга. Да и животные здесь были другие, и деревья, и дома… Лишь погода оставалась такой же: солнце то и дело сменялось дождем. Хотя дожди здесь были заметно теплее. Кавотти сразу велел ехать быстро, и они часто меняли гуанако. Официально считалось, что эти земли находятся под контролем Стралга, но Кавотти изменил соотношение сил, и местные жители охотно оказывали ему помощь.

Он запросто путешествовал по ночам; спал пару часов и снова отправлялся в путь. Перерывы на еду продолжались ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы запрячь новых гуанако. Усталость окутала Орлада, точно туман. В следующие три дня он едва ли обменялся несколькими словами с остальными, хотя ему ужасно хотелось узнать, что Фабия сумела почерпнуть из беседы с Мятежником. Он так и не успел с ней поговорить, когда они въехали на ферму возле Монтеголы, располагавшуюся совсем недалеко от Селебры.

* * *

Орлада разбудил стук колес и неожиданный запах сена. Он сразу вспомнил, что они в Монтеголе. Отсюда уже было видно Селебру — так ему сказали; утром он сможет взглянуть на родной город. Очевидно, солнце уже взошло, и ему показалось, что наступающий зимний день будет жарким. Ваэльс спал рядом. Орладу потребовалось всего несколько мгновений, чтобы превратить одеяло в хламиду и соскользнуть вниз по лестнице. Когда он остановился на пороге амбара, чтобы оглядеть двор, Орлад услышал, как по лестнице спускается Ваэльс.

Во дворе стояла повозка, запряженная четырьмя гуанако, а рядом на скамейке устроился мальчишка. Дом и два сарая из ивовых прутьев и соломы выглядели ухоженными. Прямо с того места, где остановился Орлад, можно было разглядеть Селебру. Город оказался гораздо больше, чем он себе представлял. Сердце заколотилось у него в груди.

— Я бы сейчас мамонта съел, — заявил Ваэльс, потягиваясь и моргая под ярким солнцем.

— Хороший денек, почти как летом.

— Мы больше не в Нардалборге, мой господин.

На востоке собрались дождевые тучи, и стало ясно, что скоро погода переменится. Дантио и Фабия вышли из дома, за ними появился хозяин. Кавотти еще вчера вечером исчез по каким-то своим делам.

Фермер, которого звали Элигио, носил крестьянскую набедренную повязку, но не скрывал медного ошейника — безумие с его стороны, ведь эти земли принадлежали Стралгу. Когда Орлад спросил о его звании, тот коротко ответил: «Шпион». У него имелся серьезный повод для паршивого настроения. Элигио был не старше Ваэльса, но уже потерял руку и глаз — больше он никогда не сможет принять боевую форму. Его жена, Кармина, выглядела слишком молодой, чтобы иметь двоих детей. Стряпала она превосходно, но Орлад отказался от мыслей о завтраке.

— Ты мог бы предупредить, что мы уезжаем.

Элигио даже не посмотрел в его сторону.

— Вы остаетесь. Ступайте обратно на сеновал и постарайтесь никому не показываться на глаза.

И он быстро заговорил о чем-то с возницей на флоренгианском.

— Или попросите Кармину угостить вас луковыми блинами, — добавила Фабия. — Мне кажется, сами боги не отказались бы здесь позавтракать. — Она поставила ногу на колесо и ловко забралась внутрь, словно всю жизнь ездила в повозках.

— Хорошие ноги, — заметил Дантио и осторожно последовал за сестрой.

Элигио и мальчишка продолжали о чем-то спорить, размахивая руками. Орлад подошел вплотную к фермеру.

— Почему они уезжают? И почему мы остаемся?

— Не беспокойся. Им можно доверять, Орлад, — быстро сказал Дантио.

— Все равно я хочу понять, что происходит.

Элигио посмотрел на Орлада, как на слабоумного.

— Они поедут в город, где их поселят в безопасном месте. И не спрашивай меня, где оно, потому что я сам не знаю. Вы оба останетесь здесь. Никто не может войти в Селебру, не показав свою шею мерзавцам, стоящим на страже у ворот.

— А мы с Ваэльсом попадем в город?

— Расскажу, когда придет время.

— Почему не сейчас?

— Чем меньше вы знаете, тем безопаснее для всех.

— А почему бы нам не поехать позже всем вместе? — Орлад с удивлением обнаружил, что волнуется за брата и сестру.

Элигио закатил единственный глаз.

— Потому что они не Герои, умник! Короче, вам нужна моя помощь или нет? Если да, то заткни пасть.

— Ты говоришь на вигелианском! — с опозданием сообразил Орлад.

Флоренгианин оскалил зубы, похожие на пилу.

— В свободное время я помогаю допрашивать пленников. — Он посмотрел на Дантио. — После захода солнца оставь вещь, которую я тебе дал, у тройного фонтана. И время от времени проверяй, не забрали ли ее. Если до рассвета не заберут, попробуй еще раз следующей ночью. Если и тогда не выйдет, значит, их уже не стоит ждать. В случае чего оставьте там же разбитый горшок. Они вернутся и будут ждать новостей.

Стараясь сохранять спокойствие, Орлад улыбнулся Фабии и Дантио.

— Тогда до ночи. Двенадцать благословений вам. Передайте маме, что я ее люблю. И скажите, что я просто обожаю мясо с кровью.

— Двенадцать благословений и тебе, — ответил Дантио. — Все передам.

— Ведите себя хорошо и не устраивайте драк, — напутствовала Фабия.

Ваэльс улыбнулся ей обворожительной улыбкой и спросил:

— А что?

Когда повозка с грохотом выехала со двора, Элигио буркнул:

— Есть хотите?

— Очень даже, — ответил Ваэльс. — А потом покажешь нам, как обращаться с гуанако. Пока я знаю о них лишь одно — пахнут они не так ужасно, как онагры.

Орлад уже знал, что и лягаются гуанако не так больно, но решил об этом не упоминать.

ГЛАВА 34

Чайз Стралгсон никогда прежде не испытывал такого страха. Даже в ту ночь, когда его похитили, поскольку тогда он был изрядно пьян. А сейчас…

Сейчас солнце садилось, и Чайз мчался в колеснице по дороге, не в силах справиться с четверкой гуанако. Колесница раскачивалась и подпрыгивала на ухабах. Они неуклонно приближались к Веритано, а Сесто бежал сзади и кричал, чтобы он остановился. Лучше всего ему теперь выпасть из колесницы и свернуть себе шею. Или выбросить Салтайю, но на это он особых надежд не питал.

Он всегда знал, что у него есть сводные братья и сестра по другую сторону Границы. Но никто ни разу не упоминал о тетке. Об отвратительной, безумной, вонючей, ужасной тетке. Тетке, которая поклоняется Ксаран! Тетке, которая его сглазила и прикончила десять веристов.

Сесто обещал — в его речи появилась странная протяжность — что они сумеют проехать мимо Веритано по кружной дороге так, что Свидетельница Гвинетта ничего не заметит. Однако Чайз не умел править колесницей. Где-то неподалеку было еще два патруля Мелчитте. Да и погибших на Альтиплано веристов скоро хватятся. Боевые звери могут с легкостью опередить гуанако, не говоря уже о том, чтобы взять их след даже через много часов. А когда они догонят убийц, то разорвут их на части.

У Салтайи был совершенно изможденный вид, от нее воняло гнилым мясом. Она потеряла пальцы рук и ног и большую часть носа. И зубы. Старуха настолько ослабла, что Чайзу приходилось поддерживать ее одной рукой, чтобы она не выпала из колесницы. Он бы мог обвязать поводья вокруг пояса, чтобы самому не вывалиться наружу, но это была техника охотников, а он не успел ею овладеть. Он понимал, что должен ехать прямо в Веритано, чтобы позвать на помощь людей с веревками и лопатами, которые свяжут и похоронят Избранную. Однако Салтайя ему не позволит. Он сделает так, как она скажет.

И передаст Сесто все распоряжения Салтайи. И Сесто послушается. Она не говорила по-флоренгиански, однако это ее не остановило. Сначала она поработила Чайза и Сесто, а потом через них отдала приказы остальным веристам. Она заставила их построиться и проковыляла вдоль строя, поочередно что-то бормоча каждому. Затем им было приказано раздеться и встать на колени. А потом они стояли на коленях, пока командир фланга разбивал им головы деревянным топором, а она читала молитву Злой богине!

Если верист, командир фланга, убил своих людей по ее приказу, то разве по силам мальчику, вроде Чайза, ей сопротивляться? И все же он не особенно собой гордился. Его вырвало, когда Сесто начал убивать товарищей, а когда Салтайя его поцеловала, тут же обделался. Теперь от него пахло не лучше, чем от Салтайи. Чайз с ужасом смотрел вперед, а колесница стремительно неслась вниз. Салтайю, похоже, это совершенно не тревожило.

— Сколько тебе лет, племянник?

— Шестнадцать. Только что исполнилось.

— И такой высокий! Ты уже посвятил себя какому-нибудь богу?

Он содрогнулся. Зачем ей это знать?

— Нет. Повстанцы меня похитили перед самым окончанием года.

— Хорошо. Что там за дым?

— Пар, который поднимается над горячими ключами.

— О, мне бы не помешало вымыться. Да и тебе. Останови возле теплого пруда.

— Постараюсь, — пробормотал он.

Чайз не мог повернуть четверку гуанако одной рукой, но если он отпустит тетю, она может пострадать, а этого нельзя допустить.

— Расскажи о войне, — велела она.

— Я ничего не знаю. Похоже, Мятежник побеждает. Все сражения заканчиваются его победами.

— Тогда расскажи о своем отце.

— О каком отце?

— Не шути со мной, мальчик, или я прокляну твои яйца.

— Я ничего не знаю! — взвыл Чайз. — Стралг? Я его никогда не встречал и не помню. Он…

Чайз хотел сказать: «Он меня не любит», но понял, что это прозвучит смешно. Разве теперь кто-нибудь сможет любить? Он вступил в союз с Ксаран и подчиняется ее Избранной. Он помогает убивать людей.

* * *

Сесто их догнал и объяснил Чайзу, как остановить гуанако. Когда четверка перешла на шаг, Чайз сказал Сесто, что нужно найти горячий пруд. Вскоре командир привел их туда, где они могли помыться. Салтайя велела Чайзу на руках спустить ее на землю.

— Раздень меня! — крикнула она, размахивая изуродованными руками.

Естественно, он подчинился. Салтайя выглядела ужасно, ее тело приобрело цвет старой кости, все ребра торчали наружу.

— Помоги мне войти в воду. И сам войди. Скажи ему, чтобы тоже вымылся. — Руки у Сесто были по локоть в крови.

Все трое уселись в горячей воде. На небе выглянули звезды. У Чайза не было возможности подумать о погибших людях, поскольку Салтайя все время задавала вопросы, и ему приходилось либо отвечать, либо обращаться за нужными сведениями к Сесто. Война, осада Веритано, внезапное появление вчерашних путешественников. Тетка слушала очень внимательно, а потом заставила повторить все, о чем Селебры беседовали с Мятежником — и что он слышал. Допрос был долгим и мучительным. Салтайя нисколько не торопилась, хотя боевые звери уже могли напасть на их след.

— И как ты доставишь свою дорогую старую тетушку в Селебру?

Чайз перевел Сесто:

— Мы должны отвезти ее в Селебру. Как это можно сделать?

Лицо Сесто задергалось, да и говорил он как-то странно:

— Нужно плыть по реке, иначе нас поймают.

— А где найти лодку?

— Есть маленькие лодки. Река здесь довольно узкая, пока не приблизится к городу.

Чайз обхватил себя руками, на него накатила тоска.

— А разве они не могут бежать по обоим берегам до тех пор, пока не догонят нас?

— Боевые звери не могут бежать вечно, мальчик. А лодки плывут себе и плывут.

Чайз рассказал Салтайе о реке и лодке. Она удовлетворенно захихикала.

— Ты все устроишь. Он будет выполнять твои распоряжения, если ты скажешь, что они от меня. Если тебе потребуется что-нибудь от кого-то другого, просто дай мне знать, и я возьму его под Контроль так же, как его. — Она указала на Сесто.

— И меня, — пробормотал он.

Она потрепала его по плечу изуродованной рукой.

— Нет, племянник. Тебя я под Контроль не беру. Его я заставляю подчиняться, не стану отрицать. Он знает, что я это делаю, но не может противиться. А ты помогаешь своей старой тетушке потому, что этого хочешь, верно?

— Да, тетя. — Он не мог с ней спорить, потому что ему было безумно страшно.

— Ты хочешь наказать людей, которые так ужасно со мной поступили, а? Ты хочешь помочь своему отцу победить Мятежника? Хочешь стать дожем?

Правильно ли он ее понял?

— А это возможно, тетя?

— Еще бы! Если я могу отправить фланг Героев к Ксаран, то как мне помешают дряхлые советники?

— Конечно, тетя! — Святые двенадцать! Это полностью меняет дело.

— Если ты отведешь меня к Марно Кавотти, мятежа просто не будет.

— Да, тетя, конечно.

«Привет, папа, мы с тетей Салтайей приручили для тебя Мятежника. В сумке его голова. И старейшины избрали меня дожем…»

— Мы, дети Храга, держимся вместе и помогаем друг другу!

— Конечно, я сделаю все, что прикажете, тетя!

— А как мы попадем в город?

Чайз повернулся к Сесто, который задрожал еще сильнее. Отдавать приказы командиру фланга было приятно.

— Как нам войти в Селебру?

— Я не могу войти. Ледяные демоны охраняют ворота. Они меня убьют.

— Зато я могу. А как быть с ней?

Сесто заморгал, пожевал губу, приподнял брови — казалось, части его лица двигаются независимо друг от друга.

— Они начнут задавать вопросы вигелианской женщине. Здесь таких нечасто встретишь.

Чайз перевел его слова Салтайе.

Она была безумнее бешеной кошки, но глупой ее никак нельзя было назвать.

— Парень Селебр — тоже верист. А с ним еще один. Как они войдут в город?

Чайз перевел…

Сесто заскулил как от боли.

— Мятежник отведет Селебров к командиру фланга Элигио. Он владеет фермой, расположенной неподалеку от городских ворот. У него есть друзья. Он помогает людям проникать в город и умеет их оттуда выводить.

— Ты знаешь это место? — спросил Чайз.

— Никогда там не бывал, но его легко найти. Оно находится к югу от Монтеголы.

Салтайя вновь захихикала.

— В таком случае мы отправимся туда и поговорим с командиром фланга Элигио. Пожалуй, нам пора. Чайз, одень меня. Теперь понимаешь, зачем я заставила тех веристов снять одежду, пока Сесто не испачкал ее кровью?

Когда Чайз с Салтайей выбрались из пруда, он сказал:

— Если вы хотите встретиться со Стралгом, тетя, то вам не надо в Селебру. Его там не будет.

Она широко улыбнулась. Ее рот был подобен гниющей помойной яме, в глубине которой пряталось несколько почерневших зубов.

— Хорошо, хорошо! Ты начинаешь приносить пользу. Твой отец может подождать, мальчик. Сейчас гораздо важнее твоя сестра.

— Вы имеете в виду Фабию? — Он успел забыть, что у него есть сестра.

— Да, речь именно о ней. Раньше она называла себя Френа. Но это не имеет значения. Имеет значение лишь то, как она умрет! Понимаешь?

— Э-э-э… да, тетя.

— Ее смерть будет ужасной и очень медленной. Из-за того, что она со мной сделала.

— Конечно, тетя. — Чайз закончил вытирать ее костлявое тело одной хламидой, а потом накинул ей на плечи другую. — А смерть ее братьев? — Ему бы не хотелось иметь соперников.

* * *

Перед рассветом они украли лодку. Две собаки было залаяли, но потом передумали и убежали в темноту, повизгивая от ужаса. Их хозяева либо спали, либо у них хватило ума не вмешиваться. Старуха заставила Сесто отпустить измученных гуанако и столкнуть обе легкие колесницы в реку. Они уплыли вниз по течению, перевернувшись днищем вверх, их колеса продолжали вращаться. Когда же появятся боевые звери из Веритано?

Чайз передал Сесто приказы, а потом улегся на дно лодки и сразу заснул.

* * *

Еще до полудня они бросили лодку и взяли повозку у фермера.

В ту ночь Чайз отлично поужинал в фермерском доме. Точнее, съел несколько ужинов один за другим. Фермер был крупным мужчиной, массивным, как верист, но Салтайя сразу же взяла его под Контроль, как и Сесто. У крестьянина была толстая жена, нескладный сын-подросток и очень хорошенькая дочка. Салтайя всех подчинила себе. Сесто превратился в ходячий труп, едва способный говорить. На вопросы он отвечал монотонным голосом, а на его лице застыло бессмысленное выражение. Он не спал с тех пор, как они покинули Веритано. Чайзу приходилось постоянно приказывать ему есть.

Тетя Салтайя выглядела значительно лучше. Рот почти перестал кровоточить, и она уже могла держаться на ногах. Однако ее разум оставался таким же извращенным. Она все время твердила об ужасных пытках, которым подвергнет Фабию Селебр. А также ее братьев, но сперва девушку. Похоже, Фабия тоже Избранная. Чайзу было неприятно это слышать, поскольку сестра ему понравилась. Он не забыл, как она его поцеловала и убедила Мятежника снять проклятые цепи.

Наконец Чайз покончил с едой и принялся ковырять в зубах. Потом зевнул. Теперь ему бы не помешал удобный матрас и теплое одеяло. Лампа едва светила, масло в ней заканчивалось, огонь в очаге догорал. Дом был построен из бамбука, ивняка и соломы, все комнаты маленькие, зато их оказалось несколько. Чайз решил, что тетя Салтайя выберет самую удобную постель, но надеялся занять место у огня. Или ему удастся сбежать? Чайз обладал превосходным ночным зрением, и если небо будет звездным, у него появится шанс убраться отсюда подальше.

— Ты ее хочешь? — неожиданно спросила тетя, обнажив в усмешке почерневшие осколки зубов.

— Что?

— Ты все правильно сделал и заслужил награду. Хочешь ее на ночь?

Чайз сглотнул и понял, что все это время не сводил глаз с девушки. Она была очень хорошенькой. Конечно, он сильно устал, но о репутации забывать нельзя.

— Я с удовольствием, тетя.

Она подманила девушку, заставила ее нагнуть голову и пристально посмотрела ей в глаза. Затем что-то пробормотала.

— Вряд ли она понимает вигелианский, — с сомнением сказал Чайз.

Салтайя отпустила девушку.

— Не важно. Я поговорила с Матерью, а не с ней. Бери ее. Она сделает все, что захочешь.

Девушка смотрела на Чайза. Он кивнул. Та отчаянно покраснела и поманила его за собой.

Ее комната оказалась совсем маленькой, а постель узкой. Он закрыл дверь, сожалея, что на ней нет засова. Не обращая внимания на девушку, он внимательно осмотрел окно, перегороженное прочной решеткой из бамбука. Небо затянули тучи, и фермер спустил на ночь собак. Сегодня сбежать не удастся.

Девушка обняла Чайза. Она не просто была согласна, ей не терпелось. И на ней не было одежды. Но…

Но рано или поздно Салтайю поймают — скорее рано, чем поздно.

Он не мог не выполнять приказов Салтайи, когда та глядела на него своими ужасными глазами. Она заставила командира фланга убить собственных людей, а уж мальчик вроде Чайза точно не мог ей сопротивляться, когда она на него смотрела. Однако если он не тронет девушку, то покажет, что не хочет сотрудничать с Избранной, верно? И если дело дойдет до суда, это его спасет, так?

Девушка уже положила руку ему на пах, решение следовало принимать быстрее.

— Люби меня! — прошептала она ему на ухо и попыталась его поцеловать.

К счастью, у нее плохо пахло изо рта, что облегчило ему задачу.

— Нет! — прошептал он и высвободился из ее объятий. — Не прикасайся ко мне. Будешь спать на полу. Ложись!

Она повиновалась. Чайз не видел ее лица в темноте, но услышал, как она всхлипнула.

— Я хочу…

— Тихо! Не разговаривай. И не приближайся ко мне.

Он растянулся на постели и устроился поудобнее спиной к девушке. Оказалось, что это не так трудно, как он предполагал. Мысль о том, что делают с насильниками, помогла ему побыстрее все забыть. «Большой недоумок! — подумал он. — А точнее, маленький недоумок». И он заснул.

* * *

Чайза тревожило, что его тетя может не оставить живых свидетелей, когда они уезжали утром. Так и вышло, но иначе, чем он ожидал. Она напустила на фермера и его семью чары, заставившие их забыть, что они принимали гостей — а также, что они владели колесницей и двумя гуанако. В колеснице было тесно втроем, но вскоре они встретили какого-то человека, ехавшего по своим делам. Они оставили его сидеть в полном недоумении на обочине дороги. Второй колесницей теперь правил Сесто.

Через три дня, две ночи и после еще двух женщин они увидели шпиль храма, который по словам Сесто стоял в Монтеголе. Командир фланга был похож на идиота — изо рта у него текла слюна, и он с трудом правил колесницей. Когда Салтайя велела остановиться, Чайзу пришлось орать во всю глотку, чтобы Сесто понял, что от него требуется. Он жевал пищу, только если ему приказывали. Но забывал ее проглатывать.

— Почему мы остановились, тетя? — спросил Чайз, не заметивший вокруг ничего интересного.

Поля, далекий храм, изгороди, кустарник и небольшая рощица. Деревья выглядели зловеще. Их искривленные стволы клонились к земле. Именно на них и указала Салтайя.

— Почему там не засевают поля?

— Я… не знаю, тетя.

— Наверняка эта земля проклята. Впрочем, выбора у нас все равно нет. Ты готов?

У Чайза пересохло в горле, а потому он лишь кивнул и с трудом отдал приказ Сесто, чтобы тот шел за ними. Земля в рощице заросла сорной травой, стволы деревьев были влажными от дождя. Чайз несколько раз спотыкался, а Сесто дважды упал.

— Здесь шло сражение, — сказала Салтайя, — пахнет злом.

Однако, когда они оказались в центре рощицы, она огляделась по сторонам и заметила вдали несколько домиков.

— Место не такое уединенное, как мне бы хотелось. Надо поторапливаться. Ты готов?

Чайза трясло, как пальмовую ветвь в шторм.

— Конечно, — прохрипел Чайз.

У него ведь нет выбора, так? В противном случае Салтайя перестанет ему верить и никогда его не отпустит. Она изуродует его разум, и Чайз станет таким же безмозглым, как Сесто.

Она ухмыльнулась, словно прочитав его мысли.

— Ты должен сделать это по собственной воле.

— О да! Я и правда хочу, тетя. — Разве не так? Власть, девушки…

— Ну, я уже объясняла тебе, что делать. Нож принес?

Он кивнул и начал раздеваться. Затем велел Сесто поступить так же и встать на колени. На несколько ужасных мгновений Чайзу показалось, что верист напуган, но потом он молча повиновался. Скоро все будут ему повиноваться!

Чайз встал у него за спиной и прошептал слова клятвы, которой научила его Салтайя, все эти страшные обещания кровью и рождением, смертью и холодной землей. Он слегка разрезал себе руку, и несколько капель его крови упали на холодную землю, а потом еще — чтобы показать, что это его собственная жертва. Он взял Сесто за волосы и приставил нож к его горлу.

Тот застонал и схватил Чайза за руку.

— Отпусти меня! — в панике крикнул Чайз. Сильные пальцы Сесто тут же выпустили его запястье. — А теперь не двигайся!

Нож оказался не таким острым, как хотелось бы. Пришлось пилить, а не резать. Когда Чайз наконец добрался до артерии, кровь брызнула с поразительной силой. Он закрыл глаза и не видел, как Сесто упал на землю у его ног. Что ж, дело сделано, но Чайз не почувствовал перемен, его лишь трясло и слегка тошнило.

Он повернулся к тете.

Та захихикала.

— Молодец, мой маленький герой! Ты сделал мудрый выбор.

Чайз не стал расспрашивать ее о своих новых способностях, а лишь заставил себя подойти к тетке и поцеловать ее в щеку.

— Благодарю. — Интересно, а теперь он может ее убить? Старая Богиня — Ксаран! Он в состоянии произносить ее имя. Ксаран будет рада получить сразу две жертвы. А потом Чайз отправится домой и скажет, что сбежал от Салтайи. Вот было бы здорово!

С другой стороны, ему нужно еще многому научиться.

— Пора уходить, тетя, — сказал он, выбрасывая нож и вытирая окровавленные руки о траву.

Он распряг двух гуанако и отпустил их на свободу — пусть порадуют какого-нибудь удачливого крестьянина. Затем посадил Избранную в колесницу — теперь он тоже Избранный! — и они отправились на поиски командира фланга Элигио и его фермы.

ГЛАВА 35

На закате Орлад Селебр и Ваэльс Борксон поели еще раз, хотя хозяин предупредил, чтобы надо беречь пищу. Потом он отвел их на пастбище.

— Там север. А это шпиль храма Храды в Монтеголе, он расположен почти на севере, видите? — Он указал в нужную сторону, хотя небо затянуло облаками и звезд почти не было. — Мы пойдем туда.

— Я понял, — сказал Ваэльс. — На север и на одну десятую на запад.

Они зашагали по пропитанным влагой полям и вышли к широкой реке, течение которой оказалось неожиданно быстрым для равнины.

— Это Пуиса. — Элигио показал вверх по течению. — Видите мост? Он будет вашей вехой. Это четвертый мост, ведущий в город.

«В боевой форме совсем непросто сосчитать до четырех», — подумал Орлад.

— А потом надо вернуться к тебе?

— На две пятых на восток. Следуйте за запахом гуанако.

— Мы можем вернуться по своему следу, — заметил Ваэльс. — Ноги Орлада пахнут так, что ни с чем не перепутаешь. — Он громко охнул, когда друг пихнул его локтем под ребра.

У Элигио чувство юмора явно отшибло.

— Когда вы доберетесь до водоема, — продолжал он, — то поймете, что город совсем рядом. Постарайтесь не привлекать к себе внимание. Река проходит через пять тоннелей под стеной. У входа в город она перегорожена решеткой, а течение там такое сильное, что только верист сможет удержаться на поверхности. Теперь понимаете, почему я не разрешил вашей сестре идти с вами, господин Орлад?

— Теперь я многое понимаю.

— Средняя часть решетки срезана. Представляете, чего нам это стоило? Нужно было нырнуть, пилить прутья, пока не закончится воздух, затем перейти в боевую форму, вернуться на поверхность, отдохнуть, а потом все повторить сначала. Снова и снова, всю ночь напролет. И так тридцать ночей. Вигелиане ничего не должны узнать!

— Храбрые люди. Ты был среди них?

— Нет. Однако там был мой друг — он утонул. А теперь слушайте внимательно! Средняя из пяти! У самого основания решетки! Вам придется изменить форму, поскольку проход очень узкий и с острыми краями, можно пораниться. Там вам куда больше потребуется голова, чем плавники. Мы не просто так зовем это место Вратами Героев. Когда вы проберетесь в город, то увидите тройной фонтан на правом берегу. Его легко заметить, он находится на территории дворца. Вы способны отличать правую сторону от левой в боевой форме?

— Не всегда, — ответил Орлад.

— Тогда лучше примите человеческий облик. Если ваш брат не оставит у фонтана одежду, лучше вернуться обратно тем же путем. Не пытайтесь уходить вниз по течению. Плотина утыкана ножами. Разбитый горшок у фонтана означает опасность. Вопросы?

— Сколько людей проникло в Селебру таким способом? — спросил Ваэльс.

— Понятия не имею. Никто не возвращался, чтобы мне об этом рассказать.

— Этого я и боялся.

Орлад снял сандалии, хламиду и вручил их Элигио. Он не сразу вошел в реку, а некоторое времяизучал проносящуюся мимо темную воду. Он никак не мог перебороть сомнения. Да, ему будет грозить серьезная опасность, но его жизнь должна после этого сильно измениться. Он заявит о своих правах на власть в Селебре, оставаясь мятежником в городе, который номинально принадлежит Стралгу.

Он понял, что Элигио ушел, когда Ваэльс сел рядом и обнял его за плечи. Ночь выдалась не слишком холодной, но прикосновение было приятным.

— Никогда в жизни мне не было так страшно, — сказал Орлад.

— Ты напуган? Не верю!

— Да, напуган до смерти. В Королевской Траве все было иначе. Тогда я знал, что умру, поскольку мой командир устроил на меня охоту. И я так разозлился, что стало уже не до страха. Хотелось только убить побольше врагов, прежде чем они покончат со мной. А здесь другое. Если нам придется сражаться, то это уже означает поражение.

— Человек, который в первый раз в жизни увидит свою мать, не может не волноваться, — заметил Ваэльс.

— А тебе не страшно? — спросил Орлад.

— Мне всегда страшно. Я просто иду за тобой и доверяю тебе. Если ты справишься, то мне лишь останется не упасть в грязь лицом. Это намного проще.

А для Орлада это все только усложняло. Как он может подвергать Ваэльса смертельной опасности из-за собственных честолюбивых помыслов?

— Дружище… я хотел сказать… если кто-то из нас погибнет… я тебе очень благодарен. Ты многому меня научил — любви, преданности, дружбе.

— Мы учились вместе.

— Ты не обязан идти со мной.

— Обязан.

— Об этом я и хотел поговорить. Спасибо тебе, но… — Он немного помолчал. — Ваэльс…

— Что, Орлад?

— Ты не обязан идти со мной! Я ведь попросту не хочу, чтобы Фабия притязала на власть без меня, поэтому и иду в Селебру.

— Чепуха. Ты хочешь познакомить меня с родителями.

Орлад расхохотался. Ваэльс пихнул его локтем. Они начали бороться и вместе нырнули в быстрые воды реки.

* * *

Ни один верист не проплыл через водопад Нардалборга, хотя многие пытались. Зимой он замерзал, и тогда Герои соревновались, кто первым заберется наверх. Воды Пуисы были намного теплее. Обычно в воде веристы превращаются в некое подобие тюленя (а флоренгиане — в черного тюленя), но зачем терять столько сил, когда впереди длинный путь? Орлад ограничился тем, что отрастил перепонки на руках и ногах и закрыл ноздри. Он не торопился, чтобы проплыть как можно дольше. Рядом плыл Ваэльс. Изредка они выныривали на поверхность и обменивались улыбками.

Орлад удивился, когда течение вдруг изменилось. Он вынырнул и посмотрел на высокие стены Селебры. Неужели это уже водоем? Тут он почувствовал, как его кисть сжала рука Ваэльса, который возник рядом и прижал палец к губам. Его губы прильнули к уху Орлада.

— Мы не одни!

Несколько мгновений их несло течение, а потом Ваэльс показал вниз и нырнул. Они погружались вместе, держась за руки, стараясь не делать лишних движений, пока не добрались до дна, где можно было ухватиться за водоросли. Свет звезд сюда не попадал, и человек ничего бы не разглядел, но глаза Героя способны к трансформации. Вскоре Орлад уже видел слабое свечение поверхности воды. Потом он заметил рыбу… обломок дерева… и несколько темных форм, плывущих в сторону города. Интересно, как Ваэльс их увидел?

Они всплыли на поверхность в зарослях тростника.

— Флоренгиане? — шепотом спросил Ваэльс.

— Скорей всего. Мятежник не говорил нам, что хочет взять город.

— Может, он принял решение потом?

— Может. — Орлад подумал о предательстве. Нет, его было гораздо проще захватить в Монтеголе. — Давай посмотрим, что происходит. В случае чего встречаемся у тройного фонтана. Если найдешь там разбитый горшок, немедленно возвращайся к Элигио.

ГЛАВА 36

Оливия Ассичи-Селебр торопливо шагала по улице Колесных Мастеров, закутавшись в плащ и надвинув на лицо капюшон. Каждый день она приходила к казармам вигелиан перед закатом, поскольку в это время там почти всегда появлялся командир охоты Пурке. Только он разговаривал с ней вежливо, хотя и не откликался на ее зов: Оливия сама его искала.

Она сняла капюшон и вошла в открытую дверь. Помещение было тускло освещено, воняло мочой и псиной. Вдоль стен стояли скамьи, а окно закрывала решетка. Три ледяных демона сидели на скамейках, грызли мясные ребрышки и обменивались гортанными репликами. На полу дожидались костей грязные уличные псы.

Один из Героев посмотрел на нее и что-то сказал. Очевидно, это была сальная шутка.

Другой, с поясом командира фланга, указал на внутреннюю дверь:

— Заходи, он тебя ждет.

Ее сердце подпрыгнуло — подпрыгнуло и одновременно упало, если такое возможно. У Пурке для нее новости? Хорошие или плохие? Она осторожно прошла мимо собак. В следующем помещении веристы обычно тренировались — слава богам, там никого не было. Они упражнялись голыми, что неизменно служило поводом для грубых шуток на ее счет. Оливия подошла к комнате командира охоты и увидела там Пурке, который беседовал с двумя людьми. В отличие от остальных помещений казармы, здесь было чисто, стояли удобные стулья — но не приходилось сомневаться, что их попросту отобрали у владельцев. Он сделал короткий жест, его люди тут же вскочили и вышли. Оливия закрыла дверь. Он не предложил ей сесть.

— У вас есть новости о моем сыне? — сразу спросила она.

Пурке покачал головой. Он сидел, откинувшись на спинку стула и положив одну ногу на сидение другого, как будто страдал от боли. Сегодня командир охоты выглядел особенно усталым и озабоченным. Впрочем, сама Оливия тоже чувствовала себя изможденной старухой. Прошло уже почти две шестидневки с тех пор, как Чайз исчез. Будь он еще жив, она бы получила письмо с требованием выкупа.

— Нет, — ответил верист. — Но есть вести от лорда крови. Он недоволен. Моего посланца избили, он едва не потерял глаз. Лорд крови хочет прислать Свидетельницу и выяснить, что произошло и кто это сделал.

Посчитав исчезновение своего сына событием государственной важности, Оливия сразу послала за Голосом Куариной. А та, в свою очередь, призвала Свидетельницу для расследования. Женщина сообщила, что Чайза похитили два вериста, спустившие его на веревке с балкона. Пурке отправил за преступниками боевых зверей. Они прошли по следу через весь город и потеряли его возле стены, где похитители сели в лодку. Стралгу наверняка об этом доложили. По слухам, он постоянно держит при себе Свидетельницу из Вигелии, а значит явится в город лично, если захочет провести расследование. Возможно, это и беспокоило Пурке. Но дело обстояло куда хуже.

— Он говорит об ответных мерах.

— Каких еще мерах? Против кого?

Пурке вздохнул. В целом он был достойный человек — единственный из знакомых ей вигелиан. Поскольку командир больше не принимал участия в сражениях, он отрастил волосы и бороду, и светлые пряди со временем побелели. Годы, проведенные под ярким флоренгианским солнцем, сделали его бледную кожу морщинистой и красной. Человек, лишившийся половины ноги, уже не мог сражаться или пересечь Границу, а его надежды на домик в сельской местности, где он провел бы старость на Флоренгианской Грани, с каждым днем становились все более призрачными. В лучшем случае он мог рассчитывать на быструю смерть. Однако Пурке еще держал своих Героев под контролем, в отличие от его менее опытных предшественников.

— Против кого угодно. Миледи, ваш мальчик — сын самого Кулака, и его похитили… если не хуже. Стралг не будет с этим мириться.

— Он никогда не проявлял к Чайзу ни малейшего интереса!

— Однако он заботится о своей репутации. Я не знаю, что у него на уме. Возможно, он просто погорячился.

— Или нет?

— Или нет. Известны случаи, когда он убивал случайных людей. Но пока до этого еще не дошло. — Как регент, Пурке должен был позаботиться об исполнении любого приказа. — Есть изменения в здоровье дожа?

— Нет, но скоро будут. Он больше не может глотать. — Чем скорее, тем лучше! Почему Светлые не сжалятся над Пьеро и не положат конец его страданиям? Как долго Злая Богиня будет его мучить?

— Это может произойти сегодня ночью?

— Весьма вероятно. — Оливии бы следовало сидеть рядом с мужем, а не тратить время на беседы на веристами.

— Вы сообщите мне?

— Вы услышите трубы.

— Я должен знать раньше, чтобы снять уличные патрули. Мне не нужны неприятности.

— Как и мне. Благодарю вас. А вы предупредите меня, если у вас появятся важные гости? Не хочу, чтобы он ворвался ко мне неожиданно.

Пурке слабо улыбнулся.

— Если смогу — предупрежу. Стралг и ко мне врывается без всякого предупреждения.

Оливия ушла. Когда они проходила мимо веристов, они принялись швырять обглоданные кости ей под ноги, из-за чего ей пришлось буквально продираться сквозь стаю псов. Она дождалась, пока победители убегут прочь, а за ними бросятся проигравшие, и последовала за ними.

Вновь надев капюшон, Оливия пошла к черному ходу дворца. Когда она вытаскивала из кармана тяжелый ключ, ей пришло в голову, что она делает это последний раз. Пьеро умрет, и она тут же лишится даже внешних атрибутов власти. И права жить во дворце. Много веков подряд предки Пьеро наследовали друг у друга трон, а потому ничего подобного не происходило, но теперь его род прервался. Даже Чайз, чьи притязания на трон весьма сомнительны, исчез. Династии вот-вот придет конец.

Когда она подошла к лестнице, ее позвали и попросили не мешкать.

* * *

Нет, он еще не умер. Несколько минут она держала Пьеро за руку. Его предсмертные судороги были почти незаметны: он лишь тяжело, с хрипом дышал. Оливия была рядом, когда целитель объявил, что жизнь дожа завершилась. Однако ее глаза упорно отказывались лить слезы. Тот Пьеро, которого она знала и любила, умер уже давно. Она распустила налистов, отказавшись от утешения. Двоих попросила на всякий случай побыть во дворце и позаботиться о слугах, которые будут особенно сильно горевать.

Оставшись наедине с Пьеро, Оливия опустилась на колени перед постелью и повторила молитву мертвых — последнее прощание. Древние благозвучные слова ее утешили. Потом она перешла в зал, где собрались старшие должностные лица города. Оливия велела им приступить к выполнению необходимых процедур, к которым они так долго готовились. Тело Пьеро следует обмыть и положить в Зале с Колоннами, а к Пурке отправить посланца с сообщением о смерти дожа. Но прежде всего надо известить юстициария. Только после того, как Голос Куарина объявит о конце правления Пьеро VI, можно будет приступить к дальнейшим действиям.

Оливии полегчало. Страдания ее мужа закончились; очень скоро тяжелое бремя упадет с ее плеч. Можно будет заботиться только о себе. Нет даже Чайза, и все, что происходит в городе, ее больше не касается. Оливия почти с радостью встретит злобный рев Стралга. Потом она спросит, что он сделал с ее детьми, после чего он может выцарапать ей глаза за дерзость.

* * *

Она приняла ванну и облачилась в черные траурные одеяния. Коротко помолилась в дворцовой часовне и отправилась в Зал с Колоннами. В центре стоял катафалк из черного резного дерева, украшенного позолотой. Трон накрыли черным шелком, а все остальное вынесли из зала. За громадными колоннами рыдали боги, дождь стучал по листьям и лужам. Завтра сюда придут жители города, чтобы оказать последние почести своему дожу. Они будут входить в зал с одной стороны, а выходить с другой. Сколько соберется народа? Долгие годы Пьеро презирали: он проиграл войну и отказался от своих прав. Позднее Оливия почувствовала, что настроения в городе изменились — война подходила все ближе, гибли города, появилось множество беженцев. Людям напомнили, каких страданий они избежали шестнадцать лет назад, и если они не лишились разума, то должны скорбеть о потере дожа, до конца хранившего верность родному городу и вставшего между ним и злом. Ведь дож принес в жертву всех своих детей.

Вокруг гроба стояло двенадцать огромных серебряных канделябров, каждый в человеческий рост. В них поместили черные свечи, которые начали зажигать, когда Оливия вошла в зал. Пьеро не отличался высоким ростом, но на их свадьбе он показался Оливии очень большим, а сегодня, наоборот, совсем маленьким. Было видно только его голову; все остальное скрывал золотой саван, доходивший до подбородка. За время болезни его волосы и борода полностью поседели. На нем была корона, рядом лежал украшенный драгоценными камнями меч — символ власти. По мере того, как зажигались свечи, от катафалка начинало исходить печальное сияние.

Из темноты появился гофмейстер.

Оливия вручила ему свою печать и произнесла необходимые слова:

— Передайте это юстициарию, Голосу Куарине, и сообщите ей, что боги отдают город в ее руки. — Гофмейстер поклонился и исчез так же тихо, как пришел.

У них над головами парили летучие мыши. За колоннами дождь застучал еще громче. Слуги раскланялись и вышли, оставив Оливию наедине с воспоминаниями. Все кончено. Ее труды завершились. Скоро Голос Куарина возьмет все в свои руки. Несомненно, она уже вызвала прорицательницу, писарей и всех тех, чье присутствие необходимо для исполнения множества формальностей… а что потом? «Победитель»… Последнее слово Пьеро все больше и больше казались посланием богов. Дож не приходил в сознание тридцать дней, но Селебра была его жизнью — почему же боги не дали ему назвать имя преемника? Оливия до сих пор этого не понимала.

Возле северных дверей раздался стук, и Оливия бросила суровый взгляд на крупного мужчину, который, прихрамывая, шел к ней. Пурке тяжело опирался на копье, которое использовал вместо посоха. Его стук был странно непохож на стук ноги из слоновой кости. Полосатая одежда Пурке намокла, седые волосы превратились в крысиные хвостики. Ему хватило благородства оставить эскорт снаружи, но Оливия слегка отвернулась от него, чтобы показать, что Пурке нарушает покой мертвеца.

Он остановился по другую сторону гроба и посмотрел на Оливию.

— Дож был одним из самых храбрых мужчин, которых я когда-либо встречал, миледи, — сказал Пурке.

Он еще смеется! Оливия резко спросила:

— Что вы хотите сказать?!

— Именно то, что сказал. Он не просто встретил опасность сам, он взял с собой вас и детей, поскольку считал это своим долгом. Другой правитель сразу бы сбежал. Подобной верности городу я никогда не видел. Дож проявил поразительное мужество!

— Вы там были? — Ее лицо залила краска.

Напомнить ей сейчас о том постыдном дне было невероятно жестоко. Она не ожидала, что Пурке на такое способен. Хотя что там! Все веристы — негодяи и животные.

— В тот день я был возницей Кулака и все видел. Я помогал охранять вашу клетку. Вы проявили немалое мужество, миледи.

Она повернулась к нему спиной. Тогда она забеременела Чайзом. А теперь даже Чайза нет.

Они были одни в огромном зале, однако Пурке понизил голос.

— Что касается вашей просьбы… официальных сведений я не получал, но мои разведчики сообщают, что к Средним Воротам приближается несколько колесниц.

— Стралг? — прошептала она.

— Вероятно, миледи. А небольшой отряд — его эскорт. Конечно, он может миновать город. Лорд крови никогда не предупреждает о своем появлении.

Она благодарно кивнула, чувствуя, как при мысли о новой встрече с чудовищем ее охватывает ужас. После покорения города он дважды посещал Селебру, но последний раз это было почти десять лет назад. И оба раза он публично над ней издевался, напоминая о днях рабства. Неужели это испытание ждет ее в день смерти Пьеро? Невыносимо! Как только с формальностями будет покончено, она удалится в Пристанище Налы. Там ее не найдут даже прорицательницы Кулака.

Затем ее внимание привлек какой-то шум у южной двери. Главный герольд привел большую группу людей: юстициария, Высшего жреца, Свидетеля с завязанными глазами, двух писарей, гофмейстера… и Берлис Спирно-Кавотти! По какому праву эта ужасная женщина сюда вошла?! Несомненно, старейшины раньше других отдадут дожу последнюю дань, но почему первой пришла именно она? Ей хватило наглости привести с собой спутницу, служанку, которая несла в руках какой-то сверток.

Жрец подошел к гробу, прикрыл глаза и начал молитву. Голос Куарина нахмурилась, увидев вериста, и обратилась к Оливии:

— Отойдите в сторону, пожалуйста.

Оливия сделала несколько шагов назад. Пурке поступил так же — тук, тук — нарочно не обращая внимания на то, что все дожидаются его ухода.

Юстициарий прикусила губу, однако ничего не сказала и начала ритуал.

— Свидетель, кто это?

Прорицатель был мужчиной — молодым человеком в простом черном одеянии, с белой повязкой на глазах. Он заговорил, и его необычайно высокий голос дрожал от едва сдерживаемых чувств — неслыханное поведение для Свидетеля!

— Это дож, и он мертв.

Куарина повернулась к герольду.

— Трубите в трубы.

Писари уже уселись под свечами, скрестив ноги, и достали таблички с перьями.

Все кончено. Оливия может уйти. Но только она двинулась к выходу, как на ее пути встала худощавая Берлис Спирно-Кавотти, на лице которой появилось неожиданно хитрое выражение. Оливия и мать Мятежника никогда не были близки, однако сейчас та словно хотела ее обнять. Она так поразилась, что даже не отпрянула в сторону.

В следующее мгновение Берлис уже шептала ей на ухо:

— У меня для вас замечательные новости, миледи!

Оливия вздрогнула. Замечательные новости? В такой день?

— О, что делает эта глупая девочка?! — громко вопросила Спирно-Кавотти, схватив Оливию за плечо и развернув ее. — Подойдите к ней, моя дорогая.

Дорогая?!

Служанка, крадучись, шла к колоннам и к темноте, шумящей дождем, по-прежнему сжимая в руках сверток. Голос Куарина диктовала что-то писарям. Верист наблюдал за происходящим. В глазах Берлис Оливия прочитала: «Делайте, как я говорю».

Оливия ошеломленно выдавила:

— Эй, девочка! Куда ты собралась? Подойди!

Она сама зашагала к служанке, которая уходила, несмотря на приказ Оливии, и догнала ее только в темноте возле колонн. Она заглянула в глаза, полные слез, и лицо девушки показалось ей странно знакомым. Покойная сестра Пина? Нет Сходство небольшое. Или это…

— Мама! — шепнула девушка. С крыши дворца оглушительно запели трубы, наполнив ночь пронзительными звуками. Эхо накрыло храмы и особняки Селебры. Казалось, воздух в зале задрожал от горя. Девушка заговорила громче: — Я Фабия, мама! А Свидетель — это Дантио. Чайз в безопасности. У Бенарда все хорошо, но он решил остаться в Вигелии. Он стал замечательным скульптором. И Орлад, то есть Орландо — он где-то рядом, но он верист, и ледяные демоны не должны его увидеть. Я должна выйти и предупредить их… его!

Фабия? Чайз? Бенард… Верист? Оливия вспомнила странные речи Пьеро в ту ночь, когда Марно Кавотти пробрался во дворец. «А помнишь, мы называли Орландо бойцом?» — спросил он тогда. И Фабия так похожа на нее! Быть может, боги говорили устами умирающего дожа? «Победитель». Он произнес именно это слово. Их дети вернулись. Но Пьеро не дано об этом узнать.

Оливии вдруг показалось, что дождь оглушительно взревел, а пол закачался у нее под ногами. Свидетель бросился к ней через зал и успел ее подхватить. Свечи на мгновение потускнели, а потом Оливия вновь увидела их свет. Не веря своим глазам, она смотрела на двух молодых людей, которые ее поддерживали: девушку, так похожую на юную Оливию, и юношу, который снял повязку и улыбался, однако его глаза блестели от слез. Теперь Оливия его узнала.

— Дантио! Сын мой!

— Мы вернулись. И у нас все хорошо, у всех твоих детей. «Слишком поздно», — подумала Оливия. Они опоздали совсем чуть-чуть. Нет, они опоздали на полгода. Уже в конце лета Пьеро бы их не узнал. А теперь их возвращение не принесет ничего хорошего, и все же они дома, в безопасности. К ним подошли жрец и герольд. Дантио надел повязку. Они подвели Оливию к задрапированному черным трону и посадили на него, не обращая внимания на ее протесты. Жрец вновь начал бормотать молитвы. Берлис, стоявшая по другую сторону катафалка, незаметно улыбнулась Оливии — что за двойную игру она ведет? Пытается определить победителя? Куарина все еще что-то диктовала писарям, но продолжала бросать довольные взгляды в сторону группы, окружавшей трон. Куарина наверняка посвящена в тайну, ведь это она привела с собой Свидетеля.

— Я должна выйти и предупредить Орлада, — прошептала Фабия.

— Нет, — возразил Дантио. — Они наблюдают за нами из кустов. Этот верист что-то заподозрил. Они не войдут в зал, пока верист здесь. И я чувствую, он чем-то встревожен. Вот только чем?

— Стралг, — сказала Оливия. — Он боится, что сюда едет Стралг.

Дантио застонал.

— Неужели это его я вижу вдалеке?!

ГЛАВА 37

Чайз Стралгслон никогда бы сам не отыскал ферму Элигио — если не заходить в дома и не задавать вопросы, а ему вовсе не хотелось этого делать в компании тети Салтайи. Она привлекала слишком много внимания и к тому же была неразборчива в средствах. На дороге могли попасться собаки или даже разбойники, позарившиеся на колесницу, и Чайз не верил, что хтоническая сила способна его защитить. Во всяком случае, пока.

Однако Салтайя прекрасно знала, куда нужно ехать.

— Как ты это делаешь? — вопросил он. Ему многому надо выучиться.

— Я спросила Мать, только и всего. Спи на холодной земле или поближе к ней, молись, чтобы Она послала тебе видение. Перед важными событиями проливай кровь. Мать тебя научит. После брода сворачивай налево.

Приехали они затемно. Чайз не увидел ферму, пока чуть не наехал на забор. Он испуганно вскрикнул и натянул поводья. Ни одна собака не залаяла.

— Избранные видят в темноте, — проворчала старуха, — а ты просто не пытаешься. Пойди и приведи фермера. Возьми его под Контроль и приведи.

— Не могу! — вскричал Чайз. — Я не умею.

— Умеешь, умеешь. Ты никогда не научишься, если не будешь пытаться. Я подержу поводья. Иди!

Он опустил глаза к земле и ничего не увидел. Ночь выдалась темной, капли дождя стучали по листьям деревьев, черным, точно смола. Избранные видят в темноте? Только не он. Чайз попытался вознести короткую молитву: «Священная Мать Ксаран, позволь Твоему слуге видеть в темноте». Ничего не изменилось. «Чтобы я мог Тебе служить. Пожалуйста». О, уже лучше! Богиня не послала ему призрачного света, однако теперь он мог разглядеть трещины в земле, лужи и навоз.

Чайз спрыгнул с колесницы и направился к дому. Значит, это правда. Сесто умер не зря. Его смерть сделала Чайза одним из Ее Избранных — он может красться в темной ночи, контролировать людей, сглазить кого-нибудь. И еще его могут похоронить заживо. Но о таком лучше не думать.

Собаки по-прежнему молчали. Сесто сказал, что Элигио — агент мятежников. Возможно, он не хочет, чтобы собаки лаяли по ночам и будили соседей. Сквозь закрытые ставни пробивался слабый свет. Чайз поднял кулак, чтобы постучать, но в ужасе замер. Кто ответит на его стук? Банда огромных жутких веристов? Быть может, там прячется сам Кавотти! Чайз представил, что произойдет, если он попытается сглазить кого-нибудь вроде Мятежника. Такой великан одной рукой свернет ему шею. К горлу подкатила тошнота.

Однако там, в колеснице, его поджидает кое-кто пострашнее. Может, просто убежать? К утру он уже будет дома. Нет, ничего не выйдет. Да и тетя у него нетерпеливая. Пора!

«Священная Мать, даруй мне мужество, чтобы я мог Тебе служить». Но как служить? Он отдал Ей Сесто. Впрочем, это была лишь плата за вход. Чего еще Она хочет? Чайз сделал глубокий вдох. «Священная Ксаран, этой ночью я возьму женщину. Я сам буду ее Контролировать, или даже их, если их будет несколько. Клянусь, я справлюсь с ними. Разреши мне взять под Контроль мужчин, и я изнасилую женщин в твою честь. Я буду достоин своего отца, могучего Стралга!»

Эта мысль так его взбудоражила, что он решительно застучал в ставни. Зло зовет.

Лучик света за ставнями сразу исчез. Чайз услышал шаги, потом звон цепи. Дверь приоткрылась. Внутри было темно. Он заметил смотрящий на него глаз, но вряд ли хозяин дома что-то видел в такой кромешной тьме. Первым заговорил он.

— Это ты, Гиево?

Вот как! Гиево? Кто такой Гиево? Гиево — это пароль! Чайз не знал ответа. И вновь его охватил страх. У него задрожали колени, ужасно захотелось убежать. Как он может сглазить того, кого не видит? О Мать! И все же хозяин дома на него смотрит.

— У моей колесницы сломалось колесо…

— Уходи прочь, не то позову братьев. — Дверь захлопнулась.

Чайза охватила паника, и он беззвучно закричал: «Открой дверь!»

Зазвенела цепочка. Дверь распахнулась. На пороге стоял молодой человек с ошейником Героя, но у него была одна рука и один глаз. Глаз быстро моргал, словно хозяин дома и сам не понимал, почему открыл дверь. Человек с одной рукой не особенно опасен. И он не может принять боевую форму.

— Ты будешь мне подчиняться.

— Пусть тебя заберет Злая богиня, если так! Грязный наглый мальчишка…

«Ты будешь мне подчиняться!»

— Я буду тебе подчиняться, — согласился мужчина и добавил уже громче: — Интересно, почему? Что ты со мной делаешь?

— Молчать! — взвизгнул Чайз.

Молчание.

— Называй меня господин.

— Мой господин добр.

— Говорить будешь, только когда тебя спросят. Как тебя зовут?

— Элигио Ломотти, мой господин.

Происходящее начинало нравиться Чайзу.

— Кто еще в доме, Элигио?

— Моя жена и дети, господин.

— Скажи ей, чтобы зажгла свечи, а потом иди за мной.

Чайз зашагал обратно к колеснице. Через мгновение он услышал звук удара — фермер споткнулся и упал лицом вниз, начал злобно ругаться, но тут же умолк. Когда Элигио поднялся на ноги, он был весь в грязи и навозе. Чайз взял его за руку и повел к колеснице.

— Разберешься с колесницей и гуанако, а потом вернешься в дом.

— Мой господин добр.

— Пойдем, тетя, я сам тебя отнесу. — Вчера он даже не стал бы пытаться — всю тяжелую работу делал Сесто — но теперь он Избранный и должен обладать еще и физической силой. Салтайя не возражала, когда Чайз поднял ее на руки. Выяснилось, что он может без особых усилий донести ее до дома. Ага!

Дом оказался удобнее, чем те крестьянские хижины, где им приходилось ночевать последнее время. В первой комнате имелись столы, стулья и большой каменный очаг. Из нее можно было попасть в две других. Железные кастрюли стояли на полках, с потолка свисали гирлянды сушеных фруктов. От запаха пищи Чайзу захотелось есть. Он заметил, что пол выложен каменными плитками — настоящая роскошь.

Молодая женщина зажгла полдюжины свечей — наверное, этого запаса им хватило бы на две шестидневки, а потом устроилась в углу, обнимая плачущего ребенка. Еще один мальчишка прижимался к ее ноге. Чайз поставил тетю на пол и подошел к женщине. Она со страхом посмотрела на него, и он тут же овладел ее волей.

— Ты будешь мне подчиняться, что бы я ни приказал.

Ее глаза остекленели.

— Я буду тебе подчиняться.

Она была прелестна: вьющиеся волосы, налитая молоком грудь. Чайз ощутил, как его охватывает возбуждение, — нечто подобное он испытывал, когда рядом оказывалась Бабила. Он наверняка сможет заняться с ней любовью! Да. Сегодня ночью у него все получится! Муж этой женщины — мятежник. Он заслужил, чтобы его жену изнасиловали. Он заслужил кару — пусть посмотрит.

— Называй меня «дорогой».

— Дорогой?

— Да, словно ты действительно хочешь так меня называть. А теперь поцелуй меня, как целуешь Элигио.

Она поставила на пол своего щенка, обняла Чайза и поцеловала его — он почувствовал ее язык. М-м-м! Вот это да! Элигио — счастливчик! Когда женщина слегка отстранилась, чтобы перевести дыхание, он пришел к выводу, что сначала надо поесть. А постель подождет.

— Я хочу еды и побольше. Женщине нужен суп. Ты ее покормишь.

Салтайя устроилась возле очага, и на ее лице появилась отвратительная усмешка.

— Похоже, сегодня у тебя получится, сынок?

О боги! Мог бы и догадаться, что в прошлый раз он не сумел ее обмануть.

— Она постарается за всех остальных.

— Как тебе угодно. Ты теперь можешь почти все, мальчик, если будешь и дальше радовать Мать.

— А Ее порадует изнасилование?

— Конечно. И мертвый мятежник утром.

Чайз сглотнул.

— Почему бы и нет?

Сейчас лучше подумать о первой части сделки. Хотя отец на его месте наверняка бы убил мятежника.

За едой Чайз узнал, что женщину зовут Кармина. Оказалось, она превосходно готовит. Если Кармина хотя бы на одну шестую так же хороша в постели, то ночью ему спать не придется. Элигио вернулся и уложил спать щенков. У одного из них болел живот, но Чайз велел ему заткнуться, и тот сразу смолк. Чайзу не понравилась ненависть, которую источал единственный глаз хозяина, и он приказал Элигио выйти под дождь и смыть с себя грязь. Тот беззвучно подчинился.

Когда Чайз закончил трапезу и собрался улечься с Карминой в постель, Салтайя велела позвать Элигио обратно. Конечно, фермер промок насквозь и скрежетал зубами от злости, но вслух ничего не сказал. Сесто вел себя иначе. Чайз еще не до конца освоил Контроль.

— Допроси его, — распорядилась Салтайя.

— Хорошо. — Чайз оставил Элигио стоять, а сам посадил Кармину к себе на колени и принялся ее ласкать. — Когда ты в последний раз видел Марно Кавотти?

Верист оскалил зубы. Его рука отчаянно задрожала. Он захрипел, но ответил:

— Вчера, господин.

— Когда именно?

— Примерно в это же время.

— И куда он отправился?

— Я не знаю, господин. — На губах Элигио появилась торжествующая улыбка.

— Кто с ним был?

— Мужчина, женщина и пять Героев.

Чайз перевел для тети.

— Их имена! — пронзительно закричала Салтайя. — И куда они уехали?

Элигио оскалился, но Чайз заставил его отвечать. Орлад и Ваэльс покинули дом на рассвете, чтобы по реке добраться до города. Фабия и Дантио ушли утром обычным путем, их должен встретить агент в Селебре.

— Какой агент? — потребовал Чайз.

Отец захочет знать имя. Да и ему самому это пригодится, когда он станет дожем. Предатели!

Элигио до крови прикусил губу, не спуская взгляда с руки Чайза, продолжавшего ласкать жену.

— Берлис Кавотти.

— Ты лжешь! Она возглавляет партию Стралга в Совете.

— Я не лгу, господин.

Чайз с сомнением посмотрел на Салтайю. Неужели мать Мятежника ведет двойную игру? Как она обманула прорицательниц Стралга? Или она предала сына и Селебров? Есть над чем подумать.

— Ты знаешь, кто я?

— Господин, вы внебрачный сын Кулака и живете во дворце.

Фермер определенно сегодня умрет.

— Верно. Нам нужно попасть в Селебру так, чтобы ледяные демоны не задавали лишних вопросов. Ты можешь это устроить?

Элигио прорычал:

— Просто идите в город. Сейчас же.

— На закате ворота закрываются.

— Только не сегодня. Выйдите на улицу и послушайте. Трубят трубы. Дож мертв. Сегодня все могут входить в город даже ночью.

Чайз перевел. Он не знал, как отнестись к словам Элигио.

Салтайя взвизгнула и вскочила на ноги.

— Кровь! Кровь! — Она посмотрела в сторону города. — Я чую запах крови!

Чайз не понял, как ее отвратительный гниющий нос что-то чует. Тетка спятила.

— Хочешь пойти туда прямо сейчас?

— Да! Да! Они сражаются! Стралг может быть там. И Фабия Селебр тоже! Еще там должен оказаться будущий дож, которому необходимо предъявить свои права на трон. Скажи этому одноглазому идиоту, чтобы запряг колесницу!

Ехать в темноте?..

— Да, конечно, тетя. Элигио, запряги лучшую колесницу лучшими гуанако. Немедленно! — Он вздохнул, глядя на Кармину. Придется отложить удовольствие на другой раз. — А ты иди и помоги ему. Тетя, мы ведь не будем их убивать, правда? Это оставит след, который приведет ко мне, когда я стану дожем. Объясни, что нужно сделать, чтобы они нас забыли.

Салтайя вздохнула.

— Слабак! Но боюсь, что ты прав.

ГЛАВА 38

Дантио Селебр едва владел своими чувствами и уже не мог видеть детали. Целые области исчезали из его сознания. На Дороге Пантеона началась битва. На территорию дворца проникли не только Орлад и Ваэльс, но и другие люди, однако ему не удавалось понять, кто они. Возможно, веристы, и Дантио надеялся, что это люди Марно. Или городские молодчики, вдохновленные суетой на улицах Селебры, перелезли через стены дворца, чтобы поглазеть на происходящее. Смерть дожа пробудила город от долгого сна.

Как и все Свидетели, прошедшие подготовку в Монастыре Слоновой Кости, Дантио знал о судьбе прорицателей Джат-Ногула. Они не могли покинуть город и сошли с ума из-за творившихся в нем ужасов. Даже те, кто пережил бойню, которую Стралг устроил в Бергашамме, не сумели противиться эмоциональной буре Джат-Ногула.

В Селебре буря еще не началась, но ветер достиг опасной силы. Трубы возвестили о смерти Пьеро. Жители Селебры всегда открыто выражали скорбь. Презрев запреты комендантского часа, горожане высыпали на улицы, горестно воя и стуча по кастрюлям — шум перекрывал даже звуки труб. Одни из городских ворот открылись, чтобы впустить кавалькаду колесниц — в них приехало никак не меньше охоты вигелианских веристов. Гуанако и ледяные демоны пытались пробиться сквозь охваченную горем толпу, но у них это плохо получалось. Скоро веристы начнут прокладывать себе дорогу силой и начнется бойня.

Четыре шестидесятки веристов — крупное войско и лишь малая часть армии Кулака. Возможно, то были его личные телохранители. Однако Марно Кавотти обладал превосходными источниками информации и был невероятно хитер. Он весь день незаметно переправлял в город своих людей: одна стая черных тюленей за другой проплывала через дыру в решетке. Кавотти превратил Селебру в огромную ловушку. Стралг никогда бы в нее не попался, если бы при нем были Свидетельницы. Кавотти сумел передать мэйнисткам новость, которую доставили из Вигелии Дантио и остальные: договор нарушен, они вправе обманывать чудовище, которому так долго служили. Сам Дантио зажег огонь под этим котлом.

Прибыл Стралг в город или нет, но Освободители рассредоточились по безопасным домам своих соратников. Теперь они узнали о вторжении вигелиан и сами вышли на улицы, чтобы утолить жажду крови.

Положение в городе и сейчас было тяжелым, а когда начнутся схватки и поджоги, оно станет еще хуже. Однако Дантио был вовлечен в драму, которая разворачивалась около гроба его отца. Орлад и Ваэльс пробрались во дворец и теперь, голые и мокрые, прятались в кустах возле колонн. Они наблюдали оттуда за церемонией и прекрасно видели, как Оливия и двое ее детей пытаются скрыть свои чувства. Заметили они и сверток с одеждой, оставленный для них. Увы, они не могли до него добраться, пока рядом торчал командир охоты Пурке, командующий силами Стралга в Селебре. Орлад с Ваэльсом подумывали, не напасть ли на него… Пурке догадывался, что у него под носом происходит нечто важное, и пытался проникнуть в тайну.

Оливия храбро боролась с паникой, но силы ее покидали, события этого бесконечного дня ужасно ее утомили. Присутствие Пурке не дало им возможности спокойно встретиться друг с другом. На Дантио со всех сторон попеременно накатывали волны радости и гнева, страха и разочарования.

Когда он наконец решил подойти к Пурке и сказать, что того ищет Стралг — что в некоторой степени могло быть правдой — он ощутил какое-то волнение за северной дверью, где командир охоты оставил свой эскорт. Дантио напрягся и сумел разглядеть, что это Герой, принесший сообщение из казарм на улице Колесных Мастеров. Помявшись, командир фланга приоткрыл дверь и заглянул в зал. Пурке нахмурился и пошел к двери, стуча копьем. Спасение! Через минуту верист ушел и повел своих людей обратно к казармам.

Остальные присутствующие заслуживали доверия.

— Теперь все спокойно, мама. — Дантио подошел к стопке одежды и бросил ее в темноту.

Ваэльс тут же ловко ее подхватил.

Стерев пот со лба, Дантио повернулся к катафалку, залитому светом свечей. Похоже, ритуал освидетельствования смерти дожа подошел к концу. Писари унесли таблички, чтобы обжечь их в печи. Фабия и мама обнимались — обе плакали, что было совсем на них не похоже — и все остальные с удивлением переводили взгляды с них на него, странного Свидетеля, бросающего в темноту свертки с одеждой. Ни Куарина, ни Берлис не знали, что Орлад также будет принимать участие во встрече.

Дантио Селебр, возможный наследник, вернулся домой — во дворец своих предков. Настал день, о котором он мечтал. Он возвысил свой голос, позволил ему прозвенеть под высоким куполом.

— Милорды и леди! Я Дантио Селебр, старший сын умершего дожа Пьеро. Это моя сестра Фабия. Мы только что вернулись домой из Вигелии, где нас удерживали в заложниках.

Поток радости едва не сбил его с ног. Старейшины делали реверансы, кланялись и радостно кричали — от всей души. Оливия устремилась к нему и обняла. Она рыдала. О священная Мэйн, он тоже не сдержал слез!

— Дантио! Дантио!.. — восклицала она.

А потом она с ужасом заметила, что у ее тридцатилетнего сына нет бороды и усов.

Прежде чем они успели заговорить, кто-то в страхе крикнул:

— Веристы!

Между колоннами появились двое веристов — когда они вышли на свет, стало ясно, что они из Флоренгии. Дантио повел мать им навстречу.

— Мама, это Орлад. И его верный друг Ваэльс Борксон.

Оливия не обратила ни малейшего внимания на Ваэльса.

Не веря своим глазам, она смотрела на сына вериста, словно ее привел в ужас медный ошейник. Орлад также не сводил глаз с матери, но Дантио чувствовал эмоциональные барьеры, которые выстроил его брат. С тех пор, как они покинула Нардалборг, он начал сбрасывать с себя скорлупу вынужденной жестокости. У него появились черты нормального человека, но сейчас он не знал, что думать о матери. Да и о любой другой женщине, если на то пошло.

— Какой большой! — прошептала Оливия.

— О, ты еще не видела Бенарда! — вмешалась Фабия. — Орлад, ну ты и болван! Обними маму покрепче!

Орлад вымученно улыбнулся и выполнил приказ сестры. Напряжение спало, впрочем, ребра Оливии изрядно пострадали.

— Орландо! Орландо! — без конца повторяла Оливия, целуя сына — его лицо успело зарасти щетиной.

Дантио и Фабия с облегчением переглянулись. Неужели люди могут испытывать такую радость рядом с телом усопшего отца? Окажись здесь Бенард, он бы журчал, как тройной фонтан. И почему-то Дантио был уверен, что отец не посчитал бы их поведение неуважением к себе.

— О Орландо, дитя мое!

Дантио перехватил взгляд Фабии, и они обменялись улыбками.

Члены Совета поспешили подойти к ним, чтобы приветствовать вернувшихся детей дожа. Конечно, наибольшее внимание они оказывали Дантио, старшему сыну. Он не станет дожем, но сейчас не время это объяснять. Он с огромным трудом выдерживал волны чувств, накатывающие с улиц. Уже начались первые пожары. Толпы разъяренных горожан набросились на золотых боевых зверей, однако им пришлось платить за это страшную цену. Им на помощь уже спешили черные боевые звери.

В зал с криками вбегали другие обитатели дворца. Новость уже стала всеобщим достоянием: дети вернулись! Старейшины Совета, собравшиеся во дворце с первыми трубами, проталкивались вперед, чтобы выразить свое уважение — Джордано Джиали, Ритормо Нуччи… Загорелся храм Укра. По одному из ближайших коридоров бежал прорицатель, сюда же двигались веристы. Веристы из Вигелии!

О боги!

Лишь один человек мог испускать такой ужасающий запах смерти и зла. Охваченный паникой, Дантио задрожал. Неужели он ошибся? Что, если прорицатели Кулака так и не узнали, что договор нарушен? Быть может, вовсе не охота за ублюдком Чайзом привела Стралга в Селебру этой ночью, а желание отомстить законнорожденным детям дожа?! Терек, Хорольд и Салтайя мертвы, а их убийцы собрались здесь!

— Уходите! — закричал Дантио Орладу. — Сюда идет Стралг. Он уже рядом! Прячьтесь!

Больше ему ничего не удалось сказать, люди подняли крик. Они решили, что он обращается к ним. Многие бросились в сторону колонн и исчезли в темноте, за завесой дождя. Другие вскоре последовали за ними.

Остались Оливия, Дантио и Фабия. А также Голос Куарина, Высший жрец, Берлис, древний Нуччи… да, старейшины и только старейшины, всего восемь человек. Они были изрядно растеряны, однако собрались вокруг катафалка.

— Фабия, лучше уйди! — сказал Дантио, но было уже поздно. К тому же Фабия не собиралась уходить.

Северная дверь распахнулась, оттуда хлынул свет, и его сразу же заслонил лорд крови. Он стремительно вошел в зал, не дожидаясь, пока телохранители проверят, нет ли там какой-нибудь опасности. В этом не было нужды, поскольку одетая в белое Свидетельница семенила рядом, словно собачка на поводке. Вот уже тридцать лет Свидетельницы Мэйн защищали его от любых неожиданностей. Согбенная маленькая женщина излучала удивительную радость, совершенно неуместную в ее положении — впрочем, ее мог уловить лишь Дантио. Она знала, что договор расторгнут, и чувствовала, что Стралг угодил в ловушку. Свидетельница этим упивалась, ее переполняла ненависть к Кулаку.

Стралг захлопнул за собой дверь, и грохот разнесся по огромному залу, как удар, предвещающий начало бури. Хотя Дантио ощущал идущую из-за колонн волну всепоглощающего страха, он различал в ней пронзительную и чистую ноту ненависти, принадлежащей его брату. Наконец-то Орлад увидел виновника всех своих несчастий. Мало того, Стралг оставил телохранителей за дверью. Теперь, когда рядом есть верный Ваэльс, Орлад не сможет устоять перед искушением.

В молодости лорд крови был красивым мужчиной. Когда он подошел ближе, и его озарил свет свечей, Дантио посетили смутные воспоминания о том далеком дне — тогда Стралг показался ему огромным. Он и сейчас был очень большим. И хотя в отличие от братьев Стралг не начал превращаться в зверя, он перестал быть обычным человеком: восьми футов ростом и очень широкий в плечах, он возвышался над всеми. На нем были лишь медный ошейник и черная набедренная повязка. Волосы на его теле отсутствовали, кожа оставалась белой, точно зернистый лед, голова больше напоминала булыжник с ушами — Стралг походил на ожившую статую.

Он не появлялся в Селебре уже десять лет. Старейшины отшатнулись под его взглядом. Он посмотрел на тело дожа и презрительносплюнул на него. Потом повернулся к Оливии.

— Теперь ты вдова. Хочешь вернуться ко мне?

— Никогда, — ответила Оливия с достойным восхищения спокойствием, хотя ее переполняла ненависть.

— Я бы все равно тебя не захотел. Но ты… — Только теперь он заметил Фабию. — А ты кто? — Он облизнул белые, точно лед, губы длинным красным языком.

— Фабия Селебр.

Поразительно, но Фабия была почти так же спокойна, как ее голос. О сестра! Неужели она полагает, что Орлад защитит ее от чудовища или рассчитывает на собственное хтоническое могущество?

Кулак посмотрел на свою прорицательницу, которая по-прежнему молчала под вуалью. Между тем Дантио отметил, что вокруг стен дворца собираются веристы из Флоренгии — люди Кавотти. Как дать Орладу знать, что помощь уже близко? И станет ли Орлад ждать подкрепления? Скорее наоборот, только поторопится. Он не захочет делить с кем-то смерть Кулака.

Лорд крови понял, что положение изменилось.

— Когда ты сюда попала? Кто тебя привел?

— Я прибыла сегодня вечером, — Фабия заговорила громче. — Меня привели братья. Ваша сестра пыталась следовать за нами, но она была на другой стороне Скачка Кулака, когда мы сожгли мост, поэтому на вашем месте я бы не стала ее ждать.

— Она лжет, верно? — спросил Стралг у Свидетельницы.

В ответ та пронзительно закричала:

— Нет, она говорит правду!

Стралг взревел от ярости и занес кулак, чтобы ее ударить, но Свидетельница это предвидела и успела отскочить.

— Стралг Храгсон! — На фоне огромных колонн Орлад казался совсем маленьким — у него за спиной горел город, но он сумел вложить столько силы и ненависти в свой голос, что он перекрыл шум толпы на улице и рев труб. — Я Орлад Селебр, сын и наследник дожа Пьеро. Я убил твоего брата Терека в горах возле Трайфорса. И помог прикончить твоего брата Хорольда на Молочной реке. А твоя сестра оказалась в ловушке на Границе без еды и крова, ей не спастись. Они мертвы, Стралг. Мертвы! Ты остался один, последний из отвратительного выводка, и теперь ты заплатишь за свои преступления.

Старейшины не понимали речи Орлада, но вызов в его словах был очевиден. Они сгрудились за катафалком, очистив поле боя.

— Верно! — пронзительно закричала прорицательница, последовав их примеру. — Он говорит правду, чудовище!

Стралг повернул огромную голову и посмотрел на северную дверь. Там остались его телохранители. Он двинулся в ту сторону, но Орлад и Ваэльс его опередили. Они стояли ближе к двери, чем Стралг. Все трое застыли на месте.

— Трус! — закричал Орлад. — В три года у меня было больше мужества, чем у тебя! Ты протянул мне руки, и я к тебе подошел! Ты поднял меня в воздух и угрожал вышибить мне мозги. Попробуй сделать это сейчас; я стал больше! — Он протянул к нему руки. — Иди сюда, трус!

Вероятно, Стралг весил больше, чем оба юноши вместе взятые, но он жил слишком долго, чтобы согласиться на схватку при численном превосходстве противника. Однако он понимал, что они успеют атаковать его прежде, чем он доберется до северной двери.

Орлад сделал шаг вперед.

— Терек мертв! — насмешливо повторил Орлад. Еще шаг… За ним, не выходя из тени, следовал Ваэльс. — Салтайя мертва! Хорольд…

Стралг источал ярость и ненависть. Он склонил голову, точно бык, и наблюдал за приближением врагов. Дантио показалось, что ноги у него растут, а руки уменьшаются.

Шаг…

— Командир войска Арбанерик! — не унимался Орлад. Шаг… — Помнишь Арбанерика? А Нильса Фратсона? — Шаг… — Они принимали твоих сбежавших рекрутов, Стралг! — Шаг… — Теперь у них сорок шестидесяток воинов, и это самое большое войско в Вигелии. Они убили Хорольда, Стралг, с нашей помощью. Они взяли Трайфорс, Стралг! Гарнизон перешел на их сторону без сопротивления.

Орлад остановился.

— Ты потерял Вигелию! А Кавотти взял Веритано, Стралг. Игра закончена! — Он насмешливо поманил его к себе. — Теперь твой черед. Иди ко мне, трус!

Стралг бросился в атаку. Он перешел в боевую форму, одним движением сорвав с себя одежду. Лицо превратилось в звериную морду с клыками, ноги удлинились. Он наклонился вперед, чтобы сбалансировать появившийся толстый хвост, на укороченных руках возникли белые когти.

— Живо! — скомандовал Орлад.

Они с Ваэльсом сбросили на пол хламиды и изменили форму. Когда огромные челюсти Стралга сомкнулись на том месте, где только что находилась голова Орлада, он уже был в дюжине шагов от Кулака. Ваэльс ударил его по ребрам и успел отскочить в сторону прежде, чем тот развернулся.

Затем атаковал Орлад.

Началась схватка между гигантским белым двуногим зверем и двумя небольшими черными существами, похожими на лягушек. Лорд крови быстро поворачивался на длинных мощных ногах, наносил удары могучим хвостом, похожим на дубину, и щелкал огромными челюстями. Два одинаковых боевых зверя прыгали вокруг него, ноги и черный мех сливались в мечущиеся полосы. Они подпрыгивали, рычали и наносили удары. Вскоре даже Дантио не отличал их друг от друга. Когтистые руки и ноги двигались так быстро, что глаз не мог за ними уследить. Однако их когти не пробивали чешуйчатую шкуру Стралга. Она была прочной, как кольчуга, а сам лорд крови был столь огромен, что в ближнем бою у них не было шансов на победу.

Они оказались в патовой ситуации — Стралг не мог их поймать, а они не могли причинить ему вред.

Поскольку из всех присутствующих только Дантио был достаточно молод, он схватил меч, лежавший у гроба отца, и подбежал к сражающимся, чтобы хоть как-то помочь брату. Он сразу понял, что ему будет очень трудно приблизиться к Стралгу. Боевые звери двигались с нечеловеческой скоростью. Ваэльс и Орлад атаковали Стралга с разных сторон, но он умело защищался правой и левой рукой, а когти его ног рвали плиты пола и высекали из них искры при резких разворотах и прыжках. Прорицатель чувствовал, что Ваэльс и Орлад полностью охвачены жаждой крови и ненавистью, а Кулак, ветеран множества сражений, сохраняет здравый смысл и понемногу продвигается к северной двери.

Дантио ждал подходящего случая. Вновь и вновь Стралг делал выпады и щелкал зубами, пытаясь достать противников — тщетно. Двое юных бойцов мгновенно перемещались, прыгали, отскакивали и вновь переходили в наступление, изредка им даже удавалось наносить скользящие удары. Наконец Дантио показалось, что у него появился шанс. Он бросился вперед и попытался вонзить клинок под ребра Стралга. Клинок не оставил даже следа на теле Кулака, но хвост чудовища нанес скользящий удар, отбросивший Дантио далеко в сторону. Меч со звоном покатился по каменным плитам.

На несколько мгновений Дантио потерял сознание. Когда он пришел в себя, рядом с ним на коленях стояла Оливия, вытиравшая кровь с его лица и что-то говорившая по-флоренгиански. Ему казалось, что сейчас он в состоянии воспринимать только вигелианскую речь. Дантио попытался сесть и закричал от боли в левом плече. Оно было сломано. И, наверное, еще несколько ребер.

Свидетель не должен пытаться влиять на ход событий.

— Ложись! — взмолилась мать. — Мы пошлем за целителями.

Нет! Все синаристы уже заняты — в городе идет сражение — а он должен досмотреть эту схватку, даже если ему суждено умереть. Оливия перестала с ним спорить и помогла сесть.

Сражение замедлилось. Со временем юные бойцы утомят Стралга, но он уже совсем близко к северной двери. Помнят ли они об этом? Дантио попытался определить, где находятся флоренгианские боевые звери, которых он обнаружил во дворце, но голова у него кружилась, и он ничего не видел дальше колонн. Однако он почувствовал, что и в коридорах дворца идет сражение.

Катастрофа! Один из флоренгиан оказался слишком близко или потерял равновесие… огромные челюсти рептилии сомкнулись на голове юного воина. Победно заревев, лорд крови оторвал несчастного от пола и встряхнул, как собака, поймавшая кролика, и спина флоренгианина с громким треском переломилась. Его товарищ — Дантио их уже не различал — прыгнул на спину огромной рептилии, но тут же начал соскальзывать вниз по чешуйчатой шкуре.

Кулак взревел, широко разинул пасть и отшвырнул в сторону тело врага, одновременно пытаясь сбросить второго противника. Однако в самый последний момент тот сумел зацепиться когтями за ошейник Стралга. Лорд крови не мог дотянуться до шеи укоротившимися передними лапами и завертелся на месте. Черный зверь взлетел в воздух, точно флаг, и Кулак едва не достал его страшными зубами, но тот уже держался за ошейник обеими руками — он подтянулся и уперся ногами в плечи Стралга, а затем изо всех сил дернул. Металл начал растягиваться. Флоренгианин выпрямился почти в полный рост, и ошейник еще глубже врезался в горло Стралга.

Задыхающийся Кулак рухнул на пол с такой силой, что чуть не погасли все свечи. Если он рассчитывал раздавить врага, то опоздал. Натянувшись, точно струна, ошейник лопнул. Молодой верист откатился в сторону. Лишившись благословения своего бога, Стралг захрипел и забился в судорогах. Через несколько мгновений он умер и вернулся в прежнюю форму.

А черная лягушка неожиданно превратилась в Орлада, который начал танцевать вокруг поверженного врага, вращая над головой окровавленный ошейник.

— Я победил! Я победил! Я победитель! — кричал Орлад.

ГЛАВА 39

Фабия Селебр знала, как нужно бинтовать сломанное плечо, поскольку в детстве внимательно наблюдала за сиделками Паолы. Она схватила черное покрывало с трона и подбежала к Дантио в тот момент, когда по воплям Орлада стало ясно, что он одержал победу.

— Подними ему руку! — сказала Фабия матери.

Дантио закричал, но Фабия к этому готовилась.

А потом зал наполнил отчаянный крик, перекрывший шум с улицы.

— О боги! Что это? — воскликнула Оливия тоном человека, не готового к новым сюрпризам.

— Орлад. — Фабия пыталась сосредоточиться на перевязке. — Видимо, он нашел Ваэльса. Они были очень близки.

Закончив с плечом Дантио, она помогла ему подняться — сейчас не время сидеть. Одни боги знают, кто может ворваться в Зал с Колоннами. Старейшины суетились вокруг трупа Стралга. Между колонн понемногу появлялись другие люди — они боялись войти внутрь, однако сзади напирали любопытные. Весть о смерти Кулака моментально разнесется повсюду — но чье войско сейчас контролирует город?

— Пока посидишь на троне, — сказала Фабия, поддерживая брата за здоровую руку. — Необычное возвращение на родину, да? Неужели в Селебре всегда что-нибудь происходит, мама?

Оливия всхлипнула, смеясь и плача одновременно.

— Нет. Я вообще плохо понимаю, что происходит. Я чувствую себя старой и сбитой с толку.

— Я молода, но сбита с толку еще больше. Нам сказали, что ты превосходно управляла городом в течение последнего года.

— О, как бы я хотела, чтобы ваш отец мог вас увидеть!

— Мы все этого хотели бы. Однако мы успели лишь на похороны. Орлад убил дракона и может сложить его тело к ногам отца в качестве жертвы. Селебра будет жить, ужасы Храга подошли к концу — благодаря твоим детям! Мы отомстили, мама. Мы одержали победу! Все… о, благослови мои клыки и когти!

Это были любимые слова Ваэльса. Фабия увидела, как Орлад несет к катафалку его окровавленное тело. Все молчали, когда он положил Ваэльса рядом с отцом. Один из старейшин поднял с пола хламиду и торжественно протянул ее Орладу, который с мрачным видом вырвал ее у него из рук и быстро накинул на себя, чтобы прикрыть наготу. Свет свечей падал на текущие по его лицу слезы.

Однако Ваэльс не вернулся в человеческую форму, и рядом с дожем лежало мохнатое животное, нечто среднее между лягушкой и обезьяной, с окровавленной изуродованной головой. Куда исчезла его красота?

Оливия увидела в этом осквернение и закричала:

— Нет!

— Не мешай ему, мама, — остановила ее Фабия. — Именно Ваэльс одержал победу. Он позволил Стралгу себя поймать, чтобы у Орлада появилась надежда.

— Нет! — повторила Оливия.

— Я все видела. — В этой схватке, когда каждое мгновение было на счету, Стралг отвлекся, чтобы убить Ваэльса.

Фабия помогла Дантио устроиться на троне — больше сесть было негде. Он заметно побледнел, было видно, что ему очень больно.

— Нужно найти целителя, — сказала Оливия. — Или сестру Милосердия. Тебе следует лечь в постель.

Он скорчил гримасу.

— И пропустить все самое интересное? Полагаю, во дворце хорошие парни одержали победу. Правда, я не знаю, что происходит на улицах города.

Фабия вновь обняла Оливию.

— Все эти годы ты жила без нас, а теперь нас четверо — с Чайзом. Мы ведь уже говорили, что он в безопасности? О, нам понадобится несколько лет, чтобы все рассказать!

— Вы встретили Чайза? Вы его видели?

— Да, мама. Его похитил Мятежник, но с ним неплохо обращались, и он вел себя очень храбро. Им не удалось сломить его дух. Ты могла бы им гордиться!

— Вот как. — Оливия словно лишилась дара речи.

Она была не такой высокой, как Фабия, но широкоплечей, крепкой и внушительной. Ее лицо избороздили морщины, волосы поседели, однако сходство было так велико, что Фабии вдруг показалось, будто она смотрит в старое серебряное зеркало.

— Чайз похож на Стралга, — добавила Фабия. — Но в этом нет его вины, верно? Да и ты ни в чем не виновата. Вы с папой его вырастили, и он достоин вас обоих. Мы постараемся хорошо с ним обращаться, мама.

Оливия пристально поглядела ей в глаза, стараясь найти следы фальши.

— Ты так добра… Кроме Чайза у нас никого не осталось — после того, как вас забрали. И сейчас мне с ним очень нелегко.

— С мальчиками его возраста всегда нелегко. Да и положение у него было непростое. Присмотри за Дантио, пока я поговорю с Орладом. — Фабия двинулась к брату, но Орлад вновь подошел к окровавленному телу Стралга. Он отодвинул в сторону оцепеневших старейшин, которые не могли отвести взгляда от поверженного врага, взял его за щиколотку и потащил за собой. Очевидно, Орлад принял решение положить тело возле ног Пьеро. Все больше и больше людей осмеливалось войти в зал. Обе двери распахнулись, появились флоренгиане в медных ошейниках — многие совершенно голые, с окровавленными телами. Похоже, Кавотти захватил дворец, как и предполагал Дантио. «Интересно, когда придет сам Мятежник?» — подумала Фабия.

На противоположном берегу реки Фабия насчитала четыре крупных пожара, а ведь это только половина города. Какой невероятный день! Он начался в Монтеголе, потом они въехали в Селебру через Ворота Кипарисов, затем состоялась тайная встреча с матерью Кавотти, а позднее с юстициарием; вскоре они узнали о смерти Пьеро. Фабия и Дантио прошли по Дороге Пантеона, по улице Ювелиров и по другим знаменитым улицам города, о которых ей рассказывал Дантио во время путешествия через Границу. Она восхищалась великолепными зданиями, каких не найдешь ни в Скьяре, ни в Косорде. Многие к утру сгорят в пожарах. Оставалось надеяться, что дождь помешает распространению огня. Это был День Возвращения Потерянных Детей. День Смерти Дожа Пьеро. Нет, пожалуй, в историю он войдет как День Падения Стралга.

Слуги пытались освободить зал. Один из них обратился к ней:

— Девушка, вам нельзя здесь находиться.

Она объяснила ему, кто она такая. Слуга упал на колени и принялся, заикаясь, просить прощения. Фабия вернулась к трону, где по-прежнему сидел Дантио, а рядом стояла Оливия. Их окружали разные люди — немолодые веристы, жрецы, дворцовые чиновники в черных траурных одеяниях. Голос Куарина отдавала приказы. Все беспрекословно ей повиновались.

Постепенно в зале установился порядок. Слуги принесли новое черное покрывало для катафалка и стулья для Дантио и Оливии.

— Голос! — рявкнул старый Джиали. — Что здесь происходит?

— Прошу вас, займите места, милорды, — сказала Куарина. — Я все объясню.

Фабия сообразила, что сейчас начнется заседание Совета. Слуги расставляли стулья в форме подковы так, чтобы все старейшины могли сесть лицом к катафалку. Они принесли высокие серебряные канделябры и зажгли свечи, разогнав мрак. Восемнадцать стульев и одно кресло? Да, Куарина собрала Совет. Проклятие Ксаран! Фабия не ожидала, что это произойдет так скоро. Она еще не готова!

Дородный герольд провозгласил:

— Милорды и леди!

Все посторонние начали расходиться, а старейшины принялись занимать свои места. Стулья, расставленные двумя рядами в форме подковы, были обращены к ее концам, куда и направились Дантио с Оливией. Очевидно, четыре первых стула предназначались для семьи, поэтому Фабия поспешила к ним присоединиться. Она села рядом с матерью, а через мгновение возле нее устроился Орлад и закрыл лицо руками.

— Мне очень жаль, что Ваэльс погиб, — прошептала Фабия. — Он был замечательным человеком и великим Героем.

Орлад не обратил на ее слова никакого внимания. В его жизни было так мало любви! И теперь ему кажется, будто боги отвернулись от него в миг победы.

Дворцовые чиновники продолжали тихонько спорить из-за мест в заднем ряду. За спиной Голоса Куарины, скрестив ноги, уселись на полу писари и принялись торопливо раскладывать таблички и перья. Она не стала их ждать.

— Почтенные старейшины, властью, данной мне обычаями и должностью юстициария, я объявляю Совет открытым. Здесь собралось пятнадцать старейшин. Поскольку в Совете восемнадцать человек, то голоса десяти из вас определят большинство.

— Протестую! — Крупный старик вскочил на ноги, его лицо пылало от гнева.

— Лорд Джордано Джиали?

— Нельзя проводить Совет без дожа! Исключение составляют лишь те случаи, когда следует выбрать нового дожа, а подобные Советы проводятся только на следующий день после похорон…

— Ваш протест отклоняется. Я могу привести не менее девяти примеров, когда выборы проводились в день смерти дожа и даже до его смерти. Город в огне, на улицах идет сражение, неотомщенный труп лорда крови лежит у вас за спиной, вражеская армия рыщет за стенами дворца. Нам нужен дож!

Она с угрозой оглядела пятнадцать советников — двенадцать мужчин и трех женщин. Веристы вывели всех зрителей за колонны и сами покинули зал. Фабия перехватила взгляд Берлис Спирно-Кавотти, и обе пожали плечами. Сегодня утром они не успели обсудить возможность досрочных выборов. Что ж, придется импровизировать.

— А теперь, — продолжала Куарина, когда Джордано сел, — я напоминаю собравшимся, что по обычаям Селебры новым дожем выбирают мужчину, старшего родственника умершего дожа, вплоть до троюродного брата, за исключением двух случаев, когда были избраны родственницы-женщины, мужья которых стали дожами. Кроме того, по обычаю, дож перед смертью называет преемника, которого он рекомендует старейшинам. И хотя его голос официально считается за один, известно лишь пять случаев, когда Совет проголосовал иначе.

В первый день празднеств Нового Масла двое достопочтенных советников посетили дожа Пьеро и попросили его назвать имя преемника. Сейчас они могут подтвердить, что он ответил: «Победитель». Слушаю вас, лорд Ритормо Нуччи.

Желчный маленький человечек уже вскочил на ноги.

— Какой победитель? Кто это будет решать?

— Вы и решите. Совет. Или Совет, если пожелает, может пренебречь словом дожа. — Голос расправила плечи, словно радуясь, что с первой частью речи покончено. Она улыбнулась собравшимся. — Как глава Совета, я прошу всех присутствующих и имеющих право на трон родственников нашего дорогого покойного дожа Пьеро VI назваться и объявить о своей готовности служить Селебре.

Дантио попытался встать, но у него не получилось. Он поднял здоровую руку.

— Могу я говорить, не вставая, Голос?

— Да, конечно.

— Почтенные старейшины, я — Дантио Селебр, старший сын дожа Пьеро. Я лишь сегодня вернулся из ссылки и снимаю свою кандидатуру, поскольку являюсь Свидетелем Мэйн, а потому должен лишь следить за происходящим в мире, не пытаясь влиять на события. — Он с трудом улыбнулся. — Мое нынешнее состояние вызвано попыткой вмешаться в казнь Стралга Храгсона и может считаться наказанием богов.

Смех старейшин перешел в аплодисменты. Настроение собравшихся заметно улучшилось, словно они только теперь поняли, что им действительно предстоит принять решение, и что Стралг уже не назначит правителя вместо них. Тучи отнесло в сторону, и солнце озарило почти забытую ими страну — Флоренгию без Кулака.

— У меня вопрос! — сказал толстый неприятный мужчина. — Голос, а разве при данных обстоятельствах нельзя освободить Свидетеля от данной им клятвы?

Поскольку Куарина уже обсудила это с Дантио, она знала его точку зрения.

— Если лорд Дантио обратится к Старейшей ордена в Вигелии, она может его освободить. Вы хотите подать такое прошение, лорд Дантио?

— Нет, не хочу. Я не буду служить Селебре в качестве дожа.

— Тогда я объявляю, что лорд Дантио более не рассматривается как кандидат на роль дожа. Вы можете представить нам других кандидатов. — Об этом они с Куариной также договорились заранее.

— Сначала я назову тех, что здесь присутствуют. Наш брат Бенард, второй сын дожа, остался в Вигелии. Теперь он консорт правительницы великого города Косорда. Как почтенные старейшины могут убедиться, яблоко от яблони недалеко падает!

Смех, новые аплодисменты. Совету все больше нравилось происходящее.

— Наш младший брат, лорд Чайз, — тактично продолжал Дантио, — здесь также не присутствует. — Его имя вызвало недовольные взгляды старейшин. — К тому же он не участвовал в церемонии окончания года, следовательно, еще не достиг совершеннолетия, а потому не может считаться претендентом на трон дожа.

Улыбки. Конечно, это Мятежник так ловко устранил Чайза, но никто не стал о нем упоминать. И вновь Фабия перехватила взгляд Берлис. Марно, где бы он ни находился, не знал об этих внезапных выборах. Возможно, он сейчас далеко от дворца или тушит пожар в соседнем квартале. Днем, когда все строили планы, его также не было с ними; Фабия не видела его с прошлого вечера. Никто не знал, что Стралга убьют, в городе начнутся волнения, а Голос устроит выборы.

— У меня есть еще один брат, которого я хочу вам представить, лорды и леди. Лорд Орлад сегодня убил Стралга. Он не только единственно возможный претендент на трон, но и, вероятно, тот самый победитель, о котором говорил мой отец. Встань, Орлад.

Орлад встал и хмуро посмотрел на старейшин. У него были красные глаза и мокрые от слез щеки. Старейшины повскакивали с мест, захлопали в ладоши и радостно закричали. Орлад получил то, о чем мечтал больше всего на свете, но награда не принесла ему радости. Теперь он выиграет схватку за трон без особых усилий. Фабия не готова вступить в игру.

Голос призвала Совет к порядку. Когда старейшины вновь расселись, она сказала:

— Вы готовы и хотите быть дожем, лорд Орлад?

— Да.

Он сумел произнести одно слово. Если они захотят услышать речь, то Орлад попадет в весьма затруднительное положение.

К тому же он очень молод. Юстициарий впервые видела Орлада, и на ее лице появилось сомнение, которое отразилось на лицах многих других старейшин. Фабия могла бы подорвать доверие к Орладу, сказав, что он до сегодняшнего дня ни разу не видел большого города, не говоря уже о том, чтобы в нем жить. Однако инстинкт подсказывал ей, что таким образом она вызовет не только возмущение Орлада, но и всего Совета. Она будет выглядеть, как человек, который старается навредить своему сопернику. Но что еще она может сделать?..

— Милорды, — продолжала Голос, — получается, что у вас остался один кандидат. Дож Пьеро уже сделал свой выбор в пользу Победителя, и вы сами должны решить, помогли ли ему при этом боги… — В этот момент на ноги встала мать Марно. — Советник Спирно-Кавотти?

— Юстициарий, я не собираюсь умалять подвиг Героя Орлада, убившего сегодня Кулака, но всем известно, что перелом в войне наступил еще раньше и окончательное поражение ледяных демонов остается вопросом времени. Существует другой победитель, которого уважаемые старейшины должны…

— Нет, нет! — закричала старейшины.

Громче всех кричал Ритормо Нуччи.

— Предательница! Ты поддерживала Стралга! На всех наших встречах ты голосовала за то, что должно было ему понравиться! В течение многих лет ты и твои шакалы бегали вместе с вигелианскими свиньями, а теперь ты хочешь посадить на трон сына? Надо изгнать тебя из Совета, тебя и остальных змей!

— Что-то вы напутали с зоологией, — пробормотал Дантио и закрыл глаза — сейчас ему больше всего на свете хотелось оказаться в теплой постели.

Воздух огласили возмущенные крики. Совет раскололся: одни старейшины хотели исключить остальных — и наоборот. Сидевшая рядом с Фабией Оливия горько и беззвучно смеялась — возможно, даже не сознавая, что смеется. Политика ее больше не интересовала. Куарина кричала, призывая всех к порядку, но на нее никто не обращал внимания.

— СТАРЕЙШИНЫ! — Нечеловеческий рев Орлада присмирил бы даже бурю. Эхо гулко разнеслось по залу. — Садитесь!

Все сели, но вопрос оставался открытым.

На тонких губах Куарины появилась холодная улыбка.

— Благодарю вас, милорд Орлад. Складывается впечатление, Берлис, что Совет не хочет рассматривать кандидатуру вашего сына.

Берлис тут же вновь вскочила на ноги.

— Но я собиралась предложить совсем другое! Могу ли я высказаться?

— Да, мы вас слушаем.

— Старейшины, до сих пор не прозвучало имя еще одного ребенка дожа Пьеро. Мы можем дать ей слово? — Берлис села.

Голос колебалась. Ее не предупредили о таком варианте развития событий.

— Если Совет не возражает… — Большинство старейшин нахмурились, но промолчали. — Леди Фабия?

— Лорды и леди, я — Фабия Селебр, четвертый ребенок и единственная дочь покойного дожа. Мне известно, что женщина не может занимать трон. — Она отвела взгляд. Орлад все еще стоял, и по его сверкающему взгляду Фабия поняла, что он разгадал ее замысел.

— Продолжайте! — резко сказала Куарина.

Фабия сделала еще несколько шагов в водоем с крокодилами.

— Откуда мой отец мог знать, что Орлад сегодня сразится со Стралгом, не говоря уже о том, что одержит победу? Я прошу благородных старейшин рассмотреть моего жениха в качестве претендента на трон. — Беда в том, что никакого жениха у Фабии не было. — Если бы эта встреча состоялась после похорон, как мы…

Теперь и Куарина догадалась, что происходит, и пришла в ярость от того, что ее не предупредили.

— Быть может, вы соизволите сообщить Совету имя вашего счастливого избранника, или вы еще не успели сделать выбор?

— Лорды и леди, я имею честь быть помолвленной с лордом Марно Кавотти, Мятежником и Освободителем. Он родился в Селебре.

Она солгала. Помолвки не было. Однако они обсудили такую возможность во время поездки из Веритано и пришли к выводу, что стоит рассмотреть ее всерьез. Оба считали, что время еще будет. Но судьба благоволит быстрым — так говорил Марно.

Все загомонили, и в наступившей суете Фабия увидела, как из-за колонн к ней подоспела подмога. Люди в ужасе разбегались. Телохранители-веристы — Фабия насчитала не меньше дюжины — прокладывал дорогу сквозь толпу. И почти сразу же появилась огромная фигура Марно Кавотти, возвышавшаяся даже над самыми крупными веристами. Сзади его освещал свет пожара, от чего он выглядел еще более зловеще. Однако Фабия ужасно обрадовалась. Наконец-то!

— Что это значит?! — вопросила Оливия.

— Мятежник, мама. Марно Кавотти.

Оливия и Берлис закричали от ужаса.

— Урод! — пробормотал Орлад. — Так вот какие разговоры вы вели в колеснице!

— Он нужен Селебре, мама. Орлад, я искренне сожалею. Я хотела тебе рассказать, но не успела.

— Чистая работа! — прошептал Дантио, однако не стал объяснять, что имел в виду.

— Потаскуха! — Орлад сел. — И ты готова лечь в постель с ним?

— Мама, — сказала Фабия, на самом деле обращаясь к Совету. — Отец уже очень давно не приходил в себя. Что он знал о войне? Когда он в последний раз мог выслушать новости?

Оливия с трудом оторвала взгляд от кошмарной фигуры Мятежника.

— Что? О… я понимаю, куда ты ведешь. Да, мы знали, что Стралг проигрывает. Я помню, как ваш отец улыбнулся, услышав о победе возле моста Реггони.

— Значит, он знал, что Кавотти победит? Ему также было известно, что Мятежник родился в Селебре. Он ничего не ведал о судьбе своих детей, не говоря уже о том, что Стралг погибнет сегодня ночью. — Даже не взглянув на Орлада, она пошла навстречу жениху.

Марно сильно устал, глаза его глубоко запали, лицо и хламида были испачканы пеплом и кровью. Только вчера они распрощались в Монтеголе, но Фабия уже успела забыть, как он огромен. И этот запах… тяжелый мускусный дух. Он не казался ей отвратительным. Она успела к нему привыкнуть, пока ехала с Марно в колеснице. К тому же запах был определенно мужским. Она сможет с этим жить.

Схватив ее за плечи огромными лапами, Кавотти склонился и поцеловал Фабию в губы — они еще ни разу не целовались. Затем он сжал в кулаке ее ладошку и проковылял мимо старейшин к катафалку. Рядом с ним Фабия чувствовала себя ребенком.

— Что здесь происходит? — негромко спросил он.

— Я только что объявила о нашей помолвке. Еще две речи, и они избрали бы дожем Орлада.

— Я был занят. — Он остановился внутри круга горящих свечей и склонил голову перед мертвым дожем.

— Кто это? — шепотом спросил он. Очевидно, он имел в виду не Пьеро.

— Ваэльс. Стралг его убил, но он сумел отвлечь Кулака, и Орлад этим воспользовался. Ваэльс и Орлад были очень близки.

— Гвинетта мне говорила. — Странные скошенные глаза пристально посмотрели на Фабию. — Ты действительно готова на это?

— Конечно, готова. Корону ты получил бы и без меня, — признала Фабия. — Они кричали, что твоя мать предательница, но они отдадут тебе корону, если ты потребуешь, пусть это будет и не по закону.

— Достаточно призвать дюжину боевых зверей? — Он вздохнул. В Марно Кавотти открывались неизведанные глубины — как ее предупреждали Дантио и Гвинетта. Она и сама это поняла во время их изнурительной скачки на колеснице. — Забудь о короне. Сейчас речь не о ней. Ты готова выйти замуж за чудовище?

— С радостью. Но мое приданое зависит от того, кто получит корону.

На его губах появилась несвойственная ему улыбка.

— Значит, мне не придется выбирать между тобой и короной? Но тебе известно, миледи, что наш брак будет лишь политическим союзом?

— Подробности обсудим позднее.

Ляжет ли все бремя власти на плечи дожа-консорта? Или править будет сама Фабия?

Марно был умен — он сразу понял, что Фабия ведет двойную игру. Однако время шло.

— Не верится, что ты добровольно ляжешь в постель со страшилищем, пусть даже это позволит делить с ним трон. Ночных кошмаров не боишься?

— Я выносливее, чем ты думаешь.

Он немного поразмыслил и пожал плечами.

— Тогда давай попробуем.

Все еще держа ее за руку, Марно повернулся к старейшинам, которые сидели на своих прежних местах, охваченные ужасом. Быть может, им пришло в голову, что у Флоренгии появился новый лорд крови, который навяжет им свою волю так же легко, как Стралг. Вероятно, никто из них, кроме Берлис, не видел Мятежника прежде, да и для нее разлука с сыном продолжалась десять лет. Этот огромный страшный человек не имел немного общего с сыном, которого она растила.

Кавотти был на десять лет старше Орлада, и он родился в Селебре, а теперь стал победителем. Он говорил по-флоренгиански. Ко всему прочему, его люди полностью контролировали Селебру, как он — собравшихся в зале старейшин.

Прежде всего Марно поклонился Оливии, не сводившей с него сурового взгляда.

— Мои глубочайшие соболезнования, миледи. Пьеро сделал для Селебры больше, чем любой дож за всю нашу историю. Город многим обязан и вам — вы были прекрасной правительницей. Мне очень жаль, что дож Пьеро не дожил до нашей победы. — Он протянул руку Орладу. — Твои враги — мои враги.

Тот руки не протянул.

— Мы об этом уже говорили.

— Верно.

Мятежник поклонился старейшинам. С достойным восхищения спокойствием Голос Куарина молвила:

— Вы не могли бы доложить Совету о положении в городе, лорд Кавотти?

Марно оглушительно рассмеялся, словно большой и голодный хищник.

— Селебра выдюжит! Потери среди гражданского населения не превысят двух шестидесяток. Я отправил гонцов в ближайшие города с просьбой прислать целителей. Героев погибло немало, но я готовился к куда большим потерям. Ледяные демоны убиты или спасаются бегством, лишь небольшая их часть продолжает сражение. Мои люди захватили ворота и разбились на пожарные команды — благодарение Веру, ниспославшему дождь! Мы также начали копать общие могилы. — Он повернулся и взглянул на Оливию. — Ваш розарий придется сажать заново, но он будет превосходно удобрен…

— Вы знаете, зачем собрался Совет, — перебила его Куарина. — Вы помолвлены с леди Фабией?

— Да, я удостоился такой чести и очень этому рад.

Голос поджала губы.

— Известны случаи, когда дожем становился муж, но жених…

— Если поторопиться со свадьбой… — начала было Берлис.

— Протестую! — закричал лорд Нуччи. — Старейшина не может участвовать в выборах собственного сына! — Раздались одобрительные и возмущенные крики.

— Старейшины! — Кавотти не стал изменять свою глотку, как это сделал Орлад, но его голос и без того произвел необходимое впечатление. — Моя мать действительно поддерживала вигелиан. Она своими глазами видела, как с отца содрали кожу, а ведь у нее на руках оставались и другие дети. Она понимала, что за ней наблюдают прорицательницы Кулака. Лишь я и несколько верных мне людей знали, как неустанно и бесстрашно она боролась за нашу свободу. Многих из вас я бы мог обвинить в пособничестве врагу. Однако, если вы выберете меня дожем, я не стану никого преследовать — что прошло, то прошло. Не будет никаких репрессий, я не намерен сводить старые счеты. Голос, за последние две шестидневки я провел две битвы, проделал огромный путь и почти не спал. Прошу вас побыстрее провести голосование.

Куарина оглядела Совет.

— Готовы ли голосовать почтенные старейшины?

— Нет! — Орлад вскочил на ноги. — Я не… я буду…

— Я снимаю свою кандидатуру, — пробормотал Дантио, не открывая глаз.

— И я снимаю.

Орлад сел и уставился в пол. Он принял неизбежное. Фабия наклонилась и благодарно сжала его плечо. Он оттолкнул ее руку.

— Получается, — спокойно продолжала Куарина, — сейчас у нас нет законного претендента. Лорд Марно Кавотти, готовы ли вы и ваша нареченная объявить себя мужем и женой перед богами и Советом?

Кавотти посмотрел вниз — ему пришлось нагнуть голову, чтобы взглянуть на свою будущую невесту. Или просто невесту?

Фабия прошептала:

— Судьба благоволит быстрым.

— Мы готовы, — решительно произнес Кавотти.

— Кто дает согласие на брак этой женщины?

— Орлад, скажи: «Я даю», — шепнул Дантио.

— Я даю, — повторил вслед за братом Орлад.

— Повернитесь лицом к священной Веслих, — велела Голос. — Вот сюда. Марно Кавотти, повторяйте за мной…

Последующая церемония бракосочетания была как нельзя более короткой.

— Я объявляю вас мужем и женой. Почтенные старейшины, если вы за то, чтобы Марно стал дожем, пожалуйста, встаньте. Единогласно. Дож Марно, вы избраны согласно традициям города. Можете поцеловать невесту.

ГЛАВА 40

Марно Кавотти давно научился произносить речи, как научился и многому другому. Прежде всего он заверил новых родственников, что они останутся уважаемыми членами семьи дожа.

— Дворец был и всегда будет вашим домом. Леди и лорды, вы получите поместья, которые позволят вам жить в соответствии с вашим положением. Я рассчитываю, что все вы поможете моей жене и мне нести возложенное на наши плечи тяжкое бремя управления Селеброй. Мы одержали победу в войне, но еще несколько лет нам придется бороться с врагами. С этих пор Селебра будет охранять перевалы, не давая вражеским войскам вторгаться на нашу Грань. — И так далее. Оливия и Орлад кивали. Дантио вежливо улыбался.

Марно поблагодарил и отпустил старейшин. Затем приказал дворцовым слугам и чиновникам подготовить благодарственную службу за спасение города и торжественные похороны дожа, свадьбу и коронацию. Он мягко заверил Орлада, что верист Ваэльс будет считаться одним из главных героев Освобождения, но его тело следует убрать с катафалка.

Потом он извинился и ушел спать.

За годы сражений он ни разу не чувствовал такой усталости, как сегодня, когда до победы оставалось совсем немного. Селебра уже была под контролем, и он вполне мог доверить Мяснику и Нузио возглавить военные действия до утра. Труп Стралга нужно было доставить ледяным демонам в качестве доказательства его смерти. Кавотти послал гонцов к Мелчитте, чтобы он сжег Веритано и покинул город. Он не сомневался, что лишенное вожака войско Стралга распадется и распространится, точно чума, по всей Грани. Многие веристы устремятся к Границе. Эту часть вражеских сил можно блокировать в Альтиплано, где их ждет голод. Прочих придется выслеживать и убивать, но этим займутся многочисленные флоренгианские веристы, которых нельзя оставлять без дела.

Кавотти поднялся от рядового повстанца до командира войска и правителя города — спальня дожа послужила неприятным напоминанием о том, что его жизнь только что полностью изменилась. Спальня оказалась просторнее многих храмов. Два ряда колонн поддерживали потолок. Он мог бы разместить здесь небольшое войско, а на постели в центре зала улеглось бы тридцать человек. И зачем нужно столько канделябров высотой с дерево, в каждом из которых по дюжине свечей, когда он всего лишь хочет поспать? Что толку от пятерых слуг? Они заверили Марно, что дож умер не здесь, да и запахов смерти и болезни он не уловил — только немного отдавало плесенью. Слуги не ожидали, что новый дож появится так быстро. Марно слишком устал, чтобы просить спальню поменьше.

— Ладно, меня все устраивает, — сказал он. — Уходите.

— Не желает ли милорд, чтобы со свечей сняли нагар? Да когда же это закончится?!

— Нет, нет! — вспылил он. — Я буду любоваться фресками на потолке. Уходите. Да поживее!

Они закрыли дверь — точнее, одну из дверей. В спальне их было три, да вдобавок шестнадцать высоких окон, занавешенных парчой. Будь он в здравом уме, он приказал бы Мяснику или какому-нибудь другому надежному человеку прочесать дворец — вдруг где-то остались ледяные демоны. Однако он слишком устал.

Марно присел на край постели, чтобы снять сапоги — и замер с сапогом в руке. Только тут он понял, что попал в сокровищницу. Он с детства знал, что дворец дожа славится небывалой роскошью, но ему не доводилось бывать в этих залах. На стенах было столько лазурита и золотых листьев, что хватило бы на финансирование большой войны. Канделябры усыпаны самоцветами. С первого взгляда ему показалось, что спальня огромна и пуста, но когда он принялся считать стулья, столы и ларцы, то очень скоро сбился. Каждый предмет здесь был настоящим произведением искусства. Пол устилали ковры из лучшей шерсти альпака, переливающейся всеми цветами радуги. Изумительная вышивка на покрывалах вызывала восхищение. Затем Марно обратил внимание на керамику, скульптуры и гобелены. Почему Стралг не забрал эти сокровища? Братья Марно наверняка заявятся сюда с повозками, чтобы получить компенсацию за годы опасностей и лишений.

Братья? Он не видел их шестнадцать лет. Как с ними быть? И это — лишь один из вопросов, которые ему предстоит решать в ближайшем будущем. Марно вздохнул, понимая, что заснуть не удастся. Слишком много мыслей теснилось у него в голове. Он и прежде уставал так сильно, что не мог спать. Ему было известно лишь одно средство борьбы с бессонницей: женщина. Гвинетта лучше всех знала, что ему необходимо.

— Священный Укр!

Он вскочил и резко развернулся. Через дверь, которую он не заметил, в спальню вошла его жена. Вопрос Номер Один. Фабия осмотрелась по сторонам и прикрыла лицо рукой, словно ее ослепило солнце.

— Это ты, мой супруг?

Он заставил себя улыбнуться.

— Да, я. Прислать за тобой колесницу?

Фабия подошла к нему.

— Орлад назвал меня потаскухой — видимо, потому что я продала свое тело за корону. Однако я даже не представляла, что совершила такую удачную сделку.

— Ты еще не видела серебряные ночные горшки в комнатах слуг.

На Фабии было белое полупрозрачное облегающее платье. Черные локоны спадали на грудь, а сквозь ткань просвечивали соски. Он наблюдал, как она идет к нему по коврам. Забыв об усталости, Марно не отрывал от нее взгляда. Он хотел женщину, однако не мог принять то, что ему послали боги.

Ее улыбка казалась детской и искренней.

— Мне сообщили, что жена должна спать в одной комнате с мужем. Полагаю, тут хватит места для двоих?

— От моего храпа здесь будет такое эхо, что я сам проснусь, — буркнул Марно. — Впрочем, сегодня можно и потерпеть. Но, Фабия, мы с тобой договорились, что наш брак будет лишь политическим союзом.

Она присела на край огромной постели — не слишком близко, но так, чтобы он мог до нее дотянуться, если пожелает.

— То есть мы будем только притворяться мужем и женой?

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Мы это обсуждали. Если женщина от меня забеременеет, для нее это равносильно смерти. Я нашел надежную целительницу, и она подтвердила, что такое часто бывает с женами веристов, и даже священная Синара не в силах помочь. Для всего мира я буду твоим мужем, и, надеюсь, ты не станешь развеивать это заблуждение. Ну, а на деле тебе предстоит найти скромного молодого человека, который поможет произвести на свет внуков Пьеро. Я не хочу знать его имени. — Он улыбнулся, стараясь не показывать клыков. — На твоем месте я бы не заводил больше одного любовника за раз, хотя это тебе решать — главное, избавь меня от скандалов.

Фабия была невозмутима.

— А ты тем временем назначишь Свидетельницу Гвинетту дворцовой прорицательницей?

Он рассмеялся, представив себе, что ответит Гвинетта на такое предложение.

— Вот это был бы скандал! Мне нравится Гвинетта, я ею восхищаюсь, но она слишком сладострастна — и никогда этого не скрывала. Очень скоро через ее спальню пройдет вся дворцовая стража. Да, Свидетельницамогла бы стать мне подходящей партнершей, поскольку она знает, когда наши игры безопасны. Или это может быть нимфа, которая не в состоянии забеременеть. Но сейчас, жена, у меня есть куда более важное дело — прежде всего мне необходимо поспать. Ты не против?

Она кивнула.

— Да, день выдался долгий. Ваша служанка сделает так, как пожелает господин. — Она провела ладонью по покрывалу, словно наслаждаясь его мягкостью. — Мне кажется, на такой огромной постели мы не помешаем друг другу. Быть может, утром… — Она огляделась по сторонам и нахмурилась. — Дантио проверил, не прячется ли кто-нибудь в спальне, и заверил меня, что опасность нам не грозит. Я попросила принести вина. Оно должно стоять возле двери. Марно, мой господин, у нас обоих был трудный день, но у меня есть две маленьких просьбы. Мне хочется выпить за наш союз и… получить от тебя один настоящий поцелуй.

— Настоящий поцелуй?

— Два дня назад я сказала, что я девственница, и за это время ничего не изменилось, однако я видела, как целуются другие. Уверена, тот поцелуй перед старейшинами не идет ни в какое сравнение с тем, что ты умеешь. Выполни мои просьбы и можешь спать, сколько захочешь. Если я тебе понадоблюсь, то буду рядом. А если нет, то не обижусь, честное слово. — Она встала и протянула ему руку. — Пойдем, выпьем в честь нашей клятвы.

Он надел снятый было сапог и пошел по коврам за Фабией. Любая женщина, готовая разделить постель с таким животным, как он, либо обладает поразительной смелостью, либо до безумия жаждет власти.

— Гвинетта — необычная женщина, — сказала Фабия.

— Она широко мыслит.

— А это не более мягкая версия слова, которым меня назвал брат?

Видно, слова Орлада не на шутку ее обидели.

— Многие браки в Селебре заключается из политических или деловых интересов.

— В Скьяре тоже.

— И что? Если ты вышла замуж ради титула, то я женился ради обладания всем этим. Вот как я вижу наш брак: твоя семья нуждается в человеке, который мог бы управлять семейным делом — Селеброй. Дантио отказался, а Орладу не хватает опыта. Не сомневаюсь, что работы у меня будет невпроворот. Мы превосходно друг другу подходим.

Она рассмеялась и обняла его за талию.

— Я знала, что получу мужа в большом количестве. Но теперь начинаю ценить и качество.

— Самый уродливый жених в истории города.

— Верно. Сперва ты произвел на меня жуткое впечатление, — призналась Фабия. — Но внешность — ничто по сравнению с честностью, мужеством и добротой. Да и сила — не порок. Кроме того, в Вигелии слово «рог» обозначает еще и…

— Здесь тоже. Пожалуйста, впредь не заговаривай об этом.

— Извини. Я не подумала. А ведь в браке очень важно думать друг о друге, верно?

Марно так и не научился понимать женщин. Фабия еще совсем девчонка, но уже много раз приводила его в полное недоумение.

— Уважать друг друга тоже необходимо, — сказал он. — Безупречных людей не бывает, и у всех есть недостатки. Надо иметь терпение. Уметь договариваться. Если в нашем браке все это будет, можно назвать его удачным.

— Замечательно! Пусть это и станет нашей клятвой.

Они подошли к столику, на котором стояло шесть кувшинов с вином, обернутых влажной тканью. Он взял один.

— Звезда и два меча, видишь? — спросил он. — Это означает, что вино привезено с холмов над Куилони. Превосходный напиток и не слишком сладкий. — Марно сломал печать.

— Какие кубки! — воскликнула Фабия, взяв один в руки. — Они просто… великолепны!

Он взял другой кубок, чтобы рассмотреть его повнимательнее. Каждый был высотой в пол-ярда — юноша и девушка, держащие чашу на поднятых руках.

— Их называют кубками любовников и делают из горного хрусталя, который добывают в рудниках Риторни. Эту пару, вне всякого сомнения, сделал Пиччулли из Самерчи, величайший мастер кубков. У моих родителей была такая же пара, только намного меньше, и они считали их лучшими в своей коллекции. У тебя в руках мужской кубок. А вот этот — женский.

Она поставила один кубок и взяла другой.

— Мне рассказывали, что ты мечтал стать художником.

— Только знатоком искусства. Собственного таланта у меня нет.

— А как ты их различил?

Он рассмеялся и стал разливать вино.

— Юноша и девушка касаются друг друга только в одном месте. На женском кубке они целуются. Видишь? А на мужском их тела соединены ниже, хотя все приличия соблюдены. В такой позе почти невозможно соединить тела изящным образом, но художник решил эту задачу. За пару таких кубков можно купить два раза по шестьдесят акров превосходных пахотных земель, если не больше. А о столике с мозаикой и говорить нечего. Это настоящий Раготилло, и он стоит еще больше, чем кубки. — Марно поставил кувшин на столик. — Ну, с чего начнем?

Фабия протянула руки к кубку, когда дверь у них за спиной открылась, и вошел ухмыляющийся Чайз.

ГЛАВА 41

Чайз Стралгсон не только прекрасно видел в темноте, но и мог управлять колесницей. Он многому научился за этот день. Теперь Чайз мог взять под Контроль даже вериста. Салтайя сказала, что со временем он сумеет подчинять себе трех человек одновременно, но лучше не пытаться увеличить это число; толпа губительна, и если бы люди Сесто сохранили мужество, они бы с ней расправились. Чайз сможет обладать любой женщиной, как бы она к нему ни относилась, а потом заставить ее все забыть. Украсть любую вещь не составит ему никакого труда. А ведь тетя еще не закончила своих наставлений! Никакие лекции Дицерно по этикету и дворцовому протоколу не сравнятся с ее уроками.

Они въехали в город через ворота Кипарисов, и их никто не попытался остановить. Путники смешались с толпой людей, спешивших на похороны. Пылающие дома делали ночь светлой, как день. Шел дождь, и в лужах отражалось пламя. Трубы смолкли, но в городе все еще царила страшная суматоха: грабежи и драки соседствовали с дикими проявлениями радости. Иногда появлялись ледяные демоны, начиналась паника, но их тут же окружали войска мятежников и уничтожали. Никогда прежде Чайз не видел в Селебре флоренгианских веристов, а сейчас они были повсюду, многие в боевой форме. Гуанако шарахались от страха, но Чайз с легкостью с ними справлялся, лишь изредка прибегая к хтонической силе.

— Тетя, — крикнул он, — тут что-то неладно! Люди должны скорбеть о смерти папы… то есть дожа. А они празднуют!

Салтайя не ответила. Все дорогу от Монтеголы она бормотала проклятия, обещала страшную месть, говорила о необходимости поскорее найти Стралга. Временами она казалась совершенно безумной — как сейчас.

Чайз попытался свернуть на улицу Колесных Мастеров, но она была запружена поющими людьми, а казармы веристов пылали. Тогда он поехал по улице Рыболовных Крючков, огибая стены дворца. Похоже, им будет нелегко проникнуть внутрь. В такое позднее время все входы во дворец закрыты. Он решил посоветоваться с Салтайей.

— Тетя? Тетя?! — Она исчезла.

Он был один в колеснице.

— Я здесь.

Чайз почувствовал ее когти на своем плече.

— Ты стала невидимой?

— Я под вуалью. Позже я покажу тебе, как это делается. Как нам попасть во дворец?

Ключ от потайной двери Чайз давно потерял.

— А ты сможешь отпереть замок?

— Какой замок?

Он объяснил. В Вигелии нет таких замков, ответила Салтайя. Чайз тоже не знал, как они устроены. Пока он размышлял, проблема решилась сама собой. Толпа сорвала ворота, и люди устремились на территорию дворца. Он поставил колесницу на тормоз и облегченно вздохнул. Теперь о ней можно забыть: она здесь долго не простоит.

Чайз разглядел невидимую Салтайю на фоне пылающих костров только потому, что знал о ее существовании. Он поднял тетю на руки.

— Теперь я покажу, как пользоваться вуалью, — прошипела она, положив костлявые руки ему на голову. — Думай!

Все вокруг завертелось. Нити, сотканные из тьмы?

— О да, я понял!

— Попроси Ее о помощи. Совсем немного! Теперь сделай так, чтобы твои черты чуть-чуть изменились и люди тебя не узнали. Если ты просто исчезнешь, как я, они могут на тебя накинуться. Вот так, достаточно!

Он едва успел начать, но ему ничего не оставалось, как поверить Салтайе. Чайз зашагал к воротам, не чувствуя ее веса — лишь костлявые пальцы сжимали его плечо. Мимо проехала колесница, которой правила крупная седая женщина. Счастливая леди!

— Ты идешь слишком медленно! — пробормотала Салтайя. — Мужчины твоего возраста ходят быстрее. Вот так!

Он споткнулся, когда боль пронзила его правое колено.

— Ой!

— Теперь ты будешь хромать. Так лучше.

Ну, это как посмотреть! Он не видел никаких преимуществ — правое колено не отпускала острая боль. Сейчас ему хотелось только одного: побыстрее добраться до своей комнаты, улечься в постель и заснуть. День выдался тяжелый.

Салтайя все время сердито бормотала себе под нос, пока Чайз шел по саду, украшенному многочисленными скульптурами, мимо пальмовой рощи и вдоль террасы на берегу реки. Пару раз на них оглядывались прохожие, не понимая, кто это бормочет, но никто не забил тревогу. Большая толпа собралась у входа в Зал с Колоннами. Именно здесь должен лежать его отец, но толпа радостно кричала, а иногда до них доносились пьяные песни. Нет, на похоронах так себя не ведут! По обрывкам песен Чайз начал подозревать, что ледяные дем… что вигелиане атаковали город, и их нападение отбито.

Толпа собралась у дальнего конца зала. Чайз видел, что внутри горят свечи, между колоннами стоит вооруженная мечами стража. Он двинулся туда и вскоре узнал толстого Лунзи, главу дворцовой стражи по прозвищу Роскошное Брюхо. Он стоял между двух колонн, скрестив руки на груди — впрочем, едва ли Лунзи опасен, разве что он упадет и кого-нибудь раздавит. Чайз обратил внимание на пьяную радостную улыбку Лунзи и на его растрепанные седые волосы. Лунзи всю жизнь прослужил в дворцовой страже; он должен рыдать от горя, а не праздновать. Чайз избавился от вуали. Это заняло совсем немного времени.

— Лорд Чайз! Вы вернулись! Вы живы!

— Я спасся. Убил парочку похитителей и вылез в окно. — Сказать, что он прыгнул с четвертого этажа и повредил колено? Нет, лучше больше ничего не говорить.

— Но это же замечательно! Какая чудесная ночь! — Лунзи огляделся по сторонам, чтобы поделиться с кем-нибудь своей радостью.

— В самом деле? Объясни, что здесь происходит.

Чайз воспользовался силой и, видимо, переусердствовал.

Лунзи начал лепетать:

— Ну, ваш дорогой отец, конечно… Злая богиня забрала… Я хотел сказать, он ушел от нас, несчастный, его страдания прекратились. Но другие новости… дети вернулись! Лорд Дантио. Лорд Орландо, леди Фабия! Они выросли и с ними все в порядке. А потом во дворец ворвался Стралг со своей ордой. Сам Стралг! Он умер! Лорд Орландо убил его прямо в Зале с Колоннами! Сорвал с него ошейник…

Салтайя так пронзительно закричала, что все во дворце должны были повернуться в ее сторону. Лунзи смолк, недоуменно огляделся и продолжал:

— Но тут появился Мятежник, я хотел сказать лорд Марно и его люди… они быстро прикончили остальных демонов, которые проникли во дворец. Старейшины собрались в этом зале и избрали нового дожа!

— Марно Кавотти?

Лунзи оскалил все двенадцать зубов в довольной улыбке.

— Да, и он женился на леди Фабии! Теперь она будет нашей правительницей! О, какая чудесная ночь!

Ночь еще не закончилась. Салтайя такого не потерпит.

— Поразительно! — сказал Чайз. — Забудь о том, что ты меня видел и беседовал со мной. Ты не заметишь, как я уйду.

Оживление на лице толстяка тут же сменилось скучным выражением. Он почесал брюхо и повернулся к остальным.

Обогнув колонну, Чайз заметил сразу две примечательные вещи. В центре зала среди дюжины канделябров стоял гроб. В нем, несомненно, лежал папа, однако на него уже не обращали внимания. Все собрались в дальней части зала вокруг двухколесной повозки и о чем-то шумно спорили. Даже с такого большого расстояния он видел блеск ошейников. Значит, часть присутствующих — веристы. Чайз не понимал, как в Зале очутилась повозка, но решил непременно это выяснить. Послышались звуки ударов.

Он восстановил вуаль невидимости и направился к повозке, взглянув на свое больное колено. Чайз почти сразу увидел пурпурное пятно, напоминающее краба. Он мысленно отбросил его прочь, и боль тут же исчезла. Довольно улыбнувшись, Чайз ускорил шаг. Возле гроба он остановился посмотреть на тело. Жизнь жестоко обошлась со стариком. Он так долго болел, что Чайз привык к его отсутствию в своей жизни, но у него осталась добрая память о приемном отце. Пожалуй, обычные молитвы Избранного тут неуместны. «Священная госпожа, обращайся с ним хорошо. Пожалуйста».

Он двинулся дальше, чтобы выяснить, из-за чего так шумят люди, столпившиеся у повозки. Шесть человек забрались наверх и устанавливали нечто вроде наспех сколоченного стула. Чайз не стал дожидаться, пока они закрепят его веревками. Наконец ему удалось разглядеть, кто сидит на стуле: огромное, больше самого Марно Кавотти, существо со светлой кожей, лишь отдаленно напоминающее человека. Все ледяные демоны белые, и кожа их трупов приобретает особенный цвет, но эта тварь была тошнотворного цвета рыбьего брюха. Выделялся лишь бледно-розовый язык, свисающий изо рта, и красная полоса на рассеченном горле. Люди хотели провезти телегу с телом Стралга по улицам Селебры, чтобы все могли его увидеть и забросать мусором. О, Отец!

Его отец. Кулак. Теперь он никогда не поговорит с ним, не предложит свою помощь, не послушает истории о победах. Неужели так закончилась его слава? Ужас Чайза сменился гневом. Это дело рук Орлада Селебра. В Веритано Орлад хотел оторвать ему голову.

Чайз почувствовал, как его плечо вновь сжимает когтистая рука.

— Мы должны отомстить за твоего отца, мальчик!

— Да, тетя. Да!

— Где она может быть?

— Она? Лунзи сказал, что его убил Орлад.

— О да, мы доберемся и до вериста, не сомневайся! И до евнуха. Идо Мятежника! До всех. Избранные защищают своих, я ведь говорила тебе об этом? А когда мы уже не можем их защищать, остается месть. Но начать надо с девчонки. Она самая опасная. Где девчонка? Она пожалеет о том, что родилась на свет.

— Тогда вперед, на поиски.

Лучше не спорить со старой летучей мышью, когда она в таком настроении.

* * *

Найти Фабию оказалось нетрудно. Четверо веристов сидели у двери в семейное крыло дворца, из чего следовало, что Кавотти именно там. Фабия наверняка вместе с ним, познает радости семейной жизни. Чайз уплотнил вуаль, так что свечи стали едва видны. Как ни странно, теперь он лучше видел тетю. Герои обсуждали подробности вечерних сражений и не обратили внимания на Чайза, который спокойно отворил дверь и прошел в нее с тетей на руках.

Перед входом в спальню на стуле сидел верист. Чайз сбросил вуаль. Верист с проклятием вскочил на ноги.

— Ты будешь мне подчиняться! Не кричи. Не переходи в боевую форму! — Чайз наслаждался божественной силой. — Новый дож там?

Герой кивнул, его губы дергались, как у выброшенной на берег рыбы. Это был покрытый многочисленными шрамами ветеран, но его глаза стали пустыми, как стеклянные бусины.

— Его новая жена вместе с ним?

— Не знаю.

— Ложись и спи. Спи до рассвета, что бы здесь ни происходило.

Чайз хотел улыбнуться тете, но не увидел ее. Дверь бесшумно закрылась. Чайз вновь ее открыл и последовал за Салтайей.

Спальня оказалась огромной, однако он сразу увидел Кавотти и девушку. На нем была перепачканная зеленая хламида, а на ней прозрачное шелковое одеяние. Чайз успел лишь подумать, что с удовольствием рассмотрел бы ее как следует, когда тетя нанесла удар сразу по обоим. Мятежник рухнул на стул, который тут же разлетелся вдребезги под его тяжестью. Девушка упала на спину в нескольких шагах от него.

Чайз закрыл за собой дверь и задвинул засов.

Кавотти сидел спиной к стене среди разбросанных в разные стороны поленьев и обломков стула. Двигались только его глаза. Фабия приподнялась на локтях и посмотрела на Салтайю, которая сбросила вуаль — теперь ее изувеченное лицо и тело можно было разглядеть.

— Для ночного кошмара ты слишком омерзительна, — сказала Фабия.

— Ты еще не знаешь, что такое ужас, дитя. Но я тебя научу.

— Ничего у тебя не выйдет! — Фабия встала, и Чайз залюбовался ее ногами. Она отряхнула платье и нахмурилась, глядя на него. — Что ты сделала с мальчиком?

Чайз удивился: его сестра не выглядела встревоженной. Неужели она не понимает, что перед ней — Избранная?

Кавотти захрипел и попытался поднять руку, но у него не получилось. Чайз подумал, что великан сейчас не представляет опасности, и все свое внимание сосредоточил на двух женщинах. Его сестра в этом прозрачном платье была настоящей красоткой. Он решил, что его помощь не потребуется.

— Ничего! — ответила Салтайя, исходя слюной. — Если я кажусь тебе уродиной, то подожди немного и увидишь, что я сделаю с твоим хорошеньким личиком. Я не стану тебя убивать. Это было бы слишком просто. В твоем животе появятся черви. Опухоли. Гноящиеся язвы. Наконец ты спятишь, и тебя запрут в темницу. Ты просидишь там много лет, страдая от боли.

— Твой час пробил, — спокойно ответила девушка. — Все твои братья мертвы. Катрат Хорольдсон переходил с тобой через Границу. Тебе удалось его спасти? Если нет, то ты и этот мальчик — все, что осталось от отвратительного выводка Храга. Мать устала от тебя. Ты ей больше не нужна. — Она почти не смотрела в сторону своего оцепеневшего мужа, не спуская глаз со старухи.

Салтайя захихикала.

— Нет, голубушка! Она меня любит. Помнишь тех стражей, которые охраняли тебя в Трайфорсе и позволили тебе сбежать? Я принесла их в жертву. Пятнадцать сильных здоровых молодых воинов, чью кровь поглотила холодная земля!

— Да, знаю. Я видела.

— Лжешь! — взвизгнула Салтайя. — Она не позволила бы тебе за мной шпионить! Потом я подарила Ей еще четыре дюжины веристов — заставила их войти в реку Пыли, чтобы перебраться на другую сторону по их трупам. А скольких мы съели! В Альтиплано я убила десятерых! Что могла предложить ей ты?

Лицо Фабии исказила гримаса.

— Древнейшая ценит Избранных не по количеству убитых, но если хочешь помериться силами, то я принесла ей в жертву твой эскорт, который сопровождал тебя через перевал Нардалборга. Именно я догадалась, что ты сожжешь все припасы и убежища, и позволила вам дойти до Первого Скачка, а потом захлопнула дверь прямо у тебя под носом. Я уговорила на это своего брата-вериста! Сколько жизней я отняла! Погибла целая охота, верно? И они на моем счету, а не твоем.

Салтайя вскрикнула и метнула сгусток черного пламени в девушку. Очевидно, Фабия готовилась к этому, поскольку защитилась таким же сгустком. Между ними возникла стена черного пламени. Оно потрескивало, шипело и медленно приближалось к Фабии. Две Избранных вступили в схватку. Чайз слышал, как тяжело дышит его тетя. Фабия сделала шаг назад, и в тот же миг пламя метнулось к ней. Она с криком упала, пламя охватило ее тело.

Салтайя рассмеялась — и огонь исчез. Обнаженная Фабия лежала на спине, безуспешно пытаясь подняться. От ее платья остались лишь обугленные лохмотья. Она не пострадала, но она явно проигрывала борьбу.

— Теперь, когда мы выяснили, кто сильнее, голубушка, можно и поразвлечься. Начну с твоей хорошенькой груди.

Чайзу это пришлось не по душе. Даже если Салтайя и побеждает в схватке, все остальные сражения она проиграла, а ему стоит подумать о будущем. Фабия пожалела его в Веритано. Как он может позволить Салтайе над ней издеваться? Неужели он будет спокойно на это смотреть? Нет! Чайз поднял один из хрустальных кубков и изо всех своих сил размахнулся. От удара брызги вина попали даже на Кавотти, а кубок разлетелся вдребезги. Однако череп старой летучей мыши уцелел.

ГЛАВА 42

Фабия Селебр чувствовала себя так, словно ее сбросили с дворцовой крыши на посыпанную гравием дорожку, и теперь эта крыша вот-вот на нее рухнет. Глаза Марно вылезали из орбит. Как и глаза Салтайи — хотя по другой причине. Судя по всему, Салтайя еще была жива.

— Спасибо, Чайз, — сказала Фабия. — Принеси парочку простыней! Живо!

Он неохотно отвел глаза от сестры и подошел к постели. Ковры были усыпаны острыми осколками горного хрусталя, поэтому Фабия не двигалась, но теперь она могла помочь Марно. Ей удалось сорвать отвратительную невидимую сеть, которая сковывала Кавотти.

— Ты как? — охрипшим голосом спросила Фабия.

Ее брак закончился, не начавшись, и ей очень повезет, если Марно не швырнет ее в свежую могилу вместе с Салтайей. Он привстал и поморщился.

— Осколки угодили в такие места, которые я не буду тебе показывать. А ты?

— Немного потрясена, вот и все. По-моему, она не умерла. — Фабия перевела взгляд на Чайза, который возвращался с двумя шелковыми простынями. Смотрел он на нее вовсе не по-братски. — Дай мне одну, а вторую быстро разорви и завяжи ей глаза!

Она завернулась в простыню. Марно поднялся на ноги, отбросив в сторону обломки стула и осколки хрусталя. Затем помог Фабии встать. Шею он ей не свернул и оглушить не попытался — пока. Тут Фабию затрясло.

— Она приходит в себя, — предупредил Чайз. — Я не могу разорвать простыню, миледи.

— Разрежь ее, мальчик! Кругом полно острых осколков! Марно взял простыню и легко ее разорвал.

— Вот! — Одним куском он завязал Избранной глаза, а еще двумя — руки и ноги. — Это ее удержит?

— Надеюсь, — ответила Фабия, заканчивая возиться со своим новым одеянием. — Смотри под ноги, тут полно осколков.

— Позвольте мне! — воскликнул Чайз, обутый в башмаки.

Он сорвал ковер, лежавший посередине зала, и накрыл им осколки.

— Ты быстро соображаешь, — одобрительно сказала Фабия. — Чайз, я перед тобой в вечном долгу. Она над тобой издевалась?

Пришло время сочинять. Он с важным видом покачал головой.

— Нет, миледи. Но я был вынужден делать то, что она мне приказывала. Она что-то со мной сотворила, и мне пришлось ей повиноваться! Это было ужасно. — Он смотрел на Фабию огромными невинными глазами, похожими на лесные водоемы. Однако в лесных водоемах часто водятся змеи.

«Мать Лжи, неужели у Тебя появился новый ученик?» Фабия вспомнила, как Свидетельница Вуаль предупреждала ее, что нет надежного способа получить однозначный ответ.

— Ты герой дня, лорд Чайз! — заявил Марно, пожал руку мальчику и так хлопнул его по плечу, что тот едва устоял на ногах. — Давайте выпьем за наше чудесное спасение. — Он протянул Фабии оставшийся кубок, а Чайзу передал открытый кувшин с вином. Затем вскрыл еще один кувшин для себя. — Мы покончили с выводком Храга!

— Еще я остался, — напомнил Чайз.

Мятежник счел необходимым слегка смутиться.

— Тебя я не считаю. Ты теперь мой родственник.

— Верно, — потупив глаза, ответил Чайз. — Это большая честь, милорд. Поздравляю с избранием. И со свадьбой. Вас тоже, миледи.

— Я хочу знать, что произошло в Веритано, — нахмурился Марно, — но сперва… что нам делать с Избранной?

«С какой Избранной?» — подумала Фабия, а вслух сказала:

— Обычная казнь ужасна, однако она ее заслужила.

— Можем устроить ее прямо сейчас. В розовом саду еще не закопали могилы. Давайте просто отнесем ее туда.

Одно Фабия твердо знала: Салтайе Храгсдор известно гораздо больше хитрых уловок, чем ей.

— Безопаснее сначала завернуть ее в простыню. Ты будешь держать один конец, а мы с Чайзом возьмемся за другой.

Фабия пока не хотела выпускать Чайза из виду — сперва надо выяснить, можно ли ему доверять.

Видимо, точно так же к ней относится Марно. Чьи же это будут похороны?

Когда они попытались поднять Салтайю, та застонала и начала дергаться. Рана на голове обильно кровоточила. Марно заткнул ей рот кляпом и завернул ее в простыню.

— Ваша помощь не потребуется, миледи, — серьезно заявил Чайз. — Она не слишком тяжелая. Мне уже приходилось ее носить.

— Ты, наверное, очень сильный. Как нам попасть отсюда в розовый сал?

— Через эту дверь. Вы не откроете? — Чайз взял свой конец кокона и выпрямился.

Марно поднял тело Салтайи с другой стороны, и они пошли к двери.

Фабия отодвинула засовы и едва не споткнулась о храпящего на полу вериста.

— Он не виноват, милорд, — сказал Чайз. — Она велела ему спать. Нам сюда…

Фабия открыла еще одну дверь в конце коридора, и они вышли на увитую плющом террасу. По-прежнему лил сильный дождь, и сквозь облака пара огни городских пожаров казались золотыми.

Они свернули за угол и очутились в том месте, где еще недавно был розарий, а теперь жуткую сцену освещал шипящий под дождем костер. По влажной земле стелился дым. Двое веристов стояли по грудь в яме и по очереди выкидывали наружу комья мокрой земли. Третий наблюдал за ними, опираясь на лопату. Неровные отблески костра отражались от медных ошейников и мокрой кожи. Еще Фабия увидела трупы вигелиан, которых привезли сюда на телеге. Рядом лежала груда лопат и кирок — стало быть, здесь работало не менее дюжины веристов. Хорошо хоть сейчас их всего трое. Но лучше бы вообще никого не было.

Третий верист с тревогой поглядел на Мятежника.

— Я только что убил ледяного демона, спрятавшегося во дворце, — сказал Марно. — Мы похороним его здесь.

Верист посмотрел на шевелящийся сверток и перевел взгляд на Кавотти.

— Мой господин добр. Эй, там — вылезайте! — Он протянул веристам руку и помог выбраться из ямы.

Марно и Чайз бросили туда Избранную. Она упала на дно с громким плеском — воды вполне хватило бы, чтобы утонуть. Фабия напряглась, ожидая, что Марно столкнет и ее, а затем Чайза. Она совсем плохо знала мужа, но слышала о его беспощадности к врагам. Вряд ли она сумеет взять под контроль сразу четырех Героев. И на чьей стороне будет Чайз?

Кавотти легко поднял с телеги один труп и бросил его на Салтайю.

— Вот теперь закапывайте.

— Мой господин добр.

«Священная Ксаран, прими Твою верную слугу Салтайю Храгсдор и поступи с ней так, как она того заслуживает, в соответствии с Твоей мудростью».

Три вериста тут же принялись энергично забрасывать могилу землей. Чайз схватил лопату и начал им помогать. Очень скоро яму заполнили наполовину, и огромное зло покинуло мир.

— Никому ничего не рассказывайте, — велел им Мятежник. — Не хочу, чтобы люди зря волновались.

Фабия могла бы обеспечить молчание веристов более надежным способом, но не стала предлагать свою помощь. Марно положил руку ей на плечо, и они по скользкой земле побрели обратно во дворец.

* * *

Утром слуги удивленно глазели на грязные следы в коридорах, а также на кровь и обгорелые лохмотья в спальне дожа, но правителям нет нужды беспокоиться насчет сплетен. Фабия уже начала ценить решительного и властного человека, женой которого стала. Она отдала судьбу города и собственное будущее в сильные руки, и Марно принял ответственность без колебаний и сомнений. Он будет нести ее, пока его самого не призовет Древнейшая.

Не обращая внимания на запах паленой шерсти в спальне, он поставил три стула треугольником, налил всем вина и предложил Чайзу присесть и рассказать о том, что с ним произошло. Он прервал его лишь однажды, когда услышал, как люди командира фланга Сесто Панотти позволили Салтайе себя поработить. Он воскликнул: «Идиоты!», а потом добавил слово, которое Паола Апицелла никогда не произносила в присутствии своей приемной дочери.

Фабия не услышала ни одной фальшивой ноты в рассказе мальчишки. Наверное, по большей части он говорил правду, поскольку хорошая ложь всегда замешана на правде. «Мать Лжи, Ты получила способного ученика!» Что же теперь делать с Чайзом? Стал он Избранным или нет? И уживутся ли двое Избранных во дворце?

Фабия спросила:

— А какова судьба Сесто?

— Она его убила, миледи. В маленькой роще неподалеку от города. Это было ужасно! Наверное, я смогу отвести туда ваших людей, милорд. Я неплохо знаю это место. Пусть несчастного похоронят, как положено.

— А как она его убила?

Чайз молчал всего секунду.

— Она перерезала ему горло.

Не она. Он. Кровь и рождение; смерть и холодная земля. Посвящение.

Кавотти вопросительно посмотрел на Фабию. Наверное, он надеялся услышать ее мнение относительно истории Чайза, но Фабия нарочно сделала вид, что поняла его иначе, поскольку хотела кое-что сообщить своему Избранному брату.

— А теперь моя очередь. Да, я Избранная. Когда Стралг сделал Оливию заложницей — якобы заложницей, а на самой деле рабыней и игрушкой — он передал меня кормилице, Паоле Апицелле. Она потеряла мужа в сражении, а ее ребенок умер. Однако она была Избранной, и Мать Ксаран о ней позаботилась. — Кавотти поморщился, услышав запретное имя, и Чайз поступил так же. Мальчик хорош! — Она оставалась моей приемной матерью, пока четыре года назад Салтайя Храгсдор ее не убила. Я узнала подробности от Свидетельницы, так что это правда. Паола была нежной любящей женщиной. Она не имела ничего общего с Королевой Теней — воплощением зла.

Марно превратился в скалу. Чайз широко распахнул невинные глаза.

— Конечно, я могла бы не принимать Древнейшую, однако это мой выбор. Если бы я хотела стать такой же, как Салтайя, то присоединилась бы к ее шайке, к ее семье. Она надеялась выдать меня замуж за своего племянника Катрата. Я отказалась. И я всегда использовала свою силу по справедливости: отомстила убийце Паолы, спасла невинную женщину, пленницу Хорольда Храгсона, хотя и знала, что он накажет ее стражу. Я убедила Орлада и остальных устроить для Салтайи ловушку на перевале. Другого способа остановить Салтайю и помешать ей воссоединиться со Стралгом я не видела. И я честно верила, что в конечном счете хороших людей погибнет меньше. — Фабия пожала плечами, сожалея, что не может прочитать мысли мужа. — Больше я никого не убью. Конечно, если мне или тем, кого я люблю, не будет угрожать опасность.

— Ты поклоняешься Злой богине, — сказал Марно Кавотти.

— Она старейшая и величайшая из всех богинь. Она Мать Лжи, поскольку все мы лжем о смерти. Мы боимся смерти, а потому лжем о ней. Мы говорим, что человек вернулся во Чрево, перешел за Вуаль или пирует в залах Веру. Как будто нам что-то об этом известно! На самом деле мы ничего не знаем.

— Ты поклялась служить Злой богине! — повторил Кавотти.

— Она выбрала меня. Я не знаю почему. Разве боги объясняют свои решения смертным? Я много об этом думала, пока мы шли через перевал. Мать Ксаран — богиня крови и рождения, смерти и холодной земли. Далеко не всегда смерть — это зло. Она может быть освобождением или приговором. От нее зависят и новые жизни, а без рождения не может быть смерти; иначе мы бы заполнили весь мир, и в нем не осталось бы места для новых людей.

На Границе Фабия была очень близка к гибели. Мать многому научила ее там, и ее слова стали понятнее.

— Она дает Избранным огромную силу, но Она позволяет нам делать выбор — мы сами решаем, как использовать свое могущество. Салтайя относилась к людям, как к сорнякам, и если у нее возникало желание, она их просто топтала. Я искренне верю, что Паола использовала свои способности ради добрых дел. Насколько мне известно, она применяла их только для защиты своей жизни. Сила — еще не обязательно зло!

Интересно, как Чайз воспринимает ее рассказ? Однако сейчас ее гораздо больше волновало мнение мужа.

— А вот использование силы может нести зло, — заметил он.

— Обычно да, но так бывает по вине того, кто ее использует. Любую силу можно применять во благо и во зло. Абсолютная сила может стать абсолютным злом.

Кавотти зевнул и потянулся, разминая могучие мышцы.

— Скоро рассвет, а в ближайшие дни у нас очень много дел. Где ты обычно спишь, Чайз?

— В комнате над вами, милорд.

— Значит, стражу ты не встретишь. Отправляйся к себе и ложись спать, а завтра развлечешь мать драматической историей о своих похождениях и спасении из Веритано. Но никому не говори о Салтайе!

— О, не буду, милорд! Ведь могут подумать, что я ей помогал, и тогда меня тоже похоронят! — Он ухмыльнулся и вскочил на ноги.

— Подожди! — остановила его Фабия, поднимаясь. — Чайз, ты прекрасно видишь в темноте.

Он с недоумением посмотрел на нее.

— Миледи?

— Я наблюдала за тобой, когда мы шли в розовый сад. Ты легко уклонялся от ветвей, которых не видел лорд Марно. Обходил все камни и ямы. Будь осторожнее, Чайз!

Он широко улыбнулся.

— Что ты имеешь в виду, сестра? Я всегда прекрасно видел в темноте. Спроси у мамы. Она постоянно требует, чтобы я брал лампу, но я легко обхожусь без нее.

Фабия подошла к нему и поцеловала в щеку, как и во время их первой встречи в Веритано.

— Я хотела сказать, что тебе не следует служить злу. Иногда искушение бывает очень сильным, я знаю. Тебе известно, что произойдет, если твоя тайна откроется. И все же добро пожаловать домой. Мама ужасно тревожилась за тебя. Ты член нашей семьи и, надеемся, всегда им будешь. Еще раз спасибо тебе за то… что отвлек Салтайю.

— Извините за разбитый кубок. — Он поклонился. — Спокойной ночи, милорд, миледи.

Дверь за ним закрылась. «Если этот юный оболтус попросит выделить ему спальню на нижнем этаже, я лично…»

— А мы не пожалеем? — пробормотал стоявший у нее за спиной Марно. — Он?..

— Возможно, но я точно не знаю. Никогда не верь его словам.

Она повернулась и посмотрела в лицо мужу. Будет ли он когда-нибудь верить ей — сейчас это волновало ее гораздо больше.

— Я хотела предупредить тебя еще до свадьбы… Мне казалось, что после смерти папы у нас будет больше времени.

— Это ты направила Чайза против Салтайи? Он из-за тебя перешел на нашу сторону?

Она ответила не сразу.

— Нет, вряд ли. Все мои силы уходили на то, чтобы сдерживать удары Салтайи. Нужно отдать ему должное. И еще, Марно, клянусь, я не применяла против тебя силу! Например, когда мы ехали в колеснице. Мы говорили о том, что произойдет после смерти папы, кто станет дожем, но я не вкладывала в твою голову никаких мыслей о браке!

Он взял ее за плечи.

— Конечно, нет. Я уже давно думал, что станет с Флоренгией после победы над Стралгом. Селебре нужен был сильный дож, который мог бы использовать веристов для защиты, но не зависеть от их воли. Моя мать — старейшина. Я знал, что она об этом подумает. А потом, когда Герой Димо весь в пене примчался из Альтиплано и рассказал о возвращении детей дожа… Нет, мысль о свадьбе появилась у меня еще до встречи с тобой.

— И ты не сделал так, чтобы дети дожа попросту исчезли в Веритано, хотя возможность у тебя была.

Кавотти пожал могучими плечами.

— Мне такая мысль даже в голову не приходила. Однако не только Чайзу следует соблюдать осторожность.

— Что ты имеешь в виду?

— Я не обратил внимания на то, что ты видишь в темноте, но меня поразила твоя смелость. — В его холодном взгляде не было и тени улыбки. — Ты предупредила меня о своей девственности — кстати, Гвинетта это подтвердила. Я убийца, верист, и я в три раза больше тебя. Я могу по неосторожности нанести тебе серьезную травму. Даже играя с тобой, я могу тебя раздавить. Однако ты нисколько не испугалась. Сегодня ты была готова спать со мной в одной постели, словно для тебя это обычное дело. Ты либо невероятно наивна и не знаешь, чем занимаются мужчины и женщины, либо рассчитываешь на какую-то поддержку.

Фабия покраснела.

— Если бы ты попытался причинить мне боль, я… Да, я бы тебя остановила.

— Ты можешь просто сказать. Я никогда не причиню тебе боли сознательно.

Наконец-то!

— Я тебе верю. А ты мне?

— Да. Как это доказать? Так? — Он подхватил ее на руки, словно ребенка, и поцеловал.

Удивительные ощущения — губы и язык. Фабия закрыла глаза, чтобы сосредоточиться на своих переживаниях. Прежде она не понимала, чем любовный поцелуй отличается от остальных. Он длился и длился, и она ощущала растущее томление в груди и во всем теле. Ее рука сжимала предплечье Кавотти, твердое, как ствол дерева. Сердце билось все быстрее. Когда он наконец оторвался от Фабии и поставил ее на пол, у нее подогнулись колени.

Он сразу прижал ее к себе. Хламида Кавотти была еще влажной от дождя, а ее ухо оказалось на одном уровне с его сердцем, и она ощутила, что оно бьется почти так же быстро, как и ее. Исходящий то него запах мускуса усилился, голова у Фабии закружилась.

— Я буду верить тебе, Фабия.

Она с трудом вдохнула.

— Ты говорил, что беседовал с целительницей Синары. А я задала вопрос своей богине.

— Кровь и рождение, говоришь? — низкий голос Марно завибрировал в его груди.

— Да, — призналась Фабия. — Ингельд… жена Хорольда Храгсона рассказала мне, как он заставил женщину забеременеть, чтобы посмотреть, что с ней будет. Она умерла во время родов. У нее родился обычный мальчик, но размером с двухлетнего. Я не попаду в такую ловушку. Мать обладает властью над рождением. Я смогу настоять на том, чтобы твой сын не слишком задерживался в своем временном обиталище. — Она спросила об этом в первую же ночь после того, как встретила Кавотти, и Ксаран заверила ее, что все произойдет именно так.

— Ты меня подкупаешь. Я думал, у меня уже не будет детей.

— Я тоже хочу ребенка.

Марно Кавотти удивленно покачал головой.

— И ты готова поверить Матери Лжи?

— Если она меня обманет, я умру, но все мы рано или поздно умираем, Марно. — Она вгляделась в его лицо. Да, Мятежник невероятно уродлив. Но он будет ей настоящим мужем. — А зачем я, по-твоему, пришла сюда? Ты готов стать мужем Избранной?

Одна из его редких улыбок озарила спальню.

— Твоим мужем — да. Доказать это прямо сейчас? Но предупреждаю, хтоническая сила меня не остановит, когда я начну!

— Ты слишком много болтаешь, — упрекнула его Фабия. — Давай посмотрим, каков ты в деле.

ГЛАВА 43

Следующие пять дней лорд Дантио в основном размышлял о своем детстве. Он посетил похороны отца и павших воинов, а все оставшееся время разгуливал по коридорам дворца и улицам Селебры, погрузившись в воспоминания. Он избегал встреч с Фабией и Орладом — привычный тембр их чувств стал вызывать у него легкое раздражение. Они совсем не помнили Селебру. Да и самому Дантио город во многом казался чужим. Он повстречал нескольких знакомых, но старался скрыться из виду, прежде чем они успевали его заметить. А вот эмоционального воздействия множества смятенных людей ему избегать не удавалось. Днем и ночью город содрогался от радости и горя, отчего у Дантио начинала болеть голова. На пятое утро, когда целители почти завершили работу, он пришел в святилище и позволил излечить свое плечо. Они отказались принять от него дары, поскольку новый дож обещал им большое пожертвование за исцеление сотен раненых граждан Селебры в ночь освобождения.

Новый дож пользовался всеобщей любовью. Конечно, Оливия прекрасно исполняла обязанности дожа и отдавала этому все силы, но теперь у них снова появился настоящий правитель. Сам Марно Кавотти! Селебриане почитали Мятежника чуть ли не как Светлых. «Бедный, он так страдал ради нас… и ему удалось убить Стралга». Несмотря на щедрые похвалы, которые Кавотти расточал Орладу и Ваэльсу во время поминальной службы, их имена ничего не значили для горожан. Победу над врагом одержал Марно Кавотти, уроженец Селебры — все остальное не важно.

Сегодня, осматривая сгоревший храм Веру, Дантио увидел сводного брата Чайза, который что-то искал среди развалин возле скотобойни. Что он тут делает? Свидетелей притягивают любые тайны, а сейчас разгадка, возможно, была совсем рядом. Дантио подошел ко входу как раз в ту минуту, когда оттуда выбрался Чайз в сопровождении убогого грязного старика. Старик запер дверь и вручил ключ Чайзу. Они кивнули друг другу и расстались. Чайз дошел до ближайшего угла, а потом вернулся, отпер дверь и нырнул внутрь. Он не заметил Дантио, который разглядывал чашки в гончарной лавке по соседству. Очень любопытно!

Дантио не видел, чтобы Чайз давал старику деньги, но складывалось впечатление, что мальчишка купил или взял в аренду то, что находилось за маленькой уродливой дверью. Или он там с кем-то встречается? Дантио прошел мимо двери, увидев за ней жалкую комнатушку с крошечным зарешеченным окном, полную тараканов. Из мебели Дантио заметил лишь постель. Чайз был внутри, но Дантио не мог определить, чем занимается его сводный братец, и это показалось ему недобрым знаком.

Что понадобилось юноше, живущему во дворце, в этой зловонной дыре юноше? Неужели он водит сюда девушек? Храм Эриандера не пострадал во время волнений, и молодые люди регулярно его посещали. Если же здесь святилище Древнейшей, то Дантио вообще ничего не сумел бы увидеть, однако эта комната напоминала укромные места, которые так любила Она. Возможно, Избранный хочет посвятить Ей убежище… а для этого почти наверняка необходимо человеческое жертвоприношение. Чайз? Он Избранный? Неужели в семье их двое?

В Веритано он еще не был Избранным, иначе людям Марно не удалось бы так легко его похитить. Что же произошло за это время? Можно ли считать правдоподобной историю его побега на украденной лодке по Пуисе? Дантио слышал ее от людей, которые поверили рассказу Чайза, а не от тех, кто знал правду. Не намекнуть ли кое о чем Фабии…

* * *

Ближе к вечеру Дантио отыскала Свидетельница. Он сидел на берегу реки и смотрел на уток. Дантио ощутил приближение Свидетельницы и пошел ей навстречу. Она оказалась худощавой пожилой женщиной с открытым — по флоренгианскому обычаю — лицом.

— Брат Вуаль, я сестра Эдвига из дворца. — Она улыбнулась, ощутив его недовольство. — Дож собирает Совет и хочет, чтобы вы на нем присутствовали.

— А что там будут обсуждать? — спросил Дантио и зашагал рядом с Эдвигой.

— Вашу семью, — ответила она. — Утром лорда Марно посетили его родные — мать и братья. (Радость.)

— И?..

— Удивительно, что вы ничего не почувствовали. Он чуть ли не собственными руками вышвырнул братьев вон.

На самом деле Дантио уловил следы гнева Кавотти, просто не обратил на него внимания.

— Из-за их жадности? Они хотели получить свою долю?

— Да, все они укристы.

Дантио рассмеялся. Как же давно он не смеялся!

* * *

Зал Совета представлял собой пятиугольную комнату с тремя огромными окнами и большим очагом, из-закоторого здесь было слишком жарко. В центре комнаты стоял пятиугольный стол, окруженный подушками. Дантио ощутил ностальгию, вспомнив, как отец привел его сюда, как взрослого, и объявил, что ему предстоит стать заложником у ледяных демонов.

В зале сидела лишь его мать, которая смотрела в окно. Услышав кашель Дантио, она повернулась и поспешила к нему, чтобы обнять. Всякий раз она обрушивала на него такую бурю чувств, что он с трудом их различал. Дантио постарался скрыть отвращение.

— Где ты пропадал? Я так волновалась. Почему ты не навещал меня… — И тому подобное.

— Мне необходимо время, чтобы прийти в себя, да и у тебя есть другие дети. У нас впереди долгие годы, мама! — На самом деле Дантио принял решение как можно скорее покинуть город.

Он до сих пор сохранил все свои способности, из чего следовало, что Старейшая Вигелии решила посмотреть сквозь пальцы на его прегрешения, или ее проклятие не имело силы на другой Грани. В следующую шестидневку Дантио намеревался навестить Флоренгианскую Матушку и предложить ей часть накопленной им мудрости, поведав о том, что было известно только ему — о смерти Салтайи на перевале.

Оливия покачала головой.

— Фабия теперь принадлежит Марно. Пройдет немало времени, прежде чем она найдет время для остального мира. Орландо потерян навсегда. Он такой холодный, такой жесткий! Что они с ним сделали, Дантио?

— Они сделали из него чудовище. Лишили всего человеческого. Но сейчас он стал намного лучше, чем был, мама. Дай ему время. Дай ему любовь. Он пытается, я знаю. У него получится. Сейчас многие матери Флоренгии столкнулись с этой же бедой.

Она прикусила губу и попыталась улыбнуться.

— Вчера Марно так щедро расточал ему похвалы! И он обещал выделить всем вам богатые поместья, чтобы вы могли жить достойно и создать семь… жить, как подобает детям дожа.

К ним приближался Чайз. Он остановился перед дверью и обратился к стражнику с какими-то фальшивыми словами — тот ответил ему недоверием. Дантио не слышал слов, но эмоции ощущал. Чайз открыл дверь и бесшумно вошел в зал Совета. Он был босиком. (Страх — гнев.) Видимо, так он отреагировал на Дантио, поскольку неуверенность и раздражение были обычными чувствами, которые подросток испытывал к матери. Почему страх? И что скрывается за гневом? Дело не только в его новом статусе, связанном с возвращением братьев и сестры — тут у Дантио не оставалось ни малейших сомнений. Чайз был в юношеской набедренной повязке, хотя во время похорон надевал взрослую хламиду.

Дантио приветствовал сводного брата, а тот в ответ поклонился и произнес любезные слова, но Дантио ощутил вспышку мужского презрения к евнуху.

Затем вошел Орлад в медном ошейнике и красной хламиде, закрепленной под правой рукой. Только прорицатель мог почувствовать глубокое отчаяние, которое скрывалось за его веселым приветствием. Он тяжело переживал гибель Ваэльса. На вчерашней похоронной службе Орлад едва не расплакался — неслыханное дело для вериста! Он обратился к матери на вполне приличном флоренгианском. Даже если он постарался заранее выучить несколько фраз, его произношение заметно улучшилось.

Оливия обняла Орлада. Верист презирал себя за лицемерие. Чайз поклонился брату, (отвращение), Орлад кивнул в ответ (презрение). Потом появилась Фабия. Все принялись обмениваться вежливыми приветствиями, и у Дантио появилась возможность отвести брата в сторонку. Он постарался улыбнуться пошире, поскольку восприятие Орлада заметно притупилось.

— Поздравляю с повышением, вожак стаи!

— Я убил для него Стралга. Он не мог поступить иначе.

— Он мог не принять тебя в свое войско.

Орлад нахмурился.

— С испытательным сроком! Мне дали трижды по тридцать дней, чтобы овладеть языком и показать, что люди готовы за мной следовать.

— Ты уже сделал заметные успехи в языке, и я уверен, что они готовы целовать убийце Стралга… ну, скажем, колени.

Верист пожал плечами (удовлетворение), а потом улыбнулся. Улыбка получилась искренней.

— Ты не так уж далек от истины. Но чтобы изучить язык, времени маловато.

— Ничего, лет десять подождешь, — негромко проговорил Дантио, чем сразу вызвал у Орлада подозрения — так случалось всякий раз, когда он чего-то не понимал. — Даже Терек не сражался столько, сколько Кавотти. Он не доживет до старости.

Орлад кивнул и вновь улыбнулся. (Честолюбие.)

— Верно.

— А потому, сколько бы сыновей не нарожала ему Фабия, у следующего Совета Старейшин будет только один кандидат в дожи.

(Боль.) Орлад отвернулся. Нет, ему не было дело до сыновей. Любая неосторожная фраза напоминала ему о погибшем любовнике.

Какой-то Герой, широко распахнув дверь, заглянул внутрь. Потом в зал нетвердой походкой вошел Марно, предоставив оставшейся снаружи страже закрыть дверь. На нем была хламида королевских пурпурных тонов, завязанная на плече, как у обычных граждан. Подпоясался он серебряным шнуром. Хламида не могла спрятать ужасных шрамов и искривленных костей, а короткие сапоги не скрывали ног, которые уже нельзя было назвать человеческими. Он оглядел собравшихся из-под низко нависших бровей. Интересно, как он наденет корону на торчащий рог?

Великан, прихрамывая, подошел к столу. Мужчины поклонились, а женщины присели в реверансе. Правящие семьи всегда общались формально, но их переполняли такие разные чувства, что Дантио был просто не в силах их проанализировать. Вот почему он должен покинуть Селебру — прорицатели сходят с ума, если принимают близко к сердцу семейные узы.

Сейчас его интересовало настроение Фабии. Пять ночей назад в Зале с Колоннами ее отношение к Кавотти было опасливым и смиренным. Тогда же Дантио уловил алчность, характерную для укристов — а как иначе, ведь ее вырастил Хорт Вигсон — но теперь появилась страсть, смешанная с девичьей тоской, вполне понятной в ее положении. К счастью, Фабия давно поняла, что Орлад не сможет носить корону. Даже если бы Совет Старейшин отдал ее Орладу, Освободители его бы сместили. Только Марно мог стать преемником Пьеро, а Фабия — сделать так, чтобы род продолжался. Привилегии требуют ответственности.

И что же будет теперь? За пять дней очень многое изменилось; а еще больше — за пять ночей. Кавотти взял Фабию за руку, помогая ей сесть на подушки. Потом он легко опустился сам, и они обменялись понимающими улыбками — «Сначала твои родственники, потом мои».

Вновь сработала древняя супружеская магия. Самому Дантио никогда ее не испытать, но он множество раз видел ее в действии. Два человека не могут раздеться, забыв о достоинстве, и страстно обнимать друг друга, получая при этом сильнейшее из удовольствий, — и не измениться. Теперь их связывают общие воспоминания. Две отдельных стены разрушены и возведена новая, общая, которой они отгородились от мира.

Остальные заняли места за столом, невольно отсаживаясь подальше от Марно и Фабии. Стол был очень большим, за ним мог устроиться весь Совет, так что шесть человек сидели далеко друг от друга.

Кавотти выглядел усталым. На его губах появилась улыбка сытого великана. (Удовлетворение.)

— Приношу извинения за то, что так долго не мог найти для вас время. Наша встреча должна была состояться гораздо раньше, но вам известны причины задержки или хотя бы некоторые из этих причин. Я хочу дать вам всем обещания. Вы, Оливия, будете иметь равные права с моей матерью, а ваши дети получат более высокие посты, чем мои братья. В том числе и ты, Чайз. Во-вторых, новый дож должен подтвердить разметку земель, сделанную его предшественником, хотя я могу предположить, что вам об этом ничего не известно. Жена?

— Мама, в момент заключения брака ты получила поместье в Ласеме, — радостно заговорила Фабия, — расположенное вниз по реке, неподалеку от Селебры. Тебя это устраивает? Из-за войны доходы не уменьшились?

— Честно говоря, не знаю, дорогая, — ответила Оливия. — За последний год у меня не было времени, чтобы поговорить с управляющим.

— Пожалуйста, съезди туда и все выясни. Марно готов обеспечить всяческую поддержку, чтобы ты могла достойно жить на доходы с поместья. Селебра очень многим тебе обязана. Кроме того, тебе следует выбрать подходящие покои во дворце.

Оливия поблагодарила ее, а Дантио почувствовал, как его мать переполняет радость и горечь потери.

Марно был в прекрасном расположении духа, ведь он победил в долгой войне.

— Кроме того, миледи, я назначаю вас почетным председателем Совета. Нам необходимы ваш опыт и мудрость. Я ничего не забыл?

— Нет, нет! Вы очень щедры.

— Дантио, ты получишь… — Фабия замолчала, увидев, что он трясет головой. — Нет?

— Нет. Миледи, милорд, я не могу владеть землей. Пожалуй, я буду рад иметь в своем распоряжении небольшую комнату во дворце, где смогу жить, приезжая в город. Если Старейшая не сделает меня членом флоренгианского культа, то мне не помешает и скромное содержание, но не более того. Я благодарен вам за предложение и за щедрость по отношению к моей матери.

Кавотти нахмурился.

— Ты мог бы принести немалую пользу городу.

— Однажды я уже нарушил клятвы, но они все еще меня связывают, милорд. Я должен свидетельствовать, а не вмешиваться в ход событий.

(Раздражение — разочарование.)

— Ну что же… Продолжай, жена.

Фабия повернулась к Орладу (осторожность) и перешла на вигелианский.

— Вожак стаи Орлад… ты хочешь оставаться Орладом или намерен вернуть прежнее имя — Орландо? Значит, Орлад. Ты получаешь во владение Гуиниаму. Съезди туда и доложи нам с Марно о положении дел. Если тебе этого будет недостаточно или выяснится, что поместье разорено вигелианами, мы найдем тебе другое.

— Благодарю, — сказал Орлад. (Зависть.) Пурпурную хламиду должен был носить он.

— Марно хочет сделать тебя командиром городского гарнизона. Он считает, что этот пост должен занимать член семьи. Он обещает присвоить тебе соответствующее звание, как только ты себя проявишь, после чего ты также станешь членом Совета.

— Мой господин очень добр, — прорычал на флоренгианском Орлад. (Недоверие — удовольствие.)

— Ты это заслужил. — Марно повернулся к Чайзу. (Омерзение.)

Дантио удивила ненависть дожа. Улыбка Фабии скрывала недоверие и подозрения. Как Свидетель, а не как член семьи, Дантио отметил, что жизни Чайза Селебра угрожает серьезная опасность.

Что изменилось? В Веритано Кавотти всячески показывал свое презрение к мальчишке, но втайне жалел, что должен жестоко с ним обращаться. Скрытая симпатия к Чайзу — качество, совершенно не характерное для вериста, — была одной из самых удивительных черт, которые отметил в нем Дантио. Да и Фабия тогда искренне поддерживала сводного брата. Почему же их отношение к нему изменилось?

Чайз явно понимал, как к нему относятся новые правители Селебры, поскольку его мальчишеская улыбка скрывала ужас и убийственную ненависть. Мать Лжи! Как ему удается так ловко притворяться?

— Лорд Чайз, — формально заговорила Фабия, — в прошлом году ты должен был стать полноправным гражданином Селебры. Человек, виноватый в том, что ты не присутствовал на церемонии… — Она улыбнулась мужу. — …сожалеет о тех неудобствах, которые тебе пришлось терпеть. Он уже распорядился организовать для тебя частную церемонию. Поздравляю с совершеннолетием, брат.

Чайз принялся пространно благодарить дожа и его жену. (Презрение — недоверие.)

— Поздравляю, — сказал Орлад.

Чайз снова фальшиво улыбнулся.

— Благодарю вас, вожак стаи. — И на безупречном вигелианском добавил: — Ты ведь больше не хочешь оторвать мне голову, брат? (Отвращение.)

— Уже не так сильно. (Насмешка.)

— Прекратите оба! — закричала Оливия. Ее страх и гнев мог ощутить даже обычный человек.

Ее крик заставил братьев замолчать. Оба заулыбались, словно всего лишь обменялись безобидными шутками, но ярость бушевала в них с прежней силой. Орлад испытывал личную неприязнь к мальчишке: Чайз был олицетворением тех обид, которые Стралг нанес его матери. Однако чувства вериста не шли ни в какое сравнение с чувствами Фабии или Кавотти. Впрочем, больше всех Чайз ненавидел Орлада, ведь именно он убил его настоящего отца.

Что же все это означает?

У Дантио не было доказательств, удовлетворяющих требованиям мэйнисток, но если учесть то, что он видел утром, а также чувства Фабии и странную историю о спасении из Веритано, не остается сомнений, что Чайз Селебр — Избранный. Чтобы похоронить человека живьем, требуется куда меньше доказательств.

— Дож Пьеро даровал тебе поместье в Фауниани, — сказал Марно мальчишке. — Ты там бывал?

— Нет, милорд. Папа считал, что мне небезопасно там появляться.

— Там и сейчас неспокойно, но я уверен, что это тебя не остановит. Можешь попросить одного из командиров охоты выделить тебе эскорт. Твои покои во дворце также останутся за тобой.

С Чайзом обошлись на удивление щедро, ведь многие селебриане поддержали бы желание Орлада и сразу оторвали бы ему голову. Чайз принялся благодарить дожа и его супругу, затем к нему присоединилась Оливия. Все улыбались, но под водой по-прежнему кружили акулы.

Дантио содрогнулся. Ему давно пора покинуть Селебру. Однажды он уже нарушил клятвы, и на второе прощение рассчитывать не приходится. «Никогда не вмешивайся, никогда не предупреждай». Он должен предоставить Фабии и Орладу самостоятельно вести это сражение. Точнее, с ним может справиться только Фабия. Конечно, Орлад — грозный убийца, но у него нет ни одного шанса против Избранного, каким бы слабым и безобидным не выглядел сейчас этот щенок.

ГЛАВА 44

Ближе к вечеру, когда тени удлинились, а летний жар тяжелым покрывалом лег на улицы, на берег высадился молодой и хорошо сложенный человек. Он спрыгнул на землю еще до того, как лодку привязали к причалу. У него была с собой лишь небольшая сумка; набедренная повязка заметно обтрепалась, а кусок ткани на шее испачкался и пропитался потом. Даже золотые волосы и борода нуждались в уходе.

Никто не стал задавать ему вопросов, хотя во многих городах существовали суровые правила, когда дело доходило до молодых людей с шарфами на шее. Обычно городские власти сразу же отсылали их прочь. Иногда им предлагали снять шарф, но прежде обязывали принести клятву верности городу и его войску.

Путник не обращал внимания ни на уличных торговцев, которых было полно в порту, ни на носильщиков, перетаскивавших разные грузы. Он сразу же зашагал к ближайшему переулку и исчез в его тени. После этого он старался идти так, чтобы стена оставалась справа от него, а свою сумку с вещами нес на левом плече, скрывая лицо. И хотя улицы были похожи одна другую — повсюду стояли одинаковые дома — он шел вперед без малейших колебаний.

Другие пешеходы старались уступать ему дорогу. Те несколько человек, что едва с ним не столкнулись, в последний момент успевали заметить его шарф, шрамы и взгляд, после чего сразу отходили в сторону, бормоча извинения. Дело прежде всего было во взгляде.

Свернув за угол, он оказался в незнакомом месте — перед ним высилась стена, построенная совсем недавно. Он предположил, что где-нибудь в ней обязательно найдется проход. Да… в больших городах становится все меньше и меньше свободного места. Он свернул направо, потом налево и вскоре оказался возле мраморных ступеней перед фасадом большого каменного здания. Он и забыл, какое оно огромное. Однако в памяти всплыли другие вещи. Недовольно фыркнув, путник поднялся по ступеням и вошел внутрь.

Просторный круглый зал напоминал гигантскую птичью клетку: двенадцать входов и двенадцать стен, похожих на колонны, поддерживающих куполообразный потолок. В этот жаркий летний день здесь царили тень и прохлада, но зимой по залу наверняка гулял холодный ветер. Мебель полностью отсутствовала, зато у основания каждой стены стоял алтарь со статуей бога или богини, высеченной из мрамора цвета меда. Это был Пантеон, дом Светлых. Статуи потрясали воображение: того и гляди, боги сойдут вниз, беззаботно смеясь, и отправятся по небесным домам.

«Обойду Пантеон и сразу назад», — подумал путник. Если вернуться на берег до заката, то в лодке еще найдется свободное место; в противном случае он проведет ночь в храме Эриандера и до рассвета его покинет.

Сейчас в Пантеоне собралось человек десять — в основном пожилые женщины и младшие жрецы. Поскольку все они стояли справа от путника, он свернул налево, ступая босыми ногами по прохладному мраморному полу.

Первый идол был юным существом неопределенного пола, прикрывающимся отрезом ткани. Его или Ее рука прикрывала грудь, а под тканью прятался пах. Почему оно столь печально? Если бог вожделения так несчастен, то кто тогда может быть счастливым?

Незнакомец склонил голову и прошептал самую короткую из всех возможных молитв:

— Я чту тебя, священный Эриандер; благослови меня.

К нему подошел толстый жрец с бритой головой и, потирая руки, спросил:

— Могу ли я чем-нибудь вам…

— Нет! Не можете.

По губам жреца скользнула бессмысленная улыбка, и он зашагал прочь.

Путник подошел к следующему алтарю. Эту статую он уже видел. Хидди! Он был близко знаком с моделью, и у него сохранилось много счастливых воспоминаний о ночах в храме Эриандера. Хидди была удивительно шаловливой даже для нимфы. Здесь она изображала священную Анзиэль с соколом на руке — богиня улыбалась, глядя на птицу, а та смотрела на Нее, повернув голову. Все перья птицы, как и каждый локон Хидди, были безупречны. Одного взгляда на статую хватало, чтобы почувствовать возбуждение. Казалось, если прикоснуться к ее ноге, она будет теплой и упругой.

Преодолев это кощунственное желание, путник пробормотал короткую молитву и перешел к следующему богу — обнаженному юноше с голубкой на плече, улыбающемуся олененку. О боги! Это лицо! И улыбка! Финар? Или Фитель? Именно так выглядели его братья-близнецы в самом начале обучения, когда им еще не разбили губы и носы. Наверное, это Финар. Впрочем, даже мать их иногда путала. Скульптор скорее всего знал, кого из близнецов изобразил, но как ему удалось так хорошо его запомнить?

— Я чту Тебя, священный Настра, благослови меня.

Незнакомец двинулся дальше. Теперь его наполнила ярость. Перед ним стояла статуя, которую он хотел и в то же время отчаянно не хотел видеть. Вот Он, священный Веру с мечом в руках. Скульптур изобразил Его сидящим. Тем не менее скульптура была той же высоты, что и остальные! Путник понял это не сразу — получалось, что Веру вдвое больше прочих богов.

Так распорядился сатрап Хорольд. Однако Хорольд умер задолго до того, как высекли эту статую. Почему художник выполнил пожелание мертвеца, нарушив симметрию Пантеона? Почему Рука оказал такую честь богу войны?

Ужасный заслуживал более долгой молитвы.

— Я чту Тебя, священный Веру, мой господин и защитник, самый могущественный из богов. Я буду служить Тебе до конца жизни и умру в Твою честь.

— Я обещал быть щедрым, — произнес тихий голос у него за спиной.

Путник сжал кулаки. Он узнал этот голос. Именно его он боялся услышать.

— Уходи прочь!

Ответа не последовало. Путник продолжал рассматривать священного Веру, а бог рассматривал его. Нос и уши Веру не были расплющены, уши не расползлись, словно клубни, а в остальном у них одинаковые лица. Пожалуй, бог на несколько лет старше. Широкие плечи, мощные икры… все так, как и должно быть. Более или менее. Скорее более.

— Да, ты не поскупился, — признал путник, чтобы убедиться, не ушел ли скульптор.

— Меня послали за тобой.

Он обернулся.

Флоренгианин был по-прежнему широкоплечий, смуглый и длинноволосый, в кожаной тунике, испачканной глиной и красками. Пожалуй, за последние три года он еще больше окреп. Жизнь оставила след на его лице, а в улыбке недоставало нескольких зубов, но теперь в ней появилась уверенность — или даже высокомерие. Веристы не любили, когда обычные люди не опускали перед ними взгляда. Даже бездомные и голодные веристы.

— Как я рад тебя видеть, Катрат! Мы думали, что ты погиб! Где ты был? — Бенард обнял незнакомца огромными руками каменщика и так сильно его сжал, что тот едва не задохнулся. — Благодарение богам!

Катрат попытался высвободиться и с ужасом обнаружил, что ему это не под силу — если не применять борцовских приемов, чего в храме делать нельзя. У Героев без хозяина, нарушавших покой обычных граждан, очень скоро возникали серьезные неприятности.

— Отпусти меня, — прошептал он на ухо скульптору, — или я выпущу твои кишки и ими же тебя придушу.

Бенард отпустил Катрата и с недоумением на него уставился.

— Это всего лишь дружеское объятие! Я действительно очень рад тебя видеть. Ингельд целыми днями глядела в огонь, а полчаса назад закричала: «Он здесь! Он здесь! Он идет в Пантеон!» И мы пришли.

Растерянный Катрат спросил:

— Мы? — Неужели и его мать здесь? Тут он увидел, что третий человек, присутствующий при их встрече, очень мал ростом.

Скульптор наклонился и поднял девочку. Еще одна флоренгианка с темными локонами и огромными черными глазами. Сунув большой палец в рот, она смотрела на незнакомца из надежных объятий папы.

— Твоя сестра Оливия. А это твой брат Катрат, о котором тебе рассказывала мамочка. Что надо сказать?

Оливия немного подумала и вытащила большой палец изо рта.

— Двенадцать благословений!

— Молодец! Катрат?

— И тебе двенадцать благословений, Оливия. А теперь побегай на улице и полови голубей, а я тем временем сверну твоему папочке шею.

Бенард поставил девочку на пол.

— Разреши-ка. — Он протянул руку и снял грязный шарф, скрывающий ошейник Катрата. — Тебе нет нужды носить его в Косорде. Здесь ты вовсе не безработный верист, а сын правительницы города. И вдобавок — если позволишь — приемный сын ее консорта. Гатлаг слишком стар, и мне нужен новый командир войска. По-моему, лучшего воина, чем Катрат Хорольдсон, не найти.

Катрат подумал, что если не ударит насмешника, то взорвется от возмущения. Или он растопчет Бенарда, или умрет.

Увы, жрецы с любопытством поглядывали на консорта и дочь правительницы, разговаривающих с бродягой-веристом.

— Тебе нужен командир войска?! Как ты добр! Сначала ты убил моего отца, потом изнасиловал мою мать, а теперь у тебя хватает наглости предлагать мне работу? Чтобы я работал на тебя?

Флоренгианин приподнял густую черную бровь.

— Нет, ты будешь работать на нее. Косорд принадлежит твоей матери. И вовсе не я изнасиловал твою мать, а Хорольд. Он делал это множество раз. Я ее спас и увез туда, где он больше не мог ее обижать. Да, я действительно заманил Хорольда в ловушку, что привело его к гибели. Но он едва не забил меня до смерти, я чудом уцелел.

— В таком случае я доведу до конца дело, начатое моим отцом.

Бенард вздохнул.

— Должен предупредить, что Ингельд запрещает мне покидать дворец без телохранителей — полного фланга веристов. Они ужасно мне мешают. Во всяком случае, мешали. Теперь я вижу, зачем они могут пригодиться. Почему ты не пришел прямо домой, во дворец? Ты увлекся религией? Или искусством?

— Я не останусь и во дворец не пойду. Я уеду, как только осмотрю твою мастерскую.

Флоренгианин рассмеялся. Он смеялся над веристом!

— Это мне жизнь не облегчит. Ингельд прикажет, чтобы я велел командиру войска тебя догнать и привести обратно. В чем дело, мой господин? В Косорде тебе ничто не угрожает. Как мы можем тебе помочь?

Катрат сглотнул горькую слюну. Рука предлагает помощь Герою? Мир сошел с ума.

— Ничем. Мне снятся ужасные сны, вот в чем дело. Как будто я стал твоей статуей Веру. Мне снится, что ты не просто вырезал мою фигуру из камня, а превращаешь меня в камень, и я сижу здесь, в Пантеоне Косорда, а люди меня почитают — точнее, почитают Веру, а мне предлагают жертвы. И никто не понимает, что на самом деле это я! Ни закричать, ни пошевелиться я не могу… Словом, я пошел к толкователю снов. Он сказал, что сны — это послание Сьену. Не спрашивай меня, откуда он это знает. У него работа такая — знать. Он посоветовал мне отправиться в Косорд и помолиться в Пантеоне. После этого мои кошмары прекратятся.

Бенард пожал плечами.

— Ну так помолись. Если ты заставишь свою мать ждать слишком долго, она испортит тебе удовольствие и сама меня задушит.

Катрат отвернулся и подошел к следующему богу.

— Священный… — Фигура бога была скрыта под плащом, в руке он держал несколько глиняных табличек и выглядел куда моложе, чем принято изображать Демерна. Да и выкрашен он был в коричневый цвет, а не в розовый…

— Какая дерзость — сделать священного Демерна из собственного брата!

— У Орлада превосходная фигура, — возразил Бенард, но на его лице появилось виноватое выражение. — И он всегда с большим уважением относился к клятвам. Ты же знаешь, моими моделями должны быть смертные. Я выбрал тебя и твоего брата Финара, моего второго брата и Хидди… Ну, а Орлад похож на Демерна!

— Я чту Тебя, священный Демерн, благослови меня, — проговорил Катрат, с лица которого не сходило упрямое выражение.

— А вот и Сьену! — нетерпеливо воскликнул Бенард. — Мне нравится Его улыбка! И я горжусь им даже больше, чем всеми остальными статуями.

Сьену — бог радости и удачи — был изображен в виде обнаженного молодого человека, держащего в руках кувшин с вином. На его губах застыла лукавая многозначительная улыбка. О, это лицо! Катрат вновь сжал кулаки, его плечи и руки напряглись. В нем закипела ярость.

— В чем дело? — спросил Бенард, нисколько не встревожившись — хотя ему бы следовало. — Ты его знаешь? Это Ваэльс Борксон. Замечательный человек!

Катрат посмотрел на Бенарда. Нет, вроде бы он не издевается. Даже Бенард не посмел бы вести себя столь оскорбительно. Просто он всегда ввязывается в неприятности случайно.

— Я познакомился с ним в Нардалборге.

— Они с Орладом были очень близки, поэтому…

— Знаю, — сквозь стиснутые зубы прорычал Катрат. — Едва я успел войти в город, как ко мне подошел Ваэльс и сказал, что ему известно, как я оскорбил его друга.

— Ах, вот оно что! Ой! Просто он мне ничего не рассказал, Катрат, клянусь, я ничего не знал! Если хочешь…

Катрат не сводил глаз со статуи.

— Он улыбнулся мне так, как улыбается сейчас этот бог. И я подумал, что будет забавно испортить его хорошенькое личико. И я сказал ему, что думаю о его паршивом друге. В подробностях.

Молчание.

— Напрасно, да? — осторожно спросил Бенард.

— Вроде того. — И зачем Катрат рассказывает обо всем скульптору? — С тем же успехом можно было вступить в драку со стадом обезумевших мамонтов. — Никогда прежде его так не избивали.

Когда Катрат очнулся, ему пришлось просить разрешения перейти в боевую форму, чтобы исцелить сломанную челюсть и ребра. А обратиться он был вынужден к командующему Нардалборгом, Хету Хетсону, своему кузену и единственному человеку, который мог рассказать Ваэльсу Борксону про ту стычку с Орладом. Правда, тогда он этого не знал. Скульптор отвел глаза в сторону.

— Прости. Ваэльс мертв. Его убил Стралг. Если тебе от этого станет легче.

Намного легче!

— Расскажи!

— Я не знаю подробностей, но я получил письмо от сестры. Она написала, что Ваэльс и Орлад напали на Стралга в тронном зале Селебры. Силы были равны, и тогда Ваэльс поддался Стралгу, чтобы Орлад сумел пробить его защиту. — Помолчав, художник добавил: — А потом Орлад убил Стралга.

— Как и Терека — с ним он покончил еще раньше.

— Верно.

Странно, но сейчас Катрат уже не ощущал прежней ненависти. Почему-то желание устроить драку с Бенардом Селебром не доставляло ему никакого удовлетворения.

— Вы с братцем сильно сократили численность моей семьи. А что с Фабией? Одно время я должен был на ней жениться.

— У Фабии все хорошо! У нее родился здоровый сын, а скоро будет второй.

— И кто ее муж?

— Марно Кавотти. Дож Селебры.

Катрат промолчал и снова посмотрел на преследующее его лицо Сьену-Ваэльса. Как Бенарду — пусть и Руке Анзиэль — удалось вытесать из куска камня нечто столь выразительное? Бог словно хотел что-то сказать Катрату.

— А где ты-то был? — спросил Бенард. — Мы думали, что ты погиб на перевале вместе с Салтайей.

Катрат пожал плечами.

— Полол огороды, рубил дрова, копал оросительные канавы. Люди нанимают веристов не только для сражений.

— Знаю, — сказал Бенард. — Это все Хорт Вигсон и его сообщники. После того как погибли твои дяди и война закончилась, он нанял большую часть их солдат и Героев из «Нового Рассвета». Затем он стал сдавать войска в аренду городам, что напугало соседние поселения, и те в свою очередь начали создавать отряды побольше — и так далее. Рано или поздно несколько городов объединятся и начнется война. Численность веристов уменьшится, а города захотят иметь еще более надежную охрану. И цена на веристов снова возрастет.

Катрат никогда не слышал подобных объяснений. Если бы они исходили не от Бенарда Селебра, он бы в них охотно поверил.

— Но как ты можешь все это знать? Ведь ты же каменщик?

Бенард почесал в затылке.

— Твоя мать мне все это объяснила вчера вечером… когда мы обсуждали твое возвращение.

— Папа, я хочу домой! — заявила Оливия.

— Тогда пойдем. А как тебе удалось спастись с перевала?

— Тебе не понравится эта история, — ответил Катрат, но тут же все рассказал, чтобы посмотреть на реакцию Бенарда: — Часть веристов двинулась обратно на запад. Сначала мы договорились, что будем тянуть жребий, когда настанет время обеда, но потом обнаружили, что другие группы следуют тем же путем, и нам лучше поберечь бойцов. И мы много молились.

Скульптор нахмурился.

— Только не рассказывай матери. Мне довелось слышать, что ты собрал самую большую группу уцелевших Героев, навел среди них порядок и вывел обратно, не потеряв ни одного человека. Все они начали прославлять тебя, как нового лорда крови, но тут ты исчез. Почему же ты сразу не вернулся домой?

Катрат проглотил остатки гордости.

— Я знал, что ты будешь надо мной смеяться, а я в ответ оторву тебе голову. Не хотелось огорчать Ингельд. К тому же я сын Хорольда, и люди захотят меня повесить, верно?

— Нет. Ты ведь еще и сын Ингельд, они не причинят тебе вреда. — Флоренгианин с некоторым удивлением посмотрел на Катрата. — Ты снова дома, и все будут рады тебя видеть.

— Заткнись!

Это сработало. Катрат обошел весь Пантеон, и Бенард больше не мешал ему молиться, а жрецы держались подальше. Художник молча следовал за Катратом, а рядышком, вцепившись в его палец, семенила Оливия.

Когда они вновь оказались перед Эриандером, Катрат обернулся. Веру не обращал на него внимания, продолжая смотреть на священную Веслих. Значит, ему все равно.

Но Сьену по-прежнему улыбался.

— На кого ты смотришь? — тихо спросил Бенард.

— Проклятие! Его улыбка…

— И что ты видишь?

— Я вижу Ваэльса Борксона, который говорит: «Помнишь, как ты кричал, когда я бил тебя по почкам?».

— Но ты должен видеть священного Сьену, который призвал тебя сюда. И вот что Он говорит: «Ваэльс Борксон мертв, от него остались лишь воспоминания и этот кусок камня; однако ты все еще жив, а потому наслаждайся жизнью, пока можешь».

Он начал спускаться по лестнице, держа Оливию за руку, чтобы та могла спрыгивать со ступеньки на ступеньку.

— Пойдем! — весело позвал Бенард Катрата. — Теперь, когда ты послушался совета толкователя снов, все будет хорошо. Сьену — бог пирушек, не забывай. Представляешь, сколько всего наготовила для тебя Ингельд?

Катрат пожал плечами и стал спускаться вслед за ними. Внизу стояла единственная колесница, а возницей был гордо улыбающийся мальчишка.

— И где же твои телохранители? — осведомился Катрат.

Оливия вытащила изо рта большой палец.

— Папа от них убежал, — серьезно сообщила она. — Мамочка сказала, что она его отшлепает, если он сделает это еще раз.

Бенард подхватил дочь на руки.

— Так что лучше ей ничего не рассказывать. Я тебя подержу, а братец Катрат будет править колесницей.

— А Катрат умеет править?

— Прекрасно умеет. — Бенард бросил мальчишке монету — тот взревел от восторга и тут же убежал, а консорт взошел на колесницу с Оливией на руках.

— Мамочка говорит, ты когда-нибудь разобьешься, — все так же серьезно сказала Оливия.

— Знаю. Вот почему править будет Катрат. Залезай, командир войска.

И Катрат, сам того не желая, очутился в колеснице и взял поводья.

— Все-таки надо выпустить тебе кишки. Не будет мне покоя, пока я этого не сделаю.

— Незачем тебе пачкаться, — заметил Бенард. — Я делаю статую твоего отца, и у меня неплохо выходит. Кстати, Хидди вернулась в город. И тебе следует взглянуть на новый храм Налы, который строится по моим чертежам. — Он радостно улыбнулся. — Сегодня на ужин телятина! Ингельд говорит, это твое любимое блюдо.

— Жирная?

— Жирнее не бывает.

У Катрата потекли слюнки, и он вздохнул.

— Ладно. Сегодня попируем, а завтра я тебя прикончу.

ПРИЛОЖЕНИЕ

МИР

Все фантастические миры невозможны по определению. Как я и предупреждал в начале «Детей хаоса», взгляд обитателей Додека на их собственный мир не может быть верным.

Правильный додекаэдр есть многогранник, ограниченный двенадцатью правильными пятиугольниками. Двенадцать граней, тридцать ребер и двадцать вершин. Правильные додекаэдры не встречаются в природе, хотя кристалл под названием «пиритокаэдр» существует. Многогранник не может быть размером с планету, поскольку нет столь прочного материала, который мог бы сопротивляться сокрушительной силе тяготения. Только некоторые небольшие астероиды имеют не сферическую форму. К примеру, Амальтея, миндалевидный спутник Юпитера, имеет размеры 167 на 93 мили (268 на 150 км). Однако измерения его плотности показали, что это лишь груда мусора. Так или иначе любое астрономическое тело значительно больших размеров под воздействием собственной тяжести должно принять форму сферы.

Даже если бы ядро и мантия планеты были такими твердыми, что выдержали бы воздействие силы тяготения, эрозия разрушила бы кору на стыках граней и смыла бы остатки в океан. Так происходит на Земле — из-за тектонических смещений осадочные горные породы опускаются в бесконечно повторяющемся цикле, но это не может превратить планету в многогранник.

Чтобы доказать абсурдность взглядов обитателей Додека, достаточно представить, что Додек имеет такую же массу и объем, как Земля. Каждое ребро будет иметь длину 3250 миль (5200 км), а каждая грань будем немногим больше Азии.

Для простоты предположим, что северный полюс расположен в самой северной вершине Вигелии. В каждой вершине должны сходиться три грани, то есть получается, что арктический регион планеты состоит из трех «полярных» граней и ему соответствует тройка «антарктических» граней. Оставшиеся шесть «тропических» должны образовать цепь вокруг центральной части, протянувшуюся с севера на юг. Значит, Вигелия является полярной гранью, а Флоренгия — тропической.

Поскольку лучи будут составлять постоянный угол с плоскостью грани, исчезнет изменение угла освещения, что характерно для сферической поверхности Земли. В результате каждая грань будет иметь радиальное изменение климата, так как атмосфера окажется менее плотной возле ребер. На ребрах возникнут полярные шапки.

Шесть тропических граней будут иметь наклон около десяти градусов к «экватору», с точки зрения широты эквивалентом на Земле будет, к примеру, Панама. Шесть полярных граней будут иметь широту 52 градуса, что соответствует Лондону. Поскольку известно, что на Додеке есть времена года, оси его вращения должны иметь наклон к плоскости эклиптики, мы же можем утверждать, что наклон не превышает 38 градусов — в противном случае в Вигелии наступит полярная ночь в середине зимы. Изменение наклона оси вращения приведет к климатическим изменениям, но продолжительность дня будет постоянной круглый год, а потому разница в погоде в зависимости от времени года будет гораздо меньше, чем на Земле. Ну, а на тропических гранях эти изменения и вовсе будут незначительными — впрочем, стоит отметить, что середина зимы на тропической грани будет совпадать с серединой лета на соседних.

Мы редко вспоминаем о том, что Земля круглая. Мы не видим, что большие водные пространства имеют куполообразную форму, и все же, если посмотреть на поверхность спокойного моря или большого озера, горизонт будет находиться на расстоянии менее трех миль (пяти километров). Иными словами, мы воспринимаем поверхность сферы как плоскость. Подозреваю, что плоский мир казался бы нам вогнутым. На Додеке центр каждый грани находился бы гораздо ближе к центру планеты, чем его ребра, в результате чего вода стремилась бы к центру грани и скапливалась бы там. Если бы вы встали на ребро и посмотрели на огромную плоскую грань, то у вас могло бы возникнуть ощущение, что вы смотрите в чашу, на дне которой плещутся волны необъятного океана. У Додека нет луны — при одной только мысли о приливах на Додеке мне становится страшно.

На полярных гранях, таких как Вигелия, определяющим погодным фактором будут сезонные изменения центрального океана, который нагревается и охлаждается медленнее, чем суша. Летом, когда воды океана прогреются, воздух будет подниматься над сушей и опускаться на океан, что приведет к возникновению радиальных воздушных потоков. А зимой, когда воды океана еще теплее, чем суша, направление ветра изменится на противоположное. Кориолисовы силы вызовут постоянные ветры, направленные по часовой стрелке летом и против часовой стрелки зимой.

На тропических же гранях — таких, как Флоренгия — изменения климата будут незначительными, небольшие углы наклона планетарной оси сделают кориолисовы силы незначительными. Впрочем, они все равно будут оказывать влияние на погоду. (Отметим, что «экватор» не имеет особого значения для этих сил. На Флоренгианской Грани самые южные вершины больше всего удалены от оси, следовательно, они обладают самой высокой вращательной скоростью. Жидкости перемещаются так, словно вся грань находится в северном «полушарии».) Погода во Флоренгии, как и в Вигелии, будет определяться теплообменом между жарким влажным воздухом центра грани и холодным сухим воздухом над землями, примыкающими к границам. На побережье должны господствовать джунгли, подвергающиеся циклоническим штормам, а ближе к границам возникнут холодные пустыни. «Круг плодородия», в котором должна находиться Селебра, расположен в зоне умеренных температур. Такая полоса не может быть широкой, однако ее площадь будет достаточно большой.

На этом странности не заканчиваются. Из-за сферической поверхности океанов солнце способно от нее отражаться. Было бы здорово представить себе, что горизонт сияет яркой зеленью, как айсберг, но вода в таких огромных количествах теряет прозрачность. Купола окажутся матовыми.

Да и воздух не будет совершенно прозрачным. Когда вы смотрите из иллюминатора самолета, то горизонт кажется размытым. Хотя до него всего 200 миль (300 км) — совсем небольшое расстояние для Додека. Поднявшееся на сотни или тысячи километров солнце должно пересечь предел прозрачности в атмосфере, «стену мира».

Воздух и вода перемещаются в одном направлении. Максимальная топографическая вариация на Земле от вершины Эвереста до дна Марианской впадины составляет 12,4 мили (20 км), что практически совпадает с девиацией земного эллипсоида относительно идеальной сферы — ледяные шапки на земном северном полюсе на 13 миль (21 км) ближе к центру планеты, чем поверхность экватора. Средний радиус Земли составляет 3,966 мили (5,378 км).

На многогранном Додеке дно океана в центре каждой Грани должно находиться на расстоянии 3600 миль (5800 км) от центра планеты. Уровень моря будет зависеть от того, сколько воды имеется на планете, какая ее часть связана льдами на полюсах, и насколько равномерно она распределена между двенадцатью гранями, но если на Додеке столько же воды, как на Земле, то купол океана должен иметь глубину примерно 50 миль (80 км) в центре и 1200 миль (1900 км) в поперечнике. Перевал Нардалборг будет находиться на высоте 600 миль (900 км) над уровнем моря, а каждая вершина окажется еще на 350 миль (560 км) выше. И дышать там совсем непросто.

Даже если масса планеты будет такой же, как у Земли, нигде на поверхности Додека тяготение не будет столь же сильным. Дело в том, что сфера является самой стабильной формой, поскольку она имеет максимальное значение силы тяжести на поверхности. А меньшее тяготение приведет к меньшему градиенту плотности в атмосфере. Более того, огромные «горы» — вершины грани — создадут сложные собственные гравитационные поля, оказывающие влияние на формы воздушных потоков.

Я надеюсь, что подобные технические детали и увертки не испортили впечатления от книги.

Дэйв Дункан Хроники Пандемии Принцесса Инос. Том 1

Волшебное окно

ПОСВЯЩАЕТСЯ ДЖАНЕТ

SINE QUA NON

Бессмертным ты был создан, соловей,

Ты неподвластен алчным поколениям;

Ты мне поешь – но царь минувших дней

И раб его смущен был тем же пеньем;

И та же песня донеслась в тот час,

Когда с печалью в сердце Руфь стояла

Одна, в слезах, среди чужих хлебов,

И та же песнь не раз

Таинственные окна растворяла

В забытый мир над кружевом валов.

Джон Китс. Ода к соловью

(Перевод Игоря Дьяконова)

Часть первая Юность уходит

1

Задолго до появления на земле Богов и смертных скала Краснегара возвышалась среди бушующего Зимнего океана, грозная и вечная. Во мраке долгих полярных ночей льды теснились в бессильном гневе у ее основания, залитые холодным светом печальной луны. В сиянии летнего солнца желтоватая скала возвышалась над бело-синей поверхностью моря, словно кусок гигантского сыра на фарфоровом блюде. Век проходил за веком, а островоставался неизменным.

Два склона скалы почти отвесно спускались к морю. Их узкие уступы были доступны только крикливым морским птицам. Третий же был менее крутым, и на нем прилепился мрачный маленький городок с небольшими беспорядочно расположенными домишками, напоминающими ласточкины гнезда. Над ними, на самой вершине, возвышался старинный замок с черными заостренными башнями.

Человеческая рука не смогла бы возвести его в месте столь диком. Замок был построен много веков назад великим волшебником Иниссо, чтобы служить резиденцией ему самому и основанной им династии. Его потомки по мужской линии до сих пор правили здесь, но нынешний монарх, король Холиндарн, любимый своим народом, имел лишь одного ребенка – дочь Иносолан.

Лето приходило в Краснегар поздно. Когда жители стран с более мягким климатом уже считали ягнят и цыплят, жестокие штормы все еще накатывали с Зимнего океана. Когда счастливые южане собирали сено и ягоды, извилистые улочки северного города были по-прежнему занесены сугробами. Даже когда ночь почти полностью исчезала с бледного арктического неба, холмы на берегу оставались коричневыми и безжизненными.

В конце концов наступала весна. Внезапно, без всякого предупреждения налетал веселый ветер и отгонял из гавани ледяные поля, холмы сбрасывали свой снежный покров, а сугробы на улицах быстро превращались в унылые серые кучи, прячущиеся по темным углам.

Несколько дней дождя – и мир опять был чист и зелен, а хорошая погода сменяла плохую в мгновение ока. Как говорили местные жители, чтобы увидеть весну в Краснегаре, надо в нее поверить.

Солнечный свет льется в окна замка. Рыбачьи лодки спущены на воду. Наступил отлив, берега освободились от снега, и юной принцессе казалось, что земля так и ждет, чтобы кто-нибудь проскакал по ней верхом. Иносолан рано спустилась к завтраку, поглощенная обдумыванием планов на день. Зал был почти пуст. Еще до наступления хорошей погоды работники переправили весь скот по дамбе на материк. А сейчас возились в гавани, вычищая все после зимы. Учитель принцессы, мастер Порагану, страдал от обычного весеннего приступа ревматизма, что весьма кстати – некому будет возражать, если она отправится в конюшню сразу, как только перекусит.

Тетушка Кэйд в полном одиночестве восседала за высоким столом. Увидев ее, Иносолан хотела быстро отступить и поискать что-нибудь из еды на кухне, но было поздно – Кэйд уже заметила ее. Пришлось войти. Принцесса гордо выпрямилась, надеясь, что царственная осанка сделает менее заметной ее потрепанную одежду.

– Доброе утро, тетя! – сказала она весело. – Правда, прекрасное утро?

– Доброе утро, дорогая.

– Ты сегодня раньше, чем… – Не договорив, Иносолан внезапно вскрикнула – стоило ей сесть, как пояс впился в живот, чуть не перекусив ее пополам. Она смущенно улыбнулась, а рукава, явно короткие, скользнули вверх чуть ли не до локтей.

Тетушка Кэйд осуждающе поджала губы. Безусловно, ни одна тетушка в мире не могла одобрить появления за столом принцессы в старом грязном костюме для верховой езды.

– Похоже, ты выросла из этой одежды, дорогая! – мягко, но с упреком проговорила она.

Сама Кэйд, конечно же, была одета как на прием. Ни один серебристый волосок не выбивался из прически. Шею и пальцы украшали драгоценности. В ознаменование прихода лета она надела бледно-голубое льняное платье в мелких складочках.

Инос подавила желание съязвить, что тетушка, кажется, тоже выросла из своего платья. Кэйд была маленькой. Кэйд была полненькой. Кэйд становилась все полнее. Ее гардероб, привезенный два года назад из Кинвэйла, где она жила после замужества, уже едва подходил ей, а местные портнихи, по ее мнению, отставали от моды чуть ли не на поколение.

– А, ничего, сойдет, – беззаботно ответила Иносолан. – Я ведь собираюсь всего лишь прогуляться верхом по берегу, а не возглавлять парад.

Тетушка Кэйд промокнула губы белоснежной салфеткой и сладко улыбнулась.

– Как чудесно, дорогая! А кто поедет с тобой?

– Кел, я надеюсь. А может быть, Идо или Фэн. Рэп, конечно, отправился на материк с работниками.

– Кел будет помогать мне, – нахмурилась Кэйд. – А Идо… Неужели ты поедешь с горничной?

Сердце принцессы упало. Бесполезно объяснять, что Идо – великолепная наездница и что за последнее время они не раз ездили вдвоем в гораздо худшую погоду.

– Ну уж кто-нибудь найдется! – заявила Иносолан и тут же благодарно улыбнулась старому Ноку, поставившему перед ней миску каши.

– Да, но кто? – Фарфорово-голубые глаза Кэйд приобрели страдальческое выражение, как всегда во время споров со своевольной племянницей. – Сейчас ведь все очень заняты. Я должна знать, кто поедет с тобой, дорогая.

– Я очень умелая наездница, тетя!

– Уверена в этом, но ты не можешь ехать без подобающего сопровождения. Это не соответствует твоему высокому положению, да и не безопасно. Так что, пожалуйста, выясни, кто сможет с тобой поехать, и скажи мне, прежде чем отправишься.

С трудом сдерживая раздражение, Иносолан отделывалась неопределенными междометиями, склонившись над кашей.

Кэйд очаровательно улыбнулась и с самым невинным видом добавила:

– Так ты обещаешь, Иное?

Все, она в ловушке! Ничего не оставалось, как ответить:

– Конечно, тетя.

Такая мелочная опека была унизительной. Инос была старше Силы, дочери повара, которая вышла замуж и вот-вот станет матерью.

– Я сегодня устраиваю небольшой утренний прием, – проговорила Кэйд. – Ничего особо торжественного, придут несколько городских дам… Будет чай с пирожными. Было бы прекрасно, если бы ты присоединилась.

В такой-то день? Чай, пирожные и толстые горожанки? Инос предпочла бы чистить конюшни!

* * *

Катастрофа! Найти не удалось никого. Даже на самых молодых и неумелых мальчишек, казалось, возложены были поручения мировой важности, которые ну никак не могли быть отложены. Мальчишки отправились на холмы или к лодкам. Девочки заняты были на полях или у навесов для сушки рыбы. Не было ну просто никого!

Причем речь даже не шла о спутниках ее ранга. Инос водилась с детьми королевских слуг, поскольку помимо короля на Краснегаре вообще не было знати. Холиндарн считал дворянами купцов и богатых горожан, это же поневоле делала и тетушка Кэйд. Но как у слуг, так и у дворян в определенном возрасте юноши начинали заниматься различными ремеслами, а девушки выходили замуж. В результате на данный момент не было никого, кто мог бы сопровождать принцессу, и надежды на прогулку начали таять.

В конюшнях было почти пусто – ни людей, ни коней. Входя, Инос столкнулась с Идо, несущей на голове стопку свежевыстиранного белья.

– Ищешь Рэпа? – спросила она.

Нет, Инос не искала Рэпа. Рэп не вернется до зимы. И вообще почему все всегда думают, что ей нужен именно Рэп?

Некоторое время принцесса грустно чистила свою лошадку Молнию, хотя та и не нуждалась в этом. Если что ей и нужно было, так это побольше движения. Инос унаследовала Молнию от матери. Вот если бы мать была жива, тогда… Ну да ладно, глупо об этом думать!

Выходя из конюшни, Инос встретила старого конюха Хононина, похожего на грубоватое, потрепанное жизнью изваяние. Его лицо, казалось, было высечено из камня.

– Доброе утро, госпожа. Ищете Рэпа?

Инос фыркнула и проскочила мимо, хотя знатной особе не подобало себя так вести, но принцессу беспокоило другое. Она не сможет поехать кататься, и тетушка Кэйд будет знать, что та еще во дворце. Захочет ли она выловить племянницу, чтобы устроить ей пытку чаем с пирожными? Поразмыслив, принцесса решила, что тетушка жаждет ее участия, по-видимому, не больше, чем сама Иное. К несчастью, Кэйд может счесть своим долгом дать племяннице возможность попрактиковать светские манеры.

В столь печальном настроении Инос оказалась во дворе замка и увидела повозку, направляющуюся к воротам. Ей пришла в голову новая мысль. Она обещала Кэйд, что не поедет кататься без сопровождающих, но ведь никто не говорил, что она не может одна сходить в гавань… Или хотя бы в город…

Надо подумать, как миновать стражу. Часовой, стоящий у ворот, вряд ли помешает, но вот старый и любопытный сержант Тосолин любит сидеть в караульной и наблюдать за теми, кто входит и выходит из замка. Он может посчитать себя вправе задавать вопросы принцессе Иносолан. Да, наверняка привяжется!

Она миновала ворота, укрывшись за груженой повозкой. Тоненькой принцессе как раз хватило места протиснуться между огромным колесом и черными камнями кладки. Инос прошла мимо часового, даже не взглянув на него. В следующий миг она уже была во внешнем дворе, чувствуя себя как вырвавшийся из западни хорек.

* * *

Если королю безопасно одному ходить по городу, значит, это так же безопасно и для его дочери. Ну действительно, какая тут может быть опасность? Ее отца подданные любят, Краснегар всегда был законопослушным. Другое дело – большие города. Но в Краснегаре ничего не может случиться, уверяла себя Иное. Правда, тетушка Кэйд могла бы возразить, что знатным особам не подобает ходить без сопровождающих, но Инос не видела смысла в том, чтобы слепо следовать обычаям Империи в королевстве отца.

Единственная проезжая дорога зигзагами спускалась с холма, но Инос предпочитала узкие улочки и лестницы, извилистые и крутые. Некоторые из них были открытыми, залитыми ярким солнцем, другие же имели навесы. В этот чудесный день их наполняла радостная суета. Инос часто узнавали. Наследница ловила улыбки и приветствия, а иногда – озадаченные и удивленные взгляды и на все отвечала царственным кивком, как делал ее отец. Да, она подрастает, и люди должны привыкать к тому, что будут часто видеть ее здесь.

И все же, пока принцесса спешила по крутым спускам маленького города, она не встретила никого заслуживавшего ее внимания – ей попадались плечистые грузчики и широкобедрые матроны, еле ковыляющие старики и слюнявые младенцы. Только скучные люди оставались в Краснегаре летом!

Время от времени она видела далеко внизу шиферные крыши, а еще ниже – гавань. Два корабля, первые в этом году, уже прибыли. К ним-то она и направлялась. Начало навигации всегда вызывало настороженность у краснегарцев. Иногда корабли привозили страшную болезнь, выкашивавшую город словно косой. Не прошло и двух лет с тех пор, как эпидемия унесла жизнь королевы.

Несмотря на это, в гавани жизнь била ключом. Рыбаки и китобои Краснегара смешивались с приезжими торговцами, капитанами из городов Империи и грозными светловолосыми джотуннами из Нордландии – высокими людьми с ледяными голубыми глазами, вызывавшими легкую дрожь у девочки. Там она могла увидеть даже полудиких лесных гоблинов, за каждым из которых следовало несколько жен, нагруженных связками мехов. Вдруг Инос резко остановилась. Широкая, залитая солнцем лестница перед ней была почти пуста, лишь внизу болтали две женщины. Одной из них была мать Юнонини, смотрительница дворцовой часовни. Если бы старуха взглянула вверх и увидела Инос одну, она наверняка стала бы выяснять, в чем дело. Судя по движениям собеседниц, они как раз прощались.

Позади Инос открылась дверь, и из нее вышла женщина ос свертком под мышкой. Принцесса улыбнулась ей, взялась за ручку двери и вошла, решительно закрыв ее за собой под звон серебряного колокольчика.

Маленькую комнатку окружали полки с рулонами тканей. Владелицей лавочки была тетушка Меолорна. Она посмотрела на Инос и сделала реверанс. Весьма польщенная, девочка присела в ответ. Скажу, что пришла за покупками, решила она, – самое подходящее для знатной дамы занятие, против которого никто, даже тетушка Кэйд, не сможет возразить.

– Ваше высочество – единственная леди в Краснегаре, которая может это носить!

– Я? Почему вы так считаете? Мистресс Меолорна просияла.

– Ваше высочество, зеленый так подчеркивает цвет ваших глаз! Ваши глаза просто замечательны! Я уверена, что у вас единственные по-настоящему зеленые глаза во всем королевстве.

Красота? Инос уставилась в зеркало. Она была задрапирована в нечто волшебное – струящийся зеленый с золотом шелк. И действительно, глаза у нее были зеленые. Принцесса впервые задумалась – есть ли такие у кого-то еще?

– Импы, как я, имеют темно-карие глаза, – говорила Меолорна. – У джотуннов они голубые. Так что у всех, кроме вас, они или карие, или голубые.

Инос подумала, что у Рэпа серые глаза, но Меолорна могла и не знать какого-то младшего работника во дворце. Все же остальные были джотуннами или импами, одно из двух. Импы были коренастыми и темноволосыми, джотунны – высокими и светлыми. Летом их кожа краснела и облезала. Импы же, наоборот, часто болели зимой.

– Так, значит, я не отношусь ни к тем, ни к другим? – спросила Иное, – Как интересно, я никогда об этом не задумывалась!

У отца Инос были темно-русые волосы и светло-карие глаза.

– Вы – компромисс, ваше высочество, осмелюсь так выразиться. Ваш отец правит здесь в Краснегаре как импами, так и джотуннами. Ему не подобало бы выделять одних или других.

Инос собиралась спросить, не делает ли это ее полукровкой, но вовремя спохватилась. Конечно, кровь королей Краснегара и не могла быть чистой. На протяжении многих поколений они брали в жены представительниц то одного, то другого народа. Как правило, черты импов и джотуннов не смешивались, и дети походили на одного из родителей, но, видимо, Инос была исключением. Нужно не забыть спросить об этом отца. Любопытно, как она не замечала этого раньше!

Инос не была ни высокой, ни низкой. Ее волосы были цвета темного золота, а не льняные, как у джотуннов. Девочка не облезала летом, а, наоборот, приобретала великолепный загар. И она отнюдь не изнывала длинными зимними ночами, как импы. В общем, она была настоящей краснегаркой, и при этом единственной.

– Бронзовое – под цвет лица, золото – под цвет волос, а зеленое – глаз, – бормотала мистресс Меолорна. – Как будто узор придуман богами специально для вас!

Инос снова посмотрела на чудесную ткань, окутывавшую ее. Никогда она не видела ничего похожего и даже не представляла, что подобное чудо может существовать. По зеленому шелку были вытканы золотые драконы и бронзовые листья. Стоило Инос шевельнуться, и драконы переливались, будто готовые взлететь. Тетушка Кэйд непременно придет в восторг от шелка и к тому же обрадуется, что Инос наконец заинтересовалась нарядами. И отец наверняка не будет возражать, ведь скоро она повзрослеет и должна будет играть заметную роль в придворных церемониях. Надо будет посоветоваться с Кэйд насчет фасона платья.

– Это самая красивая ткань, которую я когда-либо видела, – твердо сказала Иное. – Я просто должна ее иметь! Сколько это будет стоить?

2

Никто никогда не высказывал предположения, что тетушка Меолорна может быть волшебницей, но эта мысль невольно пришла в голову Иное, пока она, тяжело дыша, поднималась по последней улочке, ведущей к замку. Три с половиной империала! Как она позволила себя околдовать, что согласилась на такую огромную сумму за простой отрез шелка? У тетушки Кэйд случится истерика! Тетушка не должна ни о чем узнать. Безусловно, лучшей стратегией для Инос было сейчас же пойти к отцу и объяснить, что она избавила его от необходимости выбирать ей подарок ко дню рождения. Правда, до дня рождения еще оставалось порядочно времени.

Хотя он никогда не дарил ей ничего, что бы стоило три с половиной империала, но ведь принцесса подрастает и уже нуждается в некоторой роскоши. Конечно же он поймет, когда увидит этот шелк, и она расскажет, почему выбрала именно его. Король будет доволен, что дочь начинает проявлять больше интереса к чисто женским вопросам… А если нет? Что тогда? У нее было немного собственных драгоценностей, которые можно было бы продать в городе. Это принесло бы ей пол-империала. Тогда требуемая сумма свелась бы к трем, а простое «три» звучало бы уже лучше. Отец должен понять, что единственной альтернативой для его любимой дочери будет броситься вниз с самой высокой башни замка. Возможно, Инос и смогла бы прожить без шелка – ведь жила же до сих пор! – но уж точно не вынесет позора, если придется возвращать отрез. Так что надо надеяться, что король похвалит ее вкус и проследит, чтобы деньги были уплачены… А если нет?

Инос достигла конца улицы и остановилась, чтобы перевести дыхание и осмотреться. В замке имелись только одни ворота, ведущие в вымощенный булыжником внешний двор. Теперь здесь не было повозок, за которыми можно было бы спрятаться, только несколько пешеходов. Летнее солнце стояло достаточно высоко. Оно освещало голубей, с важным видом клюющих конский навоз. Последние остатки снега тихо дотаивали в углах. Рядом с воротами стоял часовой в доспехах, такой же жесткий и прямой, как его копье. Две грязные собаки лениво сопели у его ног. Любопытный старый Тосолин наверняка сидел в засаде в своей караульной под аркой ворот.

Это совершенно не касается Тосолина, твердо решила Иное. Если даже он и имел право не выпускать ее, то уж никак не мог не впустить. Она не узнала часового, который словно окаменел, но он, судя по его виду, относился к своим обязанностям исключительно серьезно.

Инос расправила плечи, перехватила поудобнее сверток с шелком и пошла. Да, она имела полное право пойти в город одна, и если ей захотелось сделать это в старых потертых штанах и кожаной куртке, выброшенной, возможно, каким-нибудь конюхом еще во времена Иниссо, – прекрасно, Тосолина это не касается. Ей стало интересно, кто же этот часовой у ворот. Наверное, какой-нибудь новичок. И только подойдя к самой арке, принцесса вдруг узнала его.

– Рэп!

Юноша посмотрел на нее с тревогой и чуть не выронил копье.

Затем еще напряженней стал по стойке «смирно», уставясь прямо перед собой и не глядя на нее. Иносолан рассердилась.

– И что, интересно, ты тут делаешь? – требовательно спросила она. – Я думала, ты на материке.

– Я вернулся всего на пару дней, – тихо проговорил он, предостерегающе указывая глазами на дверь караульной.

– Почему же ты мне не сказал? – Она уперла руки в бока и сердито осмотрела его с ног до головы.

Шлем ему был явно мал и напоминал огромное яйцо в гнезде его непослушных темных волос. Кольчуга была изрядно проржавевшей и слишком большой. Некрасивое лицо Рэпа быстро становилось из коричневого красным, отчего стали видны все веснушки.

– Ты выглядишь по-дурацки! Чего это ты так вырядился? И что ты здесь делаешь, почему ты не на конюшне?

Пудинг – так прозвали они Рэпа, когда все были еще детьми. У него тогда почти не было видно носа. Да и сейчас его лицо, казалось, состояло из подбородка, рта и больших серых глаз.

– Пожалуйста, Иное! – умоляюще прошептал он. – Я же на часах! Мне нельзя с тобой разговаривать. Она вскинула голову.

– Правда? Я выясню это у сержанта Тосолина! Рэп всегда принимал все за чистую монету.

– Нет! – Он бросил еще один испуганный взгляд в сторону караульной.

Рэп заметно вырос даже за то короткое время, что отсутствовал, если дело было не в этих дурацких сапогах. Он был значительно выше Иное, а в доспехах казался шире и крупнее. Пожалуй, юноша выглядел не так уж плохо, как ей показалось вначале, но она не собиралась ему в этом признаваться.

– Объясни, как ты здесь оказался! – потребовала принцесса, сверкнув глазами.

– Пару кобыл надо было отправить назад. – Рэп старался не двигать губами, глядя прямо перед собой. – Вот я и пригнал их. Я должен вернуться обратно с повозками. У старого Хононина нет для меня работы, когда все лошади на материке.

– Вот как! – воскликнула Иное, торжествуя. – Очень хорошо, ты, значит, не так уж занят. Поедешь кататься со мной после обеда. Я поговорю с сержантом.

Смесь ярости и упрямства отразилась на лице юноши. Плоский нос сморщился, и ей вдруг показалось, что веснушки вот-вот посыплются с него, как коричневые снежинки.

– Не смей!

– Это ты не смей так говорить со мной!

– Я вообще не буду с тобой разговаривать!

Минуту они стояли, возмущенно уставившись друг на друга.

Рэп – стражник? Теперь Инос вспомнила, как когда-то он выражал желание учиться владеть мечом. Какая идиотская затея! Он был исключительно хорош с лошадьми, у него был просто прирожденный дар!

– Что, по-твоему, ты делаешь, стоя здесь с этим дурацким копьем?

– Я охраняю дворец!

Инос фыркнула, прежде чем вспомнила, что фыркать – не по-королевски.

– От кого? От драконов? Колдунов? Легионов Империи?

Она с удовольствием увидела, что теперь он по-настоящему рассердился, но, сделав над собой усилие, Рэп постарался ответить вежливо:

– Я окликаю незнакомцев.

Вот вздор! Она удержалась, чтобы опять не фыркнуть, но тут, как будто посланный богами, появился странник, который направлялся через двор к воротам.

– Прекрасно, – сказала Иное. – Окликни этого!

Рэп в сомнении покусал губы.

– Он не кажется таким уж опасным.

– Окликни! Я хочу посмотреть, как это делается. Юноша сердито сжал губы.

– Тогда отойди!

Рэп взял копье наперевес, выставил вперед левую ногу и, подождав, пока странник приблизится, грозно спросил:

– Кто идет, друг или враг?

К несчастью, в волнении он оговорился, и вместо «друг» прозвучало «демон».

Чужестранец остановился, поднял брови и задумался над вопросом.

– Ты ведь новичок, правда? – спросил он приятным тенором.

Рэп страшно покраснел, но молчал, ожидая ответа.

Инос приглушила смешок, но ровно настолько, чтобы Рэп мог его услышать.

– Ну, я, конечно, не демон.

Незнакомец был очень молод, изящен и не очень высок, хотя и светловолос, как джотунн. Инос не могла вообразить себе кого-либо менее похожего на демона. На нем был коричневый шерстяной плащ с откинутым капюшоном и мешковатые вязаные штаны. Одежда была ему велика, так что на первый взгляд юноша мог показаться неряшливым. На самом же деле он был чисто выбрит и вымыт, что не так уж часто встречалось в Краснегаре, и его золотистые волосы блестели на солнце.

– Я определенно не демон, – повторил незнакомец. – Я странствующий менестрель.

– Как твое имя, менестрель? – хрипло спросил Рэп.

– Меня зовут Джалон. – Но его внимание уже переключилось на Иное. Он поклонился. – И я знаю вас. Ваш покорный слуга, ваше высочество!

У него были большие голубые глаза, которые показались Инос очень привлекательными. Повинуясь внезапному порыву, она протянула юноше руку. Он взял ее своими длинными пальцами музыканта и поцеловал.

– Я видел вас, когда вы были очень маленькой, ваше высочество. – Его улыбка была полна очарования. – Я и тогда был уверен, что вы поразите мир своей красотой. Но вижу, что все же недооценивал ее.

Он действительно был чудесным юношей!

– Если ты менестрель, то где твоя арфа? – Рэп по-прежнему держал копье наперевес.

– Когда же ты видел меня? – спросила Иное. Вряд ли он был намного старше ее. Она никак не могла припомнить такого молодого менестреля. Возможно, он был тогда учеником и сопровождал учителя?

Он улыбнулся ей и повернулся к Рэпу.

– Арфы тяжелы.

Он вытащил флейту из кармана.

– Ты и поешь тоже? – Рэп все еще смотрел подозрительно.

– Только не одновременно, – торжественно произнес Джа-лон.

В этот раз смешок сдержать не удалось, и Рэп бросил на Инос свирепый взгляд.

Грозно нацеленное копье явно не беспокоило Джалона.

– Но я действительно играю на арфе, – продолжал он, – и раньше у камина в большом зале была арфа, так что уверен, что смогу опять ею воспользоваться.

Казалось, его ничто не могло обеспокоить. Кроме того, Инос знала, что арфа и вправду стояла у камина.

– Подожди здесь! – Рэп довольно неуклюже взвалил копье на плечо и повернулся, громко топая сапогами, явно направляясь в караульную.

Этого нельзя было допустить. Инос не хотела, чтобы сержант Тосолин вышел и увидел ее разгуливающей без сопровождающих, да еще с собственными покупками под мышкой.

– Рэп! – воскликнула она. – Неужели ты уйдешь и оставишь меня беспомощной с этим опасным незнакомцем? Рэп остановился и обернулся, яростно скрипнув зубами.

– И замок! – продолжала она. – Что, если появится тролль или грифон, а тебя не будет, чтобы защитить нас?

– Тогда ты пойдешь со мной! – Теперь Рэп едва владел собой.

– Нет, я думаю, ты должен отвести мастера Джалона в караульную, если считаешь его опасным, – сказала Инос. – добро пожаловать в дом моего отца, менестрель!

Это прозвучало очень изысканно и по-королевски.

Незнакомец улыбнулся и опять поклонился ей, затем непринужденно двинулся к караульной вместе с Рэпом. Инос задержалась на минуту, затем проскользнула в арку, никем не замеченная и очень довольная.

* * *

Инос скоро опять запыхалась, торопливо поднимаясь по бесконечным ступеням к своей комнате. На полпути она встретила старого сенешаля Кондорала, осторожно спускающегося по плохо освещенной лестнице. Это был маленький, сгорбленный человек с серой увядшей кожей и слезящимися глазами. Инос не любила на него смотреть. Вместе с тем, он был приятным старичком, когда не пускался в бесконечные воспоминания, настоящим «обломком прошлого». Память на недавние события часто подводила его, и он постоянно повторял одни и те же истории.

– Добрый день, мастер Кондорал, – сказала Иное, останавливаясь.

Мгновение он молча смотрел на нее, держась за перила.

– И вам добрый день, ваше высочество, – промолвил он наконец слегка удивленно, как будто предпологал, что принцесса намного младше.

– Не знаете ли вы менестреля по имени Джалон?

Инос до сих пор беспокоило, что она никак не могла вспомнить любезного молодого человека, ведь менестрели довольно редко появлялись в Краснегаре.

– Джалон? – Кондорал нахмурился и выпятил губу. – Ну почему же, конечно, мадам! Очень хороший трубадур! – Старик просиял. – Он что, опять здесь?

– Да, – сказала принцесса с досадой. – Я почему-то не помню его.

– О нет, вы и не могли бы! – Кондорал покачал головой. – Нет, никак! Это было много лет назад. Но это хорошая новость. Мы услышим прекрасное пение, если голос мастера Джалона не потерял своей красоты. Вспоминаю, как он заставил нас прослезиться, когда пел балладу «Дева и дракон».

– Но он не выглядит старым, – поспешно возразила Иноc, – он не намного старше меня.

Кондорал опять покачал головой с явным сомнением.

– Я помню, как еще в молодости слышал рассказы о нем, миледи. Это, должно быть, сын или даже внук.

– Может быть, – сказала она и побыстрее прошмыгнула мимо, пока он не пустился в воспоминания.

Преодолев несколько Лестниц, Иноc добралась до своей комнаты наверху одной из башенок Она занимала ее с прошлого года и очень любила, хотя зимой в ней жить было невозможно из-за холода. Комната была круглая и очень светлая, а высокий сводчатый потолок доходил чуть не до пола. Здесь было четыре заостренных мансардных окна, из которых был виден весь Краснегар.

На севере лежал Зимний океан, сейчас сверкающий голубизной и словно улыбающийся под лаской летнего солнца Прибой лениво разбивался о скалы, чайки кружили над ним, иногда устремляясь вниз за добычей. На западе находились дворы и башни замка, бесконечные крыши и террасы.

К югу располагался город, круто спускающийся к гавани. За небольшим проливом лежало побережье с невысокими холмами, поросшими травой. Эти холмы тоже были частью отцовских владений. Ему же принадлежали и торфяные пустоши, лежащие за горизонтом, но Инос бывала там редко, только когда охотилась с родителями.

Принцесса положила драгоценный сверток с шелком на кровать и принялась стягивать одежду, бросая вещи прямо на ковер. Оставшись в льняном нижнем белье, она схватила шелк и попыталась задрапироваться в него, как это делала с ней мистресс Меолорна. У нее не очень получилось, но зрелище все равно было впечатляющим.

Никогда не видела Инос подобной ткани. Она даже не представляла, что нити могут быть такими тонкими, мягкими или что можно создать на станке такие узоры. Золотой, зеленый, бронзовый – цвета горели в ее комнате даже ярче, чем в полутемной лавочке.

И как много было этого шелка! Она попробовала сделать себе шлейф и чуть не упала, наступив на него и заставив затрепетать золотых драконов. Как сказала Меолорна, шелк, должно быть, происходил из далекого Гувуша, лежащего на берегах Весеннего моря, а такие вещи были величайшей редкостью в северных краях. Она купила его много лет назад у моряка-джотунна, которому он наверняка достался как пиратская добыча. Шелк был старинным, роскошным, просто созданным для того, чтобы оттенять красоту принцессы Иносолан из Краснегара.

Но три с половиной империала! Инос вздохнула, глядя в зеркало. Надо добиться, чтобы отец понял! Иначе единственным возможным выходом оставалось самоубийство.

Ну почему она пообещала, что деньги будут заплачены сегодня же? Надо было оставить себе большее пространство для маневра.

С другой стороны, платье из этого чуда будет надеваться только по особым случаям, так что его хватит на годы Инос уже перестала расти, значит, не вырастет из него. Конечно, не мешало бы немного округлиться – она очень надеялась, что так и будет. А пока недостаток форм легко восполнить, подложив подушечки. Интересно, какой размер подушечек позволит ей тетушка Кэйд?

Ну что же, вертеться перед зеркалом не имело смысла. Нужно поговорить с отцом. Инос начала сворачивать шелк, размышляя, что надеть для этого разговора. Видимо, лучше всего – старое коричневое платье из грубой шерсти, теперь слишком короткое да еще и залатанное. Это будет как раз то, что надо.

3

Инос потребовалось некоторое время, чтобы выяснить, где отец. Наконец ей сказали, что он у себя в спальне, что было неслыханно в это время дня. Кроме того, это значило, что надо опять подниматься по бесконечным лестницам. Впрочем, любого места в Краснегаре можно было достичь, только преодолев множество ступеней.

Спальня короля располагалась в верхней части огромной башни, известной как башня Иниссо. Инос пробиралась туда по лестнице, встроенной во внешнюю стену. В башне было много помещений на разных этажах: тронный зал, приемная, гардеробная, передняя. Останавливаясь в гостиной, чтобы перевести дыхание, Инос в очередной раз задумалась, почему ее отец не переедет в более удобную часть замка?

Гостиная была тем не менее ее любимой комнатой. Когда два года назад тетушка Кэйд вернулась из Кинвэйла, она привезла с собой гарнитур, украшающий сейчас гостиную, совсем не похожий на тяжелую старинную разномастную мебель, загромоздившую дворец. Гарнитур был в высшей степени изысканный, из розового дерева с позолотой, с тонкими изящными ножками, покрытый великолепной резьбой, обитый атласом с розами и бабочками. Во всем Краснегаре не было комнаты, убранной с таким вкусом. Даже ковры здесь были произведением искусства. Инос была в восторге от нового облика гостиной, хотя и постеснялась бы даже себе признаться в этом, чтобы не оскорбить память матери.

Восстановив дыхание, девочка прошла через гостиную и поднялась в следующую комнату, называемую теперь туалетной. До недавнего времени она была ее спальней. Затем, по последнему лестничному пролету, принцесса добралась до отцовской комнаты.

Дверь была открыта, так что Инос вошла. Вид неуклюжей, громоздкой мебели вызвал в ней смешанные чувства. Последнее время она редко бывала здесь, и ее вдруг поразило, каким старым и обветшавшим здесь все выглядело – настоящее прибежище стареющего вдовца, сохраняющего верность вещам, невзирая на их внешний вид.

И действительно, алый шелк поблек, позолота облупилась. Занавески и ковры были потерты. Портрет ее матери по-прежнему висел над камином, но потемнел от копоти.

Как часто ледяным утром Инос забиралась в огромную кровать, чтобы уютно устроиться между родителями под охапкой меховых зимних одеял! Теперь же на эти радостные воспоминания накладывался образ матери, горящей в лихорадке, умирающей от страшной болезни, принесенной первым весенним кораблем и бушевавшей в городе все лето. Лучше не вспоминать сейчас об этом!

Как ни странно, спальня пустовала.

Инос нахмурилась, сердито глядя на предметы обстановки, как будто те виноваты. Занавески балдахина над огромной кроватью раздвинуты. Отца там не было. Да и трудно представить, чтобы днем он лежал в постели. Она посмотрела в раздумье на большой шкаф, но ведь не спрячется же король Холиндарн в шкафу! Занавески на окнах были задернуты, за ними никого не было. Больше искать было негде.

Озадаченная, Инос повернулась, чтобы выйти, но вдруг остановилась. Что-то смутно шевельнулось в подсознании. Она опять осмотрелась, пожала плечами и двинулась к лестнице… И опять остановилась. Кожу на голове как будто слегка покалывало. Она чувствовала что-то странное, но не могла понять что.

Ну ладно! Решительно сжав зубы, она повернулась лицом к комнате. Ноги почти отказывались ей повиноваться, но Инос преодолела непонятную слабость и стала медленно обходить все помещение, подозрительно глядя на каждую вещь, заглядывая в каждый уголок. В конце концов она принцесса и находится в отцовской спальне, где просто не может быть ничего неожиданного, так что охватившая ее неясная тревога была совершенно необъяснима.

Вдруг девочка увидела, что туалетный столик с высоким зеркалом отодвинут от стены. Вряд ли это могло о чем-то говорить, но все-таки было странно. Зачем столик отодвинули? И как она этого сразу не заметила? Покрывшись от волнения мурашками, Инос заставила себя заглянуть за столик… И увидела открытую дверь! Дрожь в руках пропала, сменившись чувством растерянности и некоторой обиды. Почему Инос никогда не слышала об этой двери? Она взглянула на горизонтальные балки и дощатый потолок. Верхние комнаты всех других башен имели шатровое перекрытие, как, например, ее собственная комната. Значит, над спальней было еще помещение! Как интересно! А она и не подозревала!

Инос никогда не отличалась медлительностью. Осторожно держа драгоценный шелк, чтобы не испачкать в паутине на обратной стороне столика, она решительно двинулась к двери. Как и ожидала принцесса, за ней был еще один лестничный пролет, проходящий между внутренней и внешней стенами. Там было очень пыльно. Маленькие окошки, расположенные через каждые несколько шагов, покрывала паутина. Воздух пропитался запахом плесени. Потайная комната! Секунду или две Инос колебалась, но любопытство победило. Она проскользнула в узкий проем и стала быстро подниматься, забыв даже о шелке.

Несмотря на спешку, принцесса старалась ступать неслышно. Возможно, наверху и не было ничего особенного, тогда отец просто радостно поприветствует ее, как всегда. С другой стороны, разве не странно, что никто даже никогда не упоминал об этой комнате? Впрочем, какая теперь разница? Инос искренне пыталась вести себя как можно лучше, но ей необходимо повидать отца, ведь у нее в руках – отрез шелка, стоящий целое состояние. Она…

– …слишком маленькая! – произнес голос отца.

Инос застыла, прижимаясь к холодным камням стены. Она уже почти дошла до верхней ступеньки, а дверь наверху явно была открыта. Голос отца гулко отдавался в комнате, как будто она была совершенно пустой.

– Совсем не такая уж маленькая, – ответил другой голос. – Ты только посмотри на нее! Это же почти взрослая девушка.

Отец пробормотал что-то, чего она не расслышала.

– В Империи ее уже сейчас сочтут вполне взрослой, – произнес собеседник короля.

Интересно, кто бы это мог быть? Инос не узнала голос, но этот человек, судя по его словам, знал ее.

– Но кто? Я не нахожу подходящей кандидатуры.

– Ну, тогда Анджилки? – Голос, видимо, принадлежал старику. – Или Калкор. Это наиболее приемлемые кандидаты.

Теперь Инос поняла, что именно они обсуждают. Задохнувшись от возмущения, она чуть было не ворвалась в дверь, чтоб заявить, что она не собирается выходить ни за герцога Анджилки, ни за тана Калкора, ни за кого бы то ни было! Только сверток шелка удержал ее.

– Нет, нет и нет! – громко сказал отец, и Инос немного успокоилась. – Стоит выбрать любого из них, как другой тут же начнет войну.

«Или я начну!» – подумала она.

За этим последовала пауза, часто встречающаяся в разговоре, когда смысл передается не словами, а взглядом, улыбкой, пожатием плеч и собеседники даже не замечают, что перестали разговаривать. Зато это замечают те, кто подслушивает. Конечно, подслушивать было не по-королевски, это было вообще некрасиво, и Инос знала об этом. Но она утешила себя тем, что так же некрасиво обсуждать человека в его отсутствие. И это как бы давало ей право слушать дальше.

– Никогда не встречал Калкора. – Это опять был голос отца.

– Ты ничего не потерял, друг мой! Друг? Инос не знала никого, кто мог бы так обращаться к королю.

– Он так ужасен?

– Груб! – Незнакомец тихо засмеялся. – Типичный джо-тунн. Представь себе пиры, длящиеся всю зиму, и все в этом роде. Подозреваю, что для поддержания силы он борется с медведицами. Не удивлюсь, если он ходит в белье из акульей кожи!

– В таком случае он отпадает.

Инос была полностью согласна с отцом.

– Анджилки же слишком стар для нее, – продолжал король. – Надо поискать кого-то другого. А насчет Кинвэйла ты прав, возможно, на следующий год…

Незнакомец заговорил очень тихо, так что принцесса с трудом расслышала:

– У тебя может не быть этого года, друг мой. Опять последовало молчание, теперь уже короткое.

– Понимаю. – Голос отца был странно ровным, без малейшего выражения.

– Прости!

– Это не твоя вина, – вздохнул король. – Потому-то я и посылал за тобой! Мне нужны твое искусство и твоя честность. Честность и мудрость. И я знал, что ты не станешь скрывать правду. – Снова пауза. – Но ты уверен?

– Конечно нет.

Инос услышала удаляющиеся шаги по доскам пола. Затем, откуда-то издали, незнакомец спросил:

– А это ты пробовал?

– Нет!

– Оно могло бы сказать тебе.

– Нет! Оно останется закрытым!

– Не представляю, как тебе удается удержаться!

– Потому, что оно приносит несчастье. Это обнаружил мой дед. С тех пор его не открывали.

– Однажды Тинал видел такое же, – вполголоса пробормотал гость. – Оно тоже было закрыто. Думаю, по той же причине.

Инос не представляла, о чем они говорят. По-видимому, оба отошли в глубь комнаты, к южному окну. Ей приходилось напрягать слух, чтоб различить голоса, заглушаемые биением ее собственного сердца.

– Даже если я прав насчет тебя… Это могло бы помочь. Если бы мы объединили усилия…

– Нет, Сагорн, друг мой. Я и раньше отказывался, и всегда буду отказываться. Только не думай, что я не доверяю тебе.

Сагорн вздохнул.

– Я-то знаю, кому ты не доверяешь, и ты прав. Ты не сказал своей дочери?

– Боже, конечно, нет! Она еще ребенок. Как она с этим справится?

Справится с чем? Инос хотелось затопать ногами от отчаяния, но она и дышать-то едва осмеливалась.

– Но скажешь? Еще одна пауза.

– Даже не знаю, – нерешительно промолвил отец. – Может, когда будет чуть постарше, когда… А может, и вообще не скажу!

– Ты должен! – Незнакомец произнес это таким тоном, каким никто не осмеливался разговаривать с королем. – Ты не можешь допустить, чтобы оно пропало! – Его голос эхом разнесся по пустой комнате.

– Должен? – Инос могла угадать насмешливое выражение на лице отца.

– Да, должен! Оно слишком ценно! И это единственная надежда Краснегара выжить. Ты же сам это знаешь.

– Оно слишком опасно.

– Да, действительно, – согласился незнакомец. – Но преимущества в данном случае перевешивают, не так ли? – Его голос стал вдруг робким, почти умоляющим. – Ты знаешь это! Ты… неужели ты не можешь доверить его мне? Даже если я пообещал бы сказать ей впоследствии?

Инос услышала, как отец усмехнулся. Одновременно он подошел ближе. Принцесса напряглась, готовая бежать.

– Нет, Сагорн. Ради ее безопасности. Я доверяю тебе, друг мой, но не… другим. Его собеседник вздохнул.

– Нет, уж конечно не Дараду. Никогда не доверяй ему. Или Андору.

– Держи их подальше, обоих! – прозвучал приказ короля.

– Да, обязательно. Джалон тоже проследит за этим.

Голос незнакомца раздался очень близко. Инос повернулась и стала спускаться, пытаясь ступать побыстрее, но неслышно. Джалон? Тот самый менестрель? Она была уверена, что точно расслышала имя. Какое отношение мог он иметь ко всему этому? И кто этот Сагорн?

И вдруг… Взгляд ее упал на многолетний слой пыли, покрывающий ступени. С ужасом она увидела собственные следы рядом со следами отца и его гостя. Это обязательно выдаст ее! Поднимаясь, Инос даже не смотрела на пол, но теперь следы были очень заметны даже в тусклом свете, проникающем сквозь запыленные окна. Какой кошмар! Теперь они узнают, что кто-то подслушивал.

Внизу принцесса задела тяжелую дверь, и проржавевшие петли пронзительно заскрипели. Инос проскочила в проем, пронеслась через отцовскую спальню и уже бежала вниз по лестнице, когда улышала за собой крики, а затем тяжелый топот сапог. Значит, за ней гонятся. Она должна незаметно выбраться из башни и первым делом спрятать свой драгоценный шелк, пока буря не уляжется.

Инос вбежала в туалетную, споткнулась о ковер в середине комнаты, еле удержалась на ногах, ринулась вниз по следующей лестнице и влетела в гостиную, к великому изумлению шести почтенных дам, только что собравшихся на утренний прием тетушки Кэйд.

Несколько мгновений Инос балансировала на одной ноге, с руками, раскинутыми, как крылья баклана. На удивленные взгляды дам она отвечала взглядом, полным ужаса, судорожно размышляя, не стоит ли попытаться прорваться сквозь них к двери напротив. Ей больше всего хотелось этого – тогда можно было хотя бы избавиться от шелка, но все эти дамы, сидящие на краешках розово-золотых стульев, блокировали путь, а за ними находился слуга Кел, только что вкативший сервировочный столик, на котором стоял лучший фарфоровый сервиз тетушки Кэйд и ее великолепный огромный серебряный чайник, распространяющий, как всегда, отвратительный запах горящего китового жира. А потом Кэйд поднялась, за ней поднялись остальные, и бежать было уже поздно.

Пухленькое лицо тетушки Кэйд покраснело и приобрело то самое раздраженное выражение, которое Инос часто видела в эти дни Она явно не могла решить, приветствовать липлемянницу как ни в чем не бывало или подобающим образом отчитать ее. Проблему осложняло и старое коричневое одеяние Иное, никак не соответствовавшее обстановке. Наконец она приняла решение. Лицо ее озарилось радостью.

– Иносолан, дорогая моя! Как чудесно, что ты смогла присоединиться к нам! Разреши представить тебе этих дам. Джиолинсод, Офази…

Голова у Инос шла кругом. С трудом выдавив улыбку и пряча шелк за спиной, она протягивала правую руку жеманно улыбающимся матронам, замиравшим от счастья. Еще бы! Быть приглашенной во дворец на чай к герцогине Кэйдолан было уже само по себе огромной честью, а встретить там еще и принцессу Иносолан – от этого можно было просто потерять голову! Особенно, ехидно подумала Иное, если принцесса одета в старомодное платье и перепачкана паутиной. А дамы были облачены в свои лучшие платья и шляпки да еще увешаны всеми драгоценностями, которыми владели или которые смогли одолжить.

И тут на лестнице опять послышался топот сапог.

Со стоном отчаяния Инос выдернула руку у четвертой представляемой ей дамы и попятилась от двери. Ее тетушка, потрясенная таким пренебрежением светскими манерами, могла только прошипеть: «Иное!» В ту же минуту дверь распахнулась и на пороге показался человек – пожилой, высокий и сутулый. Он скрестил руки и выпрямился, обводя взглядом комнату. Инос была уверена, что никогда не встречала его, однако же, судя по тому, что она слышала, он ее знал. У незнакомца было мрачное лицо, орлиный нос и яростно сверкающие голубые глаза. Глубокие морщины по сторонам рта и твердый подбородок. Седые пряди выбивались из-под коричневого капюшона плаща. К одежде пристали кусочки паутины.

– Доктор Сагорн! – воскликнула тетушка Кэйд, просияв от восторга. – Как любезно с вашей стороны присоединиться к нам!

Ее голос замер, когда она увидела, с каким гневом вошедший смотрит на ее племянницу, продолжающую пятиться назад.

Инос тщетно пыталась подавить волну паники, захлестнувшую ее под этим испепеляющим взглядом. Спиной она уперлась в столик, и отступать было уже некуда. Где же ее отец? Почему он не появился? Уж не сделал ли с ним что-нибудь этот зловещий старик? И, что уже совершенно непонятно, как он смог так быстро спуститься по лестнице? Он догнал ее, и при этом, в отличие от нее, даже не запыхался!

– Иносолан, – растерянно спросила тетушка Кэйд, – что это ты держишь за спиной, моя дорогая?

Инос открыла рот, но не могла вымолвить ни слова.

– Шелк! – ответил за нее грозный Сагорн. – Шелк с золотыми драконами.

Как он узнал? Так, значит, он волшебник!

Инос вскрикнула от ужаса и повернулась, чтобы бежать. Сервировочный столик опрокинулся, пирожные и вино разлетелись во все стороны. Огромный серебряный чайник, предмет особой гордости тетушки Кэйд, упал на пол с оглушительным стуком, сотрясшим, казалось, весь замок. Кипяток выплеснулся на половину присутствующих дам.

Сделав шаг, Инос наступила на пирожное с шоколадным кремом и чуть не упала. Кое-как удержавшись на ногах, она пулей вылетела за дверь и понеслась вниз по лестнице, оставив тетушку Кэйд в полном смятении.

4

Чуть не плача от страха, Инос пробежала без остановки все лестницы, проскочила переднюю, гардеробную, приемную и тронный зал. Выбежав в столовую, она перепугала группу маленьких детей, уплетавших обед. Сбегая с террасы, она еще не знала, куда бежит. Встревоженные голуби и чайки вспорхнули, а подкрадывавшаяся к ним рыжая кошка в ужасе вспрыгнула на стену.

Завернув за угол, Инос увидела перед собой открытую дверь дворцовой церкви и юркнула туда. Где же, как не в доме Богов, она может чувствовать себя в безопасности от волшебника?

Она с трудом остановилась в холодном и темном помещении, тяжело дыша и с оглушительно бьющимся сердцем. Церковь была небольшой, на ее сосновых скамьях могли разместиться всего человек двадцать – тридцать. Стены были очень толстые. Говорили, что церковь даже старше самого замка. В дальнем ее конце было два священных окна – одно яркое, другое темное и непрозрачное. Между ними стоял стол для подношений, а на нем – священные весы, их чаши из золота и свинца символизировали борьбу добра со злом. Воздух был сырой и затхлый.

Инос поспешила к столу и только собиралась приклонить колени, как сзади раздался скрипучий голос:

– Ну-ка, что это тут у нас, внезапный приступ раскаяния?

Инос вскрикнула от неожиданности. На передней скамье, сложив руки и выпрямившись, сидела мать Юнонини. Смотрительница часовни была суровой женщиной. Смуглая и черноволосая, в широком черном одеянии, она была почти неразличима в полумраке церкви, и только глаза ее горели мрачным удовлетворением.

– Чему же обязаны Боги твоим появлением, дорогая моя?

– Во дворце волшебник!

– Волшебник? Странно.

– Но это правда!

– Тогда сядь сюда и расскажи все по порядку, – проговорила мать Юнонини. – Тебе лучше не молиться в таком состоянии, ты можешь призвать совсем неподходящих Богов. Молитва требует соответствующего настроя и ясности мысли.

Все еще дрожа, Инос неохотно подошла и села рядом с ней. Ее голова сразу же оказалась ниже, чем у старухи, но хоть ноги доставали до пола. Отношение к ней матери Юнонини никогда не было особенно благожелательным. Та так и не смогла простить Инос за то, что на Празднике зимы девочка передразнивала ее походку вразвалочку. Не помогло даже то, что король заставил заблудшую дочь принести публичные извинения. Нечастые посещения принцессой церковной школы тоже не улучшали дела.

– Что это у тебя в руке? Дай-ка посмотреть. – Юнонини взяла шелк и развернула, поднося его к свету и любуясь. – Прекрасно! Ты, должно быть, принесла это в дар Богам?

– Э… нет.

– А для стола как раз нужна новая скатерть. Красивая ткань! Откуда она у тебя?

– Это… подарок отца на мой день рождения, – проговорила Инос чуть слышно.

– А он, интересно, об этом знает?

– Ну, пока еще нет. – Инос с тревогой оглянулась, чтобы проверить, не стоит ли в дверях волшебник. Сидя рядом с недружелюбной матерью Юнонини и боясь появления волшебника, Инос чувствовала себя в западне.

– Думаю, тебе лучше рассказать все по порядку.

Инос опустила голову и начала рассказывать. Ее дыхание успокаивалось, и сердце билось ровнее. Пусть она и не любила мать Юнонини, от которой сегодня ужасно пахло рыбой, та, по крайней мере, должна была знать, что делать, если страшный волшебник Сагорн найдет ее здесь.

Выслушав ее, мать Юнонини некоторое время молчала.

– Ну что же, – заявила она, немного подумав, – теперь хотелось бы услышать, как ты сама объясняешь эти странные события.

– Ч-что?

– Не говори «что?» с таким видом! Это не подобает знатной даме. Ты ведь знаешь, что я хочу сказать. Все события и действия, дитя мое, содержат как Добро, так и Зло. В этой вечной борьбе мы должны всегда стремиться оказаться на стороне Добра в этой вечной борьбе. Наша обязанность – всегда выбирать Добро, или хотя бы то, что к ближе к нему. Давай начнем с волшебника, допустим даже, что он им действительно является. Как ты считаешь, он добрый или злой?

– Я… Я не знаю. Если он друг отца… А вдруг он убил отца?

– Едва ли. Не делай поспешных выводов. Его величество мог задержаться просто для того, чтобы закрыть дверь. Он наверняка не хотел, чтобы всякие любопытные забредали в комнату Иниссо.

– Как, значит, вы и раньше знали об этой комнате?

– Конечно!

– Вы там были?

– Нет, – призналась Юнонини с оттенком неудовольствия. – Но я могу представить себе, что может там быть. Иниссо был великим волшебником – добрым, разумеется, – и его сила была сосредотечена в этой комнате. Там до сих пор могут быть всевозможные магические предметы, не предназначенные для глаз любопытных молодых особ.

Инос подумала, что старуха, должно быть, права. Когда она сунула нос, куда не просили, и, более того, стала подслушивать чужой разговор, она явно выбрала не Добро. Так что в вечной борьбе Добра со Злом принцесса стала не на ту сторону. В таком случае волшебник вполне может быть добрым, а его гнев – направлен на Зло в ней самой. Оказаться на стороне Зла было очень обидно, и Инос вдруг захотелось плакать, но только не при матери Юнонини.

– Теперь о шелке, – добавила священница, – скажи мне, что в нем хорошего, а что плохого.

– Я не должна была брать его, пока не смогу заплатить, – прошептала Иное, шмыгнув носом.

– Правильно, дитя мое, продолжай.

– Или хотя бы пока отец не согласится купить его мне.

– Очень хорошо! Итак, что ты должна сейчас сделать?

– Отнести обратно? – пролепетала Иное, чувствуя, как защемило сердце.

– О нет, думаю, что сейчас уже поздно. – Мать Юнонини шумно вздохнула, распространив вокруг запах трески, и покачала ножкой, не достающей до пола. – Тетушка Меолорна могла уже как-то распорядиться деньгами, которые ты ей обещала.

Надежда вновь вспыхнула в Иное.

– Так я могу его оставить? – робко промолвила она, но, увидев взгляд матери Юнонини, она опять погрузилась в отчаяние. – Нет?

– Мы не должны искать выгоду в неправедных делах, Иносолан. Не так ли?

Инос согласно наклонила голову.

– Так что ты должна делать? Инос задумалась.

– Отыскать наибольшее Добро? Женщина удовлетворенно кивнула.

– Я уже сказала, что нам пригодилась бы новая скатерть для священного стола…

– Прекрати запугивать ребенка! – раздался вдруг громовой голос.

Перед столом для приношений стоял Бог, сияющий так ослепительно, что невозможно было смотреть, хотя свет его не освещал окружающее пространство. Одновременно ахнув, Инос и мать Юнонини упали на колени и склонили головы. Неизвестно, волшебник Сагорн или нет, подумала Иное, но что это Бог, не может быть никаких сомнений. Страх ее вернулся с удесятеренной силой. Принцесса пожалела, что не может зарыться в землю, чтобы защититься от божьего гнева.

– Юнонини! Что ты знаешь о Сагорне?

Хотя голос и оглушал, но при этом не был таким уж громким и не вызывал эха.

Мать Юнонини издала звук, похожий на кваканье, и прошептала:

– Его величество говорил, что он должен приехать. Это большой ученый… – Она умолкла.

– Продолжай!

– Это старый друг его величества. В молодости они вместе путешествовали.

Последовала напряженная тишина. Темная холодная церковь должна была, казалось бы, нагреться от божественного огня, но этого не произошло. Камни под коленями Инос по-прежнему были холодными, шероховатыми и пахли пылью.

– Так что… – начал Бог голосом, который был вряд ли слышен снаружи, но Инос показалось, что он может сровнять горы с землей.

С очевидной неохотой мать Юнонини продолжала:

– Так что я не думаю, что он волшебник, тем более злой. Я… я должна была бы объяснить ей, успокоить ее…

– Да, ты должна была!

Сначала Инос закрыла лицо руками. Теперь же она чуть-чуть развела пальцы и посмотрела. Она могла видеть ноги Бога. Они сверкали так ярко, что у девочки болели глаза, однако пол под ними был, как всегда, темный. Собравшись с духом, принцесса бросила взгляд на Божество.

Он… или она… нет, они! – вспомнила Иное. Богов всегда называют «они». Они представляли собой женскую фигуру, во всяком случае, так казалось. Они не имели одежд, но Инос не чувствовала смущения от их наготы, тем более что ее глаза слезились и она не могла рассмотреть Его. Кроме того, вокруг тела Божества сиял радужный, постоянно пере-тивающийся свет. Сквозь него Инос угадывала женское тело удивительной красоты, излучающее нежность и сострадание. Вдруг неожиданно оно приобрело мужскую силу и властность и засверкало гневом Инос была счастлива, что не она находится на месте матери Юнонини.

Старуха тряслась всем телом. Глаза Инос так болели, что дна закрыла их и опять склонила голову. Это было все равно что пытаться увидеть камни в воде у берега, когда солнце играет на ряби воды, но только эта рябь была волнами красоты, силы, мужественности, женственности, любви, величия, а теперь – гнева. При этом, даже потрясенная божественным великолепием, принцесса не могла отделаться от ощущения чего-то очень знакомого.

Вдруг ей показалось, что Божество напоминает ее мать. Могло ли лицо матери сиять в этом свете?

Инос немного приободрилась Возможно, Бог не желал ей вреда, а просто не мог не выглядеть столь устрашающе.

– Юнонини! – гремел голос, кажущийся теперь мужским, хотя он и не изменился. – Чем плоха скатерть на столе?

– Ничем, о Боги! – всхлипнула старуха.

– Так Добро это или Зло – запугивать девочку, чтобы выманить у нее подношение, которое ей не принадлежит и которое она не хочет делать?

Мать Юнонини застонала еще громче.

– Боже, я была не права! Это было скорее Зло, чем Добро!

– Ты уверена? Вспомни, ведь Боги могут и вводить в заблуждение!

– Уверена, Боги! Я просто вредничала!

– Очень хорошо, – сказало Божество чуть мягче. – Покайся!

Волны гнева утихли и сменились чем-то таким, что Иное, тронутой до глубины сердца, захотелось плакать и смеяться одновременно. После минутной тишины перепуганная Юнонини начала издавать очень странные звуки, и Инос предположила, что это рыдания.

Затем Боги снова заговорили, и голос стал мягким и женственным:

– Иносолан.

Теперь была ее очередь, а ведь она тоже оказалась на стороне Зла!

– Да, Боги! – прошептала она.

– Ты должна побольше стараться!

Инос услышала, как стучат ее собственные зубы.

– Я верну шелк, Боги!

– Этого не нужно!

В изумлении она подняла глаза и тут же зажмурилась от невыносимого света.

– Вы хотите сказать, что отец купит его для меня?

Божество рассмеялось. Это был одновременно и тихий смешок, и наводящий ужас взрыв божественного веселья. Он должен был бы быть оглушительным и раскатиться эхом по маленькой церкви, но этого не случилось.

– Он купит не только шелк, но и многое другое. Мы не говорим, что ты это заслужила. Мы просто предсказываем, что это будет. Тебя ждут тяжелые испытания, Иносолан, но ты преодолеешь их, если выберешь Добро.

– Что я должна делать, о Боги? – спросила Инос и была поражена, осознав, что посмела задавать вопросы Богам.

– Всегда стремись к Добру, – отвечало Божество, – и, самое главное, помни о любви. Если ты не будешь верить в любовь, все пропало!

И Боги исчезли. Не ожидая ответа, благодарности, не требуя хвалы или молитв, они удалились.

5

Мать Юнонини издала громкий вопль и распростерлась на полу.

Инос подумала, не последовать ли ее примеру, но решила, что вряд ли это необходимо. Да и смотрительница, очевидно, не желала продолжения разговора. Если подумать, то старую Юнонини сейчас осадили и поставили на место самым чудесным образом! Божество явилось, чтобы защитить Инос от ее злобы.

Чувствуя облегчение и умиротворенность, Инос поднялась и вышла из церкви, жмурясь от солнечного света, хотя его и нельзя было сравнить с божественным сиянием.

Подумать только, она видела Богов! Большинство людей ни разу в жизни не удостаивались такой чести. Какая жалость, что она сейчас в старом платье из грубой шерсти, подумала Инос и тут же осудила себя за неподобающее тщеславие.

Тем не менее принцесса решила вернуться к себе и переодеться. Выглядя подобающе ее сану, она найдет, как исправить отношения с Кэйд и с человеком, который-таки не был волшебником. И надо показать отцу шелк, который он ей купит. «И этот шелк, и многое другое», – сказал Бог. Крайне интересно!

Она видела Бога! Это будет главной темой разговора за обедом.

Инос направилась к себе в комнату, не чуя ног от радости. Как будто она ничего не весила и не шла, а парила над землей. Подойдя к лестнице, Инос стала подниматься. Когда же она добралась до верхней площадки, ее настроение полностью изменилось. Ей казалось, что теперь она весит столько же, сколько и весь замок.

Принцесса еле дотащилась до двери и с усилием открыла ее. Войдя, она сначала увидела свое отражение в зеркале: волосы испачканы паутиной, мертвенно-бледное лицо и круглые, как у чайки, глаза. А потом она увидела отца.

Король сидел на кровати и ждал ее. Выражение нетерпения на его лице тут же сменилось тревогой. Он вскочил и обнял дочь, прижимая к себе все крепче, а Инос начала всхлипывать, уткнувшись лицом в его мягкий бархатный воротник. Отец усадил ее на кровать, продолжая обнимать, а она рыдала и рыдала и не могла остановиться. Наконец девочке удалось найти один из льняных платков ее матери, вытереть глаза, высморкаться и даже чуть-чуть улыбнуться.

Король глядел на дочь нахмурившись. В своем синем одеянии, с короткой темной бородкой, он выглядел величественным и внушительным, что подействовало на Инос успокаивающе. Разве что отец казался немного усталым. Его бархатный воротник был закапан ее слезами и запачкан паутиной, и она попыталась стереть ее платком, чувствуя себя глупым ребенком.

– Ну что же, – сказал Холиндарн, – у тебя давно не было случая так хорошо выплакаться! И что же послужило причиной?

С чего начать?

– Я думала, он волшебник!

– Сагорн? – Отец улыбнулся. – Нет, он весьма ученый человек, но не волшебник. Волшебник вряд ли дал бы себя подслушать. – Его улыбка погасла. – Он также очень скрытный человек, Иное. Он Не может терпеть, чтобы за ним шпионили. Что ты успела услышать?

– Ты говорил, что не выдашь меня за Калкора или Анджилки. – Она остановилась и задумалась. – Остального я не поняла, отец. Прости меня!

– Простить? – Он грустно рассмеялся. – Ты хоть понимаешь, что чуть не спалила весь замок?

– Боже мой, я? Но как? Этот серебряный чайник…

– Да, чайник, – подтвердил он, – эта отвратительная, зловонная, уродливая вещь, к которой твоя тетка привязана вопреки здравому смыслу. Горящее масло залило всю комнату. Счастье еще, что молодой Кел вовремя сообразил набросить на пламя ковер. Уж постарайся больше так не делать! Да, так что же дальше? Неужели все эти слезы из-за того, что ты встретила волшебника?

Инос вытерла глаза и подавила безумное желание засмеяться.

– Нет, потом я встретила Бога!

– Что? Ты это серьезно?

Она кивнула и рассказала ему все. Отец молча слушал. Видно было, что он не усомнился в ее рассказе. Некоторое время король размышлял, озабоченно глядя в пол и теребя бородку.

– Да, ничего удивительного, что ты была расстроена. Встреча с Богами может напугать до полусмерти. Боюсь, это означает для нас беду. Нужно обсудить это с Сагорном. Но должен сказать, что ничуть не сочувствую матери Юнонини. – Он искоса взглянул на нее со смехом в глазах. – Я тоже не выношу эту женщину. Только не говори никому об этом!

– Ты… не выносишь? – Инос была поражена как его словами, так и заговорщицкой улыбкой.

Король покачал головой.

– Понимаешь, Иное, очень тяжело найти подходящего, образованного жреца, который бы согласился жить в Краснегаре.

– И что плохого в Краснегаре? – возразила она. Холиндарн вздохнул.

– Я, допустим, согласен с тобой. Но многие – нет. Итак, что там насчет шелка?

Инос вскочила и принесла шелк, брошенный у зеркала. Она развернула часть отреза, накинула ткань на плечо и, не давая отцу ничего сказать, принялась поспешно объяснять, как золото подходит к ее волосам, бронза – к цвету лица, а зеленый – к цвету глаз.

– Я надеялась, что ты купишь его мне на день рождения, – добавила она с робкой надеждой.

Отец покачал головой и подал ей знак сесть.

Инос уронила шелк, чувствуя, как сердце сжимает печаль. Когда она села, отец взял с кровати маленькую шкатулку, обтянутую кожей.

– Вот что я дарю тебе на день рождения. Он открыл крышку, и Инос ахнула.

– Мамины драгоценности!

– Теперь они твои.

В шкатулке переливались рубины, изумруды, жемчуга в оправе из золота и серебра.

– Они, возможно, и не стоят целого состояния, – сказал король, – но все они ценны своей красотой. Некоторые очень старые. Это, например, принадлежало Оллиоле, жене Иниссо.

Ошеломленная, Инос слушала раскрыв рот, пока отец рассказывал ей историю некоторых драгоценностей. Потом она обняла его и уже собиралась начать примерять украшения, но король закрыл шкатулку.

– Что же касается шелка…

– Да, отец? – пролепетала Иное, предчувствуя беду.

– Где же ты нашла такой?

– У тетушки Меолорны.

– Я мог бы догадаться! – улыбнулся он. – И сколько он стоит?

– Ну, в общем-то больше, чем я хотела бы, но…

– Ты прямо как твоя мать. Так сколько?

Инос прикусила губу и прошептала ужасную правду.

– Что? – уставился на нее отец. Потом отвернулся, и она поняла, что он смеется.

– Папа!

Он посмотрел на нее и захохотал уже громко.

– О Иное! Ребенок мой! О принцесса! – стонал король между приступами смеха.

Инос чувствовала себя обиженной и совершенно растерянной.

– Идем, – сказал он наконец, все еще борясь с непонятным для нее весельем. – Идем, познакомишься с доктором Сагорном.

* * *

Когда-то это была комната королевы, сейчас же ее называли кабинетом его величества. Инос редко бывала здесь последнее время, хотя зимой это было чуть ли не единственное теплое место во дворце. Знакомые стулья и диван не изменились, но они вдруг показались ей, как и мебель в спальне отца, старыми, изношенными и совсем не королевскими. С досадой увидела Инос долговязую фигуру Сагорна, который вытянулся в любимом кресле ее матери.

Он неловко поднялся и поклонился принцессе, Инос присела в ответ. Она настояла на том, чтоб переодеться, и теперь чувствовала себя гораздо уверенней в темно-зеленом шерстяном платье. Оно было слишком теплым для такой погоды, но зато в лиф были вшиты подушечки, придававшие нужную округлость фигуре.

Не отрывая взгляда от потертого ковра, Инос произнесла извинения. Сагорн опять поклонился.

– Примите и мои извинения, ваше высочество. Я напугал вас.

Она подумала, что он мог бы придать голосу побольше убедительности.

– Мы с вашим отцом поступили неосторожно, не закрыв дверь спальни. – Голубые глаза ехидно сверкнули. – Мы слишком понадеялись на запретное заклятье. Похоже, оно за много веков утратило силу.

– Заклятье? – повторила Иное. – Так здесь есть колдовство?

– Она решила, что ты волшебник, – пояснил король, улыбаясь этому, как удачной шутке.

– Увы, нет! Вы думаете, я выглядел бы столь устрашающе, если бы был волшебником? – Доктор Сагорн улыбнулся в ответ, но его лицо стало только еще более зловещим.

Инос не могла придумать ответ, достойный знатной дамы, так что просто спросила:

– Как вы узнали о шелке и драконах?

– Я видел вас на дороге. Вы прижимали его к груди, как будто вся армия Империи собиралась отнять его! Вы так быстро промчались мимо меня!

Холиндарн усмехнулся и сделал ей знак садиться.

– Так же, как в тот раз, когда ты обманул таможню в Джал-Пассо, Сагорн?

Сагорн захохотал и снова уселся на стул.

– Скорее как ты с мясными пирожками!

Ее отец рассмеялся. Очевидно, это были их давние приключения, в которые они не собирались ее посвящать.

Король достал графин, выточенный из горного хрусталя, который Инос видела всего раз или два, и к нему три драгоценных кубка. Три! К своему изумлению, она вдруг обнаружила, что сидит на краю дивана с одним из этих кубков в руке. И Сагорн, и отец заметили ее удивление.

– Думаю, Инос это заслужила, – пояснил король. – Пей, дорогая, тебе сейчас не помешает. Сагорн отпил.

– Великолепно! Никак не ожидал подобного в Краснегаре. Вино эльфов! Король улыбнулся.

– Самого Вальдокиффа! Кэйд привезла бочку этого вина из Кинвэйла. Я берегу его как зеницу ока.

Судя по тому, как он отвечал на еще не заданный вопрос, они с Сагорном прекрасно друг друга знали. Инос приободрилась и отхлебнула. Вкус ей не особенно понравился – язык пощипывало, как от крапивы, а газ ударил в нос – но такое угощение было большой честью и, надо надеяться, знаком прощения. Теперь она чувствовала себя совсем взрослой?

– А сейчас, Иное, – заговорил отец, устраиваясь поудобнее, – расскажи доктору Сагорну о Богах.

– О Богах? – Гость опять сверкнул на нее орлиным взглядом.

Инос еще раз повторила свой рассказ. Закончив, она удивилась, как обыденно все прозвучало в ее изложении.

Последовала долгая тишина. Сагорн задумчиво почесывал подбородок, потом залпом осушил кубок. Король встал и опять наполнил его.

– Если бы Боги не явились, Холиндарн, что бы ты сделал?

Инос никогда не слышала, чтобы кто-то кроме матери и Кэйд звал отца по имени.

Король пожал плечами.

– Задал бы дочери хорошую трепку, послал бы Мео пару крон и отправил бы Юнонини обратно в Империю первым же кораблем.

Ученый кивнул, затем насмешливо улыбнулся.

– И шелк остался бы в церкви?

– Я не ворую у Богов!

– Конечно, здесь не шелк важен. Если Боги хотели, чтобы эта дама вернулась в Империю, они добились бы этого более простым путем. – Сагорн в раздумье посмотрел на Иное. – Так что важно, видимо, то, что было сказано тебе. Но Боги не вмешиваются в повседневную жизнь. Чем же объяснить их появление? Не влюблены ли вы, принцесса?

Инос почувствовала, что краснеет.

– Конечно нет! – заявила она довольно резко.

– Вряд ли, – мягко возразил отец. Сагорн странно посмотрел на него.

– Но ведь она может влюбиться! Ей предстоит сделать выбор. Ваше высочество, объяснял ли вам когда-либо отец всю важность Краснегара?

Инос смущенно покачала головой.

– Так вот, Краснегар – очень необычное государство. Здесь живут как импы, так и джотунны. Во всей Пандемии почти нет мест, где они уживались бы мирно. Вы когда-нибудь слышали о Безумном Волшебнике?

Она покачала головой, удивленная сменой темы.

– Так называли Иниссо. Не кажется ли вам странным, что человек, обладающий такой властью, выбрал себе для житья столь обособленное, глухое место, как Краснегар? Но он, как я считаю, не был так уж безумен. Маленький городок стратегически очень важен. Это единственная удобная гавань на севере.

Почему Сагорн говорит с ней об этом? Он выглядел очень серьезным. Инос посмотрела на отца, и тот нахмурился, как бы призывая ее слушать внимательнее.

– И Нордландия, и Империя хотели бы владеть Краснегаром. Не так ли, ваше величество?

– Так было всегда.

– И всегда здесь правил король, а не королева! – многозначительно произнес Сагорн. – Так что видите, ваше высочество, и северные таны, и Империя проявят большой интерес к тому, кого вы выберете в мужья. При этом и те, и другие в вас нуждаются.

– Нуждаются во мне? – удивленно переспросила Иное. – В нас?

Он кивнул.

– Им нужен Краснегар. Ваш отец многому должен научить вас, если вы собираетесь править после него. Например, соль… Даже такая прозаическая вещь, как соль, может влиять на политику. Джотуннам нужна соль, чтобы запасать мясо на зиму. Соль неудобно привозить морем, так что большая часть ее привозится с юга летом по суше. Гоблины и джотунны выменивают на нее меха. Империи нужны меха. Вот так. Император не захочет, чтобы в Краснегаре правил джотунн. А в Нордландии не понравится, если вы выйдете замуж за импа.

– Но ведь они признают меня королевой? – спросила Иное, глядя на отца.

Она как-то пока не задумывалась о времени, когда станет королевой. Это случится только после смерти отца, и думать об этом как-то не хотелось.

Король кивнул, правда, с некоторым сомнением.

– Да, если ты будешь достаточно взрослая и сильная и если они одобрят твой выбор. Ты же знаешь, большинство мужей привыкло командовать.

Инос фыркнула, не заботясь о том, что это не по-королевски.

– Но ведь это произойдет не скоро, правда? Холиндарн собирался сказать что-то, но потом передумал.

– Надеюсь, что да. Мой ученый друг имел в виду, что тебе, возможно, придется достаточно скоро выбрать мужа, может быть, в ближайшие год или два. И твое решение будет иметь значение для очень многих людей. Боги сказали, чтобы ты помнила о любви, когда будешь принимать решение. Божественный намек – так, Сагорн?

Но Инос перебила, испуганная неожиданной догадкой:

– Скажи, отец, ты ведь не выдашь меня за какого-нибудь ужасного старого герцога? Король засмеялся.

– Нет, если только ты сама не захочешь. Кроме того, Нордландия будет против. Твое решение может вызвать войну, Иное, вот что я имею в виду.

Ужаснувшись этой мысли, принцесса залпом осушила кубок и закашлялась. Если быть взрослой значит получать удовольствие от этого противного пойла, то ей еще предстоит повзрослеть.

Король поднялся.

– Я приказал подать обед сюда, Сагорн. Или ты предпочитаешь зал?

Для Инос это было знаком уходить, а вопрос с шелком все еще не был решен.

– Нет, я с удовольствием поем здесь, – ответил ученый, улыбаясь королю. – Вы же знаете, сир, я не особенно люблю общество.

– Тогда вечером? Насколько я знаю, у нас гостит прекрасный менестрель. Кэйд устраивает званый ужин.

Он слегка подтолкнул дочь к двери.

– Отец, а как же шелк?

Король посмотрел на нее с удивлением, затем опять громко рассмеялся.

– Ты сказала, три с половиной империала? Инос кивнула с несчастным видом, и отец ласково обнял ее за плечи.

– Иное, дорогая, на такие деньги можно купить весь магазин Мео.

– Мео?

Он улыбнулся и чуть покраснел.

– Мео и я очень старые друзья, – пояснил он. – Ты, когда была маленькая, играла с детьми слуг. Я – тоже. Я знаю Мео всю мою жизнь. Одно время мне даже казалось, что я влюблен в нее. Кстати, с кем ты ходила в город утром? – спросил вдруг король.

Пришлось признаться, что ни с кем.

Отец вздохнул и погладил ее по плечу.

– Пора это прекратить, Иное. Ты взрослеешь, ты уже не ребенок. Нельзя бегать где угодно одной или с мальчишками с конюшни и девчонками с кухни. Хватит лазать за птичьими гнездами и собирать ракушки на берегу. Я уделял тебе мало внимания последнее время… – Он усмехнулся. – Наверно, Мео думает, что я и о ней забыл. Я не видел ее несколько лет. А может быть, она хотела, чтобы я кое-что понял.

– Понял?

– Например, то, что моя красавица дочь не должна разгуливать по городу одна. Нет, Мео не рассчитывает в самом деле получить три с половиной империала!

Это звучало уже лучше! Инос воспряла духом.

Усмехнувшись, король продолжал:

– Мне так и хочется послать стражника, чтоб арестовать ее за вымогательство, а затем приговорить остаться на обед, но тогда ее соседи начнут сплетничать. А есть ли у нее другие красивые ткани?

С неожиданным волнением Инос вспомнила слова Богов.

– У нее только еще один шелк кроме этого, отец. На нем узор из цветущих деревьев. Она говорит, что это яблони.

А что, яблоки и правда растут из цветов? Но зато у нее есть бирюзовый атлас, три льняных отреза, отрез серебристого бархата…

Король засмеялся.

– Я собирался отправить тебя туда с теткой после обеда, но придется, видно, пойти самому. Если доктор Сагорн извинит меня, я все-таки навещу мою старую подругу Мео. Она недавно овдовела. Думаю, ей одиноко. Что касается тебя, ты получишь все эти ткани и многие другие. У тебя будут самые красивые платья, которые мы сможем сшить или купить!

– Отец! Неужели это правда? Но почему? Король печально улыбнулся.

– Я не хотел тебе говорить, но боюсь, что придется. Потому, что ты должна уехать из Краснегара.

6

Я любил девушку, девушку.

Я любил девушку много лет назад.

Я оставил свой дом и родных,

Я оставил все, чтобы завоевать ее сердце.

О любимая…

Голос Джалона разлетался по огромному залу, словно лепестки цветов. Слушая его, Инос испытывала дрожь во всем теле. Она вспоминала Богов во всем их великолепии, представляла себе лунный свет на снегу, нитку жемчуга на своей шее и белых чаек в синем небе. Настоящая красота всегда вызывала в ней дрожь, а девочка никогда еще не слышала такого пения. Любой другой известный ей менестрель показался бы гогочущим гусем в сравнении с Джалоном. Зал был полон людьми, но не было слышно ни звука, кроме переливов арфы и необыкновенно чистого тенора, звенящего под высоким потолком.

Лепестки цветов!

Инос сидела с отцом и гостями за главным столом, расположенным на возвышении в конце зала. Горожане и слуги замка занимали столы по сторонам зала. Народ попроще сидел в дальнем конце, прямо на полу у больших очагов. Каменная кладка над ними была черной от вековой копоти, как и балки потолка. Как часто морозными зимними днями Инос дрожала от холода за высоким столом, с тоской глядя ни противоположный конец зала, где пылал огонь и шипели капли жира, падающие с мяса на вертелах, – принцесса, завидующая слугам.

Сегодня же очаги не горели, в зале и без них было жарко. Летом солнце любило Краснегар и подолгу не покидало его. Люди ложились спать задолго до заката, а через час-другой светило с улыбкой возвращалось, готовое к очередному бесконечному дню. Вот и сейчас солнце до сих пор светило в окно, и играющие в его лучах пылинки висели над залом, образовывая нечто вроде мостов.

Я отдал ей золото и рубины,

Я отдал все, чем владел,

Чтобы покорить ее сердце.

О любимая…

Да, сейчас было тепло и уютно сидеть за главным столом вместе с отцом, тетушкой Кэйд и всеми знатными гостями, созванными в спешном порядке, чтобы послушать менестреля, а может быть, и для того, чтобы попрощаться с принцессой Иносолан? Нет, лучше об этом не думать!

Тетушка Кэйд отыскала свое старое бархатное платье лазурного цвета, в котором казалась еще ниже и толще, чем обычно. Она надевала его только на Праздник зимы. Для весны платье было слишком теплым, и Кэйд раскраснелась и обливалась потом. Тем не менее она довольно улыбалась гостям. Даже волосы тетушка слегка подкрасила голубым тоном. Может быть, она предвкушает поездку в Кинвэйл и поэтому так радуется? Нет! Лучше подумать об этом завтра!

Тетушка Меолорна тоже была среди гостей, лицо ее лучилось счастьем. Возможно, она думала о множестве красивых тканей, которые она сегодня доставила ко двору по требованию короля, причем все вместе стоили меньше империала! Они от души посмеялись, обсуждая случившееся как старые друзья. Король выглядел усталым, казалось, что все находятся на солнце, а он – в тени.

Здесь были купцы со своими женами, несколько капитанов, школьные учителя. Старый Кондорал сидел, приставя ладонь к уху, в его морщинах поблескивали слезинки. Тут же были канцлер Ялтаури и мастер Порагану. Дворцовых работников было немного, ведь большинство из них находились на материке, особенно молодежь. Тем не менее Инос приметила Лина, который умудрился сломать руку, добывая торф, а также. Кела, Идо, Фэна…

И, конечно же, Рэпа.

Все они сидели на полу на дальнем конце зала у очага – спереди маленькие дети с широко открытыми глазами, зачарованные музыкой, а за ними – подростки и молодежь, вроде Рэпа. Как всегда, дворцовые собаки держались как можно ближе к Рэпу. Пространство в центре зала было свободным, и там стоял единственный стул, на котором сидел играющий на лунных лучах менестрель.

Я любил девушку, девушку,

Я любил девушку много лет назад

Я странствовал по земле,

Странствовал по морю,

Я странствовал по всему миру,

Чтобы быть рядом с ней

О любимая

А вот матери Юнонини здесь не было. Старуха приходила в себя от потрясения, отдыхая в затененной комнате под наблюдением врачей. Инос не удержалась от того, чтобы не подумать, что в этом зле есть немножко добра, но тотчас же устыдилась этой мысли. Страшного доктора Сагорна тоже не было в зале – и это ее тоже радовало. Пусть он даже и был другом отца, его пронизывающий, орлиный взгляд и нос, похожий на клюв, до сих пор пугали Иное. Принцесса обрадовалась, когда он отказался присутствовать на ужине, сославшись на усталость.

Джалон закончил песню, и зал взорвался аплодисментами. Слышались хлопки, радостные выкрики, топот ног по полу. Менестрель встал и поклонился – сначала королю, затем гостям, прошел на свое место за главным столом.

– Что, менестрель, горло-то пересохло? – спросил король.

– Немного, сир. Да и слушателям не мешало бы отдохнуть.

– Вот уж этому не могу поверить. Кравчий!

Джалон благодарно принял кружку и сказал что-то о превосходном северном пиве, прежде чем залпом осушить ее. И как будто какое-то заклятье было нарушено, по всему залу начали вспыхивать островки разговора, как будто весенние цветы, пробивающиеся из-под снега.

– Правда ли, что император назначил нового главнокомандующего, менестрель? – спросил какой-то напыщенный горожанин.

Джалон неопределенно улыбнулся.

– Старый-то умер, разве не так? Горожанин нетерпеливо отмахнулся.

– Но новый-то как, достаточно ли отважен?

Инос не могла припомнить имени этого человека. Со своей рыжей бородкой и всклокоченными волосами он казался ей похожим на петуха. Видно, он слегка перебрал «превосходного северного пива».

– Думаю, да, – ответил Джалон. – Они все обычно отважные, не так ли?

– А волшебница действительно умерла? – спросил другой.

Менестрель задумался и довольно неуверенно кивнул.

– А что ты можешь сказать о карлике, который ее заменил?

– Э… ничего. Да, ничего.

Одна из величественных матрон грозно посмотрела на певца.

– Значит, Четверка состоит теперь из трех волшебников и только одной колдуньи, так? Только одна из Хранителей женщина – Блестящая Вода?

Еще более неуверенно Джалон проговорил:

– Ее всемогущество Умтрум? Она женщина, разве нет?

Последовала неловкая пауза, затем маленький, похожий на хорька моряк воскликнул:

– Но она давным-давно умерла! Еще до моего рождения.

– Боюсь, политика не очень-то интересует меня, сударь, – вздохнул Джалон.

Известно было, что Джалон пришел из Хаба, столицы Империи. Гости, жадные до сплетен и новостей, весь вечер засыпали его вопросами, но почему-то у него никогда не было ответов. Он безусловно очень приятный молодой человек, думала Иное, но неуловимый, как утренний туман. Она удивлялась, как он вообще находил дорогу, странствуя от города к городу, от замка к замку. Скорее всего, певец часто путал направления и приходил совсем не туда, куда собирался.

– Ходили слухи о значительном уроне, нанесенном южным провинциям нашествием драконов, – заявил другой горожанин, обращаясь к Джалону. – Особенно пострадал Кит.

– Правда? – отозвался менестрель. – Боюсь, я пропустил это событие.

Знатные люди Краснегара обменялись взглядами, полными отчаяния.

– А какие платья носят сейчас дамы в Империи? – вступила в разговор тетушка Кэйд. Ее беспокоило, какие из вновь купленных тканей она сможет пустить на наряды и где найти достаточно портных, чтобы успеть сшить побольше платьев за оставшиеся до отъезда дни.

– Талия должна быть сильно завышена, – уверенно отвечал Джалон. – К низу платья расширяются, шлейфы короткие. У плеч – буфы, рукава очень узкие вверху, но к запястью свободные. Кружевные манжеты. Ворот тоже с кружевами. Очень модны цветочные орнаменты, а ткани – из хлопка или шелка.

Сидящие за столом молчали, пораженные такими подробными знаниями в этой области. Инос заметила, что отец усмехнулся.

– Мастер Джалон также и прекрасный художник, – заметил он. – Сможете ли вы найти время до отъезда, чтобы написать портрет моей дочери, Джалон?

Джалон всмотрелся в Иное.

– Даже за всю мою жизнь я вряд ли смог бы передать такую красоту.

Инос покраснела, а присутствующие захохотали. Нечего уж так смеяться, сердито подумала она.

Менестрель опять повернулся к королю.

– Если я найду материалы, сир… Здесь это может быть нелегко. Но рисунок я сделаю обязательно. Это будет творение, вдохновленное любовью.

– Можете ли вы нарисовать фасоны платьев, о которых вы рассказывали, мастер Джалон? – спросила тетушка Кэйд, сгорая от нетерпения.

– Безусловно, ваше сиятельство, – отвечал Джалон.

Тетушка Кэйд облегченно улыбнулась и повернулась к тетушке Меолорне, чтобы посоветоваться насчет портних.

Инос с тоской посмотрела на молодежь, сидящую в дальнем конце зала. Они болтали и смеялись. Рэп что-то рассказывал, Лин вторил ему. Ну что толку быть принцессой, если не можешь делать что хочешь? Почему она должна сидеть и скучать среди этих напыщенных людей? Потихоньку девочка отодвинула стул.

– Иное! – тут же обернулась к ней тетушка Кэйд.

– Мне просто захотелось…

– Оставь ее, – мягко заметил король. Он не сказал: «Ведь это в последний раз!», но Инос показалось, что он так подумал.

Благодарная ему Инос поднялась, вежливо улыбнулась гостям и пробормотала какое-то неразборчивое объяснение. Затем она направилась через зал к друзьям. Маленькие дети, сидящие впереди, сразу же расступились, и она прошла прямо к Рэпу и Лину. Рэп тут же отогнал подальше собак, Лин тоже отодвинулся, освобождая место рядом с Рэпом. Почему, интересно, все решили, что она захочет сесть именно здесь? Но она-таки села.

Когда Инос устроилась поудобнее, Рэп обернулся к ней, и его большие серые глаза стали еще больше при виде ее жемчугов.

Они неуверенно улыбнулись друг другу.

– Ну как караульная служба? – прошептала Иное.

– Скучно! – Он смущенно улыбнулся. Инос улыбнулась в ответ.

– Прости, что я так вела себя с тобой, Рэп. Он слегка покраснел, потупился и спросил:

– Так, значит, мы по-прежнему друзья?

Оба рассмеялись. Она положила руку на пол, рядом с ним. Он осторожно накрыл ее сверху рукой. Кто мог это заметить? Руки Рэпа были сильные, теплые и мозолистые. Руки мужчины. И он действительно вырос, так что дело было не в сапогах. Старая поношенная куртка стала явно тесна в плечах. От него исходил знакомый и приятный запах конюшни.

Хватит бегать с мальчишками с конюшни – так сказал ее отец.

– Рэп, я уезжаю! – вырвалось вдруг у Иное. Она не собиралась говорить об этом сейчас. Рэп поглядел на нее удивленно.

– На юг, – поспешно добавила она. – В Кинвэйл. Чтобы научиться вести себя как знатная дама. С тетушкой Кэйд. На ближайшем корабле.

Инос закусила губу и посмотрела вдаль на главный стол. Ее взор туманили слезы.

Рэп сжал ее руку.

– Надолго?

– На год. – Инос глубоко вздохнула и сделала огромное усилие, чтобы вести себя по-королевски. – Понимаешь,герцог в родстве с нами – герцог Анджилки из Кинвэйла. Тетя Кэйд была замужем за его дядей. А сестра моего прадеда была ему… ой, забыла. У Иниссо было три сына. Один стал править здесь после него, один отправился на юг и стал Кинвэйлским герцогом, а один перебрался в Нордландию. Калкор, тан Гарка, происходит от него. Но это очень сложно…

Инос остановилась, потому что вряд ли это было интересно Рэпу. Отец говорил, что все ветви ее рода очень переплетены. На севере всегда было очень мало знатных семейств, так что ее предки часто женились на родственниках.

– Когда ты станешь королевой Краснегара, я буду твоим начальником стражи, – сказал Рэп. Ох уж этот Рэп!

– Я бы предпочла видеть тебя главным конюхом.

– Начальником стражи!

– Главным конюхом! Последовала короткая пауза.

– И тем, и другим! – сказали они одновременно, и оба рассмеялись.

Какое-то время все молчали. Джалон, похоже, не собирался больше петь. Инос вдруг осознала, что сидит, глядя На Рэпа с дурацкой улыбкой, а он так же глупо улыбается в ответ. Странно, что в такой момент она может улыбаться! Уехать в этот ужасный Кинвэйл! Что толку быть принцессой, если приходится делать то, что не хочешь? А зловещий старый Сагорн намекал, что она может вызвать войну, если влюбится в кого-нибудь…

– Ты знаешь, я сегодня видела Божество! – сказала Иное. Об этом она тоже не собиралась говорить. Более того, она обещала отцу, что никому не скажет. Но серые глаза Рэпа смотрели на нее, ожидая объяснений, и она не могла отступить. Принцесса поведала другу о докторе Сагорне, шелке и обо всем, что с ней случилось. Инос не знала, почему ей понадобилось это рассказывать, но почувствовала себя значительно лучше. В конце концов, Рэп никогда не был болтуном и отличался здравым смыслом.

Он выслушал очень внимательно и не обратил внимания на рассказ о Божестве.

– Кто этот доктор Сагорн? – спросил он. – Он сейчас сидит за столом?

– Нет, – ответила Иное, – он устал с дороги. И вообще он не любитель шумных компаний.

– Ты уверена, что он не волшебник? – настаивал Рэп, ставший очень серьезным.

– Ну конечно! – заявила Иное. Ей самой теперь казались глупыми ее прежние подозрения. – Он ведь старый Друг отца.

– Но ведь он много лег его не видел!

– Да, но… – растерянно произнесла Иное. Это было как-то непохоже на Рэпа. И потом, ведь Боги говорили… Хотя нет, это не Боги, это мать Юнонини сказала, что Сагорн не волшебник. – Она молчала, с беспокойством глядя на озабоченное лицо Рэпа.

– Скажи-ка мне еще раз, как он выглядит.

– Высокий, седой. Большой нос с горбинкой. Глубокие морщины вокруг рта. Лицо довольно бледное Видимо, он мало бывает на воздухе.

– Что случилось, Рэп? – вмешался Лин. До этого могло показаться, что он полностью поглощен лубком на сломанной руке, но, как выяснилось, это не мешало ему внимательно прислушиваться к их беседе. Лин был чистокровным импом – невысоким, темноволосым и ужасно любопытным. Он также подрос, заметила Иное, но его голос был еще мальчишески тонким.

– Ни один человек с такой внешностью не входил сегодня в замок! – нахмурился Рэп.

Инос вздрогнула, но тут же успокоилась.

– Не глупи, – заявила она, – ты просто пропустил его приход. Ты же не мог видеть каждого, кто входил в ворота. Рэп молчал, хмуро глядя в пол.

– Скажи ей, Рэп! – потребовал Лин.

– Сказать что?

Рэп продолжал молчать. Тогда Лин взволнованно заговорил:

– Тосолин поступил с ним по-свински, Иное. Он заставил его стоять весь день на часах, прямо на солнце. Да еще в доспехах! Не отпускал его даже по нужде. Не давал поесть. Он всегда так делает с новичками. Он называет это проверкой, но ему просто нравится, когда они падают в обморок.

Инос порывисто схватила Рэпа за руку.

– Неужели это правда? Юноша кивнул.

– Но я не упал в обморок. – Он повернулся и посмотрел ей прямо в глаза. – А твой доктор Сагорн не входил сегодня в ворота.

– Рэп! – воскликнула Инос с отчаянием – Он мог пройти за повозкой Я и сама так выходила.

– Я видел тебя, – сказал Рэп серьезно. – Ты прошла прямо передо мной. Но ни одной повозки не въезжало сегодня в замок!

– Он сказал, что поднимался за мной в гору. А вскоре я услышала, как он говорит с отцом, меньше чем через час.

– Он не проходил в ворота! – стоял на своем Рэп. Его подбородок казался таким же упрямым, как сама краснегарская скала. 

Мы можем возместить наши потери,

Можем залечить наши раны,

Но когда юность уходит, как сон,

Что-то исчезает из наших сердец

И больше никогда не возвращается

Стоддарт. Это больше не возвращается

Часть вторая Южные сны

1

Ветер с юга – значит, будет дождь. Так всегда говорила мать Рэпа. Наверное, это было правильно для ее родины, но это совсем не относилось к Краснегару. Ветер дует с юга, с суши – значит, будет прекрасный день. А вот северный ветер с моря приносил дождь, а чаще снег.

Теперь Рэп понимал, что у его матери было много таких вот странных понятий, хотя он вообще мало помнил ее. Он с трудом вспоминал, как она выглядела, но многие ее высказывания почему-то сохранились в памяти. Например, она считала необходимым мыться каждое утро, а в Краснегаре это было не так уж просто. Иногда зимой воду покрывал такой толстый слой льда, что приходилось прорубать его топором. Зато летом это было настоящее удовольствие. Рэп привык умываться в любую погоду, и уже не мог оставить эту привычку, хотя большинство мужчин смеялись над ним или называли сумасшедшим. Некоторые из них, по-видимому, вообще не мылись. Рэп же любил чувство свежести после умывания, любил, чтобы вода смывала с него сон. И очень часто в такие минуты он вспоминал мать. Сегодня он даже не позаботился внести ведро воды в дом. Раздевшись по пояс, он стоял у корыта в тенистом дворе, когда из конюшни вдруг вышел старый Хононин, стягивая на ходу рубашку.

Рэп почувствовал себя неловко. Работать без рубашки на полях было естественно, но в городе были другие правила, краснегарцы отличались большой строгостью в вопросах одежды, и он смутился, что его застали полуголым. Еще более неловко было видеть старика в таком виде. Кожа Хононина висела складками, на груди торчал клок седых волос. Рэп поколебался, думая, не уйти ли ему, но потом решил просто подвинуться.

Маленький старый конюх выглядел еще более мрачным и сердитым, чем обычно. Не говоря не слова, он сунул голову в корыто. Это все объясняло. Рэп сразу вспомнил о вчерашнем празднике во дворце. Хононин вынырнул, дрожа и отряхиваясь, и начал набирать пригоршнями воду и ополаскиваться.

– Повозка готова, – прорычал он, не глядя на Рэпа. – Ты должен провести ее на материк до следующего прилива.

Рэп оглянулся, чтобы убедиться, что слова обращены именно к нему. Во дворе никого не было. Что ж, прекрасно! Солнце сразу засветило ярче. Управлять повозкой было гораздо приятнее, чем опять стоять в карауле, даже и без «проверок» Тосолина. На юге, на материке, для мужчины найдется достаточно работы… Но ведь Инос хотела отправиться с ним на прогулку верхом, а у нее остается не так уж много времени до отъезда. Рэп ощутил досаду при этой мысли и велел себе собраться и быть мужчиной. В каждом добре есть немножко зла, как говорят священники, а человек должен подчиняться приказам.

Он прикинул время следующего прилива. Нужно поторопиться, чтобы успеть запрячь четырех лошадей.

– Кто будет править? – спросил он Хононина.

– Ты. _ Я???

– Ты что, оглох? – буркнул конюх, продолжая плескаться. Рэп глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Он старался говорить мягко и спокойно:

– Кто будет старшим надо мной?

Скорее всего, Олло. Он привел повозку сюда и до сих пор был в замке.

– Никто! – отвечал Хононин.

Рэп опустил голову в воду, чтобы прийти в себя. Это подействовало как удар. Ему залило уши, вода попала в нос, процедура ничуть не помогла. Конечно, он-то ведь не напивался вчера! Видно, такое купанье было хорошо только с похмелья. Рэп сплюнул.

Непонятно, почему они изменили планы? Вторая повозка тоже будет готова после обеда, естественно было бы дождаться ее.

Отпускать повозку одну по дамбе, соединяющей Краснегар с материком, – неслыханное дело. Во время прилива дамба заливалась водой, и если с повозкой что-нибудь случится, то вознице потребуется срочная помощь. Или хороший волшебник, как говорили работники. Не менее странно посылать с повозкой только одного человека. Новичка! Да еще и одного, без помощника! Конечно, Рэпу приходилось пару раз держать вожжи на самых простых участках, но и только. И вообще почему ехать должен он? Почему не Джик или Олло, которые действительно имели опыт? Почему вдруг он – и совсем один?

Может быть, Хононин слышал о вчерашней проверке Тосолина и испугался, что Рэп прошел испытание и его заберут из конюшни и сделают стражником? Или он не захотел, чтобы с его помощником так плохо обращались? Рэп задрожал от возбуждения. Значит, он станет возницей, пусть пока младшим, – все равно, это выше, чем помощник конюха. Он будет есть за столом возниц! Ремесло стражника может подождать, он еще молод!

– Ты справишься, надеюсь?

– Да, – твердо ответил Рэп, стараясь выглядеть, как будто ничего не случилось. Он справится! – Но вы проследите, как я спущусь с холма?

– А ты сможешь?

– Да.

– Ну что ж, – сказал Хононин. – Я доверяю тебе, даже… – Он пошел прочь, вытирая лицо рубашкой. Его последние слова нельзя было разобрать. «Я доверяю тебе, даже…» Даже что?

* * *

У Снежка разболталась подкова на правой передней ноге. Рэп пошел и сказал Хононину, Хононин выругался и направился к кузнице. Кузнеца, видно, не было на месте, потому что вместо него появился его подмастерье, друг Рэпа, Кратаркран, демонстративно вытирающий рот и недовольный, что его оторвали от еды. Хотя его отец и был импом, Крат больше походил на джотунна, чем самый чистокровный из них, и последнее время он рос не по дням, а по часам. Рэп разговаривал с ним только накануне, но казалось, что он стал выше даже за эту ночь.

Несмотря на рост, голос у него был удивительно писклявый. Он с изумлением уставился на Рэпа.

– И как давно тебе стали доверять править повозкой?

– Тогда же, когда тебе стали доверять молот!

Они ухмыльнулись, довольные друг другом, и Крат принялся за работу. Укрепив подкову, он торжественно попросил Рэпа проверить его работу, называя его возницей.

Не менее торжественно Рэп поблагодарил приятеля, говоря, что это прекрасная работа, и при этом не кривил душой. Крат поблагодарил и пожелал другу удачи, после чего вернулся к своей трапезе.

Все это выглядело по-деловому и было прекрасно, но к тому времени, когда Рэп кончил наконец запрягать, он знал, что до прилива остается слишком мало времени. Он нашел старика конюха за пересчетом мешков в амбаре.

– Я готов, – сказал он, пытаясь выглядеть спокойным и уверенным.

– Так отправляйся! – Хононин даже не обернулся в ответ.

– Вы не хотите проверить, все ли в порядке? – переспросил Рэп, едва сдерживая изумление. Старик еще ни разу не выпустил повозку без собственноручной проверки, даже если правили Джик или Олло. И неужели он не захочет посмотреть на подкову Снежка?

Хононин все еще не поворачивался, явно чем-то взбешенный.

– Ты поедешь наконец? – заорал он. – Не прозевай прилив!

Рэп пожал плечами и ушел. Он даже не получил неизменного предупреждения быть осторожным, проезжая через город. Просто невероятно!

Спеша к лошадям, Рэп встретил Фэн, идущую кормить цыплят, и попросил передать Иное, что вынужден срочно уехать. Дрожа от волнения, он забрался на сиденье повозки. Не успев еще взмахнуть кнутом, юноша услышал, как его окликают. Через двор бежал Лин, держа в здоровой руке мешок. Он с надеждой посмотрел на Рэпа.

– Тебе спутник не нужен?

– Конечно, садись, – ответил Рэп. Лин был большим болтуном, но в остальном вполне приятным парнем. Никто не мог найти ему полезного занятия с тех пор, как он сломал руку. – А что у тебя в сумке?

Лин неловко забрался в повозку.

– Ну, сыр, кусочек баранины. И лепешки. Сейчас Рэп был слишком возбужден, чтобы чувствовать голод, но потом это окажется весьма кстати.

– Хватит на двоих? – спросил он. Лин гордо кивнул.

– Старик сказал, что у тебя не было времени позавтракать, – пояснил он.

Рэп опять опустил поднятый было кнут.

– Что это с ним сегодня? Он так странно себя ведет! С каких пор он начал беспокоиться, пропущу ли я завтрак? И вообще он чуть ли не выкидывает меня из города!

Лин всегда знал самые скандальные новости. Его глаза загорелись.

– Вчера ты держал Инос за руку!

– Ну и что? – смутился Рэп. – Ему-то какое дело?

– Никакого, совершенно никакого.

– Ну и кончим с этим.

Лин захихикал.

– Ее отец заметил!

«Я доверяю тебе, даже если другие не доверяют» Вот что имел в виду старый Хононин.

Рэп стукнул по рукоятке тормоза, щелкнул кнутом намного громче, чем намеревался, и повозка с грохотом покатилась.

* * *

От ворот замка до гавани дорога шла серпантином, делая четырнадцать крутых поворотов. Спуск был если и проще подъема, то не намного. Рэп много раз видел, как правят повозкой в городе, но никогда еще ему не доверяли вожжи. Странно, как мог старый Хононин не знать этого.

Первые два поворота были довольно просты, но на третьем дорога круто шла вниз, и Рэп вздохнул с облегчением, когда одолел его. Повозка, потерявшая управление, могла натворить немало бед. Рэп чувствовал, что Лин напряженно наблюдает за его действиями и крепко держится за борт здоровой рукой. К счастью, было еще рано и пешеходы почти не встречались.

Четвертый и пятый повороты были тоже сравнительно легкими, а вот шестой – чертовски сложен. Минуя его, повозка сильно нависала над упряжкой. Колеса скрежетали по камням. Почти прижатая к стене, ненагруженная и оттого слишком легкая, повозка стала сползать в сторону. Пройдя поворот, Рэп обнаружил, что насквозь промок от пота, и решил что ему не хватает по меньшей мере еще пары рук.

Самым трудным был следующий поворот. Рэп решил, что обязательно успеет до прилива. Он не мог завалить это дело. Если у него ничего не получится, он никогда не простит себе, а Хононин уже не будет ему доверять. И до Инос дойдет, что он задавил пешехода или разбил повозку, а то и с разгону врезался в дом и погубил лошадей, – такое иногда тоже случалось.

«Верь в себя, – говорила его мать, – иначе кто в тебя поверит?»

Неожиданно он вскрикнул, натянул вожжи, защелкнул тормоз, и повозка остановилась. Сразу стало тихо. Лин поглядел на него с любопытством:

– Что случилось?

Рэп вытер рукавом вспотевший лоб. Он дышал так, как если бы пробежал весь путь наверх от моря до замка.

– Послушай!

Лин прислушался, и глаза его расширились от страха. Снизу ясно слышался звон подков и лязганье металла по булыжнику. Вдруг он стал совсем громким, и впереди показалась другая упряжка, огибающая седьмой поворот. Лошади тяжело дышали и прижимались к стенам, чтобы протащить свой груз через узкий промежуток между домами. Затем показалась повозка с грузом свежего торфа, сочащегося водой. Возница сыпал проклятьями. С таким торфом трудно иметь дело. Он очень тяжел, и при перевозке его почти невозможно закрепить. Но в этом климате его нельзя было заготавливать заранее, он бы не сохранился до весны, так что первые грузы торфа всегда были пропитаны водой.

– Да, парень, если бы мы столкнулись с ним там… – сказал Лин, все еще дрожа. Когда происходило столкновение повозок на повороте, иногда требовались часы, чтобы развести обе упряжки, пятясь назад по склону, а то и обрезая постромки.

Встречная упряжка обогнула угол и поехала быстрее. Правил ею Ики. Он улыбнулся им и очень удивился, увидев только Рэпа и Лина. Так как говорить что-либо под такой грохот колес было бесполезно, он показал на поворот внизу и поднял вверх палец. Рэп кивнул и сделал пальцами кружок, словно бывалый возница. Когда Ики проехал, Рэп опять потянулся к тормозу.

– Рэп, – спросил Лин, – как ты узнал?

Рэп растерялся. Действительно, как? Его упряжка производила такой шум, что слышать он ничего не мог. Может быть, лошади услышали и послали ему сигнал, а он понял его, не отдавая отчета? Непохоже. Мог ли он увидеть отражение в окне? Окна сияли от солнца, так что это тоже было маловероятно. Но он знал. Он точно знал, что навстречу движется повозка. Рэп чувствовал себя очень неуютно. И как это получилось?

– Это просто одна из вещей, которой новичкам предстоит научиться, – сказал он, пытаясь казаться равнодушным. – Слезай, ты пойдешь вперед на разведку.

Лин выругался. Секунду он пристально рассматривал Рэпа, но все же спрыгнул на землю и пошел за угол.

Это оказалось только потерей времени. Лин с одной действующей рукой был очень неуклюж, и Рэпу приходилось каждый раз останавливаться, чтобы он мог забраться в повозку, а потом вылезти из нее перед следующим изгибом дороги. Наконец они встретили вторую повозку между двенадцатым и тринадцатым поворотами, и тогда уже поспешили вниз к гавани.

Сегодня там было мало кораблей. Вода ослепительно сверкала на солнце, словно расплавленное серебро. Чайки летали над морем, иногда садясь на воду. Воздух пах рыбой и водорослями. Поверхность моря была подернута рябью от легкого бриза, но волн не было. Рэп в волнении рассматривал дамбу впереди.

– Слишком поздно, – вздохнул Лин.

– Прилив еще только начинается, – упрямо ответил Рэп. – Я рискну. Он встал во весь рост и хлестнул лошадей вожжами, думая, не попросится ли Лин сойти. С лубком на руке он не сможет плыть, если что, да и вряд ли вообще он умеет плавать. Здесь не было смысла учиться плавать, в Зимнем океане человек за несколько минут погибал от холода. Рэп и сам этого не умел.

Но Лин ничего не сказал. Повозка набирала скорость, громыхая по набережной и быстро приближаясь к дамбе, связывающей Краснегар с далеким берегом. Большая часть пути проходила по земле – мелким островкам. Здесь могло быть опасно только во время штормов. Но четыре участка дороги между островками представляли собой искусственную дамбу и уже скрылись под водой. Повозка качалась и подскакивала, распугивая птиц. Впереди был первый опасный участок.

Рэп проехал его на полной скорости. Дорога здесь была прямая и широкая, так что лошади не выказывали никакого беспокойства. Вода разбегалась серебряными волнами, лицо омыло соленым дождем, и вот они уже благополучно катились по Утиному острову. Однако вода уже была глубже, чем он рассчитывал.

Лин, сидевший в повозке и находившийся поэтому ниже Рэпа, промок насквозь. Он присвистнул и засмеялся, немного нервно.

– Надеюсь, это новое колесо не отлетит, – заметил он.

Следующий опасный участок был совсем сухим, если не считать луж воды там, где волны начали перехлестывать через дамбу.

Теперь они проезжали по Большому острову, и Рэп замедлил движение, чтобы не переутомлять лошадей. Но сам он оставался на ногах. Камни и галька вдоль дороги сменились жесткой упрямой травой, способной выстоять в соседстве с морем, и вода на мгновение исчезла из виду. Повозка перевалила за холм и стала круто спускаться вниз. Впереди лежал главный участок дамбы… большую его часть скрывала вода.

– Рэп! – взвизгнул Лин, выпрямляясь.

Рэп и сам не ожидал, что такой большой участок будет затоплен. Голубые волны перекатывались через дамбу, сверкая на солнце. Раньше он видел это только с берега. Ветер стал свежее, и гривы лошадей развевались, но прилив еще не достиг полной силы. Высокая часть дамбы уходила в море и пропадала. Далеко слева был другой ее конец, ведущий к Восковым скалам.

Где-то там, под водой, дорога имела два изгиба.

– Рэп, ты не сможешь! – в отчаянии воскликнул Лин.

– Ну так слезай! – рявкнул Рэп, не замедляя движения. Он не собирался просидеть шесть или семь часов на Большом острове, чтобы стать посмешищем до конца своих дней. По правде говоря, он уже не смог бы остановиться, так как для разворота не было места, – эта часть дороги была значительно приподнята над усыпанным галькой берегом. Она будет под водой примерно через час. Пятиться же задом вверх по холму было опасно. Подковы зашлепали по воде, и Рэп увидел, как восемь ушей тревожно запрядали. Он мог бы успокоить лошадей, запев песню, – возможно, он и не обладал красивым голосом, но лошади не стали бы строго его судить. Рэп начал первую песню, пришедшую ему на ум:

Я странствовал по земле,

Странствовал по морю…

– Рэп! – взмолился Лин. – Бога ради, прекрати! Ты съедешь с дороги.

– Заткнись! – рявкнул тот и снова запел. Лошади навострили уши, слушая его. Повозка уверенно катилась вперед. Пара сидящих на воде чаек пристально наблюдала за ней, качаясь на волнах.

О любимая…

Далеко слева, у причала, два рыбацких баркаса ставили паруса. Интересно, что они думают о странном судне, запряженном лошадьми, вторгшемся в их стихию. Справа вырастали две большие скалы, зеленые от водорослей, омываемые небольшими волнами, и Рэп знал, на каком расстоянии они от дороги. Нужно держаться чуть-чуть левее…

Ветер волновал воду, так что сквозь нее ничего нельзя было разглядеть, но Рэп мог догадаться, где находятся края дамбы, по тому, как волны пенились над ними. Это не так опасно, как кажется, сказал он себе.

Лин начал всхлипывать.

Я дарил ей любовь,

Я дарил ей улыбки,

Я готов был на все ради нее…

Скалы проплыли мимо по серебряной поверхности моря, и прибывающая вода, доходящая уже до осей повозки, начинала всерьез тревожить лошадей. Им становилось тяжело тянуть повозку. Пенящиеся потоки воды уже не отмечали края дамбы.

– Поворачивай, Рэп! – всхлипывал Лин. – Мы подъезжаем к повороту! Мы сейчас съедем с дороги! – Он встал на ноги, неловко уцепившись здоровой рукой за спинку сиденья. Еще минута – и их сапоги окажутся в воде. – Рэп! Ну поверни же!

Рэп чувствовал себя неуверенно. Нельзя судить о расстоянии, когда дорога покрыта водой, а никаких ориентиров нет. Он думал о самой дороге под водой, о двух каменных стенах и заполняющей их гальке и гравии. Должно быть, она сейчас зеленовато-синяя, в клочьях водорослей, колеблемых течением. По ней проходит тень от ряби, как будто тени облаков по холмам. Рыба? Он не ожидал, что здесь столько рыбы, особенно мальков.

Я любил девушку, девушку…

Молчи, Лин!

Я любил девушку…

Теперь он воочию видел, как голубая дорога делает плавный поворот. Рэп потянул за вожжи, и повозка медленно повернула. Судя по всему, угадал правильно, потому что они продолжали свое неторопливое движение.

Лин начал молиться какому-то Bory, vo котором Рэп слышал впервые. Наверное, какой-то новый. Один из рыбачьих баркасов направлялся в их сторону. Повозка почти прекратила покачиваться. Здесь, в середине, течение было сильнее, и лошади все больше нервничали, сколько бы он ни пел.

О любимая…

Снежок!

Любимая…

Они взяли слишком вправо!

Рэп потянул ведущую пару влево, и они продолжали движение. Но если повозка всплывет, она может стащить лошадей с дороги.

Вот и второй поворот, широкая плавная дута. Повозка оторвалась от земли, сдвинулась вправо, затем опять стала на колеса, затем опять поднялась. Рэп сморгнул капли пота с глаз, жмурясь от солнца, и попытался представить себе дорогу, направляя лошадей по дуге. Главное – держаться подальше от краев.

И вот прямо перед ними оказались Восковые скалы. Дорога начала подниматься. Рэп дернул вожжами, чтобы увеличить скорость, и облизнул соленые губы. Дело сделано!

Руки юноши чуть-чуть дрожали, шея онемела. Он подвигал шеей, чтобы прогнать боль, и плюхнулся на сиденье.

– Прости, Лин, – сказал он спокойно, – о чем это ты говорил?

Глаза Лина были огромными, как блюдца.

– Как тебе это удалось?!

Действительно, если подумать, как? Рэп опять почувствовал дрожь. Ведь он как будто видел дамбу под водой. Знал, где она проходит, как выглядит. Он не мог ее видеть, но ясно представлял себе, хотя никогда ни один человек не мог увидеть дамбу сквозь воду. Точно так же, как раньше знал, что за седьмым поворотом будет встречная повозка.

Реп ничего не ответил, только пожал плечами.

– Опять скажешь, что это хитрость, неизвестная новичкам? – спросил Лин.

Рэп усмехнулся.

Лин крепко выругался. И где только он понабрался таких словечек?

– Пожалуйста, Лин, – попросил Рэп, – не раздувай из этого историю.

Лин только посмотрел на него.

– Лин, ты навлечешь на меня беду.

– А ты разве не навлекал беду на меня? – завопил Лин. Наверное, он был значительно более испуган, чем казалось Рэпу.

– Что тут особенного, Лин? Я просто стоял, и мне было видно, где вода пенится над краями дороги.

– Да уж… Конечно!

Но все же Лин, хотя и неохотно, обещал поменьше болтать о случившемся.

Они выбрались на сушу и поехали по ухабистой дороге через Восковые скалы. С колес летечи брызги серебряной воды. Последний подводный участок был глубоким, но очень коротким. Даже если повозка поплывет, это не страшно, поскольку здесь совсем не было течения, а дорога шла вровень с берегом. Он победил!

Король приказал Рэпу покинуть Краснегар до первого прилива. Что же, Боги да хранят короля!

– А ты уже бреешься? – спросил вдруг Лин.

– Конечно! – Вчера Рэп побрился в четвертый раз, причем впервые побрил не только губы, но и подбородок. Пора завести собственную бритву. У Лина темноватый пушок лишь пробивался над верхней губой. И до сих пор он как-то странно посматривал на Рэпа. Интересно, почему?

Лин пожал плечами и отвернулся. Но вскоре опять заговорил:

– Забавная штука – взросление, правда?

Да, согласился Рэп и сосредоточился на новой водной преграде. Но, преодолев ее, снова расслабился и наслаждался чувством, что он теперь один из возниц – если, конечно, старик доверит ему повозку после этих его сумасшедших выкрутасов.

– Да, – сказал он, – в один момент ты чувствуешь себя вполне взрослым, в следующий опять ведешь себя как ребенок. Как будто в тебе два человека.

Интересно, твое тело начинает вдруг меняться, даже не спросив разрешения. Какое право имело его лицо обрастать бородой без его согласия? Да, в тебе как будто два разных человека, а ты знаешь только одного из них. Взросление значило, что ты опять стал для себя незнакомым, хотя только начал думать, что все о себе знаешь.

А частью взросления были мучительные сомнения, каким ты станешь. Какого роста? Какого сложения? Насколько надежным? Сильным или слабаком? И что с этим человеком делать? Кем ему быть, конюхом или стражником?

– Девчонки! – пробормотал Лин.

Да, девчонки.

Иное.

Теперь они ехали по краю берега, мимо горстки домиков с их навесами для сушки рыбы, развешанными сетями, полуразвалившимся сараем и парой стогов начавшего гнить сена. Рядом лежали кучи плавника, собранного живущей здесь старухой, и охапки торфяного мха. Над кострами поднимался голубоватый дымок. Работающие девушки помахали рукой повозке. Друзья помахали в ответ. Высокая трава тоже махала, качаясь под ветром.

– Мы могли бы поесть и здесь, – задумчиво сказал Лин.

– Позже.

За сияющей водой гавани лежал Краснегар, высокий треугольник желтой скалы, увенчанный замком. Он напоминал кусок сыра. Наверное, Рэп все же был голоден, но раз он сказал «позже», то так и будет. Интересно, где волшебник нашел черный камень для своего замка?

А в замке была Иное.

Рэп подумал о прогулках верхом, о собирании моллюсков и ловле рыбы у берега. Он вспомнил Иное, бегущую через дюны, длинноногую, с развевающимися золотистыми волосами, вспомнил ее визг и смех, когда ему удалось поймать ее. Вспомнил Иное, залезшую на скалу и подзадоривающую его лезть за ней, вспомнил соколиную охоту и стрельбу из лука. Представил себе ее лицо, не костлявое, как у джотуннов, и не круглое, как у импов, а как раз такое, как надо. Подумал о зимних вечерах у очага с песнями и шутками, когда его рука обвивалась вокруг ее талии и они вместе смотрели на возникающие в пламени картины.

Это было больно, ну и пусть. Между принцессой и конюхом, или даже возницей, ничего не может быть. Рэп подумал, что все изменилось для них как-то незаметно. До вчерашнего дня он и не думал ни о чем подобном. Они были просто компанией подростков. И только к концу прошлой зимы его и Инос стало притягивать друг к другу, в то же время они постепенно отдалялись от остальных. А затем пришла весна, и его отправили на материк.

Инос поцеловала его на прощанье, но даже тогда Рэп об этом как-то не задумывался – до тех пор, пока не расстался с ней. И тогда он осознал, как не хватало ему ее улыбки, ее присутствия, и вспомнил, что она поцеловала только его одного.

Потом он начал мечтать о ней… Но принцесса едет в Кинвэйл, найдет себе какого-нибудь знатного красавца и вернется, чтобы править после Холиндарна.

Рэпу же оставалось только подыскать другую девушку. Беда в том, что другой такой, как Иное, не было.

– Помнишь ли ты что-нибудь о своей матери, Рэп? – прервал его мысли Лин.

– А что? – Рэп с удивлением посмотрел на Лина, все еще бледного.

– Некоторые женщины говорят, что она была ясновидящей.

Рэп нахмурился и попытался вспомнить, говорила ли его мать когда-либо об этом.

– Ну и что? – спросил он.

– Мы говорили о взрослении, – ответил Лин, – и я подумал… Ты сегодня делал необычные вещи, Рэп. Ты раньше никогда не мог такого сделать, правда?

– Какие вещи? Ничего я не сделал особенного! Лина его слова не убедили.

– Не может ли быть так, что это тоже приходит с возрастом, как необходимость бриться?

Рэп не собирался обсуждать это с таким болтуном, как Лин.

– Как твоей руке в лубке, удобно? Лин посмотрел на руку.

– Ну да, конечно. А почему ты спрашиваешь?

– Потому, – сурово сказал Рэп, – что если ты не прекратишь намекать, что моей матери нужно было бриться, то у тебя и вторая рука окажется в лубке!

* * *

Краснегарцы говорили, что лето – это две недели, которые даны им для того, чтобы подготовиться к остальным пятидесяти. И в этом была большая доля правды.

Конечно, лето обычно длилось дольше двух недель, но наступало поздно, а кончалось быстро и было занято беспрерывным трудом. Если бы не этот труд, люди просто не выжили бы во время жестокой зимы. Зерно привозилось кораблями. Если нет, то весной наступал голод. Торф надо бьшо добывать, сушить и перевозить в город, повозка за повозкой, чтобы как-то притупить смертоносные зубы мороза в долгие зимние ночи. Сено так же переправлялось огромными возами по дамбе во время каждого отлива, чтобы королевские лошади могли дожить до весны в сытости, а скот давал молоко детям. Рыбу надо было ловить и коптить, скот забивать, а мясо солить. Овощи, ягоды, тростник, плавник, меха – скудные дары суровой земли – аккуратно собирались и бережно хранились людьми.

Здесь и там среди голых холмов стояли одинокие деревушки или группы домиков, где жизнь была еще тяжелее, чем в городе. Но большую часть года людям нечего было делать, кроме как стараться выжить, а выжить легче было в городе, так что жители деревень на зиму тоже перебирались в город, набиваясь туда, словно барсуки в нору. Когда же весной снега начинали таять, они возвращались к своему труду, и пустынный берег вновь оживал.

Все эти усилия не принесли бы успеха без умелого руководства. Такое руководство осуществлял король, вернее, его управляющий, высокий костлявый джотунн по имени Форонод. Он обладал способностью находиться повсюду одновременно, и говорили, что за день он сменял трех лошадей. Его водянистые голубые глаза все видели, и он отдавал приказания краткие и четкие, как удар ножа, никогда не тратя лишних слов и никогда никого не щадя. В разгар лета казалось, что он спит еще меньше солнца. В любом месте в любой момент могла появиться его долговязая фигура на пони – длинные ноги едва не волочатся по земле, белые волосы развеваются. Его память была так же необъятна, как кладовые дворца. Он знал с точностью до грамма, сколько собрано сена или торфа, знал, в каком состоянии стадо, знал время всех приливов и не щадил лодырей. Он знал возможности, сильные и слабые стороны каждого из своих работников – женщин и мужчин, девочек и мальчиков.

Форонод заметил, что вернулась отремонтированная повозка. Он, несомненно, отметил также, что помощник конюха был переведен в возницы, и этот факт отложился у него в памяти. Впрочем, из многих возниц только этот парень обладал особыми способностями.

К ночи Рэп уже снова пас стада.

* * *

– Повернись-ка, моя дорогая, – щебетала тетушка Кэйд. – Прелестно! Да, просто очаровательно!

Инос едва ли слушала родственницу. Она чувствовала себя глубоко несчастной. В горле стоял противный комок, руки и ноги были как каменные. Прошлую ночь она в последний раз спала в своей постели. А час назад принцесса сидела за своим последним завтраком дома. Ей кусок в горло не лез. Чтобы она теперь ни делала, все было в последний раз.

И красота платья никак не могла улучшить настроение. Оно было из того самого драгоценного шелка с драконами, и Инос ненавидела его. Почему-то ей казалось, что именно с этой ткани все и началось. Теперь из шелка сшили платье. Не верилось, что дамы Империи могут носить что-либо столь странное. Менестрель наверняка сам придумал весь этот абсурд, когда делал наброски для ее платья с кружевами, болтающимися вокруг ее рук, или плечами вроде маленьких подушечек. Вот уж действительно трубы!

Но если платье было плохое, то шляпка просто чудовищна! Тоже труба, только маленькая – высокий золотой конус, украшенный кружевными оборками. В ней Инос чувствовала себя каким-то клоуном. Все мальчишки Краснегара помрут со смеху, когда она поедет в гавань! Моряки свалятся в океан от смеха. А что скажут дамы Империи? Инос бьиа уверена, что уж они-то носят обычные шляпки, как все нормальные женщины.

Единственное утешение в том, что тетушка Кэйд выглядела еще хуже. Ее конусовидная шляпка напоминала колпак над печной трубой, а ее пышные формы никак не могли напоминать трубу. Скорее барабан или, может быть, лютню, но уж никак не трубу. Кэйд присвоила себе шелк с цветущими яблонями, но он совершенно не подходил к ее фигуре, хотя Инос не могла не признать, что его цвета идут к седым волосам и розовым щекам тетушки.

В предвкушении путешествия, Кэйд волновалась и щебетала без умолку, как целая стая птиц.

– Очаровательно! – повторила она еще раз. – Конечно, нам придется приобрести еще много платьев, когда мы обоснуемся в Кинвэйле, но по крайней мере мы не покажемся совсем уж деревенщиной по прибытии. А наши добрые краснегарцы посмотрят, как должны одеваться дамы в наши дни. Надеюсь, кучер не забудет, что надо ехать медленно. Выше голову, дорогая. Ты похожа на единорога, когда ее наклоняешь. О Иное! Ты полюбишь Кинвэйл! – Кейд сжала пухлые ручки. – Я жду с нетерпением, когда наконец смогу все показать тебе – балы, банкеты, прогулки в изысканном обществе. Я была ненамного старше тебя, когда приехала туда, и танцевала каждую ночь в течение многих месяцев! Какая музыка! А угощение! А природа! Ты даже не представляешь, какой пышной и зеленой может быть растительность в отличие от этих мрачных холмов. А красивые молодые люди! – Тетушка жеманно улыбнулась и сразу же вздохнула.

За последнюю неделю Инос слышала все это миллион раз.

Она с горечью подумала, что сейчас пора весенних отливов, самое время копать моллюсков.

– А герцог Анджилки! – Кэйд опять понесло. – Он был неотразимым молодым человеком в те годы… Я хочу сказать, что он очень образованный человек. У него безукоризненный вкус.

«А еще ему тридцать шесть лет, и у него две дочери, – мрачно подумала Иное. – И он похоронил уже двух жен».

Инос никогда не встречала своего дальнего родственника, но была уже твердо уверена, что он отвратителен, и готовилась возненавидеть его.

– Он будет так счастлив увидеть нас! – Кэйд посмотрелась в зеркало и поправила свои подсиненные волосы, выбивающиеся из-под серебряной трубы на голове.

– Мне почему-то казалось, что нельзя приезжать без приглашения, – уныло протянула Иное. Она уже приводила этот довод, и он не подействовал.

– Не глупи! – сказала Кэйд, впрочем, без всякого раздражения. – Мы будем очень желанными гостями. Они готовы принять нас в любой момент, просто сейчас нет времени писать и ждать ответа. Скоро придет зима. Летом плавать по морю – одно удовольствие, но позже это будет невозможно. Ах, море! До чего я люблю морские путешествия!

– А мастер Джалон готов? – Каким бы таинственным ни был менестрель, путешествие с ним станет хотя бы терпимым. Кэйд повернулась к племяннице в изумлении.

– Разве он не сказал тебе? Он решил пойти сушей.

– Кто, Джалон?!

– Да, дорогая.

– Да он с ума сошел! – Инос попыталась представить Джалона, пробирающегося через лес в течение многих недель, и не смогла. Кроме того, в лесу были гоблины. Подумать только, лес – и Джалон?

– Может, и так, – пожала плечами Кэйд, – но твой отец, кажется, думает, что ему это по силам. Он дал ему лошадь. Джалон выехал сегодня утром. Насколько мне известно, он искал тебя, чтобы попрощаться.

– Не иначе как его отвлекла какая-нибудь чайка или еще что-то.

– Ну да, дорогая… – рассеянно согласилась Кэйд, осматривая сундуки. – Какие из них нам понадобятся в пути? – спросила она Юлу, свою горничную. Инос не разрешили взять горничную. Тетушка сказала, что одной вполне хватит им обоим, а на корабле не было лишнего места. Когда же они прибудут в Кинвэйл, то наймут более подготовленных девушек.

Юла была невысокая, смуглая и неразговорчивая. Она не выказывала никакого волнения перед поездкой, но вряд ли представляла, куда едет и что может значить месяц или больше на корабле. Инос и сама, наверное, не вполне понимала это. На картах все казалось очень простым – на запад до трех мысов – Когтей, на юг в Западное море, а затем опять на восток в залив Пэмдо. В то же время этот круговой путь представлялся ненужным мучением, поскольку существовал путь по земле – гораздо короче и гораздо интереснее! Тетушка Кэйд несколько раз плавала на кораблях из Краснегара в Кинвэйл и обратно и до, и после своего замужества. Ее энтузиазм по поводу морского путешествия не сулил ничего хорошего. Все, что нравится тетушке Кэйд, наверняка будет ужасно скучным.

И почему нельзя поехать через горы? Уж если такой раззява, как Джалон, на это способен, то что говорить о других? Этот довод тоже не сработал. Тетушка Кэйд не любила ездить ни верхом, ни в карете.

Ящики, тюки, сундуки, пахнущие мылом и лавандой… Как только им удалось набрать столько багажа?

Юла указала на два сундука, и тетушка Кэйд начала подробно расспрашивать ее о содержимом. Инос не слушала их. Она последний раз сердито посмотрела в зеркало, показала язык своему нелепому отражению и направилась к двери. Надо пройтись напоследок по замку, чтобы лично попрощаться с друзьями.

За прошедшую сумасшедшую неделю Инос была настолько занята с портными и швеями, что почти ни с кем не успела поговорить. Сразу после того незабываемого дня, когда ей явились Боги, ее закружил калейдоскоп шелков, атласа и кружев. Она ни разу не покаталась на Молнии, ни разу! Рэп пропал на следующее утро. Через несколько дней зловещий доктор Сагорн прорычал короткое прощание и исчез так же таинственно, как и появился. А теперь Джалон отправился верхом через холмы. Он небось и до самого Праздника зимы будет кружить там, подумала она, если его не замучают до смерти свирепые гоблины.

Инос еще не дошла до двери, когда та отворилась, впуская мать Юнонини, неестественно прямую в своем черном одеянии, торжественно улыбающуюся и сжимающую свернутые в трубочку листы бумаги. Она остановилась и с удивлением уставилась на Иное, потом сделала реверанс. При ее коротких ногах это выглядело неуклюже, но раньше она не делала ничего подобного. Неожиданно Инос утеряла всю враждебность к матери Юнонини. Та стала еще одним знакомым лицом, которое Инос не увидит целый год. Инос также сделала реверанс.

– Ты выглядишь прелестно, моя дорогая, – сказала старуха. – Повернись, пожалуйста.

Инос подумала, что, верно, напоминает флюгер, раз все просят ее повертеться. Она все же исполнила просьбу.

– Просто красавица, – выдохнула мать Юнонини. Инос почувствовала искушение съязвить и не смогла удержаться.

– Это всего лишь старая скатерть! – заявила она.

Юнонини нахмурилась, затем вдруг рассмеялась, обняла Инос и прижала ее к себе. Сегодня она пахла не рыбой, а чесноком.

– Нам будет не хватать тебя, дорогая! Она поспешно повернулась к тетушке Кэйд и опять сделала реверанс.

– Я принесла вам текст молитвы для чтения, ваше сиятельство. Я подумала, что вы захотите посмотреть ее заранее, чтобы немного попрактиковаться.

– Ах, Боже мой! – Кэйд сразу расстроилась. – Я ненавижу читать молитвы! Надеюсь, вы написали ее достаточно крупно? В церкви так мало света!

– Полагаю, что да. – Мать Юнонини зашелестела своими бумагами. – Вот ваша. Вы будете призывать Бога Путешествий. Капрал Оопари обратится Богу Штормов. Капитан корабля будет, естественно, молиться Богу Моряков, я дам ему особый текст. Его величество будет молиться Богу Мира… это его собственный выбор, – добавила она с неодобрением. – Что довольно странно.

– Дипломатия, матушка, – ответила тетушка Кэйд. – Он беспокоится об отношениях между Краснегаром и Империей, ну и так далее. – Она держала свой текст в вытянутой руке и, щурясь, разглядывала.

– А капрал умеет читать? – спросила Иное. Оопари был приятным юношей. Он и его отряд наверняка обеспечат ее безопасность во время пути, но вот читающим его трудно было представить.

– Нет, – ответила мать Юнонини, – но он выучил все наизусть. Ты, Иносолан, обратишься к Богу Девственности, и…

– Нет!

Инос была удивлена своей реакцией не меньше других. В комнате воцарилась тишина, а две матроны покраснели.

– Иное! – срывающимся голосом произнесла тетушка Кэйд. – Я уверена, что…

– Боже, ну конечно нет! – воскликнула Иное. – Я совсем не то хотела сказать! –Она была уверена, что ее румянец не уступает по густоте их. Она посмотрела на священницу. – Я хотела обратиться к тому Богу, который явился нам тогда. Они явно заботятся обо мне. Ну, то есть Они проявляют интерес…

Мать Юнонини поджала губы.

– Я согласна, что это было бы неплохо, но мы не знаем, кто это был. Конечно, я должна была бы спросить… Последовало неловкое молчание.

– Ну что же, – решительно заявила Иное, – тогда мы должны придумать имя. Они советовали мне больше стараться, так может быть, это будет Бог Добрых Намерений?

Мать Юнонини посмотрела на нее с сомнением.

– Не уверена, что есть такой Бог. Но я проверю по списку. Я хочу сказать, что все Они говорят о пользе добрых намерений – добрые Боги, конечно.

– Религия – такое сложное дело! – заметила тетушка Кэйд, снова принимаясь изучать свой лист с молитвой. – Почему Инос не может просто обратиться к «Богу, которого она видела в церкви», например? Ведь Они поймут, разве нет?

– Пожалуй, это неплохая мысль, – отозвалась мать Юнонини. – И она может попросить помощи в своих стараниях.

– Каких стараниях? – послышался голос. В дверях стоял король, выглядевший особенно величественным в длинной алой мантии с горностаевой опушкой. Она распространяла вокруг себя запах кедрового сундука, в котором хранилась не один век. Инос улыбнулась и повернулась кругом, прежде чем отец успел попросить ее об этом.

– Замечательно! Прелестно! – проговорил король. Свою корону он держал под мышкой. Выглядел он не очень хорошо. Последнее время монарх страдал от несварения желудка, и белки его глаз имели неприятный желтоватый оттенок. – Так о каких стараниях речь? – повторил он.

Мать Юнонини объяснила, в чем дело, и Холиндарн мрачно кивнул.

Тетушка Кэйд изучала брата с тревогой.

– А Кондорал произнесет молитву за дворец и всех, в нем живущих? – спросила она.

– Ну конечно! – усмехнулся король. – Мы же не можем заставить его выучить новую молитву в таком возрасте! И не можем запретить ему произнести старую.

– А я, – гордо произнесла мать Юнонини, – обращусь к Богу Брака, чтобы он помог принцессе найти достойного мужа. – Она сжалась под суровым взглядом короля.

– Не думаю, чтобы это было уместно сейчас, матушка, – сказал он. – В конце концов, цель ее визита к нашему кузену состоит в том, чтобы познакомиться со светской жизнью и закончить свое образование. Мужья могут подождать.

Юнонини выглядела растерянной, а Инос вдруг ощутила неожиданное облегчение. И отец, и тетушка Кэйд уверяли ее, что ее посылают не для того, чтобы найти мужа, а только чтобы познакомить с придворными обычаями, но в глубине души она до сих пор боялась, что за всем этим стоит желание выдать ее замуж. Теперь же отец твердо отрицал это, причем обращаясь к женщине, давшей святые обеты, а значит, и к Богам. Возможно, отец хочет подбодрить ее. Надо обязательно найти время поговорить с ним до отплытия.

– Так к какому же Богу мне теперь обратиться? – недоумевала мать Юнонини.

– Может быть, к Богу Девственности? – предложила Кэйд.

Король Холиндарн поймал взгляд дочери, замигал и быстро отвернулся. Инос растерянно смотрела на него. Конечно, предложение тетушки Кэйд можно было истолковать весьма двусмысленно, но не мог же отец подумать, что его сестра имела это в виду! Уж кто-нибудь другой, но только не Кэйд!

Служба в темной сырой церкви была ужасна. Шелк совсем не грел, и Инос все время дрожала. Боги в этот раз не появлялись.

Поездка к гавани была еще хуже. Принцесса пыталась улыбаться и махать толпе, вежливо приветствовавшей ее, а дождь лил в открытую карету. Ее дурацкая шляпка все время норовила слететь с головы. Торжественные проводы были идеей тетушки Кэйд, которая сумела уговорить и короля.

Но хуже всего было прощание на причале, нужно официально попрощаться с городскими старейшинами, улыбаться, когда хотелось плакать. Никто из ее друзей не смог прийти, все они работали в замке или на полях – и Лин, и Идо, и Кел… И юноша с серыми глазами и большим подбородком. Юноша, достаточно безумный, чтобы поехать на повозке через море, посчитав это своим долгом.

Инос моргнула. Должно быть, дождь все же попал ей в глаза, хотя Юла и стояла сзади, держа над ней кожаный зонт.

Тетушка Кэйд была просто невозможна, она болтала с каждым, совершенно забыв о времени.

Капитану не помешало бы вымыться, но Инос была благодарна, когда он прервал все эти бесконечные любезные прощания и объявил, что они могут упустить прилив, если не отчалят сейчас же.

Его корабль был еще грязнее, чем он сам. И такой маленький! Инос приподняла платье, стараясь не задеть подолом неприбранную палубу, и задержала дыхание.

– Откуда такая вонь? – спросила она в ужасе. Месяц дышать этим!

– Трюмная вода! – хихикнула тетушка Кэйд. – Постарайся не запачкать платье, дорогая.

– Запачкать? – воскликнула Иное. – Да через несколько минут мы будем грязные, как свиньи!

– Вот для этого мы и взяли в дорогу старую одежду, дорогая.

Потом ей помогли спуститься, причем довольно бесцеремонно, по лестнице, в холодную отвратительную темноту. Ее каюта… неужели это было предназначенное ей жилье? Просто шкаф! Инос сорвала с головы шляпку, и все равно едва могла стоять во весь рост.

– И это моя каюта? – простонала она. – Здесь я должна жить несколько недель?

– Наша каюта, дорогая. Не забудь, сюда поставят еще два сундука. И не беспокойся, ты скоро привыкнешь.

Затем вошел король. Капли в глазах уже нельзя было бы объяснить дождем, а отца не хотелось расстраивать слезами.

– Счастливого пути, моя родная! – Его голос звучал хрипло.

Инос попыталась улыбнуться.

– Это так интересно! Отец кивнул.

– Тебе может показаться странным, но Кэйд хорошо о тебе позаботится. Надеюсь, старый Краснегар не покажется тебе уж очень маленьким и скучным, когда ты вернешься!

Инос сглотнула, но комок не пропал. Она должна была о многом спросить его, она должна была сделать это еще давно, но не хотела, а теперь уже не было времени.

– Отец! – вырвалось у нее. – Ты действительно не хочешь выдать меня за Анджилки?

Они стояли так близко друг к другу в тесной каюте, что ему не пришлось даже делать шага, чтобы обнять ее и крепко прижать к себе.

– Нет, конечно нет! Я же говорил тебе, это может вызвать массу осложнений с Нордландией.

Какое облегчение! Боги все-таки не были так суровы, как она боялась.

– Но держи глаза открытыми! – напутствовал он ее.

– Для чего? – спросила Иное, чувствуя, как горностаевый мех щекочет ей нос.

Король негромко засмеялся.

– Чтобы не пропустить какого-нибудь молодого красавца из хорошей семьи. Желательно младшего сына и чтобы у него были и ум, и такт. Того, кто тебе понравится. И кто захочет жить в этой дикой далекой стране рядом с тобой и помогать тебе защищать Краснегар от притязаний как Нордландии, так и Империи.

Инос посмотрела ему в глаза и увидела, что он совершенно серьезен. Даже в полумраке каюты была видна желтизна в его глазах. Отец выглядел больным.

– Ваше величество! – настойчиво позвал его капитан из-за двери.

– Приливы не ждут даже королей, дорогая. – С этими словами он ушел.

Рядом стояла тетушка Кэйд, а Инос очень хотелось побыть одной.

– Можно подняться на палубу и помахать, – тихо предложила Кэйд.

– Но я столько хотела сказать ему! – Инос боялась, что не выдержит и разрыдается. – И ничего не успела, потому что из-за всех этих церемоний не хватило времени!

– Поэтому-то они и необходимы, – заметила Кэйд, гладя Инос по плечу. – Они заставляют нас вести себя как подобает особам королевской крови.

4

К югу от берега лежали холмы. На них паслись стада, а значит, там были и пастухи.

Работа пастуха была одинокой и, как правило, скучной. Лошади и овцы первыми перебирались на сушу весной, как только холмы скидывали свой снежный покров. Исхудавшие и спотыкающиеся от слабости, лошади переходили по дамбе на материк, а потом потихоньку передвигались все выше по склонам холмов вместе с выжившими в эту зиму овцами. Здесь животным было хорошо. Они становились гладкими и упитанными, производили потомство и со временем начинали проявлять непокорность. В частности, вытаптывали поля и поедали урожай. Большую часть времени пастухи отгоняли стада подальше от ферм. Овцы были особенно упрямы и никак не хотели понять, зачем питаться скудной растительностью на холмах, когда земли внизу поросли сочной и густой травой. Неунывающие, всегда полные надежды и непроходимо тупые, они могли целый день кружить неподалеку, ища новый путь к цели. Несколько крепких заборов сделали бы жизнь пастухов намного проще, но стоимость древесины в Краснегаре не позволяла и думать об этом. Так что изматывающее противоборство продолжалось день за днем, год за годом.

Вскоре после возвращения Рэп неторопливо ехал по холмам на сером мерине по кличке Синий Бутылек. Три большие всклокоченные собаки бежали рядом. На юноше были штаны из светлой кожи, купленные этой весной. Многочисленные заплаты напоминали о череде предыдущих хозяев, но штаны были очень удобными, и Рэп жалел, что вырастает из них. Рубашка была засунута за пояс с одной стороны, с другой был мешочек с едой. Недавно прошел дождь, и земля вокруг дышала чистым, свежим ароматом, с безоблачного неба улыбалось солнце, ветер лениво шевелил траву, а невдалеке пронзительно кричал кроншнеп.

Скука! Он почти надеялся встретить пару волков, желающих полакомиться молоденьким ягненком, но летом волки обычно находили более легкую добычу, вроде кроликов и мышей. Да и волки не были таким уж большим развлечением, собаки всегда могли с ними справиться.

В этот день Рэп беспокоился о лошадях. Они не были так безнадежно глупы, как овцы, но их вожак, жеребец Огненный Дракон, требовал постоянного внимания. Честолюбивый и непокорный, он стремился собрать в табун как можно больше лошадей. Жеребец сопротивлялся, когда очередную смену забирали для работы в упряжках. Ради свободы он готов был забыть даже о густой траве и, похоже, мечтал увести свой народ в какую-то землю обетованную, где не было людей. Бороться с этими настроениями тоже приходилось Рэпу, которому помогали полные энтузиазма собаки.

Все утро, таким образом, прошло в маневрах. Огненный Дракон все время искал возможность прорваться на юг, а Рэп упорно пресекал эти попытки. В полдень игра была отложена, и Рэп смог наконец подумать об обеде. Его наблюдательный пункт был обращен к дороге, и он вдруг заметил одинокого путешественника, явно попавшего в беду. Убедившись, что Огненный Дракон временно отложил свои планы переселения, заинтересовавшись одной из кобыл, Рэп направил Синего Бутылька к незнакомцу. По пути он надел рубашку, чтобы выглядеть пристойно.

Дорога представляла собой едва видимую стежку, петляющую между холмов. На этом участке она проходила по долине, отмеченной кое-где могилами смельчаков, которые решились отправиться в путь зимой. Это были единственные следы пребывания здесь человека.

По этой-то дороге и брел странник. Впереди него двигалась оседланная лошадь, методично поедая траву. Каждые несколько минут она делала несколько шагов и опять принималась за еду, но расстояние между ней и ее преследователем никак не сокращалось. Да и не сократится, подумал Рэп, если только повод лошади не зацепится за кусты. Кустов же здесь почти не было.

Странник заметил приближение Рэпа и остановился, испытывая заметное облегчение. Он съежился при приближении собак, но они лишь обнюхали его, убедились, что это не волк, переодетый менестрелем, и убежали исследовать дорогу.

Джалон, а это оказался именно он, был по-прежнему одет в коричневый плащ, слишком большую куртку и мешковатые штаны, как и тогда, когда Рэп остановил его у ворот.

– Вы очень кстати, молодой человек! Рэп улыбнулся в ответ, соскользнул со спины мерина и размял затекшие ноги.

– До Пондага довольно далеко идти пешком, сэр.

– Вы думаете, лучше было бы поехать верхом?

– Это было бы быстрее.

Джалон явно не узнавал Рэпа. Неудивительно, ведь стражник не стал бы пасти стада на холмах. Рэп отстегнул свою сумку.

– Я как раз собирался поесть. Не присоединитесь ли вы ко мне? Компания за обедом здесь редкая роскошь!

Джалон посмотрел на своего коня, который делал вид, что поглощен едой, но на самом деле изучал Синего Бутылька.

– Я тоже собирался пообедать час назад, – признался он, – но я забыл, что лошадь – это не арфа, которая стоит там, куда ее поставили. – Улыбка на его лице сменилась выражением тревоги, когда он увидел, что Синий Бутылек тоже удаляется в поисках травы. – Не сделали ли вы такую же ошибку?

Рэп покачал головой.

– Он придет, если я позову.

Теперь Джалон рассмотрел еще кое-что и уставился на Рэпа в полном изумлении.

– Вы ездите без седла и поводьев?

Его удивление было понятно. Рэп слегка поморщился.

– Это был спор, сэр. Кое-кто поспорил, что я не смогу пасти так стадо целый день. Обычно я езжу в седле и с уздечкой.

Несколько мгновений менестрель созерцал его в изумленном молчании.

– И ты можешь управлять лошадью без узды? – спросил он.

– Ну, может быть, не всеми, но многими. – Рэп был скорее смущен, чем польщен. Ему не казалось это трудным, ведь лошади знали его всю свою жизнь.

Джалон в раздумье нахмурился.

– А можешь ты позвать мою лошадь? – попросил он. – Мне нужна седельная сумка. Король велел снабдить меня провизией на дорогу, и я был бы рад поделиться.

Рэп кивнул.

– Эту я могу позвать. Солнечный Луч! Сюда! Солнечный Луч поднял голову и высокомерно посмотрел на него.

– Солнечный Луч!

Лошадь пошевелила ушами, наклонилась сорвать еще травы, чтобы показать, что она делает все по собственной воле, а потом стала неторопливо приближаться к людям, пощипывая по пути травку.

– Они не любят, когда их торопят, – объяснил Рэп. Но ему не пришлось звать еще раз. Солнечный Луч уже приблизился к нему и ткнулся мордой в ладонь. Рэп ослабил подпруги и привязал поводья к седлу от греха подальше. После этого он снял седельную сумку, погладил лошадь, и Солнечный Луч направился к Синему Бутыльку.

– Невероятно! – сказал Джалон.

– Невероятно то, как вы поете! Должны же и другие хоть что-то уметь!

Рэп считал, что для конюха ему удалось сказать очень остроумную речь, но на Джалона она произвела странный эффект. Он побледнел, вытаращил глаза, несколько раз открывал и закрывал рот, не в силах вымолвить не слова.

– Невозможно! – пробормотал он наконец. – Но ведь это к тебе тогда подошла принцесса!

Рэп ничего не ответил, но выражение лица его так изменилось, что менестрель поспешил добавить:

– Прости, парень. Я ничего плохого не имел в виду.

После этого он занялся своей сумкой. Его припасы были значительно более изысканны, чем у Рэпа. Когда они оба сели на землю, Джалон выложил холодного фазана, свежий хлеб, вино, сыр, маринованные овощи… И все же что-то его явно беспокоило, и глаза его поминутно обращались к лицу Рэпа.

– Тебя зовут Рэп, ведь так? – неожиданно спросил он. – И ты был тогда стражником?

– Да. Обычно я работаю в конюшне, а не стою в карауле. Вы тогда правильно подметили, что я новичок в этом деле. Вы были первым незнакомцем, которого я окликнул.

Он же был и последним. Разъяренный Тосолин погнал Рэпа обратно на пост, крича, что его задача – стоять тут и выглядеть красиво, а не пытаться никого останавливать, разве что это будет банда вооруженных пиратов.

– Неудивительно, что ты работаешь в конюшне, обладая такими способностями, – заговорил Джалон, облизывая пальцы. – Расскажи мне о себе.

Рэп пожал плечами.

– Нечего тут рассказывать. Мои родители умерли. Я работаю на короля. Я хотел бы остаться у него на службе и когда-нибудь стать воином.

Джалон покачал головой.

– Я могу сказать по твоему лицу, что ты не все рассказал. Я не хочу лезть в чужие дела, но твой нос выглядит никак не по-краснегарски.

Рэпу показалось, что это и называется лезть в чужие дела.

– У тебя каштановые волосы, – задумчиво добавил Джалон. – У жителей Краснегара они или светлее, или темнее. Даже при смешанных браках не бывает такого цвета. Серые глаза. Значит, твои родители откуда-то издалека. Из Сайсанассо, мне кажется. Ты – фавн.

– Моя мать была из фавнов, господин. Мой отец – джотунн.

– Расскажи о них! – Джалон, жуя фазанью ножку, перевел на Рэпа свой странный мечтательный взгляд. Правда, в тот же миг мечтательность исчезла, а глаза засветились неподдельным интересом.

Рэп не понимал, какое Джалону дело до этого, но менестрель был другом короля, следовательно, королевский слуга должен был относиться к нему с уважением.

– Мой отец плавал на корабле, который совершал набеги на селения далеко на юге. Они занимались работорговлей. Продавать людей, захваченных в плен, оказалось очень выгодно. Моя мать бьша одной из пленниц, но она понравилась отцу, и он оставил ее себе. Позже он поселился в Краснегаре и стал плести сети.

Джалон задумчиво кивнул.

– Он был капитаном корабля?

– Нет, простым матросом, сэр.

– И что с ним случилось?

Вот уж это совсем не касалось менестреля! Но все же Рэп ответил:

– Он сломал себе шею. – Юноша не скрывал горечи. Может, хоть это заставит Джалона устыдиться своего любопытства? Нет, не заставило.

– Как?

– Он свалился с причала как-то ночью. Может быть, хотел нырнуть, но вода в гавани замерзла. Он был пьян. Так что я отнюдь не благородного происхождения, сэр!

Джалон не обратил внимания на его сарказм.

– Значит, это был не он.

Несколько минут он молчал, что-то обдумывая. Рэп недоумевал, что могло значить его последнее замечание.

– Ну а твоя мать, эта рабыня, которая не бьша продана, как другие… она принадлежала всей команде или только твоему отцу?

– Что?!!

Джалон улыбнулся с извиняющимся видом и вытянулся на земле, опираясь не локоть.

– Постарайся понять меня, дружище Рэп. Я не очень опытен в таких делах. Я знаю людей, которые сделали бы это лучше. Но я чувствую, что здесь что-то кроется… Я много путешествовал, я видел и слышал много такого, что тебе неизвестно. Я был в Сайсанассо. Там джунгли, жара, нездоровый климат. Фавны имеют широкие, довольно плоские носы и загорелую кожу – темнее, чем у тебя, и еще у них курчавые каштановые волосы. Так что твои волосы – это компромисс. Или аргумент? – усмехнулся он.

Рэп улыбнулся так вежливо, как только мог, и промолчал.

Вдалеке заржал Огненный Дракон. Солнечный Луч тотчас же отозвался, и Рэп повернулся, чтобы прикрикнуть на него. Конь грустно вздохнул и вернулся к траве.

Джалона это позабавило.

– Говорят, что фавны умеют прекрасно управляться с животными.

– Тогда это все объясняет. Менестрель кивнул.

– Все смотрители императорского зверинца – фавны. Большинство конюхов – тоже.

Рэп когда-то расспрашивал моряков о фавнах, но об этом ему никто не говорил.

– Что еще вы можете о них рассказать? – спросил он. Джалон вытер горлышко бутылки и протянул ее Рэпу.

– Говорят, они миролюбивы, но могут быть опасны, если их разозлить. Иначе они не были бы людьми, – засмеялся он. – Люди любят приклеивать ярлыки. Говорят, что джотунны крупные и воинственные, а посмотри на меня!

– Действительно! – Трудно было представить себе менее воинственного человека, чем этот изящный светловолосый менестрель. Рэп смущенно кашлянул.

– Это тоже вполне объяснимо. Я стараюсь не упоминать об этом в северных землях, но во мне течет кровь эльфов. Попадая же в Илрэйн, я, конечно, извиняюсь за моих джотуннских предков. Я не могу сойти за эльфа.

Рэп никогда не встречал эльфа. Он слышал, что у них необычные глаза.

– Так что нет ничего плохого в небольшом скрещивании! – закончил Джалон неожиданно твердо.

– Ничего, – ответил Рэп, отхлебывая немного вина. Он не любил вино. И если нет ничего зазорного в том, чтобы быть полукровкой, то почему менестрель возвращается к этому снова и снова? Может быть, он рассказывал о своем родстве с эльфами, чтобы Рэп почувствовал себя непринужденнее?

– Фавны… – бормотал Джалон. – Да, еще у них обычно очень волосатые ноги. – Он посмотрел на ноги Рэпа, торчащие из слишком коротких штанин, и усмехнулся, когда Рэп гневно вспыхнул. Он опять начал говорить, словно бы размышляя вслух. – Краснегар – нелегкое место для житья, но и не хуже Сайсанассо, я думаю. Сколько тебе было, когда твой отец погиб?

– Около пяти.

– Да перестань меня бояться, Рэп! Я всего-навсего менестрель. Можешь дать мне в челюсть, если захочешь. А что потом случилось с твоей матерью?

Рэп нахмурился. Он повернулся, чтобы посмотреть на лошадей. Огненный Дракон щипал траву, значит, игра пока не возобновилась.

– Король взял ее в замок, – ответил он наконец. – Она оказалась прекрасной кружевницей. Думаю, именно она плела те сети, которые отец продавал. А через пять лет она умерла от лихорадки.

Джалон перекатился на спину и посмотрел на небо.

– У тебя нет братьев или сестер? Рэп отрицательно покачал головой. Некоторое время менестрель размышлял.

– Что за человек была твоя мать?

– Любящая!

– В этом, Рэп, я не сомневаюсь. Не расскажешь ли еще чего-нибудь?

– Тут не о чем рассказывать! – Рэп начинал терять терпение, и сознание этого только ухудшало дело. Джотунны славились своим крутым нравом, а Рэп был наполовину джотунн, так что он всегда старался держать себя в руках.

Джалон вздохнул.

– Ты не спросил, как я узнал твое имя.

– И как же вы его узнали?

– Ну, вчера оно звенело по всему дворцу. В королевской семье произошла большая ссора. Примерно неделю назад какой-то ненормальный возница проехал по дамбе во время прилива, что в принципе невозможно. Кажется, король приказал ему уехать, а он воспринял приказ чересчур серьезно, не подумав о собственной безопасности.

Сердце Рэпа упало. Он надеялся, что его глупая неосторожность пройдет незамеченной, но Лин был таким болтуном! Да и рыбаки на баркасе все видели.

– Это было не во время прилива! – возразил он. Джалон не обратил внимания на возражение.

– Король винил во всем старшего конюха, который задержал парня, требуя, чтобы он вел повозку, вместо того чтобы отправить его верхом. Старший конюх, вероятно, не хотел зла, но получилось так, что возница подвергся, скажем так, некоторой опасности. Слово «чудо» не сходило у всех с языка.

Рэп застонал.

– Принцесса Иносолан узнала о случившемся только вчера. Она высказала отцу свое возмущение вполне по-королевски! Сказать по правде, я давно не видел подобного переполоха.

– О Боги! – пробормотал Рэп. И зачем только Инос это сделала? Затем он повторил свое восклицание намного громче и вскочил на ноги.

Огненный Дракон вел свой табун к вершине холма, направляясь на запад. Теперь будет трудно перехватить его, разве только он в пределах слышимости. Ветер дул в сторону лошадей, так что стоило попытаться. Рэп приставил руки ко рту и закричал. Сначала ничего не произошло, но он продолжал звать, выбирая тех лошадей, которые лучше подчинялись ему. Он уже готов был сдаться, вскочить на Синего Бутылька и понестись в погоню, прекрасно зная, что она может продлиться несколько дней, но этого не понадобилось. Две кобылы вдруг отделились от табуна и повернули к Рэпу. Взбешенный, Огненный Дракон помчался за ними, чтобы восстановить дисциплину.

Теперь Рэп переключил внимание на другую часть табуна. Лошади были уже слишком далеко, чтобы различить их, однако ему показалось, что он узнает некоторых, и он начал звать их. К тому времени, когда Огненный Дракон призвал к порядку первых двух кобыл, три другие с жеребенком уже скакали к Рэпу.

Борьба продолжалась еще некоторое время. Жеребец в ярости носился взад и вперед по склону, пытаясь направить свой табун в нужную сторону, но стоило ему отвернуться, как Рэп отзывал их обратно. Тогда жеребец обернулся, чтобы посмотреть на своего тщедушного, но смелого противника, и даже на таком расстоянии было видно, что он танцует в гневе, опустив голову, оскалив зубы и подняв хвост. Он проревел вызов и начал медленно приближаться.

Рэп почувствовал беспокойство. Он скорее предпочел бы встретиться с разъяренным быком, чем с бешеным жеребцом. Сначала он не мешал ему приближаться, потому что растерянный табун перестал беспорядочно кружиться и следовал сейчас за своим вожаком. Но когда Огненный Дракон одолел уже половину расстояния между ними, явно не собираясь отступать, Рэп решил, что надо что-то делать, или им с менестрелем придется срочно спасаться.

– Огненный Дракон! – закричал он. – Перестань сейчас же! Иди назад! Назад!

Подействует ли это? Обычно жеребец прекрасно слушался Рэпа. Юноша затаил дыхание. Но вот Огненный Дракон остановился. Постояв минуту, он повернул обратно, топая копытами в бессильной ярости. Через несколько минут жеребец, по-видимому, успокоился и порысил в сторону табуна. Больше он не делал попытки прорваться за холм. Лошади оглянулись на него и опять принялись щипать траву. Синий Бутылек и Солнечный Луч наблюдали за происходящим. Поняв, что самое интересное позади, они тоже вернулись к еде. Рэп потер шею, горло у него болело. Он сел на свое место и заметил, что Джалон не отрываясь смотрит на него, забыв про обед.

– Такая работа только жажду вызывает, – мрачно сказал Рэп, чувствуя себя неловко под пристальным взглядом. – Могу я попросить еще глоток этого вина?

– Выпей хоть всю бутылку! – ответил Джалон. Он продолжал молча смотреть на юношу еще какое-то время, потом спросил: – Почему ты тратил силы на крик? Ты ведь не мог не знать, что на таком расстоянии они не могут тебя услышать.

Рэп задумался над вопросом, попивая вино. Не поняв его смысла, он решил не отвечать.

– Спасибо! – Он поставил бутылку на землю и принялся за еду.

После долгого молчания менестрель заговорил тихим шепотом, несмотря на то что, насколько хватал глаз, холмы были совершенно пустынны:

– Мастер Рэп, не согласитесь ли вы поделиться со мной?

– Чем поделиться?

Джалон взглянул на него с удивлением.

– Вашим секретом. Что же еще позволяет вам делать такие вещи или проезжать по дамбе, когда никто другой даже думать об этом не посмел бы? Мое пение имеет такую же природу.

Рэп подумал, не является ли размягчение мозгов необходимым свойством музыкантов. Он никак не мог увидеть связи между пением и ездой по дамбе или подзыванием лошадей. Безусловно, Джалон был хорошим певцом, но у того, кто упустил свою лошадь в этом пустынном краю, должно быть, не хватает винтиков в голове. Возможно, все было еще серьезней. Менестрель мог быть и совсем ненормальным.

– Я зову лошадей по имени, сэр, – попытался он объяснить. – Они все знают меня и доверяют мне. А с жеребцом мне, конечно, повезло, я и сам не был уверен, что все обойдется. Он вообще-то любит меня. Что же касается поездки по дамбе, то тут просто многое преувеличили. Прилив уже начинался, но опасности еще не было.

– Так ты можешь увести кобыл от жеребца? – Джалон иронически кивнул. – Ты можешь проехать там, где другие не могут. Короли получают выволочку, если не так обращаются с тобой. Принцессам нравится, когда ты держишь их за руку. – На лице его вдруг проступило отчаяние. – Есть ли у меня хоть что-то, что я мог бы предложить тебе, чтобы убедить тебя поделиться со мной? У меня гораздо больше возможностей, чем это кажется на первый взгляд!

– Прошу прощения? – Рэп никак не мог взять в толк, о чем идет речь.

Менестрель пожал плечами.

– Ну конечно нет! И правда, почему ты должен мне доверять? Не будешь ли так любезен позвать мою лошадь? Мне надо проехать большое расстояние до темноты.

Рэпу не хотелось, чтобы менестрель опять садился на лошадь. Он наверняка покалечит ее. Но это не зависело от Рэпа. Юноша подозвал Солнечного Луча, подтянул подпруги и пристегнул сумку к седлу.

– Благодарю вас за угощение, менестрель! – сказал он. – Да будут с вами Боги!

Джалон все еще смотрел на него со странным выражением.

– Дарад! – произнес он.

– Что? – не понял Рэп.

– Дарад, – повторил менестрель. – Человек по имени Дарад. Запомни это имя. Он очень опасен, и рано или поздно он узнает о тебе.

– Спасибо за предупреждение, – вежливо произнес Рэп. Похоже, что у парня не просто не хватало винтиков – он был вообще с приветом!

5

Все веши состоят как из Добра, так и из Зла.

Инос повторяла священный текст сотни раз, но все равно никак не могла найти хоть каплю добра в морской болезни. Это сплошное зло! Ей хотелось умереть.

Каюта была тесная и противная. К тому же вонючая, грязная и темная. Она поднималась. Она опускалась. Она качалась.

Два дня Инос лежала пластом и ужасно страдала. Тетушка Кэйд была возмутительно невосприимчива к морской болезни, что отнюдь не помогало Иное. Не помогали ей и простодушные попытки родственницы подбодрить ее.

«Вначале не было ничего». Принцесса попыталась найти утешение в религии, поскольку не надеялась на земное утешение – разве что они потерпят кораблекрушение и быстро утонут. «Добро отделилось от Зла, а Зло отделилось от Добра». Точно так же, как от нее только что отделилась ложка супа, которого ее уговорили попробовать! «Мир был создан в результате их вечной борьбы». Такая же вечная борьба происходила сейчас в желудке Иное.

На третий день ей иногда становилось лучше, но ненадолго. Малейшее изменение курса корабля – и принцесса опять погружалась в абсолютное Зло.

Но какая-то ничтожная доля Добра все же должна была в этом присутствовать, раз так утверждал священный текст. Возможно, это было чувство смирения. Толстая, суетливая тетушка Кэйд оказалась гораздо лучшим моряком, чем Иное. Вот и задумайся об этом!

Боги сказали, что ее ждут тяжелые испытания, но она и предположить не могла, что они будут настолько тяжелыми. «Только мы имеем свободу воли. Только человек может выбирать Добро и отвергать Зло». За какой, интересно, выбор Инос расплачивается, попав сюда?

«Только мы, стремясь к большему Добру, можем увеличить общее количество Добра в мире и уменьшить количество Зла». Для начала нужно отменить морскую болезнь!

Понемногу жизнь опять становилась терпимой. Инос даже начинала размышлять о своей будущей жизни в Кинвэйле. Ее отец побывал там только раз, в молодости. Он уверял, что ей там понравится, – круглый год можно кататься верхом и ходить в гости. Даже Джалон хвалил жизнь в Империи, хотя сам никогда не был в Кинвэйле. Должно быть, это будет хотя бы сносно, думала Иное. Так или иначе, это ведь всего на год!

На четвертое утро она проснулась страшно голодная. Тетушки Кэйд в каюте не было. Натянув толстый свитер и брюки, Инос готова была опять увидеть мир. Теперь она допускала, что в морской болезни была и доля Добра – когда она кончалась, это было так чудесно! Очень довольная, что религия оказалась права, Инос направилась на палубу. То, что она там увидела, ошеломило ее. Мир представлял собой сплошную серость. Здесь не было ни неба, ни земли, только зеленовато-серые волны, заполняющие все пространство вокруг и сливающиеся с туманом вдали. Корабль казался отчаянно хрупким и тесным, словно деревянная коробочка под нагромождением канатов и полотнищ грязного холста, ныряющая то вверх, то вниз по этим свинцовым волнам. Ветер был ледяным, жестоким и оставлял на губах соленый привкус. Не видно было ни одной чайки.

Два моряка разговаривали, стоя на корме. Кроме их, никого не было видно. Наверное, остальные где-нибудь поблизости, как и тетушка Кэйд. Инос направилась к двум морякам и обнаружила, что ходить по палубе в качку совсем не так уж просто. Ветер трепал ее волосы, глаза слезились, но она наконец добралась до них, схватилась за поручень и вытерла слезы с глаз.

Высокий моряк держал штурвал. Он посмотрел на нее с интересом. Его обветренное лицо было почти скрыто под усами и бакенбардами. Второй был совсем низенький, полный и выглядел очень странно в штанах и меховой куртке… Голова была не покрыта, серебристые волосы развевались на ветру, щеки горели, как красные яблоки, голубые глаза сияли от счастья.

– Иное, дорогая! Я так рада, что ты опять на ногах! Пораженная Инос не могла вымолвить ни слова.

– Тебе нужна куртка, дорогая, – щебетала тетка. – Ветер сейчас довольно холодный! Холодный? Ледяной! Кэйд лучилась уверенностью.

– Мы прекрасно проведем время – капитан говорит, через четыре дня будет Северный Коготь. Когда мы попадем в Западное море, воздух будет намного теплее.

Зубы Инос начали стучать.

– Я хотела бы позавтракать. – Она обняла себя руками, чтобы спастись от холода. – Я думаю, в кухне что-нибудь найдется?

– На камбузе, дорогая. Ты, наверное, умираешь с голоду! Давай пойдем и посмотрим.

– Тебе незачем идти, – возразила Иное. – Ведь тебе здесь нравится.

– Я обязательно пойду.

– Обязательно?

Тетушка Кэйд постаралась придать лицу как можно более строгое выражение.

– Мы уже не в Краснегаре, Иносолан. Я отвечаю за тебя, и я должна о тебе заботиться.

Страшное подозрение закралось в душу Иное.

– Ты хочешь сказать, что с этих пор ты меня с глаз не спустишь?

– Да, дорогая. А сейчас пойдем узнаем насчет завтрака.

Корабль продолжал плыть, но сердце Инос упало… на самое дно Зимнего океана. Оказывается, ее ждали вещи пострашнее морской болезни.

Холмы смотрят в сторону юга,

Море видит сны о юге,

А вслед за морским ветерком

Приходят невинность – и она.

Фрэнсис Томпсон. Маргаритка

Часть третья Ясный зов

1

– Ну почему тут ничего не происходит? – громким шепотом спрашивала Иное.

– А почему что-то должно происходить? – отвечала тетушка Кэйд.

Инос заскрипела зубами, с ненавистью глядя на вышивку. Они сидели в ивовой роще в Кинвэйле в обществе знатных дам. Все они вышивали, вязали или просто болтали под солнцем. Стоял жаркий летний полдень, и еще не случилось ничего интересного. Похоже, что в Кинвэйле никогда ничего не происходило. И не произойдет, судя по всему.

– Кроме того, – продолжала ее тетка с безмятежным видом, – кое-что вчера все-таки случилось. Ты потеряла брошь!

Это была горькая правда. Тетушка Кэйд редко позволяла себе откровенные упреки. Ее неунывающий характер очень раздражал Иное, и она постоянно старалась вывести тетку из себя, но сейчас напоминание о собственном промахе по-настоящему расстроило ее. Потерять одно из украшений, доставшихся ей в наследство от матери, было гораздо хуже, чем намазать один зуб сажей и постоянно улыбаться за обедом.

Вышивание было слишком большой нагрузкой для глаз тетушки Кэйд. Она вязала какое-то никому не нужное одеяние, которое будет наверняка сразу же отдано кому-то из слуг. Важен был сам процесс, а не результат. Инос же безуспешно пыталась вышить букетик цветов в углу льняной косынки и изнывала от скуки. Они жили в Кинвэйле уже месяц. Она проведет здесь еще девять или десять месяцев, но ничего так и не случится! Кроме того немногого, что принцесса сумела сделать сама.

Инос готова была признать, что Кинвэйл действительно красив, – огромное поместье, раскинувшееся на холмах, покрытых пышной растительностью. Она и не представляла, что природа может быть такой роскошной! Поместье располагалось к северо-востоку от залива Пэмдо, около крупного порта Шалдокана, который она так и не видела, но достаточно далеко от моря, так что жители могли не бояться набегов джотуннов даже в те далекие времена, когда Империя была еще слабой. Она мало бывала в соседних имениях и деревушках, но успела убедиться, что все они старые, спокойные и скучные. Как-то они ездили в находящийся поблизости город Кинфорд, и он тоже оказался старым, процветающим и откровенно скучным. Огромное же поместье герцога было древним, роскошным, но сводило ее с ума.

Ивовая роща, где Инос изнывала от скуки, поражала красотой. Она находилась на берегу озера, поверхность которого оживляли водяные лилии и грациозные лебеди. Среди зелени прятались беседки и мраморные статуи. Позади озера находился парк, за которым ухаживало множество слуг. Они убирали с дорожек олений помет, подстригали кусты самшита, чтобы придать им причудливую форму. Для девушки, которая за всю свою жизнь видела всего шесть деревьев, Инос пресытилась деревьями удивительно скоро. Зеленые холмы, фермы и виноградники произвели на нее большее впечатление, но принцесса видела их только издали – знатным дамам не подобало бродить по деревенской грязи, и ее попытки поближе познакомиться с этой стороной жизни были очень быстро пресечены.

Теперь Инос каждое утро проводила за уроками танцев, словесности и игры на лютне. После обеда она сидела с шитьем и беседовала с тетушкой Кэйд и другими матронами. Вечерами были танцы или музыкальные концерты. И все. Несколько раз ей разрешили поехать кататься верхом с другими знатными девушками, но ездить можно было только по специальной дорожке, идущей по парку, лошади были старыми клячами, и всадницы не лучше – хорошо воспитанные девицы, чьи мозги, видно, еще при рождении спрятали подальше за ненадобностью. Инос разрешалось читать книги, хотя и не слишком много. Она могла прогуливаться по террасе, но при условии не выходить из поля зрения тетушки Кэйд и не заговаривать с незнакомыми мужчинами. Она могла также изнывать над вышиванием, раздумывая, что будет, если она сорвет с себя платье и пройдется по бальному залу колесом.

Среди всей этой роскоши и великолепия Инос ужасно скучала по своему старому, заброшенному Краснегару. Среди людей знатнейшего происхождения она тосковала по обществу отца, Лина, Идо… Сойдет даже глупый Рэп!

Принцесса должна была постоянно находиться под присмотром тетушки Кэйд, если только какая-нибудь другая почтенная дама не брала на себя труд последить за ней. Это было унизительно! Уж не думают ли они, что Инос легкомысленна? Что ей нельзя доверять?

Конечно же, ей доверяют, терпеливо объясняла тетушка Кэйд. Это всего только правила приличия, которые нужно соблюдать. И не стоит вылезать на подоконник или кататься по перилам!

Откуда-то возник вышколенный лакей, чтобы предложить блюдо сладостей сначала тетушке Кэйд, которая отказалась, потом Иное.

– Спасибо, Юрни! – сказала Инос и указала на маленькое пирожное. – Вот это, пожалуйста. Это Алопа пекла?

Блюдо опасно дрогнуло в руках юноши. Малиновый румянец разлился по его лицу от тугого воротничка до напудренных волос.

– Прошу прощения, мадам? – пробормотал он, заикаясь.

– Я просто поинтересовалась! – Инос одарила его милостивой, но торжествующей улыбкой. – Мне пришло в голову, что ты, вероятно, пробрался в кухню прошлой ночью именно ради ее стряпни.

Юрни чуть не уронил выбранное ею пирожное. Блюдо опять угрожающе накренилось. Он судорожно сглотнул.

– Нет, госпожа, – еле выдавил он, – я хочу сказать… Нет, госпожа.

Инос тихо хихикнула и ничего не сказала, позволив ему поспешно удалиться. Молодой Юрни был совершенно неотразим, когда он был не на службе, – так, во всяком случае, говорили горничные.

Инос уже собиралась отправить в рот первый кусочек пирожного, когда тетушка Кэйд сказала со вздохом:

– Ты не должна никогда так говорить со слугами, дорогая.

– Да? – Инос положила вилку, чтобы преодолеть искушение швырнуть все на землю. – Тебя расстраивает, что все эти старухи увидят, что я не способна жить по их правилам и разыгрывать из себя надменную мумию? Ты хочешь, чтобы я вела себя как мраморная статуя? Что плохого в том, чтобы обращаться со слугой как с человеком?

Кэйд закончила ряд и перевернула вязание.

– Совершенно ничего плохого, к нему и надо относиться как к человеку.

– Не думаю, что поняла тебя.

– Ты ведь не обращалась с ним сейчас по-человечески. Ты с ним обращалась как с загнанным в угол медведем.

– Я… – Инос не договорила, застыв с раскрытым ртом.

– Они ведь не могут тебе ответить, дорогая моя. Они-то как раз предпочли бы иметь дело с мраморными статуями, уверяю тебя. – Казалось, Кэйд вообще не поднимает глаз от вязания, но неожиданно она добавила: – А вот и герцог.

На террасу вышел герцог Анджилки вдвоем с каким-то человеком. Это должно считаться развлечением, с горечью подумала Иное. Раньше она ожидала, что человек, уморивший двух жен, окажется чудовищем, теперь же она не сомневалась, что они умерли от скуки. Анджилки был самым скучным из всех известных ей людей. Высокий и полный, с дряблым красным лицом и отвисшей нижней губой, он напоминал рослого, но недалекого ребенка. Его мать, вдовствующая герцогиня, полностью подчинила его себе, и единственное, чем он увлекался, – это отделка интерьеров. Он расширял Кинвэйл во всех направлениях, но архитектура для него была только средством. Ни строительство, ни конечная цель не были по-настоящему важны для него. Важен был сам процесс работы. Герцог проводил целые дни среди художников и декораторов, с наслаждением обсуждая планы, наброски и образцы. Его художественный вкус был безупречен, а результаты деятельности внушительны. Кинвэйл действительно был красив.

Но что толку в этой красоте, донимала Инос свою тетку, если тут ничего не происходит? Правда, она больше могла не беспокоиться, что герцог Анджилки станет добиваться ее руки, желая стать королем Краснегара. Краснегар наверняка понравился бы ему еще меньше, чем Кинвэйл нравился Иное. Кроме того, герцог не проявлял интереса к женщинам. Вот будь она рулоном обивочного ситца или образцом обоев, тогда бы она могла привлечь его внимание и даже вызвать румянец на его щеках.

Оживленное перешептывание дам показало, что герцог и его спутник направляются к ним через лужайку. Небось хочет попросить у мамочки разрешения принять ванну, решила Иное, но быстрый взгляд вокруг сказал ей, что вдовствующей герцогини не было поблизости. То, что с герцогом шел мужчина, тоже было странно. В Кинвэйле появлялось множество гостей – друзей и родственников, вплоть до самых дальних, но, как правило, это были женщины.

Куда подевались все мужчины? Кто-то, наверное, был в армии, кто-то, возможно, погиб в сражениях. Те немногие мужчины, которые появлялись на банкетах и балах, почти все были слишком старыми, чтобы представлять какой-то интерес, и были к тому же ужасно скучными. Казалось, что их основноевремяпрепровождение – благовоспитанное ничегонеделание, а единственное развлечение – убийство птиц и животных. Очень немногие занимались чем-то полезным – к примеру, управляли поместьем. Один или два даже признались, что имеют отношение к торговле. Встречались здесь и путешественники, и солдаты, и чиновники, и священники. Но неужели во всей Империи не было интересных молодых людей?

В конце концов Кинвэйл стал казаться Инос неким зверинцем, где содержались женщины, пока мужчины где-то вдали вершили судьбы мира. Этот образ ужасно расстроил ее. Морской путь в Краснегар вот-вот закроется на зиму, и ей придется провести здесь все эти долгие тоскливые месяцы!

Тем временем герцог Анджилки достиг края рощи и представлял дамам своего спутника. Его туалет всегда был безупречен – ослепительно белый камзол и ярко-алые панталоны. Костюм дополнял темно-зеленый плащ, отделанный горностаем. Слишком жарко для лета, подумала Иное, но зато плотный материал гораздо лучше маскировал недостатки фигуры. У него явно был великолепный портной. Герцог перешел к очередной группе дам, и Инос впервые смогла рассмотреть его спутника.

М-м, совсем неплохо!

Незнакомец был сравнительно молод, что само по себе редкость. Инос практически не встречала в Кинвэйле юношей своего возраста. Должно быть, их еще не считали достаточно зрелыми и держали подальше от светского общества, поэтому она готова была согласиться и на тех, кто старше двадцати. Этот вполне мог подойти. Незнакомец был так же высок, как герцог, хорошо сложен и темноволос. Его темно-синий камзол и белые панталоны затмевали даже костюм герцога. Он не носил плаща, что подчеркивало его молодость. Его движения были полны грации. Да! Немного старше, чем хотелось бы, но совсем-совсем неплохо!

– Не надо так пялиться на них, дорогая, – прошептала тетушка Кэйд, держа вязание в вытянутой руке и напряженно рассматривая его. – Они не могут идти быстрее.

– Что? То есть прошу прощения?

– Мне кажется, они направляются к нам, – сказала Кэйд, уткнувшись в вязание. – Но вполне естественно, что сначала они хотят засвидетельствовать свое почтение всем остальным.

– Так вот что они называют молодым человеком, правда? Помнится, у нас в Краснегаре водились такие!

– Сарказм не подобает даме, – мягко заметила тетушка. – Постарайся не наговорить чепухи. Кстати, он был вчера на балу.

– Я его не видела!

– А он тебя заметил, – сказала тетушка Кэйд с удовлетворенной улыбкой.

Рассерженная Инос попыталась сделать вид, что поглощена своим вышиванием. Слова о прошлом вечере напомнили ей о ее трагедии – она потеряла рубиновую брошь матери! Она не могла простить себе такую небрежность. Инос была уверена, что брошь была на ней, когда она вернулась к себе, и что она сняла ее и положила на туалетный столик. Но утром броши там не оказалось. Конечно, дверь ее комнаты была заперта – тетушка Кэйд всегда настаивала на этом. Они подумали даже о воровстве, но от подобного объяснения пришлось отказаться. Даже команда цирковых кошек не смогла бы залезть в окно снаружи. Из всех украшений, доставшихся ей в наследство от матери, Инос больше всего любила именно эту брошь, а вот теперь она была так неосторожна, так глупа, так неблагодарна, что…

Герцог! Она поспешно вскочила на ноги.

– Лорд Андор, – представил незнакомца герцог Анджилки. – Герцогиня Кэйдолан Краснегарская.

Молодой человек склонился над рукой тетушки Кэйд. Да, он действительно неплох! Конечно, он был импом, а Инос больше всего хотелось сейчас увидеть высокую светловолосую фигуру, просто для разнообразия, но он не бьи маленьким и смуглым. Волосы его, правда, были черными, но кожа была покрыта ровным золотистым загаром, и только подбородок немного отливал синевой, что не позволяло идеально правильным чертам казаться женственными. Очень привлекателен! Затем он выпрямился, повернулся к ней, и она увидела улыбающиеся темные глаза и ровные белые зубы. Да он не просто привлекателен!

– И принцесса Иносолан, – продолжал их дородный хозяин. – Могу ли я представить вашему высочеству моего друга лорда Андора? Лорд Андор, это племянница принцессы Кэйдолан.

– Я навсегда запомню этот день, – сказал Андор, – когда действительность превзошла все мои понятия о красоте и изяществе, когда все другие дамы померкли в моих глазах, когда все мои заветнейшие мечты и надежды лишились всякого смысла при одном взгляде на женское совершенство, воплощенное в божественном облике принцессы Иносолан!

Он остановился, чтобы прикоснуться губами к ее руке. Инос пыталась придумать столь же цветистый ответ, но глаза их опять встретились, и она вдруг поняла, что он смеется. Она так удивилась, что сама не слышала, что ответила, но, по-видимому, что-то приемлемое.

– Так вы только что прибыли в Кинвэйл, лорд Андор? – спросила тетушка Кэйд.

– Два дня назад, мадам.

– Я пытался уговорить его погостить у нас подольше, – пожаловался герцог, – но он уверяет, что дела не ждут.

– Я останусь на месяц! – сказал Андор. – У меня очень ответственные дела, призывающие меня уехать, хотя я уже знаю, что сердце мое останется здесь. Даже присутствие такой небесной красоты не может удержать меня.

Инос опять села, слушая последовавший за этим обмен цветистыми фразами. Герцог и тетушка Кэйд произносили их вполне серьезно, что касается Андора, Инос была уверена, что он воспринимает это как чепуху и нелепицу и предлагает ей посмеяться. Как чудесно было убедиться, что она не единственный нормальный человек в мире. Затем герцог извинился и двинулся дальше, иногда останавливаясь, чтобы поприветствовать знакомых. Чувство откровенного неодобрения витало над обществом – было ясно, что великолепный молодой Андор был приглашен сюда специально для встречи с Иное, и все сочли это вопиющей несправедливостью.

Тетушка Кэйд почувствовала это и пригласила его сесть. Молодой человек сел, глядя на нее с выражением удивления.

– Ведь это ваш портрет висит здесь в галерее, – сказал он. – Я сразу его заметил. Он может посрамить всех остальных так называемых красавиц, но даже он не передает всей вашей красоты.

Тетушка Кэйд кокетливо поправила волосы.

– Он был написан много лет назад, – скромно проговорила она.

– Но серебряная оправа только подчеркивает красоту драгоценных камней, а ведь это единственное, что изменилось. Ваш цвет лица…

Инос слышала немало беззастенчивой лести в последнее время, но ничто не могло сравниться с тем, что последовало за этим. Очень быстро Андор вогнал тетушку Кэйд в багровый румянец. Матрона расплылась в глупой улыбке. Столь преувеличенные славословия не могли, казалось бы, восприниматься всерьез, но, умело преподнесенные, они оказались вполне действенными.

Затем он переключил внимание на Иное. Она ждала, до каких же высот лицемерия дойдет он сейчас, но в глазах его опять зажегся циничный огонек, и Андор еще раз удивил ее.

– Что касается вас, леди… По зрелом размышлении я нахожу вашу внешность совсем неудовлетворительной!

Инос готовилась скромно улыбнуться. Застигнутая врасплох, она разинула рот. Тетушка Кэйд собиралась было возразить, но передумала.

– Быть настолько близкой к совершенству и не достичь его – это преступление перед искусством! – продолжал Андор, склонив голову набок, как бы изучая Иное. – Это оскорбляет чувства! Менее яркая красота, ограниченная в своих возможностях, не будет нести в себе такого ощущения неудачи, нереализованных стремлений. – Он откинулся назад, чтобы получше рассмотреть ее. – Чего здесь не хватает, это… да… что здесь просто необходимо, это вспышка пламени. Тогда мы увидим божество!

Он протянул раскрытую ладонь, в которой лежала брошка Иное. Онемев от изумления, Инос взяла и осмотрела ее.

Тетушка Кэйд выразила свое удовольствие и потребовала объяснений.

– Очень любопытная история, – торжественно проговорил Андор. – Сегодня рано утром я скакал на лошади в дальнем конце парка и вдруг увидел птицу, несущую в клюве что-то блестящее…

Если бы он рассказывал это серьезно, то Инос определенно поверила бы, но каждый раз, когда Кэйд отворачивалась, он улыбался Инос такой заговорщицкой улыбкой, что ей все труднее становилось удержаться от смеха.

– Мне кажется, что отсюда даже можно увидеть дерево, где находится гнездо этих галок, – сказал Андор, поднимаясь и всматриваясь в парк за озером. – Ну да, вот там… – Он указал рукой, и Инос пришлось встать, чтобы увидеть, куда он показывает. – Нет, пожалуй, оно левее. – Молодой человек повел Инос за иву.

Через несколько мгновений Иное, все еще пытающаяся увидеть гнездо, обнаружила, что они уже вне пределов слышимости тетушки Кэйд.

По-прежнему указывая куда-то рукой, Андор спросил:

– Вас не тошнит от здешней жизни?

– Еще бы! – сказала Иное, старательно всматриваясь в даль, чтобы не вызвать подозрений дам, наблюдающих за ними. – Можно просто с ума сойти! А что, здесь правда есть гнездо?

– Боже, конечно, нет! Вчера я нашел вашу брошь на ковре. Застежка погнулась. Теперь ее починили. Вы любите ездить верхом? – Он смотрел то на нее, то на горизонт, и девушка послушно кивала, как будто он что-то ей показывал. – А рыбалку? Катанье на лодках? Стрельбу из лука? Прекрасно!

Андор отвел ее назад и укоризненно посмотрел на тетушку Кэйд.

– Ваша племянница говорит, что до сих пор не видела водных пещер!

– Ну, мы не так давно приехали в Кинвэйл, – возразила тетушка Кэйд.

– Но сейчас лучшее время, чтобы их увидеть, пока вода в реке стоит низко. Разве вы не согласны?

Он умело заставил матрону признать, что она была в этих пещерах в юности. Поэтому она уже не могла возражать, когда Андор предложил организовать прогулку молодых дам и кавалеров, чтобы посмотреть их. Он продолжал разговор о ежегодном нересте горбуши, когда вся река от берега до берега была красной от рыбы размером с овцу, о выжимании виноградного сока, о гигантских секвойях, о поисках сокровищ, об игре в теннис, о водопадах и прогулках на лодках, пикниках, о купании в горячих источниках, о соколиной охоте, рыбалке и множестве других увлекательных занятий. Не было и речи, чтобы в этих развлечениях участвовало менее дюжины человек, и Андор упоминал имена очень уважаемых людей, предлагая их общество. Он определенно был в дружеских отношениях со всеми в Кинвэйле, а кроме того прекрасно знал его окрестности. От столь захватывающих перспектив у Инос закружилась голова.

– Имейте в виду, что у моей племянницы много времени занимают уроки музыки, – пыталась сопротивляться Кэйд.

– Но мое пребывание здесь будет таким коротким, – убеждал ее Андор. – Уверен, что недельный перерыв в занятиях не погубит ее жизнь. Конечно, поездка в пещеры требует пары дней на подготовку, но завтра…

Видимо, другие дамы решили, что молодой человек слишком долго остается в обществе Кэйд и Иное, и его вежливо оттеснили от них. Инос глубоко вздохнула и улыбнулась своему забытому рукоделью.

Неожиданно Кинвэйл перестал казаться тюрьмой. Если этот невероятный молодой человек выполнит хоть малую часть обещанного, то жизнь здесь будет удовольствием! Никто в Краснегаре не мог сравниться с ним в очаровании или красоте. В нем было что-то волнующее, чего Инос никогда раньше не встречала и даже не подозревала, что такое может существовать.

Она вдруг почувствовала, что молчание уж слишком затянулось.

– Какой приятный молодой человек! – сказала она сдержанно.

– Действительно приятно видеть что-то хорошо сделанное, – удовлетворенно согласилась тетушка Кэйд. Инос не очень поняла, что означало ее замечание.

– Кажется, что-то начнет происходить наконец! – заявила она.

– Возможно, дорогая. – Тетушка Кэйд опять вытянула руку, чтобы рассмотреть свое вязание. – Но мое дело – проследить, чтобы этого не произошло!

2

Луна казалось серебряной ладьей, плывущей по закатному небу. А по реке плыла лодка, в которой находились Инос и Андор… ну и некоторые другие.

– Вы не визжали, ваше высочество, – говорил Андор, и его глаза блестели, как первые звезды, встающие на востоке. – А все остальные дамы визжали.

– Вам бы хотелось, чтобы я визжала?

– Конечно! Мы, грубые мужчины, получаем первобытное удовольствие, когда дамы визжат.

– Я попрошу тетушку, чтобы она организовала для меня уроки визга.

– Обязательно! А как вам водные пещеры?

– Они некрасивые и скучные. Их нельзя увидеть, не промокнув до нитки.

– Вы совершенно правы, леди.

– Вот почему моя тетка отказалась ехать.

– Как вам кажется, мы могли бы ездить туда почаще? Он засмеялся и налег на шест, его глаза и зубы сверкали в сумерках.

– Я думаю, что это может сработать только один раз. Но есть и другие возможности!

* * *

Луна походила на гигантскую тыкву, льющую на мир золотистый свет, когда гуляющие вернулись на телеге с сеном с Праздника сбора ягод…

Луна шла на убыль, когда изумленные жители Кинвэйла были разбужены на рассвете звуками струн маленького частного оркестра, играющего на террасе под руководством лорда Андора в честь дня рождения принцессы Иносолан…

* * *

И луны совсем не было видно, когда Андор повел Инос на балкон. Тяжелые драпировки сомкнулись за ними, приглушая звуки музыки, доносящиеся из бального зала. Звезды ярко сияли на ночном небе, но в воздухе чувствовался аромат осени, и ветер показался холодным разгоряченной девушке.

Очень осторожно Андор обнял ее и повернул лицом к себе. И сразу же сердце Инос затанцевало гораздо быстрее самых быстрых танцоров, кружащихся по залу.

– Иное…

Молодой человек остановился. Принцесса гадала, решится ли он поцеловать ее и как она отзовется на это. Им редко удавалось побыть наедине, но она чувствовала, что сейчас это бьшо не для пустой болтовни. Сколько времени пройдет, пока тетушка Кэйд обнаружит их? Потом девушка увидела, что он расстроен.

– Андор?

Казалось, молодой человек не может найти слов, и это было непохоже на него. Неожиданно он оторвался от нее и с силой ударил кулаком по перилам со словами:

– Я не должен был сюда приезжать!

– Что? Но…

– Иное! Ваше высочество, я… я сказал вам, когда мы первый раз встретились… сказал, что не могу остаться здесь надолго! Я рассчитывал на месяц. Уже прошло пять недель.

Сердце Иносолан перестало танцевать. Кажется, оно вообще остановилось.

– Вы уезжаете?

Он оперся на мраморные перила и уставился в темноту.

– Я должен! Это убивает меня, но я должен ехать. Я дал слово!

Счастье треснуло, расколрлось, рассыпалось на миллион осколков, как крошки льда. И глупая маленькая принцесса не нашла ничего лучше, чем спросить:

– Когда?

– Сейчас! Немедленно! Моя лошадь будет готова к полуночи. Я ждал до последней минуты. Я должен быть в Шал-докане к рассвету.

Инос глубоко вздохнула и попыталась взять себя в руки и посмотреть на вещи разумно. В конце концов, она была всего лишь ребенком, а Андор – взрослым мужчиной, обаятельным, образованным, много повидавшим…

– У меня есть старший друг… – Андор замолчал.

– Ради Богов! Детали меня не касаются.

Это было неизбежно, ей следовало знать об этом. Да она и знала, но даже себе не хотела признаться в этом. Просто, навещая друзей, как принято в Империи, Андор пожалел одинокую девочку. Он развлекался, проводя с ней время. Для него это было приятной забавой. Он, наверное, и не представлял, что для нее это было самой жизнью, что он не дал ей сойти с ума от скуки, что он показал ей, какой должна быть настоящая жизнь, и если даже она доживет до ста лет…

– Нет, они вас касаются. Я в большом долгу перед этим человеком. Он уже слаб, а ему предстоит тяжелый путь. Я обещал сопровождать его, и вот время пришло.

В конце концов, Инос должна быть благодарна, что она целых пять недель наслаждалась обществом Андора. А то, что остаток ее жизни будет пустым и лишенным смысла…

Молодой человек опять повернулся к ней и взял ее за руки.

– Но клянусь, дорогая моя, я вернусь! Призываю Богов в свидетели, что только данное мной слово отрывает меня от вас!

Инос показалось, что она ослышалась. Дорогая?

– Я не просил никаких обещаний, – продолжал Андор. Его голос звучал напряженно. – И я не прошу их. Но поверьте, что только слово чести могло сейчас, оторвать меня от вас и что одна лишь смерть может помешать мне вернуться к вам при первой возможности.

– Андор… О Андор! Это опасно?

Он рассмеялся, отметая ее страхи. Немного помолчал. Затем вздохнул.

– Да, возможно, это будет опасно. Я мог бы обманывать других женщин, но вы поняли бы, что я лгу. А вы заслуживаете правды. Если бы я мог переложить свою задачу на кого-либо другого, любовь моя, я бы так и сделал. Но это действительно сопряжено с риском.

О Андор! Ему грозит опасность! И неужели он сказал «любовь»?

– Я непременно вернусь! И когда я вернусь, моя обожаемая принцесса, я стану на колени и буду смиренно просить позволения служить вам. – Он притянул ее к себе, и мир вокруг как бы растворился. Существовал только Андор, его сильные руки, обнимающие ее так, как еще никто никогда не обнимал, его крепкое мужское тело, прижатое к ней, о чем Инос иногда мечтала. Его глаза глядели на нее, но вместо радости в них читались муки расставания.

– Служить, – мягко повторил Андор. – Отдать вам мою жизнь. Я приехал в Кинвэйл, чтобы провести несколько дней до того, как надо будет помочь старому другу нашей семьи. Вы потеряли брошь. Я нашел и вернул ее, но потерял свое сердце. Уже с первого дня я знал это. Вы не похожи ни на одну из знакомых мне женщин. Если вам нужен рыцарь, чтобы поражать ваших врагов, то моя рука и моя кровь в вашем распоряжении. Если вам нужен конюх, то я буду вашим конюхом. Вашим егерем, поэтом, гребцом… Я буду тем, кем вы пожелаете, ваше очаровательное высочество. Навсегда. А если, пусть изредка, вы снизойдете, чтобы послать мне улыбку, то это будет единственной наградой, которую я хотел бы получить.

Инос не в силах была отвечать. Это было невероятно! Она не решалась надеяться. Она подняла голову, ожидая поцелуя…

Вдруг на балкон хлынул поток света. Тетушка Кэйд просунула голову в дверь.

– Иное, дорогая, им нужна еще одна пара для кадрили.

* * *

Лето картинно угасало. Но когда первые краски осени изящно золотили листья в парках Кинвэйла, легионы зимы уже вершили свое триумфальное шествие по холмам Краснегара. Как разбитая и отступающая армия, отступающая, чтобы перегруппироваться и дать последний отчаянный бой, крестьяне и пастухи перебрались в бараки на берегу. Холмы были белыми, небо темным, и даже лужи соленой воды, остающиеся при отливе, под утро затягивало льдом. Дикие гуси, будучи мудрее людей, улетали на юг, выкрикивая напоследок печальные предостережения.

Теперь ночи длились столько же, сколько и дни. Проехать по дамбе в темноте можно было лишь в ясную ночь, когда луна светила достаточно ярко. Но только один отлив из двух давал такую возможность, а этого было недостаточно, чтобы вывезти все грузы с материка. Эти две последние недели лета всегда были критическими. В какие-то годы луна помогала, в какие-то нет. Не успевала еще вода отступить, как первая повозка уже трогалась в путь по дамбе, и движение продолжалось даже тогда, когда начинался прилив. Часто возницы не тратили время, чтобы подняться к замку. Нетерпеливые руки помогали им сбросить груз прямо на причал, после чего повозки катились обратно. Люди и лошади то работали, то отдыхали. Повозки же все время были в движении, а когда прилив перекрывал путь, они свозили грузы к началу дамбы и сваливали их там. Но кучи неперевезенных грузов все равно пока росли, а не уменьшались.

Однажды в поселке на берегу появился пастух Рэп, пригнавший стада, которые он ревностно охранял все лето, чтобы теперь они могли умереть. Он прибыл сразу после заката. В воздухе плавали снежинки – еще не настоящий снегопад, а просто предупреждение от Бога Зимы.

Рэп запер ворота загона и направился сквозь сгущающуюся темноту на поиски еды. Он был измучен и давно не мылся, его верхнюю губу покрывала щетина, но главное – его мучил голод.

Люди на берегу копошились, точно муравьи. Забивали и разделывали скот, после чего мясо солилось в больших бочках, кости варились, а шкуры зачищались и связывались в тюки для последующей обработки. Кровь и потроха собирались, из них делалась колбаса. В пору забоя скота свежее мясо было доступно простым краснегарцам, и Рэп с удовольствием предвкушал редкое наслаждение.

Пляшущие на ветру языки костра освещали высокие кучи шкур, торфа и сена. Поземка вихрилась по земле. Ветер приносил то аппетитный запах готовящейся еды, то вонь скотобойни. Из загонов доносился рев животных, шумели волны, набегая на берег. Вокруг в разных направлениях спешили люди, закутанные в меха, сгорбившиеся от холода, похожие в тяжелой одежде на жалких неуклюжих медведей.

Пробираясь между горами различной продукции, Рэп гадал, сколько наберется повозок. Интересно, сколько дней еще продержится дорога. Конечно, это были проблемы Форонода, а не его. Королевский управляющий должен быть грамотным, так что Рэпа могли назначить на любой другой пост, но только не на этот. Юноша нашел место, где раздавали еду, и пристроился в конце очереди, замечая, что большинство мужчин и женщин выглядят такими же апатичными и неряшливыми, как он сам.

– Привет, Рэп! А ты вырос! – сказала женщина перед ним.

Эту симпатяжку звали Юфио, она была женой Верантора. Рэп улыбнулся и спросил, как поживает ее ребенок. Много недель Рэп не видел ни одной женщины, не то что не беседовал с ними. Подошли его знакомые мужчины, старые друзья, которых Рэп не видел несколько месяцев. Они обменялись приветствиями. Все говорили, что он вырос.

Очередь медленно двигалась. Рэп дрожал и переминался с ноги на ногу, размышляя, какое дело ему поручат теперь. Он находился сейчас в промежуточном положении – слишком взрослый для мелкой работы, но недостаточно взрослый, чтобы ему доверили мужское дело. Но что бы это ни было, он постарается сделать все как можно лучше. Это тоже был один из принципов, которым научила следовать мать.

Потом Рэп устало брел по гальке с кружкой горячего питья и полной тарелкой дымящейся говядины. Ища защиты от холода, он зашел в один из домиков. Там было полно народу. Единственная скамья занята, и люди сидели на полу, ели, спали или разговаривали. Воздух был густой, как китовый жир, и пах потом и едой, но по крайней мере здесь Рэп был защищен от ветра. Единственная лампа коптила на столе. Юноша нашел место, сел на пол и приготовился насладиться едой.

– А ты вырос! – произнес мужской голос у него за спиной.

Рэп всмотрелся.

– Лин? Да у тебя теперь новый голос!

– Да уж пора! – ответил Лин с гордостью.

– А как рука? – спросил Рэп с набитым ртом. Лин с удивлением посмотрел на свои руки, видимо, он уже забыл про свой перелом.

– Прекрасно.

– А как работа? – Рэп мотнул головой в сторону двери, продолжая усердно жевать. Лин пожал плечами.

– Говорят, что все будет нормально, если погода продержится.

На закате небо на севере было чернее, чем стены замка, но ни один из них не упомянул об этом. Мимо домика с грохотом проехала повозка, земляной пол задрожал.

– Какие новости? – спросил Рэп. – Я все лето торчал на холмах, как валун.

– Ничего особенного, – ответил Лин фальцетом. Он сердито нахмурился в ответ на усмешку Рэпа и постарался опять перейти на нижний регистр. Он перебрал несколько родов, женитьбы, смерти.

– Говорят… – Он понизил голос до шепота. – Говорят, что король болен.

Рэп нахмурился, обгладывая ребрышко, и подумал об Инос в далеком Кинвэйле. Она не узнает, так что не будет беспокоиться. Но что, если король умрет, а ее не будет, чтобы наследовать ему? Мысль о девочке Иное, возведенной на престол, ошеломляла. Но, в конце концов, болезнь не всегда вела к смерти.

Потом Рэп вытер губы тыльной стороной ладони и поставил свои тарелку и кружку в кучу грязной посуды, чувствуя себя медведем, который еще долго не будет нуждаться в еде и может проспать хоть до весны. Лин нашел место, чтобы вытянуться, и уже засыпал. Рэп, по всей вероятности, мог последовать его примеру. Утром будет полно работы, а остальные люди в домике находились тут дольше, чем он, так что их позовут первыми.

Высокий человек вошел, пригнувшись, в дверь, и постоял минуту. Он отбросил капюшон, и все разговоры смолкли при виде его седых волос. Это был управляющий с изможденным, бледным лицом, с глубокими тенями вокруг глаз и многодневной белой щетиной на подбородке. Он стоял так, как будто проводил смотр войск или, наоборот, позволял работникам посмотреть на него. Он был олицетворением их борьбы против мощного врага, и его очевидная усталость служила им и упреком, и успокоением.

Все, кто еще не спал, устремили на него взгляд.

– Есть ли здесь возницы? – сурово спросил Форонод. Рэп начал было подниматься на ноги, когда голос из глубины комнаты сказал:

– Да, сэр.

Это был Олло, лучший возница. Форонод кивнул Олло, но прежде, чем Рэп сел опять, улыбнулся ему, точно говоря: «на следующий год». Они с Олло вышли, и домик опять погрузился в усталую апатию.

– Он же сказал – возницы, а не моряки, – сонно прошептал Лин.

– Это ты начал всю эту ерунду?

– Нет, ты! – Лин отвернулся и улегся поудобнее.

Жаль, что выбрали Олло… Рэп очень бы хотел опять повести повозку. Что такое один раз? Его даже не пустят за стол для возниц, поскольку он правил упряжкой всего один раз, да и то при спуске вниз.

Тела спящих вокруг сдвинулись и зажали его. Ему не было места, чтобы вытянуться. Но Рэп слишком устал, чтобы идти искать другое место. Он сел, обняв руками колени, и зевнул. Конечно, никто не будет набирать новых возниц в конце сезона!

Его голова качнулась вниз, и он проснулся. Хорошо опять быть в большой компании, ему порядком надоели одни и те же лица пастухов. Интересно, что сейчас делает Иное. «Не будь дураком», – сказал себе Рэп. Он подумал о замке, о жилище конюхов, обо всех, кого скоро увидит. Всех, кроме одной. Его голова опять свесилась вперед, и он проснулся. Надо найти место, чтобы нормально лечь… Или хотя бы лечь на бок и свернуться калачиком.

* * *

Кто-то тряс его за плечо.

– Вставай, Рэп! Тебя ищут.

Он сел, одуревший спросонья, не понимая, где находится, затем поднялся на ноги и пошел за позвавшим его, спотыкаясь о лежащие на полу тела. Холодный воздух подействовал на него как ушат холодной воды, Рэп задохнулся и надвинул поскорее капюшон. Окружающий мир был наполнен падающим снегом, подсвеченным желтым светом из домика. Он поспешил в темноту вслед быстро удаляющейся спине. Снег слепил глаза, начинал облеплять его меховую парку.

Его привели к группе людей, сгрудившихся вокруг костра. Кружок расступился, впуская его, и он смог оглядеть сгорбленные безликие фигуры, протягивающие руки к огню. Над костром кипел котел. Рэп узнал высокого Форонода по ту сторону костра. Юноша стоял, дрожа от холода, ожидая, когда ему объяснят, зачем его позвали.

– Рэп! – сказал управляющий, пристально глядя на него. Другие тоже не отрывали от него глаз. – Рэп, можешь ли ты найти дорогу в таком снегопаде? Верхом?

Рэп повернулся, всматриваясь в темноту. Ничего! Совершенно ничего не видно! Снег почему-то сделал ночь черной, а не белой. Он видел, как это делалось, раньше – люди с фонарями шли впереди повозки, указывая путь, но сейчас и фонарь не покажет ничего, кроме метели. Даже воздух казался твердым от снега. Без фонаря тут вообще ничего не разглядишь!

Рэп, испугавшись, повернулся к Фороноду.

– Может быть, я смог бы пешком. Управляющий покачал головой.

– Слишком поздно. Начинается прилив.

Так вот оно что! А он-то хотел быть возницей или стражником. Им же был нужен волшебник, ясновидец. Урод! Проклятый урод! Ему удался тот дурацкий фокус с повозкой, и теперь все ждут от него чудес. Один раз еще можно было списать на случайность, но второй раз послужат доказательством. То, чего они сейчас от него хотели, было гораздо серьезнее, чем ехать по воде. В такую погоду человек вряд ли сможет увидеть землю, сидя верхом. Они думают, что его мать была ясновидящей, а значит, и он такой же. Рэп открыл рот и выдавил:

– Почему?

Управляющий дернул головой, и бледное лицо его напряглось.

– Отвечай на вопрос! – потребовал он. Рэп колебался. Он не мог ответить.

– Я… Почему? – в отчаянии повторил он.

– Парень!

– Простите меня, сэр! Я должен знать! Я не знаю почему. Я чувствую, что должен…

– Нам нужен проводник.

И опять Рэп произнес: «Почему?», не успев подумать. Он не знал, почему это так важно, но чувствовал, что должен знать.

Угрожающую тишину прервал голос облепленного снегом человека, стоящего рядом с управляющим.

– Скажите ему! – произнес он. – Если вы готовы довериться ему, так доверьтесь!

Ни его голос, ни лицо не были знакомы Рэпу. Форонод мрачно посмотрел на вмешавшегося.

– Что вы об этом знаете? И кто вы такой, черт возьми?

– Я приехал с юга, – проговорил голос, явно принадлежащий человеку благородному. – Просто проезжий. Но я встречал ясновидящих, и я знаю, что вы должны доверять ему, а то он не сможет помочь.

Форонод сердито пожал плечами и посмотрел на Рэпа.

– Ну что же. Я боюсь, что начался большой снегопад. Может, это и не так, еще слишком рано, но у нас здесь три повозки говядины, которые мы непременно должны переправить в замок.

Несмотря на жуткий мороз, голова Рэпа была еще затуманена сном и усталостью, и он с трудом соображал. Большим снегопадом называли снежный буран, который перекрывал зимой путь на материк и мог длиться много дней. После него дорога была покрыта торосами, люди и животные еще могли пройти, но повозки – нет. Рэп представлял себе, что могут значить три повозки мяса в отрезанном от мира Краснегаре. Если весной наступит голод, то это поможет продержаться довольно долго. Ради этого можно было пойти на любой риск.

А если это еще не большой снегопад? Тогда потеря повозки поставит под угрозу существование пути. Он может потерять и все три, если они вдруг застрянут где-нибудь до прилива, и это будет катастрофой для Краснегара. Форонод, должно быть, в полном отчаянии, если он готов пойти на такой риск и доверить жизнь города мальчишке-ясновидцу.

При мысли об этом Рэп начал дрожать. Налетел еще более сильный порыв ветра, и люди еще больше сгорбились под его напором. Попадавший в костер снег с шипением испарялся.

Рэп обернулся и посмотрел в ночь. Фонарь здесь мало поможет, вот если возница будет видеть, куда идет лошадь… Они спрашивали, может ли он проехать верхом по дамбе практически с завязанными глазами. Он попытался вспомнить то странное чувство, когда он вел повозку в воде. В этом действительно было что-то необычное, неестественное. Ужасно не хотелось признавать, что он не такой, как все. Но Форонод, должно быть, в безвыходном положении.

«Верь в себя!» – подумал Рэп и расправил плечи:

– Я попытаюсь!

– Ты и еще двое по сторонам, хорошо? Он поколебался и кивнул.

– Джуа, – позвал управляющий, – и Биник. Идите.

– Нет, – сказал Рэп. Почему-то они казались неподходящими. – Я хотел бы Лина. И… – Он не знал, почему выбрал Лина. Может быть, потому, что Лин уже пережил подобное один раз и не будет спорить? А кто другой? К удивлению всех присутствующих, так же как к своему собственному, он указал на приезжего. – И его!

– Почему его? – зарычал Форонод.

– Доверьтесь ему! – тихо проговорил незнакомец.

– Вы когда-нибудь переходили пролив по дамбе, мастер?

– Нет. – Голос приезжего звучал на удивление спокойно. – Может быть, поэтому он и выбрал меня. У меня нет знаний, которые будут противоречить его мнению.

Рэп подумал, что, возможно, ему хотелось иметь рядом единственного, кто верил в ясновидение. Он и сам не до конца в это верил. Но что-то ведь было во всем этом!

Форонод пожал плечами.

– Как угодно! В конце концов, вы рискуете своей шеей! У тебя от силы час, парень!

– Лин спит там, где вы нашли меня, – говорил Рэп человеку, который разбудил его. – Отведите его к лошадям. – Фороноду он сказал: – Мне понадобятся фонари. – Затем он кивнул незнакомцу. – Пойдем сходим за лошадью.

Он направился в темноту, не дожидаясь ответа. До сих пор юноша никогда не отдавал распоряжения старшим. Верь в себя! Иначе кто же еще в тебя поверит?

Незнакомец шел за Рэпом, держась за его плечо. Тьма была непроницаемой. Лучше всего, думал Рэп, было бы свалиться сейчас в помойную яму и сломать ногу. Это было вроде проверки – попытаться найти загон. Если он его не обнаружит, то ему не удастся провести повозку. Рэп постарался вспомнить, где лежат все эти кучи торфа и сена, но когда он приехал, то шел другим путем. Юноша прикрыл глаза рукой от снега, но все равно ничего не видел.

Вдруг Рэп остановился. Препятствие?

– Что случилось? – спросил незнакомец у него над ухом.

Рэп вытянул правую руку и нащупал стог сена. Он вздрогнул и обошел его.

– Сюда!

Значит, это действует на расстоянии вытянутой руки. Или он просто почувствовал, как ветер задувает вокруг стога? Да, он нашел загон, но ведь он мог угадать направление по шуму или по запаху. Рэп перегнулся через ограду и стал всматриваться в едва различимые фигуры животных.

– Горчица! – позвал он. – Морж! Танцор!

– Как насчет Пловца или Ныряльщика? – со смехом поинтересовался его спутник.

– Пожалуйста, не разговаривайте со мной! – Почему он так сказал? И что он вообще делает? Голова Рэпа начала кружиться. Горчица уже шла к нему. Морж притаился у противоположной стены. Но Рэп не смог бы сказать, откуда он это знает.

* * *

К тому времени, когда Лин и другие появились с фонарями, Рэп уже вывел трех несчастных лошадей. Все они были стары, все в скором времени могли последовать на скотобойню, хотя их жилистое мясо сгодилось бы лишь в случае крайней необходимости, но они были спокойны и надежны. В данный момент Рэпу требовалась не резвость, а покорность.

Остальное произошло очень быстро, и вот он уже оказался во главе каравана с фонарем на палке. Лин и незнакомец поставили лошадей по обе стороны от Рэпа. У них тоже были фонари. Еще один мигал на передней повозке сразу же за ними. Единственное, что было видно в свете фонарей, – это кружащийся снег.

Форонод смотрел на Рэпа, его лицо, совершенно белое, словно вырезанное из кости, могло служить олицетворением тревоги.

– Ну, поехали. Да будут с тобой Боги, парень.

Рэп не ответил. Он не знал, что сказать, и был не уверен, стоит ли. Он поднял и опустил фонарь, подавая сигнал, затем вытянул его перед собой и начал подгонять Горчицу. Лошадь дрожала скорее от страха, чем от холода, и Рэп погладил ее по шее и прошептал успокаивающие слова. Как он это почувствовал? Он заскрипел зубами в гневе на эту непрошеную власть, эти противоестественные способности, которые прорастали в его мозгу такие же нежданные, как и волосы на его теле.

Его фонарь выхватывал снежную круговерть и мутный кружок земли вокруг его лошади. Снег покрывал каменистый берег, заглушая стук подков и грохот повозки. У Рэпа не было сомнений насчет этой части пути, он слышал плеск волн справа, так что ему надо было только следить, чтобы снег шел с этой стороны, покрывая толстым слоем правый бок его лошади. Таким образом он и вел повозки по берегу, и никакой опасности еще не было.

Вскоре он должен будет повернуть. И только он успел подумать об этом, как почувствовал необходимость сделать это прямо сейчас. Так скоро? Рэп поколебался, и чувство неотложной необходимости обострилось. Он слегка повернул Горчицу, огибая незнакомца на Морже до тех пор, пока ветер не задул им в лицо. Приглушенный грохот повозки слышался сзади. Берег поднялся, затем стал опускаться, снег стал глубже. Еще один небольшой спуск, и перед ними чернела вода.

– Вы двое ждите здесь! – прокричал Рэп сквозь шторм. Затем послал упирающуюся Горчицу вперед, в воду. Волн не было, значит, это был залив, но не забрел ли он в глубокую его часть? Грохот повозок за его спиной смолк, и все, что юноша мог слышать, – это шум волн где-то поблизости. Несколько жутких минут подковы расплескивали воду, наконец он опять увидел неясный кружок снежной поверхности под ногами лошади. До сих пор все шло хорошо. Рэп начал дышать спокойнее. Он нашел брод!

Юноша обернулся и едва разглядел через черный туман огни, оставленные им за спиной. Помахал фонарем вверх и вниз, и они двинулись к нему. Горчице сейчас было полегче, ветер дул сзади, но она все равно дрожала. Теперь Рэп должен был найти въезд на дамбу. Он предоставил остальным двигаться в соответствии со скоростью повозок, а сам еще раз выехал вперед. Снег покрыл его лицо, таял за воротом, голова болела все сильнее. Было трудно заставить Горчицу идти вперед. Огни за его спиной были едва различимы. Хоть бы не потерять их из виду! Но еще важнее было определить, где начинается дамба. А то вдруг повозки съедут с берега в неправильном месте. Развернуть их будет исключительно трудно, заставить же лошадей пятиться задом, заезжая на берег, да так, чтобы колеса не застряли в камнях, было практически невозможно. Рэп напряг память, чтобы вспомнить правильное направление, соотнес его с направлением ветра… и понял, что взял слишком вправо. Ну как он это почувствовал? Он поколебался, но все же решил довериться инстинкту, а не памяти. Через минуту подковы Горчицы застучали по камням. Вот так! Опять получилось!

Он был ясновидящим, и от этой мысли его пробрала дрожь. Рэп поежился. Ну почему это выпало ему?

Какое-то время путь будет легким, и юноша осознал, что все это время находился в страшном напряжении, пот ручьями стекал по телу. Лин и незнакомец догнали его и ехали по бокам. Они могли даже видеть края дороги, еще не занесенной снегом. Повозки следовали за тремя яркими точками.

Ясновидящий. Тот, кто видит. Но Рэп не видел, он просто знал. Он получал знание, не используя свои органы чувств. Ужасно! Он вдруг вспомнил странную уверенность менестреля, что лошади не могли его слышать в тот день. А мог бы он говорить с лошадьми, не используя голос? Он попробовал мысленно подбодрить Горчицу, и почувствовал, что она отозвалась. Или это его воображение? Ужасно! Отвратительно! Урод! Он никогда больше не пытался отзывать лошадей от Огненного Дракона, и теперь он знал почему. Он просто боялся узнать страшную правду.

Они уже проехали Восковые скалы. Волны хлестали о края дамбы, посылая вверх соленые брызги. Снег не покрывал здесь землю, и фонарь едва освещал дорогу. Смертельно опасно пытаться проехать верхом или на повозке по обледенелым камням. Теперь опасность грозила Лину и незнакомцу. Рэп почти ожидал, что кто-нибудь из них вдруг оступится и исчезнет в черноте, обреченный на быструю смерть.

Морж начал нервничать и оступаться. «Прекрати!» – подумал Рэп, и Морж послушался. Нет, это совпадение.

Они продвигались вперед, и волны перекатывались через дорогу, убегая сверкающими черными покрывалами. Это лучше, чем лед. Здесь шел основной участок дамбы, и он должен быть уже покрыт водой. Конечно, не такой глубокой, как в тот раз, но более бурной. Подумай о голоде! Это важно!

– Лин! – рявкнул Рэп. – Смотри, куда идешь! – Они приближались к повороту.

– Я не могу ничего разглядеть! – чуть не плача, проговорил Лин. Его голос опять был мальчишески тонким.

– Я тоже, – спокойно добавил незнакомец. Рэп прошептал молитву любому Богу, который мог их слышать. Он опять напрягся. И что-то почувствовал.

– Сдвиньтесь немного к центру и следуйте за мной, – приказал он.

Юноша поехал вперед, ощущая других сразу за собой. Он заставлял старую Горчицу держаться середины заливаемой волнами дамбы. Это должна была быть именно середина, иначе или Лин, или незнакомец могут оступиться. Они, наверно, вспотели от напряжения, борясь с искушением отъехать подальше от края и двигаться прямо за Рэпом, но те, кто правит повозками, должны знать, где края дороги.

Середина! Держаться середины! В этот раз он не старался представить себе, как выглядит под водой дамба. Там наверняка глухая чернота. Сейчас он пытался ощутить ее массу, ее вес, ее твердые края среди воды.

Держись середины! Он услышал и одновременно почувствовал, как запаниковала первая упряжка, и он послал ей мысленное ободрение. И тут же понял, что уже какое-то время делает то же для Горчицы, Моржа и Танцора. Его голова раскалывалась, как будто что-то давило изнутри. Что самое главное? Весной может наступить голод – умирающие младенцы, истощенные дети. Вода не была глубокой. Волны перекатывались через дамбу. При свете было бы совсем не трудно разглядеть края дороги, но сейчас он мог видеть только падающий снег и облачко света вокруг фонаря. Даже брызги, летящие из-под копыт, уже не различить.

Становилось все глубже. Второй поворот. Рэп прокричал предупреждение товарищам, почувствовал, что они достаточно далеко от опасных краев, проверил повозки, даже не оглянувшись, и продолжал мысленно разговаривать с лошадьми.

Рэп открыл глаза и удивился, как долго они у него были закрыты. Стало мельче… Затем волны уже не перекатывались через дорогу. Он выбирался на Большой остров. Оставались еще два участка дамбы, но худшее было позади.

Остальное было как в тумане.

Рэп стоял на причале, сжимая поводья и рыдая. Он чувствовал, что Лин и незнакомец были рядом, среди дрожащих лошадей и кричащих людей… и какой-то идиот держал фонарь, и Рэп молился всем Богам, чтобы проклятая вещь исчезла. Из города бежали люди, предлагая помощь, задавая вопросы и отказываясь верить ответам. Слезы текли по его лицу, тело содрогалось от рыданий. Юноша стыдился этого, но не мог остановиться. Он дрожал даже сильнее, чем лошади, и мог слышать собственные рыдания. Возницы подходили к нему, и трясли руку, и хлопали по спине, а он желал только, чтобы они оставили его в покое. Рэп не хотел слушать, что они говорят.

Кто-то взял у него поводья Горчицы. Чья-то рука обняла его за плечи, проклятый фонарь наконец-то убрали, и наступила темнота.

– Позвольте, я отведу его в постель! – сердито произнес чей-то голос. – Неужели вы не видите, в каком состоянии человек?

Не человек, сэр, а слабый сопливый ребенок! Затем наступило блаженное облегчение, и та же дружеская рука уводила его прочь от толпы, от всех этих лиц и голосов. Рэп смутно понимал, что это тот самый незнакомец, приезжий изИмперии, который и сам отлично поработал этой ночью.

– Благодарю вас, господин, – пробормотал Рэп.

– Тебе не нужно звать меня «господин», – сказал голос.

– Я не знаю, как вас зовут.

– Меня зовут Андор, – произнес незнакомец, – но после того, что я наблюдал сегодня ночью, мастер Рэп, я буду очень польщен, если ты будешь называть меня другом.

Я должен пуститься опять по морям,

Потому что зов прилива –

Это дикий зов и ясный зов,

На который нельзя не ответить 

Мейсфилд.  Морская лихорадка

Часть четвертая Тысяча друзей

1

Лицо короля было бледным и исхудавшим, а в бороде больше седины, чем несколько месяцев назад. Запястья, выступающие из рукавов его тяжелого синего одеяния, стали тонкими, как у мальчика. Он вел себя беспокойно и все время переходил от окна к камину и обратно, прижимая руку к правому боку и сжав зубы. Казалось, ему никак не удается найти удобное положение.

Рэп сидел очень прямо на самом краешке мягкого, обитого кожей стула и чувствовал себя исключительно неловко. Его руки были самыми большими и самыми заметными на свете, и он просто не знал, что с ними делать. На нем была его лучшая одежда, хотя, к сожалению, у него было всего две куртки, и обе были малы. Сапоги блестели – после того как Рэп чистил их целый час! – он был чисто выбрит и вымыт, а курчавые волосы парень пригладил с помощью яичного белка, как иногда делала его мать. Но Рэп не сомневался, что от него все еще пахнет лошадьми, а может быть, и собаками, с которыми он жил в одной палатке последний месяц. Подумав о собаках, юноша вдруг ощутил непреодолимое желание почесаться.

Небо за окном было голубым. Повозки опять катились к городу, поскольку буран кончился с наступлением прилива.

Когда король стал благодарить его – а именно для этого Рэп и был вызван, – юноша сразу же указал на солнце за окном: все его усилия оказались ненужными, бессмысленными. Король же ответил, что важно то, что он смог решиться на такое. Краснегар все равно должен быть ему благодарен, как если бы он действительно спас город от голода.

После этого король заговорил, с видимым трудом подбирая слова, словно не знал, как высказать свою мысль.

– Мастер Рэп, – начал он и остановился. – Это твое настоящее имя или уменьшительное?

– Это мое имя, сир, – машинально ответил Рэп и потом вспомнил, что он обращается к своему королю. Прежде, чем он смог что-нибудь добавить, король продолжал:

– Я получил письма с последним кораблем. – Он помолчал и посмотрел в окно. – Иносолан и ее тетка благополучно прибыли в Кинвэйл.

Рэп не знал, что ответить, и очень боялся покраснеть.

– Спасибо, сир, – произнес он наконец. Хононин говорил ему, что иногда можно говорить «сир» вместо «ваше величество». Значит, следующий раз нужно сказать «ваше величество», а то было уже два «сира» подряд.

– Я подумал, тебе это будет интересно, – пояснил король. Он развернулся и опять подошел к камину.

Королевский кабинет мог привести в смущение кого угодно. Он был больше, чем спальня, где Рэп ночевал вчера вместе с шестью другими работниками, и обогревался очагом, в котором горел торф. Здесь стояли шкафы и громоздкая кожаная мебель. На полу лежал шерстяной ковер. Несколько столов были завалены бумагами. На стенах висели карты, испещренные непонятными для Рэпа надписями. А массивный окованный железом сундук в углу хранил в себе много интересных вещей, в том числе и королевскую корону… Рэп сердито приказал своему ясновидению не совать нос, куда не надо.

Но больше всего, конечно, его поразил огонь. Тратить драгоценный торф в самом начале зимы, когда солнце еще светило на небе, – это было поистине королевской роскошью. Рэпу комната показалась очень жаркой – видимо, из-за этого он так вспотел, но король все время возвращался к камину, как будто бы постоянно мерз в своем роскошном темно-синем, расшитом золотом одеянии. Это бесцельное движение напоминало о медведе, загнанном охотниками и чувствующем приближение собак.

– Друг Рэп, а ведь я должен перед тобой извиниться.

– О нет! – воскликнул Рэп, задохнувшись, забыв сказать «ваше величество».

Король, казалось, ничего не заметил.

– Никто никогда не рассказывал мне о способностях твоей матери, иначе я догадался бы еще тогда, когда ты проехал по дамбе. Возможно, я должен был бы больше доверять мнению своей дочери. – Он печально посмотрел на Сагорна, так же находящегося в комнате.

Тот отнюдь не способствовал спокойствию Рэпа. Он был высокий и седой. С большим горбатым носом и глубоко посаженными блестящими голубыми глазами. Старик стоял совершенно неподвижно у одного из столов, положив на него руку с длинными пальцами. На нем было такое же свободное одеяние, как и на короле, только темно-коричневое. Он ничего не говорил, лишь изучал Рэпа с первой минуты его прихода. Этот неподвижный, как на часах, человек с хищными глазами должен быть тем самым доктором Сагорном, о котором говорила Иное. Он или солгал ей, или был волшебником. Но даже если он и не волшебник, то все равно солгал.

Старик чуть улыбнулся в ответ королю и опять устремил взгляд на Рэпа. Рэп отвел глаза.

– Ну, какую награду мы можем предложить тебе? – спросил король. – Что мы можем сделать для молодого человека, который совершил для нас такое чудо?

– Мне ничего не надо, си… ваше величество. Король тонко улыбнулся.

– Я настаиваю на награде. О Боже!

– Тогда я хотел бы быть одним из воинов вашего величества, сир! – с надеждой сказал Рэп.

Король чуть нахмурился, посмотрел на другого и погладил бороду.

– Ты еще слишком молод… и потом, я не думаю, что это вообще удачная идея, Рэп. Ты столкнешься с тем, что некоторые будут осуждать тебя за твои способности. Мы с Форонодом сослужили тебе плохую службу, вынудив открыто проявить новоявленный талант. Бои на шпагах достаточно опасны сами по себе, а когда к ним добавляется недовольство и зависть… Впрочем, тогда ты хоть сможешь себя защитить. Может быть, есть человек, которому ты хочешь за что-то отомстить?

– Нет, ваше величество! – Сама мысль об этом была ужасна.

– Но почему ты так хочешь быть воином? – спросил король с недоумением.

Рэп не знал, что сказать.

– Может быть, драконы, сир? – проговорил вполголоса старик. – Чтобы спасать от них прекрасных дев?

– Я должен был бы догадаться! – воскликнул король. Рэп почувствовал, что краснеет. Они смеялись над ним! Король опять стал серьезным.

– Ты умеешь читать?

– Нет, ваше… сир.

– Думаю, тебе надо научиться, Рэп. Это будет полезно и для тебя, и… для твоей будущей королевы, если ты собираешься оставаться у нее на службе.

Рэп покраснел еще сильнее и мог только кивнуть.

– Ну что ж, это поможет занять два часа в день, – усмехнулся король. – Думаю, надо назначить тебя помощником Форонода – он сам заварил эту кашу! Я велю ему познакомить тебя со своими заботами и делами. Ты многое узнаешь о дворце и городе, даже если будешь просто ходить за ним, а я не сомневаюсь, что он найдет тебе и другие занятия.

Ничего не оставалось, как сказать:

– Спасибо, ваше величество.

Затем король посмотрел Рэпу прямо в глаза, словно пронизывая его насквозь.

– Думаю, ты честный человек, парень. Королеве Краснегара… и даже хитрому старому королю… никогда не помешает иметь рядом верного человека, тем более что он владеет необычными способностями.

Рэп задохнулся от волнения и кивнул.

– Для меня большая честь служить вам… сир!

Но он сам не мог разобраться, порадовало ли его новое назначение. Он надеялся все-таки на более «мужское» занятие, чем управление хозяйством.

– Через месяц-другой мы опять подумаем, что делать, – сказал король, направляясь к окну. – А теперь о другом. Я думаю, что твоя мать предупредила тебя, и хотя в Краснегаре ты в безопасности, но не забывай тщательно хранить свою тайну. А ведь даже в Краснегаре могут быть нехорошие люди.

– Сэр… сир, у меня нет тайны!

Король помрачнел и посмотрел на старика, тот пожал плечами. Король вернулся к камину и сел в большое кресло.

– Тогда как ты делаешь эти чудеса?

– Они… просто случаются, – сказал Рэп.

– Твоя мать не передала тебе слово? Рэп замотал головой.

– Нет, ваше величество!

– С какого времени ты стал способен делать такие вещи?

– В тот день мне пришлось впервые править повозкой, – объяснил Рэп. – Это тогда случилось в первый раз… сир. Король посмотрел на старика и спросил:

– Твое мнение, Сагорн?

Тот улыбался. Это была старческая улыбка, которая растягивала губы, не обнажая зубов. Его нижняя челюсть приподнялась между морщин, идущих по сторонам рта, напоминая захлопнувшуюся западню. Не успокаивающая улыбка, а угрожающая.

– Когда Форонод попросил тебя найти дорогу, – заговорил он, – ты тогда спросил «почему?», так, во всяком случае, мне сказали. Почему ты спросил «почему»?

– Я не знаю, сэр. Это казалось важным. Доктор Сагорн с удовлетворением кивнул.

– Думаю, тебе важно было знать, что это жизненно необходимо. Ты не любишь использовать свою силу, правда?

– Не люблю!

Еще одна неприятная улыбка.

– Так, значит, ты подавляешь ее. Ты используешь ее только тогда, когда это особенно важно?

Рэп не знал, что ответить. Он, например, совершенно не хотел знать, что король хранит свою корону в этом большом сундуке, на дне, завернутую в мех, и он попытался убедить себя, что это просто его догадки. Тогда же, в первый раз, на дамбе, ему отчаянно хотелось хорошо провести повозку, это было исключительно важно для него.

– Возможно, вы правы, господин, – ответил он. – Так вы хотите сказать, что я всегда имел эти способности?

– С тех пор как они были даны тебе, разумеется, – сказал король, – И, судя по всему, их дала тебе именно твоя мать.

– Но… как? Как мой нос, ваше величество? Или курчавые волосы?

Король покачал головой. Рэп был смущен.

– Я как-то думал, что, может быть, я просто дорос до них, как до необходимости бриться?

– Или до попыток держать за руку хорошеньких девушек! – Король улыбнулся. – Ох, ну ладно, это было нечестно с моей стороны! Прости, мой юный друг. Это просто шутка! Ну извини! Я считаю, что до чего ты действительно дорос – это ответственность. Серьезные дела, для которых твои способности могут очень пригодиться. Мне говорили, что у тебя также сверхъестественное понимание лошадей.

– Против этого я не возражаю. – Рэп рискнул улыбнуться.

Сагорн фыркнул.

– Он способен увести кобыл от жеребца! Король изумленно уставился на него.

– Ты шутишь!

Старик бросил на него странно таинственный взгляд.

– Это рассказал мне один менестрель, который, что характерно для него, потерял в холмах свою лошадь. Мастер Рэп спас его. Затем, не желая отрываться от обеда, он завернул назад уходящий табун посредством голоса.

Король несколько раз переводил взгляд с Сагорна на Рэпа и обратно.

– Рэп, – сказал он, – на меня это производит даже большее впечатление, чем то, что ты сделал вчера. Так этот менестрель вернулся? Я бы хотел послушать эту историю.

Он посмотрел на Сагорна, который, поколебавшись, ответил:

– Нет, ваше величество.

Король сердито нахмурился, потом опять повернулся к Рэпу.

– Насколько я знаю, у тебя были помощники. Один – помощник конюха?

– Айлинили, сир. Его все знают как Лина.

– Я должен и его поблагодарить. А другой был приезжий?

– Знатный господин, сир, – ответил Рэп. – Он сказал мне, его зовут Андор.

Король сжал зубы и кивнул, как если бы его подозрения подтвердились. Он мрачно посмотрел на Сагорна.

– Зачем он явился?

Старик казался рассерженным, но отвечал, тщательно подбирая слова:

– Я ведь не мог остановить его, не так ли? Король, казалось, был в ярости.

– Так это менестрель?

Сагорн кивнул, и король повернулся к Рэпу.

– Я повторю то, что уже говорил, парень. Храни свою тайну – она запросто может стоить тебе жизни!

Рэп не мог понять, как он может хранить что-либо, чего не имеет, но король еще не кончил.

– А особенно внимательно присматривайся к этому Андору. Он кажется теплым, как солнце, а сам скользкий, как лед. Придется запереть каждую девицу в королевстве, если он будет околачиваться поблизости!

Рэп теперь уже был в полной растерянности. Почему король просто не прикажет этому человеку удалиться? Правда, кораблей больше не будет, а путь по земле был очень опасен, но ведь король есть король!

Холиндарн откинулся в кресле с гримасой боли на лице, прижимая пальцы к опухоли в боку. Какая опухоль? Хватит подглядывать!

– Сир… – промолвил Сагорн.

– Это ничего, – прошептал король, хотя лоб его покрылся испариной. – Расскажи мастеру Рэпу о словах. Предупреди его об опасностях. Он, кажется, не знает, а кто лучше расскажет ему, чем ученый доктор Сагорн?

Слова явно имели скрытый смысл, и Сагорн вспыхнул.

– С удовольствием, ваше величество! – Он повернулся к Рэпу. – Так ты никогда не слышал о словах силы?

– Нет, господин. Сагорн пожал плечами.

– Все волшебство, вся сила идет от особых слов. Их огромное множество, никто не знает сколько. Но именно они дают волшебникам их силу.

Рэп разинул рот.

– Неужели вы хотите сказать, что я волшебник?! Ужасная мысль!

– Нет. – Старик слегка улыбнулся и покачал головой. – Но ты должен знать по крайней мере одно слово, и при этом очень могущественное, потому что для ясновидения обычно нужно больше. Чтобы стать волшебником, нужно знать хотя бы три. Я думаю, что действие слов может ослабевать. Если бы я хотел открыто признать себя волшебником, то мне бы понадобилось не менее четырех слов. Однако Иниссо знал всего три. – Он взглянул на короля.

– Какое это имеет значение? – раздраженно отозвался тот. Приступ, видимо, уже прошел, потому что выражение боли исчезло с лица монарха.

– Как будет угодно вашему величеству! – Сагорн иронически поклонился. – Если слово только одно, то, зная его, можно делать многие вещи, но в первую очередь оно обостряет природные способности. Ты, очевидно, унаследовал понимание животных от твоих предков фавнов, но слово довело это до сверхъестественного уровня. Твоя мать, говорят, была ясновидящей. Мы спрашивали об этом сенешаля. Он рассказал, что она могла предсказывать события: когда, допустим, девушка выйдет замуж или кто родится – мальчик или девочка. А ты можешь это делать? Рэп смущенно покачал головой.

– Можешь ли ты петь? Танцевать? Чем ты выделяешься?

– Работой с лошадьми, сэр. Я хорошо понимаю лошадей.

– Ты не догадывался, что тебя сегодня вызовут к королю?

– Нет, сэр.

– Ты хотел стать воином. Ты когда-нибудь учился фехтованию?

– Я пробовал фехтовать с сержантом на деревянных шпагах.

– И как у тебя получалось? Рэп опять покраснел.

– Сержанту не очень-то понравилось. Сагорн обменялся взглядом с королем. Оба согласно кивнули.

– Тогда более вероятно, что ты знаешь только одно слово, а то умение, которое ты проявил вчера, – это твой прирожденный талант. Я не знаю, как назвать его, может быть, чувство направления. Некоторые люди, например, никогда не заблудятся. Или это ты просто угадал? – Он задумчиво погладил подбородок. – Так или иначе, ясновидение – это вроде угадывания.

Король перебил его:

– У джотуннов есть легенды о людях, которых называют дальновидящими. Они могут провести лодку между мелями или драться в темноте.

– А-а, – сказал Сагорн с довольным видом, – я забыл об этом! Значит, он мог унаследовать этот талант от своего отца, а слово, естественно, намного усилило его.

Он замолчал, как-то странно глядя на Рэпа, который кивнул, хотя все это было очень непонятно. Тем не менее мать когда-то говорила ему, что его отец был очень хорошим штурманом, и он сотни раз возвращался домой в темноте, пока однажды не упал с причала.

– Так что одно слово делает человека чуть ли не гением в какой-то области, – продолжал Сагорн. – Но даже одно слово может делать также и другие вещи. Его владелец становится вообще удачливым. Ему сопутствует успех. Говорят, его трудно убить. – Он бросил быстрый взгляд на короля.

Удачливый? Так все дело в этом? Возможно, он все-таки не знает слова.

– Расскажи ему о двух словах! – потребовал король. Сагорн иронически поднял свою косматую бровь, затем опять поклонился и повернулся к Рэпу.

– Понимаешь, не все книги в этом соглашаются. Слова силы не обсуждаются в открытую, и есть еще много такого, что даже мне не удалось узнать, а я искал почти целую жизнь. Но похоже на то, что, зная два слова, ты уже на что-то способен. Знание двух слов делает человека сведущим. Это еще не волшебник, но тот, кто может сделать практически все – все, что в человеческих силах. Если ты знаешь два слова, молодой человек, то один-единственный урок фехтования может сделать тебя искусным воином, как ты и хочешь. А может – певцом или жонглером. Обычно такие сверхъестественные способности, как ясновидение, появляются только со вторым словом. Ты понимаешь?

– Не особенно, господин. Это что, вроде заклинания? Я ведь не говорил никаких заклинаний, чтобы подозвать лошадей или проехать по дамбе.

Старик нетерпеливо затряс головой.

– Да нет же! Ты не должен произносить эти слова. Ты их просто должен знать. Они передаются из поколения в поколение, как величайшая драгоценность. Как правило, их говорят лишь на смертном одре. – Его взор опять обратился к королю.

Король заскрипел зубами от боли.

– Так ты понимаешь, Рэп, почему мы думаем, что ты знаешь такое слово?

– Менестрель, сир! – воскликнул Рэп. – Он меня спрашивал об этом!

Король попытался выдавить улыбку.

– Любого человека, который способен петь так, как Джалон, естественно заподозрить в знании слова. Любой выдающийся талант… – Он остановился, перевел дыхание и с усилием произнес, обращаясь к Сагорну: – Расскажи ему об опасностях!

Сагорн заговорил, не отрывая глаз от короля:

– Слова противятся произнесению вслух, их нелегко сказать. Ты и вправду не помнишь, чтобы мать говорила тебе свое?

– Нет, сэр.

– Твое, несомненно, сильнее многих, – тихо сказал Сагорн, по-прежнему глядя на короля. – Возможно, это оно заставило тебя забыть, что ты его знаешь, хотя я никогда не слышал о…

Король вдруг застонал и скорчился от боли. Его рука была прижата к боку, и пот струился по землисто-бледному лицу.

– Еще сердечных капель, ваше величество?

Холиндарн молча кивнул. Старик повернулся и подошел к столику в углу. Он возвратился, держа стакан и высокую склянку с какой-то мутно-зеленой жидкостью. Рэп поднялся с места, чувствуя себя здесь лишним. Сагорн поймал его взгляд и кивнул.

Рэп поклонился и попятился к двери. И, только выйдя из комнаты, он вспомнил, что так и не узнал об опасностях.

2

На следующее утро Рэп нашел Форонода, который стоял на берегу с другими людьми. Снег почти растаял. Юноша терпеливо ждал, пока все получат задания, затем выступил вперед. Его приветствовали всего лишь кивком. Хотя управляющий выглядел так, как будто не спал с той бурной ночи, он ни словом не напомнил об этом, а просто тер глаза, молча слушая, как Рэп передает ему распоряжение короля.

Затем кивнул, тряхнув своей серебряной гривой.

– Ты умеешь читать?

– Нет, господин. Но я должен научиться.

– Это может подождать. Можешь начать помогать мне прямо сейчас?

– Да, господин.

– Мне доложили, что у мыса Острый Камень выбросило на берег кита. Я должен знать, достаточно ли он свеж, чтобы заготовить его мясо. Возьми хорошую лошадь.

Путь до мыса Острый Камень был неблизким. Рэп выбрал Огненного Дракона и вернулся вечером усталый и довольный, выполнив задание. И даже Огненный Дракон, если бы мог говорить, признал бы, что пробежался с удовольствием. Уже очень долго никто, кроме Рэпа, не решался сесть на этого жеребца. Никому не удавалось усидеть на нем долго, и только против Рэпа он никогда не возражал.

* * *

Спустя три недели Рэп и Форонод с трудом пробивались через снежную бурю, сопровождая последний в этом году караван. Большой снегопад наконец пришел, и Краснегар был закрыт на зиму… или, как говорили его обитатели, остальной мир был отрезан от них.

Они вдвоем ехали по городу в усталом молчании. Форонод остановился у подножия высокой лестницы. Он неловко соскользнул с седла и передал поводья Рэпу.

– Значит, завтра, – произнес он и ушел – к семье, к теплой постели, к длительному отдыху, который заслуживал, как никто другой, а может быть, даже и к горячей ванне.

Рэп отвел лошадей в дворцовые конюшни, размышляя, куда идти теперь. Теплые, тускло освещенные, пропитанные запахом навоза, сейчас они скорее были ему домом, чем любое другое место. Каменный пол, дощатые стены, привычная грязь – все это было родным и знакомым. Правда, после долгого времени, проведенного на открытом воздухе, Рэп чувствовал себя неуютно в помещении. Ему все время казалось, что стены надвигаются на него. Он почистил кобылу Форонода и занимался своим пони, когда из темноты появился Хононин, как будто часть темноты вдруг обрела форму. Он выглядел еще более сердитым и угрюмым, чем всегда.

Старик проворчал приветствие.

– Приятно вернуться, – сказал Рэп.

– Правда? – раздалось очередное ворчание. – А где ты теперь живешь?

– Я и сам искал ответа на этот вопрос.

Никто из них не заговаривал об очевидном – Рэп стал слишком взрослым для общей спальни подростков. Так или иначе, там могло и не найтись свободного места. Но помощник управляющего должен был бы зарабатывать больше, чем конюх, возможно, почти столько же, сколько возница. Рэп еще не спрашивал об этом.

– Я постараюсь найти жилье в городе, – сказал он. Старик нахмурился и взял щетку из руки Рэпа.

– Я закончу. Ты выглядишь совсем усталым. Ты знаешь чердак над комнатой возниц? Рэп удивленно кивнул.

– Его недавно вычистили. Там может найтись даже тюфяк. Можешь там пожить, пока не подыщешь что-нибудь получше.

– Спасибо. Вы очень добры. Хононин лишь что-то буркнул в ответ.

* * *

Краснегар был полностью обеспечен на зиму, но дел у управляющего хватало, и многие из них перекладывались на нового помощника. Частично Рэпа отвлекали утренние уроки по чтению, счету и письму, когда он сидел, зажатый в тесной парте, где-нибудь на последнем ряду, в классе, полном детей, которые хихикали над ним и воспринимали как забавного великана. Он кусал костяшки пальцев, ерошил волосы и пытался постичь тайны письма и капризы гусиного пера так же упрямо, как сражался с Огненным Драконом.

Король назначил Рэпа помощником Форонода из добрых побуждений, но оно только расширило пропасть, появившуюся в отношениях с окружающими. По необходимости сложилось так, что, когда управляющий подводил итоги летнего сезона, он начинал заниматься вопросами, отложенными в сторону в летней спешке. Столкновение повозок, невыплаченные налоги, необъяснимые увечья, пропавшее добро – все это становилось предметом разбирательства. Каждый год приносил свой список происшествий, а иногда преступлений, и этот год ничем не отличался от других.

Но там, где почтенный управляющий мог не церемониться, Рэпу приходилось действовать очень осторожно. Ему надо было задавать вопросы, ответы на которые никак не удавалось получить – многих вдруг подводила память. Он провел целую неделю в поисках особо ценного бочонка привозного персикового бренди, который пропал где-то между причалом и дворцовым погребом, и это отнюдь не принесло ему новых друзей.

Когда же он сделал Фороноду отчет, тот нахмурился и угрюмо спросил:

– А ты не можешь просто увидеть его?

– Нет, господин. Я пытался.

Это была ложь. Рэп приложил все старания, чтобы не видеть бочонок во время своих многочисленных хождений по городу и замку. Он прилагал массу усилий, чтобы не включать свое ясновидение, но тем не менее испытывал ничем не объяснимую уверенность, что пропавший бочонок, теперь уже пустой, спрятан под лестницей около туалетов.

Рэп уже вышел из густонаселенного царства детства, но сложившийся круг взрослых еще не принял его. Тех, кто находится в промежуточном состоянии, никогда не бывает много, и им всегда нелегко, их чаще подстерегают чудовища, предпочитающие одинокую добычу, а сейчас у Рэпа не было товарищей.

Когда он начал поиски жилья, он столкнулся с тем, что уже предвидел старый Хононин, – свободных комнат слишком мало. Рэп теперь в глазах людей был связан с чем-то странным. Запах волшебства витал над ним, и если никто не был так безжалостен, чтобы сказать ему об этом прямо, то все равно его друзья при малейшей возможности отходили в сторону. Клеймо было невидимо, но оно чувствовалось. Он страдал, как всякий человек на его месте. Женщины подозревали, что Рэп может видеть сквозь одежду, и отвергали его еще резче, чем мужчины. И уж никто не хотел иметь жильца, который может подглядывать сквозь стены.

Временное пристанище Рэпа на чердаке над конюшней поневоле стало его постоянным жильем. Он перенес туда свои скудные пожитки, потратил большую часть сбережений на покупку кровати и остался более или менее доволен. Он ел в столовой замка, но не сидел за столом возниц.

Работа у Форонода, хоть ей и недоставало романтики военной службы, все же доказывала, что ему доверяют. Управляющий был строгим начальником – требовательным, угрюмым и скупым на похвалу, но справедливым. Рэп уважал его и изо всех сил старался оправдать его доверие.

Снегопады случались все чаще, дни становились короче. Повозки перестали ездить даже по городу. Но все же Краснегар был построен в расчете на такой климат, так что пешеходы могли ходить по крытым улицам и лестницам. Чтобы пройти от замка до гавани, нужно было выйти на открытое пространство всего раз шесть. В каминах горел торф. В домах, надежно укрытых от бурь, продолжалась повседневная работа, по вечерам горожане развлекались. В городе доставало и еды, и питья. Здесь было также изобилие общения, пения и танцев, болтовни и ухаживаний. Но, увы, все это было не для Рэпа.

Тем не менее он не остался совсем без друзей. Один друг у него имелся – изысканный кавалер из Империи, человек без определенных занятий, но всегда располагающий деньгами, говорящий красивым слогом, внимательный и даже умеющий владеть шпагой.

– Фехтование? – переспросил он Рэпа. – Ну, вообще-то я не специалист и не рискнул бы на поединок при императорском дворе, где любой юнец мог бы оказаться блестящим бойцом, но я наверняка фехтую не хуже этих деревенщин-дровоколов, которых видел среди здешней дворцовой стражи. Так что, если ты хочешь, парень, я вполне могу дать тебе урок-другой.

И Рэп ответил:

– Большое спасибо тебе, Андор.

Краснегар еще никогда не видел такого человека, как Андор. Он был молод, но держался как принц. Очевидно, знатный и богатый, он одинаково свободно общался и со знатью, и с простолюдинами. Он был красив, как молодой Бог, но как будто не замечал этого. Один день его могли видеть в поношенном меховом костюме в дешевых кабаках, где он сквернословил в компании матросов, на следующий он появлялся одетый в шелк и атлас, чтобы очаровывать почтенных матрон на званом вечере. Иногда он разговаривал с Кондоралом, от души смеясь над неизменными монологами старого сенешаля. Даже свечи, казалось, горели ярче в присутствии Андора.

Ходили слухи, что король его недолюбливает, и его действительно ни разу не видели в обществе короля, даже на еженедельном обеде для высших служащих замка, где король обычно присутствовал. Но когда дни стали короче, его величество перестал участвовать в этих мероприятиях, и тогда Андор начал там появляться, сидя иногда за высоким столом с Кондоралом, Форонодом и другими руководителями дворцовых служб, а иногда на полу среди слуг, у потрескивающего очага, в обнимку с какой-нибудь девицей.

Его успех у женщин вошел в поговорку. Он казался просто сверхъестественным. Недовольство местных кавалеров было неизбежно, а так как Андор был импом, то некоторые джотунны решили проучить чужака. Почти сразу после его приезда, когда Рэп еще был на материке с Форонодом, была предпринята первая попытка.

Это произошло в баре недалеко от пристани, и все подробности так и не удалось прояснить. Инициатором выступал огромный рыбак Крандербад, пользовавшийся дурной репутацией. Без лишних слов он пригласил приезжего выйти. Говорили, что сначала Андор пытался отговорить рыбака от драки, затем неохотно согласился. Присутствовавшие импы горестно вздохнули, а джотунны ухмыльнулись и стали ждать возвращения Крандербада. Но вернулся Андор, и очень скоро. Говорили, что на костяшках его пальцев не было никаких следов драки, он не вспотел, а кровь на сапогах явно была не его. Крандербад же в течение многих недель после этого не показывался на людях, а нанесенные ему увечья поразили даже видавшую виды компанию.

Другая попытка состоялась через несколько дней, причем зачинщик ждал Андора вдвоем с другом. Обоим пришлось присоединиться к Крандербаду в больнице, а один так и не смог больше ходить.

У несчастного калеки был брат, цирюльник, и многие слышали, как он клялся отомстить. В ту же ночь он был найден без бритвы, языка и век. После этого Андору предоставили ухаживать, за кем он хочет.

Красавец поселился в доме богатой вдовы. Ее друзья осуждали это, но были слишком заинтригованы, чтобы перестать с ней общаться. Они перешептывались между собой, что вдовушка будто бы сбросила десять лет.

Вскоре Андор знал всех, и все знали его. За очень редкими исключениями мужчины находили его неотразимым и рады были называть его другом. Как называли его женщины, трудно сказать, но никто из них не испытывал к нему недобрых чувств, похоже, они не чувствовали себя обманутыми или обиженными. Что очень важно, Андор не был болтлив – ни одна помолвка не расстроилась из-за него.

Андор научил Форонода более удобной системе ведения хозяйственных книг. Он показывал стражникам приемы фехтования и давал канцлеру Ялтаури советы по политике Империи. Он великолепно танцевал и неплохо, по местным понятиям, играл на лютне. Он мог петь, обладая довольно красивым голосом. У него был неисчерпаемый запас различных историй, от литературных до религиозных.

Краснегар упал к его ногам.

Однако же даже Андор не мог быть во всех местах сразу, а он ценил свое время. Он пресекал все попытки своих почитателей ходить за ним по пятам, а надо сказать, что молодежь Краснегара готова была следовать за ним, как утята за уткой, предоставь он им такую возможность. Он исходил Краснегар от дворца до пристани, но никто из сотен людей, называющих его другом, не мог бы сказать, что хорошо его знает или часто видит, за одним исключением.

Почему изысканный светский человек, богатый и знатный, заинтересовался одиноким, неуклюжим юношей на низкой должности, не обладающим ни изяществом, ни известной фамилией, ни образованием, – это было загадкой для всех. Но получалось так, что для Рэпа у Андора всегда находилось время.

У того, кто имеет тысячу друзей,

Нет ни одного свободного,

А тот, кто имеет одного врага,

Сталкивается с ним везде

Эмерсон, перевод из Омара Хайяма

Часть пятая Демон-любовник

1

Во всей северо-западной области провинции Джалгистро не было события важнее для светского общества, чем бал в Кинвэйле. Вообще-то в Кинвэйле проходило множество балов за сезон, но знаменитый кинвэйлский бал был только один – его устраивали раз в год за два дня до Праздника зимы. Один этот бал обеспечивал половину всей торговли одеждой и драгоценностями в регионе. Известны были случаи, когда приглашение на этот бал приводило к разорению небогатых дворян. Не получить же приглашения считалось достаточным поводом для самоубийства.

Тысячи свечей сверкали сквозь хрусталь люстр и канделябров. Сотни гостей кружились в светящемся хороводе – шелка, драгоценности, атлас и кружева переливались всеми цветами радуги. Вино, еда, музыка не имели себе равных в Империи. В разгар зимы, посреди холода и темноты, здесь царили яркий свет, смех и веселье.

Экка, вдовствующая герцогиня Кинвэйла, давно уже не участвовала в танцах. Она ходила опираясь на трость и только по необходимости, но Зимний бал в Кинвэйле был любимым детищем, которое она холила и лелеяла. Экка видела около семидесяти балов – она не могла точно вспомнить, в каком возрасте появилась не балу впервые, и теперь ни за что не позволила бы нарушить традицию. Улучшить что-либо было невозможно – хозяева Кинвэйла никогда не жалели ни средств, ни сил, чтобы сделать бал как можно более роскошным, так что ей оставалось только заботиться, чтобы он ни на волос не терял своего великолепия. Каждый год герцогиня наблюдала за молодежью, проносящейся мимо нее в кадрилях и гавотах, и не щадила ни себя, ни других, чтобы дать им возможность наслаждаться так же, как она наслаждалась в годы юности.

Экка была высокой костлявой женщиной и даже в молодости не отличалась красотой, но всегда умела держаться с достоинством. У нее был слишком большой нос и выступающие зубы, и с возрастом она все больше походила на лошадь, так что сама уже, глядя в зеркало, ожидала услышать ржание. Ослабевшая от старости и неустойчивая из-за своей трости, седая, морщинистая и уродливая, она правила Кинвэйлом, как тиран, прекрасно зная, что все ее боятся, и получая от этого тайное удовольствие. У нее не было другой власти, кроме возможности прогнать их с глаз долой, так чего они боялись? Именно это она называла «держаться с достоинством».

Экка сидела так прямо, как позволяли ее ноющие кости, в кресле с высокой спинкой на небольшом возвышении в конце зала. С этой удобной позиции она с удовольствием смотрела на праздник. Ничто не ускользало от ее немигающего, как у змеи, взора. Стоило герцогине заметить девицу, чье декольте было больше, чем она считала приличным, или юнца, слишком налегавшего на вино, она стучала по паркету тростью с золотым набалдашником, подзывая гонца из армии пажей, стоявших неподалеку. И жертва немедленно приводилась пред ее очи.

Время от времени ее друзья и гости останавливались, чтобы пожелать герцогине веселого праздника, поблагодарить за гостеприимство или просто напомнить о себе. Лицам, представлявшим особый интерес, она позволяла ненадолго присесть рядом с ней, чтобы обменяться парой слов, но этой чести удостаивались немногие.

Сейчас оркестр играл кадриль. По залу словно проносились волны разных цветов, танцоры прыгали и кружились, следуя причудливому рисунку танца. Экка наблюдала, как пары сходились и расходились, перебирая в голове все возможные комбинации партнеров. Кинвэйл был не только высшим классом светской школы, но также и свадебным бюро. Составление пар всегда было страстью Экки. В Кинвэйл съезжались юные леди почти со всей Империи в сопровождении матерей, теток, бабушек, и большинство из них к концу сезона оказывались помолвленными, к большому удовольствию родни. Знатность, богатство, красота, воспитание – все учитывалось. Требовалось редкое умение, чтобы привести это все в соответствие, а также высшая степень дипломатии, граничащей с колдовством, чтобы создать у подобранной пары молодых людей впечатление, что они следуют лишь собственным желаниям.

Теперь же пары, созданные Эккой в юности, посылали сюда своих детей, а то и внуков. В какие-то моменты она чувствовала себя крестной матерью всей Империи. Бешеное кружение достигло своего апогея во время заключительного аккорда, затем наступила тишина. Кавалеры кланялись дамам, дамы приседали. Танцоры запыхались, так как танец был зажигательным. Весь зал, казалось, перевел дыхание, затем все рассыпалось на отдельные улыбки, смех, разговоры. Кавалеры отводили дам к стульям. Недалеко от Экки легат Оониола вел сквозь толпу герцогиню Кэйдолан Краснегарскую, выказывая при этом такую же прямолинейность, как и при командовании полком. Экка подняла свою трость и поймала взгляд Кэйд. Легат послушно повернул направо и доставил герцогиню к возвышению, где сидела Экка. Он поклонился, Кэйд поблагодарила его, и Оониола отошел. Все еще не в силах отдышаться, Кэйд упала на стул возле герцогини. Веера сейчас опять были в моде, и она воспользовалась этим в полной мере.

– У-уф! – сказала она. – Мои желания, по-видимому, превосходят возможности. Я боялась получить удар, не протанцевав и половины кадрили.

– Уверена, что ты никогда не сделаешь ничего столь некрасивого, дорогая. Ну как тебе кажется, все идет хорошо?

– Чудесно! – довольно вздохнула Кэйд. – Праздник зимы скучен везде, кроме Кинвэйла. Как прекрасно опять вернуться сюда! – Ее глаза беспокойно осматривали зал.

– У дальнего буфета, – сказала Экка. – С высоким легионером.

Кэйд кивнула и расслабилась.

– Столько впечатлений для нее! Она никогда не забудет Праздник зимы в Кинвэйле. Его невозможно забыть!

– Очень мило с твоей стороны! – Экка нахмурилась, увидев девицу Астилло, разговаривающую с тощим юнцом Энинафиа. Его семья не нуждалась в ее деньгах, зато им бы не помешало добавить мозгов, но этого-то она им не принесет. – Ваша племянница делает вам честь, мадам!

Кэйд жеманно улыбнулась, и они обе рассмеялись. Толстушка приходилась вдовствующей герцогине невесткой. Их знакомство длилось почти полвека. Они могли понимать друг друга почти без слов.

– Ей более к лицу современная мода, чем мне, – печально проговорила Кэйд. Экка удержала улыбку. Незадолго до Праздника зимы из Хаба пришли драматические новости – платья-трубы вышли из моды, в моде опять были турнюры. Дамы успели за короткое время сделать себе новые туалеты, но турнюр совершенно не шел тетушке Кэйд. Она постаралась одеться построже, на ней было платье из темно-синего атласа и одна-единственная нитка жемчуга, к ней она одолжила у Экки ее жемчужную диадему, но даже в этой простоте герцогиня все же смотрелась толстушкой, а турнюр делал ее смешной.

– Сзади она действительно смотрится прекрасно, – согласилась Экка. – Но она несколько молода для такого выреза. – Герцогиня не одобряла современную моду на глубокие вырезы, они отвлекали мужчин от разговора.

– Ну, в вырезах я знаю толк, – сказала Кэйд, прикрывая рот веером. – Моя племянница имела дерзость заявить, что в моей фигуре по крайней мере две части слишком велики.

Тонкие сухие губы Экки дрогнули в улыбке.

– И ты, конечно, хорошенько выбранила ее за мысли, не подобающие юной леди, и за вульгарность?

Оркестр заиграл галоп, и пары с энтузиазмом понеслись по залу.

– Конечно, – ответила Кэйд. – Но Кинвэйл и так имел на нее благотворное влияние! Полгода назад она ляпнула бы это при всех!

– Хочу тебя спросить, дорогая, как идут дела у нашего молодого гусара?

Кэйд опять вздохнула.

– Она высказала предположение, что он, по-видимому, слишком долго держал свой шлем на солнце. Со своей головой внутри.

– Похоже на то, – согласилась Экка. – Боюсь, что я перебрала всех возможных кандидатов, Кэйд. Если ты не передумала уезжать в начале лета, у нас остается не так уж много времени. Может, пересмотрим наши запросы?

– Главное для нее – характер, – грустно сказала Кэйд.

– Это не так просто. Все остальное легко. А что касается характера, его не только трудно найти, его нельзя сразу разглядеть. Хотя ничто так не раскрывает его, как брак.

– А тогда уже слишком поздно. – Кэйд взяла с подноса кубок с искрящимся вином. – Холиндарн настаивает, чтобы она сделала свой собственный выбор, я тебе говорила. – Она помолчала. – Даже если ее счастье потребует, чтобы она осталась в Империи.

Экка изумилась.

– Правда? – постаралась она сказать как можно спокойнее, всячески обдумывая любопытное обстоятельство. Она знала по крайней мере несколько семей, которые с удовольствием бы приобрели ничего не значащий королевский титул при условии, что их сыну не придется ради него отправляться жить в северной глуши. Да взять хотя бы ее собственного сына! Тут было о чем подумать.

– Это расширяет возможный круг, – сказала Экка. – Ты хочешь сказать, что он позволит Иносолан отказаться от трона?

Ее невестка опять поколебалась.

– Он может уже не принадлежать ей, дорогая.

Экка молчала. Молчание, как ничто другое, вызывало на откровенность.

Кэйд нахмурилась, как будто сказала больше, чем следовало.

– Здесь в Империи у вас неоднократно правили женщины.

– И в большинстве своем компетентные!

– Я не так уж хорошо знаю историю, – проговорила Кэйдолан, продолжая наблюдать за Иное, кружащейся в танце. – Но в Нордландии может править только мужчина. В Краснегаре никогда не правили женщины.

– И кто это решает? – спросила Экка, кивая проходящим дамам.

– Он, – уверенно сказала Кэйд. – Король должен назвать наследника.

Экка подождала, потом спросила:

– Но как он сможет добиться, чтобы Иносолан признали после его смерти?

Кэйд невольно улыбнулась.

– Время не притупило твой ум, дорогая. Это будет зависеть от множества обстоятельств. Признает ли ее народ? И Нордландия? И Империя?

М-да… Что-то гораздо более серьезное беспокоит невестку, решила Экка. Что-то, что вызвало эту вспышку откровенности, иначе бы Кейд заговорила об этом много раньше.

– А его решение и отношение подданных будут зависеть от того, кого она выберет себе в мужья?

Кэйд кивнула с отсутствующим видом, приветствуя проносящихся мимо них в танце друзей.

– Боюсь, что так. Во всяком случае, со стороны Нордландии. – Помолчав, она добавила: – Тут важно время. Так вот оно!

– Время, дорогая?

Инос проплыла мимо них в танце. Она заметила тетку и счастливо улыбнулась. Она была здесь почти единственной, кому шел такой оттенок зеленого. Он прекрасно подчеркивал ее глаза и, вместе с золотистыми волосами, позволял Кэйд легко выделить ее в толпе.

– Холиндарн может подготовить преемника, – продолжала она, – будь то Инос или ее муж. Править королевством, даже таким однокомнатным, как Краснегар, надо уметь.

На этот раз молчания было недостаточно, и Экка спросила:

– Но ведь он еще сравнительно молод?

– Конечно.

Но в голосе Кэйд прозвучало сомнение. Так вот о чем речь! Значит, с королем невсе в порядке! Добраться в Кинвэйл из Краснегара зимой было невозможно. Конечно, охотники могли бы дойти, если надо. Им только нужно было заплатить. Если Кэйд беспокоилась о здоровье брата, она должна была договориться с кем-нибудь во дворце, чтобы ее извещали о положении дел, – в действительности она совсем не была такой легкомысленной, какой хотела казаться.

– Но ты ведь не получала вестей оттуда в последнее время, правда? А никаких новостей – хорошие новости!

– Говорят, – согласилась Кэйд со спокойствием, которое ни на минуту не обмануло вдовствующую герцогиню.

Ведь если Холиндарн не хотел, чтобы сестра что-то знала, он вполне мог выяснить, с кем она договорилась, и помешать ему. Если бы в Кинвэйле появился гонец из Краснегара, Экка непременно знала бы об этом. Значит, «никаких новостей» могло означать «плохие новости», и это мучило Кэйд.

А если не Иное, кто тогда будет претендентом?

– Итак, мы отошлем гусара назад к его лошади, – заявила Экка, – или мы направим его внимание на другой объект, девицу Астилло, например… А не мог ли кто-нибудь из его предшественников зажечь этот огонь?

– Ну да. Я как раз хотела тебя спросить о нем. Ты разожгла огонь с первой попытки, дорогая, и не оставила топлива для других.

Экка удивилась.

– Этот молодой торговец? Как же его звали?.. Ну этот, из Джини-Фанда.

– О Боги, нет! – воскликнула Кэйд с несвойственным ей возбуждением. – Его даже я не могла вынести. Нет, это молодой Андор.

– Андор? А, этот! И что, до сих пор?.. – Экка нахмурилась. – Но это был не мой кандидат, Кэйд. Вспомни, ты не предупредила меня. И потребовалось время, чтобы взять дело под контроль. Его пригласил Анджилки. – В этот момент она заметила сына, танцующего с дамой Илоринги. Лицо его было так же лишено выражения, как поверхность полированного стола.

– Тогда это был счастливый случай, – оптимистически заметила Кэйд.

– Наверное.

Теперь уже Кэйдолан почувствовала сомнение в голосе собеседницы. Она вопросительно посмотрела на нее.

– Это, в конце концов, его дом, – заявила Экка. – Я вряд ли имею право запрещать ему приглашать своих друзей.

– Конечно, дорогая, – согласилась Кэйд.

Это был не первый случай, когда Анджилки необдуманно нарушал планы матери. Она неоднократно говорила ему, что он может приглашать кого угодно, кроме мужчин – и женщин. Он так и не понял этой шутки. Он их вообще редко понимал.

– Пожалуй, у Андора действительно есть характер, – сказала Кэйд, – или, по крайней мере, обаяние. Если для правления Краснегаром необходимо быть дипломатом, а это на самом деле так, то он достаточно подготовлен. Что еще мы о нем знаем? – Инос опять промелькнула невдалеке.

Да, хороший вопрос! Экка не думала, что память начала ее подводить. Она привыкла гордиться своей памятью. Но в данный момент она не могла припомнить совершенно ничего об этом мальчишке Андоре. Конечно, она несколько раз вовлекала его в разговор и пыталась осторожно выспрашивать. Любопытно, однако, что тема прошлого Андора постоянно каким-то образом ускользала из разговора. Все, что она помнила, это свой неудержимый смех над некоторыми его шутками.

– Почему бы нам утром не проверить, что у нас есть на него? – предложила она. – Он наверняка привез письма… и посмотрим мои записки. Ты только посмотри на эту несчастную девицу Итинои! Как ее бабке могло прийти в голову вырядить ее в красновато-коричневое, это с ее-то цветом лица!

– Экка! – с упреком сказала Кэйд. Экка вздохнула.

– Ты бы раньше высказала это предположение! Мы бы пригласили его на бал.

– Он не смог бы прийти. Он сказал Иное, что уезжает по какому-то романтическому делу, связанному с честью и опасностью. Он не написал ей, и она ему не пишет.

Две дамы обменялись недоуменными взглядами.

– Но зачем уезжать, – проговорила Экка, – если он хочет именно этого?

– Если он хотел этого, то он добился своего. Инос с тех пор ни на кого не смотрит.

– А он не… – Экка остановилась. Даже с самыми старыми друзьями она опасалась обсуждать такие вопросы…

– Нет! Я совершенно уверена. Это всегда видно. Но если бы он захотел, он мог бы и этого добиться. Вспомни, она так неопытна. Теперь она немного повзрослела, но ведь он знает все приемы в игре. Я льщу себя мыслью, что тоже знаю достаточно, но юнец мог бы при желании запросто обойти меня.

Со стороны тетушки Кэйд это было поразительное признание. Живя в Кинвэйле, еще до смерти своего мужа, она была ученицей и напарницей Экки в ее матримониальных предприятиях. Если герцогиня Кэйдолан не знала чего-то, что касалось опеки над молодыми девушками или уловок кавалеров, то этого и знать не стоило!

Но все же Экка почувствовала облегчение, услышав такой ответ. Вскоре после отъезда Андора уволили трех молоденьких служанок. Остальным, возможно, лишь больше повезло.

– Так чего он все-таки хотел? Корону?

– Тогда зачем уезжать? – На лице Кэйд отразилась тревога, что случалось нечасто. – Что могло быть важнее этого?

– А может быть, он поехал взглянуть на Краснегар?

Это замечание вызвало взрыв хохота у обеих почтенных дам.

Галоп кончился. Анджилки прошел мимо под руку с дамой Илоринги, тяжело дыша, но, как всегда, полусонный и скучающий.

– Ну и ладно, – весело промолвила Кэйд. – Кажется, теперь нет смысла беспокоиться об этом Андоре. Инос не знает, где он, а если она не знает, то и никто не может знать. Нужно продолжать наши попытки и надеяться, что девушка рано или поздно остановит внимание на ком-то другом.

– Или вернется Андор.

– Точно.

– А если он сделает предложение?

– О, Инос его сразу же примет! Этот хлыщ совершенно околдовал ее. А я имею на этот счет конкретные распоряжения. Она должна сделать свой выбор, если только я не буду иметь очень – очень! – веских доводов против. – Кейд горестно вздохнула. – Я не могу ее винить. Он действительно сверкает на общем фоне, как алмаз. Угрюмый старый Краснегар станет веселее, если туда приедет Андор.

Но… Экка кивнула в тот момент, как музыканты заиграли гавот. Но если Иносолан не наследует престол, то к кому он перейдет? Когда Холиндарн может умереть? Кейд рассчитывала на годы, а тут, похоже, счет идет на месяцы. Речь шла о титуле. Речь шла о королевстве. Но более того, наследовалось слово, часть могущества Иниссо.

Экка решила не лишать себя открывающихся возможностей. Она сейчас же подзовет Анджилки и скажет ему, что ему не следует делать сегодня предложение этой Илоринги.

2

За два дня до Праздника зимы очередной урок фехтования закончился тем, что деревянная шпага Андора ударила по животу Рэпа с такой силой, что пробила кожу, меховую подкладку и вызвала громкий вопль жертвы.

– Думаю, на сегодня хватит, – сказал Андор с усмешкой, которая чувствовалась даже через фехтовальную маску.

– Это нечестно, – возразил Рэп, с трудом распрямляясь. – Ты же говорил…

Андор стянул маску и засмеялся.

– Я сказал, что острие почти всегда опаснее лезвия, правда. Но я же не говорил, что нельзя использовать лезвие, мой друг. Для чего же шпаги имеют острые края? А ты был полностью открыт для такого удара! Ну ладно, пойдем выпьем немного.

Рэп с грустью заметил, что волосы Андора были едва всклокочены после двух часов напряженной тренировки.

Они убрали учебные доспехи, маски ишпаги и умылись в корыте. Сейчас в тренировочном зале краснегарских воинов не было никого, кроме них, – все готовились к Празднику зимы.

– Пиво в «Выброшенном ките» как раз расслабит наши мышцы, – предложил Андор, задувая свечи. Сегодня он взял с собой связку шкурок, на которые Рэп старался не обращать внимания.

– Я побуду с тобой немного, – сказал Рэп, мрачно думая об одиноком чердаке, куда он должен будет вернуться, о долгих часах до ужина и о еще более долгих вечерних часах, пока он не сможет заснуть. На время Праздника зимы работа Форонода была закончена, и Рэпу целые дни нечем было заняться. Но он не испытывал никакого желания находиться в переполненной полутемной пивной с ее душным воздухом, где перемешивались запахи пива, горелого масла и немытых тел. Игра тут же остановится, когда войдет ясновидящий, некоторые женщины демонстративно выйдут. Ради Андора они потерпят его какое-то время, но не слишком долго. Рэп отнюдь не был любимым посетителем и никогда не задерживался надолго.

– А вообще-то, – сказал Андор, который словно читал мысли юноши, – почему бы нам сразу не отправиться к тебе? Я хотел обсудить с тобой некоторые личные вопросы.

Они вышли из замка на одну из крытых лестниц и стали осторожно спускаться вниз, туда, где горел прикрепленный к стене факел.

– Как у меня получается, Андор? – спросил Рэп – Я имею в виду фехтование.

Андор нахмурился в темноте… Вернее, Рэп подумал, что он нахмурился.

– Ну, ты все еще растешь, как волшебный подсолнух, а это мешает координации. Скоро сформируешься, тогда тебе будет легче. А в остальном твои способности средние. Тосолин был бы рад теперь взять тебя. А Десятый легион Империи – вряд ли. – После недолгого молчания юноша добавил: – Жалко, что ты обладаешь только ясновидением, но не предвидением, они часто совпадают. Предвидение делает человека смертельно опасным бойцом, его удары нельзя отразить. Но даже и так ты должен был бы знать, что я собираюсь нанести тебе этот удар. Это не был какой-то сложный прием.

– Проклятое ясновидение! – проворчал Рэп. – Я до сих пор не могу в это поверить. Я ничего не вижу!

– Это всего лишь название, что ты сердишься? И очень ценный дар. Перестань ему противиться!

Они вышли за дверь и пересекли двор, занесенный сугробами. Снег искрился в свете звезд. Небо казалось черной хрустальной чашей, чистой и бесконечно глубокой. Вскоре взойдет луна и приглушит свет звезд. Солнце же в это время года очень ненадолго приходило в Краснегар. Воздух был ледяным, он мог убить человека за минуты.

Затем потянулись слабо освещенные лестницы и коридоры. Свет звезд почти не проходил сквозь окна, но Рэп шел вперед без колебаний, а Андор следовал за ним. Последний пролет был черным, как засыпанная могила, но Рэп поспешил в свою комнату. Он подошел к полке и достал кремень и свечу. Высек искру, и огонь заплясал на стенах.

– Заходи.

– Обычно люди держат свечи перед дверью, – сухо заметил Андор.

Рэп тихо выругался. Он снова вышел и направился в жилище возниц, чтобы принести оттуда два стула. В помещении не было света, но юноша нашел их мгновенно. Он сказал себе, что в этом нет ничего странного, ведь он сам относил стулья обратно после прошлого визита Андора, а никто уже давно не заходил в эту комнату и не трогал стулья Но, идя с ними к себе, он знал, что Андор прав, – он действительно мог ходить в темноте Рэп и не мог ни обо что споткнуться в своей комнате, поскольку там стояла только кровать и маленький сундучок, но у него не было проблем, чтобы взять в руки любой понадобившийся предмет. Эта мысль обеспокоила его Постепенно он начинал использовать то самое качество, которое отказывался признать и принять.

Когда он появился со стульями, Андор извлек из своего узла бутылку вина и стоял у свечи, возясь с пробкой. Узел лежал на кровати – шкура с белым мехом явно хорошей выделки, свернутая в рулон, завязанный лентой. Рэп быстро отвел глаза и сказал себе, что это совсем не то, чего он боится. Но это было то.

Андор посмотрел вокруг в поисках кубков, пожал плечами и протянул бутылку.

– Ты первый! Веселого праздника! – улыбнулся он.

– Веселого праздника! – послушно отозвался Рэп. Он не особенно любил вино, но все же взял бутылку и отхлебнул. Вкус ему не понравился, и он попытался вернуть бутылку, но Андор отказался.

– Ты же не твой отец! Ты знаешь слово! С людьми, которые знают слова силы, не происходит несчастных случаев.

Обычно Андор не обсуждал с другом такие личные вопросы, и Рэп удивился, что он вообще знает об этой истории Юноша сделал еще глоток и закашлялся.

– Так ты человек тонкого вкуса, как я вижу?

Андор сел и некоторое время молча пил маленькими глотками. Никто из них не снял парки Только богатые могли позволить себе топить. На чердаке Рэпа даже не было печки Вино замерзло бы, если бы они не выпили его достаточно быстро. Единственное тепло шло снизу от лошадей. Андор, должно быть, чувствовал себя удобно, потому что его парка и штаны были из густого меха и на подкладке Рэп начал дрожать и мечтал залезть в постель.

В тысячный раз он задумался: почему? Посмотрел на грубые дощатые стены, скошенный низкий потолок, такой же грубый пол. На каждой шляпке гвоздя в потолке наросла капелька льда. Через маленькое окно, похожее на квадратный серебряный глаз, виднелись звезды. Почему человек, который мог позволить себе такую одежду, человек, которого с удовольствием приняли бы почти в любой гостиной города – с красивой хозяйкой или без, – почему такой человек проводил целые часы в таком месте, как это. Рэп не забыл предупреждения короля, однако Андор вел себя как настоящий друг, каким бы странным это ни казалось. Он никогда не предложил ничего плохого, он не лез в чужие дела. И он был единственным другом Рэпа. Для человека, когда-то считавшего себя желанным в любой компании, это была горькая мысль.

Андор опять протянул ему бутылку.

– Пей! Я хочу, чтобы ты был добр и пьян.

– Почему?

Андор улыбнулся своей неотразимой улыбкой.

– Узнаешь! Мне нужна твоя помощь в одном деле.

– Ты и так можешь рассчитывать на мою помощь в любом деле, – ответил Рэп, делая еще глоток.

Он действительно так думал. Андор не жалел на него времени. В течение дня он часто сопровождал Рэпа, бегавшего по поручениям Форонода, умело проверял счета, носил тяжести, как простой грузчик, задавал точные и ясные вопросы, когда кого-либо подводила память. Много вечеров провел Андор в этой тесной клетушке, терпеливо объясняя премудрости алфавита или свойства чисел. Он выказывал удовольствие, когда Рэп знакомил его со своими друзьями – лошадьми.

Но почему?

Андор побывал везде. Как Рэп знал Краснегар, Андор знал столицу Империи, Хаб, город на пяти холмах. Он рассказывал о его улицах и дворцах, садах и фонтанах в эпитетах, которые казались чарующими сыну далекого севера. Серебряные ворота и золотые купола, знатные дамы и кавалеры, хрустальные кареты, зверинцы – он заставил их пройти через темный чердак в сопровождении сверкающих когорт императора, с играющими оркестрами и яркими развевающимися знаменами.

И не только Хаб. Андор побывал во множестве городов. Он ездил на юг и видел разрушения, причиненные драконами. Для такого молодого человека он успел посетить невероятное количество мест. Он побывал даже в самой Феерии, купался на ее золотых пляжах и платил серебряное пенни за поездку на гиппогрифе. Он встречал гномов, карликов и эльфов. Он торговался из-за роскошных ковров на переполненных базарах и осторожно крался по темным аллеям. Наблюдал танец красивых девушек-рабынь, ублажающих хозяев во двориках богатых домов. Плавал по Южному морю на кораблях под шелковыми парусами, наполненными пряными ветрами. Внимал гибельным песням морских сирен, оплакивающих умирающую луну.

Андор часами сидел в жалкой каморке, рассказывая об островах людоедов и стеклянных замках, о единорогах, о деревьях эльфов, достающих до туч, о городах из драгоценных камней, расположенных на их ветвях, о невероятных животных, чей нос так длинен, что они могут обвить им человека и поднять его в воздух, о морских чудовищах, столь огромных, что люди строят дома на их спинах и разводят сады, об извержениях вулканов и о горячих источниках, в которых туземцы варят быков или пленников. Он описывал берлоги троллей и древние развалины, наполовину занесенные песками. Говорящие статуи и зеркальные озера, показывающие будущее, были тоже ему знакомы, как и многие другие чудеса.

Так почему?

Только однажды Рэп осмелился спросить «почему?» Почему Андор стал его другом? Почему он помогал ему, проводил с ним время, рассказывал о чудесах мира и даже занимался его образованием? Зачем это было нужно Андору?

Тот рассмеялся.

– Из-за дружбы! А еще потому, что больше всего на свете меня восхищает мужество.

– Мужество? Ты имеешь в виду меня?

– А помнишь нашу первую встречу? – спросил Андор уже серьезно. – Я только что прибыл с караваном, и сразу начался буран. Я мечтал о горячей ванне и мягкой постели, но обнаружил, что прилив перекрыл дамбу, и положение было критическим. Я не знал, в чем дело, но постарался выяснить, потому что я любопытен. Было нетрудно найти Форонода и понять, что он здесь главный. И тут он послал за мальчиком! Я подумал, что человек сошел с ума. Но управляющий спросил, проведешь ли ты повозки, и ты не ляпнул «конечно!», как сделал бы любой чокнутый. Ты не лепетал, что не сможешь. Ты обдумал задачу, выставил вперед подбородок и ответил: «Я попытаюсь!» И тогда я сказал себе: «Он сделает все, что в его силах, и даже больше! А этот Форонод посылал не за мальчиком, он посылал за мужчиной!»

– Ах вот оно что! – пробормотал Рэп, надеясь, что он не покраснел. Он был счастлив, что Андор подумал так о нем. – А потом я выбрал тебя!

– Ну да. И я чуть не ударился в панику. Но ты не просто рисковал своей шеей. Ты готов был спасти город. Для этого надо иметь более сильную волю, чем у большинства людей. И я решил, что если у тебя хватает мужества на такой шаг, то у меня его хватит, чтобы последовать за тобой. И я согласился.

И хотя Рэп едва мог поверить этому объяснению, он никогда больше не приставал с расспросами. А вдруг, если он заставит Андора еще раз задуматься над этим, тот поймет, что ему эта дружба ничего не дает, и покинет его?

Но Рэп поневоле опять задался этим вопросом, потому что Андор был необычно молчалив, он только время от времени передавал Рэпу бутылку и сидел, уставившись в пол. Обычно он был превосходным компаньоном и не оставлял Рэпу времени для раздумий. Сегодня же он, казалось, был чем-то озабочен. Уж не думал ли Андор о всех этих празднествах, о дюжинах компаний, где он был бы сейчас желанным гостем, если бы не таскал за собой Рэпа?

Наконец Андор поднял глаза и усмехнулся.

– Ну что, достаточно пьян?

– Для чего?

– Нужно, чтобы ты дал мне обещание. Я собираюсь раскрыть тебе одну тайну, и хочу, чтобы ты поклялся никому ее не рассказывать. Никогда!

– Ты и так можешь на это рассчитывать. Будь я трезвым или пьяным.

– Не торопись! А если бы я сказал, что собираюсь убить короля? – Глаза Андора сверкнули, отражая пламя свечи.

– Ты же этого не сделаешь!

– Ну ладно, допустим. Но я этого никому никогда не рассказывал. – Он поднял бутылку, изучая на свет ее содержимое. – У нас с тобой есть кое-что общее. Мы оба знаем слово.

Сердце Рэпа, словно бабочка, выползло из кокона и мягко расправило крылья.

– Ты тоже ясновидящий? Андор расхохотался.

– Если бы ты знал, сколько булавок для галстука я потерял, ты бы не спрашивал! Нет, это не ясновидение. Крылья опять поникли.

– Так в чем же твой талант? Андор улыбнулся еще шире.

– Это девицы!

– Ах вот оно что! – Рэп знал, что нельзя показывать свое неодобрение, чтобы не выглядеть ограниченным провинциалом. Андор был умудренным опытом гражданином Империи. Рэп знал о его репутации, но всегда считал это завистливыми сплетнями, сильно преувеличенными, вроде рассказов о людях, изуродованных Андором в уличных драках. Уж этому он никогда не поверит, даже если рассказы о его любовных похождениях и были правдой. – Я бы не отказался поменяться с тобой! – заявил он.

– Вряд ли, – ответил Андор.

– Но почему ты рассказываешь мне это? Почему не используешь свой талант? Девушки запросили передышки?

– Боюсь, что ты еще недостаточно пьян для этого, но я скажу тебе. Я уезжаю!

Первой реакцией Рэпа было отчаяние. Краснегар будет невыносимо пуст без Андора.

– Но зачем?

Андор вновь передал юноше бутылку.

– Сделай по-настоящему большой глоток. Слушай! Я уезжаю, потому что мне надоело. Я думал, что провести зиму на севере будет здорово, но это так же скучно, как лущить горох.

– А кто едет с тобой?

Андор пожал плечами.

– Я достаточно скитался по миру. Я думаю просто взять лошадь и уехать.

– Ты сошел с ума! А как же зеленые люди? Андор опять пожал плечами, взял бутылку и вытянул ноги.

– Я расспрашивал о них. Мне говорили, что один человек обычно не подвергается опасности. Гоблины ценят смелость и уважают одиноких путешественников. А вот группа может попасть в беду.

– А ногти? – Рэпа даже передернуло. Гоблины убивали путешественников ужасным образом. Рассказывали, что они протягивали человеку щипцы и требовали его ноготь в качестве пошлины. Если у него хватало мужества выдернуть собственный ноготь, они отпускали его. Если нет – то убивали.

– Другой выход – вооруженный эскорт. Как минимум, дюжина, а лучше две. А я не могу себе этого позволить.

– Андор, ведь это север! Сам холод здесь убивает. Это не то что бродить по пустыне или где-то там, в теплых краях. Ты должен взять с собой кого-то, имеющего опыт.

Последовало молчание. Пламя свечи колебалось в тишине.

– У меня есть идея получше, – сказал Андор. – Кстати, веселого праздника! – Он показал на узел на кровати.

– Ты не должен был! – Рэп в отчаянии спрятал лицо в ладонях. От вина и смущения он чувствовал себя больным.

– Подойдут ли сапоги? Обычно именно ноги прекращают расти первыми.

– С виду кажется все нормально. – Рэп даже не повернул головы, чтобы посмотреть на узел – меховые сапоги и штаны, завернутые в парку. Они были из меха молодых белых медведей на подкладке из простеганного утиного пуха – одежду такого качества он в жизни не мечтал иметь. – Ты очень добр, Андор. Никто не делал мне подарков к празднику с тех пор, как умерла моя мать. Но что я могу дать тебе взамен? Пучок конских волос?

– Конечно, это взятка, признаю! – весело отозвался Андор. – Я думал, что ты согласишься поделиться со мной. Твое слово, видимо, сильнее моего, так что это и будет мне подарком.

– Поделиться? – спросил Рэп с надеждой и недоумением.

– Ты скажешь мне свое слово, а я скажу тебе свое. Зная два слова, ты уже становишься сведущим в волшебстве. Тогда в пути я буду в безопасности от холода и гоблинов – если ты сделаешь это для меня.

Рэп печально покачал головой.

– Но я не знаю слова! Король тоже спрашивал меня, я и ему ответил то же. Ты ведь не думаешь, что я смог бы солгать моему властелину? Я не знаю никакого слова силы. Эти ужасные вещи просто начали происходить сами по себе.

– Ты должен знать слово! Слишком поздно отрицать это. Действительно, такое знание обычно скрывают, но о твоем-то теперь всем известно!

Рэп вспомнил, как лекция Сагорна была вдруг прервана.

– Король сказал мне, что знать такое слово опасно. Почему опасно?

– Боже мой! – почти закричал Андор. – Они же ценны! Невероятно ценны! Они сами волшебные, поэтому их нельзя выведать с помощью колдовства, но каждый волшебник в мире мечтает узнать хотя бы еще одно слово, чтобы стать еще более могущественным. В один прекрасный день кто-нибудь привяжет тебя к столбу и будет пытать каленым железом! Вот еще причина, чтобы поделиться, ведь мы тогда будем почти волшебниками и сможем лучше защититься от опасностей.

– Я не хочу быть волшебником! – закричал Рэп. – Я хочу стать воином и служить королеве Иносолан! Это все, о чем я мечтаю!

– Рэп! – нетерпеливо сказал Андор. – Два слова не сделают тебя волшебником, но с ними ты будешь лучшим в любой области, которая тебя привлекает, в том числе и в фехтовании. Ты сможет победить любого бойца на свете, кроме другого знающего два слова или волшебника. Неужели тебе этого не хочется?

– Это кажется не совсем честным! – хихикнул Рэп и сам удивился своей веселости.

Андор тоже засмеялся и посмотрел на него с надеждой.

– А я в лесу буду в полной безопасности. Ну или почти в полной.

Ах да, лес! Забыв о фехтовании, Рэп вернулся к печальной реальности.

– Но я не знаю слова! – повторил он.

Андор вздохнул и опять протянул ему бутылку.

– Ну ладно, не хочешь так не хочешь. Рэп сполз со стула и опустился на колени.

– Андор, если бы я мог, я бы поделился! Я сказал бы тебе слово и ничего не потребовал взамен! И постарался бы забыть свое слово. Но я не знаю никаких волшебных слов! Клянусь тебе!

– Ты должен знать! И не унижайся, это не по-мужски! Расскажи, как умерла твоя мать и что она сказала тебе в последний раз, когда ты ее видел. Обычно слова передаются на смертном одре.

Рэп опять сел. Голова его кружилась. Он чувствовал себя совершенно разбитым. С какой радостью он сообщил бы Андору то, что он хочет знать! Андор был хорошим человеком, единственным его другом, и Рэп чувствовал, что поступает низко, отказывая ему.

– А Джалон тоже знает слово? – спросил он. – Он тоже предлагал мне поделиться, а я просто не понял его.

– Конечно знает! Он не смог бы иначе так хорошо петь. Рэп знал, что Андор встречал Джалона.

– А почему же ты не поделишься с ним? – спросил он. Немного поколебавшись, Андор сказал:

– Мы пытались. Но мы знаем одно и то же слово, так что ничто не изменилось. Так как насчет твоей матери?

Но Рэп знал, что это ничего не даст. Как случалось каждые несколько лет, корабль принес с собой лихорадку. Люди умирали каждый день. Заболевшие обитатели дворца немедленно переводились в другое место. Рэп тогда первый год работал в конюшнях. Все утро он чистил стойла, а потом пошел обедать домой в полной уверенности, что его мать, как обычно, ждет его, плетя кружева. Она всегда встречала сына улыбкой, шутила, какой у нее растет работник. Только через два дня кто-то догадался сказать Рэпу, почему ее нет и где она. Но даже тогда ему не разрешили навестить ее. На третий день она умерла. Так что тут не было ни прощаний у смертного ложа, ни передачи волшебных слов.

Он закончил свой рассказ, и Андор казался растерянным.

– Она была родом из Сайсанассо, – добавил Рэп. – Возможно, их магия отличается от нашей и они не имеют слов силы?

– Имеют. Я был там, – хмуро возразил Андор.

Помимо воли Рэп обратил внимание на великолепные меха, лежащие на кровати. Мысль об обладании ими была как предвкушение солнечного летнего дня и пикника на берегу моря с… с Инос или кем-нибудь еще. Он не мог принять такой подарок.

– Ну что же! – заговорил Андор, опять приходя в хорошее настроение. – Как говорится, все, что мне нужно, это хороший волшебник, но я просто найду себе спутника, умеющего обращаться с лошадьми, смелого, надежного…

– Я очень рад это слышать, Андор! Идти одному было бы глупо. Мне ужасно жаль, что ты уезжаешь, но мне будет намного спокойнее, если ты отправишься со спутником, знающим север. И большое спасибо за подарок, но я не могу принять его.

– Я еще не закончил! Держи, здесь последние капли. – Андор протянул бутылку Рэпу и, пока тот опорожнял ее, продолжал: – Смелый, надежный, предпочтительно ясновидящий…

Рэп поперхнулся. Когда он наконец откашлялся, то воскликнул:

– Нет! Я не зверолов и не охотник на моржей! Я же городской парень!

– Ты мужчина, Рэп. Настоящий!

Рэп покачал головой. Он явно не был достаточно мужчиной, чтобы согласиться на такое безумие – неделями идти через лес, полный волков и гоблинов.

– Ты мужчина! – настаивал Андор. – Мужчинами становятся не тогда, когда начинают брить подбородок. Это внутри тебя! С некоторыми это так и не происходит. Быть мужчиной – это значит закатать рукава и сказать всему миру: «Теперь я играю по настоящим правилам, и больше никаких деревянных шпаг! Если я добьюсь успеха, то это будет моя заслуга, а не моих родителей, учителей и начальников, и я возьму награду с полным правом, зная, что заслужил ее. А если я проиграю, то встречу поражение, не хныча и не обвиняя кого-то еще». Вот что такое быть мужчиной, и от тебя зависит, когда ты им станешь. Я думал, что ты все решил еще там, на берегу, друг мой.

Друг? Но что предлагал ему этот друг? Рэп был очень рад, что отказался от подарка. Хорошо быть смелым, но в меру.

– Я горжусь твоей дружбой, Андор, – произнес он, с трудом ворочая языком, – и, если бы я думал, что моя помощь принесла бы тебе пользу, я согласился бы с удовольствием. Но я думаю, что я буду только обузой для тебя. Правда!

– Король умирает! – неожиданно сказал Андор. Одновременно с его словами свеча затрещала и погасла, оставляя в комнате звездный свет и долгое молчание.

– Ты уверен?

– Сагорн знает точно. Я говорил с ним. Ты, может быть, хочешь услышать это от него или поверишь моему слову?

– Конечно поверю! А когда?

– Не могу сказать. Не сегодня и не завтра, но он не доживет до весны. Так считает Сагорн, а он мудрейший из всех докторов.

Значительность этого известия придавила Рэпа. Всю его жизнь король Холиндарн правил Краснегаром – далекий, милостивый, всевидящий отец для своих подданных, тем более для мальчика, лишившегося отца. Он казался таким же вечным, как сама скала Краснегара. Было невозможно представить себе, что в один прекрасный день его не станет.

– А Иное? Бедная Иное! Весной она будет ждать, что первый корабль принесет ей письма от отца, а получит такие известия…

– Кто вообще знает, какие это будут известия?

– Что ты имеешь в виду? Андор пожал плечами.

– Когда король умрет, его наследнику лучше было бы находиться здесь и приготовиться.

– Ты хочешь сказать, что кто-нибудь может попытаться занять трон? – Но это был глупый вопрос, было и так понятно, что Андор имеет в виду именно это. И когда ты повзрослеешь, дурак? – А кто может это сделать?

– Да любой, у кого есть такая возможность. Сержант Тосолин командует отрядом вооруженной стражи. Форонод может подумать, что из него получится лучший король, чем из какой-то девчонки, и многие с ним согласятся. Более того, новости раньше дойдут до Нордландии, чем до Кинвэйла, и для танов это будет таким же искушением, как тюленье мясо для орков. Если Инос не будет здесь в нужный момент, у нее очень мало шансов когда-либо стать королевой. Впрочем, это все мои догадки.

Несправедливость всего этого жгла, как щелочь.

– Но тогда почему король не пошлет за ней? Андор вздохнул и уселся поудобнее.

– Сагорн говорит, что он отказывается признать свою болезнь серьезной. Его мучает рвота, постоянные боли, но он не хочет с этим смириться. Кроме того, он не хочет рисковать жизнью людей. Хотя это глупо, ведь полгорода вызвалось бы пойти. Но он запретил кому-нибудь ехать.

Бедная Иное!

– Так ты поэтому хочешь уехать, Андор? Чтобы сказать ей?

Зубы Андора блеснули в темноте.

– А мне-то какое дело, парень?

Опять воцарилось молчание. Затем он тихо сказал:

– Но мы могли бы поехать вместе, пока не переберемся через горы. Когда мы будем в Империи, все уже будет проще, и я покажу тебе дорогу на Кинвэйл. Мы можем даже нанять проводника, если захотим, но это не обязательно.

Руки Рэпа дрожали, и он зажал их между коленями. Еще одна пауза…

– Ну что, Рэп, деревянные шпаги? Или настоящее дело?

– Но кто я такой? Кто мне поверит?

Андор даже не потрудился ответить. Иное, конечно!

– Уйти без разрешения? Нарушить приказ короля?

– Кому ты больше верен, Рэп, ему или ей? Опять тишина и темнота.

– Если придется выбирать – а сейчас как раз приходится, – кому ты будешь служить? И не думаешь ли ты, что Инос захочет быть с ним в эти последние дни?

Рэпу не было необходимости отвечать на этот вопрос. Это было какое-то безумие! Трудности казались непреодолимыми. Но Инос обязательно захочет быть в это время с отцом, а девушка была его другом, вернее, была бы, не будь она принцессой. Как всегда, Андор был прав. В такой критический момент Рэп должен был проявить мужество, смелость, а также доказать Инос свою лю… преданность.

Рэп задрожал. Он даже не знал, что пугает его больше – мороз или гоблины. Он видел гоблинов, слоняющихся в порту. Они были невысокими, очень крепко сложенными людьми с серовато-коричневой кожей и иссиня-черными волосами. Они называли себя зеленым народом, и при определенном освещении их кожа действительно принимала зеленоватый оттенок, как у старой потемневшей меди. Летом мужчины ходили чуть ли не голыми, и за каждым обычно шли трое-четверо женщин, закутанных с головы до пят. Но все рассказы о них подтверждали, что у них в ходу пытки.

От подобной перспективы волосы могли стать дыбом – отправиться с Андором в такой холод, причем путь займет много недель. Сам воздух мог убивать.

– Когда надо идти?

– Сейчас, – ответил Андор, опять улыбаясь.

– Сейчас?

Андор показал на окно, горящее теперь более ярким серебром.

– Луна поднимается. Все так заняты подготовкой к празднику, что нашего отсутствия не заметят.

– Но… нам нужны всякие припасы.

– Скажи какие. У меня есть свой список, послушаем твой.

– Четыре лошади. Постель. Еда. Побольше овса для лошадей. Оружие. Котелок, чтобы растапливать снег. – Он остановился, не в силах больше ничего припомнить, и Андор усмехнулся.

– Я подумал о нескольких других вещах, но их не так уж много. Так никаких деревянных шпаг? Рэп сглотнул, улыбнулся и ответил:

– Никаких деревянных шпаг! Андор протянул ему руку.

– Ну и молодец! Если мы попадемся медведям в гавани или в холмах нас застигнет буран, мы умрем, но мы должны рискнуть. Если же нет, то мы просто будем идти – по холмам и пустошам, по лесам и горам. Как только мы перейдем горы – остальное будет детской забавой. Три недели ходу летом – значит, сейчас понадобится пять. Затем неделя, чтобы Инос подготовилась. Анджилки даст ей людей, или она наймет кого-нибудь. Пять недель на возвращение. Три месяца, максимум четыре. Сагорн думает, что король протянет примерно столько. Помни, он знает слово силы, и это поможет ему.

Действительно, Сагорн говорил, что слово помогает выжить, и при этих словах посмотрел на короля.

– А что, король тоже знает слово? – переспросил он. Андор кивнул.

– Говорят, Иниссо знал три слова, и он разделил их между тремя сыновьями – каждому по слову. Не могу поверить, что он сделал такую глупость, но такова легенда. Калкор из Гарка, наверное, знает одно из них. Он непобедим в поединках, он первый среди своих танов. Герцог Анджилки должен тоже знать слово. Конечно, он полный идиот, но мастер украшать интерьеры, как я слышал. Ну и короли Краснегара всегда знали одно слово. Именно поэтому им так долго удавалось отстаивать свою независимость. Но если Инос не приедет до смерти отца, то слово умрет вместе с ним. Она лишится совсем не только трона, Рэп!

– Но как мы можем собрать все необходимое и уйти незамеченными?

– Да говорю же тебе – все готовятся к празднику! Да и вообще никто не станет спрашивать. Все подумают, что ты что-то делаешь для Форонода. И потом, ты же можешь видеть в темноте! Где хранятся спальные мешки, самые теплые?

– Я не знаю. В кладовой рядом с кузницей, мне кажется.

– Поищи их!

Рэп нахмурился и знал, что это будет видно в серебряном свете луны, заливающем маленькую каморку.

– Рэп! Я ни с кем другим не пошел бы на такой безумный риск и не пойду, если ты будешь таким упрямым ослом. Твое ясновидение будет нашей козырной картой! Никто не сможет тебя выследить, если ты его используешь. Но ты должен его использовать! И тебе нужна практика. Так как, там эти мешки?

Рэп представил себе кладовую и сказал:

– В углу, рядом с топорами.

– С топорами! О них-то я забыл! Ты возьмешь спальные мешки и…

– Ворота в конюшне заперты. Ключи на поясе у Хононина.

– Ну так я их достану.

– Ты?

Старший конюх был одним из очень немногих в Краснегаре людей, не любивших Андора. Угрюмый старый черт Хононин испытывал к нему откровенную неприязнь.

– Да, я! – засмеялся Андор. – Как ты думаешь, где я мог бы его найти?

3

Следующие два часа Рэпу казалось, что он сражается с бураном. Новая одежда сама по себе ошеломила его, а мысль о путешествии сквозь глухую тайгу, о приключениях в обществе такого героя, как Андор, возможность снова увидеть Иное… Чувства захлестывали юношу, как весенний прилив. Более того, теперь он должен был использовать свои сверхъестественные способности, вместо того чтобы подавлять их, и вскоре голова Рэпа уже раскалывалась от этих попыток. Однако ясновидение было великолепным подспорьем в воровстве.

Сознание того, что он совершает кражу, расстраивало его даже больше, чем ожидание грядущих опасностей. Рэп пытался убедить себя, что все, что он забирал, будет позже возвращено, кроме еды. Андор сказал, что сам займется едой, причем оставит за нее плату. Потея с непривычки в роскошных мехах, Рэп сновал по кладовым дворца, собирая все нужное и относя в конюшню. Он не пользовался свечами, но они ему и не требовались.

Спальные мешки были там, где он и говорил, так же как и топоры, копья, овес, лопаты и многое другое. Рэп сложил свою добычу в пустом стойле и занялся лошадьми.

Велико было искушение взять Огненного Дракона, но тот был племенным жеребцом королевского стада. Молодые животные были бы предпочтительнее, на некоторых из них начинало действовать содержание в конюшне без движения. В холодном свете луны Рэп оседлал Весельчака и Чокнутого, навьючил на Перца и Танцора мешки с овсом и снаряжением.

Закончив, он опустился на мешок соломы, думая, не забыл ли еще чего-то. В родной конюшне было тепло и пахло лошадьми. И когда Рэп вдруг осознал, что наделал, эта мысль обрушалась на него, как снег с крыши. Он имел свободный вход в кладовые, потому что он был помощником Форонода! Ему доверили ключи, а он обманул доверие. Нарушил приказ короля! Неужели он имел право подвигнуть Инос на опасный путь по зимнему лесу, когда даже ее отец не решился на это? Уж не околдовал ли его Андор? Рэп задрожал и покрылся потом. Предатель! Вор!

Должно быть, он сошел с ума! Но еще можно успеть исправить свою ошибку, прежде чем появится Андор. Тогда никто не узнает. Изнемогая от чувства вины, непослушными от волнения руками Рэп начал развязывать тюки.

Едва он успел начать, дверь скрипнула. Рэп подскочил, но, даже не успев обернуться, он уже знал, что это Андор.

Андор сбросил с плеча мешок с едой и благодарно промолвил:

– Молодец! Почти готов, я вижу. Ты просто чудо, Рэп, даже среди северян, а ты ведь знаешь, что о них говорят.

– Нет, я не знаю! А что о нас говорят?

– Ну, – неопределенно проговорил Андор, – ты знаешь… Надежные, мужественные, самостоятельные. Все в этом роде. А теперь к делу! – Он, смеясь, поднял на пальце ключи Хо-нонина и позвенел ими.

Как ему это удалось? Сердце Рэпа замерло от ужаса, когда он вспомнил рассказы о рыбаке Крандербаде и других.

– Что ты с ним сделал? Скажи мне!

– Да совершенно ничего, парень. Он до сих пор пьет праздничный пунш в «Королевской голове».

– Он что, дал тебе ключи?

– Нет, он просто уронил их там прямо на пол, но еще не знает об этом. Ну, так чего нам еще не хватает?

Спустя десять минут они отперли ворота конюшни и вышли во двор на смертельный холод.

– Проклятье! – сказал Андор. Их экспедиция уже столкнулась с препятствием. Хотя наружные ворота запирались только на засов, огромный сугроб совершенно перегораживал их. Калитка была открыта, и от нее шла узенькая тропинка, но навьюченные лошади не смогли бы там пройти.

– Придется их разгрузить, а за воротами опять навьючить, – сказал Рэп, чувствуя перве укусы холода.

– Думаю, да, – пробормотал Андор. – Нет ли там кого-нибудь, кто может нас увидеть?

– Я… я не знаю.

– Используй свое ясновидение.

– Не могу! – ответил Рэп, испытывая внезапную волну паники. Неужели его знаменитые способности подведут именно сейчас, когда он согласился их использовать? Он не чувствовал ничего, и это дало ему понять, как он успел привыкнуть к ясновидению. Дрожь вины опять терзала его. Возможно ли, что Боги отнимут теперь свой дар?

Андор засмеялся.

– Попробуй вот что. Выйди и посмотри, что получится.

Рэп в недоумении передал ему поводья и вышел за калитку. Через секунду он вернулся.

– Ты прав! Ворота почему-то мешают этому!

– Я должен был сообразить! Замок защищен от колдовства!

– Колдовства? Но ведь я не волшебник!

– Нет, но твое ясновидение – нечто большее, чем просто умение. Почему, как ты думаешь, Иниссо построил замок? Ведь здесь нет армий. Волшебники боятся только волшебников, поэтому замок защищен от волшебства. Оно может действовать или внутри, или снаружи, но не через стены… Я слышал об этом, но забыл. Ну ладно, давай! Мы замерзнем до смерти, если не начнем двигаться!

* * *

Ведя за собой свой маленький караван, Рэп продвигался по улицам Краснегара, и Боги, казалось, помогали им. Немногие встреченные ими горожане настолько уже напраздновались, что не способны были задуматься, куда Рэп ведет лошадей в такое время года. Большинство даже не узнало его в новой одежде, а остальные ограничились веселым приветствием. Городские ворота были не заперты. Андор открыл засов, и они тронулись к причалу. Здесь Рэп остановился, чтобы проверить, нет ли поблизости медведей.

Ничто не двигалось в черной тишине. Ни зрение, ни ясновидение не предупреждало об опасности. Обычно медведи появлялись у побережья весной или осенью, зима была почти безопасна в этом отношении.

– Ничего не видно! – нервно прошептал Рэп.

– Прекрасно!

Андор направился к лодочному причалу, и безумное предприятие началось.

Тихая и безветренная, ночь, однако, была до невозможности морозной. Пар от дыхания лошадей напоминал дым костров. Закутанный в меха, Рэп чувствовал смертельное прикосновение холода лишь на лице. Снег потрескивал под копытами лошадей и сапогами.

Половинка луны затмила большинство звезд. Теперь ее призрачный свет струился с ясного черного неба и сверкал на льду залива. Острова, по которым проходила дамба, были завалены глубокими сугробами, но дорога по льду была сейчас совершенно безопасна, вот только до нее еще нужно было добраться через нагромождение торосов. Сугробы скрывали глубокие ямы, иногда достающие почти до воды и покрытые лишь тонким слоем льда. Первые несколько минут Рэп спотыкался, проваливаясь в глубокий снег там, где ему виделась твердая поверхность, думая, что уже не выйдет из этой ловушки. Лошадям позади него было не лучше, и юноша ощущал их ужас.

– Не торопись, – раздался спокойный голос Андора за его спиной. – Ясновидение тебе поможет.

Правая нога Рэпа провалилась в глубокий мягкий снег. Он споткнулся о ледяную стену,вытащил ногу, но тут же увяз другой ногой и остановился по бедра в снегу. Он задыхался от усталости и нервного напряжения. Выдыхаемые им облачка пара переливались всеми цветами радуги в лунном свете. Рэп подумал о бесконечном пространстве перед ним. Продвигаясь такими темпами, они умрут от голода, даже не дойдя до материка, не говоря уж о лесах.

– Подожди! – остановил его Андор, когда Рэп попытался выбраться. – Закрой глаза!

Рэп закрыл глаза. Он знал, что справа от него – гигантский торос, а слева – нагромождение льдин, но перед ним шел ровный ледяной спуск, засыпанный снегом. Его глаза не могли сказать ему этого. А вот там снег потоньше…

Рэпу показалось, что прошло много времени, пока он наконец нашел проход в этом лабиринте и вышел на ровную поверхность в середине залива, где льдины не были так изломаны приливом. На самом же деле это заняло минут десять. Затем ему показалось безопаснее сесть на лошадей. Рэп все лучше овладевал техникой ясновидения. Ему уже не приходилось закрывать глаза, он совмещал два типа зрения в мозгу. Когда они доехали до торосов у противоположного берега, он безошибочно вел караван.

– Невероятно! Рэп, дружок, ты просто великолепен! Это будет увеселительной прогулкой.

Похвала Андора была для Рэпа подобна горячему питью.

Это волшебство действовало и на земле. Скоро у Рэпа выработалось чутье на глубину и плотность снега, он знал, где лошади могут пройти, а где нет. По правде, на земле было не так уж много снега. На открытых пространствах снег был вообще сметен ветром, и сугробы образовывались только там, где ветер встречал препятствия. Головная боль у Рэпа проходила по мере того, как росла уверенность, а может быть, подействовал свежий воздух. Их маршрут был не таким прямым, как мог бы быть летом, но все же они начали планомерно продвигаться к холмам – четыре лошади одна за одной, выдыхающие облачка пара. Звон сбруи смешивался с хрустом снега под копытами, сзади медленно ползли тени.

* * *

Как солнце царило над Краснегаром летом, так луна почти не сходила с небес зимой. В январе она передвигалась по небу и лишь ненадолго ныряла за северный горизонт, чтобы спрятаться от мимолетного солнца. Сейчас луна тускнела, значит, вскоре ее свет погаснет, но это не беспокоило Рэпа. Во-первых, даже в разгар зимы дневной свет появлялся, пусть и ненадолго. Но главное, юноша начинал понимать, что, возможно, вообще не нуждается в свете.

Они сделали первую остановку в той маленькой долине, где много месяцев назад Рэп встретил менестреля Джалона, но сейчас вид этого места странно изменился благодаря снегу и неясному свету. Так далеко от моря медведи встречались очень редко, потому что их излюбленной пищей были тюлени.

Рэп вытащил флягу из-под мешка с овсом, притороченного к седлу Танцора. Тепло лошади не дало воде замерзнуть.

– Осторожнее, – предупредил он, передавая флягу Андо-ру, – она может примерзнуть к твоим губам. – Он ощутил постыдное чувство превосходства: джотунн вел импа.

Они перекусили и насыпали немного овса лошадям. Рэп осмотрел их ноги, выскреб снег, набившийся в подковы, и осторожно вынул сосульки из ноздрей. Он готов был громко хохотать от возбуждения, вызванного ожиданием приключения и чувством избавления от опасности. Краснегар был для него тюрьмой, а теперь он вырвался на свободу. Рэп пообещал себе, что это путешествие будет началом его возмужания. Если бы воздух не был таким холодным, он бы запел.

* * *

Путники разбили лагерь в углублении из-под вырытого торфа под блестящим покровом из звезд. Рэп не знал способа поставить палатку, когда земля твердая, как камень. В конце концов они завернулись в палатку, как в огромный спальный мешок.

– До чего здорово! – убежденно сказал Рэп.

– О Боги! – прошептал Андор. – Да он рехнулся! – Спустя минуту он добавил: – Это не всегда будет так, уж поверь мне!

Еще через минуту Рэп прошептал:

– Андор! У тебя когда-нибудь были подобные приключения?

– Я не уверен. Я скажу тебе потом, это ведь может оказаться особенным.

– Каким образом?

– Во всех остальных случаях я оставался жив.

* * *

Примерно за два часа до полудня на юге появилось слабое свечение. Постепенно оно переросло в неяркий и туманный свет дня. Скоро день угас так же медленно, как и наступил. Ехать по торфяным пустошам было тяжело, земля была завалена сугробами, дорога извивалась, как спутанная веревка. Но теперь голова Рэпа не болела, и он мог не задумываясь выбрать надежный маршрут.

Однажды они видели вдалеке волков – во всяком случае, их видел Рэп, но хищники пропали в снежной дали без малейшего намерения напасть. На третий день, когда Краснегар отмечал Праздник зимы, равнины остались позади, а перед путниками появились первые деревья, как часовые лежащей за ними тайги. Здесь кончалось царство краснегарского короля. Впереди лежала земля, на которую не мог претендовать ни он, ни император. Деревья могли защитить путешественников от бурана, но под их сенью скрывались люди, которые могли оказаться пострашнее любого бурана.

* * *

После семи дней пути по лесу они все еще были живы. Для начинающих, думал Рэп, мы довольно хорошо справляемся. Конечно, Андор опытный путешественник, но он тоже южанин. Рэп был местным, но вырос в городе. Только звероловы, охотники на тюленей и золотоискатели покидали Краснегар зимой. Все, что юноша знал о выживании в таких условиях, он почерпнул из разговоров, и было ясно, что многому придется учиться на собственных ошибках.

Но Рэп и Андор учились. Они учились не разводить костер под ветвями, на которых лежал снег, они учились класть свои сапоги на ночь в свой спальный мешок. Они учились останавливаться в наиболее густом лесу, где было меньше снега и молодой поросли. В первобытных дебрях плутали звериные следы и таинственные тропы, по которым Рэп безошибочно вел лошадей с помощью ясновидения.

До сих пор они не видели следов ужасных гоблинов. Даже следы животных были тут редкими, и ни один охотник не мог бы их прочитать. Только один раз они точно видели след волка, и в течение двух часов после этого Рэп до пределов напрягал ясновидение, настороженно изучая лес вокруг. Андор ворчал, что никогда в жизни не будет больше есть пемикан и лепешки, но Рэп на такой диете чувствовал себя прекрасно. Лошадям приходилось труднее, и он переживал за них. Их ребра выступали, они постоянно спотыкались. В часы отдыха лошади раскапывали снег, чтобы найти под ним остатки травы.

Съестные запасы быстро таяли. Похоже было, что новоявленным пионерам придется скоро научиться охотиться, чтобы не погибнуть с голоду, но они решили, что будут двигаться на юг так скоро, как позволит им погода. Несколько дней они страдали от сильного ветра и снега, но в какой-то степени их защищали деревья, а настоящей бури, к счастью, не началось.

Рэпу и раньше приходилось видеть деревья. Несколько деревьев, искривленных и жалких, были в садах замка. А пару лет назад он участвовал в поисках убежавшего на юг табуна Огненного Дракона. Но юноша и представить себе не мог, что в мире может быть такое множество деревьев. В основном это были ели, черневшие под снежными одеяниями, молчаливые и враждебные. Он ожидал, что тайга будет бесконечной и однообразной, но она постоянно менялась. Почва то поднималась, то шла вниз, кое-где встречались поляны, выгоревшие участки леса, по которым было особенно тяжело идти, звериные тропы и замерзшие болота, усеянные маленькими елочками. Рэп никогда еще не видел рек, и он пытался представить, как они выглядят, когда вместо льда в них бежит вода.

Некоторые люди никогда не могут заблудиться, сказал Сагорн, и чутье никогда не подводило Рэпа. В абсолютной темноте ночи и в белом ледяном тумане он всегда знал, где юг, и всегда мог сказать, где проходит проезжая дорога, направления которой они в основном держались. Но дорогу скрывали сугробы, и людям, как и лошадям, было легче идти по лесу.

На седьмой день они все еще были живы.

4

– Рэп! Давай сделаем привал! – прохрипел Андор. Луны сейчас не было, и ощущение полной темноты действовало ему на нервы и беспокоило лошадей. Рэп же настолько отточил свое умение, что иногда даже днем, если солнце светило в лицо, ехал с закрытыми глазами. Теперь же солнце только что село, и Рэпу хотелось пройти еще немного. Однако в глубине души он начинал беспокоиться за Андора – импы вообще были мало приспособлены к зиме. Рэп, будучи наполовину джотунном, чувствовал себя намного лучше.

– Прекрасная мысль, – сказал он. – Я только что собирался это предложить.

Они выбрали место на маленькой полянке и занялись разведением костра. Вскоре отблески пламени затанцевали на снегу и окружающих поляну деревьях, и Андор опять повеселел. Он полез за едой, пока Рэп заготавливал хворост и нарезал еловые лапы, чтобы устроить ложе. Это оказалось намного удобнее, чем ставить палатку, и они давно уже избавились от нее как от лишней тяжести.

Рэп стоял среди деревьев, невдалеке от пляшущего костра. Его внимание было рассеяно, и потому сначала он почувствовал тревогу лошадей, и потом уж его ясновидение подтвердило приближение опасности. Он бросился к костру и крикнул:

– Андор! Какие-то люди!

Андор, склонившийся к костру, поднял на него глаза. В его черной щетине блестели льдинки. Лицо было покрыто грязью, и только глаза сверкнули из глубины капюшона.

– Сколько? – спросил он. Рэп посчитал.

– Двадцать или около того. Они окружают нас. Руки Рэпа задрожали. Он был поражен, услышав хриплый смешок Андора.

– Тогда это может быть твой последний шанс!

– Последний шанс для чего? – Рэп не хотел говорить в полный голос, хотя костер и звук его топора уже явно выдали их расположение.

– Твой последний шанс поделиться со мной словом! Знающий два слова будет вне опасности, тогда как один мой талант вряд ли подействует на этих парней. Ну давай же Рэп! Говори!

– Я не знаю слова! – воскликнул Рэп. Он был в ужасе – неужели Андор все это время считал его лжецом?

Андор бросил на землю нож, которым резал пемикан, и положил руки на колени.

– Последняя возможность, мастер Рэп!

– Андор… – Рэп вдруг почувствовал, что мир рушится. Его страх перед гоблинами померк. – Так это все подстроено? И король не умирает?

– О, он действительно умирает. Теперь это не имеет значения, ведь правда? Ты ведь знаешь, что сделают с нами гоблины?

Они уже смыкали свой круг. Видеть их было еще нельзя, и они не производили шума. Только ясновидящий мог знать.

Рэп испытал прилив панического страха.

– Я не знаю слова! Лучше ты скажи мне свое! Если у меня оно есть, то с двумя я смогу спасти нас! Андор насмешливо хмыкнул.

– Вряд ли! – Он поднялся на ноги. – Так с какой стороны они идут?

Рэп напряг внутреннее зрение. Круг перестал сжиматься, к ним приближалась группа людей.

– Оттуда! – показал он.

– Так ты твердо решил не говорить мне? Это ведь лучше, чем быть разрезанным на кусочки!

– Я не могу! Скажи мне свое!

Андор с безнадежностью покачал головой.

– Это не поможет. Ты должен иметь время, чтобы научиться владеть им. А мне оно нужно для другого. Я упрочу талант, который уже имею. Тогда я покорю гоблинов, и мы будем желанными гостями. Так что ты должен сказать мне свое, понял?

Талант? Покорит? Как он мог так долго ничего не замечать!

– Так это не женщины, так ведь? – горько сказал Рэп. – Это вообще люди. В том числе и мужчины. Ты обманул меня!

Андор сделал с ним то, что сам Рэп сделал с Огненным Драконом и его кобылами. Предатель! Вор!

Андор пожал плечами.

– Но гоблины – это не обман, и я не собираюсь оставаться и развлекать их. Ты поступаешь глупо, мастер Рэп!

И он повернулся, чтобы встретить пришедших. Три темные фигуры вышли из мрака и стали видны в свете огня.

Если гоблины уважают мужество, то на них вряд ли произвели хорошее впечатление дрожащие губы Рэпа и его судорожно сведенные колени. Он боролся с искушением спрятаться за спину Андора.

Трое медленно приблизились, держа копья наперевес, осторожно осматривая свою добычу. Они были приземистыми и коренастыми, одеты в куртки, штаны и сапоги, сделанные не из меха, а из оленьей кожи, разукрашенные бусами и бахромой. Свет костра высветил суровые смуглые лица со сложной татуировкой вокруг глаз.

Тот, что в середине, казался старше остальных и имел больше украшений на одежде и более сложную татуировку. Он заговорил первым, рявкнув какой-то вопрос на непонятном Рэпу языке и сопроводив его угрожающим движением копья.

Андор, казалось, стал выше и мощнее. Он произнес длинный ответ на том же самом языке, и его голос звучал грубее и ниже, чем обычно. Рэп подскочил от удивления, услышав его. Он не думал, что гоблины говорят на другом языке.

Потом он удивился, откуда Андор знал их язык.

Копья немного опустились. Главный задал еще вопрос, голос его звучал удивленно.

Андор ответил и показал на свое лицо. Теперь Рэп смог разобрать одно-два слова. Это был грубый диалект, а не совсем другой язык. Вождь резко скомандовал что-то своим двум спутникам, а сам подошел поближе, держа копье на уровне пояса и пристально всматриваясь в лицо Андора.

Рэп только сейчас заметил, что почти не мог заглянуть за плечо Андора. Тот казался намного выше и крепче, чем раньше. Его парка натянулась, обрисовывая могучие руки и плечи. Это казалось странным как глазам Рэпа, так и его ясновидению. Перед ним стоял уже другой человек, а не Андор.

Вождь задал еще несколько вопросов, Андор отвечал. На лице гоблина появилась широкая ухмьика. Он протянул руку и развернул Андора к костру. Он хотел получше разглядеть его татуировки, но одновременно дал Рэпу возможность увидеть его лицо.

Это был не Андор. Это был огромный человек с самым страшным и отвратительным лицом, которое когда-либо видел Рэп, – нос свернут на сторону, угол рта поднят шрамом, один глаз искривлен другим шрамом. Черная щетина Андора тоже исчезла, человек был свежевыбрит. Он не был гоблином, но имел гоблинские татуировки вокруг глаз – голубых джотуннских глаз, которые сейчас смотрели на Рэпа с веселым презрением. Он улыбнулся. Два передних зуба у него отсутствовали, сверху и снизу, отчего его ухмылка напоминала уродливый и угрожающий волчий оскал.

Рэп сделал шаг назад, чуть не попав в костер.

– Где Андор?

– Ты вряд ли когда-нибудь его увидишь! Сердце Рэпа бешено стучало, он боялся, что потеряет сознание. Ведь Андор был здесь всего минуту назад!

– Кто ты? – закричал он.

– Я его друг, – сказал великан. – Дарад. Тебя предупреждали обо мне.

5

Вождь внимательно изучил татуировки Дарада в дрожащем свете костра и, по-видимому, остался доволен. Он улыбнулся, бросил копье и обнял гиганта. Это должно было означать добрый знак для Дарада, но кто собирался обнимать Рэпа?

Два спутника вождя тоже подошли поближе с улыбками, чтобы познакомиться с Дарадом. Остальные гоблины появились из леса, бесшумно, как призраки. Они были в основном моложе, вооружены луками и копьям и одеты в кожаные костюмы с бахромой.

Что же произошло, мучительно думал Рэп. Здесь, очевидно, подействовало какое-то колдовство, но ведь Андор точно не был волшебником. Волшебнику бы не пришлось долгое время выносить тяготы пути, пробираясь через глухую тайгу, у него была возможность избежать подобных неудобств. Если бы Андор был волшебником и хотел узнать это проклятое слово у Рэпа, он наверняка сразу бы проявил свою власть.

И кто был этот Дарад, о котором его предупреждал Джалон и который так кстати имел гоблинские татуировки и знал их язык? Рэп задрожал, когда вспомнил о Крандербаде и других, которые пытались драться с Андором и были так жестоко изувечены. Мысль о том, чтобы Андор с его изящными манерами и мягкой речью мог сделать нечто подобное, была просто невероятна. Дарад же, по всей видимости, был на все способен. Возможно, Дарад был демоном, приходящим на помощь Андору в минуты опасности. Если так и если гоблины будут хорошо к ним расположены, появится ли Андор обратно?

Но гоблины были совсем не так уж дружелюбны. Четырех лошадей поймали и привели на поляну. Дарад принялся оживленно спорить с вождем, размахивая руками и указывая на лошадей. Они почти кричали, и Рэп различил некоторые слова: лошадь, четыре и седло. Старый вождь повернулся и посмотрел на Рэпа, отчего тот моментально задрожал. Он постарался напомнить себе, что гоблины уважают мужество, но это не принесло ему облегчения.

Вождь задал вопрос, Дарад ответил. Рэп разобрал собственное имя, но ничего больше. Спор опять перешел на лошадей, затем опять на него.

Дарад подошел к Рэпу, взял его за руку так, что затрещали кости, отвернул лицом от костра.

– Я даю тебе еще один шанс, – проговорил он мрачно своим низким голосом.

– Я не знаю никаких слов силы!

Хорошо бы Дарад и гоблины приписали его дрожь ужасному холоду. Ну почему он не может остановиться?

– Вождь требует дани. Я предложил две лошади. Он хочет все четыре. Но он согласен на кое-что другое.

– Что?

– Тебя.

– Ты не сделаешь этого!

Дарад издевательски усмехнулся. Из-за отсутствия двух зубов его усмешка казалась нечеловеческой. Глаза были холодными, как полярная ночь. Если бы Рэп способен был дать ему то, чего тот добивался, то один лишь этот взгляд мог вполне убедить его.

– Я не знаю никаких…

Дарад презрительно оттолкнул его, Рэп упал в сугроб. Когда он поднялся на ноги, вождь и Дарад опять обнимались.

* * *

Люди, знакомые с жизнью в лесу, не стали бы разбивать лагерь в полумиле от деревни гоблинов. Как только Рэпа повернули в нужном направлении и подтолкнули концом копья, он смог почувствовать это где-то на границе своего видения. Он был неосторожен, и теперь ему придется дорого заплатить за глупость.

Он плелся потихоньку, смутно ощущая охранников вокруг себя и Дарада с вождем идущих в переди. Они были неподходящей парой, потому что соседство с огромным Да-радом делало гоблина похожим на карлика. Великан ступал неловко, видимо, сапоги Андора были ему малы.

Отметив, что лошади и снаряжение гоблины забрали с собой, Рэп сосредоточил свое внимание на поляне впереди, где стояли, образуя квадрат, четыре бревенчатых строения. Он скоро понял, что ближайшее было конюшней, где стояли три низкорослых пони – неудивительно, что вождь хотел получить всех четырех краснегарских лошадей! Дальнее строение было самым большим, и там находилось много людей, преимущественно женщин. Из двух других одно предназначалось для женщин и девочек, а самое маленькое – для мальчиков. Все три дома посылали в морозное небо ленивые струйки дыма. Самое большее из них было предназначено для общественных мероприятий, так что вся процессия на-правилась именно туда. Когда они вышли из леса на заснеженную поляну, собаки приветствовали их дружным лаем.

Прежде чем Рэп успел изучить все детали, они дошли до большого дома и его торопливо впихнули внутрь. Ослепленный светом, задыхающийся от едкого дыма и зловония, юноша попятился, но его толкнули прямо в кучу раздевающихся мужчин. Он споткнулся и упал на пол среди вонючих ног. Рэп закашлялся, из глаз потекли слезы, он задыхался в тепле, непереносимом после недели арктического холода.

Все мужчины вокруг него снимали одежду, Рэп поневоле последовал их примеру. Гоблины остались почти нагими, в нижних штанах, как он видел их в Краснегаре. Чувствуя головокружение и тошноту от противного запаха, дрожа и покрывшись потом, Рэп мучительно старался овладеть собой. «Будь мужественным! – говорил он себе. – Настоящие мужчины не страдают от тошноты».

Он разделся до рубашки и трусов и увидел, как его меховой костюм кинули в общую кучу верхней одежды у двери. Потом какой-то старик закричал на него. Видя, что Рэп не понимает, он стащил с него рубашку и яростно швырнул ее на пол. Очевидно, ношение рубашки в доме воспринималось как оскорбление. Он подтолкнул Рэпа в угол и сделал ему знак сесть. Смущенный своей наготой, Рэп рад был подчиниться. Он сел, обняв колени.

Дом представлял собой одну гигантскую комнату, превосходившую по длине парадный зал короля Холиндарна, он был сложен из огромных бревен. В центре находилось почетное место – каменная площадка вокруг очага. Там, на куче мехов, расположился Дарад, потягиваясь с видимым удовольствием.

Женщины собрались у меньшего очага в дальнем конце комнаты, и ясновидение подсказало Рэпу, что они готовят еду. Ни один из очагов не имел трубы. Дым, не желая выходить через отверстие в крыше, собирался в беловатые облака, колеблющиеся подобно морской зыби.

Видимо, дом не был достаточно теплым, если не считать мест у огня. Рэп был сначала введен в заблуждение, когда попал сюда с холода да еще в меховой одежде. Там, где он сидел сейчас, воздух был ледяным и сквозняки свободно проникали через щели дома. Рэп дрожал и с трудом удерживался, чтобы не стучать зубами. Запах тут, внизу, не был так уж силен, но глаза все еще слезились. Это было нечестно – требовать от человека мужества, когда он так замерз, а воздух так задымлен.

Женщины были почти не видны в своих просторных одеждах из оленьей кожи, доходящих почти до земли. Их головы покрывали платки из ткани, так что были видны только лица и кисти рук. Те гоблинские женщины, которых Рэп видел в Краснегаре, тоже были так закутаны, даже летом.

Мужчины, напротив, были почти обнажены, их кожа, смазанная жиром, отливала в свете огня тем самым зеленоватым оттенком, которым гоблины так гордились. Они заплетали свои густые черные волосы, также густо смазанные жиром в косу. Все мужчины казались малорослыми, но отчасти это было вызвано присутствием Дарада, который возвышался над ними, как лебедь среди уток, но все они были коренастыми и сильными, с крепкими конечностями. Глаза их были странной формы и расположены под необычным углом, тела лишены растительности, хотя лица покрывала черная щетина, рты у всех были большие, а зубы казались слишком крупными и острыми.

Дарад среди них казался великаном. Его бледно-розовое тело джотунна было покрыто золотистым пушком, но кроме этого – и многочисленными шрамами и татуировкой. Тонкое белье Андора висело на нем клочьями, вызывая громкое веселье, пока ему не нашли достаточно больших нижних штанов. Ему дали самую толстую меховую подстилку, рядом с вождем, а две молодые девушки начали втирать жир в его кожу. Похожий на большого белого моржа, нежащегося на солнышке среди тюленей, он явно приготовился наслаждаться приятным вечером.

Рэп сознавал, что должен казаться гоблинам таким же странным, как и они ему, и старался быть как можно незаметнее. Но выяснилось, что он не только выглядит не так, а и пахнет не так. Предупрежденный своим чутьем, он обернулся вовремя, чтобы встретить прищуренный взгляд огромного пса. Это, впрочем, мог бы быть и настоящий волк, серебристо-серый, весящий почти столько же, сколько и Рэп. В оскаленной пасти виднелись клыки, похожие на белые кинжалы. Шерсть на загривке поднялась, зверь уже напрягся, чтобы прыгнуть. Никто из гоблинов не обращал на них внимания, и пленнику грозила серьезная опасность.

Рэп мгновенно попробовал найти с ним общий язык, как он делал это с собаками и лошадьми дома. Он улыбнулся, поднял руку…

– Ну-ка, Флибэг, – прошептал он, – хорошая собачка!

Флибэг остановился, раздумывая. Как только успокаивающие мысленные посылы Рэпа стали доходить до пса, его шерсть улеглась. Он подозрительно потянулся вперед, обнюхал руку Рэпа, завилял хвостом.

Рэп осознал, что его всего колотит. Смерть от зубов волка могла быть не так ужасна в сравнении с тем, что ожидало его у гоблинов, но все-таки было приятно ее избежать.

Другие собаки подбежали посмотреть, что интересного нашел Флибэг, обнюхали Рэпа и стали лизать. Видимо, вкус Рэпа им понравился. Собаки тоже неприятно пахли, но гораздо лучше хозяев, и Рэп не возражал против их общества, тем более что они загораживали его от взгляда гоблинов. Вскоре они утратили интерес к Рэпу и улеглись на полу вокруг него. В Краснегаре дворцовые собаки тоже стремились держаться поближе к Рэпу.

Люди у главного очага – старшие на возвышении, на меховых подстилках, молодые – на краю его или на полу – все были заняты втиранием жира в свое тело или друг в друга, некоторые расчесывали и смазывали жиром волосы.

Вождем гоблинов был человек средних лет с бочкообразным животом и тонкими ногами. Весь вид его говорил, что он не терпит возражений. Татуировки на его лице были сложнее, чем у остальных, в косу вплетен серебряный шнур, шею украшало ожерелье из нескольких рядов медвежьих когтей, позвякивавших при движении. Вождь устроился рядом с Дарадом и разговаривал исключительно с ним.

Дарад был гостем. Кем же был Рэп, гостем или пленником? Никто не подумал предложить ему питья или хотя бы подстилку. Он мог бы быть и рабом, если Дарад действительно отдал его вождю. Да, не очень-то почетно – быть заменой двум лошадям, но своя логика тут была.

А пока он мог только сидеть, дрожа от холода, страха и одиночества. Надо было бы прочитать одну-две молитвы, но Рэп вообще редко молился, и было нечестно спохватываться сейчас, попав в беду. В Краснегаре он так редко благодарил Богов за свою благополучную жизнь! Боги могли решить, что своей неблагодарностью он заслужил несчастье. Если бы он серьезно помолился раньше, то, возможно, сообразил бы, что кража королевских лошадей – не лучший поступок. В конце концов Рэп посчитал подходящим помолиться Богу Храбрости, попросив послать ему достаточно мужества, чтобы перенести предстоящие испытания.

Дарад разглагольствовал, одной рукой держа кубок, а другой показывая на свои шрамы и татуировки. Гоблины внимательно слушали. Рэп начинал понимать отдельные фразы и часто повторяемое имя Волчий Зуб. Он заключил, что это было гоблинское имя самого Дарада, и он просто рассказывал о себе в третьем лице, хвастаясь подвигами Волчьего Зуба и принадлежностью ко многим племенам разных стран, свидетельством чего были татуировки. Названо было и Сайсанассо.

Упоминались также и убийства, и насилие. Вполне очевидно, что Дарад был страшен и настолько отличался от мягкого, общительного Андора, насколько вообще возможно. Однако, если хотя бы четверть его рассказов была правдой, он путешествовал ничуть не меньше Андора. Дарад был хвастуном и не отличался умом, но гоблинам, по-видимому, это нравилось. Через некоторое время женщины стали подавать мужчинам блюда с едой. Рэп сидел и наблюдал за трапезой в напрасной надежде, что кто-нибудь сжалится и бросит ему хотя бы кость.

Собаки храпели и ворочались во сне. Рэп устал, но страх и холод заставляли его держаться настороже. Он удивлялся, почему женщин больше, чем мужчин. Направляя внутренний взор на другие дома, он видел, что здесь соотношение практически равное – в одном доме девочки, в другом – мальчики. Напрашивалась догадка, что остальные мужчины отправились в какой-нибудь поход.

Время от времени женщины выскальзывали за дверь, чтобы принести дров для очага. На них хотя бы были платья, тогда как мужчины, выходящие облегчиться, не давали себе труда одеться. Одна мысль об этом вызывала дрожь у Рэпа.

Кожаная одежда гоблинов была намного холоднее меховой, так что они, видимо, бьши гораздо более привычны к холоду, чем полукровок фавна и джотунна, а место у очага было скорее почетным, чем удобным.

Еда закончилась. Гоблины продолжали пьянствовать. Через час или два вождь посмотрел на Рэпа и что-то спросил Дарада. Дарад ухмыльнулся и поманил пальцем. Рэп неохотно приблизился к кружку молодежи у очага, чувствуя себя очень уязвимым. Хозяева изучали его сначала с любопытством, обмениваясь презрительными замечаниями, которые он не понял. Раздался смех. Рэп знал, что должен казаться им странным, так же как и они ему. Он выглядел слишком бледнокожим, жилистым и высоким. Копна курчавых волос тоже должна была казаться смешной. Менестрель Джалон говорил Рэпу, что у фавнов волосатые ноги, и действительно, ноги Рэпа недавно стали обрастать пушком. Это тоже забавляло гоблинов.

Но выяснилось, что он проглядел еще одну свою черту, которая больше всего развеселила зрителей. Одно из замечаний вождя вызвало особенно громкий смех. Ответ Дарада добавил веселья. Оскалившись, он пояснил Рэпу:

– Вождь предложил мне взять твой нос, раз мой сломан. Я ответил, что мой все равно красивее. – Он опять захохотал и отпил из кубка.

Лица всех гоблинов были широкими и мясистыми, но их носы бьши тонкими и очень длинными. Они имели также большие уши.

– Когда мне дадут поесть? – спросил Рэп. Дарад опять ощерился, показав волчий оскал.

– А зачем переводить еду?

– И что же со мной будет? – Даже если мужество было необходимо, Рэп не мог заставить себя быть мужественным. Но теперь на помощь ему пришел гнев. Если они собираются убить его, то пусть начинают сейчас, чем держать в неведении!

Еще одна волчья ухмылка.

– Подожди – и увидишь! Не хочу испортить тебе удовольствие от сюрприза.

Вождь повернулся и отдал распоряжение. Один из юношей вскочил и выбежал из дома. Рэп следил, как он пробежал до дома, где находились мальчики племени. Там был один постарше, видимо руководитель, и сейчас он встал и последовал за гонцом. Но если гонец обратно побежал, то юноша пошел не торопясь, пошвыривая комья снега босой ногой и не замечая арктического холода, хотя был одет только в набедренную повязку из оленьей кожи.

Войдя в дом, он медленно прошел к очагу, сложил на груди руки и вопросительно посмотрел на вождя. По возрасту он, должно быть, был ровесником Рэпа, еще не взрослый, но уже и не мальчик. Ростом он был пониже Рэпа, но в два раза шире, с торсом не менее мощным, чем у любого гоблина в комнате. Его усы были заметнее, чем у большинства, а черная коса спускалась почти до талии. На его лице не было татуировок, но его просто распирало от самоуверенности.

Вождь что-то сказал. Юнец посмотрел на Рэпа и хищно осклабился. Он вытянул сильную руку, чтобы сравнить с рукой Рэпа, и присутствующие разразились довольным смехом.

– Это Маленький Цыпленок, – любезно пояснил Да-рад. – Сын Большого Ворона. Ты будешь много общаться с ним в будущем. Больше, чем тебе бы хотелось! – Он захохотал и перевел свою шутку аудитории, которая нашла ее очень остроумной.

Большой Ворон, по всей вероятности, был вождем. Это, как и крепкое сложение, объясняло манеру юнца держаться свысока.

– Я что, должен с ним драться? – спросил Рэп, озабоченно рассматривая мощную грудную клетку и бицепсы Маленького Цыпленка.

– Ты просто должен держать крепче свой конец! – сказал Дарад, опять смеясь.

Вождь отдал короткое приказание. Маленький Цыпленок кивнул и схватил Рэпа за запястье. Гоблины уважали мужество, а Рэп потерял всякое терпение в результате насмешек и плохого обращения. Он выдернул руку и нанес быстрый удар. Но удар прошел мимо. Он даже не успел ничего сообразить, когда Маленький Цыпленок заставил его согнуться пополам, пнув в живот, а потом добил коротким ударом по затылку. Лежа на полу, он слышал, словно сквозь туман, как присутствующие разразились радостными воплями.

Маленький Цыпленок мог быть не таким высоким, но, несмотря на большой вес, он действовал с большей скоростью. Гоблин пнул Рэпа, чтобы подчеркнуть свою победу, и отец крикнул что-то, что звучало как предупреждение. Тогда Маленький Цыпленок спокойно наклонился, подхватил Рэпа одной рукой и под несмолкающие крики восторженных зрителей потащил к выходу.

В таком виде, с руками и ногами, волочащимися по снегу, Рэп был с позором принесен в дом к мальчикам и брошен там в угол. Мальчики сгрудились вокруг, чтобы получше рассмотреть еще оглушенного и плохо соображающего пленника. Они, как и взрослые, нашли его забавным.

6

Принцесса Кэйдолан внимательно оглядела южную гостиную, стараясь сделать это незаметно. Ей казалось, что знатной даме не подобает пристально таращиться, чтобы что-то увидеть. Тотчас же она заметила бордовое платье, которое искала, и медово-светлые волосы, уложенные в высокую прическу. Она направилась туда не спеша, кивая и улыбаясь знакомым по пути. Большая комната была почти пуста и казалась странно унылой. Идущий за окном снег не пропускал дневной свет и приглушил обычно веселые тона оформленного герцогом Анджилки интерьера.

Стремясь уловить побольше света, Инос свернулась клубочком на софе у окна. Ее платье ярко выделялось на фоне снежной белизны снаружи и зелени растений внутри. За ней, У окна, огромные старинные часы методично отсчитывали секунды, противопоставляя неумолимый ход времени юности и красоте. Кэйд прекрасно знала, что у большинства женщин такая поза была бы результатом продуманной стратегии, но У Инос это получалось чисто инстинктивно. За время пребывания в Кинвэйле ее девическая угловатость как-то незаметно исчезла, и Инос преобразилась в поразительно красивую молодую женщину. Она обрела грацию, умение держаться, но все еще сохраняла обаяние невинности. Это, конечно, пройдет, как только она сама осознает произошедшую перемену, но, безусловно, как заметила Экка лишь несколько минут назад, теперь им не приходилось думать, как привлечь к девушке внимание возможных женихов.

Инос перевернула страницу и нахмурилась, глядя на нее. Затем она заметила приближение Кэйдолан и села прямо, опустив ноги.

– Не вставай, дорогая, – сказала Кэйд, усаживаясь рядом. – Не заставляет ли тебя снегопад скучать по дому?

Лицо Инос озарилось улыбкой, которая могла бы покорить императорский легион.

– Это-то? Не думаю, тетя, что в Краснегаре вообще назвали бы это снегопадом. Вряд ли в нем можно потерять лошадь.

– Да уж, тут и медной монетки не потеряешь! Надеюсь, он не станет сильнее и не испортит нам катанье на коньках.

– Надеюсь, нет! – ответила Иное, радостно глядя в окно на заснеженный сад. Она впервые попробовала кататься на коньках лишь несколько недель назад, в Краснегаре это не практиковалось, и теперь это стало ее любимым занятием. Скорее всего, она унаследовала любовь к таким активным занятиям от отца.

Инос оглянулась, не может ли кто-нибудь их услышать. Кэйдолан уже убедилась, что поблизости никого нет.

– Ты ведь пришла, чтобы поругать меня, тетя. У тебя всегда бывает такое выражение лица, когда ты мной недовольна.

– Боже мой! Неужели я так плохо стала скрывать свои чувства на старости лет?

Инос хихикнула и сжала руку тетки.

– Ну конечно нет! Я просто смеюсь. Но я действительно хотела бы знать, чем я тебя расстроила. Я делаю это достаточно часто, не правда ли?

– Нет, дорогая… – Кэйдолан чувствовала, как ее изучают самые зеленые в Империи глаза, большие, глубокие и загадочные.

– Но раньше-то это было! – сказала Иное, хитро улыбаясь. – Я вела себя просто ужасно, когда мы сюда приехали, и я искренне раскаиваюсь, дорогая тетя! Но теперь я вижу эту несчастную гримасу намного реже, тадс что или ты махнула на меня рукой, или я потихоньку исправляюсь. Так что из двух верно?

Когда Инос хотела быть очаровательной, ей было невозможно сопротивляться.

– Ты ведешь себя чудесно, дорогая! Радостный блеск удовольствия в глазах девушки был тут же скрыт кокетливой улыбкой.

– Но…

– Да… этот моряк уехал.

– Капитан Эгголи? – Инос сделала вид, что шокирована. – Можно ли ему путешествовать в его состоянии? В такой-то снег?

– Казалось, ему не терпится уехать. И он никак не хотел пойти попрощаться с тобой.

Инос драматически воздела руки.

– А я так надеялась услышать в очередной раз, как он протаскивал под килем этих несчастных бунтовщиков! Разве это не невоспитанность со стороны офицера Империи не прийти попрощаться?

Принцесса не могла полностью скрыть насмешливый блеск в глазах, хотя в целом научилась гораздо лучше владеть собой. Надо сказать, что Иносолан вообще очень многому научилась за последнее время. И потом, это действительно было смешно.

– Чего я совсем не могу понять, – продолжала Кэйд, подыгрывая племяннице, – это как такой крепкий молодой моряк мог свалиться с простудой, когда все вокруг совершенно здоровы?

Инос все еще сохраняла серьезное выражение лица.

– До меня дошли слухи, что он провел всю ночь в сарае, где хранились горшки.

– Это кажется неразумным! Всю ночь?

– Почти всю, я думаю. Он очень упорен.

– Ох, Иное, как ты могла?

– Я? Но меня там не было!

С притворно застенчивым видом она отвернулась к окну, наблюдая за крупными снежинками. После чего посмотрела на Кэйдолан, и обе рассмеялись. Смех был слишком громким и продолжительным для столь знатных дам.

Инос успокоилась первая. Она поправила альбом для рисования, вздохнула и сказала:

– Он и вправду заслуживал этого! Я не осуждаю тех, кто ищет себе жену. Я имею в виду – пусть ищут. Но мне не нравится, когда они так уверены, что произвели на меня впечатлание… Ну, не знаю, как это выразить…

– А ты не торопись, дорогая. Я думаю, что пора обсудить все начистоту.

Инос посмотрела на нее с удивлением.

– Начистоту? Как женщина с женщиной?

– Как дама с дамой!

Несколько недель назад такого разговора между ними просто не могло бы произойти.

– Ну хорошо! Ты и вдовствующий дракон…

– Иное! – осуждающе прошептала Кэйдолан.

– Так ведь начистоту! Вы двое продемонстрировали своих племенных жеребцов…

– Иное!!!

Девушка усмехнулась.

– Ну ладно! Но ты знаешь, почему у меня тогда в Кинфорде случилась истерика, на показе лошадей?

– Конечно знаю! И все знают.

– И ты считаешь, что я должна теперь повзрослеть. Прости, тетя, но я просто не могу принимать все это всерьез!

Кулаки Инос непроизвольно сжались.

– Тебе придется, дорогая! Когда-нибудь ты станешь королевой. Твой брак – дело государственной важности, ты же знаешь.

Принцесса вздохнула и надула губы.

– Отец обещал, что меня не будут принуждать выбрать мужа сейчас.

– Твой отец хочет, чтобы ты сделала выбор по любви. Мало кто из королей стал бы учитывать чувства дочери. В Краснегаре нет никого, подходящего тебе по положению, и он надеется, что ты встретишь кого-нибудь здесь. Здесь тебя знакомили с несколькими наиболее подходящими…

– Наиболее скучными, толстыми, старыми!

– Не будь такой высокомерной! – сухо заметила Кэйдолан. – Люди приезжают в Кинвэйл и по другим причинам, чем ты.

Ее племянница немного покраснела и промолчала.

– Кроме того, у Экки гостит много молодых дам. Она же не может указывать приезжающим мужчинам, за кем ухаживать.

Кэйдолан не стала добавлять, что все эти молодые дамы были в отчаянии, знаменитое искусство Экки в составлении пар не привело за последние месяцы ни к одному браку, а абсолютно все гости-мужчины способны были замечать лишь красавицу принцессу.

Инос горестно кивнула.

– Я стараюсь, тетя! Я очень стараюсь! Я делала ошибки вначале, но сейчас, мне кажется, я знаю, как себя вести.

– Ты ведешь себя превосходно, дорогая! Я очень тобой горжусь.

– Ну вот и хорошо. Но когда попадаются такие, как капитан Эгголи… – Большие зеленые глаза расширились от удивления. – Он ведь действительно поверил мне! Он подумал, что я и вправду приду к нему в сарай, – представь себе! – чтобы он мог…

– Я могу догадаться, что он подумал. Инос опять хихикнула, потом вздохнула.

– Это нечестно! Просто нечестно! Только из-за того, что они больше и сильнее нас, они думают, что могут править миром, как им удобнее! И править нами!

Кэйдолан припомнила время, когда сама думала так же.

– Мы и сами не так уж беспомощны, – ответила она. – Капитан Эгголи намного сильнее и выше, но он выглядел совершенно несчастным, когда уезжал. У него был такой красный нос, такие опухшие глаза!

Инос прыснула, но затем опять стала задумчивой.

– Ну да, мы можем отыграть у них очко время от времени, но все равно это нечестно!

– Да, нечестно. И что ты собираешься делать?

– О, я только что сделала эпохальное открытие, правда? Взгляд Иносолан на мировое устройство! Думаю, что каждая женщина приходит к этому выводу рано или поздно. А ты, ты тоже сделала это потрясающее открытие в моем возрасте?

– Кажется, я тогда была постарше. Но мир так уж устроен, и мы должны играть по установленным правилам.

– Или вообще отказаться играть? Кэйдолан вздохнула.

– Нет, дорогая моя. Это не выход, тем более для тебя. И даже если правила несправедливы, то мы можем лишь надеяться, что все будут играть честно.

– Я заставлю их быть честными!

Да, следующей грозящей ей опасностью будет, конечно, излишняя самоуверенность. Кэйдолан с сожалением решила, что нужно быть откровенной, хотя ей не хотелось рисковать нарушить тот хрупкий мостик доверия, который наконец возник между ними. Но слишком важными были назревшие вопросы, слишком мало осталось времени и слишком велики опасности. Она потянулась к блокноту Инос и открыла страницу, которую племянница как бы случайно перевернула. Большие часы тикали, отсчитывая время.

– Сходство очень велико, – сказала наконец Кэйд. – Я и не подозревала, дорогая, что ты так талантлива. – Инос молчала. Глаза ее сверкали, щеки заливал яркий румянец. – Расскажи мне о нем.

– Я люблю его!

– Да, я думаю, любишь. Но расскажи о нем.

– А что еще рассказывать? Что еще имеет значение?

– Очень многое, дорогая. Ты теперь видишь, увлечение Андором было ошибкой.

Инос набрала воздух, чтобы ответить, и Кэйд поспешила продолжить, пока эмоции не вызвали неподобающих слов.

– Я хочу сказать, что он не был приглашен сюда для знакомства с тобой. Его, собственно, вообще не приглашали. Он, конечно, привез рекомендательные письма. Это герцог попросил его остаться.

– Ах вот оно что! – Инос торжествующе улыбнулась. Она была далеко не глупа. – Так это была случайность? А не замысел вдовствующего дракона? Значит, вмешались Боги!

– Возможно. Проблема в том, что его письма были от очень странных людей. Его светлость имеет много не очень подходящих друзей для человека его положения – художников, архитекторов. Так вот, одно из писем Андора было от художника, другое от ученого. Большинство дворян не приняли бы такие письма.

– А остальные?

– От мелких дворян. Экка наводила справки. Теперь они признают, что почти не знали его.

Опасное выражение появилось на лице ее племянницы.

– Так ты хочешь сказать, что Андоробманщик? Самозванец? Из-за того, что…

– Я не имею в виду ничего подобного, Иное. Вы провели в обществе друг друга пять недель. Вы должны были рассказывать о себе. Вот и расскажи, что ты о нем знаешь.

Инос быстро обернулась и уставилась в окно. Ее руки беспокойно двигались.

– Он должен был уехать из-за вопроса чести. Он сказал, что это может быть опасно. Но он обещал вернуться, и я совершенно уверена…

– Но я спрашивала не об этом, – мягко промолвила Кэйд. – Кто его отец? Насколько состоятельна его семья? Есть ли у них земля? Титул?

– Все это не имеет значения! – воскликнула Иное. Неожиданно она показалась намного младше. Сейчас она напоминала загнанного олененка.

– Это не так уж важно, я согласна. Хороший человек есть хороший человек, и я допускаю, что твой отец мог бы даже согласиться на твой брак с простолюдином, если он честен и достоин. Но это может иметь значение, если Андор намеренно прибыл сюда, чтобы завоевать сердце принцессы, и для этого выдал себя за кого-то другого.

– Он завоевал сердце принцессы.

– Но тогда это важно. Иное, ты же должна понимать это!

И опять девушка отвернулась, рассматривая заснеженный пейзаж за окном. Большой маятник отсчитал еще несколько секунд их жизни.

– Да, – сказала она наконец, – теперь я понимаю. Андор ничего не говорил о своей семье.

– А ты не спрашивала?

– Нет, не спрашивала. Думаю, теперь бы я спросила. Он столько знает, он очень много путешествовал. И как он обаятелен! Тетя, ты должна признать это!

– Горы обаяния! С ним очень приятно общаться, я согласна. Краснегар будет значительно более веселым местом, если Андор поселится там.

– Даже джотунны полюбят его! Через неделю он заставит даже скалы ходить колесом!

– Белые медведи станут приносить ему свою добычу! – Это была детская шутка Кэйд и Холи. Инос не отреагировала на нее.

– Он наверняка благородный человек!

– Он вел себя, как благородный человек, когда был здесь. Инос сердито покраснела.

– Да, вел!

– Я не это имела в виду, дорогая. Он не сказал, когда вернется?

– Нет. Но он вернется! Я уверена!

– Ну что ж, тогда остается только ждать.

– А пока продолжать все эти знакомства?

– Экка говорит, что у нее почти не осталось подходящих кандидатов.

– Вот и прекрасно!

Кэйдолан прикусила губу. Ясно, что этот разговор принес свои плоды и пора его заканчивать, но у нее была еще одна ложка мудрости, которую надо было скормить. Это было болезненно, но уж пусть Инос примет удар сейчас, когда она все равно расстроена, чем потом опять портить ей настроение. До сих пор из Краснегара не пришло ни весточки, а что-то должно было быть. Возможно, и не стоило беспокоить Инос из-за простых подозрений, а Кэйд все время напоминала себе, что это пока лишь подозрения, но времени могло совсем не остаться, а ребенок явно забыл, что сейчас поставлено на карту.

– Как ты их оцениваешь?

– Кого? – нахмурилась Иное.

– Кандидатов. Ты сравниваешь их с Андором?

– Нет, с отцом.

Этого никак не могло быть.

– Значит, ты сравниваешь очень молодых людей в непривычной обстановке с королем в собственном королевстве. Разве это справедливо?

– А разве справедливо, что я вообще должна выбирать?

Это было безнадежно. Холиндарн настаивал, чтобы дочери разрешили выбирать, и было ясно, что это будет Андор, и никто другой, а этот Андор куда-то исчез. Возможно, что через год, когда Инос еще повзрослеет и сможет забыть эту всепоглощающую вспышку чувства… Все это Кэйд высказала Экке только полчаса назад. Герцогиня вздохнула и встала.

– Будь благодарна, что ты вообще можешь выбирать, дорогая.

– Это что, угроза? – Инос пыталась заслониться гневом.

– Конечно, нет. Я пытаюсь тебя предупредить, не забывай, что сказал тебе отец. Гнев мгновенно угас.

– Что сказал?

– О войне. Если Империя и Нордландия будут воевать из-за Краснегара и если кто-нибудь из них победит, ты думаешь, тебе позволят выбирать мужа?

Но Инос не забыла, что было поставлено на карту. Кинвэйлский лак дал трещину, и под ним обнаружился испуганный ребенок, прячущийся за великосветские манеры.

– Ну конечно! Как жалко, что тан Калкор уже женат! Как жалко, что вы с Эккой не можете пригласить его сюда, чтобы показать меня ему.

Кэйд не смогла сдержать дрожь.

– Вся проблема в его отношении к женщинам, а не в том, что он женат. Если бы ты ему понравилась, он бы попросту отдал свою теперешнюю жену одному из своих дикарей и взял бы тебя на ее место. Они делают так сплошь и рядом.

7

Слабый дневной свет пробивался через дыру над очагом, когда Рэп резко проснулся: кто-то вытирал снежный сапог о его лицо. Над ним нависла кошмарная фигура Дарада, закутанного в меха и ощерившегося своей волчьей ухмылкой. Вчера Рэп нашел какую-то драную подстилку, чтобы завернуться в нее, и даже отвоевал себе место недалеко от очага, попросту отшвырнув с дороги мальчишек поменьше. Старшие нашли это забавным и не возражали. Ему даже разрешили пить из общего ведра, но он до сих пор не получал еды. Живот сводило как от голода, так и от последствий удара Маленького Цыпленка.

Домик мальчиков был уменьшенной копией главного дома – дым от очага, отвратительный запах тел и прогорклого жира, вонючие подстилки на земляном полу. В данный момент Рэп был здесь один. Он хорошо выспался, и настроение его улучшилось.

– Я пришел попрощаться, болван.

Минуту Рэп лежал, нахмурившись, и пытался сосредоточиться.

– До свидания.

А что еще тут можно было сказать?

Великан гневно засверкал глазами.

– Это твой последний шанс, болван! Он уже говорил это вчера.

– Ну и какой же у меня выбор? Дарад минуту соображал, что ответить.

– Скажи мне свое слово, а я вытащу тебя отсюда.

– А если не скажу?

– Тебе предстоит схватка с Маленьким Цыпленком.

– Какая схватка? – Рэп быстро осмотрелся внутренним видением и обнаружил, что все мальчики находились в главном доме и ели.

Дарад раздумывал над ответом, наконец он опустился на колено рядом с Рэпом, тыча в него рукой в варежке размером с небольшую лопату.

– Они любят иметь много жен, понимаешь? Рэп не понимал, но промолчал.

– И они избавляются от слабейших, понимаешь? – Дарад медленно подбирал слова. – Это их зимнее развлечение. Когда два мальчика становятся достаточно взрослыми, их испытывают. Победитель получает свои татуировки.

– А другой умирает?

– Точно! – Дарад улыбнулся догадливости Рэпа.

– А я выгляжу слабым противником, так что меня выбрали для сына вождя? Дарад энергично закивал.

– У тебя нет ни малейшей надежды.

– У меня также нет и слова, – сказал Рэп. – Скажи мне свое, и я вытащу нас обоих отсюда. Дарад подскочил от бешенства.

– Я что, сумасшедший? Отдать тебе половину силы моего слова? Ты все-таки болван! – Он отвел назад ногу, и Рэп сжался, ожидая удара. Но гигант просто рассмеялся и ушел, захлопнув дверь. Успокоившись, Рэп опять завернулся в подстилку. Потом он стал наблюдать за отъездом Дарада.

Весельчак пошатнулся, когда мощная фигура забралась в его седло. Он не хотел двинуться с места, и Дараду пришлось сильно ударить его. В конце концов Дарад подчинил себе лошадь и въехал в лес, ведя за собой Перца. Он направлялся на юг. Дарад не станет волноваться об Инос и заезжать в Кинвэйл, чтобы предупредить ее о болезни отца. Да и Андору вряд ли был в этом смысл, даже если он опять появится на месте Дарада. Но Инос должна быть предупреждена, а это значит, что Рэп должен выжить, чтобы сделать это самому.

Упрямец – так звала его мать. То же говорила и Иное, хотя она предпочитала более резкое – «упрямый осел». Ну что же, если сейчас он может рассчитывать лишь на собственное упрямство, он будет упрямым!

Рэп сел, завернувшись в меховую подстилку, и опять начал изучать главный дом. Он никогда еще не был так голоден, но каким-то образом чувствовал, что его не собираются кормить. Мальчики, должно быть, выбрались из дома очень тихо, чтобы не разбудить его. Прекрасная шутка! Они ждут, что он прибежит к ним и попросит еды, тогда Маленький Цыпленок насладится его унижением, а потом откажет. Рэп решил, что он может еще немного потерпеть, чтобы не доставлять врагу такого удовольствия. Если гоблины собирались испытать его, то они сами не допустят, чтобы он слишком ослабел.

Рэп снова начал искать решение загадки об Андоре и чудовище Дараде. Кто был этот Дарад? Человек или демон? Мог ли демон быть таким тупоумным? Менестрель Джалон говорил о Дараде, а Андор знал Джалона. И все они хотели узнать его слово.

Кое-что из сказанного Дарадом вдруг вызвало неожиданную догадку. Открытие обрушилось на Рэпа, как зерно из прорванного мешка.

«Отдать тебе половину силы моего слова?» Так вот почему Андор не захотел поделиться. Когда ты говоришь свое слово кому-то еще, ты как бы делишь его силу пополам. Если бы это было не так, то слова ходили бы среди людей, как поговорки. Каждый бы знал их. Пандемия наполнилась бы волшебниками. Должна была быть причина, чтобы словами нельзя было свободно делиться, и она была в том, что при передаче слова утрачивали часть своей силы.

Андор никогда не говорил об этом!

Об этом не говорил и Джалон. И Сагорн.

Об этом сказал только король. Он сказал: «Храни свою тайну», – и думал, что Рэп поймет.

Теперь он понял. Открытие за открытием проносилось в его мозгу. Слова обычно передавались на смертном одре. Об этом говорил Сагорн, это же подтвердил и Андор. Два человека, знающие одно слово, как бы владели половиной его силы каждый. Но слова передавались из поколения в поколение, причем не теряя своей силы, а то они бы уже совсем не действовали. Вот что! Два человека, знающие слово, владели половиной его силы. Но если один из них умирал, другой получал всю силу.

Правильно! Рэп был в этом уверен. Если другой умирал – или был убит… Вот поэтому знать слово и было опасно. А еще опаснее было им делиться. Если бы Рэп знал слово и сказал его Андору, то Андор или его демон Дарад сразу бы убили его, чтобы получить и вторую половину силы. Об этом Андор также умалчивал.

Дикое место! Такое святое и зачарованное,

под убывающей луной, и сюда приходила

Женщина, взывающая к своему– любовнику-демону.

Кольридж. Хан Кубла

Часть шестая Лесной плач

1

Вскоре после ухода Дарада мальчики вернулись с завтрака. Маленький Цыпленок позвал Рэпа и повел его через поселок, босого и почти раздетого. Воздух жег кожу, как ледяная вода, и слезы Рэпа замерзали на щеках. Через несколько секунд он уже дрожал всем телом, уши и пальцы на ногах онемели. Маленький Цыпленок был одет не лучше, однако он только ухмылялся мучениям Рэпа и шел вразвалочку, не торопясь, чтобы показать, как мало его волнует холод. Они пришли к куче мусора за большим домом, куда через особую заслонку прямо из дома выбрасывались объедки. Флибэг и его стая рылись в отбросах, фыркая и рыча. Что-то мало-мальски пригодное для еды тут же выхватывалось из кучи одной из собак, которая затем отбегала подальше, чтобы спокойно поесть. Все остальное было вскоре затоптано в снег.

Маленький Цыпленок сделал жест, как будто ест, и указал на кучу. Рэп покачал головой и отвернулся, но успел заметить насмешливую улыбку на лице Маленького Цыпленка. Голодный человек способен есть все что угодно, и тот не сомневался, что через день или два Рэп набросится на объедки, отвоевывая их у собак.

Вернувшись в домик, Рэп очень скоро сумел разобраться в правилах. Он мог выходить когда угодно, но не мог брать ничего из одежды, сваленной кучей у двери. Его трусы были единственной дозволенной одеждой. В результате холод держал его на привязи не хуже цепи. Входить в другие дома ему также воспрещалось.

Бревенчатая изба служила домом тридцати четырем мальчикам разного возраста, от едва начавших ходить до юношей вроде Маленького Цыпленка. Тот был, несомненно, самым старшим и самым сильным, поэтому командовал остальными. Мужчинам почти нечем было занять себя зимой, так как всю работу делали женщины. Мальчишки проводили время, отдыхая, расчесывая свои длинные волосы или намазывая себя медвежьим жиром, что и давало такой отвратительный запах. Надеясь спастись от холода, Рэп тоже попробовал натереться жиром, но единственным преимуществом было то, что его кожа перестала трескаться. Теплее ему не стало, а пахло от него теперь ничуть не лучше других.

Мальчики играли в сложные игры с палочками и доской или боролись. Маленький Цыпленок любил бороться, но в их домике не было никого, кто мог бы составить ему достойную пару. Рэп больше всего подходил для этого, но по какой-то причине юный гоблин не мог задирать Рэпа, чему тот был искренне рад. Поэтому Маленькому Цыпленку приходилось организовывать команду, иногда это были два следующих по возрасту мальчика – Оперившийся Птенец и Чип-Чип, иногда – четыре или пять мальчиков помладше. Маленький Цыпленок боролся с ними и всегда побеждал, кончая обычно тем, что выбрасывал противников за дверь.

За несколько часов, просто сидя и прислушиваясь к разговору, Рэп стал постигать особенности языка гоблинов. В нем использовались сравнительно немного слов, причем в самых простых формах. Многие слова были ему знакомы, другие же отличались лишь незначительно – в них ряд звуков заменялся другими, например, вместо «с» говорилось «т», а вместо «ф» – «п», и так далее. Скоро Рэп уже понимал весь разговор.

Затем он сам задал вопрос. Это было ошибкой. Маленький Цыпленок заорал: «Не отвечать!» – и вскочил на ноги. Он подошел к Рэпу и сел перед ним, скрестив ноги.

– Ты уже можешь говорить? – спросил он с нетерпением.

– Я говорю медленно.

Это обрадовало Маленького Цыпленка.

– Через семь дней я получу имя! – хвастливо заявил он, обнажая в улыбке огромные зубы. Рэп не понял.

– Новое имя! Не Маленький Цыпленок – Птица Смерти!

– Хорошее имя, – вежливо ответил Рэп. Не зная, как сказать «татуировки», он обвел пальцем вокруг глаза, и энергичный кивок собеседника показал, что его догадка верна.

Было понятно, что борьба не будет честной. Маленький Цыпленок был по меньшей мере на два года старше, чем кто-либо из мальчиков, а Рэп успел заметить в деревне женатых и татуированных мужчин, которые были ровесниками. Таким образом, Маленького Цыпленка нарочно придерживали, чтобы он имел больше шансов на победу в схватке, что бы под этим ни подразумевалось. А теперь появился явно более слабый чужак, чтобы сделать борьбу еще менее честной. Неудивительно, что Маленький Цыпленок был так уверен в исходе поединка.

– Расскажи мне о схватке, – попросил Рэп.

Маленький Цыпленок удивленно посмотрел на него, когда же он осознал, насколько мало Рэп представляет, что его ждет, его некрасивое лицо расплылось от удовольствия.

– Нет! – Он быстро обернулся и отдал приказание. Никто не должен был рассказывать Рэпу, в чем состоит испытание. Страшно довольный, он повернулся к своей жертве: – После поединка я придумываю что-то интересное!

– И что же? – отозвался Рэп, уверенный, что вряд ли разделит этот энтузиазм.

– Я развожу маленькие костры на твоей груди! Рэп не разделял его восторга.

– Я отрываю тебе уши и заставляю их проглотить!

– Я привык ощипывать цыплят! – твердо ответил Рэп.

– Плоский нос! – прошипел Маленький Цыпленок. – Я притягиваю твои ноги к носу!

Рэп сделал кудахчущий звук и похлопал руками, как крыльями. Это сработало. Маленький Цыпленок заскрипел зубами от бешенства, тогда как наиболее смелые мальчишки захихикали.

С этого момента Маленький Цыпленок часто подходил к Рэпу, усаживался против него и сообщал о каком-нибудь новом только что придуманном истязании, но кудахтанье продолжало на него действовать. Он бесился и уходил. Видимо, какое-то неписаное правило не давало ему применить силу или же он оставлял это напоследок.

Свирепые угрозы были невероятными. Рэп посчитал, что это лишь еще один способ подавить волю противника, как и приглашение к мусорной куче. Он твердо решил, что не даст себя запугать, но это было не так просто. Вечером, когда вся деревня уснула, у него кружилась от голода голова.

Но Рэп обладал ясновидением. Он легко определил место, где хранились продукты, – это было в задней комнате домика одиноких женщин. Замков там не было, так же, как и на других дверях. Не в силах уснуть от спазм в желудке, Рэп лежал, завернувшись в шкуру среди спящих мальчиков, дожидаясь, пока все племя уснет. Тогда он поднялся, надел самую большую одежду из оленьей кожи – она могла принадлежать только Маленькому Цыпленку – и тихо вышел в темноту.

В таком климате часовые были ни к чему. Охрану несли собаки, и Флибэг первым заметил Рэпа, но прирученный волк оказался наиболее восприимчив к тому контакту, который устанавливался у Рэпа с животными. Он подошел, принюхиваясь, и позволил почесать себя за ушами. Конечно, Флибэг был почти чистокровным волком, но для нового друга он даже лег на спину и потребовал, чтобы ему почесали грудь. Затем последовал за Рэпом мимо дома для семейных мужчин к дому женщин.

Рэп с облегчением оказался внутри, не позволив войти Флибэгу. Он стоял в темноте до тех пор, пока унялась дрожь во всех конечностях. В глубине спали девочки помладше, ближе к выходу – старые женщины. В комнате было два очага, но огонь догорел, и света не было. Дрожа от голода и нервного напряжения, Рэп начал очень медленно пробираться к большой кладовой, находящейся в дальней части комнаты, обходя спящих или переступая через них. Здесь была святая святых племени – зимние запасы еды и незамужние девушки. Для чужака это место было наиболее запретным, но Рэпу все равно было нечего терять.

Задержав дыхание, беззвучно молясь, чтобы не заскрипели петли, он открыл большую дверь и быстро схватил кусок мороженой рыбы. Потом закрыл дверь, обернулся, и тут его сердце чуть не выскочило из груди, как будто хотело полететь в Краснегар. Прямо перед ним стояла маленькая женщина, напряженно глядя на него снизу вверх. Ее сгорбленная фигурка была закутана в просторное гоблинское одеяние с капюшоном. Лицо было темным и плохо видным в изменчивом отсвете углей, но Рэп мог различить глубокие морщины – видимо, женщина была очень старой.

Несколько мгновений, которые Рэпу показались вечностью, оба молчали. Он чувствовал, как холодный пот струится по его ребрам. Почему она не поднимет тревогу?

– Фавн? – мягко произнесла женщина. Ее голос напоминал скрип промерзшей земли под сапогом. – Как здесь оказался фавн?

Рэп ничего не ответил. Он облизал губы, растрескавшиеся от мороза, и ощутил вкус крови.

– «Далеко от долин, – пропела вдруг старуха каркающим, но, к счастью, негромким голосом, – где появляются его предки…» Нет, не так. Не появляются, а покоятся.

Она показала свои острые гоблинские зубы, покусывая сморщенную нижнюю губу.

– Почему он использует здесь силу, а? Рэп попытался заговорить, но язык прилип к нёбу. Она явно не собиралась поднимать тревогу. Он с трудом заставил двигаться свои конечности и опустился на одно колено, чтобы быть менее заметным, если кто-нибудь вдруг проснется. Теперь их глаза были на одном уровне.

– Я ужасно голоден, – прошептал он. – Вот и все. Она, казалось, не слышала его.

– «Кто крадется тайком туда, где спит мой любимый?» А? Фавны около моего миленького? Сила среди темных лесов. Фавны!

– Пожалуйста, не буди остальных.

– Он использует свое влияние на собак, вот и все.

Она была очень, очень старая и, видимо, совершенно безумна.

Затем сердце Рэпа совершило еще один бешеный скачок – старухи здесь не было! Своим ясновидением он ничего не чувствовал там, где его глаза видели ее. Да и глазами он мог видеть, как угли очага просвечивали сквозь ее фигуру. Что это, злой дух? Рэп попытался подняться, но ноги не слушались его. Он протер глаза, и видение стало четче, заслонив блеск углей. Ему пришлось сжать зубы, чтобы они не стучали.

– Странно, – пробормотала она, – не могу его как следует разглядеть.

– Я голоден, – повторил Рэп так тихо, что сам едва мог услышать. – Это все. Я никому не причиню зла.

Он протянул руку, чтобы проверить, пройдет ли она через видение, но пальцы коснулись оленьей кожи. Он тут же отдернул руку. Старая карга заметила это. Ее глаза сощурились и глядели теперь прямо на него.

– Ты! Фавн! Почему я не могу предвидеть твое будущее? Рэп в замешательстве покачал головой.

– Я голоден, – прошептал он опять.

– Голоден? Ты? – Она закудахтала в неожиданном приступе веселья, и Рэп сжался, ожидая, что все проснутся, однако спящие даже не шевельнулись.

Смех старухи внезапно прекратился.

– Мой миленький! – Ее голос опять стал тихим, как ветер, шелестящий в сене. – Ты не должен ему навредить!

– Кому навредить?

– Птице Смерти. Он тот, кто избран.

Рэп не мог припомнить этого имени. Никого из мальчишек так не звали, и в их разговорах это имя также не звучало. Он покачал головой.

Маленькая карга пожевала губами, что-то промычала, затем опять начала напевать:

– «Когда лето пришло в долину Утхола…» Запомни, фавн, он драгоценен!

И она исчезла.

Один из лежащих у очага повернулся во сне и что-то пробормотал. Рэп подождал, пока его сердце перестанет стучать как молот, и встал на трясущиеся ноги. Было ясно, что никто из спящих не слышал безумную старуху, даже когда она пела. Это казалось невероятным! Рэп двинулся к двери, дрожа всем телом от пережитого потрясения. Но при этом ему почти удалось убедить себя, что то, что он видел, слышал и даже трогал, было всего лишь галлюцинацией, вызванной голодом.

Рэп быстро выскользнул за дверь, боясь, что поток холодного воздуха может разбудить спящих, а затем поспешил через черноту ночи, усилием воли отвлекая внимание собак от драгоценного свертка. Когда он добрался до домика мальчиков, челюсти сводило при мысли о еде, но он положил мороженую рыбу к углям очага и сдерживал себя, пока она почти оттаяла, молясь про себя, чтобы шипение и потрескивание не разбудило кого-нибудь из спящих. Рэп обжег пальцы, доставая из огня полусырую-полуобугленную рыбу – отвратительную, но столь желанную, и залез под подстилку, чтобы спокойно насладиться ею. Он съел все до последней крошки, кроме нескольких костей, которые сжег в очаге.

Потом он заснул.

Каждую ночь после этого Рэп возвращался в кладовую и добывал еду, потому что ему негде было бы прятать свои запасы как от людей, так и от собак. Его так и не поймали, и он больше ни разу не видел загадочной маленькой старухи. Он так и не подошел к куче объедков к большому удивлению и разочарованию Маленького Цыпленка.

Другим мальчикам было запрещено говорить с Рэпом, особенно рассказывать, в чем состоит испытание. Это вряд ли было просто соревнование в физической силе, ведь Рэп был заметно больше самых старших мальчиков – Чип-Чипа и Оперившегося Птенца, а Маленький Цыпленок все равно выбрал его. Возможно, это было какое-то умение, необходимое в лесу, например стрельба из лука. Единственное, чего он не ожидал, это честной игры. И он не собирался оставаться здесь, чтобы выяснить, в чем дело.

Почти все время Рэп обдумывал планы побега, но все, что он смог придумать, было или невозможно, или быстро делалось невозможным благодаря гоблинам. Дарад взял меховые сапоги Рэпа. Большой Ворон отобрал сапоги, принадлежащие Андору, и держал их все время на виду, рядом со своей лежанкой. Значит, обувь пришлось бы взять в последний момент. Рэпу пришлось провести длительный поиск с помощью ясновидения, прежде чем он обнаружил свою парку и штаны и узнал, что их распороли и сделали коврик для вождя.

Эта новость повергла Рэпа в отчаяние, все равно как если бы узнику, томящемуся в темнице, вдруг сказали, что ключ от его тюрьмы расплавлен. Ночные вылазки показали юноше, что кожаные костюмы намного менее теплые, чем меховые. Через несколько минут в такой одежде он бы стучал зубами от холода. Он не был гоблином, способным выживать на морозе без мехов.

Танцор и Чокнутый находились в конюшне вместе с другими лошадьми гоблинов, и Рэп не видел ничего трудного в том, чтобы выкрасть их, когда придет время. Но это было сначала. На пятый же день двое гоблинов оседлали их и куда-то уехали. Они так и не вернулись. Таким образом, Рэпу пришлось бы брать одного из низкорослых гоблинских пони, так что при неизбежной погоне он лишался бы заметного преимущества.

Он понял ошибочность своего предположения, что часть мужчин была где-то на охоте. Других мужчин просто не было. Дарад объяснил, что случается с половиной юношей племени, и Рэп начинал понимать, что вызывающие озноб шутки Маленького Цыпленка были не просто жестоким юмором, это могло быть вполне реальными планами. Проигравший будет растерзан победителем.

К несчастью, его побег был бы неминуемым самоубийством. С помощью ясновидения Рэп мог бы украсть сапоги и лошадей, но не одежду. Он замерзнет насмерть, если только не будет сначала схвачен. Тем не менее смерть от холода казалась предпочтительнее тех ужасов, которые продолжал придумывать Маленький Цыпленок, так что надо было бежать.

Но Рэп откладывал это слишком долго. К вечеру того дня, когда он планировал побег, поднялся сильный ветер, и он мрачно решил подождать до следующей ночи, хотя это будет уже последним шансом. Но то ли Маленький Цыпленок соврал, то ли Рэп посчитал неправильно, но, когда он проснулся, он обнаружил, что мальчики одеваются в кожаные костюмы, чего раньше никогда не случалось. Он мог чувствовать оживленную деятельность в домике женщин и в семейном доме. Скоро со всех сторон стали съезжаться гоблины, везя в седлах своих жен и детей, чтобы посмотреть на зрелище. Несомненно, наступил день поединка.

Рэп до сих пор не знал, что ему предстоит, разве что достойно умереть, но это будет медленная смерть.

2

Короткий полярный день неуверенно светил сквозь ледяной белый туман, не вызывая теней, давая едва ли больше света, чем яркая луна. Ветер поднимал поземку. Пиршество в главном доме длилось уже много часов. Единственными, кто не был туда приглашен, были Рэп, Маленький Цыпленок и несколько самых старых женщин, пришедших в домик мальчиков, чтобы подготовить соперников. С собой у них были сумки с различным снаряжением. Женщины начали с того, что усадили обоих на стулья и хорошенько натерли медвежьим жиром. Волосы Маленького Цыпленка они завязали в привычный тонкий жгут, но копна волос на голове Рэпа приводила их в отчаяние. Он отметил, что ни одна из них не походила на ту женщину, которую он видел тогда ночью.

Старухи трудились молча, не обращая внимания на вопросы Рэпа, зато Маленький Цыпленок болтал без умолку. Пока женщины работали над ним, он сидел, торжествующе глядя на Рэпа, и перечислял самые жестокие мучения, которые только мог придумать.

– Сделай для нас зрелище получше, Плоский Нос, – уговаривал он, – умирай подольше!

Все, чем Рэп мог ответить, это изобразить хлопанье крыльев, но сегодня даже это не могло испортить настроение Маленькому Цыпленку.

– Птица Смерти! – провозгласил он.

О Боже! Рэп покачнулся на своем стуле, вспомнив то, что говорила старуха. Так это он, что ли, драгоценный? Пусть даже его галлюцинация бьша вызвана голодом, кто тогда смог подсказать ему это имя? Или это все-таки было наяву? И он обречен сражаться с человеком, оберегаемым колдовством?

Затем Рэп вспомнил, что Маленький Цыпленок уже упоминал свое будущее имя в их первом разговоре. Значит, он просто забыл его. Это его воображение играет с ним очередную шутку. Не было никакой старухи. Наверняка это плод его измученного мозга.

Видимо, Рэпу удалось скрыть свой минутный ужас, потому что Маленький Цыпленок ничего не заметил.

– Запах Клевера! – произнес он с наслаждением и вздохнул.

Рэп был готов ухватиться за любую перемену темы.

– Запах Клевера? – спросил он все еще с дрожью в голосе.

– Сегодня я возьму в жены Запах Клевера! Я преподнесу ей кусочки твоего тела в качестве свадебного подарка!

Рэп не стал спрашивать, какие именно кусочки, его собеседника это опять вернуло бы к обычной теме пыток. Юноша с помощью ясновиденья выявил молоденькую девушку, которую наряжали в женском доме.

Теперь соперники были почти готовы. Старухи дали им рукавицы из толстого меха, а также меховую обувь – подобной Рэп никогда не видел, нечто вроде тапочек. Они казались очень непрактичными, так как доходили только до щиколоток и были бесполезны в снегу, но Рэп понял, что это будет за поединок и почему именно его, негоблина, предпочли Чип-Чипу и Оперившемуся Птенцу.

Маленький Цыпленок увидел, как побледнел противник, и довольно ухмыльнулся. Рукавицы и меховые тапки были предназначены для того, чтобы не отморозить пальцы на руках и ногах. Кроме этого мальчикам дали и меховые наушники. Никакой другой одежды не было.

«У сильного жеребца рождается сильный жеребенок». Рэп слышал это от старого Хононина по меньшей мере один раз в день. Дарад сказал, что гоблины выбраковывали наиболее слабых, и они, уж конечно, вырастили людей, способных переносить холод.

– Очень холодный день, Плоский Нос, – прозвучало рядом. – Сильный ветер.

* * *

Пир кончился, жители деревни и их гости толпой вышли на улицу, в морозный полусвет дня и на сильный ветер. Ветер действительно дул очень сильно, кружа снежные вихри по всему селению и пригибая к земле дым из труб. Мороз был таким, что снег скрипел под ногами. Даже гоблины чувствовали себя неуютно, а детей пришлось завернуть в меха поверх обычных кожаных одежд. Зрители собрались вместе, образовав скорее отдельные кучки, чем правильный круг, и ожидали начала состязания. Они ворчали, притопывали ногами, а их дыхание мгновенно превращалось в облачка пара, уносимые ветром.

В центре круга лежало бревно, и это дало Рэпу последний ключ, необходимый для разгадки. Его вывели вперед, он дрожал мелкой дрожью. Ветер сек его голые лодыжки острыми снежинками, мороз щипал лицо. Даже дышать в таком холоде было тяжело. Глаза Рэпа слезились, сопли текли из носа и замерзали на щетине. Он не мог не думать, что сейчас лишится плаща, и прикидывал, насколько пытка ледяным ветром будет менее жестокой, чем то, что сделает с ним Маленький Цыпленок.

Да, дальше будет только хуже! Лучшее, что он мог, это держаться как можно дольше, чтобы замерзнуть до смерти.

«Ты просто должен держать крепче свой конец», – так сказал Дарад.

Маленький Цыпленок прошествовал к одному концу бревна, Рэпа подтолкнули к другому – более толстому и тяжелому, разумеется. Четверо мужчин подошли, чтобы поднять бревно, и Рэп засомневался, сможет ли он вообще удержать этот вес, даже без такого холода. Он посмотрел на отвратительно длинное бревно, на грубую кору и обрубки ветвей, торчащие через определенные промежутки. Мужчины напряглись, с тудом распрямились, и бревно поднялось, покрытое снизу прилипшим снегом.

С Рэпа тут же сдернули плащ, и прикосновение морозного воздуха к коже было хуже, чем прыжок в ледяную воду. Он задохнулся от мучительного ощущения холода и заметил, что Маленький Цыпленок злорадно наблюдает за ним. Его сразу же толкнули вперед, под конец бревна, и мужчины опустили его. Твердая кора впилась в плечо, колени чуть не подогнулись под тяжестью, и Рэп судорожно ухватился за ношу рукавицами.

Маленький Цыпленок взялся за удобный обрубок сука. Со стороны Рэпа не было такого рычага – Большой Ворон не собирался рисковать даже в мелочах. Гоблин схватился поудобнее и сделал шаг назад, дернув бревно.

Рэп не был готов ни к чему подобному. Резкий рывок чуть не сдернул бревно с его плеча. Он почти потерял равновесие и начал сгибаться под громадным весом, но сумел выпрямиться, содрав кожу с плеча. Маленький Цыпленок радостно улыбнулся и толкнул груз на Рэпа. Рэп отступил назад и опять чуть не упал. Зрители разразились восторженными криками и непристойными комментариями.

Было ясно, что правила этой игры дозволяют абсолютно все, но больше Маленький Цыпленок не повторял своих попыток – если бы они удались, зрители лишились бы половины удовольствия. Он расставил ноги пошире, взял бревно одной рукой, а другую положил на бедро, всем видом олицетворяя уверенность в победе. Так он и стоял, ожидая, пока мороз не доделает за него работу.

Теперь зрители примолкли, заслоняясь от ветра, притопывая ногами и тоже ожидая. Маленькие дети капризничали. Собаки с любопытством обнюхивали ноги гостей. Снежные вихри проносились по поселку, над трубами развевался дым.

Им не придется ждать долго. Рэп чувствовал, как жизнь понемногу уходит из него. Через несколько минут температура его тела понизится настолько, что он потеряет сознание. Или же уронит бревно, потому что его мышцы уже начало сводить судорогой, ноги дрожали, он прилагал все силы, чтобы колени не подогнулись. Зубы стучали, кожа побелела. Скоро он будет таким же бледным, как джотунн. Рэп попытался слегка подвинуть бревно, но оно даже не шевельнулось. Маленькому Цыпленку даже не пришлось поднимать свободную руку, чтобы удержать его. Его улыбка становилась все шире и шире, пока он наблюдал, как Рэп слабеет. Еще пара минут, и дело будет сделано.

Рэп вспомнил, как виденная им старая женщина предупреждала его не вредить Маленькому Цыпленку, и это показалось ему смешным.

Какая польза была бы ему от слова силы? Или от его упрямства? А какая польза будет Инос от Рэпа, когда она лишится трона из-за того, что он не смог ее предупредить? Почему его талант проявился в ясновидении, а не в физической силе, или выносливости, или в неотразимом обаянии, как у Андора? Только ясновидение и понимание лошадей…

Или собак! Рэп беззвучно вскрикнул. Он почувствовал, как Флибэг точно так же молча встрепенулся в ответ. Или темнело гораздо раньше, чем обычно, или Рэп начинал терять сознание, так как ему казалось, что темные волны проходят по пространству вокруг него.

Маленький Цыпленок поднял свободную руку к бревну, значит, он опять попробует толчок или рывок, и это будет конец – Рэп и так-то еле стоял. Малейшее движение повалит его.

«Флибэг! Помоги!»

Просто для развлечения Маленький Цыпленок слегка подкрутил бревно. Кора ободрала плечо Рэпа. Он слишком замерз, чтобы чувствовать настоящую боль, но из-за этого он и не успел отреагировать. Бревно чуть не скатилось с его плеча. Он удержался и послал отчаянный призыв Флибэгу, нарисовав в воображении картину, направление… Черные волны накатывались все быстрее, с тем же звуком, как и прибой в Краснегаре. Поселок поднимался и опускался, расплываясь в глазах Рэпа. Конец был совсем близок. Это почувствовал Маленький Цыпленок. Он начал легонько раскачивать бревно взад-вперед, развлекая себя и зрителей, наблюдавших, как Рэп шатается под ним туда-сюда с судорожно сведенными ногами и полуоткрытыми глазами. Толчки становились все сильнее. В какую сторону Рэп упадет?

«Флибэг!»

Громадный пес несся по поселку, направляясь к Рэпу. Пробегая мимо Маленького Цыпленка, он вдруг резко изменил направление и ударил его под коленки. Пес, мальчик и бревно упали.

Рэп зашатался на месте, но все-таки сумел удержать свой конец на секунду дольше, чем его противник. После этого Рэп упал. Проворные руки подхватили его и быстро понесли в тепло. Флибэг шмыгнул прочь, выглядя смущенным. Зрители направились в дом, бурно обсуждая поединок.

Маленького Цыпленка бросили одного, распростертого на снегу, в ярости молотящего кулаком по бревну и плачущего горькими слезами, которые замерзали, не успев упасть.

3

В полубессознательном состоянии Рэпа перенесли в один из домиков, где он окончательно лишился чувств от неожиданного тепла. Но женщины были очень опытны в таких делах и держали необходимые средства наготове. Через несколько минут он уже сознавал, что они с ним делают, и даже заметил, что вокруг собралось множество зрителей.

Не все пытки гоблинов доставались побежденному Опять и опять Рэп терял сознание от боли, когда жизнь возвращалась в отмороженные конечности, когда его заставляли двигаться, а ему хотелось просто умереть, или когда теплую жидкость вливали по трубке прямо в желудок. Его растирали, разминали и похлопывали. Он упрямо напоминал себе, что он на виду у зрителей, а гоблины ценят мужество. Что еще важнее, он думал, что Маленький Цыпленок тоже смотрит на него. Поэтому он подавлял готовые вырваться вопли и перенес все муки стиснув зубы.

Со временем полуобморочное состояние прошло, но голова слегка кружилась от перенапряжения и тех отваров, которые Рэп выпил. Он смутно слышал, как его спрашивают, какое мужское имя он хочет принять, и слышал свой насмешливый ответ, что Плоский Нос звучит совсем неплохо. Он едва сознавал, что они долго работали над его лицом.

Наконец туман в его голове стал рассеиваться, и Рэп обнаружил себя сидящим на возвышении для мужчин у центрального очага в большом доме. Он был там один, как король на троне. Помещение было набито хозяевами и гостями, мужчины и мальчики были, как всегда, почти раздеты, а женщины и девочки укутаны в просторные одежды. Все сидели или стояли в шесть или семь рядов вокруг стен, оставляя свободное пространство в середине между двумя очагами. Огонь согревал его спину, а дым нависал над головой, как полог. Рэп поежился, сообразив, что оказался в центре внимания, будучи в одних нижних штанах. Потом он заметил, что пол перед ним только казался пустым. Его тень качалась и плясала перед ним, а на полу сидел, скрестив ноги, Маленький Цыпленок, сознательно помещенный в эту тень, и стоически ожидал своей участи. Его длинная коса, которой он так гордился, была обрезана под корень, и он был совершенно гол. И это при женщинах? Шок подобного открытия вывел Рэпа из оцепенения. Он осмотрелся.

Как по сигналу, Большой Ворон торжественно выступил вперед, его ожерелье из медвежьих зубов позвякивало, седая коса спускалась до пояса На нем также был обязательный для таких церемоний головной убор из черных перьев Впереди он был украшен большим изогнутым вороньим клювом, из-под которого виднелись глаза вождя, полные бешенства и ненависти.

Он поднял руки, низко поклонился и провозгласил.

– Слава Плоскому Носу из племени Ворона!

– Слава Плоскому Носу из племени Ворона! – эхом отозвались остальные.

Рэп не представлял, чего от него ждут, поэтому поднялся на ноги, все еще с некоторым усилием. Большой Ворон сразу же заключил его в объятия, скользкие и пахучие благодаря медвежьему жиру.

– Большой Ворон чтит своего сына, Плоского Носа! – И он опять обнял Рэпа.

За ним подошли два молодых человека, пребывавшие в ничуть не лучшем настроении, и тоже обняли Рэпа. Это были Темное Крыло и Вороний Коготь – братья Маленького Цыпленка. Теперь и Рэп становился их братом, хотя приветственные слова и жесты совершенно не соответствовали выражению их глаз.

После этого новому члену семьи поднесли подарки – церемониальный каменный кинжал и полный набор кожаной одежды – от капюшона до сапог. Все это явно было приготовлено заранее в расчете на Маленького Цыпленка. От Рэпа, видимо, ждали каких-то слов, и он, запинаясь, пробормотал, что для него большая честь – быть допущенным в племя Ворона и что он никогда не видел таких красивых узоров из бисера. Больше ему ничего не пришло в голову, но, судя по всему, гоблины были удовлетворены, так как теперь перешли к представлению Рэпа приехавшим вождям – Смертельной Схватке из племени Медведя, Множеству Иголок из племени Дикобраза и некоторым другим. Никто из них не потрудился скрыть свое злорадство по отношению к Большому Ворону, который перехитрил сам себя и потерял подающего надежды сына. Они открыто смеялись над своим хозяином, и это, казалось, задевало его гораздо больнее, чем предстоящая смерть Маленького Цыпленка.

Каждый вождь сказал по нескольку слов, и Рэп скоро понял, что необъяснимое поведение Флибэга воспринималось всеми как божественное вмешательство. Так вот почему Маленький Цыпленок не настаивал на повторном поединке! Рэп опять подумал о странной старухе. «Избранный… Он драгоценен». Ее пророчество не сбылось. Это был просто обман зрения.

Последний из почетных гостей вернулся на свое место. Пока все шло хорошо. Рэп постепенно начинал чувствовать себя нормально, голова его прояснялась. Судя по всему, он занял прочное положение среди гоблинов. Интересно, можно ли теперь рассчитывать на помощь в поездке на юг?

Теперь он опять мог мечтать о приезде в Кинвэйл. А предупредив Иное, можно даже подумать о том, как найти Дарада и отомстить.

Столь приятные мысли вылетели у Рэпа из головы, когда он понял, что следующим пунктом программы будет свадьба. Он совершенно забыл о Запахе Клевера, но сейчас ее вывели вперед, закутанную с головы до ног, так что видно было только ее некрасивое, унылое лицо. Она стояла в молчаливом ожидании, опустив глаза. Ее имя не подходило ей. Она казалась слишком молодой для замужества, однако под одеждой читалась довольно соблазнительная фигура, мягкая и округлая, при этом по-юношески упругая. Рэп теперь не мог не представлять, как выглядит под одеждой человеческое тело. Ему поневоле пришлось это узнать. Но он не хотел в жены гоблинку.

Как он должен был обратиться к Большому Ворону?

– Почтенный отец! – промямлил он наконец. – Я должен вскоре уехать. В обычаях моего народа иметь только одну жену…

Рэп беспокоился, что его отказ воспримут как оскорбление, но нет! Впервые яростная враждебность Большого Ворона, казалось, чуть-чуть уменьшилась. Он обнажил свои зубы в хищной улыбке одобрения. Ну конечно, еще Дарад объяснил, что цель всей этой церемонии – оставить меньше мужчин для владения женщинами.

– Так я женюсь на ней вместо тебя?

Рэп подумал, что Запах Клевера предпочла бы, наверное, одного из братьев Маленького Цыпленка, но он не собирался вмешиваться. Он кивнул, и этого было достаточно. В мгновение ока Большой Ворон, как вождь, провел всю церемонию, соединив себя и Запах Клевера узами брака. Выражение лица невесты не изменилось даже на волосок, так что или ей было все равно, или она была очень тактична. Большой Ворон потерял сына, зато обрел жену. Он казался вполне довольным таким исходом.

Рэп весь день ничего не ел. Кусок жареного мяса был бы сейчас очень кстати. Но наступил момент, которого он в глубине души боялся больше всего. ЗапахКлевера увели. Рэп остался на возвышении вместе с Большим Вороном и – Маленьким Цыпленком, по-прежнему сидящим в середине комнаты. Тот знал, что его ждет. Он поднялся и подошел ближе, высоко подняв голову, несмотря на свою наготу. Затем упал на колени перед Рэпом.

– Моя жизнь ничего не стоит, – объявил он, как предписывалось правилами, – и должна быть короткой. Пусть моя смерть будет долгой. – После этого он не мигая уставился на Рэпа.

Рэп глядел на него в изумлении. На месте Маленького Цыпленка он был бы бледным и дрожащим, как студень. Ему что, действительно все равно? Но тут же он увидел едва заметные признаки страха – напряженные мускулы шеи, застывший взгляд, капли пота на лбу. «Только храбрый знает, что такое страх, – часто говаривал сержант Тосолин, – потому что он сумел победить его!» Рэп почувствовал восхищение. Маленькому Цыпленку было страшно, но он сумел победить свой страх.

– Знаешь ли ты наши обычаи? – спросил Большой Ворон.

Даже и без предупреждений загадочной старухи Рэп не собирался причинять какой-либо вред юноше, но он не удержался от небольшой мести за постоянные издевательства.

– Пожалуй, – сказал он, – Маленький Цыпленок подал мне много хороших идей.

Большой Ворон казался довольным.

– Как ты хочешь работать? – спросил он. Видя, что Рэп колеблется, он объяснил, что некоторые предпочитают подвешивать жертву за руки, чтобы зрителям было виднее, другие же растягивают ее на полу, чтобы было удобнее, или на козлах. Выбор был за Рэпом, ведь это было его зрелище.

Рэп нахмурился, как будто бы в раздумье. Затем он обратился к жертве:

– А как ты предпочел бы?

Маленький Цыпленок принял это абсолютно серьезно.

– На полу! – убежденно сказал он. – Длится дольше! Рэп почувствовал укор совести. Дразнить человека в такой ситуации само по себе было пыткой.

– Я не хочу делать этого! – заявил он. Отец и сын были потрясены.

– Ты должен! – закричал Маленький Цыпленок в ужасе. – Я скажу тебе, что делать! Много мучений, много боли!

– Молчи, падаль! – Большой Ворон повернулся к Рэпу. – Кто тогда должен сделать это за тебя? – Возможно, он надеялся, что заменит Рэпа в пытках, как заменил его в женитьбе, чтобы отомстить сыну, опозорившему его и его дом.

Рэп весь покрылся потом, и отнюдь не только от гудящего очага позади. Он подозревал, что если скажет что-то не то, то вполне сам может оказаться на месте жертвы. Но еще хуже было сознание того, что судьба Маленького Цыпленка все равно предопределена. Самое большее, что мог сделать Рэп, это приняться за дело и вызвать быструю смерть жертвы якобы вследствие своей неумелости. Способен ли он на это?

– Что будет, если я не захочу, чтобы кто-то другой это делал?

Маленький Цыпленок взвыл и обхватил ноги Рэпа.

– Нет! – закричал он. – Я делаю прекрасное зрелище! Я умираю долго! Много боли! Долгие мучения!

Невероятно! Рэп смотрел на него, онемев. Что вообще могло быть хуже, чем то, чего он просил?

Большой Ворон побагровел от ярости.

– Ты позоришь наш дом! – зарычал он, свирепо глядя на Рэпа. – Ты разочаровываешь наших гостей!

– У моего народа это не принято! – возразил Рэп, так же яростно сверкая глазами. Он давно обнаружил, что иногда единственным способом переупрямить старого Хононина был такой вот упорный взгляд. На Большого Ворона он, однако, не подействовал.

– Мы твой народ! Род Ворона!

– Но я принадлежу и к другому народу. Вождь просто кипел от гнева.

– Оскорбление! Предатель! Тебе не место в этом доме! Уходи! Бери эту падаль с собой!

Рэп представил арктическую ночь, ожидающую его снаружи. А у него только одежда из оленьей кожи, да и то неизвестно, разрешат ли ему забрать ее с собой.

– Я твой гость, – сказал он твердо. – У меня был прекрасный меховой костюм. Ты прогоняешь гостя, а меха оставляешь себе?

Рэп знал, что случилось с его мехами. Знал это и Большой Ворон, но он не догадывался, что это известно Рэпу. Он нахмурился и огляделся вокруг.

– Твои меха найдут. Ты уйдешь завтра. – Он посмотрел на ползающего на полу Маленького Цыпленка, который выл и мазал себе лицо грязью. – И забирай падаль с собой!

Зрители были явно недовольны и разочарованы, но похоже было, что Рэпу дадут уйти спокойно. Было ясно также, что у него будет спутник, причем такой, который не задумается свернуть ему шею при первом удобном случае.

Но Маленького Цыпленка было гораздо труднее убедить, чем его отца. Он встал на колени и протянул к Рэпу стиснутые руки в последней попытке убедить его.

– Плоский Нос! Не оставляй меня в таком позоре! Я делаю хорошее зрелище! Ни разу не кричу! Долгая, долгая боль!

Его отчаяние было так искренне и так сильно, что Рэп на минуту засомневался. Он определенно схитрил во время поединка, лишив Маленького Цыпленка ожидаемой легкой победы. Было ли честно лишать его и заслуженной смерти, которой он так жаждал? Казалось, что молодой гоблин не сможет спокойно жить после такого позора… Но ведь Рэп тоже хотел жить в ладу со своей совестью, и он был победителем. Он покачал головой.

Тогда здоровый и сильный гоблин откинул голову назад и издал долгий-долгий горестный вопль. После этого он встал и выскользнул из дома, сгибаясь пополам от невыносимого стыда, прикрывая руками свою наготу.

Судя по виду Большого Ворона, Рэп не мог больше находиться на почетном месте. Он собрался уходить, но вдруг увидел лежащие перед ним подарки. Рэп быстро наклонился и взял их, рассчитывая уговорить Маленького Цыпленка их принять. Затем он пошел к выходу. Гоблины расступались, презрительно глядя на него.

Большой Ворон протянул руки к собравшимся.

– Племя Ворона никогда не лишает своих гостей обещанного удовольствия! Больше еды! Больше пива! Чип-Чип, Оперившийся Птенец, быстро сюда!

Колени Рэпа задрожали от страшной догадки – он только что обрек одного из мальчиков на мучения, предназначенные Маленькому Цыпленку. Он подумал, что тот больше заслуживает их, но потом вспомнил, что только его неожиданное появление и предательство Дарада помешало одному из этих двоих занять его место. Так что ничто не изменилось. Это не его вина.

Рэп прошел через толпу зрителей, некоторые из которых все еще бросали на него гневные взгляды, и остановился в смущении. Здесь у него не было друзей, но ночевать в домике мальчиков он больше не мог, так что придется остаться. Вдруг на его плечо легла рука, тяжелая, как падающее дерево. Обернувшись, он оказался лицом к лицу с Маленьким Цыпленком.

Тот уже успел надеть штаны, но лицо его по-прежнему было покрыто грязью с пола, кое-где размытой слезами. На лице было выражение нетерпения.

– Иди скорее! – С этими словами он двинулся к двери. Рэп уперся ногами, сопротивляясь. Выйти ночью из дома с Маленьким Цыпленком? Да это же самоубийство!

Молодой гоблин был озадачен, но потом понял причину такого нежелания и горько улыбнулся.

– Плоский Нос испугался падали?

Рэп расправил плечи и последовал за ним. В этот раз Маленький Цыпленок не шел вразвалочку. Он стремительно рванул в темный холод ночи. Рэп бежал за ним следом, чувствуя, как немеют босые ноги. Они достигли домика мальчиков и вбежали внутрь.

Там было пусто и темно, огонь почти догорел. Маленький Цыпленок поднял холодную подстилку и обернул ею Рэпа, который бросил на пол свои подарки, чтобы завернуться поплотнее. Его спутник начал трудиться над огнем, помешивая угли, дуя и возрождая его к жизни. Очень скоро языки пламени опять заплясали в очаге. Потом он обернулся, внимательно смотря на Рэпа, который все еще дрожал. На Маленьком Цыпленке был только кожаный фартук, но холод явно не волновал его.

– Не идем завтра! Идем сейчас!

– Почему? – Одна мысль об этом была мучительна.

– Темное Крыло, Вороний Коготь. Мои братья гонятся за нами.

Так, значит, они хотят отомстить? Но человек, который только что умолял о смерти, вряд ли будет так стараться ее избежать. Это казалось Рэпу подозрительным.

– Мне нужна моя меховая одежда, – сказал он. Маленький Цыпленок нахмурился.

– Мех плохо! Кожа лучше! Я покажу тебе.

– Ты переносишь холод лучше, чем я. Это замечание нельзя было назвать особенно тактичным, и гоблин тяжело вздохнул.

– Да. Но теперь я смотрю за тобой.

– Почему я должен тебе доверять? Маленький Цыпленок вскочил на ноги и в ярости топнул ногой.

– Я смотрю за тобой! – закричал он.

Очевидно, Рэп нашел новый способ, чтобы унизить его. Лицо гоблина потемнело, а кулаки были так сжаты, что костяшки пальцев побелели. Рэп в недоумении молчал.

Наконец Маленький Цыпленок прорычал:

– Я твоя падаль, твой раб. Моя обязанность – смотреть за тобой. Куда мы идем?

– На юг. Через горы.

Маленький Цыпленок кивнул, как будто это было на соседней улице, а не в нескольких неделях пути.

– Я беру тебя. Мы идем сейчас.

Огонь разгорался все ярче, но Рэп все равно дрожал. Внезапно меховая подстилка была сдернута с него, и Маленький Цыпленок начал горстями шлепать на него медвежий жир, размазывая его отвратительно толстым слоем.

– Постой, это я и сам могу! – возмутился Рэп, пытаясь взять ведро.

Маленький Цыпленок резко отвел его руку и продолжал свое дело. Через минуту Рэп обнаружил, что жир действительно помогает от холода, если намазать его потолще. После этого гоблин помог ему надеть новый костюм, решительно отметая все протесты. Как ни странно, все вещи превосходно подошли, однако Маленький Цыпленок долго суетился, прилаживая и подтягивая завязки на поясе, запястьях и щиколотках, пока не был полностью удовлетворен. Затем он сказал: «Сиди!» – и принялся намазываться сам. Рэп попробовал помочь, вызвав взрыв возмущения, но затем ему позволили намазать спину своему рабу. Для падали Маленький Цыпленок вел себя уж слишком деспотически. Он надел свою старую одежду, сиротливо лежавшую у двери, сказал, что скоро вернется, и пропал в ночной темноте.

Рэп автоматически проследил за ним при помощи ясновиденья и отметил, что толпа гоблинов выходит из большого дома. Мальчики были готовы, и на месте поединка уже разожгли большой костер, чтобы зрителям было виднее. Маленький Цыпленок незаметно прошмыгнул за конюшней, пробрался в домик женщин и направился к кладовой.

Чип-Чип и Оперившийся Птенец уже появились в своих меховых одеяниях. Теперь Рэп отчаянно хотел ничего не видеть, но оказалось, что ясновидение нельзя выключить по своему желанию, во всяком случае тогда, когда происходят такие интересные события. Он попытался отвлечь себя, изучая лошадей в конюшне, ведь прибывшие привели с собой более двадцати костлявых пони, и надо не ошибиться, выбирая для побега самых лучших… но все равно он оставался зрителем поединка. Он знал, как зашатались оба юнца, когда бревно легло всей тяжестью на их плечи, как они начали дрожать от холода. Они не толкали и не дергали бревно, как Маленький Цыпленок, они просто стояли, упрямо уставившись друг на друга, напрягая силы, чтобы продержаться. Они простояли гораздо дольше Рэпа, но затем Чип-Чип упал как подкошенный. Оперившийся Птенец был тут же подхвачен и унесен в дом. Зрители тоже вернулись в помещение, двое из них тащили потерявшего сознание Чип-Чипа.

Маленький Цыпленок вернулся, неся небольшой мешок, почти все место в котором занимал кожаный сосуд с медвежьим жиром. Кроме того там лежали предметы для высекания огня, пара ножей, немного еды и длинная веревка, видимо для охоты или рыбной ловли. Откуда-то гоблин добыл два лука и два колчана стрел. Рэп был никудышным стрелком, но решил, что понесет свое оружие как запасное.

– Ешь! – Маленький Цыпленок сунул ему в руку несколько жестких лепешек. На вкус они напоминали сено с медом, но Рэп умирал от голода и набросился на них с жадностью.

Маленький Цыпленок тоже ничего не ел в тот день, он бодро чавкал, усевшись у двери. Тепло очага, видимо, казалось ему слишком сильным. Но и с набитым ртом он продолжал говорить в своей обычной лаконичной манере:

– Луна взошла. Идем к деревне Дикобраза. Теперь не спешим. Чип-Чип делает хорошее зрелище. Оперившийся Птенец не выдержал бы так долго.

– Откуда ты знаешь? – спросил Рэп, поежившись. Он мог видеть, что Оперившийся Птенец уже сидит на почетном возвышении и принимает поздравления с новым именем. Он оправился гораздо быстрее, чем в свое время Рэп.

– Хорошая кровь! – объяснил Маленький Цыпленок. Два года назад его брат, Хорошенький Птенчик, проиграл Вороньему Когтю и держался молодцом, это было лучшее зрелище за многие годы. – Сначала ему вырвали ногти на ногах. Не кричал. Сказал спасибо. Потом камнем раздробили пальцы на ногах, по одному. Сказал спасибо. Все хлопали. Потом… Рэп потерял аппетит.

– Я не хочу слушать! – закричал он. На мгновение привычный насмешливый огонек показался в глазах Маленького Цыпленка.

– Потом вынули острую палочку из огня…

Если Рэп не мог слышать о таких вещах даже тогда, когда они не касались его лично, то это был хороший способ поквитаться с ним. Так что Маленький Цыпленок продолжал рассказ о «зрелище», не упуская ни одной детали. Он говорил об этом с восхищением и, казалось, искренне сожалел, что ему не дали возможности превзойти Хорошенького Птенчика. Рэпа начало мутить, и гоблин наблюдал за его реакцией с горьким удовлетворением.

Когда они окончили трапезу, Рэп уже знал, что Чип-Чип висит в центре комнаты, ожидая начала своих мучений. Они должны поскорее убраться.

– Давай пойдем! – сказал он. Интересно, успеет ли он замерзнуть до смерти до того, как Чип-Чип умрет? – Сколько мы берем лошадей?

Маленький Цыпленок нахмурился.

– Не лошадей. Бежать.

– Бежать всю дорогу? Без лошадей?

– Лошади? – Маленький Цыпленок презрительно сплюнул. – Лошади – для младенцев и старых женщин. Мужчины бегают.

Прежде чем Рэп успел возразить, горсть медвежьего жира была выплеснута на его лицо. Маленький Цыпленок распределял жир очень умело, смазывая губы, веки Рэпа и даже его ноздри изнутри. Затем он надел на голову фавна капюшон и натянул на лицо маску, подобную которой тот никогда не видел, так что его лицо было полностью закрыто, кроме глаз и ноздрей. То же он сделал и сам и повернулся к двери.

Теперь разговаривать стало почти невозможно. Гоблин был явно настроен серьезно, они действительно направлялись к горам. Маленький Цыпленок неторопливо побежал сразу же, как только его мокасины коснулись снега. Рэп последовал за ним, не веря, что их предприятие увенчается успехом. Весь путь бежать? Да ледяной воздух выморозит их легкие за несколько минут!

Они выбежали за ворота и направились через поляну.

Два человека против целой пустыни? Два мальчика… Сейчас Рэп чувствовал себя гораздо более уязвимым, чем когда они отправлялись из Краснегара с Андором. Возможно, это было из-за отсутствия лошадей, а может быть, он просто повзрослел. И они только вдвоем! Андору он полностью доверял, а разве можно доверять Маленькому Цыпленку, который вполне мог постараться захватить его в плен, чтобы претворить свои блестящие идеи в жизнь? Да, решил Рэп, еще один спутник сделает его жизнь значительно спокойнее.

Флибэг, спокойно спавший в ямке, вырытой в снегу, резко поднял голову, как будто заслышав зов. Он поднялся и встряхнулся, прогнулся, потянул сначала свои передние ноги, потом задние. После этого он пересек поляну широкими волчьими прыжками и скрылся в лесу.

4

Кожаная одежда действительно была лучше меховой – для бега. Она ничего не весила, она выпускала пот, но не впускала холодный ветер, а ноги постоянно были в движении в мягких мокасинах и не мерзли. Защищенный жиром и кожей, Рэп бежал трусцой вслед за Маленьким Цыпленком по снегу, залитому лунным светом, и понемногу начинал чувствовать себя увереннее. Флибэг вскоре нагнал их и занял место впереди.

Пробежав около лиги, а то и больше, Маленький Цыпленок перешел на шаг. Он сбил сосульки у себя под носом, чтобы снять маску, но когда Рэп поднял руки в рукавицах, собираясь сделать то же, гоблин просто стукнул его по рукам.

Красный и запыхавшийся, он какой-то момент изучал Рэпа, затем спросил:

– Натер что-нибудь?

Рэп пробормотал что-то нечленораздельное и покачал головой.

Маленький Цыпленок кивнул с мрачным удовлетворением.

– Хорошо бежишь, городской парень. Рэп улыбнулся про себя, но кивнул.

– Так побежим быстрее?

Рэп кивнул уже с меньшей уверенностью, и гоблин усмехнулся, застегивая маску. Однако после этого Маленький Цыпленок продолжал бежать в том же темпе.

Любой житель Краснегара должен был иметь хорошие ноги. Рэп надеялся, что после его недельного путешествия верхом он будет в лучшей форме, чем Маленький Цыпленок. Но проходили часы, и он понял, что ошибался. Все плыло перед глазами: снег и деревья, тени и лунный свет. Сердце колотилось, ледяной вдох следовал за горячий выдохом. Легкие болели от холодного воздуха. Флибэг держался на некотором расстоянии впереди. Маленький Цыпленок почти все время бежал, лишь изредка переходя на шаг. Иногда им приходилось двигаться, подняв руки, чтобы отводить нависшие над головой ветви, иногда они ползли со скоростью улитки, продираясь сквозь бурелом. Но чаще всего они просто бежали. Рэп был бы не в силах поддерживать разговор. Скоро он вообще перестал что-либо соображать и чувствовать, кроме упорного самоубийственного желания доказать, что городской парень способен не отстать от гоблина.

* * *

Как раз перед заходом луны они добежали до деревни племени Дикобраза. Услышав лай собак, Маленький Цыпленок снял маску. Прежде чем войти в дверь, он пропустил Рэпа вперед. К этому времени Рэп слишком устал, чтобы чему-то удивляться, но его приняли как Плоского Носа из племени Ворона безо всяких вопросов. Большинство жителей деревни отправилось в их деревню, чтобы посмотреть на зрелище, но здесь оставались два молодых человека, много стариков, а также дети, слишком маленькие, чтобы путешествовать.

Деревня была построена по тому же плану, что и в племени Ворона, разве что немного побольше. Войдя в помещение, Рэп почувствовал непереносимое тепло. Впрочем, в комнате не могло быть жарко, потому что жильцы уже успели улечься, а огонь вновь разводили для гостей. Пальцы Маленького Цыпленка проворно развязали завязки его костюма, и он с облегчением разделся, сел у очага и с жадностью выпил то, что ему дали. Его сознание застилала пелена, подобная дыму, плывущему под потолком. Все, что он хотел, это спать, спать, спать…

Затем Маленький Цыпленок уложил его на полу у очага и принес ведро с неизбежным медвежьим жиром. Он внимательно осмотрел ноги Рэпа, затем сделал массаж, умело расслабляя сведенные мышцы и успокаивая боль. Это было божественно.

– Мягкий, городской парень! – презрительно буркнул он.

Рэп не мог не согласиться, уверенный, что не прошел бы сейчас и двух шагов. Когда массаж закончился, он предложил сделать то же самое для Маленького Цыпленка, хотя и не мог похвастаться особым умением.

Глаза молодого гоблина загорелись гневом.

– Для падали?

Может быть, он и не нуждался в массаже. Он выглядел таким же свежим, как и в начале их пути, несколько часов назад. Прихватив тарелку с едой, поставленную хозяевами у очага, гоблин направился к двери. Ясновидение подсказало Рэпу, что он пошел в дом для мальчиков.

И только тогда Рэп осознал, почему именно его пропустили вперед для знакомства и почему болит кожа вокруг глаз, – раньше он этого не чувствовал. Он быстро проглотил поданную еду, поблагодарил хозяев, завернулся в меховую подстилку для сна и только тогда подумал, что скажет на это Иное.

* * *

Казалось, он едва успел закрыть глаза, как Маленький Цыпленок уже тряс его за плечо, а потом опять сделал массаж, чтобы размять сведенные во сне мускулы. После этого он сурово приказал Рэпу выйти освежиться. Как только этот новый раб начал одевать Рэпа, две женщины бросились готовить еду для гостей. Маленький Цыпленок исключительно серьезно относился к своим обязанностям, будь то долгие мучения для развлечения публики или забота о своем хозяине. Он не позволял Рэпу делать ничего, что мог бы сделать сам, даже завязывать шнурки. От Рэпа же он не принимал никакой помощи. В собственных глазах он был не мужчиной и не мальчиком, а падалью, собственностью, которая должна приносить пользу, оберегая этого хрупкого негоблина.

Без единого слова он двинулся на юг. И если бы не первые проблески восходящего солнца в небе, Рэп никогда бы не поверил, что провел в племени Дикобраза целую ночь.

* * *

Так же проходили и следующие дни. Каждое утро Маленький Цыпленок получал указания. К ночи они доходили до очередной деревни. Разговаривать в масках было невозможно, а к вечеру Рэп был слишком измучен, чтобы попытаться поговорить с гоблином. Так или иначе, его спутник отказывался оставаться в доме для мужчин после того, как делал Рэпу массаж и устраивал его на ночь.

Рэп иногда разговаривал с хозяевами, но он не мог сообщить им ничего интересного, а их новости ничего не значили для него. Ответом на его вопросы о Дараде была сердитая тишина – уже тем, что спрашивает, он нарушал неписаные законы гостеприимства. С ним всегда обращались вежливо и не отказывали в приюте, но держались настороженно, отчасти из-за того, что он не был урожденным гоблином, главным же образом из-за Маленького Цыпленка. Иметь раба было преступлением. Рэп нарушил правила, не дав побежденному противнику той смерти, которой он желал и заслуживал.

Постепенно Рэп полностью оправился, чему особенно помогли огромные порции еды каждый вечер. В основном это было свежее мясо, которое в Краснегаре считалось большой роскошью. Со временем Маленький Цыпленок стал передвигаться быстрее, но незначительно – деревни были расположены на расстоянии одного дня пути и большая скорость ничего бы не дала. Световой день становился все длиннее, поскольку весна приближалась, а путешественники значительно продвинулись на юг.

На шестое утро, перед тем как завязать маски, Маленький Цыпленок остановился и посмотрел на Рэпа с хитрым блеском в глазах.

– Племя Лосося, – сказал он, – потом Орла, потом Лося. Три дня?

– Ну да.

– Или переночуем в снегу, а потом у Лосей. Два дня? Даже намек на вызов со стороны Маленького Цыпленка был непереносим.

– Давай так, – ответил Рэп.

– И побежим быстрее? – Глаза гоблина расширились.

– Так быстро, как ты захочешь!

– Городской парень! – захохотал Маленький Цыпленок и презрительно кинул горсть жира прямо в лицо Рэпу.

* * *

Несколько часов спустя помрачневший от напряжения Рэп начал удивляться, почему его товарищ не взял с собой еды, если в конце пути их не ожидает жилье. Ответ был ясен – гоблин привык жить в лесу. Они остановились, когда Маленький Цыпленок решил, что бежать уже слишком темно, – он не знал, что Рэп видит в темноте. Он развел костер, а потом еще два. Лучше три маленьких огня, чем один большой, пояснил он и тут же заорал от бешенства, когда Рэп попробовал помочь собирать хворост. Когда понадобилось ведро, чтобы растопить снег, гоблин использовал свой заплечный мешок, бросая туда горячие камни. Полученная вода, на которую Рэп с жадностью набросился, имела довольно странный вкус.

– Я найду еды! – объявил Маленький Цыпленок. Он недовольно показал на Флибэга, которого до сих пор полностью игнорировал. – Ты держишь его здесь?

Рэп кивнул. Он был рад такой компании, особенно теперь, когда сидел в чаще леса, в темноте, среди плотно обступивших поляну чернеющих елей, и думал, что будет делать, если Маленький Цыпленок не вернется. Флибэг же спокойно спал в ямке, вырытой им в снегу.

Но Маленький Цыпленок вернулся, да еще очень быстро. Он нес двух белых зайцев, пойманных вне пределов видимости Рэпа, так что тот не знал, как это удалось гоблину. Сам юноша вряд ли справился бы быстрее, даже если бы ему пришлось бежать за ними на рынок.

Гоблин оказался также и прекрасным поваром, будь он проклят!

Их лагерь располагался в низине, наполовину засыпанной снегом. Как оказалось, это было не случайно. Как только путники поели, Маленький Цыпленок начал рыть в снегу пещеру, как это делают собаки, и опять с возмущением отверг помощь. Сделав пещеру достаточно глубокой, он наломал еловых лап. Рэп опять попробовал помочь ему, и теперь гоблин не протестовал. Он просто продемонстрировал свое превосходство в силе, легко отломав толстую ветвь, с которой не справился Рэп. Юноше пришлось сдаться и вернуться к костру. Наконец пещера была выложена еловыми лапами к полному удовлетворению Маленького Цыпленка. Он вылез и позвал Рэпа.

– Ты первый, – сказал он. – Я потом. Закрою вход.

– А как насчет Флибэга? Он бы нас согрел. В темноте Рэп не мог видеть выражения лица Маленького Цыпленка, но знал, что тот недолюбливает собаку.

– Он не пойдет, – сказал он неохотно.

– За мной пойдет.

После минутной паузы гоблин очень тихо сказал:

– Покажи.

Рэп заполз в пещеру и позвал собаку, не произнеся ни звука. Флибэг проснулся, подбежал и заглянул внутрь, чтобы посмотреть, что хочет его друг. Затем послушно вполз и улегся рядом с Рэпом, обдав его зловонным дыханием и шевеля ветки хвостом.

Пещера представляла собой узкий туннель, и трудно было представить, как здесь может уместиться кто-то третий, однако Маленький Цыпленок лег на спину и влез, отталкиваясь ногами, потом нагреб ногами же кучу снега, чтобы закрыть вход. Это было нелегко, и, когда он кончил, он тяжело дышал, лежа вплотную к Рэпу. Наверняка Рэпу будет тепло этой ночью в закрытой пещере, защищенной от ветра, между двумя спутниками.

Внутри было темно, да и лицо Маленького Цыпленка было слишком далеко, чтобы его можно было рассмотреть, но Рэп знал, что сейчас на нем застыло задумчивое выражение. Он ждал вопроса.

– Как ты это делаешь? – прозвучал шепот у самого его уха.

– Не знаю, Маленький Цыпленок. Я говорю мысленно. Это действует и на лошадей, но еще больше на Флибэга.

Некоторое время гоблин смотрел в пространство, потом спросил:

– Это ты сбил меня с ног в поединке? Вот оно!

– Да. Это были не Боги. Это сделал я.

Рэп и сам не знал, почему он признался в этом. Дело не в том, что ему хотелось похвастаться. Скорее он очищал свою совесть. Он почувствовал, как открылся большой рот рядом с ним, обнажая крупные зубы, и какое-то мгновение Рэп ожидал, что они вопьются в его горло.

Но это была улыбка. Не зная, что его могут видеть, Маленький Цыпленок улыбался в темноте тому, что городской парень так ловко обставил его. Через минуту он сказал с усмешкой:

– Хороший противник! Не знал. Теперь знаю.

Больше гоблин ничего не добавил. Он так и лежал, ухмыляясь в темноте, когда Рэп заснул.

Не признавая никаких правил, гоблин не возмущался тем, что Рэп выиграл не совсем честно. Он был рад узнать, что его победил обычный человек, а не Боги, – к такому выводу пришел Рэп.

Но он ошибался.

На следующее утро три фигуры вылезли из пещеры и сразу оказались в густом тумане. Лес был виден всего на несколько ярдов, остальное терялось в сплошной белизне. Неподвижный, пронизывающе холодный и предательский туман делал все дороги похожими одна на другую.

– Хорошая пещера, – саркастически произнес гоблин. – Останемся надолго.

– Юг вон там. Я поведу.

– Будешь ходить кругами. Рэп покачал головой.

– Я-то не буду. На юг – это к реке, затем вверх по ней до деревни Лося, правильно?

Его спутник пожал плечами, должно быть, думая, что разминка не принесет вреда, всегда ведь можно вернуться по своим следам или вырыть новую пещеру. Так что в этот день Рэп бежал трусцой впереди через сплошную белизну, прочерченную кое-где темными стволами деревьев, а молчаливый гоблин следовал за ним. Река появилась именно там, где и должна была быть, и они побежали вдоль нее. Ясновидение подсказало Рэпу, где лучше перейти по льду и как пробраться через лес, так что он привел Маленького Цыпленка прямо к двери дома.

Рэп думал, какое чувство вызовет у гоблина эта его сверхъестественная способность. Страх? Уважение? Но когда кожаная одежда была снята, Маленький Цыпленок только улыбнулся, чем-то очень довольный, и ничего не сказал.

_Рэп подошел к очагу и был представлен хозяевам, после чего последовали обычные объятия скользких от жира рук. Маленький Цыпленок появился с неизменным ведром жира.

– Мне теперь это не нужно! – твердо сказал Рэп. – Мои ноги достаточно сильны. Никакого массажа.

Он повернулся спиной, забыв, что Маленький Цыпленок крайне серьезно относится к своим обязанностям и к тому же превосходный борец. Без всякого предупреждения Рэп был брошен на пол, а гоблин уселся на него сверху. В этот раз зрители наслаждались массажем значительно больше, чем сам Рэп.

* * *

Племя Рыси… Новая деревня Орла…

В деревне Бобра они четыре дня пережидали снежный буран, а ветер завывал вокруг бревенчатых изб, как стая гигантских волков. Холод был настолько непереносим, что даже Маленький Цыпленок одевался, чтобы перебежать из одного дома в другой или выйти по нужде. Гоблины натянули веревки от дома к дому, чтобы не потеряться в снежной мгле и не замерзнуть в нескольких шагах от двери.

Большую часть времени Рэп проводил в размышлениях. Они были в дороге уже четыре недели. Возможно, король уже умер, а Инос ничего не знает. Или ей сказали?

Он наблюдал за гоблинами, ведущими зимой довольно однообразную жизнь, а они старательно не замечали его, пока законы гостеприимства не требовали предложить ему еду или питье. Переносил насмешливое презрение Маленького Цыпленка в те редкие минуты, когда тот появлялся в доме мужчин. Рэп страстно желал, чтобы его талант общения с животными распространялся также на людей, как у Андора. И опять его мысли возвращались к Андору.

Король Холиндарн знал слово силы – так сказал Андор. Если Андор пошел на такие жертвы, чтобы выманить слово у Рэпа, то он, скорее всего, попытается узнать и слово короля.

Слова передаются на смертном одре. Если Инос вернется домой вовремя, отец скажет ей слово, передающееся со времен Иниссо. Рэп чувствовал все большую уверенность, что Дарад опять превратится в Андора, а Андор постарается разыскать Инос в Кинвэйле. Он использует свое сверхъестественное обаяние, чтобы завоевать ее доверие, затем поедет с ней в Краснегар. Нужно обязательно сказать ей о болезни отца, но нужно также предупредить ее насчет Андора.

Тот выиграл неделю, пока Рэп был пленником в племени Ворона. Он может и сейчас выгадывать время, если успел уже перевалить через горы и буран не застал его. Как только погода успокоится, Рэп попросит Маленького Цыпленка прибавить шагу. Уж он как-нибудь выдержит!

Наконец буран кончился. Их поход продолжался, и теперь это была не только проверка на выживание, теперь это было еще и состязание. Бег продолжался дольше, остановки становились короче. Маленький Цыпленок бросал вызов, а Рэп упрямо принимал его. Он бежал до тех пор, пока кровь не начинала идти у него носом, а жизнь казалась бесконечной мукой.

Это было безумием. Рэп безошибочно выбирал дорогу, но Маленький Цыпленок вполне мог подвернуть ногу, и тогда их обоих ждала бы смерть в пустынном лесу. Оба знали это. Рэп не хотел признавать, что он хоть в чем-то уступает гоблину. Но он был слабее, и Маленький Цыпленок мог всегда заставить его почувствовать это. Необычные способности Рэпа он просто игнорировал, так что они не брались в расчет. С каждым днем гоблин увеличивал нагрузку. Рэп презирал себя за слабость, но не хотел сдаваться. Он хитростью отнял у гоблина возможность пытать его, теперь же он пытал себя сам. Его мучения если и не были такими острыми, то длились дольше – намного дольше, день за днем сплошных мучений.

Чем больше он старался, тем насмешливее блестели глаза у гоблина… и Рэп старался еще больше.

Однажды ночью юноше показалось, что ему выпала удача. Это был самый тяжелый день – впрочем, каждый день казался тяжелее предыдущего, и Рэп едва стоял на ногах, собирая хворост для костра. Гоблин уже не возражал против этого, поскольку помощник из него был явно никудышный.

Вдруг, через боль и усталость, Рэп ощутил движение в пределах ясновидения. Он выпрямился, мысленно поискал и решил, что это маленький олень. Сделав знак молчать, он послал Флибэга кругом, чтобы обойти дичь сзади и погнать на них. Маленький Цыпленок, недоумевая, но не смея возражать, уселся и стал наблюдать. Рэп натянул лук, прицелился и ждал, дрожа от усталости и напряжения, внимательно отслеживая приближение жертвы. Олень вырвался из кустов прямо на поляну, в том месте, где Рэп и ожидал, и он выстрелил – и промахнулся.

Вроде бы даже и не торопясь, Маленький Цыпленок встал, взял лук из руки Рэпа, нагнулся, чтобы поднять стрелу, прицелился, выстрелил и безошибочно поразил животное прежде, чем оно скрылось за деревьями. После этого он с ослепительной улыбкой протянул лук Рэпу.

Чувствуя себя несчастным, Рэп молча наблюдал процесс свежевания и приготовления еды. Именно нечеловеческая усталость заставила его руку дрогнуть. Даже плохому стрелку было трудно промахнуться по такой цели. Он захотел продемонстрировать свое превосходство и опять оказался в дураках. Каждая мышца, каждый сустав ныли от усталости. Казалось, что их последний переход длился несколько дней. Догадайся он заметить положение луны в момент выхода, он бы знал, сколько времени прошло. Теперь же Рэп знал только, что они бежали много-много часов. Юноша был настолько измучен, что сомневался, сможет ли он съесть хотя бы кусочек оленины. Ему требовалось усилие, чтобы держать глаза открытыми, грудь горела, ноги болели. А Маленький Цыпленок выглядел так, как будто только что встал с постели. Для каждого человека существует предел, до которого он способен терпеть такие муки, и Рэп был уверен, что уже достиг его. Почему же не признать, что состязаться с гоблином бесполезно? Кому какое дело? Что это изменит?

И тут Рэп увидел, что гоблин, сидящий на корточках у костра, рассматривает его с обычной улыбкой превосходства.

– Теперь ешь, Плоский Нос. Потом спим? Или еще бежим?

Рэп в упор посмотрел на самодовольно ухмыляющееся лицо. Что-то плакало в его душе, когда он ответил:

– Конечно, побежим еще!

5

Звук дождя, барабанящего по стеклу, сменился стуком отдельных капель. В дальнем конце комнаты в большом камине сонно потрескивали дрова. Где-то вдали хлопнула дверь. Дождь был предвестником весны, и Инос опять восхитилась, что весна здесь наступает так скоро. Старый добрый Краснегар еще долгие месяцы будет находиться под железной пятой зимы, здесь же она вчера собирала подснежники. Цветы! Деревья не производили на нее особого впечатления, но цветы – это какое-то чудо.

Было сонное послеобеденное время, и Инос сидела, поджав ноги, в большом кресле в библиотеке, держа на коленях какую-то заумную книгу, написанную старинным, трудно читаемым шрифтом. У камина тетушка Кэйд клевала носом над любовным романом. Еще несколько дам и кавалеров делали вид, что читают. Инос очень старалась разобрать буквы, но готова уже была признать поражение. Конечно, она могла бы попросить библиотекаря перевести для нее ключевые отрывки, но она была почему-то уверена, что чтение этого тома посчитали бы не подходящим для нее. Ей, разумеется, не откажут, но перевод займет много времени, а тем временем книга куда-нибудь денется.

Весна! За ней придет лето, и ее корабль будет готов к отплытию в Краснегар. Она вздохнула и стала глядеть в окно, рассеянно накручивая на палец золотой локон. Вернуться в Краснегар? Если быть честной, она теперь не так уж хотела этого. Она очень скучала по отцу, но и только. Там не было ни единого человека, равного ей по положению, и ни одного ровесника, который бы понял что-либо из рассказов о Кинвэйле.

Инос бросила взгляд на засыпающую тетушку Кэйд, удивляясь, как она пережила такое. Сорок лет, если не больше, та жила в Кинвэйле как жена, а потом вдова, а потом все бросила и поехала в Краснегар, чтобы заменить мать внезапно осиротевшей племяннице. Племяннице, которая даже не способна была это оценить, пока не увидела сама, чем пожертвовала для нее тетка. Вернуться в застывший, изолированный от мира Краснегар, когда Кинвэйл предлагал столько развлечений!

А она? Конечно, нужно возвращаться. В этом не приходилось сомневаться. Летом она вернется, незамужняя и даже не обрученная.

Уже прошло пять месяцев с тех пор, как уехал Андор.

Тетушка Кэйд и ее сиятельство герцогиня испробовали всех своих кандидатов. Долгий парад искателей ее руки, начавшийся великолепным Андором, завершился теперь ужасным проконсулом Игинги. Если Андор был случайностью, то Игинги был катастрофой. Он не был приглашен в Кинвэйл для знакомства с Иное, в этом ее с горячностью уверила тетка. Кроме того, он был вдвое старше ее и уже женат. К несчастью, сам Игинги совершенно не считал это препятствием. Он был худшим из ухажеров, да и вообще худшим из всех. В данный момент в имении гостили несколько молодых людей, достойных если не разделить с девушкой жизнь, то хотя бы скрасить ей одиночество. Но сейчас ни один не решался подойти к Иное, боясь угрожающих взглядов проконсула. Тот вел себя так, как если бы принцесса была его собственностью.

Одной из причин, приведших ее в библиотеку, бьшо как раз желание избежать назойливого внимания Игинги. А библиотека была последним местом, где его можно бьшо увидеть.

А как красиво Андор читал стихи!

Никто никогда не мог сравниться с Андором. Конечно, Инос никак не ожидала этой мгновенной, как молния, вспышки страсти. Принцессе подобало больше учитывать положение в обществе, остальное же должно бьшо быть просто приемлемым. Достаточно бьшо, чтобы человек не бьш совсем уж отвратителен. Но сейчас, даже стараясь судить объективно, Инос не могла найти ни одного подходящего ей жениха – кроме Андора. А от мысли о нем придется отказаться. Пять месяцев…

Принцесса подняла книгу и сделала еще одну попытку. «Краткая история незабвенного и горячо любимого доброго волшебника Иниссо, его наследников и последователей, с кратким описанием их дел и свершений». Безумно скучно, но актуально. Странным человеком бьш этот Иниссо! Почему ему понадобилось строить свою башню на далеких берегах Зимнего океана? Еще более странно, почему он разделил наследство? То, что он распределил между тремя сыновьями свои магические знания, было очень странно для волшебника. Инос обнаружила частые упоминания, что и в их роду должны передаваться какие-то волшебные знания. Надо будет спросить отца, когда она вернется домой. Принцесса улыбнулась, представив своего практичного, трезво мыслящего отца, тайком совершающего какие-то магические ритуалы.

Она так и не собралась тогда побывать в забытой комнате наверху главной башни.

Любопытно, что здесь, в Кинвэйле, ей попался этот старый том. Углы страниц были сильно потрепаны, видимо, его много читали на протяжении веков. Но кто? Понятно, что род, правящий в Кинвэйле, тоже происходит от Иниссо. Инос и вислогубого Анджилки связывало родство не только через Иниссо, но и через последующие многочисленные родственные браки. Так же как и со зловещим Калкором Гаркским.

Кэйд заметила большую книгу на коленях Инос и спросила, что это. Первой реакцией тетки было одобрение – легкомысленная племянница начала наконец чем-то интересоваться, но затем его сменила какая-то странная неуверенность. Инос не могла представить свою тетку, читающую нечто столь скучное, но, зная Кэйд, можно было допустить, что она прекрасно знакома с сутью книги, причем гораздо лучше, чем Инос после всех ее усилий. Принцессе очень хотелось обсудить прочитанное с кем-нибудь, но вот с кем?

Дверь библиотеки бесшумно отворилась, чтобы впустить лакея, неуклюжего лакея с детским лицом. Он озирался вокруг, явно ища кого-то.

Итак, за весной придет лето, и Инос вернется в Краснегар с тетушкой Кэйд, а через год или два они опять приедут в Кинвэйл, чтобы сделать новую попытку. Она еще достаточно молода. Не может быть, чтобы Андор был единственным привлекательным мужчиной в мире.

Дождь опять забарабанил по окнам, громче, чем обычно, и Инос повернулась к окну. Почему Боги были столь жестоки? Почему идеальный возлюбленный появился так рано, прежде чем она могла оценить его превосходство над другими, а затем был так безжалостно отнят у нее? Конечно, он не дал ей сойти с ума от скуки. Он промелькнул в Кинвэйле, точно метеор. За несколько коротких недель он научил ее, как надо жить, показал, какой должна быть жизнь. Но сравнивать Кинвэйл, в котором гостил Андор, и Кинвэйл без него было все равно, что сравнивать Кинвэйл с Краснегаром. После отъезда красавца здесь опять стало мрачно и пусто. Андор искрился весельем от восхода до поздней ночи и был для Инос неиссякаемым источником жизнерадостности, развлечений, лести, серьезных бесед, короче – самой жизни.

Пять месяцев! Теперь, став более взрослой и зрелой, Инос многое начала понимать. Неудивительно, что тот наивный ребенок, которым она была, не мог представлять серьезного интереса для такого повидавшего мир человека, как Андор. Но он пожалел ее и развлекал, чтобы как-то поддержать. Потом же, увидев, что невольно вызвал горячую девичью любовь, нашел тактичный способ покончить с этим. Драматичное исчезновение в ночной темноте, романтическая история о долге, чести и опасности воспринимались гораздо менее болезненно, чем если бы он просто сказал, что его ждут более важные дела и пора прощаться. Он знал, что Инос быстро повзрослеет и тогда, когда она уже будет крепко стоять на ногах, как сейчас, сама поймет, что все это был мираж. И так будет лучше.

Чей-то кашель привлек ее внимание. Молодой лакей растерянно переминался с ноги на ногу перед тетушкой Кэйд, решая сложную задачу, как разбудить спящую герцогиню, не переполошив при этом все остальное благородное общество, дремлющее в соседних креслах.

Должно быть, портнихи принесли на примерку платья для Весеннего бала. Инос забавно было посмотреть, как молодой человек решит задачу. В романтических легендах в подобных случаях применялся поцелуй, но, попробовав этот способ в библиотеке Кинвэйла, лакей рисковал быть опаленным дыханием самой драконши.

Даже в таком юном возрасте Андор решился бы на поцелуй, и это сошло бы ему с рук, подумала Иное.

Юноша в отчаянии обвел глазами комнату и встретил ее взгляд. Инос пожалела его и кивнула.

Вот так и Андорпожалел ее. Андор показал ей, чего требовать от влюбленного, и скорее всего сделал это сознательно. При этом он настолько поднял планку, что она, возможно, никогда не найдет достойную пару. Скала Крас-негара казалась теперь могильным камнем. Такой человек, как Андор, имел в своем распоряжении всю Пандемию, ему не было нужды запирать себя на краю света. Принцесса имела свои обязанности. Она проживет свои дни на скале, но просить кого-то разделить с ней жизнь там… В миллионный раз Инос задумалась о том, что по иронии судьбы принцессы часто значительно менее свободны в своих поступках, чем любой крестьянин.

Лакей подошел к ней и поклонился. Инос подумала, что это Гавор, о котором говорила ее любимая парикмахерша, и если даже часть этих рассказов была правдой, то Гавор был малый не промах. Но теперь на его мальчишеском лице было лишь вежливое внимание.

Инос едва удержалась, чтобы не подсказать ему попробовать разбудить Кэйд поцелуем. Теперь она знала, что излишняя фамильярность только нервирует слуг, им было гораздо проще, когда существовали четкие границы между ними и знатью.

– Можешь оставить мне сообщение, а я передам его герцогине, – сказала она.

Гавор, если это был он, даже не старался скрыть свое облегчение.

– Это очень любезно с вашей стороны, мадам! Ее светлость просит вас и вашу тетушку пожаловать к ней, как только' вам будет удобно.

Так это не платья к балу! Инос захлопнула книгу так громко, что разбудила половину спящих в библиотеке, и бросила на мальчишку такой свирепый взгляд, что он покраснел до ушей. Неужели он не мог подойти прямо к ней, вместо того чтобы переминаться с ноги на ногу перед тетушкой Кэйд? Иногда кажется, что у этих слуг совсем нет мозгов! Но она спокойно поднялась и сказала:

– Спасибо.

Надо разбудить Кэйд. Экка не любила ждать, а Инос обязательно надо было успеть зайти в свою комнату, чтобы причесаться.

* * *

Будуар вдовствующей герцогини, который Инос воспринимала как несвятую несвятых, был олицетворением безупречного вкуса ее сына. Он был одновременно большим и светлым, торжественным и интимным. Сочетание белого с золотом и бледно-голубого давало ощущение великолепия и роскоши, однако не подавляло. Стены были затянуты шелком и украшены лепкой, мебель была белой с позолотой. Облака прозрачных кружев закрывали большие окна. Иное, надо заметить, они напоминали сеть паука. Веселое потрескивание огня в большом мраморном камине заглушало звук дождя, комната была жарко натоплена в расчете на старые кости хозяйки.

Войдя в комнату вслед за тетушкой Кэйд, Инос увидела сначала саму Экку, восседающую в своем любимом кресле, положив нога на вышитую скамеечку. Ее кресло было выше других, так что она могла чувствовать себя сидящей на троне. Рука с темными венами покоилась на набалдашнике трости, стоящей строго вертикально. На старой герцогине было платье из атласа цвета слоновой кости с высоким воротом и длинными рукавами, а седые волосы были уложены так тщательно, что напоминали полированный мрамор и странно сочетались с сухим морщинистым лицом цвета грецкого ореха.

Остальные стулья были поставлены полукругом перед ней. Из одного как раз поднимался дородный герцог в аквамариновом камзоле. Он выглядел смущенным и растерянным, казалось, что-то его мучило, и его обвислая нижняя губа была еще мокрее, чем обычно. Интересно, не сосал ли он до сих пор палец?

Рядом с ним стоял уже успевший подняться противный проконсул Игинги, суровый грубый человек сорока с лишним лет. Фу! Его волосы были пострижены так коротко, что угловатая голова казалась лысой. Как обычно, он был с ног до головы одет в бронзу и кожу, от кирасы до поножей. Танцевать с ним было все равно что бороться с бочкой воды. Как всегда, он держал под мышкой шлем – должно быть, ужасно боялся землетрясений и не доверял потолкам Кинвэйла. Другие офицеры, гостившие здесь, никогда не носили форму постоянно. Его жена, женщина слабого здоровья, редко появлялась на публике, и он полностью игнорировал ее существование, преследуя Иное. Единственными темами его разговоров были его военная карьера и его огромный успех в уничтожении гномов на прежнем месте службы. Он был настолько отталкивающим, что даже тетушка Кэйд редко могла найти для него любезное слово.

И чего же ради их позвали, гадала Иное, приседая перед вредной старухой, возвышающейся на своем кресле, перед медлительным герцогом, неловко поклонившимся им. Перед отвратительным Игинги она присела не так глубоко, а ведь тут был и еще один человек, стоящий у окна…

Андор!

Мир замер. Это был Андор, действительно Андор. Она узнала этот божественный профиль, как только мужчина шевельнулся. Он был в том же голубом камзоле и белых панталонах, как в первый день их встречи, только теперь на нем был еще и плащ темно-синего бархата, отороченный горностаем и ниспадающий до башмаков с серебряными пряжками. Андор медленно повернулся, чтобы посмотреть на нее, не обращая внимания на ее тетку и всех остальных. Темные глаза не отрывались от Иное.

Настоящий мужчина, каким он и должен быть!

Он был бледным и похудевшим… неужели ему пришлось перенести какие-то тяжкие испытания? Нет сомнений, что Андор встретил их стойко и мужественно. Вероятно, что-то и сейчас его мучило, потому что в этих незабываемых глазах вместо искрящегося веселья, которое она так любила вспоминать, застыло выражение горя.

Андор подошел к Иное, и она попыталась улыбнуться, всеми силами стараясь не выдать своего потрясения. Он взял ее руки и склонился над ними. Его глаза уже сказали ей очень многое – здесь бьио заботливое внимание, радость от того, что он видит ее… и глубокая печаль.

Печаль?

Наконец он произнес:

– Моя принцесса!

– Андор! – только и смогла вымолвить Иное. Его принцесса! Действительно его.

Наконец Андор заметил Кэйд и поклонился ей.

– Андор! – просияла она. – Как мило, что вы опять с нами! И старая ведьма в высоком кресле не упустила ни малейшей детали этой встречи.

– Садитесь, дамы, – прокаркала она тонким старческим голосом.

Не в силах оторвать взгляда от Андора, Инос позволила ему проводить себя до кресла, а потом следила, как он прошел и сел напротив нее, грациозно отведя плащ в сторону. Кэйд и другие мужчины тоже сели.

Что плохого могло случиться?

– Андор принес новости для тебя, Кэйдолан, – сказала Экка.

– Для меня, Андор? – осторожно спросила Кэйд, бросая быстрые взгляды на Иное, Андора и остальных. Для нее это было нехарактерно.

– Ваше сиятельство, – заговорил Андор, отводя глаза от Иное, – мне очень жаль, что я должен сообщить вам плохие новости. Ваш царственный брат… он серьезно болен.

Инос ахнула, но тетушка Кэйд мгновенно овладела собой. Теперь, поняв, о чем пойдет речь, она изобразила на лице лишь вежливое удивление.

– Вы приехали из Краснегара, Андор? Он немного наклонил голову.

– Да. Вы удивитесь, почему я не сказал вам сразу, что еду туда, но это я смогу подробно объяснить вам позже. Я оставался там почти до Праздника зимы. Когда я уезжал, состояние вашего брата быстро ухудшалось.

Отец! Инос судорожно сжала руки, совершенно забыв об Андоре. Боже мой, отец!

Андор посмотрел на нее, затем перевел глаза на Кэйд.

– Я привез письмо от ученого доктора Сагорна, но он сказал мне о его содержании. Он не думает, что его величество сможет поправиться. Ему осталось жить, самое большее, несколько месяцев.

Вынув пакет из кармана плаща, он поднялся и передал его Кэйд.

Отец! Отец! Умирает? Нет! Нет! Нет!

Тетушка Кэйд взяла письмо и стала читать надпись на конверте, держа его в вытянутой руке. Затем она положила его на колени, не вскрывая, и прикрыла сложенными руками. Андор вернулся на свое место.

– Так вы думаете, что мы должны отплыть первым же весенним кораблем, сэр Андор?

– Если печальное утверждение доктора Сагорна верно, мадам, то это может быть слишком поздно. В разговор вмешался Игинги.

– Не предлагаете ли вы, – произнес он своим обычным грубым голосом, – чтобы эти знатные дамы путешествовали сушей?

Андор посмотрел на него долгим взглядом, никак не выдавая своих чувств.

– Они сами должны принять решение, ваше сиятельство. Мне приходилось совершать и более трудные путешествия.

Более трудные… Инос вспомнила все страшные рассказы, слышанные о лесах, и содрогнулась. И Андор может так спокойно говорить об этом?

– Например? – спросил Игинги, хмурясь на этого молодого выскочку.

– Равнина Костей. Или пролив Ужасов. Антропофаги пугают меня гораздо больше, чем гоблины.

– А вы встречали в лесу гоблинов?

– Дважды. – Андор развел руками и улыбнулся. – Я предпочитаю не обсуждать их обычаи в присутствии дам, но, как видите, у меня до сих пор целы все ногти. Эти дикари похожи на детей, но довольно гостеприимны. Мне пришлось побороться с ними, но я отделался лишь небольшим растяжением связок.

Замечательный человек!

– Если герцогиня Кэидолан решится на этот путь, проконсул, – вмешалась Экка, – смогли бы вы дать ей надлежащий эскорт?

Игинги минуту смотрел на нее в задумчивости.

– Безусловно, у меня есть солдаты. Самые страшные морозы уже позади, но все равно это будет тяжелым испытанием даже для мужчин. Для столь высокородных дам это будет просто мучением.

Он замолчал, ожидая ответа.

– Это будет настоящим приключением, – бодро заметила Кэйд. – Мы с Инос должны все обсудить, когда прочитаем письмо почтенного доктора Сагорна. Спасибо за любезное предложение, ваше сиятельство.

Инос заметила, что сидит с открытым ртом, и поскорее закрыла его. То, что ее тетка могла серьезно обсуждать такую поездку, казалось невероятным!

– Мне ужасно любопытно, лорд Андор, – проскрипела Экка, почему вы отправились отсюда в Краснегар, даже не предупредив мою невестку или ее племянницу об этом. Они наверняка бы захотели отправить с вами письма. – Герцогиня обнажила пожелтевшие клыки в улыбке, способной вызвать оторопь.

Андор принял удар с едва заметным кивком.

– Мне нечем гордиться, ваша светлость! – Какой-то момент молодой человек и старая карга смотрели друг на друга, как бы состязаясь в выдержке. Затем Андор спокойно продолжил: – Я поставил себя в глупое положение, когда слово, данное мной старому другу, которому я многим обязан, лучшему другу моего отца…

– Я не могу припомнить имени и титула вашего отца, лорд Андор.

– Сенатор Эндрами, мадам.

Инос чуть не подпрыгнула от радости. Пусть получают! Сенатор Империи! Так что Андор не какой-нибудь искатель приключений, а сын сенатора.

Герцогиня признала, что противник парировал ее удар.

– Значит, я не забыла. Просто мне никто не говорил об этом. Вы, наверное, младший сын?

– Восьмой! – улыбка Андора способна была очаровать даже дюжину василисков. – Самый младший сын очень старого отца. Я уважаю память моего отца, ваша светлость, но предпочитаю, чтобы меня судили по тому, что я сам сделал в жизни, а не по его заслугам.

Еще одно очко в пользу Андора!

– Тем не менее, – продолжал он, – доктор Сагорн – старый и дорогой мне друг, который очень помог мне в юности. Он, в свою очередь, был в долгу перед королем Краснегара Холиндарном, к которому он приезжал прошлым летом по его приглашению. Он еще тогда понял, что королю недолго осталось жить.

Отец! Инос задохнулась от ужаса и посмотрела на Кэйд, которая избегала ее взгляда. Значит, она знала или хотя бы подозревала!..

Андор помолчал, чтобы слушатели могли обдумать его слова. Когда он продолжил, то обращался в основном к Иное:

– Сагорн знал о лекарствах, которые могли бы уменьшить страдания вашего отца, но достать в Краснегаре необходимые составляющие было невозможно. Он вернулся в Империю, чтобы собрать все, что нужно, но тогда морской путь уже закрывался на зиму. Он попросил как о любезности, чтобы я сопровождал его в Краснегар, так как путешествие по суше тяжело для человека его возраста.

Теперь Инос все поняла. Она улыбнулась, чтобы выразить свою благодарность.

Андор, однако, нахмурился.

– Вот тогда я и совершил ошибку. Сагорну нужно было время, чтобы собрать все необходимые снадобья, а он упомянул, что дочь короля приезжает в Кинвэйл. Мне захотелось встретиться с ней, чтобы поприветствовать как дочь друга моего друга. – Он бросил взгляд на герцога. – Это было простое любопытство, но я… я потерял свое сердце.

Инос почувствовала, что краснеет, и быстро опустила глаза.

– Вы понимаете теперь, в каком я был затруднении, – мягко сказал Андор, и эта нежность явно предназначалась ей. – Сагорн взял с меня слово держать все в секрете, ведь здоровье королей – вопрос особой важности. И я не мог рассказать, куда еду.

Инос подняла глаза, чтобы встретить его взгляд. Ее улыбка дарила ему прощение, а глаза говорили, что она никогда не сомневалась в нем.

Он слегка улыбнулся в ответ, как бы благодаря ее, но его глаза оставались серьезными.

– И вот мы отправились в Краснегар. К Празднику зимы у Сагорна не осталось сомнений. Король требовал, чтобы его состояние держалось в тайне, и формально меня это не касалось. Но теперь я знал Иносолан. Я был гостем его величества и рабом его дочери, но я не обязан был подчиняться ему. Опять долг по отношению к Сагорну вступил в противоречие с долгом по отношению к Иное. Я был уверен, что она захочет знать обо всем. В наказание за мое любопытство я должен был теперь принести ей плохие вести. Я купил пару лошадей, и вот я здесь.

Инос ахнула от ужаса, с трудом веря. В одиночку преодолеть огромный замерзший лес – и все ради нее! С такой легкостью говорить об этом! Ради нее! В одиночку!

– Замечательный рассказ! – язвительно проговорила герцогиня. – Кэйд, мы не будем задерживать тебя в столь тяжелую минуту. Если в наших силах будет хоть как-то помочь тебе, ты только скажи.

Это означало конец разговора. Все поднялись со своих мест. Андор первый был у двери. Он поцеловал руку Инос и поклонился ее тетке.

– Если вы решите ехать, госпожа, – сказал он, – я покор-нейше прошу вас позволить мне сопровождать вас. Это поможет хоть в малой степени искупить мою вину.

Какую вину? Инос вышла из комнаты вслед за теткой и, несмотря на боль от известий об отце, какая-то часть ее сердца пела, словно жаворонок в небесах.

6

Вдовствующая герцогиня Кинвэйла проследила, как закрылась дверь, и сразу же обратила на Андора свой самый грозный взгляд.

– Вы желанный гость здесь, сэр Андор. Но скажите мне, разве благородный сенатор Эндрами не умер уже более тридцати лет назад?

Тот и глазом не моргнул.

– Двадцать шесть лет и три месяца, мадам. Я родился после его смерти, но уж не настолько позже!

– Значит, леди Имаджина, вышедшая замуж за Маргрэйва Минксинока, приходится вам кузиной?

– Это моя самая старшая сестра, ваша светлость. Она умерла, когда я был совсем маленьким. Я вообще не знал ее.

Эндрами был далеким, даже очень далеким родичем, и то, что говорил Андор, соответствовало действительности. Так что либо это было правдой, либо он хорошо подготовился. Возможно даже, он предусмотрел часть тех ловушек, которые она сейчас расставляла ему. Земли Эндрами были далеко на юге, в Питмоте, и на то, чтобы проверить информацию, уйдут недели.

– Каковы шансы, что девочка успеет попасть в Краснегар до смерти отца?

Андор пожал плечами.

– Все в руках Богов.

– Но мы ведь должны помогать Богам делать добро, разве не так? Как отнесутся подданные короля к столь молодой королеве, да еще и незамужней?

– Я никогда не слышал, чтобы этот вопрос обсуждался, ваша светлость. Состояние короля держалось в секрете.

– Ну конечно. – Чувствуя себя неожиданно сбитой с толку, Экка повернулась к сыну, который сидел, уставившись на ковер и пощипывая себя за нижнюю губу – привычка, сохранившаяся еще с детства. – Анджилки, ты забыл о правилах гостеприимства. Андор, должно быть, устал с дороги.

Герцог вздрогнул и послушно вскочил на ноги. Дверь вновь открылась и закрылась.

Экка осталась наедине с проконсулом Игинги, который сидел, держа на коленях шлем и равнодушно глядя на нее.

– Это возможно? – спросила она.

– Да.

Ей понравилась его краткость.

– Заключим сделку?

– Скажите, что вам надо.

– А что вы можете предложить?

Он покачал коротко стриженной головой, лицо его было непроницаемо.

– Вы сами это начали. Вы пригласили меня. Что у вас на уме?

С каким удовольствием она разбила бы это мраморное лицо!

– Карточные долги в основном. Он мрачно усмехнулся.

– Мои или вы тоже имеете аналогичную проблему? Герцогиня была потрясена. Подобной наглости она еще не встречала!

– Ваши. По слухам, вы спустили состояние вашей жены за два года.

Он равнодушно пожал плечами.

– За полтора. А сейчас у меня сорок две тысячи империалов долга.

Невероятно! Это было намного больше, чем она слышала.

– Вы в серьезной беде, проконсул! Он мог бы просидеть в долговой яме, пока его не сожрут крысы.

– Я разорен.

– Вы переживаете?

Изгиб его губ едва ли можно было назвать улыбкой.

– Я не испытываю угрызений совести, если вы об этом. Совсем нет. А у вас?

К своему удивлению, она рассмеялась.

– Никаких! В таком случае, к делу. Похоже, что в Краснегаре возник спорный вопрос о престолонаследии.

– Или скоро возникнет. Вряд ли джотунны охотно признают власть женщины.

– Со времени моего последнего урока истории прошло многовато времени, ваше сиятельство! Вы должны разбираться в этом гораздо лучше, чем я.

Он усмехнулся.

– Империя – это акула, и она рада проглотить каждую мелкую рыбешку, которую поймает.

Для солдафона он выражался на редкость образно. Экке не надо было вспоминать школьные дни, чтобы знать, что любая сложная ситуация в других королевствах использовалась Империей для своей выгоды. Была ли то борьба за престолонаследие, гражданская война или хотя бы мелкий пограничный конфликт, легионы Империи сразу же устремлялись туда якобы для защиты одной из сторон. Какой именно – не имело значения, так как обе в конце концов неизбежно становились частью Империи. Они могли отвоевать свою свободу через' многие годы, но к тому времени страна уже успевала лишиться своих богатств. И герцогине не приходилось объяснять Игинги такие вещи.

– Если девчонка не сможет править, тогда лучшие шансы у моего сына.

Верзила насмешливо поднял бровь.

– Как я понимаю, тан Калкор имеет больше шансов.

Экка сердито стукнула тростью об пол. В ковре на этом месте уже образовалась дырка, вспомнила вдруг она. Должно быть, в последнее время это превратилось в привычку.

– Он имеет право через свою прапрабабушку. Но если женщина не может править, она и не может передавать титул! Так что ему будет трудно что-либо доказать. Его аргумент не пройдет!

– Аргументы джотуннов обычно очень весомы. – Игинги скрестил ноги и вытянулся в кресле совсем не по-военному. – Допустим, что ваш сын имеет право на престол, но ваш сын – подданный императора. Император не может оспаривать право женщины, поскольку его собственная бабушка была правящей императрицей. Так что ваши аргументы также сомнительны. Любопытно!

Она не ожидала, что Игинги обратит на это внимание. Экке самой потребовалось несколько дней, чтобы все обдумать. Обе стороны должны были признать, что у противника не меньше прав на престол. Естественно, никто этого не сделает.

– М-м-м, да. Но если император решит… решит выступить на стороне моей племянницы, тогда он, скорее всего, направит туда вас, ведь ваша область Пондаг граничит с Краснегаром.

К ее удивлению, Игинги слегка покраснел.

– Не обязательно, но допустим, что направит. Что конкретно вы предлагаете, ваша светлость?

– Привезите девицу обратно. Если ее отец умер. А если нет, то шок от вашего появления вполне может ускорить дело. Тогда провозгласите ее королевой, а она в срою очередь назовет вас своим вице-королем. Отправьте ее сюда, чтобы выдать за моего сына. Приятно, что мои потомки будут королями, пусть даже титул и спорный.

Проконсул встал и начал ходить по комнате. Это была вопиющая невоспитанность, а звук шагов по дорогим коврам на редкость раздражал, но герцогиня «держала лицо», как делала это всю свою жизнь.

– Очень умно! – сказал наконец Игинги. – Император будет держать правителя, кто бы из них это ни был, в кулаке, а Краснегар будет посылать налоги, чтобы оплатить стоимость защиты.

– Более того, ваши кредиторы вряд ли достанут вас там, а вы легко можете собрать там сорок две тысячи империалов, чтобы заплатить долги.

Он остановился у камина и посмотрел на нее с улыбкой почти презрительной.

– Это нельзя будет сделать, не вызвав голод. Как я слышал, жизнь там и так достаточно сурова.

– В вас заговорила совесть? Он пожал плечами.

– Это может привести к моему разжалованию или хотя бы замене.

– Моя семья имеет некоторое влияние в Хабе, проконсул. Он усмехнулся.

– Правда. Ваш сын не поедет в Краснегар?

– Он скорее умрет.

– Но зачем посылать туда девчонку? Пожените их сейчас, пока она здесь, под рукой. Она может подписать мое назначение до моего отъезда.

Это, конечно, было самым уязвимым местом ее плана. Экка это предвидела и приготовила ответ.

– Этот документ будет сомнительным, если она подпишет его заранее. Да и народ не поверит, если не увидит ее саму, подписывающую по своей воле.

Игинги опять усмехнулся.

– А что насчет джотуннов? С гномами и гоблинами легко воевать, но война с джотуннами будет кровавой. Вы рассчитываете, что Калкор согласится с вашим блестящим планом?

Герцогиня пожала плечами.

– Сомневаюсь, что ему будет до этого дело. Насилие и грабежи – вот что интересует его по-настоящему. Если бы он хотел, он давно захватил бы Краснегар. А танов можно подкупить.

– Возможно. Вы хотите, чтобы принцесса вернулась со словом!

– С каким словом?

Игинги хрипло расхохотался, откинувшись назад в кресле.

– Это же всем известно, что короли Краснегара до сих пор владеют одним из слов Иниссо. Если бы я знал слово, возможно, удача за игорным столом повернулась бы ко мне лицом.

Экка задумчиво покрутила свою трость, рассматривая золотой набалдашник.

– В таком случае девушка остается здесь. Иносолан в моих руках, а без нее никто не узнает слово… если оно вообще существует, конечно.

– Хорошо, я согласен, – сказал он. – Вы даете мне Краснегар в ленное владение, от имени вашего сына, а я посылаю обратно принцессу, знающую слово. Вы оплачиваете расходы.

– Это переходит всякие границы! Игинги хмыкнул.

– Это обязательное условие! Если называть вещи своими именами, я уже выжал из Пондага все, что можно. Мои люди несколько месяцев не получали жалованья и близки к бунту. Так что для начала мне нужна тысяча плюс принцесса, и я беру ее в Краснегар. Вы получите ее обратно и со словом, если она его узнает.

С самого начала Экке было ясно слабое место ее плана – она должна довериться этому прожженному негодяю. Но если ему действительно так нужны были деньги, то она будет иметь над ним хоть какую-то власть.

– Ваша жена, наверное, останется здесь. Путешествие будет слишком тяжело для нее.

Его глаза сузились.

– Вероятно, защита от гоблинов потребует больше людей, чем я сначала рассчитывал. Мне нужно две тысячи империалов на издержки.

Грабеж! Впрочем, Экке было нечего терять, кроме двух тысяч империалов и – невестки. Анджилки сможет иметь сына от краснегарской принцессы, и следующий герцог Кин-вэйла унаследует два слова. Это стоило риска!

– Согласна! – ответила она.

Держа шлем под мышкой, Игинги поднялся и отсалютовал.

– Значит, договорились.

– И теперь ваша задача доставить девицу в Краснегар. Он усмехнулся.

– Мадам, я доставлю ее в Краснегар, даже если для этого мне придется уничтожить каждого гоблина в Пандемии и тащить ее, рыдающую, всю дорогу.

И сэр Ланселот проснулся, и пошел, и взял лошадь,

и ехал весь тот день и всю ночь через лес, плача.

Мэлори. Смерть Артура

Часть седьмая Встреченная дева

1

Племя Росомахи жило когда-то высоко на холмах, поросших лесом, в самой южной из гоблинских деревень, недалеко от Пондага. Но еще довольно давно селение подверглось набегу отряда импов, которые перебили жителей и деревню сожгли. Лишь один из домов избежал разрушения – когда-то он был домом мальчиков – и теперь использовался время от времени проходящими путниками.

Рэп нашел его благодаря ясновидению, когда снег повалил хлопьями и стало ясно, что надвигается буран. Маленького Цыпленка погода не волновала, так как он мог зарыться в сугроб и сидеть там несколько дней, не выходя даже по нужде. Рэп, предпочитавший крышу над головой и тепло очага, был очень рад, когда они добрались до полуразрушенного строения.

Теперь путники сидели у потрескивающего костра. Тени метались по бревенчатым стенам, вокруг завывал ветер, в щели задувало снег, который скапливался в углах. Но все-таки холод ощущался уже меньше, ведь они значительно продвинулись у югу, а кроме того, приближалась весна. Рэп развязал тесемки своей куртки, а гоблин разделся по пояс и сидел неподвижно, глядя в огонь и шевеля его время от времени длинной палкой. Возможно, он жалел об отсутствии медвежьего жира, которым обожал натираться. Флибэг вытянулся на грязном полу подальше от огня, его лапы подергивались во сне.

Судя по ощущениям Рэпа, снаружи не было никакого движения. Маленький Цыпленок не мог охотиться в такой снегопад. Этого не мог даже Флибэг, иначе Рэп послал бы его на охоту. У них было пищи ровно на полтора дня.

Какое-то время они спали. Рэп вдруг сообразил, что здесь он впервые получил возможность поговорить с Маленьким Цыпленком. До этого, на протяжении многих недель, они или бежали в масках, или были слишком измучены, чтобы разговаривать.

– Я хочу рассказать тебе свою историю, – начал он. – Ты поймешь, почему мы идем на юг.

Здоровенный гоблин посмотрел на него без тени интереса в раскосых глазах.

– Падали незачем знать.

– Но я все равно расскажу тебе, разве ты не любишь рассказы?

Маленький Цыпленок лишь пожал плечами.

– Ну ладно, – упрямо продолжал Рэп. – Тот человек, который привел меня, называл себя Волчьим Зубом. Так вот он – что-то вроде демона.

Это не вызвало никакой реакции у гоблина. Ничто из рассказа не вызвало реакции. Рэп рассказал об Инос и умирающем короле Холиндарне, об Андоре и его способности очаровывать людей. Он рассказал об их путешествии из Краснегара и о необъяснимом появлении Дарада.

Когда рассказ был закончен, Маленький Цыпленок все так же равнодушно смотрел на него, не делая никаких замечаний. Тем не менее, когда Рэп замолчал, гоблин спросил:

– А тогда вождь отдаст тебе женщину?

– Конечно нет! Она – дочь вождя. А я только заведую кладовой. Она должна выйти замуж за другого вождя.

– Почему?

На этот вопрос оказалось крайне трудно ответить, так же как и на следующий – почему же тогда Рэп идет на все эти жертвы?

Понятия верности не существовало в языке гоблинов. Можно было бы сказать «дружба», но Маленький Цыпленок просто не поймет, что можно дружить с женщиной. Женщины приносили пользу или удовольствие. Друзьями же могли быть только мужчины.

Друзья… Рэп с удивлением подумал, что хотел бы дружить с Маленьким Цыпленком.

Молодой гоблин не виноват в том, что был таким жестоким. Это шло от обычаев его народа – ничему другому его не учили. Но если забыть об этом, то Маленький Цыпленок во многих отношениях вызывал восхищение – самостоятельный, уверенный, многое умеющий, прекрасно приспособленный к жизни в лесу. Его смелость была поразительной, а его странная преданность Рэпу – полной. Одним словом, он был надежным, а для Рэпа не было достоинства важнее.

«Хорошо бежишь, городской парень». Эти первые слова за время их путешествия часто вспоминались юноше. Больше их гоблин не повторял, и все попытки Рэпа заслужить хоть какую-то похвалу оказывались бесполезными. Все его усилия и страдания вызывали лишь насмешку и презрение. Теперь он знал, что, как бы ни старался, ему никогда не превзойти Маленького Цыпленка ни в силе, ни в выносливости. Это ощущение собственной неполноценности терзало Рэпа.

Пусть он слабее, но неужели его усилия не заслуживали уважения? Рэп дошел до пределов своих возможностей, но так и не удостоился признания. Чем больше он напрягался, тем более презрительной была реакция его спутника. Он показал свои сверхъестественные способности, и от них просто отмахнулись как от трюков, недостойных настоящего мужчины. Только одна вещь, казалось, понравилась Маленькому Цыпленку – что Рэп сжульничал во время поединка. По неизвестной причине это ужасно радовало гоблина, но Рэп не мог не стыдиться своего поступка.

На второй день бурана Рэп пришел в отчаяние. Стоило ему подумать об Иное, об Андоре – и сердце сжимала тревога. Время бежало стремительно, и ему тоже надо было бы бежать, а не сидеть на месте. Страшный Дарад уж наверное давно перешел горы.

К своему большому неудовольствию, Рэп обнаружил также, что ему не хватает физической нагрузки, к которой он привык за столько дней пути. Он чувствовал себя отяжелевшим и не мог расслабиться.

Снег все шел, но это был не легкий сухой снежок, как на севере. Он падал тяжелыми влажными хлопьями, говорящими о приближении тепла. Рэп знал, что, когда снегопад кончится, они смогут путешествовать без масок, но зато сугробы сделают дорогу более трудной.

Куда им идти? Последние деревни гоблинов остались позади. Перед ними была уже территория импов, опасная для гоблинов, и им теперь придется обходить селения. Где-то близко был Пондаг, форпост импов, охраняющий единственный путь через горы. Если бы Рэп добрался туда вместе с Андором, это означало бы конец их трудностей. Они могли бы нанять лошадей, купить еды и даже, при желании, найти спутников. На юге лежала Империя с хорошими дорогами и уютными гостиницами.

Теперь же Пондаг означал врагов и опасность. У Рэпа не было денег. Он носил гоблинскую одежду и татуировки, и при встрече с солдатами Империи его могли застрелить без предупреждения. Прожить же на юге, постоянно скрываясь, было трудно, а то и невозможно. Он примерно представлял себе, что такое фермы и как отнесутся фермеры к вторжению на их территорию. Рэп не знал, где находится Кинвэйл. Он думал, что это что-то вроде Краснегара, но понятия не имел, как далеко до него от гор или как его найти.

Первое серьезное испытание – незаметно перейти горы. Надо надеяться, что на той стороне они будут в большей безопасности, поскольку там гоблины не вызывали столь враждебного отношения. Рэпу надо будет найти кого-то, хотя бы священника, и объяснить ему свое положение. Если повезет, то у них будет проводник, который согласится доставить их в Кинвэйл, рассчитывая на вознаграждение от Иное.

Тогда Рэп может опять одеться как цивилизованный человек, чтобы чувствовать себя нормально. Инос найдет ему какое-нибудь место, пока он не сможет вернуться с ней в Крас-негар – по морю или по суше, как ей будет удобнее.

Если, конечно, Андор не добрался до Кинвэйла раньше.

А если успел, что тогда? Рэп так и не нашел ответа на этот вопрос. Он поднялся, взял еловую ветку и подмел пол вокруг костра. Гоблин сидел на полу, скрестив ноги, и молча наблюдал за ним.

– Ладно, – сказал Рэп, снимая куртку, – дай-ка мне урок борьбы.

Маленький Цыпленок покачал головой.

– Ты говоришь, что принадлежишь мне? Так вот я приказываю тебе подойти и дать мне урок борьбы.

Гоблин замотал головой еще энергичнее. Видимо, падаль сама решала, что ей делать, а что нет.

– Почему нет?

– Делаю тебе больно. – Слабая улыбка промелькнула на губах гоблина.

– Несколько синяков не в счет. Я хочу научиться, а кроме того, мне нужна разминка.

Опять отказ.

Начавший дрожать от холода без куртки, Рэп утратил остатки гордости.

– Ну пожалуйста, Маленький Цыпленок! Мне так все надоело! Мы хоть развлечемся!

– Слишком большое развлечение!

– Что ты имеешь в виду?

Глаза Маленького Цыпленка сверкнули в свете огня.

– Я начинаю делать тебе больно, не могу остановиться. Слишком большое развлечение!

Он вполне мог бы разорвать человека на части голыми руками. Рэп поспешно взял свою куртку и стал одеваться.

* * *

Пошел третий день… Слабый свет пробивался через щели и окна, заткнутые ветками. Пока они не пришли сюда, Рэп не знал, что в домах гоблинов есть окна. Просто на зиму их закрывали.

Он вздохнул и поглядел на Маленького Цыпленка, как всегда раздетого по пояс. Тот сидел, скрестив ноги, и ворошил сучья длинной палкой. Его терпение было нечеловеческим. В свете огня темная кожа отливала зеленым. Раскосые глаза ничего не выражали.

Снова попробовать разговорить его? Вызвать хоть какое-то чувство?

– Когда мы придем в Кинвэйл, – после стольких часов тишины голос Рэпа звучал как-то странно, – я освобожу тебя.

– Я твоя падаль.

– Не навсегда! Ты сделал чудеса для меня! Я никогда бы не дошел один, так что я тебе очень благодарен. Если я смогу отплатить тебе, я это сделаю. – Может быть, Инос даст денег, чтобы наградить Маленького Цыпленка? Хотя что он на них купит?

– Отплатить? – На лице гоблина появилась знакомая презрительная улыбка. – Ты не дашь то, чего я хочу.

– Что же это? – спросил Рэп, догадываясь, каким будет ответ.

– Вернуться в деревню Ворона. Убивать медленно, много боли.

Рэпа пробрала дрожь.

– Убить тебя? А потом твои братья сделают то же со мной?

Гоблин отрицательно покачал головой.

– Нет, если работаешь хорошо, делаешь хорошее зрелище. Убиваешь медленно – получаешь уважение.

– Никогда! Я не смог бы сделать такого! И я благодарен тебе. Ты мне нравишься. Я хочу, чтобы мы были друзьями.

– Я твоя падаль. – Маленький Цыпленок опять переключил свое внимание на горящие поленья.

– Ты не сможешь помочь мне в Кинвэйле, – твердо сказал Рэп. – Как и в Краснегаре.

– Я смотрю за тобой. – Маленький Цыпленок явно считал вопрос исчерпанным. Переспорить его было так же невозможно, как и вычерпать Зимний океан.

– Я дам тебе свободу!

Гоблин молча покачал головой, не отрывая взгляда от огня.

– Ты хочешь сказать, что будешь принадлежать мне всегда?

Интересно, что будет делать Рэп в Краснегаре с рабом, который отказывается от свободы?

Теперь Маленький Цыпленок поднял глаза на Рэпа и минуту пристально смотрел на него. Казалось, он принял какое-то решение.

– Не всегда.

– Хорошо, тогда до каких пор?

– Пока Боги не освободят меня. Не ты. Это уже был прогресс.

– А когда Боги освободят тебя?

– Я буду знать!

Вдруг Рэпу не понравилось выражение на этом зеленовато-коричневом лице.

– А как я узнаю?

– Я забочусь о тебе, пока Боги не освобождают меня, – повторил Маленький Цыпленок. Он облизнул губы. – Тогда я убиваю тебя!

– Вот это да! Значит, ты будешь моим верным рабом, пока в один прекрасный момент не решишь, что свободен, и просто убьешь меня?

Огромные зубы гоблина обнажились в дружеской улыбке, и Рэп с облегчением засмеялся. Он-то испугался, что Маленький Цыпленок говорит серьезно. Странно, что у него, оказывается, все-таки есть чувство юмора.

– Ты выиграл поединок, городской парень. Хороший противник! Я тогда не знал. Теперь знаю. Веселость Рэпа вмиг исчезла.

– Я получу хоть какое-то предупреждение?

Маленький Цыпленок мотнул головой, все еще улыбаясь.

– И когда же ты мне устроишь этот сюрприз? Скоро? Или через несколько лет?

– Я знаю когда. И я убиваю тебя. Очень, очень медленно. Долгая, долгая боль. Хороший противник, получаешь хорошую смерть. Зажигать маленькие костры на твоей груди. Засовывать палку под коленную чашечку и поворачивать. Много дней. Насыпать песок в глаза и тереть пальцем…

Нет, он не шутил. Начав, он не мог остановиться. До самой темноты, пока совсем не охрип, он сидел у огня, предвкушая будущее наслаждение, и глаза его горели ненавистью. Едва сдерживаясь, чтобы не перейти от слов к делу, гоблин в мельчайших деталях описывал, какая кара постигнет Рэпа.

2

Они уже были в пути! Инос едва могла поверить, что это не сон. Но все было на самом деле! Она действительно сидела в карете, напротив были тетушка Кэйд и ее служанка Иша, а рядом сидел Андор.

Семь дней они провели в Кинвэйле вместе! Семь дней райского блаженства! Впрочем, они были также днями лихорадочных сборов, решалось, что оставить, что отложить для доставки морем, что попытаться втиснуть в маленькие тюки. Это были еще и дни прощаний, спешно устраиваемых праздников, танцев и – божественной музыки, слышной только одной Иное. Или Андор тоже расслышал несколько аккордов? Она надеялась, что да. Отвратительный Игинги пропал, отправившись в Пондаг, чтобы позаботиться об эскорте, и его отъезд был почти таким же счастьем, как и возвращение Андора… Нет, все-таки не был. Возвращение Андора, сознание того, что ради нее он прошел зимой страшную тайгу, – это бьшо самым большим чудом.

Они ни разу не оставались наедине, но даже в толпе Инос вряд ли кого-то видела, кроме него – его улыбки, его смеха, его обаяния. Это благодаря Андору все получилось так быстро – он купил карету, лошадей, нанял людей, продумал маршрут, он вообще все устраивал и планировал. Тетушка Кэйд была рада переложить на него все эти заботы. У Инос почти не было времени, чтобы переживать о болезни отца.

Андор ехал с ней в Краснегар! Из-за того, что они никогда не оставались одни, он так и не повторил ей слов клятвы, данной перед отъездом, но его глаза постоянно говорили о преданности и любви. Андор ехал в Краснегар, чтобы… чтобы остаться? Навсегда?

«Прошу вас, Боги, да будет так! Я помнила о любви, как вы хотели!» – заклинала Иное.

За окнами проплывали поля и леса Кинвэйла, залитые солнечным светом. Зима уже кончилась, но весна по-настоящему еще не наступила. Правда, трава уже зеленела, а по сторонам дороги застенчиво улыбались первые цветы. Спереди и сзади кареты в беспорядке скакали люди капрала Оопари. Краснегарские воины не были особенно хорошими наездниками, но ехать по ровным, прямым дорогам Империи было не трудно. Они без труда держались вровень с грохочущей, качающейся каретой. Несколько человек были новобранцами, взятыми на замену тем, кто нашел в Кинвэйле свое счастье и осел там. Юла, горничная из Краснегара, давно исчезла из виду. Уже в первые дни после приезда она повела себя легкомысленно и была спешно выдана замуж за садовника.

Андор поправил плед, закрывающий их колени, который все время сползал от тряски. Рука Инос незаметно нашла его руку.

Все эти прощания…

– Не могу поверить! – сказала она в сотый раз. – Мы действительно в пути!

– Вы еще устанете от этого путешествия, сударыня, – улыбнулся Андор.

Видя эту улыбку, Инос готова была к любым испытаниям.

– Это будет настоящее приключение! – радостно щебетала тетушка Кэйд. Ее розовые щеки горели от возбуждения, но ни один волосок не выбивался из-под васильково-синей дорожной шляпки. – Я всегда мечтала попробовать путешествовать по суше.

Ну, если тетка так к этому относилась, то неужели Инос станет с ней спорить? Неизменно хорошее настроение Кэйд могло временами очень раздражать, но в дороге оно было гораздо предпочтительнее капризов и жалоб. Надо сказать, что в ее возрасте вообще вряд ли кто решился бы на такое путешествие.

Карета въехала на гребень холма, и они бросили последний взгляд на Кинвэйл.

– Ну что же, сэр Андор, – сказала тетушка Кэйд, устраиваясь поудобнее в углу кареты, – наконец у нас есть время, чтобы услышать все новости.

Андор лучезарно улыбнулся.

– Конечно, мадам! Но не забудьте, что они не самые свежие, – ведь я уехал в Праздник зимы. За исключением вашего брата, все во дворце были в добром здравии. Канцлера Ялтаури беспокоил прострел. Доктор Сагорн предписал ему мазь с сильным запахом сыра…

В мгновение ока он завладел вниманием женщин, даже Иши, которая не знала никого из обсуждаемых людей, жадно вслушивалась. Андор остановился на слабых струнках каждого во дворце и перешел к городской знати. Было ясно, что он успел познакомиться со всем Краснегаром, и это удивляло. Но, смеясь в ответ на его шутки, Инос думала, как там Идо? И Лин. Как поживают ее друзья детства? Легкое облачко затуманило ее радость. Они не будут больше друзьями. Между ними и принцессой, которую они некогда воспринимали как равную, ляжет пропасть. Что толку рассказывать Идо о новом модном танце из Хаба? Что толку играть Рэпу на спинете? Болтун Лин не будет интересоваться кинвэйлскими сплетнями и не будет пересказывать местные байки своей королеве. И все равно Инос ужасно хотелось узнать, как там их компания. Кто женился, кто собирается под венец? Это было бы ей гораздо более интересно, чем подробности о простреле канцлера Ялтаури.

Но спросить она не могла. Дворянин вроде Андора не стал бы обременять свою память именами горничных и судомоек. Или мальчишек с конюшни.

* * *

Когда Инос и Кэйд осторожно спустились по крутой лестнице, Андор уже ждал их, по-утреннему свежий и великолепный в замшевом костюме для верховой езды. Он низко поклонился им. Несмотря на ранний час, таверна была переполнена. Большинство посетителей составляли солдаты, шумные, суетливые, грубые и грязные.

– Ваши высочества спали хорошо?

Кэйд ответила нечто бодрое. Инос не разделяла ее оптимизма. Отвратительный запах немытых тел и пива портил ей настроение. Андор повел их к столику в углу у окна, прокладывая путь через толпу.

Таверна неприятно поразила Иное. Почему-то ей казалось, что вся Империя должна быть такой же роскошной и удобной, как Кинвэйл, – довольно странное предположение. Маленькая кровать, которую ей пришлось делить с тетушкой Кэйд, была, наверное, сложена из камней. Крыша протекала, в постельном белье водились какие-то букашки. Почти сразу после того, как Инос легла, внизу послышался стук копыт и шум голосов, который не смолкал несколько часов. Скорее всего, прибыли те самые солдаты, которые теперь пировали внизу.

Солнце еще не встало. Сквозь маленькое грязное окошко едва пробивался свет. Принцесса струдом могла различить лица сидящих за столом капрала Оопари и одного из солдат. Они тут же вскочили, уступая место дамам. Инос стало интересно, было ли это тоже предусмотрено Андором. Ише пришлось есть стоя, как и многим солдатам.

– На завтрак, почтенные дамы, – произнес Андор елейным тоном трактирщика, – мы предлагаем на выбор кашу или кашу. Вы также можете выбрать – с комками или без них. Наш горячий чай, к сожалению, холоден и непривлекателен. Но шоколад вполне сносный.

Инос подавила досаду от невозможности получить свежие булочки и сласти Кинвэйла. Каша? Бог мой!

– С удовольствием поем каши, – жизнерадостно проговорила тетушка Кэйд. – После всей этой роскошной еды в Кинвэйле как раз неплохо вернуться к более простой пище. А ты, дорогая?

– Мне только шоколад.

Одного из солдат отрядили за едой. Похоже было, что нашествие военных совершенно выбило хозяев таверны из колеи. Стол был маленьким, выщербленным и грязным.

– Ваше сиятельство! – Капрал Оопари обращался к Кэйд, и его тон отвлек Инос от размышлений о своих несчастьях. Оопари был серьезным молодым человеком, но не настолько молодым, чтобы быть одним из ее друзей. Он был, пожалуй, слишком флегматичным, чтобы быть хорошим собеседником, но зато надежен, как зима. Его семья служила правителям Краснегара на протяжении нескольких поколений. Цвет волос выдавал в нем импа, хотя он имел и кровь джотуннов, поэтому был выше большинства импов. Кто-то в этот момент толкнул капрала, и он чуть не упал на стол. Оопари даже не оглянулся. Уже одно это говорило, что его что-то сильно беспокоит. Лицо его покраснело.

– Да, капрал?

– Только вы можете мне приказывать, правда, ваше сиятельство? Так говорил мне король.

Тетушка Кэйд посмотрела на Андора, также стоявшего у стола.

– Проконсул Игинги присоединился к нам, сударыня.

– Да? – Тетушка Кэйд, видимо, поняла что-то по лицу Андора. Она оглянулась, и ее обычная улыбка показалась вдруг странно натянутой. – Вы хотите сказать, что все эти люди прибыли, чтобы сопровождать нас?

Андор озабоченно кивнул.

– Здесь целая когорта. Вы будете под надежной охраной. Опять Игинги? Инос возмутилась, но сразу заметила, что остальных тревожит что-то другое.

– Но нас еще не нужно охранять, правда? – спросила она. Это был только второй день пути, и они еще не доехали до границ Империи. Горы уже были видны на горизонте, но до них еще было далеко. Андор говорил, что настоящее приключение начнется на той стороне перевала, а он рассчитывал добраться до Пондага только через четыре дня.

– Кажется, вы получите охрану, хотите вы того или нет. – Андор посмотрел на Кэйд. – Капрала поставили в известность, что теперь он подчиняется проконсулу.

Кэйд выглядела взволнованной, а на лице Оопари было выражение сердитого упрямства, которое кого-то напомнило Иное, но кого – она не могла вспомнить.

– Что вы можете посоветовать, сэр Андор? Странно, почему тетушка так переживает?

– Боюсь, что проконсул прав, ваше высочество. Частные армии в Империи запрещены. Когда мы пройдем Пондаг, положение должно измениться, по крайней мере теоретически. Но, насколько я понял, проконсул планирует еще усилить там свой эскорт.

– Он хочет иметь больше одной когорты?

– Четыре.

Кэйд заломила руки. Инос никогда не видела ее в таком состоянии. Обычно румяные щеки заметно побледнели.

– Я ошиблась? – пробормотала она, как бы про себя.

– Это моя ошибка, – сказал Андор. – Но другой дороги нет, и мы вряд ли сможем проскользнуть незамеченными.

Инос не понимала, о чем речь, и поэтому молчала. Большой эскорт представлял надежную защиту от гоблинов и был, казалось, хорошей новостью. Она заметила, что Иша стоит очень близко к капралу, гораздо ближе, чем требует теснота. Так вот оно что? Инос не могла раньше понять, почему эта девица согласилась поступить на службу к дамам, живущим в такой глуши.

Тетушка Кэйд снова улыбнулась и обратилась к Оопари:

– Я думаю, что вам лучше согласиться с требованиями проконсула, капрал. Мы вряд ли можем иметь раздельное командование, а проконсул – один из высших военачальников Империи.

Упрямое честное лицо вспыхнуло.

– Значит, мои услуги больше не нужны, ваше сиятельство?

Кэйд посмотрела на Андора, как бы ища поддержки.

– Мы не сомневаемся в вашей преданности или храбрости, капрал, но ваш отряд вряд ли может равняться с целой когортой. Как сказал сэр Андор, нас будут хорошо охранять. Кто еще из ваших людей хотел бы остаться в Кинвэйле?

– Все, мадам, – ответил Оопари сквозь стиснутые зубы. – Но мы думали, что нужны вам.

Теперь настала очередь тетушки Кэйд покраснеть.

– Я вполне вас понимаю, и если вы хотите уйти со службы, то теперь самое время. Сэр Андор! Не могли бы вы проводить капрала… У него наши деньги. Четыре империала ему, и по два каждому из солдат. И не будете ли вы так добры, чтобы взять остаток денег на хранение?

Явно раздираемый противоположными чувствами, Оопари посмотрел на Ишу и увидел, что она смотрит на него с осуждением. Тетушка Кэйд заметила это и вздохнула.

Через несколько минут Инос оказалась вдвоем с теткой, а в руках у нее была глиняная кружка с чуть теплым шоколадом. Андор, Оопари и солдат ушли, Иша тоже. Инос и тетушке Кэйд придется теперь самим причесываться. А кто будет следить за одеждой? Возможно, удастся нанять кого-то в Пондаге. Имперские войска все еще окружали их стол, заставляя Инос чувствовать себя в западне.

– Этот шоколад вполне неплох, – сказала Кэйд, восстановив хорошее расположение духа.

– Тетя, сколько человек в когорте?

– Очень много, дорогая. Мы наверняка будем в полной безопасности от гоблинов, имея четыре когорты для охраны. У меня слишком много каши…

– Но у нас не будет Оопари! Зачем ты уволила его вот так?

Кэйд невинно поморгала.

– Потому, что он этого хотел. Ты уверена, что не хочешь немножечко каши?

– Чего бы он ни хотел, с ним я бы чувствовала себя спокойнее.

Изящная ножка наступила на ногу Иное, Кэйд послала ей предупреждающий взгляд и очень тихо произнесла:

– Это для их же безопасности, дорогая.

И Инос вдруг осознала, что они тут не одни. Все эти мужчины повернулись к ним спинами и вроде бы не слушали, но…

– Мы ведь не хотим несчастий? – И затем ее тетка добавила уже нормальным тоном: – В каше совсем не так много комков.

– Сколько человек в когорте?

– Пятьсот, кажется, но я не уверена. Может быть, и больше.

Теперь Инос поняла. Она почувствовала себя полной дурочкой. Четыре когорты! В наиболее важных случаях сержант Тосолин мог поставить под ружье восемнадцать человек.

3

Сумерки четвертого дня… Теперь желудок Рэпа урчал громче, чем буран, отчасти потому, что непогода стихала. Снег шел уже меньше.

Полдня он жевал кусок кожи, но сейчас его ясновидение почувствовало движение вдали – как раз на пределе видимости, это было маленькое стадо овец или коз. Рэп не мог сказать, были ли они дикими или домашними, но пастуха с ними не бьио. Когда он стал завязывать мокасины, Маленький Цыпленок поинтересовался, в чем дело. Последовал спор. Гоблин утверждал, что он гораздо лучший стрелок, Рэп – что в таких условиях он скорее обнаружит добычу. В результате они пришли к компромиссу: Маленький Цыпленок будет стрелять, но Рэп пошлет Флибэга, чтобы тот погнал стадо на гоблина.

И теперь Рэп сидел в печальном одиночестве, слушая завывания ветра, глядя на пляшущие тени и облизывая губы при мысли о жарком. Его работа не казалась почтенной и достойной мужчины, но она была достаточно трудной. Стадо до сих пор бьио очень далеко, и казалось, животные не хотят приближаться. На таком расстоянии трудно было даже контролировать Флибэга. Голова Рэпа начала болеть, как она болела только в тот день, когда он впервые встретил Андора…

Забудь Андора! Сосредоточься!

– Ты! Мальчик!

Рэп со стоном прервал свой контакт с Флибэгом и стадом. Он обернулся и тут же откинулся на локтях, пораженный невероятным видением в углу.

Там появился большой белый стул – впрочем, нет, это был трон, стоящий на возвышении, с балдахином над ним.

Он был сделан из соединенных изогнутых стержней, в которых он узнал моржовые клыки с искусной резьбой, инкрустированные золотом и драгоценными камнями. Он был даже роскошнее, чем трон короля Холиндарна, на котором тот восседал в исключительно торжественных случаях. На памяти Рэпа такое случалось два раза. Белый трон сверкал, словно находился в месте более светлом, чем эта грязная, наполненная дымом лачуга.

А на троне сидела женщина. Сгорбившаяся, она казалась очень маленькой, ножки свисали, как у ребенка. Редкие седые волосы растрепались. Она была старая, тощая и совершенно голая.

– Ты! – эхом отозвался Рэп и поспешно отвернулся. Она не могла быть реальной, но даже так – совсем без одежды! Это была та же самая старуха, которую он видел, пробравшись первый раз в кладовую Воронов. Он тогда тоже был так же голоден. Должно быть, это просто особый вид бреда. Настоящие мужчины не сходят с ума, поголодав два дня. Настоящие мужчины могут не есть неделями, сохраняя при этом ясность ума. Рэп не был закаленным лесным жителем, как Маленький Цыпленок, он был избалованным городским мальчиком, простым рабочим с конюшни…:

– Опять фавн! – прокудахтала старуха с насмешливым удивлением.

Рэп закрыл глаза и сосредоточился. Нет, его внутренний взор ничего не ощущал, кроме кучи снега в углу. Это опять была галлюцинация. Решив не давать отвлечь себя от цели, он попытался найти контакт с Флибэгом…

– Фавн! Прекрати! Ты что, не знаешь, что это опасно?

– А? – Рэп невольно переключил свое ясновидение на голос. В этот раз он смог ее почувствовать. Маленькая старушка стояла уже ближе и, к счастью, была теперь одета в гоблинский наряд, как и в первый раз. Она казалась вполне осязаемой и реальной. Рэп застонал.

– Еще и ясновидение? – Старуха погрозила ему пальцем. – Это еще ничего, это безопасно, но когда ты пытаешься командовать… Неужели ты не знаешь, что волшебники могут почувствовать, если кто-то так использует силу?

Рэп растерянно покачал головой. Она подошла еще ближе, оглядываясь.

– Так вот, мы можем! Хотя вряд ли кто-нибудь следит за этим краем. Ничего страшного, если ты только смотришь и слушаешь, но если ты начинаешь что-то делать, вызываешь какие-то события, то вокруг расходятся волны. Ты силен, парень. Ты должен это знать. Смотри-ка, да у тебя гоблинские татуировки!

Волшебница! Андор предупреждал его, что волшебники всегда ищут новые слова силы. Он выдал себя волшебнице! Рэп почувствовал, как волосы зашевелились на голове. Он стал отползать назад на локтях по грязному полу.

Женщина двинулась за ним, кудахча:

– Фавн с гоблинскими татуировками! Это что-то новое! – Она усмехнулась, обнажив прекрасные зубы и напомнив ему череп. – Гоблин-фавн! Что… – Она сердито зашипела. – Где же предвидение? Ты не даешь мне предвидеть? Нет, ты не смог бы. Кто?

– Кто ты?

– Я? Ты бы должен был знать. Придется догадаться. Важнее выяснить, кто ты!

– Я Рэп… Плоский Нос из племени Ворона.

– Ворона? – Старуха быстро огляделась, яростно сверкнув глазами. – Где Птица Смерти? Что ты с ним сделал?

– Ничего! – пролепетал Рэп, испуганный этой вспышкой гнева, осязаемой так же, как тепло очага. – Маленький Цыпленок, вы хотите сказать? Он вышел поохотиться…

– Где? Покажи мне!

Показать? Рэп протянул дрожащую руку в направлении, где далеко, в глубоком снегу пробирался гоблин.

Старуха посмотрела туда, затем рассмеялась своим безумным смехом.

– Он там! Ну что же, хорошо! Но ты должен заботиться о нем, слышишь? Он очень ценен! Смотри, не чини ему зла!

Он? Рэп? Чинить зло Маленькому Цыпленку? Она, должно быть, сошла с ума!

Набравшись смелости, Рэп поискал стадо, но оно исчезло. Флибэг направлялся к хижине. Таким образом, ужин испарился, и он вспомнил, что был так же голоден, когда в первый раз увидел волшебницу. Она стала таять на глазах, и ясновидение уже не ощущало ее.

– Я голоден! – сказал Рэп. – Вернее, Птица Смерти голоден!

На секунду она как будто обрела прежние очертания и изучала его, склонив набок голову и ухмыляясь.

– Уж эти фавны! – сказала она с усмешкой. Затем издала пронзительный крик и хлопнула в ладоши.

Тут же она исчезла, а перед Рэпом появился черный барашек с закрученными рогами. Хижина содрогнулась, как от удара, и из-под ног животного поднялось облако пыли и снега. С громким тревожным криком баран вскочил на ноги. Не было никакого сомнения, что он вполне настоящий.

После предупреждения колдуньи Рэп не посмел использовать свой дар, и ему не сразу удалось загнать барашка в угол. Перерезать ему горло каменным ножом оказалось тоже не так легко. Несколько раз баран боднул Рэпа, да еще тот испачкался в крови. Интересно, почему именно черный баран? Может быть, волшебнице было легче увидеть его в снегу или она просто издевалась над фавном с гоблинскими татуировками? Рэп был слишком голоден, чтобы обращать на это внимание.

Когда Маленький Цыпленок вернулся с пустыми руками, уставший и злой, Рэп уже ел поджаренное мясо. И в первый раз гоблина явно впечатлили способности Рэпа.

4

Скрипнув громче, чем обычно, карета накренилась влево и остановилась с резким толчком.

– Вы в порядке, ваше сиятельство? – заботливо спросил Андор. Они с Инос были тесно прижаты друг к другу на запрокинувшемся заднем сиденье, а тетушка Кэйд нависала над ними, с мрачным видом держась за поручень.

– Все хорошо, спасибо, кроме того, пожалуй, что теперь мое высочество уж слишком заметно!

Андор с готовностью рассмеялся.

– Пойду посмотрю, что там на этот раз, – сказал он, отпуская руку Иное, которую сжимал под накидкой во время пути, и готовясь выйти. Снаружи раздавались какие-то крики и беспокойное ржание лошадей. По крыше кареты хлестал дождь, хотя похоже было, что скоро он перейдет в снег. Андор открыл дверь и легко вышел, изящно придержав шпагу и плащ. Кэйд перебралась к племяннице на нижнюю сторону кареты, чтобы сесть более устойчиво. Она заняла намного больше места, чем Андор.

Та скорость, с которой они ехали, была теперь невозможна. На ровных и прямых дорогах Империи карета могла двигаться почти так же быстро, как и всадники, но теперь они следовали по горной тропе. Погода становилась все хуже, а дорога все круче. Поля и пастбища по ее сторонам уступили место лесу, и ветви деревьев часто задевали верх кареты.

Со времени появления ужасного Игинги Инос жила в постоянном страхе. Мысль о вторжении в Краснегар двух тысяч имперских солдат приводила ее в ужас. Она вспомнила, как слышала в Кинвэйле, что здешние войска – просто сброд, несравнимый с элитными частями, расположенными вокруг Хаба, и что служба на границе считалась унизительной, была своего рода наказанием, которого удостаивались лишь подонки. Сам проконсул, по мнению Иное, также был швалью, но она держала свое мнение при себе.

Она не решалась обсуждать ситуацию даже с тетушкой Кэйд или Андором, а они тоже не поднимали этот вопрос, так что разговор сводился к ничего не значащей болтовне. Отчасти их осторожность объяснялась нежеланием быть услышанными, так как теперь кучер и лакей были людьми Игинги. Но что гораздо больше беспокоило Иное, так это то, что она чувствовала, что ее предали.

Каким-то образом правительство Империи узнало о болезни ее отца и решило захватить Краснегар раньше, чем это сделают таны Нордландии. Только Хаб мог послать сюда армию. Но это требовало времени – времени для пересылки докладов и приказов, времени для совещаний и решений. Значит, об этом стало известно заранее. Но как? Андор проходил Пондаг, направляясь на юг. Возможно, он проговорился Игинги, а тот направился в Кинвэйл, чтобы не упустить своего шанса.

В свете дня эти измышления казались абсурдными. Один взгляд на честное лицо Андора, одна его улыбка – и сомнения Инос таяли. Но когда она ворочалась долгими ночами на неудобных постелях в неопрятных, дурно пахнущих гостиницах, все это становилось слишком реальным. Инос даже додумывалась до того, что Андор с самого начала был шпионом Империи. Она пугала себя до полусмерти, подвергая сомнениям его прошлое, его происхождение, его детство. Инос знала о нем так мало, и это казалось очень важным, когда она была одна… Правда, стоило ему появиться рядом, и все это становилось таким несущественным, что принцесса ни разу не спросила его о прошлом, хотя много раз собиралась. Когда молодой человек был с ней, Инос могла смело смотреть в будущее, не боясь ни Империи, ни джотуннов. Но без него она чувствовала себя потерявшимся ребенком.

Для нее существовали только Андор… и Кэйд. Но кто-то из них ее предал.

Именно ее тетка решила ехать на север – небывалая затея для женщины ее возраста. Кэйд еще до отъезда по меньшей мере подозревала, что здоровье Холиндарна ухудшается. Она безусловно предпочла бы Империю Нордландии. Поверить, что герцогиня Кэйдолан может предать брата и племянницу, невозможно… но не более невозможно, чем поверить в предательство Андора. Кто-то из них был предателем, и Инос не могла решить – кто.

Она чувствовала себя очень маленькой, одинокой и уязвимой. Ощущала себя загнанным зверем, бегущим домой, спасаясь от преследования хищника. Ей некуда было деваться, но и дома она не будет в безопасности, потому что чудовище последует туда за ней.

Было очевидно, что Инос поедет в Краснегар, хочет она того или нет. Если она воспротивится, почетный эскорт тут же превратится в охрану, а принцесса станет пленницей. Игинги ясно дал ей понять это. Формально она возвращалась к себе домой под его защитой, но фактически была его марионеткой. Негодяй не раскрывал ей своих планов, но можно было догадаться, что он вынудит ее подписать документ о передаче королевства под контроль императора сразу же после смерти отца. Инос могла только надеяться, что отец еще жив и в состоянии будет ей что-то посоветовать. Девушка никому не могла доверять.

Так что Инос сидела несчастная и подавленная, поддерживая вежливый разговор об окрестных пейзажах.

Андор появился у двери кареты.

– Боюсь, дамы, вам придется выйти. Еще одна сломанная ось.

Он помог спуститься тетушке Кэйд, затем Иное. Дорога представляла собой мешанину из грязи, камней и корней деревьев. Она извивалась по склону холма. Мелкий дождь пробивался сквозь сплошную крону деревьев, закрывающую небо. Заросли папоротника стеной стояли по сторонам дороги. Это была уже третья сломанная ось за последние два дня. Такая поломка означала долгое ожидание.

Инос натянула на голову капюшон и оглянулась в поисках сухого места, чтобы сесть.

– Какие могучие деревья! – воскликнула тетушка Кэйд. – Но ведь вряд ли это секвойи?

– Я думаю, кедры, – ответил Андор. – Эй, ты! Солдат! Передай мне этот сундук.

Тени сгущались и казались угрожающими. Инос чувствовала себя неуютно, окруженная со всех сторон этими первобытными зарослями. Даже воздух здесь был наполнен влажным древесным запахом. Небольшой участок дороги, который она могла видеть, заполняли солдаты, спешившиеся или верхом, лошади нервничали, дергали поводья, переступали по грязи, люди ворчали или сердито обсуждали задержку. Откуда-то сверху долетели еще более злобные крики, когда передние части узнали об остановке. Потом все затихло.

Густые леса полностью покрывали горные склоны. Инос вообще не видела гор, только деревья и круто поднимающуюся вверх дорогу. Она взяла тетушку Кэйд за руку, и они отошли на обочину, аккуратно переступая через лужи и грязь, чтобы найти укрытие от дождя и не путаться под ногами у мужчин. Андор последовал за ними, неся сундук, на котором можно было сидеть. По сторонам дороги кое-где лежал снег, грязный и полурастаявший.

Проконсул Игинги, ехавший впереди отряда, прискакал, чтобы выяснить, что случилось. Увидев поврежденную карету, он спрыгнул с коня, отдал поводья легионеру и начал отдавать приказания. Инос с удовольствием заметила, что ему неудобно в форме: вода стекала по шлему прямо за воротник. Андор же был в широкополой замшевой шляпе, красивый и изысканный как всегда.

Тетушка Кэйд слегка вздрогнула.

– Я могу принести ковер, ваше сиятельство, – предложил Андор.

– Нет, нет! – сказала Кэйд. – Это так глупо с моей стороны! Я просто смотрела на этот лес и вдруг подумала о гоблинах.

Он ободряюще улыбнулся.

– Да, ковры не защитят вас от гоблинов! Но не волнуйтесь, их нет по эту сторону перевала. Правда, проконсул?

Игинги был взбешен очередной задержкой.

– Ни одного гоблина! И на той стороне я тоже немало их истребил.

– Они что, так опасны? – спросила Иное, думая, что в такой густой листве может скрываться любое чудовище.

– Не так уж! Просто паразиты!

– Обычно гоблины вполне мирные люди, – тихо проговорил Андор.

– Мирные? – переспросил Игинги. – Да они звери!

– Но не воинственные.

– Да, это так. У них свои методы избавляться от лишних мужчин. – Выражение отвращения появилось на его квадратном лице.

– Что вы имеете в виду, ваше сиятельство? – спросила Иное, удивленная, что что-то может вызвать отвращение такого грубого солдафона.

Он поколебался, но ответил:

– Многие народы проводят отбор среди юношей. Большинство делает это через войну. Гоблины используют гораздо худшие методы, но смысл, я думаю, тот же.

Ей никогда не приходило в голову так расценивать войны!

– Но почему? Чтобы другим досталось больше женщин?

– Иное! – воскликнула Кэйд.

– Иногда причина действительно в этом, – сказал Ан-дор. – Или в захвате новых земель, или просто для того, чтобы жизнь была более мирной. Боюсь, проконсул, мы сегодня не далеко уедем.

Игинги кивнул.

– Мы вряд ли доберемся до перевала к ночи, – пробурчал он. – Там есть домик, но здесь, мадам, вам придется расположиться лагерем.

– Может быть, моей племяннице и мне лучше поехать верхом? – мягко предложила тетушка Кэйд. Мужчины воззрились на нее в изумлении.

– А вы… вы сможете? – запинаясь, спросил Игинги.

– Я буду в восторге! В карете так трясет! А ты, Иное, не возражаешь?

– Конечно! – согласилась Иное, забавляясь выражением изумления на лицах Андора и проконсула. Они еще не знали о способности тетушки постоянно удивлять.

Кэйд решительно поднялась.

– Тогда мы поедем. Наши амазонки в том зеленом сундуке, проконсул. Если вы будете добры распорядиться, чтобы его спустили сюда, мы сможем переодеться в карете.

Игинги улыбался – ужасное зрелище.

– И мы можем бросить здесь эту развалину! Завтра мы будем в Пондаге, а потом вы можете ехать на санях.

Тетушка Кэйд улыбнулась ему с самым невинным видом.

– О, я думаю, мы могли бы и в лесу ехать верхом. Я давно не практиковалась, допускаю, но когда-то я была весьма лихой наездницей.

Это отнюдь не повредит ее фигуре, подумала Иное, а верховая езда не намного утомительнее тряской кареты.

Игинги собирался сказать что-то, но вдруг остановился и стал тревожно всматриваться в лес.

– Что это было? Андор нахмурился.

– Мне кажется, я тоже что-то слышал.

Инос ничего не слышала, но у нее мурашки побежали по коже. Лошади тоже насторожились. Проконсул крикнул солдатам, требуя тишины. Приказ передали по рядам, и вскоре слышен стал только ровный стук дождя и беспокойное шлепанье подков по грязи.

– Вот опять! – сказал Игинги, и теперь Инос тоже что-то услышала.

– Гоблины? – нервно спросила она.

– Они не кричат. Они бегут молча. Если бы я допускал хоть малейший шанс встречи с гоблинами, я бы взял сюда собак.

– Принцесса Иносолан! – прозвучал далекий голос.

Инос подпрыгнула. Сердце ее забилось быстрее. Этот крик, хотя и слабый, слышали теперь все – Иное, ее тетка, Андор, Игинги и десятки забрызганных грязью легионеров.

– Это очень далеко, – сказал Андор. Лицо его стало напряженным, он откинул полу плаща, высвобождая эфес шпаги.

Игинги чуть вытащил свою шпагу из ножен и с щелчком загнал ее обратно.

– Может быть, и не так уж далеко, – сказал он. – Деревья приглушают звук.

– Принцесса Иносолан!

Это не могло быть ошибкой.

Теперь они все всматривались в чащу леса. Тетушка Кэйд пододвинулась поближе к Инос и взяла ее за руку, как будто боясь, что та побежит выяснять, в чем дело. Но это совсем не входило в намерения Иное. Она дрожала. Шпага Игинги со свистом выскользнула из ножен.

– Вам лучше бы вернуться в карету, дамы, – сурово сказал проконсул. Он отдал приказ, и шпаги сверкнули в воздухе. Некоторые солдаты доставали тетивы для луков из непромокаемых сумок.

– Нет, подождите! – торопливо воскликнула Иное, когда тетушка Кэйд двинулась к карете. Этот голос…

– Принцесса Иносолан! – раздалось еще ближе.

Кто бы это мог быть? Что-то очень знакомое.

– Да? – отозвалась она.

– Иное! – воскликнула тетушка Кэйд. И голос ответил:

– Это Рэп!

Рэп? Как? Это что, действительно Рэп?

– Нет! – Это казалось невозможным.

– Назад в карету! – закричал Андор и тоже вынул шпагу. – Я думаю, это какой-то демон! Вы согласны, проконсул? Глаза Игинги сузились.

– Я никогда не встречал лесных демонов! Бабьи россказни! – Он приложил руки ко рту и прокричал: – Подойди и покажись!

– Прикажите вашим людям опустить луки! – Голос был уже намного ближе, но никого не было видно. – Я один и не вооружен.

– Я уверен, что это демон, – настаивал Андор. – Очень опасно довериться демону – он может принять любой облик! – Он казался более растерянным, чем кто-либо другой. Его голос звучал почти визгливо, и это было странно.

Игинги тоже, казалось, почувствовал это. Он с любопытством посмотрел на Андора, затем приказал солдатам опустить луки.

– Выходи! – прокричал он громче, чем было необходимо.

И тогда из-за дерева вышел человек. Инос не представляла себе, как он смог подобраться так близко незамеченным, но вот он был перед ней – стройный юноша в грязной кожаной одежде, протягивающий вперед свои пустые руки, чтобы все убедились в отсутствии оружия. Он тяжело дышал.

– Иное! – произнес он.

Рэп!

Он вырос и стал шире в плечах. Его одежда была невероятно грязной, а лицо здорово потемнело, особенно вокруг глаз. Оно казалось покрытым жиром – дождь скатывался по нему отдельными капельками – и было значительно более худым, чем она помнила, так что подбородок казался больше, а нос шире. У него появились юношеские усики и небольшая бородка. Голова была непокрыта, и каштановые волосы висели сосульками. Некрасиво! Но это был Рэп. Глупо, но она задрожала.

– Это, безусловно, не гоблин, – проговорил Игинги как бы про себя. – Кто ты?

– Принцесса знает меня.

– Это правда? – спросил проконсул.

– Да, – ответила Иное, – это один из конюхов моего отца. Рэп, что ты здесь делаешь? И что это у тебя на лице?

Тут она почувствовала еще и непереносимую вонь. Ее желудок сразу сжался.

– И отчего такой запах?

– Это запах гоблинов! – мрачно сказал Игинги. – Отойди от дам, ты!

Рэп не двинулся с места, только упер руки в боки. Он еще не отдышался после бега и говорил короткими фразами.

– Сожалею об этом аромате. В лесу нет ванн. Иное, я пришел, чтобы предупредить тебя, что твой отец умирает. Но вижу, что ты уже знаешь.

Неужели Рэп тоже прошел весь этот путь, чтобы предупредить ее? Она посмотрела на Андора, который стоял, сжав зубы и нахмурившись.

– Мне сказал Андор.

– А, так это Андор, не правда ли? – Рэп с гневом впился в него глазами. – Тогда я имею для тебя еще одно предупреждение! Не доверяй этому человеку! Он…

– Рэп! – воскликнула Иное. – Что ты знаешь о сэре Андоре?

– Он продал меня гоблинам, вот что я о нем знаю!

Продал его… Опять Инос поморщилась от ужасного запаха.

Андор поднял шпагу и шагнул вперед. Она положила руку ему на локоть, удерживая его.

– Андор, вы знаете Рэпа?

– Дорогая, это не тот, кто вам кажется. Это лесной демон. Они могут принимать разные облики. Не верьте ни единому слову. Они очень злые.

– Андор! Рэп, как ты сюда попал? Тетушка, ведь это Рэп, правда?

– Не знаю, дорогая. Я его никогда не видела.

– Кто ты по происхождению? – спросил Игинги. – Ты и не имп, и не гоблин.

– Это демон, – настаивал Андор. – Или злой дух. Дух? Инос почувствовала слабость в ногах. Уж конечно нет!

– Я фавн, – ответил Рэп, все еще глядя на Иное. – Смесь джотунна и фавна, принятый в племя гоблинов. Но не по моему желанию – это его вина. – Он опять указал на Андора.

Инос пожалела, что не может тихо лишиться сознания, как полагалось бы знатной даме в такой момент. Рэп всегда был таким надежным! И это определенно был тот самый Рэп, которого она знала, – только повзрослевший, да еще с усами и варварскими татуировками.

– Рэп, – произнесла она, стараясь на сорваться на истерические нотки, – что это за странные знаки у тебя вокруг глаз?

Рэп застыл на мгновение, словно забыв о татуировках, затем поднес руку к глазам.

– Эти?

Андор рассмеялся и бросил шпагу в ножны.

– Я действительно встречал его! – сказал он. – Я просто не узнал его в этом гоблинском наряде. Я встречал его в Краснегаре. А теперь, парень, расскажи ее высочеству, как гоблины заслуживают эти татуировки.

– Я этого не делал! – закричал Рэп.

– Чего не делал? – спросила Иное.

– Скажите ей, проконсул! – насмешливо произнес Андор.

– Нет уж, говорите сами, – нахмурился Игинги.

– Он замучил мальчика до смерти! И Инос сказала «Нет!» одновременно с Рэпом, который повторил:

– Я этого не делал!

– Он должен был это сделать! – сказал Игинги. – У них такой обычай.

Затем Андор обнял Инос за талию, и она была очень благодарна за это.

– И это он продал мне лошадей.

– Продал вам лошадей? – тупо повторила она. Он кивнул, глядя на Рэпа.

– Я поспрашивал, где можно купить лошадей, и меня направили к этому парню. Мы встретились в баре, и он продал мне двух лошадей.

И это Рэп! Ведь все лошади в Краснегаре принадлежали ее отцу. Конечно, Андор не мог этого знать. Но представить Рэпа в баре, да еще продающего лошадей?

– Лжец! – закричал Рэп. – Он лжет, Иное! Мы вместе уехали из Краснегара, и он продал меня гоблинам! Тем самым он расплатился за свободный проезд для себя…

– О нет, Рэп! Я не хочу слушать!

– Иное, он волшебник!

Принцесса вспомнила, что в детстве Рэп очень нравился ей. Конечно, в те дни она очень мало знала о мужчинах, а о знатных мужчинах – вообще ничего. К счастью, теперь, после Кинвэйла, она уже лучше разбиралась в этом и могла оценить, с каким самообладанием держался Андор, несмотря на оскорбления, выкрикиваемые этим грязным бродягой. Рэп как-то одичал за последнее время, возможно, сказалось его фавновское происхождение.

– Если тебя продали гоблинам, ты находишься уж в слишком хорошей форме, – заявил Игинги. – Шпионишь для них, а? Подойди-ка сюда с поднятыми руками.

– Нет! – воскликнул Рэп. – Иное, ты же знаешь, я не стал бы лгать тебе!

О Рэп! Ее сердце сжалось. Инос посмотрела на Андора. Тот грустно улыбнулся и покачал головой. Она поняла, какими беспомощно-детскими кажутся ему ее сомнения и какую зрелость проявляет он сам, не отзываясь на оскорбления и не обижаясь на ее глупые колебания. Нечего слушать всякую ерунду! А от запаха принцессу просто тошнило. Инос гордо подняла подбородок и отвернулась, позволив Андору увести себя.

– Иное! – завопил Рэп. – Он колдун, или демон, или что-то в этом роде!

Игинги махнул рукой своим людям.

– Взять его! Свяжите!

И вдруг все лошади попятились и заржали в необъяснимой панике. Солдаты были сбиты с ног, некоторых проволокло по грязи. Казалось, что источником этого страха была Инос – кони бросились в разные стороны от нее, по дороге и даже в лес. Испуганные животные сбивали с ног целые группы людей. Команды офицеров тонули в проклятиях, ржании, шлепках по грязи и топоте. Иное, тетушка Кэйд и Андор оказались как бы в центре этого хаоса, а вся когорта боролась, чтобы подчинить себе взбесившихся лошадей. Тем временем лесной пришелец исчез среди деревьев.

Андор быстро повел Инос к карете.

– Укройтесь здесь! – крикнул он, перекрывая шум. – Тут может быть засада.

Он помог забраться в карету и ей, и тетушке Кэйд. Инос рада была подчиниться. В перекошенной карете тетушка обрушилась на нее всем своим весом, но Инос нисколько не возражала. Тесный контакт был сейчас очень кстати.

– Это был Рэп, – прошептала она, борясь со слезами.

– Да, дорогая.

– Но продавать отцовских лошадей? В барах?

– Если он действительно продал дворцовых лошадей, – сказала Кэйд, – то это наверняка стало бы известно, так?

– Конечно! – В конюшнях было не так уж много лошадей, чтобы кража прошла незамеченной, и не так много конюхов, чтобы не вычислить вора. Глупый Рэп! – Значит, об этом узнали, и он убежал!

– И вполне возможно, что он нашел приют у гоблинов, – согласилась тетка. – Не знаю, дорогая, зачем он последовал за тобой на юг. Возможно, надеялся сочинить для тебя какую-нибудь невероятную историю…

– Да, скорее всего. – Инос знала, что в этом возрасте парни иногда ведут себя странно. Именно тогда проявляются плохие качества в некоторых. Инос слышала много историй об этом в Кинвэйле и получила множество предупреждений. Но Рэп? Это ведь не был злой дух?

Когда душа умершего представала перед Богами, ее взвешивали, и если добро, совершенное ей, перевешивало зло, то она становилась частью Добра. Но если перевешивало зло, то общее Зло могло отвергнуть ее, и тогда душа становилась злым духом, не находящим себе пристанища и являющимся людям по ночам.

Кэйд даже вздрогнула.

– Боже мой, мне показалось, что оно… что он был живой.

– И Рэп не мог оказаться на стороне зла! – Однако если он опустился до продажи лошадей в барах, что еще мог он успеть натворить, прежде чем умер? Инос похолодела.

– Не думаю, что это был дух, – твердо сказала Кэйд. – Вряд ли духи могут так отвратительно пахнуть!

Инос удалось выдавить улыбку. Какое облегчение, что тетка согласна с ней! Это был Рэп. Живой Рэп.

Она оглянулась. Солдаты понемногу восстанавливали порядок, но у кареты никого не было. Даже Андора…

– Тетя, как Игинги узнал насчет отца? Почему он дожидался в Кинвэйле, когда появится Андор? Это могло быть условлено!

Кэйд виновато моргнула.

– Это моя вина, дорогая.

– Твоя?

– Да. Я проговорилась Экке, что беспокоюсь о здоровье твоего отца. Канцлер Ялтаури должен был посылать мне отчеты, но их не было.

– Так за всем этим стоит Экка?

– Боюсь, что так.

– Значит, когда… если отец умрет…

– Проконсул, думаю, провозгласит герцога королем. Я сделала такую глупость, дорогая! Я не понимала… Инос поцеловала ее в щеку.

– Но это не Андор?

– Нет! Не думаю.

– Я доверяю Андору, – твердо сказала Иное. – А ты?

– Я… – На секунду тетушка Кэйд заколебалась, но потом улыбнулась. – Ты просишь меня выбрать между ним и этим очень пахучим мальчиком?

Инос засмеялась и обняла ее. Невидимые птицы разразились трелями в ее душе – никто не предавал ее, кроме этой ужасной вдовствующей герцогини! Кэйд поступила глупо, но не со зла. Андор не виноват – Инос никогда больше не усомнится в нем! Увидя Рэпа, она еще раз поняла, насколько ниже казались в сравнении с Андором все прочие мужчины. Андор, о Андор!

Волк, гоблин и фавн, обладающий ясновидением, – не было ни малейшей вероятности, что солдаты могут выследить их.

Через час или около того отряд двинулся вперед по горной тропе. Инос и ее тетка ехали верхом, а карету пришлось бросить. Лошадь Инос шла очень близко к лошади Андора, но с такого расстояния Рэп не мог сказать, была ли она на привязи или нет. Он не мог подозвать ее, потому что не знал, что это за лошадь. Знал бы Андор, что этот план был отвергнут Рэпом как слишком опасный для Иное! Кроме того, по его следу бросится вся армия импов, а его рассказ слишком неправдоподобен, чтобы ему кто-нибудь поверил.

В густом лесу он следил за ними внутренним зрением. Юноша промок насквозь и чувствовал себя несчастным, сидя здесь сгорбившись и тыкая мох палочкой – тык, тык… Флибэг спад, но, когда колонна двинулась, он единственный из них троих услышал далекий стук подков и поднял голову. Маленький Цыпленок сидел на стволе поваленного дерева, упершись локтями в колени, терпеливый, как сами деревья.

Тык, тык…

Дождь сбегал по шее Рэпа, но он нарочно не поднимал капюшон. Он почти жалел, что встреча состоялась, что он не пропустил Инос и не отправился блуждать по Империи. Но с теми, кто знает слова силы, может случиться все что угодно – так учил его Андор. Кроме того, через горы проходила всего одна дорога.

Отвергнутый с презрением. Тык!

Даже Инос его оттолкнула! Тык!

Но Андор знает слово, и ему будут верить больше, чем всем остальным. Вызывать доверие было его талантом.

Тык! Палочка сломалась.

Рэп поднялся на ноги.

– Что теперь делаем? – спросил Маленький Цыпленок. Рэп вздохнул.

– Ты все еще моя падаль, гоблин? Подобная осторожность вызвала ухмылку на лице гоблина. Он кивнул.

Мысль о долгом тяжелом пути приводила в отчаяние.

– Теперь мы побежим обратно, – сказал Рэп. – Обратно в Краснегар.

Прекраснее, чем придуманные в старину или воспетые

с тех пор Волшебные девы, встреченные в лесу

рыцарями Логра и Лиона,

Ланселотом, Пелеем или Пелленором.

Мильтон. Возвращенный Рай

Часть восьмая Высокое окно

1

Даже в Краснегар пришла весна. Холмы были еще белыми и необитаемыми, а дамба загромождена ледяными торосами и сугробами, но отдельные смельчаки уже протоптали по ней дорожку, и несколько недель спустя по ней на материк поплетутся ослабевшие за зиму лошади, овцы и козы.

Луны не было. Бледные зарницы играли на небе, когда Рэп и Маленький Цыпленок выбрались из домика на берегу, зевая и дрожа спросонья. В мерцающих отблесках северного сияния можно было с трудом увидеть собственные ноги.

Рэп несколько раз с наслаждением втянул морской воздух, прислушиваясь к потрескиванию льда под натиском прилива. Затем он обернулся к своему товарищу. Юноша уже предлагал это гоблину, когда они вышли из леса, но надо еще раз попытаться.

– Я освобождаю тебя, Маленький Цыпленок. Ты уже отплатил мне свой долг с лихвой, возвращайся к своему народу.

– Я твоя падаль, – послышался из темноты упрямый шепот. – Я смотрю за тобой.

– Здесь ты не можешь мне помочь! Мне грозит большая опасность, но ты ничего не можешь сделать и только сам окажешься в опасности. Иди, я очень тебе благодарен.

– Я смотрю за тобой. Потом я убиваю тебя!

Значит, Боги еще не дали ему знака. Рэп пожал плечами.

– Тебе придется поторопиться, если хочешь прийти первым. Пошли.

Он побежал. Однако, когда они достигли дамбы, ему пришлось перейти на шаг, ориентируясь исключительно с помощью ясновидения, а время от времени Маленькому Цыпленку приходилось хвататься за его плечо, чтобы не потеряться в плотной, как одеяло, мгле. Они прошли половину пути, когда Рэп вспомнил о медведях. Они были наиболее опасны в это время, но сейчас он так доверял своему внутреннему видению, что не сомневался, что поблизости никого нет.

Зима выдалась суровой. Дорога, скрытая сейчас подо льдом, во многих местах требовала починки, хотя никто, кроме Рэпа, не мог этого знать.

Где-то позади, на прибрежных равнинах, стояла лагерем армия Империи. Рэп все время опережал ее на два дня, а путь домой оказался долгим и гораздо более тяжелым, чем путь на юг. Холод уже не был таким свирепым, зато ветер стал сильнее, а снег более влажным.

Что еще хуже, Рэп и Маленький Цыпленок появлялись как вестники несчастья, как вороны, пророчащие беду. Импы сжигали все гоблинские деревни, расположенные вблизи дороги. Если бы жители не были предупреждены, все они наверняка погибли бы. Гоблины в первой деревне погибли все, от стариков до новорожденных. Возвращение Инос домой было отмечено поднимающимися вверх столбами дыма, бессмысленным и ненужным разрушением. Множество женщин и детей лишалось крова, запасы еды расхищались.

Предводитель импов, тот самый, в красивом шлеме, явно был безумцем. Рэп не мог представить себе, зачем он это делает и почему Инос допускает это. В конце концов он пришел к выводу, что она бессильна остановить разрушения.

Дорога на Пондаг окажется закрытой после их проезда, потому что гоблины в дальнейшем никого по ней не пропустят. Теперь понадобится целая армия, чтобы пересечь тайгу. Ни одного каравана не пройдет теперь с припасами для Краснегара. Краснегарцы неизбежно почувствуют это. Безумие!

Только один раз Рэп и Маленький Цыпленок отклонились со своего пути. Они сделали большой круг, чтобы стороной обойти деревню Воронов, а предупреждение послали через других гоблинов. Потом им пришлось пробежать двойной переход, чтобы наверстать отставание.

И вот он был дома. Рэп перешел с дамбы на дорогу вдоль причала, темную и безлюдную, чисто выметенную ветром. Он поднял засов на воротах. Эти ворота могли защитить от белых медведей, но не от легионеров. Пройдя внутрь, он опять перешел на рысь, просто по привычке, а за ним следовали Маленький Цыпленок и Флибэг. Через час-другой начнется рассвет. Город вот-вот проснется. Он направился к ближайшей лестнице.

Что нужно в Краснегаре армии импов? Пришла ли она сюда, чтобы помочь Инос занять трон и защитить ее от джотуннов, или же это разбойничий набег? Не сделают ли они с городом то же, что и с гоблинскими деревнями? Безусловно, ее нельзя остановить на подступах к замку, а в самом замке вряд ли хватит еды, чтобы выдержать осаду. Бывший помощник управляющего не мог не знать также, что во всем городе не найдется достаточно провианта для двух тысяч голодных солдат. До урожая, как и до кораблей с зерном, пройдут еще месяцы, а дамба пока непроходима для повозок.

Рэп уже не торопился, осторожно обследуя каждый поворот дороги. По, законам Краснегара конокраду грозило повешение. А ведь он рассчитывал привести лошадей обратно. Он надеялся вернуться с благодарной ему Иное, наследницей престола или даже королевой. Этот Андор просто околдовал его!

Андор! Рэп не мог думать о нем, не приходя в ярость. То, что этот волшебник сделал с Рэпом, было достаточно плохо, ното, что он использовал свою власть над Иное, – непростительно. Ей, видимо, было так же трудно противиться Андору, как Флибэг не мог противиться Рэпу.

Какой-то любитель рано вставать вышел из двери за два дома перед ними, и Рэп укрылся в тени крыльца, стараясь дышать потише и слыша, как рядом с ним замер Маленький Цыпленок, а рядом шумно дышит Флибэг.

– Хорошо бежишь, лесной парень! – прошептал Рэп. Маленький Цыпленок пробормотал что-то тихо, но сердито. Рэп улыбнулся, невидимый в темноте. Гоблины не были привычны к ступеням.

Горожанин исчез за дверью, и Рэп опять пустился бежать, зная, что спутники следуют за ним. Рэп тщательно обдумывал свое возвращение, решая, к кому лучше пойти, перебирая в памяти всех своих друзей. Правда, друзья отошли от него, когда проявились его способности. Окончательный выбор удивил его самого.

Рэп приближался к замку. Он мог бы, если бы захотел, пробежать прямо в ворота, потому что охрана выставлялась здесь только летом, когда в городе были приезжие. Краснегар привык спокойно жить под защитой дипломатического искусства своего короля, искусства, усиленного словом силы.

Если Холиндарн был еще жив, чтобы передать свое слово Иное, послужит ли оно ей таким же образом? Рэп терялся в догадках, какую перемену знание слова произведет в Иное. Каков был ее главный талант? Веселый нрав? Живость? Красота?

Наверное, красота. Он никогда не забудет, какой он увидел ее в лесу, неожиданно превратившуюся из ребенка, которого он помнил, в прекрасную женщину, изящную лесную нимфу в малахитовом плаще, с выбивающимися из-под капюшона золотыми прядями, с зелеными глазами, сияющими на смертельно бледном лице. Эти воспоминания не раз заставляли его засыпать в слезах.

Иное, с ее красотой, усиленной волшебством, будет просто божественно хороша.

И опять он подумал об Андоре, испытав прилив ярости. Для Андора он замышлял в голове такое, чего не пожелал бы никому. Он почти готов был отдать его на растерзание Маленькому Цыпленку.

Вот наконец и нужный дом. Они остановились у двери и постояли, переводя дыхание. Несколько месяцев постоянного бега привели их в прекрасную форму, но даже этого было недостаточно, чтобы бегать по крутым склонам Краснегара.

Рэп напрягся, изучая небольшое жилище из двух комнат и кухни. Туалет находился по другую сторону улицы, за спиной Рэпа. Хозяин был уже одет и склонился к очагу, раздувая огонь. Его жена и дети умерли много лет назад, во время той же эпидемии, что унесла жизнь матери Рэпа, и с тех пор он жил один. Рэп никогда раньше не бывал в этом маленьком домике, как и кто-либо другой.

Он постучал.

Старший конюх Хононин удивленно огляделся и поднялся на ноги. Он был бос, в рубахе навыпуск. Лицо старика потемнело от времени и сморщилось, он сильно сутулился. Седые волосы были всклокочены после сна. Он казался еще более угрюмым, чем всегда, пока шел открывать дверь.

– Кто там? – Его голос был так громок, что заставил Рэпа подскочить.

Рэп опять постучал, даже шепотом не желая называть свое имя. Старик нахмурился, затем приоткрыл дверь, которая не была заперта, и свет лампы заплясал по лицу Рэпа, ослепив его.

– О великие Боги, мальчик! – Хононин отшатнулся, пораженный. – Возможно ли! Рэп! – Он тут же распахнул дверь. – Быстро! Заходи, пока тебя кто-нибудь не увидел! А это что за черт?

Они вошли, и дверь за ними захлопнулась. Хононин поперхнулся, почувствовав вонь, и прикрыл рот рукой.

– Простите. Это медвежий жир. Он сохраняет тепло. Старик внимательно оглядел Рэпа, затем остальных. Флибэг подозрительно понюхал Хононина. Маленький Цыпленок, непривычный к тесным помещениям, тревожно озирался.

– Ты сказал ей? – пробормотал конюх через прижатые ко рту пальцы.

– Она приезжает. Завтра.

Глаза Рэпа привыкли к свету, и он с любопытством огляделся. Он так давно жил другой жизнью, что обстановка показалась ему очень странной: стол и два стула – в середине, а также большое кресло с протершейся обивкой – у камина. Не очень умелые рисунки лошадей висели на простых дощатых стенах. Единственная свеча в костяном подсвечнике бросала колеблющийся свет на охапку сухого торфа в углу и маленький ящик с инструментами. Вытертый коврик на полу… Хотя, конечно, в своем роде в доме было уютно.

– Хорошо, – кивнул старик.

– Он еще жив?

– Говорят, да.

Рэп глубоко вздохнул. Этого он желал больше всего – чтобы Инос смогла хотя бы попрощаться.

Хононин опять передернулся и попятился от них.

– Ты пахнешь, как будто вылез из помойки. Где-то у меня хранилось мыло. Ты когда-нибудь мылся с мылом?

– Один или два раза, сэр.

– Это то, что тебе надо. И понадобится горячая вода. Сними эти лохмотья.

Хононин направился в кухню, и громкое клацанье железа дало понять, что он качает насосом воду. Рэп начал развязывать тесемки, и Маленький Цыпленок тут же подскочил, чтобы сделать это самому. Рэп знал, что возражать бесполезно, его последняя такая попытка закончилась вывернутым запястьем.

Хононин вернулся с ведром и остановился, пораженный увиденным.

– А это кто, черт возьми?

– Это гоблин, сэр.

– Это я и сам вижу, болван! А что значат эти знаки у тебя на лице? Ты тоже стал гоблином? Сожги эти лохмотья, это и воду поможет нагреть, и вони станет поменьше. Его одежду тоже. Ты его разденешь, или он сам способен это сделать? А ты вырос, парень! У тебя осталась какая-то одежда там, где ты жил? Хотя нет, она все равно будет мала. Пойду посмотрю, что удастся найти.

– Вы очень добры, – пробормотал Рэп. Раздевшись, он принялся связывать одежду в узел.

– Да уж! Тебя наверняка повесят, если Форонод найдет тебя! Так что оставайся здесь и хорошенько вымойся. Вот мыло. Можешь использовать все. Ну и вонючая парочка! Да еще и волк с ними! Ты ведь не привел их обратно?

Старик имел в виду лошадей. Рэп покачал головой.

– Жаль! Мог бы отделаться поркой. Хононин влез в сапоги, снял куртку с крючка и вышел, хлопнув дверью.

* * *

Старик вернулся не скоро, когда сквозь занавески уже пробивался свет зари. Люди проходили по улице, приветствуя друг друга. При звуках родного языка у Рэпа защемило сердце.

Хононин отсутствовал долго, но за это время только-только Рэп успел счистить жир с помощью мыла, песка и горячей воды. Маленький Цыпленок спорил и сопротивлялся, пока Рэп не объяснил ему, что запах сразу выдаст их и Рэпа схватят и казнят.

Впервые после Праздника зимы Рэп нашел зеркало. Собственное отражение повергло его в шок. На него смотрело совершенно незнакомое лицо. Вопреки логике, он был горд своей щетиной, но ужасно стеснялся своих волосатых, как у всякого фавна, ног. Они стали еще волосатее и мускулистее, а лицо, наоборот, волосатее и тоньше.

Флибэг обнаружил завтрак Хононина и съел его весь, кроме масла. Маленький Цыпленок выхватил у него масло, чтобы намазать им Рэпа.

В эту минуту появился конюх. Он заглянул в дверь, желая предупредить своих гостей, что с ним дама. Гости, однако, уже знали это и скрылись в спальне. Хононин кинул Рэпу узел с одеждой и вернулся в переднюю комнату подождать, когда они оденутся. Это потребовало немало времени, потому как Маленький Цыпленок не разрешал Рэпу одеть себя и не слушал, когда ему объясняли, например, что делать с кальсонами. В Краснегаре он мог стать большой помехой.

Наконец Рэп был готов и смог войти в комнату. Он уже знал, что увидит там мать Юнонини. Рэп знал ее, но они никогда не общались. В неясном утреннем свете старуха казалась мрачной, словно полночь. Мать Юнонини сидела в протертом кресле у камина, сложив руки на коленях, и старалась держаться как можно прямее. Она ответила кивком на неловкий поклон Рэпа и оглядела его с головы до ног, ничем не выдавая своих чувств.

– Сначала поедим, потом поговорим. – Конюх указал на стол. Рэп уже почувствовал запах свежего хлеба, и его рот наполнился слюной. Хлеб! Он сел за стол и с наслаждением принялся за еду. Через несколько минут вошел Маленький Цыпленок и сразу же нахмурился, увидев женщину с непокрытой головой. Мать Юнонини чуть вздрогнула, увидев мужчину с расстегнутой на груди рубашкой, но это не было виной гоблина, просто все пуговицы давно отлетели. Рэп умудрился представить их друг другу, говоря с набитым ртом на двух диалектах.

Маленькому Цыпленку не особенно понравился хлеб, но он был голоден. Он взял большой кусок и уселся на полу. Конюх хмыкнул и занял третий стул.

– Думаю, вы можете есть и слушать. – Голос матери Юнонини был низким, почти мужским. – Я сначала введу вас в курс всех событий, мастер Рэп, а потом… – Она нахмурилась. – Не люблю прозвищ! Как ваше полное имя?

– Просто Рэп, – ответил он.

Это не было полной правдой, потому что его настоящее имя представляло собой нечто длинное и непонятное. Должно быть, это было имя из Сайсанассо.

«Никогда не говори никому свое имя, – предупредила его мать, когда рассказала о нем, – а то злой волшебник может узнать его и причинить тебе большой вред». Тогда он ей поверил, ведь ему было всего десять лет, а в этом возрасте верят всему, что говорят матери. Теперь же он больше знал о волшебниках и понимал, что это всего-навсего одно из суеверий его матери, вроде того, что «ветер с юга приносит дождь». Но его друзья наверняка стали бы смеяться над таким именем, поэтому он никому о нем не говорил, даже Иное. Мать Юнонини осуждающе поджала губы.

– Ну хорошо, мастер Рэп. Король еще жив, но каждый день может стать его последним днем. Даже сердечные капли, оставленные доктором Сагорном, не могут облегчить его страдания. Мы, кто приближен к нему, молимся за его избавление от мук. Это поразительно, что он держится так долго.

– Он знает слово, – прошептал Рэп. Она подняла брови и остановилась.

– Возможно! Но что вы знаете о… Ну конечно же! Вы ведь тоже знаете слово! Как глупо с моей стороны!

Старуха замолчала, задумавшись. Хононин усмехнулся и отломил кусок хлеба от каравая.

Мать Юнонини продолжала, тщательнее подбирая слова. Иногда Рэп с трудом понимал ее. Как большинство красне-гарцев, он говорил на смеси импского и джотуннского диалектов. Инос легко переходила на чисто импский, на котором говорили в замке. Но Рэпу было странно слышать сильный южный акцент, присущий матери Юнонини.

– Город разделился – на импов и джотуннов, конечно. Импы считают, что принцесса поехала в Кинвэйл, чтобы выйти за герцога – своего кузена, который смог бы претендовать на престол. Они ждут, что Анджилки приедет с ней. Но и сами импы разделились – часть хотела бы присоединения Краснегара к Империи на правах провинции. Джотуннов не устраивает ни один из вариантов. Они говорят о тане Калкоре из Нордландии, который имеет не меньше прав на престол, чем герцог.

– Их возглавляет Форонод, – вмешался Хононин. – Некоторые хотели бы поставить на престол его самого, но управляющий поддерживает Калкора. Говорят, он написал ему.

Юнонини нахмурилась, как если бы он сказал слишком много.

– Рэп должен знать, – проворчал старик. – Форонод готов был удушить его из-за лошадей. Если он узнает, что Рэп вызвал принцессу сюда, будет еще хуже.

Она кивнула.

– Несомненно, мы должны помочь мастеру Рэпу и его другу уйти ночью из города. Как можно скорее.

Рэп прекратил есть. Как, после такого долгого пути ему придется опять уходить?

Хононин внезапно хмыкнул, и все с удивлением посмотрели на него.

– Должен предупредить вас, мать. Когда вы увидите, что он так выпятил подбородок, то не спорьте, поберегите силы. Очевидно, что мастер Рэп никуда не пойдет!

– Но он должен! Хононин покачал головой.

– Возможно, но не пойдет! Даже когда он был совсем мальчиком, этот жест был сигналом.

Рэп неожиданно улыбнулся. Он был прав, что решил прийти именно к этому сварливому старику. Как хорошо наконец, найти друга!

– Посмотрим! – Мать Юнонини в свою очередь выпятила подбородок.

– А как насчет вас? – спросил Рэп, переводя взгляд с нее на конюха и обратно. – Кого вы предпочли бы?

Он слишком много брал на себя – старуха опять нахмурилась.

– Я всегда должна стремиться к наибольшему Добру. Гражданская война будет великим злом, жизнь в Краснегаре и без этого тяжела. – Она подумала минуту и добавила: – Если бы я могла принимать решения… Иносолан еще не достаточно взрослая. Лучше всего было бы создать Совет регентов – управляющий Форонод и канцлер Ялтаури, например.

«Это не слишком-то поможет Иное», – подумал Рэп. Он повернулся к Хононину.

– Я попытаюсь помочь тебе спасти шею, парень, – ответил старик, – пусть даже ты взял моих лошадей, но я не буду вмешиваться в политику. Слишком опасно в моем возрасте.

Неужели никто не был верен Иное?

– Можете ли вы теперь говорить, молодой человек? – спросила Юнонини.

– Да, мать. Это долгая история. Вы знали человека по имени Андор?

– Прекрасный человек! – кивнула она.

– Нет! Я тоже сначала так думал и доверял ему, когда он предложил отправиться вдвоем, чтобы предупредить Иное…

– Подождите-ка! Вы пошли только вдвоем?

Рэп кивнул, удивленный. Она посмотрела на старика.

– Я же говорил, что исчезли только две постели, – сказал он. – И палатка была мала для троих.

– Троих? – переспросил Рэп.

– Доктор Сагорн, – пояснила Юнонини. – Он тоже уехал. Это не имело значения, поскольку он обучил сиделок, как давать королю сердечные капели, но мы думали, что он уехал с вами.

Сагорн тоже? Ну конечно! Как и Дарад.

Рэп отодвинул остатки еды и начал рассказывать. Его больше не перебивали. В углу методично жевал Маленький Цыпленок, подозрительно посматривая на них, но рассказ был долгий, и пока Рэп дошел до конца, даже гоблин успел насытиться.

Конюх и священница посмотрели друг на друга. Хононин кивнул.

– Да, я верю ему. Он хороший парень. И всегда был.

Старуха неохотно кивнула и секунду изучала свои ногти. Затем встала и начала ходить взад-вперед по маленькой комнатке, сцепив руки за спиной. Это было странно неженственно, и походка ее была какой-то дергающейся, неуклюжей, возможно, из-за коротких ножек. Мать Юнонини не казалась высокой теперь, когда не сидела в кресле. Наконец она, по-видимому, пришла к какому-то решению и вернулась на свое место.

– Ладно! – сказала она. – Старший конюх поддерживает вас, мастер Рэп, а это существенно. Но я думала также о том, что было бы угодно Богам. Все знают, что мне и Иносолан явились Боги. Они дали ей указания, и мне теперь кажется, что это касалось вас.

Рэп постарался вспомнить, что рассказывала ему Инос о Богах и Их словах, но это было так давно, что воспоминания оказались довольно расплывчаты. Он уже хотел спросить, но Юнонини опередила его.

– Я приму ваш рассказ, – торжественно провозгласила она. – Здесь явно замешано волшебство, и вы, должно быть, правы – кто-то охотится за королевским словом силы. Ино-солан окажется в большой опасности, когда узнает его. Она может и не успеть, как вы знаете. Король сейчас редко приходит в сознание. Но вы действительно считаете, что Андор и этот Дарад – один и тот же человек?

– И Сагорн! И Джалон, менестрель, тоже! – Рэп объяснил, как Сагорн появился во дворце прошлым летом, не проходя через ворота, и как он вернулся осенью практически одновременно с Андором, в ночь снежного бурана, когда Рэп впервые при всех проявил свои способности.

Джалон говорил о Дараде. Андор знал и Джалона, и Сагорна. Но все это казалось невероятным даже самому Рэпу. Он встречал Сагорна. Обедал с менестрелем. Ни один из них не был Андором, а тем более Дарадом. Мечтательный Джалон был так же несочетаем с диким Дарадом, как вода с огнем. Здесь было что-то большее, чем просто видоизменение. Если Джалон мог по своему желанию превратиться в Дарада, как это сделал Андор, почему он не сделал этого, когда был с Рэпом среди холмов? Уж Дарад бы не задумался использовать все возможные средства, чтобы вытянуть из Рэпа слово. И почему Андор не сделал этого в один из многих вечеров, проведенных с Рэпом на его чердаке?

Внезапно Хононин щелкнул пальцами.

– Ключи! Ты говоришь, что Андор взял их у меня? Но в тот день я его вообще не видел.

– Что же с ними случилось? – спросил Рэп. Конюх мрачно скривился.

– Не знаю. Я нашел их на полу конюшни. Думал, что сам обронил. Я был уверен, что они висели у меня на поясе, как всегда. Андор не мог этого сделать. И Сагорн не мог.

– Так, значит, он может принимать другие обличья? – заговорила Юнонини. – Это плохо. И все-таки он не может быть волшебником. Для волшебника у него слишком много трудностей.

– А как насчет этой армии? – спросил Рэп. – Я не знаю, почему Инос идет сюда с армией, но их нужно остановить.

Мать Юнонини покачала головой.

– Вполне возможно, что у Иносолан нет выбора. Нет его и у нас. Сержант Тосолин и его люди не могут сражаться с двумя тысячами.

– Впустить их в город? – На лице Хононина отразилось отвращение.

– Придется, – ответила старуха. – Что мы можем делать? Они могут сжечь город и уморить обитателей замка голодом. Мы даже не можем предупредить кого-либо, иначе придется объяснять, откуда мы узнали, и тогда мастер Рэп окажется в опасности. Раз Иносолан с ними, зачем им разорять ее владения?

– А зачем уничтожать гоблинов? – с горечью сказал Рэп. – Они не делают вреда никому, кроме себя.

Это замечание вызвало недоуменные взгляды и неловкое молчание.

Маленький Цыпленок громко рыгнул и широко улыбнулся. Интересно, что смог понять из их разговора тот, который был бы сейчас Птицей Смерти, не появись на их земле Рэп и Андор.

– У меня вопрос, мать, – попросил Рэп. – Пожалуйста, расскажите мне о Четверке. Юнонини вздрогнула.

– О Четверке? Что?

– Ну, кто они и чем занимаются. Ее глаза сузились. Старуха принялась изучать сцепленные пальцы.

– На самом деле я знаю о них не больше, чем вы или чем все остальные. Что говорили вам в школе о Четверке?

– Ничего. Боюсь, я мало учился, мать.

Юнонини кивнула, посмотрев на него с осуждением.

– Да, понятно. Ну что ж, в древности, в Темные Времена, Пандемия была очень неспокойной страной. Большую роль играло волшебство, и в основном оно было злым. Волшебники становились королями и воевали друг с другом. Легенды говорят о массовых убийствах, о грабежах и разрушениях, о битве людей с драконами, о чудовищах, уничтожающих целые армии, о городах, уничтоженных пожарами. Говорится также об армиях, которые избавлялись от заклятия и обращали оружие против своих же владык. Жестокое время. Вы, наверное, слышали эти рассказы.

Рэп покачал головой, хотя какая-то часть была ему известна.

– Это важно? – спросила она, внимательно глядя на юношу.

– Думаю, да.

Мать Юнонини бросила тревожный взгляд на конюха, но он только пожал плечами.

– Император Эмин Второй учредил Совет Четырех почти три тысячи лет назад. Он собрал вместе четырех самых сильных волшебников Пандемии и поручил им охранять Империю от колдовства. Хаб, как вы знаете, стоит на пяти холмах. – Она вздохнула. – Город Богов! Красивейшее место, центр Империи, расположенный на берегах Сенмера. Я провела там три года… Но сейчас это не важно. Так вот, императорский дворец находится посередине, а каждый из четырех волшебников также имеет свой дворец – Северный, Восточный, Южный и Западный. Сам император не может быть волшебником, чтобы не нарушать равновесия. Никто не может использовать колдовство против императора, его семьи или двора.

Рэп кивнул.

Юнонини, казалось, не хотела делиться этими сведениями, но после минутного колебания она облизнула губы и продолжила:

– Это устройство действовало, за редкими исключениями, вплоть до сегодняшнего дня. Вы видите, равновесие – ключ ко всему. Как равновесие между Добром и Злом правит миром, так и равновесие сил четырех волшебников правит Империей. Если появляется злой волшебник, Четверка хранителей объединяется против него. Ведь волшебники тоже люди, мастер Рэп. Они разрываются между Добром и Злом, как и все мы, да, пожалуй, и больше, ведь их способности делать добро или зло намного превышают наши А если один из Четверки становится на путь Зла, то тогда остальные трое могут объединиться против него. Это единственный способ не допустить беспорядка, царившего в Темные Времена. Равновесие!

Рэп кивнул.

– Но расскажите мне о теперешних хранителях.

– Почему вы хотите знать?

– Я думаю, что встречался с одним из них. Юнонини ахнула и опять посмотрела на Хононина. Тот нахмурился.

– Кто же это был, парень?

– Очень старая гоблинка.

Священнослужительница закрыла на минуту глаза, губы ее двигались.

– Расскажи нам, – сказал Хононин, еще более помрачнев.

Рэп поведал о двух случаях, когда ему являлось видение, проявившее интерес к Маленькому Цыпленку. Он не смотрел в сторону гоблина и говорил очень быстро и только на импском языке.

Последовала пауза, затем мать Юнонини слегка вздрогнула.

– Блестящая Вода, – сказала она. Конюх кивнул.

– Похоже на нее, – произнес он задумчиво. – Рэп, парень, ты действительно видел одну из Четверки. Она – северная колдунья, и говорят, что ей уже три сотни лет, – волшебники живут долго. Она входит в Четверку дольше, чем остальные.

– И что? – спросил Рэп.

И опять заговорил конюх, причем даже он понизил голос до шепота:

– Говорят, что она совершенно безумна.

Рэп бросил взгляд на Маленького Цыпленка и увидел, что тот смотрит на него не отрываясь. Гоблин широко улыбнулся, обнажив свои крупные зубы.

– Плоский Нос, ты не рассказывал мне этого.

– Нет, – согласился Рэп. – Я думал, что сам сошел с ума. Я расскажу тебе позже, обещаю. Гоблин кивнул.

– Расскажите мне о трех остальных, мать, – попросил Рэп.

Юнонини явно не хотела этого делать.

– Мне не хотелось бы их обсуждать. И никто бы не захотел. Сейчас среди них только одна колдунья. Остальные трое – мужчины, волшебники. На юге – эльф, на востоке – имп, а на западе – самый новый, молодой карлик. Я не так уж много знаю об этом, мастер Рэп. Вы ведь не встречали этих других?

Рэп отрицательно покачал головой, и она вздохнула с облегчением.

Хононин напряженно рассмеялся.

– Есть еще одна вещь, которую многие знают, и мы можем рассказать ему. Все четверо не только делят свое влияние по сторонам света, но имеют также свою специальность.

Юнонини вскрикнула, как будто не подумала об этом.

– Какую специальность? – спросил Рэп. Старик ухмыльнулся.

– Всякие мелочи вроде драконов.

Мать Юнонини стукнула ладонью по подлокотнику кресла, выбив облачко пыли и перьев.

– Мы не можем этого знать! Это широко распространенное мнение, я согласна, но люди не спрашивают волшебников о таких вещах, мастер старший конюх! Кто может сказать, что они делают, а что нет?

Хононин сердито воззрился на нее.

– Я знаю то, что мне говорили, и никто еще не опроверг этого! Земля, вода, огонь и воздух – так утверждал мой дед.

Священница ответила ему сердитым взглядом, затем повернулась к Рэпу.

– Предание говорит, что сначала даже план Эмина не принес спокойствия. Четверка оказалась не лучше любой группы волшебников и начала спорить внутри себя за власть. Рассказывать все было бы слишком долго, но в конце концов они согласились разделить между собой четыре стихии. Они уже разделили Пандемию на четыре части, а теперь каждый стал обладать еще и светской властью.

– А драконы? – спросил Рэп. – Разве драконы относятся к светской власти?

– Они как бы на грани. – Мать Юнонини встала и начала опять ходить взад-вперед по комнате. – Империя – не Пандемия, мастер Рэп. Конечно, это ее главное государство, и, будучи центральным, оно всегда стремилось быть самым могущественным, тем более что Четверка защищала его, но вне Империи достаточно много других королевств и земель.

Как Краснегар, например, подумал Рэп.

– Но ни одно из них не может противостоять императорской армии.

– Кроме как с помощью колдовства.

– Ну конечно. Поэтому император и Четверка пришли к соглашению, что никто не может использовать волшебство по отношению к армии Империи – ни для помощи, ни для противостояния ей. Как и сам император, она должна быть неприкосновенна. Единственное исключение – Восточный волшебник. Он может, так как армия – его прерогатива.

Рэп опять кивнул, начиная понимать, почему его собеседники так неохотно обсуждают все, что связано с Четверкой.

– Вы хотите сказать, что колдунья, которую я видел…

– Вы видели волшебницу, – прервала его мать Юнонини, – и это могла быть сама Блестящая Вода, но мы не можем этого знать!

– Так или иначе, она не могла остановить войска, идущие сюда?

Мать Юнонини остановилась у огня и взглянула на старика, прежде чем продолжить свою лекцию.

– Во всяком случае, так говорят. Эти солдаты – часть императорской армии, и помешать им значило бы вызвать гнев Восточного волшебника, а остальные тут же поддержали бы его. Одну вещь я знаю точно, мастер Рэп: вокруг Пандемии много волшебников и волшебниц, но никто не сможет устоять против Четверки, действующей заодно.

Минуту Рэп играл крошками на столе. Старая Юнонини явно что-то недоговаривала.

– Я должен идти, – пробормотал Хононин. – Иначе подумают, что я болен, и толпа любопытных старых женщин будет шнырять здесь с кастрюлями супа. – Но он остался сидеть на месте.

Рэп поднял глаза на мать Юнонини.

– А какие еще есть силы? Драконы? Юнонини поджала губы, но затем кивнула.

– Да, они живут в Стране Драконов и подчиняются волшебнику Юга. Если драконы залетают в другие земли, император вынужден обращаться к Южному волшебнику, чтобы загнать их обратно.

– Даже если он сам их и выпустил! – сказал конюх с ехидной усмешкой.

Юнонини нервно поморщилась.

– А что, нет? – возмущенно воскликнул старик. – Два года назад драконы разорили целый город на Виннипанго. Это через пол-Пандемии от Земли Драконов, и они не тронули ничего на своем пути! А вы не верите, что их послали туда специально! Вы знаете, что волшебники часто вмешиваются в дела государств, так почему хранитель не может использовать свою силу, когда ему это надо?

– Я никогда не встречала волшебника…

– Глупость! Я никогда не встречал Бога, но я верю в Богов. И я верю преданиям. Мой дед однажды пошел посмотреть на повешение, где-то в Пилринде, так вот, когда они вздернули этого человека, он просто исчез! Растаял, как туман! Петля так и осталась болтаться пустой. Какой-то колдун спас его.

Мать Юнонини скривила губы.

– Я никогда не отрицала того, что колдуны существуют и используют колдовство. Это известно всем. Однажды моя школьная подруга видела, как бедная безумная женщина бросилась с крыши. Она должна была упасть на улицу, где было много народу, но кто-то в толпе был, вероятно, колдуном, так что она полетела вниз медленно, как лист с дерева.

– А чем владеет волшебник Севера? – спросил Рэп. Юнонини так долго колебалась, что старик ответил за нее, подтвердив догадки Рэпа:

– Там джотунны. У армии – земля, понимаешь? У драконов – огонь. А у джотуннов – море, то есть вода.

– Это уже не так явно, как было в Темные Времена, – добавила женщина, – но джотунны – до сих пор лучшие в мире моряки. И они не всегда ограничивают свою деятельность только торговлей.

Рэп не сомневался, что его собственный отец был не только работорговцем, но и разбойником.

– Все, что близко от моря, находится в пределах досягаемости джотуннов, – сказала Юнонини. Именно об этом и думал Рэп.

– То есть если армия импов войдет в Краснегар, а тан Калкор приведет джотуннов, тогда… Что тогда? Юнонини тяжело вздохнула.

– Тогда да будет с нами Добро! Я не думаю, что Четверка станет вмешиваться в мелкие междоусобицы – небольшие войны идут постоянно. До тех пор, пока не будет задействовано колдовство, волшебники могут не обращать внимания. Но если легионы императора столкнутся с джотуннами – ну, тогда вполне возможно, что волшебники вмешаются, очень даже возможно! Блестящая Вода – гоблинка, а вы говорите, что импы убивают гоблинов. Весной они могут начать воевать с ее джотуннами – здесь, в Краснегаре. – Она вздрогнула, представив себе это, и сделала знак святого равновесия.

– Я должен идти, – еще раз сказал конюх.

– Да. – Мать Юнонини расправила плечи. – Я тоже. А вы, мастер Рэп, и ваши… товарищи… должны оставаться здесь и не попадаться никому на глаза. Жалко, что по этой улице ходит столько народу.

– Какая специальность у волшебника Запада? – упрямо спросил Рэп. Неужели вмешательство волшебников было так опасно? Они могли бы даже помочь, как Блестящая Вода помогла ему. Они могли бы развести в разные стороны импов и джотуннов.

– Говорят, погода. Так вы думаете, что Иносолан будет здесь уже завтра? – размышляла мать Юнонини. – Она пойдет прямо к отцу. Я прикажу докторам уменьшить дозу лекарства, чтобы он был в сознании… если он будет жив к тому моменту. И тогда они оба окажутся в опасности.

– Оба?

Она мрачно кивнула.

– Считается, что если поделиться словом, его сила уменьшается. Если это слово поддерживает в нем жизнь, то он может умереть, когда скажет его. А Иносолан будет в опасности, потому что знает его.

Минуту они все раздумывали над этим, и затем Юнонини сказала:

– Если вы настаиваете на том, чтобы остаться в городе, то нужно найти вам более надежное убежище, мастер Рэп.

– Я буду рад, если он поживет здесь, – сказал старик, но при этом он смотрел на Флибэга с антипатией, которая явно была взаимной.

– У вас нет даже замка на двери! Но где еще мы можем спрятать его в таком небольшом месте, как Краснегар? Да еще две тысячи легионеров вот-вот появятся здесь!

Хононин поднялся на ноги.

– Я не могу подсказать другого места.

– Однажды мне рассказывали о таком месте, куда никто никогда не заходит, – сказал Рэп. – Вот если бы вы могли отвести меня туда!

2

Пламя свечи колебалось и вздрагивало в ночи, бросая неверный свет на лицо умирающего короля. Он выглядел изнуренным, желтоватое лицо напоминало череп, волосы и борода совсем поседели. Даже во сне Холиндарн беспокойно метался под одеялом. Занавески балдахина были задернуты, оставляя небольшую щель у подушки. При короле дежурила сиделка, терпеливо ожидающая утра, когда закончится ее смена. Со своего места она не видела дверь в комнату, и входящий тоже не мог видеть ни ее, ни больного – если, конечно, он не обладал ясновидением.

Мать Юнонини подошла, чтобы поговорить с ней и посмотреть на умирающего, ее лампа отбрасывала пляшущие тени на стены комнаты. Служительница была идеальным помощником для тех, кто решил незаконно проникнуть во дворец, так как она могла проходить всюду, подчиняясь только Богам. Двое юношей и собака вошли вслед за ней и беззвучно проскользнули мимо кровати.

Языки огня в камине лизали куски торфа, и вся комната был наполнена едким запахом. Занавески на одном из окон колыхались от ветра, проникающего в приоткрытое окно. Усыпленный лекарствами, король стонал в забытьи.

Рэп тихо положил узел на пол и послал запрещающий сигнал Флибэгу, который рвался исследовать незнакомое место. Маленький Цыпленок тоже нес узел. Он продолжал держать его, хмуро глядя на пляшущие тени.

Из-за кровати послышался шорох пергамента, и низкий голос матери Юнонини произнес:

– Я проведу специальную службу. Это займет примерно час.

Для служительницы Добра она оказалась уж слишком умелой вруньей. Отпущенная сиделка поднялась и вышла, видимо довольная, что ей не придется целый час слушать молитвы.

Рэп не чувствовал никаких признаков того, что их присутствие обнаружили. Даже в большом зале этажом ниже было пусто. Обитатели замка мирно спали, не зная, что двое чужаков незаконно проникли в королевскую опочивальню. Не знали они и о том, что завтра утром в город войдет армия Империи.

Успокоившись, Рэп направил ясновидение вверх, и сразу же его охватило сильное желание оставить попытки. Инос говорила ему о заклятье, защищающем тайны древнего волшебника. Пот заливал лицо, сердце бешено колотилось, но он заставил себя смотреть. Там, в стене, была еще одна лестница, это он увидел, несмотря на слабость во всем теле и колики в животе, лестница, идущая… в никуда! Плоский деревянный потолок обозначал границу видения.

И тогда Рэп расслабился, зная, что усилия бесполезны. Он испытал такое же ощущение слепоты, когда входил в замок полчаса назад. Впервые же он почувствовал это в Праздник зимы, когда они с Андором покидали город, хотя в то время его ясновидение было вообще гораздо слабее. Теперь же он мог ощутить любое движение в замке, даже некую запретную возню в спальне девушек, которое бы очень разгневало экономку Аганими, знай она об этом. Но этот взор не выходил за стены замка. Иниссо оградил свое жилище магическим барьером, отрезав его от всего мира. И главное его убежище, в существовании которого Рэп начинал почему-то сомневаться, было вне этого щита. Затем свет и тени задвигались снова, и мать Юнонини вышла, переваливаясь, из-за кровати, и направилась к высокому туалетному столику, расположенному напротив входной двери. Рэп присоединился к ней, и вдруг оба они остановились в нерешительности.

– Это заклятье, – тихо пояснил Рэп.

Двигать мебель в комнате, где лежит умирающий король, казалось святотатством. У Рэпа было чувство, что они делают что-то нехорошее. Да и что там может быть?

Юнонини смущенно кивнула.

– Давайте вы сами!

– Маленький Цыпленок!

Гоблин яростно замотал головой, его расширившиеся от страха глаза странно блестели в свете фонаря.

– Боишься? – насмешливо спросил Рэп, хотя его самого колотила дрожь.

Это подействовало, и они вместе отодвинули от стены тяжелый столик. Как только Рэп увидел дверь, странное нежелание отпустило его. Он опять схватил свой узел, а Юнонини вытащила кольцо с ключами и начала пробовать их один за другим. Их звон прозвучал в тишине, словно звон шпаг. Когда же она толкнула дверь и та заскрипела, то показалось, что этот звук может разбудить весь город.

Священница подняла свой фонарь, изучая лицо Рэпа.

– Ну что?

Он опять направил взгляд вниз, на дворец. Две собаки похрапывали перед камином. Они подняли головы, когда уходящая сиделка прошла мимо них, затем опять уснули.

– Все спокойно.

Мать Юнонини кивнула и направилась к узким ступеням, ее фонарь освещал затянутые паутиной стены и пыльные ступени, уходящие вверх. Рэп был настолько ослеплен пустотой, ожидающей его наверху, что сил его хватало единственно на то, чтобы удерживать Флибэга, готового запрыгать по ступеням впереди всех. Он чувствовал себя как рыба, выброшенная на сушу. Все ближе и ближе надвигалась зловещая пустота. Он так привык уже видеть мир своим сверхъестественным чутьем, что слепота пугала его. Его чувства вступили в противоречие.

Но вот его голова пробилась на поверхность. Верхняя комната завершалась конусовидным сводом, и, разумеется, в ней не было двери, которая вела бы на верхний этаж, но в остальном она казалась точно такой же, как и другие комнаты башни. Торфа в камине не было. Дверь шкафа была закрыта, но Рэп мог чувствовать, что там находится.

И он мог чувствовать город. Теперь, наоборот, замок был закрыт для него магическим щитом. Он направил свое внимание на улицы и лестницы города, на покрытые льдом камни у воды, и голова его закружилась от высоты. Он покачнулся и чуть не оступился на последних ступеньках.

Дверь на верху лестницы была открыта, и незваные гости вошли в святая святых волшебника Иниссо.

– Да! – выдохнула настоятельница, поднимая свой фонарь и тут же опуская его из опасения, что свет могут заметить снаружи. Конечно, она была очень любопытна. Сначала ее шокировало предложение Рэпа использовать комнату Иниссо как укрытие, но поскольку это давало возможность проникнуть в запретное и таинственное место, то она не могла устоять. Она была разочарована – здесь не было ничего выдававшего присутствие волшебника. Воздух был холодным, сырым и затхлым, но совершенно лишенным таинственности. Обычная пустая комната.

Будучи пустой, она казалась просторной. Флибэг начал бегать кругами по комнате, держа нос у пола и останавливаясь время от времени, чтобы изучить какой-то оттенок запаха. Маленький Цыпленок бросил на пол свой узел и подошел к ближайшему окну, чтобы посмотреть наружу. Мать Юнонини неодобрительно наморщила нос, глядя на поднятую им пыль.

У Рэпа до сих пор кружилась голова от ощущения высоты. Возможность видеть жизнь города с такой точки ошеломляла. Далеко-далеко внизу, в подвальной комнате, мать нянчила младенца, а вся семья спала рядом. Подмастерья пекаря уже разводили огонь. Влюбленный выходил на цыпочках из двери дома возлюбленной, направляясь к себе…

Так это и значит быть волшебником? И четверо волшебников в Хабе так же сидят в своих башнях, подобно орлам, а вся Пандемия лежит перед ними, открытая и беззащитная? Хранители, будучи сильнее всех остальных волшебников, обладают более мощным ясновидением, чем Рэп. Так могла ли Блестящая Вода действительно почувствовать его из Хаба? Может быть, она и сейчас скрючилась обнаженная на своем троне из слоновой кости, глядя на север и ожидая появления здесь тех самых волн, о которой она говорила, готовая покарать использование магии во зло? Что принесет такая сила обладающему ею? Рэп слегка вздрогнул.

Мать Юнонини заметила это.

– Я предупреждала, что вы здесь замерзнете! – сказала она, довольная, что ее предсказание оправдалось, и потеплее закуталась в плащ. Но на Рэпе поверх куртки была меховая парка, так что он не чувствовал холода, наоборот, ему впервые было так тепло.

– Это не то, матушка.

– М-м?

– Если Четверка охраняет нас от использования волшебства во вред…

– Я не хочу говорить о Четверке! Уж во всяком случае, не здесь!

Как раз об этом Рэп и собирался спросить – почему она так не любит об этом говорить? И другие тоже? Он вообще редко слышал упоминания о них.

– Посмотрите сюда! – сказала вдруг служительница, немного подняв лампу и указывая на южное окно. – Оно не такое, как все!

Маленький Цыпленок, не увидев чего-либо интересного на севере, подошел сейчас к восточному окну. Его удивляло, что стекло не запотевает от его дыхания.

Южное окно было значительно больше других. Центральный проем обрамляли два окна поменьше. Рэп попытался вспомнить, замечал ли он когда-нибудь эту асимметрию снизу, но сообразил, что даже не смотрел толком. Свинцовый переплет был более сложным и менее геометрически правильным, чем у других окон, но тьма за окнами была одинаковой.

– Интересно, почему это? – в недоумении спросила мать Юнонини и направилась к окну.

Окно начало светиться.

Она остановилась, ахнув от удивления. Мелкие стеклышки в свинцовом переплете были всех форм и цветов, их украшали изображения и знаки – звезды, руки, глаза, цветы и многие другие менее понятные, едва видимые, как будто освещенные луной. Цвета были поблекшими, как в древних рукописях, – коричневые, темно-зеленые, охристые, синевато-серые. Рэп отчетливо видел витражи, но ясновидение говорило, что здесь обычное окно, и ничего больше. Однако, когда он попробовал рассмотреть изображения получше, он почувствовал, что они меняются. Каждое было неподвижно, пока он смотрел на него, но менялось, как только его внимание переходило на другие. Голова коричневой птицы в правом верхнем углу была теперь намного ниже, чем раньше. Рога овна странным образом закручивались в разные стороны. Темно-желтое пламя колебалось, розовое колесо крутилось… Рэп опять вздрогнул.

Мать Юнонини отступила, и лунный свет за окном погас.

Маленький Цыпленок сердито заворчал и двинулся в направлении южного окна, наклонившись и положив одну руку на кинжал у пояса. Он был очень похож на Флибэга, обнюхивающего дикобраза.

– Стой! – воскликнули одновременно Рэп и мать Юнонини.

Но Маленький Цыпленок продолжал медленно красться на цыпочках. Окно опять осветилось, но теперь свет был другим – более теплым и беспокойным. Он напоминал свет костра. Костер за окном башни, возвышавшейся на семь этажей над замком, стоящим в свою очередь на вершине горы?

– Стой! – потребовал Рэп. Он осторожно положил узел на пол – там были ужин и посуда, которая могла загреметь, – и поспешил к гоблину.

Свет опять изменился. Когда Рэп настиг Маленького Цыпленка и схватил его за плечо, окно сияло, так что больно было смотреть. Оно стало точно выложенным драгоценными камнями: рубинами, изумрудами, сапфирами, бриллиантами. Теперь и картины на стекле менялись быстрее, мелькая в боковом зрении. Смотреть на окно пристально оказалось невозможно из-за необычайной яркости.

Рэп потянул гоблина за рукав, и тот послушался. Они отошли, и сияние погасло, так что опять стал заметен свет лампы. Глаза Рэпа болели.

Мать Юнонини, которая молилась, неловко поднялась с колен. Ее лицо было бледным и искаженным.

– Волшебство! – воскликнула она. – Волшебное окно!

– Что оно может делать? – спросил Рэп, все еще крепко держа гоблина.

– Не знаю! Я же не волшебница! Но думаю, что вам стоит держаться от него подальше.

Все остальные секреты Иниссо исчезли со временем, но этот был встроен в стены замка и сохранился в течение веков. Не из-за этого ли таинственный доктор Сагорн поднялся сюда с королем?

– Да уж, это точно! Отойди! – сказал Рэп гоблину. Маленький Цыпленок кивнул.

– Плохо! – подтвердил он и повернулся спиной к непонятному окну.

– Вы все еще хотите остаться здесь? – спросила мать Юннонини. Рэп кивнул.

– Это самое безопасное место. И я могу пользоваться ясновидением.

Для этого ему придется торчать на лестнице, ниже уровня пола комнаты, но ей не обязательно знать об этом.

– Да, но что вы можете сделать? – Старуха задавала этот вопрос уже много раз.

Рэп ответил так же, как и раньше:

– Я не знаю. Но так или иначе, я должен предупредить Иное, что Андор не тот, кем кажется.

Она подошла ближе и подняла фонарь к его лицу.

– Это ради нее или ради себя?

– Ради нее, конечно!

Она все продолжала пристально глядеть на него.

– Если люди захотят иметь короля, а не королеву, то они вряд ли согласятся считать королем помощника управляющего.

Рэп сжал кулаки.

– А я и не говорил, что они согласятся!

– Вы думаете, что сможете услышать то, что король скажет Иносолан?

Бешенство захлестнуло Рэпа, и его изменившееся лицо было, по-видимому, достаточно красноречивым ответом. Юнониниопустила фонарь.

– Конечно нет! Я прошу прощения, мастер Рэп. Это бьшо недостойное предположение. – Она завернулась в свой плащ. – Я должна идти. Вам, наверное, лучше спуститься и придвинуть туалетный столик.

Рэп кивнул.

– И закроем за ним дверь.

– Да, – согласилась мать Юнонини, – но помните, что она скрипит. Я приду следующей ночью, если смогу, и принесу немного масла, чтобы ее смазать. – Она передернула плечами. – Я, должно быть, сошла с ума! Надеюсь, что правильно поняла слова Бога и что это был Бог, стоящий на стороне Добра. Станьте на колени, я благословлю вас. Хотелось бы мне, чтобы и меня кто-нибудь благословил этой ночью.

Там бьшо высокое окно с тремя стрельчатыми арками,

Все обрамленное резными гирляндами

Из цветов, плодов, пучков травы

Стекла были вставлены в сложный переплет -

Множества красивых цветов,

Как крылья бабочки-медведицы

Д. Китс. Вечер Святой Агнессы

Часть девятая Обретённая верность

1

Худшим моментом всего этого ужасного дня была для Инос встреча с отцом. Вместо сильного, жизнерадостного человека, которого она помнила, принцесса увидела жалкого, изможденного старика. В сравнении с этим даже последовавшие убийства, колдовство, пережитый ею ужас не казались столь страшными. Даже весть о его смерти, поскольку смерть была для него избавлением.

От этого утра она сохранила лишь отрывочные воспоминания. Она покидала Краснегар летом, сидя в карете с отцом и тетушкой Кэйд, и толпа приветствовала их более или менее искренне. Вернулась же она в непогожее утро, когда шел снег, верхом, с Андором с одной стороны и с отвратительным проконсулом Игинги с другой. Теперь жители города бросали на них косые взгляды или выглядывали из окон, на лицах отражался гнев при виде захватчиков, запрудивших улицы Краснегара.

Служащие дворца и все офицеры были собраны в главном зале, который казался теперь Инос старым и убогим. Они тоже смотрели на легионеров в бессильной ярости. Их приветствия были краткими и неискренними. Здесь были знакомые лица – канцлер Ялтаури и сенешаль Кондорал, мать Юнонини и епископ Хавийли, но все они обрели новое выражение. Лицо Форонода было таким же белым, как его волосы.

Каким маленьким казался Краснегар после Кинвэйла, каким унылым, каким убогим! Замок был просто сараем. А когда Инос вежливо проводили в гостиную и она увидела изящную розовую с золотом мебель, привезенную три года назад тетушкой Кэйд, она показалась неуместно вычурной, насмешкой над вкусом и элегантностью. Но ведь мебель осталась прежней, изменилась сама Иное. Осознав это, она возненавидела себя.

То, как принцесса говорила, как двигалась, как смотрела на окружающих, показывало, что прежняя Инос больше не вернется. Краснегар остался Краснегаром, но Инос была уже другим человеком.

Появились доктора, они кланялись и бормотали извинения. Его величество пришел в сознание и ждет дочь.

Именно в этот момент Инос отдала свой первый приказ.

– Я хочу видеть его наедине! – заявила она и отклонила все протесты. Даже Андора. Даже ненавистного Игинги. Даже тетушки Кэйд.

Как ни странно, это подействовало. Все уступили, и больше всех это удивило саму принцессу. Она поднялась по знакомым лестницам, с недоумением замечая, как выщерблены ступени от бесконечного количества шагов, как узок проход, как отполированы касанием бесчисленных одежд стены. Кинвэйл весь был таким новым. Она зашла в туалетную комнату и вспомнила время, когда здесь была ее спальня и ее кровать стояла у северо-западной стены. Теперь там находился старинный шкаф. Доктора и сиделки вышли из противоположной двери, вежливо поклонились ей. пересекли комнату и стали спускаться по лестнице. И когда все вышли, Инос преодолела страх и стала подниматься.

Полог над кроватью был отдернут, комнату заливал солнечный свет. Сначала она подумала, что произошла какая-то ошибка, какой-то розыгрыш, потому что кровать казалась пустой. Потом она подошла ближе и… и улыбнулась.

* * *

Инос просидела рядом несколько часов, держа отца за руку, разговаривая с ним, когда он был в состоянии, или пережидая, пока пройдет очередной приступ. Его сознание часто мутилось. Иногда он принимал Инос за ее мать.

Время от времени приходила тетушка Кэйд, двигаясь на цыпочках, со скорбным видом. Она пыталась заговорить с братом, и иногда он узнавал ее. Тогда она спрашивала, не нужно ли Инос чего-нибудь, и тихо уходила. Бедная тетушка Кэйд! Провести столько дней в седле! Она проехала весь путь, храбро уверяя, что это самое большое приключение в ее жизни и она ни за что не хотела бы упустить такую возможность. Это совершенно не подействовало на ее фигуру. Она была полненькой, как всегда, а сегодня она выглядела еще и постаревшей.

– Ну, принцесса, – едва слышно спрашивал Холин-дарн, приходя в себя, – нашла ли ты приятного молодого человека?

– Думаю, да, отец. Но мы не давали друг другу обещаний.

– Подумай хорошенько, – сказал он, сжимая ее руку. Затем он начал бормотать что-то о починке помоста для музыкантов, который был снесен еще до рождения Иное.

Портрет ее матери был сдвинут немного в сторону. Рядом с ним висел рисунок пастелью, сделанный Джалоном. Инос выглядела на нем удивительно юной, просто ребенком.

Отец спросил о Кинвэйле и вроде бы понял кое-что из ее ответа. Он говорил о людях давно умерших и о делах давно решенных. Когда боль усиливалась, она предлагала позвать врача, но он отказывался.

– Хватит с меня!

Позже, после долгого молчания, король внезапно широко открыл глаза. Инос подумала, что это еще один приступ, но он как будто вспомнил что-то важное.

– Ты хочешь его? – спросил он, пристально глядя на нее.

– Чего хочу, отец?

– Королевство, – сказал он. – Ты хочешь остаться в Краснегаре и править им? Или тебе будет лучше в более теплом климате? Тебе нужно выбирать. И скорее!

– Я считаю, что у меня есть долг, – твердо ответила Иное. – Я вряд ли буду счастлива, отказавшись его выполнить. – Принцессе казалось, что отец должен быть доволен ответом, хотя не могла подавить невольное раздражение. Почему она не вольна в действиях, когда простые люди свободны? Она же не просила, чтобы ее сделали принцессой!

Отец сжал ее руку.

– Ты выросла!

Инос кивнула и сказала, что тоже так считает.

– Так ты попытаешься? – спросил он. – Я думаю, у тебя получится. – Его глаза беспокойно обежали комнату. – Мы одни? – Девушка подтвердила это. – Тогда придвинься, – мягко попросил он. Она наклонилась к отцу, и король прошептал ей на ухо какую-то бессмыслицу. Инос даже подпрыгнула, ведь только что казалось, что он в здравом уме. Он слабо улыбнулся, как будто сказать это потребовало усилий. – От Иниссо!

– Да, отец.

– Спроси Сагорна, – прошептал он. – Ты можешь доверять Сагорну. Может быть, Тиналу, иногда… Но не остальным. Никому из остальных.

Инос подумала, что это слишком суровый приговор всем слугам, которые всю жизнь верно служили Холиндарну, если он имел в виду их. А кто такой Тинал? Отец явно заговаривался. Но Сагорн? Андор сказал, что Сагорн вернулся в Краснегар, когда она уже уехала, но его нигде не было видно.

Ее отец неожиданно поморщился, но сразу произнес:

– Собери Совет.

– Давай попозже, – предложила Иное. – Лучше отдохни. Он покачал головой и настойчиво произнес:

– Я должен им сказать!

Как раз тогда тетушка Кэйд опять зашла в комнату, и Инос попросила ее собрать Совет. С некоторым сомнением матрона пошла выполнять поручение. Вскоре они все вошли в комнату – епископ, Ялтаури и еще несколько человек. Но в это время король уже бормотал что-то о кораблях с зерном и белых лошадях. Совет удалился.

После этого Холиндарн стал быстро слабеть. Периоды молчания тянулись дольше, прерываясь изредка шипением торфа в очаге и завыванием ветра за окном. Инос вспомнила, как боялась в детстве этого завывания. Раз или два она слышала негромкий скрип сверху, но посчитала это игрой воображения. Во время следующего прихода тетушки Кэйд она попросила прислать врача, и тот оставался возле больного.

«У тебя получится», – сказал король. Сидя у постели в свете угасающего дня и наблюдая, как все реже и короче становятся моменты просветления у отца, Инос чувствовала, как в ней растет странная уверенность, похожая на скалу, противостоящая приливу.

Ради него она постарается. Она им покажет! Эта мысль придала ей силу, которой Инос в себе и не подозревала. Девушка ждала, терпела и не пролила ни одной слезы.

Тени обступили ее. День угасал. Слуги зажгли лампы. Наконец, когда солнце село, а отец все не приходил в сознание, подошел доктор и положил ей руку на плечо. Инос поняла, что пора идти. Она поцеловала бледное изможденное лицо и вышла. Медленно спустилась по лестнице, прошла через туалетную комнату, спустилась еще на один пролет и остановилась в дверях гостиной, чтобы обдумать свое положение.

2

Здесь собрались члены Совета, а также некоторые руководители дворцовых служб. Все сидели в ожидании вокруг лампы, так как окна были темны. Никто еще не заметил Иное, стоящую в дверях. Королевы не могут позволить себе предаваться скорби, прежде всего им нужно позаботиться о своем наследии. Инос достаточно часто обсуждала эту проблему с тетушкой Кэйд и с Андором. Примет ли Краснегар королеву? Да еще столь юную? Импы, скорее всего, примут, а вот джотунны – вряд ли. И вот теперь отец отдал ей свое королевство, но не сказал об этом Совету. Это может и не иметь значения, поскольку сейчас слово будет за ненавистным Игинги, чья армия заняла Краснегар. Каковы будут его условия? Заставят ли ее признать над собой власть его императорского величества Эмшандара Четвертого?

И вот они стояли и сидели в ожидании, разговаривая вполголоса, как, наверное, ждали целый день. В центре был Андор, стройный и более высокий, чем было свойственно импам, неотразимый в своем темно-зеленом костюме. Он был ее ключом к королевству, решила Иное. Если она выйдет за него, Совет, по всей вероятности, признает его как ее консорта. Андор был молод, красив, уверен в себе, образован. Даже Форонод, казалось, увлекался его рассказами и улыбался вместе с другими. В более счастливые времена они бы, наверное, громко смеялись. Если Андор был ключом, то Форонод – замком, потому что он был джотунном, и практически самым влиятельным. Если управляющий признает Андора королем, то и все признают. Кроме, конечно, Игинги.

Андор не приехал бы с ней сюда, если бы она была ему безразлична.

Наконец Инос заметили. Все повернулись к ней в сочувственном молчании. Здесь была мать Юнонини, в черном одеянии и мрачная, как всегда. Тетушка Кэйд, одетая в розовое с серебром платье, сидела у подножия трона, как сторожевая собака. Да благословят ее Боги!

Инос обняла тетушку, затем ее обняла мать Юнонини, пахнущая рыбой. Инос удивилась, как она могла раньше бояться этой унылой старухи, ходячего олицетворения жизненных неудач.

Один за другим мужчины кланялись, и она торжественно кивала в ответ. Форонод, угрюмый и бледный, с ореолом белых волос вокруг головы, канцлер Ялтаури, типичный имп, невысокий и коренастый, обычно очень жизнерадостный, плачущий сенешаль Кондорал, слабовольный и нерешительный епископ Хавийли и многие другие.

– Это долго не продлится, – сказала им Иное.

Мать Юнонини повернулась и направилась к лестнице.

– Тебе нужно поесть, дорогая, – заботливо проговорила тетушка Кэйд, ведя ее к столу. Стол, покрытый белоснежной льняной скатертью, с посудой из серебра и тонкого фарфора, казался осколком Кинвэйла в далекой северной стране. Правда, пирожные и печенье были кривоватыми и нескладными. А среди них – о чудо! – громоздился на огне гигантский серебряный чайник тетушки Кэйд, словно забытый призрак времен детства. День, когда она встретила Сагорна и опрокинула этот чайник – несоразмерную, вульгарную вещь!.. Отец шутил, что она чуть не сожгла замок… Неожиданно подкравшееся воспоминание проникло сквозь ее броню, горло сжалось, но Инос быстро отвела глаза от несчастной посудины и проговорила, что очень благодарна, однако не может сейчас есть. Но рот ее уже был полон печенья. Так что она села и стала пить крепкий чай, налитый тетушкой Кэйд из этого самого чайника, казавшегося еще более уродливым, чем раньше.

Затем Инос подняла глаза и увидела, что вернулась мать Юнонини. Она медленно поднялась, и ее еще раз сжали в пахнущих рыбой объятиях.

– Иносолан, дитя мое… я хотела сказать, ваше вели…

Скрипучий голос замер и продолжал уже о взвешивании душ и о том, как Добро в отце перевешивало Зло, и все обычные слова утешения. Инос постаралась отключиться от этого.

Значит, все кончилось и она не будет сегодня плакать. Для отца это было избавлением. Во всяком Зле есть чуточка Добра.

Рядом стоял также врач, неловко переминавшийся с нога на ногу.

– Что еще? – спросила она его.

Он стал бормотать, запинаясь, о торжественном прощании. Инос вспомнила, как ее мать лежала в большом зале, а мимо проходила вереница плачущих горожан. Так что девушка велела устроить все как должно, удивляясь собственному самообладанию. Затем были опять объятия тетушки Кэйд, матери Юнонини и более крепкое объятие Андора, поклоны и соболезнующий шепот от других мужчин, а Инос смутно сознавала, что подданные проходят мимо нее, направляясь в королевскую опочивальню. Через некоторое время они, должно быть, пронесли тело вниз, но принцесса отвернулась, не обращая на них внимания. Вскоре зазвонил большой колокол замка, его мерный звон наводил ужас.

Наконец доктора и прислуга прошли, дверь закрыли, и Инос не могла больше отгораживаться от мира. Ночь еще не закончилась. Когда она повернулась опять лицом к мужчинам, она увидела вновь прибывшего – проконсула Игинги, с его квадратной головой.

Король умер – вороны слетались. Как всегда, Игинги был в доспехах и держал под мышкой шлем с гребнем, положа другую руку на эфес позолоченной и богато украшенной парадной шпаги. Инос подумала, что боится его, но только его. Со всеми остальными она могла справиться.

– Управляющий, – сказала она, зная, что Форонод – самый компетентный в Совете. – Что теперь? Город должен знать, что произошло.

Форонод поклонился и промолчал.

Да, не очень-то любезно с его стороны!

– Итак, – продолжала она, требовательно глядя на него. – Когда меня объявят королевой?

Суровое лицо оставалось бесстрастным, но Инос могла почувствовать бешенство, кипящее под джотуннской бледностью.

– Совет вашего покойного отца не полномочен сейчас принимать такие решения, барышня, – отрывисто проговорил он, явно делая над собой усилие. – Войска Империи заняли город и дворец. Сержант Тосолин и его люди разоружены и взяты под стражу. Я предлагаю вам обращаться с вопросами к проконсулу Игинги.

Он опять поклонился и отступил к стене.

Инос подавила безумное желание разреветься или броситься в объятия Андора. Она сама привела чудовище в свою нору и теперь должна дать ему бой. Девушка посмотрела вопросительно и холодно – она очень надеялась, что холодно, – на проконсула.

Он наклонил голову в намеке на поклон.

– Не могли бы мы поговорить наедине, ваше высочество? Андор и тетушка Кэйд начали протестовать.

– Высочество? – переспросила Иное.

В его свиных глазках промелькнуло веселье.

– Прошу прощения – ваше величество! Прекрасно! Это могло быть ее первой победой.

– Конечно, ваше сиятельство, – спокойно произнесла Иное. – Пройдемте со мной.

Гордо подняв голову, она прошествовала к лестнице, идущей наверх, жалея, что на ней нет пышного платья. Девушка все еще была в своем костюме для верховой езды. Возможно, ее волосы совершенно растрепались, но она хотя бы не плакала. Инос поднялась в туалетную комнату, заставленную шкафами и сундуками, с большой кушеткой у стены. По существу, это был просто склад разного хлама. Нужно приказать убрать это к лету. Свечей было недостаточно, они едва освещали большое помещение, но это могло очень кстати скрыть выражение ее лица. Инос понимала, что Игинги гораздо опытнее ее в ведении переговоров. Он будет просто диктовать свои условия.

Остановившись у кушетки, она обернулась и спросила:

– Ну что?

Игинги до сих пор сжимал свой дурацкий шлем. Его доспехи блестели в свете свечей. Он был крупным, сильным человеком, привыкшим убивать. Он нарочно придвинулся очень близко и угрожающе навис над ней.

– Вы получили его?

Вопрос показался таким бессмысленным, что Инос просто раскрыла рот, не в силах ничего сказать.

– Слово! – рявкнул он.

– Какое слово?

Он сердито покраснел.

– Отец сказал вам слово силы? Слово Иниссо? Инос уже собиралась сказать нет, но вдруг вспомнила, что среди прочего бреда отец упоминал имя Иниссо.

Игинги заметил ее колебания и обнажил зубы в хищной улыбке.

– Знаете ли вы, что оно означает? – тихо спросил он.

Инос покачала головой.

Он подошел еще на полшага ближе и вынужден был наклонить голову, чтобы посмотреть на нее. Он дышал перегаром, и Инос поняла, что винные погреба замка взломаны.

– Вы имеете три ценные вещи, девочка. Одна из них – очень миленькое тело. Об этом мы можем поговорить потом, но это я могу найти где угодно, практически не хуже. Вы также имеете королевство – вроде бы как имеете! Я никогда не хотел его иметь, а теперь, когда увидел, тем более. Оно не стоит того, чтобы из-за него драться, но мне сообщили, что джотунны уже идут сюда, так что драться, скорее всего, придется. Но третья вещь – это слово. И его я хочу. Для этого я и пришел сюда.

Ерунда! Она сомневалась, что сможет припомнить то, что сказал ей отец, но если этот кошмарный человек думает, что у нее есть то, что ему надо…

– И чего оно стоит? Он рассмеялся.

– Вашей внешности. Вашей невинности. Вашей жизни. Оно стоит больше, чем все это, вместе взятое.

Инос преодолела страх. Она ожидала, что Игинги заставит ее подписать отречение от престола или объявить о помолвке с Анджилки. И совершенно не ожидала всей этой бессмыслицы со словом.

– Как? Моя жизнь за слово?

– Знаете ли вы, кто платит моим войскам? Ваша драгоценная тетушка, или кем она вам приходится, герцогиня Кинвэйла.

Экка! Так, значит, это все-таки эта старая карга! Инос промолчала.

– Она дала мне две тысячи золотых империалов, чтобы я доставил вас сюда, вдобавок к тому, что я смогу взять с Краснегара. Все, что она хочет, это получить вас с вашим словом! Я должен послать вас обратно, чтобы вы вышли замуж за ее идиота сына.

– Ни за что! Игинги усмехнулся.

– Согласен. Эта сделка мне никогда не нравилась. Кроме того, это невозможно. Я закрыл дорогу, так ведь?

Инос просто смотрела на него, не говоря ни слова, смущенная, отчаянно стараясь сохранить самообладание. Спиной она упиралась в кушетку, так что отступать было некуда.

– Отсюда нет пути, пока не придут корабли, – продолжал он. – Я закрыл дорогу, подняв гоблинов. Мне нужно было помешать некоторым моим друзьям прийти сюда за мной, но из-за этого теперь никто не сможет отсюда выехать. Мы в ловушке!

– Сколько? – спросила Инос с безумной надеждой. – Какой выкуп вы хотите за Краснегар? Он засмеялся.

– Только слово – слово, чтобы защитить его от джотуннов. Я должен его иметь.

– Почему? – Инос казалось, что он сошел с ума. Его глаза как-то странно блестели.

– Потому что я солдат! У меня талант – уничтожать паразитов. Со словом я… – Вдруг проконсул осознал, как мало понимает девушка в его речах. Он обернулся, подошел к двери и задвинул засов. Затем он кинул шлем на стул и пошел на нее, оттеснив к самой стене. Игинги схватил ее за плечо, хищно улыбаясь при виде ее ужаса, и облизал губы.

– Вы начинаете понимать, что я вполне серьезен? Ну что же, я сделал вам предложение, маленькая барышня. Скажите мне слово, и я позабочусь, чтобы вас провозгласили королевой. Я защищу ваш трон от Калкора, а также от ваших недовольных подданных. И я обещаю не трогать вас. Выходите за своего Андора, если хотите, – мне все равно. Но если вы откажетесь, я начну сейчас с того, что сломаю ваш хорошенький носик и не остановлюсь до тех пор, пока ни один мужчина не захочет жениться на том, что от вас останется. Мне кажется, вам стоит подумать над моим предложением!

Это было необычное предложение. Это было лучше, чем она могла надеяться. Никто не осмелится возражать против ее правления в Краснегаре, если за ней будет стоять Игинги со своей мощной армией. Но можно ли ему верить? И сможет ли она припомнить ту бессмыслицу, которую сказал ей отец? И поймет ли Игинги, если она просто придумает что-то похожее?

– Ну? – заорал он. Его пальцы больнее сжали ее плечо. Она попыталась вырваться и ужаснулась его силе.

– Я…

Неожиданно послышался шум – неужели сверху? Игинги поднял голову и посмотрел на потолок.

– Что это?

Инос тоже не знала. Это звучало так, как если бы над ними, в спальне, двигали мебель, но девушка считала, что все доктора и их помощники ушли. Помрачнев от подозрения, Игинги повернулся и пошел к двери, на ходу обнажая шпагу.

Инос бросилась к противоположной двери и начала возиться с засовом. На какую-то минуту ей показалось, что он слишком тяжел для нее, и ее охватил ужас, но вот он подался. Она распахнула дверь и упала прямо в объятия Андора. Точнее, он обнял ее одной рукой, в другой была шпага.

– Все в порядке, моя дорогая? – нежно спросил он.

– Кажется, да, – ответила она.

Он закрыл дверь и обнял ее уже двумя руками, держа шпагу за ее спиной. Намного лучше! Он попытался поцеловать ее, но Инос боялась, что поцелуй разрушит тонкую ниточку, на которой держалось ее самообладание, так что она отстранилась. Но как чудесно пребывать в его объятиях.

– Он просто ужасен! – прошептала она в плечо Андора.

– Худший из всех подонков! – согласился он. – Идите вниз, а проконсула оставьте мне. Инос отстранилась, пораженная.

– Нет, Андор. Он – солдат…

Андор улыбнулся ослепительной, уверенной улыбкой.

– Мне ничто не грозит! Это будет удовольствием!

– Что, драться с ним?

– Я вполне уверен в себе, моя принцесса. Но я не хотел бы драться при свидетелях, так что вам лучше спуститься вниз.

Андор никогда не говорил ей, что он дуэлянт, – удивительный человек! И никто никогда не предлагал пойти ради нее на убийство. На какой-то момент Инос была близка к истерике, но сумела взять себя в руки.

– Нет, Андор! У него здесь две тысячи солдат! Не надо!

– Это, возможно, мой единственный шанс застать его одного, Иное!

– Нет, я запрещаю!

– Ну, если вам угодно…

С разочарованным видом он вложил шпагу в ножны.

– Знайте, что он только первый из многих.

– Что?

– Первый, кто хочет узнать ваше слово силы. Всем известно, что короли Краснегара унаследовали одно из слов Иниссо. Каждый будет уверен, что вы его знаете, так это или нет на самом деле.

Инос почувствовала отчаяние.

– Я не понимаю.

Интересно, почему проконсул до сих пор не идет за ней?

– Это слишком долго объяснять. – Даже в полутьме лестницы на его красивом лице видно было выражение сочувствия. – Вы не должны никому открывать это слово.

– Хорошо, – сказала она.

– Ни единому человеку! – настаивал он. – Их опасно знать, но еще опаснее говорить кому-нибудь.

– Да, – ответила Иное, все еще не понимая. – Я буду иметь в виду.

Минуту Андор изучал ее.

– От этого нет настоящей защиты, Иное. Но вы можете сделать одну вещь, которая хоть немного поможет. Это заставит Игинги призадуматься и лишит его одной из возможностей давления на вас.

Она была теперь в совершенном недоумении.

– О чем вы говорите, Андор?

– Выходите за меня замуж. Внизу мать Юнонини. Она может обвенчать нас прямо сейчас, не откладывая.

– Андор! – Опять Инос не хватало слов. Слишком много событий случилось за такой короткий промежуток. Наконец она сказала: – Дорогой Андор! Это прекрасная мысль, но я не могу решать такие вопросы с ходу. И я не хочу подвергать вас опасности.

– Не думайте об этом! – сказал он взволнованно. Затем взял ее за руку и повел вниз по узкой лестнице, быстро говоря, как будто продумывая все на ходу: – Управляющий говорит, что Калкор идет сюда, чтобы заявить свои права на престол. Он будет здесь, как только лед растает. Калкор грозный воин. Что бы там ни говорил Игинги, он выгонит отсюда всех этих импов. Но потом он захочет взять вас в жены.

– Но мне казалось, он уже женат! – Сказав это, Инос вспомнила, что говорила ей Кэйд об обычаях нордландцев. А Андор теперь подтвердил слова тетки. Они были уже внизу лестницы, перед дверью в гостиную, где все, должно быть, еще ждали, какие условия выдвинет проконсул.

– Таны меняют жен, как рубашки. Даже, наверное, еще быстрее. Но он не сможет жениться на вас, если вы выйдете за меня.

– Он сможет легко решить эту проблему!

– Только если найдет меня! – засмеялся Андор. – Я умею хорошо скрываться. Неужели вы не понимаете, Иное? В этом ваше спасение! Выходите за меня, и я не буду показываться никому на глаза – обещаю вам. Мы позволим джотуннам поубивать всех импов. А весной уедем вместе в Империю.

Опять Инос удивилась, почему Игинги не спускается за ней.

– И потеряем королевство? Нет, дорогой, у меня есть долг.

Андор улыбнулся – она скорее почувствовала, чем увидела это в полутьме.

– Прекрасно! – произнес он с восхищением. – Иное, я люблю вас! И если вы хотите королевство, то мы сохраним его для вас, а наш брак – наилучший способ для этого!

Он прав, подумала Иное. В ту же секунду Андор опустился перед ней на одно колено.

– Королева Иносолан, согласны ли вы 6*ыть моей женой?

Ее первой безумной мыслью было, что на ней до сих пор ее костюм для верховой езды, грязный и помятый. Все те чудесные платья, которые она носила в Кинвэйле, на балах, на залитых лунным светом террасах, – ни одно из них не подтолкнуло его сделать предложение! А ее отец… Затем девушка заставила себя не отвлекаться. С Андором она могла встретить любую опасность.

– Да, – прошептала Иное.

Он вскочил на ноги и на этот раз поцеловал ее. О Андор! Почему она не догадалась позвать его к отцу, чтобы познакомить? Андор, Андор! Сильный, надежный…

– Тогда скорее! – Он посмотрел вверх – видно, тоже удивлялся, что могло задержать Игинги. – Значит, сейчас, дорогая? Прямо сейчас?

– Да!

Инос распахнула дверь и вошла, гордо выпрямившись, держа Андора за руку. Все ожидавшие в комнате вздрогнули от удивления. Те, кто сидел в изящных, розовых с золотом креслах, поднялись на ноги.

– Ваше сиятельство, ваше святейшество, мать Юнонини, джентльмены, – сказал Андор. – Королева Иносолан согласилась стать моей женой.

Инос постаралась отметить реакцию всех присутствующих, но все восприняли его слова по-разному. Импы выглядели довольными. Канцлер Ялтаури просто сиял. Епископ Хавийли спал. Форонод нахмурился, но он вообще часто хмурился. Он ничего не сказал. Тетушка Кэйд… тетушка Кэйд не улыбалась, как должна была бы.

Была ли Инос королевой или нет, но тетка становилась теперь ее опекуншей, до достижения совершеннолетия. Или к королевам это не относилось? Как она могла быть под чьей-то опекой и в то же время править? Инос подвела Андора к тетушке.

– Ну? Вы разве не хотите нас поздравить?

Растерянная, тетушка Кэйд посмотрела на Андора, потом перевела взгляд на Иное.

– Ты вполне уверена, дорогая моя? Это… так поспешно…

– Совершенно уверена!

Тетушка Кэйд попыталась улыбнуться.

– Ну что же! Тогда я, конечно, поздравляю вас! – Но она не выглядела такой уж уверенной.

Они обнялись.

А Игинги все еще нет! Может быть, они даже смогут сразу пожениться, как хотел Андор, до того, как проконсул ворвется сюда, чтобы помешать им?

– Мать Юнонини, – сказала Иное, – обвенчайте нас.

Это произвело определенное впечатление. Розовые щеки тетушки Кэйд побелели. Такого на памяти Инос не случалось. Мать Юнонини помрачнела. Мужчины зашептались.

– Это кажется, ну, немного несвоевременным, – проговорила, запинаясь, тетушка Кэйд. – Твой отец только-только… Это очень уж скоро. Наверняка ты могла бы подождать, моя деточка.

Инос посмотрела на закрытую дверь.

– Мне очень жаль, что приходится действовать так поспешно, но Андор и я считаем, что это необходимо. Мы должны спешить. Вопрос государственной важности. Мать Юнонини!

Старуха в черном не двинулась с места. Она поджала губы и выглядела мрачнее, чем всегда.

– Иносолан, помнишь ли ты, что Боги сказали тебе? Помни о любви! А ты помнишь о любви?

Инос подняла глаза на Андора, он посмотрел на нее. Оба улыбнулись.

– О да! – ответила она.

– Думаю, вы должны подождать… Инос не дала ей закончить.

– Нет! – закричала девушка. – Сейчас! Пока проконсул не вернулся. Быстро!

Мать Юнонини съежилась и посмотрела на тетушку Кэйд, ища поддержки. Но та прикусила губу и прошептала:

– Это может быть разумной предосторожностью.

Служительница яростно замотала головой. Большинство мужчин хмурились при виде этой неприличной и ничем не оправданной спешки. Инос подумала, не следует ли ей спросить разрешения у Совета, но раз они этого не требовали, то было бы глупо заговаривать об этом самой.

Ну конечно! Инос не нуждается в противной служительнице! Она только что совершила большую ошибку! Схватив Андора за руку, Инос потянула его через всю комнату прямо к епископу Хавийли, мирно клюющему носом на диване. Епископ славился своим умением засыпать где угодно – даже в седле.

– Ваше святейшество!

– М-м? – Епископ открыл глаза.

– Обвенчайте нас!

– Что?

Епископ растерянно вскочил на ноги, старый, рыхлый и совершенно лишенный солидности.

– Обвенчайте нас! – крикнула Иное, топнув ногой. – Дело государственной важности! Это срочно! Сейчас! Немедленно!

Испуганно моргая, епископ подчинился.

– Горячо любимые друзья мои… – забормотал он.

– О, пожалуйста, без этой чепухи! – взорвалась Иное. – Игинги сейчас появится! Переходите сразу к главному!

Присутствующие опять зашептались. Епископ пребывал в растерянности и был уже готов возразить, но потом передумал.

– Есть ли среди вас те, кто знает какие-нибудь причины, по которым этот мужчина и эта женщина не могут быть связаны священными узами брака? – К счастью, он не стал ждать ответа. – Т"огда вы…

– Мое имя Андор.

– Андор, возьмите эту…

Его голос прервался, а взгляд скользнул мимо Иное. Дверь заскрипела, и Инос в ужасе обернулась. Медленно-медленно дверь отворялась. Вот и пришел этот миг…

Невозможно! Кто это? Еще один шок за сегодняшний день.

Рэп неловко поклонился ей через всю комнату. Он сглотнул, колеблясь.

– Я сожалею, что твой отец умер, Иное… ваше величество, – хрипло сказал юноша. – Очень сожалею.

В руке он сжимал парадную шпагу Игинги.

3

Форонод произнес лишь:

– Конокрад!

Значит, это действительно был Рэп. И он уже не выглядел грязным, как гоблин. Он был вымыт и выбрит. Волосы были кое-как подстрижены и вымыты. На нем была старая, плохо ему подходящая коричневая куртка и залатанные шерстяные штаны. Только шпага, которую он держал, и нелепые татуировки вокруг глаз отличали его от самых заурядных обитателей Краснегара. Но на его простом лице застыло болезненное беспокойство.

Инос почувствовала, как волосы шевелятся на голове. Неужели это злой дух? Почему призрак Рэпа постоянно преследует ее? Все, кто был в комнате, застыли, пораженные.

– Где проконсул Игинги? – спросил Форонод. Рэп глянул вниз на шпагу.

– Так вот как его звали! – Юноша сглотнул, как будто испытывал тошноту. – Он мертв.

Нет, это не призрак! Инос облегченно вздохнула. Это Рэп!

Мужчины оправились от шока и пытались оценить сложившуюся ситуацию – две тысячи солдат в городе, а их предводитель убит.

– Рэп, – воскликнула Иное. – Ты не мог сделать этого! Он сердито дернул головой.

– Но я хотел помочь!

И тут в дверях показался второй юноша – молодой гоблин, невысокий, но широкий в плечах, с темной кожей и короткими черными волосами, большими ушами и длинным носом. На нем были сапоги, вязаные чулки и штаны, но выше пояса он был обнажен, и все собравшиеся осуждающе зашептались при виде такой невоспитанности.

Он широко улыбнулся, показав крупные белые зубы, и поднял каменный кинжал – гордо, как ребенок, демонстрирующий новую игрушку. И рука, и клинок были покрыты кровью.

– Это Маленький Цыпленок из племени Ворона, – сказал Рэп. – Он всего лишь отомстил за деревню, уничтоженную проконсулом.

– Я думал, гоблины предпочитают связывать свои жертвы, – холодно заметил Андор.

Рэп, казалось, только сейчас заметил Андора.

– Он сделал исключение, – ответил он. – И я не могу винить его за это.

Форонод двинулся к лестнице, ведущей вниз.

– Стойте! – крикнул Рэп, слегка поднимая шпагу.

Инос обвела глазами комнату. Только у Андора была шпага. Импы разоружили всех горожан. Управляющий остановился. Он медленно обернулся и в упор посмотрел на Рэпа. Тот залился краской.

– Однажды я провел повозки по вашей просьбе, и это разрушило всю мою жизнь. Теперь мне нужна ваша помощь. – Голубые глаза Форонода казались блестящими льдинками.

– Помогать конокраду? Убийце?

– Господин управляющий! – Рэп слегка замялся. – Когда вы услышали, что это я украл лошадей, вы хоть немного удивились?

Ледяные глаза довольно долго смотрели на него.

– Возможно.

– Тогда дайте мне возможность объясниться. Это надо сделать сейчас. Здесь есть еще один конокрад и убийца. – Он показал шпагой на Андора. – Спросите его, что он сделал с доктором Сагорном!

Воцарилась мертвая тишина. Наконец Андор схватил Инос за руку и отвел ее к тетушке Кэйд, сидящей на диване у стола.

– Думаю, вам лучше посидеть здесь, дамы, – произнес он холодно. – Вам может угрожать опасность.

– Опасность? – повторила Иное. Опасность от Рэпа? Затем принцесса опомнилась. – Рэп, – спросила она, – как ты добрался сюда от Пондага?

Тот, казалось, удивился такому вопросу. Затем по его лицу скользнула тень улыбки.

– Я бежал, – ответил он.

– Иное, дорогая, – заговорил Андор, – я не думаю, что перед вами тот мальчик, которого вы знали. – Он издевательски хмыкнул. – Бежал? Но это же совершенно невозможно! Мать Юнонини, ваше святейшество, епископ! Я думаю, перед нами демон! Он являлся нам еще в горах. Я полностью уверен, что никто не мог бы угнаться за нами пешком.

Инос смотрела на ноги Рэпа. Он вырос с прошлого лета, лицо похудело, но ноги в вязаных штанах были такими сильными, как никогда раньше. Неужели он и правда бежал?

Остальные присутствующие предпочитали не вмешиваться, полагаясь на Андора. Он сделал несколько шагов вперед.

– А теперь ты, кто бы ты ни был, положи шпагу на этот стол! Тебя ждет справедливое разбирательство. Не так ли, канцлер?

Последовала тишина, и ничего не произошло. Рэп упрямо выдвинул подбородок, но не делал попытки заговорить. Гоблин усмехался, обводя глазами собравшихся.

Форонод нахмурился.

– Давай кончать с этим! Что ты говорил насчет доктора Сагорна?

Рэп ответил, не отводя глаз от Андора:

– Мы ушли из дворца только вдвоем, сэр. Вы могли бы узнать об этом по тому, что мы взяли с собой. Я никогда не был раньше в этой части дворца, а Андор был. Что он сделал с доктором Сагорном?

Управляющий посмотрел на Андора, который спокойно ответил:

– Я ничего не знаю про доктора Сагорна. Я уехал один, на двух лошадях, которых купил. Как я уже говорил, я не подозревал, что они краденые. Я купил их у этого парня.

Форонод подумал, а потом ответил:

– Здесь нужно разбирательство. Проконсул, очевидно, мертв, и армия Империи захочет, чтобы мы выдали им виновных.

Он опять повернулся к двери, и Рэп опять воскликнул:

– Стойте!

Он посмотрел на Инос и напряженно проговорил:

– Прости, Иное. Я должен это сделать. Господин управляющий, вы должны дать мне еще немного времени. Заприте дверь, чтобы он не мог сбежать. Этот человек – колдун.

Инос пришлось повысить голос, чтобы перекричать поднявшийся шум.

– Рэп, перестань! Ты уже не первый раз оскорбляешь Андора, а я не потерплю этого! Он достойный джентльмен, и я собираюсь за него замуж!

Рэп с несчастным видом покачал головой.

– Мне очень жаль, ваше величество, правда жаль, но я ничего не могу сделать! Я и рад был бы подождать, но это нужно сделать сейчас!

– И что же нужно делать? – очень мягко спросил Андор И опять Рэп обратился к Фороноду:

– Если вы признаете, что хоть чем-то мне обязаны, закройте, пожалуйста, дверь!

Управляющий насупился, пожал плечами и стал у двери, ведущей на лестницу вниз, взяв по дороге массивный оловянный подсвечник. Он задвинул засов, повернулся и прислонился спиной к двери, сжимая подсвечник, как дубинку.

Инос поймала страдальческий взгляд Андора и сердито посмотрела на Рэпа.

– Пожалуйста, все отойдите подальше, – сказал Рэп, и все отступили, оставив Андора одного в центре комнаты. С привычной беззаботностью он отстегнул застежку плаща и бросил его на стул изящным движением. Он словно показывал, как настоящий джентльмен должен относиться к подобной грубости, и Инос почувствовала гордость за него. – Иное… то есть ваше величество! – спохватился Рэп, покраснев. – Когда Андор в опасности, он превращается в кого-то другого. Это единственный путь проверить, прав ли я. Мне очень жаль.

Инос задохнулась от возмущения, а остальные зашептались. Ей стало грустно. О Рэп! Что стало с тем Рэпом, которого она знала? Он был разумным, уравновешенным мальчиком, не подверженным всяким диким фантазиям. Она могла на него положиться. Ей… ей он так нравился!

Рэп сильно побледнел. Он облизал белые губы и сказал:

– Прости, Иное! – так тихо, что она едва расслышала. Самым спокойным человеком в комнате был Андор.

– Не собираетесь ли вы вызвать меня на дуэль, молодой человек?

– Вроде того, – ответил Рэп.

– Только вы или ваш друг гоблин также? Рэп покачал головой.

– Нет, не Маленький Цыпленок! – Он повернулся и сказал что-то на гоблинском диалекте. Маленький Цыпленок пожал плечами и отошел. Теперь он оказался около Кондорала, который испуганно отодвинулся подальше.

– Ну что же, начнем! – сказал Андор. – Если ты не хочешь бросить шпагу, я заставлю тебя сделать это.

– Ты знаешь, что ты намного лучше фехтуешь, чем я.

– Резонное замечание, – пожал плечами Андор. – Но мы проверим.

Рэп посмотрел на него с отвращением.

– Но ты ведь и так знаешь. Ты же давал мне уроки. Ты не рассказывал об этом ее величеству?

Инос вспомнила, что Андор не сомневался даже в победе над Игинги, профессиональным военным.

– Дорогой, – прошептала она, – пожалуйста, постарайся не повредить ему больше, чем необходимо.

Похоже, Андор не слышал этой тихой просьбы. Его шпага со свистом вылетела из ножен.

– Это твой последний шанс! Брось шпагу! Рэп покачал головой.

– Ты уже говорил мне это, помнишь? Ты сказал, никаких деревянных шпаг. И что-то о получении награды или наказания. Так что мы играем серьезно, до конца! Такие тут правила. Готов?

– Да! – Андор шагнул вперед.

Огромная серая собака, похожая на волка, влетела в комнату и стала рядом с Рэпом. Она устремила на Андора свои желтые глаза и угрожающе ощерилась. Инос услышала собственный крик. Она попыталась вскочить, и тетушка Кэйд удержала ее, схватив за руку. Дворцовые собаки всегда любили Рэпа…

Андор замер. Потом он поднял левую руку, закрывая горло. Рэп указал на него, но зверь уже мчался к Андору, который начал отступать, держа перед собой шпагу. Но вот он наткнулся на стол, и двигаться дальше стало некуда. Как по сигналу, собака кинулась к его горлу, словно серебряная стрела. Взмах шпаги Андора был безнадежно запоздалым, но его левая рука все еще прикрывала шею. Человек и зверь упали и покатились по полу среди криков и переполоха. Стол опрокинулся, фарфор и серебро посыпались вниз. Тетушка Кэйд отпустила руку Иное, шагнула вперед и ловким движением выхватила горелку из-под серебряного сосуда, который тоже падал. Инос поспешно отскочила в сторону, чтобы не обвариться чаем – он почти весь достался епископу Хавийли, и подумала с облегчением, что в этот раз замку не угрожает пожар. Затем они с Кэйд попятились от борющихся человека и волка, подкатывающихся к их ногам. Мать Юнонини, кажется, визжала громче всех. Дерущиеся извивались, волк рычал, одежда трещала. Наконец Рэп крикнул:

– Флибэг!

Собака отпустила врага и попятилась, рыча и скаля клыки.

Человек на полу не был Андором.

Крики и визг стали громче.

В романтических легендах рассказывалось о несчастных женщинах, сошедших с ума от горя. Инос задавалась вопросом, не сошла ли она с ума, ведь не могло же такое случиться на самом деле!

Этот неизвестный был огромен. Элегантный зеленый камзол Андора разорвался в нескольких местах, открывая голое тело, поросшее желтыми волосами. Его левая рука кровоточила, грудь тоже, но он уже сидел, как будто не замечая этого.

– Это Дарад! – печально произнес Рэп.

Он был намного крупнее Андора и по крайней мере лет на двадцать старше. И не имп, а джотунн. Он обвел взглядом комнату, показав свое на редкость отвратительное лицо с татуировками вокруг глаз. Инос отшатнулась от него, опершись о кресло. Остальные также вжимались в стены, глядя на пришельца вытаращенными глазами.

Гигант схватил шпагу и вскочил на ноги. Форонод повернулся, чтобы отпереть дверь.

– Стой! – заорал великан, и управляющий замер Дарад посмотрел на Рэпа.

– Убери своего пса, или я убью его.

Рэп щелкнул пальцами, и огромная собака неохотно отошла, оскалившись и не отводя взгляда от своего недавнего противника. Рэп позвал ее, и она стала у его ног.

– Иное, прости меня! – сказал Рэп. – Я должен был предупредить тебя.

– Кто вы? – спросила она, с усилием овладев собой – Где Андор?

Изуродованное лицо обернулось к ней, жестокие голубые глаза впились в нее.

– Подите-ка сюда, принцесса!

– Нет! – закричала она, попытавшись спрятаться за кресло, но урод бросился к ней стремительно, как змея, схватил ее за руку, развернул лицом к себе и с силой прижал одной рукой.

– Ну что же, –усмехнулся он, – теперь мы в некоторой безопасности. Если что-то случится, девица умрет.

Его сила была поразительной, Инос не могла двинуться, намертво прижатая к его твердой, как скала, груди. Ледяное прикосновение шпаги к шее вызывало дрожь. От неизвестного пахло потом и чем-то гоблинским.

Инос попыталась вырваться, кусаясь и лягаясь. Это было ошибкой. Великан мгновенно заломил ей руку за спину и сжал ее так, что она стала задыхаться. Инос чувствовала, что ее ребра вот-вот треснут, а позвоночник сломается, в глазах потемнело. Неожиданно он отпустил ее, и она смогла вдохнуть вожделенный глоток воздуха.

– Не вздумай пробовать еще раз! – буркнул Дарад.

Инос и не думала об этом, чувствуя, как стучит кровь в висках, и ощущая также медленное биение сердца в груди великана. Он казался ничуть не взволнованным происшедшим.

– А теперь убери собаку за дверь! – скомандовал Дарад.

Глупый Рэп! Он вызвал это чудовище вместо Андора, но что он может сделать, чтобы избавиться от него? Обратное превращений будет не так просто осуществить.

А Рэп отчаянно пытался быть рассудительным. Она не видела его, но слышала его голос, хриплый и упрямый:

– Что ты собираешься делать, Дарад? Тебе не убежать отсюда! Отпусти ее. Сдавайся.

Инос почувствовала, как нарастает в нем рык, прежде чем он рявкнул:

– Убери собаку!

Холодная сталь опять коснулась ее шеи. Дверь щелкнула, следовательно, Рэп повиновался. Она почувствовала, как гигант слегка расслабился.

– А теперь брось шпагу!

Все, что Инос могла видеть со столь неловко повернутой головой, было искаженное ужасом лицо тетушки Кэйд. Что делал Рэп?

– Брось сейчас же! – проревел Дарад.

Она услышала стук, возможно, это упала шпага. Что делают все мужчины? Наверняка все они парализованы страхом. Инос опять почувствовала холод клинка у шеи.

– А теперь пусть твой друг бросит кинжал!

Наступила пауза, и Инос подумала, что Рэп подчинится и этому приказанию. Гоблин попытался спорить, но скоро смирился.

– Так-то лучше! – сказал гигант. Его речь была примитивна, видимо, он не отличался большим умом, хотя и двигался с поразительной быстротой. Кровь из его рукава просочилась сквозь ее платье, Инос могла чувствовать ее теплоту. – А теперь все отойдите от двери!

– Тебе не уйти! – послышался голос Форонода.

– Неужели? Тогда девица умрет первой!

– Тебе действительно не выбраться. – Это был опять голос Рэпа. – Позови Сагорна. Он быстрее соображает, не так ли?

Но мужчины, должно быть, уже освободили проход к двери, потому что Дарад начал двигаться через комнату, наполовину неся, наполовину таща Инос за собой, направив шпагу на остальных.

Она увидела тетушку Кэйд и мать Юнонини с расширенными от ужаса глазами и открытыми ртами. Дарад прошел как раз мимо них, наверняка считая, что женщины не представляют опасности.

Но тетушка Кэйд до сих пор держала горелку из-под чайника. Как только Инос оказалась закрытой от нее телом великана, она сняла крышку, быстро шагнула вперед и вылила кипящее масло прямо на спину Дараду.

4

Отчаянный вопль Дарада резанул слух Иное. Она оказалась отброшенной и упала на ковер, слыша рядом стук упавшей шпаги. Боковым зрением Инос поймала движение Рэпа и гоблина. Оба мгновенно прыгнули вперед, Рэп схватил стул и с силой обрушил его на голову великана. Даже после этого Дарад не упал, а скорее лег на пол. Он стал кататься по полу, стараясь сбить пламя, и Маленький Цыпленок прыгнул на него обеими ногами. Гиганту удалось сбросить гоблина, и он уже начал подниматься, когда Рэп разбил о его голову еще один предмет из гарнитура тетушки Кэйд. Тут же он потянулся за третьим, но этого уже не понадобилось.

Кэйд и Юнонини бросились к Иное. Гоблин вскочил на ноги, пересек комнату, схватил плащ Андора и направился к распростертому Дараду, на ходу разрывая плащ на ленты. С поразительной скоростью, как будто всю жизнь работали в паре, они с Рэпом связали великану руки и ноги.

И неожиданно все волнения оказались позади.

Инос позволила матери Юнонини отвести себя к дивану, но затем отстранилась, потому что вся дрожала, а королевам не полагается дрожать. Она села, сложив руки на коленях, и сосредоточилась на том, чтобы казаться царственной. Конечно, ей совсем не помогало то, что она была залита чаем и кровью Дарада.

Мужчины все собрались вокруг Кэйд, поздравляя ее с находчивостью. Кэйд кокетливо улыбалась, наслаждаясь всеобщим вниманием. Ни один из этих мужчин не сделал ничего полезного, если не считать затаптывания занявшегося ковра. Вся заслуга принадлежала Кэйд, Рэпу и Маленькому Цыпленку.

Чудовище лежало на полу, связанное по рукам и ногам. От него пахло палеными волосами. Его спина, должно быть, страшно болела, а голова и рука до сих пор кровоточили, но он не издавал ни звука, с бешенством глядя на гоблина. Тот же уселся ему на грудь и водил своим окровавленным кинжалом перед лицом пленника, скаля в усмешке зубы.

Рэп тоже насторожился, сжимая шпагу проконсула. Он казался озабоченным и следил внимательно не только за Дарадом, но и за гоблином.

А чего ждать теперь? Вряд ли Инос была в состоянии вынести еще какие-нибудь потрясения. И теперь рядом с ней не было Андора для поддержки. О Андор! Она почувствовала огромную пустоту – сначала отец, потом Андор…

Форонод вышел вперед, обращаясь к Рэпу:

– Ты говорил, что у тебя есть оправдание кражи лошадей?

– Да, есть! – Рэп сердито вспыхнул. – Это Андор!

– Но ты, по меньшей мере, был соучастником.

– Он воздействовал на меня с помощью колдовства!

Форонод скептически хмыкнул. Высоченный джотунн смотрел на Рэпа сверху вниз. В Краснегаре было очень немного людей, которые могли бы противостоять авторитету управляющего, когда он был в таком настроении, но Рэп выдвинул подбородок и хмуро обвел глазами собравшихся.

– Он воздействовал и на вас! – закричал он. – Вы готовы были признать его королем!

Он попал в точку, управляющий дернулся.

– В любом случае ты должен отвечать за убийство – уж в этом ты не можешь обвинить Андора! – Он помолчал, глядя на Рэпа с подозрением. – И вообще, как ты сюда попал? Или ты обладаешь гораздо большими сверхъестественными способностями, чем признаешь, или тебе кто-то помогал.

– Помогал? – Рэп мог выглядеть исключительно глупо, когда хотел. Он повернулся к Иное, сохраняя тупое выражение на лице. – Ваше величество! Должен ли я отвечать на вопросы этого человека?

Форонод повернулся на каблуках. Он был уже у двери, когда Инос поднялась на ноги.

– Управляющий! Мы не слышали, чтобы вы просили разрешения удалиться!

Неужели это была действительно она?

Форонод обернулся и ответил ей таким же упорным взглядом.

– Спокойной ночи, барышня! – Он небрежно поклонился.

– Этого недостаточно! – Но голос ее чуть не сорвался, и она топнула ногой.

Капризы юных девиц не могли смутить Форонода.

– Пока придется обойтись этим, барышня. Я скажу солдатам, что их начальник убит. Думаю, они предпримут соответствующие действия.

Рэп! Он пытался помочь ей, и она должна его защитить. Инос глубоко вздохнула и заставила себя говорить спокойно:

– Вы не сделаете ничего подобного! Костлявому лицу Форонода очень подходило выражение презрения. Он остановился в проеме уже открытой двери.

– Неужели? А что я скажу, когда меня спросят, где проконсул?

Это действительно был серьезный вопрос. Инос посмотрела на Рэпа, который пожал плечами, на мать Юнонини, которая нахмурилась, даже на гоблина, который почесывал свою отвратительно голую грудь и уродливо скалился.

Тетушка Кэйд кротко вздохнула.

– Скажите им, что он занят разговором в спальне королевы и ему нельзя мешать.

Это предложение вызвало шок и тихое возмущение.

– Что это за разговоры о тане Калкоре? – спросила Иное.

Управляющий улыбнулся своими тонкими губами.

– Его поставили в известность о происходящем. Мы ожидаем его, как только берега очистятся от льда. Не знаю, сколько людей он приведет, но надеюсь, что достаточно. При соотношении один джотунн к четырем импам обычно выигрывает джотунн.

Инос заметила, как помрачнели присутствующие импы и как заулыбались джотунны. Дверь была все еще открыта, и ей нужно было выиграть время до того, как они начнут выходить из комнаты и ситуация выйдет из-под контроля.

Это не значило, что сейчас девушка контролировала ее.

– Калкор прибудет по вашему приглашению?

– По приглашению, подписанному в том числе и мной. Джотунны не примут правления женщины.

Половина населения Краснегара была джотуннами.

– Возможно, в Нордландии и есть такой закон, но у нас его нет. Канцлер Ялтаури, как вы смотрите на такое предательство?

– К нему вы можете не обращаться, – сказал Форонод. – Несколько месяцев назад он послал письмо императору, прося сделать Краснегар протекторатом.

Инос готова была погрузиться в пучину отчаяния. Какая польза была теперь от пребывания в Кинвэйле? Какая польза от умения танцевать, от уроков красноречия, игры на спинете? А кому нужны вышивка и рисование? Почему ее отец не давал ей уроков по управлению государством, пока еще было время? Он мог бы объяснить ей законы политики, объяснить, почему мужчины вдруг начинают вести себя, как дикие звери. А может быть, стоило бы даже заняться фехтованием.

Но она все же удержалась на краю пропасти.

– Ну ладно! – воскликнула Иное. – Вы можете идти, но вы не станете говорить о проконсуле, пока вас не спросят.

А если спросят – можете следовать рекомендации моей тетушки, сейчас не время волноваться о моей репутации. Те, кто готов признать меня своей законной королевой, пожалуйста, останьтесь. Остальные могут удалиться.

И вот она стояла здесь и наблюдала, как ее надежды тают, а люди выскальзывали за дверь, некоторые вызывающе, другие смущенно и пристыженно. Последней ушла мать Юнонини, которая задержалась у двери и заколебалась.

– Я предлагаю свое благословение, дитя!

– Если бы вы были верным другом, вы бы не уходили, – раздраженно ответила Иное, – а раз уходите, мне не нужно ваше благословение.

Дверь тихо закрылась. Инос совершенно нецарственно пробежала через комнату и задвинула засов. Затем она обернулась, чтобы осмотреться. В гостиной царил разгром – кресла сломаны, один из ковров усыпан осколками фарфора и залит чаем, другой обуглился и пах горелым маслом, на третьем лежал связанный великан, сверливший ее яростным взглядом. Огонь в очаге догорел, большинство свечей погасло. Казалось, по комнате пронесся ураган. Инос подумала, сколько сейчас может быть времени. Судя по всему, раннее утро.

Кэйд, гоблин… и Рэп.

– Кажется, я унаследовала очень маленькое королевство, – с горечью заметила она.

Рэп, до сих пор стороживший пленника, едва заметно улыбнулся ей.

– Значит, я могу быть и главным конюхом, и командующим армией одновременно?

– О Рэп!

Он думал, что помогает Иное, он, несомненно, хотел сделать как лучше, но он отнял у нее последний шанс получить королевство. Разоблачив Андора, он выставил ее дурочкой. А члены Совета почувствовали себя обманутыми и винили в этом принцессу. В их глазах Инос явно была недостойна быть королевой, а без их поддержки она мало что могла. Если бы Рэп не вмешался, она вышла бы замуж за Андора и уже спокойнее ожидала прибытия этого ужасного Калкора.

А вдруг она стала бы пленницей Игинги? Или была бы замужем одновременно за этим людоедом Дарадом? Инос вздрогнула.

Значит, Рэп действительно помог, и он был единственным подданным, сохранившим ей верность. Инос хотелось одновременно и закричать на него, и подбежать, и обнять.

В какой-то момент он понял это по ее взгляду. Но это было уже невозможно, они больше не были детьми. «Не улыбайся слугам слишком много», – учила ее тетушка Кэйд. Инос спокойно подошла к Рэпу и взяла его руки в свои. Это были сильные, большие руки – руки мужчины.

– Спасибо, Рэп. Прости, что я когда-то в тебе сомневалась. Я так ужасно обошлась с тобой в лесу…

– Это дело рук Андора! Он же заставил меня украсть лошадей!

– Я очень благодарна тебе за твою верность и за помощь!

Какой-то момент он просто стоял, молча глядя на нее, и она видела, как его лоб покрывается бисеринками пота. Юноша покраснел, но овладел собой и ответил, глядя себе под ноги:

– Я исполнял свой долг, ваше величество! Опасный момент прошел. Бедный Рэп!

– Первым делом мы должны подумать, как тебе отсюда выбраться, – сказала Иное. – Ты ведь прятался в комнате наверху, правда? Ох, Рэп, как бы мне хотелось послушать обо всех этих чудесах, которые ты совершил! Но сначала нужно найти тебе безопасное место.

– Мы его не найдем, – серьезно ответил он. – Засов не удержит две тысячи импов, а они скоро будут здесь. Лучше я сам сдамся с Маленьким Цыпленком. Если они отложат казнь, могут подоспеть джотунны, а Калкор, вполне возможно, помилует нас.

Инос сжала кулаки.

– Нужно придумать что-нибудь получше! Тетушка!

– Я не знаю, что тут можно сделать, дорогая, – заметила тетушка Кэйд. Она сидела в испачканном платье, откинувшись на спинку дивана, и выглядела старой и очень усталой. – Я умудрилась погубить твою репутацию, но эта отговорка не сможет действовать долго, здесь я согласна с мастером Рэпом.

– Рэп, кто этот Маленький Цыпленок – твой друг?

– Он мой раб. – Рэп опять покраснел. – И он не дает мне освободить его.

Раб? Инос вспомнились разговоры о пытках.

– Как ты… Но почему не дает?

Рэп вообще редко улыбался, но время от времени на его губах играла какая-то застенчивая усмешка, и она как раз показалась сейчас. Странно, но Инос поняла, что это самая приятная вещь, которую она видела за целый день.

– Потому что он хочет убить меня. Это довольно долгая история.

– Еще бы! – Но сейчас для нее не было времени. Инос посмотрела на пленника, этого Дарада. И вот за это она хотела выйти замуж? Она опять почувствовала холодок. – Так этот урод и есть Андор?

– Я не знаю. Он превращается в Андора, или Андор в него. И мне кажется, что и в Сагорна, и в Джалона также.

– В Сагорна? Так вот что имел в виду отец! Он сказал, что я могу доверять Сагорну, но ни в коем случае не остальным. Разве что еще Тиналу. Кто такой Тинал?

– Не имею представления, – удивился Рэп. – Но мы можем попробовать вызвать Сагорна, если ты считаешь, что ему можно доверять. Я боюсь, что это чудовище как-нибудь вырвется.

– Но как ты это сделаешь?

– Давай выясним. – Рэп опустился на одно колено и вежливо попросил Дарада: – Пожалуйста, превратитесь в доктора Сагорна!

Абсурдность этой просьбы чуть не заставила Инос рассмеяться, но она удержалась. Изуродованное лицо великана исказилось от гнева, он прорычал ругательство и напрягся, натянув путы. Ему наверняка было больно, пот на его лбу смешивался с кровью.

Рэп издевательски улыбнулся ему.

– Я позволю Маленькому Цыпленку убедить тебя. Не правда ли, это будет справедливо? Как-никак именно ты нас познакомил.

Маленький Цыпленок, все еще сидящий на груди пленника, явно понял, о чем идет речь, и заулыбался.

– Ты не посмеешь! – зарычал Дарад.

– Посмею! – твердо ответил Рэп.

Без лишних слов Маленький Цыпленок ткнул пальцем в глаз Дарада.

– Убери его! – завопил великан.

Рэп сделал гоблину знак подняться. Тот встал, а на полу уже лежал Сагорн. Маленький Цыпленок громко присвистнул и отскочил в сторону.

– Боже мой, просто невероятно! – проговорил Рэп.

Инос опять вспомнила о дамах из легенд, сошедших с ума от горя. Ей стало интересно, многих ли из них сперва ожидало подобное развлечение.

– Доктор Сагорн! – просияла тетушка Кэйд, и Инос почти ожидала услышать от нее: «Как чудесно, что вы смогли к нам присоединиться!»

Старик горько улыбнулся.

– Если вы доверяете мне, то не позволите ли снять эти путы?

Несмотря на неподобающую позу, его седые волосы были чисты, и старик казался спокойным и вполне владеющим собой. Он свободно выскользнул из пут, рассчитанных на гораздо более крупного Дарада. Рэп освободил его ноги и помог встать.

– Посмотрим, сэр, не найдется ли здесь что-нибудь из одежды для вас.

Костюм Андора был весь разорван могучим телом Дарада, и его обрывки не очень-то прилично смотрелись на Сагорне. Кроме того, они были залиты маслом и кровью. Рэп повернулся к Маленькому Цыпленку и сказал что-то по-гоблински. Ответ был краток.

– Что он говорит? – спросила Иное. Рэп вздохнул.

– Он сказал, чтобы я искал одежду сам. У него очень определенные взгляды на обязанности раба.

Так что Рэп сбегал наверх и принес коричневое шерстяное одеяние. Флибэг, впущенный теперь в комнату, детально обследовал ее и доел остатки пирожных, валявшихся на полу.

Тощий старик вышел на минуту на лестницу и вернулся уже одетый. Он поклонился тетушке Кэйд и Иное. Она вспомнила, как была напугана при первой встрече с ним, но теперь орлиный нос и пронзительный взгляд не несли в себе угрозы, несмотря на то что Инос стала свидетельницей откровенного колдовства. Интересно, подумала девушка, это потому, что она стала старше, или она просто не способна ничего воспринимать после всех потрясений этого дня?

– Примите мои соболезнования, дамы, – сказал он. – Хо-линдарн был мне хорошим другом, и я сожалею о его кончине. Я сделал все, что в моих силах.

Инос кивнула, не в силах заговорить.

Сагорн уселся в кресло рядом с диваном, и все остальные тоже сели, только Маленький Цыпленок сидел, скрестив ноги, на полу, с усилием вслушиваясь в язык импов.

– Вы, должно быть, ждете объяснений? – спросил старик.

– Да, если вы будете так любезны, – ответила Иное. – Ваше появление было довольно-таки необычным. Он улыбнулся, внимательно изучая ее.

– Вы уже не та юная леди, которая впала в панику при упоминании о шелке с драконами. Кинвэйл сотворил с вами чудеса. Интересно, есть ли в этом хоть какая-то заслуга Андора?

Инос поняла, что старик хочет получить моральное преимущество в разговоре.

– Ваше объяснение, пожалуйста! – произнесла она, не отвечая.

– Что же, прекрасно. – Сагорн повернулся к Рэпу. – Ваша догадка, молодой человек, была удивительно близка к истине. Нас всего пятеро – я, Андор, Джалон, Дарад и Тинал, которого вы еще не встречали. Много-много лет назад мы все сильно рассердили могущественного волшебника. Он наложил на нас заклятье. Суть его в том, что только один из нас может существовать в определенный момент.

– Но вы остаетесь разными личностями? – Рэп всегда хмурился, когда напряженно размышлял.

– Совершенно разными. Андор и Тинал были братьями, остальные – просто друзьями. Мы так и не встречались ни разу с того давнего вечера. Мы делим существование и делим нашу память. Кстати, как вы убежали от гоблинов?

Рэп не обратил внимания на вопрос.

– Очень удобное заклятье! Появляться и исчезать по желанию…

– Нет! Страшное проклятье! – сверкнул глазами Сагорн. – Мы ищем спасения от него дольше, чем вы можете представить. Возьмите, к примеру, Дарада. Хотели бы вы быть отягощены воспоминаниями такого человека? Об убийствах и насилии? Он более жесток, чем гоблин, просто бешеная собака! И потом, мы появляемся не по своей воле, а только когда нас позовут. Никто из нас не любит звать Дарада, так что он может не появиться еще годы, но, когда он появится, у него все так же будет обожженная спина, разбитая голова, поврежденный глаз и рана на руке. Я очень надеюсь, что никого из вас не будет тогда поблизости.

– И конечно, он не будет связан?

– Нет, если только тот, кто его позовет, не окажется опять связанным.

Все помолчали, обдумывая услышанное.

– Отец сказал, что я могу доверять вам, – сказала Иное, – и отчасти Тиналу. Кто такой Тинал?

– Тинал? Он был среди нас главным. – Старик растянул бескровные губы в улыбке. – Да, в большинстве случаев ему можно доверять, пока у вас нет никаких драгоценностей. Например, рубиновой броши.

– Он украл мою брошь?

– Он может залезть по гладкой стене, как муха. Он же и снял ключи с пояса старшего конюха. Он всегда поможет в таких случаях, но он может красть и просто для удовольствия. Кроме исключительной ловкости рук, у него еще и странный вкус к различным шуткам. Но зато он поставил себе за правило вызывать обратно того, кто вызвал его, так что в этом смысле мы все на него надеемся. Я могу позвать кого угодно в любое время, но от меня совершенно не зависит, что они будут делать потом или кого вызовут следующим.

– Я нахожу это весьма запутанным, доктор, – сказала тетушка Кэйд. Она всегда могла выразить общие чувства одной фразой. – Расскажите нам, как вы приходили и уходили. Мой брат посылал за вами прошлым летом?

Сагорн заговорил с ней более почтительным тоном, устремив отсутствующий взгляд на разгром в комнате.

– Да, посылал, мадам, и послание получил Джалон. Он решил принять приглашение и сел на корабль, идущий в Краснегар. Для него это было большим достижением, ведь однажды он сел не на тот корабль просто потому, что его название было красивее. В этот же раз он добрался до Краснегара, пошел к королю и вызвал меня.

– Но я так и не поняла, откуда вы узнали о моем шелке с драконами, – вмешалась Иное.

– Джалон видел его у ворот. Я же говорил, у нас общая память. – Старик помолчал, давая ей время осмыслить сказанное, как если бы разговаривал с глуповатым ребенком, затем повернулся к тетушке Кэйд: – Как только я осмотрел Холиндарна, мне стало ясно, что ему долго не прожить. Думаю, он и сам догадывался об этом. Мне понадобились лекарства, так что Джалону опять пришлось идти на юг. Понимаете, я уже стар, и другие беспокоятся обо мне и берут на себя тяготы путешествий. Джалону показалось романтичней идти сушей.

– И тогда-то мы с ним столкнулись, – заметил Рэп, вспоминая о пикнике среди холмов. Сагорн кивнул.

– Вы раскрыли свои сверхъестественные способности Джалону, а значит, и всем нам. Я говорил, что мы только и думали, как избавиться от проклятья. У нас было два пути – или попросить другого волшебника снять заклятье, или узнать побольше слов силы и сделать это самим. Я провел всю жизнь в исследованиях, пытаясь узнать эти ускользающие слова. – Он улыбнулся тонкой циничной улыбкой. – Когда-то я был младшим. Мне было десять. Дараду, кажется, двенадцать. – Но… – Он пожал плечами. – Но я был умен, а Дарад уже очень силен, так что Тинал взял нас в свою шайку. Мы проникали в дома – он уже тогда был отличным взломщиком, пока нам не случилось попасть в дом волшебника. Да, этого делать не стоило! С тех пор я их не видел. – Он умолк, на минуту погрузившись в воспоминания. – Всегда существует один из нас, а четверых как бы нет. Конечно, жить – значит стареть… Я провел столько лет в библиотеках и архивах, так что теперь я намного старше их всех. Дарад почти никогда не попадает в ситуации, с которыми не может справиться, так что он редко зовет кого-то. Он тоже начинает чувствовать свой возраст. Джалону все быстро надоедает, тогда он вызывает другого, чаще всего почему-то Андора. А Тинал… Тинал никогда не остается долго, он едва ли вообще изменился.

– Но вы имеете свою волшебную силу, – сказала Иное. – Вам дал ее волшебник?

Сагорн горько рассмеялся:

– Если бы вы когда-нибудь встречались с волшебником, вы бы не спрашивали. Нет. Сомневаюсь, что вам будет приятно услышать эту историю.

– О, пожалуйста, доктор, продолжайте, – жизнерадостно проговорила тетушка Кэйд. – Это удивительно интересное повествование!

Старик внимательно посмотрел на нее.

– Ну, ладно, ваше высочество! В Фал-Дорнине я нашел женщину средних лет, знавшую слово силы – одно слово. Я вызвал Андора.

– И он вытянул его своими чарами? – язвительно спросила Иное.

Сагорн зловеще улыбнулся.

– Он соблазнил ее и узнал слово. Естественно, оно воздействовало на всех нас. Я стал еще больше разбираться в науках, Джалон стал более талантливым певцом, Дарад – более искусным бойцом. В следующий раз, когда он появился, он вернулся в Фал-Дорнин, выследил женщину и задушил ее.

Инос вздрогнула:

– Но почему? Зачем?

– О Бог Дураков! – взвыл Рэп, вскочив с места, и бросился к двери. Он отодвинул засов и помчался вниз по лестнице. Флибэг устремился следом.

– Рэп! – закричала Иное, хотя и слишком поздно. Сагорн мрачно улыбнулся.

– Он пошел запереть нижние двери, мне кажется. Вы ведь знаете, мастер Рэп обладает ясновидением.

– Кто, Рэп? – Подумать только – скучный Рэп! Всегда предсказуемый Рэп! Сагорн кивнул.

– Да, и в очень большой степени. Именно из-за этого Андор приложил столько усилий, чтобы подружиться с ним. Он должен знать слово, как бы он ни отрицал этого. Или это очень сильное слово, или слова могут придавать разные способности, а слово Рэпа накладывается еще на природный талант. У него потрясающая способность общения с животными и сильно развитое ясновидение. Но он совсем не имеет предвидения, и притом его влияние распространяется только на животных, а не на людей, как у Андора. Значит, он может знать только одно слово. Интересно! Он наверняка увидел идущих сюда солдат.

Инос почти забыла, в каком положении они находятся.

– Вот поэтому мы вас и вызвали! – воскликнула она. – Как мы можем спасти Рэпа и Маленького Цыпленка от имперских солдат? Что будет, если Калкор придет сюда? Как…

Сагорн поднял свою худую руку с голубыми венами.

– Вы забываете, дитя мое, что я знаю о ваших проблемах. Здесь были Андор и Дарад, так что я все знаю. Не волнуйтесь насчет импов. Трибун Ошинконо не особенно хороший воин. У него не будет ни малейшего желания связываться со знаменитым Калкором. Он и его люди будут на пути в Пондаг задолго до появления джотуннов.

– Но откуда… – Сагорн вполне мог это знать, поскольку Андор подружился с офицерами Игинги еще на пути сюда. Он считал своим долгом перезнакомиться со всеми. А что знал Андор, того не мог не знать Сагорн. Как сложно! – Но как насчет Рэпа? И как насчет меня? Вдруг Калкор захочет на мне жениться?

– Калкора я бы не рекомендовал! – Старик впервые посмотрел на Инос с сочувствием. – Может быть, он и лучше Дарада, но Игинги по сравнению с ним мог бы считаться образцовым мужем. Он заявит свои права на престол и заставит вас' выйти за него, чтобы укрепить свою позицию.

– И что тогда? – мрачно спросила она. Он скривил губы.

– Калкор не долго усидит в Краснегаре – его призвание набеги и грабежи, но он может обеспечить себе титул и оставить своего наместника. Думаю, он выбьет из вас слово силы. И добьется, чтобы вы родили ему сына. Да, скорее всего, именно так он и сделает.

– А после этого?

Сагорн не ответил, но она могла догадаться.

– После этого я буду не нужна ему!

Пес несколькими прыжками влетел в комнату. Инос поднялась и направилась к лестнице, почти столкнувшись с Рэпом, который вбежал, раскрасневшись и тяжело дыша. Он захлопнул дверь и задвинул засов.

– Надо было раньше сообразить! – выговорил он. – Нас разделяют всего три двери.

– Рэп, – мягко спросила Иное, – что за разговоры о твоем ясновидении и волшебных способностях?

Он сжался, как будто маленький мальчик, пойманный за кражей сластей, затем виновато кивнул.

Озадаченная его реакцией, Инос воскликнула:

– Но это же чудесно! – И ободряюще улыбнулась. – Теперь я знаю, почему мы никогда не пускали тебя играть с нами в прятки! Меня всегда поражало твое чутье по отношению к лошадям и собакам. Неудивительно, что здесь замешано волшебство.

Рэп не поверил собственным ушам.

– Так ты не возражаешь?

– Возражаю? Конечно нет! Почему бы я стала возражать? – Да и как это может коснуться лично ее? Разве что Рэп станет когда-нибудь отличным старшим конюхом? – Считается, что и у меня теперь есть какие-то волшебные силы, хотя я и не знаю, как они могут проявиться. Но в определенном смысле мы теперь равны.

Его большие серые глаза несколько раз моргнули, а после этого лицо затопила горячая красная волна. Он уставился на свои сапоги. Впрочем, в юноше его возраста, не получившем светского воспитания, застенчивость была вполне понятна.

Инос оглянулась, не слышат ли ее остальные.

– Рэп, – тихо проговорила она, – я не знала, что… что Андор подружился с тобой, когда был тут раньше.

– Да, подружился! Я не продавал лошадей в барах…

– Я в этом не сомневаюсь. – Даже думать об Андоре было больно. – Но он никогда не говорил… вы не говорили о… Он когда-нибудь упоминал Кинвэйл, или… – Она глубоко вздохнула. – Он говорил обо мне?

Рэп глядел на нее непонимающе.

– Ты хочешь сказать, что знала его раньше? Он сказал, что даже не знает, где находится Кинвэйл, представь себе! И уж точно никогда не говорил, что знает тебя. – С каждым словом юноша, казалось, все больше сердился.

Испытавая большое облегчение, Инос послала ему еще одну ободряющую улыбку.

– Ну ладно, пойдем посмотрим, что можно сделать с этими войсками импов. – Она подвела его к остальным. Ну и чудовище этот Андор! И почему все мужчины такие лжецы и обманщики? И такие неверные!

Они подошли к Сагорну, вежливо беседующему с Кэйд.

– Ну, – спросила Иное, – и что мы будем делать? Сагорн задумчиво поскреб подбородок.

– Думаю, у нас есть четыре выхода.

– Четыре? – не поверила Иное. Но голос старика звучал уверенно, возможно, его слава и не преувеличена.

– Наиболее простой путь потребует дружественного волшебника. У вас ведь нет такого под рукой, не правда ли? – Он хихикнул, как мудрый дедушка, поддразнивающий внуков.

Инос почувствовала раздражение. Рэп понял это и страдальчески закатил глаза.

Сагорн нахмурился.

– Второе – мы можем спрятаться в верхней комнате и надеяться на защитное заклятье, но его действие ослабло за века. Остается только два выхода.

– Дарад убил эту женщину в Фал-Дорнине, чтобы усилить свое волшебство? – спросила вдруг тетушка Кэйд. Инос растерянно уставилась на нее.

Сагорн же удивленно, но с уважением обернулся к старушке.

– Да, – ответил он. – Сказать кому-то слово, – значит ослабить его действие.

– Вполовину?

– Видимо, не всегда вполовину. Для меня вообще большая загадка – почему оно должно слабеть, ведь если ты даешь другу рецепт пирога, ты же не портишь свой следующий пирог. – Он помрачнел. – Даже самые надежные тексты расходятся в этом! Наверное, действие уменьшится в два раза, если вы один знаете слово. А если сказать его третьему, то оно что, уменьшится на треть? А потом на четверть, если сказать еще одному? Я всю жизнь изучал это, но так и не знаю ответа.

Кэйд еще растерянно моргала, пытаясь усвоить то, что говорил старик, а он уже пустился в дальнейшие рассуждения, довольный возможностью поделиться знаниями, которые так долго накапливал.

– Так что не обязательно вполовину. Все же подобные слова уже давно имеют хождение и могли за это время стать известными многим людям, даже десяткам. Еще одно лицо может не сыграть никакой роли, а может сыграть очень большую роль. А как вы определите количество волшебства? Не взвесите же его. Его так же трудно измерить, как красоту, например. Разве можно сказать, что Джалон поет вдвое или втрое лучше, чем другой певец? Что его стихи вдвое лиричнее? Но все-таки поделенное с кем-то слово действует слабее, пока этот кто-то не умрет. Тогда оно опять становится сильнее. Вот почему им так редко делятся, обычно оно передается на смертном ложе. Ведь и ваш отец так же передал его вам? – Он внимательно посмотрел на Инос из-под косматых бровей.

Инос заколебалась, но потом кивнула.

– Охраняйте его получше! Вы проявили удивительное для своих лет мужество, дитя мое! Это заметили сегодня и Андор, и Игинги. Конечно, вы – королевской крови и вообще отличаетесь сильным характером, но это могло так ярко проявиться именно под действием слова. Так что они оба предположили, что отец передал его вам, хотя и не могли быть вполне уверены.

– Похоже, все знали о нем, кроме меня!

– Это всегда держится в тайне. Я нашел намеки о слове Краснегара в очень древнем тексте. Вот почему я, а таже и Джалон, пришли сюда впервые и познакомились с твоим отцом. Он был тогда наследным принцем. Мы с ним стали друзьями и путешествовали вдвоем. Зная, что он унаследует слово, я показал ему остальных, так, чтобы он знал их, если потом они обратятся к нему. Они все посчитали, что я их предал. – Он глубоко вздохнул. – Наше проклятье не только в том, что приходится разделять чужие воспоминания, но и в том, что они знают все мои. Я не могу иметь от них секретов.

Инос задумалась. Да, совсем не удивительно, что эта странная пятерка так отчаянно стремится снять с себя проклятье.

– А то слово, которое вы… то есть Андор узнал от женщины, оно не освободило вас? Сагорн печально опустил глаза.

– Нет, одного недостаточно. Должно быть, нам нужны три слова, а то и четыре. Кроме того, зная слово, мы не решаемся обращаться к волшебникам, потому что все они ищут слова, стремясь к еще большей власти. – Он с усилием встал. – Импы сейчас пойдут за топорами. Я не могу быстро подниматься по лестнице, так что нам, наверное, надо начинать.

– Что начинать?

– Начинать подниматься, – ответил он. – Мы должны попасть в комнату Иниссо на вершине башни.

– Зачем?

– Чтобы получить совет у волшебного окна, разумеется.

Так сказал серафим Абдиэль, верность обретена,

Единственный верный найден среди неверных,

Среди бесчисленных неискренних, равнодушных,

Не знающих потрясений, ужасов, соблазнов,

Он сохранил свою преданность, любовь и усердие.

Мильтон. Потерянный Рай

Часть десятая Чреда видений

1

Рэп мог сразу догадаться, что предложение, застало Инос врасплох, потому что она сердито вспыхнула. Он старался не смотреть на нее, ибо, когда их глаза встречались, он чувствовал, что мгновенно заливается краской, а он и так не знал, куда девать руки и ноги, и беспокоился? что волосы опять взлохмачены, впрочем, они всегда были взлохмачены. Так что лучше уж не смотреть.

Но Рэп не мог не ощущать ее ясновидением. Инос была чудесна! Какие же дураки все эти старики! Как они могли не увидеть, какой замечательной королевой она может быть! Она была королевой до кончиков ногтей, держалась с благородным достоинством даже в этом грязном верховом костюме. Ее красота поразила Рэпа еще в лесу, но теперь наряду с этим он ощущал ее грацию, величие ее осанки, ее цар – ственность. Дух Инос не сломила ни смерть отца, ни ужас и разочарование, вызванные разоблачением Андора.

Рэп вынужден был подвергнуть ее этому потрясению. Любая другая женщина могла бы обвинить его в происшедшем и с презрением отвергнуть, но только не Иное! Она обладала поистине королевским мужеством. И ее, в отличие от других, совершенно не пугало его ясновидение!

Да, Кинвэйл изменил ее. Это уже была не та девочка, с которой он играл в детстве. Рэп почувствовал легкую печаль при этой мысли. Но ведь он всегда знал, что она будет его королевой, а не… не кем-то еще. Он сказал, что готов служить ей, и он будет ей служить, и притом с гордостью. А в данную минуту юноша гордился тем, как она держится с этим худым старым доктором.

– Мой отец не позволил бы вам этого! – гневно произнесла принцесса.

– А, ну конечно, маленькая шпионка! – недовольно проговорил Сагорн. – Значит, вы слышали больше, чем тогда рассказали?

Инос еще больше покраснела от возмущения. Рэп и сам рассвирепел, слыша, как оскорбляют его королеву. Чтобы ни говорил король о надежности этого старика, он, и ни кто другой, выдал Рэпа Андору.

Сагорн двинулся к дверям.

– Вашего отца, дитя мое, – заметил он на ходу, – не преследовала целая армия импских головорезов. И потом, не вы ли сами просили у меня совета?

Инос сжала губы, но было ясно, что она позволит старику пройти в баШню. Однако наверху лежало тело Игинги, а она уже и так достаточно испытала за сегодняшний день. Рэп заторопился к двери, и Маленький Цыпленок поднялся и последовал за ним.

Комната над гостиной была очень мрачной, единственная свеча отбрасывала тени. Рэп прошел на следующую лестницу, туда, где лежал труп. Гоблин всегда включал в свои обязанности все, что позволяло ему продемонстрировать свою физическую силу. Вот и сейчас, как только Рэп взялся за ноги Игинги, Маленький Цыпленок оттолкнул его.

– Из окна?

Такая мысль даже не приходила Рэпу в голову.

– Боже мой, нет! В этот шкаф.

Гоблин проволок тело через комнату и впихнул его в кучу королевской одежды, а Рэп тем временем притащил ковер, чтобы прикрыть лужу крови. Оставалось надеяться, что кровь не просочится через ковер, а Инос не обратит внимания, что ковер лежит не на месте. Едва они успели все сделать, как появились трое остальных.

Минуту Сагорн стоял, тяжело дыша.

– Но вы должны понять, – говорил он, – что нас объединяет лишь желание избавиться от заклятья, а для этого мы должны найти как можно больше слов. Во всем остальном мы идем разными путями. Джалон скоро заблудился в лесу, и тогда он позвал Андора. А для Андора моя дружба с вашим отцом не имела значения, так что он не имел обязательств и по отношению к дочери. – Сагорн слегка поклонился в сторону Инос и направился к кушетке. – Поэтому Андор поехал в Кинвэйл и познакомился с вами. Мне жаль говорить об этом, но он даже мечтал сделаться королем.

– Значит, когда он сказал нам, что доставил вас в Краснегар, он не был так уж далек от истины? – спросила Иное.

Старик откинулся на спинку кушетки, беззвучно хихикая.

– Да, как ни странно, это была почти правда. Здесь он мог охотиться за двумя словами – вашим, когда вы его получите, и мастера Рэпа. По необычному стечению обстоятельств, которое часто вызывается словами, он появился как раз тогда, когда Рэп обнаружил свои особые способности.

Рэп закрыл дверь и запер ее на засов. Маленький Цыпленок начал играть засовом, двигая его туда-сюда, наслаждаясь этим, как ребенок новой игрушкой. Рэп слушал рассказ Сагорна вполуха. Он следил за происходящим внизу. Импы уже принесли топоры и ломали дверь в гардеробную. Рэп подумал, что может чувствовать себя польщенным: импы послали сто человек, чтобы захватить его.

– Ваш отец, – продолжал Сагорн, – терял силы быстрее, чем я ожидал. И Андор решил поехать на юг, чтобы привезти вас. Он был крайне недоволен, что не смог выманить слово у мастера Рэпа. Тот не сдался даже под угрозой плена у гоблинов. Как вам удалось спастись, молодой человек?

Рэп коротко рассказал. Флибэг застучал по полу хвостом, услышав свое имя. Маленький Цыпленок нахмурился, похоже, что он усваивал импский язык так же быстро, как Рэп – гоблинский. Но ему должно было быть труднее, потому что импский диалект был более сложным.

– Дарад – дурак, – фыркнул Сагорн. – Я презираю его за кровожадность, но он даже ее плохо использует. Он должен был бы попросить гоблинов выпытать у вас слово. Они были бы счастливы проявить свое искусство.

Рэп похолодел. Он же не знал слова и не мог его сказать!

– Импы почти пробились в гардеробную, ваше величество.

Сагорн вздохнул и поднялся с кушетки.

– Значит, поднимемся еще на этаж.

– Как-то раз вы гнались за мной по этим ступеням, доктор, – сказала Иное. – Я тогда удивилась, что вы совсем не запыхались.

– Это не я, а Тинал бежал за вами. Допускаю, что наше проклятье имеет свои преимущества.

Рэп подозвал Маленького Цыпленка и начал придвигать к двери большой буфет. Потом они придвинули еще один. Это могло помочь выиграть несколько минут – но для чего? Когда они стали подниматься, сверху донесся голос Иное.:

-…что конкретно делает?

– Это последняя работа Иниссо. – Голос старика звучал прерывисто, видимо, он не мог отдышаться. – Волшебные окна, как и говорящие статуи или зеркальные озера, являются сложнейшим испытанием для всякого волшебника. Они показывают будущее и – дают совет. Это значит, что сцена, которую вы видите, – это намек на то, что надо делать, какой путь лучше выбрать.

– Почему же тогда мой отец не разрешил вам попробовать?

Сагорн дошел до двери в спальню и остановился, пытаясь отдышаться.

– Если бы он посмотрел, окно могло бы подсказать ему не посылать вас в Кинвэйл и вы избежали бы теперешних сложностей.

– Как это делается? Это делает само окно?

– Ну, допустим, оно показало бы вас здесь во время Праздника зимы. Я согласен, что это может быть опасно. Это свело вашего прадеда с ума.

Рэпу очень не понравилось последнее замечание, особенно когда он вспомнил, как странно светилось окно, если к нему приближались. Он вспомнил также о явлении ему старухи, которая вполне могла быть Блестящей Водой, волшебницей Севера. Она бормотала что-то о предвидении, что Рэп якобы мешает ее предвидению. Могло ли все это быть как-то связано?

Инос поспешно пересекла опочивальню, где недавно умер король.

– Давайте пойдем прямо наверх, – сказала она, и ее голос чуть не сорвался.

Рэп испытал безумное желание побежать вслед за ней, заключить ее в объятия и утешить. Он хотел этого так отчаянно, что весь дрожал. Юноша все вспоминал, как она поцеловала его на прощание почти год назад. Но теперь Инос – королева, а королевы не могут целовать помощников управляющих, а тем более конокрадов.

Все в Краснегаре отвернулись от него, а она – нет. Рэп почему-то никогда не сомневался, что она останется его другом, как только освободится от чар Андора. Как трудно все время помнить, что она королева! Если бы еще она была в платье и в короне! А то в этом кожаном костюме Инос уж слишком походила на подругу его детских игр. А как они скакали верхом…

Сагорн все еще задыхался от подъема по лестнице.

– А знаете, я была здесь всего один раз в своей жизни! – сказала герцогиня Кэйдолан. Она тоже отдувалась, но похоже было, что это только из вежливости, за компанию с доктором. – А я думала, что мой дед умер при пожаре.

Спальня была освещена лучше, чем комната внизу. Несколько свечей до сих пор горело в подсвечниках. Сагорн подошел к портретам и стал вглядываться в них.

– Да, – ответил он, – но к тому времени он уже сошел с ума.

– Боже мой! Вы думаете, что он увидел свою смерть в окне и от этого помешался? Старик пожал плечами.

– Во всяком случае, так считал ваш брат, отец. Интересный парадокс. Пророчество лишило его рассудка, но если бы он не был безумным, то его не посадили бы под замок и он мог бы спастись. Любопытно, неправда ли?

Вновь подумав, что ему не нравится этот хладнокровный старый циник, Рэп начал двигать шкаф к двери, а гоблин принялся ему помогать.

Импы уже были в гардеробной и направлялись к ступеням, ведущим в переднюю. Как только Рэп войдет в верхнюю комнату, он не сможет следить за ними. Хотелось бы надеяться, что Инос не делает ошибки, доверяя Сагорну, впрочем, это не дело Рэпа – советовать ей. Да он и не знал, что посоветовать. Положение казалось безнадежным. Скоро обнаружат труп проконсула, и обвиняемым очень повезет, если их бросят в темницу, а не обезглавят сразу же.

Сопровождаемый гоблином, Рэп последовал за остальными и стал неохотно подниматься по лестнице, ощущая пустоту над головой. Когда его голова преодолела уровень незримого барьера, он почувствовал себя червем, вылезающим из земли. И опять его голова слегка закружилась от огромной высоты и от возможности видеть сверху весь Краснегар.

Сагорн оперся рукой о стену и тяжело дышал. Инос стояла вместе с теткой в дверях, глядя через пустую комнату на волшебное окно. Оно было темным и не отличалось от других окон лишь размером. Одно из окон открылось и хлопало на ветру. Герцогиня Кэйдолан начала дрожать от холода и обхватила себя руками. Флибэг вилял хвостом, обнюхивая постели и другие вещи юношей, в беспорядке валяющиеся на полу.

Маленький Цыпленок прошел мимо Рэпа, сказав ему: «Смотри!» Он подошел к южному окну. Как и раньше, оно начало светиться красновато-желтым светом, и множество рисунков-символов ожило на его створках. Гоблин остановился в нескольких шагах, изучая неуловимые изменения.

– Любопытно! – сказал Сагорн. – Свет ламп?

– А посмотрите, сэр, что будет, когда я подойду. – Рэп отозвал Маленького Цыпленка, и окно снова погасло. Тогда Рэп медленно двинулся вперед, и окно опять засияло пульсирующим белым светом, а рисунки стали лихорадочно меняться. Он обернулся и увидел, что его спутники освещены как бы отблесками радуги, пробегающими по лицам. Все выглядели встревоженными, даже старик.

– Я не волшебник, – напряженно проговорил Сагорн. – Я только читал об этом, но никогда не видел ничего подобного. – Он помолчал. – У нас ведь есть и еще один способ спастись.

Рэп догадывался, к чему он клонит, но Инос с надеждой спросила:

– Какой?

– Я знаю слово силы. Вы тоже знаете слово, мадам, а также мастер Рэп. Знание трех слов делает человека волшебником – не самым сильным, конечно, но любой волшебник сможет остановить банду глупых импов. Мы можем поделиться своими словами.

Рэп увидел, что Инос прикусила губу.

– Даже Андор говорил, чтобы я этого не делала.

– Тем не менее он собирался вытянуть его у вас, как только вы останетесь наедине.

– Не думаете ли вы, что это была единственная причина, чтобы сделать мне предложение? – гневно спросила она.

– Не думаю, а знаю! – также повысив голос, ответил Сагорн. – Мы имеем общую память. Андор использует людей, как ложки или вилки, – женщин для удовольствия, мужчин для выгоды. Он абсолютно циничен.

– А я не знаю никакого слова, – вмешался Рэп. – Так что я не могу делиться.

Сагорн внимательно посмотрел на него, прикрыв глаза рукой от сияния окна.

– Джалон не поверил, когда ты сказал ему это. Я тоже не поверил. И Андор. И Дарад. Теперь твоя жизнь снова в опасности, а для Иносолан это, возможно, единственный шанс добиться трона. И ты опять утверждаешь, что не знаешь слова.

– Да.

– Тогда, может быть, ты действительно говоришь правду, – со вздохом сказал старик.

– Я скажу Рэпу свое слово, если вы тоже скажете, – предложила Иное.

У Рэпа дыхание перехватило от ужаса.

– Но это легионеры империи! – возразил он. – Разве они не подчиняются одному из Хранителей?

Сагорн посмотрел на него долгим холодным взглядом.

– Действительно, армия Империи – прерогатива волшебника Востока. Если воздействовать на этих импов с помощью колдовства, то можно навлечь гнев волшебника Востока, а его, вполне вероятно, поддержит вся Четверка.

Рэп чувствовал, что отыграл очко, хотя и не знал, что за игра идет у них с Сагорном.

– Тогда скажите мне, если бы я поделился словом с Джалоном или Андором, позвали бы они Дарада, чтобы убить меня?

Сагорн равнодушно пожал плечами.

– Возможно. Я что-то не припомню, чтобы они решили что-то определенное. Но Дарад все равно бы появился раньше или позже, когда один из нас попал бы в беду. И тогда он нашел бы тебя, чтобы усилить свое могущество. Он человек простой. Понимаешь, если бы делиться словами было так легко, то в мире было бы множество волшебников. Это требует полного доверия.

– А если обмануть? Сказать не то слово? Старик криво усмехнулся.

– Думаю, большинство людей так и делает.

– Так, значит, – торжествующе заключил Рэп, – вопрос с Дарадом остается, если мы сейчас поделимся, ведь так?

Сагорн сжал губы, отчего морщины по сторонам рта обозначились сильнее.

– Думаю, да. Ну что, королева Иносолан, значит, вместо этого мы попробуем окно Иниссо?

Напряжение всего этого невыносимого дня отпечаталось на ее лице, однако Инос гордо подняла голову и спокойно ответила:

– Если вам угодно, доктор.

– До чего интересно! – радостно сказала Кэйд. – Я всегда хотела увидеть настоящее волшебство. Кто пойдет первым? Вы, доктор Сагорн?

Он недоверчиво посмотрел на нее и кивнул.

– Почему бы и нет? Вернитесь сюда, мастер Рэп.

Рэп присоединился к остальным, и комната мгновенно погрузилась в полумрак. Свеча Инос почти не давала света. Затем Сагорн медленно пошел к окну. Опять свет заиграл на пыльных досках пола, и теперь он казался обычным дневным светом, а не тем слепящим сиянием, которое вызвал Рэп.

Сагорн подошел ближе и стал изучать рисунки на створках. Как и раньше, Рэп чувствовал, что они меняются, но не мог поймать сам момент преображения. Красная спираль в нижнем левом углу была правее, чем казалось сначала, золотисто-зеленая раковина выше, а несколько серебряных колокольчиков на лазурных лепестках…

В этот момент старик, по-видимому, набрался храбрости. Он протянул руки к запору, с усилием нажал и потянул обе створки к себе. Потом он отступил на шаг, и окно распахнулось.

2

По комнате пролетел порыв горячего сухого ветра, подняв тучи едкой пыли. Солнечный свет ослепил Рэпа, и он на минуту зажмурился, успев все же заметить, что залитый солнцем песок за окном кажется немного ниже уровня пола в комнате, как будто башня вросла в землю. Когда его глаза привыкли к свету, он увидел, что перед ним равнина, покрытая песком и камнями, а вдали видна черная скала. Ее основание было окружено камнями. Единственной растительностью были группы каких-то колючих кустов, которых он никогда не видел. Ветер дышал жаром.

Это было и реально, и нереально. Органы чувств говорили, что он находится в комнате, расположенной на первом этаже, и глядит в окно. Реальным был даже запах, даже волны тепла, поднимавшиеся от песка. Но ясновидение не ощущало за окном ничего. Рэп настолько уже привык к двойному зрению, что такое разночтение вызвало у него легкую дурноту.

Вдали у скалы пробирались между камнями трое мужчин. Рэп удивился, почему они не выйдут на открытое пространство и не пойдут по ровной земле. На них были широкие одеяния с капюшонами, защищающими лица от солнечного света. Тот, кто шел впереди, был самым высоким, и его походка казалась знакомой.

– Ведь это вы, доктор, правда? – спросила тетушка Кэйд. Сагорн отступил на шаг, не отрывая глаза от окна.

– Да, скорее всего, я. Интересно, кто же другие?

Не было слышно ничего, кроме шуршания сухих травинок в чахлых кустах за окном. Вдруг идущие остановились и все, как один, посмотрели на небо. Средний из них на что-то указывал. Они опять двинулись вперед, и когда идущий первым огибал большой валун, он повернул лицо к окну. Несомненно, это был Сагорн, пряди седых волос обрамляли его исхудалое костлявое лицо, но он был слишком далеко, чтобы слышать его голос.

За ним шел второй. На нем было зеленое одеяние с капюшоном, а лицо было таким светлым, что это мог быть только джотунн, хотя рост его был невелик для джотунна. Единственное, в чем Рэп был уверен, это что у него были великолепные седые усы. Такие усы носили многие моряки, так что это ни о чем не говорило. Затем прошел третий, но его голова была наклонена. Все трое исчезли среди огромных валунов.

– Это же Рэп! – воскликнула Иное. – Тот, в черном.

– Нет, не Плоский Нос! – сердито проворчал Маленький Цыпленок.

Рэп не мог ничего сказать, потому что не знал, как выглядит со стороны, но почувствовал себя очень неловко.

– Это совершенно ничего не дает! – фыркнул Сагорн. – Невозможно сказать, где это происходит. Вероятно, со мной мастер Рэп, но я не уверен. А узнал ли кто-нибудь второго? Где? Когда? Что мы делаем?

Но вдруг большая черная тень пронеслась над двумя идущими. Они бросились на землю, прячась за камнями и глядя на небо. Оттуда донеслись слабые крики.

Сагорн хрипло вскрикнул и отпрянул от окна. Изображение задрожало и рассыпалось. Окно потемнело и пропало. Ледяной ветер бросил в комнату горсть снежинок. Старик опять подошел к окну и закрыл створки, оставив снаружи холодную краснегарскую ночь. Он обернулся, почти невидимый, поскольку ветер давно задул свечу, и только восточное окно давало хоть какой-то свет.

– Может ли кто-нибудь из вас узнать это место? – спросил он слегка дрогнувшим голосом.

– Нет! – в один голос ответили Инос и Рэп, но тетушка Кэйд сказала:

– Да, думаю, что могу. Не дракон ли это был?

– Я тоже так подумал. Что еще может быть таким большим? Мне показали мою собственную смерть!

– Значит, вы должны держаться подальше от Земли Драконов, сэр, – сказал Рэп, чувствуя себя все более и более несчастным. Под воздействием волшебства кожу на голове покалывало, скорее всего потому, что ясновидением он ничего не ощущал. Естественно, что оно не заметило и Блестящую Воду, когда он впервые столкнулся с ньй.

– И с вами был Рэп! – воскликнула Иное.

– Нет! – упрямо повторил Маленький Цыпленок.

Принцесса Кадолан и Сагорн склонялись к мнению, что Инос права. Рэп не был уверен. Но это было возможно, а вот второго человека никто не знал, хотя все согласились, что он, скорее всего, моряк. Это мало что давало, потому что большинство джотуннов были моряками, а Земля Драконов лежала где-то на юге Империи, около Летних Морей, очень далеко от Нордландии.

– Ну ладно, сейчас здесь драконов нет, – сказал Рэп, сердясь на себя за то, что голос его слегка дрожит, как у испуганного ребенка. Сейчас здесь были импы, и мерный стук топоров раздавался все ближе.

– Кто еще хочет попробовать? – спросил Сагорн, отводя их к дальней стене. – Это нам не очень-то помогло.

– Я могу попробовать, если хотите, сэр, – ответил Рэп. На самом деле он не особенно стремился узнать, чем вызвано такое слепящее сияние за окном. Похоже, что и другие разделяли его отношение.

– Я бы предпочел, чтобы вы оставались подальше, молодой человек, – сказал Сагорн. Его голос звучал теперь в обычной жесткой манере. Женщины поддержали его.

– Тогда я попробую, – сказала Инос без особого энтузиазма. – Я больше других нуждаюсь в совете.

В темноте прозвучали шаги, и вот силуэт девушки четко обозначился на фоне окна, которое начало светиться. Похоже, что это опять дневной свет, решил Рэп, но довольно пасмурный, совсем не такой, как у Сагорна. Свечение рисунков на стекле было слабее, оттенки цветов – нежнее. Инос потянулась к запору и открыла створки… И тут же отскочила, зажимая рукой рот, чтобы сдержать крик. Прямо за окном, спиной к ним, стоял мужчина. Не думая, Рэп бросился вперед. Внезапно – непростительно – Инос оказалась в его объятиях. И никто из них не обратил на это внимания, не отрывая глаз от происходящего за окном.

Несомненно, мужчина был джотунном. На нем была меховая набедренная повязка, но грудь была обнажена, а такая светлая кожа могла быть только у джотунна. Мускулистые спина и плечи блестели от дождя. Руки были покрыты шрамами. Ноги были скрыты подоконником. Густые серебристые волосы спадали до плеч. Это не был Дарад, как сначала подумал Рэп. Этот человек был моложе, и его тело не было таким волосатым. У него было меньше шрамов, чем у Дарада, и совсем не было татуировок. Но он был почти так же высок. И он начинал оборачиваться.

Рэп заметил, что Инос вцепилась в него и прижимается все крепче. Человек оборачивался. Сможет ли он увидеть их, раз они видят его? Рэп готов был уже отпустить Инос и закрыть створки, как послышался голос Сагорна:

– Это Калкор! Тан из Гарка. И это – Вече Нордландии.

Мужчина перестал поворачиваться и явно не замечал зрителей, которые видели теперь в профиль его худощавое лицо джотунна. Рассмотрев его, Рэп понял, чем Калкор заслужил такую славу, а Инос начала дрожать в его руках. Калкор был молод и в своем роде даже красив, но Рэп никогда не встречал лиц с таким жестоким выражением. Надо быть храбрецом, чтобы посметь рассердить тана Калкора!

Очевидно, там происходила какая-то церемония. Мужчина ждал. Но вот сбоку подошел еще один человек – пожилой мужчина в красном шерстяном одеянии, промокшем от дождя, и в церемониальном шлеме, украшенном рогами. Он нес большой топор и сейчас поднял его, держа перед собой вертикально. Тяжелый топор качался в его руках. Он поспешно проговорил какие-то слова на неизвестном Рэпу языке.

Калкор протянул одну руку и взял огромный двуручный боевой топор. Должно быть, он весит не меньше тонны, подумал Рэп, глядя, как напряглись плечи Калкора, держащего топор в вытянутой руке.

Вече Нордландии? Теперь, вглядываясь в туманную даль, Рэп увидел то, что Сагорн заметил еще раньше, – большое квадратное пространство среди вересковой равнины. Вокруг теснились ряды зрителей, плохо видные из-за тумана и дождя. Это была мрачная и зловещая картина.

Все-таки странно… зрители казались такими нечеткими в тумане…

На дальнем плане было что-то призрачное и нереальное, что резко контрастировало с осязаемостью двух фигур у окна. Всему виной дождь, или причина кроется в другом.

Внимание Рэпа переключилось на движение на переднем плане. Калкор поднес топор к губам, затем положил его на плечо, двигаясь с военной четкостью. Он взялся покрепче и развернулся, опять оказавшись спиной к окну. Блестящее лезвие топора было почти внутри комнаты.

Стук топоров внизу на минуту прекратился, затем возобновился гораздо громче. Судя по всему, импы уже ломали дверь королевской спальни.

Калкор пошел вперед, направляясь в центр круга, держа топор на плече. На нем не было ничего, кроме набедренной повязки. Ноги были босыми. Человек в красном исчез. Рэпу показалось, что уже можно говорить.

– Что такое Вече Нордландии? – спросил он.

– Оно проходит ежегодно в середине лета на Нинторе, – тихо ответил Сагорн. – Таны решают свои споры в ритуальном бою.

– Готов поклясться, Калкор никогда не проигрывает.

– Но это пророчество для Иное! Ты что, не видишь, мальчик? Калкор захватит ее королевство, и она обратится с жалобой к Вече!

– Надеюсь, мне разрешат пригласить кого-нибудь, чтобы драться за меня, – сказала Иное. – Сомневаюсь, что смогла бы сама поднять такой топор. Калкору будет слишком большая фора.

Никто не засмеялся. Приглушенные голоса, доносящиеся снизу, были единственным слышным звуком.

– Иногда такое допускается. Дарад заработал хорошие деньги, участвуя в этих боях. Надо ли говорить, что мы не получаем удовольствия от таких воспоминаний!

Вдруг картина начала колебаться и бледнеть, и как раз в этот момент стал виден противник Калкора, идущий ему ему навстречу с другого конца площадки. Все потемнело, снег опять закружился по комнате. Сагорн подошел, чтобы закрыть окно.

Инос опять схватила Рэпа за руку.

– Это точно был ты! – воскликнула она, испытующе глядя на него. – Правда?

На этот раз Рэпу тоже так показалось. Гоблин и Сагорн согласились с этим. Герцогиня Кэйдолан ничего не могла сказать, ссылаясь на плохое зрение. Но кто бы это ни был, он был виден гораздо четче, чем остальные фигуры вдали.

Был ли это дефект окна или все имело какое-то значение? Рэп не знал, насколько опасно для них использовать все эти сверхъестественные силы. Он чувствовал, что это может плохо кончиться.

– Это безумие! – сказал он. – Чтобы я дрался с Калкором на топорах? Тебе бы стоило найти защитника получше!

Он вдруг заметил, что одной рукой все еще обнимает Иное, и быстро отстранился.

– Это очень странно, – прошептал Сагорн. Даже в темноте Рэп заметил недоуменное выражение на его исхудалом лице. – Площадь Воронов отмечена кругом вертикально стоящих камней. Здесь же я их не заметил, а вы?

Все покачали головами.

– Кроме того, на Нинторе редко идут такие дожди. И потом, мастер Рэп, почему вы появляетесь в пророчествах двух других людей? И почему ваше приближение так воздействует на окно?

Опять Рэп вспомнил о старой гоблинке. Она сердилась, что не может предвидеть его будущее.

– Должно быть, у меня вообще нет будущего, – горько сказал он. – Но я действительно нарасхват в чужих пророчествах. Интересно, что будет раньше – драконы или Калкор?

– Что бы ни было – ты выживешь! – заявил Сагорн, и все согласились с ним. – Ты спасешься и от легионеров, – добавил он менее твердо.

– Но вы уверены, что это устройство не дурачит нас? – в волнении спросила тетушка Кэйд. – Оно до сих пор не сказало нам, что делать с импами. Послушайте!

Рэпу не понадобилось прислушиваться. Если импы прорвались в спальню, то оставалась всего одна запертая дверь. Он направился к ступеням, чтобы выяснить это.

– Я следующий! – Маленький Цыпленок подошел к окну, отчего оно опять зажглось красноватым светом.

– Нет! – Рэп остановился и повернулся к нему. Он предвидел, что сейчас будет показано, но его протест запоздал. Створки в очередной раз распахнулись, и комнату наполнил звук аплодисментов и едкий дым костра.

Как Рэп и боялся, он видел перед собой дом гоблинов. В середине каменной площадки потрескивал огонь, освещая собравшихся вдоль стен зрителей – почти нагих мужчин и мальчиков и укутанных женщин. Они все возбужденно переговаривались и смеялись. Обнаженная жертва была распята на полу, а мучитель, стоящий над ней с горящей ветвью в руках, был, несомненно, Маленький Цыпленок. Рэп отпрянул, закрыв лицо руками и чувствуя спазмы в желудке. Инос вскрикнула, ее тетка тоже, Сагорн что-то пробормотал под нос.

Сильные руки схватили Рэпа.

– Это ты: – вопил Маленький Цыпленок, сам не свой от возбуждения. – Вот! Видишь? – Он потащил Рэпа к окну, невзирая на его сопротивление. – Слышишь, как хлопают? Ты заслужил! Ты делаешь хорошее зрелище! А я хорошо работаю! Видишь свои руки? Видишь ребра?

– Нет. нет! – застонал Рэп, отчаянно пытаясь отвернуться. – Закрои окно!

– Хорошее зрелище! – настаивал Маленький Цыпленок, повизгивая от восторга. – Это дом Ворона. Вот мои братья! Смотри, что я сейчас делаю!

Рэп заставил себя посмотреть и опять поспешил закрыть глаза. Жертва действительно выглядела похожей на него и не намного старше, чем он сейчас. И все-таки здесь было что-то не так! Он бросил еще один, быстрый взгляд и опять вынужден был закрыть глаза, чтобы избежать приступа дурноты. Это было его лицо, но оно казалось каким-то неясным и расплывчатым. Маленький Цыпленок захихикал над очередной пыткой, а зрители опять разразились аплодисментами. Затем, к большому облегчению Рэпа, свет погас, шум толпы умолк, и он ощутил на своем лице ледяной ветер полярной ночи. Он вздохнул и открыл глаза.

Хлопок по плечу чуть не сбил его с ног.

– Я говорил правду! – возбужденно хихикал Маленький Цыпленок. – Я тебя убиваю! Мы делаем хорошее зрелище!

– Ни дракон, ни Калкор… – язвительно промолвил Сагорн. – Вас не так-то просто убить, молодой человек! Возможно, все это говорит об одном – мы спасемся от импов. Так что нечего и волноваться.

– Скорее это говорит, что я все равно что труп! – крикнул Рэп и смутился, услышав, что его голос срывается. – Или о том, что импы принесут мне гораздо более легкую смерть, чем что-либо другое в моем будущем.

– Если так, то окно показало бы, как вас убивают импы, – невозмутимо заметил старик.

Инос обняла Рэпа одной рукой и увела его подальше от окна. Он может спастись от джотунна или дракона, мрачно подумал Рэп, но ему не хотелось бы спастись от гоблина, потому что жертва в последнем видении была уже сильно искалечена.

– Это правда был я? – тихо пробормотал он, пытаясь овладеть собой. – Мне показалось, что лежащий там выглядел странно – как-то расплывчато. – Скажите же кто-нибудь, что это был не я! – Ничего удивительного, что прадед Инос сошел с ума, насмотревшись такого!

Сагорн поколебался.

– Да, – пробормотал он задумчиво, – я это заметил. Я думал, что это от дыма, но ваш друг был виден очень четко… Так, значит, мы видели вас три раза. Первые два были двусмысленными, а третий – странно нереальным. Хотелось бы мне больше разбираться в таких вещах! Это все так эфемерно! Нам нужен волшебник, чтобы истолковать эти видения.

Бах! Дверь затряслась под ударами. Импы были здесь. Теперь только один засов отделял Рэпа от возмездия.

Инос обняла его еще крепче.

– Ты будешь сражаться за меня! – воскликнула она.

Эта мысль была приятна, но теперь до конца своей жизни он будет знать, что его судьба – вернуться в племя Ворона в заботливые руки Маленького Цыпленка, будучи при этом не намного старше, чем сейчас.

Интересно, что будет, если он убьет гоблина первым? Он где-то оставил шпагу, а лучше было бы иметь ее под рукой. Можно ли было доказать, что окно ошибается? Не поэтому ли Блестящая Вода предупреждала его не вредить гоблину, что предвидела подобный момент?

Топор опять ударил по двери. Осталось уже недолго.

– С тем же успехом можно было бы их впустить, – устаю сказал Рэп – Думаю, я согласен с окном, что быстрое повешение может быть даже к лучшему.

– Нет! – закртчала Иное. – Доктор Сагорн. правда, что только волшебник может победить дракона? И Калкора? Вот что это значит! Мы должны сказать Рэву свое слово! Он не может поделиться с нами, но мы можем сделать его волшебником, тогда он сможет спасти вас от дракона и победить Калкора, сражаясь за меня. Неужели вы не видите? Это для него единственный способ преодолеть все опасности, которые его ждут. А он должен их преодолеть, по крайней мере две из них. Надеюсь, Рэп, что и остальные тоже! А та расплывчатость значила, что он использует против гоблинов свое волшебство.

Рэп застонал. Только не волшебником! Хватит с него и ясновидения! Уж лучше попасть импам в руки!

– Дарад… – начал было Сагорн, но запнулся. – Я слишком стар, чтобы рисковать ослабить мою силу, дитя мое. Мое здоровье… Вы тоже должны поделиться своими словами со мной.

– Да! – сказала Иное. – Я поделюсь с вами, а потом мы оба поделимся с Рэпом. Мы будем знать по два слова, а Рэп – три.

Рэп опять застонал.

– Почему нет? – Она топнула ножкой и с силой сжала руку Рэпа.

Ему было очень трудно сосредоточиться, когда Инос вот так держала его.

– Иное, – хрипло произнес он, – я не хочу быть волшебником или магом. Сагорн говорит, что ты должна сказать слово ему. Тогда он станет почти волшебником. Он может вызвать Дарада, чтобы убить тебя и усилить действие слова. Я не думаю, что тебе стоит настолько доверять ему.

Старик вспыхнул от гнева. Инос отпустила Рэпа с тихим всхлипом.

– Бог обещал мне счастливый исход. И что я вижу? Стать пленницей импов? Рожать сыновей для Калкора? А ты готов позволить, чтобы тебя в лучшем случае бросили в темницу! Мне кажется, что это дурацкое окно уже слишком старое! Оно не может нормально действовать!

Дверь затряслась и треснула. Она продержалась дольше, чем другие, так что какая-то волшебная сила, наверно, еще оставалась. Рэп видел за дверью крепко сложенного импа с топором, а дальше на лестнице головы и плечи его товарищей, как бы срезанные на уровне пола.

– Слушайте! – твердо сказала Иное. – Я скажу доктору Сагорну свое слово, а потом он скажет оба Рэпу. Вы ведь не будете тогда в опасности, доктор? Я доверяю вам, как советовал отец.

Старик пожал плечами.

– Ваш план разумен, ваше величество. Я не могу придумать ничего лучше. Нам действительно подсказали поделиться своими словами с мастером Рэпом. Вы должны примириться с тем, что станете магом, молодой человек. Нет сомнения, что окно хотело именно этого!

Рэп страдальчески сморщился.

Бах! От двери полетели щепки. Удар пришелся как раз в щель между двумя досками.

Инос умоляюще сжала руки.

– Рэп! Ну пожалуйста!

Пожалуйста? Он заставляет свою королеву умолять его? Хороша же его верность, если он не подчинился первому же ее приказу. Рэп расправил плечи.

– Конечно, ваше величество! – Он увидел выражение боли на ее лице. Нет, так тоже не годится! – Я с удовольствием стану твоим придворным волшебником, Иное, если мне можно будет хоть изредка побыть и конюхом.

Он постарался улыбнуться и обнаружил, что забыл, как это делается. Инос взяла его за руку.

– Спасибо, Рэп!

– Ты ведь не сомневаешься, что если бы я знал слово силы, я был бы рад сказать его тебе?

Волшебник! Заглядывать людям в мысли, так же как в одежду и дома? Манипулировать людьми, как Андор? Убивать их, если они встанут на пути, как Дарад? Ужасно! Ужасно!

– Может быть, нам помолиться? – тихо предложила тетушка Кэйд. – Когда Бог явился Иное…

Инос начала что-то говорить, затем посмотрела на дверь, от которой отлетали щепки. Рэп чувствовал, как имп за дверью опускает свой топор, а остальные окружили его, держа шпаги наготове. Одновременно он видел щепки – видел их своими глазами. Дверь была ярко освещена, как и пол, по которому протянулись пять теней.

Нет, шесть!

Флибэг зевнул и лег. У него тоже была тень – седьмая.

Мгновенно все обернулись. Свет струился из до сих пор открытого окна, за которым переливался радужный туман. А лишняя тень шла от женщины, стоящей у окна, внутри комнаты.

Катастрофа! Идиот! Своим глупым отказом подчиниться приказу королевы Рэп потерял драгоценное время. Его предупреждали, что волшебники чуют, когда кто-то приводит в действие волшебные силы, и вот волшебница пришла посмотреть, в чем дело.

Волшебное окно дало ответ, позволяющий решить все их проблемы, а его ослиное упрямство все погубило.

Теперь случиться могло все, что угодно.

3

– Так-так-так, – произнесла вошедшая, – и что у нас здесь?

Рэп схватил Инос за руку, повернулся и направился к двери, но вдруг его сапоги приросли к полу. Он отчаянно замахал свободной рукой, чтобы не упасть. Он попробовал вытащить ноги из сапог, но это тоже оказалось невозможным. Он был пригвожден к месту. Остальные так же попытались бежать и теперь тоже не могли двинуться. Тем временем мускулистая рука просунулась в проломленное в двери отверстие и стала нащупывать засов.

Рэп неуклюже обернулся, чтобы посмотреть на женщину, внимательно разглядывающую своих пленников. Волшебница! Она шла, тяжело ступая. Она была закутана в снежно-белую тонкую накидку, а лицо ниже глаз было скрыто вуалью. Волшебница никак не могла быть Блестящей Водой, потому что казалась гораздо крупнее. Остальные же из Четверки были мужчинами, так что ее появление было неожиданным.

– Волшебное окно оставили открытым? – сказала женщина, – Нет даже сетки от насекомых? Кто-то поступил очень неосторожно! – Она говорила на импском, но с каким-то странным грубоватым акцентом.

Тут волшебница обратила внимание на руку легионера, все еще возившегося с засовом. Она сделала едва заметное движение, и ими застыл. Те, кто был за ним, застыли точно так же, как почувствовал Рэп своим ясновидением.

Судорожно пытаясь осмыслить размеры постигшей их катастрофы, Рэп механически отметил, что женщина только что использовала волшебство против солдат Империи. Хорошо это для Инос или плохо? Не набросятся ли сейчас на Краснегар разгневанные волшебники?

Испуганные крики раздались внизу на лестнице, когда солдаты увидели, что стало с их передовым отрядом.

Женщина остановилась перед тетушкой Кэйд, расставив ноги и уперев руки в бока, в позе, которая больше подходила рассерженной базарной торговке, чем волшебнице, как ее представлял себе Рэп.

– Начнем-ка с тебя, милочка! – сказала она. – Кто ты?

Платье герцогини было испачкано и залито чаем, седые волосы растрепались, но она вытянулась как можно выше и ответила с достоинством:

– Я герцогиня Кэйдолан из Краснегара. А вы? Брови волшебницы поднялись так, что исчезли под накидкой, и Рэп почувствовал, что ответ ее позабавил.

– Я? Я Раша ак’Инин, султанша Араккарана.

– О! – Принцесса сразу же расплылась в улыбке. – Как чудесно, что вы смогли к нам присоединиться, ваше величество!

Как, значит, султанша – ваше величество? Необычная королева хрипло засмеялась.

– Для меня это удовольствие! Пожалуйста, извините мое вторжение сюда вот так, без формального приглашения.

– Я могу лишь пожалеть, что мы не можем принять вас как подобает!

– О, я все понимаю! Минуточку!

Она стянула покрывало с головы, так что стали видны волосы темно-рыжего оттенка. Их роскошные блестящие волны были уложены в сложную прическу, которую поддерживали гребни из серебра с жемчугом. Ее платье было из еще более легкого, прозрачного материала, чем Рэпу показалось вначале, и все оно было усыпано драгоценными камнями. И как он не заметил этого сразу?

Поразительная султанша обвела притворно скромным взглядом круглую комнату – грязную, холодную, освещенную только мерцанием волшебного окна, и сбросила вуаль. Она оказалась намного моложе, чем Рэп думал, и принадлежала к расе, которой он никогда не встречал. Ее кожа, как и великолепные волосы, была глубокого золотистого оттенка, нос с горбинкой. Может быть, она не отличалась классической красотой и была уже не столь юной, но было в ней нечто говорящее о власти, о тайне. Да, красота! Какая потрясающая женщина!

Герцогиня Кэйдолан издала слабое восклицание и опять обратилась к гостье:

– Мне очень жаль говорить об этом, но вы застали нас в довольно сложный момент, ваше величество.

Султанша Раша бросила взгляд на неподвижную руку, просунутую в пролом двери.

– Я заметила. Люди низкого звания могут иногда быть такими надоедливыми, не правда ли?

– Конечно, вы правы. Могу ли я представить мою племянницу – прин… королеву Иносолан?

Волшебница перевела взгляд на Иное, и видно было, что та ей не понравилась. Рэп, стоящий рядом, старался придать лицу суровое выражение, как если бы он действительно был защитником, но должен был бороться с неудержимым желанием улыбнуться очаровательной молодой Раше.

– Какая честь для нас, ваше величество! – проговорила Инос ледяным тоном.

Темные глаза Раши сузились.

– Конечно честь! – холодно молвила она. – Я что-то не припомню королеву Иносолан. Вы королева Краснегара? Или страны гоблинов?

– Моя племянница только что потеряла своего отца, короля Холиндарна, – ответила Кэйд. – Сегодня, да? Хотя нет, уже наступил следующий день, значит, вчера.

Волшебница насмешливо фыркнула.

– Так вы унаследовали волшебное окно и первым делом решили поиграть с ним?

– Я оказалась в безвыходном положении! – закричала Иное. – Войска Империи захватили мое королевство, народ на грани гражданской войны, а Калкор начнет вторжение, как только сойдет лед.

Султанша подняла брови.

– Калкор?

– Тан Гарка.

– Ну да, я слышала о нем. – Теперь она казалась всерьез заинтересованной. – А какой интерес императору в таком крохотном владении, как Краснегар? Это непохоже на Эмшандара. Может быть, это начал его новый маршал? Может, он хочет спровоцировать джотуннов?

– Не думаю, что император вообще знает, что его войска здесь. Проконсул в Пондаге заключил сделку…

Инос запнулась и замолчала. Рэп удивился этому. Ему было ужасно трудно сосредоточиться на разговоре. Волшебница почти полностью завладела его вниманием – в ее изящных ушках сверкали бриллиантовые серьги, руки были само совершенство. Смешно, почему он сперва решил, что на ней одежда с длинными рукавами? Усилие, которое он делал, чтобы не использовать на нее свое ясновидение, вызывало пульсацию в висках, но это было излишне, поскольку ее горячая золотистая кожа, казалось, просвечивает сквозь прозрачные одежды.

Раша неторопливо двинулась к нему, но ее внимание было направлено на Иное.

– Сделку? Не лги мне, девочка. Я могла бы прочитать твои мысли, если бы захотела, или заколдовать, чтобы ты говорила только правду, но я предпочитаю этого не делать – так гораздо интереснее. Так какую сделку?

Какой-то момент Инос и Раша стояли друг против друга в молчаливом противоборстве. Они были одного роста, одного возраста, но как Рэп мог когда-то считать Инос красивой? Какой простой и скучной она казалась в сравнении с искрящейся красотой другой женщины! Какой измученной и грязной! Она крепче сжала руку Рэпа и опустила глаза.

– У меня есть дальняя родственница – вроде троюродной тетки, вдовствующая герцогиня Кинвэйлская. Она хочет женить на мне своего сына. Он имеет определенные права на престол, если считать, что женщина не может править.

– Ах вот как! – просияла султанша. – А женщина может править?

– Я считаю, что может! – сердито заявила Иное. – Мой отец тоже так считал. По законам Империи я могла бы.

– Но Калкор не согласен, поэтому войска импов хотят преградить путь джотуннам. Ну что же! – Раша улыбнулась очаровательной улыбкой, но было в ней что-то зловещее, так что волосы Рэпа зашевелились на его голове. – Политика – утомительная мужская игра, но иногда мы, слабые хрупкие женщины, должны сделать в ней ход-другой, просто чтобы защитить свои интересы.

– Вы поможете мне? – спросила Иное.

– Посмотрим, – сухо сказала волшебница. – Я должна узнать побольше. – Она обвела глазами комнату и остановила взгляд на докторе Сагорне, стоящем чуть в стороне. – Мужчины иногда бывают просто ужасны…

Она нахмурила брови, словно в недоумении, и приблизилась к нему. Рэп никогда не видел, чтобы женщина двигалась с такой грацией. Даже без ясновидения он мог угадать красоту ее длинных ног под полупрозрачной тканью, мог увидеть изящные серебряные сандалии. А эти бедра! Несомненно, здесь действовало волшебство. Ни одна другая женщина не заставила его сердце так биться, просто пройдя по комнате. Раша не выглядела так, когда… впрочем, он не мог вспомнить, как она выглядела, когда только появилась. Важно то, как султанша выглядит сейчас. О, чудо женственности! О, воплощение желаний всех мужчин! Волшебство, опутывающее его мозги, это опасно! Рэп знал это, но понимал, что беззащитен. Раша превратила его в безвольного раба, в какой-то кисель. Все остальные мысли выветрились у него из головы. Инос высвободила руку, и Рэп едва заметил это. Сагорн выпрямился и облизал губы.

– Не могли бы вы, мадам, слегка пригасить свое очарование? – пробормотал он. – Это непосильная нагрузка для моих старых артерий.

– Но зато какая чудесная смерть! – Она засмеялась и протянула руку, игриво дотронувшись пальцем до его щеки. Рэп почувствовал, как его охватывает безумная ревность.

Сагорн застонал – и стал Андором.

Султанша Раша отскочила, подняв руку, как для удара. На долю секунды Рэп увидел вместо нее отяжелевшую немолодую женщину в потрепанной коричневой накидке, с нечесаными седыми волосами, босую, морщинистую, с обвисшими щеками. Но видение тут же исчезло, и перед ним опять была великолепная Раша, в ослепительном тонком одеянии и жемчугах, разглядывая Андора с веселым любопытством.

Андор, растрепанный и в большом не по росту костюме, сжимал свою левую руку, рукав которой быстро темнел от крови. Тем не менее он отвесил ей грациозный поклон.

– Да, прекрасная! – ответил он. – Ваше величество, как я могу вам служить?

Султанша кивнула в ответ на поклон.

– Совместное заклятье? – удивилась она. – Как интересно! И очень хорошо сделано – превращение просто мгновенное. Могли ли они быть специально подобраны? Посмотрим. Старик, должно быть, ученый…

– А я ваш верный раб!

– Это, конечно, любовник! – заметила она как бы про себя. Прежде чем он мог что-либо сказать, она щелкнула пальцами, и на месте Андора уже стоял Дарад, огромный, уродливый, с окровавленной головой. Он взвыл, хватаясь за глаз, поврежденный Маленьким Цыпленком. От резкого движения ткань рукава затрещала.

– Боец! – Волшебница скривилась и опять щелкнула пальцами.

Одежда повисла на небольшом теле Джалона. Его мечтательные голубые глаза расширились при виде Раши.

– Художник, мадам, – произнес он с поклоном. – Ваша красота всегда будет на моих устах, и моя песнь будет посвящена…

– Как-нибудь в другой раз!

Султанша третий раз щелкнула пальцами, и фигура перед ней еще уменьшилась в размерах. Видно было только узкое смуглое лицо вновь прибывшего, глядящее из-под копны прямых черных волос. Перед ними был маленький и совершенно обычный имп-подросток с расширенными от страха глазами. С воплем он попытался было броситься перед волшебницей на колени, но его ноги приросли к полу, как и у остальных, и он только присел. Он умоляюще поднял руки. Стук зубов разнесся по всей комнате.

– Ну что же! – Султанша казалась более милостиво расположенной к нему, чем к его предшественникам. – Ученый, любовник, солдат, художник, а ты должен быть финансистом всей группы.

Мальчик опять заскулил, глядя на нее снизу вверх.

– Я не хотел ничего плохого, ваше величество!

– Но ты типичный карманный вор! Он захныкал.

– Просто крошки, госпожа, несколько крошек, когда я был голоден.

И это был пятый член группы? Тинал, которого Сагорн назвал их вожаком, братом Андора? Рэп никогда не видел менее заметного лица. Более того, оно было покрыто прыщами и пучками волос. Никто не захочет лишний раз посмотреть на такое лицо. Тинал мог раствориться в любой толпе в любом городе Империи. И такому человеку король советовал доверять!

Волшебница одобрительно кивнула.

– Прекрасная работа! Кто это сделал?

– Ор… Ораринсагу, ваше всемогущество!

– Значит, давно?

– Более века назад, ваше величество! – Минуту раздавался только стук зубов, затем маленький воришка отважился на мольбу: – Ваше величество! Мы бы так хотели освободиться!…

– Я и не подумаю испортить такой шедевр! Имп зарыдал и еще глубже втянул голову в коричневое одеяние, так что стали видны одни только волосы.

– Кроме того, – сказала волшебница, – иметь под рукой нескольких человек, но только по одному в каждый момент, должно быть, очень удобно.

Оставив рыдающего юнца, она прошлась вдоль шеренги остальных. Остановившись напротив Маленького Цыпленка, Раша посмотрела на него с неприязнью.

– Ты, должно быть, гоблин? Твое имя?

Раскрыв глаза шире, чем когда-либо, Маленький Цыпленок издал стон и потянулся к волшебнице. Она отступила назад, пока он не оказался наклоненным под странным углом, держась на ногах только за счет заклятия. Он продолжал стонать.

Султанша изучала его минуту, потом пожала плечами.

– Ниже шеи – неплохо, но лицо надо было бы поменять.

Она оставила его совершенно потерявшим равновесие и прошла без единого слова мимо принцессы Кэйдолан, остановившись перед Инос и Рэпом.

– Необычных же вассалов вы себе выбираете, дитя мое, – вполголоса заметила она.

Почему она называет Инос «дитя», когда сама ничуть не старше, удивился Рэп. Ее глаза были глубокого карего оттенка, в тон волосам, и они прожигали душу Рэпа насквозь. Округлость ее грудей под легкой тканью сводила его с ума, а ее близость заставляла его сердце биться так, как будто оно вот-вот разорвется.

– И фавн? Как тебя зовут, парень? Он открыл рот.

– Рэ-э… – Он поперхнулся, так и не выговорив, когда неожиданная догадка ошеломила его. Его имя было не Рэп. Это было просто прозвище, сокращение от… от его слова силы. Он ни разу не сказал никому свое настоящее имя, даже королю. Оно было очень длинным, Рэпаракагоци… и еще двадцать слогов – и он не слышал его с тех пор, как мать сказала его ему, за несколько дней до своей болезни. Она предупредила его, что имя нельзя повторять никому, а то злой волшебник может узнать его и навредить Рэпу. Конечно, она знала с помощью дара предвидения, что скоро умрет. То, что он не забыл всю эту белиберду за много лет, говорило, что это действительно его слово. А сейчас он отчаянно хотел сказать его стоящей перед ним чарующей красавице. Какая-то часть его кричала, что этого делать нельзя, даже Сагорн предупреждал его об этом, и вот его язык запутался в двух противоречивых командах и…

– Что делает фавн так далеко на севере? – поинтересовалась султанша, прежде чем он смог разрешить конфликт и овладеть собой. Она скривила губки, за один поцелуй которых мужчины готовы были бы умереть. – Но это только полукровка, так ведь? Подбородок как у джотунна, и он высокого роста. Но эти татуировки! И почему дикари думают, что членовредительство может улучшить их внешность?

– А, – только и сумел произнести Рэп, – татуировки?

– Это мастер Рэп, помощник конюха! – сказала Инос странно резким тоном. Рэп не посмотрел на нее. Раша вздохнула.

– Я очень надеюсь, что его обязанности не слишком трудны для него. – Казалось, она потеряла интерес к Рэпу. Его мир рухнул в бездну черного отчаяния. Это не его вина, что он полукровка, и он бы сказал ей свое имя, если бы ему дали еще минуту. Он так страстно желал услужить ей, чтобы заслужить хоть мимолетную улыбку!

– Краснегар, – пробормотала волшебница, опять глядя на Иное. – Иниссо? Возможно, одно или два слова силы?

– Не знаю, что вы имеете в виду! – закричала Иное.

– Не будь занудой! – вздохнула Раша. – Сами по себе слова, конечно, невидимы, но я и без всякого волшебства знаю, когда какая-то девчонка лжет мне. И ты действительно столкнулась со сложной проблемой. – Она посмотрела на все еще торчащую в двери сильную руку. – Не думаю, что пришло время ее решать.

– Что вы хотите сказать? – крикнула Иное. Рэп ощутил укол совести. Инос явно чем-то расстроена, и ему не стоит так пялиться на султаншу Рашу.

– Я хочу сказать, – произнесла Раша с отсутствующим видом, как будто мысли ее были далеко, – что когда вы открыли волшебное окно, оно заскрипело так громко, что я услышала его даже в Зарке. Оно не должно бы таксебя вести. Что могло придать ему такую силу? – Все молчали, и она пожала плечами. – Возможно, оно просто неисправно. Его не использовали много лет – ведь так? Вам повезло, что большая часть Пандемии спала в это время, в том числе и волшебники. А что еще важнее, и Хранители тоже. Но оставаться здесь дольше было бы неосторожно. Идем.

Раша указала на окно. Инос повернулась к нему и вдруг пошла каким-то деревянным шагом. Обернувшись, она протянула руку к Рэпу, не в силах остановиться.

– Рэп! – закричала она. – Помоги!

Вздрогнув, как бы пробуждаясь от сна, он посмотрел на Иное. Как только его взгляд оставил Рашу, Рэп словно бы очнулся от чар.

– Иду!

Он попытался двинуться, но его ноги были все так же пригвождены к полу. Он мог только бессильно наблюдать, как Инос продолжала против воли шагать к окну.

Опять она закричала:

– Рэп!

– Иду! – отчаянно крикнул он, но ничего не получилось. Потеряв равновесие, юноша упал на пол, так и не оторвав от него ног. Локти и голова ударились о доски пола. Искры посыпались из глаз.

– Что это значит? – гневно повысила голос тетушка Кэйд. – Освободите ее сейчас же!

Но Инос уже достигла окна и начала карабкаться на подоконник. Глядя на нее сквозь слезы боли, Рэп увидел, что разноцветное сияние за окном было занавесом из блестящих бус, колеблемых легким ветерком. Похоже, что за ним сияло солнце, хотя три остальных окна в комнате освещал рассвет. Он почувствовал, что вся комната полна теплого воздуха, пронизанного запахом цветов.

Инос покачнулась уже за окном, еще раз крикнула: «Рэп!» – и пропала за радужным занавесом.

Он не смог помочь! Он предал Иное!

– Султанша Раша! – с горячностью проговорила герцогиня Кэйдолан. – Это переходит все границы! Верните сейчас же мою племянницу или же позвольте мне сопровождать ее.

Раша насмешливо посмотрела на нее.

– А вы не хотите остаться, чтобы поучить импов хорошим манерам? Ну что же, идите.

Кругленькая фигурка тетушки поспешила через комнату. Не без труда она поднялась на подоконник, чуть не свалилась с него наружу, встала, прошла через мерцающий занавес – и исчезла.

Волшебница обвела взглядом остальных.

– Мальчишки есть мальчишки! – заметила она. – Дамам пора удалиться и оставить вас заниматься своими мужскими делами. Скажите им, чтобы обязательно убрали потом кровь! – Она рассмеялась неожиданно хриплым смехом.

Рэп, еще не совсем оправившийся после падения, был поражен – одежда султанши была далеко не такая прозрачная, как ему показалось, волосы опять были скрыты, а он не помнил, чтобы она надевала покрывало. Она выглядела намного старше и была довольно полной.

Раша сделала пару шагов и остановилась, рассматривая Флибэга, который тут же вскочил и подбежал к ней, радостно виляя хвостом. Рэп опять почувствовал укол ревности.

– Великолепное животное! – сказала султанша с искренним восхищением. – Ты будешь хорошей парой моей Клоз. – Она посмотрела на распростертого Рэпа. – Твоя собака, фавн?

Рэп кивнул, не рискнув заговорить.

Флибэг повернулся, в несколько прыжков пересек комнату, перепрыгнул через подоконник и исчез. Раша неторопливо подошла к окну, но обернулась, подозрительно глядя на Рэпа.

– Зачем королеве мог понадобиться конюх?

У Рэпа мгновенно пересохло во рту. Потому что он знал слово силы, конечно. Он не должен даже думать об этом в присутствии волшебников. Вот что беспокоило Инос все это время, понял он, а он позволил околдовать себя этой пожилой женщине!

– А?

Раша пожала плечами.

– У каждого свой вкус! – Она тронулась с места, прошла сквозь подоконник и исчезла. Туманное мерцание пропало, и порыв северного ветра влетел в комнату, принося холод, темноту и снежинки.

Рэп нетвердо встал на ноги, потирая голову и локти. Маленький Цыпленок рычал от ярости. Коричневое одеяние короля Холиндарна поднялось, казалось, само по себе – так незаметен был спрятавшийся в нем подросток. Солдаты за дверью пришли в себя с громкими криками.

4

Какое-то время легионеры совещались, и угрожающая рука убралась. Рэп повернулся и увидел, как Тинал, приподняв подол двумя руками, пробирается к окну. Рэп бросился, чтобы перехватить его.

– Куда ты идешь?

Ворот был так высок для Тинала, что его невыразительное лицо как бы смотрело изнутри, очень бледное в предутреннем свете.

– Я хочу посмотреть, можно ли спуститься по стене, Рэп.

Сагорн говорил, что Тинал лазает по отвесным стенам, как муха. Рэп и Маленький Цыпленок не обладали таким умением.

– Позови Сагорна, – закричал Рэп. – Он вовлек нас в эту историю, может быть, он сумет придумать что-нибудь.

Молодой имп затряс головой.

– Нет, он сейчас слишком слаб здоровьем. Мы не можем подвергать его риску.

Рэп сгреб юнца за узенькие плечи и затряс, пока его зубы не застучали.

– Немедленно позови Сагорна!

Тинал сделал шаг назад, наступил на подол и чуть не упал.

– Не делай этого! – жалобно воскликнул он.

– Чего не делать?

– Не пугай меня! Меня легко напугать, Рэп.

– Ну и что? – Рэп опять надвинулся на него.

– Я мог бы позвать Дарада – захныкал Тинал, почти плача – Это слишком просто! Я могу не удержаться!

Рэп глубоко втянул в себя воздух, пытаясь успокоиться.

– Прости, – сказал он – О черт!

Он быстро повернулся к двери Импы опять собрались вокруг нее. а рука опять просунулась в пролом. Но засов был слишком далеко, а доски – очень толстыми. Имп засунут руку по самое плечо. Прежде чем Рэп сказал хоть слово, Маленький Цыпленок пронесся по комнате, подпрыгнул и ударил так соблазнительно выступающий локоть обеими ногами После этого он приземлился на ноги, как кошка, а отчаянный вопль импа потряс башню.

Прекрасно! Теперь исчезла малейшая надежда на милосердное обращение. Легионеры помогли товарищу вытащить раздробленную руку, крича от ярости. Другой солдат взялся за топор, и дверь задрожала под его ударами.

– И что нам теперь делать?

Голова Рэпа болела. Он предал Иное, но похоже, ему не придется долго страдать от угрызений совести.

– Мы еще можем поделиться словами, – сказал он. Тинал опять направлялся к окну.

– Это недостаточно, – ответил он. – Два слова не сделают нас волшебниками. Может быть, мы сможем забраться на крышу и подождать, когда они уйдут?

– Они закроют окно.

– Можно заранее разбить пару стекол, – предложил Тинал.

– Нас заметят снизу – уже почти день, – вздохнул Рэп. Усталость заглушила его страхи, накрыв их словно снежным покровом. – Я думаю, это конец! Мне не надо было быть таким упрямым и спорить. Окно велело мне стать волшебником, а я не захотел.

Он не выполнил первый же приказ своей королевы, во всяком случае, посмел возражать. Если бы он должным образом выполнял свои обязанности, он стал бы магом и служил бы Иносолан, прогнал бы импов, заставил бы народ признать ее – сколько еще он мог бы всего сделать! Но что толку думать об этом сейчас?

Он попытался улыбнуться сжавшемуся от ужаса маленькому воришке.

– Ну, иди, если ты думаешь, что можешь спастись. Я и Маленький Цыпленок сдадимся солдатам, даже если это будет означать смерть.

Гоблин внимательно прислушивался к разговору.

– Нет! – закричал он.

Дверь опять затряслась, и целая планка вылетела из нее.

– Да! – сказал Рэп. – Или ты можешь предложить что-то еще?

Порыв горячего влажного воздуха влетел в комнату. Послышался рев прибоя.

– Птица Смерти! Сюда!

Все трое обернулись. Они никого не увидели, но за окном теперь виднелись странные деревья с большими листьями, которые выделялись темными силуэтами на фоне рассветного неба. Рэп уловил запах моря и водорослей. Где-то поблизости опять раздался шум прибоя.

Ошеломленные, они колебались.

– Кто говорит? – заревел Маленький Цыпленок.

– Пальмы! – взвизгнул Тинал. – Эти деревья, Рэп! Это же пальмы!

Дверь опять затряслась, верхняя петля была почти оторвана от косяка.

– Птица Смерти! Скорее!

За окном по-прежнему не было видно никого, но Рэп узнал этот сухой старческий голос.

– Это Блестящая Вода!

Интересно, захочет ли она спасти и фавна вместе с гоблином, которого она назвала драгоценным?

Тинал схватил Рэпа за руку.

– Эта Раша – она из джиннов. Из Зарка. А где джинны, там и пальмы!

– Точно!

Все трое шагнули к окну. Маленький Цыпленок опередил всех и перескочил подоконник одним прыжком. Он тут же осознал свою ошибку и с беспокойством закричал:

– Плоский Нос! Иди сюда!

– Иду, иду! – отозвался Рэп и прыгнул за ним, приземлившись на горячий, сухой песок. Тинал, чьи движения сковывало одеяние, прыгнул последний, свалившись на голову Рэпа.

Дверь с тяжелым стуком упала на пол. Легионеры ворвались в комнату.

Они услышали слабый отзвук голоса, кричащего: «Иду!», и почувствовали едва уловимый аромат горячего воздуха тропиков. Но тут же порыв ледяного краснегарского ветра закружил снежинки вокруг них.

Одно окно оказалось открытым. На полу лежали смятые постели. Но больше в комнате ничего не было.

Эти наши актеры… как ткань бесплотных видений,

Башни с теряющимися в облаках вершинами, роскошные дворцы,

Торжественные храмы, сам огромный земной шар,

Да, все, что он унаследует, должно рассыпаться

И, как эфемерная чреда видений, погаснуть,

Не оставив даже следа.

У. Шекспир. Буря

Таинственные земли

ПОСВЯЩАЕТСЯ С БЛАГОДАРНОСТЬЮ

И ПРИЗНАТЕЛЬНОСТЬЮ ЛЕСТЕРУ ДЕЛЬ РЕЙ,

ВЕЛИКОМУ МАСТЕРУ ФЭНТЕЗИ

Той трели, что услышал я в ночи,

И шут, и император встарь внимали.

Быть может, те же звуки путь нашли

И к сердцу Руфи, что в немой печали,

В тоске по родине стояла средь полей.

А может, чары песен вызвали вдали

И бурные моря, что гребни волн взметали

В окне волшебном, меж таинственных земель.

Китс. Ода соловью.

Часть первая За завесой

К востоку от гор Агонисты местность представляет собой холмы и овраги, выветренные и однообразно серые. Кое-где в долине, подобно гнойным зеленым ранам, попадаются оазисы, а в остальном эти бесплодные края пригодны лишь для газелей и диких коз, за которыми приглядывают грифы, парящие в тускло-голубой вышине. Далее до Весеннего моря простирается выжженная пустыня.

В целом скалистый берег Зарка так же безжизнен и неприветлив, как удаленные от моря земли. Однако на участках побережья, где причудливые очертания ландшафта ловят живительный морской ветер и из-под камней бьют прохладные ключи, кипит жизнь. Здесь на тучной почве произрастает неисчислимое множество разнообразных растений. Здесь живут люди – точно на островках, окруженных с одной стороны океаном, а с другой – пустыней. Те блага, что в других землях рассеяны повсюду с царственной щедростью, в Зарке сосредоточены на считанных зеленых пятачках, подобных драгоценным изумрудам в ожерелье.

Богатейший из этих оазисов – Араккаран, узкая полоска земли, благословленная извилистыми долинами баснословно плодородной почвы. Широкий залив Араккарана – лучшая гавань на всем материке. Множество торговых путей сходятся к рынкам этой страны; сюда стекаются дорогие товары, грудами высящиеся перед купцами с зорким глазом и проворными пальцами: финики и гранаты, рубины и оливки, сосуды с благовониями, ковры искусной работы, отливающая серебром морская рыба. Издалека привозят золото и пряности, изделия эльфов и гномов, жемчуг, шелка и керамику, равной которой не сыскать во всей Пандемии.

Сам город прекрасен и древен. Он славится немыслимой жестокостью жителей и быстроногими, умело выезженными верблюдами. Его история необычайно кровава. Незадолго до завершения Джи-Гонтской войны юный Драку ак'Драну повернул легионы Империи к Араккарану, и лишь девять веков спустя, во времена правления Омерки Безжалостного, их настигло возмездие. Во Вдовью войну город выдержал тысячедневную осаду.

От шумной и ароматной суеты рынка город взбирается по скалам гобеленом поблескивающего камня и струящейся зелени. Деревья по собственному почину занимают каждую свободную трещину, простирая желанную тень над крутыми улочками и каменными лестницами. На гребне холма, свидетеля множества событий древности, раскинулся Пальмовый дворец – чудо из куполов, шпилей и башен в оправе из прохладных парков и экзотических садов, занимающее территорию, на которой мог бы уместиться целый город.

На протяжении истории этот дворец служил обиталищем султанов, правителей Араккарана. Султанов здесь перебывало множество, их имена и деяния неисчислимы, как раковины на морском берегу. Одни из них простирали крыло власти над половиной Зарка, в то время как другие едва были в силах удержать в руках гавань. Мало кого из них чтили за справедливость и мудрость; деспотизм большинства заставлял содрогаться даже богов. Ни одно семейство не удержало трон на долгое время, ни одна династия не сумела возвыситься над другими, смерть правителя от старости была редкостью.

Но кем бы он ни был – воином или политиком, тираном или ученым, поэтом или творцом законов, – каждый султан Араккарана внушал трепет своей свирепостью, а его гарем славился многочисленностью и красотой женщин.

Из мрачного, холодного Краснегара Инос вылетела сквозь завесу драгоценных камней прямо в слепящий свет и жар, от которого у нее перехватило дыхание. Проворные ноги успели пронести Инос еще несколько шагов, прежде чем вновь стали послушны ей.

Рэп и тетушка Кэйд находились в опасности, и потому, не задерживаясь даже затем, чтобы оглядеться и понять, где она очутилась, Инос развернулась и не глядя бросилась к завесе.

Казалось бы, здесь нечему ее остановить, кроме частых нитей с нанизанными на них драгоценными камнями, мерцающими и позванивающими под дуновением легкого бриза. Минутой раньше она прошла между нитями без малейшего труда, но сейчас споткнулась, ушибла ногу и чуть не упала. По-видимому, с этой стороны завеса была непроницаема, как стена замка. И тем не менее нити еще колыхались и позванивали. Колдовские чары! Инос яростно заколотила кулаками по завесе.

– Гнев тут не поможет, – послышался за ее спиной уверенный голос.

Девушка круто развернулась, щурясь от яркого света.

Незнакомец оказался крупным и высоким, как джотунн. Бледно-зеленый плащ развевался по ветру, придавая ему еще более внушительный вид. Но не прошло и минуты, как Инос успела хорошенько разглядеть красноватую кожу на его лице и узкую полоску рыжевато-красной бороды. Должно быть, перед ней джинн. Ну конечно!

Под плащом незнакомец носил просторную пижаму изумрудного шелка, но Инос сомневалась, что он недавно встал с постели. Об этом свидетельствовал, к примеру, ятаган с осыпанной алмазами рукояткой, висящий на боку незнакомца, – не слишком удобный сосед в постели. Драгоценные камни всех цветов радуги сверкали на его одежде – от величественной чалмы до загнутых носков его туфель – и особенно щедро усеивали широкий пояс, охватывающий талию и словно сплошь состоящий из крупных изумрудов… нет, подобное одеяние не годилось для сна. Каким бы стройным ни был незнакомец, наверняка пояс затянут на нем туго, как орудие пытки. Странно, что ему вообще удается дышать.

На тонком, выразительном лице незнакомца выделялись орлиный нос и глаза с твердым, холодным блеском. Едва ли он был намного старше самой Инос, но этот рост, плечи…

Какое высокомерие! Он явно наслаждался ее растерянностью. На кого он надеялся произвести впечатление?

– Кто ты такая, женщина? Как тебя зовут?

Инос опомнилась, с сожалением вспоминая, что на ней разодранная в клочья кожаная одежда для верховой езды, заляпанная кровью и грязью; вспомнила она и о том, что, должно быть, подурнела от усталости – глаза ввалились, волосы спутались желтыми неряшливыми комками.

– Я – Иносолан, королева Краснегара. А ты кто такой, парень?

Ее дерзость высекла яркую вспышку в красных глазах незнакомца. Инос едва доставала ему до плеча, а единственный изумрудный пояс стоил целого королевства, даже если бы он не был так густо усыпан камнями.

– Я имею честь быть Азаком ак'Азакар акЗоразаком, султаном Араккарана.

– Вот как?

Тупица! Неужели она надеялась, что он окажется поваром или брадобреем – в таком-то одеянии? Один алмазный медальон на его чалме стоил целое состояние. Вовремя вспомнив, что на ней широкие брюки для верховой езды, Инос поклонилась.

Некоторое время молодой великан неодобрительно созерцал ее, а затем взмахнул красновато-бронзовой рукой и согнулся пополам, словно вознамерился прикоснуться чалмой к собственным коленям. Инос поморщилась. Очевидно, изумрудный пояс был вовсе не затянут – талия султана и в самом деле отличалась необычайной тонкостью, а плечи были еще шире, чем показалось Инос в первые минуты. Молодой атлет мгновенно выпрямился, словно подобные упражнения давались ему запросто, но Инос так и не смогла определить, что выражал его поклон – уважение или насмешку.

Султан! Раша тоже называла себя султаншей, а этот парень чересчур молод, чтобы приходиться ей мужем, разумеется, при условии, что Раша выглядит именно так, какой она впервые появилась в башне – довольно полной особой средних лет. Затем превратилась в молодую красотку. Но когда агорн поменялся местами с Андором, изумленная неожиданным превращением, Раша мгновенно приняла облик уродливой старухи. Образ стройной женщины был явно иллюзией. Колдуньи живут подолгу, и наверняка этот высокий султан в расцвете сил – сын Раши или ее внук.

Усталость накатила на Инос, подобно черной волне. В таком состоянии ей вовсе не хотелось иметь дело с султанами, султаншами или колдуньями.

В этот миг послышался звон сверкающей завесы. Развернувшись, Инос лицом к лицу столкнулась с тетушкой Кэйд. Кэйд! Приземистая, пухленькая, удивленно моргающая водянисто-голубыми глазами – как она была кстати!

– Тетя! – Инос порывисто обняла ее.

– А, вот ты где, детка! – Ее голос прозвучал устало, но почти спокойно. Казалось, тетя пребывает в блаженном неведении относительно собственной сомнительной внешности и не обращает внимания ни на розовое платье с серебряным шитьем, залитое чаем, ни на растрепанные, как после сна, снежно-белые волосы, трепещущие на горячем ветру.

Глубоко вздохнув, Инос решила вести себя, как и подобает знатной даме.

– Как любезно с твоей стороны было присоединиться к нам, тетушка! Позвольте представить вас… принцесса Кэйдолан, сестра моего покойного отца Холиндарна, короля Краснегара… султан… э-э-э…

– Азак! – насмешливо подсказал Азак.

– Да, султан Азак… – Инос была явно не в ударе.

– Ваше величество! – Кэйд опустилась в глубоком реверансе. Она вновь выказывала поразительную выносливость.

Султан нахмурился, удивляясь появлению двух незнакомых женщин в его владениях. Он сжал зубы. Должно быть, он выглядел не столь внушительно, каким показался Инос вначале, и она сделала вывод, что зашла слишком далеко, сочтя его заслуживающей внимания персоной. Продемонстрировав таким образом свое удивление, султан поклонился Кэйд – низко, но не настолько, как прежде, – а затем перевел взгляд на Инос.

– Ваш отец мертв? Значит, вы – королева?

– Да, это так.

– Ушам не верю!

Инос возмущенно приоткрыла рот, но тут же захлопнула его: королеве, у которой всего двое подданных, поневоле приходится сдерживаться. И эта мысль напомнила ей о втором подданном…

– Тетя, а где Рэп?

Развернувшись к завесе, Инос попыталась шагнуть вперед и снова уткнулась в плотную стену. С этой стороны завеса оказалась непроходимой.

– Надеюсь, дорогая, по-прежнему в комнате.

– И полагаю, эта распутница тоже там? – спросил Азак. Инос и ее тетя одновременно повернулись к нему.

– Я имею в виду женщину, которая называет себя султаншей Рашей. Вы видели ее? Она здесь, за этой завесой – как там называется это место? – Он властным жестом скрестил на груди руки.

– За завесой находится Краснегар, мое королевство! – вспыхнула Инос, чувствуя, что тоненькая ниточка ее сдержанности вот-вот лопнет. Эта пытка продолжалась уже сутки и становилась невыносимой. – Я хочу домой!

– В самом деле? – скептически переспросил Азак. – И никто из вас не владеет колдовством?

– Нет, никто! – резко выпалила Инос.

– Инос! – Кэйд неодобрительно нахмурилась. Джинн пожал плечами.

– Ну, и я не чародей – просто правитель этих владений. За колдовством обращайтесь к той стерве.

– Разве она не… Если вы – здешний султан, тогда кто же она такая? – осведомилась Инос, пренебрегая недовольными взглядами Кэйд.

Джинн скорчил гротескную гримасу, кивнув в сторону магической завесы за их спиной.

– Насколько я понимаю, вы с ней знакомы?

– С королевой Рашей? То есть с султаншей… Неожиданно его лицо побагровело.

– Она не королева и не султанша! Она – портовая блудница, промышляющая колдовством. Теперь она называет себя султаншей, хотя в ее словах нет ни капли истины! Ни единой капли!

Но Инос уже не раз сомневалась в высоком титуле Раши – ему противоречили ее манеры, походка…

– Какой у вас здесь восхитительный вид! – воскликнула Кэйд, решительно меняя тему разговора.

Впервые Инос оглядела место, где очутилась. Комната просторна, гораздо вместительнее, чем покои Инос. Очевидно, она располагалась на одном из верхних этажей здания, так как имела круглую форму. В ней также было четыре окна. Если принять во внимание это сходство, значит, комната принадлежала колдунье. То есть Раше.

Беломраморные стены комнаты поддерживали высокий купол из того же камня.

Вид, о котором упоминала тетушка, был и вправду прекрасен – четыре широких арочных окна размерами во много раз превосходили бойницы башни Инос. Очевидно, в Араккаране климат был гораздо мягче, чем в Краснегаре.

Слева от Инос новорожденное солнце торжественно излило мягкий свет на гладь моря. На протяжении детства Инос выражение «к морю» означало направление на север, к Зимнему океану. В Кинвэйле, несмотря на то что он был удален от побережья, эти слова указывали направление на запад, к заливу Пэмдо. Море на востоке вызывало недоумение, свидетельствуя, что Инос оказалась в ужасающей дали от дома.

Вид с юга заслоняли башни и заостренные купола. За куполами она разглядела гряду выжженных бурых холмов, сбегающих к белой полосе прибоя. Скалистые хребты на западе почти терялись из виду в знойной дымке. Здесь они были гораздо выше и круче, чем горы Пондаг, и, очевидно, там никто не жил.

На нее обрушились усталость и отчаяние. Инос силилась припомнить уроки мастера Порагану и жалела, что в то время была слишком рассеянной. В памяти всплыло только, что джинны – рослый, воинственный народ с красноватой кожей и волосами… джинны живут в Зарке… там, где пустыни. Эти горы выглядели совершенно голыми – точь-в-точь такими, какой Инос представляла себе пустыню. Но Зарк находился где-то на юго-востоке Пандемии, так далеко от Краснегара, как только можно было себе вообразить. Именно поэтому мастер Порагану не вдавался в подробности, рассказывая о жизни народа этой земли, и по той же причине Инос не слушала его.

Ее взгляд вновь устремился на сияющие воды на востоке. Должно быть, это Весеннее море. Она припомнила, как когда-то, давным-давно, беседовала с госпожой Меолорной о шелках.

– Так это и есть Зарк? – воскликнула Кэйд. – Какая прелесть! Мне всегда хотелось повидать Пандемию. Надеюсь, это будет весьма познавательный визит. – И она предостерегающе взглянула на Инос.

– По сравнению с Империей Араккаран – жалкий клочок земли, – произнес Азак, – но его жители горды и благородны, они ревностно оберегают и свои обычаи, и свою независимость. Силы нам дает пустыня, и мы презираем сибаритство тех, кто живет в странах с менее суровым климатом.

Вот это да! Да эти джинны – сущие варвары!

Инос вновь попыталась шагнуть сквозь выводящую ее из терпения завесу из драгоценных камней, и завеса в очередной раз отказалась пропустить ее. Чем там занята Раша? Жив ли Рэп или легионеры-импы наконец взломали дверь? Ноги Инос подкашивались от усталости, однако она решила держаться поближе к колдовской двери в надежде, что та наконец смилостивится и пустит ее домой.

Глаза Азака, ранее напомнившие ей рубины, теперь потемнели, приобрели оттенок гранатов, и на Инос устремился надменный взгляд – точно так же, бывало, на нее поглядывал свысока жеребец Огнедышащий Дракон.

– Вы и в самом деле не владеете волшебством… ваше величество?

Инос отрицательно покачала головой, слишком усталая, чтобы выговорить хотя бы слово. От Рэпа и Краснегара ее отделяло полмира. Вспомнив о Рэпе, она вдруг поняла, что больше всего на свете жаждет увидеть его рядом – надежного, преданного Рэпа. Как странно! При чем здесь Рэп?

Султан задумчиво теребил бородку. Он не двинулся с места с тех пор, как в комнате появилась Инос.

– Это и впрямь любопытно.

– В каком смысле? – спросила тетя Кэйд, бросая на Инос еще один предупреждающий взгляд.

– Дело в том, что колдунья наслала на меня проклятие. По всем законам вы обе уже давно должны были превратиться в камень.

– В камень?! – хором воскликнули Инос и Кэйд. Султан кивнул.

– Как всякий человек, осмелившийся произнести вслух мой титул… А может, проклятие распространяется лишь на моих подданных, а не на чужеземцев? Нет, посол из Шуг-гарана тоже пострадал…

С его стороны было бы любезно упомянуть об этом пораньше.

– А это окаменение, – начала Кэйд, очевидно потрясенная подобной мыслью, – оно… обратимо?

Султан с удивлением взглянул на нее – догадки Кэйд зачастую свидетельствовали об остроте ее ума, не соответствующей внешности.

– Вначале – нет. Полдюжины жертв и по сей день остаются каменными статуями. А теперь колдунья обычно возвращает их к жизни через пару недель.

– Самая вопиющая глупость, о какой мне когда-либо доводилось слышать! – выпалила Инос.

– Я же говорил вам – она развратна, коварна и мстительна.

– Должно быть, она и слабоумна – если не сразу поняла, к чему приведет такое колдовство! Подумать только – шестеро человек погибли, прежде чем она отказалась от заклятия, которого не могла отменить!

Султан пожал плечами.

– Но почему вы не застыли и не обратились в камень, произнеся мой законный титул?

Очевидно, он ожидал таких последствий. Эта мысль на время лишила Инос дара речи.

– Влияние проклятия ограничено только дворцом, – размышлял джинн. – Может, за исключением этого мерзкого обиталища колдуньи?

Инос снова огляделась. Комната не представлялась ей особенно зловещей, если бы не избыток пестрой мебели, в большинстве своем уродливой и кричаще яркой. Нигде не было видно двери. Кое-где просматривался мозаичный пол с узором из изящно переплетенных лоз и цветов, ярким, как рой бабочек, но впечатление портили броские ковры. Вещи вокруг выглядели дорогими, но не сочетались друг с другом. Кто бы ни собирал эту беспорядочную коллекцию, этому человеку явно недоставало вкуса. При одном взгляде на этот склад мебели и ковров у герцога Анджилки начались бы судороги.

Но обратиться в камень… неужели этот странный молодой султан решил пошутить? Пока Инос подыскивала слова, чтобы подобающим образом спросить об этом, завеса вновь зазвенела. Огромный серый пес вылетел из-за нее, проскользил по гладким плитам пола мимо Инос и ее тетушки и остановился перед Азаком. Между джинном и псом вспыхнула мгновенная взаимная неприязнь.

Пес обнажил клыки и прижал уши к голове. Шерсть у него на загривке встала дыбом. Азак положил руку на рукоять ятагана.

Инос приоткрыла рот, но смелость покинула ее. Рэп называл этого зверя Флибэгом, словно он не был волком-переростком. Пес с готовностью повиновался Рэпу – впрочем, как и все другие собаки, но сейчас Рэпа не было рядом. Пес не заметил ни Кэйд, ни Инос, и, по-видимому, даже звать его по имени – значило разозлить.

Более того, поза Азака ясно свидетельствовала о том, что он не боится, и Инос решила принять сторону собаки Рэпа. Правда, Флибэг сбил с ног Андора и напал на великана Дарада. Джинн был не таким массивным, как джотунн, но ростом не уступал ему. На стороне Азака его молодость и проворство, а Дарад был вынужден вступить в борьбу, уже когда лежал на полу и зубы чудовища впивались ему в руку… С ужасом обнаружив, что она оценивает предстоящий бой, точно шансы на победу в партии в кегли, Инос взглянула на Кэйд, но тетушка явно не собиралась вмешиваться.

В воздухе блеснуло тонкое изогнутое лезвие ятагана Азака. Инос оглянулась на завесу, надеясь, что сейчас оттуда появится Рэп. Если Раша впустила сюда пса, неужели она оставит Рэпа на милость импов? Зверь глухо зарычал. Что это – хороший знак или плохой?

Пес подобрался для прыжка, Азак занес руку, и в этот миг пес обратился в камень. Кэйд вздрогнула и застонала, и Инос бросилась, чтобы обнять ее, утешая этим жестом скорее саму себя, чем тетушку.

Боже милостивый! Несомненно – это камень. Ни один смертный скульптор не сумел бы так искусно изобразить шкуру зверя, отполировать камень на выпуклых мускулах и костях, но существо, которое всего минуту назад было опасным хищником, теперь превратилось в изящное изваяние. Непостижимость этого явления пугала сильнее всего. Странно, но это колдовство произвело на Инос большее впечатление, чем все чудеса, которые она повидала и испытала с тех пор, как началась эта свистопляска.

Азак деловито вложил ятаган в ножны, словно окаменелые дамы, влетающие в комнаты через окна, вызывали в Араккаране не больше удивления, чем еже утренние омовения.

Прежде чем кто-нибудь успел заговорить, нити завесы снова задрожали, возвещая появление султанши Раши. За ее спиной вспыхнул свет, кромешная тьма уже не царила позади завесы. Раша явилась в облике зрелой женщины, властной матроны лет сорока – не блещущей красотой, но по-своему притягательной. В покоях Иниссо ее внешность менялась: Раша становилась то юной, то старой, то безобразной, то прекрасной, и вместе с внешностью менялся вид ее струящихся белых одежд – они казались то сшитыми из грубого холста, то из шелка, расшитого жемчугом и драгоценными камнями. Теперь ее одежда выглядела богато, но не вызывающе. Впрочем, пальцы Раши по-прежнему унизывали многочисленные кольца.

Она резко остановилась и нахмурилась, взглянув на Азака.

– А ты что здесь делаешь, Красавчик?

Раша говорила с Азаком таким тоном, каким Инос обратилась бы к норовистой лошади.

Азак усмехнулся, обнажив крупные, ровные и ослепительно белые зубы.

– Ты сама вызвала меня. – Очевидно, они ненавидели друг друга.

Раша рассмеялась.

– Верно, верно! Совсем забыла. Я в дурном расположении духа и хочу развлечься. – Она повернулась к Инос. – Ты уже познакомилась с принцем Азаком, милочка?

– Разве он не султан?

– Ни в коем случае! Не верь ему – он известный лжец.

За подобное замечание Раша заработала бы пощечину от любого джотунна, даже если для него этот поступок был бы равносилен самоубийству. Азак сдержался. Губы его побледнели, шея напряглась, однако он сумел обуздать свою ярость.

Раша была явно довольна собой.

– Все мужчины – обманщики, милочка, – подчеркнуто медовым голоском произнесла она, – что бы они тебе ни говорили, хотят они одного – и как можно больше. Не называй его султаном здесь, во дворце, – я намерена решительно пресекать подобный вздор. Такое нарушение правил допустимо лишь в этой комнате, но больше нигде. А теперь пойдем. Живее, милочка. – И она двинулась вперед широкими шагами, словно марширующий легионер. Просторные одежды развевались за ее спиной. Проходя мимо Азака, Раша потянулась и дернула его за бороду. Азак отпрянул с подавленным восклицанием.

– Подождите! – воскликнула Инос, но колдунья продолжала идти вперед, лавируя между мебелью. Инос бросилась следом, натыкаясь на диваны, бронзовые урны и фарфоровые статуэтки. – А как же Рэп? А доктор Сагорн? И гоблин?

Она настигла Рашу у круглой балюстрады в середине комнаты. Здесь широкая винтовая лестница спускалась на нижний этаж – вот почему нигде в комнате не было дверей.

– При чем тут они? – спросила колдунья не оглядываясь.

– Вы просто оставили их там? Бросили на растерзание импам?

Султанша обошла балюстраду и задержалась на первой ступеньке, где дорогу отчасти заслоняла статуя черной пантеры в натуральную величину, застывшей в угрожающей позе – она словно готовилась броситься на непрошеного гостя.

– Это Когтистая Лапа, – рассеянно пробормотала султанша, пристально изучая громадный мерцающий купол над головой. А может, она к чему-то прислушивалась. Тонкая улыбка, играющая у нее на губах, выдавала удовлетворение. Помедлив, султанша зашагала вниз по лестнице, мимоходом погладив базальтовую шею пантеры. – Разве она не великолепна? Пожалуй, я поставлю ее с одной стороны лестницы, а пса – с другой.

Догнав Рашу, Инос спросила:

– Она живая?

– Когда это угодно мне – да. К счастью, я предупредила ее, что сюда идет Туша.

Инос пришла в полное замешательство.

– Кто?

– Азак, – пояснила колдунья. – Для него я выдумала уйму прозвищ, но только от этого его по-настоящему воротит. Впрочем, кличка ему идет: его бицепсы – словно горбы верблюда. Когда-нибудь я заставлю его показаться тебе.

На полпути вниз она вдруг замедлила шаги, словно спешить уже не было необходимости. Азак мягко ступал вслед за Инос в своих туфлях из телячьей кожи. Тетушка Кэйд только что прошла мимо пантеры.

– Но как же Рэп? – опомнилась Инос. – И доктор Сагорн? Нельзя же просто оставить их на милость импов!

Раша продолжала спускаться, не удостоив Инос ответом. Нижняя комната была заставлена мебелью так же тесно, как и верхняя, – здесь преобладали бесчисленные сундуки и столики всех видов и размеров. Два окна добавляли немного света к лучам, падающим в шахту лестницы. Стены комнаты оставались в тени, но были увешаны зеркалами в резных рамах и пестрыми шпалерами, сюжеты которых едва угадывались. Аромат мускуса и цветов висел в воздухе, густом, как сироп.

Несмотря на тревогу за Рэпа и остальных, несмотря на тяжкую усталость, Инос была заинтригована экзотическим, непривычным убранством комнат. Ничего подобного ей еще не доводилось видеть, с этим зрелищем ни в какое сравнение не шла даже коллекция герцога Кинвэйлского, собиравшего экспонаты по всей Империи. Иногда днем Инос спасалась от скуки, разглядывая сокровища герцога. Но еще никогда она не видела такого смешения стилей. Двустворчатые двери были так широки, что сквозь них могла бы проехать повозка и пройти четверо человек, стоя плечом к плечу; у противоположной стены возвышалось нелепо огромное ложе, самая массивная в мире кровать с четырьмя столбиками, высокая и просторная, с пологом из прозрачного газа. Постепенно глаза Инос привыкли к полумраку, и ее затуманенный мозг постиг смысл некоторых из стоящих здесь статуэток. Бросив недоверчивый взгляд на ковры на стенах, она порадовалась тому, что непристойные изображения плохо освещены. При виде их Кэйд хватил бы удар.

Внезапно Инос вспомнила о Рэпе, Сагорне и о гоблине. Должно быть, к этому времени легионеры уже вломились в комнату.

– Вы должны спасти их! Раша круто обернулась.

– Я? Должна? Ты будешь указывать мне, детка?

– Простите, ваше величество! Но я умоляю вас – пожалуйста, спасите их!

– С какой стати? – мрачно осведомилась колдунья.

– Их убьют!

– Тебя постигла бы худшая участь, милочка, оставь я тебя там! Тебе известно, что способна сделать свора мужчин с хорошенькой девушкой?

– Не может быть! – Инос никогда не задумывалась ни о чем подобном. Неужели имперские легионеры способны причинить ей вред? Шайка разбойников – может быть, но не войска императора! Нет, опасность грозит Рэпу и гоблину, но не ей! – Только не это!

– Ошибаешься, – возразила колдунья, скривив губы в гримасе, значение которой Инос не смогла угадать. – О мужчинах я знаю больше, чем ты сумеешь узнать за всю жизнь, дорогая. Поверь мне, уж я – то их повидала!

Инос по-прежнему стояла на несколько ступенек выше колдуньи, в ужасе уставившись на нее. Очевидно, Раша поняла, что ей не верят, ибо вдруг сбросила разом лет двадцать и вновь стала хрупкой как мотылек девушкой в украшениях из поблескивающих камней, девушкой, которая околдовала Рэпа. Ее тело соблазнительно просвечивало под воздушными полупрозрачными одеждами.

Колдунья иронически усмехнулась, глядя на Инос.

– Все, на что способны мужчины – умирать, и в конце концов этого они и добиваются. Женщина может добиться несравненно большего. Чем я им обязана? И вообще, разве женщина что-нибудь должна мужчине? – Она взглянула поверх головы Инос на Азака. – Верно, Жеребец?

Не дождавшись ответа, Раша хмыкнула, отвернулась и, покачивая бедрами, направилась к огромной кровати. Красноватая кожа и волосы цвета бычьей крови отчетливо выделялись на фоне одежды, которая стала прозрачней, чем прежде.

Инос слышала о женщинах, которые осмеливались одеваться и вести себя подобным образом – чаще всего о них шептались в кухне замка. Но девушка никогда не думала, что титулованная персона способна на такие выходки.

Ошеломленная, она сошла с последних ступенек, борясь со слезами и пытаясь наскрести с самого дна остатки прежде казавшихся неиссякаемыми запасов силы. Ее колени дрожали от усталости. Вскоре она попросту упадет в обморок. О Рэп! Пусть Раша – могущественная колдунья, вместе с тем она сумасшедшая. Неужели она и впрямь ненавидит мужчин? Может, Раше и вправду пришлось пережить то, на что она намекала?

Но разве можно верить хотя бы одному слову, произнесенному здесь?

Азак спустился с лестницы и прошел мимо Инос, высоко подняв голову, держа спину так прямо, словно проглотил аршин. Кэйд подошла поближе к племяннице и взяла ее за руку.

… Он был всего-навсего конюхом, но тем не менее до конца остался преданным слугой. Даже когда Инос прогнала его, верность Рэпа оказалась непоколебимой. Ради нее он выдержал испытание в тайге – и не один раз, а дважды. Ее единственный подданный! Множество монархов мечтают о такой преданности. Ради Рэпа Инос была готова вынести даже ярость колдуньи.

В запасе у нее был всего один козырь, однако он мог непоправимо погубить дело – что бы там ни говорила Раша, и мужчины и женщины могли столкнуться с испытаниями куда страшнее быстрой смерти.

– Он знает слово силы!

Раша обернулась, и кокетство нимфы на ее лице мгновенно сменилось достоинством высокопоставленной особы.

– Кто?

– Доктор Сагорн! – Инос наблюдала, как колдунья начала подступать к ней бочком, ластясь, как голодная кошка. – И Рэп тоже.

– Вот как? – Раша подошла совсем близко, угрожающе улыбаясь. – Так вот почему ты держала за руку этого конюха! А я – то гадала, почему вонь конюшни не беспокоит царственный носик…

Сама королева Раша источала тошнотворный аромат гардении. Инос вдруг поняла, что от Рэпа пахло мылом, а не лошадьми, как обычно. И это было странно, непривычно…

– Его дар не распространяется на людей! Он умеет внушать только животным. Видите ли, он фавн.

– Инос, дорогая!… – произнесла Кэйд предостерегающим тоном.

Колдунья улыбнулась, и в ее манерах по-прежнему было что-то кошачье.

– Но слова силы имеют побочное воздействие. Даже одно слово естественным образом помогает мужчине преуспеть в распутстве – он машинально будет подбирать всех принцесс, что попадутся ему на пути.

– Нет, все совсем не так. Я знакома с Рэпом всю жизнь. Я бы доверилась ему даже…

– И сделала бы глупость! – издевательски перебила Раша. – Никогда не доверяй мужчинам – ни одному из них. Силач, останься! Я еще не закончила с тобой, – обратилась она к Азаку, не поворачивая головы. – Мужчины думают тем, что находится у них между ногами – разве ты этого еще не поняла, детка?

– Только не Рэп!

– И Рэп тоже. – Раша с лукавой улыбкой оглядела Инос. – Пожалуй, я все-таки приведу его сюда и покажу тебе, каков он на самом деле.

– Не верь ей! – подал голос Азак от двери. – Она способна свести с ума любого мужчину!

Раша гневно вскинула голову. Этого едва заметного движения хватило, чтобы молодой гигант завопил, схватился за живот и, корчась, упал на пол.

– Тварь! – процедила сквозь зубы Раша, а затем вновь пристально уставилась на Инос.

Азак катался по полу и скулил. Инос вспомнились слышанные в детстве рассказы о том, что животные, попавшие в капкан, пытаются перегрызть себе лапы… но почему такие мысли пришли ей в голову именно сейчас? Пораженная равнодушием колдуньи к чужим страданиям и ее варварской выходкой, Инос тщетно пыталась подобрать слова.

– Да, – повторила султанша, – все они таковы.

– Все, кроме Рэпа!

Раша словно вдруг стала выше ростом, ее глаза налились кровью.

– Ты так думаешь? Да что тебе известно о жизни, дворцовый цветочек?

– Мне известно достаточно! – выпалила в ответ Инос. – Я собиралась выйти замуж за человека, которого любила, а он превратился в чудовище!

– Инос! – резко прервала ее Кэйд.

– А меня в двенадцатилетнем возрасте продали такому чудовищу – дряхлому старику, из которого песок сыпался.

– Я видела, как умер мой отец!

– А я была моложе, чем ты, когда видела, как умирают мои дети!

– Я пересекла тайгу зимой!

– А я готовила еду на рыбачьей лодке для пятерых мужчин. Догадываешься, каково мне приходилось, Мотылек?

Кэйд квохтала, как перепуганная курица, хлопоча вокруг Инос. Кричать в лицо колдунье было небезопасно, но Инос не слушала предостережений. Впрочем, она и не надеялась выиграть в этом безумном поединке. Раша говорила с такой же уверенностью, как рыбачки в порту Краснегара – видимо, у нее и впрямь имелся опыт.

– Но я же не могла помочь вам в то время! – еще громче воскликнула Инос. – А теперь вы способны помочь мне! Позабытый всеми Азак еще всхлипывал и бился в агонии на полу.

– Помочь тебе? – переспросила колдунья. – Ты хочешь сказать, помочь твоему любовнику-конюху?

Инос отвела взгляд. Последняя надежда исчезла! Бедный Рэп…

– Но с другой стороны…-уже мягче добавила Раша, – кто это – Сагорн?

– Старик.

– Один из пятерыхзаколдованных? Но если у них общие воспоминания, тогда один из них знает все, что знают остальные, – и наоборот.

Инос кивнула, исполнившись надежды.

– Любопытно! – Раша вернулась к своему величественному облику, что было вселяющим бодрость признаком. – Заколдованные люди, знающие слово силы! А ведь это забавно. Два слова вполне способны стать словами спасения. Пойдем, милочка, посмотрим…

Она направилась к лестнице. Чувствуя, как в ней мгновенно вспыхивает надежда, Инос пронеслась мимо Кэйд, не замечая ее предупреждающую гримасу, и последовала за колдуньей. Пройдя по лестнице один виток, она увидела, что базальтовая пантера наблюдает за ней мерцающими глазами из желтого оникса. Эти глаза казались живыми, они следили за приближением гостьи, но сама пантера осталась неподвижной, и Инос перестала опасливо посматривать на нее, хотя и старалась держаться поближе к Раше.

Прежде чем они достигли верха лестницы, колдунья вдруг застыла и подняла руку, останавливая Инос. Затем она, вновь стала продвигаться вперед – на этот раз подолгу задерживаясь на каждой ступеньке. Когда ее голова оказалась на одном уровне с полом, Раша вновь прислушалась, как делала прежде.

– В чем… – начала Инос.

– Тсс! Все ясно… – По-видимому, получив какое-то подтверждение, Раша снова зашагала вверх. Пройдя мимо пантеры, она повернула не на север, к волшебному окну, а на юго-восток, огибая по пути затейливые диванчики, столики и гротескные статуэтки, пока не достигла огромного зеркала, висящего на стене. Зеркало было овальным, вставленным в серебряную раму с искусно вычеканенными на ней листьями, кистями рук и множеством других фигур, в которых чувствовалось нечто зловещее. Даже отражения в зеркале были слегка искажены.

Инос уставилась на две появившиеся в зеркале фигуры, едва различимые среди теней. Сама она представляла собой неприглядное зрелище – лицо осунулось, глаза лихорадочно блестели, медовые волосы сбились – вылитая утопленница, выброшенная на прибрежные камни. Вместе с тем Раша казалась прекрасной и исполненной достоинства, воплощенным идеалом матери. За Инос она следила с холодным пренебрежением.

Затем Раша нахмурилась, словно пытаясь сосредоточиться. Два отражения померкли, стекло потемнело. Внутри его задвигались смутные фигуры. Инос во все глаза таращилась на новое колдовство, замечая, как туманные очертания проясняются и появляются легионеры-импы. Вскоре она узнала покои в башне Иниссо. Ее взгляду предстала разбитая дверь и воины, снующие по комнате в призрачно-сером свете. Звуков она не слышала – зеркало ограничивалось изображением.

– Видишь? – спросила колдунья. – Здесь нет и следов твоего возлюбленного.

– Он мне не возлюбленный! Просто верноподданный!

– Ха! Да он увивался вокруг тебя, как только представлялась возможность. Все они так делают. Но здесь также нет гоблина и никого из заколдованных.

Инос сморгнула слезы.

– А теперь взгляни вот сюда! – велела ей Раша. Изображение в зеркале уплыло в сторону, а затем вновь остановилось и приобрело резкость. Несколько легионеров высовывались из южного окна башни, глядя вниз. – Либо у них хватило ума прыгнуть, – объяснила Раша, – либо их сбросили вниз. По-моему, все же их сбросили.

Вид в зеркале померк, затуманенный слезами.

Рэп и тетушка Кэйд – только двое подданных отца были верны Инос. Теперь у нее осталась одна Кэйд.

На востоке слабый отблеск, поднимающийся из-за горизонта, стирал звезды с неба, играл на волнах, монотонной чередой накатывающихся из темноты на берег, уже сияющий, подобно чеканному серебру. На западе, за спиной Рэпа, джунгли оживали перезвонами птичьих трелей. Рэп еще никогда не слышал подобной мелодии.

Таким воздухом ему тоже еще не доводилось дышать – теплым, нежно ласкающим кожу, сладким от ароматов моря и растительности. От влажности у него перехватывало дыхание. Она кружила голову, манила, как теплая постель. Этот воздух был пригоден лишь для неженок. Рэп не доверял ни ему, ни мягкому теплому песку.

Близилось утро, а он так и не успел заснуть. Веки смыкались, как бы старательно Рэп ни удерживал их. Не то чтобы он нуждался в зрении – ясновидение подсказывало, что опасность ему не угрожает. В густой листве пели пестрые мелкие пичуги. Рэп уже осмотрел окрестности – так далеко, как только мог, – и с удовольствием сделал вывод, что лес не просто безлюден, но и непроходим – настоящая паутина из толстых зеленых лиан, плотных листьев и мясистых цветов. Лес кишел насекомыми и змеями. Фавн еще не встречал такого многообразия зелени и живности.

Трое юношей расположились на песке у берега. Взопрев в удушливой жаре после обжигающего краснегарского мороза, они сбросили тяжелые одежды. Имп и фавн сидели сложив руки на коленях; гоблин вытянулся на спине. Они уже выяснили, что оказались, в незнакомых местах с пустыми руками – без денег и без оружия, если не считать каменного ножа Маленького Цыпленка. Кроме того, они не представляли себе, где очутились.

Рэп только что закончил рассказывать Тиналу о двух своих встречах с Блестящей Водой, волшебницей Севера. Он был уверен: именно голос старой гоблинки подозвал Маленького Цыпленка к окну и привел их всех сюда – в места, по-прежнему остающиеся для них неизвестными. Тинал робко заерзал.

– Но ведь теперь ее здесь нет? Я хотел спросить – ты видишь ее?

– Нет. Но дальновидение в таких случаях помогает не всегда, даже когда я вижу ее глазами. – Рэп на минуту задумался, а затем спросил: – А правда, что она спятила?

Тинал охнул.

– Не надо так говорить! – умоляюще прошептал он.

– Это еще почему? Ее здесь нет, она не следит за нами, и потом, подслушивать невежливо.

– Невежливо? Рэп, колдунам и волшебникам нет дела до вежливости!

– Скажи, разве с возрастом волшебники не теряют силу? Если ей триста лет и она была членом Четверки уже… сколько там?

– Откуда мне знать? – Тинал недовольно отвернулся и съежился. – Если хочешь, я могу вызвать Сагорна.

– Не надо.

Некоторое время они сидели молча, глядя на перекатывающиеся гребни волн.

Должно быть, Маленький Цыпленок хотя бы отчасти уловил смысл их разговора, ибо он сонно пробормотал:

– Почему Блестящая Вода позвала меня, а не вас?

– Не знаю, – вздохнул Рэп. – Но наверняка она покровительствует тебе. Она то и дело предупреждает, чтобы я не смел тебе вредить.

Маленький Цыпленок еле заметно усмехнулся, и, несмотря на жару, по коже Рэпа побежали мурашки.

Но Рэп не мог отрицать: перенестись в Зарк было гораздо предпочтительнее, нежели оказаться в руках своры разъяренных импов.

Когда совсем рассвело, все трое занялись поисками еды. Рэпу не терпелось отправиться в путь, он злился на себя за то, что должен был заботиться о еде и сне, отвлекаясь от неотложных дел. Он не сумел помочь Инос, и теперь его терзали отчаяние и досада – подобный поступок непростителен. Инос звала его, а он так нелепо упал на спину, словно слабоумный, и оказался беспомощным перед колдуньей. Тиналу было легко говорить, что ни один человек не способен устоять перед ее чарами – эти слова не приносили Рэпу утешения. Он подвел Инос, свою королеву, свою подругу, свою властительницу.

– Расскажи мне про Зарк, Тинал. Кто-нибудь из вас бывал здесь?

Вор ненадолго погрузился в молчание, а затем пробормотал:

– Я надеялся, что это Зарк. фавн насторожился.

– Рэп, я ошибся. Не сердись на меня, ладно?

– Ты же сам объяснял: там, где пальмы, должны быть и джинны, а джинны живут в Зарке!

– Верно, только не такие пальмы.

Пользуясь глазами и дальновидением, Рэп оглядел деревья с высокими стволами и пышными кронами, пляшущими на фоне неба оловянного оттенка. Пальмы росли вдоль берега, насколько хватало глаз. За пальмами начинались джунгли, густые и непролазные.

– В чем же разница?

– Есть два вида пальм. Эти – кокосовые.

– Ну и что?

– А джинны выращивают финиковые пальмы. Эти деревья так похожи, Рэп, вот я и ошибся в темноте. Беда редко приходит в одиночку.

– Так где же мы?

– Слышишь пение птиц?

Не услышать этот хор было невозможно. Он перекрывал даже шум прибоя. Громкость пения все нарастала, когда новые птицы вплетали свои голоса в симфонию. Один хозяин постоялого двора в Краснегаре держал канарейку, в полях встречались жаворонки. Рэп слышал, как каркают вороны, гогочут гуси и стонут чайки, но птичий хор такого размаха и силы ему даже не снился. Он понравился бы Инос.

– Ты уже слышал его?

– Сагорн слышал, – поправил Тинал. – Однажды, очень давно. По правде говоря, птицы поют повсюду…

– Но не так, как здесь? Так где же мы?

– На Феерии. Так и есть – и звуки совпадают, и запахи… Рэп знал, что Феерией называется остров, с которым связана какая-то тайна.

– Значит, здесь был Андор.

– Андор! – Тинал сплюнул. – Нет, не он, а Сагорн, еще в далекой молодости. Те байки, что тебе рассказывал Андор, принадлежали другим. Не забывай, у нас общая память.

Рэп вспыхнул при воспоминании об Андоре и его лжи.

– Они… то есть мы ничего не можем поделать, – принялся оправдываться Тинал, который каждый раз сникал под хмурым взглядом фавна. – Я хотел сказать… да, он помнит, что Сагорн был здесь, и, когда начинает рассказывать об этом, говорит от своего лица. – Некоторое время он молчал, а затем добавил: – В сущности, это не важно.

Однако подобное объяснение имело смысл. Сагорн посвятил всю жизнь изучению магии, стремился постичь воздействие слов силы. Если Феерия имела репутацию таинственного места, вполне возможно, у Сагорна возникла мысль посетить ее.

– Далеко ли от Феерии до Зарка? Молчание.

– Тинал, – мягко настаивал Рэп, – я не ударю тебя. Я не стану даже кричать. Но мне нужна твоя помощь! Ты знаешь гораздо больше, чем я.

Тинал был польщен.

– Ну хорошо… Феерия находится на западе. Краснегар – на севере. А Зарк – на востоке… нет, пожалуй, на юго-востоке.

Помолчав минуту, он плаксивым голосом добавил:

– Прости, Рэп.

– Ты ни в чем не виноват. Вспомни, у нас ведь не было выбора.

– Но мне следовало знать! Инос ушла туда, где был дневной свет, верно? А здесь по-прежнему темно. Она отправилась на восток, а мы попали на запад.

– Да?

Рэп был всего-навсего невежественным слугой, конюхом. Он задумался, умеет ли Тинал читать и писать, и решил, что этот воришка не так прост, как кажется. Его жалкий скулеж был просто привычкой, присущей людям, занимающимся подобным ремеслом.

– Пандемия очень велика, ясно? – Тинал вздохнул. – Рассвет не везде наступает одновременно. Он приходит в Зарк задолго до того, как добирается до Феерии.

Еще не легче! Значит, задача состоит не только в том, чтобы отыскать Инос и помочь ей. Прежде следовало попасть в Зарк, а затем найти Инос. Так что спешка была вроде бы ни к чему, но Рэп пришел в ярость, обнаружив, что одной этой мысли хватило, чтобы нагнать на него сонливость. Волны накатывались на поблескивающий песок, разбивались и умирали с тихим шорохом – одна за другой… Это зрелище завораживало и навевало сон.

– Зачем же Блестящая Вода унесла меня сюда? – наконец спросил Рэп.

Но коддунья-гоблинка спасала Маленького Цыпленка, а Тинал и Рэп просто оказались рядом.

– Откуда мне знать? – фыркнул Тинал. – Я туп как пробка, Рэп. Всего-навсего карманник. Городской прохвост, уличный воришка… бесполезный там, где нет людей. Хочешь поговорить об умных вещах – я позову Сагорна.

– Ни в коем случае! Сагорну я не верю.

Несмотря на рассветную полутьму, удивление отчетливо читалось на лице Тинала – ничем не примечательном лице импа, молодом, прыщавом, встревоженном и злом, как у крысеныша. Паренек был костляв, как хорек, но разве можно ожидать упитанности даже от удачливого воришки? Рядом с Рэпом он казался таким же тощим и жалким, как сам Рэп по сравнению с коренастым гоблином.

– Сагорну ты можешь доверять! Сам король говорил Инос об этом. Андор – обманщик, Дарад готов разорвать тебя на куски. Но Сагорн благороден.

– Нет! – вскричал Рэп. Недосыпание сделало его вспыльчивым, а этот внезапный упрек мгновенно разбудил в нем гнев. Однако он тут же понизил голос: – Может, король и вправду доверял Сагорну. Они были давними друзьями. Может, Сагорн не станет обманывать Инос – хотя бы из уважения к ее отцу, но со мной церемониться не станет.

На минуту Тинал задумался.

– Да, это уж точно. Прости, Рэп, я не подумал. Я глупец.

Когда Сагорн пребывал в Краснегаре, ухаживая за умирающим королем, Андор тоже появлялся там – в свою очередь. Андор искал дружбы с Рэпом, льнул к нему, надеясь выманить слово силы. Должно быть, Сагорн знал, что делает Андор, однако так и не отозвал его обратно.

– И потом, – произнес Рэп, – у тебя должны быть воспоминания Сагорна, верно? Ты знаешь то же, что и он.

– Ошибаешься, – мрачно возразил Тинал. – Он умнее меня, гораздо умнее. Он знает больше.

– Не понимаю почему.

Узкие плечи недоуменно поднялись и опустились.

– Видишь ли, я могу припомнить все годы, которые он проторчал в библиотеках. Но сами книги я не помню так, как он. Для меня они лишены смысла. Возьми, к примеру, Джалона: когда я слышу, как насвистывают или поют, я не запоминаю мелодию, как и ты. А Джалон помнит и в следующий раз, появившись, может ее спеть. Более того – стоит ему кое-что подправить, и из простой песенки получается чудесная баллада. Каждый из нас наделен своим даром. Как сказала кодунья, мы умело подобраны – вор, певец, ученый, любовник и боец. Так что в моем лице ты получил общую подливку и несколько мелких кусочков снеди.

– Сагорн говорил, что ты вожак. Тинал надул губы, а затем на его лице появилось виноватое выражение.

– Когда это было! Он имел в виду, что это я навлек на всех нас беду: мне пришло в голову вломиться в дом Ораринсагу. Так или иначе, это случилось много лет назад, когда все мы были детьми. Я и теперь не вырос. – И он отвернулся.

Прошла минута, прежде чем Рэп спросил:

– Но почему? Знаю, ты появляешься редко, не так уж надолго и потому не стареешь. Но в чем дело? Разве остальные не вызывают тебя?

Тинал вытер ладошкой нос.

– Изредка. Когда кто-нибудь из них голоден или ему надо что-нибудь стащить, я прихожу на помощь.

– Но не остаешься здесь надолго. Ты сразу же вызываешь обратно того, на месте кого ты появился. Почему?

Последовало долгое молчание, во время которого Тинал сидел, уставясь на море и положив острый подбородок на тощие, как ветки, руки. Наконец он глухо произнес:

– Я дурной человек, Рэп. Вот почему. У Рэпа голова шла кругом, но он знал: без Тинала он пропадет, нельзя позволить ему исчезнуть.

– Спи! – велел он. – Сейчас, здесь я не променял бы тебя ни на кого другого.

Глаза Тинала расширились, и он робко улыбнулся, обнажив зубы, кривые, как ветки в гнезде аиста.

– Правда?

– Сущая правда! Никому из остальных я не верю – даже Джалону.

Тинал захихикал.

– Он заблудился бы, заслушавшись птичьих песен. И потом, он вполне может вызвать Дарада – из всех нас он наверняка вызовет именно его. Нет, не доверяй даже Джалону.

Эти слова вызвали у Рэпа досаду. Если бы Рэп мог рассчитывать на добровольную помощь Тинала и его четырех товарищей по несчастью, то у него оказался бы целый отряд полезных помощников. Пять мастеров своего дела, чьи таланты подкреплены словом силы! Рэп размышлял, стоит ли предложить сделку, и припомнил слова Сагорна: «…цель всех пятерых – собрать побольше волшебства и освободиться от заклятия, связующего их». Они пойдут на все, лишь бы узнать еще одно слово силы, так что Рэп мог предложить свое в обмен на их слова. Забавно будет, если именно Тиналу удастся выведать у фавна слово – после того, как его безуспешно пытались похитить остальные четверо. Теперь, когда Рэп знал собственное слово, он мог бы поделиться им, если бы пожелал.

Несомненно, с Тиналом надо держаться на дружеской ноге.

– Пожалуй, ты прав. Тогда пообещай мне, что не вызовешь никого другого, не предупредив меня – ладно?

Польщенный, Тинал кивнул и пожал протянутую руку. Его пальцы отличались необычной длиной, ладонь была мягкой и узкой.

Собственные представления Рэпа о магии лишь недавно претерпели изменения. До нынешнего дня даже собственное ясновидение и власть над животными стесняли его, но теперь, когда Инос оказалась в лапах колдуньи, в игре появились новые правила. Теперь чем больше волшебства, тем лучше! Любой человек, знающий слово силы, обретал талант – каким бы он ни был. А владение двумя словами превращало человека в гения в любой области. Так говорили Андор и Сагорн, но можно ли доверять кому-нибудь из них?

Сейчас усталость затуманивала его мысли, мешая принять решение. Отъявленный воришка вроде Тинала способен взять слово Рэпа, а затем не назвать собственное – искушение слишком велико. И даже если он не обманет, рано или поздно он сам или другие вызовут Дарада. Это чудовище без колебаний свернет шею Рэпу, убьет его, как убил женщину в Фал Дорнине. Таким образом он усилит действие обоих слов. Нет, сделка с Тиналом равносильна самоубийству.

Веки Рэпа смыкались. Разозлившись, он вскочил и потер глаза, заставляя их открыться.

– Уже рассвело! – заявил он. – Идем! Худой имп ответил ему усмешкой.

– Куда?

– За завтраком. Здесь мы умрем с голоду. Ну, куда нам на север или на юг?

Тинал не знал, что ответить. Маленький Цыпленок желал идти на север, к дому – его познания в географии были еще более скудными, чем познания Рэпа, – но и дорога на север, и дорога на юг в конце концов привела бы их к какому-нибудь жилью. Соорудив себе набедренные повязки из одеяния короля Холиндарна, они двинулись вдоль берега.

Тинал упорно держался близ моря.

– Надеюсь, ты следишь за джунглями? – тревожно спросил он у Рэпа.

– Там нет никого опаснее птиц, ящериц и тому подобных тварей. Кого ты боишься? Людей?

– Охотников за головами! – На мгновение имп закатил глаза. – И чудовищ – грифонов, гарпий и гиппогрифов!

– Сейчас их нет дома.

Наступающий день явил глазам юношей широкий мелкий залив, берега которого плавно изгибались к северу и к югу – до холмов, столь удаленных, что даже высокие пальмы на них были едва видны. Пока и земля и море выглядели мирно. Почему Блестящая Вода перенесла своего драгоценного Маленького Цыпленка в такое уединенное убежище?

– Феерия – это остров? Тинал медлил с ответом.

– Вероятно, Андор уже рассказывал тебе больше, чем я могу вспомнить, Рэп. Он путешественник, а я – никчемная обуза.

– Он упоминал что-то про город – кажется, только один. Название начинается на «Миль».

– Мильфлер! – торжествующе усмехнулся Тинал.

– Мы сможем добраться туда на корабле? Тинал нахмурился.

– Не знаю. Попасть туда несложно, главное – как потом выбраться оттуда. Куда тебе нужно?

– Конечно, в Зарк.

Минуту Тинал молча ковылял по песку, а затем выпалил:

– Это путешествие займет много месяцев, Рэп! А может, даже много лет. Ты хоть представляешь себе, насколько велика Пандемия? А эта колдунья способна доставить Инос обратно в Краснегар к обеду.

У Рэпа упало сердце.

– Но что еще нам остается делать? Я должен попробовать помочь ей!

– Может, отправимся в Хаб? В Хабе все знают, и находится он в самом центре Пандемии. Там ты выяснишь, где Инос, и отправишься по ее следам. Можешь даже обратиться к императору или волшебнице Севера, если водишь с ней дружбу. – Он хихикнул. – Или спросить у имперского гофмаршала, почему его легионы вторглись в Краснегар.

– Но султанша Раша с помощью волшебства остановила легионеров!

Тинал издал чмокающий звук, втягивая воздух сквозь губы.

– Да, так она и сделала! Думаешь, это заинтересует Хранителей? Заставит их обратить взгляд на восток?

Рэп почти не сомневался в том, что любой мальчишка из Хаба разбирался в делах волшебников гораздо лучше, чем он. Какое дело Четверке до Инос? Зачем им спасать ее, а тем более отвоевывать принадлежащий ей трон? Хранители – трое волшебников и одна волшебница – оберегают Пандемию. Что это за люди? Каковы их намерения?

В этот момент солнце выпустило из-за горизонта раскаленный луч. Небо окрасилось в голубой цвет.

– Идем в Краснегар! – проворчал Маленький Цыпленок. – Поищем женщину там. – Его зеленоватая кожа уже блестела от пота.

– Ты не прочь хорошенько покататься в снегу? Гоблин хмыкнул, а Рэп вновь принялся вытягивать крупицы сведений из импа.

– А что скажешь про местных жителей? Андор утверждал, что ни разу не встречался с ними. Должно быть, и Сагорн тоже?

– Да, теперь их редко встретишь. – Тинал остановился и огляделся, прикрыв глаза от солнца худой ладошкой. Большой и указательный пальцы на ней имели равную длину. Очевидно, он ничего не заметил, поскольку вновь двинулся в путь. – И потом, они опасны – это головорезы. – Он остановился и нахмурился. – В Мильфлере огромный гарнизон…

– В чем дело? – спросил Рэп.

– Просто… странно…

– Ты имеешь в виду Феерию? Что же здесь странного? Тинал яростно поскреб пальцем в копне волос.

– Не знаю. Почему Империя так ревностно охраняет Феерию – только потому, что появляться здесь опасно? Зачем расставляет стражников – чтобы защитить приезжих от чудовищ и туземцев? Но ведь вокруг Страны Драконов нет сторожевых постов.

Рэп насторожился.

– И тебе это кажется странным? Чья это мысль? Сагорна? Андор никогда об этом не упоминал.

Заостренное, как у хорька, лицо Тинала вдруг приобрело бесстрастное выражение.

– Ерунда. Просто опасения городского мальчишки, попавшего в лес.

– Нет, здесь что-то не так!

– Пустяки, Рэп.

– А я думал, мы теперь товарищи. Мы пожали друг другу руки.

– Да. Прости, Рэп, но мне и вправду нечего сказать. Просто во мне пробуждается азарт, когда я вижу, как что-нибудь охраняют. – Он стыдливо улыбнулся. – Я ведь вор, понимаешь?

– Ну и что?

Тинал неловко хохотнул.

– У меня зудят руки, когда я вижу, как что-нибудь плохо лежит. Я чуть не свихнулся, когда Андор вызвал меня в Кинвэйл – он хотел, чтобы я украл всего одну брошь, а там было столько всякой всячины, и я…

– Что, по-твоему, здесь достойно кражи? – перебил Рэп На жилистой шее импа дернулся кадык.

– В том-то и дело – я ничего не вижу! Должно быть, я просто схожу с ума от страха.

Однако он выглядел вовсе не испуганным, а возбужденным. Неужели он чувствовал, что слово силы Рэпа теперь доступно – так, как не было доступно раньше? Фавн не видел вокруг ничего достойного внимания – кроме каменного кинжала. Пожав плечами, он зашагал дальше.

– Пить хочу! – пожаловался Маленький Цыпленок, искоса глядя на Рэпа – так, словно жара была делом его рук.

– Кокосы сойдут? – По-видимому, Тинал понимал выговор гоблинов, да и Дарад долго жил среди этого народа. – В неспелых кокосах есть молоко. Разбить их можно ножом. Только на земле не видно ни единого ореха – все они наверху.

– Лазать по таким деревьям я не умею! – заявил Рэп.

Свернув в сторону и направившись к ближайшей пальме, Маленький Цыпленок хвастливо распрямил широкие плечи и смачно поплевал на ладони. Он радовался любой возможности принизить Рэпа – впрочем, ничего другого фавн и не ожидал.

– Постой! – воскликнул Рэп, хватая Тинала за костлявое плечо, когда он собрался последовать за гоблином. – Давай поговорим! Маленький Цыпленок утверждает, что он – моя падаль, но…

– Вот как? У тебя есть раб?

Рэп ощутил, как его лицо залилось краской.

– Это не моя вина! Он считает, что его долг – присматривать за мной: кормить меня, даже одевать, и этим исчерпываются его обязанности. Мне известно также, что он защитит меня в бою.

Тинал хитро взглянул на него.

– Кто же прикончил импа?

При этом воспоминании к горлу Рэпа подкатила тошнота.

– Он, Маленький Цыпленок. Иггинги выхватил меч и угрожал мне. А Маленького Цыпленка он не замечал – очевидно, считал, что гоблины неопасны.

Маленький Цыпленок напал на проконсула сзади, навалился всем телом, применил неуклюжий бросок с захватом головы и шеи, а затем неторопливо вонзил ему в горло каменный кинжал. Уже лежа на полу, Иггинги пытался дотянуться до своего меча, но Рэп пинком отбросил его в сторону. Так он стал сообщником убийцы.

Судорожно глотнув, фавн добавил:

– Но я не знаю, защищал ли он меня или мстил за всех гоблинов, убитых Иггинги. Быть на побегушках он не пожелает.

Тинал кивнул, хмуро уставясь в песок.

– С Дарадом он не церемонился. Это больно – уж я – то знаю. И все потому, что ты отказался мучить его?

– Да. У Дарада татуировки гоблинов…

– Мне об этом незачем рассказывать! – Тинал скорчил гримасу.

– Но он должен знать! Маленький Цыпленок ждет какого-то знака богов. Как только появится этот знак, он освободится от рабства и сможет убить меня – осудив на медленную и мучительную смерть.

– Жестокий народ! – Тинал сморщился и помолчал. – Мне следовало догадаться об этом, Рэп… но я ничего не знал. Дарад предпочитал избавляться от рабов.

– Ему нравился другой выход? Тинал передернулся.

– Да. О Боги! Мне до сих пор снится, как он обошелся с тем мальчишкой. Беда с этим Дарадом – ему так часто попадает по голове, что большинство подробностей остается для меня смутным. И для него тоже. – Он вновь задумался. – По-моему… чем-то это напоминает спасение жизни. Так и есть! Никогда не позволяй гоблину спасать тебе жизнь.

Рэп расхохотался. Тощий вор удивленно взглянул на него, понял, что произнес, и грустно усмехнулся, вновь показывая неровные зубы.

Беседу прервал вопль Маленького Цыпленка. Фавн и имп бросились к нему – гоблин сидел на песке у подножия пальмы, яростно ругаясь. Он жестоко ободрал живот и бедро, а при приземлении еще и вывихнул щиколотку. Свое мнение о пальмах он, к счастью, выражал на столь замысловатом диалекте, что он остался непонятным даже для Рэпа.

Тинал отошел к соседней пальме и взобрался по стволу, словно белка. Не прошло и нескольких секунд, как он достиг вершины и принялся сбрасывать вниз кокосы. Маленький Цыпленок оборвал свою красноречивую тираду и недоверчиво взглянул на жалкого импа. Рэпа он удостоил гораздо более злобным взглядом.

Оказалось, мастерству вора легко найти применение.

Прошло более восьмидесяти лет с тех пор, как Сагорн побывал на Феерии, и у Тинала сохранились лишь смутные воспоминания об этом визите. Он был уверен, что Мильфлер находится где-то на Восточном побережье, но понятия не имел, в каком направлении им следует идти.

В джунглях не оказалось ничего съедобного, и потому путники жевали кокосы и пили кокосовое молоко, изнывая от желания глотнуть пресной воды. Пальмы почти не давали тени, а солнце пекло невыносимо.

У гоблина имелась пара ветхих мокасинов, которые старый Хононин отыскал для него два дня назад, однако он хромал и уже давно утратил бравый вид. Возможно, вывихнутая нога мучила его сильнее, чем он хотел признаться, или же он страдал в тропическом климате, а может, его пугала и незнакомая местность. Маленький Цыпленок перестал быть опытным лесным жителем, который защищал Рэпа в тайге.

Рэп тоже хромал, натерев ноги чужими башмаками. Полукровки-фавны не обладали выносливостью, на которую он рассчитывал.

Тиналу приходилось еще тяжелее, чем фавну и гоблину Туфли Андора с серебряными пряжками были ему велики, особенно после того, как их растоптали громадные ступни Дарада. Вскоре Тинал сбросил туфли и зашагал по песку босиком, впервые за сотни лет давая своим костлявым ногам непривычную нагрузку.

Казалось, возвышенность убегает все дальше, по мере того как они приближаются к ней. Прошло немало часов, прежде чем путники повернулись лицом на юг и Рэп заметил, что джунгли редеют. Ясновидение подсказывало ему, что за мысом их снова ждет песок. По крайней мере, непроходимые джунгли исчезли, сменившись лесом пальм. Вскоре сквозь них Рэп сумел увидеть еще один широкий залив – такой же огромный и пустынный, как первый. Он и не подозревал, что в мире так много песка.

На вершине возвышенности песок уступил место камням. Рэп и гоблин рухнули на землю и прислонились спинами к валунам. Тинал плелся позади, на расстоянии сотни шагов, и выглядел он измочаленным и выжатым.

– Надо бросить его!

Рэп улыбнулся, ибо фраза на импском языке была построена почти правильно, разве что произнесена с сильным гоблинским акцентом.

– Ни в коем случае.

– Почему? Его… он – падаль еще хуже, чем я.

– Потому что тогда он позовет Дарада.

Маленький Цыпленок насупился и понимающе кивнул. При появлении Дарада его рука еще кровоточила бы от укусов собаки, на спине по-прежнему горел бы ожог, а глаз был бы поврежден пальцем гоблина. Даже в хорошем настроении гиганта вряд ли можно было счесть желанным спутником. Обезумев, он превращался в безжалостного убийцу.

Тинал приблизился и тяжело осел на землю. Он ударился спиной о ствол пальмы и вскрикнул, ободрав кожу.

Позволив ему отдохнуть некоторое время, Рэп заговорил:

– Вот там горы.

Тинал оглянулся и уставился на вершины, отчетливо различимые вдалеке, над морем джунглей.

– Ну и что?

– Ты помнишь, были ли они видны из Мильфлера?

– Нет, – Тинал вытер лоб тощей рукой и погрузился в мрачное молчание.

Значит, до города еще далеко. Но в какую сторону им идти? По-видимому, определить это было невозможно. Ноги Рэпа немилосердно ныли, мысль о возвращении по собственным следам казалась невыносимой. Он решил продолжать путь на север. Если берег повернет на запад, тогда они узнают, что сделали неверный выбор.

Неподалеку от берега виднелся риф, и с возвышенности Рэп отчетливо слышал шум прибоя и видел фонтаны брызг, в которые превращались волны, ударяясь о камни. Феерия – живописное место, думал Рэп, здесь наверняка найдется и еда, и пресная вода, и жилье. На мгновение он позволил себе увлечься мечтами, представил этот берег, теплые волны и пикник с… с красивой девушкой. О Бог Влюбленных! Как ей понравилось бы здесь!

Его голова безвольно свесилась набок, и Рэп рывком вскинул ее.

– Идем же! – воскликнул он и встал.

Тинал тоже успел задремать и теперь заворчал:

– К чему такая спешка?

– Я должен найти Инос.

Тинал постучал ладонью по песку.

– Сядь, Рэп, и послушай. Можешь злиться, но ты точно спятил. Инос в лапах колдуньи – настоящей, сильной колдуньи, у которой есть четыре слова! Она находится где-то на другом краю Пандемии – на востоке или на севере, где именно, неизвестно. К тому времени, как ты найдешь ее она превратится в бабушку, а ты станешь дряхлее Сагорна. Так что ложись и отдохни, Рэп!

– Я непременно найду Инос! Тинал злобно уставился на него.

– Я знал, что ты упрям, но чтобы дойти до такого сумасбродства! Ты сам не понимаешь, что несешь.

– Так ты идешь? – перебил Рэп. – Или останешься здесь и умрешь с голоду?

Он уже готов был поверить, что Тинал не сдвинется с места. Затем Маленький Цыпленок встал и потянулся.

– Лучше иди сам, имп, – произнес он, тщательно выбирая слова. – А то я понесу тебя.

Вспыхнув, Тинал тяжело поднялся и побрел по песку.

Они направлялись на север. До захода солнца оставалось еще несколько часов.

Волны бежали к берегу, чтобы погибнуть, разбившись о него – волна за волной…

Этот мир будет жив еще тысячи лет,

И когда за завесой исчезнет наш след.

Так волна исчезает, нахлынув на берег, –

Разобьется о камни, и вот ее нет.

Фицджералъд. Рубай Омара Хайяма (47, 1879)

Часть вторая Сей день безумия

Инос разбудил солнечный свет, проникший сквозь мрамор. Некоторое время она лежала, тупо уставясь в газовый полог и силясь отделить приятную действительность от назойливых воспоминаний о шатре, который им с Кэйд приходилось делить во время долгих недель путешествия по лесу. Внезапно на нее нахлынули воспоминания – о смерти и колдовстве, предательстве и утрате.

Но реальность совсем не располагала к скорби. Непривычная шелковая ночная рубашка ласкала кожу, как и тонкие простыни, а на эти перины, вероятно, пошел пух с целого птичьего двора. Высокие арочные окна заключали в себе аккуратные кусочки синего неба. Наступило утро. Должно быть, она проспала часов двенадцать. В голове Инос пронеслись обрывки пробуждений в темноте, воспоминания о страхе и горе, но она поспешила прогнать их. Неужели рядом с постелью и вправду стоял поднос с едой? Приподнявшись на локте, Инос выглянула из-за полога. Даже если когда-то сюда приносили еду, теперь она исчезла, зато имелся маленький бронзовый гонг.

Жизнь во дворце оказалась весьма приятной, но у Инос отняли ее королевство, и она намеревалась получить его обратно.

Кроме того, еще никогда в жизни девушка не чувствовала такого голода. Раздвинув складки полога, она протянула руку и негромко стукнула пальцем по гонгу.

Ее поступок обрел незамедлительные последствия, которые сконфузили Инос. Долговязая женщина, закутанная в черное, скользнула в дверь, торопливо прошагала по мягким коврам и опустилась на колени, преклоняясь перед Инос, словно перед божеством.

– Доброе утро, – приветливо произнесла Инос. – Уже наступило завтра, верно? Кто ты?

Женщина села на пятки. Ее лицо было старым, прорезанным глубокими морщинами, жидкие пряди белых волос выбивались из-под белоснежной повязки. На скрюченных темных пальцах старухи поблескивали перстни – значит, она занимала не самое низкое положение в обществе. Она могла бы быть экономкой, вот только связка ключей у нее отсутствовала.

– Я – Зана, если это будет угодно вашему величеству. Вашему величеству? О бедный отец!

– Скажи, есть ли у меня шанс получить что-нибудь на завтрак? – поспешно спросила Инос. – И может, здесь найдется даже горячая вода?

Долгие недели чуть ли не каждый час Инос обещала себе горячую ванну при первом же удобном случае. Она могла бы предложить половину своего королевства за ванну – при условии, если к ней будут прилагаться мыло и полотенца. Инос пересекла застывшие просторы Пандемии, с вожделением представляя себе наводнение дымящейся воды, но даже в своих самых смелых мечтаниях не осмеливалась надеяться, что ее давнее обещание осуществится так скоро.

Ее почтительно провели по коридору в комнату размером с небольшой лужок, содержащую гигантскую ванну из зеленого мрамора. Целая свита одетых в черное служанок стояла наготове, и, прежде чем Инос успела объяснить, что она вполне в состоянии позаботиться о себе, они уже приступили к работе при помощи мыла и душистого масла, благовоний, пудры и притираний. Здесь была даже музыка! Нет, таких высот Кинвэйлу никогда не достичь.

Пусть Святое Писание утверждало, что в каждом добре есть зло, Инос не могла отыскать это зло в ванне; единственное, о чем она пожалела, – что слишком голодна и не может провести в ванне целый месяц. Наконец, завернутую в струящиеся одеяния из шелка цвета слоновой кости, с волосами, упрятанными под кружева, и ногами в позолоченных сандалиях, ее провели по ярко освещенным просторным коридорам – к обещанному завтраку. Ее путь лежал мимо высоких окон, откуда открывался вид на громадный город, террасами спускающийся по склонам холмов. На сияющей синей глади залива виднелись крапинки парусов. По сравнению с этим великолепием Краснегар был просто курятником…

И все-таки, будь у нее выбор, Инос предпочла бы неказистый каменный дворец на Севере!

Наконец она вышла в сад, окруженный стенами. Ветви над головой отбрасывали темные тени, подстриженная травка была такой нежной, что с успехом могла бы заменить зеленую бархатную скатерть, а эти цветы точно сделаны из шелка и, пожалуй, из золота с эмалью. Синева неба соперничала яркостью с синевой залива, солнце висело над головой раскаленным шаром, а пестроты оперения порхающих вокруг птичек Инос не могла себе даже вообразить.

Кстати, о птичках… в бельведере из пестрого мрамора с гротескным куполом сидела тетушка Кэйд, подобно голубке в клетке, и невозмутимо жевала нарезанные ломтиками персики.

Ее белоснежные волосы прикрывало золотое кружево, а вся одежда была белой, без единого цветного пятнышка. Инос припомнила далекие дни, когда она помогала Идо в прачечной дворца, и иногда они вдвоем закутывались в простыни, изображая злобных призраков.

Кэйд подняла голову. Облегчение сверкнуло в ее тускло-голубых глазах, и она сделала движение, словно собираясь встать.

– Сиди, сиди! – торопливо велела Инос и склонилась, чтобы поцеловать ее. На минуту они застыли в объятии. Милая тетушка Кэйд, ей следовало бы не таскаться по свету, участвуя в опасных приключениях, а мирно устроиться в Кинвэйле и еще лет тридцать провести за вязанием и составлением брачных пар.

– Ты выглядишь очень… изысканно, – заметила Инос, тактично не упоминая про призраков. – Такой я тебя не видела со времен маскарада.

– А ты, дорогая, непременно заслужила бы приз. Неистребимое добродушие тетушки Кэйд не исчезло, и, только присмотревшись, можно было заметить, что улыбка у нее слегка вымученная. И пухлые щечки тетушки розовели не так ярко, как обычно.

– Во всяком случае, приз лучшему представителю породы точно достался бы мне, – поддержала ее Инос. – Прелестная башенка, верно?

– На редкость милая! – Кэйд в свою очередь пристально осмотрела племянницу, отыскивая на ее лице следы усталости. – Будто из волшебных сказок.

– Анджилки позеленел бы от зависти.

– Он приказал бы стереть Кинвэйл с лица земли и начать строить его заново. Насколько я вижу, ты хорошо выспалась, дорогая?

Инос опустилась в кресло, подвинутое ей одной из молодых служанок.

– Должно быть, да. Ничего не помню. – Незачем было упоминать о ночных слезах. – А ты?

– Как всегда, превосходно. Пару раз я заглядывала к тебе, но ты крепко спала и была холодна, как плавучая льдина. – Лишь на миг в голосе пожилой дамы промелькнуло беспокойство, но тут же исчезло. – Эта дыня бесподобна. Кофе крепче, чем мы привыкли пить, но к нему есть фрукты и булки, а эта рыба, хотя и незнакомая…

Инос оглянулась на Зану.

– Несите все сюда, – твердо заявила она.

В саду простирали тень неизвестные ей деревья, окруженные мраморными решетками. Небесный свод блистал неописуемым кобальтовым оттенком, цветы казались слишком яркими, чтобы быть настоящими. В тот же миг, словно подтверждая нереальность происходящего, существо, точно вырезанное из драгоценного камня, промелькнуло над столом, прямо перед глазами изумленной Инос. Она едва успела понять, что чудесное видение было крохотной птичкой, прежде чем та исчезла, напоследок вспыхнув всеми цветами радуги. Инос вновь начала осмотр, оглядываясь, пытаясь привыкнуть к сказочному окружению и поверить, что все вокруг – настоящее, что она не попала загадочным образом в расписанную искусным художником иллюстрацию в романе.

Незнакомые деликатесы лежали перед ней на блюдах из хрупкого, почти прозрачного фарфора, и Инос с усердием принялась уничтожать их. На вкус они оказались ничуть не хуже, чем на вид. Но в голове Инос по-прежнему крутились невеселые мысли. Отец мертв. Рэп погиб. Андор оказался обманщиком. Войска Империи захватили Краснегар, к тому же Калкор только и ждет удачного момента, чтобы вторгнуться в него. Знатные горожане отвергли ее притязания на престол. Ну что она теперь могла поделать, сидя здесь, на другом краю света?

Служанки, закутанные в черное, удалились. Зана почтительно держалась в стороне.

– У нас нет причин жаловаться на гостеприимство, – заметила тетя Кэйд. Ее глаза предупреждающе блеснули.

– Да, пожалуй, с такой жизнью я могу примириться, – пробормотала Инос с полным ртом, расшифровав слова тетушки: жалобы могут подслушать.

Она торопливо ела, храня задумчивое молчание. Вновь она пожалела о том, что была так невнимательна в детстве, на уроках мастера Порагану. О Зарке она не могла припомнить ровным счетом ничего, о джиннах лишь однажды упоминалось в кинвэйлской поговорке: «Честен, как джинн».

Но как отнестись к подобному определению? У каждого народа есть свои характерные черты, хотя в некоторых случаях их приписывали несправедливо. Неряшливого ребенка называли «чумазым карликом», о мужчине говорили, что он «силен, как тролль». Обычно подобные замечания следовало воспринимать буквально, но некоторые из них бывали ироничными. Например, «тайной импов» именовали то, что было известно решительно всем. А кто мог усомниться в значении выражения: «Кроткий, как пьяный джотунн»? В Кинвэйле Инос услышала и еще одну поговорку: «Расскажи это фавну». Так что же все-таки значит быть «честным, как джинн»?

Но Инос не решилась задать тетушке такой вопрос.

– Ты… ты уже встречалась с султаншей?

– Нет, дорогая. Но, по-моему, ей доложат, что ты уже встала.

В словах тетушки вновь послышалось любопытство. Дамы в Кинвэйле быстро учились обмениваться знаками, не прерывая бессмысленной болтовни, – особенно это касалось предупреждений. Тетушка Кэйд повторила предупреждение о том, что колдунье известно обо всем. Беседу можно подслушать – повсюду, в любое время. Некоторое время Инос молча жевала. Затем ее осенило, что колдунья, вероятно, умеет читать мысли.

– Вообрази, я беспробудно проспала двенадцать часов! Хотелось бы знать, что творится сейчас в Крас… О, как глупо! Инос виновато улыбнулась тетушке. Сегодня в Краснегаре должны были состояться похороны короля. На мгновение голубые и зеленые глаза встретились. Король избавился от земных страданий, его муки завершились. Инос сумела попрощаться с отцом, а все остальное не имело значения. Ради Холиндарна они с Кэйд вынесли кошмарное путешествие через леса. Похороны были уже не так важны. Наконец-то тяжесть спала с души короля, чаша весов с Добром перевесила. Король Холиндарн завершил свои земные дела.

А Инос дала ему клятву.

Она попыталась улыбнуться.

– Разумеется, я имела в виду обстановку в городе. Интересно было бы узнать, что там творится?

Кэйд свернула белоснежную льняную салфетку.

– Это известно лишь Богам! Если доктор Сагорн был прав, тогда импы разбегутся прежде, чем прибудут джотунны. Возможно, они уже пересекли дамбу. – Подобные предположения не радовали Инос, но одно то, что тетушка призналась в них, выказывало ее озабоченность.

Если имперские войска бежали, тогда краснегарские импы и джотунны вполне могли к этому времени уже перерезать друг другу глотки. В честном бою джотунны наверняка потерпели бы поражение. А когда джотунны Нордландии в конце концов прибудут, чтобы возвести тана Калкора на трон Иниссо – ее трон! – тогда стрелка весовкачнется в другую сторону.

А может, импы, составляющие половину жителей Крас-негара, сбежали с имперскими войсками? Или же, наоборот, выгнали джотуннов… Семьи распались, друзья стали врагами, или… или…

Инос вдруг перестала жевать. Ее руки застыли неподвижно, зубы крепко сжались.

– Я пообещала отцу сделать все, что смогу! Я должна вернуться!

– Я уверена, султанша Раша даст нам совет, – строго произнесла Кэйд, – и, пожалуй, даже поможет нам. «Нам? Помощь нужна мне!» Инос задумалась о странных событиях вчерашнего дня.

– Мне бы не хотелось всецело зависеть от бывшей распутницы.

– Инос!

– Ты сомневаешься, что… что он…

– Госпожа Зана называет его «Великаном».

– Благодарю. Так ты сомневаешься в словах Великана?

– Как гостям, нам не следует верить гнусным сплетням. – На лице тетушки Кэйд появилось характерное выражение, которое Инос сразу же узнала и возненавидела: за месяцы, проведенные в Кинвэйле, она видела его слишком часто, но в последнее время – ни разу.

– Так или иначе, – добавила Кэйд, – мы ее гости.

– Я – королева Краснегара!

– Нет, дорогая! Ты только заявила о своем праве на престол, а это не одно и то же. В политике ты разбираешься похуже меня, к тому же не можешь вытряхнуть армию из рукава. Ее величество спасла нас от импов и оказала нам радушный прием. Безусловно, мы обязаны доверять ее суждениям и верить в благие намерения. – И Кэйд отпила кофе, словно считая вопрос решенным.

Инос вновь принялась за еду с притворно невозмутимым видом, который удался ей на редкость легко.

– Более того, – продолжала тетка, – во время последней встречи тебе вряд ли удалось завоевать ее благосклонность.

Вспоминая безобразную сцену в круглой комнате, Инос пришла в ужас: что она себе позволила – спорить, кричать? О Бог Глупцов!

– Да, твои усилия прошли для меня даром, тетя Кэйд! Кэйд одобрительно улыбнулась этим покаянным словам.

– Ее величество поняла, что ты чрезмерно взволнованна. В конце концов, она позволила тебе взглянуть в зеркало. Кивнув, Инос пробормотала:

– Полагаю, мне следует радоваться тому, что меня не бросили в подземелье. Или не превратили в жабу.

– Этого мало! Не сомневаюсь, краткая записка с извинением придется как нельзя кстати и будет принята. А кроме того, нам остается лишь ждать, когда ее величество удостоит нас аудиенции. – Кэйд промокнула губы салфеткой и оглядела стол, убеждаясь, что ничего не упустила. Затем она довольно вздохнула.

Безусловно, она заслуживала отдыха после долгих недель, проведенных в седле, да еще на зимнем морозе. Любой мог бы понять, что женщина в возрасте Кэйд не прочь побаловать себя, – но Инос не могла согласиться с ее советом. Писать, извиняться, как капризному ребенку?

Ну что ж, может, так будет лучше. В их положении гордость – непозволительная роскошь, а она уже проявила нетактичность. Принести извинения, а затем сидеть и ждать сложа руки? Нет, это невозможно!

– Что же случилось вчера? – Инос нахмурилась. – После того как я посмотрела в зеркало, меня словно окружил туман.

– Она подвергла тебя легкому гипнозу, дорогая, – объяснила Кэйд, – и отправила нас обеих отдыхать. Принц Азак лично проводил нас, помнишь?

– Не совсем… А она… она исправила то, что сделала с ним?

Кэйд кивнула, словно обращаясь к кусту возле бельведера, осыпанному лиловыми цветами.

– Он вполне оправился. Разве что немного дрожал.

Что за женщина эта Раша? Она подвергла Азака варварской пытке прямо на глазах у Инос. Здесь кроется какая-то тайна…

– Великие боги! Что это?

Тетушка усмехнулась, словно ждала этого возгласа.

– Ананас с соусом карри – я уже спрашивала. Вкусно, не правда ли?

Инос попробовала ярко-оранжевого блюда и сморгнула слезы.

– На это кушанье следовало бы поместить сигнальный маяк. Да, на вкус он неплох – особенно когда уже познакомишься с ним. Что такое «ананас»?

– Полагаю, фрукт.

– В самом деле?

– По-моему, наш визит будет весьма познавательным. Путешествия так расширяют кругозор!

– Ты хочешь сказать, и фигуру тоже?

Инос попробовала неизвестное кушанье с привкусом орехов. И вправду, султанша Раша проявила к ней, Инос, большую снисходительность, чем к злосчастному Азаку. Если верить ее словам, Раша терпеть не могла мужчин – причем всех до единого. Насколько можно доверять этой колдунье?

– Ты считаешь, что наша титулованная хозяйка поддержит требования законной королевы Краснегара? Кэйд не ответила.

– А если с ней соперничает мужчина?

– Может быть, дорогая.

– Значит, если… ее величество простит мою вчерашнюю выходку… тогда для начала мы можем попросить ее остановить когорты императора – полагаю, для колдуньи это не составит труда? Ведь там всего две тысячи воинов.

– Думаю, ты права. Если верить поэтам, волшебник Кварлин в одиночку разгромил три армии. Иниссо построил замок за пять часов. – Кэйд нахмурилась, старательно припоминая давние годы учебы.

– Вот и хорошо! Раша прогонит импов, а если Калкор и его пираты двинутся на Краснегар морем, она заставит их убраться восвояси, верно?

Кэйд поджала губы.

– Несомненно, мы сможем попросить об этом, дорогая.

– И тогда все, что нам понадобится сделать, – убедить горожан признать меня королевой! Пожалуй, они уже достаточно напуганы, чтобы согласиться.

Несколько минут Инос обдумывала этот план. В нем ощущался некий недостаток – она возвращалась к тому, от чего ушла всего два дня назад.

– А когда я объясню, что не собиралась приводить с собой легионеров… – Она помедлила. – Конечно, достойный муж все-таки не помешает, – печально заключила девушка. Холодная волна сожалений окатила ее при мысли об Андоре – разумеется, не настоящем Андоре, а о том, каким он казался. Выбор мужа представлялся Инос нелегкой задачей.

Внезапно Инос поняла, что ее тетя не радуется и ничем не выказывает воодушевления. Инос одарила ее недовольным взглядом. К сожалению, Кэйд не считала политику подходящим занятием для знатных дам.

Взяв фруктовый ножик, Инос потянулась через стол и коснулась плеча изумленной собеседницы.

– Герцогиня Кэйдолан, сим назначаю тебя нашим королевским канцлером, казначеем, сенешалем, и… на сегодня хватит. – В последовавшей тишине Инос отчетливо услышала юношеский голос: «А я буду и военачальником, и главным конюхом…» Бедный, бедный Рэп!

Легкомыслие племянницы заставило Кэйд нахмуриться.

– Если мне будет пожалован титул главной советницы, королева Иносолан, тогда я посоветую вам обуздать свое тщеславие – пока не состоится разговор с султаншей Рашей.

– Это еще почему?

– Несмотря на то что Краснегар не входит в состав Империи, уверена, существует запрет на применение волшебства против имперской армии. – Тетушка откинулась в кресле и надула губки, словно раздраженная необходимостью проявлять здравомыслие.

К несчастью, в тех редких случаях, когда Кэйд что-нибудь утверждала, она неизменно оказывалась права. Рэп тоже сказал бы что-нибудь вроде этого. Проклятье!

– Престол принадлежит мне по праву рождения! – Инос ударила кулаком по столу. – И я хочу получить его – не потому, что считаю неслыханной честью титул королевы Краснегара, а потому, что у меня есть долг! Я поклялась отцу! О Боги, если бы я мечтала лишь об удобствах, я предпочла бы Кинвэйл – или даже Араккаран. Чего ради мне взбрело бы в голову жить в тундре? Тебе это известно, тетушка, – во мне течет королевская кровь. Это входной билет почти в любое знатное семейство Империи.

– Инос, что за отвратительные…

– Это правда, и ты сама это знаешь! Я без труда отыскала бы какого-нибудь безмозглого мужа-аристократа, остепенилась и стала бы жиреть, рожая детей, в роскоши до конца своих дней – если бы мечтала только об удобствах и богатстве. Но наш род испокон веков справедливо, честно правил Краснегаром. Пусть импы и джотунны не всегда жили мирно, но по крайней мере они жили и не мешали жить другим. Они разрешали недоразумения кулаками, а не мечами.

– Да, дорогая, но…

– А теперь, когда Краснегар остался без правителя, и император и таны Нордландии считают своим долгом защитить свои народы – вскоре разразится война, если она уже не началась!

И чем же все это кончится? Если в Краснегаре победят джотунны из Нордландии, импы начнут мстить всем джотуннам, каких только смогут найти, а джотунны рассеяны по всему побережью Пандемии. Если победят импы, опять начнутся набеги жителей Нордландии, как бывало на протяжении всей истории вплоть до нынешних времен – правда, в последнее время они действовали с опаской.

Беда в том, сердито решила Инос, что ее обманули. Будь она мальчишкой, ее учили бы политике, стратегии и тактике. В Кинвэйле ее отправляли бы не на рукоделие, а на уроки фехтования. Возможно, ей посчастливилось бы даже учиться в Имперской Военной академии в Хабе – как ее отцу. Инос проводила бы время, не распевая мадригалы, а муштруя солдат! Не дамское искусство вежливой беседы, а интриги, махинации, коварные планы – вот что ей нужно! Она понятия не имела ни о колдовстве, ни об имперской политике, ни о связях Араккарана с Империей. Она даже толком не знала, где находится Араккаран – в Зарке, но где этот Зарк? Внизу справа на карте, а Краснегар – вверху слева… «Мастер Порагану, ну почему вы не сумели заставить меня быть внимательнее?»

– Ты еще слишком молода, дорогая.

– Я – королева!

– А ведешь себя не по-королевски, – резко отозвалась Кэйд. – И потом, сейчас ты – нищая беженка, незваная гостья в чужих землях. Султанша Раша – твоя единственная надежда. И даже если она пожелает помочь тебе, как обещала, не следует забывать о хороших манерах, чтобы выразить признательность за то, что она уже сделала. Кроме того, надо выждать время, прежде чем начать осаждать ее просьбами.

Инос вспыхнула, тетушка ответила ей гневным взглядом – и оказалось, что всегда добродушные и блеклые голубые глаза Кэйд способны испускать молнии.

Внезапно Инос показалось, что она вновь попала в Кинвэйл – правда, более роскошный и величественный Кинвэйл. Тетушка права – она слишком молода. Она осталась без единого гроша – это тоже верно. И она беспомощна – ни родных, ни друзей…

А затем в ее голове начала обретать форму любопытная мысль. Не все навыки, приобретенные в Кинвэйле, бесполезны – пришло время воспользоваться кое-какими из них. Рядом есть человек, которому, несомненно, гораздо больше известно о волшебстве и политике, чем самой Инос, – даже если в душе он варвар. «Не задавая вопросов, ничего не узнаешь».

Проклятье! Это же одно из кратких, но многочисленных наставлений Рэпа. Поговорок в голове Рэпа умещалось больше, чем рыбы в море. Он…

Забудь о Рэпе! Азак может стать ценным и незаинтересованным советчиком, если пожелает. Его сведения о Раше несомненно будут полезными – ведь его глаза не затуманивает любовь. Инос считала, что ей не составит труда выведать все необходимое. Официально уроков плетения интриг в Кинвэйле не давали, но практика в подобном умении превосходила все остальное.

Пожалуй, Кэйд не одобрит идею племянницы – особенно если заподозрит, что мнение Раши совпадает с ее собственным.

Инос приняла решение.

– Я – законная королева Краснегара! У меня отняли королевство, и я клянусь именем всех Богов, что сделаю…

– Инос! – Голос Кэйд зазвенел, как меч от удара о доспехи, – в нем послышалась вся вспыльчивость, присущая джотуннам, предкам тетушки. – Не искушай Зло! – И она сотворила знак священного равновесия.

Инос упрямо смотрела ей в глаза. Ладно, ей запретили говорить об этом, но она выполнит задуманное – непременно!

Увидев, что племянница не собирается заканчивать фразу, Кэйд расслабилась и сразу раскаялась в своей неприличной вспышке.

– Тебе следовало бы отучиться от такой запальчивости, дорогая, – с мягким упреком заметила она. Отучиться от запальчивости? Как бы не так!

– Так ты замолвишь за меня словечко перед султаншей, тетя?

Кэйд вздохнула:

– Ну, если ты настаиваешь…

А Инос решила немедленно приступить к поискам Великана.

Набросав краткую записку для султанши Раши с извинениями за вчерашнюю несдержанность, Инос передала письменные принадлежности Кэйд. Приготовившись писать, обе они расположились в гостиной, отделанной фресками с изображением цветов и лиан. Огромные окна выходили в сад с многочисленными фонтанами и чувственно приоткрытыми бутонами цветов.

Зана была поражена, когда ее подопечные попросили бумагу и чернила. Заметив ее изумление, Инос заподозрила, что Зана, должно быть, неграмотна. Чтобы отыскать требуемые предметы, понадобилось некоторое время. Кэйд принялась сочинять записку к султанше с просьбой об аудиенции и рассчитывала, что ее составление займет не меньше часа.

Следовало воспользоваться случаем, чтобы провести небольшое расследование. Ведь если Инос невзначай окажется где-нибудь неподалеку от султана, кто может ручаться, что между ними не завяжется беседа?

Она бесшумно выскользнула в коридор и почти не удивилась, когда перед ней словно из-под земли возникла Зана.

Значит, теперь у них две тюремщицы вместо одной?

– Что-нибудь угодно вашему величеству?

Зана уже состарилась, ее лицо напоминало выжженный солнцем пустынный ландшафт. Несмотря на то что ее глаза имели оттенок перьев на грудке малиновки, они были тверды как кремень и не мигая уставились на Инос.

– А, вот вы где, госпожа Зана! – притворно воскликнула Инос. – Обмениваться записками пристало с дамами, но не с джентльменами. Не могли бы вы засвидетельствовать мое почтение… Великану… и сообщить ему, что я хотела бы увидеться с ним в любое удобное для него время?

Если Зана и вправду неграмотна, передача устных сообщений для нее должна быть в порядке вещей.

Зана улыбнулась – к досаде Инос, ее улыбка оказалась на редкость мудрой. Она намекала, что Инос проявила недостаточную тонкость. С другой стороны, в этой улыбке не было ничего угрожающего.

– Я позабочусь, чтобы он узнал об этом сразу же, как только вернется сегодня вечером, госпожа. – Служанка склонилась, как травинка под незримым порывом ветра.

– Вы так любезны! – Инос ответила на поклон и прошла мимо, намереваясь в одиночку совершить увлекательное и полезное путешествие по дворцу.

Она не успела сделать и шести шагов, когда сухой старческий голос произнес:

– Вы не в Империи, госпожа.

Инос остановилась, повернулась и задумалась.

– Несомненно.

– Эти покои весьма обширны, ваше величество. Здесь легко заблудиться. Не хотите ли взять с собой Винишу? Щелкнув пальцами, Зана вызвала молодую служанку.

Виниша оказалась не старше самой Инос и не выше ее, будучи довольно низкорослой для джиннов. Она была закутана в такую же черную одежду, как и другие служанки, так что оставались видны лишь ладони и лицо. Это розовое лицо постепенно приобретало все более яркий оттенок, пока Виниша ждала приказаний Инос.

– Ну разумеется, я возьму ее, – жизнерадостно отозвалась Инос. Ее подкупила возможность расспросить Винишу – несомненно, ее избрали в качестве провожатой за скрытность, но предстояла честная сделка, а проводница наверняка окажется кстати в таком огромном дворце. – Если тетя спросит обо мне, прошу вас, передайте ей, что я вскоре вернусь.

На протяжении всей жизни самыми близкими друзьями Инос были дети слуг ее отца. В Кинвэйле она успешно водила дружбу с прислугой, пока Кэйд не убедила ее, что этого делать не стоит. Инос считала, что с Винишей она найдет общий язык легче, чем казалось Зане.

– Мне не терпится осмотреть покои для гостей, – объяснила Инос, направляясь по широкому коридору. – Нет, пожалуйста, иди рядом.

Виниша послушно нагнала ее. Черты ее лица отличались тонкостью и выразительностью, а двигалась она с гибкой грацией, которой, как считала Инос, ей самой никогда не овладеть.

– Есть ли здесь что-нибудь особенное, что стоит осмотреть? – спросила она. – Какие-нибудь произведения искусства?

В коридоре любоваться было нечем, если не считать светильников под разноцветными стеклами.

На лице Виниши появилось озадаченное выражение.

– Нет, госпожа.

– Так куда же мы пойдем в первую очередь? Сколько здесь комнат?

Вид служанки стал еще более удивленным.

– Не знаю, госпожа.

Значит, Винишу выбрали не за скрытность, а за глупость. Инос тяжело вздохнула.

– А сул… то есть дворец может принять много гостей?

Виниша бросила на Инос быстрый взгляд и вновь потупилась, на этот раз не только с удивлением, но и с беспокойством.

– Этого я не знаю, госпожа.

Инос пропустила две развилки коридоров и большой зал, прежде чем решилась на еще одну попытку.

– Ну что ж, – начала она самым веселым тоном, – покои достаточно велики для приема гостей. Наконец-то!

– Прежде они предназначались не для гостей, ваше величество. Они были покоями принца Хакараза.

– Были?

– Да, госпожа. Он неожиданно скончался.

– Как печально! Он был близким родственником… Великана?

– Его братом.

– О, какая трагедия! Это случилось недавно?

– Всего несколько дней назад. – Едва тема беседы стала ей понятна, Виниша охотно принялась отвечать на вопросы. – Его имущество еще не успели убрать, и госпожа Зана решила, что здесь понравится высокородным гостьям.

Инос помедлила на очередной развилке и направилась в тенистую аркаду, огибавшую еще один сад. Аркада привела к широкой лестнице. Виниша безмолвно плыла бок о бок с Инос. Стайка женщин в черном отступила в сторону и поклонилась. Ступени были широкими, высеченными из великолепного черного камня, а стены – гладкими, беломраморными. Инос уже насмотрелась на мрамор и теперь почти не замечала его.

– Кстати, кто такая госпожа Зана?

– Старшая сестра Великана.

Уже поднявшись до половины лестницы, Инос недоуменно взглянула на спутницу.

– Значит, она принцесса?

Виниша вновь смутилась. Инос терпеливо ждала. Откуда-то спереди доносились приглушенные голоса.

– Я не знаю, что такое «принцесса», ваше величество. Да, это не Империя – Зана была права.

– Кто же такая дочь султана?

– Женщина, госпожа.

Лестница привела их к еще одному коридору с высокими окнами. Инос мельком заметила живописный вид на город и залив, но сейчас была не в том настроении, чтобы любоваться пейзажами. Она пришла в совершенное недоумение и старалась не показать этого.

– Зана выглядит настолько старой, что вполне может приходиться Азаку матерью, а то и бабушкой.

Это замечание не вызвало комментариев – видимо, оно показалось Винише несущественным. У следующего перекрестка Инос помедлила и направилась туда, откуда слышались голоса.

– Как же тогда к ней обращаться?

– Просто «госпожа Зана».

За поворотом голоса стали громче, широкие окна выходили в парк. Вдалеке виднелись всадники – это зрелище было заманчивым.

– О, как я люблю лошадей! Ты умеешь ездить верхом, Виниша?

Прекрасные глаза девушки раскрылись широко, словно готовы были выскочить из орбит.

Инос снова вздохнула. Отвернувшись от окна, она едва смогла сдержаться, чтобы не броситься бежать по коридору. От абстрактных тем она вернулась к обитателям дворца – по-видимому, этим исчерпывались знания ее спутницы.

– Она замужем? Я имею в виду Зану.

Ответом ей стало удивленное покачивание головой.

– Об этом мне неизвестно, ваше величество.

– Забавно… В ней есть нечто… материнское.

– О да! Она родила пятерых сыновей. Инос изумилась:

– А сколько дочерей?

Джинна покраснела и промолчала – очевидно, вопрос был из числа неприличных.

Представления Инос об Араккаране как о более роскошном варианте Кинвэйла быстро рушились.

– И при этом осталась не замужем? Кто же был отцом ее детей?

Виниша нахмурилась в глубокой задумчивости.

– Точно не знаю, госпожа, – пожалуй, отцов было несколько.

Да сохранит меня Добро! Что сказала бы Кэйд, услышав подобное?

Они шагали мимо дверей, ведущих в восхитительные спальни – просторные, светлые, обставленные изысканной мебелью и увешанные шелками. Огромные ложа выглядели на редкость уютно. Кинвэйл не мог сравниться с Араккараном в роскоши. Очевидно, покойный принц Хакараз считался чрезвычайно важной персоной.

Коридор закончился еще одной дверью. Из-за нее доносился смех и шум игры. Детская? Инос помедлила, почему-то потеряв желание открывать дверь и боясь увидеть то, что скрывается за нею. Вероятно, в комнате находилось много детей. Сквозь их смех слышались женские голоса и плач младенцев.

Инос уцепилась за притягательную мысль, которая пришла ей в голову при виде парка.

– Полагаю, если мне захочется проехаться верхом, это можно будет устроить? Надеюсь, гостье это не запрещено?

На лице Виниши отразилось уныние, казалось, она вот-вот расплачется.

– Проехаться верхом, ваше величество? На лошади? Но…

– Что «но»? – перебила Инос.

– Но ведь вам нельзя выходить!

– Откуда?

– Из этих покоев. Инос затаила дыхание.

– Из покоев принца Хакараза? Из этих комнат? Виниша с явным облегчением закивала.

– Ты хочешь сказать, меня не выпустят? Не позволят даже осмотреть дворец? Никогда? Каждый вопрос вызывал кивки. Милосердный Боже! Внезапно услышанные ранее слова обрели смысл.

– Ты говорила про имущество принца, которое еще не успели убрать… Неужели ты… нет, не может быть. Так ты имела в виду себя! Ты принадлежала ему?

Виниша робко кивнула – на этот раз она была смущена и встревожена. Инос чувствовала, как пылает ее собственное лицо – теперь, должно быть, она стала румянее служанки.

– Каковы были твои обязанности при жизни принца Хакараза?

– Вы желаете знать точно?

– Нет! – поспешно возразила Инос. – В общих чертах.

Широкая улыбка облегчения вновь сделала лицо Виниши юным и прекрасным. Она положила ладонь на дверную ручку.

– Не хотите ли увидеть моего ребенка? – с надеждой спросила она.

В конце концов Инос обнаружила выход самостоятельно. Он оказался запертым, и, выглянув в окно, Инос увидела, что снаружи стоит вооруженная стража. Строение, которое она считала дворцом, оказалось просто флигелем, отведенным покойному принцу Хакаразу, одному из младших принцев, – больше выведать у Виниши ничего не удалось. Весь ансамбль дворца был просторнее, чем города Краснегар и Кинфорд, вместе взятые.

В мрачном настроении Инос вернулась к тетушке и застала ее радостно изучающей незнакомые цветы в одном из огороженных высокими стенами садов.

День, который начался так удачно, портился с каждой минутой. Титулованные гостьи могли наслаждаться удобствами покоев, но покинуть их имели право лишь с позволения Великана или, разумеется, султанши Раши. Хотя Зана наотрез отказывалась упоминать колдунью. Об Азаке она тоже не распространялась.

Некогда Инос считала Кинвэйл тюрьмой. Этот дворец оказался гораздо роскошнее и вместе с тем еще сильнее походил на тюрьму.

Записка к Раше осталась без ответа, а Зана терпеливо объяснила, что Великан отбыл на охоту, так что теперь получит известие от Инос только после возвращения, на закате.

Расспросы об Азаке и Раше – о давности их правления, их взаимоотношениях, о том, пользуются ли они любовью народа, – были вежливо отклонены. Даже Кэйд начала тревожиться. Ее добродушная болтовня о том, как приятно очутиться в роскоши и покое после тягот путешествия по лесу, постепенно стала бессодержательной.

День наливался сокрушительной жарой. Инос позволила себе принять еще одну продолжительную ванну, подумав о том, что ей понадобится по крайней мере десяток, чтобы прийти в себя.

Кэйд смело экспериментировала с многочисленными сладостями и незнакомыми блюдами. Инос насчитала в покоях около сорока женщин разных возрастов, от дряхлой старухи до юной девочки. Вежливые и обаятельные, они были в состоянии говорить лишь о своих детях и заманчивых перспективах передачи покоев со всем «имуществом» в самом ближайшем будущем другому принцу. Оказывается, Виниша была не глупее большинства женщин Араккарана.

Кроме того, Инос попыталась сосчитать детей и младенцев и сбилась со счета, едва он перевалил за три десятка.

Зана призналась, что даже она не знает, сколько принцев во дворце. Вместе со всеми младенцами-мальчиками – должно быть, несколько сотен. А взрослых… вероятно, около ста. Любой отпрыск королевского рода и мужского пола, у которого уже появились усы, считался взрослым и имел собственную челядь.

Даже у принцев-подростков были свои женщины.

Да, это далеко не Империя. Инос могла поклясться всеми богами, что Империей здесь и не пахнет.

– Джинны еще хуже джотуннов! – заявила Инос, когда они с Кэйд остались наедине на несколько минут.

Кэйд укоризненно заморгала бледно-голубыми глазами.

– Краснегарских джотуннов – может быть. Но насчет нордландских – не знаю.

Припомнив слухи о тане Калкоре, Инос поспешила перевести разговор в другое русло.

После заката Зана взволнованно известила Инос, что Великан получил сообщение и готов засвидетельствовать ей свое почтение на следующее утро. Эти слова показались Инос и заманчивыми и странными. Разве не гостья должна свидетельствовать почтение хозяину?

Поразмыслив, Инос рассказала Кэйд о предстоящей встрече. Хранить ее в тайне – значило признавать старшинство Кэйд, а Инос уже решила, что, будучи королевой, она занимает высшее положение из них двоих. По своему обыкновению Кэйд пришла в восторг и даже не спросила, почему Инос не посоветовалась с ней, чем вызвала у племянницы раздражение и угрызения совести.

Несколько минут спустя Зана явилась к ним с известием, что обе гостьи сегодня вечером приглашены на ужин – очевидно, в представлении джиннов это была неслыханная честь. Но если официальная встреча должна была состояться завтра утром, то ужину полагалось бы следовать за ней. Нет, здесь явно не придерживались порядков, заведенных в Империи.

Инос в третий раз позволила себе выкупаться и насладилась блаженством церемонии переодевания в еще более шелковистое, легкое платье. С сомнением она согласилась набросить на голову покрывало, которое скрывало все лицо Инос, кроме глаз. Инос наотрез отказалась надевать покрывало. Это привело к бурному спору с самой Заной. Великану уже известно, как она выглядит, заявила Инос, другого лица у нее нет, и ей нечего стыдиться. Зана явно не одобряла ее намерений и не собиралась сдаваться. Покрывало необходимо только до тех пор, пока гости не прибудут в столовую, возражала старуха, чтобы их не видели стражники и прочие слуги низкого звания. Пусть видят, сопротивлялась Инос. Кэйд не вмешивалась в спор – значит, принимала сторону Инос и тоже не собиралась прятаться под покрывалом.

По-видимому, приглашение распространялось и на саму Зану. Она рассталась с привычным черным одеянием, сменив его на роскошный наряд из шелка оттенка слоновой кости и вышитое жемчугом покрывало. При виде этого великолепия Инос была готова изумленно присвистнуть. Оставив многочисленную свиту восхищенно щебетать, три дамы отправились на ужин.

Их сопровождали шесть рослых стражников, вооруженных ятаганами – кроме них, у каждого имелась целая коллекция другого оружия. У двоих за пояса были заткнуты даже хлысты. Факелы разбрызгивали искры, которые кружились в темноте теплой ночи, под усыпанным крупными звездами небосводом. Кэйд возбужденно болтала, Инос нехотя соглашалась с ее восторженными замечаниями. Эта экзотическая земля как нельзя лучше подходила для романов и приключений.

Будут ли на приеме танцевать? Когда Инос задала этот вопрос Зане, то была награждена удивленным взглядом, а затем не менее удивленным заверением, что танцевать непременно будут. Инос самодовольно улыбнулась, уверенная в своей способности производить впечатление на окружающих во время танцев. Гибкий молодой султан двигался с поразительной грацией – значит, был восхитительным партнером.

На прием пригласили и десяток других… гм… придворных дам. Все они были молоды и разодеты в пух и прах, а возбуждение в преддверии непривычного события вскоре пересилило их робость перед незнакомками. К сожалению, в разговоре они ограничивались столь малоинтересными темами, как роды и болезни детей.

Раша так и не появилась.

Кушанья были великолепны – этого Инос не могла отрицать, несмотря на то что еще не успела привыкнуть к ним. И вина вызывали восторг, а прислуга – безупречна.

Внушительных размеров зал был освещен множеством светильников – численностью они превосходили звезды, сияющие в небе. Азак облачился в зеленое, очевидно, этот цвет символизировал власть. Джинн горделиво выставлял напоказ широкий, усеянный изумрудами пояс. Он растянулся на диване, одном из целого кольца диванов, занятых принцами. Инос насчитала двадцать пять человек – от седобородых старцев до зеленых юнцов.

Но вечер безнадежно испортило то, что Инос вместе с остальными женщинами усадили на высокой галерее, за резным экраном, сквозь который они могли созерцать происходящее внизу, не будучи замеченными. Единственными женщинами, допущенными в зал, оказались почти обнаженные девушки, исполнявшие танец живота. Они показали свое искусство в самом конце вечера, после жонглеров и факиров.

Инос редко удавалось выглядеть наилучшим образом ранним утром, а ее встреча с Азаком – или встреча Азака с ней – должна была состояться на рассвете. Если у Инос еще и оставались сомнения в том, что она оказалась вдали от цивилизации, то прием в столь ранний час окончательно убедил ее в этом. И тем не менее она была готова вовремя, как и тетушка Кэйд. Северянки вновь отказались накинуть покрывала.

Высокородных гостей сопровождали Зана и еще шесть пожилых женщин в черных одеждах и с покрывалами на головах. Кроме того, их охраняли устрашающего вида стражники в коричневом. Но от чего охраняли? Зачем понадобилась вооруженная охрана во дворце? На этот раз идти пришлось значительно дольше.

Несмотря на утреннюю хандру, при виде приемного зала у Инос перехватило дыхание. По сравнению с ним тронный зал в Краснегаре показался бы просто кладовой. Узкие арочные окна тянулись по обеим стенам, мозаичный пол сверкал, как шкатулка с драгоценностями. Зал был просторным, как лужайка для игры в кегли в Кинвэйле. Пустота зала резко контрастировала с теснотой и мешаниной стилей в покоях Раши. Очевидно, колдунья плохо разбиралась в искусстве убранства комнат. Остальной дворец блистал безукоризненным вкусом – несмотря на масштабы. Взглянув на тетушку, Инос обнаружила, что и на Кэйд зал произвел сильное впечатление.

Их вдвоем подвели к низкому помосту, по-видимому предназначенному для трона, но трона нигде не оказалось. Инос и Кэйд застыли в благоговейном молчании, невольно прижавшись друг к другу. Зана и ее спутницы скромно заняли места поодаль. Они восторженно перешептывались, словно впервые оказавшись в этом зале.

Время шло. Инос слышала гулкие удары собственного сердца – оно ускоряло бег, по мере того как росло ее раздражение. Местный этикет оставался для нее загадкой. Как гостью, ее должны были вызвать к султану, но сначала оказать ей честь, а потом заставить ждать – это казалось намеренным оскорблением.

Затем бледно-желтый свет, льющийся в высокие окна, сменился золотисто-розовым, возвещающим о восходе солнца. Пропели фанфары, и в зал вошла небольшая группа. Впереди возвышалась рослая фигура Азака. Позади него шагала дюжина других мужчин, облаченных в одежду различных оттенков зеленого. Вошедший вместе с ними отряд вооруженных стражников остался у двери.

Шествие остановилось перед помостом, и некоторое время обе стороны в молчании созерцали друг друга. Инос впервые увидела вблизи принцев Араккарана, и это зрелище ее не впечатлило. Здесь были мужчины всех возрастов – от юных мальчиков со свежими лицами до морщинистых старцев. Те из них, кто уже достиг зрелого возраста, носили бороды. Ростом Азак превосходил остальных джиннов, у всех них была красноватая кожа и такие же глаза. Несмотря на обилие драгоценных камней, все принцы казались грубыми и свирепыми. Все до единого уставились на Инос с явным неодобрением. Она не привыкла видеть, что ее внешность вызывает отвращение у мужчин, но неприязнь была взаимной – гораздо охотнее Инос оказалась бы сейчас на корабле, полном грязных джотуннов.

Сомнений в том, кто возглавляет этих бандитов, у нее не оставалось – чалма Азака, поблескивающая жемчугом, возвышалась над остальными. Как и при первой встрече два дня назад, Азак был облачен в свободную тунику, шаровары и тот же самый широкий пояс, за который можно было купить целое королевство. Но сегодня его широкие штанины были заправлены в высокие сапоги, с плеч свисал тяжелый плащ с капюшоном и длинными рукавами с прорезями, болтающимися вдоль тела. Очевидно, эта одежда предназначалась для выхода, и ее дополнял ятаган, более грозный, чем оружие, которое Инос видела прежде. Инос сделала вывод, что Азак облачился в свою повседневную одежду.

Неожиданно он щелкнул пальцами. Гибкий юноша неловко вышел вперед и остановился. Его красноватое лицо слегка побледнело, кулаки были крепко сжаты, а в глазах мелькал ужас. Над редкой полоской его усов поблескивал пот. Он оглянулся, и Азак нетерпеливо кивнул, а вместе с ним кивнул и хмурый мужчина постарше.

Юноша повернулся лицом к гостьям, с трудом сглотнул и облизнул губы. И вдруг Инос поняла, что должно случиться, но не успела возразить.

Дрожащим тенором юноша возвестил: – Его величество, султан Аз…

И затих. Жизнь покинула его тело. Одежда осталась на месте, развеваясь на ветру, но облегала она только статую из блестящего розового гранита. Сходство истукана с оригиналом было поразительным, до мельчайших подробностей – рот остался приоткрытым, глаза, инкрустированные киноварью и перламутром, тупо уставились в никуда. Кэйд подавила вскрик, а Инос передернуло. Азак проигнорировал случившееся. Он сделал два шага вперед и согнулся пополам в своем гимнастическом поклоне, дополненном замысловатыми жестами руки.

Но тут Инос заметила, что мужчина постарше на заднем плане горделиво усмехается, и испытала минутное облегчение. Поскольку проклятие запрещало называть Азака султаном в пределах дворца, он пользовался им как испытанием на преданность или смелость. На этот раз пришла очередь юноши, а всеобщее спокойствие доказывало, что колдунья вскоре снимет с него заклятие.

Ледяная ярость, овладевшая Инос, лишила ее дара речи. Она низко присела. Азак находился от нее на расстоянии нескольких шагов, но их взгляды встретились, и некоторое время они смотрели друг другу в глаза, словно выжидая, кто заговорит первым. Очевидно, Азак уже давно обратил внимание на отсутствие покрывала на лице Инос, но на его лице читалась лишь надменность. Юный султан мнил себя красавцем, и в каком-то смысле он был прав. Со своим красноватым лицом, обрамленным аккуратной бородкой, с выразительным ястребиным носом, поблескивающими красно-карими глазами, ошеломляющим ростом и высокомерием, Азак был твердо уверен: любая женщина готова лишиться чувств, едва взглянув на него.

И, будь он проклят, он был близок к истине!

Даже шея его впечатляла.

С другой стороны, осмотр, которому Азак подверг Инос, ни в коем случае нельзя было назвать поверхностным. Ростом Инос была пониже джотуннов, но повыше импов. Кружевная накидка почти не скрывала медово-золотистые волосы – должно быть, такой цвет волос для Азака был необычайной редкостью, как и зеленые глаза.

Ну, он у нее попляшет! Инос считала, что, даже будучи облаченной в рясу, она способна заставить забиться мужское сердце одним движением ресниц – вот таким.

Да, зрачки Азака заметно расширились.

Внезапно Инос задумалась о состоянии собственных зрачков и напрашивающихся выводах. Зло его побери! Варвар!

Внимательно осмотрев Инос и предоставив ей возможность – хотя и мимолетную – восхититься его персоной, Азак снова поклонился.

– Ее величество – почетная гостья в смиренном жилище моих предков. Если здесь чего-нибудь недостает, чтобы сделать ваше пребывание более приятным, желание вашего величества – закон для всего моего народа.

Не дожидаясь ответа, он поклонился Кэйд.

– Разумеется, это относится и к желаниям ее сиятельства.

Пока Кэйд приседала, Инос боролась с гневом – и потерпела поражение. Если этот дикарь ростом с тролля допускает, чтобы его подданные превращались в камни, лишь бы польстить его болезненному самолюбию, очевидно, он высоко ставит смелость, а Инос считала, что никто не сравнится с ней храбростью, и собиралась доказать это, несмотря на предупреждения Раши. Возможно, краткое пребывание в виде статуи принесет желанный отдых.

– Мы глубоко польщены возможностью навестить… – она сделала глубокий вдох, – нашего кузена из Араккарана.

Кэйд издала негромкое тревожное восклицание, но слова Инос не имели никаких магических последствий. Для заклятия формула вежливости оказалась слишком тонкой. Но Азак ее заметил. Его глаза расширились, и нечто вроде краткой улыбки тронуло его губы.

С бешено бьющимся сердцем Инос решила еще раз попытать удачу.

– Мы счастливы тем, что повидали прекрасное королевство Араккаран… благословленное столь достойным правителем.

На этот раз ее смелость не прошла незамеченной даже для свиты султана. Принцы переглядывались и поджимали губы. Азак просиял и вновь поклонился – еще ниже, чем прежде.

– Ваше величество оказало нам любезность!

А ее величество тряслось от ужаса, но намеревалось не выдать своих чувств.

– Надеюсь, вы уже оправились после своего испытания, кузен?

Глаза Азака блеснули, но его лицо осталось невозмутимым.

– Какого испытания, кузина?

– Того, что случилось два дня назад. При первой нашей встрече вам нездоровилось. Полагаю, об этом мучительно даже вспоминать.

– А, вон что! – Он равнодушно махнул громадной ладонью. – Дрянная колдунья пыталась сломить мою волю физической болью. Ей следовало бы уже понять: такие попытки бесполезны.

Инос не сдержала удивления.

– Значит, такое бывало и прежде?

Азак пожал плечами, но его лицо оживилось от удовольствия – представлялась прекрасная возможность известить о случившемся свою свиту.

– Да, много раз. Боль – ничто. Кроме того, колдунья насылает на меня хвори: червей, гнойные язвы, увечья. Меня пытались ослепить, сделать калекой… надеюсь, со временем она узнает: ни один принц Араккарана не отступит от своего долга из-за таких пустяков.

Беспокойство мелькнуло на лицах прочих присутствующих принцев Араккарана.

– Но чего она надеется добиться такой жестокостью? – воскликнула Инос. Азак пожал плечами.

– Добровольного признания ее возмутительных притязаний на незаслуженный титул. Я не покорюсь, даже если она обратит меня в пепел. Но если у вашего величества пока нет никаких желаний…

Долгожданный миг наступил! Бесполезная церемония оказалась лишь игрой, которую Азак принял, чтобы дать Инос понять: она в гостях у него, а не у Раши. Инос сыграла свою роль исключительно ради него, и теперь наступила его очередь.

– Видите ли…

– Да? – Азак остановился, уже приготовившись поклониться в очередной раз.

– Мне не терпится осмотреть это прекрасное королевство… – Инос вовремя опомнилась и не добавила «принадлежащее вам». Рискованный шаг заставил ее затаить дыхание.

– Разумеется! Вам будет предоставлен экипаж и эскорт… знатные дамы, чтобы сопровождать…

Инос уже заметила, что на нем высокие сапоги, и сделала верные выводы.

– Вы ведь отправляетесь на верховую прогулку, кузен? Несколько обрамленных щетиной ртов за его спиной потрясенно открылись, и даже Азак заморгал.

– Вы ездите верхом?

– Да. Что же здесь странного? В Империи высокопоставленные дамы ездят верхом и слывут умелыми наездницами. Я не прочь поразмяться и заодно как следует поговорить о колдовстве, политике, управлении королевством, военных кампаниях и тому подобных вещах.

Кэйд издала приглушенный стон.

– Полагаю, если мы и в самом деле… Повернувшись к ней, Инос мило улыбнулась.

– Тебе незачем сопровождать нас. тетушка.

– Инос! Но я… – Кэйд застыла в ужасе.

– Уверена, я буду в полной безопасности в обществе… нашего араккаранского кузена. Не правда ли, кузен?

Взгляд блестящих глаз Азака метнулся с племянницы на тетку и обратно. Инос надеялась, что в ее словах султан усмотрит вызов, а не мольбу, но тот остался безучастным.

– Со мной ничего не случится, тетушка. Надеюсь, ты не наносишь оскорбление… нашему царственному кузену, предполагая обратное?

Кэйд вспыхнула и потупилась.

Несомненно, на это утро у Азака были иные планы, но он помнил о своем долге перед Инос. Азак с трудом сглотнул.

– Конечно, я буду рад возможности лично сопровождать ваше величество.

Отъявленный лжец!

– Замечательно! Кто сможет лучше показать королеве королевство? – Несмотря на такую дерзость, Инос не превратилась в камень: заклинание Раши не могло распознавать такие двусмысленные замечания. – Вы позволите мне задержаться на десять минут, чтобы переодеться? Надеюсь, мой костюм для верховой езды вычищен… – Она оглянулась на Зану, которая на протяжении всего разговора стояла с испуганно вытаращенными глазами, но теперь согласно кивнула. – Десять минут, хорошо? – И Инос величественным жестом протянула руку.

Азак пошатнулся, словно от удара. На мгновение на его лице появилось выражение, которое Инос сочла ужасом. Только тут она поняла, как погрешила против обычаев Зарка, где никто и никогда не целовал дамам руки. Оправившись, молодой великан сложился пополам в еще одном поклоне.

Он немедленно выпрямился с плохо скрытой яростью. – Сколько потребуется вашему величеству… я всегда к вашим услугам.

Ну разумеется! Инос робко присела, вознаградила его за терпение последним взмахом ресниц и удалилась на поиски подходящей одежды, не взглянув на тетушку.

Предстояла нелегкая задача – завоевать себе союзника.

Инос задержалась дольше обещанных десяти минут. Она не уложилась даже в полчаса, но в конце концов собралась и спустилась по лестнице туда, где стоял султан, скрестив руки на груди и нетерпеливо постукивая об пол носком сапога. Задержка была вызвана в основном необходимостью найти кого-нибудь, кто умел бы заплетать косу – по-видимому, в Зарке подобное искусство было редкостью. Затем Зана настояла, что Инос должна дождаться, когда принесут подходящий плащ. Инос возразила,что ее костюм для верховой езды и без того достаточно теплый для здешнего климата и больше ей ничего не понадобится, но дождалась только твердого, по-матерински непререкаемого ответа: она должна надеть свободный плащ из темного материала – не ради тепла, а чтобы уберечься от солнца. И от ветра с пылью.

Азак, встретив Инос, согнулся в очередном поклоне. Инос попыталась ответить тем же, но выяснилось, что костюм для верховой езды не предназначен для таких трюков. Принц окинул ее надменным, оценивающим взглядом, а затем представил своих четырех спутников. Все четверо были принцами с гортанными именами, но их родство с Азаком озадачило Инос. Старший из принцев – один из братьев Азака – был пожилым, коренастым и пышнобородым.

Имя следующего ей удалось уловить – его звали принц Кар. Инос сразу же решила, что ей не нравится его вежливая проницательная улыбка. Этот второй был чисто выбрит и годами опять-таки превосходил Азака.

Остальные двое оказались дядями Азака – почти неразличимыми на вид подростками, ровесниками Инос, лица которых были покрыты юношеским пушком. Очевидно, они были близнецами. Мысленно Инос решила попросить Кэйд распутать для нее родословную царствующего дома Араккарана: в подобных генеалогических исследованиях Кэйд не было равных. Кроме того, следовало выяснить законы престолонаследования – чтобы узнать, каким образом у султана могли оказаться два старших брата.

Принцы и их гостья отправились к конюшням – путешествие оказалось настолько долгим, что удобнее была бы совершить его верхом. Азак молчал и намеренно шагал так быстро, что его спутникам пришлось почти бежать. Инос с раздражением подумала, что молодому гиганту не мешало бы повзрослеть.

Спутников вновь сопровождал эскорт грозных на вид стражников, вооруженных таким количеством оружия, что его хватило бы на целый военный музей. Отец Инос в своем королевстве ходил без охраны куда вздумается, а этот высокомерный султан не мог обойтись без защиты даже в собственном дворце!

Пройдя под последней дверью-аркой, они оказались на открытом дворе, и солнце обрушилось на Инос подобно упавшей крыше. У нее захватило дыхание – этой жары было достаточно, чтобы расплавить подковы. Инос уже давно поняла, что поступила необдуманно, а теперь решила, что попросту спятила.

Даже роскошь дворца не подготовила ее к великолепию конюшен, черепицей с крыш которых можно было покрыть целый городок. Манежи тянулись до отдаленных оград и деревьев, осыпанных розовыми цветами. Над ними на фоне моря виднелись вдалеке башни дворца. Во дворе ждали конюхи и лошади, но поблизости не было видно ни единой женщины. Вероятно, все спутники Инос находили ее поведение бесстыдным и возмутительным.

Что же, их возмущение было взаимным!

В толпе, ждущей во дворе, Инос заметила нескольких человек, которые сопровождали Азака утром, – некоторые из них уже сидели верхом, другие осматривали коней и сбрую и, очевидно, задержались только затем, чтобы взглянуть на непривычное зрелище: женщину на коне. После этого должна была начаться охота. Пятеро неудачников – Азак, его братья и дяди – с нескрываемым вожделением поглядывали на толпу людей и лошадей, конюхов и псарей, охранников и слуг. Псы рвались с поводков, сокольничие стояли наготове.

Инос почувствовала болезненный укол совести.

– Вижу, я помешала вашему развлечению, кузен. Я была слишком самонадеянна. Моя экскурсия могла подождать.

Азак раздраженно взглянул на нее – султан, который объявил о своем решении, не мог передумать.

– Для охоты впереди еще много дней, кузина.

– Как бы мне хотелось присоединиться к вам! – с девической невинностью воскликнула Инос. – Разумеется, если это позволительно. Я еще никогда не видела охоты с ястребами. Ведь это ястребы, верно?

– Большие ястребы.

– Вот как? А мы на севере охотимся с кречетами. Пять пар красных глаз вспыхнули, словно сигнальные фонари.

– С кречетами! – эхом отозвались два потрясенных юных дядюшки.

– Вы… сами? – переспросил Азак.

– Разумеется.

Пять царственных лиц затвердели от шока. Очевидно, женщина на коне была меньшей непристойностью по сравнению с женщиной, охотящейся с кречетом.

– Моей любимицей была Рапира – быстрая, послушная. Как мне недостает ее! Некоторое время отец пробовал охотиться с золотистым орлом, но ему редко везло. Пару раз в Кинвэйле я выезжала на охоту с соколами-сапсанами, но училась именно с кречетами. Других ловчих птиц в Краснегаре нет.

Принцы обменялись взглядами, в которых отчетливо читались сомнение или возмущение, а может, и то и другое.

– Сначала найдем вам лошадь. – Азак чуть не положил руку на плечо Инос, но поспешно отдернул ее и сделал широкий жест, приглашая гостью пройти вперед. В сопровождении четверых принцев они прошагали по пружинистому дерну туда, где две лошади стояли отдельно, окруженные конюхами. Одной из этих лошадей оказался гигантский вороной жеребец, несомненно, самый громадный из всех, каких доводилось видеть Инос, – он переступал ногами, плясал на месте, бил копытом, не давая отдыха конюхам. Пони из Краснегара были смирными, коренастыми лошадками, но Инос считала лошадей Кинвэйла непревзойденными. Однако они и в подметки не годились этому лоснящемуся эбеновому красавцу. Инос сразу поняла, кто поедет верхом на этом жеребце.

Затем она перевела взгляд на понурую низкорослую клячу, стоящую рядом, и все угрызения совести мгновенно растворились в волне возмущения. Длительный осмотр превратил возмущение в ярость.

– Кузен! – произнесла она тоном, от которого застыл бы на месте любой дворцовый слуга из Краснегара. – Что это значит? За такое мой отец велел бы высечь конюхов!

– В чем дело, ваше величество? – Азак в притворном недоумении уставился на нее, широко раскрыв глаза цвета розового дерева. Он и впрямь оказался искусным комедиантом.

Голос Инос обрел силу.

– Ну что же, если вы ничего не замечаете, пока она стоит, велите конюху пустить ее по кругу – только вряд ли он сумеет выполнить этот приказ!

Старая кобыла едва держалась на ногах, безнадежно опустив голову. Со всадником на спине она будет неподвижна, как сам дворец. Квартет принцев обменялся понимающими взглядами, которые вызвали у Инос и удовлетворение и ярость.

– А, вот оно что! – Азак развел руками, словно вдруг прозрев. – Прошу прощения, кузина, я не заметил… По-моему, ее уже давно пора скормить собакам. Виновный конюх дорого поплатится за свой недосмотр, уверяю вас. Эй, ты, уведи отсюда эту клячу и приведи более достойное животное для королевы.

– Что-нибудь вроде вот этого, – добавила Инос. Ужасная ошибка!

Принцы расхохотались. Волосатые обезьяны! Зубы Азака ослепительно блеснули на солнце.

– Если вы пожелаете, можете сесть верхом на Злодея, королева Иносолан.

Она зашла слишком далеко. Ее возмутило жестокое обращение с несчастной клячей, которую давно следовало умертвить, и привело в ярость предположение Азака, что она не сумеет определить по виду, что лошадь нетверда в ногах. Именно потому Инос не удержалась. Первой ее ошибкой был рассказ о кречетах, а теперь вот это. Она открыла рот, чтобы с улыбкой отказаться от предложения, но гнев ответил за нее:

– Хорошо.

Неужели она осмелится? Она только что завершила многонедельную поездку по тайге – никогда еще у нее не бывало лучшей практики. Однажды она даже каталась верхом на Огненном Драконе – правда, тогда рядом был Рэп, а лошади всегда при нем становились послушными. «Немедленно прекрати вспоминать про Рэпа!»

Но постойте, только вчера она жаловалась на то, что уроки Кинвэйла оказались бесполезны. Она забыла, что училась не только в Кинвэйле. Верховой езде ее обучал юноша, который знал лошадей как никто другой, умел точно определить, что думает лошадь в тот или иной момент. Вот случай воздать должное его памяти!

С бешено бьющимся сердцем и напряженными нервами Инос подошла поближе, чтобы осмотреть Злодея – иссиня-черного, без единого белого волоска. Если бы боги были лошадьми, они выглядели бы в точности так же, как этот жеребец. Она протянула руку, чтобы потрепать жеребца по шее, как это сделал бы Рэп. Вздернув голову, Злодей отшатнулся, потащив за собой конюха, и угрожающе выкатил глаз. Конюх мрачно вцепился в поводья, недовольно поглядывая на Инос.

Инос осмотрела широкий манеж. Места здесь было вдоволь.

Теперь она королева. Ей уже пытались подсунуть дряхлую клячу. Что предложат ей дальше – больное или бешеное животное? Конь султана в худшем случае окажется норовистым.

– Укоротите стремена!

Нелепая ухмылка Азака сменилась выражением ярости.

– На этом жеребце еще не ездил ни один мужчина, кроме меня.

– Так будет и впредь. – Инос старалась держаться уверенно, несмотря на опасения.

– Королева Иносолан, этот конь – убийца!

Возможно, султан был прав, но теперь Инос не могла отступить. Кроме того, Рэп всегда утверждал: на свете не существует лошадей, подчиняющихся одному человеку. Разумеется, в небольшом табуне Краснегара имелась пара упрямцев, к которым не осмеливался приблизиться никто, кроме Рэпа, – но это не важно. Наверняка Азак – великолепный наездник. Во всем, что бы он ни делал, султан проявляет завидное мастерство. Значит, конь отлично выезжен. Остальное – лишь вопрос нрава.

– Так я могу сесть на него верхом или вы этого не говорили?

Теперь Азак оказался зажатым в угол. Слишком разъяренный, чтобы отступить, он окинул Инос долгим взглядом янтарно-красных глаз и прорычал:

– Делайте, что она прикажет!

Конюхи засуетились, подтягивая стремена, а затем быстро отступили. Возле жеребца остался лишь один мужчина, готовый подсадить Инос, и второй – у головы коня. Оба были перепуганы. Третий конюх держался неподалеку.

Инос сбросила плащ и отдала его кому-то не глядя. Она подступила ближе, и Злодей оскалился, прижимая уши к голове. Жеребец возвышался над Инос как гора. Сможет ли она усидеть на этом чудовище? Седла такого рода были незнакомы Инос, она привыкла, чтобы лука была пониже, но нечто подобное она видела в Кинвэйле и припомнила, как кто-то объяснял, как в нем сидеть. Это подхлестнуло ее, и она взяла поводья и потянулась, чтобы схватиться левой рукой за луку. Для этого девушке пришлось встать на цыпочки. Злодей бешено выкатил глаз. Инос подняла ногу, чтобы встать на подставленные руки конюха.

Ей показалось, что она взлетела выше самого высокого из куполов дворца. Конюхи подхватили ее ступни, вдели их в стремена и тут же отшатнулись. Того, который стоял у головы жеребца, отшвырнул сам Злодей, встав на дыбы… Инос еще никогда не испытывала большего страха. Она взглянула на поспешно отступающего Азака – казалось, султан находится где-то далеко внизу, в рамке ушей Злодея.

Копыта обрушились на траву. В следующий миг жеребец взбрыкнул задними ногами.

Затем он поднялся на дыбы. Зарывшись лицом в гриву, Инос чувствовала себя так, словно пыталась вскарабкаться на гладкую мраморную колонну. Ее колени и бедра ныли от напряжения. Внезапно Злодей вновь забил задом, и она откинулась назад, чтобы удержаться в седле…

Удар! Еще прыжок… Удар! Удар!

Без предупреждения Злодей сорвался с места, отчего Инос едва не вылетела из седла. Она неслась быстрее, чем когда-либо прежде. Внезапно манеж стал крохотным, а цветущие деревья неслись прямо на нее размытыми бело-розовыми кляксами. Жеребец намеревался перемахнуть через живую изгородь или удариться об нее, чтобы ветки сбили с седла Инос. Девушка изо всех сил потянула за поводья, поворачивая его, и жеребец застыл как вкопанный. Колени Инос скользнули по седлу, плечом она ударилась о шею Злодея и, только уцепившись рукой за луку, сумела удержаться. Спустя мгновение жеребец попытался укусить ее, и Инос пнула его в челюсть. Тогда Злодей закружился на месте, снова принялся лягаться, встал на дыбы, обрушил передние ноги на землю, яростно заржал и понесся вперед. Конюхи и принцы бросились врассыпную, как ворох листьев, увидев, что чудовище надвигается на них. Жеребец повернулся в прыжке и приземлился чуть в стороне на четыре прямых ноги. Этот конь знал больше хитростей, чем фокусник.

Инос вновь увидела перед собой небо. Удар! Она слепла от пота. Ее позвоночник раскалывался от боли. Впереди вновь появились деревья. Инос заметила проблеск яйцевидных куполов дворца на синем фоне, затем зеленый дерн, розовые цветы, белую ограду, черного жеребца, и потом все снова – белое, синее, черное, розовое, бело-сине-черно-розовое… Наконец цвета слились в невообразимую мешанину.

Ее ноги дрожали от напряжения. Она погибла – подобную встряску не пережил бы никто. Сколько еще… выдержит… конь снова начал лягаться…

Последующие несколько часов прошли незабываемо, но в тот момент, когда Инос в сотый раз заключила, что она проиграла, неожиданным, непостижимым образом дрожащий, пляшущий, покрытый пеной Злодей сдался. Он перешел на шаг. В триумфе Инос пустила его галопом – они вновь понеслись к ограде, но теперь конь подчинялся Инос. Они взмыли над оградой, верхняя перекладина которой оказалась выше талии Инос. Казалось, Злодей вдруг обрел крылья и полетел. Вот это мощь!

Он коснулся земли легко, как перышко. Неудивительно, что Азак не желал делиться таким чудом! Инос развернула жеребца, заставила его вновь перемахнуть ограду и пустила спокойной рысью к зрителям, наслаждаясь ровным глухим стуком огромных копыт по траве и диким биением собственного сердца. Победа! Теперь эти волосатые дикари поймут, что женщина способна ездить верхом.

Наконец-то к ней станут относиться как к мужчине!

Но приветственных криков она так и не услышала. Зрители расступились, расчистив путь к самому Азаку, который стоял со скрещенными на груди руками, а глаза его метали молнии. Инос потянула поводья, едва до нее дошел смысл выражения его лица. Внезапно она почувствовала, что неудержимо дрожит, покрытая потом, и борется с подступающей истерикой. Каждую минуту завтрак мог извергнуться из ее желудка. Ей казалось, что она вывихнула запястья, что у нее в теле не осталось ни единой целой кости… Но ведь она победила, черт возьми! Разве нет? Теперь она сравнялась с мужчинами, верно?

Злодей выглядел не лучше ее – покрытый клочьями пены, с вытаращенными глазами, судорожно подергивающимися мускулами. Все кругом спешили убраться подальше от ярости султана.

– Вы говорите, ваш отец сек конюхов? – взревел Азак так громко, что Злодей присел. – Сек? Да своих конюхов, которые смеют так обращаться с лошадьми, я велю сжигать живьем!

– Что?

Значит, ее не похвалят? И не поздравят?

– И что же мне теперь с ним делать? О, вы удержались! Признаю, вы удержались в седле! Однако конь будет ни на что не годен несколько дней, а то и недель. Взгляните на него! Может, теперь вы желаете уморить кого-нибудь из его братьев? Или удовлетворитесь животным, с которым сумеете справиться?

Инос без посторонней помощи спрыгнула с седла – путь вниз оказался очень долгим. От удара ее ноги чуть не подогнулись. Выпрямившись, она бросила поводья конюху. С трудом вскинув подбородок, она крепко сцепила пальцы рук, заложив их за спину. Только затем она сумела взглянуть в глаза Азаку.

– Я предпочту лошадь, с которой смогу справиться, – произнесла она. – И буду весьма рада побывать на охоте.

Наконец-то вечер…

Удерживая на лице улыбку вежливого интереса, усвоенную еще в Кинвэйле, Инос шагала по великолепным аллеям, поднималась по грандиозным лестницам и пересекала величественные парки. Несмотря на беспечный шаг, она напрягала все мускулы и нервы, чтобы не хромать. Осмелится ли она теперь когда-нибудь сидеть? Ее в благоговении сопровождала целая дюжина принцев. Они с удивлением и восхищением взирали на эту зеленоглазую, золотоволосую женщину, умеющую ездить верхом, охотиться с ловчими птицами, стрелять из лука и заявляющую, что она законная королева. Араккаран еще никогда не видывал подобного чуда.

А чудо чувствовало себя обломком кораблекрушения. Ее глаза болели от пыли и солнца, половина песка пустыни набилась ей в волосы, кожа лица напоминала не слишком хорошо ошкуренное дерево. Но она пережила этот день.

Ей так и не удалось побеседовать с Азаком наедине, так что полной победой она не могла похвалиться. Несмотря на благоговейный трепет остальных принцев, султан не замечал Инос с тех пор, как она укротила Злодея. На протяжении всей охоты девушка с трудом различала Азака, преодолевающего в самоубийственной скачке каменистые холмы. Потому Инос считала, что не добилась победы, а просто поднялась на ступеньку выше, чтобы завтра вновь начать борьбу. Завтра охоты не предполагалось, вместо нее было решено устроить осмотр окрестностей дворца. Отвратительно!

Престарелый и дородный принц слева от Инос, задыхаясь, рассказывал бесконечную историю о кинжале, скале и некоем злосчастном козле, которого он убил еще до рождения Инос. Принц помоложе, идущий справа, постепенно подступал все ближе и, похоже, готовился дать волю рукам. На темнеющем небе вспыхивали звезды.

Инос небрежно взмахнула хлыстиком вправо, нанеся ощутимый удар. «Невероятно!» – пробормотала она, повернувшись влево, к рассказчику, который пыхтел, взбираясь по лестнице. Ошибка! Следующим в ее списке стояло восклицание «восхитительно». Следовало придерживаться алфавитного порядка и не допускать бестактности, то и дело повторяясь. Зато теперь… терпеть осталось уже недолго. Процессия достигла площадки, и козлоубийца забубнил по новой. А принц справа вновь изготовился к атаке.

Наконец Боги смилостивились над ней, и Инос достигла входа в свои покои. Стражники вскинулись, с удивлением созерцая такой эскорт. По незаметному сигналу дверь распахнулась. Инос повернулась и одарила принцев сияющей улыбкой.

– Благодарю вас, ваши высочества! Итак, до завтра?

Пятнадцать или шестнадцать величественных тюрбанов качнулись в глубоком поклоне. Инос поклонилась в ответ, подавляя стон. А затем – о, божественное милосердие! – она оказалась в своих покоях, и дверь за ней закрылась с глухим стуком.

На нее тут же обрушился шквал вопросов, и Инос устало прислонилась к двери. Перед ней, возбужденно щебеча, столпилось, похоже, все женское население Зарка. Зана тщетно пыталась восстановить порядок. Но, разумеется, здесь были только женщины покойного принца Хакараза, которым не терпелось узнать новости о чуде этого дня.

На мгновение Инос ощутила взрыв досады. Ей хотелось принять ванну, расслабиться, что-нибудь съесть, а затем – провалиться в сон. Меньше всего ее прельщала возможность пересказывать события этого дня. Затем раздражение уступило место жалости – в конце концов, такое внимание ей льстило.

Инос вскинула руку, и щебет утих, от него осталось лишь хныканье испуганных детей.

– Об этом позднее! – заявила она. – Да, я выезжала на охоту вместе с принцами, но поговорим потом, прошу вас! После того как я приму ванну и переоденусь, я расскажу вам обо всем! – Она выдавила из себя самую искреннюю улыбку, на какую только была способна, и постаралась отогнать подальше мысли о длинном вечере.

Под возобновившийся шум, в котором звучали возбужденные обещания горячей воды и еды, Инос проковыляла мимо Заны, разыскивая Кэйд.

Ей пришлось пройти сквозь анфиладу комнат и выйти на балкон. Стайка пестрых попугаев расселась на перилах, насмешливо крича. Небо, словно тент из кобальтовой замши, нависло над Весенним морем, а над пребывающими в вечной пляске пальмами уже засияло несколько ранних звезд. Внизу, на глади залива, белые паруса фелюг – местной разновидности рыбачьих лодчонок – спешили к своим причалам, неслышные, словно совы.

Смакуя финики и отставив книгу на длину вытянутой руки в угасающем свете дня, Кэйд раскинулась на соблазнительно пухлом диване. Запотевший графин какого-то холодного напитка стоял на столике рядом с ней и одного вида этого графина хватило, чтобы у Инос вновь пересохло во рту.

Морщась от боли в суставах, она устало – и очень осторожно – опустилась на подушки рядом с тетушкой. Внезапно Инос поняла: за весь день она ни разу не вспомнила об отце. И об Андоре.

Зана уже наполняла мелодично звенящий бокал. Кэйд оторвалась от книги и улыбнулась, прищуривая блеклые, как зимнее небо, глаза.

– Ну, как провела день, дорогая?

Инос издала душераздирающий стон и припала к бокалу. О блаженство! Холодный лимонад! Это какое-то волшебство!

– Восхитительно! И ужасно. Я чувствую себя словно раскрошенный сухарь. Но, похоже, я произвела впечатление, тетушка.

– В этом я не сомневаюсь. Зана тактично отплыла прочь.

«Должно быть, Боги дали мне силу», – подумала Инос. Но сегодня утром она обошлась с Кэйд весьма бесцеремонно.

– Прости, если я застала тебя врасплох, тетушка. Ты же знаешь мою порывистость! Мне показалось, что у меня появилась прекрасная возможность… поближе познакомиться с местной знатью.

– Ты всегда была удачлива на охоте с кречетами. Инос поперхнулась вторым глотком живительного эликсира.

– Так ты видела? Кэйд кивнула.

– Ее величество показала мне это в зеркале – всего на несколько минут, пока ты была в отъезде. Надеюсь, ты вернулась с достойной добычей?

Ястреб Инос растерзал единственную злосчастную горлинку, превратив ее в окровавленный комок перьев, но, возможно, Кэйд имела в виду совсем не то.

– Ничего существенного. – Уже собираясь упомянуть, что погоня возобновится на следующее утро, Инос вдруг передумала. – Отец всегда говорил, что удачливого охотника отличает терпение. – И она оросила пересохшее горло третьим прохладным глотком.

Но Кэйд не позабавили слова Инос. Ее племянница вела себя неподобающим для дамы образом.

– Когда я пила чай с ее величеством…

Инос вновь поперхнулась. Воспоминания о торжественных чаепитиях Кэйд в Краснегаре и пышных ритуальных сборищах вдовушек в Кинвэйле смешались с образом тетушки, потягивающей чай в обществе колдуньи, и вызвали настоящий тайфун кашля. Когда Инос сумела отдышаться, она произнесла:

– Значит, этот день принес тебе больше пользы, чем мне!

– Может быть. Она многое показала мне в зеркале. – Кэйд вздохнула с таким видом, словно обсуждала последний крик моды. – Я и не подозревала, каким полезным может быть волшебство! Вообрази только – мы здесь, в далеком Зарке, а она сумела показать мне, что творится повсюду! Например, в Кинвэйле. Мы видели, как герцог наблюдает за посевом – в Кинвэйле уже весна. Да, волшебное зеркало – чудесное приспособление! Оно должно быть у каждого! – Обдумав собственное заявление, Кэйд поправилась: – Разумеется, у каждого из достойных людей.

– Вы видели и Краснегар? Лицо тетушки омрачилось.

– Да… но мы опоздали. Должно быть, похороны состоялись вчера.

Инос заморгала и кивнула.

– А импы?

– Они по-прежнему там. Похоже, они намерены обосноваться в Краснегаре навсегда. – Редкостное выражение гнева появилось на обычно дружелюбном лице принцессы Кэйдо-лан. – Они превратили тронный зал в казарму! А в лавках купцов устроили конюшни!

Инос откинулась на подушки и поморщилась. Если бы ванны в Араккаране были поменьше, наполнять их удавалось бы побыстрее. Попугаи вновь загалдели.

– Что же там происходит? Когда прибудет Калкор? Что…

– Не могла же я допрашивать ее величество!

– Конечно. – Инос вздохнула. Рассказ Кэйд грозил растянуться на целый вечер.

– Но королева Раша подтвердила наши подозрения. Она не в силах выгнать легионеров. Только чародею Востока позволено применять свое искусство против воинов Империи.

Это звучало весьма разумно.

– Понятно… Значит, волшебник сильнее простой колдуньи?

Тетушка предостерегающе прокашлялась, предупреждая: «Возможно, нас подслушивают».

– Сила здесь ни при чем, дорогая. Любая колдунья, нарушившая это правило, навлечет на себя гнев Четверки. Таков Договор.

– Но ведь таны, когда они прибудут, смогут применить силу?

Кэйд скорчила гримасу при мысли о насилии.

– О да. Сила – земное понятие. Насчет нее не существует никаких правил. Полагаю, ты имела в виду именно такую силу? Но если воины-импы находятся под покровительством чародея Востока Олибино – кстати, он сам имп, – то джотуннам помогает волшебница Севера, гоблинка. Я говорю о Блестящей Воде. Разумеется, ее покровительство распространяется не на всех джотуннов, а только на уроженцев Нордландии.

Инос еще никогда не слышала от тетушки лекций о политике. Это было поразительное достижение, и, должно быть, оно означало, что Кэйд удалось завоевать доверие Раши. Следовательно, она и впрямь провела день с большей пользой, нежели Инос: неудивительно, что теперь Кэйд так довольна собой! Какой бы беспорядочной ни была ее болтовня, в ней присутствовал здравый смысл, ибо, хотя Кэйд веровала, что воспитанным дамам полагается выглядеть легкомысленными, она умела пользоваться своим умом, когда этого хотела. Значит, дело того стоило.

Инос выпрямилась, не замечая боли.

– Ты хочешь сказать, что борьба импов с джотуннами означает борьбу одного Хранителя против другого?

– Видишь ли… Это не просто обычная размолвка, дорогая. Один из возможных исходов дела – битва флота Нордландии с имперской армией, морские силы против наземных. Султанша говорит, что такое случалось крайне редко с тех пор, как Эмин учредил Договор – только один или два раза за всю историю. Это повлечет за собой вражду Хранителей, между ними может даже произойти раскол – двое против двоих. И тогда можно ждать каких угодно бедствий. Джотунны, конечно, еще не прибыли. Пройдет немало времени, прежде чем их корабли достигнут Краснегара. Раша говорит, что без труда сможет справиться с любым другим войском – по ее словам, устроить хороший шторм совсем нетрудно. Но в этом случае она не осмелится встать ни на одну из сторон – ни помочь импам, ни поддержать джотуннов, когда они прибудут. И те и другие ей неподвластны – как драконы, так она сказала.

– Проклятье!

– Инос, опомнись!

– Прости, но это ужасно! Это невозможно! Помнишь наш разговор, когда Андор привез в Кинвэйл весть об отце? Мы рассуждали, примет ли меня город? Мы думали, начнется вражда между соседями. Потом вмешалась армия импов, и войну начал не сосед с соседом, а тан с проконсулом. Империя против Нордландии. А теперь ты заявляешь, что волшебник будет воевать с волшебницей!

– Да, может дойти и до этого, – осторожно подтвердила Кэйд. – Разумеется, пока Четверка даже не подозревает о предстоящем.

– Кто же победит?

– Заранее угадать невозможно. Блестящая Вода очень стара и… как мне говорили, непредсказуема. По меркам колдунов, Олибино еще молод – так сказала ее величество, – но слишком горяч и может в запале натворить немало глупостей.

– Замечательные новости! Просто замечательные!

– А остальные двое могут принять сторону того или другого.

– Или разделиться? Плохо, плохо! – Инос заметила, что Зана маячит в дверях, давая ей понять, что ванна уже готова. Но теперь ванна потеряла для Инос прежнее значение. Важнее всего была расстановка магических сил в Империи – и во всей Пандемии. Даже доктор Сагорн жаловался на то, как трудно что-либо узнать о волшебстве: колдуны и маги не имели обыкновения посвящать посторонних в свои тайны. Кэйд добилась головокружительных успехов! Ее сведения было невозможно проверить, но зачем колдунье понадобилось лгать?

– Расскажи мне о двух других Хранителях. Кэйд еле заметно кивнула, показывая, что ждала этого вопроса.

– Оба они волшебники: Югом правит эльф Литриан. Королева Раша… не слишком высокого мнения об эльфах. Прежде в число Хранителей входили две волшебницы и два волшебника, но покровительница Запада умерла больше года назад, и ее место занял колдун Зиниксо, молодой гном. На редкость могущественный маг, как говорит султанша, притом пределы его возможностей неизвестны.

– Прежняя Хранительница и вправду умерла?

– Ее убили.

Инос на минуту задумалась. Должно быть, этим сведения тетушки не исчерпывались, но, по-видимому, Кэйд не испытывала желания посвящать племянницу в свои выводы.

– Что же посоветовала ее величество?

– Она предложила нам наблюдать и ждать. Импы могут разбежаться. Возможно, джотунны вовсе не появятся. Хаб или вмешается, или предпочтет сохранять нейтралитет… А здесь мы – желанные гостьи. Ее величество пригласила меня снова завтра утром, разумеется, вместе с тобой…

– Завтра я вновь отправляюсь на охоту.

Было еще достаточно светло, чтобы заметить недовольство на лице Кэйд – вероятно, это выражение было бы заметно и в кромешной темноте.

– Сколько еще дам поедут с вами?

– Надеюсь, ни одной.

– Инос, ты поступаешь неразумно! Чрезвычайно неразумно! Даже в Империи даме не пристало выезжать на охоту без компаньонки. А здесь, в Зарке, законы еще более суровы…

– Все в порядке, тетушка. Теперь я одна из своих. – Инос начала подниматься.

– Я не шучу, Инос! Обычаи у каждого народа свои, и невозможно предугадать, какое впечатление ты производишь.

– Ты имеешь в виду, они не захотят больше приглашать меня на ужин?

– Они могут счесть тебя отъявленной распутницей!

А бывают ли неотьявленные распутницы? И разве можно навлечь на себя неприятности, отправляясь на охоту со свитой принцев?

– А что думает по этому поводу султанша?

Очко в пользу Иносолан. Кэйд поджала губы.

– Она нашла это забавным, – призналась тетушка. Разумеется, несмотря на титул и магическое искусство, Раша не заслуживала названия дамы, и, должно быть, это несоответствие тревожило Кэйд.

– Какую выгоду преследует Раша? Или же просто желает помочь бедной беззащитной женщине?

Вопрос вызвал еще один приступ предупредительного кашля.

– Уверена, отчасти это правда. Конечно, самое лучшее – если бы в конце концов возобладал рассудок. Краснегару не выстоять в войне против императора или танов. Четверка согласится помочь тебе взойти на престол. Таким образом, статус-кво был бы соблюден.

Итак, Инос оказалась пешкой в такой серьезной игре, о которой она и не задумывалась. Если в нее вмешаются волшебники, тогда может произойти все, что угодно. Краснегар будет стерт с лица земли, перенесен в Зарк или превращен в шоколадный пудинг.

Краснегар! Как она тосковала по Краснегару!

Допив остаток лимонада, Инос с трудом поднялась на ноги. Отмокая в ванне, ей следовало о многом поразмыслить.

Сей день безумия готовился вчера,

Что ждет нас завтра – радость иль беда?

Пей, ибо никогда ты не узнаешь,

Зачем явился и идешь куда.

Фицдзкеральд. Рубай Омара Хайяма (74, 1879)

Часть третья Пустые речи

– Ни одной живой души? – переспросил Тинал. – А ты в этом уверен?

– Нет, не уверен! – отозвался Рэп. – Я чувствую это – благодаря своим способностям. Насчет хижин я знаю точно. Но не могу выяснить, есть ли там люди. Во всяком случае, тропа пустынна. И потом, разве у нас есть выбор?

Близился вечер третьего бесконечного дня. Заливы с песчаными пляжами следовали один за другим – некоторые были пошире, другие поуже, но ни в один не впадали ручьи или реки. Странники довольствовались кокосовым молоком и несколькими жалкими каплями дождевой воды, сохранившейся на листьях после частых дождей, и тем не менее быстро слабели. Они оголодали, но прежде всего нуждались в питьевой воде – как можно быстрее и в огромных количествах. Им недоставало отдыха. Маленький Цыпленок негодовал на то, что эти джунгли оказались совсем непохожими на его родные леса. В тайге он смог бы выжить, а к выживанию в условиях джунглей и песчаных пляжей был приспособлен немногим лучше Рэпа.

От скудной и непривычной пищи всем троим нездоровилось. Тинал был близок к обмороку, он до крови стер ноги. Время от времени он разрешал Маленькому Цыпленку нести его, и тогда путники двигались быстрее, но сил недоставало даже крепышу-гоблину. Его мокасины истрепались от трения о песок, щиколотка распухла, и, очевидно, только истинно гоблинское презрение к боли заставляло его переставлять ноги.

Сапоги Рэпа были не слишком заметным преимуществом. Сначала он отрывал полосы от набедренной повязки, чтобы перевязывать волдыри на ступнях, но вскоре обнаруживая, что их становится все больше. Шагать по песку было еще хуже, чем бежать по снегу. На отмелях песок был тверже, но морская вода и песок через дыры в подметке попадали на израненные ноги, причиняя нестерпимые страдания.

По крайней мере, поворот на запад позволил путникам идти в тени пальм, но прилив загонял их на полосу берега, усеянную галькой и ракушками, где каждый шаг был пыткой и для импа, и для гоблина. Затем ясновидение Рэпа указало место, где идет дождь. Сочная зелень джунглей свидетельствовала о том, что дожди здесь бывают часто, и отсутствие рек казалось необъяснимым. Как-то, устало погружаясь в дремоту, Рэп вдруг понял: в глубине острова, вдоль берега, протекает река, которая и собирает всю дождевую воду. Если есть река, значит, есть и пресная вода. Но здесь пробраться к реке было невозможно – ее скрывала густая растительность.

А потом, когда Рэп заставил ясновидение продвинуться еще дальше, то обнаружил тропу – узкую полоску утоптанной красноватой почвы, вьющуюся среди деревьев. Она брала начало на берегу моря за следующей возвышенностью, а заканчивалась на берегу реки. Рядом с тропой оказались хижины.

– Расскажи, что там за хижины? – проворчал Маленький Цыпленок. Постепенно он все лучше овладевал импским языком.

– Просто хижины. – Голова Рэпа раскалывалась от напряжения. – Их восемь или девять. Выстроены полукругом. Рядом с ними – какие-то шесты. Хижины маленькие, крытые тростником…

– Это охотники за головами! – застонал Тинал. – Только они живут в такой глуши!

– Разве у нас есть выбор? – снова повторил Рэп.

Тинал метнул в него гневный взгляд, и его лисье личико сморщилось от боли.

– У тебя – нет, а у меня – есть.

– Ты же дал обещание.

– Тогда я забираю его обратно! Ты подверг меня опасности, мастер Рэп, и я зову Дарада! Ты просил, чтобы я предупредил тебя – так вот, я предупреждаю. – Удивительно было уже то, что этот уличный мальчишка выдержал так долго.

– Ладно! – ответил Рэп. – Ты хорошо поработал, сделал больше, чем я ожидал. Ты останешься здесь, а мы пойдем вперед, на разведку. Если там безопасно, мы вернемся за тобой.

Тинал оглядел берег. Прилив, достигший высшей точки, почти скрывал его из вида, волны бурлили у самых пальм. Здесь не было ни еды, ни воды, ни общества.

– Я иду с вами, – проворчал он. – Но предупреждаю: если чьей-нибудь голове и суждено украсить шест, то не моей.

– А люди? – прошептал Тинал, чуть не врезавшись в Рэпа при резкой остановке.

– В деревне нет ничего живого, кроме кур, – объяснил Рэп. – И в джунглях ничто не движется. – Он лгал лишь отчасти, но необходимость обманывать была ему ненавистна. – Посмотри вон за теми кустами.

Тинал лишь уставился в ту сторону, куда указал Рэп, а гоблин вышел вперед и раздвинул листья. Рэп уже знал, что в кустах лежит околевшая собака со стрелой в задней лапе. Должно быть, она уползла в чащу, предчувствуя смерть.

Сердито фыркнув, Маленький Цыпленок выдернул стрелу из кишащего червями трупа и вернулся на тропу. Тинал захныкал.

– Это же длинная стрела, – попытался успокоить его Рэп. – А местные жители низкорослые, верно?

Тинал пожал плечами, но Рэп был уверен в собственных словах: Андор рассказывал ему, что жители Феерии – чернокожие и ростом ниже гномов. А для длинных стрел требовались длинные руки. Наконечник стрелы оказался железным, острым и зазубренным.

– Похоже на стрелы легионеров, да?

– Не знаю, – ответил Тинал. – Дарад мог бы сказать точно.

– Далеко еще, Плоский Нос? – спросил Маленький Цыпленок.

Рэп распрямил плечи.

– За следующим поворотом. Идем. – И он возобновил мучительное и монотонное передвижение.

Некогда деревня состояла из дюжины хижин, спрятавшихся в тени по периметру поляны, но четыре из них были разрушены до основания – вероятно, сгорели. Шесты, которые привели Рэпа в замешательство издалека, оказались козлами для сушки сетей – жителю Краснегара следовало бы их узнать. Он мог также узнать и плетенные из прутьев уборные и курятники, пару лодок и колодец. Мысль о воде отозвалась болью в каждой клетке тела.

Затем он обогнул последний поворот, и взрыв испуганного кудахтанья ошеломил его: птицы в ужасе разбегались и скрывались среди деревьев. Рэп направился к колодцу, и его спутники прибавили шагу.

Вода! Хвала Богам! Много воды…

Напившись и окатив друг друга водой, трое бедолаг принужденно улыбались друг другу. Их усмешки больше походили на тревожные гримасы – было нечто странное и настораживающее в брошенном поселке. Четыре сгоревшие хижины, ни единого человека, убитый пес. Тинал не переставал нервно оглядываться, узкие глаза гоблина превратились в щелки.

Небольшая поляна была заботливо расчищена. Короткая тропа, ведущая к реке с темной маслянистой водой, по цвету почти не отличалась от воды в реке. Выше по течению располагались другие поляны, побольше, засаженные овощами, но даже они наводили на мысль о скрытом убежище. Прелый воздух джунглей казался тяжелым и удушливым, свирепствовали бесчисленные насекомые. Рэп отмахивался, награждал себя шлепками и чертыхался, как и его спутники, удивляясь, почему его мастерство внушения не распространяется на насекомых, а также тому, кто по доброй воле согласится жить в этом месте, когда гораздо приятнее можно было бы устроиться на берегу.

– Значит, людей нет? – уже в сотый раз спросил Тинал. – Ты никого не видишь?

– Поблизости ничто не движется, – осторожно ответил Рэп. Он оторвал свое дальновидение от зарослей у края поляны и принялся мысленно обыскивать хижины. Беда была в том, что он не доверял Тиналу так же, как и Маленькому Цыпленку. Нервы импа были напряжены до предела, и при любой неожиданности на месте Тинала мог появиться Дарад. Тем более что Тинал уже предупреждал об этом.

С гоблином тоже следовало держаться настороже. В северных лесах он упрямо настаивал, что он – падаль Рэпа, его раб и слуга. В последнее время Маленький Цыпленок предпочитал не упоминать об этом. Здесь гоблин оказался вдали от знакомых мест, и твердое основание его обычаев и привычек поколебалось. Час от часу гоблин становился все менее предсказуемым.

Тинал закончил осторожный осмотр и заковылял к ближайшей из хижин. Гоблин невольно присел, словно намереваясь опуститься на землю. Рэп последовал за Тинал ом.

Хижина оказалась тесной, с низко нависшей над головами кровлей из листьев. Стены были сплетены из гибких прутьев и в высоту не доходили Рэпу до пояса, открытое пространство оставалось вокруг стен под выступающими карнизами. В тропическом климате укрытие, должно быть, было подходящим, хотя и непрактичным с точки зрения северянина. Рэп нырнул в дверной проем, но вынужден был по-прежнему низко наклонять голову, проползая под сетками, наполненными маленькими корнями и клубнями – очевидно, он попал в семейную кладовую. Вид этих клубней напомнил Рэпу о голоде.

Пол устилали плетеные циновки. Тинал уже рылся в углу, в корзинах из ротанговых прутьев. В хижине не оказалось никакой другой мебели, кроме пары грубых табуреток, свернутых циновок, очевидно служивших постелями, и нескольких глиняных горшков.

Тинал выпрямился с пренебрежительным восклицанием и неожиданно сверкнул усмешкой.

– Вор помрет здесь с голоду, верно?

– Не знаю.

Захихикав, Тинал проковылял в другой угол и, отбросив в сторону циновку, указал на скрытый под ней деревянный диск, не выступающий над уровнем земли. Только теперь Рэп почувствовал, что под ним зарыт горшок.

– Как ты узнал про него?

– Тайна ремесла! – фыркнул Тинал и вытащил из горшка пригоршню бус. – Надо смотреть в самых темных углах. Бусы? Браслеты? Ненужный хлам! – Он отшвырнул бусы в сторону. – Кораллы, ракушки и много хлама. Ни металла, ни камешков.

Рэп не стал мешать ему заниматься мародерством и вышел взглянуть на гоблина, которого обнаружил в кустах. Маленький Цыпленок встретил Рэпа устрашающей демонстрацией огромных клыков.

– Людей нет, Плоский Нос?

– Кроме одного, – тихо объяснил Рэп. – Он убежал в лес. Маленький Цыпленок кивнул, слегка смягчившись, и указал на обугленные развалины хижин.

– А там что-нибудь есть?

Рэп мысленно осмотрел руины, а затем насторожился и повторил осмотр.

– О Боги! Это кости!

– Лодок здесь нет, а следов много. Сколько людей здесь жило?

Управляющий имением давно определил бы это.

– Сорок… нет, скорее шестьдесят – вместе с детьми. Маленький Цыпленок согласно кивнул и вновь усмехнулся.

– А теперь сосчитай трупы. – Он хмыкнул, заметив, как передернулся Рэп, и отошел прочь, по-видимому двигаясь по следу и не замечая сгущающихся теней.

Рэп уселся в пыль, чтобы дать отдых ногам, и приступил к порученной ему страшной задаче. Кости было трудно отличить от обгоревшего дерева, но в двух хижинах никаких костей не оказалось, а в остальных большинство останков принадлежало собакам. Ему удалось обнаружить только три человеческих скелета. Но и в этом случае…

Он поднялся и отправился докладывать о своих находках. Маленький Цыпленок стоял внутри одной из уцелевших хижин, уставившись на стропила. Здесь сетки с клубнями были срезаны и брошены в угол.

– Трое, – сообщил Рэп.

Очевидно, гоблин оказался в своей стихии. Теперь его ухмылка выражала неподдельную радость.

– Видишь вот это? – Он указал на пол. – Это кровь! Рэп встал на колено. Пятна были едва различимы на земле, они давно засохли.

– Может быть.

– Говорю тебе, это кровь! Она брызгала. Посмотри на стены. – В возбуждении Маленький Цыпленок перешел на язык гоблинов. – И вот сюда, выше. Видишь следы на дереве? Их оставила веревка!

– Ну и что это значит?

– Их секли. Людей подвешивали вот здесь и секли. Только из-под хлыста кровь разлетается такими брызгами. Рэп тяжело поднялся на ноги, подавляя тошноту.

– У тебя слишком богатое воображение, – проворчал он и вышел из хижины на еще освещенную солнцем поляну.

Может, фавн был и прав. Но у Маленького Цыпленка имелся большой опыт в отношении пыток.

Пламя шипело и трещало, пожирая сырую древесину, отбрасывая нервно пляшущие тени на крохотный поселок и выпуская лениво уплывающие вверх бледные струйки дыма. Костер понадобился путникам совсем не для того, чтобы согреться. Маленький Цыпленок заявил, что дымотгонит насекомых; он ошибся и, вероятно, при виде огня просто обретал уверенность. Над головой тучи скрыли звезды. Надвигался дождь.

Имп, фавн и гоблин – все оказались вдали от родины, мрачно думал Рэп. В сгущающейся тьме они сидели на табуретках вокруг огня, слишком усталые даже для того, чтобы поддерживать разговор. То и дело кто-нибудь из них вздрагивал и тревожно оглядывался на джунгли. Рэпу было незачем оглядываться – он постоянно вел мысленный поиск, но в джунглях ничто не шевелилось.

Импа никогда не считали крепышом, а теперь он выглядел доходягой. Редкая щетина казалась грязью на его узком личике, но не могла скрыть угри и прыщи. Он уныло глядел на огонь, съежившись так, что кости проступали под кожей.

Пламя костра придало коже гоблина тот зеленоватый оттенок, который Рэп запомнил еще по зимним ночам. Маленький Цыпленок уселся, положив локти на колени и глядя на угли: тревожиться и раздражаться было не в его характере. Впалые щеки подчеркивали ширину его скул и длинный нос, но, несомненно, он пребывал в лучшей форме, нежели Рэп или Тинал.

А сам фавн? По крайней мере, у него была цель, и именно цель сделала его вожаком в этом бесконечном путешествии. Но он с досадой ощущал свою неспособность хоть что-нибудь возглавлять, превратив собственную жизнь в цепь бедствий. Он предал своего короля в тщетной попытке предостеречь его дочь; он подвел саму Инос, когда ему следовало узнать еще два слова силы и стать адептом. Она звала его, а он снова не ответил на ее призыв.

Фавн нуждался в помощи.

Рэп закашлялся. Маленький Цыпленок вскинул голову, и Рэп кивнул: момент наступил.

Гоблин поднялся, отмахиваясь от насекомых.

– Принесу еще дров, – громко объявил он.

Комедиант из него получился дрянной, но Тинал был поглощен созерцанием углей и ничего не заметил. Гоблин скрылся в тени.

По сравнению с Маленьким Цыпленком мотылек произвел бы безобразный шум. Ступая тише, чем льется звездный свет, он сделал круг за спиной Тинала и занял положение, как объяснил ему прежде Рэп, высоко подняв топор, словно готовясь расколоть череп импа. Рэп неуклюже поднялся, сжимая длинную и тонкую острогу. Он прохромал поближе к Тиналу, на лице которого отразилась понятная тревога.

– Не беспокойся, – поспешил произнести Рэп, – я ничего с тобой не сделаю. Я просто хочу попросить об одолжении.

Тинал расплылся в нервной усмешке, обнажающей кривые зубы.

– О каком, Рэп?

– Я не прочь поговорить с Сагорном. Тинал с облегчением улыбнулся.

– Ну разумеется! – Он дернул веревку, завязанную вокруг пояса, распуская узел.

– Как раз вовремя, – заметил Сагорн.

Рэп ждал превращения. Он видел его и прежде, но до сих пор мгновенная замена ошеломляла его, как в первый раз. Ему казалось, что при этом должно быть видно, как один человек растворяется, сменяясь другим, однако этого не происходило. Тощий маленький имп исчез, а на его месте теперь сидел высокий нескладный старик, спокойно поправляющий набедренную повязку.

Его жидкие белые волосы были приглажены, как в тот момент, когда он исчез из покоев Иниссо, лицо чисто выбрито. Каким-то образом он умудрялся внушать превосходство, даже будучи облаченным лишь в рваную тряпку. Его бледная кожа складками свисала поверх костей, улыбка раздвигала тонкие губы. Пляшущий свет костра превратил складки возле углов его рта в глубокие расщелины.

Рэп глубоко вздохнул.

– Я хотел спросить у вас совета.

– Да, совет тебе и вправду необходим. Ты – чрезвычайно решительный юноша, мастер Рэп. Но сначала я дам тебе клятву, что вызову на свое место Тинала. Полагаю, твой подручный стоит за моей спиной с еще одной острогой?

– С каменным топором.

Сагорн приподнял клочковатые белые брови.

– Ударив Дарада по голове, вы ничего не добились бы – разве что привели бы его в ярость. Но я даю вам слово.

Рэп изо всех сил старался не смотреть в сторону Маленького Цыпленка. Но Сагорн все равно догадался о том, где он находится. Он не упустил случая показать свое превосходство.

– Но надеюсь, вы не будете против, если Маленький Цыпленок останется на прежнем месте? В конце концов, у меня нет причин доверять вам.

Морщины Сагорна стали глубже от улыбки, каждый раз напоминающей Рэпу пасть стального капкана.

– Как пожелаете. Но я не причиню вам вреда. Я не стану вызывать Дарада – ведь я дал слово.

– Спасибо, – неловко пробормотал Рэп.

– Ты хочешь знать мое мнение об этой деревне? – Сагорн обвел взглядом поляну. – Как говорил вам Андор, я никогда не встречался с обитателями Феерии – это и вправду кровожадные охотники за головами. Их город хорошо укреплен.

– Но здесь низкие дверные проемы и короткие постели.

– Это я видел… то есть Тинал видел. Очевидно, это поселение еще одного местного народа, феери. Рэп уже пришел к такому же выводу.

– Но что случилось? Почему деревня опустела?

– Вероятно, один отряд аборигенов напал на другой… – Сагорн нахмурился, вглядываясь в лицо Рэпа, которое едва мог разглядеть на фоне огня. – А у тебя есть причины думать иначе?

– А постели, утварь, сети, запасы еды? Старик покусал губу.

– Ты прав. Все это досталось бы победителям.

– В сгоревших хижинах есть кости.

– Вот как?

– Три скелета. Три черепа.

– Вот оно что! Пусть ты невежествен, но не глуп, мой юный друг. Если это не охотники за головами, может, имперские войска?

– Разве легионеры забивают пленных до смерти?

– Да.

– Но зачем? – удивился Рэп. – Я думал, охотники за головами ценят черепа своих жертв как трофеи. А здесь нет ничего такого – ни голов на шестах, ни самих шестов. Эти палки – козлы для сушки рыбачьих сетей. Все оружие, которое мы нашли, выглядит как охотничье снаряжение. Нам не попалось ни единого меча. Стрелы маленькие, рассчитанные на птиц, не зазубренные. А это острога для ловли рыбы. Можете спросить у Маленького Цыпленка.

Бледные глаза джотунна блеснули в свете костра.

– А ты проницательнее, чем я думал, мастер Рэп. Когда я впервые увидел тебя у короля… я тебя недооценил. Ты повзрослел с тех пор, как Джалон встретил тебя на холмах.

Рэп повзрослел уже достаточно, чтобы раздражаться от покровительственного тона.

– Похоже, за полями по-прежнему ухаживают. Пепел в одном из очагов не смыли дожди – это видел Маленький Цыпленок. Двери зарастают сорняками, но в одном из курятников еще уцелели птицы – кто-то кормит их.

Сагорн осторожно обернулся, чтобы взглянуть на гоблина, который до сих пор держал над ним топор.

– Здесь все меняется быстрее, чем в твоих северных лесах, юноша.

Маленький Цыпленок промолчал, его узкие глаза поблескивали золотом. Сагорн снова повернулся к Рэпу, очевидно раздраженный молчаливой угрозой.

– А здесь, в тропиках, трагические события в деревне могли развернуться самое большее несколько недель назад. До сих пор мудрец не высказал ни единой глубокой мысли, подумал Рэп, но Сагорн вновь сверкнул своей мрачной улыбкой. – И если даже ты обнаружил уцелевших благодаря своему дальновидению, сказать об этом Тиналу ты не решился.

– Кто-то убежал отсюда, услышав наши шаги.

– Это был всего один человек?

– Да, всего один. И он все еще неподалеку, на расстоянии двух полетов стрелы – впрочем, в этих зарослях стрела не могла улететь далеко.

– Чем он занимается?

– Просто сидит. Он уже давно скрывается в лесу.

– Вот как? Опиши его, – нетерпеливо попросил Сагорн. – Я не могу думать за тебя, пока не получу все сведения.

– Ростом он примерно вот такой. Костлявый. На таком расстоянии мне трудно различить подробности. Насколько я могу судить, он безоружен. У него смуглая кожа.

– Гм… он не достигает даже роста гнома. Значит, это ребенок?

Рэп кивнул.

– Тогда, пожалуй, я соглашусь с твоим предположением: здесь побывали имперские войска или джотунны. Один ребенок пережил нападение. Не зная, что делать, он остался здесь и попытался продолжать работу в деревне, надеясь, что когда-нибудь вернутся другие. Ты должен поймать его! Призови на помощь свое ясновидение или прикажи гоблину. – Старик вновь расплылся в многозначительной улыбке. – Но ведь ты не стал бы рисковать и звать меня, чтобы получить столь очевидный совет?

Сагорн потер подбородок.

– Нет, что-то здесь не то. Тинал обладает поразительным чувством интуиции. Как он говорил, я был еще молод, когда попал сюда – это случилось до того, как мы узнали наше слово силы. С тех пор я не вспоминал о Феерии, а у Тинала и вовсе не было причин для воспоминаний. Если этот плут считает, что здесь есть что украсть, вероятно, он прав.

Рэп постарался вложить в свои слова все недоверие:

– Ты хочешь сказать, что местных жителей защищают от гостей?

– Это только одно из возможных решений. Впрочем, здесь наверняка водятся чудовища – я видел пару сфинксов и химеру.

– В клетках?

– Да. И еще мне довелось проехаться верхом на гиппогрифе. Но ты прав – слишком уж сильна защита, если цель – просто уберечься от диких зверей. Даже Тинат заметил, что в Империи обычно не заботятся о безопасности гостей. Думаешь, никаких охотников за головами не существует? Последний уцелевший житель этой деревни напуган вами, незнакомцами. Так кого или что здесь защищают и от кого?

Сагорн замолчал, сердито отмахиваясь от насекомых.

Но Рэпу были нужны ответы, а не вопросы.

– Расскажите мне про Мильфлер. Где он находится?

– На Восточном побережье, ближе к южной оконечности острова, если не ошибаюсь. Преобладающие ветра… да, он на юге. Вы двинулись не в ту сторону.

– Насколько он велик?

– Город был довольно мал – по крайней мере, во время моего визита. Много имперских войск… – Он снова помедлил. – И кораблей. Маленьких прибрежных судов. Контрабанда? – Бледные глаза джотунна возбужденно блеснули. – Но зачем, хотелось бы знать? Чрезвычайно любопытная загадка, мастер Рэп! Доверься Тиналу: если где-нибудь здесь есть что-то ценное, он непременно его найдет. И украдет.

Слово силы тоже было ценностью. Рэп надеялся, что не одно его слово пробудило чутье Тинала.

– Что же ценного может оказаться здесь?

– Не знаю, но подозреваю, что Тинал обнаружит эту вещь.

– Я просто хочу выбраться отсюда.

– Позволь дать тебе стоящий совет – ведь именно поэтому ты вызвал меня. – Старик взглянул на ноги Рэпа. – Всем вам необходим отдых. Проведите здесь несколько дней. Нет. выслушай меня! Самоубийством ты ничего не добьешься, а выносливость Тинала имеет свои пределы Меня удивляет, что он до сих пор жив. Ты польстил ему, и я предлагаю поступать так же и впредь. Ты совершенно прав: тебе незачем иметь дело с Джалоном или с Андором, а я не могу помочь вам в пути. Так что продолжай восхвалять Тинала. Это поможет и ему и тебе.

Разумеется, Тинал запомнит этот разговор.

– Но каков ваш интерес в этом деле? – с подозрением спросил Рэп.

Сагорн сухо усмехнулся.

– Магия! Почему волшебное окно так необычно отозвалось на твое появление? А Блестящая Вода, что это она так печется о нашем общем друге? – Он указал пальцем на гоблина. – Чем ты привлек внимание Хранителей?

– Мне известно только то, о чем я уже говорил Тиналу, – ответил Рэп.

– И Тинал тебе поверил. Из всех нас он лучше всего распознает ложь, и потому я доверяю его суждениям.

– Тогда расскажите мне об этой Блестящей Воде.

– Она очень стара и, говорят, выжила из ума – за это я могу поручиться.

– Почему?

– Ну, посуди сам! Вспомни, как ты перепугался, когда впервые услышал от меня про наше слово силы. Колдуньи живут подолгу. Они могут получить все, что только пожелают: власть, богатство, мужчин, женщин, молодость, здоровье. Словом, все! Но через пару десятков лет все это приедается. И потом, они живут в непрестанном страхе перед другими волшебниками.

– Которые стремятся выведать у них слова? Сагорн смутился.

– Может быть. Об этом тебе рассказывал Андор, верно? Но ни одному смертному не понять, как устроено их мышление. Вот еще одна возможность: могущественный волшебник может подчинить себе более слабого заклятием послушания. Известно, что Хранители способны на такое. Другие колдуны побаиваются Хранителей, поскольку те наиболее сильны, ревниво относятся к соперникам и в их распоряжении всегда находится немало магов и колдунов послабее. Я подозреваю, что каждый Хранитель постоянно ведет поиск на своей территории, охотясь за колдунами, которых может подчинить себе. Даже замок Иниссо в Краснегаре… помнишь волшебный барьер, который ты чувствовал вокруг него? Об этом ты говорил Андору.

Наконец-то Рэп уловил, к чему идет разговор.

– А та комната находится вне барьера, над ним, подобно сторожевой башне?

– Вот именно! У волшебников есть два выхода: некоторые из них строят твердыни вроде этой в отдаленных местах и становятся в буквальном смысле слова отшельниками, прячась за созданные ими барьеры, как в раковину. Другие скрываются из виду, не пользуясь своей силой, – только так я могу объяснить неожиданное появление магов и колдунов. История переполнена подобными случаями. К примеру, считается, что молодой волшебник Зиниксо унаследовал все четыре своих слова от прапрабабушки, которая пользовалась магическими способностям!: только для того, чтобы продлить жизнь. Никто даже не знал, что она владеет волшебством.

Рэп припомнил, как Блестящая Вода заявляла, что способна почувствовать чужую силу, когда ею пользуются, – даже жалкие способности Рэпа может выведать. Он содрогнулся.

Сагорн повернулся к грозной фигуре Маленького Цыпленка.

– Не мог бы ты опустить топор, юноша? Я чувствую себя весьма неловко, зная, что он висит надо мной.

Рэп кивнул, и гоблин медленно опустил руки и отступил назад, однако не расслабился и не спустил глаз с ученого. Костер угасал, давая все меньше света и больше дыма.

Еще хмурясь, Сагорн обернулся к Рэпу.

– Что еще тебе известно о других Хранителях?

– Очень мало, сэр.

– О деяниях Хранителей мы знаем больше, чем о более слабых волшебниках – только потому, что Хранители вершат историю. Опять-таки возьмем Зиниксо: это совсем молодой гном, чуть постарше тебя, если я не ошибаюсь. Его предшественница, волшебница Аг-Ан, правила Западом в течение целого века. Вероятно, с возрастом она стала беспечной. Больше года назад она посетила свадьбу в Павлиньем зале императорского дворца и была поражена ударом молнии. Убито пятеро человек, стоящих рядом с ней, еще больше ранено.

Рэп недоверчиво переспросил:

– Молния? В зале?

– Вот именно. Но спустя несколько мгновений еще более мощный удар обрушился на галерею, где находился Зиниксо. Часть галереи обвалилась, и добыча смерти стала еще более многочисленной – люди сгорели или погибли под обломками. Я работал в библиотеке, в дальнем конце дворца, но и там чувствовал сотрясение и грохот удара. Это была ужасная вспышка силы, и то, что Зиниксо выжил, свидетельствует о его могуществе.

– Кто же это сделал?

– Хороший вопрос! Вероятно, один или несколько других Хранителей, которые помогли ему занять место Аг-Ан, а потом кто-нибудь из них попытался отомстить самому Зиниксо.

Или же это была попытка двойной игры кого-нибудь из его бывших союзников. А может, какой-то другой волшебник воспользовался возможностью, чтобы сделать свой ход – прежде чем новичок укрепится в новом качестве. Видишь, в чем дело? Мы не знаем ровным счетом ничего! Но ты был прав, отказавшись стать адептом. Это была бы опасная сделка. Сделка была бы поистине отвратительной.

– А Зиниксо мог подстроить нападение на самого себя?

Рот Сагорна захлопнулся, лязгнули зубы, и минуту старик пристально вглядывался в лицо Рэпа. Костер мигнул в последний раз и угас, и выражение на лице Сагорна было невозможно понять.

– Хитроумный ход! – пробормотал он. – Но не думаю, чтобы ты был прав. Волшебнику ни к чему производить впечатление на кого-либо, кроме, пожалуй, других колдунов – а их невозможно обмануть. Нет, пожалуй, я предпочту распространенное убеждение о том, что второй удар был отмщением Литриана или Олибино, которые пытались отделаться от соперника. Если так, значит, он выстоял против их объединенных сил!

– Разве такое возможно? – Этот разговор о волшебстве вызывал у Рэпа дрожь и зуд во всем теле, однако он понимал: эти сведения очень важны, если он желает хоть чем-нибудь помочь Инос.

– Конечно! Один волшебник зачастую способен победить двух других. По крайней мере, по этому поводу сохранилось немало исторических свидетельств. Вот почему по Договору требовалось четверо Хранителей: один может противостоять двоим, но троим – никогда. Впрочем, слово «никогда» следует заменить, скажем, «редко». Кто знает?

Наступило молчание, нарушаемое только потрескиванием углей и отдаленным шумом прибоя. Капли дождя шипели, падая на раскаленные угли. Рэп заметил, что Сагорн вопросительно смотрит на него, словно ожидая понимания.

– Зиниксо – волшебник Запада? Сагорн кивнул.

– А Запад управляет в основном погодой? Сагорн вновь сверкнул своей жутковатой улыбкой.

– Нет! Я часто слышал подобное утверждение, но записи его не подкрепляют: слишком уж много встречается упоминаний о том, как другие волшебники вызывали бури и так далее. Не знаю, что находится в ведении Запада – полагаю, погода лишь одна из его сфер. – На минуту он задумался. – Возможно, он находится на особом положении среди Четверки и покровительствует самому императору, хотя официально император считается святая святых.

– Значит, мы находимся на землях волшебника Запада?

– Полагаю, да. Феерия расположена далеко на западе и, разумеется, ближе к югу.

– Значит, Блестящая Вода не могла перенести нас сюда? Сагорн покровительственно улыбнулся.

– Только с его разрешения.

– Они с Зиниксо – друзья?

– Может быть. Вероятно, Блестящая Вода даже помогла ему в восхождении. Считается, что волшебник Литриан ненавидит Зиниксо – эльфы и гномы редко дружат. Волшебник Олибино… только между нами, юноша, но я видел его… Олибино – напыщенный филин. В любое время Юг и Восток могут объединиться, и тогда Запад и Север наверняка станут союзниками – ты понимаешь? – Сагорн нахмурился, глядя в небо, словно советуя дождевым каплям приостановить падение. – Значит, необъяснимый интерес Блестящей Воды к твоему знакомому гоблину может распространяться и на волшебника Запада. С другой стороны, Блестящая Вода вполне могла запутаться и совершить ошибку, а потом начисто забыть о вас.

Припоминая старуху, восседающую нагой на троне из слоновой кости, Рэп с удовольствием принял эту мысль.

– Надеюсь, так и есть!

Старик радостно потер рука об руку.

– А может, и нет! Теперь ты видишь, почему мне можно доверять, мастер Рэп? По-моему, все это восхитительно! По крайней мере, ты должен понимать: я не позволю Дараду растерзать тебя. Скорее я предоставлю тебе возможность идти своим путем – только чтобы посмотреть, что случится с тобой и с гоблином. Это уникальная возможность увидеть магические силы в действии!

– Значит, для вас мы не более чем развлечение?

– А чем еще вы можете быть для меня? Или я для вас? Друзьями? – Старик скривился, его голос стал резким и горьким. – С кем же из нас ты хотел бы подружиться? Мы, все пятеро, – отдельные люди. Доверять каждому из нас можно лишь в определенных пределах. Мы не верим даже друг другу!

– Даже Тиналу?

Сагорн вздохнул и задумчиво уставился на угасающие угли. Капли дождя падали на них все чаще.

– В последний раз я видел Тинала, когда мне было десять лет и я пытался спрятаться за спину Андора – все мы столкнулись лицом к лицу с разгневанным колдуном.

Рэп попытался представить себе эту картину давнего прошлого.

– Сколько ему было лет?

– Тиналу? Около пятнадцати. Мне он казался рослым и мужественным. Известно ли тебе, что такое угрызения совести, мастер Рэп? Он никогда не простит себя за то, что случилось той ночью. Ты воплотил в себе все качества, которые он ценит, – решительность, способность надеяться только на себя, честность. Так что продолжай взывать к его гордости, и он попытается заслужить твою дружбу.

Рэп считал, что Тинал не согласится с подобным высказыванием.

– Вы хотите сказать, я должен довериться ему?

– А разве у тебя есть выбор? По крайней мере до тех пор, пока вы не доберетесь до Мильфлера и попытаетесь вернуться на материк. Здесь вам понадобится хитрость… может, тогда и поговорим? Отдохните несколько дней, дайте ранам на ногах затянуться. В таком климате раны легко могут загноиться, а у вас впереди долгий путь. – Старик иронически улыбнулся. – Ну, поскольку погода портится, а у меня нет ни малейшего желания тревожить свой прострел, пожалуй, мне пора удалиться.

Маленький Цыпленок вновь вскинул топор.

– Подождите! Я должен найти Инос… Сагорн хрипло рассмеялся и покачал головой.

– Ты повторяешься. Тебе понадобятся месяцы, а то и годы, чтобы добраться до Араккарана или Краснегара. Несколько дней отдыха пойдут вам на пользу и ничего не решат.

– У меня есть еще один вопрос, – поспешно произнес Рэп. – Зачем колдунья забрала Инос?

Ученый возился с узлом на своей набедренной повязке.

– Кто знает?

– Сагорн! – Рэп шагнул вперед. Острога задрожала в его руке.

Старик в гневе вскинул голову.

– Попробуй только пригрозить мне, мальчишка, и тебе придется отвечать перед Дарадом!

– Тогда помогите мне!

– У тебя же есть мозги – вот и пошевели ими! Мне в голову приходят по меньшей мере четыре причины, но выбрать из них одну я могу не лучше, чем ты.

– Назовите эти причины, – потребовал Рэп, еще не успев успокоиться.

– О Бог Терпения! Да ведь они очевидны! Во-первых, колдунья забрала с собой Инос, чтобы украсть у нее слово силы – и если так, тогда Инос уже давно мертва или сошла с ума от пыток. Во-вторых, чтобы сделать ей одолжение – вспомни, ведь Инос оказалась в опасном положении. В-третьих, возможно, Раша извелась от скуки и пожелала вмешаться в политику, подобно Хранителям. Даже колдуньи не всемогущи. Самый могущественный волшебник не способен сотворить настоящую живую принцессу с известной родословной, претендующую на престол, – такое под силу только Богам. Значит, Инос – редкостная находка.

Обо всем этом Рэп уже успел подумать.

– Какова же четвертая причина?

Костер выпустил клубы пара и зашипел. Капли дождя забарабанили по листьям, по лицу Сагорна побежали струйки.

– Во время сделки пустить Инос в ход, как козырь.

– Что? – взревел Рэп. – И это все, на что вы способны? Козырь? Если колдуньи так сильны, зачем им вступать в сделки?

Длинная верхняя губа джотунна изогнулась в надменной, аристократической усмешке.

– Юноша, если ты задаешь такой вопрос, значит, ты не понял ни слова!

Он исчез. Осталась лишь дерзкая ухмылка, неуместная на жалком лице Тинала.

Ясновидение не походило на зрение: Рэп не видел, он просто знал. Даже в темноте он знал, где лежат подгнившие шесты, где тропа заросла колючими кустами и плетями вьющихся растений, где поджидают мшистые поваленные стволы и низко нависшие ветви; даже в кромешном мраке он каким-то образом угадывал их сочную зелень. При дневном свете он никогда не достигал такого искусства следопыта, каким владел Маленький Цыпленок, но при небольшом расстоянии в дождливую, непроглядную ночь ему не было равных. Осторожно, шаг за шагом он продвигался к спящей добыче, свернувшейся комочком среди кустов.

А может, она и не спала… Когда расстояние между ними сократилось до десятка шагов, Рэп почувствовал, что ребенок – девочка и что она плачет, всхлипывает, лежа под кустом. Девочка оказалась тоненькой, совсем крошечной и темнокожей.

Ее родных безжалостно убили у нее на глазах, а остальных односельчан связали и увели. А теперь еще одни незнакомцы выгнали ее из деревни, где она жила как призрак, отняли у нее последние радости. Рэпу тоже захотелось плакать.

Он намеренно наступил на громко треснувшую ветку, и девочка села с еле слышным, быстро подавленным вскриком.

– Не бойся, – произнес Рэп. – Я не причиню тебе вреда. Я принес еду. Я – друг.

Ребенок захныкал и съежился, став почти незаметным.

– Я вижу в темноте, но не хочу подходить ближе. Я знаю, где ты прячешься. Ты обхватила руками колени, а прямо за твоей спиной стоит дерево, верно? Рядом с тобой лежит лопатка. Я не шевелюсь, не подхожу ближе – ты должна это понять, ты ведь слышишь мой голос. Не бойся.

В ответ не раздалось ни звука, кроме глухого стука дождя по навесу листьев над головами и ровного журчания воды. Воздух наполнился запахом сырого дерева и прелой листвы.

– Сейчас я положу то, что принес, – здесь одеяло, вода в тыквенной бутылке и немного еды. Вот, я кладу все на землю. А теперь я ухожу. Ты ведь слышишь, как я шагаю? Я расскажу тебе, где оставил вещи. Разве ты не голодна?

И на этот раз ответом ему стало молчание, но…

– Ты кивнула, я видел. Значит, я вижу в темноте, но не собираюсь ловить тебя. Ты слышишь – я отхожу еще дальше.

Девочка снова кивнула. Рэпу показалось, что он даже почувствовал, как дрожат ее руки и ускоряется дыхание.

– А сейчас я расскажу тебе, как найти вещи. Иди вперед…

Малышка еще сильнее обхватила руками колени.

– Я проведу тебя к еде. Она покачала головой.

– Ладно, – согласился Рэп, – поступай как знаешь. Но я не причиню тебе вреда. Скажи, кто убил людей из деревни? Ее губы наконец-то зашевелились.

– Солдаты.

– А я не солдат. Со мной двое друзей, и они тоже не воины. Мы хотим помочь тебе. Если ты сдвинешься с места, я скажу тебе, как найти вещи, которые я принес.

Но крохотная фигурка не шевельнулась. Очевидно, слова Рэпа лишь усиливали ее испуг. Рэп умел успокаивать перепуганных жеребят или щенят, но на людей его влияние не распространялось.

– Тогда я ухожу. Ты этого хочешь? Девочка кивнула.

– Приходи ко мне утром. Я буду ждать тебя у поля, там, где ты вырвала сорняки, и мы поговорим. Утром, хорошо? Еду и одеяло я оставлю здесь. А теперь я ухожу.

Насвистывая печальную песенку и ненавидя себя, Рэп повернулся и шумно зашагал прочь по невидимому лесу. А девочка осталась на прежнем месте, под дождем.

Она пришла на следующее утро, после того как Рэп прождал ее под палящим солнцем целый час. Он решил принести с собой табурет, поскольку ноги воспалились и мучительно ныли, но возле поля не оказалось тени, и все, что ему осталось, – отмахиваться от мошкары и чертыхаться. Тинал и Маленький Цыпленок сидели на виду, на другом краю поляны.

Все это время девочка наблюдала за ними из джунглей, но Рэп делал вид, что ничего не замечает. Он коротал время, рассматривая растения на поляне и пытаясь догадаться, что это такое. Единственными знакомыми среди них оказались бобы.

Наконец его терпение иссякло. Повернувшись лицом к прячущейся девочке, он поднес руки ко рту и прокричал:

– Выходи! Я не трону тебя. Я не воин.

Через несколько минут она показалась из-за кустов и направилась к Рэпу с такой грацией, будто плыла, не касаясь ногами земли. Девочке было на вид не больше двенадцати лет, но ее голова едва достигала груди Рэпа. Всю ее одежду составляло платье из домотканой бурой материи. Малышка обходилась без обуви и каких-либо украшений. Прямые волосы она оставила распущенными. Как и кожа, ее волосы и глаза были черными – совершенно черными, даже белки. Казалось, ее лицо вырезано из цельного куска эбенового дерева. Ночью Рэп этого не заметил. Он подавил удивление, улыбнулся и уселся, ожидая девочку и держа руки ладонями вверх, чтобы показать – он безоружен.

Она подошла ближе, чем ожидал Рэп, остановилась в нескольких шагах от него и попыталась улыбнуться дрожащими губами. Должно быть, бронзовая кожа Рэпа и его серые глаза с яркими белками произвели на девочку такое же впечатление, как ее внешность – на самого Рэпа.

– Я буду звать тебя Приносящий Еду, – дрогнувшим голосом произнесла она. – А как ты назовешь меня?

Рэп уже открыл рот, чтобы назвать себя, но вместо этого девочка попросила его дать имя ей самой. Затем он вспомнил одно из суеверий матери – злые колдуны стремятся выведывать имена людей, чтобы причинить им вред. Вероятно, жители Феерии тоже верили в это.

– Я назову тебя Спящей в Лесу.

Догадка оказалась верной – девочка одобрительно кивнула и сделала глубокий вдох.

– Приносящий Еду, добро пожаловать к нашему очагу и колодцу. Хвала Добру… – Она смутилась и прикусила губу. Черные губы, черный язык… Рэп с облегчением заметил, что по крайней мере зубы у нее белые. Она начала снова: – Мы предлагаем тебе все, что у нас есть, и пусть твой приход будет добрым знаком. Пусть твое пребывание здесь будет радостным и… долгим.-Она неуверенно улыбнулась.-Я правильно сказала?

– По-моему, да. Ты сказала очень хорошо. Но я не знаю, как надо отвечать. Может, ты мне подскажешь? Она покачала головой.

– Тогда я скажу только, что благодарю тебя, Спящая в Лесу, и хочу быть твоим другом. Она с облегчением улыбнулась.

– Ты согласна познакомиться с моими друзьями? У меня двое друзей, и они тебя не тронут. Они тоже хотят подружиться с тобой.

Поколебавшись, девочка протянула ему руку. Ее ладошка была липкой от пота, а пальчики – тонкими, как у младенца.

Рэп поднялся и повел ее к хижинам, восхищаясь ее плавным шагом. Трава, по которой она ступала, почти не сгибалась под ее ногами.

– Когда приходили воины?

– Давно.

– И спаслась только ты одна?

Малышка кивнула. Рэп подумал, что она вновь расплачется, и выругал себя за то, что так рано начал расспросы.

– Мама послала меня к ловушке для рыбы, посмотреть, не попалось ли… – Ее голос сорвался.

– Об этом ты расскажешь мне потом. Должно быть, ты опять проголодалась? Сейчас мы познакомимся с моими друзьями, поедим, а потом поговорим.

Что же ему теперь делать с сиротой? Если имперские солдаты и впрямь повинны в зверском истреблении жителей деревни, тогда не стоит вести ее в Мильфлер. Там она подвергнется опасности и будет тосковать по дому. Потому Рэп решил поискать другую деревню, но на это могло уйти несколько недель. Он просто не мог оставить ребенка здесь одного.

– Когда засияет луна, – робко спросила она, – и я захочу танцевать, ты будешь хлопать мне?

– Конечно.

Она радостно улыбнулась.

– Я плохо танцую, но хлопать здесь некому. А потом я похлопаю под твой танец!

Рэп подумал, что девочке предстоит испытать еще одно разочарование, но пообещал ей станцевать.

Вдруг она остановилась и подергала его за руку. Рэп удивился, увидев тревогу на ее лице.

– Приносящий Еду, – спросила она, – что у тебя на сердце?

Рэп попытался изобразить добродушную улыбку.

– Я не совсем понимаю тебя, Спящая в Лесу. Я прибыл издалека и не знаю здешних обычаев. Девочка заметно встревожилась.

– Скажи, как я должен тебе ответить?

Казалось, Спящая в Лесу не знает, что ответить и почему она задала этот вопрос. Она смутилась, долго подыскивала слова и наконец попросила:

– Расскажи мне свои сны.

Рэп ощутил неловкость и насторожился. Он опустился на колени в красную почву, вгляделся в странное личико, и в этот миг его глаза расширились еще больше, чем у малышки.

– Мои сны?

– Скажи, что ты ищешь. – Непонимание Рэпа пугало малышку.

– Ты хочешь спросить, о чем я мечтаю? – уточнил Рэп, и ответом ему стал решительный кивок. – О, я ищу женщину, мою подругу. Ее забрала… Ей пришлось уехать далеко-далеко, а я хочу найти ее.

Угольно-черные глаза испытующе уставились на него. Кожа девочки блестела, как лакированная, но глаза сияли еще ярче – подобно черному металлу, прекрасному, несмотря на свой непривычный вид.

– Зачем?

– Чтобы служить ей. Она – моя королева. Последовала еще одна пауза, затем внезапная детская усмешка, словно все происходящее было шуткой.

– Ты не знаешь!

По-видимому, эта загадочная реплика завершала ритуал. Вновь исполнившись уверенности, Спящая в Лесу потянула Рэпа за руку, заставив его подняться, и пошла дальше рядом с ним. Но почему-то этот эпизод не казался Рэпу шуткой, и он надеялся, что ему не предстоит столкнуться с еще более странными обычаями.

Уверенность преобразила девочку, ее походка стала танцующей. Рэпу подумалось, что только он удерживает ее на земле, а иначе девочка взлетела бы в небо. Андор как-то обмолвился, что феери – самые грациозные из всех народов Пандемии, но сам он никогда не встречал их. Такой чести удостаивались лишь немногие. Черты лица девочки были тонкими и изящными, ее блестящая кожа пленяла непривычной красотой. Даже ногти оказались черными.

Тинал сделал несколько шагов навстречу им. Вероятно, он считал, что он на вид добродушнее Маленького Цыпленка, но девочка стиснула руку Рэпа, едва Тинал приблизился к ним. Они остановились и долгую минуту провели в молчании.

– Я назову тебя Маленьким Человеком, – заявила девочка.

Изумление скользнуло по лицу Тинала, и он взглянул на Рэпа.

– Дай ей имя, – еле слышно произнес Рэп.

– А я… я назову тебя Смуглой Дамой. Девочка захихикала, словно услышав шутку.

– Маленький Человек, добро пожаловать к нашему очагу и колодцу. Мы предлагаем тебе все, что у нас есть, и пусть твой приход будет добрым знаком. Пусть твое пребывание здесь будет радостным и…

– Затянется надолго, – подсказал Тинал. Ее глаза блеснули.

– И затянется надолго! Тинал поклонился.

– Пусть Добро растет в твоем доме, а Зло исчезает. Пусть ваши мужчины будут сильными, женщины – плодовитыми, дети славятся красотой, а старцы – мудростью. Пусть цветут твои поля, множатся стада, а стрелы всегда попадают в цель.

Спящая в Лесу – или Смуглая Дама – радостно захлопала в крошечные ладошки и с упреком взглянула на Рэпа.

– Он знает слова!

– Тогда пусть научит меня.

– Это приветствие фавнов, – заметил Тинал, бросив самодовольный взгляд в сторону Рэпа. Он повторил ритуальное приветствие слово за словом, а Рэп в свою очередь произнес его, обращаясь к девочке.

Выслушав его, она рассмеялась, а затем вновь встревожилась, подступив вплотную к Тиналу и окинув его пристальным взглядом, каким прежде смотрела на Рэпа.

– Маленький Человек, что у тебя на сердце? Тинал вновь недоуменно взглянул на Рэпа.

– Твое заветное желание, – подсказал Рэп.

– А, вот что! Смуглая Дама, я хочу освободиться от чар злого колдуна.

Малышка изучала его дольше, чем Рэпа, а затем произнесла тот же ответ, но смущенным тоном:

– Ты не знаешь!

Наступила очередь Маленького Цыпленка, но малышка уже чувствовала себя увереннее. Она заявила, что будет звать его Большие Уши, и Тинал с Рэпом поспешно подавили усмешки. Узкие глаза гоблина слегка расширились.

– Я буду звать тебя Ночной Красавицей, – отозвался он на импском языке с сильным акцентом.

Рэп был удивлен и благодарен – имя звучало недурно. Зная, как презрительно гоблины относятся к женщинам, он опасался какой-нибудь грубости.

Ночная Красавица повторила ритуальное приветствие, а Маленький Цыпленок ответил ей, повторяя слова Тинала.

Далее он был награжден пристальным взглядом.

– Большие Уши, что у тебя на сердце? Рэп знал ответ и гадал, скажет ли Маленький Цыпленок правду. Он ответил на языке гоблинов:

– Убить Плоского Носа. Причинить ему много боли.

На этот раз осмотр продолжался еще дольше. Вдруг малышка вскрикнула и протянула к гоблину обе руки. Рэп с тревогой увидел, что ее блестящие черные глаза наполнились слезами, на гладких щеках заискрились струйки.

– Ты знаешь! – Она потянула гоблина за руки. Недоумевая, Маленький Цыпленок опустился на колени. Девочка приподнялась на цыпочки, обняла его и поцеловала в щеку.

Рэп и Тинал обменялись взглядами удивления и насмешки, Тинал закатил глаза, но, прежде чем кто-нибудь из них отпустил шутливое замечание, Маленький Цыпленок вскрикнул и вцепился в обмякшую маленькую фигурку.

Он бережно уложил ее на землю. Рэп бросился на колени, но сразу и без сомнений понял: девочка мертва.

Она умерла мгновенно.

Фавн и гоблин с ужасе переглянулись.

– Это не я! – запротестовал Маленький Цыпленок. Он поднялся на ноги и отступил, бледный, как никогда, с яркими пятнами на скулах. – Я ее не трогал!

– Да, ты не трогал. Я видел это.

Тинал испустил сдавленный крик и исчез. Узел развязался, и набедренная повязка соскользнула на землю, оставив Са-горна обнаженным – и парализованным ужасом. Он уставился на труп феери. Краска отхлынула от и без того бледных щек джотунна, они стали почти белыми – как пряди волос, прилипшие к его лицу еще во время дождя вчера ночью.

– Он не прикасался к ней! – произнес Рэп. – Она сама обняла его, а он ничего не делал! Он даже заложил руки за спину, вот так.

Сагорн облизнул тонкие губы.

– Я, то есть Тинал… тоже это видел… – Старик был ошеломлен не меньше Рэпа.

– Ну так что же? – воскликнул Рэп. – Ведь вы великий ученый! Объясните это, доктор Сагорн, почему ребенок умер? Что мы натворили?

– Понятия не имею. – Сагорн взглянул на Рэпа в откровенном замешательстве. – Никакие известные мне случаи истощения, внезапного удара, травмы… – Он склонился и потрогал пульс на худенькой шейке, а потом закрыл пальцами черные глаза, которые казались невообразимо громадными. Он с трудом поднялся, казалось, впервые заметил свою наготу и поспешил взять набедренную повязку. – Никогда не встречал ничего подобного, – пробормотал он. – Не представляю себе, что может вызвать такую внезапную смерть. Должно быть, вмешательство магических сил… – Он затаил дыхание.

– Ну, и что же?

Старик воззрился на Рэпа с ужасом, исказившим его черты.

– Ничего!

Но здесь что-то было не так.

Сагорн исчез – растворился, вызвав вместо себя Тинала. Взревев, Рэп переступил через погибшую девчушку и схватил импа за плечи.

– Что он вспомнил?

– Рэп, не смей!

Но Рэп едва сдерживался. Ему хотелось встряхнуть Тинала, как пыльную конскую попону.

– О чем подумал Сагорн, почему так быстро исчез? Он что-то вспомнил, верно?

– Не знаю.

– Думай, Тинал! Вспоминай!

– Рэп, мне больно… Он думал о книге, которую читал…

– И что в ней говорилось?

– Не помню! Не знаю! Это было много лет назад, в имперской библиотеке. Просто книга, Рэп, кажется, о Феерии…

Он лгал – в этом Рэп не сомневался. Но запугивать Тинала было все равно что совершать самоубийство, вызывая Дарада. Требовать, чтобы вернулся Сагорн, было бессмысленно: он исчез именно потому, что боялся расспросов. Сделав над собой усилие, Рэп выпустил импа и повернулся к гоблину, безобразное лицо которого хранило странное недоуменное выражение.

– Она что-то сказала тебе, правда? Она прошептала что-то тебе на ухо. Что это было? Гоблин надулся.

– Не знаю.

– Лжешь, падаль!

Глаза Маленького Цыпленка угрожающе блеснули.

– Она говорила на чужом языке – не на импском, не на гоблинском. Я ничего не понял.

Он тоже лгал. В отчаянии Рэп уставился на душные джунгли и жалкую горстку хижин, лишившихся последнего из злосчастных обитателей. Желая скрыть от остальных слезы, он пробормотал что-то и пошел прочь.

Он плакал не сдерживаясь.

Здесь крылась какая-то тайна, которую он не мог постичь. В конце концов, он всего лишь туповатый конюх, в лучшем случае – помощник управляющего имением, заброшенный далеко от дома, оставшийся без помощи и без надежды. Теперь Инос казалась ему еще более далекой, а сам он – еще более жалким. Даже двоим своим спутникам он не мог доверять.

Это он стал причиной смерти невинного ребенка. Его невежество убило девочку.

Мир оказался гораздо непонятнее и сложнее, чем предполагал Рэп.

К двери одной я не нашел ключа,

В одну завесу всматривался зря,

Пустые речи о тебе и мне я слышал,

Прежде чем исчезли ты и я.

Фицджеральд. Рубай Омара Хайяма (32, 1879)

Часть четвертая Судьба расставила людей

– Ну успокойся, детка, – проговорила Инос. – Тише, дай-ка мне взглянуть на твое копыто. Все это лишь игра. – Она соскользнула с седла и попыталась утешить Сезам, похлопывая ее по шее. – Прости, девочка, прости!

Сезам закусила удила и упрямо попятилась, цокая копытами по отполированной ветрами гальке. Прошло несколько минут, прежде чем кобыла позволила успокоить себя. Сезам была одной из самых смирных лошадей, с какими доводилось иметь дело Инос, но в этот момент она словно спятила, и не без причины.

Единственной растительностью поблизости был колючий кустарник, привязывать поводья к которому не имело смысла. Вокруг, насколько хватало взгляда, простирался песок и камень, горячий, как свежеиспеченный хлеб. Зной растекался по пустыне, как озеро расплавленного свинца. Он вызывал серебристые миражи, затуманивал скалистые хребты, жег глаза. Агонисты казались еле заметными призраками, увенчанными снеговыми шапками.

Сезам все еще приплясывала на месте, встревоженная отсутствием других лошадей, и, возможно, не верила, что Инос найдет дорогу домой. Добыча скрылась за перевалом, преследуемая собаками и охотниками; конюхи и псари остались далеко позади. Тишина вернулась к голым холмам, воздух был неподвижным и жестким, слишком горячим для дыхания и пропахшим пылью.

Инос вытащила фляжку и откинула покрывало, чтобы напиться. Здесь, на холмах, она не отказывалась закрывать лицо – так делали все ее спутники, даже Азак. Она остановилась под предлогом осмотра копыт Сезам, но, пока вокруг никого не было, тщательно разыгрывать свою роль не требовалось. Встряхнув фляжку, Инос одарила ее презрительным взглядом, поняв, что та почти пуста. Небо над головой казалось пугающе громадным, и Инос вообразила себе, какой она может показаться Богам – крошечной, едва приметной точкой среди голых камней.

Она вернула на место фляжку и вытерла лицо рукавом. День выдался тяжелее, чем обычно, – Инос вновь задумалась, чего надеялась добиться, варясь живьем в пустыне. Уже больше двух недель она томилась в Араккаране, самой роскошной из темниц Пандемии, и за эти две недели, по-видимому, не достигла ровным счетом ничего: ни для Краснегара, ни для собственного удовлетворения, ибо не удостоилась даже разговора один на один с Азаком, на который так надеялась.

Вероятно, ее усилия так и не оправдаются: султан Азак целыми днями пропадал на охоте, а по вечерам закатывал пышные пиры, приглашая своих братьев, дядей и кузенов. Когда же он выкроит время, чтобы узнать хоть что-нибудь о мировой политике? А может, он просто необразованный дикарь, более невежественный, чем сама Инос?

– Упрямица – вот кто ятакая! – заявила Инос, обращаясь к Сезам. – Я просто не желаю сдаваться! Не хочу ползти обратно к Кэйд, признаваться, что мне ни разу не удалось загнать этого человека в угол, сколько бы я ни пыталась. – Да, в упрямстве принцесса могла соперничать только с одним некогда известным ей фавном.

Насколько было известно Инос, дела у Кэйд тоже продвигались неважно. Она целыми днями учила придворных дам искусству устраивать чаепития и приемы в дамских салонах, и колдунья поощряла подобное введение имперских обычаев. Положение в Краснегаре не изменилось – по крайней мере, так говорила Раша. Разумеется, понадобился бы целый месяц, чтобы новости достигли Кинвэйла. А чтобы пересечь всю Пандемию, требовались годы, так что новости известные колдунье, были наиболее свежими.

– Но какое мне дело, детка? Нет, ты объясни. – Инос потрепала потную шею лошадки. – Лучше я сама скажу, почему мне неймется – потому, что я не желаю терять время сидя рядом с Кэйд, распивая чаи, поглощая пирожные, старея и толстея!

Сезам громко фыркнула, выражая недоверие.

– Да, на этот счет у тебя свое мнение, – признала Инос, оглядываясь и не замечая ни единой перемены в пустынном ландшафте. – Сидеть под крылышком Кэйд гораздо удобнее, а здесь, вероятно, я состарюсь еще быстрее. Так что ты абсолютно права: я поступаю по-своему потому, что желаю доказать – я ни в чем не уступлю этим волосатым бабуинам.

Сезам тряхнула головой и попятилась.

– Вот как? Ты возражаешь? И считаешь, что им до этого все равно нет дела?

Новизна уже притупилась, и теперь принцы сторонились Инос. Возможно, она даже раздражала их, подавая дурной пример местным женщинам. Некоторые из мужчин помоложе по-прежнему беседовали с ней, хотя выбирали темы, которые были бы немыслимы в Кинвэйле. О браке заикался лишь один из них, молодой Петкиша, но в последнее время он куда-то пропал. Инос надеялась, что между его предложением и исчезновением нет связи.

По крайней мере, теперь она узнала, что и в Зарке женщины могут выходить замуж. Браки были редким явлением, они мало что меняли и все-таки считались возможными. Знать об этом было отрадно.

– Ты совершенно права, – решительно заявила Инос лошади. – Я поступаю так потому, что не хочу терпеть презрение невежественного дикаря-переростка. Он знает, что я давно желаю побеседовать с ним наедине, и намеренно уклоняется от разговора, но я буду преследовать его до тех пор, пока от моего вида его не станет тошнить.

Сезам недоверчиво вздохнула.

А затем вдалеке появился всадник – один из охотников возвращался. Он направлялся прямо к Инос, значит, уже заметил ее. Через несколько минут Инос узнала крупного мышастого жеребца принца Кара. Вот так сюрприз! Увидеть Кара на расстоянии, превосходящем длину его тени, можно было крайне редко.

Как обычно, Азак обогнал свиту и скрылся за горизонтом вместе с дядями и братьями, тщетно пытающимися нагнать его. Зачастую он отрывался даже от стражников в коричневых одеяниях. Возвращение Кара означало, что добыча настигнута; вскоре должны были появиться и остальные охотники.

Не прошло и минуты, как Кар без усилий осадил коня рядом с беспокойно приплясывающей кобылой Инос и одновременно спрыгнул с седла с грацией, которая предполагала происхождение от многочисленных поколений наездников. Он небрежно бросил поводья, отдав краткий приказ мышастому жеребцу, а затем потянулся, чтобы погладить шею Сезам, и она застыла словно по волшебству. Азак владел тем же искусством обхождения с лошадьми. Оно отличалось от волшебства Рэпа, но производило не меньшее впечатление.

– Она оступилась на камне, – объяснила Инос, – а потом я решила дать ей передохнуть.

– Которой ногой она оступилась? – с улыбкой спросил Кар.

Кар вечно улыбался – вероятно, он родился с улыбкой на лице, растягивал губы во сне и, умирая, продолжал бы лыбиться. Только он один из взрослых принцев был чисто выбрит, его лицо выглядело круглым и мальчишеским. Ростом и крепостью телосложения он уступал большинству других принцев, на вид ему можно было дать лет тридцать – вероятно, немногим больше, чем Азаку. Он был еще одним акАзакаром – либо родным, либо сводным братом султана. Его глаза, большие и невинные, имели тот же красноватый цвет, что и у других джиннов, однако более холодных глаз Инос не видела даже на рыбном базаре. В Каре чувствовалось нечто зловещее, что она не могла определить, и вместе с тем никогда не слышала, чтобы он повышал голос или хмурился. Или переставал улыбаться.

– Передней правой, – ответила Инос.

– Похоже, скорее задней левой. – Улыбка стала еще шире, раздвинула щеки, но не коснулась глаз. – Но это не важно, верно? – Он остановился, провел рукой по щетке над копытом Сезам, а затем поднял ей копыто. – Все выглядело вполне правдоподобно.

– Кто это распускает обо мне ложь? Вы могли видеть это сами.

– Я все видел.

Инос предпочитала не наблюдать, как бедняжка газель будет загнана и растерзана. Охота с собаками не значилась в списке ее излюбленных развлечений.

– Одурачить удалось почти всех, – заметил Кар, обращаясь к копыту, которое он осматривал. – К счастью, Великан ничего не заметил. Да, здесь стрелка в копыте как будто припухла. А раньше она оступалась? По-настоящему? – Несмотря на то что Кар согнулся пополам, в его манерах по-прежнему было что-то неприятное.

Инос с трудом устояла перед искушением пнуть сапогом в столь удобную мишень.

– Нет, я не замечала. Конечно нет. С ней было все в порядке.

Кар хмыкнул, выпустил копыто и взялся за другое. Сезам вскинула голову, когда он нырнул ей почти под брюхо.

– Даже не пытайтесь повторить это Великану.

– На это у меня хватит ума.

– А я думал, его вам хватит, чтобы вообще отказаться от таких попыток. Неужели вы полагаете, что принадлежность к женскому полу защитит вас?

Инос готова была вспылить, но сдержалась и сформулировала ответ более изысканно:

– Разумеется нет. Полагаю, мне грозит такой же выговор, как принцу Петкишу.

Кар пренебрежительно фыркнул.

– Выговор? Так вы полагаете, Петкиш отделался выговором?

На охоте Азак становился фанатиком. Принцы, которые упускали добычу и не проявляли мастерства в верховой езде, удостоивались упреков султана – многочисленных и неизменно бурных. Какое бы положение ни занимал виновник, сколько бы сопровождающих низкого звания ни находилось поблизости, Азак во всеуслышание заявлял о своем презрении. Он владел большим запасом слов и потому безжалостно насмехался над провинившимся и унижал его, оскорблял и саркастически высмеивал, чередуя иронию, презрение и грубости. Зачастую это словесное бичевание продолжалось до тех пор, пока на глазах жертвы не появлялись слезы, и проходило немало дней, прежде чем она вновь осмеливалась приблизиться к султану. Публичная порка была бы более гуманным наказанием, и – боялись бы ее в меньшей степени.

Короче, Азак относился к принцам с нескрываемым пренебрежением. Он умел проявлять терпение по отношению к низшим – к конюхам, сокольничим, прочим слугам, – но для родственников не делал ни малейшей скидки на то, что человеку свойственно ошибаться. Такой стиль руководства вызывал у Инос отвращение. В третий или в четвертый раз, когда она услышала одну из грубых тирад Азака, его жертвой был юный Петкиш – это случилось через два дня после того, как он начал упоминать о браке наряду со своими обычными предложениями сожительства. Его лошадь заупрямилась перед сухим руслом реки – неширокой, но опасной лощиной, каменистой и глубокой, с обваливающимися краями. Каким-то образом Азак увидел, что происходит за его спиной, и вернулся, чтобы обрушить на виновника яростную обличительную речь – она продолжалась до тех пор, пока бедняга не спешился и не бросился на землю перед конем Азака, уткнувшись лицом в пыль и умоляя о прощении. Затем он был отослан домой, и с тех пор Инос его не видела.

Несколько минут Азак вел оставшихся охотников головокружительным галопом по местности, которая заставила бы любого разумного человека спешиться и пройти через нее на своих двоих. Принцы скакали за ним, подобно блохам, и среди них – Инос: если на такую гонку способны принцы, то и королеве не подобало отставать от них. Чудом никто из лошадей и из всадников не пострадал, но в ту ночь Инос несколько раз просыпалась с дрожью, в поту, понимая, что могло случиться.

Кроме того, она твердо уяснила: подобные порядки не позволят Азаку пасть ниже уровня совершенства. Его лошадь просто не имела права оступаться, стрелы никогда не должны были пролетать мимо цели. По-видимому, он и вправду никогда не промахивался. Неудивительно, что молодые принцы боготворили его и даже самые старшие только хмурились, но хранили почтительное молчание.

Но теперь Инос ощутила укол тревоги. Петкиш нравился ей. Почти единственный среди принцев он, казалось, был готов признать, что женщина – тоже человек.

– Что же еще случилось с Петкишем?

– Он был изгнан.

Кар еще не успел разогнуться, но Инос сохраняла на лице невозмутимое выражение, пряча гнев. Изгнание! Но за что – за неудачу на охоте или потому, что Петкиш слишком сдружился с царственной гостьей? Бедняга Петкиш с его жидкой рыжеватой бородкой! Так или иначе, он получил жестокий урок.

Азак не мог изгнать Инос, поскольку она была гостьей Раши, но, заподозрив, что она намеренно отстала от охотников, избегая вида крови, он перестанет считать ее равной своим спутникам-мужчинам. Ей будет предоставлено полное право составлять букеты в обществе Кэйд.

– Вас неправильно известили, ваше высочество, – проговорила Инос. – Моя лошадь действительно наступила на острый камень. Если бы я знала, что насчет этого возникнут сомнения, я постаралась бы сохранить доказательства. Надеюсь, вы не верите выдумкам?

Кар завершил подробный осмотр второго копыта и выпрямился. Положив руку на холку Сезам, он повернулся к Инос с насмешливым видом.

– Я сам часто выдумываю, – объяснил он. – Мне известно обо всем. Я – глава стражи. Разве вы не знали?

– Нет, не знала. Кар пожал плечами.

– Он доверяет мне. Я – единственный человек, которому он доверяет.

Инос вдруг остро осознала, что оказалась одна в безлюдной пустыне рядом с этой улыбающейся загадкой с мальчишеским лицом. Прежде она никогда не беседовала с Каром, а теперь волосы у нее на голове вставали дыбом. Она мечтала, чтобы поскорее появились остальные охотники.

– Вы имеете в виду, что вы – единственный человек, которому он доверяет полностью? Должен же он доверять остальным хоть в чем-то!

– А разве можно доверять человеку в чем-то?

– Ну, видите ли…

Улыбка Кара стала еще шире. Он направился к задним ногам Сезам.

– Почему вы хотите поговорить с ним?

А, так это деловая встреча? Ей следовало бы догадаться. Очевидно, ее действия напрямую вызывали подозрения и ей требовалось двигаться к цели окольным путем. Возможно, якобы охромевшая лошадь была хорошим поводом для аудиенции, и теперь Азак прислал Кара, чтобы обсудить детали.

– Я хочу получить у него совет – как монарх у монарха.

– Почему он должен давать вам советы?

Не смутившись, Инос отозвалась:

– А почему бы и нет?

Кар скреб копыто острием кинжала, отозвавшись невозмутимым голосом:

– Вы – союзница колдуньи. Она держит вас здесь ради каких-то своих целей. Ваша тетя проводит целые дни в ее обществе, распивая чай, сея недовольство среди дворцовых женщин.

– Я не желаю зла Араккарану!

– И какие же доказательства вы можете представить, кроме своего слова?

Как глупо! Ей следовало ожидать такой подозрительности. Она совсем не задумывалась о местной политике, поглощенная собственными делами.

Да, здесь не Империя и уж конечно не Кинвэйл, а она затеяла сложную игру. Азак мог быть снисходительным в развлечениях, но никогда не вел игр.

– Неужели я выгляжу так, будто представляю угрозу для Араккарана?

Кар выпрямился и взглянул на нее, слегка пригасив улыбку.

– Вы выглядите как шпионка Империи.

– Что за чепуха! Я похожа на импов не больше, чем вы.

– Ветер приносит запахи войны.

– Это правда. Импы захватили мое королевство!

– Так вы объясняли женщинам. И еще вы задавали вопросы, – вкрадчиво добавил Кар. – Странные вопросы! К примеру, вы спрашивали, каким образом был избран султан.

– Вот именно! Как был избран султан? Не может быть, чтобы это оказалось государственной тайной, а мне никто и ничего не разъяснил. У Азака много старших братьев, почему же султаном стал он? И в Краснегаре, и в Империи…

– А в Зарке поступают иначе. – Кар склонился к четвертому копыту. – Султана выбирают.

– Какой демократизм!

– Да. Когда умирает султан, имам созывает принцев.

– Кто такой имам?

– Священник. Он спрашивает принцев, кто из них станет преемником. Если несколько человек сразу выходят вперед, имам отпускает их. На следующий день он вызывает принцев снова.

Инос подавила приступ тошноты.

– И так до тех пор, пока не останется всего один претендент?

– Вот именно.

Выборы путем исключения?

– Сколько же человек шагнуло вперед вместе с Азаком? Кар завершил осмотр и выпрямился. Он по-прежнему улыбался, разве что лицо его казалось краснее обычного.

– А вы как думаете?

– Кажется, я поняла…

– Вот и хорошо. Проведите кобылу по кругу.

– Я уверена, что с ней все в порядке.

– Ведите ее! Невозможно угадать, кто наблюдает за нами.

Что он имел в виду – глаза простых смертных или волшебное зеркало? Инос повела Сезам по кругу, гадая: неужели колдунья свела с ума весь дворец или же таков Зарк? Даже Кэйд в последнее время ходила с поджатыми губами и то и дело вздрагивала.

– Она в состоянии везти всадника, – заявил Кар.

– А прежний султан…

– Зоразак – блаженной памяти наш дед.

– И как же…

– От глубокой старости. – Глаза джиннов темнели под ярким солнцем, и теперь у Кара они приобрели цвет запекшейся крови. – Весьма прискорбно…

Несмотря на зной, Инос поежилась. Теперь она понимала, почему никто не желал обсуждать такие темы.

– Сколько лет ему было?

– Почти шестьдесят. Он умирал дольше, чем мы ожидали, но не испытывал мук.

– Как отрадно слышать это!

«Честен, как джинн»! Теперь Инос понимала, что означает эта поговорка. Кар кивнул.

– Султан велел передать вам: вы уже заявили о себе, так что незачем больше участвовать в охотах. – Улыбка слегка смягчилась. – А я позволю дать вам свой совет: держитесь подальше от политики, Иносолан. Это искусство слишком опасно для женщин – даже правящих королев!

Тонкий и гибкий, Кар прошел к своему жеребцу, который за все это время не сдвинулся с места. Не касаясь стремени, он взлетел в седло и мгновенно пустил коня рысью по крупным камням, оставив Инос стоять рядом с Сезам.

Сезам разразилась звучным ржанием.

Инос вернулась в конюшни в полном одиночестве и необычайно рано – поэтому сопровождающих для нее не нашлось. С равнодушной усмешкой она на прощание погладила Сезам и направилась по уже хорошо известному пути через залы и галереи, тенистые рощи и узкие аллеи. Гнев жег ее сильнее, чем солнце. Возможно, злиться при ходьбе легче, чем верхом.

Какой же идиоткой она оказалась! Безмозглая девчонка! Она буквально вломилась в высший свет Араккарана, ожидая, что мышление принцев изменится оттого, что какая-то девчонка умеет ездить верхом! Более того, она ждала перемен в самом султане!

Она ошиблась, а Кэйд оказалась права – и это ранило больнее всего.

Можно ли представить себе Азака в Кинвэйле? Нет! Азак и Кинвэйл – немыслимое сочетание. Инос и Араккаран – тоже. Должно быть, она произвела впечатление дерзкой, распутной, самонадеянной… и незрелой!

Королеве всегда надлежит помнить о политике! Она усвоит это на будущее.

На открытом пустом дворе около пятидесяти мальчишек упражнялись в фехтовании под присмотром зорких глаз двух пожилых мужчин. Инос проскользнула мимо них, держась у самой стены, и никто не обратил на нее внимания. Еще пятьдесят принцев – пятьдесят надменных безмозглых женоненавистников…

Раша была абсолютно права!

Инос была вынуждена расстаться с надеждой завоевать союзника, незаинтересованного советчика. Ей придется всецело полагаться на добрые намерения колдуньи, но почему-то она была в меньшей степени склонна доверять старухе, владеющей даром изменения внешности, чем Азаку – несмотря на то что он относился к женщинам, как к домашнему скоту, и убил своего деда.

Однако мастерство рождается из ошибок, как любил повторять Рэп, и она должна запомнить этот урок. Инос шагала по аркаде, слыша, как ее шаги эхом отзываются от сводчатого потолка. Второй день – вот когда она совершила ошибку. Встреча с Азаком, укрощение Злодея, даже первая охота – вполне разумная стратегия. Ее присутствие на охоте в этот день могло сойти за случайность. Кто пригласил ее на охоту на следующий день, Инос не могла припомнить – кажется, кто-то из пожилых принцев, – но ей следовало отказаться. Разумеется, отказаться вежливо, с благодарностью… но твердо. Тогда она вызвала бы к себе интерес. Азак проявил бы любопытство… А вместо этого она превратилась в повседневное зрелище, в курьез вместо чуда.

Она поклялась сделать все возможное, чтобы вернуть себе королевство. Но хватило ее лишь на детские игры и кокетливые взгляды. Ладно, хватит игр!

Но прежде всего следовало извиниться перед Кэйд и признать, что она была права.

Инос обернулась, услышав за собой топот бегущих ног. Один из стражников нагонял ее. Инос остановилась и дождалась, когда он приблизится, раскрасневшись и задыхаясь от жары. Стражник был ниже ростом, чем большинство других, и казался совсем юным. Его оружие составляли ятаган, два кинжала и головной убор странной конической формы, который она и прежде замечала у стражников.

– Прибыл… эскорт… величество… – тяжело дыша, пробормотал он.

Инос была уже почти на месте и явно не нуждалась в эскорте, но милостиво кивнула.

– Это очень любезно с вашей стороны. Не хотите ли передохнуть?

Он покачал головой, и Инос не удивилась, увидев, как капли пота разлетаются от стражника во все стороны, подобно дождю. Почему-то этот усердный молодой стражник напоминал ей изгнанного Петкиша проявлением искренней заботы, и ему требовалось перевести дыхание.

– Скажите мне, – произнесла она, не двигаясь с места, – что означают кольца на вашей шапке?

Он удивленно приподнял медного оттенка брови.

– Означают? Вот эти? Ничего, ваше величество. Это оружие, – Он поднял руку и снял верхнее кольцо с шапки, чтобы показать Инос. Наружный край кольца был острым, как лезвие бритвы. – Они называются чакрам, ваше величество. Их метают – вот так, с пальца. – Он поднял палец и покрутил им в подтверждение своих слов.

– Они ранят насмерть?

Стражник кивнул, усмехнулся и чиркнул пальцем по собственному горлу.

Инос передернулась.

– Благодарю вас.

Стражник вернул на место кольцо, и оба направились дальше.

Застать их поодиночке – вот в чем весь секрет! Кар беседовал с ней наедине. Им не нравится, когда кто-нибудь видит их беседующими с простой женщиной. Инос улыбнулась, глядя через плечо, и медные брови нервно подпрыгнули.

Инос укоротила шаг и оказалась рядом со стражником.

– Вы не могли бы объяснить мне, почему стражников называют «семейными людьми»?

Стражник уже отдышался и потому смог на мгновение горделиво выпрямиться.

– Потому, что мы поклялись в преданности головами наших сыновей!

Это Инос слышала и прежде. Судя по едва заметной бородке, стражнику было лет семнадцать. С внезапным дьявольским блеском в глазах он добавил:

– Пока их у меня трое, ваше величество.

Инос надеялась, что она не покраснела. Она уже почти достигла своих покоев, но могла задать еще один вопрос, прежде чем вдалеке покажутся часовые у двери и ее осведомитель перестанет ворочать языком.

– Как же становятся такими, как вы? Вопрос изумил его, и стражник нахмурился, размышляя, что желает узнать его спутница.

– Чтобы стать стражником, надо принадлежать к королевской семье.

– То есть быть принцем? Он покраснел.

– Не обязательно. Например, я родился во дворце, но я очень отдаленный родственник правителя – внучатый племянник султана Шуггарана, ваше величество.

Так вот что случалось с лишними принцами – дворцы поставляли телохранителей.

– Спасибо, – снова поблагодарила Инос и позволила стражнику отстать, едва они завернули за угол и впереди показались двери со ждущими рядом часовыми. Вполне возможно, что бывший принц Петкиш теперь практикуется в метании чакрамов в Шуггаране. Это отучит его предлагать руку и сердце имперским шпионкам.

Всего нескольких минут дружеской беседы с неизвестным стражником хватило Инос, чтобы избавиться от гнева. Но к тому времени, как она взлетела по длинной лестнице, сорвала с себя шляпу, покрывало, перчатки и плащ и хлопнула парой дверей, ее ярость вновь разгорелась. И Инос знала почему' Ей предстояло признаться Кэйд, что она потерпела поражение по всем статьям. После двух недель титанических усилий она не удостоилась и двухминутной беседы наедине с султаном. Возможно, такая беседа не принесла бы ей пользы – это не имело значения. Важно было лишь то, что Инос оказалась в совершенно глупом положении. Ощущение не было незнакомым, но появлялось оно нечасто и не вызывало особой радости.

Гадая, куда все подевались, она распахнула еще одну дверь, направляясь на излюбленный балкон Кэйд. Так вот где все!

Маленькую гостиную переполняли женщины – от морщинистых старух до девочек. Все головы повернулись в сторону двери, шум мгновенно затих, едва толпа увидела, кто вошел. Кэйд находилась в самом центре гостиной, а Зана с материнской улыбкой приглядывала за остальными.

Женщины и девушки проворно расступились, и Инос узрела поразительно красивую женщину, стоящую в середине толпы. На мгновение Инос приоткрыла рот, заставив пару младших девочек захихикать. Красавицей оказалась Виниша.

Но наряжена она была в бальное платье, сшитое по моде Империи. Тралия наносила последние штрихи на ее высокую и сложную прическу, и волосы Виниши переливались всеми оттенками пепельного цвета. Она еще не успела надеть украшения, возможно, и не собиралась, но платье!… Роскошная сияющая парча пышными складками спадала с очень низкой талии, а выше талии… выше находился на редкость тесный и низко вырезанный лиф. Такое декольте невольно обращало на себя взгляд. Виниша обладала безупречной фигурой – в этом не могло быть сомнений. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как Инос в последний раз видела столь смелый вырез, и тогда вдовая герцогиня приказала его обладательнице покинуть зал. Инос представила себе, как появляется в таком облачении среди принцев Араккарана, и у нее закружилась голова.

Платье было чудом. Оно идеально сочеталось с цветом лица, присущим джиннам, но имело такой же зеленый оттенок, как глаза Инос, а золотая нить в ткани соответствовала цвету ее волос. Размерами Виниша и Инос почти не отличались. Лиф был узковат для нее… но только самую малость.

Как жаль, что такую фигуру приходится упрятывать в мешковатые одежды!

С беспокойством осознавая, что она покрыта пылью и распространяет запах пота, Инос отвела взгляд от платья и повернулась к сияющей Кэйд.

– Откуда у тебя это чудо?

– Тебе нравится, дорогая? Султанша Раша любезно ознакомила нас с новыми модами имперского дворца. Она подобрала цвет ткани для нас. А потом госпожа Тралия, госпожа Каса и…

Разумеется, фасон был взят из Хаба или по крайней мере из какого-нибудь крупного города Империи. Провинциальное захолустье вроде Кинвэйла было бы шокировано таким вырезом, а за один отрез такой ткани можно было купить карету и четверку лошадей.

Инос пристально взглянула на тетушку, но Кэйд безмолвствовала.

– Виниша, ты выглядишь бесподобно! – воскликнула Инос и в ответ увидела стыдливый румянец. – Тетушка, нельзя ли нам поговорить?

Кэйд кивнула в притворном удивлении:

– Как пожелаешь, дорогая.

Город укрыли тени, солнце только что закатилось. Инос оперлась о прохладную мраморную балюстраду, глядя на далекие паруса на эмалевой синеве залива. Она вновь почувствовала себя неловко в пропахшей потом одежде, когда Кэйд подошла и застыла рядом, пренебрегая уютным диваном, стоящим на балконе.

– Сегодня Зана разыскала для меня имперский требник! – с радостью поведала тетушка.

Инос пробормотала поздравления. Кэйд привыкла возносить молитву каждый вечер перед сном, но ее иллюстрированный карманный молитвенник остался в Краснегаре. Эта потеря глубоко ранила ее – молитвенник был подарком матери Кэйд, самым драгоценным ее имуществом. Хуже того, она обнаружила, что в Зарке молятся иначе – и разумеется, неправильно. Кэйд свято верила, что у Богов есть свои обычаи: по ее мнению, они предпочитали, чтобы к ним обращались давними, привычными словами. Инос же подозревала, что и Богам не чуждо желание некоторого разнообразия. Во всяком случае, Кэйд, должно быть, знала большинство молитв наизусть.

Но пора было перейти к делу.

– Прошу тебя, объясни, зачем понадобилось это платье, – начала Инос. – Если я появлюсь во дворце в таком виде, мне останется лишь карьера исполнительницы танца живота. Или ты уже договорилась насчет уроков?

– О Боги! Конечно нет, дорогая. – На лице Кэйд появилось потрясенное выражение. Следовательно, Кэйд предпочла оставаться непроницаемой, и это означало, что загадочности в ней будет не больше, чем в чашке чайной заварки. – Ее величество все продумала. Она пригласила тебя к себе сегодня вечером, и для этого ты должна подобрать достойный наряд.

– Достойный чего?

– Королевы, разумеется, – недоуменно воззрилась на нее Кэйд.

Инос была озадачена. Методы охоты в Зарке она считала уже освоенными, но до сих пор не приступала к изучению всех тонкостей местной светской жизни – если, разумеется, здесь была таковая, в чем Инос сильно сомневалась. Но в подобном невежестве была повинна только она сама. В последнее время она редко виделась с тетей, вероятно, потому, что не желала признаваться в том, как мало достигла в преследовании султана. Чаще всего к вечеру она настолько уставала от долгой скачки, что валилась в постель как подкошенная.

Гостьи по-прежнему получали приглашения на приемы у Азака, но после первого посещения Инос упорно отказывалась, заявляя, что она не поклонница танца живота. Однако Кэйд постоянно посещала приемы и, следовательно, уже успела завести дружбу с большинством высокопоставленных дам, бывающих на галерее.

Более того, Кэйд целые дни проводила в чаепитиях с колдуньей. Неужели она настолько привыкла к этому, что платье не вызвало у нее удивления? Или это Инос что-то упустила? Кэйд никогда не была сплетницей и в кратких беседах с племянницей редко делилась сведениями о Раше. Вероятно, этот таинственный прием будет всего-навсего невинной вечеринкой.

И все же… зачем для частной беседы понадобилось бальное платье? Это просто нелепо – и для Зарка, и для самой Раши. Раша была вполне способна перенести Инос на большой имперский бал в Хабе. А может, она задумала собственный бал под громадным мраморным куполом, сборище колдунов и колдуний со всей Пандемии?

Но зачем было утруждать себя шитьем настоящего платья, когда с помощью колдовства можно придать Инос любой вид? Этот вопрос предполагал возможное объяснение для нынешней суеты, которая встревожила легионы дворцовых мотыльков.

– Она не сказала, что задумала?

– По-моему, она хочет познакомить тебя с кем-то. На этот раз Инос уловила неверный тон.

Тетушка! – предостерегающе воскликнула она. Кэйд рассмеялась и пожала руку Инос, лежащую на балюстраде.

– Прости, дорогая! Я просто не могла удержаться, чтобы не поддразнить тебя. Тебя представят! Это такая честь! Бабочки вспорхнули в небо.

– Представят… кому?

– Его всемогуществу волшебнику Олибино, дорогая, Хранителю Востока! – Кэйд излучала бурный восторг. – А еще у меня есть новости из Краснегара – боюсь, не все они хороши, но император уже узнал, что произошло, и Четверка тоже, разумеется, несмотря на то, что официального объявления в столице еще не было сделано. Так сказала мне ее величество. Подумать только, Инос, мы с тобой здесь, в далеком Зарке, способны узнавать новости из Краснегара раньше, чем сенат в Хабе!

Так происходило еще со времени их прибытия. Инос слушала это вступление вполуха, одновременно размышляя. Наверняка волшебник не станет тащиться сюда. Значит, она попадет в Хаб.

Это же шанс бежать из Зарка!

Но почему она ощущает такую тревогу? Ведь это радостные вести!

Наконец Кэйд перешла к сути дела.

-…в Хабе еще не успели, но, по-видимому, где-то на северо-западе Джалгистро есть колдун, и он, а может и она, сообщил о происходящем одной из Хранительниц, Блестящей Воде – поскольку эти земли находятся под ее покровительством. Она – волшебница Севера, понимаешь? И потому Четверка обратилась к императору. – Кэйд понизила голос и огляделась. – Его императорское величество так обеспокоен! Такого еще не случалось в истории Империи, как говорит султанша.

– Чего не случалось? – переспросила Инос.

– Гоблины сожгли Пондаг и форсировали перевал! Вторглись в земли Империи!

– Вот и молодцы!

Мерзкий проконсул Иггинги не только научил гоблинов мстить – он перевел весь гарнизон Пондага в Краснегар. Врата Империи остались незапертыми.

– И разумеется, император… Инос! Инос, неужели ты считаешь…

– Гоблины жаждут мести, тетушка. Разве ты на их месте поступила бы иначе? Если бы тебя ограбили, а твой дом сожгли?

Кэйд неуверенно заморгала.

– Пожалуй, да. Надеюсь, они не причинят большого ущерба!

– А по-моему, попытаются. Так что же там, в Краснегаре?

– Все по-прежнему, дорогая. Джотуннов пока не видно. Лед в заливе еще не растаял.

– Так что же задумала султанша?

Легкое замешательство… Кэйд устремила взгляд вдаль, на залив Араккарана – залив, который никогда не покрывался льдом.

– Просто встречу с волшебником Олибино, дорогая, – чтобы обсудить, каким образом можно вернуть тебе престол.

Кэйд уже овладела собой, но ее слов оказалось достаточно, чтобы по коже Инос пробежали мурашки.

– Что же тут обсуждать? У него в городе две тысячи воинов, верно? Ведь волшебник Востока повелевает легионами. Ему надо всего лишь отправить меня обратно с письмом к трибуну Ошинконо.

– Это ничего не изменит, – решительно заявила Кэйд.

Она была права: подобное решение ничего не меняло, особенно когда со дня на день ожидалось прибытие Калкора с войском, когда население города разделилось и предало свою королеву – королеву, которой нельзя доверять в выборе супруга.

Теперь пришла очередь Инос хмуро созерцать экзотический город, раскинувшийся внизу, пляшущие ветви пальм, луну, наливающуюся серебром, по мере того как угасал день. Ей следовало бы радоваться приключению на другом конце мира. Следовало восторгаться при мысли о путешествии в обществе колдуньи в сам великий Хаб, о роли королевы, совершающей официальный визит. Или же по крайней мере должно вздыхать по безопасному, уютному и мирному Кинвэйлу. Но вместо этого Инос тосковала по маленькому грязному Краснегару – такому, каким он был прежде, до вторжения импов и угрозы со стороны Нордландии. По простому Краснегару, где не ведали о колдовстве!

Отец мертв. Рэп мертв. Вероятно, и многие другие уже мертвы, если вспыхнули бои. Но ее сердце льнуло к Краснегару – как бутерброд с патокой, сказал бы Рэп.

– Визит в Хаб? – задумчиво произнесла всух Инос. Незачем больше волноваться по поводу Азака, Кара и стражников. Визит – это восхитительно, не так ли?

– Разве это не чудесно? – с восторгом подхватила Кэйд. – Всю жизнь я мечтала побывать в столице, как тебе известно, дорогая. А тебе так повезло – могущественная волшебница согласилась оказать тебе услугу!

И снова в ее голосе промелькнула неуверенность. Инос вгляделась в лицо жизнерадостной тетушки.

– А какое платье наденешь ты?

Мгновенный проблеск тревоги мелькнул по лицу тетушки и исчез.

– Я не приглашена.

Так вот что скрывала Кэйд!

Повернувшись, Инос крепко обняла ее.

– Без тебя я никуда не поеду, тетушка! Ни в коем случае! В конце концов, ты – мой канцлер, камергер и так далее! Кэйд испустила едва уловимый вздох.

– Это очень любезно, с твоей стороны, дорогая, но не мешало бы посоветоваться с ее величеством.

Это значило, что смертному нечего спорить с колдуньей. Чего бы ни пожелала Раша, у Инос нет выбора, кроме как слушаться ее. Но почему приглашение не распространялось на Кэйд?

Инос отпустила тетю, внезапно вспомнив, что она не в состоянии ни с кем обниматься, даже просто пребывать и обществе. Ей давно пора вымыться и привести себя в презентабельный вид перед встречей с волшебником.

Калкор, омерзительный тан Зарка… Форонод, управляющий… импы и джотунны… даже сам император… никто уже не имел значения. Если Хранители пожелают, чтобы Инос стала королевой Краснегара, она будет королевой!

А если ей откажут в помощи, тогда ее не спасет ничто на свете.

В третьем часу ночи Инос прикрыла соблазнительное платье просторным плащом, набросила на голову покрывало и направилась по дворцу в сопровождении четверых мрачных стражников. Это были свирепые, неотесанные варвары, увешанные всевозможными предметами, предназначенными, чтобы рубить, резать, разбивать – у одного за спиной висел даже боевой топор. Казалось, общими усилиями они способны разделаться с имперским легионом, но, достигнув входа в покои колдуньи, воины отступили, пропуская Инос и не стараясь скрыть облегчения от того, что им не понадобится сопровождать ее дальше.

Она ответила на их салют царственным кивком, подобрала юбки и начала подниматься по длинной каменной лестнице, а тяжелый шлейф шуршал по ступенькам. Инос торопилась, чтобы приписать бьющееся сердце и тяжелое дыхание усталости. На верхней ступеньке она помедлила, чтобы сбросить плащ, а затем направилась по широкому коридору, освещенному беспокойно пляшущими языками факелов на золотых подставках. Должно быть, и в первый день она шла здесь, но не помнила об этом.

В пышном парчовом платье двигаться было тяжело и неловко, однако оно служило приятным напоминанием о подобных ему менее тяжелых платьях, которые Инос носила в Кинвэйле. В нем она держалась увереннее, чем в заркской чадре.

Это не игра, напомнила она себе. Происходящее ничем не напоминало козни престарелой Экки, вдового дракона из Кинвэйла. Игры сменились политикой, речь шла о жизни и смерти.

Но как же заключить сделку со злосчастной Рашей? Кэйд передала племяннице все, что ей удалось выведать о колдунье. Раша была единственной дочерью бедного рыбака из крохотной деревушки на побережье. В двенадцать лет ее выдали замуж. Сама она заявила Инос, что ее продали – почти нищая семья, в которой было семеро сыновей и одна дочь, нуждалась в деньгах, чтобы прокормить более ценных сыновей. Неудивительно, что султанша Раша ненавидела мужчин!

Несомненно, ей жилось трудно и страшно – настолько, что Инос этого даже не могла представить. Но каким-то образом Раша овладела волшебством. Теперь она стала мудрой правительницей королевства и могла вести переговоры с волшебниками. И подобное превращение вызывало бесчисленные вопросы.

Наконец коридор привел Инос к массивным двустворчатым дверям из металла и резного дерева, инкрустированным искрящимися драгоценными камнями. Инос помедлила в нерешительности. Надо ли постучать или попытаться войти? Середину каждой створки занимал кошмарный лик демона с клыками слоновой кости и глазами из ярко-желтого камня, который зловеще поблескивал в призрачном свете. Инос взялась за золотую ручку, и оба лика ожили. Четыре глаза заворочались и уставились на нее. Инос застыла.

Губы из красного дерева растянулись над белыми клыками, и замогильный голос прогрохотал из пасти левого лика:

– Назови свое имя и звание!

Кэйд предупредила племянницу, но прошла минута, прежде чем она собралась с силами.

– Я Иносолан, королева Краснегара.

Лики снова стали безжизненной резьбой, и дверь открылась.

Инос заморгала, на миг ослепленная ярким, будто дневным светом. Затем глаза привыкли, но она заморгала вновь. Девушка очутилась в большой круглой спальне, где бывала прежде, но теперь теснящаяся здесь уродливая мебель и гротескные статуэтки исчезли.

Прозрачный полог по-прежнему колыхался над той же громадной кроватью с четырьмя столбиками, стоящей в дальнем конце комнаты, но все остальное изменилось. Мозаичный пол больше не скрывали ковры. Кресла и столы в комнате были немногочисленными и элегантными, вульгарная мешанина сменилась сдержанностью хорошего вкуса, а гобелены на стенах теперь изображали пейзажи или пасторали. Инос узнала мастерство Анджилки, пусть даже переданное из вторых рук. Теперь она понимала, как Кэйд проводила время в обществе султанши.

За окнами висела луна, но ее свет тонул в ярком солнечном сиянии, изливающемся из шахты винтовой лестницы Должно быть, Раша ждала в верхней комнате. Решив, что королеве не пристало робеть, Инос с вызовом вскинула подбородок и направилась к лестнице, услышав за спиной негромкий стук захлопнувшейся двери.

Поднимаясь по ступеням, она подняла голову и увидела, что источником света является сам белый купол, озаренный так, словно солнце стояло прямо над ним и светило сквозь камень. Колдовство, порожденное злом! Винтовая лестница привела ее наверх, где поджидали, занеся передние лапы над верхней ступенькой и устремив на Инос блестящие янтарные глаза, базальтовая пантера и серый гранитный волк. Они пристально следили, как Инос проходит между ними, но оставались неподвижными.

Кэйд потрудилась и в верхней комнате, заменив безобразное смешение стилей изысканностью, позволив утонченной красоте большого круглого помещения говорить за себя В этом ей помогали, а не мешали несколько простых диванов и столов. Инос была поражена, считая, что сам герцог Кинвэйлский не смог бы добиться лучшего результата, даже имея в распоряжении волшебство. Она ясно видела свидетельства колдовства: пальму в кадке, ветви которой плясали сильнее, чем могли бы двигаться от ветерка; бронзовый бюст, который изменялся каждый раз, как только Инос взглядывала на него, устройство наподобие синей птичьей клетки, которое гудело и потрескивало. Девушка решила ничего не замечать.

Три окна заключали в арках звезды и лунный свет, а четвертое, волшебное окно Раши закрывала завеса из драгоценных камней. Инос быстро отвернулась, подавленная внезапной вспышкой воспоминаний. Машинально она взглянула на большое зеркало в серебряной раме – зеркало, которое рассказало ей о гибели Рэпа. Теперь оно отражало образ самой Инос, ее бледно-зеленое платье, золотистые, высоко зачесанные волосы, кажущиеся так не к месту в Араккаране – даже для нее самой.

Высокая девушка выжидательно стояла близ зеркала, среди роскоши. Инос глубоко вздохнула и шагнула к ней.

Это была Раша, но она преобразилась настолько, что стала неузнаваемой. Теперь на вид она казалась чуть старше самой Инос, в ее облике сочетались ледяная красота и невинность – вместо прежней соблазнительности. Длинный нос с горбинкой уже не так бросался в глаза, но оставался не менее надменным; густые волосы оттенка розового дерева были собраны в высокую прическу и унизаны драгоценными камнями, а платье представляло собой чудо из тускло-зеленого шелка, расшитое миллионом крошечных рубинов. Выбирая фасон платья для Ино, Кэйд избежала крайностей нынешней моды Хаба, но Раша не стала следовать ее примеру. Кружевной лиф ее платья ничуть не скрывал ни округлости пышных грудей красивой формы, ни красноватую кожу.

Инос не могла себе вообразить, как появилась бы на людях в таком виде, не важно где – в Хабе, в Кинвэйле или в Араккаране.

Как сказал Азак, Раша способна свести с ума любого мужчину. Что же предпочел бы мужчина – это надменное величие или прежнюю притягательность? Разумеется, это зависело от самого мужчины, но и тот и другой облик имел свои преимущества. Гораздо более скромная внешность колдуньи превратила Рэпа в кисель.

Инос остановилась и присела.

Раша одобрительно кивнула.

– Платье идеально подходит тебе, детка. Ты изумительная красавица. – Ее грубый заркский акцент каким-то образом исчез.

Не найдя слов, Инос снова присела, а затем выпалила:

– Рядом с вами я невзрачна и незаметна. Раша изобразила легкое удивление.

– Надеюсь, ты ошибаешься! Тебе известно, зачем я позвала тебя сегодня вечером?

– Чтобы пригласить к волшебнику Востока, кажется. – Инос досадовала, что во рту у нее пересохло, и желала стиснуть руки, чтобы сдержать дрожь.

– О, едва ли! – Смех Раши напомнил мелодичный перезвон, в нем уже не слышалось грубоватых ноток, как прежде. – Я не попалась бы в такую ловушку! Нет, его всемогущество лично навестит нас!

Инос не понадобилось требовать, чтобы Кэйд сопровождала ее. Поток облегчения подсказал ей, как она тревожилась в предвидении спора с колдуньей, и это открытие вызвало раздражение.

Раша продолжала внимательно разглядывать Инос.

– Впрочем, вместо себя он может прислать прислужника. Но если он окажется мужчиной, ты непременно произведешь на него впечатление – особенно в этом великолепном имперском наряде – В ее голосе появился легкий оттенок сарказма.

Инос вновь присела.

Раша усмехнулась:

– Думаешь, ты способна произвести впечатление на волшебника?

Да, именно так Инос и считала. Она гораздо больше походила на королеву, чем выскочка, стоящая перед ней. Она долго училась носить нарядные платья и вежливо беседовать с благородными господами.

– Повторяю, ваше величество: рядом с вами он меня даже не заметит.

– Смотря в каком случае: если он материализуется полностью, то заметит наверняка. Вот почему я распорядилась насчет этого платья – твоя красота неподдельна, а моя – всего лишь волшебство. Вряд ли Олибино появится здесь лично. Вероятно, он пришлет лишь свое отражение, и в таком случае его способность проникнуть под мой блистательный облик будет весьма ограничена. И он сам не пострадает. – Раша пожала плечами идеальной формы. – Разумеется, это палка о двух концах. Едва ли он откроет свою истинную внешность Что толку в волшебстве, если оно не удовлетворяет тщеславие? Идем, – продолжала она и направилась к двум диванам с шелковой обивкой цветаслоновой кости, поставленным под углом друг к другу. – Незачем так гордиться, детка. Волшебники привыкли удовлетворять свои прихоти. Если ты чересчур постараешься, производя на него впечатление, ты можешь… скажем, неожиданно воспылать желанием угодить ему. – Она негромко рассмеялась, но ее глаза издевательски следили за потрясенной Инос. – Садись же. Нам придется немного подождать. Вина?

– Благодарю вас. – Присев, Инос аккуратно расправила шлейф, но в конце концов заставила себя поднять подбородок и встретиться с пренебрежительным взглядом султанши.

– Ваше величество, в прошлый раз, будучи в этой комнате, я вела себя отвратительно. Я даже не поблагодарила вас за то, что вы спасли меня от импов. Я очень признательна вам и приношу извинения за свою неучтивость.

Легкое движение губ Раши сказало больше, чем сделало бы пожатие плеч.

– Тебя обманул мужчина, вскружив голову. Девушки подвержены таким вспышкам безрассудства. Надеюсь, ты уже оправилась?

– Я никогда не забуду Рэпа и того, что он сделал…

– Твоя тетушка рассказала мне. Что бы он ни совершил, причина у него была одна. Мужчины способны на все, лишь бы обладать женщинами!

В Зарке это заявление казалось более верным, чем прежде считала Инос. Не желая спорить, она улыбнулась.

– Ты мне не веришь? – Колдунья протянула руку и взяла хрустальный кубок, стоящий на столе рядом с ней. Еще один кубок стоял рядом с Инос на столе, которого она прежде не замечала, – Ты должна еще многому научиться, детка, – произнесла Раша, – а теперь мне придется предупредить тебя. – Она указала пальцем с острым, как стилет, ногтем на небольшой прямоугольный коврик. – Наш сегодняшний гость появится вот там.

Инос могла бы догадаться об этом: коврик лежал так, что стоящий на нем человек оказался бы обращен лицом к обеим женщинам, а все втроем образовали бы треугольник. Она удивилась, почему для волшебника не приготовили кресло – подобная встреча казалась ей негостеприимной.

Коврик покрывал узор из золотых, серебряных и медных нитей, но при этом он выглядел тонким, словно бумага. Под ним просматривались даже острые стыки гладкого мозаичного пола, но Инос почему-то была уверена, что необычный ковер вовсе не лежит на полу, а парит над ним, и сияющие спирали на его отливающей металлическим блеском поверхности описывают круг за кругом, пока далекий, чистый, похожий на скрипичный звук… А!

Она подскочила.

Раша щелкнула пальцами.

– Не стоит слишком пристально смотреть на этот коврик, Иносолан. Для простых людей его сила слишком велика.

– О да… Спасибо вам. – Инос глотнула вина, чувствуя, как у нее по-прежнему звенит в ушах. Узоры роились перед ее глазами, плясали в воздухе, заслоняя все, на что она смотрела.

– Торговцы называют такие вещи «приемными ковриками», – заметила Раша. – Их сила склонна искать выход. Как я говорила, наш гость материализуется здесь. И это может представлять опасность.

– Опасность?

– Вот именно. И не только для твоей драгоценной чести!

Зачем же ей понадобилось рисковать? Разумеется, в старых сказках говорится о войнах колдунов и битвах, где сталкивались волшебные силы, но Инос никогда не придавала им большого значения.

– Волшебники редко доверяют друг другу. – Раша опустила длинные темные ресницы и на мгновение стала настолько недостойна доверия, как только можно вообразить. – Олибино может попытаться нанести мне удар.

– Вот как? – Инос мрачно задумалась, за какую из сторон следует болеть ей.

– Возможно, он попытается наложить на меня заклятие преданности. Хранители особенно предпочитают эту мерзость – полагаю, ею пользуются все они. Конечно, я могу доказать свою силу, и тогда он подчинится мне. – Раша задумчиво улыбнулась и отпила вина.

Инос терялась в сомнениях, какой из вопросов задать первым. Очевидно, она должна что-то спросить.

– Есть ли способ… Можно ли судить заранее, кто…

– Кто сильнее? Обычно – нет. Это потребовало бы напряженной умственной работы, и, разумеется, волшебники чаще призывают на помощь своих слуг. Битвы между волшебниками могут перерасти в магические войны, в которые будет вовлечено по десятку волшебников с каждой стороны. Так был уничтожен Шинг Пол и Лютант. Говорят, в Лютанте закипела даже вода в заливе… Уверена, Олибино занимает свой пост уже достаточно долго, чтобы собрать целый штат помощников.

– Волшебников-рабов?

Раша расплылась в кошачьей улыбке.

– Но ему не хватило бы времени привести кого-нибудь из них в Араккаран простыми средствами, а никаких других вторжений я не заметила. Возможно, я их пропустила. – Она не казалась особенно обеспокоенной, напротив – не могла дождаться того, что должно было произойти. – Как я уже говорила, он слишком осторожен, чтобы явиться самому. И даже если он отважится на такой шаг, вероятно, он материализуется едва заметно, в виде бесплотного духа. В таком случае у нас завяжется вполне пристойная беседа, а затем он вновь удалится. Если же мы будем мериться силами, тогда ему понадобится возникнуть здесь полностью, а если он сойдет с приемного коврика, мы будем уверены в его враждебных намерениях – это значит, что он вызывает подмогу. Сомневаюсь, что даже волшебнику под силу призывать своих сторонников и одновременно сдерживать меня, но если такое случится, тебе будет лучше спрятаться.

– Спрятаться? Но где, ваше величество?

– Внизу. Беги сломя голову. – Раша фыркнула – это было первым серьезным упущением в ее аристократических манерах. Раша в точности копировала акцент знатной дамы из Хаба, но при таком тоне ее слова было невозможно принять за шутку.

– Беги как можно быстрее, – серьезно повторила Раша, – к лестнице и затем на нижний этаж, ясно? Весь дворец защищен – кроме этой комнаты. Но это не значит, что он не последует за тобой, как только разделается со мной, – Раша отпила еще глоток вина, при этом мельком взглянув на Инос. – А может, он попытается украсть тебя. Отказывайся от любых приглашений или приказаний приблизиться к приемному коврику. Твоей тете будет недоставать тебя.

Так вот почему Кэйд не получила приглашения! Инос оказалась пешкой в опасной игре, а Кэйд – залогом ее послушания. Инос потянулась за своим бокалом и тут поняла, что ее руки вновь дрожат. Она надеялась, что эта дрожь вызвана гневом.

– Расскажите мне про Олибино, – попросила она. Раша заулыбалась, как довольная кошка.

– Мы с ним почти ровесники, и он – полный глупец. Ему нравится играть в солдатики, однако в стратегии он смыслит не больше, чем воробей. Примерно год назад откуда-то взялся гном Зиниксо и убил Aт-Ан. волшебницу Запада. Будь у Олибино хоть капля разума, он поприветствовал бы нового волшебника и попытался бы завязать с ним дружбу. А вместо этого он подстроил ответную атаку вместе с Литрианом, эльфом. Конечно, эльфы ненавидят гномов, но при чем тут Восток? Совершенно ни при чем! Во всяком случае, их планы с треском провалились! А волшебник Востока нажил себе опасного врага. Что бы он ни говорил тебе, помни: он чрезвычайно встревожен!

– Встревожен?

Что может встревожить волшебника?

Волшебница злорадно улыбнулась.

– Он боится мести гнома. Его защищает лишь союз с Литрианом; разумеется, он не надеется, что безумная старуха Блестящая Вода встанет на его сторону – особенно после того, как легионы Олибино уничтожили ее сородичей-гоблинов. Потому ему необходима поддержка императора. Запомни – в случае раскола Четверки поровну император тоже имеет право голоса.

Инос тупо кивнула, гадая, какое отношение это имеет к ней.

– Две тысячи воинов Олибино оказались на землях Блестящей Воды и наверняка будут уничтожены джотуннами, едва сойдет лед. Что скажет на это император, а?

– Представляю себе, но при чем тут я?

– А ты, – с явным удовольствием произнесла Раша, – имеешь огромную ценность!

– Я? – изумилась Инос с дрожью восторга и надежды.

– Да, именно ты. Если волшебник поможет своим войскам в битве против джотуннов, он нарушит Договор, поскольку они подчиняются волшебнице Севера. Если он попытается отозвать импов, гоблины начнут атаку, и Блестящая Вода придет к ним на помощь. И это опять-таки развяжет магическую войну между Хранителями.

– Значит, ему необходимо решить вопрос мирным путем! – воскликнула Инос. Кто бы мог подумать, что события в крохотном Краснегаре будут иметь столь далеко идущие последствия? Но Кэйд оказалась права, доверяя Раше! Как она сказала, здравый смысл должен возобладать.

– А для такого решения нужна ты, Иносолан. Если Хранители согласятся утвердить тебя на престоле, тогда они заставят Калкора отказаться от своих требований, заручившись поддержкой императора. Ты – единственное решение, приемлемое для обеих сторон.

Форонод и городские джотунны вряд ли смогут противостоять Хранителям. Им придется смириться с правлением королевы, нравится им это или нет! Чудесно! Инос отпила еще глоток, празднуя победу.

Волшебница подняла бокал и вдохнула аромат вина, пристально вглядываясь в лицо Инос.

– Азак вожделеет тебя. Скверная женщина!

– Ты покраснела – значит, тебе об этом уже известно.

– У меня нет никаких доказательств: он избегает меня. И потом, такое заявление заставило бы покраснеть любую даму.

– Даму? – пробормотала волшебница. – Это еще что такое? Ну, не важно. Скажи, какого ты мнения о нашем мнимом султане?

– Он груб и жесток, сущий варвар! – Разумеется, для женщины, мечтающей лишь о мускулах и размерах, Азак был неоценимой находкой. Но какой женщине может понадобиться мужчина-жеребец?

Алое пламя вспыхнуло сквозь лед – глаза Раши замерцали поверх кромки бокала. Инос тревожно задумалась над собственными словами, но колдунья произнесла только:

– Ты еще не сказала, нравится ли тебе мое вино. Инос протянула руку за бокалом.

– Оно восхитительно, ваше величество. Это эльфийское вино, верно?

– Нет, всего лишь местное пойло, но я усовершенствовала его. Рада, если тебе оно понравилось. Где это ты пробовала эльфийское вино?

– В Кинвэйле, на Зимнем празднике. Отец однажды позволил мне попробовать…

Раша задумчиво пригубила напитка, продолжая играть роль надменной аристократки. Каким образом эта загадочная женщина надеялась справиться с волшебником? Инос представила себе Рашу плывущей по дамскому салону в Кинвэйле, не привлекая ничьих взглядов – кроме, разумеется, заговорщицких взглядов матерей и компаньонок, которые решились бы на массовое самоубийство при виде полного поражения подопечных и дочерей. Любой адепт, знающий всего два слова силы, мог с легкостью овладевать любым искусством, и потому Кэйд нашла в колдунье на редкость способную ученицу.

Охота с собаками в обществе Азака вдруг показалась Инос простейшим и невыносимо скучным занятием по сравнению с этой таинственной вечеринкой.

– Вы довольны своими покоями, ваше величество? – вдруг спросила Раша, осторожно ставя бокал на стол и улыбаясь.

Значит, пришло время для светской беседы? Инос поспешно собралась с мыслями и вежливо расхвалила удобство покоев. Собеседницы обсудили араккаранских лошадей, пребывание Кэйд в Кинвэйле и сравнили климат. Обмениваться такими банальностями с колдуньей было весьма странно, но Инос охотно отвечала ей, а в голове у нее крутились слова: «решение мирным путем», «огромная ценность».

Если Раша стремилась заставить ее расслабиться, то действовала она весьма искусно – и даже платье, сшитое по модам Империи, более привычное для Инос, чем наряд джиннов, помогало в этом. А может, колдунья просто решила поупражняться в светском разговоре. Или совместить и то и другое.

Инос щебетала о модах Кинвэйла, не говоря ничего важного и поддерживая игру. Впервые познакомившись со светскими беседами, она сочла их смертельно скучным времяпрепровождением. Затем обнаружила, что такие беседы имеют свои маленькие правила, что в них можно вести счет и устраивать соперничество. Как-то, признавшись в этом нескольким другим девушкам из Кинвэйла, она обнаружила, что те поступают таким же образом. Даже их набор правил оказался схожим.

Но Раша не уступала Инос.

– Твоя тетя Кэйдолан – замечательная женщина. Два очка за комплимент родственнице.

– Я очень люблю ее. Она – все, что у меня осталось. – Одно очко за притворную сентиментальность.

Колдунья кивнула и, казалось, на минуту задумалась.

– В ней есть нечто… по-моему, она настоящая дама. Мой опыт общения с так называемыми аристократами редко бывал приятным, Иносолан. Я была готова презирать ее. Прежде я считала, что «дама» – значит «лентяйка и ханжа». Я намеренно поведала ей о своем происхождении и судьбе, ожидая презрения.

Наступило молчание. Раша потеряла преимущество, заговорив серьезно… Инос мягко отозвалась:

– Она пожалела вас. И до сих пор жалеет.

– Да, это правда. Признаюсь, она удивила меня.

– Несмотря на некоторое жеманство, Кэйд простодушна и умеет сочувствовать. В ней нет ничего дурного.

– Разумеется. За последние две недели я многому научилась от нее – и ты это заметила?

Собрав остатки смелости, Инос ответила вопросом:

– Вы умеете читать мысли?

Раша вопросительно взглянула на нее и рассмеялась.

– Даже ты можешь определить, если твой собеседник лжет, правда?

– Я… я могу догадаться.

– А волшебники знают об этом наверняка. Смертные выдают себя все время так же явно, как делают собаки, виляя хвостом, или кошки, выгибая спину. Волшебники знают, когда это происходит, благодаря дару ясновидения. Конечно, волшебники могут зайти и дальше, но я не люблю вмешиваться в чужие дела, поскольку в этом нет ничего забавного. Мысли некоторых людей так же отвратительны, как они сами, и читать их нет никакого удовольствия. И потом, при этом портится их мозг. Нет пытки лучше и удобнее.

Инос содрогнулась, и Раша издала смешок. Затем, взглянув в восточное окно, нахмурилась.

– Он опаздывает!

Она позабыла про свою иллюзию юности. Ни одна женщина ее возраста, а тем более девушка, не могла излучать такую уверенность. В Кинвзйле Инос встречалась с изумительными красавицами, настолько хорошо воспитанными и чопорными, что они едва осмеливались дышать, но ни одна из них не была столь уверенной в себе, как эта воплощенная невинность. И потом, она осмелилась осуждать волшебника, ни больше ни меньше.

Вино и вправду было великолепным. Инос с благодарностью ощущала, как внутри ее разливается тепло. Несмотря на яркий блеск купола над головой, в Араккаране уже наступила ночь, и легкий ветер холодил Инос руки и плечи.

– Прошло уже почти три недели с тех пор, как умер твой отец.

Инос посерьезнела.

– Да, ваше величество.

– Три недели с тех пор, как он передал тебе свое слово силы.

Главное – не забывать об удрученном виде.

– По-моему, он мне ничего не передавал, ваше величество. Кажется, он пытался, но был слишком болен и слаб. Да, он что-то произнес, но это был какой-то бред.

Раша задумчиво оглядывала ее.

– Все слова силы похожи на бред. Никому не известно, из какого языка они взяты и что означают – если у них вообще есть значение. Если ты слышала это слово, то должна запомнить его. Ты можешь припомнить это слово?

– Нет, ваше величество, не могу. Пожалуй, разве что отдельные слоги – например, длинное «у-у-у» в конце.

Что, если Раша потребует слово силы, а Инос не сможет ответить ей? Или если это сделает волшебник? Что же тогда – раскаленные крючья или расплавленные мозги? Пальцы Инос сжались вокруг бокала, девушка вновь напомнила себе, что она королева и должна участвовать в политических играх с истинно королевским самообладанием.

Теперь она удостоилась еще более длительного осмотра.

– Каждый на что-нибудь годится.

– Прошу прошения? – вежливо и недоуменно произнесла Инос.

– У каждого есть какой-нибудь талант. Гулт знал, о чем думают рыбы.

Инос присмотрелась, желая понять, не шутит ли колдунья.

– Вы сказали «о чем думают рыбы», ваше величество?

– Когда мне исполнилось двенадцать лет, родители задолжали много денег старику по имени Гулт. В уплату части долга он взял меня.

– Да, Кэйд упоминала об этом. Как прискорбно!

Возможно, в Кэйд и впрямь не было ничего дурного, но Инос с неловкостью сознавала, что сама она еще не достигла такого совершенства.

– Гулт знал слово силы. Но от природы ему достался талант рыбака. Даже без слова он добился бы успеха, а благодаря слову превратился в гения. Он всегда знал, где следует ставить сети, где в этот день будет хороший улов. Если бы у него были хорошие мозги, он мог бы разбогатеть. Но ума ему не досталось. И даже при этом он был не самым нищим в деревне.

– Не самым нищим? Вы шутите, ваше величество?

– Я хотела сказать, что у него было два одеяла и крыша только его дома из всей деревни не протекала. Он показал мне, что я должна делать, чтобы угодить ему – это гораздо лучше, чем побои.

– Но, пожалуй, не намного лучше? Особенно в таком возрасте.

– Нет, гораздо лучше. Очевидно, тебя никогда как следует не били. А у меня оказался врожденный талант.

Талант к чему? К побоям? Наверняка нет! Инос пожелала, чтобы волшебник прибыл как можно скорее и прервал этот опасный разговор.

– Какой талант?

Губы королевы Раши скривились с пренебрежением и сарказмом.

– Талант угождать мужчинам, как назвала бы это твоя тетя. Гулт был старым и немощным. И еще алчным – как только понял, что обрел во мне. Он передал мне свое слово силы!

Инос ничего не понимала и предпочитала не понимать.

– Да, он поделился со мной. Прошептал слово мне на ухо однажды холодным, сырым рассветом. Мой талант угождать мужчинам усилился. Но Гулт был болен. Я думала, слово поможет ему выжить. Он ослабил его силу, поделившись со мной, понимаешь? А потом переусердствовал.

– Как это?

– Устал до изнеможения, наслаждаясь мною.

– Вот как?..

– Так в четырнадцать лет я осталась вдовой, но зато умела угождать мужчинам. После смерти Гулта мой талант стал еще сильнее. И при этом оказался опасным!

– Почему это? – рассеянно спросила Инос, вдруг вспомнив про Азака. Неужели знатным мужчинам нужно больше внимания, чем беднякам?

– Из-за детей.

– Да?

– Каков же твой природный дар, Инос?

– Разумеется, не способности к политике. Возможно, умение ездить верхом и охотиться…

– Нет, – решительно возразила колдунья. – В первый День, укрощая Злодея, ты не применяла волшебства. Я видела это. Ты отлично ездишь верхом, но только как простой смертный.

Потрясенная Инос промолчала. Раша пристально и мрачно вглядывалась в ее глаза.

– Тебе кажется, что у тебя нет никаких способностей, верно? Ты наверняка ничего не скрываешь. Ты просто не знаешь ответа. Время от времени я наблюдала за тобой, но так ничего и не узнала!

– Может ли у меня быть талант обычной женщины? Раша хрипло рассмеялась и глотнула вина.

– По-моему, такого не бывает. Подождем, а там будет видно. Возможно, когда-нибудь ты обнаружишь, что ты величайшая в мире чревовещательница или художница… но, говоря, что не помнишь сказанного отцом, ты солгала.

Инос попыталась возразить, но колдунья подняла руку, останавливая ее.

– Это только увеличивает твою ценность. Давай поговорим о более приятных вещах.

Ошеломленная этим мимолетным упоминанием о ценности, Инос лихорадочно принялась подыскивать подходящую тему. Может, Раша не слишком опасна, когда рядом нет мужчин и разговор ведется о совсем других делах. Сколько людей удостаивались откровенной беседы с настоящей колдуньей?

Несомненно, надо разузнать у нее о волшебстве.

– Как же вы узнали остальные слова, ваше величество?

– От мужчин! – Султанша скривилась, но посмотрела при этом не на Инос, а на коврик. – Говорят, слово приносит удачу, и, по-моему, со мной бывало именно так – изредка вдовам живется нелегко, но теперь у меня есть целый дворец.

Она подняла глаза.

– Нет, меня взяли сюда не для принца. Нищая вдова недостойна такой чести!

Инос почувствовала, как краснеет, и заметила, что колдунья слегка усмехнулась.

– Я развлекала знатных гостей. О, это было нетрудно. Но одно слово не избавляет от старости. В двадцать два года меня выгнали отсюда. В шестьдесят лет я была одной из самых дешевых шлюх в араккаранском порту. А ниже этого падать некуда.

Выдержка, приобретенная в Кинвэйле, подвела Инос – она не знала, что сказать. Она даже не могла представить себе такую жизнь, и потому любое сочувствие с ее стороны показалось бы фальшивым, как улыбки принца Кара. Оставалось надеяться, что вскоре появится волшебник.

Раша тоже понемногу теряла терпение, поглядывая на звезды за окном и рассеянно царапая подушку длинным карминовым ногтем.

– Там я встретила моряка, которого все звали Ловкачом. Он был стар, как и я. Или даже старше. Может, нас притянули друг к другу слова, но он по-прежнему был ловок и проворен, а я еще не утратила свой талант. Он развлекался со мной и делился своими скудными заработками.

Казалось, она почти забыла про Инос и теперь беседовала с давно забытым незримым призраком. Это тревожило Инос, но еще больше ее пугал рассказ о давно минувших временах, о болезнях, нищете и страданиях портовых блудниц Зарка из уст юной девушки.

Чувствуя приближение смерти, Ловкач передал подруге счастливое слово, которое однажды слышал – давно и далеко от Зарка, в Гувуше.

– Потом он умер, а я стала адептом.

– Мне слишком мало известно об адептах, ваше величество.

После некоторого замешательства Раша издала вежливый смешок в лучших традициях Кинвэйла.

– И мне тоже. Не знаю, зачем я рассказываю тебе обо всем этом. Может, это твой талант, Иносолан? Способность завоевывать доверие? Но я не чувствую волн.

– Каких волн?

– Волшебство вызывает волны в окружающем пространстве. Чем сильнее волшебство, тем сильнее волны. На таком расстоянии я способна уловить почти все, что ты делаешь, возможно, даже с первого взгляда. Но ты не прибегаешь к волшебным силам. – Колдунья отпила еще вина и нахмурилась.

– Тогда вечером твое волшебное окно вело себя чрезвычайно странно. Когда ты впервые открыла его, вся Пандемия зазвенела от исходящих оттуда сил, но подобные устройства обычно ценятся за свою незаметность. Почему-то окно зарядилось силой, и я не знаю, как такое могло случиться. Тебе очень повезло, что большинство волшебников спало крепким сном в своих защищенных постелях. А я не спала и почувствовала волны даже здесь.

Красные глаза искоса взглянули на Инос.

– Я расхаживала по комнате, поджидая кое-кого.

Инос сделала большой глоток. Разговор становился опасным.

Раша вновь нахмурилась, взглянула на коврик и царапнула ногтем шелковую подушку. От этого звука по коже Инос пробежали мурашки.

– Итак, ты желаешь узнать об адептах? Они редко обладают значительной силой, но стоит дать им урок или позволить поупражняться несколько часов, и они приобретают опыт в любом деле. Например, в умении вести себя! Когда я поняла, на что способна, – продолжала Раша, – я направилась в ближайший дворец – им оказался вот этот. Я вошла в него.

– И никто вас не остановил?

– Меня никто не видел. По крайней мере, они не видели то, что должны были узреть. Ты никогда не бывала в трущобах, детка, но можешь мне поверить: жить во дворцах гораздо приятнее!

Это было забавно – портовая блудница вошла во дворец, и никто не остановил ее. Инос рискнула хихикнуть.

Даже Раша заулыбалась.

– Да, я тоже забавлялась. Я получила все, что могла пожелать. Я ела и пила, вступала в разговоры, спала на шелковых простынях, и никто не удивлялся, почему беззубая карга живет среди девушек. Меня считали своего рода наставницей – до тех пор, пока однажды я не наткнулась на султана.

– Султана Зоразака?

– Да. – Раша вздохнула. – Видишь ли, он тоже был адептом.

Внезапно все стало на свои места: веками короли Краснегара знали одно слово силы. А султаны Араккарана – два. Нет, ясно было далеко не все…

– Значит, его вам не удалось обмануть?

– Ни на миг. Он пожелал узнать, кто я такая и что здесь делаю. Я объяснила.

– И что же случилось потом? – спросила Инос, внутренне сжимаясь и опасаясь услышать об еще одном страшном случае, благодаря которому Раша воспылала ненавистью к мужчинам.

– Он сел и смеялся, пока не заплакал. В последовавшем молчании Инос ощутила, как кожа на ее руках покрывается мурашками, и поежилась под игривыми ласками ветра, напоенного ароматами ночных цветов. Два адепта в одном дворце, причем один из них – султан! Не стоит обращать свои подозрения в мысли, если только лицо не выдаст ее. Кому же не следует доверять – Азаку или Раше?

Раша сидела, молча хмурясь.

– Ему подсыпали яд, который действовал медленно, – наконец произнесла она. – Они не знали точно насчет волшебства, но в Араккаране всегда ходили слухи, и убийцы намеревались дать султану время передать преемнику все, что он хотел. В лучшем случае они надеялись на единственное слово.

А старик передал оба своих слова не Азаку, своему явному преемнику, а Раше. Раша стала колдуньей, обладательницей четырех слов. Но кем была Раша для Зоразака? Подругой? Помощницей в волшебстве? Или еще хуже? Сколько она прожила во дворце после того, как султан обнаружил ее, пользовалась ли она своими чарами, чтобы выманить у старика слова силы? Инос задумалась, решится ли она задать хотя бы один из этих вопросов, но в конце концов промолчала.

На приемном коврике возник воин.

Однажды в Кинвэйле, в особенно неудачный день, проконсул Иггинги застал Инос у спинета и прочел ей бесконечную и невыносимо скучную лекцию о воинских знаках различия. Инос запомнила только, что значение имеет цвет гребня на шлеме: белый для центуриона, пурпурный – для самого императора, алый – для командующего армией. Но кто еще, кроме этих двоих, имел право носить кирасу с имперской звездой из золота и драгоценных камней?

Еще больше камней мерцало на его наголенниках и рукоятке короткого меча, но на шлеме, зажатом под мускулистой рукой, красовался гребень, который выглядел скорее золотым, чем сделанным из конского волоса.

Внезапно Инос обнаружила, что стоит на ногах, хотя не могла вспомнить, когда поднялась. Раша небрежно раскинулась на диване, но пристально наблюдала за гостем. Он уже поприветствовал ее. Сняв шлем, он давал понять: он явился с неофициальным визитом. Воин улыбался.

Ростом он был выше импов, с квадратным подбородком, темными глазами, но выглядел на удивление молодо. Блеснув ослепительными зубами, он взглянул на купол и сделал комплимент Раше. Его черные кудри рассыпались по плечам.

Воин казался вполне реальным.

Затем он словно впервые заметил Инос и оборвал разговор на половине фразы. Блестящие глаза удивленно раскрылись.

Банальный, но неплохо исполненный трюк.

– Вы и есть Иносолан?

Инос низко присела. В ответ воин грациозно поклонился – это было не нелепое гимнастическое упражнение, принятое в Зарке, а настоящий имперский поклон. Раша говорила, что волшебник стар, но гость вовсе не выглядел старым. С бронзовой кожей, гибким станом, искрящимися глазами… даже Андор не мог бы соперничать с ним внешностью. Или юношеским обаянием.

– Мне говорили, что вы красавица, но я ожидал, что это обычное преувеличение. Все импы лелеют романтические идеалы. Королевы должны быть прекрасны по определению! – Он усмехнулся. – А вы превзошли все ожидания!

Чудесный комплимент, с достаточной долей юмора.

Проклятье, но Инос вспыхнула как ребенок!

– Вы очень любезны, ваше всемогущество. Он усмехнулся.

– Нет, я и вправду изумлен, а волшебника непросто удивить. – Казалось, он с трудом оторвал от нее взгляд и обратился к Раше: – Вы оказали нам большую честь, догадавшись спасти королеву Иносолан. Только Богам известно, что могло случиться!

– О том, что могло случиться, мне доподлинно известно, – холодно отозвалась Раша.

Волшебник приподнял брови, напомнившие Инос распластанные крылья ворона.

– Боюсь, и мне тоже. Все мы благодарны за то, что вы сделали. И мы, несомненно, должны вмешаться, помочь справедливости восторжествовать, а ее величеству – воцариться на престоле ее предков.

Он повернулся к Инос и испустил долгий вздох изумления.

– Завтра в Хабе наступает День Цветов, и по такому случаю в Опаловом дворце состоится бал. Там будет сам император. Соберется весь город – консулы, сенаторы, вся знать Империи. И вы поразите их! Королева Иносолан, не согласитесь ли вы ради меня завтра нарядиться в это же платье и позволить мне сопровождать вас на Бал Цветов?

Инос застыла в замешательстве. Ее пытались подкупить. Соблазнить. Одурманить лестью. Нельзя забывать: волшебник имеет не больше прав выглядеть юным красавцем, чем Раша. Но при виде его у Инос забилось сердце, и она вспомнила, как обезумел Рэп при виде колдуньи. Может, и она обезумела? Нет, ощущение было странным. Волшебник заставил ее почувствовать себя женщиной. Какое обаяние! Даже его усмешка свидетельствовала: ему известно, какое впечатление он произвел на Инос, и теперь он торжествовал. Надо помнить про Кэйд…

Волшебник протянул руку.

Она сделала шаг, потом еще один. Помни про Кэйд. Он не юноша, а старец. Помни про Кэйд, помни про…

– С этим можно подождать! – вдруг произнесла Раша. Ее слова стали подобны ледяному душу. Инос застыла, словно примерзнув к полу. Ее рука осталась протянутой, пальцы почти касались руки волшебника. Волшебник пожал плечами.

– Что-то не так, ваше величество? – спросил он у колдуньи, одновременно подмигивая Инос.

– Вы забыли расплатиться.

Он с отвращением поджал губы, но не нахмурился.

– Тогда давайте обсудим, какое вознаграждение мы можем предложить. Четверка всегда отдает долги, притом сторицей! – Он виновато улыбнулся Инос. – Прошу вас, сядьте. Инос. Вы не против, если я буду вас так называть? Уверен, мы не задержимся здесь надолго.

К тому времени, как Инос вернулась на место и расправила шлейф, за спиной волшебника Олибино появилось кресло, словно сотканное из застывших солнечных лучей. целый трон на помосте, с резными подлокотниками и спинкой, инкрустированными радужными камнями. Инос никогда не видела ничего подобного, даже на картинах или в книгах. Она задумалась над тем, сколько может весить такое кресло, настоящее ли оно и выдержит ли его пол. Вся мебель под куполом вдруг показалась ей нелепой и старой. Одним гибким движением волшебник сел, положив шлем на колени и улыбаясь сразу обеим женщинам.

Недоумевая, Инос взглянула на Рашу и уловила на ее лице насмешку. Как там она сказала? Олибино разбирается в стратегии не лучше воробья? Трон был явной ошибкой. Неужели волшебники забывают, как отвечать на вызов?

С тех пор как появился волшебник, Раша не сдвинулась с места. Она держалась свободно и вместе с тем настороженно, словно кошка на охоте.

– Это кресло выглядит весьма неудобным. Я бы посоветовала вам настоящее, с подушками, если в этом есть необходимость.

Улыбка Олибино сменилась выражением печального упрека.

– Неужели вы не понимаете, в каком мы положении, ваше величество? Речь идет о справедливости! Мы не торгуем королевами или королевствами! Вспомните, вы не на базаре и торгуетесь не за горстку сушеных фиников.

– А вам следовало бы вспомнить: вы разглагольствуете не в Круглом зале Эмина. Волшебник нахмурился.

– Лучше бы до этого дело не дошло! Инос почувствовала, что Олибино с трудом сдерживает гнев.

Раша резко выпрямилась.

– Довольно глупостей! Эта девушка моя, и она нужна вам.

– Нужна? – Волшебник покачал головой и наградил Инос кратким взглядом, в котором ясно читался вопрос.

Но Инос понимала, что имеет в виду Раша. За помошь надо платить. Значит, ее продадут! Кэйд ошиблась, а она оказалась права! Раша – не союзница. Раша – распутница и рассуждает так, как ей и подобает. Что же, кроме цены, имеет значение, когда два старых волшебника хотят заключить сделку?

– Нужна, ваше величество? Я – волшебник. Я ни в чем не нуждаюсь.

Султанша фыркнула.

– Вы нуждаетесь в защите от волшебника Запада! – Ее рафинированный акцент понемногу исчезал. – Вам с эльфом не совладать с ним. Нельзя рассчитывать, что Блестящая Вода позаботится о мире – в наши времена она с трудом попадает ложкой в собственный рот. Вы не осмелитесь рассердить императора, потеряв войско в Краснегаре, но ничего не сумеете решить без нее! – Она ткнула ногтем в сторону Инос.

Крылья ворона взметнулись и опустились – волшебник нахмурился.

– Что за нелепые слухи, ваше величество? Я не нуждаюсь в защите от волшебника Зиниксо! Молодой гном приятен в обхождении, я даже подарил ему собак. Он способный и благодарный ученик. Правда, волшебник Юга не любит его, но этого и следовало ожидать. Каждому известно: не стоит приглашать на одну вечеринку и гномов и эльфов.

Раша зевнула.

– Платите мою цену или убирайтесь. Свой товар я могу предложить кому угодно.

Предложить свой товар! Инос содрогнулась от желания выпустить коготки и как следует поработать ими. Как смеет эта старая шлюха так отзываться о ней!

Волшебник лукаво улыбнулся, прищурив глаза.

– И кроме того, даже если я предложил вернуть девушку на родину, разве можно быть уверенными в помощи Блестящей Воды? Ее согласие имеет огромное значение, ибо речь идет о джотуннах, а она покровительствует им. Да, в наши дни она не всегда тверда в ногах, и потом, она питает слабость к мясникам вроде Калкора. Сказывается ее гоблинская кровь.

Раша пожала плечами.

– Пусть выберет ей мужа. Он должен быть не из джотуннов. Уж скорее подойдет гоблин. Должно быть, у нее найдутся сотни родственников.

Олибино кивнул и вдруг задумался.

Инос не верила своим ушам.

– Что? – вскричала она. – Вы хотите выдать меня за гоблина?

– Тише! – оборвала Раша, не сводя взгляда с волшебника. – В темноте, милочка, все они одинаковы, но никто не пустит тебя домой без мужа.

– Какая досада, – пробормотал Олибино. – Но звучит заманчиво! Да, это должно подействовать.

Выйти замуж за гоблина? Инос ощутила тошноту. По меньшей мере это возмутит всех жителей Краснегара, но против Четверки их сопротивление будет бесполезным. А у нее самой остается единственный выход – самоубийство.

– Несомненно, это реальная возможность, – заключил волшебник. – Какова же ваша цена, Раша?

– Разумеется, Красный дворец, – отозвалась Раша.

– Немыслимо! – взревел Олибино. Быстрым движением он надел шлем, спрыгнул с трона и ловко приземлился на коврик. Трон и помост исчезли за его спиной. – Совершенно немыслимо! – Он подбоченился и вдруг словно распух, стал толще, крупнее, старше. Он уже ничем не напоминал щеголя офицера, который мог бы потягивать чай в салонах Кинвэйла. Теперь он походил на неотесанных вояк, которых Инос повидала во время путешествия через леса, – опасных, безжалостных. Огромный и грозный, он казался олицетворением всех имперских легионов, воинов всей Пандемии. – Подумай как следует, колдунья!

Раша вскочила, хотя Инос и не успела заметить ее движения. Воздух в комнате замерцал и загудел, словно вода, готовая закипеть.

– Такова моя цена, волшебник! Олибино расправил плечи.

– Глупая, это невозможно!

– Тогда девчонка останется у меня, Калкор разгромит твои когорты, и…

– Ну и пусть! Какое мне дело? Пондаг – сторожевой пост. Это отбросы войска. Если они покинули свой пост, император будет только рад избавиться от них – не важно, чьими руками, джотуннов или гоблинов. И кому какое дело до Краснегара? Он никогда не играл заметной роли – и ты поняла бы это, если бы хоть немного разбиралась в имперской политике!

– Вон! – завизжала Раша.

На краткую долю секунды Инос показалось, что она увидела волшебников в их истинном обличий: старыми, приземистыми, уродливыми. Низкорослая и жирная Раша, костлявый и лысый Олибино…

Сверкнула молния, грянул гром.

И свет погас.

Солнце, которое завершило свой дневной круговорот в Зарке несколько часов назад, теперь садилось и над Феерией. Птицы уже попрятались в гнезда, пчелы спешили в дупла.

Совы стряхивали дневной сон, пока желанные тени выползали из джунглей и расстилались по полям…

Как и подобало троллю, глуповатый вид Хагга был обманчив. Впрочем, и особым умом он не отличался, но помнил, что совсем недавно поставил ведерко с едой на землю рядом с собой. А теперь оно исчезло. Размышляя об этом, тролль обхватил мощными пальцами кокосовый орех и разломил его. Жуя сочную мякоть, Хагг пришел к выводу: его ограбили. Это означало, что ему не остается ничего другого, как наказать виновника. Он принес свою еду к краю поля, чтобы посидеть в тени. На открытом пространстве вора не оказалось, но за спиной Хагга высились кусты.

Хагг поднялся, выпрямился во весь рост и огляделся. Слух и обоняние троллей были более острыми, чем у большинства людей, а сила позволяла им пробираться сквозь густые джунгли быстрее, чем любым другим существам. Несмотря на свои размеры и неуклюжий вид, тролли могли шагать совершенно бесшумно. В сущности, тролли считались непревзойденными охотниками и умели обращать себе на пользу даже ветер.

Склонив голову, он затрусил вперед, как встревоженный бегемот. Об осторожности Хагг не заботился: он слышал, как вор удаляется в джунгли, унося с собой драгоценную еду. Более того – вор не снял одежду, и теперь колючие ветки цеплялись за нее, выдирая клочки. Обнаженный Хагг мог скользить сквозь заросли так же бесшумно и плавно, как рыба в воде.

Под низкими дождевыми тучами родных долин Мосвипа тролли обитали среди лесов, в вечном полумраке. Хотя их плотная кожа была прочнее свиной, тролли страдали от ярких солнечных лучей, потому любой покровитель считал своим долгом снабдить троллей скрывающей все тело одеждой. Тролли стоили лишних расходов.

Хаггу было двадцать четыре года. В четырнадцатилетнем возрасте он явился в деревню, чтобы обменять несколько блестящих камней на резец. Тролли любили воздвигать массивные и грубоватые каменные строения среди заросших джунглями холмов, обычно выбирая место у ручья, чтобы провести воду в каждую комнату. Тролль мог потратить много лет на строительство, а затем уйти незадолго до того, как оно будет завершено, и начать все. заново в соседней долине.

Хагг уже давно ощущал беспокойство: его не устраивала башня, которую строили его родители. Он решил уйти и самому начать работу, вместо того чтобы помогать им. Возможно, когда он закончит отделку двух или трех комнат, на помощь ему явятся какие-нибудь странствующие тролли. Но прежде всего ему нужен был резец, и не из бронзы, которая быстро тупится, а из темного железа.

С тех пор как пятьдесят лет назад эта часть Мосвипа была завоевана, Империя тщилась собрать обитателей темных, сырых лесов и переселить их в заново выстроенные чистенькие поселки, надеясь одновременно и сделать троллей более цивилизованным народом, и следить за ними, побуждая размножаться. Как раз в одну из таких деревень и направился Хагг. Его сразу арестовали за непристойный вид и отсутствие пропуска. Он не знал, что такое пропуск, не понимал, зачем нужна одежда. Он терпеливо объяснял, что готов прикрыть наготу до ухода, если это необходимо, но обычно он не видит никого, кроме собственного отражения, а в лесах ткань и даже кожа превращаются в лохмотья за несколько дней. Тролль до сих пор не понимал, почему его предложение не сочли приемлемым.

Не понял он и судебного процесса, хотя тот оказался кратким и несложным. Хагга приговорили к двум годам тяжелых работ и трехнедельному вводному курсу послушания. Блестящие камни у него отобрали, но в бумагах суда о них не упоминалось.

Еще со времен правления императрицы Абнилы рабство в Империи считалось незаконным, но армии приходилось искать способы возместить затраты на захват Мосвипа, и потому взяточничество было распространенным и неизбежным, как дожди.

Как только Хагг научился выполнять то, что ему приказывали и как можно быстрее, при этом не открывая рта без позволения, его переселили из деревушки в город Данкваль, а оттуда с бригадой других заключенных погнали на рынок в Кламдит.

Позднее Хаггу вместе с несколькими другими пленниками довелось насладиться кратким путешествием по морю в трюме галеры. Наконец его привезли на плантацию где-то к северу от Мильфлера, а затем представился шанс бежать, и Хагг не замедлил воспользоваться им.

Так бывало всегда.

Его преследовали на лошадях и с собаками и дали хороший урок, благодаря которому тролль приобрел хромоту и непрестанный звон в одном ухе. Такие уроки годились даже для троллей, хотя на них все заживало как на собаках. Больше Хагг не пытался сбежать.

И вот теперь, десять лет спустя, Хагг жил на прежнем месте. Он не знал, что его должны были увезти домой через два года. А если бы знал и попросил объяснения, ему сообщили бы, что его дело утеряно. Хаггу пришлось бы подавать официальное прошение командующему армией Хаба, поскольку родные места тролля в это время находились под военным управлением. Но тролль ни о чем не спросил, ему ничего не объяснили, и потому ничто не изменилось.

Он копал землю, ухаживал за растениями и собирал урожай; он рубил деревья и переносил тяжести, как ему приказывали. Он стал самым крупным и сильным троллем на плантации, и никто не смел красть у него еду.

Ориентируясь по запаху и не вызывающему сомнений шуму шагов, Хагг продирался сквозь деревья и кусты, ломая ветки и даже выворачивая растения с корнем, пренебрегая собственным шумом или разорванной одеждой. Спустя несколько минут он понял, что догоняет двух или трех человек и припомнил давние истории об охотниках за головами. Возможно, Хагг совершил ошибку, но он никогда не слышал, чтобы местные жители подходили близко к плантациям, но, очевидно, воры убегали во всю мочь. Это был хороший знак; их запах не походил на запах троллей, и следовательно, в этих зарослях Хагг мог запросто догнать их. Более того, если они убегают – значит, безоружны, а Хагг не сомневался, что в честной схватке победит не только троих, но и четверых противников. По натуре тролли были мирными существами, но, как люди, могли приходить в ярость. Хагг с удовольствием поглощал помои, ведро которых ему выдавали каждый день. Он намеревался отнять у воров свою еду.

Впереди послышались громкие ругательства, крики, и по звукам он понял: беглецы спорят. Двое предлагали бежать – несомненно, унося с собой еду Хагга, – а один отважился принять вызов. Спустя минуту Хагг врезался в плотную стену кустов, выбрался из них и увидел смельчака. Этот коренастый юноша ростом былниже импа и едва достигал до пояса троллю. Его кожа в пятнистой тени деревьев имела необычный оттенок. От него странно пахло, разрез глаз оказался непривычным. Он стоял, чуть пригнувшись, держа руки наготове и поджидая Хагга с усмешкой, обнажающей зубы.

Тролли предпочитали действия размышлениям. Радостно взревев и ускорив шаги, Хагг взмахнул кулаком, целясь в грудь противнику. Последним он увидел ствол дерева прямо перед лицом.

– Бог Милосердия! – воскликнул Рэп. – Ты убил его? Маленький Цыпленок скрестил руки на груди и насмешливо ухмыльнулся.

– А ты думаешь, он хотел потолковать?

Нет, великан настраивался явно не на разговоры, а теперь он замолчал навсегда. Стволу дерева был нанесен более ощутимый ущерб, чем голове тролля, но, несомненно, он сломал шею. Оставив тщетные попытки нащупать пульс, Рэп с трудом поднялся и через труп взглянул на гоблина.

Все происходящее поразительно напоминало те минуты, когда они смотрели друг на друга поверх трупа девочки-феери, но тогда Маленький Цыпленок был ошеломлен и растерян, как и Рэп. А сейчас он обнажал громадные гоблинские клыки в довольной ухмылке, гордясь победой над таким рослым противником.

С тех пор как изгнанники покинули деревню и направились на юг, Маленький Цыпленок заметно изменился. Теперь он изъяснялся на сносном импском и потому мог лучше выражать свои мысли, но дело было не только в этом. Он обрел уверенность. Он важничал, часто растягивал губы в усмешке, словно одобряя какую-то тайную шутку, он вновь покровительствовал Рэпу, как в тайге, а к Тиналу относился как к ненужному и противному ребенку. Он раздражал спутников и вызывал у них отвращение.

– Я подставил ему подножку, – объяснил он, пнув труп ногой. – Он не заметил дерево. Некогда строить планы, когда тебя вот-вот превратят в лепешку, Плоский Нос.

Дальновидение подсказывало Рэпу нечто иное. По-видимому, он отвлекся, поглощенный борьбой с густым кустарником, и не видел подножки, но был совершенно уверен: Маленький Цыпленок поднял тролля и протаранил им дерево. В сущности, доказательство было налицо – в какой-то момент полета поверженный противник развернулся вправо.

Тинал выбирался из кустов, попутно пожирая еду из похищенного им ведра. Подхватывая двумя пальцами неаппетитное месиво, имп запихивал его в рот, щедро размазывая по подбородку. Рэп окликнул товарища, сообщая, что все в порядке, а затем повернулся к довольно осклабившемуся Маленькому Цыпленку.

Время уже не имело значения, но приближалось полнолуние – значит, беглецы провели на Феерии больше двух недель. По дороге на юг им помогал скарб, прихваченный из пустынной деревни, – сети и бутылки для воды, шляпы и сапоги, сделанные Маленьким Цыпленком, а также заплечные мешки, набитые провизией. Запасов им хватило на всю дорогу к окраинам импской колонии близ Мильфлера. Здесь они были вынуждены двигаться в обход, держась поближе к джунглям и пополняя запасы всем, что подмечали зоркие глаза Тинала. Путешествие изгнанников по населенным землям отмечали постоянные кражи одежды и еды – маленький вор отважно проникал в кладовые и даже опустошал печи.

Так Рэп наконец-то получил пару хороших башмаков и рубашку. Маленький Цыпленок довольствовался одними мягкими и просторными шелковыми штанами. Он чрезвычайно гордился ими, не понимая, что носит женское белье – об этом Тинал со смехом поведал Рэпу.

Тинал осторожно протиснулся между ветвями и затаил дыхание, взглянув на труп.

– Клянусь всеми силами! – Он перевел взгляд на гоблина. – Как это ты сумел… – Он опасливо посмотрел на Рэпа, и тот понял, о чем думает маленький вор, хотя и не стал говорить об этом вслух.

– Маленький Цыпленок – искусный борец.

– Искусный? – Тинал в изумлении покачал головой. – Да ведь это чистокровный тролль!

– Да, он большой.

– Большой? Громадный! Они почти неуязвимы, даже полукровки… Послушайте, ведь бои гладиаторов уже давно запрещены, верно? Но в некоторых богатых домах Хаба… Дарад зарабатывал деньги, побивая всех соперников.

Маленький Цыпленок явно заинтересовался.

– Они боролись?

– Не совсем так. – Тинал зачерпнул еще пригоршню месива и отправил в рот. – Обычно против троллей с дубинками выставляли бойцов, вооруженных как легионеры. Ставки были огромными.

– Сколько же импов участвовало в боях?

– Если они дрались все вместе – тогда трое. А если по одному, требовалось пять-шесть импов, чтобы тролль выбился из сил. Иногда даже больше. А ты только что разделался с троллем в одиночку.

Гоблин усмехнулся. Молниеносным движением он вы хватил у Тинала ведро и протянул его Рэпу.

– Ешь!

– Я не хочу.

– Ешь, Плоский Нос!

– Нет!

– Тогда я сам запихну еду тебе в глотку. Береги силы, фавн.

Должно быть, он сейчас насмехается, гордясь своим превосходством, думал Рэп, а может, по-прежнему считает себя падалью, обязанность которой – заботиться о хозяине. В любом случае Рэпу было лучше всего выполнить приказ: бой распалил Маленького Цыпленка и он будет рад любому предлогу продолжить борьбу.

Потому Рэп взял ведро и перешагнул через громадный труп. К нему уже слетались мухи.

– Пойдем куда-нибудь подальше. С этого бедолаги нечего взять. – В сущности, только башмаки тролля заслуживали некоторого внимания. Он разодрал одежду, продираясь сквозь заросли – не уцелели даже кожаные штаны. А на крепкой коже тролля не осталось ни царапины.

– Идем отсюда подальше! – предложил Тинал, вытирая губы и облизывая ладонь. – Кто-нибудь вскоре заметит, что он исчез… – Внезапно он с ужасом уставился на Рэпа. – Собаки! Обнаружив его тело, за нами в погоню отправят собак!

– Собак предоставь мне, – отозвался Рэп, морщась от тошнотворного вкуса помоев, украденных у раба. – Но по нашему следу могут пустить троллей – этот шел по запаху.

Тинал с отвращением кивнул.

– Я запомню это. – Городской воришка не ожидал, что жертва будет преследовать его таким образом, и не позаботился о том, чтобы проверить направление ветра. Даже талант, подкрепленный волшебством, не был непогрешимым.

– А троллей предоставьте мне, – заявил гоблин и бросил еще один довольный взгляд в сторону мертвеца.

На шахматной доске ночей и дней вместо фигур

Судьба расставила людей.

Что ходят взад-вперед и объявляют мат,

И в ящик падают чредой, послушный ей.

Фицджеральд. Рубай Омара Хайяма (49, 1859)

Часть пятая Султан и раб

Луна в Зарке была совсем не такая, как в Краснегаре. Она поднималась в небо чересчур высоко и, видимо, была повернута другим боком, потому рисунок на ней казался странным и незнакомым. Кэйдолан не смотрела на луну, но видела тени, отбрасываемые ее светом. Такие незастекленные окна были бы немыслимы на севере, в то время как здесь даже в середине весны ночной ветер приносил только прохладу. Отражаясь от мрамора, лунный свет заливал всю комнату.

Герцогиня сдвинулась на край постели в просторной ночной рубашке и чепце с оборками, надвинутом низко, чтобь спрятать папильотки, свесила ноги с кровати и сунула их в шлепанцы из козьей шерсти. Ее племянница расхаживала по комнате, как гепард в клетке в зоологическом саду герцога Анджилки. Точно так же, как гепард слегка приподнимался на задние лапы в конце каждого отрезка пути, чтобы начать поворот, так и Иносолан отбрасывала за спину парчовый шлейф и вновь возобновляла ходьбу.

Она повторяла свой рассказ уже в третий или четвертый раз и была по-прежнему взволнованна. Правда, точнее был бы сказать «перепугана». Кэйдолан не пришлось увидеть происходящее своими глазами и испытать ужас, так сказать, из первых рук, подобно Иносолан. Неудивительно, что теперь Инос требовалось выговориться и снять возбуждение, грозящее перейти в истерию.

– …вот такой у меня выбор – если не считать, что это вовсе не выбор, – по-видимому, либо мне придется выйти замуж за гоблина, либо импы и джотунны перебьют друг друга, а гоблины прикончат уцелевших. Все, кого я знала с детства, погибнут, королевство исчезнет, править будет нечем, и тогда мне, вероятно, останется лишь развлекать гостей Араккарана в порту…

Окно открывалось на балкон, выходящий в один из озаренных луной садов дворца. Кэйдолан тревожилась, что их подслушивает множество ушей, но Иносолан игнорировала все просьбы понизить голос. Колдунья наверняка не слушает, заявила она: у нее есть другие занятия. Этот намек она еще не успела объяснить.

Больше всего Иносолан нуждалась сейчас в хорошем, продолжительном материнском объятии, но Кэйдолан не имела опыта в столь интимных утешениях. Она не умела обращаться с детьми, и даже Иносолан она не видела ребенком. К тому времени как она вернулась в Краснегар после смерти мужа, все шансы на сближение исчезли. За все время знакомства тетя и племянница обнимались не более двух-трех раз.

– …а может, следует только радоваться тому, что мне не придется выбирать! Предположим, передо мной выстроили бы десяток-другой уродливых гоблинов, и…

Своих детей у Кэйдолан никогда не было, иначе она могла бы научиться справляться с племянницей. Больше всего она общалась с подростками. Герцогиня инстинктивно знала, как обходиться с девочками-подростками, по крайней мере, не помнила, чтобы когда-нибудь пребывала в растерянности. Здесь не требовалось особого мастерства – только четкие правила и безграничное терпение. Следовало служить примером, ибо быстрые юные глаза сразу замечали лицемерие, и потому приходилось честно придерживаться принципов, служить, так сказать, путеводной звездой. Ободряя, объясняя, сдерживая, в конце концов удавалось привести корабль в гавань, и еще одна девица была готова к браку – кто-нибудь из отдаленных кузин или просто дочь подруги… Иносолан была последней из множества девушек, которые звали Кэйдолан «тетушкой» в Кинвэйле. Ни с одной из них Кэйдолан не потерпела неудачи, но ни одна не была более способной или благодарной ученицей, чем ее племянница. Никто из ее прежних подопечных не добивался такого успеха – и не испытывал таких разочарований.

Инос по-прежнему была своенравна и вспыльчива, но эти черты следовало приписать ее джотуннской крови, и казалось маловероятным, чтобы с возрастом они исчезли. Эти черты преобладали в их семье.

– Гоблин! Представляешь себе? Гоблин – король Краснегара! Как думаешь, что он предпочтет: развлекать гостей покрывая татуировками лица слуг, или забавлять слуг, готовя на обед гостей?

Это было уже лучше – черный юмор, но тем не менее юмор. И голос Иносолан стал звучать тверже.

Она поняла: потерянные королевства не возвращают, как зонтики, за них следует платить – может, не столь дорогой ценой, как брак с гоблином, но тем не менее высокой. Какую цену согласится заплатить Иносолан? Будет ли у нее выбор?

По иронии судьбы Кэйдолан, умелая проводница племянницы на пути к юности, теперь, когда Инос повзрослела оказалась совершенно бесполезна. Она была слишком стара для опасных приключений. Она провела чересчур тихую жизнь, чтобы иметь представление о таких женщинах, как Раша, – а султанша, несмотря на невероятное могущество, тем не менее оставалась женщиной, упрямой, извращенной, обиженной женщиной, которой всю жизнь приходилось отвоевывать каждую крошку, причем мужчины обходились с ней так, как Кэйдолан не могла и не хотела представлять.

Иносолан была моложе, сильнее и до сих пор держалась на редкость стойко, если учесть, как мало сил было в ее распоряжении. Но колдуны и их торг между собой явились последней каплей. Сдержаться при этом не сумел бы никто. У Кэйдолан возникло ощущение, что она осталась не у дел. Вероятно, это и есть старость.

Внезапно Иносолан застыла и замолчала. Ее темный профиль вырисовался на фоне освещенного луной неба в арке окна.

– Что-то я слишком разболталась – не правда ли, тетя?

– Иди сюда и садись, дорогая.

– Ладно. – Иносолан подошла и уселась на кровать, обняв старушку. – Спасибо, что ты выслушала меня. Теперь мне гораздо лучше.

– Жаль, что я способна только слушать. Что же случилось после того, как исчез волшебник?

– Раша взъярилась. Похоже, она видит в темноте. Она начала метать молнии в коврик, а затем в мебель. Я убежала.

– Молодец!

Иносолан осеклась, а затем неловко рассмеялась.

– Это бегство выглядело так по-детски, что казалось почти забавным! Я слишком перепугалась, чтобы чувствовать испуг. На лестнице я поскользнулась и повредила щиколотку – потом Раша вылечила ее, – но я доползла до дверей, а они не захотели открываться, и мне пришлось ждать там, пока не кончится гроза. Наконец грохот утих, дым развеялся, и Раша спустилась.

– Какой ужас!

– Да уж… – Инос поежилась. – Больше всего я боялась пантеры и волка – мне казалось, они ожили и бродят где-то в темноте. А может, не только они, но и демоны. Что-то хлопало над моей головой… Но еще хуже мне стало, когда факелы вновь вспыхнули, а Раша сошла по лестнице. Твой кинвэйлский лоск оказался слишком непрочным, тетушка. Она вновь превратилась в соблазнительницу из борделя.

«Что значит «дама»?» – не раз спрашивала Раша. Кэйдолан пыталась объяснить ей, что быть дамой – значит придерживаться определенных правил, образа жизни. Дама помнит о чувствах окружающих, дама одинаково относится ко всем людям, независимо от их звания, в любое время, при всех обстоятельствах.

Тогда колдунья с кратким смешком заметила, что все это ей может пригодиться. «Покажите мне, как это делается! – попросила она. – Вскоре мне придется иметь дело с Хранителями, и манеры могут произвести на них впечатление».

И Кэйдолан показала, что значит хорошие манеры, а колдунья переняла их на редкость быстро.

– Да, дорогая, это мне известно. Она слишком стара, чтобы сразу измениться. Это было лишь притворство. Но она вела себя настолько убедительно, что я поверила ей. Прости меня!

– Тебя не за что прощать, тетушка! Ты проделала с Рашей гораздо лучшую работу, чем я – с Азаком.

Кэйдолан задумалась, почему в последнее время она не слышала новых вестей об Азаке.

– Дама из Империи, султанша, портовая шлюха… – задумчиво проговорила Иносолан. – Страшнее всего мне становится, когда она разыгрывает соблазнительницу. Помнишь, Азак говорил, что она способна свести с ума любого мужчину? Мне становится боязно и тошно, едва я вспоминаю об этом. Она – пожирательница мужчин, извивающаяся всем телом, как червь на крючке. Такой она была и раньше – юной, неотразимой, сияющей, обещающей любовь, и вместе с тем внутри сгорала от ненависти и презрения… Это западня.

Кэйдолан попыталась что-нибудь ответить, но не сумела.

– Будь я мужчиной… если бы с нами был мужчина, он давно бы спятил. Или я ошибаюсь?

– Вряд ли, дорогая. Это злое волшебство. – Спустя ми нуту Кэйдолан тихо добавила: – Похоть – это не любовь, не вряд ли ее величеству можно объяснить разницу между ними.

Инос вновь содрогнулась.

– Она вылечила мою щиколотку и синяки. Потом я захотела уйти, а она заставила меня задержаться и заговорила. Она уверяла, что она права, а Олибино солгал. Он и вправду заключил союз с Литрианом против Зиниксо. Он давно ищет мирное решение краснегарского вопроса. Все волшебники побаиваются гнома – так сказала Раша.

Кэйдолан покрепче обняла ее, но Инос застыла как статуя, слегка вздрагивая всем телом.

– Я спросила: «Значит, мне придется выйти замуж за гоблина?» Она рассмеялась и объяснила, что благодаря ее заклинаниям я буду без ума от гоблинов! Представляешь себе?

– Теперь все кончено, дорогая, и ты должна отдохнуть.

– О Боги! Должно быть, скоро утро. – Инос вдруг замолчала, и ее тетя поняла: рассказ пока не кончен. Предстояло услышать кое-что еще.

Инос поднялась и подошла к окну. Ее волосы и плечи омыла серебром высоко висящая луна. Повернувшись, она заговорила:

– Я не хочу выходить замуж за гоблина. Но я верну себе королевство!

На этот раз она не стала клясться, что сделает все возможное – Кэйдолан сразу заметила это. Инос узнала, что цены бывают разными.

– Значит, на одну Рашу полагаться нельзя.

– Это очевидно, дорогая.

– Что же нам теперь делать, канцлер?

Кэйдолан вновь почувствовала себя не на своем месте.

– Почему бы тебе не обсудить последние события с Великаном? С Азаком?

– Прежде я не хотела тебе говорить… – Наконец-то Иносолан понизила голос. – Кар передал мне сегодня… то есть вчера: больше мне не стоит появляться на охоте. Великан никогда не удостоит меня разговора наедине, тетя. Каждый раз, когда мы устраивали привал – чтобы перекусить или отдохнуть, он всегда был окружен принцами. Так что мне ни разу не удалось перемолвиться с ним хоть словом. – Она направилась к постели, шурша платьем. – Тебе с Рашей повезло больше, чем мне с ним. Он ни разу не дал мне шанса заговорить. А теперь никогда не даст!

Кэйдолан затаила дыхание. Спустя минуту Инос продолжала:

– Раша еще долго удерживала меня в своей спальне. Моя нога была уже в порядке, а она продолжала болтать, не говоря ничего вразумительного и повторяя одно и то же.

– А ты, дорогая?

– А я едва могла смотреть на нее – лучше бы она появилась передо мной обнаженной. Ее одежда поражала пышностью – драгоценные камни в… впрочем, не важно. Забавная у нее комната, верно? Всего два окна. Похоже, над постелью должно быть еще одно. Ну так вот, там оказалась потайная дверь, скрытая пологом.

Кэйдолан уже догадывалась, что последует дальше, и понимала: Инос заметила ее потрясенную дрожь.

– Скрипнули петли. Он отодвинул гобелен и шагнул в комнату. И увидел меня!

– Великан? – Кэйдолан не сомневалась в ответе.

– Да, Азак. Разумеется, она сделала это намеренно. Должно быть, она вызвала его и поджидала. Она велела Азаку входить и располагаться поудобнее – можешь вообразить себе ее тон? – а потом сказала, что теперь я могу уходить. О, какое выражение было на его лице! – Инос содрогнулась.

Дрожь отвращения пробежала по рукам Кэйдолан.

– Но ведь об этом мы знали еще с тех пор, как оказались здесь – помнишь? Она не раз делала самые прозрачные намеки – что позвала его и так далее.

– Да, разумеется! Но почему?

– Потому, что она ненавидит мужчин, дорогая. Полагаю для этого у нее достаточно причин.

– А он – воплощение всего, что ей ненавистно в мужчинах: молодости, красоты и власти! Крупный, сильный непревзойденный мастер во всем!

Внезапное воодушевление в голосе племянницы вызвало у Кэйдолан беспокойство.

– И убийца!

– В самом деле? – Иносолан повысила голос. – Посуди сама, тетя: став адептом, Раша жила во дворце. Сюда ее никто не приглашал и никто не прогонял. Затем она встретилас с султаном, который тоже был адептом. Он раскусил ее. Раша намекала, что они стали друзьями, а может, даже любовниками, эти два адепта – полагаю, им трудно заводить дружбу с простыми смертными. Какая идиллия! Но на самом делу Раша подвергалась ужасной опасности, тетя: несмотря на то что оба они были адептами, они обладали временной властью. Султан мог бы пытками вырвать у нее слова силы, а вместо этого умер! Азак получил трон, а Раша – слова.

Кэйдолан охнула.

– Так ты считаешь, его убила Раша?

– Или помогла в этом. Разве смертному убить адепта? А может, Азак дал обещание, что не выдаст ее? Она может добиться от него чего угодно, но он… о, не знаю! – Иносолан вскочила и вновь принялась расхаживать по комнате. – Все это не важно. Если на Рашу нельзя полагаться, значит Азак – мой естественный союзник, поскольку он ненавидит ее. Враг моего врага – мой друг, но…

– Кто это говорит?

– Что? А, насчет врагов? Это просто поговорка, которую я услышала… от одного давнего друга. Друга, которого я никогда не ценила по-настоящему. Но Азак и прежде отказывался вступать со мной в разговоры, и наверняка не пожелает теперь – я видела его позор. Поскольку мне известно, что Раша призывает его к себе в постель, чтобы мучить и унижать его так, как мужчины унижали ее, он никогда не осмелится взглянуть мне в глаза!

Кэйдолан глубоко вздохнула. Инос хваталась за соломинки, но, кроме соломинок, у нее ничего не осталось, и, вероятно, несведущая, растерянная родственница могла хоть чем-нибудь ей помочь: даже если утешение не принесет пользы, у Иносолан появится надежда и она хоть ненадолго воспрянет духом.

– Ты хочешь поговорить с Великаном наедине? Только и всего?

– Для начала – да.

– Ну что ж, это наверняка можно устроить, дорогая, – жизнерадостно заявила Кэйдолан. – Отправляйся спать. Утром я первым делом попрошу госпожу Зану передать ему просьбу об аудиенции. Обещаю тебе, он сразу согласится!

Инос провела унылый день. Последние две недели она вставала до рассвета, а теперь ухитрилась проспать почти до полудня и потому чувствовала себя совсем разбитой. К тому времени, как она выкупалась и оделась, Кэйд и Зана уже отправились на чай к колдунье. Это насторожило Инос: разве от колдуньи можно хоть что-нибудь утаить? Несомненно, Раша сразу же узнает о вести, которую Азаку предстояло получить по возвращении с охоты.

Кэйд составила послание в лучших традициях заговорщиков, но его загадочности не хватило бы, чтобы обмануть Рашу. А если Раша узнает о послании, она возненавидит Инос за попытку объединиться с Азаком.

Инос тревожилась, изнывала от беспокойства, но старалась сдерживаться и сохранять бодрый вид. Ее покои сегодня больше, чем когда-либо, напоминали тюрьму. Она провела пару часов, обследуя их, лишь бы чем-нибудь заняться. Не в силах сидеть на одном месте, она подробно осмотрела все помещения – от тесного, пыльного винного погреба до роскошной спальни бывшего хозяина. Затем она спустилась ниже и сыграла несколько партий в тали с Винишей и другими женщинами. Все они желали услышать о визите Инос в комнаты Раши, но именно об этом ей хотелось говорить меньше всего. Должно быть, женщины удивлялись, почему она так внезапно забросила охоту, но о своем унижении Инос тоже предпочитала молчать. Разговор не клеился.

Почему человеческий разум не в состоянии забывать то, что пожелает? То и дело, когда Инос меньше всего ожидал этого – например, восхищаясь коллекцией охотничьих сапог покойного принца Хакараза или азартно играя в тали, – в ум приходили события прошлого вечера. Это все равно что сломанная кость или разодранная мышца, которой внезапно даешь нагрузку. В голове Инос постоянно всплывала самая страшная мысль из всех ужасов предыдущей ночи, та самая которую она пыталась запереть в самую глубокую из кладовых, помеченную «Вещи, о которых нельзя думать». Но мысль всплывала и вновь ошеломляла ее: замуж за гоблина!

Немыслимо!

В ней течет королевская кровь. Королевам или принцессам редко удается выйти замуж по любви. Их удел – 6paки для укрепления династий. Год назад, в Кинвэйле, Инос отказывалась признавать эту очевидную истину. А теперь она понимала: в лучшем случае ее супруг будет сравнительно приличным, в меру покладистым и не слишком старым. Ни муж-гоблин, какой угодно гоблин – такая приверженность долгу казалась ей излишней.

Беда была в том, что идея с замужеством имела смысл с точки зрения любого другого человека. Она придется по душе волшебнице Севера, гоблинке. Ни импы из Империи, ни джотунны Нордландии не будут в восторге, но спорить не захотят. Жители Краснегара вначале будут недовольны, но в такое неспокойное время джотунны предпочтут видеть на троне гоблина, нежели импа, а импы в свою очередь согласятся иметь правителем гоблина, а не джотунна. Гораздо важнее было не проиграть, чем выиграть. Члены королевскою совета будут просто счастливы: король-гоблин вряд ли про явит интерес к управлению государством. Но даже из тех жалких сведений о привычках гоблинов, которые были из вестны Инос, она могла сделать вывод: гоблин не позволит жене править его владениями. Он предоставит это дело совету, а сам займется… Чем? Что, во имя всех Богов, делают гоблины?

Плодят уродливых зеленокожих детей, вот что.

И подвергают людей пыткам.

День тянулся бесконечно, жаркий и безнадежный. Чаепитие у колдуньи выдалось неимоверно долгим.

Инос уже в третий раз обходила один из многочисленных тенистых садов, когда увидела, что к ней среди магнолий и жимолостей спешит Тралия. С витиеватыми извинениями за то, что забыла сделать это раньше, она протянула Инос книгу, пояснив, что ее просила передать герцогиня, а затем удалилась.

Ладно! Инос сдержала гнев, изобразила ледяную улыбку и ушла на затененную скамейку, чтобы выяснить, что задумала Кэйд. Присланный ею фолиант оказался огромным и потрепанным, очевидно, очень древним. Должно быть, потускневшие чернильные строки Кэйд было трудно разбирать, но принц Хакараз явно не считался покровителем литературы, и, возможно, никакого другого чтения Кэйд не удалось найти. Заглавие на изорванной обложке Инос так и не сумела прочесть. Содержание книги составляли собрания цитат и выдержек из других книг. Пролистывая книгу в первый раз, Инос заметила, как меняется в ней почерк – от затейливого и беспорядочного вначале до твердого, острого ближе к концу. Последние несколько страниц книги оказались пустыми.

Очевидно, этот том служил записной книжкой или тетрадью какого-то древнего принца. Отрывки он выбирал сам или же переписывал их по совету наставника. Наверное, впоследствии принц должен был заучивать эти отрывки наизусть, поскольку многие из них касались этикета. Здесь были списки, выдержки из трудов по истории, религии, философии. На некоторых страницах Инос увидела чрезмерно сентиментальные стихи, а несколько записей в самом конце книги оказались настолько эротичными, что Инос вдруг обнаружила: ее невозмутимость поколебалась. Хотелось бы знать, как восприняла эти записи Кэйд!

При втором, более внимательном просмотре Инос нашла между страницами книги свежий цветочный лепесток. Он был заложен почти посредине книги, там, где начинались цитаты из исторических трудов, но записи делались лишь на одной стороне листов пергамента, так что сомнений не оставалось – Кэйд советовала Инос прочесть открывок из пьесы, в особенности – длинную и чрезвычайно напыщенную речь, приписываемую человеку по имени Драку ак'Драну. Отодвинув лепесток, Инос вгляделась в тусклые чернильные строки: «Тот, кто поразит моего врага, – мой друг, и того, кто отведет удар от меня, я заключу в объятия. Помочь моему противнику – значит оскорбить меня, а отказать ему в помощи и тем более препятствовать ему – значит заслужить мои похвалы и щедрые дары. Знайте же, что белые и голубые – наши союзники, когда они совершают набеги на золотых, ибо когти золотых глубоко впиваются в нашу плоть, наши женщины рыдают, наши дети кричат и голодают. И хотя белые и голубые не выстоят перед когтями, если только не падет великое зло, они не пострадают, когда откроются двери или сгладятся кремнистые пути».

И так далее и тому подобное. Этого отрывка хватило Инос, чтобы понять, почему Кэйд так уверена, что сможет добиться аудиенции у Азака. Нашлось даже объяснение загадочной фразы из ее послания: «Я встретила человека в золотом шлеме». Она уверяла, что Азак все поймет, но любой простолюдин, перехвативший письмо, придет в недоумение. Должно быть, правила воспитания принцев в араккаранском дворце не менялись столетиями, и Великану были известны отрывки из этой книги.

Золото, разумеется, намекало на волшебника Востока, а четыре когтя – на легионы, так как символом императора считалась четырехконечная звезда. Соответственно «белые» и «голубые» означали Хранителей Севера и Юга. Договор запрещал волшебникам, кроме колдуна Востока, управлять легионами с помощью волшебства – так говорила Кэйд, и Раша подтвердила ее слова. Этот запрет распространялся и на остальных Хранителей. Если они хотели помочь противнику императора, которым, судя по цитате, была конфедерация Зарка, возглавляемая велеречивым Драку, их помощь должна быть крайне ограниченной и косвенной.

Но Инос не понимала того, что из этих правил возможны некоторые исключения. Отрывки, помеченные Кэйд, проясняли суть дела: другие Хранители имели право помешать волшебнику Востока оказывать помощь легионам. Очевидно, лучшее, на что могли надеяться враги императора, – что в битву не вмешаются магические силы, но такое случалось нечасто, ибо Империя покорила всю Пандемию много лет назад. Разумеется, многие земли сдавались легионам только для того, чтобы вскоре вновь завоевать независимость. Теперь Гувуш входил в Империю, но на старой карте в классной комнате Инос он был показан как множество независимых содружеств гномов. Зарк тоже неоднократно завоевывали и освобождали – Инос узнала об этом вскоре после прибытия сюда.

Она вернулась к отрывку, выбранному Кэйд, и через несколько страниц обнаружила описание битвы, разразившейся в прошлом веке. Имперские войска были отогнаны к глубокому ущелью, но по волшебству вдруг над ущельем появился мост, спасший их. Несколько минут спустя он исчез. Последующая бойня была описана со старательно выбранными подробностями.

Это вполне в характере Кэйд – обнаружить нечто подобное. «Враг моего врага – мой друг», – говорил Рэп. И Кар заметил, что ветер приносит запахи войны. А в Империи появился новый командующий армией.

Волшебник Востока никогда не пользовался любовью в Зарке. Враг моего врага! Если Раша стала врагом Инос, тогда Азак должен быть ее другом. А Олибино – еще одним общим врагом. Кэйд, должно быть, поняла это.

Но что может сделать Азак?

Наконец вернулись Кэйд и Зана. Все обитательницы покоев жаждали услышать отчет о чаепитии, и потому прошло не меньше часа, прежде чем Инос ухитрилась завладеть вниманием тетушки. Они вышли на балкон, любуясь городом и заливом, темнеющим в ночи. Инос оперлась на балюстраду, а Кэйд возлегла на диван, вздохнув, как довольный щенок.

Нет, Раша ничего не заподозрила, доложила Кэйд. Она ни разу не упомянула о событиях предыдущего вечера. Но с другой стороны, на чаепитии присутствовало слишком много придворных дам.

– Как думаешь, когда мы получим ответ от Великана? – спросила Инос.

Тетушка удивленно заморгала.

– А, должно быть, ты еще ничего не слышала! Он ответил сразу же. Ты приглашена на прогулку в его обществе завтра. Инос рассмеялась.

– Да ты волшебница, тетушка!

– Нет, дорогая, что ты!

Итак, Инос удостоилась беседы, к которой так долго стремилась. А теперь у нее появилось еще больше причин поговорить с султаном. Неужели и вместе они не найдут способов справиться с Рашей?

Внезапно Инос заметила, что тетя тревожно смотрит на нее.

– Что-нибудь не так?

– Нет, дорогая, ничего. Ровным счетом ничего. Только, ты видела когда-нибудь принца Кваразака?

– Вряд ли, – неуверенно отозвалась Инос. Кэйд вновь что-то замышляла. – Опиши его.

– Ростом он примерно вот такой. Это привлекательный мальчик, гибкий, сильный, с красноватой кожей лица. Несколько дней назад султанша представила его мне вместе с двумя его братьями.

– Вот как? Он высок, как его отец?

– Да, дорогая.

Инос потребовалось несколько секунд, чтобы уловить связь между словами, а затем она взорвалась хохотом.

– Право, тетушка, надеюсь, ты не думаешь, что я всерьез увлеклась… Я хочу сказать, моя заинтересованность в Азаке ограничена вопросами политики.

– Разумеется, дорогая.

– И нелепо предполагать что-либо иное!

– Да, да, я и не думала… конечно.

Но Кэйд солгала. Значит, Азак? Джинн, конечно, предпочтительнее гоблина, но Инос имела в виду совсем другое. Нет, только политика!

– Об этом тебе незачем беспокоиться, тетушка. Варвары не в моем вкусе. Азак ничуть меня не привлекает!

– А тебе известно, как он относится к тебе?

– Тетя, ну что ты говоришь! Если ты права, значит, он избрал слишком странный способ выразить это! Этот принц…

– Кваразак. Кваразак акАзак ак'Азакар.

– Вот именно. Какого, говоришь, он роста? Кэйд сделала неопределенный жест.

– Примерно вот такого. Он говорит, что ему восемь лет, но из-за своего роста он выглядит старше.

А Азаку двадцать два года.

На мгновение Инос отказалась поверить собственным вычислениям.

– Значит, в четырнадцать? Или в тринадцать?

– Полагаю, да.

– О Боги! – пробормотала Инос. – Какая мерзость!

– Да, дорогая, – негромко подтвердила Кэйд.

Воздух был прохладным и сырым, небо еще не прояснилось. Должно быть, даже жаворонки еще дремали в своих гнездах.

В перламутровой предрассветной полутьме Инос ерзала на спине Сезам и ежилась, оглядывая двор конюшни. Рядом, словно статуя, восседал Кар на своем любимом мышастом жеребце, наблюдая, как его брат проводит смотр почетному эскорту стражников.

Инос ожидала конфиденциальной беседы во время поездки в экипаже, а не торжественной процессии.

Она обожгла язык раскаленным кофе, шесть твердых заркских печений свинцом лежали у нее в желудке, но теперь она была готова к любым неожиданностям, которые припас для нее султан. По крайней мере, Инос надеялась, что готова ко всему. Поблизости не было видно других принцев, только конюхи жались в сторонке да двадцать пять стражников держали под уздцы своих коней. Азак осматривал их, как торговец в предвкушении сделки.

– Эти стражники – отпрыски королевских семей из других городов? – спросила Инос.

Кар улыбнулся, не повернув головы.

– Большей частью – да.

– Значит, вот что случается с лишними принцами?

– Некоторые опускаются еще ниже.

– Насколько?

– Они продают свое искусство и служат простолюдинам! – с бесконечным презрением разъяснил Кар.

– Но когда трон переходит в другие руки…

– Троны переходят под другие ягодицы. В Зарке монарх обретает пояс. Пояса меняют хозяев.

– Ну хорошо, когда появляется новый султан, он отзывает домой кого-нибудь из этих стражников?

Кар кивнул было, но вдруг нахмурился. В ту же секунду морщины на его лбу вновь разгладились, но Инос впервые увидела его недовольным. Один из стражников получил приказание увести лошадь. Неужели старина Кар недосмотрел?

– В чем дело? Объясните, пожалуйста, – решительно попросила Инос. Он вновь засиял.

– Плохо пригнанная подкова. Я думал, этот недосмотр пройдет незамеченным, но требования Великана строже моих.

– Значит, стражник будет наказан? Но как? Кар с улыбкой повернулся к ней – впервые за весь разговор.

– Одного из его сыновей выпорют.

– Но ведь это ужасно!

– Все стражники знали, на что идут, когда приносили клятву.

– И сильно его побьют? – с беспокойством допытывалась Инос.

– Вероятно, дадут по удару за каждый прожитый год.

– Полагаю, сам стражник будет выбирать, какой из его сыновей подвергнется наказанию? – Инос начинала постигать азы садизма.

– Да.

– И будет присутствовать при казни?

– Это его обязанность.

На этом разговор завершился.

Азак закончил осмотр и взлетел в седло одного из вороных жеребцов, который для виду поупрямился и тут же затих. Таких красавцев у Азака было не меньше дюжины, и в этом жеребце Инос узнала Ужаса, одного из наименее норовистых и, следовательно, нелюбимых. Азак шагом пустил жеребца навстречу Инос, пока Кар выстраивал стражников.

В последний раз Инос видела султана, когда его вызвали к постели старой карги в качестве жиголо, но теперь он смотрел ей в глаза невозмутимо и безо всякого стыда. Покраснела сама Инос. Она ощутила, как ее лицо залила краска – куда девалась ее сдержанность в ту минуту, когда она необходима?

Усыпанный камнями широкий пояс, который Азак носил постоянно, на этот раз исчез. Его заменила блестящая перевязь на груди – более узкая полоска такой же серебристой парчи, почти сплошь покрытая изумрудами. Инос вдруг поняла, что видит одну и ту же ленту, просто вокруг пояса султан оборачивал ее несколько раз. Вероятно, в качестве перевязи ее надлежало носить как символ власти. Более изысканного платья Инос еще не видывала – его густо покрывала вышивка, среди нитей поблескивали драгоценные камни, за которые можно было купить половину королевства.

Взаимный осмотр завершился. Инос поприветствовала султана выразительным жестом рукоятки хлыста, гадая, как будет истолкован ее поступок. Азак всего лишь вздернул одну из круто изогнутых пепельных бровей – к подобному трюку он прибегал и прежде, вызывая у Инос раздражение.

– Вам придется закрыть лицо.

– Разумеется. Мне очень жаль, что вы находите мою внешность отвратительной!

Инос следовало заранее знать: смутить султана ей не удастся. Пока она накидывала на лицо покрывало, он добавил:

– Не сейчас, а позднее. Мы, принцы, наслышаны об обычаях Империи и способны восхищаться женской красотой так же, как импы.

Должно быть, вместе с тем принцы наслаждались видом румянца, который вызывали эти слова.

– Но простолюдины были бы потрясены, – непререкаемым тоном добавил Азак.

– Значит, вам следует ввести здесь новые порядки, кузен.

– Какие же? Дамы из Империи открывают лицо, а русалки обнажают грудь. Видите ли, от Араккарана гораздо ближе до Керита, чем до Хаба.

Следуя за авангардом стражников, Азак покинул дворец. Сезам плавно шагала по правую руку от него, а мышастый жеребец Кара – по левую. Дорога убегала на юг среди оливковых рощ и тенистых расщелин, на дне которых еще поблескивала роса.

– Я очень рада провести еще один день в пустыне, ваше величество, – заявила Инос, вне дворца получив возможность употребить титул султана.

Азак взглянул на нее сверху вниз.

– Вы еще не видели настоящей пустыни. Она сурова и жестока, но придает мужчинам силу. Она не проявляет снисхождения к слабым. А поля вокруг дворца мне кажутся подходящим местом для сибаритов. Прошу вас, Иносолан, зовите меня по имени.

Его способность заставать ее врасплох вызывала ярость.

– Конечно, Азак.

– Такое позволено только вам.

Снова изумившись, Инос вскинула голову, и Азак ответил ей насмешливым взглядом.

– Мне хотелось поговорить о Раше… Азак нахмурился и покачал головой:

– Не сейчас. Вы хотели осмотреть мое королевство – это удобный повод. Я подумал, вы будете не прочь прослушать краткий урок о том, как управлять королевством. Возможно, когда вы вернете себе унаследованные владения, он вам пригодится.

Прежде чем Инос подыскала ответ, чтобы выразить свое раздражение, Азак рассмеялся:

– Должно быть, наши обычаи удивляют вас.

– Они кажутся мне излишне жестокими.

– Каждого, кто попытается изменить их, сочтут слабым. Разумеется, у меня не возникает ни малейшего желания вводить новые порядки.

Он издевался, но Инос не собиралась покорно выслушивать его, уподобляясь кому-нибудь из принцев.

– Вы убили своего деда?

– Кар сделал это по моему приказу. Старый плут знал, что жить ему осталось уже недолго. Он несколько раз пытался прикончить меня.

– Раша говорила, что он был адептом.

– Значит, из адептов он был самым несведущим. Либо Азаку помогал другой адепт.

– Это пугает вас, Инос?

– У моего народа другие обычаи.

– Здесь они существуют уже давно. А вы мыслите, как подобает импу. Немало императоров было убито.

– А короли Краснегара умирали своей смертью.

– В самом деле? – скептически переспросил Азак. – Разве в этом можно быть уверенным? Кар способен просунуть шило под веко спящему. При этом не остается никаких следов.

Инос передернулась, подавляя тошноту.

– Сколько же человек вы убили?

– Вы имеете в виду – своими руками? В бою или послал на эшафот? В честных поединках или обманом? Или вместе с теми, кого убил Кар и остальные по моему приказу? Полагаю, пару десятков. Я не веду счета.

– Прошу прощения, мне не следовало об этом спрашивать. Это не мое дело, и потом, нельзя судить жителей Араккарана по меркам других стран.

Инос устремила взгляд на засушливую и пыльную местность. По выжженным холмам скакали козы, ближе к морю начинались зеленые долины. Вскоре узкая тропа начала виться между каменными утесами с одной стороны и колючими изгородями – с другой. Для нее это был совершенно новый ландшафт.

Но Азак не хотел прекращать разговор.

– У меня не было выбора.

– Что?

– Еще ребенком, – негромко начал он, и его голос почти заглушил цокот копыт, – я превосходил многих. Я должен был добраться до вершины, иначе погиб бы сам. Первую попытку я совершил в шестилетнем возрасте. На Кваразака уже покушались дважды, и он оказался неловок, чуть выше среднего уровня. Его брат Крандараз пережил уже три покушения, но это не сравнить с тем, что претерпел я в его возрасте.

Инос ужаснулась:

– Убивать детей? Но какая от этого польза?

– Несомненно, это умаляет мои достоинства.

– Это варварский обычай!

– Зато весьма полезный. Мы судим о человеке по его поступкам, а его мужество и число сыновей ценится особенно высоко. Потому… принцев всегда бывает много. Принцы не умеют работать в поле. На их содержание уходит уйма денег. Убийство – один из способов облегчить участь простолюдинов и вместе с тем добиться, чтобы правителем стал сильный человек.

– Сильный? – саркастически переспросила Инос.

– Да, сильный. Он должен суметь завоевать власть, а это требует превосходства во всем. Он должен иметь стальные нервы, быть хитрым, коварным и безжалостным. Я обладаю всеми этими качествами. В конце концов, я могу убить или прогнать Крандараза, если сочту более достойным кого-нибудь из младших сыновей. Такие порядки как нельзя лучше подходят для нашей страны.

Прежде чем Инос нашлась с ответом, ошеломленная столь возмутительным и вместе с тем рациональным подходом, кавалькада миновала поворот и впереди показалось селение.

– Закройте лицо, – велел Азак, – и молчите.

В глинобитных лачугах двери были низкими, а окна отсутствовали. Вероятно, толстые стены сохраняли внутри прохладу в этом нестерпимо жарком месте, но Инос нашла, что свинарники Краснегара выглядят гораздо роскошнее этих жилищ. По всему селению росли оливковые деревья, в воздухе ощущался запах масла – правда с трудом уловимый сквозь зловоние. Тучи мух издавали непрестанное низкое гудение.

В деревне о визите высокопоставленной особы знали заранее. На единственной улице образовалась толпа – очевидно, здесь собралось все население деревни: все мужчины, женщины и дети стояли на коленях, уткнув лицо в пыль. Султан натянул поводья Ужаса, и Инос остановила Сезам в нескольких шагах позади. Принц Кар остановился слева от Азака, а стражники окружили их со всех сторон. Последовала долгая пауза, во время которой слышалось лишь жужжание мух и приглушенный кашельбольных.

– Азак ак'Азакар акЗоразак! – на удивление звучным голосом возвестил Кар. – Султан Араккарана, Благодетель, Возлюбленный Богов, Защитник бедных! Поприветствуйте своего господина!

Жители деревни поспешно вскочили на ноги и разразились криками.

Кар поднял руку, призывая толпу к молчанию. Старейшина, хромая, вышел вперед и протянул Кару поднос с отборными фруктами и лепешками и – неизбежными мухами. Принц выбрал инжир, откусил половину, пожевал, а затем передал остаток Азаку. Тот поднес плод к губам, но Инос показалось, что он спрятал угощение в ладони или в рукаве.

– Его величество милостиво принимает ваше гостеприимство, – объявил Кар.

Старейшина неуклюже попятился, а Азак пустил жеребца вперед. Кар двинулся за ним. Не зная, что делать, Инос осталась на месте, вспотев под покрывалом, но радуясь тому, что ее лицо скрыто от чужих глаз. Очевидно, она приняла верное решение, ибо стражники не сдвинулись с места. Азак и его брат медленно объехали круг – Азак осматривал деревню, Кар его охранял. Султан не спешил, огладывая все вокруг, вплоть до деревьев по обеим сторонам улочки, хотя не спешивался и не заходил в дома. Жители деревни в почтительном молчании переминались с ноги на ногу.

Гудели мухи. Вдалеке ревел осел.

Внезапный взрыв лая из ближайшего сарая оборвался, сменившись испуганным визгом. Только тогда Инос поняла, что нигде не видно собак.

Наконец оба всадника вернулись на прежнее место, и старейшина осторожно подошел к стремени Кара.

– Его величество поздравляет вас с обильным урожаем оливок.

– Его величество так великодушен!

– Его величество спрашивает, когда были вырыты вон те ямы?

– Соблаговолите известить его величество… около трех месяцев назад.

Кар вдруг ударил старейшину хлыстом по лицу. Тот не дрогнул и не закрылся руками. Он поклонился.

– Меня ввели в заблуждение.

– Их должны засыпать до захода солнца и вырыть новые. Числом вдвое больше прежнего, отдельно для мужчин и для женщин.

– Как прикажет его величество.

Азак смотрел прямо перед собой, поверх толпы. Он не произнес ни слова, не дрогнул ни единым мускулом. Старик украдкой высунул язык и слизнул капающую на губу кровь.

Кар вновь издал оглушительный рев:

– Теперь его величество примет прошения – любые, кроме прошений о налогах. Все могут говорить без опасений. Никто, кроме его величества, не услышит их.

Трясущимися руками старейшина вытянул из-под одежды грязный обрывок бумаги и протянул его Кару. Бегло просмотрев бумагу, принц с мальчишеским лицом уронил ее в пыль и, взмахнув хлыстом, оставил еще одну кровавую полосу на лице старика.

– Я же сказал – кроме налогов! Старик поклонился и попятился.

– Говорить могут все! – повторил Кар, глядя на толпу. Мужчина помоложе сделал шаг вперед и застыл на месте, вдруг испугавшись.

– Можешь приблизиться!

Он подошел на негнущихся ногах, с высоко поднятой головой и стиснутыми кулаками. Лохмотья, заменяющие ему одежду, едва прикрывали наготу. Рухнув на землю, он коснулся чалмой земли.

– Говори, – негромко разрешил Кар. Проситель поднял голову и произнес, обращаясь к конским ногам:

– Я – Зарта.

– Говори, Зарта, не бойся. Зарта облизнул пересохшие губы.

– Два месяца назад вол, принадлежащий нам… мне и моим братьям, был ранен стрелой. Рана загноилась, и он пал.

Кар насторожился.

– Стрела у тебя?

Мужчина поспешно встал и не поднимая головы протянул наконечник стрелы. Принц принял ее, осмотрел и взглянул на султана. Помедлив, они обменялись кивками. Кар спрятал улику в карман и вытащил оттуда кожаный мешочек.

– Ты видел, кто пустил эту стрелу?

Мужчина старательно закивал, глядя на тени в пыли.

– Ты сможешь узнать этого человека? Проситель вновь кивнул.

– Он носит зеленую одежду?

После минутного замешательства последовал третий кивок.

– Может быть, тебя позовут во дворец, чтобы опознать его. Не бойся. Его величество желает наказать виновника, кем бы он ни был, а также возместить ущерб пострадавшим. Ничто не укроется от взгляда его величества, его правосудие восторжествует. Он возвращает тебе вола. – Кар начал бросать в пыль золотые монеты – всего пять. Толпа разразилась восторженными криками, а крестьянин упал на колени и принялся собирать монеты, исступленно славя щедрость султана.

– Говорить могут все! – еще раз сообщил Кар.

Последовало долгое молчание.

Вдруг толпа заколыхалась. Вперед выступила пара, ведя между собой ребенка, закутанного покрывалом. Это была девочка не старше десяти лет, еще слишком маленькая, чтобы носить покрывало. Инос решила, что ребенок перепуган – как и отец малышки. Лица матери под покрывалом было не рассмотреть.

Некоторое время ничего не происходило, а Инос гадала, сумеет ли сдержать ярость. Она опасалась, что прожжет в покрывале дыру, если посмотрит на Азака. Затем молодые родители сняли с дочери покрывало и отступили в стороны, чтобы султан мог осмотреть ее. Девочку заставили поднять руки и повернуться.

Кар вопросительно взглянул на Азака, и тот кивнул. Мать поспешно закутала малышку, а Кар сделал жест рукой. Один из стражников спрыгнул с седла и приблизился. Заставив удивленного крестьянина нагнуться, он положил ему на спину пергаментный свиток, задавая вопросы и записывая ответы на куске пергамента серебряным пером. Затем он протянул пергамент крестьянину.

– Приведи ее во дворец и покажи это письмо, – велел Кар. – Его величество не поскупится.

Кивнув, крестьянин взял жену за плечо и увел ее вместе с дочерью. Пробираясь через толпу, он продолжал кивать.

– Дальше! – провозгласил Кар.

Азак отверг следующих двух девочек. Всего в первой деревне он купил четырех.

На расстоянии двух полетов стрелы от деревни, там, где оливковые рощи уступили место пастбищам, Азак произнес:

– Снимите покрывало.

– Зачем? – отозвалась Инос.

Белые зубы Азака блеснули в высокомерной гримасе.

– Потому что, рассердившись, вы становитесь еще прекраснее.

Рассердившись? Да она кипела от гнева!

– Вы купили этих детей!

– Я согласился взять их в свой дом.

– Вы купили их, как поросят!

– Я возместил потерю их родителям.

– Это рабство! Вы продаете в рабство свой народ! Какой же правитель…

Возвышаясь на гигантском жеребце, Азак снисходительно улыбнулся, хотя на его надменном лице промелькнуло иное выражение. Должно быть, упреки Инос его задели. Во всяком случае, она надеялась на это.

– Иносолан, родителям в деревнях приходится кормить слишком много ртов. Мое золото поможет всей деревне. Этих девочек вымоют, оденут и будут кормить лучше, чем прежде. За ними будут присматривать, их станут учить и готовить три-четыре года…

– Пока они не повзрослеют?

Азак моргнул, и его тон понизился на половину октавы.

– Да, пока они не повзрослеют. Затем их отпустят домой.

– Не верю!

– Их проводят в деревню, к родителям, и предоставят выбор. И никогда ни одна из них еще не согласилась вернуться домой! Они всегда предпочитают жить во дворце.

– Ну что ж… – Хижины в деревне были и вправду не лучше свинарников. Инос попыталась представить себе, как поступила бы сама, будь у нее такой выбор. – Значит, они возвращаются к вам во дворец и в постель?

По его лицу прошла тень, словно от боли.

– Разумеется, я выбираю самых лучших. Так подобает султану. А остальных я отдаю принцам, которым удалось завоевать мою благосклонность, или стражникам. Этих женщин, как подарки султана, берегут.

– Они наложницы! Игрушки!

– Нет, матери султанов.

От неожиданности Инос забыла, что собиралась выпалить дальше.

– Разве у вашего отца не было любовниц? Он не держал при себе женщин? Даже жен верноподданных?

– Ни единой. – Инос считала, что говорит правду, но от куда она могла знать об этом? Она порадовалась тому, что ей незачем смотреть Азаку в глаза, когда не хочется.

– Ни единой? Никогда? Странно! Но даже если бы; него были незаконнорожденные дети, они не имели бы права наследовать престол, верно? – Азак усмехнулся. – По крайней мере, таков закон Империи. А все мои сыновья равны. Не важно, сколько им лет и кто отец их матери – принц или крестьянин. Это более справедливый обычай, верно? Моя мать некогда была куплена, как эти девочки. Я покажу вам деревню, откуда она родом. До недавнего времени там жили ее родственники.

Некоторое время путники слышали лишь стук копыт. Инос размышляла о Винише и остальных – бесхитростных женщинах, поскольку им не требовалась хитрость, и при этом вполне довольных жизнью. А затем ей вспомнилась деревня. Кэйд постоянно повторяла, что даме следует без стеснения признавать свои ошибки. Инос приняла величественный вид.

– Мне следовало придержать язык. Признаюсь, и я предпочла бы растить детей во дворце, а не в хлеву.

– В хлеву вам не пришлось бы их растить: вы вынашивали бы их, рожали, а затем смотрели, как они умирают. Выживают лишь немногие. Работа на полях слишком тяжела.

Задумчиво подняв голову, Инос заметила его усмешку. Для беседы один на один это было уж слишком! Она предпочла бы не заводить такую беседу.

– Боюсь, мне вновь придется принести свои извинения.

– Извиняясь, вы бываете не столь красивы. Вам пора запомнить, что монархи никогда не извиняются. – И Азак пришпорил Ужаса, пуская его рысью.

В этот день они посетили семь деревень – очевидно, тщательно выбранных, ибо кавалькада двигалась по извилистой дороге, огибающей предместья города. Однако подобный объезд владений совершался не для того, чтобы произвести впечатление на Инос, – Азак делал так и прежде. В одной из деревень он осмотрел ограду, которую велел построить, а в другой – новый колодец. Кар попробовал воду.

Оливки, финики, лимоны, рис, лошади, козы… Инос подробно познакомилась с земледелием и скотоводством Араккарана, весьма непривычными для нее. Земли здесь были засушливыми и неплодородными, каждый их клочок крестьяне отвоевывали у пустыни голыми руками. В долинах зелень казалась более сочной, но даже там крестьяне выглядели истощенными и больными. И дети… Инос старалась не смотреть на детей. Почти каждый старейшина рисковал навлечь на себя гнев султана, упоминая о налогах, и каждый из них дорого поплатился за свою опрометчивость. Одна из деревень не послушалась прежнего приказа починить дорогу. Стражники казнили старейшину этой деревни на глазах у толпы, а Инос боролась с тошнотой и ужасом. Азак принял двенадцать прошений и купил двадцать три девочки.

После посещения четвертой деревни кавалькада остановилась в роще апельсиновых деревьев, чтобы перекусить устрицами, заливной бараниной и прочими изысканными яствами. Инос сидела в тени дерева, на траве, рядом с принцем и султаном, а стражники стояли поодаль. В нестерпимой жаре полдня листья на деревьях неподвижно повисли. Инос подумала, что, должно быть, ни одно другое место в Пандемии не может быть менее похожим на Краснегар. И ни один правитель не отличается от ее отца больше, чем Азак. Инос не хотелось есть. Азак отметил это с нескрываемой насмешкой, а затем словно забыл о спутнице.

– Стрела, – выговорил он с набитым ртом. Улыбнувшись, Кар извлек наконечник стрелы. Азак внимательно осмотрел его.

– Хак?

– Наверняка.

Кивнув, Азак отшвырнул улику через плечо.

Инос сочла, что это уже слишком.

– А как же наказание виновного? «Честен, как джинн…»

Красные глаза воззрились на нее. Азак почесал бородку – еще одна привычка, которая выводила Инос из себя.

– Слишком поздно. Хакараз ак'Азакар умер месяц назад. Инос перевела взгляд на Кара с его неизбежной мальчишеской улыбкой.

– Да, от укуса змеи, – радостно подтвердил Кар.

Инос поежилась под взглядом его ледяных глаз. Эти два человека говорили о родном брате. Вчера она восхищалась его коллекцией сапог для верховой езды.

– Преждевременная смерть – самый любопытный из его поступков. – Теперь Азак дразнил Инос. – Но умением стрелять из лука он не отличался. Как и преданностью.

Несколько минут прошло в молчании и неторопливом пережевывании пищи. Инос набралась смелости и спросила:

– А что будет с прошениями? Азак пожал плечами.

– Брошу их в мусорную корзину вместе с другими. Нам, монархам, слишком досаждают прошениями, верно? По дюжине в день приносят прямо во дворец. Женщины застилают ими полки.

А сам он целые дни проводил за охотой и пиршествами. Инос попыталась приподнять бровь, но ей недоставало искусства Азака. Это его позабавило, но Азак молча отпил вина из рога, не сделав никакого замечания.

Заговорил ласково улыбающийся Кар.

– Королева Иносолан, он рассматривает каждое из прошений. Просители получают ответы, не проходит и двух дней. Он работает до полуночи, доводя до изнеможения целую свору писцов. Он никогда не… – Содержимое рога выплеснулось ему в лицо, заставив замолчать.

Азак побагровел от гнева и имел не менее угрожающий вид, чем обнаженный кинжал.

– Вы называете меня лжецом, ваше высочество? Кар не сделал попытки вытереть мокрое лицо. Он по-прежнему улыбался.

– Разумеется, нет, ваше величество. Это было бы непростительным оскорблением.

– Если такое повторится, я скормлю тебя свиньям! – Азак пружинисто вскочил на ноги и звучным голосом отдал стражникам приказ садиться в седла. Он пошел прочь. Еда осталась почти нетронутой, но пикник был окончен. Кар пристально смотрел в удаляющуюся спину Азака, но Инос не могла решить, что выражает его улыбка – братскую привязанность или жажду мести.

Если эта сцена была разыграна ради нее, то актеры как следует постарались.

Солнце, которое так яростно жгло земли Зарка, еще не успело прогнать утренний туман в отдаленной Феерии. Как только первый луч солнца появился на востоке, Рэп закончил бриться и растолкал Тинала.

– Твоя очередь, – сообщил он.

– Думаешь, я спятил? – фыркнул вор. – В такой тьме? Да я изрежу себе все лицо. – Однако он сел, потянулся и застонал.

Населенные земли близ Мильфлера преодолевать было труднее, чем пустынные пляжи на севере. Если бы не ясновидение Рэпа, они наверняка не раз наткнулись бы на воинов с собаками, но Рэп убедил спутников, что днем они должны отдыхать, а ночью довериться ему. Разумеется, луна помогала, но он отыскивал дорогу вдоль узких троп, стараясь держаться в гуще леса. Теперь на такое прикрытие рассчитывать не приходилось: путники достигли местности, где расположились большие дома и молочные фермы, признаки близости города.

Несколько часов им удалось проспать в сарае, где хранили сено. Близился рассвет, и им предстояло привести себя в приличный вид – хотя бы отчасти. Тинал где-то увел бритву. Они с Рэпом уже подровняли друг другу волосы. Маленький Цыпленок наотрез отказывался избавиться от жесткой щетины вокруг рта, и Рэп не решился предлагать ему стрижку. На такое не согласился бы ни один гоблин, и, вероятно понадобилась бы имперская когорта, чтобы заставить его привести в порядок волосы. Зато он был согласен спрятать лицо под широкополой соломенной шляпой. Такой маскарад мог помочь, и все-таки гоблин оставался подозрительной редкостью на Феерии. К счастью, его любимые шелковые панталоны не пережили и дня пути сквозь кустарник, и теперь Маленький Цыпленок, подобно своим спутникам, был облачен в крестьянские штаны из мешковины.

Их жалкая одежда была украдена здесь самой лучшей шайкой воров во всей Пандемии – ловкачом Тиналом и другом всех собак Рэпом. Работы для третьего члены шайки, грозы троллей, пока не находилось.

Встав на ноги, Рэп спустился по лестнице, намереваясь совершить визит в кусты. Он гадал, в какой момент странствий потерял стыд. Может, в племени Ворона, когда голод заставил его пробраться в кладовую? А может, совесть у него еще сохранилась, но она слишком слаба, чтобы заговорить вслух. Рэпу было ненавистно бродяжничество и воровство. Он чувствовал бы себя лучше, если бы Тинал ограничился богатыми домами на плантациях, но большей частью он грабил бедняков. Эти костлявые, измученные работой люди выбивались из сил, чтобы прокормить даже собственных детей, не говоря уже про принудительную благотворительность в пользу шайки грабителей.

К тому времени как Рэп вернулся, Тинал соскреб с лица часть щетины и, казалось, собирался сохранить остальное. От бритья его прыщи начали кровоточить.

– Ты готов? – спросил он, оглядываясь. – Можно оставить здесь все это барахло. На базаре мы найдем что-нибудь получше.

– Нет, подожди, – возразил Рэп. – По-моему, нам прежде следует поговорить с Сагорном.

Тинал задумался, прищурив круглые, как у хорька, глаза.

– Пока это ни к чему. Подожди, когда у нас будут деньги и приличная одежда – он посоветовал бы нам обзавестись ими. А потом посмотрим, что он предложит дальше. – Имп потянулся. – Лично я не отказался бы от мягкой постели и пары девочек – знаешь, парень, у меня не было ни одной еще задолго до того, как ты родился. Ты хоть понимаешь – я так стар, что гожусь тебе в прадедушки! Нет, пусть Сагорн подождет. Идем.

Поднявшись, он направился к лестнице, и Рэп нехотя последовал за ним. Путешествие сквозь леса завершилось. Впереди ждал Мильфлер – и корабли. Но Рэп доверял самоуверенности импа не больше, чем презрению гоблина. Когда бы ни родился Тинал, физически он был не старше Рэпа, а теперь обрел мальчишескую гордость, сумев выжить в лесу, и с нетерпением ждал возможности окунуться в привычную городскую среду. Если благодаря чрезмерной самонадеянности он совершит в городе ошибку, подобную той, что произошла с троллем, тогда даже Маленький Цыпленок не сумеет совершить чудо и спасти их.

Нет, совесть у Рэпа еще сохранилась. Она не забыла про тролля.

Когда солнце зависло над отдаленными хребтами, Азак повел своих спутников на север вдоль побережья, прочь от полуразрушенной рыбачьей деревушки, где они сделали последний привал. Инос все сильнее охватывала тревога. Она прожила в Араккаране уже достаточно долго, чтобы понять: дворец находится вдалеке от моря. Очевидно, этим вечером нечего было и надеяться вернуться во дворец. Азак не вдавался в объяснение своих планов, а Инос не расспрашивала, но нынешнее непривычное любопытство Азака к ней постепенно начинало казаться зловещим. Он расточал ей комплименты и вместе с тем несколько раз наносил оскорбления. Если он считал, что в гневе она становится красивой, то каким образом он собирался ее разгневать – напугать?

Дорога почти исчезла из виду. Лошади устало брели по песчаным дюнам, поросшим колючей травой. Влажный воздух пах солью. Поблизости, скрываясь за грядой дюн, волны накатывались на берег с монотонным шумом, убаюкивающим после долгого и утомительного дня. У Инос, которая провела в седле весь день, ныло тело, а лицо горело от ветра, и солнца.

Азак нарушил продолжительное молчание.

– Итак, я показал вам окрестности города, королева Иносолан. Что вы о них скажете?

– Я… меня больше привлекают дворцы и сады.

– Дворцы? Сады? Королевство составляют не оно. Королевство – это народ! А теперь отвечайте, и отвечай честно.

Честно?

– У людей жалкий вид. Они больны и переутомлены. Половина их голодает. – Она ожидала землетрясения.

– Вот именно.

Инос изумленно заморгала. Азак бесстрастно смотрел перед собой, не поворачиваясь к ней.

– Неужели налоги и вправду так высоки? – спросил, она, удивляясь собственной отваге.

– Непомерно высоки.

– Почему же вы не снизите их?

– Эти налоги необходимы, чтобы поддерживать жизнь дворца.

Так она и думала.

– Всех этих принцев?

– Паразитов, – насмешливо поправил он. – Да, принцы обходятся дорого, а доходов не приносят. Думаете, мне следует сократить расходы?

Чувствуя, как сердце ушло у нее в пятки, Инос подтвердила:

– Притом значительно.

– Тогда мне повезет, если последним, что я почувствую, будут пальцы Кара на моих глазах. – Он рассмеялся, заметив выражение на лице Инос, – Я не могу бороться против всех. Мне не выдержать и недели.

– Неужели вы ничего не можете сделать? Ведь это ваш народ.

– Это мне известно! Думаете, мне все равно? Да, кое на что я способен – если когда-нибудь сумею выгнать колдунью из дворца и вновь стать свободным человеком.

На несколько минут разговор прервался – лошади взбирались на крутой склон дюны. Инос увидела на западе блеск воды, и ее страх усилился.

– Что же вы сможете сделать? – спросила она, когда вновь оказалась рядом с Азаком. – Если избавитесь от Раши?

У нее затекла шея – приходилось подолгу держать голову повернутой к Азаку.

– Развязать войну.

Инос испытала и потрясение и разочарование. Она была лучшего мнения об Азаке.

– Войну? Разве войной поможешь народу? Это смерть, разрушения, насилие и…

– Войну с Шуггараном – соседним королевством, расположенным к северу отсюда. Оно вынесет смерть и тому подобное – это королевство больше моего.

– Если так, тогда вы проиграете. Азак пожал плечами.

– Может быть, но и в этом случае моему народу будет лучше. Два королевства можно объединить в одно. Королевское семейство Шутгарана еще более многочисленно, чем мое. Я истреблю его. И тогда большему числу крестьян придется кормить вполовину меньше принцев. Налоги будут снижены.

– Может случиться, что истребят вас.

– Если я проиграю, противник будет вправе это сделать. Но крестьяне выиграют в любом случае. Кроме того, на базарах уже давно сплетничают о том, что Империя готовит поход на Зарк. Значит, моя война может подождать.

Он остановился и спрыгнул с седла. Инос спешилась гораздо медленнее.

Они оказались в дальнем конце мыса, где вода простиралась с трех сторон. На севере лодчонки скользили к гавани, подгоняемые вечерним бризом. На востоке из-за моря всходила полная луна. С запада раскинулись искрящиеся воды залива, а за ними город Араккаран, уже затопленный тенями, террасами взбирался по склонам холмов. На высоком плато купола и башни дворца темнели на фоне неба и зазубренных пустынных хребтов.

На мгновение эта красота лишила Инос дара речи, но наконец она выговорила:

– О Азак, это великолепно!

– Подождите до рассвета. Тогда вы увидите мой город во всей красе.

– Где же мы…

Азак указал на шелковые шатры на берегу, обращенному к заливу. У полуразрушенного старого причала из лодки высаживались люди, на песке уже потрескивал и дымил костер, а на вертеле жарилась козья туша. Все вокруг было устроено продуманно и тщательно – вероятно, вплоть до полной луны.

– Шатер поменьше – ваш, Инос. – Глаза Азака блеснули насмешкой. – Зана позаботится о вас.

– Зана здесь?

Он грубо фыркнул.

– Вам незачем беспокоиться о насилии.

– Я и не…

– За последний час вы становились все бледнее и бледнее.

– Должно быть, моя бледность представляла приятный контраст с вашим красным лицом!

Он раскатисто захохотал, и Инос поняла, что краснеет и вместе с тем успокаивается. Она устала, чувствовала себя разбитой и грязной и вместе с тем испытывала чудесные ощущения.

– Азак, день выдался восхитительным!

– А вы почти все время злились. Не спорьте. Я же обещал дать вам урок управления королевством.

Он был не намного старше самой Инос, но по сравнению с ним она казалась ребенком. Инос была властительницей по титулу, а не по сути, а Азак – наоборот.

Один из стражников с поклоном принял поводья. Лошадей повели к лагерю, а Инос осталась стоять рядом с Азаком на невысоком холме. Он повернулся к морю.

– Я люблю это место. Жаль, что здесь нет пресной воды.

Смена его настроений уже не в первый раз озадачила Инос, но в целом Азак подобрел с тех пор, как утром покинул дворец. Что это – последствия вежливой беседы с Инос или же освобождение от постоянной угрозы со стороны дядьев и братьев? Инос потянулась, ощущая странное удовлетворение, несмотря на усталость.

– Этот день я не забуду никогда. Я так благодарна вам, Азак! – Инос протянула ему руку, но султан уже зашагал к морю по жесткой траве. Инос последовала за ним.

– Я люблю море, – задумчиво проговорил он. – Оно никогда не сдается. – Он остановился и вгляделся в терпеливые, бездумные волны, одна за другой бегущие к смерти. – Здесь можно неплохо искупаться. Идите, я пришлю Зану с полотенцами.

– А вы когда-нибудь в детстве катались с дюн? Азак ошеломленно уставился на нее.

– Нет, никогда.

– Тогда попробуйте сейчас! Идемте! – Инос подбежала к краю дюны и съехала вниз по затененному склону, сопровождаемая лавиной песка. У побережья в Краснегаре тоже были дюны, но здесь песок так раскалился за день, что чуть не прожег одежду Инос. Птицы, расхаживавшие по берегу, всполошились и полетели над самой водой.

Инос остановилась у подножия дюны, глубоко зарывшись ногами в песок. Через минуту следом за ней съехал Азак. Он остановился чуть ниже и повернулся к Инос с усмешкой, вдруг придавшей ему мальчишеский вид.

– А это и вправду забавно! Пожалуй, я объявлю это занятие исключительной привилегией королевского семейства и буду казнить простолюдинов, которые осмелятся подражать нам!

Инос расхохоталась – такой Азак был гораздо лучше тирана и охотника-фанатика. Если вода здесь такая же горячая, как песок, купание в ней будет блаженством. Азак прав: это чудесное место. Как приятно оказаться в тени!

Азак поднялся на колени. Несмотря на то, что он стоял ниже ее, их глаза оказались на одном уровне – благодаря его гигантскому росту. Инос радовалась тому, что длинный день наконец-то завершился, а она оказалась почти в полном одиночестве. В особенности она была счастлива потому, что покинула дворец. Должно быть, Азак испытывал те же чувства. Здесь ему было незачем бояться затаившегося в засаде лучника или отравленной пищи.

Инос стащила с головы покрывало и, вынув из волос шпильки, помотала головой. Волосы тяжелой волной легли ей на плечи. Потянувшись, она легла на спину, глядя на розовые перья облаков, перебирая пальцами песок и прислушиваясь к шуму прибоя.

– Сколько у вас жен? – сонным голосом спросила она.

– Ни одной, – мягким тоном отозвался Азак. – Мой дом полон женщин – и мужчин. Не знаю даже, сколько их. Не все женщины предназначены для услуг такого рода, который весьма беспокоит вас. Они убирают, готовят еду, шьют… Среди них есть танцовщицы и певицы…

Инос недоверчиво фыркнула.

– И когда же вы начали… составлять свою коллекцию?

– Когда достиг положенного возраста – тринадцати лет. Образование мальчика завершается познанием женщины. Конечно, она была намного старше меня, но не настолько, как мне казалось.

Вполне возможно!

– И у вас никогда не было королевы. Что же такое «султанша»?

– Жена султана. Когда-нибудь, когда я освобожусь от проклятой колдуньи, я женюсь – на одной из своих женщин или дочери какого-нибудь властителя, чтобы скрепить договор между нашими странами. Она станет султаншей и будет распоряжаться во дворце. А пока этим занимаются мои сестры.

– Значит, жена может быть только одна?

– Да, единственная. Она может быть дочерью принца или крестьянина – как я пожелаю.

– Но вы оставите при себе остальных женщин – ради забавы.

– И ради сыновей.

Вздохнув, Инос набрала в ладонь песок.

– Иносолан, – его голос вдруг стал хриплым, – вы оказали мне великую честь, но… но я не могу!

О чем он говорит? Инос подняла голову и взглянула на Азака. Он не шевелился, но по его глазам Инос поняла, о чем он думает. Ужаснувшись, она села и крепко обняла свои колени, пытаясь подыскать слова. Разумеется, он предположил…

Они оказались в полном одиночестве на этом теплом песке, их никто не видел, кроме, может быть, рыбаков с покачивающихся вдали от берега лодок, и, конечно, никто из дворцовой челяди не осмелился бы помешать им. Инос почувствовала, что ее лицо пылает жарче пустынных песков. Как необдуманно она поступила! Съехать с дюны было ее идеей, ее приглашением! Она привела его сюда, а затем завела разговор о женах и наложницах. Азак твердо уверен в своем обаянии, и потому он решил, что она…

«Инос, что ты натворила?»

Последняя розовая вспышка заката озарила его лицо, однако на нем отражалась скорее ярость, нежели страсть.

– А я думал, женщины сплетничают обо всем, – заметил Азак. – На мне лежит еще одно проклятие. Должно быть, о нем известно всем. Неужели никто не говорил вам?

Инос с трудом сглотнула, не находя слов, и покачала головой в испуганном молчании. Хватит игр, поклялась она, а теперь сама завела игру в песке с этим варваром-убийцей. Она забыла о политике, отбросила мысли о ней, чтобы расслабиться, но Азак пребывал в постоянном напряжении. Даже продолжение рода для этого жеребца было вопросом политики.

– Я не могу прикоснуться к женщине.

– Что? Но…

– Это одна из пыток Раши. Я обжег бы вас, словно раскаленным железом. Я могу коснуться кобылы, птицы, собаки – любого животного, но не женщины.

Его лицо было искажено мукой, но он не сводил глаз с Инос, пронизывая ее пристальным взглядом.

– Как-то я приказал одной из своих женщин причесать меня. Она обожгла пальцы. Любая женщина – от самой древней старухи в королевстве до младшей из моих дочерей, – прикоснувшись ко мне, обожжется.

Разумеется, с одним исключением?

– Ваше величество! Это… я еще никогда не слышала о подобной жестокости!

– И я тоже. Но ей меня не сломить!

Перепуганная Инос еще крепче обняла колени и спрятала в них лицо. Ей была отвратительна мстительность колдуньи, но еще большее отвращение вызывало собственное чувство облегчения и неожиданный путь к бегству. Она была не в Империи, и здесь Кэйд не поджидала ее, спрятавшись за кустами. Как она глупа! Ее сердце еще колотилось, когда она заставила себя поднять голову и взглянуть Азаку в глаза.

– Уверяю вас, я имела в виду совсем другое, ваше величество. Но я сожалею о таком злом колдовстве. Это отвратительно, мерзко, и я презираю колдунью.

Азак нахмурился, словно озадаченный ее словами.

Краткие пустынные сумерки перешли в ночь. Наконец-то Инос достигла того, к чему стремилась несколько недель, – разговора с Азаком. Теперь оставалось только собраться с мыслями.

– Давайте поговорим о Раше. Он пожал плечами.

– Почему бы и нет? Разумеется, она вполне может следить за нами. Или же дождется нашего возвращения и расспросит меня – но, по крайней мере, никто другой этого не услышит. Говорите, королева Иносолан! – Он повернулся и устроился поудобнее, улегшись чуть пониже на склоне. Он повернулся лицом к морю и оперся на локти.

Инос заговорила, но Азак тут же перебил ее, сообщив, что ему передают каждое слово, произнесенное Инос или Кэйд. Потому ему известна вся история Краснегара. Но когда Инос перешла к встрече с Олибино, Азак замолчал, уставившись на волны, и оставался неподвижным, пока не закончился рассказ.

Помолчав, он заговорил, обращаясь к морю и огромной луне:

– Я никогда не видел гоблинов. Они так же отвратительны, как гномы?

– Я не встречала гномов.

Потянувшись, он перевернулся на живот и взглянул на Инос.

– Значит, вы ищете другой выход. А если вас заставят, готовы ли вы выйти за гоблина, чтобы отвоевать свое королевство?

Этот вопрос мучил Инос уже две ночи подряд.

– Если до этого дойдет, мне вряд ли позволят делать выбор.

Он усмехнулся.

– Неплохо! Незачем отвечать на подобные вопросы. Чего же вы хотите от меня?

– Помощи.

– Но почему?

Он не возмутился! Инос почувствовала прилив надежды. Наверняка этот огромный и страшный человек способен на большее, чем она.

– Потому, что «враг моего врага – мой друг».

– Не всегда. Кто ваши враги? И Раша и волшебник хотят посадить вас на престол. Вы возражаете не против их цели, а против цены.

– Нет, они не собираются сажать меня на престол. Они хотят отправить меня домой – но не как королеву, настоящую королеву.

Не далее как сегодня Азак купил целое стадо девочек и приказал пригнать их во дворец, как коз. Беды Инос он рассматривал с другой точки зрения.

– Верно. – Он ковырял пальцем песок, очевидно размышляя. – А кто же мои враги? Прежде всего – Раша. Если волшебник Востока обратит ее в рабство, сделает своей – как это вы сказали… прислужницей? – то тогда я избавлюсь от нее. Но волшебник Востока никогда не станет моим другом, поскольку он – покровитель легионов, а Империя, должно быть, уже готова вторгнуться в Зарк. Империя и без того не тревожила нас на протяжении жизни целого поколения. Назревает война – как я и говорил вам.

Спустя минуту он добавил:

– Так что враги у нас с вами разные. Инос попыталась бороться со сжимающимися щупальцами его логики.

– Но эти двое – отнюдь не мои друзья! Они хотят сделать меня пешкой, разменной монетой!

Азак подпер подбородок ладонью и уставился на нее, изучая ее лицо в лунном свете. На его собственное лицо падала тень.

– На моих базарах число монет превышает число торговцев. Вы не согласны?

– Конечно, не согласна! Раша обещала помочь мне, а теперь стремится использовать меня в своих целях. – Инос не осмелилась добавить замечание насчет беспомощной женщины, но более беспомощной она еще никогда себя не чувствовала.

– За помощь надо платить.

– Я надеялась услышать совет, а не поговорку.

– Поговорки заслуживают большего внимания. Вы хотите сбежать? Но куда? Назад, в свое королевство? Предположим, вам удастся ускользнуть от колдуньи, но рассудите здраво – вам понадобится год, чтобы пересечь Пандемию. А потом необходимо нанять войско и корабли, вы же сами говорите, что путь по суше закрыт. У вас есть деньги?

Инос уже размышляла о решении вопроса с помощью грубой силы.

– В Империи у меня есть богатые родственники, но мне известно, что личные армии в Империи запрещены. И потом, кто согласится бороться с войском джотуннов?

Азак задумчиво хмыкнул.

– Другие джотунны. Значит, вам придется отправиться на север, в Нордландию, чтобы найти наемников?

Шансы десять против одного на то, что по дороге ее ограбят, изнасилуют, и в конце концов до конца жизни она будет обречена готовить рыбу в каком-нибудь бараке для рабов. Джотунны не пойдут за женщиной, да и как избавиться от них впоследствии?

– По-моему, совет насчет Нордландии не слишком удачен, – заметила Инос.

– Совет выбить клин клином? Да. Но тогда куда же вам деваться?

Инос ждала ответов, а не вопросов, но понимала: Азак пытается прояснить ситуацию. Возможно, после его расспросов она поймет, что выхода у нее нет.

– Может, в Хаб? – предположила она. Азак вновь хмыкнул.

– Все дороги ведут в Хаб! Но путешествие займет несколько месяцев – очень опасное, трудное, долгое путешествие. Для вас оно может завершиться в каком-нибудь другом месте, похуже этого. Возможно, вы даже пожалеете, что отказались от зеленокожего мужа. Ведь у гоблинов зеленая кожа, верно?

– Да, зеленоватая. Мне известно, что до Хаба путь долог и труден. Но можно ли туда добраться?

– Император в срочном порядке выдаст вас замуж за импа. – Азак так и не ответил на вопрос.

– Как-никак, имп лучше гоблина – впрочем, смотря какой имп…

На мгновение ей показалось, что бородка Азака шевельнулась от улыбки. Склонив голову, он принялся сыпать горячий песок сквозь пальцы. Кричали чайки; волны накатывались на берег и отступали. Казалось, вопросы у Азака иссякли.

– Я думала, что смогу обратиться к Хранителям, – наконец произнесла Инос. – Раша воспользовалась волшебством против имперских войск в Краснегаре, а это нарушение Договора.

– Но пострадал при этом Восток, а волшебнику Востока уже обо всем известно. Он не нуждается в вашем напоминании. И не желает признаваться в этом остальным. Возможно, он предпочитает держать прочих Хранителей в неведении.

Когда Инос уже собралась продолжать, Азак добавил:

– И потом, Раша поступила так, чтобы спасти вас. Вы проявили бы вопиющую неблагодарность.

Манеры не имели значения в вопросах политики – он издевался над ней.

– А вас она заколдовала! Это еще одна попытка вмешаться в политику.

Инос увидела, как блеснули в тени глаза Азака, когда тот на мгновение вскинул голову.

– Это не ваше дело.

– Если в Четверке произойдет раскол, как предсказала Раша…

– Нельзя доверять ни этой шлюхе, ни волшебнику. На протяжении всей истории Хранители ссорились между собой, как кошки в мешке, но нам не узнать, кто из них сейчас соперники, а кто – союзники.

Разговор покамест не принес особой пользы.

– Так дайте же мне совет! Сумею ли я сбежать от Раши?

– Попытаться можно всегда. Даже колдуньи нуждаются в сне – по крайней мере, эта колдунья. – Произнося эти слова, он не смотрел на Инос, только сыпал песок сквозь пальцы, размерами вдвое превосходящие пальцы его собеседницы. В Инос ожила надежда.

– И вы поможете мне?

– С какой стати? Это вызовет недовольство Раши, а я уже достаточно претерпел от нее.

– Потому что я – враг вашего врага.

– Вы не в состоянии причинить ей вред. Впрочем, для меня это несущественно. Зачем мне рисковать, озлобляя эту шлюху? Помощь вам не принесет мне ни малейшего преимущества.

В таком случае Инос не видела смысла в дальнейшей вежливой беседе. Чем можно тронуть Азака? Не попытками воззвать к его совести – это ясно. Напоминание о чести? Но речь идет о политике, а не о салонной игре, так что здесь необходима только смелость. Инос не испытывала прилива смелости, но с трудом сдерживала гнев.

– Говорите, вам незачем озлоблять колдунью? – усмехнулась она. – Сколько же вы способны терпеть, прежде чем попытаетесь бороться? Она, так сказать, уже охолостила вас. Чего же еще вы ждете?

Зубы Азака сверкнули, как кинжалы, но Инос не могла остановиться.

– Значит, султан Араюсарана примирился с участью жиголо портовой блудницы? Кажется, так вы ее назвали? Она лишила вас титула – что она придумает дальше? Вы бежите к ней сломя голову, стоит ей свистнуть. А своих женщин вознаграждаете улыбками. Сколько сыновей они вынашивают сейчас, ваше величество? Что скажут другие принцы, когда ваши женщины перестанут рожать? Или это уже очевидно? Вы целыми днями хлопочете вокруг своих обожаемых лошадей, а по ночам ублажаете колдунью. Что же вы за султан' Что вы за человек, если способны терпеть такое обращение даже не пытаясь положить ему конец? Да как вы можете..

Азак поднялся на колени. Инос замолчала, напуганная собственными словами, гадая, не прикажет ли Азак высечь ее.

Наступила тишина.

Никто в королевстве не осмеливался так говорить с ним Ладони Инос покрылись потом. Каждая жилка в ней была готова крикнуть: «Простите!»

Но она молчала.

Азак смотрел на нее сверху вниз, тень скрывала его лицо но когда он заговорил, его голос ничуть не изменился.

– Если вы сможете получить обратно свое королевство только выйдя замуж за гоблина, вы согласитесь на это?

Он вновь повторил прежний вопрос – и очевидно, на этот раз Инос было не избежать ответа.

Стоит ответить «нет», и будет ясно: ей нет дела до королевства. Ответить «да» – значит признаться, что она ничем не лучше его. Ей ни за что не перехитрить этого человека Он отчетливо видит ее лицо, омытое лунным светом. Она должна сказать правду – но какую правду?

– Вы сами сказали мне, что королевство – это не дворцы и не сады. Если я сумею помочь моему народу, выйдя замуж за гоблина, я сделаю это.

– А если вашему народу будет лучше, если вы больше не появитесь в своем королевстве?

Она с трудом выговорила немеющим языком:

– Тогда я больше там не появлюсь. Протянув руку, Азак вонзил пальцы в серебристый песок, как когти, и уставился на свои руки. О берег разбилась волна. Затем еще одна. Инос обнаружила, что сидит, затаив дыхание. Еще два удара волн…

– В самых древних из соглашений, – начал Азак, не глядя на нее, – всегда присутствовали так называемые апелляционные клаузулы, своего рода оговорки. Они имелись во всех соглашениях, заключенных когда-либо Империей, в том числе с Араккараном и его союзниками. Так было вплоть до Двенадцатой династии, а потом эти пункты исчезли из договоров. Их забывали или просто считали неприемлемыми, а может, и ненужными. Но ни один из них еще не отменили, насколько мне известно. В этих пунктах Империя обещала соблюдать правило обжалования.

Он помедлил, но Инос молчала, понимая, к чему он клонит. Именно на такой совет опытного политика она и надеялась.

– Любое государство или его правитель вправе подать жалобу на незаконное применение волшебства. Видите ли, Договор Эмина был предназначен для защиты всех народов Пандемии, а не только Империи. Теоретически Империя собиралась сделать всем одолжение, запрещая использование магии в политических целях. Даже при этом Империя оставалась самой могущественной из земных сил, так что могла позволить себе альтруизм. Но тогда возникает вопрос: кто кому служит – Четверка Империи или Империя Четверке? Вот почему веками императоры придерживались правила: любой правитель, который столкнулся с колдовством, может обратиться с жалобой к Хранителям. Разумеется, жаловаться прежде было не на кого: Хранители прибрали к рукам всех менее могущественных волшебников. Возможно, сегодня это правило не более чем фикция, но если оно еще действует, тогда вы имеете дело с простейшим случаем.

– Я?

– Раша похитила королеву. Это вмешательство в политику.

Ну конечно! Великолепно! Инос захлопала в ладоши и пожалела, что не может вознаградить дружеским поцелуем этого громадного джинна. Такого образованного варвара она еще никогда не встречала!

Вот только…

– Но, разумеется, мы не знаем, какой вердикт они вынесут, – произнесла она.

– Да. За это нельзя поручиться. Но все это немного напоминает случай с волом Зарты – помните, сегодня утром? – Азак увидел, что Инос ничего не поняла. – Мне нет дела до крестьянского вола. За свое золото я покупаю уважение.

– Вы хотите сказать, что Четверке нет дела до Краснегара…

– Произвол пугает людей. Власть, укрощенная справедливостью, вызывает уважение. – Он пожал плечами. – Это рискованная игра, но я скорее доверился бы всей Четверке во время открытого суда, чем кому-нибудь из них наедине, в частной беседе.

О, так он умен, этот султан! Теперь, после его разъяснений, Инос наконец-то все поняла.

– Вы правы! Вы поможете мне?

– Я предложу вам нечто лучшее. – Он протянул руку. Зеленая ткань его одежды поблескивала в лунном свете. – Прикоснитесь ко мне.

– Что?

– Слегка коснитесь моего рукава. Только осторожнее! Считайте, что я – раскаленная печь.

Инос опасливо дотронулась до его руки кончиком пальца.

– Атеперь сильнее, – попросил Азак и обтянул руку тканью.

Инос послушалась. Снова ничего не произошло. Она за держала палец – это было все равно что прикасаться к камню, и… ой!

Она сунула палец в рот, уставившись на Азака. На его рукаве осталось темное пятно, хотя он сам, по-видимому, ничего не почувствовал. А на пальце Инос появился ожог и теперь дьявольски болел.

– Я говорил правду.

– Я и не думала…

– Есть старая поговорка о честности джиннов. Но, как видите, вы можете верить мне – по крайней мере в одном. Вы хотите отправиться в Хаб. Вы убедили меня, что я тоже должен побывать там. Я буду сопровождать вас, и мы вместе подадим жалобу Четверке. Мы оба потребуем справедливости.

– А как же ваше королевство?

– Мое королевство? – хрипло переспросил он. – Вы же сами сказали – колдунья охолостила меня. Сколько времени евнух сможет усидеть на престоле Зарка?

Она победила!

– Вы шутите!

– Нет, не шучу. Победа! Победа!

– Чем же я убедила вас?

Он поднялся на ноги и застыл – огромный силуэт среди обдуваемых ветром дюн, черный на фоне освещенного луной песка.

– Словами о том, что вы откажетесь от своих прав, если этого потребует долг. Это уязвило меня. Долг всегда осознаешь с болью.

– Каков же ваш долг? Он хрипло рассмеялся.

– Спасти свой народ от этой женщины, разумеется. А теперь идите купаться. Я пришлю Зану.

Меня всего одна травинка обвивает,

Та, что долину от пустыни отделяет,

Где имени султана и раба никто не знает,

И сам властитель только жалость вызывает

Фицджеральд. Рубай Омара Хайяма (10, 1859)

Часть шестая Прегражденный путь

Купание в теплых волнах стало для Инос совершенно непривычным ощущением. Дома в Краснегаре, где Зимний океан оставался смертоносным круглый год, в юности она часто бывала на побережье с друзьями – в особенности с Рэпом, – но на океан им оставалось только смотреть. Инос была готова признать в этом отношении преимущества Зарка.

Поглощенная тем, как бы не утонуть и не ободрать кожу о мелкие камни у берега, она не задумывалась о предстоящем бегстве, о том, что скажет Кэйд или каким образом Азак собирается совершить это. Она плескалась и играла, как котенок, под луной, похожей на громадную тыкву, не замечая, как бежит время. Внезапно высокая темная фигура Заны выросла на берегу и застыла в ожидании, и оказалось, что Инос устала и почти окоченела от мягких, но ощутимых ударов волн.

– Восхитительно! – воскликнула Инос, растираясь полотенцем и ощущая покалывание во всем теле. – Как жаль, что нельзя унести весеннее море с собой в сумке – на случай, если оно понадобится потом.

Зана усмехнулась.

– Для этого пришлось бы подыскать очень большую сумку.

– Да. Но купаться в море гораздо забавнее, чем плавать по нему. Из меня никудышный моряк.

– Я уверена, что Ваше величество – весьма опытная путешественница, способная выдержать тяготы долгого похода.

Инос только что надела чистый халат Она уселась, чтобы вытереть ноги, и именно в этот момент прозвучало замечание Заны.

– Что?

Высокая старуха склонилась над сумкой, которую принесла с собой, и начала рыться в ней.

– У меня есть бумага, госпожа. Вам придется написать тетушке – конечно, если вы хотите, чтобы она сопровождала вас.

Инос застыла, не успев вытереть палец. Когда сомневаешься, прикинься глупой – одно из правил Кэйд, но тетушка никогда не признавалась в этом.

– Что? – еще раз повторила Инос, жалея, что плохо видно при лунном свете. Улыбку Заны она еще могла различить, но ее морщинистое, старое лицо хранило загадочное выражение.

– Вы ведь хотите, чтобы ваша тетя отправилась с вами в Хаб? Так я сказала Великану. Он возражал, но я ответила, что вы будете настаивать. Я ошиблась?

– Нет… конечно нет. Я не могу бросить ее. – Кэйд отлично переносила морские путешествия и, кроме того, всегда мечтала побывать в Хабе. – Но… почему сегодня?

– Так будет лучше. Детоубийца не теряет времени.

Детоубийца? Инос попыталась представить себе совсем молодую Зану рядом с младшим братом – маленьким, но не по годам развитым, жестоким, неуправляемым. Прежде она никогда не слышала этого прозвища, но оно звучало так правдоподобно, что каким-то образом подавило все подозрения, зародившиеся у Инос.

«Я – единственный человек, которому он доверяет», – похвалялся Кар. Он не упомянул про женщин. Зана была преданной сестрой. Вот почему ей поручили опекать царственных гостей.

Инос поняла: Азак предпочитает мгновенно принимать решения, это подтверждала даже его меткая стрельба. Убежать из дворца мудрено, а сейчас они оказались на расстоянии нескольких лиг от него, и такой шанс не следовало упускать. Он мог сесть – на проходящий корабль и исчезнуть из виду прежде, чем колдунья поймет, что произошло. – Что мне нужно написать?

– О том, что ваша тетя должна доверять подателю письма Это был дополнительный риск. Возможно, Раша решила оставить Кэйд заложницей – и будет следить за ней в оба, и может, с помощью какого-нибудь заклинания поднимет тревогу, едва она попытается сбежать, или же… можно ли вообще перехитрить колдунью? Кэйд придет в ужас, но она гораздо меньше склонна возлагать надежды на колдунью после встречи с Олибино.

Инос разложила бумагу на колене и нацарапала письмо, надеясь, что тетушка сумеет его прочесть.

– Что же дальше? – спросила она, быстро отряхнув ноги от песка и надев сандалии.

– Будем вести себя так, словно ничего не изменилось, – объяснила Зана, собирая одежду и полотенца. Подозрение вдруг переросло в уверенность.

– Значит, он замышлял побег уже давно? Тогда почему же не поговорил со мной раньше?

Зана выпрямилась, взяв под мышку узел одежды, и устремила на Инос непроницаемый взгляд.

– У мудрого султана всегда есть в запасе множество планов, однако он редко выдает их. Госпожа, нам следует перекусить и поговорить о чем-нибудь другом.

Полная луна повисла над Весенним морем – такая яркая, что в ее свете мерцали даже далекие снеговые шапки Агонист. Со стороны шумного лагеря плыл дым, соблазнительные ароматы еды и отголоски смеха. Половину обитателей лагеря составляли женщины – судя по голосам, среди них было много совсем молодых. Вторую половину – облаченные в коричневое стражники.

Ни Кара, ни Азака нигде не было видно. Как и подобало королеве, Инос поужинала в гордом одиночестве, на ковре под навесом шатра, хотя все остальные расположились на песке у костров. Несомненно, вокруг лагеря были выставлены часовые, но до слуха Инос долетали лишь веселые разговоры и смех.

Постепенно ужин сменился пением. Дворцовым женщинам редко удавалось покинуть свое обиталище, и теперь они вовсю наслаждались отдыхом у моря. Инос не стала не гадать, сколько из этих женщин было подарено султану, вырвано из нищеты в детстве и перевезено в сераль. Разумеется, это ее не касалось.

Не ее делом было и то, что султан решил устроить праздник для своих стражников и его исчезновение было тактичным шагом, позволяющим свите расслабиться. Азак был непредсказуем. Теперь Инос не сомневалась: план бегства из Араккарана созрел в его голове еще задолго до разговора. Доводы Инос убедили султана привести план в исполнение и, должно быть, взять ее с собой… а может, она вовсе не оказала на Азака никакого влияния. Вероятно, он воспользовался ею как маскировкой. Ладно, время покажет.

Инос решила последовать примеру Азака и исчезнуть. Она удалилась в свой шатер и отпустила Зану и других женщин, которые прислуживали ей. Все, что ей могло понадобиться, было уже принесено и приготовлено, в том числе мягкое и просторное ложе.

Долгий день утомил ее, но сон упрямо ускользал. Инос лежала, глядя на узор светящихся точек в крыше шатра – там, где лунный свет проникал сквозь дыры, оставленные иголками. Но заснуть ей не давал вовсе не шум от костров и не отдаленный рокот прибоя.

Странно, но победа не принесла ей удовлетворения. Если она и вправду заполучила союзника, то только потому, что ей удалось больно уязвить Азака. Раша развеяла его таинственный облик в тот момент, когда Инос узнала: Азак – ее игрушка. В этом Раша совершила ошибку, и, несомненно, ошиблась раньше, наложив на него второе дьявольское проклятие. Более чем что-либо другое, эта невыносимая ноша заставила Азака добиваться помощи Четверки, даже если он и не признавался в этом. Итак, Раша обманула сама себя. Но Инос узнала о втором проклятии по чистой случайности, а не благодаря хитрости и проницательности. Она хотела бы поверить в свою победу, но торжествовать пока было рано.

Предстояло великое сражение. Новому союзнику Инос придется заслужить ее уважение, устроив побег, а Азак до сих пор явно проигрывал в поединках с колдуньей. Весь его безумный план мог лопнуть словно мыльный пузырь, столкнувшись с реальностью. Но об этом Инос предпочитала не задумываться.

Время от времени она слышала особенно громкий хор голосов от костра или чересчур отчетливый взрыв смеха, но вес эти звуки были слишком наполнены радостью, чтобы вызывать раздражение, и в каком-то смысле даже успокаивали ее. Если ей говорили правду, тогда по крайней мере некоторые из этих женщин вышли из нищеты, так потрясшей Инос сегодня днем. В Араккаране это можно было назвать удачей.

Нет, именно лица детей вставали перед ней в темноте шатра. Она помнила постыдную бедность деревень, которые повидала сегодня, и противоположность этой бедности – роскошь дворца. Такую, как роскошь шелковых простынь и мягкого матраса, на котором она сейчас покоилась.

Краснегар – бедное королевство. В неурожайные годы его жители голодали, но королевская семья не голодала. Инос подозревала, что, когда во время голода в Араккаране канавы переполняются трупами крестьян, это никак не отражается на диете принцев. Как уроженка Севера, она не сомневалась: в теплом климате жить легче. Очевидно, здесь это утверждение не было справедливым, по крайней мере для голодных детей.

Костры угасали, луна поднялась выше, пение затихало. Разговоры становились все тише и интимнее.

Но едва Инос успела заснуть, как внезапно проснулась, услышав крик ребенка. Ребенок? Откуда здесь ребенок? Она не видела в лагере детей, и теперь у нее не осталось ни малейших сомнений, что Азак сам спланировал все подробности экспедиции. Но зачем ему понадобилось брать с собой ребенка? Она не успела подумать даже о единственной возможной причине, прежде чем вновь погрузилась в сон.

Хотя солнце давно покинуло Зарк, оно по-прежнему светило над полями сахарного тростника на Феерии, где Рэп и его спутники уныло брели по красноватой утоптанной тропе, и им казалось, что они бредут так уже целую вечность. То и дело навстречу им попадались торговцы, пастухи и батраки с ферм.

По обеим сторонам от тропы вид заслоняли высокие стены растительности, но Рэп видел: за ними не скрывается ничего опаснее крыс. Он вглядывался в лица прохожих, стремясь угадать, привлекает ли гоблин их взгляды, заметил ли кто-нибудь его собственную нелепую татуировку, но не выявил ничего, кроме мимолетного любопытства, вскоре исчезающего под грузом дневных дел. Едва трое изгнанников расположились у ручья вместе с другими путниками, как отряд всадников пронесся рысью по тропе. Легионеры обратили на Рэпа, Тинала и гоблина не больше внимания, чем на местных крестьян.

Большинство местных жителей составляли импы, но Рэп заметил среди них нескольких чистокровных троллей и троллей-полукровок, а один раз – даже стайку гномов, приземистых, коренастых и широкоплечих, с грубой сероватой кожей. Переваливаясь, они шагали по тропе, неся на спине мешки. Рэп еще никогда не видел гномов, но одного беглого взгляда ему хватило, чтобы убедиться: вероятно, репутацию скуповатого и ограниченного народа они получили вполне заслуженно.

Близился полдень. До Мильфлера оказалось дальше, чем рассчитывал Рэп. Еле волоча ноги по пыльной тропе, Тинал пренебрежительно отзывался о городе, призывая на помощь воспоминания о давнем визите Сагорна. Несмотря на то что Мильфлер считается самым крупным поселением Феерии, говорил Тинал, он совсем крохотный, по меркам материка, – странный, грязный городок, беспорядочно вытянувшийся вдоль залива. Здешний пляж – один из лучших в Пандемии, и потому берега окаймляют роскошные особняки местной аристократии, главным образом – отставных высокопоставленных чиновников Империи, пожинающих плоды многолетнего взяточничества.

Залив славится своей красотой, продолжал болтать Тинал, его защищают от ветров высокие скалы. Здесь даже у самого берега довольно глубоко – удобно для больших судов. На гребне горного хребта высится дворец проконсула. Тут Тинал хихикнул.

– Постой! – насторожился Рэп. – Какое нам дело до дворца проконсула?

Тинал пожал плечами.

– Думаешь, нас не сочтут желанными гостями? Сагорн попал бы туда. И Андор тоже. До заката он успел бы потанцевать с дочерью проконсула, а до рассвета – переспать с ней, если она этого стоит.

Рэп уловил хмурый взгляд Маленького Цыпленка, шагающего по другую сторону от Тинала. Очевидно, гоблин тоже испытывал беспокойство. Некоторое время все трое молчали, осторожно обгоняя горстку неуклюже переставляющих ноги престарелых батраков. Семейство очень низкорослых людей двигалось в противоположном направлении, катя тележку мужчина, две женщины и восемь разновозрастных детей, неряшливых, с надутыми лицами. Тинал сморщил нос и довольно громко процедил: «Грязные карлики!» Карлики и ухом не повели, и вскоре скрип их тележки затих вдали.

– А я считал, что мы напарники, – заметил Рэп. – Ты не хочешь рассказать нам, что собираешься делать, когда мы прибудем в город?

– Всего-навсего позабочусь об удобствах, Рэп. Стащу пару кошельков. Добуду нам приличную одежду и кров – вот и все.

– Нам незачем задерживаться в городе. Надо сразу же отплыть домой.

Тинал лукаво усмехнулся:

– Это не так-то просто, дружище. Ни у кого из нас нет покровителя.

– Покровителя?

– Да, защитника. В Краснегаре ты принадлежал королю…

– Я служил королю.

– Ты принадлежал ему, даже если и не подозревал об этом. Если кто-нибудь заковал бы тебя в кандалы, Холиндарн пожелал бы узнать почему. А здесь кому какое дело?

– Вот как?

– Да, вот так: вы с Цыпленком – пара подходящих ребят, сильных и здоровых. Кто станет жалеть, если ты кончишь жизнь в цепях где-нибудь на плантации, разводя рис или рубя деревья? Этим и кончатся все твои приключения.

– Тогда давайте сматываться отсюда, как только найдем корабль.

Опустив глаза и заложив руки за спину, Тиная только улыбался дорожным колдобинам.

– Ты остаешься здесь? – напрямик спросил Рэп.

– Посмотрим, что скажет Сагорн. Может, стоит хорошенько обследовать Феерию. Здесь должно быть что-то ценное.

Имп с довольным видом повернулся к Рэпу, и Рэп растерялся. Он посмотрел на гоблина и получил в ответ предостерегающий взгляд. Маленький Цыпленок тоже не желал обсуждать тайны острова – с тех пор как девочка-феери умерла у него на руках, эта тема стала запретной для всех троих.

– Ты поможешь мне перебраться на материк? – допытывался Рэп, ненавидя необходимость унижаться. – Или оплати мой проезд, или найди работу на корабле. Я не прочь поработать.

Эта мысль вызвала пренебрежительную усмешку Тинала.

– Все не так-то просто. Здесь часто меняются ветра. А потом, есть еще Ногиды…

Рэп гадал, почему не слышал всего этого раньше, хотя припоминал, что Тинал время от времени ронял намеки.

– Что еще за Ногиды?

– Острова. Ногидский архипелаг, между Феерией и материком. В штиль течение относит корабли к Ногидам.

– И что же?

– А там людоеды. Каноэ. Фрикасе из матросов. Юнга в собственном соку с кокосом во рту.

– Они в самом деле едят человечину? Почему… я хотел сказать, при чем тут я? Думаешь, меня продадут людоедам, чтобы отделаться от них?

Тинал покачал головой.

– Я имел в виду, большинство кораблей в этих водах – галеры. Заплачу я за твой проезд или ты будешь работать, ты кончишь жизнь прикованным цепью к веслу. Приковывают даже вольных гребцов.

– Почему?

– Может, по обычаю. А может, для того, чтобы капитан сам решал, когда разорвать контракт с тобой. – Тинал пожал плечами и на мгновение вновь обрел прежнее дружелюбие. – Похоже, здесь не существует таких понятий, как «вольный матрос», Рэп. Нигде в округе. Пусть даже ты скрепишь рукопожатием обещание, что тебя отпустят, едва судно достигнет материка, тебе все равно придется надеяться на капитана. – Елейная ухмылочка вновь заиграла на его губах. – Разумеется, слуга знаменитого доктора Сагорна будет в полной безопасности. У него полно друзей в самом высшем обществе. Так что он – стоящий покровитель! А ты лучше наберись терпения, Рэп.

Они достигли цивилизованного мира. Здесь вор очутился в своей стихии.

Заросли сахарного тростника сменились убранными полями, а те уступили место грязной жиже, в которой выращивали рис, и затем – ветхим лачугам и крошечным огородам, засаженным овощами. Достигнув вершины холма, путники наконец узрели Мильфлер, сбегающий к морю Подновленные оборонительные сооружения города, предназначенные, чтобы защищать его от чудовищ и охотников за головами, оказались не более чем подгнившим частоколом, наполовину утонувшим в зарослях бурьяна. Ворота неуклюже обвисли на проржавевших петлях. Сторожка у ворот выглядела так, словно в ней бывали лишь бродяги, и даже с помощью дальновидения Рэпу не удалось обнаружить никаких следов волшебного поля, подобного тому, что окружало замок в Краснегаре. Он сделал вывод, что магическая зашита вокруг города не более реальна, чем опасности, от которых она призвана оберегать горожан, – еще один кусочек тайн собственной мозаики Феерии, которая так интриговала Тинала.

За частоколом Рэп увидел многочисленные деревья, небольшие домишки, кустарник – и людей. Он бросил жадный взгляд на далекие синие воды и корабли под прикрытием скал. Местами мыс был каменистым, но пестрел травой, цветами и деревьями, а рассеянные по нему строения казались крупнее, чем Рэпу доводилось видеть на материке. Но вскоре ему пришлось углубиться в лабиринт улиц города и затеряться среди толпы.

Когда-то давно Андор пытался описать ему Мильфлер – когда они сидели на грязном чердаке, в субарктическом Краснегаре. «Жалкий городишко, как ночная рубаха скупца». – утверждал Андор. За прошедшие несколько недель Тинал тоже пытался истолковать воспоминания на свой лад. «Дыра, застроенная собачьими конурами». Но ни один из них не подготовил Рэпа к реальности. Ему еще никогда не доводилось видеть города, и его попытки представить себе Краснегар обширным и цветущим не приносили пользы.

Мильфлер, несомненно, процветал. Утром прошел дождь, повсюду поблескивала пол солнцем яркая тропическая зелень, наполняя воздух одурманивающими запахами цветов и гнили. Узкие улочки были не вымощены, ничем не огорожены, они вились между домами, как звериные тропы, от грязи под жарким солнцем шел пар, а деревьев, как те, что росли на них, Рэп никогда не видывал даже во сне. Это были не кряжистые, угрюмые таежные ели и не джунгли, которые путники недавно покинули. Навесы ветвей вздымались высоко над головами, были прозрачны, как кружево, скорее походили на облака пыли, чем на листву, и солнце беспрепятственно проникало сквозь них. Под порывами ветра ветки плясали, точно тучи комаров, не заслоняя неба. Рэп уже знал, как выглядят пальмы, но Тинал беспечно болтал об акациях, эвкалиптах и других растениях со странными названиями, хотя и не знал точно, каковы они на вид.

А чуть ниже деревьев расположилась более темная мешанина кустов, лиан и цветов, в которых тонули дома. Дома большей частью были маленькими, немногим больше, чем хижины в лесной деревне, выстроенными из досок, прутьев и дранки. Рэп видел жалкие развалины, гниющие рядом с новыми постройками. Если Мильфлер и был старым, то вместе с тем он оставался вечно новым. Рэпу казалось, что странная игра света или сладкие ароматы в воздухе придают ему особое очарование, словно омывая чистым и мощным волшебством.

Рэп уже забыл, что такое толпа. Чаще всего навстречу попадались импы, но они были закутаны в балахоны или набедренные повязки таких ярких расцветок, что те соперничали даже с вездесущими цветами. Кругом бормотали на знакомом языке с причудливым акцентом, тащили таинственные ноши, гнали ослов, запряженных в повозки, а за ними бежала хохочущая ребятня, разбрызгивая грязь.

Скорее всего, Рэп был бы ошеломлен всей этой суетой, даже если бы не владел дальновидением. Дальновидение в толпе, да еще в незнакомом городе, окончательно сбило его с толку. Рэп забыл, что ему следует держать голову опущенной, чтобы скрыть татуировки; забыл о том, что гоблина могут заметить и счесть врагом. Он смутно сознавал: что-то не так, его внутренний голос выкрикивал предупреждения о том, что Рэпу следовало давно заметить и встревожиться, но не успевал он задуматься, как снова отвлекался. Мысленно он заглядывал внутрь домов – бегло, как осматривал их снаружи; видел людей вдалеке так же отчетливо, как поблизости, – и ничего не понимал.

Он чувствовал, что Маленький Цыпленок держит его за руку и ведет сквозь беспорядочные орды людей – казалось, тысячи незнакомцев спешат сразу во все стороны, мелькают разноцветные одежды, слышатся многочисленные обрывки фраз. Рэп лишь смутно осознавал, что он и его спутники достигли, базара – грязной площади, заставленной лотками и столами, товаром и переполненной людьми – множеством людей.

Здесь были не только импы: мелькали карлики и гномы совсем рядом прошел юноша с золотистой кожей – Рэп догадался, что это эльф, – а затем пара светловолосых, голубоглазых джотуннов – конечно, матросы. Чуть поодаль, на углу улицы, взбегающей на пологий холм, стояли две женщины, увлеченные разговором. Обе держали на руках младенцев и принадлежали к фавнам. Как мать Рэпа. Как он сам. Впервые в жизни он не чувствовал себя уродцем и чужаком.

А на прилавках громоздились рулоны тканей, груды овощей, блестящие горшки и расписные вазы, соломенные сандалии, даже книги и… Ясновидение подсказывало, что и впереди люди, звуки, краски, люди, краски…

Наконец Маленький Цыпленок схватил Рэпа за плечи и встряхнул его так, что у того застучали зубы.

– Что такое?

Оказалось, что они уже давно выбрались из толпы и теперь бредут по заросшей сорняками улочке, которая вилась между колючими густыми кустами, спускаясь к морю. Рэп никак не мог отвлечься от людей. Он не помнил, когда они покинули базар.

– С тобой все в порядке? – осведомился Тинал. Рэп точно вынырнул из воды.

– Да… ого! – Он потер шею и сердито взглянул на гоблина. – Зачем тебе это понадобилось?

Маленький Цыпленок усмехнулся ему в лицо:

– Ты спал. Не отвечал.

Охнув. Рэп поспешил овладеть собственными мыслями, прежде чем они вновь ускользнут в толпу на вершине холма. Должно быть, он долго пробыл в трансе, прошел через весь город, ничего не заметив, ибо базар располагался в седловине, там, где холмистый мыс соединялся с большой землей, разделяя надвое залив.

– Держи-ка! – Тинат бросил Рэпу небольшой кожаный мешочек, в котором что-то звякнуло. Ремешок мешочка был перерезан. – И вот это. – Он добавил свернутую ткань.

– Постой! – Воспоминания нахлынули мощным потоком – воспоминания о предостережениях внутреннего голоса, о неладном…

Тинал стягивал через голову рубашку.

– В чем дело?

– Опасность! – Рэп лихорадочно осматривался.

Что же он заметил, но не придал этому значения? Пологий заросший склон был пустынным. На верху холма шумела толпа – и Рэп поспешно отвел оттуда дальновидение, чтобы вновь не поддаться мощному гипнозу. Грязная тропа, на которой он стоял, была коротким путем от базара до гавани, вела позади ряда кособоких, безобразных строений на широкой и оживленной улице. Улица выходила прямо на берег моря, где небольшие суденышки грузились и разгружались у причалов. Слева расстилался остров, вереница серебристых пляжей и величественных особняков терялась вдали. Справа начинался залив с большими судами и высоким мысом, который венчала…

– О Бог Глупцов!

Тинал уронил штаны и протянул руку за одеждой, которую отдал Рэпу.

– Что такое? – спросил он с любопытством.

– Волшебство! – воскликнул Рэп. – О Боги, почему я не додумался? Нас видели как на ладони! – Он указал рукой на дым вокруг дворца проконсула. – Что это там? На вершине!

– Бельведер. Местный ориентир. Его видно отовсюду.

– А он видит нас! Это башня волшебника!

Так вот к чему постоянно возвращались его мысли, ожидая, пока Рэп осознает их, – к этому зданию с башенкой на вершине холма. В нем было всего два этажа, на каждом не более одной комнаты. Здание окружал балкон и венчала остроконечная крыша. Но Рэп видел его с любого места в городе, и, вероятно, строение можно было заметить с расстояния нескольких лиг. Но самое главное – он не видел остального холма, даже с помощью ясновидения. Постоянные упражнения помогли ему увеличить дальность, и он должен был невольно почувствовать присутствие башни, как только вошел в город. Теперь, когда он приблизился почти вплотную, все стало очевидным. Большая часть холма оставалась пустой для его магического зрения – ее словно стерли, уничтожили, скрыли. Только верхняя половина небольшой деревянной башни была отчетливо видна – она парила над туманом, как комната Иниссо над Краснегаром.

Но это было еще не самое страшное. Попытавшись объяснить, Рэп понял, что ему не хватает слов…

– Ради Богов, дай мне этот халат! – не выдержал Тинал. Он приплясывал на месте, стоя голышом, пока Рэп водил узлом из стороны в сторону, чтобы придать весу своим предостережениям. Скрестив руки, Маленький Цыпленок прислонился к замшелому стволу дерева и мрачно слушал спор.

– Нет! – возразил Рэп, пряча халат за спину. – Ты собираешься вызвать Сагорна, но не сделаешь этого потому, что это небезопасно, и потом, разве ты не видишь…

– О чем это ты? – Тинал подбоченился костлявыми кулаками и выпятил чахлую грудь.

– Это волшебство! Нет, ты не волшебник, но пользуешься таким же волшебством, как они. Разве ты не понимаешь? Волшебство можно услышать, так говорила мне Блестящая Вода. Каждый раз, когда я прибегаю к помощи дальновидения, я пользуюсь волшебством. Каждый раз, когда я успокаиваю какого-нибудь пса, а ты что-нибудь крадешь, а Маленький Цыпле… словом, маги чувствуют волшебство, унюхивают его, видят издалека! А вон там, на холме, башня волшебника! Почему мы не подумали об этом заранее? Ведь наверняка на Феерии должен быть волшебник!

Тинал потянулся за одеждой, но Рэп отступил в сторону.

– Нет!

– Давай! – Щуплый воришка плясал уже от ярости. – Зло тебя побери! Не могу же я весь день бегать голышом! Люди идут!

Машинально, не в силах остановиться, Рэп начал мысленный поиск – и увидел.

– Солдаты! – вскрикнул он. – На базаре! И с другой стороны тоже!

Два отряда легионеров вошли на базарную площадь с противоположных сторон. Солнце вспыхивало на мечах и шлемах, на кирасах и наголенниках, а покупатели и продавцы разлетались во все стороны. Еще один отряд приближался со стороны причала. Зычный рев центуриона взлетал над крышами и деревьями.

– Отдай мне одежду, юноша! – сурово приказал Сагорн. Рэп заморгал и повиновался. Маленький Цыпленок взобрался на дерево, чтобы посмотреть, что творится за кустами Старик набросил хала г. и начал застегивать его. Эта дорогая одежда имела официальный вид. – Собери вещи Тинала, – велел Сагорн. – Позднее они могут нам понадобиться. Отдай деньги гоблину – похоже, он сумеет получше защитить их, чем ты. Сколько там человек?

Рэп ответил – легионеры выстроились вдоль границы базарной площади, должно быть, здесь была полная центурия. Со стороны моря воины уже обнажили мечи и начали врываться в дома, обнаруживая задние двери, выходящие на склон холма, а где требовалось, расчищали себе дорогу, рубя и мебель и людей, как сорную траву.

Сагорн поморщился, втискивая ступни в сандалии Тинала.

– Мои волосы в порядке? Отлично, пойдем. – Он двинулся вниз по тропе, шагая с опасливостью старика.

– Внизу нам никуда не деться! – выкрикнул Рэп, гадая, какова здесь тюрьма. Вор и убийца заслуживали смертной казни или по крайней мере пожизненного заключения. Его ноги тряслись от желания припустить бегом.

Старик заговорил, не сводя глаз с тропы.

– Сомневаюсь, что они ищут меня, парень. А я поручусь за моих слуг – вас обоих. Обещаю тебе, я сумею уговорить центуриона.

– Только не на этот раз, – возразил Рэп. – На склоне нет никого, кроме нас, – ни единой живой души.

Сагорн остановился, осторожно повернулся и сердито выпалил:

– Да брось ты свое ясновидение! Ты же сам сказал, что это привлекает внимание!

– Тогда прекрати думать! – выкрикнул в ответ Рэп. – Ты ведь сведущ в волшебстве, верно? Значит, каждый раз, когда ты думаешь, даже…

– Олух! Болван! Как же я могу не думать? Скажи, что ты видел.

– Эта тропа выходит к проходу между двумя домами – очень узкому, так, что двоим не разминуться. Там полно легионеров. Они прошли сквозь задние двери домов и теперь выстраиваются вдоль подножия холма.

Старик нахмурился, размышляя.

– Значит, они ищут нас, и твои выводы насчет волшебства оказались справедливыми. Возможно, нам придется разделиться и встретиться позднее. Здесь есть неплохой постоялый двор под названием «Кристалл эльфов». А может, его уже и нет. Мы встретимся у…

– Ни с кем я не буду встречаться! – зло перебил Рэп. – Я не желаю торчать здесь ни минуты больше, чем понадобится. Если я смогу сбежать, то сбегу!

Голубые глаза джотунна сверкнули под белоснежными бровями.

– Молодой глупец, да стоит тебе только приблизиться к кораблю, и ты всю жизнь проведешь в цепях!

– Я должен вернуться на материк!

– Зачем?

– Чтобы помочь Инос!

– Да сохранят нас Боги! Когда же ты повзрослеешь, мальчишка? Что бы ни грозило Инос, это уже давным-давно случилось – несколько недель назад!

Ну почему они не понимали?

– Я все равно найду ее, – заявил Рэп, – даже если буду искать всю жизнь. И тогда я попрошу у нее прощения или увижу ее могилу. А если я сбегу не ради нее, то тогда ради себя – мне надоело стыдиться.

– Тебе нечего стыдиться… О безумие! Нет, тебе не место в мире власти, политики и колдовства! Протри глаза, мальчик! Тебе больше никогда не видать Инос. С твоим талантом укрощать животных самое лучшее для тебя – найти доброго хозяина, которому нужен хороший пастух, а потом жениться на пухленькой молочнице и вырастить целый выводок плосконосых детишек.

Даже если Сагорн был прав, упрямство не позволило Рэпу смириться.

– Я все равно отправлюсь в Зарк и разыщу Инос. Сагорн красноречиво развел руками.

– Что теперь делают солдаты?

Рэп совершил быстрый мысленный поиск, хотя и не переставал вести его – он не мог приказать своему дальновидению остановиться.

– Выстраиваются в шеренги сверху и снизу. По-моему, они уже почти готовы. Они хотят загнать нас в ловушку между двумя рядами.

– Военный маневр! Ну конечно, грубая сила. – Сагорн стиснул челюсти, и его тонкие губы побелели. – Тогда, пожалуй, я ухожу. Отдай мне эту одежду. – Он начал вновь расстегивать халат.

Крак… Маленький Цыпленок решил, что ему не помешает дубинка, и выворотил с корнем дерево толщиной с коленку Рэпа. Оно с треском упало, приминая кусты. Сагорн закричал: «Прекрати немедленно!» – но гоблин и ухом не повел, продолжая выламывать дубинку нужной длины.

Старик сбросил халат, неловко присел и начал натягивать штаны Тинала, которые были малы ему. На базарной площади пропела труба.

– Они идут сюда, – заявил Рэп, – а я ухожу.

– Нет! – крикнул Сагорн, силясь подняться на ноги. – Постой! Мы встретимся у статуи Эмина! О Боги, статуя Эмина видна отовсюду, а я и не подумал…

– Нет.

– Постой, глупец! Неужели ты еще не понял? Если ты и вправду хочешь отыскать свою принцессу, есть только один способ сделать это. Ты же знаешь, что находится здесь, на Феерии! Если ты не догадался с самого начала, то наверняка все понял, когда он убил тролля!

Рэп оглянулся на Маленького Цыпленка, который сверкнул клыкастой усмешкой и завертел над головой гигантскую дубинку, словно прутик. Даже обеими руками Рэп не сумел бы поднять ее. Ужаснувшись, он перевел взгляд на худощавого старика.

– Убивать детей? Вот чего ты от меня хочешь?

– Не обязательно детей… то есть незачем убивать… Но я должен узнать!

– Тебе известно, куда исчезли все феери! – крикнул Рэп. – Известно, почему это случилось, – это очевидно и ужасно! В этом я не желаю участвовать. Я не хочу быть волшебником, это уж точно. – Почувствовав движение, он увидел две шеренги мужчин в кожаных одеждах и металлических выпуклых нагрудниках – одну шеренгу сверху, другую снизу. Но кроме того, он увидел отряд из десятка легионеров, бегущих вниз по тропе от базарной площади, впереди главных сил. – Они приближаются! Может, они тоже владеют ясновидением!

Гоблин грубо фыркнул.

– Маленький Цыпленок! – завопил Рэп. – Вернись! Ответа он не дождался и почувствовал, что гоблин несется по тропе ужасающим аллюром.

– Падаль, назад! – И этим Рэп ничего не добился. – Ну и ладно! – пробормотал он, сдаваясь. – Пока, доктор! Сагорн успел крикнуть ему вслед:

– Остановись! Рэп, это твоя единственная надежда найти Инос!

Все остальные его слова потонули в шуме ломающихся веток, пока Рэп пробирался через кусты.

Склон холма представлял собой переплетение кустов и высоких трав с несколькими развесистыми деревьями и домами-развалюхами. Колючие и ползучие растения росли здесь в изобилии, трава была сырой и скользкой. Несколько минут Рэп думал только о том, как найти дорогу и при этом не потерять равновесия на крутом склоне или не выцарапать себе глаза, торопясь вперед в слабой надежде, что он обойдет шеренгу легионеров, надвигающихся на него сверху. Затем путь ясно представился ему, и Рэп проверил, нет ли погони. Если дальновидение выдаст его, обнаружит перед неизвестным волшебником, так тому и быть.

Он услышал отдаленные крики и увидел, что Маленький Цыпленок уже достиг верха тропы и встретился со спускающимся отрядом. По-видимому, там уже завязалась жаркая битва с тяжело шлепающимися на землю легионерами в доспехах.

На мгновение Рэп остолбенел, пораженный мыслью: гоблин вновь стал падалью, он помогал Рэпу сбежать! Как он решился на это? Но теперь было бесполезно возвращаться и спасать его самого. Рэп знал, что ему не выстоять против вооруженных воинов. Проклятый гоблин! Что бы ни случилось с ним, когда умерла девочка, наверняка он не стал неуязвимым для мечей. Зачем ему понадобилось такое самопожертвование? В таких густых зарослях он мог ускользнуть бесшумно, как ящерица. Если у кого-нибудь из них и была надежда на спасение, так только у Маленького Цыпленка.

Рэп продолжал собственную шумную, лихорадочную борьбу.

А кто убежал в другую сторону? Тинал? Вряд ли Сагорн остался на месте, дожидаясь, когда его схватят. Наверное, Дарад – значит, внизу, у подножия холма, разразился еще один бой.

Как загнанный лис, Рэп нырнул в гущу кустов и наткнулся на древние остатки гнилой деревянной стены. Задыхаясь и приоткрыв рот, как пес, он вытер потный лоб. Маленький Цыпленок еще держался. Но способен ли один безоружный человек выстоять против десятка легионеров – даже с помощью волшебства?' По-видимому, он уже уложил половину противников, часть которых застряла в колючих кустах. Сквозь безумное биение собственною сердца Рэп слышал проклятия, вопли и треск веток. Кто сказал, что гоблины не любят драться?

Но десяток противников… Рэп начал мысленный поиск и увидел, что солдаты сломали ряды и спешат на помощь товарищам. Сверху и снизу вооруженные легионеры мчались на шум битвы. Если это входило в намерения Маленького Цыпленка, тогда он преуспел. Путь еще не был расчищен, но шеренги нарушились, а сквозь кусты ломились люди. В треске веток было невозможно расслышать, как удирает Рэп.

Значит, гоблин решил пожертвовать жизнью ради своего хозяина, и было бы глупо упускать такой случай. Но принять его – значило проявить трусость, однако Рэп ничего уже не мог поделать. Ругая себя за черную неблагодарность, он вскочил и бросился вниз по склону.

Растительность по-прежнему казалась прозрачной для его ясновидения. Он без труда находил самую удобную дорогу, а в долгом бегстве у фавна на Феерии было больше шансов, чем у гоблина. Трус! Он оступился и рухнул в узкую грязную лощину, пересохшее русло ручья, а затем заскользил вниз на пятой точке. Склон становился все круче, Рэп попытался остановиться, уцепился за спутанные корни, с трудом вскарабкался на высокий берег, оступился на камне и неожиданно провалился во мрак.

В лодках Инос редко удавалось быть на высоте. Ей хватило ума, чтобы отказаться от завтрака, а волны в заливе были безобидным подобием мощного прибоя, грохочущего у берега, но верткая маленькая дау пропахла рыбой и вихлялась на волнах, точно пьяница – или же так казалось измученному желудку Инос. Прежде она была твердо уверена, что просторные, как нагры, одежды заркских женщин жаркие и душные, а теперь с удивлением обнаружила, что черный чаддар, в который ее нарядили поразительно прохладен и удобен, однако он давит на нее, как и полуголые рыбаки вокруг нее. Это были грубые, неотесанные мужланы, волосатые и облепленные рыбьей чешуей. Они выкрикивали в сторону Инос скабрезные шутки и хохотали чад ними. Инос не осмеливалась ответить, что не говорит на их наречий. Капитан был ничуть не лучше своих матросов – кривоногий деревенщина с пронзительными глазами.

К счастью, Инос не приходилось смотреть на матросов, ибо ее капюшон надежно заслонял обзор. Ее руки и лицо были выкрашены соком каких-то ягод, но совсем небольшая часть лица виднелась под капюшоном. Ее могли выдать лишь голос и зеленые глаза.

Набитый мукой мешок тяжело придавил ей колени. При ходьбе веревка больно резала ей плечи, но худшей из ее пыток был Чарак.

Чарак в своих многослойных одеждах вонял гораздо сильнее всех прочих. Он то и дело вопил, кривлялся и ухмылялся. Инос миллион раз прокляла Азака за такого спутника и приверженность к реализму. Она совсем не считала Чарака хорошей маскировкой, ибо он скорее привлекал к ней внимание, подчеркивая ее недостаток опыта в обращении с детьми. И потом, он казался слишком маленьким, чтобы быть старшим братом мешка с мукой, хотя, должно быть, Зана разбиралась в подобных вещах лучше Инос. Преимущества Чарака состояли лишь в том, что исходящая от него вонь отпугивала матросов, а постоянные опасения Инос уронить это маленькое чудовище не давали ей задумываться о чем-либо другом.

Инос понятия не имела, где находится Азак. Он отсутствовав, когда она ковыляла по скользким доскам полуразрушенного причала и устраивалась на этой омерзительной плавучей развалине. В последние минуты, пока она видела лагерь с лодки, она не заметила там высокой фигуры султана. Сперва лодка плыла в сторону берега, пока не встретилась с другими рыболовными судами, покачивающимися под порывами рассветного ветра. Затем она развернулась и скрылась среди мириадов таких же посудин. Инос предполагала, что место ее назначения находится где-то на севере или на юге от Араккарана, на побережье, но едва лодки миновали песчаную косу, дау отделилась от них, описала круг и вновь направилась к высокому берегу.

К тому времени стражники уже разобрали шатун и погрузили лошадей на маленький паром, который сновал туда-сюда по заливу, пыльная дорога через дюны, очевидно, была довольно оживленной и известной нищим бродягам и сладкоголосым торговцам, жертвами которых были честные работяги из деревень. Перевезти всех стражников и лошадей за один раз было немыслимо, и если Раша вздумает справиться о том, где находится султан или его гостья, ей понадобится долго искать, прежде чем она убедится, что их здесь нет. По крайней мере, теоретически это предположение было справедливо.

Теперь лодка вновь направлялась к пристани, неуклюже покачиваясь под усиливающимся ветром и почти не продвигаясь вперед; любая сухопутная крыса с первого же раза признала бы в ней дрянное судно. Старательно игнорируя судороги в животе, Инос не сводила глаз с Араккарана, озаренного рассветными лучами и прекрасного, как обещал Азак. Выстроенный подобно Краснегару на склоне, он во много раз превосходил северного собрата, сам склон был более крутым и неровным, строения не были выстроены из кирпича, бревен и черепицы, а блистали золотом и мрамором. Во всем Краснегаре насчитывалось ровно шесть деревьев, а в Араккаране буйная растительность занимала все незастроенное пространство. Даже высокий черный замок Иниссо не мог сравниться с сияющими куполами и минаретами дворца Азака, растянувшегося по плоскогорью. Несмотря на все неудобства, Инос восхитилась величием Араккарана.

Прошло немало времени, прежде чем верткая дау бросила якорь неподалеку от причала. Узкоглазый капитан заревел на свою оборванную команду, приказывая спустить парус. Ворча, матросы принялись за работу. Сальные шуточки сменились сдавленными ругательствами и звуками тяжелого дыхания.

С подозрительной внезапностью Чарак перестал вопить и Инос удивленно взглянула на него.

– Ну, что ты задумал теперь, маленький кошмар? – прошептала она.

В ответ Чарак звучно рыгнул и выпустил целый фонтан молока. На лбу Инос появился пот, внутри у нее все сжалось. Определенно это был самый худший момент путешествия.

К тому времени как Инос вновь овладела собой, Чарак уснул на ее плече, мирно посапывая, а лодка почти достигла причала. Инос пропустила возможность полюбоваться множеством громадных судов в гавани. Да, это путешествие отнюдь не предназначалось для осмотра достопримечательностей!

Лодка запрыгала у высокой стены, древние камни которой были покрыты слизью и бурыми водорослями. Вцепившись в Чарака так крепко, что он проснулся и вновь завопил эхом вторя ужасу Инос, чуть не теряя равновесие под тяжестью мешка, она неловко выбралась на берег по скользкой каменной лестнице. Лодка отчалила, прежде чем Инос успела одолеть первую ступеньку.

Несколько ржавых штырей, выступающих из стены, показывали, где некогда были перила – видимо, они исчезли когда-то давно и никто так и не удосужился заменить их. Пошатываясь под тяжестью ноши, неловко передвигаясь вдлинном балахоне. Инос вцепилась в ближайший ржавый прут с острыми краями и держалась за него, пока мир вокруг не перестал кружиться. Волна накатила на ступеньки, подняв фонтан брызг. Чарак снова затих.

Медленно, с опаской Инос вскарабкалась на шумный причал и огляделась, потрясенная и растерянная. Что же дальше? Зана ничего ей не объяснила, сказала только, что о ней позаботятся. Несмотря на ранний час, на причале было многолюдно: туда-сюда сновали носильщики и матросы. Мулы и лошади, повозки и даже верблюды пробирались между тюками, ящиками и связками сетей. Сотни голосов выкрикивали приказы и ругательства, а сквозь них слышались ритмичные песни грузчиков.

По какой-то нелепой причине Инос чувствовала себя в опасности, оказавшись зажатой между морем и толпой на причале, но, сделав хотя бы шаг вперед, она рисковала попасть под копыта верблюдов. Мешок тоже был нелепостью – должно быть, она выглядела словно на восемнадцатом месяце беременности, хотя мешок было бы не разглядеть под просторным балахоном. Капюшон закрывал ей глаза; стоило оступиться на ступеньках, и она свалилась бы в воду. Ради самой себя, как и ради зловредного Чарака, Инос должна найти безопасное место, но одновременно она опасалась разминуться с теми, с кем должна встретиться. Тогда она безнадежно потеряется и ей останется только вернуться во дворец и сдаться на милость Раши. Наконец, Инос решила поискать убежища за высокими козлами с развешанными на них вонючими сетями, но прежде, чем успела сдвинуться с места, голос совсем рядом произнес пароль: «Бог Странников!»

Со вздохом облегчения Инос обернулась и обнаружила, что смотрит прямо в большие светло-карие глаза. Держа в руках узду, перед ней стоял невысокий, грязный и оборванный мужчина, которого она прежде никогда не видела. Его обветренное лицо заросло розовой щетиной и хранило неприветливую гримасу.

Инос и осел осмотрели друг друга со взаимным недовольством. Отцепив от себя Чарака, Инос передала его незнакомцу. Его ухмылка сменилась гримасой ярости – в Зарке женщины были обязаны сами справляться с детьми. Пожалев, что она не в состоянии открыто выражать свое мнение, Инос каким-то образом ухитрилась взгромоздиться в седло вместе с ребенком и мешком. Мужчина ударил осла палкой и направился по дороге, то и дело дергая узду.

Через несколько минут Инос сумела приспособиться к езде на костлявой и узкой спине, покрытой ерзающей попоной. Немного успокоившись, она выглянула из-под капюшона, стараясь не смотреть на ближайшие лица, чтобы никто не заметил ее непривычных для Зарка зеленых глаз.

Корабли почти не отличались от тех, что она видела в Краснегаре, а их команды – совсем напротив. Большинство матросов составляли краснокожие джинны, но Инос заметила и загорелых импов, и каких-то низкорослых человечков с серой кожей – она решила, что это, должно быть, карлики, так как гномы выглядели более массивными. Там и сям попадались джотунны – высокие, гибкие и неизбежные в любом крупном порту Пандемии. Инос слышала крики – и оскорбительные, и насмешливые, ощущала запахи, которые могли бы занять ее на несколько часов: запахи рыбы и пряностей, скота и людей, горячего кофе и морской соли, и еще множество других, менее знакомых. Если бы не ребенок и не боязнь свалиться со спины осла, вероятно, она была бы очарована портовой суетой.

Ее проводник начал выбираться из толпы и наконец достиг строений, растянувшихся вдоль пристани. Он остановился рядом с грязным и шатким прилавком кофейни, где торговала женщина в такой же просторной одежде, как у Инос.

– Бог Странников, – произнесла она и потянулась за Чараком. По-видимому, Чарак ее не знал или наконец полюбил Инос, ибо последнее, что она услышала от него, был долгий, отчаянный рев. Что же, маленькое чудовище сослужило ей неплохую службу!

Теперь проводник Инос сменил направление, двинувшись туда, откуда они пришли, продолжая дергать веревку и периодически награждать пинками хладнокровного осла. У таинственной двери, откуда сильно пахло пряностями, он передал узду крупному бородатому мужчине и скрылся. Новый проводник даже не взглянул на Инос и медленным шагом повел осла в том же направлении.

Десять минут спустя его место занял третий мужчина. Безразлично покачиваясь на спине осла, Инос не стала рассматривать еще одного незнакомца, только мельком подумала, что сказал бы по этому поводу ее отец.

Внезапно внутренний голос подсказал ей, что она никогда толком не знала отца. Во время их последней встречи Холиндарн умирал; когда они прощались весной, Инос была еще ребенком. Им так и не удалось поговорить, как двум взрослым людям, а дети редко понимают своих родителей. Потому у Инос не было способа узнать, что подумал бы король. Она могла попытаться вести себя так, как устраивало бы отца, но не была уверена в его одобрении. Неожиданное открытие вызвало прилив скорби, и Инос задумалась, почему не понимала всего этого прежде.

Через пять минут третий мужчина остановил осла у подножия лестницы, взбирающейся по узкому каньону между строениями. Склонившись к Инос, он обдал ее запахом рыбы и произнес:

– Полезай наверх. Поверни налево, когда заметишь менестреля.

С великим облегчением Инос соскользнула с седла и поморщилась, когда веревка врезалась ей в плечи. Туго набитый мешок перекосился влево. Судя по его виду, Инос носила сразу тройню. Не поднимая головы, она взобралась по ступенькам, отшатнувшись к стене, когда стайка мальчишек пронеслась мимо, размахивая руками и пронзительно визжа.

Улица делала поворот, лестница становилась все круче, а затем вновь стала довольно пологой. Очевидно, все эти переходы были продуманы заранее. Должно быть, Азак не только рассчитал свое бегство – он был уверен, что Инос согласится сопровождать его. Инос принялась гадать, что ей делать – считать себя польщенной такой уверенностью в ее отваге или оскорбляться, ибо все эти меры предосторожности подчеркивали, как долго готовилось бегство.

Спрятаться от простого смертного не составляло труда. Каждый знал, как это сделать – надо избегать появляться там, где его могут узнать, и молчать, зная, что могут подслушать. Вычислить, где за тобой подсматривают и подслушивают, было несложно, но никто не знал, как убежать от колдуньи, каковы пределы ее способностей. Ее силы могли запросто сделать все уловки совершенно бесполезными. Возможно, ей требуется всего лишь произнести «Иносолан» перед зеркалом, чтобы увидеть беглянку. Все эти смены проводников и внешности – с ребенком и без него, на осле и пешком – могли осложнить задачу Раши только в том случае, если она должна вести поиск добычи или идти по ее следу. Очевидно, никто из сообщников не был посвящен во весь план, ни один из них не знал остальных, каждый был нанят, только чтобы выполнить несложную часть задачи. Такая продуманность впечатляла, но могла оказаться совершенно никчемной. Должно быть, Раша заливается хохотом, наблюдая всю эту комедию.

Поначалу в стенах вдоль улицы часто попадались ниши, где ремесленники и купцы разложили свои товары. Ткачи склонялись над станками, портные шили, горшечники лепили посуду, и все они одновременно болтали и спорили с уличными зеваками. Пряча лицо и злясь на свою беспомощность, Инос проталкивалась сквозь кучки хохочущих зевак. По пути ей попался лоток у пекарни, и желудок известил Инос, что готов вновь приняться за дело; она глубоко вздохнула, чувствуя, как ее рот наполняется слюной.

Ступени вновь стали круче, а улица – уже. Лавки исчезли, и только массивные, непрошибаемые на вид двери время от времени попадались в выбеленной стене. Все окна были надежно забраны решетками. Носильщики и женщины с закрытыми лицами, дети в лохмотьях и навьюченные ослы спускались навстречу; Инос то и дело толкали, временами ей приходилось останавливаться, пропуская прохожих. В Краснегаре попадались улочки и покруче, но там Инос никогда не приходилось тащить мешок с мукой вверх по склону, так, чтобы веревки врезались ей в кожу.

Даже вездесущий араккаранский бриз не проникал в этот каньон – воздух был неподвижен, а стены излучали вчерашний жар. Подобных улочек, больше похожих на коридоры, в Краснегаре было немало, но большинство из них имели крыши, и нигде не виднелось такой грязи и обилия насекомых. Каждая трещина в стенах и между камнями улицы казалась обиталищем многочисленных муравьев и жуков.

Время от времени улица разветвлялась или пересекалась с другими, но совет «лезть вверх» всегда позволял Инос выбрать нужное направление. Из переулков долетали странные звуки и запахи: стук молотков чеканщиков, запах вареной козлятины и лука, крики домашней птицы, аромат неизбежного кофе. Темные, зловещие арки ворот вели в таинственные дворики, куда Инос не испытывала желания попадать. Ей все чаще встречались небольшие ниши со скамьями, где удобно расположившись, сплетничали мужчины – но ни разу среди них не оказалось женщин. Иногда беседующие обменивались громкими замечаниями по поводу фигуры Инос.

Теперь она шла, едва переставляя ноги, обливаясь потом, отдуваясь и проклиная несносные веревки. Она не ожидала, что ей придется подниматься так высоко. Ей казалось, что она возвращается прямиком к дворцу, но высокие здания скрывали его из виду. Гавань тоже была не видна – должно быть, она осталась далеко позади. Нелепый страх заблудиться то и дело сжимал ее сердце. Ей было ведено повернуть налево, завидев менестреля, но вдруг она проглядела его в толпе? Может, он получил плату и ушел или же ему просто надоело ждать?

Или самое худшее – Раша узнала о заговоре и теперь играет с ней как кошка с мышью? Все эти таинственные, молчаливые проводники могли оказаться сообщниками колдуньи или же ею самой, сменившей обличье. Возможно, она издевается над Инос, намереваясь мучить ее часами, гоняя туда-сюда, вверх-вниз, пока та не упадет в изнеможении или веревки не перетрутся и мешок не рухнет на землю у ее ног.

Там, где древнее строение сливалось с еще более древним, у входа оказалась небольшая свободная ниша, и Инос отступила туда, чтобы передохнуть, пропуская вереницу мулов, груженных корзинами. Когда стук их копыт затих, Инос услышала слабое бряцание цитры где-то впереди. Надеясь, что это и есть потерянный менестрель, она решительно поправила перекосившийся мешок и шагнула из ниши, вознамерившись продолжить подъем и чувствуя, как ноет каждая мышца ее ног.

Она уже была готова войти под еще одну мрачную арку. когда знакомый голос произнес:

– Бог Странников

Двое мужчин стояли в густой тени, закутанные в свободные одежды, из один из них выделялся огромным ростом. Инос выбралась из толпы и улыбнулась, забыв, что ее лицо скрывает капюшон.

– И пусть Бог Рождений дарует вам легкие роды, – добавил высокий мужчина.

– И вам также, Детоубийца. А где менестрель?

– Это еще один мираж, чтобы сбить столку погоню. – Азак сверкнул улыбкой, в которой на этот раз почти не чувствовалось издевательства. – Входите и отдохните. Здесь вы в безопасности – даже от чар колдуньи.

Ты силками и ямами путь преградил,

По которому я беззаботно бродил

Ты отрекся от зла, наводнившего мир,

И оплошность коварно во грех мне вменил

Фицджеральд. Рубай Омара Хайяма (80, 1879)

Часть седьмая Рассвет пустоты

Наконец наступило утро, а Рэп был еще жив – по край ней мере, так ему казалось. Несколько раз за ночь он при ходил в себя, но не часто – впрочем, это было даже к лучшему. Его голова словно раскалывалась пополам, в волосах запеклась кровь. Левая щиколотка распухла так, что размером превосходила голову.

Он упал с крутого склона к подножию холма. Там, позади дома, оказалась очень узкая щель, откуда камни были вынуты, чтобы расчистить место. Щель заросла корнями, ветками и была забита мусором. Над головой виднелся клочок неба – в дыру, которую проделал Рэп, провалившись в нечто вроде выгребной ямы или колодца, выложенного раскрошившимися кирпичами. Что бы ни содержала яма прежде, теперь ее заполняли грязь, прелые листья и Рэп.

На дне оказалось и немного застоялой воды, а к рассвету Рэп пришел в такое отчаяние, что сумел глотнуть ее. Ходьба представляла собой основное затруднение. Он никогда не думал о том, сколько костей находится в щиколотке человека а теперь в его левой ноге оказалось на две кости больше, чем в правой.

Выбравшись из-под щебня, который упал следом за ним, едва не похоронив, Рэп поднялся на ноги. Он громко застонал от боли, прислонился к стене, дожидаясь, пока приступ утихнет, а затем стал рыться в мусоре, отыскивая пропавшую сандалию. Движения причиняли ему больше мук, чем он рассчитывал; Рэп проклинал собственную слабость. С доводящей до безумия медлительностью он прополз по узкому каньону, отделявшему заднюю стену строения с одной стороны от естественной каменной стены – с другой. Обе они казались чуть наклоненными влево, но больше дальновидению ничего не удавалось уловить.

Он достиг угла и прохода между двумя строениями – такого узкого, что протискиваться в него пришлось боком. Доски в стенах были грубо отесаны, и Рэп сумел вытянуть руки и найти для них опору, таким образом избавив ногу от лишнего веса. Затем он достиг улицы, и акробатические трюки оказались бесполезными.

Ему следовало прихватить с собой толстую ветку, чтобы опираться на нее, как на трость, а он не подумал об этом.

Рэп стоял на одной ноге, счищая с одежды грязь и обследуя гавань Мильфлера. В ней уже бурлили толпы, но менее многочисленные, чем вчера на базаре. Солнце встало, хотя еще скрывалось за высоким мысом, там, где возвышался под волшебным щитом дворец проконсула. Рэп пожалел, что не может обуздать свое ясновидение, ибо оно пыталось осмотреть рыбачьи лодки у причалов, таверны и лавки вдоль ближайших улиц. Почему-то все вокруг казалось Рэпу смешенным влево.

Вскоре он понял: с его глазами что-то случилось. Все вокруг плыло как в тумане. Отчасти глаза были наполнены слезами от боли, но это было еще не все. Повсюду, куда бы он ни посмотрел, он видел солнечный блеск, словно весь мир был сделан из воды и отражал лучи. Он ощупал пальцами шишку на голове. Пальцы перепачкала кровь, по-прежнему сочащаяся из раны. Плохо! Ничто не вызывает таких подозрений, как вид крови.

Дорога, ведущая всего в две стороны, была не самым подходящим местом для беглеца, но выбирать не приходилось. Справа от Рэпа располагался дворец и башня волшебника – бегство в ту сторону было равносильно самоубийству, и потому он повернул налево. Если сравнить мыс с рукой, а весь остров – с телом, то он находился в подмышке напротив невысоких лодочных причалов. В левой стороне было легче спрятаться, но большие корабли находились справа, неподалеку от великанского «локтя» и прямо под башней волшебника, которую Тинал назвал Бельведером. Единственный способ выбраться с Феерии – попасть на одно из крупных судов. Бог Жалости, как же он голоден! Голова болела все сильнее, и Рэп подозревал, что у него путаются мысли.

Когда здоровая нога принялась жаловаться, что не в состоянии вечно удерживать хозяина, Рэп решил перейти к действиям, приведя себя – в приемлемый вид. Справа от него, через дорогу, находился целый океан воды, и, наверное, она была теплой – Рэп видел, как в ней плещутся дети.

Он сделал глубокий вдох и сдвинулся с места, вознамерившись дохромать до воды. Должно быть, так он и поступил, поскольку некоторое время спустя обнаружил, что сидит на каменной скамье у берега. Боль то и дело вонзала раскаленные когти в щиколотку, он вспотел так, что мог бы смыть грязь без воды. Но Рэп не помнил, как добрался сюда. Способен ли человек ходить в обмороке?

Солнце уже поднялось над хребтом, где высился дворец а море приобрело более насыщенный оттенок, чем в Краснегаре, но рыбачьи лодки выглядели одинаково, как и чайки – нахальные, шумные и грациозные в полете. Запах соли водорослей и рыбы тоже ничем не отличался, но за спиной Рэпа по улице громыхало слишком много повозок, тележек и фургонов.

Чувство тоски по дому лишь усилило его муки.

Начинался прилив. Улица находилась на некотором расстоянии от берега и была выложена массивными глыбами белого камня. Камень выглядел старым и вытертым, но, разумеется, пристань в Мильфлере с таким же успехом могла иметь волшебное происхождение, как замок Иниссо и дамба в Краснегаре. Рыбачьи лодки были привязаны к покрытым тиной деревянным причалам.

Справа от Рэпа каменная лестница сбегала к морю. Там играли пятеро или шестеро мальчишек, ныряя в воду. Похоже, это была забава детей из богатых семей: в их возрасте Рэп чистил конюшни. Эта мысль заставила его взглянуть на белый пляж и большие дома на берегу залива. Там резвились в воде дети и даже взрослые, на волнах покачивались яхты.

Да, это море мало походило на Зимний океан! Рэп поднялся и заковылял к лестнице. Опираясь на перила, он медленно брел вниз, подолгу задерживаясь на каждой ступеньке. Мальчишки удивленно поглядывали на него и вскоре ушли. Не раздеваясь, он зашел в воду по шею, и она оказалась приятно освежающей, ласкала его синяки и царапины. Он нырнул с головой, поморщившись, когда рану защипало от соленой воды, но вскоре пощипывание прекратилось. Покачиваясь на волнах, он наблюдал за чайками и колышущимися в воде водорослями и жалел, что в голове у него гудит так сильно, а глаза отказываются служить. Ясновидение по-прежнему утверждало, что море наклонено влево.

Должно быть, он заснул, потому что вдруг поперхнулся и закашлялся, чуть не утонув. Кто пришел бы ему на помощь? Вероятно, ни один житель Мильфлера не поверит, что мужчина может не уметь плавать.

Он подтянулся, схватившись за перила, взобрался по лестнице и добрел до каменной скамьи. Она уже раскалилась, как решетка в камине, и потому Рэп порадовался, что на нем сырая одежда. Надо дать щиколотке отдых и дождаться, когда зрение сфокусируется. Каждый удар сердца отдавался у него в голове, и в такт им вспыхивала картина перед глазами. Но, по крайней мере, рана перестала кровоточить, а татуировки были обращены к морю и не привлекали внимания прохожих.

Он просидел на скамье довольно долго, гадая, когда выдаст себя, когда кто-нибудь подойдет и пожелает узнать, почему он сидит без дела, пока остальные работают. А может, прежде он умрет с голоду. Ну почему он упал и сломал ногу?

Впервые за несколько месяцев Рэп остался в полном одиночестве, и это ощущение неожиданно оказалось неприятным. Когда он был пастухом, то по нескольку дней жил один, так почему же теперь одиночество тревожит его? Одинокий мальчишка гораздо быстрее начинает вести себя как подобает мужчине!

Рэп обнаружил, что тоскует по Маленькому Цыпленку, и посоветовал себе не сходить с ума. Гоблин поклялся убить его самыми изощренными способами, так что его смерть следовало считать хорошей новостью, а не плохой. Вероятно, скорбь Рэпа была вызвана лишь угрызениями совести: он оставил Маленького Цыпленка сражаться в одиночку. Впрочем, гоблин самостоятельно решился напасть на вооруженных воинов.

А может, нет?

Скольких воинов уложил гоблин, прежде чем они в свою очередь разделались с ним? Почему все эти люди сломали ряды и бросились вниз по тропе? По коже Рэпа побежали мурашки, едва он подумал о вмешательстве магии. Легионеры истребили жителей лесной деревни. Одна уцелевшая девочка умерла, передав что-то Маленькому Цыпленку – возможно, свое имя или же волшебное слово, умерла без какой-либо видимой причины. Естественным талантом гоблина была физическая сила, которой теперь помогало волшебство, а солдаты сами поспешили найти свою смерть. Может, именно они напали на деревню? Неужели волшебство феери стремилось отомстить за них?

На искрящуюся под солнцем воду было больно смотреть, кроме того, зрение Рэпа совсем затуманилось. Он решил, что предмет, приближающийся к берегу, – голова морского котика. Затем он прищурился, напряг глаза и догадался, что это плывет человек.

Ему еще не доводилось видеть, как плавают люди. Очевидно, плавали они медленнее, чем ходили, и при этом затрачивали немало усилий, ибо, когда пловец достиг ступеней и поднялся по ним, он громко отдувался. Помедлив немного, он зашагал к скамье, еще отряхиваясь, отдуваясь и выжимая воду из волос – светлых, свисающих до плеч. Для джотунна пловец был слишком мал ростом и широк в плечах.

Хотя Рэп уже смирился с тем, что в теплом климате мужчины даже в городе могут ходить с обнаженным торсом, он был потрясен скудным одеянием подошедшего. Эта тряпка вокруг бедер была попросту неприличной. И не слишком практичной – поэтому, когда мужчина подошел к другой стороне скамейки, чтобы сесть, Рэп поспешил предупредить его:

– Осторожнее! Камень горячий!

Мужчина остановился и взглянул на него поверх серебристых усов, достаточно пышных, чтобы использовать их вместо метлы. Его облик дополняли бронзовая кожа и светлые, как у белого медведя, волосы. Глаза незнакомца были бледными, как северное небо – цвета сероватого тумана со слабым оттенком голубизны. Он внимательно осмотрел Рэпа.

– Слишком горячий для меня? А для тебя?

– Нет! Прошу прощения! Я имел в виду совсем другое!

– Ты считаешь меня дураком?

Рэп не подозревал, что способен так усиленно потеть, как в последующие несколько минут, – при том, что он ощущал ледяной холод.

– Ни в коем случае. Мне следовало заметить, что вы идете босиком – значит, знаете, что делаете. Я не хотел вас обидеть, но ошибся, посчитав своим долгом дать вам совет…

Джотунн разочарованно пожал плечами. Он сел, намеренно прислонившись к спинке скамьи и раскинув на ней руки, и при этом не поморщился от прикосновения к раскаленному камню, хотя не спускал с Рэпа глаз, словно ожидая дальнейших замечаний.

Джотуннов было опасно злить и в Краснегаре – даже таких близких друзей Рэпа, как Крат и Гит. Ему следовало помнить, что эти кочевники и моряки превращаются в маньяков, особенно когда возвращаются домой после долгих странствий. В портовых тавернах Краснегара лилось больше крови, чем пива. Даже его попытку подняться и уйти джотунн мог счесть оскорблением.

Вот сейчас Маленький Цыпленок пришелся бы кстати.

Не сводя невидящих глаз с лодчонок, плавающих по заливу, Рэп мысленно изучал соседа. Под солнцем кожа джотуннов розовела, затем начинала облезать – Рэпу еще не случалось видеть такого бронзового джотунна, кожа которого оттенком напоминала бы бронзовую кожу фавнов. Обычно можно было поручиться, что мужчина-джотунн – матрос, а в этом случае догадку подтверждали татуировки непристойного или эротического характера на предплечьях и кистях рук. Джотунн разглядывал Рэпа с нескрываемым любопытством человека, который любит лезть не в свои дела, причем лезть настырно и грубо. Суставы его пальцев были искривлены и разбиты в драках, но на остром лице не оказалось ни единого шрама.

– Что это у тебя вокруг глаз, парень?

– Гоблинские татуировки.

– С ними ты похож на придурковатого енота.

– Вы правы, сэр. Но я не виноват. Когда их сделали, я был без сознания. Мужчина вздохнул.

– Значит, ты не отбивался.

– Нет. Я сдался.

Матрос застонал и отвернулся. Некоторое время оба сидящих на скамье молчали. Постепенно Рэп начал дышать свободнее. Даже будучи здоровым, он не увлекался драками.

Затем джотунн вновь принялся разглядывать его.

– А ты не чистокровный фавн. У тебя челюсть, как у джотунна.

Ответить, что это не его дело?

– Мой отец был джотунном, а мать – из фавнов.

– Ее, конечно, изнасиловали?

– Должно быть. Но потом отец женился на ней.

– Повезло девчонке.

Матрос заложил руки за голову и перевел взгляд на гавань. Рэп был бы рад прийти в ярость, но ярость в эту минуту оказалась для него непозволительной роскошью. И потом, этот человек мог помочь ему – если в конце концов он поймет, что Рэп не питает пристрастия к поединкам.

Так что в следующий раз разговор возобновил Рэп. Джотунн уже обсох, и теперь его кожа поблескивала, словно шелк.

– Меня зовут Рэп.

Локти взмахнули вверх и вниз, как крылья приземляющейся чайки. Потускневшие глаза со скучающим выражением обратились на Рэпа.

– А мне какое дело, недоносок?

– Прошу прощения. Джотунн хмыкнул.

– Я – Гатмор, первый помощник с «Танцора гроз».

– Мне бы хотелось добраться до материка.

– До какого места?

– Если можно – до Зарка, но сойдет любое место. Обветренная кожа вокруг глаз матроса собралась в насмешливые морщины.

– А потом ты пешком отправишься в Зарк?

– Да.

– Думаешь, там тебя дождутся?

– Я не прочь поработать. Я буду грести, если понадобится.

– Держу пари, так оно и будет! Впрочем, неплохая попытка.

– Я вас не понимаю…

– Таможенники все объяснят, парень. – Он опустил руки, словно собираясь встать.

– Я так ничего и не понял! Мне нельзя рассчитывать на место матроса?

Гатмор с любопытством оглядел его.

– А ты грохнулся головой сильнее, чем я думал. Или пробыл здесь совсем недолго. На вывоз рабов с Феерии введены большие – нет, громадные – налоги. И на ввоз тоже. Впрочем, слово «налоги» тут не слишком подходит.

– Но я не раб!

– Разумеется, нет! В Империи рабство запрещено, об этом всем известно. Мерзость какая – рабство! Потому ты и сбежал, и потому таможенникам точно известно, сколько у нас гребцов было по прибытии и сколько вольных членов экипажа. Они позаботятся, чтобы мы отправились обратно с тем же числом людей на борту – не больше и не меньше.

Он помедлил, словно спрашивая, удовлетворен ли Рэп ответом.

– Меня выбросило сюда после кораблекрушения!

– С какого корабля?

– Э-э… с «Ледяного дракона».

– Откуда?

– Из Краснегара.

– Кто хозяин?

– Крандербад.

– Груз?

– Ну…

Гатмор рассмеялся:

– Славная попытка, недоносок. Ты не отличишь и трос от бушприта! Возвращайся лучше на рисовые поля – там безопаснее. – Он встал и потянулся, как разнежившийся на солнышке кот.

– А может, вы обменяете меня? На какого-нибудь старика? Тогда число сойдется!

Улыбка Гатмора сменилась леденящей кровь гримасой.

– А что мы скажем его жене, когда придем домой? Думаешь, она согласится принять молокососа вместо мужчины? Что мы будем делать, если ты удерешь? Ты считаешь, мы держим рабов?

– Нет! Вовсе нет!

На лице Гатмора появилось недоверчивое выражение. Он подступил ближе, словно намереваясь сломать противнику несколько костей из принципа. Но затем он заметил лиловую опухоль на ноге Рэпа, пониже штанины.

Он нахмурился.

– Тебе когда-нибудь случалось грести?

– Нет, сэр. Матрос кивнул.

– При гребле нужны не только руки, но и ноги. Тебе еще попадет – за то, что ты испортил имущество хозяина.

Усмехнувшись, он подошел к краю причала и поднял руки над головой, но тут же опустил их и оглянулся.

– Я не говорю, что никогда не нарушал законы, бродяга. Я джотунн, и у меня свои правила. Но я не такой идиот, чтобы помнить о них здесь – а тем более ради полуживого полукровки. – Он подпрыгнул, согнулся и бросился в воду. Рэп не услышал всплеска, но спустя минуту увидел среди волн беловолосую голову и бронзовые руки, раздвигающие воду. Матрос возвращался на свой корабль.

Вот и все. Рэп глубоко вздохнул и попытался расслабиться. И все же… в этом матросе было что-то знакомое. Может, его походка? Рэп пожалел, что не спросил этого человека, бывал ли он в Краснегаре.

Нет, скорее всего, это игра воображения. Он все выдумал. У него перепутались мысли от удара по голове. Гатмор – всего лишь заурядный джотунн. Вряд ли Рэп встречался с ним прежде.

В Зарке косо поглядывали на женщин, которые осмеливались есть в присутствии мужчин, и потому Инос села на подушки лицом к кустам, скрестив ноги. Освободившись от мешка с мукой, она переоделась в более чистый и тонкий чаддар, но намеренно оставила волосы неприкрытыми и распущенными. Медовые лепешки, засахаренные фрукты, крепчайший сладкий кофе, пирожки с сытной начинкой… Она проголодалась.

За ее спиной Азак и шейх потягивали кофе и вели сдержанную беседу – достаточно громко, чтобы Инос слышала ее. Пчелы и колибри порхали под навесом веток, раскачиваемых ветром. Вместе с ветками плясали тени на земле. В углу под деревом, осыпанным розовыми бутонами, журчал фонтан; в воздухе разносился сладкий аромат цветов.

С одной стороны сад плавно переходил во двор, а двор – в дом; с противоположной шла колоннада, увитая вьющимися растениями. А дальше виднелись ряды крыш и серебристая гладь залива, сияющая под солнцем. Эта тихая гавань среди шумного города была прелестнейшим уголком, какой доводилось видеть Инос. Даже в роскоши дворца ей не встречалось ничего подобного.

Азак рассказывал обо всем, что было ему известно о Краснегаре и вмешательстве Раши в дела этого северного королевства. Очевидно, они с шейхом беседовали и прежде, но не столь продолжительно. Один или два раза шейх задавал осторожные вопросы, но в основном слушал молча.

Рассказ подошел к концу, и одновременно Инос утолила голод. Она допила остатки кофе и повернулась, чтобы присоединиться к разговору, чувствуя себя значительно лучше.

– Я что-нибудь упустил? – спросил Азак с мрачным видом, и Инос не осмелилась умалять его усилия.

– По-моему, нет, – отозвалась она.

Оба мужчины сидели на подушках, скрестив ноги, как Инос. Они были одеты для путешествия по пустыне. Роскошь султанских одежд Азак сменил на свободный кибр из грубой грязноватой ткани, подпоясанный простой веревкой и достаточно просторный. Инос с изумлением заметила, как удобно он чувствует себя в такой позе.

Его пожилым собеседником был шейх Элкарас – полностью его сложное имя с многочисленными «ак» Инос не сумела запомнить. Для джинна он был невысоким, но довольно тучным под разноцветным, как радуга, халатом. Его широкое красноватое лицо почти полностью скрывала пышная белоснежная борода и еще более пышные усы; а таких густых и белых бровей, как у него, Инос еще никогда не видела. Несмотря на присутствие султана, сбежавшего от опасной колдуньи, шейх Элкарас держался с поразительным хладнокровием. Очевидно, он был преуспевающим и богатым человеком – на пухлых пальцах сверкали перстни, за пояс был заткнут кривой нож с усыпанной драгоценными камнями рукояткой. Свой дом он обставил со вкусом и роскошью, и Инос уже заметила, как много людей здесь обитает – ей прислуживали две смешливые и изумительно красивые внучки хозяина, дом охраняло множество суровых на вид молодых стражников.

Старик одарил Инос едва заметной мимолетной улыбкой и снова принялся разглядывать собственные руки, любуясь перстнями. Солнце светило ему в спину, и потому на его лицо падала тень от кефи, густо расшитого золотой и серебряной нитью. На обруче, удерживающем кефи на голове, поблескивали четыре огромных рубина. По сравнению с нарядом хозяина дома одеяние Азака больше всего напоминало старый мешок, перевязанный обрывком тряпки.

– Эта тетя – непредвиденное осложнение, – наконец заметил Элкарас.

– Но неизбежное, – отозвался Азак, бросив укоризненный взгляд на Инос.

Последовала пауза – шейх явно не любил спешить.

– Разумеется, но она оставит еще один след, а у нас нет времени тщательно продумать ее бегство. – Он подкрепил свои слова жестом пухлой руки.

– И потом, задерживаться опасно, – подтвердил Азак. – Если эта распутница уже заметила наше отсутствие, она может начать погоню. Но как мне сказали, задержки не избежать.

Старик кивнул, не поднимая головы.

– Пожалуй, мы сумеем обратить обстоятельства в нашу пользу.

Инос знала, что ей следует с подозрением относиться к этому неожиданному – и неизвестно откуда взявшемуся – союзнику, но почему-то Элкарас напоминал ей отца. Его спокойствие вселяло надежду, и, очевидно, Азак доверял ему. Азак, не доверяющий никому на свете!

– Те, кто помогал тебе, исчезли благополучно? – обратился старик к своим рукам.

– Только одна из них могла бы сказать что-нибудь существенное, – ответил Азак. – У нее есть родственники в Трагге; с тех пор как умерла ее мать, она продолжала поддерживать их. Ее охотно примут там.

Элкарас снова неторопливо кивнул.

Значит, Зана – только сводная сестра Азака, как Инос и следовало догадаться, учитывая огромную разницу в возрасте.

– А как насчет Кара? – спросила она. – Он знает? Азак нахмурился, но тут же морщины на его лбу разгладились.

– Он ничего не знает. Я объяснил ему, что последую примеру Атараза.

Инос подождала вопроса от шейха, но он понимающе улыбнулся.

– Его было сложно убедить? – продолжала расспросы она.

– Просто эта затея может оказаться опасной для Кара, – ответил Азак, – но это наша главная надежда. Мои братья наверняка поверят ему, и, может, поверит даже сама шлюха. Султан Атараз был могущественным правителем прошлого, завоевателем половины Зарка, выдающимся даже среди моих предшественников. Но во время своего правления он вдруг исчез.

После минутных раздраженных размышлений Инос спросила:

– И вернулся так же неожиданно лишь после того, как его преемник появился и получил поддержку?

Улыбка Азака была такой же убийственной, как у Кара, даже когда она выражала насмешку.

– Вот именно. С тех пор к этой уловке прибегали несколько раз – зачастую с успехом. Очевидно, ее можно обратить против нас, но пройдет некоторое время, прежде чем найдутся добровольцы, пожелавшие заменить меня.

Наступила тишина. Оба мужчины уставились на траву, по-видимому погрузившись в размышления, и никто из них не выражал желания посвятить в свои мысли Инос или растолковать ей, где Кэйд, почему здесь безопасно, куда направятся беглецы.

– Надеюсь, – произнесла она, – путешествие моей тетушки будет менее утомительным, чем мое?

– Ее сюда не привезут, – спокойно отозвался Азак. – Не беспокойтесь.

Если он считал, что насмешки заставят Иносолан прекратить расспросы, то он весьма заблуждался.

Шейх, казалось, обладал терпением камня, а Азак непривычно расслабился. Инос гадала, какого Азака сейчас видит перед собой – безумного наездника, способного мчаться по каменистой местности головокружительным галопом, или осторожного правителя, который прячет инжир в рукаве, чтобы подданные его не отравили. Кроме того, ее мучил вопрос, бывал ли Азак когда-нибудь в городе, и она не могла удержаться, сравнивая его правление с отцовским. Если бы кто-нибудь намекнул Холиндарну, что ему нужна охрана – или хотя бы меч – во время прогулок по своим владениям, этот человек выставил бы себя на посмешище. Инос признавала: она не понимает Азака и, возможно, влипла во что-нибудь похуже, чем ожидала. Вероятно, ее предположения были справедливы.

– Вы запланировали побег еще до нашего разговора вчера вечером? – спросила она. Азак нахмурился.

– В общих чертах. Шейх Элкарас представился мне не так давно и предложил свои услуги. Я уже давно обдумывал мысль о побеге, но склонялся к тому, что мне следует отправить в Империю Кара. – Ироническая улыбка исказила его лицо, и Инос заметила, что султан не побрился. – Окончательное решение я принял благодаря вашему дару убеждения.

Инос склонила голову, насмешливо принимая комплимент и думая, что не осмелилась бы довериться Кару – и, должно быть, Азаку тоже, – если бы на нем не лежало заклятие колдуньи.

– Вы недавно говорили, что здесь я недосягаема для колдуньи, – напомнила она.

Султан пренебрежительно скривился.

– Я разболтался, как женщина.

– Слишком поздно брать свои слова обратно, – заявила Инос. – Что вы имели в виду?

Азак взглянул на шейха, который по-прежнему перебирал свои перстни.

– Колдовство – великое зло, – наконец произнес старик. – Но это всего лишь один из самых сильных видов волшебства. Есть и магия, менее могущественная, и…

– О словах силы мне известно. Зная четыре слова, человек становится колдуном или волшебником, три – магом и… – Инос заметила яростный взгляд Азака и поняла, что напрасно перебила шейха. – Прошу прошения… ваша честь… – Как же принято обращаться к шейхам? В Кинвэйле ей не встречалось ни единого. – Прошу вас простить мою дерзость и продолжать.

Некоторое время шейх хмурился, глядя на руки. Его густые брови нависли над глазами. Наконец он продолжил мягким тоном:

– Если вам уже известно об этих словах, моя задача упрощается. Но, возможно, вы не знаете, что таинственные силы есть в каждом из нас и вокруг нас. В Алакарне у меня есть писец, который ловко управляется с числами: он может сложить столбик высотой в целую страницу, едва взглянув на него. Его отец служил моему отцу и умел лучше всех в Зарке лечить заболевших верблюдов. Очевидно, их семья владеет словом силы.

Как и ее семья! Инос вспомнила, что, споря с Рашей сразу же после прибытия в Зарк, в запале случайно упомянула о словах.

– В сущности, я уверен в этом, – добавил Элкарас. Он протянул руку, на которой под солнцем поблескивали камни. – Что это за камень? – Он выставил пухлый палец, сияющий особенно ярко.

Инос пригляделась.

– Опал, верно? – Камень был крупным, но отливал млечным блеском, а не имел той переливчатой игры огня, за которую ценится опал. Он был вставлен в простую серебряную истертую оправу. Среди десятка рубинов, алмазов и сапфиров этот камень казался наименее заметным. – Это магическое кольцо?

– Колдовское! – тут же поправил старик. – Оно принадлежало моему прадеду. Где и когда он его взял, мне неизвестно.

– Оно помогает обнаружить колдовство? Вероятно, ей не следовало задавать этот вопрос – Элкарас отозвался раздраженным вздохом:

– Да. Когда писец, о котором я вам рассказывал, совершает чудеса с цифрами, этот камень светится зеленым огнем – причем та его сторона, которая ближе к писцу.

– А я думала, слова силы нельзя обнаружить с помощью магии. – Инос вдруг почувствовала тревогу. Она задумалась, когда и каким образом сможет вызвать зеленый огонь в глубинах этого мутного камня, а может, уже сделала это. Поскольку до сих пор слово, переданное отцом, не принесло ей пользы, казалось несправедливым, что оно постоянно подвергает Инос опасности.

– Слова нельзя выявить даже с помощью колдовства, – согласился Элкарас. – Это правда. Но их применение можно обнаружить.

– Расскажи ей про моего деда, великий, – предложил Азак. – Моего блаженной памяти деда. – Он обратил к Инос лицемерный взгляд, словно запрещая ей высказываться по этому поводу.

– Да, блаженной памяти. – Шейх вздохнул. – Благодетель, о котором глубоко скорбели… я питаю к нему искреннее уважение, ваше величество.

– Я не в обиде. Мы же договорились.

– Верно, Убийца Львов. Он был могущественным человеком. Ваше знакомство с волшебством простирается до понимания способностей адепта? – Вопрос был обращен к коленям Инос: уже начиная разбираться в тонкостях поведения шейха, Инос поняла – это все равно как если бы он взглянул ей прямо в глаза.

– Кажется, адепт обладает каким-то одним талантом, – отозвалась Инос, припоминая слова Раши.

– Вот именно. Покойный султан Зоразак был адептом. Нередко я прогуливался мимо дворца по вечерам и видел, как камень в моем кольце вспыхивает желтым цветом.

Азак грубо усмехнулся:

– Полагаю, это бывало поздно вечером?

Шейх улыбнулся, слегка повернувшись в его сторону.

– Иногда. Его силы были легендарными. Но даже когда он ездил верхом, я видел свидетельство его принадлежности к адептам.

– Да, он был безупречным всадником, – печально согласился Азак.

– А Раша?.. – начала Инос.

Еще одна раздраженная пауза подсказала ей, что она вновь поспешила. Журчал фонтан, листья над головой деловито шелестели. Откуда-то издалека доносился детский плач. Инос не сдалась.

– Какой цвет придает вашему кольцу Раша, великий?

– Красный, – сердито ответил старик. – И притом очень яркий. Даже здесь, вдали от дворца, я могу узнать, когда она начинает колдовать. Можете представить себе мою тревогу, когда я впервые узнал, что в Араккаране есть волшебница.

– Вы же сказали, что волшебство окружает нас.

– Нет! – фыркнул шейх. – Я говорил, что нас окружают таинственные силы. Прежде мне еще не случалось узнавать о колдунах, хотя отец говорил, что с ним такое бывало. В Алакарне мое кольцо часто вспыхивает – должно быть, там найдется несколько магов, и мне известно о двух адептах, а также гениях. Даже здесь, в Араккаране, я насчитал по меньшей мере трех гениев.

Неужели хитрый старик угрожал ей? Инос не знала наверняка. Он даже не смотрел в ее сторону и потому не мог заметить ее беспокойство. Инос спросила:

– Тогда почему бы вам не собрать слова и не стать колдуном?

– Почему бы вам не стать блудницей и не разбогатеть?

Инос забормотала извинения, недовольная блеском насмешки в красных глазах Азака. По-видимому, слова Инос смягчили Элкараса или же он удовлетворился, оскорбив ее. Старик усмехнулся, солнечные лучи играли на гранях рубинов, украшавших его головной убор.

– Такое воровство – не только безнравственный поступок, но и весьма трудная задача. Краткая вспышка не позволяет точно определить местонахождение человека. К примеру, когда я говорю, что мне известно об адептах, я имею в виду всего лишь то, что в некоторых деревнях мое кольцо начинает светиться желтым блеском. С араккаранскими гениями я незнаком. Вот опять! Видели?

– Нет, великий.

Азак тоже нахмурился и покачал головой.

– Да, вспышка была едва уловимой, – подтвердил Элкарас, – но несомненно зеленой – значит, ее источник где-то далеко. Должно быть, внизу, у гавани. – И чтобы отметить находку, он налил себе еще кофе.

Указанное стариком направление было противоположным от Инос – значит, если сигнал и появился, то вызвал его другой. Инос решила, что ей не по душе этот старец и его кольцо. Оно могло представлять угрозу для Инос, если ее слово силы вдруг начнет действовать. Она начала испытывать серьезные сомнения насчет султана и его чересчур сложных интриг.

– Значит, когда вы говорили мне, что здесь я буду в безопасности, вы имели в виду всего лишь кольцо шейха? Азак с усмешкой кивнул.

– Вероятно, я переоценил ситуацию, испытав безграничную радость, вызванную вашим благополучным прибытием, ваше величество.

Ну и ладно!

– Но это все? – повторила Инос. – Кольцо, выявляющее магию, – и больше ничего?

В какую идиотскую затею она ввязалась? Инос задумалась, удастся ли Кэйд сбежать из дворца. Возможно, она уже пересекает гавань в какой-нибудь вонючей посудине. Неужели Раше до сих пор не пришло в голову понаблюдать за кавалькадой,движущейся к северу от залива?

Или же колдунья сейчас катается по полу, хохоча над причудами наивных заговорщиков?

– А у вас не найдется волшебного зонтика, великий? – спросила Инос. – По-моему, именно он нам сейчас понадобится. Я понимаю, какую помощь ваше кольцо может оказать на базаре, во время торговли: если оно будет вспыхивать каждый раз, как только ваш собеседник открывает рот, тогда вам лучше совершить покупку где-нибудь в другом месте. Но у меня – у нас – сейчас совсем другие задачи! – Она поняла, что готова сорваться на крик, и поспешила вернуть голосу королевское достоинство. – Мы пытаемся сбежать от колдуньи. Не понимаю, чем нам может помочь ваше кольцо. Предположим, мы доберемся до гавани и попадем на корабль, а в этот миг ваше кольцо вспыхнет красным огнем. Это будет означать, что колдунья обнаружила нас, верно? И тогда все усилия пойдут прахом…

– Мы не попадем на корабль, – заявил Азак, наливая кофе из серебряного кофейника.

– Вот как?

– Это слишком очевидный путь. Нас будет очень просто отыскать.

– Но как же тогда… – Инос пришел в голову единственный другой выход, и ей сразу же расхотелось размышлять о нем.

– Конечно, на верблюдах. – Ироническая усмешка тронула уголки губ Азака. – Каждый день гавань покидает десяток кораблей – половина плывет на север, половина на юг. С другой стороны, множество караванов верблюдов, мулов и повозок уходят из Араккарана в сотне различных направлений, оставляя уйму следов. В этой паутине мы растворимся бесследно.

Азак предполагал, что Раше понадобится осматривать каждого путника в отдельности, но если он ошибался и недооценивал ее силы, тогда бегство было совершенно бесполезным. «Под лежачий камень вода не течет» – еще один из девизов Рэпа.

Элкарас негромко хохотнул.

– Я купец, мой караван уже готов в путь. Каждую весну, еще задолго до вашего рождения, дитя, я совершал ежегодное путешествие в Алакарну.

Каждую весну? Но уже близится лето.

– Почему же не зимой? Ответом был терпеливый вздох.

– Зимой верблюды становятся опасными и неуправляемыми. – Если шейх и улыбался, то Инос этого не заметила. Его опущенная голова раздражала Инос. Но старик не смотрел не только на нее, но и на Азака.

– Именно об этой возможности и поведал мне великий, – вставил Азак, словно объясняя суть дела маленькому, не слишком смышленому ребенку.

Инос попыталась представить себе Кэйд балансирующей на головокружительной высоте верблюжьей спины и застонала.

– Сколько же продлится путешествие? Старик пожат пухлыми плечами.

– Если бегство пройдет успешно – месяца три.

– Три месяца? – Инос ошеломленно уставилась на Азака. – Вы готовы покинуть страну на целых три месяца?

– Так мы попадем в Алакарну. – Азак явно издевался. – Караванные пути – самые краткие пути между двумя городами.

– Обычно я перехожу Агонисты через перевал Гонт, – пояснил Элкарас. – направляюсь к северу через Срединную пустыню, заезжаю на изумрудные копи, а затем поворачиваю на юг, к предгорьям Прогнет. Иногда времени уходит больше, иногда – меньше.

– Но Хаб, конечно, находится гораздо дальше, – добавил Азак.

Они издевались над Инос, а она думала только о трех месяцах пути верхом на верблюде. Бедная Кэйд! Впрочем, путешествие по пустыне на верблюде вряд ли будет тяжелее поездки через тайгу на лошади. А Раша не найдет их в пустыне, если только не поймет, как они безумны.

– Как я уже сказал, – продолжил шейх, словно уловив ее мысли, – присутствие вашей тетушки может оказать нам помощь. Зная, что она с нами, колдунья будет менее пристально следить за верблюдами.

Зато Инос точно знала, как отнесется к ним Кэйд. Она храбро улыбнется и будет уверять, что всегда мечтала пересечь пустыню верхом на верблюде.

– Где находится Алакарна? – сдавленно спросила она и заметила удовлетворенную ухмылку Азака, словно ее невежество не было для него новостью. Шейх вновь принялся играть перстнями.

– Почти точно на запад отсюда, у моря Слез. Значит, по другую сторону от Зарка.

– И что же там, в Алакарне?

– Ничего. Оттуда мы поплывем.

– Куда?

– В Кобл, – раздраженно ответил Азак. – Это в Империи. А затем сушей доберемся до Хаба и Четверки.

Это безумие! Три месяца на верблюдах, а затем еще столько же – в пути до Хаба? К тому времени участь Краснегара будет давно решена. Хранители воспримут жалобу Инос как исторический курьез. Возможно, чутье не подвело Кэйд, и Раша, при всех ее недостатках, – единственная надежда. Три месяца!

Но поворачивать назад было уже поздно. Будь Инос одна, она, возможно, сумела бы проскользнуть во дворец и избежать наказания, оправдываясь невинностью и глупостью молодости, но Раша наверняка придумает какую-нибудь ужасную пытку для Азака за попытку обмануть ее, да и шейх может поплатиться за свою помощь.

Бог Безумия!

Кэйд всегда обвиняла ее в упрямстве. К чему же привело ее упрямство на этот раз?

Внезапно Инос заметила, что Азак еле заметно подмигнул ей. Это было так несвойственно ему, что на мгновение Инос решила, что ошиблась. Ну разумеется! Он вновь запутывал следы. Элкарас был еще одним следом, заводящим в тупик, как и осел.

– Пожалуй, это будет любопытное путешествие, – смилостивилась Инос.

Мальчик лет шести с кожей цвета ржавчины подбежал к ним по траве. Широко раскрытыми глазами он взглянул на Азака, игнорировал Инос и упал на колени перед шейхом, склонив голову с шапкой кудрей, пламенеющих, как отполированная медь. Протянув руку, Элкарас любовно потрепал мальчика по кудрям.

– Ну что, надежда моего дома?

Мальчик выпалил ответ на едином дыхании:

– Великий-мой-отец-велел-передать-тебе-что-все-готово!

– Отлично! – Элкарас приподнял локоть, и Азак поспешил помочь ему встать. – Нам пора в путь.

Мальчик пружинисто вскочил и с благоговением уставился на рослого султана.

– Вы и вправду Убийца Львов?

Азак подбоченился и сурово взглянул на него.

– Да.

– Тогда где же ваш меч?

Стремительным, почти неуловимым движением великан схватил мальчика за рубашку и поднял его на вытянутой руке так, что их глаза оказались на одном уровне.

– Кто это посмел допрашивать меня?

– Пустите! – Мальчик перестал извиваться, поняв, что вылетит из просторной рубахи. Его голые ноги болтались в воздухе. Он вцепился в огромную руку, схватившую ее, и усмехнулся. – И долго вы сможете вот так продержать меня?

– Сколько понадобится. Много часов подряд.

– И я, когда вырасту, стану охотиться на львов! И убивать разбойников!

– Вырастешь? Будешь таким же высоким и сильным, как я?

– Еще выше и сильнее! – Но дыхание ребенка стало прерывистым и лицо покраснело.

– Вот таким? – Азак легко подсадил его вверх, на ветку дерева. Мальчик завизжал, а его дед – или, скорее всего, прадед – разразился смехом, спрашивая, что он теперь станет делать.

Инос встала, удивляясь новому, непривычно веселому Азаку. Можно ли доверять человеку, который так легко меняет роли? Насколько можно доверять шейху Элкарасу, незнакомцу, который ни разу не взглянул ей в глаза? Такая скрытность придавала ему вид человека-невидимки.

Неужели ей придется несколько месяцев провести верхом на верблюде? А может, нет? Ей оставалось только надеяться, что Азак и вправду подмигнул ей, что решил запутать след и что у него приготовлен план получше трехмесячного перехода по пустыне. Подняв голову, Инос обнаружила, что Азак усмехается, скрестив руки на груди, а на его лицо падает тень от кефи. Ветер, играющий с ветвями над его головой, отбрасывал яркие, как новенькие монетки, солнечные зайчики на фигуру Азака, в этот момент кажущуюся гораздо крупнее человеческой. Он опасен. Жесток. Безжалостен. И «честен, как джинн». Как она осмелилась довериться ему? Да он бросит ее, как только сочтет обузой, или продаст в рабство!

С ним бессмысленно тягаться.

– Вы передумали, ваше величество? – спросил негромкий голос.

Инос повернулась к старому шейху. Он был полноват, но только по сравнению с Азаком казался низкорослым. В действительности, несмотря на сутулость, он отличался не только дородностью, но и ростом. Впервые Инос увидела его глаза – красные, как петушиный гребень, окруженные мелкими морщинками, но ясные, как у ребенка. И проницательные.

Инос вскинула подбородок.

– Разумеется, нет!

Она поклялась вмешаться в политику, а политические игры требовали риска.

Но оправдан ли риск в этом случае? Такой возможности ей может больше не представиться никогда в жизни! Она совершит безумную выходку, какую можно встретить лишь в романах, – отправится с караваном в Алакарну!

Женщина королевского рода не имела права даже надеяться на такую удачу. Дрожь возбуждения прошла по ее телу до кончиков пальцев. Приключение! С тех пор как когорты Иггинги окружили ее, она не чувствовала себя свободной, но вдруг гнетущая атмосфера плена распалась, как треснувшая скорлупа. Предвкушая бегство, ее сердце радостно забилось.

Она широко усмехнулась Азаку, а его гримаса превратилась в зловещую улыбку. Этот великан улыбался так, как делал все остальное – небрежно, бесстрашно и умело. Должно быть, он испытывал то же чувство облегчения, только сильнее, чем Инос.

– Я покажу вам пустыню, Инос. – пообещал он, – и научу любить ее.

– Попробуйте!

Оба одновременно рассмеялись. Как странно!

– Тогда пойдем, – с довольной улыбкой предложил шейх. – Пора уезжать. – Он жестом пригласил Азака следовать вперед, и солнце блеснуло многоцветной радугой на его отягощенной драгоценностями руке.

Подобно обломку кораблекрушения, Рэп по-прежнему сидел на скамье, глядя на гавань Мильфлера. Он надеялся, что боль в щиколотке скоро утихнет или же у него хватит мужества сдвинуться с места. А может, он придумает что-нибудь другое. Солнце уже припекало, а между тем до полудня было еще далеко.

Рэпа мучила досадная догадка, что он упустил некий шанс на спасение.

На скамье легко могло поместиться еще семь или восемь человек, и время от времени люди приближались к ней, словно намереваясь присесть.

Но, едва взглянув на юношу с татуировками и опухшей ногой, все поспешно уходили прочь.

Равнодушие Гатмора к Рэпу как к работнику или наемнику оказалось неожиданным и вызывало тревогу. То, что Рэпа сочли достойным поединка, можно было принять за комплимент – хотя ему давно полагалось повзрослеть. Если бы он был в состоянии принять приглашение и выдержать драку, вероятно, его согласились бы взять на корабль.

Или обратить в рабство. Все знали, что джотунны торгуют рабами. Почему же на Феерии они должны поступать иначе?

«Отец, где ты теперь, когда ты мне так нужен?»

Надо как можно скорее найти способ покинуть остров. Ему не выжить в городе без Тинала или в джунглях без Маленького Цыпленка. Он размышлял, уцелела ли банда Тинала, кто из нее сейчас находится в городе, но не имел ни малейшего намерения проводить поиски у статуи Эмина. Он должен найти Инос.

Жаль только, он не умеет плавать, а теперь не может и ходить. Вот досада! Должно быть, он неудачник.

Рэп отчаянно проголодался и измучился от жажды, а солнце поджаривало его все сильнее. Он мрачно поглядывал на строй судов у причала. Ни одно из них не напоминало широкие лодки, снуюшие туда-сюда между Краснегаром и Империей. Ему хотелось подробнее рассмотреть корабли, но ясновидение отказывалось помогать ему. Голова ныла еще сильнее.

«Танцор гроз», корабль Гатмора, ему следует обходить стороной, зато стоит попытаться осмотреть все остальные суда и выяснить, где нужен лишний гребец. Возможно, его обратят в рабство, но, судя по всему, это единственный способ достичь материка. Оставшись здесь, Рэп тоже рисковал в лучшем случае стать рабом, а в худшем и более вероятном – расстаться с жизнью.

Но что ответит капитан корабля доходяге, который вползет по трапу на четвереньках и попросит нанять его гребцом?

Как ему попасть в Зарк и помочь Инос?

Ведь должен быть какой-то выход!

Двор был тесным и пыльным. Верблюды оказались гораздо больше, чем представлялось Кэйдолан, и она забилась в угол, опасаясь, что ее собьют с ног и растопчут прежде, чем она покинет это место. Двор, окруженный высокими каменными стенами, раскалился под солнцем; он был переполнен верблюдами. Их запах вызывал тошноту, крики были невыносимы.

Свирепого вида бородатые мужчины в просторных шуршащих халатах переводили верблюдов с места на место, навьючивали их, проклинали и били. Верблюды в ответ орали, показывая полные крупных желтых зубов пасти. Около часа назад, когда Кэйд только прибыла сюда, двор заполняли груды товаров, а теперь их разместили на спинах верблюдов, и животные стали еще огромнее. Сначала Кэйдолан с удовольствием сидела в тенистой нише и наблюдала за суетливыми приготовлениями, ибо ничего подобного еще не видела, но теперь во дворе не осталось тени и спрятаться или присесть было уже негде.

Если не считать верблюдов. Безумие! Иносолан, милая Иносолан…

Полночные гонцы, маскарады, тайные подземные ходы!

Но хотя Кэйд признавалась в этом лишь самой себе, вся эта чепуха доставляла ей удовольствие. Несомненно, за ней стоит сама Раша, но если это забавляет ее и Инос, почему бы не поиграть, какие бы мысли при этом ни возникали…

В течение целого дня обдумывая свои многочисленные вопросы, Кэйд наконец решила, что попытка заставить Иносолан выйти замуж за гоблина совершенно нелепа. Император никогда не согласится на такую мерзость. Несомненно, Хранители – образованные, цивилизованные люди, они должны знать, что гоблины – свирепые дикари. Они никогда не обрекут невинную девушку на такую участь. Сама Раша пострадала от рук мужчин. Нет, очевидно, все это были игры, шутки, которые не следовало принимать всерьез.

Внезапно за ее спиной раздался раскатистый рев. Вздрогнув, Кэйдолан обернулась и уставилась прямо в опушенные густыми ресницами глаза очень высокого верблюда со ртом, полным янтарных зубов. Чувствуя себя утлой лодчонкой, на которую надвигается галион, она бочком двинулась вдоль стены. Если животному вздумалось занять удобное место в углу двора, она не станет спорить.

Черное покрывало, в которое была закутана Кэйд, оказалось весьма удобным одеянием. Несмотря на то что в таком виде старушка чувствовала себя непривычно, на окружающих покрывало производило совсем обратное впечатление, ибо все женщины вокруг были одеты так же. Но ее ноги уже ныли от усталости, а от вони к горлу подкатывала тошнота. Кроме того, ее лицо и руки были выкрашены соком каких-то ягод. Это вызывало у Кэйдолан чувство, словно она перепачкалась в чем-то липком и теперь привлекает тучи мух. В этих насекомых Араккаран не испытывал недостатка.

– Тетушка!

Кэйд обернулась и с удивлением увидела рядом девушку – незнакомую, если не считать зеленых глаз, непривычных для…

– Инос!

Зеленые глаза блеснули.

– Боюсь, вы ошиблись. Я – госпожа Хатарк, жена Седьмого Охотника на Львов.

– Вот как? Ладно, как скажете, дорогая.

Девушка пробралась сквозь плотную толпу людей и верблюдов, с трудом находя дорогу, поскольку покрывало падало ей на лицо. По-видимому убедившись, что здесь их никто не услышит, она тихо произнесла:

– Конечно, ты по-прежнему моя тетя, но у тебя пока будет другое имя. Как прошла поездка?

Иносолан выдавали лишь глаза и голос. Она явно испытывала угрызения совести и нуждалась в успокоении.

– Она выдалась на редкость любопытной, дорогая.

– Ты всегда говорила, что мечтаешь посетить Хаб, верно? Хаб? Маловероятно.

– Разумеется. Значит, туда мы и направимся? Иносолан склонилась над ней.

– Мы подадим жалобу Четверке! – взволнованно прошептала она.

Кэйдолан едва расслышала ее слова сквозь рев верблюдов.

– Великолепно, дорогая.

В зеленых глазах отразилось облегчение.

– Уверена, поездка верхом на верблюдах будет весьма поучительной. Тебе же хотелось научиться ездить на верблюдах?

– Уверена, в этом случае аппетит легко удовлетворить.

– Пожалуй, да…

– Инос, – мягко произнесла Кэйдолан, – неужели ты всерьез считаешь, что ее величеству ничего не известно об этой проделке?

Ее племянница вздрогнула.

– Что ты имеешь в виду?

– Просто напоминаю, что она колдунья.

– А! – Инос с облегчением вздохнула. – Надеюсь, ты не обсуждала с ней свои планы, не виделась перед отъездом… и ничего подобного?

– Нет, дорогая. Я следовала наставлениям и совершила увлекательнейшее путешествие по нескольким дурно пахнущим подземным ходам в компании провожатых весьма грозного вида… Я просто удивлялась, как ты могла поверить, что кто-нибудь способен перехитрить султаншу Рашу, вот и все.

– Видишь ли, нам помогут. Думаю, мы сбежали… или вскоре сбежим. Мне так надоело быть пленницей! Я должна хоть что-нибудь сделать! Вернуть свое королевство!… А, вот и он!

Очень рослый мужчина вышел из-за верблюда со стороны Иносолан. В грязноватой одежде он был почти таким же неузнаваемым, как она. Огромный меч висел у него на боку.

– Тетушка, позволь представить тебе моего мужа. Он – охотник на львов. Насколько я понимаю, у охотников нет имен, только номера. Он – Седьмой Охотник на Львов.

– Уже Пятый, – буркнул Азак. – И ищу Четвертого. Похоже, у него косоглазие. – Он повернулся, вглядываясь в проходы между верблюдами и поверх голов других людей.

– Что же вы с ним сделаете, когда найдете? – тревожно спросила Кэйдолан.

Красные глаза великана зловеще уставились на нее.

– Заставлю труса сразу же поспешить к шейху Элкарасу и распластаться перед ним в пыли, признаваясь во всех просчетах и недостатках, которые он до сих пор скрывал.

В замешательстве Кэйдолан повернулась к племяннице.

– Ты сказала, это твой муж, дорогая? Румянец проступил на щеках Иносолан, выкрашенных соком ягод.

– Разумеется, мы с ним будем делить один шатер, но я могу объяснить…

– Никто, – громко заявил султан, – еще никогда не жаловался на мой храп!

Иносолан нервозно взглянула на тетушку и хихикнула, Кэйдолан вздохнула. Какую бы нелепость ни задумали эти дети, они были убеждены, что сумеют перехитрить колдунью.

Наконец Азак издал торжествующее восклицание и зашагал сквозь толпу, расталкивая плечом низкорослых слуг.

– Все в порядке, тетя, – торопливо произнесла Инос. – В самом деле! С Азаком я в полной безопасности. Как только мы останемся с тобой вдвоем, я тебе все расскажу. И потом, он и вправду убил льва – в свой тринадцатый день рождения! Так он говорил мне.

– В этом я не сомневаюсь.

– Ты можешь мне довериться.

– Разумеется, дорогая.

– Я не забыла про восьмилетнего принца… как там его зовут? Насчет Азака я не строю никаких планов, честное слово!

– Я полностью уверена в этом, дорогая. Очевидно, Инос до сих пор не заметила, как смотрит на нее Азак.

Один лишь миг, чтоб на песок взглянуть,

Найти источник жизни и глотнуть.

Уж звезды гаснут, вскоре караван

К рассвету пустоты возобновит свой путь

Фицджеральд. Рубай Омара Хайяма (38, 1859)

Часть восьмая Призрачные тени

Рэп остолбенел. Стук копыт по мостовой насторожил его настолько, что заставил прибегнуть к помощи ясновидения. Мгновенно он обернулся, чтобы как следует взглянуть на кавалькаду, движущуюся по улице вдоль гавани. Первый всадник был, очевидно, конюхом или проводником, а четверо позади него – богатыми гостями: жирный лысый человек впереди, еще более толстая, роскошно одетая матрона позади него, а за ней – две располневшие дочери.

Они ехали верхом на гиппогрифах.

Вихрь воспоминаний вернул его на мрачный чердак в Краснегаре, в ледяную зимнюю ночь, когда обманщик Андор вкрадчивым голосом расписывал наивному юному другу прелести огромного мира. Рассказывая о визите Сагорна на Феерию, который Андор выдавал за собственный, он упомянул о езде верхом на гиппогрифе. Из всех замысловатых историй, которые Андор сплетал длинными вечерами, только этой Рэп отказался поверить. Он так любил лошадей, что мысль о подобном чудовище вызывала у него отвращение. Но очевидно, гиппогрифы действительно существовали, и теперь он видел их собственными глазами.

Они оказались великолепны. Передний гиппогриф был черным как ночь, с головой и шеей орла. Его изогнутый клюв напоминал смертоносный ятаган, взгляд золотистых глаз был свирепым. Когтистыми передними ногами он мог бы разорвать человека, а по камням мостовой они ступали бесшумно, в то время как задние копыта громко цокали по булыжнику. Громадные крылья были сложены и обнимали ноги всадников, перья на них сияли, словно полированный гагат. Второе животное было светло-серым, а три остальных – гнедыми различных оттенков.

Очарованный, Рэп прищурился, стараясь разогнать туман перед глазами. Как и лошади, гиппогрифы оказались краенвыми животными, и головы хищных птиц придавали им особую прелесть. Невольно Рэп задействовал ясновидение и пригладил пышный плюмаж переднего животного. Гиппогриф ничего не заметил, а Рэп почувствовал прикосновение к жестким, но шелковистым перьям.

Но что-то в происходящем ему не нравилось.

Он закрыл глаза, но ясновидение подсказало, что и крылья, и орлиные клювы по-прежнему на месте. Кавалькада поравнялась с Рэпом, продолжая неспешное движение, словно паря над собственными чернильными тенями. Местные жители, привыкшие созерцать такое чудо, невозмутимо спешили по своим делам, но кое-кто из приезжих уставился на всадников с открытым ртом. Некоторые поспешно открывали альбомы для зарисовок.

Рэп снова открыл глаза, пребывая в смущении. Эти великолепные существа выглядели как гиппогрифы, но на них ездили верхом, как на лошадях – смирных, выезженных лошадях. Он заметил, что все они кобылы. Рэп представлял себе гиппогрифов уродливыми мутантами. Солнце играло на их перьях, животные поражали красотой и фацией. Почему же тогда он, Рэп, ощущал такую тревогу?

Кавалькада проехала мимо прежде, чем его осенило. Рэп не мог в прямом смысле слова проникать в мысли лошадей, но ухитрялся почувствовать их эмоции. Он мог подзывать к себе почти любых коней, или отсылать их прочь, или успокаивать. То же самое он проделывал с собаками и другим домашним скотом – почти с любым существом о четырех ногах. Но ощущения при этом были различными: мулов и ослов он чувствовал иначе, чем лошадей, хотя они нравились ему больше овец. Гиппогрифы не только внешне напоминали лошадей, но и мыслили, как кони.

Они считали себя лошадьми.

И древняя кляча, плетущаяся навстречу, тоже считала их лошадьми. Она равнодушно смотрела на гиппогрифов. Ослы вызвали бы у нее раздражение.

Рэп вновь устремился вперед, но на этот раз не с помощью ясновидения. Он проник в мысли переднего гиппогрифа, словно попытавшись потрепать его по шее или протянуть ему руку. Он словно молча поздоровался с ним.

Гиппогриф наклонил свою крупную птичью голову, глядя на Рэпа.

«Привет, – снова повторил Рэп, – Я здесь».

Когти зацарапали камни, задние копыта застучали – гиппогриф повернулся к Рэпу, чтобы дружески обнюхать его, как сделала бы лошадь. Проводник на его спине выругался, потянул поводья и принялся бить пятками по бокам животного.

А Рэп уже приветствовал остальных гиппогрифов.

Богатые гости были не столь искусными наездниками. Их животные понеслись к Рэпу. Дочери завизжали, и гиппогрифы вздрогнули от резких звуков в точности, как сделали бы кони, выкатывая глаза и прижимая уши… но какие уши?

Они дергали головами, словно визг причинял им боль – хотя что могло повредить этим мощным клювам?

Но Рэп уже понял, что натворил. Трое гнедых бежали к нему, не обращая внимания на лихорадочно дергающих поводья седоков. Всадник верхом на сером гиппогрифе утихомирил его так жестоко, что животное испугалось, выкатило желтые глаза на молочно-белой голове и заплясало на месте, борясь с пинками седока. Но почему гиппогрифы не расправили крылья и не взлетели? На улице начали собираться зеваки.

Что за глупая выходка! Рэп поспешно попрощался с животными, успокаивая их и помогая обессилевшим всадникам. Гиппогрифы сразу притихли и повернули в прежнем направлении. Рэп снова уставился на гавань. У пристани быстро восстановилось спокойствие. Фавн думал, что он наверняка спятил, если решился пользоваться своим даром прямо перед носом у Бельведера.

Значит, гиппогрифы – еще один обман? Несомненно, и все прочие чудовища в местном зоопарке были фальшивыми, представляли мнимую угрозу, чтобы гости не забредали далеко от города. Сколько же это продолжалось? Очевидно, много веков подряд – тысячи лет! Такой порядок был установлен Договором Эмина – вероятно, с целью спасти местный народ, феери, от полного истребления.

Олух! Ведь ответ прямо перед ним! Он забыл о своей власти над животными, а здесь ему постоянно попадались лошади. Все, что ему необходимо, – найти бесхозного коня и подозвать его. А затем – распрячь животное, если оно впряжено в повозку, и ускакать в джунгли, пока не срастется щиколотка. Как просто! Откуда-нибудь он уведет собаку – как увел Флибэга у гоблинов. Собака станет приносить ему еду! Почему это раньше не приходило ему в голову?

– Ты – человек по имени Рэп, – произнесла женщина тоном скорее утверждения, нежели вопроса.

– Да, госпожа.

Рэп только теперь заметил соседку: она сидела на том же месте, которое прежде занимал Гатмор, на дальнем конце скамьи, и, по мнению Рэпа, была более подходящей компанией. Несмотря на простой покрой, ее длинное платье без рукавов было сшито из хорошей ткани, а на ногах незнакомки поблескивали серебряные сандалии. Рэп не сомневался в том, что незнакомка не из бедных. К тому же она оказалась весьма привлекательной. Она пряталась от солнца под зонтом с белой, красной, зеленой и синей отделкой, но в остальном предпочитала обходиться без украшений – ни драгоценных камней, ни цветов, ни вышивок. Только алые губы, черные глаза, смуглая кожа, белое платье и серебряные сандалии.

Прошло уже так много времени с тех пор, как Рэпу в последний раз улыбалась красавица.

Его зрение прояснилось, мир вокруг снова стал четким и ярким. В голове перестало гудеть, а опухоль на щиколотке…

Сохрани его Добро!

– Тебе уже лучше? – Вновь вопрос прозвучал почти как утверждение. Блеснули ровные белые зубки.

– Да, благодарю вас.

Она еле заметно нахмурилась. Кожа на ее утонченном, выразительном лице была свежей и нежной, гораздо лучше, чем у большинства импов. Темные волосы незнакомка уложила тугим узлом. Очевидно, она была волшебницей.

– Знаешь, ты сильно разбил голову. И сломал ногу. Как это ты ухитрился уйти так далеко?

– Не знаю, госпожа.

Она с упреком покачала головой, а затем снова улыбнулась, и ее улыбка напомнила Рэпу мелодичный перезвон колокольчиков.

– Я не прочь выслушать всю историю.

– С какого момента, госпожа?

Она держалась со спокойной, неоскорбительной повелительностью, какую Рэп видел у короля Холиндарна и его сестры, – это свойство подразумевало их естественное и неоспоримое право отдавать приказания, при этом не унижая подданных. При последней встрече с Инос Рэп заметил, что подобная манера появилась и у нее. Должно быть, волшебница делала то, что велел ей долг, в том числе и повелевала, а долг Рэпа требовал повиноваться ей. Они были на равных – оба просто исполняли свой долг.

– Разумеется, с самого начала, – ответила женщина. – Нет, ты воспринял мою просьбу слишком буквально – сначала я попрошу тебя ответить на несколько вопросов. Ты в состоянии ответить на них?

Рэп печально кивнул. Он уже жалел, что в голове у него прояснилось. В каком плачевном состоянии он пребывал! Но физически он чувствовал себя вполне здоровым. Если бы незнакомка попросила, он смог бы и спеть, и сплясать.

– Я хочу узнать про импа, – произнесла женщина. – Мы не нашли его, а воровать он перестал. Он пользуется странными силами – очень мощными, но действующими лишь на краткие минуты, и потому я не всегда замечаю их. С Маленьким Цыпленком я уже знакома. Он сильно пострадал, но теперь с ним все хорошо.

– Пострадал, мэм?

– А ты хотел бы, чтобы его убили?

– Ни в коем случае, мэм! – Рэп изумился собственному возбуждению. – Я рад, я и в самом деле рад! Я боялся, что легионеры убьют его.

Она пожала плечами.

– Я подоспела прежде, чем он истек кровью. Но спасти троих легионеров мне уже не удалось.

Это звучало печально, но было нечто почти забавное в том, что один молодой гоблин убил троих вооруженных до зубов воинов имперской армии и ранил многих других – которых, однако, вылечила волшебница.

– Я рад узнать, что он выжил, мэм. Мне не следовало бы радоваться, ведь он ненавидит меня, но я был бы не прочь снова увидеть его.

– Вы еще увидитесь. А теперь расскажи мне про импа.

– Про Тинала, мэм? Это долгая история. – Рэп поставил локти на колени и нахмурился, глядя на залив и пытаясь припомнить все, что ему было известно о шайке Тинала. Он начал рассказ с визита Сагорна к королю и потому был вынужден упомянуть о Краснегаре, а потом описал встречу с Джалоном, Андором и Дарадом.

Едва открыв рот, он заговорил очень быстро – быстрее, чем прежде, глотая слова, но не смущаясь, вытягивая историю из памяти длинной ровной нитью, нанизывая на нес события в логическом порядке, почти не задумываясь. Он мельком поблагодарил собеседницу за зонтик, под которым сидел, – Рэп понятия не имел, откуда и когда тот взялся. Еще более благодарен он был за бокал холодного лимонада, хотя так и не припомнил, как получил его. Каждые несколько минут он останавливался и отпивал глоток, но бокал оставался почти полным. На краткий миг Рэп задумался, как создается такое волшебство.

Но у него не хватало времени думать о чем-нибудь, кроме своего рассказа. Еще до того, как он успевал сделать глоток, его язык вновь начинал работать в полную силу – так бы тро, что Рэп не знал, разбирает ли его бессвязную речь незнакомка. Она перебила его лишь один раз, когда подробнее расспрашивала о событиях в деревне в Феерии.

Наконец-то! Он сделал огромный глоток и надеялся услышать, что соседка им довольна. Тени над скамьей беспокойно шевелились. У Рэпа болели челюсти.

Но женщина, казалось, была недовольна. Она уставилась на свои ладони, прикусив губу и прикрыв глаза длинными ресницами.

– Ты хороший человек, Рэп. Изумившись, юноша сделал еще глоток. Она заморгала.

– Если это что-нибудь значит, я должна извиниться. Я искупила бы свою вину, если бы могла. Могу только заверить тебя, что никогда не сделала бы этого… если бы не необходимость.

– Что же вы сделали, мэм?

– Ввела тебя в транс, чтобы узнать истину. Я выведу тебя из транса постепенно, чтобы избежать судорог. Рэп усмехнулся.

– Похоже, мне следовало встревожиться? Вы колдунья! Она вздохнула.

– Да, этого я не скрываю. Но ты и сам владеешь волшебными силами, верно?

«Незачем отвечать на этот вопрос, – предостерег внутренний голос Рэпа. – Все отрицай – она не сумеет проверить, лжешь ты или нет».

Но эта женщина залечила его щиколотку и опухоль на голове. И потом, Рэп не любил лгать – особенно красивым дамам.

– Да, госпожа.

У нее расширились глаза.

– Сколько же у тебя слов?

– Всего одно.

– И с одним словом ты способен повелевать животными? А людьми?

– Нет, только животными. А еще у меня есть ясновидение.

– Гений в двух областях? – Женщина явно удивилась, – Но слова нельзя выявить с помощью волшебства. Транс тут не поможет. Зачем же ты признался мне?

– Но ведь я уже выдал себя, верно? Вы услышали меня, или увидели, или заметили еще каким-то способом…

– Да, твою способность повелевать животными, но не ясновидение. Даже самые могущественные колдуны с трудом выявляют такой дар, как ясновидение. Но как только ты засмотрелся на гиппогрифов, мы нашли тебя. – Она лукаво улыбнулась, ожидая ответа.

– Значит, они были ловушкой? Женщина кивнула, забавляясь.

– Вряд ли им прежде случалось ловить гениев, но маги и колдуны не в силах устоять перед этими чудовищами. Даже адепты иногда выдавали себя. Но я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь из них признавался в этом. Своей честностью ты мог навлечь на себя беду.

– А теперь я в безопасности?

– Пожалуй… да. Кстати, я – Оотиана, доверенная его императорского величества и проконсул Феерии.

Рэп вскочил и поклонился, но тут же почувствовал себя очень глупо с зонтиком в руке и потому снова сел. Проконсул – очень важная персона, наместник императора. Женщина казалась слишком молодой, чтобы занимать такой пост. Если судить по внешности, она была всего несколькими годами старше Инос.

Подняв голову, женщина печально взглянула на Рэпа черными глазами, при виде которых у него перехватило дыхание.

– Твой рассказ занимателен, мастер Рэп, но беда в том, что он не имеет смысла. Вы с Тиналом последовали за гоблином сквозь волшебное окно, но волшебные окна не обладают такими свойствами. Полагаю, оно могло быть совмещено с волшебной дверью, но совершенно особой дверью. – Едва заметная морщинка появилась над ее ровными бровями.

Ее красота была на редкость безупречна: Рэп не замечал ни единой веснушки, ни единой родинки, которая нарушила бы ее совершенство.

– Да, пожалуй, это возможно. Я узнаю. Но ты наверняка передал мне историю так, как ее знаешь ты, и потому придется предположить, что кто-то намеренно ввел тебя в заблуждение. – Оотиана снова прикусила губу. – Боюсь, мне известен человек, который попытался бы это сделать.

Рэп застыл, как пораженный молнией.

– Но я не лгал вам, мэм! Я рассказал вам все, что знаю про Тинала и его товарищей.

Внезапная улыбка женщины напомнила тихий рассвет после грозовой ночи.

– Значит, я неправильно задала вопрос. Хорошо, тебе известно, как вы попали на Феерию?

– Да, мэм. Нас прислала сюда Блестящая Вода. Румянец отхлынул от лица Оотианы, как краски от цветка, погубленного заморозком. Спустя минуту она попросила.

– Расскажи мне, что ты знаешь про Блестящую Воду?

– Она – волшебница Севера, одна из Хранителей…

Язык Рэпа вновь заработал в ускоренном темпе. Эта история оказалась гораздо короче – многое из нее Рэп уже рассказал. Он закончил и сделал еще один глоток из неисчерпаемого и всегда прохладного бокала.

Второй рассказ тоже не устроил его собеседницу. Она заметно встревожилась. Положив ручку зонтика к себе на колени, она задумчиво вертела его туда-сюда, словно игрушку, а не защиту от солнца, но, по-видимому, даже не замечала этого.

– Вот тут я не справилась, – пробормотала она.

– Что, мэм?

– Я и не подозревала, что одному из троих хватит дерзости – нет, прямо-таки нахальства… Но откуда я могла знать?

Замолчав, она повернулась в сторону улицы. Рэп понял, что приближаются легионеры, маршируют по улице вдоль берега, а толпа расступается, пропуская их. Ему следовало бы встревожиться, однако он оставался спокойным – либо благодаря чарам колдуньи, либо просто потому, что сидел рядом с ней, а она была наместницей императора – по крайней мере, так утверждала.

Воины шагали колонной по два, в полных доспехах и с оружием – от секир и топоров до дротиков, мечей и щитов. Наверное, это был тяжкий груз для человека на такой жаре, и Рэп почти слышал, как каплет с них на мостовую пот. Один или двое легионеров шатались, выпучив глаза на багровых лицах.

Он повернулся к женщине, которая с отвращением созерцала шествие.

– Это наказание?

– Отчасти. Справедливо ли оно? Разумеется, нет. Но двести человек, которые не сумели задержать троих юных бродяг, должны быть наказаны. – С пренебрежительной гримаской Оотиана отвернулась.

Постепенно стук подошв и лязг доспехов затих вдалеке. Рэп сидел озадаченный и встревоженный.

– Вы прибыли незадолго до рассвета, – произнесла Оотиана, улыбаясь так, словно ничто не нарушило их беседу. – Вот почему никто из нас не почувствовал волн. – Она помедлила, а у Рэпа появилось странное чувство, что женщина не просто говорит с ним, а придумывает оправдания. Но чего было бояться колдунье и проконсулу имперской провинции?

Вероятно, Оотиана была милой женщиной – когда ей не приходилось управлять островом или заниматься колдовством. Даже если ее молодость и грация были лишь видимостью, Рэп каким-то образом понимал, что во многом они соответствуют реальности. Еще более реальными были манеры Оотианы. Внешность Раши поражала красотой и вместе с тем вызывала мысли о плотских наслаждениях. Она чуть не свела Рэпа с ума. Одержимый любовью к ней – или, вернее, похотью, – он сделал бы все, что угодно, лишь бы угодить Раше, но даже не задумался бы, нравится ли она ему.

– Впервые мы узнали о вас, когда девочка вскрикнула перед смертью, – продолжала женщина. – Затем была еще пара других вспышек – теперь я понимаю, что они исходили от Тинала, но были слишком краткими, чтобы выйти по ним на след. Должно быть, именно потому твой друг так долго оставался свободным. Его заклятие – великолепная работа. Когда я наконец обнаружила тебя, ты выглядел совершенно безвредным. Я приняла вас за трех контрабандистов, выброшенных на берег после кораблекрушения, однако он был настроен подозрительно – как обычно – и велел следить за вами, сообщать, что вы делаете. А вы просто шли сюда, в Мильфлер.

– Кто это…

Разумеется, гном! Рэп не закончил вопрос, не желая подтверждать свою догадку. О Боги! Оотиана вздохнула.

– Мы не знали, которого из вас благословила феери, но следили за тем, как вы воровали, приближаясь к городу. Наблюдать за вами было весьма забавно.

Рэп затаил дыхание, думая, что дальше услышит о тролле. Но этого он так и не дождался.

– Нам и в голову не приходило, что вы, все трое, обладаете силой! Но потом мы увидели гоблина, а теперь я нашла тебя. Остается лишь имп, а он – или они, его компания, – не сумеет долго прятаться от нас. Ну, на что способен престарелый ученый или привлекательный и явно богатый молодой ловелас?

– Или менестрель, мэм, но вряд ли он здесь появится – остальные ему не доверяют. А может, громадный воин-джотунн, но ему понадобится помощь врача, потому что…

– Рэп, – печально перебила женщина, – остановись! Очнувшись, ты возненавидишь себя. Идем. – Она встала и положила зонт на скамейку.

Рэп удивился, ибо еще никогда в жизни собственные мысли не казались ему такими ясными. Ведь он пытался помочь! Подавив обиду, он встал, тоже положил свой зонт и поставил рядом бокал с лимонадом. Оглянувшись минуту спустя, он увидел, что на скамье ничего нет.

Оотиана была довольно высока ростом для импа, но не выше Рэпа. Он шел справа от нее, держась чуть позади из уважения и все время размышляя, почему так делает – по собственному желанию или по желанию женщины – и какая между ними разница. Кстати, что же означает выражение «передумать»?

Оотиана казалась на удивление свежей, шагая вдоль пристани, где все прочие обливались потом под лучами тропического солнца. Никто не замечал Оотиану, и вместе с тем толпа расступалась перед ней. Рэп решил, что ее окружает некий колдовской ореол. Или что-нибудь вроде этого.

Колонна нагруженных оружием и доспехами легионеров возвращалась обратно, по-прежнему выстроившись в два ряда, но теперь под командованием нового центуриона. Легионеров в колонне явно поубавилось, и походка еще нескольких из них утратила твердость. Прохожие поглядывали на них с презрением и замешательством.

– Что будет с теми, которые упадут? – робко спросил Рэп.

Оотиана шла, не отрывая взгляда от булыжной мостовой.

– Это и есть наказание. Первые двадцать упавших будут казнены.

– Что?! Это варварство! Разве они не простые смертные, которые старались изо всех сил? Боролись против магии?

Каким же тогда было наказание для воров, бродяг и убийц?

– Неужели гномам нравится жестокость, как гоблинам? – Рэп понимал, что ведет себя глупо, но ему было почти нечего терять.

Оотиана покачала головой, не поднимая глаз.

– Нет, такие наказания назначаются нечасто. Важен пример.

Пример? Почему-то эта хладнокровная логика придала жестокости еще больший ужас, но, очевидно, проконсул не одобряла ни то ни другое.

– Простите, – пробормотал Рэп, – это ведь не ваше решение?

Оотиана вскользь взглянула на него.

– Нет. Похоже, вопросы уже не умещаются в твоей голове. Можешь задать их. Я отвечу на все, на какие смогу.

– Премного благодарен вам, госпожа. Я просто хотел узнать – те люди, которых убил гоблин… это была месть? Магическое правосудие?

На лице Оотианы появилось озадаченное выражение.

– Что ты имеешь в виду?

– Может, они были теми, кто истребил жителей деревни? А Маленький Цыпленок стремился отыскать их?

– О нет! Слова действуют иначе. А человек, который совершил это преступление… Он был наказан. – Последнюю реплику она произнесла особым тоном, но тут же перевела разговор: – Ты так и не спросил, что тебя ждет.

– Попробую догадаться сам. Не перемена погоды, верно?

– При чем тут погода?

– Мать Юнонини рассказывала мне о Четверке, о бандах джотуннов, об имперских легионах, драконах… но уверяла, что Запад заправляет погодой. Это правда?

– Да, правда. Но самое главное – Феерия, и ты даже знаешь, в чем дело. Это…

Тут внимание проконсула отвлек грохот, донесшийся спереди. Таверны Мильфлера были шаткими, ненадежными строениями, и теперь одна из стен такой таверны рухнула, а из-за нее выкатился клубок из шести-семи дерущихся импов и джотуннов. Шум нарастал, пока из-под обломков выбирались остальные посетители таверны в поисках места, где можно развернуться, разбрасывая вокруг обломки мебели. Проконсул пожала прелестными плечами и двинулась в обход.

Она шагала в молчании, а Рэп гадал, не обидел ли он ее, но вдруг Оотиана произнесла:

– Это страшное зло, но оно неукротимо. Запад всегда был самым могущественным из четырех сторон, мастер Рэп. В Договоре сказано, что после смерти одного Хранителя трое других выбирают ему преемника, волшебника или волшебницу. Разумеется, самые сильные из кандидатов могут выбрать сами себя, как сделал Зиниксо, но обычно пустое место на троне заполняют благодаря выборам. Исключение – Запад. Когда пустеет красный трон, самый могущественный из троих Хранителей занимает его, оставляя прежний свой трон новичку. Ты понимаешь?

– Да, мэм. Но теперь этого не произошло?

– Нет. Аг-Ан скончалась внезапно, а Зиниксо стал Хранителем. Остальные трое волшебников нередко прибегали к убийствам, но с Западом такое случалосьвсего шесть-семь раз со времен Эмина. Сила Запада проистекает от его прерогатив, хотя в этом случае Зиниксо был могущественен сам по себе.

Теперь они шли мимо кораблей. Как говорил Тинал, большинство судов в гавани составляли галеры, но были здесь и несколько барж, и крупные торговые суда, и неуклюжие посудины с треугольными парусами, которых никогда не видывали в Краснегаре. Рэп с удовольствием полюбовался бы кораблями, если бы его не заботило приближение собственной смерти.

– Это правда, мэм?

Оотиана шагала, не поворачивая головы.

– Вполне вероятно, Зиниксо – самый могущественный колдун со времен Ис-Ан-Ок или даже Трейна. Аг-Ан тоже была не из слабых, но Зиниксо уничтожил и ее, и двух ее подручных в одиночку. Юг и Восток не желали, чтобы Феерия попадала в руки неизвестного волшебника и потому попытались сразу же избавиться от гнома. Он разбросал их, как комки ваты.

Разговор вновь прервался. Десяток подвыпивших полуголых джотуннов брели, шатаясь, по улице, выстроившись плечом к плечу, и ревели похабную песню, размахивая дубинками. Прохожие в страхе расступались. Рэп ждал, что Оотиана вызовет войска, но она почти не обратила внимания на помеху. Прежде чем джотунны столкнулись с ней, все они вдруг повернули влево. С радостным ревом шеренга ввалилась в ближайшую таверну. Вскоре толпа с ворчанием рассеялась, и улица освободилась. Оотиана даже не замедлила шаг.

– Теперь, разумеется, гном неуязвим, – продолжала колдунья. – Он будет веками удерживать красный трон. Только объединившись, остальные смогут расправиться с ним, и это будет нешуточная битва. Возможно, он победит даже в этом случае.

– Долг Запада – притягивать таинственные силы, – произнес Рэп, – значит, теперь ему известны сотни слов?

– Нет, все происходит иначе: четыре слова – предел. Но любой колдун может подпасть под чары и стать преданным слугой более сильного колдуна. Тогда он становится служителем, помощником. Так поступают все волшебники и волшебницы, но остальные должны охотиться за людьми, которые уже знают слова. Их и поставляет Запад. Вот откуда они берутся.

– На каждого жителя Феерии – по одному слову? Она кивнула.

– Так, значит, и вы… прошу прошения, госпожа. Оотиана подняла прекрасные глаза, и Рэп с удивлением заметил в них влажный блеск.

– Да, и я тоже. Я хочу, чтобы ты знал об этом, даже если еще мало что понимаешь. Я ничего не могу с собой поделать, мастер Рэп. Обо всем этом я рассказываю тебе только потому, что мой рассказ не имеет значения, а ты должен знать, почему пострадаешь, но если бы этот разговор повредил моему хозяину, мне пришлось бы молчать. Я не могу ослушаться его ни в чем и должна повиноваться любым приказам: если он велит мне убить себя, я сделаю это. Я не в силах его предать.

– Но ведь вы не любите его? – уточнил Рэп.

– Гномы, – осторожно произнесла она, – склонны к подлости, подозрительности и жадности.

– Разве он не мог заставить вас любить его? Оотиана прошла десяток шагов в молчании, а затем невозмутимо ответила:

– С легкостью. Но разве это было бы лучше? Завтра ты возненавидишь меня, Рэп. А он оставляет мои мысли свободными потому, что ценит мои советы или же желает проверить, не замышляю ли я чего-нибудь. Он не доверяет преданности, будь она магической или реальной. Твое слово – огромная ценность, и мой хозяин велел мне добыть его. И потому я должна сделать то, что он приказал, как бы это ни было отвратительно.

– Значит, то же самое будет и с Тиналом, когда вы поймаете его, и с Маленьким Цыпленком?

– С Маленьким Цыпленком – в особенности.

Целых три слова! Волшебник мог заставить их поделиться друг с другом и получил бы трех магов, а потом убил бы двоих из них, оставив самого сильного. А добавив еще одно слово, он обрел бы колдуна-раба…

– Значит, я стану рабом?

Она прикусила губу жемчужными зубками.

– Еще хуже! Скорее всего, он заставит тебя отдать слово кому-нибудь другому. Даже если он привыкнет к фавну… прости мои слова, но ты не обычный фавн. Ты слишком велик.

Рэп поежился, несмотря на зной.

– Разве он не может придать мне такой облик, как пожелает? Сделать меня импом, гномом, эльфом?

– Конечно, может. Но другой колдун разглядит в тебе заклятие. Как видишь, их будет уже два, и заклятие облика сразу бросается в глаза. Обнаружить заклятие преданности гораздо труднее – к сожалению.

К сожалению!

– Значит, мне придется отдать слово и умереть? Она заговорила, почти отвернувшись:

– Возможно, это произойдет не сразу. Пройдет некоторое время. Но я должна отвести тебя в тюрьму, и, по-видимому, там ты и останешься.

Несколько минут они шли в молчании; женщина смотрела под ноги, не замечая повозок, на которых везли бочки с водой, и лоточников, несущих свои товары на корабли. Теперь, когда его ясновидение восстановилось, Рэп с трудом удерживался, чтобы не рассмотреть корабли. Джотунна в нем всегда тянуло к морю. Наверное, одна из этих галер и есть «Танцор гроз» Гатмора. Но ему, Рэпу, вскоре предстоит умереть на Феерии, и потому корабли для него почти не имеют значения – в отличие от волшебства.

– Значит, помесь фавна и джотунна ему не подходит. Как же он выберет, кого приблизит к себе? Женщина окинула его странным взглядом.

– А ты смышленый юноша, мастер Рэп. Да, он придет в замешательство: не исключено, что он создаст волшебника более могущественного, чем он сам. Вот почему я сказала, что твоя жизнь продлится некоторое время – пока он не примет решение.

Жизнь в клетке!

– А Маленький Цыпленок… почему так получилось с девочкой? Я хочу спросить, почему она умерла? Оотиана смутилась.

– Прежде мне придется взять с тебя слово держать все это в тайне. Ты узнаешь от меня секреты, которые нужно беречь как зеницу ока!

– Понимаю, госпожа. И все-таки не знаю, зачем вы рассказываете мне все это. Но я вам признателен! – торопливо добавил он.

Оотиана сверкнула печальной улыбкой.

– Вероятно, потому, что я не прочь беседовать с честным человеком – для разнообразия.

Рэп быстро отвернулся. Похоже, колдунья не шутила.

– Вот сюда, – показала она и перешла через дорогу, которая разделилась: левая улица тянулась вдоль берега и причалов, а правая поднималась на холм. Рэп чувствовал, что поле вокруг дворца приближается к нему. На горизонте крыша и верхний этаж Бельведера образовали грозное всевидящее око, ярко поблескивающее в лучах солнца над городом.

– Девочка сказала гоблину свое имя. Из всех народов Пандемии только феери не владеют магией, но рождаются зная свои имена, и умирают, произнеся их.

– Но почему? – выпалил Рэп и тут же почувствовал себя болваном. Он еще спросил бы, почему небо голубое! Таким уж Боги сотворили мир.

Но Оотиана, по-видимому, не считала вопрос глупым.

– Никто точно не знает. Мой хозяин говорит – а он, не забывай, сильный волшебник, его мудрость неизмерима, – что, по его мнению, эти слова не являются именами жителей Феерии. Что проку в имени, если его нельзя произносить? Хозяин считает, что эти слова должны быть названиями начал или сил природы, чем-то вроде имен духов-хранителей…

Рэп наконец-то почувствовал какую-то логику в абракадабре магии.

– Однако он признается, что даже он может об этом лишь догадываться, – заключила Оотиана.

Улица упиралась в высокую ограду из плотно пригнанных друг к другу остроконечных кольев с внушительными воротами, увенчанными четырехконечной звездой императора. Этот частокол пребывал в гораздо лучшем состоянии, чем жалкие развалины вокруг города, и, кроме того, здесь был волшебный барьер, препятствующий ясновидению. За аркой ворот Рэп увидел лишь деревья, цветы и лужайки.

Вскоре ему предстояло утратить возможность задавать вопросы. Рэп принялся обдумывать последний из них, но проконсул опередила его:

– По каким причинам жители Феерии могут открыть кому-либо свои тайные имена? Причин этих две, Рэп. Прежде всего, иногда жизнь может показаться менее приятным выходом. Острая и продолжительная боль заставит кого угодно пойти на все, а мужчина решит действовать, если муки испытывают его близкие. Если не считать имен, феери такие же люди, как импы, фавны или джотунны, – и им больно видеть, как страдают их дети.

Рэп припомнил пятна крови, которые Маленький Цыпленок нашел в хижине. Тот, кто сделал это, понес наказание – но какое? И почему? Он содрогнулся.

– А вторая причина?

– Это великая тайна. Изредка случается, что местные жители добровольно называют свое имя какому-нибудь человеку, как твоему приятелю-гоблину. О чем феери спросила его?

– Она задавала всем нам один и тот же вопрос – что нам снится.

У ворот выстроились стражники, вытянувшись в струнку и обнажив мечи, чтобы приветствовать проконсула. Лезвия сверкали так, что на них было больно смотреть.

– Большинству людей неизвестно, чего они на самом деле хотят от жизни, мастер Рэп. Но все мы думаем, что знаем это, хотя часто в том или ином отношении обманываем себя. Мы уверены, что хотим кому-нибудь помочь, а втайне жаждем лишь власти. Мы думаем, что любим, а на самом деле чувствуем лишь похоть. Мы мечтаем о мести, но называем ее справедливостью. Наши самообманы бесконечны. По-видимому, жители Феерии способны раскрыть эти самообманы, но это проклятие для них, поскольку, когда они встречают кого-нибудь, у кого есть ясная, стойкая, неизменная цель, им остается лишь открыть свою тайну – имя. Очевидно, у вас с импом нет такой цели. Вы не знаете, к чему стремитесь. А гоблин знает.

– Он сказал ей, что хочет убить меня!

– Значит, ничего другого он и не ждет от жизни. Он готов умереть, лишь бы достичь этой цели, и феери поняла это. Ее одобрение или недовольство не имеют значения – она не сумела справиться с порывом. Она назвала гоблину свое имя и так отдала ему слово силы, чтобы помочь добиться цели.

– Но я же сказал ей… – попытался возразить Рэп.

– Значит, ты солгал. Я уверена, ты сделал это непреднамеренно, но либо твое желание не слишком сильно, либо на самом деле ты хочешь чего-то другого. Девочка поняла твою душу лучше, чем ты. Это единственное искусство феери, и вместе с тем – их проклятие. А теперь молчи.

Оотиана остановилась прежде, чем дошла до почетного караула у ворот. Начальник стражи сделал шаг вперед и поприветствовал пустое место на расстоянии нескольких шагов от колдуньи. Он подождал, произнес ритуальный ответ и снова застыл в ожидании. Рэп озадаченно взглянул на Оотиану. Она насмешливо улыбалась, наблюдая этот фарс. По-видимому, легионерам представлялось, что проконсула сопровождает многочисленный эскорт. Односторонняя церемония встречи продолжалась несколько минут, но наконец воображаемый отряд получил официальное разрешение войти, и Оотиана зашагала вперед. Ее покорный пленник плелся рядом, и застывшие в момент салюта воины с равным почтением приветствовали и его. Рэп задумался, не видят ли они его едущим в незримой карете, влекомой воображаемыми лошадьми.

Едва Рэп прошел под императорской звездой, ясновидение перестало показывать ему картины города и гавани, зато впереди открылась территория дворца. Она удивила Рэпа – оказалось, что деревья и неровности холма использовались, чтобы скрыть множество строений. Большинство их составляли низкие деревянные дома, довольно открытые, приспособленные для теплого климата. Он нашел конюшни и казармы, а также роскошные особняки у самой вершины холма Дворец окружал громадный парк, и сам дворец был гораздо привлекательнее мрачного замка Холиндарна в Краснегаре или же унылой твердыни импов в Пондаге, которую он видел издалека, отыскивая Инос.

Повернув за поворот и скрывшись от глаз очарованный стражников, Оотиана рассмеялась. Рэп с удивлением повернулся к ней.

– Мне нравятся такие выходки, – объяснила она.

Он улыбнулся. Внезапно оказалось, что его спутница – не знатная дама, а милая девушка немногим старше его самого, и Рэп разделял ее радость, вызванную невинной игрой. Разумеется, Оотиана была не так прекрасна, как Инос, но хороша собой и под внешним величием вполне женственна и человечна.

– После того, как мне приходится подолгу скрывать свою силу, – призналась она, – мне нравится свободно пользоваться ею.

– Вы хотите сказать, колдовать?

– Да, но это было не колдовство, а всего лишь магия – простая иллюзия.

– А мне казалось, это одно и то же.

– О нет! Магия – это то, что делает маг. Магия временна. А колдун может также колдовать, и колдовство – более трудное дело, но и более стойкое. Например…

Ясновидение Рэпа помогло ему заметить незнакомца в тот же миг, как его почувствовала Оотиана. Здесь аллею окаймляли заросшие травой и бледно-голубыми цветами откосы. На верху откоса стоял гном, которого явно не было здесь секунду назад.

Он расчетливо избрал наблюдательный пост, откуда мог смотреть на гостей свысока. Стоя на земле, он не достал бы Рэпу и до плеча, хотя был коренастым и широкоплечим, с большой головой и кистями рук, характерными признаками народа гномов. Его волосы и борода имели металлический серый оттенок и лежали скульптурными завитками, а лицо цветом и видом напоминало камень.

Но если гномы старели так же, как народы, известные Рэпу, этому было за пятьдесят лет – следовательно, он не мог оказаться самим Зиниксо. Более того, волшебник наверняка не стал бы носить такие грубые домотканые одежды и тяжелые башмаки.

– Расписке? – холодно удивилась Оотиана. – А я думала, ты в дозоре.

– Приказ изменился. – Он указал через плечо толстым большим пальцем. – Он ждет тебя.

Оотиана заметно напряглась и коротко вздохнула.

– В Бельведере?

– В Хабе. Тебе придется кое-что объяснить. Лицо женщины мгновенно стало безучастным. Должно быть, это магия, решил Рэп.

– Хорошо, – спокойно отозвалась она. – Я иду. А это один из чужаков…

– Его туда не звали. Я позабочусь о нем.

Оотиана вздохнула и взглянула на Рэпа, словно собираясь что-то сказать, но безмолвно исчезла. Рэп вздрогнул и настороженно посмотрел на Распнекса, который пренебрежительно разглядывал его.

– Терпеть не могу фавнов. Упрямый народ. Бражники и транжиры.

Рэп сомневался, что покорность улучшит его положение.

– А вы отпустите меня, если я пообещаю быть смирным и прижимистым, как гном?

Расписке издал неприятное ворчание.

– Ты рассказал женщине, что твой зеленокожий друг желает убить тебя, и потому, полагаю…

– Вы следили за нами? Гном ухмыльнулся.

– Еще бы! Но веди себя прилично, фавн. Ты хочешь оказаться в его компании или предпочтешь одиночество?

– Посадите меня вместе с ним, – заявил Рэп. – Он хочет убить меня на виду у всех. Без зрителей он не причинит мне вреда.

– Странные у тебя товарищи. Тюрьма вон там…

– Я голоден, – перебил Рэп.

Гном погладил бороду, озадаченно поглядывая на Рэпа, а затем проворчал:

– Подойди сюда, парень.

Рэп приблизился и поднялся на заросший цветами откос. Он остановился, едва его глаза оказались на одном уровне с глазами гнома – двумя тускло-серыми пуговицами, посаженными на лице, словно вырубленном из выветренной глыбы песчаника. Даже морщины вокруг этих глаз больше походили на трещины в камне.

– Тебе же известно, что должно произойти. – Его голос напоминал подземный рокот. – Почему ты не боишься?

Глупый вопрос. Рэп перепугался бы, если бы начал размышлять о своей участи. К счастью, пока у него не находи лось времени для мрачных мыслей и страхов.

– Пока твое сердце стучит, ты еще жив, – ответил юноша, вспомнив одну из поговорок матери. Его сердце сейчас билось ровно и сильно.

Расписке надул губы.

– Понравилась тебе проконсул?

– Приятная женщина.

Ответом ему был еле заметный кивок.

– А ты не чистокровный фавн. Чья еще в тебе кровь?

– Джотунна.

– О Боги, что за странная помесь! Вот и нашлось объяснение твоим вспышкам гнева. Но это неплохо: джотунн действовал бы очертя голову, а фавн просто пришел бы в уныние. А как у тебя с упрямством – при таком-то наследии?

Рэп без труда сдерживал свой нрав, когда знал, что его пытаются раззадорить. Только глупцы попадаются в такие явные ловушки.

Вдруг гном ухмыльнулся, обнажив зубы, напоминающие осколки кварца.

– Возьми, – велел он, протягивая кусок черного хлеба с горячим жирным мясом.

– Благодарю вас! – Рэп схватил бутерброд. Вцепившись в него зубами, он обнаружил, что хлеб уже надкушен.

– Благодари не меня, а тощего новобранца с гнилыми зубами. Чему это ты усмехаешься? Рэп проговорил с набитым ртом:

– Вот уж не думал, что когда-нибудь встречу более искусного вора, чем Тинал. Распнекс хохотнул:

– Тюрьма в той стороне, фавн. Убирайся отсюда!

Тюрьма находилась к северу от ворот, у окончания мыса. Ноги Рэпа сами повели его туда, переступая по середине аллеи, на каждой развилке или перекрестке делая верный выбор. Рэп припомнил, как Раша таким же образом похитила Инос.

Трижды мимо него проносились повозки, окутанные клубами пыли и проклятий. Пешеходы попадались редко, но однажды Рэп столкнулся с целым манипулом, марширующим навстречу. Очевидно, бредущий в трансе Рэп не остался для воинов незамеченным, ибо если любого другого человека просто втоптали бы в грязь, то сейчас центурион проревел приказ шеренгам раздвинуться, и Рэп прошел по коридору из бронзоволицых легионеров. Ему не удалось взглянуть в глаза хоть кому-нибудь из них.

Его путь лежал через заросший травой луг, через рощу и по краю парка. Многие строения были скрыты от его взгляда небольшими барьерами внутри огромного, окружающего всю территорию дворца. Рэп увидел казармы новобранцев, но так и не заметил беднягу, которого лишил завтрака. Он плелся мимо мастерских, библиотеки и частных домов, восхищался клумбами и садами.

На пути ему попадалось великое множество статуй – некоторые из них были такими древними, что дожди и ветра превратили их в бесформенные колонны. Они высились по бокам аллеи, но чаще всего встречались на перекрестках. Рэп предположил, что это изваяния прежних проконсулов или императоров, ибо почти все они изображали мужчин. Большинство было представлено в мундирах или старинных нарядах, а самые новые на вид обходились одними шлемами. Рэп не знал, что может выглядеть глупее совершенно голого человека с мечом в руке – таких статуй он тоже повидал немало.

Наконец он достиг клочка настоящего леса – зарослей неухоженных деревьев и кустов. Ноги безостановочно несли его по вьющейся грязной тропе сквозь лес. Среди кустов мелькали небольшие хижины, но каждую окружал собственный барьер, и потому Рэп не мог определить, кто обитает в этом странном поселении. Хотя он мог бы догадаться. Неуклюжие строения из прутьев ничем не отличались от хижин в деревне и имели те же размеры.

Затем его ноги по собственной воле повернули на узкую боковую дорожку. Он достиг еще одного барьера и прошел сквозь него, а затем ноги замедлили шаг. Рэп чуть не упал, неожиданно остановившись в нескольких шагах от двери дома. На бревне в тени, лениво отмахиваясь от мух пучком веток папоротника, восседал Маленький Цыпленок.

Его узкие глаза расширились, губы растянула усмешка.

– Добро пожаловать в тюрьму, Плоский Нос, – произнес он.

Она сбежала из тюрьмы – Инос цеплялась за эту мысль, как за веревку, протянутую над пропастью.

Караван двинулся в путь незадолго до полудня и сразу очутился на незнакомой местности, обогнув холмы, которые Инос знала благодаря охоте с Азаком. Девушка считала, что уже повидала настоящую пустыню, но оказалось, она ошиблась.

Свет солнца стал подобен обнаженному мечу, зной обрушивался на путников, словно удары дубиной. Впереди расстилалась иссушенная земля, изобилующая лощинами и расселинами – словно при создании мира она была влажной и с тех пор неуклонно сохла и трескалась под безжалостными лучами. Несколько стад газелей и горстка рудокопов составляли всех ее обитателей, если не считать многочисленных муравьев, сороконожек, скорпионов и ядовитых змей. И множества мух. Целых туч мух и мошкары.

Верблюды оказались шумными, остропахнущими и не внушающими доверия существами. При ходьбе они качались не так сильно, как лодка на волнах, но этой качки хватало, чтобы Инос мучила тошнота. Без поводьев она чувствовала себя беспомощным пассажиром в крайне неудобном кресле, плывущем высоко над выжженной землей. Через несколько дней, когда она немного освоится в обществе верблюдов и исчезнут все сомнения, что беглецам удалось перехитрить Рашу, Азак пообещал дать своей мнимой жене несколько уроков в искусстве езды на верблюдах. А тем временем веревка ее верблюда оставалась привязанной к вьючному животному, идущему впереди, а если Инос что-нибудь требовалось, ей следовало попросить у Фуни и извинить Азака за то, что он занят.

Но как бы там ни было, они удрали из Араккарана. Эта мысль была подобна прохладному озеру среди голого мыслительного ландшафта, дождю – после засухи.

Солнце уже нырнуло за темные острые зубцы Агонист, когда караван прибыл в оазис. Инос была разочарована – оазис произвел на нее менее романтическое впечатление, чем она ожидала. Здесь не оказалось ни единого строения, пальмы были считанными и чахлыми, а трава съедена тысячами караванов, направляющихся в столицу. Оазис предлагал колодец людям и два грязноватых пруда животным, но ни тени, ни защиты от обжигающего ветра, который налетал неожиданно, швыряя в глаза и рот пригоршни песка. Верблюды выражали свое мнение громко и недвусмысленно, и Инос полностью соглашалась с ними.

Вновь став на землю трясущимися ногами, она узнала, что ее первая обязанность – раскинуть шатер, в котором Азаку и его мнимой семье предстояло провести ночь. Кроме того, она обнаружила, что теперь Азак стал Третьим Охотником на Львов и гонялся за Вторым, который покамест ускользал от него.

Шатер был наконец раскинут, но большую часть работы выполнила Фуни, высмеивая Инос за ее неумелость и заливаясь пронзительным, как визг стекла под ножом, смехом.

Фуни была одной из правнучек шейха. Ее приставили к Инос в качестве наставницы и помощницы. Фуни досаждала Инос сильнее, чем мухи. Не видя ее лица, Инос не могла определить возраст Фуни, но предполагала, что ей не более двенадцати лет. Девочка была крошечной, визгливой, дерзкой и раздражала Инос обширными познаниями в жизни кочевников. К Инос она относилась как к слабоумной и недалекой чужестранке; изводила ее придирками, описывая рядом круги на одном из вьючных верблюдов, и не упускала случая ее унизить. Следующие полчаса Инос потратила, пытаясь определить место Фуни в своем списке людей, заслуживающих отмщения, и, наконец поставила ее четвертой – после вдовствующей герцогини Кинвэйлской.

Но шатер был все-таки воздвигнут. Он имел не самый внушительный вид среди множества черных шатров, рассыпанных под пальмами, и его строительство завершилось последним. Инос уже собиралась отправиться за водой, когда заметила, что другие женщины носят кувшины на голове; тогда она послала за водой Фуни.

Затем она занялась приготовлением постелей. Шатер не отличался избытком места, особенно когда она устроила защитную зону вокруг ложа Азака. Если кто-нибудь из троих женщин случайно коснется ночью его руки или даже волос, то заработает ожог.

Завершив работу в душном и тесном шатре, Инос вышла наружу, в сумеречный свет. Кэйд сидела у входа на циновке, окруженная ворохом белых перьев.

– Ради священного равновесия, тетушка, скажи, что ты делаешь?

– Ощипываю птицу, дорогая.

Испытывая удивление и угрызения совести, Инос опустилась на колени рядом с ней. Герцогиня Краснегарская ощипывала жалкого тощего цыпленка! Как только у нее, Инос, хватило совести так жестоко обращаться с тетей? Ее совсем не успокаивала насмешка в голубых глазах Кэйд.

Инос виновато потупилась.

– Я не знала… где ты этому научилась?

– Во дворцовой кухне, еще в детстве.

– Давай, я помогу.

– Нет, это занятие так успокаивает – если бы ты знала, то оставила бы его мне.

– Вот уж не думала!

– Не важно, – с довольным видом откликнулась Кэйд. – Я справлюсь сама. Так забавно вновь заняться тем, чего уже давно не делала. Удивительно, как быстро вспоминаются давние навыки!

Инос не нашлась, что ответить. Милая Кэйд! Очевидно, она уже смирилась с путешествием и пыталась извлечь из него всю пользу. Если бы Инос проиграла такой спор, она дулась бы несколько дней подряд.

Но Кэйд не умела дуться.

– Откровенно говоря, дорогая, дворцовая жизнь здесь, в Зарке, показалась мне несколько скучноватой. Путешествия всегда воодушевляют, верно?

– Да, пожалуй. – Инос решила почистить лук и как следует выплакаться. Она оглядела шумный лагерь, но нигде не заметила ненавистной Фуни. Вероятно, девчонка сплетничала с другими детьми или женщинами.

– Я и не думала, – произнесла вдруг Кэйд, – что пустыня может быть такой прекрасной – разумеется, на свой лад.

Прекрасной? Инос осмотрелась повнимательнее. Небо над горными пиками приобрело кроваво-алый оттенок, на востоке поблескивали первые звезды, а вокруг лагеря разгоняли мрак небольшие жаровни. Ветер слегка утих и теперь овевал прохладой ее лицо.

– Ты права, в ней есть… особое очарование, – согласилась Инос. – Но большую и лучшую его часть составляет мысль, что мы сбежали от колдуньи!

– Радоваться еще слишком рано, дорогая. – Кэйд подняла полуощипанную курицу за ногу и прищурилась, разглядывая ее. – Если ей известно, где мы находимся, она может появиться и вернуть нас обратно в любую минуту.

– Похоже, такая участь тебя не слишком тревожит. Кэйд вздохнула и лишила курицу нескольких оставшихся перьев.

– Я по-прежнему склонна доверять султанше Раше, дорогая. А что касается Хаба…

– Хотелось бы знать, какого цвета пижамы предпочитают гоблины? – зло выпалила Инос. – Может, розовые, чтобы оттенить зеленую кожу? Или кроваво-красные – на случай, если на них что-нибудь прольется?

Кэйд укоризненно покачала головой, одновременно продолжая обдирать тощую тушку.

– Я же говорила тебе, дорогая: я не могу поверить, что это они решили всерьез. Несомненно, император…

Инос перестала слушать. Кэйд обладала неограниченной способностью верить в то, в чем себя убедила, и не желала признавать, что волшебники и император могут вести себя неподобающим образом – как и колдуньи. Ей-то что! Не ей придется рожать уродливых зеленокожих младенцев!

Прежде чем Инос сумела подыскать логичный довод и заставить Кэйд отказаться от несостоятельных убеждений, к шатру подошел Азак, шурша длинным кибром. Присев на корточки, он уставился на Инос.

– Значит, вы живы, ваше величество? Инос предполагала, что он шутит, однако сомневалась в этом – понять настроение Азака было нелегко.

– Разумеется, жива! Будь я мертвой, я не чувствовала бы всей этой боли.

Он удовлетворенно кивнул и взглянул на Кэйд, которая сосредоточенно поворачивала курицу над жаровней, опаливая пеньки.

– На севере слабые женщины не выживают, – добавила Инос.

– Это мне известно, иначе я не задумал бы такое путешествие.

Инос уловила в его голосе странную нотку и задумалась: неужели ей удалось высечь искру восхищения у этого великана? Может, дела вроде устройства шатра преуспеют там, где потерпели поражение охота с верховой ездой? Эта мысль вызвала у нее беспокойство, почти угрызения совести. Если кто-нибудь и заслуживал сейчас восхищения, так это Кэйд.

– Вы уже стали Первым Охотником на Львов? Азак ворчливо отозвался:

– Я пока еще Второй. Первый пожелал решить спор в поединке. Особых затруднений я не предвижу, но, если ему повезет прикончить меня, уверен, шейх позаботится о том, чтобы вы благополучно добрались до Алакарны.

Кэйд резко обернулась, а Инос выронила луковицу и нож.

– Прикончить вас?..

– Как я сказал, это маловероятно. Несомненно, я сильнее его, а несколько мелких ран – сущие пустяки, обычные для таких поединков.

Он не шутил!

Да, они явно оказались за пределами Империи.

Но даже в Империи случались дуэли.

Инос так перепугалась, что с трудом сумела произнести:

– Но какая разница, каким по счету Охотником на Львов вы будете – Первым или Вторым? Почему…

– Разница есть, – перебил он.

Разница имелась для него, а что думали по этому поводу остальные, Азака не волновало. Он был волен рисковать своей жизнью, а Инос и ее тетушку считал просто попутчицами. Он не проводник и не стражник, получающий плату, он ничего не должен своим спутницам, и они не имели права удерживать или отговаривать его от поединка.

Каким-то образом новая вспышка ярости заставила Инос иначе взглянуть на эту безумную затею. Верблюды… пустыня… бегство от колдуньи…

– Азак, это же безумие! Да, да – вся затея! Наверняка каждому здесь известно, кто вы такой, и…

– Ну разумеется! – прервал он так сурово, что Инос отказалась от мысли продолжать спор. – Вас следует прятать не от попутчиков, а от местных жителей.

– Каких жителей? – Инос оглядела равнину, расстилающуюся вокруг шатров.

– Чаще всего нам придется останавливаться в более населенных местах – возле копей или поселков. Не забывайте, Элкарас – купец, а не путешественник. На меня как на джинна никто не обратит внимания, разве что заметит рост и властность, но тут уж ничего не поделаешь. Но у вас зеленые глаза, а у вашей тетушки – голубые. Лучше бы слухи о необычных путешественницах не донеслись до Раши. Но люди шейха так или иначе состоят с ним в родстве, и потому они надежны.

– Все, кроме Охотников на Львов. Они ему не родня!

– Конечно. Большинство из них – мои родственники. Первый Охотник – племянник, которого я прогнал всего несколько месяцев назад. Вот почему он считает долгом чести схватиться со мной. Это вполне понятно. На его месте я испытывал бы те же чувства и потому постараюсь сделать так, чтобы он мучился поменьше. Но Охотники на Львов не предадут меня. Их правила достойны уважения.

– А я думала, вы презираете их.

Азак покачал головой. В сумерках Инос не сумела разглядеть выражение его лица.

– Почему вы так решили?

– Нечто подобное Кар упомянул, когда мы покидали дворец.

Казалось, с тех пор прошла целая вечность.

– Вероятно, Кар презирает их. Но мне нет дела до того, как он относится к Охотникам на Львов – я питаю к ним жалость. Их отцы правили королевствами, а сыновья будут пасти верблюдов.

– Кстати, о королевствах: вы рискуете, оставляя свою страну без правителя на целых три месяца.

– Нет, пройдет гораздо больше времени, – возразил Азак, но Инос показалось, что она вновь заметила странную нотку в его голосе, и опять припомнила его подмигивание в саду Элкараса. Кроме того, она почувствовала, что Азак предостерегает ее, хотя единственной, кто слышал их разговор, была Кэйд.

Что за дьявольская интрига созревала в уме хитрого джинна? Неужели он в чем-то заподозрил Кэйд?

Внезапно султан поднялся, возвышаясь на фоне неба.

– Мне пора. Пока еще для поединка довольно светло. Кстати, – добавил он, – я терпеть не могу лук.

И он отошел прежде, чем Инос придумала достойный ответ.

Спустя несколько минут она пришла к выводу, что ответить ей нечего.

Наконец на Феерию спустилась ночь.

Лунный свет проникал сквозь плетенные из прутьев стены хижины, и Рэпу не спалось.

Прежде всего, он не привык спать в гамаке.

Во-вторых, мешал храп Маленького Цыпленка.

Еще одной причиной был избыток клопов. Хотя к клопам фавну давно пора было привыкнуть.

Ему предстояло умереть. Слово, переданное ему матерью, стоило дороже, чем его жизнь; впрочем, вероятно, для волшебника ничего не стоила жизнь любого смертного.

Тюрьмы всегда представлялись Рэпу тесными, мрачными каменными подземельями, вонючими и холодными, как подвалы в Краснегаре. Во времена Холиндарна ими пользовались как кладовыми, а иногда там играли дети. Лет в одиннадцать Инос полюбилась странная игра: она приказывала запереть в подвале кого-нибудь из товарищей, затем притворялась, что долго пытает его, и, наконец ему «отрубали» голову. Поскольку отдавать такие приказания она не позволяла никому другому, остальным детям игра наскучила гораздо раньше, чем самой Инос.

Тюрьма проконсула Оотианы ничем не напоминала отвратительные каменные мешки. В хижине было свежо и довольно просторно, и при этом весьма чисто. Вода била ключом из каменной чаши и стекала в отверстие, которое служило уборной.

Таких хижин в лесу было множество, вероятно, они служили одним и тем же целям и располагались на заросших травой полянах. Вполне возможно, они были самыми приятными из темниц всей Пандемии – со свежим воздухом, местом для прогулок и без уродливых каменных стен. Их заменяло пение птиц и солнечный свет.

Хижину окружал незримый барьер. Закрывая глаза, Рэп определил, что он заканчивается у самых верхушек деревьев, образуя купол, напоминающий барьер вокруг всего дворца или же купол поменьше, над замком в Краснегаре. Только человек, обладающий ясновидением, мог узнать о существовании барьера.

Но волшебный шатер не просто преграждал путь ясновидению – его укрепляло заклятие. Комната Иниссо была защищена таким же заклятием, только оно ослабело со временем. Здесь же заклятие было неуязвимым. Как только Рэп направлялся по тропе, он испытывал неудержимое желание повернуть обратно. Если он упорствовал, его одолевала тошнота. Инос часто обвиняла его в упрямстве, но этого упрямства ему недоставало, чтобы сопротивляться колдовству. Рэп просто не мог подчинить себе собственные ноги.

Как просто!

Приятная тюрьма… Рабы-импы приносили пленникам корзины с едой. Их охраняли легионеры, на которых заклятие не действовало.

Просто, но чрезвычайно эффективно.

Его ждет смерть.

Если только прежде его не сожрут комары, фавна будут пытать до тех пор, пока он не откроет кому-нибудь свое слово силы, а потом погибнет, как жители деревни.

А Инос так и не узнает, что он пытался разыскать ее.

Жужжание насекомых, шум прибоя… Затем ветер зашелестел в верхушках деревьев и донес издалека ритмичный стук.

Рэп рывком сел, не удержался в гамаке и с криком вывалился на земляной пол. Гоблин заворочался, забормотал и снова заснул.

Рэп пошарил по полу руками, чтобы найти башмаки, а затем вышел из хижины на поляну, озаренную луной. Ночь была теплой, ясной и тревожной.

Теперь он отчетливо слышал этот ровный стук, долетающий откуда-то с севера, с холма. Помнится, девочка-феери пообещала хлопать Рэпу, пока тот будет танцевать…

Значит, по крайней мере кое-кто из пленников-феери еще жив и находится где-то здесь, в заточении. Светила луна, и они танцевали. Они отбивали ладонями сложный, возбуждающий и радостный ритм, от которого к горлу Рэпа подкатил ком. Этих людей ждала такая же участь, как и его самого, но они были ни в чем не виноваты. Он воровал, был сообщником убийцы, и любой суд приговорил бы его к смерти. А преступление этих людей состояло лишь в том, что они родились на Феерии.

Со слабой надеждой на то, что заклятие не действует по ночам, он направился к тропе среди деревьев. Через несколько минут его покинуло всякое желание двигаться дальше. Рэп остановился в нескольких шагах от волшебного барьера, препятствующего дальновидению.

Ему предстоит умереть.

Как и гоблину, хотя, возможно, он этого еще не понял. Возможно, запрет, наложенный на Рэпа проконсулом Оотианой, помешает ему предупредить Маленького Цыпленка. Он еще не пробовал это сделать. Спешить было незачем. Вероятно, волшебнику Зиниксо понадобится несколько недель или месяцев, чтобы принять решение, но в конце концов он разделается с пленниками – с каждым по очереди.

Приятная тюрьма… Ночные цветы испускали сильный одурманивающий аромат. Гудели насекомые, плескалось вдали море. Ветер подхватывал ритм танца и разносил его по округе. Рэп решил, что на месте Зиниксо он непременно покончил бы с фавном и гоблином, прежде чем убивать кого-нибудь из пленных феери.

Во внезапном леденящем прозрении он понял: это вовсе не тюрьма, а ферма. Пленники-феери в ней заменяют скот, а лес создает для них привычное окружение. Должно быть, здесь их живут сотни, поколение за поколением, обреченные на смерть. Оотиана же намекала – это зло, справиться с которым невозможно.

Он попытался сбежать еще раз, но заклятие оказалось неуязвимым. Изгибы тропы мешали ему развить скорость, и, как бы упорно ни старался, он всегда натыкался на незримую преграду и отскакивал от нее в панике и отвращении.

Рэп уговорил и Маленького Цыпленка совершить попытку бегства. Гоблину не требовался большой разбег, чтобы развить скорость. Сила позволяла ему срываться с места подобно стреле, пущенной из лука, но и он застывал как вкопанный, когда заклятие приказывало ему сделать это. Большая скорость вовсе не была преимуществом. Тропа была изрыта в том месте, где тормозил Маленький Цыпленок, но ему ни разу не удалось приблизиться к барьеру ближе, чем Рэпу.

Но, возможно, в душе он и не желал бежать. По-видимому, объяснения Рэпа он счел не особенно убедительными, предпочитая доверять собственным выводам о том, что заклятие просто предназначено останавливать его на определенном расстоянии от хижины. Оно действовало как привязь, а не как ограда. Рэп признал такой вывод довольно логичным – для человека, не обладающего ясновидением. Заклятие могло быть даже не связано с барьером. Возможно, его сила росла по мере того, как увеличивалось расстояние от хижины. Доказать обратное Рэп не мог, поскольку не знал, действует ли заклятие за барьером…

Нет, он мог!

С торжествующим воплем Рэп бросился назад, в хижину, – будить гоблина.

Мать Рэпа твердо придерживалась мнения, что ночью все кошки серы. Подобно этому, кожа гоблинов при лунном свете тоже теряла зеленый оттенок. Но разбуженные посреди ночи, они угрожающе мрачнели. Незачем было задумываться о том, какие сны видит гоблин.

Маленький Цыпленок стоял на тропе, почесывался, отмахивался от комаров и обнажал зубы в жуткой ухмылке. Его узкие глаза сердито блеснули, когда он услышал предложение Рэпа. Не раздумывая он согласно кивнул.

– Это запросто!

– Так ты согласен?

– Нет. Тогда ты покинешь остров! И меня! Нет, Плоский Нос, придумай что-нибудь получше.

Он повернулся на пятках, намереваясь вернуться в гамак. Рэп схватил его за плечо. Не оборачиваясь Маленький Цыпленок сбил руку Рэпа с такой силой, что на мгновение Рэпу показалось, будто у него треснули кости.

«Никогда не позволяй ему спасать тебя…»

Встретив исполненный ненависти взгляд, Рэп задумался, не суждено ли ему погибнуть немедленно. Гоблин не называл себя падалью с тех пор, как Рэп появился в тюрьме. Он вообще мало говорил и проводил дни, наблюдая за Рэпом, как кошка за птицей. Вероятно, он считал, что, напав на легионеров, он избавился от любых дальнейших обязательств перед бывшим хозяином. В таком случае Маленькому Цыпленку ничто не помешает осуществить мечту всей жизни. Единственное, что удерживает его, – слабая надежда, что когда-нибудь он притащит свою жертву в деревню племени Ворона и насладится кровавой забавой в кругу родственников и друзей. Лишившись этой надежды, он начнет действовать незамедлительно. Как сейчас.

– Я вытащу и тебя! – запротестовал Рэп, осторожно потирая ушибленную руку.

Даже серебристого света луны хватило, чтобы разглядеть скептическое выражение на лице гоблина.

– Как?

– Я найду лошадь и веревку. Я знаю, где находятся конюшни.

Маленький Цыпленок осклабился.

– А может, двух лошадей?

Неужели он считал, что перетянет лошадь? Вероятно, он был прав, хотя и не разбирался в лошадях.

– На тропе не хватит места для двоих, – объяснил Рэп. – Я брошу тебе веревку, ты обвяжешься ею и повернешься спиной к тропе. Когда лошадь тронется с места, тебе не хватит времени распутывать узлы.

Гигант гоблин обнажил зубы в ухмылке.

– Веревка порвется!

– Я вытащу тебя оттуда прежде, чем она успеет порваться! А в чем дело? Ты испугался?

– Я тебе не верю. – Он развернулся, словно собираясь уйти спать.

– Жаль, – заметил Рэп. – А я думал, мы друзья, иначе не попросил бы посадить нас вместе. Ты не веришь мне, несмотря на то что я вернулся?

Гоблин по-прежнему стоял, повернувшись к нему спиной.

– Нет.

– У меня будет гораздо больше шансов сбежать с острова, если ты поможешь мне. Как ты не понимаешь?

Молчание. Очевидно, Маленький Цыпленок боролся с искушением.

– Я хочу попробовать пробраться на корабль. А когда достигну материка, то отправлюсь в Зарк – искать Инос. Но если захочешь, ты сможешь в любой момент оглушить меня ударом и утащить на север. Трудно знать заранее, где тебя ждет удача. А здесь, на Феерии, тебе ничего не светит.

Гоблин нехотя повернулся и уставился на Рэпа.

– Ты обещаешь вернуться с лошадью и вытащить меня?

– Клянусь!

Маленький Цыпленок хмыкнул.

– Предположим, я сделаю, как ты просишь. Но что, если ты сломаешь обе ноги? Или заклятие окажется крепче, чем ты думал? Что, если ты угодишь прямо в барьер?

– Тогда, вероятно, я лишусь рассудка. И тебе придется всю ночь слушать мои вопли.

– Настоящие мужчины не кричат! – Гоблин шагнул вперед и схватил Рэпа за пояс. – Так, значит, ногами вперед, лицом вверх?

– Можно и так, – согласился Рэп и был немедленно подброшен в воздух. Пальцы обвили его левую щиколотку, как веревки.

Он напрягся, глядя, как верхушки деревьев качаются над ним в освещенном луной небе. Маленький Цыпленок мчался по тропе, неся Рэпа над головой, словно копье. Когда заклятие остановило его, он совершил бросок, и Рэп полетел ногами вперед.

Он ощутил спазм неизъяснимого ужаса, но прошел сквозь волшебную стену прежде, чем успел вскрикнуть.

Нет, он не сломал себе обе ноги, хотя вывихнул щиколотку – ту же самую, что повредил прежде. Если не считать этого, он отделался царапинами и синяками, пролетев сквозь кусты. Он поднялся, отряхнулся и сделал несколько шагов, убеждаясь, что способен идти. Затем он повернулся к гоблину, который остался за барьером.

– Спасибо! – произнес Рэп. – Кажется, нам повезло. Обещаю тебе, я вернусь.

Он и так должен был вернуться – тем или иным путем…

Ковыляя со всей быстротой, на какую он был способен, Рэп направился к конюшням, которые видел у главных ворот. Проконсул Оотиана, гном Распнекс, сам волшебник… вероятно, здесь, во дворце, немало и других колдунов, прислужников Зиниксо.

Юноша брел напрямик, пересекал рощи наперерез, держался под прикрытием, когда это было возможно, и старался подходить как можно ближе к строениям, окруженным барьерами –если они мешали его ясновидению, значит, должны были мешать и колдунам. Поднялся ветер, тучи затягивали лунное небо. Справа от Рэпа расстилался город Мильфлер, поблескивая десятками костров, как искрами падучих звезд. Слева высился хребет горы. Чуть дальше находился океан, и материк, и Зарк. И Инос.

Кроме Рэпа, в темном огромном парке больше никого не было. Он считал, что благополучно доберется до конюшен, но вероятно, их охраняют, и потому, украв одну лошадь посреди ночи, он перебудит всех остальных – если не воспользуется своим даром. Если кто-нибудь из колдунов не спит, его обнаружат. Но даже если он сумеет увести лошадь, ему придется вновь пересечь всю территорию дворца, до самой тюрьмы. Только вытащив оттуда Маленького Цыпленка, он сможет направиться к гавани.

Здравый рассудок советовал ему забыть про гоблина и бежать прямиком к пристани. Рэп боролся с искушением. Он намеревался дожить до старости и потому хотел, чтобы его совесть была чиста. Он пообещал вернуться.

Идти пришлось очень долго, но Рэп вновь чувствовал прилив надежды. Слово силы приносит удачу тому, кто знает его, говорил Сагорн. Пока удача не изменяла Рэпу, ибо он почти достиг конюшен. Выглянув из-за угла обнесенного волшебным барьером здания, он услышал голоса и упал в траву.

Ясновидение не позволяло определить, кому принадлежат голоса, но подсказывало, что неподалеку от входа в здание находится еще один барьер. Голоса доносились оттуда, с края одной из больших аллей. Спустя минуту, поняв, что его никто не заметил, Рэп поднял голову и присмотрелся. Как он и подозревал, одной из собеседников была проконсул Оотиана, белое платье которой поблескивало под луной.

Она стояла в траве между мощеной дорожкой и клумбой причудливой формы, повернувшись спиной к Рэпу, и говорила с каким-то мужчиной приглушенно и торопливо. Рэпу удалось лишь заметить, что этот мужчина высок ростом, что на нем воинский шлем, а в руке копье.

Оотиана не могла обнаружить Рэпа, пока находилась за барьером. Значит, ему надо исчезнуть прежде, чем она выйдет наружу, но…

Но почему эти двое беседовали здесь посреди ночи, почему колдунья окружила их волшебным барьером? Он перекрывал половину аллеи, но заключал в себе только двоих собеседников.

Слово силы приносит своему обладателю удачу. Неужели подслушанный разговор принесет ему какую-нибудь пользу?

Луна величественно уплыла за тучи, парк погрузился во мрак. Рассудок фавна отступил перед опрометчивостью, которой бы застыдился даже имп, – Рэп пополз вперед по росистой траве. Он нацелился на кусты сбоку от аллеи, напротив места, где стояла колдунья. Добравшись до прикрытия, он приподнялся на четвереньки и подполз еще ближе, туда, где мог слышать странный разговор. Здесь он улегся плашмя на землю и напряг слух.

Оотиана говорила о нем! Рассказывала, как поймала его, Рэпа! Этого он не ожидал и тут же понял, что подслушал частную беседу. Еще хуже Рэпу стало, когда Оотиана отпустила несколько недвусмысленных замечаний по поводу его манер и смелости. Но когда луна выглянула в прореху среди туч и тьма рассеялась, волосы у Рэпа на голове встали дыбом. Проконсул Оотиана беседовала со статуей!

Статуя изображала воина, опирающегося на копье, и все его одеяние составлял только шлем. Одной рукой воин сжимал копье у самого наконечника, наклонил голову и опустил плечи, словно под грузом усталости. Это было любопытно – все другие статуи, на которые удосужился взглянуть Рэп, выражали надменность и триумф. Все они стояли на высоких каменных пьедесталах, а эта – на низкой плите, но только эту статую окружал волшебный барьер.

Зачем колдунье понадобилось рассказывать изваянию о Рэпе? Андор упоминал о говорящих статуях, которые предсказывали будущее – точно так же, как волшебные окна и пруды.

Затем женщина заговорила о Блестящей Воде. Кто-то изумленно присвистнул, и по коже Рэпа побежали мурашки.

– Ручаюсь, он струсил! – произнес низкий мужской голос.

– Он был слишком разъярен, чтобы испугаться.

– Да, это историческое событие!

– Он считает, что она объединилась с остальными двумя против него.

– Ха! – воскликнула статуя. – Наш могущественный хозяин подозревает в заговоре против него всех и каждого!

– Но зачем ей понадобилось отправлять их на Феерию? Это нарушение правил!

– Не знаю. – Статуя выпрямилась, вдруг став еще выше, и потерла свободной рукой спину, словно прогоняя боль.

Рэп уткнулся лицом в траву. Оотиана по-прежнему стояла к нему спиной, но изваяние уставилось поверх ее головы прямо на Рэпа – если, конечно, допустить, что изваяния способны видеть.

– Неужели ты ничего не понимаешь? – воскликнула Оотиана. – Если ты придешь к нему с добрыми намерениями, он поймет, что ты – ценный помощник…

– Ерунда! Гораздо больше он ценит меня здесь, и ты это знаешь! Почему он просто не спросит ее?

– Так я и предлагала, – печально произнесла колдунья. – Пожалуй, он последует моему совету. Но тогда он примет участие в событиях в Краснегаре, понимаешь? И теперь ему будет нужна девушка.

Голова Рэпа невольно поднялась. Что еще за девушка?

– Какая девушка? – словно прочитав его мысли, спросила статуя. Она снова ссутулилась и, опустив голову, смотрела на колдунью. Даже если статуя представляла импа, то довольно рослого импа. Стоящая на земле Оотиана рядом с ним казалась невысокой.

– Принцессу… нет, королеву Иносолан.

– А я думал, колдун Востока пообещал доставить ее к императору.

– Но пока не сумел. А теперь оказалось, что ее похитил вовсе не один из его прислужников!

– Тогда кто же?

– Не знаю. Может, никто ее и не похищал. Правда, фавн упоминал о колдунье по имени Раша.

– Вот как? – пробормотала статуя. – Темная лошадка? И все-таки, зачем она понадобилась гному, эта Иносолан?

– Кто знает? Может, по той же причине, по которой она понадобилась остальным. Похоже, она – ценное приобретение.

Статуя хмыкнула.

– Он сумеет найти ее?

– Не знаю! Это поручено мне… о Боги, время! Мне пора, любимый! Я должна выяснить, известно ли фавну, где эта Раша прячет Иносолан.

По коже у Рэпа поползли мурашки. Он сказал Оотиане про Рашу, но не упомянул про Араккаран. Фавн положил голову на влажную, пахнущую землей траву и содрогнулся. Если Оотиана отправится искать его и не найдет, тогда за ним бросятся в погоню. Тогда он уже не осмелится вернуться за Маленьким Цыпленком. Ради спасения Инос он должен бежать сейчас или же покончить жизнь самоубийством, прежде чем его найдут.

Вокруг стояла тишина.

Луна скрылась за очередной тучей. Он рискнул слегка поднять голову. Оотиана встала на плиту и обняла статую, целуя ее. Свободной рукой статуя крепко обхватила ее за талию.

Наконец поцелуй завершился. Оотиана что-то прошептала. Статуя ответила так же тихо – должно быть, это было признание.

– Мне пора, любимый, – повторила волшебница, и ее голос дрогнул.

Рэп хотел уже отползти и бежать, но Оотиана спрыгнула на землю, и он застыл. Она торопливо направилась к зданию. Выйдя за барьер, колдунья могла обнаружить Рэпа с помощью ясновидения, но либо он лежал слишком неподвижно, либо Оотиана была погружена в свои мысли. Когда она скрылась за дверью, фавн тяжело вздохнул и вытер о траву потный лоб.

Помедлив еще немного, он приготовился отползти.

– Эй, фавн! Подойди сюда, – произнесла статуя.

– Как полезно уметь видеть в темноте, – добавила статуя довольным тоном.

Оказавшись за барьером, Рэп с помощью ясновидения нашел подтверждение тому, чему отказывались поверить его глаза. Более того, луна вновь вышла, и в ее свете выяснилось, что статуя каменная лишь наполовину. Твердые мраморные ноги поддерживали торс из плоти, тело живого человека. Его правая рука, та, что сжимала копье, тоже была каменной почти до локтя. Вот что позволяло ему круглые сутки стоять на плите. Левая рука осталась живой – по крайней мере, пока.

– Я – Рэп, – хрипло произнес Рэп, главным образом, чтобы убедиться, что он еще способен говорить.

– Йоделло, отставной легат армии Феерии.

Он был плотным, хорошо сложенным мужчиной, слишком крупным для импа. Даже теперь, когда его полубезумные глаза светились болью и ужасом, в нем сохранились следы прежней повелительности.

– Как же ты выбрался, пленник?

Рэп попятился, но его ноги тут же застыли, словно каменные конечности Йоделло. Его губы зашевелились по собственному желанию.

– Нас держали вместе с гоблином. Он обладает словом и потому чудовищно силен. Он метнул меня сквозь барьер. Йоделло хрипло фыркнул.

– Как это пришло вам в голову? Что тебе известно о заклятии у барьера?

– У меня тоже есть слово силы, и потому я вижу барьеры, а в замке Иниссо сумел преодолеть заклятие.

– В Краснегаре?

– Да, сэр.

– Фавн так далеко на севере? Ты знаешь, где находится эта Иносолан?

Рэп попытался прикусить язык, но тот поступил по-своему.

– Колдунья сказала, что она из какой-то южной страны под названием Араккаран. А вы – маг! – быстро добавил Рэп. Вот почему его ноги словно вросли в землю!

– Ну и ну! Ты слишком много знаешь – для простого гения.

– Вы убили троих жителей деревни. Мне говорили, что ТОТ, кто сделал это, был наказан. – Рэп обнаружил, что с трудом понимает, как даже три убийства оправдывают эту ужасную смерть, медленное окаменение. Сколько ему придется терпеть эту казнь?

– Но наказала меня не женщина! – заявил получеловек-полустатуя.

– Прошу вас, отпустите меня. Я должен бежать и спасти Инос. Мне надо пробраться на корабль… – Наверняка этот Йоделло отнюдь не сторонник Зиниксо.

Воин покачал головой, и лунный свет вспыхнул на его бронзовом шлеме.

– Они наблюдают за всеми кораблями через зеркало. Выбрав другой путь, ты на некоторое время ускользнешь от Оотианы, но гном пойдет по твоему следу, как гончая, если, конечно, удосужится сделать это сам. А может, пошлет своего дядю. У него много прислужников. Никому еще не удавалось сбежать от волшебника, Рэп.

И потом, Маленький Цыпленок тоже был в комнате, когда там появилась Раша. Он тоже слышал про Араккаран. Рэп в отчаянии опустился на траву. У него мучительно ныла щиколотка, но еще хуже был ужас, закравшийся в его сердце подобно арктическому морозу. Инос! Помолчав немного, он произнес:

– Вы ведь маг? Вы могли бы помочь мне.

– Это ты можешь помочь мне.

– Я? – Рэп вгляделся в лицо мужчины, которое под луной казалось серебристым. Он не знал, шутит ли воин или насмехается над ним, а может, сошел с ума от пытки. Должно быть, прошло уже не меньше двух месяцев после нападения на деревню. Неужели Йоделло страдал здесь все это время? Каждый день мимо него проходили бывшие подчиненные. Кто-то должен был кормить его и мыть.

– Чем же я могу вам помочь?

– Пока почеши мне левую лодыжку. Она сводит меня с ума.

– Забавно, – отозвался Рэп. – Если я смогу чем-нибудь помочь, я так и сделаю, но если нет, тогда мне лучше уйти.

– Но мне не с кем даже поболтать! Составь мне компанию. Поговори со мной. И убей меня.

– Что?

– Да, да! – Воин вздохнул и потер бок локтем, словно там у него зудела кожа. – Разумеется, ты сумеешь – и поможешь мне, понятно? Вон там, за домом, есть сарай. Там ты найдешь лопату, а может, даже топор. А потом перережешь мне горло. Ты избавишь меня от мук.

– Этого я не смогу, – с пересохшим ртом пробормотал Рэп.

– Нет, сможешь! – почти веселым отеческим тоном возразил Йоделло. Должно быть, так он подбадривал робких новобранцев. – Для тебя это отличная возможность. Человек узнаёт, кто он такой, лишь когда кого-нибудь убьет. Ты готов?

– Нет! – Рэп упал в траву и ударился о бордюр аллеи локтем. Обезглавить человека лопатой!

– Но ведь ты ответил на мой зов, Рэп! Ты шагнул сквозь барьер, и теперь тебе не вырваться. Я же маг! Ну, не такой уж могущественный маг, но сумею справиться с мальчишкой, который знает всего одно слово силы.

– Но как только я снова окажусь за барьером, вам со мной не справиться! – возразил Рэп. Какую глупость он совершил! Ему следовало удирать со всех ног, услышав голос Йоделло, однако он решил, что статуя может закричать так громко, что ее услышит Оотиана.

– Ну, это мы еще посмотрим! – Йоделло мрачно усмехнулся и понизил голос до заговорщицкого шепота. – Встань. Рэп. Вот так. А теперь, Рэп, ты пойдешь вон туда, к кустам, где ты нас подслушивал, а затем вернешься.

Ноги Рэпа развернули его так внезапно, что он едва сохранил равновесие. Даже не вспоминая о ноющей щиколотке, он пересек аллею, повернулся и бегом вернулся обратно. Остановившись, он поднял голову и усмехнулся воину, сгорая от стыда.

Йоделло радостно улыбался.

– Видишь? Я могу сделать с тобой все, что захочу. Это всего лишь магия, но продлится она достаточно долго, чтобы ты сходил за лопатой и убил меня.

– Не выйдет, – возразил Рэп. – Вы же прислужник Зи-никсо, верно? Вы обязаны служить ему, и он не захочет, чтобы вы умерли так быстро – потому что ему нравится видеть ваши страдания. И потому вы не заставите меня убить вас.

– Неплохо… Верная догадка. Садись, поговорим. Рэп сел, не зная, есть ли у него выбор. Говорить ему не хотелось, но послушать он бы не отказался.

– А я думал, магия – временное явление, – заметил он, вспомнив о словах Оотианы.

– Господин, – сурово напомнил ему Йоделло.

– Да, господин. Прошу прощения.

Йоделло с трудом потянулся и снова почесал спину, а затем прихлопнул комара на живой части поднятой руки. Неужели комар сумел найти кровь в руке, которая застыла в таком положении на несколько недель? Должно быть, комары составляли часть пытки: живые части тела Йоделло покрывали укусы и расчесы.

– Да, магия временна. Я способен заставить тебя отойти на несколько шагов и вернуться, но если я отправлю тебя в город, чары исчезнут прежде, чем ты пройдешь половину пути. Хотя в большинстве случаев это ничего не меняет. Я способен превратить твою голову в наковальню – вскоре она исчезнет, но ты так или иначе умрешь.

Чары Андора тоже со временем слабели, вспомнил Рэп.

Луна вновь уплыла за тучу с серебристыми краями, и свет померк. Йоделло ссутулился сильнее, вцепился в копье и повесил голову. Его глаза оставались закрытыми – он словно спал.

– Почему бы вам не помочь мне сбежать от волшебника? – прошептал Рэп.

Воин тоже ответил шепотом:

– По той же причине, по которой я не могу заставить убить меня. По той же, по которой должен отправить тебя обратно. Это заклятие преданности.

Он хотел, чтобы Рэп убил его – убийство стало бы деянием милосердия, избавлением от пытки. Но хватит ли у Рэпа мужества сделать это – не по принуждению, а просто из жалости?

– Я попробую, – вдруг произнес он. – Не буду обещать, но я схожу и посмотрю, что найдется в сарае, а потом… Трибун заговорил, обращаясь к своим ногам:

– Спасибо, парень, но не стоит. Даже если ты найдешь меч, мне придется остановить тебя – из-за заклятия преданности. Маг – не соперник для волшебника. Особенно для гнома – это настоящий титан! – Йоделло горько усмехнулся. – Думаешь, я спятил? – добавил он.

– Да, сэр.

– Не важно, в здравом я уме или нет. Через неделю я все равно стану камнем. А затем, полагаю, взорвусь. Не могу этого дождаться. Просто лучше бы, если бы он не был таким равнодушным.

Рэп озадаченно помолчал, прежде чем решился спросить:

– Про кого вы говорите, сэр?

– Про гнома! – сердито выпалила статуя. – Если бы он пришел позлорадствовать, я смог бы бросить ему вызов. Я проявил бы смелость. Смерти я не боюсь! – Он ударил кулаком по каменному бедру и повысил голос: – Я воин! Я погиб бы достойно! Но он не доставил мне такого удовольствия. Он ни разу не появился здесь. Он отдал приказ, и вот я здесь, у всех на виду. Меня моют, кормят и бреют – он велел делать это ежедневно. С каждым днем камень все выше взбирается по моим ногам. Центурии маршируют мимо и видят это, но он не появляется. Ему все равно! Ему нет дела до моей смелости! Вероятно, он уже забыл обо мне. Я – пример, только и всего. Человек-статуя! – В его голосе прозвенело отчаяние.

Рэп вспомнил о легионерах, которых видел в городе. Оотиана тогда тоже сказала, что они – пример.

– Что за пример? К чему это? Потому что вы убили людей?

– Потому что пытался обокрасть гнома, – безучастным тоном отозвался Йоделло.

Скупость гномов вошла в поговорку. Спросите человека, откуда у него та или иная вещь, и если он не желает говорить правду, то скажет: «Я украл ее у гнома».

– А Инос? – прошептал Рэп. – Что он сделает с Инос, если найдет ее?

– Все, что ему заблагорассудится. Он же волшебник. – Имп открыл глаза, распахнул их пошире и уставился на Рэпа. – Пусть это послужит тебе уроком, фавн!

– Что, господин? – Рэп вновь ощутил мурашки по всему телу, когда попытался встретиться с измученным, безумным взглядом статуи.

– Никогда и никому не говори о своем слове силы! Так ты попадешь в беду.

Рэп не знал, можно ли оказаться в худшем положении, чем то, в котором он пребывал теперь. Но затем он увидел безмолвный вопль в потухших глазах Йоделло и понял: возможны беды и пострашнее. А он влип в неприятности, отказавшись узнать еще несколько слов, отказавшись стать магом и помочь Инос.

– Оотиана была безмозглой сукой, – негромко произнес Йоделло. Он поднял голову, уставился в наполненную ароматами тьму феерийской ночи и теперь словно беседовал с призраками. – Но я безумно любил ее – и люблю до сих пор. Колдунья из нее неважная. Она унаследовала слова от Урлокси, своего прадеда, а не от местных жителей. Урлокси был славным малым, не похвалялся зря своей силой, разве что лечил людей, но Пиандот, волшебник Востока, все равно выследил его. Когда он умер, Урлокси бежал – прежде чем Олибино занял золотой дворец. Вскоре после этого Урлокси умер, но перед смертью успел передать свои слова Оотиане и предупредил, чтобы она не смела пользоваться ими.

Казалось, воин напрочь забыл о Рэпе и беседовал сам с собой. Наверное, некогда он был незаурядным человеком. Изуродованный, нагой, ждущий ужасной смерти, он еще сохранил частицы достоинства. Осколки властности еще мерцали под пеленой его безумия.

– Нет, она не злоупотребляла своими словами: быстрое продвижение по службе для мужа, легкие роды второго ребенка – вот, пожалуй, и все. Она пыталась сопротивляться этому червяку, когда он увлекся ею – глупая девчонка! Как будто мне было до этого дело! Так она и пропала. Разумеется, она досталась ему. Он даже не сделал ее своей прислужницей. Она стала проконсулом…

Внезапно Рэпа осенила невероятная мысль – способ бегства и для него, и для Йоделло. Стоит ли предложить его? В конце концов, что он теряет?

Имп повысил голос.

– Но с Феерией дело обстоит иначе. Император назначает того, кто угоден волшебнику Запада. Коротышка считал, что было бы забавно отправить Эмшандара…

– Вы знаете три слова! – сбиваясь, заговорил Рэп. – А я – одно, так что, если я скажу вам его, вы станете волшебником! Вы освободитесь от заклятия преданности, у вас снова будут настоящие ноги! И может, вы даже спасете Оотиану!

Высоко вскинув подбородок, воин продолжал, обращаясь к точке поверх головы Рэпа:

– Женщина-проконсул! Все сенаторы считали это назначение ошибкой, но не осмелились спорить с волшебником.

– Если вы, пообещаете помочь мне, – хрипло перебил Рэп, – я сделаю вас волшебником. Тогда мы оба сумеем сбежать.

– Новый проконсул сама назначала подчиненных. Трибуном она выбрала лучшего из воинов, каких только знала. – Статуя вздохнула. – И я был лучшим! Но она сделала меня своим слугой, вместо гнома.

Рэп ощутил отчаяние.

– Или вы скажите мне свои три слова, а я пообещаю, что сделаю для вас все, что смогу, – и для Оотианы.

– Это было ошибкой. Она не хотела проявить неверность. Она просто не могла этого сделать – ведь она стала его прислужницей.

Рэп вскочил. Стоя, он ростом был почти с импа. Но взглянуть в его гордые и печальные глаза он так и не смог – воин смотрел поверх его головы. Эти глаза двигались, блестели, отражая лунный свет.

– Вы можете спасти ее, сэр! И спасетесь сами! Давайте я скажу вам свое слово силы!

– Тебе следовало позаботиться об этом раньше, – произнес новый голос, густой бас. Рэп рывком повернулся.

Подбоченившись, на аллее, у самого барьера, стоял Расписке. Он был по-прежнему облачен в поношенные рабочие одежды, но к ним прибавилась бесформенная шляпа. Борода гнома шевелилась от угрожающей усмешки.

– Это все равно не подействует, – печально заметил Йоделло. – Теперь я предан ему, разве не так?

Распнекс не обратил на него внимания, кивнув Рэпу.

– Неплохая попытка, фавн. Не бойся, с тобой мы рассчитаемся позднее.

– Я страдаю, но остаюсь преданным слугой, – заявил Йоделло, обращаясь, видимо, к самой ночи. – Я – отличный пример.

– Я не пытался намеренно обмануть вас, – объяснил гному Рэп. – Я не думал…

– Знаю. Тебе меня не одурачить. Но я все равно это запомню. – Распнекс нахмурился. Вероятно, он тоже боялся стать примером.

– Пройдет еще неделя, прежде чем я развалюсь на куски, – радостно объявил Йоделло. – Не забудь прийти и посмотреть, как это произойдет.

– Значит, Араккаран, фавн?

– Да, – сами ответили губы Рэпа. Распнекс удовлетворенно кивнул.

– Так говорил и гоблин.

– Но ее там может уже не быть! – с надеждой добавил Рэп.

Гном пожал широкими плечами.

– Посмотрим. А теперь пойдем. Хозяин ждет тебя, а он не любит ждать.

– Приходи пораньше, и окажешься в первых рядах толпы, – на прощание посоветовал Йоделло.

Экка говорила о паутине. Она что-то втолковывала о паутине и никак не могла остановиться. Поток ее слов о паутине все не иссякал, а Кэйдолан ничего не слышала, потому что Экка говорила шепотом. Дамам не пристало шептать. Это раздражало Кэйд. Она решила попросить Экку либо говорить вслух, либо замолчать и дать ей, Кэйдолан, снова… заснуть?

У нее закоченело все тело. Спину, казалось, хорошенько отбили молотком. Даже колени ныли. Вдалеке слышался перезвон колокольчиков. В шатре было темно. В каком еще шатре?

Оказалось, что шепчет вовсе не Экка, а Иносолан и при этом трясет Кэйд за плечо.

– В чем дело?

– Тише, тетя, не разбуди девчонку!

– Какую еще…

-Тсс!

По шатру ходил кто-то еще. О Боги! Мужчина! Конечно, это султан. Кэйд решительно не хотела сталкиваться с ним – после того как увидела ожог на пальце Иносолан.

Иносолан приблизила губы к уху тетушки.

– Скорее одевайся. Уже почти рассвело. Мы уезжаем.

– Уезжаем?

– Тише!

Кэйдолан с трудом села. Ей казалось, что вся она окаменела, и теперь радовалась, что остальные двое ее не видят. Вот что бывает после половины дня, проведенного верхом на верблюде. А впереди целый день. И еще много недель. Она слишком стара для таких путешествий. Глаза болели, словно в них бросили горсть песка. Кэйдолан передернулась, и не только чтобы стряхнуть сонливость – в шатре было холодно.

– Присмотри за девчонкой! – снова прошептала Иносолан.

– Но я не знаю, где она, – шепотом отозвалась Кэйд. Фуни спала слева от нее, но после долгих часов сна, да еще в полной темноте, Кэйд с трудом могла определить, где лево, где право. И потом, девочка могла куда-нибудь перекатиться. – Что это за мерзкие звуки?

– Верблюды кричат, – объяснила Иносолан.

Неужели они так и не переставали голосить? Если Фуни способна спать в таком реве, тогда Кэйд могла смело упражняться в игре на трубе, не рискуя потревожить ее. Если верблюды подойдут еще ближе, они раздавят шатер – это уж точно! Их запах слышался совсем близко, но, может, пахло от шатра. Все кругом провоняло верблюдами.

Азак отодвинул занавеску у входа, и темнота в шатре слегка рассеялась.

– Вот она, – прошептала Инос.

Происходящее понемногу начинало обретать смысл – мозг Кэйд пробуждался как раз вовремя. Кое-что из увиденного ей не нравилось.

– Но почему нельзя ее будить?

Инос раздраженно вздохнула. Она стояла на коленях, укладывая волосы, которые трещали и искрили в холодном сухом воздухе. Азак представлял собой почти неразличимую темную глыбу, поражающую своими размерами. Должно быть, он тоже сидел на коленях, ибо в шатре не мог выпрямиться во весь рост. Он был чем-то занят – возможно, укладывал сумки.

– Мы ускользнем прежде, чем рассветет! – прошептала Иносолан.

Кэйдолан мысленно охнула и ощутила, как у нее упало сердце. Она ничуть не сомневалась, что всю эту безумную затею устроила колдунья. Или же, если Раша не задумала ее, то, по крайней мере, знала о случившемся и отнеслась к нему снисходительно по собственным причинам. Кэйд не знала, почему так считает, но изменить свое мнение не могла; кроме того, ей давно хотелось подшутить над Инос и Азаком, которые всерьез считали, что способны удрать из Араккарана.

– Зачем?

Иносолан сердито фыркнула.

– На тот случай, если Элкарас не тот, кем хочет казаться.

– Тогда кто же он такой?

На этот раз ответил Азак – торопливо и приглушенно:

– Он появился как раз вовремя, и это подозрительно. Он тайно связался со мной всего через два дня после появления вас и вашей племянницы и заявил, что часто перевозил послания, и даже посланников, моего деда и будет счастлив оказать такие же услуги мне. Его рассказ был убедителен, но проверить его не удалось.

По крайней мере, у него хватило вежливости растолковать Кэйд, в чем дело.

– Но кем же он может быть? – удивилась она. – Какое зло может причинить нам, если с нами вы, сир… то есть Охотник на Львов.

– Он может оказаться сообщником блудницы.

– Поторопись, тетушка! – сердито прошептала Иносолан.

– Так я и говорила Инос. – Кэйд не шевелилась, только украдкой потирала спину. Рев верблюдов и бряцание сбруи приближались. Наверняка вскоре эти звуки разбудят Фуни. – Признаюсь, мне непонятно, почему Раша снисходительно отнеслась к столь нелепой игре, но…

– Чтобы спрятать вашу племянницу от волшебника.

Вот как? Это объяснение имело смысл. Иносолан приобрела статус ценной собственности, и волшебник Олибино вполне мог попытаться похитить ее у султанши, если решил, что запрошенная ею цена слишком высока. И потому Раша спрятала свое сокровище в пустыне, пока не состоится сделка, намереваясь впоследствии просто забрать Инос обратно. Кэйд испытала облегчение, найдя столь логичное подтверждение своему чутью.

– Тогда почему же вы… – Но ответ был очевиден. Азак сбежал потому, что не мог больше оставаться рядом с колдуньей. Это был еще один из его двойных, тройных и четверных гамбитов, подобно тем невероятно сложным путям, которыми он воспользовался, чтобы вызволить Кэйд из дворца и перевезти Инос в дом Элкараса.

Если Элкарас и вправду сообщник Раши, тогда бегство на этот раз будет реальным. Но если Азак ошибся насчет шейха, он совершит еще одну попытку запутать следы.

– Мы вернемся обратно к побережью, – прошептал Азак.

– Там нас ждет лодка, – нетерпеливо добавила Инос, – в маленькой рыбачьей деревушке. Мы уплывем на север, к Шуггарану, и там пересядем на корабль. Можешь забыть о трехмесячном путешествии на верблюде, тетушка! Через три месяца мы должны быть в Хабе. Ну, ты согласна?

Разумеется, предложение было заманчивым.

Но прежде чем Кэйдолан приняла решение, снаружи послышался голос – едва различимый сквозь шум, который производили верблюды:

– Королева Иносолан!

Его услышали все обитатели шатра. И все застыли, уставившись на треугольник света в углу двери. Рассвет был уже близок. Капли ледяного пота поползли по спине Кэйдолан, когда она припомнила встречу в лесу – ту самую, когда Рэп так неожиданно появился из-за деревьев. Он так же позвал Инос.

– Что это было? – спросил Азак громче, чем прежде.

– Похоже, кто-то зовет меня! – Голос Иносолан дрогнул. – Откуда-то издалека.

– Королева Иносолан! – На этот раз крик прозвучал ближе. Ошибиться в нем было невозможно.

Но вряд ли этот голос принадлежал мужчине. И потом, Рэп мертв, убит импами. Иносолан издала придушенный возглас.

– Здесь никто не знает моего настоящего имени! – потрясенно прошептала она.

Поняв, что сейчас произойдет, Кэйд вцепилась в плечо племянницы. Инос всегда была такой порывистой!

Но она опоздала. Инос поползла по разложенным постелям на четвереньках, на мгновение ее силуэт заслонил серый прямоугольник входа, а затем она оказалась снаружи.

Ничего особенного не произошло. Кэйдолан успокоилась. Вероятно, это была иллюзия – возможно, пел пастух или что-нибудь в этом роде.

Фигура Азака теперь вырисовывалась яснее – он и в самом деле запихивал вещи в мешок, а потом принялся завязывать его быстрыми, решительными движениями.

– Вы готовы, госпожа?

Кэйд очнулась. Она еще не собралась, но вовсе не желала оставаться здесь. Для этого она слишком стара, думала Кэйдолан, нашаривая туфли, но краткое путешествие к побережью, а затем плавание по морю привлекали ее гораздо больше, чем поездка с караваном в Алакарну, где бы она ни находилась.

Хаб, город Богов! Кто предпочел бы остаться в этой мерзкой пустыне, когда ему предлагают путешествие в Хаб?

Волоча за собой мешок, Азак пополз к выходу, и в шатре вновь стало темно. Кэйдолан решила, что на этот раз не станет причесываться.

В этот миг Инос завизжала.

– Он храбрый человек! – крикнул Рэп, пригибаясь под ветром. Склон холма, обращенный к морю, был гораздо круче противоположного, выходящего к гавани. Ровный рокот прибоя доносился снизу, из мрака. Воздух был влажным, пахло солью.

– Кто? – Распнекс уверенно шагал в ночь, придерживая одной рукой шляпу.

– Трибун Йоделло. Гном хмыкнул.

– У него нет выбора, – равнодушно отозвался он.

Но Йоделло преуспел в краже имущества гнома, к тому же гнома-волшебника. В деревне феери он узнал три слова. Вполне понятно, почему проконсул или волшебник остановили его прежде, чем он приобретет четвертое.

– Каково людям приходится под заклятием преданности?

Этот вопрос был встречен гневным взглядом. Сам Рэп сумел полдня избегать плена, а затем вырваться из тюрьмы. Оба раза он был скорее везучим, чем умным, но, очевидно, и колдовство и магия имели свои пределы, которыми можно было воспользоваться, если их знать. Рэп пожалел, что понятия о них не имеет.

Восхождение на вершину холма почти не заняло времени – должно быть, Распнекс прибег к волшебству. Силуэт Бельведера проступил впереди – он оказался громаднее, чем ожидал Рэп, возвышался над верхушками окружающих деревьев. Это было круглое деревянное строение в два этажа, увенчанное конической крышей. На верхнем этаже мерцали огни, но прозрачный купол преграждал путь ясновидению Рэпа. Нижний этаж служил в основном кладовой для мебели, рулонов циновок, инструментов, каменных статуй, ящиков с раковинами и стеклянных коробок с бабочками, а также многого другого, что Рэп не успел рассмотреть, – должно быть, этот хлам копился здесь годами.

Шеренга вооруженных легионеров окружала здание. Все они стояли неподвижно, вдыхая соленый ветер. Центурион отдал честь гному, который прошел мимо, не удостоив воина ни словом, ни взглядом.

– Зачем волшебнику понадобились стражники? – крикнул Рэп.

– Придержи язык, фавн, или я завяжу его узлом.

Деревянная лестница поднималась по наружной стене строения к широкой галерее, слабо освещенной танцующими огнями. Рэп следовал за гномом по ступеням, наблюдая, как приближается волшебный барьер – так, как в башне Иниссо в Краснегаре. Внезапно его голова словно раскололась, и остальной дворец исчез.

Верхний этаж строения занимала одна большая комната, стены которой были отделаны деревянными панелями. Они поднимались до самой крыши. Ветер беспрепятственно носился по комнате. Спящие летучие мыши висели под крышей, стропила служили насестами для птиц. Поблекшие ковры и плетеная мебель были расставлены и разложены вокруг в беспорядке, вместе с гудящими и поблескивающими вещицами, которые Рэп предпочел не разглядывать.

Колеблющийся свет давали фонари, висящие на длинных цепях, которые раскачивались на ветру. Даже самые обычные кресла казались зловещими, шевелились, подобно черным паукам в золотом отблеске на полу. Тени веток деревьев снаружи то пропадали, то снова появлялись в ночи.

Распнекс направился к Оотиане, которая стояла перед одной из больших стенных панелей, по-видимому разглядывая рисунок. Ее волосы остались распущенными, и теперь ветер трепал их, словно черный флаг. Рэп старался не смотреть на нее, следуя за гномом. На самом деле такая щепетильность была нелепой, ибо никакая одежда не мешала его дальновидению, однако изящные изгибы тела под белой тканью он нашел гораздо более привлекательными и волнующими, чем могла быть грубая действительность. Он уже научился управлять своей силой, когда было необходимо, отвлекаясь на другие предметы, но это не всегда ему удавалось.

Маленький Цыпленок стоял рядом с проконсулом. Он скрестил руки на голой груди, и его кожа в золотистом свете казалась еще более зеленой, чем помнилось Рэпу. Вероятно, он наслаждался прохладой. Завидев Рэпа, он прищурил глаза и скривил губы в безмолвной усмешке презрения.

– Есть успехи? – спросил Распнекс. Оотиана повернулась. У нее был усталый вид.

– Почти никаких. Дворец защищен. – Она взглянула на Рэпа, но ее взгляд не выдал никаких чувств.

Предмет, который она разглядывала, оказался не картиной, а большим зеркалом в замысловатой серебряной раме. Поверхность зеркала была темной и маслянистой и не понравилась Рэпу, но в целом оно казалось не более зловещим, чем другие предметы в этой комнате – такие, как растение в горшке, издающее пощелкивание, или статуя феери, еще один окаменевший человек.

Распнекс сдернул с головы уродливую шляпу и сунул ее за пазуху. Закатывая рукава, он задумчиво оглядывал комнату. Рэп пытался отгадать, что он ищет.

– Обычно прислужники не ставят защитных барьеров, – неожиданно заметил гном.

– Разумеется.

И вопрос и ответ прозвучали с одинаковым равнодушием.

Рэп поклонился Оотиане:

– Ваше высочество…

Ее лицо осталось безучастным.

– Я – всего лишь «превосходительство», Рэп.

– Прошу прощения, ваше превосходительство. – Он снова поклонился. – Позвольте поблагодарить ваше превосходительство за хорошие условия в местной тюрьме.

На этот раз он добился слабой улыбки.

– Значит, ты знаешь толк в тюрьмах?

– Я повидал достаточно тюрем, которые не хотел бы посетить еще раз. – Рэп поклонился вновь.

– Но ведь ты пытался бежать.

– Надеюсь, вы понимаете, что я не хотел оскорбить вас, госпожа.

Она отвернулась и оглядела комнату.

Рэп пожал плечами. Да, он сделал попытку. По крайней мере, теперь Оотиана знала, что он не таит к ней злобы, а Рэпу казалось, что ей это небезразлично.

– Я скажу ему, что мы готовы, – объявил Распнекс.

Он прошагал к другой стене, где оказалась совсем ненужная дверь – массивная, покрытая искусной резьбой и инкрустированная золотыми символами. Гном распахнул ее, шагнул через порог и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Но на галерее он не появился.

Чувствуя, как неприятный холодок прошел по его спине, Рэп осторожно спросил:

– Что это?

– Волшебная дверь. – Оотиана глубоко вздохнула. – Она ведет в Хаб. Рэп, все, что я могу посоветовать тебе, – будь как можно учтивее. Он очень обидчив. Идем.

Она отошла к дивану и села. Почему-то Рэп понял, что должен сесть рядом, и удивился собственной проницательности. Прошла целая вечность с тех пор, как он сидел так близко от красивой женщины. Он не припоминал, чтобы такое случалось после того, как он держал за руку Инос – в ту ночь, когда Джалон пел в замке, дома, в Краснегаре. В начале зимы, когда он работал помощником управляющего, он виделся и с другими женщинами, служанками из замка. Однако он не помнил ни одной из них. Никого, кроме Инос.

Ступая мягко, как кот, подбирающийся к мышиной норе, Маленький Цыпленок выбрал кресло рядом с Рэпом. Он откинулся на спинку и хищно улыбнулся. Не обращая на него внимания, Рэп снова оглядел комнату, гадая, что так пристально изучали оба колдуна. Ясновидение обнаружило странное мерцание, которое Рэп не мог объяснить.

– Гномы не любят роскоши, – вдруг заметила Оотиана.

– Что? Прошу прощения, я хотел…

– Волшебник Зиниксо может иметь все, что только пожелает. Он способен превратить песок в золото или сахарные головы – в алмазы. Но вырос он среди грубых, старых вещей, как и большинство гномов. Таковы уж их обычаи. Он неуютно чувствует себя, когда… окружен уютом. Ему нравится, когда вокруг разбросаны сухие листья.

Должно быть, она заметила, что Рэп изучает мебель в комнате – приземистую, тяжелую, но удобную. Только теперь он заметил места, где дерево поистерлось, а пружины выступали под обивкой – до сих пор мебель казалась ему роскошной. И, разумеется, повсюду были рассыпаны сухие листья – казалось, комната находится снаружи здания, а не внутри его. На полу в изобилии виднелся птичий помет.

– Там, где я вырос, не было сухих листьев, да и любых других тоже. – Он улыбнулся Оотиане, но она сидела слишком близко, и Рэп обнаружил, что полушария ее грудей вызывают в нем непонятное волнение. Рассердившись, он отвернулся и попытался обуздать ясновидение.

Оотиана ничем не выразила недовольства.

– А там, где вырос ты, гоблин, не было почти ничего, кроме листьев, верно? Или, может быть, сосновых иголок?

– Кто идет? – неожиданно спросил Маленький Цыпленок и насторожился.

Волшебник. Зиниксо, Хранитель Запада. Обращайтесь к нему «ваше всемогущество». И не вздумайте прикасаться к нему, иначе сгорите живьем.

Глаза гоблина расширились и стали почти треугольными.

Нервы Рэпа были слишком натянуты, чтобы выдержать зловещее молчание.

– Я познакомился с легатом Йоделло, госпожа, – выпалил он и тут же пожалел о своих словах.

Казалось, Оотиана вновь пристально вглядывается в зеркало на противоположной стене комнаты.

Рэп вздохнул.

– Простите. Я хотел сказать, по-моему, он не заслуживает… такой участи.

Оотиана холодно взглянула на него.

– Это он убил жителей деревни. Рэп кивнул.

– Но, по-моему, он сделал это… с добрыми намерениями, госпожа.

– Разве можно оправдать пытки и убийства?

– Не знаю, – с несчастным видом отозвался Рэп.

– Если хочешь знать, он сделал это ради меня. Да, это правда. – Вздохнув, она отвернулась. – А может, хотел спасти и остальных феери. Он сам так сказал, и я ему верю. – Она помедлила, расправляя складки платья на коленях. – Ты уже догадался, что здесь происходит? Волшебник охотится за жителями острова. Их осталось уже совсем мало, но в конце концов он обнаружил ту деревню. Он приказал мне захватить в плен ее жителей, а я, разумеется, отдала приказ легату только это был… не совсем верный приказ. Так я совершила свою вторую ошибку. Отправляя его в поход, я не наложила на него заклятие преданности. Я не говорила, чтобы он выполнил эту работу сам, а советовала поручить ее кому-нибудь другому.

Помолчав, Рэп спросил:

– Какая разница?

– Конечно, он повиновался моим приказам. У него не было выбора. Он отправил в поход свой лучший манипул и поставил во главе его лучшего центуриона. Но сам Йоделло тоже присоединился к воинам. Он сумел обмануть меня и вместе с тем выполнить приказ. Каким-то образом он убедил себя, что действует в моих интересах. Случилось чудо – Йоделло перехитрил заклятие. Он не имел права отдавать противоречивые приказания, но центурион был связан лишь клятвой, а не колдовством и не собирался вмешиваться в дела легата. Потому Йоделло попытался заполучить четыре слова. Он думал, что лучше всего будет высечь детей, чтобы вырвать признание у их родителей. И прежде чем прибыл волшебник, он узнал три слова.

Наступила тишина. Оотиана по-прежнему теребила складки платья. Рэп нашел три трупа – родителей, которые умерли, выдав свои тайные имена. Следовательно, никто из детей не погиб.

– И он пришел в ярость?

– В бешенство, – поправила Оотиана, и, словно заметив, что делает, она убрала руки с колен и скрестила их на груди. – Так или иначе, план был нелеп! – продолжала она. – Даже если бы он узнал четыре слова и стал настоящим колдуном, он никогда не сумел бы разделаться с Зиниксо. Колдуны, могуществом не уступающие Хранителям, – редкость. Да, Йоделло мог бы освободиться от моего заклятия, но никогда не осмелился бы наложить его на меня. И в конце концов ему пришлось бы вступить в борьбу с волшебником. Нет, рассчитывать ему было не на что.

На такой риск мужчина мог бы пойти только ради любимой женщины и детей. Рэп решил, что он готов простить преступление легата в лесной деревушке – то есть почти простить. Но то, что случилось с самим Йоделло, простить было невозможно.

Колдунья снова оглядела комнату. Почему смертные легионеры охраняли здание? Кто еще мог быть здесь? Незримые стражники?

Волшебная дверь с треском открылась, полоса яркого света легла на ковер – такой вытертый, что сквозь него местами проглядывали доски пола. Сердце Рэпа яростно заколотилось. Некоторое время ничего не происходило. Затем дверь открылась шире, показалась комната со стенами, вдоль которых тянулись заставленные книгами полки, и с камином.

По комнате пронесся вихрь, и дверь захлопнулась сама собой. Вновь воцарилось молчание, разве что напряжение удвоилось или утроилось. Волшебник прибыл, и Рэп больше не сомневался, что его окружает больше стражников, чем подтверждают глаза.

Маленький Цыпленок сидел с озадаченным видом. Оотиана напряглась, глядя прямо перед собой. Ветер шуршал ветвями деревьев.

Затем прямо из воздуха рядом с Маленьким Цыпленком послышался голос, и гоблин подпрыгнул. Такой басовитый, гулкий голос Рэпу еще не доводилось слышать – даже от Распнекса.

– Гоблин, расскажи, что тебе известно о Блестящей Воде.

Глаза Маленького Цыпленка стали круглыми, он огляделся по сторонам и облизнул губы. В странном свете фонарей даже цвет его языка изменился.

– Ничего, – с дрожью выговорил он, – ваше всемогущество. Я ее не видел. И не слышал о ней, пока мне не сказал Плоский… то есть фавн.

– Перечисли своих предков.

Гоблин помедлил, а затем назвал с десяток имен.

Снова наступила тишина, но Рэп не удивился, когда голос обратился к нему самому – он раздавался откуда-то спереди.

– Как тебе удалось сбежать, фавн?

Рэп рассказал.

Дальше не последовало ни ответа, ни дальнейших вопросов. Оотиана по-прежнему сидела как статуя, и ее взгляд не выдавал местонахождения волшебника.

Но зачем самому могущественному волшебнику мира понадобилось прибегать к такимуловкам?

Затем замогильный голос раздался вновь, на этот раз чуть дальше.

– Утром мы отдадим гоблину троих феери. Вы уже выбрали трех самых дряхлых стариков, как я велел?

– Да, ваше всемогущество, – ответила Оотиана. Невидимый волшебник хмыкнул.

– Хорошо. Мне надоело видеть, как они умирают, не проговорившись. И самоубийств стало слишком много. Они не приносят никакой пользы. Та женщина, которую я обжег, уже поправилась?

– Еще нет, ваше всемогущество.

– Вот видите! Это затянется надолго. А так мы сразу получим три слова.

В его голосе не прозвучало ни единого намека на сожаление, но слов хватило, чтобы кровь Рэпа заледенела в жилах. Маленький Цыпленок широко раскрыл глаза и рот, пораженный мыслью о том, что женщину можно пытать.

– Значит, у вас появится колдун-гоблин! – воскликнул Рэп. – И что же дальше? Вы хотите пытками вырвать слова у гоблина?

Оотиана замерла, метнув в него предостерегающий взгляд.

Внезапно волшебник стал видимым. Он оказался таким же крепким, как его дядя, но одет был еще беднее – в побитый молью балахон с бахромой у колен. Он был молод, а благодаря низкому росту выглядел еще моложе, но в волосах блестела седина, как у старшего гнома, а бесцветное и безбородое лицо выглядело словно недавно обтесанный камень. Волшебник стоял перед Рэпом, изучая его с видом холодного недовольства и покусывая ногти. Судя по слухам, он считался самым могущественным волшебником мира, но походил скорее на батрака или помощника садовника.

Наконец он вынул палец изо рта.

– Нет, я не собираюсь мучить гоблина. Я предложу ему выкуп за слова. – Он усмехнулся, показав зубы, похожие на белые камушки. – Мы оба знаем, о чем он мечтает, верно?

А я смогу продлить тебе жизнь настолько, чтобы он успел осуществить свою мечту.

До Маленького Цыпленка наконец дошел смысл его слов. Он злорадно ухмыльнулся, глядя на Рэпа.

Рэп подавил желание содрогнуться.

– А потом он убьет и тебя! – попытался вразумить он гоблина.

Маленький Цыпленок торжествующе рассмеялся.

– Мне все равно!

– Вот так-то! – подытожил Зиниксо. – Тогда решено. – Он повернулся на каблуках и начал вышагивать по комнате, грызя ноготь и постукивая по пыльному полу тяжелыми башмаками. Гоблины, фавны, легионеры, феери, легаты… равнодушие гнома к человеческой жизни было еще отвратительнее умышленной жестокости Маленького Цыпленка. Гоблин, по крайней мере, считал пытки честью и был готов вытерпеть их сам, когда проиграл Рэпу. Очевидно, в мире Зиниксо ничто не имело значения, кроме его собственной персоны.

Спустя минуту Оотиана произнесла:

– Я нашла Араккаран, ваше всемогущество. Дворец окружает волшебный барьер.

Зиниксо не обратил на нее внимания. Маленький Цыпленок по-прежнему сиял от счастья. Рэп гадал, сколько незримых стражников присутствует в комнате, сколько он продержится, сумеет ли доставить удовольствие гоблину, а также почему волшебное окно ошиблось в пророчестве.

Волшебник резко остановился, прислонился спиной к стене и обвел взглядом комнату.

– Кто покровительствует им? Может, это ловушка?

– Уверена, это не так, ваше всемогущество, – поспешила успокоить его Оотиана.

– Против меня сговорились! – Его голос вдруг повысился на октаву и продолжал подниматься.

– Нет, ваше всемогущество! Мне кажется…

Гном вдруг подпрыгнул и обернулся к распахнутой двери, но оказалось, что в комнату просто вернулся Распнекс. За время отсутствия он успел набросить на плечо длинный рулон ткани, напоминающий одеяло. Войдя, он плотно прикрыл дверь.

– Ну, так что? – воскликнул волшебник. – Да говори же, Дядя!

– Она идет.

– Ага! – Зиниксо огляделся. – Вы готовы? Едва она попытается что-нибудь сделать, бейте сразу! Если понадобится, сожгите всю башню.

Оотиана и Распнекс послушно кивнули. Вероятно, и незримые стражи ответили хозяину кивками.

– Пусть войдет. – Зиниксо вытер лоб рукавом и расправил плечи, словно готовясь к схватке.

Распнекс бросил рулон на середину комнаты и пнул его. Ткань развернулась, став продолговатым ковром – он странно переливался в золотистом отблеске фонарей.

Оба гнома слегка попятились. Некоторое время все молчали, и Рэп чувствовал, как закипает напряжение. Оотиана стиснула руки, волшебник вновь принялся грызть ноготь. Пожилой гном скрестил руки на груди, но тоже выглядел встревоженным. Он остался стоять.

Несколько минут в комнате были слышны лишь отдаленный шум прибоя, налетающего на берег с неутихающим гневом, и шорох листьев на ветру. Рэп постепенно привыкал к магии, самые невероятные события теперь стали для него привычными, и он ничуть не удивился, когда над ковром появилось едва заметное сияние, которое наконец превратилось в невысокую женщину.

Если бы он не ждал Блестящую Воду, он не узнал бы ее. При прежних двух встречах с Рэпом Хранительница была облачена в длинный балахон из дубленой кожи, который носили все женщины гоблинов, а теперь на ней оказалось легкомысленное белое платье, короткое и без рукавов. Оно переливалось, словно трава, осыпанная росой, тысячами мелких блесток, а может, драгоценных камней, но вместе с тем было измято и запачкано землей. Из-под короткого широкого подола платья торчали голые ноги, костлявые и бесплотные, как у краба, обутые в неуместно тяжелые башмаки. Ее грязноватые руки и плечи были тощими и сморщенными, грудь – плоской и обвисшей. Составляя нелепый контраст с зеленоватой кожей гоблинов, ее роскошные, молодые пепельные волосы искрились под фонарями. Они были собраны узлом на макушке и заколоты гребнями из слоновой кости – но, должно быть, некоторое время назад, поскольку прическа растрепалась, из нее выбились длинные пряди. Впечатление было смехотворным: казалось, старая карга превратила себя в девочку-подростка, чтобы идти на бал, а затем по недосмотру отчасти вернула себе прежний облик. Судя по виду прически и платья, бал продолжался несколько дней. Но самое странное зрелище представляло бледно-розовое пламя над левым ссутуленным плечом волшебницы. Оно мигало, несколько раз меняло цвет, приобретало очертания небольшой зверюшки, свернувшейся в клубок. Но и при этом оно светилось, и дальновидение позволило Рэпу уловить странное присутствие чего-то живого.

– Ну и ну! – воскликнул волшебник. – Зачем волшебнице Севера понадобился дракон?

Блестящая Вода обернулась к нему. Язычок пламени на ее плече стал ярче и прильнул к плечу, словно боясь свалиться.

– Это подарок! – пронзительным голосом объяснила она. – Разве она не чудо? Я назвала ее Прелестью. Ее подарил мне Литриан.

Явное безумие волшебницы встревожило Рэпа. Но Зиниксо как ни в чем не бывало подбоченился и подался вперед, усмехаясь гостье.

– Как мило! Никогда не слышал, чтобы Юг кому-нибудь дарил драконов. Неужели этот исключительный подарок скрепил какую-нибудь тайную сделку?

– О нет! – захихикала старуха. – Нет, нет, нет! Он знает, что нравится мне, вот и все. А такие огненные птенчики бывали у меня и прежде – задолго до того, как ты родился, сынок. Она совсем малютка, только что вылупилась. Знаешь, держать их при себе можно совсем недолго! Или понадобятся слишком широкие плечи!

Она вновь зашлась в визгливом хохоте и погладила язычок пламени, словно котенка. Пламя стало голубым, и Рэп почувствовал, что оно мурлычет. Дальновидение было тут ни при чем – просто помогло то, что он хорошо понимал животных. По-видимому, пламя было живым или достаточно живым, чтобы Рэп понимал его чувства, но ощущение было горьковатым и чужим, со странным металлическим привкусом. Рэп поспешил забыть о нем.

Но забыть истории о драконах и металле ему не удавалось, а здесь, в этом строении, должно быть немало металла. Гвозди, фонари… он поднял голову и взглянул на фонари., покачивающиеся на ветру. Они выглядели так, словно были сделаны из золота или по крайней мере отделаны им. Еще хуже: в сказках говорилось, какие страшные события происходят, когда драконы находят золото.

– Ну, посмотрим! – Волшебница повернулась и огляделась. – Я не бывала здесь со времен Хо-Илта. Мало что изменилось – судя по виду, мебель та же самая. Мы ели манго на вот этом диване и обменивались заклятиями страсти. Где это ты… А, Птица Смерти! С тобой все в порядке, дорогой?

Тяжело ворочая ногами в просторных башмаках, волшебница сошла с коврика и направилась к Маленькому Цыпленку, который застыл в кресле, в недоверии широко раскрыв рот и глаза.

Зиниксо вздрогнул, словно от удивления.

С невероятным проворством волшебница обернулась, и пламя на ее плече на миг стало оранжевым.

– Прекрати сейчас же! – велела она, – С гостями так не обращаются!

Последовала пауза. Волшебник обнажил зубы, напоминающие ряды могильных камней. Он затвердел, как гранитная глыба, и его юное лицо влажно заблестело в свете раскачивающихся фонарей. Щеки побледнели как мел.

Внезапно он превратил гримасу в циничную и хищную улыбку и шутливо поклонился, не сводя глаз со старухи.

– Разумеется, бабуля. Но и сама будь осмотрительнее.

– Еще бы! – отозвалась Блестящая Вода. – А это… – Малыш дракон вспыхнул зеленым огнем и вспорхнул с ее плеча, беспорядочно трепеща огненными крыльями. – О, будь осторожна, Прелесть!

Дракончик облетел вокруг комнаты на высоте человеческого роста, словно обследуя ее. В конце концов он закружился над Рэпом. Огненный птенец был легким, почти невидимым, но Рэпу подумалось, что предметы в форме дракона ему попадаются чаще, чем какие-либо другие: иногда он становился похожим на звезду, иногда – на птицу или бабочку, а еще чаще оставался просто пятном света.

Волшебница сунула в рот два пальца и пронзительно свистнула. Прелесть приобрела тревожный желтый оттенок и зигзагами вернулась к ней на плечо. Воркуя, старуха принялась поглаживать дракончика, пока тот вновь не стал голубым. При этом невыносимое напряжение в комнате слегка рассеялось. Оотиана и Распнекс обменялись озадаченными взглядами.

Затем волшебница словно в первый раз заметила Распнекса.

– Что я хотела сказать? – пробормотала она. Гном заморгал и пожал плечами.

– А, вот что! – вспомнила она. – Мы прежде не встречались, юноша?

– Пять минут назад мы говорили через зеркало.

– Вот как? – Она обвела взглядом комнату и нахмурилась при виде Оотианы. – А ты не Урмунтра или как там ее звали?

– Я ее праправнучка, ваше всемогущество.

– О Боги и смертные! – Блестящая Вода печально покачала головой, и еще одна прядь волос вырвалась из-под гребня. – Уже поздно, верно? Всем пора спать. – Она неуверенно двинулась в сторону пальмы в горшке, а затем присела. – Добрый вечер, сенатор.

Вероятно, там и вправду скрывался невидимый сенатор. В этом сумасшедшем доме не было ничего невозможного.

– Наконец волшебница соизволила обратить внимание на Зиниксо.

– А ты кто, парень?

– Ты прекрасно знаешь, кто я, мешок с вонючей требухой! Прекрати ломать комедию! – Он обошел вокруг волшебницы и указал на Маленького Цыпленка пальцем с обгрызенным ногтем. – Скажи, какое тебе до него дело?

Несколько минут Блестящая Вода молча моргала, глядя на пленника, а затем просияла, показав полный рот огромных гоблинских зубов, блеск которых не соответствовал ее остальному виду.

– Птица Смерти! Я отправила его куда-то в надежное место. Не припомню куда. Разве сходство не поразительно?

– Какое сходство? – Зиниксо напоминал туго натянутую струну, держался настороже, как кот, и с каждой минутой все больше выходил из себя.

– С Кровавым Крылом, моим старшим братом. Когда тот был в таком же возрасте.

– Значит, этот олух – твой родственник? Он этого не знал.

Волшебница надолго зашлась в хриплом хихиканье. Она была безумна, но при этом не обязательно глупа – Рэп видел, как старый Хононин нередко вел себя словно полупомешанный, особенно когда Форонод требовал от него чего-нибудь невыполнимого или того, что конюху не хотелось делать. Почти всегда управляющий выходил из себя и потому проигрывал в споре. Похоже, волшебница прибегла к той же уловке. Стоило ей хорошенько разозлить Зиниксо, и он стал бы способен на любую глупость.

– Откуда ему знать? – проскрипела Блестящая Вода. – Кровавое Крыло был еще тем хитрецом. Умел ползать бесшумно, когда угасали костры. Каждая жена в доме притворялась спящей ради него хотя бы раз. Наконец его поймали, но он не сплоховал – выдержал почти три дня. Ты очень похож на него, – добавила она, обращаясь к Маленькому Цыпленку, который хмурился, пытаясь понять слова на чужом языке. – Хо-Илт любил манго, но что в них хорошего? Кровавое Крыло родил Смертельного Удара от Цветочной Поляны, и еще…

– И это все? – в ярости вскричал волшебник, гнев которого нарастал, как буря в горах. – И только потому ты помнишь о нем? Из-за того, что он – отпрыск каких-то твоих потомков?

Древняя гоблинка застыла на месте и попыталась взглянуть в глаза гному. Это ей не удалось – ростом Блестящая Вода была еще ниже Зиниксо, если не считать узел рыжих волос и гребней.

– Конечно нет, чтоб тебе набили кишки раскаленными углями! Разве ты не предсказывал его судьбу?

Этот вопрос, казалось, застал Зиниксо врасплох.

– Нет, – признался он. – А разве у него есть судьба?

– О да!

Волшебник бросил в сторону Оотианы злобный взгляд.

– Ты не слишком усердствовала.

– Да, ваше всемогущество.

Он кивнул и обернулся лицом к Маленькому Цыпленку. Гоблин вытаращил глаза и обмяк в кресле, лишившись чувств. Его лицо приобрело бледно-зеленый оттенок.

Заинтригованный, Распнекс подошел поближе, и теперь волшебница оказалась окруженной со всех сторон вопросительными и настороженными лицами.

Оотиана откинулась на спинку дивана.

– Госпожа… – беспокойно прошептал Рэп.

Она не повернулась. Она пристально вглядывалась в сторону волшебного ковра, и Рэп решил, что ее оставили на страже, пока оба гнома отвлеклись.

– Это очень трудно, – мягко произнесла она, – труднее, чем отыскать ручей среди болота. Там всегда столько течений. Иногда они сливаются, иногда расходятся в разные стороны. Даже мысли других людей могут повлиять на будущее одного из них. Это всегда вызывает у меня ужасную боль.

– Значит, вы видите лишь возможности?

– Судьба смертных предначертана Богами. Большинству из нас даются лишь шансы. – Она рассеянно улыбнулась. – Разумеется, у раба шансов немного, верно? Любой глупец может подсказать его будущее: сначала – долгая жизнь без перемен, а затем – смерть. А у матроса или охотника-джотунна столько шансов, что проследить их все почти невозможно. Но у остальных… – Она замолчала.

Волшебное окно Иниссо предсказало несколько участей для Рэпа – ему предстояло быть растерзанным драконами, разрубленным на куски Калкором или погибнуть от рук Маленького Цыпленка. Вероятно, все зависело от того, кто из них успеет первым. Должно быть, вот почему он был обречен на смерть трижды. Но сам Рэп никогда не выбрал бы третью смерть.

– Значит, вы можете предвидеть свою собственную судьбу? – прошептал он.

Оотиана покачала головой, наблюдая за остальными, и спустя некоторое время добавила:

– Это очень трудно. Собственные чувства меняют видения – вот одна из причин, по которой колдуны создали магические окна или пруды.

– Я могу убить его, – пробормотал Зиниксо. В тусклом золотистом свете качающихся фонарей его грубое лицо вновь заблестело от пота. Распнексу приходилось еще хуже. Маленькая гоблинка почесала голову обеими пятернями, окончательно испортив прическу. Дракон превратился в тонкий желтый язычок и сверкал на ее плече.

– Выбор есть всегда, – проскрежетала она, – только не всегда он бывает мудрым. Под развернутыми знаменами… Видишь фавна?

– Нет.

– Иди дальше, на север. Снег! Теперь видишь? Все дороги ведут к фавну.

– Почти все.

– Ха! – Волшебница каркнула, словно прочищая горло. – Ну ладно, почти все. Никогда еще не видела более ясной судьбы.

Вся эта болтовня казалась Рэпу бессмысленной, но он думал о болоте, о котором упомянула Оотиана, и о множестве рек, впадающих в него. Этот образ был гораздо понятнее. А слова о нем звучали, как третье пророчество окна. По крайней мере, во всей этой неразберихе не послышалось ни слова про Инос.

– Так что же? – Это шипение мог издать любой из гномов.

– Что же дальше? – прошептала старуха.

Без предупреждения группа распалась. Распнекс неуклюже попятился назад, вращая глазами и задыхаясь, словно только что бежал. Зиниксо запрокинул голову и разразился гулким смехом, подобным грохоту падающих камней. Волшебница наклонилась, обхватила лицо Маленького Цыпленка обеими ладонями и поцеловала его. Гоблин сразу открыл глаза.

– Понял! – воскликнул волшебник.

– Теперь видишь? – Блестящая Вода взобралась на колени Маленькому Цыпленку, поглаживая его кожу ладонью, напоминающей сухой корень. Дракон раздулся, излучая бледно-розовое сияние. По-видимому, недовольный близостью гоблина, он переполз на затылок старухи, некоторое время балансировал на ее спине, а затем устроился на другом плече.

– О да! – Зиниксо одарил Оотиану широкой детской улыбкой. Смена его настроений вызывала изумление. – Гоблин разделается с фавном – в этом нет сомнений. А потом… – Он снова расхохотался, повернувшись к своему дяде, который ухмылялся, показывая крупные зубы.

– Значит, – произнес старший из гномов, – мы увидели нечто новое, ваше величество! – Он поклонился, и оба волшебника разразились злорадным хохотом.

Глаза Маленького Цыпленка теперь выглядели как очень крупные треугольники. Старуха, устроившаяся у него на коленях, снова нежно поцеловала его.

– Это правда, дорогой. Король-гоблин!

– Я убью Плоского Носа?

Она усердно закивала, сияя от счастья:

– О да! Дома, в племени Ворона.

– А боль будет долгой?

– Очень долгой, судя по виду. Отличное зрелище. Маленький Цыпленок удовлетворенно вздохнул и улыбнулся Рэпу.

– Это хорошо, Плоский Нос. – Он вновь перешел на язык гоблинов.

– Король-гоблин! – Волшебница у него на коленях вздохнула.

Так вот в чем дело! Рэп ощутил, как ужас закипает в нем, подступая к горлу, словно рвота. Император не желает, чтобы Калкор стал королем Краснегара, таны не позволят присоединить королевство к Империи, но обе стороны могут пойти на компромисс. Если не имп и не джотунн, значит, гоблин! Надо выдать Инос за Маленького Цыпленка, и все будут счастливы.

Зиниксо нахмурился.

– Давай поговорим о деле. Ты хочешь получить обратно этого гоблина?

Волшебница потрепала Маленького Цыпленка по щеке.

– Птица Смерти – мой любимчик, мой дорогой.

– Но ты отдала его мне. Ты отправила его сюда, на мою землю. Я еще могу его убить – мы это видели.

Старуха надулась и обхватила морщинистой рукой голову гоблина, заботливо прижимая ее к тому месту, где у нее некогда была грудь.

– Нет, милый! Нет, мы спасем тебя и ты станешь королем!

Выражение на лице Маленького Цыпленка позволяло предположить, что такая перспектива его не радует.

Зиниксо мрачно улыбнулся.

– И конечно, ты хочешь снабдить его другими словами?

– Другими? Зачем? Нет, никаких слов! – Блестящая Вода явно удивилась.

– Он уже украл одно!

Волшебница метнула взгляд в сторону Рэпа, а затем вновь повернулась к Маленькому Цыпленку… и опять к Рэпу…

– Вот как? Птица Смерти получил слово? – Она негромко хихикнула.

Она была чем-то поражена. Оправившись, она потрясла головой так, что волосы разметались.

– Нет, нет, нет! – Выпустив свою жертву, она сползла с ее колен. – Ты предсказал неправильно! Слова тут не помогут. Дай ему слова, и он не станет королем!

– Тогда зачем же ты отправила его сюда? – Гном выглядел озадаченным и сердитым.

Старуха пожала костлявыми плечами и хмыкнула.

– Надо же было его куда-нибудь послать – и подальше, туда, где безопаснее! Я думала, на Севере его оставлять нельзя. Там Олибино.

Зиниксо скрестил руки.

– Что же ты предлагаешь? Во сколько оценишь его?

– А! Терпелива цапля, бредущая в серебристых водах! – Старуха подняла одну руку высоко над головой, повернулась на месте, но потеряла равновесие и зашаталась, оступившись в громоздких башмаках. Выпрямившись, она поклонилась пустому месту. – Прошу прощения, госпожа! – Затем она хитро уставилась на гнома. – А какова твоя цена?

– Яйца эльфа на вилке.

Старуха разразилась визгливым смехом.

– Какая мерзость! Все вы, мальчишки, одинаковы! Он пожелал привязать к твоим якорь.

Гном нахмурился, не находя в этом ничего забавного. Он скрестил руки на груди.

– Чем ты заплатила ему за дракона?

– Я? Ничем! – Старуха с оскорбленным видом вздернула длинный гоблинский нос.

Рэп бросил взгляд на Оотиану, которая хмурилась и сжимала ладони. Он решил, что Блестящей Воде удалось запутать всех, в том числе и саму себя. Рэп не поверил почти ничему, что услышал, только согласился, что гном и эльф ненавидят друг друга, но об этом он знал и прежде.

Но была ли волшебница так безумна, как казалась? Рэп испытывал нелепое ощущение, что Блестящая Вода крадется за ним со времен их первой встречи в племени Ворона. Она уверяла, что заботится только о Маленьком Цыпленке, но прежде являлась только Рэпу. Каковы же ее истинные намерения? Какое ей дело до Краснегара и его правителя? Теперь у Рэпа возникла странная уверенность: Блестящей Воде было известно о девочке из деревни в джунглях, но она ожидала, что слово узнает Рэп, а не Маленький Цыпленок. Вероятно, он заразился всеобщим безумием.

А еще Блестящая Вода заявляла, что не может предсказать будущее Рэпа. Он надеялся, что старуха промолчит, поскольку гном, несомненно, примет ее слова за вызов, и если тоже потерпит неудачу, то может насторожиться. По-видимому, гнома настораживало почти все вокруг, несмотря на его могущество.

– Ты лжешь! – наконец решил Зиниксо. – Ты купила этого дракона. – Тень на его щеках подразумевала, что гном вспыхнул.

Волшебница вскинула голову и потрясла растрепанными медными волосами.

– Я отдала ему девчонку, – призналась она.

Рэп разинул рот, но невидимые губы прошептали ему на ухо:

– Тише! Слушай! – Голос принадлежал Оотиане, но она не пошевелилась и, казалось, была всецело увлечена спором.

– Девчонку из Краснегара? – переспросил Зиниксо. – Иносолан? Но почему?

– Почему? – легкомысленно повторила Блестящая Вода. – Потому, что он предложил мне Прелесть. – Она погладила пламя на плече, оно замурлыкало и стало фиолетовым. – Так, так, так… А почему это сделал он? Кто знает? Никогда не задавай таких вопросов про эльфов, сынок. Объяснения эльфов – самая частая причина самоубийств среди молодежи.

– Значит, ты объединилась с ним против меня! Старуха усмехнулась.

– Ерунда! Он в союзе с Хранителем Востока. Если я присоединюсь к ним, сынок, тебе крышка. Гном завопил:

– Вот как? Что ж, посмотрим!

– Выслушай меня, парень! Оставь желтобрюхого на время в покое. Может, ты примиришься на импе?

Стул заскользил по полу, словно влекомый ветром, и остановился за спиной волшебника. Он сел, скрестил толстые ноги и уставился на Блестящую Воду с неожиданным спокойствием.

– Хватит болтовни. Твоя дорогая Птица Смерти или как там его зовут у меня в руках. Он может принести мне большую пользу. Ты хочешь получить его обратно – тогда называй цену.

Блестящая Вода с жалостью покачала головой. Она отвернулась, и Рэп уже думал, что она шагает на волшебный ковер и исчезнет, но старуха помедлила – казалось, передумала.

– Быть волшебником нелегко, – проговорила она, усмехаясь в пустоту, а может, одному из незримых наблюдателей. – Это он уже понял. Он думал, что так будет безопаснее, но ошибся. Теперь о нем знают все, и все хотят разделаться с ним. Потому ему нужны прислужники, чтобы защищаться. Он считал, что быть волшебником Запада просто – ведь он способен создать целую армию прислужников. Но все оказалось гораздо труднее. Цикто не знает, когда вырастет чудовище!

Зиниксо обнажил зубы.

– Продолжай. Уже поздно, я устал.

– Нет, еще рано, рано, рано! – Блестящая Вода закружилась в нелепом па-де-де и остановилась лицом к Оотиане. – Куда легче красть помощников у своих врагов, чем создавать собственных, верно? – Она погрозила пальцем. – Разве не так? Люди об этом не знают.

Оотиана издала недоуменное восклицание.

Круглые глаза гнома вспыхнули ярче.

Волшебница вздохнула.

– Помнишь, в конце совета император решил отозвать войска из Краснегара?

Рэп напрягся. Если Четверка встречалась с императором по поводу положения в Краснегаре, это важная новость. Возможно, дальше старуха скажет что-нибудь про Инос.

Оотиана растерянно взглянула на волшебника и ответила:

– Меня там не было, госпожа.

На заднем плане Зиниксо скептически усмехнулся.

– Волшебник Олибино согласился отправить приказ. А Блестящая Вода пообещала задержать Калкора и нордландцев еще недели на две, чтобы дать импам время. Но помнит ли она о своем обещании?

Старуха издала пронзительный, безумный хохот.

– Об этом незачем помнить, – шепотом объяснила она Оотиане. – Калкор на другом краю земли.

– Что? Но ведь ты сказала… – Молодой гном потер подбородок. – Нет, не говорила. Только намекнула.

Распнекс осклабился, словно забавляясь выходками старухи.

Блестящая Вода повернулась, показала Рэпу два ряда крупных крепких зубов и опять зашептала:

– Калкор на юге, промышляет возле Кобла. И я не говорила, что задержу гоблинов! Они готовы вымостить скальпами импов всю дорогу до Пондага. Как жаль бедненьких пленников!

Рэп передернулся. Старуха от удовольствия пускала слюни, а Маленький Цыпленок с вожделением слушал ее, несомненно припоминая свое отмщение Иггинги. Мирные обычаи гоблинов оказались забытыми.

Зиниксо был явно заинтригован.

– Значит, Олибино попытается прикрыть отступление войск? Тогда ему понадобится отправить туда прислужников!

– А я отказала ему в своем милостивом позволении! – Блестящая Вода затанцевала перед Рэпом. – А он все равно рискнул! Ты не гном! Где же он? – Она крутнулась и отыскала Зиниксо. – Значит, они тебе нужны?

Волшебник бросил взгляд на своего дядю, который хмыкнул и кивнул, а затем на Оотиану.

Она покачала головой.

– Он превратит их в легионеров. Тогда ты не сможешь прикоснуться к ним.

– Но их можно обнаружить! – радостно заорала старуха. – Ты увидишь их сразу же, едва они пустят стрелу точно в цель или избегут здсады… Вернувшись в Хаб, они будут отпущены на отдых, и ты сможешь захватить их, когда пожелаешь. А потом выпустишь Олибино кишки! Фанфары и летающий конский навоз!

– Почему бы тебе не сделать это самой? – спросил Зиниксо со своим обычным подозрением.

Надувшись, старуха отошла к Маленькому Цыпленку.

– Я и собиралась. Ты же сказал, чтобы я назвала цену. Мне нужен мой милый. – Она пригладила волосы гоблина, а крошка-дракон, уязвленный ревностью или чувствуя волнение хозяйки, снова вспорхнул с ее плеча. Он опять направился к Рэпу, но вдруг круто изменил курс и начал спиралью подниматься к дико раскачивающемуся фонарю.

Золото! Если взрослый дракон мог опустошить страну, отведав золота, то тогда такой малыш способен уничтожить Бельведер. Не задумываясь Рэп позвал его к себе, подальше от металла. Ему никогда не удавалось как следует ладить с птицами – гораздо послушнее ему были четвероногие, особенно лошади и собаки, а с кошками приходилось потруднее Но вероятно, дракон принадлежал к четвероногим существам, поскольку Рэп услышал ответ и увидел, как сверкающая искра изменила направление, приближаясь к нему.

Нечто вроде невидимого кожаного ремня хлестнуло его лицу – так, что голова Рэпа дернулась. Он вскрикнул о боли и неожиданности. Еще один резкий удар по другой щеке отбросил его на колени Оотиане.

– Болван! – прошипела она, помогая ему подняться.

Ошеломленный, он поднес руку к лицу, не осмеливаясь вскрикнуть – казалось, на него плеснули кипятком. Блестящая Вода зло уставилась на него, а малыш-дракон уже сидел у нее на плече.

– Держись подальше от моей Прелести, недоумок! Если ты не понадобишься Птице Смерти, я набью тебе брюх червями, переломаю тебе все кости и…

– Оставь его! – рявкнул Зиниксо. – Тебе же нужен король-гоблин. Ты позволишь мне послать туда Распнекса? Не откуда мне знать, что ты не захватишь моего прислужник? чтобы помочь Востоку или Югу?

Старуха снова визгливо захохотала и повернулась, отыскивая Распнекса.

– Так предскажи его судьбу!

На этот раз предсказание было кратким. Зиниксо просто уставился на своего дядю, а затем приглушенно хохотнул. Его смех был таким же низким, как рокот прибоя на берегу.

– Да, ты вернешься. Если будешь держаться подальше от женщин.

– Зеленые мне не по вкусу, – отозвался Распнекс. Волшебница погрозила ему узловатым пальцем.

– Придержи язык, гном! Превращайся в гоблина.

Колдун пожал плечами. Он начал стаскивать рубашку, и она растаяла на глазах. Серая кожа приобрела зеленоватый оттенок, кудрявые волосы удлинились и стали прямыми, сгустились и упали ему на сально поблескивающую грудь. Голова гнома уменьшилась в размерах, ноги удлинились. Ног и уши стали крупнее и заострились. Через несколько минут он превратился в гоблина среднего возраста, в кожаной набедренной повязке. Улыбнувшись, Распнекс показал, что его зубы, прежде похожие на камни, стали острыми. Волна обычного для гоблинов запаха протухшего жира заставила сморщить носы всех присутствующих в Бельведере.

– О, красавчик! – завизжала старуха. – Но смотри, чтобы иллюзия не исчезла! – Она протянула палец, и на лице бывшего гнома появился сложный рисунок татуировки. – Бегун из племени Волка!

Зиниксо поднялся.

– Встань вон там, Бегун, против ветра! Еще одно, волшебница. – Он с усмешкой взглянул на Маленького Цыпленка. – Он забрал слово, которое принадлежит мне.

Йоделло сказал: «Я украл слова у гнома».

– Подумаешь! У тебя останется третий – заколдованные пятеро знают слово. Отними его взамен.

Долгую минуту волшебник колебался, затем кивнул:

– Решено. Действуй, дядя. Вот тебе шанс искупить вину. Вы хотите забрать гоблина с собой, ваше всемогущество, или я должен доставить его вам?

Блестящая Вода пожала костлявыми плечами, и дракончик забеспокоился. Ветер бросил на лицо старухи прядь рыжих волос.

– Нет. Просто отправь их на материк. С такой судьбой он не пропадет.

Бормоча что-то под нос, она направилась к волшебному ковру.

– Не их, – поправил Зиниксо, – а его. Рэп ощутил внезапный прилив надежды. Блестящая Вода повернулась и нахмурилась.

– Фавн нужен мне! Птица Смерти убьет фавна. Иначе ничего не выйдет, ты же видел.

Волшебник покачал своей крупной головой и торжествующе заявил:

– Ты купила одного! Второй остался мне.

– Зачем он тебе?

– И тебе он не понадобится, если я убью его. А я это сделаю! И немедленно!

– Нет!

– Можешь не сомневаться. Считаю до трех! – Гном указал на Рэпа. – Один!

Оотиана вскочила с дивана и быстро отошла на безопасное расстояние. Горло у Рэпа перехватило так, что он едва дышал. Зиниксо мог уничтожить его, даже не задумавшись.

– Чего еще ты хочешь? – зло спросила Блестящая Вода. Похоже, первый раз она проиграла.

– Тебе достанется твой король. А я заберу королеву.

– Зачем? Чего ты хочешь от нее? Гном фыркнул.

– Решу позднее. Она – ценное приобретение, и этого пока достаточно. Два!

Оотиана застыла в ужасе, прижав руки к губам. Рэп попытался шевельнуться, но какая-то незримая сила приковала его к дивану. С другой стороны, зачем бороться? Эта смерть будет гораздо быстрее, чем смерть от рук волшебницы-гоблинки или ее любимчика Птицы Смерти.

– У меня ее нет, – мрачно заявила Блестящая Вода.

– Зато ты знаешь, где она.

Волшебница кивнула с явным нежеланием.

– Говори! – потребовал волшебник и не завершил отсчет.

– Ее забрала какая-то Раша. И пыталась продать Олибино. Но Восток не устроила цена.

Зиниксо зашипел и склонил голову, словно предвидя схватку.

– Что это была за цена?

– Можешь гадать сколько влезет. – Безумная уверенность, казалось, возвращалась к Блестящей Воде. – Но теперь королевы нет ни у кого, так что можешь успокоиться, сынок.

Волшебник вовсе не выглядел успокоенным, но разжал невидимые руки на горле Рэпа, и Оотиана испустила вздох. Холодный ветер взъерошил пропитанные потом волосы Рэпа.

Волшебница погладила дракона, который снова стал розовым. Рэпу опять послышалось мурлыканье.

– Эльф захотел ее, и я сказала, где ее найти.

– Где же?

– Она была в Зарке, в Араккаране. У Литриана в городе как раз был прислужник, и он уволок крошку из-под самого носа Олибино.

– Что это делал прислужник Юга во владениях Востока? – прорычал Зиниксо, озадачившись и переполнившись подозрениями больше, чем прежде.

– Кто знает? Хочешь сказать, что ты никуда не рассылаешь прислужников? О Боги, да этот парень честнее, чем он выглядит! Этот прислужник – всего лишь маг, но каким-то образом ему удалось сманить королеву. Теперь она в пустыне и, полагаю, направляется к владениям Юга. Восток не знает, куда она девалась, и потому не может отдать ее императору, как пообещал.

– Что же задумал Юг? – Вспомнив об эльфе, гном вновь хищно оскалился.

Рэпа мучил тот же вопрос. Ему не было дела ни до судьбы войск импов в Краснегаре, ни до того, что сделают с ними гоблины, когда появятся; но участь Инос его тревожила. Если волшебник Юга так же плох, как остальные два Хранителя, то Инос грозит ужасная опасность. Рэпу было ненавистно думать о том, что она оказалась в лапах Раши, но теперь он считал, что оказаться во власти Хранителей еще хуже. Они собирались выдать Инос замуж за гоблина, и, похоже, император был готов согласиться с ними.

– Я же предупреждала тебя, – издевательски произнесла Блестящая Вода, – никогда не спрашивай об эльфах. Их мысли перепуганы, как у пьяных мотыльков. Но Восток считает, что ему следует позаботиться о Калкоре и гоблинах, которые сожгли Пондаг и двинулись через перевал, и потому теперь он не может доставить девчонку императору. Бедняжка стала краснокожей, как джинн.

Зиниксо задумчиво жевал ноготь. Казалось, этой ночью его подозрения многократно усилились.

– Покажи! – попросил он.

Блестящая Вода пожала плечами, чуть не сбросив дракона. Она оглядела комнату и снова закружилась в своем диком танце вокруг волшебного ковра, пока не остановилась перед огромным овальным зеркалом, висящим на стене. Старуха уставилась в зеркало, поглаживая дракона, а тот приобрел грязновато-розовый оттенок.

– Должно быть, в Зарке скоро рассветет, – пробормотала она. – Может, они уже сворачивают шатры.

Зеркало засияло, и вид в нем изменился. Рэп обнаружил, что сидит, вонзая ногти в ладони – это зрелище было отвратительным напоминанием о волшебном окне в Краснегаре, которое причинило им столько бед.

Вскоре до него донесся странный шум, подобного которому Рэпу еще не доводилось слышать. Шум исходил из зеркала – чудовищный рев, отдаленный и приглушенный, словно слышимый сквозь толстое стекло. Все в Бельведере наблюдали за действиями волшебницы.

Неожиданно мохнатая морда появилась в раме, обнажила великанские зубы и заревела.

Зиниксо вскочил.

– Что это за Зло?

– Это верблюд! – крикнула Оотиана, а Блестящая Вода залилась пронзительным хохотом. Чудовище исчезло в темноте. Теперь за стеклом разлился серый свет, словно зеркало было обращено в то место, где было светлее, чем вокруг Бельведера. Тень Блестящей Воды легла на пол, фонари погасли.

Затем появился новый вид – ряд темных силуэтов под деревьями. Рэп узнал деревья – это были пальмы, а Тинал говорил, что в Зарке должны быть пальмы. Он вытер лоб и взглянул на Маленького Цыпленка – тот ухмылялся. Оотиана была явно очарована. Зиниксо по-прежнему грыз ноготь. В дальнем конце комнаты стоял мнимый гоблин Распнекс, скрестив толстые зеленоватые руки на голой груди.

Темные силуэты приблизились и стали четче, превратившись в ряд черных шатров.

– По-моему, вот этот, – решила волшебница. Несмотря на сумасшествие, ее колдовство впечатляло. Шатер, который теперь появился в зеркале, ничем не отличался от других, разве что его полотнища хлопали сильнее – должно быть, веревки были слабо натянуты да занавеску у входа трепал ветер. – Посмотрим, посмотрим… Королева Иносолан! – От крика старухи все вокруг подскочили.

Рэп подвинулся поближе к краю дивана. Никто этого не заметил.

Минуту слышался лишь шум ветра и моря да крики чудовищных животных из-за зеркала. Рэп затаил дыхание. Неужели Инос жива и здорова? Он слышал, как стучит его сердце. Волшебница позвала снова:

– Королева Иносолан!

Занавеска шатра задергалась. Кто-то выбирался наружу на четвереньках, затем поднялся и застыл – закутанная в черное фигура с блестящими глазами. Неизвестная огляделась, словно гадая, откуда донесся голос. Даже в предрассветной мгле Рэп узнал ее. Слезы навернулись ему на глаза.

– Вот она! – торжествующе воскликнула Блестящая Вода, отступая в сторону, чтобы все могли видеть.

Они хотят выдать Инос замуж за Маленького Цыпленка!

– Какая прелесть! – заявил Зиниксо. – Нежная и аппетитная! Она будет моей гостьей, пока Четверка не устроит ее брак.

Нет! Нет! Рэп вскочил на ноги, пренебрегая предостерегающим жестом Оотианы, и бросился через комнату к зеркалу.

– Инос! – вскричал он. – Это я, Рэп!

Инос огляделась с озадаченным видом. Зеркало приглушало его голос. Затем, должно быть, она разглядела Рэпа. У нее приоткрылся рот, и Рэп услышал слабый вскрик.

Вцепившись в раму обеими руками, он завопил изо всех сил:

– Инос! Это ловушка! Беги, Инос! Не оставайся с ними!

Ему едва хватило времени заметить еще одну фигуру, вывалившуюся из шатра. Она бросилась прямо к нему, размахивая кривым мечом. Но изображение в зеркале не могло повредить Рэпу.

А магия могла. Прежде чем он издал еще хотя бы слово, его отбросил невидимый удар, резкий и сильный, как атака разъяренного быка.

Он рухнул на пол вдалеке от зеркала.

Нам всем дарована не большая свобода,

чем в балагане призрачным теням,

что пляшут в свете солнца-фонаря,

послушные рукам умельца-кукловода.

Фицджеральд. Рубай Омара Хайяма (68, 1879)

Часть девятая Мёртвое вчера

Камни больно впивались в ладони и бедро Инос. Она вытянулась на холодной земле, неудержимо дрожа и не в силах заговорить, а Кэйд с тревогой обнимала ее.

– Я тоже видел! – Азак застыл над ними, еще держа в руке ятаган и оглядываясь в предрассветной тьме. Из шатра появилась Фуни, потирая заспанные глаза, но, к счастью, она пока молчала. Из других шатров тоже начали появляться люди, потревоженные воплем Инос. Рев верблюдов по-прежнему служил фоном для нарастающего шума в лагере, вершины Агонист розовели на востоке.

– Призрак? – повторила Кэйд.

– Не знаю, что еще это могло быть, – мрачно отозвался Азак. – И призраков я никогда не видел. Вы знаете его? – спросил он у Инос.

Она кивнула с несчастным видом.

Рэп, Рэп! Это был его голос. Он выглядел как Рэп, смутный, прозрачный образ в полутьме. Инос успела даже разглядеть его вечно встрепанные волосы и нелепые татуировки на лице.

Но почему Рэп? Инос никогда не считала его плохим человеком – может, неуклюжим, упрямым, способным на необдуманные поступки, но только не злым. Вот Иггинги был скверным человеком. И Андор тоже. Экка часто строила козни. Но Инос даже в голову не приходило, что в Рэпе может оказаться больше дурного, чем хорошего. Она считала, что когда Боги взвесят его душу, стрелка весов наверняка отклонится в сторону добра, он присоединится к Добру и навечно станет его частью, как гласит Священное Писание. Только великого грешника отвергает даже само Зло, оставляя бродить по миру в облике призрака. С Рэпом такого не могло быть! Если даже Рэп признан столь дурным, то на что же надеяться ей самой, ее отцу, всем остальным?

Вокруг собралась толпа, посыпались вопросы. Замечая, что у женщин открыты лица, мужчины отворачивались. Другие женщины подступали ближе, взволнованно щебеча.

– Пустяки! – уверял Азак, свирепо хмурясь. – Просто страшный сон. – Только когда люди стали поспешно отступать, он заметил, что до сих пор держит в руке обнаженный меч, и спрятал его в ножны.

Кэйд помогла племяннице подняться. Та старалась сдержать дрожь.

– Со мной все хорошо! – заявила Инос.

– Инос, – прошептала Кэйд, широко раскрыв голубые глаза, – кто это был?

– Рэп.

– Рэп? Не может быть! – Но должно быть, Кэйд вздохнула с облегчением, узнав, что племянница видела не своего отца.

– Кем был этот Рэп? – спросил Азак. Инос только покачала головой. Кэйд объяснила:

– Слугой ее отца. Конюхом. Мы считаем, что его убили импы.

– Должно быть, он и вправду мертв. Там, где я видел его, на песке не осталось следов. Мой меч пронзил его насквозь. – В полутьме ярко поблескивали белки глаз Азака.

Наверняка он встревожился сильнее, чем хотел признать. Повернувшись к Фуни, он рявкнул, приказывая ей приготовить кофе. Фуни убежала. Инос с помощью тети зашагала к шатру, и внезапно ее ноги перестали дрожать.

– Все уже прошло, – заявила Инос. – Я дойду сама.

Азак поднял занавеску у входа, и все вошли внутрь, подальше от любопытных глаз. Инос рухнула на свою постель и вновь затряслась. Кэйд укрыла ее одеялом.

– Он говорил, – произнес Азак. – Что это видение сказало вам?

– Он… сказал… что это ловушка. Велел бежать прочь. Великан нахмурился, поправил меч и сел, скрестив ноги.

– Именно это мы и собирались сделать.

– Но теперь не сможем, – прошептала Инос, вспомнив о собравшейся толпе, и поплотнее завернулась в одеяло.

– Сегодня – да. А завтра мы окажемся еще дальше от побережья. Лодка может нас не дождаться. Азак почесал щетинистую щеку и нахмурился.

– Призраки – олицетворение Зла! – возразила Кэйд. – Нельзя доверять их словам! Невозможно представить себе большую глупость, чем вера в совет призрака!

Инос перевела взгляд на Азака, и они одновременно кивнули.

– Нам не следует верить ему! – произнес Азак.

Но этот призрак был так похож на Рэпа! И говорил он в точности как чем-то взволнованный Рэп. Инос никогда не считала Рэпа достаточно умным – скорее упрямым, действующим из лучших побуждений, усердным. И если Рэп говорил так взволнованно,значит, у него были на то причины. Он не питал пристрастия к глупым шуткам, которыми увлекались Лин или Верантор.

Инос обнаружила, что чутье советует ей поверить словам призрачного видения. Бежать! Но Кэйд рассудила разумно: принять совет от призрака – неизмеримая глупость. Призраки не способны творить добро.

Рэп помог гоблину убить проконсула. Неужели этот грех изменил равновесие? Бедный Рэп!

Азак пристально смотрел на нее. О чем он думал?

– Я сделала глупость, – произнесла Инос. – Мне не следовало так кричать. Но все случилось так неожиданно, внезапно…

– Этот поступок был совершенно естественным. Да, совершенно естественным для дворцовой неженки, но Инос хотела выглядеть совсем другой.

– Нет, это непростительно. Мне так стыдно!

– Королева Иносолан, – мягко произнес Азак, не сводя с нее взгляда, – вы позвали на помощь. Почему бы и нет? Вы столкнулись с неожиданной опасностью. Вы были в одиночестве, без оружия. А я откликнулся и повел себя как сумасшедший бык. Это неразумно и непростительно, ибо я не успел оценить врага. И если вы опасаетесь, что случившееся заставит меня плохо думать о вас, тогда прошу вас успокоиться. С тех пор как я увидел, что вы укротили моего коня, Иносолан, я не сомневался в вашей смелости и не буду сомневаться и впредь. Вы дали мне понять, что женщина может обладать такой храбростью, какой способны похвалиться немногие мужчины: подобного чуда еще не видел ни я, ни мои предки.

Вот как? Инос затаила дыхание. Она никогда не ожидала услышать подобную речь от султана. В сущности, ее изумило красноречие Азака. Она только что открыла еще одну неожиданную черту его характера.

Прежде чем она сумела приготовить достойный ответ в лучших традициях Кинвэйла, темная фигура заслонила вход в шатер.

– Можно войти, Первый Охотник на Львов?

Азак бросил в сторону женщин предостерегающий взгляд.

– Входи и будь как дома в моем смиренном жилище, великий.

Шейх Элкарас пригнулся и вошел, и, казалось, в шатре сразу стало теснее от его дородной фигуры. Перед отъездом из города он расстался со своими пестрыми одеяниями и теперь носил простой белый халат. Шейх опустился на колени, ни на кого не глядя.

– Пусть Боги благословят этот дом, – пробормотал он привычное приветствие.

Азак ответил, как требовал ритуал, и предложил гостю еду и воду.

– У тебя неприятности, Охотник на Львов? – Шейх перебирал кольца, не поднимая глаз.

Азак помедлил, а потом рассказал о случившемся. Вскоре шатер озарило восходящее солнце. Инос свернулась под одеялом, по-прежнему мелко дрожа.

Ее не покидали мысли о Рэпе.

– И ее величество была знакома с этим человеком, – заключил Азак.

Единственное, о чем он не упомянул – что главный телохранитель шейха замышлял удрать в пустыню и прихватить с собой спутниц. Но повсюду лежали узлы, и хитрый старый купец мог догадаться, зачем обитателям шатра понадобилось укладываться в такую рань.

– Ваше величество? – вопросительно пробормотал он, слегка приподняв голову.

– Этот человек был одним из конюхов ее покойного отца, – ответила за племянницу Кэйд. – Его убили импы, которые преследовали нас.

Старик задумчиво погладил белоснежную бороду пухлыми пальцами, на которых сверкала радуга.

– И что же он сказал вам?

Инос наконец-то смогла заговорить и повторила слова призрака так, как запомнила их.

– А! – Элкарас кивнул. Рубины на его голове вспыхнули малиновым, на каком-то из камней в перстнях заиграла оранжевая искра. – А колдунья когда-нибудь видела этого человека?

– Да! – возбужденно воскликнула Инос. – Да, он был в комнате, когда она появилась. Эта колдунья потом показала мне, что он убит!

Шейх усмехнулся.

– Значит, это она пыталась сыграть с вами шутку. Вы понимаете?

– Конечно! – Облегчение растеклось по телу Инос, как текут ручьи от сугроба под ярким солнцем. – Его прислала Раша! – Она взглянула на Азака, и тот ответил ей свирепой улыбкой.

– И правда! – подтвердил он. – Самое убедительное объяснение! Может быть, эта распутница не сумела найти нас сама, но смогла послать за нами злой дух. Они могут принимать любой вид! Кому известны пределы ее силы? По-моему, ты разрешил эту загадку, великий!

– Согласна с вами! – подхватила Инос. – А ты, тетушка? Кэйд кивнула с нерешительным видом.

– Тогда, насколько я понимаю, вы не послушаетесь приказа этой мерзости? – вкрадчиво осведомился Элкарас.

– Ну конечно нет! – воскликнула Инос. – Ваша мудрость помогла нам разгадать тайну, великий. Мы так признательны вам!

– Будем надеяться, что к ночи мы покинем территорию, подвластную ее колдовству.

Остальные обменялись улыбками согласия и облегчения. Мысли о зловещем призраке исчезли, заменившись догадкой о кознях колдуньи. Почувствовав, что согрелась, и, считая, что выглядит под одеялом глупо, Инос сбросила его и рассмеялась. Как глупо пугаться видения – настолько бесплотного, что меч Азака прошел сквозь него!

Должно быть, Рэп и вправду мертв, но не стал призраком. В конце концов, все люди смертны. Конец Рэпа был трагическим, но Инос смирилась с ним, как и со смертью отца. Оба они присоединятся к Добру, и она не позволит Раше убедить ее поступить иначе.

Элкарас усмехнулся и начал вставать. Азак вскочил и помог ему. Даже Кэйд улыбалась.

Теперь нечего было и думать о побеге из каравана шейха. Впереди лежала пустыня, их ждали приключения и дорога в Алакарну.

Тревога утихла.

Несколько минут Рэп просто лежал, стараясь собраться с мыслями. Удар об пол вызвал у него дрожь и боль в костях. В шатре Инос оказался мужчина! Два твердых приземления за одну ночь – это уж слишком. Вместе с предыдущей ночью их будет три, но колдовство помогло залечить последствия первого падения. Но даже в этом случае ему следует заботиться о себе. Не всегда же рядом окажется колдун! А лицо фавна еще горело от оплеух Блестящей Воды, он лежал, уткнувшись в вытертый ковер, вонючий от ветхости и пыли. Из носа струилась кровь. В ее шатре мужчина!

Вокруг валялись сухие листья. Еще минуту назад они отбрасывали тени на выцветший ковер, а теперь тени исчезли. Значит, волшебное зеркало больше не показывало Зарк, в нем уже не виднелся рассвет, пальмы, песок, шатры и Инос. И крики верблюдов утихли.

Значит, спешить незачем. В шатре Инос мужчина. Блестящая Вода что-то сказала. Затем гном. Оба рассмеялись. Должно быть, Зиниксо полностью уверен в себе, если способен смеяться. Может, они смеются над ним, глупым конюхом, растянувшимся на полу. Что это стряслось с храбрым героем, который собрался отправиться в Зарк и найти Инос – потому, что пообещал спасти ее и хотел сдержать обещание? Несколько крепких ударов, и он повержен.

Рэп поднял голову, и его никто не остановил. Не его дело, если Инос делит шатер с мужчиной. Волшебница о чем-то болтала с Оотианой, называя ее другим именем. Затем она повернулась, замурлыкала песенку и каким-то образом приблизилась к волшебному ковру. Об этом стоило задуматься: Блестящая Вода двигалась кругами, но оказывалась там, где хотела. Вместе с драконом на плече волшебница поблекла и исчезла.

Так выкупила ли она его у гнома или нет? Купил ли Зиниксо Инос? Последует ли Инос совету Рэпа? Он ничем не мог помочь ей, кроме как прокричать предостережение. Он надеялся, что Инос его поймет.

Фавн попытался приподняться, но сесть ему так и не удалось. Опираясь на руки, он заморгал, пытаясь восстановить зрение. Прошло не больше месяца с тех пор, как Инос покинула Краснегар, а может, и еще меньше. У Рэпа гудело в голове.

– Ладно, дядя, – произнес волшебник. – Иди и забери их!

Мнимый гоблин шагнул в волшебную дверь. Рэп ощутил вонь прогорклого жира, когда гоблин проходил мимо. Разумеется, Инос всегда имела успех и легко заводила новых друзей, но месяца слишком мало, чтобы стать близкими друзьями. Более чем близкими.

– Скажите мне, что я должен делать, всемогущий? – спросил Распнекс.

– Быть осторожным, дядя.

– Племянник, ты любого заставишь быть осторожным.

Молодой гном рассмеялся, но его веселье было притворным.

– Отправляйся на север и держись поближе к импам, когда они покинут Краснегар. Если заметишь силу, отмечай тех, кто пользуется ею. Не выдавай себя. Служи мне, как считаешь нужным.

– Разумеется, до самой смерти?

– Конечно. Забери с собой приемный коврик.

Старший из гномов пожал плечами и встал на блестящий ковер. Он закрыл глаза, словно сосредоточиваясь.

Рэп с трудом поднялся на колени, вспоминая недавние события. Волшебница закричала, Инос вышла из шатра, Рэп испугал ее, она завизжала, и появился мужчина. Огромный. Молодой. Умеющий владеть мечом. Вышел из того же шатра.

Распнекс и волшебный ковер исчезли.

Волшебник торжествующе вскрикнул и затанцевал подобно Блестящей Воде, грохоча башмаками по полу. Протянув руку Оотиане, он закружил ее, крепко обхватив за талию.

– Теперь Восток будет делать то, что я захочу! Отныне он перестанет медлить, отдавая приказы легионам!

Рэп с трудом встал на ноги и отошел подальше от двух волшебников. Но шатер Инос не так уж велик. Двоим в нем довольно просторно, там могут жить и другие люди – например, тетя Инос.

Зиниксо остановился, сжал лицо Оотианы обеими ладонями и пригнул ее к себе, чтобы поцеловать. Выпустив ее, он повернулся лицом к овальному стеклу, которое вновь стало зеркалом.

– А теперь займемся девчонкой!

В голове Рэпа послышался тревожный гул. Этот коротышка не собирался упускать Инос! И его никто не сможет остановить – ни Рэп, ни этот великан с мечом. Должно быть, он – телохранитель, а в шатре ночуют и другие люди. Королевы не путешествуют по пустыне в одиночку.

Но прежде чем Рэп сумел заставить мозг работать, некто или нечто остановило волшебника. Он повернулся и хмуро взглянул на Оотиану.

– Ты согласна? – спросил он, хотя она молчала. Оотиана покачала головой.

Очевидно, гном дорожил ее мнением. Пристально вглядываясь ей в глаза, он потребовал:

– Объясни!

– Волшебница сказала, что чародей Юга похитил ее у Олибино…

– Она сказала – «у колдуньи».

– Да, прежде чем колдун Востока успел похитить ее у колдуньи, это сделал эльф. И притом во владениях Олибино. Почему?

– Ты хочешь сказать, они союзники?

– Да, ваше всемогущество. А этот прислужник… что-то в нем не то, даже для эльфа.

– По-твоему, старуха солгала? – Серое лицо потемнело.

Проконсул кивнула. Она расслабилась и теперь выглядела усталой и опустошенной. Даже изнуренной.

– Сегодня она оказала тебе услугу, но может попытаться и навредить. Если ты похитишь девушку из владений колдуна Востока, ему это не понравится.

Зиниксо фыркнул.

– Да я посажу его на муравьиную кучу! И потом, он пытался убить меня, – сердито добавил гном. Не дождавшись ответа, он спросил: – Скажи, о чем ты думаешь?

Колдунья провела ладонью по волосам, приглаживая их. Минуту она собиралась с мыслями. В голове у Рэпа прояснялось. По-видимому, Блестящая Вода получила то, что хотела – Маленького Цыпленка, но не отдала ничего взамен, просто позволила шпионить за волшебником Олибино. Одновременно и она могла следить за ним вместе со своими прислужниками, так что она ничего не теряла, а гном об этом не подумал. Неужели Оотиана все поняла?

– Ты сделал одолжение волшебнице Севера, – начала она, – ибо дело того стоило. Эльф – твой самый серьезный противник и навсегда останется им. По-моему, тебе следует расположить к себе волшебника Востока. Ты узнаешь его прислужников, по крайней мере некоторых из них. Он самый слабый из Четверки, верно? – И когда волшебник кивнул, она продолжила: – Так, значит, он станет дорожить союзом с тобой, поскольку ты сильнее любого из них. Не раздражай его. Заключи с ним сделку!

– Оставить Юг в одиночестве? – Гном обнажил зубы. – Отлично. И потом, мы еще не знаем, зачем этот ублюдок подарил старухе дракона. Думаешь, она сказала волшебнику Востока, где находится девчонка?

– Вряд ли. Может, скажет потом. Он пообещал Иносолан императору, так что наверняка охотится за ней. Подожди, посмотрим, что будет дальше. Выясним, у кого в руках она оказалась. Если Литриан и вправду похитил ее из владений Олибино, тогда их союзу придет конец! Выжди время. Знание – это сила.

Зиниксо задумался, а затем нехотя кивнул.

– Ладно, мы подождем и посмотрим. – Неожиданно он направился к волшебной двери.

– Господин! – окликнула его Оотиана. – Что мне делать с пленниками?

Фавн и гоблин переглянулись. Ответ на этот вопрос интересовал их обоих.

Волшебник хмуро взглянул на Маленького Цыпленка, а затем на Рэпа.

– Мы должны отправить их на материк.

– Заплатить за них капитану корабля? Зиниксо злорадно покачал головой.

– Зачем зря тратить деньги? На вид они вполне здоровы. Отправь их утром на пристань и продай хозяину галеры. За каждого ты должна выручить не меньше десяти золотых империалов. А что будет дальше, это их дело.

С этими словами волшебник Зиниксо шагнул в открытую волшебную дверь и оказался в Хабе. Дверь за ним захлопнулась.

Остальные расслабились, громко вздохнув.

Усталость навалилась на Рэпа, как лавина. Что и говорить, ночь выдалась бурной!

И в конце концов ему предстоит оказаться рабом на галере.

И вернуться на материк. Но зачем? Чтобы всю жизнь просидеть прикованным цепью к веслу? Или попасть в племя Ворона и дождаться ужасной смерти? Или очутиться в Зарке, рядом с Инос?

Там, где она делит шатер с мужчиной.

Прохладный морской бриз утих. Спертый воздух Мильфлера забивал горло, и хотя солнце едва поднялось над высокой крышей Бельведера, оно уже раскалило камни пристани. К полудню здесь ожидался сущий ад. Матросы и рабы, купцы и грузчики едва волочили ноги, направляясь по делам. Все чертыхались, обливались потом, смахивали капли со лбов и задыхались. Даже чайки прекратили свою ежедневную охоту. Никому не хотелось торопиться.

Рэп тоже не спешил. В железных наручниках, ошейнике и ножных кандалах, соединенных цепями так, что ему пришлось согнуться пополам, он брел, свесив руки до колен. Фавн был почти наг. Солнце опаляло его голую спину, булыжники жгли босые ноги, а ножные кандалы с каждым шагом все сильнее натирали кожу. Теперь рядом не было Оотианы, чтобы позаботиться о нем. Отправив его обратно в тюрьму, она залечила раны и синяки, а вскоре наступил рассвет. Кроме того, она наложила на Рэпа заклятие, чтобы он больше не пытался сбежать, и Рэп не мог винить ее в этом. Оотиана нравилась ему. Она заслуживала лучшей участи, чем быть рабыней и игрушкой волшебника.

И потом, она отговорила Зиниксо от похищения Инос.

Наконец-то у Рэпа появилась возможность осмотреть корабли в гавани Мильфлера. Он проплелся мимо почти половины причалов и, видимо, должен был дойти до самого конца, а затем проделать еще полпути обратно. Шагая слишком быстро, он в кровь стирал себе ноги, а помедлив, заработал бы удар плашмя мечом.

Но ему повезло больше, чем Маленькому Цыпленку. Легионеры еще не забыли о погибших товарищах, а на Феерии гоблин был единственным. Каждые несколько минут они резко подталкивали свою жертву или просто сбивали ее с ног, и гоблин валился на землю, грохоча цепями. Затем двое легионеров принимались пинать его, пока он не поднимался. Молодой, туповатый на вид командир не просто поощрял своих подчиненных в этом развлечении, но и сам принимал в нем участие наравне с другими. Каждый раз сердце Рэпа уходило в пятки, ибо, если Маленький Цыпленок потеряет терпение, он разорвет цепи, как паутину, и устроит очередную резню. К счастью, ему не терпелось попасть на корабль, и ради этого он даже готов был смириться с позором. Физическую боль гоблин вообще воспринимал как честь.

У причала стояли не только галеры, но и парусные корабли. Последние имели внушительный вид, ибо начался прилив, и борта парусников вздымались высоко над причалом. Некоторые из судов размерами напоминали плавучие крепости, подобных им Рэп никогда не видывал в Краснегаре: обширные, покрытые резьбой, многоцветные, сложные и странные. Роскошные каюты этих кораблей с честью могли принять монархов. На большинстве судов менее высокопоставленные пассажиры ютились в тесноте, а вид помещений для экипажа вызывал тошноту.

Но в настоящий момент Рэпа гораздо больше привлекали галеры. Это были суда поменьше, узкие и низкие, обычно довольно чистые, поскольку путешествовали на них только богачи. При таких размерах галерам требовался огромный экипаж, каждый из членов которого отличался отменным аппетитом. Галеры могли увезти совсем немного груза, но были самыми безопасными судами в штилевой полосе у Ногидского архипелага.

Большинство галер, какие удалось повидать Рэпу, представляли собой открытые громадные лодки с рядом тесных пассажирских кают вдоль осевой линии. Они выглядели тяжелыми и, должно быть, неуправляемыми при встречном ветре. Гребцам приходилось спать на скамьях или на палубе.

Осматривать гавань с помощью ясновидения было гораздо интереснее, чем пялиться на булыжники мостовой или собственные грязные, кровоточащие ноги и тем более – на ноги Маленького Цыпленка или сапоги легионеров. Каким бы ни было его будущее, Рэп не жалел о том, что покидает гибельную Феерию. Даже рабство могло стать приемлемым, если благодаря ему он окажется ближе к Инос.

В ее шатре был мужчина. Рэп размышлял об этом, хотя ему следовало бы продремать остаток беспокойной ночи. Он пришел к выводу, что увиденному можно найти множество вероятных объяснений и просто забыть об этом случае. Так или иначе, это не его дело. Инос – его королева, а он – всего-навсего ее верноподданный, и ничего больше. Даже если она предпочтет устроить шумный скандал, он, Рэп, не должен вмешиваться. Он не мог представить себе, чтобы Инос устроила скандал – по крайней мере, такого рода, – но, несомненно, она имела на это право.

Великан с кривым мечом мог даже оказаться магом, о котором упоминала Блестящая Вода, – при условии, что волшебница сказала правду. Инос сумела бы выдворить мага из своего шатра не лучше, чем Оотиана – отказаться служить мерзкому волшебнику.

Забудь о мужчине из шатра!

Рэп спасся от гоблинов, от импов, и вот теперь – от волшебника. Последнее спасение оказалось самым удивительным. Чем же матросы хуже? На материке он снова сумеет бежать.

Рабства в Империи не существовало. Легионеры искали капитана корабля, который согласился бы перевезти двух заключенных на материк. Эта басня казалась невинной, но на самом деле капитаны осматривали пленников так тщательно, как старый Хононин – лошадей: поглаживая, пощипывая, заглядывая в рот и в глаза, приподнимая набедренные повязки и определяя, нет ли под ними признаков болезни или увечья. Место назначения корабля не имело значения и никогда не упоминалось. Пленникам предстояло плавать до конца своих дней или до прибытия в страну, где рынок живого товара менее упорядочен.

Торг тоже представлял собой фарс. Во сколько обойдется перевозка? – спрашивал скучающий командир. Капитан называл цену. Легионер машинально отвечал ему, что цена слишком низка, и предлагал назвать другую.

Он записывал окончательную цену, а затем двигался к следующему причалу и снова предлагал свой товар. Впоследствии шествию предстояло вернуться к самому щедрому покупателю. Возможно, торги займут целый день.

Внезапно подбородок Рэпа подхватила мозолистая рука и подняла его. Рэп встретился с взглядом бледно-голубых глаз над серебристыми пышными усами.

– А ты быстро поправился, недоносок. – На этот раз Гатмор был одет тщательнее, чем во время первой встречи, но по-прежнему остался грубым и опасным, как белый медведь.

– Мне помогли. – Рэпу пришлось говорить сквозь стиснутые зубы.

– Ты по-прежнему хочешь быть гребцом?

– Да.

– Сколько пальцев я загнул на другой руке? – Джотунн заложил вторую руку за спину, но, увидев, что Рэп не собирается отвечать, нашел большим пальцем болевую точку под ухом и немилосердно надавил на нее.

– Три, – пробормотал Рэп, когда слезы невольно брызнули у него из глаз.

– А теперь?

– Два.

Наконец-то джотунн отпустил его.

– В чем дело? – равнодушно осведомился тессерарий.

– А этот гоблин и вправду перебил половину центурии дня два назад?

Рэп не видел лиц собеседников, но слышал, как изменились их голоса.

– Где это ты слышал такие сплетни?

– В таверне. Это правда?

– Это был мятеж.

– Мне говорили иначе. Сколько за них обоих?

– По контракту ты обязан…

– Идем со мной. – Джотунн отвел легионера в сторонку для серьезного разговора. На месте Гатмора любой бы догадался, что раны Рэпа затянулись благодаря колдовству, но откуда он узнал про ясновидение? Матрос с даром ясновидения – бесценное приобретение. По-видимому, Гатмор знал и о том, что гоблин обладает чудовищной силой и способен разделаться со всяким – если, конечно, пожелает. Гатмор был недурно осведомлен.

Рэп слегка переступил на месте и повернул голову, наблюдая, как проходит торг. Какой-то человек загородил ему обзор. Он был облачен в свободные одежды, излюбленные богачами в жарком климате, – превосходного покроя и придающие ему особое достоинство. Широкополая шляпа бросала тень на его привлекательное бронзовое лицо, рапира болталась на боку. Незнакомец ослепил Рэпа улыбкой, обнажив белоснежные зубы.

В первом приступе ярости Рэп попытался выпрямиться, но поплатился за свою ошибку лишними ссадинами на запястьях и щиколотках. Не будь он закован в цепи, он ринулся бы в бой, ибо именно это чудовище воспользовалось своей волшебной силой, чтобы ввести в заблуждение Инос. От ненависти Рэп затрясся. Ни о чем на свете он не мечтал так страстно, как разбить это смазливое лицо об уличные булыжники.

Но на смену ярости пришел страх. Где Андор, там должен быть и Дарад.

– Вот мы и снова встретились, Рэп.

– Что тебе надо?

В улыбке Андора появился оттенок печали, а может, и жалости.

– Тинал считает, что ты лжешь, Рэп.

– Что?!

– Тинал умеет различать ложь, как тебе известно, лучше, чем кто-либо из нас. Он решил, что ты солгал, говоря, что не знаешь своего слова силы. Некрасиво обманывать друзей, Рэп!

Значит, Андор по-прежнему охотился за словом Рэпа. Если сейчас Рэп способен сказать его, Андор тут же позовет Дарада, чтобы силой вырвать у пленника признание, что чревато многими последствиями.

Андор проследил, как меняется лицо Рэпа, и его улыбка стала еще шире.

– Гребля – чудесное упражнение! Гораздо лучше бега – так мне говорили.

– Что же ты не попытаешься заняться ею?

– Не выйдет. – Андор с сожалением вздохнул. – Еще чаще мне говорили, что самое ценное во мне – это руки. Но я буду в первой каюте – заходи как-нибудь, поболтаем. Ага, похоже, за твой проезд уже уплачено. Ну, увидимся на борту, приятель. Счастливого пути!

Андор первым поднялся по трапу. Рэп шагал следом, а за его спиной брел Маленький Цыпленок. Моряк замыкал строй, только что заплатив щедрую сумму за двух здоровых рабов. Гатмор не желал потерять их прежде, чем они окажутся на борту «Танцора гроз».

Раб, владеющий дальновидением, раб-гений… для капитана галеры Рэп был бесценной находкой. Продвигаясь вперед в неудобной позе, Рэп сетовал на иронию собственной судьбы. Еще несколько минут назад он радовался предстоящему бегству с Феерии. Сбежать отсюда и вправду стоило, но куда?

И потом, разве есть у него шансы сбежать с корабля, капитану которого известно о его даре? Разве капитан расстанется с рабом, который способен видеть в тумане или в темноте? Команда станет охранять его, как самую ценную вещь на борту.

Итак, капитану нужен его дар, а Андор по-прежнему стремится вырвать у него слово силы. Вероятно, Рэп был несправедлив к Тиналу, ибо, несмотря на все подозрения, уличный воришка так и не позвал Дарада. Андор был чужд подобной щепетильности.

А еще Маленький Цыпленок жаждет отомстить ему. Возвеличенный целой сворой волшебников, гоблин перестал считать себя падалью. Теперь он представлял собой самую страшную угрозу. Лишь только возникнет удобный случай, он перекинет Рэпа через плечо и двинется в тайгу – к деревне племени Ворона.

Зеваки на пристани Мильфлера видели важного господина и матроса, сопровождающих двух пленников, но уделили им лишь поверхностное внимание. А Рэп понимал, что его сопровождают три тюремщика, и задумался, какому из них он достанется.

Он гадал, перебьют ли они друг друга, дав ему шанс освободиться.

А может, дело кончится тем, что его разорвут на части.

Размышляя так, Рэп спустился за Андором на палубу «Танцора гроз» – навстречу будущей жизни раба с галеры.

Наполни чашу, друг, – что без толку болтать

О том, что время не воротишь вспять?

Зародыш завтра, мертвое вчера –

Зачем, коль славно нынче пировать?

Фицджеральд. Рубай Омара Хайяма (37, 1859)

Часть десятая Послушная вода

Мостик рулевого на корме оказался очень крохотным и многолюдным. Еще позвякивающего цепями Рэпа поручили заботам Кани, тощего джотунна с безнадежно попорченным в драках лицом, который чаще проигрывает, чем побеждает. Это редкостное качество было у него не единственным. Глаза цвета морской воды радостно поблескивали под растрепанной копной серебристых волос, кривой рот почти наполовину скрывали столь же пышные усы, а болтлив он был под стать чистокровному импу.

Он начал с сокрушительного пожатия руки Рэпа – этот обряд был шумным и неуклюжим из-за цепей – и с тех пор молол языком безостановочно. Странно, ветер с запада, заметил он, начиная освобождать Рэпа от кандалов, снимемся с якоря через час. Что это у тебя вокруг глаз? Ты похож на енота. Умеешь грести? А вон тот парень и в самом деле гоблин? Наслышан о них, но никогда не видел. Ты левша или правша? Нет, грести голышом нельзя, надо тебе приодеться. Если проголодался, возьми что-нибудь пожевать вон из той корзины, а потом пойдем знакомиться с ребятами… Едва сняв с Рэпа кандалы, Кани повел его по лабиринту жарких, полутемных и забитых людьми ходов.

По одну сторону стены и двери пассажирских кают поднимались выше человеческого роста. По другую – навесы круто спускались к борту корабля, чуть не касаясь голов сидящих под ними людей. Под навес попадало бы больше воздуха и света, если бы не чудовищное скопление тел: люди сидели на скамьях, на узлах между скамьями, лежали или стояли на коленях в проходе, ходили, стояли, таскали ящики и тюки. В этом тесном пространстве сгрудилось по меньшей мере сорок матросов, здесь было темно, жарко и противно, воздух пропитывала вонь немытой кожи и застарелые запахи всех выделений человеческого тела.

Ошеломленный дружеским приемом, Рэп поспевал за Кани, ушибая колени, локти и пальцы на ногах, протискиваясь между людьми, спотыкаясь о весла, скамейки и груды вещей, распиханных повсюду в самых неподходящих местах. Кани то и дело знакомил его с друзьями, и потому Рэпу приходилось одновременно левой рукой прижимать к груди драгоценную еду, широко улыбаться и правой рукой принимать пожатия натруженных пятерней гребцов.

Иногда ему приходилось застывать, стиснутым телами шести или семи потных матросов, когда мимо проходил кто-нибудь из высших чинов. В одном из таких случаев он столкнулся нос к носу с Кани, тот пригляделся из-под нависающей на глаза льняной челки и воскликнул:

– Да у тебя серые глаза! Никогда еще не видел фавна с серыми глазами!

– Я наполовину джотунн.

– Ого! Чего же ты молчал? Тут уж не обошлось без изнасилования, точно? Странно, зачем первому помощнику понадобилось покупать фавна, даже такого, как ты. Ребята, Рэп наполовину джотунн!

После этого объявления Рэпу пришлось принимать поздравления, его гулко хлопали по спине и снова трясли за руку – еще усерднее и мучительнее, чем прежде. Постепенно он начал улавливать смысл беспорядочной болтовни Кани. Несмотря на то что «Танцор гроз» был приписан к порту Дартинг на имперском острове Кит, все офицеры корабля были джотуннами, а все гребцы, кроме двух импов и одного джинна, – полукровками.

– Я, конечно, чистокровный джотунн, – заявил Кани, и Рэп не стал оспаривать это утверждение или умалять его важность, – но, не скрою, я никогда не видел Нордландии.

– И твой отец не видел, и дед, – добавил другой голос.

Кани стремительно обернулся к говорящему – это был джотунн с унылым лицом по имени Крунтерп, гораздо крупнее Кани. Очевидно, Кани счел его слишком грозным соперником, потому не обиделся, только хмыкнул.

Крунтерп ухмыльнулся и принялся сворачивать веревку.

– Конечно, джотунны предпочитают джотуннов, – объяснил Кани, протискиваясь мимо него, – это неудивительно. Но раз ты метис, это поможет, и потом, «Танцор гроз» – отличная посудина. Будешь работать в полную силу – и отделаешься затрещинами, а хорошая оплеуха еще никому не вредила. Особых строгостей тут нет.

Почему-то в горле у Рэпа встал ком. По-видимому, жизнь на «Танцоре гроз» не будет земным адом, которого он ожидал. В сущности, она могла даже стать опасно притягательной. До сих пор он был лишен дружеского общества. Гоблины не в счет, и даже прежде, чем он приобрел татуировки, в Краснегаре его считали чужаком. Рэп уже забыл, когда кому-нибудь улыбался и видел в ответ улыбку. Пусть изо всех сил хлопают его по плечам и стискивают пальцы! Он вырос среди джотуннов и привык к их грубоватости. У них немало хороших черт.

После дальнейшего обмена хлопками и пожатиями Кани привел Рэпа к его скамейке, которую почти целиком занял сосед, рыхлый великан с лицом новобранца, который отозвался на прозвище Балласт.

– Балласт, – торжественно пояснил Кани, – на четверть тролль, а на три четверти джотунн – значит, почти чистокровный тролль.

Великан взорвался громовым хохотом, от которого сотряслась палуба, а взгляд Кани ясно давал понять, что шутка уже давно устарела и приелась. Вероятно, у великана она всегда вызывала одинаковую реакцию, ибо если размерами тела Балласт вдвое превосходил обычного человека, то вместе с тем имел вдвое меньше мозгов. Однако он был первым человеком на борту, который пожал Рэпу руку, умышленно не стискивая ее. Среди полунагой команды он казался полностью одетым – даже его руки прикрывали длинные рукава.

Рэп решил, что ему нравится добродушный колосс, и понадеялся, что только его одежда источает такую острую вонь. Очевидно, он был способен добросовестно выполнять свою часть работы.

Становясь все счастливее с каждой минутой, Рэп опустился на оставшийся ему угол скамьи и впился зубами в хлеб с сыром, который до сих пор бережно прижимал к груди.

– Вот, надевай цепи, – велел Кани и опустился на колени, чтобы замкнуть кандалы на ногах Рэпа. Поднявшись, он усмехнулся и добавил: – Да не забудь снять их, если куда-нибудь пойдешь – иначе свернешь себе шею. Если тебе что-нибудь понадобится, спроси у Балласта. – И он стал пробираться сквозь мешанину тел и багажа.

Рэпу немедленно захотелось узнать насчет цепей, но он быстро обнаружил, что расспрашивать Балласта – бесполезное занятие. Вместо этого он повернулся к Оги, одному из двух чистокровных импов, – низкорослому, смуглому и почти такому же широкоплечему, как гном. Оги делил переднюю скамью с джотунном по имени Верг.

Услышав вопрос, он осклабился и загремел цепью на собственной ноге.

– Матрос всегда прикован к своему кораблю. Это старый джотуннский обычай!

– Но на Севере так не делают, – возразил Рэп и вызвал у собеседника еще одну усмешку.

– Ведь в Империи нет рабства, верно? Это одни легенды, разве не так? На этом корабле все матросы свободны – или были свободными, пока не появился ты. Если не считать пары новичков, все мы партнеры, каждому положена своя доля. Но в Летнем море матросов покупают, парень. Вы с другом – не единственные рабы на Юге. И потому появился обычай – всех гребцов приковывают цепями. Я слышал, кое-где на фермах делают так же, только называют религиозным обрядом, символизирующим братство с землей или что-то в этом роде. Нас осматривают только в имперских портах, и больше нигде. Теперь понимаешь?

Значит, Рэп оказался настоящим рабом в фальшивых цепях. Такое положение показалось ему иронией судьбы, но в ней был свой резон. Невозможно сбежать, когда за тобой следят семьдесят или восемьдесят матросов – особенно зная, что каждый из них – отчасти его хозяин.

Через пару часов после того, как Рэп оказался на борту, якоря были подняты и весла заработали, но новоиспеченным матросам не позволили грести, пока судно не вышло из гавани. Балласт греб, а Рэп сидел в проходе и жевал рыбу.

Для каждого весла требовался лишь один гребец, но и это продолжалось недолго. Едва корабль миновал песчаную косу, подняли парус. Ветер в городе почти не ощущался, даже в открытом море он был слабым, но нес корабль так же быстро, как взмахи весел. Греблю и плавание под парусами надлежало чередовать.

Мягко скользя по волнам, «Танцор гроз» шел вместе с караваном из четырнадцати судов.

Навес над скамьями убрали, цепи сбросили безо всяких сожалений. Солнце и свежий бриз взбодрили Рэпа и придали ему уверенности, что, благодаря джотуннским кровям, он никогда не узнает, что такое морская болезнь. К этому времени он успел узнать, что ни его внешность фавна, ни положение раба не имеют никакого значения на «Танцоре гроз». Неопытность имела значение, но все вокруг упорно работали, чтобы избавить Рэпа от этого недостатка, а в остальном его приняли как еще одного нового гребца. Это открытие оказалось таким неожиданным и возбуждающим, что опьянило Рэпа.

Вскоре после отплытия перед Рэпом вновь возникло побитое лицо Кани с широкой усмешкой. Его послали дать новичку урок, заявил он, и провел Рэпа по всему кораблю – от носа до кормы, объясняя назначение и названия незнакомых ему предметов. Только раз ошибись после этого, пригрозил он, и отведаешь кулака.

Владельца корабля матросы звали между собой «стариком» – он и вправду был очень старым и носил имя Гнурр. На корабле от его лица распоряжался капитан Гатмор, который мог вышвырнуть за борт любого из матросов. Очевидно, Кани восхищался этим его талантом, но вместе с тем упомянул, что Гатмор – опытный моряк.

Экскурсия завершилась на узком мостике вдоль верхнего ряда кают – казалось, это единственное свободное место на корабле. Пожилая пара восседала в креслах в дальнем конце мостика, недовольно поглядывая на непрошеных гостей.

– Пассажирская палуба, – пояснил Кани. – Не смей появляться здесь без приказа. Ну что, есть вопросы? – Он прислонился к хлипким перилам.

– Зачем мы сюда пришли? – спросил Рэп.

– Пора начинать учебу. Эй, Верг, передай-ка сюда весло.

Весло имело три пяди в длину, на том конце, что был предназначен для рук, оказался свинцовый противовес. Кани бросил его к ногам Рэпа.

– Что я должен с ним делать?

– Поднять над головой, а затем опустить. И больше ничего.

– Как долго придется заниматься этим? – горестно осведомился Рэп.

Кани задумался, пряча усмешку под распушенными усами.

– Через два месяца можешь рискнуть и с кем-нибудь побороться на руках. Через четыре месяца победишь в одном-двух боях. Через полгода станешь гребцом. А теперь еще одно, о чем я забыл сказать, – никаких драк на борту! Прибереги пыл для берега и удовлетворись борьбой на руках.

Рэп слышал об этом запрете: вот почему джотунны, только что сошедшие на берег, отличались драчливостью.

– Я попытаюсь сдержаться.

– Конечно, Гатмора это правило не касается. Он должен быть в форме, чтобы поддерживать порядок.

Рэп не мог представить себе, при каких обстоятельствах умышленно затеет драку с Гатмором, будь то на борту или на берегу.

– А виновному позволено защищаться? Кани ухмыльнулся.

– От Гатмора? Защищайся как пожелаешь – это ничего не изменит.

Уже собираясь поднять весло, Рэп заколебался. Он давно решил, что Кани ему по душе, тот настолько напоминал любого из десятков джотуннов из Краснегара, что вызывал у Рэпа приливы тоски по дому.

– А гоблин?

– Сейчас займусь с ним. Больше вопросов нет? Тогда берись за работу. – Кани отвернулся.

– Ты говорил про борьбу на руках… Кани насторожился и повернулся.

– Да, это излюбленное развлечение на корабле.

– А ставки здесь кто-нибудь делает? – Рэп узнал ответ прежде, чем матрос кивнул. – Тогда можешь поставить все свои деньги за то, что с гоблином никто не справится.

Кани подступил поближе. Белые, как морская пена, ресницы опустились на глаза, такие же синие и опасные, как море.

– Я буду очень недоволен, если проиграю такое пари, Рэп, – пробормотал он.

– Ты не проиграешь. Это бесплатный совет. Подумай о нем прежде, чем начнешь тренировать гоблина. – Рэп нагнулся за веслом.

Излюбленным развлечением джотуннов всегда считались драки. А второе место занимала охота за юбками или азартные игры – смотря по обстоятельствам. Рэп только что обзавелся другом.

«Танцор гроз» отплыл из Мильфлера с караваном из четырнадцати судов. На следующее утро вдалеке виднелось лишь восемь из них, а горы Феерии скрылись за горизонтом Ветер остался ровным и хотя относил корабль к югу, не давая команде покоя, но в гребле пока не было нужды.

Галера, размерами немного превосходящая большую лодку, была слишком тесной для восьмидесяти человек. На единственной мачте подняли квадратный парус; надстройка и небольшая осадка делали галеру устойчивой, и под парусом она бежала, повинуясь ветру. В штиль гребцы прятались под навесами, но когда задул ветер, их убрали. Пространство между скамьями было забито багажом, скамьи занимали люди – работающие или спящие. Единственными свободными местами на борту оставались крохотные палубы на носу и на корме, а также крыша надстройки, отведенная пассажирам.

Маленький Цыпленок вскоре доказал, что упражнения для него – бесполезная трата времени, и потому Рэп каждый день в одиночку мучился с веслом. Ему не верилось, что можно страдать сильнее, чем пробираясь через леса в компании гоблина, но вскоре он понял, что заблуждался. У него ныло все тело – от шеи до кончиков пальцев ног. Руки покрылись волдырями, хотя мозоли имелись у каждого человека на борту.

На второй день, когда он как подкошенный рухнул на доски, наслаждаясь блаженством краткого перерыва, он обнаружил, что смотрит на пару дорогих туфель. Он поднял голову как раз в тот момент, когда Андор присел и торжествующе улыбнулся.

– Привет, – произнес он.

– Иди поплавай, – задыхаясь, огрызнулся Рэп. Это замечание вызвало на лице Андора укоризненное выражение.

– Я же вызволил тебя с Феерии. Разве ты не этого хотел?

Рэп изнывал от боли. Он начал дрожать – прохладный морской ветер остужал его пот. Меньше всего ему сейчас хотелось беседовать с Андором.

– Я справился без тебя.

– Но не попал бы на этот корабль. Тебе повезло, Рэп, бывают галеры и похуже. У Гатмора хорошая репутация – я проверил. Поверь мне, я старательно разузнал о нем!

Рэп усмехнулся в смазливое лицо.

– Почему же ты покинул Феерию? Мне казалось, Сагорн не прочь там остаться. Андор фыркнул.

– Сумасшедший старик! Феерия кишит колдунами. Оставаться там было слишком опасно для нас.

– В том числе и для меня? Или только для вас?

– Для всех нас! Кое в чем Сагорн полный кретин. Он готов на все ради знаний, но на Феерии он не добился ничего – разве что все мы попались благодаря ему. Я видел, как ты разговаривал с Гатмором на скамейке. Я хочу знать, что случилось потом. Кто вылечил тебя?

Рэп уже чувствовал, как колдовство действует на него, смягчает раздражение, нашептывает, что Андор – полезный друг, которому надо доверять.

– Убирайся! Нам не о чем говорить.

– Ошибаешься. Мы можем помочь друг другу. Послушай, Рэп, это не я продал тебя гоблинам. Это сделал Дарад. Я не хотел вызывать его, но у меня не было выхода.

– Ты заранее предвидел это… Андор оскорбился.

– Нет! Если бы я хотел натравить на тебя Дарада, я сделал бы это сразу, как только мы покинули Краснегар, верно? Бог Мужланов, я мог вызвать его в любой момент! Я медлил месяцами, когда мог поймать тебя в ловушку – в твоей комнате, в казарме охранников или в конюшне. Я и вправду надеялся, что мы благополучно проберемся сквозь леса. А на случай, если мы наткнемся на гоблинов, я, откровенно говоря, надеялся, что ты согласишься поделиться. – Он вздохнул. – Да, я охотился за твоим словом силы, но хотел поделиться своим, поверь мне!

Рэп знал, что, глядя в глаза Андору, ни за что не сумеет солгать ему. Он уставился на ненавистное весло, лежащее между ними.

– Не знаю я никакого слова силы!

– А Тинал считает иначе.

– Он ошибается. Андор вздохнул.

– Я же говорил тебе, Тинал лучше всех нас различает ложь. Он решил, что ты знаешь слово силы. Мне этого достаточно. Может, когда-то ты его не знал, но теперь знаешь.

Рэп не ответил. Он дрожал и понемногу коченел, и теперь в любую минуту Гатмор мог прикрикнуть на него, заставляя вернуться к работе. Внизу шумно спорили матросы, чистили, мыли, чинили или просто похрапывали, растянувшись на скамьях…

– Сагорн надеялся найти на Феерии еще несколько слов, – заметил Андор. – Что касается меня, то я игрок.

Наконец Рэп поднял голову и встретился с его искренним, участливым взглядом.

– Игрок?

Андор торжествующе улыбнулся.

– Ты – человек судьбы, дружище. Не знаю, что такое судьба, но, похоже, волшебство стягивается к тебе – ничего подобного я еще не видел, да и остальные тоже. Значит, на Феерии был маг? Или колдунья? И может, сам волшебник?

– Иди отсюда! – крикнул Рэп, стараясь преодолеть чары темных глаз. Вместо этого он уставился на туфли Андора с серебряными пряжками и услышал ненавистный смешок.

– Покамест мне не уйти далеко. Но когда мы доберемся до Кита, то увидимся снова. Нам с тобой придется потолковать. Я что-нибудь придумаю, чтобы вытащить тебя с этой лоханки, как помог попасть на нее. Пожалуй, стоит убедить нашего зеленокожего друга сделать карьеру моряка.

– Это будет нелегко.

– Может быть. Но, по-моему, Сагорн ошибся. Я считаю, что нам будет лучше всего держаться поближе к приятелю. Рэпу – так мы встретим множество колдунов. И может, кто-нибудь из них пожелает снять с нас заклятие.

– Рэп! – донесся снизу голос Гатмора. – А ну, шевелись! Рэп с трудом поднялся и нагнулся за проклятым веслом. Андор тоже встал.

– Для адепта эта работа не составила бы труда.

Рэп вскинул весло над головой, хмуро взглянул на собеседника и снова опустил весло на палубу, стараясь не заскулить отболи.

– Приходи попозже ко мне в каюту, – предложил Андор. – Я первым скажу тебе свое слово, обещаю. Сперва я, а потом придет твоя очередь.

Рэп снова вскинул весло, балансируя на накренившейся палубе, но на этот раз закрыл глаза. Вниз…

– Я скажу тебе свое слово первым, Рэп, если ты пообещаешь поделиться.

Вверх… А потом позовешь Дарада?

– Ты честный человек, Рэп. Я доверяю тебе. Вниз…

– Да, доверяю – даже если ты мне не веришь.

Вверх…

О Боги, это искушение! Андор был его другом в Краснегаре, когда больше никто не хотел говорить с ним. И потом, адепт запросто справился бы с этим чертовым веслом.

Вниз…

Наконец Андор устал и отошел.

Вверх…

Сквозь пот, заливающий глаза, Рэп смотрел ему вслед.

Вниз…

Если бы Андор простоял рядом еще несколько секунд, он добился бы своего.

Вверх…

Сопротивляться Андору Рэпу удавалось не лучше, чем бороться с Дарадом.

Вниз…

Год за годом «Танцор гроз» сновал между материком и Феерией. Умело пользуясь силой преобладающих ветров и борясь против преобладающих течений, в четырех плаваниях из пяти опытному моряку вроде Гнурра или Гатмора удавалось добраться из Мильфлера до Кита, почти не прибегая к помощи весел. Но на вторую ночь пребывания Рэпа на борту ветер переменился и задул с юго-востока, что случалось крайне редко. Четыре дня Гатмор держал галеру носом к востоку и северу, но такой курс никому не нравился. При такси погоде грести было немыслимо. Команда злилась, пассажиры изнывали от морской болезни.

С каждым днем Рэпу удавалось выдерживать все более долгую одинокую пытку с веслом. Он набирался сил, но и Гатмор становился все требовательнее, и Рэп развлекался ностальгическими воспоминаниями о старом сержанте Тосолине и его несложных испытаниях. Андор больше не досаждал ему, ибо Андор был импом, а импы – неважные мореплаватели. Рэп получил пассажирскую палубу в свое полное распоряжение и бездумно вскидывал над головой и опускал весло.

Даже Маленький Цыпленок редко виделся с ним. Как и следовало ожидать, гоблин вскоре стал чемпионом корабля по ручной борьбе, невольно позволив Кани выиграть ставку в размере годового жалованья в первых же двух боях. Никто не желал ставить против гоблина в третий раз. Матросы быстро сошлись во мнении, что гоблин – еще одно чудо природы. Они решили, что его сверхъестественная сила – характерная черта гоблинов и что следовало бы отправиться в поход по северным землям и добыть еще таких же силачей.

На «Танцоре гроз» плыло семеро пассажиров: Андор, престарелый епископ и его супруга; молодой красавец офицер который отправлялся навестить родителей; чопорная матрона с лошадиным лицом, автор известных романов, в чьи планы входило создание очередного шедевра о Феерии; викок, средних лет, совершающий свадебное путешествие с юной женой. Очевидно, все они были богаты, иначе не могли б, позволить себе оплатить проезд. Но кроме того, все пассажиры отличались либо отвагой, либо глупостью, ибо, путешествуя между материком и Феерией, было невозможно что либо знать наверняка. Проходили дни, один за другим пассажиры привыкали к качке и изредка выбирались из кают.

Ночь за ночью караван уменьшался. На пятый день исчезли два последних паруса и «Танцор гроз» остался в одиночестве под голубым куполом небес. На шестой день ветер внезапно утих. Рэпа перевели на нижнюю палубу, он начал грести по-настоящему. Это оказалось гораздо тяжелее упражнений, и он был благодарен за то, что уже набрался сил.

День за днем фавн вел скучную жизнь матроса. Переставая грести, он скреб, чистил и чинил то, что ему приказывали. Он опорожнял ночную посуду из кают пассажиров, чистил рыбу, полировал и мыл палубы. Такую простую работу он мог выполнить не хуже любого другого матроса и при этом всегда старался, что было в его правилах. Закончив одну работу, фавн получал в виде вознаграждения другую. Его не наказывали и не хвалили, но этого Рэп и не добивался: ему вполне хватало возможности быть полноправным членом команды. Где-то между конюшнями Хононина и палубой «Танцора гроз» к нему стали относиться как к взрослому. Это открытие оказалось невыразимо приятным, и Рэп решил сделать все возможное, лишь бы соответствовать своему новому положению.

Он слушал рассказы матросов и задавал вопросы; ему охотно отвечали. Товарищи приносили от капитана морские карты, расстилали их на скамьях и объясняли Рэпу обозначения. Чтобы добраться до Хаба, проще всего было отплыть на север через западные моря, к устью реки Эмбли, русло которой было судоходным до самого Сенмера. Но здесь суда встречали коварные ветра и течения. Немало кораблей разбивало о рифы Ногид. Здесь нередко встречались пиратские суда, а имперский флот не патрулировал эти воды.

Гораздо безопаснее был курс к югу от архипелага, обычно к Киту, островному форпосту Империи в Летнем море. Но и здесь течения были мощными, а ветра – капризными. Парусные корабли, попавшие в полосу штилей, часто обнаруживали лишь много лет спустя в виде обломков, прибитых к скалистому берегу Зарка. Галеры были надежнее, но тоже сталкивались с опасностями, и после шторма Гатмор не знал точно, где находится «Танцор гроз». В таком случае имелся единственный выход – направиться на север и высадиться на берег.

День за днем воздух оставался неподвижным, как камень, а гладь моря – ровной, как стекло. Мускулы матросов влекли корабль вперед, на север, к южному течению. Более опытные члены команды впадали в задумчивость. Плавание выдалось не самым удачным, бормотали они. Жажда составляла теперь основную заботу Рэпа. Даже пассажиры жаловались на скудные порции воды, а ведь им не приходилось грести.

Два человека на весло… но только в крайних случаях они гребли вместе. Обычно, пока один работал, другой отдыхал, свернувшись клубком на вещах под скамьей, или выполнял поручения Гатмора. Вскоре Рэп научился спать на любой поверхности, в любой позе, убаюканный усталостью, покачиванием корабля, шипением воды, которую рассекали бока галеры, ритмичным поскрипыванием уключин и тяжелым слаженным присвистом дыхания множества людей.

А когда приходила его очередь грести, один гребок сливался с другим, вахта с вахтой, день с ночью, и все окружал туман боли и жгучей жажды. Глоток воды становился мечтой всей жизни, минутный отдых – райским наслаждением.

По галере поползли слухи о кораблях, экипажи которых погибали от жажды, о плавучих гробах, набитых скелетами, много лет дрейфующих по Летнему морю, но спустя некоторое время шепотки прекратились.

Сначала Балласт выполнял львиную долю работы. Неизбежно Рэп к концу своей вахты чуть не падал от усталости. Каждый миг казался полным невыносимых мук, а следующий был еще хуже. Тогда тролль появлялся и предлагал сменить его пораньше. Рэп всегда отказывался, но напарник каждый раз плюхался на скамью, хватался за весло и греб до тех пор, пока Рэп не понимал: его движения давно стали одной видимостью, а всю работу выполняет Балласт. Под конец он просто таскал Рэпа вместе с веслом, но Рэп мысленно поклялся, что не сдастся, и не выпускал весло до тех пор, пока не начинали бить склянки.

А потом наступила вахта, когда Балласт не пришел сменить его пораньше, и Рэп трудился, пока не услышал бой склянок. На краткий миг все весла были брошены, и «Танцор гроз» лег в дрейф – одинокая точка в безграничном океане. Надеясь, что Боги следят за кораблем, Гнурр по обычаю поблагодарил их за нового матроса и вылил стакан вина на голову Рэпа. Офицеры по очереди пожали ему стертую до крови руку, а команда разразилась приветственными криками. Особенно Рэп был благодарен за вино – оно скрыло другую, более постыдную жидкость на его щеках.

Маленький Цыпленок оказался способным гребцом с самого начала, но никто не удосужился почтить его подобным ритуалом. Он добился успеха слишком легко.

Скамья гоблина находилась почти посредине галеры по правому борту, а Рэп сидел у левого, и их разделял ряд кают. Конечно, каюты не препятствовали ясновидению Рэпа, и он с удовольствием отмечал, что волшебный дар гоблина не сделал его неуязвимым для мозолей – впрочем, Маленький Цыпленок гордился ими, как любыми ранами.

Кроме того, Рэп знал, что виконту не удалось удовлетворить свою юную жену, а престарелый епископ испытывал совсем другие затруднения. А еще он знал, почему лощеный молодой путешественник, Андор, пользующийся таким успехом у команды и пассажиров, дольше всех привыкал к качке.

В плохую погоду Андор вообще не появлялся на палубе. Даже в штиль он часто жаловался на тошноту и скрывался в своей каюте. Иногда он даже уносил с собой еду, что выглядело несколько странным способом избавиться от морской болезни.

Чаще всего каюту Андора занимал Дарад. Впервые увидев это превращение, Рэп встревожился и пришел в ярость. Он подозревал, что Андор пытается запугать его. Долгое время Рэп взвешивал мысль о том, чтобы рассказать о случившемся Гатмору и выдать ему всех пятерых. Но, успокоившись, он понял – такое действие будет бесполезным. Гатмор ни за что не станет шпионить за пассажирами, а Андор будет все отрицать. Рэп знал, кому поверит капитан, услышав два противоречивых рассказа.

Следовательно, большую часть времени первую каюту занимал воин-джотунн – он целыми днями занимался только тем, что лежал на животе и корчился от боли. Его спина представляла собой огромный волдырь, глаз заплыл, укусы на руке кровоточили. Агония не улучшила его отношение к Рэпу, но Дараду было незачем так страдать. Он мог просто позвать Андора на свое место и ждать, когда кто-нибудь вызовет его там, где окажется врач. Бесчисленные шрамы Дарада доказывали, что в прошлом он немало претерпел, и именно выносливость помогала ему сейчас. Несмотря на то, что говорили Рэпу и Тинал и Сагорн, все пятеро в некоторой степени заботились друг о друге. Андор давал Дараду шанс залечить раны, как зажила рука самого Андора. Очевидно, он хотел, чтобы великан поскорее пришел в форму – к тому времени, как ему понадобится сражаться.

В течение двух недель после отплытия из Мильфлера опасность была наиболее близка. Мужчины творили дневные молитвы с непривычным усердием. Штиль продолжался, бочки для воды были почти пусты. Гнурр урезал порцию воды, и гребцы стали терять сознание за веслами, что неизбежно вызывало суматоху и причиняло немалый ущерб. На следующий день поднялся ветер, но пришел он с севера. «Танцор гроз» раскачивался и нырял в волнах. Гатмор нехотя решил удвоить число гребцов, посадив по двое за каждое весло, и к спискам мук прибавилось недосыпание, а также соленые брызги, пропитывающие одежду и жгущие опаленную солнцем кожу, словно кислота. Рэп подозревал, что все усилия бесполезны и корабль относит обратно. Плыть по ветру означало умереть от жажды прежде, чем они вновь достигнут Феерии – если, конечно, такое произойдет. Умереть от жажды они могли в любом случае.

На шестнадцатый день впередсмотрящий заметил дым. Гнурр сам распорядился выдать лишнюю порцию воды, но на человека пришлось не более чем по два глотка. К ночи с марсов стали видны вершины гор на островах архипелага Ногиды.

В эту ночь тьма, казалось, не рассеивалась вечность. Гребцы, которым дали отдых, повалились со скамей и заснули там, где упали, пока на следующее утро их не разбудили пинками. Ветер не принес туч, звезды сияли ярко, маняще и безжалостно.

Следующий день выдался еще хуже. Вулканический дым скрылся из виду, но бахрома бурых островов вдоль горизонта на северо-востоке была видна даже со скамей. С изощренной жестокостью ветер снова переменился и задул с северо-запа да. «Танцор гроз» стал неуправляемым под встречным ветром. Теперь Рэп сам работал веслом, ибо испытание было возложено на самых слабых из гребцов. Если страха смерти оказывалось недостаточно, чтобы воодушевить их, тогда пропадал и страх перед побоями.

Страх охватил и пассажиров. Единственным развлечением Рэпа за весь день стало созерцание Андора, в кровь стирающего веслом свои нежные руки. Еще забавнее было то, что толку от Дарада было бы куда больше, хотя вряд ли Андор сумел бы объяснить его появление на борту.

Весь день мимо плыли острова. К полудню они начинали удаляться, а ослабевшая команда проиграла битву с ветром.

Когда солнце снизилось над горизонтом на западе, Гнурр раздал остатки воды и призвал команду помолиться о спасении. Эти молитвы тоже могли стать последними. К утру «Танцора гроз» неизбежно должно было отнести прочь от земли, в океан к югу от Летнего моря.

Когда молитвы завершились, ветер вдруг начал стихать. Команда принялась взывать к Богам с удвоенной силой, с трудом выговаривая слова потрескавшимися губами, и постепенно, с доводящей до бешенства медлительностью, бриз вновь посвежел и задул с юго-запада. Священные слова чередовались с улыбками, смехом и радостными возгласами. Подняли парус, убрали весла, и вскоре корабль затанцевал на волнах, направляясь к земле. Бурые холмы приближались, небо темнело, усталые гребцы повалились где попало, а Гнурр и Гатмор склонились над картами.

Белый медведь вонзил зубы в плечо Рэпа и яростно встряхнул его. Не открывая глаз, Рэп пробормотал: «Что такое?» Зачем трудиться, поднимая веки, если вокруг все равно темно? Он уже понял, что к нему подошел Гатмор.

Но Гатмор не подозревал об этом и продолжал трясти его, пока не разбудил. Корабль нырял с волны на волну, на ветру поскрипывали снасти.

– Парень, твое ясновидение… какова его дальность?

– Почти пол-лиги.

Нелепый вопрос! Почему Гатмор не подождал с ним до утра?

– Хвала Богам! Тогда идем.

Рэп неуклюже поднялся и последовал за капитаном, спотыкаясь о спящих людей, но действуя осторожнее, чем его проводник, который в темноте бесцеремонно шагал прямо по ним. Правда, никто не осмеливался жаловаться.

У штурвала стоял Гнурр, старый и морщинистый, вслушиваясь в шум приближающегося шторма. Как и подобало джотунну, он не собирался сдаваться без боя. Рулевой оставался незримым, а две забинтованные руки выдавали стоящего рядом Андора.

– Ты можешь спасти нас всех, парень, если и вправду владеешь ясновидением. – Гатмор открыл шкатулку и вытащил свиток пергамента. – Ты слышал об антропофагах? – Его голос чуть дрогнул.

– Да, господин.

Рэп огляделся. На западе море простиралось до самого горизонта, а впереди его глаза лишь слегка различали темные силуэты гор на фоне неба. Ясновидение не достигало их – Рэп ничего не чувствовал, кроме волн, бьющихся с борт.

– Мы все еще в опасности. Мы у подветренного берега, а надвигается шторм. Мы должны найти воду до утра, местные жители здесь враждебны.

– Они и вправду едят людей?

Рэп с трудом пошевелил растрескавшимися губами. Сон сошел с него, но благодаря головной боли все вокруг казалось зыбким и нереальным. Фавн дрожал, как и остальные, измученный бесконечной жаждой.

– Да. А теперь смотри сюда. – Гатмор уставился на карту, поднеся ее почти к самому носу. Затем опустил ее и тяжело прислонился к перилам. – Зло ее побери! Не могу даже разглядеть, чтобы показать тебе…

– Я вижу ее, господин.

– Ты умеешь читать?

Вопрос капитана оказался и оскорбительным, и лестным для Рэпа.

– Да, господин.

Гатмор забормотал нечто вроде благодарственной молитвы.

– Ну, тогда посмотри, если и вправду умеешь. – Он сунул карту Рэпу. – Мы приближаемся к проливу между островами Инкралип и Узинип – по крайней мере, нам так кажется.

– Слушаюсь, господин.

Рэп удивился, почему Андор исчез. В темноте, внимательно прислушиваясь, стоял Сагорн – прямой, напряженный, крепко вцепившийся в перила. Его жидкие белые волосы развевались, как у капитана. Его заметил лишь Рэп.

– Давай, парень, смотри на карту! – В голосе первого помощника прозвучало отчаяние. Должно быть, он знал про риф по левому борту.

– Я смотрю. – Рэп не решился разворачивать свиток на ветру. – Я нашел Узинип… Сиротскую отмель… прибой вон там, господин? – И он показал.

Гатмор вцепился в рубашку Рэпа и, сжав кулак, подтащил его к себе.

– Хочешь сказать, ты способен прочесть карту в кромешной тьме?

Так точно, господин.

Последовала ошеломленная пауза. Затем Рэпа снова поста вили на ноги и больно ударили по сгоревшему, саднящему от морской соли плечу. Он пошатнулся и схватился за перила.

– Верно, фавн. Ты еще сможешь спасти нас. Смотри на пролив – он разветвляется. Лево руля… то есть поверни влево. Несколько островков… форт Эмшандар… ты видишь его?

– Да, господин.

– Вода, парень! Там есть вода. Там имперские солдаты. Боги привели нас к единственному имперскому форпосту в этой части Ногид. Ты сумеешь вывести нас к форту?

Рэп кивнул, вспомнил, что вокруг темно, и добавил:

– Да, господин.

Он тут же зевнул, и голова у него разболелась еще сильнее. Пролив выглядел крошечным ходом червя, но Рэп плохо разбирался в картах. Если Гатмор считал, что пролив достаточно широк, значит, так оно и было. Форт Эмшандар находился на дальнем берегу Узинипа и был обращен к более широкому проливу.

– Ты видишь, где на карте написано «деревня»?

– Да.

– Там антропофаги. Но карта уже старая, и, может быть, они давно перебрались на новое место.

Мгновенно на месте Сагорна оказался Андор.

– Вряд ли! В этих местах мало воды. Поселения расположены вдоль ручьев. – Это был голос Андора, излагавший выводы Сагорна.

Гатмор сердито проворчал в темноту, не видя, что старый ученый уже снова сменил Андора.

– Какая разница? – воскликнул капитан. – Мы проскочим мимо них, где бы они ни были. Пролив слишком узок. Входить туда карта не советует, но у нас нет выбора. Нам надо проскользнуть по нему как можно тише и достигнуть форта прежде, чем дикари об этом узнают. Иначе нас захватят в самом узком месте, а у антропофагов на завтрак будет пирог с фавном. А выбравшись оттуда, мы окажемся в чистых водах. Все ясно?

– Да, сэр. Как близко к отмели вы хотите пройти, капитан? Похоже, нас относит туда. Гатмор яростно выругался.

Рэп зевал без остановки. Усевшись, он мгновенно заснул бы и потому прислонился к перилам между Гнурром и капитаном и отдавал приказы. Это выглядело бы забавно, если бы кому-нибудь пришло в голову смеяться. Рэп сообщил, когда «Танцор гроз» вошел в пролив, и тогда парус спустили и взялись за весла. Как объяснили Рэпу, ветра в узких проливах непредсказуемы. Гатмор отобрал шестнадцать самых умелых гребцов и велел как следует смазать уключины. Из остальной команды мало кто мог даже стоять, и среди них только Балласт и Маленький Цыпленок умели обращаться с оружием. Если антропофаги решат атаковать, корабль станет для них легкой добычей.

Только Рэп замечал, как Андор и Сагорн менялись местами в темноте. Хитрый старый ученый больше не подал ни одной дельной мысли.

Пролив повернул вправо. Он оказался гораздо шире, чем выглядел на карте. Поначалу «Танцор гроз» норовил отплыть к берегу под порывом встречного ветра, и Рэпу растолковали что он должен показать, куда грести команде, чтобы корабль повернулся под определенным углом. Фавн держал свернутую карту в руках, медленно поворачивая ее, чтобы видеть пролив прямо перед собой. Впереди появился очередной поворот, ветер, притих, и корабль начал вести себя почти так же, как лошадь.

Голова Рэпа то и дело падала на грудь, колени подгибались. Он с трудом заставлял себя выпрямиться. Вести корабль по проливу было гораздо легче, чем спускать повозку с холма в Краснегаре, но не настолько легко, чтобы заниматься этим во сне.

– Деревня вон там!

До сих пор карта была верной. Рэп сомневался, что Гатмор видит, куда он показывает рукой. На небе не появилось ни единой звезды, ночь была такой черной, какой только может быть ночь.

– Тсс! Над водой звуки разносятся очень далеко.

– Да, господин, – понизив голос, произнес Рэп. – Мы слишком близко подошли к этому берегу – высокие холмы преграждали путь шторму, который, должно быть, уже разыгрался в открытом море, но шум волн впереди означал сильный ветер.

Капитан налег на штурвал.

– Течение. А у тебя неплохо получается, парень.

– И вам приходится нелегко, – со внезапным прозрением произнес Рэп.

– Нелегко? – горьким шепотом отозвался джотунн. – Нелегко вести корабль в темноте по Ногидам, слушая указания сухопутного молокососа? Да я бы скорее вырвал себе все ногти – да, я не шучу. Все ногти до единого.

– Я не сомневаюсь в этом, капитан. Еще немного левее. Гатмор передернулся, пробормотал:

– Два румба влево, – и налег на руль.

Гнурр растянулся у ног Рэпа, слишком ослабев, чтобы стоять. Он либо спал, либо был без сознания.

Корабль медленно продвигался вперед. Даже на нем едва можно было различить плеск весел. Вероятно, у гребцов имелся некоторый опыт, как проскользнуть на лодке в темноте, но расспрашивать их было бы неразумно. Им не понадобились даже приказы. Должно быть, они слышали, как стучит кровь в висках у Рэпа – этот звук был достаточно громким, чтобы разбудить антропофагов.

Волны бились о берег, ветер шелестел в ветвях деревьев на вершинах холмов, но больше не слышалось никаких звуков. «Танцору гроз» предстояло пройти почти вплотную к деревне. Залаяла собака, и Рэп успокоил ее. На берегу послышался кашель. С ним Рэп ничего не мог поделать. Он жалел, что не умеет исцелять от головной боли – хотя бы себя самого.

Неужели дальновидение сыграло с ним злую шутку?

– Какая глубина нужна кораблю, капитан?

– Хочешь узнать, какова у него осадка? Меньше моего роста.

Невероятно!

– Тогда все в порядке. Гатмор застонал.

– Значит, ты умеешь видеть и сквозь воду?

– Да, господин. Здесь чуть глубже. Вода… питьевая вода… пресная вода… да пребудут с нами Боги…

– Где мы, парень? – Голос капитана вновь дрогнул.

– Огибаем Узинип.

Спустя мгновение «Танцор гроз» беспокойно качнулся на высокой волне. Где-то впереди грохотал прибой, и корабль вышел из узкой протоки под неожиданным углом – течение внесло его в пролив, дальней стороны которого Рэп не мог почувствовать – вполне возможно, там находилось море, за которым лежал Зарк.

На ближайшем берегу горели костры.

– Вот он! – воскликнул Гатмор. – Форт! – Джотунн набрал полную грудь воздуха для торжествующего крика, и Рэп в последний миг успел зажать ему рот.

Команда осторожно работала веслами, удерживая корабль против ветра. Прямо впереди, на узком лугу между холмами и берегом, виднелся форт Эмшандар. Вернее, руины форта.

Рэп описывал то, что видел, но большинство подробностей матросы могли разглядеть сами. Огромные костры на песке были окружены пляшущими антропофагами, над волнами разносился бой барабанов и нестройное пение, а также запах гари от еще дымящихся руин, и еще более сильный, тошнотворный запах жареного мяса. На вертелах над кострами висели крупные туши.

– Ты видишь воду? – мрачно спросил Гатмор. Он говорил приглушенно, но ветер все равно относил голоса в сторону моря.

– Пожалуй, да – в развалинах. Колодец с воротом. Там мужчины… нет, женщины. – Рэпу показалось, что он слышит скрип ворота, но возможно, это был треск веток в костре.

– Какая разница! – Капитан хватил кулаком по перилам в приступе ярости. На берегу собрались сотни антропофагов, а джотунны были не в состоянии вести борьбу даже при численном перевесе.

Сагорн слушал и смотрел, не думая о том, что его могут заметить в отблеске костров. Вскоре он вновь превратился в Андора.

– Медлить нельзя. Вокруг форта должен быть волшебный барьер – без него форт не продержался бы в Ногидах и неделю.

– Ну и что? – фыркнул Гатмор. Остальных пассажиров давно уже отправили в каюты – всех, кроме Андора.

– Значит, у антропофагов есть свой колдун. И он тоже может владеть ясновидением. Джотунн согласно хмыкнул.

– Без воды мы погибнем. – Как и все пассажиры корабля, он говорил с трудом. Все они дрожали и спотыкались на ровном месте. У гребцов вскоре должны были иссякнуть силы.

– Там есть ручей, – с трудом прохрипел Рэп, – выше по холму.

В этом не могло быть сомнений – вот почему форт выстроили именно здесь.

– И от него нас отделяют тысячи каннибалов.

– Я вижу в темноте, капитан, но не умею плавать. Тяжелая рука хлопнула Рэпа по плечу.

– Кто способен плыть с ведром воды? Ты послан нам Богами, парень. Сделай это, и окажешься на свободе. Рэп не ответил. Потерпев неудачу, он будет мертв.

На «Танцоре гроз» не оказалось шлюпки, но зато ему не нужен был причал. Рэп провел галеру прежним курсом, пока огни не скрылись вдали. Безопаснее было бы отойти еще дальше, Но гребцы едва ли могли справиться с течением, которое шторм загонял в пролив, а Рэп от слабости не мог пройти сколь-либо большое расстояние. Последним рывком гребцы пригнали судно к берегу и повалились без сил. Без свежей воды они вряд ли смогли бы вновь отойти от берега.

Гатмор спустился с борта по веревке. Рэп последовал за ним, сжимая два ведра. Спускаться пришлось недолго, но Рэп неловко упал, оступившись в воде, доходящей ему до бедра. Добрую половину этой воды он выпил, даже не замечая, и вода оживила его. Матросы часто рассказывали ему о том, как морская вода сводит людей с ума, но, вероятно, глоток такой воды еще никому не вредил. По крайней мере, антропофагам не понадобится в случае чего солить Рэпа.

– Боги, какая темень! – Гатмор налетел на камень и привязывал к нему веревку. – Если я отпущу веревку, я ни за что не найду чертов корабль. Ты еще здесь?

– Да, капитан.

– Я пошел бы с тобой, если бы смог принести хоть какую-то пользу.

– В этом я не сомневаюсь.

– Если хочешь, я попробую. Но держи меня за руку. – Джотунн невыносимо страдал – вероятно, впервые в жизни ему пришлось признать превосходство другого человека, и это ранило его гордость.

Рэп пробормотал какое-то утешение, бредя по песку. Он оказался зрячим среди слепых, но хорошо помнил предупреждение Сагорна, высказанное Андором, – среди антропофагов может найтись свой колдун.

Иначе просто не могло быть. Ногиды лежали, подобно баррикаде, поперек дороги от Феерии к дому. Несомненно, Рэп был не первым гением, оказавшимся здесь. Адепты и даже маги… не все они умирали, так и не открыв своего слова силы. Должно быть, в этой земле слепых было немало зрячих.

Более того – и это внезапное озарение показалось Рэпу скорее вспышкой безумия, чем здравой логикой, – веками Империя устраивала десятки кампаний, чтобы завоевать Ногиды. Так говорили матросы. Но импы так и не добились чего-нибудь более существенного, чем горстка крепостей, небольших фортов вроде Эмшандара. Рэпу рассказывали, что эти форты находились в постоянной осаде. Раньше или позже все они погибали. Сегодня пришел черед Эмшандара.

Следовательно, противниками легионов были отнюдь не толпы дикарей, а Хранитель Запада. Ногиды, должно быть, находились во владениях Зиниксо и представляли собой нечто вроде карантинной зоны, барьера, защищающего саму Феерию от имперских войск. Договор держал в узде легионы, подвластные чародею Востока, и, вероятно, воинственных джотуннов, опекаемых колдуньей Севера. Никакому волшебному барьеру вокруг фортов не продержаться долго, если Хранитель Запада решил не выносить сор из дому.

Сегодня угроза антропофагов оказала гному еще одну услугу.

Собственная слабость ужасала Рэпа. И вправду, его одежда пропиталась водой и липла к телу, но даже в таком случае ему не следовало бы дрожать так сильно. Он оступался, производя гораздо больше шума, чем следовало бы, и с треском продирался сквозь кусты на склоне холма.

Каждые несколько минут ему приходилось останавливаться и отдыхать. В его голове словно грохотал кузнечный молот, все мускулы будто превратились… нет, не в воду. Скорее всего, в грязь.

Прибрежная полоса оказалась узкой: намытый приливом песок, камни, а затем кусты у подножия холма. Рэп понимал, что должен вскарабкаться подальше от берега, прежде чем обойти кругом холм – так, чтобы вершина заслонила от него антропофагов. Холм оказался немилосердно крутым, а сухой кустарник – густым, шипастым и ломким. То, что ясновидению Рэпа мешали холмы, еще не означало, что это справедливо и для других колдунов, но, забираясь выше, Рэп отчетливо услышал бой барабанов и увидел освещенный пламенем дым, развеивающийся по ветру, а чуть позднее заметил и искры.

Он бросил прощальный взгляд на «Танцора гроз», стоящего почти на берегу, привязанного к валуну тонкой, как нитка, веревкой. Гатмор настороженно сидел на камне с мечом в руке, озираясь, как слепой. На борту никто не двигался. Это был корабль умирающих.

Наконец-то Рэп достиг выступа на склоне. Ему понадобился еще один привал, но он пригнулся и заставил себя отползти в колючие кусты, пока перед ним не открылся вид на склон.

Некогда здесь была долина узкой реки, часть которой обрушилась много лет назад. На оставшемся обрывистом берегу стоял форт Эмшандар, как громадный нарост. Несомненно, где-то была вода. Боги не могли проявить такую жестокость, чтобы полностью высушить реку.

Большинство антропофагов теснились у костров, одетые лишь в бусы. Кое-кто танцевал. Многие, похоже, пировали – о Бог Рвоты!

Четверо женщин болтали у колодца в развалинах форта прямо под местом, где залег Рэп – так близко, что он различал их смех. Он увидел, как полное ведро воды перелили в кувшин, и это зрелище вызвало у него острый приступ боли. Ему захотелось вскочить и с воплем броситься вниз. Фавн быстро отвлек свое внимание, направив дальновидение к берегу.

На берегу у форта лежали узкие лодки, наполовину вытащенные на песок. Рэп задумался, нельзя ли как-нибудь уничтожить их, чтобы избавить «Танцора гроз» от погони. Но тут же он понял – должно быть, у него начинают путаться мысли.

Однако он чувствовал, что поблизости нет часовых, и это еще раз подтверждало, что каннибалы полагаются на волшебную охрану. Едва у Рэпа возникла эта мысль, как его мысленный взор коснулся двух антропофагов, которые уже завершили победный пир и бегом бросились прочь от костра. Они бежали в сторону Рэпа. На леденящий миг ему показалось, что это колдуны-стражники, заметившие его, но затем один из бегущих остановился, упал и потянул на себя второго. А, вот оно что! Рэп облегченно вздохнул и мысленно благословил пару. Только теперь он заметил еще несколько пар, развлекающихся подобным образом. Очевидно, антропофаги не стали бы затевать праздник, если бы подозревали присутствие рядом врагов.

Дрожа, Рэп поднялся на ноги. Внутренний голос советовал ему продолжать ползти под прикрытием растительности, но ни один смертный не различил бы его в темноте, а от колдовства его не спрятал бы никакой кустарник.

Пропитанные соленой водой башмаки разъедали кожу на пальцах, но Рэп брел со всей возможной скоростью к склону небольшого ущелья. Он не слышал журчания воды, но вскоре ясновидение обнаружило ее – илистые пруды, небольшие ручейки. Он оступился на камнях, припомнив, как пришел в деревню на Феерии, думая, что умирает от жажды. Тогда, хвала Богам, он еще не знал, что такое жажда.

Он прекратил пить прежде, чем ему стало плохо, но остановиться было труднее всего. Торопясь, он рисковал захлебнуться. Теперь пора было возвращаться. Рэп наполнил два ведра и начал взбираться с ними по берегу.

Ведра оказались неимоверно тяжелыми. Веревочные ручки врезались в его израненные веслами руки, он шатался от усталости, проливая воду в свои и без того мокрые башмаки. Теперь почти все антропофаги разделились попарно, многие даже не удосужились отойти от костров. Очевидно, наступило время десерта. Барабанный бой прекратился. Если он и дальше будет так плескать, к «Танцору гроз» он придет с двумя пустыми ведрами…

Наконец фавн добрался до корабля. Гатмор обмяк на камне, держа голову так, словно вот-вот готов был уронить ее на грудь. Его меч был воткнут в песок у ног, рядом с двумя пустыми ведрами. Рэп бросил камушек, и моряк подпрыгнул на лигу в воздух. Он напился прямо из ведра и пробормотал благодарственную молитву.

Затем он произнес что-то еще, но Рэп уже спешил к ручью с пустыми ведрами.

К тому времени, как он совершал третий поход, барабаны снова загудели, а большинство пар принялись танцевать и пировать. Антропофаги отличались поразительной выносливостью – вероятно, этому способствовала их диета.

Несколько капель дождя упало на голову Рэпа. Поднимался ветер.

Он принес ведра к кораблю и пошел обратно. А потом – еще раз…

Пятая ходка прошла под проливным дождем и порывами ветра. Даже отдаленный шум прибоя зазвучал громче, шторм усиливался. Но так или иначе, кораблю следовало покинуть берег до рассвета. Рэп так устал, что то и дело скользил и оступался, а потом выронил одно из ведер. Перехватив другое, он упал в песок.

– Надо отдохнуть, – пробормотал он. Гатмор подхватил драгоценный груз обеими руками. На борту шевелились люди, воскрешенные водой.

– Все уже напились, парень. Ты сделал все, что мог. Рэп заставил себя выговорить ненавистные слова:

– Я схожу еще раз.

– Нет, ты выбился из сил. Ты славно поработал. Теперь заметно, что ты наполовину джотунн.

– Сколько до следующего форта?

– Кто знает? Смотря куда нас понесет.

Два ведра – даже два полупустых ведра – мало что значили для семидесяти людей, но, разделенные между самыми сильными из гребцов, они могли избавить всю команду от гибели в кораблекрушении. Рэп поднялся на ноги, чувствуя себя так, словно он весил больше корабля и экипажа, вместе взятых.

– Еще раз, – настаивал он.

– Нет! Поднимайся на борт. Этого достаточно.

Рэп подхватил ведра и двинулся прочь по песку, а Гатмор сначала не заметил, что фавн исчез, ибо деловито отдавал приказы экипажу.

Рэп вскарабкался на холм, плотно закрывая глаза под проливным дождем. Должно быть, Боги забавлялись, послав сюда дождь. Но Гатмор оказался прав – Рэп уже выбился из сил. Он шатался от усталости, боролся за каждый шаг, балансируя пустыми ведрами.

Юноша споткнулся, упал и покатился в кусты. На мгновение он испытал неземное блаженство, лежа с открытым ртом и подставляя лицо дождю. Он мог бы проспать так несколько дней.

Проспать? Он рывком сел. Неужели он заснул?

Должно быть, нет, или не более нескольких минут. Нг его разбудил крик.

Одного взгляда ему хватило, чтобы понять, какой плохое оборот могут принять дела всего за несколько минут. Бли зился рассвет, ибо мрак больше не был непроницаемым – Рэп заметил бы это раньше, если бы держал глаза открытыми. Он не удосужился отыскать ведра. Вскочив, он бросился бежать вниз по холму, прежде чем понял, что должен подниматься, и все демоны Зла завопили ему в уши.

Это была тройная гонка.

«Танцор гроз» отплывал. Матросы сгрудились у борта, сталкивая его в море. Начался отлив, крики боцмана разносились по всему берегу. С каждым рывком корабль все свободнее качался на волнах, но эта работа была каторжной для утомленного экипажа.

Рэпа качало от слабости, пока он несся вниз сквозь кусты. Только способность видеть в темноте позволяла ему избегать корней, кустов и деревьев, но не помогала сохранять равновесие. Ливень усиливался, земля и трава под ногами стали скользкими. Рэп поскользнулся, упал и покатился вниз и потому был вынужден снова начать подъем, но продвигался вперед с мучительной медлительностью.

А по песку мчалось несколько сотен разъяренных каннибалов, вопя во всю мощь легких, потрясая копьями и луками, направляясь к кораблю и уже пробежав мимо своих лодок хотя кое-кто из них отталкивал лодки от берега, намереваясь, перехватить «Танцора гроз». Значит, в гонке участвовало четыре стороны.

Когда Рэп достиг берега, рев матросов возвестил, что корабль высвободился и закачался на волнах. Люди падали воду и поднимались, хватаясь друг за друга и за веревки, привязанные к борту для этой цели.

Пока Рэп бежал по песку, корабль уже отплыл в ночь подхваченный ветром, волоча за собой перепутанный клубок людей, как странные морские водоросли.

Рэп бросился в волны, но каннибалы уже заметили его и их вопли усилились. Он упал, поднялся, снова упал, захлебнулся, закашлялся и заспешил вперед, то и дело оступаясь – море словно хватало его за ноги. Его преследователи двигались гораздо быстрее, Рэп забрел в воду по грудь, а «Танцор гроз» уходил прочь, поворачивался в сторону от холма, влекомый штормовыми волнами.

Полдюжины антропофагов нагоняли Рэпа, преследователей возглавляли два великана. Они умели плавать, а Рэп только беспомощно бултыхался в волнах, пытаясь бежать на цыпочках по дну и при этом не наглотаться воды, но волны оттаскивали его к берегу. Его дальновидение обнаружило конец веревки в тот же момент, когда две громадные руки протянулись к нему. Рэп вцепился в веревку в последний миг. Пальцы антропофага коснулись его плеча, а затем веревка утащила его прочь, обжигая ладони и выворачивая руки из суставов, увлекая под губительные черные волны.

Натяжение веревки ослабло; Рэп понял, что через несколько секунд будет второй рывок. Оказалось, думать нелегко, когда ясновидение подсказывает, что под тобой четыре локтя воды. Несмотря на это, Рэп ухитрился обвязать веревку вокруг запястья прежде, чем она натянулась и потащила его по морю, как рыбу. Но тут же веревка вновь провисла, и Рэп беспомощно забарахтался, стремясь достичь поверхности и глотнуть желанного воздуха. Прежде чем он сумел вынырнуть, еще один рывок веревки вытащил его на поверхность и тут же снова утопил. Если матросы знают, что он здесь, и могут вытащить его, им лучше поспешить…

Гатмор отправил на спасение двух молодых матросов, едва фавн оказался в пределах досягаемости. Матросы обвязали веревкой его щиколотки и вытащили на борт ногами вперед, так что большую часть воды и желчи он изверг во время подъема.

Несмотря на это, в его желудке оказался груз морской воды, способный утопить лодку. Матросы долго давили ему на грудь, чтобы выкачать воду.

Но бегство еще не завершилось. Пролив, который представлялся ясновидению таким бесконечным, был лишь одним из многих в архипелаге. Даже без парусов «Танцор гроз» пересек его через пару часов, полностью соответствуя своему названию, ныряя и подскакивая. Никто не знал, выйдет ли солнце, а ливень под стать потопу ограничивал видимость длиной вытянутой руки. Ни Гнурр, ни Гатмор не догадывались, где находится корабль, а впереди поджидали рифы, отмели и островки, неисчислимые, как звезды в небе, и только один человек на борту мог различить их.

Несмотря на отсутствие паруса, каждый порыв ветра грозил сломать мачту. Тогда гребцам пришлось бы полагаться только на свои слабые силы. Четверо матросов удерживали руль, но судно двигалось беспорядочно, как пьяная свинья. Еще трое человек пытались воскресить фавна, выкачивая из него воду, хлопая по лицу, поливая дождевой водой – теперь на корабле появился большой запас воды – и вопя на ухо. Рэп только бормотал: «Вон туда!», «Там камни!» – и его голова снова падала на грудь.

Впоследствии первый помощник определил, что, скорее всего, корабль прошел по проливам Кожа Угря и Бочка – пару раз по обоим бортам матросы видели скалы, до которых можно было дотянуться веслом. Это плавание продолжалось целую вечность, но когда выяснилось, что берега не показывались ни с одной стороны уже целый час, матросы поняли: судно вырвалось в пролив Дайр. К тому времени фавн уже заснул беспробудным сном. Его завернули в одеяло, положили под скамью и помолились о том, чтобы он выжил.

В мир этот, в прошлом не оставив и следа,

Приду бездумно, как послушная вода.

И из него, как ветер из пустыни,

Куда не знаю, улечу я навсегда.

Фицджеральд. Рубай Омара Хайяма (29-30, 1879)

Часть одиннадцатая Пустыня стала раем

– Хлеб отменно хорош, Фуни, – похвалил Азак. Он вытер миску последним кусочком хлеба, отправил его в рот и одновременно громко рыгнул.

Инос поморщилась. Она знала, что подобная грубость считается в Зарке комплиментом, но к некоторым местным обычаям ей было особенно трудно привыкнуть.

Азак, Инос, Кэйд и маленькая Фуни сидели, поджав ноги, на коврах, разостланных у шатра. Первый Охотник на Львов и его семейство. Солнце садилось, жара падала, как пикирующий сокол. Шатры были раскинуты у крутого каменистого холма, но даже здесь их полотнища хлопали и бились на ветру. Ночь обещала быть беспокойной, но в эти дни Инос не страдала от бессонницы.

По-видимому, Фуни не собиралась отвечать на замечание по поводу хлеба.

– Как быстро похолодало! – произнесла Инос, запахивая плащ и застегивая его. Днем перевал Гонт дышал жаром, как раскаленная печь, каменные стены вбирали солнечное тепло и отражали его. Но к ночи здесь стало холодно, как зимой в Краснегаре. Еще до заката все натянули теплые одежды, которые Элкарас купил в маленькой предгорной деревушке неделю назад. Инос гадала, потащит ли шейх эту одежду до самой Алакарны или продаст ее на западных склонах гор. Большие пушистые меховые сапоги, которые она обула несколько минут назад, вероятно, уже совершили не меньше десятка переходов.

– Это мать научила тебя печь такой вкусный хлеб, Фуни? – спросил Азак.

Инос озадаченно взглянула на него. Чем вызван такой внезапный интерес к кулинарии? Обычно домашние хлопоты не привлекали его внимания. Да и хлеб, в сущности, не удался, был жестким и безвкусным. Его пекли, размазывая негустое тесто по плоским раскаленным камням. Эти лепешки и жареное козье мясо составляли привычную диету кочевников. Сегодня в качестве особого блюда к ужину было подано кислое вино.

Черствый хлеб, кислое вино, отдаленный смех, звяканье колокольчиков на шее у верблюдов, поблескивание огня в жаровнях и переборы цитр – все это давно стало привычным для Инос. Она уже научилась следить, чтобы змеи не заползали в постели. Привыкла к волосам, слипшимся от пота, и воздуху, гудящему от мушиных стай. Научилась ездить верхом на верблюде и устанавливать шатер так, чтобы его полотнища не хлопали от ветра.

Фуни только хмурилась и молчала. Втайне сравнивая девочку с назойливой мухой, Инос намеревалась избавиться от нее. Она уже выполнила свою задачу и вскоре отправится в путь вместе с прадедом, который не станет терпеть ее ехидные замечания и вспыльчивость.

Первые звезды зажигались на востоке, над кроваво-алыми скалами. Перевал Гонт превзошел все ожидания Инос. Много дней подряд караван двигался по поросшим кустарником холмам и голым долинам, постепенно набирая высоту и приближаясь к западным склонам Агонист. Со всех сторон фантастический горный ландшафт вздымался в небоневероятной величины утесами и скалами на фоне далеких снеговых вершин. Неизмеримые масштабы поражали Инос. Она отказывалась верить своим глазам. Эта земля под безграничным небом явно предназначалась для Богов.

Конечно, Кэйд, как всегда, с воодушевлением относилась к новым впечатлениям, и на этот раз Инос была не прочь согласиться с ней. Она твердо знала, что запомнит это путешествие на всю жизнь.

Повсюду виднелись следы долгой и кровопролитной истории. Руины давно забытых городов встречали путников в устьях высохших рек; ветер завывал в древних развалинах замков и острых горных пиках. Никто не жил здесь, кроме пастухов и, должно быть, разбойников. Инос не отказалась бы обследовать некоторые из руин, но караван двигался вперед не останавливаясь.

Если когда-нибудь Азак и спал, то наверняка делал это днем, в седле верблюда. Даже если он приходил в шатер, Инос его не слышала. Она подозревала, что Азак целыми ночами бродит по лагерю. В начале путешествия его беспокоили только мелкие кражи в поселениях. В горах, где закон был неведом, Охотники на Львов становились красноглазыми и раздраженными, и отнюдь не из страха перед ловкими деревенскими мальчишками.

Сумерки огласил еще один гулкий звук отрыжки.

Инос от удивления раскрыла рот. Этот отвратительный звук исходил от…

– Да, хлеб изумителен, – подтвердила Кэйд. Азак приподнял бровь, и взглянул сначала на Инос, а затем на Фуни.

– Его пекли не мы, – пробормотала Фуни, – а она! Азак кашлянул.

– Поздравляю, жена. Хлеб превосходен.

– Ну, это уж слишком! – воскликнула Фуни. – Из-за какого-то хлеба! Да еще и пересоленного! Любая жена должна уметь печь гораздо лучше – как моя мать! Или я! Что тут удивительного, если женщина перетирает зерна в муку и печет хлеб? – Вскочив, она бросилась бежать.

Инос с удовлетворением посмотрела ей вслед.

– Это дитя заслуживает хорошей порки! Азак хмыкнул.

– Почему? Может, этот скверный хлеб – ее рук дело?

Инос вспыхнула. Азак коварно усмехался в свою разбойничью рыжую бороду. Инос разозлилась еще сильнее, он рассмеялся. Заразившись его весельем, принцесса улыбнулась, и даже Кэйд хихикнула, глядя на них.

В Араккаране Инос никогда не видела Азака смеющимся. Должно быть, обязанности Охотника на Львов были менее утомительными, чем дела султана. Но Инос не преминула воспользоваться шансом, чтобы отомстить вредной девчонке.

– Нет, хлеб пекла я. Но ее постоянные насмешки меня просто изводят! Она то и дело фыркает и ехидничает.

– Вам следует быть снисходительной к ней.

– Что это значит?

– Охотник на Львов – романтический герой для девочки ее лет. А я – в особенности.

– Вы хотите сказать, что она… какая чушь! Она еще слишком мала!

– Ошибаетесь, – решительно возразил Азак. Инос осеклась.

– Прошу меня простить! Я забыла, что у вас большой опыт в подобных вопросах! Полагаю, вам доводилось делить ложе с девочками ее возраста?

– Да, с несколькими, – самодовольно подтвердил Азак.

– Пора мыть посуду! – Кэйд начала с грохотом собирать миски и кружки.

– Я сама это сделаю, тетя.

– Сегодня моя очередь, – возразила герцогиня.

– Пойдемте прогуляемся со мной, Инос. – Азак поднялся во весь рост на фоне закатного неба и протянул ей руку.

Инос заколебалась, но потом взяла его за руку, заметив, что Азак надел толстые перчатки из овечьей кожи. На мгновение в сумерках, облаченный в плотные одежды, он показался Инос похожим на джотунна зимой. Некоторые джотунны были рыжебороды. Азак легко поднял ее с земли, а затем почти бегом двинулся прочь, волоча за собой Инос. Он ходил так же стремительно и порывисто, как ездил верхом. Камни вылетали из-под его ног.

Когда они достигли гребня скалы, на них обрушился ветер, Инос пошатнулась. Азак поддержал ее, схватив за локоть. Внизу, под прикрытием гребня, светились жаровни лагеря, растянувшись как длинное ожерелье из огненных камней. В спину светили лучи солнца, мирно уходящего в провал между пиками.

– Олухи! – вспылил Азак. – Я же предупреждал их, а они растянули лагерь на целую милю! Как можно защищать их, если они не слушают разумных советов?

– Почему шейх не может заставить их?

– Ха, он только улыбается! Ему все равно. Ума не приложу, как он умудрился прожить так долго. Похоже, Боги снисходительны к его глупости.

Инос поежилась под ударами ветра, глядя, как длинная трава и жидкий кустарник корчатся, словно от боли. Кэйд брела к роднику, чтобы вымыть посуду. Разумеется, она воспользовалась этим предлогом, лишь бы посплетничать с женщинами, иначе довольствовалась бы просто песком. Вдалеке, там, где паслись стреноженные верблюды, слышался перезвон колокольчиков.

– Так мы сбежали, правда? – произнесла Инос. – Сколько уже прошло – три недели? Теперь не может быть никаких сомнений. Или я ошибаюсь?

Вместо того чтобы осматривать окрестности, Азак изучал ее лицо.

– Похоже, нет. В этих местах найдется немного перевалов, и я думал, Раша будет подстерегать нас здесь. Но, кажется, мы ускользнули… – Он не договорил, пожал плечами и уставился на звезды.

– Зачем вы притащили меня сюда? – дрожа, спросила Инос.

– В Краснегаре так же холодно, как здесь? Она рассмеялась:

– Что вы! Бывает, в Краснегаре плевок превращается в ледышку, не долетев до земли.

Азак нерешительно хмыкнул.

В сумерках он выглядел совсем как джотунн – и ростом, и одеждой. На далеких вершинах поблескивали ледяные шапки, и лед тоже напоминал Инос о доме, хотя холмы Краснегара ничем не напоминали эти скалы. Пережить приключение великолепно, но ее уже давно мучила тоска по дому.

– Азак…

– Что?

– Сколько нам еще?.. Когда мы доберемся до Хаба?

– А в чем дело? Вам не нравится путешествовать?

– Отчасти нравится, но мне не терпится попасть домой! Так досадно болтаться по Зарку, когда дома, должно быть, происходит самое страшное. Я покинула Краснегар так давно!

Он вздохнул.

– А мне здесь нравится! – Он крепче сжал ее локоть. – Наберись терпения. Мир меняется медленно. Возможно, император еще не знает о событиях в Краснегаре, если только ему не доложили Хранители. Даже имперской почте требуется несколько недель, чтобы пересечь страну. Армии редко проходят более восьми лиг в день. Ты должна научиться ждать.

На этот раз пришла очередь Инос невнятно бормотать в ответ. Помедлив, она спросила:

– Зачем вы привели меня сюда? Если вы уже…

– Чтобы задать один вопрос. Ты когда-нибудь была влюблена, Иносолан?

Влюблена? Ошеломленная, она уставилась на Азака, но он следил, как угасает последний луч солнца над дальними горами. В ушах Инос послышался тревожный звон.

– Когда-то я считала, что влюблена. Но меня околдовали. Я же рассказывала вам про Андора.

– И это все?

– Ну, если не считать детской любви. Еще в детстве мне нравился один мальчик – тот самый, образ которого Раша прислала ко мне в первую ночь путешествия, помните?

Азак проворчал:

– Хотел бы я знать, почему тебя так тревожит какой-то мальчишка-конюх.

– О нет, не надо об этом! – попросила Инос. – С мальчишками-конюхами я умею справляться, а это был призрак. Незачем обвинять меня…

– После того случая не только Фуни сплетничала о тебе.

– Похоже, вам не мешает выспаться. – Упоминание о Фуни привело Инос в ярость. Эта девчонка сама по себе была скверной, а после того, как Азак предположил, что она питает к нему пылкую страсть, Инос прониклась к ней отвращением. – Поговорите с шейхом – может, он отдаст ее вам, когда мы доберемся до Алакарны.

Азак повернулся к ней лицом и положил обе руки на плечи Инос. Его огромные ладони казались еще больше в толстых перчатках. Минуту он пристально смотрел ей в глаза, а сердце Инос вдруг лихорадочно забилось.

– Любовь – выдумка импов, – произнес он. – В Зарке такого обычая нет.

– Я заметила.

– Я и не подозревал, что джинн способен влюбиться.

– В этом я не сомневалась.

– Однако это случилось. Я влюблен, Инос. Представьте себе, султан Араккарана влюблен! Инос молча потупилась. О Боги!

– Однажды ты сказала, что вышла бы замуж за гоблина, если бы это понадобилось для блага твоего народа.

– Да…

– И еще добавила, что любой имп гораздо лучше гоблина.

– В самом деле?

– Да, так ты и сказала.

Опустив глаза, Инос понадеялась, что сумерки скроют румянец на ее щеках. Руки Азака на ее плечах сжались, причиняя ей боль.

– Тогда как же ты сравнишь импа и джинна, Иносолан?

– Азак, это безумие!

– Да, ты права. Но поэты говорят, что любая любовь – безумие. И еще говорят, что глупцам и влюбленным покровительствует одно и то же божество. Отвечай.

Что же ответить? Как получилось, что он застал ее врасплох?

Может, дело в том, что сама эта мысль совершенно нелепа?

– Хуже гоблина не бывает, – призналась она.

– Вот как? Джинн тоже будет чужаком, ни импы, ни джотунны не станут возражать против него – особенно против джинна, обладающего королевским титулом, Инос. Это самый достойный муж для королевы Краснегара.

– Но климат убьет…

– Не убила же тебя жара.

Инос попыталась представить Азака в Краснегаре и не сумела. Должно быть, султан спятил от скуки. Станет ли он убивать жителей города, если те разозлят его? Попытается ли покупать у них дочерей?

Нет, вряд ли. Азак отнюдь не глуп. Очевидно, он уже подумал обо всем. Теперь Инос припомнила, что в последнее время он подробно расспрашивал ее о Краснегаре. А еще он часто смеялся, улыбался и шутил. Ей следовало догадаться.

Должно быть, Кэйд все поняла, поскольку в последнее время часто отпускала колкие замечания насчет Азака – слишком язвительные для нее.

– У вас есть свое королевство. И свой долг.

– В Араккаране множество принцев. А королева в Краснегаре всего одна.

Почему она не предвидела этот разговор заранее? В кинвэйлскую выучку не входило никаких наставлений о том, как справиться с огромным вооруженным варваром, которому вздумалось поворковать. «Думай, женщина! Думай!»

– А как же ваши сыновья?

– Они могут попытать удачи, как сделал я. Мой отец умер, когда мне было семь лет. Его отравили. – Спустя минуту Азак добавил: – Или, если ты не возражаешь, я могу послать за ними.

О Бог Дураков! Она задрожала, и Азак почувствовал это, поскольку до сих пор не убрал ладони с ее плеч. Выйти замуж за Азака? За этого варвара? Несомненно, он – безупречная, образцовая особь мужского пола, и при этом убийца. Жестокий и безжалостный.

– Азак, для меня это такая неожиданность… Ни о чем подобном я ни разу не задумывалась. Это мне и в голову не приходило.

– Тогда почему ты так злишься на Фуни? Невероятная самонадеянность!

– Потому что она отвратительная, дурно воспитанная девчонка. Уверяю, вы тут ни при чем! Я злюсь на нее, как вы выразились, с первого же дня.

– Да.

Азак считал, что она ревнует к Фуни! Никакими словами Инос не сумела бы переубедить его – она еще никогда не встречала такого упрямого мужчины… может, кроме одного… Неужели она обречена общаться лишь с упрямцами? Инос поспешила прогнать от себя такие мысли.

– Что же вы предлагаете? – Ее голос приобрел необычную пронзительность.

– Когда мы обратимся к Хранителям и попросим у них защиты и справедливости, мы предстанем перед ними как муж и жена. С меня снимут проклятие, тебе вернут трон. Я пожертвую Араккараном ради женщины, которую люблю.

При чем тут любовь? И как бы это объяснить поделикатнее? Но деликатное объяснение так и не нашлось. Несмотря на пронизывающий холод, Инос покрылась потом.

– Любите? Азак, проклятие Раши лишило вас…

– Думаешь, я не знаю разницы? Конечно, мне нужна женщина. Необходима! Я сгораю от желания прикоснуться к женщине, провести руками по ее телу, прижаться к ней. Но чувство к тебе совсем иное – более сильное, такое, какого я еще никогда не испытывал. Это любовь! Поэты импов правы – это и радость, и мука. Я не могу думать ни о чем другом. Я способен смотреть только на тебя. Без тебя я несчастен. Я готов на все, лишь бы заслужить твою улыбку. Ничего подобного со мной еще не случалось.

Вероятно, такого не случалось потому, что любая другая женщина, какую он когда-либо желал, принадлежала ему, как вещь. Почему же Инос не поняла, что такое может произойти? Когда-то ее тревожило, что ей не удается одержать верх над Азаком. А теперь она слишком крепко держала его в руках. Такая любовь вполне могла перейти в ненависть.

– Я никогда не встречал такой женщины, как ты, Инос! – Он почти кричал. – В тот день, когда ты покорила Злодея, я не мог поверить своим глазам. Я и не подозревал, что женщина может оказаться такой. Твоя смелость, настойчивость… – Он отпустил ее. – Как думаешь, почему я отправился в путь?

– Что?!

– Может, передать Хранителям, что в Зарке появилась колдунья? – Он усмехнулся. – Или ты считаешь, что я не доверил бы такое известие Кару?

– Я… – Инос не знала, что ответить.

– А может, думаешь, что я доверил бы Кару тебя? Ну как она раньше не додумалась? Слепая, глупая, самонадеянная девчонка…

Азак опустился на одно колено.

– Иносолан, любимая, ты станешь моей женой?

Она забормотала молитву всем Богам сразу. Вставал ли Азак когда-нибудь прежде на колено? Что он сделает, если она откажет? Его страсть ужасала Инос. Он убийца, он способен на все. Она могла бы полюбить сильного человека, смелого воина, но только если бы чувствовала в нем нежность. И уважение к ней. Азак был лишен обоих этих качеств. Кто же будет править Краснегаром – королева или ее супруг-джинн?

Высокомерие Азака беспредельно. Ему известно, что в своем роде он – единственный мужчина. Он никогда не поймет, как женщина способна отвергнуть такого поклонника, как он.

– Азак, мне бы не хотелось выходить замуж очертя голову… я имела в виду… О Азак, прошу вас, встаньте! Он нехотя поднялся, снова возвышаясь над ней. «Доверься любви!» – советовал ей Бог.

В этом безумии была своя ужасная логика. Азак – идеальное решение всех проблем Краснегара. После пребывания легионеров и, может, джотуннов городу понадобится более сильный правитель, чем Холиндарн. Совершенный монарх должен быть сильным, справедливым и опытным. Азак обладает всеми этими качествами. О Боги!

«Думай, женщина, думай!»

– Азак, мы еще слишком многого не знаем! Возможно, Калкор держит Краснегар в осаде или же город захватили имперские войска, устроив там резню. Может случиться и так, что Хранители откажут нам в помощи. – Он попытался что-то сказать, и она перешла на крик: – Вы хотите, чтобы я вышла замуж за человека, который не способен прикоснуться ко мне? Которого нельзя ни поцеловать, ни взять за руку?

Азак застонал, как от боли.

– Обещаю, я…

– Нет! Вы несправедливы ко мне.

– Тогда скажи, что тебе не все равно. Не глядя на него, Инос произнесла:

– Я восхищаюсь вами. Я чрезвычайно признательна за вашу помощь и обещаю серьезно обдумать ваше предложение. Но что касается большего… мне нужно время. Прошу вас, поймите, Азак…

Он вздохнул.

– Вскоре я превращусь в ледышку. Идемте вниз, – предложила она.

– Хорошо.

Султан взял Инос под руку, и они начали спускаться со склона.

Впереди ждут долгие недели и месяцы путешествия, и все это время Азак будет рядом с ней.

Она не любит Азака ак'Азакара. Пока не любит.

Сможет ли она полюбить его? Или он завоюет ее любовь? В Кинвэйле Инос не раз наблюдала, как, отказывая поклонникам, девицы только выигрывают. Сердце можно завоевать. Полюбить Азака? Инос не знала, испытывала ли она когда-нибудь это чувство. Вероятно, лишь однажды… но Рэп был всего-навсего конюхом. Что сказали бы Форонод и Ялтаури! Но никто из достойных молодых людей из Кинвэйла… а Андор оказался обманщиком.

Как в тумане, Инос брела рядом с Азаком, пока они спускались по каменистому склону к шатрам.

Но разве способен мужчина предоставить женщине более весомое доказательство своей любви? Ради нее он готов пожертвовать Араккараном, расстаться с родиной, престолом, несметными богатствами и неограниченной властью… и все это ради нее! Разве можно отвергать такую любовь?

«Доверься любви!» – сказал Бог, и наконец Инос поняла его загадочный совет.

Бог говорил про Азака и его любовь.

О, если бы с книгой да с вином в кувшине

Мне с милой удалиться бы в пустыню,

То для меня пустыня стала б раем –

Султан такого не увидит и в помине.

Фицджералъд. Рубай Омара Хайяма (12, 1879)

Часть двенадцатая Бери, что дали

– Думаешь, старик собирается бросить якорь? – прошептал Оги, выражением лица напоминая пса, унюхавшего крысу. Гнурр только что прошел мимо.

– Скорее всего – да, – с полным ртом отозвался Кани. – Он выглядит хуже Рэпа.

Горстка матросов сидела у трапа, поедая солонину и галеты, подняв колени и привалившись спинами к стенам кают. Некоторые из них только что сменились с вахты, другие, как Рэп, были слишком слабы, чтобы работать. На скамьях перед ними самые здоровые из гребцов ворочали веслами, соразмеряя взмахи с бурной качкой, которой славился пролив Дайр.

Воздух был теплым, неподвижным и затхлым, мелкая изморось пропитывала все вокруг, а тучи нависали над самым клотиком. Даже под навесами повсюду было сыро. Шторм утих прежде, чем успел разбить «Танцора гроз» о стальные когти Мосвипа, но Рэпу так и не удалось высохнуть с тех пор, как его подняли на борт – впрочем, от сырости страдал не только он. Предполагалось, что к ночи корабль достигнет Тули-Пана.

Рэп выжил. Он был слаб, как больной цыпленок, мучился от внезапных приступов лихорадки, но явно поправлялся. Некоторым из матросов пришлось еще хуже, и все соглашались, что на борту началась эпидемия, поскольку никто не хотел признавать, что изнурен просто жаждой и усталостью или же чуть не утонул, как Рэп. Пока все были живы. У большинства дело шло на поправку.

Услышав оскорбление, Рэп счел своим долгом дать достойный отпор. Не переставая жевать, он произнес:

– Знаешь, Кани, если бы я не был занят, я скормил бы твои потроха чайкам.

Матросы сочли эту угрозу достойной внимания.

– Сделай это, как только доберемся до Дартинга, – предложил Оги. – Ему не повредит. Сколько нам осталось – должно быть, дня четыре?

– А то и все пять, – гортанным голосом тролля вставил Балласт.

Кани вытер брызги дождя с серебристых усов.

– Нет, побольше. Гатмор говорит, что хочет задержаться в Тули на пару дней.

Все застонали. Рэп ел в довольном молчании, зная, что вскоре кто-нибудь объяснит ему вкратце, в чем дело.

За это дело взялся Кани.

– Кое-кто из пассажиров там сойдет, и после такого плавания я не стал бы их винить. Значит, надо искать им замену, но люди охотнее соглашаются плавать на парусниках, чем на галерах, кроме как мимо Ногидов, понял? Так или иначе, мы двинемся к Финрейну – это на Ките. Там высадим остальных и поплывем в Дартинг.

Все счастливо вздохнули и начали похваляться самыми невероятными похождениями – по словам матросов, женская половина населения Дартинга ждет их не дождется.

– Славное местечко этот Дартинг, – проговорил Оги, обращаясь к Рэпу. – Правда, всего-навсего деревня, там нет даже пристани. Мы высадимся на берег и развлечемся. Порадуем милашек, подеремся и погуляем. В Дартинге все матросы. Там я почти единственный имп – остальные джотунны, да несколько троллей.

Кани считал себя чистокровным джотунном, но сутулился и болтал, как имп.

– В Империи нам нечего бояться, – разглагольствовал он. – Никаких тебе цепей или легионеров! Приятное местечко. Мы найдем тебе подружку. Эй, ребята, кого бы нам выбрать для Рэпа?

Посыпались имена – очевидно, наименее подходящих женщин, ибо каждое матросы встречали оглушительным хохотом. К ним присоединилась даже пара гребцов, выкрикивая свои предложения.

Рэп только жевал, улыбался и старался не вспоминать, что Дартинг находится на Ките, а Кит – это еще один остров. Он гадал, сумеет ли сбежать во время стоянки у Тули, а затем решил, что слишком слаб даже для того, чтобы добраться до окраины города. Любого города, каким бы маленьким он ни был.

О его романтическом будущем вскоре забыли, и разговор вернулся к возможной отставке капитана.

Но Оги повернулся к Рэпу.

– Тяжким выдалось плавание. Никто из нас не припомнит, чтобы когда-нибудь нам приходилось хуже. – Он понизил голос, словно стараясь никого не оскорбить: любой имп на корабле, переполненном джотуннами, становился осторожным. – Хорошо еще раз побывать дома, но через месяц-другой мы вновь начнем готовиться к отплытию. Это неплохая жизнь, если держаться подальше от… – он перешел на шепот, – голубоглазых маньяков. Недели две в море – до Феерии и обратно. Еще недели две на берегу. Обычно в море бывает скучновато, но денежки идут большие. Пять лет – и можно обзаводиться женой и покупать ферму. Ты смышленый парень. При твоем-то ясновидении ты станешь даже капитаном – ты же наполовину джотунн.

Рэп неразборчиво пробормотал что-то в ответ. Теперь он был уверен, что сбежать из Дартинга будет труднее, чем казалось раньше, но не собирался возбуждать подозрения, заводя расспросы. Он перегнулся через колени Кани и Верга еще за одним куском солонины. Надо восстановить силы.

– Как бы не так! – грохотал Балласт. Тема разговора вновь переменилась. – Самые большие горы всей Пандемии – в Мосвипе!

– Самый большой киль! – пробормотал Кани, смахивая с усов крошки.

– Откуда тебе знать? – спросил Оги. – Ты же никогда их не видел!

– Да этих гор никто не видел!

– Даже Рэпу их не разглядеть!

Это замечание вызвало краткий взрыв хохота. Рэп только усмехался. Его считали ясновидящим и при этом не завидовали! Обычно подобные вопросы не обсуждались, поскольку матросы были суеверны и остерегались говорить о волшебстве, но о даре Рэпа знали все до единого. В отличие от робких горожан Краснегара, этих грубых моряков не заботило, что Рэп способен видеть сквозь стену или сквозь одежду. Укромных мест на борту и так было не сыскать, к чему же беспокоиться? Это открытие глубоко тронуло Рэпа. Кроме того, он стал чем-то вроде героя, и это звание вызывало у него безумно приятные чувства. Моряки приняли его в свою компанию и ничуть не осуждали за необычные способности.

Прошло так много времени с тех пор, как он был равным среди равных.

У него вновь появились друзья.

Кто-то свистнул, и все обернулись.

– Рэп! – крикнул один из матросов. – Тебя зовет капитан!

Внутри у Рэпа все сжалось. Он протянул кусок солонины Балласту и поднялся на ноги. От резкого движения у него закружилась голова, и пришлось прислониться к стене каюты. Чуть помедлив, фавн двинулся вперед, проклиная трясущиеся колени. Едва он вынырнул из-под навеса, ледяные капли дождя застучали по разгоряченному лицу. Лихорадка возвращалась.

Гатмор и Гнурр ждали его носу галеры. Старик прислонился к перилам и выглядел изнуренным и больным, совсем как Рэп. Капитан стоял, расставив ноги и скрестив руки на груди.

Рэп остановился перед ним и тоже расставил ноги, чтобы сохранить равновесие на качающейся палубе.

– Да, капитан?

Глаза цвета тумана впились в него.

– Тебе уже лучше?

– Так точно, капитан.

– И ты готов на следующую вахту взяться за весло? При этой мысли у Рэпа сжалось сердце, и он испугался, что его дрожь заметят, но снова повторил:

– Да, капитан.

Гатмор усмехнулся. Светлая челка свисала ему на глаза, почти доставая до пышных, как у моржа, усов. Корабль подскакивал на волнах и качался, а Гатмор смотрел на Рэпа. Затем начал расстегивать куртку.

– Ты ослушался приказа.

Рэп дрогнул.

– Да, капитан.

– Когда я говорю с тобой, смотри мне в глаза.

Рэп вскинул голову, хотя это было ни к чему. Гнурр стоял, полузакрыв глаза, и, похоже, не слушал разговор.

Гатмор стащил кожаную куртку и швырнул ее на скамью, подставив обнаженный торс моросящему дождю.

– Если матрос не подчинился моему приказу, – произнес он, отчетливо выговаривая слова, – я обычно бросаю его за борт. Смотри на меня!

– Слушаюсь, капитан.

– Ты веришь мне?

Рэп глотнул и отозвался:

– Да, верю.

Начиная мирный разговор, джотунны зачастую заканчивали его дракой. Рэп помнил, как его друзья Кратаркран и Верантор еще в детстве несколько раз чуть не убили друг друга, да и он сам часто терял терпение, прежде чем повзрослел и научился сдерживаться. Сейчас фавн жалел лишь о том, что еще слишком слаб.

– В редких случаях, при первой провинности, я просто избиваю их до крови.

Зачем же Гатмору понадобилось бы раздеваться под дождем?

– Да, капитан.

– Иногда я делаю и то и другое.

Рэп ответил, как прежде. Гатмор положил руки на перила, повернувшись к ним спиной. Его мускулы напряглись, суставы пальцев побелели. Некоторое время он задумчиво жевал ус.

– Начинался отлив, приближался рассвет, шел дождь. Но ты решил сделать по-своему.

– Я думал…

– Тебя никто не просил думать!

– Да, капитан. Последовала пауза.

– И веревка, за которую ты схватился, была оставлена, чтобы следить за течением, а не для тебя. Мне было незачем вытаскивать ее.

– Да, капитан.

Гатмор снова помедлил. Он тяжело дышал, дрожа от ярости.

– Ну? Тебе нечего сказать? Ты не выполнил приказ. Это бунт, матрос! И ты не хочешь найти причину, чтобы я не превратил тебя в отбивную?

– Нет, капитан.

– Не станешь взывать к милосердию?

Рэп разглядывал мокрые доски, но, услышав этот вопрос, поднял голову, твердо взглянул в глаза Гатмору и снова ответил:

– Нет.

Он понимал, что его положение весьма неустойчиво, но, кроме того, знал джотуннов: выдав свой страх, он совершил бы роковую ошибку. Ему хватило духу добавить: «Я не буду искать оправданий!» – но в это время все внутри его вопило: «Не надо!»

– Зло тебя побери! – На мгновение губы Гатмора сжались и побелели. – Ты мог бы напомнить, что спас корабль еще раз, позднее. Это помогло бы тебе.

Рэп ощутил мелкую дрожь облегчения.

– Я не стану умолять о пощаде.

Капитан, казалось, расценил эти слова как вызов. Он прищурился, и Рэп напрягся, готовясь к атаке. Но тут вмешался Гнурр.

– А ну, отставить! – приказал он. – Хватит запугивать мальчишку! Ты завелся просто потому, что вся команда в один голос вступилась за него. – Он устремил тусклые глаза на Рэпа и поджал губы, изображая улыбку. – Тебе известно об этом?

– О чем, господин? – недоуменно переспросил Рэп. Прежде ему никогда не доводилось беседовать с Гнурром.

– Они не хотели бросать тебя в Ногидах.

Рэп глупо заморгал, стараясь уяснить эту нелепость. Матросы хотели дождаться его, когда им угрожали разъяренные антропофаги?

Гатмор нахмурился.

– Надеюсь, что никто больше этого не слышал… Ладно, но, если об этом узнает хоть одна живая душа – хоть кто-нибудь, слышишь? – клянусь, я убью тебя!

– Не узнает, капитан.

– Смотри, никому ни слова! Поскольку никто не знает, что ты нарушил приказ, я тебя прощаю. Но только один раз!

– Благодарю вас. Такого больше не повторится.

– Это уж точно.

Вдруг старый моряк рассмеялся.

– Я же говорил тебе – его так просто не запугаешь! Гатмор фыркнул.

– Ты был прав. – Нагнувшись, он поднял свою куртку. Во внезапном приступе гнева Рэп понял, что над ним подшутили. Его хотели испытать.

Долгую минуту капитан возился с пуговицами, а в это время «Танцор гроз» взбирался на гребни волн и скатывался с них. Наконец Гатмор отбросил с глаз мокрую челку и криво улыбнулся.

– Но ты выдержал. Я сказал, что ты будешь свободен. Я не отказываюсь от своих слов.

Он встал рядом с Гнурром, положив локти на мокрые поручни. За их спинами по морю перекатывались громадные серые холмы и долины. Некоторое время оба джотунна изучали в упор облегченно вздохнувшего фавна.

Гнурр вдруг согнулся пополам в приступе кашля. Выпрямившись, он казался раздраженным своей слабостью.

– Неудачное вышло плавание, – хрипло заметил он – Прежде всего, нас чуть не перебили. И перебили бы, если бы не ты.

– Да… то есть я сделал то, что мог.

– А во-вторых, капитан потратил всю нашу прибыль на покупку двух рабов. Похоже, он совсем спятил.

– Это точно. – Гатмор кисло ухмыльнулся. – Сорок шесть империалов! Не знаю, что на меня нашло.

Конечно, причиной тому был Андор. Андор мог заставить большинство людей сделать все, что ему требовалось. Рэп быстро призвал на помощь ясновидение, но Андора на борту не оказалось. Дарад храпел на койке, лежа лицом вниз. Ожоги на его спине уже затягивались.

А затем смысл слов Гатмора дошел до Рэпа, и он ошеломленно повторил гигантскую сумму:

– Сорок шесть империалов? Гатмор хмуро кивнул.

– Да, за тебя и твоего приятеля-силача. Но в конце концов, оказалось, что я не прогадал.

– Спасибо, капитан.

Сорок шесть империалов! Рэп и не думал, что стоит такую кучу денег. Даже если половина из них уплачена за Маленького Цыпленка, то… двадцать три империала!

– Ты ведь любишь жизнь, верно?

– Да, капитан, – учтиво и искренне отозвался Рэп. Гатмор принужденно улыбнулся и протянул мозолистую руку.

– Добро пожаловать в экипаж, матрос.

По-видимому, он очень старался, чтобы как можно слабее стиснуть руку Рэпа.

Но затем значение этого маленького обряда наполнило Рэпа ужасом. Неужели помощник считает, что он, Рэп, пообещал остаться на корабле как один из матросов «Танцора гроз»? А как же поиски Инос? Неужели он уже дал слово?

И потом, если Рэпу в самом деле придется стать моряком и осесть в Дартинге, что скажет Маленький Цыпленок? А может, не скажет, а сделает? Что случится тогда с гоблином и чем кончится похищение…

Рэп снова мысленно осмотрел корабль и в ужасе уставился на Гатмора.

– А где гоблин?

Первый помощник нахмурился.

– Хочешь сказать, ты до сих пор об этом не знаешь? Он отправился за тобой.

Маленький Цыпленок?!

– Правда? – Рэп словно получил удар в живот.

– Когда я приказал матросам столкнуть корабль в воду, твой приятель первым начал спорить. Мне пришлось подогнать его кулаками. Тогда он вырвался и убежал искать тебя.

– Он мне не приятель, – пробормотал Рэп и обвис на перилах рядом с Гнурром, а мир вокруг завертелся колесом. Колени Рэпа подогнулись. Должно быть, он выбросил из головы мысли о гоблине – так, словно пытаясь забыть о долге или ноющем зубе. Он не заметил его отсутствия.

Разумеется, Маленький Цыпленок не захотел покидать остров без своей жертвы. Матросы уверяли, что бежать с Ногидов еще никому не удавалось. Здесь мог пропасть без вести целый флот. Изгнанники были вообще лишены любых шансов. Рэп невидящим взглядом уставился на прошитое пенными гребнями море, бушующее внизу, под ним.

Неправильно истолковав его вид, старый капитан положил ему руку на плечо.

– Смерть – часть жизни, сынок, – произнес он, – а море – требовательная любовница. Все моряки знают, что значит терять друзей.

– Если от этого тебе станет лучше, – мрачно добавил Гатмор, – он тоже не выполнил приказ, и к тому же не спас корабль. В сущности, когда нам была нужна его сила, чтобы оттолкнуться от берега, его не оказалось на месте, и даже если бы он вернулся, я не взял бы его на борт. Вероятно, он и переполошил антропофагов. Дружбой можно многое оправдать, но…

– Он не был мне другом! – крикнул Рэп. Он выпрямился и взглянул им в лицо. – Надеюсь, он оказался вкусным!

Пока потрясенные моряки молчали, он пытался понять все последствия смерти Маленького Цыпленка. Пророчество обманул каприз погоды и времени. Судьба короля-гоблина оказалось иной. Предсказания волшебника и волшебницы не оправдались.

И пророчество волшебного окна тоже не сбылось! Рэпу не только не придется терпеть пытки гоблина, но если считать, что и другие пророчества ошибочны, тогда у него нет причин сражаться за Инос с Калкором или вместе с Сагорном встречаться с драконом.

Теперь, что бы Рэп ни делал, Инос не заставят выйти замуж за Маленького Цыпленка. Конечно, волшебница может найти для нее другого гоблина.

Но возможно, Сагорн прав – Рэп всего-навсего убогий деревенщина, которому не место в мире Инос – мире королей, императоров и колдовства. Он фавн, значит, должен быть конюхом. Но, кроме того, он еще джотунн. Джотунны являлись прирожденными моряками.

Гатмор подозрительно всматривался в лицо Рэпа.

– Капитан, – прохрипел Рэп, еще цепляясь за перила, – я так и не рассказал вам, как очутился на Феерии.

– Если тут замешана магия, я не желаю об этом слышать – ни теперь, ни потом.

– Но… я могу принести вам несчастье.

– Ты приносишь удачу, – возразил Гнурр с большей уверенностью, чем выказывал до сих пор. – Ты совсем выбился из сил, парень. Иди, поприветствуй своих новых партнеров.

– Партнеров, сэр?

– Да, партнеров! – Гатмор ухмылялся, и это было поразительно – настолько поразительно, что Рэп долгое время не видел перед собой ничего, кроме широкой ухмылки под пушистыми серебристыми усами, и едва замечал, как пожимает руку больному старику, кожа которого была еще горячее, чем у Рэпа. – Тебя взяли в полноправные партнеры. За это плавание ты получишь немного – ведь за тебя пришлось дорого заплатить, но впредь можешь рассчитывать на свою долю. Ладно, убирайся – и постарайся согреться.

Это пожелание не имело никакого смысла. У Рэпа гудела голова, волны лихорадки качали его, как буря – корабль. Переставляя подгибающиеся ноги, он поплелся прочь и сразу оказался в толпе мокрых, шумных мужчин, которые усердно пожимали ему руку и хлопали по спине, почти волоком ведя к скамье, бурно приветствуя и смеясь. Все знали, зачем Гатмор вызывал фавна. Они согласились принять Рэпа в команду, хотели видеть его рядом. Рэпу показалось, что сейчас его вырвет.

Маленький Цыпленок мертв. Окно ошиблось. Рэпу не суждено умереть от рук гоблина. Он не встретится ни с драконом, ни с Калкором и не станет сражаться за Инос. Он вообще никогда не увидит Инос. Даже Андор теперь не сможет вызволить его с «Танцора гроз». Обаяние Андора имело свои пределы – он не мог очаровать сразу восемьдесят мужчин, которые заплатили баснословную цену за провидца, способного провести их посудину во тьме, в тумане, между скал.

Он был нужен им, и сознавать это оказалось приятно. Рэп не мог ничего поделать, пока ему жали руки – обе сразу, он пытался сказать матросам, что не хочет становиться их партнером, но Рэп говорил быстро и сбивчиво, и его никто не слушал. Должно быть, матросы решили, что он бредит, поскольку попытались завернуть его в сухое одеяло.

Давно уже никто так не заботился о нем. А может, этого не было никогда.

Но Рэп не желал такой заботы. Он жаждал только отправиться на поиски Инос. А может, Инос уже не нуждается в нем. У нее есть воин с мечом, который делит с ней шатер.

А матросы заботились о Рэпе и нуждались в нем.

Они твердо решили поставить его на ноги.

Бегство от гоблинов, импов и волшебников оказалось сравнительно легким. Но как он мог сбежать от матросов, связанных с ним узами дружбы? Он в самом деле не хотел заводить этих новых друзей – потому что мечтал сбежать, и тем самым предал бы дружбу. Но ведь эти люди заступились за него перед Гатмором!

Рэп пожимал руки новым друзьям. Бесполезно было говорить, что он слишком болен, – он тряс одну руку за другой. Фавн бесконечно долго обменивался рукопожатиями, пытаясь возражать и слыша приветственные крики. Ему хотелось плакать.

Он попал в ловушку!

Он стал одним из этих людей. Они приняли его.

А он дал слово.

Один из нас всемирной славы ждет

Иль дня, когда в пророка рай войдет.

Бери, что дали, и вовсю живи -

Не слушай барабан, что в отдаленье бьет.

Фицджеральд. Рубай Омара Хайяма (13, 1879)

Дэйв Дункан Хроники Пандемии. Принцесса Инос. Том 2

Грозные моря

Часть первая Потворствовать лжецам

1

Во всей Империи не было провинции богаче, чем остров Кит. С первых дней завоевания острова импами, в самые горячие времена 10-й династии остров оставался главным форпостом Империи в Летнем море.

Остров изобиловал плодородными землями, здесь разрабатывались богатые угольные шахты, развивалось овцеводство. Иногда лишь мог наведаться тифон да что-нибудь порушить, или дракон пролетал над северным побережьем, но на западном берегу всегда было спокойно. Именно там был основан Финрейн – самый большой и богатый город на острове, к тому же еще и крупный порт.

В портах моряки всегда, что называется, нарасхват. А лучшими моряками были джотунны. У импов имелось немало веских причин вздрагивать и настораживаться при виде джотунна, поэтому они всячески поощряли тех моряков, которые обустраивались в городке Дартинге – всего в паре часов от Финрейна. Вроде и близко, так что моряки всегда под рукой, но вроде и далеко – до сумасшедших выходок моряков жителям Финрейна и дела нет.

В Дартинге нашли приют несколько троллей, большинство из которых были потомками рабов, завезенных из Мосвипа, ведь местное население вымерло после прихода импов. Жили там и метисы, и конечно же гномы – бессменные санитары города. Осели там даже некоторые импы, но коли имп выбирал местом жительства джотуннское поселение, значит, имел на то причины, о которых лучше не говорить.

Давно ли, нет ли, но поселился в Дартинге один молодой морячок, чьи прародители смешали кровь джотуннов и фавнов. Матрос этот пользовался известной свободой, хотя и стоил своему хозяину Гатмору, капитану «Танцора гроз», немалую сумму. Корабельный надсмотрщик не слишком утруждал себя наблюдением за подопечным, однако… Ну да ладно, морячок был неплохим парнем и никогда не чурался компаний. Особого интереса к побегам он не выказывал, правда, такой возможности никто ему и не предоставлял, дорого стоил этот паренек. Кроме того, из Дартинга можно было убежать по единственной сухопутной дороге, которая проходила мимо военного поста Империи. А импы, к слову сказать, любопытны.

Даже самый ярый патриот побоялся бы, наверное, назвать Дартинг городом, да и деревней вряд ли назвал бы – просто беспорядочная россыпь домишек и лачуг, выстроенных вокруг неглубокого полукруглого залива. Единственное, что нарушало симметрию полукруга, – зазубрина, куда море ворвалось еще до прихода древнейших Богов. Чистая прохладная вода, нежный мелкий песочек пляжей сделали полукруглый залив одним из приятнейших курортов Пандемии. Склоны залива орошали три бойкие речушки, море изобиловало рыбой, да и климат вполне подходил для курорта. Обычно у здешних берегов стояли на якоре или дрейфовали с десяток кораблей, два-три готовились сойти с верфи.

Официального закона в Дартинге не было. Господином всего здесь было море, и стоило ему забрать кого-то из людей, дом его немедля наводняли сорняки и проглатывала низкорослая чаща.

Жена погибшего должна была побыстрее найти себе другого защитника, а дети ее, как правило, вскоре умирали. Даже среди джотуннов немногие мужчины могли хладнокровно убить ребенка, но еще реже они соглашались опекать чужого отпрыска. Такое дело совершалось в состоянии пьяного одурения или в небрежном равнодушии. Вдову, которой не удавалось найти себе другого мужа, вскоре изгоняли из города соседские женщины, и она растворялась в кошмарных трущобах Финрейна.

Но, как говорится, нет худа без добра, и для новосела здесь не возникало проблем с жильем. Он мог найти себе местечко по душе недалеко от реки и выстроить домик, о котором всю жизнь мечтал, или без забот и хлопот выбрать себе пустующий дом. Ведь выбор действительно был: и деревянные избы импов, и приземистые гулкие постройки северян-джотуннов, и беспорядочные навалы камней – жилища троллей. Во множестве выкопаны были и гномичьи норы, но ими брезговали даже крысы.

Фавн выбрал себе старый деревянный дом и в промежутках между плаваниями трудился, придавая ему форму корабля. После каждого плавания он что-нибудь добавлял к своему жилищу. В этом благодатном климате месяцы плавно перетекали один в другой, и вот уже весна примерила летние наряды.

2

Далеко на востоке под жестоким палящим солнцем тянулся караванный путь. Он шел на север мимо подножия холмов Прогнет, потом ветвился, превращаясь в путаницу тропинок, оплетающих Срединную пустыню. Затиснутый между песками и скалами, проходил единственный известный купцам путь – Гонлет. Охранники называли его – Бойня. В некоторых местах дорога настолько сужалась, что погонщику, шедшему с мористой стороны, только и оставалось, что изрыгать проклятия и молиться на своего напарника, прижатого к скале, а колокольчики верблюдов позванивали вот уже совсем рядом. Много торгового люда прошло этим путем, но пытались пройти гораздо больше, не зря же бандитский промысел был самым распространенным делом в этих местах. Да и названия троп говорили сами за себя: Тропа Костей, Одним Меньше, Только Туда, Кровавая Весна, Смерть Наверху, Смерть Внизу, Совиный Свинг, Восемь Мертвецов.

При желании охранников можно было нанять по обе стороны Гонлета, но только не тех хиляков, в чьих жилах текла жидкая королевская кровь. Настоящие Охотники на Львов не доверяли таким, и на то были причины.

После многодневного перехода по пустошам Зарка караван под предводительством благословенного шейха Элкараса вышел наконец к Гонлету. Еще несколько опасных дней – и караван окажется в прекрасном городе Алакарна, где людей ожидает отдых и выгодная торговля. Верблюды, что раньше служили скромным обитателям внутренних провинций, таская лопаты и мотыги из грубой стали гномов, прочные льняные нитки и разноцветные красители эльфов, теперь несли товары, считающиеся в остальной части Пандемии предметами роскоши: шерсть горных коз, пестрые набивные коврики, неограненные изумруды, плащи из кожи или верблюжьей шерсти, выделанные непритязательным народом, чьим единственным достоянием было неограниченное время.

За свою жизнь шейх много раз проходил Гонлет. Ему приходилось сталкиваться с опасностями и насилием, но ни разу он не потерял человека или товар. Если кто-то пытался выведать у него тайну его удачливости, он только усмехался в белую бороду и говорил о бдительности и неустанном следовании наставлениям Священного Писания. И сейчас он был спокоен: как и прежде, путешествие его не омрачат невзгоды. Ведь на этот раз караван был не больше и не богачеобычного.

Дородный и представительный, шейх Элкарас покачивался на верблюде, лениво обозревая из-под нависших бровей скалы, нежно разукрашенные орнаментом солнечных пятен, прослеживая взглядом весь путь до оазиса Высокие Журавли. Здесь, в середине Гонлета, проходил самый опасный участок пути. Нагромождения утесов скрывали дюжину темных лощин, известных только местным, и в каждой из них могла ждать в засаде вооруженная банда. На северо-западе к горизонту прижималась волнистая линия стесанных вершин Прогист.

Поселок внизу представлял собой дюжину симпатичных домиков, чистый пруд и сотню-другую пальм. В пределах деревни не заметно было ни шахт, ни полей. Тем не менее обитатели Высоких Журавлей жили припеваючи. В деревянных загонах стояло множество верблюдов. Вообще-то самыми вероломными в Пандемии считались джинны, но в пределах Зарка это качество приписывалось жителям Высоких Журавлей.

По своему долгому опыту шейх Элкарас предвкушал отличную вечернюю торговлю. Он всегда вез золото в Высокие Журавли, потому что знал – старейшины не примут ничего другого в обмен на драгоценности, мануфактуру и продукты. Нужно было быть исключительно грубым и проявить изумительную неучтивость, чтобы выспрашивать об источнике их благоденствия.

Позади шейха в высоком седле ехал главный охранник. По древним традициям караванщиков к нему обращались не иначе как Первый Охотник на Львов. В данном случае анонимность имела особое значение, потому что этот импозантный молодой человек был султан Азак из Араккарана. Далеко позади в караване ехала юная леди, претендующая на роль его жены – королева Краснегара Иносолан. Правда, от нее не было бы никакого толку для среднего разбойника, кроме, естественно, получения плотского удовольствия. Ну, а для четырех волшебников, Хранителей мира, она стоила, конечно, больше.

Но шейх Элкарас предпочел бы не говорить ни о магии, ни о политике в оазисе Высокие Журавли.

3

Добравшись до избушки фавна, Оги выкрикнул:

– Эй, на корабле!

Солнце только что село, и заметить Оги было нетрудно, когда он проходил между деревьями и низкими кустами. Но жизнь в таком городишке, как Дартинг, становится второстепенной ценностью – напоровшись на джотунна, сначала получаешь удар, а уж потом извинения. Впрочем, второго можно и не дождаться.

Застучал молоточек, и через секунду в окошке появилось лицо Рэпа, невзрачное лицо под щеткой жестких волос, похожих на пучок сухих веток. Он отер лоб рукой.

– Вот! Карп и вино! – крикнул Оги, показывая добро.

– Вино? По какому случаю?

– Просто подумал, пора рабочему человечку и отдохнуть. Фавн улыбнулся своей обычной застенчивой, кроткой улыбкой.

– Здорово! – выкрикнул он и исчез в окне.

Оги подошел к кострищу и обрадовался, увидев несколько тлеющих угольков. Он добавил сухих веток и раздул огонь. Потом, усевшись на валун, удостоверился, что вино доставлено к месту назначения в целости и сохранности.

Прилетела серая птичка, села на ветку и презрительно глянула вниз одним глазом. Валунов здесь хватило бы еще на дюжину людей, наверное, тот, кто строил этот дом, имел большую семью… впрочем, нет, домишко сам был маленький, значит, первый хозяин просто любил большие компании. Приятное местечко: расположено в чудной долинке, укрыто от тропического солнца парочкой ободранных деревьев в Дартинге вся сколько-нибудь годная древесина шла в костер для приготовления пищи, – но до первосортного все же не дотягивало, слишком далеко до ручья. Зато упрятано как следует.

Через несколько минут, натягивая рубашку, выполз Рэп. Он был до смешного скромен в одежде, даже на суше соблюдая моряцкие правила, которые не слишком поощряли модные фасоны. При этом он оставался хорошим парнем, крепким не по годам. Внешность имел вполне симпатичного заурядного фавна, если не считать волос, и, как и все фавны, он вовсе не собирался идти на поводу у общественного мнения. Об этом свидетельствовали гладко выбритые щеки и подбородок. На «Танцоре гроз» Рэп был единственным, кто не пытался отрастить шикарные, как у Гатмора, усы. Кроме того, он единственный в Дартинге круглый год носил длинные штаны. Оги часто спрашивал почему: из-за каких-то особых принципов или из-за того, что он стесняется своих волосатых ног? Да, многое в нем удивляло Оги.

Огонь как следует разгорелся. Оги принялся чистить луковицу. Фавн присел на соседний валун и снова отер лоб.

– Работа – это тяжело. Маленько поплавать бы.

Рэп поднял кувшин с вином и, запрокинув голову, протяжно булькнул, что явилось для импа приятным сюрпризом. Может, если его хорошенько напоить, то вечерние события не будут таким уж большим свинством?

Рэп резко поставил кувшин.

– Попозже пойду.

– Ого, купаться ночью… Ладно-ладно, что ухмыляешься, умник. – Обычно Оги не кудахтал наседкой, но юный Рэп был не особенно хорошим пловцом. – Это, конечно, пустяки, но лучше не плавать после еды.

На этот вечер были запланированы многие роли, но пловцов среди них не было. Потом он к этому еще вернется.

– Как идет строительство?

– Пойдем посмотрим, – робко предложил Рэп.

Он поднялся и повел Оги вокруг хижины. Теперь она больше походила на дом, чем два месяца назад, и фавн гордо демонстрировал свое последнее достижение: ставни на окнах. Спасают и от дождя, и от ветра. Пока в доме еще не было мебели, кроме стула и гамака, хотя Оги не раз предлагал деньги на обустройство. Естественно, в пределах разумного.

Как и всегда, Оги поразился, почему потомок фавнов и джотуннов выбрал строение в имповом вкусе. У себя на родине в Сайсанассо фавны жили в тонкостенных дощатых домиках с соломенными крышами, а Рэп вот выбрал бревенчатую избушку какого-то Бог весть когда пропавшего импа. Кажется, фавн недоумевал, почему его выбор удивляет многих, и бормотал в оправдание, что, мол, в его родном городе жили импы (скорее всего, врал). Выбрал бы что-нибудь не столь захолустное, и люди бы к нему стали поприветливей.

Рэп укрепил крышу и произвел сверхтщательную уборку. Оги оглядывался, восхищался, говорил комплименты. Потом вернулся к костру. Он произнес несколько тостов и таким образом влил в приятеля изрядное количество вина. Затем вытащил свой дневной улов и принялся чистить рыбу.

– Корабли, – пробормотал Рэп, уставясь поверх головы Оги прямо в чащу леса. – Один, должно быть, «Буревестник». Его время. Остальных не знаю.

Прибывающий корабль всегда вызывает интерес, но из-за густого подлеска, стеной вставшего вокруг избушки, невозможно было как следует разглядеть гавань. Рэп, конечно, мог видеть сквозь что угодно, но то ли он и вправду не знал этих кораблей, то ли ему просто не было до них дела. Он отвернулся к костру и уставился на языки пламени.

Густая тропическая тьма накрыла все вокруг, вдали раздавались крики птиц. Огонь, яркие искры, аромат дымка, стрекот цикад… чудная была ночь.

Оги швырнул через плечо рыбьи головы – собаки и гномы подберут. Точно так же вслед за головами в грязь полетели внутренности. Наверняка один-два гномичьих ребятенка шастают неподалеку, привлеченные светом костра.

– Что случилось? – спросил Оги.

Рэп все еще сидел, вглядываясь в пламя. Он смущенно улыбнулся и пожал плечами:

– Все равно ты мне ничем не поможешь!

– Как хочешь. Но, может быть, тебе нужно выговориться, тогда – вот он я. Я знаю, что тебе все уши прожужжали про импову болтливость, но не все мы такие. Некоторые импы умеют хранить секреты.

Эти слова вызвали еще одну кроткую, застенчивую улыбку, и Оги подумалось, что фавн никогда не улыбался шире, чем в эту минуту.

– Именно поэтому мне так нелегко здесь жить. И вправду довольно странно.

– В Дартинге худо, – примирительно сказал Оги, – но где теперь лучше? Ты получил неплохой домишко, он стоит нескольких дней работы, а потом, девчонок здесь – бери не хочу. Я знаю многих, которые не отказались бы от твоей помощи насчет ребеночка.

Рэп пожал плечами.

– К этим спиногрызам привыкаешь, – самодовольно продолжал Оги. (Яла уже родила двоих и теперь донашивала еще одного, а может, судя по ее габаритам, и двойню). – Со временем они становятся очень даже славными. Поверь мне.

Рэп снова стал глядеть на пламя. Даже в том, как этот паренек прибыл в Феерию, чудилась какая-то тайна. Наверняка без магии не обошлось. Но Оги был моряк до мозга костей и потому не любил говорить об этом. Но все же, все же… любопытно.

– Это девушка? – спросил он осторожно. – Или мечта?

– Девушка, – ответил огню Рэп, – но не в том смысле, что ты думаешь.

– Сынок, я перепробовал в этом деле все, – ностальгически проговорил Оги. Рэп наморщил нос.

– Ну, это обещание.

– Какое обещание?

Фавн бросил на Оги быстрый загадочный взгляд.

– Сумасшедшее, вот какое. – Он глотнул вина и вытер рот тыльной стороной ладони. – Просто я не хочу быть матросом. Это такая дрянь.

Не бывать Рэпу на хорошем счету, услышь Гатмор подобные речи. Или любой другой джотунн, все равно.

– Тогда ты, парнишка, всех надул. А ведь шли разговоры, что быть тебе помощником рулевого, когда Ларг получит повышение.

Рэп недоверчиво фыркнул, но потом вернулся в прежнее положение: взгляд на огонь, руки на коленях.

Он уже три раза ходил в Феерию и обратно. В его возрасте юноши быстро мужают. Уже сейчас плечи его развернулись, как у матерого гребца. Сегодня ночью ему потребуются именно такие.

На мгновение Оги ощутил прилив жадности. О, прекрасное золото! Он послюнил палец и быстро дотронулся до горячего противня. Слюна зашипела и запузырилась. Подходяще. Он бросил на противень лук и принялся пластать ножом рыбу.

– Гатмор сказал, что заплатил за меня и гоблина сорок шесть империалов. Если я буду экономить на всем, за какой срок я смогу это выплатить?

– За триста девяносто лет, если это тебе интересно.

– Думаешь, так скоро?

– Рэп, давай смотреть трезво. Будь ты Гатмором, неужели ты отпустил бы такого матроса? Твоя способность к ясновидению бесценна. Он обожает свой корабль, отвечает за команду и поэтому ни за что не отпустит тебя.

Фавн вздохнул и затих. Конечно, ясновидение делало его уникумом, но на самом-то деле это всего лишь уродство. «Танцору гроз» его дар пригодился только в первом плавании. Остальные переходы представляли собой обычную тяжелую однообразную работу, когда приходится много грести и ходить под парусом.

Но парень имел гораздо больше, чем просто чудесный талант. Он обладал задатками хорошего моряка. Был компетентен и честен. Никогда не жаловался и не затевал драк. Выполнял все, что ему говорили, и при этом как будто радовался возможности поработать. Даже без ясновидения он не был тем человеком, которого Гатмор с легкостью отпустил бы. Даже если бы все невесты Дартинга обмирали при мысли о фавне.

– Говорят, – заметил Оги, – что нужно радоваться тому, что имеешь.

Рэп, глядя на огонь, усмехнулся. Оги начал тревожиться. Если парень и дальше будет продолжать в том же духе, то ночная заварушка сорвется. Не успел он обдумать эту возможность, как Рэп заговорил:

– Ты вот имп. Почему ты живешь среди маньяков? Оги нервно поежился.

– Дружочек, надеюсь, ты не слишком громко произнес это слово. А потом, не нужно задавать таких вопросов.

– Извини, не подумал.

– Со мной все в порядке. Думай лучше о своих делах…

– Пока джотунны не оторвут мне думалку, – закончил Рэп, – именно это я и имел в виду.

– Все равно, не спрашивай. Если ты не джотунн и живешь здесь, то по единственной причине: это место приятнее, чем государственная тюрьма. Ну же, вперед, парень, – жизнь прекрасна! Простор и свобода. Женщины? В тюрьме у тебя не будет самой завалящей, если ты не сказочно богат. Наслаждайся!

Но если говорить об Оги, то все это было ложью. Он был чист перед законом, а в Дартинге жил просто потому, что любил море и моряцкую жизнь. Единственная сложность заключалась в том, что сказать об этом было труднее, чем приписать себе преступное прошлое. Он знал, что его дед погиб, когда джотунны разрушили Колвейн, отец его родился уже после смерти деда. Хотя в семье никогда не обсуждалась эта тема и Оги был приземист и крепок в кости, как все импы, но он был совершенно уверен, что в нем четверть джотуннской крови. Если сказать об этом, то его положение в Дартинге и среди команды «Танцора гроз» значительно поднимется, зато увеличится риск, а уж насмешкам конца не будет. Оги не чувствовал себя настолько джотунном, чтобы веселиться по этому поводу.

– Все они маньяки, – буркнул Рэп. – Взять хотя бы Кани: все время рыщет, с кем бы стравить меня, чтобы я подрался. Зачем, о Господи? Я же показал, что могу за себя постоять.

Оги потыкал рыбу кончиком ножа. Ему не хотелось развивать эту тему, а юноша и не думал напиваться.

– Все-таки разница здесь есть.

– Какая разница? – Рэп отпил вина.

– Эй, не выпей мою долю! Да, ты участвовал в паре драк. Но они не считаются.

Рэп поставил кувшин на землю и угрюмо взглянул на собеседника:

– Не считаются? Почему?

Карп испекся. Чувствуя, как рот наполняется слюной, Оги принялся раскладывать куски рыбы по плошкам. По крайней мере, этот процесс избавлял от необходимости смотреть другу в глаза. Он надеялся, что завтра они все равно останутся друзьями.

– Ты знаешь положение, Рэп. Ниже всех неджотунны, такие, как я. В особенности я, потому что импы по рангу чуть выше гномов. Потом идут джотунны-полукровки, такие, как ты. Фавны в действительности на хорошем счету, наверное, из-за того, что они такие тупоголовые, что их бей, не бей, им все равно, а ты почти такого же роста, как и нормальный джотунн, так что ты по рангу прямо перед джотуннами.

Оги сделал паузу, но ответной реплики не последовало. Тогда он стал ковырять свою рыбу.

– А после идут они сами. Над всеми стоят уроженцы севера, такие, как Бруэл.

– А Кани – южанин в третьем поколении и ненавидит себя за это. Ну и что? К чему ведешь?

– А вот к чему. Я знаю тех ребят, которые решили вздуть тебя. Ты, конечно, хорошо себя показал в той драке. Но Дирк – переселенец в третьем поколении, как Кани, а старик Лешак – во втором. Никто из них не считает себя хорошим бойцом. Кроме того, они просто резвились.

– Ничего себе резвились, – проворчал Рэп, – до крови избили.

Оги поскреб противень. Как ни старался он этого избежать, но, передавая другу плошку, все-таки встретил его взгляд.

– Говори все как есть, – печально сказал Рэп. – Аппетита у меня все равно нет. Оги вздохнул:

– Если хочешь, чтобы тебя оставили в покое, придется отколошматить кого-нибудь из северян, чистокровного джотунна. Одного из лучших.

– Я-то думал: хватит с меня одного Гатмора, он…

– Я не кончил. Ты сам должен затеять ссору. Свою собственную драку. И ты должен довести его до бешенства. До настоящего сумасшествия. Не ждать же, пока он забавы ради начнет интересоваться, каковы внутренности безродного фавна. Пусть он озвереет до потери сознания, до красной ярости, чтобы у него осталось единственное желание – убивать. И тогда – никакой жалости! Сделай из него котлету.

– Или он из меня.

– Я серьезно, Рэп. Нажрись, Рэп, а еще лучше – напейся. Ты же на новенького, а новичкам они дают фору. У тебя руки гребца, с виду ты уже вполне созрел, к тебе скоро начнут примериваться, испытывать. Сегодня ли? Завтра ли? Лучше уж самому затеять драку, верно? Самое главное – попробовать сразу запрыгнуть повыше, занять такое положение, на какое ты вообще потянешь. Зачем тебе лишняя потеря крови? А если будешь карабкаться наверх постепенно – превратишься в грушу для отработки ударов.

Рэп отложил плошку и скрестил руки.

– А твоя какая в этом роль?

На это Оги мог сообщить юноше кое-что утешительное. Он проговорил с набитым ртом:

– Важная. Я узнал, кого Верг и этот псих Кани сосватали тебе: Тарброка! Или Радрика! Черт побери! Они убьют или покалечат тебя!

Рэп уперся локтями в колени и, нахмурившись, искоса посмотрел на приятеля.

– А тебя не убьют?

– Надеюсь, нет. Отличная рыбка. Попробуй, силы тебе понадобятся. Можешь мне довериться. Конечно, я тебя подставил, не спорю. Но я знал, что делаю.

Может, он и вправду знал, что делал. Примерно на три четверти.

– Ты меня подставил?

– А кто предложил тебе пригласить очаровашку Валли на танец?

Рэп напрягся.

– Ты же сказал, что она ничья! И она подтвердила!

– Еще бы. Они, местные, всегда подтверждают. Но я не очень-то врал тогда. Никаких помолвок и чувств не было, насколько я знаю. Кстати, как далеко ты с ней продвинулся?

– Занимайся своими вонючими делами!

– Ладно, ладно. Но раньше-то она танцевала с Гриндрогом. А потом он ушел в море и с тех пор никаких дам не обихаживал.

Рэп зарычал. Он так побледнел, что лицо его в свете пляшущего огня приобрело зеленоватый оттенок.

– Теперь он подумает, что я ее отбил?

– Да, пожалуй. Именно так здесь и относятся к подобным вещам. Гриндрог никогда ее не бросал. А выбирает всегда он, а не она. И конечно, она из чистокровных джотуннов, а ты – нет. Метисам не позволяется околачиваться…

– Подонок! И как только я не догадался? О Бог Лжецов! Ты подставил меня, поганый ублюдок! Да она мне и не очень-то нравится. «Да, Рэп, нет, Рэп» – и ни одной собственной мыслишки.

Валли – шестнадцатилетняя прелестная девчушка с влажными губами, лицом и телом, про которые моряки говорят:

«Вдохнешь – не выдохнешь». И никого при этом не волнует, есть у нее что-нибудь в голове или нет.

– Может, и Гриндрог тоже не любит ее. Но это не имеет значения.

– Гриндрог? Это такой – лет двадцати пяти, раза в два больше меня, с повязкой на глазу и со сломанным носом?

– Точно.

– «Петрел». Он боцман на «Петреле».

– Да. У тебя еда остывает.

– «Петрел» только что вошел в гавань. Пожалуй, не стоит надеяться, что он ничего не узнает.

– Не стоит, – самодовольно сказал Оги. – Кани проследит, чтобы новости достигли его ушей как можно скорее да еще чтобы команда стояла вокруг и подзадоривала.

Рэп машинально взял плошку и начал жевать, глядя на огонь.

– У меня есть пол-империала, Оги. За досками над гамаком. Ты и Кани – мои лучшие друзья. Я бы хотел, чтобы вы поделили деньги. Мои ботинки стоят…

– Заткнись! Неужели ты думаешь, что я сделаю это? Рэп взглянул на море.

– Кто-то идет сюда. Он будет здесь через минуту. Да это же Кани бежит! Хочет сообщить тебе, что ловушка захлопнулась? Итак, кто же наш противник? – Похоже, в голове у Рэпа прояснилось, и он больше не тешил себя пустыми надеждами.

– Гриндрог. Он в Дартинге на девятом или десятом месте.

– Ты можешь взять один ботинок, а Кани – другой.

– Заткнись! Слушай. Гриндрог не дрался уже с год. Он сам затеял драку с Раткраном, а после неделю валялся в постели.

Рэп поперхнулся, будто проглотил рыбью кость.

– Но, – торжественно произнес Оги, – с тех пор он не дрался. А недавно, когда я в последний раз был в порту, случайно подглядел, как он наживляет крючок. Он держал крючок вот так – слева. Совсем близко к глазам. А он правша.

Рэп задумчиво жевал и молчал.

– Раткран стукнул его по башке! Рэп, думаю, парень видит теперь хуже трески. Я наблюдал за ним: он натыкается на стены. Он не моргает, когда разговаривает. А если ты как следует разозлишь его сегодня вечером, то ему придется драться вслепую.

– Это жульничество!

Вздор! Если мальчонка мыслит в таком духе, то его нельзя отпускать одного, по крайней мере, в общество джотуннов. Но все же Оги был готов к такому повороту событий.

– Может, мы поэтому и натравили его на тебя! А теперь тебе остается только привести его в бешенство, так чтобы этот слепец затеял драку. Если он даст волю своему джотуннскому норову, то он твой.

– Или наоборот, – безучастно произнес Рэп, монотонно пережевывая рыбу и глядя поверх Оги, который начал уже нервничать.

– Посмотри на свои плечи, Рэп! Ты справишься.

– Бесполезно. Если это и поможет, то ненадолго. Каждому известно про мое ясновидение, и если я выиграю эту драку, то вскоре получу вызов на другую, только днем и не со слепым недоумком. Невозможно поставить полукровку выше сотен чистокровных джотуннов. Но, насколько я понимаю, главная моя задача – пережить сегодняшнюю ночь, верно?

Сегодня у него есть кое-какие преимущества. А завтра будет видно.

– Правильно. Выведи его из себя! Пусть он бросится на тебя!

– А если я скажу, будто Валли говорила, что он неспособный, что даже ни разочка… Это сработает?

При мысли о том, как отреагирует на такое пьяный джотунн, лоб Оги мгновенно покрылся испариной.

– Что-то вроде того.

Рэп отставил плошку и вытер губы, как будто принял решение. Оги протянул ему кувшин с вином, но юноша покачал головой.

– Я лучше останусь трезвым.

– Странный ты какой-то. Зачем тебе быть трезвым?

Трезвый боец? Джотунны считают, что это не по-мужски. Это даже большее жульничество, чем ясновидение.

Рэп молча почесывался. Он уже смирился с судьбой. Оги ожидал каких-нибудь аргументов, но их не последовало, и он начал гадать, не уловка ли это, не вздумал ли фавн потихоньку улизнуть. Рэп выглядел совсем не так, как полагается выглядеть юнцу перед боем с одним из лучших воинов Дартинга.

Треск кустов возвестил приближение Кани.

– Ты готов к драке, как я погляжу, – скованно произнес Оги.

Рэп улыбнулся:

– Для меня это будет большое удовольствие.

– Что? – Оги был глуховат.

Юноша шагнул ближе, глаза его сверкали, отражая огонь костра.

– Валли мне про Гриндрога другое рассказывала. Судя по ее словам, едва ли у меня есть хотя бы шанс. А ты говоришь, что шанс есть. Ладно, ты подловил меня, значит, у меня нет выбора. Вот и отлично! Дружище Гриндрог заслужил, чтобы ему оторвали башку несколько раз, а может, и не только башку.

Оги раскрыл было рот, но потом захлопнул его.

– Но ведь с Гриндрогом мы еще успеем разобраться. А я как раз хотел одолжить кое у кого башмаки потяжелее, так что пусть Гриндрог пока потягивает свою выпивку и упивается своими проблемами, не так ли? – учтиво произнес Рэп.

Внезапно, непонятно как, Рэп схватил Оги за рубашку и тряс его, поднимая все выше и выше над валуном, пока ноги импа не перестали касаться земли. И улыбался. Эта улыбка сияла у самого носа Оги, и он подумал, что впервые за ночь Рэп улыбается по-настоящему широко, но уже не той кроткой, дружелюбной улыбкой. Скорее, это было похоже на злобный оскал.

– Ну и сколько? – прорычал Рэп. – Сколько ты получишь, если ублюдок фавн побьет слепого чемпиона? Или эта слепота просто приманка для меня, дурака?

– Нет, Рэп, я думаю, он и вправду ни черта не видит. Я как раз собирался поговорить о твоей доле, если я… мы победим, и…

– Пожалуй, мне стоит маленько потренироваться.

Рэп, конечно, был наполовину джотунн. Обычно это никак не проявлялось.

Но теперь проявилось.

Оги надо было думать об этом раньше.

Рука Рэпа стиснула его горло, он задыхался. Оги чувствовал его ярость – настоящую джотуннскую ярость. Колени его затряслись.

Импы обычно дерутся, только имея численный перевес, а Оги никогда не слыл хорошим боксером. Он немного побузил, когда переехал в Дартинг, потому что так полагалось, и вскоре стал относительно независимым, так как умел кланяться, когда нужно. Немного найдется в Дартинге джотуннов, которые станут обращать внимание на какого-то там импа.

– Ты, Кани, кто еще?

Как бы там ни было, но сейчас Оги висел в воздухе. Фавн держал его одной рукой. Хватило же глупости не предусмотреть такую возможность!

– Ну, так ты, Кани, кто еще?

– Верг, – с трудом выговорил Оги.

– Начну с тебя. Потренируюсь, испробую несколько рецептов желе.

Оги про себя бормотал молитвы всем известным ему Богам.

Внезапно в светлый круг костра выскочил Кани. Он так запыхался, что едва мог говорить. Очевидно, в голове у него сидело что-то, выходящее за рамки матча Рэп – Гриндрог, потому что он не обратил ни малейшего внимания на происходившее у костра. Он хватал воздух и тыкал пальцем куда-то через плечо, и снова пытался сказать что-то. Наконец сглотнул и выдохнул:

– Орка!

– Что? – Рэп, будто очнувшись, увидел, как Оги шлепнулся и отполз.

Пока он поднимался, Рэп ушел в темноту. Звуки его шагов в густом подлеске постепенно затихали.

– Рэп, подожди! Рэп, это самоубийство! Шаги удалялись.

– Рэп, у нас нет оружия!

Но крики не могли остановить фавна.

Орка? Напуганный этим в тысячу раз больше, чем яростью Рэпа, Оги последовал за ним, бросив дрожащего Кани на произвол судьбы.

4

Оазис Высокие Журавли показался Инос отвратительным. Началось с того, что Азак, проезжая мимо нее, улыбнулся. Улыбка Азака могла испугать кого угодно – точно в медно-рыжей щетине швабры расползается щель. После отъезда из Араккарана бороде позволено было расти как заблагорассудится, и она получилась необычайно густой. Азак, с крючковатым носом, алыми джинновыми глазами, высоченный, надменный, непоколебимо высокомерный, был не из тех, мимо кого можно пройти не заметив.

На мгновение Инос остановилась, наблюдая, как он в своем широком одеянии бедуина гордо прошествовал в верблюжий загон. Рука его покоилась на рукоятке сабли. Она вздохнула. Азак – вот проблема так проблема. Его предложения о замужестве участились и становились настойчивее по мере того, как путешествие близилось к концу. Логика джинна была железной, аргументы не оставляли места для вопросов.

Только чудо могло посадить ее на трон предков, на трон Краснегара. А использовать магию разрешалось лишь в политических целях. Четверка с большей вероятностью одобрила бы ее прошение, будь она замужем. В особенности если ее муж будет сильным и проверенным правителем. Как Азак. Единственная неувязка заключалась в том, что ее саму не слишком устраивала такая партия, несмотря на то что Азак подходил ей по всем статьям. Инос не могла представить, как переживет скуку и однообразие краснегарской зимы. А если Хранители откажутся поддержать ее, то она окажется перед альтернативой стать султаншей Араккарана. А это совсем не одно и то же.

Когда Азак исчез в загоне среди ревущего стада верблюдов, Инос вернулась к своим обязанностям: они вместе с Кэйд ставили шатер. Кэйд терпеливо ждала, разглядывая племянницу выцветшими голубыми глазами – блеск этих старых глаз изумлял порой даже Инос, до того привыкла она видеть вокруг только джиннов.

– Первый Охотник на Львов, кажется, совсем не волнуется, – сказала Кэйд.

– Думаю, нужно не меньше десятка бандитских шаек, чтобы он испугался. Ну, откуда у нас сегодня дует ветер?

Они принялись за работу, а реплика Кэйд забродила в голове Инос, словно пивные дрожжи в бочонке. Неделями женщины, следовавшие в караване, тайком обсуждали опасности Гонлета. Здесь, в знаменитом оазисе Высокие Журавли, они оказались в самой гуще пресловутых опасностей, и потому были здорово взвинчены. А жены Охотников на Львов поговаривали, что и мужья их на взводе, и глаза джиннов краснели не только в силу наследственности, но и от круглосуточных бдений.

Отчего же Азак улыбался? А почему бы и нет? Разве имеет значение, что остальные путешественники раздражены и боятся? Азак хранил спокойствие перед лицом неизбежных опасностей. Усмехнувшись в свою густую бороду, он просто вспомнил, что шейх целым и невредимым много раз проходил Гонлет. И напомнил об этом Инос. Шейху ни разу не угрожал ни один бандит.

Именно об этом подумала Кэйд. Но побоялась высказать свои догадки вслух. Кэйд была необычайно скрытной или волевой и поэтому держала язык за зубами. Инос обвела взглядом мрачные каменистые холмы и острые вершины Прогист, вставшие темной стеной против закатного солнца, словно армия воинов-великанов. Ни одного журавля, но и драконов тоже не было. Мир изменился с тех пор, как начали давать местностям названия.

Виднелись белые особняки, деревья и чудесное озерцо. Какой-то давно забытый колдун запрудил речку, чтобы устроить здесь поселение. Если верить легендам, он же сотворил здесь особую касту горных проводников-долгожителей и морил до смерти безвестных невинных путников.

Но не Элкараса. Инос посмотрела, как тетка озобочено вбивает колышек палатки. Кэйд никогда не обсуждала шейха даже намеками. Так же, как и Азак, так же, как и сама Инос. Но принцесса могла припомнить пару случаев, когда разговор касался колдовства, и оба раза дело происходило вечером, как сейчас. Взгляд ее снова вернулся к заповедной стене гор. А за ними – Заповедник Земли. Туда никто никогда не ходил.

Никто?

А что, если…

Напряжение стало невыносимым. Терять ей нечего. Она глубоко вздохнула, не заметив, как внезапно забилось ее сердце, и опасливо оглянулась, нет ли кого поблизости. В походе принято носить заркианские одежды с широченными капюшонами. Из-за них никогда нельзя знать, не следят ли за тобой. Ближайший шатер пустовал, полог был поднят, предоставляя вечернему бризу возможность порезвиться внутри. Шатер слева принадлежал трескучей стайке подростков, дочерей Шестого Охотника.

– Красиво, тетя?

Кэйд взглянула наверх и кивнула, блеснули голубые джотунновы глаза. Вот и все, что оставили наблюдателю чадра и длинные широкие одежды.

– Сегодня не приставай ко мне и не спорь, ладно? Голубые глаза расширились, но через мгновение сузились в щелочки.

– Не собираешься ли ты совершить что-нибудь необдуманное или неосторожное, моя дорогая?

– Неосторожное? Я? Конечно нет. Пожалуйста, тетя, поверь мне.

– Я всегда тебе верю, – подозрительно сказала Кэйд. Тем не менее Инос знала, что тетка на ее стороне.

– Не могла бы ты меня на минуточку отпустить? Мне нужно переброситься словечком с Яртией.

Она повернулась и пошла между деревьями.

Инос подумала, что Высокие Журавли почти нравятся ей, несмотря на зловещую репутацию жителей. Не так давно подобные селения, затерянные и убогие, вызывали у нее лишь отвращение. Но как же быстро меняются взгляды! После стольких крошечных, затерянных в пустыне селений Алакарна, когда они доберутся до нее, покажется большим городом. Принцесса не тосковала по большим городам. Как было бы прекрасно вдруг ясным тихим полднем очутиться в Красне-гаре – скучном, пыльном, старом Краснегаре.

Она вежливо приветствовала знакомых, проходя мимо их шатров: женщин, детей, с которыми делила беды и опасности Срединной пустыни – жажду, убийственную жару, ужас песчаных бурь. Нужно было бы захватить кувшин для воды – неприлично гулять по лагерю без дела. Кэйд гораздо лучше умела носить кувшин на голове. Что ж, терпение не относилось к числу добродетелей Инос.

Наконец она подошла к шатру Четвертого Охотника. Сам он отсутствовал, видно, помогал Азаку с разгрузкой верблюдов. Жена его, Яртия, была ровесницей Инос, и на вкус джиннов поразительно красива: волосы цвета спелого ореха, а глаз краснее, чем у нее, Инос никогда не встречала.

Вскоре после того, как караван вышел из Араккарана, Яртия родила сына, здорового и крупного малыша. И теперь, когда грудь налилась молоком, фигура стала изумительно женственной. Конечно, этого никто не видел, да и не мог видеть, кроме самого Четвертого. Он был уже немолод и абсолютно предан красавице жене, родившей ему сына, тогда как ее предшественницы сумели нарожать только кучу дочерей. Немудрено, что Яртия будоражила воображение Инос.

Стоя на коленях на коврике перед палаткой, Яртия разжигала жаровню. Неотличимая в широких одеждах от других женщин, она с удивлением взглянула на посетительницу, ибо в это время женщине полагалось поторапливаться с ужином для своего голодного, вспыльчивого, разгоряченного мужа.

– Госпожа Хатарк? – с уважением промурлыкала Яртия.

Этим именем, которое выбрал ей Азак, называли Инос во время путешествия. И оно было, несомненно, лучше, чем то, которым он наградил Кэйд, – временами зловещая ухмылка молодого султана скрывала беспощадный юмор.

Госпожа Хатарк не придумала заранее, что сказать. Она пробормотала что-то вроде приветствия, потом решила сесть. И скованно опустилась на коврик.

Удивление Яртии переросло в подозрительность. Она произнесла традиционное приглашение целиком, начиная от «Вы оказали честь дому моего мужа…» и кончая предложением воды. Инос отказалась от воды.

– Я пришла узнать, – начала она, вспоминая старательно заученный хабасский акцент, насаждаемый в Кинвэйле, – собираетесь ли вы вечером в баню?

Яртия выпрямилась и поглядела на посетительницу немигающими красными глазами.

– Охотник на Львов настаивает на этом. Он очень требовательный муж.

– Это хорошо… но я совсем не то имела в виду. Я думала про тали. Ты будешь сегодня играть в тали?

Тали – излюбленная игра женщин. Инос, пока жила в Кинвэйле, несколько раз играла в нее.

В их караване чемпионкой была Яртия. Она окинула взглядом домики на дальнем берегу пруда и вновь посмотрела на Инос.

– Возможно.

Жительницам Высоких Журавлей определенно было что проигрывать, уж точно больше, чем женщинам из селений правдолюбцев.

– Вот и хорошо. Мы с тетей хотели бы присоединиться для разнообразия.

– Всегда рады и тебе, и госпоже Фаттас! – Голос Яртии звенел от подозрения.

– Да… Ну… На самом деле я думала о том… – Конечно, Инос следовало бы заранее подобрать слова для такого заявления: «На самом деле я думала о том, как бы рискнуть и… половчее сжульничать».

Доверчив человек, но жизнь – обман;

И, веруя, лжецам потворствуешь ты сам

Не жди, что завтра ложь сама отступит в тень:

От нашей глупости она лишь крепнет каждый день.

Драиден. Ауренг-Зебе

Часть вторая Ни разум твой, ни стыд

1

Подальше от огня стали видны луна и звезды. Вокруг Дартинга мерцало множество костров, и дым их таял в лунном свете. На западе сгрудились тяжелые облака, но если там и дул ветер, то в долину он не проникал.

Вокруг царила тишина. И это было страшнее всего. Оги не слышал ничего, кроме неровного шарканья своих башмаков и шелеста штанов. Если Кани ничего не напутал, то вопли должны были слиться в единый хор, а каждая кастрюля должна была вызванивать тревогу. Он подумал было об Яле и детях, но решил, что все равно не сможет их быстро увести. А может, в нем просто разыгралось жгучее импово любопытство? Он следовал за Рэпом на судилище.

Если будет резня, то она начнется там.

На судилище мужчины встречались, чтобы поговорить, выпить и подраться. Если бы произошел поединок Рэп – Гриндрог, то именно здесь, на судилище. Корабли, возвращающиеся в Дартинг, сначала всегда причаливали в Финрейне, разгружались, ссаживали пассажиров, а затем загружались пивом. Так что возвращение корабля следующим вечером всегда было буйным. Команда после недель, проведенных в море, жаждала крови. Все остальные зверели к тому времени, когда пиво кончалось.

Судилище представляло собой площадку утоптанной глины, окруженную с трех сторон насыпью. Во всей долине это было единственное место, где росли большие деревья. Они могли укрыть от дождя и солнца. А когда требовалось, служили столбами.

В те вечера, когда корабли не приходили, здесь играла музыка и устраивались танцы, на деревьях вешались фонари. Когда пили пиво, в центре разжигали костер. В такие вечера женщины оставались дома.

В тот день пришли в порт «Морской орел» и «Буревестник». Оги скоро заметил мигание костра и фигуры людей, стоящих под деревьями у берега. Со всех сторон туда бежали мужчины. Но до сих пор не слышно было ни звука.

В Дартинге не признавали законов, кроме, может быть, одного. Если закон исходил от сената или народного собрания или подписан был древнейшими правителями, никаких оригиналов в Дартинг не доставлялось. Да и важно ли это, если джотунны не признавали никаких писулек. Но существовал один неписаный закон – непререкаемый, как устав армии Империи. В поселениях джотуннов не должно находиться никакого оружия.

Ликтор Финрейна имел в Дартинге своих шпионов, поэтому любая попытка приобрести оружие закончилась бы тем, что в Дартинг немедленно прибыл бы 23-й легион, состоящий из пяти тысяч силачей. Джотунны предпочитали не доводить до таких крайностей. Они сами объявили оружие вне закона, утверждая, что существуют и другие способы улаживать споры, более достойные мужчины: кулаки и ноги. И зубы. Камни и дубинки. Иногда разрешались и ножи, но меч мог использовать только трус.

Но каждый закон имеет исключения. В Дартинге первым из первых считался Бруэл, неофициальный мэр. Он уже постарел, но был урожденным северянином и при помощи своих шестерых сыновей удерживал беспорядки в допустимых границах. Гатмор был младшим из его сыновей. Оги подозревал, что у Бруэла припрятана где-то парочка мечей.

Но этого не хватит! Не хватит, если Кани и вправду видел то, о чем говорил. Не хватит, если на парусе того, второго корабля красовалась эмблема орки.

Орка – это кит-касатка. Но здесь это слово значило нечто другое, чем в Нордландии. Оно означало корабль тана, корабль-налетчик.

Задыхаясь и покрываясь испариной, Оги подошел к берегу и с беспечным видом протолкнулся сквозь строй светловолосых моряков, наблюдавших в убийственной тишине за событиями в судилище.

Широкая площадка пустовала, если не считать костра и самого Бруэла, по обе стороны которого стояли два его сына, Раткран и Гатмор. Бруэл держал топор, а сыновья его – по мечу.

Со стороны моря шагали три незнакомца, джотунны, они легко узнавались по бледной коже. На них были металлические шлемы, кожаные бриджи и сапоги. Казалось, они безоружны.

Но за ними в темноте на спокойной воде залива виднелся неизвестный длинный корабль, а к пляжу, растянувшись цепочкой вдоль берега, брели по воде какие-то люди. Оги решил, что они безоружны, так как не заметил блеска металла. К тому же их круглые щиты висели вдоль низких бортов зловещего корабля. Однако на головах у них были шлемы.

Одна группа людей тащила по воде пивную бочку, другая уже вышла на песок. Корабль поставили на якорь, а не вынесли на берег – зловещий знак. Но, может, бочонок – это подарки, добрый знак.

Теперь все мужское население Дартинга собралось здесь. Казалось, будто все затаили дыхание.

Три незнакомца остановились на безопасном расстоянии. Ночная тишина стала еще тяжелее, ее не нарушали даже плеск волн и стрекот цикад. Между деревьями невидимыми волнами плавал страх.

– Что за корабль? – спросил Бруэл. Голос его звучал громко и резко.

На середину выступил один из чужаков, молодой, высокий и мускулистый. Он, в отличие от других, был гладко выбрит.

– «Кровавая волна». Я ее хозяин, султан, сын Ридкрола.

– С чем вы прибыли сюда, капитан? – Голос Бруэла был по-прежнему громок, но казался каким-то невыразительным.

– Кто спрашивает? – Султан был спокоен, казалось, его не волнует, что топоры и мечи противника так близко, а его команда так далеко.

– Я Бруэл, сын Гетрана. Это мои сыновья. Султан подбоченился. В этом жесте сквозило высокомерие.

– Я пришел с миром, Бруэл, сын Гетрана. Но ваши манеры меня раздражают. Мы привезли пива и хотели бы поделиться с вами, поменять, так сказать, на пресловутое джотунново гостеприимство.

Снова воцарилась тишина. Никто не двинулся. Возможно, Бруэл обдумывал положение, а может быть, уже смирился с неизбежным.

Вдруг сквозь толпу прорвался человек, пробежал несколько шагов и остановился. Он был единственным темноволосым в этом сборище.

– Он лжет! Он не султан. Это Калкор, тан из Гарка!

Казалось, все мужское население Дартинга застонало одновременно. Оги услышал вой и вдруг осознал, что тот вылетает из его собственной глотки.

Если уж фавн решил затеять склоку, добра не жди.

Пришелец выдержал паузу – мучительно долгую, а потом произнес:

– Кто назвал меня лжецом?

Ответил Гатмор, даже не потрудившись повернуть голову, чтобы взглянуть:

– Это мой раб. Если хочешь отвести обвинение, то обращайся ко мне, тому, кто владеет им.

– Это неправда, – завопил Рэп, – ты дал мне свободу! И он с вызывающим видом прошел вперед и встал рядом с Гатмором.

Калкор – а у Оги не было никаких сомнений, что фавн сказал правду, – был самым знаменитым налетчиком на всех четырех океанах. Он, похоже, от души забавлялся.

– Трехсторонний спор, не так ли? Вы назвали меня лжецом, но так же назвали и тебя, сын Бруэла. Ну как, решать будем в приказном порядке или устроим кучу малу?

– Сам решай. – Гатмор не отрывал взгляда от Калкора. Он не обращал внимания на сумасшедшего фавна, а тот приблизился и зашептал что-то на ухо.

Оги поглядел на море. Примерно с полсотни полуголых великанов собрались на берегу и стояли теперь, наблюдая. Свет костра играл на их бородах и отражался от шлемов. Теперь стало ясно, что они двигались так медленно, потому что катили две тяжелые бочки. Внезапно Оги с ужасом понял, что в этих бочонках. Рэпто знал и, возможно, именно об этом шептал Гатмору. Но Гатмор, по-видимому, и сам начал догадываться о том, чего испугался Оги. Оги снова вспомнил об Яле и детях. Он вдруг осознал, что еще никогда в жизни ему не было так страшно. Женщины и дети не умеют быстро бегать.

– Я заберу раба и сам решу, какую плату с него потребовать.

Даже на расстоянии Оги разглядел надменную улыбку на лице убийцы.

– Что привело тебя в Дартинг, тан? – требовательно спросил Гатмор. Похоже, отец предоставил ему право задавать вопросы.

Калкор вскинул голову.

– Ты что же, повторяешь вызов? Я здесь по многим причинам. Дела мои разнообразны. Больше всего охота поглядеть, как тут на солнышке морячки живут-поживают да добра наживают.

По толпе прокатился стон. Джотунны, рожденные на севере, презирали тех, кто нежился в южном тепле. Кровь дартингцев вскипела от презрительных намеков налетчика. Оги начал молиться, чтобы пришла пара полков 23-го легиона или эскадра Имперского флота.

– Вот и посмотрел. Теперь уходи с миром.

В голосе Гатмора Оги не услышал тех грозных интонаций, которыми славился капитан. Его что-то сдерживало. Возможно, жена и дети.

– Я пришел за этим фавном. Кроме того, мне нужен лоцман, знакомый с Ногисом, так как курс мой лежит на запад.

И на этот раз собравшиеся дышали в унисон, но теперь звук больше походил на вздох. Тан предлагал условия.

– Он не осмелится сегодня выйти в море, – услышал у своего плеча Оги.

Онобернулся и увидел одного матроса из команды «Буревестника».

– Почему? – шепнул другой.

– В море начинается кутерьма, не быть мне моряком.

Оги провел рукой по потной груди. Теперь он чувствовал в воздухе хорошо различимое влажное дуновение. Следовало бы заметить это раньше. Но если Калкор останется здесь на ночь, то жителям Дартинга не поможет и флот Империи.

Бруэл протянул руку, чтобы остановить сына, но Гатмор отбросил ее.

– Я знаю Ногис не хуже других.

Долго держалось молчание. Калкор, верно, тоже чуял надвигающуюся развязку. Потом указал на свой корабль.

Гатмор воткнул меч в землю. Он что-то сказал стоявшему рядом фавну, и они зашагали к морю. Бруэл и Раткран остались на месте.

Из рядов зрителей вдруг донеслось всхлипывание, звук, совершенно несвойственный джотуннам. Им было стыдно. Предводители сдались без боя. И все до одного испугались. Сотни джотуннов, каждый из которых подобен урагану, каждый из которых, охваченный слепой яростью, убивал и калечил противников, превосходящих его вдвое, каждый из которых готов был не раздумывая броситься в самую страшную морскую бурю, – все они застыли от ужаса перед надменным молодым таном. Перед лицом неминуемой смерти они вели себя ничуть не лучше, чем обыкновенные импы. Им было известно, как налетчики поступают с мужчинами, женщинами, детьми, а оружия у них не было.

Гатмор и Рэп дошли до группы ожидающих матросов. Ряд разомкнулся, пропуская их. Они вошли в воду и побрели к кораблю. Калкор ничего не сказал и не шелохнулся. Все на острове замерло, за исключением двоих, медленно двигающихся по теплому мелководью залива. Они дошли до корабля, поймали веревки лестниц, разом вскарабкались наверх и исчезли за бортом.

Потом над водой разнесся звук двух тяжелых ударов и хрип. Калкор изобразил театральный поклон и отвернулся. Вместе с двумя своими товарищами он двинулся к морю.

Калкор никогда не менял заведенных правил.

Бруэл и Раткран одновременно прыгнули вперед, выхватив оружие. Бочонки были опрокинуты, в лунном свете заблестели лезвия топоров. Калкор и его спутники мгновенно обернулись, чтобы лицом к лицу встретить нападавших. Бруэл рубанул топором одного из северян, но тут сам тан, ускользнув от удара Раткрана, махнул кулаком и сбил Раткрана с ног, а затем оглушил Бруэла. Налетчики схватили оружие, и началась расплата.

Джотунны Дартинга с воплями побежали.

К утру от поселка осталось одно воспоминание.

2

Тум, Заповедные Земли. Война Пяти Колдунов. Инос никогда не интересовалась историей. В детстве она ненавидела историю почти так же, как математику. Учитель ее, многотерпеливый мастер Порагану, свел исторические экскурсы к необходимому минимуму.

Но даже Инос слышала о Заповедных Землях. Такое романтическое название!

Когда Элкарас вел караван вдоль подножия Прогнет, ей довелось услышать кое-что о Заповедных Землях. Несколько раз во время ужина под открытым небом Азак заговаривал о Туме. Место это тревожило его своей таинственностью, с ним был связан запутанный клубок военных склок Пандемии. Заповедные Земли давали реальный шанс нападающим, когда Зарк решил завоевать Империю, и обеспечивали надежную оборону, когда Империя атаковала Зарк. На базарах и в банях женщины возбужденным шепотом пересказывали истории о своих предках, которые давным-давно забрели в горы, и больше их никто никогда не видел. Для них Тум был ужасным местом.

Юльен – колдун Юга, знаменитый волшебник, вышедший из-под крыла таких легендарных учителей, как Трэйн и Ойялото. Рассказывали, что Юльен постарался занять верхнюю ступень, обойти протокол и верховодить Четверкой. Ему оказали сопротивление, от него отреклись и в конце концов выпроводили вон. Он ушел в Тум, оставшиеся Хранители выбрали другого колдуна Юга, продолжая в то же время преследовать Юльена, чтобы отомстить ему. В результате война Пяти Колдунов длилась тридцать лет.

Если уж быть точным, то боролись три колдуна и две колдуньи, и правильнее было бы назвать эту войну войной Пяти Хранителей – деталь, на которую особенно напирала Инос на уроках со своим учителем истории. Но Пять Колдунов – так уж было принято.

Но даже до этого несчастья в Туме было неспокойно. Зажатый между импами и джиннами, между карликами Гваша и русалами Керита, Тум был местом бесконечных стычек. А два длинных берега, безусловно, несли двойную опасность: как тут не причалить молодцам-джотуннам. Местное население – домовых – с самого прихода Богов грабили, резали и насиловали все кому не лень.

Война Пяти Колдунов попросту явилась последней каплей. Огонь и землетрясения, бури и чудовища – все это обрушилось на Тум. Смертью и разрушением обернулась эта война, война, в которой не было победителя. Юльен и его неизвестные приспешники -противостояли легионам, драконам, отрядам джотуннов, обычно невосприимчивым к колдовству. Юльен побеждал их и обращал в бегство или натравливал на своих хозяев и их союзников. И так тридцать лет. А потом все разошлись по домам.

Еще и за это Инос не любила историю: у всех этих важных событий никогда не бывает достойного конца.

Легенды говорят, что оттуда живыми не возвращаются. Теперь уже там никого не осталось и не за что сражаться. Путешественники-одиночки рассказывали, что там полным-полно дичи.

Или же путешественники не возвращались.

Целые армии завоевателей проходили иногда беспрепятственно по этим землям, а иногда таинственно пропадали. Попытки заселить Тум всегда заканчивались неудачей, колонисты или бежали, охваченные необъяснимым ужасом, или растворялись в безвестности.

А домовых никто не видел вот уже тысячу лет.

3

Герцогиня Краснегара Кэйдолан была встревожена.

Уютно завернувшись в два полотенца, она сидела на жесткой подушке в жаркой и переполненной бане и вежливо выслушивала жалобы Каменной Кишки с одной стороны и Кровавой Слюны с другой.

Сейчас ее не особенно волновало, что эта позабытая Богами горная деревушка считалась наиопаснейшим бандитским гнездом во всем Зарке. Если где-то и замышлялось зло, то оно должно было обойти стороной женскую баню, и почти наверняка несчастье случится (если, конечно, оно случится) после того, как караван уйдет из деревни.

В этот момент ее не волновал даже шейх Элкарас, который, возможно, является слугой волшебницы Раши (а может, и не является). К слову сказать, его долголетие, счастливая судьба, охраняющая от всех напастей, укрепляли ее подозрения, что шейх – колдун. Эта вторая возможность была куда опаснее первой.

Нет, Кэйд тревожилась из-за Иносолан: та явно что-то задумала. Инос была скорее человеком дела, чем созерцателем. Кэйдолан приучилась ожидать худшего, когда племянница находилась в таком настроении, а в нынешней ситуации это может обернуться катастрофой. Инос не выносит, когда ее опекают или запрещают ей что-нибудь.

Каждый вечер после того, как мужчины отужинают, женщины Зарка отправлялись в баню. Там они сбрасывали платья и чадры и усаживались в кружок на подушках, положенных прямо на кафельный или глиняный пол. Они говорили о детях, о мужьях, о здоровье, о проблемах мужей. Часто играли в тали. Кое-где женские бани представляли собой хижину, выстроенную вокруг грязного очага, но были и большие просторные постройки, хорошо оснащенные для отдыха и общения.

Мужчины, конечно, тоже собирались в подобных заведениях, чтобы потолковать о серьезных вопросах: торговле и политике, здоровье и бедности, лошадях, собаках, верблюдах и женщинах. Приезжих принимали всегда с радостью. В разобщенных поселениях Империи караваны любили не только за то, что они возили необходимые товары. Они были также разносчиками новостей и сплетен. А в унылой однообразной жизни селян так мало радостей.

Баня в оазисе Высокие Журавли не отличалась ни удобством, ни обширностью, однако народу в нее набилось много. Вокруг жаркой печки собралось не меньше сотни женщин и девочек. Сквозь толстые стены не проникала дневная жара, зато и остывала баня долго – окошки были наглухо забиты. Лампы дымили и мигали, гудели насекомые, приглушенно звучали голоса. В темных углах хныкали малыши.

Кровавая Слюна в который уже раз принялась объяснять, почему она так плохо спит, рычала и храпела, пытаясь в деталях изобразить бабушку Каменной Кишки. Кэйдолан вежливо кивала, улыбалась или хмурилась, когда того требовал рассказ, стараясь при этом не выпускать из виду Иносолан.

Принцесса сидела среди молодежи в пятне тусклого света лампы. Она распустила волосы. Верхняя половина ее лица загорела под жестоким пустынным солнцем, нижняя осталась светлой, скрываемая чадрой. Из-за этого лицо Инос напоминало маску.

Конечно, первым делом им задавали обычные вопросы, возникающие у всех местных из-за светлой кожи и светлых глаз, зеленых у Иносолан и голубых у Кэйдолан. Сегодня Инос предложила простейшее объяснение: джотуннская кровь в роду примешалась так давно, что подробности неизвестны. Местные с пониманием вздыхали. Иногда Инос добавляла мрачные подробности про длинные корабли или вместо этого изобретала эльфийских предков. После особенно тяжелых переходов она выдавала истории, в которых фигурировали и эльфы, и сцены изнасилования, причем в самых невероятных сочетаниях.

Баня в Высоких Журавлях была вполне сносной. Женщины, как заметила Кэйдолан, одевались лучше, чем во многих других поселках. Никаких драгоценностей, разумеется, но белье и полотенца из хорошей ткани. Оно и понятно: оазис находился всего в трех днях пути от большого города, не то что деревушки в самом сердце пустыни. С другой стороны, здесь не было никакого производства, которое могло бы обеспечить процветание – Азак говорил об этом нынешним вечером.

При мыслях о султане Кэйдолан вдруг поняла, что в бане о нем не упоминали. А ведь он был заметной фигурой. И вообще Охотников на Львов окружал романтический ореол. В другие вечера какая-нибудь девица непременно принялась бы забрасывать вопросами его предполагаемую жену. Но не здесь, в Высоких Журавлях. Эта невнимательность могла бы порадовать Иносолан, но странно нарушала обычное течение вечера.

Сама принцесса не сделала до сих пор ничего необычного, не бросала никаких таинственных замечаний.

Приближалось время ложиться спать. Молодые женщины уже начали одеваться, готовясь выйти к своим нетерпеливым мужьям и выполнить непременные вечерние обязанности. Каменная Кишка принялась разглядывать свой педикюр, сделанный одной из ее внучек. Кровавая Слюна заснула посреди своих жалобных излияний по поводу бессонницы. Кэйд поднялась с подушек. Она застегнула сандалии и надела чадру. Потом подошла поближе к молодежи.

Иносолан посмотрела на тетку и натянуто улыбнулась.

Раздался звонок, разорвавший сонную атмосферу бани. Кэйд от неожиданности вздрогнула и села. Инос зевнула.

Одна из женщин выглянула за полог и, оглянувшись, стала выкрикивать имена. Названные женщины спешили уйти или натянуть на себя одежду. Все они были местные. Гостьи тоже засобирались: если местные мужчины пришли за женами, значит, вскоре начнут приходить и караванщики – торговцы, охранники, погонщики верблюдов.

Кэйд с трудом подавила зевок. Она заметила, что Иносолан выжидающе смотрит на Яртию, молодую жену Четвертого. Вот оно, начинается, что бы это ни было. Яртия высыпала из мешка на пол таблички для тали.

– Кто хочет немножко поиграть перед сном? Некоторые из местных перестали одеваться и замерли.

– Я бы бросила разок или два, – прозвенел голос Инос. Кэйд застыла от неожиданности, памятуя, как племянница месяц назад сказала, что у Яртии крапленые черепки.

– И я тоже, – примирительно молвила Кэйд, – только я забыла…

– Я с тобой поделюсь, – перебила Инос и позвенела сумкой, чем совершенно сбила тетку с толку. Потом та припомнила, что Инос после ужина отозвала Азака в сторонку и о чем-то говорила с ним. Интересно, как Инос объяснила Азаку, зачем ей понадобились деньги? Но Азак, по всей видимости, не спорил. Он был очарован Инос. Совершенно очарован. Судя по звуку, в сумке находилось целое состояние.

Минута – и игра началась. Игра была по-детски проста. Единственное, что требовалось, – хорошая память, чтобы запоминать числа на табличках, которые переворачивали лицом вниз. Таблички Яртии были старые, поцарапанные, все в пятнах, ими уже долго играли.

Кэйд из последних сил боролась с зевотой. К этому позднему часу она уже устала. Воздух пустыни, кажется, действовал на нее усыпляюще. К тому же еще и возраст.

Она снова зевнула.

Поначалу герцогиня следила за игрой, стараясь изо всех сил углядеть и запомнить жульнические отметинки. Но глаза уже стали не те, что когда-то, да еще тусклое освещение. Ох! Она просто засыпала. Кэйд никогда не приходила в восторг от азартных игр, считала их пустей тратой времени. Вскоре она уже ужасающе проигрывала. А Иносолан и того хуже.

Яртия тоже проигрывала. Но чем хуже ей приходилось, тем выше она поднимала ставки. Кэйд попыталась составить план, ведь должен же быть план. Золото Азака таяло со скандальной скоростью. Поселковые женщины не могли остановить игру, пока они были впереди и дела у них шли отлично – это было бы плохим тоном. Вскоре девушка, дежурившая у двери, выкрикнула какие-то имена, и игроки, попросив прощенья, вышли и горячо зашептались за дверью со своими мужьями, а после возвратились в круг. Кэйд и Иносолан, борясь с усталостью, хором зевали и расставались с остатками надежды.

– Госпожа Яртия?

Яртия поднялась и подошла к двери. Как и следовало ожидать, Четвертый не смог отказать своей молодой прекрасной жене в маленькой просьбе. После непродолжительного перешептывания Яртия вернулась к игре.

Кэйд зевнула и внезапно очнулась – вот сейчас!

– Госпожа Хатарк?

Иносолан из-под сонных, отяжелевших век бросила на тетку виноватый взгляд, затем встала. Видно было, что она еле волочит ноги. Но Азак, конечно, тоже согласился. Ведь у него было много дел, пока лагерь готовится к ночлегу, и на альковные утехи ему не приходилось рассчитывать. Через мгновение Иносолан, позевывая и спотыкаясь, вернулась.

– Он говорит, мы можем остаться, пока Яртия здесь, и нас проводит Четвертый.

Игра продолжалась, ставки росли. Кэйд содрогалась, представляя, сколько может стоить эта игра. Во имя неба, на что могла надеяться Иносолан? Баня опустела и казалась теперь больше и просторнее, в темных углах притаилось эхо. Вскоре после того, как осталось всего полдюжины игроков, все три местные женщины с восторгом благодарили счастливую судьбу. Инос передала тете еще денег. Кэйд уже без всякого стеснения зевала, с трудом удерживая себя в бодрствующем состоянии, сражаясь с внутренними голосами, логично доказывающими, что поведение ее глупо, что она слишком стара, должна была настоять на своем и уйти спать, завтра долгий дневной переход. Но другой голосок, въедливый чертенок, нашептывал, мол, нет, не настолько уж стара, и час не слишком поздний, если вспомнить распорядок в Кинвэйле, и, очевидно, у Иносолан на уме что-то серьезное, раз она выбрасывает на ветер столько денег.

Из последних сил Кэйд продолжала сражаться со своим онемевшим, уставшим разумом, но по-прежнему проигрывала самым смехотворным образом, точно так же, как и Иносолан. Тусклая комната закружилась, голова ее опустилась, и веки закрылись. Она не заметила сигнального хода. Но он наверняка был, потому что Яртия внезапно перешла в наступление. Деньги неумолимо скапливались рядом с ней. Болтовня и шутки местных поутихли, стали реже. Потом и вовсе смолкли, когда сосчитали, кто сколько выиграл.

«Скоро все кончится, – с облегчением подумала Кэйд. – Сейчас Яртия соберет деньги, а местные потом будут говорить – вот это была ночь!»

И вдруг давление уменьшилось… все вернулось… наваждение ушло. Мир сфокусировался в жуткой точке. Кэйд с ужасом взглянула на Иносолан и поймала ее ответный взгляд, исполненный торжества.

4

Бог Путешественников обязывает хозяев быть гостеприимными. «Крайне маловероятно, что нападение произойдет в самом оазисе Высоких Журавлей – так сказал за ужином Азак. Но никого этим не успокоил, потому что прибавил со смехом: – В поселке совсем мало мужчин. Остальные, должно быть, отошли куда-нибудь в укромное местечко подальше отсюда и готовят нам веселую встречу».

Тем не менее Четвертый Охотник на Львов проводил женщин к шатру. Расстояние – всего сотня-другая шагов, самое большее. Что с ними могло приключиться? Встреча с визгливой дворняжкой? Но путь проходил мимо каменных хижин поселковых жителей, поэтому не стоило отпускать женщин одних, без сопровождающего. Кроме того, полагалось знать пароли, если останавливал часовой, а пароли – забота мужчин. Инос просто бесилась от такого отношения к женщине, но Кэйд такое отношение даже нравилось. Ей нравилось, когда с ней обращались как с хрупкой и беспомощной дурочкой. За годы, проведенные в Кинвэйле, она привыкла к этой роли.

Уже стало прохладно. Оазис располагался довольно-таки высоко в горах. По черному небу пустыни рассыпались звезды, такие низкие, что казалось, будто они заглядывают тебе через плечо. В величественной темноте этого звездного моря медленно плыли облака.

Четвертый Охотник довел их до шатра и, выполнив таким образом обещание, удалился, обнимая за талию свою возлюбленную Яртию, которая уже рассказала ему о своем вечернем выигрыше.

Инос и не думала входить в шатер. Она прислонилась спиной к стволу пальмы, сложила руки и с самодовольным видом сказала: «Ха!»

Кэйд теперь уже совсем расхотелось спать. Она ощущала тревогу. И чувствовала себя глупо.

– Не могла бы ты объясниться, дорогая? – спросила тетка, досадуя, что не может скрыть беспокойство.

Шумел ветер, он заглушал голоса, так что можно было тихонько поговорить, тем более что в других шатрах, похоже, уже спали.

– Попробую, – мрачно сказала Инос, – но не так-то просто говорить об этом, сама знаешь.

Да, непросто. Но ведь Кэйдолан думала об этом достаточно часто. Шейх Элкарас добился доверия Азака, а Азак, как правило, не доверял никому. Шейх убедил Иносолан пуститься в безумное бегство из Араккарана в пустыню – и хотя Инос часто была порывиста, но такой поступок даже ей казался нелепым. И наконец, шейх Элкарас, судя по всему, ухитрился избежать преследований со стороны Раши. Кто, кроме волшебника, способен на такое?

Из этого следовало однозначно, что Элкарас обладает колдовской силой. Или он украл Иносолан у султанши, чтобы сыграть в ту политическую ифу, в которую прежде играла она, или же он сам был ее приспешником, и Раша использовала его, чтобы спрятать в пустыне свой товар, пока сделка с Хранителями не будет завершена.

Конечно, шейх мог ифать на чьей угодно стороне, например, на стороне одного из Хранителей, например – и вероятнее всего – за Олибино, колдуна Востока. Но если так, почему они позволили Иносолан спокойно продолжать свое путешествие? Если она замешана в политику, то должна выступать как королева Краснегара, а не разгуливать по пустыне в роли мнимой жены мнимого Охотника на Львов. Караван бредет по пустыне уже много недель.

Но все это чертовски трудно передать словами.

– Думаю, что понимаю тебя, дорогая. Инос кивнула:

– Он, конечно, видел, где мы находимся. Но тали – это так невинно. И это не такое занятие, которое можно бросить, как только тебе захотелось спать. Он и сам клевал носом. У него был трудный день, и он не молод.

– Все это я и сама понимаю. Меня интересует другое: чего ты надеешься добиться?

– Неужели не ясно? Каждый вечер месяц за месяцем мы проваливаемся в сон, словно в дымном угаре.

– Езда на верблюде так утомительна.

– Но иногда мы не ехали, просто стояли. – Иносолан смолкла, несколько мгновений слышался только шелест пальмовых листьев на ветру, сонное хлопанье палаток да отдаленный собачий вой. – Помнишь, как Азак обжег тебя?

– Еще бы. До сих пор еще не все зажило.

Раз ночью Азак прикоснулся к руке Кэйдолан. На коже вздулся пузырь от ожога, но она не проснулась и крепко спала до самого утра, ничего не подозревая. С тех пор она внимательно следила за тем, чтобы его одеяло не лежало слишком близко.

– Так вот, – заключила Иносолан, – это был ненормальный сон!

Она поглядела вверх на танцующие пальмовые листья. Лицо ее размытым пятном бледнело в лунном свете. Она несколько раз глубоко вздохнула, будто наслаждаясь нежданной свободой. Стрекотали кузнечики, в загоне фыркали верблюды. Звенели их колокольцы – звук, ставший таким же привычным для Кэйдолан, как и шум прибоя за окнами замка в Краснегаре.

– Ну вот, теперь стало проще говорить, – сказала Иносолан. – Помнишь дверь наверху в башне Иниссо, как трудно было приблизиться к ней? Идиосинкразия, отвращение – так назвал это доктор Сагорн. Что ты теперь на это скажешь?

Кэйдолан оглянулась в темноте.

– Я хотела бы оказаться сейчас в удобном кресле. – Герцогиня увильнула от ответа, но и не солгала. Слишком стара она уже для верблюдов. Она уж и забыла, что это такое – мягкое сиденье.

– Глупости! – яростно выговорила Инос. – Хорошо, я скажу тебе, что думаю. Нас одурачили. Элкарас в сговоре с Рашей, и так всегда было. О Боже, у меня начинает болеть голова, когда я заговариваю об этом. Это же так просто, тетя! Она держит в своих руках всех людей от Краснегара до Араккарана, всю Пандемию, а мы вот так запросто вспрыгиваем на верблюдов и уезжаем в пустыню? Она сама хотела, чтобы мы убежали. Она все это устроила!

Кэйдолан вздохнула:

– Возможно, ты права.

– Это же очевидно!

– А что за тень ты видела? Помнишь, то привидение?

– Ах, Рэп. Он мертв. Мы знаем это. Но все же я думаю, что это было послание. От Раши. Или кого-то еще.

Конечно, она полагала, что призрака мог подослать сам Элкарас. Он никогда не встречал молодого фавна, но колдун, вероятно, умел вытягивать образы умерших из памяти других людей. Кто знает, на что способен волшебник.

– Он сказал, чтобы ты бежала.

– А мы сделали все наоборот – не двинулись с места. Мы решили, что порождение зла может дать только плохой совет. Именно так мы и рассуждали. Мы должны были так думать. Двойное надувательство! Конечно, это так. Почему же тогда мы об этом не догадались?

Кэйдолан снова вздохнула и поежилась. Она ломала голову над подобными вещами много-много раз, но никогда бы не решилась говорить об этом вслух. Да и не старалась даже. Она просто молилась сколько могла Богу Смирения.

– Колдовство! – победно выкрикнула Инос запретное слово. – Днем. Он заставлял нас бояться или стыдиться говорить об этом днем. А по ночам насылал на нас сонные чары. Однако по ночам легче разговаривать – ты заметила? Может, он устает или произносит заклинания по утрам, а к вечеру они слабеют? Сейчас, кажется, никаких чар нет.

– Да, ты дала нам возможность поговорить об этом. Надеюсь, ты ничего не скажешь Азаку?

– Почему же? – спросил Азак.

– Ох! – Кэйд подпрыгнула, как кролик, прижав ладони ко рту.

Несмотря на размеры, султан двигался бесшумно, словно паутинка на ветру. Интересно, как давно он стоял у нее за спиной – темный, большой, грозный, со звездами, отражающимися в глазах.

– Что именно нельзя говорить Азаку? – прорычал он. Кэйд пыталась успокоить свое трепещущее сердце. Даже днем при свете она побаивалась Азака.

– Может быть… вероятно… мы спим слишком… э… крепко, но это не относится к вам.

– Ясно. И это все?

– Э-э… все.

Если не считать того, что Азак так ненавидел Рашу, что мог бы не совладать с собой, узнав, что колдунья перехитрила его.

– М-м-м?.. – Азак переключил внимание на Иносолан, которая все еще стояла, прижавшись спиной к дереву. – Поздравляю! Вы его раскусили. Я этого не ожидал.

– Но он всего лишь человек.

– Так вы знали? – воскликнула Кэйдолан.

– Конечно. Инос же сказала, что это очевидно. Особенно по ночам. Впрочем, и днем тоже. Но это настолько абсурдно, что я не мог заставить себя заговорить об этом. Мне это известно уже не один месяц.

Инос и Кэйд хором охнули.

Все правильно – не один месяц. Герцогиня потеряла счет неделям, но два или даже три месяца… В отдалении позвякивали колокольцы верблюдов. Ночной воздух быстро остывал, становилось прохладно. Кэйд пожалела, что не накинула шаль из верблюжьей шерсти, но не идти же за ней. А потом ждать неведомо сколько, пока возобновится этот сумасбродный разговор.

Азак поглядел на нее:

– Это был несчастный случай, уверяю вас.

– О чем вы?

– Когда я обжег вам руку. Я пытался разбудить вас обеих, но ничего не получалось, тогда я сдался и больше не пробовал. Я даже думал о том, чтобы погрузить вас спящими на верблюдов и бежать, но не осмелился пойти на такой риск. Я испугался, что вы вообще не проснетесь. Но обжег я вас случайно.

Возможно! Но ведь он мог проверять не то, проснется она или нет, а действует ли еще проклятие Раши, из-за которого он не мог прикоснуться к женщине.

Азак шагнул к Иносолан, принцесса не шелохнулась.

– Вы раскусили его. Ну и что вы теперь собираетесь делать, голубка моя?

Сердце Кэйдолан было успокоилось, но теперь снова затрепетало. Позади нее хлопала на ветру палатка, тихонечко гудели натянутые веревки.

– Однажды мы пробовали бежать, – горько сказала Инос, – но ничего не вышло. Давайте уйдем теперь.

У Кэйд подогнулись колени, и она, даже не успев вспомнить о скорпионах, плюхнулась на коврик. О, где же ты, уютное мягкое кресло!

– Сейчас! – воскликнул Азак. Голос его, казалось, доносился откуда-то сверху, от самых звезд.

– Здесь. Разве вы не поняли? – Иносолан говорила быстро, словно пыталась убедить себя, а не его или боялась, что сама передумает. – Вот, например, почему… почему мы не заснули сегодня? Он считает, что ему не о чем беспокоиться. Он думает, что мы не решимся убежать от него здесь, в Гонлете.

«Это, безусловно, безумие», – решила Кэйд.

Азак, понизив голос, медленно заговорил:

– Есть еще и другая возможность. Колдунов можно обнаружить по той силе, которую они используют. Шейх показывал нам кольцо. Мог он, правда, и приврать, но все-таки он сказал, что это кольцо обнаружило действующих волшебников в Алакарне. Кажется, он сказал «магов». Здесь, на краю Империи, волшебников должно быть немало. А что, если… если колдун… опасается использовать свою силу так близко к Алакарне? А знаете, вы правы. Теперь об этом легче говорить.

Кэйдолан смолчала, хотя на языке у нее вертелась пословица импов, что красивыми словами котлету не посолишь. Все время они только тем и занимались, что болтали. Но Азак влюблен и потерял голову. Любое желание Инос для него равносильно закону.

– Вот и еще одна причина! – восторженно согласилась Инос. – Значит, наши шансы на побег повышаются. А что он сделает, когда проснется и увидит, что нас нет? Ничего! Сам он не может отправиться за нами, потому что тогда ему придется оставить караван на разграбление.

Большинство купцов и погонщиков приходились шейху родственниками.

– Он может послать в погоню Охотников на Львов, – возразил Азак. – По свежему следу любой Охотник без труда нас найдет.

Иносолан разочарованно воскликнула:

– Неужели нет никакой надежды? – Ее мольба могла толкнуть его на любое безумство. Будучи истинной женщиной, она отлично это осознавала. Хитрюга!

– Есть.

– Ты можешь справиться с ними? Как?

– Золото и обещания. Если они пойдут по дороге на Алакарну, а мы пойдем на север…

– На север? – Даже Иносолан испугалась. Азак не мог говорить всерьез.

Но султан не шутил.

– На северо-запад. Вы заметили развалины, которые мы проходили нынче днем? Большой город, очень старый. А города в горах всегда бывают вблизи перевалов. Значит, когда-то здесь был перевал. Дорога, возможно, разрушена, но проход должен быть.

– А разбойники?

– Если они где-то и есть, то на дороге в Алакарну.

– Да, пожалуй. Значит, на север. Ну что, рискнем?

– Я рискну. А вы?

Было ясно, что женщины примут вызов. Еще не услышав согласия Инос, Кэйд знала, что оно последует. Она поднялась на ноги и, не обращая внимания на жалобы старых суставов, начала высказывать свои аргументы. Все ее существо восставало против этого глупого плана.

– Инос, ваше величество, даже если мы правы и его чародейство… нас обманывает… по крайней мере, сейчас мы под его защитой. Это разбойничья страна, пользующаяся самой дурной славой. Господин, вы же только сегодня нам говорили, что…

– В той стороне они наверняка не станут рыскать. – В темноте голос Азака звучал ясно и уверенно. Потом он задумчиво прибавил: – Интересно, сколько легенд выдумали нарочно для того, чтобы караваны не блуждали в поисках дороги в обход Бойни.

Кэйд попробовала зайти с другой стороны.

– Но в Туме можно сгинуть навсегда.

– Не обязательно. Так поют трубадуры. Третий Охотник утверждает, что его отец переходил через Тум.

– Но что это даст? Самый верный и быстрый путь в Хаб…

– Наивернейший путь в Хаб – корабль из Алакарны, – возразила Инос. Голос ее дрожал от возбуждения. Временами логика ее подводила. – Но если мы все еще в лапах у Раши, она не даст нам даже близко подойти к кораблю в Алакарне. И конечно, никогда не позволит обратиться к Четверке. Она же, чуть что, вмешивается в любую политику: похитила меня из моего королевства, нарушила планы Азака в Араккаране. Хранители от нее мокрого места не оставят, попадись она им, и она это знает. Так что не отправиться ли нам в Хаб через Тум?

– Если нас не задержат, – согласился Азак. – До Гобля, наверное, с месяц верхом. Мы сможем доехать туда прежде, чем зима закроет перевалы.

Еще месяц на верблюде! Или он говорит о лошадях? Кэйдолан мечтала о мягком кресле, никуда не скачущем четырехногом устойчивом кресле. Но ведь нет никакой гарантии, что Хранители помогут. Это мечты, заблуждения наивной юности. Эти два юнца не в силах понять, что в мире может царить несправедливость – и так оно почти всегда и бывает. Четверка вполне может презреть их мольбы, даже не задумавшись, или вынести решение, которое только ухудшит положение вещей.

– Целый месяц! – запротестовала Кэйдолан, хорошо понимая, что все ее протесты тщетны. Но она считала своим долгом попытаться еще раз. – Но Нордландия и Империя достигли некоего согласия по поводу Краснегара, и, при всем моем уважении к вам, господин, изумрудный пояс Араккарана может украсить кого-нибудь другого. Хранителям ваши прошения могут показаться историческим курьезом!

– Пятьдесят на пятьдесят, – хладнокровно произнес Азак, – в таком случае я просто попрошу, чтобы они сняли с меня проклятие, тогда я смогу жениться на вашей племяннице. А это значит для меня больше, чем все королевства Пандемии.

Наступила пауза. Иносолан следовало бы что-нибудь сказать, но она промолчала.

У Кэйдолан имелось в запасе еще две стрелы. Одну из них решила приберечь, зато выпустила вторую:

– А как насчет того, что волшебник разозлится?

– Лично я с удовольствием проткнула бы его вилами! – выпалила Инос. – Надутый толстый старый осел, заморочил мне голову. Не собираюсь болтаться здесь, пока эта Раша и Олибино не отдадут меня в жены какому-нибудь гоблину. Вы сможете вытащить нас отсюда, Первый Охотник на Львов?

– Ваше желание для меня закон, любовь моя.

– Ты с нами, тетя? Кэйдолан вздохнула.

– Да, дорогая, если ты так хочешь, – сказала она, оставив невысказанным последний аргумент.

Неделями молодой великан-джинн крутился около Ино-солан, пытаясь любыми способами добиться ее расположения. Но в Зарке считалось как-то не по-мужски проводить много времени с женщинами, особенно со своей предполагаемой женой. Поэтому возможности Азака в деле ухаживания за Инос были сильно ограничены. Теперь Иносолан будет с ним непрерывно от рассвета до заката. Правда, он по-прежнему не может дотронуться до нее – о, каким благословением иногда оказывается это проклятие! – но зато она будет постоянно под его неусыпным вниманием.

Инос управлялась с ним очень хорошо. Не отвергала, но и не давала согласия. Она была с ним тактична и добра, ничего не обещала, ничего не принимала. Навыки, приобретенные в Кинвэйле, до сих пор служили ей добрую службу. Но принцесса так молода, неприкаянна, одинока. Так нуждается в поддержке. Целый месяц наедине с Азаком! Сможет ли Инос, даже она, устоять перед его логикой, напором, несомненным обаянием?

Кэйдолан не любила рисковать, но она чуяла, откуда ветер дует.

5

На рассвете пустыню окутал столь необычный для этих мест туман. Впрочем, возможно, это был и не туман вовсе, а облако, потому что к рассвету путники были уже высоко в горах.

Отъезд из Высоких Журавлей прошел без сучка без задоринки. Инос зачарованно следила за Азаком, который сумел обмануть всех и в деревне, и в караван-сарае. Хотя увидеть в темноте ей удалось немногое, но внимательному уху достаточно рассказали и звуки.

Как выяснилось, знаменитый Кодекс Охотников на Львов заслуживал меньшего доверия, чем пословицы о продажности и бесчестности джиннов. Золото и обещания сделали свое дело. Хотя Инос догадалась, что изгнанные принцы с готовностью пошли на сговор ради будущих высоких должностей при дворе в Араккаране, даже несмотря на то, что обещания Азака стоили не больше их собственных клятв. Однако дело было сделано, победил Азак, а Элкараса предали.

Если поселок и имел охрану, Охотники с нею справились – Инос предпочитала не знать об этом, – но, возможно, лисы не ожидали подвоха от цыплят. Так или иначе, большинство поселковых мужчин отсутствовало.

С верблюдов сняли колокольцы и выпустили из загона. К утру они разбредутся по всей пустыне – ищи ветра в поле. Остальную скотину – мулов, коров, лошадей, даже птицу – тоже выгнали в ночь. Некоторые из животных потом пытались увязаться за беглецами, но все мало-помалу отстали. Охотники на Львов собрали семьи и двинулись на юг в Алакарну. Когда шейх проснулся, оказалось, что у него сразу возникло очень много проблем. Внезапно он стал просто одиноким беззащитным стариком посреди враждебного племени. И довольно долго у него не было никакой возможности организовать погоню.

В горах мулы лучше верблюдов – так сказал Азак. Поэтому Инос встретила рассвет именно на спине мула. У мула бег тряский, но зато эти выносливые небольшие животные могут взбираться по кручам без малейших протестов. И вот уже Высокие Журавли остались далеко внизу.

Ночной ветер стих. Воздух был наполнен жемчужным туманом. Впервые за много недель Инос вдыхала настоящую утреннюю свежесть. Восхитительно! Маленькие копыта мула зацокали по гладкому камню.

– Дорога? – удивилась Инос.

Где-то недалеко от нее маячил Азак. В утренней дымке они казались бестелесными призраками. Инос уже могла различить сквозь туман его улыбку, но она угадывалась в его голосе.

– Точно. Дорога в город. Мы уже час по ней едем. Вот она, то появляется, то пропадает. Видите?

Чуть дальше впереди тракт исчезал в недрах песчаной дюны.

Инос обернулась и убедилась, что Кэйд тоже теперь находится в поле зрения. Она виднелась как неясная фигура на муле. Инос помахала ей рукой. Чудесная старушка Кэйд!

Инос ехала впереди, Кэйд замыкала шествие, Азак то возглавлял его, то ехал сбоку, как того требовала дорога. Даже мулы не спорили с Азаком ак'Азакаром.

Спаслись! Свобода!

Из тумана выплывали валуны и кусты, провожали их в почтительном безмолвии, словно строй почетного караула, и пропадали вдали. Становилось светлее, туман рассеивался. Через несколько минут дорога появилась вновь. Спустя какое-то время мулы оказались в лощине, где дорога опять пропала, но Азак быстро нашел ее на дальней стороне оврага.

Он был очень доволен собой. И не без причины. Как он расправился со всеми препятствиями в Высоких Журавлях! Даже вспомнить приятно. Он отомстил!

Предельно усталая после бессонной ночи, Инос все же отметила про себя, что голова у нее яснее, чем за все прошлые недели. Она сказала:

– Кажется, будто моя голова была завернута в одеяло! Мерзкий старый обманщик! Теперь-то все прояснилось, стало четче и ярче.

– Ну, тогда вы согласитесь выйти за меня замуж.

Она отшутилась, султан рассмеялся. Казалось, Азак испытывал то же чувство облегчения, что и Инос. Он пришел в приподнятое легкомысленное расположение духа. В нем никак не угадывался тот грозный султан, который управлялся со сворой злобных принцев, насаждая жестокость и страх. Он был влюблен.

Однажды Инос привелось увидеть подобное преображение, там, в Кинвэйле, хотя и не такое разительное. Влюбленный мужчина превратился просто в мальчишку. Он шутил и резвился, от души валяя дурака. В обычном состоянии он и предположить не мог, что на такое способен. Она видела, как благородный, достойный трибун прыгает в пруд с рыбками, чтобы достать даме шляпку. Она называла это «распушить хвост». Такое поведение очень шло Азаку. Таким он был вполне приемлем в качестве мужа в Краснегаре. Но как долго все это продлится после того, как отшумит свадебная церемония?

А он ведь чрезвычайно настойчив. Даже сейчас, на рассвете, верхом на муле, после бессонной ночи, когда впереди опасности и неизвестность, а позади – преследование злобного колдуна, Азака занимали лишь ухаживания. Он упорно отклонял все возражения.

– Скажите мне, – говорил он, – что во мне вас отталкивает?

– Во-первых, вы убийца. Я знаю, что вы отравили своего дедушку… А как насчет Хакарада и того змеиного укуса? Ведь змее помогли?

– Разумеется. Змеи не заползают просто так в королевские покои. А тут их было сразу шесть. Одна змея заползла в ботинок и ужалила его.

Инос задрожала.

– Скольких братьев вы убили?

– Восемнадцать. Рассказать вам про дядюшек и кузенов?

Она затрясла головой, не желая смотреть на него. Мулы снова вышли на дорогу, окруженную насыпями, поросшими жухлой травой. На траве блестела роса. Воздух был холодным.

– Хотите, я объясню вам, почему так поступал?

– Нет. Уверена, у вас были причины. И я знаю, что таков обычай вашей страны, так что они не вправе жаловаться…

– Жалобы – вот одна из причин. – Он одновременно и шутил, и говорил всерьез. – Но в Краснегаре рядом со мной не будет родственников, не на кого будет излить свою варварскую злобу. Ведь на обывателей не так весело набрасываться, верно?

– Ох, Азак, я знаю, вы делали это не ради удовольствия, но… Азак, посмотрите!

Туман свернулся, как в прощальном поклоне, и исчез, будто небрежно сдернутая скатерть. Ярко и горячо разлился солнечный свет. Инос в восхищении взглянула на островерхие горы, закрывающие полнеба и как будто нависающие прямо над головой. А скалистые холмы впереди вдруг явили свои истинные размеры и формы. А потом, может быть, еще более впечатляюще и театрально, разрозненные желтые пятна стали, словно разбуженный дракон, прямо на глазах просыпаться и постепенно превратились в руины города. Туда-то они и направлялись. Утес превратился в стену, вершина обернулась башней, ущелье – воротами.

Внезапно закричала Кэйд.

Азак развернул мула прежде, чем Инос успела остановить своего. Она бросила поводья и спрыгнула на землю, внезапно ощутив занемелость и покалывающую боль. А ведь она не прожила и четверти тех лет, что Кэйд. Как могла она так легкомысленно тащить старую женщину без всякого отдыха и привала? Продержать ее верхом целую ночь?

К тому моменту, как она доковыляла до тетушки, Азак уже спешился на некотором расстоянии позади процессии, а Кэйд рассыпалась в извинениях. Оказалось, что старушка уронила молитвенник, только и всего.

Если тетя могла читать во время езды, значит, дела ее обстояли не так уж худо.

– Но все же нам нужно сделать привал, – сказала Инос.

И Азак согласился, когда вернулся с потерянной книжкой. Он привел своего мула. Мул его хоть и был крупнее других, но рядом с Азаком при дневном свете казался просто большой собакой, которую хозяин прогуливает на поводке.

Голубое небо, жаркое солнце, а внизу от крошева скал под ногами до теряющейся в мареве линии горизонта раскинулась пустыня. Инос вдруг показалось, будто она птица. Дух захватывало от этого простора. Инос искрилась восторгом – с высоты глядеть на распростертую под ногами ширь.

Где-то внизу в нагромождении скал спрятался оазис Высоких Журавлей, скопище бандитов, пристанище злого волшебника. Местные наверняка знали эту дорогу и пустятся в погоню, как только переловят свой разбежавшийся скот. Но до сих пор колдун не принял никаких ответных мер. Он не призывал беглецов. Должно быть, потерял их, а может, они уже вышли за пределы его силы.

Но отдых, горячий чай, еда…

– Какой из Богов? – вежливо переспросил Азак, листая молитвенник. – Путешественников?

– Смирения, – сказала Кэйд.

Он уверенно, без заминки перелистнул страницы и нашел нужное место, но когда передавал книгу обратно, медно-красная бровь его поползла наверх:

– Сударыня, почему вы решили призвать Их?

Обычно Кэйд отвечала на вопросы Азака подробно и основательно, как это и полагалось женщинам Зарка. Но сейчас она только бросила на него насмешливый взгляд, надменный и по-королевски гордый. Верхом на муле старушка доставала ему до лба, что, без сомнения, сыграло свою роль. А может быть, ей просто расхотелось играть роль «госпожи Фаттас». Так или иначе в ее голубых глазах-льдинках не отразилось ничего, когда она ответила:

– Потому что я уверена, что мы совершили ужасную ошибку, ваше величество. Азак вспыхнул.

– Убежден, что вы ошибаетесь.

– Надеюсь, что да. Я молилась о том, чтобы дожить до того времени, когда я смогу принести вам свои извинения.

В глазах Азака вспыхнула ярость. Он повернул мула, с силой натянув поводья.

6

Кто-то похлопал Рэпа по щекам, чтобы привести его в чувство.

Связанный, он лежал под скамьей на каком-то угловатом тюке. Ног он не чувствовал, а руки казались какими-то чужеродными комками, шевелящимися под спиной. День и ночь слились воедино, как будто он уже не одну неделю лежал ненужным багажом на борту «Кровавой волны». Даже в тайге ему не было так холодно. Голова его гудела от ударов, обрушившихся на него, когда двое несчастных поднялись на борт. Он-то вовремя заметил засаду и успел подготовиться. В отличие от Гатмора. Тот до сих пор лежал рядом с Рэпом безжизненным свертком.

Шторм завывал не стихая. Калкор с наглойбеспечностью поставил средний парус, и «Кровавую волну» носило по волнам как перышко. Она заваливалась то на нос, то на корму, то на один борт, то на другой. Корабль скрипел и стонал под ударами волн, но корабли-орки столь же несокрушимы, как и сами разбойники-джотунны. Даже в темноте Рэпу видны были огромные валы: зелеными горами вздымались они выше мачты. И становились все громаднее.

– Воды, – прохрипел он.

Единственная влага, которой приходилось ему довольствоваться, был дождь и соленые брызги. Он увидел склонившегося над ним волосатого гиганта.

– Что, придурок, плохо тебе? – Голос этот, похожий на низкое ворчание, показался знакомым. Он родился из ночных кошмаров.

– Воды!

Дарад врезал ему кулаком в правый глаз. Рэпу, замерзшему и окоченевшему, боль показалась неожиданно резкой. На мгновение она затмила все, убийственная, невыносимо тошнотворная. В глазах закружились зеленые пятна.

Когда сознание немного прояснилось, джотунн ухмылялся своей волчьей пастью. Здоровенные клыки подчеркивали отсутствие передних зубов, и верхних, и нижних.

– Андор ведь говорил, что достанет тебя хоть из-под земли. Ну вот, мы тебя и достали. Я достал!

– Дружок он твой, что ли? – прохрипел Рэп. – Этот Калкор?

Дарад кивнул и осклабился. Отвратительный, как тролль, и почти такой же огромный. С любым другим из пятерых можно было бы поспорить, но Дарад был непробиваемо туп.

– Он хотел сделать мне приятное!

– Как ты сошелся с ним?

– Удача, кретин. Просто удача. Фавн, теперь ты мой. Подарочек от Калкора. Теперь ты выложишь мне свое слово.

– Я не знаю…

Удар обрушился на другой глаз. О Боги! Еще больнее.

– А Тинал думает, что знаешь. Мне этого достаточно. – Дарад толстым пальцем почесал свои гоблинские татуировки. – Ты заговоришь у меня.

Рэп узнал Дарада среди налетчиков. Именно из-за этого он, как маньяк, бросился обличать Калкора – он-то знал, что именно нужно этим разбойникам в Дартинге. Отчасти подобное безрассудство объяснялось остатками его собственной ярости. Если бы не это, он бы, конечно, убежал, и, наверное, мог бы спастись (если не стал бы задерживаться, помогая женщинам и детям). Еще немного, и он избил бы Оги; зато теперь Рэп получил сполна за то, что потерял контроль над собой.

И за то, что повел себя так глупо! Он ведь знал, что Дарад всегда был опасен, но надеялся, что сможет затеряться в Дартинге под прикрытием нескольких сотен джотуннов. Если бы он пораскинул мозгами, предоставленными ему при рождении специально для этой цели, то сообразил бы, что кое-кто из этих джотуннов мог быть завербован Дарадом. Так что именно Рэп навлек на Дартинг смертоносный налет северного тана, а за такое зло никакое наказание не было бы слишком жестоким.

Жалобы и мольбы тут вряд ли помогут, а раскрыть свое слово – значит потерпеть полное и окончательное поражение. К этому Рэп не был готов. Пока не был.

Поэтому он дал Дараду чрезвычайно неприличный совет, выученный в свое время у Гатмора. Результатом был град ударов и моментальная потеря сознания. Это было большим облегчением.

Перо скрипит, поток неумолим

Бегущих слов; и не прикажут им

Вернуться вспять ни разум твой, ни стыд,

И всем слезам ни одного не смыть.

Фицджеральд. Рубай Омара Хайама (71, 1879)

Часть третья Где ты, милая, блуждаешь?

1

– Кивни, если не спишь. – Шепот прозвучал прямо в ухе.

Боль напомнила Рэпу о том, что он еще жив, и он слабо кивнул.

– Ты можешь освободиться?

Гатмору не было нужды говорить шепотом: шторм бушевал, и вокруг все ревело, каждый канат звенел, каждая доска на «Кровавой волне» трещала и стонала, принимая удары чудовищных волн. Судя по всему, разбойникам сейчас было не до пленных.

Рэп покачал головой. По лицу его текла морская вода.

– Сколько мы уже здесь?

– Судя по твоей щетине, дня два.

Гатмор был мертвенно бледен, в волосах его чернела запекшаяся кровь. В глазах капитана играл сумасшедший огонек. Он встревожил бы Рэпа, если бы хоть что-то в этом мире еще могло бы его встревожить.

– Было побоище?

Рэп кивнул. Он слышал обрывки похвальбы, видел, как чистили и затачивали окровавленные топоры. Он даже узнал среди горестной добычи, разбросанной в беспорядке по палубе, несколько вещиц, брошек и безделушек.

Гатмор выдохнул и закрыл глаза. Он до безумия любил троих своих сыновей, а жене выказывал столь сильную привязанность, на какую только способен джотунн. А его возлюбленный «Танцор гроз» теперь, скорее всего, грудой пепла лежал на берегу.

– Похоже, они оставили нас здесь умирать, – прохрипел Рэп.

Моряк покачал головой.

– Просто хотят, чтобы мы хорошенько размякли и стали податливей.

Фавн молчал, боялся, что начнет всхлипывать. Он так ослаб. Мужество и упорство лучше демонстрировать, если ты полон сил, а тут холод, голод, боль дни и ночи напролет высосали из него всю его волю. Как не потерять силу духа, когда тело так жестоко изранено? Да еще беспомощность, которая, как известно, рождает страх.

Ясновидение открывало еще более безрадостную картину. Когда корабль кренился на левый борт, Рэп упирался ребрами в глиняные бутыли с вином. Он мог даже прочитать этикетки. Когда же корабль наклонялся вправо, тяжелый бочонок бил Рэпа по колену. В бочонке, он знал, хранилась солонина. Большая часть груза «Кровавой волны» представляла собой награбленную добычу: золото, драгоценности, украшения, набитые в мешки и в большинстве своем поломанные. Но в пределах досягаемости было в достатке еды и питья – если бы только он не был связан!

Он мог видеть всех налетчиков, каждого с набитым ртом и мертвецки пьяного. Как же они жрали! Даже в самом центре бури, когда «Кровавая волна» в любую минуту могла потонуть, моряков заботили лишь удовольствия. Показать страх или даже высказать обоснованные опасения – нет, это не для джотуннов.

Если Калкор задумал, чтобы они размякли, то он, безусловно, добился своей цели.

Темень и холод. Соленые брызги. Иногда дождь. Помогает.

Туда-сюда по палубе, на теле не осталось живого места.

Жажда, чудовищная, обжигающая жажда. Сапогом в ребра, если пикнешь.

Сам напросился в это плавание, идиот безмозглый. Уж не рассчитывал ли ты на каюту первого класса? Голод, холод, жажда. Тошнит от запаха собственной одежды. Гатмор прошептал:

– Зачем ты вмешался? Если ты знал, что это Калкор, почему не отвел от нас Зло?

– Я знал, что он пришел в Дартинг за мной.

– Ты думал, что ему будет достаточно тебя? Что он пощадит город?

– Да, наверное.

– Чувствуешь себя виноватым?

– Может быть. А ты? Ты зачем полез?

– Из-за того же.

Жажда. Плеск. Кости болят. Темень. Холод… Один-два удара от проходящего мимо Дарада. Проверял, хорошо ли размяк. Снова Гатмор:

– Значит, у Калкора теперь есть ясновидец. Ты будешь его глазами.

– Нет!

Так уж и нет, господин Рэп? Даже если он сейчас придет и сделает тебе предложение, господин Рэп? Штурман на орке – непыльная работка. Просто вести по ночам корабль вверх по рекам, а дальше понятно что – смерть и насилие, верно, господин Рэп? Обнаруживать охрану. Находить спрятанные сокровища: золото под полом, девственниц на чердаках. И плата хороша: все твое, что унесешь, все женщины, каких поймаешь. Примете ли это предложение или останетесь здесь лежать, господин Рэп?

У тебя есть время, чтобы подумать.

Убить себя, господин Рэп? Мужества не хватит. Может, сделаете это позже, когда будете лучше себя чувствовать?

Холод, жажда. Начинается бред. Инос на лошади. Инос и Дарад. Андор. Блестящая Вода – сумасшедшая ведьма.

Опять они жрут. И пьют.

Всплеск и шлеп…

«Кровавая волна» была ниже и длиннее «Танцора гроз», но все же это была всего-навсего ладья, без всяких роскошеств вроде кают. На на корме стояли люди – в такую погоду к рулю нужно было ставить не одного рулевого. Если корабль повернется боком к волнам, он мгновенно опрокинется. Под этой крошечной палубой находилось единственное укрытое местечко. Там тан Калкор подвесил гамак. Там же у него стоял и стул – трон, на который он усаживался, едва пробудившись, и откуда изредка ронял ленивые слова в ожидании лучшей погоды. Лучшей в его понимании – значит, подходящей для очередного налета.

Матросы балагурили, готовили еду, чистили оружие, но больше просто слонялись без дела. Корабль отнесло штормом, и никто не знал куда. Грести в такую погоду было совершенно бессмысленно. Прямо по курсу могли вдруг появиться скалы, но джотуннам не пристало бояться.

Несмотря на пронизывающий ветер и дождь, почти ни на ком из матросов не было надето ничего, кроме простых кожаных штанов. Волосы их и бороды развевались по ветру или спутались в промокшие мочалки цвета золота, серебра или меди. В их облике было что-то безумное, безжалостное, какая-то животная злоба. Даже если не видеть достопечального корабельного груза, одна внешность джотуннов убедила бы любого в том, что дурная репутация орков вполне заслужена. Разговоры их напоминали кошмарные сны. Расскажи ему сейчас любую историю про них – и он поверил бы. Они соревновались в жестокости, и каждый старался перещеголять соседа в содеянных зверствах. Сострадание у них считалось хуже трусости. Жестокость – вот их кредо.

У Рэпа не было сомнений, что они убили в Дартинге всех, кого смогли поймать, – женщин, детей, даже безобидных маленьких гномов, он слышал их шуточки насчет того, как трудно счищать гнома с топора.

И ведь срабатывало! Калкор потерял в Дартинге всего одного человека, того, которого убил Бруэл, хотя в Дартинге было полно бойцов, способных оказать сопротивление. Они ведь могли отогнать налетчиков камнями или, по крайней мере, отплатить им как-то за весь этот кровавый пир, а вместо этого они дрогнули перед одним именем орки, сдались без единого слова и сами стали частью жуткой легенды. Зверство взращивало само себя.

Но как смел Рэп осуждать? Он сам чуть-чуть не убил Оги – только весть о Калкоре остановила его, – малыша Оги, который, может быть, действительно считал, что оказывает приятелю услугу, организуя для него турнир, а сам тем временем подзаработает на темной лошадке. Типичный имп! С того времени, как Рэпу стукнуло тринадцать, когда он разбил Гиту челюсть, ему удавалось держать себя в руках, но берсеркерова ярость не исчезла совсем, она хранилась подспудно где-то внутри. Он бы точно покалечил Оги, если бы не случай. Калкор, вероятно, чувствовал примерно то же, ведь у них с Рэпом в жилах текла одна и та же кровь джотуннов, но только Калкора это чувство охватывало гораздо чаще.

2

Чьи-то сильные руки вытащили Рэпа из затхлого угла и развязали. У него настолько все онемело, что он не мог ухватить губами носик предложенной поилки, поэтому поилку сунули ему прямо в рот. Над ним склонился рыжебородый исполин, не старше его самого, настолько напоминающий его старого друга, что поначалу Рэп подумал, не галлюцинация ли это. Но Кратаркран должен сейчас сидеть дома в Краснегаре, в безопасности и тепле, зарабатывая честно на жизнь, а этот молодец – убийца. И его отвращение к грязному вонючему полудохлому фавну вполне понятно.

К счастью, недостатка в свежем воздухе по-прежнему не ощущалось, шквал улегся. Небо просветлело, и Рэп теперь мог бы видеть глазами почти так же хорошо, как и мысленным взором, если бы не практически полностью заплывшие веки (спасибо миленьким шуточкам Дарада). Волны не уменьшались и не уменьшатся, возможно, еще несколько дней. Свежий воздух, дождь и холод. Но он настолько ослаб, что не мог даже дрожать.

– Тан хочет тебя видеть, – сказал молодой колосс тем же неожиданно высоким голосом, что и Кратаркран. – Ты можешь идти?

Рэп дернул головой, даже на это потребовалось усилие. От воды затошнило, следовало бы пить помедленнее. Ясно, что кормить его не собирались, но в данный момент это ничуть его не волновало.

Матрос поднялся, взял Рэпа за ноги и потащил его по узкому проходу между лавками для гребцов. К сожалению, когда не гребли, весла бросали прямо тут же, так что для башмака, может, и оставалось достаточно места, но не для мужских широких плеч. Рэп бился головой то о лопасти, то о рукоятки весел. Первую часть пути он проделал вниз, вторую – вверх, пока «Кровавая волна» продолжала плясать по прозрачным холмам Летнего моря. Дойдя до кормы, налетчик выпустил ноги Рэпа, приподнял его за плечи и устроил так, чтобы он наполовину стоял на коленях, наполовину сидел на деревянном настиле.

– Спасибо, Варьяк, – сказал Калкор, – иди теперь вымой руки.

– Да, капитан. – Молодой пират ухмыльнулся и зашагал прочь, ловко сохраняя равновесие даже тогда, когда корабль задирал нос в небо.

Рэп не мог удержать под контролем свое прыгающее и ускользающее сознание, не то что абсолютно бесполезное тело. Он валялся на досках у ног тана как куча хлама. Он пытался встать как подобает мужчине, но проклятые мускулы отказывались повиноваться. Они не хотели ничего, только дрожать.

Возвышаясь на своем троне, Калкор протянул ногу в ботинке и носком поднял Рэпу голову – взглянуть на остатки лица.

– Дарад?

– Да, тан.

– Твоя рожа кому хошь отобьет аппетит! – Калкор оттолкнул ногой изуродованную голову Рэпа.

Личные апартаменты тана были битком набиты разными мешками и баулами, в которых, как разглядел Рэп, увязана была отборнейшая добыча. Палуба нависала слишком низко, чтобы в каютке мог выпрямиться представитель любой высокорослой расы. Даже для сидящего Калкора потолок был низковат.

Когда-то этот стул служил королю или епископу. Большой, украшенный изящной резьбой, инкрустированный драгоценными камнями, эмалью и золотом, обитый алым бархатом. Но, чтобы втиснуть его в низкую каюту, высокую спинку укоротили топором, половину драгоценностей повынимали, бархат изъязвился и сгнил от соленой воды. Даже ножки были расщеплены в тех местах, где их прибивали к днищу корабля, чтобы стул не скользил по полу.

Теперь он принадлежал полуголому пирату-джотунну, откинувшемуся на спинку и созерцавшему с видимым удовольствием распростертое у его ног безжизненное тело.

Калкор был именно таким, каким привиделся Рэпу в магическом откровении: крупный, молодой, могучий, волосы цвета белого золота свисают тяжелыми прядями. На бронзовом его лице брови напоминают белые крылья чайки, тяжеловесная угловатая красота сочеталась с дьявольской жестокостью. В отличие от Дарада и Рэпа, он не носил татуировок.

Таких ярко-голубых глаз Рэп не встречал ни у кого. Они светились, как кусочки неба, мертвенно-холодным огнем и улыбались радостью безумия. Джотуннам, подобным Гатмору, нужно было нарочно доводить себя до состояния ярости. Калкор оставался таким всегда.

И этот знаменитый убийца Калкор, тан Гарка, приходился дальним родственником королеве Иносолан и, возможно, владел словом силы, которое досталось ему от их общего предка, волшебника Иниссо.

– Ты Рэп.

– Да, господин. – Отвечать было опасно. Еще опаснее не отвечать.

– У меня есть несколько вопросов, – рявкнул Калкор. Волна вскинула корабль на высоченный зеленый гребень, в снастях выл ветер, швыряясь дождем и солеными брызгами. Калкор промок даже в своем закутке. – И ты на них честно ответишь.

Корабль зарылся носом в волну и начал долгий пробег в ложбине между двумя валами. Рэп кивнул и чуть не свалился от этого движения. Но все же сумел произнести:

– Да, господин.

Потом вдруг на пол легла тень, Рэп обратил к ней ясновидение. Над ним склонился, по-звериному осклабясь, Дарад. Он вытянул громадную лапу. Волосы колыхались от ветра, как спелый овес. Калкор, все с тем же надменным видом, переключил свое внимание на пришедшего.

– Ты обещал его мне! – заревел Дарад.

– Неужели? – Калкор выждал мгновение и повторил, чуть повысив голос: – Неужели?

– Да, ты сказал, что он будет моим. Ты отдал его мне! Мой подарок!

– Не помню. Ты уверен?

Калкор говорил не громче, чем того требовал шум ветра и волн. Холодная деланная улыбка пропадала только тогда, когда ветер бросал ему в лицо соленые брызги. Разумом Дарад едва ли отличался от бешеной собаки, поэтому его нисколько не трогали проблемы жизни и смерти любого другого, кроме него самого, существа. Но собственная судьба его очень даже волновала, поэтому он сумел уловить в словах Калкора скрытую угрозу.

– Ну… Я так думал, господин. Я, должно быть, перепутал.

– Что-то часто ты путаешь…

Невероятно, но это чудище-великанище продолжало оправдываться:

– Нет, сэр, то есть я хотел сказать, да… Я имел в виду, что больше такого не случится, господин.

– Мне бы очень этого не хотелось. Дарад замешкался, губы его шевелились, потом он проворчал:

– Но запомните, тан, он обманщик. Он проведет вас.

– Не думаю.

Великан помедлил в нерешительности. Вроде его уже отправили восвояси, а вроде и жаль уйти и оставить Рэпа, лепечущего про волшебников и Сагорна, и Тинала, и Андора, и Джалона. Неужели он думал, что Калкор похитил для него Рэпа из Дартинга, города джотуннов, даже не поинтересовавшись зачем?

– Он к тому же псих. Мерещится ему всякое.

– Дарад, – сказал Калкор тем же назидательным тоном, – у меня есть обычай одаривать гостей, когда они уходят. Будь добр, потрудись, выбери себе что-нибудь. Что-нибудь потяжелее.

Мгновение монстр обдумывал его слова, затем поглядел на зеленые валы, марширующие за кораблем.

– Пандемия к северу, – бросил Калкор, – точнее не могу сказать, потому что не знаю.

Дарад повернулся и побежал прочь по проходу между скамьями.

Синие огоньки глаз вновь обратились к Рэпу. Казалось, спокойная улыбка Калкора приглашала разделить радость, но это было слишком легкомысленное предположение.

– Похоже, придется задать тебе побольше вопросов, чем я думал вначале. Его тупость отвратительна. Ну-с, ты когда-нибудь видел такие штуковины?

Тан достал из-за стула омерзительный предмет, который Рэп сразу не заметил. Он представлял собой деревянную рукоятку, отполированную до блеска от многократного использования, к одному концу которой крепилось множество тонких цепочек, каждая длиной с человеческую руку. Выглядели они так, будто их изваляли в грязи. К кольцам цепочек присохли черные комки.

Рэп только и смог, что покачать головой. Горло не слушалось его. Он облизнул соленые губы.

– Думаю, это работа гномов. Импы используют эти штуки в тюрьмах. А также в войсках. По-моему, это глупость. Если мужик не тянет, убей его и найди другого, к чему эти грязные разборки? Тем не менее у импов эта вещица используется для наказания. Джотунны не опускаются до такого варварства, верно я говорю? – Белые брови-крылья вопросительно и требовательно поднялись.

– Да, господин. Калкор вспыхнул:

– Вздор! Нет, господин! Иногда полезно поиграть в жестокость. Должен же я в конце концов поддерживать свою репутацию или нет? Это лучше всего проделывать на берегу.

Находишь подходящее дерево, привязываешь человека за руки. Все становятся в очередь и передают плетку друг дружке. Чей удар убьет его, тот и выиграл. Я видел однажды, как человек выдержал двадцать два удара. Это был престарелый епископ, который не желал делиться маленьким припрятанным сокровищем. Можешь посоревноваться с ним, вдруг обскачешь. Пять ударов – и человек останется развалиной на всю жизнь. Если хорошенько постараться, то эта штуковина перешибет кость. Понятно тебе?

– Да, господин.

– Ну так вот, фавн, сейчас я буду задавать вопросы, а ты будешь отвечать. Я отлично распознаю ложь, и на каждое вранье – удар кошкой-девятихвосткой. Будь паинькой, тогда тебе не будет больно. Если я и убью тебя, то быстро. Правила ясны?

– Да, господин. Господин, можно глоток воды?

– Нет. Вопрос первый. Кто король Краснегара?

– Никто. Холиндарн умер.

Калкор кивнул, словно услышал нечто приятное, словно Рэп подтвердил известия, принесенные Дарадом. Калкор не знал и спрашивал, значит, очевидно, так и не получил письмо от Форонода.

Неужели агент не догадывался, кого он приглашает в Краснегар? Или рассматривал Калкора как неизбежность и хотел сыграть на доброй струнке тана, пока не поздно? Впрочем, у Калкора все струнки плохие. Ноги Рэпа закоченели еще больше, чем руки.

– Второй вопрос. Опиши Иносолан.

Рэп глубоко вдохнул, взвешивая, с одной стороны, грозящие ему мучения и, с другой – возможность того, что сказанное им может принести хоть какой-то вред… но все бесполезно – он уже говорил. Трусость имеет тысячи обличий, и во что ее ни ряди – слабость, измождение, голод, – все равно она останется трусостью. У него не хватило мужества заставить себя промолчать.

– Ростом посередине между импом и джотунном. Волосы золотые… потемнее золота… ну, вот как у того мужика, что чинит башмак… Зеленые глаза… Стройная. Она скачет верхом и…

– Меня интересует только ее внешность. Она красива?

– Да, господин.

– Смотри мне в глаза, когда со мной говоришь. Покажи, какого размера у нее грудь. М-м-м… Я бы хотел побольше. Она девственница?

– Я не знаю! – Рэп ухитрился почти крикнуть. Калкор усмехнулся, не отводя от Рэпа острых огоньков глаз.

– Ты обладаешь ясновидением, правда?

– Я, господин? Нет, господин.

– Это раз. Я предупреждал. Один удар. Можешь ли ты управлять им, включать и выключать по своей воле?

– Иногда, – промычал Рэп.

У Дарада рыбьи мозги. Он слишком много говорил. Как и Гатмор. Калкор по собственной воле ни за что не расстанется с ясновидцем.

– Это нелегко, так ведь? Поэтому ты соблюдаешь осторожность? Ты любишь ее?

– Инос? Люблю ее? Я? Я… Нет, конечно же нет.

– Два.

– Что «два»? – спросил Рэп.

Больнее от этих цепей не будет, просто не может быть хуже, чем сейчас, когда кровь возвращается в остывшие руки. А ноги! Боже, что с ногами!

– Два обмана – два удара. – Калкор приподнял рукоятку, и цепочки, как маятник, качнулись, позванивая. Вдруг, встрепенувшись, Рэп забыл про мучительную боль.

– Нет, я был коню… О Боги! Любить Инос? Калкор в изумлении покачал головой:

– Ты не знаешь? Ты сам не понимаешь? Как трогательно. Сердце мое обливается кровью, благородные порывы так и прут из всех щелей. Беру «два» назад. Давно я не впадал в такую сентиментальность с тех пор, как святой претор Кластрала предлагал мне своих дочерей. Но все же давай выясним до конца. Ты хочешь Иносолан?

Рэп кивнул, слишком потрясенный, чтобы говорить. Как он осмелился? Так вот откуда взялась эта сумасшедшая мечта найти ее и стать ее – нет, не слугой – возлюбленным. Однажды она поцеловала его и позволила вернуть поцелуй. Они держались за руки. Щенячья любовь! Безнадежная, как осенняя морось. Немыслимо! Она королева, а он – невежа без роду без племени. Все это время он обманывал себя. Боги! Боги!

И вот почему он так разволновался, когда увидел мужчину, выходящего из ее палатки. Ревность, вот причина! Дурак! Дурак! Дурак!

Калкор наблюдал за ним с удивленным презрением, как будто мог прочитать это мысленное самобичевание.

– Так сильно, как никогда не хотел других женщин?

– Да, господин! – Боги свидетели, это было правдой.

– Да, пожалуй, это хорошая рекомендация. Впрочем, не знаю, может, у фавнов извращенные вкусы. А сейчас она где?

– Не знаю.

Калкор нахмурился, внимательно изучая Рэпа, и его синие глаза вспыхнули еще ярче. Он выждал, пока корабль взберется на следующий гребень, а потом осторожно спросил:

– Ну, а приблизительно?

– Вероятно, в Зарке, господин. Ее похитила колдунья, а эта колдунья – джинн. Тан удивился:

– Правда? Да-а, похоже, волка слишком часто били по голове. Откуда ты знаешь мое имя?

– Увидел тебя… в… волшебном окне. – У Рэпа не осталось сил говорить. Боль все усиливалась, сводила с ума.

– Ты знаешь, где именно в Зарке?

– Араккаран, сэр.

– Вот теперь – два. Правду!

Отчаянно стараясь сосредоточиться и не стонать, а говорить, Рэп выдавил из себя:

– Колдунья сказала, что она из Араккарана.

– Но ты ведь думаешь, что Инос не в Араккаране. Почему?

Измученный, оглушенный собственной немощью, он не смог придумать складной лжи. Он начал путаный рассказ и о своей встрече с Блестящей Водой и Зиниксо, и как Хранители старались выкрасть Инос у колдуньи и друг у Дружки. Он думал, что за все эти небылицы тан выбросит его за борт – что вообще-то было бы блестящим выходом из положения, – но, как ни странно, Калкор, кажется, поверил.

Вопросы летели как стрелы, а Рэп выдавал суматошные ответы. Описал порт Мильфлер… сколько человек в армии Краснегара… Он обходил правду как только мог, но Калкор покачал головой и сказал:

– Уже пять, Рэп. Я, кажется, предупреждал. Боюсь, теперь тебе придется по-настоящему плохо. Следующий вопрос…

Казалось, тан обладал сверхъестественным чутьем на правду и ложь, хотя на расплывшемся лице Рэпа трудно было что-то прочесть, а ветер срывал слова с губ, искажая звуки. Наконец счет дошел до девяти, и только тогда Рэп наконец оставил всякие попытки что-то утаить. Боль затуманила разум. Если бы у него остались силы, он вскарабкался бы на борт и бросился в воду.

Должно быть, он потерял сознание, потому что в какой-то момент вдруг понял, что говорит лежа, прижавшись щекой к мокрым доскам. Потом фавн ощутил прямо перед носом две чудовищно грязные ступни. Над ним высился, словно мачта, юный Варьяк.

– …помыть его, – говорил Калкор, – можешь, не угробив его, протащить на веревке за кораблем?

– Можно попробовать, господин.

– Сделай это по-быстрому, а потом найди ему какую-нибудь одежду. Этот фавн нужен мне живым.

– Что, соревнование по порке? – В голосе Варьяка зазвенел мальчишеский задор.

Этот дерзкий вопрос Калкор оставил без ответа; его взгляда было достаточно, чтобы джотунн проблеял:

– Да, господин, – и поскакал выполнять поручение.

Вымытый, высушенный, одетый, напоенный, накормленный, Рэп с удивлением обнаружил, что еще жив, хотя сам мечтал о смерти. Ходить он пока не мог, но дополз до Гатмора и напоил его. Потом потянулся к топору – единственному острому предмету в пределах досягаемости. Руки до того распухли, что едва могли удержать топор. Джотунны наверняка заметили, что он делал, но не вмешивались. Когда Рэп снял наконец с Гатмора последнюю веревку, он так устал, что свалился и тут же уснул.

3

Проснулся Рэп от пинка, ему приказали немедленно явиться к тану.

Качаясь и спотыкаясь, фавн поспешил на корму. В его состоянии трудно было удержаться на ногах, но он старался падать на неживые предметы: весла, скамьи, кадки. Грохнись он на спящего джотунна, тогда прощай половина зубов.

Солнце только начало подниматься по гостеприимному небосводу. Дул сильный, но уже не опасный ветер, и «Кровавая волна» разрезала килем волны, взяв курс на север. Даже дерево и веревки скрипели веселее, чем вчера. Но вот и корма. Рэп плюхнулся на колени перед троном, на котором как раз уселся Калкор.

Тан копался в недрах кожаной сумки и не обращал на Рэпа никакого внимания. На корабле просыпались, потягиваясь, почесываясь и поругиваясь, матросы.

– Сверни его! – Тан махнул на гамак.

Рэп поднялся и доковылял до гамака. Он не мог бы выпрямиться в таком низком помещении, а в его состоянии у него и желания такого не возникало. Он дрожал от слабости и падал от любого толчка как слепой котенок.

Рэп сложил гамак и одеяло на кучу награбленного барахла, но не успел снова встать на колени – или упасть, – как тан протянул ему руку. С тупым недоумением фавн уставился на предмет, который Калкор держал в руке, а потом, подняв глаза, встретился с высокомерным взглядом голубых глаз.

– За каждую царапинку ты теряешь палец.

Сомнений быть не могло: Калкор протянул ему бритву. Все еще изумленный, Рэп взял ее, открыл и обнаружил самую наипрекраснейшую сталь, какую только ему приходилось видеть. Конечно же работа гномов. Он попробовал лезвие пальцем; ничего не почувствовав, он увидел капельку выступившей крови.

– Идиот! – рявкнул Калкор. – Ну-с, правила тебе известны. Приступай.

Распухшие пальцы Рэпа все еще не гнулись. Он приблизился к стулу, постарался выпрямиться и уперся головой в потолочные балки. Будь он чуточку повыше, может, уперся бы и плечами, отдохнул бы. Но все равно, так близко к Калкору не расслабишься и даже не поработаешь как следует. Тан подставил ему лицо… и шею.

Вот бы ему глотку перерезать!

Небесно-голубые глаза Калкора сверкнули. Он знал, о чем думает Рэп, и улыбнулся нежно, как любовник. И мягко, вкрадчиво проговорил:

– Даже и не думай об этом.

Тщательно побрить человека на прыгающем, качающемся корабле, да еще если дрожишь от слабости, да еще если от малейшего толчка валишься с ног, – задача просто невыполнимая. А это означает сделаться калекой, Калкор слов на ветер не бросает. От такой перспективы Рэп покрылся испариной. Немыслимо, невозможно, совершенно невыполнимо. Все равно что попросить его слетать в Зарк.

– Даю тебе еще пять секунд, – сказал Калкор.

Рэп взял Калкора за нос и приподнял голову. Джотунн подставил верхнюю губу, и Рэп провел по ней бритвой. Нет, на этот раз обошлось. Он вытер бритву о рукав. Калкор не брился уже несколько дней; на щеках его отросла золотистая щетина, но кожа была сухой и удивительно гладкой. У Рэпа, напротив, по лицу струился пот, его всего трясло от напряжения.

Ну почему просто не перерезать Калкору глотку? Этот человек – злобное чудовище, убийца, насильник, несущий смерть мирным поселянам. Даже это брадобрейное лицедейство задумано как пытка. Нужно было еще созвать команду, чтобы все смотрели, и смеялись, и восхищались мужеством своего командира. А ведь можно было бы сделать этот мир чуточку безопаснее. Ради такой возможности любой человек, имеющий хоть каплю благородства, пожертвовал бы жизнью. Единственная трудность – успеть броситься за борт и умереть легкой смертью, иначе другие джотунны опробуют на нем все мыслимые и немыслимые виды пыток.

Калкор наблюдал за фавном с выражением сонного презрения. Во время бритья он развалился на троне и выглядел совершенно расслабленным, но ясновидение выдавало его напряжение. Глаза полуприкрыты, но взгляд живой и острый, руки повисли плетьми, а мышцы напряжены, словно сталь. Тан Калкор вовсе не был бесшабашным самоубийцей, каким желал представиться.

Рэп осознал, что перестал дышать, тогда он остановился обозреть результат своих мучительных трудов. Юноша отер лоб. Необязательный жест: в распухшие полуслепые глаза пот не бежал, Рэп работал с закрытыми глазами.

Калкор по-прежнему наблюдал.

– Правило? – прохрипел Рэп.

– В сумке.

Рэп вытащил из сумки ремень и принялся править бритву. Когда он снова приготовился брить, Калкор задрал голову и подставил шею.

– Расскажи про Дарада и его проклятие.

Фавн кончиками пальцев оттянул кожу и осторожно срезал щетинку. Так просто полоснуть по горлу, а мир станет настолько лучше! Он не мог вспомнить, что говорил вчера про Дарада.

– Их пятеро.

Нужно следить за гребнями волн – «Кровавая волна» имеет нехорошую привычку вилять кормой, когда взбирается на волну при попутном ветре, если он потеряет равновесие, то наверняка лишится пальца.

– В одно и то же время может существовать только один из них. Когда-то они были просто шайкой головорезов. Примерно сто лет назад…

Убить так легко. Неужели он не мужчина? За Яджинги он не чувствовал вины, а этот джотунн в тысячи раз хуже, чем тот имп. Ну же, покончи с ним! Фавн поудобнее развернул подбородок Калкора. Головой он упирался в балку и уже насажал заноз в лоб. Было бы удобнее, если бы можно было выпрямиться. Без помощи ясновидения задача была бы вообще невыполнимой.

– Каждый из пяти обладает каким-либо талантом…

Теперь, казалось, бритва скользила с усилием, и вовсе не из-за того, что затупилась. Просто Калкор вспотел. Он все еще притворялся спокойным и расслабленным, развалясь на троне, но его напряжение росло. Сомнений быть не могло. На лбу и груди показались капельки испарины. Может быть, испытание оказалось слишком долгим для него? Вероятно, он думал, что Рэп поцарапает его в первые две секунды… Пока все в порядке, а полдела уже сделано. А может, Калкор собирался дождаться десятой царапины? Безрукого ясновидца легче держать в узде. Впрочем, если он задумал что-то подобное, он может сделать это в любой момент независимо от того, сколько раз Рэп его порежет. Говорить легче, когда правишь бритву.

– Дараду не требуется часто просить о помощи, поэтому он в солидном возрасте. Он уже долго живет. Тинал – тот все еще мальчишка. – Рэп чуть сильнее, чем нужно, потянул Калкора за ухо.

Это не игра – это ловушка. Не царапин ожидал джотунн, нет, нападения. Он ждал, когда Рэп попытается перерезать ему глотку. Еще подточить.

– Джалон – менестрель, актер… – Рэп говорил бездумно, не заботясь о том, что раскрывает главную тайну этой шайки. Никому из них он ничем не обязан. Единственное, о чем он умолчал, – это слово силы. Калкор уже владел одним словом и может поддаться искушению стать адептом. Он может с легкостью выжать из Рэпа его слово, а знание трех слов превратит его в волшебника. Калкор-волшебник – от этой мысли голова шла кругом.

Андор когда-то сказал, что Калкор – прирожденный боец. Может ли простая магическая способность остановить удар бритвы, если она так близко? Возможно. Вероятно. Значит, тан не так уязвим, как кажется. Если бы Рэп попытался отомстить за Дартинг, Калкор смог бы мгновенно остановить его.

Однако тан теперь по-настоящему вспотел. Брить его стало трудно, но Рэп мог позволить себе не спешить. Он даже подумал, что сможет выиграть эту партию, если только Калкор не сплутует и не шевельнется нарочно. До сих пор он играл по-честному. А пока Рэп принимался править бритву после каждого движения.

– Сагорн – мудрец…

– К черту Сагорна. Расскажи, что тебе явилось в чудесном видении.

– Это в каком? Когда я видел тебя, или дракона, или гоблина?

– Во всех. Начни с пророчества, полученного Иносолан.

– Ты, одетый в одну лишь шкуру. – Рэп наслаждался, вывертывая голову тана под разными немыслимыми углами. – Старик, вручающий тебе боевой топор…

Но каждое испытание рано или поздно кончается. Рэп закрыл бритву и уложил ее вместе с правилом обратно в сумку, и только тогда колени его подогнулись. Он грохнулся на пол, одна нога подвернулась. Юноша дрожал как в лихорадке. Его мутило, хотя он ничего не ел. Рэп не мог унять дрожь.

Через мгновение грязный палец ткнул его под подбородок и поднял голову. В жутких голубых глазах появился странный блеск.

– Опиши мне опять то место, где должна состояться эта любопытная дуэль: ты и я.

Рэп облизнул губы и ухитрился унять дрожь настолько, чтобы обрести способность говорить.

– Я уже говорил, господин, что там не было ничего конкретного. Короткая трава, то ли подстриженная, то ли выщипанная. Туман и дождь. Вокруг кольцо людей. Вот и все. Вдали ничего не видно, никаких ориентиров.

– Поляна Воронов на Нитноре, – задумчиво произнес Калкор, – вокруг нее большие камни. За ними могут стоять зрители. Снаружи. На Нитноре нет хищников и падальщиков. Только вороны. Кости проигравшего остаются там, где его убили. Ты видел там кости или камни?

– Нет, господин.

– М-м-м… – Калкор почесал свежевыбритый подбородок и, казалось, задумался. – Обычно счеты сводят на Поляне Воронов, но не обязательно. Это может происходить где угодно, смотря как карта ляжет.

Рэп молчал. Он не знал, что ответить на это, потому и не пытался. Сагорн истолковал видение так, будто Рэп был защитником Инос, но с равной вероятностью он мог быть и игрушкой Калкора. История с бритьем показала, что юмор у этого джотунна столь же извращенный, как и мораль, и если вдруг он загорится идеей организовать ритуальный поединок, то непременно устроит его в первом подвернувшемся месте.

– А ты когда-нибудь пытался вызвать видение в волшебном окне?

– Никогда, господин. Я дважды был близок к этому, но… все было слишком расплывчато. И очень ярко. Ничего не разобрать.

Калкор кивнул, потом по лицу медленно расползлась улыбка, даже глаза сузились. Он встал со стула и вышел из-под настила.

– Встать!

Рэп поднялся и автоматически выпрямился. Он был ниже джотунна и чувствовал себя крайне неуютно рядом с этой машиной-убийцей.

Калкор окинул его взглядом сверху донизу, наверное, тоже сравнил себя с Рэпом и остался доволен этим сравнением. Затем задорно тряхнул головой.

– Моряк, благодари судьбу, что я игрок.

– Господин?

Рэп пошатнулся, но рука тана сгребла его за плечо и вновь поставила прямо. Пальцы впились в плечо.

– Слушай, недоросток, в тебе есть что-то странное. Что-то чертовски странное. Мой инстинкт самосохранения говорит, что я должен одарить тебя полным боевым снаряжением и отправить восвояси. Я проверял тебя, ты понял?

Сейчас тан сделает предложение.

– Господин?

– Ты прошел испытание, но совсем не так, как я ожидал. Я бы поставил один к тысяче, что мое задание невыполнимо, тем более для такого фетюка, да еще в твоем состоянии. Но ты не пользовался никакой волшебной силой, ведь так?

– Нет, господин. Только ясновидением. Я пока еще плоховато вижу.

– Ясновидение… и что-то еще, но не колдовство! Калкор засмеялся – от этого звука могли заледенеть кости.

– Я решил убить тебя, если ты пройдешь испытание, – и он вздохнул, – но, как я уже сказал, я игрок. Есть у меня такая слабинка. Готов признать, что ты не адепт, несмотря на испытание.

Он поднял одну бровь, и Рэп произнес:

– Благодарю вас, господин.

– Пожалуйста. Ты, конечно, можешь оказаться магом или волшебником, но тогда я бессилен, хотя по моим наблюдениям не очень-то на это похоже. Фавн, я буду крайне удивлен, если в один прекрасный день предсказание не исполнится. Это так интересно. Я снес уже двенадцать голов на Поляне Воронов, и мне очень хотелось бы прибавить к ним и твою.

– Ставлю на вас, господин, не на себя. В нечеловечески голубых глазах внезапно вспыхнула ярость.

– Не смей шутить о святых вещах! Я не какой-нибудь имп, чтобы трястись за такую бесполезную вещь, как деньги. Поединок – это слишком ответственный ритуал, это испытание мужества и судьбы. На кон в такой игре следует ставить лишь жизнь.

Рэпу казалось, что еще чуть-чуть – и Калкор впадет в бешенство, но нет, снова на лицо вернулась жуткая улыбка.

– Двое сильных мужчин сражаются, а вокруг стоят люди, и все знают, что останется жив только один. Вот это игра! Прекраснейшая из всех. Надеюсь, что когда-нибудь я оставлю на Нитноре воронам свои кости. Для тана не может быть конца достойнее. Только об одном я молю Богов, мастер Рэп!..

Рэп понял, что Калкор ожидает вопроса.

– О чем же?

– Чтобы мой победитель был достойным и доблестным человеком. Скажи Дараду, чтобы пришел.

4

Как приятно передать Дараду известие и наблюдать растерянность на этой кошмарной морде. На «Кровавой волне» не так уж много удовольствий. Гатмор пришел в сознание, но ослаб настолько, что не мог даже сесть. Рэп добыл воды для себя и для него, удалось вымолить и еды. Потом он постарался умыть приятеля и переодеть в свежую одежду. Джотунны не вмешивались, но и не помогали.

Даже у пленников бывают минуты, скрашивающие их горькую судьбу. Корабль стремительно бежал под тропическим солнцем, море сверкало, словно серебро, за кораблем летели птицы, изукрашивая небо белыми росчерками крыльев. И синее небо, и легкий ветерок – никто не мог бы чувствовать себя абсолютно несчастным на таком резвом корабле, как «Кровавая волна».

Рэп отметил, как Дарад плюхнулся на колени у ног тана, и тотчас забыл про него. Следующее, что он увидел, – как Калкор вытаскивает какой-то мешок с добычей из-под скамейки на носу корабля. Рэп уже знал, что случилось, и снова обратил ясновидение к корме. Под крошечной палубой, пытаясь приладить на себя громадные штаны Дарада, возился Джалон, рыжеволосый менестрель. Такой миниатюрный – меньше самого Рэпа, что назвать его джотунном даже язык не поворачивался. С тех пор как они делили обед среди холмов, он стал еще меньше походить на джотунна. Бледная его кожа смотрелась как-то жалко на фоне бронзового загара моряков. В Летнем море не было более перепуганного человека, чем он.

Что про это чудесное превращение думала команда, сказать невозможно. В абсолютной тишине тан оглядывал команду из-под золотистых бровей, синие глаза смотрели вопрошающе и многозначительно. Калкор не потрудился что-либо объяснить, на борту же никто не осмелился спросить объяснений или показать испуг.

Тан снова зарылся головой в мешок и вытащил изящную арфу слоновой кости.

Несколько минут Джалон, сидя на палубе и болтая ногой, возился с расстроенным инструментом. А потом – о, чудо! Он провел по струнам, и из-под пальцев над морем протянулась нить ангельской музыки, и прекраснейший голос полетел над водой. Сначала прозвучала пара морских песен, потом баллада, потом еще и еще, и каждая песня была созвучна движению корабля, а может, это сама «Кровавая волна» танцевала под музыку менестреля.

Слава! Она взмывала и растворялась в голубом небе, подобно радуге. Она переполняла сердце, уносила прочь. Даже на лицах джотуннов, этих чудовищ и убийц, блестели слезы, а Рэп, измученный воспоминаниями об Инос, не мог не всхлипывать. Но вот Джалон запел боевую песнь. Фавн воспрянул духом, сердце наполнилось отвагой, он готов был голыми руками штурмовать Зарк. Джотунны рычали, визжали, размахивали топорами и с восторгом выступили бы против всей Империи.

– О Бог Безумия! – прошептал Гатмор в минуту затишья. – Кто он и откуда и как у него это получается?

Но чудо началось вновь, и все замерли, слушая. Калкор заставил Джалона петь много часов подряд, пока «Кровавая волна» бороздила волны в поисках земли.

Когда песня кончалась, грубые голоса матросов выкрикивали названия других песен, и не было таких, каких Джалон не знал бы или не смог спеть. Репертуар его был огромен. Но даже Джалон не мог петь бесконечно, и вот голос его стал слабеть. Не сказать, чтобы Калкор сжалился над ним, нет, это было бы нелепым предположением, но он принял к сведению человеческую слабость и отослал менестреля вместе с Варьяком отдохнуть, поесть и утолить жажду. Остальные джотунны горячопереговаривались, обмениваясь впечатлениями о пении и певце.

Гатмор уснул. Рэп проголодался, но решил, что умнее будет не отрывать джотуннов от еды. Вместо этого он предался размышлениям о собственных трудностях.

Начать с того, что местоположение корабля неизвестно. Его могло отнести штормом на значительное расстояние, а у Рэпа не хватало опыта определить, на какое именно. Направление он всегда чувствовал хорошо, может быть, отчасти в этом проявлялся талант ясновидения. Но в первые три дня из-за слабости и мучительной боли он не следил за курсом. Сначала «Кровавую волну» несло на юг, потом на северо-восток, но ни Кит, ни берега Сайсанассо так и не появились. Возможно, или та, или другая земля находилась прямо по носу, так как рулевой держал курс на север при юго-западном ветре и «Кровавая волна» шла под одним-единственным прямоугольным парусом – этот корабль был куда маневреннее тяжело оснащенного «Танцора гроз» и лучше переносил непогоду.

И если «Кровавую волну» не отнесло на запад, то Гатмор находился в смертельной опасности, потому что в этом случае лоцман для Ногиса не потребуется. Калкор найдет другого, когда захочет.

Пандемия лежала где-то на севере. Если «Кровавая волна» пройдет западнее Сайсанассо, то войдет в Драконье море, где проходит множество торговых путей. Там есть чем поживиться безжалостному пирату. Если же они обойдут Сайсанассо с востока, то попадут в Илрейн, к эльфам Керита или русалам, в земли, совсем незнакомые Рэпу. А еще восточнее лежал Зарк, хотя ни один шторм не мог отнести корабль так далеко.

И снова мысли фавна обратились к Инос.

Что за насмешка! Этот извращенец и убийца Калкор догадался о том, о чем сам Рэп и не подозревал. Он любил свою королеву. Насколько же слеп может быть человек!

Или насколько безумен? Конюх влюбляется в принцессу – глупее и выдумать трудно. Но тем не менее это так.

И что из того? Она использует его верность. От любви верность станет еще крепче. Она не ответила ему на любовь. Да и как она могла? Простой скромный слуга, даже не слуга, а так… бродяга, конюх и моряк-недоучка. В ту сумасшедшую ночь, когда умер отец Инос, принцесса, как и всегда, просто была добра и учтива к другу детства. Она благодарила его за помощь. Инос не свели с ума его чудесные способности потому что она была образованной девушкой, леди, не то что невежественная деревенщина Краснегара, подобная ему.

И если каким-то чудом Рэп найдет ее, то она, конечно, уже выйдет замуж за кого-нибудь из благородных. Вероятно, Хранители посадят ее на трон Холиндарна при условии, что кандидатура ее соправителя устроит и танов, и императора… но, благодарение Богу, не за Маленького Цыпленка.

Но и не за Рэпа!

Мужчина, в его видении выходивший из палатки, имел меч и наверняка был аристократом. Большой, загорелый парень.

Но Рэп будет искать принцессу, даже если на это уйдет вся жизнь. Инос бы пригласила его служить при дворе, ну, например, главным конюшим, как они шутили когда-то в детстве. И она никогда не узнает о его чувствах. Он станет верно служить своей возлюбленной и поклоняться ей издалека.

А если это просто запоздалое юношеское увлечение, то тогда оно скоро пройдет. Но может ли наивное юношеское увлечение задеть так сильно?

Теперь Рэп знал, почему маленькая феери не открыла ему слово силы – свое имя или, может быть, имя одного из ее оберегов. Она открыла его Маленькому Цыпленку, потому что тот знал, чего хочет, и готов был умереть за это. Рэп не сказал тогда, что любит Инос, сказал лишь, что желает быть преданным слугой. Это правда, но не вся! Если бы он знал правду и поведал ее, то завладел бы двумя словами и стал адептом. А маленькая феери умерла бы у него на руках, а не на руках у гоблина.

А что, если Калкор первым доберется до Инос?

Или переменит решение и убьет Рэпа? Совершенно ясно, что он воспринял предсказание всерьез.

Или решит выпытать у Рэпа его слово и стать адептом.

Нет, нужно как-то выбираться из тановых когтей. От гоблинов он спасся? Спасся. А от импов? А от чародеев?

Как же прав был король Холиндарн, да и Андор тоже, говорившие, что магический дар должно любой ценой сохранять в секрете. Слишком поздно. Пират-джотунн никогда не освободит ясновидца. Приближение земли Рэп встретит закованным в цепи и искалеченным, а значит – не убежать и не уплыть.

– Рэп?

Шепот оторвал его от размышлений. Оглянувшись, он увидел ярко-огненное лицо. Он на мгновение остолбенел от этой красноты, но потом понял, что это всего лишь несчастные последствия тропического солнца. Чтобы защититься от обжигающих лучей, Джалон нацепил какую-то рубашку. Без сомнения, юный бард сильно обгорел. Однако его мучила не только боль, но еще страх и растерянность. В одной руке он все еще сжимал арфу, а другой поддерживал непомерно огромные штаны.

Как-то Джалон признался, что в нем есть эльфийская кровь. И сейчас Рэп обратил внимание на золотистый, совсем не джотуннский, оттенок кожи и еле приметную раскосость глаз. И конечно, бросались в глаза низкорослость и полное отсутствие мускулов, хотя говорить об этом было невежливо.

– Присаживайся, – горько произнес Рэп. – Вина? Сладостей?

– Не надо! – сказал менестрель, устраиваясь рядом. – Не шути, Рэп. О Боже, ну и вырос же ты!

– Правда?

– Всего два дня, как мы расстались. Для меня, конечно.

– Но вы ведь делитесь памятью, да? – Рэп подумал о Тинале, о Сагорне и Дараде, обо всем, что произошло за прошедший год с того самого пикника. Даже больше года.

– Да, делимся. Но мои воспоминания совершенно другие, живые и ясные. Остальные никогда не помнят так четко, как я! – Это говорил художник с цепким взглядом и отличной зрительной памятью. Он посмотрел Рэпу в лицо и поморщился: – Рэп, это не я напустил на тебя Дарада.

– Естественно, не ты.

– Правда! – Мечтательные голубые глаза Джалона наполнились слезами. – Вспомни, я предупреждал тебя о нем. Потом я потерялся в лесу и хотел было позвать его, потому что он лучше знает ту страну, но понимал, что он пустится за тобой в погоню, поэтому я вызвал Андора. А Андор вовсе не такой плохой. Он знал об опасности и сумел найти путь на юг…

– А гоблинов он встретил? – спросил Рэп, внезапно удивившись.

Менестрель кивнул.

– Нескольких. Пару-другую, и, конечно, смог их очаровать. Кроме того, летом они вполне безобидны.

– Но не теперь, теперь они другие. Так мне, по крайней мере, говорили.

– Тогда они были неопасны. Но я и в самом деле пытался удержать Дарада вдали от тебя. Правда, с тех пор мне не удавалось вернуться в явь.

– Ни разу? – Рэпу показалось, что в глазах Джалона промелькнула неуверенность.

– Ну… один раз. На несколько минут. Я написал письмо, которое нужно было Андору, письмо-представление. Он поймал меня, потому что вызвал в помещение, где было полно народу, и все видели, как он вошел. Они бы заметили меня, появись я перед ними вместо Андора.

Рэп усмехнулся. В этой пятерке все, как один, без зазрения совести использовали друг дружку, и кто знает, сколько у них в запасе было всяческих уловок.

Джалон нервно оглянулся, затем с сомнением посмотрел на Гатмора.

– Рэп, мне нужна помощь.

– Всем нужна.

– Нет, прямо сейчас. Я должен сочинить боевую песнь.

– Удачи тебе.

В ясных голубых глазах Джалона мелькнула злость, а может быть, страх.

– Калкор приказал мне. Ты знаешь, чего он требует?

– Нет. А ты?

– Знаю. Песню про битву в Дартинге. Гатмор заворочался, и Рэп протянул руку, чтобы не дать ему подняться.

– Это не я придумал, – будто оправдываясь, проговорил менестрель, – но есть определенные правила для таких песен. Нужно упомянуть каждого воина, поэтому я должен обойти всех и спросить имена. А потом на каждое имя сочинить куплет и прославить боевые деяния воина. Это вовсе не трудно. Просто переворошу классику. Но мне нужно знать еще имена соперников, понимаешь? Их тоже нужно упомянуть в песне.

– А эти звери и не подумали спросить, кого убивают, – с горечью заключил фавн. Джалон кивнул.

– Пожалуйста, Рэп.

– О чем тревожиться? Вызови Дарада.

– Не могу. Калкор сказал, что если я вызову кого-нибудь из нас, то он выколет ему глаза.

Бедный Джалон, он выглядел так комично со своим обгоревшим лицом, в своем всепоглощающем отчаянии. В их шайке на каждую ситуацию имелся особый человек. Для такой ситуации подошел бы Дарад, но никак не Джалон.

– Вы хоть раз попадали раньше в такую передрягу?

Менестрель покачал головой, казалось, он вот-вот заплачет. Джалон прекрасно сочинял песни про сражения, но боец из него никудышный.

– Ладно, – сказал Рэп, не обращая внимания на стоны Гатмора. – Я перечислю тебе лучших воинов Дартинга. Они уже все мертвы, так что им это не повредит. Но тогда ты мой должник, мастер Джалон.

Тот закивал:

– Да-да, Рэп, я не забуду. И другие не забудут и отплатят благодарностью.

Звучало это сомнительно. Еще более сомнительной представлялась возможность спросить когда-нибудь должок.

Джалон был слишком чувствительным и тонким артистом, чтобы не оправдать ожиданий аудитории. И возможно, слишком большим трусом, чтобы разочаровать своих нынешних слушателей. К вечеру он закончил сочинять боевую песнь про сражение в Дартинге. Эта чистейшая выдумка имела ошеломительный успех. В ней упоминался по имени каждый из команды и каждому приписывались доблестные деяния и подвиги. Рэп мог поклясться, что большинство куплетов списаны с известных баллад или элегий, но какое это имеет значение? Джотунны радовались, вопили и аплодировали каждой строчке.

А в конце этого душераздирающего произведения говорилось про самого юного из налетчиков, того самого великана Варьяка, который так напоминал Рэпу друга детства – Кратаркрана. Джалон использовал для этого куплета знаменитые стихи про древнего героя джотуннов – Каменное Сердце. В легенде говорилось, что Каменное Сердце загнал на высокое дерево троих противников, а потом изрубил их на кусочки, а когда он ушел, на ветках вперемешку с листьями и плодами остались висеть части тел и конечности, а трава под деревом вся потонула в крови. В переложении Джалона врагов оказалось не три, а шесть, и Варьяк победил их одной левой и после развесил по веткам. Матросы визжали от восторга, а юный «победитель» покраснел от счастья.

Небо потемнело, но дул в парус «Кровавой волны» устойчивый ветер. Было уже далеко за полночь, а Джалон все повторял эту песню, и матросы, казалось, сами поверили, что баллада правдива до последнего словечка, что все происходило именно так, как пел бард. А в конце все принялись поздравлять друг друга и особенно юного Варьяка, который зарубил топором шестерых.

В некотором смысле они были как дети, решил Рэп. И вовсе не из-за породы стали они чудовищами, он ведь знал многих вполне приличных, достойных джотуннов, как, например, его приятели на «Танцоре гроз» или как Кра-таркран, который служил подмастерьем у дяди – ветеринара. И вовсе не из-за климата, потому что в Краснегаре не теплее, чем в Нордландии. Здесь все дело в традиции. При других обстоятельствах Варьяк мог бы стать отличным кузнецом, а будь Кратаркран здесь, среди команды Калкора, он бы, вероятно, представлял себе по-другому, что значит быть настоящим мужчиной, и старался бы во всем походить на божественного тана. Но теперь у Варьяка имелась особая репутация. Не важно, сколь безжалостным считали его прежде, главное для него теперь – стать еще хуже, если только это возможно.

«Кровавая волна» продолжала плыть в неизвестность.

5

Измученная долгим путешествием на верблюдах, Инос стала относиться к лошадям с особой нежностью. Верблюжий шаг неровный и вихляющий, и, когда сидишь у него на спине, руки и ноги затекают из-за неестественной позы. У верблюдов дурные привычки, они глупы, от них воняет.

Но после трех дней верхом на муле принцесса начала с тоской вспоминать не только о лошадях, но и о верблюдах. От езды на муле вздувались волдыри и натирались мозоли в самых невообразимых местах. Мало того, эти кретины тоже обладали дурными привычками и воняли. Несуразный заркианский наряд совершенно не годился для верховой езды, а примитивное седло, казалось, специально набили камнями.

Три ночи на голой земле высокогорья – и что же? Теперь палатки в пустыне вспоминались с нежданной нежностью. Но благородной даме не пристало жаловаться, как учила некогда Кэйд, и если старая тетка ухитрялась сохранять благостное выражение на лице, то уж принцесса должна постараться изо всех сил, чтобы выглядеть еще лучше. От королевы Азак ожидал королевского мужества. Поэтому Инос улыбалась, сыпала остротами, и временами даже сама обманывалась.

В конце концов это было великолепное приключение. Всю жизнь после этого Иносолан могла заставить замолкнуть гомон за обеденным столом фразой: «Когда я была в Туме…»

Побег, видимо, удался. Элкарас со шлейфом из искр гнева и громоподобными воплями так и не появился на их пути. Не догоняли их пылающие жаждой мести шайки из Высоких Журавлей. Наверное, они верили собственным легендам о невообразимом ужасе, настигающем путников, решившихся на отчаянный поход в Тум. Пока этот ужас тем не менее никак не материализовался. Пока.

– Все было отлично задумано, – процедила Инос себе под нос.

В сумрачном лесу витал аромат тайны укромных лощинок и заповедных троп. Или чего-то еще. Росли там высокие деревья. Раскидистые, перевитые плющами и омелами.

Руины выглядели как декорации – широкие разрушенные стены и башни немыслимой древности, заросшие деревьями, нависшие над ущельями, полузанесенные пылью в долинах, задушенных густым кустарником. Что это был за город? Какие отважные воины и прекрасные королевы здесь обитали? Сколько лет прошло с тех пор, как во дворах играли дети и лошади стучали копытами по этим мостовым? Все давно мертво. Теперь здесь резвился только ветер, носился сквозь дверные проемы, влетал в глазницы разбитых окон, нашептывая забытые имена на языках безвестности.

А Инос шла вместе с Азаком. Хотя присутствие его создавало известные сложности, он был превосходным товарищем, а в несвойственной ему роли влюбленного оказался и вовсе замечательным спутником. Теперь у Инос при его появлении редко бежал по спине холодок, как это бывало в Араккаране, когда он являлся к принцессе. Султан был вежлив и внимателен, а временами даже и забавен. Он обладал неплохим чувством юмора, хотя и непредсказуемым, как будто в детстве он что-то в себе сдерживал как нестоящее, а теперь вот пытался наверстать. И если за девушкой начинает ухаживать молодой султан, то для любой это чего-нибудь да стоит.

Как спутник в трудном походе Азак великолепен, как защитник в дебрях – незаменим. Но Азак в Краснегаре? Азак в качестве мужа?

Эту ли любовь сулили Инос Боги? Она должна верить в любовь, Они так сказали. Инос склонна была поверить, что Азак и вправду до безумия влюблен в нее. Все признаки налицо. Но все же она должна верить Богам. И не обращать внимания на коварные уколы сомнений, которые она чувствовала, когда пыталась представить Азака правителем деловитых краснегарских купцов.

Инос не разрешала себе думать о Краснегаре, особенно в угрюмой темноте ночи. Спала она плохо, добрыми словами поминая снотворные чары Элкараса и караванные соломенные тюфяки. Поначалу они могли казаться неудобными, но одеяла, брошенные на землю, право, еще хуже. Ночи принцессы были заполнены безрадостными думами и нескончаемым ворочаньем.

Краснегару, скорее всего, она больше не нужна. На ее место Хранители наверняка кого-нибудь посадили, и обещание, данное отцу, уже никак не выполнить. Как же быть Иносолан?

Говорил ли Бог, что ей предначертано любить варвара и править султаншей в Араккаране?

Представить себе, что она султанша и скачет на охоту в Араккаране, так же трудно, как и Азака, поражающего копьем белого медведя полярной ночью… Что ж, остается верить в любовь, как велел Бог.

И верить Азаку.

Временами горная дорога взбиралась вверх, вилась среди пустынных долин, замшелые булыжники древней мостовой были оплетены корнями и засыпаны песком. А временами дорога и вовсе пропадала, и продвижение тогда становилось невыносимо медленным.

На третий день дорога вывела путников на гребень перевала. Каменистая пустыня была украшена инкрустацией из скал, куда ни кинь взгляд – всюду сверкали молчаливо-торжественные ледяные щиты горных вершин. Но Инос подумалось, что из всего этого великолепия она запомнит только ветер.

Вечером того же дня они начали спуск. Вниз шла дорога, старинная, но все еще проходимая, ведущая прямо в темную туманную пасть Заповедных Земель Тума.

Где ты, милая, блуждаешь,

Что ты друга не встречаешь

И не вторишь песне в лад?

Брось напрасные скитанья,

Все пути ведут к свиданью, –

Это знает стар и млад.

Шекспир. Двенадцатая ночь.

Перевод Э. Липецкой

Часть четвертая Дела давно минувших дней

1

Мучения Джалона продолжались три дня. Он пел, пока не охрип, а его пальцы не начали кровоточить. Через раз приходилось исполнять «боевую песнь о Дартинге». Вскоре уже и Рэп выучил ее не хуже Джалона. Он с ненавистью повторял каждое слово и каждую ноту – эту издевку над честными моряками, безвинно и жестоко убитыми. Но еще горше оплакивал Рэп участь их жен и детей. Боги, будет ли мне прощение?

Менестреля тоже утомило однообразие. Он пытался импровизировать, но команда требовала первоначальный вариант. Они только и позволили, что крошечное изменение – Джалон пропел последний куплет писклявым голоском молодого Варьяка. Он бы никогда не осмелился так шутить ни над кем другим, но команде до того понравилось это нововведение, что конец песни они требовали петь именно так, а не иначе. Варьяк поначалу ощерился, но потом, приняв новый вариант, успокоился. Похоже, ему тоже понравилось. Очевидно, искусство подражания являлось одной из граней волшебного таланта Джалона.

Несколько раз Калкор призывал Рэпа и выспрашивал подробности. Фавн пытался как мог отвести опасность от Инос и Краснегара, но тан улавливал любую ложь. Счет неуклонно рос, пока Рэпу не было обещано тридцать два удара плеткой-девятихвосткой.

Фавн пожал плечами, хотя это и непросто сделать, стоя на коленях, и постарался придать лицу презрительное выражение:

– Похоже на смертный приговор. Калкор выглядел удивленным.

– Я никогда не блефую, парень.

– Тогда почему я должен отвечать на твои вопросы? И без того меня ждет чуть ли не самая жестокая смерть, какую ты можешь придумать.

Белые брови недоверчиво поднялись.

– Ты недооцениваешь мое воображение. Кроме того, я никогда не говорил, что ты получишь все удары сразу. Мы можем выдавать их тебе по одному или по два в день. Ты можешь сделать на этом карьеру. – Голубые глаза сверкнули. – Ясновидец заслуживает некоторого внимания.

Правду говорят, что по-настоящему смелый человек предпочтет умереть на месте, нежели быть захваченным шайкой бандитов-джотуннов.

– Тридцать два, и счет продолжается. Следующий вопрос…

Только раз Рэп смог обмануть хитроумного тана. На этот раз он никак не мог сказать правду. Когда вопросы стали крутиться около Феерии и источников колдовства, Рэпа понесло, и он начал врать, словно бродячий торговец лошадьми. По-видимому, эту ложь Калкор принял, какой бы фантастической она ни казалась самому рассказчику. Но эта ложь, конечно, сама была порождена колдовством – заклятием, которое наложила на юношу Оотиана. Он попросту не мог выдать тайну, даже если бы попытался.

За исключением этих допросов, на Рэпа не обращали никакого внимания, равно как и на Гатмора. Моряк, видимо, совсем окреп, но сознание его затуманилось то ли из-за немыслимого для такой важной персоны положения пленника, то ли из-за потери семьи и корабля. Он часами сидел, скрючившись, устремив угрюмый, тупой взгляд в одну точку, ничего не замечая вокруг и не отвечая на вопросы.

Еду и питье пленникам каждый раз нужно было выпрашивать на коленях. Гатмор никогда бы не пошел на такое, поэтому Рэп старался за двоих, как-то сразу решив, что лучше унижаться и умолять, чем подыхать от голода и жажды. Если он хочет попытаться бежать, когда они подойдут к берегу, то для этого понадобится вся сила, какая есть, – эта мысль поддерживала юношу, когда он извивался на коленях перед ничтожествами. Но выпрошенная еда казалась после совершенно безвкусной.

Игривый ветер то стихал, то вновь поднимался, то дул с юга, то с запада, но ни разу не утихомирился настолько, чтобы Калкор приказал браться за весла. Но штормов больше не было. И на третий день в полдень, как раз во время шестнадцатой репетиции «Боевой песни о Дартинге», впередсмотрящий увидел землю.

В отличие от Рэпа, Калкору, как и Андору, слово силы приносило удачу. Корабль несло неизвестным ветром к неизвестным берегам, но вынесло именно туда, куда он хотел, – к уединенному поселку. Лесистые зеленые холмы напоминали Феерию или Кит. В лесах тут и там виднелись просветы, кое-где торчали голые скалы. Вглубь и вширь земля казалась плодородной – почему же она так скудно заселена? Это немало удивило Рэпа.

Пользуясь ясновидением, Рэп смог разглядеть широкое устье реки и россыпь небольших домишек. Ни одно из строений не напоминало казарму. Если в поселке и были корабли, то совсем маленькие, так, не корабли – лодки. Из этого следовало, что селение не могло быть форпостом Империи с морской эскадрой или гарнизоном – единственное, чего боялись налетчики.

Джотунны взялись точить топоры и потребовали самых бравых песен, какие только знал Джалон; они начали бормотать про себя что-то людоедское. Эти приготовления показались Рэпу отвратительными, хотя было в них и что-то захватывающее. Пиратам никогда не приходило в голову, что за малую толику богатств, хранящихся на корабле, они могут купить сколько угодно еды и любой кров, какой только пожелают, но мысль о миролюбивом визите никогда не посещала их. Джотунны только и говорили о том, как будут убивать, насиловать и грабить. Они вызывали друг дружку посоревноваться в зверствах и жестокости.

Вскоре пираты настолько распалились, что с трудом сдерживали себя. Глаза одних горели бешеным огнем, другие раскачивались как бесноватые. Многие сбросили одежду, будто она сковывала их. И это была та самая команда, которая хранила железную дисциплину на берегу в Дартинге. Ничего удивительного, что налетчики из Нордландии наводят ужас на всю Пандемию.

Внезапно менестрелю приказано было замолчать, хотя голос его и без того с трудом пробивался сквозь общий гвалт. Калкор на палубе рядом с рулевым выкрикивал команды в рупор. Люди попрыгали на скамейки и дружно взялись за весла. Рэпа и Гатмора, укрывшихся было на носу, вызвали на корму. Джалон скорчился в проходе, пепельно-бледный под свежим загаром, и растирал распухшие и кровоточащие пальцы.

Уже свернули парус, и помощник капитана начал отсчитывать весельные удары.

Вот и получил Рэп то задание, которого ждал все это время. Калкор подошел к краю крошечной палубы и взглянул на фавна с презрением, плещущимся в ярко-голубых глазах.

– Мне говорили, что ты был штурманом на том плавучем корыте, которым командовал твой дружок.

– Да, господин.

– Посмотрим теперь, как у тебя получится с моей ладьей. Забирайся сюда. И если ты окажешься полезен, я, возможно, отложу наказание. Во всяком случае, часть ударов.

Не видя никакой альтернативы, Рэп забрался наверх и присоединился к тану и рулевому.

– А ты, как там тебя… – обратился Калкор к Гатмору, – посмотри на берег и скажи, где мы находимся.

Гатмор выглядел таким бледным и безразличным, каким Рэп его никогда не видел. Ни один джотунн не осмеливался говорить с ним таким тоном, но тем не менее Гатмор внимательно оглядел местность и посмотрел на Калкора:

– Никогда здесь не бывал. Это не Кит и не побережье Сайсанассо.

– И не Питмор, думается, – с ухмылкой сказал Калкор. – Так что теперь нам известно, где мы, верно?

Драконий полуостров? Наверняка он. У Рэпа по коже пробежал странный жар, когда он осознал, куда они попали.

– Варьяк! – крикнул Калкор.

Молодец сидел на ближайшей скамье, голый, не имея на себе ничего, кроме островерхого шлема и самодовольной гримасы. Ему не нашлось пары, поэтому не досталось и весла. Он вскочил:

– Да, капитан!

– Возьми оружие и присмотри за этой бабой! – Калкор указал на Гатмора. – Если будет беспокоить, убей.

– Да, да, капитан, – ответил Варьяк, восторженно визжа. Он нырнул под скамью и вытащил боевой топор.

«В такой тесноте больше подошел бы меч или кинжал», – подумал Рэп, но Варьяк поднял огромный топор и шагнул к Гатмору – высоченный, грозный. Капитан даже не поднял головы, чтобы взглянуть на него.

Тем временем, используя и глаза и ясновидение, Рэп изучал приближающийся берег. Зрение почти восстановилось после упражнений Дарада. Но лучше помогало ясновидение – солнце висело уже над самым горизонтом, и освещение становилось обманчивым.

Задача была ясна. «Кровавая волна» скользила вдоль полосы прибоя, где волны разбивались о песчано-каменистую мель, оставляя на камнях клочья белой пены. Позади опасного барьера простиралась спокойная лагуна, мирный золотой пляж, а дальше на скалах среди деревьев ютилась деревушка, манившая пищей, водой, уютным пристанищем да еще вдобавок возможностью насладиться кровавыми игрищами.

Прямо по курсу узкая пенистая мель заканчивалась, и открывался канал, по которому неслась грозная волна прилива… При взгляде на скалы сердце Рэпа забилось. До чего обманчивый вид. Под спокойной прохладной поверхностью неслось стремительное, бешеное течение. Рэп прикинул осадку «Кровавой волны» – меньше, чем у «Танцора гроз». Но все равно слишком глубокая.

Ну что ж, сейчас ему предстояло показать, чего он на самом деле стоит.

На этом корабле Рэп чужак, поэтому Калкор не доверял ему, но другого шанса может не представиться еще месяцы. Да и вряд ли встретится более подходящая ловушка, будто специально припасенная природой для такого случая.

В предзакатных скользящих лучах пираты наверняка не приметят этого течения – они слишком ослеплены яростью. Если бы удалось развернуть «Кровавую волну» поперек течения, тогда бы корабль вынесло на скалы.

Другим людям слова силы приносили удачу, может, наконец и его слово окажется счастливым.

– Идем прежним курсом, капитан.

– Пролив свободен? – подозрительно уточнил Калкор.

– Да, господин, пролив совершенно свободен. – И это была правда, если не считать того, что Рэп смотрел на безопасные воды, в которые ладья не успеет войти. Поверит ли джотунн этой полуправде? Сердце Рэпа готово было выпрыгнуть из груди. Он отвернулся к морю.

Боги, прошу вас, пожалуйста! Пожалуйста, позвольте мне избавить мир от этого монстра. Конечно, сам Рэп тоже умрет. Если он выплывет к берегу, то его поймают джотунны, сумевшие спастись после кораблекрушения. Но совершенно ясно, что такую великолепную засаду могли подстроить только Боги.

Бог Мореплавателей! Бог Милосердия! Бог Справедливости! Сейчас я ратую за Добро, вступив в схватку со Злом, так даруйте же мне мужество хоть на время.

Весла скрипели в уключинах, толкая «Кровавую волну» все ближе и ближе к скрытой ловушке.

Осталось двадцать ударов весел.

Скорее, скорее прямо к гибели!

Восемнадцать.

Шестнадцать.

– Ты уверен, мастер Рэп? – пробормотал Калкор.

– Да, капитан, уверен. Вперед прежним курсом, рулевой.

Четырнадцать.

Двенадцать.

И вдруг… Калкор выкрикнул в рупор команды: руль круто назад, все на левый борт. «Кровавая волна» едва не опрокинулась, нос крутанулся в открытое море, прочь от поселка, прочь от подводной ловушки.

Тан схватил Рэпа за горло и поднял, прижав железными лапами к планширу. Ноги юноши беспомощно болтались над палубой, ему казалось, что шея вот-вот переломится. Сквозь черный туман молнией сверкнули безумные голубые огоньки.

– Корабль мой потопить захотел, прыщ?!

Гатмор выхватил топор у обалдевшего Варьяка и бросил, метя в ноги Калкору. Тан подпрыгнул, и топор пролетел под ним, ударившись в борт между ногами Рэпа. На мгновение освободившись от железной хватки, юноша сделал сальто и, перекинувшись через борт, плюхнулся в море. Варьяк бросился на своего пленника, но тут же сложился пополам, получив удар такой силы, что повалил бы и дуб. В то же мгновение Гатмор прыгнул вслед за Рэпом.

А «Кровавую волну» уносило прочь.

2

Купаться в холодных водах залива Дартинга – вовсе не значит подготовиться к падению в быстрое течение. Рэп никогда не попадал в такую передрягу и совершенно не представлял, что ему делать. Впрочем, от его действий сейчас едва ли что-нибудь зависело. Повсюду он замечал опасные камни и скалы. Водоросли стелились по течению как волосы на ветру, у дна клубились облака песка, обрывки морской растительности завивались вокруг тела. Его будто размешивали ложкой в гигантской миске с супом, пронося мимо острых клыков скал, покрытых наждаком морских желудей. Рыбы разбегались при виде странного сухопутного чудища, вторгнувшегося в их владения.

Но вот юноша пробился к поверхности, в мир света, воздуха и звуков. Вдох! Он вынырнул в лагуне, оглушенный, потрясенный, но не покалеченный, только кожу содрал на плечах и коленях. Но живой, как есть – живой!

Первой мыслью было плыть к берегу и предупредить поселян, но это было уже невозможно. Крыши еле виднелись позади, и более того, позади остался и сам пляж, а удобного выхода нигде не было, только утесы и скалы. Поэтому Рэп сосредоточился на том, чтобы сохранить силы и удержаться на поверхности. Он поискал взглядом «Кровавую волну». Корабль находился далеко от берега, его относило, как и Рэпа, к северу.

Теперь можно было немного расслабиться. Из-за течения и ветра Калкор вряд ли повернет назад, не станет изнурять гребцов утомительной работой ради ничтожной добычи. Вероятнее, он пройдет вперед в поисках более выгодного пристанища. Сиюминутная опасность миновала.

Но вскоре Рэп почувствовал, что его неудержимо несет на рифы. Он никогда не плавал в настоящих волнах, теперь же обнаружил, что любые усилия по сравнению с мощью волн выглядят смехотворно. Море забавлялось, играя им, точно водорослями и мелкой морской живностью, и если захочет расплющить его о камни, он будет бессилен им помешать.

Все ближе и ближе к полосе пенного прибоя, к взрывам белых клочьев, к оскалу каменных зубов, в нетерпении поджидающих добычу. Волны и течение издевались над Рэпом, поворачивая его так, что приходилось грести прямо на скалы. Наконец очередная волна подогнала его довольно близко к большому валуну, торчащему из воды. Рэп колотил по воде руками и ногами, борясь за жизнь. В продолжение одной отчаянной минуты ему удавалось удерживаться на месте, но потом его снова начинало относить в море. Но тут пальцы юноши ухватились за скользкие водоросли – что за ненадежная опора! Он хватал, тянул и наконец вскарабкался на скалу. Сухопутное чудище выиграло сражение за жизнь.

Рэп отдышался. Что ж, не так уж плохо. Приливная волна, кажется, спадала, а это означало, что его уже не смоет с каменистого уступа, но между ним и берегом все еще пенились волны. Солнце зашло. Можно было бы через пару часов доплыть до берега, когда течение ослабеет, или дождаться отлива. Но так или иначе он доберется до берега, и тогда есть надежда дойти до деревни. Босиком? Ну да ладно! Все лучше, чем быть пленником у Калкора. Но, с другой стороны, местность эта не Кит, не Сайсанассо и не Питмор. Это пустынный берег Драконьего моря. Все складывалось так, как предсказано было в первом из волшебных видений. Одним из троих в том видении был Рэп, другим – Сагорн, третьим – моряк-джотунн. Когда Рэп встретил в доках Мильфлера Гатмора, что-то странно знакомое почудилось в нем.

В тысячный раз Рэп принялся обдумывать, что означали те три видения. Может быть, это три пути, один из которых ведет к смерти? Калкор убрался, Маленький Цыпленок мертв. Возможно, где-то поблизости дракон. А может быть, испытания должны были следовать одно за другим? И сперва он переживет встречу с драконом, а потом и поединок с Калкором? В таком случае где гоблин?

Ну и выбор!

За последнюю неделю Рэп измучился, а сражение с прибоем просто доканало его. Теперь хотелось растянуться и поспать в удовольствие. Но не на этом голом камне. Ни в коем случае нельзя пропустить отлив. Интересно, сколько отсюда до Зарка? Фавн скорчился, пытаясь спастись от пронизывающего ветра и холодных брызг.

Но от пиратов он все-таки ушел. Рэпу подумалось: что еще, кроме ясновидения и таланта повелевать животными, несет в себе волшебное слово? Вдруг вдобавок ко всему он обладает талантом выпутываться из сложных ситуаций?

Земля! Всего несколько метров бурлящей воды, а там уже суша, и можно пешком дойти до Зарка. Разумеется, это долгий переход, долгий, но возможный. Инос, должно быть, в Хабе, или в Краснегаре, или где-нибудь еще; но он сказал ей, что придет, значит, пойдет за ней в Зарк, а если там ее нет, то найдет где-то еще. Отсюда можно начать, и это прекрасно.

Уничтожить Калкора не удалось, но Боги свидетели, Рэп попытался. Сделал все, что мог. Он испытывал некоторое удовлетворение, несмотря на неудачу. Может быть, юноша даже чуточку гордился ею. Теперь уж не стоит считать себя простым конюхом. Теперь он мужчина. Теперь он уже не тот человек, который мучительно пытается постичь самого себя. Да, роста он низкого, да, лицо у него некрасивое, он знал это и привык читать удивление на лицах людей, когда они пытались понять, что за существо перед ними, да, фавновы ноги волосаты. Но его еще узнают, его, юношу с горящим взором и неказистой внешностью. Рэп начал надеяться, что не придется стыдиться за самого себя. Хорошее начало, фавн! Правда, совсем неплохо!

Итак? Может, пришла пора самоутверждения? А может, нужно начинать искать свою судьбу?

Драконов поискать, что ли?

Через час-полтора Рэп почувствовал приближение лодки и не удивился этому. Лодка двигалась с юга, используя отлив. Это было каноэ, выдолбленное из одного большого ствола, которым управлял высоченный голый дикарь. Даже в темноте видна была светлая спутанная борода и волосы. Значит, джотунн.

– Эй, на борту! – крикнул Рэп.

Лодка повернула к нему, и ветер донес знакомый голос:

– Сколько выложишь за ужин?

– Все, что имею.

Отлив кончился, и ветер затих. Рэп еще раз позвал, и через несколько минут каноэ ткнулось носом в скалу.

– Вот, привяжи конец, – сказал Гатмор.

– Здесь вроде и привязать-то не за что.

– Вокруг шеи своей обвяжи! Скоро пойдет прилив, и течение понесет нас как миленьких куда следует. Ты никогда не слышал про течения Драконьева моря? – Он усмехнулся в темноте.

Рэп привязал веревку за ногу.

– Местные разрешили тебе взять лодку?

– Местные почуяли, что пора сматываться. Они обязаны узнавать пиратов по первым признакам. Лодку я позаимствовал. Думаю, вряд ли от нас потребуют оправданий. А если потребуют, я им головы снесу!

Гатмор, яснее ясного, снова стал самим собой.

– Мы на Драконьем полуострове?

– Да.

– А я думал, что здесь никто не живет!

Гатмор пожал плечами и передал Рэпу корзинку.

– Сам разбирайся, ты видишь лучше меня. Какие-то люди здесь есть. Жить здесь все равно что в кратере вулкана. Беглые каторжники, подозреваю. Джотунны, спасшиеся после кораблекрушения, русалы, беглые рабы. Все голь перекатная, но, по-видимому, вполне дружелюбны.

– А как же драконы?

– Я сказал. Все равно что в кратере вулкана. Тем не менее люди живут. Но вспомни, драконов приманивают металлы. Естественно, прежде всего золото и серебро, но в какой-то степени и любой металл. В той деревне, где я был, не сыщешь и гвоздя. Каменные топоры, каменные ножи. Поскольку они обходятся без металлов, драконы их навещают нечасто.

– Ты предупредил их?

Гатмор плавал несравненно лучше Рэпа.

– Говорят же тебе: из деревни все смылись! Если бы они меня увидели, то для начала прихлопнули бы, я ведь джотунн. Я прикинул, что если ты выплыл, то должен быть где-то в этих краях. Вот и подумал, не сплавать ли поискать тебя.

– Спасибо. Я думал, здесь поблизости может быть кто-то еще.

– Кто?

– Возможно, менестрель.

Будь на месте Джалона Андор или Дарад, Рэп с радостью оставил бы их умирать от жажды и холода. Но Джалона или Тинала стоило спасти. А мудрец Сагорн здесь ни за что бы не оказался.

Разложив перед собой на камне фрукты и хлеб, Рэп отправил корзинку обратно в каноэ.

– Он тоже спрыгнул?

– Я не видел, но… – Рэп попробовал объяснить, но усталость запорошила глаза туманными мухами. – Думаю, он мог спрыгнуть.

Гатмор откусил черного хлеба и промычал с набитым ртом:

– Ты правда пытался утопить эту ладью?

– Да.

– Здорово! Молодец, парень. – Джотунн прожевал хлеб. – Я едва не подрубил этого подонка топором. Никогда не видел, чтобы так прыгали!

– Он тоже владеет ясновидением, – печально проговорил Рэп.

– Чушь! – Гатмор сам никогда не обсуждал магию и другим не позволял говорить об этом в своем присутствии. Моряки верят, что такие разговоры приносят несчастье.

Но очевидно, что Калкор уследил за полетом топора. Когда ему понадобилась арфа для менестреля, он безошибочно выбрал нужный мешок среди кучи других. А испытание с бритвой – для тана оно было не таким опасным, как могло показаться, потому что он наблюдал за Рэпом, за малейшим напряжением его мышц так же, как и Рэп за ним.

И про опасные рифы он знал и отлично понимал ситуацию, выжидая до последней секунды, чтобы до конца убедиться в злонамеренности фавна. Калкору никогда не требовался ясновидец. Он сам был им.

– Что ты собираешься делать дальше? – спросил Рэп, вонзая зубы в неизвестный ему толстокожий плод. Он имел горьковатый привкус. Сок брызнул на многодневную щетину.

Джотунн усмехнулся:

– Найти форпост Империи и сказать им про Калкора. Если управиться поскорее, флотилия успеет захватить их.

– Далеко до поста?

– Дай-ка подумать… Мы прошли Пламенный мыс два дня назад…

– Прошли?

– Да, прошли. Облака. Птицы. Рисунок волн. Эти северяне не знают здешних вод. Не уверен до конца, что это был Пламенный, но знаю, что мы находились близко от земли. Так что два дня пути на север… – Он замолчал, почесывая подбородок. – Мы должны быть где-то рядом с Питмором. За Драконьей Шеей начинается материк. Оттуда недалеко до Палдарна, но все же мы сможем добраться туда только через несколько дней. Этот дьявол может успеть смыться. Не так уж много шансов его поймать…

Гатмор переключился на еду, жуя бездумно, как овца. Лодка покачивалась на волнах. Веревка натянулась вокруг щиколотки Рэпа.

– А потом, – произнес Гатмор, – мы отправимся прямиком в Дартинг. К тому времени там подберется другая команда. Думаю, они что-нибудь организуют.

– Охоту на тана? Неужели можно рассчитывать поймать одного пирата на стыке четырех океанов?

– Нет, конечно. Мы отправимся в Гарк. С ответным визитом – спалим его дома, девок молоденьких потискаем.

Рэп пожал плечами. Можно было собрать людей и корабли подходящие найти, одно смущало:

– Откуда возьмется оружие?

– Претор Империи всегда поддерживает такие начинания.

Вот так-то. Никогда это не кончится. Более того, Гатмор, по-видимому, полагает, что по-прежнему имеет право приказывать Рэпу, и искренне ожидает повиновения. К такому праву легко привыкаешь, но здесь ему не время и не место. Значит, драться.

– Думаю, ты уже лучше себя чувствуешь. Гатмор ощерился:

– И что это значит?

– Только то, что я этому рад, – поспешно сказал Рэп.

Действительно, моряк чудесным образом оправился от паралича, настигшего его на борту «Кровавой волны». Может, болезнь и была вызвана шоком или слабостью, но, вероятнее, Гатмор притворялся. Фавну разрешалось пресмыкаться и ползать на коленях, но если бы джотунн вел себя так, то заслужил бы смертельное презрение. Странная летаргия, по-видимому, и спасла Гатмора от хладнокровного изуверства пиратов. Но сейчас он ни за что не признал бы, что опустился до обмана.

Поэтому нужно быстро переменить тему.

– Я бы предложил обследовать эту гряду к северу. Если вы не возражаете, господин.

Гатмор недоверчиво оглядел Рэпа.

– Там мне почудилось какое-то движение. Может быть, это менестрель спрыгнул в воду, – нагло соврал Рэп. – Но если вам кажется, что это слишком опасно…

– Рискнем. Залезай сюда.

Каноэ – фантастически неуклюжая посудина, постоянно черпает воду, но плыть на нем все же лучше, чем пускаться вплавь. За следующим выступом рифов Рэп обнаружил Джа-лона, растянувшегося на крошечном лоскутке песка. Целый и невредимый, он излил море благодарности за спасение. Предсказание выдержало эту проверку: все трое были теперь в сборе.

Начался прилив, и вскоре перегруженное суденышко понеслось к югу. Тогда, на «Кровавой волне», Джалон сам прыгнул в воду вслед за двумя товарищами. Было ли это актом мужества или отчаяния? Неизвестно. Хотя он и догадался, что пустынная земля – Драконий полуостров, но, видимо, никак не связал это с волшебным предсказанием. Остальные четверо непременно бы смекнули, но Джалон был не от мира сего. Когда появится дракон, Джалон непременно позовет Сагорна и предсказание сбудется, раскроется таинственный конец.

Гатмору не было известно о предсказании, он думал лишь о том, как бы отомстить Калкору. Драконы его не интересовали.

Поэтому только Рэп имел представление о том, что их ожидает. У него имелись собственные планы, и теперь, кажется, наступила его очередь сыграть роль бессердечного.

Еще с той ночной встречи с огненным птенцом Блестящей Воды в Газебо Рэп знал, что может повелевать всеми животными, не исключая драконов. Ни Сагорн, ни другие четверо не подозревали об этом, и Рэп вдруг понял, как использовать это преимущество в самом ближайшем будущем и в результате получить кое-какую информацию. Нужно только изобразить побольше испуга, чтобы обмануть Сагорна.

Тут необходима искусная игра, хотя, безусловно, безопасная.

3

Крошечная деревушка не имела названия. Большинство жителей были стариками или пожилымилюдьми. Здесь, как и предсказывал Гатмор, намешано было всего: неуклюжие массивные тролли, высокие джотунны, приземистые импы, пара фавнов – уменьшенные копии Рэпа, а также разнообразные метисы. Любопытно было наблюдать, как двое мужчин поспешно уводят одну из женщин. Они посадили ее в самую дальнюю хижину и встали рядом, охраняя ее.

Мужчин было гораздо больше, чем женщин. Многие носили клеймо, напоминавшее о том, что на периферии Империи все еще сохраняется рабство. Все жители казались слабыми и изможденными, то ли из-за болезней, то ли из-за плохой пищи, то ли от изнурительного труда. И всюду стоял запах рыбы.

Там, где кончался круг света от костра, где ночная тьма вступала в свои права, сгрудилась толпа полуголых жителей, сжимающих в руках топоры и копья. Они недоверчиво оглядывали непрошеных гостей.

Гатмор рассказывал про свои злоключения, а Рэп за эти несколько минут, тяжелых и напряженных, прикинул число противников и остро почувствовал, что закона здесь нет. В этих диких местах царствовало право сильного. Он видел голод и нищету. Он чуял обиду. Кто он такой, чтобы стучаться в сердца этих людей?

Но вот из круга мужчин раздался женский голос:

– Металл есть, странники?

– Нет металла, – ответил Гатмор. – Ничего у нас нет, сами видите.

– Тогда милости просим.

Без возражений, но и без восторга решение было принято, мужчины опустили оружие. Строй разомкнулся, и гостей пропустили к костру.

Вскоре Рэп сидел у костра в широком кругу аборигенов. Перед ним выложили угощение: спаржу, рыбу, печеные коренья, но ему неловко было принимать все эти яства, сколь голоден он ни был. Даже та мизерная порция, которую ему предложили, была больше, чем у любого из местных. Он видел блестящие глазенки детей, с благоговейным трепетом следящих из-за спин взрослых за приглашенными. Рэпа неотвязно преследовала мысль, что они нуждаются в пище больше, чем он.

Строения, которые высвечивались костром, представляли собой ветхие хижины из прутьев и плавника, из круглых отверстий в крышах струился дым, он смешивался с листьями нависающих ветвей, кое-где искристые дымные потоки вычерчивали причудливый орнамент на фоне темного моря. Душная ночь гудела от насекомых. Вдалеке прибой вызванивал равномерную, бессмысленную, бесконечную мелодию.

Напротив Рэпа сидел Гатмор. Рядом с ним старейшина деревни, женщина, наполовину тролль, по имени Нагг. Таких уродин Рэп на своем веку еще не встречал. Великанша со сморщенной кожей, искривленными костями, волос и зубов у нее почти не осталось.

Гатмор и Джалон никогда не относились серьезно к рассказам о «мудрых троллях». Но Рэп допускал, что под уродливой маской может скрываться лисья хитрость. На «Танцоре гроз» у него был друг тролль – Белласт – отличный малый, один из лучших в команде. В Дартинге юноша пришел к выводу, что совсем уж тупые тролли встречаются довольно редко. Ведь это сама Нагг решила пригласить Гатмора с товарищами, а жители безоговорочно приняли ее решение, будто на ее суждения можно полагаться.

Пока Гатмор рассуждал, как он собирается идти в Палдарн предупреждать имперские власти об орке, Нагг кивала, квохтала и вертелась. Капитан старался изо всех сил напустить на себя дружелюбный вид, но в итоге скатился на помпезность.

– Мы не будем рассказывать о встрече с вами, – заявил он, – и не будем упоминать об этой деревне.

С веселым визгом, который прорывался даже сквозь набитый рыбой рот, Нагг ответила:

– Говори на здоровье, джотунн. Ты видел у многих метины. Кое-кто из нас здесь уже долгохонько. – Она сдвинула ветошь и показала плечо. – Еще девчонкой я убежала из Империи. Это было давным-давно, моряк. Здесь, на Драконьем полуострове, легионеры беглых не трогают. Верно я говорю? – Она взглянула на остальных, и все засмеялись. – Таких, как мы, по побережью ох как много. И там и тут. Золото вкуснее всего, – продолжала Нагг, – но и бронза сойдет, так они считают. Для дракона нет лучшего подарка, чем вооруженный до зубов воин. Да он полстраны пролетит, лишь бы такого попробовать! – Она загоготала и откусила еще хлеба.

Так разговор неизбежно перешел на драконов и металлы. Сами поселенцы вообще не использовали металлы, свои инструменты они делали из дерева и камня. Ножами из осколков драконьего стекла можно было бриться, до того они были острыми, правда, быстро тупились. Чтобы вспахать землю, использовали деревянный плуг, мужчины ловили рыбу, дети собирали ягоды и коренья. Для Рэпа ничего не могло быть хуже такой первобытной жизни. Он предпочел бы рабство, но эти рыбаки, видимо, считали, что свобода стоит всех благ мира. При этом Рэп не мог припомнить случаев из своего прошлого, когда бы ему приходилось жить хуже, чем живут эти отщепенцы.

– Ну да, драконы иногда прилетают, – согласилась Нагг, – но редко, если не почуют металл.

За свою жизнь она помнила лишь два драконьих налета. Но каждое утро, если выйти пораньше и приглядеться, можно увидеть, как они танцуют в рассветном небе, чаще один-два, но иногда налетают целыми стаями. Над водой они не летают, не в обычае это у них.

– И больше всего их притягивает золото? – спросил Рэп своего соседа, пожилого фавна, кривозубого и облезлого, по имени Шио С'Синап.

Старик энергично кивнул:

– Как говорится: «Зарой золотые гвозди – жди гада в гости».

Гатмор описал груз «Кровавой волны». Слушатели встретили его рассказ с полнейшим недоверием. Такое количество золота должно было согнать сюда всех драконов полуострова. Эти твари летают иногда и над водой, а груженный золотом корабль – исключительно хорошая приманка. Рэп подумал, что Калкорово счастье уберегло его и от драконов.

– Двух горстей хватило бы, – задумчиво произнес Шио. Рэп возился со скорлупой кокосового ореха.

– Но у тебя-то и горсти не наберется. Старик собрал морщины в улыбку, отсветы костра плясали на провяленном коричневом лице.

– Когда-то было. Лет тридцать назад примерно. – С удовлетворением он дождался сомнения у юноши на лице, а потом продолжил: – Я на золотых рудниках работал. Вот так-то.

Рэп посмотрел на полустершийся номер на костлявом плече старика, потом оглядел его торчащие ребра и тощие, как у паука, ноги. Затем бросил взгляд на кое-как слепленные хибары, выступающие из темноты.

– И это лучше?

– Свобода, парень!

– Но ты не можешь ее съесть, эту свою свободу. Она не светит, не греет и не накормит твоих детей.

– Видел когда-нибудь человека, который работой загоняет себя до смерти? – спросил старик с легким присвистом. – Видел когда-нибудь, как твой лучший друг умирает после того, как его кастрировали?

Рэп покачал головой. Он начал разговор не подумав. Фавн осклабился, обнажив желтые десны.

– Или порасспросите Нагг, хорошо ли, когда тебя держат как здоровую суку, которая приносит дворняжек-работяг на смену тем, кто помер? Харкор, этот… Кости на спине срослись, видишь, горб на плечах? Вот что делает работа с рабом!

– А другие? Ведь не все из вас были рабами.

– Нет. Вон Срапа. Убила человека, который ее изнасиловал. Он был из хорошей семьи. А она – нет. Когда она пришла сюда, была настоящей красавицей.

Старик вздохнул и покачал головой, а потом застыл, глядя в огонь.

– Подарила мне сына. Он был бы похож на меня. Умер… И воры здесь есть, конечно. Легко быть честным, когда не голоден. Вдовы. Выброшенные на улицу сироты, внебрачные дети. Мятежники! Да, есть и эти. Бездушный центурион еще хуже, чем рабовладелец, потому что не платит за подданных.

Рэп отер пот. Он с удовольствием отошел бы от костра, но это будет выглядеть, как если бы он хотел отделаться от старика.

– Тут у вас есть женщина из русалов.

– Черт подери! Откуда ты знаешь? Собираешься остаться?

– Нет.

Шио нахмурился.

– А раз не собираешься, то тебе ничего и не светит.

– Я не это имел в виду! – воскликнул Рэп неожиданно громко.

– Неужели? – Старик разозлился и посмотрел с подозрением.

– Я только хотел спросить, как сюда попала эта женщина?

– По тем же причинам, что и все мы. Она здесь, потому что здесь тихо. Она набрела на нас случайно, но осталась, потому что так лучше.

– Как это «случайно»?

Рэп не смог сдержаться и не задать вопрос. Он никогда раньше не видел русалок, и ему было страшно интересно. Местная русалка была уже немолода, но, верно, в старых сказках таилось много правды, а иначе разве ее увели бы и охраняли в самой дальней хижине?

– Она топила корабли. Она и ее друг.

– Русал?

– А кто же еще?

– И что?

– Темной ноченькой его зарезала пара судовладельцев.

– Да ну?

– А то как. – Внезапно Шио нахмурился. – Ты что, никогда не слыхал, как легионеры пытались взять Керит? Один блестящий трибун вбил себе в голову, что его можно захватить, если нагнать побольше войска, но получилось все наоборот, и…

Рэп слышал в Дартинге вариант этой истории и не желал выслушивать ее заново. Обычная сказка о том, как русалы заманивают корабли.

Вскоре он заметил, что Гатмор расспрашивает старуху Нагг и спорит с ней. Борясь со сном, он старался следить за беседой.

– Пришельцы могут с легкостью добраться до Палдарна, – говорила она. – Может, за три дня. За это время хорошенько проголодаетесь, но с голоду не помрете.

Гатмор осторожно поинтересовался морским путем.

– Очень опасно, – уверила Нагг. – Драконье море славится своими приливами. По берегу везде скалы. Нет, лучше идти пешком.

«Конечно, пешком, – подумал Рэп, – ведь так предсказано».

– Нельзя идти босиком, – возразил Гатмор. – Три дня по солнцу, без еды, с флягой воды…

Нагг тут же пообещала одежду.

«Три хламиды, – уточнил Рэп, зевая, – черная, зеленая и коричневая».

– Одеты будете, – сказала Нагг. – Грубого тканья плащи, но от солнца укрывают, от колючек и ветра спасают.

Рэп подумал, вспомнил ли Джалон эти робы, когда о них повелся разговор, проснулись ли в нем хоть какие-нибудь воспоминания, его ли, Сагорна ли? Ему хотелось, чтобы Гатмор говорил повежливее. Ведь эти бедняки рыболовы ничего им не должны. Джотунн для них ничего не значит, терять им нечего, кроме собственных жизней. Рэпу казалось, что живи он здесь, он и за жизнь не слишком бы цеплялся. Ах, как хочется спать! Мысль снова уплыла к русалке и двум ее верным стражам. Они все еще там. Юноша отругал себя за подглядывание и переключился на переговоры.

Наконец-то Гатмор догадался поблагодарить Нагг за одежду и обувь и пообещал, что они с товарищами уйдут с первыми лучами солнца, чтобы не упустить ни минуты утренней прохлады. А так как погода чудесная, то они поспят у костра.

«Даже если здесь жутко воняет», – подумал Рэп.

– Можно повалиться спать прямо на куче сухих водорослей, – сказали поселяне.

Сейчас и щебенка покажется уютной постелькой.

От водорослей веяло свежестью, так что Рэп напрасно боялся. Подстилка хрустела, когда он ворочался, но, как только юноша закрыл глаза, сладко зевнув, он тут же заснул.

В кромешной тьме Гатмор тряс его за плечо:

– Э-эй!..

– Угу. Сколько времени?

– Ш-ш!.. Около полуночи.

Рэп заметил Джалона. Тот, полусогнувшись, стоял на коленях и тер глаза.

– Что случилось? Рассвет еще не скоро.

– А мы уйдем сейчас, – прошептал Гатмор, – с отливом.

– Но… ох!.. – На пляже внизу лежало четыре каноэ, одно из которых брал Гатмор, но потом вернул.

– Украсть лодки?

В полусне Рэп попытался представить себе титанический труд, вложенный в каждую лодку. Сколько же времени у них уходит, чтобы выдолбить лодку из древесного ствола каменными орудиями?

– Мы понесемся верхом на отливе до самого Палдарна, – сказал Гатмор. – Будем там еще до темноты.

Но Рэп не собирался красть каноэ. И в Палдарн не собирался. Он собирался идти в Зарк. Но не говорить же об этом Гатмору! А если сказать, то завяжется драка, а драться ночью с джотунном как-то не хотелось. Рэп зашевелился, водоросли захрустели и захлопали. Он поднялся, чтобы изобразить взгляд вдаль.

– Нет, мы не поплывем.

Теперь Гатмор издал вопросительный звук:

– Э-э?..

– Она выставила охрану, – пояснил Рэп. – Шестерых. Там, на берегу. У них копья и топоры. Он улегся и снова устроился поудобнее.

– И они не спят, – добавил он в сонном удовлетворении. Потом перевернулся на другой бок и заснул.

Гатмор выпустил очередь отборных ругательств. Но проверять не пошел, просто в голову не пришло.

4

Спуск на запад оказался длиннее, чем восхождение, и Инос приуныла. Пища подходила к концу, ночи стали холоднее, взору представлялась только бесконечная череда островерхих скал. Долина, вбирающая все новые рукава и притоки канав и оврагов, постепенно расширялась; но вела ли она куда-нибудь?

В этой долине жили волки. Каждый день после заката они оглашали округу заунывным воем. Азак сказал, что видел медвежьи следы. Настороженный, он выбирал такие места для ночевок, где удобно было бы держать оборону.

Вечером четвертого дня, отсчитывая дни спуска, он нашел пещеру, которая когда-то была надвратной башней замка, теперь разрушенного и почти полностью смытого речными потоками. На руинах осела грязь, выросли трава и кусты, поэтому они стали едва различимы, однако резная арка ворот, наполовину засыпанная щебнем, сохранилась в целости. Азак хвастал, что в таком месте сможет с легкостью сдержать натиск целой армии.

Инос и Кэйд завернулись в одеяла и приготовились к новой ночи в горах, холодной и неуютной. Азак, по-видимому, не спал вовсе. Он сидел скрестив ноги и глядел на блуждающие огоньки в темной долине. После он говорил, что видел глаза из темноты, но ни разу волчий вой не раздался в опасной близости.

Замерзшие и затекшие, путники просыпались с первым светом, быстро перекусывали черствым хлебом и снимали лагерь. Долина начала сужаться. Каменные стены ее хранили ночной холод, солнечный луч был здесь редким гостем, все окутывали синие тени. Даже мулы, казалось, не чаяли выбраться отсюда.

Дорога, по которой они преодолели перевал, то и дело исчезала, кое-где смытая горными потоками, где-то разбитая и ушедшая в землю. Ее масштабы приводили Азака в восхищение. Он все гадал, какой король или волшебник проделал такую работу: дорога проходила по склону горы, порою по вырубленным в скалах тоннелям, таким широким, что там уместились бы шестеро всадников в ряд. Она пересекала овраги и ущелья, через которые были переброшены каменные мосты, стремительные и безукоризненные, как полет стрелы. В свое время эта дорога была настоящим чудом, непревзойденным творением. Азак прикидывал и так и эдак, сколько веков минуло со времени ее постройки, и, кажется, удовлетворялся собственными оценками. «Этой дороге должно быть не меньше, а то и больше тысячи лет, – заключил он, – и ей давным-давно никто не пользовался». За последнюю сотню лет он со спутницами, наверное, первые, кто шагает по ней.

Даже занесенная землей, дорога сопротивлялась вторжению леса. Оттого она напоминала ленту голой земли, вьющуюся посреди зарослей. Хвойные породы сменились лиственным лесом. Замерзшие наверху белые потоки потекли ручьями того же странного молочно-белого цвета.

Ничто так не прогоняет остатки сна, как тряский бег вонючего мула.

Они рассказывали друг другу старинные сказки. Азак верил в демонов. В жуткой войне кто-то выпустил демонов. Нескольких так и не поймали, и они шастают по Туму, набрасываются на беспомощных путников. Но демонов немного, и они не могут уследить за всеми. И все же от демонов никто не застрахован, можно только понадеяться не встретить их на своем пути.

Но Инос отрицала существование демонов. Ей по душе были истории о невидимках. Согласно преданию, Юльен сделал всех сидов невидимками, и потомки их остаются невидимыми до сих пор, и у них есть собственный чародей. Азак, правда, никак с этим не соглашался. С его точки зрения, если сиды такие же, как и другие люди, то они должны были бы непременно воспользоваться своим преимуществом и завоевать мир. А Инос теперь изобрела собственную теорию – что пропавших без вести путешественников заманивали проклятия коренных жителей. Вот, например, эта долина, она кажется бесконечной. Может быть, и Кэйд, и Азак, и она сама когда-нибудь и спустятся вниз, но уже дряхлыми-предряхлыми старичками, или вообще умрут здесь от старости.

Принцесса как раз обдумывала эту радостную возможность, когда посреди дороги перед ними объявился первый сид. Азак взмахнул рукой и напугал мула. Остальные мулы тоже испугались, оттого на мгновение замерли. Животных кое-как успокоили, и тогда только путники разглядели, что напугавшему их предмету было никак не меньше десяти ееков.

Они осторожно подъехали, чтобы рассмотреть одинокую фигуру. Изъеденную непогодами серую поверхность сплошь покрывали белые и желтые лишайники, но детали фигуры были отлично видны – чудная скульптура юного бегуна, обнаженного, потому что его одеяние, если и существовало когда-то, теперь начисто истлело. Наносы песка покрыли его ноги до щиколоток, трава обвила колени. На вид он был не старше Инос, а лицо, обращенное к горам, горело жаждой завоевания, а чего, какого заветного берега – все равно.

Инос спешилась. Кэйд осталась в седле, на последнем из четырех мулов. Она вытащила свой молитвенник и, казалось, даже не замечала сида. В спальне у Раши Инос видела кое-что и почище наготы скульптуры. Азак шагнул поближе и следил за ее реакцией. Она должна продемонстрировать искушенность и образованность настоящей леди Империи. Это всего лишь камень, не стыдиться же его. Так, значит, вот они какие?

– Гонец, – грустно сказала она, – бежит кого-то предупредить.

– Или трус, сбежавший с поля боя.

– Нет. – Душу Инос пронизала печаль, как будто влага напитала рыхлую землю. Сердце ее подернулось пеплом мрака – дорога, ведущая в никуда, по которой не ходить никакому путнику, мальчик, обернувшийся камнем по какой-то забытой причине.

– У него вовсе не трусливое лицо, – сказала она, – а эти странные глаза… глаза сидов?

– Похожи на эльфийские, – сказал Азак, – раскосые. Но не такие большие. И уши тоже смахивают на эльфийские, но не заострены. Для эльфа он слишком мускулистый. Эльфы субтильны. Для импа слишком развита грудная клетка, а для гнома слишком мала. А приплюснутый нос – как у фавна. Понемножку от всех, в общем. Думаю, это сид.

«Нормальный нос, ничего ужасного, – подумала Инос. – Орлиный нос, как у джиннов, тоже не всякому пойдет, между прочим».

Она подошла ближе и остановилась между скалой и статуей, и невидящий взор изваяния устремился прямо на нее. Выкрошенная временем и ветрами, фигура все еще смотрелась как живая.

– Возвращайся, сид, – промолвила Инос. – Они уже не смогут услышать твою весть. И не смогут прийти на твой зов.

Она думала, Азак позабавится, глядя на нее, но он, кажется, погрузился в то же сумрачное настроение.

– Заповедные Земли, наверное, приберегли для нас кое-что и похуже.

Инос покачала головой:

– Не может быть ничего печальнее этого. Иди домой, иди к своим любимым, сид. Скажи им, что война окончена.

– Они спросят, кто победил, – мягко напомнил Азак.

– Скажи им, что ты погиб.

– Они спросят почему.

– «Почему» для мертвых не существует. Скажи, что ты погиб напрасно.

На минуту все застыло и замолкло. Даже ветер не осмеливался шелестеть травой, выросшей у ног юноши. Потом Азак снова спросил:

– Помнишь, как сказал поэт: «Ничто так не пугает, как завтрашняя война, так не вдохновляет, как сегодняшняя, так не печалит, как вчерашняя».

Она удивленно посмотрела на него.

– И вы тоже так считаете? Азак улыбнулся.

– Вчерашнее меня не заботит, но нам нужно двигаться. Попрощайтесь со своим сидом, моя прекрасная леди. Он будет здесь бдить вечно, а мы, пожалуй, пойдем.

Инос еще раз взглянула в обиженные каменные глаза сида. Потом поежилась и подошла к мулам.

Тот сид был первым. За ним потянулась череда других, опрокинутых на землю, лежащих вниз лицом. А за ними еще и еще. Лес расступился, словно стыдясь прикрывать эту печальную картину. Во всю ширь по дну долины рассеяны были каменные трупы. Путникам пришлось сойти с дороги, потому что она совсем разрушилась, и теперь они пробирались между камнями и скалами, натыкаясь то и дело на молчаливых, застывших ратников.

Резвая речушка то и дело меняла русло, занося фигуры песком и стаскивая кучами на мелководье, но похоронить останки гигантской бойни – это работа не под силу одной реке и растянется не на один век. Травы и вьюнки тоже старались вовсю, укутывая фигуры гротескными зелеными мехами.

Многие, в особенности одиночные фигуры бегунов, которым труднее было удержать равновесие, теперь повалились и раскололись. Если встречались группы, в особенности там, где была мягкая почва, то фигуры в большинстве стояли, опираясь на соседей. Как и первый сид, все эти истуканы, выщербленные эрозией, покрытые лишайниками, все равно выглядели как живые, сохранив округлость каждого мускула, волнистость каждого локона.

Сотни и тысячи… навзничь и ниц… поодиночке или толпой скорбящих… все они умерли, все. Все они бежали от чего-то, как верно предположил Азак, и теперь провожали непрошеных гостей миллионами укоряющих каменных лиц.

Большинство их составляли молодые мужчины, наверное, воины регулярной армии, но немало было и мирных жителей. Инос замечала женщин, и старых и молодых, стариков, лежащих коленями вверх – наверное, они катили в повозке, от которой теперь и следа не осталось. Были и целые семьи: дети с родителями, держащиеся за руки, взрослые с малышами на плечах, а один младенец все еще держал в ротике каменный сосок матери. Увидела она и человека, согнувшегося под тяжестью груза, теперь несуществующего, от которого остались только вмятины на плечах. Были и воины в шлемах, размахивающие мечами, чтобы пробить себе дорогу в толпе, теперь у ног их валялись позеленевшие обломки – жалкие остатки грозного оружия. У некоторых воинов ноги запутались в стременах, они лежали прямо на костях коней. А ведь травы схоронили не только кости, обломки и развалины, но и монеты, драгоценности, произведения искусства. С содроганием Инос подумала, что за несколько дней могла бы обеспечить свое будущее… и потерять рассудок. А эти глаза…

Ее охватила безудержная дрожь. Она с надеждой взглянула на Кэйд, вдруг тетка пожелает повернуть назад или станет умолять искать другой путь через холмы или даже вернуться обратно в Зарк; но та ничего не сказала, хотя на ее бледном лице был написан ужас. Даже Азак выглядел сумрачно. Никто не проронил ни слова, пока крошечный отряд прокладывал путь через жуткий мавзолей.

Но вот и последние воины. Долина опустела и внезапно кончилась, будто вставленная в рамку островерхих утесов на фоне голубого неба.

Наверное, когда-то здесь стояла крепость, охранявшая вход в долину. Сохранились лишь камни восточной башни, а сама стена и большая часть строений растаяли, как масло, и утекли вниз. Только и осталось, что громадный застывший натек стекла да несколько прогоревших труб, порыжевших и полурасплавленных от давно остывшего жара. Вот от чего бежали сиды. Инос не высказала этого вслух, да и остальные промолчали.

Дорогу они потеряли и теперь пробирались по лесу. Они молча ехали друг за другом, не обмениваясь ни словом, ни, взглядом. Слишком уж мрачные мысли тревожили путников.

Сквозь ветви просвечивало солнышко. Местность снижалась. Азак опустил поводья, женщины остановились рядом. Перед ними расстилались луга, почти незаметно понижающиеся к западу. Далеко-далеко блестела большая река, лениво петляющая по просторам полей. Насколько хватало глаз, раскинулись бескрайние поля под голубым небом, теряющиеся в голубой дымке. Теплый ветерок шелестел листьями – первый признак далекого моря.

– Вот и Тум, – тихо сказал Азак.

– Что до меня, то мне они не кажутся заповедными, – возразила Инос. – Такие мирные. Так дружелюбно выглядят.

После этой окаменевшей армии что угодно будет выглядеть дружелюбно.

Инос посмотрела на тетку и заволновалась. Та выглядела озабоченной. Озабоченной? Или встревоженной? Почти испуганной. Обычно румяное и жизнерадостное лицо осунулось и казалось больным. Правда, для пожилой дамы, привыкшей к праздному безделью, она совершила немыслимый переход, но Кэйд пережила опасности пустыни и тяготы тайги и никогда не выглядела так болезненно, как сейчас. Серебристые волосы спутались и растрепались, выбившиеся прядки носились по ветру, лицо избороздили глубокие морщины, губы были плотно сжаты. Неужели на нее так подействовал вид застывшего войска?

– О чем ты думаешь, тетя? Кэйд покачала головой:

– Не знаю, дорогая. Я, наверное, просто мнительная старуха, но… но не нравится мне все это.

– Ты хочешь сказать, что нужно возвращаться?

Она резко оглянулась. Позади поднимался скалистыми кручами склон, нависал уступами над деревьями. Кэйд вздрогнула.

– О нет, только не назад!

– Ну что же, не такой у нас большой выбор, так, Большой Человек?

Прищурив глаза, Азак мгновение изучал Кэйд. Потом повернулся к Инос:

– Людей я там не замечаю. Что скажешь, прелесть моя? Азак ожидал королевского мужества. Инос еще раз взглянула на идиллический пейзаж.

– Скажу, что у нас нет выбора. – С этими словами она пришпорила мула, да так, что бедная животинка подпрыгнула всеми четырьмя ногами. Мул побежал вниз, следом двинулись и остальные.

Дела давно минувших дней,

Преданья старины глубокой.

Пушкин. Руслан и Людмила

Часть пятая Когда он бой ведет с самим собой

1

Скачу я нынче в Илрейн,

Где ждет любовь моя.

Дев милых много в Илрейн,

Но всех милей она.

Если вам нужно найти гнездо шершней или забраться в заросли колючек, берите с собой Джалона. Если вам нужен такой спутник, который спотыкается на каждой ступеньке и роняет сандалии в бурные потоки, или устраивает лесные пожары, не потушив толком костер, или засыпает через пять минут после начала своей вахты… На это способен Джалон, и только Джалон. Он мог неожиданно исчезнуть, а через час найтись замирающим от восторга над какой-нибудь орхидеей.

Короче говоря, Джалон был непроходящей головной болью.

Но если вам по душе искрометный юмор, жизнерадостность и тысяча «прошу прощения», нескончаемое подтрунивание над самим собой и обещания непременно исправиться – это тоже Джалон. В нем много хорошего, правда, он никогда не давал себе труда действительно исправиться. А уж если вы цените такого товарища, который вдруг выдает столь прекрасную и чистую мелодию, что уходит усталость, поднимается дух, растворяются все боли и тревоги длинного перехода… Даже Гатмор не мог долго сердиться на Джалона.

Первых драконов путники увидели через час после выхода из поселка. Стая из пяти-шести тварей, но очень далеко, просто пятнышки над дальними холмами. Когда совсем рассвело, то стали различимы цвета одежд, подаренных рыбаками: коричневая – Джалону, зеленая – Гатмору, черная – Рэпу. Но даже и теперь менестрель не связал этот поход с предсказанием. Гораздо больше драконов его интересовали цветочки.

Следующие несколько дней заметен был единственный признак присутствия змеев – дымные клубы над горизонтом. Джалон до сих пор так и не вспомнил о видении.

Около полудня на краю леска путешественники наткнулись на поляну диких дынь, и это была их первая за целый день еда. После, удовлетворенные и разомлевшие, путники наслаждались тенью и прохладой. Впереди тянулась безжизненная равнина, покрытая песком и черными камнями. При одном взгляде на этот пейзаж становилось неуютно.

Но Гатмор, командир всегда и везде, подгонял их, умудряясь и при таких спутниках сохранять хороший темп перехода.

– Пора двигать, – сказал он, едва Рэп начал клевать носом.

– Давай поменяемся сандалиями, – предложил юноша, желая потянуть время.

– Ладно. Только мы с тобой. А не с ним.

Не имея кож, рыбаки мастерили обувь из деревянных дощечек и веревок. Такие сандалии за десять минут сбивали ноги. Это лучше, чем идти босиком, но ненамного. Так как любая сандалия отличалась от другой, то товарищи менялись по кругу, чтобы поровну распределить мучения. Джалон с час назад провалился в болото, а мокрые шнурки натирают гораздо сильнее.

Обмен обувью позволил протянуть еще несколько минут. Но вот Джалон, прислонясь к мягкому мшистому стволу, видимо, решил, что теперь его черед изобрести повод для задержки, и запел песню про прекрасных девушек Илрейна. Она начиналась, как чудесная романтическая баллада, но постепенно превращалась в непристойные куплеты, столь любимые моряками. Гатмор выл от удовольствия, Рэп смеялся.

Еще один день, и экспедиция по Драконьему полуострову благополучно завершится, если, конечно, Нагг не ошиблась в расчетах. Без Джалона двое других могли бы идти быстрее, и менестрель осознавал это. Поэтому без конца извинялся.

Внезапно на середине куплета он оборвал песню. Двое товарищей посмотрели на него.

– На той гряде! – закричал он. – Посмотрите!

За деревьями просвечивала проплешина горячего песка, окруженная пологими холмами. Холмы поросли лесом, но на краю поляны лес резко обрывался, как лошадиная грива. Проплешина заросла пучками колючек. Там, посередине поляны, словно остров, возвышался черный каменистый гребень, извилистый, увенчанный сверху несколькими деревцами, вросшими в трещины. Вокруг разбросаны были скатившиеся с него валуны. Рэп рассмотрел картину и взглянул на Гатмора. Тот пожал плечами.

Подобные места им уже встречались. Местность была гористой, и хотя они предпочитали идти по берегу, но приходилось углубляться в материковую часть, чтобы не пересекать ущелья – устья рек, впадающих в море. Повсюду замечали они следы пожаров: старые – обугленные бревна, похороненные в чаще свежие пепелища – длинные черные полосы голой земли с едва пробивающейся травой. Такие пожарища не особенно мешали движению. Хуже всего оказались средние стадии зарастания пожарищ, когда между деревьями вырастал густейший подлесок колючих кустов, цеплявшихся за одежду.

Некоторые пожары выжигали почву до каменного ложа, оставляя лишь пустыню, легко противостоящую наступлению леса. По-видимому, на протяжении тысячелетий холмы служили любимым местом драконьих игрищ. Теперь же холмы разрушились почти до основания, расколотые и расплавленные драконами в поисках золотых прожилок, залитые потоками стекла.

Проплешина впереди ничем не отличалась от прочих: тысячелетняя рана, такой и останется до скончания времен.

– И что я должен увидеть? – лениво спросил Рэп.

– Дракона.

Это слово заставило всех вздрогнуть. Но Джалон, конечно, имел в виду мертвого дракона, и в следующую секунду Рэп увидел то, что различил еще раньше взгляд художника: голова, лапы…

Скалистая гряда и в самом деле была драконом, давным-давно обратившимся в камень и разрушенным, наполовину засыпанным песком.

– Боже! – воскликнул Гатмор. – Он будет, пожалуй, постарше Империи. Никогда не подозревал, что они могут быть такими громадными.

– Наверное, он был их вождем! – в восторге выдохнул Джалон. – Ну не чудо ли?

– Да, порядочный, – сказал Рэп.

Он представил себе чудовище живым, и по коже побежали мурашки – разрушительный, непобедимый смерч размером с замок Иниссо. Таков жизненный цикл драконов: они рождаются как языки чистого пламени, как тот огонь, который вырвался из плеча Блестящей Воды. С возрастом они становятся все плотнее и материальнее и заканчивают существование в виде гигантской каменной громады. Этот приполз сюда умирать и в предсмертной агонии выжег вокруг себя и лес и почву.

– Сколько ему, как ты думаешь? – спросил Гатмор, поднимаясь и притопывая, чтобы обвыкнуться с новыми сандалиями.

– Века, – ответил Джалон. – Пошли. Подойдем поближе.

Может, у него еще остались глаза.

Драконьи глаза – большое сокровище, но в то же время считается, что они приносят несчастье. В любом случае Рэпу совсем не светило катить каменный глаз до Палдарна. Но менестрель не думал о таких мелочах.

Джалон и Гатмор направились к окаменевшему остову, а Рэп встал, потянулся, а потом поднял с земли свое копье с каменным наконечником. Вообще-то он взял его, чтобы обороняться от леопардов, но на практике оно использовалось только как посох. Юноша склонялся к тому, чтобы принять теорию Джалона, что единственный способ спастись от нападения леопарда – умереть от страха. Он двинулся за компаньонами.

Рэп вышел из-под деревьев под жестокие лучи полуденного солнца. Он накинул на голову свободный край плаща, который служил капюшоном. Через несколько шагов в сандалии набился песок, и Рэп начал хромать и косолапить, впрочем, у других походка была не лучше. Юноша догнал их на полпути к каменному дракону.

Золото?

– Что?

– Что «что»? – спросил Джалон, обращая на него невинный взгляд.

– Вы что-то сказали?

Моряк и менестрель покачали головами.

– Странно. Я подумал… Ну ладно, не имеет значения.

Расстояние до окаменевшего дракона оказалось больше, чем представлялось Рэпу, и, следовательно, сам дракон был крупнее. На один его бок нанесло песка, на другом видны были выпуклые мускулы, чешуи отвалились и усыпали землю, как будто легионы воинов побросали здесь свои щиты. В трещинах драконьей шкуры росли деревья, половина задней лапы раскрошилась. Весь облик окаменевшего чудовища нес на себе печать такой глубочайшей древности, какой Рэп даже представить себе не мог.

Вдруг мгновенная вспышка озарения внезапно перевернула весь заранее продуманный им сценарий.

Боги, спасите нас!

Так вот оно что! Как же он раньше не сообразил?

– Эти скалы! – закричал Рэп. – Джалон, забудь про дракона! Мы уже видели это место раньше!

Менестрель остановился как вкопанный. Лицо его, все еще обгоревшее и шелушащееся, вдруг побледнело. Гатмор шел впереди. Он обернулся, серые рыбьи глаза сузились, не предвещая ничего хорошего.

– Видели раньше? Что?

Золото?

Снова вспышкой у Рэпа в мозгу прозвучал чужой металлический голос. Конечно же! От возбуждения и страха по спине побежали мурашки. Юноша посмотрел на небо. Голубое, безоблачное, глубокое, как всегда.

– Где-то поблизости живой дракон! Ну разумеется!

– Откуда, прах тебя побери, ты это знаешь?

– Я слышу его… И Джалон знает. Разве нет? Менестрель струсил как ребенок. Он кивнул, клацая зубами. Голубые глаза наполнились ужасом и укоризной.

– Ты знал! – Голос его дрожал.

– Нет! Не вызывай Дарада!

– Почему? Почему я не могу? Ты заманил нас в ловушку! Ты знал и не сказал! – Джалон взял копье и начал поднимать, но Гатмор выхватил оружие у него из рук. Но Джалон, казалось, не заметил этого. Он ткнул в Рэпа указательным пальцем:

– Ты знал, что предсказание исполняется!

Золото?

Теперь голос стал громче, эхом прокатываясь в голове Рэпа. В синем небе не было ничего, даже птиц. Ясновидение улавливало только далекие деревья, сквозь холмы рассмотреть ничего было нельзя. Дракон мог находиться за любым из них. Голос его раздавался все ближе. Рэп не надеялся, что сможет вызвать дракона, не видя его.

Огненный птенец Блестящей Воды не понимал слов.

Джалон все еще вопил на него.

– Я знал ровно столько же, сколько и ты! – выкрикнул Рэп. – Драконий полуостров, эти одеяния. Ты должен был сам догадаться!

– Дурак! Дурак! Мы должны были разойтись. Идти по отдельности!

Может, и так. Но Рэпу казалось, что волшебное предсказание неминуемо приведет к единственно возможному исходу. Правда, он наврал Гатмору, чтобы тот не украл каноэ. Он подтолкнул предсказание, помогая прийти к закономерному исходу. Из-за этого он чувствовал вину перед Джалоном. Не успел он ответить, как раздался рев Гатмора:

– Эй вы, кто-нибудь, объясните, что происходит?

Рэп открыл было рот, но тут снова раздался в голове звенящий металлом голос:

Золото?

Полуоглушенный этим ревом, он выронил копье и схватился за голову. Когда он пришел в себя, Джалон объяснял Гатмору, какое видение явилось им с Рэпом в чудесном окне. Моряк побледнел, но, видимо, не от страха, а от ярости.

– Вон он! – завопил Рэп, указывая на что-то вдали.

Только пятнышко, низкая точка над горизонтом. Очень, очень далеко.

Приближается. Но все еще вне поля ясновидения. Всего один.

Внезапный укол сомнения заставил его задрожать.

О Боги! Если его голос так громок уже теперь…

Гатмор одной рукой сгреб Рэпа за грудки, другой размахивал перед носом.

– Ты, молокосос! Ты знал все, ты подстроил мне ловушку!

– Оставь его! – крикнул Сагорн.

Гатмор развернулся, чтобы найти источник незнакомого голоса, и очутился прямо перед лицом рассерженного ученого старца.

– Кто ты такой, черт возьми?

– Сейчас это не имеет значения. Не обвиняй его, магическое предсказание невозможно ни изменить, ни обойти. Нужно найти укрытие. Иногда драконьи остовы могут быть хорошим убежищем. Пошли же!

Старик с неожиданным проворством зашагал прочь по горячему песку.

– Да. Он прав, – сказал Рэп.

Но, впрочем… так ли неизбежно прорицание, так ли важны все детали его? Тогда привиделись трое у подножия утеса, где поднимались из песка драконьи ребра. Если сейчас они разделятся, произойдет ли все так, как предсказано?

Золото? – прогремел, подобно фанфарам, голос. – Есть золото?

Будто на голову набросили железное ведро и колотили по нему палками. Оглушенный, ослепленный, Рэп упал на колени. Гатмор схватил его и поволок за Сагорном.

И вот мысленным взором Рэп увидел дракона, летящего низко над лесом. Воздушная волна колыхала деревья в беспорядочном танце. Вовсе не черный, как окаменевший монстр, а серебристый. И не такой огромный, но все же размером сравнимый с «Танцором гроз» или «Кровавой волной».

Гатмор наполовину нес Рэпа, наполовину волочил, двигаясь по направлению к черной скале. Рэп сделал слабую попытку ответить Гатмору на вопрос, но не смог: последнее слово дракона совершенно оглушило его. Это тебе не крошечный огненный птенчик, это колоссальное чудище с могучей, всепокоряющей волей. Он совершил непростительную, непоправимую ошибку. Просчитался. Теперь все кончено. Они умрут.

В голове колоколом загудел чудовищный голос, в два раза громче, чем прежде, сводящий с ума, отдающийся эхом в каждой клетке тела, требующий золота… но все же удивленный и вопросительный, как будто глубоко в сознании заронилось сомнение. Мощь этого голоса стала невыносимой, каждый раз взрываясь сполохами боли, которая сбивала с ног и выжигала все мысли, кроме одной: «Все потеряно». Сагорн, пробираясь через россыпь чешуи, разглядывал щели в черной морде чудища. Он обернулся, когда Гатмор сбросил Рэпа на песок.

– А теперь объясни мне…

– Нет. Эти трещины слишком мелкие. Но внутри этого кадавра может быть обширная полость. – Старик уставился на Рэпа. – Дурак. Думаю, ты возомнил, что можешь повелевать и драконами?

Рэп выдавил хрип, потом заставил себя сесть.

– У меня это получалось… с огненным птенцом. Сагорн в ярости взревел и погрозил небу кулаками.

– Где ты откопал этого птенца?

– В Мильфлере. На плече Блестящей Воды.

Золото? У двуногих есть золото?

Крылатый гад был уже близко. Его голос в голове Рэпа был подобен ударам молота, землетрясению и давильному прессу одновременно. Рэп упал, череп раскалывался от боли.

Инос! Нужно думать об Инос. Он делает это для нее, воспоминания о ней придадут ему сил.

– Блестящая Вода? Ты снова встретил эту ведьму? – скривился Сагорн и оскалился как злобный скелет. – Кретин! Молокосос! Посоветовался бы со мной! Сказал бы Андору!

Рэп начал подниматься, опираясь спиной о скалу, обжигающую, горячую, даже горячей песка. В голове плескался гул драконьего голоса. Змей подлетел еще ближе. Он парил над лесом, а солнце играло на его серебряных чешуях. Удары крыльев разгоняли воздух, отчего он мощной волной бил по барабанным перепонкам.

Какой огромный! Следующее слово убьет его. Рэп склонился в ожидании этого последнего удара и предсмертной агонии, как раб, подвешенный за руки в ожидании порки кнутом, не думающий ни о чем, кроме следующего взмаха руки палача.

– Слишком силен, – пробормотал Рэп.

– Еще бы! – выкрикнул Сагорн. – Ты хоть пробовал? Пробовал отослать его?

Рэп покачал головой. Он прижался к скале, опасаясь, что ноги не выдержат груза. Дракон – вот он – совсем уже близко, весь как напоказ: серебристый небесный змей, заслоняющий небо крыльями размером с двор краснегарского замка. Хвост вился сзади кольцами; как два брильянта сверкали его глаза. Под ним, словно соломинки, раскачивались деревья.

– Он хочет золота, – пролепетал Рэп. – Он думает, что у нас есть золото.

Сагорн обернулся.

– Нужно найти укрытие, – крикнул он через плечо, – я должен найти укрытие.

– Почему именно ты? – В озлоблении Гатмор не спрашивал, а орал. – Тебе на кой черт?! И вообще, откуда ты здесь взялся?

Рэп заставил себя выпрямиться и побрел за спутниками. Он должен, просто обязан приказать дракону. Но что, если дракону вздумается ответить? Этот голос – наижесточайшая пытка из всех. Ответ выжжет мозг дотла, ничего не останется.

О Инос! Я пытался! Я старался изо всех сил!

Сагорн завернул за обломок скалы размером с небольшой дом – должно быть, часть ноги. Он осмотрел скалу сверху донизу в надежде отыскать мифическое убежище. А если бы и нашел его, то оно послужило бы первоклассной гробницей, не более того.

И вот их накрыла гигантская тень. Все трое замерли.

Видение! Вот он, этот миг. Рэп обернулся и начал всматриваться поверх переплавленного от жара песка, и на один миг, там, где должны были стоять наблюдатели и он сам, появилось темное пятно. Вот появилось оно и исчезло… уже ничего нет.

– Это предсказание? – закричал Гатмор. – Что происходит?

– Неизвестно, – ответил Сагорн, глядя, как небесное чудище спускается по гигантской спирали, заходя на новый виток.

– Происходит то, что происходит.

– Ты имеешь в виду, что мы можем умереть?

– По всей вероятности, да. Если только Рэп не отошлет его.

Дело за ним. Фавн собрался, стараясь представить себе, что он приказывает Огненному Дракону – жеребцу из Краснегара, или волку, такому,как Флибэг. Он вспомнил, как справился с огненным птенцом, глубоко вдохнул и…

– Уходи! – скомандовал он.

Последовал ответ, такой ужасный, какого он даже не ожидал – взрыв испуга, грохнувший, как молот, опрокинувший его на песок, словно ничтожного, извивающегося червяка. Юноша ударился головой о скалу, но даже не заметил этого. Дракон испугался, словно ягненок, закружился в небе, сбитый с толку, потом развернулся и скрылся за вершинами холмов. Лес расцвел исполинским черно-красным цветком огня и дыма.

Мгновением позже прокатился гром. Дым столбом поднимался в небо – широченным, густейшим столбом, подсвеченным снизу языками пламени. Слышались резкие удары – это от жара лопались стволы деревьев.

Золото?

Теперь уже тише, с сомнением, но все же настойчиво. Рэп не думал, что дракон сдался. Он просто удивился.

Сагорн навис над Рэпом, глядя на него с выражением мрачной ярости на лице. Мертвенно-бледное его лицо лоснилось от пота, костлявый нос и скулы дополняли сходство со страшной маской.

– Дурак! Думал, я от испуга выдам тебе слово?

Рэп силился подняться. Где-то позади сознания он ощущал драконьи мысли: тварь бормотала что-то про золото, про древние клады двуногих… Это была даже не речь – просто поток мыслей, но эти мысли наполняли голову юноши громоподобным металлическим эхом, так что для собственных мыслей места уже не оставалось.

– Думал, что можешь драконом управлять! – выл Сагорн. – Собирался вытащить из меня слово.

Рэп в отчаянии кивнул и кое-как встал на колени.

– Может, у меня бы и вышло, но он уверен, что у нас есть золото.

Сагорн согласился:

– Малейший намек на золото сводит драконов с ума. Даже ты, недоумок, должен это знать. Доводит до экстаза. Металл им необходим, чтобы продолжить метаморфозы, а золото нужнее всего.

– А у нас есть золото? – с подозрением поинтересовался Гатмор, придвигаясь к старику.

Сагорн неотрывно смотрел на Рэпа.

– У Тинала есть.

– Что? – завопил Рэп.

– В Финрейне он снова кое-что украл для Андора, для этого мота и волокиты. – Старик закрыл глаза и как будто сжался. – Перед тем как уйти, он положил монеты в рот.

Рэп завыл. Он, всхлипывая, поднялся на ноги.

Пламя над холмами ревело все громче. Деревья взрывались, дым собирался в огромные черные тучи. Далеко наверху клубы дыма относило к западу. Дракон приближался.

– Но зачем? – Рэп требовал объяснений. Нахмурившись, Гатмор взял Рэпа за руку.

– Он почти всегда так поступает, – горестно проговорил Сагорн. – Только так любой из нас может что-то сохранить для себя. То, что внутри нас, уходит с нами, и вот Тинал обычно прячет монеты. Вернувшись, он будет иметь хотя бы это. Вспомни, он всего лишь удачливый вор.

– И дракон может чуять это золото?

– Видимо, этот может. Драконы не совсем безмозглые твари. У них есть собственная воля и разум. Этот способен чуять золото Тинала.

Золото!

Волна разорвала мозг Рэпа, и он свалился на песок. Может ли дракон слышать его мысли, как он слышит драконьи? Лучше бы Сагорн не говорил про золото.

– Тогда вызывай Тинала. Мы выбросим монеты и убежим.

Огонь двигался по лесу к перекрестью холмов, обозначая перемещение дракона. Сагорн покачал головой.

– Бесполезно. Испробовав золота, дракон опустошит все вокруг на целые мили. Его экстаз будет продолжаться несколько дней, пока не закончится следующая стадия метаморфозы. Нам не спастись.

– Ну, тогда выкладывай ему свое проклятое слово! – взвыл Гатмор. Внезапно он уяснил себе ситуацию.

– Нет! – упирался старик. – Я уже слишком старый. Мне оно самому нужно.

– Недолго тебе им пользоваться! Вот он летит.

Над холмами сквозь последние деревья мелькнуло серебро, и во всей своей красе появился дракон – немыслимой длины летящая стрела. Не замедляя полета, он начал спускаться вдоль склона с такой скоростью, что скаковая лошадь рядом с ним показалась бы черепахой. Со сложенными крыльями тварь напоминала огромного серебристого червя. Каждая чешуйка сверкала на солнце, даже на расстоянии чувствовался жар.

В отчаянии Рэп собрал всю свою силу и скомандовал:

– Назад!

Монстр опешил, распустил крылья, чтобы затормозить, из-под когтей полетел град песка и камней. Дракон сел на задние лапы, высокий как замок, брызжущий сполохами белого огня. Мощные ответные волны яростно ударили в мозг Рэпа. Юноша чувствовал себя беспомощным, как тогда, в прибойном рифовом накате. Он пошатнулся, и если бы не стальная хватка Гатмора, то снова упал бы на землю.

Ишист? – появилась мысль. – Двуногий разговаривает? Он Ишист?

Кривые серебряные когти на передних лапах зарылись в землю. Дракон задумался. Его громадная спина выгнулась. Рэпу невольно представилась собака, впервые встретившая ежа. Мощная треугольная голова раскачивалась из стороны в сторону. Вокруг дракона песок потемнел, потом начал плавиться. Над землей дрожали горячие воздушные потоки, под брюхом змея запузырилось стекло.

– Слово! – завопил Рэп.

– Скажи мне свое! – потребовал Сагорн.

Рэп собрал остатки мужества. Пусть он распоследний дурак, слабый и малодушный, но слова он не выдаст. Даже в смертельной агонии.

– Нет! Помнишь, что сказал Андор при встрече с гоблинами? Теперь моя очередь сдавать карты, Сагорн. Сейчас нужен мой талант, а не его. И не твой! Мой! Но мне нужна сила. Больше силы!

Вот оно, ради чего он заставил Джалона идти и заловил его в сети, но сам-то он думал, что это будет чистый блеф. Ему-то казалось, что он и так сможет управлять драконом, но страх вынудит Сагорна сказать ему слово Пятерки. Но теперь это уже не игра. Он не был способен управлять драконом: с тем же успехом он мог бы попытаться победить чудовище в кулачном бою. Впрочем, будь он даже адептом, то и тогда вряд ли смог бы пересилить змея. Победить дракона сумеет, наверное, лишь настоящий волшебник.

Упрямец Сагорн выглядел изможденным, в лице не было ни кровинки. Взгляд его метался по утесу.

– Здесь должна быть пещера, должна, – бормотал он. – Если я спрячусь, то Тинал не будет заметен.

– Нет! – Рэп подскочил к старику и схватил его за костлявое плечо. – Это не поможет, сам знаешь. Он пустит огонь во все щели. Говори! Сейчас же, или мы все умрем.

Нет, не Ишист, – решил дракон, – двуногий не Ишист.

Дракон продвинулся вперед, разбрызгивая расплавленный камень. По склону потек ручей кипящей лавы. Колючие кустики исчезли в языках белого пламени. Сагорн заскулил и наклонился к Рэпу.

– Ну? Говори! – выкрикнул Рэп.

– Не могу! Больно!

Рэп встряхнул его, как мешок с перьями.

– Через две секунды станет гораздо больнее!

Старик, ополоумевший, оглушенный, сломленный, вдруг бессильно повис на плече у Рэпа. Из его глотки вылетали булькающие звуки, как при эпилептическом припадке. Юноша рывком поставил его на ноги.

– Сагорн! – заорал он. – Говори!

Дракон был уже совсем рядом и продолжал приближаться с бешеной скоростью – быстрее, чем пикирующий сокол. Ярче и ярче сверкали глаза-самоцветы.

И тогда Сагорн кое-как приподнялся, чтобы только пролепетать Рэпу на ухо слово силы.

2

Новое слово силы, оно сравнится только с ударом молнии. Больше ни с чем. На один миг, неуловимый и вечный, Рэп подумал, что перестал существовать. Свет превратился во тьму, в торжественной тишине зазвучала музыка. Будто заиграли фанфары и колокола в глубокой, глубочайшей тишине, словно потаенные мысли гор. Как звезды, одинокие в своей ледяной вышине. И боль. И экстаз.

Но… не время наслаждаться ощущениями. Он поднял голову, дракон кружил прямо над головой, драконий жар обжигал лицо. Одежда задымилась. Сагорн и Гатмор с воплями кинулись прочь. Гигантские адамантовые глаза светились нечеловечьим разумом, убежденным в безмыслии двуногих козявок, сплетенным из чуждых эмоций, которых человеку никогда не постичь. Широкая пасть открылась, на гранях хрустальных зубов заискрились отсветы нутряного драконьего жара. Сияли раскаленные металлические чешуи.

– Убирайся! – завопил Рэп, не осознавая, произносит он слова вслух или только мысленно.

Снова потрясенный дракон взмыл вверх, и на этот раз повернул назад, туда, откуда прилетел. Когти били по воздуху, сотрясая округу воздушными волнами, изо рта вырвался пурпурный язык пламени. Скатываясь с хребта мертвого монстра, разбивались валуны, крушились чешуи, отваливались части брони и ребер… Рэп не обращал внимания. Живой дракон куда более грозен, чем мертвый. Тварь излила поток мысленных проклятий. Они убили бы Рэпа, но он сумел заблокировать их.

– Назад! Домой! – яростно приказывал Рэп. – Золота нет. Уходи!

Он почувствовал дрожащий ответ. Непередаваемый, инородный, но этот ответ чем-то напомнил Рэпу краснегарского жеребца по кличке Огненный Дракон: злость, стыд, страх и юношеская глупость.

Нет золота?

– Нет! Никаких металлов! Уходи!

Дракон, как змея, свился в кольца и пополз вверх по склону, норовя обернуться и еще помедлить. Крылья расправились, захлопали, поднялись смерчи пыли. Еще несколько ураганных взмахов, и дракон взлетел в воздух. За ним потянулся хвост дыма, как свечной огонек заметалось, закружилось пламя лесного пожара, ревущей стеной пожирающего деревья. Дракон скрылся вдали.

До Рэпа донесся слабый жалобный лепет – золота нет, – но и тот вскоре растворился.

От Рэпа воняло паленым, но лицо не обгорело, защищенное капюшоном и густой щетиной. Татуировки болели, они покрылись крошечными волдырями. Теперь ясновидение усилилось. Теперь он видел сквозь холмы, а раньше не смог бы. Вокруг все искрилось, все прояснилось до удивительной четкости, хотя частью это великолепие могло быть следствием чудесного спасения. Просто в эту минуту сама жизнь представлялась прекрасной. Обернувшись, он оказался лицом к лицу с Гатмором. Тот стоял, крепко упершись ногами в землю, и, скрестив руки на груди, пристально глядел на Рэпа.

– Значит, это все ты подстроил, так ведь, сынок? Он боялся Рэпа! Весь его облик говорил об этом.

– Я не подстроил… – Юноша вздохнул. – То есть да! Да, я все заранее продумал.

С трудом верилось, что он еще жив. И знает два слова силы. Мир расстелился у его ног.

– Так-так. Значит, знал, что мы встретим дракона. Ты вел нас в ловушку. Какой матрос мог…

– Да, я обманывал тебя, кэп, но…

Вообще-то никаких «но» не было. Рэп был обязан дрожать и трепетать, когда капитан-джотунн, трясясь от бешенства, разговаривает с ним. От ярости моряк побледнел, краски сошли с лица, даже губы побелели. Волосы встали дыбом. Джотунн-убийца. Но Рэп видел другое: страх перед таинственной волшебной силой, и ярость, вызванную недавним ужасом перед драконом, и отчаянное желание восстановить свое достоинство, сорвав на ком-нибудь зло – или, может быть, погибнув в бою. И вот теперь джотунн должен был помериться силой с этим начинающим магом и выяснить, кто есть кто. Вскоре Гатмор вошел в такой раж, что больше брызгал слюной, чем говорил.

– Змей! – вопил он. – Гад проклятый!

Не в состоянии вставить слово, Рэп повернулся и пошел прочь. Не помогло. Гатмор разорвал на себе накидку и отбросил ее.

Юноша повернулся.

– Прекрати, – крикнул он. – Все это – большая игра. Не будь дураком! Опомнись!

– Я покажу, кто дурак. Я пересчитаю все кости в твоем поганом скелете. – Гатмор сбросил сандалии. – Червяк! У тебя и костей-то нет, помолоть нечего, вошь паршивая.

Не отрывая взгляда от Рэпа, он сжал кулаки и ринулся вперед. Как есть убийца, алчущий крови.

Рэп не испугался.

– Ты ведь можешь сдерживать свой чертов норов, если захочешь, – печально проговорил Рэп. – На «Кровавой волне» ты был паинькой.

Рэп сбросил сандалии, но робу оставил.

Гатмор прыгнул. Рэп шагнул в сторону, и Гатмора хлестнуло по лицу черной мантией.

– Да послушай же минутку, кэп. Я теперь адепт. Ты даже не представляешь…

Но Гатмор представлял. Он двигался с быстротой молнии. В Дартинге каждый согласился бы, что есть парни и посильнее Гатмора, и упорнее, и повыносливее, но в здравом уме и трезвой памяти никто не осмелился бы утверждать, что есть люди проворнее капитана «Танцора гроз».

Но до чего же медлительным он казался теперь. Возможно, из-за песка или многотрудного дня, но когда джотунн развернулся и вновь бросился на Рэпа, то вновь поразил пустоту – юноши там уже не было. С громким воплем капитан предпринял третью попытку, но сражался точно с невидимкой. И открылся. Рэп уперся ногами покрепче и врезал со всей силы прямо в волосатый живот. Ощущение было такое, будто бьешь башню Иниссо. Но Гатмору, судя по всему, пришлось еще хуже.

Он грохнулся на песок и на несколько секунд, казалось, потерял сознание. Потом шумно, судорожно задышал. Рэп шагнул к своим сандалиям, потому что пальцы на ногах уже поджарились, как сосиски. Он осмотрел моряка и решил, что тот вне опасности. Потирая костяшки пальцев, он пошел к тому месту, где, увлеченно наблюдая за представлением, сидел Андор.

Конечно, в такую минуту Сагорн должен был вызвать Андора. Элегантный даже в Джалоновой коричневой робе, он отдыхал в тени нависшей скалы, на сиденье из черного камня, бывшего когда-то пластиной спинной брони дракона. Он приветствовал Рэпа белозубой улыбкой и беззвучными аплодисментами.

– Уверен, ты сейчас кум королю.

– Не совсем. – Рэпу не хотелось унижать Гатмора.

Поражение расстроило моряка гораздо больше, чем победа обрадовала фавна. Не фавна – адепта. Теперь и драка – не драка, а так, детская возня, почти жульничество. В этот момент вся будущая жизнь казалась Рэпу чуть ли не сплошным жульничеством.

Взять, например, Андора. Холеная внешность импа больше не очаровывала. Нет, лицо его не казалось уродливым, но на Рэпа больше не действовало его обаяние. Оно казалось неприятно женственным.

– Прелестное зрелище. Я просто наслаждался. Ты настоящий мужчина, мастер Рэп. Каждый на моем месте получил бы массу удовольствия, когда ты наподдал жару этакому детине. – Он важно покачал головой. – Хотя мне кажется, что это удовольствие не для тебя. Ты не любитель унижать других.

Заученный комплимент.

Рэп пожал плечами. Нужно бы радоваться неожиданному таланту противостоять Андоровым чарам, но почему-то это не радовало. За чарующей улыбкой юноша увидел страх, злобу и холодный расчет. Андор боялся, что Рэп станет пытать его до смерти, чтобы добыть еще одно, последнее слово. Боги!

И теперь вот имп смешался под молчаливым, испытующим взглядом Рэпа. Во взгляде заблестело фальшивое дружелюбие.

– Что же будет дальше, великий маг и волшебник? – За показным юмором в этих глубоких темных глазах таилась смертельная бездна. Андор управлял людьми, словно марионетками, а потом, пресытясь игрой, терял к ним интерес, переставал считать за людей.

– У меня есть к тебе предложение, – сказал Рэп, наблюдая, как растекается по лицу Андора облегчение и радость.

Видно было, как завертелись колесики, просчитывая ситуацию. Андор, верно, обдумывал, не убить ли ему Рэпа, чтобы восстановить силу, ушедшую со словом Сагорна.

– Какое же? Тогда, на корабле, я сказал тебе, что у тебя свой путь, своя судьба и я не хочу вмешиваться. Более того, я действительно хочу быть тебе другом. Я всегда хотел.

Если у человека на лбу написать «лжец», и то не будет яснее. Тогда Рэп обратил свой волшебный взор на себя и с отвращением констатировал трогательную улыбку невинной юности. Попробовал сменить выражение, но от того улыбка стала еще наивней, выражая искреннюю решимость мальчишки принять любой вызов. И ничего не смог с этим поделать. Он дурачил Андора, как некогда Андор дурачил его. И не мог остановиться. Оставалось только выключить ясно-зор. Придется снова учиться быть честным.

Между тем Андор, похоже, проникался доверием к этой фальшивой маске. Рэпу сделалось тошно.

– Сбылось одно из предсказаний, Андор. Осталось еще два. Думаю, со временем сбудутся и они.

Внезапно перед глазами встала картина, как он лежит на полу в домике гоблинов с переломанными костями. Рэп смутился от этого воспоминания.

– Если я смог победить дракона, то и с Калкором справлюсь.

– С легкостью. Так же как и с Гатмором.

– Значит, я смогу посадить Инос на трон. А это все, чего я хочу. И вот мое предложение. Ты поможешь мне сделать Инос королевой, а я потом помогу вам избавиться от проклятия.

– Отлично. – Андор блеснул белозубой улыбкой и протянул загорелую руку. – Можешь на меня рассчитывать. Хотя не могу отвечать за других. Сам знаешь. Но все, что будет зависеть от меня, я сделаю по первому твоему слову.

– Значит, играем на одной стороне?

– Конечно! – На лице Андора было написано, что если уж Рэп такой осел, что не убил его до сих пор, значит, у него хватит глупости соблюдать условия сделки и после того, как сорвет куш. Сам Андор держал бы слово только до тех пор, пока это было ему выгодно.

Гатмор застонал, заворочался на земле и приподнялся на локте. Рэп отер пот.

– Там есть вода!.. – Он махнул по направлению к деревьям. – Давайте пойдем туда.

– А твой косматый друг может догнать нас, когда хорошенько отдохнет, – согласился Андор, поднимаясь.

– Следующего, пожалуйста, Джалона.

Пока они бок о бок брели к леску, Рэп не глядел на спутника, но почувствовал раздражение, никак не прозвучавшее в голосе Андора.

– Ну конечно.

Теперь спутником Рэпа стал Джалон. В его голубых глазах блестели слезы, он молча прихрамывал рядом.

– Ты говорил мне, что ты мой вечный должник, – сказал Рэп. – Согласен, тогда ты не ожидал, что долг окажется так велик.

– Твоя услуга ничтожна по сравнению с этим, – выдавил Джалон. – Я должен был предвидеть. А теперь я уже ничего не могу.

На его обгоревшем лице не было ни намека на фальшь, только боль и тоска.

– Что это значит?

Бард махнул рукой на деревья.

– Все это теперь мертвое. Из них ушла жизнь, красота. Ты украл у меня силу. Я слеп и глух. Теперь мне не нарисовать и дверь от сарая и пою я не лучше мартовского кота.

– В жизни не встречал человека, который пел бы лучше мартовского кота.

Рэп некоторое время шагал, раздумывая над словами Джалона. И откуда взялся во всем окружающем этот удивительный блеск? Не бардово ли это наследство, не это ли потерял Джалон? В лесу повсюду летали бабочки, выглядывали приметные разве что мышиному глазу цветочки, в ветвях прятались птички, трепетали на ветру листья невиданной формы. Даже песчинки под ногами светились солнечными бликами, игравшими крошечными радугами преломленных лучей на мельчайших гранях. Дух захватывало от этого разнообразия и обилия жизни, которую он никогда раньше не замечал. А менестрель плелся рядом, закусив губу и готовый зарыдать. Потом вспышка гнева и всхлип:

– Рэп! Мы ведь оба можем быть адептами.

От силы и могущества не так-то просто отказаться. Джалон – мечтатель, от него меньше всего можно было ожидать амбиций и честолюбия, но он страшно переживал из-за своей потери. Даже Джалон дорожил силой.

– Нет! – Рэп дорожил силой не меньше. – Во-первых, – сказал он, – Сагорн утверждал, что если поделиться словом, то сила обычно не уменьшается вдвое. Так что ты потерял только малую толику своей силы. Во-вторых, ты пережил ужасное потрясение, от этого всегда все кажется чернее.

Он старался говорить убедительней и преуспел в этом, оттого сам себе был отвратителен. Джалон заулыбался, неуверенно и застенчиво, принимая доверительный тон беседы. И вот Рэп уговорил барда немножечко спеть. Тот решил допеть пару-другую куплетов из «Девушек Илрейна», той песни, которую прервал, заметив окаменевшего дракона. Боги! Ведь это произошло самое большее час назад, когда мир еще выглядел таким простым и славным.

Что ж, песня удалась, может, и не совсем, как у прежнего Джалона, но куплеты были отменно отвратительны, и Рэп выл от хохота. Ему самому этот хохот казался не более естественным, чем трехногая лошадь на скачках. На лице менестреля расцвело облегчение, как будто он воскрес после клинической смерти.

– Ну как? – прошептал он. Фавн утер слезы.

– Я не музыкант, дружище, но ты поешь лучше, чем остальные четверо, это точно. Честно, я не заметил никакой разницы.

О Бог Лжецов! Как же он врал! Впрочем, иногда хорошо и солгать. Джалон снова заулыбался. Рэпу нужна была сила, чтобы помочь Инос. Но он жалел, что получил силу таким способом.

Вскоре они подошли к небольшому озерцу. Рэп сбросил одежду, сандалии и вошел в воду; Джалон вслед за ним. Они медленно ступали по дну, устеленному прелыми листьями и илом. Потом несколько минут они просто лежали на воде.

Но вот Джалон сделал новую попытку.

– Рэп? Ты… ты не собираешься… поделиться?

Если бы спрашивал Андор, мольба была бы искуснее, а отказать было бы проще. Чем провинился перед ним Джалон?

Провинился, и еще как! Когда менестрель повстречал наивного мальчугана, который даже не знал, что такое слово силы и что с ним делать, он и не подумал объяснить, и даже не упомянул об опасности. Он просто бормотал что-то непонятное и бесполезное про Дарада. Еще в ту первую встречу Джалон потерял право на дружбу Рэпа, и теперь у юноши имелись все основания…

До чего же легко власть находит себе оправдания.

– Нет. Моя цель – помочь Инос. Для этого мне понадобится вся сила, какую я только смогу собрать. – Рэп не собирался делить то слово, которое подарила ему мать. – Но я обещаю тебе то же, что обещал Андору: сначала вы помогаете мне, а потом я вам. Может быть, потом, когда Инос будет уже королевой… тогда я, возможно, даже скажу вам свое слово. Скажу, если без этого нельзя будет снять ваше проклятие.

Как просто обещать.

Джалон печально кивнул и протянул руку. Черт возьми, ни тени коварства на его лице!

Вода ласкала обожженную безжалостным солнцем кожу, изнуренные походом мышцы, а мирный лесной сумрак успокаивал нервы, все еще звенящие от недавно пережитого ужаса. Сосредоточившись, Рэп мог услышать отдаленное бормотание и перебранку драконов, далекую и теперь уже не опасную, не таящую в себе угрозы. Звуки эти напоминали скорей цыплячий лепет, чего уж тут бояться.

По песчаному склону, ссутулившись, брел Гатмор. Он бросил одежду, которую волочил за собой, и нырнул в озеро.

– Мне бы хотелось поговорить с Сагорном, пожалуйста, – сказал Рэп.

Вода доходила Джалону до подбородка, и, когда он отрицательно затряс головой, по поверхности побежала рябь.

– Почему?

– Он умирает или, по крайней мере, ужасно слаб. Правда. У него что-то вроде удара. Ведь это он сказал слово. – Менестрель вздрогнул. – А это обессиливает! Боже, до чего ему тяжело! А потом… Вообще, чудо, что он смог вызвать Андора. – Лицо Джалона скривилось при воспоминании о приближающейся смерти.

Вот так – Рэп убил Сагорна! Даже если старик еще не умер, ни один из четверых уже не осмелится вызвать его. Всегда и всюду горек этот плод, имя которому месть.

А душа Сагорна? Он никогда не казался особенно плохим, хотя Богам известно больше, чем позволено знать Рэпу. Сагорн пытался украсть слово у Рэпа, одной этой подлости хватит, чтобы перечеркнуть множество добрых поступков. Но этот человек еще не умер! И его душа еще не пришла на суд Богов. Суждено ли ему вечно стоять перед божественными вратами, вечно хранить искру надежды, вечно мучиться, не зная, что перевесит, какой конец определят Верховные: к Добру или Злу? Тьма вечной агонии.

Бог Глупцов!

Гатмор сидел, сгорбившись, и вдруг, вздрогнув, словно от боли, откинулся на спину. Он с подозрением поглядывал на своих спутников.

– Рэп, – сказал Джалон, – ты использовал волшебную силу против дракона.

– Знаю. Стараюсь об этом не думать. – Чародей Юга может уже сейчас идти по следу Рэпа. – Пожалуйста, разреши мне поговорить с Дарадом.

Вызывание нового члена Пятерки, конечно, тоже волшебство, но Оотиана говорила, что превращения трудно засечь, потому что они слишком быстрые.

Джалон моргнул, собираясь что-то возразить, но потом согласно кивнул. С оглушительном хлопком на его месте появился великан-джотунн. По всему пруду разбежались круги волн. Гатмор от неожиданности сел, но тут же пожалел об этом резком движении.

Дарад посмотрел на Рэпа, затем, выставив напоказ клыки, растянул рот в крокодильей улыбке. Юноша напрягся, приготовился дать отпор, памятуя о победе над Гатмором, но этого не потребовалось. Изуродованное и обезображенное татуировками лицо воина выражало полнейший восторг.

Изобразив смех, Дарад протянул Рэпу огромную лапу.

– Спасибо, фавн. Ловко ты с ними расправился!

Рэп подал руку. Смешно было видеть, как испугался Дарад. Внезапно устыдившись самого себя, юноша отпустил джотунна. Этот не лучше остальных! Даже хуже, потому что всех обманывает, без зазрения совести используя волшебство, а не силу и сноровку.

Нисколько не смущенный, людоедина снова заулыбался.

– Дурачина-простофиля этот Сагорн. Ты ловко его провел.

– Тебе ведь понравилось, правда?

– Еще как! Я давно ждал, лет сто, когда он наконец получит по заслугам. А ведь какой был умный и хитрющий этот Сагорн. А ты вот что: присматривай получше за Андором! Не доверяй ему!

– Не буду. – Секунду Рэп внимательно смотрел на воина. – А сам ты как? Принимаешь мои условия? Дарад с жаром закивал.

– Твоя взяла. Можешь на меня рассчитывать. Если кто-то и сможет избавить нас от проклятия, то это ты. У тебя не уйдет на это сотня лет, уверен. Я в твоем распоряжении, мастер Рэп.

Он действительно говорил то, что думал. Дарад никогда не обманывал Рэпа. Как подсказывало юноше его новое чудесное чутье на ложь и правду, Дарад был прирожденным слугой, которому необходим сильный господин, указывающий, кого убить или покалечить. Однажды дав слово, он будет куда более верным соратником, чем Андор и Тинал или даже Джалон – естественно, в пределах возможностей. Прекрасно!

Но Рэп никак не показал, что принимает нового вассала, лицо Дарада побелело. Разум как таковой у Дарада отсутствовал, но зато имелось некоторое чувство справедливости.

– Господин, – пробормотал он, – я помню, что тогда на корабле подправил вам кое-что в лице. Если вы желаете вернуть должок, я пойму… не стесняйтесь.

Неужто Дарад будет стоять смирно, пока Рэп надает ему оплеух? При мысли об этом фавн впервые за много дней искренне засмеялся.

– Мы в расчете, – сказал Рэп, переводя дух. – Ты продал меня гоблинам. Я напустил на тебя своего пса. Герцогиня Кэйдолан обожгла тебе спину, это мы тоже запишем на мой счет, ладно?

Дарад кивнул, выражая согласие.

Может быть, смех Рэпа был просто реакцией на удивительное спасение. А может быть, восторженным приветствием новых способностей. Рэп заставил себя успокоиться и, чтобы утвердить соглашение, как это делается в цивилизованном мире, пожал Дараду руку.

Итак, Андор, Джалон и Дарад будут помогать. Сагорн практически мертв. Тинала они здесь не могут вызвать, здесь страна драконов. У Рэпа не было иллюзий по поводу шансов остаться в живых в том случае, если дракон почует настоящее золото. Он расслабился и минуту-другую наслаждался теплой водой и чудесным ощущением новообретенного могущества.

Фавн улавливал далекий шепот драконов. Ясновидение обострилось, границы его расширились. По тому, как он расправился с Гатмором, стало очевидно, что все умения и навыки, которые он когда-либо развивал в себе, безукоризненно отточены. Он мог теперь обольщать не хуже Андора, а способность читать по лицам усилилась так, что в это трудно было поверить. Ожоги на лице от драконьего пламени были не столь сильны, как у Гатмора, хотя Рэп находился ближе к дракону. Стертые ноги перестали болеть. Казалось, чудесным образом ускорилось заживление ран.

Юноша повернулся и встретился с хмурым взглядом Гатмора.

– Ты все еще хочешь добраться до Калкора? Джотунн кивнул, в глазах промелькнула злоба.

– Тогда я предлагаю тебе не терять меня из виду. Есть и второе предсказание: я встречу Калкора снова. Бледное лицо Гатмора загорелось интересом.

– И ты отдашь его мне?

– Ты с ним не справишься. Может быть, Дарад… Воин заворчал:

– Безнадежно, господин. Однажды мы устроили дружескую потасовку, он запросто уложил меня на лопатки. Не просто на лопатки, ребра переломал и челюсть свернул, а ведь тогда он был мальчишкой. Кулаки, мечи, топоры – он во всем первый.

Это сообщение звучало зловеще, потому что Дарад тоже владел волшебным словом. Или у Калкора больше природных способностей, или слово его много сильнее.

Или же он владеет не одним словом.

Но это были тревоги далекого будущего.

– Я хочу услышать всю историю от начала до конца, – сказал Гатмор, – а уж потом приму решение.

Если уж и винить кого в том, что джотунн не знает этой истории, то только не Рэпа, потому что юноша не единожды пытался рассказать Гатмору обо всем.

– Мы можем поговорить по пути.

Рэп вдруг обернулся. И увидел на берегу человека. Откуда он объявился?

Вид его не внушал опасений. Незнакомец стоял на поваленном дереве и робко улыбался, прикрывая рот рукой. Совсем еще мальчишка. Нос у гномов – точно две дырки на лице, и больше ничего.

Тряпки, служащие набедренной повязкой, были невероятно грязны и до того изодраны, что их давным-давно пора было выбросить. Цвет кожи – грязно-охристый – проглядывал только там, где струйки пота проложили дорожки. В спутанном войлоке волос Рэп заметил кишащих насекомых. Это зрелище пробрало Рэпа до костей. Мальчишка доходил юноше до пупа. Ему было на вид лет тринадцать, впрочем, неизвестно, как быстро взрослеют гномы. Единственными чистыми местами на его теле были глаза, очень красивые, отливающие бронзой.

Заметив, что на него обратили внимание, мальчишка улыбнулся еще шире и поманил рукой, подзывая к себе. Потом спрыгнул со ствола и побежал между деревьями.

Дарад вскочил на ноги, Гатмор за ним. Они рассекали воду, словно два корабля, не обращая внимания на вопли Рэпа.

Юноше потребовалось огромное усилие воли, чтобы сначала направиться в обратную сторону, к вороху одежды, и схватить четыре из шести деревянных сандалий – он и этого не смог бы совершить, если бы не удерживал мальчишку в поле зрения. Он хотел подобрать и остальные сандалии, а также накидки, но настойчивый призыв сорвал его с места. Он босиком обежал пруд и последовал за своими товарищами.

В гуще буйного тропического леса гном имел все преимущества. Он проскальзывал между бамбуковыми стволами. Пролезал под зарослями колючих кустов, к которым трое обнаженных мужчин не осмелились бы даже приблизиться. Скакал по болоту, в которое взрослый погрузился бы по плечи. Быстрый, проворный и совершенно неутомимый. В число его способностей, очевидно, входило безошибочное чувство направления, поэтому гном легко придерживался нужного курса и ни разу не ушел так далеко вперед, чтобы преследователи потеряли надежду нагнать его. Каждый раз казалось, что через пару минут они догонят беглеца, а когда они в изнеможении падали, он смеялся, и этот смех вместе с волшебной силой поднимал их на ноги как раскаленный хлыст.

Рэп отдал сандалии товарищам, а сам бежал босиком. Вскоре и остальные сбросили сандалии, пытаясь набрать скорость.

Самым трудным для Рэпа было не потерять своих спутников. Он бы с легкостью оставил их далеко позади, и это страстное желание грызло его изнутри как голодная крыса. Конечно, Дарад обладал волшебной силой и выносливостью воина, поэтому мог идти дольше и был крепче Гатмора, который вскоре свалился без сил. Рэп взял его за руку и потащил. Вдвоем они двигались примерно с той же скоростью, что и Дарад.

Час за часом юный гном все вел их куда-то вверх; джунгли сменились разреженным лесом, лес – торфяником, где ноги могли наконец отдохнуть от колючек и сучков густого подлеска. Позже, в сумерках, им пришлось бежать за гномом по каменистой местности: острая щебенка резала ноги, словно ножами. Без отдыха Рэп и его товарищи преследовали весело скачущего гнома, яркоглазого и смешливого, и наконец оказались высоко в горах, среди голых скал, где бормотание драконов стало слышнее и четче.

Когда он бой ведет с самим собой,

Человек чего-нибудь да стоит.

Браунинг. Апология епископа Блоугрэма

Часть шестая Грезить, ждать, проснувшись, очутиться…

1

Горные склоны со стороны Тума были не так неуютны, как восточные, обращенные к пустыне. Здесь под ногами мягко шуршала трава, а над головой трепетала листва мощных деревьев. Свежий воздух был наполнен ароматами. Инос узнала некоторые из растений, те, которые выращивались в араккаранских садах: одичавшие цитрусовые и оливки. По всей видимости, то бедствие, которое уничтожило древнее население Тума, пощадило здешние сады.

Деревья давали тень, а затененность препятствовала росту подлеска. Маленькие копыта мулов рассекали заросли высоких папоротников, мягко ступали по глине или мху. Здесь не было ничего похожего на дорогу, но аллеи, образованные деревьями-великанами, почти повсюду были легкопроходимы. Кое-где встречались поляны, странно напоминавшие залитые солнцем краснегарские дворы. На полянах, разумеется, солнце палило немилосердно, но на другой стороне путников снова ждал тенистый лес, подобный гигантскому дворцу с полутемными залами, колоннами стволов и сводами ветвей, с лучами света, вплетенными в кровлю. Инос была знакома тайга и лиственные леса в окрестностях Кинвэйла, но она никогда не видела такого великолепия, как здесь.

Трое путников долго ехали молча. Кэйд все еще пребывала в несвойственном ей унынии. Инос предполагала, что тетку гнетут воспоминания об ужасной встрече с окаменевшим народом. Кэйд была стара, и всякое напоминание о смерти для женщины ее возраста должно быть весьма тягостно. Но, безусловно, тетка скоро воспрянет духом.

Азак был неспокоен, напряжен, его взгляд постоянно метался из стороны в сторону. Инос не хотелось беспокоить его разговорами. Она с удовольствием слушала птичьи песни. Нескончаемые трели наполняли лес, словно радужные отблески в каплях росы. Иногда, очень-очень редко, Инос удавалось заметить саму певунью – крошечная тень мелькала и исчезала. Но большинство певцов оставались невидимыми. Их чарующий хор трогал самые сокровенные струны души. Мы тренировались тысячу лет, говорили они, ожидая, пока кто-нибудь вернется и услышит нашу песнь. Добро пожаловать! Добро пожаловать!

Упряжь поскрипывала и позвякивала, но мулы шагали бесшумно по мягкой, упругой земле. Иногда где-то слева можно было расслышать деловитое бормотание реки. Оно подсказывало путникам дорогу, обещая, что приведет их к морю.

Золотое великолепие утра исцелило все страхи. Эта прекрасная земля не может быть проклятой.

К полудню птичья симфония стала стихать. Азак немного расслабился и первым прервал молчание. Он обратил внимание спутниц на некоторые мелочи, заметные лишь для его натренированного взгляда следопыта: едва различимые следы древних зданий и дорог, звериные тропы. Вот здесь пробежала дикая собака. Кора деревьев могла рассказать о работе дятлов, об оленях, трущихся о стволы рогами, о медвежьих когтях.

– Ты не мог узнать все это в пустыне! – воскликнула Инос с укором.

Кроваво-красные глаза моргнули.

– В горах. В Агонистах. Когда я был ребенком.

Если это и был намек на какую-то не известную Инос историю, то он ей ничего не говорил. Азак воздержался от пояснений. Он вернулся к лесу. Олени и козы здесь есть наверняка, сказал он, а может быть, и дикие туры.

Но людей здесь не было. Когда пришло время отдохнуть и покормить мула, Азак пребывал в веселом расположении духа. Ни срубленных деревьев, ни следов, ни изгородей, ни дымка. В Туме нет людей, сказал он. А со всеми остальными тварями он сумеет справиться – кроме демонов, конечно.

Инос улыбнулась и вежливо заверила его, что доверяет как его разуму, так и силе.

Кэйд не сказала ничего, а только нахмурилась и закусила губу.

2

– Вот отличное место для лагеря! – провозгласил Азак, широким, одобрительным жестом обводя поляну.

Инос погрузилась в мечты. Внезапно очнувшись, она подавила смешок. Временами молодой человек напускал на себя королевскую важность, которая никак не вязалась ни с простонародным грубым платьем и дикой рыжей бородой, ни с его позой, потому что верхом на муле ноги его чуть не по земле волочились. Если бы он захотел, то мог бы слезть с мула, попросту встав на цыпочки. Но даже если по привычке он иногда начинал важничать, все равно гораздо лучше приспосабливался к ситуации, чем Инос могла представить там, в Араккаране. Его королевство уменьшилось сначала до размеров каравана, потом подданных осталось только двое, да и те женщины, но он ни разу не пожаловался и не выказал недовольства своей незначительностью. Оказалось, что султан превосходно знает лес и в лесу чувствует себя столь же уверенно, как и на троне. Что бы Азак ни делал, за все он брался с душой.

Были за ним грехи, и все же он обладал великолепным сплавом королевских достоинств, этот самый Азак ак'Азакар!

Но что за внезапная причуда? Он торопил спутниц все время с самого начала побега из каравана Элкараса, почему же теперь он решил поставить лагерь, когда остается еще два светлых часа, если не больше? Хотя место и вправду казалось симпатичным, но ничем не отличалось от дюжины других, мимо которых они прошли. Палатки у них все равно не было.

Инос бросила на него удивленный взгляд.

– Слушаем и повинуемся, Защитник Бедных, Возлюбленный Богов!

– Еще бы! – С его лица, утонувшего в бороде, словно птичка, слетела улыбка, но Инос была уверена, что ему известна каждая ее мысль.

Кто бы мог подумать, что Азак так достойно выдержит ее ехидство. И где он только этому научился?

Потом в его взгляде промелькнула напряженность. Инос оглянулась на Кэйд, которая плелась позади.

Идиотка! Разъяренная собственной глупой беспечностью, а также тем, что уж Азак-то должен был заметить, если она не заметила, Инос соскочила с мула, бросила поводья и подбежала к Кэйдолан.

– Тетя! Тебе нехорошо?

– Нет-нет. Не волнуйся, я прекрасно себя чувствую. Почему мы остановились?

В светло-голубых глазах силились зажечься огоньки, но так и не зажглись. Не важно, что она сказала. Ей было плохо. Почему именно плохо, что у нее болело, не имеет значения. Тетка едва держалась в седле, выглядела постаревшей на десять лет, и впервые за все время, какое Инос ее знала, ее покинула жизнерадостность.

– Азак считает, что нам нужно сейчас разбить лагерь. Одобрительной реакции не последовало. Кэйд огляделась с видимой тревогой.

– Уверена, до темноты мы успеем пройти еще лигу или две.

– Он думает иначе. Так что – здесь. Разреши, я помогу тебе слезть.

– А я думаю, нам нужно двигаться, – запротестовала Кэйд.

– Почему?

– А шейх? А королева Раша?

– Столько времени прошло! Шейх уже не станет нас искать, тетя. Мулам нужен отдых. «И тебе, тебе тоже нужен».

– Ну… может, поищем место поудобнее?

– Азак говорит, что это самое лучшее, – твердо сказала Инос.

Если не лучшее, то по крайней мере удовлетворительное: травянистый луг в широкой излучине реки, по берегам которой росли кусты. Удобно, потому что мулы, даже если отвяжутся, далеко не убегут, а будут пастись поблизости. Погода была прекрасной: пригревало солнышко и дул ласковый прохладный ветерок. Тут и там дерн поднимался пологими холмиками – слабый намек на древнее жилище, может быть, ферма, – было бы время, до чего здорово было бы там поискать какую-нибудь старину, а так пустоту луга нарушала только вставшая посередине рощица, дюжина-другая деревьев. Инос достаточно изучила Азака, чтобы догадаться о его намерениях. Он собирался соорудить из этих деревьев укрытие, а вокруг чтобы было открытое просматриваемое пространство. Ох уж эта практичность!

Нехотя Кэйд слезла с мула. На густой траве катался уже стреноженный мул Азака, выражая, в отличие от герцогини, полнейшее согласие с решением хозяина.

В полчаса работа была закончена. Азак нарезал веток и сделал в рощице шалаш, там можно спрятаться от ветра. Кэйд устроилась в нем, рядом на небольшом костерке варился чай. Мулы мирно паслись в отдалении, куда позволяла отойти длинная привязь, а Инос с Азаком вышли на берег реки. На холмах в результате беглого осмотра не было найдено ничего более интересного, чем древний очаг. День еще не кончился, и Инос не знала, чем бы теперь заняться.

Прикрыв глаза козырьком ладони, Азак изучал клонившееся к западу солнце. Наверное, время определял.

Инос подумала, как это будет, если обнять этого великана-наездника, а потом поцеловать, да так, чтобы борода задымилась и чтобы он ее целовал, как когда-то поцеловал ее Андор. На самом деле поцелуй Андора не слишком взволновал ее, хотя Андор пользовался волшебной силой. Из ее скромной коллекции лучше запомнился другой поцелуй, тот самый, когда Рэп поцеловал ее на прощание, уезжая весной и… но Рэп умер, и теперь, увлеченная естественным любопытством, она представляла, как это целоваться со взрослым человеком, султаном, с бородой. Правда, мысль об этом не особенно ее вдохновила, даже если Раша снимет заклятие. Так что в этом направлении она недалеко продвинулась.

Инос трудно было представить лучшего защитника и проводника в этих опасных неведомых землях, чем Азак, – естественно, пока действует заклятие, – и так же трудно представить, что она жаждет разделить с ним всю оставшуюся жизнь. Верить в любовь? Очень мило, когда эта любовь здесь и сейчас, но… каждый день? Каждую ночь?

Боже, он заметил, что она смотрит! Инос быстро отвернулась.

– Это запах моря, как вы думаете?

Последовала томительная пауза, потом султан произнес:

– Да, определенно. Но очень далеко, туда около двух дней пути.

– А потом мы повернем на запад, в Гобль?

– Возможно. Мы скоро подойдем к большой реке, и нам предстоит переправа на другой берег.

Она могла бы и сама об этом подумать!

– Наверное, я похожа на чумазого поросенка. Вода, должно быть, теплая.

Азак посмотрел, нахмурившись, на полукружие белого песка.

– Здесь сильное течение, моя кошечка.

– О, я не буду заходить глубоко. Я не умею плавать. А на этой стороне тихо.

На воде у берега плавали листья, и река лениво качала их, нехотя увлекая за собой вниз, зато дальний берег резко обрывался небольшой скалой, и там вода сверкалакрошечными водоворотиками, нависшие над водой ветки роняли листья и пыльцу в быстрые волны течения. Инос видела, с какой ошеломительной скоростью, прыгая вверх-вниз, пролетела по волнам упавшая веточка.

Азак хмыкнул, посмотрев вверх и вниз по течению, потом оглядел темный лес, бросающий на воду лиловые вечерние тени.

– А крокодилы?

– Нет!

– Ладно, я не вижу ни одного, – согласился он. – Но не очень-то доверяй плывущим бревнам, особенно если они тебе улыбаются.

Инос передернула плечами.

– Буду иметь это в виду. Но мне бы хотелось постирать одежду и… искупаться.

– Хорошо. Я буду поблизости. – Он говорил серьезно, а лицо оставалось бесстрастным.

Инос поняла, что ожидала получить в ответ какое-нибудь саркастическое замечание, например, по поводу бдительности, что-то вроде тех колоритных острот, к которым она привыкла, общаясь с конюхами и слугами Краснегара. Даже юные щеголи в Кинвэйле постарались бы скрыть смущение шуткой. Но не Азак. Конечно, женское тело не являлось для него тайной, но подглядывать за девушкой явилось бы настоящим самоистязанием. А потом чувство юмора иногда предательски покидало его и вообще вело себя непредсказуемо.

– А вы пойдете на охоту! – твердо сказала Инос.

– Кто? Я? – От удивления он раскрыл рот.

– Да, вы. Вы знаете, как у нас мало осталось еды. Как здорово было бы поужинать свежей дичью после всех этих сухарей! Время есть.

Он кивнул.

– А кто будет вас защищать?

Инос повернулась и пошла к шалашу.

– Защищать от кого? От комаров?

– От львов, – сказал он, ступая след в след.

– Ну нет.

– Я видел след, правда, далеко отсюда. Шагая по колено в траве, Инос спросила:

– Неужели львы охотятся ночью?

– Все зависит от того, насколько они голодны. Но вообще-то львы предпочитают предзакатные часы. Кроме того, здесь могут быть тигры, они еще опаснее.

– Вот бы попробовать свежей оленинки.

Инос никак не была глупой городской девицей, которая падает в обморок при одном упоминании о льве. Азак пожал плечами.

– Как вам угодно. Мне не потребуется слишком много времени, чтобы подстрелить для вас что-нибудь.

Очевидно, львы и тигры не слишком его тревожили, иначе султан не решился бы оставить двух женщин даже на минуту.

– Не говорите Кэйд про львов.

– Не буду, но возьмите второй лук, пока я буду охотиться.

Ясно, что в Инос мальчишество еще не умерло, а то, что Азак верил в нее, подбадривало и вдохновляло.

Она села рядом с Кэйд, и они выпили горячего чаю. Когда чаепитие закончилось, Азак оседлал мула и ускакал. Остальные мулы заржали, но вскоре потеряли интерес и снова принялись щипать траву. Кэйд все еще одолевали тревоги, и она нервно вздрагивала, но, естественно, старалась не показывать этого.

– Он ненадолго, правда?

– Азак? Нет.

Как странно! Инос думала, что Кэйд порадуется отсутствию Азака, сможет расслабиться.

– Скажи, что случилось, тетя?

Обычно щеки старушки Кэйд румянились, сегодня они были бледны.

– Ничего! Совсем ничего. Просто мнительность. Это же Заповедные Земли.

– Мне кажется, трудно придумать менее подходящее название. Такие чудесные пейзажи. Азак уверен, что здесь нет людей.

Кэйд неуверенно кивнула и взглянула на Инос.

– Ты не изменила своего мнения, дорогая моя?

– О ком?

Выражения, что появилось в этот момент на лице тетки, Инос не видела с тех пор, как приехала в Кинвэйл.

– Об Азаке. Я знаю, он чрезвычайно настойчив. И помимо всего, очень симпатичный, в своем духе, конечно, и…

– Мы хотели бы пожениться, как только доберемся до… – Инос засмеялась и покачала головой. – Нет, я не изменила своего решения. Возможно, я уже не так скованна в его присутствии, и временами султан забавен. Но все равно, еще рано что-либо говорить.

– Я просто поинтересовалась. Надеюсь, ты не обиделась на мой вопрос?

– Нет, конечно. Ну, так как, ты останешься здесь или пойдешь со мной на реку постирать?

Кэйд задумалась. Казалось, она изо всех сил старается отогнать мучивший ее кошмар.

– Я, пожалуй, посижу здесь и присмотрю за костром. А потом попозже пойду на реку.

Непонятно. Но переход через горы был трудным. Кэйд заслужила отдых.

А племяннице она могла бы доверять чуточку побольше. Симпатичный мужчина, тоже мне! Сколько их, этих симпатичных мужчин! А красивая внешность вовсе не означает внутреннюю красоту. Такие качества, как честность и надежность, не нарисуешь на лице. Андор вот, например, до чего хорош, а у Рэпа заурядное лицо, обыкновенное лицо.

Инос оставила тетю, сидящую в каком-то странном оцепенении, и, собрав грязное белье, отправилась к песчаному речному пляжу. Пройдя примерно треть пути, она вспомнила, что Азак наказывал взять оружие. Принцесса остановилась и задумалась. Мысль о том, что она одолеет льва или справится с парой тигров, казалась не очень правдоподобной. Но, с другой стороны, Азак говорил серьезно и верил в нее. А к тем, кто не слушался его приказов, Азак предъявлял особый счет. А что произойдет, если Инос, несмотря на ясное предупреждение, окажется безоружной перед внезапной опасностью? Чувствуя себя полной идиоткой, Инос вернулась к шалашу, взяла лук и три стрелы и опять пошла к реке.

Она развязала пояс и замешкалась, оглядываясь, перед тем как снять платье, хотя точно знала, что в течение последней тысячи лет здесь никого не было. Кинув платье к остальной одежде, Инос ступила в прохладную воду и принялась за стирку со всем старанием, какое позволял обмылок и отсутствие стиральной доски или камней. Потом она разложила вещи на траву сушиться.

Воздух стал прохладнее, солнце опустилось за верхушки деревьев. Зато вода казалась теперь теплее. Если не поторопиться, то у крокодилов, решивших подкрепиться в темноте, будет роскошный ужин.

Инос внимательно оглядела реку, но плывущих бревен не заметила. В отдалении заржали мулы, значит, скоро вернется Азак. Удивительно, как успокаивала мысль об этом, – она уже успела отвыкнуть от одиночества.

Пытаясь припомнить, когда она оставалась одна последний раз, Инос разделась и вошла в воду. Течение было неприятно быстрым, сбивало с ног, вымывало песок из-под пальцев. Стоя по колено в воде, она не решалась войти глубже. Она облилась, намылилась, потом сполоснула мыло и растерлась.

Заржали два мула.

Инос окунула волосы, чтобы промыть их в последний раз, и пошла на берег, выжимая мокрые волосы. На берегу она стряхнула руками капли воды с волос и тела, мечтательно вспомнив о мягких теплых полотенцах во дворце в Араккаране. С огорчением обнаружила, что придется натянуть на себя влажную одежду…

И тут Инос услышала, как вскрикнула Кэйд.

3

В воспоминаниях о последующих событиях Инос всегда казалось, что солнце зашло в одно мгновение – она выходит из воды еще при свете, а ступает на берег уже в ночных сумерках. Глубокие тени ночного леса накрыли луг, когда она бежала к Кэйд, сжимая в одной руке лук, а в другой мокрое белье и три стрелы, содрогаясь от ужасных мыслей, крутившихся в голове. Ветки и крошечные камешки ранили босые ноги, а колючие стебли растений исцарапали кожу. Она спотыкалась о скрытые травой кочки. Влажная кожа остыла на ветру, а волосы мокрой тряпкой хлопали по голым плечам.

Кэйд! О Кэйд!

Почему Кэйд вскрикнула только один раз?

Внезапно Инос остановилась – о чем она думала, бросившись бежать даже не одевшись? Почему, ну почему она такая идиотка? Ведь нужно было потратить всего три секунды, чтобы натянуть платье, а она понеслась, схватив в охапку белье, совершенно бесполезное, если в лагере люди. Особенно мужчины. На полпути от реки она замешкалась на мгновение, потом, решив, что не может бросить Кэйд, снова побежала. Сердце сжималось от страха и неизвестности.

Рядом с шалашом между деревьями поднимался дымок. Вроде все нормально. И Кэйд, наверное, где-то рядом. Но там что-то еще? Или кто-то?

Один из мулов взревел, и тогда все они разом подняли головы…

Их было восемь! Четыре мула и четыре лошади. Лошади оседланы. С того момента, как вскрикнула Кэйд, наверное, прошла минута. И вот из шалаша вышел мужчина.

Инос замерла как вкопанная, боясь вздохнуть и пытаясь одновременно нащупать пальцами стрелу и прикрыть наготу охапкой мокрого белья, зажатого в руке. Это вышло не слишком хорошо.

Он ее заметил. Он взмахнул руками, как бы приглашая ее, и что-то крикнул. Слов она не расслышала, но смысл их был ясен: «Вот и она!» Подошли еще трое, с трудом различимые в сумерках. Видны были лишь некоторые детали, но ясно было, что все четверо – мужчины, и молодые мужчины. А она не одета.

На мгновение Инос рот разинула от ужаса и изумления. Невероятно! Ведь Азак был так уверен, что здесь нет людей. Но вот они, люди, стоят и глазеют на нее. И вроде не дикари, одеты в штаны и что-то вроде тканых рубашек или плащей одинакового темно-зеленого оттенка. На голове у каждого охотничья шапочка с пером, у каждого Длинный лук. Таких длинных луков ей еще не приходилось видеть.

Первый мужчина махнул рукой, подзывая ее.

Иди, иди сюда.

Инос попятилась. Встретить в лесу четверых мужчин само по себе неприятно, но без одежды – такое только в страшном сне может привидеться. И попробуй надень хотя бы белье, для этого придется положить оружие.

Мужчины посовещались. Один указал на коней, а другие трое стали над ним потешаться. Предводитель что-то сказал, и все засмеялись. Они положили на землю луки, сняли колчаны и бросили их рядом с луками.

Предводитель снова обратился к ней, и она поняла с грехом пополам, что он велит бросить лук. У нее три стрелы, только три.

– Кто вы? – крикнула она. – Что вам нужно?

Инос отступила еще на несколько шагов – подальше от леса и поближе к реке, где лежала одежда. Кэйд! Что они сделали с Кэйд?

– Что? – крикнул главный.

Или так ей показалось, потому что он приложил к уху руку.

– Чего вы хотите? – крикнула она снова, стыдясь своего страха.

Опять один из них что-то сказал, и остальные засмеялись. Предводитель выкрикнул, указывая пальцем:

– Тебя!

Один мужчина пошутил, трое других загоготали, а потом выстроились в ряд. Командир их, проверив строй, отдал команду…

На старт…

Внимание…

Они собирались бежать за ней вдогонку. И она будет призом победителю этого спринта.

Если она побежит к реке, они точно догонят ее, ведь она не умеет плавать. И крокодилы там ждут не дождутся. Инос повернулась кругом.

Марш!

Взглянув через плечо, она поняла, что не ошиблась: погоня стартовала.

Три стрелы, четверо мужчин, обманчивая темнота… нет, Инос не решалась выстрелить, пока они не приблизятся… а если они набросятся на нее все вместе, то не будет времени натянуть лук второй раз. Сможет ли она пустить стрелу в человека? К тому же выстрел может обернуться против нее. Подстрелит она одного из них или ранит, чем на это ответят остальные?

Она бежала так, как не бегала никогда, а берег все еще был так далеко. Впереди темнел лес. Там она сможет спрятаться, если добежит. Дыхание перехватывало, сердце прыгало в груди, трава хлестала по ногам. Где-то на бегу бесполезный ком тряпок зацепился за куст и потерялся.

Ни за что ей не спастись. За свою жизнь Инос не раз провоцировала погони и знала, что в беге женским ногам не сравняться с мужскими. Даже когда она переросла Рэпа и Лина, ей ни разу не удалось перегнать их.

Но вот послышался отдаленный топот копыт и рев мула – Азак. Со стоном облегчения Инос остановилась и повернулась. Мужчины уже почти догнали ее, протягивали руки. Но и они остановились и оглянулись, чтобы посмотреть, что там происходит. Они не взяли с собой луков! Если бы Инос могла вздохнуть, она бы рассмеялась. Сейчас их догонит Азак и в полминуты пустит тучу стрел, отрубит им головы и разрубит на мелкие кусочки.

Со стороны реки выше по течению, оттуда, куда ушел Азак, появился мул, один, без седока.

Он прыгал и вертелся, в ужасе метался то в одну сторону, то в другую, наконец увидел своих собратьев и помчался к ним. Это был мул Азака. Но без Азака. О том, что это означало, лучше было не думать.

Четверо мужчин засмеялись и сразу потеряли интерес к существу, оторвавшему их от столь занимательного дела. Они снова переключились на жертву.

Командир позвал ее, и Инос показалось, что она разобрала слова: госпожа… друзья… друзьями… Он вновь поманил ее рукой. Принцесса помотала головой и отступила. От страха она не могла выговорить ни слова.

Кровь стучала в голове. Ужас…

Мужчина засмеялся. Он указал на мула, а затем поднял руку, обозначая рост. Потом натянул воображаемый лук, поболтал рукой, ткнув в грудь большим пальцем. А затем изобразил падение. Трое других разразились смехом, когда маленькое представление закончилось.

На Азака напали из засады? Застрелили его? А его мул, оставшийся без хозяина, заметался в панике и в конце концов вернулся к остальным.

Азака застрелили… А что они сделали с Кэйд?

Азак… Кэйд…

Теперь настал черед Инос.

Она подняла лук – быстрее, чем когда-либо в своей жизни, – и вложила стрелу, наведя ее на предводителя. В сумерках, с дрожащими руками, она едва ли смогла бы попасть даже в бочку.

Преследователи тем временем стали обходить ее с боков, намереваясь окружить. Снова их предводитель стал выкрикивать какие-то слова на странном напевном наречии – оно было незнакомо Инос, но ей казалось, что она вот-вот поймет отдельные слова: больно?., нет, он говорил: не больно… клянусь, клянусь, клянусь… Она поверит его клятве так же, как поцелую гадюки. Значение слов угадывалось скорее по жестам и интонациям, чем по звучанию. И легче всего угадывалось в этих словах злорадство и наглое притворство.

– Прочь! – крикнула Инос, натягивая лук. – Отзови своих людей! Я не шучу!

Предводитель сжался в притворном страхе и отступил на пару шагов. Но остальные… Прах их побери! Она не могла одновременно уследить за всеми троими.

Троими? Она резко обернулась и обнаружила четвертого всего в десятке шагов от себя со стороны реки. Увидев наведенный на себя лук, он остановился и шутовским жестом поднял руки, как будто сдаваясь. Он был выше остальных, не старый. Он заговорил, и снова Инос уловила смысл отдельных слов: смилуйся… пощади… смилуйся, госпожа… смилуйся…

– Прочь с дороги! – крикнула Инос и попыталась обойти его, чтобы добраться до реки. Но он шагнул и преградил ей путь. Она обернулась на остальных. Они успели подойти ближе. Высокий вскрикнул, чтобы отвлечь ее внимание. Теперь мужчины забавлялись: пока Инос смотрела на них, они замирали, как только она отворачивалась, они приближались.

Река была быстрой и широкой, но едва ли в ней водились чудовища хуже, чем эти. Инос помчалась кратчайшим путем к берегу. Высокий юнец метнулся за ней. Она ударила его локтем, но он выхватил у нее лук. Девушка пошатнулась и в тот же миг почувствовала, как сзади ее обхватили стальные лапищи. Инос визжала, брыкалась, лягалась…

Тот, кто держал ее, выкрикнул ей в ухо ругательство и с такой силой сжал ее, что затрещали ребра. Вскрикнув от боли, Инос бессильно повисла у него на руках. Перед глазами поплыли темные круги. Он немного ослабил хватку. Остальные трое сгрудились вокруг, рассматривая добычу, перешучиваясь и посмеиваясь.

Ладные, невысокие – по сравнению с джиннами, которых Инос в последнее время привыкла видеть перед глазами. Ростом примерно как импы, но все же выше, чем она. Лица и руки смуглые, но все же не такого, как у импов, оттенка; волосы светлые, курчавые, раскосые глаза, похожие на эль-фийские. Заостренные кончики ушей. Сиды. Живые сиды! Вынырнули из небытия, из могилы! Совсем молодые. Двое чуть постарше мальчишек.

Но достаточно взрослые. И их четверо.

Бог Милосердия!

Что-то они слишком сильно запыхались после такой недолгой пробежки. Они улыбались, хихикали вне себя от восторга. Ничего хорошего это не предвещало.

Одежду их составляли безрукавки, длинные штаны и ботинки – все из добротной материи, с вышивками и подогнано по фигуре, оливкового цвета. Все пропахло дымом костра, лошадьми и потом.

Предводитель хотел похлопать ее по щеке, и Инос в отчаянии попыталась укусить его за руку. Он засмеялся и вместо щеки погладил ее грудь.

– Злодей! – крикнула она во всю мочь. – Зверь! Гад! – Попыталась пнуть его, тогда он поймал ее ногу.

Мужчина, державший ее сзади железной хваткой, продолжал что-то шептать на ухо.

Командир погладил ее по бедру. У Инос по коже побежали мурашки, а предводителя это рассмешило, и он снова засмеялся.

– Не понимаю! Не знаю, что ты говоришь! Чудовище! Четверо против одной! Гады! Трусы! Чертово отродье!

А командир, держа ее лодыжку и продолжая поглаживать бедро, пытался что-то объяснить и наконец нашел слово, которое она поняла и среагировала: «Пришельцы!»

Посмотрел на остальных, потом снова на Инос, и улыбка сошла с его лица.

Пришелец? – повторил он со своим необычным акцентом. Он отвернулся и плюнул на траву. – Пришелец!

Все теперь прояснилось. Пришельцы – непрошеные гости. А с любыми несидами можно позабавиться. Это честная игра. Перестрелять мужчин, изнасиловать женщин. Что еще? Что они сделали с Кэйд? В Туме исчезали целые легионы.

– Нет! – Инос яростно замотала головой и снова принялась вырываться.

Державший сид сжал ее крепче. Она застонала, сползла ниже, и ее голова оказалась прижата к груди держащего ее мужчины. Снова Инос бессильно повисла у него на руках.

Один из них заговорил резко и быстро.

Предводитель кивнул, жестом велел замолчать, а сам отпустил щиколотку Инос и принялся расстегивать рубашку. Инос теперь наполовину сидела – поза эта не позволяла вытянуть ноги – и постепенно сползала вниз.

Ухмыляясь, главный из четверых сбросил рубашку. В силу какой-то странной особенности законов ночного освещения Инос видела каждую каплю пота у него на груди.

– Свора псов! – простонала Инос, не в силах больше кричать. – Зверье! Подонки! Какие мужчины станут…

Снова топот копыт, испуганное ржание лошадей.

Мужчины обернулись. Полураздетый сид поднялся на ноги, отрывисто отдавая приказы. Двое других присоединились к нему, рядом с Инос остался только один, тот, который держал ее. Он тоже развернулся, предоставив и Инос лучший обзор.

Трое сидов бросились к лошадям, словно за ними гнались львы. Лошади и мулы метались в панике, ржали и становились на дыбы. На одной лошади сидел всадник и размахивал в темноте горящей веткой.

Для лошадей нет ничего страшнее огня. Две уже ускакали и скрылись в гуще деревьев. Третья, запутавшись в веревке, за которую были привязаны мулы, грохнулась на землю. Два мула высвободились из пут и тоже убежали, оставшиеся всхрапывали и носились в ужасе вокруг всадника. А всадник – таинственный огненный силуэт на лошади, – высоко подняв факел, гнал животных прочь, к лесу, пока они не скрылись во тьме. Остались только две лошади: беспомощно катавшееся по земле, по-видимому, покалеченное животное и та ошалевшая от искр, на которой сидел безумец. Трое сидов бросились через луг в темноту, но лошадей им уже не найти.

А всадник дернул поводья, пришпорил коня, и конь понесся, едва касаясь копытами земли. Это была Кэйд! Неподражаемая Кэйд, оседлав по-мужски коня, словно сам Азак, в одной ситцевой нижней рубашке, седые волосы развевались по ветру.

В руках у тетки была пика, она хотела пронзить на скаку одного из насильников. Когда они сошлись, мужчина подпрыгнул, схватился за поводья и в следующую минуту, отброшенный, покатился по земле.

Улыбка сползла с лица сида, держащего Инос. Инос напрягла ноги и резко выпрямилась, ударив его головой по лицу, потом толкнула его, в это мгновение он схватил ее за волосы и оттолкнул. Девушка грохнулась на землю, успев ударить сида локтем. Удар пришелся между ног, тот задохнулся и застонал. Она снова ударила, еще сильнее, и тогда он отпустил ее. Инос была свободна.

Она вскочила на ноги и бросилась к лошади, мчавшейся прямо к ней. В диком прыжке, словно акробат, она попробовала поймать поводья. В следующее мгновение страшный удар копытом, такой, что способен был расколоть на кусочки весь мир, бросил Инос на землю.

Минуту принцесса лежала оглушенная, не в состоянии вздохнуть, не понимая, что произошло. Потом попробовала встать. Щиколотку пронзила боль. Все поплыло перед глазами.

Вокруг шалаша горела трава. Казалось, в темноте забил фонтан желтого света. Где-то скакала Кэйд. Наверное, конь испугался воды, или тетке удалось развернуть его, потому что он летел навстречу двум сидам, все еще готовым сражаться. Один из них попытался поймать коня за повод.

А другой выбежал на открытое пространство – у него был лук! Он прицелился. Конь повернул вновь. Засвистела стрела. Инос вскрикнула, конь взвился на дыбы, махая копытами.

Потом опрокинулся и перекатился на бок. Кэйд! Инос не видела, что случилось с Кэйд.

Тишина.

Всадник не поднялся.

Инос снова попыталась встать, и снова резкая боль бросила ее наземь. Наверное, сломана лодыжка.

Один за другим подошли мужчины. В молчании они уставились на нее.

Высокий сид, который схватил Инос, стонал, держась за пах. Его лицо и рубаха были перепачканы кровью, текущей из разбитого носа. Остальные двое судорожно глотали воздух.

Ей хотелось сморщиться, усохнуть, чтобы стать как можно меньше перед лицом растущей ненависти. В раскосых глазах сидов больше не было игры и восторга, только боль и жажда мести. Две лошади убежали, две убиты или покалечены, товарищи их воют от боли, а все четверо выставлены полными идиотами. Теперь уж они посчитаются с девчонкой.

Инос сгребла горсть земли и песка, зажала в кулаке – бросить в глаза первому, кто осмелится приблизиться. Легко она не сдастся, не дождутся они криков о пощаде, что бы ни сделали. Во имя Богов, она – королева!

– Зверье! – крикнула она. – Так вам и надо! Подождите, сейчас прискачут мои друзья! Вы! Марш! Быстро принести мою одежду вон оттуда…

Один из двоих, помоложе, не раненый, что-то быстро и настойчиво сказал товарищу и сбросил рубашку. Вряд ли Инос удастся справиться с такими мускулами, даже если второй не будет помогать товарищу. Он отбросил ботинки, не сводя глаз с Инос. Потом упали и штаны, и Инос инстинктивно отвела взгляд. Боги! Сердце так бешено билось, что кружилась голова. Теперь уж неоткуда ждать спасения, но что бы ни случилось, она не сдастся, нет. Им придется драться за каждую каплю наслаждения, она постарается выцарапать им глаза – будь что будет, все равно они убьют ее после.

Что это за шум? Неужели так стучит сердце? Конские копыта!

В третий раз спасение приходило далеким конским топотом.

В третий раз они оглянулись.

Из-за деревьев мчался конь. Огромный, сверкающий белизной, будто в ореоле славы. Всадник, закутанный в белое одеяние; серебряный плащ его стелился по ветру в темноте как светящийся хвост кометы. Оба они, и конь, и всадник, испускали сияние. Оно становилось все ярче, а стук копыт все громче, земля дрожала при их приближении. Сиды закричали, раздетый мужчина поспешно натянул штаны. А потом воцарилась тишина, все застыло. На Инос накатила волна покоя и благодати. Она спасена. Чудом. Волшебством.

4

Сначала как далекая прелюдия появилось чувство безмятежности. Инос сразу догадалась, кто ее спаситель – об этом ей сказали красные всполохи огня вокруг его головы – еще до того, как он, потянув за поводья своего прекрасного сияющего жеребца, подъехал ближе.

Когда Инос впервые встретила шейха Элкараса в его уединенном жилище, он был одет в пышное платье. По выезде из Араккарана он отказался от такой очевидной непрактичности и предпочел простой белый наряд. Из всех роскошеств он позволил себе оставить лишь драгоценный обруч на лбу. И теперь над лицом его, будто в кровавом венце огоньков, вспыхивали рубины. Свободные концы капюшона, обрамляя лицо, белые брови и бороду, светились ярче, чем лунный луч, а белая накидка ниспадала до земли, словно облако сияющего тумана. На него почти невозможно было смотреть: вся его фигура испускала такой яркий свет, что освещала поляну до самых деревьев.

– Ваше величество, ваш приход благословенен, – слабо произнесла Инос.

Она купалась в волнах странных ощущений, они покачивали ее, как море, вверх-вниз и вверх… Где-то внутри существовали ужас, истерические вопли, боль, слезы, где-то существовала тревога за Азака и Кэйд, но все это накрыла шелковая паутина покоя, сплетенная волшебными чарами Элкараса. Это те самые, но только усиленные во много раз чары, которыми он окутывал ее с их первой встречи и до самого побега в Высоких Журавлях. Только так можно было успокоить ее после всего, что ей пришлось пережить. Ощущение покачивания вверх и вниз вызывалось, должно быть, различной интенсивностью волшебной силы, которую шейх настраивал по ее потребностям.

Не слезая с коня, он холодно кивнул:

– Сожалею, что не смог прийти раньше, ваше высочество. Однако, как мне кажется, вы не получили серьезных травм, таких, что я не мог бы излечить.

Лодыжка уже перестала ныть. Она рассеянно пощупала опухоль пальцем.

– Тетя?

Элкарас, обернувшись, взглянул на круп упавшей лошади.

– Ее оглушило, но она вне опасности. Я займусь ею, когда мы с вами разберемся.

– А Азак?

– И с ним будет все в порядке, к нему я успел как раз вовремя.

Волна облегчения прорвалась сквозь покрывало отчужденности, и Инос пробормотала благодарения Богам.

– Это прекрасные вести, ваше величество!

– Хм-м!… – Белые брови сдвинулись, и Элкарас обратил взор к четверым застывшим мужчинам.

Они дрожали и что-то лепетали. Они моргали, отводили взгляд и, похоже, не в состоянии были и слова вымолвить.

– Эти жалкие черви, – ледяным тоном процедил Элкарас, – подстрелили из засады человека, и у них не хватило милосердия даже добить его. Он ведь мог истекать кровью не один день, и они знали это. Когда я подъехал, он почти захлебнулся в собственной крови. Если бы не это, я бы успел сюда раньше.

Он спрыгнул с проворством мальчишки, хотя жеребец был не меньше семнадцати ладоней в высоту. И вдруг его не стало. Великолепный конь съежился, растворился, и через несколько мгновений на его месте стоял простой пони, каких Инос немало повидала у подножия Прогнет. Волшебное сияние потухло и исчезло. Даже сквозь умиротворяющий покров чар Инос почувствовала покалывающий страх, а четверо неподвижных сидов, захлебнувшись ужасом, залепетали.

Кажется, меньше всех удивился сам пони. Он замотал головой, уши его вздрагивали, хвост поднялся, но потом пони опустил голову и принялся щипать траву.

Шейх наклонился и пощупал лодыжку Инос. На Инос не было одежды. Элкарас мягко усмехнулся.

– Не стесняйся. Нет такой женщины, у которой были бы от меня секреты.

Он положил прохладную ладонь на щиколотку, и опухоль спала. И остальные царапины и синяки исчезли.

– Ну вот. Теперь все.

Старик легко поднялся, протянул Инос руку, чтобы помочь встать и ей. Когда она выпрямилась, то облеклась в шелковое платье и серебряные сандалии. Спутанные волосы покрыла прозрачная шаль. Правда, шейх позабыл про белье, а может быть, был слишком тактичен.

Инос пробормотала слова благодарности и присела в реверансе. Он ответил поклоном и тихо рассмеялся, как будто наслаждаясь возможностью продемонстрировать свои таланты, которые обычно вынужден был скрывать. Хотя и отводил от Инос взгляд. Никогда шейх не смотрел прямо в глаза. Как и все волшебники, он умел видеть без помощи глаз и часто этим пользовался – так думала Инос. В конце концов это вошло у него в привычку. Но Инос эта черта всегда раздражала.

Пленники дергались, выли и стонали, не в силах сдвинуться с места. В мерцании волшебного сияния все они казались моложе и слабее, чем прежде, необычно ширококостные и с кудрявыми волосами. Инос редко приходилось видеть кудрявых мужчин. Глаза их, большие, цвета земляного ореха, почти золотые, по-эльфийски раскосые, были расширены от ужаса. Нет, они предстали не злобными чудовищами, а просто юнцами, чуть старше и чуть повыше, чем она сама. Как же они могли так поступить?

– Мразь! – сказал шейх.

– Кто они? – спросила Инос. Шейх пожал плечами.

– На охрану не похожи, годы не те. Просто охотники, я думаю.

– Они хорошо одеты, добротно и выглядят вполне прилично.

– Ха! Зато вели себя неприлично! Они хотели надругаться над вами. Так что время их сочтено, и не важно теперь, кто они и откуда.

Янтарные глаза бешено вращались в глазницах. Инос почему-то не чувствовала ненависти к своим обидчикам. Может быть, из-за того, что они выглядели так беспомощно. Ведь она знала, что ощущаешь, когда волшебник опутывает тебя заклинаниями. А может быть, потому, что они не успели причинить особого вреда. А может быть, только потому, что все эмоции укутал волшебный покров. Но все равно они казались слишком юными, чтобы умереть.

Шейх в раздумье поглаживал белую мерцающую бороду.

– Они, конечно, не преступили черту, но намерения продемонстрировали достаточно ясно. Поэтому вам, королева Иносолан, предоставляется право привести в исполнение традиционный приговор. – Он вытащил кинжал и, взяв за лезвие, протянул его Инос богато украшенной рукояткой.

Инос в замешательстве уставилась на него.

– И что я должна с этим делать?

– Возьмите то, что они так страстно хотели отдать. Она отступила и, повернувшись, встретилась глазами с ополоумевшими от страха недвижными юношами.

– Нет! – сказала она. – Я не палач. И кроме того, я не приветствую такое варварство.

– В самом деле? – промурлыкал шейх и убрал покров своих волшебных чар.

Инос ударила волна ненависти и гнева, а поверх дикая радость оттого, что теперь в этом неравном поединке они поменялись местами. Снова в голове застучала кровь. В горле пересохло от воспоминаний, что эти ублюдки с ней творили и что еще хотели делать. Насмешки, издевательства, боль, унижение… четверо мужчин против одной женщины… рука, сжимавшая кинжал, задрожала. О! Как сладка должна быть месть!

Тут у нее в голове зазвучал голос отца: «Делай то, что правильно, а не то, что кажется правильным». Когда? Почему? Инос никак не могла вспомнить ту ситуацию, в которой он говорил ей эти слова, наверняка какой-нибудь незначительный случай из детства. Но вместе с тем какие мудрые слова. Усилием воли она утихомирила свою злобу и повернулась к старцу.

– Нет. Я согласна, они заслужили наказание. Но не от меня.

Шейх недоверчиво поднял брови и посмотрел на нее.

– Наказание и месть не одно и то же, – выкрикнула Инос. – Это вы здесь судья. Это вы обладаете силой. Это ваши пленники. Судите их вашим судом и наказывайте по своей справедливости. – Она сделала глубокий вдох, чтобы успокоить дрожащий голос. – И, если угодно вашему величеству, я бы предпочла видеть мир так, как сейчас. Я принимаю жизнь такой, какая она есть, а не пустым отпечатком моего зрения или моего задурманенного разума.

Он нахмурился:

– Вы дрожите.

– Что же, тут нечего стыдиться, учитывая обстоятельства. Во всяком случае, по мне, лучше дрожать, чем быть марионеткой.

Широкая улыбка озарила толстое красное лицо шейха.

– Речь королевы. Пусть будет так.

Он взял обратно кинжал и повернулся к четырем пленникам.

– Приговариваю вас к смерти. Умрите, и пусть Боги судят вас более милостиво, чем я.

Внезапно получив способность двигаться, они медленно встали и побрели. Инос, вдруг увидев суть приговора, прижала руки к груди и прикусила костяшки пальцев. Старик, конечно, наблюдает за ней, но если он ждет взрыва истерических воплей, то этого не будет, не доставит она ему такого удовольствия. Так что Инос держала себя в руках и смотрела, благодаря какой-то колдовской хитрости, сквозь темноту, как четверо мальчишек бредут по траве к песчаному пляжу, ступают в воду… Вот вода уже им по колено, по пояс, по грудь… Последним течение подхватывает высокого сида и уносит в ночь. Ни один из четверых больше на поверхности не появился. Все.

Инос несколько раз глубоко вдохнула. Ее мутило. Она все еще дрожала. Многие годы эти кошмары будут являться ей по ночам – ну и пусть. Не ее это был суд, а шейха.

– Ваше величество, теперь моя тетя.

– Конечно. А Первый Охотник вскоре и сам появится. Пошли.

Он шествовал по лугу впереди Инос, освещая путь сиянием, исходящим от головы. Кое-где на траве вспыхивали маленькие красные язычки, и между деревьями поднимался тонкий дымок – вот и все, что осталось от пожара, который устроила Кэйд. Лес не загорелся. В небе зажглись звезды – здесь занавес ночи опускался стремительно, вовсе не так, как в Краснегаре.

Делай то, что правильно, а не то, что кажется правильным. Нет, вовсе не отец произнес эту фразу. Это одно из тех маленьких поучений, которыми была набита голова Рэпа. Часто Инос подшучивала над ним из-за них. Да и все кому не лень дразнили Рэпа этими высказываниями. Хотя дразнить Рэпа было не очень весело, потому что обычно он пропускал мимо ушей шутки в свой адрес. Он никогда не терял над собой контроля, как джотунн, никогда не причитал и не визжал, как имп. Он пожимал плечами и продолжал заниматься своим делом.

Что натолкнуло ее на мысли о Рэпе? Погоня? То, что пришлось убегать от мужчин, как некогда в детских играх она убегала от Рэпа? Вспоминались те, детские догонялки, когда он бежал за ней, хватал, бросал на песок и не отпускал, пока она не позволяла поцеловать себя, – тогда они были детьми. В последние один-два года такого не случалось. С тех пор как поцелуй стал чем-то значимым, они поцеловались лишь однажды.

А может быть, потому что Рэп погиб из-за нее, а теперь вот четверых других мужчин постигла та же участь? Наверное, из-за этого.

Но вот шейх подошел к мертвой лошади, и Кэйд поднялась на ноги, одетая так же изысканно, как и Инос, но совершенно сбитая с толку.

Инос подбежала к ней и обняла.

5

Элкарас всех и вся осыпал своим волшебством. Павшая лошадь растворилась, будто и не было, вместо нее возник костер, сложенный аккуратным шалашиком. Огонь приветливо потрескивал, светлые искры поднимались к звездам. Потом вокруг костра выстелились коврики.

– Времени у нас немного, – сказал шейх. – Давайте же насладимся этой чудесной ночью. Он окинул взглядом поляну.

– Пока здесь безопасно. Пока.

Он уселся, скрестил ноги, посмеиваясь над женскими охами и ахами.

– Присаживайтесь, дамы. Какие вина вы предпочитаете? – Теперь его чудесное сияние потускнело и исчезло, и он превратился в обыкновенного грузного старика в белых одеждах. Огонь отражался в его рубиновом обруче.

– Я полагаюсь на ваш вкус, ваше величество, – ответила Кэйд, усаживаясь на один из ковров и подбирая под себя ноги, как это полагалось по заркианскому обычаю. Если уж колдун вылечил серьезные переломы и растяжения, то уж с простой ломотой в суставах справился и подавно.

Трудно было сказать, насколько шейх контролировал ее эмоции. Кэйд могла бы, пожалуй, пережить даже нынешнее испытание, не потеряв королевской осанки. Только слабая дрожь в руках и нервные взгляды напоминали, что она пережила несчастье, а в остальном оставалась сама собой. Можно даже сказать, что она воспрянула духом по сравнению с тем, какой пребывала с того дня, как вошла в Тум. Все ее страхи рассеялись в умиротворяющем присутствии шейха.

Подле каждого из них появились серебряные запотевшие бокалы. Попробовав, Инос убедилась, что этот сорт не уступает тем винам, что хранятся в подвалах герцога Анджилки или Азака. Оно было холодным – удивительно, ведь даже в Пальмовом дворце чрезвычайно трудно подавать холодное вино: приходится доставлять снег и лед с гор на самых быстрых верблюдах.

Кэйд оглядела ночное пространство. Вершины деревьев качались на фоне безмолвного звездного неба.

– А где эти… ну, грубияны?

Ей было сказано, что от них избавились, и вопросов на эту тему больше не последовало.

– Это были сиды? Живые сиды?

Шейх кивнул, отхлебнув вина. Вот он сидит, белобородый, щеки огрубели от походной пустынной жизни, ни дать ни взять – добрый дедушка. Тихий его голос ласкал уши, из-под белых густых бровей блестели глаза, но выдержать его взгляд было почти невозможно. Инос подумала, насколько искренна эта благожелательность. Может, он опять затуманил колдовством ее разум? А может, эта благожелательность вошла у него в привычку, как вежливость у продавца.

– Оказалось, что в Туме все еще живут сиды, вот так-то, – согласился шейх.

– В таком случае здесь могут быть еще и другие, верно? – Снова Кэйд обвела темноту взглядом.

– У меня есть сильное подозрение, что где-то должны быть их женщины, иначе народа бы не было. – Элкарас усмехнулся. – И другие мужчины. И безусловно, они жаждут мести.

Он отпил немного вина, наслаждаясь тем эффектом, какой произвели его слова.

– Приближается отряд. Они идут вниз по реке, но еще далеко от нас. И о нас ничего не знают. Если бы они выставили против меня колдуна, тогда, безусловно, нам несдобровать, но в настоящий момент на лигу вокруг никого нет, как я посмотрю, только один молодой джинн ковыляет. Я помогал ему идти в темноте и придерживаться нужного направления, – уверил он Инос, – а теперь он уже ориентируется на свет костра.

Инос поежилась. Элкарас был всего-навсего человеком. Как и другие, он нуждался в отдыхе, и его можно обмануть, как она могла убедиться в Высоких Журавлях. Сможет ли он противостоять опасности здесь, в Туме?

– Но когда эти другие придут… их много?

– Не знаю. Много. Почему он не знает?

– Но если вы справитесь с этим отрядом, может нагрянуть целая армия, солнце еще не успеет взойти.

Старик покачал головой, рассматривая, как на ледяном серебре конденсируются капельки влаги.

– До рассвета мы должны уйти.

Очевидно, ему не хотелось пускаться в объяснения, и Инос почувствовала неловкость. Элкарас тем не менее одарил каждую из присутствующих лучезарной улыбкой и произнес:

– Не желаете ли поужинать, милые дамы?

Тут же появились три серебряные тарелки, искрящиеся в отблесках пламени, а на тарелках дымилось ароматное жаркое, тушеные овощи и снежно-белый рис.

Инос осознавала, что ужасно проголодалась, но из-за нервного напряжения не ощущала голода. Тем не менее отказавшись от успокоительной волшебной микстуры, должна была сохранять хладнокровие. Она потянулась к тарелке и моментально обожгла пальцы. Несколько минут все молчали.

– Эти… бандиты… сильно тебя… ты в порядке, тетя? – проговорила она в промежутках между дегустацией королевского ужина.

– Мне они ничего не сделали, дорогая. Они орали на меня, чего-то спрашивали, но я понимала с пятого на десятое. – Даже в неверном свете костра стало видно, что Кэйд покраснела. – Я думаю, что их не интересовала толстая старуха. Им нужна была ты.

Она с тревогой взглянула на племянницу. Инос поспешила уверить ее, что и она не пострадала.

– Вам повезло, что они не перезали вам глотку, ваше сиятельство, – спокойно заметил Элкарас, – но смею вас поздравить с этой великолепной выдумкой с лошадью. Тогда я подъехал уже так близко, что все видел, но не имел возможности вмешаться. Вы показали удивительное мужество и отличную выездку.

Кэйд покраснела еще гуще.

– Я также поздравляю вас с вашим умением играть в тали!

– Ох, Боже мой! – Теперь щеки Кэйд просто запылали, и она отвела взгляд от Инос. Шейх рассмеялся:

– Ее величество султанша предупреждала, чтобы я за вами приглядывал. Признаюсь, потерял бдительность.

Любопытно! Неужели шейх думал, что это Кэйд спланировала ту небольшую хитрость? Мгновение Инос одолевало искушение признаться, что это она придумала, но затем решила остаться в стороне. Но все же странно. Почему Раша беспокоилась из-за Кэйд?

Беседа свернула на нежелательные темы. На некоторое время все занялись своими тарелками, тишину нарушало только потрескивание хвороста в огне. Ветер относил дым, искры поднимались ввысь, будто хотели станцевать со звездами медленный танец. Инос никак не могла успокоиться и все еще дрожала. Сильно беспокоили мысли о приближающемся отряде, но Инос не собиралась шарахаться от собственной тени, и если шейх, сказав об отряде, хотел привести ее в трепет, то придется его расстроить. Она твердила про себя, что встретить легендарного сида можно только раз в жизни, и весь этот вечер в призрачном лесу останется в памяти по меньшей мере знаменательным событием.

– Жаркое просто великолепное, ваше величество, – сказала она.

– Благодарю. Видите ли, так готовила его моя дорогая мама.

– Вы учили меня, что бдительность волшебника обмануть нелегко.

– А, – вздохнул он. – Я не волшебник, сударыня. Хотя в данный момент мне бы очень хотелось им быть. От волшебника вы бы не ушли с такой легкостью.

– То есть… Не волшебник? – Инос поглядела на Кэйд и увидела промелькнувшее в ее глазах удивление.

– Я всего лишь маг, – сказал Элкарас. – Как мой дед и его дед.

– Но сторонник султанши Раши?

Он кивнул, печально, как ей показалось.

– Это так. Она обнаружила меня еще до того, как я узнал о ее существовании. Но я рад служить ей.

Пользуясь случаем и благодушным настроением старца, Инос решилась удовлетворить свое горячее любопытство и порасспрашивать о магии. А может быть, это очередная уловка шейха, чтобы отвлечь ее?

– Мы совершенные профаны в этих вопросах, ваше величество. Пожалуйста, объясните нам разницу. Он усмехнулся, словно ожидал этого вопроса.

– Маг, знающий только три слова, может творить магию, но не настоящее колдовство.

– В чем разница?

– Волшебство постоянно, магия имеет временные границы. Она бывает всякой – легче воздействовать на людей, чем на неживые предметы. Например, вылечить вашу тетю и Первого Охотника было сравнительно легко. Я каждый вечер насылал на вас сонные чары. Это, пожалуй, проще всего, до утра они держались, и их не нужно было подкреплять. Но успокоительные чары, которые я накладывал на вас днем, имели обыкновение слабеть, если я не подкреплял их через определенные промежутки времени.

Он задумчиво отпил из бокала.

– Волшебнику не составило бы труда заставить вас вернуться обратно с холмов. И конечно, мне пришлось задержаться, чтобы разобраться в той суматохе, которую вы учинили. По правде сказать, Высокие Журавли просто гудели, как разоренный пчелиный улей.

Инос глотнула вина.

Кэйд бросила на нее беспокойный взгляд.

– Выудивительно любезны, ваше величество, что не стерли нас в порошок после всего этого, – тихо проговорила Кэйд.

– Я был страшно раздосадован в то утро, – сказал маг, – но в мои годы во всем видится смешная сторона. Это было здорово проделано.

Приободренная Инос начала обдумывать, что бы еще такс спросить, но тут появился Азак.

На плаще впереди темнели громадные черные расплывшиеся пятна засохшей крови. Инос сначала хотела вскочить и подбежать к нему, но передумала.

Бедный Азак! Ладно еще, когда тебя побеждают с помощью волшебных чар, это более или менее позволительно простому смертному, но если тебя поймала врасплох какая-то шушера, горстка обнаглевших юнцов – это уже чересчур.

Никогда еще он не испытывал такого унижения. Репутация непобедимого воина теперь пошатнулась. Не место ему среди избранных. Сначала он пострадал из-за собственного безрассудства, и оружием была ненавистная магия, но то, что случилось теперь, еще хуже. Он был сражен. Это было ясно по всему его облику, когда он подошел к костру и, скрестив руки, посмотрел на шейха.

В Араккаране Инос никогда бы не пришло в голову пожалеть Азака ак'Азакара, но в эту минуту она жалела его. Но сочувствие в такой ситуации могло только усугубить его страдания, все равно что щеткой старательно втирать в раны соль.

– Милости просим, Первый Охотник, – ласково проговорил Элкарас.

У ног Азака появилось огромное блюдо с едой. Он не обратил на него внимания.

– Я больше не Охотник на Львов! Старик с беспокойством нахмурился.

– Садитесь, ак'Азакар.

Азак скрипнул зубами.

– Вы прислужник этой негодяйки Раши!

У Инос упало сердце. Азак не умел сносить поражение. Он практически никогда не попадал в такое унизительное положение, как теперь, – как же ему должно быть тяжело! Инос смотрела в тарелку, еда потеряла всякий вкус. Бедняга Азак!

– Я приглашаю вас, – спокойно сказал Элкарас.

– Отклоняю приглашение.

Тут ноги Азака подкосились, и он свалился на землю. Инос хотела было броситься к нему, но Кэйд жестом остановила ее – лучше не вмешиваться. Это не игра. Он с трудом сел, опираясь на руки, совершенно белый от ярости.

– Да, – сказал шейх, обращаясь в пространство, – я действительно служу ее величеству. И почему она всех вас до сих пор не заставила встать на свою сторону, мне непонятно. – Он взглянул на Инос и улыбнулся. – Я полагаю, что в вашем случае это связано с чародеями и вашей судьбой как королевы Краснегара. Великие волшебники могут сказать, какие заклятия были наложены на человека в прошлом. Я не знаю наверняка, но, возможно, дело в этом. Так или иначе мне велено было обманывать вас как можно дольше. Прекрасное было занятие. – Он усмехнулся.

С того места, где сидел Азак, послышался скрежет зубов.

Но шейх упомянул родину Инос.

– Значит, Краснегар все еще… Проблема еще не разрешена?

– У меня нет свежих известий, – холодно сказал Элкарас, отправляя в рот горсть риса.

– Султанша и в самом деле намеревается посадить меня на трон отца?

Шейх пожал плечами.

– Так она говорила. Я не спрашиваю у нее, почему она поступает так или иначе. Вы должны это понимать. Кэйд сияла.

– И в самом деле намеревается выдать меня замуж за гоблина? – требовательно спросила Инос.

Элкарас бегло взглянул на нее из-под кустистых белых бровей.

– Ну, а если и так? Пренебрегать волшебницей – это, милая барышня, непростительная глупость. Недавно вы сказали мне, что вам не нравится, когда манипулируют вашими чувствами и эмоциями. Так вот, если султанша Раша захочет, она сделает так, что вы сами пожелаете выйти замуж за гоблина.

Инос ничего не ответила, почувствовав внезапное головокружение. Она вытерла пальцы о траву – у нее не хватило духа вылизать их начисто, как принято в Зарке. Влюбиться в гоблина? Она посмотрела на лицо Азака, обозленное и безумное. В эту минуту стала понятнее его ненависть к любому колдовству. И в самом деле это великое зло.

Ей стало нехорошо от такой перспективы. Колдунье ничего не стоит заставить ее влюбиться в кого угодно – в Азака, в первого попавшегося импа или даже в отвратительного гоблина. И она с радостью примет свою судьбу! Кошмар!

– Значит, ее величество знала о наших намерениях покинуть Араккаран? – вежливо, но настоятельно спросила Кэйд.

– Она и внушила это намерение, уверен.

– Чтобы укрыть мою племянницу от Хранителей?

– Верно. Чародеи, как всегда, избрали свой собственный путь. А Иносолан слишком большой куш. Они бы, без всяких сомнений, быстро попали во дворец.

Не так уж много информации получила Кэйд, но она явно хотела извлечь максимальную пользу из непривычной разговорчивости старика.

– В ту первую ночь племяннице было видение. Не ваша ли это работа? – спросила она. Старик нахмурился:

– Нет, я тут ни при чем.

– Тогда это дело рук Раши? – вступила в разговор Инос. Шейх покачал головой, засверкав рубинами.

– Думаю, нет. Она хотела остаться в тени. Султанша говорила мне, что даже не станет наблюдать за нашим отъездом, чтобы не выдать наше местонахождение.

– Но… – Инос вздрогнула. – Вы думаете, это действительно было привидение? Рэп? О бедный Рэп! Элкарас пожал плечами.

– Или послание от кого-то еще. Наверное, я проспал и не уследил, колдовал ли кто-нибудь в тот момент.

– Послание? – переспросила Инос. – Что за послание?

– От другого волшебника. Сердце Инос бешено застучало.

– Неужели вы хотите сказать, что Рэп жив? Старик снова пожал плечами.

– Кто знает? Я полагаю, что-то произошло… но что? Ничего определенного сказать нельзя. Странно! Мне тоже не под силу объяснить видение.

Рэп жив? Почему-то слова шейха произвели на нее ошеломляющее впечатление. Инос отпила из бокала. Это следует обдумать. Она не верила, что Рэп настолько жесток и ужасен, что после смерти бродит привидением как злой демон. Но как же он спасся от импов? Как он смог отправить послание? Как…

Нет. С грустью она решила, что это невозможно. Рэп ни за что не мог выстоять против легионеров.

А Кэйд продолжала выспрашивать:

– А что случится, когда мы прибудем в Алакарну? Шейх прожевал кусок и проглотил.

– Будем ждать дальнейших инструкций. Это очень приятный город.

Инос с жалостью взглянула на Азака. Трудно было представить себе человека мрачнее, чем он. Во всем есть и Добро и Зло. Радость счастливого избавления от сидов померкла перед тем, что несло с собой это освобождение. Неизвестно, что хуже, – четыре сида или один гоблин, жизнь под одной крышей с гоблином?

Когда-то Алакарна была первой остановкой на пути к Хранителям, теперь она может стать тем местом, откуда начнется вечное рабство. Ее отправят к колдуну Востока, а Раша займется своей любимой игрушкой – Азаком.

Кэйд напряженно всматривалась в темноту.

– Но для начала мы должны прибыть в Алакарну. Вы сказали, что нам нужно уйти до рассвета. Неужели нам придется идти этой ужасной дорогой в темноте?

Элкарас затряс головой.

– Ни в коем случае. Я считаю, что ходить по тому пути вообще не следует ни в какое время.

– Рада это слышать, – заметила Кэйд. – Ничто и никогда не угнетало меня так, как взгляды этих… статуй.

– А почему не следует? – спросила Инос. Он отхлебнул вина и несколько мгновений задумчиво разглядывал свой бокат.

– Ваше высочество, я всего лишь маг. Мне трудно обнаружить, когда творят колдовство. Это выше моих возможностей, за исключением некоторых особых ситуаций, например, тогда, когда отключается ясновидение. Я полагаю, что и другие мои способности тоже ограниченны. И все же я определенно чувствовал нечто, когда шел по этой дороге. Может, я и ошибаюсь, но вполне возможно, что это остатки старинных заклинаний.

Инос нахмурилась, не поняв и половины.

– Заклинания действуют в определенном направлении, – объяснил шейх с чуть заметным нетерпением. – Их использовали против беглецов, дезертиров. Все мы легко вошли в Тум, но выйти будет совсем не так просто.

– Превратимся в камень?

– Наверное нет. Заклинания уже слишком старые, но все же могут покалечить нас или убить. Нет, даже за все драгоценности Керита не соглашусь идти тем путем.

Инос снова бросила взгляд на Азака. Тот смотрел в сторону, но уже не столь мрачно, скорее, заинтересованно.

– У меня есть и другие соображения, – продолжил Элкарас, упредив следующий вопрос. (И снова Инос показалось, что он не так уверен в себе, как хочет выглядеть.) – Веселенькое приключение вы мне устроили в эти последние дни, но я и в самом деле получил массу удовольствия.

Он поднял бокал, салютуя Кэйд.

– А как вы поймали нас, ваше всемогущество?

– О, это было совсем не трудно. По сравнению с магом Охотник на Львов просто слепой котенок.

Азак мгновенно ощерился, а шейх мягко усмехнулся и устремил взгляд в огонь.

– Вы действительно думали улизнуть от меня, ак'Азакар?

– Я надеялся, что вы не осмелитесь воспользоваться своими чудесными способностями так близко от Алакарны.

– Да, соображение правомерное, согласен, но, естественно, мне необходимо было закончить свою миссию, поэтому я рискнул. Сначала я, конечно, должен был распорядиться относительно отдыха моих людей и торговли. Только вчера на закате я тронулся в путь.

– В таком случае вы показали отличное время, – примирительно сказала Кэйд.

Шейх кивнул с самодовольным выражением.

– Не правда ли, чудесный вечер? Я надеюсь, вы заметили, как отлично действует магия на комаров? – Он посмотрел на Азака. – Первый Охотник, вы абсолютно уверены, что не желаете поужинать?

Снова Азак яростно отверг гостеприимство. Сердитый или нет, но Азак наверняка проголодался. В то же время из-за своего поражения позволял себе бросаться в крайности как мальчишка. Как можно быть таким упрямым, таким чурбаном? На Инос вдруг непонятно отчего накатила ностальгия.

– За вами нетрудно было идти, хотя чуть труднее по эту сторону гор.

– Пока след был свежим? – скептически заметил Азак. Опираясь на руки он отодвинулся от костра, видимо, ногам стало очень жарко.

– Когда след смешался с колдовством.

– Я не заметил здесь ни намека на людей.

– Но, очевидно, они здесь есть. – Старик оглянулся в темноту, и Инос инстинктивно повторила движение.

Она увидела, как в сумраке заколыхались тени, но потом поняла, что это всего лишь лошади и мулы. Все снова повернулись к костру, молчаливые как привидения. Инос поежилась.

– Я, кроме того, видел заколдованные места, – продолжал Элкарас, – или, вернее, не видел, так как мое ясновидение было заблокировано. Зрение, мне кажется, тоже обманывалось, и иногда то, что казалось лесом, на самом деле было чем-то иным. Время от времени ваши следы совсем пропадали, а иногда менялись до неузнаваемости. Тум обитаем, теперь это известно!

– Тогда как же вы нас нашли, ваше всемогущество? – снова спросила Кэйд и облизала пальцы, хотя до приезда в Зарк никогда так не делала.

– Мне кое-что помогло, – сказал шейх и протянул руку. В свете костра заиграли самоцветы.

– Кольцо? – спросил Азак. – Так значит, то были не пустые слова?

– Нет. – Старик понизил голос. – Но я солгал, сказав, что это фамильная драгоценность. Ее величество сделала его специально для меня. – Он в задумчивости разглядывал пальцы. – В данный момент оно ничего особенного не показывает… Обычно оно помогает мне распознавать колдовство, то есть то, что умеет делать только настоящий волшебник. Но Тум непонятным образом воздействует на него. Вот, например, оно ничего не. показывало, когда я вошел в эту долину.

– А может быть, в Туме волшебство другое? – Инос, очевидно, было не по себе.

Волшебник пожал плечами.

– Может быть, и так. Хотя сегодня утром оно светилось, как обычно – зеленым цветом, и, как всегда, огоньки на нем прыгали, что блохи на собаке.

– И какой прок от этого кольца? – мрачно спросил Азак.

– С его помощью я нашел вас.

Все трое переглянулись. В полнейшей тишине маг отхлебнул вина. Затем уставился на Инос.

– Дитя, вы владеете словом силы. Ее величество крайне удивляло, что это до сих пор никак не проявилось, не вылилось ни в какой особый талант. Она велела мне понаблюдать за вами и выяснить, что дало вам слово силы. Сегодня впервые я увидел, что слово работает.

– Я… я использовала магию? – Инос надеялась, что это какая-то непонятная простому смертному заркианская шутка. Она никогда не говорила Азаку о слове Иниссо – боялась его непредсказуемой реакции. Азак не принимал магию ни под каким соусом.

– Кто-то из вас использовал, – сказал маг. – Зеленый цвет означает волшебный дар. Это не могли быть сиды. Они, судя по всему, под эгидой охранных заклятий, их не обнаружишь. Нет, это один из вас, больше некому.

– Это точно не я! Тетя, ты заметила, чтобы я сделала что-нибудь необычное? Азак?

Кэйд бросила на Азака тревожный взгляд и ответила:

– Нет, дорогая моя. Старик погладил бороду.

– Признаюсь, я озадачен. Это просто была магическая способность в действии, никто не передвигал горы. Ну-ка, может быть… может быть, когда Азак учил вас лесным премудростям? Может, вы искали след? Пели? Чуяли магию наконец?

Инос покачала головой.

– Не думаю, что делала сегодня что-нибудь, чего не делала до того тысячи раз. Кроме того случая, естественно, когда играла роль жертвы насильников.

– Нет, раньше. На пути сюда.

Кэйд всегда было трудно нарушить молчание. Она негромко кашлянула, чтобы привлечь внимание.

– Ваше всемогущество, у импов есть поговорка о сковородках и очагах. Вы знаете ее?

– Из огня да в полымя, убежал от льва да к львице в пасть – что-то вроде этого?

– Точно. Я начинаю думать, что талант моей племянницы лежит где-то в этой области. Элкарас усмехнулся.

– Думаю, что вы раскрыли эту тайну. Кэйд улыбнулась в ответ.

– Пусть кольцо указывало на нас, – сказала она, – но ведь могло быть и так: некто, пользуясь волшебными чарами, тоже преследовал нас, тогда кольцо все равно приведет к нам.

– Н-да-а… – Маг задумчиво кивнул. – Например, невидимка. Если у вас был невидимый сопровождающий… Но нет. Для этого нужно гораздо больше силы. Такой силы мое кольцо не показывало. Обычная магия.

Раздался сердитый голос Азака:

– Я ничего не знал о слове силы. А это многое объясняет. – Он с такой ненавистью уставился на Инос, что она почувствовала себя не в своей тарелке.

– И что это объясняет? – поинтересовался шейх.

– Что те четверо победили меня. Элкарас покачал головой.

– Они пришли с севера. Они шли по вашему следу. Это совершенно ясно.

– А вы не догадываетесь, почему они шли по нашему следу?

Шейх пожал плечами.

– Возможно, они преследуют всех, кто приходит в Тум. Что-то вроде увлекательной игры.

– Мне показалось, что цели их были предельно ясными, – отрезала Инос. Азак парировал:

– Абсолютно!

Откуда-то из глубины в Инос начала подниматься злость: в чем, собственно, он обвиняет ее?

– Они назвали меня «пришелец», если я правильно расслышала. Звучало это как грязное ругательство, как… как вошь.

Кэйд поспешила вмешаться:

– Это объяснило бы тайну, все эти исчезновения… Но Инос глядела прямо в подернутые дымкой ярости глаза Азака.

– У вас другие соображения?

– Я знаю, те четверо тоже отозвались на колдовские чары.

– Я не совсем точно понимаю, что имеет в виду ваше величество? – холодно поинтересовалась Кэйд.

– Что ж тут непонятного? Ваша племянница очень привлекательна, как золотая жила. Потому эти четверо негодяев и увязались за нами.

– Азак! – вскричала Инос. – Что вы говорите?

– Я говорю, что вы могли околдовать меня, женщина, а сегодня как-то невзначай околдовали этих четверых.

– Нет! Нет! Я…

– Возможно, вы сами не знали, что творите, – понизив голос, заметил Азак. – Но почему четверо юношей-охотников вдруг превратились в злобных насильников?

«И почему джинн влюбился до сумасшествия?»

Если бы он дал ей пощечину, это бы меньше потрясло Инос. Она съежилась, закрыв ладонями лицо. Немыслимо – неужели она приворожила Азака с помощью магии, как некогда ее Андор? Конечно, ей хотелось произвести на него впечатление, но не таким же способом. Ужасно! Отвратительно! Значит, она что-то вроде сирены, заманившей невинных юношей прямо в лапы злобному волшебнику-шейху… Нет! Невозможно!

Она повернулась к Элкарасу, в глазах застыл немой вопрос. Шейх хмурился и поглаживал бороду.

– Вы необычайно красивая женщина, королева Иносолан, и я ничуть не удивлен, что султан сражен вашим обаянием, волшебным или нет. Но что вам под силу, оставаясь в тени, заманить четырех бродяг, превратить их в свору обезумевших маньяков… Все, конечно, возможно для магии. Но ведь до сегодняшнего дня все было спокойно? Люди ведь не бросаются на вас толпами, где бы вы ни появились!

Пушистые рыжие усы Азака не сумели скрыть усмешку.

– Может, сиды особенно чувствительны.

Снова Инос погрузилась в раздумья. Сама того не зная, околдовала четырех мужчин, а шейх из-за этого их наказал. А теперь по ее следу мчится целый отряд? Нет. Безумие. Чудовищно. Не бывать тому.

– Вы имеете в виду, что я уподобилась суке, к которой со всего города сбегаются кобели?

Двое мужчин отвели глаза. Кэйд закусила губу и покраснела. Шейх вздохнул.

– Я доложу обо всем Раше, пусть она решает. Кстати… – он взглянул на звезды, – уже второй час ночи, полагаю?

– Приблизительно, – отозвался Азак.

– Значит, нам пора трогаться. Охотник, я вызвал наших мулов. Нужно распрячь их и отпустить. И принесите, пожалуйста, мою переметную суму.

Азак ответил:

– Слушаю, мой господин, и повинуюсь. – Слова эти сопровождались взглядом, полным ненависти. Султан вскочил на ноги и ушел в темноту, прихватив свою саблю. Наверное, мечтал, что кто-нибудь нападет на него и тут уж он покажет, кто господин, а кто лакей.

– Ваше сиятельство, – обратился Элкарас к герцогине, – у вас в багаже имеется что-нибудь, что вам хотелось бы взять с собой? Мы можем взять совсем немного, только самое ценное и необходимое.

– О! – Кэйд повернула голову к шалашу. – Мой молитвенник.

– Тогда будьте так любезны, принесите его прямо сейчас, сударыня. Вот! – Элкарас взмахнул рукой и протянул Кэйд шар голубоватого света.

Старушка снова воскликнула:

– О!

– Возьмите. Он не горячий.

Кэйд в нерешительности встала и подошла. Неуверенно взяла шар двумя руками. Держа его как можно дальше от себя, она побрела по высокой траве.

Инос подлила себе в бокал вина и отпила немножечко, гадая, что ее ждет: новые тайны или новые упреки.

Однако старик молчал, с явным удовольствием разглядывая унизанные драгоценностями пальцы, будто его интересовала только игра неровного света на ограненных камнях. Наконец он сказал:

– Сейчас с вами говорит не маг и не слуга султанши, хотя я бы не произнес ни слова, если мои слова повредили бы ее интересам. Я говорю как очень старый человек. Вам я желаю только добра, королева Иносолан. Представьте хотя бы на несколько минут, что долгие годы и в самом деле рождают мудрость.

– Я попробую, – произнесла Инос сахарным голоском. – Верно, собираетесь меня выбранить.

– Это все, что я прошу. Послушайте внимательно. Я очень стар. Много старше, чем вы думаете. Если бы мне вздумалось подсчитать свои годы… Ладно, скажем так, что из них я провел в пустыне столько, сколько вы живете на свете. По меньшей мере. Солнце пустыни безжалостно, оно выжигает в человеке все наносное.

Инос молчала, а старик не поднял голову, чтобы посмотреть на ее тщательно изображенную заинтересованность.

– В Алакарне, и Анготе, и в других городах Империи я провел очень много лет. Теперь я понимаю импов лучше, чем кто-либо в Араккаране. Я понимаю, что вы сильно отличаетесь от остальных подданных Империи, но ваши привычки, манеры, то, как вы были воспитаны, – все это гораздо ближе к импам, чем к любому другому народу. Разве не так?

– Конечно, ваше всемогущество. Он вздохнул.

– И я говорю, что Азак не для вас. О, он от вас без ума, и вам может показаться, что и вы влюблены в него. Нет, послушайтесь меня, дитя мое. Султан по-своему очень славный человек. Он был и будет превосходным правителем Араккарана, если только не заживется слишком долго и не возгордится своими подвигами и достижениями. Тогда он затеет какую-нибудь кровавую войну. Такие, как он, всегда так поступают. К счастью для нас, простых людей, султаны редко живут подолгу. И что он значит для моей госпожи, мне не дано понять, даже приблизиться к пониманию. Логика волшебников всегда таинственна и необъяснима. Она странным образом играет споим могуществом. Боюсь, Раша до сих пор пытается отомстить людям, которые давным-давно мертвы. – Он снова вздохнул и потянулся за своим бокалом.

Инос вежливо ожидала. Лекция еще не закончилась.

– Если бы он согласился на компромисс… – Элкарас отхлебнул вина. – Хоть раз поклонился бы! Сказал бы то, что ей хотелось услышать. После этого она с радостью согласилась бы на что угодно: стала его любовницей, матерью, помощницей.

– Она бы тут же распознала ложь, – пробормотала Инос, поморщившись от отвращения.

– Возможно, – мягко проговорил старик, – но, даже если бы Азак притворился, она была бы довольна. Я думаю, что волшебница способна обманываться точно так же, как и каждый из нас. Все мы верим тому, чему хотим верить. Нам всем нужно счастье. Кто знает, что нужно ей теперь, после стольких лет? Может быть, одно доброе слово – и ты победитель в этой неравной схватке?

Он допил, и бокал в его руке растворился. Потом поднял голову и посмотрел на звезды, а может, на верхушки деревьев. Инос поймала ясный взгляд его красных глаз, увидела морщинистую шею…

– Но даже если отбросить все опасности, исходящие от султанши, дитя мое, я говорю вам, что вы совершаете великую ошибку. Даже если вы вдвоем в конце концов отправитесь в Краснегар, на окраину мира, не будет вам радости с Азаком ак'Азакаром. Да, он обещал. Я уверен, что он обещал. Он жаждет вас, но не может получить, поэтому он морочит сам себе голову. Он любит вас! Хочет обладать вами, хочет, чтобы вы родили ему сыновей, и, конечно, хочет, я уверен, что хочет, сделать вас счастливой. Но он не способен дать вам счастье, не важно, насколько он искренен.

– Полностью согласна.

– Я говорю серьезно, дитя мое.

– И я серьезно, ваше всемогущество. Может быть, мое поведение не внушило вам доверия и, боюсь, ввело в заблуждение его императорское величество. Не бывало такого в Империи, чтобы мужчина и женщина были просто друзьями.

– Когда я сказал вам, что сиды его не убили…

– Я обрадовалась. Естественно. У меня с Азаком много общего, начиная с благородного рода и кончая колдовством и проклятиями. Понятно, что это отличная почва для дружбы. Я восхищаюсь им, мне нравится его общество, я принимаю его помощь. С моей стороны, по крайней мере, в наших отношениях нет ничего сверх того.

Вот так-то!

Маг печально разглядывал девушку. Свет костра бросал на его лицо странные тени. Наконец шейх глубоко вздохнул и отвел глаза.

– Под этим может скрываться нечто большее, чем вам кажется, – сказал он. – И как долго вы сможете противостоять его ухаживаниям? Лестно, когда за тобой ухаживает человек его внешности и могущества.

– Очень лестно, – проговорила Инос сквозь зубы. Сначала Кэйд, теперь он. Неужели старики никогда не научатся доверять молодым? – Но султан Азак мой друг и политический союзник. И ничего больше.

Не глядя на нее, маг снова вздохнул.

Старый джинн…

Глупый старикан.

Из темноты вынырнул Азак. В руках он нес глянцевую кожаную сумку.

– Ну вот! – Старик проворно вскочил на ноги. – Вскоре прибудут гости. Нам нужно уйти побыстрее, пока они не подошли ближе. Ну-ка, дайте взглянуть…

Он повозился с застежками и вытащил сверток, который сиял, как золото. Потом потоптался, походил туда-сюда, рассматривая землю, словно что-то искал. Азак отбросил сумку, скрестил руки на груди и принялся хвостом ходить за шейхом, не обращая внимания на Инос.

Вернулась Кэйд, все еще держа голубой шар на вытянутых руках. Инос побрела ей навстречу, и они обменялись тревожными улыбками. Кэйд опустила шар на траву с такой осторожностью, будто он был из тончайшего хрусталя. Потом выпрямилась и взяла племянницу за руку. Пальцы ее слегка дрожали.

– Вот здесь, кажется, ровное место, – послышался из полумрака голос Элкараса. Он стоял на самом краю освещенного костром круга. – А север там, все правильно.

Шейх встряхнул ткань, она блестела и переливалась и оказалась неожиданно большой. И вот она начала плавно опускаться на землю, изгибаясь и колыхаясь, подчиняясь каким-то собственным законам, и наконец расстелилась по гладкой земле.

Почти силком Инос потащила тетю к этому чуду.

– Я видела это раньше! Раша называла это «циновка странствий».

Тут же Инос вспомнила, что там, во дворце, циновка странно гипнотизировала ее. А здесь, в звездной темноте леса, она была подобна черной воде, на которой поблескивали неяркие искорки, исходящие словно откуда-то из глубины. Можно было подумать, что там, в этой черной воде, плавают золотые рыбки.

– Правда? – Старик был похож на ребенка, который весь подобрался в предвкушении некоего тайного удовольствия. – Это волшебный коврик. Ее величество дала мне его на случай крайней необходимости. Может быть, это тот самый, который вы видели.

Азак прошелся вдоль края ковра, с интересом разглядывая его. Инос он игнорировал.

Шейх еще раз посмотрел на небо.

– Да, север в том направлении. Чтобы путешествовать туда и обратно, нужны три коврика. А у нас только два, но в наши планы не входит возвращаться в Тум, правда? – Он усмехнулся и потер руки.

Потом обратил задумчивый взгляд к реке.

– А где второй в таком случае? – спросила Инос, терзаемая дурным предчувствием. Она попыталась перехватить взгляд Азака, но тот смотрел на шейха.

– Если Скараш сдержал свое слово, то он находится в моем собственном доме в Алакарне. Ну, а если не сдержал, то нас в скором времени ждут неприятности. Готовы?

– Что нам нужно делать? – спросила она и ощутила, как Кэйд сжала ее руку.

– Просто всем вместе на него встать. Я шагну последним, потому что ковер настроен на меня.

– А что потом? – спросил Азак, поглаживая пальцем рукоять сабли.

– А потом он окажется ровно поверх своего близнеца в Алакарне. Именно так он работает. Но Азака мучили подозрения.

– Вы ведь говорили мне, что не решаетесь колдовать так близко от Алакарны, а теперь собираетесь сотворить такое чудо?

– Замолчите, – осадил его маг. – Невежеству подобает молчать. В общем и целом обнаружить волшебный предмет гораздо труднее, чем простое колдовство. Ну что – я должен подгонять вас?

Азак пожал плечами и, сделав два широких шага, оказался в центре ковра, который даже не сморщился под его тяжестью. Инос посмотрела на тетю, и они, взявшись за руки, ступили на ковер. Поверхность его казалась твердой и скользкой.

– Хорошо! – сказал Элкарас. – Охотник на Львов, пригнитесь чуть-чуть, потолок может оказаться низковатым. Вот так. Теперь я.

Он сделал два быстрых шага, от этого ковер задергался и накренился. Кэйд вскрикнула, но Инос поддержала ее. Потом вернулась устойчивость, и все заморгали от яркого света: на облупленных стенах горели лампы.

Азак осторожно выпрямился и с мрачным видом оглядел стропила, оказавшиеся прямо перед его носом. Из темноты распахнутого окна донеслись уличные шумы, голоса, стук копыт, скрип колес. Запах травы и деревьев мгновенно исчез, уступив ароматам свечей, пряностей и давнишних ужинов.

– Добро пожаловать в Алакарну, – сказал Элкарас.

Грезить, ждать, проснувшись, очутиться

Там, где свет в безмолвии струится,

Суеты стихает круговерть;

Там в лесах и травах изначальных

Все святое шествует в молчанье:

Лишь вода и ветер,

Жизнь и смерть.

Стивенсон. В горах

Часть седьмая Явилось величие башен и замка

1

Рэп, отдавшийся во власть дремы, тупо уставился на нору в скале. Ярко светили звезды, ночной воздух приятно холодил кожу, но юноша не отдавал себе отчета, что происходит. Потом вспомнил: темнота, он пробирается через заросли по скалам, ясновидение подсказывает путь. Ноги в крови, щиколотки и колени разбиты и распухли, руки и плечи в синяках. Из этого кошмара выплыло туманное воспоминание, как он час или два нес на спине Гатмора. Но сейчас Рэп был один, и силы его были на исходе. Товарищи его остались где-то далеко позади: где уж простому смертному поспеть за волшебным призывом.

Мальчишечка исчез, последний раз промелькнув перед глазами проворным зверьком. Значит, именно эта пещера и была местом назначения. Абсолютно круглая, творение какого-то волшебника, она казалась просто дырой в черных скалах. Расплавленный камень – значит, здесь потрудились драконы; ясновидение отказало, а это означало, что здесь поблизости логово волшебника. Впрочем, сама пещера могла оказаться логовом хищника, леопарда или медведя, например.

Некоторое время Рэп в бессилии лежал на камнях. По идее следовало бы испугаться, следовало бы восстать против настойчивого зова, который снова захлестнул его разум. Внутренний голос шептал, что не стоит противиться: может быть, это перст судьбы, счастливый случай привел его к этому месту. Так или иначе, трудно сопротивляться, когда так измучен и не осталось сил.

Рэп на четвереньках полез в нору. Воздух был пропитан холодом камней.

Лаз был длиннее, чем толщина стен любого замка, но все же довольно скоро Рэп вылез наружу и оказался на дне ущелья. Над головой сияли звезды. С двух сторон высились шершавые каменные стены, раскинув руки, юноша мог коснуться обеих сразу. Ровный пол усыпали мелкие, неприятно острые камешки. Здесь и там над проходом нависали отколовшиеся от скал каменные глыбы, образуя великолепные нерукотворные арки. Осколки поменьше, видимо, были кем-то убраны.

Рэп продвигался вдоль трещины, повторяя все ее повороты и извилины, в течение десяти или пятнадцати минут. Судя по всему, этот ход был нарочно устроен так, чтобы служить надежной защитой от драконов. Но вот проход загородила грубо сработанная каменная стена. В ней была крошечная дверь, предназначенная словно не для людей, а для собак. Сквозь нее проникал тусклый свет.

Рэп встал на колени и тотчас отшатнулся: в нос ударила вонь гномичьего жилья. Гномы – падалыцики и мусорщики – приспособились жить почти во всех местах, потому что утилизируют практически любой мусор. Безусловно, они лучше своих конкурентов, крыс и других грызунов, но соседство их не из приятных. Кроме гнома, никто по доброй воле не вошел бы в гномичью нору, но Рэпу, судя по всему, предстояло это совершить. У него не было выбора. Стоило ему замешкаться на минуту, как настойчивый магический призыв мальчишки-гнома снова толкал его вперед.

Очень осторожно, зажав нос, Рэп пролез внутрь и встал на ноги, подавляя позывы тошноты. Из глаз сочились слезы.

Это была не нора. Фавн очутился в громадном зале, стены которого, серые, неровные, будто парили в туманной дымке, укутавшей потолок и освещавшей голубоватым светом все широкое пространство. Тут и там виднелись какие-то странные тени, но что это было – разглядеть не удавалось.

Каменный пол, образованный самой скалой, здесь был похоронен под толстым слоем отбросов – гномы оставляли нечистоты прямо перед входом, это как нельзя лучше отпугивает непрошеных визитеров. То и дело ясновидение блокировалось или, по крайней мере, слабело, будто натыкаясь на таинственные преграды. Помещение производило зловещее впечатление и напоминало о черной магии. А воняло здесь хуже, чем в самом запущенном свинарнике.

На низкой каменной ограде в дальнем конце зала сидел парнишка – тот самый, который учинил эти беспримерные гонки. Этот, по крайней мере, не выглядел заколдованным или призрачным. Он смотрел на Рэпа с удовлетворенной, понимающей улыбкой, ковыряя пальцем в носу.

Вода! За оградой находился круглый бассейн. Закрывая нос рукой в надежде, что запах собственной кожи заглушит другие запахи – не заглушил, – Рэп осторожно захромал через зал. Обойти помойку и нечистоты было невозможно, но фавн надеялся, что не шлепнется прямо в них.

На поверхности бассейна плавала зеленая тина. Рэп разогнал ее и зачерпнул воды. Хотя вода давно протухла, он пил не останавливаясь, потому что от жажды спеклись все внутренности. По крайней мере, он точно знал, что гномы в этой воде не мылись.

Он уселся и обтер лицо рукой, потом обнаружил, что сидит на склизкой смеси из перегнившей тины и ила. Какого черта все это значит?

Теперь, узнав второе слово силы, он обрел чудесную возможность не чувствовать боли. Без этого он бы сейчас вопил и стонал. Еще бы – ступни, суставы, мускулы – все разбито и располосовано. Зато улеглась неуемная магическая тяга. Теперь можно спокойно посидеть и расслабиться. Ощущение покоя мгновенно повергло его в дремоту. Но как только внимание рассеялось, всколыхнулась боль. Он выпрямился, боль исчезла. И Рэп уставился на мальчика, который привел его сюда.

– Меня зовут Рэп. Мальчик хихикнул.

– А у тебя есть имя, сынок?

Паренек вынул палец из носа, пробурчал: «Угиш» – и снова хихикнул. А зубов у него было во рту, что у щуки. И даже острее.

– Ты волшебник, Угиш?

Широкая улыбка и молчаливое «нет». Гномы предпочитают ночное время, но Рэп встречался с ними в Дартинге. Видел он их и в Финрейне, и в Мильфлере. У тех были очень большие, круглые глаза, белков почти не было видно. Да и радужки почти не было, один блестящий черный зрачок. Глаза у Угиша тоже были очень большие, но другие: среди грязи сияли белки, радужка имела насыщенный бронзовый оттенок.

Нельзя сказать, чтобы все обитатели Краснегара были выдающимися чистюлями, а кое с кем вообще невозможно было находиться в одном помещении, но никто и никогда не получал от грязи такого удовольствия, как гномы.

Рэп выдавил улыбку.

– А кто же тогда… ох!

В зал вошла женщина и, оглядевшись, направилась прямо к ним.

Она была не из племени гномов – не ниже Рэпа ростом и великолепно сложена. Сначала он даже не мог понять, какой она расы. На ней было свободное платье, грязное, короткое, без рукавов, до неприличия изодранное, но двигалась она гордо и с достоинством. Грязи на ней было не меньше, чем на мальчишке, цвет кожи не просматривался, сальная мочалка волос свешивалась до середины спины. Но потом он увидел вымытые потом пятна подмышек – ярко-золотистые. Верно, и вся кожа была того же золотистого цвета.

А ее глаза! Очень большие, странно раскосые, сверкали всеми цветами радуги, как опалы или перламутр. Она была эльфом. В Мильфлере и Финрейне он мельком видел эльфов, но никогда не рассматривал их так близко. Он не мог определить ее возраст, но, без сомнения, она была, если ее вымыть, необыкновенно красива.

Зато теперь ясно, откуда у Угиша такие глаза, хотя Рэпу не приходилось слышать о гномах-полукровках.

Женщина подошла и присела в реверансе, Рэп еще теснее обнял колени и съежился.

– Меня зовут Атальриан, разумеется. – Она улыбнулась и машинально почесала голову.

– Мое имя Рэп Я… я не одет. Она нахмурилась.

– Да, но… ладно, Угиш, дай ему свою одежду на время.

Посмеиваясь, мальчик развязал набедренную повязку и протянул Рэпу. Рэпа передернуло. Эту тряпку не хотелось бы трогать, не то что надевать, но он не хотел обидеть хозяев. Гномы обычно скромны и необидчивы, но и у них имеются те же чувства, что и у всех, не говоря уже об эльфах.

Поэтому он взял тряпье и с достоинством, на какое только был способен, встал. К счастью, эта одежка была ему мала, поэтому юноша просто прикрылся ею, следя, чтобы она не коснулась тела.

Вставая, он с трудом удержал равновесие, голова кружилась.

Атальриан снова улыбнулась и протянула руку с грязными ногтями.

– Вам рады в Сумрачной Крепости, волшебник. Давно у нас не было гостей к обеду.

Рэп поперхнулся и не пожал ей руку, так как обе его руки были заняты. Его покачивало от усталости.

– Я не волшебник, я просто адепт, к тому же совсем новичок.

Она удивилась:

– Но мне показалось, Ишист сказал, что вы совладали с… Ох, Боже! – Взгляд ее упал на его ноги. – Как же вы так сильно изранились? Угиш, беги и попроси папу прийти.

Паренек пожал плечами и поплелся прочь, разбрызгивая мутную жижу.

– Вы должны извинить нас, адепт! Муж должен был предусмотреть… Будьте добры, садитесь. – Она жестом указала на камни, окружавшие лужу.

Рэп уселся на влажный камень и нехотя расстелил тряпье на коленях. Женщина вновь протянула руку, и фавну ничего не оставалось, как пожать ее. Можно было только надеяться, что она не ждала поцелуя.

Стоя над ним, Атальриан нараспев заговорила:

– Как чудесно, когда приходят гости! Я, кажется, уже целое столетие не готовила хорошую еду. Ох, я имею в виду, что привыкаешь к вкусам гномов, но… как приятно будет достать старые мамины рецепты. Иногда Ишист приносит для меня настоящие свежие вещи. А для детей так поучительно будет попробовать пообедать за столом. Мне показалось, он говорил, что вас трое?

От усталости Рэп даже сидеть не мог ровно, дрожал и покачивался. И думал, кто из них сошел с ума, он или она. Или оба.

– Мои товарищи не такие выносливые, как я, сударыня. Они затерялись где-то там, в дебрях.

– Ясно. Нужно бы их принести сюда. Ведь там снаружи леопарды и другие скверные животные. Все-таки это дикая страна, как мне говорили.

Она окинула взглядом залу.

– Вы танцуете, адепт Рэп?

– Э-э… не очень хорошо.

– О!

Веки его отяжелели и опустились, и тут же ступни обожгло болью. Рэп встрепенулся. Разговаривай… не молчи.

– А что это за место, сударыня?

– Место? – Хозяйка улыбалась и некоторое время ничего больше не произносила. Потом, будто очнувшись от грез, сказала: – Ах, место. Мы прозвали его «стойло», но на самом деле мы используем его для…

Рэп отлично видел, для чего они его используют.

– Очень-очень давно здесь и в самом деле находилось стойло.

Она показала на стены, и Рэп заметил арочные пролеты, заложенные камнями. Эти арки были такие громадные, что в них свободно мог бы пройти…

– Стойло для драконов, сударыня? Еще одна пауза.

– Для драконов? Мы не впускаем сюда драконов.

– Но замок очень старинный, правда?

– Ишист сказал, что да. – Она засмеялась.

– А теперь?

Что это, только лишь убежище, захваченное и обжитое странствующими гномами? Или действительно была некая причина, чтобы притащить Рэпа именно сюда?

– Теперь?

– Этот замок, сударыня? Кто его владельцы?

– Владельцы? – Атальриан улыбнулась. – Ну, мой муж, Ишист – он, видите ли, великий волшебник. Великий волшебник Ишист, вы же знаете. Он погонщик драконов. И уже много лет. И вот мы живем в Сумрачной Крепости. А это очень важное дело. Ведь кто-то должен это делать.

Рэп пытался подумать над ее словами, но постепенно скатывался в сон. И снова стрела боли вернула его к действительности. Он с удивлением заметил трех ребятишек, которые жались к Атальриан и с подозрением разглядывали гостя. Все они были голые, грязные и вонючие. Все трое были младше Угиша.

И у всех были огромные глаза. У каждого своего цвета – синие, фиолетовые и малиновые – но одинаково сияющие. Большинство полукровок похожи на одного из родителей. Сам Рэп, например, принадлежал в целом к фавнам. Единственная черта, которую эти малыши-гномы переняли у своей матери-эльфа, были эти яркие разноцветные глаза.

– А что должны делать погонщики драконов, сударыня?

– Погонщик драконов. Он только один! Он, конечно, отгоняет драконов от Горла. Они, разумеется, все время рушат ограду, а он, естественно, должен ее чинить. Он ведет учет птенцов, выдает металлы, накладывает запрет, чтобы огненные птенцы не летали над водой. Это очень важно!

Она наклонилась к одному из детей, уступив его назойливым приставаниям, и он что-то зашептал ей на ухо.

Какая женщина согласится выйти замуж за гнома? Жить как гномы? Позволять своим детям жить как гномы?

И без сомнения, погонщик драконов должен быть наместником одного из Хранителей, как, например, проконсул Феерии.

– Значит, сударыня, ваш муж работает под эгидой волшебника Юга?

Атальриан подняла глаза, они светились изумрудами и янтарями.

– Верно, он служит Литриану. Ты нашел папу?

2

Ишист был первым толстым гномом, которого видел Рэп. Он был лыс и едва доставал Атальриан до груди, но жена наклонилась и обняла его, словно они не виделись несколько месяцев. Гном явился в сопровождении шести огненных птенцов, которые порхали над влюбленной четой, освещая желтыми и оранжевыми вспышками мглу под потолком. Пять из них были бесплотными огненными созданиями – таких Рэп видел и раньше. Просто сгустки света, бесформенные, нематериальные, размером не больше колибри. Шестой дорос до размеров чайки и уже заметно затвердел. В огненном ореоле проглядывало драконье тело. Этот летал более уверенно, вел себя не так суматошно и, в конце концов, направился к Рэпу – видимо, движимый любопытством.

Птенец закружил над юношей, тот напряженно застыл. Рэп был уверен, что не подзывал птенца, и надеялся, что волшебник знает об этом. Не успел фавн подумать, что хорошо бы отослать птенца, как драконенок уселся к нему на плечо. Он оказался неожиданно тяжелым и горячим, словно жаркое из духовки. Раскаленные когти впились в кожу. Пришлось приложить некоторое усилие, чтобы унять боль, представилось, как шипят и темнеют струйки крови. А птенцу и дела не было до этого – он и не подумал ослабить хватку. Сияние вокруг головы детеныша окрасилось голубым, и когда он потерся своей теплой чешуйчатой шеей о шею Рэпа, то юноша ощутил ни с чем не сравнимый прилив радости. Все равно что возиться со щенком. Малыш показывал, что он, Рэп, самый замечательный в целом свете. Это было почти так же приятно, как целовать симпатичную девчонку. Теперь он понял, почему Блестящая Вода держала у себя в качестве домашнего питомца драконьего детеныша.

Он поднял руку и погладил гладкие горячие чешуи. Птенец, сияя от счастья, заурчал, переливаясь ярко-голубым, и оттого пошел по стенам невиданный танец теней.

К этому времени вокруг Атальриан собралось шестеродетей. Все, за исключением самого маленького, который сосредоточенно ковырял в носу, глядели на эту сцену и заливались визгливым смехом.

Тогда и Ишист повернулся посмотреть и изумленно уставился на Рэпа. Он был заметно старше жены, спутанные волосы поседели. Гном носил нечто вроде форменной одежды, от грязи трудно было определить ее цвет и покрой. Обуви не было вообще. Ишист внимательно разглядывал Рэпа.

Даже сидя на камне, Рэп был выше гнома. Юноша решил не вставать и постараться не показывать, насколько ему не по себе под испытующим взглядом глубоких черных глаз.

Маленький не маленький, но вонял этот гном похуже остальных. Неужели эта мелкая вонючка – могучий волшебник?

– Лилия, кажется, думает, что встречала тебя раньше, адепт. Так вот оно что!

– Может быть… господин мой…

– Называй меня просто Ишист. Я хорошо улавливаю оттенок иронии, когда дневной человек прицепляет мне всякие титулы. Тебя зовут Рэп. Так ты говоришь, что ты только адепт?

– Да… Ишист.

Чернильные глаза хитро сощурились, а затем в них промелькнуло удивление.

– Так ты и в самом деле видел мою Лилию раньше!

– Тогда ее называли Прелесть.

Огненный птенец отреагировал на имя зелено-голубой вспышкой, и Рэпу показалось, что у него задымились волосы. А ухо и шея покраснели.

– Блестящая Вода? – пробормотал гном. – Ну что ж! Я не знал этого. Мой господин не посвятил меня в свои тайны. – В улыбке открылись бесчисленные зубы, белые, острые. – Ишь ты, адепт, ходит-бродит тут, а у самого припрятаны за пазухой странные тайны. – Он усмехнулся, видя, как перепугался Рэп. – Да, я поглядел, что у тебя в котелке делается. Не волнуйся – нет там у тебя ничего особого. Все то же самое, что и у других людей.

Он снова продемонстрировал набор акульих зубов.

– У некоторых людей мозги такие, что даже гному противно, мастер Рэп, но я поздравляю вас. Теперь я должен заняться твоими ранами. Кыш, Лилия. Не могу же я лечить парнишку, пока ты сидишь у него на плече.

Дракон стал бледно-зеленым, прижался к Рэпу и еще крепче вцепился в плечо. По плечу из-под горячих когтей дорожками побежала кровь. Тем временем остальные пятеро птенцов, осмелев, приблизились к Рэпу, закружились над его головой, точно огромные розовые светляки, фавн подумал, что если они одновременно решат сесть ему на плечи, то ему несдобровать.

– Это не я, я их не призываю, господин! То есть Ишист. Волшебник задумчиво почесал свалявшуюся бороду.

– Знаю, что не ты. Но это весьма и весьма странно. И, возможно, это делает тебе честь. Но не можем же мы стоять так всю ночь! Эй вы, кыш отсюда!

Лилия сорвалась с плеча юноши и метнулась в ореоле пурпурного огня, и весь драконий выводок взвился в сумрачную мглу под потолком, точно шесть сверкающих комет. Их недовольный писк был похож на нестройное позвякива-ние колокольчиков.

Ишист больше не обращал на них внимания. Нахмурившись, он смотрел на Рэпа.

– Ну, а теперь, мастер Рэп, можно спокойненько поколдовать над тобой. Никогда бы не пришло мне в голову, что ты не волшебник. Как ты напугал бедную Примулу! Надо же, оказывается, кое-кто может по глупости отважиться на такое, чего настоящий маг не посмеет…

Пока он болтал, все раны у Рэпа – от обожженных ступней до царапин от драконьих когтей – затянулись и зажили.

– …ну и поэтому я переборщил с заклинанием призыва… Ну, как теперь?

Глаза-пуговицы моргнули, и Рэп внезапно почувствовал, что усталость улетучилась. Кроме того, он перестал чувствовать вонь. Это было настоящим благом. Он вздохнул с глубоким облегчением.

– Гораздо лучше, мастер Ишист. Спасибо. Гном кивнул и саркастически заметил:

– Вообще-то я собирался бросить тебя в подземелье. Но моя жена очень волнуется: она непременно хочет, чтобы ты отобедал с нами.

Атальриан стояла позади, словно не хотела вмешиваться в мужские дела.

– О да! – воскликнула она и, подойдя к мужу, положила руку ему на плечо. Ишист взял ее руку и поцеловал; она же в ответ поцеловала его лысину, перепачканную пометом птенцов.

Пожилой гном и его молодая жена-эльф вели себя как молодожены, и это несмотря на то, что у них уже народилось семь… нет, восемь детей. Интересно, что эти малыши едят?

– С обедом придется немного подождать, моя радость, – сказал Ишист. – Я должен найти товарищей мастера Рэпа, пока зверье меня не опередило.

Атальриан заныла:

– Но ты ведь недолго, дорогой мой?

– Нет-нет. Сейчас еще темно. Я постараюсь как можно скорее, радость моя.

Он ласково похлопал жену по бедру.

– Но кушанья остынут. А мне так хочется, чтобы дети увидели, что такое настоящий прием.

У нее были странные представления о материнских обязанностях. Угиш и старшая девочка в это время дрались, с визгом катаясь по полу, но Атальриан это совершенно не волновало.

– Ничего, им полезно поспать, – безапелляционно заявил Ишист. – Магия магией, но сон сам по себе магия. Я думаю, наш гость не откажется от короткого отдыха. Куда ты собиралась поместить его?

Она смешалась.

– Ну, я думала… в северо-западную башню? – проговорила Атальриан с волнением.

– Очень удачный выбор, моя милая. Будь добра, покажи мастеру Рэпу его комнату. Я обещал Угишу, что возьму его с собой. Прекратите, вы оба!

Он разнял драчунов парой хороших пинков. Потом, после долгих нежных объятий, пошел к выходу. Женщина чуть не плача провожала его взглядом. Угиш побежал следом за отцом, со злостью слизывая с руки кровь.

3

Прикрываясь грязной тряпицей, Рэп шел за хозяйкой по бесчисленным коридорам, поднимался по узким скрипучим лестницам. Пол покрывал слой грязи, которую, кажется, не убирали с основания Империи. В углах валялись обглоданные кости. Двери комнат истлели, остались только ржавые дверные петли. Кое-где своды обрушились, приходилось перелезать через них, обдирая голые колени и локти.

Трудно было представить, сколько этим руинам лет, но вполне вероятно, что они были свидетелями Драконьих Войн. Всюду взгляд Рэпа натыкался на древние магические преграды, а один раз он уловил смутные образы, промелькнувшие где-то вдалеке. Иногда в отдалении он замечал компании гномов.

Кое-где помещения освещались тем волшебным туманом, который Рэп видел внизу; местами царила непроглядная тьма. Атальриан продвигалась большей частью ощупью и по памяти, Рэпу же помогало ясновидение. Юноша старался не обращать внимания на мелочи, такие, как грязь, насекомые, крутые бедра Атальриан.

Женщина скользила, как луч лунного света по воде, значит, правду говорили сказки про танцы эльфов.

Она изумляла его – как может человек существовать в таких условиях? Рэп находил ее в некотором роде даже привлекательной. Он старался представлять ее вымытой, причесанной и одетой как следует.

Если Угишу тринадцать или около того, то ей не меньше тридцати, но ее фигуре могла бы позавидовать любая молодая танцовщица. Возможно, дело тут в заговорах, а рождение крошек-гномов не так портит фигуру женщины, принадлежащей к рослой расе. Кроме того, у Рэпа были веские основания предполагать, что эльфы живут очень долго.

Юношу угнетала мысль о браке гнома и эльфийской женщины. Он уверен был, что Атальриан заколдована и именно в этом причина ее сильной привязанности к мужу. Но сам Ишист казался по-настоящему влюбленным. Может ли волшебник сам себя заколдовать? И захочет ли? И кто бы говорил: не сам ли Рэп настолько сошел с ума, что влюбился в королеву?

Но вот, вскарабкавшись по винтовой лестнице, Атальриан привела его в комнату на самом верху круглой башни. Помещение неприятно напоминало комнату Иниссо в Краснегаре и было почти таким же огромным. Под ногами тревожно скрипел пол. Сквозь проломы в крыше виднелись звезды, а четыре узких окошка напротив были совершенно залеплены грязью и не пропускали света. Единственную мебель составляла кровать на четырех ножках, вся покрытая паутиной. Атальриан остановилась у двери, с сомнением глядя на гостя.

– Великолепно, госпожа, – театрально произнес он. – В таких апартаментах я буду чувствовать себя как король во дворце.

На ее лице отразилось облегчение, хотя, когда она засмеялась, он уловил нотки неловкости.

– Я знаю, как трудно жить по обычаю гномов, адепт. Уверена, здесь давным-давно никого не было.

Нет нужды упоминать, насколько облегчило его участь притупление обоняния.

– Прекрасная комната, – настаивал Рэп, – я уверен, отсюда открывается великолепный вид.

Он подошел к одному из окон и протер стекло. Ясновидение не действовало, на фоне звезд ничего не было видно, только угадывалась огромная толщина стен, несомненно прекрасно защищавших от драконов.

Атальриан стояла и улыбалась, не замечая его действий.

– Вам нужен отдых. Я пошлю за вами Угиша или Ошат, когда будет подан обед. – Она присела в реверансе.

Рэп ответил неуклюжим поклоном, поблагодарил хозяйку и смотрел, как она спускается по ступеням, по-кошачьи ступая босыми ногами. Затем огляделся. Дыры в потолке зазывали летучих мышей, и те не могли не откликнуться на приглашение. Безусловно, Рэпу следовало поспать. Но где? Кровать рассыпется в прах, как только он на нее ляжет. Древоточцы старательно выполнили свою работу; мыши еще столетья назад облюбовали перину. Рэп вздохнул и улегся на пыльном полу.

4

Без конца ворочаясь с боку на бок, Инос провела одну из самых ужасных ночей и все гадала, неужели она разучилась засыпать без помощи снотворных чар Элкараса.

Только она начинала погружаться в дрему, немедленно возникали четверо сидов и делали все то, что не успели совершить днем. Это повторялось и повторялось и было еще ужаснее, чем наяву. Инос просыпалась в поту, дрожа и еле сдерживая стоны, трясла головой, чтобы отогнать кошмар, но он неизменно возвращался.

В малюсенькой комнатке с трудом умещались четыре кровати. Приходилось перелезать через них, если нужно было пересечь помещение. Две кровати остались пустыми в знак уважения к дамам.

Кэйд мирно похрапывала на одной из кроватей. После месяцев палаточной жизни тесная мансарда казалась чуть ли не гробом. Хотя из маленького окошка спальни видна была только черепичная крыша, вдруг оказалось, что оттуда слышна вся уличная жизнь: возня пьяных моряков, скрип тележных колес и стук копыт по булыжной мостовой. Ах, где покой и безмятежность пустыни?

Во тьме бродили демоны, издевались над ней и строили рожи. Не убежала она от Раши, не спутала ее планов. Раша продаст ее колдуну Олибино, а тот, нимало не сомневаясь, выдаст ее замуж за гоблина. Раша с полным основанием обидится теперь на Инос за побег и будет еще меньше доверять.

А какое жестокое наказание она припасла для Азака?

Может, Инос бы и вышла за султана замуж. Ради них обоих.

Инос и Кэйд являлись гостьями шейха, но одновременно и пленницами. Дверь на ночь заперли. А в окно могла пролезть разве что кошка. Азака бросили в подземелье, потому что он отказался дать честное слово, что не убежит.

Из Алакарны убежать было бы труднее, чем из Высоких Журавлей. Здесь Элкарас настороже и смотрит за ними. А бродить по незнакомому городу просто безумие. Нет, следующий побег нужно тщательно планировать и готовить. Не так, как легкомысленное бегство из оазиса. Но Инос не знала, есть ли на это время. Может, времени вообще нет.

Азак теперь больше не союзник. С того момента, как Элкарас сказал, что Инос использует магию, султан ни разу не взглянул в ее сторону. Если бы в этом обвинении было хоть на йоту правды, Инос было бы не так обидно. Она сама испытала это чувство, когда узнала правду про Андора и его чары, но в ее случае такое предположение было полнейшей чепухой. Не помогли даже утешения Кэйд, уверявшей, что Азак разозлился больше на самого себя из-за поражения.

Дом Элкараса в Алакарне представлял собой старинную беспорядочную постройку. Крошечная, тесная мансарда была вполне удобна для двоих, по крайней мере удобнее подвала, в котором, по словам Элкараса, крысы, блохи и капает вода.

Азак выбрал подвал. Чурбан!

Маги могут, вероятно, отличать правду от лжи. Интересно, дал бы Азак обещание простому смертному, задумав нарушить его при первом удобном случае? Неужели все мужчины такие упрямые?

А вот и Инос танцует на лугу голышом и выкрикивает обещания бегущим к ней со всех сторон юношам, и они верят, верят. Но все они превращаются в камень и падают на траву, как только добегают до нее. Сотни, тысячи их на земле, и все они – Азак.

Тут она проснулась.

Сможет ли она когда-нибудь подойти к мужчине, отпустят ли ее когда-нибудь мысли о насилии, от которых бросает в дрожь и голова идет кругом от ужаса?

У нее были в Хабе дальние родственники. Некоторые из них очень влиятельные персоны. У Кэйд имелись друзья. Алакарна в союзе с Империей, значит, между ними действует почтовая связь. Если бы Кэйд смогла написать письмо с прошением императору или другим Хранителям, то они отправили бы его по адресу. Это одна возможность.

Алакарна – большой портовый город.

Но как перехитрить мага и колдунью?

Снова Инос очутилась на лесной поляне, но на этот раз там была Раша. Султанша гомерически хохотала. Она сделала так, что Инос не могла шевельнуться, как однажды в Крас-негаре. Раша захлебывалась от смеха, глядя, как сиды… нет, не сиды, гоблины…

Лиловый рассвет заглянул в окошко. Внизу под окном, казалось, с грохотом ехала вся армия Империи, но зато ночь подошла к концу.

И снова Инос в лесу, только на этот раз вокруг джинны, издеваются над ней, заламывают руки, а на белом сияющем коне ей на выручку скачет Рэп.

Рэп, который остался верен, когда и импы, и джотунны Краснегара предали свою королеву.

Рэп, единственный мужчина, принявший в дар ее поцелуй, не ожидая чего-то большего.

Рэп, который умер за нее.

Рэп, который привиделся ей, когда она выехала из Араккарана.

Безумные грезы!

5

– Почему ты спишь не на кровати? – требовательно спросил Угиш, толкая Рэпа ногой.

Рэп заворчал, потер глаза и сел. Потом шесть раз подряд чихнул. Через восточное окошко проглядывали слабые признаки рассвета. Все тело затекло.

– Это мне?

– Ага.

Угиш бросил Рэпу одежду – прекрасное льняное платье, новенькое, такое, что впору подумать, будто Ишист сотворил платье специально для юноши. К сожалению, Угиш волочил его по полу, и это было очень хорошо заметно.

В этом месте не было никакой возможности ни умыться, ни побриться. Рэп встал и взял одежду.

– Вот твоя набедренная повязка, отдаю с благодарностью. Угиш пожал плечами:

– Не хочу. Почему я должен одеваться только из-за того, что у нас гости?

– Маме так нравится.

– Ага. А почему ты спал не на кровати?

Рэп провел рукой по волосам и тут же пожалел об этом.

– Потому что там полно мышей.

Огромные, прекрасные глаза мальчика мигнули.

– А мышата есть?

– Есть, – сказал Рэп, – но ты их лучше прибереги на потом. Если ты сейчас перебьешь себе аппетит, мама расстроится.

Угиш неохотно кивнул.

– Ладно. Только обещай, что никому о них не расскажешь!

Когда Рэп вышел на террасу, заря разукрасила розовой акварелью небо, верхушки деревьев, разрушенные башни и сторожевые башенки. Сумрачная Крепость оказалась раз в десять больше, чем он предполагал. Может быть, когда-то в этих стенах шумел целый город, но он давным-давно обратился в руины. Повсюду в зарослях сорняков валялись обломки колонн и статуй.

Крепость, словно горный орел, примостилась в горной долине. Со всех сторон ее окружали горные пики, темные на фоне рассветного неба.

Ишист ждал его вместе с Дарадом и Гатмором. Оба джотунна, здоровые и отдохнувшие, как и Рэп, были одеты в белые платья. На их лицах отразилось облегчение, когда они увидели фавна.

– Я подумал, что вам понравится восход солнца, – заметил Ишист. – А здесь мы в безопасности.

Рэп уже отметил, что террасу окружает невидимый волшебный барьер. Здесь могли быть, как он предположил, и другие заговоры, которых он не мог обнаружить. Ясно было, что их привели сюда не для того, чтобы любоваться восходом.

Долина все еще была погружена в темноту, только кое-где вспыхивали разноцветные сполохи огня – это просыпались драконы. Их рокочущая злоба эхом разносилась в горах. Интересно, могли ли драконы сами вырыть такую ямину, пусть даже начав работу еще до прихода Богов?

– Это Сумрачное Гнездо, конечно, – сказал Ишист, – здесь живет самая большая стая. И вначале их было не меньше. Именно отсюда Олислэйн вел небесное войско, которое разрушило города Амблийского Союза. Именно отсюда вышли Легионы Смерти во Второй Войне Драконов.

Он прервал рассказ, явно наслаждаясь ролью экскурсовода, пусть даже и непрошеного. Рэп не слишком хорошо знал историю, но едва ли тяготился своим невежеством.

А потом, набирая по спирали высоту, из долины начал подниматься дракон. Он казался темным пятном на фоне сизо-розового неба, но вдруг солнце сверкнуло серебром на его чешуе и крыльях. За этим драконом взлетели и остальные. Волшебник молчал.

Эти жуткие чудища были по-своему прекрасны. Вскоре повсюду в небе парили драконы, сотни драконов. Они танцем приветствовали рассвет. То взмывали ввысь, исчезая из виду, то, как ястребы, пикировали к склонам гор, то кружились в хороводах, то, словно стайки рыб, выстраивались в воздушных вихрях. Некоторые из них были не больше пони, другие размером с корабль и старше, чем древнейшие из людских городов. Голоса их грохотали и звенели, словно огромный оркестр. Горы вторили им эхом, и Рэпу внезапно показалось, что он уловил какую-то мелодию, тайную музыку драконьих серенад.

Они сверкали, как жемчужинки, как капельки росы, переливались, как крылья бабочек, как стеклянные шарики. Такого величественного, грандиозного, захватывающего дух зрелища ему еще не приходилось видеть. Он почувствовал, как по щекам побежали слезы. Но разве это имеет значение? Как хотелось, чтобы это увидели Джалон или Инос. И когда последние драконы разлетелись и исчезли вдали, он ощутил опустошенность, но одновременно, непонятно отчего, испытал и душевный подъем.

Юноша вытер слезы и посмотрел на маленького старого волшебника.

– Благодарю вас, господин. Благодарю.

– Тебя встретили благосклонно, парень, – криво усмехнувшись, заметил гном. – Тебе понравилось?

– Это было так прекрасно! Немногим людям доводилось увидеть такое.

– Да, в нынешние времена немногим. – Ишист взглянул на застывшие от ужаса лица двух джотуннов и усмехнулся. – Немногие это заслужили. Что ж, пошли отведаем обед, о котором так пеклась моя жена.

Когда-то этот зал оглашался смехом знаменитых героев, великих королей. Отсюда Алстаэр ушел навстречу своей мрачной судьбе. Здесь пировали Олислэйн и жестокий Джейл и благородные их товарищи сдвигали серебряные чарки во славу своих королей.

Здесь доблестные и прекрасные рыцари произносили великие клятвы. Били барабаны, играли скрипки, плясали, сверкая золотыми одеждами, гибкие плясуньи. Не однажды приходил сюда знаменитый чародей Трэйн и в этой самой зале творил невиданные чудеса в честь Эйлин Прекрасной.

Но теперь не осталось стекол в арках окон, обвалились со стен изящные фрески. Местами паркет сгнил, один неосторожный шаг – и ты летишь в погреб.

В центре пыльного, захламленного помещения, где свободно разгуливали сквозняки, стоял сверкающий стол. Блестел золотой сервиз, сиял хрусталь. Волшебник потрудился на совесть, заметил Рэп про себя, оставалось только гадать, то ли это золото защищено от драконов, то ли это фокус, которым не обманешь дракона. Атальриан, пока они подходили, баюкала младенца, пытаясь одновременно привести в приличное состояние остальных восьмерых детей. Казалось, это семейство увеличивалось раз от разу, когда бы Рэп ни встречал их. Младшие все время выворачивались из своих лохмотьев, а Атальриан не уставала напоминать старшим девочкам и Угишу одевать их обратно. Сам Угиш представлял собой скорбное зрелище.

Женщина передала малютку старшему сыну, так что смогла встретить мужа объятиями. К тому времени, как прервался долгий поцелуй, половина детей уже разделась, а один из них направился прямиком к пролому. Рэп успел поймать его и наподдал за непослушание.

– Все готовы? – провозгласил Ишист.

– Стулья, дорогой, – сказала Атальриан.

– Ах да, стулья. Опиши их.

Атальриан заволновалась и стала суматошно махать руками.

– Голубой бархат, дуб, примерно такой высоты, спинки высокие, резные…

С одной стороны стола появилось три стула и около дюжины – с другой. Она просияла.

– Спасибо, любовь моя. Мастер адепт с друзьями, может быть, пожелают сесть на этом конце стола, чтобы дети вас не беспокоили?

Для околдованной женщины она проявила удивительный такт.

Рэп сел за стол, Дарад и Гатмор по обе стороны от него. Оба были совершенно подавлены и оттого, наверное, молчали. Кроме того, по зеленоватому цвету их щек нетрудно было догадаться, что, в отличие от счастливчика Рэпа, обоняние у них не отнялось.

Хотя обеденный стол обвевали ветерки, но от самой мысли о совместной трапезе с гномами становилось дурно.

Впервые за все время появились и другие обитатели Крепости. Рэп уже догадался об их присутствии. Появилась группа гномов-слуг с блюдами в руках. Они поставили их на стол и чинно удалились.

На первое был жидкий холодный супчик. Но юноша мужественно проглотил его, невзирая на плавающие перья и подозрительно твердые ошметки. Вино прокисло, хотя и не совсем еще превратилось в уксус.

После вновь явился строй оборванных официантов со второй переменой блюд. Они поставили все перед гостями и хозяевами и строем же вышли.

– Это была… это рыба, – радостно заметил Рэп. – Госпожа говорила, что все приготовлено из свежих продуктов и по знаменитым эльфийским рецептам.

Он одарил каждого из товарищей ледяным взглядом, те в свою очередь заворчали и уткнулись в полные тарелки.

На другом конце стола сражались с идеей званого обеда дети: стулья являлись для них немыслимым приспособлением. Малыши не могли увидеть, что там на столе, даже встав на стул ногами. Не обращая внимания на слабые протесты матери, некоторые по своему обычаю уселись на пол, другие залезли на стол и ели прямо из общих блюд.

Эльфийскими рецептами тут и не пахло. Это, судя по всему, была традиционная кухня гномов. До чего же хотелось Рэпу притупить ясновидение. Пот так и катился по лбу, когда он пытался проглотить кусок засохшей костлявой щуки.

Ишист приспособил стул под свой рост и ел руками в довольно-таки хмуром молчании, словно найдя равновесие между раздражением по поводу этого идиотизма и терпеливым потаканием прихотям жены.

– Рыба восхитительна, мадам, – сказал Рэп.

Атальриан одарила его улыбкой и поблагодарила за комплимент. Фавн судорожно вспоминал, что еще ему полагается сказать. Он знал, как проходят подобные мероприятия, видел не раз, как Холиндарн принимал высоких гостей в Краснегаре. За едой гости болтали, сыпали остротами и смеялись.

Какими остротами?

У Дарада, конечно, имелись многочисленные воспоминания по этому поводу, но он был слишком туп, чтобы что-нибудь придумать или даже ощутить в том необходимость. У Гатмора застольная беседа сводилась, как правило, к склоке или скандалу.

Вдохновение пришло к Рэпу неожиданно, как преступнику – помилование.

– Я никогда не видел такой великолепной залы, госпожа! Здесь поместился бы десяток краснегарских королевских покоев.

– О, расскажите мне о них, пожалуйста, мастер адепт!

Рэп описал дворец в Краснегаре. И пусть только супруга погонщика драконов попробует подумать, что он сидел среди слуг, а не за столом для гостей короля! Она получила то, что хотела. Потом женщина стала рассказывать про трапезные залы в столице и оживилась от воспоминаний, не обращая внимания на иронические усмешки мужа и возню детей. Как дочь колдуна Юга она воспитывалась в высшем обществе. А в пятнадцать лет была представлена императору. И бывала в Опаловом дворце.

– Вообще я редко вспоминаю Хаб, – она улыбнулась мужу, – и ни за что не хотела бы вернуться.

Они поцеловались.

Атальриан не могло быть слишком много лет, когда она уехала оттуда, решил Рэп. В противном случае внешность ее должна была быть значительно подправлена магическими средствами. У нее было сознание маленького ребенка. Не поэтому ли она живет как гномы? Была ли она вполне нормальной, когда пришла сюда?

Кто-то лизал пальцы его ног…

Рэп незаметно снял со стола свою тарелку и положил на колени. Вскоре он услышал похрустывание щучьих косточек. Когда он поставил тарелку обратно, она была начисто вылизана. Оба джотунна угрюмо жевали, по их лицам струился пот.

Снова вошли слуги с переменой блюд. Перед Рэпом оказалась оленья голова с позолоченными рогами, во рту у оленя была картофелина. Ожидалось, что фавн отрежет от головы кусок, но повара позабыли снять с нее шкуру, поэтому выглядела она по меньшей мере странно, в мертвых глазах застыл укор.

Пытаясь найти выход из положения, Рэп навалил в тарелку целую гору овощей. Двое других в отчаянии откусывали кусочки овощного рагу, пока он отважно готовился вступить в схватку с оленем. А ведь нужно еще поддерживать легкомысленную беседу с хозяйкой.

Перекрикивая детей, она начала расспрашивать о его путешествиях. Рэп поведал трагическую историю о том, как его взяли в плен разбойники-джотунны, и про кораблекрушение. По ходу дела упомянул, что бывал и в Феерии, приглашен был к проконсулу. Тут Ишист моргнул; он, должно быть, снова проверил, что там у Рэпа в памяти, и других, наверное, тоже.

– Мне всегда хотелось посетить Феерию, – задумчиво протянула Атальриан. – Но нам так трудно уехать отсюда, у мужа столько дел.

Рэп с остервенением воткнул вилку в оленью голову. Тут один из оленьих глаз моргнул и грустно уставился на него. Рэп вопросительно взглянул на волшебника, но того, казалось, занимала только мешанина в тарелке, напоминавшая вареное птичье гнездо. Ишист, как подумалось Рэпу, имел своеобразное чувство юмора.

Атальриан заметила его замешательство.

– У вас достаточно острый нож, мастер адепт?

– Острейший, сударыня. Такое удовольствие беседовать с вами, что я забыл о своих обязанностях.

– О, как мило. Но папа всегда говорил, что разум – лучшая приправа и еда без интересной беседы безвкусна, как без соли. А кто теперь проконсул Феерии?

– Леди Оотиана, сударыня.

– О! – Казалось, Атальриан отшатнулась и напряженно посмотрела на Ишиста, потом обвела взглядом детей. – Не смей делать это на столе, Шас. Марш в стойло. Мы с дорогой Оотианой вместе учились играть на скрипке. Как она? Рэп выругался про себя.

– Очень хорошо, мадам.

– Я забыла… она вышла замуж за того силача? Как его звали? Йоделло?

Хитрое притворство…

– Да, мадам.

Атальриан прикусила губу и, казалось, перелистывала страницы памяти.

– Он очень симпатичный. Для мужчины даже слишком, вы знаете.

– Да, мадам.

Атальриан подняла на него прекрасные опаловые глаза, в них блестели слезы.

– Он хотел, чтобы я вышла за него замуж, но папа обещал меня младшему сыну консула Аппиноли. Ишист нахмурился.

– Дорогая моя…

– Как же он разозлился, когда я сказала, что уж лучше выйду замуж за гнома! – Она испуганно посмотрела на Ишиста, словно вдруг поняла, что сказала что-то не то. Потом улыбнулась: – И была права.

Она одарила супруга очередным поцелуем.

Беседу прервали двое мальчиков, которые устроили драку из-за крысы, а потом в пылу сражения разорвали ее пополам. Дарад мгновенно отъехал на стуле от стола и извергнул все, что было съедено, чем спровоцировал Гатмора на подобное же действие. Очень некрасиво. Но еще хуже выглядело, когда дети бросились все это подчищать.

6

Гости стоя провожали Атальриан с выводком, которую рассерженный Ишист попросил удалиться. Стол, стулья и сервиз моментально исчезли, остался только стул волшебника.

Очевидно, пришло время поговорить о деле. Рэп вышел вперед, товарищи сопровождали его как почетный эскорт. В нем заключалась вся их надежда на спасение. Одновременно фавн явился и причиной их неприятностей, ведь это он использовал волшебную силу против дракона. Он нарушил Протокол, по которому жила Пандемия.

Рэп остановился перед крошкой-волшебником, который восседал на высоком стуле и ковырял в зубах рыбьей косточкой. Стул был настолько большой, что грязные голые пятки гнома даже не свисали, а торчали с сиденья. Выпученные черные глаза были непроницаемы.

Очень грубо гном произнес:

– Спасибо, мастер Рэп. Премного вам благодарен.

Это не значило ровным счетом ничего. Не за что было благодарить юношу, он ничего не сделал – это была какая-то хитрость. А все-таки зачем волшебнику уловки?

– За что, господин?

Тут Рэп вспомнил, что не стоило награждать гнома титулами. Но Ишист только пожал плечами и обратил взгляд на двух застывших джотуннов.

Рэп понимал, как им тяжело. Они с детства были знакомы с гномами. Во всех городах Империи живут гномы. Они успешно вытесняют крыс и мышей и утилизируют весь мусор. Почти на каждый большой корабль берут одного-двух гномов, но в Краснегаре гномов не было. Рэп, пока не вырос, не видел гномов, а повстречав, просто включил новую расу в свой реестр, точно каких-нибудь троллей или феери. Но каково было Гатмору и Дараду, с дрожью ожидающих решения своей участи от старого вонючего оборванца? Все равно что дворняга забралась на Опаловый трон и лает оттуда, требуя повиновения. Самое смешное, что Ишист и вправду напоминал мопса: такие же выпученные глаза, приплюснутый нос и мелкие зубы.

Рэп со страхом понял, что волшебник может, наверное, прочитать его мысли.

Мерзкий старикашка отбросил кость и почесал волосатую грудь.

– Моряк, ты нечаянно впутался в тайные дела, которые тебя не касаются. Ты ни в чем не повинен. Можешь идти, ты свободен.

Гатмор помрачнел, стрельнул глазами на Рэпа и сказал:

– Я подожду своего матроса.

– Как хочешь.

– Нет! – сказал Рэп. – Ради Бога, кэп…

– Остаюсь.

Гатмор сложил руки на груди и выпятил челюсть. Весь его вид демонстрировал упрямство. Рэп увидел, что спорить бесполезно, и снова остро ощутил вину из-за того, что навлек на своих спутников такие опасности.

Гном перевел взгляд на Дарада.

– Так-с, теперь у нас проблемка с золотом. Вызывай Тинала.

Дарад с трудом оправился от шока и с укором взглянул на Рэпа.

– Он не говорил мне, – сказал Ишист. – Если ты сам не выполнишь приказа, мне придется заставить тебя, и тогда тебя ждут неприятности.

Сработало. Дарад словно врос в пол, оставив вместо себя трясущегося Тинала. Как всегда небритый, с нечесаными сальными космами, он пытался унять дрожь, обхватив себя руками. Потом вдруг замер, в ужасе глядя на гнома. Его лицо постепенно бледнело. Зубы стучали, отбивая странную дробь.

Где-то заревел дракон, а потом и другой.

Выпростав руку из длинного рукава, Тинал что-то выплюнул в нее и спрятал в рукав обратно.

– Дай сюда.

Снова рев. Ближе. Маленький вор, спотыкаясь о длинное платье, засеменил к волшебнику. Он вложил золото в руку гнома и быстренько ретировался. Ишист подбросил монеты; они брызнули золотым салютом и исчезли. Драконий рев затих.

Минуту или две волшебник печально рассматривал Тинала.

– В твоей голове, босяк, полно не слишком лестных мыслей о гномах. До чего охота тебя… ну ладно. Не люблю, когда вокруг замка шатаются ворюги. Позови Андора.

Перед тем как исчезнуть, Тинал успел кивнуть, но так и не сказал ни слова. А что он мог сказать? Он думал лишь об одном – что удачно отделался.

Андор приподнял полу одеяния и перекинул через плечо – и вот это уже не обыкновенное платье, а элегантная накидка. А вот он и сам – выбритый, вымытый, причесанный, подтянутый.

– Большая честь для меня – увидеть знаменитого погонщика драконов…

– Тихо! – Гном наморщил нос так, что от него, как старая штукатурка, стала отваливаться грязь. Он взглянул на Рэпа. – Один хуже другого. Хочешь, чтобы они с тобой остались, или я могу выбросить это из головы?

Рэп переспросил:

– Что вы имеете в виду, мой господин? Ишист пожал плечами и приказал Андору:

– Тогда вызови Сагорна. Андор заколебался:

– Ваше…

– Еще одно слово, лизоблюд, и я превращу тебя в тролля.

– Но старик…

– Знаю. Вызывай.

Андор раскрыл рот, потом, видно передумав, понимающе кивнул и растворился.

Лицо Сагорна было пепельно-серым, такое может быть только у джотунна на пороге смерти. Он зашатался – вот-вот упадет. Но не успел Рэп и шевельнуться, чтобы подхватить старика, как волшебник уже все сделал. Сагорн выпрямился. На щеках заиграл румянец, глаза открылись. Он глубоко вздохнул и потянулся. Теперь лицо его выглядело здоровым. Сагорн вдруг помолодел лет на десять.

Старик долго смотрел на гнома, то ли выжидая, чем окончится превращение, то ли привыкая к новому состоянию. Потом поклонился.

– Искренне благодарен, волшебник. Похоже, что вы не пропустили ни одной моей болячки. – Даже голос его звучал громче.

Ишист почесал бороду, выковыривая оттуда объедки и гнилье.

– Я столкнулся кое с какими проблемами, о которых ты не подозревал. Опухоли, например.

Сагорн согнулся в новом поклоне, а в светло-голубых глазах промелькнул радостный задор.

– Я-то думал, что предсказание про дракона возвещает мою смерть, а оказывается, оно сулило мне новые силы. Каюсь, у меня было предубеждение насчет гномов, погонщик драконов, но теперь я буду относиться к ним по-другому.

Гном воспринял это скептически, но поблагодарил. Потом обратил взор на Рэпа.

– Волшебник, – поспешно сказал Сагорн, – вот еще что…

– Нет, – огрызнулся Ишист. – Во-первых, я уже пробовал, и ничего не вышло. Ваш Ораринсагу, должно быть, невероятно могущественный, мне до него далеко. Вам требуется, вероятно, чародей или ведьма. Во-вторых, ведь вас пятеро, так что слово силы разделилось на шестерых. Одним словом – нет. – И он снова обратился к Рэпу: – Юноша, ты колдовал в пределах южного сектора. По старинным законам твои слова принадлежат ему. – И гном ткнул в Сагорна черным ногтем. – И его, конечно.

– Первое я использовал на севере, – осторожно сказал Рэп.

Ишист кивнул.

– Да. И позже в западном секторе. Странно, что никто из них не остановил тебя заклинанием верности. А если они и сделали это, то мне это не заметно. Ты, парнишка, вообще ни в какие рамки не укладываешься. Ни один из них ничего не смог предсказать о тебе, правда?

– Не думаю, чтобы Зиниксо пытался, а Блестящая Вода сказала, что не может, господин.

– Ишист, – мягко напомнил гном, выставляя напоказ многочисленные зубы.

– Ишист.

– Так-то лучше. Ты адепт, а мы, волшебники, должны держаться вместе. Если Блестящая Вода пыталась, то у меня подавно ничего не получится. Ты первый на моем пути, чья судьба от меня скрыта. Все, что я увидел, – это белая дымка. Весьма неприятное ощущение! Она что-нибудь объяснила?

– Нет.

– Хотел бы я иметь сейчас под рукой волшебное зеркало… – Гном вздохнул и откинулся на спинку стула, обратив глаза вверх, на обломки, бывшие некогда великолепной кровлей. На какой-то миг все замерло, только шелестели по полу пыльные метели, да драконы ворчали вдали.

Ишист выпрямился, словно принял какое-то решение.

– Садись.

Откуда ни возьмись за спиной Рэпа появился один из исчезнувших стульев. Он покорно сел, гадая, отчего это старик гном уделяет ему столько внимания по сравнению с Са-горном и Гатмором.

– Я под заклятием, Рэп, – сказал Ишист. – Тебе это понятно? Я на службе. Большинство волшебников рано или поздно попадаются Хранителям, именно поэтому волшебники стараются сами стать Хранителями. Как только один из Четверки ловит волшебника с поличным, тут же накладывает на него заклятие верности. Он может больше ничего и не делать, потому что… все зависит от того, сколько у него уже слов, и сколько у него слуг, и какие у него амбиции. Я погонщик драконов у Литриана и счастлив этому. Возможно, он так заколдовал меня. Не знаю, так ли это, но мне это дело кажется стоящим, и место для гномов подходящее. – Он искоса взглянул на Рэпа.

Фавн улыбнулся в ответ, подумав о древних героях, возводивших эту колоссальную крепость, и о том, в какой ужас они пришли бы, доведись им увидеть ее теперь.

Бездонные черные глаза уставились на него.

– И я счастливо женился.

Не колдовские ли чары это счастье?

– Я вижу, Ишист. – Рэп старался придерживаться фактов. – И Атальриан тоже выглядит очень счастливой. Я уверен, что вы оба любите друг друга и гордитесь своей семьей. Я бы отказался от таких детей и не был бы рад поселиться здесь на всю жизнь, но вкусы у всех разные, ни лучше ни хуже, просто разные. Что я еще могу сказать?

Слова давались Рэпу с трудом. Кто он такой, чтобы судить?

Гном ухмыльнулся, бросив беглый взгляд на Гатмора и Сагорна.

– Хорошо сказано. Да, она счастлива. Иногда скучает по родным. Ее отец не заезжал лет пять, а то и больше. Как-то вечером несколько месяцев назад он объявился, но очень спешил. Ему понадобился огненный птенец. Зачем – не моего ума дело, он ведь хозяин. На следующий день он вернул его. Это единственный птенец, который покидал пределы моей территории. Это Лилия, ты ее знаешь.

Он подождал, предоставив Рэпу время подумать. Вряд ли птенец был подарком, иначе его не вернули бы на следующий день.

Значит, несмотря на то что говорила Блестящая Вода Зиниксо, они с Литрианом союзники.

– Какое отношение имеет огненный птенец к магии? Ишист гадко улыбнулся:

– Если поблизости дракон, не важно, молодой или старый, любое колдовство становится непредсказуемым. Ты ведь всего лишь адепт, и Примула должна была спалить тебя, а вместо этого ты ее чуть с ума не свел. Бедняжка, когда вернулась, еле бормотааа. С другой стороны, заповедная ограда, пересекающая Горло, существует уже не одну тысячу лет, и над ней трудились все великие волшебники, и все же драконы постоянно разрушают ее. Иногда они, невзирая на магические запреты, летают над водой. Я не знаю, зачем был нужен птенец Блестящей Воде или почему Литриан принес его, но подозреваю, причины у них имелись. – Глаза-пуговицы мигнули.

Блестящая Вода немало пожила, и ей должны быть известны все хитрости и уловки на свете. Что же до Зиниксо, то он новичок в чародействе и… Тут Рэп заметил, что гном одобрительно хмыкнул, следя за его догадками.

– Почему вы не можете предсказать мою судьбу?

– И этого я тоже не знаю.

Впервые гном заколебался. Он посмотрел на джотуннов, и те, ни слова не говоря, выполнили поворот кругом и пошли через зал. Дойдя до окна, они остановились и стали смотреть на этот горний мир, моряк и солдат, непринужденно перебрасываясь словами. Ветер трепал их волосы, раздувал полы одежд. Ишист снова обратил на Рэпа мрачный взгляд.

– Расскажи мне про Бога, который явился Иносолан.

Рэп сдвинул брови. Он почти забыл об этом. Вспомнилось, как тогда они с Инос сидели, держась за руки, среди старых приятелей, среди собак и слушали песни Джалона. Оглядываясь назад, он понимал, что это был последний день детства.

Но это происходило уже позже, после того как Инос рассказала ему о встрече с Богом.

– Я знаю только то, что сказала мне Инос. Они не сообщили, какой они Бог. Они велели ей быть настойчивее. По-моему, это все.

Гном покачал головой.

– Нет, было что-то еще. Постарайся вспомнить! Будь настойчивее!

Его глаза расширились, потемнели еще больше, стали глубже, ярче.

– Они сказали, что король даст ей множество нарядов. Она этому очень обрадовалась, но потом расстроилась, потому что… потому что…

– Они сказали что-то еще!

Рэп откинулся на стуле и поднял глаза вверх на прогнившие стропила и обвалившуюся кровлю.

– Что она должна… верить… помнить… помнить любовь. Верить в любовь!

Он вздрогнул, словно громкий звук вывел его из дремы.

– Что я сказал сейчас?

– Ничего особенного, – сверкнула акулья улыбка. – Но уж, пожалуйста, не забудь рассказать об этом Боге, когда будешь разговаривать с моим господином. Хотя он, возможно, уже знает.

– Откуда?

Гном выпрямился и отчаянно зачесался.

– Даже Хранители чрезвычайно почтительны по отношению к Богам, дружок. Боги редко проявляют интерес к делам человеческим, но коли так случится, то волшебство превращается в ничто. Могущество Богов беспредельно. И может быть, поэтому ты… впрочем, это только мои догадки. Я должен отправить тебя к моему господину, понимаешь? В этой ситуации у меня нет выбора.

– Понимаю. Оотиана говорила то же самое.

Ишист придвинулся к краю, его ножки свесились вниз.

– Но как же мне это сделать? Я же его агент, а не сторожевой пес. Если бы у меня был волшебный выход или, на худой конец, волшебный ковер, я бы в два счета перекинул тебя в Хаб или к нему домой в Вилдориан – он больше времени проводит в Илрейне, чем в Голубом дворце. Но волшебные приспособления как-то хитро действуют на драконов. Эти твари могут всю крепость разнести, лишь бы добраться до них. Поэтому ничего такого мы здесь не держим. – Гном грустно моргнул.

– Тогда как…

Но не стоит соваться не в свое дело.

Впрочем, почему не свое?

– Как приходит сюда сам Литриан? С помощью обычного колдовства. А волшебное окно Иниссо… такие вещи бывают полезны, но сила их не может быть больше, чем сила самого волшебника. Правда, пользоваться ими быстрее и удобнее. Другое их преимущество, что с ними все проходит тихо и спокойно. Не то что настоящее колдовство: выпущенная на волю чистая колдовская сила подобна грому среди ясного неба. Это привлекает внимание, а волшебники – люди скрытные. Когда Литриан являлся сюда дважды за два дня, он привел в шок все окружение. Мне потом не одну неделю пришлось успокаивать драконов.

Перед Рэпом забрезжила надежда. Может быть, его не отдадут в рабство прямо сейчас.

С благоговейным восхищением Ишист продолжал:

– И он гораздо, гораздо лучше меня. Моей магии могло бы хватить, чтобы доставить тебя если не к самому Хабу, то хотя бы на полпути… Но мои драконы… Они могут начать разбегаться, а если они перелетят за ограду, произойдет катастрофа. Так что, кажется, тебе придется идти пешком. И твоим товарищам, естественно, тоже.

Волшебнику не открылось будущее Рэпа, но их будущее он знал. Однако Рэпрешил не спрашивать об этом.

– Но все же, – мягко сказал Ишист, – мне нужно придумать, как отправить вас. Я могу использовать волшебный зов, что-то вроде того, который привел вас сюда. Не такой настойчивый, конечно, но достаточно сильный, чтобы у вас возникло непреодолимое желание идти к Литриану. – Он усмехнулся. – А еще могу сам наложить на вас заклятие верности: не настолько сильное, как у Старшин, но и не слишком слабое, но все же. Я могу сделать так, что ты сам захочешь идти к Литриану и служить ему.

Ледяные пальцы ужаса сжали сердце Рэпа, и он затряс головой.

– Ты станешь намного счастливее, – саркастически проговорил гном. – Ты будешь делать только то, что тебе хочется.

Так же как Атальриан, влюбленная в гнома? Такое могущество недостойно, неприлично, всех выставляет в кривом зеркале – и повелителя и жертву. Только вчера Рэп стал адептом и уже использовал свое превосходство над Андором.

– Я… я бы предпочел повиноваться приказу, господин.

Понятно было, что волшебник знает, о чем он думает, но малютка-гном, кажется, не обиделся. Исподлобья посмотрел на Рэпа.

– Ты ведь хочешь помочь Иносолан? Твоя цель сделать ее королевой, верно?

– Служить ей как преданный слуга, вот и все. Рэп понял, что краснеет как ребенок. Ишист деликатно улыбнулся.

– М-м-м… Все ли? Тебе не сдюжить в одиночку, сам знаешь. Фавны предпочитают все делать по-своему, но, Рэп, даже адепту не под силу найти одну селедку в четырех океанах.

Зарк… но совсем необязательно, что Инос все еще в Зарке. Она могла внять его предупреждению. А могла и не обратить внимания. Или ее мог украсть один из Четверки. Перед глазами встала Пандемия во всю свою необъятную ширь, и он, бродяга, таскается с места на место в поисках Инос. В таком виде мечта его выглядела даже глупо.

– Полагаю, что это не так.

– Но ты не сможешь перебороть Четверку! Никто и ничто не может сражаться с ними. Кроме Богов.

– Нет, не смогу, – сказал Рэп. Вот дурак.

– Тогда совет мой такой: иди и проси помощи у Литриана.

Рэп на мгновение потерял дар речи. Просить помощи у Хранителя? Все человеческое в нем восстало против этой мысли. Но вместе с тем он почувствовал странный восторг. Что это: собственные его скрытые возможности или волшебник шалит? Или воображение? Успокоившись, Рэп спросил:

– А он поможет? Ишист пожал плечами.

– Если честно, не знаю. Для тебя это, безусловно, опасно. Маги всех сортов, колдуны стараются держаться подальше от Хранителей, а ты – адепт. Он запросто может отдать кому-нибудь твои слова или убить тебя одним пальцем. Я не знаю, какая у него сейчас политическая стратегия в отношении Краснегара, но эльфы… Забавный они народ. Для них прежде всего форма, а уж потом содержание. Их восхищают истинные качества: красота, разум, грация, элегантность. От твоей самонадеянности Литриан может просто прийти в восторг. Это так на него похоже. Он бывает великодушен сверх меры, но бывает и безжалостен, если встать у него на пути.

Тенью промелькнуло воспоминание об Атальриан.

Ишист помрачнел и продолжил:

– Но он любит хорошую шутку и уважает мужество. Я бы сказал, что в нем твоя надежда.

– Ладно. Вы ведь собираетесь отослать меня к нему? Тогда я и поговорю с ним. Старик покачал головой.

– Не так просто. Если я отошлю тебя, ты можешь никогда его не увидеть. Тебя просто оставят в подвале, и будешь там сидеть, пока не понадобишься.

– Но… – Рэп недоверчиво взглянул на волшебника. – О, вы имеете в виду, что я обещаю идти к Хранителю и попросить его о помощи? И вы мне поверите на слово?

– Именно так. Никаких чар. Никакого колдовства. Можно ли верить самому себе, дав подобное обещание? Рэп осторожно сказал:

– Клятва, данная под нажимом, немного стоит. Есть ли у меня выбор?

– В том-то и дело, парень, что я предоставляю тебе выбор.

Невелик будет выбор, если он даст обещание. Впрочем, если не даст – тоже.

Безжалостен, если встать у него на пути.

– А сами-то вы не слишком близко к скалам ведете корабль… Ишист?

Гном ухмыльнулся в бороду и не ответил. Он явно чего-то недоговаривал. А может, просто проверял фавна. Или хотел, чтобы Рэп подумал то, что он теперь думает. Или просто врал, твердо решив околдовать юношу.

Но Рэпу гораздо больше хотелось быть самим собой, чем тряпичной куклой, или по крайней мере считать, что он сам себе хозяин, и снова Рэп ощутил легкий внутренний толчок одобрения.

– Тогда я обещаю пойти к твоему господину и попросить его помочь Инос, если вы скажете мне, как это сделать, и обещаете не… не вмешиваться в мои мысли.

Ишист развеселился:

– Типичный фавн! Вечно уверен, что он прав. – Гном резко соскользнул со стула.

Рэп поднялся тоже и, чуть нагнувшись, пожал протянутую руку.

– Обещаю, – повторил он.

– И я.

На мгновение приподнялась завеса, и Рэп увидел, что этот мерзкий вонючий старикашка, наделенный невероятной волшебной силой, старается как может, делает трудное дело, живет как и весь его народ, воспитывает детей, любит жену. Не его вина, что он рожден народом падалыциков. Но мгновение это ушло, как не было, и вновь перед ним волшебник, и не смотри, что ростом не вышел. Гном глядел на свою руку, которую пожал Рэп.

– Двое, – заметил он, – ты и Атальриан.

– Двое?

– Прикасались ко мне. – Он посмотрел наверх с потаенным блеском в черных глазах. – Немногие из дневных решатся пожать руку гному. Еще меньше будут считать, что слово, данное гному, чего-то да значит. Но ты… Думается мне, что ты – человек слова.

Явилось величие башен и замка,

Снежных вершин, старых, как мир,

Со скал и утесов звенят отголоски

Сладкого эха эльфийских труб.

Тенниса н. Принцесса

Часть восьмая Снова выйду я в море

1

– Есть какая-то особая прелесть в яичнице с беконом, – сказала Кэйд. – Может быть, сочетание формы и цвета? Или она напоминает мне детство? Или зимние утра в Кинвэйле?

Она вытерла салфеткой губы и вздохнула, как человек, который не может больше съесть ни крошки.

Кэйд была в восторге. Ночь она спала на настоящей кровати с настоящими простынями. Утром она попросила принести горячей воды и умылась, а еще ей устроили ванну. Служанка – по всей видимости одна из бесчисленных внучек или правнучек Элкараса – намыливала ей голову, а затем с большим мастерством завила волосы. Потом управительница дома – дочка или внучка шейха по имени Намоша – принесла наряд почти по размеру и почти модный, да еще просила прощения, что придется носить его, пока Кэйд не сможет выбрать у торговцев платье по вкусу, а это можно будет организовать сразу после завтрака. На завтрак подали яичницу с беконом, и есть ее можно было серебряными приборами, а не руками.

Двум дамам сервировали завтрак в личной столовой Элкараса. В этот поздний час все уже разошлись по делам, и дамы неторопливо ели в одиночестве.

Эта комната, как и все, что пришлось им видеть в этом доме, была невелика. Вокруг стола размещались шесть стульев, остальные стояли возле невиданно громадного буфета. Мебель, старая и уродливая, своим видом лишний раз напоминала, что это дом купца, пусть даже и богатого, потому что не бывает у купцов той изысканной роскоши, какую встретишь у герцогов Кинвэйла. Но то была мебель Империи. Яичница с беконом – блюдо импов, и удлиненное платье Кэйд – тоже имперский стиль. Окна закрыли, но голоса с улицы были голосами Империи. И сейчас придет портной – подданный Империи.

Кэйд пребывала на вершине блаженства.

А у Инос слипались глаза, и ноги были ватные от бессонницы. В голове, как стаи перепуганных чаек, носились бредовые мысли о побеге. Но все эти планы никуда не годились. В какой-то момент осознав, что необходимо поддерживать застольную беседу, Инос отложила на время размышления о побеге и тактично включилась в обсуждение яично-беконного вопроса, хотя она прекрасно знала, что на самом деле пристрастие Кэйд к яичнице с беконом не имело ничего общего с эстетикой, просто ей нравилось все жареное и жирное.

В это мгновение в дверь постучали, и она распахнулась, явив взорам двух дам молодого человека, отвесившего легкий поклон. Выпрямившись, молодой человек одним быстрым движением оправил белоснежное кружево манжеты и лучезарно улыбнулся.

– Леди, я к вашим услугам! Ваш бесстрашный защитник и гид. Поэт, трубадур, коленопреклоненный раб. – Тут он шагнул в комнату и снова поклонился.

Инос заморгала и обменялась с Кэйд недоуменными взглядами. Перед ними стоял Скараш или его близнец. Скараш был одним из многочисленных внуков Элкараса, к тому же один из любимых внуков. Никогда бы Инос не подумала, что Скараш такой лихой парень. И близнеца у него не было. С тех пор как они выехали из Араккарана, он и десятка слов не сказал ей, не улыбнулся ни разу, правда, в Зарке именно так и принято вести себя с женщинами.

Теперь же он вырядился как настоящий имп – полуботинки с серебряными пряжками, чулки цвета морской волны, шелковые бриджи и белоснежная рубашка с бесчисленными оборочками, да и сам он походил на импа – высокий, ладный, с узкой талией, лоб закрывают медные кудри, да еще широкая, во весь рот, улыбка. Без реденькой рыжеватой бороденки он выглядел как-то старше и уж точно симпатичнее.

Как настоящий имп, он подошел к Инос и поцеловал ей руку. Да, Кэйд была права – приятно вернуться обратно в Империю.

– Доброе утро, мастер Скараш.

– Великолепное утро! Прекрасная погода, прекрасные женщины. Как великодушны Боги! – Он поклонился еще раз.

Скараш не дотягивал до кинвэйлских стандартов, не хватало изящества и лоска, но все-таки он приблизился к ним гораздо больше, чем любой из джиннов, с которыми Инос довелось встречаться. Он, как имп, вывязывал словесное кружево.

– Что вам будет угодно в этот чудесный день? Господин подумал, что, может быть, вам будет приятно посетить торговый район – здесь нет базара как такового. Или просто осмотреть город? Алакарна знаменита своими цветами.

Кэйд и Инос удивленно переглянулись.

– Мне бы доставило чрезвычайное удовольствие взглянуть на местные лавки, – задумчиво произнесла Кэйд. – И еще госпожа Намоша упомянула, что в этом районе есть ателье, на этой самой улице.

Скараш рассмеялся.

– Она и господину это сказала, и он оттаскал ее за уши. И велел мне, что если вы надумаете отправиться за покупками, отвести вас на площадь Эмбли. Это место всегда посещают богатые дамы.

Он вытащил замшевый кошелек и позвенел содержимым.

– Никогда не замечал за ним особой щедрости, но сегодня он сказал, что заставит меня проглотить все монеты, которые я принесу обратно. Поэтому умоляю вас, помогите мне, нам необходимо все это потратить.

Инос ощутила холодок подозрения. Что маг задумал на этот раз?

– Его гостеприимность делает честь этому дому. Но с чем же связана такая щедрость?

Скараш даже не моргнул, и улыбка осталась прежней.

– Он был бы в восторге, если бы вы уделили ему пару минут перед уходом. Вероятно, вы сможете лично задать ему этот вопрос.

Вот они, путы, никуда не исчезли. А если бы Инос дала слово, чувствовала бы она себя столь же связанной? Обещание, данное под нажимом, мало чего значит, но иначе ее могли запереть в клетку… эта мысль напомнила ей об Азаке.

– Первый Охотник все еще в подземелье?

– В подземелье. На самом деле это даже не подземелье, а просто подпол, но он такой сырой, что там нельзя хранить ничего ценного.

– Можно увидеть Азака?

– Разумеется! Повторяю вам вновь, что ваш малейший каприз – дело моей жизни.

Скараш распахнул дверь и придержал ее.

Инос поднялась. Кэйд бросила нерешительный взгляд на сдобные плюшки и румяные персики.

– Я не слишком люблю подвалы. Думаю, мне лучше подождать тебя здесь, моя дорогая.

– Не желаете ли еще чаю?

– Нет, благодарю вас, – отказалась Кэйд. – Я уже позавтракала.

Она откинулась на спинку стула и постаралась придать лицу невинное выражение.

Коридор оказался узким и извилистым.

– Налево, Инос, – мягко сказал Скараш. Инос остановилась и посмотрела ему в глаза.

– Ты знаешь, кто я такая? И почему я здесь?

Он усмехнулся и шагнул к Инос, чтобы дать пройти женщине с грудой белья. Он находился теперь совсем близко, глядя на Инос сверху вниз, весь в ароматах розовой воды.

– Я могу называть вас Хатарк, если хотите. Но это почти так же некрасиво, как Фаттас.

Из его голоса исчезла джинновская хрипотца, и жесты стали совсем как у импа. Неужели снова колдовство?

– Вы необычайно переменились и совсем не похожи на того молодого человека, какого мы знали в пустыне.

– Мы же в Империи. «Будучи в Хабе… поступай как имп». Верно?

– Верно.

Он взял принцессу под руку.

– Нам сюда. Кроме того, я ведь купец. Я всегда стараюсь понравиться, особенно прекрасным дамам. Я дам вам все, что только пожелаете.

Стоит ли флиртовать с ним? Сам он несется в этом направлении семимильными шагами. Наверное, если его чуточку подразнить, то будет весело.

– Мне кажется, что эта перемена к лучшему. А самому-то вам кем больше нравится быть: импом или джинном? Скараш улыбнулся и обнял ее за талию.

– С вами – импом.

Снова им пришлось уступить дорогу, пропуская тележку. На этот раз он затиснул Инос в угол.

– Джиннам не положено разглядывать девушек, – добавил он, проделывая именно это и облизывая губы.

Инос наступила каблучком ему на ногу. Платье с глубоким вырезом облегало ее грудь, на шее красовалось ожерелье, а ведь еще совсем недавно ей приходилось самой штопать себе одежду.

И только в этот момент, не раньше, она вспомнила сидов. Сердце подпрыгнуло. Внезапно ее бросило в дрожь. Мужчина совсем близко. Руки. Глаза.

– Что-то случилось? – спросил Скараш.

– Нет!

Во рту у Инос пересохло, вся в поту, девушка старалась дышать ровно. Флирт – это не насилие! Нельзя сейчас поддаться страху, иначе он будет преследовать ее всю жизнь. Ну-ка, вспомни, Инос, как стрелять глазками.

– Вовсе нет. Просто смутилась от вида молодого бычка, давно таких не видела.

Он поперхнулся и на мгновение снова стал джинном. Инос прошла вперед, стараясь отогнать воспоминание о си-дах.

– Я почти уверена, что все эти перемены в вас не что иное, как колдовство.

– Колдовство? Ничего не знаю о колдовстве, – грустно проговорил Скараш.

Но его розовые глаза при этом, казалось, изменили оттенок и вот что сказали: «Никто об этом ничего не знает, и если маг выбрал меня сопровождать вас, то как раз для того, чтобы не было лишней болтовни о колдовстве».

Элкарас упомянул, что именно Скараш должен был положить на место волшебный ковер. Именно он должен был охранять двери в тот момент, когда второй ковер доставил пассажиров. Весьма и весьма вероятно, что именно он станет тем избранником, которому перейдут по наследству от шейха волшебные слова.

– Просто шутка, – сказала Инос.

Он кивнул, словно этот ответ удовлетворил его, и повел принцессу по коридорам, потом по винтовой лестнице вниз, где Инос уже бывала. Голоса в доме стали громче.

– Нам нужно пройти сюда. Господин хотел переброситься с вами словечком.

Скараш открыл одну из дверей и вытолкнул Инос в помещение, самое обширное из всех, какие она встречала в Алакарне.

Здесь, несомненно, была деловая часть Элкарасова дома Только что прибыл очередной караван, раздавались крики, приказы, все тонуло в шуме. Через три широчайшие двери, в которые могла въехать шестерка лошадей, лился дневной свет; в воздухе густо клубилась пыль, так что Инос немедленно начала чихать, и из глаз потекли слезы. Пришлось Скарашу снова обнять ее и вести, беспомощную, среди коробок, ящиков и тюков. Резко пахло гвоздикой и корицей, но безошибочно выделялся и запах лошадей и верблюдов. Тут и там сновали носильщики, торговцы, погонщики, они кричали и спорили, сгружали и нагружали, приносили и уносили.

Вот так неожиданность – у дверей стояли легионеры. Снаружи по залитой солнцем улице деловито спешили люди, без сомнения, импы: дамы в ярких нарядах с открытыми, без вуалей, лицами; многие мужчины и даже женщины расхаживали с непокрытыми головами, хотя благородные господа конечно же носили модные шляпы. У Инос перехватило дыхание от внезапной ностальгии.

Тут принцессу, отчаянно чихающую, со слезящимися глазами, подвели к небольшой лесенке, ведущей на подиум. Там, за длинным столом, сидел Элкарас и что-то писал, другой рукой поглаживая бороду, – островок тишины и покоя посреди всеобщей суеты и гама. Нет, теперь уже не шейх, просто купец, Элкарас, в богатой алой накидке и золотой шапочке. Рядом с ним лежали гроссбухи, вокруг бегали расторопные служители. С возвышения Элкарасу было видно все: как разгружают товар, как и куда складывают, как торгуют и как считают.

Инос, с облегчением подумав, что не придется поднимать юбки, потому что платье не доставало и до щиколоток, ступила на деревянную лесенку. Скараш поддерживал ее за талию.

– Нам, вероятно, придется подождать немного, сударыня, – прошептал он на ухо принцессе. – Это, похоже, важная птица.

Элкарас поднялся со стула, чтобы поприветствовать посетителя – легионера. Конский хвост на шлеме выдавал в нем центуриона.

– Почему здесь солдаты? – прошептала Инос, отступая, чтобы ее не толкали служители. – Что за дела у купцов с армией?

В поле ее зрения находилось с дюжину солдат в шлемах с черными или коричневыми гребнями.

– Охрана, – ответил Скараш, придвигаясь поближе. – Ради такого богатства многие готовы рискнуть головой.

– Кто же станет воровать?

– Армейские.

В ответ на удивленный взгляд Инос он улыбнулся.

– Посмотрите повнимательней. Вон туда! Кожаный кошель перешел из рук Элкараса в руки центуриона.

– Взятка?

– Разумеется.

За сим последовало рукопожатие, и центурион отсалютовал Элкарасу. Взгляд Инос бродил по толпе.

– Рыжие? Очевидно, большинство этих людей – джинны?

– По крайней мере половина из них – родственники.

– Тогда почему они одеты по-импски? Скараш буркнул в ответ:

– Поверьте, быть рыжим достаточно неудобно. А если еще и одеться как варвар, то наверняка нарвешься на неприятности.

– Значит, Алакарна является частью Империи? Я думала, это независимый город.

– Только на бумаге. По договору – протекторат Империи. Но здесь находится база легионеров.

Ого, даже так! И в Краснегаре сейчас базируются легионеры. По крайней мере, они там были, когда Инос слышала о Краснегаре в последний раз. Скараш сказал:

– Вас заметили.

Элкарас жестом подзывал Инос. Она подошла к нему, расталкивая суетливых клерков и торговцев. Центурион еще не ушел, и, когда Инос приблизилась, он снял шлем, чтобы казаться повежливее. Легионер разглядывал ее с нескрываемым одобрением. Он, как заметила Инос, был полноват и с узкими плечами. По джинновым меркам невысок… но лицо, бронзовое от загара, вполне милое, темные волнистые волосы. Не так уж и плох.

– Госпожа Хатарк! – воскликнул Элкарас. И его голос, и поведение изменились, хотя не так сильно, как у его внука. – Как вы почивали?

Неужто он шпионил за ее бессонницей? Инос изобразила одну из легкомысленных улыбок «на-выход-в-свет», какими жонглировала Кэйд.

– Благодарю вас, как нельзя лучше. Путешествие утомило меня.

Она не могла решить, как будет воспринят реверанс, поэтому ограничилась легким книксеном. Инос подумалось, что лучше было бы иметь платье чуточку попросторнее и не такое открытое, потому что центурион так и пожирал ее глазами.

Элкарас кивнул, но со стула не встал.

– Скараш позаботится, чтобы у вас не было ни в чем недостатка, сударыня. Позвольте представить вас центуриону Имопони.

Она снова сделала книксен, а имп отдал честь.

– Это ваш первый визит в прекрасную Алакарну, сударыня?

Инос колебалась, не понимая в точности, что на это следует отвечать. Элкарас вряд ли бы стал объяснять, что она королева в изгнании и ее королевство на другом конце света. С другой стороны, его обман ее не касается, а ей требуется информация.

– Да. По правде говоря, я впервые в этой части света. Так беседа, чего доброго, могла привести к Краснегару, и Элкарас вмешался:

– Госпожа Хатарк и ее сопровождающие здесь ненадолго. Они просто остановились здесь по пути в Хаб.

Это правда? Но для чего Раше… неужели Инос уже запродана? И теперь ее нужно доставить к Олибино? Какой смысл теперь бежать, если путь ее так или иначе лежит в Хаб? Или это очередная уловка?

Не успела она задать вопрос, как центурион Имопони хрипло рассмеялся, и у Инос, словно от дурного предчувствия, по спине побежали мурашки. Но обдумывать свои ощущения не было времени, потому что центурион продолжил беседу:

– Я не отважусь расхваливать Алакарну, если вы, сударыня, бывали в городе Богов. В любом случае вам не следует долго оставаться здесь. Конец сезона. Дороги скоро закроются.

– Дороги? – Инос судорожно перебирала свои воспоминания об уроках географии.

– Через Гобль, я хочу сказать. Почему его голос так взволновал ее?

– Вы родом не из Хаба, верно, сударыня?

Сам он, видимо, вырос где-то неподалеку. Может быть, ее встревожил акцент центуриона? Однако она и в Кинвэйле не раз встречала подобный выговор.

– Нет, вовсе нет.

– Значит, на вашу долю выпал далекий путь?

По лицу Имопони пробежало облачко, означавшее, по-видимому, что плотский интерес к девушке несколько разбавился интеллектуальным. Его заинтересовало, кто же она такая, к какой расе принадлежит – ее внешность не давала однозначного ответа на этот вопрос. Золотые волосы могли указывать и на эльфов, и на джотуннов, смешанных… с кем? Какой край она называет своей родиной?

– Ах, очень далекий! – воскликнула Инос. – Такой далекий, что, осмелюсь сказать, там, откуда я родом, и слыхом не слыхивали об Алакарне.

Джентльмен продолжил бы словесную дуэль, но вояка спросил напрямик:

– И где же это?

Его голос снова ударил по нервам. Не может быть такого голоса у простого служаки, решила Инос. Он говорил как представители элиты. Но высокородным сынкам не позволяют якшаться со всяким сбродом и самим пробивать себе дорогу наверх.

– Уверена, вы о тех краях не знаете, – проговорила Инос со всем жеманством, на какое только была способна. – Это королевство Краснегар на краю земли. Оно…

Улыбка слетела с лица Имопони. Кровь бросилась ему в лицо. Он шагнул к ней, надевая шлем.

– Что бы вы ни услышали, госпожа, какие бы сплетни, знайте – все это злобные вымыслы. Когда нам попадается человек, распространяющий подобные мерзости, знаете, что мы с ним делаем? Что положено, то и делаем.

Инос отступила на шаг. Темные глаза центуриона сверкали.

– Мужчин подвергают принародной порке за презрение общественного блага, женщин наказывают как клеветниц. Так им и надо!

Инос ничего не понимала. Если центуриону взбредет в голову, он может бросить ее в тюрьму. А ведь Скараш предупреждал ее. Очевидно, легионер, несущий службу на улицах города, – это совсем не то же самое, что трибун или проконсул, прихлебывающий чай в гостиной в Кинвэйле. Внезапно снова вспомнились сиды, и Инос задрожала, не в силах говорить.

– Повторный проступок – и мы вырываем язык.

Инос силилась сказать: «Но, центурион…» – однако из горла вырвался лишь хриплый кашель.

Она отступила еще на шаг.

Наверное, Элкарас вовсю потешался над их беседой, но все-таки пришел ей на помощь.

– Я уверен, мадам Хатарк никоим образом не собиралась вредить общественному благу. Она не собиралась оскорблять ни императора, ни его армию. На самом деле мне кажется, что вы неправильно расслышали ее слова. Она родом с маленького островка под названием Хар Нагар, расположенного недалеко от Атла.

Центурион Имопони сверлил Инос взглядом.

– Вы сказали «Хар Нагар», сударыня?

Инос кивнула. Рука Элкараса потянулась к кожаным кошелькам, выложенным рядком на столе, и выбрала один из них. Тихое звяканье тут же привлекло внимание Имопони.

– Госпожа Хатарк и ее тетушка сегодня, вероятно, захотят осмотреть город, – с невинным видом продолжил маг, – пройтись по лавкам. Я вот думаю… Ведь они не знакомы с городом, поэтому им нужен сопровождающий.

Кошелек подвинулся к легионеру.

Его ярость медленно поблекла.

– Мы охраняем порядок на улицах Алакарны, но мне понятно, насколько спокойнее будут чувствовать себя благородные дамы в сопровождении личного телохранителя. Я с радостью обеспечу для них соответствующую охрану. – Кошелек оказался в сильной руке вояки. – Наслаждайтесь нашим городом, сударыня. И не верьте тому, что услышите. И естественно, не повторяйте за другими всякие небылицы.

Взглянув на нее последний раз, он отсалютовал и, повернувшись кругом, отошел, чеканя шаг.

Инос дрожала. Испуганная собственной робостью и жуткими мыслями о том, что после случая с сидами ей никогда не привести нервы в порядок, она положила руки на стол и спросила:

– Из-за чего он так разозлился? Элкарас пожал плечами.

– Сейчас Алакарна – это клубок змеиных сплетен. Очевидно, вы наступили на одну из этих змей.

– Краснегар? Империя потерпела поражение в Краснегаре?

– Это вполне вероятно. Скараш, ты что-нибудь слышал? Скараш оторвался от разглядывания кружевной манжетки.

– О, совсем немного. Только то, что гоблины атаковали легион, когда он совершал визит вежливости в одно отдаленное местечко, о котором никто и слыхом не слыхивал. Визит вежливости? Как мило! Половину людей порезали на мелкие кусочки. А пленники, говорят, в восторге от традиционного гостеприимства гоблинов. Больше ничего не слышал.

Дядя его кивнул и поглядел в сторону Инос.

– В разговорах с солдатами избегайте этой темы. – Он потянулся к одной из своих книг, массивной и истрепанной.

– Конечно. Но ведь там, наверное, был не весь легион?

– Почти половина. Слухи всегда преувеличивают. Все равно не слишком хорошо. А проиграть гоблинам драку… – Он раскрыл книгу, но Инос успела заметить, что он ухмыляется. – Ничего удивительного, что солдатня не приветствует эти разговоры.

У Инос закружилась голова. Четыре когорты разбиты гоблинами? Лесной народ всегда был вероломным, но не воинственным. Значит, колдун Востока потерпел сокрушительное поражение. Как это отразится на ней самой? Будет ли колдун Востока мстить гоблинам? А может, это Калкор со своими джотуннами выгнал легионеров из Краснегара? Или они сами разбежались?

Имелся еще и другой вопрос:

– Я и вправду отправляюсь в Хаб?

Старик кивнул, окуная перо в серебряную чернильницу.

– Ее величество так решила.

– Ах так! Значит, меня уже продали? С Олибино она уже договорилась, осталось только доставить товар?

– Ничего подобного. Вы по-прежнему гостья ее величества. Наслаждайтесь нашей прекрасной Алакарной. Его глаза! Как хотелось бы взглянуть ему в глаза!

– Я не могу себе представить, зачем ей посылать меня в Хаб?

– Я не спрашивал. Если уж вы сами этого не понимаете, то другим-то и подавно не понять! – Старик повысил голос на полтона, но палец его продолжал медленно скользить по странице, как будто он что-то подсчитывал в уме.

– Вы хотите сказать, что сначала меня спрятали в пустыне, а теперь собираются спрятать по дороге в Хаб… где меня точно никто не подумает искать? А когда договор наконец подпишут, меня…

– Не увлекайтесь собственными выводами. Кроме того, у меня много работы.

– А Азак? Его отправят в Араккаран, или со мной в Хаб, или вы оставите его гнить в темнице?

– Он идет с вами. – Пухлый палец остановился, но старик так и не взглянул на нее. – Для вас зарезервированы каюты на «Жемчужине зари», она отплывает через три дня. Вы ведь рвались в Хаб? Вот туда и отправляйтесь.

– Я хочу увидеть Азака!

– Конечно. Во что бы то ни стало. Просто повидать своего друга, я полагаю? Скараш проводит вас. – Элкарас порылся в недрах своего алого одеяния и бросил на стол ржавый ключ. – Можете отдать ему.

– Без честного слова?

Он бросил на нее сердитый взгляд.

– Совершенно верно. Лучшего корабля, чем «Жемчужина зари», вам не найти, и он отходит раньше всех других. Прощайте!

В недоумении Инос смотрела, как Скараш взял ключ и опустил его в карман. Мучимая подозрениями, она пошла к лесенке. Скараш сопровождал ее. Тут же за советом к купцу ринулась очередь служителей и менял, с нетерпением ожидавших их ухода. А Инос оставалось только обдумывать свою судьбу. С какой стати Раша отсылает ее в Хаб? Еще непонятнее, почему она отправляет Азака. Все это, наверное, сплошной обман.

По крайней мере, к ней приставят вооруженную охрану, что, конечно, не облегчит побег. Мог ли Элкарас специально подстроить сцену с рассерженным центурионом?

В этом Имопони было что-то странное, что-то очень странное. Даже думать о нем было как-то гадко. Необходимо поговорить с Азаком. Ему, по крайней мере, можно доверять.

2

– Странные эти эльфы, – сказал Ишист. Его голос эхом прокатился и замер в темном тоннеле впереди.

В этом замечании было что-то зловещее. А может быть, Рэпу только показалось, потому что этот поход вслед за волшебником по земным недрам довел его до предела.

– Они долго живут? – Ничего умнее Рэп не смог придумать.

– На самом деле нет. Просто они в отличие от других народов не показывают свой возраст.

Снова наступила напряженная тишина, нарушаемая только мягким звуком шагов да шелестом длинных накидок.

Только волшебство могло создать такой гладкий и правильно-круглый тоннель, да еще такой длинный.

– Нора Трэйна, – провозгласил гном и хихикнул себе под нос, наверное вспомнив какой-нибудь известный исторический курьез. Тоннель шел немного под уклон, не круто, уклон почти не ощущался. Там было сухо, темно и пусто и пахло пылью. Заметно было, что этой дорогой не пользовались много десятилетий.

– Странный народ, – повторил гном.

Он уверенно шел в темноте, ведя за собой Рэпа. Призрачное свечение их следов указывало путь Гатмору и Дараду, которые старались не слишком отставать. За джотуннами стелился непроглядный мрак. Следы светились розовым.

Ишист отослал Сагорна. Гном предпочел всем остальным Дарада, может быть, из-за того, что тот не строил воздушных замков. Дарад был просто грубым убийцей и гордился этим.

– В каком смысле странный? – спросил Рэп.

– Во всех смыслах. Они станут рассказывать тебе, что каждый эльф принадлежит какому-нибудь клану и всем сердцем предан ему. Каждый клан владеет деревом, или, может быть, дерево владеет кланом. У каждого клана имеется вождь. Вроде звучит все просто?

– Не очень. Речь идет о Небесных деревьях?

Голос Рэпа был громче, чем у гнома, и оттого громче гудело эхо. Ясновидение уже не достигало поверхности земли. Над их головами, похоже, нависла вся толща горы.

– Конечно. – Ишист шел босиком; остальных обули в эльфийские кожаные ботинки, удивительно мягкие. Шаги были почти не слышны.

– Значит, на самом деле все сложнее? – спросил Рэп.

– У эльфов все сложно. Мало того, что они ничего не рассказывают про себя другим. Так еще существуют разногласия между кланами, о которых не принято сообщать по политическим мотивам. А эта политика переменчива: дружба и вражда, как прилив, то накатит, то отольет. Кланы дробятся на более мелкие сообщества, но одновременно несколько кланов могут объединяться. У клана может быть более одного дерева, и право на одно и то же дерево могут иметь несколько кланов. В клане может быть несколько вождей. Бывает так: вождь-судья, вождь-советник, вождь-военачальник. Как они их выбирают и как это все работает, только Богу известно. – Он помолчал, потом добавил: – Но исторически эльфы дольше всех и лучше всех сохраняли свою индивидуальность и не поддавались давлению импов – не считая карликов, конечно, – значит, можно предположить, что это все-таки как-то работает.

– Из-за людоедства?

– Ах да. Я забыл про каннибализм – не знаю уж, сколько импов они съедают в среднем в год. У русалов тоже есть свои маленькие тайны. Так что вот они какие, эльфы. Если есть какой-нибудь сверхсложный способ сделать дело, то эльфы обязательно его найдут. Особенно если это выглядит красиво или приятно для слуха. А кланы сами по себе очень важны. Даже если семья эльфов уже много поколений живет в пределах Империи, все равно они причисляют себя к одному из кланов и к одному из деревьев. А у эльфа и внутри клана могут завязаться личные отношения вражды и верности.

Рэп все гадал, зачем ему преподносят эти сведения, но, наверное, думал он, это вскоре станет ясно: или гном сам доведет свою мысль до конца, или предстоящие события ответят на все вопросы. Он несколько раз моргнул и только тогда понял, что пятнышко в глазу – вовсе не соринка, а лучик света далеко-далеко впереди. Он увидел – ясновидение подсказало, – что склон горы обрывается круто вниз.

– Отсюда недалеко до ограды, – меняя тему, сказал Ишист. – Около лиги. И еще лига до дороги из Палдарна в Нум. Это имперская дорога. Прямая, что твоя стрела. У им-пов никакого чувства прекрасного. Так считают эльфы.

– Должно быть, очень оживленная дорога.

Рэпу еще не приходилось бывать в густонаселенных областях Империи. При мысли о больших городах его бросало в дрожь.

– Еще какая! Ведь по ней идет все сообщение между Драконьим морем и Внутренними водами. Нужно было ее строить подальше от ограды. Мои питомцы чуют металлы на дороге и воют, как псы. А когда проходит караван с ежегодной данью, то звери просто с ума сходят. Твои товарищи пойдут с тобой?

– Э-э… на их усмотрение.

– Я думаю, ты должен их взять.

– Но один из них владеет словом силы, а Лит…

– Верно, но ведь он может вытащить слово и из тебя, – хладнокровно сказал Ишист. – Если ему понадобится кого-нибудь прихлопнуть, то его эстетическое чувство вдохновит скорее хорошо слаженный отрядец из пятерых, чем фавн-переросток, изукрашенный гоблинскими татуировками.

Звучало как угроза. Несмотря на очевидную дружелюбность, этот гном все же был опасным и непредсказуемым волшебником. За уродливой наружностью скрывались не только мощнейшие тайные силы, но и убийственно острый ум. Ход его мысли был столь же загадочен, как и у дракона. Трудно себе представить, что может сделать с человеком многолетнее общение с этими чудищами. Кроме того, Рэпу было невдомек, что у гномов на уме. Никому ведь не доводилось беседовать с гномами, чтобы это выяснить.

Теперь пятнышко превратилось в видимый светлый круг. Воздух стал влажнее и прохладнее.

– Они могут пойти со мной, если захотят, а если не захотят, то могут и не идти, – упрямо сказал фавн.

Потом он вдруг подумал, что стоит ему пожелать, и волшебник запросто сделает так, чтобы они захотели с ним пойти. С волшебниками, как и с эльфами, все непросто.

Тоннель внезапно кончился маленькой пещеркой. В арке входа в обрамлении мшистых стен и папоротников виднелось хмурое серое небо и мокрая зелень. Там, снаружи, шел дождь: капли барабанили по листьям, стекали по глине. Четверо стояли в пещере и смотрели: всюду текла вода, она просачивалась даже сквозь своды.

Гатмор глубоко вздохнул.

– Наконец-то снова вижу свет, – пробормотал он, – не люблю пещер.

Дарад с ним согласился. Рэпу подумалось, что, наверное, неприязнь к пещерам – чисто джотуннская черта.

Ишист взглянул на Гатмора.

– На запад по дороге – и вы придете в Палдарн. А оттуда можно домой, если пожелаете.

Моряк пожевал серебряный ус, а потом обратился к Рэпу:

– Ты вновь встретишься с Калкором?

– Таково предсказание.

Водянистые глаза сузились в щелочки.

– Тогда я остаюсь на борту.

– Спасибо, кэп.

– На востоке Нум, – сказал волшебник. – Сначало Титро, а потом Нум. Потом вам выбирать – либо по суше в Хаб, либо морем в Илрейн. Валдориан западнее, близко к побережью – это удобно для вас.

Илрейн!

На восток? Поближе к Зарку? Нет, не то…

Рэп вдруг увидел, что волшебник разглядывает его с нескрываемым интересом.

– Ишист?

– У тебя какое-то предчувствие? – спросил гном, деловито почесывась.

– Не совсем уверен.

Было в этой мысли о походе в Илрейн что-то правильное, ободряющее. Вспомнилось, как болезненно сжалось сердце, когда Ишист впервые упомянул о Литриане. Рэп ощущал отголоски… что же это было?., когда он прибыл в Сумрачную Крепость. Как бы там ни было, но ощущение усиливалось. Но какой от этого прок?

Лицо Ишиста все еще хранило удивленное выражение.

– Обычно адепты не… Да, конечно, и гении, как правило, не обладают ясновидением… Ты не знал об этом? Рэп скованно кивнул.

– Говорят, моя мать была провидицей. Гном пожал плечами.

– Может быть, это и есть причина. Вообще известно, что фавны полагаются на свои внутренние ощущения. – Он усмехнулся себе под нос. – Это не мои проделки, не волнуйся. Это совсем не похоже на приказ, правда? Приказам всегда веришь сразу. Ну, так что же ты выбираешь – Хаб или Илрейн?

– Далеко идти? – спросил Рэп.

Гном прикрыл глаза, как будто сверяясь с воображаемой картой.

– И туда, и туда чуть больше четырехсот лиг.

– Морем быстрее, – быстро вмешался Гатмор. Даже Дарад согласно кивнул, словно желая принять участие в беседе.

– Быстрее всего будет в почтовой карете, – сказал Ишист.

Путь в Илрейн по-прежнему казался предпочтительнее. Двигаясь пешком, Рэп мог проходить в день по десять лиг, а то и больше. Но все равно дорога в Хаб займет больше месяца, даже если не случится никаких непредвиденных задержек. Морем и быстрее и спокойнее.

– Как добыть корабль?

– Украсть лодку, и все, – нетерпеливо сказал Гатмор.

– И оставить владельца помирать с голоду? И детей его тоже?

Джотунн только скривился от этакой сентиментальной ереси.

– Тинал? – торжественно спросил Дарад.

– Да, наверное, – печально согласился Рэп.

Если помогать возьмется Тинал, то он с той же легкостью сможет украсть деньги на билет в Нум, с которой проделал подобное для Андора, когда тому понадобился билет в Мильфлер. Размышляя об этом, Рэп подумал, что, вероятно, теперь и сам он такое сможет проделать не хуже Тинала. Так или иначе, кто бы ни был выбран на такое мероприятие, можно было надеяться, что он выполнит его как следует.

Гном наблюдал за Рэпом, посмеиваясь и ковыряясь в бороде.

– Ишист, что вы посоветуете? – спросил Рэп, пытаясь настроиться на доверительный лад.

– Ох, море, море! Главная ваша проблема не в том, куда вы отправитесь. А в том, как вам встретиться с Литрианом. Проще получить аудиенцию у императора, чем организовать личную встречу с Хранителем.

– А если мне использовать волшебную силу прямо перед воротами? Тогда он узнает о моем присутствии точно так же, как вы узнали, когда я отослал дракона.

– В страже могут быть его вассалы. И моргнуть не успеешь, как они превратят тебя в камень. Рэп поперхнулся.

– Кроме того, – добавил гном, – в Хабе сейчас опасно. Всякие там Хранители и их слуги. Безопаснее оставаться в южном секторе.

– И каков же ваш совет? – Рэп задал вопрос, которого ждали.

– Есть один надежный способ. Впрочем, он годится только для эльфа.

– Да ну? – осторожно спросил Рэп. Он не доверял шуткам волшебников, а Ишиста – в особенности.

– Я мог бы сделать так, чтобы ты стал похож на эльфа. Такой легкий налет колдовства. Литриана, понятно, это не обманет, если ты доберешься до него. Или какого-нибудь другого волшебника. Но зато ты сможешь пройти.

– Ну и что?

– И окажешься у Литриана, с доставкой на дом, – провозгласил старик. – Со штампом «срочно».

Это был вызов, и Рэп почувствовал, как в ответ краска заливает лицо – теперь ясновидение, выставляющее и самого себя в безжалостном свете, могло запросто привести в смущение.

– И это скорейший путь?

– Да.

– Тогда вперед! Делайте из меня эльфа!

Отросшая за время долгого похода щетина отвалилась как накладная борода. Кожа пожелтела – и не только на лице. А глаза – он с восхищением наблюдал внутренним взором, как они увеличивались, стали раскосыми. Серая радужка засверкала опаловыми искорками, точно у чистокровного эльфа. И вот уже до самых кончиков пальцев кожа стала эльфий-ской, а волосы закудрявились и приобрели золотистый отлив, причем не только на голове, но и на теле. А уж ноги-то, ноги – и вовсе без волос. А уж будь здесь Маленький Цыпленок, он ни за что бы не обозвал Рэпа Плоским Носом. Татуировки исчезли.

Вот и все. В общих чертах Рэп оставался Рэпом, но на эльфийский манер. Примерно того же роста, но стройнее, легче. И симпатичнее, чем раньше, хотя эльф получился некрасивый, прямо-таки урод.

Хламида его замерцала и исчезла, вместо нее появились ладно подогнанные камзол и длинные брюки из той же нежной кожи, что и башмаки, ярко-зеленого и голубого цвета. На блестящие кудри откуда ни возьмись нахлобучилась охотничья шапочка. Он ощупал свое ухо: эльфийское.

Втянув воздух, фавн осознал, что к нему вернулось обоняние: в нос ударили запахи леса, сырой земли и листвы плюс смрад от стоящего рядом гнома.

– Боги! – в испуге пробормотал Гатмор. – Совсем как эльф! Даже глаза.

– Знаю, знаю! – Голос стал тоньше и слащавее. – Надо еще привыкнуть к такой внешности.

Ишист потирал ладони, видно донельзя довольный собой.

– Не нужно так волноваться! Все осталось на местах, только выглядит по-другому. Волосы отрастут потом. Можешь поверить мне на слово, моряк. Он выглядит как эльф и чувствует как эльф, но сила у него прежняя. И он по-прежнему адепт.

Гатмор смешался – видимо, ему довольно трудно было поверить гному на слово.

– Чары будут действовать в течение года, – продолжал волшебник. – Ты идешь к Литриану по собственной воле, запомнил, парень? Таково условие. И если никто с тебя не снимет моих чар раньше, то они сами исчезнут через год. А остальные… думаю, лучше будет, по крайней мере, нарядить вас по-эльфийски.

Прежние одеяния исчезли, и вместо них появились охотничьи платья, у Гатмора желтое с красным, а у Дарада синее с белым. Не так-то просто было принять мгновенное преображение громилы Дарада в изящно одетого сеньора. Рэп уже привык к волшебным фокусам, а вот Гатмор поперхнулся, выругался и скривился в гримасе.

Рэп сказал:

– Объясни, Ишист, как это поможет мне попасть к Хранителю.

Черные глаза-пуговицы мигнули.

– В Нуме ты встретишь множествоэльфов. В Империи они чаще всего художники или что-то вроде того. В делах им с импами не тягаться, а драки они презирают. Они вырезают по камню, по дереву, поют и так далее. Выбери кого-нибудь побольше.

– Побольше? – переспросил Рэп.

– В смысле поважнее. Главу, вождя эльфов. Со странным чувством, что все это он уже слышал когда-то раньше, Рэп спросил:

– И что мне делать потом? Старикашка загоготал:

– Щелкнуть его по носу, вот что.

3

Как и все в доме Элкараса, бесчисленные подвалы представляли собой беспорядочный лабиринт уровней, лесенок, помещений, которые от века к веку то срастались, то разъединялись, словно члены древнего рода, которые никак не могут прийти к соглашению. Содержимое большинства подвалов угадывалось по запаху: вот здесь в бочонках бренди, здесь уксус, здесь скипидар; кожи, доски из кедра. Все было окутано таинственным полумраком: бочки, бочонки, кувшины, фляги, корзины, связки, тюки, кучи. И тени!

Скараш заботливо вел Инос за руку по этому царству товаров. В другой руке она держала фонарь. Инос подняла его повыше, чтобы не споткнуться и не удариться о низкие перекрытия, и она строго-настрого сказала себе, что королеве не пристало бояться каких-то там теней. И пыли. И крыс, если они входят в число здешних обитателей.

Или Скараша.

Она надеялась, что джинн не замечает, как дрожат ее руки.

Один раз она видела мелькнувший впереди огонек, иногда слышались отдаленные голоса и раздавались шаги. Ужасно таинственно.

Вскоре Инос начала подозревать, что Скараш водит ее кругами по всем этим катакомбам – вверх и вниз, в двери из дверей, – своеобразная ознакомительная экскурсия. Но теперь-то она не позволит эмоциям взять над собой верх и не позволит воспоминаниям о вчерашнем приключении с сидами превратить себя в трясущуюся от страха идиотку. Когда центурион принялся напирать на нее, она вела себя самым постыдным образом, но со Скарашем нужно сохранять достоинство, не важно, что он выказывал максимум дружелюбия. Если он собирался запугать ее, то пусть расстанется с этой надеждой. Но тени от двух фонарей плясали и действительно иногда выглядели довольно зловеще.

Что-то зашуршало… Инос подпрыгнула. Проклятье!

– Просто крысы, я думаю, – сказал Скараш, нагибаясь под перекрестьем потолочных балок, – в этот момент он почему-то стал похож на кариатиду. – Или гномы, что хуже. Каждый год или два сюда проникают гномы, и это просто Божья кара. Вывести их куда сложнее, чем крыс. Осторожно, паутина. Следующая дверь, как я припоминаю, особо мелодичная.

И он не ошибся. Дверь открылась с тягучим, пронзительным визгом.

– Первый раз я попал в Алакарну, когда мне было семь, – сказал он, спускаясь на несколько ступенек. – Я воображал, что пустыня – самое прекрасное место на земле, пока не открыл эти подвалы.

В пустых помещениях его голос отдавался эхом, перекатываясь под низкими потолками. Воздух был сырой, на стенках осели капельки влаги.

– С тех пор каждый год шейх брал меня с собой. Когда-то детьми мы… ш-ш!.. – Он остановился и, резко обернувшись, посмотрел на дверь, в которую они только что прошли.

– Что-нибудь слышите? – шепнул он.

– Нет.

Скараш опустился еще на несколько ступенек и снова обернулся, пристально глядя на Инос.

– Точно?

Забавляется, подумала Инос. Она втянула голову в плечи и нахохлилась:

– Точно!

Скараш нахмурился и положил фонарь. Дверь наверху взвизгнула, как будто кошке наступили на лапу, а потом со страшным грохотом захлопнулась. Инос прыгнула, он потянулся и схватил ее. Она хлопнула его фонарем по коленке, вцепилась в лицо и инстинктивно ударила коленом в пах. Вырвалась.

Прижавшись спиной к стене, чувствуя во рту гадкий привкус и тяжело дыша, Инос пыталась унять охватившую ее панику, успокоить бешеное сердце. В руке она ощущала тяжесть фонаря – пригодится, если он посмеет подойти ближе. «Превращаются в сумасшедших насильников», – сказал Элкарас.

На этот раз ей не удалось попасть по чувствительному месту, как тогда с сидом, но Скараш отступил на несколько шагов. Он потрогал рукой щеку и затем с удивлением уставился на пальцы: на них была кровь.

– О Боги! Госпожа! Я вовсе не… – Даже в неясном свете фонарей неподдельность его недоумения была очевидна.

Она не кричала. Старалась, как могла, выровнять дыхание. Бросив взгляд на дверь, она спросила:

– Дети?

– Как водится. Здесь их что семечек. Но…

Он снова прикоснулся к лицу, не отводя от нее взгляда. Тревожного. Никакой он не сумасшедший насильник, просто грубая шутка.

Дети!

– А что все это значило? – спросила Инос, распаляя свою злость все больше.

Он покраснел, даже в темноте было видно.

– Я подумал… Но это всего лишь шутка, моя госпожа. Я не хотел причинять вреда. Она крикнула:

– Точнее!

– Мы так иногда играли с девушками. Чтобы заставить их броситься к нам в объятия. Нет, ничего плохого, правда. Просто… я никогда не целовал королеву.

Королеву. Не будет она чуть что падать в обморок из-за вчерашнего происшествия с сидами. Не будет она шарахаться теней. Сиды, центурионы… а теперь еще и глупая, детская проказа. Вот они, мужчины.

Инос с громким лязгом поставила фонарь на пол.

– Ну, что же, попытай счастья еще раз.

– Что?

Инос поднялась по ступенькам туда, где стояла с самого начала.

– Говорят тебе, попробуй еще раз.

Не отрывая от Инос взгляда широко раскрытых глаз, Скараш отступил на прежние позиции.

– Ну? – произнесла она, стараясь не обращать внимания на стук собственного сердца, на мгновенно вспотевшие ладони, надеясь, что и ему не до этого.

Фонарь не мешал. Скараш обнял ее, глубоко вдохнул и поцеловал в губы.

Судя по всему, Скараш не планировал целоваться или просто испугался, но Инос крепко обняла его, закрыла глаза, и они целовались долго, поцелуй задел что-то очень личное, интимное у каждого из них. Он не был так искушен в этом, как Андор. Может быть, опыта у него было не больше, чем у Рэпа, но он схватывал на лету, и в конечном итоге Инос самой пришлось прервать этот поцелуй.

– Боги, – пробормотал он. – Ваше величество! О Боги!

Внезапно ей пришло в голову, что Скараш может стать полезным союзником, если ему в принципе можно доверять. Центурион, сиды… нет, она не ударилась в панику. В действительности она отнеслась к поцелую даже спокойнее, чем юноша, – судя по его виду, ее собственный испуг был меньше.

– Определенно в обличье импа вы нравитесь мне больше.

Скараш только и мог, что пролепетать снова: «Боги!» – ну точно, как имп.

– Пора идти, не так ли?

Он кивнул и, не произнося ни слова, поднял фонари. Инос взяла у него свой, и они двинулись в путь через подвалы.

Она изгнала призраков-сидов! И не использовала магию сознательно или бессознательно, чтобы свести мужчину с ума, а когда мужчина поцеловал ее, то ей это даже понравилось.

И что бы ни говорил Элкарас, чего бы ни боялась тетушка – она даже и не вспомнила в тот момент об Азаке.

Инос думала о Рэпе.

4

Еще одна скрипучая дверь, несколько ступенек вниз, другая дверь. Скараш остановился.

– А в этом погребе никогда ничего не хранили, – сказал он приглушенным голосом. – За исключением людей. Его использовали, чтобы пугать всяких мелких сошек.

Инос вошла вслед за ним в комнату и сморщилась от отвращения. Низкие своды, в свете фонаря на стенах блестят капельки влаги, раздается мерный звук капающей воды. Азак сидел прямо на камнях, рукой прикрывая глаза от света. Она ужаснулась – ни лежаков, ни табуреток, темно, сыро, воздух спертый. Единственное, что можно было назвать в этом помещении мебелью, так это ведро. В этой конуре джинн с трудом мог вытянуться, а лодыжки были прикованы ржавыми цепями к кольцу, вделанному в камень в центре комнатушки.

– Доброе утро, любовь моя. Или уже вечер?

– Они что, не кормили вас? И не давали воды? Что за зверство такое?

– Обычная практика принуждения.

Он отнял руку от глаз и, мигая, уставился на ее спутника.

– Скараш ак'Артарк ак'Элкарас, государь. Легкомысленно жертвуя своими роскошными штанами, Скараш встал на колено на мокрый камень и склонил голову.

– Государь? – Азак вложил в это слово все презрение. Скараш взглянул на него.

– Я истинный араккаранец, ваше величество. Один из ваших верноподданных.

Откуда он такой явился, этот серьезный молодой человек? Баловства на лице как не бывало, лицо в тусклом свете фонарей выражало решимость и собранность. Даже голос стал хрипловатым, типичным для южных районов Зарка.

Азак пожал плечами. Он пошевелил ногой, и в ответ раздался звон цепей.

– Тогда полагаю, как преданный слуга ты вызволишь меня отсюда.

– Для меня это большая честь, государь! – Юноша вытащил ключ и потянулся к замку.

– Стой! – гаркнул Азак. – Я не даю обещания никому, тем более какому-то вшивому выскочке купчишке!

– Государь!

– Нет! Если ты пришел, чтобы уговаривать меня быть паинькой и чтобы я дал слово, то это пустая трата… – Азак закашлялся. – И к вам это относится, – бросил он Инос.

Тупой осел. Упрямец! В этих катакомбах он не протянет и недели. Инос и пяти минут здесь не пробыла, а кости уже пропитались сыростью. А он сидит тут уже целую ночь. Дурачина безмозглая!

– Прошу вас, государь! – умолял Скараш. – Разрешите сказать одно слово!

– Полагаю, что могу уделить тебе пять минут.

– Сэр, в Алакарне легионы Империи…

– Всегда так было. Дальше!

Слова так и посыпались из Скараша:

– Гораздо больше войска, чем мне приходилось когда-либо видеть. Я уже десятый раз в Алакарне, но такого никогда не было. Я прибыл сюда незадолго до вас, государь, и у меня не было времени выяснить все поточнее, но я узнал, что в прошлом месяце прибыл Двадцатый легион, а теперь расквартировывается Двадцать второй. Говорят, эмир под домашним арестом. Ходят слухи, что в Гарпоне восстание и за этим стоит Империя.

– О Бог Испытаний!

– А в порту – Четвертая эскадра.

Азак посмотрел на Инос, но потом, видимо вслед за ходом мыслей, перевел тревожный взгляд на Скараша.

– Можешь поклясться, что это правда?

– Да, государь! Пусть Добро отвергнет мою душу!

– Это твой дедушка тебе рассказал?

– Нет, государь. Сомневаюсь, что он вообще что-нибудь знает об этом. Он еще не выходил из дому. Я хочу сказать, что я прибыл вместе с караваном, а он… ну, вы знаете.

Азак фыркнул и, загремев цепью, обнял колени руками, положив подбородок на локти, задумался, глядя на свет фонарей.

– Сначала они ударят по Гарпону, верно? – прошептал Скараш. – Потом вдоль побережья… город за городом… по одному?

Азак бросил на него взгляд.

– Вот как? Купцы стали разбираться в военной науке? Но в голосе его слышалось уважение.

– Кампания Жи-Гона – я в школе учил. И Вдовья война начиналась так же.

– Правильно, мастер Скараш. Нельзя провести армию через пустыню, поэтому им всегда приходится идти вдоль берега. Обычно нападают с севера, но иногда и с юга.

– Но мы, джинны, никогда не объединяемся, до тех пор, пока не становится поздно. Зачем ждать, пока они придут и съедят нас со всеми потрохами. Поезжайте обратно в Араккаран, государь, и поднимайте свое черное знамя, пока еще есть время!

– О Бог Сражений! – Азак в изумлении покачал головой. – Это бессмысленно. Они не смогут зимой подвозить продовольствие и припасы через Гобль. Они могут снова попытаться пересечь Тум… ведь эльфы ни за что не позволят им пройти через Илрейн. Может быть, тогда через Керит? Неужели они снова собираются брать Керит?

– Не знаю, государь, я всего лишь торговец. Азак хмыкнул.

– Они могут захватить Гарпон сейчас, а весной предпринять главное наступление! – Азак застонал. – Какие он ставит условия?

– Никаких, ваше величество. – Скараш принялся возиться с ключом, но замок заржавел и не поддавался. – Вы свободны. Никаких обещаний не требуется.

– Что?!

Азак посмотрел на Инос.

– Это правда. Он сказал, что мы отправляемся в Хаб. Он оплатил наш проезд. Через три дня отплытие.

Азак присвистнул от удивления и уставился на нее, не обращая внимания на то, что замок наконец щелкнул и открылся. Скараш снял цепи. Тогда только Азак посмотрел на ноги и, растирая лодыжки, проговорил:

– Благодарю тебя, мастер Скараш. Возможно, нам представится случай поговорить позже. А теперь я определенно не отказался бы от ванны.

– Сию секунду, государь! – Скараш уже стоял на ногах, держа в руке фонарь. Шаги его затихли, вдалеке послышался визг дверных петель.

Азак усмехнулся.

– Не дождался официального разрешения уйти. Не силен в этикете.

– В чем еще он не силен? Я никогда не слышала, чтобы он так говорил, как сейчас с вами. Всю дорогу сюда он разыгрывал великосветского импа.

Имп-волокита.

– Скараш? Он же хамелеон, человек с тысячью обличий. Я наблюдал за ним во время перехода по пустыне. Он станет выдающимся торговцем. Он изображает то, что хочешь увидеть, говорит то, что хочешь услышать.

И целует, когда хочешь, чтобы поцеловали.

Так что Скарашу нельзя доверять. А есть ли вообще у нее союзники? Инос подняла фонарь и вышла из каморки. Следом за ней и Азак. Когда ему удалось выпрямиться в полный рост, он вздохнул с облегчением, затем подвигал плечами, разминая спину.

Заключить перемирие! Она сказала:

– Я не привораживала вас колдовскими чарами. Я готова поклясться в этом.

Он несколько мгновений смотрел на нее сверху вниз, потом печально кивнул.

– Да, я знаю. Если бы вы это сделали, то колдовство бы постепенно ослабело и исчезло. Только если вы настоящая волшебница, чары могут продержаться дольше одной ночи.

– Верно.

– Но они не исчезли. Я по-прежнему безнадежно влюблен в вас.

К своему великому удивлению, при этих словах она почувствовала огромное облегчение. Неужели она сама начинает чувствовать ответную любовь?

Может быть, именно поэтому он и предпочел провести ночь в подземелье. Инос быстро отвернулась и пошла к ступенькам, надеясь, что сможет найти обратный путь через лабиринт.

– До чего будет приятно снова увидеть дневной свет! – пробормотал сзади Азак. – Не люблю пещер… но что это за сказка про плавание по морям Империи?

– Не знаю. Так сказал Элкарас. Может быть, он лгал, чтобы мы не попытались убежать.

– Или Раша продала нас обоих Олибино. Тебя, чтобы иметь в Краснегаре свою марионетку, а меня – чтобы вернуть в Зарк как изменника.

– Изменник? – Она остановилась и посмотрела на него. – Вы?

Его лицо стало суровым.

– Вы слышали, что сказал Скараш? События развиваются именно так, как мы предполагали. Всегда, когда вторгается армия Империи, мы, джинны, объединяемся и отбрасываем их на прежние позиции. Если сделать это вовремя, то границы удержать легко, но обычно мы тянем до последнего. Тогда верховный правитель поднимает черное знамя. Я – явный кандидат на эту роль.

– Э-э… да, конечно.

– А что, если колдун Востока наложит на меня заклятие верности?

Она согласно кивнула, снова ужаснувшись подспудной работе колдунов. Получается, что Азак в гораздо более опасном положении, чем она.

На стенах плясали тени, Инос старалась не смотреть на них, поднимаясь по ступенькам.

– Вам следует, по-видимому, послушаться совета Скара-ша и отплыть в Араккаран первым же кораблем.

Они уже прошли через дверь и миновали следующий проход, когда Азак произнес:

– Нет, я останусь с вами. Вы меня волнуете больше, чем Зарк, чем Араккаран, чем что угодно.

И снова она остановилась и с удивлением посмотрела на него.

– Это безумие.

– Да. Но любовь – всегда безумие, не правда ли?

– Ваше королевство? Ваши сыновья?

– Я отдам свое королевство за один ваш поцелуй. И Инос не нашлась что ответить.

Снова я выйду в море, где небо над гладью водной.

Лишь только корабль мне нужен и свет звезды путеводной.

Мэйсфилд. Тоска по морю

Часть девятая Его приказам тысячи послушны

1

Дождь лил за шиворот, стекал каплями по спине. Оставалось всего два часа дневного времени, чтобы добраться до Палдарна. Улинаго дернул поводья и причмокнул своей скотинке. Впереди стрелой пролегла древняя дорога, серой тесьмой стелясь посреди черных лесов. Если бы он оглянулся назад, то увидел бы в точности такую же картину. В такую погоду пробки на дороге исключены: от самого Легкого моста, что на выезде из Титро, он никого не встретил.

Рядом с ним на скамье трясся и подпрыгивал полусонный Игго, голова его моталась. На таком ливне не очень-то поспишь, но Игго был не из тех, кого легко разбудить.

В Палдарне их ждали горячая еда, пиво и пышнотелые официанточки. Улинаго был человеком незамысловатых вкусов.

Еще четыре года назад он был легионером. Настоящих сражений он не видел, только в свое время прибил пару дерзких гномов. Гномы-противники – так их называли легионеры, потому что гномы всегда страсть какие противные.

Шутка! Впрочем, поохотиться немного на гномов – неплохое развлечение. К концу службы он дослужился до центуриона. Это открывало неплохие возможности. Он вышел в отставку, имея в карманах много больше официального выходного пособия – достаточно, чтобы обзавестись собственной телегой и скотинкой и отправиться назад в Южный Питмот, в места, которые его взрастили. И он нанял уборщика, Игго, мощного и до того тупого, что однажды подрался с пьяным троллем. Впрочем, за ним числились и более глупые поступки. Он был идеальным помощником, который к тому же никогда не помнил, когда день получки.

Так что все катилось своим чередом, кроме этого проклятого ливня. Улинаго молил всех Богов, чтобы не промокла его пшеница, первосортная северная пшеница, совершающая свой далекий путь из Шимландока до мельницы. Этой пшенице сырость не предписана, значит, не предписана и ему: торговцы постараются из-за этого сбавить цену.

Но сейчас его заботила не пшеница, а совсем другое – лошади замедлили шаг и не бежали теперь, а шли медленно, нехотя. Разрази их гром! Повозка качнулась. Он завопил и пустил в ход хлыст. Хлыст сломался. Но это не имело значения. Что-то напугало их, они сопротивлялись, шаг их совсем разладился. Упряжь скрипела и дергалась. Он резко остановил лошадей. Игго дернулся вперед и, изрыгнув поток ругательств, проснулся.

– Заткнись и доставай оружие! – закричал Улинаго.

– Что такое?

С добавлением немногих красноречивых замечаний, Улинаго объяснил, что не знает точного ответа на этот вопрос. Упряжь больше не звенела. Лошади стояли, по их спинам и шеям текли ручьи, но, кажется, ничто их не тревожило. Тихо. Что за чертовщина?

Улинаго снова дернул поводья. Только уши дрогнули у лошадей, и больше ничего. Бог Безумия! Лошади уставились на стоящие впереди деревья. Улинаго почувствовал, как по спине побежали мурашки. Что это за разбойники с большой дороги, которые прельстились грузом пшеницы? В поясе у него, конечно, спрятаны восемнадцать золотых крон. Но даже если грабители охотятся за этими деньгами, почему лошадки встали и вперед идти не хотят?

Он поднялся и посмотрел поверх груза – голые скалы, блестящие от влаги, и покуда взгляд не терялся в туманной дали – никого и ничего. Эти места ему не нравились: слишком близко к драконьей стране. Но появись здесь дракон, клячи были бы уже в Палдарне, их бы как ветром сдуло. Не драконы, значит.

Впереди из-за деревьев вышел человек и подошел к повозке.

Улинаго в ярости зарычал и снова попытался пустить лошадей вперед, и снова безрезультатно. Выкрикивая вперемежку армейские ругательства и кучерские команды, он стряхнул воду со шляпы, схватил меч и спрыгнул. И увидел всего лишь эльфа. Рука, сжимавшая оружие, опустилась. Уж с эльфом-то он справится. Только один эльф? Послышался громкий хлопок – это Игго спрыгнул с другой стороны повозки.

Улинаго разглядывал эльфа. Этот точно никакой опасности не представляет, безоружный, почти мальчишка, в нарядном голубом с зеленым костюмчике, насквозь промокший и перепачканный травой. А может быть, и не мальчишка, этих эльфов кто поймет? Идет пешком, а ведь обычно эльфы ездят верхом. Странный эльф.

Они встретились у передней пары, и Улинаго направил на эльфа острие меча.

– Какого лешего тебе нужно? Что ты сделал с моими лошадьми?

– Искренне прошу за это прощения, – сказал паренек, глядя на него блестящими глазами, в которых, под цвет одежды, плясали зеленые и голубые искорки. На меч он не обращал никакого внимания.

– Прощения за что?

– Вот за это.

Лежа на спине, Улинаго бездумно разглядывал дождь, который падал прямо ему на лицо, небо, все в кружении древесных верхушек… Пять или шесть секунд назад ему в подбородок врезалось что-то вроде снаряда, выпущенного из баллисты, это он помнил. В руке он все еще держал меч. Никто никогда не мог устоять против его меча. Ни один шлем. Головой он упал на камни. О Бог Испытаний!

Где-то завопил Игго. Потом – бряцанье металла на дороге и глухой удар.

Эльф? Тщедушный, голова-на-палке-ноги-на-качалке, желтопузый эльф? Потом еще голоса… Вот оно что – эльф был не один. Похоже на джотуннов. Улинаго попытался подняться, и тут все погрузилось во тьму.

Немного позже он обнаружил, что лежит под повозкой, дождь на него не капает, головой на подстилке. А рядом храпит Игго. А разбойников нет, ушли.

Интересно, почему джотунны послали вперед эльфа?

До конца своих дней Улинаго так и не понял, почему они взяли только трех коней, а не всех и почему вытащили только один золотой из восемнадцати.

2

Был четвертый час ночи, в салуне «Стальные наручники» все уже порядком разогрелись. Битбал различал угрожающие полутона в общем ровном гуле голосов. Сквозь запах дрожжей и кухонный чад явственно чувствовался запах злобы. Даже в свете тусклых ламп можно было увидеть, как краснеют и блестят капельки пота на разгоряченных лицах. Тогда давало о себе знать мурашками по коже какое-то первобытное ощущение близкого сражения. Это значило – время настало. Он потрогал пряжку на ремне. Вон сколько белобрысых джотуннов – скольким он сегодня пустит кровь?

Битбалу было двадцать два. Длинноволосый парень, огромный даже по джотунновским меркам. Раньше он служил на корабле, а осел здесь, в Нуме, с тех пор, как ему взбрело в голову, что вышибала – это тоже нескучная работенка. Дерись хоть каждую ночь, да еще и платят за это. Для джотунна работка – блеск. Через шесть месяцев он уже стал еетераном. Гордость свою он упрятал подальше и теперь, когда шансы были не на его стороне, выбрасывал белый флаг. Передняя часть штанов у него была теперь защищена броней. Ему доставалось почти ежедневно, но он считал своим долгом выбросить за дверь не меньше восьми дебоширов за вечер, даже когда у него была сломана рука, а рекордом было тридцать семь человек. Он любил свою работу.

Битбал решил, что у него как раз есть время продать еще поднос пива. Он подошел к сундуку и положил туда деньги, вырученные за последнюю партию, следя внимательно за тем, чтобы не перепутать свой горшок с чужими – а то ведь можно потом и не получить свою долю. Потом он повесил на локоть дюжину колбас, нагрузил полный поднос кружек и решительно направился в гущу ревущей толпы. Наученный горьким опытом, он держал поднос как можно выше больной левой рукой, а правой раздавал пиво и собирал деньги. Разговаривать в таком гвалте было невозможно.

Он шел через зал, вглядываясь в лица, и откуда-то снизу, от самого пупка поднималась дрожь восторга. Вечерок задаст работы костоправам, сразу видать. Сначала парочка импов для разминки, а потом и джотунны для хорошей тренировки. Тех, кого называют «тяжелый случай», он научился узнавать с первого взгляда. Сегодня таких было немало. Как ни странно, они не были силачами, какие поднимают якорь, скорее их спасала выносливость. Этих нужно было выдворять после остальных, но не дожидаться, пока они примутся за мебель. Мебель была старинная, с бронзой, привинченная намертво к полу. Но морякам это что красная тряпка – трудности их вдохновляют.

Поднос опустел, и он направился к двери. Крат и Бирг уже стояли там. От двери можно было в относительной безопасности наблюдать за развитием событий и скорейшим образом реагировать. Бог Сражений! Сколько же сегодня громил, все шкафы как на подбор. И все же… все же в животе не возникало ощущения сжимающегося комка, какой появлялся еще два месяца назад. Неужели можно просто устать от драк? Не испугаться, а именно устать? Может быть, стоит денек передохнуть? Или это тоска по морю?

Битбал прислонился спиной к стене и, сложив руки на груди, вздрогнул от боли: задел разбитые костяшки пальцев. Это произошло два дня назад. И звон в правом ухе… четыре дня назад или, может быть, пять? Незаметно, чтобы публика успокаивалась.

В городе стояло китобойное судно и набирало команду.

Он подмигнул Биргу и Крату, они в ответ подали знак, что готовы и полны решимости действовать. В зале все ходуном ходило, как шлюпка в северо-западных водах, – теперь уже недолго. Откуда, интересно, все начнется? Например, тот в заднем углу, джинн-полукровка, уже дошел до кондиции, вот-вот кому-нибудь вмажет.

А потом дверь распахнулась. Вошли трое.

О Всемирный Порядок!

Один из них – исполин-джотунн, больше тролля, средних лет, изуродованное лицо все в татуировках. Чтобы джотунн носил егерский наряд? Кричащих расцветок, словно малокровный эльф? Бог Кровопролитий! Битбал пересмотрел свое мнение о том, откуда начнется действие. Волосы у него на затылке встали дыбом, и он пожалел, что стоит так близко к этому месту. Вошедшие остановились рядом с ним, в круге яркого света. На них постепенно переключалось все внимание завсегдатаев, и шум в комнате начал стихать.

А второй джотунн, с седыми моряцкими усами, рядом с Биргом, тоже вырядился не пойми как. Это что – массовое самоубийство? У него же вид, словно он вошел первый раз в порт и ему все нипочем, драться готов с кем угодно.

Крики почти смолкли. Публика в задних рядах привстала со стульев, чтобы получше видеть. Пьяницы протирали глаза. Те, кто уже успел вцепиться друг дружке в глотку, обменялись улыбками, предвкушая развлечение поинтереснее. Теперь любая искра… Битбал начал обдумывать план отступления. Вкус победы, конечно, сладок, но ведь могут и насмерть затоптать, а это не так приятно.

Один из троих повернулся к нему и улыбнулся.

Битбал думал, что за шесть месяцев беспорочной службы в «Стальных наручниках» он повидал все, но эльф был новостью. Трехсторонний договор насчет самоубийства, не иначе. Оставалось только выяснить, эльфийская кровь на полу засыхает такими же темно-коричневыми пятнами или как-то по-другому.

– Простите, – прозвенел эльф, – я полагаю, что в это время лавки, торгующие одеждой, уже закрыты, не так ли?

Так, значит, разноцветные платьица запачкались и красотулька желает купить новые, получше и поярче? От него так и несло лошадиным потом, различимым даже среди вони кабака.

– Наверняка.

Странно… обычно при виде эльфов с их кудряшками у Битбала чесались кулаки. Но у этого паренька была какая-то обезоруживающая кривоватая ухмылка.

– Просто мои друзья хотели бы одеться во что-нибудь менее вызывающее.

– Сынок, если хочешь совета…

– Да, хочу. В любом случае не думаю, чтобы у портного нашлись подходящие размеры. – Эльф нахмурился. – Об этом хорошо бы подумать. Ну, а вообще-то я ищу салун для эльфов.

– Салун для эльфов? – Должно быть, из-за звона в ушах Битбал чего-то не расслышал. – Ты что сказал – «салун для эльфов»?

– Я хотел сказать – найдется здесь какое-нибудь заведение, где эльфу можно выпить?

– Только не здесь, – пробормотал Битбал. Вокруг было тихо, как в склепе. Полный идиотизм: мало того, что он беседует с эльфом, так еще все это видят. Слышно, как сжимаются кулаки, слышно, как стучит в жилах кровь. – Никогда не встречал эльфов рядом с доками.

– Тогда где же?

– Не знаю. Там, где театры, может быть?

– Ну, говори, где это… да поживее!

Морской зеленью и небесно-голубым сверкнули глаза эльфа. Золотом отливали в свете лампы его волосы, выбивавшиеся из-под шапочки.

– Не знаю, – тупо пробубнил Битбал.

Он весь взмок. Сейчас «Стальные наручники» взорвутся, и начнется куча мала. Он чуял: вот-вот. Этот малыш-эльф поднес запал к пушке, а Битбал ему помогает. Ну почему, почему он просто не взял этого выскочку за шкирку и не вышвырнул его за дверь? А Крат и Бирг справились бы с двумя джотуннами. Вместо этого он простонал:

– Сынок, для твоей же пользы – уходи отсюда, пожалуйста. Скорее.

– Сначала скажи, где салун для эльфов?

Битбал и представить себе не мог салун для эльфов.

– На запад до площади, потом северо-запад, там на развилке ложись на правый борт и вперед, потом снова возьми запад и дойдешь до башни, оттуда другим галсом – возьмешь севернее – и примерно три кабельтовых до театра. Вот и все, чем могу помочь, сударь.

С каких это пор он называет эльфов «сударями»?

– Спасибо. Пошли, парни.

Эльф повернулся. Его товарищи последовали за ним.

Сзади кто-то свистнул.

Двое джотуннов обернулись, чтобы поглядеть, кто там свистит.

Свист, а потом…

…на самом деле Битбал по-настоящему не видел, что произошло потом. За странными посетителями закрылась дверь, и комната загудела насмешками и издевками. Битбал посмотрел на Крата, который хохотал, держась за живот, и на белого как мел Бирга. Может быть, Бирга одолело такое же наваждение, что и его самого?

Чувствуя перемену настроения у посетителей, официанты побежали за пивом, а Битбал так и не решился спросить у Крата, что же произошло.

Ему казалось, что он увидел, как два джотунна подскочили и бросились на насмешников-свистунов. Вслед за тем… затем как будто тщедушный эльф мгновенно перемахнул через залу и, нагнав на лету товарищей, схватил их за шиворот…

И остановил их?..

…развернул кругом?

…и вытолкал за дверь?

О Бог Безумия!

Уложив на рассвете в кровать свои синяки, ушибы, кровоподтеки – иначе тело было не назвать – Битбал обнаружил, что отчего-то не может заснуть. Решил, что это из-за разбитого уха, что уху досталось больше, чем он предполагал, и нужно дать ему чуточку покоя и тишины, иначе оно не заживет.

Он натянул ботинки, устроил больную руку на перевязь и вышел на улицу. Он бродил по портовым кабакам, пока не наткнулся на боцмана с китобоя. Боцман и Битбал пожали друг другу руки. Битбала взяли в команду. Он расписался в судовом журнале, и с первым приливом судно вышло в море. Моряк Битбал много лет бороздил моря-океаны, но ни разу не бросил якорь в Нуме. И ни разу с тех пор не знался с эльфами.

3

Перед входом в «Заповедные лужайки», как и положено, стояли, словно бронзовые статуи, два легионера. Облегченно вздохнув, Арткуис завернул за угол и, неслышно ступая на цыпочках по богатому ковру, вернулся обратно в вестибюль.

Он боялся, что эти дубины могут улизнуть, пока он занят с гостями и не смотрит. Они и вправду дубины дубинами. Пришли, видите ли, в нечищеных латах и сожрали по четыре порции, пока и без того загруженные служащие приводили их костюмы в порядок. Паразиты! Но, конечно, раз всех здесь обслуживают, то они ожидали, что ласки и приветливости достанется и на их долю. Но, по крайней мере, не он тратил на них деньги. Сенатор, как часть своего вклада, отсчитал сколько положено на охрану. Большие, выразительные типы, если вам по душе импы. Вот Арткуису, например, не по душе. Но эти обезьяны являлись необходимой предосторожностью.

Он взвизгнул от боли в животе. Предупреждали его доктора, чтобы он не увлекался, но художник должен прочувствовать свое творение.

Арткуис обвел любовным взглядом главный обеденный зал – открыт только три дня назад, а уже занят каждый столик! В золотых тарелках отражался свет люстр… в углу тихонько играл самый знаменитый эльфийский оркестр в Нуме. Разряженные дамы танцевали с толстыми богачами. Увы, в основном с импами. Как ужасно, что большинству эльфов его цены не по карману. Запахи самой изысканной во всей провинции Южного Питмота кухни смешивались с ароматами цветов. Прекрасная обивка, полированное дерево, на столах белые, как первый снег, камчатные скатерти.

Всю жизнь Арткуис мечтал о собственном ресторане, таком, чтобы там все было царством вкуса и красоты. Как довольна была бы мама, если бы могла видеть, чего он достиг. Сейчас, после окончания спектакля в ближайшем театре, в зале не было ни одного свободного места.

Его, конечно, заставили взять партнером импа. И у этой перепачканной чернилами неряхи бедных родственников было больше, чем у муравьиной королевы, но зато творцу не приходилось забивать себе голову такой ерундой, как деньги. Точно так же задевало включение сенатора в число партнеров, хотя это было необходимо. Сенатор пришел в день открытия, и потому сюда ходили все лучшие люди Нума.

Будущее выглядело прекрасно. Сенатор обедал здесь каждый раз, когда бывал в городе. Таково было условие, в общем, не тягостное; не важно, сколько народу сенатор приводил с собой. Качество было всегда наивысочайшее – Арткуис сам следил за этим. Он сам изучил обычаи и вкусы импов Хаба. Он обучался в Вальдолине и Вальдополе и даже в Вальдофине; наставляла его в высоком поварском искусстве, сама Лотфин. Отец его рыдал бы от восторга, если бы заглянул в «Заповедные лужайки».

Весь дизайн был выполнен в розовом и золоте. Оркестр закончил гавот и заиграл менуэт.

Пришло время хозяину ненавязчиво поговорить с гостями.

С улицы послышался звон – наверное, какое-нибудь дорожное происшествие.

Приглашенные ликтором возвращались на свои места. Нужно произвести на них хорошее впечатление – не послать ли им пару бутылочек из Вальдоквиффа? Или даже Вальдоцейля?

Снова приглушенный звон…

Арткуис почувствовал, как засосало под ложечкой, как холодок пробежал вдоль позвоночника. Он повернулся и направился ко входу.

Из-за угла вышел эльф. О Бог Деревьев!

Арткуис заробел, как испуганный жеребенок, и шагнул навстречу гостю.

– Могу быть вам полезен, господин?

Эльф поднял бровь.

– Вряд ли. – Он был почти мальчишкой, и одежда на нем была отвратительна! От него воняло… животными! Кишечник Арткуиса взбунтовался.

– У вас заказано место, господин?

– Нет вообще-то, – хладнокровно ответил юнец, разглядывая публику через плечо Арткуиса. – Но зато у меня имеются инструкции. Мне кажется, вот подходящее место.

– Господин, очень сожалею, но сегодня у нас все занято. Если для вас не забронировано…

Из-за угла вышел… джотунн!

И другой! Великан! Чудовище!

Живот обожгло горячими ножами боли. Арткуис почуял недоброе. И этот металлический звук, который он слышал с улицы…

– Это что, шантаж? – вскрикнул он. – Да будет вам известно, что сейчас сам ликтор…

Юноша широко улыбнулся, и Арткуис забыл, что хотел сказать.

– Кто из присутствующих является самой важной персоной среди эльфов?

– Для импов? – промямлил Арткуис.

– Для эльфов. Мне нужен важный эльф. – Парень обвел глазами комнату. – Это кто?

Арткуис нехотя обернулся, чтобы увидеть, на кого показывал палец.

– Это лорд Фаэлнилс. С ним…

– Он важная персона?

– Лорд Фаэлнилс? Он поэт Империи!

– Отлично. Извините меня.

С необычайным проворством паренек оказался позади Арткуиса, и не успел тот сделать и шага, как в плечо знаменитому повару вцепилась громадная лапа, походившая больше всего на пасть аллигатора. Джотунн поменьше подвинул лицо к самому его уху и прошипел сквозь отвратительные тюленьи усы: «Стой тихо».

А вонючий эльфик в измызганной, как старый половик, одежде решительно направлялся туда, где пировал среди свиты поклонников лорд Фаэлнилс.

Это был какой-то кошмар.

4

Никогда еще у Инос голова не болела так сильно. Может быть, из-за яркого солнечного света, хотя она должна была привыкнуть к этому. К тому же лицо затенял широкий кружевной капор. А может быть, так подействовала тряска по булыжникам, потому что Скараш просто умолял побыть возничим, хотя править умел только повозками с одной лошадью. Но скорее всего головную боль вызвала неопределенность.

Кэйд снова скрылась в примерочной. Азак отправился что-то выведывать. Чувствуя, что голова болит все больше, Инос попросила Скараша проводить ее на улицу на свежий воздух и показать достопримечательности. Гонки на колесницах ее больше не привлекали.

Сегодня уже второй день в Алакарне, и Инос раздирали вопросы, на которые не находилось ответов. Нужно ли пытаться бежать от Элкараса? Если верить его словам, он собирается отправить ее в Хаб, куда она и так собиралась, чтобы подать прошение Четверке. Но Элкарас, без сомнения, искусный лжец, не важно, служит он Раше или Олибино. Ясно, что в Хабе ни один из этой троицы не предоставит ей полной свободы действий.

Как же ей спастись? Даже если перехитрить мага, за ней повсюду таскается Скараш. Хуже всего, что в Алакарне у нее не было ни друзей, ни денег. У Азака забрали его золото. Украсть лошадей в большом городе, а потом скрыться не так легко, как увести мулов в пустыне. Более того, выбраться из Алакарны можно было только одним способом – морем, на корабле Империи, а Инос с трудом представляла себе, как это они с Кэйд поедут зайцами.

Самой тяжелой проблемой оказались деньги. Шейх был исключительно щедр. Он велел Скарашу покупать все, что дамы пожелают, невзирая на цену. Но если она просила просто золота, то он становился невероятно чопорным и несговорчивым.

Сторговала ли уже Раша Инос? Действительно ли Элкарас все это время был на службе у колдуна Востока? На эти вопросы нужно было, по-видимому, ответить «нет». Если она уже принадлежит Хранителю, то ее должны были в мгновение ока переправить в Хаб. Значит, яснее ясного – Раша все еще контролирует ситуацию.

Алакарна и вправду была чудесным городом. Широкие прямые улицы, типичные для имперского градостроительства, никак не напоминали тот лабиринт узких переулков, с которым сталкивается путешественник в Араккаране. Тут и там встречались участки с древними изначальными постройками, они производили впечатление незатянувшихся ран; к таким относился и дом Элкараса. Но все эти трущобы будут снесены в ближайшем будущем и вместо них будут выстроены новые, современные, более аккуратные здания.

Так говорил ей Скараш.

– И что вы по этому поводу думаете? – спросила тогда она.

– Вы хотите услышать ответ импа или джинна?

Вот так вопрос! Даже Скараш сегодня запутался в своих ролях. С дедушкой он был покорным и старался стушеваться, с Азаком он играл ярого патриота, для Кэйд представлял заботливого спутника, а с Инос превращался в ветреного ловеласа, а теперь вот и в кучера. Вчера он ни разу не оступился, но уже сегодня утром что-то мямлил, пару раз перепутал маски и менял голос прямо посреди фразы. Слишком много ролей сразу, думала Инос, или же мастера Скараша что-то сильно тревожило.

Осматривать город было ошибкой – голова у Инос разболелась еще больше. Но теперь уже, благодарение Богам, они направлялись к дому, собираясь по пути забрать Кэйд. Если только Инос доживет до этого момента. Колеса прыгали по мостовой так, что искры сыпались из глаз. Коляска ныряла вниз-вверх по холмам и раскачивалась, распугивая пешеходов и животных, которые метались между фургонами и экипажами, еле успевая выскочить из-под колес. Люди рычали от ярости и грозили кулаками. Собаки лаяли, лошади шарахались. В голове точно гномы стучали молотками по наковальне.

Правил Скараш… рядом с ними скакали два гусара, призванные охранять Инос, которые и явились причиной быстрой езды. В общем, они просто крутились перед экипажем, поддразнивая богатого джинна. И вот Скараш устроил скачки с препятствиями на улице Имелада, как показалось Инос, самой узкой, самой неровной, отвратительной улице города. Он намеревался победить, даже если она по дороге умрет.

Алакарна была не таким холмистым городом, как Араккаран и Краснегар, но все же там имелась улица Имелада и дворец на холме. Ходили слухи, что эмир под домашним арестом. В городе, по-видимому, закипали антиимперские настроения, так что, вероятно, Азак сможет найти тайных союзников среди местных джиннов.

За три дня? И почему это враги Империи должны помогать султану, направляющемуся в Хаб? Скорее они сочтут его изменником и порубят саблями, а уж беглая королева с далекого севера вряд ли их заинтересует. Нужно похоронить эту идею.

Коляска накренилась и на одном колесе завернула за угол, едва не опрокинув тележку зеленщика.

И вот перед ними гладкая широкая улица, запруженная народом. Скараш щелкал хлыстом, кричал на прохожих. Инос стиснула зубы и закрыла глаза, но это не помогло. Каждый толчок отзывался в голове вспышками боли, с закрытыми глазами эти вспышки были еще ярче. Где-то позади скакали двое всадников, но Скараш с самого начала перехитрил их, выпросив себе несколько шагов форы, и с тех пор так и не нашлось места, где всадники могли бы обогнать экипаж. Если он кого-нибудь не убьет, то выиграет скачки.

Вчера Азак сопровождал Инос, сегодня ушел один. Он с неохотой согласился на время надеть наряд импов, потому что иначе он выглядел бы вызывающе и на него наверняка набросились бы солдаты. Как всегда, он сделал все по высшему разряду: сбрил бороду, подстригся и причесался на манер импов. В жилете и бриджах – на него обращали внимание все женщины города. И Инос подумала, что Азак в Кинвэйле и даже в Краснегаре, возможно, не будет выглядеть таким уж неуместным. Но сейчас не время думать об этом.

Коляска раскачивалась, скрипела и подпрыгивала. Инос шептала молитвы и все крепче стискивала зубы. Потом она услышала над ухом победный клич и открыла глаза как раз в тот момент, когда мимо прогрохотали всадники. Прямо впереди лежала площадь Эмбли.

– Ты проиграл! – сказала она.

Скараш не решался взглянуть на принцессу, но усмехнулся под нос. Лицо его стало ярко-малиновым, волосы растрепались, шляпу с перьями унесло ветром. Но он был очень доволен собой.

– Естественно, проиграл! Неужто вы думаете, что я такой идиот, чтобы выиграть!

И он потянул поводья, чтобы остановить лошадь. Двумя минутами позже он препроводил Инос в целости, хотя далеконе в сохранности, в ателье. А сам начал отсчитывать всадникам золото, пересыпая его поздравлениями. Вот он, торговец: от него получаешь то, что желаешь.

Ателье представляло собой шикарный дом. Слуги-джинны сей момент взяли лошадь Скараша под уздцы, и Скараш, заметив это, снова отсчитал монетки, чтобы слуги увели в конюшни и почистили заодно и коней всадников. Он взял Инос под руку и помог сойти по широкой лестнице к дверям. Он прямо раздувался от гордости и восторга. Он мог победить, если бы пожелал, поэтому проигрыш виделся двойной победой.

Инос пыталась сосредоточиться, несмотря на головную боль.

– Мастер Скараш? – промурлыкала она, когда перед ними распахнулись большие белые двери.

– Да, душа моя? – ответил он ей в тон. Инос не стала спорить из-за титулов.

– У меня есть родственники в Хабе. И тетушка знакома там со многими. Я подумала, может быть, следует послать им письма, чтобы предупредить о нашем прибытии?

Они остановились посреди холла, уставленного дорогой мебелью. Инос посмотрела на дверь, где она оставила Кэйд, но поскольку к ним направлялся лакей, то, следовательно, тетка перешла в какое-то другое помещение.

– Письма? – переспросил Скараш. – Но сейчас нет такой возможности, не так ли? Ведь первый корабль, который отправляется в Хаб, – это «Жемчужина зари», так что вы просто заплатите за то, чтобы отправить почту тем же кораблем, на котором поплывете сами. Когда мы прибудем в Гобль, ситуация может измениться. Вам, вполне вероятно, не захочется двигаться со скоростью почтовых экипажей.

– Разве вы поедете с нами? – На секунду удивление оказалось сильнее головной боли. Скараш невинно улыбнулся.

– Только до Ангота, чтобы доставить его всемогуществу кое-какие сообщения.

Значит, Элкарас не поедет! А ведь он рискует, отправляя пленников без охраны. Ветры переменчивы. Даже если у «Жемчужины зари» и не были запланированы заходы в какие-либо порты до Гобля, в воле Богов заставить его причалить куда-нибудь. Раша не посмела бы оставить их совсем без магического контроля. Может быть, потому-то с ними и отправляют Скараша?

Инос проводили в комнату, где перед застекленным прилавком суетилась Кэйд. Она так и лучилась радостью.

– Ах, дорогая моя, надеюсь, тебе понравилась прогулка. Пожалуйста, будь добра, присядь и посоветуй мне. Никак не могу решить насчет этого жемчуга.

Инос, изобразив улыбку, опустилась на стул. Занавеси глубокого алого бархата плохо сочетались с розовато-лиловым цветом толстых ковров. Да и мебель подобрана была довольно странно.

Но Кэйд, безусловно, была взбудоражена предстоящим визитом в Хаб. Всю свою жизнь она мечтала попасть в столицу. Дважды она собиралась было уже поехать туда, но оба раза что-то не складывалось, и она оставалась в Кинвэйле.

На самом деле Кэйд была обманщицей почище Скараша. Сначала в пустыне ей удавалось с блеском играть роль кочевницы, без жалоб сносить все тяготы и лишения; в Алакарне она мгновенно превратилась в пустоголовую кинвэйлскую даму, которая только и думает, что о нарядах и драгоценностях.

– Как тебе эта нитка? – мурлыкала тетка. – А эта?

Вокруг нее скакали и суетились помощники-импы, очарованные утонченным вкусом покупательницы и ее богатством. Конечно, в Алакарне, в городе на побережье моря Слез, жемчуга было сколько угодно. Как ни странно, несмотря на тревоги и головную боль, Инос увлекло это изобилие блеска и груды драгоценностей.

– Почему бы не взять обе, ваше сиятельство? – предложил Скараш. – И этот пояс в придачу?

– Вы думаете? – спросила Кэйд, несколько сбитая с толку. – А вот эти серьги и брошечка? Взгляни-ка, Инос!

Инос пробормотала нечто одобрительное и нехотя отошла к стулу перед зеркалом, где можно было примерить и ожерелье, и брошки, и серьги. Скараш хлопал в ладоши, словно демонстрируя свое богатство и подбадривая знатных дам покупать все, что им приглянется. Довольные продавцы перешептывались.

В голове Инос не переставая пульсировала боль, и даже когда она примеряла драгоценности, сознание ее занимал главный вопрос – разрозненные кусочки шарады никак не складывались в одно целое. Нет такой причины, которая заставила бы Рашу отправить своих пленников в Хаб. А обещанное путешествие в Гобль – просто неплохое времяпрепровождение, пока совершается что-то важное.

Но что могли сделать трое изгнанников без денег, без друзей в незнакомом городе? Не могли заплатить за каюту на корабле, не могли подкупить ни охрану, ни матросов. Кажется, им ничего не оставалось, как подчиняться Элкарасу – по крайней мере, до тех пор, пока не раскроются истинные намерения волшебницы.

– О, погляди, какое плетение! – воскликнула Кэйд. – Помнишь мои кружевные манжеты? Ах нет, это было до твоего рождения. Я их носила с разными нарядами, десять лет перешивала их с платья на платье, пока не истрепались. Кружево – это большая роскошь в Кинфорде. А такого кружева, какое здесь, я никогда не видела. Воротнички, манжетки…

– Лучшее кружево делают в Гуваше, – заметил Скараш, на миг превращаясь в купца. Он принялся описывать, как гномы собирают шелк лесных пауков, а потом ударился в подробности относительно качества и хранения.

Через полтора часа, рассыпаясь в благодарностях, Инос поднялась со своего места и собралась уходить. Солнце уже садилось, и Инос терзала мысль о предстоящей ночи в узкой комковатой кровати в доме Элкараса. Кэйд бессовестно растрачивалась по мелочам. Но она выглядела такой довольной – милая Кэйд. Она заслужила это. Помощники упаковывали все эти богатства, а Скараш беспечно платил за покупки.

Кэйд мельком взглянула на Инос.

Инос моргнула и посмотрела на тетю еще раз, внимательнее. Но мимолетное странное выражение на лице у Кэйд уже исчезло, она как ни в чем не бывало болтала о местном наряде для чаепития.

И тогда Инос догадалась. Прямо у нее на глазах Кэйд решила одну из проблем. Пусть у них не будет денег, зато будет куча драгоценностей, сережек, колец, брошек и булавок. Для взяток сгодится.

Втроем в коляске с одной лошадью – даже Скараш не решился устраивать гонки. На него, кажется, напала неожиданная сдержанность. По улицам туда-сюда сновали рабочие и слуги, но Скараш только бормотал сквозь зубы, нетерпеливо ерзая на сиденье.

Инос наблюдала за ним затуманенным от боли взором. Весь день юноша не упускал случая, чтобы поухаживать за ней. Любопытно, поверит ли она в конце концов в преданность внука Элкараса? И вообще, чего стоят обещания этого ловкого молодого человека? Если он и вправду наследник номер один, то, заигрывая с ней, здорово рискует, ведь он может не унаследовать тайное могущество Элкараса. А чего-то большего, чем легкий флирт, Инос, разумеется, не допустит. И если его отправляют сопровождать их во время плавания, то вполне вероятно, что он уже владеет какими-то тайными силами и тогда должен знать, о чем она сейчас думает, – тогда желание флиртовать как рукой снимет. Принцесса решила вообще об этом не думать, тем более что из-за головной боли она не могла выдавить даже улыбки.

Наконец коляска свернула на узкую аллею и, качаясь, подъехала к дому купца. Скараш пробормотал что-то неразборчивое. Вокруг дома толпилось слишком много легионеров, слишком много лошадей, слишком много чем-то возбужденных горожан.

Не дожидаясь Кэйд, Инос спрыгнула с подножки и поспешила за Скарашем. И вдруг, услышав знакомый голос, внезапно остановилась.

В ту же секунду она увидела его, центуриона Имопони. Он выкрикивал команды, и снова принцесса ощутила безотчетную тревогу. Она не видела его с той первой встречи, но время от времени думала о нем. Инос так и не смогла понять, что же в нем так ее настораживает. При звуке его голоса всякий раз поднималось из глубины души необъяснимое беспокойство. Солдаты собрались группками, вокруг них толпились рабочие-джинны, которые выходили из обширного хранилища. На что все они смотрят?

Инос начала продираться сквозь толпу, получив изрядное количество тычков, щипков и ругательств. И увидела, как появился Элкарас собственной персоной, огромный, важный в своей алой мантии, в шапочке, венчающей копну белых волос. Его красное лицо покраснело больше обычного. Все уставились на нечто, лежащее на земле.

На булыжниках плашмя лежал Азак. Он был без сознания. Лицо все распухло от ударов, одежда изодрана. И красная от крови. Но только Инос присела рядом с ним на колени, как чья-то рука схватила ее за запястье и, встряхнув, поставила на ноги.

– Вы знаете этого человека, сударыня? – Черные глаза центуриона глядели подозрительно.

– Я… да.

Вне себя от боли в руке, Инос попыталась высвободиться, но разве хватит ее ничтожных сил, чтобы выдернуть с корнем дуб – такая была хватка у центуриона.

– Шейх… то есть мастер Элкарас… нанял… нанял его. Мне больно!

Не обратив внимания на жалобу, Имопони взглянул на шеренгу легионеров. Они расступились, и вперед прошествовал Элкарас, сияющий словно жар-птица.

– Он был из моей охраны, центурион.

Поняв, что стиснул руку слишком сильно, Имопони отпустил Инос, оставив на запястьях белые, медленно розовеющие полосы.

– Был, мастер? Элкарас пожал плечами.

– Видимо, теперь он не сможет справляться со своими обязанностями. Могу ли я поинтересоваться, что произошло? Центурион сложил руки на груди.

– Он полез туда, куда не следовало.

– И за это, как видно, получил.

– Хорошо еще, что жив остался. Оставить его вам или я могу распорядиться с ним по своему усмотрению?

По-прежнему хмурясь, Элкарас бросил взгляд на кольцо вооруженных людей. Затем снова пожал плечами.

– Пусть побудет у меня, пока не поправится. Вопрос исчерпан?

– Почти. Элкарас вздохнул.

– Полагаю, пять империалов.

– И еще десять за нанесенный ущерб. Элкарас надулся, но уступил.

– Плюс залог за будущее правильное поведение… скажем, двадцать.

Теперь старик обжег центуриона свирепым взглядом, готовый взорваться.

– Он, конечно, чего-то стоит, но он не наследник эмира! Могу я попросить носилки, чтобы внести этого идиота внутрь?

Имопони, довольный, кивнул. Большинство его людей открыто перемигивались и хихикали, подсчитывая, сколько достанется каждому. Элкарас обернулся и промычал указания. Вокруг все засуетились, забегали.

Дурак! Неужели он думал, что импы позволят джинну слоняться вокруг доков и морской базы и вынюхивать там?

Конечно, Элкарас его вылечит, если решится использовать волшебную силу в самой Алакарне.

– Это ваш друг, госпожа Хатарк?

Инос подскочила и повернулась к стоящему рядом с ней центуриону. Страшному центуриону. Почему страшному? Знакомому? Нет, не лицом, лица она не узнавала.

Тогда голосом? Нет, глазами! Озарение вспыхнуло как удар молнии. Она попятилась назад и наткнулась спиной на стоящего неподалеку легионера. Ощущение равнялось удару о каменную колонну. Он хмыкнул и поддержал ее, чтобы она не свалилась, а она все смотрела не отрываясь на Имопони.

– Что такое? – На суровом лице центуриона играла издевка.

– Я думаю, что мы уже встречались, – сказала Инос. Голос ее звучал хрипло.

Олибино! Чародей! И за запястье он ее схватил, потому что она вот-вот положила бы руку на Азака – тогда ее обожгло бы проклятие. Он знал! Она начала сползать на землю, но стоящий позади человек не дал ей упасть. Но взгляд Инос все еще был прикован к центуриону.

– Вчера?

Он знал! Он понял, что она знает. Он хотел, чтобы она узнала.

– Нет, раньше, сударь!

Инос оттолкнула руки стоящего позади мужчины, и он громко, театрально вздохнул. Солдаты захохотали.

Имопони строго взглянул на своих подчиненных, и они заткнулись.

– Не припоминаю. Разве мог я забыть такую симпатичную девушку? Там было темно? Тайное свидание? Может быть, там было нечто, что отвлекло меня?

Последовал взрыв хохота. Инос почувствовала, что щеки у нее запылали, как у джинна.

– Возможно, я ошиблась, центурион. Склонив голову набок, Имопони разглядывал ее и так и эдак, а потом произнес:

– Возможно, но мы можем обсудить этот вопрос где-нибудь в другом месте.

– Нет… э-э… нет!

Она снова сделала шаг назад, и снова ее остановил стоящий позади солдат. Инос постаралась вывернуться, но солдат лишь сильнее сжал ее, чтобы командир не упустил свой улов. Облизнув губы, чародей пододвинулся ближе.

– Как вам нравится ваше пребывание в прекраснейшей Алакарне, сударыня? Или вам не терпится отправиться в Хаб?

О Боги! Теперь стало совершенно ясно, почему ее отправляют в Хаб! Непонятно, почему отправляют кораблем вместо какого-нибудь колдовства, но зато ясно зачем.

Инос покачала головой и, справившись с собой, ответила:

– Я довольна своим визитом в Алакарну.

– Уверен, мы можем сделать его еще приятнее для вас.

Имопони обвел взглядом своих солдат, и те расхохотались. Он играл на публику и получал от этого удовольствие.

Прибыли двое рослых слуг с носилками и с ними Элкарас. Из-за плеча солдата Инос мельком увидела бледное, как рыбье брюхо, лицо Скараша. Значит, и Скараш знал! А вчера еще не знал! Вот почему он сегодня так нервничал – узнал, что в игру включился чародей.

Девушка резко обернулась. Наткнулась на насмешливый взгляд Олибино.

– Вам нужно поскорее уезжать в Хаб, сударыня.

Ничего себе: встретились первый раз.

Инос кашлянула несколько раз, и голос вернулся:

– Вряд ли моя тетя скоро управится.

– Какая жалость! – Чародей пожал плечами. – Ну что же, желаю вам безопасного путешествия, госпожа Хатарк.

И, превратившись снова в центуриона Имопони, приказал солдату, чтобы тот отпустил Инос, а сам повернулся к Элкарасу, приняв от него тяжелую сумку. Обнимая себя руками, Инос отступила; колени у нее подгибались.

И в этот момент, словно для того, чтобы устранить последние сомнения, чародей исцелил ее от головной боли. Она прошла полностью.

Азака подняли на носилки. Он получил урок – и не только урок, но и предупреждение. Теперь смешно даже думать о побеге.

Все, что теперь оставалось Инос, – это ждать, пока их погрузят на корабль.

5

Зазвенели цепи, и Гатмор открыл глаза или, по крайней мере постарался это сделать. Облизнув губы, он прохрипел:

– Рэп?

– Я здесь, – спокойно отозвался Рэп, позвенев цепью прямо у него над ухом. Их вдвоем посадили в необычайно тесную конуру. – У тебя сломан палец и выбит зуб. Нос, судя по виду, выпрямится и будет как новенький. Остальное – царапины. Есть несколько порезов – это когда на тебя люстра свалилась.

– А ты?

– Рука сломана, и треснула пара ребер. Нет нужды упоминать, что они моментально срослись. Гатмор попробовал шевельнуться, но замычал от боли. Через некоторое время он произнес:

– Н-да, получился небольшой скандальчик. Припомнив учиненный разгром, Рэп задумчиво протянул:

– Если этот – небольшой, не хотел бы я участвовать в большом. Кто бы мог подумать, что импы такие мастера драться.

– Численное превосходство и мотив, вот в чем дело.

– Дарад?

– Нету его.

Может быть, в конце заварушки Дарад вызвал Тинала или Андора и таким образом спасся.

Гатмор снова застонал. Он попробовал сесть, но ничего путного из этого не вышло.

– Не вижу ни черта.

– Вообще-то здесь темно. Даже без этих фонарей, которые тебе наставили, ты немного бы увидел. Мы в клетушке, как раз гному по росту. С трех сторон каменные стены, четвертая – деревянная.

– И пахнет, как у гномов! – Гатмор попытался улыбнуться. – Все равно лучше, чем на «Кровавой волне». Это уже входит у меня в традицию – просыпаться в таком виде. Но до чего хороша была драка! Ты не знаешь случайно, чем все закончилось?

– Нет! – Рэп оставил при себе несколько сердитых замечаний.

Камера находилась под землей, на втором этаже, одна из сотен таких же крошечных, переполненных людьми и цепями. Настоянный на столетиях воздух, сырой, неподвижный, смрадный.

Гатмор стиснул зубы и шумно сел. Прислонившись спиной к стене, он, постанывая, старался вытянуть ноги.

– Кажется, к нам идет посетитель, – сказал Рэп. Тюремщики все время крутились за дверью, а теперь спускались, сопровождая эльфа, а Рэп был единственным эльфом в этой тюрьме. В этот момент в глазке двери мелькнул свет и заскрипели дверные петли.

Рэп отодвинул ноги, чтобы дать войти гостю, который, мигая, привыкал к темноте. Невысокий посетитель чуть не доставал головой потолка. Он казался до того юным, что, может быть, даже и был таким на самом деле. Одежда его выглядела совсем обыденной, золотые локоны не мешало бы расчесать, но ногти были выхолены и изящно подстрижены.

– Рэприан? – осторожно проговорил он, вглядываясь в полумрак.

– Это я, – ответил, поднимаясь, Рэп.

Посетитель подскочил и стукнулся головой о потолок.

– А я Куиприан. – Он встал как вкопанный и приложил ладонь ко рту. – Кажется, меня сейчас стошнит.

– Убью, если ты это сделаешь, – сказал Гатмор. Эльф был в ужасе.

– Как? Здесь кто-то еще?

– Мой помощник. Капитан Гатмор.

– Джотунн? Тебя заперли вместе с джотунном? Как же ты это вынес?

– У меня не было особого выбора, – проговорил Рэп, чувствуя, что ему уже немного лучше. – Так тебя зовут Куиприан? Мы что, родственники?

– Сомневаюсь… я из Алиелей, ветвь кадетов предпоследней секты Оффиниолов. А ты?

– Я – нет. – Рэп приходил в себя даже быстрее, чем ожидал.

Тут беседа заглохла. Юноша протянул руку и коснулся стены. Его лицо перекосилось от ужаса, когда он осознал размеры камеры.

– Мастер Рэприан, – прошептал он, – ты сумасшедший? Ты будешь говорить в оправдание, что ты сумасшедший?

– Нет. А что я выиграю, если так поступлю?

– Тебе могут просто отрубить голову. И это называется – выиграть?

– Я ведь сделал все правильно, не так ли? Куиприан закрыл глаза и вздрогнул.

– Разве можно так говорить!

– Ну, потом действительно все пошло не очень хорошо, – согласился Рэп. – Но сначала я все сказал честь по чести: «Я плюю на Вальдонилса». Правильно? А потом стукнул его по морде. По-моему, не слишком сильно. И старикашка произнес то, что ему и полагалось: «Презренный смерд…» – и все прочее. У него это неплохо получилось, особенно если учесть, что для него все произошло неожиданно. А потом была моя очередь: «В тени Литриана преклоняю колени!» Вот и все, что, как я думал, должно было произойти. Эльф отер со лба пот.

– Откуда мне знать? Теперь уже никто не вытворяет таких вещей. Если бы ты выбрал кого-нибудь другого, а не лорда Фаэла, то, скорее всего, он и не разобрал бы, о чем ты там бормочешь. Я бы, например, не смог.

Рэп неодобрительно фыркнул. Когда молчание стало тягостным, он спросил:

– А ты-то кто? Как тебя занесло в эту заваруху?

– Я был ближайшим братом-свидетелем, то есть ближайшим к месту происшествия родственником мужского пола, когда ты бросил Вызов.

– А сколько тебе лет?

– Пятнадцать. Я ученик официанта. В это время я вытирал тарелки за соседним столиком. Он готов был заплакать.

– А что должен делать ближайший брат-свидетель?

– Неужели ты не знаешь? Ты произнес Высочайший Вызов и не знаешь, как он работает?

Рэп мысленно выругался в адрес Ишиста и его юмора.

– Нет. Расскажи мне. Губы Куиприана задрожали.

– Ты что, на самом деле меня спрашиваешь? Я только знаю, о чем болтали наверху. Я должен сопровождать тебя. Я должен идти с тобой в Вальдориан, если тебе придется туда идти.

Внутри у Рэпа все сжалось.

– Ты хочешь сказать, что сомневаешься в этом?

– Сомневаюсь? – взвизгнул эльф. – У самого ликтора перелом руки! В зале – полный разгром, полнейший разгром! Еще никто не умер, но ранены восемь легионеров и две или три сотни горожан. У бедного мастера Арткуиса удар. Это ужасно, просто ужасно. И все это станет известно там, наверху. Это будет стоить миллионы!

Гатмор радостно вздохнул.

Рэп внимательно проглядел здание насквозь и обнаружил, что на третьем этаже идет собрание. Слов он не слышал, но видел, как десяток или около того человек размахивают руками.

– Признаюсь, драка не входила в мои планы, – грустно сказал Рэп. – Мне было велено – то есть я собирался – найти важного эльфа в окружении других эльфов-свидетелей. Я не подумал, что свидетели-импы могут не понять, что происходит. Мне надо было, конечно, выбрать такое время, когда там были только эльфы. Я действительно очень сожалею, потому что ни один эльф, разумеется, не стал бы портить такую торжественную церемонию, пытаясь ударить меня бутылкой по голове.

Попытка была весьма неуклюжей, и Рэп легко увернулся, но…

– Видите ли, мои друзья подумали, что я в опасности. Гатмор и Дарад, как две лавины, бросились ему на помощь.

Куиприан шмыгнул носом.

– Там был сам ликтор. Ему тоже попало. И жене его досталось, и половина его гостей до сих пор в больнице.

Тут Рэп начал понимать размеры и важность произошедшего.

– Он не признает древних эльфийских обычаев?

– Они не считаются законом в пределах Империи.

– Вот как? Ясно.

– Он сказал, что он, чтобы не терять времени, сократит обычную процедуру и просто представит приговор, потому что в твоей виновности нет никаких сомнений.

– А после? Мальчик простонал:

– Тебя казнят в полдень на площади Эмшандар. Приглашения рассылаются.

Рэпу вспомнилась Калкорова плетка-девятихвостка, и к горлу подступил комок.

– А мой товарищ?

– Сначала его, затем тебя.

– Тогда о чем нам с тобой разговаривать?

– Лорд Фаэлнилс сказал, что задета честь его клана. Он просто в восторге. Он сказал, что никто в течение последних трех сотен лет не провозглашал во всеуслышание Высочайший Вызов. Ему хочется пройти весь ритуал от качала до конца.

«У эльфов все непросто», – вспомнил Рэп.

– Это что-нибудь меняет? – с надеждой спросил он. Несколько секунд ушло на то, что юнец заламывал руки и корчил горестные рожи. Потом он прошептал:

– Если они смогут собрать необходимую сумму. В эту минуту он выглядел еще несчастнее. Что это за возраст у эльфов – пятнадцать лет?

– По-моему, – сказал Рэп, – тебе предоставляется счастливая возможность отправиться в Илрейн. Лучше, чем чистить грязные тарелки, правда?

Куиприан вздрогнул.

– На корабле?

– Разве плохо? Ну же, веселее! Ведь меня могут казнить, и тогда ты сможешь в свое удовольствие заниматься тарелками.

– Не издевайся! – воскликнул эльф, сверкнув искорками глаз. – Я не о том спрашивал.

– Да? Извини. – Рэп говорил правду. – Я думал, что это подбодрит тебя. Ликтор примет взятку?

– Откуда я знаю? Я ничего не… Но тогда будет заплачено за весь этот разгром и скандал. Многим важным людям эта идея придется по душе.

В Мильфлере Рэп обошелся Гатмору в сорок шесть империалов. На этот раз он обойдется значительно дороже.

– А кто будет за все платить?

– Естественно, Литриан. Ты ведь «преклонил колени в тени Литриана».

Хорошо. Чародей может по желанию сотворить золото из воздуха. Если захочет.

– Значит, меня отведут на суд Литриана?

Эльф кивнул с той же удивленной печалью на лице.

– И что потом?

– А потом он будет судить, конечно. Если он решит, что ты не по праву плюнул на Нилсов, тогда он пошлет твою голову Вальдонилсу.

– В самом деле?

– Как и положено, в золотом ведерке.

– А если нет? А если решит, что я был прав?

Куиприан нервно хихикнул.

– Тогда ты начал войну.

6

То ли отложили назначенную на полдень казнь, то ли передумали в последнюю минуту, но споры в ликторской приемной вокруг проделки эльфа тянулись до конца дня. Рэп наблюдал, как к ликтору приходили и приходили люди, но о чем там говорилось конкретно, имел представление только Куиприан.

Молодой эльф оказался лишним в этой игре. По древним обычаям ему отводилась как ближайшему брату-свидетелю главная роль, но чиновная верхушка Империи предпочитала обсуждать финансовую сторону проблемы в отсутствие помощника официанта. Поэтому они отослали его навестить Рэпа.

Даже короткого пребывания в камере было достаточно, чтобы Куиприана начало мутить; он был близок к обмороку. Поэтому Рэп решил, что лучше мальчишке поскорей выбраться из камеры, и отправил его снова в приемную к ликтору. Примерно через час кто-то заметил эльфа в приемной и его снова оттуда спровадили. Куиприан заставил себя еще раз спуститься в подземелье, чтобы доложить Рэпу последние новости, потому что он, как истинный эльф, к своим обязанностям относился добросовестно.

Он рассказал все, что мог, но каким бы чувствительным и доброжелательным ни был юный Куиприан, у него не хватало ни смекалки, ни образования, чтобы понять, что там говорилось. Он сказал, что, объединившись вокруг лорда Фаэла, в историю теперь вмешалось все эльфийское население Нума. Если уважаемый Рэприан почтет за честь заплатить за оскорбление, ему окажут любую поддержку. Эльфов очень привлекают древние, таинственные обряды.

А импы разделились на две группы. В первую входили те, кто предпочитал получить денежную компенсацию, а вторые настаивали на торжестве законов, имея в виду, что двух нарушителей нужно как можно скорее публично четвертовать. Рэп начал подозревать, что суть споров вовсе не в этом и что просто эльфы попали между молотом и наковальней и каждая из сторон преследует какие-то свои тайные цели. Когда день подошел к концу, Куиприан называл уже такие заоблачные суммы, которые даже Гатмор с трудом себе представлял.

И вообще все эти переговоры только потому и были возможны, что Рэп назвал своим верховным попечителем волшебника. А кредит Литриана был безграничен.

Литриан, конечно, не подозревал о том, что творится в его тени. Импы собирались держать скандалистов в тюрьме вплоть до распоряжений из столицы. Эльфы настаивали, чтобы традиции были соблюдены, и Рэпа нужно во что бы то ни стало немедленно отослать к Литриану, к Небесным деревьям Вальдориана.

Но чародей был далеко и потому не мог ничего подписать или скрепить своей печатью. Конечно, предоставить необходимые суммы могли и банкиры, но все банкиры – импы. Среди эльфов нашлось очень немного богачей. Поэтому, как сказал Куиприан, все имущество эльфов города пошло в общий котел. Рэп мрачно подумал, что соглашение может быть достигнуто только тогда, когда будет заложена последняя ложка.

На закате в сопровождении законника пришел Куиприан и радостно сообщил, что Рэп теперь должен отправиться в Илрейн и там он будет участвовать в древней церемонии суда.

Рэп спросил:

– А как же мой друг?

– Завтра в полдень, боюсь.

Рэп состроил такую рожу, какой эльф и законник никогда не видели и страшно перепугались.

– Или оба, или никто, – добавил он на случай, если посетители чего-нибудь не поняли.

Уставшие и вымотанные бурными дебатами участники переговоров уже толпились в дверях, когда ворвался перепуганный Куиприан. Торговля началась заново.

Она тянулась всю ночь и весь следующий день. Рэп отказался добровольно покинуть камеру, и его притащили к ликтору насильно. Его предупредили, что это, может быть, единственная возможность спастись от ужасной смерти. Но он сказал, что не намеревается испрашивать себе лучшей участи, чем та, что достанется его товарищу.

Поскольку он провел в темнице целую ночь и целый день, то одним своим присутствием мог осквернить даже самую большую залу. Его быстренько вернули на место, и посетители разговаривали с ним через глазок.

Приходили эльфы и убеждали, что джотунн никак не может участвовать в древних церемониях и что денег они все равно не соберут. Приходили юристы и бормотали что-то про серьезное нарушение процедур и большие осложнения. Сам ликтор, родственники раненых, представители городской общественности приходили и убеждали, и умоляли, и упрашивали, но все ушли ни с чем. Он отказался от воды и пищи. Пришли два дюжих тюремщика, принесли одежду, ботинки, но Рэп и тут отказался.

Фавн не знал, сможет ли он добиться своего такими методами. Но было очевидно, что он должен отправиться в путешествие добровольно. И, судя по всему, как древний ритуал, так и его собственные тайные стремления зашли уже так далеко, что начали жить собственной жизнью и их не повернуть вспять. Так что нужно было держаться. Размеры взятки все росли, а когда уж дело дошло до претора, то сумма достигла неимоверных размеров. Импы поняли, что напали на золотую жилу.

Переговоры пошли по второму кругу.

Он знал, что это безумие. Его терзала мысль, что он нарушает слово, данное Ишисту. Но не мог же он бросить Гатмора в таком положении!

Он мог бы использовать свое превосходство над посетителями, но если в городе живет какой-нибудь волшебник и он обнаружит колдовство, то вмиг его изобличит, а чары вскоре рассеются, когда посетитель уйдет. Поэтому он старался не использовать своего преимущества, хотя ситуация была не в его пользу.

Даже Гатмор назвал его сумасшедшим.

Рэп велел ему заткнуться.

Один эльф обозвал его глупым троллем, другой грязным джотунном. Импы говорили, что он упрям, как фавн. Куиприан сидел на полу и плакал, пытаясь оправдаться тем, что у него такая реакция на запах крови. И что он не спал две ночи подряд. Но ведь никто из них не спал.

Когда подошел к концу второй раунд переговоров, все началось заново в третий раз.

Рэп взял их измором и победил.

…его приказам тысячи послушны,

Спешат без отдыха по суше и морям,

Но кто стоит и ждет – те тоже служат

Мильтон. В его слепоте

Часть десятая Покинутый причал

1

В этот послеполуденный час гавань Алакарны со множеством кораблей представляла захватывающее зрелище. Кэйд любила корабли – не только плавать на них, но и просто смотреть. Это в ней конечно же говорила джотуннская кровь.

В течение своего краткого пребывания в Алакарне Кэйд успела посмотреть лишь небольшую часть города. Но то, что ей удалось увидеть, произвело на нее самое благоприятное впечатление. Разъезжая по улицам в открытом экипаже вместе с Инос и Фрайниш, она почти жалела о том, что не может остаться здесь подольше, чтобы побольше увидеть. Широкие и чистые улицы; многочисленные парки в цветах. Коренное население составляли джинны, которые тем не менее, выходя на люди, всегда одевались по-имперски. Высоким, худощавым джиннам эти одежды шли даже больше, чем самим импам, низкорослым и коренастым. Давным-давно Кэйд заметила то же самое в отношении джотуннов Краснегара. Сама она, хоть и унаследовала цвет кожи и глаз от джотуннов, примешавшихся когда-то к ее весьма запутанному родословному древу, по своей комплекции являлась типичнейшей импкой. Но пусть Боги не думают, что она такая неблагодарная и не ценит Их многочисленных и величайших милостей. В конце концов, Кэйд смотрела на Алакарну сквозь волшебную золотую дымку, сквозь занавеси из шелка и кружев, бархата и поплина. Останься она здесь на более длительный срок – и, возможно, реальность развеяла бы ее иллюзии. Нет, нет, пришла пора уезжать. Пора подниматься на борт «Жемчужины зари» и плыть за море.

Пора отправляться в Хаб! Кэйдолан обратилась к Богам с еще одной благодарственной молитвой. Ее внутренний голос по-прежнему настаивал на том, что Иносолан поступила бы умнее, если бы осталась в Араккаране под защитой султанши. Но сделанного не воротишь, а случай посетить столицу Империи представляется не каждый день.

Иносолан с мрачным видом забилась в угол кареты и даже не выглянула в окошко полюбоваться великолепными видами гавани и доков. Жаль, что она до сих пор не научилась отдаваться радостям сегодняшнего дня, отгоняя мысли о грядущих горестях. Этому искусству может научить только один учитель – время.

Фрайниш была настолько переполнена восторгом, что чуть не вываливалась из кареты. Она являлась весьма юной представительницей многочисленных потомков шейха Элкараса. Фрайниш должна была сопровождать двух знатных дам в плавании в качестве служанки. Обаятельный и вежливый мастер Скараш тоже составит им компанию, но не до конца пути, а только до Гобля. Шейх был к ним очень добр, кто бы там ни являлся его хозяином или хозяйкой. Иносолан следовало бы выразить ему побольше благодарности во время прощания.

Карета катилась по мостовой вдоль бухты, и корабли виднелись как на ладони. Фрайниш болтала без умолку и засыпала Кэйдолан бесчисленными вопросами. Кэйд приходилось отчаянно напрягаться, чтобы придумать на все ответы. С каравеллами или, скажем, джонками все было еще более или менее просто, но попробуйте объясните разницу между галерами, талионами и галиасами! Но какие же великолепные корабли! Разве можно сравнить их с маленькими рыбачьими лодками, на которых Кэйд обычно ездила из Краснегара в Шалдокан?

Пока Кэйдолан вела неравный бой с потоком детских вопросов, карета остановилась возле одного из огромнейших кораблей. Наверное, это и был их корабль, поскольку здесь их ждал Скараш. Он опустил ступеньку кареты и галантно предложил дамам руку. Так, значит, им предстояло плыть на этом чуде! Это и была «Жемчужина зари», а шумная толпа на причале неоспоримо свидетельствовала о том, что час отплытия близок.

Пока Скараш вел Кэйд сквозь толпу – ведь ему было гораздо легче смотреть поверх людских голов, чем ей, – она не сводила глаз с Фрайниш, которая из-за своего маленького роста запросто могла потеряться в такой толчее. Ну, а Иносолан вполне могла сама о себе позаботиться.

В волнующемся море голов и плеч промелькнула голова Азака. Его лицо выражало злость и раздражение. Потом Азак скрылся из виду, а Скараш тем временем расчистил перед Кэйд немного пространства; она сделала шаг и оказалась на трапе. На середине трапа Кэйд остановилась и оглянулась, не обращая внимания на напирающую сзади толпу. Ей удалось снова увидеть красную физиономию Азака. Он был единственным возвышающимся над толпой. Конечно, если не считать джотуннов-матросов и троллей-носильщиков. Рядом с ними джотунны казались малявками. Неподалеку от Азака шла Иносолан, окруженная отрядом легионеров. Азак, по-видимому, чувствовал себя неловко. Он пребывал в гадком настроении с того самого дня, как его избили солдаты. И хотя Элкарас тотчас же вылечил все его синяки и переломы, Азак едва ли снизошел до благодарности. Султан был из тех людей, кто вечно ищет приключений на свою голову и усложняет жизнь как себе, так и окружающим. Такое поведение Кэйдолан никогда не одобряла.

Внезапно осознав, что грубая ругань напирающей толпы относится именно к ней, герцогиня продолжила подниматься по трапу, сохраняя, впрочем, присущее ей достоинство. И вот она на борту «Жемчужины зари». Галион ли, галиас ли, но это было самое большое судно из всех, какие ей приходилось видеть.

Каюта потрясла ее. Кэйд и не подозревала, что на борту корабля могут быть такие огромные и роскошные помещения. С самой настоящей кроватью, а не какой-то там койкой, и с настоящими окнами с видом на корму. Неловкие пожилые дамы вечно всем мешают, особенно когда идет оживленная погрузка. Поэтому Кэйд решила посидеть в каюте, а Иносолан уж как-нибудь найдет ее. Она отослала восхищенную Фрайниш исследовать корабль под присмотром Скараша и наблюдать отплытие с палубы. А распаковать вещи можно и потом.

Сама же принялась рассматривать каюту. Ей очень понравилось блестящее полированное дерево, хитрые задвижки на дверцах буфета и ящички, которые не будут выдвигаться из шкафа при качке. В дверь постучали – это носильщики принесли багаж. Но и после того, как все вещи были сложены на полу, каюта не показалась тесной.

Кэйд передвинула кресло – изумительно удобное кресло – поближе к окну, чтобы полюбоваться видом, и со вздохом уселась в него. Она сбросила туфли и приготовилась насладиться зрелищем гавани.

Спустя несколько минут дверь открылась и вновь захлопнулась. К окну молча подошла Иносолан. Над головой раздавался топот, снаружи слышался шум множества голосов и скрип лебедок. Корабль уже выплывал из бухты. Паруса «Жемчужины зари» поймали ветер, и корабль едва заметно накренился. Иносолан до сих пор не издала ни звука.

– Где его величество? – поинтересовалась Кэйдолан.

Прямо в точку! Иносолан повернулась к ней с недовольной гримасой. На Инос было роскошное платье из изумрудно-зеленого шелка с рукавами до локтя и глубоким вырезом. Она не подстригала волосы в течение последних нескольких месяцев, и теперь они были красиво уложены у нее на голове под жемчужной тиарой. Племянница была прекрасна, словно героиня старинной романтической баллады. Но что за театральное выражение обиды и недовольства на лице! Даже шестилетний ребенок, которого отправляют спать без ужина, постыдился бы строить такие рожи.

– Внизу. В так называемых гномичьих каютах. В кандалах.

– По-моему, это не очень мудрое решение.

Иносолан отвернулась и проговорила, обращаясь к окну:

– Он отказался взойти на борт и потребовал, чтобы его принял эмир. Джотунны, разумеется, заставили его сесть на корабль, подгоняя остриями мечей.

Снаружи шум не стихал, но в каюте Кэйдолан воцарилось задумчивое молчание. Интересно, как будет чувствовать себя Азак к тому времени, как «Жемчужина зари» достигнет Ан-гота. Чтобы добраться до Хаба, им придется долго ехать на перекладных – через горы Гобль и через большую часть провинции Шимлундок. Скараш клялся, что не поедет дальше ан гота.

Может быть, в Анготе для них уже расставлены колдовские сети? Или нити их начинаются уже здесь, на корабле? Неужели Азака повезут в кандалах до самой столицы? Впрочем, думать об этом сейчас было бессмысленно. Кэйдолан нагнулась в поисках туфель.

– Тупой осел! – пробормотала Инос.

– Он сам виноват.

До сих пор Иносолан держалась молодцом. В течение многих месяцев в пустыне ей удавалось в отношениях с султаном сохранять дистанцию, не оскорбляя его чувств, но и не подавая ложных надежд. Не так-то просто было поддерживать такое равновесие. Но в последнее время Кэйд была обеспокоена тем, что в отношениях Инос с Азаком начали происходить перемены, она не могла понять, какие именно. Ужасные события в Туме потрясли их всех. Азак чуть не погиб, Иносолан едва не изнасиловали. С этого момента все изменилось: взаимоотношения стали другими, изменилась система ценностей. Не исключено, что прибытие в Алакарну – возвращение к цивилизации – усилило эти перемены. Азак в джотуннской одежде произвел ошеломляющее впечатление на Кэйдолан и, возможно, на Иносолан тоже. Он перестал быть варваром.

Для всех заинтересованных лиц было бы лучше, если бы Азак проделал все путешествие в оковах до самого Хаба. Когда они поедут по дороге, Иносолан может сидеть в карете, а Азака… ну, его можно привязать к крыше кареты вместе с багажом.

Кэйдолан отчитала себя за неподобающие мысли.

– Какая роскошь! – воскликнула она. – Твоя каюта столь же великолепна?

– Я еще не смотрела.

Снова обутая, как подобает даме, Кэйдолан встала.

– Так давай пойдем вместе и посмотрим, а потом поднимемся наверх и…

Иносолан резко обернулась и уставилась на нее.

– И будем получать удовольствие от жизни, да?

– А почему бы и нет?

– Легко тебе говорить! А мне теперь придется выйти замуж за гоблина! Я попала в лапы чародея и, судя по тому, как он со мной обращался, буду передана в дар гоблину, словно какой-нибудь второсортный товар. Азак заперт в трюме. Я ненавижу корабли. Меня тошнит от качки…

– И ты ведешь себя как капризный ребенок.

– Кто – я? Ты не знаешь, что такое морская болезнь!

– Разве у тебя сейчас приступ морской болезни? Разве в этом причина твоей тревоги?

Иносолан фыркнула и решительно направилась к двери. Кэйдолан разозлилась:

– Отвечай на вопрос!

Иносолан замерла и обернулась, раскрыв рот от изумления.

– Ты по-прежнему ведешь себя как избалованный ребенок, – сказала Кэйдолан. Раз она зашла так далеко, то приходилось развивать свою мысль. – Ты пока еще не замужем за гоблином. И я что-то не замечаю здесь никаких чародеев, которые могли бы оказывать на тебя давление. Тебе предстоит великолепное морское путешествие на прекраснейшем корабле, в самых роскошных условиях. Мы поплывем через море Слез, оно славится отличной погодой, идеальной, чтобы ходить под парусами. После этого тебя ожидает восхитительное путешествие по суше, которое ты наверняка запомнишь на всю жизнь: ты поедешь через красивейшие в мире места, через половину всей Империи в сам Хаб. Там тебе, скорее всего, будут оказаны королевские почести и к твоим услугам будет все гостеприимство императорского двора. Даже если ты и вправду думаешь, что тебя выдадут за гоблина – что до меня, то я считаю эту мысль настолько нелепой, что даже не хочу всерьез ее обсуждать, – то я все равно советую тебе попытаться получить удовольствие от всего хорошего, что есть у тебя сейчас, вместо того чтобы постоянно изводить себя мыслями о будущих неприятностях, которые, возможно, никогда и не произойдут.

– Говоришь, нелепая мысль? – Иносолан побелела от ярости. – Нелепая?

– Нелепая.

Кэйдолан вздохнула, жалея о своей несдержанности. Она не должна была говорить все это вслух. Ее раздражение должно было остаться при ней.

– Я уже говорила тебе об этом. Принцип компромисса состоит в том, чтобы найти что-то или кого-то, как в данном случае, кто являлся бы равно приемлемым для обеих сторон. По-моему, гоблин для обеих сторон совершенно неприемлем. Точнее говоря, для всех четырех сторон: для тебя, для крас-негарцев, для Империи и для…

– Разве ты не поняла, что чародей…

– Нет, не поняла. И вовсе не уверена, что ты поняла правильно.

Иносолан сделала очень глубокий вдох, но прежде, чем поток ярости смог излиться наружу, Кэйдолан добавила:

– Он мог быть Рашей.

– Рашей? Что за вздор!

– Это ничуть не больший вздор, чем то, что говоришь ты. Чародеи могут изменять свою внешность, но ведь и волшебницы тоже могут. Ты встретилась с кем-то, и эта встреча тебя огорчила. Ты утверждаешь, что узнала голос, но я уверена, что его восточное всемогущество не настолько глуп, чтобы изменить лицо и позабыть про голос. Ты говоришь, что он унял твою головную боль, но это могло быть результатом шока. В конце концов, весь этот эпизод, возможно, был всего-навсего иллюзией, навеянной чарами Элкараса. Разве не так?

Иносолан широко раскрыла глаза и затрясла головой.

– Можно сойти с ума, если начать думатьтакое.

– Это точно, – согласилась Кэйдолан. – Поэтому я стараюсь так не думать. Прости меня за грубость, дорогая. Давай-ка все-таки выйдем хоть немного проветриться. Видишь ли, тебя ожидает неминуемая смерть.

– Меня? – Иносолан задохнулась, но потом внезапно улыбнулась. – Всех нас ожидает, ты хочешь сказать?

– Ну конечно, дорогая. Рано или поздно. Не должны же мы всю жизнь страдать из-за этого. Ну, пойдем. А потом…

2

Независимо от того, на кого он был похож внешне – на эльфа или на фавна, – внутренне Рэп оставался все тем же пареньком-полукровкой, который в Краснегаре вечно ошивался либо у пристани, либо у конюшен. Почти ничто в мире не могло для него сравниться с тем восторгом, когда восходишь на борт настоящего корабля, а «Аллена» была великолепным кораблем, с четырьмя мачтами. Рэп за всю свою жизнь не видел такого огромного, чистого, прекрасного корабля. Видно, и своим путешествиям, когда только было возможно, эльфы старались придать неповторимый стиль.

Рэп бросил восторженный взгляд на оживленную Нумскую гавань, которая была так темна и пустынна, когда он впервые прибыл в город. Сколько же здесь разных кораблей – каравелл, джонок, яхт, шаланд. Его пьянил несмолкающий деловитый гомон этого порта, одного из величайших портов Империи, морских ворот Драконьего моря и большей части Питмота. Юноша был поражен и даже смущен комфортом небольшой каюты, которую ему выделили на «Аллене». Ну, а сейчас он просто стоял на палубе, жадно впитывая взглядом всю эту пестроту и многолюдье.

Ему было любопытно, разрешается ли пассажирам залезать на мачты. Если только кому-нибудь не придет в голову глупая мысль заковать его в цепи, он исследует «Аллену» от носа до кормы и от киля до верхушек мачт, едва корабль отойдет от берега. С его новыми магическими способностями Рэп мог уговорить кого угодно, и в данном случае искушение прибегнуть к магии было сильнее, чем доводы рассудка. Впрочем, судя по лицу Гатмора, которое все еще носило следы побоев, тот тоже не собирался все плавание сидеть в каюте и вязать носки. Возможно, Рэпу следовало просто держаться поближе к моряку, а уж он найдет лазейки в самые сокровенные места корабля.

Стоял чудесный послеполуденный час; игривые белые облачка резво неслись по синему небу. Начался прилив, вода прибывала; постепенно набирал силу вечерний бриз. Среди мачт и такелажа кричали морские птицы. Запахи смолы и рыбы смешивались с пьянящим, ни с чем не сравнимым ароматом зовущего вдаль морского простора. Джотунны, импы, тролли и даже несколько эльфов сновали по пристани. Носильщики бегали вверх-вниз по трапу, доставляя на корабль последние грузы из пекарен и с рынков Нума. Команда была почти полностью готова к отплытию. Рэп отправлялся в Илрейн, к Литриану и – смилуйтесь, Боги! – к Инос. Но сам факт того, что он находится на борту великолепного корабля, готового к отплытию, возбуждал юношу едва ли не больше, чем мысли об Инос.

– Десять узлов при таком ветре, будь я эльф, – пробормотал Гатмор.

– В этом случае ты бы и одевался по-эльфийски, – сказал Рэп.

Сам-то он был одет именно по-эльфийски, хоть и старался об этом не думать. У краснегарцев были свои требования к одежде: она должна была защищать зимой от холода, а летом от гнуса. Они презирали короткие штаны и рубахи без рукавов. Рэп скорчился в гримасе, взглянув на свои многострадальные руки. Кто когда-нибудь слышал об эльфе с царапинами и шрамами на руках? То-то! А голова? Ее форма была еще глупее, чем дурацкая охотничья шапочка, которую напялил на него Ишист. А кружевной воротничок! Да будь он даже настоящим эльфом с золотистой кожей, ему все равно не подошло бы это пурпурное с желтым одеяние. И на руках его, и на ногах, и на лице яркими красками сияли напоминания о скандале в «Заповедных лужайках» и еще более достопамятные следы общения с тюремщиками. В таком виде он весьма слабо походил на эльфа, и уж тем более – на красивого эльфа.

Другое дело – Куиприан. Этого гораздо больше интересовал его новый костюм, чем вид, открывавшийся с палубы. Он утверждал, что это его первый настоящий костюм, и он был совершенно ошеломлен собственным великолепием. Паренек сам его выбрал: бирюзовые сапожки на котурнах, изукрашенные серебряным кружевом; штанишки и рубашка кроваво-красные с темно-желтым; верхняя накидка в цветочек, расшитая жемчугом, с васильковой оторочкой. Кружева у него были повсюду, включая штанишки. Шапочку его постоянно сдувало ветром из-за гигантского страусового пера, выкрашенного в зеленый цвет.

Но, как ни странно, сам эльф был крайне доволен своим видом. Если бы не зеленое перо, все вообще было бы отлично. Прошло уже целых пять минут с тех пор, как он в последний раз спрашивал Рэпа, нравится ли ему, как он выглядит – нет, правда нравится? – и Куиприан уже подумывал о том, что пора бы спросить об этом снова. Эльф являл собой, несомненно, самое блистательное существо во всем порту, но, правда, и самое беспомощное.

Поближе к корме стояла группа из шести других ярко разряженных пассажиров. Эльфийская общественность Нума вовсе не собиралась доверить все свое достояние ученику Куиприану. Он был ближайшим братом-свидетелем и потому – официальным сопровождающим, но кто-то заслуживающий доверия должен был за ним приглядывать. Главными в этой группе, по-видимому, являлись госпожа Фернсун – управительница городской галереи искусств, которая выглядела лет на двадцать, хотя уже была бабушкой, – и господин Тоалинфен, старший хореограф южнопитмотского балета, танцевавший в молодости перед самим императором. Его лицо едва заметно перекосилось из-за отсутствия части зубов, и опаловый блеск глаз чуть-чуть потускнел, но ни единой морщинки не было на его эльфийской коже и ни одного серебряного волоска в золотой эльфийской шевелюре. Сутулый эльф или эльф с брюшком – такое и представить себе невозможно. Нечестно, подумал Рэп. Когда Тоалин умрет от старости, он и тогда будет выглядеть не старше, чем Рэп сейчас. Настоящий Рэп, разумеется.

Лорд Фаэл послал отъезжающим свои наилучшие пожелания, но этикет не позволял ему присутствовать лично. К тому же он должен был спешить в Хаб, чтобы участвовать в подготовке торжеств по случаю дня рождения императора.

Легионеры, выхаживающие по причалу, должно быть, следили за тем, как выполняется соглашение. Возможно, и ликтор имел одного или двух своих людей на борту.

Грандиозных размеров экипаж подъехал к пристани. В нем находилась потрясающе красивая и, очевидно, очень богатая дама, которая была так увлечена страстным прощанием со своим кавалером, что позабыла о том, что ее могут увидеть с палубы. Когда слезы и объятия наконец закончились, Рэп с изумлением увидел, что кавалером был не кто иной, как Андор.

Ну, а этот-то за каким бесом сюда притащился?

Тем не менее это был Андор. Он грациозно поднялся по трапу вслед за своим морским сундуком. Ни единой складочки на одежде, ни один волосок в прическе не шелохнется от ветра. Не взглянув на Рэпа, он направился к группе эльфийских вельмож.

Впрочем, минут через десять очаровательная, но слегка ошалевшая Фернсун, к собственному удивлению, стала представлять господина Андора господину Рэприану и его… э-э… друзьям. Состоялся формальный обмен любезностями. Андор изо всех сил старался не показать своего брезгливого отношения к синякам, подбитым глазам и распухшим губам.

Позволив Фернсун увести себя обратно к более приятной компании, он пробормотал уголком рта:

– Попозже, в моей каюте. У Сагорна есть новости для вас.

Даже это интригующее сообщение не могло отвлечь Рэпа от восторгов по поводу близкого отплытия. Он вновь погрузился в созерцание портовой суеты.

– Красавица, – пробормотал Гатмор, имея в виду, разумеется, шхуну, а вовсе не какую-нибудь там бабенку.

– Да уж, кэп, что верно, то верно!

– Грех говорить дурно о хорошем корабле, но она даже лучше «Танцора гроз».

Это было все равно что сравнивать осла со скаковой лошадью, и мысль об этом явно огорчила Гатмора. Он отвернулся, словно хотел скрыть невольную слезу.

– Распроклятое перо! – выругался Куиприан, в очередной раз бросаясь в погоню за своей шляпкой. – Не думаете ли вы, сударь, что мне следовало выбрать перо поменьше?

– Нет. Оно вам очень идет, – сказал Рэп. – В нем есть порыв.

– Вы полагаете? Нет, вы в самом деле так думаете? – Золото щек Куиприана приобрело медный оттенок.

– Уж во всяком случае это лучше, чем мыть тарелки. Разве не так?

Эльф поперхнулся.

– Однажды мне пришлось воспользоваться паромом…

– Ну и что?

Эльф содрогнулся от воспоминания.

– Вам никогда раньше не приходилось плавать на лодках?

– Еще как приходилось. И на кораблях тоже. Во взгляде Куиприана читалась затаенная тоска.

– Вам не становится дурно, сударь?

– Куиприан! – запротестовал Рэп. – Сколько раз можно повторять – не называй меня «сударем». Я ненамного старше тебя.

– Но вы гораздо… мудрее. Опытнее. Вы такой мужественный.

– Сам скоро станешь таким же. А морской болезнью я не страдаю, нет.

– Правда? А я думал, это случается со всеми эльфами. Со мной это случилось. Ужасно. На паромной переправе?

– Все ты сочиняешь, – отмахнулся Рэп и задумался о том, насколько глубоко могла проникнуть в его разум магия Ишиста. Этот колдун, любитель плоских шуточек, вполне мог наградить его склонностью к морской болезни наряду с остальными эльфийскими чертами.

Трапы были уже подняты. Остальные эльфы расходились по своим каютам. Тревога Куиприана стремительно возрастала.

– Боюсь, что не смогу должным образом исполнять свои обязанности сопровождающего, если меня будет мучить морская болезнь, сударь, то есть Рэп.

Рэп попробовал изобразить подбадривающую улыбку. Может ли магия управлять морской болезнью?

– Не беспокойся об этом. Это всего лишь формальность. Я не собираюсь прыгать за борт.

От мысли о прыжке за борт эльф задрожал, а его золотистое лицо стало серебристым.

– Вы ужасно храбрый!

– Нет, вовсе нет.

– Но вы едете к Литриану! К чародею! Он может отрубить вам голову!

– Вряд ли, – сказал Рэп, пытаясь придать своему голосу как можно больше уверенности. Он был бы не прочь воспользоваться колдовским искусством, чтобы убедить в этом себя самого – так, как он мог убеждать других.

– Значит, вы действительно желаете войны? Клан Рианы против клана Нилсов? И конечно, все союзные кланы присоединятся, или большая часть…

– Надеюсь, что и этого не случится. Я уверен, что чародей сумеет найти выход, Куиприан. Я ничего не имею против Фаэлнилса. Мой выбор пал на него чисто случайно. А может, мне просто повезло. Против его клана я тоже ничего не имею. Просто мне нужно срочно повидать чародея Литриана, вот и все. Мне сказали, что это – простейший и быстрейший способ попасть к чародею.

Огромные опаловые глаза эльфа стали еще огромнее и засверкали аметистовыми и жемчужными искорками.

– Но почему? – прошептал он.

Рэпу очень хотелось посмотреть, как будут отдавать швартовы, но он решил, что сможет смотреть и говорить одновременно. Должен же он был дать хоть какие-то объяснения ближайшему брату. Он заслужил это. Ведь из-за Рэпа вся его бестолковая, никчемная жизнь полетела кувырком. Не всем дано быть героями. Куиприан навсегда останется комнатной собачкой – волкодава из него не выйдет.

Сам Рэп был не таков. В эти безумные странствия он пустился не по своей прихоти. Все, чего он хотел, – это помочь Инос, предупредив о болезни ее отца. И вот куда его забросило теперь это желание! Если бы не вмешался Андор со своей шайкой, Рэп сейчас правил бы повозкой, участвуя в сборе урожая под Краснегаром. Или был бы помощником управляющего, ездил бы туда-сюда на пони и вел бы учет запасов.

А кто бы тогда правил в замке?

Калкор?

Рэп вернулся из мира грез на «Аллену» к озабоченному юнцу, стоящему с ним рядом. Гатмор помчался помогать матросам тянуть канаты, будучи не в силах и дальше прозябать без дела.

– Почему, говоришь? Из-за дамы.

– Оооо!.. – Куиприан сделал глубокий выдох. – Правда? Все это вы делали во имя любви? Как прекрасно! – Его глаза затуманились.

– Не только… – Облокотившись о поручень, Рэп пустился в объяснения.

Эльф для безопасности снял шляпку и наклонился к Рэпу, слушая его с нескрываемым восторгом.

Рэп начал с самого начала, с Краснегара. Он не упомянул о том, что стал эльфом совсем недавно – это было слишком сложно. Да и вообще старался обходить в своем рассказе все, связанное с колдовством, особенно со своим собственным. Но ему пришлось рассказать о Раше, Ишисте и Блестящей Воде.

Даже в такой сокращенной форме рассказ получился весьма занимательным. Но самым занимательным было то, что юный Куиприан, похоже, верил каждому слову. Он всхлипывал, даже хлюпал носом и в конце концов открыто разрыдался, не заметив, как надулись паруса над его головой, розовые в лучах заходящего солнца. Не заметил он и плавного движения корабля, когда «Аллена» величественно повернулась в сторону мола, закрывавшего бухту с моря. И когда наконец Рэп выпрямился и закончил свой рассказ словами «И вот тут-то появился ты», эльф моргнул своими огромными глазищами с бронзовым окоемом и – не в силах вымолвить слова от переполнявших его чувств – попытался обнять его.

Рэп использовал колдовскую силу, чтобы избежать объятий, поэтому Куиприан снова навалился на поручень и так стоял до тех пор, пока не справился со слезами.

– Как это красиво! – всхлипнул он. – Барды Илрейна будут петь об этом века! О Рэп! Это самая очаровательная история из всех, какие я слышал. Растоптать собственную жизнь ради того, чтобы помочь даме, о женитьбе на которой ты не можешь даже мечтать!

Рэп бросил на эльфа суровый взгляд.

– Что? Я не собираюсь ничего растаптывать.

– Ну, я думаю, что Литриан… – Эльф озадаченно поднял глаза на Рэпа. – Я хотел сказать, что войны между кланами часто начинались из-за гораздо менее серьезных причин. Война Дурного Яблока, например. Люди иногда забывают, что мы, эльфы, можем быть очень яростными, если захотим. И кровожадными, как джотунны, если надо.

– Слышал об этом.

– И мы умеем сражаться до последней капли крови… Но только не в этом случае! – Эльф, похоже, пришел к какому-то решению. – Нет, будет гораздо лучше, если чародей приговорит тебя к смерти. Какой трогательный конец! Душераздирающий!

Он промокнул глаза шелковым платочком абрикосового цвета.

– Хм… Как ты думаешь, другие эльфы тоже сочтут это наилучшим выходом? Литриан, например.

– О да! Я могу подтвердить это цитатами из лучших лирических поэм. Рэп! Ведь ты же не захочешь вернуться в конюшню – после всего, что с тобою было! И ты не можешь надеяться, что принцесса выйдет замуж за… за безродного оборванца! Будет гораздо романтичнее, если ты умрешь, послав ей свое прощальное слово… – он задохнулся от нового потока слез, – прощальное слово любви!

А также подарив чародею оба слова силы для его скромных чародейских нужд? Ишист не отрицал, что Рэп отправляется в опасное путешествие. Он не давал ему никаких гарантий.

– А что случится с Инос, согласно этому сценарию?

– Ее сердце разорвется от тоски.

Рэп почувствовал небольшое облегчение. Инос слишком практична, чтобы выкинуть подобный номер. Она не умрет от разрыва сердца ни ради своего друга детства, ни ради всех бардов Илрейна.

– Но она умрет на троне или как?

Куиприан покачал головой. Эмоции снова захлестнули его, и он опять полез обниматься, и на этот раз Рэпу ничего не оставалось, как покориться. Он задумчиво хлопал паренька по спине, пока тот всхлипывал, уткнувшись носом Рэпу в плечо. Эльф сначала выплакался, и только потом вымолвил то, что хотел:

– Это самое печальное во всей истории!

– Неужели? Почему же?

– Потому что… потому что все это бесполезно, разумеется! Потому что Литриан не может… не может помочь Инос! Рэп схватил эльфа за руки и поставил прямо.

– Как это «не может»? Ведь он чародей! Кивки, всхлипы, вздохи…

– Да. Но она в Зарке. Это на востоке! А Литриан – Хранитель Юга. Он не вправе вмешиваться!

– Он может представлять ее интересы на суде Четверки!

– Ох, Рэп, Рэп! Даже эльфы не начнут такую войну из-за одной девушки. Понимаешь ли, внутренние войны между кланами… это случается постоянно. Но вся Пандемия… Чародеи, драконы и все такое прочее… Нет, нет, нет!..

– Откуда ты знаешь? – прорычал Рэп, подавляя желание встряхнуть его.

– Ох, я убежден в этом! Илрейн – это юг. Литриан уже семьдесят лет как Хранитель. Для нас, эльфов, он хороший Хранитель – он не пускает сюда драконов. Королевство Инос находится на севере. И джотунны тоже. Легионы принадлежат Хранителю Востока, и там же находится сама Инос. Южный ни за что не станет вмешиваться, Рэп! Так же как и Западный. Ведь это очевидно!

– Ишист не говорил мне этого.

– Но ведь ты сказал, что он всего лишь гном, – взвыл Куиприан. – Сам знаешь, какие они лживые, эти гномы.

А что, если чувство юмора у Ишиста было еще более извращенным, чем предполагал Рэп?

– Нельзя доверять гному, Рэп! – Эльф с ужасом смотрел на своего друга. – Неужели ты и вправду думал, что Литриан оставит тебя в живых? После всего этого? Неужели ты думаешь перехитрить чародея? И, по-твоему, Хранитель позволит тебе это сделать?

Хранитель Юга может быть безжалостным, говорил Ишист. Многие ли знают, что он выдал свою непокорную дочь замуж за гнома? Если эта тайна так ревностно охраняется, чего стоит жизнь Рэпа?

– Нет, Рэп, – сказал эльф решительно, расправляя узкие плечи. – Твоя история чудесна, восхитительна, и люди будут рыдать над ней сотни и тысячи… – Он внезапно замолчал и с ужасом уставился на надутые паруса.

«Аллена» уже достигла выхода из гавани. Она покачивалась от нетерпения и набирала скорость, предвкушая долгий и упоительный танец на волнах простирающегося перед ней безбрежного океана. По-видимому, Куиприан только теперь осознал, что они уже покинули порт. Он окинул взглядом сверкающее голубое море, раскинувшееся вокруг корабля, разбивающиеся о мол волны и клочья белой пены и сумеречную мглу, сгущающуюся над далекими башнями Нума.

На глазах изумленного Рэпа эльф преобразился– его лицо из золотого стало свинцовым, а потом в точности воспроизвело тот жизнерадостный зеленый оттенок, который имеет окислившаяся медь. Он судорожно повернулся, наполовину перевалился через поручень и изверг все, что съел в течение последних пяти часов.

И вновь крик чаек в вышине

В моря меня позвал

И пусть не плачет обо мне

Покинутый причал

Теннисон. Пересекая отмель

Часть одиннадцатая Один причал обоих ждал

1

Рэп вызвался проводить Куиприана до каюты и в итоге волок его на себе большую часть пути. Рэп устроил бедолагу поудобнее – насколько это возможно сделать с человеком, убежденным, что он сейчас умрет, и чем скорее, тем лучше. А потом Рэп отправился на поиски Андора.

«Аллену» теперь довольно сильно качало; она медленно переваливалась с носа на корму, совсем не похоже на обычную качку на галере или боевом корабле джотуннов. На вершине волны каждый раз возникало необычное, захватывающее чувство полета. К этому примешивалась и ощутимая бортовая качка. Так как ветер усиливался, матросы начали убавлять паруса.

Двигаясь по коридору, Рэп заметил, что все эльфы на корабле находятся в том же состоянии, что и Куиприан. Манера эльфов делать все одинаково, очевидно, распространялась и на морскую болезнь. Впрочем, пассажиры-импы тоже начинали скисать.

Обнаружив Сагорна, который читал, растянувшись на койке, Рэп постучал в дверь, назвал его по имени и был приглашен в каюту.

На верхней палубе «Аллены» находилось сорок две каюты для пассажиров первого класса. Каюта Рэпа располагалась ближе к корме и была одной из лучших. Андор занимал помещение ближе к носу, поменьше и попроще. Хотя на суше такая каюта едва ли сошла за большой чулан, все равно она была больше и удобнее кубрика на «Танцоре гроз» или камеры, которую Рэп недавно делил с Гатмором. Отверстие иллюминатора было обито цветистой драпировкой, пол застелен толстым ковром, сияла начищенная медь. К передней переборке крепилась петлями двухэтажная койка. В кормовой части каюты находились зеркало и полка, под которую можно было поставить багаж. Подняв верхнюю койку, чтобы не мешала, старик удобно разлегся на нижней. Его длинные ноги торчали из серо-голубого одеяния, купленного, вероятно, на деньги подружки Андора.

Рэп скрестил руки на груди, прислонился к двери и стал ждать.

Сагорн держал книгу у самого носа, ловя последние лучи света, падающего из иллюминатора. Но вот он закрыл ее, заложив страницу пальцем, и уставился на Рэпа с обычным выражением кислого неодобрения.

– Почему ты со мной не посоветовался?

– О чем?

Сагорн сердито сжал губы.

– Обо всем! Ты не спросил, как я отношусь к колдуну-гному. О важности произнесения Высочайшего Вызова. О выборе жертвы. Вы ворвались в Нум точно стадо бешеных бегемотов.

– Но я вроде бы выпутался. Все идет по плану, старина.

– Да, после того как тебя чуть не превратили в котлету.

Рэп пожал плечами. У него осталось еще довольно много неучтенных ушибов и синяков, и из-за этого движения они напомнили о себе.

– Я как-нибудь справлюсь.

– Тебе очень повезло, что обошлось без переломов.

– У меня их девять, в основном пальцы, но срастаются они очень быстро.

Рот старика захлопнулся так резко, что громко клацнули зубы.

– Так, значит, адепты способны на такое?

Зависть и злоба исказили его лицо.

В течение нескольких минут они молча глядели друг на друга. Рэп смотрел против света, но, разумеется, прекрасно видел каждую морщинку на лице Сагорна. Старик несомненно выглядел моложе и здоровее после того, как Ишист подлечил его. Жаль, что волшебник не исправил ему характер.

И снова Сагорн первым нарушил молчание и произнес с оттенком нервного сарказма:

– Учишься быть таинственным?

– Нет, пытаюсь не использовать магию против тебя.

Сагорн поежился. Он заложил книгу обрывком тесьмы и положил ее на койку рядом с собой. Эта манипуляция дала ему пару секунд на то, чтобы собраться с мыслями. Все его помыслы были видны Рэпу как на ладони. Сейчас старик определенно что-то замышлял.

– Ну и как, получается?

– По-видимому, да. По крайней мере пока от тебя никакого толку.

– Из-за тебя я подвергался большой опасности в Нуме.

– Ты сам захотел этого, я не просил.

– Ха! Такие ловкие ответы – тоже свойство адептов? Дрожь!

– Что это было? – вскричал Рэп, озираясь.

– О чем ты?

– Я почувствовал что-то.

Но корабль по-прежнему плавно переваливался с носа на корму и с борта на борт. Матросы на палубе не проявляли признаков беспокойства.

– Что именно? – раздраженно спросил Сагорн.

– Не знаю точно. – Рэп не знал даже, каким образом он это почувствовал.

Не звук и не движение. Он ощутил его не ушами, не костями и не кожей. Он не знал, с какой стороны это пришло. Но он был уверен, что что-то почувствовал – что-то слабое, но реальное. Он ощутил странную тревогу, внутренний голос говорил ему «важно», но едва ли «опасно». Не нравились Рэпу эти его новые таланты.

Сагорн презрительно отмахнулся от проблемы:

– Нервы!

– Наверно. Расскажи, какой ты опасности подвергался?

– Я обратился к своему старому другу, ученому, пользующемуся кое-каким влиянием в политических делах Империи. Мы не виделись тридцать лет.

– Ну и что в этом опасного?

– А то, что я не хочу, чтобы меня обвинили в колдовстве. Я за эти тридцать лет слишком мало состарился!

Его аквамариновые глаза неожиданно заблестели от удовольствия.

– Ну и что?

– Он тоже не состарился! Рэп усмехнулся:

– То-то вы оба удивились.

– Да уж! Он остался таким же, каким был. А я, благодаря твоему дружку-гному, может быть, даже выгляжу моложе, чем тридцать лет назад. Но мой друг принял меня с почтением, и мы с ним долго беседовали. Он принадлежит к очень большому и могущественному роду. В своей семье он играет роль эксперта по политике и, подозреваю, разрабатывает стратегию негласного вмешательства в эту самую политику. Он был изгнан в Нум Эмтаром, и ему там так понравилось, что он ни разу не подавал прошений о возвращении. Тем не менее он по-прежнему твердо держит руку на пульсе Хаба.

– Он знает что-нибудь об Инос? О Краснегаре?

– Он знает о Краснегаре.

Сагорн растянул губы в недоброй улыбке, похожей, как всегда казалось Рэпу, на капкан. Потом замолчал, избрав паузу орудием утонченной пытки. Через какое-то время поняв, что реакции никакой все равно не дождаться, Сагорн сказал:

– Импы отступили, как я и предсказывал. Все побережье шумит. Много жертв.

– Я не стану их оплакивать.

Рэпу не было дела до гоблинов. Имперские войска – это хуже, а ведь именно они начали кровопролитие. Имперская оккупация оставит городку тяжелые раны – изнасилованные женщины, убитые, изувеченные мужчины, разграбленное или уничтоженное имущество. Эти войска – не что иное, как отбросы армии Империи. Лучше не знать подробностей.

Интереснее было другое. Сами эти сведения, несомненно, являлись результатом колдовства. Олибино, естественно, пытался скрыть отступление легионеров при помощи магии, но его усилия наткнулись на чье-то мощное противодействие. Чары Олибино могли быть разрушены или Распнексом, карликом, замаскировавшимся под гоблина, или самой Блестящей Водой.

– Верховный маршал использовал эту заварушку как предлог, чтобы избавиться кое от чего, что давно мешало, – усмехнулся Сагорн. – Но он опоздал! Верховное командование – гнилое болото, в котором квакают жабы. Маршал бросил Двенадцатый легион на север, потому что гоблины, перевалив через горы, разбойничали в северо-западном Джалгистро! У него были и другие проблемы. В дальнем Шимлундоке вспыхнуло восстание – разумеется, все из-за тех же разногласий с карликами и из-за подступов к Темной реке. Кроме того, половина Гваша в огне. Ничто в целом свете не может вызвать такого возмущения в сенате, как малейший намек на то, что гномы побеждают имперские войска. Это оскорбительно для…

– Так что же произошло в Краснегаре после того, как импы ушли?

Рэп помнил рассказы Блестящей Воды о налетах гоблинов – это было много месяцев назад, – остальное его не интересовало.

Быстро темнело. Сагорна окутал полумрак, но яснозор Рэпа различил, что старик пожал плечами.

– Кто знает?

– Как кто? Хранители, разумеется.

– Это верно. Но ты – единственный из известных мне смертных, кто то и дело беседует с чародеями и ведьмами. Ну конечно, ты ведь не простой смертный, правда? – Снова в нем заговорили зависть и обида. Сагорн считал, что он, а не Рэп, достоин быть адептом.

– Каковы планы императора?

Старый костлявый джотунн терпеть не мог, когда его допрашивают. Поэтому в этом месте разговора он должен был бы замолчать. Но, наверное, Рэп бессознательно использовал магию, поскольку ответ все же получил.

– Теплый супчик и мягкая постель, я думаю. Рэп пронаблюдал знакомую циничную ухмылку и спросил:

– Плохие новости?

– Похоже, здоровье Эмшандара быстро ухудшается. Какая жалость! Он был хорошим человеком… по сравнению с другими. Его будет не хватать.

На лице Сагорна появилось злобное выражение, словно он раскаивался в том, что выразил кому-то симпатию.

– Но на политику Империи это не повлияет. Разумеется, его советники уже нашли выход.

– Какой? Говори!

Старик с неохотой перешел к самому главному.

– Слухи – и только слухи. Говорят, что тайный секретариат послал разведчиков в Нордландию.

– Собирать компрометирующие данные?

– Разумеется. Забавно, но, кажется, ни одна из сторон до сих пор не придавала значения Краснегару. Как ты думаешь, может ли это быть каким-нибудь долгодействующим последствием трудов Иниссо? Державная бюрократия всегда относилась к Краснегару как к зависимому государству или протекторату. Таны, похоже, считали его джотуннской территорией. И ни одна из сторон не удосужилась организовать военный поход в Краснегар. Кое-какое коммерческое значение у него было – торговля и все такое – но воевать из-за него никому и в голову не приходило.

– До тех пор, пока были способны рассуждать логично. Сагорн передернул плечами, словно не желая признать, что сам Рэп способен рассуждать логично.

– По-видимому, планы Империи сводятся к следующему. Королем провозглашается герцог Анджилка, но он остается там же, где сейчас, и по-прежнему занимается коврами и драпировками. Реальная власть будет принадлежать вице-королю, управляющему от его имени.

– И этим вице-королем будет Калкор, полагаю? Старик махнул тонкой, бледной рукой.

– Будет тот, кого назначит – то есть выберет – совет танов. Калкор может стать вице-королем, если захочет, но захочет ли он? Им может стать даже местный, вроде Форонода. Таким образом, Империя объявляет, что Нордландия получает Краснегар фактически в безраздельное владение, но номинально это будет не так. Северяне будут владеть Краснегаром до тех пор, пока не вздумают потребовать большего.

Но картографы по-прежнему будут закрашивать Краснегар цветом Империи… И пожалуйста, не убивайте людей больше, чем это необходимо, а то вы подорвете наши запасы шерстяных воротничков.

Значит, Инос будет лишена права на престол?

– Хранители, вероятно, поддержали это предложение?

– Разумеется. Только Олибино мог удержать легионы от полной оккупации гоблинской территории.

Инос, лишенная своего королевства, больше не будет королевой, а значит… Рэп в ужасе отогнал от себя запретные мысли. Не будь Инос королевой, она была бы вольна выйти замуж за конюха или простого матроса. Неужели он был таким себялюбивым чудовищем? Даже думать о таком не сметь!

Между тем Сагорн явно чего-то недоговаривал. Вид у него был довольный – значит, это новости дурные.

По коридору к ним приближались стюарды с горящими фонарями. Они стучались в каюты и предлагали пассажирам фонари, а также ценные советы по поводу того, как избежать пожара на корабле.

Наверху матросы снова убавляли паруса, канаты и реи гудели под напором внезапно налетевшего шторма. Безусловно, капитан не покинул бы порт, если бы знал, какова погода. Снова Рэп испытал странное чувство тревоги – как будто он не замечал чего-то очевидного.

Стюарды добрались до каюты Сагорна – два молодца в изящных белых ливреях. Не успел тот из них, что повыше, постучать в дверь, как Рэп уже открыл ее. Он протянул руку за фонариком и произнес заранее приготовленное «спасибо».

Молодой человек с фонарями застыл на месте. Челюсть у него отвисла, и он уставился на Рэпа так, словно он вылез у него на глазах из могилы. Его и без того светлокожее лицо стало бледным, как снег. Его товарищ, такой же светленький, тоже онемел и застыл.

Насладившись этим зрелищем, Рэп поднес палец к губам и сказал:

– Ш-ш!.. Я – замаскировавшийся джотунн. Никому не рассказывайте!

Тут же краска прилила к их щекам. Первый быстро вручил Рэпу фонарь, а у второго хватило духу, чтобы спросить:

– Вы будете ужинать сегодня, господа?

Вежливый джотунн? Куда катится мир?!

Но у Рэпа еще не прошли синяки, полученные в тюрьме.

– Разумеется, я буду ужинать, и мой друг тоже. Что в меню?

Обменявшись изумленными взглядами, стюарды выдали такой перечень блюд, что у Рэпа слюнки потекли. На «Танцоре гроз» такое и не снилось.

– Выглядит неплохо, – сказал он. – Если я закажу двойную порцию жирной жареной свинины с кровью, повар не сочтет за труд?

Ухмыляясь, Рэп закрыл дверь за ошалевшими стюардами и повесил на крюк в потолке фонарь, который стал бешено качаться.

Сагорн следил за дурачеством Рэпа с кислой улыбкой.

– Собрался ужинать в ресторане первого класса? Да знаешь ли ты, как полагается знатным особам вести себя за столом?

– Я думаю, это не должно превышать возможностей адепта.

Рэп был не слепой, он был в состоянии подражать поведению других.

Устав стоять, юноша шагнул через каюту к Андорову морскому сундуку и уселся. Хитрый старый лис наверняка что-то скрывал. Пришла пора устроить ему допрос с пристрастием.

– Расскажи мне о Литриане.

Рэп сразу понял, что его догадка была неверной, поскольку старик ответил охотно:

– Пожалуйста! Он уселся на синем троне в первый год царствования Эмтара, шестьдесят восемь лет назад. О его прошлом почти ничего не известно, но говорят, будто он родился в Вальдоджифе, а не в самом Вальдориане. Клан Джифа – это ветвь клана Рианы, старший клан рода Эол Он общий герой всех эльфов, а Рианов в особенности. Он – верховный военный вождь. Это почетнейшее звание, которое очень мало кому удавалось получить. Оно эквивалентно верховному властителю всего рода. Впрочем, думаю, чародею от этой чести немного проку. Возраст его неизвестен, и определить его совершенно невозможно, поскольку он одновременно и чародей и эльф. По-видимому, сама Умтрум избрала его своим наследником и отдала ему свои слова на смертном одре. Думаю, ему тогда могло быть лет восемнадцать – двадцать…

– Почему это ты так думаешь? Сагорн фыркнул.

– Большинство чародеев к старости становятся маленько странными, а Умтрум было не меньше двухсот. К тому же она была русалкой.

– О!

– Она до конца своих дней сохраняла повышенный интерес к молодым красивым…

– Ясно.

– …представителям любых рас, отличающимся…

– Я понял! – повторил Рэп настойчиво, испытывая неловкость, не имевшую ничего общего с морской болезнью. – Как ты все это ухитряешься помнить?

Старик усмехнулся:

– Тренировка и практика, естественно. У меня абсолютная зрительная память – я могу вспомнить любую картину, когда-либо увиденную, и любую страницу, когда-либо прочитанную. Я думаю, что такое умение не должно превышать возможностей адепта.

– Действительно? – Рэп не задумывался об этом, и снова он ощутил укол тревоги.

Даже не укол – удар! Очевидно, то, что сейчас сказал Сагорн, было очень важным, и Рэп упускал из виду что-то весьма существенное. Адепт может управлять любыми человеческими навыками – значит, и памятью тоже? Ему надо бы пойти в свою каюту и хорошенько поразмыслить. А эта странная тревога… может быть, она была первым признаком развивающейся способности к предвидению? Или это только игра воображения?

Его мать была провидицей.

Но он до сих пор так и не выяснил, какие дурные известия скрывал Сагорн.

– Как ты полагаешь, чародей поможет мне?

– Понятия не имею.

Судя по тому, как это было сказано, данная проблема старика нисколько не волновала.

– Сколько времени мне потребуется, чтобы добраться до Вальдориана?

Сагорн бросил озабоченный взгляд на иллюминатор. Вода просачивалась сквозь раму.

– Даже для того, чтобы предсказать, где мы будем завтра, нужны способности куда большие, чем у адепта. Тебе должно быть известно расписание «Аллены». Мальфин…

– Я знаю, что мы должны прибыть в Вислон не раньше чем через четыре недели. Я уже почти раскаиваюсь в том, что послушался безумных советов Ишиста. По-моему, я бы пешком быстрее дошел до Хаба.

Сагорн обнажил зубы в презрительной усмешке.

– Неужели? Значит, и ты можешь иногда ошибаться? Понял теперь, почему надо было посоветоваться со мной, прежде чем бросаться в эти авантюры?

Раньше подобные насмешки рассердили бы Рэпа. Но сейчас ему только стало немного грустно при мысли о жалком злорадстве, которое их порождает.

– Я понимал, что раб не может просто так подойти к дверям дворца чародея и потребовать аудиенции.

– У меня есть друзья в Хабе. Они могли бы организовать встречу.

– Быстро?

– Возможно, не очень быстро, – признал ученый.

– Значит, тот путь, который я избрал, в конце концов может оказаться кратчайшим? Сагорн нехотя кивнул:

– Да. Как только ты доберешься до Илрейна, тебя тотчас же отправят в Вальдориан и будут подгонять изо всех сил. Я в этом не сомневаюсь. Конечно, дванишийские таможенники – лучшие в мире специалисты по волоките. Но эльфы там тоже весьма влиятельны. И они не любят, когда чужеземцы разгуливают по Илрейну. К тому же человек, произнесший Высочайший Вызов, – лицо государственного значения! Тебя повезут в почтовой карете.

– Ну и сколько это займет времени?

– Там примерно шестьдесят лиг. Это один тяжелый день езды на хороших лошадях.

Шестьдесят лиг за день? Пока Рэп переваривал эти невероятные сведения, Сагорн с трудом поднялся на негнущиеся ноги. Покачиваясь, он подошел к иллюминатору и задраил его наглухо.

– Не так просто дать точный ответ. Сейчас мы легли в дрейф. И мы не успели даже выйти из Нумской бухты. И вообще наше положение опасно.

Он снова сел – возможно, с более громким стуком, чем ему хотелось бы. Судя по всему, в нем было достаточно джотуннского, чтобы осознать опасности подветренного берега.

Стюард проскользнул по коридору, звоня в обеденный колокольчик.

– Пожалуй, я не рискну предпринять путешествие в столовую, – пробормотал Сагорн. – А Андор наверняка не голоден. Вот Джалон, пожалуй, с удовольствием покушает. А команда все равно никого из нас в лицо не знает…

– Я по-прежнему мечтаю о куске жареной свинины, – сказал Рэп. Пора уходить, а значит, пора предпринять решительное наступление. – Мне не совсем понятны ваши мотивы, доктор. И ваших друзей. Я заключил договор с Андором, Джалоном и Дарадом. Все они согласились помогать мне в обмен на мое обещание помочь им после. С вами и с Тиналом я пока об этом не говорил. Но я был крайне удивлен, когда увидел, как Андор садится на этот корабль. По-моему, излишней честностью Андор никогда не страдал.

Сагорн покраснел.

– Он лелеет тщетные надежды выманить из тебя слово силы при помощи своих чар. Рэп покачал головой. Старик скривил лицо в неприязненной гримасе.

– А может, мы и не станем тебя сопровождать до самого Вислона. Расписанием предусмотрены заходы в Мальфин, и в Даль-Петр, и…

– Нет, не то. Андор далеко не храбрец. Он ни за что не отправился бы в морское путешествие без очень серьезных причин. И он согласился бы пройти пешком тысячу лиг, лишь бы не встретиться с чародеем. Могу ли я заключить, что Ишист внушил вам непреодолимое желание сопровождать меня к Литриану?

Сагорн побледнел.

– Разумеется, нет!

– А раз так, возникает естественный вопрос: что еще сказал тебе твой друг в Нуме?

Сагорн оскалился, обнажив желтые зубы.

– Ты становишься чересчур умным, молодой человек! Как бы тебе это не повредило! Ну так слушай. Иносолан мертва!

Нет!

Рэп полностью контролировал свое лицо и был уверен, что ничем не выдал своих чувств. Это подтверждалось разочарованным выражением на лице Сагорна.

– От кого исходит эта информация? – спросил Рэп ледяным голосом. Нет! Нет! Нет!

– От Эмшандара. Он известил об этом сенат, когда выступал с сообщением по поводу Краснегара.

– А кто сказал императору?

– Не знаю.

Сагорн не лгал. У его загадочного друга тоже, по-видимому, не было причин лгать. Несколько месяцев назад, в ту ночь, когда Рэп видел Инос где-то в пустынях Зарка, по крайней мере трое Хранителей знали, где она находится, и по крайней мере двое из них собирались ее схватить. Если в Хабе полагают, что она мертва, значит, дело плохо… Рэп подавил в себе нарастающее чувство отчаяния, и ему показалось, что в этом помогло то странное тревожное ощущение, которое он испытывал в течение разговора. Где-то в этой истории притаилась ложь.

– Я не верю.

Сагорнова книга поползла по койке. Он потянулся за ней, но слишком поздно, и она отъехала в дальний конец койки. Потеряв интерес к ней, он откинулся на подушку и презрительно посмотрел на Рэпа.

– Когда ты станешь старше и мудрее, ты узнаешь, что чаще всего первой реакцией человека на неприятные известия является их неприятие. Разум поначалу отказывается верить, и верх берут эмоции. Но эту новость трудно назвать неожиданной. Пройдет день-два, и ты свыкнешься с этим.

– А потом?

– А потом ты поймешь, что твой поход завершен. Он стал бессмысленным. В соответствии с договором, который ты с нами заключил, теперь твой моральный долг – помочь нам. Я призываю тебя поделиться с нами твоим вторым словом.

Рэп промолчал, погруженный в раздумья. Сагорн нахмурился.

– Да, верно, такое условие прямо не оговаривалось. Моим товарищам не удалось добиться разумных условий в переговорах с тобой. Но с этической точки зрения ты, несомненно, обязан это сделать.

Он был далеко не так уверен в своей правоте, как старался показать. Но решение Андора явиться на корабль теперь получило свое объяснение.

Ишист велел Рэпу доверять своим предчувствиям.

– Я не верю, – повторил фавн упрямо.

– Ох, ты ведешь себя как ребенок. Возможно, она умерла в ту самую ночь, когда колдунья похитила…

– Она была жива, когда мы были в Мильфлере.

– Откуда ты знаешь? – проревел Сагорн.

– Это не важно. Я хочу знать, кто сообщил императору.

– Тогда отправляйся в Хаб и спроси у него!

– У кого в руках власть? У него или у сената? Глаза Сагорна сузились.

– Десять лет назад – даже пять – Эмшандар мог заставить сенаторов танцевать джигу в ночных рубашках. А сейчас… кто знает?

– Значит, проблема Краснегара должна была его беспокоить. Без Инос найти решение, возможно, было легче, и он… решил упростить ситуацию?

Сагорн презрительно рассмеялся.

Эти доводы звучали неубедительно даже для самого Рэпа, однако он не сдавался.

– Юная королева в беде, и многие легионеры уже погибли, пытаясь помочь ей… А Эмшандар хочет отдать ее королевство тану, но сенаторы, возможно…

– Приятно верить в то, чему хочется верить! И все-таки…

– Император мог солгать! Да! – говорило предчувствие. – Ближе! Ближе! Или он действительно верил в то, во что хотелось верить? Ах, Инос!

– Твой оптимизм выходит за пределы разумного, так же как и твои потуги постичь все тайны, – сказал Сагорн. – Разве Хранители стали бы поддерживать такую ложь? Расскажи, что ты узнал в Мильфлере.

Старик сгорал от любопытства, но старался не показывать этого.

Сжалившись над ним, Рэп начал рассказывать о той ночи, когда он встретил Блестящую Воду и Зиниксо. Разговорыпомогали отвлечься от тягостных мыслей. Он поведал все: как двое Хранителей предсказали будущее Маленького Цыпленка, как они составили заговор против Олибино и о том, как он увидел Инос в волшебном зеркале и как пытался предостеречь ее.

К тому времени, как Рэп закончил свой рассказ, офицеры и горстка пассажиров в столовой уже перешли к третьему блюду. Тени бешено плясали по каюте, и Рэпу приходилось перекрикивать шум бури. Сагорн был одним из самых нетипичных джотуннов, но он совсем по-джотуннски не обращал внимания на разгулявшуюся стихию и с удовольствием слушал Рэпа.

– Ты думаешь, она послушалась твоего предостережения и убежала?

– Не знаю. Надеюсь, что да.

– Вряд ли ей это удалось бы. Теперь, после всего услышанного, мне еще труднее понять твой оптимизм. Гораздо легче предположить, что вокруг нее развернулась борьба и она пала жертвой этой борьбы. Или же она попыталась убежать, следуя твоему совету, и ей не повезло. Хранители сообщили императору.

У Рэпа сжалось сердце.

– У нас слишком мало данных, – заключил Сагорн. – К какому бы заключению мы ни пришли, это будут одни лишь домыслы.

Рэп печально согласился с этим. И все же внутренний голос продолжал твердить, что Инос жива.

– Литриан должен знать наверняка.

– Будем надеяться, что ты доживешь до встречи с ним! Сагорн теперь держался за край койки, чтобы не слететь с нее.

– Ты видишь берег?

– Нет, – сказал Рэп успокоительно. – Только море вокруг.

Почти все паруса теперь были убраны; такелаж отчаянно скрипел под напором ветра. Удерживаясь носом к ветру, «Аллена» пока боролась с бурей. Но старик был прав: основания для тревоги имелись. Рэп больше не слушал его нервного бормотания, думая о том, что надо бы пойти и поесть, пока еще хоть что-то осталось, и при этом не прекращая отчаянного поиска разгадки…

Внезапно она пришла. Картина, содержащая в себе ответ, неожиданно выплыла из памяти – свежая и яркая, четкая до мельчайших деталей. Как будто он снова смотрел через плечо эльфа…

Он вскочил и бросился к двери.

– В чем дело? – требовательно спросил Сагорн.

Рэп схватился за ручку двери искалеченными пальцами, и резкая боль на мгновение отрезвила его. Но его яснозор умчался далеко вперед, он искал, искал… Он наткнулся на сопротивление, настаивал, получил отпор…

Фавн отшатнулся и неуклюже опустился на колени. Почувствовав тошноту, он закрыл ладонями лицо.

– Морская болезнь, мастер Рэп? Не хватает джотуннской крови?

Рэп смог ответить не сразу. Он облизал губы. Потом солгал:

– Чуть-чуть прихватило.

– Думаю, тебе следует воздержаться от свинины.

Но Рэп узнал знакомое прикосновение враждебного заклятия. Если он скажет старику правду об этой буре, это его только сильнее напугает. Буря была вызвана колдовскими чарами.

Инос была жива!

Или Маленький Цыпленок.

2

Когда Рэп проснулся, было раннее утро, холодное и серое. «Аллена» по-прежнему качалась на волнах, держась носом к неутихающему ветру. Отправляясь добыть чего-нибудь съестного на завтрак, он заметил яснозором какие-то рифы на юге, все в пене и брызгах. Юноша пришел к заключению, что придется что-то предпринять по этому поводу.

Час или два спустя Гатмор отправился на корму в поисках своих спутников. Он провел всю ночь с офицерами, весело травил байки и прикидывал, с кем из новых знакомых можно будет при случае устроить хорошенький дебош. Он распахнул дверь и ввалился в каюту Рэпа.

Джалон валялся на койке, рассеянно настраивая лютню, позаимствованную у находящегося в бессознательном состоянии эльфа. Как следует поужинав прошлым вечером, Джалон не испытывал особой нужды в вызове Сагорна или Андора. Хотя он довольно плохо умел общаться с людьми, ветер и волны не тревожили его нисколько. Либо он считал ниже своего достоинства обращать на них внимание, либо и вправду не замечал их.

Рэп сидел в одном из двух мягких кресел, положив ноги на другое. Теперь он убрал ноги и жестом пригласил Гатмора сесть.

– Знаешь, что делает этот сумасшедший шкипер? – проворчал Гатмор.

– Поднимает паруса?

– Откуда ты знаешь?

– А я сам ему это посоветовал, – сказал Рэп с самодовольной ухмылкой. Он еще не знал точно, насколько действенна его магия. Поэтому не имел представления и о том, как долго продержится его внушение после того, как он ушел от капитана. По-видимому, оно уже продержалось достаточно долго. Рэп припоминал, что Андоровы чары держались около часа.

Гатмор рухнул в кресло.

– Бог Бурь! Но зачем? Мы останемся без мачт или опрокинемся!

– Там скалы. – Рэп показал большим пальцем. Лицо Гатмора скривилось в презрительной гримасе.

– Я хотел сказать, почему капитан вдруг решил послушать совета какого-то вшивого сухопутного эльфишки? Рэп пожал плечами.

– Мы завтракали, и капитан Праккер заметил как бы невзначай, что никогда еще не приходилось ему видеть эльфа, стоящего на ногах, – разве что в мертвый штиль. Ну и слово за слово…

– Прибавить парусов в такую погоду?

– Я убедил его, что стоит попытаться. Моряк совсем помрачнел, поняв, что имеет дело с тайными силами.

– Но ведь корабль выдержит, разве нет? – настаивал Рэп. – Если не разобьется о скалы, конечно. Шкипер сказал, что идти к Мальфину придется прямо против ветра. Но мы можем пойти галсами. И если вы желаете биться об заклад, кэп, то я ставлю на то, что мы вообще не будем заходить в Мальфин в этом рейсе.

Гатмор усмехнулся.

– Я с тобой спорить не буду. Ни за что. Но Праккер непременно снова ляжет в дрейф, как только выберется из Нумской бухты.

– Уверен, что не будешь спорить? – спросил Рэп добродушно. Он взглянул на менестреля, который тихонечко наигрывал мелодию и хмурился.

– Ты уже бывал в Илрейне, не так ли? Джалон пожал плечами, не поднимая глаз.

– В основном не я, а Андор. Я провел там всего несколько часов.

– Расскажи мне о Небесных деревьях.

– Андор тебе уже рассказывал, – заметил Джалон, по-прежнему тихо дергая струны.

– Но у тебя глаза художника и язык поэта.

Даже Дарад сумел бы распознать столь грубую лесть, но не Джалон. Он положил лютню рядом с собой, сунул руки под светловолосую голову и устремил взор в потолок. Довольно долго он молчал, потом вздохнул.

– Они великолепны, при взгляде на них захватывает дух. Они похожи на хрустальные артишоки.

Гатмор перевел взгляд на Рэпа и издал какое-то неодобрительное ворчание.

Джалон однажды признался Рэпу, что в нем есть эльфийская кровь. И сейчас, казалось бы, было логично снова упомянуть об этом факте. Но бард этого не сделал. Либо забыл, что однажды уже признался, либо не хотел сообщать об этом Гатмору.

– Нет, правда. Они не совсем деревья. Это скорее что-то вроде кристаллов.

– Какой они величины? – спросил Рэп.

– Гигантские. Многие высотой с целую лигу, а некоторые еще выше. Их вершины покрыты снегами. Рассказывают, будто первый Вальдобит был так высок, что на его вершине не хватало воздуха для дыхания. Его повалил какой-то чародей тысячи лет назад. Я бы спел вам пару баллад об этом, если бы мне удалось настроить эту струну «ми».

– Артишоки, значит? – сказал Рэп. – Лига в высоту? Ну, а если серьезно?

– Тогда их было бы видно с острова Кит, – проворчал Гатмор недоверчиво.

Но Джалон был поглощен своими блистательными воспоминаниями.

– Часто их вершины скрываются в тучах. Обычно приходится карабкаться несколько дней, чтобы добраться до нужного места. Вот почему Андор вызвал меня – он выдохся. Думаю, я ни за что бы не вызвал его обратно, если бы не одно «но»: те, кто пригласил его, знали его, но не меня… Листья дерева напоминают ладони с пальцами. Представьте себе тысячи хрустальных рук, растущих из одного ствола, а самого ствола почти не видно. Посередине каждой ладони разлито небольшое озеро, и пальцы расходятся от него вверх и в стороны, превращаются в гроздья кристаллов, ветвятся и в конце концов становятся кружевом прозрачных лепестков, похожим на мерцающий туман или порхание бабочек вдалеке. Целый день солнечные лучи сверкают в этих листьях искристым многоцветьем всех мыслимых и даже немыслимых цветов, и проплывающие мимо облака озаряются жемчужными отсветами.

– А где там люди живут? – спросил Гатмор, практичный, как всегда.

– Они строят дома вокруг озер на листьях. Там есть настоящие деревья и трава, ну, и цветы, конечно. Эльфы без цветов не могут! Там есть небольшие поля. Каждый лист – отдельная деревня. Из одной деревни в другую попадают при помощи длинных лестниц или извитых колодцев в хрустале. Во всем мире нет ничего прекраснее Небесных деревьев, – сказал Джалон с неожиданной твердостью в голосе. – Неудивительно, что эльфы так любят красоту.

Гатмор потер глаза.

– Я, пожалуй, посплю маленько. Рэп скрыл улыбку.

– Хорошая мысль. Не могли бы вы одолжить мне свой плащ и шляпу, кэп?

Юноша помнил, что ему придется провести некоторое время на палубе, чтобы подсказывать капитану курс. Ему уже показалось, что ветер начинает меняться в ответ на изменение курса корабля.

Если не останется другого выхода, ему придется объяснить владельцу корабля, что чародей Юга хочет доставить его, Рэпа, как можно скорее в Илрейн. Но Рэп опасался, что Литриан расценит это как нечестную игру. По всей видимости, Литриан затеял все это не для того, чтобы выкрасть у Рэпа слово силы. Вероятно, Рэп был нужен Хранителю зачем-то еще. И может быть, Рэп был одной из пешек в борьбе вокруг Краснегара – а значит, игра еще продолжается и Инос жива.

Все эти рассуждения, конечно, не имели под собой никакой реальной основы, тем не менее они помогали ему не падать духом. Если только не вспоминать о том, что он пытается вычислить поступки человека, выдавшего свою дочь замуж за гнома.

А также о том, что невидимая колдовская рука могла принадлежать вовсе не Литриану, а Блестящей Воде, которой Рэп нужен был для того, чтобы устроилась судьба Маленького Цыпленка. А Литриан был союзником колдуньи.

Как бы то ни было, Рэп сделает все, что в его силах, чтобы привести корабль в Вислон. Оставшееся время он может провести в каюте. Он съел замечательный завтрак. Никогда за всю жизнь ему не приходилось жить в такой роскоши.

И у него теперь было прекрасное новое развлечение. При помощи своей новообретенной зрительной памяти юноша мог вызывать детальные картинки из прошлого – детские воспоминания об Инос. Инос, скачущая на коне, Инос смеющаяся, бегущая, танцующая, играющая. Это было прекраснее всего, что он мог себе представить, – не считая живой Инос, конечно.

3

В какой-то неопределенный момент второго дня Инос открыла глаза и увидела стоящую над ней Кэйд, с растрепанными седыми волосами, наполовину закрывающими обветренное лицо. В иллюминаторах виднелось голубое небо, море и волны. Инос поскорее снова закрыла глаза.

– Я так надеялась… – мягко сказала Кэйд. – Ветер уже почти совсем стих…

– Я тоже надеялась.

Но Кэйд не собиралась падать духом.

– Я принесла немного…

– Если ты скажешь хоть слово о еде или питье или… ик!.. супе… у меня все снова начнется, – решительно заявила Инос.

Она услышала слабый вздох и еще более тихий стук фарфора. Потом невнятные звуки возвестили о том, что Кэйд пододвигает стул. Инос открыла глаза как раз в тот момент, когда Кэйд уселась рядом с кроватью.

– Тетушка, милая, пожалуйста, оставь меня. Может быть, завтра?

Но Кэйд происходила из древнего королевского рода, и подчас ее упрямство становилось совершенно невыносимым. К сожалению, сейчас, похоже, настал именно такой момент.

– Я обязана тебе кое-что сообщить, – заявила она.

– Говори. И покончим с этим поскорее.

– Я пыталась сказать Азаку, но меня не пустили к нему.

Как он там, в трюме? Он утверждал, что любит море, но все же джинны редко пускаются в плавание без крайней нужды. Инос подумала о том, как там, должно быть, воняет, – и тотчас пожалела об этих мыслях. Она проворчала что-то нечленораздельное. У нее хватало и собственных забот. Азак уже большой мальчик, он может сам о себе позаботиться.

– Так вот, сейчас я тебе кое-что скажу, – продолжила Кэйд. – Корабль идет не в Ангот.

Инос быстро повернула голову – слишком быстро.

– Не в Ангот?

– Нет. Он плывет на юг! Я, может быть, и старая, но еще не выжила из ума. – Герцогиня Кэйдолан очень редко выходила из себя. И это, похоже, тоже теперь произошло.

– Ты совсем не старая, – машинально сказала Инос, пытаясь переварить услышанное.

– Несмотря на отсутствие волн и легкий, освежающий ветерок, мы вовсе не в море Слез. Мы в проливе Керит.

– Куда же мы плывем?

– Последние полтора дня я только тем и занималась, что пыталась это выяснить! От команды и офицеров совершенно никакого толку. Фрайниш не знает – ей сказали, что она едет в Гобль, – и похоже, я единственная из пассажиров, кто в состоянии сохранять вертикальное положение.

– Араккаран? – прошептала Инос. Наверняка их везут в Араккаран.

– Да, Араккаран. Я только что посетила каюту пожилого священника. Он тоже отказался от тушеной рыбы, но признался, что едет в Гитарн, и он полагает, что корабль будет заходить в Торкаг, Брогок и в Араккаран.

Морская болезнь не способствует ясности мыслей. И вообще мыслям как таковым. Планки на потолке образовывали мелкий волнистый узор, и если Инос долго смотрела на него, узор начинал шевелиться.

Не смотри, глупая!

– Ты по-прежнему уверена, что твой центурион был чародеем? – требовательно спросила Кэйд.

– Да. Да, даже его глаза. И уж точно его голос. Я не могла ошибиться. Он хотел, чтобы я его узнала, он насмехался надо мной.

Кэйд несколько раз постучала носком туфли по полу.

– Ну, я не понимаю! Если бы мы были по-прежнему пленницами Раши, то еще можно понять, почему она отправила нас обратно в Араккаран. Но зачем чародею Востока посылать нас туда? Либо он хочет, чтобы ты была королевой Краснегара, либо хочет от тебя избавиться. И в том, и в другом случае ему незачем тащить тебя в Араккаран.

Это была далеко не самая запутанная из речей Кэйд, но Инос в ее желеобразном состоянии потребовалось время для того, чтобы понять смысл сказанного.

– Согласна, – пробормотала она наконец.

– Стало быть, если ты была права, думая, что колдун украл нас у Раши, то теперь, судя по всему, султанша украла нас обратно!

В данный момент все это было не так уж важно.

– Что говорит Скараш?

– Мастер Скараш, – строго сказала Кэйд, – теперь джотунн.

– Джотунн?

– Он нарядился матросом и общается только с матросами. Единственный раз, когда мне удалось обменяться с ним парой слов, он упражнялся в матросском жаргоне севера – у него слабо идет северный диалект.

– И что он сказал?

– Это осталось неизвестным. Я не поняла его, а когда я обратилась к нему на гораздо более чистом северном языке, он явно не понял меня, хотя отказывался это признать.

Инос отметила про себя, что надо будет посмеяться над этой историей, когда к ней вернется здоровье и чувство юмора. Купец Скараш должен знать, что происходит. Будь Азак на свободе, уж он бы вытряс всю правду из этого скользкого притворы.

– Долго нам еще плыть?

– Мы будем в Торкаге не позже чем через час, если только ветер совсем не стихнет.

Инос приподнялась ровно настолько, чтобы одобрительно погладить тетю по руке.

– Значит, долгожданная поездка в Хаб отменяется?

– Да, по-видимому!.. – Кэйд поджала губы. А в Араккаране ей не придется пощеголять в роскошных нарядах, которые она накупила. Это, конечно, очень обидно.

4

Когда «Аллена» подошла к пристани, расположенной в разветвленном на множество рукавов устье реки Вислон, ветер совершенно стих, словно его отрезали ножом. Матросы уже перестали удивляться тому, что творилось с погодой во время этого плавания. Они подняли все паруса и дружно принялись за уборку – неизбежное последствие любого шторма. Развернув все паруса, какие она была в состоянии нести, «Аллена» гордо подошла к берегу с утренним приливом. Она скользила по зеркально-гладкой воде, подгоняемая едва заметным бризом. Сам корабль и его столь же великолепное отражение проплывали между деревянными причалами, словно пара танцоров.

Рэп и Джалон, облокотившись на фальшборт, любовались пейзажем, погодой, рыбацкими лодками под белыми парусами, живописными зданиями, виднеющимися среди деревьев. После того как Сагорн в первый вечер плавания вызвал Джалона, тот все откладывал вызов кого-то из компаньонов – до тех пор, пока не стало слишком поздно: команда привыкла к нему. Рэп не вмешивался. Все равно он предпочитал общество Джалона всем остальным. Но это было странно – обычно менестрелю становилось скучно через три дня, если вокруг не происходило никаких существенных перемен. Но Джалону повезло: он нашел моряка, который знал неизвестный ему цикл песен. Бард проводил время, разучивая песни и украшая их по своему желанию.

У Рэпа покраснели глаза и отекли веки, и он еле таскал ноги от недосыпания. Будучи адептом, он мог почти каждого подговорить на что угодно, но эти уговоры действовали недолго. Первые три дня и три ночи в море он почти вовсе не спал. Потом ему стало немного легче, поскольку он завоевал авторитет у моряков. Матросы считали его колдуном, потому что он мог управлять ветром или, по крайней мере, предсказывать, куда он подует. Если они пытались идти галсами, когда он не советовал этого делать, корабль застывал на месте. Все попытки двигаться в сторону Мальфина терпели неудачу; путь в Вислон был всегда открыт. Если бы они знали истинные пределы способностей Рэпа, они бы выкинули его за борт.

А теперь ему нечего было делать, кроме как стоять, опершись на поручень, и любоваться парящими чайками и прекрасным утром.

– Бог Чудес, – мягко произнес Джалон. – Не обманывают ли меня мои старые глаза?

Выйдя из полусонной расслабленности, Рэп обернулся и увидел эльфийскую даму, только что вышедшую на палубу. Следом за ней появился еще один эльф.

– Мы, должно быть, приближаемся к городу, – пробормотал Рэп.

– Это и есть город, – сказал Джалон.

Ленты блестящей воды между зелеными островами? Рыбацкие лодки и парочка барж?

– Где?!

– Здесь. – Джалон неопределенно махнул рукой. – Ты глядишь только на деревья, а домов не замечаешь. А между тем они прекрасно видны. Мы плывем по городу Вислону вот уже целый час.

Рэп с трудом заставил себя встряхнуться и осмотрелся. Действительно, повсюду среди деревьев притаились маленькие деревянные домики и симпатичные магазинчики. Большинство строений были одноэтажными, и только ангары для лодок и некоторые сараи располагались непосредственно на берегу. «Аллена» медленно скользила вдоль покрытого белым песком пляжа, на котором резвилось с полдюжины загорелых ребятишек.

За пляжем среди деревьев спряталась гончарная мастерская, выстроенная из ярко раскрашенных бревен, с крышей из черепицы. Ее высокий дымоход завивался немыслимой спиралью.

– Сколько же здесь островов? – спросил Рэп. Впрочем, спрашивать было бесполезно – Джалон никогда не отвечал на подобные вопросы.

– Множество. А что?

Сагорн, конечно, назвал бы точную цифру.

– Так, ничего. Если мы в ближайшее время не подойдем к причалу, придется становиться на якорь. Того и гляди начнется отлив.

Джалон усмехнулся.

– Тогда они попросят тебя сделать немножко ветра.

И он продолжил сонное созерцание окрестностей.

Дрожь!

Боги!

Рэп крепко ухватился за поручень и приказал сердцу успокоиться. Он почти ждал этой дрожи, но, несмотря на это, она испугала его чуть ли не до безумия. Ощущение было точно такое же, как тогда, в первый раз, во время разговора с Сагорном. Но на этот раз оно было еще резче. Задрожал и замерцал весь мир – море, острова, корабли, здания, – и эта дрожь воспринималась не только зрением, но и ясновидением. Это выглядело так, как если бы он смотрел на отражение в чане с водой и кто-нибудь постучал бы по чану. Продолжалось это какую-то долю секунды, но этого было достаточно, чтобы вызвать испуг. Он не знал, откуда пришла эта дрожь, – хотя догадывался.

Появлялись все новые эльфы. Джотунны в основном обрели способность двигаться уже на третий день плавания. Эльфы были не в состоянии пошевелиться до самого конца. То, что Рэп не страдал морской болезнью, было воспринято ими как еще одно свидетельство его колдовской силы. Но теперь, когда корабль плыл по узкому и спокойному каналу, даже старый господин Тоалинфен счел возможным выбраться на палубу в серебряно-голубом наряде. Фернсун демонстрировала свои пышные ноги, торчащие из-под необычайно смелой темно-красной накидки. Бабушка там или не бабушка, но она была симпатичной девчонкой! Золотистые джотуннские волосы Джалона казались грязной шваброй по сравнению с кудряшками эльфов.

И наконец, вышел Куиприан – все еще бледный, но блистательный в костюме.

При выходе из дверей кают-компании он остановился, слегка покачиваясь, и стал озираться по сторонам, пока не увидел Рэпа. Выразив всем своим видом глубокое облегчение, он направился прямо к нему, на ходу поправляя шляпку шафранного цвета с пурпурным пером. Когда он приблизился к Рэпу на расстояние нескольких шагов, фавн поклонился. Джалон в созерцательном трансе следил за баржой, которую толкали шестами неподалеку от «Аллены», и не заметил поклона, но Куиприан резко остановился, явно встревоженный.

– Почему ты кланяешься мне, Рэп?

– Потому что, мне кажется, вас зовут вовсе не Куиприан, ваше всемогущество.

Какое-то мгновение Рэп испытывал такой страх, какого не испытывал ни разу за всю жизнь. Потом опаловые глаза мигнули, эльф подошел к нему и взялся руками за поручень. Внешность его совершенно не изменилась – он по-прежнему был значительно ниже Рэпа и гораздо тоньше, и ему по-прежнему нельзя было дать больше пятнадцати лет. Но он был теперь совершенно другой личностью.

Опять дрожь, или просто у Рэпа зубы стучат? И что это он стал таким нервным – скоро будет от мух шарахаться.

Все тем же куиприановским сиплым дискантом Литриан попросил:

– Расскажи.

Рэп с трудом перевел дух и сказал:

– Я научился контролировать свою память. Никто не мыл тарелок возле лорда Фаэлнилса, когда я произносил Вызов.

Эльф усмехнулся и грустно покачал головой.

– Вот так ничтожная оплошность может погубить великий замысел! Превосходно, мастер Рэп! Что-нибудь еще?

– Он отрицал это, но, мне кажется, у погонщика драконов есть какой-то способ связываться с чародеем Юга.

– Да, есть. Волшебный свиток. Все, что он пишет на нем, можно прочитать на таком же свитке в Хаб. Это очень слабенькая магия, и дракошки ее не замечают. И это все?

– У меня пару раз начиналась морская болезнь. Я боялся, как бы с вами… То есть я хотел убедиться, что с Куиприаном все в порядке.

На корабле не было каюты Куиприана. Чем усиленнее Рэп искал ее, не важно, лично или же ясновидением, тем сильнее сопротивлялось этому все его нутро.

Эльф сложил губы бантиком.

– Если ты подбирался так близко, что чувствовал тошноту, тогда ты чрезвычайно целеустремленный молодой человек. Ты пробился через три слоя вол… Но мы и раньше знали за тобой эту черту, не правда ли? – Он усмехнулся. – И это напомнило мне о том, что я должен возвратить капитану Праккеру его каюту!

Дрожь!

Литриан замер, жестко глядя на Рэпа.

– Ты почувствовал! Рэп нервно кивнул:

– Да, ваше всемогущество.

– Ты же только адепт! Чувствуешь токи мироздания? Что ты еще умеешь?

Рэп перечислил все таланты, которые он в себе обнаружил. Все они казались совершенно несущественными по сравнению со способностями колдуна. Но он почувствовал дрожь, когда фальшивый Куиприан ушел, а также когда он вернулся несколько минут назад, а теперь он почувствовал, как Литриан снял заклятие с заколдованной каюты, которую невозможно было найти. На эльфа это, безусловно, произвело впечатление, но едва ли обрадовало.

Несмотря на несерьезную мальчишескую внешность и голос, Литриан почему-то казался Рэпу даже более грозным и пугающим, чем Блестящая Вода или Зиниксо.

– Я совершил прыжок в Хаб, и на это ушло много силы. Я вернулся тем же путем. Ты чувствовал это? А вот это?

Рэп покачал головой.

Искорки в больших опаловых глазах из зеленых и синих стали красными и оранжевыми.

– Значит, твоя чувствительность не очень высока. Но все равно! Очень немногие маги в состоянии почувствовать возмущение в токах мироздания. Даже некоторые чародеи не чувствуют этого или чувствуют плохо. Я никогда не слышал об адептах, которые на это способны.

Рэп с трудом заставил себя не отводить глаз от мерцающего взгляда чародея. Литриан явно оценивал его, как коня на базаре.

– Что это означает, ваше всемогущество?

– Это означает, что у тебя есть удивительные способности. Вот и все.

Но и это было довольно существенно.

– Инос, ваше всемогущество?

– С ней все в порядке.

Рэп чуть не упал на поручень. Ему казалось, что сердце его вырвалось из груди и улетело в небеса. Логические рассуждения – хорошая штука, но как же им не хватает силы убеждения! С ней все в порядке! Какая простая и убедительная фраза! От нее становился ярче солнечный свет! Даже цветы делались красивее. Инос жива. Конечно, он не поверил Сагорну, но все-таки не до конца, какие-то сомнения все же оставались. Но теперь он знал. Она жива!

Через некоторое время он заметил, что чародей наблюдает за ним с таким выражением на лице, которое нельзя назвать иначе как «глупая самодовольная улыбка».

– Вы можете предсказать мое будущее? – спросил Рэп. Какое-то мгновение улыбка Литриана оставалась без изменений. Рэпу пришли на ум мальчишки, расчленяющие насекомых или мучающие котят. Он вздрогнул и напомнил себе, что этому ребенку как минимум девяносто лет.

– Нет, не могу, – сказал колдун мягко.

Он нарочно говорил таким голосом, словно предлагал Рэпу продолжать задавать наглые вопросы. Но Рэп не был сумасшедшим – разве что иногда чересчур торопливым. Он быстро сменил тему.

– Ишист велел мне сообщить вашему всемогуществу, что Инос явился Бог.

– Да. Я знаю. Я знаю всю эту историю, мастер Рэп.

Скрипели лебедки, матросы сворачивали паруса. С противоположного борта кто-то бросил конец. «Аллена» пришвартовывалась к причалу, и большинство пассажиров собрались на другой стороне палубы. Сонная безучастность Джалона была чрезмерной даже для него – следовательно, и здесь не обошлось без колдовских чар.

Чародей наблюдал за проплывающей мимо лодкой. Ею управлял мальчик-эльф, отталкивавшийся от дна длинным шестом. Он был почти голый, за исключением тряпки на бедрах. На вид он был не старше Куиприана. Тело его покрылось потом от усилий, которые он прилагал, чтобы двигать лодку; костлявая грудь тяжело вздымалась и опускалась. У Литриана, похоже, снова переменилось настроение. Он засмеялся и оперся обоими локтями о поручень.

– Да, погонщику драконов и впрямь необходим отпуск! Он уже начал валять дурака. Но он был прав. Я получил большое удовольствие от этой проделки. Изображать из себя Куиприана – это было что-то ужасное!

Рэп решил не спрашивать почему, но чародей все равно объяснил:

– Куиприан существует на самом деле. Он находился на кухне, когда ты произнес Вызов. Я просто позаимствовал его имя и характер, так же как мог бы позаимствовать и внешность, если бы захотел. Он ничего не знает об этом и никогда не узнает. Никто на корабле не знал, как он выглядит… Смотреть на мир глазами ничтожества – это страшно! Знаешь, мне почти что не хотелось снова становиться самим собой!

Рэп не относился к изысканному Куиприану как к ничтожеству. Ему было гораздо легче с ним, чем со зловещим, грозным чародеем, несмотря на их одинаковую внешность.

Литриан снял шляпку, вынул перо и бросил его в реку. Потом вновь надел шляпку, но она успела поменять цвет и теперь подходила к его рубашке. Молчание затягивалось до тех пор, пока не показалось Рэпу слишком тягостным.

– Вы сказали… То есть Куиприан сказал, что вы или отрубите мне голову, или объявите войну клану Нилсов, ваше всемогущество.

Чародей кивнул.

– Таковы правила! – Он похлопал Рэпа по руке, лежащей на поручне. – Но существует парочка обходных путей. Ими давненько не пользовались. Как-то раз один молодой человек из клана Линов произнес Высочайший Вызов клану Нилсов и преклонил колени в тени собственного отца. Его отец был глуп, но очень богат. Он послал обиженной стороне золотую бадью, но не с настоящей головой, а со слепком.

Рэп почувствовал огромное облегчение.

– И это сошло?

– Полностью. Слепок-то был из чистого золота.

– Ну что ж, тогда понятно. Литриан кивнул.

– Думаю, что это сойдет и в нашем случае. Мы сейчас переживаем относительно цивилизованный период в истории Пандемии, когда гражданские войны не в моде.

Рэп отважился сделать еще один шаг.

– Значит, вы не разделяете мнения Куиприана по поводу того, каков наиболее желательный результат моей поездки к вам, ваше всемогущество?

Чародей фыркнул.

– Его дешевый романтизм отвратителен. Сопли и вопли! Ну, чего еще ждать от посудомойщика?

Он поднял голову, глядя на парящую в небе птицу. Потом вздохнул:

– Нет. Я знаю гораздо более романтичный конец.

– Трагический или счастливый? Эльф снова вздохнул.

– Трудно сказать. Чаши весов почти уравновешены; неизвестно, куда они склонятся в последний момент…

Рэп понял, что задавать дальнейшие вопросы бесполезно.

– Ты очень правильно поступил, Рэп, направив «Аллену» прямо сюда.

Бессмысленно спрашивать, зачем все это было нужно. Эльфы любят все делать стильно, и простейших путей они не ищут.

– Это было тяжелое плавание, ваше всемогущество.

– Тебе предстоит тяжелейшее. Я предполагал, что восемь дней – это абсолютный минимум, а скорее всего ты доберешься сюда за двенадцать. Ты добрался за девять. Это очень хорошо.

– Хорошо, господин мой?

– Времени очень мало. Очень! Я даже не имею возможности доставить тебя в Вальдориан для завершения ритуала Высочайшего Вызова, хотя мне следовало бы это сделать. К большому сожалению, придется вместо тебя отправить в Вальдориан другого Рэприана – твою копию. А вот и твой транспорт подходит.

Небольшая лодочка скользила по зеркальной глади канала, направляясь к кораблю и оставляя за собой расходящийся веер волн. «Аллена» уже пришвартовалась, и большая часть команды и пассажиров столпилась у трапа. Никто, казалось, не замечал эту лодочку, двигавшуюся на удивление быстро, особенно если учесть, что ее парус беспорядочно хлопал на легком встречном бризе. В лодке ехали трое юных эльфов – сухощавые пареньки, почти нагие. Двое из них боролись между собой за место у румпеля; впрочем, лодка совершенно не реагировала на повороты руля.

На другой стороне палубы раздались громкие возмущенные вопли – это некоторые из пассажиров впервые узнали о том, что их привезли в Вислон, а вовсе не в Мальфин.

Грязный, как простой матрос, вытирая руки о штаны, к ним вразвалочку подошел Гатмор. Вот он остановился и нахмурился, словно позабыл, зачем шел.

– Капитан Гатмор, – любезным голосом сказал Литриан, – принесите поскорее веревочную лестницу.

Гатмор раскрыл рот и уставился долгим, внимательным взглядом на мальчонку-эльфа.

– Слушаю, господин! – сказал он и бросился прочь.

Рэп набрал побольше воздуха и спросил, сам удивляясь своей смелости:

– Господин мой… где Инос?

– В Араккаране.

– До сих пор?

– Опять.

– Блестящая Вода говорила… – начал Рэп.

– Если ты имеешь в виду ту ночь в Газебо, то мне известно все, что там произошло, и все, что было сказано. В точности.

Рэп уловил нотку вызова в этих словах.

– Вам известно? То есть… Ох! Огненный птенец? Глаза Литриана заискрились всеми цветами радуги. Он кивнул.

– Вы были огненным птенцом?

– Нет, но я использовал его. У них, у драконов, есть странные свойства. Иногда они бывают полезны. Я не мог позволить Блестящей Воде забраться в это подземное змеиное гнездо в одиночку, без всякой поддержки. А тебе не следует воспринимать все, что она тогда сказала, буквально. Ты ведь понимаешь, почему она выдала Инос этому кроту?

Эльфы, конечно, любили карликов ничуть не больше, чем карлики любили эльфов, и Рэп чувствовал некое замешательство.

– Нет, господин мой.

– Все чрезвычайно просто, – бодро начал Литриан. – Нам приходится считаться с этим копателем нор, поскольку он чародей. Но мы не можем допустить, чтобы он слишком своевольничал. Мы стараемся заключать с ним союзные договоры. Ведь союзники в каком-то смысле могут держать его под контролем, верно? Поэтому Блестящая Вода предложила ему голову Олибино на блюде, понимаешь? Ход мыслей у этого сумасбродного волопаса таков, что, когда идешь ему навстречу, он сразу начинает подозревать ловушку и делает все ровно наоборот. То же самое и с Инос. Блестящая Вода сказала, будто я выкрал ее у Раши. Но, разумеется, Раша просто скрывала ее от Олибино. Блестящая Вода понимала это – поскольку только женщина может предсказать ход мыслей другой женщины, и она постоянно держала Инос под наблюдением – и это дало ей возможность предоставить кроту шанс выкрасть Инос у меня, а также из сектора Олибино и предложить ее императору в качестве возможной союзницы, а если это не получится, то сообщить о предполагаемом заговоре Олибино и постараться переманить его на свою сторону. И в том и в другом случае он приобрел бы союзника – либо колдуна Востока, либо Эмшандара. Ты следишь за ходом мысли?

– Э-э… ну, и из-за чего этот план не удался?

– Из-за Олибино, разумеется! Болван! Он разрубил все узлы, сказав императору, что Инос мертва. А потом Инос сама взяла да и сбежала от прислужника Раши, и этому прислужнику пришлось применить такое мощное колдовство, чтобы снова поймать ее, что местные агенты Олибино выследили его. В итоге Олибино завладел Инос, но к тому времени она уже не представляла для него никакой ценности, а скорее наоборот, только мешала. Но он не убил ее, и потому она теперь снова в Араккаране. Все чрезвычайно просто.

Настолько просто, что у Рэпа чуть голова не лопнула.

– Да, господин мой.

– Впрочем, она в опасности, – заметил Литриан. – Она может совершить ужасную ошибку. Ты должен предостеречь ее.

– Я, господин? То есть я хотел сказать, ваше все…

– Ты!.. – Чародей вздохнул. – Кое в чем Куиприан был прав, дружище. Араккаран находится в восточном секторе. Я не имею права вмешиваться.

– Но…

– Никаких «но». Ты уже встретился с двоими из них – сам видел, один сумасброднее другого. А четвертый, Олибино, просто дурак, напыщенный, трусливый дурак. Он и так-то совершает глупости, а если я посмею вмешаться в его дела, он может совсем обезуметь. Ситуация слишком опасная. Я не должен допустить, чтобы у Западного появился искренний союзник!

Он сделал рукой весьма энергичный, но не совсем понятный жест.

– О! – выдохнул Рэп.

Его надежды полетели кувырком. Если уж чародей не смеет вмешиваться, то сам он и подавно не сможет помочь Инос!

– Тебе придется это сделать, – сказал Литриан твердо. – По крайней мере попытаться. Я могу помочь тебе, но времени остается крайне мало.

– Да, господин мой.

Гатмор возвращался бегом, таща веревочную лестницу. Он подоспел как раз в тот момент, когда лодочка остановилась у самого борта корабля, точно под тем местом, где стояли Рэп и Литриан. Парус безжизненно повис. Трое юных эльфов уставились на них выжидательно, их рты растянулись в улыбке.

– Быстрее, моряк, – нетерпеливо произнес чародей. Гатмор принялся привязывать лестницу к планке фальшборта.

– Что именно я должен сделать? – спросил Рэп, испытывая одновременно тревогу и подозрение. Он не любил бросаться сломя голову во всякие неожиданные предприятия.

– Делай то, что повелел Инос Бог – доверься любви!

– Вот как? – уклончиво пробормотал Рэп.

– И напомни Инос об этих указаниях! Менестрель, ты умеешь играть вот на этом?

Он протянул Джалону связку серебряных дудочек. Джалон незадолго до этого очнулся от забытья и начал выказывать интерес к происходящему. Откуда Литриан взял дудочки, Рэп понятия не имел.

Мечтательные голубые глаза Джалона расширились.

– Да, конечно. Это инструмент фавнов, но я играл на нем.

– Знаешь ли ты «Рассвет приходит слишком быстро»? Джалон надул губы.

– Дванишская мелодия для сайсанасской свирели?

– Да, варварское произведение, признаю.

– Думаю, мне удастся изобразить что-то похожее.

– Хорошо. А «Спи, любовь моя»?

– Это несколько хуже, но я справлюсь. Лестница была спущена, и мальчуганы начали карабкаться на борт.

– Мы что, поплывем вот на этом? – запротестовал Гатмор. – Прямой парус! Мачта выдвинута слишком далеко вперед! Эта штуковина годится только на то, чтобы плыть прямо по ветру!

Чародей усмехнулся.

– Но для этой лодки ветер всегда попутный! Не сердись, моряк. Иногда магия служит Добру. Ты возьмешь румпель, а мастер Джалон будет управлять ветром. «Рассвет» усилит ветер, «Спи, любовь моя» – ослабит. Вопросы есть?

Мальчишки быстро, один за другим, перемахнули через фальшборт. Тяжело дыша и улыбаясь, они столпились вокруг Литриана. Он улыбнулся и ласково взъерошил их кудряшки.

Рэп смотрел вниз на тюки, лежавшие в лодке.

– Вон тот длинный сверток– это что, мечи?

– Разумеется.

Рэп недоверчиво взглянул на чародея – на человека, выдавшего свою дочь за гнома.

– Я адепт. Я в состоянии выучить эти две мелодии. И уж конечно, я справлюсь с рулем. Двум другим не обязательно…

– Нет! Нет! – Детское лицо Литриана приняло проникновенное выражение, столь характерное для Куиприана. Его глаза затуманились. – Разве ты не понимаешь? Вы втроем спешите в Араккаран… джотунны помогают фавну… это прекрасно! Это гораздо романтичнее, чем путешествовать в одиночку.

– Это точно! – Джалон сунул свирель за пояс и стал перелезать через поручень.

– Только попробуй помешать мне сесть в лодку, – произнес Гатмор со всей своей прежней повелительностью в голосе. – Там ведь есть все, что нам понадобится… господин?

Возможно, он еще не понял, кем был эльф на самом деле, но он уже осознал, что перед ним важная персона.

– Карта находится в большом сундуке. Там на ней где-то есть чернильная пометка. Это ваше нынешнее местоположение.

Гатмор с трудом сдержался, чтобы не выругаться.

– И, капитан… пророчество. Поворачивайте к югу от Керита. Если вы попытаетесь двигаться на север, это приведет к катастрофическому ухудшению погоды, а если вздумаете пройти через Кишку, непременно сядете на мель. Вы, наверно, слыхали о русалах! Не забудьте, что, помимо всех прочих своих качеств, они до безумия ревнивы. Они сначала хватаются за ножи, а потом уже думают.

– Да, они любители приключений, – согласился Гатмор. – Пару раз они появлялись в окрестностях Дартинга. Каждый раз дело кончалось резней.

Он стал спускаться по лестнице вслед за Джалоном.

– Да пребудут с тобою Боги, мастер Рэп, – сказал чародей. – Не теряй даром времени!

Все еще борясь с искушением поспорить, Рэп взялся за поручень и занес ногу.

И вот Гатмор взялся за румпель, подняли парус. Крохотное суденышко покачнулось, когда Рэп опустился на банку посреди шлюпки, рядом с Джалоном, который, по-детски улыбаясь, поднес к губам свирель. С первыми робкими нотами по воде побежала рябь, и парус надулся.

– Как называется это судно? – требовательно спросил Гатмор. Он взглянул вверх, на эльфа, но между лодкой и кораблем уже простиралась водная гладь.

– Назовем ее «Королева Краснегара», – процедил Рэп сквозь зубы.

– Да будет так. И пусть будет счастливым ее путь.

Сильный порыв ветра качнул лодку. Пальмы на берегу гнулись и трепетали.

Дрожь?

В то же мгновение вселенная снова замерла.

На этот раз дрожь была совсем слабой, но все же Рэп почувствовал ее – то ли потому, что уже приобрел кое-какой опыт, то ли потому, что в данном случае магия была направлена непосредственно на него самого. Прямо у него на глазах его руки и колени из золотых стали коричневыми. Он судорожно вдохнул, а потом его рубашонка с треском разлетелась, осыпав лодку дождем пуговиц; штаны лопнули по всем швам. Джалон положил свирель на колени, чтобы вместе с Гатмором отдаться приступу бурного, неудержимого, дурацкого хохота. Они так гоготали, что вся лодка тряслась. Кретины!

Тем не менее Рэп, исследовав себя, с большим облегчением убедился в том, что снова стал фавном во всех отношениях, включая плоский нос – и гоблинские татуировки. Конечно, особой красотой его физиономия никогда не отличалась, но все-таки он был рад получить ее назад.

Он улыбнулся покрасневшему от хохота Джалону, а потом и Гатмору.

– Курс на Араккаран, кэп!

– Есть!

– Взгляните! – воскликнул Джалон, указывая рукой.

С палубы «Аллены» им махал Куиприан. Рядом с ним стоял Рэп в облике эльфа, а также Джалон и Гатмор. Все четверо махали им вслед. Рэп поднял руку в знак прощания, а потом повернулся в сторону открытого моря.

Один причал обоих ждал,

Один завет они хранили, Морей ветра и волн игра

Их наконец соединили

Клоу. Когда уснули корабли

Часть двенадцатая Самка

1

Сверкающим утром «Жемчужина зари» подошла к гавани. На палубе рядом с Инос стояли Азак и Кэйд. Все вместе они глядели на изумительное разнообразие кораблей – как похоже на то давно минувшее утро, когда она возилась со странным малышом Шараком. Но теперь праздничная суматоха гавани уже не казалась ей такой привлекательной, потому что золотые надежды того памятного дня развеялись в дым. Разрушены до основания. Принцесса не решалась взглянуть на Азака: его думы, должно быть, так же сумрачны. Они рискнули, и проиграли, и до сих пор не имеют ни малейшего представления, кто же победил в этой игре.

Даже запахи и те были странно знакомы Инос – невероятное смешение вони порта с цветочными ароматами города. Чувство было такое, словно возвращаешься в родные места после долгой отлучки, и это чувство было сильнее, чем хотелось бы и чем можно было ожидать. А блистающий дворец на вершине холма – вотнасмешка судьбы: это не гостеприимные палаты, а мраморная тюрьма для нее, прекрасный саркофаг. Снова ее обернут покрывалом унижения, пойманную беглянку.

– Погляди! – воскликнула Кэйд. – Это же почетная встреча, не так ли?

Так и было. Инос заметила группу встречающих еще раньше, не говоря уже об Азаке, который обладал поистине соколиным зрением, присущим племени джиннов. Ни один из них не откликнулся на возглас Кэйд.

– Верховодит Кар, – пробормотал Азак.

Для Азака это был добрый знак. Если преданный Кар еще жив, значит, ни один из принцев не присвоил себе титул султана. Инос вдруг пришла в голову мысль, что все это время, как только стало известно об истинном маршруте «Жемчужины зари», Азак боялся за свою жизнь.

Кто сказал ему об этом и когда, он не сообщил. Из трюма его выпустили, как только корабль покинул Брогок, последний порт перед Араккараном. С тех пор он стал мрачным и неразговорчивым. Теперь он снова переоделся, как подобает принцу, во все зеленое: шаровары, туника, плащ и тюрбан. Инос не представляла, откуда все это взялось. Вероятно, из багажа прислужниц Элкараса, потому что именно они принесли заркианские костюмы для Инос и Кэйд. Все это смахивало на отлично спланированный фарс.

Азак почти не разговаривал. Поэтому Инос не знала, что он чувствует сейчас по отношению к ней. До сих пор влюблен? Девушка не умела читать мысли.

Азак на глазах превращался в султана. Судя по всему, никто не думал покушаться на его трон. Вскоре ему вернут и саблю, и драгоценности – это очевидно, раз его встречает верный Кар.

Встречает? Народное ликование… Им даже не дали возможности тихо, без лишней суеты войти в город. Наверняка устроили встречу с оркестрами. Радость-то какая – султан возвращается!

Инос отвернулась от пристани, оркестров и разряженных в пух и прах принцев. Тюки и сундуки уже вынесли на палубу, все было готово к прибытию. «Жемчужина зари» вот-вот подойдет к пристани.

Вон там стоит бедняжка Фрайниш, которая до слез расстроилась, когда узнала, что едет домой в Араккаран, а не в Ангот, навстречу приключениям. С нею рядом – Скараш, непостижимый Скараш в свободных ниспадающих одеждах заркианского купца.

Все думали, что господин Скараш сошел в Торкаге. С того момента его никто не видел, так что он был избавлен от лишних расспросов. И вот он здесь? Что это, колдовство или он заплатил матросам, чтобы его спрятали? Этот вопрос можно было разрешить только одним способом.

Инос прошла через палубу и остановилась рядом с ним.

– Господин Скараш?

Он вздернул подбородок и даже не удостоил ее взглядом, не то что словом. Он снова стал джинном, а у джиннов не принято разговаривать с чужими женами.

– Я надеялась на прощальный поцелуй, – сказала Инос. Он задрожал. Метнул на нее взгляд гранатовых глаз и снова отвел. Он не ответил, только кадык задвигался.

– Если я скажу Азаку о том эпизоде, – продолжала Инос, – то он задушит тебя голыми руками. И снова кадык поехал вверх и опустился.

– Считаю до трех. На счет «три» иду и рассказываю ему, как вы заставили меня целоваться в подвале. Раз!

– Уходите!

– Не раньше, чем я получу некоторую информацию. Два!

У Фрайниш округлились глаза. Скараш смотрел прямо, но все равно на рыжеватой щетине над губой видны были блестящие капельки пота.

– Что вы хотите знать? – прошептал он. На один вопрос Инос уже и сама ответила – Скараш не был магом.

– Кому вы служите?

– Конечно, моему деду.

– А чей он вассал?

Скараш облизнул губы. Корабль подошел уже совсем близко к причалам, стали отлично видны и принцы, и Кар, и верноподданнические улыбки на их лицах. Оркестр разразился шумной какофонией национального гимна.

– Чародея Олибино. Ага!

– С каких это пор?

Скараш бросил на Инос злобный испуганный взгляд.

– С того момента, как вернулся в Алакарну. Центурион… вы увидели!.. Это был сам чародей.

– Да, я заметила. Значит, когда мы уезжали отсюда, ваш дед служил Раше?

Скараш набросился на нее:

– Да! Да! А теперь уже не служит, и это все ваша вина!

– Моя?

– Это вы сбежали из Высоких Журавлей! И он должен был использовать столько волшебной силы, чтобы найти вас и вернуть, что чародей нашел его! Вы все погубили, Иносолан! А теперь уходите!

– Нет, я еще не получила все ответы. Значит, мы здесь не по милости Раши. А ей известно о нашем прибытии?

– Да. Я думаю, да. Если им известно, – он махнул рукой в сторону толпы, – то ей и подавно.

– Почему мы прибыли сюда?

Лицо Скараша вдруг вспыхнуло от испуга. Он метнул взгляд в сторону Азака, а потом снова на Инос.

– Он смотрит. Пожалуйста, отойдите.

– Не отойду, пока не скажете.

– Вы больше не нужны Хранителям. Вопрос с Краснегаром решен. Вы ничто, Иносолан! Ничто!

Она отшатнулась. Но дурные новости все же лучше, чем неизвестность. Теперь нужно распрощаться со всеми наивными надеждами. Забыть Краснегар, потому что, кто бы ни правил там сейчас и в будущем, экс-королеве не позволено будет вернуться на родину. Можно начинать обдумывать другие возможности и строить другие планы. А обида… Обида может обождать.

– К чему тогда волноваться и отправлять нас назад?

Скараш с тоской посмотрел на пристань, как будто примериваясь, сможет ли он при необходимости спрыгнуть вниз и затеряться в толпе. Потом снова взглянул на Азака и побледнел.

– Послание Раше. Она тоже нуль! Олибино одолел ее – он разбил ее заклятие верности. Господин Элкарас раньше был ее вассалом, а теперь – его. И Рашу он может точно так же заполучить.

Ага!

– Пожалуйста, Инос, – зашептал Скараш, – имейте сострадание! Вы убьете меня. Он же здешний султан, а я один, господин мой далеко и не сможет защитить меня.

Инос задумалась, потом кивнула.

– Я не забуду поцелуй, – нежно сказала она.

Пусть джинн гадает, что это значит. И Инос, кружа в лабиринте сундуков, канатов и бочек, направилась к Азаку, который сверлил ее глазами.

Теперь все стало на свои места.

– Ну что? – Азак требовал объяснений. Вид у него был донельзя грозный, наверное, как подумала Инос, это тоже немало помогло допросу Скараша.

– Раша знает, что мы прибываем. Олибино послал нас сюда в знак того, что он сильнее, чем она. Теперь она сама в опасности.

– О Боги Добра! – На лице у великана джинна расцвела широкая улыбка.

Но Раша все еще колдунья и, должно быть, поджидает их во дворце.

2

Ничто!

Это жуткое слово колоколом раскачивалось у Инос в голове, пока шли церемонии встреч, приветствий, пока звучали торжественные речи…

Вы ничто, Иносолан!

Гремел оркестр, и процессия медленно двигалась по главной улице ко дворцу. Они с Кэйд ехали в закрытой по обычаю карете в сопровождении двух закутанных с ног до головы женщин, чье присутствие исключало любые разговоры.

Инос думала о том, что это значит – быть ничем. Раз ей не видать своего королевства, значит, она никто. Тогда кем же она была раньше – тоже никем? Краснегар – все! А она – ничто. Всегда так было.

И не ее приветствовала толпа – какое им дело до того, кто трясется в душной занавешенной карете. Они падали ниц прямо в пыль мостовых и прославляли своего султана, который гордо проезжал мимо на огромном черном коне. Они кричали: «Азак! Азак! Азак!» – а ей слышалось: «Ничто! Ничто! Ничто!»

О Краснегаре можно было больше не тревожиться. Теперь она могла свободно подумать о других возможностях. Выбор, нужно сказать, был не богат.

Что было в активе? Да почти ничего: ремесел она не знала, вышивала не лучше козы, ее игра на лютне была испытанием для ушей, а кто когда-нибудь слышал о женщинах-конюхах? Или о поварах, которые могут только есть, но не умеют готовить? Со своим королевским титулом она могла лишь встать в очередь к сватам, подобно знатным вдовам Кинвейла. Если бы не титул, можно было бы стать учительницей танцев или гувернанткой. Или вышла бы замуж за богатого толстого торговца, которому до смерти хочется занять положение в обществе и для этого требуется наставник по части хороших манер.

Конечно, у нее был один способ зарабатывать на жизнь. Инос, без сомнения, могла бы быстро овладеть всеми навыками, необходимыми, чтобы с успехом им пользоваться. Но эта дорога вела в такую трясину, из которой только Раша смогла выкарабкаться.

Ничто!

Если отец и в самом деле передал ей тайное слово, то оно не пошло ей впрок. До сих пор не обозначилось никаких признаков гениальных способностей.

Почему чародей поступил с ней так жестоко? Зачем он отправил ее в Зарк? Для женщины, лишенной мужа, титула, знаний, денег и друзей, любая другая страна Империи была бы лучше.

Ну, положим, один друг у нее был. Правда, она не была до конца уверена, что желает этой дружбы. И в нем она не была до конца уверена. Азак ни разу с того момента, как его выпустили из трюма, не сказал, что любит ее. Может быть, он влюблен был вовсе не в нее, а в прекрасный образ печальной королевы-изгнанницы? И о чем он мечтал – о том, чтобы стать ее мужем, или о королевском титуле? Если он все еще хочет взять ее в жены, то хочет ли этого она?

В пустыне Азак был отличным спутником, но он был Азаком – Охотником на Львов, вольным рыцарем, воином, и никакие королевства его не прельщали. Теперь же она увидела Азака – султана, безжалостного, грозного повелителя, наводящего ужас на своих подданных.

Нужно научиться любить такого Азака. Вряд ли представится возможность любить другого.

И если Раше сейчас придется сломя голову бежать из Араккарана, спасаясь от чародея, то Азак сможет спокойно царствовать, как он и хотел. И сможет жениться, если пожелает. Правда, королевы для него не сыщется. Но он может выбрать девушку из своего народа, которая будет со всем старанием вести дворцовое хозяйство. Которая не будет шокировать светлейший двор намерением участвовать в псовой охоте. Будет поклоняться своему господину, а не подшучивать над ним и не дразнить его.

Элкарас говорил: «Он от вас без ума». Но Азак никогда не был мелочным. Из политических соображений он, конечно, мог взять назад свое предложение жениться на ней, но… но для Инос, вероятно, всегда найдется во дворце местечко для ночлега?

Они вместе рискнули.

И Инос проиграла.

И Раша проиграла. А Азак выиграл.

Ну, ладно, положим, станет она самкой, нарожает сыновей и все прочее, но потом, когда ей стукнет сорок, если Азака убьют, и кто-нибудь другой займет его трон, кому ее перепоручат?

Все эти невеселые мысли крутились в голове Инос, пока карета взбиралась на холм. Не давали они ей покоя и тогда, когда колеса застучали по дворцовой аллее и карета остановились.

– Как чудесно после суровой пустыни, после тесноты корабля, – радостно произнесла Кэйд, – вновь ощутить все прелести настоящей роскоши!

3

Их старые апартаменты занял какой-то принц со своим управителем. Инос и Кэйд поместили в комнаты, которых они раньше никогда не видели. К ним прислали полдюжины служанок, закутанных по самые макушки в чадры, неприветливых и неразговорчивых. Заны среди них нет.

Инос потребовала ванну и насладилась купанием вполне. Потом она, перерыв весь сундук, нашла то, что хотела: шелковое платье имперского фасона, зеленое с белым Сама заплела косу Надела на шею жемчужное ожерелье. Полюбовалась своим отражением в зеркале. И тут ей захотелось заплакать.

Появилась Кэйд. Она хотя и не набросила на волосы покрывала, но по заркианскому обычаю закрыла лицо белой чадрой.

Женщины молча обнялись, а потом вышли на балкон поглядеть на благоухающий роскошный сад. Среди ветвей кричали попугаи.

– Ну что, хорошо быть дома? – спросила с горечью Инос, вдыхая ароматы цветов.

– Люблю, когда мне предоставляют чуточку комфорта. – Кэйд подождала немного и, не получив ответа, добавила: – Не нужно верить всему, что говорит господин Скараш, дорогая. Не слишком он надежный свидетель.

– Но в его словах есть смысл. Они все объясняют. А другого объяснения нет.

Кэйд со вздохом опустилась на мягкий стул.

– Возможно, ты потеряла свое королевство. Возможно, но не обязательно. Но если это все же произошло… ты знаешь, королевство-то было невелико.

Инос ничего не ответила, в горле стоял комок.

– А в Кинвэйле всегда было несравненно лучше. И Кинвэйл от нас никуда не денется. Нас там всегда с радостью примут.

– Принимать подачки от этой старой хитрой коровы, которая напустила на нас Иггинги?

– Инос!

– Но это правда! И она все еще думает, что я владею словом силы. И она затеет еще что-нибудь похлеще, чтобы добыть слово для своего драгоценного придурочного сыночка.

Кэйд примирительно сказала:

– Ну хорошо, пусть не Кинвэйл. Мы знакомы с сотней влиятельных лиц в Империи. Мы должны поехать в Хаб.

– И как же мы туда поедем? На верблюдах? На наши сережки купим верблюдов?

– На них можно купить не только верблюдов, но еще много чего. – Кэйд лучезарно улыбалась. – Ты у нас молодая, здоровая, богатая, образованная девушка. Умница и красавица. Я уверена, что Раша все еще благоволит тебе, может, даже больше, чем раньше. Тебе пришлось такого натерпеться от мужчин – а она терпеть не может, когда притесняют женщин. Она будет охранять тебя в пути в Империю. А может, даже применит магию и отправит тебя прямиком в Хаб. Теперь, когда чародеи о ней узнали, ей незачем больше прятаться и скрывать свою силу.

Инос не очень-то верила во все это. Раше она не доверяла и определенно не хотела быть ей хоть чем-то обязанной.

Кэйд попыталась еще раз.

– Вспомни слова Бога. Тебе велели верить в любовь. Любовь стоит всех королевств Пандемии.

– В чью любовь? Азака?

Тетя запнулась, потом произнесла обиженным тоном:

– Если хочешь знать мое мнение… Нет, я лично думаю, что нет. Ты настолько привлекательна для мужчин, Инос. Это не последний мужчина, который в тебя влюбился.

– Но так искренне – последний, – сказал Азак, появляясь из-за двери.

Инос подскочила от неожиданности и едва удержалась от колкого замечания насчет подслушивания и подглядывания. Азак снова стал султаном, и теперь следовало попридержать язычок.

Подойдя к ней, Азак остановился. Драгоценности на его наряде так и сверкали в солнечных лучах. Борода за две недели еще не отросла, но перед Инос стоял уже не тот имп, каким он явился перед ней в Алакарне, и не тот заросший до глаз Охотник на Львов, каким он был в пустыне. Он глядел на нее сверху вниз своими темно-красными глазами.

– Я не изменился, все такой же, – сказал Азак.

Инос старалась не показать, что значат для нее эти слова. Потом почувствовала вину. Она хотела использовать эту любовь Азаку во вред, в своих интересах, не наградив его ответным чувством. Как она может так поступать? Но королевы выходят замуж не по любви, а сообразно интересам государства.

Вот Раша в годы юности примерно так и поступила.

Он улыбнулся, но улыбка получилась натянутой.

– Ответа не будет?

– Азак, я не знаю, что и ответить. Только что Кэйд говорила, что про Краснегар нам толком ничего не известно. Скараш – не самый надежный источник сведений.

Азак фыркнул:

– Еще бы! Но вы останетесь здесь, по… Он резко повернулся и замер. Инос увидела на его лице бисеринки пота.

– Азак! Что случилось?

Он вздрогнул и, резко выдохнув, расслабился.

– Нам велят явиться. Я пришел это вам сообщить. И так я уже задержался. Меня просто легонько подтолкнули, вот и все.

Раша! Сидит как паук в паутине.

– Тогда пойдемте прямо сейчас!

Азак разозлился оттого, что обнаружил прилюдно свою слабость.

– Не стоит так спешить. Есть ли у вас шаль или что-нибудь подходящее для… для прогулки?

Инос кивнула, бросилась в комнату и вернулась с покрывалом, накинутым на голову. Кэйд отправилась с ними.

4

Истукан вращал янтарными глазами, изучая посетителей, а потом деревянные губы задвигались – истукан заговорил: – Назовите свое имя и занятие!

С другой стороны двери в паре этому стоял второй истукан. Тот молчал, только кривил губы в презрительной усмешке.

– Султан Араккарана Азак и королева Краснегара Иносолан.

– А это кто?

– Ее сиятельство герцогиня Кэйдолан.

Засим последовала пауза, словно этим нелепым прислужникам требовалось время, чтобы доложить своей госпоже. В коридоре было сумрачно и холодно, как зимой в Краснегаре. Инос старалась не дрожать. Непонятно отчего, но ее радовало присутствие Азака. Вряд ли она набралась бы смелости, чтобы встретиться с колдуньей один на один. Тут она почувствовала, что Азак смотрит на нее.

– У нее есть власть, – холодно сказал он, – но помни, кто такая она. И кто такая вы, кузина. Я ничто!

– Конечно, кузен.

Он кивнул и отошел к ухмыляющимся истуканам. У Инос на душе стало еще мрачнее, чем раньше.

Азак сказал, что остался прежним. Да нет же, он изменился! Он снова стал султаном, каким был, когда они впервые встретились. Там на пристани он движением мизинца отсылал льстивых принцесс, одного взгляда было достаточно, чтобы мужчины бросались выполнять его приказы. А она уж и позабыла, каков он в султанском обличье – грозный, непреклонный.

И она изменилась. Нет больше королевы Иносолан. Королевский титул по мерке скорее Азаку, чем ей, и так всегда было. Теперь она вне игры, как те принцы-изгнанники, которых высылают бедными родственниками в другие отдаленные дворцы, или они прислуживают торговцам, становясь Охотниками на Львов. Отрицая это на словах, в глубине души Азак считал их неудачниками.

Раша своим напоминанием не дала им закончить разговор – так что же он имел в виду? Хотел снова сделать предложение или помочь убежать в Хаб? Или растить сыновей? И чего, собственно, хочет она сама?

Их все еще разделяло заклятие Раши.

– Двое из вас могут войти, а третьей – не дозволено, – проговорила статуя.

– Ох, нет! – Кэйд готова была вступить в спор с самой дверью.

Инос поцеловала ее в щеку.

– Пожалуйста, тетя, иди во двор и подожди нас там. Не топчись перед дверью. Ведь разговор может затянуться.

– По-моему, я обязана…

– Идите! – приказал Азак, и Кэйд капитулировала.

Инос смотрела с тоской, как тетя удаляется по полутемному коридору, и вдруг ей стало ужасно одиноко.

Раздался скрип дверных петель, девушка так и подскочила от неожиданности. Двустворчатые двери распахнулись.

Она вошла вслед за Азаком. Одного взгляда на убранство комнаты было достаточно, чтобы убедиться – от кинвэилского влияния тут не осталось и следа. Воздух напоен был сладко-тягучими ароматами. Громадную круглую спальню снова уставили сундуками и столиками всевозможных стилей. Прекрасный пол совершенно скрыли пестрые ковры, а непристойные настенные украшения и эротические скульптуры, которые Кэйд убрала в свое время, водворили на место. Та, первая коллекция шокировала Инос, но новая была еще хуже.

Через окна лился белый полуденный свет; кроме двух окон, он проникал еще и сверху через отверстие винтовой лестницы, но все равно большая комната казалась необычно сумрачной и прохладной – раньше, по воспоминаниям Инос, здесь было светлее.

Дверь с грохотом захлопнулась, по коридорам разнеслось постепенно затихающее эхо. Двое посетителей медленно прошли через комнату. У дальней стены комнаты, под лестницей, как и прежде, расположилась громадная кровать под балдахином. Возле одного из углов кровати стояла волшебница, соблазнительно полуобняв резную колонну этого гигантского сооружения.

Инос ощутила прилив страха, смешанного с отвращением, потому что по всему было видно, что Раша пребывает в самом похотливом настроении. Хотя по-настоящему открыта у нее была только верхняя часть лица, разве могли что-нибудь скрыть летучие облачка прозрачного газа и блеск драгоценностей – водопады медных волос, жаркие круги сосков, жемчуга на руках и лодыжках, драгоценные украшения на теле, гладкая красноватая кожа зрелой женщины – все умело сервировано для жадных взоров. Выглядела она не старше Инос. Неужели мужчин привлекает такая непристойность? Неужели они не видят, насколько это вульгарно?

– Ближе, – велели влажные алые губы.

Азак и Инос медленно подошли. Инос ждала от султана знака, но потом поняла, что кланяться он не собирается. Что ж, у нее были собственные правила, менять их сейчас значило бы бросить вызов, поэтому Инос присела в реверансе. Раша слегка кивнула в знак одобрения.

А потом и Азак грохнулся на колени. Понятно, он сделал это не добровольно, поэтому, наверное, сильно ушибся.

– Уроки тебе, Красавчик, не впрок пошли, как я вижу, – сказала Раша.

– Еще как впрок! – Лицо Азака, заросшее красноватой щетиной, осветилось белозубой улыбкой.

– Ну-ка, расскажи.

– Я понял, что тебе не тягаться с чародеем Олибино! Раша призывно потерлась грудью о резную колонну кровати.

– И что же, по-твоему, должно теперь произойти? Азак пожал плечами.

– Полагаю, когда чародей здесь появится, он вытряхнет из тебя слова силы. Правда, я сомневаюсь, что его заинтересует старая, злобная, уродливая шлюха. Поэтому он просто заберет твои слова и перережет тебе глотку, как свинье!

– И ты, естественно, хотел бы увидеть это зрелище собственными глазами.

– С величайшим наслаждением.

– И в помощники бы напросился?

– Почему бы и нет? Ты принесла мне много неприятностей.

Теперь уже настала очередь Раши недоуменно пожать плечами. И она обратила свой томно-презрительный взор на Инос.

– Я предлагала тебе свою помощь, и ты отвергла ее. И наследства тебе не досталось. И дома у тебя нет. И родины.

Печально. Значит, это правда. Скараш мог говорить неправду, но волшебнице врать незачем.

– Ваша помощь, кажется, вынуждала меня выйти замуж за гоблина. – Инос старалась говорить тихо и спокойно.

Волшебница повернулась так, что оказалась впереди колонны.

– Если закрыть глаза, сладкая моя, то они все одинаковы: кто потяжелее, кто волосат не в меру, кто хватает покрепче – ну, а в остальном одинаковы.

– Вряд ли я смогла бы прожить всю жизнь с закрытыми глазами.

– Они у тебя и без того закрыты. Дура! Инос не рассердилась, но ее не оставляло какое-то странное предчувствие.

– Кажется, моим королевством распорядились без меня. А раз так, то необходимость в вашей помощи отпадает. Впрочем, посадить меня на трон было не в вашей власти – Протокол запрещал.

Глаза колдуньи сверкнули злобой.

Но Инос не стала ждать.

– Я рада, ваше величество, что у вас были добрые намерения. И теперь я смиренно прошу вас помочь нам с тетей вернуться в Краснегар, туда, откуда вы нас забрали.

Презрительный смех колдуньи рассыпался по комнате.

– А что я получу в награду за свою заботу? Как насчет компенсации за то, что я по твоей милости потеряла своего вассала? Нет, Иносолан, ты потеряла всякие права на мою помощь после того, как сбежала из города.

– Это вы все устроили! Вы, и больше никто! – Инос теперь уже кричала, ее начала захлестывать злость. – Это была ваша идея и…

– Нет, кошечка, это была твоя идея. И в твою голову вложила ее не я. И если бы не моя магия, ходить бы тебе сейчас с ребеночком от этого барахла краснорожего, которое вон, на полу валяется.

Злыдня! Как только язык у нее поворачивается на такое вранье? Инос глубоко вдохнула и…

– Молчи, или я заставлю тебя молчать. Да он же задыхается от похоти при одном только взгляде на тебя.

Раша усмехнулась, у Инос по спине пробежала дрожь.

– Нет уж, мы тебя здесь оставим. Мы научим королевских дармоедов трудиться. Тетку твою на кухню отправим, полы будет мыть. А тебя… тебя отдам одному моему стражнику, я уже присмотрела какому. У него, знаешь ли, необычная манера развлекаться.

Она говорила и смотрела на Азака.

О Боги! Придумала ему пытку – мучить любимую девушку у него на глазах. Почувствовав, как задрожали руки, Инос сцепила их за спиной. Она должна быть стойкой, чтобы и Азаку достало выдержки. Унижая Инос, Раша унижала и Азака. Колдунья может даже заставить его смотреть…

Молчание. Никто не произнес ни слова.

Тогда волшебница обратилась к распростертому перед ней мужчине:

– А ты, чудо в перьях! У меня для тебя грустные новости. Азак продолжал молчать.

Раша, уперев руки в боки, вздернула свой изящный подбородочек; жест вышел какой-то неубедительный.

– Это правда, что Элкарас теперь мне не служит. Олибино действительно разбил мои чары. Возможно, он могущественнее меня, потому что ему помогает больше вассалов. Но я не всю свою силу вложила в это заклятие – волшебники почти никогда этого не делают. У меня все еще есть сила, и ему не узнать, сколько именно. И что гораздо важнее, здесь я в своей крепости.

И она с торжеством обвела стены широким взмахом рук.

– Как ты думаешь, зачем волшебники строят замки? Дворец весь защищен. Чтобы сломать мою оборону, нужно невероятное количество сил. Если он пошлет своих вассалов, я отгоню их прочь. Если они все же прорвутся внутрь, то освободится так много энергии, что здесь все взлетит на воздух. Подумай еще раз как следует, малыш.

Азак секунду-другую изучал ее, а потом спокойно спросил:

– Чародей Востока тоже наложил на меня заклятие?

Раша заколебалась, и Инос почувствовала, что общий настрой неуловимо изменился.

– Насколько я понимаю, нет, – осторожно ответила волшебница.

Он глубоко вздохнул. Эта новость была для него великим облегчением.

– Позвольте мне подняться, пожалуйста.

Пожалуйста?

Глаза волшебницы чуть-чуть расширились.

– Что ж, вставай.

Азак поднялся, потирая ушибленные колени. Затем расправил плечи и скрестил руки на груди.

– Если вы обещаете вести себя прилично, ваше величество… то я приглашаю вас на мою свадьбу, через три дня.

Инос поперхнулась. В ответ на этот вызов лицо Раши вспыхнуло яростью. Не успела она ответить, как Азак мягко повторил:

– Ваше величество.

Именно этот титул она так жаждала получить. И вот, когда молчание стало невыносимым, Раша устало сказала:

– А как же быть с проклятием? Она же сгорит в твоих руках.

– Я смиренно надеюсь, что в качестве свадебного подарка вы снимете его.

Смиренно? Раша попыталась снова изобразить презрение.

– Снять для всех женщин или только для нее? Шел неприкрытый торг. Инос старалась ничего не упустить в этой беседе.

– Предпочтительнее – для всех, но достаточно – только для Иносолан.

Инос воскликнула:

– Азак! – и остановилась. Ведь это было невероятнейшее из признаний в… в любви?

И капитуляция.

Он не мог бы предложить ей большего – даже все его королевство не стоило такой жертвы.

Лицо Раши расплылось в улыбке, от которой у Инос заледенела кровь.

– Уже через три дня?

Азак был напряжен, как тетива лука, но лицо его оставалось непроницаемым.

– Пожалуй, семидневный срок будет выглядеть приличнее, – хрипло проговорил он.

Она подошла к нему вплотную и посмотрела снизу вверх. В глазах-угольках сверкнул вызов.

– А до этого?

– На ваше усмотрение.

Когда Инос увидела победную улыбку Раши, ее в дрожь бросило от ужаса. Волшебница сняла тонкими пальчиками покрывало с лица и подставила губы для поцелуя. Ее внешность могла бы показаться нежной и юной, если бы не приоткрытые губы, такие жадные, что не к лицу девичьей невинности.

Но Азак все понимал. Он обнял ее и поцеловал.

Она может любого мужчину свести с ума, так он однажды сказал Инос. Когда поцелуй оборвался, лицо султана горело. Он смотрел на свою соблазнительницу, не на Инос.

И вдруг Раша преобразилась. Юная красавица покрылась морщинами, постарела, превратившись в безобразно-желтую сварливую старуху – ту самую, которую Инос до того дважды видела мельком. Драгоценности и воздушная прозрачная ткань стали грязными коричневыми лохмотьями, волосы повисли седыми патлами, шелковая кожа высохла и сморщилась.

Чтобы поцеловать колдунью еще раз, Азаку пришлось теперь нагнуться пониже.

Инос отвернулась, а потом вдруг поняла, что разглядывает переплетенные в непристойных позах скульптуры.

Элкарас все понимал, когда говорил: «Если бы он согласился на компромисс… Хоть раз поклонился бы, сказал бы то, что ей хотелось услышать…»

Но вот и второй поцелуй закончился, а Азак все' не выпускал ее из объятий. Он поднял лицо ровно настолько, чтобы проговорить тихо, но очень твердо:

– Иносолан, у вас есть семь дней. Идите и готовьтесь к свадьбе.

Пытайся найти Добро, – так говорили Боги, – но прежде всего помни про любовь! Если ты перестанешь верить в любовь, тогда все потеряно.

Не проронив ни слова, Инос повернулась и вышла из комнаты.

Раша победила.

Если фермер гималайский вдруг медведя повстречает,

То крестьянин криком громким прочь медведя прогоняет.

Ну, а если это самка, то крестьянину конец,

Потому что у медведей самка хуже, чем самец.

Киплинг. Самка

Часть тринадцатая С Запада

1

– Вон там, на холме! Премиленькое они выбрали местечко! – закричал Гатмор.

Вцепившись в планшир, Рэп обернулся и посмотрел из-под паруса на бело-зеленый город, богатый, красивый, дышащий прохладой даже в сверкающих лучах знойного солнца.

– Неплохое, – проорал Рэп, точно зная, что ветер изорвет слова в клочья и отнесет их подальше от ушей стоящего у штурвала Гатмора.

Мимо корабля и с правого и левого борта проплыли два мыса, и «Королева Краснегара» вошла в гавань. Ни у кого не появилось сомнений, что это был за порт, потому что чернильная клякса на карте упиралась прямо в название «Араккаран». Наверное, если Инос живет в том великолепном дворце с сияющими куполами, башенками, шпилями, то ей там хорошо. Рэпу вдруг вспомнились джунгли, скамьи на галере, налетчики-джотунны, дракон и кошмарный путь через лес, и он вдруг ощутил непонятный укол зависти.

Идиот! Когда это конюхи жили, как королевы? Никогда. И нигде.

Но все же, все же… видел же он ее в палатке.

Но теперь путь окончен, пришло время действовать. Рэп повернулся к Джалону, разлегшемуся на скрипучих канатах посреди корабля и накрывшемуся пропитанной солью холстиной. Он занял единственное место на корабле, где имело смысл думать о сне, в противном случае, где бы ни улегся несчастный, его бы качало, подбрасывало и перекатывало, пока он весь не покрылся бы синяками и не отказался бы от этой бредовой затеи – поспать.

Морской шквал набирал силу, но там, где плыла «Королева Краснегара», было сравнительно спокойно, и немудрено: ее вели волшебные силы. Весь в облаке брызг, кораблик несся от самого Вислона, сверхъестественным образом перелетая с волны на волну.

– Штурман, убавь ветра! – прокричал Рэп.

Джалон, бледный, осунувшийся, с покрасневшими глазами, нащупал рукой свирель. Он повесил ее на шею после того, как Гатмор живописал приключения дружной троицы, если эта серебряная штучка вдруг упала бы за борт.

– Ну-ка, посмотрим, помню ли я мелодию!

– Если не помнишь, то из-за нас потонет целая куча кораблей.

«Королева Краснегара» со всей оснасткой была, по-видимому, непотопляема, чего нельзя было сказать про другие суда. Всюду метались перепуганные люди, спешно спускались паруса. В этом налетевшем с Весенних морей шквале, в этом тумане соленых брызг и пены никто и не заметил маленькой лодочки.

Менестрель принялся наигрывать нежную мелодию «Спи, любовь моя», и ветер немедля начал стихать. Эту песню за все время путешествия Джалон играл лишь однажды, когда Рэп в нетерпении вызвал такую бурю, что и экипаж и грузы чуть не сдуло за борт.

Нырнув под парус, Рэп плюхнулся прямо на тюки на носу лодки. Его подбрасывало вверх, кидало из стороны в сторону и то и дело окатывало солеными брызгами. Вот уже две недели, как не удавалось высохнуть. Рэп с тревогой разглядывал огромный город. Пока план вырисовывался лишь в самых общих чертах: прежде всего найти Инос. Но как? Один только дворец был больше Краснегара или Дартинга. А те настоящие города, которые юноша хоть немного знал – Нум и Финрейн, – оба уместились бы в Араккаране. У причалов и на якоре стояло множество судов, но почти не было движения в гавани, хотя на улицах в это время, когда час сиесты уже прошел, а час вечерних пьянок еще не настал, должно было бы быть немало народу.

И здесь, нужно помнить, – не Империя. Здешним законам и тем, кто их сочиняет, не слишком понравится незваный гость без гроша в кармане и без важного покровителя. Ладно бы джотунн, джотуннов в портовом городе тьма-тьмущая, но фавн, чьи соплеменники здесь большая редкость, тем более фавн-переросток, с гоблинскими татуировками вокруг глаз, будет встречен как особо подозрительный тип.

Ветер спал, оттого осадка лодки стала ниже. Впервые за две недели рассеялся туман, и «Королеву Краснегара» обласкали яркие солнечные лучи. Рэп отполз за парус. И наткнулся на Джалона, который отвязывал свирель.

– Я ведь уже не понадоблюсь тебе, да, Рэп? – извиняющимся тоном спросил менестрель. – Ты и сам сможешь, если нужно, сыграть песенки?

– Конечно.

– Дарада вызвать?

– Да, пожалуй. И вот что, Джалон, огромное тебе спасибо.

Рэп хлопнул тщедушного паренька по плечу и получил в ответ улыбку. И в этот раз, как тогда на Драконьем полуострове, Джалон выказал беспримерную отвагу. Ведь он мог в любую минуту уйти, но нет, все вытерпел: и ужасную качку, и бессонные ночи, и холод, и сырость, и опасности, и скуку. Пусть он и не чистокровный джотунн, но даже Гатмор признал, что у этого парня добрая закваска.

– Не за что. – Поэт улыбался, стараясь не обращать внимания на потрескавшиеся губы. – Я, знаешь ли, хочу сочинить для эльфов романтическую балладу про тебя и еще сагу для импов. А может, и военную песнь для джотуннов?

– Только не это!

– Ладно, посмотрим. Да пребудет Добро с тобой! – Джалон пожал Рэпу руку, и в то же мгновение «Королева Краснегара» закачалась под весом Дарадовой туши. Голого великана-джотунна окатило солеными брызгами, и он заревел, как тюлень-секач по весне.

– Может, сперва оденете меня? – проговорил Дарад жалобным тоном, который никак не вязался с косым волчьим взглядом.

– Добро пожаловать на борт. Твоя одежда здесь. – Рэп показал на узелок с одежкой. Затем обратился к Гатмору, уставшему не меньше других, с красными от бессонницы глазами и обветренным лицом. – Не замечаете ничего необычного, капитан?

Гатмор вгляделся попристальней.

– Необычного в чем?

– Паруса полощутся, корабли на приколе, улицы пустые, тишь да благодать?

– Всенародный праздник, что ли? – сказал Гатмор. – Наверное, гулянье.

У Рэпа появилось недоброе предчувствие. Он бросил взгляд на длинный сверток с мечами.

– Что мы теперь делаем? – Из штанов, которые натягивал Дарад, можно было бы выкроить парус для галиона. Нужно заметить, что на «Королеве Краснегара» имелось все, что могло понадобиться команде, все до последней иголки. Литриан, очевидно, предусмотрел все неожиданности. Наверняка чародею известны были и грядущие события, но Рэпу он не сказал о них, заставив мучиться тревогами.

– Причаливаем, как я понимаю. – Рэп учился доверять своим предчувствиям – предчувствиям адепта. – А после… после вы вдвоем останетесь караулить лодку. А я пойду разузнаю, для чего все эти флаги.

2

Уже не меньше часа Инос была готова. Она маялась в жарком тяжелом платье, потом вышла на балкон – хотелось побыть одной, освежиться прохладным ветерком, хотелось посмотреть вниз на пышный город, на голубую эмаль залива.

Какие яркие краски рождает тропическое солнце! Какие глубокие тени! Совсем черные.

Но сегодня яркость и контрасты приглушила странная дымка, в которой ей чудилось другое – маленький, бедный городок под серым небом и гавань, укрытая белым покрывалом большую часть года. Она никак не могла свыкнуться с мыслью, что ей никогда не вернуться туда, хотя это было ясно с того самого момента, как колдунья выкрала ее оттуда. Никогда не узнать доброму народу Краснегара, что случилось с их принцессой. И ей никогда не узнать, что случилось с ее народом.

Может быть, ее народ обретет свое счастье.

Может быть, и она будет счастлива.

Ветер, бросив горсть пыли, вернул Инос из сладких грез к жестокой реальности. Внизу заплясали, зашумели верхушки пальм; внезапный порыв ветра закрутил вуаль. Словно в угоду ее настроению, ветер, налетевший с Весенних морей, подернул темной рябью ясные воды залива, разогнав легкие суденышки, как стайку вспугнутых утят. Инос чинно прошла обратно в комнату.

Скоро уже нужно спускаться вниз. С минуты на минуту здесь будет Гат – принц Гаттараз, великий князь, который должен сопровождать свадебный кортеж. Видный, представительный, он был старшим из оставшихся в живых братьев Азака.

Организовать свадебную церемонию в Зарке оказалось чрезвычайно легко. Инос просто сказала Кару, чего она хочет, и тот все сделал. Потом пришел Азак и приказал сделать все по-другому. Потом вмешалась Раша и переиначила все по-своему. В общем, очень легко.

Практически единственное, что Инос удалось выторговать, – это пошить платье по своему желанию, да и то это желание жестоко регламентировалось узкими рамками традиций. На ней теперь было накручено столько кружева, что хватило бы, чтобы пошить одежду всем вдовам Краснегара, а жемчуга столько, что хоть чародея подкупай. Жемчуг в Зарке считали символом невинности. Знали бы об этом устрицы!

Она остановилась перед одним из бесчисленных зеркал. Навешали их, как на базаре: висячие, стоячие, круглые, квадратные, овальные, тьфу! Вот, стоит, закутана с головы до ног, прямо живой айсберг. Сейчас еще ничего, когда снята чадра, а если ее опустить – айсберг и есть, ни один знаток не отличит. Вся комната – в айсбергах. Хоть в бигуди иди на свадьбу, хоть крась лицо в синий цвет – все равно никто не увидит.

– Ах, вот где ты, моя дорогая, – произнес знакомый голос. – Ты выглядишь очаровательно.

Чтобы не запутать шлейф, Инос предпочла не оборачиваться и решила разговаривать с одним из отражений Кэйд.

– Я выгляжу не очаровательно! Я никак не выгляжу! Если мы напялим это барахло на портновский манекен и вывезем его вместо меня, то эта картонка выйдет замуж за Азака, и никто ничего не заметит.

Кэйд так разволновалась, что Инос даже подумала, что тетушка решила воплотить этот план, но вместо этого Кэйд сказала:

– Ну что ты, дорогая. В каждой стране свои обычаи. А что может быть традиционнее свадьбы. – Она с улыбкой кивнула своему отражению, словно желая получить подтверждение еще и от собственных двойников.

И Кэйд было почти не видно за тяжелыми золотыми одеяниями, совершенно не подходящими ее комплекции; бедняжке, должно быть, еще тяжелее и жарче, чем Инос в свадебном наряде. Открытой осталась только верхняя часть лица. Предполагалось, что мужское население Араккарана не сойдет с ума от страсти при виде прекрасных глаз старушки Кэйд.

Кэйд думала, что Инос совершает ужаснейшую ошибку. Она так и сказала племяннице неделю назад, как только услышала новости.

С каким жаром говорила тетка тогда и как надуманно, бесцветно теперь.

Но сейчас, понимая, что уже ничего не изменишь и сделанного не воротишь, Кэйд не хотела в этот знаменательный день расстраивать племянницу, пусть даже самой эта свадьба была не по душе. Все это читалось у нее в глазах яснее всяких слов.

Инос умудрилась повернуться, не наступив на шлейф.

– Ты помнишь Аджимуну?

Кэйд моргнула, потом неуверенно переспросила:

– Аджимуну?

– Это было сразу после того, как я приехала в Кинвэйл. Она выходила замуж за толстого таможенника. Вспомнила?

– Да, вспомнила.

– Тогда я наговорила много гадостей. Что он отвратительный и потный. Что она его не любит. Что замуж выходит из-за денег и потому что мать заставляет… – Инос улыбнулась. – Это случилось до того, как ты меня научила не распускать язык по любому поводу. Хорошо еще, что я говорила это тебе, а не кому-нибудь еще.

– Ну и что? – оборвала Кэйд.

– Ты говорила мне, что она научится его любить. Если муж не отпетый негодяй, то женщина, как правило, приучается с ним жить, приучается быть счастливой и даже начинает любить его.

На лице Кэйд появилась несчастная улыбка и тут же снежинкой растаяла.

– Да, я могла сказать что-то в этом духе. Но…

– А раз так, Бог велел мне верить в любовь. Все, что Азак делал ради меня, сделал ради меня… делает ради меня. Все это он делает ради любви.

За прошедшую неделю она видела Азака всего два раза, и то мельком. Оба раза на людях, чинно и формально, даже словом переброситься не удалось. У него было неподвижное, суровое лицо. Он пошел на самопожертвование ради нее.

– Никакой мужчина не любит побежденных. Кому нужна жалкая бескрылая птица? Тем более такому гордому человеку, как Азак. Неужели ты не понимаешь, что это великое доказательство его любви? А мы должны верить в любовь!

Инос всю неделю повторяла эту речь днем тетушке, а ночью – себе. И теперь должна уже и в самом деле в это поверить. Не так ли?

Кэйд кивнула.

– Я обоим вам желаю много-много счастья. – Она действительно этого хотела, но не очень-то надеялась.

В пылу споров тетка наговорила Инос много жестоких и неприятных слов, но Инос простила их и забыла. Сегодня она ни на кого не держала зла, ведь сегодня день ее свадьбы. Сегодня Инос должна быть счастлива. Не так ли?

Любая девушка волнуется в день своей свадьбы. Какой невесте не знакомо это чувство ледяного клубка в животе?

Инос не говорила Кэйд про кухню и мытье полов. Раша в тот момент не шутила, ее остановил только Азак, решившись выбросить в тот отчаянный момент белый флаг. Одно только мытье полов неизбежно вело к свадьбе – не умирать же Кэйд, надраивая гектары каменных плит.

Немыслимо.

Это что, дамские шуточки?

– Довольно-таки спешная помолвка, да, тетя?

– Что, дорогая?

– Но все же не такая краткая, как прошлая, надеюсь.

– Да, большой прогресс. Насколько я помню, вы не успели встать перед епископом и вино даже не открыли.

– А тут Рэп… – Инос вздрогнула. Эти воспоминания сейчас не к месту. Но что было бы, если бы Рэп не ворвался и не остановил венчание?

– И все же я думаю, не слишком ли мы поспешили с… – Кэйд внезапно умолкла, а из-за чего – в этом царстве зеркал трудно сказать наверняка: то лиувидела выражение лица Инос, то ли поняла, что поздно говорить об этом, то ли увидела возникшую непонятно откуда Зану в черных одеждах.

Через день после приезда Инос и Кэйд объявилась и таинственно исчезнувшая Зана и снова стала печься об удобствах и благополучии королевских особ. Без Заны сегодня все бы потонуло в кутерьме и неразберихе.

– Здесь ли его милость? – спросила Инос.

Зана подтвердила одним движением глаз. Ловкими пальцами она опустила Инос вуаль, чтобы та выглядела достойно. Принцесса взглянула на мир сквозь кружевной туман: всюду вокруг парили айсберги.

Но вот у зеркал появилась новая забава – весь в зеленом, слегка поклонившись, в дверях возник принц Гаттараз. Он прошел три шага и снова поклонился. Тут из-за широкой его спины выбежали двумя колоннами радостные юные пажи.

Хихикая и перешептываясь, мальчишки выстроились перед Инос, каждый занял свое место. Все они – мал мала меньше, но каждый из них принц, наряженный, как и положено, в зеленое, – пришли нести шлейф за невестой своего отца.

3

Бог Глупцов!

Бегом, бегом, без остановки! Холмы крутые, ступеньки круче! Не то что дома – здесь все открыто, и лестница петляет, как сумасшедшая.

Литриан… Черт бы его побрал! Знал небось!

– Пожалуйста, разрешите пройти.

Вот как Литриан все повернул: «Слишком близко, чтобы звать». Может быть, может быть. Просто романтика? Ах, как романтично он пыхтит, ах, как романтично он пахнет. Вот сюда, за угол аккуратненько… мимо этих ослов, уже немного осталось, бегом, бегом, не останавливаться. Королевская свадьба, флаги-знамена? Иносолан выходит замуж? Иносолан отказывается от Краснегара? Не похоже на Иносолан!

Бог Глупцов!

Не мог уж подождать секунду, всего одно мгновение. Сказать двоим товарищам.

Ну и что? Они бы побежали, вверх по холмам, как и он. Но он-то бежал гораздо быстрее. Они бы просто умерли, если бы бежали, как он. Нужно было просто сказать, что Рэп собирается искать Инос, а не оставлять их у лодки маяться в неведении. Меч хлопал по ногам, люди оглядывались. Кроме него, все были безоружны. Если он не доберется до Инос, то его в момент арестуют, а товарищи его даже не будут знать, где он. И Гатмор с Дарадом не помогут. Все равно надо было сказать им; может быть, они сами пойдут его искать – а это уж вообще не годится. Его уже не будет в живых, так что без толку такая помощь.

Но хуже всего неопределенность – что он может сделать, на что надеяться? Даже если он доберется до Инос, что дальше? Что ли, сказать, что он любит ее? Тогда, если больше нечего делать, нужно пошевеливаться – пока она еще не замужем. А то муж может взбеситься, если признаваться в любви замужней даме.

Бракосочетание во дворце, дворец – на вершине холма. Дворец неподвластен ясновидению. Значит, там засела волшебница. Если пробираться через окно, то охрана поймает и убьет: вряд ли они станут церемониться с нахальными пронырами.

Что за безобразный лабиринт! Петляет и петляет! Ступени все круче и круче. Сердце останавливается, дыхания не хватает, и никакой романтики. Если бы не ясновидение, никогда бы Рэпу не найти дороги.

Вот и дворец перед ним, но до ворот не меньше лиги, а те, кто толпится за воротами, – это местные жители, приглашенные султаном на свадебный пир, таких набрались тысячи. Ворота охранялись – специально усиленная стража сдерживала натиск черни. И попробуй какой-нибудь идиот с мечом пробраться в ворота – вот потеху устроили бы охранники для дорогих гостей.

Но стена вокруг дворца… высоченная, конечно, но старая; раствор, скрепляющий камни, здорово выкрошился. Например, Тинал по таким трещинам в два счета залез бы наверх, мухой взлетел бы на стену. А то, что под силу простому смертному, под силу и адепту.

Стоп!

Сердце… легкие… колени дрожат… голова идет кругом…

Не знаю… что по ту сторону… не раскисать!

Что я теряю?

4

Заиграли трубы. Сквозь дымку белых кружев Инос увидела, как перед нею раскрылись двери. Медленно-медленно шла она, опираясь на пухлую руку принца Гаттараза. Сзади раздавался топоток резвых ножек маленьких пажей, впереди и по бокам видела она дрейфующие среди толпы белые айсберги… похожие на те, что иногда были видны из окон краснегарского замка. Все, больше никогда она их не увидит.

Она вплыла в высокую залу. До репетиции Инос никогда не видела, да что там не видела, не слышала даже, что существуют такие гигантские крытые помещения. Она поверила бы любому, кто сказал бы, что это самый большой зал во всей Пандемии.

Выше голову. Можно не улыбаться. Все равно никто не видит.

Вот стоят по обе стороны благороднейшие мужи Араккарана, все разряженные в пух и прах. Впереди всех – принцы, от мала до велика в зеленых одеждах. И все взгляды устремлены вперед, на нее никто не смотрит. Зачем смотреть на айсберг?

В окна высоко над головой били яркие солнечные лучи, но, вступая в неравную схватку с резным мрамором решеток, отражаясь от плоскостей и сфер, преломляясь на ребрах, они опускались долу молочным туманом.

Кругом одни мужчины. Кэйд должна быть на подиуме, играя роль посаженой матери невесты, а сбоку отгорожено место для сестер Азака, с которыми Инос до сих пор не довелось познакомиться. Эта женитьба считалась политическим актом: Азак выбрал в жены принцессу соседней страны, чтобы укрепить межгосударственный союз. Официально ее называли королевой, но кого обманут официальные титулы?

Терзая душу, жалобно запели незнакомую протяжную песнь цитры, кифары… идти медленней…

Впереди в конце зала с шумом распахнулись двери – конец зала как конец мира, где заканчивается подсчет Добру и Злу, где заканчивается все! Арка за аркой, колонна за колонной, и эхо шагов замирает над ними в вышине сводов. Точно так же растворятся эхом ее прошлые мечты.

Перед глазами мраморная дорожка – как замерзший канал – к самому помосту. Там должна проходить основная часть церемонии. В центре в глубине помоста стоял трон. На троне победно восседала Раша. Она даже была одета в королевский зеленый цвет, хотя и очень темного оттенка. И вот уже виден сквозь прозрачную чадру красный блеск ее глаз, изумруды и жемчуга, украсившие ее юное тело, малиновые ногти, вцепившиеся в подлокотники трона. В собственных глазах она была олицетворением молодости и красоты. И Инос по праву была такой же.

Традиции Зарка – в угоду ли женской красоте или материнству – давали женщине одну странную поблажку: на свадьбах на трон усаживалась женщина. Если бы была жива жена Азакова деда, то, если бы ей не назначили замену законным образом, это место занимала бы она. Но в этот момент не было законной султанши, поэтому трон должен был пустовать, пока Азак в конце церемонии не посадит на него свою невесту. Но Раша настояла, а Азак не особенно с нею спорил. Ее триумф был полный – старая шлюха сидела на троне Араккарана. Как же она, должно быть, торжествует!

По крайней мере, Раша не стала покушаться на королевскую перевязь, которая сияла сейчас на груди Азака. Он прошел в центр и остановился вполоборота, высокий, суровый, красивый. Дорогой Азак?

Бедный Азак! Ты уверен, что все твои унижения позади? Семь дней и семь ночей он выполнял свою эпитимию. Раша больше не тронет его. Или тронет? Никаких гарантий у Инос не было, обещаний ей никто не давал. Неужели придется делить мужа не только с гаремом матерей королевских отпрысков, но и с этой старой потаскухой?

А сегодня ночью? Кого ей придется заменять? Какие творить молитвы, чтобы помогли ей не разочаровать его в первую брачную ночь? Инос так хотелось его порадовать. Нужно довериться ему – у него, конечно, большой опыт.

Такой красивый, благородный, величественный. И любит ее. Что еще может желать девушка? Земля здесь богаче, чем в Краснегаре. Бог посулил ей счастливый конец…

Вот и ступеньки. Наверху стоит имам, древний, трясущийся и слюнявый. И Кар со своей неистребимой улыбкой на детском лице, верный телохранитель и первый вельможа. И юный принц Кваразак, гордо держащий зеленую подушку, слишком высокий для своего возраста. А на подушке – изящное золотое ожерелье, которое в Зарке означает начало замужней жизни. Инос попыталась было заменить ожерелье кольцом, как принято в Империи, но в Зарке предпочитали ожерелья. Когда Кэйд услышала об ожерелье, она очень расстроилась. Инос постаралась превратить все в шутку: мол, цепь весомее кольца, но обе подумали об одном и том же.

Вся заркианская церемония была гораздо весомее. Инос поднялась на две ступени. Повернулась к Азаку и при помощи Гаттараза опустилась на колени на специальную подушечку.

Умолкла музыка, публика рассаживалась.

Имам с книгой в руках заковылял к Инос. Азак прошел вперед несколько шагов. По одну руку его шел Кар, по другую малыш Кваразак.

Он не видит ее лица. Но неужели он не мог ей улыбнуться? Вон Кар улыбается.

Удивительно, как султан мог шевелиться под тяжестью всех навешанных на него драгоценностей. Один только изумрудный пояс чего стоит. Но пусть все видят: Азак абсолютный монарх в богатейшем государстве.

А Инос никто. Она повторяла это снова и снова.

Постепенно, словно пыль, улегся шум, и воцарилась тишина. Утихли шорохи, замер кашель. Напоследок в тишине одиноко скрипнул чей-то стул.

Имам прочистил горло. И начал.

Ответы Азака – четкие, ясные, как королевские указы. Он обещал многое: заботу, защиту. Любовь.

Теперь настала ее очередь. Инос старалась отвечать спокойно и громко, но не сорваться на крик.

И она пообещала все.

Кваразак вышел вперед с подушкой. Имам благословил ожерелье. А потом мальчик повернулся с подушкой к Азаку, и тот потянулся к ожерелью. Вечернее солнце осветило каждую золотую бусину.

Вдруг ожерелье уплыло из-под пальцев Азака, потому что мальчик обернулся на дверь. Теперь и Азак услышал то, что молодые ушки услышали раньше, и посмотрел туда же, а следом за ним и Кар…

Все тюрбаны в зале повернулись к двери. Что там за странный шум?

Далекий, но все ближе и ближе. Крики. Звон.

Звон мечей?

Азак взглянул на Рашу. Сквозь зеленое прозрачное кружево стало видно, что она нахмурилась.

Она соскочила с трона.

Литой, в завитушках засов разлетелся облаком блестящих осколков.

Двери распахнулись, как от удара чудовищной волны или молнии. А потом, крутанувшись в петлях, врезались в стены с таким грохотом, что у всех в зале во второй раз заложило уши. Под сводами перекатывалось эхо.

Золотое ожерелье соскользнуло на пол. Все взоры были прикованы к дверям.

В дверном проеме появился… круп громадного черного коня.

Вот с запада едет младой Лохинвар,

Могуч его конь и ужасен удар

Лишь синее небо его господин,

Он скачет без лат, и он скачет один

Так верен в любви, так бесстрашен в бою,

И нет ему равных в восточном краю

Скотт. Лохинвар

Часть четырнадцатая Голоса и шум

1

На какое-то томительно долгое мгновение все застыли – от Раши и Азака до самой крошечной принцессы. Затаив дыхание, все следили за битвой, кипящей в дверном проходе.

Если этот конь и не был самим Злодеем, то уж точно одним из его братьев. Тем не менее человек, оседлавший его, управлялся с ним так же ловко, как художник со своей кистью. Даже Азак не смог бы так управлять скакуном. Личная королевская стража набрасывалась на пришельца целыми толпами, но человек и конь успешно отбивались и не подпускали их близко. Вокруг всадника – что это? Серебристый туман? Нет, это мелькает в воздухе его меч. Звон оружия. Конь кружится и цокает копытами по скользкому мрамору; весь он – от кончиков ушей до хвоста – в вихре сражения. Стражники боялись его даже больше, чем всадника.

Зрители повскакали со своих мест; загрохотали опрокидываемые стулья. Те, кто был ближе всех к дверям, проталкивался в глубь зала.

Одному из стражников достался полновесный удар копытом, и он грохнулся об стену. Чакрам просвистел в воздухе, словно смертоносный луч, но предполагаемая жертва отразила его мечом, парировала выпад справа, могучим ударом повергла наземь нападавшего слева и переломила вражеское копье. Тела валялись в беспорядке как снаружи, так и внутри комнаты; они уже начали образовывать кучи. Еще один человек вскрикнул, уронил меч и рухнул навзничь, в то время как конь сбил с ног еще двоих. Всадник увернулся от второго чакрама, и летучая смерть пронеслась над головами сотен людей, собравшихся в зале. Подковы стучали по мрамору…

– Стойте! – Голос Раши прозвучал трубно, словно охотничий рог.

Битва прекратилась. Зрители и участники схватки застыли.

Всадник осторожно вывел коня из гущи своих замерших противников. Убедившись, что они больше не представляют опасности, он повернул коня и направил его вперед. Конь пошел широкой рысью вверх по галерее между сиденьями. По морю людских голов словно рябь пробежала: зрители поворачивали головы, следя за зверюгой. Многие выглядывали из-за колонн.

Всадник вложил меч в ножны, не отерев с него кровь. Потом он провел рукой по лбу.

Конь и вправду оказался Злодеем – огромнейшим из полуночных рысаков. Только Азак имел право садиться на него. Он был гордостью королевских конюшен. Он дрожал, пена покрывала его; он вращал глазами и скалил зубы. Его копыта звенели по скользкому каменному полу, но похожий на оборванца всадник великолепно управлялся с ним. И вот он перед помостом.

Инос не решалась даже взглянуть на Азака, с ужасом ожидая его реакции на такое святотатство. С растущим недоверием она смотрела на незнакомца. Все это было колдовством.

И тут она заметила, что Злодей был без седла и без уздечки. Без седла! Она знала лишь одного человека, который… Нет, только не это! Инос с трудом поднялась, шатаясь под тяжестью кружев. Покачнулась, выпрямилась и внимательно посмотрела на застенчивую полуулыбку, на смешные татуировки, на нечесаную, мокрую от пота копну темных волос… Нет! Невозможно! Он мертв! Зал потемнел и закружился.

Неужели опять призрак? Но солнце еще не село, а призраки не бродят среди дня. Она сошла с ума. Это галлюцинации.

Таинственный всадник наклонился вперед, перекинул ногу и спрыгнул на пол. Чуть покачнувшись, он оперся о разгоряченный, пышущий паром конский бок. Одежда его была вся в грязи, поту и крови. Он судорожно хватал воздух, вдыхая и выдыхая его с резким звуком, так же громко, как его конь. Пот струился по его лицу, и каждые несколько секунд он вытирал лоб смуглой голой рукой.

Тем не менее он расправил плечи и выпрямился. Потом неуклюже поклонился Инос. Несколько раз его взгляд переходил с Азака на Рашу и обратно. Он слегка улыбнулся при виде роскошного наряда Азака, но потом остановил выбор на Раше и поклонился ей. А уже после – Азаку.

Зал по-прежнему представлял собой молчаливую людскую массу; никто не смел произнести ни слова. Самым громким звуком было дыхание пришельца.

– Фавн, – сказала Раша. – Как интересно. Снова Рэп едва заметно улыбнулся – это была та самая его застенчивая неуверенная полуулыбка, которая… Нет! Нет! Нет!

– Этот фавн мертв! – закричала Инос. – Это мерзкое, грязное колдовство. Королева Раша, это ваша работа?

Колдунья в зеленом покачала головой, и Инос не смогла понять, что выразили ее рубиновые глаза: то ли гнев, то ли удовольствие. А Азак… Инос вздрогнула, взглянув на него. Никогда она не видела такой ярости. На пурпурном лице вздулись вены. Его трясло, и видно было, что он сдерживается лишь благодаря могучему усилию воли. Вся свадьба пошла прахом, торжество превратилось в фарс. Ни один из султанов Араккарана никогда не бывал так опозорен перед своим двором.

– Это колдовство, – сказала Раша. – Но не мое. Кто ты?

– Рэп, сударыня… – Он отдышался и продолжил: – Там есть раненые. Может, я даже убил парочку. Надеюсь, я не…

– Отпустите их! – проревел Азак. – Проявите милосердие.

Раша пожала плечами. Окаменевшие стражники у дверей начали оживать. Видя, что у помоста уже происходит мирная беседа, они стыдливо вложили мечи в ножны и занялись ранеными.

Зрители, судя по всему, жаждали продолжения. Застучали и заскрипели стулья – это публика принялась усаживаться на места.

– Рэп мертв! – воскликнула Инос. – Ты не можешь быть Рэпом!

Он взглянул на нее и печально улыбнулся, а потом похлопал по могучему, покрытому пеной плечу коня.

– Ловкий наездник и отважный солдат в одном лице?

О Боги! Инос почувствовала, как начинают подгибаться колени. Но тут рядом оказалась Кэйд и поддержала ее. Ах, милая Кэйд! Инос крепко вцепилась в нее. Рэп? Живой? Настоящий Рэп?

Рэп – идиот! Рэп – маньяк! Он попал во власть какого-то колдуна, и теперь его используют, чтобы сорвать свадьбу Азака и… Впрочем, весь этот погром вполне в духе Рэпа. Он сам именно так бы и поступил…

– Чья это работа? – хрипло спросил Азак, обращаясь к Раше.

Она снова пожала плечами.

– Говори, мальчик.

Рэп смотрел на Инос полубезумным взглядом.

– Вы замужем? – спросил он совсем тихо.

– Да, – сказала она. – То есть нет…

– А-а-а…

Неужели это все, что он мог сказать? Восстав из мертвых? Сорвав торжественную церемонию государственного значения? Перевернув вверх тормашками весь ее мир – ах, какая чепуха! Это никакой не Рэп. Не тот Рэп, какого она знала, с которым рассталась в Краснегаре меньше чем полгода назад.

Азак потянулся к своей кривой сабле, но Раша жестом руки приказала ему не доставать ее из ножен.

Рэп облизал губы.

– Я принес сообщение для королевы Иносолан.

– От кого? – проревел Азак.

– От… от… кажется, я не могу этого произнести, ваше величество.

Часть лезвия сабли с ладонь шириной вышла из ножен, прежде чем Раша успела снова остановить Азака.

– Имя было заблокировано, но весьма слабо… Вот, пожалуйста.

– Благодарю вас! – вежливо сказал Рэп. – От чародея Литриана, ваше величество. Ваши величества. Азак присвистнул от удивления.

– Что ж, давайте послушаем это сообщение, – сказала Раша.

Почему она так спокойна? Глаза ее блестели, но пальцы были расслаблены, и в ней не было заметно ни тревоги, ни гнева. Откуда такое благодушие? Она вела себя прямо как… как Кэйд, что ли.

Инос чуть крепче ухватилась за Кэйд и почувствовала ответное пожатие. Девушка не могла отвести глаз от Рэпа. По щекам струились слезы, и она не имела представления о том, как сейчас выглядит ее лицо. Как хорошо, что ее сейчас никто не видит. Кроме Раши, конечно.

И Рэпа. О, проклятье!

Он стал крепче, плотнее, чем был. И увереннее. Мужественнее. Не такой рослый, как Азак или как джотунн, но выше импа. Или сида. Почему она вспомнила сидов? Из-за уродливых плоских носов?

Рэп на белом коне из ее сна. Когда ей это снилось? Наверное, не один раз.

– Его всемогущество велел мне прийти и сообщить королеве Инос…

– Молчать! – Азак выхватил клинок из ножен.

– Убери, – сказала Раша резко. – Если ты нападешь на этого фавна, он превратит тебя в конфетти.

Сабля Азака исчезла, равно как и меч Рэпа и Кара. Теперь ни у кого в зале не осталось оружия, потому что гости пришли на свадьбу безоружными. Конь внезапно зашевелился, зацокал копытами, повернулся и направился к двери, где отряд личной стражи султана суетился в бессильной ярости, а может быть – в страхе, ибо они знали, что месть Азака будет страшной. Они расступились перед Злодеем. Вскоре последние из опозоренных стражников удалились вслед за конем, и двери за ними захлопнулись.

К этому времени церемония давно уже должна была завершиться, и гости должны были направиться в пиршественную залу. Свет, льющийся из высоких окон, становился тусклее и приобретал красноватый оттенок, отчего на сводах и колоннах заиграли кровавые отсветы. Тени ползли по стенам, словно стервятники, слетающиеся к месту побоища.

После ухода коня Рэп стал каким-то маленьким и одиноким. Он стоял на полу, а все остальные – на помосте, на две ступеньки выше.

– Так-то лучше, – сказала Раша.

– Да, его нужно как следует почистить, – согласился Рэп, сложив руки на груди таким жестом, словно освободился от тяготившей его заботы.

– Я имела в виду… Ну ладно, продолжайте, мастер Рэп. Итак, послание.

– Послание будет передано частным порядком! – рявкнул Азак. – Все послания на имя моей жены должны сначала вручаться мне!

Рэп снова улыбнулся и вопросительно посмотрел на Инос.

– Вы действительно замужем, ваше величество, и вы совершили это по собственной доброй воле? Ее рот был как будто наполнен песком.

– Да! Да!..

Конечно, выбор ее был ограничен, но не пускаться же сейчас в объяснения! Парень из конюшни, разумеется, ничего не смыслит в политике. Для Рэпа Азак сейчас – только ослепительное сверкание богатства. И крупное животное мужского пола.

И вообще, какая разница, что подумает Рэп.

Азак рычал от ярости, словно зверь. Он сделал два шага к середине помоста, подобрал упавшую золотую цепь и подошел к Инос. Она покорно наклонила голову, и он набросил ей на шею ожерелье. Потом вернулся к краю платформы.

– Теперь она безусловно замужем, и если ты скажешь ей еще хоть слово, я прикажу колесовать тебя.

Рэп скривил губы и пожал плечами. Его дыхание уже почти выровнялось, и он, похоже, полностью смирился с ситуацией. И с тем, что пришел слишком поздно.

Слишком поздно для чего?

– Так что велел передать чародей? – спокойно произнесла Раша.

– Он велел мне передать королеве Иносолан, чтобы она… чтобы она доверяла любви!

Инос потеряла равновесие, словно от удара, и снова Кэйд поддержала ее. Но Инос гневно отстранила ее руки. Как он посмел вот так врываться на ее свадьбу! Какое право он имеет бросать ей в лицо такие гнусные упреки! Да, она целовалась с ним, когда они были детьми. А теперь он превратил ее свадьбу в балаган и в кровавую бойню и еще хочет читать ей лекции о любви?

Не задумываясь, она откинула вуаль и повернулась к Азаку. Она боялась, что выглядит такой же бледной, как кружева, в которых она тонула. Ради нее Азак пресмыкался перед ненавистной колдуньей. Из-за чего же, если не из-за любви?

– Я всегда доверяла любви, – объявила она громко. – И сейчас доверяю!

Азак кивнул с видом удовлетворения и злорадства.

– Итак, послание было излишним, и теперь мы можем разобраться с посланником. О Рэп! Глупый Рэп!

– Гаттараз! – провозгласил Азак громко. – Проводи уважаемых гостей на пир. И пришли стражу.

Тот встал и поклонился. Снова заскрипели стулья – гости поднимались.

– Я останусь! – сказала Инос твердо.

Азак вспыхнул, но не стал перечить. Гаттараз замешкался, потому что данные события не были предусмотрены регламентом. Импровизируя, он почтительным жестом предложил имаму возглавить процессию, а затем подал руку Кэйд. Но она покачала головой и осталась подле Инос.

Сделав недовольную гримасу, толстяк приказал пажам следовать за ним и заковылял вниз по ступенькам. Рэп отступил в сторону и молча наблюдал за проходящей мимо процессией вельмож, которая двигалась по галерее между рядами кресел вслед за гордо вышагивающим священнослужителем. Вслед за ними потянулись и старшие принцы. На помосте остались Кар, Азак и три женщины.

– Азак, мой… – Инос запнулась и попробовала начать снова. – Мой господин, этот человек весьма…

Азак бросил на нее недоверчивый взгляд и отвернулся.

– Постойте, – сказала Раша, и ее тихий голос был отчетливо слышен на фоне удаляющихся шагов придворных. – Возможно, он не является полностью добровольным посланником, ваше величество. Я обнаружила следы принуждения.

– Мне плевать, добровольный он или…

– Спокойно! По-моему, у него есть еще одно послание, дорогой мой.

Дорогой мой? Да как она смеет! Как она смеет претендовать на этот трон, приказывать султану, вести себя словно тиран и тем более – разговаривать так с Азаком!

Азак нахмурился:

– Литриан?

Раша кивнула, внимательно разглядывая Рэпа. Тот внутренне вздрогнул, услышав слово «принуждение», и теперь в замешательстве переводил взгляд с одного собеседника на другого, так, словно только сейчас догадался о грозящей ему опасности. Неужели он действительно рассчитывал, что Азак оставит его в живых после всего этого?

Краткий тропический закат уже кончился. Люди, лица, кресла, даже сам Высокий зал – все постепенно погружалось во тьму. И все же было хорошо заметно, что Раша чем-то обрадована, более того, она в восторге. Потирая руки, она пошла вниз по ступеням к Рэпу. Тот отступил на шаг, а потом остановился, с тревогой глядя на колдунью.

Тревога переросла в ужас.

– Нет!

– Да, – сказала Раша, усмехнувшись. – Я полагаю, что чародей Литриан отправил послание и мне тоже. Или подарок!

– Здесь не время и не место! – Азак говорил так, будто командовал армейскими кавалерийскими учениями.

– Здесь единственное возможное место и время, мой дорогой, – сказала Раша, не оборачиваясь. – Когда-то мне говорили, что этот фавн знает одно слово силы. Очевидно, это было значительным преуменьшением, или же он с тех пор узнал новые слова. Он, по крайней мере, маг, а возможно, и колдун.

– Всего лишь адепт, – пробормотал Рэп. Теперь он был по-настоящему встревожен. Белки его глаз ярко горели, словно две луны в темном ореоле татуировок.

– Ну, конечно, ты будешь это утверждать. – Колдунья подплыла ближе; ее темно-зеленое одеяние в наступивших сумерках казалось черным. – Но мы видели, как ты сражаешься. Чтобы адепт смог отбиться от всей дворцовой стражи? Маловероятно! Я тоже была адептом, я знаю, на что способны адепты!

Зал уже наполовину опустел; придворные начали выходить вслед за принцами. Неясные фигуры охранников в коричневых мундирах появлялись из боковой двери и строились в боевой порядок.

– Куда ты клонишь? – резко спросил Азак.

– Наш договор, радость моя, разве ты забыл? Наш союз против Олибино.

У Инос перехватило дыхание.

Ощущение было такое же, как если прищемить дверью палец. Слепящая боль и одновременно – оглушительный вопль несправедливости. Внутренний голос кричал во всю мочь: Боги не должны были допускать, чтобы это произошло! Неужели Азак только этого и добивался от колдуньи? Неужели ради этого он пресмыкался перед ней всю прошлую неделю? И какую награду он получил за верную службу? Освобождение от заклятия и возможность жениться на Инос – да, но это не главное! Он заключил тайный союз для будущей войны против Империи! Внезапно Инос представила себя в роли какого-то довеска, незначительной прибавки к товару, который купец добавляет в общую кучу, чтобы сделка успешно завершилась. Никчемная покупка в красивой корзиночке. Азак, что ты ей обещал? Что у тебя на уме?

Предатель!

Рэп все еще пытался доказать, что он всего лишь адепт.

– Ну ладно, я согласна, что ты вряд ли колдун, – заключила Раша. – У чародеев тоже есть предел щедрости. Но ты, безусловно, слишком силен, чтобы быть простым адептом. Одним словом – маг.

– Хочешь заменить им Элкараса? – спросил Азак, спускаясь со ступеней и подходя к Раше.

Все это время Рэп потихоньку пятился, а Раша медленно пододвигалась к нему. Последние гости просачивались в дверь, оставив за собой поле опустевших кресел, похожих на пни вырубленного леса.

– Это не исключено. Очевидно, эльф стал противником колдуна Востока, как я и предсказывала. Дело Олибино проиграно, а эльфы презирают проигравших. Кроме того, я думаю, что этот фавн послан ко мне для защиты.

– Для защиты? – хором воскликнули Рэп и Азак. Инос шагнула вперед, но Кэйд потянула ее обратно.

– Не надо, дорогая! – шепнула она.

Разумеется, тетка была права. Просить Рашу за Рэпа было бы чудовищной ошибкой. Раша не одобряла, когда женщины испытывают теплые чувства к мужчинам, любым мужчинам.

– Для защиты! Олибино грозился околдовать меня. Литриан предлагает мне способ защитить себя, понятно? Этот подарок – фавн – может оказаться весьма полезным. И он начнет приносить пользу прямо сейчас, сказав мне одно из своих слов.

– Нет! – закричал Рэп.

– По-видимому, все-таки да.

– Четыре слова – это предел!

– Неужели? Если твои слова дают тебе такую мудрость, то ты точно маг! А если нет, кто тебе это сказал?

Рэп издал какой-то невнятный звук, но ничего не ответил.

– Я не верю, что это предел! – сказала Раша. – По крайней мере, стоит попробовать, даже если я ничего и не приобрету.

– Твои чары не смогут выбить из меня мои слова! Раша усмехнулась.

– Да ну?

Он закричал, сложился пополам и тяжело рухнул на пол. Ноги Инос сами собой пошли вперед, но Кэйд крепко схватила ее за руку. В тот день, когда они прибыли в Араккаран, Раша точно так же истязала Азака.

Рэп корчился в судорогах, метался, как будто каждый его мускул разрывали спазмы. Он больше не кричал, а только хрипел, и от этого зрелище становилось еще ужаснее. Инос почувствовала подступающую тошноту и попыталась отвернуться, но не смогла. Она сжала зубы в отчаянной попытке не закричать. Просить колдунью – это было бы еще хуже, чем просить Азака. Рэп! Я не могу тебе помочь! Что бы я ни сделала, будет только хуже!

Наконец хрипящее существо на полу замерло и затихло. Инос не знала, умер он или потерял сознание.

– Ну что, достаточно? – нежно поинтересовалась Раша. – Хочешь передохнуть?

Спустя мгновение Рэп приподнялся, опираясь на ладони и бедро. Его лицо было смертельно бледным, и он глядел на колдунью безумным взглядом. По-видимому, он прокусил себе язык, потому что рот его был в крови. Он что-то произнес, но настолько неразборчиво, что Инос не поняла ни слова. К тому же это был весьма изысканный корабельный жаргон. Но смысл сказанного был очевиден.

Раша засмеялась.

– Очень хорошо! Но сколько ты продержишься, фавн? – Ее голос струился в полутьме, словно густой ядовитый сироп. – Час? Неделю? Всю жизнь?

И снова в ответ Рэп произнес что-то непристойное.

– Значит, ты уже готов? Хочешь еще немного помучиться? – спросила Раша.

Колдунья, по-видимому, вылечила ему язык, потому что на этот раз ответ Рэпа прозвучал разборчиво, хоть и не был менее непристойным. С огромным трудом он поднялся на ноги. Секунду он стоял покачиваясь, а потом бросился вперед, словно хотел напасть на колдунью и задушить ее. Сделав два шага, он остановился, сверкая глазами, но Инос не знала, сам ли он передумал или Раша остановила его. Откуда ему было знать, что храбрость и вызов были наихудшим из всех возможных ответов на издевательства колдуньи?

Выражение удовольствия на лице Раши было заметно даже сквозь вуаль.

– Забавно! Ты – редкий случай. Но мы выявим твои уязвимые места… как-нибудь в другой раз. Мы задерживаем свадебные торжества. Ты живо заговоришь, когда твоя возлюбленная… Ох, прошу прощения! Как неосторожно с моей стороны раскрывать такие опасные маленькие секретики! Я имею в виду султаншу, разумеется. На этот раз мучиться будет она, а ты будешь смотреть, фавн.

Азак издал нечленораздельный протестующий рев, но тотчас же замолчал и резко отшатнулся, словно его лягнула невидимая лошадь.

Инос выпрямилась и отмахнулась от тех, кто ее поддерживал. Она открыла рот, чтобы выкрикнуть свой королевский протест, сказать этой старой шлюхе, пусть делает все, что ей угодно, и приказать Рэпу, чтобы не поддавался… но не смогла выдавить из себя ни слова. Она не знала, виной ли тому колдовство Раши или ее собственное малодушие, но она промолчала. Ее охватила дрожь. Никогда в жизни ей не приходилось испытывать по-настоящему сильную боль. Она видела, как были сокрушены болью Азак и Рэп, и сильно сомневалась, что окажется храбрее или упрямее любого из них.

Да и что ей до того, что Раша увеличит свое могущество? Она и так распоряжалась Араккараном, как хотела.

Дыша ненавистью, Рэп подошел к колдунье. Его пальцы изогнулись, словно когти хищной птицы. Она издевательски покачала головой при виде этой бессильной ярости.

– Хорошо! – закричал он. – Я скажу тебе слово, ты, грязная старая карга!

– В дальнейшем ты сильно пожалеешь об этом высказывании. Ну, а сейчас – говори!

Рэп приблизился, черный от ярости, Раша повернулась к нему.

Он начал было что-то шептать ей, но запнулся и замолчал, задержав дыхание. Раша обернулась и нахмурилась, увидев близко подобравшегося к ним Азака.

– Что уши развесил, богатырь? Пошел прочь! А ты иди со мной, фавн.

Она зашагала вперед, к переднему ряду кресел. Рэп плелся позади, и вид у него был сломленный и угрюмый. Азак отвернулся от них и взбежал на помост. Он встал позади Инос, но его сейчас интересовала не она, а разворачивающаяся внизу драма, поэтому он даже не взглянул на супругу. Он все еще горел гневом, словно пышущая жаром печь. О бедный, глупый Рэп!

Инос как можно крепче прижалась к Кэйд и заметила, что кто-то из них дрожит. Или обе.

В зале уже стало так темно, что трудно было разглядеть подробности. Видно было только, что Рэп снова наклонился к уху колдуньи. Тут он ухмыльнулся и снова отстранился:

– Все еще болит.

– Говори! Или Иносолан достанется точно так же, как тебе! Последний шанс!

Инос снова собралась в комок. Чувство собственной беспомощности сводило ее с ума. Азак рычал что-то нечленораздельное. В дальнем конце зала ярко горели факелы в руках выстроившихся охранников.

И снова Рэп наклонился к Раше. Он начал шептать, но снова запнулся и издал душераздирающий стон. На этот раз никто не подслушивал, но, видимо, необходимость сказать слово силы даже одному слушателю причиняла не меньшие страдания, чем чародейские пытки Раши.

Кто-то у двери выкрикнул команду, и отряд личной королевской охраны пришел в движение – стражники двинулись вниз по проходу. Их было не меньше пятидесяти, и каждый нес горящий факел. Их башмаки выбивали размеренный ритм, и тени заплясали за колоннами.

Рэп снова начал говорить, и на этот раз, судя по всему, ему удалось договорить до конца. Потом он отпрянул и согнулся пополам, зажимая себе рот.

– Ах! – Раша торжествующе выпрямилась. Казалось, она стала выше ростом. – Да, да!

Она повернулась к Азаку.

– Да! Теперь я…

Рэп разогнулся и смотрел на колдунью.

Инос судорожно вздохнула и пододвинулась поближе к Кэйд – глаза Раши засветились красными огнями в темноте. Раша попыталась что-то сказать, но издала только неразборчивое бульканье. Азак сделал шаг вперед и снова остановился, скривив лицо в гримасе. Теперь уже и лицо ее, и руки загорелись розоватым призрачным светом.

Пальцы Кэйд впились Инос в запястье.

– Правильно ли я понимаю, – прошептала она, – что ее величество совершила серьезную ошибку?

– Слишком много силы? – сказала Инос. – Рэп предупреждал ее!

Рэп обхватил руками голову, словно услышав что-то, недоступное слуху простых смертных.

Белые струйки дыма вырвались из складок одеяния колдуньи. Ее голова и руки светились сквозь шелк. Потом либо она впервые осознала всю степень грозящей ей опасности, либо боль прорвалась сквозь ее защиту. Она закричала.

Передняя шеренга стражников остановилась как вкопанная, задние наткнулись на нее, и стройные ряды стражников превратились в беспорядочный клубок тел. Воины падали, спотыкаясь о стулья и друг о друга. Их предводитель ревел, словно раненый лев.

Раша судорожно повернулась и протянула руки к Рэпу.

– Возьми его назад! – взвизгнула она.

Покачиваясь, она двинулась вперед. Рэп в ужасе отстранился. Дым валил клубами из ее рукавов, освещенный кровавым сиянием ладоней. Она попыталась заговорить снова, но слова потонули в зверином вое, когда ее рукава вдруг взорвались пламенем, и тотчас вслед за тем вспыхнула накидка на голове. Колдунья вспыхнула и превратилась в живой факел, осветивший зал и королевское семейство на помосте, и искаженные ужасом лица сбившихся в кучу стражников, в чьих глазах отражалось пламя, словно в глазах волчьей стаи, глядящей из леса на костер. Искры и дым взлетали к сводчатому потолку. Инос зажмурилась, но и сквозь сомкнутые веки видела сияние; она закрыла ладонями лицо, чтобы спрятаться от невыносимой вони горелых волос и одежды.

Огонь догорал, сияние угасало, и зал снова погрузился во тьму, Но вопль Раши не смолкал. Инос открыла глаза, чтобы понять, что происходит. Раша была еще жива. Ее одежда и волосы полностью сгорели, но сама она, похоже, все еще сопротивлялась, все еще цеплялась за свою бренную жизнь невероятным усилием воли или колдовства. Сейчас в ней не осталось и следа притворства и фальши, ни гордой королевской осанки, ни девственной красоты – только гротескная, расплывшаяся как квашня фигура, обтянутая безволосой дряблой кожей, шатающаяся, словно тень, и визжащая на одной пронзительно-высокой ноте, от которой кровь стыла в жилах. И вся эта омерзительная фигура испускала мертвенный розовый свет, шедший изнутри, и освещала, словно фонарь, сумрачный зал.

Инос хотела было подбежать к Рэпу, но не нашла в себе сил отпустить Кэйд. Они крепко обнялись и вместе дрожали. Стражники пятились, отступая вниз по проходу.

Снова Раша попыталась воззвать к Рэпу, умоляюще протягивая руки, и снова он презрел ее мольбу. Она попыталась говорить, но каждое слово вырывалось из ее рта языком белого пламени. Она кружилась в поисках кого-нибудь другого, кто поможет ей, и ее глаза остановились на Азаке.

Впрочем, у нее уже не было глаз. Там, где им полагалось быть, темнели два черных провала, окруженные сиянием того, что прежде было лицом. Теперь стала хорошо видна форма ее черепа – он просвечивал сквозь плоть, а когда она протянула руки к Азаку, стали видны и ее кости, раскаленные добела.

Она засеменила вперед, шаг за шагом, с трудом переставляя непослушные ноги. Так она добралась до самого помоста. Азак пошел ей навстречу, прикрывшись стулом, – так, словно она была каким-нибудь опасным зверем, которого нельзя выпускать из клетки. Он остановился на верхней ступеньке, преграждая ей путь.

Она снова силилась заговорить – и жуткие звуки потекли из ее рта вперемежку с огненной рвотой, вырывающейся словно из кузнечного горна. Инос чувствовала исходивший от нее жар. Ей показалось, что она разобрала отдельные слова: «помоги», возможно, и еще «колдун», а может быть, даже «любимый», но Инос могла и ослышаться. Рот Раши раскалился жарче гончарной печи.

Колдунья поставила ногу на первую ступеньку и поднялась на нее. Потом попыталась взойти на следующую и покачнулась. Азак не отступал и стойко сносил жар, а самоцветы на его одежде сверкали, словно кровавые брызги. Лицо его было перекошено от отвращения. Стул, которым он заслонялся, начал дымиться по мере приближения ведьмы.

– Нет! – закричал он. – Убирайся! Чудовище!

Страшное существо подняло лицо к потолку и издало последний, громкий, режущий уши вой отчаяния, и произнесенное слово было четким: «Любовь!» Оно вырвалось изо рта колдуньи вместе с длинным языком белого пламени, устремившимся вверх в клубах дыма. И этот безнадежный отчаянный вопль словно разорвал на куски еще цепляющийся за жизнь жуткий остов. Странно устойчивая плоть наконец вспыхнула пламенем, и во второй раз Раша превратилась в факел – и был он ярче и горячее первого. Теперь само ее тело сгорало в шипении огненных языков и искр. Азак уронил свой щит, закрыл руками лицо и попятился.

Несколько мгновений обнаженный скелет каким-то чудом сохранял устойчивость, стоя на первой ступеньке, и каждая кость сияла, словно солнце. Потом он рухнул и рассыпался в облаке дыма и пепла.

Зал погрузился во тьму и тишину. Инос не видела ничего, кроме зеленоватого образа скелета на ослепленной сетчатке и красноватого свечения ступени в том месте, где стояла колдунья, – два раскаленных следа, быстро гаснущие. Мрамор с грохотом треснул.

– Принесите огня! – взревел Азак, и стража мгновенно ожила. Двое стражников с факелами побежали вперед, чтобы осветить сцену.

Глаза медленно привыкали к темноте, но вскоре Инос смогла разглядеть усеянное звездами ночное небо в обрамлении высоких оконных арок и плавный изгиб потолочного свода. Когда желтый пляшущий свет факелов озарил пол в том месте, где только что была колдунья, Инос увидела, что от султанши Раши не осталось ничего, кроме тонкого белого налета на обожженном мраморе и треснувшей ступеньки. А также отвратительного запаха горелой плоти.

– Она умерла, – произнес Рэп тихим голосом. – Мертвее не бывает! Я почувствовал, как она умерла. Я почувствовал, как ко мне вернулась моя сила!

Он прошел вперед и посмотрел на ступеньку.

– Я свободен! – Азак откинул голову и прокричал эти слова с такой страстью, что эхо заплясало по всему залу. Он взмахнул сжатыми кулаками. – Свободен от этой шлюхи! Наконец-то я настоящий султан!

– А я думал, что она была вашим главным советником. – Кар пробормотал это так тихо, что Азак, по-видимому, не расслышал.

Но Инос расслышала, и это подтвердило ее худшие подозрения. Раша должна была обеспечить колдовскую оборону в грядущей войне. Азак купил сразу двух султанш. Все кончено, теперь все кончено…

Азак сделал жест, и стражники торопливо приблизились и растянулись сплошной шеренгой перед креслами. Азак указал на Рэпа.

– Лучники! Если этот человек скажет хоть слово без моего разрешения, стреляйте и убейте его.

Увидев шесть стрел, нацеленных на него почти в упор, Рэп оставил всякие попытки что-либо сказать. Он сунул большие пальцы рук за пояс и иронично посмотрел на Инос. Он выглядел теперь гораздо счастливее, чем несколько мгновений назад. Да и было с чего. Раша мертва, Элкарас, насколько было известно Инос, не вернулся. А значит, Рэп, независимо от того, кто он – маг или только адепт, сейчас является сильнейшим волшебником в Араккаране. Инос трудно было свыкнуться с этой мыслью. Рэп?

– У меня есть несколько вопросов к тебе, арестант! – пролаял Азак.

– Азак! – Инос отстранилась от Кэйд и побежала по помосту, волоча за собой тяжелую мантию.

Азак, сверкая глазами, повернулся к ней. Он уткнул руки в бока.

– Ты смеешь просить за этого преступника?

– Да, смею! – выкрикнула Инос. – Он не преступник. Он избавил тебя от колдуньи, разве не так?

– Нет. Она сама избавила меня от себя.

– Все равно тебе нужен кто-то вместо нее, кто сможет давать тебе советы по вопросам магии. Я ручаюсь за лояльность мастера Рэпа. Он честен, и ему можно доверять.

– Лояльность к кому? Нет, хватит с меня этого мерзкого колдовства! В моем королевстве не будетникакой магии! Он умрет!

Рэп убил стражников, ворвался во дворец, нарушил церемонию свадьбы, украл Злодея, заставил Азака выглядеть дураком. Любое из этих преступлений было в Араккаране достаточным поводом для вынесения смертного приговора.

– Азак! – Она упала на колени. Его лицо потемнело от ярости.

– Какое отношение вы имеете к этому человеку, султанша?

– Никакого! Просто друг детства, верно служивший моему отцу. Могу ли я попросить вас об этой небольшой любезности в качестве свадебного подарка…

– Молчать! Не навлекай на себя мой гнев, жена, в самом начале своей супружеской жизни! В Зарке для женщины считается непристойным даже знать по имени какого-либо мужчину, кроме своего мужа, не говоря уже о том, чтобы просить за другого мужчину вопреки желанию мужа. Герцогиня Кэй-долан, проводите свою племянницу в королевскую опочивальню.

У Инос перехватило дыхание. Она… она не могла даже найти подходящие мысли, не то что слова. Человек, который был ей нужен, – это Азак из пустыни, Охотник на Львов, но она не представляла, как сможет переносить его в роли местного тирана.

– Ваше величество? – Кар проскользнул вперед; его скромная улыбка была едва различима в мерцающем свете факелов.

Азак что-то проворчал.

– Ваше величество, если этот человек действительно послан чародеем Литрианом, то казнить его, по-видимому, неразумно. Его прибытие избавило вас от колдуньи, которая, с одной стороны, была обузой для вас, а с другой, судя по всему, была обречена стать прислужницей Олибино. Его всемогущество чародей Юга мог предвидеть все эти события.

Азак снова проворчал что-то невразумительное.

– По крайней мере, проведите совещание по этому поводу, государь. Не спешите с решением.

– Держать мага под арестом?

– Да, это невозможно. Но если он маг, то вы и казнить его не сможете. А если попытаетесь, можете пасть жертвой его гнева. – Кар мягко усмехнулся. – Он утверждает, что он всего лишь адепт. Адепта, возможно, удастся задержать. И не исключено, что эти честные ребята, присутствующие здесь, горят желанием рискнуть и попытаться выполнить это столь опасное и трудное задание в знак своей решимости любой ценой бороться за то, чтобы вновь обрести вашу благосклонность. Ведь сегодня днем они показали себя не с лучшей стороны.

Вот это речь, подумала Инос с благодарностью.

Азак, по-видимому, согласился с доводами Кара.

– Превосходно. Капитан, позаботьтесь о том, чтобы пленник содержался под неусыпным надзором. Ему не следует разрешать разговаривать, иначе он околдует вас. Вы должны заковать его в самые толстые цепи…

Рэп метнулся как молния. Он развернулся на пятках, сделал два шага и прыгнул. Лучники безнадежно опоздали; только один из них спустил тетиву. Стрела пересекла полукруг, образованный стражниками, и вонзилась в воина, державшего факел. Не издав ни звука, он рухнул на спину.

В первое мгновение, казалось, не многие из стражников поняли, куда исчез их пленник. Потом они услышали стук башмаков о мраморный пол – это Рэп приземлился у них за спинами. Он уже мчался прочь, и его фигуру едва можно было различить в темноте. Юноша стремительно бежал к выходу, словно гепард, – призрачный силуэт во мраке.

Но у двери тоже были стражники, и он остановился перед сплошной стеной обнаженных мечей. Инос услышала, как Рэп начал что-то говорить, и мечи стали опускаться. Но в этот момент подоспели остальные воины и окружили Рэпа целой толпой. Но даже и теперь в течение некоторого времени все это выглядело как честная схватка. Одни стражники вопили, другие взлетали на воздух и падали. Но силы были слишком неравными. Битва закончилась. Но толчки и удары продолжались.

Инос зажала руками уши и закричала Азаку:

– Останови их!

Но Азак только пожал плечами. Стражники, по-видимому, услышали голос султанши, потому что они прекратили избиение. Они поволокли Рэпа назад – лицом вниз, с заткнутой в рот шапкой, чтобы не мог говорить; впрочем, он, судя по всему, и так был без сознания. Его голова бессильно болталась из стороны в сторону, и на пол капала кровь, казавшаяся черной в свете факелов.

– Удовлетворительная работа, – громыхнул Азак. – Капитан, можете применить те меры, какие сочтете необходимыми.

У Инос сжалось сердце. Она не знала, как управляться с этим Азаком-султаном. Все, кроме униженного раболепствования, приводило его в бешенство. Если бы только она могла хоть на минуту вернуть прежнего Азака, Азака из пустыни, который умел смеяться и шутить… она бы смогла убедить его, оставшись с ним наедине. Значит, если ей удастся сохранить Рэпу жизнь хотя бы на несколько дней, возможно, она сумеет что-то сделать.

– Мой господин! Они убьют его!

– Не до конца!

Инос все еще стояла на коленях. Она протянула к Азаку сложенные в мольбе руки и воскликнула:

– Умоляю! Не надо больше крови! Обещайте мне хотя бы это!

Азак гневно нахмурился.

– Хорошо! Капитан, обойдитесь без кровопролития! Но вы все даже представить себе не можете ничего ужаснее, чем то, что произойдет с вами, если он убежит. Ничего ужаснее! Я понятно выразился?

Капитан отсалютовал. Лицо его было мрачно и полно ненависти. Возможно, он думал о своих сыновьях, которыми он клялся в верности Азаку, и о том, что Азак может с ними сделать. Все стражники, наверное, думали сейчас об этом.

– Герцогиня Кэйдолан! – сказал Азак. Кэйд, спотыкаясь, побрела вперед. Глаза были широко раскрыты и смотрели с испугом поверх чадры.

– Мы собрались здесь по случаю свадьбы. Проводите султаншу в королевские покои.

Он холодно взглянул на Инос.

– Ваши служанки помогут вам приготовиться. Ждите меня в самом скором времени.

2

Бряк!

А? Джотунн открыл глаза и вздрогнул.

Он лежал на дне лодки, накрытый тяжелой сырой дерюгой, и созерцал бледнеющее рассветное небо. Кости ломило. Боги! Он не чувствовал себя таким разбитым с тех пор, как в возрасте шестнадцати лет нахамил Раткрану, и Раткран сказал, что пора преподать ему первый настоящий урок, и преподал – от начала до конца и дюйм за дюймом.

Раткрана больше нет. И старика тоже. И Вэнми нет, и детей.

Он снова вздрогнул.

Бряк! Плюх!

Что-то отскочило от борта лодки и плюхнулось в воду.

Гатмор поднялся со стоном. Он не собирался спать. Что за наваждение! Заснуть на часах? За такое следовало бы все зубы повыбивать. Повсюду вокруг тихонько покачивались другие лодки и корабли, смутно различимые в сумрачном свете. Блестящая вода, туман, светлое небо…

Тихий зов:

– Краснегар!

Это был пароль. Он посмотрел в сторону берега, но из-за тумана земли было не разглядеть. Ну, хоть лодку-то он должен увидеть. А впрочем, против света…

Гатмор снова застонал. Боги! Он уж озверел за две недели барахтанья на этом распроклятом волшебном эльфийском корыте.

– Дартинг! – Он срывающимся голосом выкрикнул отзыв.

Все суставы словно заиндевели: казалось, попробуй он согнуть руку или ногу, и конечность с хрустом отломится. Все же джотунн дотянулся до весла, приготовил его к гребле и поднялся. «Королева Краснегара» покачнулась, протестуя, а потом медленно пошла вперед, пока Гатмор вытягивал канат. Из воды показался маленький якорь; с него стекали серебряные капли. Гатмор швырнул якорь на палубу, и стук прозвучал неожиданно громко в утренней тишине. Ни на одном из других судов пока не было заметно признаков жизни. Где-то на севере, в городе, выла собака.

Он стал грести одним веслом, и лодка потихоньку двинулась к берегу. Без волшебства она еле ползла, переваливаясь с боку на бок, словно старая корова – сущее корыто. Все же через несколько взмахов он уже смог различить человека, ожидающего на берегу. Серый на сером фоне, силуэт был слишком мал, чтобы быть Дарадом. Это был, конечно, этот проныра, болтливый джотунн Андор. Ну ладно, Дарад предупреждал его, что может прийти любой из пятерых. И сказал, что не уверен, вызовут ли его обратно. Долбаная магия! Этот Андор уж слишком скользкий.

Впрочем, если задуматься, именно Андор подговорил его тогда купить фавна. С него-то все и началось! Как было бы приятно врезать ему пару раз, превратить его хорошенькую мордочку во что-то более мужское. Может, и правда поразмяться немножко с этим импом? Хотя он может вызвать Дарада, и тогда уж это будет не разминка.

«Королева Краснегара» встала, проскрежетав днищем по камням. Андор зашлепал к ней по воде и бросил в лодку пару башмаков и плетеную сумку; потом он оттолкнулся и одновременно перемахнул через борт, проделав все это с такой ловкостью, что Гатмор удивленно крякнул. При виде сумки у него потекли слюнки.

– Горячие булки, кэп! Только из печки. Может, маленько не пропеклись, но съедобные. В такой ранний час ничего не достать!

Андор уселся на тюк и огляделся, ища, чем бы вытереть ноги.

Гатмор подумал: интересно, откуда эти башмаки. Они не были похожи на Дарадовы. Он налегал на весло, отталкиваясь им как шестом, до тех пор, пока они не выплыли на глубину. После этого он положил весло и потянулся к аппетитно пахнущей сумке.

– Какие новости?

Андор печально покачал головой.

– Все очень плохо.

– Все равно говори. Я не маленький.

– Фавн взбесился. Весь город на уши поставил.

– В каком смысле взбесился? – спросил Гатмор, отрывая зубами большой кусок мягкого, теплого хлеба.

– По-видимому, он ворвался во дворец, украл одного из королевских коней, проскакал через все покои и в конце концов вломился в зал, где шла свадьба, со всей дворцовой стражей на хвосте.

Моряк проворчал что-то одобрительное. Молодец, фавн. Хотя, конечно, он наполовину джотунн.

– Безумец! – Андор снял свой плащ и, морщась, вытер полами ноги.

– Он остановил свадьбу?

– Нет. Но ему как-то удалось расправиться с колдуньей. Она сгорела как свечка.

– С чего бы это?

– Не имею представления. И у кого я ни спрашивал, никто не знает.

– Как ты все это разузнал?

– Просто спросил! – Андор сверкнул безупречными белыми зубами на безупречном смуглом лице.

Гатмор ухмыльнулся. Глупый вопрос! Кто устоит перед этой улыбкой?

Имп занялся булкой. Небо зарделось багрянцем и золотом; туман начал подниматься над морем клочьями. Становились видны корабли и лодки. Оттуда доносились голоса и стук шагов, а на каком-то судне неподалеку заплакал ребенок. Но вот Андор снова собрался говорить:

– Партнеры помогли мне. Тинал перебрался через стену. Я поговорил кое с кем из очевидцев. Почти все были либо пьяны, либо слишком напуганы, чтобы задавать мне вопросы. А кто попытался, с теми разобрался Дарад. Это было не опасно, поскольку колдуньи больше нет.

– Так значит, дама счастливо вышла замуж, а фавн остался с носом?

– Вышла, – сказал Андор. – Но не очень-то счастливо, подозреваю. Тинал ворвался в королевские покои…

– Не может быть!

– Запросто. Он становится сам не свой, когда чует драгоценности. А во дворце они мешками валяются. Они притягивают его, как дохлая кобыла – мух.

Андор как бы невзначай полез в карман и вытащил оттуда горсть сверкающих самоцветов, стоимость которых несомненно превышала все, что Гатмор когда-либо имел.

– Вот, можешь взять их себе. Это он стащил просто для разогрева, чтобы войти во вкус. Он вычислил окно султана и почти уже добрался до его балкона, когда туда вышел сам султан собственной персоной. – Андор снова ухмыльнулся. – По крайней мере, это был кто-то очень большой и важный, весь обвешанный драгоценностями. Не знаю, кто это еще мог быть, кроме султана, особенно в этой комнате. И он начал расхаживать и шагал туда-сюда по балкону целый час, а Тинал все это время висел у него над головой, вцепившись в карниз!… – Джотунн захохотал. – Наш воришка натерпелся такого страху, какого не знал лет пятьдесят! Он трижды намочил штаны и все боялся, что джинн почует запах. Гатмор загоготал, а потом нахмурился:

– Зачем мужику в первую брачную ночь слоняться битый час по балкону?

– Да, обычно люди проводят эту ночь иначе. Это уж точно. Но еще любопытнее были звуки, доносившиеся из комнаты.

– Какие звуки?

– Плач.

Гатмор проворчал что-то. Попробуйте-ка найти такого джотунна, который позволит своей молодой жене плакать в ночь после свадьбы! Главное, чтоб она все время была при деле – вот в чем секрет.

– Ну и где же фавн?

– В тюрьме. Но еще жив. Как ни странно.

– Откуда ты знаешь?

Андор наморщил нос и минуту молча жевал, словно не желая отвечать. Туман полностью рассеялся. Водная гладь между двумя мысами ослепительно сверкала в лучах проснувшегося солнца. Огромный дворец казался освещенным изнутри – его яркий силует резко выделялся на фоне далеких гор и все еще темного неба.

– Собаки, – сказал Андор. – Лошади. Помнишь, он рассказывал, как его изувечили во время драки в Нуме? Он сказал, что может подавлять боль.

– До тех пор, пока не заснет.

– Так вот, собаки и лошади во дворце всю ночь сходили с ума. Точнее, не всю ночь, а приступами. Ты ведь не хочешь последнюю булку?

– Нет, бери.

Гатмор вовсе не наелся и с вожделением смотрел на оставшийся хлеб. Он недоумевал, отчего это вдруг с ним случился приступ вежливости, в его-то возрасте.

– Конюхи и собачники просто с ног сбились, – сказал Андор. – Вся дворцовая прислуга. Они винят во всем колдунью или демонов, которых она призвала или которые пришли ее оплакивать… Я думаю, это проделки Рэпа.

– Зачем ему устраивать такой кавардак? Солнце уже начинало пригревать.

– Я думаю, он делает это не нарочно. Просто когда он теряет контроль над болью, он бессознательно перекладывает ее на скотину. Понимаешь?

У Гатмора по спине пробежал холодок.

– Над какой болью?

Андор отвел взгляд и ответил не сразу. Лодка едва заметно покачивалась на небольших волнах и медленно дрейфовала в сторону моря, подгоняемая только что проснувшимся утренним бризом. Вся гавань пробуждалась. По всему огромному пространству залива корабли поднимали паруса.

– Он в заркианской тюрьме, – сказал наконец Андор. – Давай на этом и остановимся.

– Нет. Продолжай.

– Колесо.

– Какое, прах его побери, колесо?

– Ну, думаю, в данном случае они обошлись без колеса как такового. Растянули его на полу при помощи цепей и перебивают ему кости обухом топора.

Лодка качалась в тишине. Гатмор тупо уставился на собеседника, не в силах поверить услышанному.

– Я даже разговаривал с одним из стражников, принимавших в этом участие, – сказал Андор мягко. – Потом вызвал Дарада для продолжения разговора. Одним меньше стало, если это тебя утешит.

У моряка вспотели ладони и в горле застрял комок. Он удивился, заметив, что даже не ругается. Разве могут люди опуститься до такого? Растянули цепями? Невероятно! Вонючие джинны!

– Не понимаю, – пробормотал он. – Он же адепт. Он ведь может уговорить их перестать. Боги! Он даже может заставить их отпустить его!

– Не может он говорить. И никогда уже не сможет.

– Почему?

– Раскаленное железо.

Несколько мгновений Гатмор был уверен, что сейчас распрощается со своим завтраком. Но ему удалось подавить позыв. Он вытер пот со лба.

– Что же нам теперь делать? – Во рту было сухо и горько.

– Ничего мы сделать не можем, – печально пожал плечами Андор. – Совершенно ничего. Он не протянет больше двух-трех дней. Ведь его отдали тем самым стражникам, которых он опозорил. И к тому же убил нескольких их товарищей. Думаю, что даже адепту не под силу исцелиться после таких увечий. К тому же они наверняка следят за ним, и если он попытается вылечиться, они его снова обработают.

Он сделал паузу, словно предлагая Гатмору высказать какие-нибудь возражения. Но Гатмор промолчал.

– Надо ехать домой, моряк. Запасемся провизией и поплывем в Империю. Золото у меня есть… Можешь оставить себе побрякушки, что я дал тебе. Я предпочел бы направиться на север в Оллион, но меня устроит и Гобль, если ты хочешь возвращаться на запад. Высадишь меня где-нибудь в цивилизованных краях, а лодку заберешь себе. Уверен, что Джалон научит тебя играть на свирели, если ты попросишь. И ты в два счета станешь заправским музыкантом, если действие магии не прекратится. – Он вздохнул. – Ах, цивилизация! Изысканное вино в хрустальных бокалах, вкусная пища на золотых блюдах, нежные женщины на шелковых простынях.

Гатмор испытал ощущение, словно он тонет. Он попытался бороться:

– Никогда! Бросить корабельного товарища? Можно же что-то придумать!

Андор грустно улыбнулся, глядя моряку в глаза:

– Боюсь, что нет. У меня самого довольно-таки выдающиеся способности, и я не встречал человека, с кем бы мне больше захотелось оказаться рядом в трудную минуту, чем с тобой, шкипер. Но все равно мы с тобой всего лишь пара бродяг.

Гатмор яростно затряс головой.

– Бросить товарища? Думаешь, тебе удастся подговорить меня на такое? После того как он ради меня рисковал своей жизнью в Нуме? Думаешь, твои распроклятые чары убедят меня в этом?

– Я не использую свои чары против тебя, Гат, – сказал Андор строго. – Хорошенькие девочки – это другое дело. Это сколько угодно. Но друзья – никогда. И мои ресницы не подействуют на дворцовую стражу. Они всегда держатся большими группами. А я никогда не пытался очаровать больше двоих одновременно. Уверен, с тремя мне не справиться. Думаешь, я могу просто пойти в тюрьму и вытащить оттуда Рэпа на плечах? Мы и вдвоем с тобой не сможем его вынести в том состоянии, в каком он сейчас находится. Мы не можем вдвоем сражаться с султаном, с его армией и с его народом. Говорят, скоро начнется война… Отказаться от безнадежного дела – в этом нет ничего позорного, кэп. Это всего лишь здравый смысл. Гатмор застонал.

– Моряк должен это понимать, – продолжал Андор. – Ведь ты спускаешь паруса во время шторма, верно? И никто не называет тебя за это трусом. Сейчас точно такая же ситуация. Никакой надежды.

Беда в том, что он прав.

– Мне это нравится ничуть не больше, чем тебе, кэп. Но даже Рэп не может рассчитывать, что к нему на помощь будет прилетать через окно колдунья каждый раз, когда он захочет. А если прилетит, то наша помощь не понадобится. Даже если бы нам и удалось вынести его из подземелья, он умрет у нас на руках. Колесо – это не пытка, это медленная казнь. Он уже все равно что мертвец. Еще две смерти ничего не исправят.

Да, Андор умеет убеждать. Мысли ясные и логичные. Для импа – вполне достойный и честный человек. Не какое-то там трепло – ведь он ночь провел во дворце, а это дельце не для труса.

– Наверное, это и предвидел Литриан, когда сказал, что «слишком близко, чтобы звать»?

– Сейчас это уже не «слишком близко», – настаивал на своем Андор. – Девчонка замужем, и уложена в постель, и навсегда останется в Зарке. Ее королевство поделено между ее врагами. Чародеи потеряли к ней интерес. Колдунья мертва, и фавн тоже почти… чем скорее, тем лучше для него. Он попытался, но не смог! Проще простого.

– Да, пожалуй… – Гатмор вздохнул.

Он огляделся и проверил направление ветра. Отсюда до Гобля путь неблизкий, но, конечно, на этот раз они могут плыть с остановками.

Им не надо запасаться провизией на весь путь сразу.

– Да, пожалуй, – повторил он.

– Ты в театре бывал когда-нибудь, моряк? Трагедия в трех действиях, вот что это такое. Занавес опускается, спектакль окончен. Зрители вытирают слезы, расходятся по домам и возвращаются к реальной жизни.

– Да, наверное. – Гатмор улыбнулся, чтобы показать согласие. – Наверное, мне повезло, что ты оказался рядом и предостерег меня от необдуманных поступков. Просто мне почему-то казалось, что спектакль еще не кончился.

Стихают голоса и шум,

Уходят короли и капитаны.

Киплинг. Каникулы

Император и шут

Твой чистый голос, что звучал равно

Для императора и бедняка.

Быть может, та же песня в старину

Мирить умела Руфь с ее тоской,

Привязывая к чуждому жнивью;

Будила тишину

Волшебных окон, над скалой морской

В забытом, очарованном краю.

Китс. Ода соловью

(Пер. Г. Кружкова)

Часть первая О тщетности борьбы

1

Из множества городов Пандемии лишь Хаб не нуждался в прошлом. Он сам по себе являлся легендой и творил Историю.

Хаб – Вечный Город, столица Империи, Мать Избранных, Обитель Богов. Он, словно гигантский краб, распластал по берегам Сенмера мрамор своих зданий.

Единственный среди великого множества городков и селений, Хаб никогда не знал ужасов войны. Благодаря колдовской мощи Четверки, а также мечам легионеров город благополучно избегал опустошений, а его жители – грабежа и насилия. Так продолжалось из века в век. Полмира несло дань в Хаб; его улицы вобрали в себя тысячи трофеев, добытых бравыми воинами в летних кампаниях. Бесценные произведения искусства, возведенные на костях миллионов рабов, медленно гибли под ударами дождя и ветра в садах и крошились от неумолимого времени в залах дворцов, освобождая места для новых шедевров.

Хаб сплавил в единый монолит как все лучшие, так и все худшие порождения рода людского. Фасад Хаба – улицы: широкие, просторные, светлые, такие, что и центурии маршировали свободно. Задворки – аллейки: мрачные, извивающиеся, словно щели древесной коры, где запросто может бесследно исчезнуть добрых поллегиона.

Хаб, пышный и нищий, вобрал в себя всю красоту мира и источал порок во всем его многообразии. Несчетны были как его богатства, так и их потребители – горожане. Чтобы прокормить ненасытные рты, в Хаб из года в год ввозилось разнообразное продовольствие, но беднота, кишевшая в трущобах, все же голодала. Хаб экспортировал немногое – в основном войну и законы.

Импы хвастали, что все дороги ведут в Хаб. А все улицы Хаба устремлялись к центральным пяти холмам, увенчанным четырьмя башнями, жилищами стражей. Великолепные Алый, Белый, Золотой и Голубой дворцы вовсе не казались зловещими, но молва об их таинственности отпугивала любого, так что по доброй воле редко кто к ним приближался. На среднем, наиболее высоком холме красовался величественный Опаловый дворец императора – средоточие светской власти.

В Опаловый дворец данники несли обильные дары, униженные – прошения; туда же торжественно вступали послы.

* * *

«Центр Пандемии, – размышлял Шанди, – Империя. Центр Империи – Хаб. Центр Хаба – Опаловый дворец. Нет, не так. Для точной центровки озеро помешало. Но это мелочь. Дальше. Центр Опалового дворца – Круглый зал Эмина. Центр Круглого зала – я».

Но Шанди ошибался. Точным центром огромного Круглого зала являлся императорский трон. Мальчик же стоял справа от него, да к тому же ступенькой ниже.

Жесткий этикет обрекал ребенка на каменную неподвижность. На торжественной церемонии, длящейся часами, нельзя было пошевелить даже кончиками пальцев.

Заботливая мамочка терпеливо внушала: «Итбен не потерпит ерзанья, Шанди, тем более на официальном приеме». Итбен вторил ей: «Принцы обязаны знать, как блюсти свое достоинство. Так что, ваше высочество, стоя на ступеньках трона, не стоит вертеться, шаркать ногами или ковырять пальцем в носу…» Мальчик давно усвоил, что стоит шевельнуться хоть один разик, и его ждет суровая порка. Надо отдать Шанди должное, в носу он никогда не ковырял. По крайней мере, сам он такого случая не помнил. Более того, он не сомневался, что его «ерзанья» никто из присутствующих не замечал – разве что Итбен. А мать всегда безоговорочно соглашалась с каждым словом консула. Что касается дедушки, то он давно уже позабыл, кто такой Шанди.

Глава Империи, центр мира и Круглого зала – дедушка мирно спал на своем троне. Слыша его посапывание, Шанди искренне завидовал старику, ведь дед сидел. Сидела и мать принца, на стуле, по левую сторону трона.

«Когдато папа стоял здесь, – тоскливо текли детские мысли. – Это было его место, а теперь оно стало моим. Мама вовсе не вспоминает папу, словно его и не было. Проклятая тога, – злился мальчуган, – носить ее – сущее мученье. Вот если бы сидеть! Тогда проще было бы не шевелиться».

Расстраивался Шанди не без причины. Его согнутая в локте левая рука от долгой неподвижности едва удерживала тяжесть шершавой материи. Ноги тоже затекли, а колени мелко дрожали.

«Интересно, если она свалится…» Представив себе последствия, принц судорожно напряг мышцы, заботясь лишь об одном – не шевельнуться бы. Рубцы от предыдущего наказания были не менее болезненны, чем боль в затекшей руке.

Всхрапнув, старик блаженно засопел во сне.

«Счастливый! – позавидовал деду принц. – Придет время, я стану императором и сяду на этот трон. Первое, что сделает Эмшандар Пятый, это казнит Итбена», – планировал Шанди.

Сладостное предвкушение мести отвлекло мальчика от переживаний, и он продолжил игру.

«Убить консула – это здорово! Нет, просто отнять жизнь мало. Я прикажу выдрать Итбена. Да, прямо здесь, на полу, посреди Круглого зала. Вон там, где сейчас декламирует свой вздор жирный делегат. Решено, консула выпорют, голышом, перед всем двором и сенаторами, – наслаждался Шанди блестящими перспективами. – После экзекуции я проявлю милосердие и прикажу отрубить ему голову. Ооо! От Итбена я отделаюсь в первую очередь. А затем я отменю эти идиотские, мерзкие тоги, заодно с сандалиями! Придворный этикет! Особые одежды! Кому нужно? Всю эту древность никто на себя давно уже не нацепляет. Что плохого в камзоле и штанах? А почему обязательно сандалии, а не туфли или ботинки? Но настоящий шик – это трико, а не панталоны. Ооо, моя бедная рука!» Усталость напоминала о себе, вернув Шанди к действительности и заставив позавидовать простым гражданам, которые вот уже тысячу лет как сменили тоги на более комфортную одежду.

«Отменить тоги, это бесспорно, – решительно сжав зубы, намечал принц. – Ну и приемы эти, официальные, тоже запретить! К чему они? С ними одни неприятности. Дедушке они не нужны – это факт. Старик плакал, когда его тащили сюда. Пусть на носилках, но емуто это не нравилось. День рождения! Приветствия и поздравления! Подношения! Хорош день рождения, который длится целую неделю. Подумаешь, семидесятипятилетие! Так праздновать – это мучение, а ведь сегодня лишь первый день».

Всего через месяц Шанди исполнялось десять лет, и его тоже ждала долгая церемония официальных торжеств. Впрочем, мучиться предстояло только часть дня. Потом можно будет поиграть с другими мальчиками, но для этого нужно быть «хорошим». Так пообещала мама.

Тяжелая тога накалилась под солнцем, отвесные лучи которого падали изпод купола, заливая потоками света и трон, и ступеньки к нему. Короткая тень мальчика притаилась у его ног, но принц не смел опустить взор и взглянуть на эту темную кляксу, неторопливо ползущую по ступеням.

Жирный делегат из откудато там добралсятаки до эпилога своих восхвалений и чрезвычайно довольный, спеша и заикаясь, пробормотав поздравления, склонился, чтобы оставить свой дар подле других подарков. Сделав это, он отполз на шаг назад и уткнулся лбом в пол, явно чегото дожидаясь. Взоры присутствующих устремились на императора. Шанди замер, не смея и глаз скосить. Ведь Итбен не дремлет. Зато дедушка, император, не просто дремал, он откровенно спал, сладко всхрапывая.

Итбен не забыл окатить Шанди ненавидящим взглядом. Мальчик замер в каменной неподвижности, запрещая себе даже дышать. Он кожей чувствовал взор консула, будто мурашки обшаривали его голову.

«Если мои волосы встанут дыбом, сочтет Итбен это „ерзаньем“ или нет?» – мелькнула шальная мысль.

– Его величество император, – торжественно изрек Итбен, – рад слышать приветствия верноподданных Шалдокана.

Сконфуженный толстяк не сразу понял, что может убраться подобрупоздорову. А когда до него это дошло, то бедняга от радости запутался в тоге. Однако, хотя и с трудом, злосчастный делегат отполз от ступенек трона и смог наконецто подняться на ноги.

Глава герольдов поднял до уровня глаз толстый свиток и нудно провозгласил:

– Почетный делегат от достойного города Шалмика.

От толпы отделилась женщина. Она представляла северный город, и ее исключительное безобразие указывало на примесь гоблинской крови в ее жилах. О гоблинах заговорили за несколько недель до сегодняшних торжеств. Раньше Шанди ничего не слышал об этих уродах. Однако весной орда зеленого сброда, устроив засаду, перерезала четыре когорты имперских легионеров. Считалось, что этих воинов император направил на север с дипломатической миссией. Хуже всего, что тех, кого не дорезали сразу, потом жестоко пытали. Никому не удалось выжить. Маршал Ити пообещал Шанди сурово покарать негодяев.

У подножия трона уже красовалось двадцать четыре подарка. Значит, как подсчитал принц, кроме гоблинской полукровки, осталось еще четверо делегатов и один посол Нордландии. Этот тип маячил гдето на заднем плане и также не был импом. То был чистокровный джотунн. Несмотря на старческую внешность, джотунн был так силен, что вполне мог одной рукой, играючи разметать целую центурию; блеклые волосы не являлись для этого народа признаком старости. Взгляд водянистосиних огромных глаз бросал в дрожь. Шанди припомнил, как мать называла джотуннов мерзкой дрянью или косматыми тварями. Действительно, из всего населения этого мира только импы были понастоящему красивой расой.

Размеры Круглого зала Эмина не давали Шанди покоя. Ему хотелось знать, скольких людей способен вместить он. Но обращаться с таким вопросом к придворному учителю не имело ни малейшего смысла.

Стоя в зале, Шанди от нечего делать попытался угадать, сколько там народу. Занятие непростое; к тому же, если северную часть зала с сотней сенаторов в красных тогах и патрициев в белоснежных принц видел прекрасно, то противоположная, южная, сторона находилась у него за спиной, а оглядываться он не смел. Так что затея мальчика не могла увенчаться успехом.

Несмотря на официальную церемонию, вельможи держались очень свободно. Впрочем, южные – мелкопоместные и плебеи – вели себя достаточно тихо, тогда как аристократы болтали, читали, а некоторые дремали, совсем как дедушкаимператор.

«Эмин II, император Первой Династии, легендарный творец Протокола, поставивший магию на службу Империи, собрав Совет Четверых, окутанных таинственностью охранителей Империи…»

Этот отрывок, а также все остальное, что было на странице, Шанди выучил самостоятельно, без чьихлибо понуканий. Когда он продекламировал это матери, та была чрезвычайно довольна инициативой сына, даже леденец подарила. Тем же вечером она заставила мальчика повторить отрывок Итбену, и консул тоже похвалил принца, чутьчуть улыбнувшись уголками губ.

«Они всегда радуются, когда я копаюсь в книгах, а к лошадям и мечам ни в какую подпускать не хотят», – вспоминал с огорчением мальчик.

Шанди вовсе не хотел превращаться в книжного червя, его мечтой было стать императоромвоином, таким, как Эграйн. Но мать и консул зорко следили, чтобы принц не оказывался в компании резвящихся сверстников. Однако никакими силами не удавалось приохотить принца к участию в длительных церемониях. Каждый раз дело кончалось поркой.

«Горькая цена за право быть наследником короны», – вздыхая, говорила мама, но реплика, безусловно, принадлежала Итбену.

* * *

Женщина все еще стояла на коленях перед ступенями трона. Бедняжка от волнения позабыла слова. Шанди от души сочувствовал ей, задаваясь вопросом, накажут ли ее кнутом старейшины там, в далеком родном городе, или же нет? Затянувшееся молчание тяжелым сгустком зависло в зале. Министры, возвышаясь над ней, даже не смотрели на неудачницу. Делегаты, исполнившие долг и благополучно покончившие с речами, блаженствовали – им уже ничто не грозило. Зато те, кто составлял маленькую группку, ожидавшую своей очереди сложить дань к подножию трона, выглядели напуганными до смерти.

Женщина нашлатаки выход из критической ситуации. Она начала ритуал с самого начала, с первого коленопреклонения. Бормотала она с такой скоростью, что разобрать слова, произносимые пронзительнорезким голосом, не представлялось возможным. Но сенаторы, вольготно развалясь в удобных креслах, не обращали внимания на подобную мелочь.

Зрительские скамьи, кругами опоясывая Круглый зал, оставляли все же достаточно много места в середине зала. В центре зала на двух концентрических кругахступенях возвышался Опаловый трон. По сторонам света находились двери, предназначенные для Хранителей. Сегодня императора поздравляли представители северных городов, потомуто и трон был повернут в сторону севера. На полу зала на полпути между Шанди и сенаторами стоял пустующий Белый трон Хранителя Севера. Шанди еще ни разу не пришлось увидеть ни одного Хранителя. Колдуны редко показывались на людях, а люди не любили поминать колдунов. Даже дедушка не желал говорить о них, но он по крайней мере их не боялся. Как верховный правитель император, даже став немощным старцем, вправе был вызвать Хранителей.

«Когда я вырасту и стану императором, – мечтал Шанди, – я возьму круглый щит Эмина и вызову Хранителей». Дедушка ни раньше, ни теперь не страшился ни колдуньи, ни колдунов. Он знал, что они не могли навредить ему. Это запрещал Протокол. Шанди тоже надежно защищала от магии принадлежность к императорской семье. Это было здорово! Но когда Итбен прижимал мальчика к своему письменному столу и орудовал тростью по его беззащитным ягодицам, быть наследником короны оказывалось не слишкомто удобно. В такие минуты Шанди предпочел бы любую, пусть самую страшную, магию очередной порке.

Вновь все взгляды сконцентрировались на императорском троне, а Шанди затаил дыхание, стараясь не шелохнуться. Изза болезненных мурашек, изгрызших его левую руку, на глаза принца наворачивались слезы. Его снедало желание шевельнуть пальцами; медленномедленно, совсем незаметно…

«Никто не увидит, – убеждал себя мальчик, – и Итбен не узнает, что я „ерзал“. Или узнает?» Вновь консул говорил вместо императора; дослушав его, женщина поковыляла прочь, и ее место занял следующий делегат.

«Завтра Восток будет возлагать дань к подножию трона. Дедушка будет сидеть лицом к востоку, напротив Золотого трона, – тосковал Шанди. – И мама и я тоже будем глазеть на восток. Сенаторы переберутся в восточную часть зала, а плебеи – в западную. Занятно, а как сенаторы выбирают, кому прийти в тот или иной день? Ведь не весь же Сенат торчит в Круглом зале».

Скоро все смогут разойтись.

Принц гадал, удастся ему устоять на ногах до конца церемонии или дрожащие колени не выдержат и подогнутся. Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Шанди попытался представить, что было бы, появись вдруг на своем Белом троне колдунья. Впрочем, «белым» он назывался с некоторой натяжкой, будучи высечен из слоновой кости. Колдуньей была столетняя гоблинша, Блестящая Вода. Принц краем уха слышал, что люди подозревают, что она приложила руку к недавней расправе гоблинов над легионерами Пондага, но он не верил слухам. Инос дело Хранитель Востока – вот от кого действительно можно ждать черной магии.

«Как это там в книге? – вспоминал Шанди. – Прерогатива. Точно! Прерогатива! А действительно, что бы это значило? Ладно, что бы там ни было, а прерогатива Блестящей Воды – воины северного края. Ох, как же это глупо со стороны Протокола ставить над морякамиджотуннами гоблиншу. Как там дальше? Драконы – Югу, а погода – Западу».

Вероятно, если бы и вправду Блестящая Вода появилась на своем троне, тогда и остальные колдуны расселись бы на своих. Но ни гном Зиниксо, ни эльф Литриан, ни имп Олибино в Круглый зал не явились.

«До чего же всетаки глупо сделать лишь одного Хранителя импом. Надо это вписать в Протокол», – рассуждал Шанди.

Принцу пока еще не довелось читать документ; вот когда он станет Эмшандаром Пятым – тогда другое дело. Только императоры и Хранители прикасаются к Протоколу.

Но вряд ли комунибудь из колдунов пришло бы в голову явиться на церемонию и жариться под солнцем в Круглом зале долгие часы официальных торжеств.

Герольд шагнул вперед. Итбен кивнул, и герольд провозгласил:

– Его превосходительство посол Конфедерации Нордландии.

Посол Крушор широкими шагами пересек зал, словно огромный белый медведь. Сопровождало посла полдюжины джотуннов, еще более громадных и диких. Этикет предоставлял послам и их свите право входить в Круглый зал в национальных костюмах, ну а жители Нордландии не утруждали себя обилием одежд. Джотунны с гордостью демонстрировали окружающим свою мощную мускулатуру. На головах у них красовались сияющие шлемы, а на ногах кожаные штаны и грубые башмаки. Другой одежды они, похоже, не знали, но держались столь уверенно, что их присутствие не казалось неуместным среди разряженных придворных.

«О Пресвятое Равновесие! Теперьто уж я точно смогу безнаказанно пошевелиться!» – обрадовался Шанди, заметив, что все взоры обратились на посла Нордландии. И вовремя. Левая рука мальчика безвольно свесилась. Пола тоги, наброшенной на согнутый локоть, скрыла дефект, но как ни старался принц вернуть руку в первоначальное положение, тяжесть шерстяной материи не позволила это сделать. Рука не слушалась. Она была словно мертвая.

Впрочем, Итбену было не до Шанди. Консул мерился взглядом с посломджотунном. Для этого Итбену даже пришлось задрать голову вверх. Джотунн, старейший из варваров, был не самым крупным из них. Молодые джотунны превосходили его ростом и густотой золотистых бород, но мускулатурой посол мог поспорить с любым из свиты.

«Вот уж кто способен держать полу тоги неделями, если придется, – с завистью подумал Шанди. – Помнится, мама называла джотуннов кровавыми монстрами, а еще орудиями для убийства», – мелькнуло в памяти.

Тишина, установившаяся в зале, изумила мальчика. Он не ожидал, что сенаторы прекратят болтовню и заинтересуются речью посла.

«Чем же это так занимательно? – недоумевал принц. Вдруг он увидел нечто, поразившее его в самое сердце. – О Боги! Где были мои глаза? Там же тетя Оро, в заднем ряду, где сенаторы!»

Возможно, принц, разглядев тетю Оро, непроизвольно дернулся, но Итбен смотрел на джотунна, так что и это «ерзанье» ребенка останется безнаказанным. Тетушку Шанди не видел вот уже много месяцев, но сейчас он ничем не мог показать ей свою радость.

«Она не обидится, – уверял себя принц. – Она знает, что долг прежде всего. Подумать только! Тетя Оро с сенаторами!»

Вообщето причин для удивления не было, ведь она принадлежала к императорскому дому Ороси и, таким образом, имела сенаторское звание. Статус тети Оро был даже выше статуса матери Шанди, которая была из рода Уомайя. Мальчика поразило то, что августейшая принцесса оказалась среди сенаторов, а не на стуле подле Опалового трона, как его мама. Шанди терялся в догадках. Он ничего не слышал о том, что тетя возвращается, хотя дворцовые сплетни он собирал очень умело. Взрослые любили пошептаться, а на ребенка, как правило, внимания не обращали.

«Неужели она вернется в Лисофт, не обняв племянника? Я бы не прочь с ней повидаться. Ну да, „телячьи нежности“ не к лицу мужчине, но ведь это тетя Оро, а не ктонибудь. Я и жаловатьсято ей ни в чем не стану; хныкать – это не помужски. Как это прошлый раз Итбен сказал? На то и мальчик, чтобы его наказывали, принц – особый мальчик, поэтому и бить его надо особенно. Тоже мне, шутник. Еще возмутился, что я не засмеялся, и обозвал наглецом, – жалел себя Шанди. – Вот если тетя Оро заметит, что я хромаю, и станет расспрашивать, тогда с чистой совестью можно будет выложить всю правду…»

– Разве вопрос с Краснегаром не улажен? Документ подписан и скреплен печатью! – бушевал Итбен.

«Ой, как скверно, – расстроился Шанди. – Опять он раскричался. Раньше, пока дедушка не состарился, Итбен и пикнуть не смел».

Однако на джотунна крик не действовал; северянин лишь оскалил крупные желтые зубы. Огромная серебристая борода колыхнулась, и джотунн произнес:

– Достойный консул, со всем уважением хочу напомнить, документ, о котором ты вспомнил, – рядовое соглашение. Все, что там упомянуто, еще должен одобрить Круг танов.

– Ты обязался отправить его… – начал было Итбен.

– Я сделал это, – заверил варвар, – но путь в Нордландию неблизок. Пройдет не один месяц, пока вестник доберется до родных мест, а Круг танов собирается лишь в середине лета, один раз в год.

Министры за спиной Итбена взволнованно перешептывались. Даже всегда невозмутимые герольды и те переглядывались. Джотунны откровенно ухмылялись. От распиравшей его злости Итбен стал таким же пунцовым, как кайма на его белоснежной тоге.

– Итак, до следующего лета договор останется неутвержденным…

– Разумеется.

– Но до тех пор…

– Ничего! Пока утвержденный документ не вернется в Хаб! Достойный консул, ты же понимаешь… месяцы и месяцы пути, – злобно скалил зубы бледнокожий варвар, взирая на Итбена сверху вниз.

Шанди искренне наслаждался тем, как северянин унижал ненавистного консула. Принц едва сдерживал распиравший его смех, но все же не опозорил себя хихиканьем – ведь услышь это Итбен, он, пожалуй, убил бы мальчика.

Резко развернувшись, Итбен начал шептаться с министрами: с Гумайзом, с Гифиром, еще двумя, которых Шанди не знал. Вновь повернувшись к послу потемневшим лицом, консул процедил:

– Формулировка меморандума была весьма специфична. До сообщения о решении Круга танов Совету его императорского величества обе стороны должны действовать согласно договоренности. Король остается…

– Король?

– А… как его?.. Бывший герцог Кинвэйлский! – рычал Итбен. Он совсем потерял контроль над собой.

«Теперь он долго не утихомирится, и… О нет! Богипокровители! Только не это!!!» – горестно застонал Шанди. Затекшая рука совсем не справлялась с полой ненавистной тоги. Тяжелая ткань медленно сползала вниз, пригибая к земле злополучную руку. Что он мог поделать?

– Вы обязались временно назначить вицекороля, подчиненного… – С каждым словом консул бесился все больше и больше.

Шанди знал, что злобой консул накачался на много дней вперед, и добрая часть ее выльется на него. Принц чувствовал себя очень несчастным: и тога с него падала, и зевота одолевала, а тут ещенестерпимо захотелось в туалет. Краснегар его ничуть не интересовал. Из подслушанных разговоров он знал, что императорский Совет довольствовался фиктивной победой, то есть в действительности импы уступали королевство джотуннам. Значит, когда Шанди вырастет и наденет корону, ему предстоит вернуть бесславно утраченные земли. Но это будет потом, сейчас же он слишком устал, чтобы забивать себе голову какимито глупостями.

Возмущенный голос Итбена умолк, но джотунна речь консула не впечатлила.

– Как ты, надеюсь, помнишь, достойный консул, я – посол, а не полномочный представитель. Личные права тана в любом вопросе священны. Не мне обсуждать их. Стоит ему захотеть настоять на своем – и Круг самостоятельно утвердит его королем Краснегара. Таны никогда не посягнут на привилегии равного. – Он победоносно оглянулся на свой эскорт, в ответ джотунны ухмыльнулись, а посол добавил: – Тем более Калкора.

– Калкор – грабитель, насильник, убийца, пират…

Возмущенный посол, расправив плечи и выпятив грудь колесом, раздулся так, что стал еще выше ростом. Куда там было Итбену до этого варвара! Шагнув вперед с перекошенным лицом, джотунн зловеще прорычал:

– Как же мне передать тану твои слова? Как официальную императорскую позицию или как твое личное мнение?

Эхо, многократно отразившись от купола, осыпало присутствующих дробным грохотом.

Итбен отшатнулся от разъяренного посла. Министры тревожно переглянулись, свита джотунна вновь ухмылялась.

– Ну? – еще разочек рыкнул посол, добиваясь ответа.

– Што тут за шум? – разорвал нависшую тишину новый голос.

Шанди так и подскочил.

«Дедушка проснулся!» Мальчик оглянулся прежде, чем успел осознать, что он делает.

Император бодрствовал. Как всегда, его левый глаз наполовину скрывался под полуопущенным веком, но правый смотрел зорко, и, хоть из угла рта старика текла слюна, у императора явно был период просветления, а случалось такое в последнее время все реже и реже.

«Как же я рад этому! Рад, рад, рад! – Восторг захлестнул Шанди. – Тетя Оро вернулась, а теперь и дедушка. Пусть болезнь отпускает его лишь на несколько минут, но он будет с нами, хоть ненадолго, но будет! Как это приятно видеть! О, он заметил меня!»

Действительно, старик смотрел вниз и улыбался внуку.

– Твоя тога болтается, воин, – тихо и ласково произнес старик.

Приказу императора следовало повиноваться незамедлительно, и Шанди смог наконецто шевельнуться, нравилось это Итбену или нет. Правой, рукой принц быстро подобрал соскользнувшие складки и вновь обернул конец полотнища тоги вокруг затекшей левой, конечности. Возня со складками шерстяной ткани во время официальной церемонии, да еще на ступенях Опалового трона, была неслыханным проступком, но повеление императора избавляло Шанди от какой бы то ни было ответственности. Жаль, что у него не нашлось оправдания, чтобы подвигать ногами. И все же, прежде чем вновь превратиться в каменное изваяние и уставиться на Белый трон, Шанди взглянул вверх на дедушку и благодарно ему улыбнулся.

Оправившись от изумления, Итбен поклонился императору.

– Поднят вопрос о Краснегаре, ваше величество.

– Рашве это не было улашено? – негромко прошамкал старик, однако на придворных его речь подействовала ошеломляюще. Дед разбирался в ситуации лучше и глубже, чем они предполагали.

– Взгляды посла Крушора на договор…

– Меморандум! – взревел посол.

– Што он хошет? – пробормотал император.

– Он добивается охранного эскорта для тана Калкора, который желает лично прибыть в Хаб, чтобы вести переговоры по вопросу…

– …Он по праву претендует на трон Красн… – Громоподобный голос Крушора на какойто миг перекрыл слова консула.

– …Поджигатель, грабитель… – взвизгнул Итбен.

– …Тан Гарка и почтенный…

– Еще нос свой осмеливается совать…

Вопль консула оборвался внезапно, молчал и посол. Глаза всех присутствующих следили за тем, что творилось за левым плечом Шанди.

«Безусловно, это не колдовство, – решил принц. – Значит, это дедушка. Хватило одного его жеста!»

– Калкор? – прошептал старческий голос.

– Да, сир! Тот самый пират, который жег, убивал и грабил селения по всему южному побережью. Флот Южных морей пришлось полностью перегруппировать, как вы помните, ваше величество, но мы опоздали. Калкор сбежал на запад через пролив Дир. Бандит разгромил три города в заливе Круля, и теперь, скорее всего, его нужно искать в заливе Утль или гдето поблизости. И этотто бессовестный наглец полагает, что может безнаказанно приплыть по Эмбли в Сенмер на своей галерекасатке!

Оскорбленные сенаторы стучали кулаками по подлокотникам кресел, выражая свое возмущение. Только вчера Шанди изучал географию Империи и ее окраин: архипелаг Ногиды, населенный страшными антропофагами, горы Мосвип с их троллями…

– Но что еще хуже, – разорялся Итбен, – этот отъявленный пират требует признать его суверенным правителем Гарка и намерен вести переговоры с вашим императорским величеством по вопросу Краснегара напрямую, словно Гарк – независимое государство! Для своей безопасности мерзавец требует эскорта…

– Дозволено! – перебил консула император.

Итбен подавился словами и, задыхаясь, только таращил глаза.

– Сир? – прохрипел консул, не желая верить своим ушам.

– Ешли он будет шдешь, он уже нигде не шмошет грабить.

На некоторое время присутствующие в Ротонде замерли, потрясенные. Консул очнулся первым, но ему оставалось лишь подчиниться воле императора.

– Как прикажете, ваше величество, – согнулся в поклоне Итбен.

– Не шабудьте шообщить флоту, когда он отбудет, – устало прошамкал старик.

Министры, советники и герольды поспешно спрятали неуместные улыбки. По рядам еще недавно свирепо насупленных сенаторов прокатилась волна откровенного веселья. Зато джотунны сердито нахмурились. Итбен, видимо не желая выделяться из всех прочих, тоже нацепил на физиономию некоторое подобие улыбки, которая больше походила на звериный оскал.

За спиной Шанди услышал чтото вроде стона. Мальчику нестерпимо захотелось посмотреть на дедушку, но повернуться он не посмел. К тому же ему срочно пришлось заняться собой: странный звон в ушах отдавался в голове, его затошнило.

– Итак, посол, – с ледяной вежливостью ронял слова Итбен, – сколько же человек надобно тану Калкору для эскорта, чтобы чувствовать себя в безопасности?

– Сорок пять джотуннов и один гоблин.

Итбен уже поворачивался, чтобы отдать необходимые распоряжения, но последнее слово заставило его резко развернуться к Крушору.

– Гоблин? – изумился консул.

В повисшей тишине слышался лишь мирный храп дедушки. Круглый зал, казалось принцу, медленно окутывал мрак.

– Гоблин, – подтвердил посол, – очевидно, мужского пола.

– Что он собирается делать с гоблином? – оторопело поинтересовался Итбен.

– Ни малейшего представления, – пожал могучими плечами северянин. – Возможно, это его добыча, мне дела нет. А тебе зачем знать? В письме тана четко указано, кого он возьмет с собой в Хаб.

Внезапно звон в ушах Шанди достиг какойто запредельной ноты. Звуки извне пробивались как через толстый слой ваты. Ступенька уплыла изпод ног, издав слабый, замогильный стон, Шанди упал. Последнее, что он увидел, – вперившиеся в него черные глаза Итбена.

2

В далеких от Хаба восточных землях к шумливому Араккарану неторопливо подкрадывался вечер. Залив еще сиял ясной голубизной, но базары уже угомонились. Ветер неистово трепал кроны пальм, и казалось, они танцевали, играя его теплыми вихрями. Солоноватый привкус моря мощной струей вливался в распахнутые окна, смешиваясь по пути с ароматами мускуса, специй и гортензий, а по захламленным улицам тот же самый ветер разносил миазмы, источаемые кучами мусора.

Как всегда, целый день на кораблях и верблюдах, в возах и корзинах стекалось в блистательный город богатство страны.

Морякиджотунны усердно трудились в доках, в то время как сухопутные жители не менее старательно занимались своим ремеслом: импы торговали, гномы мастерили, эльфы развлекали, русалки услаждали, карликимусорщики сновали с метлами и мешками.

Но все эти пришлые являлись малой каплей в море коренных араккаранцев. Рослые, краснокожие, они щеголяли главным образом в разноцветных хламидах, ниспадающих причудливыми складками. На своем грубом заркианском диалекте джинны сплетничали, спорили и ссорились друг с другом, однако любить и смеяться они тоже умели – какникак они были людьми. А то, что эти мошенники лгали напропалую – так их жертвами становились лишь простофили, не знавшие местных обычаев, а за чужаков душа ни у кого не болела.

Над городом главенствовал дворец султана – здание неземной красоты, воспетой в легендах, и хранилище тайн, леденящих кровь. В одной из его башен, а точнее, за решеткой какогото из многочисленных балконов медленно сходила с ума Кэйдолан, герцогиня Краснегара.

Вот уже вторые сутки металась она, не находя себе места от тревоги за свою племянницу Иносолан, ставшую султаншей Араккарана. Безусловно, затворничество для молодоженов извинительно, но не в обычае любящей племянницы было начисто забывать о своей тетушке. Зловещее и неестественное молчание грозило бедой. Султанши вполне могло уже не быть в живых.

В сущности, Кэйд была пленницей. Прочно запертые двери и вооруженные до зубов стражники не позволяли ей и носа высунуть из покоев. Служанки хранили упорное молчание: словно ожившие мраморные статуи, они оставляли без ответа любой ее вопрос, сколько бы она ни сердилась. Приятельницы, в Араккаране их у нее набралось уже достаточно много, тоже скрытничали. Правда, – те, кого она знала по именам, охотно навещали ее, пили с ней чай, угощались сладостями и болтали как сороки, но сплетничали лишь о пустяках, не более… – Особые надежды Кэйдолан возлагала на госпожу Зану, искренне надеясь, что эта дама сочувственно относится и к ней самой, и к ее племяннице. Но как ни обхаживала Зану герцогиня, та либо не могла, либо не смела сказать ничего определенного.

Интуиция подсказывала Кэйд, что чтото тут не так… По идее обитатели дворца с появлением новой султанши должны были бы ликовать. Какникак женитьба султана, а самое главное, гибель Раши стоили хотя бы праздника. Ведь теперь Араккаран освободился от власти колдуньи, правившей страной больше года. Чем не причина для веселья? Но нет, вместо радости воздух источал миазмы страха. Просачиваясь сквозь мраморные стены, выползая изпод глазури изразцов, тревога заволакивала строения, затмевая солнце.

Кэйд пыталась уверить себя, что ее тревога – плод разыгравшегося воображения. Шагая из угла в угол, она неустанно убеждала себя в этом, тщетно надеясь на невозможное. Внутренний голос упрямо шептал ей, что предчувствие опасности – не пустые фантазии. Герцогиня прожила долгий век, почти семьдесят лет, так что доверять собственной интуиции она могла. И если все внутри нее кричало о нависшей опасности, то так оно и было.

Она рассталась с Иносолан у дверей во внутренние покои султана. С тех пор прошло двое суток.

Дни – полные горького одиночества и тревоги, а ночи – и того хуже! Кошмарное воспоминание об ужасном конце Раши лишило ее покоя. Кэйд называла себя дурой и пыталась отмахнуться от видений, но это не помогало. Стоило ей задремать, и она вновь видела живой факел с взметнувшимися к небесам руками и тонущий в реве пламени раздирающий душу крик: «ЛЮБОВЬ!»

До чего же просто! Четыре слова силы – колдун, пять – прах.

Мастер Рэп шепнул словечко на ушко Раше, и колдунью поглотило пламя.

Балкон прижимался почти к самой крыше высокой башни, в которой устроили Кэйд. Отсюда, с высоты птичьего полета, видела герцогиня плоские крыши дворцовых построек и крытые аркады переходов, а также один из дворов. Там то и дело сновали стражники в кожаных коричневых накидках поверх доспехов, эскортируя принцев в зеленых плащах или изредка группки женщин в черных покрывалах. Несколько раз важно проехали всадники. Дальность расстояния смазывала детали, но все же чтото в том, как двигались люди, подсказывало ей, что и они были порядком встревожены.

Она и ее племянница совершили роковую ошибку. Они неверно поняли слова Бога. Иносолан должна была доверять любви, а девушка решила, что должна доверять Азаку. Вместо того чтобы заглянуть в свое сердце, она понадеялась на страстные речи этого джинна и согласилась на замужество, полагая, что со временем научится отвечать ему с не меньшей пылкостью.

А потом… Потом было уже слишком поздно…

Кэйдолан както даже и не замечала Рэпа, ведь он был всего лишь конюхом. И в последнюю ночь в Краснегаре они не обменялись ни единым словом. В сущности, она не знала его. Никто не знал! Обыкновенный полукровка, он ничем особенным не выделялся – ни красотой, ни обаянием, ни знаниями, ни манерами. Однако именно он спас Иносолан от коварного Андора, а позже вырвал из рук колдуньи.

Парень сумел за полгода пересечь всю Пандемию в погоне за похитительницей, прорубиться сквозь строй гвардейцев и погубить колдунью, шепнув ей одно из своих двух слов силы. Он совершил это, вероятно почти не надеясь на удачу, а тем более не ожидая столь разрушительных результатов.

– Не об Азаке Они говорили, – сокрушалась Кэйдолан. – Бог имел в виду конюха, друга детства. Да, его, но очевидным это стало только сейчас. Что же с ним теперь? Что с тобою, Рэп?

Выбор невелик, раз он во власти разгневанного султана: фавн либо заточен в какомнибудь подземном каземате, либо уже мертв. Последнее, пожалуй, могло бы оказаться наименьшим злом.

Если бы в ту ужасную ночь в Краснегаре Кэйд сообразила бы, что парень, обладающий словом силы, не может быть рядовым невежей, все бы, наверное, обернулось подругому. Но Кэйд было не до раздумий. Конечно, узнав гдето в пути второе слово, Рэп стал адептом, превратившись в сверхчеловека. Но сейчас он там, где не спасут даже два слова силы.

Кэйд мерила шагами балкон… Взадвперед… нескончаемый путь!

– Ооо, Иносолан! Твоя наставница могла бы присоветовать тебе чтонибудь и получше, – в порыве отчаяния воскликнула старушка.

Возможно, тетушке следовало быть настойчивее. Пыталась ведь она изменить ситуацию. Может быть, стоило довериться Раше? Но племянница об этом и слышать не желала. Права она была или нет, кто теперь разберет? А это глупейшее бегство в пустыню? Что оно принесло, кроме унижения и насильного возвращения? Ничего.

Теперь Иносолан обречена бездельничать в гареме и рожать сыновей для чужой страны. Преданное Империей и Хранителями, ее королевство погибло. Сейчас там правят таны Нордландии.

Бедняга Рэп погиб или скоро погибнет, и эта вина больше всего мучила Кэйд.

Принцесса никогда не страдала богатым воображением, потомуто и к магии особого доверия не питала. Оккультизм всегда был для нее чемто далеким. Много лет назад, когда Кэйд почуяла смерть матери Иносолан, она послушалась внутреннего голоса и за три дня добралась из Кинвэйла до гавани, успев на один из последних кораблей. Но тогда она не постригала свое предвиденье особым даром и никому об этом не сказала. Холиндарн с легкостью поверил, что ее прибытие – просто счастливое совпадение. А малышку Инос тогда столь серьезные вопросы еще не интересовали.

Закатные лучи солнца раскалили камни балкона, да и бесконечное хождение из угла в угол утомило Кэйд. Измаявшись, но так и не найдя ответов на свои вопросы, она проковыляла в комнату и рухнула на мягкую подушку, заменявшую стул.

Помещение, отведенное ближайшей родственнице новой султанши, было скорее похоже на чулан, чем на жилые апартаменты. По дворцовым стандартам обшарпанные стены и обилие безобразных скульптур, повидимому награбленных в какомто походе, молчаливо демонстрировали оскорбительное презрение к новой обитательнице комнат. Словно всесильный султан гадал, что бы с ней сделать, а пока запихнул подальше от глаз.

– Почему, ну, почему Инос молчит? Что, если мои послания до нее вообще не доходят? – изводила себя герцогиня.

3

В низину меж холмов, в самое сердце города, густые вечерние тени несли прохладу, освежившую драгоценности шейха Элкараса – чудесные цветы, благоухающие в саду. В выси мерцали первые звезды, ласково звенели струи фонтана, жасмин и мимоза наполняли воздух своим благоуханием.

Мастер Скараш был явно навеселе. Вцепившись в бутылку, он пару раз встряхнул ее и с огорчением обнаружил; что она пуста.

– Любопытно, которая? – пробормотал он, запулив ее в пышные кусты роз. Освободившись от тары, он тут же избавился и от интереса к ней. – Ааа, каакая разница!

Действительно, что значили несколько монет убытка против колоссальной прибыли от предполагаемого партнерства. Жизнь редко баловала торговцев крупной удачей, а грядущие перспективы выглядели весьма заманчиво. Несомненно, дед будет им гордиться, очень гордиться. Правда, в детали Скараш еще не вникал, и от этого они казались весьма запутанными. Но утро вечера мудренее, и, протрезвев, он вместе с компаньоном тщательно проработает все аспекты договора. А сейчас ничто не должно омрачать доброго веселья, этого достойного начала долгому и крепкому сотрудничеству, обещающему в будущем принести дому Элкараса несметные богатства.

Уставившись в дверной проем, Скараш громко прорычал, требуя еще вина. Затем перевел затуманенный винными парами взор на собутыльника.

– Это нне шшутка – эксклююзивная лицензия?

– Никаких шуток, – заверил гость. – Империя предпочитает иметь дела с определенными снабженцами по каждому виду товара. Это упрощает бухгалтерию. А если партнер надежный, то ему можно передать также и лицензии тех поставщиков, кто не оправдал высокого доверия. Гигантские перспективы, не так ли?

Скараш важно кивнул и тут же икнул. Обильные возлияния только усиливали жажду. Как же мудро поступил дед, назначив перед отъездом его главой дома, радовался Скараш.

– Сколькко ттовваров вы хотите? – заикаясь, пролепетал он.

– Много, оччень много, – подыгрывая джинну, уверил собутыльник. – Но довольно о скучном. Поболтаем попросту, о всякой всячине. Помоему, ты вернулся из Алакарны, и совсем недавно, я прав?

– Верно. А как тты этто узнал?

– И султан был на том же корабле, что и ты? – допытывался гость.

Заметив выскочившую из дома девушку, до самых глаз закутанную в покрывало, так что непонятно было, это дальняя родственница или родная сестра, Скараш равнодушным кивком подтвердил предположение импа и жадным взглядом вцепился в наполненные вином бутылки в ее руках.

– Из Алакарны? – доброжелательным тоном выведывал приятель.

Имп был вызывающе красив, к тому же обаятелен и мил. Он изъяснялся изысканно. Скараша завораживала певучая интонаций неожиданного друга… Он наслаждался его речью.

– Ага, – пустился в объяснения мастер, – я прямиком ппоехал. На вверблюде. Вообще, ззнаешь ли, торговцы, они… свои тропки имеют. Ппонимаешь… пониммаешь почему? Мы странствуем… броодим… Воот. Прравильно я говорю?

– Конечно, – поддакнул имп с обаятельной улыбкой. – А султан?

– Султтан? Оони ссс дедом ккрюк ссделали. Неебольшой.

– Крюк?

– Даа, через Ттумм!

– Невозможно! Это же Проклятые Земли! Знаешь, ты меня понастоящему заинтриговал.

Чутьчуть протрезвев, Скараш засомневался, разумно ли он поступает, откровенничая с чужаком. Дед Скараша был магом, а теперь состоял служителем при колдуне Олибино, одном из Четырех Стражей. Но окончательно избавиться от винных паров мастер не успел: имп предупредительно наполнил его кубок. Себя он тоже не забыл и начал провозглашать тост за тостом, пока не иссякло вино в бутылках.

Неумолчный стрекот цикад органично вплетался в монотонную беседу двух собутыльников.

– Пусть он маг, но я не могу взять в толк, как он сумел выследить в такой дикой местности?

– Ааа! – с таинственным видом погрозил пальцем Скараш. Тут его замутило, и мастер подумал, что не мешало бы чемнибудь закусить выпитое. Крепкие вина слишком быстро валили джиннов с ног, поэтому те старались избегать попоек, подобной этой. Обычно Скараш никогда не злоупотреблял спиртным, но сегодня… – Нну, коолдунья снаб… снабдила деда ловуушкой, поповодком. Маагиято следыы осттавляет, ппонимаешь…

4

– Тетушка, – сквозь сон услышала Кэйд.

Герцогиня с трудом разлепила веки. Голова гудела словно чугунный котел, а во рту ощущался премерзостный привкусу, верный признак того, что спала она в неудобной позе. Проморгавшись, она различила в неверном свете луны закутанную в покрывало фигуру.

– Инос! Дорогая!

– Не вставай… не надо, – забеспокоилась племянница.

Но Кэйд все равно поднялась и поспешила обнять девушку.

– Инос! Милая моя девочка! Я так… тревожилась! Ты в порядке?

– Конечно же, тетя. Все нормально. – Отпустив плечи тетушки, Инос повернулась к окну. – Разумеется, со мной все в порядке. Я самая желаемая и заботливо охраняемая женщина в Араккаране. Да что там… но всем Зарке. Как же со мной может быть чтото не в порядке?

От тона, каким говорила племянница, у Кэйд защемило в груди. Она рванулась вперед, но Инос поспешила отстраниться.

– Ты совсем одна, тетя. Почему ты уснула посреди комнаты? А ужинала ли ты сегодня вечером?

– Рассказывай, дорогая! Рассказывай! – не сдавалась Кэйдолан.

– Что рассказывать?

– Все!

– Правда? Ты хочешь услышать подробности моей брачной ночи?

– Да, – промолвила герцогиня и, проглотив комок, стоявший в горле, подтвердила: – Пожалуй, да.

Инос медленно повернулась к ней. Плотное белое покрывало скрывало всю ее фигуру, с головы до ног. Только глаза из складки поблескивали.

– Тетя! Даме не к лицу такое любопытство.

– Не шути, Инос. Я сердцем чувствую, чтото не так.

– Грабители вломились во дворец и режут всех направо и налево.

– Инос, пожалуйста!

– Хорошо. Что с Рэпом? Он в тюрьме?

– Да.

– Изза меня, – простонала она. – Как это несправедливо! Разве должен страдать преданный друг только потому, что пытался помочь мне?

– Пройдет несколько дней, и султан раскается…

– Нет у нас времени! Нет… – Инос заломила руки. – Что они с ним сделали, тетя? Ты чтонибудь знаешь? – Вначале ее голос дрожал, но потом она справилась с собой.

– Увы, дорогая, – вздохнула тетушка. – Я пыталась спрашивать, но…

– А я не сомневаюсь. Азак обещал, что крови больше не будет, но он дико ревнив. Раньше я и не представляла, что это такое – ревность. Теперь это слово наполнилось для меня вполне определенным смыслом. Знаешь, его бесит даже подозрение, что я могу подумать о какомлибо мужчине. Если я заикнусь насчет Рэпа, то подпишу ему смертный приговор, незамедлительно. Не понимаю, что ему понадобилось в Большом зале?…

– Дорогая, мы сделаем все, что сможем, – заверила ее тетушка.

– Боюсь, немногое мы можем, – прошептала Инос.

После этих слов повисло неловкое молчание. Обе женщины вглядывались друг в друга, стоя в серебряном свете луны. Кэйд показалось, что она слышит стук собственного сердца.

– Это не все, не так ли! – промолвила она.

Иносолан кивнула.

– Тебя не обмануть, – обронила племянница. Затем она сбросила покрывало.

– Боги! – вскрикнула Кэйдолан, всплеснув руками. – Нет! Нет! – рыдала она.

– Раша умерла слишком рано, – горько вздохнула Инос.

– Колдунья не сняла заклятие?! – ужаснулась герцогиня.

– Нет, не сняла. Обещала, но не сделала. Даже не принималась за это. Ведь он только собирался меня поцеловать, только собирался…

Даже в сумраке видны были жуткие ожоги на щеках и подбородке девушки.

«Как хрупка красота! И как быстротечна! – проносилось мыслях ошеломленной Кэйд. – Была, и нет ее… А эти ужасные раны, покрытые струпьями… Безобразные шрамы от них останутся надолго, если не навсегда».

Шатаясь, герцогиня сделала несколько шажков и упала на подушку. Она смотрела на племянницу, содрогаясь в бессильном отчаянии.

– Боль терпима, – успокаивала ее Инос. – С этим тоже можно прожить.

– Свадьба! О Боги! Твой брак, – вспомнила Кэйд.

– Ему нельзя дотрагиваться до женщин, – горько вздохнула Инос. – Даже до своей жены.

Кэйд обмерла – мир вокруг, казалось, подернулся дымкой тумана. Невозможно было понять, то ли она на грани обморока, то ли глаза ей застилают непрошеные слезы.

– Как же быть? – дрожащим голосом промолвила она.

Раньше дела были плохи, а теперь стало и того хуже – обречена на целомудренный брак, а буйная страсть Азака вскоре перерастет в глухую ненависть к той, которую он страстно желал, но до которой не мог и теперь никогда не сможет притронуться.

– Существует лишь один способ поправить наши дела, – с напускным спокойствием говорила девушка. – Однажды мы попытались… Теперь вновь рискнем – обратимся за оккультной помощью.

– Мастер Рэп?

– Нет, нет! Он всего лишь адепт. Только колдун сможет снять заклятие.

– Колдун? – Кэйд была слишком шокирована, чтобы соображать нормально.

– Четверка. Хранители. Проклятие, наложенное на монарха, суть политическое вредительство, так что нейтрализовать колдовство – их прямая обязанность. Стражи снимут проклятие и, надеюсь, исцелят мое лицо.

Герцогиня несколько раз глубоко вздохнула и тряхнула головой, надеясь прочистить мозги, но ничего не вышло. Все же она не отступила:

– Что ж, корабли мне всегда нравились, к тому же я давно мечтала посетить Хаб, наконецто…

– Нет, тетя, – остановила ее племянница.

– Нет?

– Нет, ты не едешь. Он не желает. Тетя, я пришла попрощаться. Боги да благословят тебя, – ровным, холодным голосом роняла она слова. Куда только девалась ее прежняя музыкальность. – И… спасибо тебе за все.

– Уже? Неужели?

Гдето скрипнула дверь. По каменным плитам коридора с мерной неторопливостью звонко стучали каблуки сапог. Кэйд так разволновалась, что, когда она попыталась встать, колени отказались ей служить. Иносолан сама подошла к ней и, наклонившись, поцеловала в щеку.

– Пройдет немало дней, пока двор поймет, что Азак далеко, – торопливо шептала она тете. – Объявлено, что молодожены отправляются в путешествие по загородным дворцам. Так мы выиграем неделюдругую. А там… что ж, как Боги пожелают. Замещать султана остается принц Кар. Он здесь будет главным.

– Хаб! В Хабе не носят покрывал. Ты не можешь…

– Могу! Только в покрывалах я могу там показаться, – с горечью заявила Иносолан.

«О Великое Равновесие! Милостивые Боги да помогут нам – Иносолан, моя дорогая девочка, потеряла все, даже свою красоту», – стенала Кэйд.

Шаги раздавались уже под самой дверью. Только один человек мог так самоуверенно разгуливать по дворцу.

– Помни о Рэпе, – выдохнула Инос. – Попытайся сделать что сможешь. Пока нет Азака – он в безопасности. В этом я уверена. – Потом она заговорила более громким голосом: – У нас есть быстроходный корабль. На нем мы направимся на запад. Муж считает, что мы успеем достичь Гобля до закрытия навигации на зиму. Тетушка, пожелай мне удачи… Пожелай нам удачи! Пожелаешь?

– А война? – воскликнула Кэйдолан. – Разве Империя не оставит войска в Алакарне? Зарк чудом избежал вторжения. А после этого султанджинн рвется во вражескую столицу?!

– Рискнем еще разок, только и всего, – небрежно отмахнулась Инос. – Путешествие будет восхитительное. Не волнуйся, тетя, мы не пропадем. К весне вернемся… мой муж и я… береги себя. Да пребудут с тобой Боги!

Дверь распахнулась. В проеме виднелась высокая тень, слабо поблескивая драгоценными камнями украшений.

– Да пребудут Боги с вами обоими, – произнесла Кэйд. Инос молча скользнула прочь, как дух скрывшись в темноте вместе с Азаком.

5

Если Андор наслаждался прелестью садов шейха, то здесь, в кухне, грязной от сажи, сидеть приходилось на голых досках, а горячее марево, долженствовавшее быть воздухом, пропиталось прогорклыми запахами стряпни. Кухонное помещение в этом беспорядочном нагромождении строений, именуемых дворцом шейха, освещалось вонючими светильниками, над пламенем которых вились тучи мошек и мотыльков.

Гатмор уже давно сидел на жесткой скамье. У него устала спина и затекли ноги. Пошевелив лопатками и по возможности расслабив спину, он вытянул ноги, а затем вновь скрестил их, но уже подругому. Грузный джинн, громоздившийся на такой же скамье напротив стола, покосился на джотунна и вновь занялся вычесыванием насекомых из волосатых подмышек. За весь вечер эта громадина не сказала ни слова. Впрочем, Гатмор был только рад этому. Судя по источаемому запаху, джинн был погонщиком верблюдов. Теперь этот неотесанный тип оказался в роли сторожевого пса при джотунне. Желал бы посмотреть Гатмор, как неуклюжий болван вздумает помериться с ним силой. От нечего делать северянин наблюдал за теми, кто заглядывал в кухню. Парочку таких крепких ребят моряк с удовольствием бы нанял.

Женщин, прибегавших на кухню, он тоже не оставлял без внимания. Даже в покрывалах смахивая на трупы в саванах, они все равно двигались грациозно, словно эльфы. Вздувающиеся складки белого полотна, а точнее, скрываемые ими тайны будили воображение любого мужчины. Ну разве могли спешащие по поручению хозяина незнакомки не приковать к себе скучающий взгляд Гатмора? Моряк сидел и гадал, насколько хороши фигурки под каскадом складок. А эти огненные глаза…

В конце концов, раз жена погибла в резне, устроенной Калкором, то так тому и быть. Гатмор уже не знал, хотел ли бы он сейчас услышать ее прежние ворчливые придирки. Джотунна снедало острое искушение попробовать остановить первый же белый кулек, заговорить с женщиной и посмотреть, как взовьется погонщик верблюдов.

Гатмор изнывал от скуки. Он торчал в этой мерзкой чумной дыре добрых пять часов, и это после потраченных совершенно впустую двух дней разговоров, споров – и, главным образом, ожидания. Оно раздражало больше всего. Он все время когонибудь ждал: то Тинала, то Дарада, а теперь Андора. Труд простого носильщика тоже не сахар, но ради товарища можно согласиться и на такое.

Рослый юнец просунул в дверь голову и, отыскав глазами джотунна, сообщил:

– Эй, поднимайся! Ты хозяину нужен.

Гатмор зловеще заулыбался и ласково спросил:

– Я тебя правильно расслышал?

Погонщик верблюдов просиял и заинтересованно воззрился на юношу. На миг показалось, что вечер обещает быть интересным.

– Твой друг, да? – пряча глаза, поправился парень.

– «Наниматель» будет в самый раз, – смилостивился Гатмор и поднялся со скамьи. – Веди, Валиант. – Вгонять в краску бронзовые лица стало для северянина в Зарке лучшим развлечением. Но слишком уж мизерным.

Он взвалил поклажу на спину и поспешил следом за проводником, как самый обыкновенный носильщик.

Подле дверей моряк увидел Андора. Тот едва на ногах держался, так и норовя сползти по стеночке. Гатмор молча взял одной рукой предложенный фонарь, а другой крепко подхватил импа под руку и вывел его в ночь прежде, чем иссякли нескончаемые дружеские прощания не менее пьяного хозяина. Дверь за ними захлопнулась с глухим стуком; послышались звон цепей и грохот задвигаемых засовов, оставляя их наедине с жаркой духотой и ночью.

Вокруг висела тьма, хоть глаз выколи. На суше моряк чувствовал себя неуютно. Усадив Андора на порог гостеприимного дома, он, чтобы сориентироваться, высоко поднял над головой фонарь. Андор тихонько икал.

Толку от фонаря было немного. В сущности, везде колыхались неясные тени, но угрозы в них не ощущалось. Волшебный свет луны коегде мягко озарял высоченные стены противоположной стороны улицы. Тут и там слабыми отсветами маячили огоньки в окнах.

«И куда теперь? В гору или под гору? – гадал Гатмор, успокоившись относительно грабителей.

– И под гору, и в гору, с милашкой дорогой…

– Вызывай Сагорна! – оборвал напарника моряк.

– Вызывать? А как? – зашелся в смехе Андор. – Для этого я слишком пьян. Торговцы – не та публика, у которой на трезвую голову развязываются языки. Хоп, сейчас, кажется, придется вызывать карликов.

– Давай, давай, и побыстрее. Живее зови Сагорна, а карлики могут подождать.

Вместо ответа Андор уткнулся в угол и, упираясь руками стену, согнулся пополам. Выворачивало его вовсе не элегантно. Гатмору не оставалось ничего иного, как заняться изучением звездного неба, рассматривать неясные тени в свете луны и стараться не слушать кряхтенья, бульканья и вздохов.

– Поделом тебе, пройдохе! – прошипел сквозь зубы моряк.

Гатмора начинала утомлять зависимость от всей этой компании. За последние два дня его по очереди донимали все четверо. Хорошо, что не более одного за раз; впрочем, иначе и быть не могло. Но в этой чехарде дьявол голову сломит! Не успевал моряк приноровиться к одному… глядишь, работать приходится с другим. И все начинай сначала.

– Ну что, очухался? – спросил северянин, когда Андор отплевался. – Теперь выкладывай, что выяснил, или вызови Сагорна. Я хочу знать и не собираюсь угадывать.

– Эй, тупица, стражник недобитый, балбес нордландская, – петушился Андор, но джотунн остался невозмутим. Тогда имп перешел к уговорам. – Я думаю, мы попусту тратим время. Почему бы нам не вернуться…

– И не мечтай! – огрызнулся Гатмор. – В прошлый раз не сработало и теперь не выйдет.

Андор не сомневался, что, нажми он посильнее, ему бы удалось уговорить варвара убраться из Араккарана, бросив на произвол судьбы друга. Пару дней назад он почти добился своего. Они вышли в море на рассвете, но бриз утих, а только Джалон с помощью волынки мог вызвать свежий ветер. Однако стоило Андору уступить место Джалону, тот спокойно выждал, пока Гатмор придет в себя и перестанет буйствовать, они тотчас нашли общий язык и вернулись в Араккаран. Неотразимое обаяние Андора испарялось, как только исчезал он сам.

Андор начал было чтото бормотать, но, покорившись неизбежному, издал слабый стон и исчез…

Его место занял Сагорн. В свете фонаря серебрились его волосы и маячило бледное лицо.

– Отличная работа, моряк, – одобрительно фыркнул старик.

– Что он выяснил?

– Хм! – На мгновение Сагорн замер, то ли роясь в воспоминаниях Андора, то ли обдумывая чтото. – В гору, – распорядился старик и побрел в темноту.

Взвалив на спину узел, Гатмор поспешно зашагал рядом. Путники двинулись навстречу танцующим теням, замиравшим в неподвижной истоме позади них.

– Что узнал Андор? – допытывался моряк.

– Никогда не думал, что стану поминать гнома добрым словом. Но Ишист – превосходный врачеватель. О таком лекаре можно только мечтать! – трещал Сагорн. – Он, должно быть, равен…

– Еще немного, и тебе точно потребуется помощь лекаря, – зловеще прорычал Гатмор.

– Неплохо бы прямо сейчас сюда Ишиста, не так ли? Вспомни, что говорят о гангрене. Если все это правда, фавну недолго тянуть волынку. Его целительные силы не беспредельны, скорее всего, они уже на исходе.

Гатмор содрогнулся.

– Утром Тинал снова вскарабкался по дворцовым стенам, так что Андор узнал коечто от пары стражников. Плохо, что потом, для надежности, пришлось вызвать Дарада. Ценно то, что Дарад видел герцогиню Кэйдолан. Ее фигура мелькала на балконе, – заметил Сагорн. – Это важно, очень важно, – хотя мои компаньоны этого еще не понимают.

Улица кончилась, упершись в крохотную площадь.

– Довольно с меня твоих игр, Сагорн, – зыркая по сторонам, прогудел Гатмор. – Помни, это последнее предупреждение.

Старик презрительно фыркнул. Он устал и дышал с присвистом, но направление удерживал четко – ко дворцу. Удача пока еще была с ними, но надолго ли?

– У тебя есть решение? – поинтересовался Гатмор.

– Конечно.

– Не врешь?

– Еще чего! Я прекрасно знал, что делать, еще вчера, когда меня вызвал Джалон. Я только не хотел раньше времени обнадеживать тебя.

Гатмор в душе клялся непременно отомстить когданибудь этому хилому книжному червю.

– Решение! Говори! – скрипнул зубами моряк. – Сейчас самое время.

– Добавить магии! – заявил старик. – Рэп всего лишь адепт. Но, несмотря на его раны, два слова силы долго удерживали его жизнь на грани смерти. Однако теперь, когда он не может заговаривать стражников…

– Я всего лишь невежественный моряк, – рявкнул Гатмор. – Но я не дурак. Все, что ты тут натрепал, я и сам знаю.

Старый пустомеля никогда не упускал случая поболтать, но сегодня он как будто нарочно тянул время.

– Заткни глотку, дружок. Или ты всему миру о наших силах поведать собрался? Ну, как, будешь слушать?

– Само собой, – проворчал Гатмор. К этому времени они выбрались на широкую дорогу, залитую лунным светом. В эти предутренние часы здесь было пустынно. Ни одной повозки, только на противоположной стороне дороги прошествовала воинственного вида толпа слуг с фонарями, сопровождавшая дородного торговца, спешащего по неотложному делу.

Сагорн с трудом передвигал ноги и пыхтел все сильнее и сильнее.

– Слова силы! Узнай я еще одно слово – я смогу стать адептом, а значит, им станет и Андор, и Тинал, и Джалон, и даже Дарад. Признаться, мысль о Дараде как об адепте… – Поймав на себе яростный взгляд Гатмора, он осекся, а затем без обиняков заявил: – Еще одно слово силы – единственный выход.

– Ты спятил! – всплеснул руками Гатмор. – Да где же его найти, тем более сию минуту. Ты же добрую сотню лет ищешь Это самое слово! И все зря. Так где же ты его собираешься искать сейчас?

– Я точно знаю, где именно, – ухмыльнулся Сагорн…

– Где?

– Оно есть у девушки.

– У принцессы Рэпа? Есть? Сдурел?

– Одно из слов Иниссо передавалось в их семье из поколения в поколение. Она приняла последний вздох отца, и он, безусловно, шепнул ей слово. Я не уверен, но, возможно, именно ради этого слова колдунья ее и похитила. Странно, что счастье бежит от нее, ведь даже единственное слово приносит удачу…

– Так ты уверен или нет? – допытывался Гатмор.

– Абсолютно уверен. Вот почему мы весь день обхаживали мастера Скараша. Он был одним из тех, кто сопровождал ее в пустыне.

– Итак, слово есть. Гениально! В чем же тогда ее мастерство? Что она может?

– Повидимому, она и сама не знает. По крайней мере, джинн ничего такого за ней не заметил, а то бы Андор из него это вытряс, – презрительно фыркнул Сагорн, – Впрочем, что с него взять, он мог быть не в курсе. Несомненно одно: какойто магией она наследила, иначе дед Скараша не отыскал бы их.

– Дед?

– Элкарас. Он маг, но здесь его нет. Шейх все еще в Араккаране трудится на колдуна Олибино. Забудь о нем. Нам нужно найти Инос и убедить ее передать свое слово силы мне или одному из моих партнеров. Тогда мы сможем спасти Рэпа.

– Как?

Сагорн, казалось, совсем выбился из сил. Он остановился и привалился отдыхать к стене, ограждавшей территорию дворца.

– Фавн не боец, – с трудом переводя дыхание и потирая бровь, говорил старый хитрец, – но двух слов силы ему хватило, чтобы удержать поодаль всю дворцовую стражу. Представь на его месте Дарада! Огого, что было бы! Добавить к имеющемуся еще одно слово, и… мы сможем все – или почти все. О Боги, да Тинал с двумя словами запросто выйдет из дворца с султанским троном под мышкой!

– Тихо! – резко одернул болтуна Гатмор. Он напряженно прислушивался к едва различимому шуму, раздававшемуся изза угла. Как раз там, где находились ворота во дворец. – Это лошади, – пробормотал он. – Точно, лошади. Скорее!

Поспешно загасив фонарь и понимая, что в любом случае они выглядят весьма подозрительно, Гатмор схватил старика за руку и потащил через дорогу. Джотунн торопился добраться до темной аллеи, но бежать приходилось в гору, а всадники быстро приближались. Копыта дробно стучали по каменистой дороге.

И днем джинны отличались чрезмерной подозрительностью, а уж ночью…

Как всегда, перемена произошла молниеносно. Внезапно запястье, которое держал Гатмор, истончилось и выскользнуло из его лапищи. Джотунн даже споткнулся от неожиданности, а Тинал стрелой вырвался вперед, спеша в укрытие. Мальчишке даже одежда Андора не очень мешала – правда, болталась она на нем как на вешалке. Тинал никогда не стремился быть героем. Отягощенный поклажей и теперь уже не нужным фонарем, Гатмор заметно отставал от легконогого парня. Стиснув зубы, моряк спешил изо всех сил, подгоняемый усиливающимся цокотом подков и собственной злостью на малютку вора, исчезающего в зарослях. До того как нырнуть в спасительную тень, джотунн успел увидеть головных всадников отряда, огибающих угол дворцовой стены… Только оказавшись среди деревьев, Гатмор понял, что это вовсе не аллея, а всего лишь очень большая ниша. Собственно, убедил его в этом забор, в который он с ходу врезался. Тинал испарился, словно его и не было.

Выругавшись сквозь зубы, Гатмор отшвырнул бесполезный фонарь, сбросил на землю узел и стал лихорадочно развязывать стягивающие его веревки. Моряк надеялся вовремя добраться до меча. Он не сомневался, что всадники его заметили, а значит, предстоит бой. Его последний бой – ведь не может же один человек одолеть целый отряд. Сейчас джотунн жалел только об одном: что всю свою жизнь пользовался лишь кулаками, а не мечом. Задыхаясь после пробежки, он хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Узлы не слушались его пальцев, и он бросил это бессмысленное занятие. Бродяга, околачивающийся возле дворца в предутренние часы, к тому же удирающий от стражников… он заведомо мог считать себя мертвецом. Подобная перспектива бросала Гатмора в холодный пот.

Как ни странно, лошади продолжали скакать все тем же легким галопом. Дюжина стражников пронеслась мимо его сомнительного убежища. Следом за ними прокатил экипаж. Подле экипажа гарцевал громадный детина на вороном скакуне. Потом еще два десятка воинов промелькнули в лунном свете.

Странная кавалькада скрылась вдали. Грохот подков и колес замер, тишина ночи нарушалась лишь пыхтением джотунна.

Сверху вдруг чтото свалилось. Гатмор так и подпрыгнул, его взвинченные нервы не выдержали. Но пугаться не стоило: это объявился Тинал. Он соскочил с отвесной стены, на которую вскарабкался.

– Забавно, – озадаченно промолвил вор, – устраивать прогулки в столь неурочный час.

Гатмор раздраженно сопел. Из всех пятерых Тинал был самым скользким типом. Последние два дня действовал в основном именно маленький воришка,однако работал он в одиночку. И хоть сталкивались они довольно часто, но, обменявшись паройдругой слов, мальчик опять исчезал. Юный имп, хрупкий и хитрый, с неприметной внешностью.

– Пошевеливайся, – нетерпеливо щелкнул пальцами вор. – Давай мое барахло.

– Носильщик! Просто носильщик! – сердито ворчал Гатмор. Узел попрежнему не поддавался. – Скажи мне план старика, – потребовал моряк, забыв про веревки.

– Кэйдолан, – буркнул Тинал, быстро избавляясь от одежды Андора. – Дарад видел ее на балконе, но думать – не его занятие.

– Ясно. Но почему она?

– Скорее же! – требовал парень. – Потому что вряд ли ктонибудь, кроме нее, сможет приблизиться к Инос и поболтать с глазу на глаз. Ты что, не знаешь, как тщательно джинны охраняют своих женщин? – снизошел до объяснений вор. Он успел раздеться догола, и терпение его лопнуло. Мальчишка оттолкнул Гатмора и мигом справился с узлами. – Я, возможно, смогу добраться до тетушки. Уж старушкуто не станут охранять слишком бдительно.

– А что с того?

Тинал потрошил тюк, разбрасывая вокруг себя тряпье, и наконец выкопал шорты. Имп натянул их, подпрыгивая то на одной ноге, то на другой, и снова склонился над ворохом барахла, выбирая обувь.

– В дело вступит Джалон.

– Джалон? – озадаченно произнес Гатмор. Он не считал себя глупцом, но таинственная шайка упорно делала из него дурака, нарочно путая моряка. Сагорн – интриган, Тинал – пройдоха. Что мог противопоставить им честный моряк?

Но вот Тинал извлек из мешка меч и пристроил его себе на спину. Клинок был из отличной гномьей стали, но рукоять слишком явно указывала на бывшего хозяина, на ней словно табличка висела: «Украдено из дворца Араккарана». Внутри дворцовых лабиринтов парнишка в любой момент мог вызвать Дарада, если возникнет необходимость в кровавой схватке.

– Вот, собственно, и все, – заявил Тинал, глядя на Гатмора снизу вверх. – А дальше – импровизация. Может быть, у тебя найдется план получше?

– У меня – нет, – угрюмо признался моряк, – но у тебя он есть. Выкладывай!

– Ладно. Инос передает Джалону свое слово силы. Став адептами, мы вызволяем Рэпа… Тебе не стоит слоняться вокруг дворца. Я не знаю, сколько времени понадобится на все про все: возможно, день или больше. Ищи нас… – Тинал умолк, выбирая место встречи, – в салуне «Северная звезда». Да, именно там – его двери не закрываются ни днем ни ночью. Если попусту прождешь два дня, знай – мы мертвы. Понятно?

– Почему всетаки Джалону? Постой, здесь слишком светло, чтобы взбираться. Отыщи какойнибудь темный уголок.

– Здесь безопаснее всего. Оглянись вокруг – ни одной живой души.

Гатмор собрался было возражать, но опоздал. Легконогий воришка уже мчался через пустынную улицу, и не успел Гатмор охнуть – как постреленок словно взлетел на стену. Еще через мгновение он исчез. Моряк же остался стоять посреди вороха разбросанной одежды, со страхом ожидая тревожных криков. Но ночь хранила молчание.

Облегченно вздохнув, Гатмор наклонился, взял мешок и начал засовывать в него не понадобившиеся на этот раз тряпки. Затянув узлы, он выпрямился, готовый вскинуть на спину поклажу, и застыл.

– Идиот! – прошептал он. Одиночество всегда способствовало его мыслительному процессу.

«Итак, Рэп умирает, распятый на полу. Ему выжгли язык и переломали кости. Его тело пожирает гангрена… Пусть Дарад или Тинал, не важно, станут адептами – ничем они Рэпу не помогут. Только колдуну под силу исцелить такие жестокие раны. Колдуну, а не адепту! Кроме того, знает ли Иносолан, как изувечен Рэп? А если ее убедили, что он просто брошен в темницу? Тогда она с легкостью поверит россказням бессовестной шайки. Слово она отдаст, но Рэпу это не поможет!» – застонал джотунн и спугнул цикад взрывом проклятий.

– Одурачили! Конечно, одурачили! – рычал моряк. – Охмурят и девчонку! А Рэп… Рэп… он все равно умрет!

6

– Шанди! Шанди! О, мой бедный малыш! Шанди!..

Голос звучал из далекого ниоткуда. Он был очень громким. Шанди не понимал, почему мягкий и нежный голос тети Оро так сильно изменился. Мальчик не помнил случая, когда бы тетя Оро повышала голос до крика.

Шанди лежал на животе. Потому что так ему было удобно. Он спал, крепко спал – в темной комнате, на мягкой кровати. Ох, как ему хотелось спать!

– Шанди!

Мальчик улыбался, не в силах проснуться. Ему было приятно, что Оро пришла к нему. Шанди очень надеялся, что тетя увидит его улыбку даже в этой темноте, а увидев, поймет, как он ей рад. Говорить принц не мог, язык не поворачивался он спал. Весь мир словно плыл, покачиваясь на легких волнах. Просыпаться не хотелось – ведь тогда проснется и боль. А мальчик не хотел чувствовать мучительную боль в ягодицах.

– Шанди, поговори со мной!

Шанди попытался сказать тете, что завтра обязательно навестит ее. Но смог лишь невнятно пробормотать чтото. Странный вкус во рту мешал говорить не меньше, чем сонливость. Вкус лекарства, которое дала ему мама, чтобы унять боль.

Дозу на этот раз пришлось значительно увеличить, потому что выпороли его зверски.

«Я был плохим мальчиком. Почему? Я не помню. Но чемто я разочаровал Итбена, очень разочаровал… Так хочется спать…» – медленно ворочалась мысль.

– Что тебе понадобилось в моей спальне?

«Мамин голос. Кричит. О Боги, мама злится!» – затосковал Шанди.

– Я навещаю племянника. Не пойму только, что девятилетний парень делает в материнских покоях? Будь добра, объясни!

«Голос тети Оро, – понял Шанди. – Не знал, что она может так кричать. Ее голос всегда был такой, как она: мягкий, приятный. А сейчас нет…»

– Он мой сын, – завопила женщина, – и мне решать, где ему спать. Так что благодарю за заботу.

– Что с ним? Чем ты его накачала?

– Немного снот…

– Немного?! Он в прострации! Опий? Разумеется, опий! Ты спаиваешь собственного сына настойкой опия?

– Не суй нос не в свое дело!

– Это мое дело!

Перебранка женщин измучила Шанди. Он чувствовал, как по щекам поползли слезы. Ему не нравился шум. Мальчик хотел подняться и попросить их не кричать возле кровати. Но он даже голову не в силах был оторвать от подушки, потому что она стала невероятно тяжелая и какаято чужая.

«Хочу темноты, – капали слезки. – Той, в которой так хорошо спится… дурманной темноты».

– Повторяю, это не твое дело!

– Ошибаешься, мое! Он – мой племянник и к тому же – наследник короны! А это кто сделал?!

«Ойойой!» – стонать вслух не было силы…

– Ты видишь? Даже простыня прилипла. – Возмущенный крик тети Оро стал невыносимо резок. – Запекшаяся кровь! Даже бальзамом не смазано?

– Опухоль великовата, но компрессы помогут.

– Кто это сделал?

– Он был наказан.

– Наказан? И это называется наказанием? Сколько я живу на свете, такое всегда называлось поркой.

– В Круглом зале он опозорил себя.

«Да. Теперь вспомнил, – загрустил Шанди. – Я не „ерзал“. Я сделал хуже. Я упал. Изза меня прервали церемонию. Я опозорил себя перед всем двором. Конечно, меня выпороли, иного и быть не могло».

– Он упал в обморок! Я сама тому свидетель. От долгого стояния даже взрослые, случается, падают в обморок. Заткнись, Уомайя! Заткнись и слушай меня. Принц потерял сознание от слишком долгого стояния под раскаленными лучами солнца – как солдат на параде.

– Таких солдат наказывают…

– Изуверы, он же еще ребенок! Его возраст не обязывает просто даже быть там, а выстаивать всю церемонию тем более! Естественно, переутомление, отсюда и обморок.

– Собственного сына я буду воспитывать сама, и так, как я желаю! Повторяю, не твое это дело…

– Вздор! Мое…

Голоса то приближались, то удалялись, становясь то громче, то тише. Словно волны, разбегающиеся по Сенмеру. Мерная качка усыпляла…

– Это его книга? О Боги, да разве она годится мальчику его возраста? «Хабанская энциклопедия». Прекрасно! Неужели это все, что ему позволено читать?

Шанди любил тетю Оро, но сегодня он жаждал, чтобы она ушла и перестала кричать, а им с мамой позволили лечь спать. Голоса ненадолго стихли… затем вновь зазвучали, еще громче прежнего.

– Придется провозглашать регентство, иначе…

– Ааа, так вот зачем ты в Хаб пожаловала? Думаешь себя регентшей сделать. Не так ли?

– Кого же еще? Уж не тебя ли, дочь простого латника? Великие Боги! Кого же еще? Или, может быть, слизняка Итбена? Фи! Говорят, он волосы красит. Это правда?

– О, черт! Мнето откуда знать!

– Действительно, откуда?

Мама так пронзительно взвизгнула, что принц почти проснулся. Огонь, зажженный тростью Итбена на его ягодицах, вспыхнул с неистовой силой. Шанди услышал свои стоны.

– Тихо! – приказала тетя Оро. – Сына разбудишь. Теперь слушай меня внимательно, Уомайя. Мне не важно, с кем ты делишь эту роскошную постель. Мне также не важен цвет его волос. Пусть они будут синими, на здоровье. Но вы… ни каждый в отдельности, ни оба вместе никогда не получите регентство. Шанди мал, по очередности следующая я, но я не хочу корону. Однако долг прежде всего. Кстати, что случилось с отцом? Похоже, это ваших рук дело. Ну же, сознайся, чем вы его опаиваете?

– Не мели чепухи! Он стар…

– Не был он дряхлым старцем чуть больше полугода назад. Не был! До меня дошли коекакие слухи, потому я и вернулась…

– А я здесь при чем! Не яд это, не яд! Его слуг регулярно меняют. Болезнь какаято, просто старческая болезнь! И не колдовство это. Колдовство ему не грозит.

«Пожалуйста! – стенал в душе Шанди. – О, пожалуйста, уйдите! Дайте уснуть. Пожалуйста! Мне больно, когда я просыпаюсь. Больно!»

– Стражи? – снова раздался голос матери. – Ты полагаешь, я запросто беседую с колдунами и колдуньей? Несомненно, они знают, все знают, но не говорят.

– И конечно, они ничего не сделают, – простонала тетя Оро.

– Они не могут делать чтолибо. Таков Протокол, дорогуша. Семья ограждена от колдовства. Для нас нет магических исцелений.

Спорщицы утихли, и Шанди снова утонул в темной одури… но ненадолго. Из забытья его вывел один посетитель.

– Ваше августейшее высочество! Неожиданная честь!

«Консул! – задохнулся от ужаса Шанди. – Опять злой… О Боги! – Слезы сами собой закапали на простыню. – Я больше не был плохим, правда, не был. Не надо! Пожалуйста, не надо!»

– Консул Итбен! Порка – твоя работа?

– Не твое дело, принцесса.

– Нет, мое! Почему мне не сообщили о болезни отца?

– Мы полагали, что тебя это вряд ли заинтересует. Ты похоронила себя в глуши, тратя время только на лошадей. Совет не счел возможным беспокоить тебя.

– Совет? Это все ты! В регенты рвешься? Потому и к Уомайе подкатился? Ты думаешь, я не слышала?..

Шанди впервые слышал тетю Оро такой разозленной.

– Слышала что?..

– Что вы любовники.

– Думай, что говоришь, женщина!

– Ты… угрожаешь… мне? – задыхалась от возмущения тетя Оро. – Это тебе стоит поостеречься. Что, спрашивается, привело тебя ночью в покои принцессы? Ты приручил ее и теперь дожидаешься, когда старик совсем одряхлеет, чтобы справить свадьбу, и…

– И оппозиция пригласила тебя. Все логично. Этого я и ждал. – Голос Итбена стал жестче – ох, плохой признак, – зато тише. А это уже приятнее. – Я подготовился к твоему приезду, принцесса Ороси. Твой дорогой супруг – как его коллекция часов?

– Нормально… Послушай, при чем тут Ли и его коллекция часов? Какое отношение…

– Они гномьего производства, не так ли? Хорошо, не все, но большинство из них. Твой муж ведет дела с гномами. Ведь гномы – непревзойденные мастера, их изделия лучшие в Пандемии.

– Ну и что же?

То, что тетя Оро перестала кричать, как нельзя лучше устраивало Шанди. Но голоса все еще беспокоили мальчика.

– Граница вдоль Черной реки вновь в огне. Возможно, война уже объявлена. А торговля с гномами в военное время равносильна предательству. Так что теперь я диктую условия. Слушай, твое высочество! Либо утром ты уезжаешь из Хаба, либо в полдень Сенат вынужден будет объявить имя виновного в государственной измене.

Теперь принц снова слышал бормотание, а потом, кажется, плач. Он вяло удивился: кто мог плакать? Смех матери успокоил мальчика.

– Прежде чем уедешь, я дам тебе некоторые документы. Ты их подпишешь. Больше часа на это не потребуется.

Опять голоса сменились неясным бормотанием. Затем и этот беспокойный звук замер до шепота… шелеста… тишины… Тихо и темно… Теперь спать… Спать…

Не говори о тщетности борьбы

И о бессилье пред своим врагом;

Что труд и боль напрасны, ибо им

Не изменить вещей круговорот…

Клайф. Не говори о тщетности борьбы…

Часть вторая В тьме кромешной

1

Неясный шорох прервал ее молитву.

– Кто там? – Кэйд резко повернулась и чуть не потеряла равновесие. Чтобы не упасть, она уцепилась за спинку кровати.

Снова с балкона донеслось слабое поскребывание, и в лунном свете мелькнула дрожащая тень.

Кэйд вдруг вспомнила шутку Инос насчет разбойников, но у нее в голове не укладывалось – вор во дворце Алакарна? А как же стражники на каждом углу?

– Герцогиня, где вы? Ваше сиятельство, прошу простить, если испугал вас.

Ее сердце, недавно трепыхавшееся, как пойманная в клетку птица, потихоньку начало успокаиваться. Только боль, засевшая в груди, напоминала о недавнем испуге.

– Доктор Сагорн? – прошептала ошеломленная Кэйдолан, хватая ртом воздух, словно выброшенная на сушу рыба.

– Да, это я, – послышался тихий, как шелест, голос. – Вот, правда, вход мне пришлось выбрать весьма своеобразный.

Это замечание напомнило герцогине, как высоко расположен ее балкон. Рубиновая брошь… Так, значит, вор. Как там его звали… Но Сагорн не дал ей как следует вспомнить.

– Еще раз прошу прощения за мой неприличный наряд, леди, – торопливо бормотал гость. – Вы позволите поискать – какуюнибудь одежду в шкафу? Я очень виноват, что разбудил вас так внезапно…

Деликатность доктора понравилась герцогине. Конечно, сидя на полу, она не спала, а молилась, но причин смущаться уже не было; предупредительность Сагорна избавила ее от необходимости объяснять, что она взывала к Богу.

– Как мило с вашей стороны, доктор, навестить меня. Пройдите, пожалуйста, в ту комнату, я присоединюсь буквально через минуту.

Поблагодарив, он прошмыгнул в соседнее помещение. Все еще оставаясь на полу, герцогиня подтащила поближе к себе шелковый халат и, окончательно успокоившись, поднялась с колен. Нашарив на кровати кружевной чепец, Кэйдолан быстро надела его и, полагая, что дала достаточно времени необыкновенному гостю принять достойный вид, двинулась вослед.

Сагорн устроился в кресле. Ночная тьма не позволяла различать отдельные детали, видны были лишь тощие бледные ноги. Подле кресла, на полу, тускло поблескивал меч в ножнах. Герцогиня опустилась в другое кресло, напротив.

– Полагаю, свет был бы нежелателен? – предупредительно поинтересовалась она.

– Даже вреден! Еще раз сожалею, что ворвался без предупреждения и нарушил ваш сон.

– Я не спала, – коротко заметила Кэйд. Она не собиралась вдаваться в подробности, рассказывая о кошмарных видениях. – Я взывала к Богу Любви.

После глубокомысленной паузы Сагорн спросил:

– Почему к нему?

– Потому что наверняка именно Он являлся к Инос. Удивительно, что никто не понял Его. Он же сказал: «Доверяй любви». Любви.

– Как это верно! – сочувственно вздохнул Сагорн. – А Инос не послушалась, так?

– Она все неправильно истолковала. Мы же считали вас мертвыми. Думали, что импы покончили с вами. Со всеми!

– Вы и фавна считали покойником?

– Да, – снова вздохнула Кэйд. – Не желаете ли чегонибудь освежающего, доктор? На столике фрукты…

– В этом нет необходимости, – замахал он руками.

Правда, Кэйд различала лишь слабое движение бледного пятна – ночью герцогиня видела едва ли лучше слепой курицы.

– Так каким же образом вы спаслись из покоев Иносолан, доктор? Хотя меня больше интересует, как вы умудрились доставить мастера Рэпа из Краснегара сюда за столь короткое время?

Сагорн скупо хмыкнул, и герцогине послышались тоскливые нотки в его голосе.

– Не я перенес его, а он меня.

– Ах! – с облегчением вздохнула Кэйд. – Так он не просто провидец, он – колдун!

– Всего лишь адепт. Ему известны только два слова силы.

– Мне помнится, он знал одно, – хитрила Кэйдолан. – Ты сказал ему свое?

– Да, – после небольшой паузы подтвердил Сагорн. – Сказал.

– Как щедро с твоей стороны, – восхитилась герцогиня.

– В тот момент это показалось мне самым разумным, – объяснил гость, и Кэйд остро захотелось заглянуть ему в глаза.

С минуту в комнате царило молчание. Им многое нужно было узнать друг у друга.

– Судя по всему, вы с мастером Рэпом добрые друзья?

– Странникам в пути нельзя иначе. Я очень высоко ценю мастера Рэпа. Для фавна он… – Сагорн старался подыскать слово повежливее, – упорный. Да, упорный. Он стоек в бою и кристально честен. Я многим ему обязан.

Гость явно чегото недоговаривал. Кэйдолан навострила уши, но продолжения не последовало.

– Так чему я обязана удовольствием этого визита, доктор? – Непонятная тревога, закравшись в сердце, заставила ее заговорить официальным тоном.

Сагорна это здорово рассмешило, он даже забыл об осторожности.

– Кэйд, вы чудо! Помните… – воскликнул он, но тут же оборвал себя: – Нет, сейчас не до воспоминаний.

– Да уж, – согласилась герцогиня, – Отыщи вас стража здесь, на женской половине, и у вас появится уйма времени, чтобы подробно описать историю всей жизни.

– Или ни минуты не останется, – буркнул Сагорн.

– Верно.

Тридцать лет минуло, нет, больше. Это было так давно – ее счастливый брак в Кинвэйле; юный брат, путешествующий со своим другом Сагорном… Хорошие времена, но они прошли и больше не вернутся. Сейчас ей нужнее разум, а не чувства. Впрочем, Сагорн, уже тогда зрелый мужчина, для Холиндарна был скорее наставником, чем другом, а для нее – уважаемым доктором. Так что менять тактику общения с гостем герцогиня не стала…

– Итак, ближе к делу, – воскликнул Сагорн, убедившись, что увлечь воспоминаниями пожилую леди он не сумел. – Парень, как я понимаю, теперь в тюрьме.

– Да. Ему крупно повезло, что он остался жив.

– Отлично! Значит, старость вызволит юность, – захихикал гость. – Соединив наши возможности, мы устроим мальчику побег прежде, чем у султана переменится настроение.

Бодренький тон посетителя насторожил Кэйд. С тех пор как зрение герцогини начало слабеть, она все больше полагалась на слух и ни разу не пожалела об этом. Вот и сейчас она ощутила острый приступ недоверия. На интуицию в подобного рода вещах она смело могла полагаться. Мужчины, в отличие от женщин, как правило, больше ориентируются на слова, а не на то, как эти слова произносятся.

– Ну, разумеется! – энергично согласилась она. – А как вы это представляете? Султан строжайшим образом приказал тюремщикам не спускать с него глаз.

– Охотно верю. Немало я на своем веку повидал дворцов, но эти хоромы больше похожи на военный лагерь, чем на резиденцию властителя. Простому смертному не сбежать отсюда, это верно, но…

– Итак? – осторожно поинтересовалась Кэйд.

– Похоже, Бог предупреждал Инос насчет конюха… Ведь не Андора же! И пожалуй, не султана.

– Мастер Рэп влюблен в мою племянницу? – искусно изобразила изумление герцогиня.

– Ха! – фыркнул Сагорн. – Несомненно. Стал бы он иначе так рваться к ней? На его пути стояли и колдуны, и Хранители, и драконы. Его не остановили ни тюрьмы, ни замки, ни джунгли, ни пиратские корабли. Он не испугался ни бури, ни кораблекрушения. И все это ради одного: быть рядом с Инос. Подозреваю, что, вернись они в Краснегар, он бы молча отправился на конюшню и попрежнему служил бы конюхом до скончания дней своих.

Вновь в горле Кэйд возник комок, и она тщетно пыталась проглотить его. Ее опасения подтвердились.

«Конюх! К тому же фавн! Откуда же мне было знать? – терзалась герцогиня. – У Богов странные причуды».

– Вы правы. Мы должны сделать для него все возможное, – решительно заявила она. – У вас наверняка есть план. Объясните, пожалуйста.

– Если Инос ошиблась, в ее власти все исправить. Ее слово…

– Инос? – ахнула Кэйдолан. – Одно ее слово султану…

– Нет! Мне! – резко оборвал принцессу Сагорн. – Одно ее слово мне!

– Ооо! – поняла Кэйдолан, и ее подозрения, получив пищу, разрослись, как грозовая туча душным летним днем. Близкий рассвет интенсивно рассеивал ночной сумрак. Теперь она могла видеть глаза собеседника. – Вы хотите получить ее слово силы, доктор?

– Именно. Султан позаботился надежно заточить адепта. Парню не позволено говорить, с него не спускают глаз, и так далее. Властитель не учел лишь одного – другой адепт может помочь сбежать пленнику. Я уверен, что мой план сработает. Мы – то есть я и мои компаньоны – владеем на настоящий момент одним словом силы. К тому же, поделившись им с мастером Рэпом, мы несколько ослабили себя. Разумеется, мы нисколько не сожалеем о содеянном и ни в чем не раскаиваемся. Честно говоря, мы не ощутили особого ущерба. Вероятно, наше слово известно многим. Одним больше, одним меньше – не суть важно. Но без второго слова ввязываться в дело – неоправданный риск.

Кэйдолан не спешила заговорить. Она надеялась услышать еще хоть чтонибудь, прежде чем раскрывать собственные карты:

– Вы ведь понимаете: умри он в темнице, и то, что мы отдали, вернется к нам, – жестко отчеканил Сагорн, демонстрируя свое бескорыстие.

– Так вы рассчитывали встретиться с Инос…

– Не я, Джалон, – нетерпеливо перебил герцогиню доктор. – Он исключительно талантливый мим и очень опытен в исполнении женских ролей. Заркианский костюм для наших целей просто бесценен. Пригласите племянницу в свои покои – будто бы насладиться пением артистки. Ничего нет зазорного в том, чтобы женщине послушать женщину. Султану и в голову не придет возражать. – Не дождавшись ответа, старик разозлился и раздраженно добавил: – Надеюсь, для вас не составит труда обеспечить нам возможность поговорить о деле без свидетелей?

Кэйд глубоко вздохнула и задумчиво произнесла:

– Делиться словами силы – рискованный шаг. Не вы ли вдалбливали нам это? Вы, уважаемый доктор, кристально честны, но как насчет ваших партнеров? Если Иносолан передаст вам слово, оно достанется всей вашей компании. А где гарантии их честности? Кто поручится, что с Инос не случится того же, что с той… из Фал Дорнина?

– Охрана здесь превосходная. – Вздох, сопровождавший этот полуответ, не понравился герцогине. – К тому же, – настаивал Сагорн, – иного способа вызволить парня нет.

Первый порыв утреннего ветерка колыхнул занавесь окна. И Кэйдолан решилась:

– Ничего не получится. Во дворце нет ни султана, ни султанши.

Сагорн зашипел с досады.

– И когда они вернутся? – поинтересовался он.

– Не раньше чем через две недели, – сказала Кэйд, тщательно подбирая слова. Она предпочитала осторожность.

Старик молча тер щеки. Небо розовело за сводчатыми окнами. Рассвет в здешних местах наступал быстро.

– Будет слишком поздно, доктор?

– Да, – буркнул Сагорн.

Его тон не понравился Кэйдолан.

– Вы рассказали не все, – поняла герцогиня. – В каком, состоянии Рэп?

Долговязая фигура в кресле завозилась.

– В плохом. В очень плохом, – признался Сагорн.

Кэйдолан задумалась. Может быть, действительно стоит дать ему слово, силы? Но обострившееся чувство опасности предостерегло ее от этого. Не мешало бы понять, почему старик сразу же не рассказал всей правды? Ведь тогда его настойчивость была бы более оправданна.

– Мне кажется, Инос стоит обойтись без посредников и самой передать свое слово мастеру Рэпу, – рассуждала Кэйд. – Мага не удержишь в плену. Я сужу по словам принца Кара. К тому же такое поведение больше соответствует велениям Бога. Разве я не права, доктор?

– Как сказать, – хмыкнул Сагорн. – Неужели султанша сможет спуститься в темницы тайком, без ведома султана? А вы думаете, он ее пустит туда?

Но Кэйд уже разрешила свои сомнения. Она молилась, когда на ее балкон спрыгнул человек, значит, ее мольба была услышана:

– Доктор, смогли бы вы пробраться в это подземелье?

– Я?

– Вы или ваши… компаньоны.

– Почему вы спрашиваете? – насторожился старик. Он подался вперед, а глаза на затененном лице сверкали, словно угли в жаровне.

Зная, что имеет дело с отменным ловкачом и может проиграть, Кэйдолан все же не отступала:

– Я хочу передать послание.

– Но это смертельный риск для всех пятерых. Сообщение должно быть сверхважным.

– Таковым оно и является. Вы доставите меня к Рэпу, и сейчас же. – Кэйд искренне удивилась, как уверенно она приказывает. – Лучше нам поспешить. День на носу вы же видите!

Сагорн даже не шелохнулся. Вцепившись в подлокотники рресла, он пригнулся, словно готовый к прыжку леопард.

Секунды растягивались в часы. Наконец старик заговорил:

– А ято никак не мог взять в толк, как это так: бывший Хранитель, могущественный колдун – и только три слова!

Кэйдолан растерялась, понимая, что поймана с поличным.

– Доктор! – беспомощно бормотала она. – Нам нужно спешить, если…

Но Сагорн гнул свое:

– Иниссо оделил словом силы каждого из своих трех сыновей, не так ли?

– Такова легенда, – попыталась отмахнуться герцогиня.

– Слова силы имеются у Иносолан, Калкора и Анджилки. А еще есть четвертое, передаваемое по женской линии. Ведь так?

Кэйдолан начала быстро подниматься с кресла, но последняя фраза вновь пригвоздила ее к подушкам. Женщину охватило чувство безнадежности.

– Говори, – яростно потребовал он.

– Да, – будто прыгая в омут, призналась она. – Слово для королев, а не для королей. Наша мать умерла раньше, чем Холиндарн успел жениться, поэтому она передала свое слово мне. Но из поколения в поколение оно принадлежало Краснегару, и полагаю, не будь меня, нашлась бы какаянибудь другая родственница. Когда Холиндарн женился на Иванаир, я, разумеется, передала ей слово.

– «Разумеется», говорите? Не многие бы это сделали!

Теперь, когда тайное стало явным, Кэйдолан срочно понадобилось спасать собственную голову, которую она своими же руками уложила на плаху.

– Вряд ли это слово было особенно мощным, доктор, – как можно более спокойным тоном произнесла Кэйд. – Иванаир до самой смерти оставалась приятной маленькой девчушкой. Да и я не творю чудес. И никогда не творила. Я прожила жизнь бесполезной, никчемной аристократки.

– И самой замечательной компаньонки и наставницы юных леди Империи! – воскликнул Сагорн, стукнув кулаком по подлокотнику кресла так, что только пыль взвилась, окутав доктора и кресло густым облаком. – Я должен был догадаться! Вот оно, недостающее четвертое слово!

– Пожалуй… А я еще удивлялась, почему я знаю о кончине Иванаир? В день ее смерти я ощутила нечто странное.

– Еще бы не ощутили, когда ваша мощь возросла! – Сейчас перед Кэйдолан сидел восторженный ученый, раскрывший давно мучившую его тайну. – Элкарас в Туме засек не Инос, а тебя. Тебя за работой! Ты опекала ту, что была дорога тебе, ведь ей грозила опасность.

– Боже мой! – воскликнула Кэйдолан, лишь теперь осознав, что, заботясь о племяннице, сама же ее и выдала. – А вы как узнали о наших странствиях?

– Пропавшее четвертое слово. Это надо же!

Сагорн словно не слышал вопроса Кэйдолан. И говорил он както… злорадно. Это придало ей силы, и герцогиня поднялась на ноги.

– Уже не пропавшее. Я поделюсь им с мастером Рэпом.

Но Сагорн продолжал сидеть, развалившись, в кресле.

– Как смешно, – хмыкнул он. – Когда импы ломились в дверь и мы с Иносолан спорили, стоит или не стоит делиться с парнем нашими словами силы, чтобы сделать его магом, вы – обладательница четвертого слова, были рядом и могли бы превратить его в колдуна! Скажите, сделали бы вы это, пожелай он того? – лукаво поинтересовался доктор.

– Возможно, если бы я сочла, что это принесет пользу Краснегару. Но у меня не спрашивали! – Действительно, тогда ей решать не требовалось. – Все же я остаюсь при своем мнении. Известное мне слово силы не столь уж мощное, чтобы облагодетельствовать коголибо… Но кто знает? Давайте проверим. Пошли в темницу.

Сагорн сверлил ее взглядом. На нем было нечто длинное без рукавов. Голые костлявые руки торчали, как две коряги.

– Кэйдолан, вы либо очень храбры, либо очень глупы. Вы требуете невозможного.

– Что случилось, добрейший доктор? Где ваша искренняя, бескорыстная преданность мастеру Рэпу?

– Передайте мне слово – и клянусь, я вытащу парня из каземата, – уговаривал Сагорн.

– Не будет этого. Я скажу его либо конюху, либо никому, – твердо заявила Кэйд.

– Да почему, во имя Богов?! – взвыл старик.

– Да потому, что я знаю: вы посланы мне в ответ на мои молитвы. – Внезапно в ее душе вспыхнул истинно королевский гнев. Так сильно злилась она, пожалуй, не более трех раз за всю свою жизнь. – Итак, либо вы помогаете мне, либо я зову стражу и сдаю вас. Выбирайте! – рявкнула Кэйдолан.

– Вы окончательно спятили, Кэйд! – ахнул Сагорн, порядком струхнув.

– Думайте что хотите, но я не отступлюсь, – непреклонным тоном заявила герцогиня.

– Опомнитесь, одному мне не справиться! Придется вызвать Андора, но ведь и он не всемогущ, значит, потребуется помощь Дарада. Я не могу даже представить, что они способны выкинуть, узнав все, что известно мне, – увещевал разбушевавшуюся женщину Сагорн.

– Пожалуй, нас всех ждет очень интересная прогулка, – не сдавалась Кэйд. – В углу шкаф. Поройтесь в нем. Кажется, я там видела какоето мужское тряпье. Я выйду на пару минут, мне ведь тоже нужно переодеться.

Она шла обратно в свою спальню не чуя под собой ног, а сердце так и норовило выпрыгнуть из груди.

2

Вряд ли Кэйд за последние пятьдесят лет хоть однажды одевалась быстрее, чем в это утро. Но пока работали руки, мозг сверлила мысль о Дараде. Предупреждение Сагорна не шло у нее из головы. Андора Кэйд не опасалась. Конечно, он всеми силами попытается вырвать у нее тайну, но от его магии у нее есть защита – своя собственная магия. К тому же герцогиня считала, что сумеет противостоять назойливости, Андора.

Она прекрасно помнила, как год назад в Кинвэйле выиграла поединок с Андором. А уж как он старался! Но она не сдала позиций.

Инос дело – Дарад! Ведь когда этот громила, этот дикарь попытался утащить Инос, не кто иная, как Кэйд, обварила его кипятком. А унижения, обрушившиеся на него потом, – прямое следствие ее поступка. Кэйд не верилось, что кровожадному джотунну свойственно прощать обиды. Значит, если Сагорну понадобится вызвать Дарада, то она – труп? Но Кэйд превозмогла колебания.

– Я готова, доктор, – сообщила герцогиня.

– Клянусь Богами, бинты наматывать много легче, чем закручивать этот тюрбан, – ворчал Сагорн. – Нам нужны инструменты.

– О чем вы? – не поняла Кэйдолан.

– Ножницы, сойдут и маленькие; булавочки, можно и шляпные.

– Шляпы в Зарке? Доктор, опомнитесь!

Однако герцогиня пошла перетряхивать свои вещи в поисках колющих или режущих предметов. Кроме того, на подносе с фруктами она отыскала нож. Кэйд так увлеклась поисками, что, когда Сагорн вошел в комнату, она даже подпрыгнула от неожиданности – а может быть, от его вида. Первые лучи света еще не позволяли с уверенностью определить, какого цвета тряпки нацепил на себя старик, но выглядел он почти как знатный заркианец. Особенно хорош был плащ, спадающий мягкими складками; скорее всего, он был зеленого цвета, но пока казался просто темным. Тюрбан, накрученный. неумелыми руками, наверняка бы вызвал подозрения, а неуместная любознательность повлекла бы за собой гораздо более внешне неуклюжего джинна. К тому же ряженого окутывал сильнейший запах гнили, что само по себе не могло не настораживать.

– Примите мои поздравления, – присела в шутливом реверансе Кэйд. – Костюм – хоть куда.

– Лучше не придумаешь, – захихикал Сагорн. – Если слова силы обеспечивают удачу, тогда эти заплесневелые тряпки – добрый знак. Раз они держатся, нам везет.

Склонившись над столиком, куда Кэйдолан насыпала «инструменты», он стал исследовать содержимое жалкой кучки. Забраковав рожок для сапог и пряжку для пояса, старик взял ножик для фруктов, несколько булавок и крючок для застегивания пуговиц на башмаках.

– Вперед, ваше сиятельство. И да пребудет с парой старых дураков Бог Любви, – высокопарно пожелал доктор.

Кэйд мимоходом отметила про себя дурной вкус изречения и поняла, что доктор трусит. Герцогиня осторожно приоткрыла дверь и вышла в коридор, Сагорн – следом. Они двигались вдоль стены очень тихо, почти на цыпочках. По правде говоря, герцогиня дрожала от страха. Но она уговаривала себя, что старается исключительно ради племянницы, которая безусловно заслуживает хоть небольшой толики везения, а значит, задуманное предприятие просто обязательно увенчается успехом.

«Три слова силы – маг. Маг способен исцелять и раны, и болезни, и конечно же ожоги. Только бы мое слово оказалось достаточно мощным!» – молилась про себя Кэйд.

Какими бы слова силы ни возникли изначально – когда бы и где бы это ни произошло, – теперь, разделенные между многими владельцами, они наверняка значительно ослабели. Возможно, они также изнашиваются с течением времени. Слову Иниссо много веков. А если его мощь практически иссякла? Кэйд оставалось лишь надеяться, что ее опасения не оправдаются.

В длинных коридорах стоял прогорклый запах пыли и прокаленного на солнце камня, не успевшего остыть за короткую южную ночь. Громоздкие статуи четырнадцатой династии нескончаемой вереницей выстроились вдоль стен – слишком ценные, чтобы отправиться на свалку, и слишком безобразные, чтобы комунибудь понадобиться.

Заговорщики благополучно миновали дверь в комнату, где спали четыре служанки. Впереди маячила наружная дверь, под которой тонкой ниточкой просачивался свет. После свадьбы Иносолан этой границы Кэйд еще не переступала..

Сагорн подошел к двери и легонько подергал ее. Затем он повернулся к герцогине и прошептал ей в самое ухо:

– Замок здесь или засов?

– Скорее, замок, – выдохнула она.

– Стража снаружи есть?

– Естественно!

На мгновение Кэйд показалось, что первое же препятствие заставит старика сдаться и повернуть назад, но он просто кивнул. В своем темном плаще Сагорн почти сливался с фоном стены, потому что маленькое оконце над дверью практически не пропускало свет. Нигде поблизости не было и намека на свечи, но почемуто сильно пахло пчелиным воском.

– Замки – забота Тинала. Держи меч, ему он ни к чему, – говорил Сагорн, извлекая ножны с клинком и передавая оружие Кэйд.

Герцогиня с опаской сжала оружие и стала ждать. Момента, когда вместо старика возникла фигура юного импа, Кэйд не углядела. Доктор словно сжался наполовину, став моложе на три четверти века. Кэйдолан вспомнила, что однажды уже видела этого парнишку в тайной комнате Иниссо. Как и тогда, на мальчишке была одежда с чужого плеча. Вскинув руку, Тинал ловко поправил тяжелый тюрбан, который во время трансформации съехал ему на бровь. С минуту темные блестящие глаза внимательно изучали Кэйдолан, будто искали в ней следы магии. Уверенно сунув руку в карман, он извлек нож для фруктов. Гладкое железо скупо блеснуло.

– Герцогиня, – прозвучал его голос, тихий, как шелест листвы, – какой мне прок помогать тебе отдавать слово, когда здесь есть более нуждающиеся в нем?

У Кэйд голова пошла кругом. Ведь теперь Сагорн знал ее тайну, а то, что известно одному, – знают все пятеро, включая маленького бандита. Она сжимала меч, но не строила иллюзий о том, чтобы осилить воришку, захоти тот отобрать оружие. Он был много моложе ее, гораздо сильнее физически и уж конечно более ловок в драке. Даже с таким малюсеньким ножичком против тяжелого меча он одолеет ее.

«Да, – призналась себе герцогиня, – к этому я не готова».

– Ну? – все тем же тихим, шелестящим шепотом спросил вор. – Какая выгода для меня в том, что я рискую для тебя, жизнью?

«Ему нужна плата? – изумилась Кэйд. – Этот вор сумеет обокрасть любую сокровищницу, захоти он только!»

– Не для меня, – пересохшими губами пролепетала Кэйдолан. – Для Иносолан.

– Плевать мне на Иносолан! – фыркнул воришка. – Разве она бы рискнула ради меня, тем более жизнью? – Против этого Кэйд нечего было возразить. Довольный ее замешательством, парень осклабился.

– Я необходим тебе, – самодовольно заявил он. – Любой другой мой компаньон тут будет бесполезен. Только я могу открывать запертые двери и лазить по балконам. Я нужен вам всем! – широко ухмылялся нахал.

– Назови свою цену.

– Слово. Сейчас же! Я непременно передам его Рэпу.

– Доверять тебе?! Нет, не могу.

– Придется. У тебя нет другого выхода, – ликующим шепотом заявил вор.

Этот уличный мальчишка нахально требовал, чувствуя себя – важной персоной при заключении выгоднейшей сделки.

– Нет. Слово я передам только Рэпу, – твердо заявила Кэйд. – Только ему, и никому другому. Магия этого слова слишком хрупка, чтобы разбрасывать ее направо и налево.

– Тогда я ухожу. – Вероятно, он пожал плечами, но в темноте было не разобрать. – В любом случае – затея бредовая. Ведь уже светает.

Он повернулся с намерением зашагать назад к балкону.

– Стой! – приказала Кэйд. Ее голос прозвучал так громко, что она даже испугалась. – Еще шаг, и я закричу.

Для пущей убедительности Кэйд подняла кулак, как будто собиралась постучать в дверь. Она очень надеялась, что ночной грабитель в темноте видит лучше ее. Тинал замер на полушаге. Затем резко обернулся.

– Мне звать стражу или нет? – спросила Кэйд. – Они снаружи.

– Старая идиотка! – прошипел парнишка.

– Вспомни Рэпа, – в отчаянии схватилась она за последнюю соломинку. – Правильно, Инос не будет рисковать ради тебя жизнью – а он? Ради друга?

Герцогиня действовала по наитию, но, кажется, тактику угадала правильно.

– Вот еще! Ну, если только… – Возмущенный голос воришки странно изменился, словно потеплел. – Думаю, он достаточно чокнулся, чтобы… Знаешь, в Нуме, когда Гатмор… Если… Ну и чушь! Ловко у тебя получилось, впрочем, ты бы все равно этим воспользовалась. Не так ли?

С этими словами Тинал прошмыгнул мимо Кэйд к двери и ножом для фруктов поковырялся в замке. Через секунду раздался тихий щелчок.

В следующий момент Андор выхватил из рук Кэйдолан меч и распахнул дверь. Пошатываясь, имп ввалился в залитое светом множества ламп помещение и почти сразу же остановился за ним, но, оказавшись внутри, чуть не отскочила назад.

В привратницкой действительно было двое стражников, а еще там находилось четыре девки. И разумеется, оружие. Но все это размещалось на полу. Одежда, люди, подушки, мечи валялись вперемешку. Мертвецки пьяные, все шестеро храпели или сопели. Винный перегар плотно впрессовывался в воздух.

Андор икнул, пошатнувшись, глупо ухмыльнулся и… сменился на Сагорна. Старик торопливо вложил меч обратно в ножны и стал пробираться к выходу. Кэйд последовала за ним, по возможности стараясь не смотреть на остатки оргии. Но сделать это было нелегко. Чтобы пересечь комнату, приходилось перешагивать через голые тела, отыскивая в их мешанине более или менее свободные места. Чтобы не запачкать подол платья, Кэйд высоко приподняла юбки. Она вздохнула с облегчением только тогда, когда выбралась на улицу и закрыла за собой дверь.

– Вы здорово блефовали, но и Тинал – стойкий парнишка, – заметил Сагорн.

Они, поддерживая друг друга под руки, ковыляли вниз по ступеням утопающей в темноте лестницы длиной в лигу во дворце, больше похожем на вооруженный лагерь.

– Запад, – пробормотала Кэйд.

– Прошу прощения?

– Я слежу за направлением. Мы только что повернули на запад.

– О, как предусмотрительно… – Наконец лабиринт лестниц кончился входом в обширное помещение, вонявшее тухлым мясом. Как вскоре выяснилось, то была кухня. Под столами и в углах досматривали последние сны рабы, в чьи обязанности входила вся черновая работа. Их храп отражался от невысоких сводов. С восходом солнца работников поднимут, но маловероятно, что забитые оборванцы посмеют приставать с расспросами к господам, оказавшимся на кухне, и уж тем более им не придет в голову звать стражу. Чтото, шурша, торопливо сновало по полу вдоль стен – возможно, крысы. Кэйд даже думать себе запретила о змеях и скорпионах, только гадала, хотелось бы ей осветить кухню получше или нет. Но огромные черные тараканы были видны и в полутьме.

«Если бы в Краснегаре хоть одна из дворцовых кухонь выглядела вот как эта, Эганими бросилась бы с крепостной бтены», – решила герцогиня.

– Накиньте покрывало, – велел Сагорн. – Мы добрались до внешней двери. Вполне вероятно, что в тюремные подвалы можно попасть, не выбираясь наружу, но надо знать переходы, а у нас нет лишней пары недель на их поиски. Так что закройте лицо и идите за мной.

Старик отодвинул засов и нажал на дверную ручку. Заскрипели петли.

3

Обнесенный высокой каменной оградой, оседлавший холм Дворец Пальм являл собой многоярусный парк. Каскады лестниц с фонтанами и зданий, одни – соединенные аркадами, и другие – разбросанные по всей территории, образовывали то улицы, то дворики. Густые зеленые насаждения дарили благодатную тень. То тут, то там на склонах холма возвышались башни с прилегающими к ним мощеными дворами, которые были огорожены довольно высокими стенами.

Затворив дверь, Сагорн двинулся в восточном направлении, стараясь придерживаться тени. Старик, видимо, четко знал куда идти. Небо над головой уже посинело, а над морем у горизонта расплывалось пятно.

Дважды Сагорн заталкивал Кэйд в дверные ниши, и оба затаив дыхание пережидали патрульные отряды стражников. На башнях тоже должны были стоять часовые; удивительно, они никого так и не заметили. Это путешествие являлось абсолютным безумием, но оно благополучно продолжалось.

Наконец в какомто закоулке Сагорн остановился и отер бледной рукой капельки пота со лба. Старик запыхался и с минуту не мог вымолвить ни слова.

– Вот она, тюрьма, – пробормотал он. – Полдела сделано.Теперь надо попасть внутрь. Но как?..

Каменные стены каземата казались древнее прочих зданий, но одного взгляда на трехэтажное строение оказалось достаточно, чтобы похоронить надежды Кэйд на ловкость Тинала. Даже если бы вор сумел взобраться по отвесным стенам, сквозь прочные решетки на окнах мальчишке не просочиться.

– Поищем дверь, – предложила герцогиня.

Спускаясь вниз по аллее, Кэйд слышала за спиной шарканье шагов Сагорна. Дверь вскоре нашлась, неприметная, зато чрезвычайно массивная и с зарешеченным окном. Отсутствие ручки и замочной скважины сильно осложнило дело.

– Внутренний засов, – проворчал Сагорн. – Черный ход. Просто так не войдешь.

Рассудив, что торчать под дверью – занятие безнадежное, Кэйд двинулась вокруг здания тюрьмы. Обидно было, что стена напротив изобиловала дверьми, одна из которых была даже приоткрыта. Но вряд ли они вели в сам каземат. Это были двери складских помещений. Возможно, погреба не были изолированы от тюрьмы, но, как верно заметил Сагорн, у них не было времени на долгие поиски. Осторожно выглянув за ближайший угол, герцогиня увидела обширный двор, главный вход и часовых под аркой, впечатляющей своей фундаментальностью. Вид вооруженных до зубов стражников заставил Кэйд попятиться.

– Ничего не поделаешь, придется вернуться, – твердо заявила она и, не дожидаясь возражений спутника, повернула обратно к незаметной маленькой дверке, обнаруженной ими раньше. Подле нее она и остановилась.

– Даже Дараду не под силу проломить преграду, – злобно шипел Сагорн. От страха его лицо, изборожденное глубокими; морщинами, посерело. – Чтобы пробить брешь, нужны топор, час времени и никаких любопытных…

У Кэйдолан голова шла кругом, а сердце трепыхалось в груди, как пойманная бабочка в руках ребенка. Никогда раньше не была она столь безрассудна. Должно быть, на старости лет взыграла кровь предкаберсерка. Когда она подумала, что их затея может не удаться и они погибнут прежде, чем успеют выполнить задуманное, то с изумлением обнаружила, что ей все равно. Кэйд шла вабанк.

– Пути назад быть не может, не так ли? Давайте постучим и посмотрим, что получится, – предложила герцогиня.

Содрогнувшись, Сагорн зажмурился.

– Тогда поневоле придется вызывать Дарада.

– Лучше Андора. Если на мой стук ктонибудь высунется, Андор тут же запудрит ему мозги, – поспешно предложила Кэйд, – и заставит открыть дверь.

Усмехнувшись, Сагорн устало покачал головой.

– Андор пьян, – вздохнул старик.

– Как это пьян? Не может быть.

Кэйд не могла поверить, что очаровательный юноша может напиться.

– У него была веская причина накачаться, – заверил Сагорн. Прислонившись к стене, он задумчиво тер лоб. – Андор пьян, с этим ничего не поделаешь. Тинала ослепляет самодовольство, к тому же от недосыпания он едва держится на ногах. Джалон сейчас бесполезен. Остаемся мы с вами. Нет, – покачал головой доктор, – мы слишком стары для такого вздора, как кража пленника из тюремных подвалов султанского дворца. Это безнадежно!

– Чушь! – отмахнулась герцогиня. – Послушайте! Если дверца устроена для тайных встреч, то она работает как на выход, так и на вход. Не так ли? Эти джинны помешаны на шпионаже… у них сплошь и рядом шпионы. Значит, и сообщения от адептов могут поступать когда угодно, – вслух размышляла Кэйд. – Там должен сидеть привратник, чтобы впускать и выпускать вестников. Вызывайте Андора… В чем дело?

– Без драки не обойдется. А Андор, даже трезвый, слаб в поединке.

– Ты же вызывал его…

– Не я. Эту глупость сотворил Тинал. Он действовал не подумав. Вот что я скажу: для этой двери любой из нас позовет Дарада. И я…

– Нет!..

Кэйд не могла забыть, что Дарад убил женщину изза волшебного слова. Сагорн и Кэйд гневно сверлили друг друга взглядами.

– Думайте, доктор! Вы же мыслитель! – нажимала герцогиня.

Сагорн тяжело вздохнул.

– Послушайте, Кэйд. Дарад – неплохой парень. Вы с ним отлично поладите. Упомяните о Рэпе, и все будет нормально. Теперь Дарад в восторге от фавна, поверьте мне, – терпеливо уговаривал доктор.

Но Кэйд с трудом верилось, что гигант варвар возлюбил Рэпа после того, как фавн натравил на него собаку, а потом гоблина. В то же время она сознавала, что без Дарада их затея обречена на провал.

– Что ж, если нельзя иначе, зовите Дарада. Я рискну! – воскликнула Кэйд.

– Ладно, – недоверчиво поглядывая на взволнованную спутницу, произнес Сагорн. – Попробуем. И да пребудут с вами Боги.

Темнозеленые одежды встопорщились, застежки полопались, и гигант отшвырнул плащ в сторону.

Непроизвольно сжав кулаки, Кэйд задрала вверх голову, рассматривая шрамы и татуировки, перебитый нос и страшную волчью ухмылку.

– Доброе утро, Дарад, – промямлила она.

Гора мышц затряслась от беззвучного смеха. Злобно сверкнув глазами, варвар прогудел:

– И тебе добрый день. Помощь моя понадобилась, да?

– Я искренне сожалею о том, что произошло в Краснегаре, – непроизвольно отодвинувшись на шаг, извинилась герцогиня. – Виной тому моя преданность племяннице и…

– Джотуннская кровь? – хохотнул Великан.

– А? О да. Кровь импов и джотуннов смешалась в нашей семье примерно поровну.

– Джотунны растят лучших воинов, – хвастливо заявил Дарад. – По Рэпу это отлично видно.

«Вот оно!» – решилась Кэйд.

– Рэп в большой беде, мне необходимо пробраться к нему.

– Знаю, – яростно сверкнул глазами варвар. – Ты сделаешь его магом, верно? Грязные джинны! – злобно прорычал Дарад. – Времечко поджимает, так? Тогда торопись! Ну, стучи и увидишь, что будет! – С этими словами джотунн выхватил меч из ножен. Сталь клинка сверкнула так ослепительно, что Кэйд даже подпрыгнула от неожиданности.

Отступив к стене рядом с дверью, воин приготовился к любым неожиданностям. Вздрагивая сама не зная почему, Кэйд поплотнее закуталась в покрывало и, встав прямо перед зарешеченным окошком, постучала. На всякий случай Кэйд смотрела себе под ноги, прикрывая веками свои голубые – а не красные, как у джиннов, – глаза. В поле зрения герцогини, попали ботинки Сагорна, из разорванных мысов торчали огромные пальцы джотунна, а рядом поблескивал кончик меча. Рассвет разгорался. Потянуло ветерком. Его порывы принесли аромат трав и цветов, безмятежные запахи пробуждающегося дня. Неподалеку подала голос ранняя птаха; к ней начали присоединяться другие.

Ничего этого Кэйд не слышала, она считала удары собственного сердца. После пятидесятого герцогиня вновь протянула руку, намереваясь постучать еще раз. И тут изза решетки прозвучали слова:

– Песнь сверчка тиха…

«Милосердные Боги! – ахнула Кэйд. – Я не знаю условных слов! Что же отвечать?» – запаниковала она.

– У меня послание от Великого Господина, – хрипло прошептала она…

– Пароль! – требовал голос.

– Мне не сказали его! – в отчаянии воскликнула Кэйд, старательно рассматривая землю. Потом торопливо добавила: – Женщинам не сообщают паролей.

– Женщины не приносят посланий от султана.

– Тогда его воля не будет исполнена, и он пожелает узнать почему.

За дверью раздалось недовольное ворчание, и наступила гнетущая тишина. Кэйд показалось, что прошла целая вечность, прежде чем она услышала скрежещущий звук вытаскиваемого засова. Хорошо промазанные петли неслышно повернулись, и дверь приоткрылась. От резкого рывка Дарада Кэйд отлетела в сторону и чуть не упала. Дернув на себя дверь, воин распахнул ее и исчез в темном провале. Крика не было, только хруст ломающихся костей, глухой удар, а затем тихий хрип. Герцогиня перешагнула порог и очутилась в маленьком темном помещении. Слабый свет из дверного проема позволил ей рассмотреть сломанный стул в углу, лестницу напротив входной двери и распростертое на полу тело, над которым торжествующе ухмылялся щербатым ртом гигант.

– Пока порядок! – пророкотал Дарад. – Закрой дверь. Так. Теперь не отставай!

– Подожди! – выдохнула она, не в силах отвести глаз от убитого.

Смерть этого человека была на ее совести. Мысли путались в ее голове. Кэйд ужаснулась содеянному и, что хуже всего, не сомневалась: это лишь начало кровопролития.

Пренебрежительно проигнорировав ее приказ ждать, воин с мечом наготове помчался вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки. С криком «стой!» Кэйд поспешила за ним. Но бегать по лестницам ей было не по силам, и она безнадежно отстала. До ее слуха долетели звуки драки, грохот мебели и пронзительный крик, перешедший в хлюпающее бульканье. Добравшись наконец до комнаты, Кэйд увидела еще три трупа, на них сквозь решетки лился мягкий утренний свет. В розовых лучах алела кровь – ее было много, очень много: и на полу, и на мебели, и на телах, и на торжествующем убийце. Никогда прежде она не видела столько крови.

Слово силы превратило умелого воина в непревзойденного бойца. Один из распростертых на полу людей застонал и попробовал приподняться. Дарад отсек его голову с таким безразличием, словно отмахнулся от мухи.

Потрясенная Кэйд отвернулась от жуткого зрелища. Она зажимала рот кулаком, впиваясь зубами в костяшки пальцев, чтобы подавить рвущийся наружу вопль. Стены качались, пол словно ходуном ходил, но на обмороки времени не было. Дверь распахнулась, и в помещение ворвался еще один человек в коричневых одеждах. Дарад одним прыжком пересек комнату и бросился на джинна. Воин, ошеломленный видом кровавой бойни, не успел оказать сопротивления. Джотунн поднял его за тунику и одним ударом оглушил несчастного. Джинн свалился на пол.

Какоето время в комнате царило молчание. Затем джотунн искоса взглянул на Кэйдолан и ухмыльнулся, разглядев выражение ее лица.

– Только джинны! – горделиво изрек он, засовывая в ножны свой окровавленный меч. – А ты молодец, не вопишь, – с ноткой уважения похвалил он и позвал: – Подойди поближе.

Наклонившись, джотунн приподнял оглушенного стражника и, несколько раз встряхнув, привел в чувство. Затем снял с пояса жертвы кинжал и нацелился острием бедняге в лицо.

– Где держат фавна? Знаешь?

Стражник был очень юн, еще почти мальчик. Над его верхней губой золотился первый пушок будущих усов. Свалившийся тюрбан высвободил копну рыжеватых волос. Парнишка с ног до головы был увешан кинжалами, мечами, ножами, но никакой пользы ему оружие не принесло.

Очнувшись в руках верзилы, мальчик попытался было крикнуть, но сразу же умолк, когда Дарад всунул ему в ноздрю острый кончик кинжала. Рубиновые глаза пленника выпучились от страха и боли, а шея неимоверно вытянулась.

– Так ты знаешь, где фавн? Если нет, то ты мне не нужен, джинн…

– Знаю, – прохрипел парень.

– Хорошо. Как туда пройти?

– У… у…

– Говори! Или умрешь!

– Прямо. Второй поворот налево. Потом направо. Все время вниз по лестнице.

– И толькото?

– Да. Клянусь, – вдруг закричал он, – я сказал правду!

– Хорошо, – повторил Дарад и быстрым движением перерезал пленнику глотку. Отшвырнув труп, джотунн бросил: – Запри дверь, и пойдем.

С этими словами варвар выскочил в коридор. Дрожащими руками Кэйд коекак заперла дверь и, шатаясь, направилась за ним. Дарад уже скрылся из виду, но топот его гулко отдавался под каменными сводами.

Похоже, на своем пути убийца встретил еще одного стражника. Герцогиня услышала проклятия, но, когда завернула за угол, широкий коридор был пуст. Только кровавый ручеек, извиваясь по полу, превращался коегде в лужицы. Кэйд шла и гадала, зачем Дарад унес тело убитого. Чтобы воспользоваться им как щитом в неожиданной стычке? Чтобы получше припрятать страшную улику?

Алая дорожка уводила герцогиню все дальше и дальше, завернув сначала налево, потом направо.

Наконец Кэйд добралась до винтовой лестницы, уходившей в бездонную черноту. Из глубины раздавался глухой топот башмаков Дарада. Не переоценивая себя и свою ловкость, Кэйд метнулась к мерцающему в дальнем углу светильнику. Приподнявшись на цыпочки, герцогиня сняла масляную лампу с крючка и вернулась к лестнице.

Узкие, неровные ступеньки выглядели ненадежными. Вдоль стержня лестницы спиралью извивался в неведомые глубины тонкий канат. Других поручней не имелось. Герцогиня спускалась осторожно, не торопясь, предоставив Дараду возможность совершать все подвиги – или зверства. От масляного светильника толку было не много – он лишь отбрасывал длинные колеблющиеся тени на стены колодца. Гдето на середине она споткнулась о труп и потеряла немало времени, пытаясь перебраться через тело, чтобы продолжить спуск. Герцогиня даже пожалела, что Дараду надоело тащить убитого.

Наконец она спустилась в темный и крайне зловонный подвал. Как ни прислушивалась Кэйд, противную тишь разрывали лишь редкие мерные капли. Здесь не было ничего, кроме капающей воды и пустоты огромного подземелья. Вдруг Кэйд осенила счастливая мысль осмотреть пол, и она тут же обнаружила кровавые пятна. Они вели к другому отверстию, другой лестнице, ведущей вниз, справа от той, которую только что покинула Кэйд. Дарад отыскал ее и без светильника.

Эта вторая лестница, значительно уже и круче первой, была высечена из цельного камня. Плохо только, что держаться е приходилось за стену: тут не оказалось даже веревки, заменявшей перила. Спускаясь по ступеням, ввинчивавшимся в черноту, герцогиня затосковала. Наверху, в реальном мире, разгорался рассвет, а здесь ночь никогда не кончалась. Зато кончалось масло в лампе – огонек едва трепыхался. Возможно, запас масла специально был рассчитан так, чтобы иссякнуть к рассвету. Дышать зловонным воздухом становилось невыносимо. Кэйдолан содрогалась от отвращения и убежала бы куда глаза глядят, если бы возможно было хоть чтонибудь разглядеть. Она уже жалела, что все это затеяла.

Кэйд шла, машинально переставляя ноги, до тех пор, пока из темноты на нее не вынырнуло громадное чудовище, сверкающее белками глаз на измазанном кровью лице. Черные от запекшейся крови губы раскрылись, обнажая хищные клыки… Алые лапищи потянулись к ней, выхватили светильник и загасили огонек. Ослепшая и потрясенная Кэйд издала слабый хрип – на крик у нее уже сил не осталось – и, потеряв равновесие, наверняка упала бы, если бы гигант не подхватил ее своими окровавленными руками. Пятясь вниз по ступеням, он отнес ее к подножию лестницы.

Тьму каменного мешка, высеченного в скале, рассеивал слабый свет, идущий откудато со стороны. Под низким потолком даже Кэйд не могла выпрямиться, Дарад же и вовсе согнулся чуть ли не пополам. Герцогиня боролась с головокружением. Более или менее привыкнув к зловонию, она осмотрелась повнимательнее. Кроме цепей, зловеще сваленных в углу, и ржавых колец, вделанных в стену, ничего другого здесь не было. Слева и справа от лестницы виднелись двери камер, вероятнее всего пустых. Даже для темницы это подземелье казалось слишком заброшенным.

Стена напротив лестницы светилась решетчатым квадратом. Герцогиня догадалась, что они у цели. Рядом с той закрытой дверью была еще одна дверь. За ней зиял абсолютно черный провал небольшого пустого помещения. Невольно Кэйд вспомнилась часовня; яркое окно и мрак. Из забытья воспоминаний к действительности ее вернули голоса, раздававшиеся изза освещенной запертой двери.

Тошнотворная вонь, пропитавшая воздух, сильно досаждала герцогине. Кэйд не понимала, как ктонибудь может такое выдерживать. Однако какаято вентиляция в этом гиблом месте явно существовала, иначе бы они уже задохнулись. Поэтому ее не удивил внезапно потянувший легкий ветерок, холодивший ноги.

Равнодушный и к жаре, и к вони Дарад задумчиво чесал затылок, прислушиваясь к шуму в запертой камере. Там находилось по меньшей мере несколько мужчин, они болтали, смеялись и гремели игорными костями. Несомненно, именно в этой камере содержался Рэп, порукой тому – наличие стражников. Ведь Азак приказал, чтобы с пленника не спускали глаз.

Возможно, султан отдал и другие распоряжения. Например, убить узника при первой же попытке к побегу. Дверь конечно же заперта изнутри, и наверняка на засов. Чужакам ее не откроют, разве что услышат пароль, рассмотрят их сквозь решетку и убедятся, что нет подвоха.

Судя по голосам, стражников было четверо, если не пятеро. Как ни стремителен в деле воинственный джотунн, сомнительно, что он их одолеет, навались они на него все скопом. Может быть, наверху уже обнаружены результаты мясорубки, устроенной Дарадом, и поднятые по тревоге воины ищут убийц. Если это так, то заговорщики в западне.

В отчаянии Кэйд прислонилась к стене. Сейчас ее затея представлялась ей совсем в ином свете. Интересно, почему она вообразила, что сможет перехитрить Азака в его собственном доме? Султаны Араккарана издавна славились подобными беззакониями, безнаказанно творя несправедливость; вероятно, Азак всосал эти навыки с молоком матери.

Джотунн повернулся к Кэйд, ожидая распоряжений. Жутко было видеть на окровавленном лице выражение растерянности. Воин инстинктивно цеплялся за меч, но в создавшейся ситуации он не знал, что с ним делать.

– Андор, – прошептала герцогиня.

Дарад застыл на мгновение… а Андор чуть было не уронил меч. Вонзившийся в каменный пол кончик клинка звякнул, как им показалось, ужасающе громко. Имп пошатнулся (хмель все еще действовал на него), но сумел взять себя в руки. По счастью, стражники, увлеченные игрой, ничего не слышали.

С ужасом осмотрев свою пропитанную кровью одежду, Андор хмуро покосился на Кэйд и произнес:

– Представляешь теперь, каково это – память Дарада?

– Нам срочно нужно попасть туда, – потребовала Кэйдолан, не позволяя Андору отвлечь себя.

Действительно, время становилось их главным врагом. Странно, что до сих пор никто не обнаружил трупы и кровь! Еще более невероятно, что они какимто чудом сумеют выбраться отсюда живыми!

Андор рыгнул, гримасничая, вытер лицо рукавом и, прищурившись, уставился на единственный квадрат света.

– И как это сделать? – прошептал он.

– Уговори их. Заставь их открыть дверь, – требовала герцогиня.

– Сколько их?

– Четверо, по меньшей мере.

Имп покачал головой. Этого движения оказалось достаточно, чтобы он пошатнулся.

– Слишком много, тем более сейчас. Одного… пожалуй… Но они все сгрудились под окошком двери… изза чччужака. Видишь, я не в лучшей форме. Мне и с однимто долго возиться, а со всеми… пустой номер.

Андор умел извиняться. Он с нежной грустью смотрел на Кэйд и улыбался самой застенчивой и обаятельной улыбкой, призывая ее понять и простить мальчика. Но Кэйд не растаяла под его взглядом.

– Не можешь? – жестко спросила она.

Андор продолжал улыбаться.

– Вызови доктора Сагорна, – потребовала герцогиня. – Уж онто способен думать, не то что ты.

– По крайней мере, он трезв, – торжественно согласился Андор. Икнув на прощанье, имп исчез.

– Идемте, – выдохнул Сагорн.

Неуклюже шагая, явно стараясь избегать липких прикосновений окровавленной одежды, старик пересек пещеру и скрылся в пустующей камере. Кэйдолан молча шла следом. Ей искренне хотелось выбраться к свету, а не нырять в темноту. Она никому не желала зла – только добра. Дверной проем оказался настолько низок, что ей пришлось нагнуть голову, чтобы войти. Никакая сточная канава не посмела бы соперничать с этим закутком по вони. Но нужник явился надежным убежищем для незваных гостей.

– Как нам попасть вовнутрь? – настойчиво допытывалась герцогиня. – Может быть, выманим по одному?

– Пока не знаю! Военное искусство – не мой профиль. Лучше всего довериться удаче и подождать. Я должен подумать.

Кэйд чувствовала себя никчемной и бесполезной. Она с содроганием вспоминала трупы, которыми Дарад устлал их путь. И все это чтобы спасти одного человека! Кэйд не желала заглядывать в будущее, опасаясь увидеть еще двух мертвецов – себя и своего изменчивого спутника. До чего же это было несправедливо, но вполне реально – если стражники их обнаружат. Кэйд ощущала себя погибшей грешницей… Она служила смерти… Злу…

Металлический лязг отодвигаемого засова, донесшийся изза соседней двери, перепугал герцогиню до смерти, у нее даже руки заледенели. Противно заскрежетали немазаные петли. Негромко ахнув, Сагорн оттащил ее к боковой стене, прочь от серого прямоугольника дверного проема. В следующую секунду на месте доктора снова был Дарад.

– И одну мне, Арг! – прозвучал веселый возглас.

– Не уступай, Куф! – откликнулся резкий голос из темной прихожей.

– Мне не управиться с такой штучкой!

Еще разок мерзко скрипнули петли. Дверь закрылась под звучный взрыв смеха и возгласы Куфа. Лязгнул засов. Арг вышел из камеры без фонаря, значит, шел он наверх.

Действительно, в дверной проем отхожего места просунулась человеческая фигура. Кэйд затаила дыхание, Дарад тоже, но по другой причине. Он выжидал удобного момента, чтобы Кэйд зажмурилась. Она решилась открыть глаза не раньше, чем затихла возня и воин отволок тело в сторону. Но подошел к герцогине Сагорн.

– Вот неожиданность! – пробормотал старик, оглядываясь на последний труп.

– Счастливая?

– Возможно. Удача с нами! Мы оба обладаем словами силы, значит, должны быть вдвойне удачливы. Вы не находите? – торопливо бормотал он. – Мы в тупике. Нам что угодно может сгодиться… Ага! – радостно возвестил доктор.

– Что? Что такое? – теребила старика Кэйд.

– Просто наблюдайте! Возьмите, понадобится! – Он извлек изза пояса кинжал, тот самый, которым верзила перерезал горло мальчику, и сунул его в руку герцогини. – Даже Дараду иногда нужна помощь, – наставительно произнес Сагорн. – Ситуация не из легких.

Рукоятка кинжала была липкой; Кэйд замутило. Она нехотя взяла оружие, искренне сомневаясь, что когдалибо сможет заставить себя им воспользоваться. Она собралась было поведать это Сагорну, однако рядом с ней был ктото другой, более миниатюрный, но не Тинал. Светлые волосы джотунна, казалось, серебрились в темноте.

– Джалон? – догадалась Кэйдолан.

Ей бы следовало узнать менестреля, а не догадываться. Как Андор, новоприбывший первым делом осмотрел свою одежду. Кровавые пятна подействовали на него еще более угнетающе, чем на импа. Бедняга содрогнулся так, что даже зубы клацнули. Кэйд знала Джалона как мягкого, чувствительного мечтателя. Он никогда никого не убивал.

– Ты? Почему? – Ужас и отчаяние захлестывали герцогиню.

Чтобы не кричать, она опять впилась зубами в костяшки пальцев. Женщине казалось, что большего напряжения она выдержать не сможет. Но Кэйд помнила о своем высоком происхождении и по привычке стремилась сохранять достоинство. К тому же в ней текла джотуннская кровь, и это тоже накладывало немалые обязательства. Но она была на грани обморока. Изза мерзостного запаха Кэйд обливалась потом, а в висках больно пульсировала кровь. Но сознание терять было некогда.

«Инос! Инос! – как заклинание, твердила про себя Кэйд. – Ради тебя, Инос. Это ради тебя!» Воспоминание о племяннице, казалось, укрепило ее дух.

Но Джалону тоже требовалась поддержка. Менестрель был в панике. От ужаса бедняга дрожал так сильно, что зубы его стучали, как кастаньеты. Затем послышались всхлипывания, перемежавшиеся слабыми стонами: «Невозможно! Он с ума сошел! Я не могу больше!» Кэйд понятия не имела, что за план изобрел изворотливый Сагорн. Она знала только, что в любую минуту могут нагрянуть сотни разъяренных воинов. На «ахи» и «охи» у заговорщиков просто не было времени. Кэйд решила воспользоваться аргументом, который чудесным образом укротил Тинала.

– Ради Рэпа! Джалон, пожалуйста, постарайся ради Рэпа!

Всхлипывания разом прекратились.

– Да, ради Рэпа! Вы правы! – с усилием произнес Джалон.

Кэйд услышала, как хрустнули суставы сжатых в кулаки пальцев менестреля. Затем он прокашлялся, прочищая горло, и высунул голову из дверного проема.

– Эй! Куф! Поглядика! – выкрикнул Джалон голосом убитого тюремщика. От неожиданности Кэйд едва не выронила кинжал. Заркианский акцент был безупречен. Изза запертой двери послышалось ворчание, затем вопрос прозвучал более отчетливо, но все еще невнятно, словно ктото нехотя приближался к решетке. Затем голос Куфа громко спросил:

– Кто там?

Джалон нырнул назад в нужник и крикнул:

– Это Арг, дурак! Кто же еще, потвоему? Иди и глянь сюда, ради всех Богов!

– Что еще там? – раздраженно поинтересовался невидимый Куф.

Стремясь усыпить бдительность подозрительного стражника, менее гениальный артист переиграл бы, но Джалон знал, когда стоило сделать паузу. Поджидая жертву, менестрель отошел от двери и вызвал Дарада. Гиганту пришлось здорово согнуться, но меч он держал наготове. Лязгнул засов, заскрежетали петли, и голова в тюрбане высунулась изза двери.

– Арг, – недовольно ворчал Куф, – ты же знаешь правила! Внутри всего пятеро. Если хочешь, чтобы я на чтото там смотрел, зайди сюда и…

Тирада оборвалась. Дарада в нужнике уже не было. Стиснув зубы и размахивая кинжалом, Кэйдолан устремилась за ним.

Чуть ли не у порога, в щедром сиянии ламп, белел труп, распростертый на полу камеры. Герцогиня едва не споткнулась о тело. Противоположный от двери угол камеры застилал ветхий ковер, на котором все еще сидели трое тюремщиков. Схватившись за ятаганы, стражники молча начали подниматься на ноги. Еще один, оказавшийся расторопнее, уже атаковал Дарада. Ошеломленная Кэйд замерла у входа. Ей показалось, что время замедлило свой бег, и Дарад не вонзил, а воткнул, и неторопливо повернул в брюхе джинна клинок, отчего стражник осел на землю. Ухватившись за живот, он переваливался на спину, медленно сжимаясь в комок… Наваждение спугнул пронзительный вопль смертельно раненного тюремщика. Теперь Кэйд вновь обрела способность соображать.

Трупная вонь исходила от голого тела, пришпиленного к полу, как бабочка к картонке. Распухший, почерневший, гниющий заживо… Неужели он все еще жив? К счастью для него, несчастный был без сознания. Оглядевшись, Кэйд увидела, что Дарад отступает. Пещера, превращенная в камеру, была достаточно просторна, чтобы в ней могли биться в ряд три воина. Кроме ятаганов, у двоих из троих тюремщиков имелись кинжалы. Джинны уверенно наступали на гиганта, не обращая ни малейшего внимания на стенающего в корчах товарища, правда, стоять в полный рост никто из противников не мог – слишком низкие были своды пещеры, но Дараду это обстоятельство мешало еще больше, чем джиннам.

В юности Кэйд перечитала немало романов, изобилующих приключениями. Теперь ее вкусы изменились, но она хорошо помнила, что на героя всегда нападали троечетверо злодеев, которых он непременно побеждал: одного лягнет, другого стулом огреет, третьего мечом ткнет. Рэп както обломал стул о Дарада.

В этой камере стульев не было. Ни истертый до дыр коврик, ни подушки в метательные снаряды не годились, а два полутрупа на полу еще больше затрудняли свободу передвижения. В такой ситуации одному противостоять троим было невозможно, будь он хоть лучшим фехтовальщиком всех времен и народов. Вот если бы он застал джиннов врасплох…

Кэйд вспомнила, что сжимает в кулаке кинжал.

Но что может значить кинжал против ятагана? А Дарад все отступал… он стоял уже возле распятого на полу Рэпа… дальше двигаться было некуда. Готовясь к броску, герцогиня перехватила рукоять кинжала… и, шагнув влево, метнула клинок со всей силой, на какую была способна. Она целилась в ближайшего к ней джинна и не жалела о потере оружия. В любом случае другой раз ударить она бы никогда не смогла.

Возможно, воины заметили кинжал в руках старухи, но они явно не ожидали, что она воспользуется им. К тому же низкие своды помещения являлись серьезной помехой для броска. С такого близкого расстояния промахнуться было практически невозможно, но именно так почти что и случилось. Вообщето плеча стражника острие коснулось, но лишь скользь и, ударившись, отлетело в сторону. Изза этого джинн замешкался. Тюремщик отвлекся на краткий миг, но и этого хватило Дараду, чтобы победить.

Гигант бросился на центрального из нападавших и отбил меч в сторону. Сделав ложный финт в лицо правому, джотунн вынудил стражника отступить на шаг и, продолжая атаки, метнулся опять к центральному. Джинн еще не успел обрести равновесие, как Дарад распорол его правую руку от запястья до локтя. Теперь джотунн снова занялся правым воином. Молниеносно парировав его удар, Дарад остановил нападавшего, полоснув его по лицу. Раны сильно мешали джиннам двигаться. Дарад пронзил мечом джинна, раненного Кэйд, схватил его левой рукой за пояс и притянул к себе. Когда два разъяренных воина одновременно ринулись на него, гигант выставил тело убитого, как щит против одного из нападавших, парируя выпад другого, и тут же швырнул мертвеца на ятаган. Уклонившись от наскока правого, джотунн пронзил его мечом. Расправиться с последним противником для Дарада труда не составило.

Кэйд не в силах была шевельнуться, пока не убедилась, что победа на их стороне. Теперь, вздохнув посвободнее, она обрела способность видеть и слышать. По лестнице ктото спускался. Слышался грузный топот, а по прихожей перед камерами разливался яркий свет факелов.

Кэйд обернулась к двери, торопливо захлопнула ее с глухим стуком и принялась заталкивать в пазы огромный железный засов. Ей казалось, что она бьется над ним целую вечность, пока упрямый брус нехотя не заскрежетал, вставая на место. Через решетку все громче и отчетливее слышались шаги приближающихся людей, но Кэйд это уже больше не беспокоило.

Она повернулась к пленнику, упала рядом с ним на колени и прошептала:

– Рэп!

И Маделина с Порфире поспешно

Сбегают вниз, вдоль леденящих стен.

Им чудятся драконы в тьме кромешной –

И копья, и мечи, и страшный плен.

Но замок будто вымер…

Китс. Канун св. Агнессы

(пер. С. Сухарева)

Часть третья Прекраный план

1

Померкла утренняя заря, угас свет, поблекли сияющие звезды. Луговые жаворонки умолкли и попрятались в траве. Тьма вернулась и окутала все вокруг.

Только тьма и молчание – теперь еще глубже, чем прежде, потому что он смог прогнать боль, напрочь отмести ее в сторону. Совсем недавно он способен был лишь ненадолго отодвигать ее. Но она все равно возвращалась мучить его… все чаще и чаще… все сильнее и сильнее… потому что слабость истощала его волю, расчищая дорогу подползающей смерти. А теперь он обрел умение отключить чувства и отгородиться от боли. Это было хорошо. Лучше лучшего.

Теперь он мог приказать себе умереть.

Какая ирония! Он получил слово силы, она передала ему свое слово. На миг его захлестнула волна восторга – он стал магом! Маг способен на многое: например, заставить себя уйти из жизни. Утонуть в омуте небытия. Чем глубже, тем чернее и холоднее. Зато там, в темноте, – мир и покой.

Герцогиня Кэйдолан, тетушка Инос, как она громко кричит. Не годится герцогине так кричать. Ему очень хотелось, чтобы она замолчала и оставила его ухо в покое. Он так нуждался в покое.

Но покоя не было. Ктото колотил в дверь. Как же не нужен был ему этот дикий, нескончаемый грохот.

Вот и Сагорн. Мельтешит вокруг, мечется тудасюда, волнуется. Пусть старый пройдоха выпутывается как знает.

Он жаждал покоя. Старался обрести его. Казалось, вот он, рядом, желанный покой. После того, что сделали с его глазами, он конечно же не мог видеть; но чтобы видеть, ему не обязательно иметь глаза. Еще эти бесконечные мольбы герцогини.. Ну нет ему покоя…

Джинны за дверью беснуются. Дерево крепкое, мечами не возьмешь, так они топоры притащили. Совсем как в Краснегаре… с импами… Те тоже ломились в комнату на вершине башни… сейчас пещера, не башня. Подземелье – это нечто иное. Все встало с ног на голову! Свет обернулся тьмой. Смешно. К чему столько грохота? Покончить с шумом – пара пустяков.

Но стоит ли беспокоиться? Зачем?

Теперь Рэп понял, о чем кричала тетушка Инос. Она хочет, чтобы он остановил джиннов. Она убеждает его в том, что он в силах сделать это. Зря старается. Он и сам знает, что сил ему хватит. Просто у него нет желания. Совсем. Ему ничего не хочется делать. Ему незачем чтолибо делать.

Инос – замужняя дама. Она сама сделала выбор. Он прекрасно помнит нахмуренные брови и разгневанное лицо Инос, когда помешал их свадьбе. Да, она рассердилась. Он виноват, но только ли он один?.. Литриан подтолкнул его; теперь Рэп понимал это. Эльф пошутил. Как же, должно быть, он веселился! Надо бы вознегодовать, возжаждать мести. Зачем? Кто может отомстить колдуну? И разве сейчас это имеет какоелибо значение? Жизнь человека – как пламя свечи: дунь посильнее, и наступит тьма. Он – крошечный огарок, ему и старатьсято особенно не понадобится… и больше никаких забот… ни о ком…

Инос…

Почему бы ей не сделать то, чего она хотела? Она хотела замуж… Здоровущий парень. Богатый, красивый. Султан. Такой, какой нужен принцессе. Одно королевство потеряла – не беда, нашлось другое, лучше, обширнее, роскошнее. Инос счастлива. В Рэпе она не нуждается… никогда не нуждалась. Он сделал глупость, пришел во дворец… не стоило утруждаться…

Бедный старый Краснегар.

Какая досада! Стучат топоры. Все еще стучат. Он заткнул уши, а они стучат. Он отключил слух, но удары раздражают… Как бестактно беспокоить человека, когда он занят уходом из жизни! Джиннов можно остановить, но он не хочет. Зачем делать усилие?

Он долго шел сюда, а ему и не нужно было себя утруждать.

Как маги гасят себя? Пламя свечи бьется на ветру, трудно задуть. Трудно, очень трудно. Это слова не хотят? Да, одно из них. Два других не возражают, они вернутся к владельцам и не пропадут. Интересно – значит, словом своей матери он владеет безраздельно?

Как надоели джинны! Достаточно заставить Сагорна открыть дверь, и грохот прекратится. Проще простого приказать старому мошеннику вытянуть засов. Все затихнут, и ему перестанут мешать умирать. Старику не понравится, если ворвутся джинны.

Тетушку Инос жалко. Она хорошая. В замке ее все любили; со слугами неизменно вежлива, настоящая дама. Ей страшно. Может быть, покончить со всем разом? Притянуть крышу к полу и раздавить всех скопом. Или самому щелкнуть засовом и впустить джиннов…

Опять кричат. О чем? Инос?

Инос больно?

Мысль ускользала. Можно было бы подслушать, но это – дурной тон. Неэтично соваться в чужой мозг. Пусть повторит. Да, он, пожалуй, попросит повторить.

Прожаренный язык не движется. Восстановить язык? Чего проще! Вынуть из ушей затычки, снова включить слух?

Опять беспокойство!

Дверь уже трещит. Теперь скоро. Почему бы им не оставить его в покое?

Инос. Она счастлива. У нее есть все: муж, королевство, дети… Вот и хорошо. Он и хотел, чтобы Инос была счастлива.

Ранена. Кто ранена?

Пусть повторит. Надо, чтобы повторила. Молчит, плачет. То кричит, то плачет. Бедняжка Инос – что с ней? Инос больно?

Придется лечить язык и открывать уши.

Звуки водопадом обрушились на Рэпа.

– Что с Инос? – спросил Рэп. – Ей плохо?

Он не видел Кэйд, зато отлично слышал, когда та радостно охнула, будто всхлипнула, и торопливо заговорила:

– У нее сильно обожжено лицо, мастер Рэп. Больше ей не быть красавицей. Ведь когда затянется ожог, останутся жуткие шрамы.

Известие ужаснуло его. До чего же все плохо! Он ощутил, как в нем волной поднимается злость.

И вынырнул из небытия.

Восстановив функцию глаз, Рэп открыл их. Он хотел, чтобы герцогиня знала, что он ее слушает.

Дверь держалась на честном слове. Еще немного – и джинны ворвутся в пещеру.

«Долой эту рухлядь. Каменная стенка надежнее, – решил Рэп. – Вот теперь пусть попрыгают. Посмотрим, как они проломают в этом дырки!» Остановив джиннов, Рэп перевел хмурый взор на Кэйд.

– Расскажи мне об Инос, – попросил он.

2

Онемев от изумления, Кэйд молча наблюдала, как на глазах полутруп возвращается к жизни. Через минуту она осознала, что изломанное, гниющее тело вновь превратилось… почти превратилось в юношу, на котором ничего, кроме запекшейся крови, не было. Кэйд смущенно отвернулась и обнаружила, что Сагорн тоже полностью ошеломлен свершающимися чудесами. Старик подурацки таращился на фавна, пока герцогиня не пихнула его локтем и не указала кивком головы на коврик в углу. Доктор недовольно нахмурился, но она настояла на своем.

Осторожно ступая через распростертые на полу трупы, заговорщики добрались до ковра. Там все еще валялись никому уже не нужные кости и монеты. Сагорн помог Кэйд усесться на подушку, а потом и сам устроился рядом, но лицом к магу. Два старых дурака… но им улыбнулась удача. Они близки к победе.

Дверной проем черного камня резко выделялся на фоне красноватой местной скалы, в которой была вырублена пещера; словно сюда перенесли кусочек стены замка Иниссо. Джинны не долго суетились перед внезапно возникшей преградой. Убедившись, что их жертва наглухо запечатана в гробнице, они угомонились.

Кэйдолан сидела на подушке и отдыхала, убеждая себя, что беспокоиться незачем. Правда, видимого пути выбраться из этого склепа она не находила, но очень надеялась на колдовство фавна. Кроме того, теперь удачливость заговорщиков безусловно возросла и уж тем более не могла неожиданно исчезнуть.

Сагорн то и дело покашливал. Старик хмурился, ежился и наконец уставился в потолок. Кэйд проследила за его взглядом и рассмотрела отверстие в монолите скалы. Наконец она поняла причину слабого ветерка, все время обдувавшего ее. Возможно, тюремщики не случайно расположились под вентиляцией – ведь множество факелов, освещавших и нагревавших пещеру, здорово чадили. Правда, в такую крошечную дырку не пролезет даже ребенок, но все же это было лучше, чем ничего. Кэйд слишком устала, чтобы продолжать размышлять, почему стражники расстелили коврик под вентиляцией, а пленника распяли на полу перед дверью.

– Надо бы поубавить освещение, – пробормотал Сагорн. – Зачем столько факелов? Хватит одного.

Но с места старик не сдвинулся. Он сидел ссутулившись, морщины на осунувшемся лице выделялись глубокими складками, скудная растительность вокруг макушки свешивалась белыми сосульками слипшихся от пота, грязи и пыли волос. Вымоченная в крови одежда успела высохнуть и побурела, но кровавые полосы на бледной шее и руках выделялись багровыми струями. Рассматривая доктора, Кэйд с грустью предположила, что и сама она выглядит не лучше. Отчаянное предприятие вымотало стариков. Во всяком случае, герцогиня чувствовала себя старше Хранительницы Севера.

Вдруг Сагорн, встрепенувшись, ахнул. Кэйдолан невольно обернулась и тоже замерла в изумлении. Фавн сидел и свободными от оков руками счищал с лодыжек ржавые кандалы, словно прилипшие конфеты из ячменного сахара. Сообразив, что Рэп заметил любопытство зрителей, Кэйд в смущении отвела взгляд.

Почти тут же к ним подошел фавн, внешне в полном здравии и даже прилично одетый. Башмаки, свободные штаны и рубашка с длинными рукавами из грубой домотканой холстины – привычная одежда для конюха из Краснегара. Лицо Рэпа было чистым; многодневная щетина, копоть и спекшаяся кровь исчезли, однако идиотские татуировки вокруг глаз были на прежнем месте. В беспорядке осталась и копна взлохмаченных волос.

Кэйд вспомнилось пристрастие Раши изменять внешность в зависимости от настроения, но герцогиня сильно сомневалась, что Рэп станет подражать колдунье. Скорее всего, фавн сочтет подобное лицемерие ниже своего достоинства. Он безусловно силен, она лично тому свидетель, но он не станет пользоваться этой силой, чтобы приукрасить истину; в этом герцогиня тоже не сомневалась. Похоже, ей придется привыкать к мысли, что Боги знали, что делают.

Неуклюже поклонившись, Рэп произнес:

– Я в величайшем долгу перед вами. – Запнувшись, он засмущался, попытавшись преодолеть неловкость, совсем запутался. – Женщина… дама… такое мужество… я хочу сказать…

– Это самое меньшее, что я могла сделать, Рэп. В том, что произошло… во многом моя вина.

Фавн смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Огромными, ясными, серыми, спокойными – но Кэйд чувствовала, что за внешним равнодушием скрывается жесткий самоконтроль и нежелание выдавать свои мысли. Его благополучная внешность, несомненно, была всего лишь маской, поддерживаемой магией, – никто не мог так быстро оправиться от столь тяжкого испытания.

– Вы?

– Да, – устало кивнула герцогиня. – Но сейчас мне бы не хотелось об этом.

– Конечно. – Он скосил глаза на одно из тел и, показав рукой на остальные, спросил: – Сколько их было?

Она бросила отчаянный взгляд на Сагорна. Старик буркнул:

– Одиннадцать.

Рэп болезненно поморщился:

– Милосердные Боги! Я не стою столько.

– Ты это серьезно? – ахнула Кэйд. – Тебе не кажется, что они заслужили свою участь? Вспомни, что они с тобой сделали!

– Жизни лишились не те, кто заслужил это, не так ли? Боги не страдают излишней справедливостью. И кроме того, – пожал он плечами, – кашу заварил я. Мне говорили, что я убил троих, но достал я многих. Могу ли я винить этих за то, что они хотели расквитаться со мной за товарищей?

Печаль Рэпа казалась искренней, но Кэйд слишком мало знала фавна, к тому же теперь он стал магом, а маги не грешат откровенностью. Герцогиня поспешила задавить в себе росток недоверия, напомнив, что Иносолан выбрала этого парня своим другом, а подсознательно – больше чем другом; и Боги одобрили ее интуицию. Чего еще сомневаться?

– Рэп, ты можешь вытащить нас отсюда?

– Понятия не имею! Я так недавно стал магом, что пока и сам не знаю, на что я годен. – Уголки его крупного рта слегка вздернулись в подобии улыбки – что бы Инос ни разглядела в нем, она выбрала его не за красоту.

Некоторое время Рэп сосредоточенно молчал, потом уставился на черный камень в дверном проеме и сообщил:

– Джинны тащат кувалды. Надо же, какие настырные! Совсем как импы тогда. Помните? Пожалуй, я мог бы восстановить дверь и подержать стражников в сторонке, пока мы выйдем… – Юноша говорил с какойто странной отрешенностью, озираясь по сторонам. Его блуждающий взгляд наткнулся на Сагорна. До этого момента он его словно не замечал. – А на этот раз я стал магом!

– На этот раз у тебя не было выбора, – цинично ухмыльнулся доктор, тщетно стараясь скрыть недовольство.

Рэп проигнорировал колкость. Он внимательнорассматривал вентиляционное отверстие.

– Этот воздуховод я вполне могу расширить. Ваше высочество, вы не против карабкаться вверх по лестнице?

– Я полезу по натертому салом столбу, если он приведет меня к ванне.

Рэп фыркнул, но, подавив веселье, тут же принялся извиняться:

– Простите. Если хотите, я удалю кровь и…

– Нет, благодарю. Лучше я сделаю это горячей водой.

Рэп коротко кивнул и сосредоточенно уставился на дырку в потолке. Отверстие стало медленно расширяться, пока не превратилось в шахту, снабженную бронзовой лестницей, спускающейся к коврику.

– Я полезу первым, – распорядился он. – Мне предстоит поработать, пока мы не выберемся наружу.

Проворно, как кошка, карабкаясь вверх по перекладинам, фавн скрылся из виду внутри шахты.

Кэйдолан посмотрела на Сагорна. Лицо старика превратилось в маску зависти и восхищения.

– Энергичный юноша, – прокомментировала герцогиня.

– О да! – кивнул доктор. – Вполне! Вполне! Исключительно энергичный парень. И на редкость упрямый!

– Что вы имеете в виду? – Поднимаясь, Кэйд с трудом разгибала колени. Она боролась с усталостью, навалившейся на ее плечи.

– Только то, что Рэп всегда делает именно то, что хочет он, и я не знаю никого, кому бы удавалось отговорить фавна от задуманного. Вот и теперь он пойдет напролом. Его не остановишь.

3

Безусловно, эту трубу создали не человеческие руки, уж слишком она была узкой. Несомненно, здесь некогда поработал могущественный колдун, который и превратил естественную пещеру в темницу со множеством камер и коридоров. Рэп сейчас делал нечто подобное, расширяя червоточину до шахты. Справляться со скалой особых сложностей не составляло, здесь требовалось лишь изменение формы. С лестницей было хуже. Производить металл, оказывается, слишком трудоемкое занятие, и через пару локтей Рэп переключился на дерево. С этим проблем не возникло.

Его всегда снедало любопытство, что и как чувствует себя маг за работой. Теперь он знал это, но объяснить бы все равно никому не смог. Разве способен человек рассказать, как он видит глазами или в какой последовательности сокращаются мускулы на его конечностях, когда он бежит? Как объяснить понятие «зеленый» или «красивый»? Так же невозможна остановка сердца, даже на пару минут. Магия не поддавалась объяснению – она просто была. Ее наличие давало магу возможность творить. Достаточно было просто захотеть…

Что ж… став магом, он мог создавать. Сейчас ему остро требовалось сделать много всякой всячины, а он даже не успел попробовать свои силы на чемто простеньком… проклятия, превращения… хотя бы в лягушек… В магии, оказывается, очень много различных уровней мастерства. Взять хотя бы его поломанные кости и омертвевшую плоть – он восстановил их функционирование, но не излечил же. Он сохранял их здоровыми, так же как сохранял наличие несуществующей одежды. Гдето на полпути вверх по своей новой лестнице Рэп обнаружил, что одежда исчезла. Он ослабил контроль – и вот уже вещи нет. Сделав мысленную заметку на будущее, что теперь ему нельзя упускать из памяти ни единой мелочи, создаваемой им, пока в ней не отпадет надобность, он продолжил восхождение. Чтобы не расходовать зря силы, Рэп решил не обременять себя одеждой, пока не выберется наружу. Временно избавившись от одной из проблем, он вплотную занялся лестницей, потому что при малейшем ослаблении контроля все сооружение начинало мерцать и пульсировать, грозя исчезнуть. Правда, металл таял медленнее, чем дерево, словно компенсировал большую трудность своего создания. То же самое относилось и к стенке, перед которой суетились джинны, и к шахте с лестницей. Все, что сотворил сейчас Рэп, исчезнет, как только он хоть на мгновение забудет об этом. Черные камни обернутся разломанной дверью, а шахта сожмется до червоточины. Так что пока Кэйд и Сагорн взбираются по лестнице, он просто обязан удерживать все на своих местах.

Когда Рэп достиг фундамента здания, ему пришлось повозиться с каменной кладкой. Раздвигать монолитную скальную породу, уплотняя прилегающие слои, особого труда не составляло; а вот сложенные вручную стены… Камни приходилось истончать, так как малейший сдвиг мог их обрушить. Магическое зрение показало, что труба выведет беглецов на людный двор. Так что новоявленному магу стоило подумать над тем, чтобы сделать себя и своих спутников невидимыми для окружающих. В то же время фавн ни на секунду не должен был прекращать работу над шахтой и лестницей. Плохо, что каждое его усилие вызывало резкую пульсацию магического пространства.

Вероятно, будь у него возможность предварительно попрактиковаться, он смог бы действовать мягче, но сейчас каждый раз, когда он добавлял к лестнице очередную перекладину, он, казалось, встряхивал дворец, как ярмарочный плясун – тамбурин. Удивительно, что никто, кроме него, не замечал этого!

«Странно, почему они не падают и не вопят: “Землетрясение!”?» – мелькало в его сознании.

К счастью для Рэпа, дворец султана опоясывал магический щит, правда, довольно старый и местами сильно помятый; однако этот барьер был достаточно прочен, чтобы укрыть за собой деятельность любого колдуна.

«Боги! Какая удача! – радовался Рэп. – Не будь щита, меня аж из Краснегара почуяли бы. От Литриана, помнится, расходилась легкая рябь, но я устроил пожалуй что настоящее цунами».

Вспышки боли напоминали ему о собственном теле. Рэп осваивал еще один вид колдовства – исцеление. Он сознавал, что если снимет с себя контроль, то почти сразу же превратится в полутруп, каким он был до этого. Только магия поддерживала функционирование его оболочки, но магия же и ускоряла естественное выздоровление. Еще одно таинство оккультизма – истинное выздоровление; оно происходило медленнее и на более глубинном уровне. Возможно, это колдовство совершалось Богами.

Еще будучи адептом, Рэп способен был ускорять свое естественное исцеление. Теперь, став магом, он, наверное, и для других людей сможет сделать то же самое. Ему вспомнились слова Кэйд об Инос.

«Ее ожоги? Да, пожалуй, я смог бы убрать их насовсем. Инос вновь станет красивой», – говорил себе Рэп, продолжая взбираться по лестнице.

Конечно, для колдуна мгновенное исцеление магией созидания – дело пустяковое; ну а рядовому магу нужно просто набраться терпения и поддерживать видимость благополучия, пока не завершится выздоровление. Рэп уже гадал, где бы ему лучше устроиться на ночлег. Нужно было заранее позаботиться, чтобы сладковатый запах гангренозного гниения никого не беспокоил бы, по крайней мере, в ближайшие несколько ночей. Мимоходом фавн освоил еще один вид магии – магию удаления, освободив себя от бороды, грязи и засохшей крови.

«Надеюсь, я насовсем избавился от этой обузы, – вспоминал о жесткой щетине Рэп. – Жаль, что так мало времени на отработку разной магии… Но уж заклятие сна я наверняка смогу наложить на себя».

Вентиляционное отверстие перекрывалось железной решеткой, да к тому же находилось в стене здания тюрьмы. Рэп раздвинул камни мостовой, занавесив выход чарами. Выбравшись на плиты двора, уже прокаленные солнцем он с любопытством осмотрелся. Пользовался Рэп не глазами – их он накрепко зажмурил, – а ясновидением. Слишком отвык фавн в глубоком подземелье от солнечного сияния, да и восстановление зрения еще не завершилось.

Было чудесное раннее утро. В голубом небе парили соколы. Яркими пятнами выделялись цветы, звенели хрустальные струи фонтанов, игриво гарцевали породистые скакуны… магический щит вокруг дворца прочно блокировал дальние горизонты.

Обширная площадь перед тюрьмой кишела джиннами. Одни сновали тудасюда; другие, и их было большинство, торопливо спускались в казематы… Но стражников было слишком много для одного, пусть даже огромного подземелья. Зажатые в коридорах и на лестницах, многие теряли сознание от недостатка воздуха.

Мимо Рэпа промчалась кавалькада всадников. Джинны не обратили ни малейшего внимания на новое отверстие в стене и на голого… хоп!.. уже одетого парня.

Рэп чувствовал, что измотан. Еще не умея пользоваться своими способностями мага, он вынужден был контролировать слишком много разных вещей: собственное здоровье и одежду, шахту с лестницей, джиннов, обеспечивая невидимость себя, герцогини… и Джалона, взбиравшихся к поверхности. От перенапряжения мысли путались, и Рэпу пришлось усилить самоконтроль, удерживая сознание на опасной грани, перейдя которую он потеряет четкость созидания, а не дотянув до нее, превратится в обезумевшего от страха ребенка. Даже сейчас, спрятанный глубоко внутри его души, другой Рэп, маленький и беспомощный, бился в агонии от страха и боли, рвался наружу, чтобы кричать… кричать… кричать… Несомненно, исцеление души потребует не меньше времени – и гораздо больше сил, – чем восстановление тела.

Рэп не сомневался, что ночи будут нелегкими.

Ослепленная солнцем, Кэйд шарила рукой в воздухе в поисках следующей перекладины уже кончившейся лестницы. Рэп поймал ее руку и помог выбраться из шахты. А затем он вытащил и Джалона, тоже с трудом свыкавшегося с дневным светом. Приятно было поздороваться с маленьким джотунном, обнять его, похлопать по спине… Менестрель несколько изменился с тех пор, как Рэп видел его в последний раз; он выглядел чисто выбритым и умытым. Но и теперь он оставался все тем же просоленным мореходом, как тогда, когда их лодка вплывала в залив. И Джалон тоже, повидимому, был безумно рад обнять Рэпа, хоть вынужден был зажмуриться, вынырнув из преисподней под яростное солнце; но он плакал от избытка чувств, бормоча какуюто ерунду.

Как только надобность в шахте отпала, Рэп снял с нее контроль, и отверстие с лестницей начало быстро съеживаться. Запечатанный каменной кладкой дверной проем в камеру каземата плохо поддавался нажиму стражников, и когда они наконецто ворвутся внутрь, и лестница и шахта исчезнут без следа.

«Пусть рыжие чудища разобьют свои лбы об эту загадку», – радовался Рэп, представляя недоумение и ужас тюремщиков, обнаруживших бегство заключенного.

Кэйд испуганно уставилась на приближающийся отряд вооруженных с ног до головы джиннов; но они, как слепые, прошагали мимо. Слегка успокоившись, герцогиня обследовала свою одежду, руки, волосы и убедилась, что, кроме грязи, она забрызгана кровью. Одежда Джалона и вовсе выкрасилась кровью одиннадцати жертв. Только Рэп выглядел чистым, но исключительно благодаря магий.

– Мастер Рэп, ты можешь провести нас до моих покоев и обеспечить безопасность в пути?

– Конечно, мэм.

– Отлично! Надеюсь, вы согласитесь позавтракать со мной? Нам есть о чем поговорить.

4

Длинная лестница закончилась коридором, в конце которого скучали двое стражников, подпирая своими спинами стены по обе стороны двери в покои Кэйдолан. Они не были теми бездельниками, чей богатырский храп она слышала ночью, но эти юнцы относились к своим обязанностям более чем прохладно.

«Что, если пожаловаться Кару на этих горезащитников, которых он мне выделил?» – мелькнула в уме шальная мысль. Несмотря на усталость, нелепость подобного каприза рассмешила ее до такой степени, что, не сдержавшись, она тихо фыркнула.

В этот момент щелкнул замок, Рэп толкнул дверь. Один из стражников стал озираться, но входившую троицу он явно не видел.

В своей комнате Кэйдолан избавилась от грязных лохмотьев, в которые превратилась ее одежда, и завернулась в халат. Рэп забрал тряпки, пообещав их уничтожить. Затем герцогиня на скорую руку стерла кровавые пятна с рук и лица и позвонила слугам. Как ни удивительно, утро еще только разгоралось.

Кэйд всегда была невысокого мнения о своих служанках. Ночная вылазка лишь подтвердила полную профессиональную непригодность старшей из них – Зуфруб. Однако сейчас ее глупость была на руку Кэйд. Услышав, что Кэйд ожидает к завтраку султана и султаншу, бедная ключница ударилась в панику. Ей и в голову не пришло поинтересоваться, откуда ее госпожа получила такое ошеломляющее известие. Зуфруб вылетела из комнаты и, готовясь к приему августейших особ, всполошила всех служанок.

«Чем не развлечение? – усмехнулась Кэйд. – Такое возможно только в Араккаране!» Сегодня ночью Кэйд выдержала тяжкое испытание на выносливость и все еще не могла успокоиться. Теплая, ароматная ванна пошла ей на пользу. Смыв с себя память о поте и крови, Кэйд направилась на балкон, намереваясь присоединиться к роскошной трапезе, должное которой отдавали изголодавшиеся фавн и… о Боги!… разбитной шалопай, имп Тинал. Когда герцогиня вступила на балкон, Рэп вскочил и приветствовал ее поклоном, но худощавый воришка просто зыркнул на нее с хитрой ухмылкой, продемонстрировав полный рот желтых: кривых зубов. По обыкновению, вор ограничил свой костюм всего лишь рваными шортами. Юнец отчаянно нуждался в банщике и парикмахере, но от идеи заставить Тинала принять пристойный вид Кэйд отказалась.

Взглянув на стол, Кэйд почувствовала такой острый голод, что предпочла отложить беседу на потом. Ночные приключения не прошли даром, и аппетит разыгрался не на шутку. Щедро наполнив поднос вкусными кушаньями, она присоединилась к пиру, опустившись на подушки, разбросанные по роскошному ковру. Молчание продолжалось до тех пор, пока изголодавшаяся троица не очистила тарелки.

Наконецто Кэйд почувствовала себя отдохнувшей. Напротив нее сидел Рэп, и герцогине впервые представилась возможность как следует рассмотреть фавна. Ее поразило то, каким он был крупным и крепким, ведь фавны – раса низкорослая. Рядом с миниатюрным Тиналом Рэп выглядел огромным, почти как джотунн или джинн. Правда, он и был наполовину джотунном – как она сама и конечно же Инос.

Внизу, во дворах и между строениями, все еще суетились, стражники. Воины бесплодно сновали тудасюда. Догадываясь, что именно она разворошила этот рыжий муравейник, Кэйд с трудом подавила довольную улыбку.

Насытившись, Кэйд начала тяготиться присутствием Тинала. Ей хотелось слышать речь умного или по крайней мере культурного человека. Сейчас желателен был бы доктор Сагорн или хотя бы Андор – при условии, что он будет трезв. Герцогине очень не нравилась привычка Тинала сверлить ее взглядом. Она чувствовала себя беспомощным; кроликом подле изголодавшегося удава. Тинал наедался, казалось, за пятерых.

Он жевал и жевал, изредка зевая во весь рот и зыркая по сторонам покрасневшими от постоянного недосыпания глазами.

По любым стандартам манеры вора были ужасны. В отличие от импа, Рэп ловко орудовал ножами и вилками. В этом он мало отличался от самой Кэйдолан. Герцогиня с удовольствием отметила, что превратить фавна в респектабельного супруга Инос будет значительно легче, чем она ожидала. Пожалуй, с волосами могут возникнуть затруднения: вряд ли такая копна когдато ляжет аккуратно, но их можно завить – только бы Рэп согласился.

По расчетам Кэйд, Инос и Азак должны были уже отплыть. Но магу, конечно, не составит труда догнать их, обеспечив пассажирам путешествие с максимальной скоростью и комфортом. Как правило, корабли заходят во все значительные порты. С помощью Рэпа она быстро нагонит путешественников. Так что либо в Брогоке, либо в Торкаге они перехватят султана.

Фавн исцелит Инос, а от Азака избавится с помощью все той же магии. В сущности, этот брак пока еще нельзя назвать настоящим.

«А когда Рэп и Инос вернутся под мое крылышко, – мечтала Кэйд, – мы подумаем о Краснегаре. А если проблема окажется неразрешима, тогда поищем какойнибудь миленький уголок. Неужели могучая Империя не уступит кусочек магу? И все будет хорошо. Как романтично – любящие пойдут рука об руку по дороге жизни!»

Очень довольная собой и, разумеется, дальновидными Богами, Кэйд разломила еще один гранат. Эти тропические фрукты с лихвой компенсировали отсутствие некоторых любимых лакомств.

Насытились все трое, как ни странно, одновременно. Тинал рыгал и, развалившись на подушках, ножом для фруктов чистил ногти на пальцах рук и ног. Кэйд аккуратно промокнула губы тонкой льняной салфеткой. Рэп предложил ей еще одну чашку кофе и налил также себе.

Вдруг он нахмурился и посмотрел на дверь.

– К вам гости, – сообщил фавн. – Пожалуй, я смогу сделать нас с Тиналом невидимыми для них.

После утренней прогулки по дворцовым дворам и лестницам Кэйдолан не сомневалась, что так и будет. Она хотела, но не успела спросить Рэпа, кого ей ждать. С вытаращенными от ужаса глазами на балкон влетела ключница, вся закутанная в покрывало.

– Его высочество принц Кар!

Герцогиня открыла было рот, но спросить ей опять не удалось. Не дожидаясь ее приглашения, на балкон ворвался принц Кар. За ним, как две тени, следовали могучие телохранители. Кар вплотную приблизился к герцогине и со зловещей улыбочкой уставился на нее.

Безмятежноневинный вид Кара не мог обмануть Кэйд – этот джинн с ангельским ликом внушал ужас. Еще до свадьбы племянницы, встречаясь с принцем Каром на репетициях предстоящей церемонии, Кэйд поняла, почему Инос считает этого типа таким пугающим.

Оказавшись на балконе, принц всем корпусом развернулся к Зуфруб. Кару хватило одного взгляда, чтобы перепуганная ключница метнулась во внутренние покои. Все так же молча принц Кар воззрился на Кэйдолан.

– Так вы когото ждете?

Герцогиня ответила ему невиннейшей улыбкой.

– Вообще Иносолан заходила ко мне ночью. Мы попрощались. Я знаю, что они уехали.

– И? – Ласковая улыбка Кара напоминала волчий оскал.

Уголком глаза Кэйд заметила, что ее сотрапезники развлекаются: Тинал строил рожи, а Рэп сдержанно усмехался, наблюдая выходки вора.

– И я посчитала полезным немного замутить воду. Если отъезд султана нужно как можно дольше держать в тайне, то почему бы мне не заявить, что я завтракаю с августейшей четой?

Красные глаза джинна, казалось, превратились в осколки гранита, но голос остался ровным:

– Его величество с супругой отбыли в путешествие по нашим северным окраинам.

– О! – радостно воскликнула Кэйд. – Как здорово! Я обеспечила им дополнительное алиби, не так ли?

– Вздор! Ты сломала историю прикрытия. А ее подготовка потребовала немалого труда. Ты не могла съесть все это сама.

Чувствуя холодок под ложечкой, герцогиня постаралась не поддаваться панике.

– Ты прав, ваше высочество, но там места предостаточно, – высокомерно произнесла она, махнув рукой на балкон.

Кар улыбнулся так елейно, что заморозил бы собеседницу до мозга костей, не надейся та на поддержку мага.

– Полагаю, эти покои недостойны тебя. Стоило бы подыскать чтонибудь более подобающее и лучше охраняемое для высокородной дамы.

– Не стоит беспокоиться. Я нахожу античность очаровательной. Чтонибудь не так?

– Гдето во дворце прячутся разбойники. Убиты стражники, сбежал фавн!

– Прекрасно! – с безмятежным спокойствием ответила Кэйд. – Если ты думаешь, что я спрятала его в этих комнатах, – ищи. Я даю тебе разрешение на обыск. – Теперь она сочла разумным оскорбиться.

– Это уже сделано, – прошипел Кар и, развернувшись на каблуках, вышел, звякая шпорами. Телохранители последовали за ним.

Тинал, издевательски усмехаясь, показал Кару нос. Рэп следил за принцем с сосредоточенным вниманием.

– Ну все! – вздохнула с облегчением Кэйдолан. Она досадовала на себя за то, что от волнения ее сердце никак не уймется. – Благодарю тебя, Рэп. Твоя мощь – желанное подкрепление в Араккаране.

Юноша слабо улыбнулся, но промолчал, вовсе не стремясь к откровенности.

– Не пора ли нам обменяться впечатлениями? – предложила Кэйд. – Мне кажется, пора выработать дальнейший план действий.

– Да, конечно, – кивнул фавн, – но сначала я должен проводить Тинала к воротам. Без моей помощи ему теперь из дворца не выйти. А Гатмора нечестно дольше оставлять в неведении.

– Гатмора?

– Еще один друг, верный и надежный. Моряк. Однажды ты видела его.

– Я? – Ситуация явно ускользала изпод ее контроля.

– В магическом окне, помнишь? Когда мы столкнулись с драконом, он был третьим.

«О Боги! Нет!» – мысленно простонала герцогиня.

– Первое пророчество?.. – вырвалось у нее.

– Исполнилось, – подтвердил фавн и, сразу посерьезнев, добавил: – Теперь, подозреваю, два других неизбежны.

Вспышкой молнии Кэйд вспомнились оба: дуэль с бесчестным душегубом Калкором и пытки в гоблинском логове.

– Неизбежны?! – повторила она в ужасе. – Но почему?

– Потому что теперь нет никаких сомнений в том, что окно в полном порядке и предсказывало правильно. Странно, что я не сообразил это раньше, – искренне изумлялся Рэп. – Теперь мне совершенно ясно то, что прежде я не в силах был понять.

– Слова несут в себе мудрость? – с невольным трепетом спросила Кэйдолан. – Тогда, мастер Рэп, может быть, ты объяснишь мне коечто. Я не понимаю! – Чтобы успокоиться, Кэйд пригубила кофе, но потом отставила чашку. – Мое слово силы. Оно было известно и моей золовке, но для нас оно, казалось бы, не имело особого значения. Возможно, оно сильно распылено… потомуто и не слишком мощно? А может быть, за долгий срок существования слово износилось? И все же, став твоим, оно невероятно изменило тебя. Ведь еще вчера ты не способен был бы совершить то, чему мы были свидетелями, не так ли?

Фавн ответил не сразу. Он словно прислушивался к чемуто внутри себя. Потом качнул головой, но его серые глаза остались непроницаемы.

– Все правильно. И объяснение этому есть, но рассказывать нелегко… долго и сложно.

– О, у нас масса времени.

– Отнюдь. Но дело даже не в этом. Слова силы скрытны по самой своей сути. Я чувствую, что не вправе говорить об их природе. Вот почему всякие проныры вроде Сагорна, – сказал Рэп, посмотрев в покрасневшие глаза встрепенувшегося Тинала, – с таким трудом отыскивают их.

Вор понимающе кивнул и ухмыльнулся.

– Но коечто я могу рассказать. – Рэп вздохнул так, словно собирался прыгнуть в глубокий омут. – Есть три вещи, которые важны в своей совокупности. Вопервых, конечно же просто количество слов. Имея одно, можно стать гением в той области, к которой особенно лежит душа; два создают, адепта, три – мага, а четыре – колдуна. Люди сами по себе разные. Редко какой гений обладает оккультными способностями, хотя и такое бывает. Итак, число слов важно само но себе. Это знает каждый.

– Как число колес у экипажа.

– Действительно! Как тачка, колесница или… – Фавн улыбнулся своей застенчивой улыбкой. – Простите, я не знаю экипажа с тремя колесами. С четырьмя – карета, самая устойчивая. В общем, все они разные. Так вот, количество слов – главное условие. Например, мое ясновидение значительно усилилось по сравнению с прошлым, но, кроме того, у меня появились новые способности, которых раньше не было. Способности мага. Вовторых, распыленность слов. Как мы знаем, каждое деление ослабляет волшебные силы.

– Ага, – обиженно пробурчал Тинал, – я уже не тот, что был прежде.

– Ты все еще лучший! – быстро откликнулся Рэп. Он стер со лба бисеринки пота. Похоже, объяснение давалось ему с трудом. – Разных людей трудно сравнивать друг с другом, тем более – владельцев слов. Здесь можно говорить, уменьшилась ли его мощь, когда он поделился словом силы, и возросла ли вновь, получи он, его назад после смерти носителя. Что более всего важно, так это… третья составляющая… Прежде я никогда не осознавал. – Юноша умолк, не договорив..

– Что за третья тайна?.. – нетерпеливо потребовал Тинал.

– Талант… врожденный… – Какоето время Рэп сидел с отрешенным видом, не замечая ничего вокруг. Казалось, на юношу навалилась огромная тяжесть, и он с трудом удерживает эту ношу, не позволяя ей раздавить его. – Когда я был всего лишь адептом, я мог чувствовать волны магии. Литриану это очень не нравилось!

– Волны? – промямлила Кэйдолан. А про себя подумала: «Неужели он говорит о Хранителе Юга?»

– Чтото вроде вибрации. Можно сказать – мир мерцает. Когда я выстраивал лестницу, то каждая ступенька так меня встряхивала, что едва зубы изо рта не вылетали. Надеюсь, что, попрактиковавшись, я сумею манипулировать магией более плавно. Здесь, внутри дворца, трудно определить, но, вероятно, теперь я смогу чувствовать колдовство на большем расстоянии.

– Шейх Элкарас – маг, но он говорил, что не способен на такое. Абсолютно не способен.

Рэп кивнул и устало откинулся на подушки ковра.

– Получается, я сильнее. Возможно, дело не в наших словах, но, скорее всего, действует третья причина – мы сами. Я просто более… отзывчив. Так я понимаю, – тяжело дыша, закончил объяснение фавн.

Кэйд пришло на ум, что одни люди, музыкально одаренные, способны научиться и петь и играть на любом инструменте – было бы желание. Другие, как сама она, не способны отличить блеянье от кукареканья. Так что у этого необыкновенного конюха оказался особый дар – врожденный талант к магии. Теперь Кэйд поняла, чем привлекал Инос Рэп. Может быть, именно изза бесталанности Кэйд к магии ее слово силы и не принесло ей никакого проку.

«До чего же несправедливо! – вздохнула потихоньку герцогиня. – Легендарные колдуны прошлого! Ну, голубчики, теперь понятно, почему Трэйн не оставил после себя толкового преемника. Во всяком случае, такого я не помню».

Взглянув на пиршественный стол, Кэйд изумилась, почему служанки не убрали пустые тарелки, но вскоре поняла, что Рэп специально не впускал девушек.

Фавн выжидательно взглянул и поднялся с ковра, явно намереваясь уходить.

– А как же Инос? – остановила его Кэйд.

– Что именно? – Рэп смотрел сверху вниз широко распахнутыми глазами.

– Ее ожоги!

– Да, это моя вина, не стоило убивать колдунью, – угрюмо кивнул Рэп. – Если я смогу найти Инос, я постараюсь вернуть ей ее красоту. Султану я ничем не смогу помочь. Снять с него проклятие сможет только колдун.

– А ее брак?

– О чем ты? – холодно спросил фавн.

Кэйд опешила и забормотала:

– Это ошибка, ужасная ошибка!

Рэп сухо произнес:

– Я спрашивал ее, по своей ли воле она выходит замуж. Она ответила – да. Она говорила искренне! Я могу отличить ложь от правды, еще тогда мог. Это был ее выбор.

– Но… но… Но она считала тебя погибшим! Она полагала, что видит твой призрак!

Он слегка вздрогнул, но произнес все с тем же ледяным спокойствием:

– Вот как! А я видел ее… Но когда там, в зале, я спросил ее, она же понимала, что я жив. – На секунду самообладание изменило Рэпу, и на лице промелькнула боль, но тут же исчезла. – Ваше сиятельство, разве Инос когдалибо говорила вам, что любит меня?

Кэйд растерялась.

– Ну, она часто вспоминала о ваших играх в детстве. Она очень, очень расстроилась, услышав о твоей смерти.

– И сильно разгневалась за прерванную свадьбу.

Герцогиня чувствовала себя весьма неуютно, но продолжала бороться.

– Инос попросту растерялась! Конечно, она не сразу сообразила, что к чему. Это был сущий кошмар! У нее и временито не было как следует вдуматься в пророчество Богов, понять его смысл.

Рэп ни единым словом не возражал Кэйд, он просто смотрел на нее.

– Свободная воля, мастер Рэп, понятие туманное и сильно растяжимое. При тогдашних обстоятельствах у нее не было иного выбора, кроме как стать женой султана. Бывает, что солгать себе легче, чем признать собственную неправоту.

– Нет, она не лгала мне. В этом я уверен.

Такого поворота событий Кэйд не ожидала. Ее охватил ужас. Вновь опустившись на ковер, фавн добавил:

– И она промолчала, когда султан приказал бросить меня в темницу.

– Она молчала ради твоего блага!

Тинал, не сдержавшись, загоготал…

– Послушай, – из последних сил убеждала Кэйдолан, – Азак безумно ревнив! Все, что бы она тогда ни сказала… любой ее намек насчет тебя только распалил бы его гнев.

Рэп пожал плечами.

«О Бог Любви»! – взмолилась герцогиня.

– А ты? Как ты к ней относишься? – допытывалась Кэйд.

– С уважением, ваше высочество. Впрочем, это не важно.

Кэйд ломала руки, пытаясь найти новые доводы, извинения, объяснения. Но тщетно. Тогда герцогиня взмолилась:

– Прошу тебя, мастер Рэп! Прошу тебя! Спади мою племянницу от неподходящего и нежеланного брака!

– Что вы?! – воскликнул потрясенный Рэп. – Она замужем!

– Пойми… Ты должен понять…

– Нет, не должен! Даже думать о таком недостойно! – упрямо изрек фавн.

– До чего же трудно с тобой!

– Ваши предложения неуместны.

– Но…

– И слушать не буду!..

– Упрямство – скверная черта!

– Инос говорила то же самое.

Тинал захихикал в кулачок. Без сомнения, он, как и Кэйд, вспомнил слова Сагорна насчет ослиного упрямства фавна. С минуту герцогиня сидела, постукивая кончиками пальцев друг о дружку. Потом с самой искренней убежденностью в голосе заявила:

– Я считаю, что тебе стоило бы спросить ее снова… Насчет свободной воли и возможности выбора.

Рэп лишь плечами пожал и снова шевельнулся, собираясь встать.

– Теперь, – торопливо предложила Кэйд, – султан увез Инос. Они наверняка уже отплыли. Если поспешить к побережью – можно найти подходящий корабль, направляющийся на запад. Если с деньгами туго, то у меня есть драгоценности, продадим, чего проще. Да султана в любом порту перехватить несложно, не так ли, Рэп? А если нужно, то и до Гобля доплывем.

Рэп молча покачал головой.

– Нет? – растерялась Кэйд. – У тебя свой план? Какой?

– Я намерен оставаться в этом дворце, мэм, по меньшей мере неделю, а возможно, и дольше. Твои покои бы подошли, – большие серые глаза заглядывали Кэйд прямо в душу, – но если я стесню тебя, то сумею отыскать другие. Мне нужно дождаться полного исцеления, а также научиться управлять моей мощью. Я должен сделать это здесь, под прикрытием магического щита. В любом другом месте меня очень скоро обнаружит любой колдун, и я буду порабощен тем из них, кто окажется проворней – возможно, одним из Хранителей. Кроме того, отдых нужен также и моим друзьям, всем шестерым.

Кэйд поневоле пришлось согласиться, что причина задержки уважительная.

– Ты прав, – кивнула герцогиня. – Поверь, мастер Рэп, ты самый желанный гость здесь, и твои друзья тоже, если ты скроешь их от посторонних взоров.

– Торчать в этой голубятне – еще чего не хватало! – фыркнул Тинал. – Воровство, мэм, слишком заманчивое развлечение, чтобы отказывать себе в этом. К тому же я приметил шикарный бордель.

Кэйд посмотрела на вора с отвращением, но то, что безотказно действовало на мелкую сошку в Кинвэйле и Краснегаре, здесь не помогло. Кэйд ничего не оставалось, как вновь обратиться к магу:

– А когда ты окрепнешь, ты ведь возьмешь меня с собой, когда отправишься за Инос?

Представив себе ужасную перспективу провести остаток, жизни в Араккаране, если фавн уйдет один, Кэйд не сумела полностью скрыть охватившее ее чувство безысходности. Голос невольно выдал ее.

– Не тревожьтесь. После того, что вы для меня сделали, я не покину вас.

– Благодарю за обещание, Рэп, – промолвила Кэйд, со страхом гадая, насколько маг способен читать мысли.

Но Рэп, похоже, не видел и не слышал ее, он смотрел кудато в пространство широко распахнутыми глазами.

– Но… я не пойду за Инос.

– Что? Не верю своим ушам…

– Гобль расположен на юге.

– Гобль? Ну и что? Неужели ты боишься Хранителя Литриана?

– Или он боится меня.

Герцогиня не рискнула потребовать объяснить столь загадочное замечание. Тинал выглядел не менее озадаченным, чем она.

– Я поплыву, – сидя с отрешенным видом, почти шептал Рэп. – Поплыву… но на север. Да, большой порт… на большой реке…

Мурашки побежали по коже Кэйд. Рэп использовал какието странные силы. С такой магией она раньше никогда не сталкивалась. Провидца герцогиня видела впервые. Имп. тоже, видимо, был не в восторге, наблюдая за Рэпом. Вор сидел как на иголках, скалил зубы и только что не рычал. Впрочем, через Оллион тоже можно было попасть в столицу.

– Дальше?.. – прошептала она.

Лоб фавна заблестел от бисеринок пота.

– Дальше… – едва слышно промолвил он. – Дальше… Хаб, полагаю. Это, должно быть, Хаб. Дворцы…

Хаб! В конце концов все дороги вели в Хаб. Она сама сотни раз говорила, что краснегарский вопрос решится именно в Хабе. Кто знает, может быть, никакого вопроса уже не существует. А возможно, напротив, развязка еще впереди. Услышав о Хабе, Кэйд почувствовала новый прилив надежды, и это раззадорило ее любопытство…

– А там, мастер Рэп? Что произойдет в Хабе?

С минуту длилось молчание. Потом серые глаза парня еще больше расширились…

…Рэп дико вскрикнул и спрятал лицо в ладонях.

О Мышка, знай, ты не одна

В своих усильях и мечтах,

Прекрасный план уйдет во прах,

Неся сполна

Лишь боль и людям, и мышам –

Судьба одна.

Бернс. Ода мыши

(пер. Василия Фирсова)

Часть четвертая Множество дорог

1

Как всегда, в начале плавания Инос донимала морская болезнь. Но малопомалу она привыкла к качке, и к тому времени, когда «Звезда восторга» зашла в Брогок, Иносолан уже могла подниматься с постели. А когда корабль обогнул Угол Зарка и вышел в Летние моря, Инос настолько оправилась, что начала интересоваться своими спутниками.

Кар, Азаков прихвостень, остался командовать шакалами. Кого же еще мог султан сделать своим наместником?

Присутствие Заны было вполне уместно. Султан не мог не позаботиться о достойной компаньонке для своей жены. А единокровной сестре Азак доверял безгранично – ведь она вырастила его. Тогда, в пустыне, он пару раз упомянул о ней: и больше ничего не рассказывал Инос о своем детстве или, юности. Вероятно, султан с радостью бы умер ради старухи, и уж безусловно с еще большим восторгом убил бы ради нее, кого угодно. С точки зрения Инос, Зана вполне годилась в компаньонки, впрочем как и любая другая женщина из многочисленного придворного штата. Конечно, Зана – совсем не то, что Кэйд, и случись выбирать, благополучие брата затмит для Заны даже ее собственные интересы…

Отряд Азака состоял из двенадцати воинов, не считая его самого. Инос не знала никого из них, кроме Гаттараза. Присутствие грузного пожилого принца тоже удивляло Инос. Впрочем, любой брат Азака, ухитрившийся достичь зрелого возраста, обязан был проявить редкое отсутствие честолюбия и исключительный дар к выживанию.

Остальные восемнадцать джиннов оказались молодыми ариями, пугающими огненным взором и пышными рыжими усами. Но в Империи с брезгливостью относились к волосам да лице, поэтому в Торкаге Азак беспрекословно позволил парикмахеру избавить его и от усов, и от бороды. То же самое пришлось сделать и его воинам. Так что, прежде чем «Звезда восторга» снялась с якоря со следующим приливом, лица джиннов, избавленные от растительности, алели густым румянцем, но от этого казались еще ужаснее прежнего.

Каюты на корабле своими размерами напоминали скорее собачью конуру. Азак и Инос с трудом втискивались в эту крохотную каморку. Конечно, в пустыне они тоже делили одну палатку и провели в ней не один месяц, но там все было иначе. Рядом с Инос находилась Кэйд, а Азак целыми днями рыскал по пустыне вместе с Охотниками на львов. Когда он возвращался, Инос уже погружалась в зачарованный сон, да и утром султан часто уходил до того, как она просыпалась. Там, в пустыне, они никогда не встречались при свете дня.

Через двое суток по выходе из Торкага «Звезда восторга» попала в полосу штиля. Солнце глядело с небосвода разъяренным оком, в неподвижном воздухе паруса свисали бесполезными тряпками, а тросы и концы – длинными сосульками. Меж досками палубы, пузырясь, вскипала смола. Команда и пассажиры изнывали от безделья и удушающей жары. Инос спустилась в каюту. То же самое сделал и Азак.

Супруги растянулись каждый на своей откидной койке. Их разделяло пространство едва ли в локоть шириной. Инос накрылась простыней, а султан разделся до набедренной повязки. Возможно, ему доставляло удовольствие будить ее девическое любопытство относительно мужского телосложения. Или же он хвастался… впрочем, Азак никогда ничем не хвастался, он просто грубо утверждал желаемое, как очевидное. Скорее всего, он пытался соединить полезное с максимально приятным, демонстрируя жене себя и грезя о любовных утехах, коль уж нельзя было заняться ими на деле.

Султан не умещался на койке ни в длину, ни в ширину – меднокожий гигант, воплощенная женская мечта. Бедняга Азак! Страшные ожоги на ее лице все еще болели. Теперь изпод струпьев сочилась сукровица. Несокрушимая уверенность в собственной непогрешимости трещала у Азака по всем швам при взгляде на Инос.

Он почувствовал на себе ее испытующий взгляд и лениво повернул голову:

– Как ты, любовь моя?

– Едва дышу.

– Да, жарко, – равнодушно произнес он и опять уставился в потолок.

Прежде она никогда не слышала от него бесполезной болтовни.

– Когданибудь и я смогу сказать «любовь моя». Знаешь ли ты, что это будет значить? – прошептала она. – Нет, не знаешь, хоть наверняка не раз слышал.

Азак продолжал сосредоточенно изучать деревянный потолок.

– Если бы не проклятие, я позаботился бы о том, чтобы эти слова не сходили с твоих губ, а ты бы на деле испытала, что значит быть любимой.

– Не сомневаюсь в этом, поверь мне. Как бы я хотела, чтобы проклятие спало.

А действительно, хотела ли она этого? В удушающей жаре мысли текли медленно, и от них не хотелось прятаться. Приятное слово «любовь». Еще приятнее и нежнее «мой дорогой любимый». Таинственное «любовник».

Почему нет? Мужа дает судьба, значит, нужно научиться любить его. В Пандемии множество браков заключается по расчету: не она первая, не она последняя. Подобно всем прочим, и она привыкнет к мужу. У нее завидный супруг…

Доверяй любви!

Ктото наверху прошагал по палубе и спугнул ее мысли. Корабль едва заметно покачивался на зыби. Тоскливая тишина: ни шума волн, ни треска деревянной обшивки, ни визга трущихся снастей. Не было даже чаек, чтобы пронзительными криками тревожить густое марево разгоряченного воздуха.

Она задумалась о Рэпе. Он остался там, в Араккаране.

«Наверно, шагает взадвперед по темному каземату, честный, добрый, неловкий Рэп. Попробовать убедить Азака написать!.. Нет, еще слишком рано бередить его гордость; время – хороший целитель, разумнее подождать. – Инос не считала Азака мстительным. – Горяч, ужасен в гневе, но способен мыслить здраво. Жаль, конечно, что он безумно ревнив, но уж таковы все джинны. После этого злосчастного поцелуя в брачную ночь Азак во всем обвинял себя и собственное недомыслие. Другой, менее благородный человек клял бы жену, Богов или даже Рэпа…» Молчать не было сил, говорить – жарко и больно.

– Азак? – окликнула Инос.

– Ммм?

– Каким образом мы будем путешествовать по Империи? Мы будем скрывать наши имена? Какое имя и титул ты выбрал для себя?

– Кар! – Ухмыльнувшись, он пояснил: – Имя как имя, не хуже и не лучше других. Своим именем нельзя называться, разгадают, я ведь личность известная. Мы станем изображать сыновей султана Шуггарана. Сей шелудивый пес лижет пятки Империи, так что его именем и попользуемся..

– Но… но как же? А твоя просьба к Четверке?

Азак сдвинул брови:

– Никакой… просьбы к Хранителям не будет. Мы – юные принцы, странствуем в поисках знаний и приключений. Вообщето заркианцам такое не свойственно, но импы не усмотрят ничего необычного в том, что богатые бездельники шляются по свету.

– Послушай, Азак, – сказала Инос, приподнявшись на локте чтобы лучше видеть мужа, – если ты намеревался взять в жены гаремную игрушку, тебе бы следовало крепко подумать перед свадебной церемонией! Так получилось, что у меня есть мозги, а теперь ты возбудил мое любопытство.

Он снова повернул голову к жене и даже снизошел до мимолетной улыбки.

– Так я не выбил из тебя эту блажь? Забавно! Хорошо, моя королева, но учти, об этом никто ничего знать не должен, не исключая Зану. Мой драгоценный брат и остальная чернь уверены, что мы проводим шпионский рейд, а тебя я везу только для того, чтобы не навлекать на нас подозрения. Тебе понятно?

От улыбки не осталось и следа, красные глаза горели как раскаленные угли.

– Разумеется, – спокойно ответила Инос.

Проклятие превратило султана в кастрата, горше и позорней положения для Азака не существовало. При заркианском дворе, возможно, ктото о чемто догадывался, но вслух этот вопрос никто не рисковал обсуждать.

– Я должен найти колдуна – шумно вздохнул Азак. – Это нелегко. Только Хранители известны всем и каждому. Остальные колдуны не рискуют себя афишировать. Поэтому мне ничего другого не остается, как обратиться к Хранителю. Колдунья Севера не годится, нет… Только колдун…

«Чем его не устраивает Блестящая Вода? – недоумевала Инос. – Ааа, она женщина! Пусть ей три сотни лет, но кланяться женщине ниже его достоинства. Просить помощи у женщины – вовсе невыносимо».

– Тогда кто? – допытывалась Инос. – Ведь не Олибино же?

– И не Литриан.

– Почему не эльф?.. О, ты считаешь его непригодным, потому что он послал Рэпа? – Инос содрогнулась под взглядом Азака, несмотря на то что изнывала от жары.

– Именно, – согласился Азак. – Остается Зиниксо – последний. Правда, он слишком юн и, вероятно, красив.

Бедный Азак! Ну что тут скажешь? Ей до слез стало жаль его. Захотелось коснуться его больших рук, спрятать в его ладони свои пальцы. Инос откинулась на подушку и скрылась под простыню, подальше от его бешеных глаз, и задумалась. «С ума можно сойти, как поразительно мало я знаю об этих таинственных Хранителях!» Тема занимала Инос так сильно, что молчать не было сил, и она спросила:

– А он не противник Олибино?

– Вроде бы. Так болтают. Обычно, когда Хранитель Востока чтото затевает, другие Хранители должны объединиться против Востока. Восток, так сложилось исторически, поддерживает армию, также как и император. Остальные трое склонны артачиться, противодействуя любым замыслам этих двух. Вот то немногое, что мне известно о Хранителях, но это лучше, чем ничего.

Инос стерла ручеек пота, текший по виску, и поправила влажную простыню.

«Пожалуй, мы раньше сваримся, чем достигнем какогонибудь берега. Это разом решит все наши проблемы».

– Азак, – осторожно спросила она вновь, – почему тыне хочешь обратиться к Четверке официально? Это обяжет Империю позаботиться о твоей безопасности в пути.

– Нет! Готовится война. В такое время глупо рисковать и самому соваться в имперские когти. Раша мертва, чем теперь я могу припугнуть Империю? – Он чуть ли не рычал от ярости.

– Монарху нужны наследники… – с мягкой настойчивостью попыталась заговорить Инос, но Азак оборвал ее резким? «Нет!» И опять в душной каюте повисло молчание.

«Гордец! – вздыхала про себя Инос. – Его пугает огласка. Но будет ли прок от тайной встречи с одним из колдунов?»

Эта мысль заставила ее вновь нарушить молчание:

– Как насчет меня? Меня с помощью колдовства похитили из моего же собственного королевства. У меня есть веские причины взывать к Четверке. А ты сопровождаешь меня…

– Нет!!! Я сказал – нет!

Что подбросило Азака с койки – его собственный вопль или последние слова жены, Инос выяснять не стала. Она поспешно отвернулась лицом к стене и тихо выжидала, пока он, сгорбившись, сидел на койке и возился с одеждой.

Насколько Инос знала, вопрос с Краснегаром улажен, или, что скорее всего, закрыт. Азак не хочет рисковать собой, вмешиваясь в чужую свару. Найти султана для Араккарана было легко – слишком легко, – в то время как она могла показаться единственным приемлемым правителем для Краснегара…

«Если Четверка сочтет выгодным отдать мне мое королевство, – мечтала Инос, – то они, естественно, будут рассчитывать, что я останусь в нем править. Когдато Азак обещал перебраться в Краснегар и жить там со мной. Пустые, ничего не значащие слова!»

Теперь Иносолан не сомневалась: призыва к Четверке не будет, пока Азак в силах помешать этому.

2

В прошлом году он не возражал против «Тори». Теперь заважничал и меньше чем на полное имя – Эмторо не соглашается. Шанди это не понравилось – ведь так звали папу. Поэтому они сошлись на Тороге – так звали любимого героя кузена. Правда, книжку, где описывались его подвиги, отобрала тетя Ороси. Наверно, потому, что Торог из книжки вечно; торчал на женской половине, а кузен Торог во всем старательно подражал своему герою. Вот и теперь он хвастливо: рассказывал о разных услугах, которые он оказывал дамам, и – что невероятнее всего – о ласках, которыми дамы одаривали его.

Говорил кузен больше намеками и с таинственным видом; Шанди стало скучно и противно до тошноты. Для мальчика давно уже не было тайной, что именно взрослые делают ночью в постели. С его точки зрения, занятия эти были однообразны и достаточно глупы. Инос дело Торог из книжки – вот у кого была феерическая жизнь!

Кузену минуло тринадцать лет, и поэтому он уверял, что знает жизнь гораздо лучше, чем Шанди. Скорее всего, врал. В этом Шанди убеждали многочисленные прыщи кузена, его раскосые глаза и тонюсенькие ножки. Вряд ли нашлась бы в Империи девочка, которая захотела бы с ним целоваться, даже несмотря на то, что он сын герцога Лисофтского и такой же рослый, как его отец. Конечно, и для Шанди придет время познать радости поцелуев и всего прочего, а пока ему хватало и того, что он сумел подсмотреть в часы, когда предполагалось, что он безмятежно спит.

К своему искреннему изумлению, Шанди обнаружил, что они наедине с кузеном – вокруг вообще ни одного взрослого!

Мальчики были в комнате Торога – кузен как раз заканчивал одеваться. Собственного слуги у него еще не было… У Шанди был! Конечно, свадьба – торжество официальное, и аз вырядиться нужно соответственно, но по крайней мере не в церемониальные тоги! Торжественный наряд устарел всего лишь на сотню лет, а не на пару тысяч. Так что никаких тог!

Торог всей душой рвался обратно в Лисофт, хотя только что приехал в Хаб. Он все время твердил, что пропустит охотничий сезон.

– Почему бы тебе не остаться на мой день рождения? – с надеждой спросил Шанди.

– Нет. Только ты не обижайся. Я здесь не для того, чтобы веселиться, я представляю нашу семью на этой свадьбе. Папа сказал, что, как только торжества закончатся, я могу вернуться, и мне вовсе не хочется пропускать большую охоту на оленей.

– На улице дождь! – Шанди кивнул на окно, по которому хлестали потоки воды. Мальчик наблюдал за извивающимися по стеклу струйками и тоскливо размышлял о том, как это здорово – охота или хотя бы скачка на лошади. Ему хотелось и того и другого, но он даже не был уверен, что получит праздник дня рождения. Разве что угодит маме и Итбену своим примерным поведением на их свадьбе. В конце концов, они, должно быть, будут в хорошем настроении. Потом он стал гадать, знает ли он когонибудь из тех мальчиков, которых пригласят…

– Дома погода что надо! Это в Хабе вечно льет, а в Лисофте – нет.

– Откуда ты знаешь?

– Так сказал папа!

Возразить было нечего, и Шанди отступил перед таким авторитетом, как «папа». Кузен уже справился с костюмом, осталось лишь натянуть чулки.

– А на кого ты, кроме оленей, охотился? – тоскливо спросил Шанди. Список возможной дичи оказался невелик и вскоре иссяк. Пришлось изобретать чтонибудь еще. – А верхом ты каждый день ездишь? – снова попытался поддержать беседу принц.

Изумленный Торог даже про чулки забыл. Кузен был выше Шанди, и, естественно, ноги у него были длиннее, чем принца, но такие же тонкие. Шанди даже немного неловко стало за мизерную толщину икр кузена.

– А ты разве нет? – ахнул Торог…

От одной мысли оказаться в седле после вчерашнего официального церемониала Шанди стало страшно.

– Я никогда… почти никогда не езжу верхом.

– Неужели? – недоверчиво протянул Торог. – Ты что, лошадей боишься?

– Вот еще! Конечно нет!

– Уверен? – Оскорбительное подозрение прочно засело в глазах Торога.

– Абсолютно!..

– Тогда почему нет?

– Со временем туго, – как можно с большим равнодушием – пожал плечами Шанди. – Слишком много официальных церемоний. Зато теперь, когда наконецто дедушкин день рождения окончился, – радостно воскликнул Шанди, – с оффициальными церемониями тоже покончено и свободного времени у меня будет побольше.

– Что ты делаешь на этих цере… сборищах? – спросил Торог, засовывая ноги в башмаки, даже не расстегнув серебряные пряжки.

– Стою рядом с троном. Просто стою.

«И “ерзаю”. Всегда “ерзаю”. Сколько бы ни старался не “ерзать”, все равно не получается. Но свадьба – не протокольный церемониал, а семейное торжество. Так что порки сегодня не будет. Очень надеюсь, что не будет». Это Шанди не рискнул произнести.

– Шанди, – воровато оглядев пустую комнату, спросил Торог, – дедушка теперь говорит хоть чтонибудь?

– Нет, – качнул головой Шанди. – Неделями молчит. А что?

– Мама просила тебя спросить. Никому не скажешь?

– Конечно нет, – снова кивнул головой принц.

– Еще вот что. Когда они собираются объявить регентство?

– В этом месяце. Сначала они со свадьбой хотят покончить. Слушай! А почему мы шепчемся? Обо всем этом весь двор знает.

– Ууу! – Разочарование и удивление, отразившиеся на лице Торога, рассмешили Шанди.

Разговор иссяк както сам собой. Шанди показалось, что теперь самое время попробовать выпытать то, ради чего он пришел к кузену. Эта проблема давно мучила Шанди. Мальчику до смерти хотелось отыскать когонибудь, кто ответил бы ему прямо и без обиняков. В книгах – туманные недомолвки, слова придворного учителя – верх изворотливости. Поэтому Шанди решил рискнуть поинтересоваться у кузена.

– Торог… – глубоко вздохнув, принц выпалил: – Что ты знаешь о половом созревании?

– Все, – гордо выпрямился Торог. – Я, к примеру, в процессе полового созревания. – Он озабоченно крутился перед зеркалом, поправляя галстук.

– Ты имеешь в виду порчу галстука? – расхохотался Шанди.

– Нет, – важно ответил кузен, – я имею в виду пробивающиеся на верхней губе волоски, – и, понизив голос до шепота, с таинственным. видом добавил: – И в других местах тоже…

– Какие такие волоски на губе?

– Такие, – с нажимом произнес Торог. – Папа говорит, раз началось, то все быстро закрутится. А у меня это началось! – Гордость и таинственность распирала Торога.

– Где началось?..

– Внизу.

Наконецто Шанди подобрался к вопросу, который с некоторых пор изводил его:

– Торог, какого они цвета?

Кузен на минуту запнулся, а потом буркнул:

– Коричневого… Какого они еще могут быть?

– Значит, они не… голубые, не так ли?

Лицо Торога превратилось в неподвижную маску. Потом он медленно повернулся к торцу кровати, на которой сидел Шанди, и переспросил:

– Чточто?..

Удивленный и немного обескураженный Шанди пробормотал:

– Ну, они ведь могут быть голубыми или нет? Волосы… там, внизу?

– У кого голубые волосы там? – допытывался Торог. – Я никому не скажу, честно. Если только маме. Ей все можно сказать, ты же знаешь! Так у кого?

– Откуда я знаю? – отмахнулся Шанди, чувствуя, что ляпнул что не следовало.

Торог снова напустил на себя таинственный вид и зашептал:

– Единственные люди с голубой шевелюрой – это морской народ: русалы и русалки. Все их волосы голубого цвета, точнее, бледноголубого. Сам я не видел, но говорят, что и брови тоже голубые. Руки, ноги, грудь и спина у них безволосые, но там, я полагаю, волосы есть, как и у всех взрослых людей. Если в человеке русалочья кровь, ему не миновать краситься, иначе все увидят, что он – русал. Но кому взбредет, в голову беспокоиться о небольшом клочке там, верно?

Шанди благодарно кивнул. Теперь все встало на свои места. Принца лишь удивило, что Торог так много знает о морском народе, но этим стоило воспользоваться.

– Послушай, что плохого в том, чтобы принадлежать к морскому народу? Разве они хуже, чем тролли или эльфы?

– Хуже… не хуже… – раздраженно бурчал Торог. – Немного эльфийской крови в роду не во вред. Папа говорит, что и джотуннская – не слишком плохо. Что касается русалов… Ты знаешь, парень, почему дедушка не правит архипелагом Керит?

– Потому что они нечестно дерутся, – заученно, как на уроке, продекламировал. Шанди. – Русалы не выстраиваются в легионы. Они трусливо прячутся и из темноты отстреливают наших солдат, по одному за раз. Это случилось…

– Честно драться? – фыркнул Торог и опять повернулся к зеркалу. Видимо, он остался доволен узлом на своем галстуке, так как принялся гребенкой и щеткой приглаживать волосы. – Представь, если ктото вторгся в твою страну, то что, станешь расшаркиваться перед ним?

Шанди поразился, почему он сам не додумался до этого.

– Теперь солдаты. Чем заняты центурионы, если легионеры о дисциплине забыли? И в войне с гномами в Двонише, и во время сражений с эльфами в Илрейне дисциплина оставалась на высоте, никто не бегал из лагерей, потомуто и убивать было некого. Ты, говорят, много читаешь. В твоих книгах чтонибудь написано, как сражались с русалами?

– Нет, – тихим голосом промолвил Шанди.

– Ну так вот: русалки песнями и танцами заманивали легионеров в засады. Никому не устоять. И армия потихонечку распадалась. Ты видел, как псы крутятся вокруг суки?

– Нет.

– А как роятся пчелы?

– Нет!

– Ойойой! – закатил глаза Торог. – Хы совсем заплесневел, друг мой! Читаешь, шляешься по протокольным церемониям… выбирайся ты на солнышко да оглядись вокруг! Не быть тебе императором Керита, и знаешь почему, Шанди? Секс! – драматически прошептал кузен. – Мужчины с ума сходят!

– О! – вытаращил глаза Шанди.

– Потомуто русалы нигде не желанны. Где они – там ссоры. Как ты думаешь, почему джотунны не торгуют рабынямирусалками?

Шанди почесал в голове, пожал плечами и спросил:

– Почему?

– Потому что расстаться с русалкой – все равно что сердце вынуть. Такто, – триумфально возвестил Торог. – А теперь – кого ты знаешь с голубыми волосами там?

– Никого! – безмятежно ответил Шанди. – Послушай, не возражаешь, если я на минуточку смотаюсь к себе?

Теперь у Шанди была своя комната. Он больше не оставался на ночь в маминой спальне. Большая новая комната вся принадлежала ему, и его лекарство находилось там. Как только он чувствовал, что невидимые кошки гдето внутри вонзают свои когти в его тело, он спешил глотнуть чудесного зелья. Только оно могло унять когтистых тварей. Вот и сейчас ему срочно понадобилось отхлебнуть из флакона. Шанди направился к двери.

– Зачем тебе туда? – вытаращил глаза Торог.

– Затем, что я обделался на твоей кровати, – разозлился Шанди и исчез за дверью прежде, чем кузен убедился, что ему наврали.

3

По меньшей мере в семистах лигах к западу от Хаба мглистым холодом занимался рассвет.

Под таинственным пологом тумана море тяжко вздыхало стылыми свинцовыми волнами. Стоя на палубе имперской галеры, посол Крушор, даже закутавшись в меха, ежился на морозце. В кожаном мешке на поясе посла хранились важные документы, свитки превосходного пергамента, украшенные тяжелыми восковыми печатями: охранный эдикт, дарующий безопасность путешествующему по Империи нежно любимому кузену, и приветственное послание Города Богов тану Гарка. Писари, собаку съевшие в своем лицемерном ремесле, ругались последними словами, когда составляли тексты.

Если джотунна пробирало от холода, то импы понастоящему замерзали. Все на галере, начиная с гребцов и кончая капитаном, дробно стучали зубами. Смуглая кожа импов в неверном свете мглистого утра выглядела мертвеннобледной. Промозглая сырость окропила мелким жемчугом доски корабля, такелаж и людей, поблескивая на доспехах и оружии.

Обе стороны заранее готовились к взаимному предательству. Тан Калкор указал множество мест и наметил разные сроки возможной встречи с имперским посланцем. Где и когда он появится, чтобы получить ответ на свое самонадеянное требование, не знал никто. Впрочем, оно и к лучшему. Колеса имперской бюрократии проворачивались с невероятной медлительностью. Даже намерение посла лично доставить ответ императора не спасло от задержки – теперь уже изза сквернейшей погоды.

Так что сюда, на одно из условленных мест встречи, галера прибыла не к первому из назначенных дней. Крушор стоял на палубе и, задрав голову вверх, обозревал небо, прикидывая время и высоту прилива. В конце концов он решил еще с полчасика послоняться по палубе в надежде, что промозглая сырость наградит какогонибудь импа хотя бы насморком, а то и горячкой. Посол был зол на собственную беспомощность, он знал то, что сопровождавшая его свита могла лишь подозревать, – документы, хранящиеся в его мешке, являлись пустой фикцией. Они должны быть переданы из рук посла в руки тана в официальной обстановке, только тогда слова на пергаменте обретут силу закона. Хитро сформулировали текст охранной грамоты крючкотворы Опалового дворца; но, безусловно, его дорогой племянник Калкор не угодит в расставленный для него силок.

* * *

Далеко к югу в еще более густом тумане мерцал костерок. Потрескивая, он устилал дымом плес у скалистых круч. На расстоянии полета стрелы от берега морское дно вздыбилось скальным массивом, заметным и хорошо узнаваемым ориентиром места встречи. Сейчас скалы скрывал плотный туман. Неторопливые волны, украшенные белопенными коронами, лениво накатывались на прибрежную гальку и, шипя, отползали. Чайки, как белые игрушечные кораблики, покачивались на воде, едва различимые сквозь туман. Неподвижный воздух пропитался тяжелым запахом водорослей.

Вздрагивая от тумана и приплясывая на месте в надежде согреться, жался к огню пожилой джотунн Виргорек, смачно проклиная свою несчастливую звезду и Богов, забывших о нем. Он родился и вырос в далекой Нордландии. Как и все джотунны, он был голубоглазым блондином, но в отличие от прочих любил спокойную жизнь. И надо же было случиться, что в четырнадцатилетнем возрасте ему пришлось убить человека, надругавшегося над честью его сестры, и конечно же саму девушку – за то, что подчинилась насильнику. Инцидент обеспечил бы ему громкую славу, если бы не многочисленная семья покойного, в которой воинов было много больше, чем родичей Виргорека. Обнаружив, что жизнь его не стоит и выеденного яйца, парень сбежал из дому искать счастья в Империи. Давно это было. Вдоволь намотавшись по городам, он обосновался в столице, нанявшись в штат постоянного посольства Нордландии.

Тогда сгоряча Виргорек вообразил, что ему повезло: платили служащим отлично, так как среди джотуннов охотников торчать в душных помещениях не водилось. Те же, кого удавалось сманить звонкой монетой, скоро чахли на нудной работе вдали от соленых океанских волн и, как правило, сбегали. Виргорек рассчитывал за пару лет поднакопить деньжат и обзавестись собственным кораблем. Это – как он планировал – позволит ему вернуться в море к рыбной ловле, скандалам в прибрежных кабаках и контрабанде: всему тому, что являлось по понятиям джотунна респектабельным образом жизни. Наивный чужак не учел одного: он был пришлым. А не случалось еще такого чуда, чтобы джотунн умудрился обогатиться в имперском городе.

Через пять лет унизительного труда Виргорек стал мудрее, старше и беднее, а от его надежд не осталось и следа. В самом деле, развязавшись с долгами и домашним скарбом, он не смог придумать ни одной разумной причины, зачем ему уезжать из Хаба.

Но пока он еще состоял на службе и обязан был торчать на островке по два часа на рассвете, приплясывая на прибрежной гальке в слабой надежде, что Калкор вздумает воспользоваться именно этим местом прибрежья из всех названных и выберет какоенибудь утро из одиннадцати условленных дней, чтобы принять послание. Виргорек не имел ни малейшего понятия, что за документы у него в сумке: оригиналы или одна из многочисленных копий. Уже седьмой день подряд танцевал он у костра на бережку, и единственной его радостью здесь был туман. На этом южном море стояла настоящая джотуннская погода.

Юркая рыбацкая лодчонка подобралась к берегу на расстояние окрика, прежде чем Виргорек заметил ее. Раздосадованный неуместным любопытством рыбака, джотунн уставился на лодочку, гадая, что ему делать со свидетелями. Затем, его внимание привлекли золотистые волосы одинокого гребца, и, наконец, Виргорек углядел, что лодочник обнажен до пояса. Ни один здравомыслящий рыбак в такую погоду не разденется. У джотунна аж сердце захолонуло, и он срочно начал вспоминать условные слова пароля.

Незнакомец, похоже, не собирался выбираться на берег. Он умело развернул лодочку и, удерживая ее веслами на мелководье, стал молча выжидать.

– Каков улов, приятель? – крикнул Виргорек.

Ответа пришлось ждать так долго, что помощник посла затосковал, опасаясь, что ошибся и лодочник не тот, кого он ждет. Но гость просто желал убедиться, что туман, обволакивавший человека у костра, не таит в себе никакого подвоха.

– Лучше, чем ты думаешь, – пришел долгожданный ответ.

Виргорек снял с пояса кожаный мешочек со свитками и, высоко вскинув руку, помахал им.

– Принеси его! – приказал вновь прибывший.

Неохотно помощник посла ступил в ледяную воду. Он брел вперед к лодке, разгоняя перед собой невысокие волны, пока не оказался в воде чуть ли не по пояс. Джотунн промерз до костей, его челюсти клацали, как капканы.

– Всякая кровь алая, – произнес помощник посла вторую часть пароля, полагая, что его собственная в данный момент посинела.

– И красивая, – ответил гребец.

Губы гребца заметно побледнели от холода: видимо, одних кожаных штанов все же недостаточно для такой промозглой погоды. Но пряди тяжелых золотистольняных волос, даже намокнув, не потемнели. Темносиние, как сапфиры, глаза блестели высокомерием. Странно, но обветренное лицо джотунна было чисто выбрито. Впрочем, его внешность ничем сверхъестественным не отличалась.

Радуясь, что слова пароля верны, и с чувством огромного облегчения, что утренние бдения на захолустном мыске окончены и ему не понадобится сюда возвращаться, Виргорек мял, в руках мешочек.

– Забирайся, – велел незнакомец, указав пальцами на нос лодочки.

Джотунн не оченьто жаждал плыть невесть с кем, но, как только пальцы молодца сомкнулись на рукоятке торчащего изза пояса кинжала, быстро вскарабкался на борт.

Несколькими мощными гребками джотунн вывел суденышко на глубокую воду. Затем вытащил весла и оставил челнок плясать на волнах. Не без труда поднявшись с банки, он отступил на корму, лаконично бросив:

– Греби ты. Согрейся.

«Трясясь и от холода и от страха, Виргорек бочком пробрался на освободившееся место на банке. Находясь нос к носу с этим пиратом, помощник посла не переставал спрашивать себя, точно ли Хаб – худший в мире город и действительно ли дипломатическая карьера – неподходящая судьба для уроженца Нордландии?

– Передай мне мешок, – приказал незнакомец.

– Я могу передать его лишь лично тану.

Ледяной сапфировый взгляд пронзил Виргорека, как удар копья.

– Я ему передам, – пообещал незнакомец.

«Ктонибудь из приближенных Калкора, и из самых доверенных, – предположил Виргорек. – А коли так, убьет не моргнув глазом».

Беспрекословно передав мешок с документами в руки лодочника, бедолага взялся за весла. Немало воды утекло с тех пор, как он последний раз сидел в лодке, но недаром считается, что джотунн учится грести прежде, чем драться, а драться – прежде, чем говорить. Желая покрасоваться перед спесивым юнцом, Виргорек лихо взялся за дело и вскоре почувствовал, как кровь быстрее побежала по жилам, и он стал согреваться.

Пират, напротив, должен был бы окоченеть на промозглом ветру, но он словно не замечал холода. Странный незнакомец устроился на корме и в течение нескольких минут молча сверлил новоявленного гребца ледяным взглядом. Затем статуя железных мускулов наклонилась и извлекла третье весло. Компаса у пирата не было, но он вставил свое весло в рулевое управление и стал править в непроглядном тумане. Куда ни глянь, мир заканчивался гдето не более чем в кабельтове от лодки, но и это не поколебало хладнокровия джотунна. Он вообще выглядел так, будто вовсе не способен был о чемлибо беспокоиться.

Скоро Виргореку стало жарко. За годы столичной жизни он позволил себе изнежиться, и теперь уставшие лопатки возмущенно ныли, мозоли и содранные ладони саднили, а руки, ходившие как рычаги, налились тяжестью… Но самосохранение подсказывало ему не сбавлять темпа.

– Сколько еще? – не выдержав, выдохнул Виргорек.

– Прилично, – усмехнулся незнакомец.

Свободной рукой пират дернул шнурок мешочка и стал пальцами вылавливать из него свитки. Не вскрывая писем, он пристально разглядывал восковые печати, словно читая надписи на них. Редко кто из джотуннов знал буквы и мог складывать их в слова, глаза моряков не были приспособлены к столь кропотливой работе.

«Менято зачем дурачить? – недоумевал Виргорек, наблюдая странное поведение незнакомца. – Смотрит, словно читает, а губами не шевелит. Ладно, промолчу, пусть лучше думает, что обманул». Выбрав из всех свитков один – охранную грамоту, пират спрятал ее в мешочек, а письмо императора выбросил за борт, не распечатывая. Виргорек дернулся было протестовать, но – передумал. Однако когда третий свиток – письмо посла – отправился за вторым, джотунн не выдержал.

– Эй! – выкрикнул Виргорек, перестав грести. Он с тревогой следил за качающимися на воде свитками пергамента и гадал, успеют ли смыться чернила, если документы побыстрее вытащить.

– Что «эй»? – вонзились в помощника посла сапфировые глаза незнакомца.

– Это важно!

– Нет. Здесь всего лишь предупреждения Калкору о ловушке, которую устраивает ему Империя. Это он и сам знает.

Неожиданно пират улыбнулся.

Виргорека мороз по коже продрал; не понравилась ему эта улыбка. Джотунн погрузил весла в воду и вновь начал торопливо грести. Годами живя среди импов, он привык чувствовать себя человеком значительным, но, оказавшись наедине со странным незнакомцем в маленькой, укутанной в туман лодочке посреди бескрайнего океана, Виргорек задался вопросом – не окажется ли он вскоре сам в роли очередного ненужного свитка? Такие мысли навевали тоску и быстро лишали самоуверенности.

– Зачем он это делает?

– Делает что? – Голубые глаза расширились, а улыбка стала еще ласковее.

– Едет в Хаб! Добровольно лезет в когти Империи! Они же никогда не позволят ему уйти просто так!

– Кто знает?.. – попрежнему улыбался пират. – Послушай, я еще ни разу не встречал храбреца, который бы спросил об этом.

Весла скрипели. Вода за бортом шипела. Ветер в ушах свистел. Виргорек измучился, махая веслами, и искренне жалел о былом энтузиазме.

Незнакомец шевельнул рулевым веслом, лодочка юркнула вбок, но и при новом курсе их обволакивал все тот же вездесущий туман.

– Почему бы тебе не спросить его? – с милой улыбкой поинтересовался пират. – Скоро мы поднимемся на корабль.

У Виргорека от ужаса даже в глазах потемнело. Впервые в жизни он почувствовал настоящий страх.

– Нет! – прохрипел джотунн. – Не думаю, что я это сделаю.

– Тогда ты даже, возможно, снова увидишь землю, – любезно пообещал тан Калкор, – но только если будешь грести порезвее, чем сейчас.

4

С осенними дождями к Экке всегда возвращался ревматизм. В этом году боли были исключительно сильными и на редкость мучительными. Как ни крепилась Экка, но недуг уложил ее в постель. И теперь она скучала под теплым одеялом, откинувшись на гору подушек, и грела ноющие суставы горячими кирпичами, завернутыми во фланель. Утром она имела глупость потребовать зеркало. Одного взгляда хватило, чтобы отравить ей настроение на целый день: янтарные зубы определенно не сочетались с серым цветом увядающей кожи.

И как последняя капля… в ногах кровати маячила фигура ее глупого, безобразно толстого, на редкость неуклюжего сыночка. Он стоял, сияя лакированными туфлями, теребил отвисшую нижнюю губу и переминался с ноги на ногу. Сегодня он был еще невыносимей, чем всегда.

«Безупречно разряженный кретин!» Одна мысль об Анджилки, пытающемся самостоятельно править Кинвэйлом, повергала ее в, ярость и отчаяние.

– Это от императора! – взвыл он снова.

– Вижу, болван! – Даже ее ослабевшие от старости глаза узнали печать.

Больше того, Экка сумела в достаточной мере разобрать витиеватый почерк писца, чтобы понять смысл послания.

– Он зовет в Хаб!

– Итак?

– Что «итак»?

– Ну и чего ты ждешь? Или ты собрался отказаться?

И без того бледное лицо Анджилки вовсе посерело. Возможно, бедняга надеялся, что мать отделается извинительной запиской, но его надежды не сбылись. Еще ни разу в жизни герцог не удалялся от дома больше чем на расстояние двух дней пути.

– Но почему? Почему я?

«Потому, идиот, что император изволит даровать тебе свое милостивое позволение титуловаться королем Краснегара, а бюрократы из секретариата отыскали серьезную причину или выкопали какойнибудь закон – эти две вещи редко бывали совместимы: чтобы пешка передвигалась с периферии к центру. Для чего? Об этом знают лишь Боги. Возможно, его ждет какаянибудь ерунда типа почтительного подношения дани или обвинение в государственной измене и публичная казнь. Если бы я могла объяснить все это, сынок, тебе! – чуть не всхлипнула Экка. – Но чем меньше ты знаешь – тем счастливее будешь. Ясно лишь одно: мой кретин вовлечен в имперскую политику и должен выполнять то, что ему прикажут».

Так и не дождавшись никаких разъяснений от матери, он обиженно поинтересовался:

– А как же мой западный портик? Его фундамент…

– О Бог Преисподней! Дай мне силы! – шепотом взмолилась старуха. – Иди! – повысив голос, властно велела она. – Собирайся в дорогу и прикажи закладывать карету. И еще, перед отъездом пообедай.

– Как, один обед? Но в дороге я буду много дней, а может, недель!

Экка в отчаянии закрыла глаза и нетерпеливо ждала стука закрываемой двери…

5

Побережье Зарка давнымдавно скрылось за кормой на западе. «Непокоренный» весело скользил под безоблачным небом, энергично подгоняемый ровным свежим ветром. В туманной дымке зеленели холмы побережья. Салютуя приближающейся земле, капитан приказал приспустить флаг.

Никто из моряков не подозревал, насколько на самом деле далеко в океане они находились. Все были довольны, команда – необременительными вахтами, Рэп – возможностью более или менее безопасно попрактиковаться в применении магии. Похоже, ни один из колдунов не обратил внимания на всплески магической энергии далеко в Весеннем море или не захотел тратить время на выяснение причин вибрации, если даже и засек колдовство. Фавн учился. Теперь он до некоторой степени мог менять погоду и действовал так мягко, что почти полностью устранил мерцающую пульсацию пространства. Поскольку его раны уже окончательно исцелились, Рэпу не требовалось больше накладывать на себя заклятие сна, и ему почти удалось отоспаться. Хотя редкая ночь обходилась без очередного кошмара: похоже, от этого ему никогда не избавиться.

Будь Джалон и Гатмор его единственными спутниками, Рэп воспользовался бы лодкой Хранителя. Но он не решился предложить Кэйд плыть на север в утлой скорлупке. Впрочем, нет худа без добра – лодка колдуна могла оказаться с сюрпризом. Вряд ли Литриан отказал бы себе в удовольствии следить за ее передвижением и иметь возможность при желании в любой момент вернуть ее.

По слухам, Литриан коварен. Склонный пакостить, иногда лишь ради забавы, эльф, видимо, родился плутом; став колдуном, он и вовсе перестал чураться предательства.

Высокая волна разбилась о бушприт пылью сверкающих брызг, но капли обогнули Рэпа. Фавн вцепился в поручни, когда «Непокоренный» задрал нос к небу. Его захлестывал восторг от изумрудного сияния прозрачной волны, от упругого скрипа такелажа, от стремительного броска альбатроса, взмывшего ввысь после недолгого скольжения над водой. Внизу кружили рыбы. Мириады их косяками мчались кудато; гораздо реже он ощущал там, в темном холоде глубин, присутствие неторопливых громадин, вероятно китов.

«Какое счастье – плыть в океане. Жаль, что нельзя остаться здесь навсегда, – вздохнул Рэп. – Берег – это опять обязательства, неприятности и опасности».

На корабле, как и в океане, текла своя жизнь: капитан Мигритт дремал на койке в своей каюте; повар трудился на камбузе; Пух ловил крыс.

Лавируя в лабиринте такелажа в трюмном кубрике, Пух подкрадывался к крысе. Неказистый карлик был, наверное, самым занимательным лицом на борту – Рэпу нравилось коротать с ним время. Малютка знал кучу анекдотов и, рассказывая, уснащал свою речь забавным сквернословием. Фавн от души смеялся, слушая его. Как правило, никто никогда не водил дружбу с карликами, и все же они были добродушным народом – если только уметь не обращать внимания на их странные привычки и исходящее от них зловоние, а также дождаться, пока они сами преодолеют удивление и свойственную их расе подозрительность. Так Рэп подружился с Пухом.

Особенно утомляли фавна голоса: они звучали по всему кораблю назойливой какофонией. На многие он научился не обращать внимания, приглушая их, но о себе он не мог не слушать, даже против своей воли. Эти разговоры Рэп слышал так отчетливо, словно они велись у него за спиной, независимо от того, в какой части корабля находились болтуны. Поэтомуто не обращать внимания было невозможно.

«Сейчас все трое в каюте герцогини. И опять перемывают мои косточки», – обреченно вздохнул Рэп.

– Да, он изменился, – звучал резкий голос Гатмора. – Ему так крепко досталось, что он не мог не измениться. Любой бы изменился.

– Не в этом дело, – проскрипел презрительный голосок Сагорна. – Когда он очнулся, он таким не был. Его изменило то, что он увидел. Его изменило это нечто.

– Тогда наша прямая обязанность – постараться выяснить, что именно он видел, и придумать, как мы можем помочь ему, – озабоченно внушала Кэйд.

Оба мужских голоса хором и наперебой заверяли Кэйд, что они старались, но…

«О Боги! – тяжко вздохнул Рэп. – Как они старались! Всеми силами, и Гатмор, и все пятеро по очереди! Проклятые любители лезть в чужие дела!»

Он вовсе не собирался становиться магом. Оставь ему герцогиня выбор и будь он в состоянии соображать там, в темнице, он бы отказался от третьего слова. Он и вправду хотел умереть.

«Я никогда не стремился играть оккультными силами. Нет, для себя – никогда, лишь для блага Инос. Только поэтому я стал адептом, поймав Сагорна в ловушку с драконом. – Это воспоминание не доставляло Рэпу радости. – Поделом мне! Чего я добился? Королевства для Инос? Она и без меня его заимела, а в придачу – царственного красавца мужа. Может быть, этого ей будет достаточно? Навряд ли. Иносолан – женщина, и брак ей нужен истинный. Фальшивка ее не устроит. А какой же брак без детей и… без любви… Боги! И зачем только вы даровали людям любовь? – Он стукнул кулаком по борту судна и даже не почувствовал боли. – Ну почему деревенщина влюбляется в принцессу, а потом не может вовремя сообразить, что влюбился, и сказать ей об этом? Это бы рассмешило Инос. Она бы поблагодарила глупца и разом рассеяла бы его иллюзии».

Внутренний голос услужливо шепнул: «И остался бы ты: в Краснегаре кучером, а Инос вышла бы за Андора».

«Возможно, ну и что? – не сдавался фавн. – Много ли сейчас я могу сделать для нее? Ожоги вылечить? Пожалуйста, это легко. Не труднее, чем было вывезти ее тетушку из Алакарны. Никаких проблем. Но проклятие с джинна мне не снять, и отвоевать королевство я тоже не в силах. Рядовой маг никогда не посмеет бросить вызов Четверке. В любом случае мне не долго оставаться с ней рядом. Да она, скорее всего, уже примирилась с потерей Краснегара, иначе не согласилась бы на брак с гигантом варваром… Настоящий дикарь! Приковать человека к полу и раздробить его кости, надо же такое удумать! Кэйд уверяет, что Инос не знала об этом. Охотно верю, Кэйд никогда не лжет. Если истина представляет для нее неудобство, она умело обходит правду».

Маг видит пространство особым зрением, хочет он того или нет. Рэп не оборачиваясь знал, что Кэйд, завернувшись в самый теплый меховой плащ, выбралась на палубу и идет разговаривать с ним. Свежий морской ветер трепал ее седые волосы, словно белый флаг, а щеки разрумянились до красноты.

«Итак, сейчас, похоже, очередь умудренной жизнью герцогини утешать захандрившего фавна», – попытался пошутить Рэп.

– Выбралась на ветерок? – спросил Рэп, словно только что увидел Кэйд.

– Да, мастер Рэп. – Ее глаза лучились удовольствием. Она явно наслаждалась плаванием. – Великолепная погода! Твоя работа?

– В какойто мере. Совсем чутьчуть.

Горсть водяной пыли взметнулась изза борта, и Рэп отразил холодные брызги от них обоих. Заметив колдовство, Кэйд нервно засмеялась.

– О, – воскликнула она, – превосходно! В путешествии ты исключительно полезный спутник!

– Боюсь, что на берегу от меня мало будет проку. Там я не осмелюсь без особой надобности пользоваться магией. Особенно когда мы приблизимся к Хабу.

– Конечно, я понимаю, очень хорошо понимаю, но я так взволнована! Сколько себя помню, я всегда мечтала побывать в столице. Но я и представить себе не могла, что сопровождать меня будет маг. Совсем как в поэмах и романсах!

Ее поблекшие голубые глаза излучали восторг, но за этой сияющей маской крылось беспокойство и невысказанный вопрос.

Рэпу не хотелось не только говорить, но даже думать о Хабе. Молчание затягивалось.

– Вчера вечером за обедом мы долго разговаривали с капитаном Мигриттом, – промолвила Кэйд. – Шимлундок – самая восточная провинция Империи, не так ли? Знаешь, она ведь огромна, более тысячи лиг. Нам придется пересечь это пространство.

Каюту, где вчера Рэп обедал с Пухом, от каюткомпании отделяла всего лишь тонкая переборка, но даже находись маг в другом конце корабля, он все равно бы слышал большую часть разговора.

– Что он тебе посоветовал, мэм? – вежливо спросил фавн.

– Ну, он предложил, чтобы мы поднялись вверх по реке Виннипаго. Благодаря новым шлюзам она теперь судоходна, как сказал капитан. Вообщето шлюзы далеко не новые, их ввели еще при императрице Абниле…

«А также капитан признал, что это долгий, окольный путь даже при благоприятном стечении обстоятельств, – уточнил про себя Рэп. – А если военным понадобится перебросить грузы и легионеров, то и вовсе закрытый для гражданского транспорта».

– …доктор Сагорн справедливо указал, что Виннипаго – очень извилистая река…

Трудно придумать чтолибо нелепее, чем морское судно, плывущее по длиннющей извилистой реке; а лодка Литриана осталась в Алакарне. К тому же понадобится вызывать нужный ветер, и магия привлечет внимание колдуна, скорее всего, Олибино, а обычным путешественникам непредсказуемые порывы ветра станут серьезной помехой. Для рядового мага любой колдун опасен, тем более Хранитель. Рэп напрочь отбросил реку как возможный вариант маршрута; в любом случае судно не годилось, а лодки не было.

Наконец Кэйд закончила пересказывать то, что узнала о Виннипаго.

– Поэтому доктор Сагорн предложил купить повозку и лошадей. Он надеется, что ты сможешь… согласишься стать нашим кучером.

– Это будет истинное наслаждение. С удовольствием.

– О, великолепно! Как ты думаешь, Гатмор захочет и дальше оставаться в нашей… твоей компании?

Странное желание джотунна отомстить Калкору затягивало его в пучину более смертоносную, чем он мог себе представить.

– Пожалуй, мы уговорим его выкрасить волосы и лицо, – сказал Рэп, – а если к тому же Дарад подержит его достаточно долго, я успею сбрить ему усы.

– Что? – растерялась Кэйд, но потом сообразила, что фавн шутит, и рассмеялась немного громче, чем следовало. – Его можно назначить нашим форейтером. – Смущенно улыбнувшись, она засмеялась, но затем спросила: – Рэп, ты простишь мне личный вопрос?

– Конечно.

– Эти отметины… татуировки вокруг глаз… я понимаю, ты не хотел…

Темные узоры вокруг глаз Рэпа исчезли, словно их никогда не было. Кэйдолан вздрогнула и нервно рассмеялась.

– Позволь заметить, без них ты выглядишь гораздо лучше.

«Никогда мне не выглядеть лучше кого бы то ни было, разве что тролля, так что какая разница? – мелькнула мысль. – Кэйд упорно пытается представить меня рядом с Инос, да еще на троне, а этого не будет».

– Понастоящему я не в состоянии убрать их. Как только я засну или забуду о них, татуировки вновь появятся. К тому же чары может засечь колдун.

Кивнув, она извинилась, но корабль плыл по бескрайнему океану, и фавн оставил татуировки пока что невидимыми.

– Меня всегда удивляло, – торопливо заговорила Кэйд, – почему султанша Раша просто не превратила себя в молодую, красивую женщину и не осталась такой навсегда.

– Видимо, не хотела, но я уверен, что сил на это у нее бы хватило. Вот и меня удивляла Блестящая Вода. Безусловно, колдовством она могла бы омолодить себя, и это было бы более надежно, чем чары магии. Но вдруг ей понадобится стать прежней или вовсе сменить облик? Что тогда, новое, колдовство? И так каждая перемена будет добавлять к прежним чарам новые – покрывало на покрывало – целая груда.

– И что же? – допытывалась Кэйд с некоторым беспокойством. – Что произойдет?

– Не имею ни малейшего представления, мэм, – устало произнес Рэп. Он не выносил разговора о колдовстве, но тем не менее терпеливо продолжал объяснять. – Нельзя безнаказанно переделывать платье в пальто, а затем… в пижаму, ну и так далее. В конце концов одежда на тебе расползется по ниточкам. Поэтомто колдуны предпочитают пользоваться магией, а не колдовством. Магия – вещь временная, не более чем иллюзия; как исчезнувшие татуировки на моем лице.

Кэйд весело рассмеялась, уверенная, что привела фавна в отличное настроение.

– Скоро ли мы обогнем мыс и выйдем в Утреннее море?

– Не позже чем через пару дней.

– А сколько после этого до Оллиона?

– Неделя по меньшей мере, но если со стоянками, то гораздо дольше.

После минутного молчания Кэйд спросила:

– Это точное предвидение или приблизительная оценка?

– Оценка. Предвидение – вещь сложная.

– И какая же?..

Назойливость герцогини злила фавна, но он подавил раздражение, напомнив себе, что Кэйд рисковала ради него жизнью и что не стоит сердиться на старую женщину за любопытство.

– Предчувствие и предвидение различаются по сути. – Словами трудно объяснить мир магии, но Рэп попытался: – Способность к предчувствию я обрел, получив второе слово, хотя это необычно; а с третьим словом пришло предвидение. Отказавшись гнаться за Инос до Гобля, я пользовался предчувствием. Теперь мы никогда не узнаем, что произошло бы, отправься мы на запад, но случилось бы чтото очень плохое. Предвидение… им гораздо сложнее пользоваться даже колдуну, не то что магу. Самое сложное – предвидеть свою судьбу, потому что чем больше хочешь знать, тем сильнее волнуешься, а то и начинаешь подгонять под желаемое… Не получается из меня рассказчик, хотел бы, но…

– О нет! Рассказывай, это завораживает!!

Корабль взлетел на волну, открыв панораму белопенных гребешков, рассыпанных по бесконечному океану.

«Ну почему я не могу остаться здесь навсегда! – вздохнул Рэп. – Ясное, чистое море! Кому нужен берег?»

– Два Хранителя пытались предвидеть мою судьбу, – вдруг сообщил Рэп. – У них ничего не вышло. – Он не собирался произносить этих слов – возможно, изза пронырливого любопытства старого Сагорна. Но было бы нечестно просить Кэйд утаивать чтото от остальных. – Помнишь, что показало волшебное окно, когда к нему шагнул я? Белое сияние! – выкрикнул он, крепко сжимая руками поручень. Заметив это, юноша воспользовался магией, чтобы успокоиться.

– Конечно, помню…

– Так вот, оно жжет, сильно жжет. – Когдато Ишист говорил то же самое. – Я предвидел, что прибуду в Оллион. Затем карета, в которой, как мне кажется, мы будем путешествовать… большая зеленая карета. Дальше, похоже, я уловил отблеск Хаба – не могу сказать точно. А потом… – вопреки своей воле фавн содрогнулся, – белое как раскаленное солнце… пожалуйста, я не хочу говорить об этом.

Рэп дрожал, а кулаки его опять были сжаты. Кэйд накрыла мокрой от соленых брызг рукой его побелевшие пальцы и промолвила:

– Конечно, не надо! Извини за неуместную настойчивость. Я никому ничего не стану рассказывать.

«Черт побери! Только материнской опеки мне не хватало!» – возмутился фавн. Герцогиня выгляделадо крайности озабоченной и страшно расстроенной.

– Все в порядке. От судьбы не уйдешь. Чтото ужасное случится в Хабе… Боюсь, вам придется обойтись без провидца. Я неоднократно пытался заглядывать вперед, уже здесь, на корабле, но каждый раз я вижу лишь одно – ослепительно белое сияние.

Рэпа мучило дурное предчувствие, но об этом он сообщать не стал.

– Тогда тебе лучше держаться подальше от Хаба, Рэп!

Искренность Кэйд не подлежала сомнению.

Фавн выдавил улыбку:

– Вряд ли я смогу избежать уготованного. Судьбу не обманешь. Думаю, я так же беспомощен, как… как камешек в курином зобу.

Тем временем в трюме крыса почуяла опасность и стремительно метнулась в сторону. Рэп шутя дотянулся до зверька и развернул беглеца, а Пух схватил добычу, когда она вознамерилась прошмыгнуть мимо. Рэп громко рассмеялся. Ошеломленная Кэйд странно взглянула на него.

6

«Дорогая тетушка, здравствуй!

Пожалуйста, извини за отсутствие даты и адреса, их нет и не будет. Я совершенно потеряла счет дням, но о местонахождении сказать коечто всетаки могу. Эти строки я пишу на борту гнуснейшего корыта – с него я намерена удрать как можно скорее! – которое застряло недалеко от Элмаса, Это город такой в Илрейне. С началом прилива мы пересекли отмель и теперь поднимаемся по очень спокойной реке. (Не суди по почерку! Виновата не река, а перо… Лучшего мне не удалось раздобыть. Пришлось объясняться с матросом – он никак не мог понять, что мне нужно «перо для письма».) Великий Господин тоже сейчас пишет наставления своему брату. Я попрошу его вложить мои тоненькие листочки в его толстый конверт. Это письмо, вероятно, последняя для меня возможность рассказать о себе. В ближайшее время писем не предвидится, и конечно же я должна быть очень осторожной с именами… ну и всем прочим.

Итак, новости! Чувствую я себя превосходно и с уверенностью могу заявить, что стала отменной морячкой. Однако далось мне это нелегко. Хотя бы тот же самый пролив Керит. Знаменитый ягненок, спящая кисонька, кроватка с пуховиками, кристальное спокойствие воды пополам с сонными зефирами… густые сладкие сливки и нескончаемая колыбельная! Ты поняла весь ужас? Жарко!!!

Мы опоздали на целую неделю. Великий Господин готов был перегрызть гротмачту. Изза задержки у нас почти вышла пресная вода, но в Алакарну мы добрались живыми. На берег там никто из нас не сходил. Наш другкупец, вероятно, все еще шастает вокруг, даже если желтый колпак – его начальник – брезгует этим. Ты знаешь, кого я имею в виду. Но даже и он может оказаться поблизости, потому его друзей тут становится многовато. Великий Господин, конечно, сам расскажет брату обо всем этом, и с большими подробностями. Нам же, глупым женщинам, не резон совать нос в мужские дела, не так ли?

Потом мы направились в Ангот. Каботажное плавание предполагает рейс вдоль побережья, и я предвкушала возможность полюбоваться Тумом с безопасного расстояния. Безопасное, как же!

Из всех Летних морей Море Слез славится самой мягкой навигацией, а грустное название просто каприз географа. Так вот, не верь этим бредням, тетя!

Если оно было спокойно, то что же такое шторм!

Словно в мою честь, море выплеснуло все мои слезы в жутком тайфуне. Такого и старожилы не помнят. У меня не хватит литературного таланта описать катаклизм, но ураган творил чудеса с моими способностями горячо молиться. В общем, «Звезда восторга», на наше счастье, оказалась удачливее многих кораблей.

Боги всетаки смилостивились, и гдето к югозападу от Гобля погода улучшилась. Наше судно даже умудрилось сохранить половину такелажа, хоть и получило значительный крен на один борт. Мы пронеслись по морю так стремительно, что не только наверстали упущенное изза штиля время, но даже опередили график, правда, не без ущерба для трех портов, мимо которых промчались без остановок. Итак, мы прихромали в знаменитейшую на весь мир гавань Гааз, о которой я никогда ничего не слышала. Географически она располагается на противоположной от Ангота стороне Гобля.

Тетушка, я снова в Империи! Как летит время! Прошло не больше полугода, как мы с тобой, с Андором и этим ужасным проконсулом пересекли Пондаг, а у меня такое чувство, словно – прошли века.

Гааз (учти, что это всемирно известная гавань) показался мне вполне премиленьким городком, но побродить по его улочкам мне не довелось. Великий Господин с парочкой своих друзей первыми сошли на берег, но очень скоро вернулись рассерженные и раздосадованные до невозможности. В ближайшем же кабаке их подружески предупредили, что джинны здесь отныне не приветствуются и, более того, вотвот ожидается облава на джиннов.

Так что открыты перевалы или закрыты – нам без разницы: путь в Империю через Гобль нам заказан.

К счастью, Великий Господин смог зафрахтовать корабль в Илрейн. Пара дней – и мы в эльфийской стране, целые и невредимые. Но все по порядку. Корабль – грязная старая лоханка, провонявшая трюмной водой и под завязку набитая важнейшим и полезнейшим грузом – исключительно кусачими и прыгучими блохами. Поверишь ли, тетя, но называется это плавучее чудо – «Прекраснейшая дама многих добродетелей». Капитан изощряется над названием в зависимости от настроения.

Сейчас считается, что мы ищем лошадей, чтобы отправиться на север. То есть мы двинемся в путь, если получим разрешение. Эльфы, как известно, не жалуют чужестранцев: на редкость подозрительная раса. Мне не жаль будет расставаться с морем, письма – другое дело. Возможно, это последняя оказия. Боюсь, имперская почта теперь забудет про Зарк, и надолго. Какие же всетаки дураки эти мужчины!

Милая моя тетушка Кэйд, я надеюсь, что у тебя все хорошо. Я очень скучаю по тебе и жажду поскорее увидеть тебя снова. Ты у меня такая деятельная, наверняка нашла себе важное занятие: может быть, вяжешь попону для моего верблюда или чтото в этом роде?

Что слышно о Рэпе? Я пыталась говорить с Великим Господином о фавне, но он о нем и слышать не желает. Все же я еще разок попробую, прежде чем он отошлет это письмо брату. Надеюсь, что смогу убедить его смягчиться. Рэп никому не представляет угрозы. Парень хотел помочь, не более. Я уверена, изгнанный из султаната, он никогда не переступит его границ, ничто его не затащит обратно. Если мой план удастся, пожалуйста, тетя, позаботься, чтобы у Рэпа были средства уехать, и передай ему мои наилучшие пожелания. Хотелось бы мне послушать обо всех его приключениях! Боюсь, Рэпу заморочил голову Хранитель, и то, что произошло, в основном на совести колдуна, а не фавна. Я уверена, Рэп хотел как лучше – пожалуйста, скамей ему это, если сможешь. А если мне не удастся смягчить джинна, то прошу тебя, попытайся сама изыскать возможность облегчить жизнь пленнику. Впрочем, я уверена: все, что могла, ты уже сделала.

Топот по крыше каюты свидетельствует, что этот плавучий рассадник заразы готовится встать на якорь. Это сигнал мне, что пора заканчивать письмо…»

Гавань Элмаса располагалась в устье реки, между высокими холмами, поросшими лесом. Крутые склоны с поразительной четкостью отражались в зеркальной глади лагуны, на поверхности которой отдыхали, стоя на якорях, с полдюжины кораблей. Вокруг них легко и бесшумно сновали легкие весельные лодки. Несколько лодочек стояло на приколе у берега. По берегу медленно ползли воловьи упряжки, волоча баржи против течения реки. Инос выбралась на палубу и изпод покрывала обозревала окружающий ландшафт. Илрейн разочаровал девушку. Горб одного холма загораживал обзор вверх по реке, а долина мешала любоваться морем. Чувствовалось, что выбор места для гавани не случаен. Инос обернулась к стоящей позади нее Зане и, кивнув в направлении города, сказала:

– Словно нарочно загородили.

– Скрытные люди, – согласилась Зана, одобрительно покачивая головой.

Скоро и вокруг «Прекрасной дамы» тоже замельтешили лодочки. Их владельцы ловко карабкались на палубу по спущенным с бортов канатам и веревочным лесенкам. Теперь к джиннам и джотуннам присоединилась куча эльфов. По сравнению с пассажирами и командой новоприбывшие казались миниатюрными куколками, крайне юными и восторженными, как дети. Веселый, задорный гомон их голосов очень напоминал птичьи трели в весеннем лесу, а разноцветные одежды – порхающих бабочек. Они словно осветили палубу радостью жизни. К одежде эльфы относились с заметным равнодушием: большинство мужчин ограничивались набедренной повязкой, на женщинах было немногим больше, и все без исключения бегали босиком. То и дело ктонибудь прыгал за борт освежиться и вскоре взбирался назад по канату или якорной цепи, рассыпая во все стороны брызги и заразительный смех. Загорелые, в пышном ореоле золотистых кудрей, с огромными, лучистыми, как бриллианты, глазами, эти дети света и неба едва ли вообще принадлежали земле.

Инос была очарована. В Кинвэйле ей приходилось встречаться с полукровками, но сравнения с чистокровными эльфийками тамошние девушки не выдерживали. Импская кровь сильнее эльфийской. Оставалось только позавидовать этим ребячливым золотистым проказникам. На них так радостно было смотреть – особенно после того, как угрюмые джинны и суровые джотунны столь долго являлись ее единственными спутниками.

«Похоже, Илрейн мне очень понравится», – решила Инос. Для сухого жара пустыни длинное платье и плотное покрывало было достаточно удобным одеянием, но в удушливом и соленом морском воздухе тряпичная масса становилась серьезной помехой. Инос, закутанная в чадру так, что сверкали только ее глаза, уже почти сварилась.

– Зана?

– Что, моя госпожа?

– Взгляни на этих девочек. Что, если и мне последовать их примеру, сбросить все лишнее и прыгнуть за борт? Что бы сказал Азак?

Зана вытаращила свои рубиновые глаза так, что они стали раза в два крупнее, и произнесла:

– Сомневаюсь, что он вообще разрешит тебе вернуться на корабль.

– Верно! – вздохнула Инос.

Не только гнев Азака помешал Инос сбросить покрывало, но и ее лицо. Представив, как ее станут разглядывать, она предпочла и дальше париться под чадрой. Возможно, ей ничего другого не останется, как примириться с покрывалом.

На палубе суетились джотунны и эльфы, а джинны, постоянно путаясь у них под ногами, злились, что им негде пройти. Азак только что нанял эльфа и долго чтото втолковывал ему. Паренек принял монету и направился к берегу самым прямым путем – прыгнув за борт. Наверное, он и вправду был юн, потому что двигался в воде так быстро и энергично, что позади него оставалась кильватерная струя, а руки взлетали над водой как птичьи крылья. Облокотившись на поручень, Азак смотрел ему вслед равнодушным взором. Инос сочла момент самым подходящим и, приблизившись, помахала письмом перед его носом, а для большей надежности позвала:

– Дорогой!

Обращение уже не казалось ей таким странным. Инос задумала взрастить в своем сердце любовь с помощью самовнушения. Начала она с нежного, но наиболее нейтрального слова, впоследствии собираясь разработать более страстные термины. Привычка – великая вещь; возможно, частое использование специальных слов сделает иллюзорное естественным.

– Любовь моя? – Азак одобрительно улыбался: он знал, что она задумала, и, повидимому, ценил ее старания.

– Ты отправляешь послание Кару. Мне бы тоже хотелось отослать письмо тете Кэйд.

– Конечно, – согласился Азак, взяв письмо в свои громадные руки воина. – Но ты его запечатала! Я должен прочесть.

Повисло молчание. Инос вдумывалась в то, что только что услышала. Она с трудом верила своим ушам. Но поверить пришлось.

– Муж не доверяет жене?

– Всему свое время, а тебе мое доверие еще надо заслужить, дорогая, – мягко улыбаясь, сообщил Азак. – Мужчины моей страны никогда не были легковерны.

«Когда ты отдашь мне свое сердце, я поделюсь с тобой доверием», – словно говорили его прищуренные глаза.

Тяжко вздохнув, Инос сказала самым сладеньким голоском, на который только была способна:

– Если так, то читай, конечно.

Азак незамедлительно сорвал печать. Привалившись спиной к поручням, джинн стал внимательно читать. Вдруг он переменился в лице.

– Ты говорила с матросом? – прохрипел Азак, хмуря брови.

– Там была Зана, – поторопилась оправдаться Инос.

– А! Прости, – буркнул джинн и вернулся к письму.

Буря пронеслась стороной, но надолго ли, этого Инос не знала. Так же как не представляла себе, чем подкупить Зану, чтобы согласилась солгать брату.

Дочитав, Азак кивнул, сложил письмо, сунул в карман и милостиво пообещал:

– Оно будет послано. Я рад, что ты проявила разумную осторожность. Я думаю, ты представляешь, насколько у нас мало шансов надеяться, что пакет всетаки попадет во дворец Алакарны?..

– Да, представляю.

– Хорошо, – кивнул он. – И не утруждай себя мольбами за своего малявку любовника. Все кончено! – рявкнул Азак.

Чтобы не взорваться в тот же миг, Инос сделала глубокий вдох, положила руки на поручни и уставилась на вздымавшийся зелеными холмами берег. Усилием воли заставив свой голос остаться тихим и ровным, она заявила:

– Ты несправедлив ко мне, супруг мой. Фавн никогда не был моим любовником. У меня никогда никаких любовников не было в прошлом, в будущем… я поклялась быть верной тебе. Твои слова оскорбили меня.

– Мы не будем больше обсуждать это, – прорычал Азак.

Инос повернулась и ушла, пока не успела ляпнуть чтолибо неподходящее.

* * *

В каюте было удушающе жарко, но разобиженная Инос долго просидела на своей койке. Она не могла понять, почему Азак не желает слушать разумные доводы. Почему не хочет принять тот факт, что власть обязана награждать верность? Почему не верит, что Рэп – всего лишь марионетка и бросать его в тюрьму по меньшей мере глупо и конечно же чрезвычайно жестоко? Почему не хочет на деле убедиться, что убрать фавна из жизни Инос проще простого? Достаточно посадить парня на первый же корабль и выслать из страны.

«Безумная ревность – единственное объяснение, – подытожила Инос. – Очевидно, изза проклятия Азак свихнулся. Когда дело хоть както касается меня, он не способен рассуждать. А вот мне надо научиться следить за каждым своим шагом».

Между тем шум и гам на палубе не утихали. Эльфы трудились сноровисто, быстро опустошая трюмы судна и освобождая место для товаров, экспортируемых Илрейном, воды и продуктов питания на долгий срок плавания. Шкивы и ворота визжали, перекрывая смех. Отсутствие причалов, естественных для любого нормального порта, поражало до изумления. Неужели эльфы так уж сильно боялись шпионов? Вряд ли, скорее всего, им нравилось искусственно создавать себе дополнительные трудности.

В конце концов Инос услышала, что голос Азака практически перекрывает всеобщий гомон, и поняла, что должна появиться на палубе. На верху лестницы, по которой поднималась Инос, стояла Зана и внимательно наблюдала за спором. Все на корабле следили за этим спором. Только эльфы с усмешкой, а пассажиры и команда – насупившись. Эльфов забавляла буйная ярость Азака, метавшего громы и молнии в надежде запугать стройную девушку вдвое меньше его по габаритам и внешне много моложе джинна. Бедный Азак, его не боялись!

– Кто это? – спросила Инос.

Девушка была потрясающе красива, даже для эльфийки. Она явно приплыла не на лодке: ее мокрая кожа сверкала на солнце, а волосы, даже намокнув, окружали ее головку пышным ореолом золотых кудрей. Как на мальчишке, на ней красовались синие шортики, и все – другой одежды на эльфийке не было, но мальчишкой никто бы ее не назвал. Подбоченившись и гордо вскинув голову, девушка агрессивно наступала на Азака. Ее небольшие упругие груди, украшенные парой темных ореолов с сосками меднокрасного цвета, торчали вперед. От этих огненных звезд ни один мужчина на корабле не в силах был отвести взоры. Глаза эльфийки, огромные, переливающиеся многоцветьем сверкающих под солнцем драгоценных камней, с вызывающим весельем улыбались в ответ на ярость Азака. Сейчас султан был не в том настроении, чтобы не почувствовать себя униженным.

– Ктото из местной администрации, – злым голосом сообщила Зана. Ее лицо под чадрой пылало не только от жары. – Она запрещает нам сходить на берег.

Корабль отплывал в Гобль, это Инос помнила. Но куда бы ни направлялась вонючая посудина, дольше оставаться на ней Иносолан не собиралась, и уж тем более она не желала возвращаться в Гобль и угодить прямиком в имперскую тюрьму вместе с остальными джиннами.

– Какой историей он ее потчует?

– Очередной и далеко не первой, – сердито буркнула Зана. – Сначала он назвался путешественником, катается, мол, от скуки. Эта… тут же отказала ему в разрешении на въезд. Он сразу же заявил, что нуждается в совете колдуна, а она назвала его лжецом. Ох, моя госпожа, плохо он справляется! – прозвучало странное признание из уст преданной Заны.

Похоже, эльфийка сочла дискуссию оконченной. Пожав плечами с истинно царственным величием абсолютного безразличия, она начала отворачиваться от Азака. Султан едва не схватился своей лапищей за ее великолепное плечико, но в последний момент спохватился и замер с протянутой рукой. На меднокрасном, чисто выбритом лице джинна читалась смесь отчаяния и ярости.

Инос сорвала с себя покрывало, стянула с головы платок и вытащила из волос все шпильки.

– Стой! – крикнул Азак, приказывая неизвестно кому.

Эльфийка повернулась обратно и ошеломленно уставилась на шагнувшую вперед Инос.

– Убирайся! – прорычал Азак.

Полностью игнорируя разъяренного джинна, девушка приблизилась к эльфийке и представилась:

– Я – Иносолан, королева Краснегара. – Рубиновые губки удивленно надулись. Перламутровые глаза замерцали золотыми, розовыми и бледноголубыми искрами. Видимо, эльфийка оценила чистую зелень глаз Инос, золотые волосы королевы и ужасные шрамы на ее лице.

– Я – Амиэль’стор, помощник администратора Элмасского магистрата и член городского самоуправления от рода Стор, – в свою очередь представилась она.

«Ну, была не была…»

– Я лишилась своего королевства изза колдовства. Я намерена воззвать к Четверке, поэтому я направляюсь в Хаб.

Амиэль’стор бросила на Азака рассеянный взгляд, а затем снова обратилась к Инос:

– Ты с ним?

– Он мой муж. Прости ему уклончивые слова. Он пытался сохранить в тайне мои беды.

Азак зарычал, но на него не обратили внимания.

– Очередная выдумка? – скептически вскинула бровь эльфийка.

– Я готова поклясться любыми Богами, какими пожелаешь, – я говорю правду, – заверила Инос.

Казалось, Амиэль заколебалась, к тому же она была не в: силах отвести взгляд от ожогов.

– А твое лицо? – в замешательстве прошептала она.

– Колдовство. Проклятие, – отчеканила Инос.

Амиэль оглянулась на Азака:

– Это так?

Азак молча кивнул. Джинн пылал от злости, его щеки условно полыхали огнем.

– Это меняет дело! – Эльфийка все еще колебалась. – Красота всегда… – и нахмурилась, едва лишь наткнулась взглядом на шрамы Инос. – Корабль отчалит с утренним приливом. Приглашаю вас двоих сегодня вечером на обед ко мне. Ваше дело я изложу более высокой инстанции, стражу порта, моему сыну Илмасу.

– Ты очень добра, – ласково поблагодарила ошеломленная Инос. Она никак не предполагала, что эта девчушка, внешне кажущаяся подростком, имеет взрослого сына. Машинально Инос стала скалывать шпильками свои волосы, готовясь упрятать их вновь под платок и покрывало.

Амиэль вежливо кивнула, повернулась и ловко вспрыгнула на парапет борта. Подняв над головой руки, эльфийка прогнулась и, мощно оттолкнувшись ногами, грациозно спикировала вниз, словно морская птица. Она исчезла в хрустальной воде без малейшего всплеска.

Инос подняла глаза, готовясь встретить ярость Азака.

– Думаю, я спасла положение, не так ли? – поспешила она опередить мужа.

– Ты, стерва, вмешалась не в свое дело!

– И не зря, супруг мой, – процедила она сквозь зубы. Инос твердо решила, что не позволит себя запугать.

Его пудовые кулаки, учитывая проклятие, представляли для женщины особую опасность. Клокочущий гнев тряс Азака, как тропическая лихорадка. Джинн сдерживал себя неимоверным усилием.

– Не стоит ребячиться, дорогой, – произнесла Инос, едва удерживаясь, чтобы не задрожать самой, но уже от страха. – Женщина с женщиной всегда договорятся. И ведь отлично сработало!

– Но только потому, что это была женщина! Закрой лицо! Зана поведала мне правду, ее не было рядом, когда ты разговаривала с матросом; она даже не знала, что ты отправилась у моряка просить перо! Запомни и никогда не забывай: если ты еще когдалибо осмелишься заговорить с мужчиной, когда меня не будет рядом, я прикажу тебя высечь!

Джотуннская кровь в жилах Инос вскипела, долготерпение ее кончилось. Памятуя о зрителях, она понизила голос и по возможности тихо прошипела:

– Амбициозный кретин! Спесивый ублюдок! Да не вмешайся я вовремя, мы бы уже сейчас плыли назад в Гобль! Брак – это партнерство, и чем скорее ты это поймешь, тем лучше, Азак ак’Азакар!

– Но не там, откуда я родом!

– Но здесь тебе придется со мной считаться. И поскольку я только что оказала тебе немаловажную услугу, ты коечто должен мне..

– Опять ты печешься о своем любовнике? Не трудись…

– Никакой он не любовник!

– Он мертв!

– Что? – отшатнулась Инос. Судя по лицу Азака, сомневаться в его искренности не приходилось.

– Мертв! – смаковал слово султан.

– Ты же обещал, что кровопролития больше не будет!

Он шагнул к жене вплотную, нависая над ней с перекошенным, дергающимся ртом и кровавокрасными, вылезающими из орбит глазами.

– Его и не было. Чтобы убить человека, не обязательно проливать его кровь! Если не поняла ты, то мои люди прекрасно меня поняли. Не хочешь послушать, что они с ним делали? – любезно предложил джинн. – Они…

– Нет! – зажимая ладонями уши, крикнула Инос.

– Как хочешь, – сразу успокоился Азак. – Он оказался удивительно живучим, но в любом случае сейчас он, несомненно, уже мертв.

Внезапно нахлынувшее отвращение к самоуверенному дикарю стерло ее гнев. Инос корила себя за недогадливость – ей следовало понять, почему Азак не желает говорить о Рэпе.

Принимая ее молчание за испуг, джинн с отвратительным удовлетворением кивнул.

– И предупреждаю, султанша! Лишь улыбнись какомулибо мужчине, и ты подпишешь ему смертный приговор! Ты поняла теперь? – закреплял достигнутое джинн.

7

Шанди развлекался, тихонечко похихикивая. Снова и снова он шевелил своей головой то так, то эдак, и комната в ответ тоже двигалась то эдак, то так. До чего же забавно! И даже когда Шанди держал голову неподвижно, комната ходуном ходила то вверх, то вниз, а иногда начинала неторопливый бег по кругу. Мальчику нравилось приятное дурманное состояние, в котором все плыло.

Он лежал в своей комнате поперек кровати, свесив голые ноги через край и широко раскинув руки. Муки успел надеть на Шанди тунику, но на тогу слуги уже не хватило. Принц то ронял ее, то падал сам. В конце концов Муки сдался. Он стоял перед кроватью, смотрел на Шанди и плакал.

«Сюда… и туда… а теперь опять сюда… нет, кругом… хихихихихи! – Шанди блаженно плавал в волшебном дурмане. – Глупая туника! Не нужна туника. И тога тоже… Муки глупый, хотел завернуть меня в тогу. Разве можно двигаться в обертке? И зачем двигаться, если комната движется сама? Тога не двигается, она лежит на полу… мятая бесформенная куча. Так гораздо лучше. Бедный Муки старался, старался… и все зря. Я уплыл, а он плачет. Это неправильно, плакать… Это не входит в их обязанность! Плакать? Зачем, когда так весело?.. Тудасюда…»

Слуга ушел, но скоро вернулся, уже не один.

«Опять. Муки… надоедать пришел. – Комната, покачиваясь, продолжала вращаться вокруг Шанди. Мальчик глупо ухмыльнулся и вдруг сообразил, что смотрит на мать. – О Боги! Мама не смеется, ей совсем не весело… Но почему?..»

Мама схватила Шанди за плечи… и комната дико встала на дыбы. Стены, вещи, пол заметались во все стороны! Так играть было занятнее, и Шанди хохотал и хохотал не переставая. Принцу очень хотелось, чтобы мама повеселилась вместе с ним. Лицо у нее было такое расстроенное! Шанди попытался объяснить маме про комнату, но упрямый язык никак не хотел правильно поворачиваться и все время запутывался в звуках. Совсем как ненавистная тога. Шанди снова стало весело, очень весело. Он смеялся до колик и так и не мог остановиться, даже не хотел останавливаться.

«Я плыву… нет, комната плывет… вокруг меня плывет. Маме не нравится. Может быть, понравится Хранителям? Сегодня я увижу Хранителей, – вспомнил Шанди. – Я расскажу им о комнате, и мы будем смеяться вместе. Хихихихихи…»

– Идем смотреть колдунов… Идем смотреть Хранителей… – Голос матери долетал до Шанди откудато издалека.

Мальчик собрался было встать, но вспомнил, что, когда появятся Хранители, нельзя будет двигаться, – и смотреть на них сразу расхотелось.

Появление Итбена не помешало Шанди развлекаться. Пусть Итбен противный и всегда дерется палкой, сегодня, Шанди его не боится.

«Бей сколько влезет. Хихихихихи… – хохотал принц. – Ничегото я не почувствую! Хихихихихи…»

– Что с ним? – раздался мерзкий голос консула.

– Лекарство. – Досада в голосе матери огорчила Шанди. – Он опять накачался.

– Боги всемогущие! Одноединственное утро! Неужели нельзя было удержать его?

– Как, если он хитрит? Спрячет, а сам скажет «разлил» или «кончилось» и просит еще…

– Но он должен быть там! Попробуй крепкий кофе или еще чтонибудь. Безмозглый мальчишка!

– Ты! Оставь нас!

Таким высокомерным голосом мама разговаривала только со слугами. Шанди опечалился: «Бедный Муки! Теперь и у него неприятности!»

– Слушай меня, Ит…

«Слуга Ит? Еще слуга? – недоумевал Шанди. – Ит! Итбен – слуга?!»

– Это все твоя работа! – Мамин голос звучал не просто высокомерно, но разгневанно. – Да простят меня Боги за мою слепоту! Как я могла довериться тебе с этим лекарством? Тверди что хочешь, но это зелье – опий, что же еще? Ты превратил моего сына в…

– Глупости! Никакой это не опий. Не сходи с ума, женщина! Это нежный эльфийский эликсир. Разве ты забыла, как сильно наше будущее зависит от… соответствующего настроения?..

Слова мешали Шанди плыть. Принц тонул в словах. Пустил лучше кружится комната. Шанди не хотел слов.

– Но ты делаешь из него…

– Не это сейчас важно. Церемония введения в должность начинается в…

– Хорошо, пусть это не опий, мне все равно, как оно называется! Но я хочу, чтобы он перестал принимать эту дрянь…

Слова матери повергли Шанди в ужас.

«Не забирайте лекарство! – кричал мальчик, но, похоже, его не слышали. – Нет, только не лекарство! Иначе кошки проснутся и вцепятся в меня. Острыми, царапучими когтями, они раздерут меня изнутри на мелкие кусочки, и ничто их не остановит, только лекарство. Оставьте лекарство! С ним уходит тошнота и приходит веселье. С ним тяжелая голова становится: легкой, как перышко. С ним я летаю, а без него мне плохо… плохо… плохо…»

Шанди очень старался доказать маме, что без лекарства ему никак… Он даже летать перестал и попытался сесть. Мальчик услышал невнятные звуки и понял, что это его голос.

– Похоже, он немного оклемался и, надеюсь, сможет сидеть. Пусть его побыстрее оденут, и мы поставим ему стул в сторонке. Может быть, никто ничего не заметит.

– Но он всегда теперь такой! Большую часть суток! Не важно, церемония или нет, и…

– Любимая!

– Э… да?

«Гроза прошла, а лекарство осталось. Хорошо. Итбен снова сюсюкает своим сладеньким голоском, маму успокаивает. Интересно, они на этой кровати устроятся? Слишком маленькая для троих». Шанди плыл в легком дурмане.

– Я непростительно пренебрегал тобой, дорогая моя. Но ты же понимаешь, как я занят! Очень занят. Теперь я регент, и отныне все будет прекрасно, – твердил Итбен. – Наши отношения станут еще крепче и доверительнее. Сегодня ты – жена регента – вернешь себе статус первой леди. И что важнее всего, у нас будет много свободного времени для нежности и страсти. Я торжественно обещаю тебе – после пира… нет, не дожидаясь конца пира, мы ускользнем… ты и я…

Ласковый, завораживающий голос журчал не переставая. Шанди уже не слышал слова, зато воспринимал интонацию и умилялся. Когда его позвали смотреть Хранителей, он уже не противился.

* * *

Официальная церемония на этот раз не так уж и страшна. Шанди будет сидеть. Мама даже двигаться позволила, если захочет, только чтобы не сильно «ерзал». Они сядут рядом на Золотой скамье, он и мама, и, если он очень уж «заерзает», она толкнет его локтем. Приятный дурман все еще окутывал Шанди, и ему было хорошо, очень хорошо.

Мальчику захотелось зевнуть. Шанди тут же одернул себя: нельзя зевать в Круглом зале.

Лекарство тут помогло или широкая скамья, но принц сегодня практически совсем не дрожал.

Но это, похоже, было не важно, на Шанди никто особого внимания не обращал. Сегодня был день Севера, а скамья стояла невдалеке от восточного входа. Шанди это устраивало, он мог видеть почти весь Круглый зал, а не только его половину. Важный день. Сенаторские места северной стороны забиты до отказа. Принц слышал за своей спиной старческое сопение, покашливание, хрипы, болтовню. Южная сторона тоже была заполнена до предела знатью, богачами, важными чиновниками. Предыдущие несколько недель двор гудел как улей, обсуждая, кто сможет, а кто нет выклянчить или урвать приглашение на торжественную церемонию.

Важнейшее событие – появление Хранителей!

Постепенно гомон затихает. Очень некстати за спиной Шанди уселся болтливый сенатор. У него глухой, хриплый голос, и он не умеет говорить тихо. Хорошо, что рядом с ним есть добрая душа, неустанно урезонивающая крикуна.

– …чистый позор, сплошная дьявольщина, вот что это! Всем известно, что он полукровка. Русалья кровь… Мм? Да все же знают! На троне Эмина – полукровка? Стыд! Стыд и есть. Мм! Понять не могу, о чем думал Эмшандар, назначая его консулом! Я говорил… Хорошо, пусть только намекнул. Что? Говори громче!

Шанди чутьчуть выгнулся, подавляя зевок.

Досадно было оказаться ниже на целую ступеньку, на полу, но видеть он мог немало: Золотой трон и за ним Опаловый и всю середину, если только люди там не толпились. Заканчивая последние приготовления, суетились слуги. А дедушку еще не внесли в Круглый зал. Сегодня явятся Хранители! Официальная церемония исключительной важности. Потомуто в Круглом зале нет ни одного свободного места, а люди все входят и входят. Шанди удивился, куда же они втискиваются! Взглянув на Белый трон справа и Голубой напротив, принц вздрогнул от непонятного страха, хоть троны были еще пусты. Жаль, что, сидя у прохода, мальчик видел лишь спинку Золотого трона.

Площадка в середине Круглого зала заполнялась министрами, советниками и лордами. Маршала Ити принц узнал издали по золоту на мундире и красному гребню на шлеме.

Счастье, что сегодня пасмурно и дождь накрапывает. Вот выйдет солнце, в Круглом зале станет исключительно жарко. Даже сейчас дышать нечем. Это изза людей. Очень уж их много. Ах, как хочется зевнуть! Нет, нельзя.

– Думаешь, Хранители придут? – бурчал старый сенатор. – Не удивлюсь, если они не явятся. Будет знать, поделом ему! Да и нам тоже! Подлое дело. Ох, сколько льстецов набилось, и не счесть! Мм? Что? – В тихое, невнятное бормотанье Шанди не стал вслушиваться. Потом сенатор заговорил вновь, но гораздо тише, чем раньше. – Что с того, что вынесена резолюция? Должно соблюдать порядок: сначала законопроект, потом его троекратное обсуждение и, наконец, поименное голосование. – Ответный выговор строптивцу принц пропустил мимо ушей. – Да, прецедент, но слишком давний, две династии тому назад. Эмшандар всегда ратовал за упразднение оного; он бы это не одобрил. В любом случае – «следующий в роду», а не лакейвыскочка, да к тому же полукровка.

Центральная часть Круглого зала расчищалась. Знать спешила к выходу, чтобы потом вновь войти церемониальной процессией. Беспорядочно блуждая взглядом по Круглому залу, Шанди заприметил большой стол перед Опаловым троном. На нем лежали какието медные предметы. Принц догадался, что это бронзовый щит и меч Эмина. Мальчик никогда прежде не видел этих реликвий, и сейчас острое любопытство заглушило все остальные чувства. Забыв обо всем, Шанди приподнялся, чтобы быть повыше и рассмотреть получше. Тычок в бок вернул мальчика к действительности. Мама хмурилась. Она метнула на него сердитый взгляд, и Шанди быстро опустился на прежнее место. «Попозже посмотрю», – решил принц.

– Проныра обстряпал свое дельце прежде, чем добрая половина Сената успела уразуметь, что происходит, – фыркая, возмущался говорливый старик. – Затолкать свой законопроект в кучу текущих отчетов и походя получить резолюцию! Вот змей!!! О, думаю, Четверка его не примет, предпочтет Ороси. Вот подождите…

Громкие звуки фанфар заглушили хриплый голос сенатора, а заодно прекратили и гомон толпы. Все поднялись со своих мест. Шанди тоже встал, но лучше видно ему не стало, ведь он оказался внизу.

Процессия вступала в Круглый зал через южный вход, разделяясь, обтекала Голубой трон и, обходя троны по внешнему кругу, вновь соединялась. Прежде Шанди не доводилось со стороны видеть шествие Совета, потому что принц сам являлся частью этой колонны. Теперь он стал зрителем, как и прочие приглашенные. Шанди слышал шелест одежд и шарканье медленно ползущей череды людей, проходивших мимо него. Эти важные господа мальчика не интересовали. Он даже глаз не поднял посмотреть на их лица. Принц встрепенулся лишь однажды, когда мимо шествовал маршал в сияющем мундире. Шанди привлек запах новой кожи, и он вспомнил, как Ити всегда охотно рассказывал принцу о военных подвигах и былых сражениях.

– …Хороший человек, – хрипел сзади старый сенатор. – На редкость надежный, заркийской закваски… Эх, времечко – бежит, не догонишь! Показали мы тогда этим красноглазым, ох, показали… – Он сдавленно хохотнул. – Их снова стоит побеспокоить… да, стоит. Мм? Что такое? Разве дань не источник дохода?

Энергичное «сс»… больно резануло Шанди по ушам.

Процессия снова соединилась в одну колонну северного сектора и двинулась к центру Круглого зала, Опаловому трону. Итбен вошел в Круглый зал в белой тоге с пурпурной полосой по краю и широкими шагами уверенно пересек зал. Стариксенатор даже застонал от отвращения и поморщился, словно ему наступили на любимую мозоль. Шанди таращился на шествие, с трудом понимая, зачем изменен привычный порядок. Обычно его мама была последней в левом углу, как раз сзади Итбена, а Шанди – последний в другом ряду, позади консула Юкилпи. В день Севера Шанди делал петлю, продвигаясь вдоль восточной стороны, прежде чем поворачивал к центру, к трону, на котором сидел император. Сегодня император спал в своем переносном кресле рядом с Опаловым троном.

«Он спит, теперь все время спит. О Боги! Он выгладит таким больным и старым», – грустил Шанди.

Позади принца беспокойный сенатор опять раздраженно зафыркал.

– Дьявольщина! Стыд и позор… на десять лет моложе меня, понимаешь?.. При Эгмоне мы были радом, бились с ним плечом к плечу. Прекрасный человек… и такой печальный финал! Тяжко видеть… – Сенатор умолк, продолжая огорченно сопеть. На трон спящего императора сажать не собирались. Переносное кресло поставили рядом с помостом, и носильщики удалились. Шанди глазам своим не верил. Говорливый сенатор не преминул возмутиться, по Круглому залу пробежал жиденький ропоток – на том все и кончилось. Вскоре приглашенные вновь расселись по местам. Шанди вскарабкался на скамью радом с мамой. Она отсутствующе взглянула на него и кивком подтвердила правильность действий принца.

Перед троном собралась группа людей. Самые старые из них, трое или четверо, сидели в креслах. Старейшего из сенаторов под руки вывели вперед. Шанди вспомнил, что маршал Ити говорил както, что этот старик – самый древний в Империи и уступает в возрасте только Блестящей Воде. Что сделал старейший, Шанди не углядел, но миссию свою старик выполнил, и его отвели обратно на место. Герольд начал нудно читать совместную резолюцию, то и дело «принимая во внимание» и «делая соответствующие выводы».

Громкий хлопок заставил Шанди вздрогнуть. Итбен только что чтото припечатал Большой Императорской Печатью. Должно быть, резолюцию. Потом он произнес привычную фразу, что дедушка, мол, принимает. Что именно принял дедушка, Шанди не уразумел. Мальчик уставился на Итбена.

Консул раздевался.

– Сучье охвостье! – пророкотал шумливый сенатор сверху. – Похоже, стервец прокручивает всю церемонию коронации. Только этого не хватало!

Консульской тоги на Итбене уже не было. Шанди покосился на маму, она выглядела вполне довольной, хотя Итбен стоял посреди Круглого зала в одной тунике, как простой слуга. К полуголому консулу приблизился Юкилпи с чемто алым, развернул это… и Шанди ахнул. На Итбена надевали пурпурную тогу. Такую же, как дедушкина! Все приняли это как должное.

Нет, не все. Строптивый сенатор тоже не считал переодевание Итбена правильным. Старик громко стенал о поруганной императорской чести. Зато мама улыбалась, а раз так, то все должно было быть в порядке.

Вот и настал величайший миг. Предчувствие необычного вырвало Шанди из дурмана. Дрожа от возбуждения, мальчик представил, как однажды сам сделает это – вызовет Хранителей, чтобы те признали его августейшим властителем, императором. Придет срок, и Шанди просунет левую руку в ремни Эминова щита, а правой рукой поднимет легендарный меч. Потом он обойдет вокруг Опалового трона, демонстрируя реликвии… Странно, что щит в выбоинах, а меч какойто короткий; ни то ни другое даже не блестит, потому что из бронзы. Шанди не понимал, почему столь великий император, как Эмин, не обзавелся добрым стальным мечом. Мальчик почувствовал себя обманутым.

Итбен отшагал ритуальный круг вокруг императорского трона и… Шанди чуть не взвыл – слишком уж крепко вцепилась мама в его руку. Принц испуганно глянул на нее. Закусив губу чуть ли не до крови, она впилась в Итбена взглядом.

Тишина казалась звенящей. Все чегото ждали. И в этой глубокой тиши, как охотничий рог на рассвете, пророкотал шепот шумливого сенатора:

– Пять против одного, они не появятся.

Больше не раздалось ни единого звука. Итбен поднялся на нижнюю ступень императорского помоста.

– Не удостоят полукровку, – рычал упрямый сенатор.

Еще шаг – и Итбен перед Опаловым троном.

Консул в императорской багрянице повернулся лицом к Белому трону.

«Почему он ждет? Боится, что ли? – устало – подумал Шанди. Итбен с силой ударил мечом по щиту. Звук оказался глухой и неинтересный. Шанди чуть не расплакался от разочарования. Он ожидал звона, от которого задрожит весь Круглый зал… звона, который долгим эхом будет летать под сводами, а вовсе не глухого стука упавшего подсвечника. Впрочем, Итбен старался добросовестно; если и другие императоры действовали столь же энергично, то неудивительно, что за три:! тысячи лет щит и меч так попортились.

Громкий вздох то ли удивления, то ли удовлетворения облетел весь Круглый зал. На Белом троне восседала дама.

Еще одно разочарование – Хранительница Севера оказалась не такой уж и старой. Мама выглядела куда старше ее. Гоблинша даже зеленой не была. Цвет лица как у Шанди, если не желтее. Ее длинные черные волосы были собраны пучок и завязаны узлом на макушке. Красавицей ее, конечно, не назовешь, но и безобразной тоже. Вот одежда ее действительно смотрелась както странно – хитон светился, а его складки струились, как туман. У Шанди голова пошла кругом, когда он попробовал представить себе одежду из спрессованной текучей мглы, поэтому он отвел взгляд.

Зря он это сделал, потому что когда Итбен отсалютовал мечом, то Шанди не успел разглядеть, как ответила на это Блестящая Вода. Белый трон вновь опустел, и смотреть на него теперь было бесполезно.

Нестройный хор возмущенных возгласов с сенаторских мест отзвучал довольно быстро. И вновь воцарилась тишина.

Теперь Итбен повернулся к востоку. Шанди поддался общему настроению и напряженно замер. Он не рассуждал, он просто ждал, хотя в любом случае мог видеть лишь спинку Золотого трона.

Снова раздался глухой удар бронзового меча о помятый бронзовый щит… и Олибино немедленно явился на вызов. Шанди удалось разглядеть лишь шлем с золотым гребнем торчащий над спинкой трона. Мама вздохнула с облегчением и выпустила его руку. Шанди вспомнил – двух достаточно. Отныне Итбен утвержден Четверкой как регент Империи. В очередной раз Шанди почувствовал себя обманутым: церемония оказалась не ахти какой.

– Отвратительно! – ворчал неугомонный сенатор. – Полукровка! И о чем только думают Хранители!

Шанди удивило, что старый сенатор не знал таких простых вещей: Хранителей заботит только магия. Все, за чем они следят, это чтобы Опаловый трон не занял колдун и чтобы претендент на престол не пробирался туда с помощью колдовства. Они и появляютсято лишь затем, чтобы показать, что власть захвачена мирскими средствами, безразлично какими – армией, ядом или интригами. Главное – претендент держал меч и щит Эмина и не был колдуном, вот и все. Придворный учитель еще упоминал, что случаи отказа Четверки признать нового императора или регента во всей многовековой истории можно пересчитать по пальцам.

Итбен опять отсалютовал мечом. Колдун поднялся с трона, качнул шлемам, снова сел и исчез. Шанди протер глаза. С трудом верилось, что ктото был, когда никого уже не осталось, но хуже всего то, что Шанди не в силах был объяснить себе, они исчезали.

Теперь Итбен обошел Опаловый трон и встал за его спиной напротив юга. Стражем Юга был эльф. Шанди попробовал сообразить, как давно при дворе не было эльфов. Смутно помнились юные танцоры и певцы, но это было давно, слишком давно. К тому же взрослых эльфов, кроме лорда Фаэлнильса, придворного поэта, Шанди никогда не видел. Впрочем, и Фаэлнильс старым не выглядел.

Осталось появиться еще двум Хранителям, и тогда признание Итбена регентом будет единогласным – так Шанди объясняли учителя. Говорили они и другое, Шанди это хорошо запомнил: двум последним появляться необязательно. Итбен уже регент, а бедный дедушка почти покойник. Губы мальчика задрожали, ноон сдержался.

«Я не заплачу, – убеждал себя принц. – Императоры не плачут, даже будущие. Никогда и нигде, тем более на публике. И я не хочу порки, к тому же особенной, да вдобавок заслуженной».

Шанди изумленно таращился на Голубой трон. Там сидел… мальчик…

Он выглядел не сильно старше и никак не выше Торога. Принц никак не мог поверить, что это сам Литриан. Неужели эльфы с возрастом не меняются? Скорее Шанди примирился бы с тем, что это внук колдуна. Но судя по лазурной тоге цвета высокого летнего неба, солнечному сиянию локонов, а также золотистой коже и лучистой улыбке, это был несомненно Хранитель. На ясном лице Литриана загадочно мерцали громадные глаза. Странные глаза, эльфийские. У Торога глаза тоже довольно странные. Но они не загадочные, а просто раскосые, и большими их не назовешь. Совсем не то, что глаза эльфа. Раньше Шанди както не думал о таких сравнениях.

«С золотой кожей и такими шелковистыми волосами эльфу больше всего подходит быть Хранителем Востока. На Золотом троне – золото. Вот какой трон для него нужен, – грезил Шанди. – Это забавная идея! Красноглазый и краснорожий джинн – для Запада, там красные пески пустыни. На Севере, где белые льды в океане, – джотунн. Очень кстати, что у них бледная кожа. Юг голубой, так кого же туда? С голубой кожей людей нет, зато есть голубые волосы – русал сгодится. Здорово! Каждый Хранитель – под цвет своего трона. Так я и сделаю, как только стану Эмшандаром Пятым».

Итбен отсалютовал мечом эльфу. Юноша поднялся и с элегантным изяществом раскланялся. Его тога мерцала не менее таинственно, чем хитон Блестящей Воды. Шанди невольно вспомнился учитель придворных манер, и мальчик пожалел, что его здесь не было.

«Так вот как следует носить тогу», – тоскливо вздохнул принц.

Зрителям тоже эльф понравился, они одобрительно гудели, а минутой позже начали удивленно перешептываться. Хранитель не исчез. Он опустился на свой трон и всем своим видом показывал, что устроился надолго.

Регент колебался. Нахальная улыбка Литриана беспокоила его. Эльф сделал знак продолжать церемонию. Затем он скрестил руки и ноги, продолжая совершенно непринужденно улыбаться.

«Почему бы и нет? – развеселился Шанди. – Кто рискнет побить колдуна, даже если он нарушает Протокол? Литриан шалит, как выскочкапаж. Поделом Итбену!»

Шанди едва не рассмеялся во весь голос, видя растерянность Итбена, но он сдержался, даже не захихикал.

Поколебавшись с минуту, регент передвинулся к Западному трону. Удар меча о щит прозвучал в полной тишине и остался без ответа. Тишина звенела… Молчание угнетало…

– Но троихто он всетаки получил, – проворчал на весь Круглый зал строптивый сенатор. Итбен продолжал стоять напротив Алого трона и ждать. Но напрасно… Трон упорно оставался пустым. Колдун Литриан прикрыл рот ладонью и устало вздохнул, словно подавляя зевок.

– Небо и преисподняя! Это не русал, это эльф, ххх! – заквохтал говорливый сенатор.

Итбен сдался. Испытывая явное раздражение, он вернулся к Опаловому трону и сел. Шанди во все глаза смотрел на Литриана. Исчезновение этого колдуна он не собирался пропускать. Принц заметил, что Хранитель исчез в то самое мгновение, когда Итбен опустился на трон. Круглый зал зашумел, зрители все как один вставали приветствовать нового регента.

После общего приветствия начались речи… долгие… много…

Шанди маялся на скамье. С непривычки он измучился сидеть неподвижно, но это было не самое страшное. Его лекарство было слишком далеко, вот что приводило его в ужас. Острые когти ненавистных кошек уже начинали царапать его внутренности. Шанди мечтал поскорее добраться до зелья и сделать большущий глоток из флакона.

8

На вершине плотного зеленого склона передовые всадники придерживали лошадей. Тропа вынырнула изза деревьев и устремилась на гребень перевала. Инос пустила гнедую шагом, а потом и вовсе натянула поводья, заставив лошадь остановиться. Дыхание животного, вылетев из ноздрей, повисло белым облачком в прохладе разреженного воздуха высокогорья, приятно освежавшего разгоряченные тела. Внизу, по другую сторону склона, мирно дремал фруктовый сад, еще дальше расстилались поля, фермы и озеро. В лучах заходящего солнца вода блестела червонным золотом. Весь Илрейн казался одной огромной книгой с яркими картинками.

В сопровождении императорской армии Инос довелось повидать и мрачные хвойные леса, и зимнюю тундру. Позже, жарким летом, на верблюде она пересекла Срединную пустыню, а потом, на ребристом, как бочка, муле – горы Прогисты. Она с полным правом могла называть себя бывалой путешественницей, однако прогулки, подобной этой, у нее еще никогда не было. Четыре дня почти непрерывного галопа… на каждой станции уже ждет свежая подстава… и так с лошади на лошадь… еда в седле и краткий ночной отдых. Слишком краткий. Инос в изнеможении падала на солому или влезала под одеяло на пропахшем кедром чердаке и проваливалась в сон, как камень в воду. Каждая жилка у нее болела, каждая косточка ныла; с непривычки к седлу Инос стерла в кровь бедра до самых лодыжек, но молчала и не жаловалась. Да, эльфы ничего не делали наполовину.

Приглядевшись, Инос поняла причину остановки. Там, за холмами, сиял округлый серебряный контур, словно изза гор выглядывала сосновая шишка, ярко искрившаяся с одной стороны и подернутая голубоватой дымкой с другой, неосвещенной. Инос видела его довольно отчетливо: впервые она оказалась так близко от Небесного дерева. Еще дальше, почти на границе видимости, вырисовывались на фоне голубого неба островерхие снежные пики; должно быть, горы Нефер.

– Валъдоскан, – произнес голос за спиной Инос.

Это была Лиа, проводник и начальник их стремительной экспедиции. В серебристой, ладно сидящей кожаной одежде эльфийка выглядела не старше самой Инос, но это было далеко не так. Пару ночей назад Лиа вскользь упомянула о своих внуках, к тому же после многочасовой скачки она заметно уставала – все это указывало на ее истинный возраст. Инос вспомнила, что полное ее имя – Лиа’скан.

– Твои родные края?

– Родные края? Пожалуй, хоть родилась я совсем не здесь, но изредка я приезжала сюда… – задумчиво улыбаясь, говорила эта похожая на девочку бабушка, разглядывая изпод руки расстилавшийся перед путниками пейзаж. – Каждый эльф принадлежит Небесному дереву, как пчела своему улью.

– Небесное дерево. Как бы мне хотелось посмотреть на него поближе!

– Редко кто из чужаков приближался к Небесному дереву. Но если ты действительно желаешь, Иносолан, это можно устроить.

Такая предупредительность изумила Инос и заставила ее задуматься. Она оглянулась на остальных спутников. В Элмасе эльфы в конце концов согласились помогать ей, но только ей. Гости получили и право проезда, и эскорт. Зато от отряда Азаку пришлось отказаться. Ему позволили взять с собой лишь трех воинов. Султан выбрал Чара, Варруна и Джаркима; всех остальных во главе с Гаттаразом, а также Зану, он отослал обратно в Зарк.

Ни Инос, ни четверке джиннов оружия не оставили, в то время как эльфы буквально обвесили себя сверкающими клинками. Мечи, безусловно, были очень легкими – тяжелый меч эльфу не поднять, но скорость, с какой двигались юные воины, превращала игрушки в смертоносные жала. Половину эскорта составляли женщины. На быстроногих лошадях они летели как ласточки на ветру, Азак был мрачнее тучи, а при таком угрюмом настроении нет места для благодарности.

– Госпожа, – произнесла Инос, – может, я чегото не понимаю? Я полагала, мы направляемся в Империю, не так ли?

– Прокатимся немного, – предложила Лиа, оглянувшись на приближающегося Азака. Ударив пятками лошадь, она заставила ее двинуться шагом. – Лошадям нельзя застаиваться после долгой скачки, они могут простудиться.

Инос тронула кобылу и нагнала Лиа, весьма заинтригованная.

– Ты правильно полагала, вы направляетесь в Империю, – подтвердила Лиа. – Завтра до полудня вы будете на границе. Мы проведем вас нехожеными тропами, снабдим соответствующими документами. Уверяю тебя, никто, кроме пограничного таможенника, в глаза не видел настоящих паспортов. Так что до самой столицы сможете ехать спокойно. Оружие мы тоже вернем, хотя вам разумней было бы припрятать его получше, но это уже ваше дело. Все будет сделано так, как обещано.

– И это все, что ты хотела мне сказать? – спросила Инос. Девушке не понадобилось оглядываться, чтобы понять, что эта беседа была тщательно подготовлена. Трое эльфов пристроились позади обеих женщин, напрочь отрезав джиннам возможность приблизиться к Инос и Лиа.

– Хочешь знать, дитя? Действительно хочешь? – Эльфийка смотрела на Инос настороженно и с вызовом. Наконец она промолвила: – Есть и другой вариант.

– Какой?

– Для эльфов нет ничего в мире важнее красоты – в любой ее форме. Шрамы на твоем лице вызвали у Амиэль горячее сострадание и острое желание помочь вам, а через нее обеспечили благосклонность… других важных людей.

– Уверена, что и ты сама не «пустое место», госпожа.

– Не важно, кто я, – улыбнулась Лиа. Эльфам нравятся причудливые титулы, но они смеются над ними с той же легкостью, с какой ими наслаждаются. – Хранитель Юга – эльф, вот что важно. Наш народ высоко чтит его. Конечно, мы трепещем перед Литрианом, но также и восхищаемся им и его делами.

Тропа опять свернула к деревьям, и обе женщины обернулись бросить последний взгляд на радужное великолепие, которое называлось Вальдосканом. Ветви скрыли чарующий пейзаж.

– Литриан редко покидает Вальдориан. Это на противоположной окраине Илрейна, но все же ближе, чем Хаб. Не желаешь сменить направление?

– Он исцелит меня?

– Несомненно. – Глаза эльфийки мерцали, как опалы, но, больше зеленым и кобальтовосиним.

– А с моего мужа снимут проклятие?

Юное лицо Лиа будто одеревенело, а голос звучал с холодным безразличием:

– Было решено что предположение касается только тебя.

– Понятно, – обронила Инос. Ее искушали, но победит ли она в этом испытании? А главное, кого или что ей нужно, побеждать?..

– Азак не из тех, кто с ходу может снискать симпатию эльфа, – ехидно заметила Лиа.

– Он прекрасный человек, – убеждала Инос, – и превосходный правитель для суровой страны.

– А также подходящий муж для августейшей особы, не так ли?

– Ты далеко заходишь.

Лиа грустно усмехнулась.

– Прости мою несдержанность. Но мы не понимаем тебя, Инос. Почему ты вообще стала женой этого вульгарного дикаря? Ведь не альковные ласки приворожили тебя, если он огнем опаляет любую женщину, которой коснется. Ты не похожа на глупышку, очарованную игрой мускулов и демонстрацией грубой силы. Так почему? Трон здесь тоже ни при чем, султанша – не властительница, а не более чем домоправительница. – Подождав и не получив ответа, эльфийка безжалостно продолжила: – Говорят, Бог Любви частенько подшучивает над нашими сердцами. Ты любишь Азака ак’Азарака, Иносолан?

«Нет!» – крикнула душа Инос, но губы ее не дрогнули. Она вспомнила Рэпа: «Почему я не осмелилась правильно понять Бога?»

«Слишком поздно! Слишком поздно!» Инос казалось, что она слышит эти слова.

– Он варвар, Инос.

«Знаю, он до смерти замучил человека, которого я любила и который любил меня. Он убил человека, который пересек полмира, чтобы помочь мне». Она задыхалась от этих мыслей; ее переполняла горечь.

– Если я соглашусь на твое предложение и направлюсь к Литриану, что ждет Азака?

– У него будет выбор – вернуться туда, откуда пришел, или продолжить путь в Империю. Но я сильно подозреваю, что его выдадут легионерам.

– Ты безжалостна, госпожа, – пристально всматриваясь в спутницу, укорила Инос.

– Эльфийский характер, – печально кивнула Лиа. – Иногда это удивляет даже нас, не только других людей. Я ведь сразу сказала: помощь окажут только тебе. А теперь я жду ответа.

– Еще один вопрос: мое королевство, оно вернется ко мне?

– Понятия не имею. У нас самих проблем хватает, так какое же дело эльфам до чужой политики?

Инос оглянулась. Азак пожирал ее свирепым взглядом. Судя по всему, Азак пытался пробить блокаду эльфов, но у него ничего путного не получилось.

«Убийца! Он убил человека только за то, что тот любил меня. А Кэйд осталась заложницей моего возвращения в Алакарну», – не могла прогнать назойливой мысли Инос.

Она представила себя во дворце Азака в роли султанши, но тут же вспомнила о Рэпе и возможной жизни с ним. Ее горло судорожно сжалось, а веки задрожали. Она чуть не расплакалась. «Слишком поздно, дура, слишком поздно!» – вздохнула Инос.

Могло ли ее волшебное слово заинтересовать колдуна? Кто знает…

Клялась ли она в верности Азаку? Да, она торжественно обещала Богам стать его женой.

Отцу она тоже торжественно пообещала… но Империя вышвырнула ее и из королевства, и из политики, как ненужного котенка.

Старалась ли она поступать по чести и совести? Очень старалась, а что получилось?

Инос не знала, что ответить эльфийке. Она вспомнила отца, Рэпа и представила, что бы могли ответить они.

– Я жена Азака. Я не предам его. – Слова вылетели сами собой; в голове была пустота.

– Слова глупца или эльфа, – печально покачала головой Лиа. – Или королевы, я полагаю? Иного я и не ждала. Может быть, Боги наградят тебя за это.

9

– Тебя чтото беспокоит, дядя?

– Беспокоит? Меня? Нет, вовсе нет! С чего мне беспокоиться? Абсурд! Полный абсурд. – Посол Крушор резко встряхнул серебряной гривой развевавшихся по ветру волос и, скрестив на груди руки, облокотился на поручень, всем своим видом доказывая, что он совершенно спокоен.

Джотунн на галере – то есть в своей родной стихии – так же беззаботен, как гном на алмазных копях или карлик на помойке. Иначе и быть не может.

Для джотуннапирата безумие – абсолютно нормальное состояние. Неудивительно, что его племянник, тан Калкор, сумасшедший. Все великие таны были не в своем уме, как морские львы в брачный период, иначе им бы не добиться успеха. Здравомыслие – серьезная помеха, когда меч жаждет крови. Насилие и жестокость всегда неразлучны и не приемлют логики, а также не ищут причины – они сами в себе и для себя. «Кровавая волна», пятидесятивесельная галера, поднималась вверх по медленным водам Эмбли, а Крушор явился на борт с визитом вежливости, и в его обязанности входило провести ближайшие несколько часов в компании тана, И гость и хозяин были людьми крупными, матрос на руле – и вовсе великан, тогда как сама рулевая надстройка кормы имела вполне разумные и довольно ограниченные размеры. У Крушора же не было ни малейшего желания случайно толкнуть своего непредсказуемого племянника.

Сей племянник улыбался дядюшке нечеловечески яркими, сапфировыми глазами с таким видом, будто легко читал мысли Крушора. Когда Калкор двигался то обозреть суда эскорта, то бросая рассеянный вид на толпящийся по берегам народ, он – казалось, специально – на шаг или полшага приближался к дяде. А если столкновение всетаки произойдет, что тогда?

Солнце радостно сияло. Река струилась серебром, закручиваясь в водоворотах и дробясь на перекатах. Две имперские военные галеры кортежа шли в авангарде, и четыре держались за кормой корабля джотуннов. Каждый поворот реки заставлял корабли жаться к берегу, туда, где течение послабее, что вызывало бурный восторг населения, кишевшего повсюду. Беготня и приветственные вопли относились исключительно к имперским галерам, демонстративно напичканным оружием и картинно щеголявшим чистотой и элегантностью такелажа и палубных надстроек, но далеко не столь боеспособным и быстроходным, как корабль наглого пирата.

Калкор развлекался на свой манер. Время от времени он резким выкриком приказывал ускорить ход, и «Кровавая волна» легко, как птица, вырывалась вперед, будто намереваясь избавиться от сопровождения. Суда импов панически дергались, пытаясь заблокировать галеру, гребцы сбивались с ритма, корабли мешали друг другу. Затем Калкор снижал скорость и позволял имперскому флоту вновь выровняться. Джотуннам нравились эти забавы. Похоже, они могли грести, описывая восьмерки вокруг судов эскорта, пожелай этого их капитан. Вчера излишне вспыльчивый имперский адмирал рискнул изменить расположение каравана, попытавшись добавить в авангард еще два корабля из арьергарда. Калкор не пожелал плестись в хвосте имперских галер и за час опередил флотилию на несколько миль.

Никогда еще на протяжении многих столетий ни одна пиратская галера не поднималась так далеко вверх по Эмбли. Летописи не отмечали ничего подобного даже в смутные времена седьмой или тринадцатой династий. Вдоль берегов стояли торговые и грузовые суда – баржи, лодки, галеры и гондолы, – всех их оттеснили, чтобы освободить путь правительственной флотилии. Их экипажи взирали на процессию в угрюмом молчании. Ранняя осень вызолотила все вокруг: фруктовые сады, поля хмеля, жнецов с серпами, склонившихся над спелыми колосьями.

Как и большинство юношей Нордландии, Крушор начал свою карьеру гребцом на галере. С годами он достаточно поднаторел, чтобы претендовать на звание тана. Навербовав кучу многообещающей молодежи, дабы закалить их в насилиях и грабежах по традициям предков, он совершил несколько очень удачных вылазок, набив галеры добычей под завязку и тем самым обеспечив себе уважение команды. Джотунны с колыбели помнили, что, если они вырастут мягкотелыми, Империя сядет им на шею.

Он все еще считался таном Гуртвиста, и, пока он служил за границей, его землями управлял Круг танов. Чтобы стать таном, требовалась не только личная доблесть, но и благородное происхождение. Шутники говаривали: без родословной, кровожадности и сделки с дьяволом таном не стать; итак, тан – это кровь, кровь и еще раз кровь. Крушор соответствовал всем трем критериям, и все было бы в порядке, если бы и он сам стремился лишь к грабежам и набегам. Но, возмужав, тан Гуртвиста вздумал покончить с пиратством, а на прощанье захватить громадный торговый корабль. В этой стычке ему крупно не повезло: его задело мечом в пах. Он успел вернуться домой в Гуртвист вовремя, чтобы выжить, хоть пару месяцев казалось, Боги сомневались, не забрать ли его душу.

В конце концов Крушор выздоровел, но ранение оставило по себе досадную память, навсегда ополовинив его образ жизни. Если бы дефект тана получил всеобщую огласку, он стал бы конченым человеком, а будучи правящим таном, долго скрывать свою ущербность Крушор не смог бы и, вероятнее всего, вскоре был бы убит. Тут удивительно кстати подвернулась необходимость в новом после Нордландии в Империи, Крушор проявил редкую изворотливость, организовав собственное назначение и одновременно продемонстрировав нежелание уезжать за границу. Он отправился в стан врага с должным смирением и унынием на лице. В Хабе некому было обращать внимание на его личную жизнь, так что безопасность в Империи ему была обеспечена.

Таким образом, неожиданная прогулка на галере возвращала его к дням далекой юности, страстной и задорной. Однако по сравнению с Калкором Крушора можно было назвать не более чем любителем, а отнюдь не профессионалом. Впрочем, времена нынче стали совсем другими, более мирными, если можно так сказать. Пираты позволяли бежать тем из мужчин, кто цеплялся за материальные ценности и стремился сохранить лишь бренную жизнь, да и покладистых женщин тоже щадили. Калкор был отголоском ушедших великих дней, напоминавших о таких незабвенных воинах, как Каменное Сердце, Пожиратель Топоров или Тысяча Девственниц.

Если следование общепринятым нормам поведения гарантирует здравомыслие, то Калкор, несомненно, был сумасшедшим. Но безумие безумию рознь, идиотом он не был. Потомуто Крушор и не мог понять, зачем Калкор тащит себя и команду галеры в явную западню? Получив первое письмо племянника, Крушор склонен был счесть его забавной шуткой или в лучшем случае искусным ходом, ловкой уверткой. Однако посол пришел в ужас, убедившись, что Калкор принял за чистую монету гарантию императора – охранную грамоту – и отдал себя во власть врага. Старику очень хотелось узнать, почему племянник поступил именно так и чего следует ожидать лично от Калкора. Но всякий раз, когда он так или иначе подводил разговор к волнующей его теме, тан начинал загадочно улыбаться. На борту касатки Калкор безусловно был единственным, кто знал ответ. Команда всегда беспрекословно подчинялась приказам капитана, никогда не обременяя свои головы раздумьями.

Была и другая странность, которую не понимал Крушор: наличие на борту гоблина. Гоблин греб наравне с остальными пиратами. Его черные волосы и кожа цвета болотной осоки резко выделяли его среди светловолосых джотуннов. По сравнению с ними гоблин казался малюткой, и все же он ворочал веслом с очевидной легкостью.

– Как соблазнительно! – вздохнул Калкор, пристально рассматривая заливной луг, на котором толпились тысячи любопытных импов.

Для Крушора соблазн представлял большой город, крыши и стены которого возвышались чуть в отдалении от толпы зрителей. Как это принято в сердце Империи, стен у города не было.

– Ты имеешь в виду, что город остался без охраны?

В ответ на реплику его племянник вздернул белесые брови и издевательски ухмыльнулся:

– Ну что ты, дядя, имперские города всегда без охраны, или ты забыл? Чтобы чтото охранять, требуется, как минимум, храбрость, помнишь? Нет, я подумал о другом. Представь, что было бы, затей мы веселую шутку – имитацию нападения. Уверен, причаль мы к берегу и выхвати мечи, эти недоноски в панике ринулись бы прочь. Нам и корабль покидать не понадобилось бы. Не хочешь поспорить, скольких затопчут в таком бегстве?

В его глазах плясали чертики веселья. Казалось, пара недель без запаха крови лишили его последних крох разума.

– Имперские стрелы превратят нас в неочищенных кур. И мы же окажемся виноваты: нарушение перемирия.

Глаза тана засияли ярче прежнего.

– Но Нордландия не поверит ни единому слову Империи. Думаешь, они отважатся на войну?

– Да, – признал Крушор с самым безмятежным видом.

Калкор вздохнул и снова откинулся на поручень, постаравшись оказаться поближе к дядюшке, чтобы подтолкнуть его к краю рулевой надстройки кормы.

– И я лишусь моей главной цели, – огорченно произнес тан.

– Какой? – Вопрос сам собой сорвался с языка старика.

– То есть как это «какой»? Узреть Город Богов, дядя! – ехидно улыбнулся Калкор. – Кажется, у импов есть поговорка: «Увидеть Хаб и умереть!» Не так ли?

«Если он возжаждал смерти, они охотно удовлетворят его желание, – раздраженно подумал Крушор. – Знать бы, что еще он задумал».

10

Железо подков стучало по каменистой дороге.

Менее года назад вершиной мечтаний Рэпа были вожжи и облучок фургона, но пределом его возможностей – скрипучая подвода, груженная прессованным торфом и бочками с солониной. Ему не грезился экипаж даже на четверть столь великолепный, как эта карета на рессорах из гномьей стали, с позолоченными украшениями, стеклянными окнами и фонарями. И уж безусловно, ему и не снилась шестерка гнедых, вихрем мчащихся по имперскому тракту.

И вот сиротка стал магом, и юношеские грезы утратили былое очарование. Да, они осуществились; но если бы это хотя бы защищало от мрачных мыслей!

Обычно Гатмор ехал на козлах рядом с кучером, но ближе к вечеру перебирался на запятки, изображая лакея, что подтверждала напяленная на него ливрея. Ради мечты отомстить Калкору джотунн был согласен на все, что угодно. Он выкрасил волосы и изменил цвет лица, даже сбрил усы, являющиеся для джотуннов предметом особой гордости. Благодаря невысокому росту и принятым мерам Гатмор мог вполне сойти за импа. Рэп, пожелай он только, мог бы на несколько часов попридержать моряка в Оллионе и оставить одного у моря, но фавн не посмел воспользоваться своим превосходством для того, чтобы помешать другу совершить явную глупость. Рэп ненавидел себя за подобную щепетильность, но столкнуться с Калкором в столице Империи представлялось ему более чем невероятным.

Багряная лепешка закатного солнца висела над дорогой, ослепительным пятном, принуждая Рэпа править шестеркой у с закрытыми глазами. Широкий Восточный тракт тянулся к горизонту прямой, как стрела, ниточкой, окаймленной с двух сторон аккуратными загородками загонов для скота.

В прошлом ему довелось повидать лес, полупустыню, безлюдье непролазных топей и маячившие далеко на юге заснеженные вершины гор Гобля. Сейчас местность тоже была холмистая, но другого цвета – яркозеленого. Листвы на деревьях уже не осталось, да и поля в основном стали голыми, и все же стада, бродившие по жнивью и пасшиеся на лугах, наедались досыта. Краснегарцу это казалось очень странным. Вдоль тракта мелькали ухоженные фермы, огромные белые особняки, чистенькие деревни и города, наглядно демонстрируя всеобщий достаток. Глазам путешественников предстала Империя: богатая, нескончаемая и могущественная.

И все же… вдали от случайного взора путешественников, за ближайшими же холмами, драгоценное платье Империи менялось на драную залатанную дерюгу. Сельский пейзаж заполняли кривобокие лачуги, набитые нищими. В городах же на задворках великолепных дворцов прятались жалкие трущобы. Провидцу открыты были оба лика Империи, ее величие и ее низость. Ничего подобного фавну прежде и не снилось. За одинединственный год мир Рэпа стал неизмеримо огромней.

Каким бы показался ему теперь скромный маленький Краснегар?

На роскошных, обитых мягким бархатом подушках кареты Кэйд и доктор Сагорн мило болтали, о ничего не значащих пустяках. Однако когда они доберутся до очередного ночлега, спутником герцогини станет Андор.

В начале пути помощи этого щеголя не требовалось, тем более что придорожные гостиницы особыми удобствами не грешат. Но чем дальше от Оллиона, тем чаще герцогиня отыскивала знакомых, живущих поблизости от тракта. Всю свою жизнь Кэйд провела, развлекая гостей в Кинвэйле, а туда приезжало немало знати из самых разных уголков Империи. Кэйд смело обращалась не только к тем, кого хорошо знала, но и к родне своих приятельниц. Ее приветствовали как давнюю и долгожданную родственницу. Хозяева дворцов и вилл всеми силами старались угодить ей и убеждали не торопиться с отъездом. Так как уговоры не помогали, они слали вперед курьеров с уведомлением своим родичам или друзьям и снабжали Кэйд рекомендательными письмами. Так что от поместья к поместью Кэйд продвигалась быстро, прямотаки покоролевски. Соломенные тюфяки и глиняные миски трактиров уступили место простыням и золотой посуде.

Кучер и лакей герцогини, конечно, обедали вместе с хозяйскими слугами, и это их полностью устраивало. Относительно Гатмора у Кэйд сомнений не было, но что касается Рэпа, она упорно пыталась убедить фавна избрать себе другую роль. Кэйд предлагала Рэпу изображать либо ее секретаря, либо юного путешествующего принца, хотя бы сайсанасского, а кучера и форейтеров брать вместе с лошадьми на почтовых станциях, где они меняли лошадей. Хотя Кэйд и убедилась теперь, что Рэп способен одурачить кого угодно, она все еще лелеяла мечты прибрать его к рукам и отшлифовать до такой кондиции, чтобы он выглядел подходящим супругом для Инос. Рэп неизменно вежливо отклонял все подобные предложения, а когда герцогиня уж слишком надоедала, упрямо повторял, что его, мол, предчувствие не позволит ему стать счастливым и он просит дать ему возможность быть менее несчастным, оставаясь как можно ближе к своей истинной сущности.

Курьер императорской почты галопом проскакал мимо и исчез в зареве заката. Рэп легко обогнал пару громыхающих фургонов. Чем ближе к Хабу подъезжали путешественники, тем интенсивнее становилось движение на тракте. Сегодня утром навстречу карете прошагал целый легион, пять тысяч крупных молодых парней, направляющихся к восточной границе. Они топали под пение бравурного марша, гордо вскинув вверх головы и дерзко сверкая глазами.

Рэп спросил себя, сколько из них вернется живыми и задумывались ли они сами о том, что их могут убить.

Какоето время Рэп развлекался, гадая, как это – быть легионером? Что должен чувствовать человек, становясь воином императорской армии? Собственную значимость или полную ничтожность маленького винтика? Возросшую силу или, наоборот, уязвимость? Гордость, стыд, страх или чтонибудь! Он вспомнил, что изгои на Драконьем полуострове твердили ему о свободе. Но давал ли меч желанную свободу?

Работа кучера не мешала думать, а времени для того, чтобы вспоминать и раскладывать по полочкам все хорошее и плохое, было предостаточно – весь солнечный день.

Почтовая служба в Империи действовала превосходно. Через каждые восемь лиг располагалась станция, обычно возле нее возникала деревушка или городок с рыночной площадью. Задержек изза смены лошадей Рэп не допускал. Надменные станционные смотрители старались запугать новичка, пророча всяческие беды, если путники не наймут почтовых форейтеров. Начиналось с того, что конюхи хором вопили, что с облучка, мол, с шестеркой даже фавн не справится, а кончалось тем, что Рэп применял малую толику чар и получал все, что желал, хоть и презирал себя за то, что делал это. Однако с чистой совестью фавн пресекал любую попытку имперского чиновника подсунуть ему слабую или хромую лошадь.

Но пользовался чарами Рэп с величайшей осторожностью. Как древние руины, так и многие уютные домики хранили на себе слабые признаки волшебных щитов; то люди, то предметы мерцали в ореоле слабого тумана, что свидетельствовало, что они вовсе не те, за кого себя выдают. В городах, через которые проезжали путешественники, Рэп часто чувствовал, волны магии. Ночами он не мог отделаться от того, что ощущал Сагорна, роющегося в библиотеке дома, и всех, кто сменял старика: и Андора, соблазнявшего очередную служанку, и Тинала, шнырявшего по комнатам в поисках приглянувшейся вещички, и…

Готовясь к побегу из Алакарны, Кэйд запаслась коекакими безделушками: брошками, пряжками, цепочками, ожерельями. В дороге она неизменно требовала, чтобы Андор продавал ее камушки и жемчуг, но Кэйд явно не представляла их реальную стоимость, еще более смутно понимала цену билетов первого класса на лучшем корабле и уж абсолютно не сознавала размера расходов, необходимых для продвижения по Восточному тракту.

Однако жизненный опыт конечно же подсказывал Кэйд, что дело с деньгами нечисто, и, когда Андор отправлялся на рынок, она становилась угрюмой и раздражительной. Ей не сообщали, что целью Андора были ломбарды, так же как не упоминали, что ее друзья, хозяева домов, где останавливалась карета герцогини, сами того не подозревая, оказывались источниками финансирования экспедиции, жертвуя от щедрот своих стараниями Тинала. Гатмора веселила ловкость вора, а Рэпа печалила. Фавн не раз задавался вопросом, сочтет ли Инос их способ путешествовать забавным, и сильно сомневался в этом.

Но если герцогиня и догадывалась, что фактически ворует, она оправдывала себя тем, что делает это ради Инос.

Закат еще не догорел, когда карета свернула с тракта. Фавн не сомневался в правильности направления – магу не нужны подробные указания. Экипаж остановился перед внушительного вида воротами, из сторожки выбежал привратник. Униженно кланяясь, он снял засов и распахнул створки ворот. Рэп стронул с места упряжку и легким галопом послал лошадей вдоль по длинной подъездной аллее, посыпанной гравием. С обеих сторон кареты простирался роскошный парк, а высокие шпили дворца сияли над вершинами деревьев в лучах заходящего солнца.

Сагорна сменил Андор, а Кэйд посмотрелась в зеркальце и выбрала наиболее подходящую улыбку для встречи с друзьями. Сегодня путешественники осилили только двадцать две лиги; меньше, чем обычно, так что завтра надо постараться наверстать упущенное. А предчувствие Рэпа с зарей ляжет на него еще более тяжким грузом, впиваясь в его волю острым жалом и принуждая вернуться назад… повернуть назад… назад…

Их путешествию когданибудь да придет конец. Воды Сенмера и шпили Хаба, безусловно, выползут изза горизонта, конечно если он позаботится о своем здравомыслии и не позволит свести его с ума. Тогда он сможет узнать, какая судьба ждет его за порогом страшного белого сияния его предвидения. Волшебное окно предрекало три события, два из которых еще не произошли. И все же какимто образом он ощущал, что белое сияние превалирует над этими пророчествами. Рэпу очень хотелось узнать о своем будущем поподробнее, но он не осмеливался сейчас колыхать пространство рябью чар.

Кэйдолан почти уверила себя, что в Хабе, когда они туда прибудут, окажется Инос. Возможно, она действительно будет в столице, Рэп всей душой надеялся на это. Ему хотелось еще разок повидать Инос, избавить ее от уродливых шрамов, и уверить, что он не желал зла. Впрочем, какое ей дело да прощения какогото конюха? Кем он был, чтобы прощать?

Прощать было нечего.

Машинально бросив приказ лошадям, он мягко остановил карету перед широкими ступенями с массивным арочным сводом наверху, густо увитым столетним плющом.

Еще до того, как Гатмор спрыгнул с запяток, огромная дворцовая дверь распахнулась. Как стало уже привычным с давних пор, вечер начинался с шумного приветствия в очередном из дворцов: гостеприимно распахивалась дверь, и богато одетая моложавая дама средних лет спешила навстречу с распростертыми объятиями и возгласами: «Кэйд! Тетя Кэйд!»…

11

Левое переднее колесо отыскало рытвину, карету энергично встряхнуло и сильно перекосило; с громким хрустом сломалась рессора. Испуганные лошади пронзительно заржали и взвились на дыбы, обрывая постромки, но карета только несколько раз дернулась, а из колдобины не выползла, даже чуть было не перевернулась.

Несколько мгновений Одлпэр сидел и молча прислушивался к дробному стуку дождя по крыше и стенкам кареты. Потом приподнял занавеску окна, но за стеклами была непроглядная чернота и слякоть.

Наверняка здесь, на расстоянии ста лиг от Хаба, дорога порядочно изрыта, но даже будь эта яма единственной на тракте, королевская карета нашла бы ее. Это так же однозначно, как весеннее возвращение ласточки в прошлогоднее гнездо.

– Что случилось? – проворчал Анджилки.

С самого отъезда из дворца с толстого желеобразного лица бедняги не сходило выражение угрюмой обиды, а пухлые губы так и остались капризно надутыми. В сером вечернем полумраке его было почти не видно.

– Боюсь, ваше величество, сломалась рессора.

– Как некстати, Одлпэр.

Секретаря поразило, что король сумел вспомнить его имя. Первые несколько недель это венценосцу оказывалось не под силу.

– Да, сир, некстати. До Хаба нам сегодня не доехать.

Его величество король Анджилки I Краснегарский, герцог Кинвэйлский надеялся, что находится от столицы на расстоянии одного дня пути. Переубедить его в этой ошибке не представлялось возможным, он желал доказать свою правоту, и все тут. Да и кто такой Одлпэр, чтобы указывать венценосцу, что Хаб, вероятно, значительно крупнее Кинфорда или даже Шалдокана? То, что они могли добраться до крайних предместий, в этот час ничего не решало.

– Некстати? Это скверно, очень скверно! Не думаешь ли ты, что я проторчу всю ночь в этом перекошенном гробу, не так ли?

– Я уверен, сир, что поблизости есть подходящая гостиница.

Везучесть толстяка, однако, подсказывала, что ночное пристанище окажется еще менее комфортабельным убежищем, чем карета. Даже после вечерних петухов кретин требовал ехать вперед. Невезение Анджилки было фатальным, но король неизменно полагался на судьбу, несмотря ни на какие шишки, которые получал сверх меры. Таков уж был Анджилки Неправящий, король Анджилки Последний. Всю дорогу от Кинвэйла их сопровождал дождь. Останавливаясь на ночлег, они каждый раз слышали, что ктото от души сожалел о неожиданно кончившейся великолепной погоде; Анджилки словно нес с собой зиму. Вполне возможно, что солнышко выглядывало изза туч сразу же, как только злополучный герцог отъезжал.

Сколько ни жди, а комуто нужно выйти под этот ливень…

* * *

Грозная герцогиня призвала Одлпэра к своему скорбному ложу и предписала отправиться в это проклятое путешествие.

– Без надлежащего руководства, – сказала она, – мой сын скорее окажется в Краснегаре, чем прибудет в Хаб. Тут и решать нечего – ты единственный из его окружения, кто способен отличить восток от севера.

Одлпэр с честью оправдал надежды на свое здравомыслие и отказался от назначения тут же и наотрез.

Экка подкупила его, посулив сказочное вознаграждение, равное десятилетнему жалованью. Одлпэр не растерялся, подсчитал каждую минутку тех десяти лет и… просчитался. За короткие шесть недель он постарел минимум лет на двадцать: разнообразные неприятности, вспышки беспричинного гнева, фатальная рассеянность, бесконечные рассуждения о намеченном этапе реконструкции в Кинвэйле и так далее и тому подобное до бесконечности. И это были только первые шесть недель!

– Бог Жадности, прости меня! – стенал придворный.

Стук в дверцу кареты вывел секретаря из задумчивости.

Одлпэр опустил окно и отпрянул, получив плевок ледяных струй дождя прямо в лицо.

– Докладывай! – пробурчал он.

– Сломана рессора, – пожаловался форейтор.

– Его величество предположил то же самое. Послушай, пока мы двигались, ты не заметил по пути или поблизости какуюнибудь гостиницу или приличный домишко?

Любой мелкопоместный дворянчик счел бы для себя честью оказать гостеприимство застигнутому тьмой королю – по крайней мере, пока не обнаружит, насколько сей венценосец погружен во тьму невежества. Одлпэр с удовольствием убедился, что раз уж форейтору мокрее не стать – на парне и сухой нитки не осталось, – то самому сановнику нет необходимости идти на разведку.

– Конечно, мастер, заметил, – охотно сообщил форейтор. – Как раз через дорогу гостиный двор.

Одлпэр содрогнулся. Дела принимали скверный оборот.

– Я и название разглядел: «Голова солдата», – с надеждой добавил форейтор.

– Подозреваю, что воняет там соответственно вывеске. Не худо бы послать когонибудь посчитать клопов.

Ответом на его шутку был мрачный взгляд, напомнивший придворному, что он все предыдущие часы отдыхал в теплой и сухой карете, а кучер, форейтор и слуга мерзли на ветру и мокли под ледяными струями. Повернувшись к королю, Одлпэр произнес:

– Через дорогу есть постоялый двор, ваше величество.

– Отлично. Где зонтик?

– Осмелюсь рекомендовать накинуть плащ, ваше величество… – вслух сказал Одлпэр, а про себя добавил: «Чтобы такая жирная задница не промокла под дождем, не только зонтика, плаща не хватит».

Анджилки умудрился использовать все внутреннее пространство кареты, чтобы набросить на плечи огромную, подбитую собольим мехом черную хламиду. Зажатый в угол Одлпэр держал в руках зонтик. Двое слуг открыли дверцу кареты и помогли своему господину выбраться из нее, в то время как Одлпэр раскрыл над королем зонт. Сам Одлпэр не стал тратить время, разыскивая свой собственный плащ, а выпрыгнул из кареты на землю в том, в чем был, и без посторонней помощи.

Завернутый в плащ, как в кулек, Анджилки раскачивался под порывами ветра. Обычно король общался лишь с Одлпэром и никогда не обращался к другим слугам, а уж тем более не помнил их имен, но даже в полной темноте форейтора легко было опознать по железному кольцу на правой ноге. Это помогло Анджилки определить, кто перед ним, и он выплеснул на беднягу скопившееся раздражение. Впрочем, большую часть его гнева унес ветер, добрая половина раздражения застряла в высоком воротнике плаща, а на долю слуги остался лишь жирный королевский палец, мелькавший перед носом, да неясное бормотание из меховых недр.

– Преступная небрежность! – мычал толстяк. – Грубая ошибка… причинено беспокойство… уволить немедленно… без рекламаций… лентяй… недосмотрел… опасности…

Промокший и промерзший, Одлпэр наслаждался, глядя на ковыляющего короля. В сопровождении форейтора и слуги толстяк скользил по грязи, продолжая ругаться. Одлпэр впервые видел венценосного дурака таким возбужденным. Придворный настороженно следил, не отплатит ли разжалованный форейтор капризному господину добрым ударом кулака или хотя бы тычком, который можно было бы классифицировать как оскорбление монарха. Но нет, увы!

«Современной молодежи печально не хватает благородных добродетелей, – вздохнул Одлпэр на долготерпение форейтора. – Человек измельчал, если стал способен беспрекословно принимать любой, даже самый несправедливый приговор. Какое разочарование!»

Тем временем Анджилки окончил тираду и промычав: «Одлпэр!» – резво развернулся на каблуках, пронесся, подталкиваемый ветром, позади неподвижной кареты и угодил прямиком в канаву. Невероятно объемная масса как короля, так и его платья мигом вытеснила не только воду, но и тухлую жижу из колдобины, бросив ледяной потоп вонючей мерзости на ни в чем не повинного секретаря.

12

– Как рьяно ты о себе заботишься, дядя! – ухмыльнулся вновь прибывший, оглядываясь.

Крушор лишь плечами передернул. У него было что ответить на сарказм племянника – например, что особняк по хабским меркам довольно скромный, но пират, скорее всего, предпочтет ему не поверить.

– Посольство представляет Нордландию! Ты что же, хотел бы, чтобы Империя видела в нас варваров?

– Да, – не колеблясь подтвердил Калкор. – От этой пышности разит тухлятиной! Она мне отвратительна. – Он хмуро взирал на мраморные колонны, пушистые ковры, узорчатую обивку стульев.

– Таков здешний обычай, – неуклюже настаивал Крушор.

– Мерзость это, – рыкнул тан.

Он попрежнему не обременял себя одеждой – лишь кожаные штаны и грубые башмаки и конечно же оружие: палаш и кинжал на поясе. Ледяные струи дождя должны были бы проморозить пирата до мозга костей, но, похоже, Калкор не замечал ни воды, ни ветра. Наметанным на ценности глазом он выбрал самый дорогой ковер и вытер о него грязные башмаки.

Штат посольства выстроился в холле в одну шеренгу, чтобы достойно принять благородного гостя. Большинство были, естественно, джотуннами, но и импов хватало. И если земляки пирата пребывали в тревоге, то импы и вовсе довели себя до ужаса.

Крушор уже в который раз пожалел, чторасфрантился на местный манер для встречи с племянником. Вероятно, Калкор и в одежде видел упадок или даже разложение личности.

«Жаль, что он не понимает, что в Хабе иное рукопожатие стоит сотни тумаков», – огорчался посол.

– Не желаешь принять ванну? – предложил он племяннику.

– Нет.

– Тогда позволь представить тебе наш посольский штат…

– Не надо. Во всяком случае, большинство из них мне ни к чему. Пусть поторопятся с едой: мясо с кровью и вино покрепче. Мне нужна комната с добрым соломенным тюфяком. И… – пират еще раз осмотрел представителей посольства, – среди этих женщин есть твои дочери, дядя?

– Нет. – Крушор чувствовал себя как на иголках, но надеялся, что вспыльчивый племянник не заметит его нервозности.

Калкор заметил, но понял посвоему. Сапфировые глаза весело блеснули.

– Ты умнее, чем кажешься на первый взгляд, дядя. Очень хорошо – я возьму вот эту и вот эту.

– Но…

– Да?

– Уверен, они будут польщены, – проглотив комок в горле, промямлил Крушор, – и оценят оказанную им честь.

– Мне плевать на их чувства, – фыркнул Калкор. – Поторопись с едой и пришли, как только будет готова; а вино и девок – сейчас.

* * *

Хозяин постоялого двора упорствовал до тех пор, пока Азак не заплатил за семь тюфяков, хотя на полу комнаты поместилось всего пять. Единственная лампа свешивалась с потолка, дымя и истекая жиром, так что воняла хуже груды промокших и пропитавшихся конским потом тряпок, сваленных кучей у двери. Кроме набитых душистым луговым сеном тюфяков, никакой другой мебели в комнате не было. Инос давно уже застелила свой и теперь сидела, с отвращением разглядывая крысиные норы, зиявшие в противоположной стене. Дождь мерно стучал в оконные ставни, гдето тревожно ржала ломовая лошадь, общий зал внизу медленно наполнялся завсегдатаями таверны, и первые возгласы предвещали накал будущего веселья.

Стремительная езда через Илрейн была тяжким испытанием на выносливость. Оказавшись в пределах Империи, Азак не снизил скорости передвижения, словно жестокий курьерский темп избавлял малочисленный отряд джиннов от опасного любопытства посторонних. После каждого перегона Азаку приходилось платить штраф за загнанных лошадей и доплачивать смотрителю за новую пятерку лучших коней.

Поля, леса, фермы, города и селения – Империя мчалась, мокрая и унылая – на такую и смотретьто не хотелось. К избранному Азаком способу передвижения привыкнуть было нельзя. Эта пытка, выматывающая силы, выламывающая кости и по капле высасывающая рассудок, медленно убивала.

Каждый вечер Инос опускалась на тюфяк очередной таверны в полном убеждении, что больше не выдержит. И каждое утро какимто чудом она находила в себе силы вскарабкаться на коня и проехать еще одну лигу…

Затем еще одну… И еще…

Азак, однако, знал, что делает. Везде только и болтали, что о войне: судачили о зверствах джиннов, о том, сколько бед причиняют их набеги импам, о притеснениях живущих в Зарке неджиннов, о похищениях девушек и продаже их в серали. Получалось, что весь мир нуждается в спасении от джиннов. Никого не заботило, что то же самое, что болтают о джиннах, сотни раз говаривалось относительно гномов и эльфов, смотря кого имперским политиканам требовалось облить грязью. Империя изыскивала тысячи способов, чтобы оправдать бойню с кем угодно – и с фавнами, и с троллями, и с русалами, и с дикарямилюдоедами. Основа клеветы была стандартна, менялись лишь детали, и будущие враги приобретали жуткий облик. Легионы двинутся лишь весной, но деньги требовались уже сейчас, и, чтобы собрать повышенные налоги, людей основательно запугивали, готовя к будущим жертвам.

Азак был рослым даже для Зарка, в Империи он и вовсе выглядел гигантом. Джинн мог выкрасить волосы, загримироваться, но поменять цвет глаз он не мог. Агитация среди населения уже принесла свои плоды – ненависть прочно вселилась в сердца людей. Не раз отряд Азака подвергался оскорблениям, их забрасывали камнями, выгоняли из таверн, а легионеры реагировали на джиннов, как собаки на кошек. Часто кавалькаду выручала лишь резвость их лошадей, а почтмейстеры отказывались иметь дело с врагом без разрешения центуриона или, по крайней мере помощника центуриона; тогда положение спасало лишь золото Азака.

По шестьсемь раз на день их останавливали для проверки документов. Инос смотрела изпод покрывала на полыхающие ненавистью глаза легионеров, чьи руки так и тянулись к мечам, и у нее замирало сердце. Но до сих пор с документами эльфов считались. Что было на самом деле в этой внушительной фальшивке, Азак не считал нужным сообщать жене, но одного взгляда на документы оказывалось достаточно, чтобы усмирить самого грозного центуриона. Бумага действовала как драконий дых, но не на всех; и чем ближе к Хабу, тем подозрительнее становились проверяющие. Впрочем, поблизости от столицы даже простой воин, вероятно, был более искушен в житейских делах, чем важный чиновник в провинции. Рано или поздно какойнибудь рубака захватит пятерку чужаков, махнув рукой на документы, и устроит допрос с пристрастием.

Постоялые дворы на почтовых станциях предлагали богатый выбор обслуживания, от нищенского до королевского, и Азак выбирал неизменно самое дешевое, да при этом исступленно торговался, словно отрывал от себя последний золотой. Джинн лгал намеренно: золота у него было предостаточно, но он стремился остаться по возможности в тени. В сложившейся ситуации он поступал разумно, всеобщая враждебность к джиннам навлекла бы на отряд крупные неприятности. Каждый вечер Азак выбирал одну большую комнату и нанимал ее для всей компании, потом покупал еду и держал своих людей по возможности подальше от посторонних глаз. Для самих джиннов подобный способ путешествия был, видимо, идеален. Для джиннов – да, но не для Инос – жалкие условия существования практически убивали ее.

– …пара дней до Хаба. – Голос Азака заставил Инос подпрыгнуть. Она захлопала глазами и поняла, что заснула сидя.

Другие трое мужчин переглянулись. Затем Чар медленно сел.

– Ваше величество… – начал Чар и осекся, натолкнувшись на яростный взгляд султана. – Простите, Кар.

– Такто лучше! – проворчал Азак. – Нахальство тебе идет. Что замолчал, продолжай!

Чар вздрогнул и оглянулся на остальных двух товарищей, словно хотел убедиться, что они все еще заодно с ним.

– Мы бы хотели знать… почему мы не свернем с тракта? В глуши народу меньше… некому было бы нас подозревать, если бы мы…

– …тащились по лесам и полям? – закончил Азак. – Ты хочешь пробираться по окраинам городов и обходить стороной селения?

– Да… Кар.

– Дурак! Чужестранцы, передвигаясь по Империи, пользуются трактами, – наставительно пояснил Азак. – Вне тракта шныряют только шпионы. Лишь на дорогах стоят почтовые станции, где можно сменить лошадей. Купи мы своих собственных, они сдохли бы после первого же перегона – наш темп ни один конь не выдержит. А сбавлять скорость мы не можем – времени в обрез. Еще вопросы будут?

Чар потряс головой.

– Где твои мозги, кретин? – продолжал Азак, потягиваясь, словно ему места не хватало. – Подбери объедки и выброси, чтобы крысы ими не занялись и не будили бы нас своей возней. – Повернувшись к Инос, он спросил: – Любимая, ты ведь не хочешь выйти?

– Нет, – буркнула Инос.

Алые глазки Азака метнулись обратно к его людям. Все трое, кряхтя, поднялись на ноги и направились к двери. Дверь за джиннами захлопнулась. Азак опустился на свой тюфяк, сев спиной к жене. Даже этот силач двигался медленно, как старик.

Усталая Инос подтащила к себе седельную сумку и, покопавшись, извлекла баночку с эльфийской мазью. Изо всех сил стараясь не стонать, девушка сняла платье и стала смазывать синяки и ссадины. Она нежно массировала каждый мускул… каждую косточку… казалось, на ней нет живого места. Поневоле обмазывание эльфийской мазью стало ее ежевечерним ритуалом, но Инос предпочла бы горячую ванну. Каждый вечер Азак неизменно поворачивался к жене спиной. Инос предпочитала думать, что он ведет себя так из вежливости, но более вероятно, что джинн избегал видеть красоту, которой не мог обладать. Если так, то он сильно ошибался, ожидая, что после убийственной дорога тело Инос осталось столь же нежным и привлекательным.

Она не предполагала, что ванна и чистая одежда могут быть столь желанны. Занимаясь обработкой ран и волдырей, Инос спрашивала себя, существует ли Бог Гибкости, дабы услышать страждущую калеку. Она не принадлежала к расе джиннов и могла бы пойти в баню, но Азак непременно попрется туда вслед за ней, а вспыльчивый джинн, болтающийся в предбаннике, вполне способен спровоцировать беспорядки. Но вымыться Инос очень хотелось, и она дала зарок завтра же обеспечить себе эту возможность.

– Азак? – позвала она.

– Да, любовь моя?

– Мы уже почти в столице. Но не думаешь же ты, что стоит тебе явиться в Алый дворец, и колдун сразу радушно пригласит тебя на чашку чая! Переговоры с Хранителем потребуют времени…

– Найдется какаянибудь неприметная гостиница…

– Есть предложение получше, дорогой. В Хабе у меня достаточно друзей и родственников. Хотя бы сенатор Ипоксаг…

– Нет!

– Кэйд всегда очень высоко ценила его дочь, и…

– Нет, я сказал!!!

С тупым буйволом не поспоришь, и Инос умолкла. Ей казалось, что ее голова, отяжелев, наполняется камнями, и они давят и на виски, и на глаза, мешая ясно различать предметы.

«Может быть, утром, отдохнув, он сможет мыслить здраво», – тоскливо размышляла девушка.

– Инос, я хочу, чтобы ты мне коечто пообещала. – Нарушая им же самим установленные правила, Азак обернулся и смотрел на обнаженную женщину.

У Инос не осталось сил даже на смущение. Кроме того, джинн являлся ее мужем и вправе был видеть жену голой. Она продолжала массировать синяки, никак не отреагировав на его требование.

– Что именно? – вздохнула она.

Взглянув ему в лицо, Инос чуть было не застонала вслух.

Из тени плохо освещенной комнаты на девушку смотрели глаза безумного ревнивца.

– Я хочу, чтобы ты обещала, что ни на шаг не приблизишься к этим… своим… друзьям… или родственникам…

– Боги, дайте мне силы! – пробормотала Инос. Завинтив крышкой банку с мазью, она затолкала ее в седельную сумку. – Похоже, ты боишься, что я тебя брошу, не так ли?

– Ты моя жена! – рявкнул он.

«Да, он боится, и в этом все дело», – убедилась Инос. Ей вспомнились эльфы и предложение Литриана. Сам Хранитель предлагал ей остаться с эльфами. На то, чтобы догадаться, ушло несколько дней, и момент был упущен. «Кто бы осмелился говорить вместо Хранителя или от его имени, но без его ведома? – Инос могла встретить его и не узнать – ведь он способен скрываться под любой личиной, воспользоваться любым обликом, возможно быть самой Лиаскан. – Ну и дура же я, что отказалась!»

Инос попробовала представить себе, что бы произошло, прими она предложение эльфа, и чуть не заплакала. Она не превратилась бы в уродину, а осталась бы красавицей, кружилась бы на балах в Хабе, и пусть бы Азак гнил в имперской тюрьме.

«Там тебе и место, зверь, – неожиданно ожесточилась Инос. – Бедняга Рэп встретил более злую судьбу в заркианском застенке».

С отвращением натянула Инос грязную рубашку, а мозг сверлила горькая мысль:

«Вся моя жизнь – сплошное нагромождение ошибок, и эта гора в конце концов погребет меня, несчастную».

– Так ты дашь слово? – гневно требовал Азак.

– Слово? – повторила Инос. Она не говорила джинну о предложении Литриана и не собиралась это делать. Натягивая на себя одеяло, она все же не сдержалась и застонала, но сострадания в глазах Азака не блеснуло. – Я твоя жена. Я уже давала клятву и тебе и Богам. Зачем мне бросать тебя теперь?

– Мы в Империи, и мне нужна уверенность. Мало ли что тебе придет в голову! – Его глаза сияли как раскаленные угли. Вряд ли он сейчас был в здравом рассудке.

Инос блаженно распростерлась на тюфяке. Но лежать, запрокинув голову, было не очень удобно, и она вновь приподнялась на локте, чтобы подтащить к себе седельную сумку и сделать из нее подушку. Даже это усилие стоило ей неимоверного труда. Устроившись поудобнее, она произнесла:

– Я дала тебе торжественный обет, муж мой. Мое слово твердо, большего же ни от кого нельзя требовать. – Со вздохом натянув до подбородка жесткое от пота и грязи шерстяное покрывало, Инос предложила: – Если хочешь, можешь позвать своих трех добродетельных убийц. Я в приличном виде.

Он подобрался поближе, остановился рядом с ней, но с колен не поднялся. Нависая над женой, зловеще глядел сверху вниз, как взбесившийся верблюдсамец во время гона. Но, может быть, его неуверенность происходила от того, что прежде он привык к роли хозяина положения, а теперь ситуация ускользала из его рук?

– Ты устал, дорогой, – спокойно сказала Инос. – Не увлекайся.

– Ты дашь обещание! Поклянешься, что не…

Инос не смогла подавить зевок.

– Азак! Да захоти я только бросить тебя, вернуться к друзьям и сдать тебя Империи как шпиона… думаешь, это было бы сложно?

Он оскалился от ярости и схватился за кинжал. Инос рассмеялась бы, не будь она так измучена.

– Клянись, или я скручу тебя в бараний рог… привяжу к седлу…

– Перестань дурить! Ты мой муж, и эта связь неразрывна. Вот что: если бы я хотела обрести свободу, мне достаточно лишь закричать. Не здесь, в закрытой комнате, а в другом месте… Хотя бы на дворе почтовой станции или на улице. – Она снова сладко зевнула. – Пойми, достаточно завопить: «Помогите! Меня выкрали злые джинны и волокут в свое логово разврата…» И что бы от вас осталось? Я не сделала этого, не так ли? И не собираюсь делать. Теперь могу я поспать? Пожалуйста!

Азак откликнулся моментально, но его голос прозвучал как будто издалека, словно она уже погружалась в сон. Ей пришлось сделать усилие, чтобы выскользнуть в реальность.

– Ты абсолютно права, дорогая, а я не прав. Прости меня.

– Ммм? – Ответ удивил Инос, но не настолько, чтобы разбудить. Внезапный проблеск рассудка у султана не мог продолжаться долго. – Спать… – прошептала Инос.

– Послушай! Этот сенатор?.. Он действительно станет помогать или сдаст нас императорским палачам? – упорно допытывался Азак.

– Не слышала, что у него есть палачи, – пробормотала Инос, путая сенатора с императором. – Конечно, Ипоксаг поможет, но, разумеется, неофициально. Я ему родственница.

– Но ято с ним не в родстве, – буркнул Азак.

– В самом непосредственном родстве – ты мой муж, – объясняла Инос, мечтая поскорее уснуть. – Они придут в восторг, обнаружив, что у них в семье султан. Не забывай, в любой стране знать всегда стоит друг за друга. Пока они не уличат тебя в измене… Да, они помогут.

– Тогда завтра пошли письмо сенатору и организуй нашу встречу.

– Да, дорогой, конечно. Завтра сделаю… завтра. Теперь можно мне поспать?

Как множество дорог – в едином Риме,

Как множество ручьев – в едином море,

Как линии в едином центре круга

Сливаются, как тысячи шагов

К единой цели…

Шекспир. Генрих V

Часть пятая День встречи

1

В предместье Хаба, во дворе большой гостиницы, Андор только что сбыл большую дорожную карету. Она честно служила своим хозяевам, но за время пользования сильно поизносилась – например, лишилась пары причудливых фонарей. Последние несколько дней Рэп с тревогой прислушивался ко все усиливающимся потрескиваниям одной из рессор. Фавн не преминул сообщить об этом Андору, и тот мог бы в свою очередь предупредить покупателя о трещине, но не сделал этого.

Освободившись от отслужившей свой срок кареты, Андор купил другую, значительно меньших размеров, но зато более пышную. Именно в таком экипаже пристало ездить по улицам Хаба высокородной даме.

– Неплохо бы украсить двери кареты краснегарским гербом, – жизнерадостно заметил он.

Еще не перевалило и за полдень, но казалось, наступил вечер. Гатмор возился на крыше новой кареты, увязывая надежными морскими узлами багаж путешественников. Рэп знакомился с серыми лошадками, которых выбрал только что и нарек Туманкой и Дымком. Животные остались этим очень довольны.

Кэйд маялась под зонтиком. В сыром воздухе ее волосы распрямились и висели неопрятными сосульками.

– Я не могу отделаться от сомнений относительно плана Сагорна, – промолвила она. Андор мило улыбнулся и открыл было рот, собираясь выложить очередные аргументы вышеупомянутого плана, но Кэйд торопливо шагнула к Рэпу.

– Нам необходим твой совет, – сказала она. – Доктор Сагорн и я опять препирались все утро, не зная, с чего лучше начать и как действовать дальше.

Действительно, они опять поспорили. Рэп предпочитал не слушать бесконечные пререкания. Сейчас он был в Хабе, и предчувствие белого сияющего ужаса жгло его кожу словно ядом и сковывало сердце льдом.

– Слушаю.

– В столице у меня полно друзей, не важно, что большинство из них я не видела годами. Хотя бы сенатор Ипоксаг; он мой троюродный брат и имеет немалый вес при дворе. Но доктор Сагорн настаивает, что на первое время нам нужно затаиться в его доме… эээ… и несколько дней не высовываться. – Помолчав немного, Кэйд задумчиво добавила: – Мне, знаете ли, не по душе такая скрытность. Да и к чему прятаться?

Рэпу и без магии ясно было, что Кэйд не терпится отыскать Инос. Фавн молча раздумывал, что посоветовать, – своим предвидением пользоваться он не решался, чтобы вновь не окунуться в эту жуткую белую агонию. Вместо этого Рэп осторожно прощупал несколько вариантов дальнейших действий и нигде ничего зловещего не ощутил. Кроме того, ему и самому любопытно было бы посмотреть на жилище Сагорна… или Андора… в общем, всех пятерых компаньонов, а также понять, каким чудом разношерстная компания умудрилась сохранять свой секрет, длительное время оставаясь на одном и том же месте. Почему об этом знаменательном факте не узнали соседи?

В данном случае чародейство мало чем могло ему помочь – фавну следовало рассчитывать только на свой здравый смысл. Он не сильното верил, что это поможет, но…

– Я бы доверился опыту пожилого человека, – смущенно произнес он. – В конце концов, вы – герцогиня и в любой момент можете заявить о себе, но после этого исчезнуть не удастся, даже если вы очень этого захотите.

Кэйд жаждала обрести в лице Рэпа союзника и, просчитавшись, досадовала на себя. Закусив губу, она стояла в глубоком раздумье.

– Пожалуй, это верно, – милостиво согласилась она, снисходительно кивнув Андору. Приняв это нелегкое решение, Кэйд направилась к ступенькам кареты, где ее дожидался Гатмор, изображая лакея. Кэйдолан задержалась перед открытой дверцей и, оглядев с ног до головы моряка, заявила: – Ты стал заправским слугой, капитан! Я уже едва замечаю твое присутствие, а это высшая похвала профессионалу.

Гатмор стоял навытяжку у дверцы кареты и в своей сияющей ливрее выглядел действительно образцовым лакеем.

– Моряки – мастера на все руки, – сказал он, – и блестяще выполняют все, за что берутся, даже если оно для них ненавистно!

Кэйд вздрогнула от неожиданности, а затем поспешно исчезла в своей новой карете, не промолвив ни слова.

– Ну вот и улажено дело, – произнес Андор с легкой улыбкой, мелькнувшей на его безупречно красивом лице. – Щегольское одеяние Андора по краснегарским меркам было баснословно дорого; простому краснегарцу трех жизней бы не хватило, чтобы оплатить эти тряпки.

Рэп еще раз ободряюще потрепал Туманку по крутой шее, и быстро проверил магическим зрением надежность упряжки.

Андор взялся за ручку дверцы и поставил ногу на ступеньку кареты, но замер на полушаге:

– Друг мой, маршрут довольнотаки путаный. Пожалуй, мне лучше сесть рядом с тобой на козлы и показывать дорогу.

Нервы Рэпа были на пределе, и он устал деликатничать.

– Садись в карету, – распорядился фавн. – Для меня достаточно будет, если ты вовремя скажешь, направо свернуть или налево. Кричать вовсе не обязательно.

Андор вздрогнул.

– Ты там, – кивнул он на козлы, – можешь слышать нас, когда мы внутри?

– Когда хочу, – отрезал Рэп, разбирая вожжи. – Так направо или налево из ворот?

– Налево! – сердито буркнул Андор и поспешно присоединился к Кэйд.

* * *

Хаб – огромный город. Андор не раз говорил это Рэпу, но фавн и предположить не мог, как длинны и оживленны столичные улицы, как вычурна архитектура зданий. По мере приближения к центру все величественнее становился облик города и улицы заполнялись. Кварталы многоэтажек постепенно уступили место респектабельным особнякам, а затем и дворцам знати, прячущимся в густых парках. Перед грандиозными административными зданиями и храмами возвышались величественные статуи. Не только в центре Хаба, но и везде на его улицах высились храмы. Их были десятки… если не сотни…

Даже в унылой промозглой мороси Хаб был неотразим. Рэп и представить не смел, как великолепно смотрелась бы столица в лучах солнца.

Кэйд веселилась, как дитя, а Андор самодовольно выступал в роли гида: указывал, называл, объяснял.

– Храмы – вот причина, по которой Хаб считается Городом Богов. Каждый Бог имеет собственный храм. На всякий случай имперская канцелярия, закончив строительство очередного храма, тут же закладывает фундамент нового, и когда к списку добавляется новый Бог, для него готов свежий храм.

– Подумать только! Мне непременно нужно побывать в храме. Вот только в каком? Знаю! Инос являлся Бог Любви, значит, с негото мне и надо начать.

– Э… я бы не советовал! Вокруг храма Бога Любви окорачивается всегда столько сомнительных личностей…

Рэпу некогда было ни прислушиваться к болтовне пассажиров, ни любоваться городом, ни гадать о своем горьком будущем. Фавну поневоле пришлось отказаться от намерения не пользоваться магией в столице. Окунувшись в водоворот движения на городских улицах, он искренне не понимал, как обычный кучер может выжить в этой кутерьме. Кареты и экипажи колесили по всем направлениям, абсолютно пренебрегая чьей бы то ни было безопасностью, а пешеходы умудрялись выскакивать невредимыми изпод колес и копыт.

Большинство из них явно не пользовалось чарами, Рэпу постоянно приходилось приколдовывать. Лавируя среди экипажей и пешеходов, фавн подумывал о том, с каким бы удовольствием променял этот вертеп на Краснегарскую дамбу при высоком приливе в штормовую ночь. Он уцелел сам и сохранил в неприкосновенности карету с пассажирами только благодаря полному контролю и за собственной упряжкой, и за лошадьми других экипажей. Его столичный дебют вызывал бурные и нелицеприятные комментарии, изобилующие проклятиями, сыпавшимися и от бывалых кучеров, и от пешеходов.

Конечно, столь длительные манипуляции магией грозили немалой опасностью. Ее волны мог почувствовать какойнибудь колдун. Выбирать Рэпу не приходилось, он надеялся на везение и на свои таланты. За долгие дни путешествия фавн овладел довольно гладкой манерой применения магии, к тому же он обнаружил в Хабе другой предохранитель – постоянно мерцающий волшебный фон. Выследить конкретного мага, шепчущего животному, во всем этом гуле практически не представлялось возможным. Краем глаза Рэп уловил силуэт удаляющегося Золотого дворца Хранителя Востока и быстро промелькнувший Опаловый дворец. Затем пришло распоряжение Андора свернуть на юг и двигаться прочь от центра.

Густые сумерки ненастного дня плавно сменились ночной тьмой к тому времени, как Рэп услышал долгожданное известие о прибытии на место. Увы, только для кареты и лошадей, людям предстояло еще шагать и шагать. Въехав во двор гостиницы, Рэп остановил упряжку и, тяжело дыша, довольно долго просидел неподвижно, наслаждаясь покоем, словно после доброй драки. Теперь он уж не так сильно страшился своего предвидения: пожалуй, мало что могло быть хуже дорожного движения в Хабе.

Гостиничный конюх подхватил коней под уздцы и жадно смотрел на Андора, отсчитывавшего золотые монеты. Гатмор разгонял мальчишек, жаждущих вцепиться в вещи потенциальных клиентов гостиницы. Четверо троллей тоже притащились к карете – на случай, если гостям потребуются носильщики посильнее.

Отдышавшись, Рэп спрыгнул на землю и от души поблагодарил Дымка и Туманку. Фавну очень хотелось самому отвести лошадок в конюшню, почистить и выводить их, но нужно было скорее добраться до дому, и Рэп быстро осмотрел стойла и конюхов. Убедившись, что о четвероногих друзьях хорошо позаботятся, он подошел к Андору, который настойчиво призывал фавна взглядом.

– Нам предстоит небольшая пешая прогулка, – сообщил Андор. – Здесь недалеко, не больше полета стрелы, так что не стоит брать носильщиков. Согласны?

Как ни много багажа набралось у путников за всю дорогу, Андор настоял утром, чтобы вещи упаковали в два вместительных, но небольших сундука. Рэп с Гатмором понимающе переглянулись, пожали плечами и согласились, что они, пожалуй, действительно справятся сами. Рэп поспешил опередить моряка и подхватил самый тяжелый из двух сундуков. Тролли хмуро, но молча наблюдали, как их заработок уплывает на плечах приезжих. Андор раскрыл над Кэйд зонтик и, неизменным апломбом пригласив всех следовать за ними, вышел из ворот гостиницы и зашагал через улицу. Вскоре он свернул в ближайший переулок, слишком узкий для кареты и заканчивавшийся короткой лесенкой, упиравшейся в перекресток. Там он опять свернул, теперь уже налево, в засаженный кустарником и тощими деревцами дворик. Ступеньки, дворики, переулки и перекрестки множились, а Андор все шагал и шагал вперед.

Дождь лил не переставая. С каждой минутой сундук на плечах Рэпа все больше и больше наливался свинцовой тяжестью. Вода давно уже просочилась и в рукава фавна, и за воротник. Потоки дождя смывали с улиц мусор и несли его, кружа в водоворотах, к переполненным сточным канавам. По мостовым текли настоящие реки, в чьих потоках ноги пешеходов тонули по щиколотку.

Следующий проулок был столь узким, что два человека с трудом могли разминуться. Рэп и Гатмор, сгибающиеся под тяжестью сундуков, теперь еще должны были следить за сохранностью своих оттопыренных локтей, а пролезая в воротах – костяшек пальцев. Маршрут изобиловал каменными подворотнями, а высота зданий превращала небо в узенькую щелку, затерянную в вышине. И вновь путников ждали ступеньки…

– На расстоянии полета стрелы, надо же такое удумать! – отдуваясь, ворчал Гатмор.

– Стрелы лабиринтами не петляют, – напомнил Рэп, искренне желая, чтобы Кэйд шагала порезвей.

– Чудненькие местечки для засад, – восхищался капитан.

– Нет здесь нигде никаких засад, – заверил Рэп, подключив к обычным чувствам ясновидение.

Конечно, это был район вонючих трущоб, но относительно безвредный.

Задержавшись, чтобы переместить груз с одного плеча на другое, Гатмор проворчал:

– Тебе легко!

– Угадал, – откликнулся фавн. – Хочешь, чтобы я взял оба?

Но, сгибаясь под своей ношей, Рэп пользовался не магией, а исключительно собственными мускулами, и он был приятно удивлен и доволен, что выдержал дольше моряка. Воспользовавшись непредвиденной остановкой, фавн поменял плечо, и оба двинулись дальше сквозь мрак, ветер и дождь по булыжнику улочек и подворотен, пока наконец не остановились перед стеной с неприметной дверью, утопленной в глубь кладки.

– Итак, мы у цели! – жизнерадостно воскликнул Андор. – Не слишком фешенебельно, но уж никак не трущоба. Теперь молчок…

– Либо ты откроешь дверь, либо я сброшу сундук тебе на ноги, – рыкнул Гатмор.

– Неужели! Ну, если ты настаиваешь… Капелька магии!

Андор наклонился к двери, приблизился к дырке от выпавшего сучка и чтото прошептал… дверь распахнулась. Рэп моргнул, заметив мерцание пространства, пока открывалась дверь.

– О Боги! – ахнула герцогиня.

– Подумаешь, волшебная дверь! В Хабе, если есть денежки, можно приобрести все, что угодно.

Это оказались не поверхностные чары и не краткосрочная магия, а долговременное надежное колдовство. В столице было полнымполно волшебных штучек подобного рода. Вот онито и создавали постоянную вибрацию, которую почувствовал Рэп.

Со вздохом облегчения вошел он вслед за Гатмором в помещение и с грохотом сбросил с плеч опостылевший сундук. Моряк тоже не церемонился со своей ношей, так что вещи уцелели лишь благодаря исключительной прочности тары. Комната освещалась как через зарешеченную фрамугу, заляпанную многолетним слоем пыли с внутренней стороны и грязи – с внешней, так и из дверных щелей. Все же в тусклом свете можно было различить ковер на полу, разумеется не первой свежести, и вбитые в стену крючья, служившие вешалками. Чего только с них не свисало: разнообразные плащи, шляпы, даже пара фонарей. Лестница, первые ступени которой маячили впереди, тонула в чернильной тьме. Андор заботливо запер дверь и лишь потом взял в руки кремень и огниво.

– Этот дом – довольно странное место, – сказал он. – Самое приятное для меня и моих компаньонов здесь то, что в разных концах помещений имеются три различных выхода, а на крыше еще и люк. Последнее особенно привлекает Тинала, а также меня.

Сбросив с плеч сундук, Рэп сразу же занялся осмотром лабиринта анфилад, коридоров и лестниц. Только проследив проходы в этом человеческом муравейнике, можно было определить, какие помещения принадлежат именно этому жилищу, а какие нет. Соседи и не подозревали, что здесь существует некая анфилада комнат.

Рэп легко определил, где разместился Сагорн – комната за комнатой, заставленные стеллажами, забитыми книгами, свитками, картами, загроможденные столами с алхимической аппаратурой и кучами иных причудливых вещиц. Апартаменты Андора отличали многочисленные стенные шкафы с щегольской одеждой; на застекленном чердаке устроил себе мастерскую Джалон.

Там царил артистический беспорядок, а в уголке примостился стол с заготовками для музыкальных инструментов; Тинал облюбовал себе небольшой чуланчик, таившийся под ступенями лестницы и наполовину заполненный драгоценностями и золотыми безделушками. Никаких признаков жилища Дарада вообще не было. Оно и понятно – ну что делать великану и забияке в Хабе?

В фонаре затеплился колеблющийся язычок огня. Опустив стекло и подкрутив фитиль, Андор осветил наконецто помещение и усталые лица. Золотистый отблеск смягчал осунувшиеся черты и затянутый паутиной холл.

– Место, поверьте, удобное, но, конечно, нуждается в уборке, – признал щеголь. – Для этого мы регулярно каждые десять лет нанимаем слугу. За несколько месяцев он полностью справляется с задачей. В этот раз немного подзадержались. Для вас, Кэйд, эти хоромы, может быть, и неподходящее жилье; надо думать, вы к таким и не привыкли, но для компаньонов, несущих древнее проклятие, это логово исключительно удобно.

– А ведь вы не сами его создали, не правда ли? – то ли утверждал, то ли спрашивал Рэп.

Андор, освещавший фонарем лестницу, резко развернулся к фавну.

– Конечно нет. Это очень древнее строение. Нам невероятно повезло, когда мы узнали о продаже этого помещения, и Сагорн приобрел данную недвижимость в свое безусловное право собственности. А что?

– Около двух третей жилища под щитом. Подразумеваю, что остававшаяся треть была добавлена позже созданного колдуном щита.

В които веки Андор онемел от изумления.

– Сработало волшебное слово, – глупо ухмыльнулся щеголь.

– Несомненно, – кивнул Рэп. – Этому щиту вся ваша компания, похоже, и обязана своей жизнью. То, что вы так долго избегаете обнаружения, всегда казалось мне чудом, ведь вы временами так энергично встряхиваете магическое пространство… ну вот и разгадка чуду.

– Боги! Неужели? А ты покажешь мне, какие части безопасны, прежде чем мы расстанемся?

– С удовольствием.

Андор зябко передернул плечами, сильно взволнованный неожиданной новостью. Затем он предложил руку герцогине и, высоко подняв лампу над головой, вновь направился к лестнице. В молчаливом согласии Рэп и Гатмор взялись за один и тот же сундук, оставив другой на следующий заход.

Особо обустраиваться не потребовалось; каждому нашлась комната, и, распаковав сундуки, каждый унес туда свои вещи. Правда, герцогиню от столь грубой работы избавили и, кроме того, в избытке снабдили водой. Остальные тоже вымылись, накачав насосом воду из подвального колодца, который изза дождей был особенно переполнен. Чистые и освеженные, они собрались в гостиной и обнаружили, что их хозяином был уже не Андор.

Длинный, костлявый, облаченный в серебристую мантию Сагорн стоял, облокотившись на каменную доску, и обозревал комнату с презрительной усмешкой на лице – явный признак неудовольствия. Рэп изумился, увидев на голове старика черную ермолку, выглядевшую на нем излишне вычурно.

Гостиная была очень большой и очень запыленной: гора пепла в камине, пыль на столах, фестоны паутины во всех углах и даже на стенах и потолке. Каждый шаг, каждое движение вздымало тучи пыли, забивавшейся в нос и рот. Серые сумерки едва пробивались сквозь грязные стекла. Рэп заметил уныние на лице Кэйд и задумался, догадывается ли она о действительном состоянии заброшенности гостиной. Сагорнто, безусловно, догадывался, потому и не спешил зажигать свечи.

– Садись, капитан, – кивнул старик Гатмору, когда тот вошел в комнату, последним присоединяясь к компании.

– Пожалуй, я постою, – нахмурился моряк и замер, скрестив на груди руки.

Кэйд взгромоздилась на стул с высокой прямой спинкой, а Рэп устроился на диване. Он позволил себе проверить, так ли мягок диван, как это казалось со стороны, и был приятно удивлен, что не обманулся в ожиданиях. Плохо только, что подушки насквозь пропитались запахом плесени.

– Похоже, у нас военный совет, если уж Андор вызвал вас, доктор, – заметила Кэйд.

– В какойто мере да, – цинично хихикнул Сагорн. – Андор – франт. Его утонченной душе совестно за подобное безобразие, а других квартир в запасе у него нет. Вот он и решил, что раз это была моя идея привезти вас сюда, мне и ответ держать. – Предупреждая заверения герцогини, он поднял руку и продолжал: – И он прав! Примите мои истинные извинения. Последние несколько лет я так увлекся своими исследованиями, что ничего вокруг не замечал. Дом захламлялся, а я… Это позор!

– Ну, дватри пыльных дня нас не угробят, – жизнерадостно воскликнула Кэйд. – Так чем нам заняться сейчас? Что ты предлагаешь?

– Поужинать, я думаю, – произнес Сагорн. – Позже нужно организовать сбор информации. Вопросов много. К примеру, о войне: насколько серьезна ее угроза? Неплохо бы узнать, в столице ли Иносолан, одна она или с джиннами? Как вы понимаете, их могли завернуть обратно, раз на джиннов охота. Вопрос о Краснегаре тоже немаловажен. И еще, какие слухи ходят про Четверых? И наконец, о друзьях и знакомых. Мне нужно восстановить отношения с прежними друзьямиполитиканами, а вам – с родственниками, но сначала нужно определить, к кому из них безопасно обращаться. Когда мы получим ответы на эти вопросы, у нас появится масса новых.

– А как я могу помочь?

– Не знаю! Начнем с того, что поблизости отсюда имеются и кабачки и таверны, так что Тинал принесет достаточно всевозможных сплетен и пересудов. Андор заявится в гости к комунибудь из знакомых. Наш маг, – хищный взор Сагорна обратился к Рэпу, – сможет собрать информацию – оккультными средствами, и, пожалуй, эти сведения окажутся самыми надежными.

– Подслушивать я смогу, – согласился Рэп, – тем более что это достаточно безопасно.

– Даже Андор способен выведывать тайны, а ты маг, тыто уж точно сможешь. Побеседуй с несколькими легионерами. Выбери когонибудь посолиднее и используй по ходу дела магию. Сделаешь?..

– Согласен, – с несчастным видом сказал Рэп.

– А ты, капитан… – Сагорн с сомнением взглянул на Гатмора.

– Капитан останется дома, – усмехнулся Гатмор, – и наведет на борту порядок. Ваша компания – грязная команда заправских разгильдяев.

– Я тоже нашла себе дело – буду заниматься домашним хозяйством и кухней, – заявила Кэйд.

– Мэм…

– Нет, правда! Я люблю готовить, хоть подобные развлечения для меня большая редкость. – Довольная собой, герцогиня буквально лучилась улыбкой. – Однако из воздуха мне ничего не состряпать, а в твоей кладовой, Сагорн, пусто!

Все не сговариваясь посмотрели на темнеющие окна. Как ни грязны были стекла, но сомневаться не приходилось: в такой час все рынки уже не работали.

– Послушайте, ведь мы под щитом, – воскликнул Рэп, обнаружив, что зверски голоден. – Вы не против куриных клецок?

Фавн вспомнил сказочное угощение, которое он пробовал раза два или три еще в детстве. Шедевр кулинарного искусства его матери. Безупречная память мага точно воспроизводила вкус и аромат кушанья, и у Рэпа прямотаки слюнки потекли, совсем как тогда, в детстве. За последнее время более приятного ощущения он не испытывал.

«Пожалуй, быть магом не так уж и плохо – по крайней мере, иногда», – подумал Рэп в предвкушении ужина.

– Ну, конечно же! – восторженно закричала герцогиня. – Шейх Элкарас устраивал застолья, пользуясь магией, и ты сделаешь точно так же.

– Я могу только попробовать сотворить еду. Что случится потом, я не знаю. Возможно, ночью мы проснемся изза голодных спазм в желудках.

– Не скромничай! – огрызнулся Сагорн. – И почему, собственно, такой однообразный стол? Уверен, ее сиятельство предпочтет чтонибудь пооригинальней. Например, скажем, фрикасе из голубиной грудки в трюфелях под соусом с каперсами.

– Я создам все, что угодно, если мне смогут объяснить, как это должно выглядеть, – пообещал Рэп, – но вкус блюда – здесь я бессилен – будет как у куриных клецок.

2

Вдоль каждого тракта Империи на определенном расстоянии друг от друга находились почтовокурьерские станции, каждая под собственным номером. Нумерация, естественно, начиналась от столицы. Поэтому, отправляя письмо сенатору Ипоксагу, Инос просто указала, что просит встретить ее на почтовой станции первого южного тракта. То, что дорога окончится станцией номер один, сомнений не вызывало, но куда двигаться дальше по городу, разыскивая дом сенатора, Инос не представляла, и встреча на станции, казалось ей, решала все проблемы. Единственно, чего не учла Иносолан, так это гигантских размеров самой станции.

Отправив вперед со специальным курьером письмо, Азак заметно снизил темп движения. Конечно, послание к сенатору будет доставлено без промедления, но все же не стоило гнаться за курьером и привлекать к себе внимание. Вчера ночью на постоялом дворе джиннов разбудили солдаты, вызванные бдительным хозяином. Но документы, состряпанные эльфами, снова выручили путников. Однако Инос все еще продолжала ждать разоблачения фальшивки. И дождалась… в сумеречный полдень на конечной станции южного тракта.

Дорога уперлась в скопление строений, больше напоминавшее небольшой городок, хоть и называлось оно почтовой станцией. Правда, в этом местечке соединялись три тракта: южный, восточный и питмотский. Кроме того, здесь имперская почта начинала и кончала свой бег по дорогам Империи. Здесь состоятельные путешественники оставляли почтовых лошадей вместе с каретами, меняя их на юркие и легкие городские двуколки или, наоборот, пересаживаясь в дорожные кареты, отбывающие в дальние края; лошади сдавались внаем как упряжками, так и поодиночке, для всадников; кроме того, желающие могли нанять на время поездки кучеров, форейторов и проводников, если желали. Административные павильоны, гостиничные строения, конюшни, дворы, паддоки кишели народом. Везде суетились посыльные, курьеры, носильщики, конюхи и конечно же карманники. Лошадей было вряд ли меньше, чем людей. Люди переговаривались, перекрикивались, лошади ржали и храпели, колеса карет и экипажей грохотали и плюхали по лужам, копыта цокали по мостовой, а башмаки чавкали по раскисшей грязи, создавая жуткую какофонию звуков, к которым добавлялся неумолкающий шелест дождя. Не только строения, но и сам воздух станции пропитался густым ароматом конского пота. И везде мелькали солдатские каски и мундиры.

Инос и не предполагала, что встретиться с кемто, кого она не знала и кто не знал ее лично, окажется так затруднительно. Два последних дня она лелеяла мечту о сердечной встрече с вельможейродственником, пусть очень дальним, надеясь на его гостеприимство, а главное, на отдых в более комфортабельных условиях, чем за полгода сумасшедшего путешествия. Безусловно, сенатор откликнулся на ее письмо и приехал за ней или послал когонибудь вместо себя, но Инос не представляла, как они отыщут друг друга. В послании она не осмелилась упомянуть, что путешествует в обществе четырех джиннов.

Сдав лошадей и карету, Азак получил деньги, и все пятеро вышли из конторы под дождь. Свирепо насупившись, но упорно храня молчание, Азак предоставил действовать Инос, однако она не знала, что делать, кроме как ждать. Минуты ползли мимо, лил дождь, а девушка осматривалась и спрашивала себя, куда же им в конце концов двинуться. Но эту проблему за них решили легионеры. Лошади и путешественники недолго мельтешили вокруг, внезапно поблизости от джиннов никого не осталось и со всех сторон в образовавшийся вакуум, как волчья стая на жертву, полезли солдаты, сверкая обнаженными мечами. Круг сомкнулся.

* * *

Окруженные кольцом легионеров, четверо джиннов во главе с Инос вошли в помещение с низким потолком, а потом поднялись по мрачной лестнице в каморку, где их уже ждали трибун, центурион и какойто неприметный типчик. Сопровождавшие пленников десять легионеров промаршировали в комнату двумя шеренгами, но потом распределились широким полукругом, все еще щетинясь обнаженными клинками. Двери заперли на засов. Под окнами находился одинединственный стол и, как ни странно, никаких стульев. Инос охватил страх. Небольшую комнату не станут набивать людьми просто так, а в переполненном помещении нельзя было повернуться, не наткнувшись на чейнибудь недобрый взгляд или мокрые доспехи. Запах кожи и лака ударял в нос, а дыхание людей она чувствовала даже через вуаль.

Трибун оперся спиной о стол и принялся рассматривать паспорт. Затем он одобрительно кивнул пятерым пленникам.

– Неплохая работа, – сказал он, указывая набумаги. – Классическая фальшивка, к тому же великолепная.

– Нет, это не так, – заявил Азак.

Трибун снова улыбнулся и передал паспорт тщедушному типу. Тот был довольно молод, но уже почти лыс и выглядел истинным педантом – в общем, внешне безобиднейшая личность, тем и опасная; впрочем, иначе его здесь и не было бы. Эксперт поднес документ к глазам, повернулся к окну и стал внимательно рассматривать паспорт на свет, чуть ли не прижимая бумагу к кончику своего длинного носа.

– Да, отличная работа, – подтвердил он мнение трибуна. – Почти наверняка – эльфийская, – сказал он, любуясь каллиграфией.

Трибун, не переставая мило улыбаться, повернулся к Азаку. Трибун был староват, но для своих лет вполне крепок. Обнаженные руки и ноги его сильно загорели, а обветренное лицо соперничало цветом с бронзовыми доспехами, украшенными золотой инкрустацией. Дорогая, ладно скроенная форма выгодно маскировала рост трибуна. Он наверняка был человеком заслуженным, раз мог позволить себе роскошествовать.

– А теперь выкладывайте правду, – потребовал он.

– Ты прочел ее.

– Граждане, поименованные в этой «липе», никогда не слыхивали о вас.

– Еще бы! Я ведь приезжаю, а не уезжаю.

Азак врал не моргнув глазом. Зато Инос показалось, что ее сердце провалилось до самых пяток. Очевидно, понатыканные по всему тракту соглядатаи и смотрители с почтовых станций слали в столицу тревожные письма. Приливная волна доносов подоспела в Хаб как раз к их приезду. И власти озаботились взять подозрительных чужестранцев там, где легче всего избежать паники среди честных обывателей. Теперь их тщательно обыщут и не менее тщательно допросят с пристрастием.

Трибун критически осмотрел закутанную в покрывало фи– Инос.

– Открой лицо.

Для дам прятать себя от дорожной пыли было в порядке вещей, но оставаться под вуалью в помещении не практиковалось. Инос беспрекословно стянула с головы шляпу и размотала вуаль. Она столько времени не имела возможности вымыться, что была противна сама себе.

Трибун кивнул, будто лишний раз убедился в истинности полученных рапортов.

– Не из джиннов, ничего похожего. Поуэльф и полу… кто?

– Вот уж не эльф, – рассердилась Инос. – Имп и джотунн.

– Кто жег твое лицо и почему?

– Это мое дело и тебя не касается.

Он равнодушно пожал плечами, словно спросил мимоходом.

– Ты якшаешься со шпионами, шляешься в компании джиннов, значишься в этих подложных документах… Для дамы это многовато, как бы с тобой не случилось чего похуже…

– Еще не полдень, – спокойно ответил Азак.

– Что из этого? – повернулся к нему трибун.

– В полдень нас будет искать здесь некий вельможа. В твоих интересах попридержать свое любопытство до полудня, трибун.

– Неужели я выгляжу кретином? – скрестил на груди руки трибун. – Ты ничего не добьешься, оскорбляя меня.

– Если бы паспорт действительно был фальшивкой, как ты уверяешь, нас давно заковали бы в цепи. Документы необычны, согласен, но это уж не твоя забота. Просто потерпи до полудня. Я не стану уверять, что тебе ответят на все твои вопросы, но допрашивать нас тебе наверняка не позволят. – И Азак, копируя трибуна, тоже скрестил на груди руки.

В путешествии он основательно пропылился и пообтрепался, сквозь прорехи одежды коегде виднелось покрытое рыжими волосками тело, но султан Араккарана хорошо разбирался в интригах и мастерски умел вести их. И он верно угадал, что трибун все еще сомневается в шпионских намерениях приезжих, хоть и очень хочет доказать их вину. Джинны сейчас были желанной добычей, но война пока еще не объявлена, и с этим приходилось считаться. Трибун, не только ловкий, но достаточно толковый человек, не мог не понимать, что ничьим донесениям нельзя верить.

Инос вконец извелась; ей казалось, что полдень давно прошел, а определить время по солнцу мешали тучи. Минуты текли, а сенатора все еще не было. Причин для задержки было предостаточно: он мог не получить ее письма, сенатора могло не оказаться в городе; в конце концов, он мог просто не поверить ее письму, посчитать его фальшивкой и сжечь. Хуже, если сенатор передал письмо тайной полиции, заботясь о собственной безопасности, а этот трибун всего лишь ломал перед ней комедию.

Но, несмотря ни на что, искра надежды продолжала теплиться в сердце Инос.

– У тебя есть сомнения, писец?

– О, никаких, – ответил лысеющий парень и швырнул свиток пергамента на стол.

– Отлично, – воскликнул трибун и обратился к центуриону: – Обыскать их.

Центурион вложил меч в ножны и знаком приказал двум легионерам сделать то же самое. Все трое подошли к Азаку. Султан только злобно сверкал глазами, но не сопротивлялся, пока они шарили по его карманам и поясу. Кошельки с заркианским золотом звякнули по крышке стола, рядом легли оба кинжала и пара тонких стилетов, о которых Инос и не подозревала.

Той же процедуре подверглись затем и остальные трое джиннов: Чар, Варрун и Джарким.

Покончив с мужчинами, трибун уставился на Инос.

– При вас есть какоелибо оружие или бумаги?

– Никаких.

– Поклянитесь в этом Богами Правды.

– Клянусь.

– Ладно. Теперь приступим. Начнем вот с этого, – кивнул он на Чара.

Два легионера вцепились в джинна, заломили ему руки за спину, впечатав лицом в стену, а центурион с большим знанием дела врезал рукой его по почкам и лягнул по лодыжке. Не выдержав, Азак рванулся вперед и замер на полушаге, остановленный частоколом острых клинков. Инос закрыла глаза, не в силах смотреть на этот ужас.

Терпения Чара хватило еще на пару зверских ударов, после чего он начал кричать. Азак в бессильной ярости вторил ему рычанием.

– Будешь говорить? – поинтересовался трибун.

– Ты пожалеешь об этом!

– Продолжай, центурион, и не будь щепетилен.

– Взгляните! – выкрикнул тщедушный писец.

Инос невольно раскрыла глаза. Лысый типчик все еще не отлепился от окна. Должно быть, он предпочел разглядывать двор по той же самой причине, по которой Инос зажмурилась.

– Трибун, в ворота только что вкатилась карета с гербом и в сопровождении преторианских гвардейцев.

– О Боги Мучений! – простонал трибун.

Все же до развязки было еще далеко. Преторианец имел звание на несколько рангов выше, чем трибун, но по сравнению с ветераном казался слишком уж юн. Однако, когда гвардеец обменялся с трибуном приветствиями, воинственного пыла в служаке сильно поубавилось.

В полной мере довольный собой и воинским званием, что подтверждал шлем с пышным плюмажем, всадник был великолепен. Даже слишком маленький подбородок не портил его очаровательную внешность. Самоуверенность юнца тоже была оправданной: любой, кто смог пробиться в преторианцы, имел влиятельных покровителей и почти наверняка являлся будущим ликтором.

Но в карете восседал не сенатор, а укутанная в меха дородная дама – молодая копия тетушки Кэйд. Выглядывая из теплого пушистого воротника, она пристально рассматривала холодным жестким взглядом насквозь промокшее хрупкое неприкаянное существо, стоящее в грязи перед дверцей кареты в окружении легионеров.

– Знаешь ли ты эту женщину? – мрачным голосом спросил трибун.

– Нет.

– Нет? – просветлел он.

– Мой отец получил письмо, где она утверждает, что является нашей родственницей, с которой никто из нас раньше не встречался. Более того, источник, которому нельзя не верить, сообщает, что та, чьим именем она назвалась, давно мертва.

Вся фигура трибуна излучала счастье.

Юный гвардеец молча нахмурился. Он уже сожалел, что вступился за Инос, презрев ее жалкий вид.

– Можете ли вы доказать, что вы та, за которую себя выдаете? – надменно спросил он.

Азак, вынужденный молчать, все сильнее и сильнее накалялся гневом.

– Я – Иносолан из Краснегара, а ты, похоже, леди Эйгейз.

Дородная дама в карете скептически вздернула бровь:

– Мое имя ни для кого не секрет.

– Кэйд много рассказывала мне о тебе.

– Что именно?

– Например, ты провела лето в Кинвэйле. Там ты покорила сердце молодого гвардейца… точно не помню имени… кажется, Айнофер.

– Претор Айонфью – мой муж. Ты плохо справляешься со своей ролью.

– Это не роль, а рассказ. Ну, она также упоминала некий концерт на спинете. В этот раз спинет не просто фальшивил, иногда он начинал самостоятельно издавать звуки, совершенно уродуя мелодию; возможно, это изза ежа, ползавшего внутри инструмента. Или вот еще, насчет закрытой супницы; когда лакей поднял крышку перед Эккой…

– Иносолан! – пронзительно завопила вельможная леди. – Что с твоим лицом, дитя?! – Дородная дама с трудом спустилась по ступенькам из кареты прямо в раскисшую грязь и под дождем бросилась обнимать Инос.

– Да помогут тебе Боги, трибун, – нахально усмехнулся молодой преторианец, очень довольный собственной прозорливостью.

3

У Кэйд была манера изображать легкомысленную дурочку. Эйгейз переняла этот стиль, но в результате получилась гротескная пародия на герцогиню. Она болтала без умолку, хихикая и сюсюкая, но, будучи дочерью сенатора, сама решала, когда кривляться, а когда быть серьезной. Одногоединственного взгляда на беднягу Чара, избитого и окровавленного, хватило, чтобы от мягкости не осталось и следа. Глянув на свой эскорт, Эйгейз с деланным безразличием холодно произнесла:

– Тиффи, дорогой, сделай чтонибудь.

– Господин… – с лучезарной улыбкой подступил Тиффи к трибуну.

Вот когда все влияние имперской аристократии приготовилось обрушиться на этого несчастного заслуженного офицера. Чтобы срочно исправить положение, трибун спешно реквизировал карету и на свежей упряжке лично помчался со своей жертвой в лучший военный госпиталь в Хабе, да не один, а со свидетелем, Варруном, имея строгий приказ лично Эйгейз доложить о выполнении, причем непременно до захода солнца, иначе его карьера будет погублена.

Стойкость аристократки была безгранична. Когда Инос представила гиганта варвара как своего мужа, султана Азака из Алакарны, Эйгейз мило улыбнулась, даже глазом не моргнув, и протянула руку для поцелуя. Азак изысканно поблагодарил ее за честь, но извинился за то, что не может себе позволить дотронуться до благородной леди, так как слишком запачкан дорожной пылью.

Потом Эйгейз сотворила еще одно чудо, всегото потому, что Инос не пожелала портить великолепную поплиновую обивку в сенаторской карете, справедливо считая себя слишком грязной. Администрация станции мгновенно выделила великолепные покои с горячими ваннами, мягкими полотенцами и чистыми одеждами. Инос почувствовала головокружительное упоение, словно все проблемы уже разрешились. Довершила эйфорию обильная трапеза, самая прекрасная за последние недели, и все же запомнились ей в основном только бесконечный и неумолчный щебет светского вздора ее родственницы и полное изумление на чисто выбритом лице джинна, вынужденного проявлять уважение к этой болтливой даме.

Впрочем, когда с неотложными делами было покончено и Инос с Азаком уселись в карету, а Джарким устроился на запятках этой же кареты с форейторами, леди Эйгейз повела беседу на отвлеченные темы. Преторианцы скакали впереди, расчищая путь, и карета, грохоча колесами по мостовой, беспрепятственно катилась вперед. Инос упорно боролась с охватившей ее на почтовой станции эйфорией, тщетно пытаясь вернуться с небес на бренную землю, понимая, что ощущение – свободы и безопасности пока еще эфемерно. Азак был рядом и, похоже, считал, что ловушка, в которую он залез, теперь захлопнулась. Инос догадывалась, что ее супруг вспоминает и придирчиво перебирает все подозрения относительно мотивов и действий королевы Краснегара. Сейчас Инос являлась хозяйкой положения, и конечно же султан, привыкший к предательствам, не доверял ей.

– Это очень долгая и неправдоподобная история, госпожа…

– Эйгейз, дорогая.

– О да, Эйгейз. Не проще ли будет начать тебе? Расскажи, что ты знаешь, а недостающее я дополню.

– Милая моя Инос, твое неожиданное появление заставило меня усомниться во всем, что мне казалось известным. Итак, первое, что мы услышали, это о неприятностях в северовосточном Джалгистро. Прошлой весной там возобновились гоблинские набеги, и изза этого однажды вечером отец вернулся из Сената вконец обозленным. Потом пришло известие, что ты потеряла отца. До сих пор верно?

– Да, – согласилась Инос.

Эйгейз пробормотала стандартное соболезнование и продолжила:

– Еще сообщалось, что ты вместе с Кэйд под военным эскортом возвращаешься в Краснегар. Дальше сплошные слухи, будто бы на обратном пути отряд попал в засаду, битва была короткая, а потом… ужасные зверства. Сенат… Можешь себе представить! Гоблины! Они хуже карликов! У Империи раньше никогда, никогда не было столь серьезных проблем с гоблинами. Мы с отцом конечно же беспокоились и за тебя, и за Кэйд, мы написали Экке. Но известие о твоей смерти и смерти Кэйд пришло раньше, чем ответ на наше письмо.

– Кто сообщил такое? – требовательно спросила Инос.

– Император, дорогая, – сочувственно вздохнула Эйгейз. – Это было официальное сообщение Сенату. Разумеется, отцу он рассказал раньше, мы ведь отдаленная родня, впрочем – обычная вежливость. Император сказал, что известие исходит от Олибино.

– Ага! – констатировала Инос и переглянулась с Азаком. С ее глаз словно пелена спала. Олибино в свое время не сумел ни выкупить Инос у Раши, ни выкрасть ее. Он решил расправиться с проблемой радикальным способом, заявив, что Инос мертва. Кто бы посмел усомниться в словах ХранителяСтража? Вот почему, когда Инос добралась до Алакарны и больше уже никак не могла быть полезна колдуну, он, не долго думая, вновь отослал ее к Раше. Так и было!

– А как император решил с Краснегаром? – опередила Инос град вопросов, готовых слететь с язычка хозяйки.

Карета лихо мчалась по широкому проспекту мимо величественных зданий и грандиозных сооружений. Разумеется, Инос хотелось поглазеть на столицу, но она ясно сознавала, что сейчас никак не время предаваться праздности и заниматься осмотром достопримечательностей.

– Знаешь, это случилось уже после того, как здоровье государя начало ухудшаться, – замялась Эйгейз. – Консул Итбен… сейчас он, конечно, регент. Так вот, Итбен предложил, что, поскольку старшая ветвь отмерла – Кэйдолан была бы следующей после тебя королевой – ближайшим преемником является Анджилки. К тому же Краснегар не стоил войны с Нордландией, потому как у Империи много других проблем, хотя бы с гномами, не говоря уж о гоблинах; к тому же начиналась заркианская кампания. Вскоре доставили ответ от Экки, и отец смог доложить Сенату, что герцог не претендует на самостоятельное правление королевством. Компромисс устраивал всех – Анджилки получает номинальный титул, а править от его имени станет выбранный танами вицекороль. Посол Нордландии согласился, и меморандум был подписан.

Эйгейз конечно же была не глупее, чем Кэйд.

– Удобный расклад, – пробормотала Инос, – но только не для жителей Краснегара.

– Ну, дорогая, император не отвечает за чужое, если только ты не захочешь провозгласить его своим сюзереном.

– Конечно нет! – поспешно заверила Инос. – Что ж, очевидно, Хранитель лгал.

После этих слов леди Эйгейз заметно побледнела и зажмурилась, а потом севшим голосом пролепетала:

– Случается, дорогая, что и Хранитель ошибается, я полагаю. А Кэйд, ты говоришь, цела и невредима, там, в… э…

– В Алакарне, – подсказав Азак.

– Благодарю, – смущенно произнесла Эйгейз, рассматривая загадочного варвара, и поспешила сменить тему на более безопасную. – Как все это необыкновенно удивительно! Анджилки и не подозревает ни о чем подобном!

Инос содрогнулась от недоброго предчувствия.

– Анджилки?

– Ах! Конечно же ты не знаешь! Он в Хабе, дорогая. Приехал пару дней назад в преужаснейшем состоянии.

– Анджилки? Герцог здесь?

– Ну да, дорогая. Регент вызвал его, когда… ооо, полагаю, ты и об этом тоже знать не можешь. – Эйгейз волновалась, чем дальше, тем больше, и, как все толстушки, потянулась к еде. Вытащив из ящичка коробку шоколадных конфет, она сняла крышку и принялась выбирать, какую съесть первой, но говорить не переставала. – По дороге с ним случилась неприятность, с Анджилки то есть, – он сломал ногу. Бедняжка, эта поездка для него стала кошмаром. Теперь он уже не герцог, он король… О Боги!

– Чего еще я не знаю? – допытывалась Инос.

– Хочешь шоколадку? Нет? А вы, ваше величество?

Азак тоже отказался от угощения, но попросил:

– Пожалуйста, зовите меня просто Азаком, – и после небольшой заминки добавил: – Раз мы все стали теперь одной семьей.

– О Боги! – пробормотала Эйгейз и съела подряд три конфетки, не спуская глаз с султана.

Действительно, не такое сейчас время в Хабе, чтобы гордиться родством с джинном.

– Почему регент вызвал Анджилки? – требовательно, спросила Инос.

– Изза Калкора, дорогая. Он тан Нордландии…

– Я знаю о Калкоре. Он наш дальний родственник, очень дальний. – Вдруг Инос вспомнила видение в магическом окне и поморщилась. – На самом деле один раз я его видела. Чем отдаленнее родство с ним, тем лучше! Так что о Калкоре?

– Он… о, Великое Равновесие! – распахнула глаза Эйгейз и бросила в рот еще одну шоколадку. – Знаешь, дорогая, возможно, я сделала грубейшую ошибку.

– Что за ошибку?

– Что ж, что сделано, то сделано. Видишь ли, Инос, твое письмо пришло только сегодня утром, когда отец уже отправился во дворец. Я не верила в твое чудесное воскрешение потомуто и не послала сообщение отцу о тебе. Я чуть было вообще не отказалась от поездки. Мне пришлось менять планы, в частности, переносить на другой день примерку платьев. О Боги!

Азак молча хмурился. У Инос сердце выпрыгивало из груди.

– Ты начала о Калкоре, Эйгейз, – напомнила ей Инос.

Проглотив еще пару конфеток, та выпалила:

– Он тоже в Хабе. Вот что сейчас при дворе творится. Пират потребовал охранную грамоту, и регент, конечно, это ему предоставил, потому что джотунну ни за что не вернуться. Тан прибыл пару дней тому назад, и сегодня на повестке дня только один вопрос – Краснегар. Когда Анджилки добрался до нашего дома, отец сразу же отослал во дворец курьера с известием. Преторианцы явились прямо среди ночи, безжалостно вытащили беднягу прямо из кровати и забрали с собой…

– Краснегар? Сегодня? – вскричала Инос, чуть ли не кожей чувствуя взгляд Азака, пожиравшего ее глазами. – Нам, нужно ехать…

– О, во дворец уже слишком поздно, дорогая. Они заседают с утра. Даже я не могу пройти в Круглый зал, чтобы известить отца, и уж тем более провести тебя мимо стражи.

– Но что нужно Калкору?

– Ты абсолютно уверена, что не хочешь конфетку? Ах, дорогая, никто ничего не знает! Поговаривают, что тан вконец свихнулся и намерен биться с Анджилки за трон.

– Драться с Анджилки! – ахнула Инос, вспомнив мускулистого джотунна, увиденного ею когдато в волшебном окне, и толстого увальнягерцога. Ее начал разбирать смех. Сама идея столкнуть этих двоих в поединке была абсурдной, и Инос, не в силах сдерживаться, расхохоталась.

– Это единственное правдоподобное объяснение присутствия в Хабе обоих претендентов на Краснегар, дорогая, – с тихим стоном закончила Эйгейз и кинула в рот последнюю шоколадку. – У джотуннов есть какойто старинный варварский обычай разрешать каверзные споры между противоборствующими сторонами. Они называют это «Божьим Судом». Мне отец говорил.

– Драка на топорах! – вскричала Инос.

Волшебное окно показало поединок на топорах между Рэпом и Калкором.

Но ведь Рэп мертв.

Азак улыбался.

4

Мама урезала ежедневную норму лекарства Шандн. Хуже того, она нашла запасную бутылку, которую мальчик прятал за комодом. Церемония едва началась, а он уже ощутил пробуждение царапучих кошек. Шанди дрожал как в лихорадке и с трудом сохранял неподвижность. А с потом, стекавшим по его лицу, он ничего не мог поделать. Чтобы не думать о лекарстве, принц пытался сконцентрироваться на происходящем.

Король Краснегара основательно заплыл жиром, к тому же одна нога его была в гипсе. Ему приходилось управляться и с тогой, и с костылем; пожалуй, даже по отдельности этот увалень не справился бы ни с тем, ни с другим. Шанди с презрением взирал на короля Краснегара.

В любом случае это неправильно, что импы становятся королями, – так рассуждал Шанди. Импы – это импы и должны соблюдать верность присяге императору. Королей могли иметь кто угодно, хоть гномы, хоть людоеды или им подобные – кто именно, он еще не решил, – но не импы. Утешало лишь то, что, в сущности, этот король был всегонавсего герцогом и он просто выказывал дань уважения Кинвэйла регенту, никаких недоразумений. Вот выглядел этот тип очень забавно, особенно когда двум герольдам пришлось под руки опускать его на пол, чтобы тот смог встать на колени, не растеряв ни тогу, ни костыль, и устроить поудобнее ногу в гипсе.

Этому горекоролю даже свою речь понадобилось читать по бумажке. Отвратительно! А язык у него во рту ворочался так плохо, что все слова сливались в сплошное «бубубу».

Если это король Краснегара, то Краснегар – ничтожная страна. О придворных манерах толстяк и слыхом не слыхал. Консулу Гумайзу пришлось шептать толстяку на ухо, что тому делать дальше и какие слова говорить.

«О, ну почему они так тянут с церемонией?!» – мучился Шанди.

Содрогаясь от страха, принц гадал, не лучше ли изобразить обморок? Его вынесут из Круглого зала, как это было в прошлый раз. Вынесут! Но Итбен потом три шкуры сдерет… зато даст ему много лекарства. Стоит попробовать, ради лекарства… Стоит…

Но ужас перед поркой оказался сильнее, и мальчик постарался переключить внимание на продолжающееся действо.

Заметив джотунна, Шанди стал к нему приглядываться. Мускулы у того, безусловно, имелись, крепкие мускулы. И бледным он не был. Не то что другие джотунны, цвет кожи которых напоминал о рыбьем брюхе. Этот был коричневым от загара. Зато волосы… нет, не белые, а какието пегие. Мама говорила, что джотунны – зверикровопийцы… нет, кровавые звери… нет, както еще… А Калкор выглядит достаточно подлым, чтобы обожать кровь. Пожалуй, он и голыми руками запросто убьет и не охнет. Верно, специально не носит верхней и одежды, чтобы щеголять мускулатурой. Странно, что он без татуировок и не волосат. Стыдно заявляться ко двору вот так, нацепив одни только штаны! Почтительности в нем ни на грош. Джотунн – он, конечно, джотунн и есть.

Неожиданно встретив пристальный взгляд сапфировых глаз пирата, Шанди захотелось юркнуть под лавку, но мальчик мог позволить себе только уставиться в другую сторону, и он воззрился на Белый трон.

«Сегодня день Севера, – вспомнил принц и вновь приказал себе: – Не отвлекаться!»

– Не помню, чтобы когданибудь я уполномочивал посла отказываться от притязаний на Краснегар от моего имени, – ощерился Калкор своей гаденькой улыбочкой.

От такой ухмылки бросало в дрожь. Мерзкая гримаса.

– Но Божий Суд? Это, как нам кажется, чисто варварский обычай, тан. – Итбен говорил тем тоном, которым пользовался, чтобы очаровать противника.

Находившийся рядом с Калкором герцог… нет, король энергично кивнул. Даже просто стоя перед троном, горекороль с трудом сохранял равновесие, но еще больше забот, чем сломанная нога, ему доставляла тога, так и норовившая размотаться и соскользнуть на пол.

Джотунн наслаждался созданной им ситуацией, он нежился, как кот на мягком диване.

– Письменные соглашения – сущий вздор, это не для нас, ваше высочество. Где тут доверие, если оговариваются условия да еще требуется их подтверждение? Честь нельзя гарантировать… ни подписью, ни печатью, ни на сегодня, ни на никогда!

– Тогда почему бы не уладить разногласия с королем Анджилки прямо здесь, в дружеской беседе? Обсудите то, что пожелаете, и скрепите ваше согласие рукопожатием.

Калкор даже не соизволил взглянуть на толстяка подле себя.

– Если я пожму ему руку, у него одной загипсованной конечностью станет больше, – с невозмутимым видом заявил он.

Стоящие позади Калкора джотунны во главе с послом Крушором весело загоготали.

За плечами Шанди послышался горестный вздох Итбена.

– Что ж, как уже было объявлено, непосредственно сама Империя не затронута, – Он говорил громко, чтобы непременно обратить на себя внимание сенаторов. – Король Анджилки – наш верноподданный. Я повторяю, мы просто предлагаем свои добрые услуги как посредники, дружески относящиеся к обеим сторонам.

Грубый хохот джотунна заставил Шанди подскочить.

– Ну еще бы! – веселился Калкор. – А минуты через дветри тебе взбредет в голову какаянибудь другая гениальная идея, не так ли? Ну же, давай, я жду не дождусь!

Сенат возмущенно зароптал.

В повисшей затем тишине консул Гумайз наклонился к уху короля Анджилки и чтото зашептал ему.

– Ээ, что? – глупо вытаращился толстяк. – О да! Послушай, Калкор…

– Тан! – рявкнул джотунн, резко развернувшись к нему.

Бедняга чуть было не упал.

– Ээ, тан. Да. Тан!

И в Круглом зале наступила вынужденная тишина: король, похоже, забыл то, что собирался сказать. Может быть, он забыл, что вообще намеревался чтолибо говорить.

Калкор опять взглянул на Итбена.

– Странные у тебя друзья. – Пакостная улыбка змеилась по его губам.

Итбен усмехнулся, словно бы про себя, а Шанди почувствовал, как от ужаса у него задрожали внутренности. Такой смех он слышал, когда лежал, прижатый к письменному столу.

– Ты шокируешь нас. Не могу поверить, что ты всерьез вызываешь на дуэль человека со сломанной ногой!

Скрестив руки на груди, Калкор наконецто перестал улыбаться и хмуро буркнул:

– Ни колченогий, ни двуногий, этот слизняк – мне не соперник. Я ожидал совсем иного! Но, похоже, мне навязывают этого увальня. Пусть ответчик назовет защитника.

– Прошу вас, ваше величество, – подбодрил короля Итбен.

Анджилки долго не откликался, а затем забормотал:

– О! Я? Ээ, да? – На большее короля не хватило. Толстое лицо стало пунцовым, на лбу вздулась и запульсировала вена, по вискам заструилась влага, и вся физиономия короля заблестела, оросившись каплями пота. В нарушение правил этикета Анджилки вытер лицо тогой.

Итбену вновь пришлось вмешиваться. Он заговорил медленно, словно внушал недоумку прописные истины:

– Ваше величество, тан Калкор согласен сразиться с защитником, которого ты выставишь вместо себя. Исход боя решит судьбу королевства. Все верно, тан, не так ли? Побежденный и его потомки теряют право наследования.

Мерзкая улыбка вновь заиграла на губах Калкора.

– Правильно. Но неужели ты думаешь, что он действительно способен произвести наследников?

– Если король Анджилки выставляет защитника, то тогда и ты вправе сделать то же самое.

Джотунн лишь плечами пожал и презрительно бросил:

– Не было у меня никогда защитников и не будет.

– Очень хорошо. – Итбен снова говорил своим любимым бархатным голоском. – Мы уверены, что обе стороны стремятся избежать войны. В свете этого мы согласны, что поединок – гораздо меньшее кровопролитие, чем столкновение армий. Мы предлагаем тебе согласиться, король Анджилки.

– О, правильно! Да, я согласен! – обрадовался толстяк. Он так энергично закивал, что весь затрясся. Наблюдать такой живой студень было забавно.

– Итак, Божий Суд? – переспросил Калкор.

– Да, – согласился регент, – поединок по обычаям Нордландии.

Тан Калкор вскинул голову и както странно дернул подбородком. Шанди от изумления чуть рот не разинул. С щеки Анджилки стекал плевок.

– Именем Богов Правды, – провозгласил тан, – я объявляю тебя лжецом; именем Богов Смелости – презренным трусом; именем Богов Чести – вором. Пусть Боги Боли скормят твои глаза воронам, Боги Смерти швырнут твои внутренности свиньям, а Боги Жизни оросят траву твоей кровью. Боги Человечества поддержат меня, Боги Справедливости отринут тебя, а Боги Памяти сотрут твое имя.

Никто не желал прервать затянувшееся молчание, повисшее в Круглом зале после грозного вызова на поединок. Герцог выглядел вконец ошеломленным. Не считаясь с этикетом, бедняга опять вытер вспотевшее лицо краем тоги.

Итбен усмехнулся и заметил:

– Как живописно! Теперь позволишь ты своей жертве назвать защитника?

– Настоятельно советую это сделать.

Взоры всех обратились к Анджилки.

– Аа. Да? Что? Мой защитник? Сейчас, это короткое имя… – Лицо короля из пунцового стало багровым.

Наблюдая, как мается Анджилки, Шанди гадал, отчего он такой дерганый. Может быть, у него внутри живут такие же злые кошки, как и у принца, и они безжалостно вонзают свои когти во все внутренности и дергают их… и дергают… дергают… Ко всем бедам добавилась жажда. Шанди казалось, что во рту у него пустыня, а на языке толстый слой песка. Принц сдерживался из последних сил.

На помощь Анджилки вновь пришел консул Гумайз. Выслушав его шепот, король заторопился:

– А! Да. Я призываю, ээ… Морда о’Грула… быть моим защитником.

Тирада для него, казалось, была слишком длинной, он провел рукой по лбу, размазывая бисеринки пота, и прямотаки повис на своем костыле. Круглый зал зашумел, все были изумлены и заинтригованы.

Калкор с презрением покачал головой и разве что не сплюнул.

– Могу себе представить, кем окажется этот типчик – с такимто именем. – Он исподлобья зыркнул на регента. – Когда мы увидим защитника? Сейчас или ты торжественно представишь его нам завтра утром?

– Ждать до утра? Не лучше ли поторопиться? Приготовления…

– К чему столько болтовни? – прорычал Калкор, скрестив на груди руки. – Ты согласился на Божий Суд, и поэтому мы связаны правилами древнего обычая. Подобные споры, как правило, выносятся на Круг танов в Нинторе, но я не представляю себе, как твой жирный приятель доедет туда; и потом, он уже принял вызов. По обычаю битва должна состояться на следующий день после вызова, в полуденный час на ближайшем подходящем клочке земли… О, что я слышу? Шагает его защитник!

Ротонда взревела и застонала от бури хохота. Никто не мог удержаться: ни сенаторы, ни горожане. Пользуясь общей сумятицей, Шанди рискнул бросить короткий взгляд на Итбена. Регент смотрел кудато в сторону. Шанди стал смотреть туда же, пока не увидел западный проход и того, кто развеселил всех. Изпод западной арки шлепал закованный в броню великан. Он грузно переваливался с ноги на ногу, и Круглый зал сотрясался… нет, не от его тяжелой поступи, а от взрывов смеха присутствующих.

Шанди не смеялся, но во все глаза таращился на вошедшего, принц впервые оказался так близко к троллю. Этот экземпляр был очень крупный, крупнее некуда. Даже находясь двумя ступенями выше бойца, Шанди не был вровень с его мордой. Джотунны считались самыми рослыми в Пандемии, но этот тролль перещеголял Калкора. Изза длинных, но не толстых, свисающих вдоль тела рук с громадными кулачищами существо казалось вставшей на дыбы лошадью.

Он был в шлеме, похожем на ящик для угля! Тролль ссутулился, что должно было означать поклон, замер рядом с Анджилки и прогудел:

– Ты звал меня, ваше величество?

Эти слова гулким рокотом прокатились над головой Шанди, и принц справедливо решил, что уродливый боец знает свою роль значительно лучше короля.

В Круглом зале продолжалось бурное веселье. Откровенный восторг объединил и сенаторов, и знать, и горожан в едином искреннем порыве. Волны хохота кружили в Круглом зале, и, сколько ни стучали герольды своими жезлами об пол, призывая к порядку и тишине, ничто не помогло. Второго такого случая на памяти Шанди не бывало. Принцу и самому хотелось бы посмеяться, но он не мог, мешала дрожь, от которой судорогой сводило челюсти и тряслись колени.

Калкор терпеливо наблюдал за происходящим, словно взрослый, любующийся веселым озорством детей. Он совершенно справедливо не считал этот смех направленным на себя. Когда наконец большинство присутствующих устало хохотать и гул несколько поутих, Калкор заговорил:

– Морд о’Грул, я полагаю? – спросил пират. – Если завтра тебя разобьют, смогут ли твои вдова и сироты собрать осколки?

Теперь на лице Калкора играла действительно счастливая улыбка.

– Итак, – вопросил Итбен, – защитник короля приемлем?

– О да, – согласился Калкор, игнорируя бурный смех в зале. – Их сходство – можно сказать, духовное родство – лишь подтверждает логичность решения.

– Ты попрежнему не желаешь назвать своего защитника?

Вопрос регента вызвал приглушенные смешки.

– Нет. Я ожидал чтонибудь вроде него. Для дуэли ему должно переодеться.

– Может быть, посол Крушор окажет нам любезность и порекомендует компетентного эксперта проверить, все ли правила соблюдены?

– Конечно, окажет, будьте уверены, – заявил Калкор.

Руки Шанди не просто дрожали, они прыгали, как птицы, оказавшиеся в сети, а голова то сжималась, то разжималась в болезненной пульсации. Принц покорился неизбежному, он примет порку, но изобразит обморок, если церемония затянется еще дольше. Мальчика била крупная дрожь, и он качался и подпрыгивал – «ерзал» – так сильно, что Итбен, должно быть, все прекрасно заметил, но сейчас, как обычно, не подает вида. Зато вечером в любом случае Шанди ждет наказание. Значит, никто не мешает ему изобразить обморок и избавить себя от опостылевшей церемонии. Надо лишь подгадать момент. Может быть, сейчас или чутьчуть попозже. Да, чутьчуть попозже, но скоро, очень скоро…

Калкор повернулся к Анджилки, который тоже трясся, но от ужаса.

– Итак, встреча завтра! – воскликнул джотунн.

– Да, – вздрогнул Анджилки и облизал пересохшие губы.

– Ну, о последнем правиле Божьего Суда ты конечно же знаешь, не так ли? – злорадно спросил Калкор.

После этих слов смех в Круглом зале мгновенно угас и повисло напряженное, испуганное молчание.

– Ка… какое правило?

Пират вновь обернулся к регенту.

– Божий Суд – горе побежденному, – хищно улыбнулся Калкор. – Либо вызвавший, либо ответчик – но одной жизнью станет меньше. Защитники могут изменить свои шансы, но не ставки, – прокаркал пират.

Анджилки, заикаясь, чтото проблеял.

– Ты хочешь сказать, что, победив тролля, ты сочтешь себя вправе убить короля? – жестким тоном вопросил Итбен.

Калкор азартно щелкнул пальцами.

Посол Крушор покраснел до корней волос, но, шагнув вперед, заявил:

– Таков древний обычай. И это единственный честный способ смертельного поединка, когда позволены замены.

– Добровольная дуэль между воинами – это одно, но хладнокровное…

Циничность Калкора проняла даже Итбена.

– Вы согласились с правилами, предписанными обычаем, – прорычал пират.

Его голос потонул в гневном реве зрителей. Анджилки снова заблеял, но слышал его разве что Шанди, да и то потому, что толстяк стоял рядом. Герольды снова отчаянно стучали жезлами об пол, и конечно же напрасно. В голове Шанди тоже чтото стучало, глухо и больно. Потный и раскрасневшийся Анджилки доковылял до нижней ступени тронного помоста и визгливо кричал на Итбена. На Шанди никто не обращал внимания. Пользуясь этим, он рискнул стереть испарину со лба.

«Терпения нет, сейчас вырвет, – маялся принц. – Что, во имя Богов, сделает со мной Итбен, если… я… рядом с Опаловым троном?..»

Додумать свою мысль мальчик не успел. Анджилки побагровел, дернулся, вытаращив глаза, и, откинувшись назад, рухнул на пол. Ошеломленные, в молчании смотрели присутствующие на распростертое неподвижное тело короля.

«Как хорошо, когда тихо, – отдыхал Шанди. – Теперьто, может быть, они прекратят эту идиотскую церемонию, и я смогу пойти и выпросить у мамы лекарство».

5

– Вот так и прошел мой день, – закончил рассказ сенатор Ипоксаг. – Нет… Есть еще коечто. Герцога, повидимому, хватил апоплексический удар. Врачи в тревоге…

– О Боги! – заломила свои толстые руки Эйгейз.

– Очень жаль слышать такое, – произнесла Инос. – Бурные политические моря – не его стихия. Ему бы удить рыбу в собственном маленьком прудике и оставаться в мире со всем миром.

– Верно подмечено! – согласился сенатор.

Для своего возраста это был хорошо сохранившийся мужчина, живой и подвижный. Единственное, что в нем казалось необычным, так это маленькие усики – редкость среди импов. Не отличаясь высоким ростом, сенатор излучал удивительную силу.

Вернувшись домой и обнаружив в своей гостиной чудом воскресшую родственницу, да еще замужем за джинномсултаном, вельможа внешне ничем не выказал удивления. Он устроился в любимом кресле и выслушал Инос очень внимательно, но никак не прокомментировал ее повествование. Зато детально изложил события в Круглом зале.

– Теперь ты, наверное, хотел бы узнать подробности моей истории, – заторопилась Инос.

– О нет, – отказался сенатор. – Сначала, и как можно быстрее, ужин. Вечерком к нам присоединятся и другие слушатели. Так что готовься говорить до рассвета, – улыбнулся сенатор. – Заранее предупреждаю, мы – люди любопытные.

В ответ Инос радостно улыбнулась и почувствовала себя спокойнее. Этот великолепный дом насквозь пропитался духом Кинвэйла – под влиянием то ли Эйгейз, то ли общепринятого стиля жизни имперской знати; но в любом случае комфорт действовал; умиротворяюще. Эйгейз, мимоходом отдав распоряжение, снабдила свою обнищавшую родственницу достойным гардеробом, но что важнее всего, дочь сенатора выпросила у живущей по соседству герцогини умелую гримершу. Полностью скрыть следы ожогов конечно же было нельзя, но теперь каждый мог при желании притвориться, что не замечает этих мерзких рубцов.

Азак, неподвижно сидя подле жены, за весь вечер не проронил ни слова. После ужина он прервал напряженное молчание, спросив:

– Это точно, что Калкор умрет завтра от руки тролля?

Ипоксаг глянул на султана и погладил усы пальцем:

– Так запланировано. Гладиаторские бои как таковые были запрещены еще указом отца нынешнего императора. В то время я был маленьким мальчиком, но один бой успел увидеть. Однако, несмотря на запрет, бои устраиваются, но нелегально. Этот тролль, Морд о’Грул, на настоящий момент – признанный чемпион. Он может противостоять четырем импам или двум джотуннам. Его хозяин, узнав о предложении вступить в поединок с однимединственным человеком и к тому же на очень выгодных условиях, был в восторге. Ни его, ни тролля не устрашил такой известный боец, как Калкор.

– Тогда откуда сомнения? – поинтересовалась Инос.

– Говорят… – вздохнул Ипоксаг. – Боги знают, кто распускает сплетни! Но прошел слух, что удар у Анджилки случился неспроста.

– Хранители? – содрогнулась Инос.

– Может быть, – пожал плечами сенатор. – Кто еще осмелится использовать колдовство в Эминовом Круглом зале, подле Опалового трона… Либо это дело рук Четверки, либо – отпетого безумца.

– Калкор? Ты полагаешь, что Калкор – колдун?

– Я ничего не полагаю. Говорю вам, это слухи и только слухи. Но похоже, Анджилки, узнав о последнем правиле, намеревался отказаться от дуэли, а Калкор, кажется, так и рвется в битву. Этот человек либо выжил из ума, раз приехал в Хаб, либо имеет за пазухой средство, чтобы в нужный момент сбежать, а регент не учел всех возможностей пирата. – Мрачно усмехнувшись, Ипоксаг поднялся со стула. – А может, и то и другое? С него станется.

* * *

В ту ночь в доме Ипоксага лампы горели допоздна. Народу собралось так много, что Инос даже не всем успели представить. Присутствовали и родственники, и друзья, и просто приятели, и соратники по политическим интригам, в том числе некоторые вельможи. По крайней мере, один маркиз там точно был. Впрочем, в Хабе благородное происхождение не являлось решающим фактором, не то что в остальной части Империи. В столице брали в расчет реальную силу, иначе говоря, влияние, а его сенатор имел предостаточно. Ипоксаг унаследовал несколько титулов, но он не утруждался ими пользоваться. Гости слушали в благоговейном молчании. Народу было так много, что кресла стояли рядами.

Как ни странно, но юный преторианец, сменивший латы на камзол, тоже торчал в зале. К этому парню все обращались по имени – Тиффи, и, как поняла Инос, он, был старшим сыном Эйгейз. В новом облике дамского угодника он выглядел и вовсе наглым юнцом. За обедом Тиффи флиртовал с Инос, возмутительно игнорируя Азака, бросавшего на парня убийственные взгляды. Не в силах забыть о своем изуродованном лице, она почувствовала к нему благодарность за добрые побуждения. Сейчас он, как и все прочие, сидел и молча слушал рассказ Инос.

Сенатор расположился в своем любимом кресле в первом ряду слушателей, запасшись большим бокалом вина, основательно разбавленного водой. Напротив него на софе устроились Инос с Азаком. Девушка снова рассказывала о своих приключениях, но гораздо подробнее, чем в первый раз, а публика слушала ее с величайшим уважением.

Инос удивлялась, насколько подробно она помнит обо всем, что с ней приключилось, и она добросовестно говорила и говорила… Даже упомянула о том, чего Азак и не знал вовсе – о магическом окне, о Рэпе и пророчествах, даже о проклятии Азака, хотя он строжайше запретил ей говорить об этом. Вот о своем волшебном слове она не упомянула, потому что с некоторых пор стала подозревать, что нет у нее никакого слова, а есть лишь миф о нем. Однако в одном месте она все же подтасовала факты и со смущением убедилась, что сенатор учуял ложь, чутьчуть шевельнув бровями. Не решаясь заклеймить Азака как убийцу – всетаки он был ее мужем, она поклялась ему в верности и не могла теперь предавать его, – она исказила истину, заявив, что Рэп умер от ран.

Азак был неподвижен и молчалив, как мраморная статуя. Он находился в логове врага, среди могущественных вельмож Империи, и Инос понимала, как нелегко ему смирить свою непомерную гордыню и оставаться вежливым. Что он испытывал, отвращение или ненависть, она точно не знала, но Азак, будучи сам властителем, прекрасно распознавая власть и наверняка, разглядывая сидящих перед ним вельмож, подмечал каждый штрих их поведения и учился разгадывать их слабости. Мудрый обязан знать своего врага.

Большая гостиная отличалась особой пышностью. В простенках между окнами сверкали хрустальные зеркала, усиливая яркость светильников. Тончайший фарфор сервизов мягко мерцал на столиках,инкрустированных драгоценными породами дерева; прочая мебель была очень удобна и изящна. И все же неуловимый налет респектабельности невольно старил все вокруг: краски ковров казались поблекшими, а потолочные фризы – пожелтевшими. Это был не отлакированный декор Кинвэйла и не залитое солнцем великолепие Алакарны; это было благосостояние, уверенное в себе, давно укоренившееся в цитадели власти величайшего государства Пандемии.

Когда Инос добралась до конца повествования, у нее от напряжения саднило горло и пришлось выпить несколько чашек чаю, прежде чем боль унялась. Свечи основательно оплыли, догорев чуть ли не до основания. Ее ожоги под слоем краски воспалились, щеки и подбородок болезненно пульсировали. Инос боялась, что грим поплывет. Девушке очень не хотелось походить на горгулью. Но ей оставалось только привыкать к своему уродству, чтобы както жить дальше… До чего же нелегко будет сделать это!

– Ну что ж, я хотел бы уточнить лишь одну деталь, – сказал сенатор, – Когда именно умер твой отец? Вернее, в какой день колдунья похитила тебя?

– Очень жаль, но точную дату я не смогу назвать, – ответила Инос. – Мы несколько недель провели, мотаясь по тайге, и я потеряла счет времени. Азак, когда я прибыла в Алакарну?

– На следующий день после празднования Дня Истины. Полагаю, уважаемый сенатор, ты чтишь тот же день, что и мы…

С доброжелательной улыбкой Ипоксаг кивнул.

– Есть еще вопросы? – не повышая голоса, произнес он. Сенатор не обернулся, но вопрос, несомненно, относился к слушателям, продолжавшим тихо сидеть позади него.

Общее молчание нарушил Тиффи, а так как парень был самым юным среди присутствующих, его вопиющую наглость явно спланировали заранее.

– Дедушка, ее величество – наша родственница, а до какой степени близко наше родство?

Любопытство именитых гостей достигло высшего накала. Ипоксаг опять погладил усы, словно это движение могло снять напряжение.

– Не столь близко, как с его светлостью герцогом Кинвэйлским, но достаточно близко.

Это было не что иное, как признание. Несмотря на опасность, которую несла с собой Инос, вельможа одной своей спокойной фразой обещал, что не выбросит ее на улицу, и это решение принял он от лица всех своих родичей и знакомых.

«Велика же твоя власть, сенатор», – подумала Инос.

Как дуновение ветерка, пронесся по гостиной взволнованный шепоток – и стих. Гости проглотили сказанное без возражений.

Сенатор же переключил свое внимание на Азака. Насмотревшись вдоволь, он проронил:

– Моему скромному дому оказана великая честь принять высокого гостя, как вы, ваше величество.

Азак тяжело вздохнул и, казалось, еще глубже утонул в подушках софы:

– Напротив, достойный сенатор, честь оказана исключительно мне.

Инос покосилась на мужа; джинн выглядел донельзя изумленным.

– Ваше положение не из легких, – продолжал Ипоксаг. – Я говорю о вас обоих! Властвовать одновременно над Алакарной и Краснегаром, между которыми лежит целый мир, немыслимо. Знавал я подобные прецеденты, но султанат и королевство слишком уж далеки друг от друга.

Публика прятала улыбки за веерами, платочками, перьями шляп, пытаясь по мере сил переждать неловкость ситуации. Сенатор верно подметил: оставаясь вместе, Азак и Инос не могли править обоими королевствами. От одного придется, отказаться.

– Боджи, – позвал сенатор, не соизволив шелохнуться, – как давно в последний раз пользовались правом Призыва?

– Кажется, в прошлой династии, – проворчал седеющий грузный мужчина. – Да, сто лет тому назад, если не больше.

– Завтра, ваше величество, я представлю вас регенту, – сообщил Ипоксаг. – Чем быстрее это будет сделано, тем лучше, потому что я не хочу оказаться в двусмысленной ситуации, да и тебе грозит немалая опасность.

– Я ценю твою заботу, сенатор, – поклонился Азак.

– И лучшее оправдание твоего присутствия в Хабе – Призыв к Четверке.

От этих слов султана передернуло. Таким расстроенным Инос его никогда не видела.

– Я надеялся, что частная просьба к одному из Хранителей…

Ипоксаг прервал султана, не дав договорить:

– К кому ты обратишься? Ясно, что к Олибино взывать невозможно. Олибино поддерживает легионы, а в деле с вами обоими он уже увяз по уши. Блестящая Вода непредсказуема и тоже какимто боком причастна ко всей этой истории с Краснегаром. Гибельное отступление легионов от Краснегара могла устроить только колдунья Севера, ведь чародей Востока, несомненно, пытался защитить солдат, но не смог. Что задумала Блестящая Вода, чего она хочет, я не знаю. Может быть, ее волнует только судьба Краснегара, а Алакарна ей безразлична? Далее, Литриан. Он тоже совался в ваше королевство, и его интерес тоже более чем загадочен. Можно, конечно, предположить, что неприятная для нас ситуация – очередное развлечение, устроенное Хранителями для собственного удовольствия. Бывает, что им надоедают игры с колдунами и они берутся за нас, простых людей. К тому же один из Четверки – эльф, а мыслят эльфы вовсе не так, как люди.

Инос была очарована. Она уверовала, что сенатор из тех людей, которые коечто знают о мрачных Хранителях и их тайных замыслах. Многое: из сказанного не было Для нее новостью, но уж очень давно ей хотелось услышать это из авторитетного источника.

– Как насчет Запада? – буркнул Азак, так и не дождавшись продолжения речи сенатора.

– Ааа! – протянул Ипоксаг и заговорил с еще большей опаской, чем раньше. – О колдуне Зиниксо мало что известно. Он – ровесник Тиффи и занял этот пост совсем недавно. Пока еще он ничем не привлекал ничьего внимания. После избрания он отказался от традиционного приветственного обращения Сената. Его не было и на утверждении регента.

Умолкнув, сенатор о чемто раздумывал, но все же решил продолжить рассказ:

– Гномы, как правило, очень недоверчивы – это у них в крови, а для Зиниксо осторожность, похоже, основа существования; во всяком случае, подозрительность у него возведена в превосходную степень. Литриан, без сомнения, ненавидит его, ведь эльфы и гномы не выносят друг друга. Когда Зиниксо сразил АгАн, Литриан и Олибино объединились и попытались покончить с гномом сразу же на месте.

Откудато с кресел раздалось предупреждающее покашливание, но худощавый сенатор даже не обернулся…

– Информация получена из авторитетнейшего источника, – успокоил труса Ипоксаг.

Для многих присутствующих известие о поединке колдунов действительно оказалось новостью, и весьма неожиданной. Сквозь маски вежливого внимания пробивалось неподдельное любопытство, терзавшее их обладателей. Утопая в кресле, Ипоксаг презрительно игнорировал эту бурю страстей.

– Так что колдун Запада не без причины опасается своих коллег. Союзницей Зиниксо может оказаться Блестящая Вода, но насколько верной своему слову она будет и как надолго хватит ее верности? Кто же станет полагаться на столь ненадежного союзника? Кроме того, – добавил сенатор в заключение, – у вас молодая и очень красивая жена, ваше величество. Мой совет тебе – не просить милости у Зиниксо. – Азак вспыхнул и бросил на Инос косой взгляд.

Ипоксаг слегка повернулся и глянул через плечо на остальных гостей, словно приглашая их вступить в разговор.

– Найдет ли ктонибудь ошибку в моих логических построениях? Я считаю, что частная беседа принесет больше вреда, чем пользы. Что скажете, господа?

Никто не собирался опровергать сенатора.

– Если просьба не годится, то чем лучше Призыв к Четверке? – насупив брови, спросил Азак. – Ты считаешь, мой случай безнадежен?

Инос оставалось только гадать, что заботит ее мужа, – то ли сам факт публичного обсуждения позорного проклятия, то ли опасения, что Хранители предпочтут Краснегар, а не Алакарну и прикажут джинну уехать в северное королевство и быть там мужем властительницы? Инос старалась заглушить в своей душе крошечные ростки надежды вернуться на родину. Клятва связывала ее с Азаком до самой смерти, и она, разумеется, безропотно смирится с мужемджинном; но быть женой Азаку в Краснегаре было бы гораздо легче, чем в Алакарне.

– Сомнителен, но не безнадежен, – утешал Азака Ипоксаг. – На Совет Четверки возложена особая ответственность. Если собрать их всех вместе, может быть, они вспомнят о своих обязанностях – бороться с использованием колдовства в политике. Все вместе они станут защищать не тебя, Азак, а Протокол, то есть самих себя. Ведь Протокол надежно защищает их друг от друга. Так что они вполне могут согласиться снять с тебя проклятие, вылечить твою жену и отправить тебя обратно в твое королевство. Сделать это для них – сущая безделица, зато сие деяние – великолепная демонстрация их магической силы и беспристрастия. Эшло, что обо всем этом – скажешь ты, каково твое мнение?

– Ваш план безупречен, достойный сенатор, – подал голос тот. – Я думаю, что такой ход даст нужный результат. Коллективно они частенько покрывают мелкие грешки друг друга.

Коренастый вельможа, к которому Ипоксаг обращался как к Боджи, кашлянул, прочищая горло, и добавил:

– Регент проведет голосование, если они заартачатся.

Сенатор и несколько других гостей заулыбались; пряча свою веселость в кулачок, они вспомнили какуюто дворцовую сплетню, которую не сочли возможным разглашать.

– Тебя тоже нужно представить, – обратил свой ясный взор к Инос сенатор, – и по возможности скорее. Неужели ты не осознаешь, в какой ты опасности, даже здесь, сейчас?

– Ээ… нет! – промямлила потрясенная Инос. А онато успокоилась, пребывала чуть ли не в эйфории! Как некстати она расслабилась, но ведь за последние несколько месяцев она так измучилась…

Ипоксаг сочувственно улыбнулся.

– Хранитель сообщил, что ты мертва. Как только ты появишься публично, он будет ославлен в лучшем случае как дурак, а в худшем – как лжец.

Онемев, потрясенная Инос смогла лишь кивнуть. Она только сейчас осознала, насколько была слепа.

– Так что чем быстрее мы покажем тебя живую, тем лучше. Как ты думаешь, знает ли Калкор о предсказании в волшебном окне?

– Достойный сенатор, откуда же ему знать то, что видела я?

– Ммм. – Сомнением дышало не только лицо, но все существо сенатора. – Боюсь, что он всетаки знает. – Ипоксаг потер пальцами подбородок, хоть никакой бороды там не было. – Сегодня он сказал коечто… Он ждал поединка, но не с троллем, а дуэль с Анджилки явилась для него неожиданностью. Может быть, о пророчестве рассказала ему Блестящая Вода? Он – один из ее ставленников. Колдунья – гоблинша, и это объясняет ее пристрастие к любованию страданием и смертью. Ты абсолютно уверена, что Рэп мертв? – Глаза сенатора впились в нее, как две рапиры.

Инос молча смотрела на Азака. Отвечай сам на это, говорил ее взгляд.

– В ту ночь, когда мы уезжали из Алакарны, он был еще жив. Я видел его, достойный сенатор. Но тело его разъедала гангрена. Было бы невероятно предполагать, что сейчас он все еще жив. Он мог протянуть еще дватри дня не больше.

По крайней мере, джинн был не настолько лицемерен, чтобы изображать сожаление по покойному. Но сенатор, пристально всматриваясь в султана, наверняка догадывался о чувствах Азака к человеку, испортившему ему свадьбу.

– Что ж, Инос, тебя необходимо представить ко двору, – насупился сенатор, – и не позже чем завтра.

– Для регента это будет большим сюрпризом, – кашлянул Боджи. – Я надеюсь, ты пошлешь ему записку, предупредишь его?

– Нельзя этого делать! – встревожился Ипоксаг. Он даже я завозился в кресле и поменял положение ног. – Если Олибино заподозрит, что Иносолан в Хабе, тогда она исчезнет из Хаба, и Боги знают, где она будет, живая или мертвая. Эшло, ты увидишь регента раньше, чем любой из нас. Оброни ему намек, что я готовлю корзину тухлых яиц, но не касайся подробностей. Ему достаточно мимолетного предупреждения, чтобы сориентироваться в ситуации.

Вельможа и не подумал отказываться, хоть и не просиял от счастья, получив подобное поручение. Снова Инос поразилась могуществу сенатора.

– Олибино – не единственный, кто окажется приперт к стенке. Итбену придется объявить недействительным королевский сан нашего несчастного кузена Анджилки. В этой ситуации Калкор вынужден будет взять обратно свой вызов на дуэль с королем Краснегара и оставить в покое беднягу Анджилки. А это очень хорошо, потому что вся история с дуэлью попахивает колдовством… кроме того, Калкор…

Вдруг хмурое выражение лица сенатора сменилось улыбкой, и он спросил:

– Скажи, Инос, быстро ли ты бегаешь? Любопытно, сколько стоит тролль? Кузен Азак, не желаешь ли, из соображения экономии, взять на себя защиту августейших интересов своей жены? – В шутливом тоне Ипоксаг еще раз подчеркнул невозможность объединения султаната и королевства, двух владений, расположенных на противоположных концах света, а от Азака с тонкой ловкостью интригана потребовал немедленного выбора между ними, лишний раз напоминая джинну, что он, варвар и чужестранец, допущен к высокой политике, творимой этими горожанами, собравшимися в гостиной.

Варвар оказался достаточно хитер, чтобы распознать все это, и, сжав челюсти, молча выжидал. Гости тоже ждали.

У Инос заныло сердце. Она не сомневалась в ответе. Выбор был ясен, неизбежен, абсолютно разумен и на редкость логичен. Кто же предпочтет голым аристократическим скалам жемчужину Весеннего моря?

– Думаю, моей жене следует отказаться от какихлибо притязаний на Краснегар, – заявил Азак.

Взоры всех обратились на Инос. Ошеломленная, она молчала. Конечно, ее отречение решило бы многие проблемы, но не ее личные. Регент, несомненно, был бы доволен, а Ипоксаг избавился бы от неприятностей. Собственно, ее замужество уже требовало от нее отречения от короны Краснегара. Инос вспомнила об отце и почувствовала себя виноватой, ведь она дала слово заботиться о королевстве – но потом поклялась Богам Брака быть верной Азаку… К тому же Инос сомневалась, примут ли ее в Краснегаре, признает ли Нордландия, ей даже не было известно, сколько от ее королевства оставили импы.

И все же в глубине сердца жила крохотная искорка надежды. Воскрешение Инос из мертвых давало ей последнюю возможность снова увидеть Краснегар. Она решила не отказываться от короны до тех пор, пока ее не обяжут сделать это.

– Я бы предпочла подождать, пока мой муж не обратится к Четверке, – сообщила она.

– Хороший ответ, – кивнул Ипоксаг и, кажется вздохнул с облегчением. – Теперь Калкору придется отложить поединок до тех пор, пока Четверка не решит дело Азака. Должен признаться, я был не в восторге от мысли, что нашего кинвэйлского кузена зарубят топором на одре болезни, а я уверен, тан на это способен. Хорошо, что завтра мы сможем задержать это возмутительное состязание. Регенту это понравится. Пожалуй интермедия с нашим участием – единственный яркий лучик во мраке!

Сенатор поднялся и, повернувшись лицом к собравшимся, объявил:

– Завтра я представлю Инос на Эбнилино поле. Я уже объяснял, почему это необходимо делать публично. У когонибудь есть вопросы, замечания или советы? – Ипоксаг внимательно оглядел непроницаемые лица. – Высказывайтесь! Ситуация сложная и чревата для нас крупными неприятностями. – И все же ответа не было. – Нет? – еще раз с довольным видом переспросил сенатор. – Что ж, тогда я предлагаю всем как следует выспаться. Морд о’Грул против Калкора – эта новость, несомненно в мгновение ока облетела Хаб. Утром народ запрудит улицы, всем посмотреть охота. Так что, собираясь на поле, учтите наличие хаоса по дороге.

Гости поднялись и начали расходиться, незаметно для самих себя разбиваясь на группы.

Некоторые подходили к Азаку и Инос с пожеланиями удачи. Джинн был явно изумлен столь щедрой дружбой, оказываемой ему изза его жены. Внешнее спокойствие Азака не обмануло Инос. Она видела, что его грызут сомнения и подозрения. Джинны не хуже гномов страдали мнительностью. Однако Азак был исключительно любезен, он умел держать себя в смешанном обществе. Султан не верил в искренность импов и считал, что его жена не способна правильно оценить их отношение к нему.

Некоторые из присутствующих женщин жадно пялились на султана, что вообщето должно было бы успокоить самолюбие Азака и вызвать ревность Инос, но этого не происходило.

Ни один из мужчин, находящихся в гостиной, не мог сравняться в привлекательности с султаном. Особое восхищение вызывал его высокий рост, Азак возвышался над всеми присутствующими, в том числе и над Тиффи. Юный гвардеец как раз входил в комнату с посланием в руке и кислым выражением на лице.

– Мне приказано еще до рассвета прибыть на поле, дедушка. Вам, боюсь, придется доверить свою безопасность Барабанщику. У тебя все в порядке?

– Конечно, – ответил сенатор и пошутил. – Когда увидишь рассвет, ты его узнаешь? – Затем Ипоксаг посерьезнел и, показав на письмо с приказом, посоветовал: – Не смотри на это легкомысленно, парень. Если не весь город, то уж как минимум половина его собирается смотреть, как пират будет драться с троллем. Такие толпы придут, каких ты и не видывал! Гвардейцам будет нелегко, особенно когда я представлю Инос, ведь ее прибытие автоматически отменяет поединок, и люди почувствуют себя обманутыми. Тогда жди мятежа!

Он воззвал к девяти Богам

И назначил день встречи и час

По полям, по лесам, по лугам

Полетели гонцы. «Войскам –

Собираться!» – его приказ.

Маколей. Гораций у моста

Часть шестая Дух скитальческий

1

Заклеймив гладиаторские бои как преступное действо, Эмтар Второй приказал разрушить арены. Самую большую, Эграйнов амфитеатр, он переименовал в честь своей матери в Эбнилино поле. На место арены насыпали землю и уложили дерн, так что получилась зеленая лужайка. Этот изумрудный овал стал памятником многочисленным жертвам, умиравшим, истекая кровью, на потеху толпе в течение столетий.

Расположенное между Опаловым и Золотым дворцами, Эбнилино поле оказалось очень удобным местом для военных парадов и спортивных состязаний, но ни то ни другое не шло ни в какое сравнение по популярности с его прежними триумфами. Склоны холмов, на которых возвышались дворцы, обеспечивали удобные трибуны для зрителей; к несчастью, устройств для сдерживания толпы Эбнилино поле не имело.

Регент логично рассудил, что поле как нельзя лучше подходит для Божьего Суда, вот только день для поединка оказался выбранным неудачно: день принадлежал Богам Торговли и являлся всеобщим праздником. Известие о неожиданном зрелище распространилось к вечеру по городу со скоростью торнадо. И еще до рассвета весь город высыпал на улицы, спеша протолкаться к месту поединка.

Холод пробирал до костей, небеса угрожающе хмурились. Помня о пророчестве в магическом окне, Инос ждала дождя, но ливня до сих пор не было. Она сидела подле Эйгейз в огромной карете. На подушках напротив расположились Азак и сенатор; причем султану понадобилось две трети сиденья, так что на долю сенатора осталось совсем немного. Эскортировали громоздкую колымагу всего лишь четверо преторианских гвардейцев. Бедняги старались вовсю, но мало что могли сделать, чтобы раздвинуть толпы народа и ускорить продвижение кареты к полю.

Султан, низведенный до положения униженного просителя и незваного гостя, был замкнут и угрюм. Эйгейз, по обыкновению, болтала, чтобы скрыть неловкость. Инос тосковала по Рэпу и тоже выглядела мрачной. Во всех бедах Инос винила только себя и собственное легкомыслие, изза которого не отнеслась с должным вниманием к божественному предсказанию. Божий Суд был предопределен, не важно, где он состоится, в Хабе или Нинторе, важно, что Калкор должен был бы противостоять Рэпу, парню, имеющему слово силы, а теперь этот бой превратился в фарс, не важно, что тролль – профессиональный убийца. Морд о'Грул – не противник для Калкора. Смертельный поединок стал жалким развлечением.

И Азака и Инос снабдили приличествующей им одеждой. Все детали пышного наряда были впору как джинну, так и Инос. Впервые после своего замужества она ехала по людным улицам без покрывала. Служанки сделали все возможное, чтобы загримировать безобразные шрамы под толстым слоем косметики. К сожалению, Инос придется предстать перед регентом и его двором в образе чудовища.

В отличие от Эйгейз, Ипоксаг оставался спокоен, но молчалив. Он был причастен к власти, являясь доверенным лицом императора… вернее, регента, и все же ради Инос он явно рискнул навлечь на свою голову гнев властителя. Откажи Ипоксаг в покровительстве, и Инос вместе с джиннами оказались бы в тюрьме. В сущности, ей следовало бы чувствовать себя счастливой и испытывать благодарность к хозяину дома, а она почемуто не могла избавиться от сожалений. Ее терзало странное предчувствие, она не понимала его и мучилась изза этого еще сильнее.

«Предположим, – гадала Инос, – Калкор победит. Нет! Если я предъявлю свои права, состязание отложат. Вполне вероятно, что толпа взбунтуется, как и предсказывал сенатор! Похоже, сегодняшний день напичкан несчастьями».

Инос ехала, чтобы быть представленной ко двору. Даже Кэйд не удостаивалась столь высокой чести.

«Бедная Кэйд! – печалилась Инос. – Запертая в башне далекой Алакарны. Как она стремилась в Хаб – и куда попала, а все изза меня. Если бы Кэйд была здесь, с каким бы восторгом она рассматривала огромные, великолепные здания, как бы весело щебетала, обсуждая увиденное… как весенний скворец, не иначе». Инос хотелось разрыдаться, но она сдерживалась.

В конце концов Эйгейз тоже замолчала.

– Достойный сенатор, расскажи мне о регенте, – вдруг попросила Инос.

– Интересуешься Итбеном? – вскинул брови Ипоксаг. – Собственно, официально он стал регентом четыре или пять недель тому назад…

Немного помолчав, сенатор заговорил с еще большей осторожностью, чем прошлым вечером, когда рассказывал о Хранителях:

– Сейчас, Инос, для Империи настали тревожные времена. Безусловно, говорить так – измена, но создается впечатление, что скоро мы можем стать свидетелями конца династии. Эгрин и его потомки дали Империи знаменитых императоров и, возможно, величайшую в истории императрицу, Эбнилу. Эмшандар был – и есть – умнейший человек, но его правление отмечено чередой несчастий. Его жена умерла молодой, сын тоже не долго зажился на этом свете, а теперь он и сам тяжело болен. – Вздохнув, Ипоксаг горестно покачал головой. – Внук императора тоже дышит на ладан. Дочь Ороси хоть человек и достойный, но ни в какое сравнение не идет с прабабкой.

– Регент? – напомнила Инос.

Припертый к стене, Ипоксаг вымученно улыбнулся.

– Ты сама убедишься, каким обаятельным он может быть, когда захочет. Поверь мне, он очарователен! Правда, темное происхождение подпортило его репутацию. Он не распространяется о своих родственниках, но ходят слухи, что в его жилах течет малая толика русалочьей крови. Это редкость. Говорят, что когдато лодка русалок разбилась о скалы у нашего побережья – такие инциденты случаются довольно часто, и результаты всегда кровавы. Если молодого русала выбросит на берег, местные женщины липнут к нему, как мухи к меду, а мужчины, конечно, в ярости убивают чужака. С русалками все наоборот: женщины рвут их на части, как ни защищают пришелиц мужчины. Но полукровки, как правило, остаются, хоть редко выживают, а у тех, кто остался в живых, век тоже недолог. Едва перешагнув подростковый возраст, потомок русалки повторяет ее горькую судьбу…

Поймав взгляд Инос, Ипоксаг убедился, что отвлечь ее от интересующей темы ему не удается.

– Итак, Итбен, – покорно продолжил сенатор. – Он явно из второго поколения. Кажется, его отец погиб в пятнадцать лет от рук разъяренной толпы за связь с чьейто женой. Конечно, это лишь слухи. Русалыквартероны – редкое явление. Скорее всего, эту легенду состряпали его недруги изза чрезмерных успехов Итбена среди женщин.

– Фу, – сказала Эйгейз, – тебе ли, отец, цитировать расхожие сплетни?

– Возможно, ты и права, – согласился Ипоксаг, – но если слухи окажутся истиной, тогда Итбену, считай, повезло, он унаследовал только малую часть проклятия русалов. Регент с легкостью очаровывает женщин, но мужчины спокойно переносят его присутствие. И он безусловно умен. Эмшандар всегда отдавал предпочтение выходцам из низов. Таким людям он больше доверял, справедливо полагая, что семейная вражда аристократов непременно отражается на их преданности. Рано заметив таланты Итбена, он не замедлил качественно использовать их. Назначив этого человека консулом, Эмшандар поверг Сенат в ужас. Знаешь, Эмшандар любил развлекаться тем, что то и дело шокировал нас. Однако когда лихорадка убила Эмторо, Итбен стал обхаживать его вдову.

– Отец!

– В чем дело, дорогая? Правда – она правда и есть: Ороси была счастливой супругой, а Уомайя – вдовой и, что важнее, матерью наследника. Итбен знал, что делал. Он умелый и хитрый политик. Юному принцу нужен опекун. А кто, как не муж его матери, лучшая кандидатура для этого? То же касается и регентства. Император вотвот умрет, он очень плох. Удивительно, как долго он держался… – Ступив на скользкую тему, сенатор тут же заговорил о другом.

– А сегодняшние события… Регент, возможно, снимет запрет на гладиаторские бои. Согласитесь, это очень хитрый ход! – Ипоксаг взглянул на Азака, молча восседавшего рядом с ним. – Ты же знаешь, как обычно относятся к регентам..

– Не знаю, – обронил султан. – Регентов у нас не бывало. Впрочем, какой авторитет у человека, в чьих жилах нет божественной крови предков?

– Верно. Кроме того, глава правительства в глазах народа всегда ответственен за жестокое правление. Ну и наконец, глава вновь сформированной администрации всегда винит во всех бедах своего предшественника. Так что Итбен сейчас в трудном положении. Он правит от имени Эмшандара, но император скоро умрет – и тогда на престол возведут ребенка, которым необходимо руководить. Вот почему Итбен не должен допустить, чтобы народ возненавидел его. Как отчим принца, он первый претендент на регентство до совершеннолетия мальчика. Честно говоря, перспектива у таких регентов не блестящая. Став совершеннолетним, молодой император – читай историю, дочь моя, – как правило, преследует своего бывшего опекуна, начисто забыв, что этот человек долгие годы заслонял его от всех невзгод власти.

Помолчав с минуту, сенатор благосклонно улыбнулся и посоветовал:

– Не надо его судить слишком строго. Регент – неблагодарная и опасная должность.

– Что меня возмущает, так это как он таскает старика на каждую церемонию и выставляет напоказ, как чучело, – вдруг высказалась Эйгейз.

Отец в глубоком изумлении уставился на дочь:

– Кто, скажи мне, теперь ведет опасные разговорчики?

– Я сказала правду! А этот бедный малыш, принц?

– Осторожно! Наследник должен учиться! Кажется, он в восемь лет стал преемником? Да, в восемь, и ему скоро придется надеть корону. Так что действия Итбена полностью оправданны. Что касается императора, то разве его присутствие на любой церемонии не повышает авторитет регента? Впредь, Эйгейз, не повторяй расхожие глупости и уж конечно не передавай их другим.

Толстушка вспыхнула от резкой отповеди и отвернулась к окну. Инос встретилась глазами с Азаком, но его взгляд ничего не сказал ей. Несомненно, Ипоксаг является сторонником Итбена. Сенатор принадлежал к той породе политиков, которые всегда выбирают победителей и ловко примазываются к ним.

Это открытие стало ударом для Инос. Бывшая королева не имела реальной силы, а значит, и рассчитывать на Ипоксага ей не приходилось. Сенатор постарается добиться обращения к Четверке, и через несколько дней она вновь окажется в Алакарне, на сей раз окончательно став женой грубого ревнивца, а Краснегар останется в далеком прошлом.

«Рэп мертв, – вздохнула про себя Инос, – и ни Боги, ни Хранители не в силах воскресить его. Сделанного не воротишь!»

Теперь и она повернулась и стала смотреть в окошко.

2

Прежде Инос не доводилось окунаться в толпу, да и понастоящему больших толп она не видела.

На добрых поллиги от поля волновалось море голов, рук, плеч. Это зрелище устрашало. Сенатору и его гостям пришлось распроститься с удобствами и пешком пробираться к императорской ложе. Гвардейцы прилагали невероятные усилия, расчищая дорогу; толпа сразу же смыкалась за группкой вельмож. Казалось, сенатор с дочерью, Инос и Азак плывут в густой каше медленно звереющей толпы. Опоздавшие злились, что не смогут увидеть редкостное зрелище, а таких неудачников было большинство. Пожалуй, сюда согнали почти всех легионеров столицы, во всяком случае, перья солдатских плюмажей на блестящих шлемах виднелись повсюду. Они не могли сдерживать толпу. Однако конные гвардейцы действовали как таран, и сенатор с гостями потихонечку продвигались вперед. Инос с ужасом представляла, что малейшая ошибка, одно неверное движение – и какаянибудь из этих лошадей покалечит какогонибудь олуха, нырнувшего ей под брюхо, и тогда вспышка ярости обернется бессмысленным мятежом, первыми жертвами которого будут они. Толпа сотрет их в порошок и не заметит этого.

Короткий переход до императорской ложи занял целый час.

Но армия продемонстрировала эффективность подготовки, доказав, что является превосходнейшей и надежнейшей организацией в Пандемии – императорская ложа являлась островком безопасности среди всеобщего хаоса. Эта довольно просторная площадка перед ложей была огорожена. Ее охранял легион преторианцев. Суровые выражения лиц гвардейцев не оставляли сомнений в том, что они бдительны и беспощадны и представляют собой нерушимый кордон стали, бронзы и мускулов.

Ими командовал прожаренный солнцем и ветром бравый трибун, который лихо отсалютовал Ипоксагу и только потом рядом с сенатором заметил Азака. Выражение лица служаки при виде джинна резко изменилось.

С величайшим облегчением выбравшись из давки, новоприбывшие поднялись по зеленому склону на вершину холма, чтобы опять попасть в толпу, но уже великосветскую, где гражданские и военные составляли некую однородную смесь. Дождя все еще не было, хоть ветер дышал сыростью.

Чуть ниже как на ладони раскинулось поле. Оно оказалось крупнее, чем ожидала Инос. На восточном и западном концах поляны возвышались шатры. Плотное кольцо вооруженных до зубов легионеров изолировало место поединка от запрудившей весь склон толпы. Конные преторианцы в увенчанных перьями шлемах медленно разъезжали внутри кордона, корректируя усилия охраны.

Опоздавшие яростно дрались за право оказаться на вершине холма; те же, кто добрался до плоского гребня, продирались к краю, чтобы обеспечить себе обзор получше, и опрокидывали пришедших раньше на легионеров. Инос радовалась, что избавлена от необходимости толкаться среди разгоряченных и изрыгающих проклятия граждан Хаба.

Низкое, затянутое свинцовыми тучами небо тоже, казалось, угрожало несчастьем Уже гуляли слухи о первых раздавленных Задуманный праздник медленно и неуклонно перерождался в бедствие.

Сановники и специально приглашенные важные персоны попрежнему продолжали прибывать. Они вливались в общую беседу, ворча о распоясавшемся человеческом стаде. Понять их было нетрудно, стоило лишь обратить внимание на растрепанные прически и смятые плащи. Инос стояла подле Азака, настолько близко к мужу, насколько когдалибо осмеливалась. Ей были неприятны любопытные взгляды, которыми обшаривали их придворные, но она стойко игнорировала наглецов, задаваясь вопросом, держится ли на ее лице краска. Эйгейз удивляла как молчаливостью, так и бледностью. Ипоксаг привычно улыбался и то и дело кивал знакомым, но вступить в разговор не стремился, оставляя в неведении всех, кто жаждал узнать причину появления сенатора в таком странном сопровождении. Пажи с хорошо отрепетированным равнодушием бродили среди гостей, разнося на подносах прохладительные напитки.

Время тянулось слишком медленно. Прошел час, если не больше. Приближался полдень. Наконец фанфары объявили о прибытии регента. Инос забыла о всех неприятностях и со все возрастающим волнением наблюдала шествие властителей. Впереди всех в переносном кресле безвольно качался укутанный в багрянец древний старец. Только теперь Инос поняла причину недовольства Эйгейз. Полумертвый император – обтянутый кожей скелет, завернутый в тогу, – выглядел ужасно. Действительно, к этим мощам стоило проявить милосердие и позволить умереть гденибудь в удобной постели в мире и спокойствии. Инос даже подумала, уж не специально ли его мучают, чтобы ускорить конец, и сама испугалась крамольной мысли.

За императорским креслом шествовала августейшая семья во главе с регентом Итбеном. Он оказался человеком невысоким, худощавым и на редкость бледным. На нем был плащ пурпурного бархата с горностаевой оторочкой. Головной убор искрился драгоценными камнями. Итбен двигался грациозно, но как будто заранее просчитывая каждый шаг. Регент кивал придворным и улыбался в ответ на поклоны. Даже на расстоянии Инос ощутила силу его обаяния и непомерную жажду власти, сжигавшую этого человека. Добравшись до вершины холма, регент остановился и замер в неподвижности. То же самое сделали и остальные. Музыканты заиграли гимн. Когда замерли постедние звуки, раздались жиденькие приветственные выкрики. Как ни старался Итбен продемонстрировать себя толпе, всенародной любви он не снискал.

Рассмотрев принцессу Уомайю, Инос почувствовала разочарование – полнеющая немолодая женщина, и никакого величия. На принцессе тоже был пурпур, но пышное одеяние не красило ее, и к тому же изящно носить одежду она, видимо, просто не умела. Пять – десять лет назад, юная и стройная, Уомайя, вероятно, выглядела редкой красавицей, но она позволила себе растолстеть, а привычка капризничать, очень милая в девичестве, наложила на ее лицо неизгладимую печать уныния и обиды.

С ними был маленький мальчик, хилый, тщедушный и бледный до синевы. Его худенькие ножки торчали из штанин. Он брел как в воду опущенный, словно его ничто вокруг не интересовало. Вряд ли подобное отношение к жизни можно назвать нормальным для ребенка его возраста. Неудивительно, почему Эйгейз сказала о принце: «Бедный малыш!» Между тем императорская семья заняла свои места. Уомайя опустилась в кресло рядом с троном, принц встал по другую сторону от регента, тупо таращась на пустое поле.

Инос убедилась, что маркиз в точности выполнил поручение, так как Итбен еще и сесть толком не успел, а уже отыскал глазами сенатора. Наткнувшись взглядом на Азака, регент слегка нахмурился, затем сделал знак курчавому пажу, и тот резво побежал выполнять приказ.

Получив высочайшее повеление, Ипоксаг кивнул Азаку и начал пробираться сквозь толпу к трону. Инос с замиранием сердца двинулась следом. В Пандемии не нашлось бы девушки, которая не мечтала бы быть представленной императорскому двору. Инос не являлась исключением, но в ее фантазиях все было совсем подругому. Она ожидала увидеть на троне доброжелательного старика, а не лицемерного узурпатора. Да и трон ей представлялся настоящий, а не фальшивая позолоченная подделка под устроенным наспех навесом. Хорошо, хоть дождя пока что не было.

Придворные неохотно уступали дорогу сенатору и его спутникам. Лицо Итбена было мрачным, а взгляд подозрительным.

– Сенатор! – холодно произнес он. – Нас известили, что ты желаешь сообщить нам нечто важное. Мы все внимание.

Насупленные брови и сжатые в ниточку губы регента заранее предупреждали, что он разразится гневом, если сообщение его не устроит.

– Ваши императорские высочества! – поздоровался Ипоксаг, склонившись в глубоком поклоне. Продемонстрировав перед внимательными зрителями исключительное уважение к регенту и его жене, сенатор продолжил – Вопервых, я имею честь представить вашим высочествам отдаленного родича, который неожиданно прибыл в мои дом вчера вечером – его величество Азак ак'Азакар ак'Зоразак, султан Алакарны.

Следуя имперскому этикету, Азак снял шляпу, но затем поклонился, сложившись вдвое, как это принято по обычаям джиннов.

– Достойный сенатор, кто это, эмиссар? – гневно вспыхнул регент. – Сейчас не время и не место!

Инос изумилась, заметив, что Ипоксаг боится.

– Нет, ваше высочество, – воскликнул сенатор. – Его величество посетил Город Богов по личным причинам. Он просит вспомнить о праве Призыва к Четверке.

Итбен, испытав облегчение, позволил себе роскошь не скрывать удивления. Регент действительно был доволен, что появление джинна не повлияет на ход заркианской военной кампании. Он обменялся взглядами с несколькими вельможами, скорее всего своими советниками, и не замедлил с решением.

– Наши традиции свято хранят это древнейшее право, ваше величество. – Регент больше не хмурил брови.

Инос вспомнился намек Ипоксага на то, что регент с большим восторгом упрочил бы свой престиж, только появись у него возможность созвать Хранителей.

– Мы незамедлительно и с величайшим удовольствием выслушаем твое прошение, султан. Если оно действительно соответствует требованиям Протокола, мы выполним наши древние обязанности и будем всецело на твоей стороне.

Вдруг за спиной Азака Итбен заметил Инос. То, что женщина не джинн, было ясно с первого взгляда. Неизвестность насторожила его, и глаза регента снова похолодели.

– Сенатор, ты сказал нам «вопервых». Итак, мы ждем…

– Вовторых, ваше высочество… – Ипоксаг на секунду умолк, глубоко вздохнул и оглянулся на Инос, словно желал убедиться, что женщина стоит именно там, где стояла минуту назад, что она цела, невредима и ее не унесло магией в какойнибудь медвежий угол. Вновь набрав полную грудь воздуха, сенатор продолжил: – Ваш благородный предшественник был введен в заблуждение, но теперь недоразумение разъяснилось. Эта дама – жена султана Азака, султанша Алакарны Иносолан…

Итбен, услышав слово «султанша», начал было вежливо улыбаться, но имя девушки повергло его в шок а Ипоксаг между тем продолжал:

– …она является также и моей отдаленной родственницей… и также полноправной королевой Краснегара.

– Ты шутишь! – промямлил регент.

– Отнюдь нет, ваше высочество. Она, как ваше высочество наверняка заметили, жива, хоть и не совсем здорова. Сообщение о ее смерти оказалось неточным.

Регент, его жена и вельможи, находившиеся непосредственно близ трона, ошеломленно переглядывались и молчали. Первым опомнился Итбен.

– Чем ты можешь доказать свои притязания?

Инос вышла вперед, сделала учтивый реверанс и произнесла, глядя прямо в глаза регенту:

– Я сделаю это перед Хранителями, если так пожелает ваше высочество. Или перед любым другим колдуном, распознающим ложь.

Итбен пожевал губами, молча подумал, а затем, посмотрев вбок, заорал:

– Посол Крушор!

На зов регента сквозь толпу протолкался пожилой массивный джотунн. Его голову украшал начищенный до блеска шлем, а плечи – длинный меховой плащ. Под плащом была видна густая седая поросль волос на груди посла. Джотунны с презрением отвергали рубашки. Голубые глаза Крушора яростно сверкали.

– Ваше высочество!

– Извести тана Калкора, что объявился третий претендент на трон Краснегара.

Джотунн засунул ладони за пояс. Мелькнули грубые кожаные штаны и пряжка пояса, щедро усыпанная драгоценными камнями.

– Божий Суд – это не шутки. Однажды произнесенный вызов назад не вернешь. Нет такого способа.

Итбен покраснел от досады.

– Но герцог Анджилки, узнав о новых обстоятельствах, вполне может пожелать отказаться от своих требований.

– Возможно, он ошибся, но платить нужно и за ошибки.

– Но… – начал Ипоксаг и, смешавшись, умолк.

Регент, вспомнив, видимо, об огромной толпе, окружавшей поле, окинул взглядом взволнованное море голов. Нетерпение людей возросло до предела, гул многотысячных глоток перерос в гневный рокот и принимал угрожающий оттенок ярости. Толпа, ожидающая кровавое действо, действительно походила на неведомое легендарное чудовище, возжаждавшее жертвы.

И в тот момент из одного из шатров вышел глашатай и, поднеся к губам рог, протрубил.

– Остановите его! – крикнул регент.

– Напрасно, ваше высочество, – произнес посол. – Это никто не остановит, ни вы, ни я, ни ктолибо другой. Позвольте сказать, при всем моем должном к вам уважении, здесь, на священной церемонии, вы такой же зритель, как и любой из присутствующих.

Гулкие звуки рога плыли над полем. Вызов был брошен, и шум толпы смолк. Всадники столичного легиона легким галопом доскакали до противоположного конца поля, а затем неторопливо выстроились в линию наблюдать за поединком.

Итбен метнул на Инос яростный взгляд, и она поспешила отойти назад. Поддерживая ее за локоть и уводя в сторону, сенатор прошептал:

– Не получилось! – Ипоксаг выглядел потрясенным.

– Мне очень жаль, – ответила она. – Твоя доброта к нам навлекла на тебя неприятности.

– Теперь это не важно, – тряхнув головой, мрачно изрек сенатор.

Древний ритуал между тем шел своим чередом. Что принесет это Краснегару, горе или радость, предугадать не было никакой возможности.

Толпа успокоилась и жадно ловила каждое движение, происходившее на поле. А там в ответ на призывный рог появился второй глашатай, тоже в красном плаще, но вышел он уже из другого шатра. Этот горнист сделал столько же шагов по полю, сколько и первый, и также протрубил в рог. Затем оба глашатая повернулись друг к другу спиной и вернулись каждый в свой шатер.

– Ты это видела в окне? – раздался шепот Азака откудато сверху и сзади.

– Приблизительно, – пожала плечами Инос. Она недоумевала, почему нет дождя? Небо достаточно хмурое, свинцовые тучи нависают низко, но обещанного дождя тактаки и нет. Как только глашатаи скрылись внутри шатров, изза пологов, закрывающих вход, вышли противники. Оба дуэлянта были предельно обнажены, только вокруг бедер, стянутая на талии кожаным поясом, висела довольно широкая меховая полоска. Бойцы находились слишком далеко от Инос, чтобы она могла различать их лица, но серебристосоломенные волосы и бронзовая кожа безошибочно указывали на джотунна. Второй – тролль – грузный громадина с телом цвета ножки гриба. Невольно сравнивая тролля с людьми, Инос с изумлением поняла, что гладиатор –гигант, мясистый, как вол. Да, тролль был огромен, куда до него Азаку!

Вслед за соперниками из шатров появились их оруженосцы с топорами в руках. Инос смотрела на топоры и вспоминала ритуал их передачи, а в горле у нее рос болезненный ком, мешавший и дышать и глотать. Видение в магическом окне соответствовало действительности – с той только разницей, что роль Калкора в этой церемонии окно показывало правильно, а вот соперник у пирата был другим.

Рэп, который по предсказанию должен был стать ее защитником, погиб.

Дождя, кстати, тоже не было. Окно оказалось плохим пророком.

Взяв топор, Калкор взмахом вскинул его на плечо – так и предсказывалось – и, энергично шагая, двинулся по траве на сближение с противником. Тролль, неуклюже приволакивая ноги, поплелся навстречу, лениво покачивая своим топором, словно это отточенное оружие предназначалось не для кровавой работы, а для подметания улиц. По толпе пронесся одобрительный шепот.

Остановившись на полпути, тролль поднял толстенную, как ствол дерева, руку и стал вращать над своей головой тяжелый топор, будто простую дубинку, демонстрируя публике свою силу. Народные толпы выли и рычали от восторга. Сейчас Морд о'Грул, признанный фаворит, свершит акт правосудия над пиратом.

Калкор, остановившись, терпеливо наблюдал.

Когда тролль окончил свои упражнения перед публикой, Калкор опустил топор, лезвием коснувшись травы, а затем зашвырнул его в небеса. Топор, вращаясь, как блестящее колесо, взмыл к облакам, чуть не протаранив собой тучи… казалось, завис в воздухе… и начал падать, стремительно набирая скорость. Калкор неторопливо протянул руку и подхватил увесистое оружие без видимого усилия, даже не шагнув в сторону для поддержки равновесия. Публика ответила всеобщим горестным стоном.

Разве мыслимо представить себе, что обыкновенный человек – без помощи магии – способен вытворять такие чудеса? Инос знала, как тяжелы эти топоры. В окне было видно, скольких усилий стоило Калкору удержать топор в вытянутой руке. Без сомнения, только чары обеспечили тану такой фокус.

– Колдовство! – пробормотал стоявший рядом с Инос сенатор.

Ни она, ни кто другой и не собирался спорить с Ипоксагом.

Соперники начали сближаться, держа оружие наготове. Зрители затаили дыхание, и над полем повисла напряженная тишина. Вновь остановившись, пока еще вне зоны досягаемости друг друга, тролль и джотунн стали энергично осыпать друг друга насмешками и оскорблениями.

Тролль первым атаковал, прыгнув вперед с неожиданным проворством. Гладиатор махал топором, как саблей, стремясь воспользоваться преимуществом, которое давали ему нечеловечески длинные руки и непомерная сила мускулов. Он жаждал добраться до шеи пирата, но Калкор, даже не попытавшись парировать этот удар, резво отскочил назад Держа топор поперек груди обеими руками, тан снова чегото выжидал. Он не соблазнился ответить Морду таким же выпадом, так как не хотел потерять равновесие при отдаче после удара: туша о'Грула, в отличие от его собственной, была слишком массивна. Тролль устремился за ним и снова напал, используя тот же самый прием. И опять Калкор отступил, упорно оставаясь вне досягаемости оружия гладиатора.

Толпа возмущенно взвыла и стала осыпать Калкора язвительными эпитетами.

«Долго они будут бегать?» – подумала Инос.

Известно, что тролли создали репутацию тружеников, не знающих усталости; бывали случаи, когда тролль изводил себя работой до смерти, но так ни разу и не останавливался, пока не падал замертво.

Калкор не стал дожидаться, пока жертва сама себя уморит. Он ударил так быстро, что Инос и заметитьто не успела. Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы по последствиям понять, чему она только что была свидетелем. Тан, должно быть, поднырнул под свистящий топор и оттяпал ударом вверх кисть руки тролля. Прежде чем ничем не удерживаемый топор успел упасть на пирата, Калкор отскочил прочь.

Избавленная от своего груза – топора, рука Морда взметнулась вверх в силу инерции. Какоето время колосс неподвижно стоял с высоко вздернутой рукой, с изумлением взирая на кровь, хлещущую фонтаном из обрубка. Животный вой, поднятый зрителями, заставил Инос очнуться. Она запоздало зажмурилась и зажала руками уши.

Когда она вновь взглянула на поле, Калкор попирал ногами труп противника, а в руке держал огромную голову, медленно поворачивая ее для всеобщего обозрения.

Над ухом Инос прошелестел шепот Азака:

– Недаром я всегда стремился в Город Богов. Нам, варварам, так не хватает цивилизации, но мы научимся, поверь мне.

3

– Анджилки! – завопил Калкор. – Подать сюда Анджилки!

Калкор подошел к подножию холма, на котором возвышался трон, и остановился. Он все еще помахивал огромным боевым топором и был щедро окроплен кровью тролля; тан явно гордился своей жестокостью. Не только руки и грудь, но даже его волосы и лицо в такой унылый серый день вызывающе алели. Центурион поторопился отдать легионерам команду обнажить мечи, и склон холма ощетинился частоколом клинков, встречая окровавленного тана. Но тот с презрением безумца ничего не хотел замечать и жаждал лишь одного: крови. Топор так и плясал в его руках.

Регент на троне выглядел не менее разъяренным. Его план избавления мира от пирата позорно провалился. Подавшись вперед, Итбен прошипел:

– Нет здесь Анджилки. Он в лазарете.

– Так доставьте его! – заорал тан. – Здесь его место сегодня! Здесь, а не в какомто там лазарете! Он обязан быть здесь, подать его мне! Право вызова – право победителя, я желаю получить свое!!! – В охватившей его ярости он едва владел собой. Раскачивая зажатым в руках топором и вслед за ним переваливаясь с одной ноги на другую, Калкор рычал: – Я требую его головы!

Чтобы разозлиться, легионерам много труда не понадобилось, глаза засверкали, щеки раскраснелись, тетива луков натянулась, стрелы вотвот готовились сорваться…

Инос доводилось быть свидетельницей ссор джотуннов на улицах Краснегара, и она хорошо знала их бешеный нрав, но истинно волчьей жажды крови ей видеть не приходилось.

Наконец начал накрапывать дождь, падая отдельными крупными каплями. Толпа вроде бы отхлынула назад, хотя люди не торопились расходиться. Конные гвардейцы попрежнему объезжали вооруженный кордон.

– Ты победил в состязании, – кричал Итбен, – но ты не зарежешь человека, прикованного к постели!

– Вспомни, регент, ты дал согласие на Божий Суд! Анджилки обречен на смерть!

– Нет, я не допущу хладнокровного убийства! Знай: на трон Краснегара претендует еще одно лицо.

Это известие волшебно преобразило тана. Его безумная ярость бесследно исчезла, словно огонек задутой свечи. Он замер и только шарил глазами по лицам сгрудившихся у трона вельмож. Его сапфировые, жутко сияющие глаза даже на таком далеком расстоянии отыскали Инос и впились в нее.

– Ага! – в ликовании возопил Калкор и швырнул топор через плечо на поле, словно веточку отбросил – массивное оружие отлетело на добрых десять шагов.

Проворно взбежав вверх по склону холма, тан остановился перед Инос, нависая над ней, как башня. Отодвигаться ей было некуда, потому что сзади стояли Азак, Эйгейз и сенатор, а за ними – остальные придворные. В противном случае Иносолан, возможно, бросилась бы бежать, крича от ужаса.

Как ни огромен был Каткор, но по габаритам пират уступал Азаку. Но чтобы напугать женщину и этого хватало. Не желая спасовать перед грозным таном Инос запрокинута голову назад и смотрела вверх прямо в сапфировые глаза убийцы. Борясь с дурнотой, она гордо встретила сияющую улыбку. Уперев руки в боки, знаменитый негодяи и насильник злорадно рассматривал свою новую жертву:

– Так ты приехала, Иносолан! Как же ты изгадила свое лицо. Во всяком случае, одну возможность попользоваться тобой это в любом случае исключает. А где твой ясноглазый фавн? – на одном дыхании выкрикнул Калкор и, приподнявшись на цыпочки, внимательно оглядел всех вельмож. Высокий рост позволял ему сделать это. Придворные пребывали в замешательстве, а Итбен кипел от бешенства, так как его игнорировали, каждый был занят самим собой.

Дождь лил с нарастающей силой.

Растерянность Инос сразу же исчезла, едва она осознала, что догадка Ипоксага насчет Калкора была верна. Инос ухватилась за эту мысль. Да, Калкор знал о пророчестве. Иначе как объяснить его слова о татуировках Рэпа? Тан высмотрел в толпе вельмож Инос с такой легкостью, что, вероятно, ему достаточно подробно ее описали. Добираясь до нее, пират не постеснялся воспользоваться чарами, чтобы беспрепятственно пройти сквозь заградительный кордон гвардии. Не оставалось сомнений, что в Город Богов тан прибыл изза пророчества.

– Рэп мертв! Мертв! – собрав в кулак всю свою силу воли, выкрикнула Инос Кутаясь в плащ, она боролась с охватившей ее слабостью, от которой содрогалось ее тело.

Все, кроме Азака, возможно, сами того не замечая, тихо пятились от сумасшедшего убийцы.

– Ооо, как же ты легкомысленна! – Сапфировые глаза, мерцая, смотрели на Инос. – Ты испортила мне развлечение. – Еще раз раздвинув губы на окровавленной маске лица и обнажив жемчужнобелые зубы, он переспросил почти ласково: – Ты абсолютно уверена в том, что сказала?

– Да.

Этому заявлению тан поверил без колебаний, и настроение его тут же испортилось. Мелкий, но частый дождик немного смыл с Калкора кровь тролля, сбегая тоненькими розовыми струйками по его груди и лицу.

– Какая досада! – топнул ногой пират. – Кто теперь будет твоим защитником? Хотелось бы стоящего.

– Иди сюда, джотунн! – брызгая слюной, рычал с трона Итбен.

Калкор не обращал на регента ни малейшего внимания его сверкающий взгляд уперся в Азака.

– Этот? – презрительно усмехнулся тан. – Трахающий верблюдов джинн?

– Моя жена берет назад свои притязания, – произнес Азак с удивительным спокойствием. – Подавись своим жалким королевством.

Итбен, не сдержавшись соскочил с трона и широкими шагами почти подбежал к спорщикам. Преторианская гвардия бросилась следом. Жена регента застонала и, прижав руку ко рту, провожала его взглядом. Маленький принц с полным безразличием зевнул, как слабоумный.

– Азак… – начала Инос.

– Молчи, жена, – приказал султан. – Никаких вызовов, тан. Она признает тебя королем Краснегара.

– Нет, Азак! – выкрикнула Инос. – Я говорила, что откажусь от своих притязаний, только если…

– Молчать! – прорычал Азак жене, как раз когда регент подошел к ним, а Калкор плюнул Инос в лицо.

Она отшатнулась и врезалась в Ипоксага. От ужаса и унижения девушка дар речи потеряла.

– Прекратить! – рявкнул регент. – Я не потерплю этого!

Медленно повернувшись к регенту, Калкор вонзил в него свои леденяще синие глаза и повелел:

– Придержи язык, имп. Я – тан Нордландии, у меня охранная грамота – твое письмо. Нарушь хоть строчку из него, и я заверяю тебя: побережья Империи полыхнут пожарами, и никто из нынешнего поколения не будет знать покоя до конца жизни.

Наглец смотрел на регента сверху вниз, пышные перья на шляпе Итбена кончиками доставали до обнаженного плеча тана.

Содрогаясь и от страха, и от отвращения, Инос вытерла щеку льняным платком. Но прежде, чем Азак или Итбен успели заговорить, леди Эйгейз, стоявшая гдето сбоку, презрительно взвизгнула.

Хмурый лоб Калкора, только что обернувшегося к Инос, вдруг разгладился, а раздражение и злоба, искажавшие его лицо, сменились широкой радостной улыбкой.

Инос не видела пирата, она смотрела на поле, по которому к подножию холма приближались трое: гвардеец, ведущий коня в поводу, пожилая леди в добротной одежде и шагавший последним юноша.

Он один запечатлелся в ее сознании, обыкновенный парень в простой коричневой куртке ремесленника. Ростом повыше импа, но ниже джотунна, с насквозь промокшими под дождем всклоченными волосами и глупейшими татуировками вокруг глаз.

– Рэп! – прошептала Инос, а потом громко закричала: – Это Рэп! Он жив. Рэп жив!

Она проскользнула между регентом и таном и помчалась вниз по склону холма. За ее спиной как крылья птицы развевался шелковый плащ.

4

Вчера поздним вечером Рэп зашел на конюшню постоялого двора взглянуть на Туманку и Дымка. Весь день он собирал нужную информацию, изза чего чувствовал себя прескверно. Только необходимостью оправдывал фавн применение чар для того, чтобы понравиться собеседнику и разговорить его о том, что тому и обсуждатьто не хотелось. Кроме того, парень вынужден был подслушивать мысли, а совать нос в чужие дела ему не нравилось. Частенько сокровенные желания присутствующих, особенно женщин, шокировали его.

Сыскные обязанности вызывали в нем чувство неловкости и гадливости. Рэп словно в гнилое болото влез, и все изза единственного сообщения, что Калкор в Хабе. Немыслимо, но несомненно; слишком многие подтверждали этот факт.

Разговаривая с лошадками, он почувствовал себя легче. Конюх, юный фавн, старательно ухаживал за животными. Паренек въедливо допытывался, каким чудом Рэп умудрился вырасти таким большим. Получив разъяснения, он несколько сник, но вскоре встрепенулся и начал взахлеб рассказывать о поединке, назначенном на следующий день.

Домой Рэп вернулся почти сразу после Андора, которому тоже все уши прожужжали схваткой пирата с троллем. Фавн застал всех в гостиной.

Гатмор ликовал, злобно сжимая кулаки. Раз Калкор в городе, Гатмор найдет способ отомстить за погибших жену и детей.

Кэйд недоумевала и волновалась, потому что ничего не узнала об Иносолан. Она не уставала спрашивать, где может быть ее драгоценная Инос, если Империя признала Анджилки королем Краснегара.

На зрелище, о котором кричал весь Хаб, Андор смотреть не желал.

– Не место там ни мне, ни вам, моим друзьям, – непреклонно заявил он. – Гигантская толпа; вы хоть представьте, что это такое? Люди попрутся, давя и топча друг друга. Я не поеду, да и вам там нечего делать. Это безумие!

Холодные мурашки предвидения, словно ледяные пальцы, шарили по коже Рэпа Фавн твердо знал, что на Эбнилином поле он непременно будет.

– Дай мне совет, пожалуйста, Рэп, – попросила Кэйд.

Не осмеливаясь пользоваться предвидением, Рэп обратился к предчувствию. Два дня пребывания фавна в Хабе извели его призраком белого сияющего ужаса, подобравшегося к нему почти вплотную. Поэтому он действовал очень осторожно, постаравшись представить себе, что он почувствует, если решит ехать или если откажется от поездки, и стал сравнивать ощущения. Поездка обещала опасность, таила в себе угрозу, но за ней прятались нечто новое – песнь радости, чистая, звонкая, как голос флейты. Флейта звучала только при Инос. Да, он увидит Инос. Сердце фавна сжалось в сладкой истоме, а глаза увлажнились.

– Думаю, нам следует пойти, мэм, – сказал Рэп, едва справившись с охватившим его волнением.

– Тогда идем, – радостно согласилась Кэйд.

А Гатмор? Спрашивать его не было необходимости, моряк ликовал.

– На меня не рассчитывайте, – категорически заявил Андор.

– Хорошо, пойдет Дарад. Онто захочет, – заверил фавн.

– А я не вызову Дарада! Ему нечего делать в Хабе.

– Вызовешь, – настаивал Рэп, презирая себя за испытанное удовольствие, которое получил, когда Андор, вздрогнув, уступил магу.

Итак, решение было принято.

Гатмора вполне устраивала ливрея. А вот подходящий костюм для Дарада стал насущной проблемой, да и Рэпу требовалась какаянибудь приличная и ни к чему не обязывающая одежонка. Пользоваться чарами было опасно: и продукт ненадежен, и, что главное, волны магии могут привлечь постороннее внимание, а это уж совсем ни к чему. Поэтому Рэп сам задумал сделаться портным, взяв урок шитья у Кэйд. Фавн просидел добрую часть ночи, портняжничая, и справился так, будто всегда был виртуозом в этом мастерстве.

Вряд ли Гатмор спал в эту ночь, потому что к утру сделался почти невменяемым, предвкушая предстоящую встречу с Калкором. Рэпу очень не понравилось состояние духа друга, и он без особого энтузиазма попробовал отговорить моряка от поездки. Чарами фавн не пользовался, а потому попытка его провалилась. Что беспокоило Рэпа больше всего, так это кинжал, спрятанный в рукаве Гатмора, хотя вряд ли Калкор за здорово живешь позволит себя ударить. К тому же Рэп всегда мог с помощью магии убрать оружие, если Гатмора спровоцируют пустить кинжал в ход Калкор обладал несколькими волшебными словами, моряку не справиться с колдуном.

У Дарада тоже были свои счеты с жестоким таном. Так что Рэп не доверял и ему.

Они вышли из дома в предрассветный час, и все же, несмотря на абсолютный контроль Рэпа над лошадьми, их карета прочно застряла среди людских толп довольно далеко от Эбнилина поля. Неохотно оставив лошадей на попечение пары прожженных юнцов с воровскими замашками, Рэп отправился пешком, в сопровождении друзей.

Огромные габариты Дарада и его недюжинная сила хорошо послужили маленькой компании, но гораздо более ценным оказалось наличие в этой толпе магической пульсации, сотрясавшей пространство. Мест, от которых исходили волны, было так много, что казалось, чародеи наполнили столицу, как бездомные собаки зимой. Рэп в этой каше запросто мог затеряться и безнаказанно пользоваться магией. Вокруг наверняка отирались воришки, добывшие себе одно, в лучшем случае два волшебных слова и теперь использующие свои таланты на манер Тинала; ну, а провидцы заключали беспроигрышные пари.

Рэп манипулировал магией так, чтобы продвигаться вперед, очищая путь себе и своим друзьям, и одновременно не создавать лишних волн в магическом пространстве. Люди, сами не понимая почему, отодвигались в сторону, и шаг за шагом компания приближалась к склону, потом перебралась через вершину холма и наконец спустилась к огромной арене, превращенной в зеленое поле. Добравшись до шеренги легионеров, ограждавших место дуэли, друзья остановились, оказавшись в непосредственной близости от одного из шатров участников поединка. Охраняемый кордоном вооруженных до зубов солдат тролль, находившийся внутри шатра, чувствовал себя как рыба в воде. Рэп ощутил уверенность гладиатора и пожалел беднягу.

У них не было возможности пробраться в императорскую ложу, так что теперь все, что оставалось, – это ждать прибытия кортежа регента с вельможами и начала дуэли.

Постепенно императорская ложа заполнялась приглашенными, хоть сначала долгое время пустовала. Вдруг сердце в груди Рэпа отчаянно забилось, как пойманная птица в клетке…

– Уверена, я не ошибаюсь, – произнесла, прищурившись, Кэйд. – Разве там не султан? И Инос!

С тех пор как они покинули Алакарну, Рэп исподволь, незаметно исправлял близорукость герцогини, но действовал он так искусно, что Кэйд и не подозревала о его вмешательстве. Боли в спине, долгое время частенько мучившие ее, фавн тоже убрал и позаботился, чтобы старушка не обратила внимания на их исчезновение.

– Наверняка не скажешь, – проворчал Гатмор.

– Это они, – пробормотал Рэп.

Рассматривая Инос, фавн чувствовал непреодолимое желание вылечить эти ужасные, незаживающие шрамы. Но чтобы получить результат, действуя на таком значительном расстоянии, потребуется большая трата сил, а это для Рэпа было нелегко, да и опасно. Он избавит ее от следов ожогов, но позже, когда сможет приблизиться к ней. Самому фавну было не важно, как выглядела Инос, но она желала остаться красивой – он поможет ей ради нее самой. Рэп видел, что никакие несчастья не сломили гордый дух королевы Краснегара, а звезда ее горела ярче, чем прежде.

«Инос! О Инос!» – пела флейта в душе Рэпа, но сам он молчал.

Сильнее, чем когдалибо, фавн жаждал сказать Инос, как сильно любит ее. Одинединственный раз произнести заветные слова о том, что он всегда любил ее. Но теперь говорить с ней о чувствах он уже не вправе.

«Инос замужем. Рядом с ней красавец муж, гигант джинн. Вот их представляют регенту», – следил за событиями фавн. Он мог бы с легкостью услышать, что там, в императорской ложе, говорилось, но не стал делать этого. Он просто угрюмо смотрел.

Затем в действие вступили иные актеры. Глашатаи вышли из шатров и дунули в старинные трубы. Раздался резкий, неприятный звук, и началась битва. До чего же отвратительно! Калкор вовсю использовал магию, то и дело сотрясая пространство мерцающей рябью. И сальто с топором, и сама убийственная атака тана – все было преисполнено циничной насмешки над древним ритуалом Божьего Суда. Рэп знал, что пират владеет не одним волшебным словом. Тан должен быть по крайней мере магом, чтобы так четко управлять летящим в воздухе боевым топором и так легко проникнуть сквозь оборону гладиатора…

Что тут особенного! Волшебные слова – один из видов богатства. Как и любые ценности, их тоже можно отнять силой. У тролля не было шансов победить.

Калкор, для вида поиграв с ним немного, сначала искалечил его, а потом хладнокровно зарубил. Пока тролль истекал кровью, тан глумился, стоя над ним, и только потом добил. Да и сделал это как мясник, оттяпав бедняге голову. В конце концов пират зашагал к императорской ложе, так и не вы пуская из рук свой топор.

«Так вот каков жестокий ритуал, который он так гордо называл священным древним правом Божьего Суда», – вспомнился Рэпу давний разговор с Калкором.

Кровь действовала на джотуннов не хуже, чем красная тряпка на быка. И Гатмор, и Дарад распалились до такой степени, что уже пританцовывали на месте в полной готовности пустить в ход кулаки и кинжалы. Рэп с сожалением навел на них чары и усыпил, так что теперь они неподвижно стояли, смутно улыбаясь своим видениям.

«Так безопаснее для них самих, – сердито убеждал себя Рэп. – К тому времени, как чары рассеются, тан куданибудь исчезнет».

Усталый и злой кордон легионеров стойко сдерживал напор толпы, выполняя строжайший приказ регента. Щеголеватые всадникигвардейцы курсировали вдоль строя, проверяя, все ли в порядке.

– А! – воскликнула Кэйд. – Видишь, мастер Рэп? Тот высокий на серой лошади, я его знаю. Он приезжал в Кинвэйл. Я уверена, он помнит меня! Не сделаешь ли так, чтобы он подошел сюда?

– Да, мэм, – согласился Рэп.

Время пришло.

В тебе веселость детскую ценя,

Тебя, ты вспомнишь, многие любили,

Но был один, ему любовь внушили

Твой дух скитальческий и скорбь твоя

Кейтс. Когда ты будешь старой…

(пер Л Володарской)

Часть седьмая Влюбленный шёпот

1

Легионеры расступились перед Инос, а она, не заметив этого, бежала… нет, летела как на крыльях. Она промчалась мимо гвардейца и его коня, проскочила, не заметив изумленную Кэйд – та так и осталась стоять с вытянутыми навстречу племяннице руками и застывшей улыбкой на лице.

Поддавшись порыву, Инос бросилась бы на шею Рэпу, сжала бы его в объятиях и, вероятно, расцеловала бы, если бы внезапно не споткнулась о какойто барьер, остановивший ее и не пустивший к фавну. Она смотрела в глаза Рэпа, большие, серые, до боли знакомые, но сейчас странно непонятные.

– Рэп! – одними губами прошептала Инос.

– Здравствуй, Инос, – негромко откликнулся он.

– О, Рэп, Рэп! Как же я рада видеть тебя!

– Я тоже. Видеть тебя, – как эхо откликнулся фавн.

– С тобой все в порядке?

– Да. А как ты?

– Хорошо, да, все хорошо.

Сообразив, что они разговаривают шепотом, Инос изумилась – почему? Следующую фразу она сказала уже нормальным голосом, но волнения скрыть не сумела.

– Рэп, я думала, что тебя нет в живых… снова нет.. О Боги! – рассмеялась Инос. – Я хочу сказать, что снова посчитала тебя мертвым.

Фавн, напротив, был на редкость серьезен, даже ни разу не улыбнулся той своей застенчивой, мимолетной улыбкой, которую она так хорошо помнила. Не дождалась девушка и привычного поклона. Сегодня все было совсем не так, как при других встречах. Сейчас он просто смотрел на нее с печальной задумчивостью, словно пытался запечатлеть ее образ в своей памяти навечно.

– Не мертв, – запоздало ответил Рэп. – Нет. Во всяком случае, пока нет. Как прошла поездка?

– Приятной не назовешь. Кошмарная! А у тебя?

– Неплохо.

Они стояли под холодным дождем, болтали чепуху и смотрели друг на друга. Может быть, Инос всегда была не от мира сего? Но почему фавн держится так торжественно?

– Как ты здесь оказался? Я хочу спросить, ты колесил по дорогам как простой смертный или прибыл сюда с помощью колдовства? – ляпнула не подумав Инос.

Ах! Лучше бы она этого не говорила.

– Мы путешествовали. Я сопровождал твою тетю и Сагорна. А еще с нами был Гатмор, но его ты не знаешь.

Инос не спрашивала, почему он вновь нашел ее. Бог давно сообщил ей это.

– Надеюсь, он не гоблин? – вспомнила о Гатморе Инос. – Сагорна с компаньонами я хорошо помню. Вы избавились от импов, затем… О, Рэп! Расскажи, расскажи обо всем…

– Инос, полагаю, негоже заставлять ждать вельможных особ, – прервал ее фавн.

Ошеломленная подобной отповедью, она отступила на шаг. Перед ней был тот, кого она знала как Рэпа, тот же голос, та же внешность – и все же… какоето все другое.

– Ты Рэп? – осторожно спросила девушка. – Действительно Рэп? Не двойник и не какойнибудь жуткий колдовской фантом? Азак уверял, что ты мертв. Он сообщил ужасные, страшные вещи. Его речи звучали так убедительно, что я поверила ему и… о, я так рада, что у тебя теперь все в порядке. А как ты сбежал из темницы?

– Об этом долго рассказывать.

Внезапно Инос осознала, что поразило ее в Рэпе – черты лица стали тверже. И вообще, от него исходила странная, незнакомая сила, да к тому же в больших серых глазах больше не плясали веселые искорки. Фавн повзрослел, впрочем, как и она. Детство безвозвратно ушло.

– И все же, ты Рэп?

– Я Рэп. А Азак… Впрочем, не важно.

– Рэп, что случилось? Чтото не так? – Инос не понимала, в чем проблема. Ведь Рэп оказался жив, и она даже мысли не допускала, что ее снова станут уверять в его смерти. Она знала, что больше никому не поверит, разве что увидит голову фавна на пике Но вдруг Инос вспомнила: – О Боги! Конечно! Калкор здесь, да, Рэп?

– Верно, – кивнул фавн.

– Тогда в окне… Дракон уже был, не так ли, Рэп?

– Да. Вот твоя тетя, Инос.

Инос с запоздалой поспешностью повернулась к Кэйд и крепко обняла ее. Если уж ей нельзя обнять Рэпа, тогда кого же еще обнимать, кроме тетушки Кэйд!

* * *

В одном Рэп был прав: монархам не нравится, когда их заставляют ждать. В таких случаях они вспоминают о гвардии. Итбен так и сделал. Инос и охнуть не успела, как вдруг обнаружила, что ее бесцеремонно волокут обратно вверх по склону. Гвардейцы в точности выполнили приказ и оставили свою жертву под навесом между Азаком и Кэйд. Калкор тоже стоял здесь. Жемчужнобелые зубы сияли в безумной, как показалось девушке, ухмылке. Он изучающе рассматривал ее. Ливень к тому времени сменился мелким моросящим дождем.

Рэп подошел последним. Инос чувствовала себя виновной, хоть и не знала в чем. Ипоксаг возглавлял опальную кучку. Рядом с ним вздыхала Эйгейз; уж онато была здесь явно ни при чем. Тут же находился и злосчастный гвардеец, осмелившийся привести Кэйд к императорской ложе.

Отвздыхавши, Эйгейз представила Кэйдолан регенту и объявила, в какой степени родства они состоят. Придворные неспешно перестроились, четко разделившись на тех, кто увяз в деле Краснегара, и на огромное большинство непричастных.

Принц тупо таращился на пряжки своих башмаков, то и дело вздрагивая и не обращая ни малейшего внимания на происходящие события.

Взглянув на Кэйд, Итбен одобрительно кивнул:

– Да, во всех сообщениях упоминалось, что Иносолан сопровождала ее тетя. Видимо, вы пережили немало странных приключений.

Кэйд простодушно улыбнулась и вежливо произнесла:

– Совершенно верно, ваше высочество, но все же ничего более волнующего, чем этот момент, – и сделала изящный реверанс.

Покончив с формальностями, регент взмахом руки отослал Кэйд. Теперь настала очередь гвардейца объясняться с регентом. Он многословно извинился, покаялся в содеянном и с белым испуганным лицом поспешил удалиться. Теперь регент остановил свой мрачный взгляд на Ипоксаге.

– Ну, достойный сенатор, нет ли у тебя еще каких сюрпризов, чтобы завершить наш день чемнибудь особенно ярким и незабываемым.

– Нет, ваше высочество, – ответил Ипоксаг. – Поверьте, я удивлен не меньше…

– Больше ты удивишься попозже. Это я тебе обещаю, – раздраженно дернулся Итбен. – Здесь едва ли уместно… – И умолк, обозревая людское скопище вокруг поля.

– Хоть на ветру разбираться не очень удобно, но можно начать с тем же успехом и здесь, пока расходятся наши подданные. А кто этот парень? Он что, сторонник гоблинов? – допытывался регент. – Фавн, джотунны, джинн! Какая пестрая компания участников!

– Ваше высочество, имя этого юноши – Рэп, – быстро заговорила Кэйд, – он слуга моего покойного брата и сопровождал меня в скитаниях.

С неловкой подачи Кэйд регент потерял интерес к Рэпу, кивком отпустив фавна. Инос в душе порадовалась, что не успела обнять друга.

«Но почему? Ведь я хотела броситься ему на шею, – недоумевала Инос. – Что остановило меня? Нет, кто?.. Рэп, это сделал он, и не без колдовства. И он умолчал о том, как бежал из темницы. А может, ужасы, рассказанные Азаком, были бессовестным враньем? Почему Рэп такой грустный, неужели изза поединка с Калкором?»

Инос постоянно напоминала себе, что она не должна все время таращиться на фавна. А Рэпа, видимо, очень заинтересовал старый император, мирно продолжавший спать в своем переносном кресле, – мощи, безразличные к любым катаклизмам.

– Султанша Иносолан! – воззвал Итбен, пронзая ее сверкающим взором.

От неожиданности Инос даже подпрыгнула. Встретившись глазами с регентом, она вдруг осознала, что власть этого типа над женщинами – не миф. Ни ростом, ни красотой этот человек не отличался, сидел на простом кресле – и все же он властвовал над придворными. Несмотря на нелепый насест, обтянутый парчой, и безобразный сафьяновый навес, регент выглядел потным достоинства, от него исходила мощь. Все спорщики невольно умолкли. Только на Калкора эта демонстрация, казалось, не произвела впечатления. Тан с молчаливой усмешкой наблюдал за происходящим.

– Султанша Иносолан, – задумчиво повторил регент. – Мы ведь можем титуловать тебя султаншей, не так ли?

Нерешительностью Инос воспользовался Азак и похозяйски выступил вперед, обдав жену одним из своих «львиных» взглядов. Но Азак для Инос уже не существовал. Рэп жив, и теперь она твердо знала, что Азак – досадная ошибка. Если он захочет уличить ее в нечестности к нему, то она с чистой совестью обвинит его в том же самом по отношению к ней: согласие на брак султан вырвал у нее угрозой.

С тех пор как умер ее отец, Инос не рассчитывала на Рэпа, полагая, что и он тоже мертв…

«О нет, – одернула себя Инос. – Правда совсем в другом. Я никогда не представляла Рэпа своим возлюбленным. Ни о чем подобном я и думать себе не позволяла – ведь он простой конюх, а я с молоком матери впитала уверенность, что принцесса может выйти замуж только за ровню. В этом и крылась моя великая ошибка. Лишь там, в Алакарне, когда он так неожиданно появился, я осознала силу своих истинных чувств к нему, но было уже поздно. Нет, мне только казалось, что поздно. Но это не так! Рэп жив, а мой брак с Азаком – попросту фикция. Такой брак, как наш, не имеет юридической силы».

Все еще колеблясь, Инос гадала, как ей быть: «Поднять вопрос о законности брака сейчас – все равно что пустить волков в овчарню. Остаться с Азаком? Ни за что! Рэп жив, и к черту дворцовое воспитание!»

Инос смотрела на Рэпа и чувствовала себя птицей, вырвавшейся из клетки. А регент ждал ответа.

– Ваше высочество? – Ничего лучшего Инос не пришло в голову. На всякий случай она постаралась придать своему лицу выражение крайнего простодушия – сказывались уроки Кэйд, – чувствуя себя под этой маской простодушия совершенной идиоткой. Глаза разгневанного Итбена превратились чуть ли не в щелочки.

– Едва ли ты можешь рассчитывать остаться королевой Краснегара, одновременно являясь султаншей Алакарна. Выбор неизбежен. Итак?..

– Эээ… – протянула Инос.

Азак испепелял жену взглядом, но ей не было до него никакого дела. Быстро обернувшись, она бросила взгляд на Рэпа и углядела… В следующий миг это исчезло. Лицо фавна стало непроницаемым.

«Что же я успела поймать? – недоумевала Инос. – Боль или страсть? Он не раз пересекал горы и моря, чтобы быть рядом со мной. Какие могут быть сомнения?»

Она происходила из древней королевской династии, так что решительности ей было не занимать. Гордо вскинув голову, Инос заявила:

– Ваше высочество, мой муж собирался воззвать к Четверке. До тех пор пока просьба моего мужа не будет выслушана и Хранители не вынесут окончательный приговор, я ничего не могу решать. Сейчас я не знаю, в чем именно мой интерес.

– Ха! – возликовал Калкор. – Она не хочет видеть меня на троне Краснегара!

– Молчать, ты, дикарь! – заорал Итбен. Регента трясло от злости. – Где этот посол? Где Крушор?! Сюда его, немедленно, и пусть он уберет это голое безобразие. Эй, посол, отмой его и заставь одеться прилично или запри в клетку, если его иначе не унять, но убери от…

– Прикуси язык, выскочка! – прорычал Калкор. – А ты, женщина, признаешь ли меня королем Краснегара? Отвечай сейчас же, и если нет, я вызываю тебя на Божий Суд!

– Ничего подобного ты не сделаешь! – возопил Итбен. – С нас хватит одного кровавого вздора.

В спор вмешался резкий голос джинна:

– Ваше императорское высочество, в вашем присутствии джотунн посмел оскорбить мою жену. Разве за такое не полагается соответствующее наказание?

От подобной наглости у вельмож перехватило дыхание, а бледное лицо Итбена вспыхнуло ярким румянцем.

– Как ни жаль, но сделать ничего нельзя. Ему обещана дипломатическая неприкосновенность. Единственное, что мы можем, – это заковать обидчика в кандалы, доставить к границе и вышвырнуть из Империи. Пожалуй, это не так уж и плохо.

– Существует некое пророчество, – заявил Калкор.

– Какое пророчество? – изумился Итбен. – О чем и кому предрекается?

– Спроси женщину.

Все как по команде уставились на Инос.

– Мой предок, колдун Иниссо, – начала она, – создал в своей башне в Краснегаре волшебное окно. Мне оно предрекло, что тан Калкор будет драться на Божьем Суде.

– Дуэль уже состоялась, – огрызнулся регент. Итбена разбирала злость по вполне понятной причине: калкорская интрига опутала весь двор словно сетями.

Инос тоже начала злиться, Калкор и ей осточертел. Но, возможно, ее раздражали направленные на нее взгляды посторонних, хотя это было еще глупее.

– Не против ттролля, и поединок был с моим защитником. В пророчестве его соперником…

– Волшебные окна не дают пророчеств, – перебил Инос Рэп.

Теперь все взгляды уперлись в фавна.

– А тыто что знаешь о волшебных окнах? – в ярости прохрипел регент.

– Я владею некоторой волшебной силой, – признался Рэп.

Присутствующие вздрогнули, и вокруг Рэпа образовалась пустота, хоть никто вроде бы и не двигался. Инос тоже вздрогнула, но совсем по другой причине – Рэп встречался с драконом, а драконы подчинялись Хранителю Юга. Теперь Инос догадалась, кто послал фавна в Алакарну – это сделал Литриан. Так кем или чем стал этот странно угрюмый парень?

«Это Рэп, правда Рэп? Да, он мой Рэп», – отбросила сомнения Инос.

– Он мой, крошка, – с холодной усмешкой, от которой у девушки волосы встали дыбом, произнес Калкор, – мой. Тот, с кем я дерусь.

– Мы не желаем больше никаких Божьих Судов, – категорически заявил регент. Однако уверенности в его голосе поубавилось.

На мгновение всем показалось, что создалась безвыходная ситуация, никто не решался слова сказать. Народ продолжал покидать место дуэли. Толпа таяла чем дальше, тем быстрее. Горожане переваливали через склон и исчезали из поля зрения. Легионеры устраивались отдохнуть перед тем, как построиться в когорты и тоже покинуть поле. Растирая плечи и сыпля проклятиями, они тяжело усаживались на промокшую траву. Дождь поливал город с новой силой.

Мысли Инос метались как птичка в клетке.

«В окне было, как Рэп дерется с Калкором и еще как Рэп умирает в гоблинском логове. Если он оказался у гоблинов, то Калкора Рэп должен одолеть. Я не позволю ему попасть к гоблинам… ни за что не позволю… Но если пророчества неизбежны… драконто уже был… пусть произойдет первое, а второе мы остановим. Да, мы его остановим. До сих пор все очень логично, – порадовалась Инос. – Я ни за что не уступлю Калкору. Рэпу придется драться».

Для Инос невыносима была сама мысль о том, что достойный, скромный народ Краснегара окажется под пятой чудовища.

Калкор словно прочел ее мысли.

– Итак, признаешь ли ты меня королем Краснегара? – Сапфировые глаза смотрели на Инос с откровенной насмешкой.

– Нет! – твердо ответила она.

– Тогда – именем Бога Правды…

– Прекрати! – взвыл регент. – Думаю, стоит внести ясность. Одна кровавая схватка уже была. Нам такого зрелища вполне достаточно, но… – Регент замялся и продолжал уже менее уверенным тоном: – Коль скоро существует пророчество… мы не исключаем проведение другого поединка, даже сегодня.

Хорошо выдрессированные придворные умело спрятали свое изумление за вежливыми кивками. Мрачный Итбен вернулся к трону. Дворяне, стоявшие в отдалении, переглядывались друг с другом с тревогой и недоумением. Порывы ветра трепали полог императорской ложи и плащи вельмож. Дождь снова перешел в ливень.

– Даме нужен защитник, не так ли? – с циничной усмешкой спросил Калкор. – Кто же этот защитник? Не ты ли, Азак?

– Не я! – выдавил из себя пристыженный Азак, в то время как лицо султана своим цветом точно копировало оттенок мореного красного дерева.

– Он оплевал твою жену! – ахнул регент.

Султан испепелил Итбена взглядом, но все же скрестил на груди руки и не позволил себе поддаться праведному гневу.

– Я не стану ввязываться. Мне нет никакого дела до Краснегара, – пояснил он свой отказ.

Куда только девался властный самодур, араккаранский задира? В каких глубинах почила его жажда охраны чести и достоинства джинна? Инос не смогла сдержать презрения к трусливому забияке, и ее не заботило, что ее презрительную гримасу могли заметить.

И все же она никак не могла разобраться в происходящем. Вот Калкор, казалось, знал все и вся.

– Никаких наемников, госпожа, – строго приказал Итбен. – Хватит гибели одного тролля Морда. Если мы позволим устроить еще одну дуэль, кого ты изберешь своим защитником?

– Рэп? – позвала Инос.

– Нет, – сказал фавн.

С Калкора Итбен перевел взгляд на Рэпа, потом снова глянул на пирата, и вдруг с его глаз словно пелена спала:

– Допускается ли колдовство на Божьем Суде?

– Конечно нет, – самодовольно произнес Калкор.

– Тогда, султанша, мы полагаем, тебе следует уступить тану Калкору, пока еще не поздно.

Намек окружающие поняли прекрасно. Калкор зарубил лучшего гладиатора Империи, как глупого барана, а этот странный юный фавн только что признался в колдовстве.

Однако, кроме фавна, других кандидатур в защитники не было.

Кэйд попыталась вмешаться, начав мягким голосом:

– Мастер Рэп…

– Нет, – решительно перебил ее Рэп.

В отчаянии Инос стиснула кулачки. Она прекрасно знала упрямый нрав Рэпа и особый взгляд, присущий ему в таком состоянии духа. Инос поняла: Рэп уперся. Но она сделала последнюю попытку:

– Я прошу не за себя, а за Краснегар. Подумай о его народе!

Он кинул на нее короткий взгляд, полный муки и боли, но не проронил ни слова, только крепче сжал челюсти. Заметив, что присутствующие все еще ждут его ответа, он снова повторил:

– Нет.

Ветер яростно рвал красный сафьян. Самые отчаянные горожане все еще медлили уходить, с любопытством разглядывая императорскую ложу. Но в основном склон холма уже полностью очистился от толпы, оставившей после себя различный мелкий мусор. Отдохнувшие легионеры строились в когорты.

– Как досадно! – издевательски усмехнулся Калкор. – Неужели ты собрался противостоять судьбе, Рэп?

– Нет, – возразил фавн.

– Ну, в таком случае я, возможно, смогу уговорить тебя драться. Крушор!

Джотунны толпились в самом дальнем углу императорской ложи. До пурпурного навеса им было далековато. Даже мелкопоместные дворянчики сторонились варваров, оттирая чужаков от трона. Услыхав свое имя, старый посол шагнул вперед и откликнулся:

– Тан?

– Где наш новый рекрут? Давайка его сюда.

– Что такое? – подозрительно вопросил регент.

Калкор нахально склонился в издевательски низком поклоне и сообщил:

– Еще один из тех, кому ты великодушно даровал неприкосновенность, ваше высочество. Вообщето это старинный друг мастера Рэпа.

Джотунны расступились и выпустили вперед низкорослого юного крепыша. Он был в импской одежде, но импом он не являлся.

Инос поспешно оглянулась на Рэпа. Если Калкор надеялся ошеломить фавна, он зря старался – ничего у него не вышло. Рэп равнодушно взирал на вновь прибывшего. Еще в Краснегаре Рэп обладал ясновидением. Он давно разглядел, кого прятали джотунны.

Цвет кожи бойца наводил воспоминания о гнилом болоте, с черепа свисали черные прямые волосы, на подбородке и щеках пучками торчала щетина, из ощеренного в отвратительной усмешке огромного рта торчали белые клыки. Урод был ненамного выше принца, но зато очень толстый и крепко сбитый. Это был тот самый юный гоблин, которого Инос видела с Рэпом прежде, тот, который, по словам самого Рэпа, намеревался его убить.

«Пророчество в окне, – вспомнила Инос. – Этот гоблин, забыла, как его зовут, пытает Рэпа».

Гоблин зашагал вперед, и придворные с гримасами отвращения на лицах расступались перед ним.

– Привет, Плоский Нос. – Маленькие глаза гоблина радостно посверкивали.

– Привет, Маленький Цыпленок. – спокойно ответил Рэп. – Я не сомневался, что ты скоро появишься.

– Хранительница мне обещала!

– Из тебя получится классный пловец, я так полагаю; однажды ты уже попробовал.

Гоблин жизнерадостно кивнул.

– Соизволит ли ктонибудь объяснить нам, что происходит?– трубным голосом воззвал Итбен. – При чем тут Хранительница?

– Еще одно пророчество, ваше высочество, – беззаботно пожал плечами Рэп. – Людоеды собирались его съесть, но, похоже, он оказался жестковат.

Гоблин расхохотался, а регент заскрипел зубами от ярости.

– Это была последняя капля в той чаше наглости, которую нам пришлось испить сегодня. Суд закончится во дворце. Там мы добьемся правдивых ответов, даже если придется тащить их из глоток раскаленными клещами.

– Но здесь не учли еще один вызов, – спокойно возразил Калкор. Протест пирата осадил засуетившихся было придворных. – Сейчас мы пытаемся укрепить твердость фавна. Скажика, юноша, виделся ли ты с драконом? – обратился тан к Рэпу.

– Да.

– Я так и думал. И все же не веришь окошку? Потрясающе, какое недомыслие! Или ты задумал разорвать цепь судьбы, чтобы избежать лап нашего зеленого приятеля?

– Нет, – ответил Рэп.

– А твоя великая любовь к Иносолан? Ты так трогательно признавался в ней, когда мы мило беседовали на моем корабле. Что случилось с этим необъятным чувством?

– Нет, – резче, чем раньше, воскликнул Рэп.

«О Рэп, Рэп!» Инос едва не произнесла этого вслух.

– Перейдем к смелости. Прошлым летом ты так убедительно демонстрировал ее. Где тот герой, вздумавший потопить меня и мою команду?

От удивления у зрителей дыхание перехватило.

– Нет, – в очередной раз произнес Рэп.

– Боишься, Рэп? – допытывался пират. Уставившись на раскисшую грязь под ногами, фавн сказал:

– Да!

– Черт побери, я искренне огорчен! – В сапфировых глазах Калкора плясала издевательская насмешка. Тан обернулся к пустынному уже полю.

Инос тоже оглянулась вокруг. Ее внимание привлек принц. Малыш выглядел вконец несчастным, он был невероятно бледен и трясся как в лихорадке. Немой, пристальный взгляд, обращенный к матери, казалось, слезно молил ее о чемто, но для нее, сгорбившейся в кресле и капризно надувшейся, не существовало ни сына, ни коголибо вообще.

«Неужели ей нет дела до своего же ребенка? – изумилась Инос. – Странно, почему мальчику безразлично происходящее? Он достаточно взрослый, чтобы интересоваться и битвами, и колдовством. Неужели он слабоумный? Не на это ли намекал сегодня утром Ипоксаг?

Калкор снова тяжко вздохнул и с еще большим презрением уставился на Рэпа.

– Похоже, мне не остается ничего другого, как утереть горькие слезы и взвалить на себя бремя властителя. Поверь, я не желал подставлять свои плечи под столь суровую тяжесть. Но что поделаешь? Ладно, тогда прими прощальный дар, мой юный друг. Держи сувенир, на память!

Резким, но какимто небрежным взмахом кисти пират швырнул нечто через разделявшую их с Рэпом группу придворных, словно мяч бросил.

Машинально вытянув руку, Рэп поймал это… оно было небольшим… красным… Нечто размерами приблизительно со сжатый кулак…

В ту же секунду Рэп вскрикнул и отскочил, словно обжегшись, а из его разжавшихся пальцев выпал странный дымящийся предмет. Никто еще и опомнитьсято не успел, а фавн исчез. Полностью. Дико завопив, вельможи кинулись врассыпную, стремясь убраться подальше от того места, где стоял Рэп.

На траве тоже ничего не было, кроме пятен крови. Вместе с Рэпом исчез и подарок Калкора.

– Что это было? – вскочив на ноги, рявкнул Итбен. – Что происходит? – тщетно допытывался регент.

Калкор с преувеличенным недоумением пожал плечами, по которым струйками стекал дождь.

– Понятия не имею, ваше высочество, – глумился пират. – Очевидно, мастер Рэп отозван по срочному делу. Подозреваю, что его друг неожиданно занемог. – И варвар громко расхохотался.

Регент был настолько ошеломлен, что молча взирал на веселящегося тана, а придворные содрогнулись, когда до них дошло, что на их глазах вершились два колдовских действа: появление в руках джотунна того, что он бросил парню, и исчезновение фавна. В меховой набедренной повязке Калкора спрятать чтолибо было просто невозможно. Руки пирата мгновение назад были пусты. Никто толком не успел успокоиться, как Рэп вновь объявился на прежнем месте. Вельможи опять кинулись прочь, оставив противников один на один. Лицо Рэпа приняло желтоватый оттенок, а глаза – возможно, изза татуировок – казалось, вылезли из орбит. Парень смотрел на тана, пытаясь заговорить, и не мог вымолвить ни слова, задыхаясь, как после длительной и интенсивной пробежки.

– Конечно, буквально это сердце не золотое, – вздохнул Калкор, – но я уверен, что у него имелось множество качеств, достойных восхищения.

– Чудовище! – выкрикнул Рэп срывающимся голосом. – Злобный дьявол!

– Не льсти – не поможет. Избавь меня от своей благодарности, она неподобающе торжественна.

– Бессердечная тварь!

– Бессердечная? – переспросил Калкор с обиженным видом. – О нет! Только не я! Он – да, но что ты хочешь от простого моряка? Ты ведь не пытался вставить ему этот орган обратно, не так ли?

Рэп повернулся к Инос. На лице фавна был написан такой необъятный ужас, что она съежилась и молча ждала, что он скажет.

– Хорошо! – почти рыдая, прокричал он. – Я сделаю это! Принимай вызов, и я зарублю эту свинью для тебя.

После своих слов он развернулся на каблуках и помчался прочь от императорской ложи.

– Эй, ты! – завопил Итбен, вскакивая с трона и сжимая кулаки. – Вернись, тебе говорят! Стража – схватить этого типа!

Преторианцы не медлили. Придворные тоже бросились кто куда. Инос не сомневалась: погоня за Рэпом пользы не принесет.

«Если Рэп стал колдуном, бегают они попусту», – решила она.

– Инос!!!

Кэйд таращилась на племянницу в немом восторге. Инос ответила искренним изумлением.

– Твои щеки, дорогая моя! – всплеснула руками тетушка.

Инос ощупала ошметки белил и румян на своих щеках и подбородке, но под расплывшейся косметикой была нежная бархатистая кожа. Только сейчас Иносолан поняла, что не чувствует привычной боли.

2

День, казалось, продолжался целую вечность.

Прежде чем вернуться во дворец, Итбен отправил туда тех, кого он избрал своими жертвами. Первой в этом списке была Инос. Ее усадили в карету, которая подпрыгивала на каждом камушке, основательно встряхивая пассажиров. Инос сопровождали трое легионеров, неразговорчивых, суровых служак, так что все вопросы оставались без ответа.

Слава о красоте Опалового дворца гремела на весь мир, но так как Инос ввели с черного хода, ничего знаменательного она не увидела. Проводив ее в комнату с глухими стенами и сдав с рук на руки мощным теткам, легионеры удалились.

Безусловно, злить императоров или их наместников – затея опасная, Инос отлично это сознавала и с трепетом ожидала допроса. Но, поразмыслив немного, она обнаружила, что гнев регента не смущает ее. Даже перспектива оказаться с поджаренными пятками не могла бы испортить ей этот счастливый день. Поскольку Рэп был жив и здоров, остальное не имело никакого значения. Пусть Азак сам хлопочет и об избавлении от проклятия, и о сохранении Алакарны, и об этой идиотской войне… Инос не собиралась сопровождать его обратно в Зарк. Пусть султан, если захочет, весь остаток жизни целыми днями гоняется за козами, а ночи напролет плодит сыновей – и ей будет безразлично, если, уезжая, он забудет попрощаться с бывшей женой.

Великолепно, что Кэйд умудрилась спастись, но главным все же было то, что Рэп жив и любит ее.

«Он исцелил мои ожоги. Он будет моим защитником на Божьем Суде. Рэп – колдун! Я убедилась, что Рэп способен творить чудеса, и никогда больше не буду сомневаться в нем снова; ни в нем, ни в силе его любви», – мечтала Инос.

На девушку старательно нагнетали страх: и мрачная стража, и долгое уединение должны были до смерти напугать ее, но регент зря трудился. Час или около того, пока Инос не повезли на допрос к самому Итбену, она предавалась сладким грезам.

Настроение у регента было прескверное. Полдюжины секретарей записывало задаваемые Иносолан вопросы и ее ответы. Ее заставляли снова и снова возвращаться к тому, что уже было рассказано, и она повторяла опять и опять все то же самое, ничего не утаивая и не скрывая. Инос говорила и говорила, а Итбен кружил, кружил и кружил по комнате, как зверь, пойманный в клетку. Властитель либо не подумал, либо специально не предложил ей сесть, так что к концу допроса девушка невероятно устала. Регент умело допрашивал свою жертву. Утаить чтолибо от такого пройдохи или обмануть его вряд ли было бы возможно, но Инос и не стремилась ловчить. Она не собиралась ничего скрывать. «Любит ли она этого юношу Рэпа?» – «Да». – «Он исцелил ее шрамы?» – «А кто же еще?» – «Хочет ли она вернуться в Алакарну?» – «Ни в коем случае». – «Намерена ли она вернуть себе корону Краснегара?» – «Да, если это будет на благо народу Краснегара, иначе – нет». – «Где сейчас находится Рэп?» – «Ни малейшего представления». – «Появится ли он завтра в полдень, чтобы биться с Калкором?» – «Конечно! Раз Рэп дал слово, он сдержит его. Рэп всегда был надежен».

Измучив Инос допросом, Итбен отослал ее, потребовав следующей вызвать Кэйд.

Инос вернули в ту же самую угрюмую комнатушку, и вслед за ней вошли трое из прежней шестерки секретарей. Допрос начался снова. Выискивая противоречия в показаниях, усердные работники канцелярии прогнали ее раза три по всем перипетиям ее истории.

Зимние дни коротки, и уже спустились сумерки, когда посланник регента избавил Инос от ее мучителей. Наконецто она смогла вымыться, а главное – избавиться от остатков косметики на лице.

«Любопытно, я выиграла это сражение или Итбен его проиграл?» – размышляла Инос, ополаскивая лицо.

Слуга проводил ее в великолепную гостиную. Кэйд в компании Эйгейз уже сидела там, блаженствуя у трещавшего в камине огня, и прихлебывала зеленый чай из изысканных чашек тончайшего фарфора, лакомясь то ли вафельками, то ли тартинками. Откусывая крохотные кусочки, Кэйд предложила:

– Ломтик лимона, дорогая? Тебе обязательно нужно чтонибудь съесть. Попробуй огурцы… А впрочем, уж не волшебные ли они, в этото время года?

– Импорт из Питмота, полагаю, – откликнулась Эйгейз, – а может быть, и местные, но наверняка свежевыращенные.

Инос рухнула в мягкое, удобное кресло и, в недоверии уставившись на собеседниц, переводила взгляд с одной на другую. Весьма некстати вспомнились усердные секретари.

«Рэп! – в отчаянии позвала Инос. – Приди и спаси меня от этих маньяков!»

– Ну поешь чтонибудь, дорогая, – уговаривала ее Кэйд. – Ночь длинна, а впереди у нас много дел.

Инос взяла чашку и отхлебнула горячего чаю.

– Расскажи мне, – попросила она.

– Хранители! – просияла Кэйд. – Его величество регент решил воззвать к Четверке. Мы тоже будем присутствовать. Дорогая, мы приглашены в Круглый зал Эмина! Как это волнующе, не правда ли?

– И так необычно! – воскликнула Эйгейз. – При вызове Четверки крайне редко допускаются посторонние. Вам оказана великая честь.

– Нам нужно привести в порядок одежду, – суетилась Кэйд. – Уж скоро за нами придут.

«Честь? Волнующе? – В отчаянии Инос осушила чашку. – Рэп! Быстрее!»

3

Взявшись за руки, Кэйд и Инос шли через темноту Круглого зала Эмина.

Большой зал в Алакарне был конечно же крупнее, но и Круглый зал оказался достаточно большим, чтобы заставить оробеть. Неизвестно, довелось ли легендарному Эмину видеть этот величественный зал, но то, что он был старше летописей, это бесспорно. Считалось, что построили его с помощью волшебства: только чары могли сохранять его первозданное великолепие с незапамятных, канувших в туман забвения времен Империи до нынешних дней. Зал пропитался запахом древности. Он полнился странным многоголосым эхом и неясным шепотом. Гдето над головой терялся в тишине знаменитый купол с устремленными в небеса каменными ребрами и прозрачными, как горный хрусталь, окнами. Однако в такую ночь, как эта, – дождливую и туманную – даже сквозь самые лучшие окна не удалось бы разглядеть ничего, кроме мрака.

В центральной части зала возвышались гигантские – в два человеческих роста каждый – канделябры, словно лес золотых деревьев с огненными цветами и хрустальными плодами.

«Какая же армия слуг понадобилась и сколько же времени они потратили, чтобы зажечь эти мириады огоньков», – подумала Инос.

Все же каждое деревоколонна освещала свой собственный кусочек пола, вокруг которого господствовала тьма, – изза гигантских размеров Круглый зал невозможно было осветить полностью. Темнота, едва разогнанная свечами, затаилась у стен и в вышине, невредимая и уверенная в себе: неподвижные, пустые скамьи вдоль стен для сенаторов и горожан едва просматривались, а купол полностью скрывался в таинственной черноте.

«Что же за драму на столь величественной сцене собрался разыграть Итбен? – спрашивала себя Инос. – В любом случае это будет нечто жуткое».

Когда Инос с Кэйд вошли в зал, там уже жались к свету человек шесть – одни в мундирах легионеров, другие в белоснежных тогах. Прочие приглашенные не замедлили появиться. Почти следом за Инос и Кэйд вошли двое сенаторов в красных тогах, в дверях показался консул в белой тоге с пурпурной каймой. Присоединяясь к группкам, вновь прибывшие вливали свой шепоток в общий говор. Инос изумилась, заметив, что в Хабе у всех вельмож, независимо от их возраста и должности, офицерская выправка. Возможно, здесь были те, кто слушал ее рассказ в доме Ипоксага, но она их не узнавала, зато ловила на себе взгляды некоторых из присутствующих.

Теперь такое внимание ей импонировало, иначе она чувствовала бы себя заброшенной. Перед приемом они с Кэйд торопливо переоделись в белые хитоны и теперь чувствовали себя ряжеными на маскараде – ведь эта одежда из далекого прошлого годилась разве что для статуй или литографий на историческую тему. Складки хитона драпировали тело, оставляя голыми руки, что в сырой и прохладный зимний вечер было не оченьто приятно. Кэйд повезло больше, чем Инос. Пожилая герцогиня получила шерстяной, достаточно теплый и более подобающий почтенной женщине хитон, тогда как Инос достался льняной, складки которого совершенно не грели. Мужчины в тогах чувствовали себя уютнее.

Приглашенные все прибывали. Вошли две женщины в красных хитонах и конечно же в латах. Военных тоже было предостаточно: несколько проконсулов и трибунов.

Инос почувствовала на себе чейто пристальный взгляд. Подняв глаза, она увидела, что ее внимательно изучает пожилой военный в роскошном мундире. Нагрудник лат был инкрустирован золотом, а шлем венчал алый гребень из конского волоса. Инос вспомнилась лекция проконсула Иггинги, выслушанная ею однажды в Кинвэйле, и она поняла, что видит, должно быть, маршала. Девушка попыталась вспомнить его имя, ведь оно было коротким, но это оказалось нелегко. Сначала она угадала первую букву, потом остальные, и получилось Иши, но в правильности Инос уверена не была. Маршал выглядел гордым и самоуверенным, но неприятным не казался. Она слегка повернула голову, давая ему возможность оценить ее профиль и насладиться его безупречностью.

Внезапно Инос обнаружила, что слишком уж долго рассматривает Опаловый трон.

Конечно, весь интерьер этого огромного помещения работал на то, чтобы направить и приковать внимание к центру зала. Подсознательно ощущая насилие, она сопротивлялась нажиму, отказываясь смотреть туда, куда ей предназначалось. Как кролик, знающий о змее, но намеренно ее игнорирующий в надежде, что та просто уползет.

Центр власти. Вещь сама по себе уродливая и разлапистая, приземисто устроившаяся на двух ступенях – концентрических кругах – и освещенная парой канделябров. Место властителя и символ власти – императорский трон, пуп Хаба и центр Мира. Инос вполне допускала, что днем, в лучах солнца, сооружение величественно сияет, но искусственное освещение придавало ему слишком зловещий вид. Сейчас эта черная глыба, посверкивающая красным, являла собой жуткий намек на кровь и золото – призрачная память древних злодеяний. Трон напоминал свернувшегося дракона.

От трона расходились четыре луча. Каждый луч – желтый, белый, алый и голубой – остроконечным треугольником устремлялся в темноту, упираясь в возвышение, увенчанное троном соответствующего цвета. Несомненно, эти троны принадлежали Хранителям. В отличие от императорского, троны Хранителей освещались одним канделябром каждый.

Ошеломляюще яркой вспышкой блеснуло перед Инос памятное видение – залитый многочисленными огнями канделябра Золотой трон напротив Опалового. Она знала, кто объявится в этом золотом круге света. Как ни твердила себе Инос, что презирает столь откровенную театральность, но Круглый зал произвел на нее впечатление. Какникак большая часть истории, увековеченной в летописях, занимавших в библиотеке ее отца не одну полку, творилась именно здесь, в этом огромном древнем зале, на этих пяти тронах.

Прохлада и сырость в Круглом зале Эмина пронизывала Иносолан до костей, покрывая ее обнаженные руки мурашками. Однако благостное ощущение беспредельной силы имперской власти безусловно помогало переносить неудобства.

Вошел Азак. Он оказался выше любого из присутствующих. Подле джинна семенил ножками низенький, сухонький сенатор Ипоксаг. Оба, задрапированные в тоги, один в белоснежную, а другой в алую, выглядели почти комично. Конечно, Азаку прежде не доводилось рядиться в столь нелепую одежду, и все же выглядел он великолепно.

Мускулы на его обнаженном плече перекатывались под кожей, а его волосы в неверном свете свечей отливали медью и золотом. Рядом с джинном старый сенатор казался особенно хилым и костлявым, почти жалким. Инос даже пожалела беднягу. Ради нее старичок рисковал, как минимум, своей карьерой, и, возможно, ему еще дорого придется заплатить за доброту.

Увидев жену, Азак незамедлительно подошел к ней, еще издали внимательно разглядывая исцеленное лицо Инос и особенно тщательно изучая ее подбородок и щеки.

– Как ты, любовь моя?

– Хорошо, сир.

Ответ ему не понравился, и султан нахмурился. Затем он перевел взгляд на Кэйд.

– А ты?

– Великолепно, ваше величество.

– Я еще ничего не слышал – ни как ты покинула Алакарну, ни как прихватила с собой мастера Рэпа. Итак?..

– Регент тоже спрашивал меня об этом, – улыбнулась Кэш, – но долг кое перед кем заставляет меня избегать ответов на подобные вопросы. Как видишь, регента удовлетворило мое объяснение.

«Как это похоже на Кэйд! – восхитилась Инос. – Не повиноваться даже Итбену!»

Азак молча проглотил отповедь, только еще больше помрачнел, а красные глаза зажглись гневом. Но в Хабе он гость и вынужден был сдержаться.

– Мы очень благодарны вам, достойный сенатор, – с улыбкой поклонилась Инос Ипоксагу.

– Для импа семейные узы – наиглавнейшее, Инос, – криво улыбнулся сенатор.

– Этого я никогда не забуду, – пообещала Иносолан.

– К несчастью, наше вмешательство не остановило поединок, – вздохнул он. – Боюсь, дальше будет только хуже.

Словно услышав сетование Ипоксага, в Круглый зал, гордо вышагивая, вступил Калкор, сопровождаемый Крушором. Национальные джотуннские костюмы – кожаные штаны и сапоги – подчеркивали презрение к холоду; светлые волосы торчали изпод железных шлемов, отливая золотом. Обдав собравшихся презрительными взглядами, новоприбывшие устроились там, откуда просматривались все пять тронов.

К джотуннам подошел молодой гоблин. На нем тоже была джотуннская одежда. В свете свечей кожа гоблина выглядела еще более зеленой. Почти сразу Маленький Цыпленок отыскал глазами Инос и заметно удивился. Потом дружески ухмыльнулся, блеснув всеми своими острыми зубами.

Инос скрашивала вынужденное ожидание в прохладном помещении тем, что повторяла про себя коротенькую речь, которую составила, чтобы доказать недействительность ее брака с султаном. Это дало бы ей возможность аннулировать постылые узы. Логика, казавшаяся убедительной час назад, теперь выглядела абсолютно несостоятельной.

Четверо слуг втащили переносное кресло, в котором спал старый император. Установив это странное ложе подле Опалового трона, они ушли.

«О, бедный старик, ну почему бы не дать ему умереть спокойно? Зато теперь все, кто должен явиться, в сборе», – зябко поеживаясь, решила Инос.

И она не ошиблась – издалека донесся громкий стук закрываемой двери, и мгновением позже из темноты, величаво вышагивая, появился Итбен, направляющийся к Опаловому трону. Регент был облачен в пурпурную тогу, левая рука скрывалась под небольшим бронзовым щитом, а в правой он держал короткий, тоже бронзовый, меч. За Итбеном торопливо спешил принц, выглядевший одновременно и очаровательным и жалким в своей не подетски огромной тоге. Бедняжка бездумно таращился прямо перед собой, никто и ничто его не интересовало. На сей раз его мать отсутствовала. Взобравшись на возвышение второй ступени и приблизившись к Опаловому трону, Итбен повернулся к собравшимся, видимо лично намереваясь проверить, все ли в сборе. Принц поднялся только на первую ступеньку центрального возвышения и остановился справа от трона. Он тоже повернулся, но осматриваться не стал, а застыл как статуя.

Инос все больше и больше злилась на недотеп, таскающих не только стариков, но и детей на утомительные ночные бдения.

«В Империи что, не знают, как присматривать за своими будущими правителями?» – возмущалась она.

– Султан Азак! Готов ли ты представить свое прошение Четверке Хранителей Пандемии? – провозгласил Итбен.

– Да, – немного хрипло откликнулся Азак.

– Тогда мы исполним наше древнее право и первейший долг перед всеми и от твоего имени вызовем Четверку!

Итбен поднял правую руку, отвел ее в сторону и энергично стукнул по выпуклому центру щита, повернувшись к Золотому трону, к которому также были прикованы взоры всех присутствующих.

Глухой «кланк» прозвучал весьма неубедительно.

«Ну и ну! Кто же такое услышит? – удивилась Инос. – Отсюда до Золотого дворца неблизко».

Какоето мгновение все затаив дыхание ожидали чегото, но ничего не происходило. Под мерцающим светом канделябра Золотой трон так и остался пуст.

Затем свечи медленно померкли и угасли, сияющее дерево умерло, и тьма поглотила попрежнему пустующий трон.

Изумленные зрители обернулись к Итбену, но регенту было не до объяснений. Его самого словно столбняк поразил. Замерший ступенькой ниже принц, так же как и правитель, разинул рот и вглядывался в темноту с некоторой долей заинтересованности.

Замешательство регента длилось не долго. Преодолевая неловкость ситуации, Итбен глазами отыскал в толпе пару сенаторов и внимательно посмотрел на них, словно спрашивая, не напутали ли они чегонибудь. Какникак право Призыва не использовалось по меньшей мере сто лет – срок достаточный, чтобы забыть какуюнибудь деталь. Но советники регента лишь едва заметно пожали плечами.

Стиснув челюсти, Итбен решительно повернулся налево, сделал несколько шагов и оказался перед Голубым троном, местом колдуна Литриана. Снова был поднят меч… но удар не понадобился. Некто невидимый упредил регента и погасил свечи, и Голубой трон исчез в ночи.

Хранители отвергали его призыв.

Инос по возможности незаметно, но пристально осмотрелась. Азак, хмурясь, ярился… регент молча бесился… большинство зрителей пребывало в тихой панике… зато Калкор от души наслаждался драмой, скаля в ухмылке зубы… маленький принц недоуменно хлопал глазами… Но, возможно, ребенок пытался подавить смех.

Прежде чем регент сдвинулся с места, свечи над Белым троном, беспокойно замигав, тоже погасли – Блестящая Вода проявила полную солидарность с остальными Хранителями.

– Очень скверно! – раздался тяжелый замогильный голос.

Только Алый трон Запада все еще оставался освещенным – гранитное безобразие с уродливым барельефом, – и он не пустовал. Там восседал мальчик.

Регент поспешил обойти вокруг Опалового трона и за его спинкой остановился для поклона.

– Ваше всемогущество оказывает мне честь… – кланяясь, начал Итбен, но его оборвали на полуфразе.

– Вот уж нет. Честь, как же! – заявил вновь прибывший.

Нет, не мальчик был на Алом троне – юноша. Однажды в Кинвэйле Андор водил Инос в сланцевый карьер герцога. Там трудились гномы, народ необычайно низкорослый, с массивными плечами и крупными головами – цвет лиц напоминал серый песчаник. Несмотря на юность, в волосах Зиниксо пробивалась седина. Гоблин был явно выше колдунагнома. Во всяком случае, ноги Зиниксо до пола не доставали, а массивные руки, покоящиеся на подлокотниках, выворачивались кверху, заставляя плечи вздернуться к ушам. Вряд ли Хранителю было удобно на жестком и огромном для него троне. Зиниксо завернулся в необычную тогу, цвета остывающего на наковальне куска железа, извлеченного из горна. Туникой гном, видимо, пренебрег, так как его правая рука и плечо остались обнаженными.

Растянув в ухмылке губы, гном продемонстрировал мелкие, как прибрежная галька, зубы и проскрипел.

– До чего же ты нетерпелив, регент. Все спешишь, спешишь… Нука, попробуй нас позвать!

Замолчав, Хранитель чуть склонил свою большую голову, будто прислушиваясь к чемуто. Инос поразили его беспокойные, как бы бегающие глаза, и она вспомнила, что Ипоксаг упоминал о непомерной недоверчивости и подозрительности гномов. Кроме того, за ними прочно закрепилась репутация подлых и жадных.

Либо в маленьком принце проснулось любопытство и он захотел увидеть колдуна, либо мальчиком овладел страх и он не желал стоять спиной к мрачному Хранителю. Какова бы причина ни была, малыш резко развернулся лицом в другую сторону и затем вновь застыл в неподвижности.

Зиниксо, очевидно, остался доволен и возобновил свои издевательские реплики:

– Попробуй достучаться, хотя бы завтра, собачий прихвостень.

Всесильный колдун, издевающийся над регентом, похож был на ребенка, мучающего насекомое.

«Похоже, я ошиблась, и Олибино не так уж и плох, как я думала раньше», – решила Инос.

От оскорбления Итбен вздрогнул, как от удара кнутом, но его голос остался попрежнему ровен.

– Выслушаете ли вы прошение султана? – произнес он.

Гном рассыпал по залу нечто вроде «гхыргхыргхыр», означавшее веселый смех, и опять заскрипел:

– Нет! Нас он не беспокоит. Грядет коечто другое. Сегодня ночью ты даже не удосужился бы спросить о главном.

Хоть Итбен стоял спиной к зрителям, лица регента видно не было, очередная насмешка заставила его заметно напрячься.

– О чем нам следовало бы спрашивать, ваше всемогущество? – тем же ровным тоном поинтересовался регент.

Колдун окинул взглядом всех собравшихся, а затем ткнул пальцем в когото так, словно собирался пробить дырку в дубовой двери, и предложил:

– Спроси его!

Канделябр потух. Трон опустел.

Все повернули головы в ту сторону, куда указывал палец гнома. Но никто не мог понять, кого Зиниксо имел в виду: одного из двух джотуннов или гоблина?

4

Инос проснулась, как только открылась дверь. Она смотрела в темноту широко открытыми глазами, не чувствуя ни малейшей дремоты и осознавая, что она проспала несколько часов. Ясно было, что проснулась она не без помощи чар. Слабый предутренний сумрак вливался в окна и немного рассеивал ночную тьму, давая возможность разглядеть смутный контур вторгнувшегося. Дверь тихо закрылась, даже не щелкнув замком, но Инос еще раньше почувствовала знакомое заклятие успокаивающих чар – мягкое, обволакивающее ощущение пушистого шерстяного одеяла.

– Инос! – раздался шепот.

– Здравствуй, Рэп.

И тут она вспомнила об Азаке, спавшем с другого края постели, и ужаснулась, представив, как султан просыпается и находит Рэпа в своей спальне.

– Он не проснется, – произнес Рэп уже не шепотом, но довольно тихо. – Ты позволишь поговорить с тобой немного? Не возражаешь, если…

– Конечно. Здесь гдето есть халат, если сумеешь, отыщи его.

Фавн, должно быть, сразу же после ее ответа снял заклятие, потому что сердце Инос вновь радостно затрепетало. Услышав шуршание шелка, она пошарила по кровати и, взяв халат, вдруг осознала, что Рэп способен видеть даже в кромешной тьме. Одевшись, Инос почувствовала себя уверенней и больше уже не сомневалась, что перед ней действительно Рэп.

Она вылезла из постели и запахнула полы халата. Радостное возбуждение от встречи не проходило. На камине вспыхнул ночник. В этом слабом свете Инос увидела спину Рэпа. Фавн стоял и смотрел в окно, потом обернулся, и они уставились друг на друга, разделенные комнатой.

Многие сочли бы эту спальню достаточно большой, но по дворцовым стандартам для султана, гостя императора, она не годилась: мебель старая, с полинялой обивкой и облупившейся лакировкой, со стен сыплется штукатурка, картины и зеркала потускневшие. Все было устроено так, словно по недосмотру напыщенный интерьер не приводили в порядок как минимум с предыдущей династии. Так Итбен мстил за унижение, испытанное по вине Азака. Однако возможно, регент тут был ни при чем и это какойнибудь амбициозный лакей выказывал свое презрение к джиннам. Ни Инос, ни Рэпа подобные мелочи не волновали.

Главное, что в этих апартаментах стояла преогромная постель, сейчас разделенная чередой подушек, завернутых в покрывало. За этим защитным валиком крепко спал Азак.

Инос провела рукой по своему лицу и тихо промолвила:

– Спасибо тебе за это, Рэп.

Он лишь плечами пожал.

– Не за что. Кожа легко восстанавливается, не то что кости; вот для них требуется время.

– В любом случае большое спасибо.

На фавне все еще был простой костюм мастерового, да к тому же еще и мокрый. Копна волос на голове Рэпа блестела от капель дождя, но и это не помешало им торчать как попало, наглядно отражая упорство их хозяина.

– Магия способна вернуть тебе былую внешность, но никакое колдовство никогда не сделает тебя более красивой, чем ты есть на самом деле, – с грустной улыбкой сказал Рэп.

Инос искренне удивилась не столько тому, что он сказал ей комплимент, сколько тому, что фавн даже не покраснел, произнося это. Весьма ново для Рэпа!

– И за это тоже спасибо. Твои слова – бальзам на сердце.

Инос села на краешек постели и кинула взгляд на Азака.

Мускулистая рука джинна высвободилась изпод покрывала и лежала поверх его, а волосы разметались по подушке. Нет, он не собирался просыпаться.

Рэп тоже посмотрел на султана, но както странно прищурившись.

– Боюсь, что с его проклятием мне не справиться, но разглядеть его мне удалось.

Инос вовсе не стремилась немедленно избавлять Азака от его проклятия, но признаваться в этом было бы нетактично.

– Ты увидел? Расскажи, как оно выглядит?

Рэп запустил пальцы в волосы и задумчиво произнес:

– Словами объяснить трудновато. Представь, будто на нем пушистый комбинезон, но только из стекла. Нечто вроде мерцающего света… Нет, у меня не получается, извини. Знаешь, если бы твоя тетя не рассказала мне о его проклятии, я бы не смог понять, что это конкретно, но то, что на нем колдовство, я бы все равно заметил.

– Рэп, сядь, прошу тебя! Я хочу послушать о твоих приключениях. Расскажи все, все, все… и как ты спасся из башни, и как повстречался с драконом, и…

– Твоя тетя полностью в курсе всего, что со мной было. Она прекрасная рассказчица. К сожалению, именно сейчас у нас очень мало времени. Мне было нелегко отыскать тебя в этом лабиринте комнат.

Говоря так, Рэп оглядывался, и Инос содрогнулась, представив, что ее друг смотрит не на стены и потолок, а сквозь них.

– Над дворцом все чисто. Полное молчание, – сообщил он нечто маловразумительное. – Я хочу сказать, что никакой магии на императорский дворец не направлено, да и в самом дворце ее тоже нет. Я не хочу выдавать себя Хранителям.

– Хранителям? Рэп, сегодня вечером Итбен пытался вызвать Четверку, но они не откликнулись на призыв. Впрочем, гном был.

Глаза Рэпа будто сверкнули. Он подошел к стулу и, опустившись на него, попросил:

– Расскажи, пожалуйста.

Инос подробно передала ему, что произошло в Круглом зале. Он внимательно выслушал ее; по лицу фавна она так и не смогла прочесть, что он думает. А ведь раньше было не так. Раньше Рэп был для Инос прозрачен, как стекло, зато сейчас на нем словно был надет деревянный кокон.

– Зиниксо – маленький комочек ужаса, – пробормотал он, когда она закончила рассказ. – Он до смерти боится, что остальные трое сколотят против него шайку. Он законченный подлец и от других ждет таких же подлостей.

– Ты знаешь гнома?

Поистине Рэп был полон сюрпризов. Конечно же и Литриана он знал. Еще недавно, попроси Инос ктонибудь назвать из ее друзей детства того, кто заведомо ни сном ни духом не будет иметь касательств к Хранителям, Рэп возглавил бы список.

– Я сталкивался со всеми Хранителями, за исключением Олибино, – сообщил он. – Твоя тетушка сказала, что ты встречалась с колдуном Востока.

– Да, его не назовешь очень общительным.

– Вот что магия делает с людьми, – поморщился Рэп. – У Сагорна на этот счет целая теория. И он прав: колдовство в конце концов превращает людей в нелюдей.

– Но с тобойто, Рэп, все в порядке, не правда ли? – усмехнулась Инос.

– Надеюсь, – пожал фавн плечами.

Она все еще никак не могла понять, о чем он думает. Было ли это подтверждением теории Сагорна? Для Инос Рэп всегда оставался открытой книгой, но сейчас эта книга прочно захлопнулась, и Инос не могла прочесть ни строчки. И все же она чувствовала, как его гложет тревога.

– Ладно, я спрошу, как только мне представится такая возможность. О Рэп! Я так безумно счастлива, что ты жив! Помнишь импов, я ведь думала, что они убили тебя, и, увидев тебя в пустыне, сочла за привидение. Я решила, что меня преследует твой дух. Ты должен объяснить мне это. Или тоже отошлешь к тетушке? А когда уверилась, что ты действительно жив, я была так счастлива, правда, недолго – Азак очень убедительно доказал мне, что ты умер в застенке Алакарны, после того как мы уехали. Он с таким удовольствием говорил, что тебя забили до смерти… Рэп, прости, но я ему поверила. Это было так похоже на него – приказать своим прихвостням расправиться с тобой, поэтому я и не усомнилась в его правдивости. Но ты в порядке! Это чудесно, Рэп! Расскажи мне, как ты спасся и спас Кэйд?

– Лучше спроси у нее.

– Ну, коротенько, лишь самое главное?

– Спроси у своей тети, – упорствовал фавн.

– Рэп! – рассердилась Инос.

Он поднялся со стула и стал молча расхаживать по комнате взадвперед. Несомненно, фавна привела сюда немаловажная причина – просто так ворваться в Опаловый дворец посреди ночи для любого опасно, не важно, какова магическая сила нарушителя уединения августейших особ. Впрочем, существовала общеизвестная причина, изза которой мужчина способен был ворваться в покои дамы вот так, среди ночи. Но Инос не думала, что Рэп проявит к ней неуважение или грубость.

Так почему же ее сердце готово было выпрыгнуть? Не потому ли, что она втайне желала, чтобы он проявил настойчивость? Ее воображение даже нарисовало, что произойдет, если он и вправду соблазнит ее – в этом случае султанша Иносолан не станет криками портить обоюдное веселье. Более того, она бы мило простилась с Азаком коротенькой запиской.

– Рэп, если ты дерешься с Калкором завтра…

– Уже сегодня. Близится рассвет. Скоро ночной мрак рассеется.

– Хорошо, пусть будет сегодня. Но это наверняка? Я хочу сказать, абсолютно ли ты уверен, что он не убьет тебя? Даже если верно третье пророчество. – И Инос умолкла.

У окна Рэпа больше не было, он стоял позади Инос и промолвил:

– Нет.

– Тогда не надо! – резко повернувшись, воскликнула Инос, и затараторила: – Я не хочу потерять тебя снова, ни ради чего, пусть даже Краснегара. Послушай, победишь ли ты или нет, корона мне не гарантирована. Есть нечто более важное – мы должны, обязательно должны гденибудь разорвать цепь судьбы! Рэп, третье пророчество не должно сбыться! Я не позволю гоблину забрать тебя. Рэп, что ты имел в виду, заявив, что магические окна не пророчествуют?

– Слишком долго объяснять.

– Не хочешь говорить – не надо. Подожди минутку, я чтонибудь наброшу на себя, и мы можем идти.

– Что? – Фавн отступил на несколько шагов прямо к туалетному столику, так что попал под свет ночника, и Инос увидела, в какой растерянности Рэп таращился на нее.

– Я люблю тебя, Рэп! – улыбнулась она. – Ты в этом сомневался?

Теперь он вновь был для нее открытой книгой – парень покраснел до ушей и пробормотал:

– Инос, только не это!

– Это, это. Я люблю тебя! И всегда любила, еще в Краснегаре, хоть и, каюсь, не понимала себя, а следовало бы. Но почему ты ни разу не намекнул… хоть бы словечко обронил… Первый шаг должны делать мальчики – так принято.

Он тревожно хмурился, смотрел на нее и качал головой.

– Конечно же я тебя люблю! – начала сердиться Инос. – Ах, как же я была глупа! Бог пытался вразумить меня, а я…

– Инос! Ты замужем! Ты султанша! Нет, послушай меня. – С упрямым видом он подошел к стулу и снова сел. – Помнишь, Андор пытался манипулировать тобой, пользуясь магией? Ну, а когда я стал адептом, я обнаружил, что мне ничего не стоит чарами заставить Андора повиноваться мне и верить всему, что я внушал. Поверь, я делал это не нарочно, так само получалось. А теперь…

– Чушь! – фыркнула Инос. – Будь добр, оставь Андора в покое. Ты ужасный человек! – И она ласково улыбнулась Рэпу. Он был именно таким, какого ей хотелось – надежный, сведущий… правда, лишь когда он знал, что делает. Но Рэп попрежнему остался честным, верным и доверчивым. Как раз то, что нужно женщине. – Признаю, что толком не разобралась в своих чувствах даже тогда, когда ты объявился в Краснегаре в ночь, когда умер отец. А следовало бы. Ты бежал всю дорогу до Пондага, а потом обратно только ради меня, а я так ничего и не поняла. Но той ночью я была почти что не в себе и изза смерти отца, и изза чар Андора, к тому же я не смела думать искренне. Но…

– Ты вышла замуж за Азака, – напомнил фавн. – Я спрашивал тебя…

– Рэп! – крикнула Инос, начисто забыв о муже, мирно спавшем здесь на кровати. – Не ты ли превратил мою свадьбу в цирк, поубивав всех этих стражников? И…

– Инос! – негромко прервал ее Рэп, и слова замерли у нее на устах. – Ты ведь знаешь, как только ты стала королевой, мне всегда хотелось быть твоим гвардейцем. Но солдат из меня никудышный, и я счастлив, что тебе удалось найти такого красивого, царственного мужа. Я знаю, я – ничто! Мы уже не дети, Инос.

Рэп всегда выражался напыщенно, когда пытался врать. Скорее всего, ему не хватало практики.

Рассмеявшись, Инос вскочила и потребовала:

– Отвернись, я оденусь, и мы убежим…

– Нет. Сядь, прошу тебя. Теперь слушай. Я хочу коечто сказать. Я маг. Мне ничего не стоит заставить тебя делать все, что я захочу. Абсолютно все. И… да, я… очень… неравнодушен к тебе. Это сильные чувства.

– Ооо! Правда? Неравнодушен? Очень? Поэтому ты прошел тайгу, пересек целый континент, спеша за мной, дрался с драконами… Значит, ты абсолютно уверен, что чувства твои сильные? Тогда…

– Они просачиваются в пространство! – выкрикнул он.

Азак дернулся во сне, а затем, перевернувшись на другой бок, снова затих.

– Куда и что просачивается? – растерянно переспросила она.

Рэп поник головой с несчастнейшим видом.

– Я не в силах удержать в себе все, что я чувствую. Против моей воли, немного, но магия просачивается. Тебе только кажется, что ты чувствуешь влюбленность. Это я виноват. Каждый раз, когда я смотрю на тебя… Прости, Инос, это сильнее меня, вот в чем беда. Когда меня больше не будет рядом с тобой, ты придешь в себя и, надеюсь, простишь меня. Я не желаю этого, поверь мне, но я заставляю тебя чувствовать именно так, а не иначе. В этом все дело, правда.

Большей чепухи Инос в жизни не слышала.

– О нет, это не так!

– Так, именно так!

Оба собеседника сердито смотрели друг на друга.

– Кто ты такой, чтобы заявлять, кого и как я люблю?

– Я маг. Да, я знаю, ты говоришь то, что ощущаешь как истину. Я это вижу.

– Как любезно с твоей стороны упомянуть об этом.

– Не нужно иронии. Ты говоришь, во что действительно веришь, но твоя уверенность – отголосок моих желаний… Потому что я хочу тебя. Да, я всей душой желаю тебя и тем самым заставляю тебя чувствовать…

– Вот как? Ну так зачем же медлить! Иди сюда, – позвала Инос и начала развязывать пояс халата.

– Инос! – воскликнул Рэп. Сама Кэйд не смогла бы выказать в одном возгласе большей укоризны.

Она снова с несчастным видом затянула узел пояса.

– Рэп, я люблю тебя. Я люблю тебя! Я согласилась на брак с Азаком, потому что у меня не было выбора. Раша грозилась такими ужасами, что…

– Инос, пожалуйста!

Угрюмо насупившись, она замолчала.

– Я здесь не затем, чтобы разбираться в чувствах. С этим я бы никогда не посмел тебя побеспокоить. И не затем, чтобы похищать тебя. О нет! Я пришел попросить тебя об одолжении. Вот и все.

Она ошеломленно уставилась на фавна, наблюдая, как он тяжело опустился на стул и удрученно склонил голову. Как это на него не похоже! Несомненно, он был в беде, в настоящей беде.

– Рэп, какое одолжение? Все, что угодно!

– Калкор – колдун, – вздохнул фавн.

– О нет!

– Так я полагаю, но полной уверенности у меня нет. То, что он маг, сомнений не вызывает, но по некоторым признакам мне кажется, что он обладает четырьмя словами. Вот почему он так нагло явился в Хаб. Калкор не рисковал – регент не может убить его. Он способен исчезнуть в любой момент, стоит ему только захотеть. – Несколько мгновений Рэп пристально смотрел на Инос. – А я и подавно не могу его одолеть! Инос, я чувствую, когда ктонибудь пользуется даже малыми чарами, а Калкор применил к троллю сильную магию. Может, он просто неуклюжий маг, но я подозреваю, что он колдун.

– Вот что имел в виду Зиниксо!

– Вероятно, он указывал на Калкора. Понимаешь, регент изначально намеревался запретить еще один Божий Суд, а Калкор воздействовал на Итбена, и тот изменил решение. Эту магическую вибрацию я тоже ощутил. А применять оккультные силы к императору – или его регенту – прямое нарушение Протокола, я полагаю.

– Позавчера в Круглом зале Анджилки рухнул к подножию трона как подкошенный. Значит, это Калкор устроил?

Но Рэп ничего не знал о случае с Анджилки, и Инос пришлось рассказывать о происшествии, в то времякак фавн внимательно слушал, глядя на нее огромными серыми глазами.

«Дурацкие татуировки! Если он маг, зачем он их носит? Почему не уберет? О Рэп, Рэп! Да что мне до татуировок! Как славно, что он вернулся…» – мелькало в голове Инос, пока она говорила. В конце она спросила:

– Так почему Хранители не наказали его?

– Не знаю. Возможно, они хотят сначала от меня избавиться? Нет, это слишком глупо – видеть врагов повсюду. Я становлюсь хуже гнома.

– Значит, Калкор – колдун. А ты?

– Нет, – покачал головой Рэп. – Я только маг – три слова.

Инос вся похолодела от ужаса.

«Если Калкор убьет Рэпа, меня увезут в Алакарну, и я останусь замужем за Азаком. И Рэп на сей раз действительно будет мертв. А ято полагала, что кошмары кончились!»

– Ты… ты не против… поделиться со мной своим словом? Я знаю, что прошу слишком много… не годится приставать с подобными вещами к комулибо, но… – Видимо, Рэп почувствовал ее облегчение, поэтому улыбнулся. – Мне жаль, что я надоедаю с этой просьбой, но я боюсь. Я хочу сказать, что мне не убить этого ублюдка, не став равным ему, – пояснил Рэп. Затем черты его лица словно отвердели, и фавн захлопнулся в своей волшебной раковине.

– Рэп, ты с самого начала не хотел драться, почему ты решился? – осторожно спросила Инос. – Что Калкор бросил в тебя такое, изза чего ты так круто изменил свое мнение?

Но ничего нельзя было прочесть на бесстрастном лице фавна.

– Прости, но я не стану говорить об этом, – промолвил он и содрогнулся.

– Куда ты отправился, когда так внезапно исчез? – допытывалась Инос.

Рэп молчал, и она подумала, что он не ответит. Но нет.

– Спешил на похороны, но и об этом говорить мне не хочется, – с трудом произнес парень.

– Что ж, это твое право, – согласилась Инос. – Калкор – чудовище. Если ты сумеешь убить его, мы все будем перед тобой в неоплатном долгу. И конечно же я поделюсь с тобой словом.

– Ты это сделаешь?

Его изумление и облегчение было таким очевидным, что Инос почти обиделась.

– Как ты мог сомневаться? – укорила она его и заметила, как мелькнула на его щеках краска смущения.

– Спасибо, Инос. Это ненадолго.

Инос не стала ломать голову над значением последних слов Рэпа. И неприятностей и неясностей было более чем достаточно: одной больше, одной меньше – не все ли равно.

– Конечно, твоя сила уменьшится, – виновато вздохнув, добавил Рэп.

– О нет, меньше уж некуда! Я очень надеюсь, что тебе мое слово принесет больше пользы, чем мне. С тех самых пор, как отец передал мне его, я все жду и жду какихлибо изменений, но ничего нет. Совсем ничегошеньки! Хоть бы какаянибудь способность проявилась, не то что талант… и ничего. Элкарас говорил, что я вроде бы однажды в Туме пользовалась волшебным словом, но если я это и делала, то неосознанно. Рэп, дорогой, боюсь, что это очень слабое слово. Ноль сколько ни дели, все равно ноль останется.

– Может быть, и так, а может, и нет, – качнул головой фавн. – По теории Сагорна у разных слов разные свойства и для разных людей подходят разные слова. Может быть, твое слово для тебя не годится, а возможно, дело в другом. У меня есть нечто вроде теории: я полагаю, что у разных людей талант к магии и волшебные слова действуют тем сильнее, чем талантливей их владелец. А есть и вовсе бесталанные. Ну, вот если мальчик уродился увальнем, воина из него никогда не выйдет, сколько бы и кто его ни учил. Я по себе это знаю. Некоторые колдуны от природы сильнее своих собратьев. Не думаю, что Рашу можно было бы назвать очень уж могущественной.

– Но она промчалась за мной через всю Пандемию.

– С открытым волшебным окном это было несложно, – фыркнул Рэп. – Жаль, трудно объяснить, как действуют такие окна. В любом случае моя сноровка не подведет меня, даже если тебе твое слово мало чем помогло.

– Да, насчет сноровки – что есть, то есть. Одно твое присутствие кружит мне голову. Я готова поклясться чем угодно, что безумно люблю тебя.

От этих слов фавн покраснел до корней волос и умоляюще воскликнул:

– Пожалуйста, Инос! Не шути так! Если ты решишься разделить свое слово со мной, я постараюсь убить Калкора.

Радуясь предлогу приблизиться к другу, она весело рассмеялась и подошла к стулу, на котором, нахохлившись, сидел Рэп. Положив ему на плечо свою руку, Инос ощутила, какое оно крепкое. Вспомнив, как фавн говорил слово Раше, она наклонилась к его уху и прошептала:

– Вот так это делается?

– Да, – выдохнул он, слегка съеживаясь.

– Вот так? – повторила она, целуя его в щеку.

– Инос! Пожалуйста! – умоляюще прошептал Рэп, не шевельнув даже пальцем.

Она снова рассмеялась, вдыхая аромат дождя, пропитавший волосы фавна, и касаясь своей щекой колючек на его давно не бритом лице. Все еще резвясь, Инос спросила:

– Сколько дашь?

– Мою жизнь, – хрипло ответил он.

Это разом ее отрезвило.

– Прости, Рэп! – виновато промолвила Инос и добросовестно прошептала ту тарабарщину, которую на смертном одре сообщил ей отец.

– Ну? – спросила она, выпрямившись.

– Это оно? – уточнил Рэп, глядя на нее снизу вверх.

– Оно, – кивнула Инос. – Сколько шума изза такой ерунды! – пожала она плечами.

Проглотив комок в горле и облизав губы, Рэп опять переспросил:

– Ты уверена?

Теперь и Инос встревожилась.

– Дда, – заверила она. – Это именно то, что передал мне отец.

Рэп молча сидел на стуле и смотрел на свои руки, лежащие на коленях и крепко сжатые в кулаки.

– Рэп? Чтото не так?

– Инос… Это не волшебное слово.

– Это именно то, что передал мне отец, – чуть не плача, повторила Инос. Потом в ней зародилось сомнение: не перепутала ли она «ангу» и «энгип».

Он лишь головой покачал и внезапно встал.

Инос поразило, что фавн стал выше, чем она помнила. Он очень серьезно посмотрел на нее своими серыми глазами и повторил: – Это не волшебное слово, Инос. Услышать одно из них… это, знаешь ли… словно твоя голова взорвалась.

– Но…

– Вспомни момент, когда отец передавал тебе слово. Почувствовала ли ты чтонибудь?

– Нет, – растерянно произнесла она. – Только удивление. Мне показалось тогда, что он снова начал бредить.

– Тогда это не твоя вина.

– Рэп! Что ты имеешь в виду? – запаниковала она.

Они были так близко друг к другу, но Рэп стоял как деревянный истукан…

– Я подозреваю, что слова иногда теряются. Вероятно, твой отец слишком глубоко ушел в беспамятство, а может быть, цепь прервалась на его отце. Когдато ктото или забыл, или неверно расслышал – и слова не стало.

– Нет! Нет! Нет!

– Боюсь, что да. Если бы волшебное слово существовало, то в момент передачи ты обязательно ощутила бы прилив неимоверной силы. Так что неудивительно, что ты не заблистала талантами. Нет, Инос, ты не знала слова!

Это открытие грозило ужасными последствиями. Инос похолодела.

– Но как же Калкор? – прошептала она.

Рэп, глядя в сторону, лишь пожал плечами.

– Можно лишь надеяться, что он, как и я, только маг. Ничего другого не остается.

В его голосе Инос почудилась неуверенность.

– Если ты прав, то с тобой все будет в порядке?

– В этом случае вопрос сведется к элементарному поединку – у кого рука крепче. Думаю, что я достаточно крепок. Если мы уравновешиваем друг друга – это поединок мускулов, а он… Но это вряд ли… Помню, Литриан был потрясен, когда обнаружилось, что я могу чувствовать мерцание магических волн, а в то время я был только адептом. Подозреваю, его сильно встревожило, кем я могу стать, если доберу еще пару слов.

– А если у Калкора четыре? – Не дождавшись отклика, она крикнула: – Рэп? Может маг драться с колдуном?

– Может, – усмехнулся он, – как мышка с кошкой.

– Рэп!

– Какое уж тут соперничество, слишком неравные силы. Не знаешь, герцог Анджилки не приходил в сознание?

– Нет. Об этом сегодня весь вечер судачили. Он все еще в коме.

– Тогда его слово заперто, – с горечью произнес Рэп. – Возвращайся в постель, Инос, я помогу тебе уснуть.

– Рэп! – воскликнула Инос, метнувшись к нему с протянутыми руками. – Довольно, не будь идиотом. – Но фавн резко отпрянул назад. Однако она упорствовала. – Забудь Калкора! Он и мизинца твоего не стоит, не то что жизни. Забудь Азака! И забудь Краснегар! Мы уйдем сейчас же! Ты и я! Ну, давай же! Мир велик, и для нас местечко отыщется. Я пойду за тобой, куда ты только захочешь…

– Нет. Мне необходимо еще одно слово, и я попробую это сделать. – Перед Инос вновь стоял прежний упрямый фавн.

– Тебе никого не нужно убивать для меня, Рэп, потому что…

– Инос, я делаю это не ради тебя и не ради Краснегара. Я поступаю так, потому что так нужно. Теперь иди спать.

– Глупец! Вотвот рассветет! Сагорн сотню лет охотился за словами, а ты вздумал отыскать слово на скорую руку, за несколько часов? Что ты успеешь до полудня?

Вдруг его глаза распахнулись и затмили весь мир. Инос не видела ничего, кроме этих огромнейших серых глаз.

– Ложись, Инос, – приказал Рэп.

Она покорно подошла к постели, сбросила на пол халат, легла и уснула. Последний раз взглянув на Инос, Рэп ушел.

Вот час, когда в тени ветвей

Рокочут трели соловья.

Вот час, когда звучит нежней

Влюбленный шепот: «Твой! Твоя!»

Байрон. Паризина

(пер. В. Левика)

Часть восьмая Насмешница судьба

1

Он со всех ног бежал по спящим улицам, стремясь кудато на север, интуитивно направляясь к Белому дворцу. Он не анализировал, почему именно в такой части города он намеревался найти то, что ему так нужно. Он просто знал – это находится подле озера.

Он бежал сквозь дождь, жалея, что после тайги слишком мало пользовался ногами по их прямому назначению и сейчас они готовы были подвести его. Сказывались долгие морские скитания и недели сидения на облучке. Мышцы ослабли, и теперь ему приходилось поддерживать себя магией.

Но ни от назойливого дождя, ни от рассвета ему было не убежать. Его время таяло. Эту ночь он провел без сна, да и теперь отдыхать ему было некогда. Зато его ждал долгий спокойный сон, если то, что он задумал, окончится неудачей.

Начинался его третий день в Хабе, и белый сияющий ужас теперь неимоверно приблизился. Рэпу вдруг представилось, что именно сегодня он встретит ожидаемый страх.

«Бог Справедливости, – воззвал Рэп, – позволь мне сначала убить Калкора!»

Но свершится ли праведная месть, он не смел предвидеть, так как панически боялся блистающего кошмара. Жуткая неизвестность могла оказаться обыкновенной смертью. Оно и понятно – Боги позволяют человеку увидеть собственное будущее, но только до смертного часа. Странным было лишь то, что два Хранителя не смогли прочесть будущее Рэпа, а Ишист, попытавшись, заявил, что это слишком больно.

«А что, если у меня две судьбы? – предположил Рэп. – Одна сулит белый огонь, а другая – страдания в гоблинском логове. Избежать пыток – это, конечно, неплохо, но очень сомнительно, чтобы гоблинам удалось перещеголять агонию в сияющем облаке».

Размышляя таким образом, фавн бежал так быстро, как только мог, ибо ничего иного ему не оставалось.

Перестать пользоваться чарами тоже не получалось – даже после того, как он покинул территорию Опалового дворца. Улицы ночной столицы регулярно патрулировали солидные отряды легионеров, и бегущий человек, естественно, привлекал их внимание. Добросовестные служаки регулярно окликали подозрительного бегуна. На узеньких улочках существовали свои сторожа, их неясные тени надвигались на возмутителя спокойствия, не утруждая себя лишними расспросами. Каждый раз, не замедляя бега, Рэп пользовался заклятием непривлечения внимания и продолжал свой путь без помех.

Он очень старался не думать об Инос, но это у него плохо получалось.

«Бедная Инос! Как же сильно запутали тебя мои похотливые желания! Как отвратительно быть магом! – корил себя Рэп. – Ничего, Хранители снимут проклятие с ее мужа, и скоро она благополучно вернется в Алакарну, которую выбрала по своей собственной воле. А я уже больше не буду вламываться куда не следует и портить ей жизнь. Со временем она забудет все неприятности, связанные со мной, и, возможно, простит меня».

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Рэп заставил себя переключиться на Калкора. Долгие часы он сдерживал клокотавшую в нем ярость. Теперь ненависть дала ему второе дыхание, помогая бежать, не снижая темпа. Однако тело возмущенно напоминало о непомерности нагрузок: сначала появилась боль в ногах, а потом вспыхнул и стал все яростнее разгораться огонь в груди. Но мысль о Калкоре снова подхлестнула его гнев, а горе дало ему новые силы для быстрого бега.

Все, что было в Рэпе от фавна, отошло на второй план и словно бы спряталось. Теперь царствовал джотунн, единолично завладев душой Рэпа. Голова трещала от невысказанных напыщенных слов, а сердце от невыплеснутого неистовства. Чем больше росли его усталость и истощение ресурсов организма, тем стремительнее усиливалась жажда крови. С раннего детства он привык к сдержанности, и у него это неплохо получалось. Лишь один раз он сорвался – тогда, в Дартинге. В тот момент он испугался самого себя, не поняв, что с ним случилось. Теперь, став взрослым, он впервые в полной мере ощутил, какова бывает ярость джотунна: непреодолимо захватывающее и чудесно опьяняющее чувство. Возможно, позже он будет жалеть об этой несдержанности, может быть, будет каяться всю оставшуюся жизнь, но пока не иссяк порыв, ничто не имело значения. Осталась лишь ярость, все постороннее исчезло из памяти.

Жажда крови и разрушений, сулящая ни с чем не сравнимое наслаждение… осталась только она.

* * *

К тому времени как Рэп добрался до самого верхнего из пяти холмов, на вершине которого высилась защищенная магическим щитом башня Белого дворца, небо сменило темные краски ночи на белесые, предрассветные, но водянистые тучи попрежнему сулили ненастье. Город постепенно просыпался, по улицам спешили извозчики и подмастерья, а служанки торопились на рынок. Вымытые дождем улицы с каждой минутой все более и более заполнялись народом и транспортом, так что у Рэпа появилась блестящая возможность отыскать в этом людском скопище того, кто сможет указать правильное направление туда, куда он стремился. И действительно, вскоре такой доброжелатель нашелся и подробно растолковал Рэпу, куда и как нужно двигаться.

Это оказалась обширная, но уже довольно ветхая постройка в лесопарковой части Хаба, бывшей некогда престижной, а теперь превращающейся в скопище трущоб. Жильцы менялись часто, когда поодиночке, когда целыми семьями, но владелец оставался бессмертен.

Если тот, за кем охотился Рэп, ночевал на галере, стоящей на якоре в озере, то фавна уже можно было считать мертвецом.

Рэп с ловкостью кошки проник на территорию посольства Нордландии, стремительно перебравшись через каменную стену. Когдато великолепно ухоженное поместье превратилось в дремучий лес. Собак здесь не было. Но даже если бы сторожевые псы и охраняли посольство, для Рэпа они не представляли опасности; иное дело Калкор. Нагло вломиться в Опаловый дворец среди ночи – ничто по сравнению с перспективой столкнуться с колдуном, ведь малейшее прикосновение чужой магии к его настороженному мозгу всполошит его.

Продираясь сквозь кустарник в заброшенном саду на гудящих от долгого и быстрого бега ногах, Рэп начал последовательно, комнату за комнатой проверять огромный особняк, расположенный в центре лесного массива. На востоке, по линии горизонта, сквозь тучи стала пробиваться светлая полоска – предвестница скорого восхода солнца. Пожалуй, в день смертельного поединка даже тан не станет спать слишком долго.

Магическое зрение Рэпа действовало превосходно, но ни Калкора, ни его приближенных в огромных спальнях не было. Возможно, пират с презрением отверг парадные покои как роскошь, недостойную истинного джотунна. Теперь Рэп занялся комнатами слуг в дальнем крыле здания и вскоре наткнулся на Калкора. Тан уже проснулся, но был слишком занят забавами с очередной женщиной, чтобы замечать чтолибо.

Так что Рэп без помех мог сконцентрироваться на главном объекте поиска. Он быстро осмотрел все комнаты, одну за другой. Людей в огромном особняке было на удивление мало. Команда «Кровавой волны», исключительно в целях безопасности, ибо ничуть не доверяла импам, не покидала борта галеры. Покончив с комнатами и не обнаружив в них нужного ему лица, Рэп переключился на погреба. Там тоже оказалось пусто. И чердаки ничем его не порадовали. Фавна охватило паническое отчаяние.

«Дурак! Дурак! Не там искал! – корил себя Рэп. – Полный провал! Пока я доберусь до озера, матросы скатают свои гамаки».

Он стоял под холодным моросящим дождем, среди терпко пахнущих голых ветвей кустарника, перед лицом неприятной перспективы того, что Калкор собирается изрубить его на куски. Единственным выходом было опередить варвара, пробраться в особняк и попытаться убить тана, пока он слишком увлечен, чтобы замечать чтолибо.

«Чтото не помню, чтобы комулибо удалось тайно подкрасться к колдуну и остаться необнаруженным», – вздохнул Рэп.

Тоскливо оглядываясь вокруг, Рэп усмотрел позади господского особняка ветхие стены дровяных сараев и прочих дворовых строений.

«Там он! В дровяном сарае, на опилках валяется. Ну, конечно же!» – обрадовался Рэп.

Ничего не могло быть легче, чем обежать вокруг дома и полюбоваться в распахнутую дверь на свою добычу. Тот, кого Рэп искал, крепко спал на куче спрессованных опилок, подстелив под себя вытертый старый коврик, а на себя навертев и вовсе нечто неопределенное, лишь символизирующее одежду. Этот тип выбрал поленницу ради родного аромата свежеспиленной древесины.

Прежде чем войти, Рэп послал вперед упреждающий толчок, чтобы разбудить свою жертву. Когда Рэп переступил порог сарая, полусонный владелец вытертого коврика уже сидел, потягиваясь и вовсю зевая. Даже матерый лесной волк мог позавидовать его зевку.

– Здравствуй, Маленький Цыпленок, – произнес Рэп.

Гоблин искоса глянул на тень в дверном проеме и поинтересовался:

– Плоский Нос?

– Угадал, – откликнулся Рэп, устраиваясь на гнилых опилках, все еще тяжело дыша и радуясь, что может дать ногам отдых.

Усталость пульсировала в каждой клеточке тела фавна, особенно мучительно ныли ноги. Рэп был рад наконецто выбраться изпод дождя и сесть.

– Ты забрел проведать старого друга? – Глаза Цыпленка хищно блеснули. Энергично почесавшись, он ехидно спросил: – А может быть, тебе чтото понадобилось?

Бешеная ярость Рэпа прошла, ум прояснился и теперь был целеустремленно направлен на то, чтобы уговорить гоблина.

– Да, – подтвердил Рэп. – Коечто нужно. И знаешь что, как ни странно, но я рад, что людоеды не слопали тебя.

– Рад, значит, Плоский Нос, а я знаю, почему ты рад! – явно злорадствуя, насмехался гоблин. – Тан говорил, что ты явишься ко мне.

От этих слов Рэп изумленно вздрогнул.

– Мы вернемся к этому, – пообещал Рэп. – Мне любопытно – как ты спасся?

Гоблин ткнул пальцем старый шрам на бедре:

– Стрелу всадили и уволокли меня в плен. В ту ночь у них жратвы было вдоволь Налопались они до отвала, и для гоблина в их желудке места уже не осталось.

– Так что же, они откармливали тебя, держа про запас?

Когдато Рэп побаивался Маленького Цыпленка с его непомерным честолюбием, но времена изменились. Сейчас гоблин мог спасти Рэпа. Вспоминая, что Хранители предрекли для гоблина великое будущее, Рэп вновь было заподозрил, уж не о короне ли Краснегара шла речь. Но магическое зрение и плодотворный труд по сбору информации в Хабе наглядно доказали ему, как он был не прав. Теперь Рэпа не удивляла острая заинтересованность Блестящей Воды и ее помощь гоблину. То, что предназначалось Маленькому Цыпленку, никаким боком не касалось Краснегара, зато имело непосредственное отношение к Рэпу и третьему пророчеству.

– Антропофаги связали тебя или посадили в клетку?

Разумеется, столь примитивные способы удержания пленника не годились для гоблина, знающего слово.

– Клетка, – осклабился Маленький Цыпленок. – Я один, второй день отдыхал, потом ушел. Джунгли на дождевой стороне острова непролазные… Женщину с собой забрал, чтобы еду стряпала.

Уродливая желтозеленая физиономия, впрочем как и любая другая, была для Рэпа открытой книгой.

– Как ее звали?

– Язык ломать, нужно очень, – излишне поспешно отозвался Цыпленок. – Женщина, и все тут; я говорил – она делала.

– Нравилось ли ей это?

– Счастливой казалась, – пожал плечами гоблин. – Один, два дня прошло, она говорит «не убегу». Ну, я больше на ночь ее не связывал. – Самодовольно прищурившись, Цыпленочек похвастался: – Я сильный, хорош для нее!

Пока Рэп оставался матросом в Дартинге, гоблин скрывался в ногидских джунглях, дожидаясь, пока заживет рана; за ним заботливо ухаживала украденная им девушка. Но о многом Маленький Цыпленок старательно умалчивал.

– А потом ты уплыл и бросил ее, – укорил его Рэп.

– Не так, – замотал головой гоблин. – Нашел сухое дерево. Валялось. Взял, поплыл на другой остров. Женщина знала еще один импский форт на седьмом острове; шесть понадобилось переплыть.

Так что когда гоблин решил продолжить поиски своей судьбы, она пошла вместе с ним. И о чувствах девушки гоблин не лгал, она действительно влюбилась в своего похитителя. Видимо, собратья относились к ней хуже, чем гоблин. Она не учла одного – гоблины заботливы лишь к тому, кто полезен. Вдруг Рэпу ударила в голову догадка – не заронила ли эта людоедка в сердце гоблина чувство, похожее на любовь. Рэп едва удержался от желания поиздеваться над ним по этому поводу.

– Сильное течение, – продолжал повествование Маленький Цыпленок. – Потом – большая буря.

– Мне очень жаль слышать это, – посочувствовал Рэп. Его изумила искренняя печаль, просочившаяся изпод тщательно натянутой маски безразличия. Не будь фавн магом, он бы вряд ли смог понять гоблина.

«Влюбленный гоблин! Как это странно», – ахнул Рэп.

Рассказывать гоблин был не мастак, да и говорить особенното было нечего. Калкор на «Кровавой волне» спешил на запад и в проливе Дир наткнулся на полумертвого Маленького Цыпленка, оседлавшего бревно. Странное совпадение объяснялось лишь работой волшебных слов, имевшихся как у Калкора, так и у гоблина. Пират, должно быть, узрел в этой случайности перст судьбы, так как он знал о трех видениях в магическом окне. Возможно, именно тогда ему пришла в голову безумная мысль съездить в Хаб.

– Так вот когда он стал колдуном, – протянул Рэп. – Он выудил из тебя слово силы?

– Что ты понимаешь в гоблинах! Твои предположения – пальцем в небо! – вспыхнув от оскорбления до оливкового цвета, выкрикнул Маленький Цыпленок. – Он уже был колдуном. Мое слово ему было не нужно.

Откровение гоблина порадовало фавна – волшебное слово Цыпленочек получил непосредственно от феери. Пока это слово осталось неразделенным. Сильное слово.

Дождь настойчиво барабанил по крыше сарая, просачиваясь в каждую щель и падая вниз редкими, тяжелыми каплями. На всякий случай Рэп еще раз осмотрел особняк магическим зрением. Калкор, закончив развлекаться, повидимому, снова уснул. Рядом с пиратом, уткнувшись в подушку, лежала женщина, ее плечи вздрагивали от рыданий, но громко плакать она не смела. Занимался новый день, и обитатели посольства постепенно начинали шевелиться. Утренняя промозглая сырость могла не понравиться даже джотуннам, и ктонибудь сообразил бы разжечь камины. Рэпу нужно было торопиться.

Потягиваясь, Маленький Цыпленок задал вопрос, который, видимо, давно его мучил:

– Почему ты согласился? Я видел, ты не хотел, а чары он на тебя не напускал.

– Как сказать, – поморщился Рэп.

Конечно, справиться с фавном точно так же, как с регентом, Калкор при своем умении мог бы без особого труда, но это значило играть самому с собой же, а тан задумал совсем иное развлечение.

– Как же, как? – допытывался гоблин. – Ты упрямей медведицы, Плоский Нос. Я знаю.

Несмотря на владевшую им ярость и мрачную целеустремленность, Рэп невольно усмехнулся, вспомнив ужасные долгие недели лесных странствий. Теперь, став магом, он оглядывался на невинность юности с чемто вроде ностальгии.

– Ну, спасибо, Маленький Цыпленок, – поблагодарил он гоблина. – Помнишь Гатмора?

– Тот, кто взял нас на галеру? Джотунн, – кивнул гоблин. В седом сумраке дождливого утра его фигура казалась серой глыбой.

– Он был добрым малым. Он не бросил меня в беде и поехал со мной в Хаб.

Ромбовидные глаза понимающе распахнулись, и гоблин повторил:

– Добрый малый… Что вчера Калкор бросил в тебя?

Рэп содрогнулся и с трудом ответил:

– Его сердце. Оно еще билось.

Даже на гоблина выдумка Калкора произвела впечатление – он умок и только головой покачивал.

– Плохой способ убивать человека. Бесчестный, – выразил гоблин свои собственные представления о методах умерщвления людей.

– Я должен убить Калкора! – процедил Рэп сквозь зубы. Ярость джотунна вновь оттеснила фавна вспышкой яркого пламени. Кулаки Рэпа сжались сами собой.

Маленький Цыпленок пожал плечами.

– Вотвот, он предупредил меня, что ты придешь и что тебе нужно будет мое слово.

– Ты разделишь его со мной?

– Нет, – показал в радостной улыбке все свои острые белые зубы гоблин. – Хорошо быть сильным.

– Сильным ты и останешься. Достаточно сильным, даже поделившись словом.

Но Цыпленочек с сознанием превосходства отрицательно покачал головой:

– Сколько ты уже набрал?

– Не скажу.

– И я не скажу, – затрясся гоблин, разразившись скрипучим смехом. – Вот не скажу, и все, а магией, Плоский Нос, волшебное слово не вытянешь. Ну, какие еще козыри у тебя в запасе?

Раша пробовала сломить Рэпа, скрутив болью, а потом угрожала подвергнуть такой же пытке и Инос, но гоблины не чувствуют боли и ни о ком, кроме себя, не тревожатся. Впрочем, у Маленького Цыпленка было одно уязвимое место – его людоедка, и если она еще жива… Но Рэп тут же отбросил эту мысль как недостойную. Не важно, как велика его ненависть к пирату, но фавн не мог ради отмщения губить невинного человека. Оставались либо уговоры, либо угрозы.

– Если Калкору удастся меня убить, что наверняка случится, если ты не поделишься со мной своим словом, то твое пророчество не сбудется. Ты не сможешь отвезти меня к Тотему Ворона, потому что моя голова останется на Божьем Суде.

– Ага! Слово в слово. Он, похоже, отлично тебя знает, – от души веселился гоблин. – Он предупредил меня: отдай я тебе слово – и ты колдуном станешь. А где это видано, чтобы колдунов пытали?

Рэп был ошеломлен. Он не мог понять, почему Калкор так небрежен со словами гоблина, если прекрасно знает, что фавн уже маг? Либо пират абсолютно уверен в собственной волшебной силе, либо в курсе чегото, о чем Рэп не подозревает.

«Хранители! – мелькнула в голове догадка. – Джотунны находятся под покровительством Блестящей Воды. Колдунья обещала Калкору защиту?!»

Но, возможно, пират пустил встречу Рэпа с гоблином на самотек, потому что знал наверняка, что Маленький Цыпленок ни под каким видом не желал делиться с кемлибо своим словом. Предвидение же Рэп использовать не осмеливался.

Бросив еще один магический взгляд в комнату Калкора, Рэп убедился, что тан беспробудно спит на соломенном тюфяке. Приходилось признать, что пират попросту положился на нежелание слова быть сказанным. Гоблин никогда не был сговорчивым и теперь жадно смаковал собственное упрямство, заставляя Рэпа себя упрашивать. Существовала и еще одна возможность – Калкор во сне наслаждался бесплодной борьбой фавна.

Джотуннская кровь вскипела в жилах Рэпа. Сжатые в кулаки руки тряслись от сдерживаемой ярости. Гнев застилал глаза.

«Если мне не удастся его заставить, – скрежетал зубами Рэп, – я убью этого молодца. Калкор – неплохой провидец и действительно отлично меня знает. Такой итог наших переговоров, возможно, развлечет его».

– Что ты скажешь, если я пообещаю тебе себя?

– Мало ли что можно наобещать! – насмешливо возразил гоблин. – Ты позволишь мне убить тебя?! Колдуна? Меня не проведешь, Плоский Нос. Давай просто доверимся Богам.

– Я жажду убить его, – настаивал Рэп, постепенно приходя в отчаяние, – отомстить за Гатмора. Этот Божий Суд – мой единственный шанс. Скажи мне слово, и я клянусь выполнить твое пророчество. Вместе с тобой я вернусь к Тотему Ворона и дам тебе убить меня.

Гоблин вновь рассмеялся, но Рэп разглядел в чертах безобразного лица тень нерешительности.

– А как же женщина? Ты избавил ее от уродства, убрал с нее ожоги.

– Она дочь вождя, я ведь говорил тебе. Она должна была выйти замуж за вождя, и она это сделала.

– Не возьмешь ее? – недоверчиво поинтересовался Маленький Цыпленок.

– Нет, ее я не возьму. Она выбрала другого.

– Значит, ты стараешься не ради нее?

– Сколько раз повторять? Я делаю это в память о Гатморе. Пойми, смерть Калкора ничего не изменит в жизни Инос.

– Не важно, – упрямо тряхнут головой Маленький Цыпленок – Не скажу тебе мое слово. Вот такто, Плоский Нос Сделаем иначе – ты скажи мне свои, а я убью тана для тебя, а потом возьму тебя, и мы пойдем к тотему Ворона.

Рэп с трудом сдержался, чтобы не свернуть гоблину шею. Презренный зеленый коротышка даже не подозревал, насколько близок к смерти.

– Скажи или умрешь! – прохрипел Рэп. – Клянусь, я убью тебя, падаль! Пусть Боги отшвырнут мою душу, но я убью тебя.

– Уже не падаль! – Маленькие глазки восторженно вспыхнули.

Но Рэп превосходно видел, что в душе гоблин сомневается. Прежде фавн никогда не углублялся в сложности гоблинских обычаев, но сейчас он мог сделать это без особого труда. Быстро коснувшись воспоминаний гоблина, Рэп возликовал.

– А я говорю, что ты все еще моя падаль. Да, Маленький Цыпленок, ты моя падаль!

– Не падаль! – захрипел гоблин. – Разве я не спас тебя от импов в Мильфлере?!

Зрение мага заметило и чрезмерное напряжение шеи, и обильный пот, и вдруг заколотившееся сердце. Гоблин лгал.

– Нет, и ты знаешь это, – снисходительно фыркнул Рэп. – Никто не собирался меня убивать. Я убрался без твоей помощи! Вспомни, я звал тебя, когда ты набросился на солдат. Ты нагло ослушался моего приказа, так что то, что ты делал, не считается.

Цыпленочек набычился от ярости, но отрицать обвинений не посмел. Рэп удовлетворенно хмыкнул, очень довольный успешной атакой.

– Такто! Ты, гоблин, все еще моя падаль. Падалью ты и останешься! Калкор намерен убить меня сегодня. Так он и сделает, если ты не разделишь со мной слово. Сейчас, в Хабе, ты действительно можешь спасти мою жизнь. На этот раз – да! Сделаешь это и больше не будешь падалью. Действительно не будешь!

Размышлять гоблину было нелегко. С натуги он даже губы выпятил. Потом хитро покосился на фавна.

– Я хочу убивать тебя очень, очень медленно.

– Я выдержу столько, сколько смогу, – пообещал Рэп. – Во всяком случае, дольше, чем ктолибо когдалибо.

Он с легким сердцем пообещал эту страшную вещь, уверенный, что посул останется невостребованным. Белое сияние – его судьба, оно настигнет Рэпа, вероятно, еще до захода солнца. Фавн не рассчитывал выжить настолько долго, чтобы вновь увидеть Тотем Ворона.

– Ты клянешься, Плоский Нос? – Гоблин как мог заботился о своих интересах.

– Я клянусь любым Богом, каким пожелаешь.

– Что ж, Плоский Нос, как я помню, клятвы ты выполняешь. – Предвкушая свой триумф, гоблин усмехнулся и облизал губы. – Велика честь! Я сделаю это. Я разделю с тобой свое слово.

2

Дождь немилосердно барабанил по насквозь промокшему пологу шатра, просачивался сквозь швы и, собираясь в тяжелые капли, срывался на голову Рэпу и седому джотунну – его помощнику. Пол палатки тоже пестрел лужами. Рэп отлично слышал гул зрительской толпы, месящей грязь по мокрой жиже вокруг поля. Но, вероятно, изза скверной погоды народу собралось значительно меньше, чем в прошлый раз, да и те вряд ли много рассмотрят изза сгущающегося тумана, оседавшего на поле, больше похожем на серебристое болото. В густых, как наземная грязь, тучах то и дело грохотал гром, рыча над головами людей. Волшебное окно не ошиблось в определении погодных условий.

Оно само все это организовало.

Именно это делали волшебные окна! Они не опускались до пассивного пророчества. Они действовали, подправляя течение событий так, чтобы как можно лучше услужить интересам хозяев. Кто был владельцем Краснегарского окна, оставалось пока неразгаданной тайной, но только не Калкор. Окно уже уничтожило его так же надежно, как в свое время угробило прадедушку Инос. Тогда, на «Кровавой волне», Рэп рассказал Калкору о будущем поединке между ними и тем самым возбудил интерес пирата к оригинальному развлечению. Теперь тан упорно желал этой схватки, но ему бы и в голову не пришло устраивать подобное состязание, если бы не подсказка волшебного окна.

Окно загнало пирата в ловушку. Краснегаром ему не править, хотя бы изза нарушения Протокола – Калкор посмел наслать чары на регента, чтобы принудить правителя назначить второй Божий Суд – за что Хранители обязаны наказать виновного. Каким бы ни был исход поединка с Рэпом, Калкор умрет.

Многое, прежде секретное, стало для колдуна очевидным.

Рэп понял горькую правду сразу же, как добавил себе четвертое слово. Но для него это знание уже не имело значения, джотуннская часть его души все еще жаждала крови.

«Я отомщу за Гатмора, любой ценой, но отомщу, – твердил себе Рэп. – Это дельце не для правосудия Хранителей, я сам должен либо заставить Калкора заплатить за содеянное, либо умереть в этом бою».

Своего отца Рэп не помнил, но знал, что тот был джотунном – прямой потомок многих поколений убийц. Неудивительно, что Рэпа сейчас обуревала кровожадность, так свойственная джотуннам. Не ради Инос шел Рэп на смертельный поединок, хоть и было объявлено, что фавн – защитник королевы Краснегара, как и предлагало магическое окно. Но Рэпто знал, что дерется в отместку за друга, убитого самым безжалостным образом по прихоти распоясавшегося пирата.

Кровь! Желанная кровь!

Добравшись до табуретки в своем шатре, фавн тяжело рухнул на нее. Каждый мускул его тела ныл и болезненно пульсировал, каждая косточка разламывалась от усталости после бурной, бессонной ночи. Да и в предыдущие сутки он отдыхал мало. К тому же он запретил себе пользоваться магией и изза этого сильно маялся. Длинная полоса медвежьей шкуры вонючей кучей лежала на мокрой траве рядом с фавном. На другой табуретке примостился древний старец, глашатай поединщика, облаченный в красный плащ и занятый теперь тем, что затачивал топор для Рэпа. Огромный боевой топор лежал на коленях старика, и тот, размеренно ширкая камнем вдоль лезвия, заострял и без того тонкий край, способный мгновенно разрезать даже паутинку. Рогатый шлем и видавший виды рог дожидались джотунна на траве.

– Тебе пора подготовиться, – проворчал старик, недовольно хмуря лохматые седые брови.

Для Божьего Суда Рэп джотунна не устраивал. Он был убежден, что полукровкам не место на священных джотуннских церемониях. К тому же фавн, сидящий перед ним, совершенно не походил на бойца.

– Время терпит! – огрызнулся Рэп.

Он был совершенно прав, и если ему чтото и надлежало делать, так это практиковаться в колдовстве, привыкать к обретенной силе. Может быть, гоблинское слово оказалось непомерно мощным: оно все еще гулко отдавалось в мозгу Рэпа. Услышав шепот Маленького Цыпленка, Рэп пережил нечто похожее на катаклизм, словно на него разом обрушился лишний набор чувств. Ни одно из прежних слов так не срабатывало. Но возможно, это просто значило быть колдуном.

Теперь волшебное пространство стало для фавна родным; магия органично наложилась на реальность, отнюдь не сливаясь с ней. Рэп видел и чувствовал пространство, ощущал его вкус и запах, он дотрагивался до него, слышал его – и в то же время ни одно из человеческих слов не подходило к определению знаний колдуна. Это была совершенно иная плоскость мира, уровень, куда он мог переместиться, не сходя с места. Хаб попрежнему остался великим городом, но теперь, увиденный в ином измерении, предстал перед фавном вселенной, населенной тенями и светлячками колдовства.

Мерцающие огонечки отгонялись рычащими громовыми раскатами, а их отшвыривали уродливые, расплывчатые тени… Среди этой мощной толчеи сновали малюсенькие вихри и крошечные искорки слабой магии: женщина, окутывающая чарами любовника; чародей повар, творящий кулинарный шедевр для господского стола; пройдоха торговец, надувающий простака клиента… Он видел их и в их естественном облике, и в их проекции силы в магическом пространстве. При желании Рэп мог обозреть оба мира и одновременно, и по отдельности. Рэпу теперь катастрофически не хватало слов и понятий; привычный набор оказался недостаточен – «пурпурный» и «пронзительный», «едкий» или «угловатый», даже «гневный» – все это не годилось. Нет, простому человеку колдуна не понять. Неудивительно, что колдуны так резко отличались от обычных людей.

Все ли колдуны воспринимали оккультное пространство столь же отчетливо, как видел его Рэп, или такое прозрение зависело от силы самого колдуна? Но как ему понять, насколько он силен? На что ему ориентироваться? У фавна голова шла кругом от нахлынувшей мощи или, вернее, всемогущества. Но не самообман ли это – его ощущения? Возможно ли, чтобы он был именно таким, как ему мнилось?

Калкор в шатре на другом конце поля, не в состоянии усидеть на своей табуретке, стоя и чуть ли не пританцовывая от возбуждения, точильным камнем правил топор. Он уже снял всю лишнюю одежду и завернулся в медвежий мех, готовый в очередной раз упиться кровью. Почувствовав внимание Рэпа, Калкор ответил радостным взором своих сияющих сумасшедшинкой сапфировых глаз.

Для мага, с близкого расстояния, Калкор выглядел как полупрозрачный дух, изменчивый, хоть и довольно точный слепок с живого пирата. Для колдуна расстояние не имело значения, а тан представлялся извивающимся пламенем. В нем, искрясь, сплетались смертоносность, жажда насилия, звериная жестокость и ничего человеческого.

Твоя смерть на пороге, человечишко! – прогремел голос Калкора, а огонь, злорадствуя, взыграл пламенем.

Почему? – откликнулся Рэп, попрежнему молча и неподвижно сидя на табуретке. Старый глашатай рядом с фавном деловито продолжал точить острый топор. – К чему ты стремишься в своем безумии?

Калкор расхохотался:

Не знаешь? Ну так и не узнаешь! Не удостоишься!

Задумал колдовством корону заполучить? Не получится. Хранители не допустят. К тому же Протокол ты уже преступил.

Хранители, – презрительно улыбнулся джотунн. – Я не боюсь Четверки! Олибино не высунется, у него уже на руках три войны. Ему ли поднимать четвертую – джотуннов? Блестящая Вода на моей стороне. Однажды ночью она сама явилась на мой корабль, облаченная только в магию, в поисках моей сичы, жаждая насладиться моей неподражаемой страстностью.

Рэп так и не понял, до какой степени было правдой хвастовство Калкора. Вполне возможно, пират страдал галлюцинациями.

Искристый огонь вспучился, превратившись в когтистого, чешуйчатого монстра. Яд капал с острых верхних зубов и фонтанировал из нижних, а глотка изрыгала душераздирающую какофонию, заранее празднуя панихиду по усопшему.

Итак, двое – мои сторонники, а регенту война невыгодна. Я проведу голосование, Хранители не пикнут. Они не вмешаются, такто!

Пират находился в своем шатре и точил топор. Но добрый полет стрелы, разделявший обе палатки, – ничто для волшебного пространства. Своей вспышкой презрения Калкор словно щелкнул пальцами перед носом Рэпа. Фавну понадобилось собрать всю силу воли, чтобы побороть острый приступ ярости и не ответить молнией чудовищной силы. Мучительнее всего стало подозрение, поселившееся в сердце Рэпа. Сказанное таном могло оказаться правдой. Окно предоставит успех Калкору, если подобный исход поединка пойдет на пользу Дому Иниссо; и тогда Рэп – обманутый болван. В таком случае Инос с Анджилки тоже введены в заблуждение, а сам Рэп осужден здесь на гибель.

О бедный Краснегар!

Охваченный ужасом, фавн заглянул в недра разума Калкора. Страха он не нашел. Там не оказалось даже скольнибудь острого интереса к исходу Божьего Суда, так как пират давнымдавно утратил всякое ощущение ценности человеческой жизни, даже своей собственной. Поэтому и казалось непонятным, какимто роковым его страстное желание ввязаться в этот поединок. Объяснением могло служить только стремление отыскать опасность больше предыдущей; жажда риска требовала еще и еще увеличивать ставку. Пират, должно быть, вконец пресытился убийствами, грабежом и насилиями; и все же, если в жизни человека не было других стремлений, он не мог не захотеть достичь большего Неудивительно, что тан замахнулся на магию, и это очень усложнило ситуацию Если он переживет предстоящий спектакль, тогда ему останется лишь искать еще более величественный способ собственной смерти, потому что иных целей у него уже не останется – кроме славы в легендах о северном тане, явившемся на своем корабле в Хаб и игравшем королевской короной на Божьем Суде в столице Империи.

Громовой раскат разорвал небеса с провисшими тучами, заставив оглушенных людей схватиться за уши. Ливень обрушился на толпу с новой силой.

А после меня? Кто на очереди – регент? – спросил Рэп. – Или бренная оболочка императора? Мальчика тоже прихватишь? Каков последний штрих песни воина?

Взрыв дьявольского веселья преобразил монстра в сверкающий зубастый монолит, замерший посреди зловещего в звездном свете серебра верескового болота:

Не тебе знать это! Но я буду бессмертным!

Время близилось к полудню. Прибыл император с приближенными. Среди толпы вельмож виднелся Азак, он весь искрился краснотой изза проклятия Раши.

«Бедная колдунья, какой же ты была неряхой!» – запоздало посочувствовал Рэп.

Расстроенная до умопомрачения Инос оставалась слишком желанной, чтобы превратить влюбленного парня в еще более ненормального человека, чем Калкор.

«Бедняжка Инос, – вздохнул Рэп, – нет у тебя ни одного волшебногослова».

Ты сам знаешь, что не победишь, – прошелестел насмешливый шепот тана. – Я ни перед кем не склоняюсь. Для меня нет законов, кроме одного – смерти!

Как и для меня! – злобно огрызнулся Рэп.

Вместо ответа тан ударил.

В обычном мире все осталось на своих местах. Оба глашатаяджотунна продолжали спокойно сидеть на своих табуретках подле бойцов, ни сном ни духом не подозревая, что вовсю идет противоборство магических сил. А в ином пространстве туманная сущность Калкора взмахнула кошкойдевятихвосткой.

Но сейчас Калкор не собирался ни убивать фавна, ни даже калечить его, пирату вздумалось пошалить, причинив боль. Кнута не существовало, как не было и деревянной палки, которой Рэп отшвырнул чары тана в сторону, ведь и то и Другое являлось лишь мысленными образами, картинами, мелькнувшими в воображении колдунов… И все же Рэп едва сдержал ответный удар несуществующей дубиной, сила которого могла бы проломить череп великана.

Калкора неожиданный отпор слегка удивил и даже позабавил.

Неплохо! – пробормотал он.

Давай еще, – предложил Рэп, протягивая руку через монолит магического пространства и рассчитывая на сокрушительный моряцкий армреслинг.

Калкор остался верен себе, он ударил мечом, сделав чудовищный выпад, по руке противника.

Рэп крепко сжал то, что попало в его ладонь. В магическом пространстве не имело значения, какой конкретно образ измыслил тот или иной колдун, важна была исключительно волшебная сила.

Теперь противники мерились мощью. Рэпу представлялся не меч, а пальцы тана, и они были мягкими как воск. Он сжимал их, почти не встречая сопротивления; возликовал, почуяв, что причиняет боль, и с удовольствием любовался глазами джотунна, внезапно полыхнувшими паническим страхом. Удовлетворенный, он быстро оставил Калкора в покое, калечить джотунна до срока фавн не хотел. Своим топором пират, пожалуй, мог бы изрубить Рэпа в кусочки, но как колдун он был слабоват.

Невольно вскрикнув, тан отпрянул, чем вызвал искреннее изумление своего глашатая. Магическое же пространство заполнилось гнилистой плесенью, пучившейся зловонными пузырями липкой слизи. Изначально одаренный силой и смелостью, сообразительностью и красотой, имевший длинную череду благородных предков, Калкор безжалостно уничтожал в себе все достойное, шагая сквозь кровь и жестокость до тех пор, пока не уверовал в то, что он есть единственный, неповторимый и лучший из лучших.

А теперь он столкнулся с тем, кто превосходил его.

Ужас пенился мерзостью отвратительной угрюмости, вспучиваясь над бездонным провалом… С тихим треском лопались пузыри, наполняя пространство миазмами страха…

Рэп, наблюдая за этими корчами, с трудом подавлял в себе брезгливость. Он видел страх Калкора, но такого страха фавну было мало.

Нет, тан! Я тебя уничтожу точно так же, как ты уничтожил Гатмора. Я буду гонять тебя по всему полю, как зайца. А под конец ты поползешь на коленях перед улюлюкающей толпой и станешь молить регента о милосердии, но он откажется прекратить поединок. Сегодня у импов будет грандиозное развлечение, и десятилетиями барды будут распевать шуточные песенки, разнося по городам и весям сказ о том, как пират из северного края, явившись в Хаб с великой помпой, кончил, драпая от фавна.

Стоя в своем шатре и обхватив себя за плечи, Калкор оборонялся:

Никто не поверит! Все догадаются, что ты воспользовался колдовством!

Не важно! Главное, что сейчас они от души посмеются.

Калкор никогда бы не стал пиратом, не умей он справляться со страхами. Он давнымдавно износил свою боязнь смерти, а теперь преодолел еще больший кошмар – опасение быть смешным.

Вот, значит, как ты надеешься отомстить за своего другаморяка? – с издевательским безразличием промолвил тан.

Да! – выкрикнул Рэп, вздрагивая от нехорошего предчувствия. – О да!

Действительно? – недоверчиво улыбаясь, покачивал головой Калкор. – Гатмор… не так ли его звали?.. Любопытно, как бы он сам отнесся к избранному тобой способу?

Радость Рэпа как рукой сняло. Гатмор ненавидел и презирал колдовство.

А ты сам? – продолжал нажимать Калкор, сверкая сапфировыми глазами, словно звездами. – Какое удовлетворение получишь ты сам, убив человека с помощью колдовства? Горечь разочарования, и только. Верь мне, в этом я толк знаю. Что для меня действительно ужасно, так это смерть от старческой немощи. Не хочешь со своей местью прийти попозже?

Нет, я хочу правосудия! – презрительно выкрикнул Рэп.

Колдовством правосудия не добудешь, крошка фавн! Как колдун ты сильнее меня, согласен! Однако как быть с Протоколом, с которым вы все носитесь? Ты не забыл, я тан Нордландии. Против меня недопустимо применять магию. Попробуй, и Хранительница Севера обязана будет наказать тебя. Какая же справедливость – умереть обоим? А впрочем, давай, бей! Не хочешь?

Калкор, наблюдая за унынием Рэпа, хохотал, рассыпая алые всполохи по магическому пространству. Корчи багрового огня настойчиво преобразовывались в окровавленные куски трепещущей плоти…

Ну, мастер Рэп, как же быть? Смерть для обоих изза бесчестного колдовства или поединок двух мужчин? Ты ищешь мести, а я – бессмертной славы! Примирение меж нами невозможно, не так ли? Один должен уйти! Тем более что на кону королевство. Припоминаешь? Так как, мастер Рэп, битва колдунов или поединок мужчин?

Рэп вспомнил Гатмора. О себе он не думал, считая, что обречен в любом случае… но Гатмор должен быть отмщен. И как ни протестовал фавнскии здравый смысл против взбесившейся джотуннскои сущности, Рэп предпочел совершить безумие. Какими бы ни были малыми его шансы в человеческом поединке с таномчудовищем, но только так Рэп получит реальное удовлетворение от своего мщения. Калкор прекрасно видел колебания противника и вновь почувствовал себя хозяином положения. Капитан «Кровавой волны» высокомерно ухмыльнулся и презрительно бросил:

Трус!

Вскипев от незаслуженного оскорбления, джотуннская половина вновь оттеснила фавна на второй план.

Будет честный мужской поединок, ты, ублюдок! – заявил Рэп и, вскочив на ноги, сорвал с себя камзол.

Рэп выкрикнул это вслух, и его облаченный в красное старик глашатай удивленно уставился на парня. В шатре на противоположном конце поля Калкоров глашатай, тоже древний старец, вдруг поднялся с табурета, тяжело выпрямился и, шатаясь, вышел под дождь, подхватив по дороге шлем и рог. Только оказавшись под свинцовым небом, он ошеломленно замер, потрясенный собственной резвостью, но так толком и не уразумев, что подчинился воле колдунаполукровки.

Особенно мощный громовой раскат заставил старика подскочить на месте. Ему почудилось, что вотвот спустятся с небес разгневанные Боги. Убедившись, что вокруг пока спокойно, глашатай поднял все еще трясущимися руками рог, приблизил к губам мундштук и начал церемонию вызова.

– Ага! – обрадовался глашатай Рэпа и, встав с табурета, опустил топор. Затем надел шлем, взял в руки рог и заковылял наружу трубить ответ.

Рэп, быстро обернув вокруг бедер кусок медвежьей шкуры, последовал за ним.

Дождь обрушился на него промозглым, липким саваном, но зимний холод не способен был притушить огонь его ярости. Рэп маялся без дела, переминаясь с ноги на ногу, пока старик глашатай бормотал ему древнюю тарабарщину священного ритуала на какомто давно забытом диалекте.

Убить Калкора! – било в набат магическое пространство.

Сквозь дождь шатер тана едва можно было различить. Возле этого синего пятна глашатай Калкора не был виден. И все же, несомненно, и другой глашатай добросовестно выполнял предписания древнего ритуала.

Убить Калкора! – звенело пространство.

Сердце Рэпа колотилось в унисон словам: «убить – его – убить – его – убить – его – убить – его…» Каждый мускул вздрагивал, готовый к действию. Ему очень хотелось приказать старому джотунну, жрецу или священнику, кем он там был, чтобы тот поторапливался; и наконецто старец глашатай кончил надоедливое бормотание и, напрягая руки, поднял топор вертикально вверх. Он держал его в вытянутых руках, ожидая, когда Рэп примет боевое оружие. Памятуя видение магического окна, Рэп знал, что Калкор возьмет топор одной рукой, как требовал священный ритуал. Фавн действовал без претензий, схватив топорище обеими руками, и… чуть было не выронил его. Боевое оружие оказалось слишком тяжелым для полукровки: отполированная до блеска железная рукоять была длиннее, чем его нога, и столь толста, что фавн не мог толком обхватить ее. а широченное лезвие запросто могло служить ему щитом. Но хуже всего было то, что Рэп не имел ни малейшего представления, как сражаться таким оружием.

А Калкор имел.

Взвалив ужасную штуковину на плечо, Рэп потащился вперед по мокрой траве. Дождь заливал глаза и стегал ледяными струями по голой коже. Измученные ноги болели, бессонная ночь заставляла его шататься от слабости, но как бы плохо ему ни было, Рэп старательно избегал колдовства, ведь он согласился следовать правилам Божьего Суда. Они договорились с Калкором драться на топорах, как обычные смертные, и фавн честно выполнял соглашение.

Прямо над головой оглушительно грохотал гром, устремляя вдаль раскатистое эхо и сливаясь с не менее громким гомоном многочисленной публики. Тысячные толпы зрителей, явившихся полюбоваться редким зрелищем, мокли напрасно. Плотная завеса дождя вряд ли позволит большей части из них увидеть поединок.

Из пелены дождя и тумана двигалась к Рэпу неясно различимая человеческая фигура. Как и Рэп, обнаженный, со шкурой на бедрах, Калкор нес на плече точно такой же, как и у фавна, топор. Очень скоро один из них умрет. Именно: это предсказывало магическое окно.

Но кто именно, оно не указало.

Рэп запрещал себе пользоваться колдовством… отказался от ясновидения… самый обыкновенный фавн, он двигался вперед, соблюдая все меры предосторожности. Завидев Рэпа, Калкор снял топор с плеча и понес его как обычную дубину, повернув обухом к себе и выставив вперед остро отточенный полумесяц лезвия. Зная, что в подобных битвах тан был экспертом, Рэп точно скопировал стойку противника. Бойцы замерли друг против друга примерно на расстоянии трех шагов, Даже не замечая, что стоят в луже.

Толпа в напряженном ожидании затихла. Дождь шипящими струйками шлепал по измокшей траве.

Калкор радостно улыбался скаля белые зубы на бронзовом лице демона. Улыбка выдавала его чувства – истинно джотуннскую, безумную жажду крови. Он мнил себя величайшим из убийц всех времен и народов, одним из тех, кто предпочтет ласкам женщины кровавую расправу над мужчиной.

«Гатмор!» – мысленно позвал Рэп.

– Ты, недочеловек, готов умереть? – произнес Калкор.

Рэп пренебрег оскорблением и ничего не ответил, бесстрашно глядя в блестящие сапфировые глаза и, на всякий случай, внимательно следя за магическим пространством, ежесекундно готовый отразить колдовской натиск. Вдалеке пророкотал очередной раскат грома.

Калкор сделал шаг вперед.

Рэп ответил тем же.

Тан, насмешливо скалясь, вздернул бровь и пообещал:

– Я быстро управлюсь.

Пробуя оружие, он махнул топором, стремительно рубанув воздух и пока еще не собираясь доставать врага.

Рэп не стал отвечать на этот выпад. Наблюдая, он ждал, понимая, что если у джотунна в два раза больше мускулов, то и продержаться противник может в два раза дольше. Рэп решил, что ему лучше всего сделать ставку на скорость, ведь руки, сжимавшие топорище, и так уже побаливали. В этой смертельной игре роковой исход мог предрешить один случайно разбитый палец.

Нахмурившись, Калкор приблизился еще на полшага. Теперь они и впрямь были в пределах досягаемости друг друга.

– Вперед, парень! Даю тебе фору. Пожалуй, тебе не мешает попрактиковаться!

Рэп опять ничего не ответил Калкору, продолжая внимательно следить за каждым движением противника. Фавн честно держал слово и не пользовался ни колдовством, ни ясновидением, ни даже интуицией… но чтото подсказывало Рэпу, что Калкор храбрится от неуверенности в себе. Чтобы рассеять возникшее подозрение, Рэп прошептал пересохшими губами:

– Давно ли ты знаешь свои слова, тан?

Калкор лишь молча улыбнулся… Перехватил топор… Мускулы правой ноги заметно напряглись.

Дождь заливал Рэпу глаза, но фавн не обращал на это внимания и продолжал допытываться:

– Как давно ты их знаешь? Сколько лет тому назад ты в последний раз дрался с кемнибудь без помощи колдовства, а, Калкор?

Тан рубанул топором сверху вниз. Острое лезвие сверкнуло в воздухе. Фавн отразил удар. Звон поплыл над ареной, фавна отбросило назад Рэп все еще восстанавливал равновесие, а Калкор, злобно сверкая глазами, уже наносил следующий удар.

На этот раз Рэп был готов к отступлению и, отпрыгнув в сторону, парировал удар.

Волна дикой радости захлестнула Рэпа. Калкор был сильнее, но быстротой фавн превосходил пирата. Теперь Рэп не сомневался, что джотунн основательно позабыл, как драться без помощи колдовства. Отказавшись от магии, великий и непобедимый пират стал неуклюжим, как новичок.

«Боевой топор – слишком тяжелое оружие, чтобы махать им как палкой».

Теперь Рэп преследовал джотунна, опустив свой топор. Калкор имел преимущество в росте. Неожиданно тан нанес встречный удар, целясь по голеням Рэпа. Такого фавн не ожидал.

Любой бывалый воин наверняка подпрыгнул бы, а Калкор бы просто повернул обух топора, выставив острие навстречу опускающимся ногам, и на том поединок бы и окончился. К счастью, Рэп воином был скверным, да к тому же изза ночной пробежки все тело фавна ныло от изнеможения. Потомуто он, чисто инстинктивно, отскочил назад, а свой топор вывернул так, чтобы поймать Калкоров в смутной надежде сцепить клинки и выдернуть скользкое топорище из рук тана.

Кланг!

Недооценив силы инерции, Рэп вновь потерял равновесие, а Калкор поспешил сделать еще один выпад и чуть было не достал ногу фавна. Но пират перестарался и подпустил Рэпа слишком близко. Стремясь обезопасить себя от топора противника, Рэп влепил ему коленом в пах.

Получилось неплохо. Калкор содрогнулся и пока перебарывал боль, Рэп успел отбежать на безопасное расстояние. Усталые и пыхтящие от натуги, но не раненые фавн и джотунн кружили вокруг друг друга…

Осторожность помогла Рэпу вовремя заметить слабое пока еще мерцание волшебного поля.

– Прекрати это! – выдохнул Рэп. – Еще раз замечу, взорву тебя. Клянусь!

Рэп не всматривался в намерения врага, он просто доверился предчувствию. Они с Калкором находились настолько близко друг к другу, что достаточно было простого зрения, чтобы сработало предвидение колдуна. Рэпу вспомнилось замечание Андора о том, что боец, наделенный ясновидением, – не проигрывает.

Калкор злобно оскалился, но промолчал; только глаза засверкали. Он ожидал пустяковой драки, а ему достался упорный и осторожный боец. Быть колдуном, долгое время действовать, полагаясь на магию, обеспечивая себе славу неустрашимого и непобедимого убийцы, а потом оказаться вынужденным сдерживать выработанную годами привычку – что может быть тяжелее?

Рэп знал, что устанет первым. Плечи у него уже разламывались от боли, а пальцы сводило судорогой. Гладкое железное топорище так и норовило выскользнуть из рук.

Бойцы кружили по полю, главным образом уклоняясь от ударов друг друга или отражая их.

Кланг! Кланг! Кланг!

Рэп двигался быстрее, чем пират, но и тот действовал достаточно энергично. Бледное лицо тана, его разинутый рот, тяжелое, прерывистое дыхание достаточно красноречиво свидетельствовали о его самочувствии. Фавн не мог видеть свое лицо, но зато слышал биение собственного сердца. Оно попрежнему требовало: убить его – убить его – убить его…

Оба бойца устали. Возможно, поэтому Калкор сделал топором чисто рапирный выпад по прямой, а Рэп автоматически парировал его направленным вниз встречным ударом именно так, как учил его сержант Тосолин. И напрасно – тан ловко уклонился, а Рэпа по инерции рвануло вперед, пока лезвие топора не зарылось глубоко в землю. Чтобы избежать убийственного удара Калкорова топора, парень бросился ниц. Над его головой прошипело железное лезвие. Однако тан поскользнулся на мокрой траве. Стремясь сохранить равновесие, Калкор шагнул шире, чем нужно, и оказался вблизи лежащего Рэпа.

Фавн не растерялся и ударил кулаком джотунна под колени.

Калкор рухнул на траву.

Рэп вскочил с триумфальным воплем, словно подброшенный пружиной, выдернул из земли и взметнул над головой боевой топор…

На краткий миг глаза противников встретились – для обоих мгновение оказалось часом. Рэп осознал, что человеческие силы его иссякни и, не убей он Калкора сейчас, другого момента больше не представится. Калкор, оказавшись перед лицом смерти, тоже понял, что не успеет подняться с колен, и дернулся, пытаясь увернуться от неизбежного удара, а на его лице застыли отчаяние и ужас.

Расставив в широком упоре ноги и уверившись в прочности своей позиции, фавн опустил топор.

– Победа! Гатмор! – словно безумный, вопил Рэп, предвосхищая свой разящий удар. Острое лезвие ужасного топора неслось вниз. Фавн вложил в это движение все силы, которые у него остались, извлекая их из каждого клочка мускулов. Но Калкор вовсе не собирался умирать, а тем более сдаваться. Джотунн в долю секунды дотянулся до облака и, выхватив из него молнию, швырнул ее вниз.

3

Мошенник! Подлый трус! – ярился Рэп, но в ушах так интенсивно звенело, что слышать себя фавн никак не мог. Все еще танцуя по лужам вокруг раскаленного до вишневого цвета топора, Рэп сообразил наконец, что кричит не вслух, к тому же руки срочно нуждались в восстановлении.

Вокруг, шипя, дымилась обугленная трава. Приведя в порядок свои руки, Рэп огляделся. Добрая половина зрителей, волнуясь, недоумевающе гомонила, пытаясь сообразить, что же всетаки произошло; остальные неистово молились, упав на колени прямо в раскисшую грязь. Ледяной, пронизывающий до костей ливень, не собираясь прекращаться, низвергался с небес.

И это называется мужской поединок? Лицемерное, лживое гнилье! – продолжал бушевать Рэп, но все его обвинения остались без ответа, ибо Калкор был мертв. Развязка произошла слишком внезапно. Зажаренная туша воняла паленой свининой.

Желая разобраться в случившемся, Рэп обнаружил, что может в своей памяти в замедленном темпе прокрутить назад прошедшие события. Узрев себя объятым фиолетовым пламенем, Рэп перестал удивляться тому, что толпа стоит на коленях и, причитая, молится.

Он скорее догадался, чем успел ощутить волны магии и тут же прикрылся волшебным щитом. Сфера засияла, обтекаемая молнией, затем смертоносная сила устремилась к его топору, раскалила железо докрасна, но, не успев его расплавить, метнулась к тану, который вызвал ее, и сразила незадачливого колдуна наповал.

Трусливое говно! Тактаки не сдержал клятву! Колдовства ему захотелось, – все еще злился Рэп.

Не желая умирать, Калкор отбил разящий топор молнией, а та обтекла магический щит Рэпа и ударила Калкора. Вот почему топор Рэпа остывал, воткнутый в землю почти впритирку к голове тана, а Рэп, воссияв, как Бог, вынужден был лечить свои обожженные руки. Не удалось Калкору спастись и поменяться с Рэпом ролями.

Так кто же убил Калкора? Рэп, Боги или Калкор сам поразил себя? Фавн не стал разгадывать этот ребус. Для него важно было лишь то, что, умирая, Калкор считал, что погиб от руки противника.

Что ж, хорошо!

Гатмору это бы понравилось.

Итак, Гатмор отмщен!

Победа добыта, но друга не вернешь. Пустая была затея.

Пусть именно Калкор вызвал молнию, а Рэп только среагировал, не подумав. Захотят ли Хранители учесть это смягчающее обстоятельство? Вряд ли они простят применение колдовства на Божьем Суде.

Оба старика джотунна, увенчанные рогатыми шлемами, ковыляя в красных мантиях, медленно и боязливо продвигались вперед, чтобы рассмотреть исход поединка. Развернувшись на пятках, Рэп зашагал прочь от насквозь промокших глашатаев, тоскливо гадая, что его теперь ждет. Проще всего, казалось, было исчезнуть из Хаба. Сделать это Рэп мог, но очень сомневался, что подобным способом ему удастся скрыться от Хранителей, захоти они настичь его. Неотвратимая судьба, слепящее таинство белого сияния дожидалась фавна, подобравшись совсемсовсем близко. Предчувствие тихо предупреждало его об этом. Рэп рискнул обратиться к предвидению, но, слегка дотронувшись, тут же отшатнулся. Да, оно ждало его, неумолимое, страшное.

Рэпа мороз продрал по коже. Как же ему хотелось убежать! Но бегство ужаса не ослабит, это он ясно ощущал. Разве что чутьчуть отсрочит неизбежную концовку. Фавн направился к императорской ложе, решив проститься с Инос.

Оба глашатая закричали вслед ему и замахали руками, требуя, чтобы Рэп вернулся и отрубил поверженному противнику голову, как того требовал древний ритуал. Но фавн оставил возмущение стариков джотуннов без внимания.

Рэп ни в коем случае не собирался появляться перед Инос в набедренной повязке и с торчащими изпод нее волосатыми ногами. Когда он подрос, он в конце концов заставил себя привыкнуть к этому недостатку. Однако позже волосатость ног приобрела плотность и длину скошенной луговой травы, и Рэп стал отчаянно стыдиться своих нижних конечностей. Он очень сожалел, что Боги, перетасовывая родительские гены, не дали ему джотуннских ног.

Рэпу не понадобилось возвращаться в шатер за одеждой, которую он там оставил. Быстро шагая сквозь дождь и ветер, он создал себе новый наряд: изящный костюм из мягкой кожи, нечто вроде мундира управляющего Форонода. Рэп отдал предпочтение коричневому цвету, сделав одежду однотонной. Это было уже не магическое, а колдовское одеяние, не требующее к себе дальнейшего внимания. Теперь Рэп прекрасно осознавал подобные различия.

Шлепая по лужам в новых башмаках, он не переставал размышлять о ближайшем будущем. Рэп с горечью осознал, что смерть Калкора, в сущности, ничего не решала Гатмора она вернуть не могла, а Краснегар попрежнему оставался без монарха. Да и присущую Рэпу джотуннскую ярость гибель пирата не уняла. Неуемный гнев не утихнет еще много долгих дней. Но хуже всего, что теперь не на ком было сорвать ядовитую злость. Смерть подобралась близко, хотя вряд ли ктонибудь успеет пострадать от его руки.

«Почему это неотвратимо? Не хочу агонии в ослепительной белизне!» – тщетно взывал он к Богам.

Рэп очень хотел жить, и знание того, что конец приближается, делало его донельзя несчастным.

Кордон легионеров неохотно расступился перед ним, пропуская фавна в императорскую ложу. Пурпурный сафьяновый полог сегодня был больше, чем накануне, давая возможность большей части толпы придворных спрятаться от ледяных струй дождя. Мокли только гвардейцы и слуги.

Рэп гордо взбирался вверх по склону, уверенно приближаясь к щуплой фигурке регента с елейной мордашкой. Крашеный русал восседал на деревянном кресле, обитом на скорую руку парчой и поэтому выглядевшем пародией на трон. Чувствуя презрение к этому ловкачу, Рэп заставил себя поклониться, скрыв за небрежным кивком открытое оскорбление. Искушенный в интригах двор замечал все и вся – ктото прятал довольные улыбки, а ктото гневно хмурил брови. И те и другие политические группировки не смели откровенно демонстрировать свои чувства. Рэп презирал этих прихвостней, стремящихся взобраться вверх, все равно по чему, по трупам или по живым телам. Он презирал их, этих благополучных паразитов, щегольски разряженных в причудливые плащи и мантии, в искусно сплетенные кружева манжет и воротников и упакованных в теплые камзолы. Вчера он о них и не вспомнил, а сейчас внутреннее зрение колдуна вынуждало его читать все их помыслы и чаяния. Презрение было взаимным: Рэп отлично видел и кривящиеся губы, и вздернутые брови, и насмешливые взгляды расфуфыренных вельмож, устремленные на колдунадеревенщину.

На отшибе под дождичком млел Маленький Цыпленок, с ухмылкой мечтая о том, как он изобретательно станет пытать фавна.

«Мечтай на здоровье, маленькое зеленое чудище! – сочувствовал гоблину Рэп. – Твоя жертва обманула тебя, но свою силу ты скоро получишь назад. Всю целиком получишь».

Сказав Рэпу слово, гоблин остался в сарае и долго проверял, ломая голыми руками поленья, не уменьшилась ли его сила.

Рядом с гоблином неподвижной глыбой возвышался посол Нордландии. Старый джотунн старался казаться бесстрастным, но колдун не мог не видеть тайного удовлетворения, испытываемого Крушором от смерти Калкора. Не нравилось старику излишнее любопытство пирата относительно его сексуальных тайн. Гибель Калкора ни в ком никакой скорби не вызвала.

Отыскав взглядом великана джинна, Рэп внимательно вгляделся в султана, попрежнему запеленутого в мохнатое проклятие. Тот стоял, изнывая от страха и вины, не смея шевельнуться, но отлично прятал за высокомерной ухмылкой свои истинные чувства. Неудачно попытавшись убить Рэпа самым подлым образом, султан теперь, когда бывшая жертва стала колдуном, обмирал от ужаса в ожидании мести фавна.

«Дылда султан, как же ты схож с Зиниксо. Те же недоверие и опасение ответной подлости или гадости. И почему негодяй мнит, что все остальные столь же подлы и мстительны, как он сам? Надо же, сейчас он ждет, что я поспешу сделать Инос вдовой, ведь онто поступил бы именно так. Варварубийца! Как могла Инос… но это ее дело», – оборвал себя Рэп.

– Удар молнии – неожиданная случайность, мастер Рэп, – ласково промурлыкал регент. – Посол нас уверил, что теперь ты имеешь право на титул «таноубийца».

Намеренно демонстрируя предупредительность, регент был особенно мерзок. Рэп едва сдерживался, чтобы отвращение, испытанное им к лицемеру, не вылезло наружу. Хорошо, что хоть магией русал не обладал. И в реальном мире, и в магическом пространстве он оставался тем, кем был, если не считать крашеных волос. Так что, несмотря на имперские черты лица, истинный цвет его волос и бровей подтверждал, что регент был русалом, хоть и достаточно ловким, чтобы умело прятать этот факт. Но свое неуемное честолюбие, изуродовавшее его душу, скрыть от колдуна он не мог.

– Называйте меня как вам угодно, ваше высочество, – произнес Рэп и невольно мысленно потянулся к Инос.

Улыбка Инос сияла как ласковый летний рассвет. На ее бархатном темнозеленом плаще блестели мириады прозрачных капель. Очарованный этим зрелищем, Рэп, забывшись, едва не превратил их в настоящие бриллианты, но вовремя остановился. Ему было приятно убедиться, что Маленький Цыпленок не единственный, кто рад его победе на Божьем Суде.

«Зачем она только так откровенна? Замужней даме следует считаться с мнением мужа, а ее восторг виден всем. О Инос! Не надо! Перестань!»

Но девушка продолжала откровенно радоваться.

Ее тетка стояла рядом с ней и тоже лучилась улыбкой, глядя на своего протеже, как будто Рэпколдун был всецело ее изобретением. Фавн великодушно не протестовал против гордых амбиций Кэйд.

– Полагаю, теперь окончательный вердикт Хранителей мы услышим в Круглом зале, – заявил регент. Вспомнив об унижении, нанесенном ему именно в зале, регент на секунду замялся, но привычно скрыл испытываемую неловкость за наглым апломбом. – Я не сомневаюсь, что Хранители подтвердят, что смерть тана произошла по воле Богов, а не изза колдовства.

– Это было колдовство, – мрачно заявил Рэп. Фавну доставило удовольствие стереть лицемерную ухмылку с лица регента.

Побледнев, русал сник в своем переделанном под трон; кресле, а придворные вельможи, услышав слова Рэпа, отпрянули кто куда. Рыхлая принцессарегентша с кислой миной; на физиономии тяжко застонала и еще капризней скривила губы; этой рохле осталось только зарыдать от страха. Даже маленький принц отшатнулся назад с округлившимися глазами.

Чтото неладное было с мальчиком, и Рэп повнимательнее пригляделся к нему. Но тут же себя одернул – не ему решать проблемы императорской семьи.

Рэпу казалось, что он никогда не хотел быть колдуном. А так ли это? Он заставил себя вспомнить, как украл слово у Сагорна, а потом унижался перед гоблином, вымаливая еще одно волшебное слово.

«Сколько интриг, чтобы стать колдуном! – вздохнул про себя Рэп. – Кого я пытаюсь одурачить? Себя?»

Глаза Рэпа задержались на непробудно спящем старике. Тот сидел, плотно укутанный в теплый плед и надежно втиснутый в переносное кресло. Этот полутруп, должно быть, был старым императором. Об этом бедняге шла добрая молва. Огонек его жизни едва теплился, но все же горел. Вчера мага Рэпа крайне озадачивало странное несчастье старика. Сегодня возросшая мудрость колдуна мгновенно распознала причину беды. Видение угнездившегося под черепной коробкой черного паукообразного пятна, вонзившего отростки своих лап в мозг императора, ужаснуло Рэпа. Первым побуждением фавна было вырвать чужеродное образование. Мог ли он сделать это, не разрушив мозг страдальца? Скорее всего, мог, но фавн опять одернул себя, ибо это не его дело. Вопервых, всех больных огромного мира одному ему не вылечить, а вовторых и вглавных, колдовство к императорам и их семье неприменимо.

Неуклюжая машина имперской политики в лице регента все еще скрежетала по грязи житейской суеты:

– Вполне вероятно, что ты, колдун, мог нарушить Протокол. Тан являлся послом по особым поручениям, специальным представителем Нордландии. Может ли Нордландия принять во внимание, что… – Регент бубнил чтото о политике, праве престолонаследия и прочей чепухе. Рэп не мешал ему, попросту не слушал, что долдонит этот узурпатор.

Вельможные подхалимы, столпившиеся вокруг него, кивали в полном согласии с его доводами и от души потешались над неотесанным деревенщиной, неспособным сообразить, что к чему, а себя успокаивали мыслями об охраняющих их Хранителях.

«Что же это за белое сияние? – вновь задумался Рэп. – Может быть, суд Четверки? Нет. И Литриан, и Блестящая Вода, безусловно, узнали бы свою руку в моем таинственном будущем, а они остались в недоумении. Нет, дело не в приговоре. Ну почему эти треклятые Хранители вообще должны вмешиваться изза Калкора? Сначала долгопредолго равнодушно игнорировали пирата, а потом вдруг разобиделись, что нашелся ктото, кто положил конец его зверствам. Где же тут справедливость – наказывать того, кто остановил негодяя?» – медленно, но верно закипал гневом Рэп, все еще стараясь казаться спокойным.

Вновь внимание фавна привлек мальчик. Худышка принц, с белым как мел лицом, таращился на колдуна пустыми глазищами, дрожа от холода в тонюсенькой одежонке Рэп так и ахнул, разглядев, сколько чудовищных рубцов и синяков было на ягодицах ребенка. Кроме того, над личностью паренька нависало нечто вроде туманной паутины, опутывая его этим кошмаром, как рясой с капюшоном… Ужасное видение!

– …поэтому мы требуем твоего присутствия, – высокомерно заключил регент. – Также и султан Азак, и…

– В этом не будет нужды! – огрызнулся Рэп, которому осточертело многословие русала.

Занявшись Азаком, фавн стал рассматривать сущность султана сквозь магическое пространство. Там маячил тусклый силуэт гиганта, окутанный мерцающей красным сеткой колдовства. Рэп единым махом сдернул покров.

– Ваше величество, я избавил султана от его проблемы, – заявил Рэп. – Если ты даруешь ему охранную грамоту, и он, и его жена могут отправиться домой хоть сейчас же – С улыбкой поклонившись Инос, Рэп добавил: – Мой свадебный подарок тебе!

Тихо ахнув, Инос воззрилась на Азака. Азак уставился на Рэпа, дернулся и стал смотреть на Инос.

Кэйдолан тревожно вскрикнула, зажимая себе рот обеими руками. Она была воплощением ужаса.

Изумленный Рэп смотрел на них, не понимая, в чем ошибся.

Азак, не решаясь вытянуть пальцы, протянул жене сжатую в кулак руку. Инос метнула в султана взгляд, смесь страха и отчаяния, но все же, пересилив себя, робко дотронулась до массивного красного кулака своим изящным пальчиком. Конечно же ничего не случилось. Они не поверили, что он способен снять столь неряшливое заклятие, как проклятие Раши.

Видя, что первая проба прошла успешно, Азак возликовал и, схватив Инос в объятия, попытался поцеловать ее.

Инос не помня себя метнулась прочь, забившись в руках мужа. Рэп в тот же миг в полной мере ощутил мощный всплеск отвращения и ярости, охвативший Инос, и инстинктивно от реагировал на это, отшвырнув супругов друг от друга так, что они оба отпрянули назад. Инос смотрела на Рэпа и чуть не; плакала от отчаяния. А Рэп недоумевал, что происходит. «Инос! О Боги! Почему? Мои чувства прочно захлопнуты, больше ни единой капельки на тебя не просачивается, – мучился сомнениями Рэп. – Так нельзя! Не может королева любить деревенщину. Неужели любит, кучераполукровку? Инос, о Инос! Да ей вовсе не нужна великолепная мускулатура варвара. Но почему же она вышла за него замуж?» Эта загадка обрушилась на Рэпа, как ушат холодной воды.

Фавну вспомнилась Инос, когда она была еще сумасбродным сорванцом. Ее бешеные скачки по холмам, лесам и оврагам. Ее вылазки в горы, где она, как заправский скалолаз, охотилась за птичьими яйцами и однажды так прочно застряла в каменной ловушке, что ему и Крату пришлось чуть ли не на головах друг у друга стоять, чтобы вызволить девочку из беды и оттащить в безопасное место. Помнил он и безрассудство принцессы, когда она бесстрашно вмешивалась в дикие ссоры портовых грузчиков и в конце концов добивалась их примирения. И другая Инос вспомнилась ему: упрямая, задумчивая, стремительная, сломленная смертью отца…

Усилием воли Рэп отогнал воспоминания. Она вышла замуж и сделала это по собственной воле.

«Поздно чтолибо менять», – сказал себе Рэп.

К сожалению, свои чувства Инос скрывать не собиралась. Оскорбленный джинн почернел от ярости. Крепко сжимая кулаки, султан только что не рычал.

– Так ты избавил его от проклятия, не так ли, колдун? – благодушно возликовал регент. – Похоже, твоя помощь оказалась не для всех желанна.

Вельможи хриплыми смешками поддержали издевательское остроумие своего хозяина.

Рэп едва не задохнулся от охватившей его ярости. Он боролся как мог, пытаясь справиться с собой, и проигрывал бой.

Ярость! От нее мутилось сознание…

Внешне Рэп выглядел спокойным, но внутри он весь кипел. На комто ему необходимо было сорвать зло, и он занялся поиском…

Азак, распутный джинн, смеет угрожать Инос. Колдун собрался было поразить султана, но в последний момент отшатнулся – ради Инос. Рэп взглянул на нее и быстро отвел глаза, чтобы ненароком, случайно, не навредить ей. Вдали маячили шпили дворцовых башен Четверки – гнезда грифов, хищных птиц Империи. Странное чувство влекло туда Рэпа и в то же время мощно отталкивало, пугая и угрожая.

В результате фавн выбрал самую легкую жертву для своей мести – глумливо насмехающегося регентишку, восседавшего на карикатурном деревянном троне.

«Его проучу, – решил Рэп. – Вздумал насмехаться над Инос? Больше ты ни над кем смеяться не будешь!» Манипулируя волной магии, Рэп дотянулся в пространстве до императора и осторожно выбрал колдовством черные паучьи лапы угнетающей тьмы из мозга старика, а затем и саму черноту.

Император все еще спал, но теперь он был здоров.

4

Какоето время никто никаких перемен не замечал. Старик между тем проснулся и, моргая, рассматривал толпу, сгрудившуюся под навесом, потом перевел взгляд на унылые потоки воды, стекающей с сафьянового полога, и на назойливый дождь, вымачивавший город. Завершая начатое, Рэп послал волну силы в истощенное тело. Ум взбодренного императора разгорелся, становясь вновь ярким и просветленным.

Регент, завершив свою речь и считая, что с делами пока что покончено, встал, собираясь уйти. Почетные гости тоже задвигали стульями, поднимаясь со своих мест. Забегали слуги, поневоле игнорируя ледяной ливень, чтобы вызвать экипажи своих господ. Младшие офицеры гвардии рассылали курьеров с приказами эскорту императорского двора. Итбен пока еще и шагу не сделал, высматривая из толпы приближенных особо избранных, которым стоило оказать честь и пригласить в Круглый зал на встречу с Четверкой.

Внезапно одна из женщин пронзительно взвизгнула. Придворные воззрились на нее, а затем их взгляды переместились на переносное императорское кресло, и они начали пятиться, словно их в грудь толкали. Никто и слова не проронил, даже крайние, которых безжалостно выпихивали под дождь. Между стариком и регентом сам собой образовался коридор.

Столбняк Итбена кончился быстро.

– Ваше величество! Вам лучше сегодня? Мы в восхищении! Врачи! Сюда!

– Довольно, консул, – негромким, но уже сильным голосом оборвал Итбена император. – Будь любезен объяснить, что мы тут делаем? Мы чтото празднуем?

Регент – впрочем, теперь уже эксрегент – замялся и, вдруг догадавшись, уставился на Рэпа. Взгляды всех регентских прихвостней тоже метнулись к Рэпу.

В ответ Рэп удовлетворенно ухмыльнулся, потом позволил себе расплыться в широкой улыбке, наслаждаясь ужасом и замешательством, быстрой волной прокатившимися по этим гладким лицам. Ощущение радостного удовлетворения было дочти такое же, как тогда, когда он избавил Инос от ожогов.

Убийство Калкора отравило его сердце горечью, а исцеление немощного старца возвратило былой покой в его душу.

– А этот юноша, кто он? – спросил император, быстро сообразив, что парень не так прост, как кажется. У испуганного Итбена язык отнялся, но какойто дальновидный придворный услужливо сообщил императору:

– Это колдун, ваше величество.

– Ага, – нисколько не удивившись, произнес император и задал новый вопрос: – Какой сегодня день?

Другой расторопный вельможа подсказал старику дату.

Внимание Рэпа больше привлекала тетушка Инос, продиравшаяся к нему сквозь плотную толпу придворных, решительно работая локтями и грубо распихивая тех, кто не спешил уступить ей дорогу. Ее доброе лицо посерело от тревоги.

– Мастер Рэп! Твоя работа? – прошептала она.

– Да! – подтвердил довольный собой Рэп, от души потешаясь над ужасом, в который поверг этих напыщенных паразитов. Фавн искренне наслаждался растерянностью регента.

В отчаянии герцогиня застонала:

– Но это же злостное нарушение Протокола – применять магию к императору!

– Да, нарушение! И что? – гневно рыкнул Рэп.

Испуганная старушка даже съежилась, отшатнувшись.

– Рэп! – панически выкрикнула Инос. – Ты этого не делал!

– Очень даже делал, – спокойно возразил Рэп. – И ничуть о том не жалею. Меня все равно собирались сжечь, в наказание за Калкора. Уж лучше пусть жгут за доброе дело. Ну что ж…

– Рэп! Ты идиот!

– Разве?

– Да, конечно! Идиот! – чуть не плача, Инос топнула ногой по мокрой траве, но получила лишь каскад брызг и чавканье грязи. Раздосадованная, она продолжала ругаться: – Тупица! Простофиля! Олух! Деревенщина!

– Ого? А тты кто такая, чтобы так разоряться? Крутанула хвостом и прыгнула замуж за того, кого на дух не переносишь. Теперь с ним…

Опомнившись, Рэп прикусил язык. Гигант джинн спешил к жене, расталкивая придворных и старательно уворачиваясь от наполненных водой прогибов сафьянового полога. К сожалению, причудливая шляпа на голове сильно мешала султану двигаться прямо, но последние слова колдуна он отлично услышал, и они ему не понравились. Нашлись и другие слушатели – любители сплетен, хоть и здорово напуганные, зато жадно навострившие уши.

Они любовались яростным блеском глаз Инос, вполне соответствующим ее гневным словам. Но леденящий страх, скрытый за внешним возмущением, они не могли видеть. Не за себя она боялась, за Рэпа. Фавн бесцеремонно нарушил Протокол, пусть глупый, но действующий, и это угрожало парню большой бедой. То, что над ней самой нависла угроза, жить в ненавистном браке, Инос словно забыла, хотя от одной мысли о поцелуях Азака ее тошнило. Так что пока она всячески ругала Рэпа, колдун видел и слышал совершенно иное. Такое знание истины смущало Рэпа, и надейся он на будущее, фавн чувствовал бы себя самым счастливым существом на свете. Но будущегото как раз у него и не было.

Рэп не сомневался, что он обречен, а ей предстоит приспособиться к замужней жизни. Теперь, когда с султана проклятие Раши, Азак мог прикоснуться к жене. Отныне брак стал возможен, и, судя по всему, джинн явно намеревался! немедленно предъявить права на жену.

Когда Азак похозяйски положил свою руку Инос на плечо, она содрогнулась и умоляюще посмотрела на Рэпа. К мужу она даже не обернулась, продолжая выкрикивать оскорбления в адрес фавна. Зато ее глаза молили колдуна о помощи и спасении.

– Тупица! Болван! Каким доверчивым ты был, Рэп, таким и остался! Никогда тебя не интересовало, что же на самом деле нужно другим людям. Ты все знал заранее, вместо того чтобы спросить и выслушать. Кто бы что бы ни сказал, ты принимаешь это за чистую монету… и действуешь не рассуждая. Да кому бы пришло в голову… кто бы мог поверить хоть на единый миг, что Хранители вздумают карать убийцу Калкора? Не важно, каким образом тому удалось прикончить мерзавца… Вчера вечером Зиниксо всех нас озадачил, но теперь ясно, что он имел в виду. Понятно, почему Хранители не откликнулись на вызов – они хотели смерти Калкора от твоей руки. Потому что ты мог справиться там, где любой другой потерпел бы поражение. Но и ты не понял тайного желания Хранителей. О нет! Тебе нужно было сунуться в запретное. Ведь затронув Протокол, исцелив императора, ты дал им, всей Четверке, пощечину. Лезть с магией к императору еще никто не осмеливался…

– Ты не ведаешь, что несешь! Судишь о том, чего не знаешь! Хранители подчиняют себе колдунов! – выкрикнул Рэп.

Ошеломленная Инос умолкла. Ей не довелось побывать в Феерии, да и в политике она мало что смыслила, поэтому; она лишь переспросила:

– Как это?

– Они высасывают из них волшебные слова, – пояснил Рэп. – А ты думала, они на меня медаль повесят?

Ужас, отчаяние и ярость – все смешалось в голове Инос. Ящерицей извернувшись из рук Азака, она с кулаками накинулась на Рэпа, выкрикивая:

– Кретин! Идиот! Не стой как истукан! Беги! Чего ты ждешь?

Рэп поймал ее за запястья. Инос почувствовала себя беспомощной, и никакого колдовства для этого не понадобилось. Все еще удерживая девушку, Рэп опустил свои руки вниз; Инос шагнула вперед и сама не заметила,как прижалась к его груди.

– Нельзя, Инос, – тихо и ласково произнес Рэп.

Изнывая от страха, она смотрела ему в глаза и дрожащим голосом переспросила:

– Нельзя? Почему?

Рэп лишь покачал головой. Он любовался ее коралловыми губами и зелеными, полными страха и страсти глазами… И тут он осознал, что они отнюдь не одни и что стоящие вокруг люди выжидательно уставились на них. Император, молча сидящий в кресле, смотрел вдоль прохода на Рэпа весьма настойчиво. Ему конечно же хотелось побеседовать с колдуном.

Рэп опустил руки Инос и отступил в сторону. Он обещал себе до последней минуты своей жизни помнить сладостный миг их нечаянной близости. Но отныне все кончилось, толком даже не начавшись. Теперь Рэп пошел к старику.

Для импа Эмшандар был почти гигантом. Однако долгая болезнь наложила на императора свою печать, иссушив плоть. Дряблая, в старческих пятнах кожа обтягивала кости. Седые волосы безвольными сосульками свешивались вниз, на лоб и вдоль лица. Торчащий нос, острый и длинный, напоминал лезвие ножа. Одни глаза светились живым огнем. И это была вовсе не та сила, которую вложил в старика Рэп. Даже сидя ссутулившись под кучей шерстяных пледов, император источал вокруг себя ауру властности.

Императорское кресло уже окружала толпа придворных, демонстрирующих восторг по случаю выздоровления властителя. Но большинство из улыбающихся вельмож пребывало в состоянии паники. Надолго ли у больного просветление? Кто возьмет верх? Кому властвовать? Сколько же теперь проскрипит старик?

Сноха императора, волей случая оказавшаяся между двумя тронами, попыталась переменить свою обычную капризную мину на приятную. Результат был плачевный.

Став колдуном всего несколько часов назад, фавн еще не успел забыть, как он ненавидел игры колдунов с простыми смертными, а теперь сам манипулировал человеческими желаниями, и, что греха таить, ему это нравилось.

Остановившись перед креслом императора, Рэп опустился на колени прямо на траву, промолвив:

– Ваше величество желали говорить со мной?

– Повидимому, я долго болел. Несколько месяцев? А сегодня ты исцелил меня… колдовством. Это так?

– Да, сир.

Карие глаза императора были постарчески тусклы, но на редкость проницательны. Властитель внимательно вглядывался в стоящего перед ним коленопреклоненного фавна, тщательно оценивая его. Потом окинул небрежным взглядом толпу притихших придворных. Не здесь и не сейчас намеревался император выяснить причины, побудившие колдуна действовать так, а не иначе, и поэтому, вновь обернувшись к Рэпу, он сообщил:

– Разумнее продолжить встречу в более сухой и теплой обстановке. Я, конечно, мог бы приказывать, но предпочитаю попросить. – Все же старый лис понимал, что авторитет его в какойто мере пошатнулся, а рисковать он не желал. – Итак, маршал Ити! – Глаза превосходно служили старику.

– Слушаю, сир?

– Сколько легионов тебе потребуется, чтобы сопроводить этого человека?

Закаленный в боях служака еще не потерял чувства юмора, и, каким бы восторженным он сейчас ни был, ответил он в тон императору:

– Боюсь, значительно больше, чем ваше величество может сейчас собрать.

– И я того же опасаюсь, – со слабой улыбкой вздохнул старик. – Колдун, может быть, ты сам милостиво согласишься составить мне компанию?

Конечно, Эмшандару хотелось поговорить со странным колдуном без свидетелей, а еще он серьезно опасался, что могут найтись люди, способные самым примитивным образом разрушить то, что сотворила магия Рэпа. Сейчас император особенно нуждался в защите. Такой расклад очень позабавил Рэпа.

– Ваше приглашение – великая честь для меня. Я весь к услугам вашего величества, – с поклоном ответил Рэп.

– Действительно? Очень хорошо, – с явным облегчением промолвил император и позвал: – Консул!

– Я здесь, сир, – елейным голоском откликнулся Итбен, сдерживая в себе стремление вонзить кинжал в сердце ненавистного старика.

– Слушай. Колдун Рэп будет сопровождать нас в карете. Я требую, чтобы все здесь присутствующие собрались в Изумрудном зале за час до захода солнца. Тебя я вызову раньше.

Итбен согнулся в поклоне – не столько из учтивости, сколько для того, чтобы скрыть выражение лица. Однако Рэп искренне удивился тому, что консул все еще пытается когото обмануть своей постной физиономией. Когда Рэп поднимался с колен, он обратил внимание на маленького человечка, который радовался выздоровлению императора. Прижатый толстым боком своей недалекой матери к жесткому креслу старика, принц во все глаза смотрел на дедушку с такой огромной радостью, что даже забыл про собственную боль. Его голова еще была окутана загадочным покровом, но глазенки сияли неподдельным счастьем. Почувствовав на себе взгляд Рэпа, принц тревожно вздрогнул, но рискнул ответить едва заметной благодарной улыбкой.

Гнев Рэпа вспыхнул с новой силой.

«Ктото сполна расплатится за то, что сделано с этим ребенком», – решил фавн.

5

Карета, украшенная эмалевой росписью и золотом, сверкала прозрачными, как горный хрусталь, окнами, задрапированными тончайшим муслином. На дверце гордо сиял императорский герб, радужно переливаясь разноцветьем драгоценных камней. Изнутри карета была обита пурпурным шелком. Четверо дюжих преторианских гвардейцев сопровождали переносное кресло с императором и длинными шестами поддерживали над ним сафьяновый, тоже пурпурный, навес. Двое специальных слуг помогли старику забраться в карету. Рэп не рискнул бы сделать выбор, что произвело на него большее впечатление – восьмерка белоснежных коней с плюмажами, в упряжи, изукрашенной золотом и самоцветами, или сама карета. Если он отправляется на свои похороны, как услужливо напоминало предчувствие, то весьма эффектно.

Придворные вежливо расступились, очищая колдуну дорогу к карете. Рэп, двигаясь по проходу, отклонился на пару шагов в сторону и подхватил на руки маленького принца.

Мальчик испуганно пискнул. Его мать изумленно захлопала глазами, а отчим дернулся… но оба неподвижно застыли на месте, опутанные чарами. Поставив ногу на подножку кареты, Рэп вытянул руки, внес малыша внутрь императорского экипажа и произнес:

– Полагаю, этому юноше по пути с нами, сир!

Сказав это, Рэп быстро забрался в карету и опустился на подушку передней скамьи. Император нахмурился, пергаментные щеки слегка порозовели.

– Ты много себе позволяешь, колдун! – сердито буркнул старик.

– Не гневайся, сир. У меня есть веские причины так поступать. Садись, парень, – распорядился Рэп, хлопнув ладонью по шелковой обивке сиденья рядом с собой.

Тревожно поглядывая на дедушку, мальчик осторожно опустился на подушку. Заметив, как неуклюже двигается внук, старик нахмурился еще сильнее. Затем император приказал закрыть дверцы, проигнорировав обиженные мины на лицах придворных, бросавших завистливые взоры на карету.

Рэп, поудобнее устраиваясь рядом с принцем, дружески улыбался ему, заодно и успокаивая мальчика магией.

– Мне, конечно, следовало бы знать твое имя, ваше высочество, но я его не знаю.

– Шанди, – тихо откликнулся принц. – То есть, я хотел сказать, Эмшандар, как дедушка.

– Великое имя, – кивнул Рэп.

– Вообщето все называют меня Шанди.

– А меня зовут Рэп.

Мальчик рассмеялся и смахнул с лица последние дождинки. Напряженность оставила его, а присутствие дедушки вселяло радостную уверенность.

Несколько раз звякнула упряжь, экипаж плавно тронулся и, мягко покачиваясь на рессорах, покатился по дороге. Итбен провожал карету недобрым взглядом. Его приспешники молча стояли рядом. Распрощавшись с Итбеном, Рэп переключил свое внимание на августейших спутников и роскошь обстановки. Скромный старый Краснегар не мог похвастаться ни слоновой костью на дверных ручках, ни золотом фонарей.

Старик император деловито поправлял складки своего балахона, укладывая ткань на коленях так, чтобы ни в одну щелочку не пробрался холод. Он готовился спрашивать и тянул время, чтобы собраться с мыслями. Инициативу разговора Рэп взял на себя.

– Шанди, – обратился он к принцу, – я собираюсь убрать твои синяки, но прежде я бы хотел, чтобы ты дал дедушке посмотреть на них.

Парень смутился, сначала вспыхнув как маков цвет, а потом побелев как полотно, и, заикаясь, прошептал:

– Тебе нельзя… с магией ко мне… ээ… Рэп. Я – из семьи императора!

– Ну, Протокол я и так уже достаточно нарушил. И потом, вряд ли избитый мальчишка перевернет историю Пандемии.

Шанди лишь фыркнул на это и вопросительно глянул на императора.

– Покажи, – велел тот, посуровев лицом.

Шанди встал, повернулся к деду спиной и привычным жестом спустил штаны.

– Кто посмел? – сдерживая ярость, прохрипел старик.

– Итбен, – выдохнул мальчик. Торопливо подтягивая штаны, чтобы вновь принять достойный вид, он не удержал равновесия в движущейся карете и плюхнулся на подушку сиденья. Принц не вскрикнул, только сморщился от боли.

– Свинячий хвост, – рыкнул император. – Но за что?

– За «ерзанье», – съеживаясь, пояснил принц. – Вчера вечером, на церемонии… Я не знал… честно не знал, что стоять спиной к колдуну нехорошо. Но Итбен заявил, что я не прав. – В отчаянии мальчик всхлипнул.

– Боже милосердный! – прошипел сквозь зубы старик. – Рэп, мой внук совершенно прав, к нему никто не должен применять чары, но… Боги свидетели, я обязан тебе жизнью, и если ты все же рискнешь еще раз нарушить Протокол, мой долг перед тобой, даже после того, что ты сделал лично для меня, вырастет стократно.

Император не знал, куда глаза девать от стыда за вынужденное унижение. Его здравый смысл боролся с гордостью.

«За уворованную лошадь точно так же повесят, как и за пони», – часто говаривала Рэпу его мать, так что фавн не колебался.

– Как, Шанди, теперь твое самочувствие? – добродушно поинтересовался колдун.

Ошеломление, радость и удивление непрошеными слезинками дрожали на ресницах ребенка; одна или две из них прокатились по его бледной щечке.

– Спасибо, колдун!

– На здоровье, и, пожалуйста, не величай меня так важно. Тебя еще чтото беспокоит, не так ли?

– Ничего, Рэп! – поспешно ответил Шанди и в восторге начал извиваться и подпрыгивать на сиденье, наслаждаясь давно забытыми ощущениями. – Ровным счетом ничего. Теперь я чувствую себя преотлично! Спасибо, спасибо тебе!

Дождь настойчиво барабанил по крыше, стекая вниз по оконным стеклам сплошными потоками. Вода веером разлеталась изпод копыт коней и мощными струями фонтанировала, отбрасываемая колесами экипажа. Конные гвардейцы скакали впереди кареты, но разгонять было некого. Люди попрятались по домам. Отряд, следовавший за каретой, тоже мок без пользы. С полупустых улиц дождь, похоже, смыл даже экипажи.

Заметив беспокойство колдуна, император и сам встревожился. Он молча сидел и ждал продолжения диалога.

– Шанди, – настаивал Рэп, – я же вижу, чтото есть. Скажи мне, что с тобой?

Странная дымка, затемнявшая ауру мальчика, не имела отношения к магии, но она, безусловно, была нездоровой.

– Нууу… – жался в страхе принц. – Ничего!

– Не стесняйся быть откровенным. Пожалуйста! – упорствовал Рэп.

– Ну… Просто… просто мне нужен глоток лекарства. Не я вполне могу дотерпеть до дворца и там приму его, – виновато добавил он.

Краем глаза Рэп заметил, что старик, услышав мальчика, потрясенно замер.

– Какое лекарство? – вдруг рявкнул он.

Казалось бы, некуда быть бледнее, но от дедушкиного окрика Шанди побелел.

– Оно снимает боль, – пробормотал мальчик. – Мама дает его мне… Но, когда хочу, я могу и сам отхлебнуть его.

– Бестия! – дрожащими губами произнес император, но его глаза и щеки ярко пылали гневом.

– Чтото важное, сир? Объясните! – попросил Рэп, мало что понимая.

– Это эликсир счастья. К нему быстро привыкаешь, так что со временем доза неуклонно увеличивается. Такое раньше проделывали… – На какоето мгновение император умолк, но затем со вздохом закончил: – Чтобы притупить остроту высших интеллектуальных функций.

Столь заумные слова для Рэпа звучали так же бессмысленно, как и для Шанди. Но колдун прочел за звонкой фразой – ее истинное значение, отпечатанное в сознании императора: это портит мозг и убивает рассудок!

Зная теперь, с чем бороться, Рэп мягко коснулся туманного покрывала. Ему пришлось повозиться, пока он понял, что нужно убрать. Действовал Рэп быстро и ловко. Дотянулся и… стер.

Шанди так и подпрыгнул.

– Ооооо! – в полном восторге завопил принц. – Оно исчезло! Исчезло! Ух ты! Кошки убрались и больше не царапаются и даже не дергаются.

– Слава Богам! – промолвил Эмшандар. Потом наклонился к внуку и стал убеждать: – Шанди, никогда больше не позволяй, никому не позволяй давать тебе это мерзкое лекарство. Никогда больше! И сам тоже не дотрагивайся до него. Ты должен мне это обещать, воин. Обещаешь?

– Обещаю, сир, – заверил Шанди. – Вкус лекарства мне всегда не нравился. Но после него уходила боль и злые кошки тоже засыпали, переставая дергаться и царапаться. Рэп, ты ведь совсем это вылечил? Оно не вернется, правда?

– Да нет, пожалуй, – ответил Рэп, все еще занятый окончательным удалением следов пагубного пристрастия.

Старик в изнеможении откинулся на подушки. Сейчас император выглядел старше своей Империи. Чрезмерно долгое напряжение и волнение выжали из него все силы, но император все же благодарно улыбнулся Рэпу и лишь затем прикрыл пергаментными веками глаза, то ли считая их доверительную беседу оконченной, то ли, и это, вероятно, явилось главной причиной, Эмшандар желал подождать, пока излишне внимательные ушки Шанди окажутся подальше. Рэп прикинул, разумно ли добавить магией силы в старое тело, но отказался от этой затеи, чтобы избавить старика от будущего похмелья. Для неокрепшего организма эта встряска могла быть опасной.

Кроме того, Рэпа уже давненько изводило одно желание – обед. Он не помнил, когда ел в последний раз.

– Сир, вы не голодны? Лично я голоднее волка! – призвался Рэп.

Вероятно, Эмшандар IV не привык к столь дерзким вопросам, но мудрость учит терпимости.

– Пожалуй, и я съел бы волка, – чуть улыбнулся тонкими губами старик.

Шанди с восторгом отнесся к возможности подкрепиться.

Карета покачивалась на мягких рессорах, а мостовая Хаба, разумеется, самая ровная дорога в Пандемии. Так что с едой происшествий не предвиделось.

– Как вы оба относитесь к куриным клецкам? – спросил Рэп.

6

Чуть больше года назад король Холиндарн Краснегарский заинтересовался странным пастушком и вызвал одаренного юношу в свой кабинет для личной беседы. Какими величественными показались неискушенному юнцу комнаты Краснегарского замка! Как неуютно чувствовал он себя среди пышных фолиантов, огромных мягких кресел и каминов с пылающим торфом в разгар солнечного дня. Каким неловким и лишним казался он себе в чуждой ему роскоши!

Теперь «роскошь» далекого замка представилась ему в ее истинном свете – грубой и примитивной. Да и гордый Холиндарн превратился в того, кем в действительности был – в независимого и довольно богатого землевладельца, властителя королевства площадью меньше, чем Опаловый дворец на центральном холме Хаба. Однако человек он был неплохой, можно сказать, лучший из тех, кого Рэпу довелось повстречать в своих долгих странствиях. И впрямь, не многие жители Пандемии чегото стоили: Гатмор, верный, хоть и резкий; обитатели Дартинга. Но среди вожаков или дворян достойных людей можно было пересчитать по пальцам: леди Оотиана из Феерии; Ишист, неряшливый грязнуля, колдунгном; и, безусловно, сестра Холиндарна. Возможно, император Эмшандар тоже докажет свою полезность, но результат Рэп уже не увидит.

Оказавшись в своих апартаментах, Эмшандар почувствовал себя в полной безопасности. Первое, что он сделал, – это вызвал тех гвардейцев, которых знал лично и которым поэтому доверял. Обеспечив надежную охрану, император потребовал теплую ванну.

Убедившись, что монарх занят надолго, Рэп попросил Шанди показать ему дворец. Но добравшись до конюшен, оба так и застряли, обнаружив общий интерес к лошадям. Так что вычурные красоты внутренних помещений дворца, его сады и даже архитектурные ансамбли остались в забвении до лучших времен.

Ближе к вечеру они вернулись в императорские покои, где суетились сбившиеся с ног слуги, одевая и причесывая костлявого старика. Пока ему выбривали ритуальную тонзуру, Эмшандар капризно требовал призвать пред его очи то одного, то другого вассала и сильно раздражался, убеждаясь в отсутствии оных. Попрежнему высокий, когдато мощный властитель огромного государства, которым безраздельно правил долгих тридцать лет, наверняка великий воин в юности, сейчас ослабленный продолжительной болезнью до такой степени, что едва мог стоять на ногах без посторонней помощи… император гневался на любой пустяк. Это было неудивительно, но весьма неприятно. Возможно, мгновенное исцеление его болезни оказалось сомнительным милосердием.

Наконец трое слуг старательно запеленали императора в длиннющий кусок мягкой пурпурной ткани, которой хватило бы на добрый парус для «Танцора гроз». К счастью для усохших мослов старика, эта безразмерная одежда в любом случае была впору. Вряд ли болтающийся камзол или спадающие штаны подчеркнули бы достоинство гордого монарха. Другое дело тога. Но на взгляд Рэпа, тога являлась глупейшей одеждой из всех, какие он когдалибо видел.

Рэп уютно устроился, развалясь в мягком кресле в уголке огромной императорской спальни. Прикрыв глаза, словно подремывая, он с любопытством наблюдал спектакль с облачением императора к торжественному выходу. Забавнее всего было то, что теперь его мало трогали вещи, некогда поражавшие до глубины души, – ни бесценные гобелены и картины, ни помпезно пышная парча. Разве только воспоминание о камине Холиндарна доставляло радость.

Знание близости собственного конца, безусловно, помогало гасить любые эмоции. Предчувствие душило Рэпа, с каждым часом все труднее становилось перебарывать ужас. Неведомый кошмар готовился поглотить его, и не было от этого спасения. Рэп не мог не думать о бегстве. Представлял себя и на Драконьем полуострове, и в Краснегаре, но опасность не отодвигалась. Наименее болезненным было покориться судьбе, и Рэп приготовился принять события такими, какими они будут.

Внешне Рэп выглядел спокойным. Но под этой маской равнодушия он весь измаялся. То ли с недосыпу, то ли от долгих волнений, но гнев продолжал бурлить в нем, угрожая – выплеснуться наружу всякий раз, когда он погружался в воспоминания – о Хранителях, о бессмысленном убийстве Гатмора, о жестоком обращении с маленьким Шанди…

Мальчик забрался на огромную дедушкину постель с балдахином, поддерживаемым четырьмя столбиками, уместившись на ней поперек, и время от времени огорошивал то деда, то колдуна неожиданными вопросами. Пренебрежительно проигнорировав Протокол ради волшебных исцелений, Рэп в глазах мальчика превратился в великого героя. И хоть героем он себя не чувствовал, переубеждать Шанди фавн не собирался, потому что прекрасно знал, как маленькие мальчики – особенно те, кто не имеют отца, – нуждаются в мужчине, доблесть которого они стремятся превзойти.

«Бедный Шанди, бедный Гатмор. Бедная Инос, – вздыхал про себя Рэп. – Гатмор! Ну почему я не заставил тебя остаться у моря?»

Вчера, примерно в это время, Рэп и Дарад отдавали дань уважения покойному, провожая друга в последний путь. Это была грустная и глубоко личная церемония, но все пять компаньонов поочередно пришли проститься с моряком. Даже Андор выразил искреннее сожаление по случаю его безвременной кончины. Сагорн ударился в философствование; Тинал просто всплакнул; Джалон же спел щемящую душу прощальную песнь моряку. И немудреные слова, и мелодия эта эхом будут звучать в сердце Рэпа до того дня, когда…

«Не думать об этом! И об Инос тоже не думать!» – оборвал себя Рэп.

– Дедушка, – прошептал Шанди, искоса поглядывая на Рэпа и, видимо, полагая, что колдун спит.

– Угу? – откликнулся старый император, внимательно рассматривая в зеркало, которое держал трепещущий слуга, свои зубы.

– Дедушка… Фавны хорошие, правда?

– О да, – поддакнул Эмшандар, вряд ли толком расслышав, о чем спрашивал внук. – Пожалуй, так сойдет. Мои сандалии, живо! Что? Фавны? Конечно, они хорошие. Почему нет?

– Ну… мама говорит, что импы хорошие, а джотунны – кровожадные твари, потом, карлики – грязные вонючки, ну, гоблины – жестокие злодеи. Торог же уверяет, что эльфы очень хорошие. А фавны тоже хорошие, правда?

После такой тирады дедушка даже о сандалиях забыл. Он развернулся лицом к внуку, хмурый как туча:

– Кто такой Торог? Впрочем, не важно. Вижу, твоя мать забивает тебе голову глупыми бреднями. Мастер Рэп, расскажи ему о фавнах.

Шанди вздрогнул и обеспокоенно воззрился на Рэпа.

– Мои знания о фавнах невелики, – произнес Рэп, пожимая плечами – Я вырос вдали от их земель. Мой отец – джотунн, хотя мать была фавном.

– О! Мне очень жаль. Я хочу сказать, что сожалею, что заговорил об этом…

– Все в порядке, Шанди, – заверил принца Рэп. – Знаешь, я встречал джотуннов, которых иначе как тварями и не назовешь. Вспомни Калкора, которого я сегодня убил. Конечно, ничего хорошего в том, чтобы лишать человека жизни, нет, но пират был из тех, кто вполне заслужил свою участь. Но также я знавал отличных джотуннов. А один из лучших людей, с каким мне довелось встречаться, был гном. Согласен, попахивает от него не слишкомто приятно, но он нежный и любящий отец и очень могущественный колдун. Что касается импов… Итбен – имп, не так ли?

– Э… да, – с запинкой промолвил Шанди.

Мальчик признавал Итбена в некотором роде импом. Непонятно только, откуда он знал?

– Шанди, импы тоже разные: бывают хорошие, а бывают плохие. Надеюсь, ты понял, что джотунны очень разные. То же самое можно сказать относительно всех людей. Некоторые служат Добру, а некоторые, я боюсь, – Злу. Дорога жизни длинна, и, идя по ней, мы должны стараться избегать плохого и стремиться к лучшему, на что способны. Поверь мне, большинство из нас вполне могут быть хорошими.

Шанди слушал Рэпа разинув рот, а под конец торжественно кивнул.

Шанди уже блаженно посапывал – маленький кукленок на широченной кровати, – когда Эмшандар отпустил слуг, предварительно приказав зажечь лампы и принести вина. Беспокоясь о старике, Рэп коснулся его ауры.

– Довольно, карлов сын! Оставь меня в покое! – разгневался старик, ощутив усилия Рэпа. Затем он устыдился своей вспышки. – Прости, колдун, разумом я понимаю, что ты желал мне блага. Но… – он стоял, глядя на спящего мальчика, и на его лице, обтянутом иссохшей пергаментной кожей, мелькнула исчезла тревожная улыбка, – если бы не он, пожалуй, я вопросил бы тебя вернуть меня в прежнее состояние. Однако, если возможно, я бы хотел передать этому малышу его наследство в целости и сохранности.

Возможно, император улыбался, но это скорее был оскал состарившегося волкодава, слишком ослабевшего, чтобы драться, но слишком гордого, чтобы не пытаться сделать это.

Старик, шатаясь, доплелся до кресла и с трудом опустился него, задыхаясь от слабости. Дрожащей рукой он сам наполнил вином свой кубок.

– Уверяю, через несколько дней ваше величество восстановит свои силы.

– Нет у нас в запасе лишних дней, и ты знаешь это, колдун. Теперь пей вино и отвечай на мои вопросы.

По огромным окнам все еще барабанил дождь, но несчастливый день уже близился к концу. Не прекословя императору, фавн налил в хрустальный кубок вино, вернулся в уютное кресло и поменял содержимое кубка на воду. Откинувшись на спинку кресла, Рэп предоставил властителю возможность подвергнуть собеседника суровому осмотру.

– С каких пор ты колдун? – бесцеремонно спросил император.

– С рассвета этого утра, сир.

– Гром и молния! – встрепенулся изможденный старик, вытаращив глаза на фавна. Глубокомысленно помолчав и посмаковав вино, он предложил: – В таком случае мы можем провозгласить, что Протокола ты не знал.

– Не получится, ваше величество, – грустно усмехнулся Рэп. – Я не раз встречался с Хранителями – и с Блестящей Водой, и с Зиниксо, и с Литрианом тоже.

Старик ахнул, а его седые брови так и взлетели вверх.

– Правда? Значит, они о тебе знают, а ты сознательно шел на риск. В таком случае сам собой напрашивается вопрос – зачем ты сделал то, что сделал? Нет в Пандемии смертного могущественнее императора, но даже августейший властитель не в силах предложить награду, достойную колдуна. Итак, почему ты исцелил меня?

Воспоминания о наглости Итбена не способствовали спокойствию Рэпа. Фавну пришлось воспользоваться магией, чтобы погасить вспышку гнева.

– Я разозлился, сир.

– Провалиться мне! – расхохотался старик. Для истощенного, хлипкого скелета ржал он отменно. – Что ж, мудрым тебя назвать нельзя, но ты честный человек.

Все еще усмехаясь, он вновь наполнил свой кубок и предложил Рэпу сделать то же самое. Фавн не возражал, но, как и в первый раз, превратил вино в воду. Затем так кратко, как только мог, Рэп пересказал императору свою историю. Говорил он довольно долго, умолчав только о том, какая ужасная судьба ожидает его в Хабе.

Когда же он замолчал, за окнами сгустилась настоящая тьма, а император крепко накачался добрым вином. У Рэпа мелькнула мысль освободить старика от винных паров, но сделать он это не рискнул.

– Беспрецедентный случай! – пробормотал император. – Придетсятаки встречаться с Хранителями нынче ночью… Но учти, ты в серьезной опасности.

Рэп собрался было рассказать императору об опасности, которая его подстерегает, но старик продолжал:

– Четверка крайне редко вместе показывается на публике. Проходят десятилетия, и даже император не удостаивается визита всех четверых Хранителей одновременно. Столетиями мои предшественники заносили в тайные книги свои дела с Хранителями. Они делали это в назидание потомкам. В библиотеке немало полок ломится от толстых пропыленных фолиантов, и, как правило, ни у кого никогда не находится достаточно времени познакомиться с мудростью предков. Коечто читается, но конечно же из последних томов. Я ознакомился с историей последних двух династий и глубже копать не стал. Если я выживу, то отведу туда Шанди, когда он станет постарше. Но я не могу вспомнить, чтобы ктолибо когдалибо применял волшебство к императору и его семье. Для колдунов Император и его семья неприкосновенны – это основополагающий пункт Протокола. Его знают и осознают абсолютно все!

Рэп попытался было сообщить старику, что казус скоро будет исчерпан, но не тутто было…

– Конечно же я благодарен! – огрызнулся старик, не позволив Рэпу и слова сказать. В то же время на лице его ясно читалось искреннее нежелание оставаться в долгу перед кемнибудь. – То, что ты сделал, – верх глупости, но для меня лично и для моего внука это – великое благо. Я пойду на все… будет сделано все, что в моей власти, чтобы спасти тебя.

– Это очень…

– Беда в том, что властито у меня может вовсе не оказаться!

– Ну что вы, сир!

Старик хмуро разглядывал бокал, который держал в руке.

– Если Сенат, Ассамблея и Хранители утвердили Итбена как регента… Хотелось бы мне знать, как этот мошенник, однако, устроил свое назначение?

– Совместная резолюция, – сонно откликнулся Шанди, – основанная на Акте о престолонаследии, проведенном в правление Уггрота Третьего.

Двое мужчин живо обернулись на звук детского голоска. Им оставалось лишь удивляться, ведь мальчик, в сущности, спал, но в то же время и бодрствовал. Шанди сонно улыбался, так и не открыв глаза.

Его дедушку распирала гордость за внука.

– Умный парень! Что еще происходило, пока я болел?

– О, много всего. Приезд тана Калкора. К весне готовится компания против отступников в Зарке. Гномы аму… анну… отменили Договор Темной Реки. – Зевнув, Шанди потянулся, перекатился на другой бок и зевнул еще раз. – Сильная засуха в Восточном Эмбеле, а в Шимлундоке, наоборот, урожай отличный. Гоблины все еще охотятся за нашими легионерами. Знамя опять досталось девятнадцатому легиону, но третий пришел вторым. Маршал Ити говорил, что крупно выиграл на этом. Изза новых налогов в Питмоте сильные бунты.

– Молодец, воин! Четкий рапорт! Ну, спи теперь, внучек. – Эмшандар с нежной улыбкой взирал на мальчика, но вновь стал серьезен, когда повернулся к Рэпу; слишком уж его потрясли известия, особенно о войне. – Ити? Олибино? – словно взвешивая, бормотал старик. Затем сердито тряхнул головой и отхлебнул добрый глоток вина. – Вот тебе урок политики, мастер Рэп.

– Слушаю, сир.

– Итбен нуждался в сторонниках, и он купил их, развязав войну и увеличив налоги. Не правда ли, дорогая цена? – Какоето время император тягостно размышлял над сложившейся ситуацией, затем обернулся посмотреть на Шанди. Принц старательно прислушивался, притворяясь спящим. Эмшандар усмехнулся и понизил голос: – Я назначил этого полукровку консулом как раз перед смертью Эмторо. Я понимал, – кивнул он в сторону Шанди, – без регентства не обойдется, но ожидал, что регентом станет моя дочь. Хотя какой из нее властитель?! Мне казалось, что Итбен удовлетворится ролью закулисного воротилы и тем самым будет вынужден трудиться в интересах обеих великих семей. Я не предполагал, что его амбиции простираются настолько далеко. В этом я просчитался! Ловкач начал обхаживать… – Император зыркнул на притихшего Шанди, но Рэп уже понял, о ком идет речь.

Аскетичное лицо императора, задумчиво рассматривавшего хрустальный кубок, казалось застывшим, как пустынный: ландшафт, отполированный ветрами веков, но стоило старику поднять взгляд, и Рэпа поразил ясный взор его глаз, сияющего, как два окруженных каменистыми берегами озера в солнечный, день.

– Интересно, – промолвил Эмшандар, – почему я так разоткровенничался перед кучером?..

– Наверное, потому, сир, что остается лишь гадать, кто сегодня вечером правит Империей.

Горько усмехнувшись, Эмшандар кивнул и одним глотком осушил свой кубок до дна.

– Сегодня они мне повиновались, – говорил император, отыскивая трясущейся рукой столик, чтобы поставить кубок. Наконец это ему удалось, и хрусталь жалобно звякнул о полированную поверхность. – Из вежливости угождали. Да, из вежливости. Протокол гласит – император не должен владеть волшебством. Итбен им не владеет. Он украл трон с помощью угроз, взяток и, безусловно, женщин. Никакого колдовства.

– А я возвратил тебя из небытия колдовством.

Оба подумали о Четверке, но промолчали. Както рассудят Хранители?

Вздохнув, старик прошептал:

– Кому доверишься? Ассамблея сплошь продажна, кто больше заплатит, тому и поклонится. Сенат? Помпезное сборище надутых индюков. Как их изменишь? Союзы и соглашения разъедаются коррупцией, как ржавчиной. Даже армия ненадежна. На чью сторону встанет Ити?

– Маршал – честный человек, сир. Вероятнее всего, он будет верен долгу.

– Вот именно, долгу, а долг его – поддерживать закон и порядок. Но понятие закона можно трактовать поразному. В этом главная загвоздка! Гражданская война – страшная штука. Даже благо моего внука столько не стоит. Колдун, мне тяжело произнести это вслух, но выбора у меня нет, поэтому я прошу твоей помощи. Подожди, – вскинув вверх сухую, как связка мертвых прутьев, руку, остановил он Рэпа, когда фавн собрался было заговорить. – Дай мне закончить! Вообщето тебе не следует оставаться в Хабе. Гнева колдунов тебе не избегнуть. Еще не поздно. Откажись от своей оккультной мощи и живи как обыкновенный смертный, может быть, тебя и не найдут. Беги, я пойму тебя. Только знай, без твоей помощи мое выздоровление, дарованное тобой, будет поистине кратковременным. Если ты ограничишься лишь предупреждением, кто лжив, а кто нет, – я сумею сориентироваться… надеюсь, серьезным: нарушением Протокола эти действия не сочтут.

Рэп посмотрел на монарха, сумевшего смирить гордыню. И перед кем? Перед конюхом, простым кучером. И пообещал:

– Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь, сир, но у меня очень мало времени. Сегодня до полуночи со мной случится нечто ужасное.

Император ошеломленно взирал на колдуна, и Рэп подробно объяснил, что именно ему грозит.

– Ты абсолютно уверен в этом? – промолвил потрясений старик.

– Да, – содрогаясь, скорее выдохнул, чем сказал, Рэп.

– Это не Хранители, нет. Их обычное наказание за запретное колдовство – порабощение виновника. Если мне не изменяет память, сейчас очередь Литриана выбирать колдуна. – Эмшандар поднял хрустальный кувшин и только тогда заметил, что тот пуст. Недовольно нахмурившись, он поставил его на место. – Рэп, я не вижу необходимости в жертвах!

– Я буду помогать столько, сколько смогу, и так, как сумею, – заверил властителя Рэп.

«Кто разбудил собаку, тому и ее укусы терпеть», – частенько говаривала мать Рэпа Проблемы Эмшандара были на его совести, а кроме того, сейчас фавн мог обещать что угодно и кому угодно.

– Я очень тебе благодарен, – настаивал старик. Он был искренен, хоть и ненавидел себя за эту слабость. – Если чтонибудь.. Я это к тому, что вдруг я уцелею, а ты нет Видимо, Иносолан? Что ты хочешь для нее?

– Счастья, – не задумываясь произнес Рэп.

– Ишь ты! – насмешливо хмыкнул Эмшандар. – Счастье у императора как дар не котируется; мы предпочитаем расплачиваться страданием. Но в этот раз, если я выживу, я постараюсь выполнить твою просьбу.

Этот старый и очень усталый человек тяжко вздохнул. Ему бы неделькудругую отдохнуть в тишине и покое, но на восстановление сил не осталось и часа.

– Я велел этим болванам ждать меня в Изумрудном зале. Они ждут, давно ждут. Вряд ли разумно мытарить их дольше. А из Изумрудного зала, боюсь, придется перейти в Круглый зал для встречи с Хранителями…. во всяком случае, некоторым из нас.

Предчувствие ледяными колючками прокатилось вдоль рук Рэпа.

– В каком направлении расположен Изумрудный зал?

Император мотнул головой, и Рэп внимательно стал всматриваться в указанную сторону. Громада Опалового дворца даже колдуна заставила поднапрячься и пошарить по комнатам, прежде чем он отыскал нужную.

– Восьмиместный овал с зелеными коврами?

– Именно, – промолвил Эмшандар, странно глянув на колдуна.

…В Изумрудном зале терпеливо скучали обряженные в тоги люди, но их оказалось не столь много, сколько следовало бы. Рэп заподозрил неладное и, несмотря на настойчивый звон в ушах, заглянул в Эминов Круглый зал. Он легко отыскал его, вопервых, потому, что днем Шанди показывал ему, где находится пуп земли, а вовторых, потому, что расположенный на гребне центрального холма зал и так ни с чем нельзя было перепутать.

– Сир, они начинают и никого не собираются ждать.

Предчувствие все сильнее томило Рэпа.

Ночь, угрюмая и злая, заполнила собой три четверти огромного купола зала Эмина Освещен был только центр зала. Внутри светового круга десятка два вельмож стояли, разбившись на маленькие группки, и изредка переговаривались тихими голосами. Трое военных сверкали галунами своих мундиров, остальные же были запеленуты в глупейшие балахоны, точно такие же, в какой облачился император.

«Как дети, кутаются в простыни, словно в привидения играют! – поморщился Рэп. – А вот и Азак. Джинна ни с кем не спутаешь, рост выдает. Вот бы сейчас посмотрели на него его придворные. Ну чучело! Да над таким фигляром потешались бы все от Зарка до Нордландии».

Однако на женщинах свободное одеяние со множеством складок выглядело превосходно. Глаза Рэпа нашли Инос. Она стояла рядом с мужем…

Пока еще все пять тронов пустовали.

– Кажется, Итбена нет, или я его не вижу, – сказал Рэп.

Покои императора располагались довольно далеко от Круглого зала, поэтому малая толика магической мощи не давала возможности увидеть лица собравшихся, а преждевременно тревожить пространство магией не стоило, чтобы не вызвать подозрения Хранителей. Суматоха вибраций и мерцаний магического поля пространства Хаба заканчивалась у стен Опалового дворца, оставляя эту зону оазисом оккультного молчания, которая была словно цветущая зелень парка посредине каменной громады города. Любое, даже самое безобидное, чародейство окажется трубным гласом в пустыне.

– Знать бы цвет его одежды, – вздохнул Рэп.

– На нем пурпурная, – сонно пробормотал Шанди.

– Тогда его еще там нет, – сообщил Рэп. – Но он вряд ли задержится.

Император согласно кивнул и попытался встать, однако тело отказывалось повиноваться. Хрипло дыша, он с несчастным видом посмотрел на Рэпа в безмолвной мольбе о помощи. Воля императора была велика, но тело слишком уже одряхлело.

– Я могу влить в вас силу, сир, но боюсь, потом за это придется дорого расплачиваться. В этих делах я слишком неопытен.

– Я заплачу, – заверил император.

Рэп, не тратя времени даром, снабдил властителя энергией в том количестве, какого жаждала воля Эмшандара, и с удовольствием увидел, как порозовели бледные щеки старика.

– Ага! – возликовал император и бодро вскочил на ноги. – Благодарю, колдун! Старый боевой коняга еще побрыкается!

Он погрозил он кулаком в пространство.

Рэп тоже поднялся, но не торопясь. Предчувствие захлестнуло его ужасом с такой силой, что каждый волосок на его теле собрался встать дыбом. Теперь он точно знал – в Круглом зале ждала его судьба. Там он встретится с тем, что сжигало его предвидение в белопламенном сиянии. Страх, охвативший его, был так силен, что поневоле пришлось прибегнуть к чарам, чтобы успокоиться. Во всяком случае, Рэп искренне верил, что поддерживает себя магией, но трудно было судить, действительно ли это магия или просто его горячее желание не уронить свое достоинство.

«Император просил помощи у конюха, и деревенщина обещал помогать ему. Как же можно теперь показать властителю собственный страх? – твердил себе Рэп. – Бегство ничего не решает. Помнится, Тосолин изрекал: “Раны в спину ранят вдвойне”. И он был прав».

– Шанди! Проснись, воин!

– Что, дедушка? – улыбнулся принц, открывая глаза.

Перекатившись к краю постели, мальчик встал на колени, а улыбка перешла в зевок, и Шанди со вкусом потянулся, продемонстрировав свои тонкие, как паутинка, ручки.

– Вечно эти пелены соскальзывают, – с отвращением проворчал император, осматривая себя в зеркало и поправляя складки тоги. – Послушай, колдун, а не мог бы ты.. – начал он, но тут же оборвал себя: – Нет, не нужно. Идем, парень, – позвал он внука. – Нам предстоит встретить Хранителей.

Услышав повеление деда, Шанди рухнул на четвереньки на самый край кровати, да так и замер. Глаза принца округлились и даже побелели от ужаса. Его счастье испарилось. Рэп с любопытством наблюдал за мальчиком.

– Торопись! – звал император, продолжая перед зеркалом укладывать непослушную материю.

– Ребенку тоже обязательно быть там, сир? – поинтересовался Рэп.

Ответом стал гневный и гордый взгляд. Видимо, возможность лицезреть Четверку действительно являлась важным элементом образования наследников короны. Но не менее серьезной была и другая причина: Шанди в игре имперских политиков оказался слишком важной фигурой, чтобы в создавшейся ситуации можно было оставлять мальчика без охраны. Плохо только, что дед не заметил леденящего ужаса, охватившего ребенка.

– Поднимайся живее, воин! Торопись! Жаль, времени у нас нет, чтобы одеть тебя должным образом.

Со вздохом облегчения Шанди вернулся к жизни. Он моментально соскользнул с кровати и вновь широко улыбался.

– Дедушка, а сегодня придут все Хранители? – спросил он.

Рэп недоумевал, что происходит с этим хрупким созданием, к которому долгое время так скверно относились. Предчувствие Рэпа, несмотря на постоянную блокировку его таланта угрозой белого сияния, предупреждало фавна о важности этого вопроса.

– Сир, если это так необходимо, я могу одеть принца в тогу.

– Отлично, – одобрительно кивнул Эмшандар.

Зато Шанди содрогнулся всем телом и так горестно посмотрел на колдуна, словно ужасный кошмар поглотил мальчика. Фавн принялся гадать, почему перспектива оказаться в тоге пугает принца. Возможно, страх и жестокая порка, полученная накануне вечером, както связаны между собой? А император, всецело занятый своими мыслями, все еще ничего не замечал. Даже торопил:

– Это ты здорово придумал. Пожалуйста, колдун, поспеши с тогой для принца.

– Какого она должна быть цвета? – спросил Рэп, а про себя подумал: «Уж если быть честным с самим собой, то я просто тяну время, чтобы отдалить неизбежное». На Круглый зал он не смотрел.

– Чисто белого, – откликнулся император. – И побыстрее.

– Сделаю незамедлительно, – пообещал Рэп и пошутил. – Стой прямо, воин.

Страх мальчика был столь же силен, сколь и необъясним. Однако принц прилагал все силы, чтобы не выказать свою слабость ни деду, ни новому другуколдуну, но, помимо воли, Шанди била дрожь.

– Устроить раскат грома или тихонько поколдовать?

– Не надо грома, Рэп, пожалуйста, – промолвил мальчик, упершись в колдуна расширенными от ужаса глазами. Юмор Рэпа не нашел отклика.

– Тихо так тихо, – согласился Рэп. – Итак, белая тога…

Рэп отлично успел рассмотреть и тунику и тогу императора и теперь точно скопировал это одеяние, сделав только поправку на рост мальчика. Потом добавил золотые сандалии и пробежал невидимым гребнем по коротким волнистым волосам ребенка. Любуясь своей работой, фавн произнес:

– А неплохо получилось! – И пообещал: – Если комунибудь придет в голову поднять на тебя руку, я превращу этого негодяя в моржа.

Шанди благодарно кивнул и попытался изобразить дрожащими губами улыбку; получилась жалкая гримаса. Затем принц сжал челюсти и расправил плечи, явно копируя отца, хотя загадочный ужас попрежнему всецело владел им. Даже обещание Рэпа о защите не рассеяло ребячьего страха.

«Но если такой малютка может выполнять свой долг, несмотря на дикий ужас, владеющий им, тогда мне и подавно надлежит выполнять свой. Каким бы он ни был», – окончательно решился Рэп.

Ах! Время истекало. Быстро брошенный взгляд лишь доказал эту истину.

– Итбен в Круглом зале, сир! Его жена с ним, а в руках он несет какието вещи.

– Эминовы щит и меч. Быстрее, колдун. Нам нужно спешить, а ты еще не одет.

Рэпзаартачился, как лошадь перед неприступной скалой. Негоже деревенщине рядиться в патриции. Кроме того, фавну совсем не нравились эти обмотки, изпод которых торчат голые ноги.

– Я одет, сир!

Император повернулся к Рэпу и сердито выкрикнул:

– А я говорю – нет. Твои шмотки не годятся. Ты не посол и даже не сопровождающий посла, только они входят в Круглый зал в своих одеждах.

– И я тоже…

– Ты не можешь войти вот так!

– Либо я пойду как есть, либо никак! – отрезал Рэп, представив себя в имперской тоге: взлохмаченная копна волос, гоблинские татуировки и в придачу ноги фавна.

На какойто миг Рэп почти поверил, что Эмшандар вызовет палача и прикажет отрубить голову строптивцу – слишком сильно вздулись вены под тонкой пергаментной кожей. Но император не гневался, он возмущался:

– Да знаешь ли ты, кем для них покажешься? Что они подумают о тебе?

– Конечно, – заверил Рэп, – мужлан, неотесанный деревенщина.

– Ну? – прогремел старик, полагая, что убедил колдуна.

Шанди в ужасе переводил взгляд вытаращенных глаз с одного спорщика на другого.

– Я и есть деревенщина, – упрямо гнул свое Рэп. – Вам нужна моя помощь? Ну так принимайте меня таким, каков я есть.

Спектакль в Круглом зале шел своим чередом. Итбен поднялся на нижнюю ступень центрального возвышения. От Опалового трона регента отделяла только пара шагов.

– Господи, вразуми кретина! – сердито проворчал император. – Ладно, будь потвоему, пошли! – Потянувшись к шелковому шнурку колокольчика, висевшего у полога кровати.

Эмшандар вдруг остановился и досадливо махнул рукой.

– Некогда с носилками, я прав? А нельзя ли магией переправить нас всех троих в Ротонду?

– Можно, сир. Но если за церемонией наблюдают Хранители, наш маневр обожжет им глаза.

– Так им и надо!

Рэп пожал плечами. Обещатьто легко, а как сделать? Фавн вспомнил рассказ Ишиста, что Литриан мог обходиться без Магического Портала, пользуясь для перемещения в пространстве волшебством.

«А почему бы и нет?!» – решился Рэп.

В пути фавн никого терять не собирался. Поэтому, встав между своими августейшими спутниками, Рэп взял императора за костлявый локоть, а Шанди за вспотевшую ручонку. Потом сконцентрировался на видении магического пространства… шагнул в темноту, которая на самом деле была Опаловым дворцом, вокруг которого сверкали мелкие сполохи, витавшие в Хабе; ярко светились сигнальные маяки на шпилях четырех башен в дворцах Хранителей, и переливчато мерцали огоньки в отдаленных землях – невольная весточка от живших там колдунов. Затем Рэп сориентировался на грозное величие Круглого зала, оценивая расстояние, и спросил своих спутников:

– Готовы?

Дед и внук только молча кивнули. Удерживая всех троих в полной неподвижности, Рэп сдвинул магическое пространство.

Бенволио: Тебя осудят на смерть за убийство

Что ты стоишь? Немедленно беги!

Ромео: Насмешница судьба!

Бенволио: Зачем ты медлишь?

Шекспир. Ромео и Джульетта

(пер. Б. Пастернака)

Часть девятая В священном пламени

1

Под шапкой непроглядной тьмы Круглого зала Эмина, осиянный мириадами отсветов хрусталя с двух зажженных канделябров, припав к земле, дремал Опаловый трон.

На верхней ступеньке перед самым троном стоял регент, облаченный в пурпурную тогу и при императорских регалиях. Его жена восседала на стуле ступенькой ниже. На той же ступеньке, но с другой стороны от трона находился пустой стул, приготовленный, скорее всего, для Шанди.

Итбен обшарил взглядом освещенную часть Ротонды и, похоже, счел, что все, кто нужен, уже на месте. Синий мозаичный луч звезды суживающимся концом упирался в постамент Голубого трона. Словно застывшая ледяная глыба, окруженная морем мрака, мерцал под единственным канделябром пустующий трон Хранителя.

Вдруг из тьмы, уверенно шагая, появился император в сопровождении внука и колдуна. Сначала эту троицу никто не заметил, но, обратив внимание на изменившееся лицо Итбена, сановники заинтересованно повернулись и уставились на вновь прибывших.

Не отрывая тяжелого взгляда от узурпатора, Рэп, пользуясь магическим зрением, осмотрел собравшихся. Конечно же среди приглашенных была и Инос. Восторг в ее глазах очень беспокоил Рэпа. Рядом с ней улыбалась ее пухленькая тетя. Складки одежды тактично скрадывали ее оплывшие формы, и выглядела Кэйд превосходно. Но недаром говорят, что красота требует жертв; женщины зябко ежились в слишком легких для столь промозглого помещения одеяниях. В этом отношении тоги служили мужчинам гораздо лучше. Смешно завернутый в тогу Азак, как и следовало ожидать, казался неуклюжим и был мрачнее тучи. Непонятно, почему султану отказывали в одежде джиннов? Алый гребень блестящего шлема указывал местонахождение маршала Ити, а рядом с ним маячил человек в белой тоге с пурпурной каймой. Должно быть, консул. Отдельной группкой стояли трое мужчин в красных сенаторских тогах и женщина в длинной красной тунике. Посол Крушор и еще один джотунн сверкали крылатыми шлемами и щеголяли обнаженными бицепсами гдето на границе света и тени в северном секторе Круглого зала. С ними же находился Маленький Цыпленок, наряженный в джотуннские кожаные штаны. Он алчно скалился, глядя на Рэпа, но, в отличие от Инос, его радость была иного сорта.

Похоже, для Эмшандара единственной надеждой вернуть трон были Хранители. Захотят ли они ответить на призыв регента? А если появятся, то чью сторону примут?

Войдя вслед за императором в освещенное пространство между постаментами тронов, Рэп остановился и придержал за плечо принца.

Эмшандар шагая дальше один, худощавый и седой, закутанный в пурпур – живое воплощение духа мщения. Приблизившись к высоким ступеням, он будто врос, расправив сутулые плечи. Несколько мгновений он испепелял взглядом Уомайю, а та вся сжалась в комочек на стуле, даже голову опустила, не смея взглянуть на свекра. Потом император перевел взор на улыбающегося Итбена.

Два человека в пурпурных тогах мерились взглядами. Два государя стояли там, где место было только для одного.

Под ладонью Рэпа тельце Шанди дрожало, как в ознобе, и в то же время мальчик стоял не шелохнувшись, даже дыхнуть лишний раз не решался.

Противостояние властителей затягивалось… Император первым нарушил молчание:

– Ты свободен от своих временных обязанностей, Итбен.

Продолжая улыбаться, Итбен лишь головой покачал, а потом промолвил:

– Мы счастливы видеть, что выздоровление ваше продолжается. Консул!

Один из сановников в тоге с пурпурной каймой смачно Прочистил горло. Император развернулся в его сторону.

– Народная Ассамблея, безусловно, придет в восхищение, узнав, как прогрессирует выздоровление вашего величества, и несомненно единогласно постановит вознести благодарственные молитвы Богам и учинить всенародный праздник в честь этого события. А также рекомендует продолжать горячие молитвы и впредь, до полного восстановления сил любимого императора.

Елейная речь очень не понравилась Эмшандару.

– Пожалуй, тебя стоит поздравить со столь стремительным продвижением в должности, Гумайз. Ктонибудь сообщит нам, где консул Укилпи?

– Гденибудь, – подал голос Итбен, – там, куда призвали его какието неотложные дела.

Рэп воспользовался магическим зрением и затем доложил:

– В Изумрудном зале ждет некий консул, сир.

Проинформировав императора, фавн спросил себя, стоит ли беспокоить старика, перенося его в Круглый зал через магическое пространство? Для Укилпи такое путешествие стало бы немалым потрясением – слишком уж он был стар.

Долгий жизненный опыт подсказывал Эмшандару правильную линию поведения. Словно позабыв об Укилпи и ни жестом, ни взглядом не проявляя эмоций, бушевавших в его душе, император равнодушным взором оглядел собравшихся.

– А, Ипоксаг! Глас Сената! Мы слушаем тебя.

Низенький, почтенного возраста человек, к которому обратился император, отличался от обычного импа наличием усов, и несмотря на свою красную тогу, этот политик явно не желал находиться в центре внимания.

– Сенат конечно же согласится с мнением Ассамблеи…

– И отменит регентство, не так ли? – рявкнул Эмшандар.

– Вам, как никому другому, известно – Сенат непредсказуем в своей мудрости. Я могу лишь гадать… Рискну предположить, что благородные сенаторы будут склонны к такой резолюции, которая не допустит метания из стороны в сторону с каждым подъемом или спадом состояния здоровья вашего величества. Вот если улучшение окажется долговременным… Нужно подождать… Нужно подождать, скажем, месяцев шесть или около того, и, если не произойдет рецидив, тогда, разумеется, отмена регентства станет вполне возможна.

Всем своим существом этот изворотливый сенатор не сомневался, и Рэп ясно читал это в его душе, что воскресший старик ни при каких обстоятельствах не протянет так долго. И Инос, и ее тетка неодобрительно хмурились, глядя на говорившего. Они всецело были за императора, но не по политическим соображениям, а потому, что Рэп принял сторону Эмшандара. Остальные присутствующие тоже нуждались в серьезной сортировке на отбраковку приверженцев Итбена.

Лишенный поддержки и Ассамблеи и Сената, Эмшандар немного сник.

– Ити, – тихо позвал он.

Маршал как будто ждал этого призыва. Сняв с седой, коротко остриженной головы шлем и удерживая его на согнутой в локте руке, он шагнул вперед. Черты его мрачного лица оставались жесткими. Четко чеканя шаг, воин прошествовал вперед, чтобы встретиться со старым властителем лицом к лицу. Помимо воли, Рэпу вспомнился бык на пастбище, осматривавший вторгшееся на его территорию пугало, оставленное ребятами.

– Эм! – тихо сказал заслуженный воин – так тихо, что немногие его услышали. – Устав, которому я подчинялся всю сознательную жизнь, гласит, что я рапортую регенту. Но меня учили те, кого учил ты, Эм. Ты принял меня в гвардию. Тебе принес я присягу в верности. Что именно ты желаешь от меня сейчас?

Брови регента дрогнули, и Рэп ощутил первую трещину в броне его уверенности – слабое, как мошка, сомнение.

С минуту – долгую, как жизнь, – старый император пристально всматривался в глаза солдату, а присутствующие, ожидая, затаили дыхание.

– Я желаю, Ити, чтобы ты защищал закон, как и я поклялся.

Маршал коротко кивнул, надел шлем, энергично отсалютовал и промаршировал на свое прежнее место. Чувствуя себя триумфатором, регент прямотаки сиял, а его приверженцы торжествующе переглядывались. Короткий бронзовый меч в руке Итбена дрогнул, словно регент призывал изможденного старика штурмовать ступени трона.

Плечи Эмшандара поникли. В глазах читалось отчаяние.

– Ах да! – словно бы спохватился Итбен. – Мы не сразу разглядели твоего спутника. Уж не колдун ли это? Не странно ли: некогда великий, а ныне бывший император приводит колдуна в Эминов Круглый зал! Ты собирался воззвать к Четверке? Что ж, твое право. Хранители главенствуют над Ассамблеей, Сенатом и армией и вправе отменить ранее принятые решения – но не поможешь ли ты вспомнить, когда в последний раз было подобное? А вот одно я знаю точно: Хранители категорически не одобряют приблудных колдунов, вмешивающихся в их дела!

Лицо старого императора гневно вспыхнуло, и он дернулся, пытаясь выпрямиться. Несомненно, сил у старика осталось катастрофически мало.

Это Итбен понял прекрасно. Его ядовитая усмешка пронзала, как отравленный стилет.

– Майя, дорогая, видишь, твой свекор устал. Почему бы тебе не помочь ему добраться до кресла, которое мы приготовили специально для него? – И полукровка указал Эминовым мечом на простенький деревянный стул, едва различимый в темноте.

Женщина нерешительно шевельнулась, но с кресла не поднялась, только посмотрела сначала на мужа, а затем на свекра и скорчила гримасу.

Рэп с удивлением осознал, что его рука, лежащая на плече Шанди, дрожит даже сильнее, чем трепещущий от страха ребенок. Мальчик, словно прочитав мысль колдуна, вопросительно глянул вверх.

Итбен не оставил это движение без внимания. Он улыбнулся пасынку, как удав кролику.

– И для маленького Шанди мы тоже приготовили кресло! Иди сюда, сын, и сядь рядом с нами.

Шанди содрогнулся от головы до пят. Рэп тоже.

– Хочу спросить! – рявкнул Рэп. – Ты бил этого мальчика?

– Конечно, я бью его почти что после каждой церемонии, – равнодушно ответил Итбен. – Да, почти всегда, – повторил регент.

Повинуясь внезапному импульсу, Рэп задал вопрос и заставил полукровку правдиво отвечать. И теперь, озадаченный, нажал посильнее:

– Зачем?

– Я обвиняю его в «ерзанье», но на самом деле моя цель – внушить ему страх и ненависть к официальным приемам любого рода с тем, чтобы к совершеннолетию он был бы счастлив передать мне ведение всех государственных дел.

Рэпа раздирали противоречивые чувства: как фавн парень отшатнулся в ужасе, а как джотунн он сжался, словно кулак.

– И ты наслаждался этим занятием? – продолжал допрос колдун.

– О да! – самодовольно заулыбался регент, наполняя магическое пространство мерзостным зловонием.

– А что за лекарство ты давал ему?

– Эльфийский эликсир счастья, как дополнительная предосторожность. Проще говоря, добрая доза смеси настоя мака и других наркотических трав. Мальчишка уже так привык, что не может жить без эликсира, и впредь им легко будет управлять, даже если он сумеет вырасти. Но в любом случае – он кончит слабоумием.

«Каков ублюдок!» – с отвращением думал Рэп, триумфально оглядывая присутствующих, чтобы удостовериться, насколько сильный эффект произвело это гнусное признание.

Но… никакого эффекта. На лицах сановников читалась откровенная скука. Выпороли мальчика? Подумаешь, какая трагедия! Вряд ли ктолибо из этих мужчин в юности не отведывал розог, к тому же они не видели, как отделал регент своего пасынка. Правда, некоторые, в том числе Ипоксаг, недовольно хмурились, но никто из них не собирался менять свои политические взгляды изза неуместных заявлений, вырванных колдовством. Итбен, освободившись от необходимости говорить правду, воспылал жаждой мести:

– Думаю, Хранителей заинтересует очередное неуважение к Протоколу, – огрызнулся он и поднял меч, собираясь стукнуть им по небольшому щиту, висящему на его левой руке. В последний момент регент заколебался и, прежде чем ударить, приказал принцу: – Иди сюда, Шанди!

Мальчик задрожал как осиновый лист на ветру. Рэп покрепче сжал плечи ребенка, не отпуская его от себя.

– Очень хорошо! – злобно прохрипел Итбен и медленно отвел меч в сторону.

Рэп до глубины души был возмущен и раздосадован как собственным недомыслием, так и равнодушием сановников. Русал торжествовал, потому что, спровоцировав Рэпа на колдовство, лишь упрочил свои позиции, а деревенщину выставил глупым и самонадеянным нарушителем Протокола. Труды Рэпа не принесли пользы ни ему, ни тем, ради кого он старался. Негодяй торжествовал.

Дольше терпеть было невыносимо, и Рэп ударил Итбена… Чары сразу безотказно скосили человека, как острая мотыга – жирный сорняк. Регент, гулко ударяясь о каждую ступень, скатился на пол. Щит звонко лязгнул о каменные плиты, но остался висеть на руке, а меч, дробно звеня, отлетел в темноту. Уомайя в ужасе закричала, ломая руки. Со всех сторон раздались приглушенные возгласы, но приблизиться к поверженному никто не рискнул. Шанди, забыв о благопристойности, подпрыгнул и радостно завопил.

Итбен попытался было подняться, но колдун вновь ударил его магией, заботясь только о том, чтобы прикосновение не оказалось продолжительным. Рэп старался держать в узде свой джотуннский нрав, иначе он бы непременно убил этого полукровку.

Теперь регент лежал неподвижной кучей трепья, а изо рта у него вытекала тонкая струйка крови.

«Заслуженная награда!» – любовался Рэп делом своих рук.

Придворные оцепенели от неожиданности и страха.

Инос сжимала кулачки и смотрела на Рэпа, чуть не плача.

За три тысячи лет не могло быть наихудшего нарушения Протокола, чем скинуть правителя с трона в Круглом зале.

Эмшандар не только раньше всех очнулся от столбняка, но и первым начал действовать Старик прошаркал до распростертого во прахе Итбена, схватил щит за край и стал стягивать его с обмякшей руки поверженного. Завладев одной из императорских регалий, старец, отдуваясь, отыскал в темноте другую – меч и захромал назад к трону, одарив Рэпа ликующим взглядом.

Не без труда взобравшись на вторую ступень, император оказался перед Опаловым троном, крепко сжимая в руках регалии власти. Его сноха молча взирала на свекра, не в силах ни слова сказать, ни пальцем шевельнуть. Ее сковал ужас, зато Шанди блаженно улыбался. Радостными улыбками сияли также Инос и ее тетя. Все остальные от потрясения лишились дара речи. Особенно удручали их попрежнему необъяснимо пустовавшие троны Хранителей.

Заняв место перед Опаловым троном, Эмшандар в первую очередь обратился к Уомайе.

– Прочь с глаз моих, ничтожная! – хрипло прорычал старик, ткнув мечом кудато во тьму.

Женщина бочком соскользнула со своего кресла, ощупью сползла со ступеньки, каждую секунду ожидая гибели, и вдруг, повернувшись, бегом бросилась вон из зала.

Только изгнав Уомайю, старик устало опустился на трон. Какоето время Эмшандар просто отдыхал, тяжело пыхтя и победоносно озирая растерянные лица свидетелей его триумфа. Вообщето Рэп понимал, что по закону, в сущности, ничего не изменилось, но император не собирался уступать трон. И хоть формально Итбен все еще оставался правителем, людские сердца повернулись к Эмшандару. Потому что правит людьми не столько закон, сколько привычка повиноваться сильнейшему. А старый император, усевшись на трон своих предков и взяв государственные регалии, делом доказал, что он не одинокий проситель, а повелитель. Единым махом завладев сердцами, он теперь мог рассчитывать и на разум сановников.

Как только окружающие начали ему подчиняться, он вновь обрел могущество и посему оказался достоин повиновения. Это порочный круг: сила порождает страх – страх принуждает к послушанию – послушание обеспечивает силу. Он неразрывен, и никто лучше старого льва не понимал это. Чтобы император вновь мог править великой Империей, достаточно завоевать преданность нескольких ее сановников. Рэп обеспечил ему такую возможность, и теперь Эмшандар мог действовать по своему усмотрению.

Предвосхитив следующий ход императора, Рэп опустился на одно колено, обнял Шанди и кивком указал мальчику на одинокую трехногую табуретку, которую Итбен приготовил для отставного императора. Нечто унизительное прежде, теперь этот стульчик мог стать хорошим убежищем для принца.

– Шанди, – сказал Рэп, – иди сядь там и смотри. Можешь «ерзать» сколько захочешь, больше до этого никому нет дела.

– Да, Рэп! Спасибо! – воскликнул мальчик и бегом бросился к табуретке. В своем неуемном восторге Шанди даже забыл взглядом спросить позволения у дедушки.

Самонадеянность Рэпа получила должную оценку императора. Но колдун словно не заметил гневный взгляд Эмшандара, а все потому, что Рэп и сам еще не остыл после своей вспышки. К тому же фавн был крупно недоволен собой – ведь он избил безоружного. В жизни он бы постеснялся воспользоваться против слабейшего палкой или камнем; тем более не могло быть оправдания для колдовства. Направляясь к неподвижной фигуре Итбена, Рэп вспомнил ворчливую старую капелланшу, мать Юнонини, когда она, взгромоздившись на единственный приличный стул в закопченной комнатенке Хононина, поучала: «Колдуны – тоже люди, мастер Рэп. Они, как и мы все, мыкаются между Добром и Злом, и мучаются они даже больше нашего, потому что мощь их по сравнению с нашими силенками неизмеримо выше».

Сегодня Рэп действительно наломал дров и выставил себя перед Инос истинным деревенщиной!

Итбену от Рэпа досталось крепче некуда. К великолепной коллекции синяков добавилось сломанное плечо и трещина в основании черепа. Коря себя за несдержанность, фавн, пока подходил к поверженному противнику, привел тело врага в порядок, так что Итбен испуганно глазел на склоняющегося к нему колдуна. С запоздалой догадкой Рэп сменил цвет тоги русала с пурпурной на чисто белую. Протянув руку, он помог человеку подняться на ноги и, оставив его стоять перед ступенями Опалового трона, вернулся, вежливо игнорируя ярость императора, на свое прежнее место между троном Хранителя и возвышением императорского трона. Не решаясь трогать колдуна, который только что оказал ему неоценимую услугу, Эмшандар выискал более стоящую мишень, на которой он бы сорвать свою злость… и нашел жертву.

– Ипоксаг!

– Ваше величество? – Маленький рост сенатора не мешал ему отлично скрывать большой страх, поселившийся в его сердце.

– Мы неплохо помним Акт о престолонаследии, – начал Император. – Существует четкая градация в назначении ретентства – верховная власть может быть передана лишь следующему по линии. Наша дочь отказалась?

– Сир, – промолвил Ипоксаг, предварительно потеребив свои усы, – со всем моим уважением позвольте уточнить следующим по линии был несовершеннолетний. Нас смутила двусмысленность формулировки. Были значительные дебаты, второму по линии…

– Свинячьи потроха! – фыркнул Эмшандар, а лицо его от ярости покрылось красными пятнами. – Естественно, были! Гниды приблудные! Конечно! И что же?

Сенатор, видимо, искренне желал провалиться сквозь землю.

– Большинство были согласны с таким решением, сир… незначительно, сир, но…

– Так почему Ороси не стала регентом?

Ипоксаг уныло маялся под золотыми решетками канделябров.

– Существует положение об отводе неподходящего кандидата, сир, а, по мнению некоторых почтенных сенаторов, долгое отсутствие твоей дочери убедительно доказывало ее глубокую неосведомленность в делах и в сложившейся ситуации, ну и…

– Погань! – прорычал император. – Клоака вонючая! Если что и беспокоило их, так наличие эльфийской крови в жилах Лисофта, а также раскосых глаз у обоих ее сыновей. Разве не так? Не пожелали приблизить к трону косоглазых принцев?

– Эта точка зрения никак… Вслух подобное никогда не высказывалось, сир, ни при мне, ни тем более публично, ни…

– Поганая пасть! Вместо нее вы предпочли полурусала! Поименного голосования конечно же не было?

– Нет, сир.

Несколько бесконечных мгновений император угрожающе сверкал глазами на несчастного сенатора, а затем веско отчеканил:

– Отныне регентство Итбена аннулируется. А если в будущем вновь понадобится подобное для нас или для нашего внука, оно будет возложено на нашу дочь. Это ясно?!

– Да, сир, – после небольшой паузы выдавил Ипоксаг.

– Ты обязуешься содействовать ее интересам?

– Да, сир, – после еще более длительного молчания прохрипел сенатор.

– Даешь ли нам, сенатор, свою клятву в этом и будет ли она принесена свободно и без принуждения?

Сенатор опасливо покосился на Рэпа. Таинственная улыбка колдуна Ипоксагу явно не понравилась; четыре упорно пустовавших трона тоже отнюдь не обнадеживали. В конце концов, уступая очевидной угрозе, он сдался:

– Да, сир. Клянусь.

– Уммфф! – пропыхтел Эмшандар и вызвал следующего: – Консул!

Вскоре хитрый лис добился клятвы верности у каждого присутствовавшего импа, включая и маршала Ити, который был единственным, кто дал ее добровольно и с радостью. К тому времени, когда опрос придворных окончился, Итбен уже исчез. Обнаружив, что из пурпурной его тога превратилась в белую, а бывшие приверженцы переметнулись к старику, он тихо направился к потайному выходу. Рэп отпустил его, а Эмшандар либо не заметил, либо не счел нужным замечать бегство противника, хоть и не забыл про него.

– Что касается лорда Итбена… Мы изгоняем его из столицы и повелеваем ему до самой своей кончины под страхом смерти оставаться безвыездно в городе Веттер. – Заметив на лицах сановников удивление, император соизволил пояснить: – Это еще мягкая кара за оскорбление наследника. Консул, тебе вменяется в обязанность проследить, чтобы указ об осуждении в государственной измене быстро получил одобрение и был передан в Сенат.

Старый император так устал, что находился уже на грани обморока, но отдыхать все еще было недосуг. Помассировав рукой глаза, он вновь оглядел собравшихся.

– Султан Азак, добро пожаловать к нашему гостеприимному двору. Мы рады видеть тебя и твою красавицу султаншу.

При первых звуках своего имени джинн повернулся к императору, а потом склонился перед властителем со всей почтительностью, чуть ли не касаясь лбом коленей. Инос тоже вынуждена была сделать вежливый реверанс, метнув на Рэпа взгляд, полный отчаяния. У Рэпа защемило сердце, но он мужественно притворился равнодушным. Проклятие с джинна он снял, а ночь уже вступила в свои права.

– Мирные предложения, изложенные тобой, вполне приемлемы, – сухим, деловым тоном продолжал Эмшандар.

Маршал Ити оказался не единственным, кто вздрогнул, услышав речь императора. Азак тоже не сразу уяснил себе ситуацию, а когда понял, то просиял, но потом подозрительно прищурился.

– Ваше величество очень любезны, – промямлил султан и вновь поклонился.

Рэпу вспомнились бесконечные легионы дюжих молодцов, храбро маршировавших на восток, которым теперь предстоит преодолеть тот же самый путь, но уже в обратном направлении.

Таким образом фавн одним ударом предотвратил кровопролитную войну. Новость пришлась Рэпу по душе. К сожалению, подобное использование колдовства в политических целях, пусть даже случайное, лишний раз нарушало Протокол.

Но Хранители не появлялись. Почему?

Ни единой своей морщинкой Эмшандар не выказал обуревавших его чувств и мыслей. Но Рэп прекрасно видел, как ликует старик, считая победу абсолютной. Еще бы! Четверка не воспрепятствовала изгнанию Итбена. Уверенный, что покончил с делами, старик благодарно вздохнул и объявил:

– На сегодня все! Маршал, мы ждем тебя утром.

Ити отсалютовал. Правда, выглядел он сильно озабоченным, ясно представляя себе всех легионеров, которых он лично отправил в Гобль, а теперь сам же должен вернуть назад.

Эмшандар сложил на подставку регалии – меч и щит – и опустил обе руки на подлокотники трона, собираясь встать.

В этот момент Голубой трон окутало мерцание.

– Есть еще несколько вопросов, которые необходимо решить, – раздался высокий мелодичный голос эльфа.

2

На Голубом троне под зажженным канделябром восседал Литриан. Для не владеющих колдовством это был смуглолицый, златовласый юноша, непринужденно развалившийся на троне, как в домашнем кресле, закутанный в тогу, загадочно сиявшую синеватым оттенком лунного света, больше похожую на мираж, чем на нечто вещественное. Он вытянул ноги, поблескивая жемчужными сандалиями и посеребренными ногтями на пальцах. Впрочем, никто, кроме Рэпа, не заметил, что ногти на ногах эльфа крашеные.

В магическом пространстве эльф выглядел иначе. Правда, физическое сходство оставалось, но если Калкор казался призраком, эльф – довольно плотным сгустком. Так как в магическом пространстве расстояний не существовало, Литриан подбоченясь стоял прямо перед Рэпом, улыбаясь и пристально всматриваясь в фавна с не меньшим интересом, чем Рэп в него. Раскосые глаза эльфа переливались всеми цветами радуги, мерцая весело и в то же время нахально. Руки и ног его были утонченно изящными, плоский живот казался поюношески упругим, тело выглядело стройным и гибким. Любой эльф сразу бы понял, насколько стар Литриан, но чужаку приходилось только гадать о его возрасте, памятуя, что Хранителем он стал в год коронации отца Эмшандара.

Однако внешность эльфа была слишком малой частью его присутствия в призрачном мире. Рэпа захлестнул радужный хор мистических звуков и образов, и фавн зашатался, захлебнувшись в первый момент в этом сверкающем водовороте. Солнечный свет, звенящий в хрустальных лесах; мириады цветов, плавающих в воздухе, как косяки серебряных рыб в океанских глубинах; звездопад, нанесенный ароматами роз… настоящий танец контрастов цвета, звуков и запахов, вместо того, что составляло мимолетный блик, таинство мышления эльфа. Необычность и безмерная сложность всех ощущений доводила Рэпа до дурноты, пока он не догадался приглушить обилие образов и звуков. Защитная реакция фавна вызвала у Литриана бурный взрыв веселья, вспенившегося, как волна прибоя вдоль рифа.

Император, хоть и с трудом, но поднялся, чтобы отдать дань уважения Хранителю.

Эй, Рэп, вот мы и встретились опять, как видишь! – озорно приветствовал Рэпа эльф.

Вижу, – согласился Рэп, весь собравшись для отражения атаки, которой не последовало. Видимо, колдун пока не собирался нападать на фавна, иначе бы он наверняка захватил его врасплох в первую секунду появления в Круглом зале.

Лихо ты примчался в Араккаран, – продолжал забавляться эльф, заливаясь смехом, – но опоздал. И всегото на несколько минут, но опоздал. Я же предупреждал, помнишь? Близок локоток, да не укусишь!

На мгновение разум Рэпа помутился от ярости, но он подавил эту вспышку.

Несмотря на все очарование показной мальчишеской веселости эльфа, Рэп знал, насколько беспринципен этот проказник: ради собственной прихоти он даже свою дочь выдал»замуж за гнома – остальные Хранители были не лучше.

В любой драке потеря хладнокровия сулила поражение. В дуэли с колдуномэльфом поддаваться гневу – чистое безумие.

К сожалению, ярость Рэпа еще не остыла, слишком недавними были похороны Гатмора. В душе фавн все еще кипел, хоть и сдерживался. Повидимому, он както сумел скрыть свои истинные чувства, потому что Литриан продолжал издевательски хихикать:

Ты не представляешь, как я боялся, что ты всетаки успеешь к сроку и помешаешь свадьбе. Нет, не спеши с выводами! Помни, Олибино объявил Инос умершей.

Этот телепатический диалог длился не более мгновения.

– Для нас высокая честь лицезреть вас, ваше всемогущество, – говорил император, и лицо его все больше мрачнело При одной только мысли, что, как бы он ни был измучен, Придетсятаки иметь дело с Четверкой.

– Да какая уж там «честь», ваше величество, – фыркнул Литриан, развалившись на троне. – Мы же не на твой вызов собираемся. Надеюсь, все присутствующие понимают тонкость этого различия?

Ах, вот как! Восток лгал? – прорычал Рэп.

В магическом пространстве прозрачная голубизна летнего неба мгновенно переменилась на свинцовофиолетовые тона – таков был ответ Литриана:

Понял наконец? Разумеется, лгал, пытаясь выпрыгнуть из огня, но попал в полымя! Потомуто и отослал ее в Зарк. Ринься девица в Империю, он пошел бы на что угодно. Ее замужество стало для нее спасением. Тебе бы следовало поблагодарить меня. Ведь успей ты тогда и проиграл бы все подчистую! А теперь коечто и переменить можно!

Плут! Записной плут!

Ярости Рэпа хватило, чтобы сразить Калкора. Но достанет ли у него сил для расправы с этим ухмыляющимся, наглым эльфом?

Уставший и хмурый Эмшандар вещал с трона, цитируя Протокол:

– Совет может быть созван в любое время дня и ночи императором или Хранителем Дня. Сегодня, ваше всемогущество колдун Литриан, ваш день.

– Вот я и воспользовался своей привилегией, – заявил эльф, пока присутствующие, приветствуя его, кланялись или делали реверансы, – так как накопились некоторые серьезные вопросы, в частности неправомерное использование колдовства.

Рэп изо всех сил боролся с гневом и потому лишь краем уха расслышал откровенную угрозу Хранителя. К тому же всесторонне оценить слова Литриана фавну мешала сумятица двухуровневых потоков образов и речей. А эльф, несомненно, постарается все запутать еще сильнее.

Как ты недоверчив! – уставясь на Рэпа, издевательски взвыл Литриан, одновременно в реальном пространстве томно взмахнул рукой и представил:

– Наш возлюбленный западный брат, его всемогущество колдун Зиниксо.

Берегись его, мастер Рэп, – доверительно шепнул эльф фавну. – Он безмерно могущественен и исключительно опасен.

Гном стремительно материализовался, одновременно возникнув и на Алом троне, и в магическом пространстве. И там и там раздражительный Зиниксо сердито хмурился. Незначительный рост гнома и тога цвета тлеющих угольков или – что, пожалуй, точнее – предштормового заката неба делали его похожим на ребенка, забравшегося в отцовское кресла так что ни о какой внушительности и речи не было.

Инос дело в магическом пространстве. Там Хранитель Запада выглядел куда как грозно: коренастый, длиннорукий, с увесистыми кулачищами, с мускулистой, волосатой грудью, он возвышался нерушимой гранитной скалой. По сравнению с зыбкой тенью Калкора и почти подобным облаку образом Литриана монолитность Зиниксо внушала по меньшей мере почтение. Если мерой оккультной мощи была видимая плотность в пространстве, тогда гном действительно являлся опасным противником.

Мыслил Зиниксо не менее тяжеловесно, чем выглядел. Рэп лишний раз убедился, что эльфы и гномы абсолютно несовместимы. Вместо света – тьма глубоких и обширных пещер, где каждый выступ, глыба камня или яма таят опасность; сплошные извивающиеся лабиринты темных коридоров, стены которых – неуклюжие каменные блоки, сложенные в баррикады или крепостные валы. До какой степени эти образы принадлежали исключительно Зиниксо, а не являлись характеристикой всех гномов, Рэп не знал, но подозрительность шипела с каменных круч, как клубок ядовитых змей из тумана.

Мы снова встретились, ваше всемогущество, – окликнул Рэп Зиниксо и поклонился.

Наглость фавна породила мерзостный скрежет пары громадных камней. Ответ прозвучал, точно скрип мельничных жерновов:

Знал же я, что должен убить тебя, пока у меня имелся такой шанс. Проклятая колдунья обманула меня.

Я не стремлюсь навредить тебе, – настаивал Рэп, с грустью понимая, что ему не поверят.

Эльф и гном устроили друг с другом тяжбу за фавна. Лиловые колючки брызнули снизу вверх, разделив пространство надвое, и Рэп ощутил, что его тянут сразу с обеих сторон, явно пытаясь затолкать на одну из половинок… Но Рэп не пожелал выбирать между Зиниксо и Литрианом – предпочтя остаться нейтральным. Поколыхавшись, изгородь лавандовых искр иссохла. Только сейчас Рэп подумал, что и он тоже както выглядит в магическом пространстве. Другие колдуны, безусловно, видят его, а вот он сам себя мог только ощущать и с сожалением должен был признать, что особой твердости не чувствует. Кроме того, Рэп не очень хорошо умел скрывать свои мысли.

Между тем и император и придворные с готовностью повернулись к северной части Круглого зала.

– Ее всемогущество Блестящая Вода, – возвестил эльф.

На Белом троне объявилась миниатюрная красавица, закутанная в ткань, уложенную замысловатыми складками, каждая из которых сияла, как свежевыпавший снег под утренним солнцем в ясный морозный день. Зеленый оттенок кожи, присущий гоблинам, на ее обнаженных руках был едва заметен; черные волосы взбиты в замысловатую прическу, украшенную тиарой из мерцающих бриллиантов.

Однажды Рэпу довелось увидеть старую каргу обнаженной, и он сохранил память о том, как был тогда напуган. Хрупкий, костлявый реликт, вынырнувший сейчас перед ним в магическом пространстве, был неизмеримо старше прежде виденного, к тому же в нем не осталось уже ничего человеческого. Так что, кроме отвращения и ужаса, иных чувств у фавна не возникло. Возраст колдуньи исчислялся столетиями. Рэп ясно видел, что Блестящая Вода систематически и очень старательно латает себя колдовством, как только какойнибудь ее орган выходит из строя.

Вместе с гоблиншей явился ужас. Ее ментальный портрет был даже хуже гномьего. Не тьма пещер, а бледные тела мертвецов… мальчики, корчащиеся в муках под пытками… тонущие люди… шайка насильников… Смерть! Три столетия разложения и тлена – чума и паника, кровопролитие и одинокая старость. Тайна ее сумасшествия – рок, от которого она ускользала так долго. Страх перед ним вкупе с ожиданием его прихода прочно владел Хранительницей. Что же еще можно было ожидать, если три сотни лет Блестящую Воду интересовала исключительно смерть?

К счастью, обучался Рэп очень быстро и уже мог управлять степенью своей восприимчивости. Поэтому фавн сумел свести почти на нет тошнотворное давление колдуньи Севера.

Пока зеленокожая красавица мило кивала в ответ на приветствия придворных, в магическом пространстве звучало пронзительное кудахтанье гоблинского смеха, прерываемое выкриками в сторону Рэпа:

О, фавн! И снова мы встретились! Помнишь, как я предсказала тебе великую судьбу, тогда, в первую нашу встречу?

Разве? Но ведь не так было! Ты не смогла предвидеть ее и сама сказала об этом.

Мумифицированная зеленая обезьяна возмущенно замахала лапами в магическом пространстве. Эти длинные, корявые палки вызвали настоящий буран синеющих трупов, закружившийся над ее головой.

Но мыто с тобой знаем, почему я тогда не сумела, не так ли? В незнании скрыто знание, ты ведь отлично знаешь, почему ты не знаешь! Остается лишь одно объяснение, не так ли?

Колдунья так тщательно вглядывалась в Рэпа, что ему захотелось убраться подальше, и он отпрянул назад, хотя в реальном мире его тело даже не шелохнулось.

Это надо же, татуировки сохранил! Удивительно! – со странным умилением прокаркала зеленая образина.

Рэп предпочел упрочить расположение колдуньи, предвидя, что ее недоброжелательность может повредить ему, тогда как дружелюбие в любом случае пойдет фавну на пользу. Поклонившись, он произнес как можно более любезным тоном:

Гоблинство – немалая честь. Я помню, что в долгу у тебя, и неоднократно.

Колдунья порхнула к фавну и сделала насмешливый книксен:

Тото и оно! Придет время – ты, надеюсь, не забудешь меня? – Дернув сморщенной кочерыжкой, торчащей на месте головы, в сторону гнома, она и ему бросила: – И мой дорогой западный брат тоже?

Если эта выходка была задумана как шутка, то Зиниксо не развеселился. Более того, он даже глазами засверкал от злости. В магическом пространстве между Зиниксо и Блестящей Водой выросла высокая стена из огромных угловатых булыжников. Все кругом скрежетало, словно по камню царапали стальные когти.

– И наконец, его всемогущество колдун Олибино, – провозгласил Литриан.

На импе, появившемся на троне Востока, был роскошный мундир, сплошь расшитый золотом и украшенный драгоценными каменьями. На троне восседал юный, прекрасный и мужественный человек.

В магическом пространстве этот образец мужского великолепия смотрелся почти стариком, обрюзгшим и лысым. Среди этого колдовского сборища он выглядел слабейшим, а для импа слишком уж низкорослым. Олибино был единственным, с кем Рэп никогда не сталкивался. Похоже, что и сейчас воинственный имп вовсе не жаждал этой встречи, капризно надувшись и неприветливо зыркая на фавна. Недаром Оотиана называла его слабаком, а Литриан откровенно презирал. Впрочем, эльф многих презирал.

Впечатлить Олибино, безусловно, не мог. Но амбиции делали его опасным. Все эти трубы, колыхающиеся знамена, воиныбогатыри, бряцающие мечами и сияющие доспехами, армии, закаленные в благородных битвах, превращали грязь и жестокость реальности в идеализированное действо, спортивное развлечение для Хранителей. В некотором роде воинственные пристрастия Олибино были даже хуже, чем одержимость Блестящей Воды смертью.

Итак, Четверка наконецто собралась: четыре юношески красивых существа на принадлежащих им тронах в Круглом зале – и четыре кошмарных урода, подобные великанам людоедам, столпившиеся вокруг Рэпа в магическом пространстве. Рэп не мог отделаться от иллюзии, что всем им от него чтото нужно, вот только непонятно было, что именно. Ощутив, как в его одежде шарят костлявые пальцы скелета, выворачивая карманы и царапая по рукам, Рэп гадливо отстранился. Невольно вспомнились нищие Финрейна, покрытые зловонными язвами, заживо гниющие паралитики; но скелетные костяшки были еще омерзительнее. Будь у фавна возможность выбирать, он предпочел бы нищих или, на худой конец, изголодавшихся антропофагов.

– Усаживайся, старый друг, – предложил Литриан императору.

Возможно, эльф действительно был искренним, но придворных такой простецкий тон шокировал. Эмшандар тоже не выказал восторга и медленно опустился на трон.

– Птица Смерти! – пронзительно воззвала колдунья Севера, вскочив на ноги и требовательно вытягивая вперед руки, будто собиралась сцапать гоблина. Этот выкрик заставил вельмож подпрыгнуть, а Маленького Цыпленка отпрянуть назад. Опомнившись, юный гоблин выпрямился по мере возможности, как следует расправил плечи и только после этого направился к Белому трону.

В магическом пространстве над Рэпом измывался Запад, пододвинув к фавну собранные из гигантских валунов каменные стены. И теперь с самого верха, будто прямо со зловещего ночного неба, устремилась вниз здоровущая глыба. Валун, рассекая воздух со страшным свистом, летел прямехонько в Рэпа. Фавн аккуратно отступил в сторону, пропуская каменюку. Сокрушительная глыба канула в небытие. Сдерживая гневный порыв, Рэп сцепил руки, впиваясь ногтями в ладони. У него с Зиниксо были старые счеты. Хотя бы за галеры, на которые этот гнусный серый коротышка продал фавна.

Плесень тебя заешь! Я не только галеры, я и все остальное помню! – огрызнулся Рэп.

Запад, веди себя пристойно! – раздраженно рявкнул Олибино. – Пробный камень не есть полная сила, мастер Рэп. Это позволительно.

Очередной валун, высоко подпрыгивая, понесся с горы прямиком к Востоку. Один из воиновгигантов шагнул вперед и разбил глыбу в мелкую гальку.

Кончай ребячиться, Запад! – непринужденно фыркнул Олибино, но едва слышимая фальшь в голосе импа повергла Рэпа в недоумение, заставив задуматься, сколько же сил потребовалось затратить этому напыщенному вояке, чтобы парировать игривый выпад гнома.

Маленький Цыпаенок меж тем дошагал до колдуньи, и она нежно обняла и поцеловала его. В магическом пространстве возникла картина, как Рэп вопит, корчась на полу Тотема Ворона. С практикойконтроль фавна над неприятными образами возрастал лавинообразно, и вожделенные помыслы Блестящей Воды он убрал с легкостью. Уродливый зелененький младенчик искоса злобно сверкнул глазами снизу вверх и прохрипел:

Ты славно умрешь, фавн!

Возможно, – согласился Рэп, – во всяком случае, теперь у него есть мое обещание!

Есть! У него есть! – заквохтала гоблинша, как целый птичий двор.

– Ваше величество, – пропела девица с Белого трона, – этот гоблин нам чрезвычайно дорог. Мы поручаем тебе достойно, с подлинным радушием принять его во дворце и проследить, чтобы он невредимым добрался до своего дома, к своему народу.

Значит, ты не лишишь Птицу Смерти его судьбы? – дружелюбно скалясь, прошамкала карга Рэпу. – Я буду помогать! За это я помогу тебе!

Без сомнения, колдунья окончательно свихнулась. Осознавала ли она, что Рэп давно обнаружил корчи ее уродливого мышления? Навряд ли. Вообще Рэпу казалось странным, что Хранители столь откровенно демонстрируют себя. Он начал подозревать, что великие колдуны, возможно, не видят магическое пространство так, как доступно ему самому. Но неужели теснящаяся сумятица образов и эмоций, проецируемых ими самими, ими же и не воспринимается? Рэп почти физически чувствовал, как его время уходит, и ему было жаль тратить остатки своего существования на никчемный спор вместо того, чтобы учиться колдовству.

Облобызованный гоблин возвращался к Крушору в полном восторге от ласк моложавой колдуньи и в то же время уносил заверения серьезно озадаченного императора в том, что он – желанный гость во дворце.

– Начнем, пожалуй, вспомнив, что вчера его временное высочество регент Итбен, – провозгласил Литриан, – пытался потревожить нас вызовом по поводу проблемы султана Азака. К тому же он собирался рассеять свои сомнения относительно тана Калкора. Регент резонно подозревал Калкора в том, что тан применил к нему магию, в чем был абсолютно прав. Я и мои коллеги, зная, что поблизости находится компетентный колдун, сочли возможным не беспокоиться еще по меньшей мере сутки, предоставив делам идти своим чередом.

В магическом пространстве Рэпу попрежнему покоя не было. Теперь огромная каменная колонна, которая угрожала опрокинуться… Чтобы не оказаться придавленным, Рэп опять отступил на шаг назад и позволил громаде разбиться вдребезги у своих ног. Рэпа не задел ни один осколочек, и молодой гном, злобно сверкая глазами изпод мохнатых бровей, заподозрил, что фавн издевается над ним.

– Теперь, – продолжал пищать Литриан, – конкретно об этом самом колдуне. Он, надо признать, избавил нас от проблем с Калкором – предположительно действуя оккультным образом, хотя тан был последним посланцем Нордландии. Далее, юный колдун излечил серьезное заболевание мозга коронованной особы – императора. К тому же этот же колдун наложил, похоже, транс правды на регента и позже сшиб беднягу с императорского трона. Нам должно обдумать: вопервых, действительно ли имели место изложенные здесь факты; вовторых, если подтвердится первое положение, то какую степень касательства к политике имеют использованные оккультные силы; и, наконец, втретьих – если первое и второе положения верны, то какое наказание должно наложить на виновника. У когонибудь есть дополнения?

Круглый зал затаился в томительном ожидании… Рэп замер на месте, не считая необходимым кудато отходить, зато вельможи и сановники, пассивные зрители затянувшегося спектакля, мелкими шажками отодвинулись подальше от фавна, оставив колдуна в одиночестве. Эмшандар, сознавая собственное бессилие, в отчаянии уставился на Рэпа затуманенными от усталости глазами. Шанди, опасаясь за нового друга, Рэпа, вертелся, словно сидел на горячей сковородке, подпрыгивая и сжимая кулачки. Инос и Кэйд схватились за руки и кусали себе губы, лишь бы не зарыдать в голос.

– Итак, будем считать, что все согласны с моей постановкой вопроса, – после минутного молчания продолжил эльф. – Ответчик, известный как Рэп, присутствует. Фу, какое простонародное имя! Надо заметить, слишком уж невзрачное имя! Наш дорогой западный брат, тебе слово! Имели ли место предполагаемые факты? Вот тебе прекрасная возможность побеседовать с приятными людьми, коротышечка! Изъясняйся культурно, если способен.

Но гнома «приятная» компания не интересовала. Зиниксо прорычал с жадным вожделением:

Кому забирать его слова?

На данном этапе этот вопрос еще не затрагивался, каменная башка!

– Итак, что ты скажешь по поводу обвинения?

Гном на Алом троне молча грыз ноготь. Наконец он изволил заговорить вслух, оставив в покое магическое пространство.

– Я воздерживаюсь от какихлибо высказываний. Пока… – добавил он голосом, похожим на перестук камней.

В магическом пространстве камни не стучали, там жужжали осы, но казавшийся юным эльф просто презрительно пожал плечами и обратил свой взор через зал к Блестящей Воде.

– Наша северная сестра, что скажешь ты? – громко спросил эльф.

– Все утверждения – сплошная ложь, – не задумываясь заявила моложавая женщина на Белом троне.

Изумленные зрители так и ахнули. Инос, сообразив, в чем дело, расплылась в улыбке. Шанди чуть не подпрыгнул вместе с табуреткой, а потом устроился на ней, подтянув ноги, обняв руками колени и уперев в коленки подбородок. Но Рэпто истину видел: древняя карга приторно ухмылялась ему, смакуя вопли умирающего фавна.

Олибино не стал дожидаться, пока его спросят, и, указывая на Рэпа пальцем вытянутой руки, выпалил:

– Виновен, безусловно виновен!

На пыльных равнинах магического пространства легион за легионом возникали из ниоткуда призрачные воины, вступали в битву и исчезали в небытие. Хранитель Востока жаждал войны с Зарком, а для этого хотел восстановления Итбена на троне.

– Западный брат, желаешь ли ты судить немедленно? – нежнейшим голоском прощебетал Литриан. Последний шанс, уродище!

– Дадада, он сделал все это, – раздраженно скрипнул гном.

– Вынужден присоединиться, – вздохнул Литриан, подтвердив свое решение в магическом пространстве звуком, похожим на позыв к рвоте.

– Обвиняемый, – продолжал эльф, – голосованием три против одного мы убедились в наличии неких совершенных тобой подозрительных действий. Теперь совет Хранителей должен установить, имеет ли какоелибо из деяний отношение к незаконному применению колдовства; проще говоря, использовалось ли волшебство в политических целях.

Для собравшихся в зале Литриан лучился милой улыбкой, но в магическом пространстве он был совсем иным. Грозно уставившись на гнома, он источал на него миазмы скотного двора.

– Не переменит ли наш брат свое мнение? Эй, гранитный кретин, у тебя есть еще толика времени пошевелить каменным крошевом. Вопрос открыт! Брат Востока, тебе слово.

– Виновен! – гаркнул колдунполководец, подкрепив свои мирские слова оккультной картиной плещущихся на ветру знамен и гулким перестуком копыт.

– Теперь твое мнение, северная сестра?

– Не виновен, – уверенно заявила девагоблинша.

А в магическом пространстве мерзкая карга вожделенно поглядывала на Рэпа. В своем сердце она лелеяла для фавна совсем иную судьбу и к тому же оставалась искренне убежденной в том, что за будущие муки Рэп должен был быть ей благодарен.

Если бы это судилище специально задумывалось, чтобы запутать Рэпа, то свою задачу оно выполнило, разум фавна метался между противоречивыми сущностями.

– Дорогой западный брат, мы слушаем тебя, – проворковал Литриан.

Кому достанутся его слова? – упорствовал гном.

Разве ты не знаешь, чья очередь? Моя. Последней была та импка из Дришмаба, девять лет назад. Ее получил Восток.

– Не было незаконного использования магии, – гаркнул горным обвалом гном.

В магическом пространстве Литриан озорно подмигнул опаловым глазом Рэпу и на мирском уровне заявил:

– А я с величайшим сожалением утверждаю, что было. Итак, ваше величество, мнение Хранителей разделилось поровну. Север и Запад – за оправдательный приговор; Восток и Юг – осуждают… Решение за вами!

Император оцепенел от ужаса Он прекрасно знал, что было сделано, кем и кто именно от всего этого выиграл. Теперь императорская, да и просто человеческая благодарность оказалась в конфликте с буквой закона. Все присутствующие в зале замерли затаив дыхание. Они с нетерпением ждали и боялись услышать ответ императора.

Камень размером в добрую дыню со свистом вырвался из небытия, нацеливаясь прямо в голову Рэпу. Фавн пригнулся, присев на корточки, пропуская глыбу поверх себя Он ни секунды не сомневался, что мог бы отшвырнуть скальный обломок в гнома, но он не хотел преждевременно раскрывать свои силы и поэтому попросту уклонился от удара. Если Зиниксо жаждет знать, насколько силен Рэп, тогда стоит сохранить свои возможности в тайне.

Кроме того, Рэп начал подозревать, что его не сопровождало в магическом пространстве все то убранство, которое наличествовало у Хранителей. Отсутствие волшебного шлейфа, скорее всего, было проявлением не слабости, а силы, способности яснее видеть, острее чувствовать, точнее направлять собственную магию.

«Не будь кретином, – посоветовал себе Рэп. – Ты что же, думаешь, что можешь быть сильнее Хранителя?» Однако выходки гнома порядком надоели Рэпу, и он стал подумывать, не окажется ли забавным выяснить, кто же в действительности из них сильнее.

– Я нахожу, что обвинения безосновательны, – хрипло промолвил Эмшандар.

Церемониальный наряд по самой своей сути не был теплым одеянием, но император обливался потом, произнося эту явную ложь.

– В таком случае нам остается объявить обвиняемого невиновным! – провозгласил Литриан.

Улыбка эльфа в магическом пространстве заблистала бураном цветочных лепестков, взвихренных летним бризом с жаркого Юга. От Востока с грохотом барабанов пришел вызов на бой, и многочисленные армии с лязгом и грохотом столкнулись в смертельной схватке, оглушая магическое пространство предсмертными воплями людей и лошадей.

С Севера забулькал агонизирующий стон, а с Запада заскрежетали когти, расшвыривающие темные каменные склепы.

Зал взорвался громом аплодисментов. Маленький Шанди сам не заметил, как вскочил на ноги и, радостно завопив, запрыгал, правда, рядом с табуреткой. Инос и Кэйд расцепили руки. Старушка облегченно вздохнула, полагая, что все страхи позади, а Иносолан мгновенно обогнула массивную фигуру Азака и, прежде чем он ее успел остановить, помчалась к Рэпу, явно намереваясь броситься фавну на шею. Рэп понастоящему испугался… за репутацию Инос и увернулся от нее так же неловко, как совсем недавно уворачивался от атак гнома. Инос обиженно надулась, но все же остановилась. А Рэп ожидал того, что приготовил ему Литриан. Он отлично знал эльфа и понимал: это еще не конец.

Мастер Рэп, – заговорил Литриан, – в бытность твою адептом ты, помнится, мог улавливать волны магии, не так ли?

Чувствуя приближающуюся опасность, Рэп собрал всю свою волю в кулак и ответил на вопрос эльфа коротким кивком.

– Иносолан! – рычал Азак, требуя назад свою жену.

С сожалением глянув на Рэпа и вздохнув, Инос вынуждена была вернуться на прежнее место, подле мужа. Она шла, упрямо поджав губы и низко опустив голову.

Фу, эльфишка! – пронзительно взвизгнула Блестящая Вода. – Где это видано, знать о колдовской силе и не сообразить толком, что к чему? Фавн с одним словом имел исключительные способности, и ты проморгал! А я еще тогда угадала его судьбу!

Рэп, – промолвил Литриан, предусмотрительно огородив себя плотным частоколом хрустальных копий, – полагаю, из тебя вышел бы отменный Хранитель. Не желаешь ли побороться за красный трон? Лично с моей стороны возражений не будет.

Блестящая Вода возражала более чем категорически, но с Востока донеслось радостное пение горна. Зиниксо, не тратя время ни на обсуждение, ни на аргументацию своих действий и тем более не дожидаясь ответа предполагаемого соискателя, ринулся в атаку. Не зря эльф загородился копьями: зная характер гнома, Литриан заранее позаботился обезопасить себя, чтобы с удобствами любоваться поединком двух колдунов. Удар Зиниксо был стремительным и мощным. Гигантские каменные бастионы, башни и крепостные стены стали раскалываться змеящимися трещинами, крениться и оползать, обрушиваясь на Рэпа.

Рэп решил не связываться с камнями, распыляя свои силы, он воспользовался приемом, уже испытанным на Калкоре. В магическом пространстве расстояния ничего не значили; образ противника – гнома – был рядом с Рэпом, и фавн, отвергнув чуждое ему коварство, собрал весь свой оккультный вес и схватился напрямую с этим коренастым, длинноруким призраком. Зиниксо на троне застыл в неподвижности, зато его магическая проекция опрокинулась, а Рэп сидел на нем, прочно удерживая гнома за горло. Однако вскоре стало трудно разобрать, кто из них оказывался наверху, а кто внизу. Оба колдуна катались, не разжимая хватки. Пыхтя и изрыгая в лицо Рэпа жар, словно раскаленный кузнечный горн, гном сам взмок так, что его плотное тело стало скользким от пота.

Колдуны извивались и корчились на призрачной земле, а на них мчались с шумом и грохотом каменные лавины.

Мирские зрители Круглого зала вообще не подозревали, что чтолибо с кемлибо происходит. В магическом же пространстве гном не пожелал быть погребенным под каменной толщей, и многотонная лавина, разделившись на два потока, прогремела мимо дерущихся. Рэп не стал выяснять, куда делись камни, предпочтя еще крепче стиснуть толстую шею врага, и увидел в агатовых глубинах гномьих глаз откровенную панику, граничащую с абсолютным безумием. Рэп не мог отделаться от мысли, что как это ни смешно, но пусти гном в реальном мире в ход кулаки, от фавна осталось бы только мокрое место. Однако в волшебстве Рэп никак не уступал гному. Свод пещеры, в которой катались драчуны, начал трескаться, из него стали вываливаться камни, затем, скрипя, отделились и повалились вниз массивные каменные блоки.

Не ослабляя хватки, Рэп извернулся и, перекатившись, подставил своего противника под удар вместо щита. Остановить камнепад гном не смог, но две громады рухнули на колдунов, образовав собой надежный шалаш, отразивший все остальные осколки. Рэп пристально всматривался в полное ненависти серое лицо Зиниксо и продолжал стискивать пальцами рук горло гнома. Вцепившись огромными лапищами в запястья фавна, Зиниксо попытался избавиться от мертвой хватки Рэпа… и не смог.

Вдруг гном изменил тактику и сам стал превращаться в тяжеленный монолит, вдавливая Рэпа в усыпанный острыми камнями пол. Но Рэп, не обращая внимания на боль, не отпускал гномье горло, продолжая вглядываться в разбухающее лицо врага. Оба были на пределе возможностей, оба задыхались, но Зиниксо, видимо, уже растерял все свои трюки. В отчаянии Зиниксо пустил в ход когти и расцарапал Рэпа, как беспомощная старуха.

Ты в моих руках, гном, – выдохнул Рэп. – Я сильнее! Сдавайся, черт бы тебя побрал!

Лишь сейчас вельможная толпа в зале догадалась, что между двумя колдунами чтото происходит. И фавн и гном уже несколько минут стояли как столбы и, ни разу не моргнув, пялились друг на друга. В магическом пространстве они катались по полу, дубасили друг друга кулаками, душили один другого, хрипели и обливались потом, бросая силу против силы…

Остальные Хранители внимательно любовались противниками, которых сами же и стравили. Колдуны восседали на тронах, словно трое зрителей, не заинтересованные победой какойлибо из сторон. Все же уголком глаза Рэп зацепил блеск огненного забора, окружавшего дерущихся, и мельтешение злобных светленьких фигурок, тщетно бьющихся об эту преграду. Возможно, это мелькание – следствие долгого перенапряжения, но если Рэп не ошибался в своих предположениях, то служителям Зиниксо намеренно мешали оказать помощь господину.

Не нужен мне твой трон! – прохрипел Рэп, когда снова оказался наверху. Он был уже на пределе и из последних сил удерживал хватку.

Гном и вовсе находился на последнем издыхании, но все же не желал уступать. Зиниксо даже не хрипел, он сипел и придушенно квакал, вываливающийся синюшный язык болтался гдето сбоку, глаза, наполненные страхом, вылезли из орбит…

На несколько мгновении время словно бы остановилось. Затем Рэп осознал, что тленная оболочка Зиниксо, медленно волоча ноги, сползает с трона, направляясь к нему, все еще стоящему на прежнем месте в Круглом зале. Реальную атаку гнома Рэп в любом случае отразить не смог бы. Значит, противоборство в магическом пространстве нужно было заканчивать как можно быстрее.

Поэтому последним лихорадочным усилием Рэп собрал все свои возможности и стиснул пальцы на шее гнома как можно крепче, безжалостно вдавливая их в плотные ткани, словно собираясь начисто оторвать ему голову. Теперь победа зависела лишь от силы воли, выносливости и упрямой целеустремленности дерущихся.

Сдайся или умри! – яростно выкрикнул Рэп.

Ответом фавну было придушенное сипение гнома. Зиниксо обмяк, как мешок с песком.

Никакого обмана не было – колдун умирал. Злобная ненависть горячей волной затопила Рэпа. Он жаждал мщения, и оно было в его руках. Его победа – это месть за Йоделло и Оотиану, и за вынужденное рабство, и за самоубийственную атаку…

«Делай то, что действительно хорошо, а не то, что хорошим кажется!» – говаривала его мать. Теперь Рэп противостоял собственной ярости. Сдаваться побежденному противнику он не собирался, но и убивать не хотел. Оставалось связать гнома заклятием верности, но властвовать Рэп тоже не жаждал. Для чего ему служитель, колдунраб, покорный каждому желанию хозяина и преданный господину до гробовой доски?

Получить раба – что в этом хорошего? С искренним отвращением к самому себе за то, что вновь поддался волне черной ненависти, Рэп отпустил Зиниксо. После этой навязанной ему новой драки фавн чувствовал себя вконец измученным и опустошенным как в реальном, так и в оккультном мирах.

Под сияющими рогатками канделябров в изнеможении покачивались друг перед другом оба противника – Рэп и Зиниксо. Трудно было представить, что у едва держащегося на ногах гнома на теле не было ни царапинки, ни синячка, а его сипящая глотка не раздавлена. Зиниксо хватал воздух широко открытым, как у рыбы, ртом и никак не мог надышаться.

Трое Хранителей удовлетворенно улыбались, вволю натешившись подстроенным эльфом поединком. Зато мирские зрители таращилась в полной растерянности.

Приветствую тебя, новый Хранитель Запада! – произнес Литриан.

Я не Хранитель! – испуганно выкрикнул Рэп. Его до глубины души поразила сумасшедшая ненависть, вспыхнувшая в пялящихся на него глазах гнома. – Не нужен мне твой трон! Не нужен! Не я затеял эту дурацкую драку!

Но поверить Зиниксо был не в силах. Он бы от трона не отказался, а значит… Все еще вынужденный отдыхать, гном; оскалился на фавна, выставив в магическом пространстве; зверски уродливые зубыдробилки. Гном собирался с силами, его огромные кулаки то сжимались, то разжимались, а руки вздрагивали.

Я не желал и не желаю тебе зла! – настаивал Рэп.

Но каким бы физически сильным ни был Зиниксо, каким бы могущественным колдуном он ни являлся, он оставался слишком юным гномом, чтобы вести себя повзрослому. Даже став Хранителем, Зиниксо ощущал себя робким мальчиком, и хоть он был самым сильным из Четверки, однако стойкая неуверенность в себе вечно портила ему жизнь. Более мощный колдун, чем он сам, являлся для него непереносимой угрозой. Как и любой гном, он страдал хронической подозрительностью и везде видел только предательство. Великодушия Рэпа он оценить не смог и пялился на фавна со страхом и ненавистью.

Я ничего против тебя не имею, – пытался убедить гнома Рэп. Протянув руку, фавн предложил: – Забудем прошлые обиды. Ну так как, мир?

Но ничто не могло примирить Зиниксо с наличием более сильного, чем он сам, колдуна. Рэп с тоской видел, что все его старания идут впустую.

– Что ж, не хочешь мира по доброй воле, – произнес вслух Рэп, – тогда я вынужден буду наложить на тебя заклятие верности. Зиниксо, я не хочу этого, ты сам вынуждаешь меня…

Слова Рэпа подстегнули гнома, и, решившись, тот схватил предложенную руку и резко дернул ее.

Рэп пошатнулся, а гном, подпрыгнув, схватил его голову и повиснув на шее, заставил фавна согнуться почти пополам.

И отчетливо прошептал на ухо Рэпу волшебное слово…

Пятое волшебное слово.

3

Для Кэйдолан этот день явился днем и восторгов, и разочарований попеременно. За всю свою долгую жизнь Кэйд никогда еще не оказывалась в таких условиях, когда за короткое время ситуация неоднократно меняется.

Утро знаменательного дня началось с того, что герцогиня проснулась на прескверной постели, зато в Опаловом дворце. Оказаться в Хабе, промечтав об этом всю свою сознательную жизнь, было удивительно приятно, но необходимость сохранять инкогнито отравляла ей удовольствие. К тому же дом свой доктор Сагорн содержал прескверно. Правда, капитан Гатмор позаботился о создании комфортных условий пребывания в комнатах, наведя в пропыленной и захламленной квартире полный порядок, но пары ночей в зловонном квартале было для Кэйд более чем достаточно. Сей бедняцкий угол ничем не отличался от подобного ему в любом другом городе огромной Империи. Новый взлет не заставил себя ждать – Кэйд вновь соединилась с Инос, и вдобавок к этому их обеих регент объявил своими гостями.

Восторженная эйфория от сознания, что она пробудилась в покоях Опалового дворца, померкла, как только в поле зрения Кэйд попали лохмотья обивки, украшающие стены, а также облупившийся потолок ее комнаты, находившейся явно в одном из давно заброшенных уголков огромного дворца.

Зато завтрак, сервированный на серебре и состоящий из изысканных деликатесов, заметно поднял настроение.

Но как только Инос и Азак присоединились к ней, Кэйд сразу же поняла, что у племянницы скверные новости. К несчастью, подозрительный Азак ни на шаг не отходил от жены. Вряд ли в Пандемии нашелся бы больший ревнивец, чем этот джинн.

Грусть исчезла, едва лишь Эйгейз привела с собой четырех давних, с кинвэйлских времен подруг. Четыре радостные встречи подняли настроение Кэйдолан, несмотря на то что все они испытывали легкое сожаление по умчавшимся дням. Сама Эйгейз, некогда изящная и грациозная, превратилась в почтенную матрону, уважаемую мать взрослого сына.

Инос догадалась утащить тетю навестить несчастного герцога Анджилки. Впрочем, это был их долг, хоть и тягостный, против которого Азак ничего не мог возразить. Герцог двое суток лежал пластом. Врачи только руками разводили да хмурились, а сделать ничего не смогли. Зато в больничном крыле дворца имелись специальные помещения, куда ни одному мужчине, будь он хоть султан, входить не позволялось. Кэйд не без основания заподозрила, что именно один из таких уголков и был истинной целью Инос, а долг перед Анджилки стал пустым предлогом. В первой же подвернувшейся им по пути «дамской комнате», куда затащила Кэйд ее племянница, Инос поделилась с тетушкой своим горем.

Новости были и впрямь ужасней некуда… Ночью Рэп приходил к Инос. Оказывается, Калкор – колдун, а результат дуэли между ним и фавном отнюдь не предопределен, как сулило окно. Их прежние расчеты, что, выиграв Божий Суд, Рэп впоследствии может держаться подальше от гоблинов, похоже, рассыпались в прах. И наконец, Иносолан рассказала о настоящей беде: никакого волшебного слова у нее не оказалось. Отцовское откровение и впрямь было бредом. Это выяснилось, когда Инос попыталась поделиться заветным словом с Рэпом.

В глубокой печали ехали они к Эбнилину полю наблюдать за вторым Божьим Судом, а нудный, нескончаемый дождь никому настроения не поднимал.

Вопреки всем ночным страхам, мастер Рэп отыскал нужную ему добавку к магической силе. Как он это сделал, для Кэйд было загадкой, но, сравнявшись с Калкором, фавн весьма решительно оборвал блистательную карьеру печально знаменитого капитана. Кэйд осталась очень довольна исходом дуэли, несмотря на то что тан приходился ей родственником. Увы! Случилось наихудшее: Рэп снял с Азака проклятие. За это деяние Кэйд винила только себя. Видимо, недостаточно вразумительно герцогиня объясняла парню повеление Бога, хоть в течение всего их путешествия, неделями, она трудилась изо всех сил, убеждая фавна, что именно он предназначен в супруги ее племяннице. Рэп упорно не желал признаваться, что влюблен в Инос, однако какая еще могла существовать причина, погнавшая его за девушкой через весь континент в Зарк? Кэйд уразумела лишь одно: ее мольбы пропали втуне, а глупый мальчишка по собственному недомыслию расчистил путь претенденту.

Дальше – больше. Рэп вылечил императора! Казалось бы, чудесное благодеяние и милосерднейший поступок, но действовалто он запретным способом. Единым махом бывший конюх Холиндарна перевернул всю политику Империи.

Вот когда Кэйд затосковала, решив, что этот день навеки останется в ее памяти, как самый злополучный в жизни. Уставшая то взлетать на крыльях надежды, то падать в бездну отчаяния, Кэйд оставила тщетные попытки уследить за ходом событий и стала заботиться лишь об одном – уберечь в неприкосновенности собственное здравомыслие.

Все же, предосторожности ради, герцогиня оставалась рядом с племянницей. А та, восторженно восхищаясь каждой картиной, безделушкой или скульптурой, что попадались на пути, таскала тетушку по Опаловому дворцу, словно собиралась за один день ознакомиться со всеми достопримечательностями императорской резиденции. Азака, откровенно похотливо пожиравшего жену глазами, Инос презрительно игнорировала. Но любой день когданибудь кончается. Кэйдолан не без основания сомневалась, что будет желанной гостьей в спальне замужней женщины.

С тех пор как император увел с собой Рэпа, от фавна известий не было. Его неуместное колдовство исцелило проклятие султана, но обострило проблему Краснегара. Поэтому Кэйд не удивило приглашение регента прибыть вместе с племянницей на встречу с Хранителями. Восторга перспектива лицезреть колдунов у нее не вызвала, но зато обещала возможность получить ответы на некоторые животрепещущие вопросы. Решив держаться за веру в Богов как можно крепче, Кэйд отправилась в Круглый зал вслед за Азаком и Инос.

Начало показалось ей довольно зловещим – всем заправлял регент, а об императоре не было ни слуху ни духу. Затем из темноты вынырнул Эмшандар, повидимому в добром здравии. Следом за ним, словно придворный колдун, шествовал Рэп. Кэйд вообразила, что ее молитвы наконецто услышаны, но нет…

Снова все полетело к чертям… Ни с того ни с сего Рэп опять воспользовался колдовством, чтобы вывести на чистую воду бессовестного регента, а затем и вовсе вышвырнул полукровку с трона. Дурные предчувствия громоздились в душе, как тучи перед грозой, тем более что и Инос была полностью солидарна с тетушкой, переживая за фавна. Хранители ни за что не оставят безнаказанными его манипуляции магией подле самого Опалового трона.

На какоето мгновение изумленной Кэйд показалось, что безрассудство фавна и впрямь окажется незамеченным. Вымотанный до предела, но все же торжествующий Эмшандар вотвот собирался закрыть собрание и отпустить всех на покой – что было бы довольно желательно, но…

Хранителитаки появились!

Вот уж когда Кэйд почувствовала настоящее разочарование… Их всемогущества оказались совершенно не такими, какими воображала их себе герцогиня. Колдун Литриан выглядел сущим подростком, для которого бритва – далекое будущее. Хотя, если вспомнить его эльфийское происхождение, стоило усомниться, что до растительности на подбородке вообще дойдет дело. Зиниксо смотрелся как переодетый рабочий, бежавший из каменоломни. Блестящая Вода бесстыдно молодилась. Олибино оказался именно таким, каким описала его Инос – красавцем витязем, мужественным легионером. Никто из Четверки не был старым.

Исключительно ради политических целей или, что вероятнее, личных интересов Хранители исказили вердикт. Разумеется, эльф с гномом не могли сойтись во мнениях, но выступление Блестящей Воды за оправдание казалось вообще необъяснимым. Впрочем, если вспомнить о присутствии в Круглом зале юного гоблина, которого колдунья так бесстыдно расцеловала, то ее тайные замыслы прочили мастеру Рэпу ужасную, мучительную смерть от рук зеленого уродца.

А сам император! Эмшандар всегда славился как человек чести. Он зарекомендовал себя хорошим и заботливым правителеммиротворцем. Как властитель он всегда являлся сторонником закона как высшей меры справедливости… И теперь прихоть эльфа поставила его перед тяжким выбором: прислушаться к голосу сердца или отдать предпочтение бездушным фактам.

Конечно же Кэйд хотела, чтобы Рэпа оправдали, и аплодировала она вердикту с большей искренностью, чем многие из присутствующих. Но она чувствовала за всем этим какуюто фальшь. Возможно, виноват был весь сегодняшний день, такой бурный и неординарный, в течение которого все хорошее обязательно оказывалось подпорчено.

Зато у Инос никаких угрызений совести не наблюдалось. Едва выслушав приговор, она с восторженным воплем вырвала свою руку из лап Азака и, позабыв про тетушку, помчалась обнимать Рэпа. Султан остался стоять разинув рот, и это после целого дня любовного томления. Кэйд показалось, что джинн способен погнаться за женой… но он все же сумел сдержаться, заметив, что Рэп сам уклонился от объятий.

– Иносолан! – взревел Азак, и та, как побитая собака, прокралась обратно.

Кэйдолан съежилась, предчувствуя бурю. А что будет, если Инос откажется делить ложе с мужем этой ночью? Азак, возможно, не остановится перед применением силы, тем более что имперский закон был здесь на его стороне. О заркианских обычаях лучше вовсе не стоило вспоминать.

«Почему, о Всеблагие Боги, почему Рэп так поослиному честен?!» – взывала к небесам Кэйд.

Так или иначе, но суд вроде наконец кончился. Кэйд искренне надеялась, что вот сейчас всех их отпустят. Ее ноги настойчиво требовали покоя. Желая напоследок запечатлеть в памяти высокое собрание, Кэйд оглядела сначала Хранителей на тронах, до крайности измученного старого императора, затем придворных в просто белых и белых с каймой тогах, военачальников в раззолоченных мундирах и дам в хитонах. Вельможи тоже казались очень усталыми, но все они чегото ждали. Чего?

Кэйдолан перевела взгляд на Рэпа и, тихо охнув, посмотрела на Хранителя Запада. Повидимому, фавн и гном играли в «гляделки», так старательно таращились оба друг на друга.

«Что замыслил фавн? – в отчаянии спрашивала себя Кэйд. – Собрался надерзить Хранителю?»

Не будь пророчества Бога Любви, Кэйд никогда бы и в голову не пришло рассматривать мальчишку в качестве подходящего жениха для своей племянницы. Парень словно специально делал все не так, как надо. Рэп действовал из самых лучших побуждений, он последовательно и обдуманно шел к благой цели, но в конце концов завершал начатое наихудшей из возможных ошибок.

«Беда ходит за ним по пятам, как пресловутый черный пес», – подумала Кэйд.

«Гляделки» продолжались. Подобной игрой забавлялись разве что малыши – даже не подростки. Так что взрослым людям тратить время на подобное никак не пристало, а уж колдунам и подавно!

Кэйд поразило, что и все остальные в зале затаив дыхание следили за игроками.

Вдруг гном соскочил со своего трона и, шатаясь, поплелся к Рэпу. Хранитель ковылял, покачиваясь как пьяный. Рэп стоял словно парализованный, а зрители – как зачарованные. Кэйд бросила короткий взгляд на Инос. Нет, ее племянница тоже ничего не понимала в происходящем. Лишь одно уяснила себе Кэйд: колдуны заняты вовсе не игрой.

Гдето за пару шагов от фавна гном замер и медленно поднял огромные ручищи, будто собираясь свернуть Рэпу шею. Но так ничего и не сделал, только качался взадвперед. Так продолжалось всего несколько мгновений – и вдруг все кончилось. Оба соперника вздрогнули и словно вышли из транса, ловя воздух ртом. Рэп дрожащей рукой отер потный лоб. Кэйд совсем извелась, не понимая, что происходит.

Прояснил ситуацию эльф, с удовлетворенным видом пропев:

– Приветствую тебя, новый Хранитель Запада!

Иносолан так и подпрыгнула. Кэйд тоже, несмотря даже на свои усталые ноги. Она не могла опомниться. Рэп – Хранитель?

Видимо, нет, если сам Рэп так энергично отрицал это. Теперь замешательство стало полным, даже Хранители недоумевали. А Рэп и Зиниксо опять уставились друг на друга. Но это уже были не «гляделки». Рэп явно пытался подружиться с гномом. Он улыбался, протягивал руку.

Запад, поколебавшись немного, ответил на рукопожатие. Очень энергично ответил, даже обнял бывшего противника. Кэйд раньше не подозревала, что дружеские объятия приняты у гномов; прежде она считала, что это чисто эльфийский обычай.

Увы! Очередное несчастье не заставило себя ждать.

Пообнимавшись с Рэпом, Зиниксо исчез. Полностью. Мастер Рэп зашатался, схватился за голову и отступил немного назад. Трое Хранителей как по команде вскочили на ноги, а Литриан даже зажал уши руками.

Тот же самый жест…

Помнится, Рэп так же затыкал себе уши, когда Раша заставила его сообщить ей слово.

Не целовался гном. Шептал!

Рэп медленно повернулся и посмотрел на императора – пораженный ужасом, старик вжался в спинку трона. Затем фавн по очереди глянул на Хранителей. И наконец нашел взглядом Инос. Рэп смотрел на нее через зал, будто прощался навеки. Его лицо было маской отчаяния, а глаза уже засеребрились жемчужносерым светом.

Вот она – Божья кара – страшный приговор – наказание за неверно понятое повеление! Боги предрекли!

Кэйд услышала свой крик словно со стороны. Ей показалось, что зал покачнулся, а струи дождя зашлепали по окнам крыши до невозможности громко… Инос первая подхватила оседающую тетушку, потом подскочил Азак, и супруги вместе аккуратно опустили герцогиню на пол. Кэйд сидела на каменных плитах, категорически отказываясь лечь, и упорно боролась с нарастающим ревом и воем, разрывавшим ее голову.

Рэп закричал… страшно… жутко… протяжно. Ему вторили еще несколько человек в зале. Огонь, сжигавший фавна, дымными струйками вырывался изпод воротника и рукавов его куртки. Одежда его тлела и дымилась. И вдруг он весь оказался поглощен ярким белым сиянием.

Все еще склоненная над тетушкой, Инос отпустила руку старушки. Резко выпрямившись, она метнулась к Рэпу во второй раз за этот вечер:

– Мне скажи! Поделись ими! Раздели их со мной!

Стремительная как никогда, Иносолан бросилась к Рэпу на шею и тоже исчезла в белом сиянии, которое только усилилось, когда вспыхнул ее хитон. На мгновение мелькнули два тела, сплетенные в крепком объятии, замершие в самом центре нестерпимо белого света, затопившего зал такой яркостью, что свечи померкли, а людям пришлось зажмуриться. Но и этого оказалось мало.

Непереносимый блеск пылающего белым сиянием костра вынудил зрителей спрятать лица в ладонях. От канделябров по полу потянулись длинные тени; высветились сенаторские места и далекие стены, словно ночь сменилась солнечным днем; из темноты вынырнули внушительные каменные ребра потолка, а каждая грань хрустального окна отразила раскаленный добела погребальный костер влюбленных. Потом яркость обернулась белым дымом.

Поглощенная сиянием пара исчезла. Огонь тоже. Круглый зал погрузился во мрак, несмотря на горящие в канделябрах свечи.

Все, что волнует эту кровь,

Все, чем мы дышим и живем, –

Лишь слуги Госпожа – Любовь

В священном пламени своем.

Колридж. Любовь

Часть десятая Любовник смелый

1

Мириады ярких звезд сияли в полуночном небе, не затеняемые ни единым облачком. Медленно проявляясь из черноты, они преобразовывались в обычные свечи, чьи огоньки отражались от хрустальных подвесок на канделябрах. После ослепительного колдовского сияния такое освещение казалось тусклым, к тому же сетчатка глаз все еще хранила зеленоватый отпечаток жертвенного костра. Но вот уже можно различить фигуры мужчин в тогах и дам в хитонах. Две из них спешили на помощь Кэйд.

– Не беспокойтесь, пожалуйста, – запротестовала герцогиня. – Дело в том, что сегодня я слишком долго простояла на ногах. Теперь все в порядке… если вы поможете мне встать.

Маршал Ити принес стул, который освободила Уомайя, и с помощью двух дам усадил на него Кэйд. Та, вспоминая, как растянулась на полу, почувствовала себя полной дурой.

Освещенность зала все еще казалась недостаточной. Хранители исчезли. Император, попрежнему сидевший на Опаловом троне, выглядел несчастным. Опершись локтями о колени, он спрятал лицо в ладонях. Придворные пребывали в смятении.

Рэп и Иносолан также исчезли.

Трагедия произошла на глазах Кэйд, но она отказывалась понимать случившееся. Герцогиня попрежнему была убеждена, что Боги не могут быть столь жестоки.

Внезапный хлопок оборвал нестройный хор голосов. Головы повернулись Изумленные люди умолкли.

Инос…

Она стояла перед троном… на том же самом месте, с которого исчезла, поглощенная жертвенным костром. Симпатичное личико обрамляли великолепные золотистые локоны, белоснежный хитон вновь спадал с ее плеч мягкими складками, соблазнительно очерчивая девичьи прелести; ремешки сандалий из мягкой кожи красовались на стройных ножках. У Кэйд от изумления глаза на лоб полезли. Ведь герцогиня своими глазами видела, как горел хитон, как обугливались волосы, как пылало тело племянницы, а теперь на Инос не было ни малейших следов ожогов…

Улыбнувшись уставившимся на нее зрителям, девушка сказала:

– Привет!

Услышав ее голос, люди шарахнулись, словно узрев привидение.

Император взирал на нее, не смея верить своим глазам.

Первым рискнул действовать Азак. С опаской приблизившись на несколько шажков к возникшей из ниоткуда жене, он с безопасного расстояния оглядел ее и осторожно спросил:

– Инос, это ты?

– А кто же еще? – с томной рассеянностью, попрежнему улыбаясь, промолвила она. Девушка выглядела ошеломленной, но довольной.

– Что произошло? – более уверенным тоном продолжил Азак.

– Где? А, там! – задумчиво щурясь, прошептала она и добавила, но погромче: – Ну, это трудно объяснить… – Немного поразмыслив, она заверила: – Честно говоря, объяснить слишком трудно. Я не смогу.

– Где Рэп? – жестко спросил император.

Инос медленно повернулась лицом к Эмшандару и удивленно уставилась на него.

– Рэп? – перепросила она. – Ах, Рэп! Потерпите минуточку, сир. Он скоро присоединится к нам. Он сказал, что ему нужно уладить небольшое дельце.

Кэйд дернулась, пытаясь подняться, но ктото чрезмерно заботливый удержал ее.

– Инос! – выкрикнула Кэйд. – Ты в порядке?

Теперь девушка повернулась к тетушке.

– Тетя? Вот ты где. Не тревожься. Со мной все в порядке. Разве что голова немного кружится.

– Скажи, пожалуйста, что произошло? – требовал император.

На этот раз Инос просто повернула голову и, глядя на Эмшандара, произнесла:

– Это сложно, ваше величество, очень сложно объяснить. Может, Рэп сумеет рассказать вам, когда вернется. А я не сумею. Уверена, что не сумею. Но мы оба в полном порядке. И я. И он.

Поверив, что Инос не призрак, Азак, пошатываясь, подошел к жене, схватил ее за плечо и прорычал:

– Что это значит?

Инос недоуменно заморгала и, вглядываясь в джинна, переспросила:

– Что «это»? Ты о чем? – Ее голос твердел по мере того, как она говорила.

– Как ты посмела приблизиться к мужчине, а потом исчезнуть с ним?

– Руки прочь, джинн!

– Сука! – Разъяренный султан схватил ее за плечи и начал немилосердно трясти. Зрители, растерявшись, даже рты разинули, а потом возмущенно загомонили.

– Султан! – Император пытался призвать джинна к порядку.

Но Азак, казалось, никого не видел и не слышал, начисто забыв, где находится.

– Шлюха! – гремел варвар. Отпустив плечи жены, он сжал кулаки и размахнулся, метя в лицо женщины.

Инос вовсе не казалась испуганной. Она спокойно шагнула назад и с невероятной ловкостью увернулась от удара.

– Да как ты смеешь! – возмутилась она.

– Смею? Ты жена мне, и я… – Джинн снова попытался пустить в ход кулаки.

Император прорычал приказ, и несколько гвардейцев ринулись вперед. Но помощь их опять не понадобилась: султан вновь промахнулся. Инос вышла из состояния эйфории.

– Скотина! – не на шутку рассердилась она. – Гнусная скотина! Ударить вздумал? Меня ударить? Ну так вот, Азак ак'Азакар, я по горло сыта и твоей дикой ревностью, и твоим гневом, и твоей яростью. – Резко повернувшись лицом к императору, Инос спросила: – Сир! Ведь вы и главный судья Империи, и высший священнослужитель, не так ли?

Старик встрепенулся и кивнул:

– Это так. Ну и что? – Казалось, он мгновенно забыл про усталость.

– То, сир, что мое замужество с этим человеком никогда не было завершено брачными отношениями. Я прошу вас аннулировать соглашение.

Азак взвыл, как тигр, у которого изпод носа вырвали добычу, и попытался вцепиться в Инос, но ему опять не повезло. Девушка скользнула прочь от султана и проворно подбежала к ступеням Опалового трона, словно ища защиты у императора. Не раздумывая Азак последовал за беглянкой, но путь ему заступил высоченный трибун. И хоть оружия у гвардейца не было, вид сверкающего золотом мундира отрезвил Азака.

– Молчать! – рявкнул Эмшандар, и фигуры застыли. – Дитя мое, как давно свершена над вами церемония бракосочетания?

Поколебавшись и припоминая, Инос сообщила:

– Месяца два… Нет! Больше…

Старик улыбнулся вполне благожелательно. В этом не было ни малейших сомнений, но обтянутое иссохшей кожей лицо императора навело Кэйд на мысль о черепе.

– Месяца более чем достаточно. – фыркнул Эмшандар и объявил: – Новобрачный, в течение одного календарного месяца не подтвердивший брачный договор с невестой интимными отношениями с ней, предполагается импотентом, а посему их брак считается аннулированным, и…

– Импотентом! – взревел, как раненый бык, Азак и рванулся вперед так решительно, что трибун вынужден былвновь вмешаться и применить силу, чтобы остановить джинна. – Нет такого закона в Араккаране! – прохрипел Азак.

– Зато здесь есть! – отрезал Эмшандар и снова, улыбаясь, оскалился, выставив напоказ все свои крупные зубы. – Мы разрешаем тебе удалиться, ваше величество.

Султан стоял, словно язык проглотил.

– Всего наилучшего, Азак, – пропела Инос тихим, мелодичным голоском и с ласковой улыбочкой на лице. – Большое спасибо за помощь, ты был хорошим другом.

– Что ты мелешь, женщина? Ты моя жена!

– Уже нет. – Инос приблизилась к джинну и печально посмотрела на него снизу вверх. – Все равно из нашего союза добра бы не вышло. Я всю жизнь была бы несчастна.

– Ты клялась…

– Увы, да, и мне очень жаль… Я ошиблась. Позже я поняла это. И я думаю, что ты тоже не был бы счастлив, ведь тебе так важно знать, что ты любим. Я знаю, ты бы старался… очень старался… но я бы не могла ответить… Нет, не смогла бы, поэтому разумнее будет разойтись похорошему.

Гигант сжимал и разжимал кулаки в бессильной ярости, испепеляя женщину взглядом. Затем султан вонзил глаза в императора, сидящего на троне.

– Как я понимаю, ты жаждешь мира между нашими странами, не так ли? – угрожающе прохрипел джинн.

Придворные оцепенели, а Эмшандар вздрогнул. Кэйд с горечью припомнила, что война, бывало, начиналась и изза куда менее серьезного предлога, чем жена правителя…

А Инос попрежнему улыбалась. Склонив голову набок, она задумчиво разглядывала султана.

– Послушайка, Азак, – промолвила она, – если я не ошибаюсь, раньше тебе колдовство не по вкусу было, правда? Ну так вот, теперь я адепт.

– А… кто? – отшатнулся султан.

– Адепт, дорогой мой. Рэп разделил со мной два из своих слов. У него изза них скопилось слишком много силы, понимаешь? На мирском векторе такая мощь сжигает… – Наморщив носик, Инос помолчала, раздумывая, а потом, вздохнув, продолжила: – Я не уверена, что все правильно поняла. Лучше пусть Рэп объяснит, когда появится здесь. Но он шепнул мне два из них, и, как только я получила волшебные слова, все стало в порядке. Итак, Азак, теперь я адепт.

– Колдовство!

Продолжая ласково улыбаться, Инос промурлыкала:

– А знаешь, муженек из тебя вышел бы неплохой – особенно теперь, когда я в состоянии укротить твою природную дикость. Хочешь меня в жены – будешь под каблуком.

Азак молча пятился и энергично тряс головой.

– Не хочешь? Что ж, тогда прощай, Азак.

Она потянулась к султану, будто собираясь поцеловать его. Джинн отскочил, как укушенный.

– Мы разрешили тебе удалиться, султан, – твердо напомнил император.

Азак зарычал.

– Ты любил меня, как умел, Азак. Я это знаю, – прошептала Инос. – И поверь, в твоей искренности никто не сомневается.

Собравшиеся затаив дыхание ждали ответа. Молчание становилось невыносимым…

– Любовь! – сердито буркнул султан. – Хочешь сказать… я сам навлек на себя этот позор?

Глядя в пол, джинн сдержанно поклонился трону. Развернувшись на каблуках и четко печатая шаг, надменный великан с уязвленным самолюбием быстро ушел в темноту.

Зрители облегченно завздыхали и зашушукались.

Иносолан подошла к Кэйд. Придворные, все без исключения, торопились уступить ей дорогу.

– Все в порядке, тетушка, – шепнула Инос. – Абсолютно все в порядке.

– Я рада, дорогая, – растрогалась Кэйд. – Очень рада.

Она поднялась со стула, и на этот раз чьято заботливая рука помогла, а не помешала ей встать. Обнимая племянницу, Кэйд чувствовала слабый запах жженой материи пополам с ароматом свежести, присущим Инос. Если у герцогини и были сомнения в реальности Инос, сейчас они рассеялись окончательно. Уверенная, что теперьто наконец сюрпризы исчерпаны, Кэйд мысленно поблагодарила Богов.

Вокруг шушукались придворные. Маршал Ити с поклоном поздравил Инос и поцеловал ей руку. Какаято дама в красном хитоне тоже бормотала поздравления. Кэйд мечтала о мягкой постели, но император упорно продолжал сидеть на троне, явно дожидаясь своего колдуна, хоть и клевал носом от усталости. Ночь близилась к концу, о чем свидетельствовали догорающие в канделябрах свечи. Все устали, но уйти никто не смел, пока сам император оставался на троне.

– Сир? – с глубоким поклоном обратился к Эмшандару Ипоксаг.

Император тряхнул головой и протер глаза, а затем ответил:

– Слушаем тебя, достойный сенатор.

– Осмелюсь спросить, ваше величество, признает ли Империя за моей кузиной права на королевскую корону Краснегара?

Эмшандар слабо улыбнулся, на мгновение прикрыв веками глаза, и произнес:

– Кажется, она отказалась от всех притязаний на Араккаран, не так ли? Хранители… – Пустые разноцветные троны бесполезно торчали под канделябрами с догоравшими свечами. – Ну что ж, мы не видим препятствий к тому, чтобы признать ее королевский статус.

Иносолан весело рассмеялась и, обняв Кэйд, подвела тетушку к императорскому трону. Довольная Кэйд не сопротивлялась, и они обе присели в реверансе перед императором. Сенатор церемонно поклонился королеве и только потом поинтересовался:

– Инос, ты абсолютно уверена, что с мастером Рэпом все в порядке? Он действительно вернется?

– О да, – легкомысленно откликнулась Инос. – Он обещал вернуться, а слово Рэпа надежно. Я уверена, он скоро будет здесь.

Ипоксаг удовлетворенно сверкнул глазами и вновь повернулся к трону.

– Сир! – елейным голосом начал сенатор. – Сегодняшний день останется в анналах истории как самый необычный, а вечер – и вовсе незабываемый. Еще бы! Все мы стали свидетелями первого развода, произведенного правящим императором, за очень долгий срок, скажем так. И это не говоря уж о прочих чудесах. Но стоит ли останавливаться на грустном? Не лучше ли расходиться на покой с радостными улыбками на устах?! Свадьба – это прекрасно!

– Свадьба! – ахнула изумленная Кэйд. – Сейчас?

– Да! Да! – воскликнула, подпрыгивая, Инос и даже в ладоши захлопала. – Вы ведь можете? Сделаете? Я хочу сказать, благословите нас?

Исхудавший за время болезни, уставший от долгого бдения, старый император изумлен был не меньше Кэйд. Подозрительно косясь на сенатора, Эмшандар мрачно пошевелил бровями и перевел взгляд на встрепенувшуюся Инос, пытаясь угадать, уж не насмехаются ли над ним. Убедившись, что это не так, старик пожал плечами и расплылся в улыбке, обнажив желтые зубы. Идея сенатора ему явно понравилась:

– Вряд ли ктонибудь посмеет возразить, пожелай я соединить любящие сердца крепчайшими узами. И если этот брак – то, чего жаждет твой колдун, королева, тогда я буду счастлив угодить ему, потому что я перед ним в неоплатном долгу.

– Инос! – забеспокоилась Кэйд. – Не торопись. Ну что за спешка? Откуда такая необходимость, чтобы обязательно сегодня?

– Вот именно, тетя. Необходимость! – в полном восторге воскликнула Инос.

Деликатно покашляв, сенатор стал объяснять:

– Дорогая Кэйд, в Хабе частенько практикуют подобные свадьбы. Этот обычай давнымдавно узаконен. Подготовка к большой свадебной церемонии в храме требует значительных затрат времени. А юная кровь горяча, зачем же томить молодых? Краткий договор гражданского союза – благоразумное решение проблем. Его не афишируют, но это вполне законный брак.

– Ооо, – протянула Кэйд.

Относительно горячей молодой крови герцогиня была полностью согласна с сенатором. Но приличен ли столь скоропалительный брак для королевы, она несколько сомневалась. Но коль скоро они в Хабе, стоило ли пренебрегать столичными обычаями?..

– В гражданском браке нет ничего неприличного, ваше высочество, – заверил император. – Сенатор лишь хотел сказать, что храмовая церемония непременно состоится, но позже. И с великой пышностью.

Возражать императору Кэйд не стала, полностью доверившись властителю.

– Ах, тетя, вспомни повеление Богов, – лучась триумфальной улыбкой, тормошила старушку Инос. – Довериться любви!

Веселье Инос, похоже, заразило и зрителей. Блаженная эйфория радости растекалась по залу, как круги по воде. И холод и усталость на время забылись. Люди толпились вокруг Инос, заранее поздравляя ее. Действительно, почему бы не отпраздновать свадьбу? Законная верховная власть восстановлена, война окончена, кровожадный тан мертв, престолонаследие гарантировано…

– Если такова воля вашего величества, тогда у меня, разумеется, нет возражений, – промямлила Кэйд.

В любом случае возражать было бы глупо. Инос – совершеннолетняя, да и к тому же королева. Вдруг Кэйд почувствовала себя очень несчастной. Она вспомнила о своем возрасте, и, если ее задача выполнена и племянница пристроена… кому нужна теперь старуха?

– Очень хорошо! – Эмшандар выпрямился на троне. – Сегодня вечером Рэп кое в чем открылся мне, так что я не думаю, что у него есть какиелибо возражения против задумки сенатора. Но доставьте сюда жениха!

Будто услышав зов императора, появился Рэп. Выглядел фавн попрежнему: высокий, косматый, в простой одежде из мягкой кожи. Что бы он такого ни делал там, откуда явился, далось это ему нелегко. Таким понурым стоял он несколько мгновений, потом, сделав над собой усилие, Рэп повернулся к императору и, с грустью глядя на властителя, произнес:

– Сир, если в Империи найдется какойнибудь неприкаянный колдун, то пригласи его, потому что Западный дворец теперь пуст.

От этих слов придворные содрогнулись, но Эмшандар удовлетворенно кивнул:

– Ты совершил благое деяние, колдун, и славно потрудился не столько для меня, сколько для всей Пандемии. Пожалуй, немногие будут скорбеть о Зиниксо.

Обнаружив, что рядом стоит Инос, Рэп слабо улыбнулся ей и тихо, почти неслышно, пробормотал:

– Спасибо!

– Я был бы рад, – продолжал Эмшандар чуть погромче, – видеть тебя на Алом троне. Прими его!

– Я? – изумленно переспросил фавн. – Нет, только не я, – категорически отказался Рэп и воззрился на Инос, словно ее лучезарная улыбка озадачивала его.

Раздосадованный император нахмурился. Не в его привычках было получать столь безапелляционные отказы, но тут о себе напомнила Инос.

– Сир! – умоляюще произнесла она.

– А… Да, да! Очень хорошо, – кивнул старик и поднялся на ноги. Оставив щит и меч возле трона, император, пошатываясь, спустился вниз. Затем властитель стал оглядываться вокруг, будто выискивая когото. – Как же это делается? – бормотал Эмшандар. Он потер лоб, вспоминая. И, набрав в себя побольше воздуха, начал изрекать. – Если здесь, среди присутствующих, имеется ктолибо, кому известна причина, по которой этот мужчина и эта женщина… Шанди! – чуть не взвизгнул император, поперхнувшись на середине фразы.

Пулей вылетев из темноты, юный принц бросился к Рэпу и обхватил ручонками колени фавна.

– Рэп! Рэп! Ты здесь? Ты в порядке?

– Да, Шанди, – засмеялся колдун, похлопав мальчика по плечу. – Со мной все хорошо. А как у тебя?

– У меня все отлично! – энергично закивал принц.

– Шанди! – укоряюще воззвал император, но мальчик продолжал цепляться за Рэпа.

Рэп взъерошил волосы принца и устало промолвил, хотя попрежнему смотрел на Шанди:

– Извините, сир! Вы чтото сказали?

«Все устали», – сочувственно вздохнула Кэйд.

Она была права – отдохнуть желали все присутствующие. Особенно в этом нуждался старый император. Но и мастер Рэп казался вялым и изможденным, будто провел без сна по крайней мере несколько дней. Зато Инос была бодрой и веселой.

– Любой, кто знает причину… – продолжил император с того места, где его прервали, но уже более нетерпеливо и громким голосом. Вновь остановившись, он махнул рукой на формальности. – А, ну его, этот кусок. Берешь ли ты эту…

– Тебе ведь нравятся лошади, Шанди, – говорил Рэп прильнувшему к нему мальчику. – Завтра, если хочешь, мы покатаемся.

Восторженный вопль принца потонул в крике категорически возражавшей Инос и реве из императорской глотки.

– …женщину в жены?

– Что? – выдохнул Рэп. – Жена? – переспросил он.

Повнимательнее вглядевшись в обступивших его Ити, императора, Инос, сенатора и Кэйд, он разобрался в ситуации. Инос рядом с ним выглядела счастливой. Ипоксаг держал ее руку как посаженый отец; тетушка улыбалась с материнской озабоченностью; маршал гордо взирал на окружающих как истинный шафер жениха; император стоял перед ними, готовый в любую минуту возложить руки на головы жениха и невесты…

Рэп ошеломленно уставился на Инос, будто впервые увидел ее.

У Кэйд от дурного предчувствия засосало под ложечкой. Видимо, этот суматошный день собирался преподнести очередной скверный сюрприз.

– Жена? – прошептал Рэп, бледнея. – Жена? – воскликнул он. – О Инос! Нет! Не теперь!

Инос вздрогнула и отшатнулась, как от удара:

– Что? Почему? Азака нет, я в разводе! Я свободна, теперь я свободна! – убеждала она. – Рэп, я люблю тебя! Я уже говорила и повторю: я люблю тебя. И я знаю, что и ты меня любишь…

– Нет! Я не могу, Инос! – Он отступал шаг за шагом, а лицо его было маской отчаяния и ужаса. Врезавшись в маршала, Рэп даже не заметил Ити. – Нам нельзя!

– Почему?! – рассерженно крикнула Инос.

– Потому что… – тряс головой Рэп. – Потому что… Слова…

– Да какое мне дело до того, что ты колдун, тупица ты стоеросовая? – гневно топнула ногой Инос, тогда как в голосе ее дрожали слезы.

– Но… в этомто все и дело! Я не колдун! Я… Я… О Боги! Нет! Нет! Нет!

Фавн развернулся на каблуках и, продолжая выкрикивать «нет», умчался в темноту… вслед за Азаком. Очень скоро шум его шагов затих в отдалении.

– Тетя! – со стоном повернулась Инос к Кэйд. – Что случилось? – допытывалась она. – Что не так?

– Я не знаю, дорогая! Не знаю! – вздыхала Кэйд, обнимая племянницу в бесплодной попытке утешить ее.

Но чтото и впрямь было не так. Сильно не так.

«Должно быть, дело тут не только в неприязни мастера Рэпа к свадьбам. Но в чем же?» – думала герцогиня.

2

Я любила юношу, юношу, оо…

Я любила юношу давноо…

Отдала я златосеребро, оо,

Отдала я сердце ему свое,

Юноше, юноше, юноше, давноо…

Погода резко переменилась, будто приветствуя возвращение императора. Солнце посылало свои золотистые лучи в этот послеполуденный час на дворцовые парки в решительной попытке порадовать последние пожухлые розы, ставшие похоронным гимном ушедшему лету.

Через открытые окна музыкальной комнаты выплывали чарующие звуки. Инос пела, аккомпанируя себе на спинете. Ее легкие пальцы порхали по клавишам в сложных аккордах, арпеджио и пассажах, превращая мелодию простенькой песенки в изысканный набор вариаций.

Ах, Джалон, услышал бы ты!

Она оборвала мелодию на диссонансном аккорде и, развернувшись на трехногом вращающемся табурете, строгим взглядом окинула всех собравшихся. Люди толпились в дверях, но большая часть их торчала за окнами. Секретари, лакеи, легионеры – оказались они там, конечно, случайно… Возмущенная столь откровенной назойливостью, Инос захлопнула крышку инструмента и резко встала, сверкая гневным взором. Слушатели испуганно попятились, а затем ударились в паническое бегство.

С тех пор как она стала адептом, прошло только два дня, а ее уже тоска заедала. За что бы она ни бралась, все получалось как бы само собой. Верховая езда – никаких проблем, сколько угодно и на чем угодно. Рисовать она всегда очень любила, но теперь эскизы не радовали: несколькими штрихами она сразу же достигала сходства. Поэзия, рукоделие… результат превосходный. Когдато с трудом дававшаяся стрельба из лука отныне потеряла прелесть преодоления! Бравый гвардеец и неутомимый танцор… Инос довела этого милого юношу до полного изнеможения, заставив протанцевать с ней ночь напролет.

Ни в чем больше не было ничего особенного. Абсолютно ни в чем!

Но, во имя всех Богов, где же Рэп?

Отыскав недавно сброшенные туфли и сунув в них ноги, Инос отправилась на поиски императора. Решительно поджав губы, она шла по лестницам и коридорам дворца.

Миновать анфиладу комнат оказалось невозможно даже для адепта: герольды, лакеи, камердинеры множились, вырастая словно изпод земли. Этот мощный бюрократический заслон надежно оберегал покой императора. Страх потерять голову за допущенный промах был мощным противоядием любому очарованию. Чтобы получить аудиенцию, требовалось иметь разрешение. И когда пятый или шестой бедолага, заикаясь, соглашался содействовать просительнице, первый начинал приходить в себя и слезно умолял Инос не лезть напролом.

Наконец она уступила их полным ужаса мольбам и опустилась в кресло – дожидаться вместе с прочими просителями, а таких было человек сорок, если не больше. Рядом, на жестком диване, покорно сидел тихий как мышь имп из Богами забытого городка в Северном Питмоте. Его заботила лишь однаединственная проблема – водоснабжение родного города, до всего остального ему дела не было. Как Инос ни пытала импа, ей не удалось вытрясти из бюрократа ничего интересного. Ради блага родного города сей достойный муж готов был просидеть в бесплодном ожидании императорской аудиенции хоть целый месяц.

Инос жаждала найти возлюбленного. Кроме того, ей нужно было позаботиться о своем королевстве. Добираясь из Араккарана в Хаб, она натерпелась достаточно мытарств, чтобы теперь чтонибудь могло ее остановить.

К счастью, ее терпение не подверглось слишком долгому испытанию. Из двери во внутренние покои вышел старший герольд в камзоле, изукрашенном таким количеством золотого позумента, что это одеяние походило на кирасу и весило не менее сотни футов. Встав в дверном проеме, он провозгласил:

– Его императорское величество извещает, что сегодня никто более не будет допущен в его личный кабинет. Примите мои искренние сожаления, господа, и возвращайтесь, если желаете, завтра. С утра будут рассмотрены списки и названы получившие аудиенцию.

Никто из ожидавших не сдвинулся с места.

Герольд тоже не спешил уходить. Изза спины он извлек грифельную доску и, надув губы, полюбовался на то, что было на ней написано; затем снова засунул ее за спину. Окинув взглядом собравшихся, он вновь начал провозглашать:

– Ее величество королева Иносолан, ее сиятельство герцогиня Кэйдолан, доктор Сагорн. Если ктолибо из названных присутствуют сейчас здесь, назовитесь. Император ждет вас.

Встав с кресла, Инос приблизилась к герольду. За ее спиной просители зашевелились, пряча в мешочки свои драгоценные свитки пергамента, чтобы на следующее утро извлечь их оттуда. Ни Кэйд, ни Сагорна Инос среди этой толпы не увидела.

Герольд вел Инос через длинную анфиладу пышно убранных комнат, в которых возвышались величественные, но не зажженные камины. Переходя из одного помещения в другое, Иносолан невольно замечала скрытые за панелями небольшие потайные дверки, которыми пользовались, похоже, довольно часто. Действительно, стоит ли заставлять важную или нужную особу толкаться среди черни, если существует более короткий путь к властителю?

Добравшись наконец до императорского кабинета, Инос и там не увидела Эмшандара. Герольд ввел королеву Краснегара в небольшую уютную гостиную, находившуюся сразу же за кабинетом. Здесь в камине пылал веселый огонь, а в сторонке – небольшой столик с хрустальными графинами и кубками. Высокие, от пола до потолка, окна выходили на парковый цветник. Сырость затяжных дождей и холод приближающейся зимы надежно погасили яркие краски ушедшего лета, так что пейзаж выглядел угнетающе. Эмшандар стоял, облокотившись о камин и изучающе поглядывая на графины. Когда Инос собралась склониться в официальном глубоком реверансе, император махнул рукой и кивнул ей на одно из ближайших кресел. Слуг в комнате уже не было. Они ушли незаметно, тихо прикрыв за собой двери. Эмшандар подошел к столу и сам наполнил искристым вином хрустальные кубки. Этикет вынуждал Инос скрывать нетерпение. Внешне невозмутимая, она опустилась в предложенное кресло, всеми силами пытаясь выглядеть спокойной.

Но покоя не было. Тогда она стала внимательнее разглядывать интерьер гостиной. Простенки по обе стороны камина украшали портреты кисти Джиосиса, придворного художника. Другие простенки от пола до самого потолка скрывались за книжными полками, да к тому же тонули в тени. Но два волшебных слова обострили зрение Инос настолько, что и с этого места она могла разобрать, что за книги читает император. Право, история, экономика – сущая скучища для любой девушки. Убедившись, что ковры действительно из загонской шерсти, а маленькие фарфоровые статуэтки на каминной полке – керитские, Инос порадовалась за императора. Зато возвышающаяся в самом центре крупная статуэтка являлась подделкой, хоть и гениальной.

Император выглядел усталым, но с той ночи в Круглом заде сил у старика заметно прибавилось. Эмшандар был закутан в теплую мантию с горностаевой оторочкой. Видимо, день выдался хлопотный, и император только к вечеру смог переодеться во чтото менее официальное. Редкие седые волосы обрамляли лицо, обтянутое иссохшей, как пергамент, кожей, отчего старик казался ожившим скелетом, однако проницательные глаза смотрели твердо и уверенно. Неторопливые движения пожилого человека в просторной мантии, кубок с вином в его руке, кресло подле камина и то, как он в него усаживался, навеяли на Инос воспоминания, грустные и, казалось бы, давно забытые, о кабинете отца и докторе Сагорне. Он точно так же поднимал кубок за ее здоровье… Но как мог имп, пусть даже истощенный, костлявый, хоть и такой крупный, как Эмшандар, вообще напомнить джотунна? Скорее всего, воспоминание пришло из песни, которую она пела, и ароматного букета вина, искрящегося в ее кубке.

– Вино великолепно, сир! Эльфийское, конечно?

– А поточнее? – поднял седую бровь Эмшандар.

Она вытянула руку с хрустальным кубком и полюбовалась искрящимся напитком, потом вдохнула аромат и рискнула уточнить:

– Вальдоквифф. Пятьдесят третьего года, не так ли?

– Сорок седьмого, – торжествовал император.

Зардевшись с досады, Инос стала оправдываться:

– Вряд ли раньше мне когдалибо попадался сорок седьмой.

– Согласен, вино этого сбора – редкость, но Вальдоквифф ты верно определила. Мне докладывали о некоторых твоих подвигах. Я рад, что ты неуклонно развиваешь свои таланты, дитя мое.

Конечно, слухи и сплетни для дворца – норма жизни, а она с недавних пор главный центр внимания, так что терпеть ей придется и дальше. Император тактично сменил тему:

– Как самочувствие твоей тетушки? Она в добром здравии?

– О, вполне, благодарю вас. Кэйд неутомима и скоро перезнакомится со всем Хабом. Осмелюсь ли я спросить, как ваше здоровье, ваше величество?

– О, превосходно! За каждой трапезой я ем за троих и становлюсь втрое сильнее. Но самое приятное – я с чистой совестью сваливаю собственные промахи последних десяти лет на беднягу Итбена, что вконец уничтожает его репутацию. Впрочем, за несколько коротких недель он столько дров наломал! Однако, – пригубив вино и хитренько усмехаясь, перешел император к сути дела, – девушки не ходят к старикам просто так. Тебе нужна моя помощь, не так ли?

– Даже не знаю, сир… Рэп…

– Да, да, я его видел, – закивал старик. – Они с Шанди неплохо проводили время. Рэп очень помог моему внуку.

Слушая императора, Инос закусила с досады губу. Как она могла забыть о Шанди?

– Может быть, вы знаете, где я могу найти его? Рэпа, я имею в виду.

Император сделал все, чтобы не рассмеяться.

– Конечно, знаю, – заверил старик. – Парень собирается в Феерию.

– В Феерию?

– У него там какоето срочное дело. Так он сказал, – фыркнул Эмшандар.

«В Хабе у него дело срочнее некуда, – досадовала Инос. – Вот уж чем ему следовало заняться в первую очередь!»

Император сдержанно кашлянул и предостерег:

– Но информация строго секретная. Он просил сообщить это только тебе и больше никому.

«Час от часу не легче! – расстроилась Инос. – Если Рэп с легкостью предвидит каждый мой шаг, значит, он намеренно избегает встречи! Да как он смеет!»

– Ты виделась со своим кузеном герцогом? – спросил Эмшандар.

– Сегодня утром… – пробормотала Инос. Ее даже дрожь пробрала, когда она вспомнила Анджилки. – Считалось, что он бодрствовал, но… Я поняла, что Рэп уже был у него. Доктора в полной растерянности… Бедняжка Анджилки, он совсем как малый ребенок.

– Рэп объяснил мне, что удар герцог получил особенный, колдовской. Утраченную память теперь уже никаким способом не восстановишь, но жить он будет и постепенно коечему научится.

«Императору сказал, – обиделась Инос, – а мне? Ладно, колдун ты или нет, но дай мне только добраться до тебя, и я тебе уши оборву!» – мстительно пообещала Инос.

– У меня есть и другая печальная новость. Я передал пакет в твои апартаменты, но раз уж мы здесь… Вдовствующая герцогиня, матушка Анджилки, преставилась.

– Ну уж по нейто я плакать не буду! – резко ответила Инос. – Изза нее все мои беды, во всяком случае многие…

– Оо? Это не королевский ответ. Пусть она очень дальняя родственница, но приличествующая случаю толика уныния необходима.

Инос приняла упрек к сведению и извинилась. Глубоко запавшие и потускневшие за долгий век глаза старика неотрывно следили за малейшим изменением выражения лица девушки. Это убедило ее в том, что репутация Эмшандара как проницательнейшего из властителей вполне заслуженна.

– Возникает проблема с Кинвэйлом, – медленно произнес он, предоставляя Инос самой додумать недосказанное. Видя, что Инос молчит, император добавил: – Герцог теперь недееспособен, а его дочери пока еще несовершеннолетние.

– Дочери!

– Да. Пожалуй, Кинвэйл – чуть ли не единственный удел, где титул и земли передаются исключительно по женской линии наследования. Встает вопрос, кто станет опекуном наших двоюродных кузин? На кого мне взвалить эту хлопотную обязанность – растить новую герцогиню?

Инос предпочла уклониться от ответа, полагая, что Кэйд с готовностью предложит свои услуги. И тут она подумала о собственном будущем, которое тоже пока оставалось неясным. Но император опередил ее вопрос.

– Коечто у нас есть и о Краснегаре, – вздохнул Эмшандар и кивнул на одну из полок, заваленную свитками пергамента и кипами бумаг.

– Так дорога открыта?

– Нет, никоим образом! Перевалто мы удерживаем, но Пондаг нам не принадлежит. Вернее сказать, место, где он когдато был. Даже двенадцатый легион, мое любимое подразделение, не справился с зелеными бестиями. Гоблины не отдают без боя ни одно дерево, ни один камень!

Если не по суше, то по морю… Плохо только, что гавань Краснегара открыта лишь летом. Путь займет несколько недель, сначала по реке до моря, потом вокруг Пандемии. Кроме того, чуть запоздай, и корабль вынужден будет возвращаться в Империю.

– А в самом Краснегаре как, сир?

– Скверно, – поморщился император. Тяжело поднявшись, он подошел к полке и стал рыться в бумагах. – Не успел я вывести оттуда войска, как заявился некий Гристакс, приплыл на галере, полной отпетых мерзавцев. Сей джотунн назвался братом Калкора и провозгласил себя королем. А, вот оно. Здесь полный обзор событий.

Книжица напоминала бортовой журнал, но очень тоненький. В кожаном переплете находилось около десяти страничек, исписанных аккуратным каллиграфическим почерком. Инос быстро, но внимательно пролистала журнальчик и вернула, потрясенная до глубины души.

– Благодарю… сир… – прошептала она.

Эмшандар невесело усмехнулся, швырнул книжицу обратно на полку и вернулся в кресло.

– Ты почти так же проворна, как мастер Рэп; правда, ему даже страниц переворачивать не понадобилось.

Инос была не в том настроении, чтобы воспринимать юмор.

– Этим известиям немало месяцев, не так ли? Сир, сколько же людей претерпело мучения с тех пор, а сколько погибло?

– Про то лишь Боги знают, – печально промолвил Эмшандар, пристально глядя на нее поверх кубка. – Со временем насилие наверняка пошло на убыль. Те, кто могли сопротивляться… с ними покончено, остались лишь запуганные. С прошлой весны… В общем, войска там были… сущий сброд типа пондагского отряда, ни на что, кроме гарнизонной службы, не годились. Насчет убийств предполагать не берусь, а вот относительно голода сама понимаешь.

– Да, с продовольствием всегда было нелегко, – кивнула Инос, все еще находясь под впечатлением прочитанного.

Торговля не заладилась. По крайней мере два корабля вернулись, не разгрузив трюмы. Капитаны не пожелали иметь дело с задиристыми джотуннами, считавшими себя владыками Краснегара. Импы же, уходя, разграбили город так основательно, как только могли. В результате население проводило корабли голодным взглядом, не имея возможности чтолибо купить. Оставалось лишь надеяться, что Форонод совершит чудо, сначала посеяв, а затем собрав урожай. Иначе острову грозила голодная смерть.

– Мне нужно ехать, – сказала Инос. – Я должна как можно быстрее добраться до Краснегара.

Император сочувственно качал головой. Разъяснять нужды не было. Хватило минутного раздумья, чтобы понять, что одолеть заснеженную тайгу не под силу даже отборным имперским войскам, а моря несудоходны до лета. Помочь мог только Рэп.

– Рэп все это читал? – спросила Инос.

– Конечно. И не только это, но и более ранние отчеты по Краснегару. Кстати, их крайне мало. К твоему сведению, в архивах Империи о Краснегаре нет ни одного упоминания. Иниссо постарался превратить свое владение в страну, неприметную для остального мира.

– Иниссо умер столетия назад!

– Правильно. Но когда я впервые услышал о Краснегаре, я почувствовал себя довольно глупо, обнаружив, что не знаю даже, где он находится. Я потребовал из архивов все, что там было об этой загадочной стране… и не получил ничего. Тогда мне пришлось пойти на крайнюю меру и обратиться к соответствующему Хранителю. Но Блестящая Вода ответила мне бессвязным бредом.

Инос только вздохнула, не желая обсуждать колдунью. Несомненно, та поддерживала гоблинов, а вовсе не имперских легионеров, с которых начались все ее неприятности.

– Олибино коечто рассказал мне – его заботили войска… По существу, чиновникам пришлось заново собирать сведения. Был проведен поверхностный анализ краснегарской экономики и социальной структуры. Тебе, его королеве, я уверен, будет интересно ознакомиться с ним.

– А буду ли я королевой? – спросила Инос скорее себя, чем Эмшандара.

«Может быть, и буду, если Рэп захочет. Все зависит от него – и изгнание джотуннов, и добрая воля жителей принять свою королеву».

Воинственный задор горожан сильно поостыл, это несомненно. Но если она прибудет туда с колдуном, возможно, коечто еще удастся сделать. В противном случае – к лету там будет кладбище.

«Где Рэп? Если он сделает меня королевой, я с огромной радостью сделаю его королем».

Отчаяние прокралось в сердце Инос и замутило ее взор непрошеными слезами. Она вдруг поняла, что император напомнил ей не Сагорна, а покойного отца. Хотя Эмшандар нисколечко не был похож на Холиндарна. Разве что манерой держать кубок и греться у камина, развалившись в кресле… Чтото отцовское… Не сдержавшись, она всхлипнула.

– Извините, сир! Я и утомила вас, и времени отняла слишком много…

– Останься! Выпей со стариком еще вина. И так коротая время, обсудим все твои проблемы.

Инос попыталась было протестовать, но старик умел повелевать, и она подчинилась. Эмшандар вновь наполнил кубки и так прочно устроился в своем кресле, словно собрался именно в нем провести остаток вечера и даже всю ночь.

– Ты, наверное, знаешь, султан Азак уехал.

– Да, тетушка говорила. Он заходил попрощаться. Очень мило с его стороны! Жаль, что я в тот момент была на верховой прогулке. Кэйд простилась за меня и с Азаком и с Чаром. Рэп и его исцелил!

Теперь пришлось объяснять Эмшандару, кто такой Чар и что с ним случилось Император молча выслушал, взял грифельную доску и, сделав на ней пометку, отложил ее в сторону.

Жить без Азака ей будет, безусловно, легче, но радоваться пока было нечему.

– Рэп занят по горло, – заметила она, горько усмехаясь. – Колдуй здесь, колдуй там…

Эмшандар на это только вздохнул и молча сцепил пальцы рук. Потом бросил взгляд на сгущающийся за окнами сумрак угасающего зимнего дня. Усыпанные жухлыми листьями газоны тонули в розоватооранжевых отсветах закатного солнца.

– Инос… Могу я так тебя называть? – Слабый кивок вполне удовлетворил властителя, и он задумчиво продолжил: – У меня большой опыт общения с колдунами. Когда начались вылазки гоблинов и Блестящая Вода делала все, чтобы помешать мне разобраться в этом вопросе, я призвал на помощь Олибино. Он заслал в Краснегар лазутчика. Через сутки он вернул его в Хаб. Отчет лазутчика занял целый час. Так я сумел узнать и о тебе, и о твоем королевстве задолго до прибытия осведомителей. Это рядовая любезность колдуна императору… – Помолчав, он продолжил: – Я хочу, чтобы ты поняла, что я действительно хорошо знаю колдунов. И будь уверена, они не похожи на других людей!

– Как это?.. – содрогнулась Инос.

– Они, – понизил голос император, – мыслят иначе. Да, не так, как мы.

– Помню, Рэп сказал: «Колдовство в конце концов превращает людей в нелюдей». Неужели это так? – спросила Инос.

– Видимо, да, – кивнул император. – Во всяком случае, когда я пришел в себя, первый, кого я узрел, был Рэп. Тогда он показался мне совершенно обыкновенным, немного меланхоличным, быть может, но человеком. Он все время пребывал в раздумье… Видя его неопытность, я не слишкомто удивился, узнав, что этот умный и приятный юноша стал колдуном всего несколько часов назад. Но с той ночи в Круглом зале, когда ты и он… С тех пор как он вернулся, он, как это ни печально, очень изменился.

Инос молчала. Что она могла сказать? С Рэпом она пока так и не встретилась. Но утверждение императора: «Очень изменился» – встревожило ее. Ведь, став адептом, она и сама теперь была иной.

Эмшандар смотрел на нее с нескрываемым любопытством.

– Расскажешь мне, что именно случилось с вами в ту ночь? – попросил он.

«Вот оно что! – развеселилась Инос. – Старый лис опростоволосился! Сколько ни болтал с мастером Рэпом, но так ничего и не вызнал! Если Рэп таится, зачем мнето откровенничать? Впрочем, а что я скажу?..»

– Сир, если бы я могла! Я попрежнему в растерянности, как и в ту ночь. Рэп перенес нас обоих в… какоето магическое пространство. Так это он назвал. Это совершенно иной мир. Он словно бы и рядом, и вне, и внутри нашего мира, и нигде… нет, – с сожалением вздохнула Инос, – не могу объяснить.

– Вы явно кудато переместились. Попробуй описать то место, – настаивал император.

– Не могу. Слов таких нет, – в отчаянии воскликнула она. – Нет у человека понятия на несвет и нетьму одновременно. Как назвать одним словом несоединимое – шум и тишина? Там нет ни времени, ни пространства. Это как ускользающий сон – тщишься запомнить, а рассказать не удается. – Внимательно всматриваясь в собеседницу, Эмшандар вдумчиво слушал, поэтому она заставила себя продолжать. – Как только Рэп шепнул мне два из пяти своих слов, он сумел обуздать взбесившуюся энергию. От наших ожогов не осталось и следа, и мы снова оказались в одежде… Потом он отослал меня назад. – Инос раздражало, что ярчайшее переживание ее жизни почти забылось. – Думаю, он позаботился оградить меня от неприятных воспоминаний, заблокировав мою память. Но то, что огонь жег, я помню, а боль забыла.

Эмшандар серьезно кивнул и продолжал выжидательно вглядываться в Инос.

– Как странно! – промолвила она. – Я только сейчас поняла… Зиниксо шепнул Рэпу пятое слово, рассчитывая сжечь его и тем самым удержать звание Хранителя. Но Рэп разделил со мной силу, отдав два из своих слов. Мощь уменьшилась, и он смог ее контролировать. Но как же?.. Если потом он убил Зиниксо, то вся мощь слова гнома должна была достаться Рэпу, а судя по всему, это не так.

Эмшандар в глубоком раздумье медленно поднес к губам кубок и сделал добрый глоток вина. Заговорил он, осторожно выбирая слова:

– Я так понимаю… Зиниксо не убит… Что именно сделал Рэп с Хранителем Запада, он, ясное дело, не скажет, но, пожалуй, гном больше никого из нас не побеспокоит.

Инос содрогнулась. Единственно, что она великолепно помнила из того, что происходило в том таинственном «нигде», куда они умчались с Рэпом, это то, что фавн был очень зол. Она и помыслить не могла, что он способен так распалиться. Рэп испугал ее.

– И еще одно я хочу знать, – тихо, спокойно продолжал допрос император. – Рэп был живым горнилом, печью огненной. Как ты решилась броситься в пламя и обнять его?

– Тетя всегда говорила, что импульсивность – мой основной порок.

– Импульсивность? Чума меня заешь, женщина! Тут не одна импульсивность… еще чтото было… было!

– Верно, сир, было. Встреча с Богами.

Она ожидала града вопросов, но Эмшандар просто сказал:

– Я знаю.

Видимо, тайн для императора не существовало.

– Может быть, вы знаете и то, что посоветовали мне Боги – доверять любви? Я долго не могла правильно понять смысл этих слов. Но когда увидела, что Рэп вотвот умрет столь жутким образом – у меня словно глаза открылись. Человек, которого я любила и который любил меня, нуждался в моей помощи. Все, казалось, сходилось, и я сделала то, что должна была.

– У меня нет слов, чтобы выразить, как я восхищаюсь тобой. За тебя! – восторженно воскликнул Эмшандар, приподнимая хрустальный кубок с искристым вином – Найдись у моих легионеров хотя бы десятая часть твоей смелости, я бы правил всем миром.

Даже адептам свойственно краснеть. Инос густо покраснела. Скрывая смущение, она спросила:

– Неужели Рэп не объяснил, что произошло?

Сумерки вползали в комнату, заставляя огонь в камине светиться все ярче и ярче.

– Нет. – Эмшандар сокрушенно покачал своей костлявой головой. – Но что бы там ни было, это происшествие, кажется, напугало Хранителей до потери сознания. Блестящая Вода все время бормочет какуюто белиберду. Литриан исчез из своего дворца, видимо, прячется в Илрейне, а Олибино, тот знать ничего не желает, только твердит, что этого не может быть, потому что быть того не может. Жаль, что эти слова ему мало чем помогают.

– А Рэп? Почему он меня избегает?

– Не знаю. К сожалению, он ведь упрям и если уж о чем не захочет говорить, то… Вот и о тебе молчит. Но он очень изменился, Инос. Конечно, мне трудно судить, как глубоки изменения, ведь я его прежде не знал, но я сравниваю сегодняшнего Рэпа с тем, каким помню его в нашу первую встречу. – Император пристально смотрел на языки пламени, мечущиеся в камине. После недолгого молчания он произнес: – Звучит, безусловно, абсурдно, но… похоже, ему нужна помощь. Я бы сказал – он в серьезной беде.

3

Двое суток минуло с достопамятной беседы Инос с Эмшандаром, когда элегантная двухместная одноконка упрямо пробиралась на южную окраину Хаба, петляя по узеньким улочкам некогда зажиточных, а теперь нищих кварталов, пока не догромыхала колесами до невзрачного домишки. Любопытные глазели по большей части изза занавесок, лишь немногие смельчаки рискнули задержаться на улице. Карета, эскортируемая четырьмя преторианскими гвардейцами, остановилась здесь впервые. Великолепные молодцы в сияющих шлемах с высокими плюмажами, как правило, так далеко от Дворца не забирались.

Командовал ими высоченный детина с маленьким изящным подбородком. Как только карета замедлила ход, он сложился чуть ли не пополам, чтобы заглянуть в окошко.

– Пожалуй, это то самое место, – произнес он, указывая на невзрачную, исхлестанную непогодой дверь, к которой вела лесенка в несколько ступенек.

Кэйд этой дверью прежде не пользовалась, но знала о ней. Окно ее спальни выходило именно на эту улочку, она сразу же узнала разношерстные здания, высившиеся напротив ее первого пристанища в Хабе.

Одним легким движением гвардеец ловко соскочил на мостовую.

– Я доложу о твоем прибытии.

– Подожди! – остановила его Кэйдолан. – Честь велика, Тиффи, но мне лучше самой постучать.

Гвардеец обидчиво нахмурился, но открыл дверцу кареты и подал герцогине руку, помогая сойти с подножки.

– Почему? – не выдержав, спросил он.

– Ну, пожалуй, никого не окажется дома, встань ты перед дверью. Знаешь, у тебя на редкость устрашающая внешность.

Щеки Тиффи зарделись от удовольствия.

– О, послушай! Это правда? У меня столь бравый вид? – спрашивал он, поднимаясь вслед за Кэйд по лестнице на крылечко.

Гордая широкая улыбка сияла на его лице, пока он изображал охрану. Оказавшись перед дверью, Тиффи затрезвонил в колокольчик что было сил. Нужды в таком шуме не было, так как Кэйд еще с тротуара успела заметить колебания портьеры. Дверь открылась.

– Доктор Сагорн, – прощебетала Кэйд.

Старик выглядел рассерженным и в то же время испуганным, с всклокоченными волосами и в неряшливо наброшенной одежде. Он раздраженно кивнул Кэйд и подозрительно покосился на начищенный до сияющего блеска нагрудник возвышавшегося рядом с ней юнца, свирепо хмурящего брови.

– Слишком много чести этому дому, – буркнул Сагорн и нехотя отступил в глубь коридора, освобождая проход.

Тиффи, с неудовольствием, пристально изучив низкую притолоку, начал снимать свой шлем. Кэйд остановила юношу, накрыв ладонью его руку.

– Это будет конфиденциальная беседа, Тиффи.

– О? – Гвардеец недоверчиво уставился на Сагорна.

– Медицинская консультация, – пояснила Кэйд.

– А! – успокоился гвардеец и, метнув на взъерошенного врача последний грозный взгляд, опять застегнул ремешок шлема. Потом парень спустился вниз, цокая шпорами по ступенькам, и остался на улице дожидаться герцогиню.

Сагорн провел Кэйд в комнату, в которую прежде она не удосуживалась заглядывать. Вдоль стен тянулись бесконечные полки, на которых покоились внушительные фолианты, во множестве стояли стеклянные банки, чемто наполненные и украшенные длинными, исписанными странными знаками этикетками, и другие банки, покрупнее размером. В них плавало то, что Кэйд и рассматриватьто не стала. В углу кабинета пылился неизменный атрибут – скелет. Скупой интерьер дополнялся стульями и письменным столом. Чуть погодя Кэйд заметила еще один стол, крепко сбитый, деревянный, заляпанный зловещими пятнами, а за ним несколько стоек с инструментами. Посредикомнаты торчало два сундука устрашающе огромных размеров. Один уже упакованный и перевязанный толстой веревкой, другой – раскрытый. До половины он был заполнен книгами, одеждой и хирургическими инструментами.

Выбрав самый приличный из стульев, Кэйд устроилась на нем. Сагорн подвинул другой и сел напротив. Выжидательно поглядывая на гостью, доктор пригладил волосы, заодно размазав по лбу грязь. Свое скверное настроение он даже не считал нужным скрывать.

– Из города сбегаете? – выпалила Кэйд.

– А вы догадливы!

– Можно спросить почему?

– Сами знаете, – свирепо рыкнул старик.

– Глупости! – тряхнула головой Кэйд. – Императору нужен ваш совет. Да такая удача – гарантия благосостояния на всю жизнь, какой бы долгой она ни была!

– Удача? Чушь!!!

Сагорн вскочил со стула, высокий, мрачный, и начал метаться по кабинету, благо места хватало.

– Вы прекрасно знаете, как старательно мы охраняли свой секрет. Мы долго таились, но теперь с нас сорвана маска! О нашем проклятии начнут судачить на каждом углу. Мы станем посмешищем для горожан и легкой добычей колдунов. Хранители узнают о нас, император им все разболтает. А бедствие это постигло нас изза нашего мягкосердечия. И зачем мы только ответили на приглашение Холиндарна и притащились в Краснегар?!

– Не будьте смешным, – спокойно посоветовала Кэйд. – Ваша тайна останется при вас.

Досада Кэйд росла как на дрожжах.

– Надо же, какое чудо – вы сами пакуете вещи! Что же вы не поручили эти хлопоты комунибудь другому, помоложе? Или на сей раз остальные компаньоны не согласны с вашим решением?

– Бог Жалости! Кэйд, вы же знаете, я не могу контролировать поступки других!

– Прежде, кажется, они действовали согласно вашим рекомендациям, не так ли? Ведь ваш голос был решающим?

Старик фыркнул, презрительно и раздраженно.

– Говорите, чего от меня надо, и уходите.

– Вы виделись с Рэпом?

– Нет, после похорон Гатмора не встречались. – Перестав бесцельно метаться по комнате, он замер перед раскрытым сундуком, мрачно уставясь на его содержимое. – А… вы не знали? Примите мои извинения, мэм.

– Так я и думала, – печально промолвила Кэйд. За время долгого пути из Араккарана герцогиня научилась восхищаться грубым моряком, найдя в нем немало скрытых достоинств. – Смерть Гатмора както повлияла на решение мастера Рэпа сразиться с Калкором?

– Еще бы! Целиком и полностью.

Кэйд горестно вздохнула. Она прекрасно знала, как нужно постараться, чтобы фавн изменил принятое им решение.

– Я скорблю о случившемся. Хорошо, что Гатмор отомщен. Жаль только, что вы не знаете, где Рэп. Вы не знаете, почему он избегает Инос?

Старик доплелся до стула и снова сел.

– Избегает ее?

– Определенно. Знаете, теперь Рэп – колдун. Вы, наверное, слышали, что он сделал? А Хранители его оправдали.

– Я немало наслушался про колдунафавна, который бродит по Хабу. Этих побасенок расплодилось больше, чем крыс в столичных канавах. Но я думаю, что истина проста: он поцапался с Зиниксо. Инициатива исходила либо от гнома, либо от фавна, это не суть важно. Важно, что он вернулся с победой. Так что Рэп – новый Хранитель Запада.

– А вот и нет. Он отказался от этой чести.

– Похоже на него, – презрительно буркнул Сагорн.

– Относительно пламени. Это Инос спасла его, но с той ночи Рэп так ни разу и не поговорил с ней. Но он в Хабе. Герцога Анджилки исцелил, насколько был способен, и покалеченного слугу Азака тоже вылечил. Я знаю, что он много времени проводит с принцем и юным гоблином. Прошел слух, что он уезжал из столицы, но уже вернулся. И все же к Инос он не подходит!

Сагорн откинулся на спинку стула, не сводя с Кэйд цепкого взгляда. Скрестив вытянутые ноги, доктор улыбнулся, состроив зловещую гримасу:

– А когда вы видели его в последний раз?

– Сегодня утром, – призналась она. – Я возвращалась к себе по безлюдному коридору, и вдруг он вышел… нет, появился изза угла. Мы перекинулись парой фраз, и его не стало. Он исчез! – Кэйд старалась выглядеть беззаботно, но старый пройдоха видел ее насквозь.

– Что именно он сказал? – Видя колебания Кэйдолан, доктор заявил: – Как я могу советовать, если вы от меня таитесь?

– Ладно! Он произнес: «Скажи ей, что я действительно люблю ее!» Это все.

Старик помрачнел, задумался и снова спросил:

– Каким он тебе показался?

– Огорченным, пожалуй. И глаза какието дикие.

– Бешеные, как у мокрой кошки. И хватит гадать, – потребовал Рэп, закрывая за собой дверь кабинета.

От неожиданности Кэйд вздрогнула и укоризненно глянула на Сагорна. Но доктор сам был перепуган насмерть.

Рэп засунул руки за пояс и сердито уставился на Кэйд:

– Негоже пересказывать личную беседу!

– Негоже подслушивать чужие разговоры, – парировала Кэйд.

Рэп выглядел как самый заурядный конюх, к тому же взбудораженный и рассерженный.

– И незачем через вторые руки заверять девушку в любви, если обходишься с ней так жестоко, – продолжала старушка. – Она очень страдает.

Рэп помрачнел, но смолчал.

– Ну, по крайней мере объяснението она заслужила! – выкрикнула Кэйд и поразилась, как болезненно исказилось лицо Рэпа. Она даже испугалась – не болен ли он.

– Не будет объяснений, – хрипло ответил Рэп. Окинув рассеянным взглядом багаж Сагорна, он насмешливо взглянул на самого ученого. – Я здесь, чтобы исполнить обещание.

Старик сглотнул комок, застрявший в горле, и облизал тонкие бледные губы. Подавшись вперед, он с такой силой вцепился в подлокотники кресла, что побелели костяшки на пальцах.

– Видишь? – мстительно хихикнул Рэп. – Он удирал не от императора. И не от Хранителей.

– От тебя, – ахнула Кэйдолан.

– Именно. Он отлично знал, что я сдержу свое слово и обязательно приду. Сейчас он может получить то, что всегда желал. Но он уже слишком стар, чтобы пользоваться этим в одиночку, не так ли, доктор? Ты прожил сто лет, и с перерывами ты мог бы протянуть еще столько же. – Горько рассмеявшись, Рэп повернутся к Кэйд. – Он не верит другим. Не смеет доверять компаньонам, они ведь моложе его.

– Пожалуй, мне пора, – вежливо произнесла Кэйд и начала подниматься.

– Нет уж, останься и смотри, – приказал Рэп. – Будет забавно. Я готов приступить, доктор Сагорн, – тягуче произнес фавн и, склонив голову к плечу, впился в старика взглядом. – Кто вышел из дома колдуна? – резко спросил Рэп.

– Я, – прохрипел Сагорн. Он сидел нахохлившись на своем жестком кресле и все еще цепляясь за подлокотники.

– Встань, пожалуйста, – попросил Рэп.

Сагорн побледнел и неловко поднялся со стула. Рэп двинулся вперед, а старик испуганно попятился, но фавн просто сел на крышку упакованного сундука и уставился на доктора. Под пристальным взглядом колдуна старый умник забился в нишу окна.

– Прекрасная работа! Раша была права, жаль портить такой шедевр, – печально покачал головой Рэп. – Кто исчез последним? – жестко вопросил он.

– Тинал, – проблеял Сагорн дрожащими губами.

– Будет лучше, ваше сиятельство, если ты закроешь глаза, – буркнул Рэп.

– Ты вроде бы предложил мне смотреть?

– Ведь их же еще одевать надо, – заметил Рэп.

– О! – Кэйд зажмурила глаза.

– Можешь открывать.

Кэйд уставилась на Тинала, стоящего рядом с Сагорном. Воришка таращился снизу вверх на старика широко открытыми, изумленными глазами, и одежда была парню впору. Сагорн взирал на главаря шайки с не меньшим изумлением. Почти столетие назад, когда они вынуждены были расстаться, Сагорн был самым младшим из пяти.

– Ну, что скажешь? – усмехнулся Рэп.

– А неплохо, – осклабился Тинал. – Очень даже неплохо. Благодарю тебя.

– Нет, – хохотнул Рэп, – какая уж тут благодарность!

Осунувшееся лицо Сагорна озарил лучик надежды, но он промолчал. Тиналу было настолько не по себе, что он не мог сдержать сотрясавшую его дрожь. Даже прикусил костяшки пальцев, чтобы зубы не стучали, но это не помогло.

– Феери спрашивала тебя, – продолжал Рэп. – Помнишь, она хотела знать твое заветное желание, а когда ты сказал, она не поверила твоим словам.

Кэйд в растерянности хлопала глазами, не понимая, о чем речь. Она ничего не знала про феери, но, видя, как Рэп играет с людьми, почувствовала себя неловко. Только сейчас Кэйд поняла, насколько сильно изменился Рэп. А он продолжал допрос:

– Кто ушел перед тобой, Тинал?

– Джалон, Рэп, – покорно промолвил парень.

– Закройте глаза, Кэйд.

Не прошло и пары мгновений, как их стало трое. Миниатюрный менестрель был бледнее трупа, а в его глазах застыли ужас и отчаяние.

Следующим объявился Андор. Этот лучше других умел лицемерить. Обаятельная улыбка расцвела на красивом лице, когда он произнес:

– Здравствуй, старший брат.

– Ах, падаль паршивая! – взвизгнул Тинал.

Вор выглядел лет на десять моложе красавца. Он был не только ниже ростом и худощавее, но и безобразнее Андора; и все же семейное сходство в их внешности проскальзывало.

И наконец вынырнул Дарад. Сразу же в просторном кабинете стало тесно. Гигант довольно долго рассматривал четверых компаньонов, взирая на них сверху вниз, и вдруг восторженно захохотал. От его грубого хохота задрожали не только стены, но и весь дом.

– Я знал, сэр, что ты это сделаешь! Я знал, что ты освободишь нас!

Рэп фыркнул с нескрываемым презрением.

– Вот, ваше сиятельство, взгляните, вся шайка перед вами. Наконецто они все пребывают в одночасье вместе. Что скажешь?

Кэйд внимательно рассматривала пятерых людей, которые таращились друг на друга. Для них не существовало ни колдуна, ни герцогини.

– Знаешь, Рэп, пожалуй, тебе стоит спросить их…

– О нет, – зло рассмеялся фавн. – Они получили то, что упорно требовали. Разве не так? Почти сотню лет они добивались освобождения. А теперь полюбуйся на них!

Кэйд удивилась, почему Рэп бурлит от злости? Во время путешествия из Зарка он был совсем иным.

Пятеро все еще не могли оторвать взгляд друг от друга.

– Не о чем мне их спрашивать, – фыркнул Рэп. – Они получили именно то, что, им казалось, они хотели бы получить, – но они не хотят этого! Итак, – добавил он, – я сдержал обещание.

Поднявшись, фавн решительно зашагал к двери. Дарад всегда был тугодумом, но именно он крикнул:

– Подожди!

– Чтото не так? – остановившись, ласково спросил Рэп.

Джотунн изо всех сил морщил лоб, пытаясь подобрать слова:

– Нам бы поговорить об этом, а?

– О чем? – изумленно переспросил Рэп.

– Ты отлично все сформулировал, – едко произнес Сагорн. – Мы старательно обманывали себя все эти годы. Не проклятие то было, а величайшее благо…

– …по меньшей мере, – продолжал Андор, – раз уж мы достали хоть одно волшебное слово. Теперь мы не хотим существовать разделенными!

Остальные энергично кивали.

– Так вы что же, желаете, чтобы я вас снова собрал? Я правильно понял?

– Когда воспоминания одного принадлежат всем… – заговорил доктор Сагорн.

– …это означает, что мы, в сущности, стали… – добавил Тинал.

– …одним человеком, – неуклюже закончил Дарад.

– Мне показалось, что в последнее время вы чаще, чем прежде, меняетесь друг с другом, не так ли?

Не глядя на Рэпа, все пятеро разом кивнули. Они все еще не могли отвести глаз друг от друга.

– Это так, – согласился Сагорн, обращаясь к Андору.

– С тех пор, по крайней мере, как мы влезли в это приключение, – подсказал Джалон обоим компаньонам.

– В Араккаране, – проинформировал Дарад Тинала.

– Особенно в ту ночь, когда мы извлекали его из темницы, – согласился вор, глядя на своего брата.

– Но теперь, когда мы порознь, и наше слово тоже расщепилось! – пожаловался Андор Джалону.

– Да, об этом стоит поразмыслить, – признал Рэп. – Сотрудничество – вещь полезная.

– Сложи нас обратно, Рэп, пожалуйста! – захныкал Тинал.

– Я дал вам, что обещал! – рявкнул колдун.

Кэйдолан затаила дыхание.

– Пожалуйста, Рэп! – В льдистоголубых глазах Джалона дрожали слезы. – Мы никогда не забудем! И всегда будем помогать!

– Подожди чуток, – прогрохотал Дарад. – Знаешь, ты должен прекратить такое свинство, чтобы меня придерживали целыми годами. Особенно этот старый хрыч Сагорн. Как зароется в свои книги, так о нас, остальных, начисто забывает!

– Несправедливо обвиняешь, – вспыхнул Сагорн, – ведь видишь же мои седины…

– Не к нему стоит предъявлять претензии! – вмешался Андор. – Мой драгоценный братец – вот кому я не доверяю! – И красавец ткнул пальцем в тщедушную фигурку.

Тинал вздрогнул и съежился.

– Что он сделал? – спросил удивленный Джалон.

– В томто и дело, что ничего! – воскликнул Андор. – Именно это я и твержу! Вы никогда не задумывались, почему он так мало шляется? Не успеет появиться, как чуть ли не сразу снова вызывает когонибудь из нас? Он выжидает, пока наши жизни не кончатся, понимаете? Через однодва столетия мы одряхлеем почище, чем Сагорн сейчас. И тогда кто унаследует всю нашу память и весь наш опыт? Вот этот вот уличный мальчишка, вот кто! Он заранее обкрадывает нас!

Тинал энергично запротестовал, но остальные были полностью солидарны с Андором, и все пятеро раскричались не на шутку. Кэйдолан в растерянности взглянула на Рэпа. Фавн наблюдал за спором с той задумчивой, полунасмешливой улыбкой, которая ему некогда была присуща. Это продолжалось мгновение, затем, посерьезнев, он кашлянул, и немедленно воцарилось молчание…

– Ну? – спросил он.

– Пожалуйста, Рэп, не оставляй нас вот так, – умолял Джалон. – У меня такое ощущение, словно я черепаха, с которой содрали панцирь. Мы же помогли тебе получить то, что ты хотел, не так ли, и…

– То, что я хотел? – Рэп подпрыгнул, кипя от гнева. Все в ужасе отшатнулись. – Вы думаете, это то, что…

Он мгновенно подавил злость, словно книгу захлопнул. Кэйд содрогнулась. Столь нечеловеческий контроль над своими эмоциями испугал ее сильнее, чем сама непонятная ярость.

– Ладно, будь повашему, – тихо сказал Рэп. – Я наложу на каждого из вас временное ограничение. Устраивает? – спросил он и оглядел кивающие головы. – Все ли вы хотите быть собранными обратно?

Пять голов слаженно кивнули.

С легким шорохом одежда Дарада упала на пол. Следующий ворох образовался после Андора… Джалона… Тинала… Остался лишь Сагорн.

– Все, доктор, – резко заявил Рэп. – Успешно проведенная операция завершена. Переделывать не понадобится? – Не ожидая ответа, фавн повернулся к Кэйд. – Когда бы вы хотели отправиться в Кинвэйл и в Краснегар?

– Почему ты не спросишь об этом Инос? – поинтересовалась она.

– Я спрашиваю вас.

– Нужно ли спешить?

Рэп застыл, всматриваясь в неведомые дали, а его широко открытые глаза вдруг затуманились.

– Нет, – произнес он после минутной задумчивости. – Нет, время терпит. Еще неделядругая задержки в любом случае не повредит. Вы хотите провести здесь Праздник зимы, не так ли?

– Да, – призналась Кэйд. – Да, я хочу, а вот Инос – нет.

Эйгейз неистово готовилась к грандиозным торжествам. Веселье в Кинвэйле – ничто по сравнению со столичным, заверяла она. А в Кинвэйле в этом году в любом случае никакого празднования не ожидается.

– Балы да банкеты? Инос всегда любила танцы. Передай ей, чтобы она как следует повеселилась! Краснегар – не слишком подходящее место для шикарных балов.

– Да пропади они пропадом, эти балы! Мы готовы отправиться в любой момент.

– Оставайтесь, – велел Рэп. – Но после праздника… захочет ли Инос отправиться домой?

– Почему ты не спросишь ее?

– Я спрашиваю вас.

– Да. Если ты поможешь.

Он уставился на Кэйд, словно та сказала величайшую глупость.

– Конечно, я помогу! – выпалил Рэп. – Вы же знаете – это был и мой дом.

Затем, развернувшись на каблуках, фавн пересек комнату и исчез через дверь. Не открывая ее.

– Ну, доктор? – спросила Кэйд.

– Что «ну»? – недовольно буркнул джотунн.

– Поставь диагноз нашему колдуну.

– Я не силен в магии.

– Но какието предположения вы можете сделать?

– Как здоровье Инос?

– Превосходно.

– Скажите, что случилось, когда Инос и Рэп исчезли в пламени?

– Не знаю. У Инос слишком путаные воспоминания.

– А! – откликнулся Сагорн и принялся собирать одежду своих компаньонов, оставленную колдуном. – Извините, но фактов маловато.

Рассерженная Кэйд медленно встала и произнесла:

– У меня имелось немало причин, чтобы прийти, но самая главная – это стремление уверить вас, что приглашение императора – отнюдь не ловушка, а великолепный шанс обеспечить ваше будущее, доктор. Но если вы продолжаете капризничать, я позову сюда гвардейцев, и они силой доставят вас во дворец. Повторяю, для вашего же блага, они это сделают!

Сагорн испепелял ее свирепым взглядом, но, подумав, пожал плечами.

– Чего вы хотите? – сдался доктор.

– Что вы думаете о Рэпе?

– Что за вопрос! Судя по всему, его терзает нестерпимая боль.

4

Соперничество между высокородными дворами Империи никогда не утихало, но наибольшее ожесточение этих баталий проявлялось в подготовке к ежегодному Празднику зимы. Каждое семейство из кожи лезло вон, чтобы перещеголять остальных. Подготовка занимала долгие месяцы и проходила в глубочайшей секретности: трудились портные, собирались оркестры, отыскивались и перекупались друг у дружки повара, доставлялись редкостные вина, измышлялись невиданные забавы. Никаких денег не жалелось, чтобы пустить пыль в глаза всему Хабу.

Кэйд передала племяннице пожелание Рэпа «как следует повеселиться». Какие бы тревоги ни терзали Инос, она доверяла Рэпу и послушно таскалась по празднествам. Впрочем, иного выбора у нее не было. Как почетная императорская гостья, она не могла отказываться от приглашений, даже если очень этого хотела. Ведь такой отказ расценивался бы как оскорбление.

Прошлогоднее дурацкое увлечение турнирами ушло. Вернулись кружева, оборки, рюши и гофрированные манжеты с воротничками. Кринолины стали такими широкими, что даме, чтобы пройти в двери, требовалось поворачиваться боком. В этом сезоне наиболее модными оттенками считались бордо и гиацинтовый. Наряд обильно украшался кружевом и бантами, отделывался драгоценными камнями и бусами, богатой вышивкой. Для украшений использовались даже раковины. Прически с помощью начесов, каркасов, шиньонов превращались в сложные архитектурные сооружения, усыпанные жемчугом и драгоценными камнями.

Мужчинам мода диктовала свои глупости. Повседневные камзолы и панталоны отменялись, а облачаться предписывалось в белые шелковые трико и бархатные фраки самых ярких и броских расцветок, причем фалды висели исключительно низко, а перед срезался выше широкого пояса. Делалось это для того, чтобы ничто не мешало любоваться гульфиком, непомерно украшенным драгоценными камнями и вышивкой. Массивность такой набивки была вопросом вкуса для кавалера, головной болью для его портного и темой обсуждения для дам.

Жизнь превратилась в последовательность балов. Надушенные листки приглашений сыпались на туалетный столик Инос как снежные хлопья. До полудня девушка отсыпалась, вставала и начинала наряжаться на очередной бал, потом танцевала ночь напролет. Кто оплачивал ее туалеты, украшения, лошадей и прислугу, она не осмеливалась спрашивать. Ее постоянно преследовало опасение, что император перед ее отъездом предъявит кошмарный счет, сумма которого превысит валовый доход… нет, ценность всего ее королевства.

Иносолан являлась неоспоримой королевой праздника. Ее фурор объяснялся интригующими событиями в Эминовом Круглом зале и окутывавшей ее оккультной аурой. Молва связывала ее имя с таинственным фавномколдуном, спасшим династию.

Но в дополнение к этому грациозность движений и красота Инос была несравненна, ее остроумие ошеломляло. Светские девицы злобно шушукались меж собой о ее магических чарах.

Вряд ли ктонибудь из них был способен понять, что в юной королеве кавалеров привлекал не ее ум, не ее изящество, даже не красота, а скорее грустная задумчивость, которую они воспринимали как романтическую меланхолию и которая являлась отражением боли разбитого сердца.

На каждом балу Иносолан получала по меньшей мере по четыре предложения руки и сердца. И как правило, два из них всегда исходили от Тиффи. За весь праздничный марафон Инос отметила пятерых, а то и шестерых юношей из весьма достойных фамилий, каждый из которых, окажись год назад в Кинвэйле, теперь вполне бы мог быть правителем Краснегара.

«Слишком поздно! Слишком поздно!» – колоколом гудело у нее в голове.

Каждая ночь пролетала в блеске свечей, громе оркестров, вихре танцев. А когда брезжил рассветом новый день, Инос уезжала обратно в Опаловый дворец, запиралась в спальне и горько плакала в подушку.

О Рэпе она совершенно ничего не знала. Пожалуй, Шанди был вообще теперь единственным, кто встречался с фавном. Инос попробовала с мальчиком передать послание.

– Скажи Рэпу, что я очень люблю его, – попросила она.

На следующий день Шанди принес ответ, устный.

– Рэп сказал, что он знает это, – улыбнулся принц.

Окрыленная успехом, Инос продолжила перекличку:

– Скажи Рэпу, что я хочу помочь ему.

Но сообщение, принесенное Шанди, ошеломило ее:

– Он засмеялся и сказал, но не тебе, а просто так, что ты – последняя, кто может помочь ему.

Продолжать этот странный диалог через посредника она не решилась, подозревая, что Рэп и на этот раз прав.

Инос маялась между двумя страхами, противостоящими друг другу. Она боялась магического пространства, о котором у нее остались весьма смутные воспоминания как о зловещем полумире открытого небытия. Ее страшило то, что Рэп, похоже, проводил большую часть времени там – так как его, повидимому, не было нигде больше. Инос с ужасом представляла, что неведомое пространство захлопнет его в ловушку и оставит там навсегда.

В то же время ее донимал другой страх – тот кошмар, который она увидела в волшебном окне – мучительная смерть Рэпа в гоблинском логове. Ужасная судьба, но была ли она теперь неизбежна? Возможно ли, что именно изза этого Рэп прятался от нее? Говорили, что Иниссо свело с ума нечто, увиденное в волшебном окне. Может быть, и Рэпу уготована подобная участь? Но сколько Инос ни ломала голову, попрежнему оставалось неясным, почему он должен остерегаться ее.

За два дня до Праздника зимы состоялся грандиозный императорский бал. Тысячи приглашенных распределялись по рангам в соответствии со знатностью. Прием проходил в двенадцати бальных залах, а обслуживало его семнадцать оркестров, множество циркачей, кочующих из зала в зал, и масса буфетчиков, едва успевавших наполнять столы отборными деликатесами. Таким количеством снеди можно было бы накормить весь Зарк. Да и заготовленных свечей, верно, перевалило за сто тысяч. Эйгейз оказалась абсолютно права: кинвэйлские торжества по сравнению со столичными – детский утренник.

Августейшая принцесса Ороси тоже прибыла во дворец в сопровождении мужа, герцога Лисофтского, и детей. Шанди с восторженным воплем тут же исчез в шумной свалке, устроенной кузенами вместо церемонных приветствий. У Инос оборвалась последняя ниточка, ведущая к Рэпу.

* * *

Наступила великая ночь последнего бала Праздника зимы. Торжественный полонез начинала первая пара – император и Инос. Эмшандар подал руку королеве Краснегара, и оркестр грянул величественным аккордом. Второй парой к шествию присоединились Лисофт и Ороси.

К императору вернулся здоровый цвет лица, Эмшандар перестал казаться живыми мощами. Физически он стал много сильнее, чем до болезни. Ни у кого не возникало и тени сомнения в том, что Империю он держит так же крепко, как и в самые лучшие свои годы. Конфликт с гномами был благополучно улажен; а легионы в Гобле дожидались лишь весны, чтобы вернуться в Хаб. Послушный Сенат разобрался с Актом о престолонаследии быстрее некуда. Жизнь Империи входила в положенное ей русло.

Собираясь на бал, император предпочел вспомнить, что он верховный полководец, а посему облачился в парадный мундир, где толстая воловья кожа заменялась особой замшей мягкой выделки, а массивный бронзовый нагрудник – его золоченой имитацией из тонкой жести.

Инос, пренебрегая модными расцветками сезона, отдавала предпочтение в своих нарядах зеленым тонам. На сегодняшнее торжество она выбрала платье из переливчатого атласа цвета морской волны, который шелестел совсем как пенный прибой. А декольте корсажа было не менее смелым, чем у любой модницы. Впрочем, у Инос и тени сомнения не закрадывалось, что ктолибо может затмить ее красоту. Императорский бал являлся кульминационным событием зимнего сезона в Хабе и в силу обстоятельств пиком ее триумфа. За короткие три недели она покорила столицу Империи, и сегодняшняя ночь принадлежала только ей.

Большая часть юных имперских щеголей с великой радостью упала бы к ее ногам, но единственного, в ком она нуждалась, среди них не было.

Эмшандар с удовольствием улыбался ей, когда они шествовали под торжественные звуки музыки.

– Меня неизменно восхищает, – восторженно произнес он, – как женской красоте всегда удается затмить искусство портных!

Инос смущенно зарделась – теперь она отлично умела это делать – и промолвила:

– Ваше величество бесконечно добры!

Пока они шествовали в танце, открывавшем бал, процессия, которую они возглавляли, становилась длиннее и длиннее, потому что в хвост шеренги пристраивались пара за парой, но сначала гости приветствовали императора и его даму. Эмшандар и Инос вежливо отвечали на поклоны и неторопливо вели меж собой ничего не значащую светскую беседу. Вдруг, не меняя выражения лица, Эмшандар спросил почти шепотом:

– О Рэпе попрежнему нет известий?

Инос слегка вздрогнула, но тут же справилась с волнением. Ее рука осталась неподвижно лежать на перчатке императора, щедро украшенной драгоценными камнями.

– Никаких, сир, – выдохнула она.

Тонкие губы императора раздвинулись в печальной усмешке:

– А ведь я приказал ему присутствовать. Ладно, подождем и посмотрим, кто правит в Империи, не так ли?

Новые улыбки и новые кивки; сенатору, недавно ставшему консулом, его хорошенькой жене…

– Ты знаешь Птицу Смерти? – поинтересовался Эмшандар. Его дикция была превосходной, несмотря на то что говорил он, едва шевеля губами.

– Нет, сир, чтото не припоминаю.

– Я имею в виду гоблина, которого привез с собой Калкор. У него вроде есть и другое какоето имя, однако Хранители называют его Птицей Смерти, не объясняя почему.

Инос широко улыбнулась Кэйд, в паре с которой выступал сенатор Ипоксаг. Затем вновь заговорила с Эмшандаром:

– Гоблина я знаю, это Маленький Цыпленок Рэп упоминал, что это – его раб.

Император внимательно обшаривал взглядом залы, которые они проходили, поэтому продолжал разговор с Инос, не оборачиваясь к ней:

– Олибино в ярости. Он убежден, что гоблин – шпион. Будто бы сей зеленый юнец загримировался под импа и слонялся по тренировочным лагерям.

Инос с трудом сдержала неподобающий случаю смешок:

– Как можно перекрасить гоблина под импа? Вымочить его в крепком чае? – И она подарила маршалу Ити одну из своих чарующих улыбок.

– Колдовством, моя дорогая, колдовством.

Подозрения императора не понравились Инос, и, нарушая этикет, она, посмотрев ему прямо в глаза, без обиняков сказала:

– О нет! Извините, сир, но для гоблина быть гостем и в то же время быть шпионом – немыслимо.

К тому же глупо шпионить здесь, когда войска – там. В любом случае зимний холод и гоблинское упрямство вынудили Двенадцатый легион оставить перевал Пондаг, и это было самым унизительным отступлением импов за многие годы. Инос слышала, что в помощь потрепанным колоннам выслано подкрепление.

В глазах Эмшандара, продолжавшего внимательный осмотр присутствующих, зажегся огонек нетерпения. Однако вдове знаменитого сенатора он ответил на приветствие очень вежливым кивком.

– Знаешь, дитя, Рэп попросил предоставить ему полную свободу действии, и я сгоряча тут же согласился, а зря. Сегодняшний вечер следовало оговорить как исключение. – Эмшандар усмехнулся, будто вспомнил чтото. – Недавно у меня был Олибино, все возмущался насчет шпионажа. Так я предложил ему жаловаться непосредственно Рэпу. Этот курицын сын побелел как полотно и исчез!

Следующий танец был обещан Тиффи. Живой фанданго задумывался сразу после полонеза для того, чтобы очистить танцевальное пространство зала от пожилых пар. От быстрого танца прическа Инос растрепалась. Торопливо извинившись перед следующим по списку партнером, она поспешила в дамскую комнату, чтобы подобрать выбившиеся пряди.

Возвращаясь, Инос шла очень быстро, только что не бежала, и все же она мгновенно замерла на месте, едва почувствовала, что Рэп рядом.

– Рэп! – едва слышно произнесла она.

Инос стояла, боясь шелохнуться, не смея даже глаз поднять. Какимто шестым чувством она поняла, что Рэп замер в проеме одной из дверей. Время словно остановилось. Было так тихо, что Инос ясно слышала биение своего собственного сердца. Уверенность, что фавн смотрит на нее, не исчезла.

Очень медленно Инос подняла голову, попрежнему опасаясь взглянуть Рэпу в глаза. Неожиданно ей вспомнился лес и то, как она сталкивалась в чаще с диким оленем или лисой. Стоило ей сделать резкое движение – и животные убегали. А вдруг Рэп мгновенно исчезнет?

Он выглядел франтом не хуже иного кавалера, а может быть, даже и лучше. Таким она его себе не представляла. Туфли с серебряными пряжками, белоснежное трико с непременно вычурным гульфиком, отороченным кружевами, галстук с рюшами и бархатный фрак.

И, великие Боги, его волосы были уложены в гладкую прическу!

В конце концов она рискнула заглянуть в его глаза – дикие, они смотрели на нее с затаенной болью. Рэп уставился на Инос с немым желанием.

Татуировок вокруг глаз не было.

Вот это он сделал ради нее – в этом Инос не сомневалась. В прежние времена она никогда бы не смогла убедить Рэпа вот так вот нарядиться и причесаться, даже если бы он владел магией и умел колдовать.

Инос мягким движением вытянула руку и приблизилась к Рэпу на несколько шагов.

– Молчи, – тихо сказала она, держа свою руку протянутой, словно приглашая осторожную белку взять с ее ладони орешек. – Просто пойдем танцевать.

Рэп кивнул и сглотнул, будто галстук мешал ему дышать. Он робко подошел к ней, как будто девушка была призраком, который исчезает от малейшего прикосновения. Едва заметив, что он собрался чтото сказать, она качнула головой, не позволив ему сделать это.

Потом она неторопливым, но уверенным движением вынула свою танцевальную карточку, решительно разорвала ее надвое и бросила. Даже не взглянув на падающие обрывки, Инос снова протянула ему руку и улыбнулась. В ответ Рэп изобразил слабое подобие улыбки, и она поняла, что теперь все будет в порядке.

Ее кавалер терпеливо ждал. Бедняга побелел от ужаса, когда увидел ее с фавном, а Инос проплыла мимо него, не обратив на несчастного ни малейшего внимания.

Рэп будет танцевать с ней! Ни о чем ином Инос не думала. Колдуны, безупречные во всем, и в танцах являлись великолепными партнерами, грациозными и элегантными. Какой бы сложной ни была фигура танца, как бы ни обменивались партнеры партнершами, на какое бы расстояние ни расходились пары в вихре танца, Рэп не сводил глаз с Инос. Ни разу. Он молча плыл в танце и смотрел на нее с тем же немым страстным желанием.

Он танцевал, как эльф. Нет, лучше. Ночь пролетела как один миг, а Инос все танцевала с Рэпом. Менуэты и сарабанды, тарантеллы и мазурки, гавоты и куранты. Рэп был рядом!

За всю долгую, бурную ночь Инос вряд ли проронила хоть одно слово. Она улыбалась изумленным друзьям, она кружилась при обмене партнерами со знакомыми или незнакомыми мужчинами, но ни на миг она не сводила глаз с Рэпа. Этой ночью она танцевала только с ним. И уж в одномто Инос была абсолютно уверена: какое бы еще несчастье ни уготовили ей Боги, они не смогут вычеркнуть из ее жизни эту ночь.

Хаб всегда и во всех делах придерживался традиций. От королевы праздника и партнерши императора ожидалось вполне определенное поведение. Бальный ритуал диктовал обязательных партнеров для определенных танцев: молодых консулов, маршала Ити, сенаторов и других важных господ. Но Инос танцевала с Рэпом, и никто не смел перечить колдуну.

Однако восход солнца неподвластен даже воле колдуна, пусть и самого могущественного. Не желая верить собственным глазам, Инос замечала вконец оплывшие свечи в канделябрах и люстрах, усталых лакеев, раздвигавших тяжелые портьеры, чтобы позволить бледному свету утренней зари просочиться сквозь высокие окна. Танцевальная зала почти опустела. Музыканты, с покрасневшими от напряженной работы глазами, отяжелевшими руками водили смычками по струнам, заканчивая затихающими звуками мелодию последнего танца.

Куда оно ушло, время счастья? Она могла бы танцевать вечно!

Традиции Хаба! Бал завершался прощальным объятием и поцелуем. Танцоры исправно и с удовольствием выполняли этот ритуал. Инос протянула руки к Рэпу и подняла вверх улыбающееся личико, чтобы принять поцелуй.

Фавн отпрянул.

– Рэп!

Он дико затряс головой.

– Рэп, поцелуй меня!

– Нет! – воскликнул он. – Нет! – повторил он тише. А потом заговорил чуть ли не со слезами в голосе: – О Инос! Неужели ты думаешь, что я бы не сделал этого, если бы смел?

– Не смеешь? Почему, скажи мне! – умоляла она, приближаясь к нему. – Ты колдун! Ты одолел сильнейшего из колдунов! Кого ты боишься?

Он задыхался, пытаясь произнести хоть слово. Хватая ртом воздух, Рэп наконец вымолвил:

– Себя!

– Нет! – отчаянно замотала головой Инос.

– Да, да, не тебя. Себя!

И исчез.

«Рэп! Это жестоко». Но у Инос уже не было сил кричать.

Ошарашенная, плохо соображая, что делает, она побрела к двери и нашла там Кэйд.

Кэйд, которой бы следовало сейчас мирно досыпать в постели, покинув бал много часов назад.

Кэйд, которая обняла Инос, чтобы та могла выплакаться.

5

Инос вновь увиделась с Рэпом в день Праздника зимы. Колокола призывно звенели, сзывая горожан в храмы. Зимнее утро погрузило весь мир в серый сумрак. Белесые небо и земля словно разом поседели, а башни Белого дворца, маячившие в отдалении, казались жемчужносеребристыми призраками. Небо точно замерзло и тихо осыпалось на землю алмазным кружевом. Иней одел камни и окоченевшие деревья белым холодным пухом.

Тем ярче выделялся праздничный кортеж императорской семьи и свиты придворных. Дамы и кавалеры в разноцветных плащах, подбитых мехом, протянулись длинным, извивающимся хвостом по каменной мозаике плит обширного дворца. Люди кутались в теплые плащи, прятали уши и носы в высоких воротниках, но упрямо щеголяли мягкими шляпами с пышными перьями. На фоне снега их пестрые наряды выглядели вызывающе. Любопытных собралось совсем немного, большинство горожан уже разбрелись по храмам или же сидели по домам, намереваясь отметить праздничный день застольем. Вокруг дворца слонялись лишь те, кому либо дома вовсе делать было нечего, либо не с кем стало разделить торжество праздника.

Инос скромно брела гдето в хвосте блистательного кортежа, сопровождаемая Тиффи. Шпоры гвардейца не звякали, а дребезжали при каждом шаге. Чуть впереди неторопливой поступью шествовали Кэйд и сенатор Ипоксаг, а императорская семья уже скрылась под сводами храмовых ворот. Колокола радостно звонили, морозный воздух весело искрился, а пестрый кортеж уверенно втягивался через сводчатую галерею с колоннадой в дворцовый храм. И пока легкие снежинки припорашивали ей ресницы, Инос повторяла про себя то, о чем она собиралась молить Богов. Вопервых, Рэп, затем Краснегар. Она намерена править, а потому ей необходимо стать мудрой, смелой и самоотверженной. И еще ей нужна стойкость, чтобы доверять любви; об этом тоже следовало бы помолиться. Но главной ее заботой конечно же оставался Рэп: что бы его ни тревожило, все должно быть преодолено.

Когда Инос приблизилась к древним аркадам, она почувствовала, что он – там и ждет ее. Оккультных способностей у нее не проявилось, несмотря на то что теперь она имела два волшебных слова, поэтому девушка ни секунды не усомнилась, что ее позвал Рэп.

Она торопливо обшарила взглядом колоннаду и наконец заметила одинокую фигуру около последней из колонн.

Торопливо извинившись перед Тиффи и обворожительно улыбнувшись, Инос отделилась от процессии. Тиффи проводил ее влюбленным взглядом – на него ее улыбки действовали зажигающе, как масло на тлеющие угли. Крепкий морозец заставил Инос поплотнее запахнуть плащ и спрятать в высоко поднятом меховом воротнике замерзшие уши. Обогнув колонну, она увидела Рэпа.

Фавн стоял, скрестив руки на груди. В его спокойных глазах не отражалось никаких чувств. На Рэпе вновь была простая одежда. Ни теплого пальто, ни шапки фавн не носил. Ну да, разве у колдуна могут отмерзнуть уши?! Волосы Рэпа вновь буйно торчали во все стороны, словно вереск на краснегарской пустоши, и дурацкие гоблинские татуировки опять обезображивали его лицо.

– Ты звал меня?

Он кивнул.

– Любопытно, что ты намеревалась делать?

– Я собиралась пойти в храм и поклониться Богам.

– Как раз то, чего я и боялся, – с горечью произнес он.

– О Рэп! Как странно ты говоришь. Объяснись, пожалуйста!

– Попробую, – презрительно скривил губы фавн. – Колдуны забавляются, играя судьбами людей. Хранители жонглируют целыми народами. А как, ты думаешь, чем развлекаются Боги?

Впервые в жизни Инос слышала столь циничное богохульство. Это повергло ее в шок. У девушки даже дыхание перехватило.

– Ты видела Богов! – не спросил, а скорее заявил Рэп с явным нажимом.

Двери храма закрылись с глухим хлопком. Колокольный звон прекратился. С заснеженного и истоптанного в серую грязь двора разбредались последние зеваки.

– Да, – ответила Инос, – и Они велели мне доверять любви.

– А гадать, что бы это значило, оставили на твое усмотрение, не так ли? Вот ты и ломала голову, не Андор ли это. Или, может быть, Азак? Теперь очередь Рэпа, разве нет? Конечно же ты знала, что он всего лишь обыкновенный кучер, но коли Боги велели… значит…

– Значит, мне должно спасать тебя.

– Значит ли? – пожал он плечами. – Ведь полностью ты все еще не уверена. А тебе не кажется, что двусмысленность приказа уже доказывает некомпетентность повелевшего? А как насчет Их искренности? Устроить неразбериху, а потом полюбоваться в свое удовольствие, как все повернется?

– Рэп, прекрати это! Я и слушать не хочу!

Он вновь пожал плечами. Инос быстро затараторила:

– Ночью ты сказал мне, что ты лишь маг, а утром ты стал уже колдуном. Рэп, как ты добыл четвертое слово?

– Не будем об этом.

– Кэйд подробно рассказала мне, где ты получил третье слово, и я видела, как тебе досталось пятое. Рэп, откуда у тебя четвертое? Ведь ты пришел ко мне именно за словом, но у меня его не было. Рэп, кто поделился с тобой словом? Чем ты заплатил за это?

Инос заметила, как он вздрогнул, и от ужаса у нее голова пошла кругом.

– Блестящая Вода! – дрожащим голосом прошептала она.

– Чушь!

– Я так не думаю. Из своих, может быть, и не дала, но устроила все так, чтобы ты наверняка получил его. Она ведь пылинки сдувает с этого гоблинского чудища, и…

Рэп тряхнул головой.

– Она тут ни при чем! Поверь мне, я знаю, что говорю. Словом поделился Маленький Цыпленок. Но не беспокойся об этом!

– Скажи мне, чем ты заплатил за это слово! – выкрикнула она, резко стукнув кулаком по заиндевевшему камню колонны. Вокруг все было тихо и пустынно. – Как может гоблин пытать колдуна, если только сам колдун не соглашается… – Голос Инос сорвался на хрип.

– Это верно. – Впервые слабый отблеск усмешки сверкнул в глазах Рэпа. – Пожалуй, даже с его согласия не получится. Трудно представить, как можно умудриться не противиться, когда тебя начинают мучить.

Инос вздохнула с величайшим облегчением. Кошмар, который преследовал ее изо дня в день в последние недели, улетучился.

– Значит, его не будет? Я о третьем пророчестве.

– Это не пророчества – я ведь говорил тебе. Но пожалуй что и не будет. Абсолютно полной уверенности у меня нет, и будет лучше, если ты не станешь затрагивать эту тему в разговоре с Маленьким Цыпленком. Думаю, он не станет настаивать на выполнении обещания. Выбрось из головы эту проблему с гоблином! Когда ты намерена отправиться в Краснегар?

– «Настаивать»? – ошеломленно повторила Инос.

– Да забудь ты о гоблине! – воскликнул Рэп и снова спросил: – Когда ты намерена отправиться в Краснегар? И еще, что ты собираешься делать, когда окажешься там?

– Что ты посоветуешь?

– Если хочешь быть королевой, то тебе нужно научиться принимать собственные решения.

– Рэп, не ты ли возмущался глупыми играми, а сам туда же? Не пора ли прекратить? Ты там был?

Рэп смущенно кивнул:

– Да, но меня там никто не видел.

– Хорошо. Докладывай. Пока я не знаю ситуации, ты не можешь ожидать от меня какихлибо решений.

– Все гораздо хуже, чем я предполагал, – поморщился фавн. – Гристакс – просто дубина, жестокий варвар. Он даже внешне напоминает Калкора. Его «люди» не более чем амбициозные мальчишки. Гристакс не тан, а его поход – озорство хулиганского недоросля. Он прослышал о намерениях Калкора, взял корабль и пришел требовать наследство именем брата.

– А что бы Калкор сказал на подобную выходку?

– Сказал? – недобро усмехнулся Рэп. – За такую наглость он всех перерезал бы.

– Сколько людей у Гристакса?

Инос спрашивала о пиратах, а сама пыталась вспомнить Краснегар, тонувший зимой в снегах и темноте. Его улицы, заваленные сугробами, драгоценный торф, ценящийся в лютые ночи дороже золота, и белых медведей, забредающих по льду в порт.

– Сорок человек.

– Что ты говоришь? И эта горстка ребятишек, как ты их назвал, держит в страхе целый город? – Инос не могла поверить, что ее подданные столь трусливы.

– Тебе легко смеяться, Инос. Ты здесь, а не там, и у тебя нет ни детей, ни родителей, ни сестер, ни малолетних братьев. Да, сейчас в Краснегаре осталось сорок джотуннов, но было больше. Это здоровенные, крепкие ребята из Нордландии, ониотменно вооружены и, разумеется, абсолютно безжалостны. Импы не только обобрали Краснегар, они забрали у населения все оружие, какое сумели найти. А эти молодцы вошли в гавань на следующий же день после ухода легионеров. Они убивают любого, кто выкажет недовольство. Шестеро или семеро воинствующих негодяев спровоцировали ссору, их прикончили. Гристакс, мстя за них, расправился с половиной города. Немало домов сгорело, жителей не щадили, убивали даже младенцев.

На первый взгляд казалось невозможным, что несколько десятков юнцов способны терроризировать целый город. Но краснегарцы никогда не отличались воинственностью.

– Он правит именем Калкора, – пристально глядя на Инос, сообщил Рэп. – Кто осмелится выступить против него? Уйти тоже никто не может. Смельчаки сгинули трудами гоблинов, в доказательство чему прислали мешочки с их глазами. Бесплатно импы на свои корабли никого не пустят, а денег ни у кого нет.

Инос содрогнулась.

– Пожалуй, я понимаю. А что ты можешь сделать, чтобы помочь?

Фавн так удивился, что на мгновение забыл о своей напускной иронии.

– Я? – переспросил он. – Все, что пожелаешь. Я же придворный колдун. Скажешь разрушить замок – разрушу.

– Ну это уж слишком.

– Тебе решать. Когда будешь готова ехать, заложи карету.

– Рэп! – торопливо позвала Инос, испугавшись, что он вотвот исчезнет. – Подскажи хоть чутьчуть!

Фавн нахмурился.

– Я дал тебе подсказку. Иди, посоветуйся со своими Богами! – Его взгляд заледенел. – И еще одно – забудь о нас, Инос! Нет тебя и меня в твоем будущем! Если тебе необходим мужчина, с которым ты намереваешься разделить трон и который согрел бы твою постель, тебе придется подыскать себе какогонибудь другого парня. Не меня! – выдохнул он и сжал челюсти так, что на скулах заходили желваки.

– Но, Рэп, почему…

– Никаких «почему»! – выкрикнул он. – Прими это как неоспоримый факт. Если хочешь, считай это реальным пророчеством.

– Я люблю тебя, Рэп.

– И я люблю тебя, – пожал он плечами, – в этомто и беда!

На сей раз он исчезал медленно. В его взоре Инос читала желание, боль и любовь.

– Рэп, подожди!

Фавн отрицательно качнул головой. Голос, когда он заговорил, слышался из далекого далека, но слова звучали отчетливо:

– Дополнительная подсказка: вспомни, когда жители Нордландии отмечают Праздник зимы!

Наконец он совершенно исчез. Инос стояла под аркадой, насквозь продуваемой ветром, однаодинешенька. Мороз сковал льдом плиты пустого дворца. Инос направилась было к двери храма, но тут же передумала. Она то и дело вздрагивала, не понимая, от холода или от горя. Поплотнее закутавшись в плащ, она решительно повернула обратно во дворец.

6

После Праздника зимы минуло два дня. Пришло время прощаться. Первым отбыл наследный принц. Шанди уезжал с тетей. Он будет гостить в ее доме до весны. Уомайю видели крайне редко, наследник почти не вспоминал о матери. Теперь мальчик выглядел гораздо более здоровым и счастливым, чем во времена регентства. Гости из Лисофта подали пример остальным, и все гости заторопились с отъездом.

Кэйд и Инос пришлось сделать множество прощальных визитов. Обеим понадобилось крепко потрудиться. Добрый десяток юношей поклялись, что с первым же кораблем прибудут в Краснегар. Расставаясь с Кэйд и Инос, Эйгейз плакала и утешала себя, потребляя несчетное количество конфет. Ее отец был более сдержан. Инос радовалась, что его карьера не пострадала от того, что он помогал ей. Более того, авторитет Ипоксага настолько упрочился, что можно было не сомневаться, что он будет избран консулом. Тиффи стенал, что его сердце разбито, и клялся, что непременно оставит гвардию и укроет свое неизбывное горе за стенами храма. Инос заставила его отложить исполнение решения хотя бы на неделю. Она не сомневалась, что к тому времени чьинибудь нежные ручки исцелят несчастного.

Кэйдолан одна поехала прощаться с Сагорном и его компаньонами. Инос отказалась от этого визита.

Император предложил заключить договор о дружбе между Краснегаром и Империей. Инос развеселила сама идея практически бессмысленного пакта, но она была искренне благодарна хитрому, дальновидному старику, который умудрился одним росчерком пера поднять ее авторитет как правительницы и подтвердить неоспоримые права на корону Краснегара. Ознакомившись с таким документом, никому из ее подданных не придет в голову оспаривать ее притязания. Сагорн одобрил этот манускрипт. Эмшандар же, подписав пергамент, усмехнулся и заверил, что это единственный честный договор, который он когдалибо заключал, но благодарности не принял, сказав:

– Королева Иносолан, ты мне ничего не должна, это я в неоплатном долгу перед тобой. Если бы не ты, мастеру Рэпу незачем бы было спешить в Хаб. Я обязан тебе жизнью и моей Империей.

– Если быть до конца честными, то всем этим, сир, вы обязаны глупости Рэпа.

– Блаженны глупцы, ибо они не ведают сомнений. Но более всего и ему и тебе, вам обоим, я обязан жизнью моего внука.

– Шанди сейчас далеко. Вы будете скучать о нем.

– Вот для чего внуки – чтобы старикам можно было мечтать; обещание будущего в обмен на утерянное прошлое. – Хитрые глаза императора затуманились. – Знаешь, что сказал мне Рэп?

– Нет, сир.

– Величие! Он сказал, что предвидит величие Шанди!

Затем старый плут тихо посопел и заговорил о другом.

Плотно закутавшись в меховой плащ, Инос спускалась по ступенькам вместе с Кэйд. Их ждала запряженная карета. Инос ничуть не удивилась, увидев, что одинокий лакей на запятках ухмыляется ей, демонстрируя зубищи, которые могли бы украсить тяжеловоза, а его лицо имеет зеленоватый оттенок.

«Тем лучше, – подумала Инос, – холод не обеспокоит его».

Она прошла вперед, к кучеру, который оглаживал правую лошадь первой пары и чтото шептал ей в ухо.

– В Нордландии Праздник зимы отметят в ночь ближайшего полнолуния, – тихо сказала она.

Немалого труда ей стоило разузнать это в Хабе.

Рэп коротко кивнул и ободряюще улыбнулся.

– Само собой, они будут праздновать, не так ли? И произойдет это ночи через три.

– Пировать будут?

– Да.

– Рэп… Я так благодарна тебе. Если есть чтонибудь…

Улыбка на его губах погасла. Очевидно, с деловыми отношениями все было в порядке, а вот с личными – нет.

– Подумай как следует, Инос! – хмурясь, промолвил он. – Эта поездка определит всю твою дальнейшую жизнь. Долг и обязанности властителя лишат тебя свободы выбора, а слова благодарности ты можешь никогда не услышать.

– Народ примет меня?

Рэп пристально разглядывал ее несколько мгновений.

– После того, через что они прошли? Разумеется. К тому же я помогу. Но действительно ли это именно то, что ты хочешь?

– Да. Это второе мое величайшее желание.

Фавн сердито сдвинул брови, резко повернулся и продолжал шептаться с лошадью.

* * *

В огромном, вместительном экипаже расположилось четверо пассажиров. Карета громыхала по Эгринову проспекту, устремляясь к Западной дороге. Спасаясь от зимней стужи, путешественники кутались в меха и грели ноги с помощью горячих кирпичей.

Впавший в детство герцог Анджилки бессмысленно улыбался. Он мог вот так, не мигая, просиживать часами. Выныривал он из этой прострации только затем, чтобы, хныча, поклянчить еду или попроситься в туалет. Мастерство Сагорна оказалось бессильно вернуть Анджилки к нормальной жизни. Теперь бедняга будет коротать свой век как еще один наглядный памятник злу Калкора.

Кэйд целиком углубилась в чтение. Из своей необъятной сумки она, как только устроилась в карете, извлекла длиннющий свиток, густо покрытый витиеватым, неудобочитаемым почерком. Она его не столько читала, сколько изучала. Полгода назад, прошлым летом, она ни за что бы не смогла разобрать в нем ни словечка без очков и уж конечно не способна была бы на этот подвиг в прыгающем по мостовой экипаже.

Инос уселась в карету в совершенно расстроенных чувствах. Она глазела на проплывающие мимо великолепные здания, не видя их. Инос прибыла в Хаб и покорила столицу. Невероятное приключение близилось к завершению – Кинвэйл, Зарк, Тум, Илрейн, Хаб и в конце концов снова Краснегар. Ей предстоит организовать там жизнь заново, исцелить раны и свои и чужие, отыскать новых друзей или восстановить прежние связи, приспособиться к одиночеству и показному блеску властительницы. С на долгие годы перекрытыми перевалами сухопутного тракта Краснегарское королевство станет суровее, чем когдалибо, и все проблемы крошечного удела лягут на ее хрупкие плечи. Хуже того, рядом не будет Кэйд, чтобы посочувствовать в трудную минуту.

С колдуном любая забота станет мелочью, а без него любая ерунда превратится в неразрешимую проблему.

Она не могла и помыслить жить рядом с Рэпом и не любить его.

Столь же невыносимым было опасение, что его не будет рядом.

И еще, в конце концов, это ее королевский долг – преподнести стране наследника.

«Он сказал: “Какогонибудь другого крепкого парня”, – с горечью думала Инос, – но он единственный из крепких парней, который мне нужен».

Ей было велено «доверять любви». Что это – доброжелательное указание, каковым она считала его до недавнего времени, или насмешливая издевка, как уверял Рэп?

Четвертым трясся в карете секретарь герцога, Одлпэр. Это был почтенный лысеющий брюзга. Он придерживался презрительнонадменной манеры с любым собеседником.

Едва карета успела миновать зловещий Алый дворец, попрежнему венчавший собою Западный холм, Одлпэру опостылело молчание.

– Вот что, дамы, – заявил он, – давайтека сыграем в тали. Фишки у меня с собой. Ну, неужели никто из вас не желает?

– Эта игра мне не по вкусу, – откликнулась Инос, с необъяснимой ностальгией вспоминая оазис Высоких Журавлей.

Секретарь гаденько завздыхал:

– Что ж, возможно, в другой раз вы будете сговорчивее. Впереди у нас много дней! Да что я – недель.

– Недель? – изумилась Кэйд, невинным взглядом окидывая пройдоху. – Дней? О, думаю, вряд ли. Рэп, – продолжала она, не удосужившись повысить голос, – здесь несколько прохладно. Не будешь ли ты так добр сделать чуточку потеплее?

Одлпэр стал белее мела и сидел разинув рот.

– Фавн? – испуганно икнул он.

В кучера, как правило, нанимали фавнов, но секретарь должен был бы понять, кто способен без форейтора, только с козел править восьмеркой лошадей.

– Фавн, – спокойно подтвердила Кэйд и поинтересовалась: – Ведь это ты был секретарем герцога, не так ли? Я тут рассматриваю копии счетов, представленных с последним налоговым поступлением из Кинвэйла… некоторые цифры выглядят немного странно. Уж не ты ли подготовил этот отчет?

Икота вконец одолела секретаря, но он нашел в себе силы кивнуть.

– Полагая, – продолжала Кэйд, – что дальнейшая строительная деятельность поутихла, а то и вовсе была свернута, сколько, по твоему компетентному мнению, рабочих могло быть отчислено с государственной службы?

Инос с трудом подавляла невыносимое желание расхохотаться. Она даже к окну отвернулась. В прежние года Кэйд не раз приходилось подменять Экку в управлении Кинвэйлом; герцогиня то болела, то рожала. Если мастер Одлпэр ожидал найти в Кэйд, новой наместнице и опекунше, безмозглую куклу, каковой та обычно притворялась, то его ожидало мучительное разочарование.

Незаметно для пассажиров карета набрала скорость, а снегопад и вовсе превратился в метель. Ни разу не меняя лошадей, кучер правил сквозь снег и ветер. Незадолго перед обедом карета замедлила ход и свернула на проселочную дорогу. Инос бросила рассеянный взгляд сквозь залитое дождем и заляпанное мокрым снегом окно кареты и узнала ворота Кинвэйла.

7

Кинвэйл стоял тихий, мрачный и потому странный до жути. Лишенные гостей залы тонули в темноте и тишине – ни тебе дневных чаепитий, ни вечерних банкетов. Инструменты оркестрантов дремали в футлярах. Мебель тоже по большей части стояла зачехленной. Из погасших каминов тянуло сыростью.

Рэп и гоблин поставили лошадей на конюшню, а потом исчезли неведомо куда. Слуги приветствовали Кэйд радостным гомоном, а герцогские дочери с восторженными воплями бросились обнимать родственницу. Все вздохнули с великим облегчением, оттого что кончилась неопределенность. Император при всем желании не мог бы найти опекуна ни более желанного, ни более подходящего. Кэйд тут же приступила к своим обязанностям, отметая опасения и разбрасывая вежливые просьбы, которые заставляли слуг бегом срываться с места.

Инос в одиночестве бродила по пустым, отсыревшим помещениям, словно привидение, последняя из плеяды блестящих девиц, из года в год стекавшихся во дворец, чтобы составить достойную своему положению партию. Если бы ее отец не отверг совет Сагорна и заглянул в волшебное окно, она бы никогда не отправилась в Кинвэйл. Сейчас у нее сердце обрывалось, стоило ей представить на своих руках курносого, смуглого малыша со взлохмаченными вихрами…

Инос тут же одернула себя, напомнив, что такого с королевской дочерью никогда бы не произошло. Однако вполне возможно, что Холиндарн, почувствовав приближение конца, позаботился бы о своем здоровье, хотя бы ради дочери, или принял бы должные меры, чтобы подготовить ее к правлению королевством, а совет убедил бы признать ее права на трон? Так ли, нет ли – былого не вернешь. В то время она была своевольным и капризным ребенком. Скорее всего, Форонод и остальные джотунны заартачились бы и отвергли бы королеву, не потерпев над собой власти женщины. Но если бы они приняли ее, то Рэпа на одном с ней троне они бы не допустили.

«Любопытно, что скажут краснегарцы сейчас? Уцелели ли Форонод, епископ, мать Юнонини?»

Следующим же утром она приказала заложить экипаж и отправилась за покупками в Кинфорд. В Краснегаре ее столичный гардероб был бы неуместен; в любом из туалетов попросту замерзнешь, а кроме того, большинство из них консервативное общество сочтет непристойными. Инос довольно быстро выбрала все, что нужно, сообразовываясь с практичностью, простотой и добротностью вещи.

В тот же день она к вечеру закончила упаковывать сундук и, в сущности, полностью подготовилась к отъезду. Остаток вечера и два следующих дня Инос не знала, куда себя девать. Чтобы приглушить глодавшие ее душу страх и мрачные фантазии, она слонялась по пустынным комнатам и коридорам, слыша лишь эхо собственных шагов.

Когда одиночество становилось невыносимым, Инос негодовала: да как Рэп смеет покидать ее? Не раз она бегала на: конюшню, пропитанную резким запахом навоза и конского; пота, и, топая ножкой, кричала: «Рэп! Сейчас же приди! Ты мне нужен!» – но ответа не было. Она пробовала звать фавна и в других помещениях, но безрезультатно. Только слуги, напуганные странным поведением Инос, начали с опаской коситься на нее.

На третий день Кэйд покончила со счетами и вышла, помахивая длинным списком гостей, которых она собиралась пригласить уже этой весной.

– Шести месяцев траура более чем достаточно, – весело заявила она. – Новые лица и добрая компания непременно пойдут на пользу герцогу.

«Чепуха, тетушка! – улыбалась про себя Инос. – Свежие лица нужны тебе самой».

Одно было несомненно, скоро Кинвэйл вернет себе прежнюю привлекательность и опять станет самым жизнерадостным и веселым местом на земле.

Вдруг Инос подумалось, что муки одиночества и соблазн кинвэйлских праздников специально подстроены Рэпом, чтобы еще раз проверить ее стойкость. Уже одно подозрение в этом обратило ее волю в камень. Да как он смеет сомневаться в ней? Как он смеет!

Наступил вечер третьего дня, а о Рэпе и гоблине все еще не было ни слуху ни духу. В сумерках на северовостоке взошла полная луна – огромная, красная, зловещая. Желая подольше оставаться с тетушкой, Инос предложила ей поужинать вдвоем, но идея оказалась из неудачных. Как ни старались родственницы подбадривать друг друга, их усилия оказались тщетными.

Инос ждала Рэпа, не сомневаясь, что он придет. Какими бы недостатками ни отличался фавн, он был хозяином своего слова.

Вернувшись к себе, Инос оделась потеплее – для Краснегара в самый раз. Однако она пока еще находилась в натопленной комнате Кинвэйла. Поэтому, держа тяжелую шубу под мышкой, королева Краснегара осталась в длинном шерстяном платье. Но даже так ей было невыносимо жарко. Она вызвала, слугу и велела увязать дорожный сундук. Теперь она полностью была готова к отъезду.

Накинув шубу и прихватив с каминной полки толстые: меховые перчатки, она пошла дожидаться Рэпа в библиотеку. Там круглосуточно горел камин, а сидеть и ждать, когда колдун соизволит прийти за ней, было безусловно веселее, глядя на жизнерадостное пламя.

Когда она открыла дверь, то услышала голоса и замерла на пороге.

Библиотека представляла собой большую комнату, обычно милую и уютную. Сегодня в ней теснились таинственные тени. Мебель в чехлах казалась горбатыми глыбами закутанных в саван призрачных бизонов. Напротив двери, в дальнем конце библиотеки, подле камина, развалясь в большом кресле, сидел Рэп. С другой стороны камина, в точно таком же кресле, устроился гоблин. На каминной полке дрожащим огоньком чадила свеча.

Инос ни за кем не собиралась шпионить, а потому повернулась, чтобы уйти, но тут же замерла на месте. Она вспомнила замечание отца о том, что колдуна, без его позволения, никто не может подслушать. Решив, что Рэп специально вызвал ее, чтобы показать чтото, Инос замерла на пороге, все еще держась за дверную ручку.

– …королевой, – говорил Рэп. – Это произойдет сегодня же вечером. Еще пару дней мне нужно, чтобы убедиться, что устроилась она основательно.

«Пара дней?» У Инос, несмотря на жару, похолодели руки.

Гоблин удовлетворенно хрюкнул и пробормотал чтото неразборчивое. Вероятно, потому, что сидел, держа локти на коленях и подперев щеки кулаками, а слова цедил сквозь зубы.

– Нет, – ответил Рэп. – Если хочешь, оставайся ждать здесь. Впрочем, можешь пойти с нами, это не суть важно. Просто мне нужна еще пара дней, и тогда я буду готов сдержать свое обещание.

Сердце Инос замерло, а руки задрожали. Маленький Цыпленок откинулся на спинку кресла. Пытливо вглядываясь в Рэпа, он спросил:

– Сейчас скажешь? Очень хочется знать, какой такой большой секрет? Все еще не хочешь говорить? Когда скажешь?

– В Тотеме Ворона обязательно скажу. Времени у нас там будет предостаточно. Не один день потребуется, чтобы созвать соседей на пир, – усмехнулся Рэп.

От его черного юмора Инос вся содрогнулась.

– Нет!

– Что «нет», Птица Смерти?!

– Не хотеть быть Птица Смерти. Не хотеть больше твое обещание. – От волнения гоблин заговорил с акцентом.

Инос от всей души возблагодарила Богов – всех Богов, скопом.

– Ты должен получить свое имя, Птица Смерти!

– Не хотеть тебя убивать. Не хотеть, – упрямился гоблин.

– Ты должен! – вздохнул Рэп. – Пожалуй, мне следует коечто сказать тебе. Помнишь Хранителей, колдунью и колдуна, тех, которые пытались заглянуть в твое будущее? Теперь я могу видеть то же, что видели они. Тебе уготована великая судьба. Нет способа избежать того, что должно произойти. Я предвижу ошеломляющие перспективы!

– Расскажи!

– Помнишь импа в вычурном шлеме? Его имя Иггинги. Он совершил то, что до него ни один не удосуживался сделать – он двинул легионеров на твой народ. Он прошел через тайгу, огнем и мечом сметая тотемы со своего пути. Империя никогда прежде не вступала в схватку с гоблинами! Издревле повелось, что легионы идут лишь туда, где есть богатая добыча, чтобы с лихвой окупить кампанию, а на севере грабить, в сущности, нечего.

– Ха, скарб копить! Гоблины что, с ума съехали? – заржал его собеседник.

– Вот именно! – негромко усмехнулся Рэп. – Но этот случай стал поворотным моментом в истории обоих народов. У Империи длинная память, и не в ее правилах забывать унижение. На этот раз отступив к Пондагу и закрепившись на нем, они временно уймутся. Заключат договор о мире, и какоето время соглашения будут соблюдаться. Но с поражением легионы никогда не смирятся и двинутся вновь, теперь уже не ради добычи. Они вернутся в тайгу, обязательно вернутся.

– Память гоблинов тоже не дырявая. Непрошеные гости? Пусть идут. Встретим.

Рэп встал и, сделав шаг к камину, повернулся спиной к огню. Он не бросил взгляда на приоткрытую дверь, но конечно же он знал, что Инос там. Слова Рэпа предназначались не только гоблину, но и ей.

– Да, гоблины будут готовы к этой встрече. Возможно, даже выступят первыми – я не потрудился точно проверить. Но для этого гоблинам необходимо начинать готовиться уже сейчас, дружище.

Гоблин резко каркнул:

– Готовиться как?

– Война – дело расточительное. Тебе понадобится много воинов; от всех тотемов.

– Хм! – хрюкнул Цыпленочек, завозившись в кресле.

– Гоблинам придется поменять традиции. И сделать это молниеносно, чтобы все мальчики могли выжить и вырасти крепкими воинами. Вам со многим придется свыкнуться: я говорю о дисциплине, маршировке, стрельбе из лука. Но главное – это объединение племен. Оно необходимо. Гоблинам необходим вождь, и это та судьба, которая уготована тебе, Птица Смерти. Ты – вероятно, первый в истории гоблин, узнавший мир за тайгой. Ни одному гоблину никогда не довелось помотаться по белу свету так, как тебе. Импы, джотунны, феери и людоеды – все эти народы ты повидал, познакомился с их обычаями и образом жизни. Тренировочные лагеря легионеров ты тоже видел и знаешь их вооружение.

– Я шлялся – другие дрались.

– Прячась за деревьями и как попало бросая копья? Я толкую тебе о твоей земле; о скором вторжении за перевал!

– Не выйдет, – решительно мотнул головой Маленький Цыпленок. – Нет татуировок! Колдовством посадить метки на лице – тоже не годится. Гоблины, как и моряки… не любят колдовства. Татуировки магией – мошенничество!

– Именно об этом вот уже битый час я и говорю! Тебе необходимо честно заполучить свои татуировки. Любой, кто хочет чтолибо изменить в старых обычаях, должен добиться, чтобы люди его слушали, а для этого ему придется делом доказать уважение к старым порядкам. Это правило относится не только к гоблинам, оно верно везде и применимо для всех народов. Так что ты должен забрать меня в Тотем Ворона как пленника, чтобы отвоевать назад свою честь и заслужить почетные знаки, долгими и изощренными пытками доведя меня до смерти. Ты должен устроить превосходное зрелище – зрелище, о котором будут слагать легенды, зрелище, память о котором останется в веках.

Инос стояла и слушала, не смея шелохнуться и отчаянно борясь с приступами дурноты. Ей хотелось бежать, кричать, но она была вынуждена молча слушать эти страшные речи.

– Я обещал тебе великолепное зрелище, – тихо промолвил Рэп, – и я сдержу слово. Пытки продлятся много, очень много дней. И соплеменники пойдут за тобой. Через год ты станешь вождем Тотема Ворона. Вот тогда ты сможешь начать настоящую подготовку. Продвигаться вперед придется не торопясь, по шажочку. А это долго, ох, как долго! Но однажды ты возглавишь объединенные тотемы и двинешься через перевал против легионов Империи.

– Воевать Империю? Хочешь этого? – полюбопытствовал гоблин.

Инос затаила дыхание, желая услышать ответ.

– Нет, не хочу, но этот вопрос я не вправе решать. Такова твоя судьба и таков круговорот мироздания. Это столь же неизменно, как историческое прошлое. Здесь решаю не я, а Боги.

Гоблин скорчился в своем кресле в три погибели.

– Не буду! Не хочу убивать тебя, Рэп.

– Мне казалось, я звался Плоский Нос?

– Выбирай любое прозвище, какое хочешь! – рявкнул Маленький Цыпленок. – Ты стал мне другом! Ты мне нравишься, Рэп, я восхищаюсь тобой. Пожалуй, даже люблю тебя! Теперь я понимаю, как неправильны наши обычаи. Они плохи не только для самой жертвы, они вредны для всех гоблинов, для самой их жизни. Мне очень хотелось, чтобы с подобной кровавой жестокостью было покончено. Я отказываюсь пытать друга. И никто никакими способами не заставит меня изменить решение! Вот и все.

Инос вздохнула с глубоким облегчением и дрожащей рукой отерла взмокший лоб. Однако ее колени все еще подгибались, поэтому она продолжала цепляться за ручку двери.

– Тебе придется выполнить предначертанное, – настаивал Рэп. – Это твоя судьба.

Гоблин огрызнулся, но Инос не разобрала, что он сказал, скорее всего, Цыпленочек непристойно выругался.

– Боги дали тебе судьбу, а я дал тебе обещание!

– Ааа! Да пропади оно все пропадом! Вот тебе назад твое обещание… и впредь не заикайся об этом!

Рэп сразу рассмеялся, так знакомо, так звучно, что у Инос навернулись слезы на глаза. Этот смех фавна она бы узнала везде. Вот только вспомнить не могла, когда последний раз ей доводилось слышать, как он смеется.

– Увалень ты зелененький, чудище неразумное! – заговорил Рэп. – Сколько же несчетных недель я из кожи вон лез, чтобы добиться от тебя хоть одного доброго слова, а ты только глазами посверкивал. Теперь же ты пренебрегаешь самими Богами ради меня?

– Сколько же несчетных недель, – откликнулся гоблин, – я с трудом сдерживал острейшее желание выцарапать тебе глаза! Все пальцы в кулаки сжимал и мечтал о том, как стану копаться в твоих внутренностях. Только потому в здравом уме остался, что измышлял, какими такими особыми пытками я потешу себя и соплеменников в концето концов… но теперь все! Я передумал. Пусть твои кишки останутся в твоем брюхе. Для негоблина ты уж очень приятная падаль, Рэп.

– Неужели ты не хочешь стать верховным вождем гоблинов?

В библиотеке повисла тишина…

– Не на этих условиях, – буркнул Маленький Цыпленок.

– Кошмар! – всплеснул руками Рэп. – Простодушного дикаря развратили пороки цивилизации!.. Послушай… если я теперь Рэп, то это, должно быть, Плоский Нос.

Новоприбывший бесшумно вылился из теней, сгустившихся за спинкой кресла гоблина. Инос, затаив дыхание, вытаращила глаза. Маленький Цыпленок, в отличие от Инос, отреагировал на появление еще одного существа весьма бурно. Он сначала подозрительно посопел, а потом глянул через плечо и… прыгнул из кресла столь стремительно, будто его пружиной подбросило. Гигантским скачком одолев добрую половину комнаты, гоблин приземлился по другую сторону камина далеко за креслом Рэпа, вопя: «Ааа!»

Сейчас в библиотеке находилось два Рэпа. Дубль был и пониже ростом, и постройнее, да и одет в испачканные жиром и сажей скверно выделанные оленьи шкуры. Подбородок и скулы грязного лица украшали пучки растительности, которые вообщето принято считать бородой. Инос вспомнила прошлую весну и Рэпа близ Пондага – новичок был его точной копией. Хорошо, что девушка стояла далеко от камина библиотеки – запах прогорклого медвежьего сала с прокисшим потом был незабываем. Дубль приблизился к краю каминного коврика и замер неподвижно, как статуя. На его губах блуждала слабая, добродушнорассеянная улыбка, точно такая же, какую Инос видела ежедневно на лице Анджилки.

– Колдовство! – прошипел гоблин.

– Разумеется, – поддакнул Рэп, критически изучая дубля. – Это существо лишь внешне походит на человека – настоящих людей дано творить лишь Богам. Но этот типчик вполне годится для твоих нужд: и кровью будет истекать, и корчиться, и даже кричать. Правда, знает он всего одноединственное слово «спасибо».

– Злое колдовство! – процедил сквозь зубы Маленький Цыпленок и, бочком подобравшись к дублю, ткнул лжеРэпа толстым, коротким пальцем… никакой реакции, только безмятежная улыбка и пустые глаза.

– Нет в этом никакого зла, – не согласился Рэп. – Убедись сам. Видишь его глаза, Птица Смерти? Личности как таковой в этом создании нет. Нет разума и нет души, зато со стороны будет казаться, что оно и страдает, и умирает. А главное, у столба пыток оно будет держаться долго, очень долго, все время повторяя «спасибо», и закричит только перед самым концом.

– Я же сказал тебе: пытать не буду – я так решил. Кроме того, это ведь мошенничество, как и магические татуировки.

Но чтото в тоне гоблина подсказало Инос, что он борется с соблазном.

– Мне казалось, что я достаточно доходчиво объяснил тебе, как ты можешь покончить с отжившими обычаями. Вот он, инструмент, перед тобой! Надеюсь, ты все еще помнишь те экстравагантные идеи, которыми ты меня развлекал?

– Еще бы! – признался Маленький Цыпленок, поедая; глазами дубль. – От Калкора я перенял коечто поистине новаторское, – задумчиво переминался с ноги на ногу гоблин.

– Вот и используй это! Легендарная пытка войдет в анналы истории! Это необходимо. Итак, он или я, и знаешь, я был бы тебе чрезвычайно признателен, если бы ты выбрал его. Кроме того, с ним наверняка безопаснее. Я могу рассердиться.

Рэп протянул Маленькому Цыпленку руку. Гоблин колебался не долго, он ухмыльнулся и тоже протянул руку. Что произошло потом, Инос так толком и не разобрала, только Рэп вдруг перелетел через плечо гоблина и впечатался спиной в пол так крепко, что стены содрогнулись Маленький Цыпленок прыгнул вслед за Рэпом и рухнул всей тяжестью на него… Из темноты до слуха Инос долетало пыхтенье и шум возни. Потом маленький круглый столик, перевернувшись, с дребезжащим грохотом откатился в сторону, и затем уже гоблин взлетел под потолок и, вращаясь, пронесся по воздуху, как стрела. Миновав кресло, он грузно плюхнулся на дубля, который стоял в течение всей этой потасовки, бездумно улыбаясь. Гоблин и его жертва рухнули, и приглушенный голос Рэпа сказал откудато снизу: «Спасибо!» Настоящий Рэп поднялся на ноги, отдуваясь и одергивая одежду:

– Не хочешь еще разок, крепыш?

– Нечестно, – ворчливо донеслось с пола. – Магией воспользовался!

– Как аукнется, – весело отозвался Рэп. – Ты ведь тоже чарами усилил свою мускулатуру – сейчас, во всяком случае. Эй, ты слишком поспешил сломать ему ногу. Вставай и дай мне привести мою копию в порядок.

Инос стояла в дверном проеме, пытаясь проглотить ком, застрявший в глотке, и никак не могла это сделать. Эта куча мала, вероятно, была мужским способом бурного проявления эмоций.

Гоблин захохотал, все еще лежа на полу. Потом заговорил, снова переключившись на гоблинский диалект:

– Баловство в последний раз. Возможность была – больше нет. – И он проворно вскочил на ноги. – Вот так разбрасывать братьев вокруг, кричать будут «колдовство!» Раз, раз, и моя шкура стену шатра украсит… не хочу терять шкуру, как бы маленький зелененький дикарь ни заслуживал этого. Еще! Не будет пива, доброго имперского пива. Вот горе! Ты не представляешь, какое горе!

– Тогда это многое объясняет, – отсутствующим тоном откликнулся Рэп, пристально вглядываясь вниз, в распростертого на полу дубля. – Я все удивлялся, почему в твоей судьбе нет ничего волшебного, но теперь догадался. Пожалуй, это имеет смысл. Как ни жаль, но тебе до конца своих дней придется скрывать свою силу. Вряд ли соплеменники решатся последовать в бой за сверхчеловеком.

Протянув руку, Рэп помог дублю встать на ноги.

– Полная луна, – произнес Рэп, – добрая спутница в походе на север.

– Полная луна – время звать соседей на праздник, – согласился Маленький Цыпленок. Но голос гоблина был грустным.

Рэп снова было протянул руку, но вместо рукопожатия он вдруг шагнул вперед и обнял гоблина.

– Да благословят тебя Боги, Плоский Нос.

– Да пребудет с тобой во веки вечные Добро, – тихо промолвил Рэп. – Оленьи шкуры? Медвежье сало? Ну и ну! Уф, ладно! Я поставлю вас у ворот Тотема Ворона.

В мгновение ока гоблин и дубль исчезли, растаяв без следа.

Итак, третье пророчество магического окна будет выполнено.

Рэп повернулся к огню и, широко раскинув руки, облокотился на каминную полку. Голова его опустилась, и он весь както сник. Инос оставалось только гадать, что он испытывает в этот миг. Потом Рэп выпрямился и повернулся к двери. Отыскав взглядом Инос, он поклонился.

– Добрый вечер, ваше величество, – подчеркнуто официально поздоровался Рэп.

Напоминая себе, что она должна придерживаться чисто формальных отношений, Инос прошла в библиотеку и наконецто смогла сбросить тяжелую шубу на кресло. В воздухе близ камина все еще висело зловоние прогорклого медвежьего сала.

– Добрый вечер, придворный колдун. Где ты пропадал эти последние несколько дней?

– Бегал по лесам с гоблином, – последовал спокойный ответ.

Рэп стоял, повернувшись к огню спиной, и лицо его пряталось в тени, но в любом случае оно было бы непроницаемо – в этом Инос не сомневалась.

– Это помогло ему сделать правильный выбор?

– Несомненно.

– Ты все знал заранее, иначе не позвал бы меня слушать.

– Немного не так. До сегодняшнего дня полной уверенности у меня не было.

– Любой другой колдун заставил бы его принять нужное решение.

– Может быть, – равнодушно согласился Рэп. – Но это, знаешь ли, могло бы подпортить его судьбу.

– Почему ты показал мне все это?

– Я хотел, чтобы ты не задавала вопросов, – пожал он плечами. – Я не долго задержусь в Краснегаре, Инос.

– Спасибо за заботу, – поморщилась она, представив себе Краснегар без Рэпа.

– Не за что. А каковы приказания вашего величества на этот вечер?

Примостившись на подлокотнике кресла, которое занимал гоблин, Инос мечтательно промолвила:

– Представим, что я появляюсь в Краснегаре вдруг, да не одна, а с придворным колдуном, который в два счета разорвет на мелкие кусочки ненавистных джотуннов. Тото восторга будет! Ура Иниссо Второму!!! И колдуна сажают на трон.

– Тебе бы это понравилось, – согласился Рэп с иронией, но улыбка его была вполне добродушной.

– Еще бы! – кивнула она.

– Кому как, – фыркнул Рэп.

– Ничего не поделаешь, – вздохнула Инос, – видимо, придется подбить краснегарцев освобождать себя самим, а это значит – вооружить их.

– И снабдить предводительницей. Лишь когда они купят свою свободу дорогой ценой, только тогда они станут по достоинству ценить ее.

Рэп улыбался, и он будет продолжать дружескую беседу, пока разговор идет о делах. Но вздумай она рассказать ему, как тоскливо станет ей без него в Краснегаре, то он либо вмиг исчезнет, либо заявит, что она мелет вздор. В общемто, обсуждать уже было нечего.

Рэп упорно косился на нее лукавым глазом, всем своим видом подтверждая, что пора в дорогу. Сердце Инос билось все быстрее и быстрее.

Рэп защитит ее на первых порах, пару дней позаботится о ней, как он сказал гоблину, а потом… потом она будет предоставлена самой себе.

Утонуть или плыть. Победить или сдаться. Жить или умереть.

Вот ее выбор. И теперь она твердо и бесповоротно должна решить: остаться стрекозой в Кинвэйле или стать муравьем в Краснегаре. Время раздумий кончилось. Отвечать требовалось Немедленно.

Инос вспомнила гоблина. Его сердце тоже разрывалось Меж двух миров: с одной стороны – соблазны легкой жизни Империи, с другой – чувство долга, призывавшее его домой.

Гоблин попал между молотом и наковальней, Инос – тоже. Именно это было истинной причиной, почему Рэп показал:? И отбытие Маленького Цыпленка.

«Кто я такая, чтобы призывать людей взяться за оружие? По какому праву я отправлю их на смерть за мою корону?» – мелькнула мысль.

Молчание затягивалось, нужно было сказать либо «Пошли!», либо «Нет, я боюсь».

«Я обещала отцу. Как же мне быть?!» – мучилась Инос.

Щелкнула ручка двери, и на пороге появилась пожилая дама: низенькая, пухленькая, в безукоризненном туалете и в меру увешанная драгоценностями; очень аккуратна – ни один волосок не выбился из прически. Она неторопливо проплыла по комнате и сурово взглянула на собеседников:

– Вот вы где, – проворчала Кэйд. – Рэп, у меня жалоба.

Колдун вежливо поклонился и спокойно произнес:

– Ваше сиятельство, я в отчаянии слышать это.

Кэйд поджала губы, кивнула Инос и вновь обернулась к Рэпу.

– Я так надеялась, что Кинвэйл вновь станет таким, как в добрые старые времена – мирным и неизменным: ведь теперь Анджилки уж не станет вести бесконечное строительство, как было последние десять – пятнадцать лет.

– Тетя! – вспылила Инос. – К чему ты клонишь?

– Мой будуар! Ты же знаешь, как я люблю мое маленькое гнездышко!

– Да, тетя, я превосходно знаю, как ты любишь свою комнатку. Так что?

– Там дверь объявилась. В северной стене торчит, а час назад, я совершенно в этом уверена, стенка была в полном порядке.

Вконец расстроенная новой неожиданной неприятностью, Инос повернулась к колдуну и уперлась в него взглядом:

– Рэп?

Как ни прятал фавн в тень свое лицо, белозубую, широкую улыбку скрыть было бы невозможно.

– Я полагал, что ты не откажешься время от времени проводить часокдругой в тесной и милой компании. Быть может, заглянуть к тете на чай…

– О Рэп! – задохнулась от восторга Инос. Изумленно глядя на колдуна, она уточнила: – Ты хочешь сказать, что это новшество на северной стороне тетиного будуара ведет в Краснегар?

– Магический портал, очень полезное устройство для неожиданных вторжений на чаепития, обеды и прочая…

– Рэп! О Рэп! – прижимая руки к груди, восклицала Инос.

Наличие магического портала кардинально меняло перспективы. Теперь плечо Кэйд постоянно будет рядом, и Инос, по мере надобности, всегда может поплакаться на нем. Не было больше абсолютно никаких причин задерживаться здесь. Теперь Инос казались абсурдными ее недавние сомнения, идти ли ей вперед. Она уже потешалась над своими колебаниями минутной давности.

– Рэп! – вновь восторженно завопила Инос, спрыгнула с подлокотника кресла и вихрем метнулась к фавну, явно стремясь обнять его.

Со вскинутыми вверх и простертыми вперед руками, она влетела в незримую патоку… клей… кисель… в нечто, задержавшее ее и не пустившее к Рэпу. Он был совсем рядом, всего лишь на расстоянии ладони, и все же недоступен, а в глазах его металась откровенная паника.

– Идиотка! – громко выкрикнул он, и, хоть лица их были рядом, Рэп продолжал орать на нее. – Сколько раз тебе говорить? Нам нельзя!

– Рэп!

– Никогда! Ни единого раза. Даже на прощанье.

Любовник смелый! Никогда, увы,

Желания тебе не утолить…

Китс. Ода греческой вазе (пер. Г. Кружкова)

Часть одиннадцатая Положить конец

1

Представление Рэпа о красоте в подметки не годилось искусству герцога Анджилки. Будуар Кэйд был невелик, но изящен: полированные деревянные панели сияли белизной, а над ними цвели нежнорозовые розы шелковой обивки. Новая дверь на северной стене казалась темным наростом: красное дерево с вычурной, обильно позолоченной резьбой и ручкой литой бронзы.

Все трое стояли перед творением Рэпа, а фавн, лишь теперь осознавший, какое уродство состряпал, смущенно почесывал голову.

– Пожалуй, я мог бы передвинуть ее за шкаф или еще куданибудь, – пробормотал Рэп.

– Ни в коем случае, – возразила Кэйд. – Я в восторге от нее! Теперь, когда я поняла ее назначение, я ее обожаю! Правда, – виновато добавила она, – я подергала ручку, но ничего не получилось. Кажется, с той стороны заперто на засов.

– Именно, что кажется, – кивнул Рэп. – Чтобы ручка повернулась, нужно произнести особое слово: «Холиндарн». Итак, ваше величество, ты готова?

При наличии магического портала у Инос отпала необходимость таскать за собой багаж. Старательно заглушая страх, от которого противно сосало под ложечкой, она медленно застегивала шубу.

– Еще минутку, придворный колдун, – дрогнувшим голосом прошептала Инос.

– Я буду рядом, – тоже шепотом заверил Рэп. – Но тебе не стоит появляться на людях в обществе конокрада, так что для посторонних я буду незаметен, попросту незапоминаем. Взгляни.

Инос обнаружила подле себя вооруженного легионера, одетого позимнему. Боковые пластины конического шлема обрамляли мясистое лицо, изрытое оспой, смуглое, как у любого импа. На ногах – обычные солдатские башмаки на толстой подошве, дополненные меховыми гетрами. Инос вспомнила, что однажды видела Рэпа приблизительно в такой же одежде и не узнала его.

Видение продержалось несколько мгновений, а затем Рэп опять стал прежним. Ободряюще улыбнувшись, он шагнул к порталу и оттащил с пути Инос обитое пестрой тканью кресло.

– Вперед, – пригласил он. – Попытка – не пытка!

Инос повернулась к Кэйд, обняла тетю и расцеловала:

– Если завтра мне не помешает какоенибудь сражение, я загляну к тебе на чай и подробно расскажу обо всем… обо всем… – пообещала Инос, удивляясь, как хрипло звучит ее голос.

– Вот и расчудесно, дорогая моя. Непременно приходи. – На мгновение Кэйд прильнула к племяннице, а васильковые глаза старушки затуманили непрошеные слезы. – Инос… – Герцогиня задохнулась от избытка чувств. – Мне уже поздно становиться сентиментальной, да я этого и не хотела, но… Я не могу не сказать… Знай, твой отец гордился бы тобой!

Инос тоже разволновалась, даже не сразу ответила:

– Подождем до завтра. Там будет видно, что бы он сказал.

– Я восхищаюсь твоей смелостью, дорогая, вот чем действительно стоит гордиться. Главное – попытка, а ты пытаешься… Что же до результата, то… время покажет.

– О, тетя! Я и не знала, что ты моралистка!

– Это потому, что ты слушать не желала. Никогда. Но сейчас я серьезна и вновь повторю: твой отец благословил бы тебя. Он был бы рад убедиться, что у его дочери есть чувство долга и мужество следовать ему.

– И он полностью одобрил бы все, что ты сделала, тетя, для меня и для Краснегара. Теперь мне действительно нужно уходить, иначе я опоздаю на резню.

С этими словами Иносолан высвободилась из объятий тетушки и повернулась к волшебному порталу.

– Холиндарн! – воскликнула она.

Протянув руку, Рэп нажал пальцами на резное дерево. Прошедшие недели представлялись Инос годами. Памятуя, как тогда чмокнула его в щеку, девушка подумала, что, повернись она попроворней, ей, может быть, вновь удастся коснуться его щеки. Но портал уже открывался, и в образовавшуюся щель с пронзительным воем ворвался ледяной ветер, закружив по будуару Кэид снежные хлопья. Портьеры взметнулись испуганными птицами, бумаги с бювара устроили хаотичный хоровод, камин задохнулся, выплюнув в комнату густой клуб дыма, Кэйд вскрикнула и в ужасе схватилась за голову.

– Извините! – послышалсясквозь завывание бури голос Рэпа. – В следующий раз такого не повторится!

Фавн толкнул посильнее, и портал раздвинулся достаточно, чтобы Инос могла проскользнуть в холодную тьму.

С громким хлопком дверь закрылась, но ледяной ветер попрежнему хозяйничал в помещении. Инос не сомневалась, что Рэп последовал за ней, но она не заметила, как он это сделал. Она все еще не могла освоиться с холодом, за время странствий основательно подзабыв, каким бывает настоящий морозный воздух.

– Аах! Как мрачно! – откашливаясь, произнесла Инос.

Постепенно ее глаза освоились с темнотой, и она различила справа от себя залитое лунным светом окно. Впереди тоже было окно, но оно лишь угадывалось, оставаясь во мраке.

– Узнаешь? – с горьким смешком спросил Рэп, стоявший позади.

– Комната Иниссо! – прошептала королева.

Она осмотрелась вокруг. Магический портал представлял собой заполненную чернотой арку, по бокам которой располагались окна, тоже обрамленные арками. Инос с любопытством заглянула в одно из них. Далеко внизу угадывались заснеженные крыши и бастионы замка. Еще дальше раскинулся Краснегар, круто спускавшийся к гавани. Сама гавань выглядела бескрайней снежной равниной, посеребренной луной. Городские трубы щеголяли друг перед другом дымными шлейфами, медленно уходившими в кристально прозрачные небеса. В воздухе не было ни ветерка. Сердце Инос сжалось, она едва сдерживала слезы, наворачивавшиеся на глаза не совсем только от холода.

«Дома! Наконецто дома!» – радовалась она.

– Окно! Что ты с ним сделал?

– Избавился от него. Скверная это штука – волшебное окно. Поверь, без него тебе будет лучше. Вместо волшебного окна – портал. Правда, у нас, колдунов, довольно своеобразный юмор. Со стороны Краснегара это просто вход. Никогда не забывай произнести пароль, переступая порог, иначе магическое пространство поглотит тебя и не выпустит. А! Вот оно что!

Смутно различимый силуэт Рэпа переместился к западной стене комнаты, откуда раздавался скрип приоткрытой створки окна.

– Задвижка сломана, – пробормотал фавн, захлопывая разбухшую от непогоды раму. – Готово!

Инос следила за белым облачком своего дыхания, ощущала ледяные иглы, вонзавшиеся ей в горло и попадавшие даже в легкие при каждом вдохе, и все глубже осознавала, что она вернулась в Краснегар. Вернулась точно также, как и покинула его, с помощью колдовства и на то же самое место.

– Рэп! Объясни попонятнее, что значат твои слова, что волшебное окно не пророчествует?

– Не совсем так. Вообщето это похоже на пророчества, но они, как бы это сказать, самонаводящиеся.

– Доктор Сагорн сказал…

– Сагорн измышляет, свято веря в то, чего и на дух не знает, – безапелляционно сказал Рэп. – Разумеется, он не понимал, как функционирует окно! Заглянувшему в него человеку окно ничего не посоветует, только чтото покажет, но не для того, чтобы помочь любопытному. Этому устройству нет дела до людей. Это даже не отражения какихлибо событий будущего, ничего общего с зеркальным прудом. Волшебные окна – штуки постоянные и заботятся исключительно о благоденствии дома. В данном случае дома Иниссо.

– Сомневаюсь, что понимаю тебя. Кому какая польза от гоблинских пыток?

– Оно указало на важность Маленького Цыпленка, что помогло гоблину в Хабе. Гоблинам не обойтись без верховного вождя. Тотем Ворона – самое северное из всех племен. Став верховным вождем, Птица Смерти не станет тревожить Краснегар, в память обо мне. Будь королем ктонибудь другой, он, возможно, повел бы отряды не на юг, а на север.

– О! – с сомнением качнула головой Инос.

– Волшебные окна – зло, – настаивал Рэп. – Окно вынудило меня мошенничать, выманивая у Сагорна слово, и оно же заставило Калкора убить Гатмора. Раша тоже создала в Араккаране волшебное зеркало – полагаю, не слишкомто хорошее, – но что получилось? Сначала оно приводит Рашу к тебе, потом притягивает в Араккаран меня, и, наконец, чем все это закончилось? Благоденствие Араккарана оказалось важнее благоденствия колдуньи! Ну полное отсутствие благодарности к своей создательнице.

Инос оставила бесплодный спор, но подумала, что с ней окно поработало не менее эффективно, устроив события так, что Иносолан вернулась в Краснегар в сопровождении колдуна, который позаботится, чтобы ее претензии на корону не остались тщетными.

– Осторожно, не оступись, – предупреждал ее Рэп, озаряя мерцающим светом фонаря дорогу к двери.

Рэп чуть приподнял фонарь, луч света вырвал из темноты занесенные снегом матрасы, одеяла, подушки, кипы одежды – все это вперемешку с огрызками, корками, бутылками, пустыми или разбитыми.

– Извини, я не успел прибраться, – оправдывался Рэп, сопровождая Инос, когда она, подобрав юбки, осторожно пробиралась через все это безобразие. – Импы, видимо, устроили здесь казарму.

Толстая дубовая дверь вновь была в полном порядке, надо полагать, стараниями Рэпа. Хорошо смазанные петли, открываясь, даже не скрипнули. Они спускались по винтовой лестнице, фавн шел впереди, освещая ступеньки. Чем ниже они спускались, тем сильнее колотилось сердце Инос. От волнения у нее даже губы пересохли. На полдороге Рэп остановился и замер, то ли прислушиваясь к чемуто, то ли вглядываясь во чтото.

– Башня пуста, – сообщил он через пару мгновений. – И все в ней вверх дном!

– Рэп, послушай! Я вот о чем подумала: около года назад я поднялась в эту башню и исчезла. Теперь я появилась в этой же башне и спускаюсь к людям… а что я скажу, когда меня спросят, где я была?

– Тебе ничего не надо объяснять, – фыркнул Рэп. – Что тебе за дело до их вопросов? Заяви, что ты голодна, и потребуй завтрак.

– Рэп!

– Спрашивать никто не станет. Это им и в голову не придет, ведь ты – королева, – говорил колдун, спускаясь вниз. Инос шла следом. – Монархам вопросов не задают. Ты только не забывай смотреть на них с надменной властностью.

«Легко сказать, – мучилась про себя Инос. – Емуто что? Он – колдун, а я не привыкла распоряжаться».

Наконец они добрались до покоев ее отца. В спальне стоял кавардак: на полу валялись грязные матрасы и циновки; оставшаяся мебель оказалась поломана или попорчена, большая ее часть, видимо, пошла на дрова. Два фамильных портрета над камином были исчерканы углем и изрезаны – ими пользовались как мишенями для метания ножей. Везде валялось тряпье, бутылки и миски. Видя разорение родового гнезда, Инос начала закипать гневом.

Следующая комната – отцовский кабинет – представляла собой не менее жалкое зрелище. Малая гостиная отцовских покоев выглядела еще хуже, хотя, конечно, тогда, когда Инос видела ее в последний раз, она тоже выглядела не блестяще, с обуглившимися коврами и осколками фарфора на полу. В ней прибавилось зловещего вида пятно перед камином. Вниз и вниз…

В зале квартировали офицеры. Здесь чувствовались признаки заботы об уюте – подернутые золой угольки в камине все еще были теплыми и тихо тлели под пеплом. Инос заметила несколько тюфяков с наброшенными на них мятыми одеялами. Ее дом был осквернен, и джотуннская кровь яростно требовала мести.

На последней ступеньке винтовой лестницы Рэп остановился. Фонарь потух, а потом и исчез вовсе, за ненадобностью. Инос не было нужды прислушиваться, изза дверей доносились звуки музыки и крики. Рэп сжал ее запястье и прошептал:

– Не бойся, на нас будут чары невидимости.

Обещанные чары оказались палкой о двух концах. Пробираясь вперед шаг за шагом, Инос прекрасно различала слабый свет, вырывавшийся изза угла, но собственных ног она, к сожалению, не находила и то и дело спотыкалась. Рэпа перед собой она тоже не видела, только чувствовала его крепкую руку. Лишь благодаря его поддержке девушка могла устоять на ногах. Так, друг за другом, они осторожно вошли в тронный зал и окунулись в шум беспутного веселья.

В камине жарко пылал торф. Королевский трон стоял посреди зала. На нем восседал молодой детина с девкой на коленях.

Ближе к стенам размещались столы. Все свободное пространство предназначалось для танцев. Но пока в центре зала довольно неуклюже кривлялись две полуголые девицы. Наверху, на антресолях, куцый оркестр нестройно наяривал джигу.

Все пираты были здесь: кто за столами, а кто на столах с подружками. Испуганные девушки, по большей части нагие, не смели пикнуть, а пирующие, основательно подогретые вином, хохотали, глумились и наперебой отпускали грубые шуточки над неумением и страхом танцовщиц.

«Они все моложе меня, совсем девочки! – возмущалась Инос. – Здесь нет ни одной зрелой женщины!»

Иносолан стало нестерпимо горько при виде этих несчастных. Волна возмущения и ярости захлестнула ее, доводя до белого каления. Инос задыхалась в меховой шубе, но отнюдь не от пышущего жаром камина. Отирая пот с лица, она вспоминала Азака и сидов.

Захватчики, все как один, были джотуннами и ходили полуголыми. За время своих скитаний Инос успела забыть, какие громадины чистокровные джотунны. В зале кутили юнцы, но до чего же рослые! Белокожие, пугающе огромные. Тот, на троне, несомненно Гристакс, судя по всему, толькотолько утратил юношескую невинность. Он напоминал Калкора, только юного.

«Он скоро умрет… Но не самой же мне его убивать!» – содрогнулась Инос.

Джотуннам не было свойственно расставаться с оружием. Даже веселясь на Празднике зимы, все держали под рукой и мечи и кинжалы. Суетясь и снуя взадвперед, дворцовые слуги спешили угодить бандитам, старательно снабжая их угощением и выпивкой. Инос узнавала не только слуг, но и девушек, по крайней мере некоторых из них.

«Неужели эти молокососы перебили всех женщин? – мелькнула у Инос ужасная мысль. – О Боги, Боги, Боги! Как стерпеть такое?!» – бормотала она себе под нос.

– Сорок один, – подсчитал Рэп и удовлетворенно добавил: – Все они, поганцы, здесь. У тебя остались какиелибо сомнения… колебания?..

– Никаких! Они умрут! Все!

– Правильно. Теперь поскорее уйдем отсюда, ладно?

– О да! – поспешила согласиться Инос, заметив, как с одной из девочек срывают последнюю одежонку, и догадываясь, какого рода развлечение последует за этим. В порыве возмущения она чуть было не приказала своему придворному колдуну поразить джотуннов молнией, но тут же передумала, сочтя, что это была бы для них слишком милосердная кара. К тому же ей предстояло удерживать власть без помощи колдовства. Значит, и завоевывать корону придется, не прибегая к магии… во всяком случае – так должно казаться людям.

Рука невидимого Рэпа крепче ухватила ее запястье, и фавн шепнул:

– Сейчас выберемся.

В следующее мгновение мир крутанулся вокруг нее, и ослепленная Инос ощутила зверские укусы морозного воздуха.

Тьма и холод обрушились на нее. Вокруг был только снег, либо скрытый мраком, либо посеребренный дорожками лунного света. Инос, сбитая с толку неожиданной сменой тепла на холод, вскрикнула.

– Очень жаль, но из замка придется выбираться пешком, иначе не получится, – извинился Рэп.

Инос все еще не могла освоиться с темнотой, когда фавн положил ее руку на какуюто вертикально торчащую толстую доску. Постепенно, свыкнувшись с темнотой, девушка рассмотрела, что держится за створку ворот, и догадалась, что они на малом дворе Инос осторожно выбралась наружу. Следом за ней появился видимый теперь Рэп.

Они стояли перед замком и смотрели на высеребренную высокой полной луной заснеженную поляну. Небо тоже было затоплено лунным светом, лишь коегде мерцали звезды. Мороз колол ноздри при каждом вдохе, заставлял слезиться глаза. Животворное тепло вырывалось изо рта радужным туманом, но, к счастью, стояла безветренная тишь. Из дымовых труб ввысь поднимались призрачные колонны, белые в свете луны.

– Что не получится?

– Щит не пропускает, но теперь мы уже вне его влияния, – пояснил не очень вразумительно Рэп и снова взял Инос за руку. – Сейчас нырнем под крышу.

Как ни старался Рэп предупреждать ее, магические переносы каждый раз заставали Инос врасплох. Ощутив под ногами каменные плиты пола, она споткнулась и удержала равновесие лишь потому, что Рэп обхватил ее за талию. Когда девушка более или менее пришла в себя, то разглядела чадящие факелы в держателях, грубо стесанные деревянные стены и потолок, а также ряд плотно закрытых дверей городской улицы. Ясно, что сейчас Рэп перенес их в один из бесчисленных крытых проходов, служивших улицами. Укрытые снежной шубой, эти туннели были сравнительно теплыми.

– Готова ли ты предстать перед подданными? – весело спрашивал Рэп, но смотрел он на нее очень заботливо.

– Да, – кивнула она, – но не торопи меня. Дай отдышаться.

– Хорошо, – согласился он. – Нас никто не побеспокоит. Откинь капюшон.

Инос нащупала шнурки и стала тянуть, прислушиваясь к неясному говору, приглушенно доносившемуся изза одной из дверей. Судя по вывеске, это был вход в таверну. Теперь Инос сориентировалась, где она – близ доков. Каким маленьким было ее королевство! Каким убогим и жалким!

– Здешние завсегдатаи – джотунны. Мы легко можем зажечь их и увлечь на драку. Потом отправимся за импами. Тебе нужны воины, и они у тебя будут, – убеждал ее Рэп.

– А вдруг не захотят рисковать?

– Все в твоих руках. Дайка мне…

Колдун приблизился почти вплотную и принялся поправлять ее волосы. Инос машинально расстегивала шубу. Она почти физически ощущала его близость, а он действовал поделовому и, казалось, ничего не замечал.

– Теперь смотри! – подставил Рэп неведомо откуда взявшееся зеркало.

Инос вглядывалась в собственное лицо с искренним изумлением. На нее смотрена бледная, но суровая дева, а вовсе не напуганное, ошеломленное создание, какой она на самом деле себя ощущала. Ее золотые волосы лежали красивыми волнами, а прическу, достойную лучшего парикмахера Хаба, украшала изумрудная тиара. Платье, видневшееся изпод распахнутой шубы, искрилось блестками и матовым блеском жемчужин. Явно у Рэпа были свои представления о том, как должна выглядеть королева Краснегара. Впрочем, возможно, он лучше, чем она, представлял себе вкусы ее подданных.

«Да, неплохо! – подумала Инос, приосанившись, что, как ни странно, не прибавило величия ее царственному обличию. – Я это или не я? Или это его рук дело?»

– Рэп! Это тиара из сокровищницы Эйгейз! Она давала мне ее, только чтобы я могла покрасоваться на императорском балу…

– Нет, другое, хоть и скопировано с украшения Эйгейз. – Зеркало исчезло так же необъяснимо, как и появилось. – Тиара – мой подарок тебе на коронацию. Проси любое оружие, какое пожелаешь, у меня все есть. Теперь иди к людям, королева Иносолан, и провозгласи свои права!

Все еще собираясь с духом, она молча кивнула. Вдруг глаза их встретились.

– Поцелуй меня, только один малюсенький разик!

Вся напускная деловитость слетела с лица Рэпа, как ненужная шелуха, сменившись мучительной болью.

– О, Инос! – простонал он. – Нет, не могу… нельзя… даже кончик твоего пальчика.

Инос не понимала колдуна. Зажмурившись, она заявила:

– Позже ты объяснишь мне это. Я хочу понять, чего ты боишься.

Когда она снова взглянула на фавна, он открывал дверь. Инос глубоко вздохнула и вздернула подбородок.

Из распахнутой двери вместе с разогретым паром, густо пропитанным вонью дешевого пива, вырвался нестройный гомон, перемежаемый пьяными выкриками. Масляные лампы больше чадили, чем освещали обширное помещение. Низкий, закопченный потолок словно придавливал грубо сколоченные столы из оструганных досок, за которыми коротали время несколько десятков мужчин, горланя песни, громогласно скандаля и даже буйствуя от избытка чувств.

Инос двинулась мимо Рэпа к наиболее освещенному месту, которое только здесь было. Какойто тип вскочил с табуретки и, никого не замечая, поплелся к стойке бара. Чтобы встать на освободившийся табурет, Инос приподняла юбки и проворно вскочила на импровизированную трибуну.

Гам почти сразу же стих. Люди ошарашено пялились на нее. Из чадного полумрака глядели бледные лица, обрамленные белокурыми или седыми космами. Это была обыкновенная пивнушка, но сейчас, помимо завсегдатаевджотуннов, в ней околачивалось и несколько импов. Весьма обнадеживающий признак. Инос предстояло объединить оба народа, но, видимо, совместно пережитые бедствия сближают лучше речей.

Посетители сгрудились вокруг табуретки, на которой стояла Инос; задние, чтобы лучше видеть, наваливались на плечи передних.

– Принцесса! – благоговейно произнес ктото, а другие подхватили: – Принцесса! Принцесса!..

– Королева! – выкрикнул некто из дальнего угла. И этот возглас эхом пронесся по комнате. Даже прогрохотали кулаки по столам. Затем повисло напряженное молчание. Инос почудилось, что полумрак вокруг нее словно рассеялся, и она оказалась на ярко высветившемся пятачке посреди потускневшей комнаты.

– Я – королева Иносолан, – звонко выкрикнула Инос. – Я вернулась заявить свои законные права на престол! – Вновь вдохнув побольше воздуха, она поспешила продолжить, чтобы никто не осмелился насмехаться над ее словами. – Я дам вам оружие и призываю вас обнажить мечи за свою королеву и отомстить джот… захватчикам!

Рэп картинно швырнул на стол объемистый узел, который звучно лязгнул, ударившись о деревяшку. Неожиданно возникшая тяжесть на левом бедре подсказала Инос, что теперь она опоясана мечом. Сунув руку под шубу и выхватив меч из ножен, Инос взмахнула им над головой.

– Кто со мной?

Тишина, длившаяся минуты две, показалась Инос бесконечно долгой.

– Клянусь силами, я! – завопил какойто джотунн, сидевший на расстоянии пары столов от нее. Парень вскочил, весь раскрасневшийся от многочисленных кружек пива, выпитых в этот вечер. Он был так долговяз, что белокурая макушка едва не стукнулась о потолочные доски.

«Кратаркран, кузнец», – шепотом подсказал голос, прозвучавший прямо в ухе. Но Инос уже сама узнала Крата и удивилась, как он вырос за этот год.

– Кузнец Кратаркран, я рада приветствовать тебя в рядах моей армии. Поручаю тебе собрать отряд и назначаю тебя его капитаном. Раздай воинам оружие и веди отряд к замку. Во дворе замка я встречу вас с остальными воинами. Пираты пируют в зале. Мы убьем их! Всех!

– Смерть им! – завопил Кратаркран.

Его дискант никак не вязался с внушительным ростом.

Но начало было положено, и вслед за Кратом повскакали другие, отшвыривая табуретки и грохоча грубыми башмаками.

– Боги, храните королеву! – крикнул Кратаркран, и дружный хор подхватил: – Боги, храните королеву!

Снова Рэп сжал ее запястье. Инос поняла, что пора убираться из пивнушки, и спрыгнула с табуретки. Ее меч, к великому облегчению, чудесным образом исчез. Зато шуба преподнесла сюрприз, зацепившись за табуретку, и, если бы не незримая поддержка Рэпа, Инос упала бы и испортила бы впечатление от зажигательной речи. Рэп увлекал ее к двери, и Инос охотно поспешила за ним, в то время как сзади нарастало буйство пьяных мстителей, слышался звон металла и стук разбрасываемой мебели.

За дверью в крытом проходе Инос бежала, едва поспевая за Рэпом.

– Отлично сработано! Ох, как отлично! – нахваливал он ее.

– Брось! Это твоя заслуга, не моя! – весело рассмеялась Инос, и он обернулся, чтобы улыбнуться ей.

С ходу распахнув двери очередной таверны, Рэп втащил Инос внутрь прежде, чем она успела перевести дыхание после интенсивной пробежки. Потолки в этой забегаловке были еще ниже, чем в предыдущей, а масляные светильники, казалось, задыхались в чаду. Здесь накачивались пивом и дешевым вином импы. Тем с большей яростью они примут участие в облаве на джотуннов, хоть после этой вылазки мало кто из охотников уцелеет.

Вновь Инос вспрыгнула на табурет, вновь оказалась в столбе яркого света, вновь заговорила с той же убежденностью, что и прежде. Она начала даже раньше, чем полностью улегся нестройный гул голосов:

– Я – королева Иносолан. Я вернулась заявить свои законные права на престол!.. – И так на одном дыхании до конца речи.

Завершающим аккордом были грохот оружия и потрясенное молчание слушателей…

…и оно подозрительно затягивалось…

…это ужасающее, леденящее душу молчание!

Краснегарцев импского происхождения расшевелить оказалось куда труднее, чем их земляковджотуннов. Недавняя эйфория Инос тоскливо угасла. Она необыкновенно ясно представила, как ее доморощенный бунт захлебывается в крови, уничтоженном безжалостными юнцами, что пируют там, в замке. Или, того хуже, перерождается в кровавую междоусобицу победоносные воины – джотунны и импы – направляют свои окровавленные клинки друг на друга. Инос воочию видела эти несчастья.

– Что, струсили? – презрительно бросила она. – В замке полсотни пьяных джотуннов. Неужели никто из вас не желает отомстить за своих сестер и дочерей?

Этот выпад в какойто мере подействовал.

«Хононин, конюх, справа от тебя», – подсказал тайный советчик.

– Мастер Хононин! Куда подевалась твоя преданность?

Морщинистый, как печеное яблоко, старик с трудом поднялся на ноги, но так и не смог полностью разогнуть сгорбленную спину. Год назад он не был таким дряхлым. Он сердито сверкал на Инос глазами, крайне недовольный, что его потревожили:

– Я не боец, принцесса.

– Королева! – поправила Инос.

– Пусть королева, – равнодушно согласился конюх.

– Я тоже не воин, но я дочь Холиндарна, и я не из трусливых! Иногда жизнь заставляет всех, от мала до велика, встать за правое дело! У меня есть оружие, и оно для вас! Или вы предпочитаете укрыться по домам и попрятаться под кроватями, а благое дело и мечи оставляете джотуннам? Так мне все мечи отдать им?

– Нет! – послышались неуверенные возгласы некоторых робких душ.

– Ну, коли так… – Гневные старые глаза Хононина перебежали с Рэпа на Инос и снова метнулись к Рэпу. Инос оставалось только гадать, какие чары наводит фавн на импа. Мгновения не прошло, как старый конюх выпрямился, расправил плечи и, моргая, обозрел мрачную забегаловку. – Если уж ты так ставишь дело, мэм, я не возражал бы собственноручно пустить кровушку парочке этих скотов.

Инос почувствовала такое облегчение, что у нее голова кругом пошла. Она даже покачнулась на своем возвышении и тут же ощутила на своих плечах незримые руки друга. Поддержка была очень своевременна.

– Хорошо сказано, Хононин. Назначаю тебя капитаном. Собирай мстителей, вооружай их и веди во двор замка на соединение с другими! Месть! – выкрикнула она напоследок.

– Месть! Месть! – завопила толпа. Среди всеобщего крика Инос послышалось несколько возгласов: «Боги, храните королеву!» И здесь Инос не задержалась и лишней минутки, как только увидела, что люди зашевелились.

– Получилось лучше некуда! – ликовал Рэп, увлекая ее по крытому проходу.

Закутанная в шубу, Инос задыхалась, обливаясь потом. Рэп чуть ли не втащил будущую властительницу вверх по лестничному пролету в третью забегаловку.

Именно там, впервые за время странствий по кабакам заметив женщин, Инос добавила к своей речи новый призыв:

– Женщины, присоединяйтесь к мстителям! Кому как не вам заняться несчастными девочками, похищенными этими скотами?! Бедняжек нужно спасти, нельзя допустить их погибели!

Женщины откликнулись мгновенно.

Далее был «Золотой корабль»… потом «Верноподданный»… затем «Три медведя»… и многие другие…

Инос прежде никогда не задумывалась, сколько же на самом деле в маленьком Краснегаре кабаков. Получалось чтото уж слишком много, а ведь они и трети холма не одолели. Блуждание по крытым переходам и пробежки по лестницам продолжались. Инос давала себе зарок подразнить Рэпа его прекрасным знанием топографии злачных мест Краснегара, как только выдастся свободный часок.

Но вот гонка закончилась. Рэп притянул ее в проулок и сказал:

– Прислушайся!

Инос не понадобилось делать этого. Город гудел, как растревоженный улей. По крытым переходам разносился грозный рев. Он окружал их, то приближаясь, то отдаляясь и все время усиливаясь. Обретя оружие и готовясь к бою, люди сновали, как муравьи.

– Краснегарцы!

– Рэп! Мы расшевелили их! Мы сделали это! Нет, ты сделал это!

– Это целиком твоя заслуга, – тихо произнес колдун.

Все же, скорее всего, именно наличие мечей подвигло людей к действию. Никакой адепт не смог бы своим обаянием подтолкнуть к бунту безоружных. К тому же колдун наверняка наложил на нее чары величия. Но Рэп не оставил ей времени задавать вопросы.

– Застегни шубу на все пуговицы, – распорядился он. – Добрая половина краснегарцев наверняка уже в пути. Мы навербовали достаточно сторонников, а они увлекут за собой остальных. Надо спешить. Ты готова?

Конечно же она не была готова! Но…

Холод и тьма обрушились на Инос, как удар дубины… Она задохнулась и, ловя ртом воздух, спряталась в шубу, покрепче запахивая непослушные полы.

– Рэп! Ты поторопился! – пожаловалась она, коекак справляясь с пуговицей.

– Недосуг ждать! – отрезал фавн.

Они находились у тех же самых боковых ворот, откуда не так давно вышли в город. Рэп пристально смотрел через заваленный сугробами двор, затопленный лунным светом. Только узенькая, проторенная множеством ног тропка соединяла замок с городом. Главные ворота, через которые въезжали фургоны, были закрыты до весны, но саму дорогу еще не занесло снегом. Именно по ней двигалась основная масса народа, мерцая светом факелов. Правда, ни самих людей, ни даже факелов видно не было, только желтый отсвет, как из городских труб, под поднимавшимися вверх облаками белого дыма.

– Боги! – усмехнулся Рэп. – Весь город стекается к замку!

В тихом воздухе слышалось отдаленное пение. Инос сообразила, что ее армия разделилась на две неравные части, одна, воюя со снегом, пробивает себе дорогу вверх по улицам и дальше по полю на вершину холма к воротам, а другая змеится по крытым переходам, взбирается вверх по лестницам. Инос запретила себе думать о возможных упавших и затоптанных. Она подбила людей на бунт, развязала силы, которыми управляют собственные законы, и теперь должна заплатить цену, какой бы она ни оказалась.

Мороз пробирал до костей, зубы Инос начали выбивать дробь.

– Извини! – рассеянно пробормотал Рэп, и Инос тут же окунулась в уютное тепло. Она согрелась с головы до пят. Теперь она уже не удивлялась странному безразличию Рэпа к теплой одежде. Фавн остался в панталонах с чулками и башмаками и в полурасстегнутой куртке. Даже рубашка была из тонкого полотна, годная разве что для юга, а голова неизменно оставалась непокрытой.

Рэп озабоченно рассматривал боковые ворота – они ему явно чемто не нравились. Как правило, восемь месяцев в году главные ворота замка были забаррикадированы снежными сугробами. Только небольшие ворота на малый двор связывали замок с городом, да и то их створки оставались раздвинуты лишь настолько, чтобы пропустить человека или лошадь. Подобная щель для армии не годилась.

Рэп просунул голову внутрь и огляделся, затем снова вышел.

– Пакостная штука этот щит, – проворчал он и уставился на главные ворота, угадывавшиеся на противоположной стороне двора. – Если пираты вовремя заметят опасность и доберутся сюда, они заблокируют эту щель и сумеют сдержать целую армию. Случись такое, мне поневоле придется выложить карты на стол и показать свое истинное лицо, а делать это я не хочу. Пожалуй, я устрою коечто другое. Пошли!

Колдун оттащил Инос по тропинке на десяток шагов. Даже скрип снега под ногами не помешал ей услышать скрежет петель главных ворот. Мерно, шумно и, безусловно, с помощью магии, две гигантские створки начали распахиваться, отодвигая огромные сугробы. Раздвинув их наполовину, Рэп прекратил воздействие.

– Вот и достаточно, – сказал он. – Любопытно, придет ли комунибудь в голову поинтересоваться, кто открыл ворота.

Пение слышалось теперь значительно громче, а пар от дыхания и жар от факелов клубился над головами толпы светлым облаком. Первая линия факелоносцев появилась в поле зрения. Люди взбирались по холму вверх, пробиваясь сквозь сугробы и кляня на чем свет стоит снегопады. Передние не могли остановиться, даже если бы захотели, их подталкивали задние. Таким образом, толпа сама себя выдавливала на холм с той же неумолимостью, с какой Рэп раздвигал ворота. Эта неотвратимо ползущая по холму масса людей была столь же сокрушительна, как подвижка пакового льда. Любой упавший будет безжалостно затоптан, и толпа даже не заметит этого, но передовому краю приходилось труднее всего. Остальные двигались по проторенному пути, и именно они распевали песни. Внезапно крытый проход изверг еще одну толпу. Именно они первыми влились во двор замка.

– Пошли! – распорядился Рэп, снова крепко сжав запястье Инос, и они, возглавив толпу, повели людей по подъемному мосту в заснеженный двор замка.

Инос помнила, какую упорную битву вел ее отец каждую зиму со снегом, чтобы двор оставался хотя бы относительно проходимым, и каждый раз король проигрывал сражение. Но в этом году никого не заботила заснеженность двора. Инос, барахтаясь в глубоком снегу, пробиралась сквозь сугробы, когда Рэп подтянул ее к ступенькам арсенала.

– Стой здесь и держи вот это. Смотри, они идут! – говорил Рэп спокойным, ровным голосом. Инос видела, что его дурацкие башмаки полны снега, а он и не замечает этого. И он совсем не казался усталым.

Инос осмотрелась и обнаружила себя на вершине стены с увесистым, чудовищной величины факелом в руках. Он шипел и трещал, извергая языки пламени по меньшей мере в руку длиной. Факел был так тяжел, что она чуть не уронила его.

Проход под аркой ворот замерцал огнями факелов краснегарцев и загрохотал от их топота. С обнаженными мечами, сияющими в красноватом свете, звучно хрустя промороженным снегом и распевая песни, толпа, как ураган, сметающий все преграды, ворвалась во двор.

Инос почувствовала, как ее сердце переполняется восторгом и на глаза наворачиваются слезы умиления. Она пришла к своему народу и призвала его на борьбу, и они, как один, сплотились вокруг своей королевы. Она готова была произнести речь, как только авангард повстанцев достигнет ее насеста. Героическим жестом Инос еще выше взметнула пылающий факел и воскликнула:

– Мои верные подданные…

Вопящий вал прокатился мимо нее. Никто из горожан не смотрел вверх. В любом случае ее голос потонул бы в людском гомоне, и, сколько бы она ни вещала, ее никто бы не услышал. Капитаны, назначенные самой же Инос, вели своих людей мимо кухонь, конюшен и каретных сараев прямехонько в зал. Краснегарцы нескончаемой вереницей текли и текли мимо Инос.

В полной растерянности она огляделась, разыскивая Рэпа, и нашла его забившимся в угол между ступенями и стеной арсенала. Колдун, сгибаясь пополам, умирал от смеха. Инос не могла вспомнить, чтобы когданибудь Рэп хохотал вот так заразительно и весело. Разобиженная до невозможности, Инос яростно швырнула в фавна факелом.

– Идиот! – завопила она. – Там же людей убивают! Сделай чтонибудь!

Рэп с легкостью вспрыгнул к ней на стену. Хохотать он перестал, но прежняя, хорошо знакомая ей полунасмешка дрожала в уголках его губ.

– Ты желаешь, чтобы я вызвал их назад во двор слушать твои речи?

– Нет, конечно. Извини, я вспылила. Но неплохо бы и нам войти внутрь!

– Совершенно верно, – бодренько согласился Рэп и в мгновенье ока перенес их обоих в тронный зал.

Тронный зал с тактической точки зрения был важнейшим пунктом дворца, ибо здесь находились все пираты. Кутилы только сейчас осознали грозную опасность, нависшую над ними. Крики и суматоха не помешали парням нацепить шлемы и опоясаться мечами, а некоторым, особо зарвавшимся, натянуть штаны. Оркестр замолк. Наконец давно трещавшие от ударов извне огромные двери с грохотом распахнулись, и в тронный зал ворвался яростный вал краснегарцев, пенящийся поблескивавшими мечами и дымным шлейфом факелов.

Инос торопливо сбросила шубу и отшвырнула меховые перчатки. Потом, стряхнув с ног ботики, потребовала:

– Туфли!

– Подай и все тут? А где «пожалуйста»? – пошутил Рэп, но обувь наколдовал. Странность чувства юмора у колдунов подтвердилась – туфли жали.

Юные джотунны не были трусами. Они знали, как сражаться в западне. Они быстро сформировали клин и ударили по нападавшим, но дверь взять не смогли. Новые волны взбунтовавшихся горожан одной своей массой вдавили пиратов назад в тронный зал. Слуги, музыканты и девушки, вопя, побежали к противоположной стене зала. В зале звенели мечи, лилась кровь, громыхала разбиваемая мебель и посуда, с глухим стуком падали мертвые тела и разносились вопли и проклятия раненых, а также яростное рычание бойцов.

Первой же бросившейся к ней девушке Инос отдала шубу, чтобы бедняжка прикрыла свою наготу. То была Уки, младшая дочь мельника. За ней последовали и другие девочки, перепуганные слуги и музыканты. Взобравшись на стул, Иносолан вскинула вверх руки и крикнула: «Стойте!» Паникеры замерли на месте, словно споткнувшись о преграду, и недоверчиво вытаращилась на фигуру на стуле.

Почти сразу послышались шепотки: «Инос!» и «Принцесса!»

– Я ваша королева! – заявила Инос и добавила, повысив голос: – Краснегар освобожден!

Собравшиеся радостно загомонили, но их возгласы потонули в воплях яростной битвы, продолжавшейся в зале. Завладев вниманием аудитории, Инос продолжала распоряжаться:

– Наверху над нами теплая комната, – крикнула она, надеясь, что Рэп примет намек к сведению и обо всем позаботится. – Женщины – наверх! – указала она взмахом руки.

Первыми выполнять повеление кинулись нагие девочки, сбившиеся в испуганную стайку. В дверях образовалась пробка из мешанины одетых и обнаженных тел. Мужчины, включая Рэпа, заинтересованно наблюдали за этим зрелищем.

Инос повернулась в другую сторону. Она с волнением всматривалась, как по залу мечутся люди, махая окровавленным железом, с воплями падают раненые и убитые, обагряя ужасающе яркой кровью каменные плиты пола. Ни на нападавших, ни на обороняющихся не было брони. Бойня началась и завершалась в мерцающем свете факелов. Мятежники взяли верх исключительно числом. Не только воинственные джотунны, но даже импы, воодушевленные призывом королевы и разгоряченные кровавой схваткой, позабыв всякий страх, вопили до одурения, набрасываясь на захватчиков. Разбойники отступали. Еще чутьчуть – и с ними будет покончено.

Придерживая юбку, Инос спрыгнула со стула и быстро пошла к трону, уверенная, что придворный колдун последует за ней. Когда она опустилась на алую подушку, она спросила себя, что бы подумал обо всем этом ее отец.

«Надеюсь, Кэйд окажется права, и отец сейчас гордится мной, ну хоть чутьчуть».

Битва иссякла, когда последнего полуголого пирата зарубили сразу трое импов прямо на ступенях трона, у ног Инос. Крики стихли, но возбуждение осталось, подогреваемое ревом толпы, бесновавшейся снаружи. Помещения замка оказались маловаты, чтобы вместить всех желающих повоевать, и теперь они воплями выражали свое рвение.

Рэп был рядом с троном. Инос протянула руку и наткнулась на его взъерошенные волосы.

– Колокол! – шепнула Инос, и тут же замковый колокол громко возвестил о себе. Бумм! И чейто восторженный голос ликующе заорал:

– Боги, храните королеву!

Верноподданнический клич подхватили, и вопли: «Боги, храните королеву!» – сопровождаемые мерными ударами большого колокола, перекинулись из зала на улицу.

Бумм! Бумм! – плыл над Краснегаром победный глас.

Люди упивались победой, размахивая над головами окровавленными мечами. Светлые и смуглые лица равно ухмылялись, приветствуя законную королеву. Людское море колыхалось, тая в самом себе великие беды и головную боль для властительницы. Иносолан собрала толпу, разбудила зверя и теперь какимто образом обязана была обуздать его. Краснегарцы в большинстве своем не были воинами, но сейчас в их руках оказались мечи. Многие пошатывались – кто изза предыдущих неумеренных возлияний, а кто опьяненный видом крови. В королевстве издавна не водилось лишнего оружия. Если сейчас ктонибудь когонибудь случайно заденет, последствия будут катастрофическими – Краснегар зальет кровь междоусобной войны.

Инос подняла руки, призывая всех к молчанию. Шум голосов начал стихать, но недостаточно быстро.

– Успокой их, пожалуйста, – тихо попросила она колдуна, и наступило молчание.

– Осмотритесь вокруг, – зычным голосом повелела королева. – Отыщите тела всех пиратов! Они – жители Нордландии, так пусть убираются к себе. Сбросьте их останки с северной крепостной стены!

Это приказание всем понравилось. Под одобрительные выкрики люди, вложив мечи в ножны, занялись делом. Не давая им опомниться, Инос продолжала:

– Помогите раненым добраться до каминов! – О погибших краснегарцах она решила пока не упоминать, предпочитая сначала утвердиться на троне. – Я королева Иносолан. Этот трон и корона – мое наследство, поэтому я здесь Я требую то, что принадлежит мне по праву!

Послышались одобрительные выкрики, но очень уж жиденькие.

– Деньги! – прошептала она.

– Деньги? – изумленно переспросил Рэп, воззрившись на Инос.

Помнится, он сам рассказывал ей, что горожан обобрали дочиста, поэтому ей было непонятно удивление фавна. Инос не могла уразуметь и другое: каким чудом люди могли существовать без денег – разве что пользовались натуральным обменом. Повидимому, так оно и было.

Она внимательно вглядывалась в лица окружавших трон людей, и единственным, кого она узнала, был старый конюх. Невысокий, сутулый старик стоял, засунув обе руки в карманы, и с усмешкой взирал на королеву. Видимо, он сразу же избавился от врученного ему меча, осчастливив этим подарком какогонибудь молодого забияку. Несомненно, Хононин был хитер, но Инос помнила его как честного и уважаемого человека.

– Мастер Хононин! Выбери себе помощника и установи стол подле дверей. Кроме мечей, я привезла с собой деньги. Теперь, когда отзвенело железо, пора зазвенеть золоту! Выкупайте мечи – по пять крон за клинок.

– Пять? – ахнул конюх, да так и забыл закрыть рот.

Бумм! – ударил колокол.

– Пять крон за клинок! – подтвердила королева. – Сержант, передай этому человеку деньги.

Рэп презрительно фыркнул, но в его руках оказались объемистые кожаные мешки. Старый конюх, вновь ставший центром внимания, сердито проталкивался вперед, очень недовольный свалившейся на него напастью. Однако он не посмел ослушаться королевского приказа и попытался взять один из мешков в руки. Вероятно, он не верил, что тот полон золота, потому что тут же выронил его. Смачно звякнув, кошель словно прилип к полу. Это происшествие заставило всех умолкнуть.

– Советники моего отца, те из них, кто сумел уцелеть, прошу вас подойти и уделить мне внимание! – выкрикнула Инос и тут же шепотом обратилась к фавну, показав глазами на старика: – Помоги ему, Рэп!

Недовольство Хононина испарилось, едва он дотронулся до золота. Теперь он деятельно выбирал себе помощников. Не прошло и минуты, как оба кожаных мешка поплыли к двери. Осталось последнее – очистить зал, пока люди еще подчинялись ей.

Поднявшись с трона, Инос провозгласила:

– Сегодня все празднуют освобождение города и королевства. Пиво бесплатно! Каждый хозяин городской таверны может прислать в замок счет за все поднятые в честь королевы тосты. Королева платит!

Замок содрогнулся от восторженных воплей. Толчея у двери была похожа на водоворот, с таким рвением подданные спешили выпить за здоровье своей королевы, прежде чем в погребах города иссякнут запасы пива – а они безусловно иссякнут, если Рэп не удосужится вмешаться.

За недолгое время пребывания в Краснегаре Инос так накричалась, что у нее болело горло. Массируя шею, она молча обдумывала свой следующий ход.

Еще не успев собраться с мыслями, Инос увидела, как через толпу пробирается высокий человек, и у нее душа ушла в пятки. Она даже не заметила, кто именно помогал ему проталкиваться.

Советник и управляющий Форонод был безошибочно узнаваем по своим волосам, гладким и длинным. Все же теперь его шевелюра стала скорее белоснежной, чем пепельной. С прошлой весны, на взгляд Инос, этот человек постарел чуть ли не на десять лет. Он сильно сутулился и приволакивал ногу… Один глаз прятался под повязкой; нос был изуродован. Инос оставалось лишь гадать, кто искалечил его, имп или джотунн. Спросить она бы не решилась.

Молодежь, помахав мечами, умчалась праздновать победу, а управлять отвоеванным собиралось, как всегда, старшее поколение. Городские старейшины, купцы, цеховые старшины – этих людей ей нужно было заинтересовать и расположить к себе, а пока они – ее главные противники. Инос прекрасно осознавала, что не усидит на троне, если этого не захочет Форонод. Сколько она себя помнила, Форонод всегда являлся ключом Краснегара.

– Управляющий Форонод! – радостно воскликнула Инос, едва старик приблизился. – Видеть тебя – сердце радуется! Нет, не преклоняй колена!

Вот уж чего Форонод не собирался делать, так это падать на колени перед девчонкой. Управляющий смотрел на Инос, гневно сверкая единственным своим льдистосиним глазом. Инос всетаки сделала промах, протянув руку для поцелуя, а Форонод проигнорировал это.

– Кто на этот раз, опять имперские легионы? – рявкнул он.

Какие бы беды ни перенес Форонод, ничто не могло сломить его дух или смягчить его резкие, до грубости, манеры.

– Легионов нет, есть другое. Император признал меня королевой Краснегара! Я привезла подписанный в Хабе договор о ненападении между моим королевством и Империей.

Инос с удовлетворением заметила, что на импов, толпившихся вокруг трона, ее сообщение произвело благоприятное впечатление.

– Вот как? А что случится, когда тан Калкор узнает об этом?

Этот вопрос она ждала с особым нетерпением и едва сумела сдержать улыбку триумфа. Инос чувствовала себя уверенно, не то что в то злополучное время, когда Андора только что разоблачили, а тело отца еще не было предано земле.

– Тан Калкор мертв. Я своими глазами видела, как его поразили Боги.

Джотунны, стоявшие отдельной от импов группой, услышав страшную весть, отпрянули, зато лица импов озарились довольными улыбками. Форонод опомнился быстро:

– А кто его наследник?

Когдато в Хабе сенатор Ипоксаг задал точно такой же вопрос послу Крушору.

– Наследник Калкора? – улыбнулась Инос. – Претендентов наберется предостаточно. Пройдут годы и годы, прежде чемони перебьют друг друга и определится ктото один. Забудь линию Калкора, управляющий. Я здесь королева по праву рождения или по праву меча, выбирай на свой вкус, что тебе больше нравится. Я несу мир с соседями и благоденствие для нас. Я требую… – Что именно требовать, Инос не знала, но чтото потребовать было абсолютно необходимо. Никаких особых церемоний принесения присяги и клятвы верности в захолустном маленьком Краснегаре не признавали, а потому она после небольшой запинки продолжила: – От тебя неукоснительного исполнения твоего долга, Форонод.

Инос сочувственно наблюдала, как старик борется со своими прочно укоренившимися представлениями о традициях джотуннов. Но был ли у него выбор? Вероятно, он ждал Калкора и молился ежедневно в течение долгих месяцев, чтобы тан оказался лучше своего гнусного братца. Напрасная то была надежда. Если бы управляющий понимал это! Но и столь эфемерная мечта угасла после слов Инос. Получалось, Инос оставалась единственным претендентом на корону. А молодежь Краснегара пошла бы за ней не раздумывая.

Форонод оперся на палку. Наклоняться ему было нелегко, но он превозмог себя, взял руку Инос и поднес ее к своим сухим губам.

– Я верный и преданный слуга вашего величества, – произнес он. – Я искренне и всем сердцем приветствую ваше возвращение. – Затем он выпрямился и шагнул назад. – Боги да хранят ваше величество, – добавил он. Но слова жгли его, и последняя фраза завершилась недовольной гримасой.

Это была честная капитуляция.

– Как для моего… нашего… отца, так и для меня ты был и будешь всегда одним из наших… ээ… моим самым доверенным и почетным советником, управляющий, – немного путано изрекла Инос, дав себе зарок на будущее как следует потренироваться в произнесении высокопарных фраз.

Неподалеку, в первых рядах импов, Инос приметила почтенного человека. Имя его она забыла, помнила только, что он крупный рыботорговец. И еще она вспомнила, что он состоял в Совете.

Величественно опустившись на алую подушку трона, Инос поставила ноги на такую же алую, но маленькую скамеечку, которую, выловив откудато, положил подле нее Рэп. Только теперь Инос выжидательно взглянула на импа.

Он важно прошагал вперед и, преклонив колена, опустился перед ней на каменные плиты пола.

2

К середине зимы день в Краснегаре угасал, едва успев начаться, зато на небе сияла луна. У краснегарцев не водилось привычки следить за временем, так что часы горожане считали лишней роскошью. Дел набралось много, и все они оказались сверхсрочными. Королева трудилась в поте лица, забывая поесть и поспать.

Она почти не видела Рэпа. Периодически колдун появлялся и усаживался за ее обеденный стол. Чтобы не тратить время на препирательства с фавном, Инос проглатывала то, что перед ней выставлялось, не замечая, какая именно еда находится в тарелке, и спешила вернуться к прерванным делам.

За время ее долгого отсутствия многие отошли в мир иной. С огорчением Инос узнала, что епископ скончался от удара; мать Юнонини погибла, зарубленная пиратом, когда пыталась предотвратить насилие; та же участь постигла сержанта Тосолина; канцлер замучен в темнице; сенешаль Кондорал умер от разрыва сердца.

Госпожа Аганими, экономка, выжила. Теперь она рьяно взялась за наведение порядка в замке.

Сквозь пальцы Инос тек нескончаемый поток золотых монет. Не беспокоясь, что источник иссякнет, королева нанимала горожан сотнями, пристраивая к работе и мужчин и женщин. Обычно в зимние месяцы люди изнывали от безделья, но жажда обогащения расшевелила даже лентяев. Город, впитывая золотой дождь бурлил. Портные, плотники, прочие мастеровые, купцы и купчишки – все старались успеть заработать побольше. Но и цены упорно росли ввысь. Королеве пришлось издать особый декрет против спекуляций.

Иносолан созвала Совет, обновила его состав и увеличила число советников с восьми, как предпочитал ее отец, до двадцати четырех человек, введя в состав нового Совета несколько женщин и юношей, своих ровесников. Одним из таких юных советников стал кузнец Кратаркран, импульсивный и чрезвычайно энергичный великан. Старики каждое нововведение встречали в штыки, но Иносолан осаживала их с уверенностью адепта и истинно королевской надменностью, Рэп в конце концов признался, что наложил на нее чары величия, о чем нисколько не сожалел. Так что пристальный взгляд зеленоглазой королевы гасил любые вопросы или споры.

Памятуя о нехватке продовольствия, неизменно возникавшей к весне, Инос приказала произвести учет продуктов на всех складах. Но это распоряжение оказалось практически невыполнимо, потому что списки всегда грешили неточностью. Путаницу устраивал Рэп, который тихо бродил вокруг, наполняя склады снедью, а амбары зерном. Делал он это тайком от горожан и подобными шуточками довел бедного Форонода почти до безумия. Инос понимала, откуда что берется, но не спешила успокоить старика, предпочитая, чтобы управляющий маялся в неведении и не вмешивался в ее действия. Постепенно королева пришла к выводу, что побои, искалечившие Форонода, достались ему от джотуннов, а не от импов, но пострадало не только тело, но и его душа. Форонод стал совсем другим человеком, и Инос решила подыскать замену управляющему.

Ее очень заботило, сколько у нее подданных. Никому и никогда не приходило в голову интересоваться количеством населения Краснегара, но королева приказала исправить это упущение, тем более что в предыдущий несчастный год слишком многие погибли. Для краснегарцев перепись стала любопытным новшеством.

Помня, что джотунны – народ воинственный и любой праздник способны закончить потасовкой, Инос задумала обратить их вспыльчивость себе на пользу – собрать королевскую гвардию наподобие императорской. С восторгом обнаружив, что капрал Опари, то ли раскаявшийся в своем дезертирстве, то ли устав от жены, вернулся этим летом на одном из немногих завернувших в краснегарскую гавань купеческих кораблей, Инос произвела его в сержанты и назначила командовать не только гвардией, но и ополчением из добровольцев, набираемых из горожан. Опари не обманул надежд королевы, быстро управившись с последствиями мятежа, но зато основательно наполнив тюрьму. Король Холиндарн сам всегда выступал в роли судьи, но Инос эта обязанность не прельщала. Она назначила судей, объявив суд независимой инстанцией.

Джотунны Гристакса порядочно выжгли город. Так как Краснегар был не богат лесом, бревна и доски в прошлом всегда ввозили. Этой зимой жилищная проблема встала особенно остро.

Едва утвердив состав Совета, королева сразу же указала, где можно достать лес в неограниченных количествах. Запас его находился в нескольких днях пути к югу от города.

– Что толку, что он там лежит, – огрызнулся Форонод, – сюдато его не доставишь!

– Почему нет? – заулыбалась Инос. – Поставим телеги с колес на полозья, вот и все.

Хор возмущенных голосов пожилой части Совета поднялся со всех сторон, как дым от сырого торфа: вспомнили и гоблинов, и гребень дамбы, и переменчивость погоды, и нехватку фуража для лошадей, и еще много чего другого. Инос взглянула на презрительные ухмылки молодежи и поставила вопрос на голосование. Решено было увеличить краснегарский гарнизон с восемнадцати воинов до восьмидесяти, вооружить их мечами и срочным образом обучить людей тем способам защиты от гоблинов, какими издавна пользовались бригады дровосеков.

Зимой ездить по дамбе никто никогда не пытался. Сделать это предстояло впервые, и к тому же ломовых лошадей требовалось много. Распорядившись смастерить сани, Инос приказала, чтобы были восстановлены конюшни на материке, потому что задуманная беспрецедентная экспедиция обязательно состоится.

Иносолан собиралась должным образом почтить прах восьмерых краснегарцев, павших в битве за освобождение города, а также ей хотелось, чтобы в храме особой службой возблагодарили Богов. Нужен был епископ. Мастер Порагану – добросовестнейший и честнейший учитель принцессы, как нельзя лучше подходил на этот пост. Он пришел в неописуемый ужас, услышав приказ королевы. Глядя на его расстроенное лицо, Инос почувствовала угрызения совести как за сегодняшнее повеление, так и за прошлые хулиганские выходки на его уроках.

И еще одно напоминало краснегарцам о пережитых несчастьях. Все женщины, не считая, конечно, старух и маленьких девочек, были беременны, и большая часть из них на сносях. Кто подвернулся имперскому легионеру, а кто джотуннупирату, но младенцев в Краснегаре вскоре должно было появиться множество. Вот только помощи роженицам ждать было неоткуда. Поэтому Инос приказала превратить в родильное отделение целое крыло замка. Это заставило ее задуматься о наличии повитух. Понимая, что двумтрем бабкам с таким количеством родов не справиться, Инос пришла к выводу, что нужна специальная школа обучения этой профессии, а также королевское общество попечения о детях на летний период, когда женщины потребуются для работы.

Пока еще можно было выйти в море, из Краснегара от бед и напастей сбежали все, кто только мог, то есть добрая половина рыбацкой флотилии. Чтобы не голодать весной и не остаться с пустыми закромами на следующую зиму, нужно было уже сейчас строить лодки. Опять возникал вопрос о лесе и плотниках.

Дела, вопросы, споры, проблемы, распоряжения и приказы вынуждали Инос крутиться как белка в колесе все первых три дня ее правления.

3

– Пора отдохнуть, – непререкаемым тоном заявила госпожа Аганими. – Сейчас ты пойдешь и как следует выспишься.

– О, я бы с удовольствием, но…

– Никаких «но». Наконецто я привела в порядок твою спальню и разожгла там камин. Огонь пылает давно, так что помещение хорошо прогрелось. Сейчас же ступай туда! Не годится, чтобы наша дорогая королева извела себя работой до смерти…

Ребенком Инос недолюбливала эту занудливую старую экономку за то, что та частенько приставляла ребят к работе, отрывая от игр с принцессой, и устанавливала свои порядки. Однако в эти три дня грозная Аганими была королеве столь же необходима, как Рэп.

Порывшись в усталой, раскалывающейся от боли голове в поисках аргументов против выдвинутого предложения и не найдя ни одного более или менее вразумительного, Инос сдалась. Действительно, если королевство не могло пережить одну ночь без своей королевы, что в нем проку?

Над южными холмами мерцало слабое зарево. Оставалось гадать, закат то был или рассвет, время ложиться спать или вставать. Ясно, что половина дня миновала, неизвестно только какая. Все же света, просачивавшегося в окна, было вполне достаточно, чтобы в виде исключения обойтись на этот раз без фонаря.

Покинув тронный зал и устало поднимаясь по лестнице, Инос спрашивала себя, хватит ли у нее сил добраться до кровати. Спальня королей Краснегара всегда располагалась на верху башни Иниссо. Никто не задавался вопросом, почему это стало священным законом.

Инос миновала большую гардеробную, где споро трудились, наводя порядок, девочки.

Пересекая вестибюль, Инос вспомнила свой разговор со старшиной цеха кузнецов. В какой ужас пришел почтенный мастер, когда королева предложила ему расплавить мечи гномьей работы, чтобы выковать полозья к саням для подвоза строевого леса. Так как иного подходящего железа в Краснегаре на сегодняшний день не было, а полозья были необходимы, Инос предложила старшине не раздумывать, а просто выполнять приказ.

«Если уж мы сможем построить лодки, то было бы стыдно не сделать приличную мебель, а не такую, которая годится лишь для троллей», – убеждала себя Инос.

Конечно, столярничать краснегарцам особой необходимости не было. Инос всегда могла ускользнуть в Кинвэйл через волшебный портал и заказать там все, что нужно, а весной корабли доставят ее заказ в Краснегар.

Мысли о делах попрежнему не оставляли ее. Безусловно, лес можно привезти, но гвозди на деревьях не растут. Рэп снабжал ее золотом, с тем же успехом мог бы обеспечить и гвоздями, но без крайней нужды просить Рэпа о помощи Инос не хотела.

«Если они появятся, вопросов не оберешься, – проворчала Инос. – Любопытно, сколько я могла бы протащить через портал, прежде чем люди станут задумываться, откуда что берется?»

Удивительнее всего было то, что контрабанда через магический портал не воспринималась Инос как мошенничество, иное дело – колдовство Рэпа.

Инос поднялась на последнюю ступеньку лестницы. Перед ней маячила дверь спальни. Она налегла на нее всей тяжестью тела и, повиснув на ручке, ввалилась вместе с дверью вовнутрь. Не оборачиваясь, Инос закрыла ее и задвинула засов.

– Все! Мир и покой! – блаженно прошептала она.

Как и обещала экономка, в камине весело потрескивал жаркий огонь. Меблировка спальни все еще оставалась скудной: только линялый старый ковер на полу и узкая кровать У стены. На кровати сидел Рэп.

Одежда на колдуне осталась прежней, он был чисто вымыт, выбрит и без гоблинских татуировок.

Рэп поздоровался.

– Я хочу показать тебе коечто наверху, – сообщил он.

Инос чувствовала себя такой усталой, что ей уже все на свете стало безразлично.

– Нет! Не сейчас! – трясла она головой, чуть не плача от одной только мысли, что опять нужно двигаться.

– Хорошо, – кивнул Рэп. – Он действует!

– О чем ты?

– Я восстановил магический щит.

Инос бросила равнодушный взгляд на грозную дверь.

– Мне все равно. Сейчас я туда ни за что не пойду. Пока не отдохну… Может, завтра…

Но ее мрачность и равнодушие исчезли, сменившись любопытством к тому, что мог приготовить колдун.

– Пошли! – Рэп единым махом соскочил с кровати. – Пока ты в замке, никто не сможет за тобой шпионить. Над щитом только самая верхняя комната.

Фавн распахнул перед королевой дверь, и они принялись подниматься в комнату Иниссо.

– Мне показалось, что со времен Иниссо дамба немного осела; я приподнял ее и, кроме того, сделал ее непроницаемой для гоблинов. Так что и ездить станет удобней, и для королевства безопасней. И наконец, я восстановил заклятье незаметности на все королевство и увеличил его действенность настолько, насколько сумел. Чуть сильнее – и корабли забудут вход в гавань, – продолжал Рэп.

– Ты много и плодотворно поработал.

– Ты тоже славно потрудилась.

Наконец Инос вошла в комнату своего великого предка. Там было удивительно тепло, без сомнения, заботами Рэпа. От мусора не осталось и следа – снова работа Рэпа – чем, кроме колдовства, можно столь кардинально избавиться от пыли?

На южной стене черной кляксой выделялся волшебный портал. Сквозь стекла лился призрачный свет то ли восхода, то ли заката.

Мебель отсутствовала; лишь у одной из стен возвышался массивный сундук. Наверное, именно на него ее привели смотреть. Инос молча пересекла комнату, подошла к сундуку и потянула вверх крышку – напрасный труд.

– Другой пароль, – коротко предупредил Рэп, – Шанди.

– Почему «Шанди»? – спросила Инос, все еще держась за крышку. Сундук распахнулся от малейшего ее прикосновения.

– Трудно угадать, зато легко запомнить.

Инос пошевелила один из сотен и сотен кожаных кошельков. Увесистый мешочек звякнул, переваливаясь с боку на бок.

– Золото, – сообщил Рэп, стоявший сбоку и чуть позади нее. – Никогда не знал более расточительной женщины, чем ты, но на какоето время эти запасы избавят тебя от финансовых проблем. В том большом мешке – твоя корона. Оригинал исчез – даже мне не удалось отыскать его. Скорее всего, корону забрали и давно переплавили, но мой дубликат – точная ее копия.

«Корона? – с нехорошим предчувствием спрашивала себя Инос. – Кому до этого дело?»

Тяжелая крышка выскользнула изпод пальцев и со стуком захлопнулась, но Инос ничего этого не замечала – она повернулась к Рэпу и голосом, в котором дрожали слезы, промолвила:

– Рэп, если это означает…

– Да, означает, – твердо ответил фавн и поспешно добавил: – Теперь пойдем.

От его слов у Инос ноги подкосились. Обняв ее за талию, Рэп подвел королеву к порталу. Едва зазвучало: «Холиндарн!», как мрак сменился ярким солнечным светом, заливавшим будуар Кэйд.

– С ней все в порядке, – поспешил успокоить старушку Рэп. – Просто от усталости она едва держится на ногах. Эти дни она слишком мало спала.

– Все отлично, тетя, – подхватила Инос, испытывавшая острые угрызения совести за то, что так долго оставляла Кэйд в неведении.

– Конечно, дорогая, я не сомневаюсь, – заверила та. – Ты у меня молодец! А теперь присядь.

Кэйд вместе с Рэпом подвели Инос к креслу. За эти дни девушка так устала, что ноги не держали ее. Все косточки Инос ныли.

– Она недавно поела, – говорил Рэп, – но горячая ванна ей необходима, а десяти часов сна в мягкой постели будет вполне достаточно, чтобы восстановить силы. Ее бы и в замке не потревожили, но здесь она отдохнет лучше.

Инос смотрела из кресла обиженными, полными слез глазами, в то время как Кэйд торопливо скрылась за дверью, спеша распорядиться относительно ванны для племянницы. Рэп устроился на подлокотнике другого кресла, упираясь; одной ногой в пол и свесив другую. Татуировки на простоватом лице его, повидимому, исчезли безвозвратно, зато волосы попрежнему торчали во все стороны, а в глазах застыла тоска.

– Я ухожу, Инос.

– Вижу.

Инос была так измотана, что уже не могла спорить. Колдун сумел выбрать подходящий момент, чтобы избежать пререканий. Впрочем, переубедить Рэпа всегда было практически невозможно.

«Упрямый идиот!» – чуть не всхлипнула Инос.

– Ты отлично со всем справишься, – заверял колдун. – До сегодняшнего дня ты действовала великолепно, и дальше так будет.

– Без тебя я бы ничего не смогла сделать, – возразила она, – и не смогу.

– Возможно, в какойто мере это верно, но с той, первой, ночи я мало что делал, кроме как снабжал тебя деньгами. Разве я давал тебе советы? Нет, в этом не было нужды, ты сама вовремя угадывала все, что требовалось делать. Я буду следить за твоими успехами… издалека…

– Я люблю тебя. Ты любишь меня. И всетаки ты уходишь.

– Конечно же ты хочешь знать почему, а я не могу сказать тебе. О, Инос, дорогая, если бы я только мог, я обязательно сказал бы! – Он смотрел на нее с болью и смятением. – Знаешь, волшебные слова – они больше чем просто слова. Они – имена демонов, или стихий, или чегото еще. Я не знаю точно, но судя по всему, это так. Стихия связана своим именем и обязана служить тому, кому ее имя известно. У меня есть предположение, что, когда ты делишься с кемто волшебным словом, ты даешь демону стихии еще одного господина, которому он вынужден служить. Так что… Не знаю, сумел ли я достаточно хорошо объяснить, но надеюсь, основную мысль ты поняла.

Сидя в уютном кресле и опираясь головой о мягкую подушку, измученной Инос трудно было бороться со сном. Она пыталась сосредоточиться на лице Рэпа, но не могла. Ласковое тепло камина убаюкивало ее.

– И еще – слова сами способны о себе заботиться. Например, прячутся от магии. – Рэп потер лоб, словно у него голова разболелась. – Им даже не нравится, что о них рассказывают.

«Зачем мне твоя лекция, Рэп? – с горечью подумала Инос. – Обними меня! Мне это так нужно… И не уходи, останься со мной. Будь рядом всегда».

– И уж конечно произнести их нелегко. – Рэп соскочил с подлокотника. Выпрямившись, он продолжил лекцию: – Но они не хотят забвения, ктото обязательно должен помнить их. Когда я умирал в темнице Азака, одно из моих слов заставило меня цепляться за жизнь, как будто само боялось смерти. Думаю, в тот момент я с легкостью поделился бы им с кемнибудь, подвернись такой охотник.

Инос порывалась чтото спросить, но никак не могла вспомнить, что именно. Кроме того, она сильно сомневалась, что ей удастся вымолвить чтонибудь вразумительное.

– Так что иногда слова ведут себя так, будто они живые существа.

Рэп глубоко и прерывисто вздохнул, и Инос смутно стала осознавать, как нелегко ему рассказывать ей о волшебных словах.

«Больно? Говорить об этом больно? Промолвить слово больно? Может быть, носить в себе слово больно?»

– Что значит – обладать пятью волшебными словами? – вспомнила наконец свой вопрос Инос. – Объясни, что произошло с Рашей и чуть было не случилось с тобой, – пробормотала она.

Рэп попытался ответить, но слова не шли с языка. Наконец он сдался:

– Прости, не могу! – Он повернулся к окну и, вглядываясь в яркое сияние зимнего солнечного дня, задумчиво произнес: – Однажды мне сказали, кто – не важно, что Зиниксо – могущественнейший колдун со времен Трэйна. А я его одолел! Но я не могу… – И Рэп снова умолк.

– Олибино постоянно твердил, что случившееся невозможно.

– В какойто мере это так, – согласился Рэп. – Гном – ничтожный пустяк по сравнению с этим. Но тогда я был в бешенстве. Если бы он меня не разозлил, я бы не смог… справиться… но я был в такой ярости… Я практически себя не помнил от гнева и ненависти…

Инос вернулась к прежней теме:

– Так ты не расскажешь мне, почему уходишь?

– Инос… – не поворачиваясь, простонал Рэп. – Когда двое любят… Им приятно касаться друг друга, держаться за руки, обниматься, целоваться и… Ну, проявлять нежность друг к другу самым интимным образом.

– Ох, Рэп! – широко зевнула Инос.

– Извини, если прозвучит грубо, но я колдун и способен видеть сквозь стены. Ну, в общем, я видел, что происходит…

– Меня достаточно просвещали на эту тему.

– Вот как? – изумленно откликнулся фавн. – Ну… я ухожу именно поэтому. Я не верю себе, боюсь потерять контроль над самим собой… полностью!

Нелепость ситуации так встряхнула Инос, что она почти проснулась:

– Рэп! О, Рэп! Так теряй же его поскорее, теряй этот свой дурацкий контроль!

Рэп обернулся и, медленно покачивая головой, ошеломленно уставился на нее:

– Я не совсем это имел в виду, – пробормотал он. – Ну да, это, конечно, это. Но есть коечто еще, что требует контроля, и я… не смогу… не…

Инос снова стала ломать свою бедную, измученную, отяжелевшую голову, почему же Рэпу так трудно вымолвить то, что он хочет сказать.

– Женитьба колдунам не заказана, – упорствовала она.

– Не всегда, – горько усмехнулся Рэп.

– Иниссо был женат, – напомнила Инос. – Его жену звали Оллиола.

– Но у них было не больше… – Он застонал и умолк.

– Когда ты вернешься? Скоро? – Видя его колебания, она потребовала: – Обещай!

– Хорошо, я обещаю. Перед зимой.

– Раньше!

– Нет. О, Инос! Дело не в тебе, любовь моя! Верь мне! И не в Краснегаре. Нас ведь помотало по белу свету, не так ли? И ты и я, мы оба повидали немало стран. И я уверен, что не нашел бы для себя места лучше невзрачного маленького Краснегара. Он неяркий, но честный и дружелюбный. Ты согласна со мной, не так ли?

Она устало кивнула.

Рэп подошел к ее креслу, опустился на колени… он был рядом, но его шепот доносился словно издалека.

– Инос… Если бы я позвал тебя с собой… Если бы я сказал, что мы можем уйти туда, где жизнь чудесна, земля прекрасна, где мы никогда больше не узнаем ни тревог, ни забот… Что бы ты сказала на это, Инос?

– А как же долг? – пробормотала она. Глупый вопрос!

Уже в полузабытьи она почувствовала на своем лбу очень нежное прикосновение…

Потом Кэйд долго трясла ее за плечо, нудно твердя, что ванна готова. Рэп исчез.

4

Зима неспешно уходила, дни становились длиннее. Жизнь Инос вошла в привычную колею неторопливых рутинных забот. Ее реформы, так всполошившие почтенных советников, неторопливо осуществляясь, приносили благие результаты.

Первая экспедиция за лесом прошла столь успешно, что горожане устроили еще три похода. Инос искренне удивлялась, почему раньше никто не додумался возить лес на санях? Правда, древесина была сырой и требовалось выдержать ее на летнем солнышке, но леса привезли много. Либо гоблины не заметили бурной активности соседей, либо им стали глубоко безразличны потенциальные пленники, но единственным огорчением санных вылазок явилась потеря нескольких отмороженных пальцев на ногах новоиспеченных лесорубов. Гораздо больше тревог доставила забота об измученных лошадях. Однако горы бревен были действенным аргументом за правоту избранного Инос пути, так что репутация ее ничуть не пострадала.

Жизнь на суровом севере ценится превыше всего, и, когда стали появляться младенцы, семьи охотно и с любовью принимали их. В сущности, их матерей винить было не за что. Так что краснегарцы лелеяли дорогих крошек.

Чаепития с Кэйд стали для Инос насущной потребностью и чудесным отдыхом. Кэйд, обустроив Кинвэйл по собственному вкусу, помогала племяннице ценными советами. Ее проницательный ум и природный здравый смыл стоили многого.

Этим солнечным днем Инос, как обычно, заглянула в будуар тетушки в Кинвэйле поболтать, а заодно договориться о новых закупках.

В розовом батистовом наряде безукоризненно элегантная Кэйд держала пальчиками с аккуратно отполированными ногтями листки бумаги, словно раскрытый веер.

– Деготь, долота, домкраты, – прочитывала она каждую строчку, – дрели, епископ… Как, епископ? Инос, да ты что? Как может быть епископ в списке того, что нужно купить?

– Может, почему нет? И еще двух капелланов; не помню, упомянула я о них или забыла. Ах, тетя, это просто перечисление того, что абсолютно необходимо иметь, чтобы ликвидировать последствия вторжения. Теперь следующий список. Гоблины заблокировали все дороги по суше, а моряки вряд ли захотят везти к нам племенную скотину, так что нам нужны собственные суда. Впрочем, соль и некоторые другие продукты импы будут поставлять.

Кэйд скептически поджала губы и, отложив в сторону второй листок, стала внимательно рассматривать третий.

– Как тебе мои новшества? – беззаботно рассмеялась Инос, взмахнув рукой, давно не знавшей маникюра. – Книги и учителя, вещи и мебель для дворца, а также…

– Музыкальные инструменты? Понятно, но зачем столько бальных туфелек? Пятьсот пар!

– Ну и что? У меня обширные планы, потому и заказов много. К тому же это то, что намечено сверх обычных ежегодных торговых поставок. Таких, например, как зерно, лекарства, специи, краски, чугунные болванки…

– Чугунные что?.. Нет, дорогая, не стоит об этом. Знание производственных тонкостей вряд ли меня осчастливит. Лучше отведай моих бисквитов.

Скучая в притихшем Кинвэйле от отсутствия респектабельного общества в долгие месяцы обязательного траура по Экке, Кэйд с восторгом приняла на себя обязанности торгового агента Краснегара. Она приглашала купцов, выясняла цены, торговалась, фрахтовала корабли и в конце концов убедила Инос, что оплатить расходы на торговлю должен Кинвэйл.

– Экка была первопричиной всех краснегарских бед, следовательно, из ее обширных доходов и будут оплачены счета. Считай это компенсацией за моральные и материальные убытки. Рэпово золото когданибудь да кончится. Кроме того, где гоблины с их мехами? Как Краснегар собирается выжить без этого источника доходов?

Инос не задумывалась об этом. Никого из горожан, казалось, не беспокоило, что меновой торговли с гоблинами прошлым летом не было. На всякий случай Инос попросила Форонода представить ей обзорный отчет по торговле с гоблинами и, увидев цифры, пришла в ужас. Краснегар получал шкуры с гоблинских земель. Королева и управляющий единодушно решили молчать о печальном факте, скрыв его даже от Совета. Таким необычным способом королева и управляющий проявили невольное уважение друг к другу.

Весна в этом году выдалась ранней, а потому и дорога по дамбе расчистилась раньше, чем ожидалось. Стада отправились на пастбища, а лодки готовились выйти в море. Жизнь продолжалась.

Инос восстанавливала приятельские связи с прежними знакомыми и привечала новых друзей, но двор собирался медленно. К тому же задушевные отношения у королевы ни с кем из подданных, какими бы прекрасными они ни были, не складывались – мешала корона. С этим ей поневоле пришлось примириться. В народе воскресли легенды об Иниссо, и всеми молчаливо было признано, что королева унаследовала его магические таланты. Этому способствовало появление невесть откуда взявшихся вещей. Время от времени краснегарцы наталкивались то на свертки гвоздей, то лекарств, и все это неподалеку от замка. Инос свято хранила тайну волшебного портала. Она не сомневалась, что без ежедневных посещений Кинвэйла она непременно сошла бы с ума.

Весенние ветры сменились летними и очистили море ото льда, позволив торговому флоту южан наконецто войти в гавань и доставить заказанные грузы. Горожане изумлялись количеству прибывших в этом году кораблей, а также обилию и разнообразию привезенных вещей.

Форонод все еще считался управляющим, но прежняя энергичность к нему так и не вернулась. Его знаменитое умение все предвидеть и за всем уследить осталось в прошлом. Инос решила принять на себя обязанности старика и долгие недели проводила на материке, буквально стоя у него над душой. При желании адепт способен был научиться чему угодно, и постепенно королева сумела практически заменить Форонода, самолично справляясь со всеми делами.

Вместе с летом явились и гоблины, но ни один из них не пожелал перейти дамбу. Они упрямо настаивали на том, чтобы обмен товарами происходил на материке. Завидев первую ватагу охотников, за которыми тащились их женщины, навьюченные походным скарбом и вонючими шкурами, королева и управляющий вздохнули с огромным облегчением. На радостях Инос предложила взамен шкур мечи, благо в Краснегаре их скопилось слишком много, а главное, от них не было никакой пользы. Гоблинов чрезвычайно обрадовало это предложение, и они отдали меха за оружие не торгуясь.

Лишь позже, когда гоблины ушли, Инос сообразила перечитать свой договор с Империей. Эмшандар, дальновидный политик, не забыл включить в документ пункт, запрещающий Краснегару продавать оружие гоблинам. Инос осталось только вздохнуть и порадоваться, что отряд охотников был малочисленным.

Лето заканчивалось, и дни укорачивались. В этом году уборочная страда завершилась на удивление быстро. Поля отдыхали, а урожай лежал в городских хранилищах.

Инос хорошо помнила обещание Рэпа вернуться к зиме и не сомневалась, что он сдержит слово. Поэтому она каждый день надеялась встретить фавна.

Инос пыталась понять, что за странная перемена произошла в Рэпе, едва он стал колдуном. Она размышляла над оброненными им намеками, над странным взглядом фавна, который она ловила на себе. В конце концов она выстроила собственную теорию на зыбкой почве сплошных догадок.

В результате у нее созрел план.

Инос не смирилась с поражением и не признала себя побежденной.

5

Полная луна медленно ползла над горизонтом. В воздухе уже пахло снегом. Однако Бог Зимы упрямо пренебрегал своими обязанностями. В морозном воздухе витал аромат водорослей и рыбы. Стылую тишину рвали резкие крики чаек. Как все это было мучительно знакомо Рэпу!

Перед затопленной дамбой три тяжело груженных фургона дожидались отлива, выделяясь на фоне мрачного неба черными безликими контурами. Кайма алого заката с одной стороны и серебристое пятно восходящей луны с другой погружали землю и море в сероватожемчужный полумрак.

Среди хижин на побережье все еще сновали люди. Они не обратили внимания на незнакомца, восседавшего на огромном вороном жеребце. Один или двое из них дружески кивнули проезжавшему мимо всаднику, затем вернулись к своим делам. Даже то, что конь не был взнуздан, не привлекло ничьего внимания.

Осталось перевезти последние припасы: партию шкур и костей, да несколько бочек вяленой конины. Однако в этот раз, какая бы жестокая и долгая ни предстояла зима, год будет хорошим. Лучшим доказательством тому, что город полностью подготовился к зиме, было отсутствие Форонода на переправе через дамбу. В отдалении от прибрежной полосы, то тут, то там глаз натыкался на внушительные кучи торфа. Его Краснегару всегда не хватало, и, пока будет позволять погода, телеги продолжат курсировать по дамбе, обеспечивая город запасами топлива.

Инос отлично справлялась со своими обязанностями правительницы. Первое время Рэп, тревожась за Инос, часто наблюдал за тем, как идут у нее дела; позже, видя ее успехи, проверял реже. Сама королева большую часть времени проводила в замке, укрытая щитом от взора любого волшебника, но Краснегар был как на ладони, и, замечая счастливые лица его обитателей, Рэп не сомневался – город выживет. Фавн ни за что бы сюда не вернулся, если бы не обещал это сделать, но долго он здесь не задержится, и этот визит будет прощальным.

Неподалеку от въезда на дамбу Рэп с удивлением заметил новые утепленные конюшни и, проезжая мимо, мимоходом наложил на них чары, делающие их невидимыми для гоблинов.

«Похоже, в Краснегаре произошли перемены», – усмехнулся Рэп.

Конь прядал ушами, косясь на беспокойные волны, шуршащие галькой, и не осмеливаясь вступить в море. Успокоенный чарами колдуна, он уверенно зашлепал своими огромными копытами по тонкому слою воды, покрывающей дамбу. Флибэг чрезвычайно подозрительно принюхивался к йодистому запаху прозрачной жидкости, а потом даже лизнул морскую воду. Но так как на вкус она ему не понравилась, он мотнул головой и фыркнул, выражая искреннее нежелание мочить в этой дряни лапы. Убеждать пса понадобилось дольше, чем жеребца, но в конце концов, рыкнув для порядка, собака последовала за Злодеем.

Наступил отлив, и море уходило, обнажая узкие, наполненные водой колеи, змеящиеся по дамбе. Рэп порадовался, что в прошлый раз приподнял дамбу. Вскоре Злодей рысил по Большому острову, а собака вновь бежала впереди всадника. Дорога поворачивала в глубь побережья, и Рэп наконецто рискнул обозреть ясновидением доки. Все было до боли узнаваемым, именно таким, как он и ожидал – скромные труженики бодро трудятся; на подпорках, покачиваясь на ветру, сушатся рыболовные сети; многие рыбацкие лодки уже покоятся на берегу. Отрадная картина мирной, спокойной и безопасной жизни. Порожний фургон выкатился с городской окраины, направляясь к дамбе. Кучер не обратил ни малейшего внимания на встретившегося ему на переправе всадника.

По обочине в сторону доков спешила всадница; без сомнения, ее интересовала переправа.

«Инос на Молнии! – радостно встрепенулся Рэп. – Вряд ли чтолибо ускользнет от ее заботливых глаз. Она станет доброй королевой Краснегару, не хуже, чем любой другой правитель прошлого. Я всегда это знал».

Всадница остановилась и, заслонясь рукой от солнца, стала пристально разглядывать одинокого всадника. Инос так резко подскочила в седле, что Молния испугалась, но юная королева сразу же подчинила ее своей воле и пустила галопом. Злодей прошлепал по последнему отрезку дамбы, и обе лошади встретились на склоне холма поодаль от переправы.

– Рэп! О, Рэп!

«Бог Дураков! И зачем я только пообещал приехать? Глупенькая малышка плачет в три ручья. Я не должен был обещать, не должен был приезжать!» Но вслух он произнес лишь два слова: – Здравствуй, Инос.

Колдун порадовался, что обладает ясновидением, потому что слезы застилали его глаза. Шаловливая малышка превратилась в красивейшую и очаровательнейшую женщину.

– Злодей? И Флибэг с тобой? Ты побывал в Араккаране?

– Где только меня не было, но отрадно оказаться дома, – заверил Инос Рэп.

Она хотела спросить о чемто, но передумала. Вероятно, ее любопытство касалось Азака. Инос вдруг пристально вгляделась в Рэпа.

– Рэп! В чем дело? Ты болен?

– Нет, колдуны не болеют. Просто устал, вот и все, – как можно спокойнее ответил Рэп, подавив мысленный стон: «Ты разрываешь мне сердце, девочка. Вот в чем дело».

– О Боги! Что случилось? Ты ужасно выглядишь!

«Еще бы!» – горько фыркнул Рэп, но опятьтаки про себя.

– Ты великолепна, Инос, и как женщина, и как королева. Твоя успешная деятельность достойна всяческих похвал.

Инос, чуть прищурившись, пронзила фавна тем подозрительно пристальным взором, каким когдато одаривала его мать, когда он пытался утаить от нее свои истинные чувства. Затем с деланной улыбкой поинтересовалась:

– Ты специально подгадал приехать на Праздник урожая?

Вот уж о чем он совершенно забыл, так это о ежегодном празднике.

– Конечно, – подтвердил колдун.

* * *

В Краснегаре Рэп провел три дня и за этот срок едва не лишился рассудка.

Рэпу очень хотелось хоть ненадолго снять с себя чары незаметности и побыть самим собой среди старых друзей. Но это привлекло бы к нему пристальное внимание окружающих, посыпался бы град вопросов, отвечать на которые правдиво Рэпу было бы затруднительно. А кроме того, его появление доставило бы Инос кучу неприятностей. Люди заметили бы, как их королева смотрит на фавна.

Поэтому колдун не снимал с себя чар, что во многом ограничивало его свободу общения со старыми друзьями. Приятели детских лет все выросли, возмужали: Джик, Крат, Лин… Коекто из них отпустил бороду, вероятно для солидности. Все девушки стали матерями, и Идо, и Фэн, и… Время от времени он встречал их, как правило, на улицах города, когда Инос показывала ему свои достижения, попутно информируя Рэпа, что еще осталось сделать. Рэп убедился, что люди встречают королеву радостными улыбками, искренне желая ей счастья и здоровья. Краснегарцы гордились молодой властительницей. У импов в крови была романтика баллад о прекрасных принцессах, но здесь, в Краснегаре, это превратилось во всеобщее преклонение перед королевой. Джотунны и те восхищались Инос.

Лишь однажды Рэп стал свидетелем сопротивления Инос. Столяр, довольно пожилой человек с устоявшимися взглядами и жизненными правилами, и слышать не хотел об изменении стиля меблировки дворца. Зеленые глаза королевы вспыхнули, волшебное пространство всколыхнулось легкой рябью, а столяр умолк на полуслове, кланяясь и извиняясь, попятился и, спотыкаясь и заикаясь от смущения, поспешил убраться с глаз королевы. Больше ни разу Рэпу не доводилось видеть в действии чары величия – этого не требовалось.

«Отличная работа, – радовался Рэп собственному творению, – к тому же почти неразличимая. Лучшее из моих заклятий».

На Празднике урожая колдун увидел практически всех своих друзей и знакомых, но никто из них не увидел его. Тронный зал, пышно украшенный лентами и гирляндами из цветов и злаков, был полон людьми.

Краснегарская музыка резко отличалась от столичной. Здешние музыканты не заботились ни о такте, ни о тональности, лишь звучало бы погромче и пободрее. Рэп дважды танцевал с Инос, но настоял, чтобы остальные танцы королева распределила между теми верноподданными, которые с надеждой вертелись вокруг нее.

«Она пренебрегла моим советом, хоть крепких парней здесь полнымполно, – наблюдал Рэп за танцующей Инос. – В большей или меньшей степени все они любят ее – это очевидно. Также очевидно и то, что она могла бы выбрать любого из юношей, которые сходят по ней с ума, но не приблизила к себе никого из них. Будет ли она счастлива, если я воспользуюсь магией и заставлю ее влюбиться в какогонибудь парня посимпатичнее? – гадал Рэп. – Стоит мне только захотеть, и…»

Рэп стоял в одиночестве среди веселой толпы, никем не замеченный, и боролся со своей совестью.

«Императору я сказал, что хочу только одного: чтобы Инос была счастлива. С помощью колдовства я в два счета могу сделать ее счастливой. Так чего же я жду? – маялся Рэп. – Надо как следует подумать над этим, прежде чем я окончательно распрощаюсь с ней».

В предыдущие дни они много разговаривали, вернее, говорила в основном Инос. Она очень гордилась своими достижениями – и не без основания, и Рэп позволял ей снова и снова показывать и объяснять все то, что он увидел в первый же часполтора своего визита. К тому же многое ему было известно ранее он ведь издалека наблюдал за Краснегаром.

Рэп больше слушал, чем говорил, но об Араккаране он ей рассказал. Туда фавн отправился за своей собакой. Его появление повергло в дикий ужас и Азака и Кара. Трясясь от страха, оба брата устроили пир в честь колдуна, пригласив на него лучших жонглеров, фокусников и танцовщиц. Рэп рассмешил Инос, поведав ей, какими шутками он забавлялся на охоте, устроенной для него султаном.

– Флибэга ты спас, а как насчет пантеры? – поинтересовалась Инос.

– Пантеру я оставил в покое. Я никогда не любил кошек.

– Неужели Азак добровольно отдал тебе Злодея?

– Я не спрашивал разрешения султана, просто забрал коня, вот и все. Хоть както Азак должен заплатить мне за все.

Больше об Араккаране ни Инос, ни Рэп не упоминали. Фавн коротко сообщил ей о других своих странствиях – в Феерию, на Драконий полуостров и в Дартинг.

– А Тум? – осторожно спросила Инос.

– Нет, в Туме я не был.

Они говорили обо всем, но только не о любви. Этот вопрос они оба упорно обходили стороной. Однажды Рэп попытался коснуться запретной темы, но чтото принудило его к молчанию. То ли волшебные слова воспротивились, то ли чьято власть, более высокая, чем слова, – он не знал этого наверняка.

С того самого момента, когда Рэп встретил Инос на берегу, колдун понял, что она чтото задумала. Конечно, ему ничего не стоило прочитать ее мысли или магией вынудить Инос к откровенности, но он не сделал ни того ни другого.

Стены колдуну не преграда, и, чтобы не смущать Инос и не мучить себя понапрасну, Рэп проводил ночь вне замка. Близ гавани фавн разыскал заброшенную мансарду, устроил там мягкую постель и терпеливо лежал в ней долгие часы в темноте и одиночестве. С той самой памятной ночи в Хабе Рэп больше не испытывал потребности в сне; колдун почти уже забыл, что такое сон.

6

На четвертое утро Рэп пришел к Инос прощаться. Королева завтракала. Она одиноко сидела за верхним, королевским столом. Рэп попростому вошел через дверь, прошел по залу к королевскому столу и занял стул рядом с королевой. Солнце едва взошло, но день обещал быть необыкновенно ясным и теплым; еще один чудесный подарок уходящей осени. Инос сохранила пристрастие к зеленому цвету, но праздник кончился вчера, и сегодня на королеве было неброское светлозеленое платье и лента в тон, поддерживающая вольно струящиеся локоны. В этом будничном наряде Инос выглядела на удивление красивой, как никогда.

Увидев Рэпа в дорожной одежде, Инос побледнела.

– Уже уезжаешь? Не может быть! – обиженнопромолвила она.

– Хочу успеть поймать хорошую погоду, пока еще можно, – сказал Рэп, пряча глаза.

– Доброе утро, ваше величество, – продребезжал старческий голос.

Белый как лунь слуга прошаркал к королевскому столу и поставил перед Инос серебряный поднос с чашкой шоколада и миской овсянки. Он не заметил, что королева за столом не одна, а Рэп, предупреждая распоряжения Инос, снабдил себя овсянкой.

– Можно мне взять Огненного Дракона? – спросил Рэп между двумя ложками каши. – Мы с ним всегда были добрыми друзьями. Мне кажется, он слишком состарился для своих обязанностей.

– Конечно, бери, – прошептала Инос.

– А Злодея я оставляю тебе. Думаю, он отлично поладит с кобылами. Прекрасное напоминание об Азаке, ты не находишь?

– Ооччень смешно! – фыркнула Инос.

Рассказывая об Араккаране, Рэп не стал извещать Инос, как добросовестно наверстывал упущенное Азак с тех пор, как вернулся домой. Ужасный человек!

Некоторое время они молча жевали овсянку. Клейкую, пресную кашу нельзя было назвать деликатесом.

«Странно, почему мне так нравится эта, в сущности, мерзкая еда», – размышлял Рэп.

Но она ему нравилась, и все тут. Не так давно он был одним из слуг этого замка и садился за трапезу вместе с дворцовой челядью за нижний стол, тянущийся вдоль каминов. Они сейчас там, трудятся над плошками с горячей кашей, а он здесь, за верхним столом, уже не слуга – колдун, личный гость королевы. Рэп чувствовал себя неуютно в зале. Он пришел попрощаться с Инос, но не мог сказать «прощай» своим прежним друзьям – для них его как бы и не было здесь. Они вернулись домой; многие из них пробыли на материке целое лето, трудясь в поте лица без сна и отдыха. А теперь они наслаждаются зимним покоем, упиваясь сухим жильем, чистыми постелями, судача и сплетничая со старыми знакомыми, завязывая новые дружеские отношения.

«Ну почему я такой дурак, что притащился сюда?» – в который раз корил себя Рэп.

Инос неотрывно смотрела на колдуна, нервно комкая салфетку. Бесспорно, она к чемуто готовилась, а Рэп упрямо играл в благородство, а вернее, боялся позволить себе узнать, что именно она затеяла.

– Не желаешь стать королевским конюхом? – тоскливым тоном спросила Инос.

– Не лишай Хононина его титула. Старик прослужит тебе еще десять лет по меньшей мере, – попросил Рэп, прибавив про себя. «Ведь боли в суставах его больше не мучают. Они чудесным образом исчезли в ночь возвращения королевы. Старику отпущено еще четырнадцать лет жизни. Он умрет от удара в канун Праздника зимы.»

– Еще есть пост начальника гарнизона. Соглашайся!

Их взоры встретились, и оба ухмыльнулись.

– Это не мой род деятельности, – возразил Рэп. – Опари – лихой вояка, не мне с ним равняться.

– Тогда король? – прошептала она. – Место вакантно. Других свободных должностей нет.

– Я не гожусь в венценосцы, мудрости маловато, – отшутился Рэп.

– Не увиливай, ума у тебя хватит на десяток мудрецов.

«Почему люди мучают себя, упорно добиваясь невозможного?» – вздохнул Рэп и сменил тему разговора.

– Инос, твои подданные не должны узнать, что ты вернула свой трон с помощью колдовства. Тебе известно, как они относятся к магии?

Инос равнодушно пожала плечами.

– Теперь они ударились в другую крайность и видят магию во всем, что бы я ни делала. Малышу улыбнулась – благословение подарила, нахмурилась – с беднягой удушье от страха. Похоже, они притерпелись к наличию чар в королевстве.

– Помнится, от меня они шарахались, – вздохнул Рэп. Прошлое все еще мучило его.

Инос накрыла ладонью руку фавна и сказала:

– Поверь, дорогой, теперь они стали умнее. У магии немало преимуществ, и они поняли это. Кроме того, привычка – великая сила.

– Конечно, – согласился Рэп и, создав себе чашку горячего шоколада, высвободил руку, чтобы взять ее.

– Они примут тебя, любовь моя.

– Им не хватит времени, чтобы привыкнуть к колдуну.

– Ты уходишь! Это бесповоротно?

– Бесповоротно.

– Надолго ли на этот раз?

Он посмотрел ей прямо в глаза, и предчувствуя горькую правду, она закусила губу.

– Навсегда, – сообщил Рэп.

– Но ведь ты страдаешь!

«Как она догадалась?» – усмехнулся фавн и принялся убеждать:

– Останься я, будет только хуже. Гораздо хуже! Тебе тоже придется несладко. Я уже говорил и еще раз повторю – нам нельзя быть вместе, Инос.

– Тебе больно, понастоящему больно. Сагорн понял это и объяснил Кэйд. Тогда и я сумела увидеть.

Рэп молча ел овсянку.

– Ты мучаешься с тех пор, как Зиниксо сказал тебе пятое слово. Огонь ты затушил, но не избавился от него. Я права? Тебя сжигает с тех самых пор, не так ли?

– Оно не жжет, – заверил Рэп, удивляясь, как верно она угадала.

– Но причиняет боль? Вот почему ты так жутко выглядишь!

– Я выгляжу нормально!

– Это сейчас, для отвода глаз ты кажешься в полном порядке. Но там, на дороге… В тот первый момент, когда мы встретились, ты выглядел старше Эмшандара. Стоило мне ахнуть, и ты переменился. Не лги, тебе больно!

Лгать он не хотел, тем более ей, а объяснить ничего толком не мог, поэтому просто молчал. Он ждал, что Инос рассердится, и даже желал этого, но она не вспылила, только продолжала теребить салфетку.

– Я рада принять Злодея, Рэп, – почти спокойно сказала королева, – но и мне хочется чтонибудь подарить тебе. Скажи, что бы ты взял?

– Только Огненного Дракона.

Смятая салфетка замерла в ее руках.

– Рэп, я могу просить тебя об одолжении? – с каменным лицом произнесла Инос.

– Конечно, все, что угодно, – заверил колдун, не ожидая подвоха.

Инос молчала, и Рэп стал прикидывать в уме, что бы ей хотелось. Наверняка не золото, потому что опустевший сундук он вновь заполнил доверху.

«Может быть, она хочет поднять дамбу или както изменить замок? Что ж, пусть сама скажет, я не собираюсь совать нос, куда не просят», – решил Рэп, зачерпнув ложкой овсянку.

– Рэп, я хочу стать колдуньей.

Рука фавна замерла на полдороге ко рту. Ложка наклонилась, и с нее сполз комок горячей каши. В следующее мгновение овсянка и вслед за нею ложка шлепнулись Рэпу на колени, но он ничего этого не заметил.

– Инос, нет! – прошептал он. – Ты не знаешь, о чем ты просишь!

– Что ж, расскажи, и я узнаю.

– Говорить об этом и то ужасно – быть колдуном… Инос, ты перестанешь воспринимать людей такими, какими ты их привыкла видеть. Но изменится не только внешнее восприятие. Они сами станут для тебя раздражающе медлительными и поглупевшими. Хуже того, они потеряют в твоих глазах всю свою значительность! В любой миг ты сможешь иметь все, что душа пожелает, но именно поэтому угаснут желания. Когда нет преград, то и стремиться не к чему. Чьилибо мнения или нужды тоже потеряют значение. Нет, это ужасно. Ты не можешь хотеть этого!

Откровения Рэпа сильно напугали Инос, но она не желала выказывать свой страх.

– Ты сказал «все, что угодно»! – упрямо напомнила королева.

– Я не это имел в виду. К тому же у тебя уже есть то, что тебе нужно…

– Пусть я, как мне ни жаль, тупая и незначительная, но память у меня в порядке, и я могу поклясться, что своими ушами слышала слова «все, что угодно».

Рэп съежился, спрятав лицо в ладони. Это желание было хуже, чем любая плотская страсть, какую только можно себе вообразить. В его душе запели серебряные трубы фанфар, а в сердце затеплилась нежная, как рассвет, надежда. Казалось, спасение рядом!

«В конце концов, смог же я остановиться, сказав ей два слова, – уговаривал себя Рэп. – Даже вспоминать мука мученическая, и всетаки однажды я с этим справился».

«Еще бы не справиться, – отпарировал здравый смысл, – тебя ждал Зиниксо. Яростная ненависть переборола любовную страсть. Где сейчас твой джотуннский гнев? Тогда у тебя было два стремления, теперь – одно. Как ты остановишься?»

«Боль… Вот о чем она думала, когда просила! – шепнул себе Рэп. – В ту ночь я поделился с ней двумя словами и, ослабив свою мощь, смог справиться с перегрузкой. Если уменьшить груз еще двух слов, боль значительно снизится. Ничего толком не зная о словах, она сумела угадать результат. Может, она права?»

«Попробуй! – убеждало искушение. – Попробуй!»

Месяц за месяцем фавн боролся с болью, упрямо подавляя муку, но она упорно изводила его день за днем, час за часом. Он угасал медленно и мучительно, прекрасно осознавая это, но не видя выхода, как вдруг ему предлагают решение.

«Должно быть, Инос права, и я в какойто степени избавлюсь от боли, если разделю с ней еще два слова, – мелькнула утешительная мысль, но ее тут же перебила другая: – А Хранители? Они стерегут меня денно и нощно. Их служители постоянно следят за мной и за тем, что я делаю. Пока они боятся меня, знают, что я один стою всех их вместе взятых и даже больше того. Но если я ослабну, они слетятся на поверженного, как стервятники на падаль».

Новый Хранитель Запада блистал особым могуществом. Неудивительно, что Четверка боялась Рэпа. Они не осмеливались вмешаться, когда, разрушая их козни, Рэп спас феери, оставшихся в Мильфлере… пресек чуму среди гоблинов… заставил драконов убраться восвояси, когда те явились выяснять, с какой стати Рэп заявился к Нагг и что он делает для изгнанников…

Рэп наплевательски растоптал священный Протокол, а Четверка не смела пикнуть, притворяясь, что ничего не видит и ни о чем не знает. Однако, бесспорно, заметь ктонибудь из них слабость ненавистного колдуна, и все вчетвером они ринутся на противника.

Но мысль о врагах и возможном своем поражении ничуть не огорчила Рэпа, более того, он остался равнодушен к этой проблеме.

Поддастся он искушению или нет – в любом случае он останется обладателем пяти слов. Ну станет он чуточку слабее, разделив два из них, все равно ни один из Четверки не рискнет связаться со столь могущественным колдуном.

«Странная это штука – могущество пяти слов. Может быть, легендарные колдуны прошлого именно так добывали свою мощь? Но обыкновенных людей, подобных Раше, большинство, и ихто обладание пятью словами мгновенно уничтожает. Так что же, поделиться или?..» – метался Рэп между желанием поддаться искушению и прислушаться к здравому смыслу.

Делиться словом – процесс болезненный, даже мучительный, чуть ли не смертельный. Сагорн испытал это на себе, но с Рэпом дело обстояло иначе.

«Стоит только шепнуть, и боль ослабнет, – напоминало искушение. – Можно ли не выполнить просьбу Инос? Скажи ей! Да, скажи!»

«Вспомни об опасности! – откликнулся здравый смысл. – Она не знает о ней!»

Рэп с трудом отнял руки от лица и посмотрел в бледное, испуганное лицо девушки:

– Ты уверена, что хочешь этого?

Она молча кивнула и быстро облизнула пересохшие губы.

– Известно ли тебе, чем ты рискуешь? – еще разок попробовал пугнуть Рэп.

– Я доверяю тебе. Только два.

«Умница!» – с замиранием сердца подумал Рэп.

– Кажется, я поняла, почему ты не решаешься прикасаться ко мне! – воскликнула Инос. – Значит, вот почему ты избегаешь близости? Ты опасаешься потерять контроль? А ято все гадала, о каком контроле идет речь!.. Ты боишься, что скажешь мне их все!

«Нет, она не глупа. Впрочем, Инос – адепт, а это немаловажно», – решил Рэп.

– Три оставшиеся у меня слова могут легко слететь с языка в момент… ээ… – замялся он, – страсти.

– И что произойдет? – спросила Инос. – Я вспыхну и не смогу обуздать магию?

Фавн тряхнул головой и попытался было сказать чтото, но не смог. Острая боль пронзала его даже тогда, когда он лишь думал о попытке объяснить суть. Запрет лежал прочно.

– Но двато ты наверняка можешь сказать мне!

– Ты не знаешь, о чем ты просишь, – простонал Рэп, возвращаясь к началу их спора. – Даже если я сумею вовремя остановиться, Инос, это ничего не изменит в наших отношениях. Станет только хуже, когда между нами останется лишь одно слово, и… и…. – Язык не повиновался суперколдуну. – Останется только одно слово, – повторил Рэп.

– Ты сказал «все, что угодно»! – настаивала Инос.

– Нет. Не хочу рисковать.

Она огорченно вздохнула, подняла на упрямца свои зеленые, сияющие как солнышко глаза. На ресницах девушки дрожали слезы.

– О, Рэп! В които веки… Если этим утром мы распрощаемся навсегда, почему бы тебе в виде исключения, один разочек, не позволить мне уговорить тебя на чтолибо?

– Это слишком рискованно, Инос, – жестко ответил Рэп и отодвинулся от стола вместе со стулом.

– Я готова рискнуть, – решительно заявила она. – Я попросила тебя об одолжении, и ты сказал «все, что угодно». Итак, Рэп, ты – хозяин своего слова или нет?

Рэп терялся в догадках, почему Инос упорствует? Ему не верилось, что она это делает ради своего королевства.

«Если бы только знала малышка, что она на себя примет, став колдуньей. Нет, не может Инос не знать этого – тут чтото другое», – заподозрил колдун.

Мысль о том, что она хочет таким способом помочь ему, Рэп отбросил как неразумную. Если она оказалась такой догадливой, какой показала себя, она не могла не понять, что боль, которая постоянно мучит Рэпа, все равно не иссякнет. Ведь как владел он пятью словами, так эти пять слов при нем и останутся. Был лишь один способ узнать, что замыслила Инос, – прочитать ее мысли. Тогда мотивы ее поступков станут ясны. Но Рэп не решился взглянуть, он опасался найти в ее фантазиях себя.

– Послушай, Инос, так транжирить волшебные слова нечестно по отношению к другим их владельцам, – запротестовал он, хватаясь за этот последний аргумент, как утопающий за соломинку. – Те два слова, которые есть у тебя… одно досталось мне от Зиниксо, а другое я получил от своей матери. Тогда, в Круглом зале, я не выбирал, я выпаливал первое, что пришло на ум. – Фавн поежился, вспоминая об огненном смерче в Эминовом зале. А вспомнив, нахохлился еще больше, памятуя о той, кто спас его в ту ночь. – Я очень сомневаюсь, что ктонибудь еще знал эти слова. Неразделенными остались еще три – они принадлежат Кэйд, Маленькому Цыпленку и Сагорну. Двое из них крупно пострадают, если я разделю эти слова с тобой.

– В любом случае, Сагорна и его компанию оставь в покое! – встрепенулась Инос, а ее зеленые глаза засияли как звезды. – Что касается гоблина, то он не пострадает. Я отлично помню, как ты предостерегал его от применения волшебства в рукопашной схватке. Теперь Кэйд. Вряд ли ей когдалибо еще доведется проявить свой талант наставлять юных девушек на путь истинный. Немало лет ей предстоит потратить на Кинвэйл, а потом… она станет слишком старой. Она знает это и уже смирилась с такой перспективой.

Рэп в отчаянии оглядел зал. Челядь доскребывала по мискам овсянку, но больше чесала языками. Посторонних поблизости не было.

– Ты абсолютно уверена в том, чего хочешь?

Инос утвердительно кивнула. Уверенности у нее не было, но было царственное спокойствие, которое происходило не только от чар величия, наложенных на нее Рэпом.

Не успел Рэп осознать свои действия, как наклонился к Инос и шепнул ей слово Кэйд. Едва колдун договорил его до конца, как испытал огромное облегчение. Второе слово слетело с его языка даже легче, чем предыдущее, а третье…

Благо волшебные слова были очень длинными, и Рэп успел прикусить свой болтливый язык – только так смог он остановиться на половине третьего слова. Но до чего же трудно было ему сдерживаться! Боль жгутом скручивала его внутренности, понуждая разжать зубы и выкрикнуть недоговоренное; бесконечная скорбь, страх и презрение к себе требовали выразить себя криком, но фавн лишь молча сжимал челюсти. Его разум раздирало отчаяние, а смертная тоска растаптывала душу, сминая тело спазмами. Рэп не заметил, как свалился со стула. Невыносимое мучение заставило его в корчах и стонах кататься по полу, слыша издевательский смех Богов.

Но и в этот раз Рэп сумел остановиться, хоть рот его был полон крови.

Еще не опомнившись от переполнявшей его бури страстей, он увидел прямо перед собой в магическом пространстве Инос – нежную до прозрачности, испуганно зажимавшую руками уши. Иносколдунью, великолепную, прекрасную, желанную, близкую и такую родную, что он не выдержал и с криком: «Инос, любимая!» – метнулся к ней.

– Нет, Рэп!!! – горестно откликнулся ее призрак и отпрянул от протянутых рук, полыхая аурой краснорозовых оттенков.

Фавн потянулся за ней, намереваясь схватить девушку и, невзирая на сопротивление, притянуть к себе, покрыть поцелуями мягкие губы, нежные щеки, маленькие ушки… именно ее уши искали его губы.

В зале рука Рэпа мертвой хваткой сжала платье королевы в тот самый миг, когда та бросилась бежать. Он рванул к себе ухваченный подол; материя затрещала, но выдержала. Инос покачнулась, споткнулась о стул и, не удержав равновесия, упала на пол. Сколько ни отбивалась и ни кричала девушка, он заключил ее в объятия.

Рэп уже собирался поцеловать ее, сказать, что он безумно любит ее, и разделить с ней пятое слово, но… выскользнув от него, девушка убежала.

Инос воспользовалась магией. В мирском мире, избегая его объятий, она исчезла, оставив в руках Рэпа платье. Дернувшись, он неуклюже перекувырнулся, задев ножки стула. Это привлекло внимание челяди. Люди начали поворачивать головы на шум, но до чего же медлительными и вялыми они были.

В магическом пространстве колдунья, убегая, мчалась по блистающей равнине; обнаженная девушка, стремительная, яркая и милая на фоне хмурого, мятущегося неба.

Магическим зрением Рэп легко обнаружил ее. Инос была уже на верху башни Иниссо. Добравшись до своей спальни, она на миг задержалась перед запертой дверью на верхнюю лестницу. Несомненно, она направлялась к порталу, чтобы скрыться в Кинвэйле.

Рэп потерял способность рассуждать. Он знал лишь одно: Инос не должна уйти! Он обязан удержать ее, сказать ей все до конца и тем самым разделить и облегчить жгучее, непреодолимое влечение. Взвыв, суперколдун исчез из зала. Слуги все еще поворачивали головы, тщетно пытаясь определить, где же нарушители спокойствия. Стул наконецто упал на пол, прижав своей спинкой сброшенное платье королевы.

Возникнув на лестничной клетке, Рэп споткнулся о ступеньку винтовой лестницы. Ничтожная задержка в однудве секунды все же позволила Инос опередить фавна. Тут же восстановив равновесие, он бросился вверх, перескакивая через дветри ступеньки. Казалось, его башмакам нет нужды касаться опоры, полы плаща полоскались за его спиной, как крылья, словно он был не человек, а летучая мышь.

В магическом пространстве Рэп почти настиг Инос, уже его пальцы касались ее руки…

Чутьчуть опережая фавна и уворачиваясь от его рук в реальном пространстве, Инос прыгнула на верхнюю ступеньку лестницы и, нырнув под магический щит, скрылась в комнате Иниссо, выпав из магического зрения Рэпа.

Он мчался не разбирая дороги, ориентируясь с помощью магии, поэтому волшебный щит отбросил его назад. Рухнув на широкую верхнюю ступеньку лестницы, фавн распростерся перед дверью в комнату могущества Иниссо, истерически молотя кулаками и по деревянной двери, и по каменному полу. С огромным трудом Рэп сумел притушить жгучую боль, подавив яростный гнев, обуздав отчаянную любовь и влечение.

Содрогаясь от горя, обливаясь потом и слезами, он невероятным усилием воли сумел взять под контроль свой разум и чувства. Возможно, ему помогло то, что соблазнительный образ любимой уже не маячил перед ним.

– Но, о Боги, дорогая моя, мы оба были на волосок от гибели!..

Не давая себе времени на раздумье, чтобы паче чаяния не изменить решение, Рэп мгновенно переместился в конюшни. Еще полсекунды ему понадобилось, чтобы оседлать Огненного Дракона. Флибэг, дремавший в пустом стойле, почуяв хозяина, поднялся, встряхнулся и был готов следовать за ним.

Во внутреннем дворе замка, у ворот, пара стражников ошеломленно уставились на невесть откуда возникших всадника с собакой, спешивших выехать за ворота и тут же за ними пропавших с глаз.

Рэп миновал волшебный щит замковых ворот и снова смог видеть Инос в магическом пространстве.

С широко распахнутыми глазами и развевающимися волосами, девушка в страхе взирала на него. Он легко мог коснуться ее, стоило лишь протянуть руку… В мирском пространстве Инос замерла перед порталом.

– Все в порядке, любовь моя, – сообщил Рэп, перебивая очередной приступ мучительного, страстного желания. – Пожалуй, теперь я смогу управлять собой. Но, пожалуйста, избавь меня от муки видеть тебя! Оставайся в замке, пока я не уйду подальше.

Инос молча кивнула, пробежала через комнату к винтовой лестнице и исчезла под щитом, спустившись в свою спальню.

Рэп не осмелился оставаться близ замка и дожидаться отлива. Так же как он перенес себя, собаку и коня из конюшни к воротам, так же он отправил всех теперь на холмы материка.

Скалы, на которых обосновался Краснегар, превратились в туманные темные пятнышки на белесой синеве бескрайнего Зимнего океана. Краснегарский замок стал едва заметной точкой на далеком горизонте.

7

Рэп ехал на юг через холмы. Солнце висело над горизонтом, не согревая землю. Пожухлая, заиндевевшая трава звучно хрустела под копытами Огненного Дракона, а резкие порывы ветра острыми иглами впивались в кожу. Изредка Рэп проскальзывал по черноте магического пространства, перемещая всю компанию через долину на следующий гребень и тем выигрывая несколько часов пути. Сейчас он ждал лишь одного: чтобы его и Инос разделило бы как можно большее расстояние. Однако, по старой привычке не привлекать к себе внимание Хранителей больше, чем необходимо, Рэп поспешал медленно. В любом случае у Четверки наверняка имелись специальные служители, которым поручено неустанно следить за ним.

Вдруг он почувствовал знакомую рябь магического пространства. Инос искала его.

Уходи! – панически крикнул он.

Рэп, это ты? – колыхнулось магическое пространство.

Да, но я еще слишком близко! – Оккультное зрение Рэпа уловило ее слабый образ, а пространство все еще отражало эхо ее голоса и разливало особый, присущий только ей аромат. Страсть с новой силой вскипела в его крови, заставляя его взмокнуть от пота и задрожать от неистового желания. Разве станет иначе, достигни он даже противоположного края земли? В магическом пространстве Иносколдунья всегда будет поблизости, ибо там нет ни времени, ни расстояний. Так как же ему укротить себя?

Рэп, я лишь хотела сказать, что люблю тебя, – прошелестело эхо.

Я тоже! – поспешно откликнулся Рэп. – Но тебе лучше уйти, Инос. Пожалуйста!

О да! – Слезинки алмазными звездочками срывались с ее ресниц. – Спасибо тебе, Рэп, теперь я знаю, что ты делал и почему.

Его сердце сжалось от острой боли. Не удержавшись, он спросил:

Поняла и согласна? Значит, я поступил правильно?

О да! – подавив рыдание, выдохнула она. – До свидания, Рэп! – исчезая, попрощалась Инос.

После ее исчезновения Рэп попытался успокоиться, но удалось это не сразу. Перед его мысленным взором вставали видения прошлого, и самое яркое – сумасшедшая, импульсивная Инос, без оглядки бросающаяся в пламя спасать его. В пику этому вспомнилось одинокое, ужасное жертвоприношение Раши и ее последний, отчаянный стон, обращенный к Азаку: «Любовь!» – так и оставшийся безответным.

Инос была права – колдуну не заказано жениться, но только не на колдунье. У мага большой выбор – ему подходят и гении. Адепт мог соединить свою судьбу с другим адептом. Однако четыре слова – предел для смертных. Изредка рождались люди, способные контролировать пять слов и не быть сожженными этой гигантской мощью, но любовь для них становилась опасной стезей.

Рэп запретил себе размышлять на столь грустные темы и поехал дальше.

Спеша на юг, Рэп пересекал земли гоблинов и заглянул к Птице Смерти. Жизнь гоблина сложилась именно так, как и предвидел колдун. Маленький Цыпленок получил мужское имя; став Птицей Смерти, бросил вызов своему отцу – вождю Тотема Ворона и взял над ним верх на совете охотников, а затем разочаровал соплеменников, оставив старику жизнь, вместо того чтобы устроить многолюдное кровавое представление. Этот первый шаг стал поворотным в истории этого народа. Одного взгляда хватило Рэпу, чтобы убедиться, что Птица Смерти в качестве вождя Тотема Ворона справляется не хуже, чем Инос в собственном королевстве.

Что ему делать потом, Рэп не знал. Вероятнее всего, его ждали одинокие, бесконечные странствия. Небольшие добрые Дела там, куда забросит судьба, – ничтожные, тщетные попытки вынудить жестокий мир стать хоть чуточку лучше.

Когдато он обещал вернуться в Краснегар и сдержал свое обещание. Весь прошлый год предстоящий краткий визит служил ему путеводной звездой во тьме тоски и одиночества.

Поделившись с Инос второй парой слов, Рэп коекак уменьшил жгучую боль, но не избавился от нее полностью. Но что еще хуже, невероятно возросла его страсть к Инос. Неудивительно, что и Калкор, и Прозрачная Вода были безумны. Такой же исход ждет и Рэпа. Вопрос лишь в том, когда он свихнется.

«Дураком я был, дураком и остался. Ну кто меня просил исцелять императора? Зачем, спрашивается, тогда в Круглом зале я пощадил Зиниксо? Но высшим пределом глупости было – сделать Инос колдуньей!» – корил себя Рэп.

Действительно, одно дело, когда два любящих сердца разделяло три волшебных слова, и совсем другое – когда преградой осталось одно. Теперь они оба были в огромной опасности, стоило лишь на миг отвлечься, – место и время роли не играло. Секундная слабость – и желание швырнет их через магическое пространство друг к другу, а его губы шепнут ей последнее слово.

«Куда же мне деться? Что делать?» – гадал Рэп.

Могущества у него было сверх меры. Он попрежнему оставался обладателем пяти волшебных слов. Его возможности ограничивались лишь его желаниями. Богатство? Пожалуйста. Женщины? Тоже. Стоит ему пожелать, и Андор будет выглядеть по сравнению с ним жалким аскетом, а Тинал или султан – ничтожными нищими. И все же всесильным он не был. Страстно любимая женщина, единственная, которая была нужна ему, оставалась для него недосягаемой.

Никакие опасности ему не грозят и никогда не будут угрожать. Мощь пяти волшебных слов убедила Четверых оставить Рэпа в покое и не досаждать ему своими чарами.

«Так и буду брести я по миру сквозь пространство и время долгие пустые столетия, пока не одряхлею, как Блестящая Вода», – вздыхал Рэп, покачиваясь на Огненном Драконе.

* * *

К полудню путник спустился в узкий сухой овраг, по дну которого змеился галечный лед былого ручья. Пологие склоны мягко вздымались к глинистым горбам тусклооднообразных холмов. И конь и собака изнывали от жажды и голода. Рэп решил устроить привал и наколдовать воду и еду. Но ему помешали.

У Рэпа появилось угнетающее предчувствие. Остановив Огненного Дракона, Рэп тревожно огляделся вокруг. Предчувствие жгло его все горячее. Магическое пространство вздрогнуло и начало корчиться, потом замерцало и наконец вспыхнуло нестерпимым блеском.

Божество, сияя ярче солнца, стояло на дне оврага, преграждая Рэпу путь.

Раздосадованный Рэп выругался про себя, но с седла сполз. От многочасовой езды верхом мускулы парня одеревенели, а суставы сгибались чуть ли не со скрипом, когда он опустился на колени и смиренно склонил голову перед величественной фигурой. Божественная мощь, хлеставшая магическое пространство, во много раз превышала возможные для смертного пределы чувствительности, так что фавну пришлось отказаться от ясновидения. Зрение Рэпа тоже не в состоянии было вынести сверкающего блистания, которое, как ни странно, не попадало на холмы и не отбрасывало теней.

Огненный Дракон, освободившись от всадника, неторопливо побрел прочь мирно пастись.

Возвращайся! – оглушительно громыхнул божественный приказ.

– Не желаю! – отрезал Рэп, пристально вглядываясь в пожухлую траву.

Как смеешь ты, смертный, бросать вызов Богам?

Менять решение Рэп не собирался, поэтому и говорить ему было нечего. Не дождавшись ответа, Боги рявкнули:

Ты дурак!

Так оно и было. И Рэп опять промолчал.

Ты любишь ее!

– Люблю, – подтвердил Рэп.

И она тебя любит!

Оспаривать этот факт тоже не стоило. Несомненным было и то, что остановили Рэпа именно те самые Боги, которые однажды явились к Инос в тот далекий, полный событиями день, которым закончилось их детство.

Ты обязан Нам повиноваться. Ты не смеешь отвергать судьбу, уготованную Нами для вас обоих. Возвращайся немедленно!

Любопытство заставило фавна рискнуть. На краткий миг воспользовавшись магическим зрением, он мельком подсмотрел, что делает Бог. А разгневанный сияющий великан стоял, уперев руки в бока, как самый банальный лавочник. Однако долину окатывала волна божественной ярости необычайной силы.

Упрямый дурак! Ты ведь сообразил насчет формулы, не так ли? Посмей сказать, что не знаешь, почему окно не дало тебе пророчества, а колдуны не сумели предвидеть твою судьбу!

– Знаю, – твердо ответил Рэп. Теперь он понимал, о чем догадывалась Блестящая Вода, наткнувшись на запрет предвидения судьбы Рэпа.

Итак, ты знаешь, почему о Богах всегда говорят «Они»?

– Знаю.

Так почему ты не повинуешься Нам, если знаешь, что Мы тебе обещали?

Превратиться в колдуна было достаточно скверно, но стать Богом будет бесконечно хуже. Рэп упорно молчал, крепко сжимая челюсти.

Убедившись, что грозные вопли не действуют, Они резко сменили тактику. Грубость сменилась нежностью. Ослепительно яркий блеск подернулся жемчужным отсветом, а призыв к долгу уступил место зову к любви. Мягко ступая, Божество приблизилось к коленопреклоненному фавну так, что пальцы Его ног попали в поле мирского зрения Рэпа. Глазам стало больно, но ничего прекраснее этих безупречных ножек он прежде никогда не видел.

О, Рэп, Рэп! – зазвучал голос – теперь ласковый, воркующий. Они умели уговаривать, совсем как мать Рэпа. Но эта подделка под интонации матери не на шутку разозлила фавна. У него даже слезы на глаза навернулись. – А как же Инос? Честно ли это по отношению к ней?

– Несомненно, да. Она полностью согласна со мной.

Это сейчас она согласилась, чтобы угодить тебе. Каковото ей станет, когда молодость уйдет, красота увянет, а старость изгрызет ее тело? И тебе будет несладко, когда твоя мужская сила оставит тебя, глаза начнут слепнуть и гноиться, а спина – болеть. Вы оба жадно ухватитесь за жалкие клочки времени, отпущенные вам вечностью, и колдовством начнете латать свои бренные тела, совсем как Блестящая Вода. Одумайся, Рэп! Возвращайся к Инос и прими вместе с ней бессмертие!

– Нет, – огрызнулся Рэп.

Пять слов, Рэп! Пять слов сожгут любого! Но два любящих сердца, разделив друг с другом силу пяти слов, становятся едины. Они – Божество! Не многим смертным достается эта награда!

И снова Рэп промолчал. То, что является злом для одного, может обернуться благом для другого, и наоборот, добро для когото может принести великую беду. Блестящая Вода догадалась, что уготовано фавну. Надеясь подкупить будущего Бога, она начала помогать ему, правда неуклюже.

Вдруг пыльный овраг оказался буквально набит Богами. Сияющих колоссов собралось несметное количество. Одни предпочли показаться в мужской сущности, другие в женской, но красота сияла в каждом из Богов и во всех вместе, наполняя пространство неземной музыкой, чистой и несказанной любовью. Солнечный свет в сравнении с этим сиянием абсолютно потерялся, став тусклым и невзрачным.

Присоединяйся к нам, Рэп! – хором звали Они. – С рождения мира пророчеством обещано твое появление. Столетиями ждали Мы тебя. Время приспело свершить древнее предначертание! Иди, слейся с Инос и присоединись к Нам в сиянии вечности!

– Нет! – в очередной раз отказался Рэп.

Горестный вопль раскатился над миром.

Рэп, у тебя есть возможность стать Богом. Каким Богом ты хочешь быть? Выбирай, любой из Нас уступит тебе место. Так кем, Богом любви, Богом войны, Богом исцеления или Богом лошадей? Хочешь стать новым Богом, Рэп?

– Нет, – промолвил Рэп.

Божественный гнев потряс холмы, рассыпаясь громовыми раскатами неумолимой суровости и убийственной ярости, превращая толпу Богов в орду воителей с мечами, копьями, топорами и стрелами, обступившую непокорного строптивца. Их могущество погасило жемчужный отсвет, обратив его в стальной блеск смертоносного металла, а нежную песню сменив какофонией труб и барабанного боя.

Мы призваны творить добро, Рэп! Вдумайся, сколько блага способен свершить Бог. Благие дела – деяния Богов. Могущество колдуна – ничто по сравнению с Их могуществом. Ты и Инос порознь не сделаете за всю свою смертную жизнь и сотой доли того, что, слившись в Бога, способны будете сделать для человечества на протяжении вечности. Раскайтесь в своей безумной гордыне и приходите к Нам!

– Дела Богов! – заорал Рэп, остро сожалея, что не может смотреть на Них, чтобы Они не только слышали его, но и видели выражение его лица. – Какие дела – исцелять детей, спасать от голодной смерти страждущих, останавливать войны? Но, вопервых, кто сделал детей больными? Кто погубил урожай и начал кровопролитную войну? Вы отвечаете на молитвы в ожидании благодарности. Вам нужна благодарность, а для этого нужны молитвы. Иными словами, нужно, чтобы о чемто молили. Вы ловко устроились! Если гдето скверно – виновны сами смертные – они плохие, вредные. Хорошие только Вы – Боги. Но Вы играете, зная все карты, и в любой момент можете выдернуть из колоды именно ту, которая Вам понадобится. Удача – Ваше благословение, неудача – наши грехи. Позвольте узнать, что Вы делаете в перерывах между ответами на молитвы? Шастаете по миру и устраиваете беды? Любопытно было бы знать для чего? Для Вашего личного развлечения или дабы смирять нас, горемычных, чтобы Вы могли..

Молчать!

Рэп ожидал испепеляющей молнии, но ощутил безграничное одиночество и бесконечную усталость.

Мы любим тебя, Рэп, – вновь зазвучал нежный и ласковый голос. – Мы терпеливо и долго ждали тебя. Теперь твои беды окончились. Соединись с Инос, приходи к Нам, и никогда больше ты не будешь…

– Нет! – заявил Рэп.

Жуткий, леденящий кровь ужас навис над миром…

Негоже издеваться над Богами, Рэп! Бойся не подчиниться нам, ибо приговор суров!

– Я смертный, – ответил Рэп, – и потому я в Вашей воле, но к Инос я не вернусь. Хотите убить меня? Убивайте! Но ничто не заставит меня изменить решение. Я – человек, и большим, чем человек, быть не желаю. Я проживу ту жизнь, которая у меня будет, и умру в тот срок, который у меня будет. То же самое Вам ответила бы и Инос.

Невероятный всплеск ярости оборвался на самом взлете, внезапно сменившись отчаянием.

Поздно!!! – закричал один из Богов, и многократное эхо отразилось от многочисленных холмов. – Смотри, Рэп! Смотри, что делает Иносолан!

Рэп, пользуясь магическим зрением, разыскал Краснегар. Щит надежно укрывал весь королевский замок, и скалистая вершина острова выглядела как висящий в нигде кусок пустоты, над которым возвышалась комната Иниссо. На крутых скалистых склонах лепились дома горожан; каждый знакомый закоулок предстал перед его взором. Улицы и переулки кишели людьми, спешащими к королевскому замку. Над Краснегаром плыл призывный гул дворцового колокола. Королева созывала своих подданных, и они торопились исполнить волю властительницы.

Рэп понял, что Инос претворяла в жизнь свой замысел.

Торопись, Рэп! Спеши остановить ее, пока еще не слишком поздно!

«Она убьет себя!» – ахнул Рэп.

На какоето мгновение его решимость поколебалась. И в тот же миг он ощутил волну триумфальной радости, всколыхнувшей весь сонм Богов.

– Нет! Я не стану играть по Вашим правилам! – зло выкрикнул Рэп.

Вот теперь Они действительно, пожалуй, были готовы убить его. Вряд ли ктонибудь, кроме него, мог бы снести удар, сваливший Рэпа на землю. Фавн лежал и ждал смерти, а над ним металась рычащая ярость Богов. Постепенно рык перешел в заунывный, погребальный вой, затихая отголосками вечной печали и скорбного сожаления о его непроходимой глупости и упрямстве.

С бессмертием было покончено.

* * *

В этой засушливой и продуваемой ветром долине фавн остался один. Он лежал ничком на клочьях засохшей травы. Огненный Дракон мирно бродил неподалеку, отыскивая на скудном пастбище пучки травы. Флибэг озабоченно занимался своими лапами, выгрызая колтуны между пальцами. Боги исчезли, словно их и не было вовсе.

Но Иносолан не исчезла. Сумасшедшая Инос намеревалась совершить в Краснегаре невозможное. Да, она могла убить себя, потому что не собиралась отступать.

Рэп, шатаясь, поднялся на ноги. Тревога сковала его сердце, и он вновь заколебался. Он еще мог помешать ей. Достаточно было переместиться к воротам замка, вбежать во двор, а затем метнуться в тронный зал.

Безусловно, он мог остановить ее.

Но он не сдвинулся с места и ничего не предпринял.

Это был ее замысел, который она лелеяла все то время, пока он странствовал. Вот почему она так настойчиво требовала с него еще два волшебных слова. Она догадалась, почему Богов называют «Они».

Два любящих сердца, разделив друг с другом силу пяти слов…

Инос отвечала Богам по сути точно так же, как и Рэп, но действовала посвоему. Однако не в человеческих силах было осуществить ее замысел. Поделиться волшебным словом с кемто одним и то являлось мучительным переживанием. Произнести слово в присутствии нескольких человек становилось невыносимо. Рэп прекрасно помнил, как не мог передать слово Раше, пока Азак был достаточно близко, чтобы расслышать шепот фавна.

«Зря Боги беспокоились, – усмехнулся про себя Рэп. – Будь что будет, но я не стану вмешиваться».

Внезапно магическое пространство подернулось рябью, и все вдруг померкло вокруг. Тоскливое, душераздирающее чувство огромной потери заставило Рэпа отчаянно завопить:

– Дурак я, дурак! Должен бы знать Инос! Она убьет себя!

Иносолан осуществляла свой замысел.

Не помня себя, бросился Рэп к Огненному Дракону и вскочил в седло. Фавн успел повернуть коня на север и ударить по его крутым бокам пятками, когда мир снова замерцал, а магическое пространство сморщилось и потемнело. От горечи утраты перехватило дыхание. Едва придя в себя, Рэп попытался нащупать магическое пространство; оно исчезло.

Инос взяла у Рэпа четыре слова из пяти – и теперь она уничтожала их.

8

Обычный человек не в состоянии с такой же интенсивностью поглощать расстояния, как колдун. Поэтому возвращение Рэпа в Краснегар было долгим и нелегким.

Задолго до темноты фавн заметил сизые громады туч, сгущавшиеся на горизонте. На закате с багровых небес посыпались первые снежные хлопья. Прощальные лучи умиравшего солнца словно пропитали их кровью. Видимо, Боги не оставили непокорного упрямца безнаказанным. Сумерек не было, ночной мрак обрушился внезапно вместе с неистовым воем ветра. Рэп продолжал ехать вперед сквозь яростные вихри арктической пурги, продвигаясь так быстро, как только мог.

Инос свершила то, что запланировала. Четырех из пяти его слов больше не существовало. В единый миг Рэп снова превратился в гения.

Правда, ясновидение у фавна осталось. По сравнению с колдовским зрением то была жалкая насмешка, однако без него Рэп вообще бы не смог двигаться к Краснегару через холмы и чащобы, сквозь ночную тьму и слепящие снежные вихри пурги. Еще утром весь мир Пандемии распростерт был перед ним; теперь максимальное расстояние, на котором он мог уверенно ориентироваться, не превышало одной лиги. Было истинной пыткой не знать, что творится в Краснегаре. В одном Рэп не сомневался – Иносолан оставалась жива, разрушив три слова. Но она уничтожила и четвертое… возможно, она погибла вместе с ним. Рэп чувствовал, как мучительно уходили слова. Расставаться с ними и то было мукой. Каким же самоистязанием стало для девушки бросать их в толпу! Рэп серьезно опасался за разум Инос.

Фавн все еще сохранил мастерство общения с животными и в полную силу использовал его, терпеливо уговаривая Огненного Дракона поторапливаться. Конь охотно помогал другу, колотя могучими копытами по мерзлой земле. Горячий пар из ноздрей Огненного Дракона, вырывавшийся мощными струями, клубясь, оседал ледяным инеем вокруг носа и смерзался в сосульки, превращая лошадь в некое подобие настоящего огнедышащего дракона. Жеребец напрягал все свои силы ради Рэпа, даже Злодей не мог бы сделать большего.

Гдето в пути отстал Флибэг, не выдержавший бешеной гонки. Рэп не сомневался, что собака жива, просто от изнеможения не в силах поспевать за хозяином. Отлежавшись, Флибэг оправится и, если захочет, последует за Рэпом или уйдет в леса и заживет поволчьи.

Фавн не имел ни малейшего представления, как долго ему еще ехать. Он хотел успеть к ночному отливу, в противном случае его ждала смерть еще до рассвета. Он гнал коня с такой беспощадностью, о которой никогда прежде и помыслить не мог, но он оказался в безвыходной ситуации. С потерей четырех волшебных слов его мощь иссякла, и фавн не способен стал держать свое тело в тепле или, нырнув в магическое пространство, ускорять путешествие, в мгновение ока преодолевая гигантское расстояние, а также не мог больше насытить себя без пищи или избавиться от усталости без отдыха. Одежда Рэпа сгодилась бы для лета, но никак не для зимы. Он был один посреди пурги, раздетый и голодный, и рассчитывать он мог только на Огненного Дракона.

Главным образом Рэп ехал, распростершись ничком на спине скакуна, спрятав одну руку в густой гриве и прижавшись щекой к взмыленной шее коня. Затем он поворачивался другой щекой, согреваясь таким образом. Даже для гоблина такое путешествие стало бы тяжким испытанием, а уж чистокровного фавна наверняка бы угробило, но Рэп упрямо цеплялся за жизнь. Особенно клял он свои башмаки, изза которых мог начисто отморозить пальцы ног.

Когда Рэп добрался до хижин на побережье, он был измучен до умопомрачения и даже не сразу сообразил, что именно он видит. В его отупевшем сознании запорошенные снегом крыши представились каменными валунами. Шум прибоя взбодрил фавна, и, поднатужившись, он уразумел, куда добрался, а увидев, что прилив в полном разгаре, понял, что опоздал и до утра дамбу ему не перейти.

Теперь спешить стало бесполезно, и Рэп пустилОгненного Дракона шагом. Конь направился к жилью. Хижины сулили укрытие от ветра и снега, но Рэп не надеялся найти в них ни огня, ни провианта. Он не сомневался, что при приближении бури рабочие поспешили вернуться в город, и в общемто был прав. Однако, осмотрев строения ясновидением, Рэп, к своему изумлению, обнаружил несколько лошадей в конюшнях и дремавшего у очага человека в одной из хижин.

От многочасового, изнурительного путешествия все мускулы парня одеревенели, так что он не слез, а сполз с седла и, не в силах удержаться на ногах, упал. Самостоятельно подняться он уже не смог. Рэп так бы и замерз у порога хижины, если бы не Огненный Дракон. Жеребец тоже очень устал и жаждал попасть в конюшню, поэтому он нетерпеливо топтался перед дверью. Несмотря на завывание ветра, стук лошадиных копыт разбудил дремавшего человека, и тот, шаркая ногами, вышел взглянуть на приезжего. Яркий свет из распахнутой двери озарил лежащего на пороге Рэпа и тычущегося в него носом коня.

Первым делом Хононин втащил фавна в хижину и, завернув его в одеяло, оставил у очага отогреваться. Голова Рэпа кружилась, к горлу волнами подкатывала дурнота, сердце часто билось, болезненно содрогалась каждая клеточка тела. Дрожь била его так сильно, что он едва мог отхлебывать горячее питье из дымящейся кружки, которую старый конюх сунул ему в руку.

Огненного Дракона Хононин отвел в конюшню, почистил и позаботился задать корм и бросить охапку соломы для подстилки. Находившиеся там лошади спокойно восприняли появление новичка, только Злодей прядал ушами и вздергивал голову, но он был крепко привязан, а Огненный Дракон был слишком утомлен, чтобы лезть в драку.

По грубой каменной кладке стен и по грязному полу метались тени. Буря неистовствовала, колотя по шиферу крыши снежными зарядами, с шуршанием перекатывая седым прибоем морскую гальку.

Вернувшись, старик занялся ногами Рэпа. Встав на колени и стащив с парня башмаки, он стал энергично растирать замерзшие конечности мозолистыми руками. Лечение было на редкость болезненным, но Рэп не возражал. Он даже попытался заговорить.

– Ккак онна? – прошептал фавн.

– Не знаю, – раздраженно буркнул конюх. – Я торчу здесь с обеда. Но когда я уходил, ей было нехорошо.

Взяв кружку из трясущихся рук Рэпа, Хононин долил в нее бульона, зачерпнув его половником из горшка, кипевшего над очагом.

– Она позвала меня утром, когда еще колокол трезвонил, и сказала, что ты приедешь, – рассказывал старик, снова втискивая полную кружку в трясущиеся руки фавна. – Уверяла, что ты можешь скоро явиться. Велела ждать. – Он удивленно покачивал головой, продолжая растирать Рэпу ноги. – Славная она девочка, хоть и худышка; умеет найти подход к людям. Как посмотрит этакими зелеными глазищами на человека – и пиши пропало! Чего бы он, бедолага, ни хотел сказать либо сделать, все вдруг становится неважным и ненужным. Как вышел я на ветерок, так и стал подумывать, уж не с ума ли она съехала. Да решил, что в любом случае лучше пойду посмотрю. По суше к нам лишь одной дорогой можно добраться. Вот я и посчитал, что тебе непременно лошадь сменить потребуется.

– Ты хороший чччеловек, Хононин! – произнес Рэп, пробивая каждое слово сквозь перестук зубов. – Сколько еще ддо оттлива?

Ясновидение позволяло Рэпу видеть дамбу, но над ней перекатывались черные с пенными гребешками волны, подгоняемые все усиливающимся ветром.

– Порядочно, – заверил старик. – Успеешь выспаться. Пойду проведаю ту старую клячу, на которой ты приехал.

– Я мммогу им гггордиться! – похвастался Рэп, несмотря на то что его зубы упорно выбивали дробь.

– Удивительно, до чего же твой коняга странно смахивает на жеребца, что у нас наверху в замке!

– Тебе ппоказалось, – заверил Рэп и поспешил переключить внимание конюха на Злодея. – Тот вороной великан, как он под седлом?

– Жуть! Я его так, просто на прогулку взял. А ты небось думаешь с ним справиться, не так ли?

– Вероятно. Расскажи мне об Инос.

– Ну, она теперь королева. Знаешь это? – Хононин подозрительно посматривал на Рэпа, то и дело помаргивая слезящимися от дыма глазами. – Както пару лет назад повстречал я парня… к моей двери приходил, утречком… вылитый ты, разве что с гоблинскими татуировками вокруг глаз. Он бежал с гоблином.

– Мы, фавны, много где бываем, – постарался отвертеться Рэп, подозревая, что с него еще потребуют объяснений.

Презрительно фыркнув на неубедительную отговорку, Хононин продолжил выпытывать:

– Прошлым летом моряки… порассказали много странного о событиях в Хабе. Уверяли, что был там фавнколдун…

– Я не колдун, – поспешил заверить Рэп. – Я не колдун! – рассмеялся он, радуясь исчезновению боли.

В ответ старик слабо улыбнулся и ткнул пальцем в куртку Рэпа.

– Одет ты, парень, не совсем по погоде. Поди, не знал об этом? Много ли таких по лесу шастает?

– Я все тебе расскажу, клянусь, но только завтра! – упрашивал Рэп. – Сейчас об Инос! Мне побольше хотелось бы узнать о ней.

Старик тяжко вздохнул, перестал мучить ноги Рэпа и, подбросив в огонь плавника, начал рассказ:

– Сегодня… Нет, уже вчера. Скоро утро. Ну так вот, приказала она звонить в большой колокол. Люди, конечно, все побежали в замок…

Произошло то, чего Рэп так боялся и что было исключительно в ее духе. Действовать Инос начала сразу же, как Рэп уехал. Созвала подданных на большой двор. Затем по ступеням арсенала взобралась на стену и громким голосом стала выкрикивать волшебные слова. Она успела поделиться с народом тремя словами, прежде чем упала в обморок. Экономка и сенешаль поспешили унести королеву в замок, но она очнулась прежде, чем люди надумали разойтись, и настояла на том, чтобы выйти и опять взобраться на стену. Ей было нелегко произнести четвертое слово, но она это сделала и снова упала в обморок – теперь уже глубокий. Подданные изумленно слушали королеву, но так и не смогли взять в толк, какую чепуху она кричала. Краснегарцы, в общем, не имели понятия о волшебных словах, а если ктото из присутствующих и заподозрил чтото, то держал язык за зубами и не просвещал соседей о своих догадках. По всеобщему мнению, решено было считать, что у королевы случился припадок буйного помешательства, а крики ее – сплошной бред.

Сказать слово – значит ослабить его мощь. Передать слово сотням, а тем более тысячам слушателей – уменьшить его силу до нуля.

Издавна предполагалось, что швырять волшебные слова в толпу невозможно. Иносолан доказала обратное, так что Рэпу поневоле пришлось поверить в содеянное, но он ничуть не удивился тому, что Инос в конце концов свалилась от слабости. Был созван Совет, но Хононин на нем не присутствовал. Собрав лошадей и навьючив на одну из них одеяла и провизию, старик успел переправиться на континент перед дневным приливом.

Вот почему в очаге горел огонь, в котелке кипел бульон, а теплые сухие одеяла грудой лежали в уголке, поджидая умаявшегося путника. И пока прилив разгуливал над дамбой, не пропуская Рэпа к Инос, фавну ничего другого не оставалось, кроме как воспользоваться имеющимися благами.

Согревшись и насытившись, Рэп почувствовал, что его отяжелевшие веки так и норовят слипнуться. Впервые с Праздника зимы он действительно хотел спать. Только теперь он поверил, что наконецто свободен от боли.

«Никогда больше мне не попробовать куриных клецок моей матери», – вздохнул, засыпая, Рэп.

Ночное бдение Хононина в хижине на континенте, несомненно, спасло Рэпу жизнь; утром фавн вернул долг. Зима обрушилась на Краснегар яростным ураганом и злющим бураном, обратившим ясный день в темную ночь и нагнавшим в залив столько воды, что и в часы отлива верхушка дамбы едва выныривала изпод волн. Только благодаря ясновидению Рэпа два человека и лошади смогли вернуться в Краснегар. Всю дорогу Рэп заботливо успокаивал животных, напуганных воем ветра, плеском волн и мельтешащими в воздухе снежинками. Но, ступив на остров, Рэп оставил своего спутника добираться до замка самостоятельно, а сам, вскочив на Злодея, устремился вперед со всей возможной скоростью.

Лишь влетев в конюшню, фавн остановил Злодея. Лин, его давний приятель, уставился на Рэпа как на привидение. Парень заметно вырос, а главное, стал шире в плечах, и, если бы не маленькие усики, он был бы вполне типичным импом.

– Рэп! Ты?! – прошептал Лин.

– Где Инос? – потребовал Рэп, соскакивая с коня.

– Королева больна. Но, Рэп, откуда ты, черт возьми…

В Рэпе проснулся джотунн. Схватив Лина за глотку и едва не придушив его, Рэп прорычал:

– Где Инос?

– В ббашне, – прохрипел Лин, выпучив глаза.

– Присмотри за моим конем, – рыкнул Рэп на прощанье.

Не рискуя вновь окунаться в снеговерть, фавн и не пытался пересекать двор замка, поэтому к башне ему пришлось добираться кружным путем. По дороге ему попадались десятки людей, в основном группками по двоетрое, по большей части слуги, но были и придворные. При виде бегущего Рэпа они с испугом пятились, освобождая ему дорогу, что фавна вполне устраивало. Вдогонку ему неслись возгласы: «Рэп!..» Несколько раз его пытались остановить, но фавн отталкивал назойливых смельчаков и продолжал стремительный бег.

Хоть они с Хононином выехали ранним утром, в замок Рэп добрался только к обеду, и в этот благостный час дворцовая жизнь почти замирала – все обедали в зале. В каминах ярко пылал торф, наполняя помещение ароматным дымом, и никого не заботило, что на улице бушует метель, залепляя окна снегом. Несмотря на сумрак ненастного дня, Рэпа мгновенно узнали, так как он был единственным фавном в королевстве. Головы присутствующих повернулись к нему, глаза изумленно выпучились, а веселая болтовня угасла. Обомлевшая челядь молча провожала взглядом фавна, бежавшего через зал, и только когда Рэп скрылся за дверями, люди бурно начали обсуждать внезапное появление давно исчезнувшего фавна.

Рэп подбежал к лестнице и наткнулся на Кратаркрана, как раз спускавшегося сверху. Высокий, белокурый, он был так похож на пирата Варьяка, что Рэп невольно отпрянул.

– Крат!

– Рэп!

Оба парня взирали друг на друга, один мрачно, другой взволнованно. Порывшись в памяти, Рэп вспомдил, что Инос упоминала, что включила Кратаркрана в Совет.

– Как Инос? – спросил Рэп.

Сознание своей значимости принуждало Крата спесиво хмуриться, что никак не вязалось с мальчишески открытым лицом великана.

– Скверно, – ответил он и тут же перешел в атаку: – Откуда ты взялся, Рэп?

– Не важно! – отмахнулся фавн и заявил: – Мне нужно к Инос!

Кузнец сразу же вспомнил о своих обязанностях и надежно заблокировал проход, встав в дверном проеме, расставив ноги и сложив руки на груди. Вчера Рэп мог мановением мизинца вышвырнуть грубияна в Зарк. Сегодня прорываться мимо Крата фавну не помог бы и таран.

– Она отдыхает! – заверил верзила, глядя на пришельца со все возрастающим подозрением.

– Но она в сознании? – допытывался Рэп.

– Нет, – мотнул головой джотунн и снизошел до объяснений: – Там доктора собрались, если хочешь знать. Кровь отворять будут.

– Пускать кровь?! – завопил Рэп.

«Идиоты! – простонал он. – Не было и нет в Краснегаре надежного врача. Это серьезное упущение. Когда Холиндарн заболел, он послал за доктором в Хаб. Надо отнести Инос в Кинвэйл, там по крайней мере о ней позаботятся».

Рэп глубоко вздохнул и стал соображать, как ему сдвинуть с места верзилу. Раз не могла помочь сила, приходилось идти на хитрость. К счастью, Крат всегда был простаком.

– Крат, – доверительно произнес Рэп, – я должен быть рядом с ней, она моя жена.

9

– Он говорит, что он ее муж, – пискнул Крат.

Ложе для королевы устроили в гостиной Холиндарна, расположенной этажом выше зала. Инос лежала, разметав золотистые волосы по подушке. Лицо ее было таким же белым, как и подушка, а глаза плотно закрыты. Пара широких лавок, из которых устроили этот одр болезни, стояла посреди комнаты, а вокруг высилось множество зажженных канделябров, так как день был сумрачный. Несколько фигур в просторных черных одеждах эскулапов, как хищные грифы, озабоченно склонились над королевой. Еще около десяти человек находились поодаль и, вытянув шеи, наблюдали за докторами. Единственный, кого Рэп узнал из этой толпы, был Форонод, одноглазый, дряхлый, сгорбившийся старик, который тяжко опирался на увесистую трость.

Кровопийцы еще не принялись за дело. Кинвэйл находился рядом, за волшебным порталом, но, к сожалению, шестью этажами выше этой комнаты.

На писк Крата Форонод отреагировал издевательским смешком:

– Первый раз слышу о какомто там муже. У тебя есть доказательства?

– Конечно, – нахально заявил Рэп и с наглой развязностью зашагал вперед.

«Почему, ну, почему Инос развеяла все четыре слова, – тоскливо думал Рэп, всеми силами изображая уверенность, которой не чувствовал. – Что бы ей оставить меня адептом!»

Дородный доктор, которого потеснил фавн, скорчив презрительную мину, отодвинулся назад.

– Инос! – позвал Рэп, опустившись на колени перед скамейками, на которых она лежала. – Это я, Рэп!

Никакой реакции.

– Мы ждем доказательств, мастер Рэп, – рявкнул Форонод.

Гадая, как лучше устроить похищение, Рэп поднялся на ноги и огляделся.

– Если, достойный управляющий, ты попросишь лишних на минуточку удалиться, я буду счастлив предоставить тебе необходимые объяснения.

Губы старика вздрагивали в презрительной усмешке:

– Не понимаю, почему брачное свидетельство окутано такой таинственностью. Давай сюда свои доказательства.

– Знаешь, управляющий, в синем костюме, в котором ты был на Празднике урожая, ты смотришься лучше. – Расправившись с Форонодом, Рэп повернулся к Крату. – Ты, парень, чрезмерно напиваешься для члена королевского Совета. Не ты ли одним из первых ринулся на дармовую выпивку королевы?

Безусловно, реплики Рэпа заронили тень сомнения в сердца окружающих, но дружелюбием лица персон, упомянутых фавном, не озарились. Замкнутые, хмурые физиономии людей теперь ничего не говорили ему, и это до бешенства раздражало фавна, но и без ясновидения он мог различить возродившийся былой страх перед чародейством. Все они прекрасно помнили, как Рэп когдато превратил Андора в Дарада, провел фургоны по затопленной дамбе и особенно то, как он таинственным образом исчез из запертой комнаты, а сегодня не менее таинственно появился вновь. Своими деяниями фавн создан себе жуткую репутацию.

Внезапно запахло паленой шерстью.

«Вряд ли колдун будет выглядеть убедительно, подпалив сам себя», – встревожился Рэп и со всей осторожностью поспешил отодвинуться от оплывающих свечей канделябра.

– В последнюю нашу встречу ты был размалеван, словно гоблин, – напомнил Форонод, гневно сверкнув единственным глазом и нетерпеливо стукнув тростью об пол.

– А ты обвинил меня в конокрадстве. Объяснения моего поступка, помнится, воспринимались тогда тобой как невероятные и неправдоподобные. Но ведь я показал вам, чем в действительности являлся Андор, не так ли? Сейчас, как и в тот раз, у меня есть причина быть скрытным, – заверил Рэп.

Форонод кинул оценивающий взгляд на перетрусившее сборище придворных и не нашел среди них достойного сторонника.

– Очень хорошо, будь потвоему, Я выполню твою прихоть, – принял он самостоятельное решение. Дохромав до лестницы в гардеробную, управляющий позвал: – Идем со мной, я выслушаю любую странность, какую бы ты ни приготовил на этот раз. Крат, тебе лучше сопровожда…

– Я не отойду от жены, – бесстрастно произнес Рэп. – Если не можешь обойтись без Крата, пусть остается. Но только ты и Крат, все остальные – вон!

– Как ты смеешь…

– Смею! Я муж королевы!

– Слуга? Пастух?

– Крат, – крикнул Рэп, не удостаивая кузнеца взглядом, – кто был ближайшим другом Инос?

Последовала томительная пауза, а затем раздался тоненький голосок Крата:

– Ты, Рэп. Всегда.

– «Ближайший друг» вовсе не означает – «король»! – прорычал Форонод.

– Теперь означает, – безапелляционно заявил Рэп.

В напряженной тишине слышалось только завывание ветра за окном и потрескивание обгоравших свечей. Возмущенный управляющий яростно сверкал глазом, но то ли Рэп сохранил свой былой апломб колдуна, то ли Фороноду не хватало второго глаза для самоуверенности, но противостояние выиграл фавн.

– Господа, извините, но прошу вас покинуть нас ненадолго, – попросил старик, едва сдерживая кипевшую в нем злость.

Доктора обидчиво нахмурились, подождали чутьчуть и с достоинством, но послушно двинулись к двери. Прочая толпа неохотно последовала за эскулапами. Только одна толстушка средних лет не пожелала сдвинуться с места. Для пущей убедительности она упрямо сжала губы и сложила руки на груди. И словно этого мало, заявила:

– Даже не надейтесь, что я оставлю ее величество без женского общества.

Рассчитывая убрать женщину из комнаты, Рэп подошел к ней и, подхватив под локоть, заговорил:

– Госпожа Меолорна, ты здесь великолепно потрудилась в ночь восшествия Инос на престол. Я видел, как ты поматерински заботливо утешала всех этих несчастных девушек и отыскивала для них одежду, а также…

– Ты видел? – Галантерейщица настолько растерялась, что не заметила, как фавн подталкивает ее к двери.

Рэп сам все испортил, попытавшись закрепить достигнутое:

– Видел своими глазами, – заверил он. – Теперь выйди на минуту и позволь нам покончить с объяснениями. Я обещаю…

– Ну, нет! – воскликнула Меолорна, застыв на месте как вкопанная. Даже дряблое лицо ее и то отвердело. – Негоже королеве быть наедине с тремя мужчинами!

– Но один из них – ее муж!

– Сначала докажи это! – сердито насупилась она.

Покоряясь неизбежному, Рэп очень надеялся, что вздорная тетка не ввяжется в драку.

– Ладно, твоя взяла, – вздохнул фавн. Шагнув к двери, он не просто закрыл ее, но и тихонечко засов задвинул. – Теперь, господа, подойдите и посмотрите на это.

Быстро вернувшись к скамейкам, Рэп стал отодвигать канделябры, будто они мешали, но этим он расчищал себе путь к двери на лестницу. Потом он наклонился над Инос и стал ждать, когда к нему дохромает Форонод и подойдет Крат. Кузнец двигался хоть и большими шагами, но очень неуверенной походкой.

Потасовка с любым джотунном являлась рискованным предприятием, а Крат был весьма опасным противником.

«Если я не справлюсь с ним с первого удара, о втором и мечтать не стоит, – понимал фавн. – Но это подлость, так обойтись с другом».

– Я люблю ее, Крат, – печально сказал Рэп, – иначе бы никогда так не поступил.

– Что ты сделал, Рэп?

Рэп развернулся и ударил кулаком со всей силой, на какую был только способен, молодого великана в пах. Согнувшись пополам, Крат рухнул на пол. Повалившись на бок, кузнец задергался, воя и расшвыривая канделябры и тем самым усиливая шум и неразбериху. Между тем фавн резко повернулся к Фороноду и двинул управляющего в челюсть. Жалея увечного старика, Рэп постарался значительно смягчить силу удара. Форонод отлетел в сторону, наткнулся на стол и вместе с ним грохнулся на пол. Истошный вопль Меолорны слился со звоном разбитых бокалов. Не теряя времени, Рэп сорвал с Инос покрывало, наклонившись, бережно поднял ее и взвалил себе на плечо.

Фавн понес Инос к винтовой лестнице прежде, чем Меолорна от воплей перешла к делу. Галантерейщица тигрицей бросилась наперерез с явным намерением защитить королеву, но Рэп оттолкнул толстуху. Покачнувшись, та взмахнула руками и, не удержав равновесия, шмякнулась на ковер. Форонод взревел и попытался встать на ноги. Писклявый вой катающегося по полу Крата то и дело прерывался булькающим рыганьем и грохотом падения очередного канделябра.

Рэп, шатаясь под весом Инос, со всей возможной для данной ситуации скоростью поднимался по ступенькам. Нашарив ручку двери гардеробной, он повернул ее и, ввалившись внутрь, закрыл дверь. На мгновение он чуть было не потерял равновесие, но все же сумел повернуться и, не выпуская Инос из рук, нащупал прочный железный засов. Попрежнему не имея возможности разглядеть, что делает, Рэп дернул его, и планка, легко скользнув по пазам, негромко щелкнула, становясь на место.

Шум за закрытой дверью напомнил фавну похожую ситуацию двухлетней давности, когда его, Инос, Сагорна и Кэйд преследовали имперские легионеры. Тогда они тоже спешили в комнату Иниссо. Рэп клял себя за то, что не сообразил прихватить вместе с Инос и одеяло. Сквозь тонкую ночную сорочку девушки он ощущал тепло ее тела. От чрезмерного напряжения сердце фавна бухало, как кузнечный молот, с хриплым дыханием изо рта вырывались белые клубы пара, надолго зависая в ледяном застойном воздухе. Сам Рэп холода не ощущал, наоборот, он взмок как лошадь. Во рту пересохло, и эта сухость отдавала полынной горечью.

Гардеробная вела к новой спирали лестницы. Недавно починенные двери все были снабжены новыми, надежными запорами. Пальцы прилипали к холодному металлу. Оставив позади себя пару запертых дверей, Рэп обеспечил себя небольшим запасом времени. Преследователям нужно было созвать народ с топорами и изрубить двери в щепки.

«По крайней мере Крату теперь не до топора, – вздохнул Рэп. – Ох, дружище Кратаркран, както мы потом встретимся! Пусть, это стоило того, коль скоро я сумел спасти Инос».

Особенно приятно для Рэпа было то, что справился он с задуманным без помощи колдовства.

Все выше и выше карабкался фавн по темным лестницам, пересекая сумрачные комнаты, окна в которых занесло снегом.

Рэп с помощью ясновидения следил за погоней.

«О Боги! – простонал он, наблюдая, как пара разъяренных молодых гигантов сломала первую дверь. – Какие же непрочные эти новые двери, то ли дело прежние, дубовые. Мало того, что они тонки, теперь их вышибают джотунны, а эти молодцы – отнюдь не хилые импы! Надо спешить!»

С этой мыслью Рэп добрался до раздевалки и торопливо проверил, чем заняты преследователи. Те расправились еще с одной дверью.

«Разозленного джотунна, пожалуй, даже каменная стена не остановит, – мелькнула у Рэпа тревожная мысль. – Похоже, эти ребятки меня догоняют!»

Скорее благодаря присущему ему упрямству, чем физическим силам, Рэп добрался до королевской спальни.

Перед глазами фавна медленно плыли багровые пятна, в голове шумело, а кровь пульсировала в висках, грозя разорвать череп. Рэп понял, что вынужден дать себе передышку, иначе упадет в обморок от перенапряжения. Отыскав глазами кровать, Рэп потащился к ней, искренне опасаясь, что даже туда на размякших и подгибающихся в коленях ногах ему не добраться. Но сила воли помогла ему выстоять, и Рэп доползтаки до королевского ложа, со вздохом облегчения опустил Инос на ее кровать и, не удержавшись, повалился на нее. Рэп старался побыстрее отдышаться, чтобы иметь возможность двигаться дальше. Снизу слышался грохот взламываемых дверей, а в тишине спальни звучало лишь хриплосипящее дыхание фавна.

Вдруг он почувствовал, как вокруг его шеи обвилась нежная девичья рука.

Рэп поднял голову и не мог оторвать взгляда от единственных зеленых глаз в Краснегаре.

– Ты воняешь, как целая конюшня, – ласково улыбаясь, тихо сказала Инос.

– Ооох, – вырвался у Рэпа слабый стон.

– А ято думала… Ято надеялась, что ты тащишь меня, не только чтобы просто уложить в кроватку… Чтото подсказывает мне…

– Инос! О, Инос!

– Там, внизу, ты назвался мужем, – прошептала она, опуская веки.

Рэп еще разок охнул и смущенно пробормотал:

– Ты слышала? Я думал, что ты в обмороке.

– Не все, только коечто, но мне понравилось, – сонно шептала Инос. – Очень романтично – украсть меня и отнести на брачное ложе. Жаль, что неблагоразумно.

Рэп уже отдышался и попытался встать, но рука, обнимавшая его шею, натянулась, как подпруга.

– Поцелуй меня, – попросила Инос.

– Я пахну, как лошадь, – попробовал возразить Рэп.

– Тогда поцелуй, как лошадь. Ну поцелуй.

Он целовал ее, сначала нежно, едва касаясь губ, потом крепче… и еще крепче… радостно… страстно… самозабвенно… долгим поцелуем… длиною в вечность…

Наконецто он мог позволить себе любить ту, которую любил всегда.

– Вот это да! – восторженно воскликнула Инос. – Значит, тебе не все равно! Правда, не все равно? Ты плачешь! – ахнула она, изумленно уставившись на фавна.

– Конечно, я плачу, сумасшедшая ты идиотка, упрямая глупышка!

– О, тебе действительно не все равно, – блаженно заулыбалась Инос. Но вдруг в глазах девушки мелькнула тревога. – Рэп, ты ведь не возражаешь против того, что я сделала?

– Нет, нет, нисколько. Ты сотворила чудо. Ты же знаешь, я никогда не хотел быть колдуном, дорогая.

– «Дорогая»! Как приятно слышать такое. «Дорогая»! – умиротворенно повторяла Инос желанное слово. Но грохот, доносившийся снизу, вернул девушку с небес на землю. – Что это там за шум? – недовольно проворчала она.

Пусть Инос перестала быть колдуньей, но королевойто она осталась. Ее королевское достоинство никуда не исчезло. Зеленые глаза властительницы яростно вспыхнули.

– Твои верноподданные во главе с Форонодом спешат спасать тебя от насильника, – пошутил Рэп. – Они как раз вламываются в раздевалку.

Инос удовлетворенно улыбнулась и снова закрыла глаза.

– У них еще много работы, – заметила она, рассчитывая на крепость дверей. – Но даже если они поторопятся, у нас есть время для еще одного поцелуя. Потом я их выгоню и мы сами займемся…

– С тобой все в порядке?

– Еще один поцелуй непременно поможет, – заверила она.

– Но…

– Пожалуй, дня через два нам стоит ускользнуть в Кинвэйл и устроить свадьбу по всем правилам, – мечтательно произнесла Инос. – А пока… это будет наш маленький секрет.

Конюх? Кучер? Конокрад?

Плосконосый безобразный фавн?

Королева смотрела на Рэпа пристально, требовательно и строго:

– Рэп, я отчетливо помню, что приказала тебе поцеловать меня.

– Но…

Она была королевой, которую он сам наделил чарами величия. Рэп охотно повиновался.

Мешать соединенью двух сердец

Я не намерен. Может ли измена

Любви безмерной положить конец?

Любовь не знает убыли и тлена.

А если я не прав и лжет мой стих, –

То нет любви и нет стихов моих!

Шекспир. Сонет 116 (пер. С. Маршака)

Часть двенадцатая Надоевшие слова

– Очаровательно! – любовалась Кэйд. – Нет, что я? Ты выглядишь расчудесно! Изумительно! Соблазнительно!

– Тетя, остановись! Не подобает невесте в день ее свадьбы слушать сомнительные высказывания, – в притворном ужасе воскликнула Инос, озорно подмигнув отражению тетушки в зеркале туалетного столика.

– Ах, дорогая, мы прекрасно поняли друг друга! Ты выглядишь божественно!

Последнее слово Кэйд точно стерло счастливую улыбку с лица Инос.

– Это тоже… неудачный комплимент, – вздрогнув, обронила она, но почти тут же звонко рассмеялась. – А хотя ладно! Я с восторгом и от всей души принимаю и твои комплименты, и твою заботу. Даже Эйгейз не нашла бы, к чему придраться. И хорошо, что здесь нет Тиффи, а то пришлось бы приставлять сторожей к колодцам, чтобы он в какойнибудь из них не прыгнул.

– Тиффи остепенился, дорогая. Он женат и скоро станет отцом. Разве я не рассказывала тебе о письме Эйгейз?

– Дда, кажется, говорила. Извини, тетя, за рассеянность. Впрочем, неудивительно, что он женился, он хотел этого. Ну, а я просто тогда подвернулась под руку. – Говоря это, Инос сосредоточенно ворошила жемчуга, лежащие перед ней. – Как ты думаешь, тетя, какие нитки мне выбрать? Эту или эту, а может быть, обе?

– Ни одной, – уверенно заявила Кэйд. – Ты затмишь собой любой жемчуг.

– Браво, тетушка! – пробормотала польщенная Инос. – Уж не Андора ли ты цитируешь? В таком случае ограничимся просто тиарой. В конце концов, это подарок Рэпа. Единственный подарок, – задумчиво улыбалась Инос, – который он мне преподнес с тех самых пор, как вручил гнездо перепелиных яиц. Помнишь, он отыскал его на… Нет, я не права. Он подарил мне Краснегар.

Кэйд соглашалась с любым словом Инос. По правде сказать, герцогиня едва различала силуэт племянницы сквозь слезы. Вот уже многие годы в окрестностях Кинвэйла бытовало поверье, что надежнейшее средство против засухи – пригласить Кэйдолан на чьюнибудь свадьбу. Грядущее счастье новобрачных исторгало из недр души Кэйд неиссякаемый водопад слез, способных оросить все фермы на несколько лиг вокруг. Вот и сейчас, невеста еще прихорашивалась перед зеркалом, а старушке уже понадобился носовой платок.

– Ах, уже вечереет, – заторопилась Кэйд. – Пожалуй, мне стоит лично проследить за прибытием жениха. – И, пряча заплаканные глаза, старушка направилась к двери.

Аккуратно промокая слезинки платочком, Кэйд спешила по коридору. Предполагалось, что жених прибудет вместе с шафером в предзакатный час, но кто именно будет шафером, Кэйд в спешке не спросила и теперь мучилась самыми страшными подозрениями.

«Только бы не какойнибудь неведомый увалень, – умоляюще складывала она руки. – Ах, если бы был жив капитан Гатмор, – печально вздыхала Кэйд, – лучшего шафера не сыскать бы. А то бы Джалона пригласить… Ладно, пусть увалень, даже на трубочиста согласна, лишь бы не этот жуткий гоблин!»

Устройство браков и предсвадебные хлопоты являлись любимейшим занятием Кэйд. Поэтому она почувствовала себя несправедливо обманутой, получив только три дня на организацию свадьбы племянницы.

Утаить сам факт венчания вынуждала ложь Рэпа Фороноду. Кэйдолан считала тайный брак позорным. Она прекрасно помнила, с какой пышностью праздновал Краснегар свадьбу Холиндарна. Тогда веселье не затихало несколько дней.

«До чего же удачно получилось, что маршал Ити надумал нагрянуть с инспекцией в легионы в Пондаге именно сейчас. К счастью, он в Кинвэйле и согласился быть посаженым отцом Инос», – радовалась Кэйдолан.

Следующим летом Инос намеревалась устроить собственную коронацию. Она царствовала уже не первый год, но взошла на престол, можно сказать, самовольно. Теперь она желала узаконить свою власть, тем более что отныне у Краснегара имелся также и король. Кэйд не собиралась пропустить эту церемонию. Решено было, что она прибудет на остров через волшебный портал, объявив всем, что приплыла на корабле. Чудесное сообщение Краснегара с Кинвэйлом все еще оставалось государственной тайной.

«Только бы не проболтаться Рэпу о планах Инос, – напоминала себе Кэйд, памятуя о том, что для фавна коронация должна стать сюрпризом. – Сегодня вечером нужно быть осмотрительной».

Безусловно, всенародные свадебные торжества были бы приятным удовольствием для всех.

«Действительно, какой прок иметь кучу родственников, если их нельзя созвать на какоенибудь буйное торжество, – размышляла Кэйд. – В Кинвэйл могли бы приехать даже Эйгейз и Ипоксагом. Вот в Краснегар они бы не потащились. Увы, некоторые представители дальней родни слишком уж отдаленны!»

Перед дверью будуара герцогиня перевела дыхание после стремительной пробежки по коридорам. Затем осторожно постучала, но, не получив ответа, сокрушенно вздохнула и вошла. Будуар мирно дремал в розовых закатных лучах, пробивавшихся сквозь тюлевые занавески. В пустой комнате спокойно мерцали зажженные свечи.

Застонав от нетерпения, Кэйд занялась осмотром цветов. Кинвэйлские хризантемы славились по всей округе. Внезапно камин тяжко вздохнул и выплюнул в комнату облако дыма. Обрадованная Кэйд поспешила обернуться к порталу. Из распахнутой двери врывались порывы ледяного ветра Краснегара.

В дверном проеме неподвижным изваянием замер приземистый человек; его лицо, продубленное многолетними краснегарскими ветрами, было воплощением ужаса. Кэйд растерянно глазела на пришельца, а узнав, всплеснула руками. Шафера Рэп выбрал превосходного.

Шафер неуклюже развернулся и попытался ускользнуть в Краснегар, но ему помешали, вопервых, чуждые ему рапира и треуголка в руках, а вовторых, ктото другой, загородивший проход.

– Да защитят меня Силы Добра! – возопил бедняга. – Ты обещал мне, что без колдовства… без проклятого колдовства!

Вытолкнув приятеля из портала, Рэп, весело смеясь, проговорил:

– Об этом кусочке я тебя честно предупреждал. Вспомника! Больше, клятвенно заверяю, никаких чар не будет. И хватит болтать глупости! Приветствую вас, ваше сиятельство! Вы ведь знаете старшего конюха, не так ли?

– Конечно, я знаю Хононина! – подтвердила Кэйд, встречая старика распростертыми объятиями. – Рада, очень рада встретить тебя, старый мошенник!

Все еще встревоженный, Хононин оглядывал будуар, желая убедиться, что посторонних нет.

– Знал бы раньше, никогда бы не согласился… мало того, что вырядили, как ярмарочного шута, так еще и через эту штуку протащили!

Видимо, добротный сюртук, панталоны, серые шерстяные чулки и башмаки вкупе с рапирой и треуголкой, которую он все еще мял в руках, казались старшему конюху чересчур пышным нарядом.

– Не сердись, мой друг, Рэп поступил очень благоразумно, не сказав тебе всего сразу, – успокаивая гостя, Кэйд чмокнула его в щеку.

Хононин смутился и чтото проворчал, а потом добродушно усмехнулся.

– Как вы, Кэйд? – спросил он.

– Чудесно! А ты?

– Неплохо.

– Годы добры к тебе, старый разбойник! Добрее, чем следовало бы!

– Ну, это поистине королевская наглость! Насколько я помню, я на три месяца моложе вас. Вот!

– Вижу, вижу! Вас нет нужды представлять друг другу, – прокомментировал Рэп, закрывая дверь.

Кэйд лукаво взглянула на конюшего и, проверяя его способность краснеть, напомнила:

– Хони – первый мальчик, который поцеловал меня!

Хононин покраснел до корней волос и хрипло произнес:

– Да уж не передергивай, целовалато меня ты. И если бы не пришла твоя мать, ты бы…

– Ну, это все давно быльем поросло, – отмахнулась Кэйд и поспешно промокнула кружевным платочком глаза. В благодушном настроении она повернулась к жениху. – Ваше вели… О нет! – простонала она.

Рэп молча поклонился, и рапира ему ничуть не мешала, не то что Хононину. Но после поклона фавн старательно прятал лицо, теребя в руках шляпу.

– Дай взглянуть! – потребовала Кэйд несвойственным ей резким тоном, совсем неподходящим в обращении к будущему королю.

Покраснев, Рэп поднял голову. Разбитая нижняя губа вздулась, оба глаза были подбиты. С гоблинскими татуировками он и то выглядел пристойнее.

Воцарилось довольно долгое молчание.

– Вот тебе обещанные неприятности, король! – ехидненько захихикал Хононин.

– Не называй меня так! Сколько раз просить?! – гневно рыкнул Рэп. – Извините, – обратился он к Кэйд. – Как вы думаете, Инос сильно огорчится?

– Огорчится? – возмущенно задохнулась Кэйд. – «О Боги, дайте терпение!» – взмолилась она мысленно и уже вслух добавила: – Видимо, ничего другого ей не останется, не так ли?

В душе герцогини шевельнулись старые, замшелые страхи насчет неравных браков, когда в королевские семьи принимали когото из простонародья, но Кэйд тут же выбранила себя за неподобающую гордыню, ибо этот брак одобрили Боги.

«Рэп – парень достойный, он доказал это делом, – убеждала себя Кэйд. – Пусть он уже не колдун, но человек он хороший. Ему только следует запомнить, что королю негоже ввязываться в скандалы».

Кэйд искренне надеялась, что Рэп сделал все, что мог, чтобы подготовиться к свадьбе, но одежда фавна, да и его шевелюра были весьма далеки от совершенства.

«А Инос выглядела так блестяще!» – вспомнила Кэйд.

Стараясь внешне не выказать своего глубокого разочарования, она приблизилась к буфету, где сверкал своими гранями лучший кинвэйлский хрусталь.

– Инос почти готова, – храбро сообщила она, – и капеллан прибыл. Не хотите ли, господа, скоротать время за бокалом вина?

Не дождавшись ответа, Кэйд схватилась за графин. Она задыхалась от возмущения. Еще бы! Королевский жених с сизыми фонарями вместо глаз!

– Садитесь, ваше величество. Вина, ваше величество, – проскрипела Кэйд.

Рэп поморщился, как от укуса.

– Пожалуйста! – взмолился он. – Я устал твердить Инос, что не хочу навешивать на себя этот титул. Действительно не хочу, чтобы меня так величали! Королева – она, а я просто ее муж. Ну, – замялся он, смущенно краснея, и вдруг затараторил: – Собираюсь стать ее мужем. Краснегарцы знают меня как конюха, и, когда они кланяются мне и называют королем, я чувствую себя настоящим идиотом! Гдето в укромных уголках они небось посмеиваются надо мной, я уверен в этом. Мне нужен другой титул, менее броский и более подходящий.

«Ничего, парень, привыкнешь! И не к такому еще привыкнешь!» – подумала Кэйд и с удовольствием сообщила:

– Не бывает другого титула для короля. Но даже найдись такой, Инос ни за что бы не согласилась бы.

– Знаешь, что она задумала? – сделал Рэп еще одну попытку воззвать к состраданию. – Коронацию! – содрогнулся он. – Но предполагается, что я не в курсе, так что, пожалуйста, не проговорись, что я уже все знаю о ее сюрпризе.

– Будь уверен, ни словечком не обмолвлюсь. Но я с радостью предвкушаю это событие!

Не найдя сочувствия, Рэп со стоном плюхнулся в кресло.

Конюх, доблестно победив в краткой борьбе со своим клинком, взгромоздился на подлокотник кресла. Пригубив вино, он одобрительно шевельнул седеющими бровями. Кэйд со своим бокалом опустилась на софу напротив старого друга.

– Я полагаю, сегодня вечером никто не заметит твоего отсутствия, Хони?

– Конечно нет. Разве что лошади, а они не разговаривают ни с кем, кроме Рэпа. – Голос конюха дрогнул, и он тревожно покосился на фавна. – К их величествам тоже никто не сунется. По крайней мере, пока волк на страже!

У Кэйд бокал едва не выскользнул из рук.

– Волк?

– Это Флибэг. Помнишь его? – сообщил Рэп, расплываясь в широкой счастливой улыбке. – Ты вместе с ним сражалась с Дарадом. Вспомнила?

– Тот самый?!

– Да! Я опасался, что потерял его в лесах, но сегодня утром он вернулся. Притрусил по дамбе, радостный, хвостом виляет, – умилялся Рэп. Поколебавшись, смущенно добавил: – К счастью, я был внизу, к докам спускался.

Озадаченная Кэйд недоумевала, что делать краснегарцу в заснеженных доках. Однако королей не допрашивают, а Рэп, что бы он там ни говорил, теперь король. Очевидно, Хононина мучили те же вопросы, что и Кэйд, но он тоже помалкивал. С детства Хони отличался робостью и убедил себя, что если он насупится, то никто ничего не сможет заметить. С тех самых пор он хмурился постоянно.

Вновь в будуаре повисло неловкое молчание.

– Кстати, о Дараде, – жизнерадостно вспомнила Кэйд. – На прошлой неделе я получила письмо от доктора Сагорна и его компании. Вам стоит послушать…

– Очень интересно, – вежливо откликнулся Рэп, пригубив вино. – А я полгал, что Дарад неграмотен.

– Что из того? Сагорн учен за двоих. Он передает сердечные приветы и скрепил их своей подписью. Собственно, то, что доктор Сагорн добавил от себя, звучит довольно сухо, но сэр Андор присовокупил несколько очень остроумных комментариев, а Джалон завершил послание изумительным сонетом.

– А Тинал?

– Он тоже прислал весточку. Сообщает, что надумал сменить профессию и заняться коммерцией, а Сагорн не преминул пояснить, что остепенился Тинал не по доброй воле, а изза возраста: стар стал парень для лазания по стенам.

Заговорив о компании Сагорна, Кэйд не могла не вспомнить и о других людях, с которыми сталкивалась на дорогах странствий – султан Азак, шейх Элкарас, маленький принц Шанди, Охотники на львов и их жены…

– Чем собирается заняться Тинал? – переспросил Рэп.

– Ювелирным делом, конечно.

– Конечно! – расхохотался фавн. – Да защитят Боги его клиентов!

И опять в комнате повисло неловкое молчание… Рэп поежился, поймав на своем лице изучающий взгляд Кэйд, и снова покраснел.

– Понимаешь, это был Крат, – оправдываясь, пробормотал он.

– Крат?

– Разве Инос не рассказала тебе, как я… ээ… спасал ее? Пришлось ударить джотунна. Знаю, это великая глупость, но у меня не было выбора.

– О! Это меняет дело! А о своем похищении она мне конечно же рассказала. – Услышав о Крате, Кэйд ощутила огромное облегчение. Вульгарные синяки Рэпа получили достойное оправдание – спасение королевы. – Да, с твоей стороны это было очень смело!

– Скорее уж, очень глупо, – проворчал Рэп. – Разумеется, он охотился за мной. Вчера Крат созвал на помощь своих друзей, и я, даже пользуясь ясновидением, не смог уклониться от встречи с ними.

Кэйд вздохнула и прикончила свое вино:

– Что ж, я согласна, в таком случае у тебя не было выбора. И мне остается лишь благодарить Богов, что ты оказался хотя бы в состоянии прийти на свадьбу.

Рэп както странно хмыкнул и нахохлился, а Хононин хрипло усмехнулся и насмешливо взглянул на фавна.

– Ты просто не в курсе всех подробностей! – заявил он. – Поединок был легендарный! Кулаками Крат не пользовался, иначе Рэп из человека превратился бы в блин. Они борьбу устроили, и Рэп использовал то ли колдовство, то ли чтото еще…

– Не колдовство! – сварливо проворчал Рэп. – Гоблинским броскам меня Цыпленочек научил. – Обиженно надутые губы комично перекосили лицо фавна. – Я все делал правильно, но…

– Ты разламывал замок! – воскликнул Хононин. – Еще бы, если вмазывать джотунна в каменную стену достаточно часто и делать это довольно долго, стена в конце концов развалится, а Крат сдаваться ни в коем случае не собирался. Никогда! Конец поединку положила королева, – весело хихикнул Хононин. – Явилась разъяренная, со стражниками! Королевский гнев – это тебе не шуточки! Объявила кузнеца изменником и приказала Опари арестовать парня.

– Трудненько ему пришлось, – с явным удовольствием вспоминал Рэп, – даже с пятью помощниками. Вшестером они и то не сразу справились с джотунном.

– Еще бы! К тому времени Крат уже вышел из себя, – торжественно заметил Хононин.

– Видите ли… – замялся Рэп, потом допил вино и твердо сказал: – Сегодня днем, как только Инос отправилась в Кинвэйл, я спустился в подземелье и приказал выпустить кузнеца, объявив ему королевское прощение. Я не мог поступить иначе! Я хочу сказать, что не собираюсь прятаться за юбку Инос; ни за что и никогда! Да я и не должен так поступать, особенно если она действительно хочет, чтобы я был… – Запнувшись, Рэп нахмурился, а потом сказал, каквыплюнул: – Королем.

– Так откуда твои… ээ… ранения?

– Ну… – пожал плечами Рэп, – Крат и я отправились праздновать примирение в «Кита на берегу».

– Теперь над остатками этого заведения другая вывеска, – захихикал Хононин, – «Утопший кит». Представляешь, какойто моряк отпустил шуточку насчет фавнов, так Крат в ту же секунду взвился и достал молодчика, аж через стол. На их беду, в «Киту» коротали время дядья Крата. Все трое – отменные великаны. Ну, а прочие завсегдатаи ввязались в драку ради развлечения. Так что потасовка почти сразу переросла в побоище. В жизни не видел подобной свалки! – восхитился конюх, исподтишка подмигнув Кэйд.

Та не сразу уразумела, что именно произошло с «Китом». Потом до не дошло, что Краснегар – не Хаб и что в каждом уголке мира королевское бремя имеет свои особенности. Ей оставалось лишь тщательно подавить улыбку и сохранить серьезное выражение лица. Действительно, если Рэп в будущем собирается стать чемто большим, чем только лишь мужем королевы, ему следует с самого начала твердо стоять на своих собственных ногах. И судя по отзыву конюшего, начало у Рэпа было успешным.

– В таком случае, я уверена, Инос поймет, – сказала она. – Но скорого прощения не жди! Однако нам пора…

Рэп, вздыхая, рассматривал свои руки, но с места не сдвинулся.

– Она огорчится?

– Боюсь, что так.

– Очень огорчится? – допытывался фавн.

– Крайне, Рэп. Крайне огорчится, – вынуждена была признать Кэйд.

– Я не хочу ее разочаровывать, – в смятении воскликнул Рэп. – Особенно в такой день.

– Об этом тебе следовало подумать раньше и отложить выпивку с Кратом. Теперь поздно жалеть, – пожала плечами Кэйд.

Она чувствовала себя озадаченной странным волнением фавна.

Рэп кивнул, полностью соглашаясь с герцогиней. Вид у фавна был разнесчастнейший.

– Тогда… – вздохнул он. – Вы оба… обещайте не рассказывать ей… Оба пообещайте! – попросил он.

– Нам не понадобится рассказывать, – заверила Кэйд. Старушка была совершенно сбита с толку. – Инос сама все увидит.

Рэп тяжело застонал. Поднимая голову, он прошептал:

– Ничего она не увидит. Лишь бы вы не проговорились… ни о том, ни об этом.

Фонари под его глазами исчезли, разбитая губа приобрела нормальные очертания.

Кэйдолан так и подскочила, громко ойкнув.

Хононин втянул воздух сквозь стиснутые зубы и хриплым голосом укорил:

– Ты же уверял меня, что больше уже не колдун!

– Я говорил чистую правду, но то было раньше, – виновато оправдывался Рэп. Мэм, ты можешь вспомнить свое волшебное слово?

– Нет… – тут же откликнулась Кэйд, потом задумалась и подтвердила: – Нет, не могу!

В тот день, когда Инос швырнула слова в толпу краснегарцев, Кэйд почувствовала неприятное, болезненное ощущение, понять которое не смогла и приписала несварению желудка. Смысл случившегося открылся ей тогда, когда через магический портал в тот же вечер ворвались в Кинвэйл Рэп с Инос. Перебивая друг друга, он похвастались, что магия слов уничтожена, что отныне и впредь все будет прекрасно и что они хотят побыстрее обвенчаться. Теперь она даже не могла вспомнить, каким оно было ее слово.

– Понимаешь, – глядя на конюшего, пояснял Рэп. – Слова – это особые созвучия, огромные, длинные, тарабарские. Они – магия сами по себе. Это истинная причина, почему люди способны запоминать их, услышав одинединственный раз.

– Значит, – догадалась Кэйд, – когда Инос думала, что разрушает их… – Не в силах скрыть возбуждение, герцогиня всплеснула руками.

– Она просто их оглушила! – раздраженно буркнул Рэп. – Да и то не все, а лишь некоторые. Сотни людей три дня назад слышали звон, но слова, не переданные как должно, пронеслись над ними, не задержавшись, и теперь эти самые люди начинают забывать услышанную белиберду.

– Ты хочешь сказать, что слова возвращаются к тебе?

Рэп мрачно кивнул:

– Кажется, да. Некоторые. Возможно, виной тому мой природный талант к магии… Другого объяснения, пожалуй, нет. Я, кажется, единственный, к кому они возвращаются.

– Я не очень хорошо понимаю, почему ты так несчастен. И еще меньше я понимаю, зачем Инос понадобилось уничтожать их, – допытывалась Кэйд.

– Затем, что Бббоги… – Попытка продолжить объяснения успехом не увенчалась, и Рэп сдался. – Я ничего не могу больше добавить. Прими случившееся как факт. Препятствия, отделявшего меня от Инос, уже не существует. Все в порядке, пока Инос не вспомнит слова. Сейчас она не помнит их, я спрашивал. В любом случае прежней мощи мне не вернуть. Во всяком случае, я надеюсь на это. – Коснувшись лица, Рэп усмехнулся. – Это… это только иллюзия, ради Инос. Завтра, там, в Краснегаре, я покажу свое лицо… Так ты обещаешь ничего не говорить Инос?

Кэйд не могла понять, почему Рэпу не нравится быть колдуном, но здраво рассудила, что это не ее дело. Привычная к чарам, она всегда считала, что небольшая толика магии полезна для управления Краснегаром.

Она поднялась, Рэп также вскочил.

– Я соглашусь хранить тайну, – пообещала Кэйд, – только при условии, что ты избавишься от этой мерзкой нитки на воротнике.

Столь явный шантаж рассердил и огорчил фавна. Он даже свирепо нахмурился, совсем как Хононин. Затем ненавистная нитка исчезла. Кроме того, на одежде разгладились все неопрятные складки. Кружево галстука расправилось и стало выглядеть белоснежным ажурным сугробом, а пряжка пояса заискрилась чистым золотом. И как последний штрих – волосы Рэпа легли аккуратными блестящими волнами.

– Совсем другое дело! – обрадовалась Кэйд. – О, замечательно! – Она любовалась изумительно красивым женихом королевы. – Как романтично! Инос будет в восторге!

Неожиданно для самой себя, Кэйд поцеловала фавна в лоб. Он искренне удивился, а затем застенчиво заулыбался. Она случайно бросила взгляд на руки Рэпа и вдруг поняла – парень дрожит, как в лихорадке.

«Невероятно! – ахнула герцогиня. – Рэп боится?»

Действительно, странно! Ну может ли бояться тот, кто осаживал пиратов и султанов…

– Благодарю тебя, – с чувством сказала она. – Надеюсь, сегодня ты будешь хорошо себя вести?

– Что ты имеешь в виду?

…тот, кто победил гоблинов и драконов…

– Не портить церемонию венчания, размахивая мечами.

– Конечно нет!

…тот, кто бросал вызов Хранителям и – как теперь подозревала она – даже самим Богам…

– Не станешь разъезжать на лошади по часовне?

– Ни в коем случае не стану.

– И не сбежишь?

– Ах! Какая ты догадливая, – мрачно нахмурился Рэп. – Было у меня такое намерение, но нет, я этого не сделаю.

– Не беспокойся, Кэйд, – бодро пообещал Хононин. – Я удержу парня у алтаря, даже если придется пришпилить его мечом к этому самому алтарю.

…тот, который будет верным, любящим мужем и солидарным, уважаемым королем…

Вдруг Кэйд вспомнила, что сегодня свадьба, и ей срочно понадобился платок. Быстро отвернувшись, она направилась к двери. Шагавший рядом Рэп вытянул руку и распахнул дверь перед Кэйд. Присев в реверансе, старушка сказала:

– После вас, ваше величество!

– Нет! – запротестовал Рэп. – Пожалуйста! Я не хочу, чтобы на меня вешали этот титул!

– Разве не королеве решать это? Или ты все время собираешься главенствовать над ней?

Ошеломленный Рэп замер на месте и отчаянно покраснел.

– Мне главенствовать над ней? Конечно нет! Никогда! Инос – королева! Я просто… просто… О, Бог Идиотов!.. – возопил фавн.

Неразборчиво бормоча то ли проклятия, то ли крепки морские ругательства, Рэп выметнулся из будуара и, размашисто шагая по коридору, продолжал честить себя на все корки.

Многозначительно хмыкнув, Хононин хитренько зыркнул ему вослед и предложил Кэйд руку.

– Будь ты хоть трижды колдун, – прошептал конюший, – коли уж влюбился до смерти, то ты безнадежен, не так ли?

– Абсолютно безнадежен! – шепотом согласилась Кэйд.

Они дружно рассмеялись и, покинув будуар, последовали за Рэпом. Дверь тихо закрылась за ними.

Прощайте! – занавеса лист

Бесшумно опадает вниз,

Закончив речь, стоит артист

И смотрит в зал изза кулис.

О надоевшие слова…

Теккерей. Конец пьесы

(пер. Василия Фирсова)

Дэйв Дункан Путь воина

ПРОЛОГ

Смит — Вальтер Чарльз Смит, тридцати шести лет, скончался восьмого апреля после непродолжительной болезни в Мемориал Хоспитал, Сандерсон. Ближайшие родственники — сестра, г-жа Сесили Смит Паддон, проживающая в Окланде, Новая Зеландия, и дядя, г-н Клайд Фрэнкс, проживающий в Пасадене, Калифорния.

Вальтер родился в Вейбаке, Саскатчеван, окончил среднюю школу в Бингамтоне, Нью-Йорк. В университете Ватерлоо штата Онтарио получил степень бакалавра техники, в Гарварде — степень бакалавра медицины. В течение последних трех лет занимал административную должность на нефтехимическом предприятии АКЛ. Многочисленные друзья покойного глубоко скорбят об утрате; нашей общине будет очень не хватать его щедрых пожертвований, сделанных от всего сердца. Вальтер принимал активное участие в деятельности «Общего пути», «Дядюшек» и Исторического общества, он был президентом теннисного клуба «Авеню». Согласно воле покойного, его тело будет передано для проведения медицинских исследований. Панихида состоится двенадцатого апреля в два часа пополудни в Унитарианской церкви Паркдейла. Пожертвования можно присылать по адресу: 1215, Ривер-Роуд, «Дядюшкам».

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ПРИЗЫВ

Глава 1

— Да пребудет слово Твое в сердце моем, — Ховакура заливался соловьем, прижимая дрожащую руку к гладким, блестящим плитам пола.

— Все свои силы я отдам для исполнения Твоей воли, — завывал он, срываясь, как всегда, на высокой ноте; теперь и правая слабая рука опустилась на пол рядом с левой.

— Дай мне узреть Твои цели, — здесь начиналось самое трудное — согласно ритуалу, молящийся должен был коснуться пола лбом, но за все пятнадцать лет старик так и не достиг совершенства в этом маневре. Все же он согнулся, как только мог. Если бы Богиня пожелала сейчас, чтобы его старые суставы совсем отказали, ей пришлось бы удовольствоваться только первой частью обряда, на большее он не способен… а впрочем, нужен ли Богине полный обряд?

На мгновение он напряженно замер в этой позе, прислушиваясь к тихому пению остальных жрецов и жриц. Потом — уф! — с тихим вздохом облегчения, которого не было в ритуале, он откинулся назад, сел на пятки, сложил ладони перед собой и с обожанием уставился на Нее. Теперь настало время, когда он мог обратиться к Ней со своей молитвой Сегодня — да только ли сегодня! — ему не надо раздумывать, о чем будет эта молитва. «Высочайшая Богиня, призови воина!»

Она не отвечала. Он и не ждал ответа Перед ним была не Сама Богиня, а всего лишь изображение, которое давало простым смертным возможность представить себе все Ее величие. Ему ли, жрецу седьмого ранга, этого не знать? Но Она услышит его молитву, и когда-нибудь Она ответит.

— Да будет так! — Тут его голос дрогнул.

Теперь ему следовало заняться обычными будничными хлопотами, но он не спешил, он сидел, не двигаясь, сложив перед собой руки, и размышлял, не спуская зачарованного взгляда с Величайшей, с каменной решетки над ней, с крыши ее храма, святейшего из всех святых мест в Мире.

На сегодня у него назначено много встреч — с Хранителем Казны, с Наставником Начинающих, с другими служителями; почти все эти посты когда-то занимал он сам. Теперь он был всего лишь Третьим Канцлером Совета Почтенных. Но за этим скромным титулом скрывалось очень многое. Истинная власть — тайная власть: это он понял давно.

Утреннее посвящение подходило к концу. Уже появились первые паломники, спешащие принести Богине свою дань или просто помолиться Ей. В чаши со звоном падали деньги, слышалось бормотание молитв, сопровождаемое тихими голосами жрецов. Хонакура решил, что сегодня он начнет с того, что сам введет нескольких паломников. Это достойная дань Высочайшей, как раз то, что ему нравилось, хороший пример для остальных. Он опустил руки и окинул взглядом храм в надежде, что поблизости окажется кто-нибудь более ловкий, чем он, и поможет ему встать — задача для него не из простых.

В то же мгновение рядом с ним оказался какой-то человек в коричневой мантии и услужливо склонился перед стариком. Пробормотав слова благодарности, Хонакура поднялся и уже хотел уйти, когда незнакомец вдруг заговорил.

— Я Джанарлу, жрец третьего ранга. — Обычная церемония приветствия — слова, движения рук, поклоны.

В первую секунду Хонакура содрогнулся от негодования. Неужели этот юноша мог подумать, что такая пустяковая услуга дает ему право первым обратиться к старшему? Это место — площадка перед возвышением, на котором стояло изображение божества, — было святая святых, и хотя формально разговоры и приветствия здесь не запрещались, но по старой традиции этого никто не делал. Потом он вспомнил этого Джанарлу. То был внук старого Хангафо, о нем говорили как о юноше, подающем надежды. Но с такого и спрос больший; хотя, вероятно, для столь дерзкого поведения были достаточные основания.

Поэтому Хонакура дождался, пока приветствие будет закончено, и ответил подобающим образом: «Я Хонакура, жрец седьмого ранга». Последний знак на лице Джанарлу был все еще слегка воспален, значит, молодой жрец совсем недавно стал Третьим. Он был высок — гораздо выше, чем маленький Хонакура, — и какой-то весь костлявый, неуклюжий, а нос у него загибался крючком. Он казался уж слишком молодым, но, с другой стороны, сейчас это обычное дело.

Рядом с ними какая-то древняя старуха опустила в чашу золотой и стала умолять Богиню избавить ее от страшных болей в кишках. Молодая пара молилась о том, чтобы Она не посылала им больше детей, по крайней мере, в ближайшие несколько лет.

Как только Хонакура закончил, Джанарлу выпалил одним духом:

— Священный, там какой-то воин… Седьмой!

Она ответила!

— Ты оставил его без присмотра? — яростно накинулся на юношу Хонакура, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать и не показать всем своего волнения: не исключено, что за ним наблюдают.

— Священный, это Безымянный.

Хонакура даже присвистнул от удивления. Невероятно! Безымянным стать просто: достаточно прикрыть лоб и подобно бродяге одеться во все черное. По закону такие люди не могут владеть имуществом и должны состоять на службе у Богини. Многие видели в этом своего рода искупление, поэтому некоторые паломники так и поступали. Но чтобы до такого унизился воин седьмого ранга — крайне странно. Для любого воина такое поведение казалось бы невероятным. Для воина седьмого ранга — просто невозможным!

Теперь понятно, как он сумел добраться сюда живым.

Но долго ли он сможет протянуть?

— Священный, я сказал, что ему следует закрыть лоб, — неуверенно заговорил Джанарлу. — Кажется он… сделал это с удовольствием.

В его словах Хонакуре послышалось недопустимое легкомыслие, и он строго взглянул на Джанарлу. Смуглое некрасивое лицо юноши покрылось легкой краской.

— Надеюсь, ты не слишком торопился?

— Нет, священный. — Третий покачал головой. — Я пошел за ним… — Он кивнул в сторону больной старухи, рядом с которой теперь стояла ее жрица. — Хорошо, жрец! — сказал Хонакура уже мягче. — Пойдем посмотрим на это твое чудо. Мы будем идти медленно, разговаривая о божественном… И не прямиком, пожалуйста.

Лицо молодого человека разгорелось от удовольствия, и он зашагал в ногу с Хонакурой.

Великий храм Богини в Ханне был не только самым богатым и самым старым зданием в Мире, он несомненно был и самым большим. Когда Хонакура повернулся спиной к возвышению, перед его взором раскинулась бесконечная гладь светящегося разноцветного пола, который тянулся к семи огромным аркам, образующим фасад здания. Здесь было множество людей — паломники и жрецы храма, — но с такого огромного расстояния они казались едва ли большими, чем кучки мышиного помета. Дальше за арками, в сияющем солнечном свете лежало ущелье и Река, ее грохочущий рокот наполнял храм все эти долгие тысячелетия; здесь же находилось Судилище. По сторонам широкого нефа стояли святилища младших богов и богинь, а над ними украшенные лепным узором окна ярко вспыхивали рубином, изумрудом, аметистом и золотом. Молитва Хонакуры услышана. Нет… молитвы многих. Конечно, он не единственный из Ее слуг, кто каждый день возносил эту молитву, но счастливая весть прилипла именно к нему. Теперь он должен действовать осторожно, но мужественно и решительно; он не мог не чувствовать теплого удовлетворения при мысли о том, что он — избранный.

Немало времени потребовалось Хонакуре, чтобы дойти до арок, молодой Третий беспокойно трусил рядом с ним. Хонакура понимал, что вместе они смотрятся странно — Джанарлу в своей коричневой мантии, какие носят жрецы третьего ранга, и он в голубой — одежде для Седьмых.

Его молодой спутник был высок, сам же Хонакура никогда не отличался ростом, а с годами и вовсе высох, ссутулился, облысел и потерял зубы. Младшие жрецы за глаза называли его Мудрой Обезьяной, и это смешило старика. А в таком возрасте уже мало что смешит. В мрачные безмолвные ночные часы он чувствует, как его усталые кости трутся о постель, и тайно молит, чтобы Она поскорее освободила его от бремени старости и позволила начать все сначала. Но, возможно, он был нужен Ей еще для одной, последней службы, и если так, то несомненно этот час настал. Воин седьмого ранга! Жрецы давно поняли, что это — большая редкость, а значит, и большая ценность.

Хонакура подумал, что молодой Джанарлу проявил большое благоразумие, обратившись именно к нему, а не к какому-нибудь болтуну рангом пониже. Его следует за это вознаградить. А заодно и заставить молчать.

— Кто твой наставник? — спросил он. — Да, я его знаю. Достойный и святой человек. Но у достопочтенного Лондоссину появились некоторые новые обязанности, а значит, ему требуется и новый подопечный. Речь идет об очень тонких вопросах, и этот человек должен быть сдержан и благоразумен. Искоса взглянув на своего спутника, он заметил на его лице вспышку радости.

— Это будет для меня большой честью, священный.

Да, похоже, что Джанарлу умеет читать мысли, хотя такое сможет всякий Третий — если ему хотят предложить в наставники Шестого…

— Тогда я поговорю с твоим наставником и со священным, и мы посмотрим, можно ли это устроить. Но придется подождать, пока… пока успешно не завершится все, что касается этого воина.

— Конечно, священный. — Молодой Джанарлу смотрел прямо перед собой, но Хонакура все равно заметил его улыбку.

— А на какой ступени ты сейчас?

— Через неделю мне предстоит приступить к пятому молчанию, — ответил юноша. — Мне хочется начать как можно скорее, — прибавил он с жаром.

— Ты приступишь немедленно, как только я посмотрю на это твое чудо, — твердо сказал Хонакура, усмехнувшись про себя. — Я дам знать твоему наставнику.

Где же твоя хитрость, юноша? Пятое молчание длится две недели, к тому времени с воином все уже будет решено.

Наконец они подошли к аркам. С холма во двор храма спускались огромные ступени. Наверху уже столпилось множество паломников: преклонив колени, они терпеливо ждали в тени, но скоро тропическое солнце доберется до них, и тогда ожидание станет не столь приятным.

Нарушая свою давнюю привычку, жрец взглянул на лица тех, что стояли рядом. Встретившись с ним глазами, они почтительно склоняли головы, но многолетний опыт помог ему сразу же определить и ранг, и занятие, а кроме того, сделать кое-какие предварительные выводы: гончар третьего ранга, возможно, проблемы со здоровьем, девица из Вторых, наверное, бесплодие, ювелир пятого ранга, от этого можно ждать приличного приношения.

У некоторых головы были перевязаны. Хонакуре нетрудно было узнать среди них долгожданного воина. Он выбрал боковую арку: хорошее место охрана стояла только у центральной, — но для человека его ранга такой выбор казался странным. Должно быть, у него в самом деле какие-то серьезные проблемы.

— Вон тот, я полагаю? Очень хорошо. А вот, кажется, и сам достопочтенный Лондоссину. Давай прямо сейчас и поговорим с ним, — это было очень кстати, потому что с некоторых пор Хонакура не любил перетруждать свою память: в столь удачном стечении обстоятельств чувствовалась рука Святейшей. Десятка слов было достаточно, чтобы изложить все дело плюс несколько значительных взглядов, намеков и полунамеков, тонких оттенков голоса. Перевод будет осуществлен, и для двух своих подопечных Лондоссину получит места в Совете, он уже давно этого добивался. А третий подопечный будет зачислен в кандидаты. А молодой Джанарлу будет молчать. Хонакура подождал, пока юноша отправится в храм, чтобы дать обет молчания, совершенно не осознавая того, какое множество вопросов было только что решено в его присутствии. Торопиться сейчас некуда; Безымянный не мог принести даров, и поэтому служители подойдут к нему далеко не в первую очередь.

Да, рука Богини! В ответ на его молитвы появился воин высокого ранга, он пришел — невозможно поверить! — инкогнито, а значит, нет никакой опасности, к тому же он избегал даже тех двоих, что скучали у центральной арки, а они, вероятно, смогли бы по длинным волосам узнать в нем воина. Хвала Богине!

Хонакура стал медленно продвигаться в нужном направлении, кивая головой в ответ на поклоны. По закону Безымянного могли допросить жрецы или обыскать стражники, но были случаи, когда младшие воины просто ради развлечения начинали издеваться над таким человеком. Жрец подумал о том, как бы они повели себя, если бы вместо беззащитной жертвы наткнулись на могущественного Седьмого. Интересно взглянуть на подобное зрелище. Но, к счастью, ранг этого человека неизвестен здесь никому.

И вот Хонакура достиг цели.

Воин и в самом деле был огромен — стоя на коленях, он был почти одного роста со старым жрецом. Среди воинов таких немного: скорость для них важнее, чем сила. Если этот человек еще и ловок, то он может быть действительно страшен, но с другой стороны — он Седьмой, а это, как говорят, уже и есть самое страшное. Кроме лохмотьев на голове наготу его прикрывала только разорванная набедренная повязка. Тело воина покрывали грязь и пот, но об этом как-то сразу забывалось, стоило лишь взглянуть на его поистине удивительное сложение.

Темные волосы падали ему на плечи, глаза были совершенно черные, такие, что и зрачок нельзя различить. Глаза, полные силы… пылающие гневом, глаза Несущего Гибель… Но сейчас Хонакура видел в этих глазах — боль, страх, подавленность. Это не редкость среди тех, кто приходит к Богине с мольбой, — больных, умирающих, одиноких, гибнущих, — но не часто доводилось ему видеть страдание столь огромное, а в глазах этого молодого здорового воина оно казалось просто ужасающим. Да, с ним что-то случилось! — Светлейший, — быстро заговорил Хонакура, — давайте отойдем в более укромное место.

Молодой человек приподнялся и тут же вознесся над маленьким жрецом, как скала над вершинами деревьев. Он был огромного роста, и при ходьбе его тело вздрагивало. Столь юный Седьмой… Это необычно даже для воинов, а он моложе, наверное, чем жрец третьего ранга Джанарлу.

Они дошли до конца здания, и Хонакура указал на постамент разъеденной ржавчиной статуи. Воин послушно сел. Его безразличие привело Хонакуру в изумление.

— Давайте пока обойдемся без формальностей, — тихо сказал Хонакура, оставаясь стоять, — ибо нельзя быть уверенным, что мы совсем одни. Я Хонакура, жрец седьмого ранга.

— Я — Шонсу, воин, и также седьмого ранга. — Его голос по мощи соответствовал всему остальному. Как будто гром прогремел вдали. Он поднял руку и убрал со лба повязку. Хонакура покачал головой.

— Ты ищешь помощи у Богини?

— Меня преследует демон, о священный.

Теперь понятно, почему у него такие глаза.

— Демонов изгоняют, — сказал Хонакура. — Однако они редко овладевают теми, у кого высокий ранг. Поведай же мне обо всем.

— Он цвета кислого молока, — грозный молодой воин вздрогнул, — у него волосы на животе, на руках и ногах и на лице, а макушка лысая, и кажется, что голова у него приставлена вверх ногами.

Хонакура тоже вздрогнул и очертил в воздухе священный знак Богини.

— И у него нет крайней плоти, — продолжал воин.

— Тебе известно его имя?

— О да, — Шонсу вздохнул, — его бормотание звучит у меня в ушах от вечерних сумерек до утренней зари, а в последнее время и днем. В этой болтовне мало что имеет смысл, но как его зовут, я знаю — Уоллисмит.

— Уоллисмит? — отозвался Хонакура.

— Уоллисмит, — повторил воин.

Такое имя не носил ни один из семисот семидесяти семи демонов, но какой же демон назовет свое настоящее имя, если его не призывать определенным образом. И хотя сутры описывали демонов самых страшных и отвратительных, такой крайности, как волосы на лице, Хонакура не мог себе представить.

— Богиня распознает его, и он будет изгнан, — сказал старик. — Какое приношение ты сделаешь Ей за это?

Молодой человек печально опустил глаза.

— Священный, у меня ничего не осталось, кроме силы и воинского искусства.

Воин, и не говорит о своей чести?

— Может быть, служба в нашей охране, год или два? — предложил Хонакура, не спуская с него глаз. — Правитель — светлейший Хардуджу, Седьмой.

Жесткое лицо воина стало еще более суровым:

— Сколько Седьмых вам необходимо иметь в охране? — спросил он осторожно. — И какую клятву я должен принести?

Теперь Хонакура рискнул высказаться несколько точнее:

— Светлейший, мне неизвестны все клятвы, которые приносят воины. Что же касается охраны, я не припомню, чтобы у нас было больше одного Седьмого, а я служу здесь уже более шестидесяти лет.

Какое-то мгновение они молча смотрели друг на друга. Воин нахмурился.

Хотя уничтожая себе подобных, это племя и не испытывало сильных угрызений совести, но советы посторонних по этому поводу они воспринимали без восторга. Хонакура решил еще немного приподнять завесу.

— Воины высоких рангов редко посещают храм, — сказал он. — За последние два года я не видел ни одного. Однако любопытно вот что. До меня доходили слухи о нескольких воинах, которые приезжали в Ханн. Один из них был седьмого ранга, еще несколько — шестого, и целью их, как они сами утверждали, было…

— Что? — Воин сжал кулаки.

— Ничего, ничего! — быстро заговорил Хонакура. — Всего лишь слухи. Говорили, что эти воины хотели занять переправу и ту длинную аллею. Может быть, они потом раздумали. Кто-то из них добрался даже до постоялого двора, где обычно останавливаются паломники, но ему не повезло — он отведал там гнилого мяса. Так что никого, кроме вас, светлейший, и тем сильнее наша радость.

Сильные мускулы не всегда свидетельствуют о слабом уме — молодой человек все понял. Краска ярости проступила у него на щеках.

Он посмотрел вокруг, окинул взглядом грандиозное здание храма и огромный двор внизу; к которому примыкал усыпанный галькой берег тихой заводи, потом пенные волны Реки, текущей из ущелья, и окутанное туманом великолепие Судилища. Потом он повернул голову и оглядел старый парк, где среди деревьев стояли дома верховных служителей. Один из них, несомненно, подошел бы для жилища правителя.

— Служить при Ее храме — большая честь, — сказал он.

— Сейчас эта служба вознаграждается более щедро, чем раньше, — с готовностью отозвался Хонакура.

На суровом лице воина появилась угроза.

— Я думаю, здесь можно раздобыть меч?

— Это мы устроим.

Молодой человек кивнул.

— Я всегда готов служить Богине.

Вот так следует делать дела, с удовольствием подумал Хонакура. Об убийстве даже не упоминалось.

— Но сначала — изгнание демона? — спросил воин.

— Конечно, светлейший. — Хонакура не мог припомнить, чтобы за последние пять лет делал что-либо подобное, но ритуал был ему знаком. — К счастью, вам не придется упоминать ни вашего занятия, ни ранга. И такое одеяние вполне подойдет.

Воин облегченно вздохнул.

— И получится?

Нельзя преуспеть на посту Третьего Канцлера Совета Почтенных, если не умеешь прикрывать тылы:

— Получится, светлейший, если только…

— Если что? — Тень подозрения упала на широкое лицо воина.

На нем лежит какая-то вина?

— Если только этого демона не наслала сама Богиня, — осторожно начал Хонакура. — Только вы сами знаете, нет ли за вами какого-нибудь проступка против нее.

Боль и скорбь отразились на лице воина. Юноша опустил глаза и некоторое время не произносил ни слова. Потом он дерзко взглянул на жреца и громко сказал:

— Его наслали колдуны.

Колдуны! От неожиданности маленький жрец сделал шаг назад.

— Колдуны! — пробормотал он. — Светлейший, за все годы, проведенные мною в этом храме, я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из паломников упоминал о колдунах. Я даже и не думал, что они все еще существуют.

Ярость в глазах воина внушала ужас, теперь жрец мог сам в этом убедиться.

— О, они существуют! — взревел он. — Я пришел издалека, о священный, но верь мне, они существуют.

Хонакура постарался сосредоточиться.

— Колдуны бессильны против Всемогущей, сказал он твердо, — а тем более в Ее храме. Если они — причина твоего несчастья, то изгнание демона несомненно пройдет успешно. Ну, что ж, приступим?

* * *

Хонакура подозвал Четвертого в оранжевых одеждах и отдал кое-какие распоряжения. Потом он повел воина к Богине. Они вошли в храм через ближайшую арку и проследовали вдоль нефа.

Огромный воин неторопливо шел рядом с Хонакурой, жрецу приходилось делать три шага, тогда как тот ступал только один раз, но юноша не спешил: он беспрестанно поворачивал голову и ошеломленно глазел на окружавшее его великолепие; так бывает со всеми, кто впервые оказывается в этой святая святых и видит огромную синюю статую, серебряное возвышение перед ней, усыпанное дорогими приношениями, разноцветные вспышки витражей, свод, куполом поднимающийся к небесам. Сейчас в храме было много народу — жрецы и жрицы, паломники и просто молящиеся, они стояли и ходили по сияющей мозаике пола, но величие храма превращало их в ничтожные пылинки, которые не могут нарушить царящий здесь покой.

Они подошли ближе, и теперь воин не замечал ничего, кроме величественной статуи Самой Богини; она сидела, окутанная покрывалом, скрестив под собой ноги и положив руки на колени. Ее длинные волосы струились бесконечным потоком. С каждой минутой ее образ приобретал реальность, и, подойдя совсем близко, воин в благоговении распростерся перед ней.

В ритуале изгнания принимали участие многие: тут требовались пение, танцы, обрядовые церемонии. Хонакура предоставил совершить изгнание Перандоро, жрецу шестого ранга, потому что такая возможность — большая редкость Сам он только однажды совершал эту церемонию. Стоя внутри круга, воин опустился на колени, склонил голову и вытянул вперед руки — теперь остается только постелить на его спину скатерть, и за таким столом смогут пообедать трое. Остальные жрецы украдкой поглядывали в их сторону; паломников попросили немного подвинуться; вся эта картина производила огромное впечатление.

Сначала Хонакура не очень следил за церемонией. Он обдумывал свой следующий выпад против невыносимого Хардуджу. Что касается меча, то это просто — его можно взять в оружейной у Атиналани. Синяя юбка, форма для Седьмых тоже не проблема, а зажим для волос — совсем незначительная деталь. Но воины щеголяют особыми ботинками, а если теперь послать за подходящей парой, то размер этой обуви несомненно вызовет подозрения. Более того, он был просто уверен, что для поединка его новому герою понадобится и вторая пара, а это уже гораздо сложнее. Возможно, ему придется сделать так, чтобы этот опасный молодой человек исчез на пару дней, пока все приготовления не будут закончены; то, что он здесь, должно пока оставаться тайной. Хонакура испытывал огромное удовлетворение при мысли о том, что Богиня не только ответила на его молитвы, но и обличила его реальной властью. И Она не ошиблась, оказав ему такое доверие, это он знает точно. Он позаботится о том, чтобы все было как следует.

Пение достигло своего апогея, хор взревел «Изыди!» Воин поднял голову, обвел все вокруг непонимающим взглядом, потом посмотрел на Богиню. Хонакура нахмурился. Этому болвану было приказано не поднимать голову.

— Изыди! — еще раз провозгласил хор голосов, звучание которых лишь на малую толику отступало от совершенства. Воин рванулся назад, запрокинув голову и раскрыв глаза так широко, что стали видны белки. Послышалась нервная дробь барабанов, трубач взял неверную ноту.

— Изыди! — пропел хор в третий раз. Перандоро поднял серебряный кубок, наполненный святой водой Реки, и вылил его содержимое на голову воина.

Тело юноши свела неестественная судорога, он рывком поднялся на ноги, грязная набедренная повязка упала на пол, и совершенно нагой, не замечая стекающей по его волосам воды, гигант мучительно вытянулся перед статуей. Потом он пронзительно вскрикнул; никогда в жизни Хонакура не слышал, чтобы человеческие связки способны были издавать такие мощные звуки. Ибо, возможно, впервые за всю многовековую историю храма голос одного человека заглушил хор, лютни и флейты и отдаленный гул, доносящийся со стороны Судилища… Этот звериный рев, полностью лишенный какой бы то ни было гармонии, наполнял душу всепоглощающим отчаянием. Свод храма отразил этот звук. Нечеловеческий крик тянулся целую долгую минуту; певцы и музыканты безнадежно сбились, танцующие стали натыкаться друг на друга, все широко раскрытыми глазами смотрели на воина Под хаотичный стук барабанов церемония быстро завершилась. Воин покачнулся.

Он рухнул, как падает мраморная колонна. Во внезапно наступившей тишине раздался громкий звук удара — это его голова коснулась плит пола. Он лежал без движения, огромный и, как младенец, нагой. Повязка упала со лба, и теперь всем взорам открылись его знаки — семь мечей.

Глава 2

История храма уходила корнями в незапамятную древность. Его несколько раз перестраивали, прибавляли новые части и время от времени, когда изнашивалась ткань, — а это происходило довольно часто, — меняли внутреннюю обивку.

Но храм — это еще и люди. А они сменяются гораздо быстрее. Начинающий в изумлении взирает на древнего мудреца Седьмого и приходит в благоговейный восторг при мысли о том, что этот старик, возможно, в годы своей молодости видел Такого-то; ему не приходит в голову, что, будучи еще новообращенным, этот старик сам так же удивленно смотрел на Такого-то и размышлял, что он, наверное, видел Того-то и Того-то. Так, подобно каменным глыбам арок, жрецы храма возникали из темноты прошлого и поднимались в неразличимое сияние будущего. Они лелеяли святые древние традиции и в торжественном благоговении поклонялись Богине…

Но такого дня не помнил никто из них. Преклонного возраста жрицы шестого ранга бегали как девочки, грубо нарушая тем вековые традиции, люди громко кричали перед самым лицом Богини; рабы, носильщики и целители толпились в священных местах; паломники в одиночестве бродили по храму. Почтенные старцы непререкаемой моральной чистоты увели четырех самых сильных младших жрецов в одно из задних помещений, где приказали им раздеться и лечь. У трех жрецов седьмого ранга перед обедом случился сердечный приступ.

Пауком, который опутал храм сетью этой неразберихи, был Хонакура. Именно он сунул палку в муравейник. Он призвал на помощь весь свой авторитет, всю свою тайную власть, все уникальное знание механизмов, управляющих людьми, свой непревзойденный ум, и это понадобилось ему для того только, чтобы смешать, спутать, сбить с толку, нарушить размеренное течение жизни. Он проявил тонкость и мастерство. Его распоряжения хлынули потоком — властные, непонятные, запутанные, вводящие в заблуждение и противоречивые.

К тому времени, когда светлейший Хардуджу, правитель охраны, заявил, что в храме находится еще один воин седьмого ранга, этот человек просто испарился, и никакими подкупами, умасливаниями, дознаниями и угрозами невозможно было добиться правды о том, куда он скрылся.

А это, собственно, и было главной целью Хонакуры.

* * *

Но даже такой день когда-нибудь кончается. Когда бог солнца устал от своей славы и начал клониться к закату, священный Хонакура обрел наконец тишину и покой в одной из небольших комнат, расположенных в дальнем крыле храма. С тех пор, как он был здесь в последний раз, прошли уже многие годы. Коридоры и переходы в этой части здания были еще более запутанны, чем в других помещениях храма. Именно этого и искал сейчас старый жрец. Он знал, что неприятности следуют за ним по пятам, так пусть они поищут его подольше.

Это была тесная, довольно узкая голая келья с высоким потолком и стенами из песчаника; грубые доски пола закрывал маленький, сильно потертый ковер. В комнате было две двери, таких высоких, что даже великану не пришлось бы нагибаться, и одно окно в форме ромба, через его изогнутое запыленное стекло слабый свет проникал синими и зелеными пятнами. Рама покоробилась, и окно не открывалось, поэтому здесь было душно и пахло пылью. Единственной мебелью были две дубовых скамьи. Хонакура взобрался на одну из них и теперь сидел, не доставая ногами до пола. Старик тяжело дышал; он пытался вспомнить, не упущено ли из виду что-нибудь важное.

* * *

Кто-то постучал в дверь костяшками пальцев, появилось знакомое лицо, взгляд из-под опущенных век. Хонакура со вздохом поднялся: в комнату вошел его племянник Динартура. Он закрыл дверь и подошел ближе, чтобы достойно приветствовать старшего.

— Я Динартура, — правая рука к сердцу, целитель третьего ранга, — левая — ко лбу, — всем своим смиренным сердцем я страстно желаю, — ладони сложены у пояса, — чтобы Сама Богиня, — взмах правой руки, — даровала тебе счастье и долгую жизнь, — руки опущены, взгляд устремлен вверх, — и побудила тебя принять мою скромную, но добросердечную помощь, — глаза опущены, — которая может быть полезна в твоих благородных делах, — лицо закрыто руками, поклон.

Хонакура ответил ему столь же цветистыми словами благодарности, а потом указал на другую скамью.

— Как поживает твоя дражайшая матушка? — спросил он.

Динартура смутился. Его светло-каштановые волосы начали редеть, а под одеждами уже обозначилось брюшко. Совсем недавно он сменил юбку молодых на свободную одежду без рукавов, какую носили люди среднего возраста, и коричневую хлопчатобумажную мантию, какая подобает его рангу; желая что-нибудь хорошо рассмотреть, он подносил предмет совсем близко к лицу. Он был младшим сыном в семье сестры Хонакуры, старик считал его непростительно бездарным тупицей, надежность которого нагоняла тоску.

— Как себя чувствует больной? — спросил Хонакура, когда было отдано должное всем формальностям. Он улыбался, но ждал ответа в тревоге и нетерпении.

— Когда я уходил, он все еще был без сознания, — Динартура полагал, что сообщает дяде весьма важную информацию. — У него на голове вот такая шишка, но признаков заболевания нет. Глаза и уши в полном порядке. Я полагаю, в свое время он придет в себя и через пару дней будет как огурчик.

Хонакура облегченно вздохнул.

— Конечно, если такова будет Ее воля, — поспешно добавил Динартура. — Повреждения головы могут иметь непредсказуемые последствия. Если бы я говорил не с вами, дядя, я выражался бы более осмотрительно.

— Значит, мы должны запастись терпением. Два дня, говоришь?

— Пожалуй, три, — ответил целитель, — если у вас есть для него какая-нибудь трудная задача, то дополнительная перестраховка не повредит. — Динартура проявил необычайную для себя проницательность. — Если ему предстоит что-то очень сложное, то так будет вернее.

— Позвольте поинтересоваться, кто он такой, — спросил Динартура через некоторое время. — Ходит множество слухов, но ни одному нельзя верить.

— Самый невероятный и будет ближе всего к истине, — Хонакура усмехнулся, облизывая губы. — Так значит, слухи?

— Конечно, священный.

— Он — один из тех пяти, что были ранены сегодня в храме, — Хонакура улыбнулся про себя.

— Из пяти! — Динартура уставился на дядю, пытаясь понять, не шутит ли тот.

Хонакура задумался о том, сколько раз за сегодняшний день ему пришлось проявить власть. Долги его росли, а должников осталось немного.

— Все это очень печально, так ведь? Они сейчас лежат, накрытые простынями, не могут ни говорить, ни двигаться. Все бросились спасаться — в паланкинах, носилках, каретах. Иногда носилки несли жрецы! Там было двадцать два целителя и много прочего люда. Некоторых пострадавших сразу отвезли в город, но большинство остались в храме, их перевозили из комнаты в комнату, они входили в одну дверь и выходили в другую… Таких комнат, как эта, всего восемь или девять, — он показал на огромную дубовую дверь, — их охраняют.

Дверь вела в другой коридор, но Хонакура не счел нужным упоминать об этом.

— Их охраняют жрецы, — сказал молодой человек, — значит, вы не доверяете воинам? Конечно, я ведь видел этого больного. Вы опасаетесь, что они и в самом деле способны?..

— При нынешних обстоятельствах это возможно, — жрец печально кивнул. Охрана существует, чтобы поддерживать порядок, защищать паломников и карать виновных. Но кто следит за охраной?

— Я слышал, — тихо сказал Динартура, — что паломники подвергаются преследованиям. Вы думаете, тут дело рук воинов?

— Видишь ли, — начал Хонакура, — это не совсем так. Воины — они все же не бандиты, но за ними нет необходимого надзора и подкупить их легко.

— Но все же большинство из них — люди чести? — настаивал племянник. — Неужели нет никого, кому можно доверять?

Жрец вздохнул.

— Пойди во двор, — сказал он, — найди какого-нибудь воина, Третьего или, скажем, Четвертого, и спроси его об этом. Если он скажет…

Целитель побледнел и очертил в воздухе священный знак Богини.

— Лучше не надо, священный!

— Ты так думаешь? — его дядя усмехнулся.

— Я уверен, священный!

А жаль! Эта мысль показалась Хонакуре занятной.

— В чем-то ты, конечно, прав. Я уверен, что большинство воинов — честные люди, нокаждый связан клятвой, которую он принес своему наставнику, а тот, в свою очередь, — другому наставнику и в конечном счете правителю. И только один правитель принес клятву самому храму. И если он не отдал приказ о патрулировании дорог, кто подскажет ему такую мысль? Остальные только молча исполняют его распоряжения. Им приходится держать язык за зубами, и даже старательнее, чем кому-либо другому, потому что в противном случае никто не позавидует их участи.

Он заметил, каким взглядом смотрит на него племянник, и понял, что обозначает этот взгляд: «Для своего возраста старик еще вполне…» Такая снисходительность раздражала его. Этому дураку никогда не добиться того, на что его дядя способен еще и теперь.

— Но что же с этим делать, священный?

Типичный пример бессмысленного вопроса.

— Молиться, конечно же! Сегодня Она, вняв нашим молитвам, послала нам Седьмого. Чтобы привести его сюда, Она вызвала демона.

— Изгнание демона всегда проходит так тяжело? — спросил Динартура и вздрогнул, увидев, что дядя нахмурился.

— Подобные церемонии происходят нечасто, но сутры говорят, что возможны самые неожиданные последствия, — Хонакура замолчал, и наступила тишина.

Скрипнула скамья, это Динартура откинулся назад и с любопытством уставился на дядю.

— А тот Седьмой, — заговорил он, — зачем его так оскорблять? Эта конура, и всего одна рабыня вместо целой свиты слуг?

К Хонакуре вернулось хорошее расположение духа, он усмехнулся.

— Никто и не подумает, что он скрывается в бедном домике для паломников. Эта хижина стоит прямо у дороги, и если воин проснется, он не сможет уйти, потому что у него нет никакой одежды. Но скажи, — его голос звучал заинтересованно, — кто эта рабыня? Кикарани обещала, что найдет хорошенькую. Как она выглядит?

Его племянник нахмурился, стараясь вспомнить.

— Обыкновенная рабыня, — сказал он. — Я велел ей его вымыть. Она высокая… крупная. Да, пожалуй, хорошенькая, — он помолчал, а потом добавил: — В ней есть какая-то животная чувственность, некоторым это нравится.

Как обычно! Во всяком случае, Хонакура еще замечал красивых девушек.

Он прекрасно знал, какие обязанности Кикарани возлагала на своих рабынь. За свою работу на постоялом дворе она держалась обеими руками, и можно было себе представить, какие девушки работали у нее.

— Племянник! А ты что же, совсем не обратил на нее внимания?

Молодой человек слегка покраснел.

— Я думаю, дядя, она вполне подойдет; воин проснется, и ему чего-то захочется… к тому же он совсем голый.

Старый жрец фыркнул. Он собирался продолжить свою мысль, но в этот момент раздались громкие голоса и дверь распахнулась. Хонакура поспешно сполз со скамьи и подбежал к другому выходу. Повернувшись к двери спиной, он приготовился встретить пришедшего самой любезной улыбкой.

В комнату вошел Хардуджу, воин седьмого ранга. Это был высокий, крепкого сложения человек, хотя по мощи он и уступал Шонсу. Ему было около сорока, и он уже начал полнеть. Складки жира собирались над синей, шитой золотом парчовой юбкой и выпирали из-под кожаных ремней, на которых висел его меч. Шеи у него не было. Рукоять меча, находящаяся у правого уха, сверкала и переливалась множеством маленьких рубинов, вставленных в золотую филигрань. Такими же золотисто-рубиновыми огнями светился зажим, которым были собраны на затылке его редеющие волосы, и повязка на толстой руке. Одутловатое лицо было полно возмущения и ярости.

— Ха! — воскликнул он, увидев Хонакуру. Какое-то мгновение оба молча смотрели друг на друга; жрецы и воины имели одинаковый статус. Но Хардуджу был несомненно моложе, к тому же он только что вошел. Кроме того, правитель был раздражен, поэтому он уступил и выхватил меч. Целитель вздрогнул, но это было всего лишь начало приветствия равного, как понимали его воины.

— Я Хардуджу, воин седьмого ранга…

Выслушав все до конца, Хонакура ответил ему самым безупречным образом; его тонкий голос дрожал, а старые сморщенные руки поднимались и опускались в привычных движениях приветствия.

За спиной правителя показалась мускулистая фигура молодого воина, одетого в оранжевую юбку Четвертого, а следом появился и раб в своей обычной траурно-черной набедренной повязке. В руках он держал что-то завернутое в плащ. На него никто не обратил внимания, но мастера Горрамини Хардуджу после минутного колебания решил представить.

Хонакура, в свою очередь, представил целителя Динартуру.

После этого воин подошел к Хонакуре почти вплотную, скрестил на груди руки и уставился на жреца сверху вниз.

— Здесь есть воин седьмого ранга? — взревел он, не теряя больше времени на любезности.

— Я полагаю, вы говорите о том великане — светлейшем Шонсу, — сказал Хонакура, как будто сомневаясь. — Да, сегодня утром я имел честь оказать помощь этому доблестному господину. — Он с интересом рассматривал ремни Хардуджу, потому что они находились как раз на уровне его глаз.

— Речь идет об изгнании, так ведь? — Воину приходилось прилагать немалые усилия, чтобы его голос звучал в рамках приличий, и жрец это заметил; он поклялся себе, что прежде, чем с ним расправиться, он приведет правителя в еще большую ярость. Глядя на его ремни, Хонакура едва заметно поднял бровь в изумлении и пробормотал что-то о профессиональной этике.

— Этому доблестному господину следовало бы сначала засвидетельствовать свое почтение мне, рявкнул Хардуджу. — Но, насколько я понимаю, у него не было соответствующего платья. По этой причине я здесь. Я хочу, чтобы он был мне представлен, и хочу пожелать ему скорейшего выздоровления.

— Вы чрезвычайно любезны, светлейший, — Хонакура просиял. — Я непременно прослежу, чтобы ему передали о вашем визите.

Воин бросил на него свирепый взгляд.

— Но я принес ему меч и все остальное.

Какая неожиданная удача! Интересно, что это за меч, подумал Хонакура. — Ваша доброта не знает границ! Будьте любезны, прикажите своему рабу оставить все это здесь, а я позабочусь о том, чтобы наш гость узнал о вашем добросердечии.

— Я прошу дать мне возможность засвидетельствовать ему свое почтение лично! И немедленно!

Старик печально покачал головой.

— Сейчас он отдыхает; за ним ухаживает искусный целитель.

Хардуджу обернулся к Динартуре и посмотрел на него так, как будто перед ним была какая-то песчинка, приставшая к подошве его обуви.

— Третий ухаживает за Седьмым? Я могу найти для него кого-нибудь получше.

— Этот искусный целитель — мой племянник, — гордо заявил Хонакура.

— Ага! — Хардуджу удовлетворенно оскалился. — Наконец-то хоть одно слово правды! Что ж, я не стану напрасно беспокоить столь почтенного господина. Но все же я дам о себе знать.

Он направился было к двери, но старый жрец раздвинул руки, загораживая ему путь. Хонакура не боялся открытого насилия — жрецы неприкосновенны, — но он хорошо понимал, что в будущем его могут ожидать ловушки и козни. К счастью, через пару дней Шонсу устранит эту опасность. На мгновение оба замерли. Рука правителя потянулась к мечу.

— Смелее, светлейший, — дразнил его Хонакура. Даже эта горилла — Четвертый — вздрогнул, увидев, что происходит.

Но правитель не был настолько безрассуден, чтобы напасть на жреца седьмого ранга. Он просто поднял его как ребенка, отодвинул в сторону, распахнул дверь и вышел.

Второй воин победоносно усмехнулся и хотел было последовать за ним, но его чуть не сбил с ног Хардуджу, в ярости ворвавшийся в комнату. Хонакура подмигнул племяннику.

Потом он с прежней любезностью обратился к правителю.

— Я вас предупреждал, светлейший, что вам придется набраться терпения, — он помолчал, а потом как бы между прочим добавил, — но этот неумолимый господин уверял меня, что в самом ближайшем будущем он предстанет перед вами.

В глазах воина вспыхнула ярость… или страх? Потом он приказал рабу оставить все вещи здесь и ушел вместе с Горрамини. Раб бесшумно закрыл дверь. Хонакура посмотрел на племянника и усмехнулся, потирая руки.

* * *

Священный устало заковылял к себе, размышляя о том, что сегодня он заслужил теплую ванну и хорошую трапезу. Однако, добравшись до дома, он вынужден был признать, что его обычно столь несообразительный племянник сегодня высказал весьма проницательное предположение. Если господин седьмого ранга проснется в грязном домике, это вряд ли ему понравится. Не следует таким образом отдалять от себя важного союзника. И Хонакуре пришлось отдать еще кое-какие распоряжения.

Спустя некоторое время около храма появились по крайней мере шесть паланкинов, шторы на них были опущены. Один за другим они прошли через ворота и стали кружить по улицам, постоянно меняя своих пассажиров. Дважды сменив паланкин и удостоверившись, что он сбил со следу тех, кто, возможно, следил за ним, Хонакура приказал отнести себя за город. Из города вела только одна дорога, она подходила к стене под острым углом. Несколько веков назад какой-то предприимчивый строитель поставил вдоль этой дороги маленькие домики, и теперь здесь останавливались паломники — не самые богатые, но и не самые бедные: бедные спали под открытым небом. Хонакура не был здесь уже много лет и с детским восторгом смотрел из-за штор на скопления крыш и верхушки деревьев. Над городом, конечно же, возвышалась громада храма, его золотые шпили светились в теплых лучах солнечного бога, который, перебравшись через столб водяной пыли, окружавшей Судилище, приближался теперь к горизонту. В тот момент Хонакура подумал, что самое худшее в его возрасте — это скука. Такого хорошего дня он, пожалуй, уже и не мог припомнить.

Носилки остановились, и, выбравшись со всей еще доступной ему ловкостью, Хонакура раздвинул шторы, закрывающие вход, и осторожно вошел в дом.

То, что он увидел, с лихвой подтвердило самые худшие его подозрения. Грязные каменные стены поддерживали крытую соломой крышу, нагретая жарким тропическим солнцем, она издавала невыносимую вонь. Здесь было одно окно, одна кровать, и Хонакура еще с порога увидел, что кровать эта — кривая и продавленная. На полу — неровные каменные плиты; два полуразвалившихся стула и грубый стол; на стене — маленькое бронзовое зеркало. Привыкнув немного к вони соломы, Хонакура стал различать и едкий запах мочи, смешанный с запахом грязного тела. О блохах и клопах говорить не приходилось.

Лучи вечернего солнца вливались через окно и освещали кровать, на которой лежал воин. Теперь, когда это чудовищное тело не прикрывало ничего, кроме небольшого куска ткани на бедрах, юноша показался Хонакуре еще более мощным. Он спал, как должны спать маленькие дети и как они почти никогда не спят.

Рядом с ним на стуле сидела девушка и терпеливо отгоняла мух. Увидев вошедшего, она упала на колени. Жестом Хонакура позволил ей встать, потом повернулся к носильщикам, которые внесли вслед за ним большую корзину и все то, что предоставил нечестивый Хардуджу. Тихим голосом он распорядился, чтобы они вернулись за ним через час.

Воин несомненно был жив, но сознание еще не вернулось к нему, и поэтому решение всех проблем на некоторое время откладывалось. Вспомнив, как он дразнил своего племянника, старик окинул девушку более пристальным взглядом. По обычаю на ней было только короткое черное платье, волосы ее не доходили до плеч, но с первого взгляда было ясно, что в этих жилах течет здоровая крестьянская кровь — девушка оказалась высокой и крепкой, с крупными, но приятными чертами лица; знак раба — черная полоса — проходила ото лба до линии губ. Впрочем, кожа у нее была чистая, под одеждой угадывалась красивая округлая грудь, и вообще, фигура ее не оставляла желать лучшего, а полные губы выглядели весьма соблазнительно. Хонакура был поражен. На рынке за нее, возможно, дали бы пять или шесть золотых. Интересно, какой доход она приносит Кикарани за неделю и сколько еще таких, как эта, в стойле у старой ведьмы? Да, если воину захочется поразвлечься, она несомненно подойдет ему.

— Он не просыпался?

— Нет, священный, — она отрицательно покачала головой, все еще не в силах прийти в себя. У нее был приятный мелодичный низкий голос. — Мне показалось, что он просыпается, священный, потому что он застонал. Но потом он успокоился. И теперь, священный, кажется, он просто спит.

Это было вполне разумное замечание, а в устах рабыни оно звучало как верх проницательности.

Да, она выполнила приказания Динартуры и вымыла воина. Вид у него был вполне приличный. Она даже расчесала его длинные черные волосы.

Хонакура задумался: если опасность и в самом деле существовала, — а он предвидел такую возможность, — то каждое последующее посещение только увеличит риск. Возможную жертву следует предупредить.

— Разбуди его!

Девушка съежилась от страха. Возможно, она никогда раньше не видела Седьмого, а теперь их было сразу двое.

— Ну, давай, — сказал Хонакура уже мягче. — Я не позволю ему съесть тебя.

Она осторожно наклонилась и слегка потрясла спящего за плечо.

Воин сел.

Это было так неожиданно, что девушка отпрянула и даже Хонакура сделал шаг назад. Из-под густых черных бровей воин мрачным взглядом окинул комнату. Это длилось какую-нибудь долю секунды. Потом его взгляд смягчился. Он опять взглянул на них, прислонился к стене и сидел так, не говоря ни слова. Некоторое время он оценивающе смотрел на девушку, потом перевел взгляд на старика.

— Черт возьми, кто вы такие?

От столь неожиданной грубости Хонакура сделал еще один шаг назад. Потом он вспомнил, что при первой встрече они не смогли соблюсти всех формальностей официального приветствия, поэтому, хотя он и был старше по возрасту, жрец начал свое обращение к равному:

— Я Хонакура, жрец седьмого ранга, Третий Канцлер Совета Почтенных; я приношу Высочайшей свою благодарность за то, что могу сейчас уверить вас в том, что ваше счастье и процветание всегда будут предметом моих молитв. При этих словах, сопровождавшихся сложными жестами, воин недоверчиво поднял брови и посмотрел, как отреагирует девушка. Наступила длинная пауза.

Потом он торжественно кивнул Хонакуре и сказал:

— Да, я тоже весьма рад. Меня зовут Уолли Смит.

Глава 3

Джа бросилась на помощь старику и усадила его. Лицо жреца стало серым, и дышал он с трудом. Услышав имя Седьмого, девушка очень удивилась, потому что Кикарани, ее хозяйку, вызывали сегодня утром в храм, и когда она оттуда вернулась, она призывала все беды и проклятия на голову этого самого священного Хонакуры, причем эти припадки ярости сменялись приступами страха. И Джа представляла себе огромного и страшного людоеда, а уж никак не этого спокойного доброго старика. Некоторое время она раздумывала, не сбегать ли за целителем? Но это должен решить воин. Услышав, что кровать скрипнула, она обернулась и увидела, что юноша сидит, опираясь спиной о стену. Неуверенными движениями он пытался натянуть на себя ткань. Джа хотела опуститься на колени рядом со жрецом, но воин улыбнулся ей и указал на стул рядом с собой. Улыбка у него была очень доброй.

— Как тебя зовут? — спросил он, когда она послушно подошла.

— Джа, светлейший.

— Джа? — повторил он медленно. — Джа! Как ты… — он нахмурился и начал сначала, — как ты… Черт! — пробормотал он и начал в третий раз, — зачем у тебя сделаны эти…

Она не поняла. Казалось, он и сам был озадачен.

Старик стал дышать свободнее.

— Светлейший, — слабо произнес он, — сегодня утром вы сказали, что вас зовут Шонсу.

Какое-то мгновение воин недружелюбно смотрел на него.

— Я не помню, — озадаченно нахмурился он. — Вообще-то, я совсем ничего не помню… и, кажется, уже очень давно.

— Вы сказали, — повторил жрец, — что вас зовут Шонсу и что вас преследует демон по имени Уоллисмит. Теперь вы говорите, что Уоллисмит — это вы…

— Демон? — воин громко крякнул. — Демон? Шонсу? — он на мгновение замолчал, а потом опять повторил: — Шонсу? — Кажется, это имя слабо напомнило ему о чем-то. — Нет, меня зовут Уолли Смит, но я не демон. — Он неожиданно ласково подмигнул Джа и прошептал: — Честное слово.

— Конечно, это имя не принадлежит ни одному из известных нам демонов, — тихо сказал старик. — В седьмом круге есть демон, которого зовут Шаасу, но я уверен, что этого имени вы не произносили.

Воин недоверчиво посмотрел на Джа, как будто спрашивая, часто ли старик так бредит, после чего прихлопнул комара, севшего к нему на ногу.

И тут глаза его расширились Он пристально уставился на свою ногу, потом начал разглядывать руку, поднес ладонь к лицу. Теперь настала его очередь побледнеть.

С нечеловеческой быстротой он вскочил с кровати, придерживая повязку, двумя огромными шагами пересек комнату и оказался около зеркала. Через секунду он в ужасе отпрянул.

— О Боже! — Воин наклонился, чтобы получше рассмотреть лицо, провел рукой по подбородку, потрогал пальцем знаки на лбу, дернул себя за длинную прядь черных волос. На затылке он нащупал шишку и стал обследовать ее пальцами.

Время шло. По дороге прошла группа девушек, они возвращались с полей. Маленький домик наполнился их смехом, голосами мужчин, которые дразнили девиц, подшучивая над ними и друг над другом. Голоса удалялись вниз по склону, в сторону города, а воин все еще стоял перед зеркалом, рассматривая свое отражение. Он даже заглянул под повязку, после чего медленно повернулся, присел на край кровати и застыл в горестном недоумении.

— Так вы говорите, Шонсу? — спросил он.

Старик кивнул.

— Вы ударились головой, светлейший. Иногда это может вызвать нарушения… при всем моем уважении, светлейший.

— Расскажите мне все с самого начала!

Хонакура обернулся к Джа.

— Оставь нас, — сказал он.

Казалось, воин не сделал ни одного движения, но его пальцы уже сжимали руку девушки.

— Останься, — сказал он, не глядя на нее.

Рука была большая и сильная, и по телу девушки прошла дрожь. Это от него не ускользнуло. Не поворачивая головы, он посмотрел на нее, и она залилась краской Он мягко улыбнулся и убрал руку.

— Извини, — пробормотал он. Чтобы Седьмой говорил так с рабыней? Это поразило и смутило ее. Едва ли она слышала, как жрец начал свой рассказ. Но описание демона привело ее в ужас — волосы на лице и на животе? Должно быть, он похож на обезьяну.

— Теперь, — голос Хонакуры все еще дрожал, — я должен объяснить, почему такого благородного господина, как вы, поместили в столь отвратительное помещение и не предоставили соответствующих помощников… Воин подмигнул Джа.

— Что касается помощников, у меня нет никаких претензий, — сказал он.

При этих словах сердце девушки забилось сильнее.

— Вы очень любезны, светлейший, — продолжал жрец, не обращая внимания на это замечание. — Но вашей жизни все еще угрожает опасность Я нисколько не сомневаюсь в вашей доблести, — добавил он быстро. — Я уверен, что если дело коснется чести, вы без особого труда расправитесь с Хардуджу. В этой долине седьмой ранг только у него. Он старше вас на пятнадцать лет и к тому же склонен к невоздержанности во всем. Но меня беспокоит возможность предательства.

Воин хмурился и покачивал головой, как будто не мог ничему этому поверить.

— Нет, я не опасаюсь того, что сюда могут прийти воины, — пояснил Хонакура. Лицо его порозовело, голос звучал тверже. — Разве только разбойники, которые подкупают стражу, и она берет их под свою защиту. Но здесь вас никто не станет искать, светлейший.

Джа уже открыла рот, но спохватилась, надеясь, что они не заметили этого; однако от воина ничего не могло ускользнуть, и вот опять его глубокие, внушающие ужас глаза смотрели на нее.

— Ты хотела что-то сказать? — спросил он.

Она судорожно глотнула воздух.

— Около полудня, светлейший…

— Да? — он ободряюще кивнул.

— Я вышла, светлейший… всего на минутку. Мне надо была Меня не было всего лишь минуту.

— Хорошо, — его внимание и терпение пугали, — и что же ты увидела?

Она видела, как какая-то жрица пятого ранга, полная женщина средних лет, шла по дороге и заглядывала во все домики. Раньше такого никогда не было, к тому же она вспомнила, что ее хозяйка Кикарани строго ей наказала, что никто не должен знать об этом благородном господине.

Хонакура зашипел.

— Даже жрецы здесь продажны, этого я и опасался! Вас обнаружили, светлейший!

— Минуточку, — громко сказал воин, не спуская глаз с Джа и все так же улыбаясь. — Так она вошла и увидела меня?

— Нет, светлейший, — Джа почувствовала, что краснеет.

— Но уже сам факт того, что ей не дали войти, позволит им сделать все выводы, — рассерженно произнес жрец.

Воин не обратил на него внимания.

— И что ты сделала, Джа?

Она опустила голову и прошептала, что сняла платье, закрыла воина своим телом и сделала вид, что они развлекаются. Женщина не вошла, а снаружи она не могла хорошо его рассмотреть.

Наступило молчание, потом, все еще дрожа, она посмотрела на него и увидела, что он улыбается, нет, смеется, и странно было видеть эту мальчишескую усмешку на таком мужественном лице.

— Жаль, что я был без сознания! — сказал он. Потом он повернулся к жрецу.

— Повторяю, у меня нет претензий относительно слуг.

Хонакура сиял.

— Это рука Богини! Да, я не ошибся, когда подумал, что это Она привела вас сюда! Возьмите миллион рабынь, светлейший, и вы не найдете ни одной, которая догадалась бы защитить вас таким образом и захотела бы это сделать.

— Рабыня? — Ее пугала его улыбка, а о том, каков он в гневе, она не решалась и подумать. — Так эта линия на лице означает, что ты рабыня?

Она робко кивнула, и его гнев теперь обратился на жреца.

— И кто же владеет этой рабыней?

— Я полагаю, храм или жрица Кикарани, жрец не испугался, он только слегка удивился. — А что, светлейший?

Воин не ответил. Некоторое время он хмуро смотрел перед собой, потом невнятно произнес:

— Из какой помойной ямы все это взялось? — он пожал плечами и опять обратился к жрецу — Итак, я должен убить этого человека… Хардуджу… да? А его друзья?

Кажется, старика это удивило.

— Если вы говорите о воинах, светлейший, то они с почтением отнесутся к вызову и к тому, что за ним последует. Я уверен, что большинство из них — люди чести. Затем, когда вы получите власть правителя, вы сможете наказать изменников, обеспечить паломникам должную защиту и выловить разбойников. — Понятно, — он замолчал и уставился в пол. Мимо с грохотом прошла вереница мулов, копыта выбивали стаккато по булыжникам дороги, погонщики радостно кричали, завидев впереди конец своего долгого путешествия. По дороге брела лошадь. Солнечный бог спустился совсем низко, и светлое пятно на стене порозовело. Жужжали мухи. Воин лениво отгонял их, а иногда ловил муху рукой. Потом он хмуро посмотрел на жреца.

— Хорошо, а где я сейчас?

— В этом домике обычно останавливаются паломники, — пояснил Хонакура.

— Где это?

— Сразу за городом.

— А что это за город? — голос его звучал все глуше, в нем таилась опасность.

— Город у храма, светлейший, — терпеливо отвечал жрец. — Храм Богини в Ханне.

— Ханн? Благодарю вас, — кивнул воин. — Никогда раньше об этом не слышал. Какой… Где… — он взревел от бессилия, а потом резко выпалил: — На какой большой части суши, окруженной соленой водой, мы находимся? — Казалось, он сам удивлен не меньше, чем они.

— Соленой водой? — повторил Хонакура. Он взглянул на Джа, как будто надеясь получить у нее помощь. — Мы сейчас на острове, светлейший. Он лежит между Рекой и ее маленьким рукавом, но вода здесь не соленая. Рукав не имеет имени, но иногда его называют Рекой Судилища, — быстро добавил он, чтобы предотвратить дальнейшие расспросы.

— А как называется большая река?

— Просто Река. — В голосе старика послышалось отчаяние. — Другой нет, поэтому зачем ей имя? — Он замолчал, а потом добавил: — Река — это Богиня, а Богиня — это Река.

— Вот как? — Воин в раздумье потер подбородок. — А какой сегодня день? — спросил он.

— Сегодня День Наставников, светлейший, — ответил жрец. Увидев, как смотрит на него воин, он нахмурился и резко произнес: — Третий день двадцать второй недели года двадцать семь тысяч триста пятьдесят пятого от основания храма.

Воин застонал, а затем вновь воцарилось долгое молчание.

Светлое пятно на стене исчезло, и в домике стало темнее. Воин поднялся, подошел к окну и, опершись локтями о подоконник, стал смотреть на дорогу. Его огромное тело загородило и без того слабый свет. Через шторы, закрывающие вход, Джа могла различить очертания прохожих — работники шли домой с полей, рабыни — такие же, как и она сама, вели паломников в домики. Проехал всадник, и воин, выругавшись, отпрянул от окна.

Он прижался спиной к стене между окном и дверью, так что его лицо скрылось в тени, сложил руки на груди — у большинства мужчин такие ноги, как у него руки, — и опять обратился к жрецу.

— Очень интересная сказка. — Его глухой голос звучал совсем тихо. Есть только одна маленькая неувязка — я не воин. Я не знаю даже, как взять меч в руки.

— Светлейший, — взмолился Хонакура, — вас все еще беспокоят последствия изгнания демона и удара по голове. Я пришлю к вам целителя… Вы отдохнете еще несколько дней, и потом ваши силы восстановятся.

— Или я умру, вы сами так сказали.

— Да, это так, — отозвался старик печально, — сейчас опасность возросла, ибо если правитель застанет вас больным, он несомненно вызовет вас на поединок. Это — его последняя надежда.

— Нет, все не так, — глухой голос звучал все с той же непривычной мягкостью. — Я объясню. Вы не существуете, светлейший — я правильно говорю?

— Священный Хонакура. И ты, прекрасная Джа, как ни жаль, тоже не существуешь. Вы оба — порождения больного рассудка. На самом деле я Уолли Смит. Я болен. У меня… о черт! Опять забыл! У меня в мозгу насекомое… Он посмотрел на их лица и разразился громким низким смехом.

— Не то говорю, да? Жук? Это тоже маленькое насекомое, да? Какое-то насекомое меня укусило, и началось воспаление мозга. Я много спал, и у меня были странные… сны. — Он опять в раздумье потер подбородок. — Мне кажется, что имя «Шонсу» в них звучало. Во всяком случае, я был очень болен. Вот поэтому вы и не существуете. Я все это придумал.

Посмотрев на жреца, он нахмурился.

— Видимо, я не выживу, потому что прилетела моя сестра, она прилетела из… Ну ладно, не будем об этом!

— Светлейший, вы ударились головой, — произнес Хонакура тактично. — Повреждения головы так же, как и воспаление мозга, могут вызвать странные сны и даже дать дорогу младшим демонам. Утром можно будет провести еще одно изгнание.

— Утром, — сказал воин, — я проснусь в… доме исцеления. Или, может быть, уже умру. Я очень болен. Но изгнаний больше не надо. И дуэлей. И воинов. Наступило долгое молчание.

— Интересно. — Жрец вытер губы. — Когда я был еще мальчишкой, примерно две жизни назад… Пришел воин, он искал новобранца. Конечно, все мальчишки хотели принести воинскую клятву, — он усмехнулся. — Поэтому он устроил нам испытание. Вы знаете, какое это было испытание, светлейший?

— Нет, — мрачно отрезал воин.

— Он заставил нас ловить мух.

— Мух? Мечом?

Старик опять усмехнулся и посмотрел на Джа.

— Рукой, светлейший. Мало кто может поймать муху рукой Но вы это делаете — вы ловите их не глядя.

Теперь и воин слегка усмехнулся, но по-прежнему остался мрачным.

— Тогда как вы, священный Хонакура, приманиваете их своими речами. Давайте поговорим обо всем этом завтра — если вы не исчезнете.

Жрец поднялся — казалось, он еще больше постарел и сморщился, поклонился, пробормотал официальные слова прощания, вышел, раздвинув шторы, и отправился вниз по склону.

А Джа осталась наедине с воином.

Глава 4

— Мухи! — фыркнул он. — Джа, есть хочешь?

Она умирала от голода. Она не ела весь день.

— Я могу принести еду из кухни, светлейший. Она не очень хороша для такого как вы, светлейший.

Он подхватил корзину и поставил ее на кровать, куда еще падал свет.

— Думаю, это то, что нужно, — сказал он. — Да! — С возгласами изумления он стал вынимать и ставить на шаткий столик завернутые в полотно большие серебряные блюда. — Да тут целое состояние! Если на нас нападут разбойники, мы будем швырять в них вот этим, точно? Ложек и вилок хватит на целую банду. Ты сможешь отбиваться от разбойников вилкой, пока я сбегаю за подмогой?

Она смутилась и не знала, что сказать. Ей следовало накрывать для него на стол, а не наоборот, но никогда раньше она не видела таких блюд и не слышала таких ароматов, как те, что наполняли сейчас домик. И он задал какой-то вопрос — кажется, пошутил, а с шутками рабу всегда трудно.

— Я попытаюсь, светлейший, но только если вы поторопитесь.

Седьмой улыбнулся, и в темноте сверкнули его белые зубы.

— Вот свеча, — сказал он. — Ты сможешь ее зажечь? Я — нет.

Достав с полки кремень, она зажгла свечу, и по столу заплясали отблески пламени.

— Ужин при свечах для двоих, — сказал он. — Прошу прощения за наряд. Ну, садись и рассказывай, что мы будем делать.

— Светлейший, — она пыталась возразить. Ей нельзя садиться за стол со свободным человеком.

Он стоял у стола, держа в руках бутылку, его лицо и вся фигура выступали из темноты, освещенные снизу неверным пламенем свечи.

— Когда твоя хозяйка, эта, как ее… Кикарани? Когда она давала тебе указания, она сказала, что ты должна делать, когда я проснусь?

— Да, светлейший, — Джа опустила глаза.

— И что же? — в его голосе не было ни угрозы, ни гнева, а только веселье.

— Я должна делать все, что вы скажете, светлейший.

— Вот как? Все?

Она кивнула, не поднимая головы.

— Есть некоторые вещи, которые я не должна делать с паломниками, светлейший, даже если они попросят. Но она сказала… Она сказала: «В этот раз делай все что угодно, все, только смотри, чтобы он оставался там». Воин громко кашлянул.

— Отлично. Так вот мои приказания. Во-первых, прекрати эти китайские церемонии и зови меня Уолли. Во-вторых, забудь, что ты рабыня, и думай, что ты — прекрасная благородная дама. Мне кажется, что у всех воинов с семью мечами есть своя прекрасная дама — где-нибудь дома, в замке?

— Я не знаю, све… — на лбу у нее выступили капли пота, но она сумела произнести это: — Уолли.

— Я тоже, — сказал он. — Но давай представим, что я — великий воин, а ты — прекрасная леди. Ну-с, как вам нравится это вино, леди Джа?

Никогда раньше она не пробовала вина Никогда она не ела из серебряных блюд. Никогда она не сидела за одним столом с господином. Но она была голодна, а еда была такой вкусной, она никогда не ела ничего лучше — мясо в соусе, нежные овощи, мягкий белый хлеб, — обо всем этом она знала только понаслышке.

Говорил в основном он, понимая, видимо, что ей тяжело и что вести беседу она не умеет.

— Знаешь, ты очень красивая, — сказал он. — Тебе надо носить длинные волосы. Впрочем, климат тут жаркий, понимаю… Ты прачка? Да, судя по рукам…

— Черный — это не твой цвет, — заявил он некоторое время спустя. — Я уже представил, какая ты будешь во всей красе, но тебе нужно еще длинное голубое платье… без рукавов, из сияющего бледно-голубого шелка, с глубоким вырезом и облегающее… Ты будешь как богиня…

— Вино неплохое, да? А это, похоже, фруктовый пирог на десерт. Где-то здесь были сливки. А, вот и пирожное! Ешь, так много всего…

Конечно, такое возможно только во сне, сидеть вот так в полутьме, когда пламя свечи играет на серебре и освещает благородного господина, который ей улыбается, слегка поддразнивая. Не какой-нибудь каменотес третьего ранга, у которого руки жесткие, как терка, и который пришел сюда, чтобы Богиня излечила его кашель, и не беззубый седой пастух из Четвертых, который хочет, чтобы его трава разрослась бурно, а большой и красивый молодой господин, он улыбается, показывая белые зубы, и подмигивает ей. Такое возможно только во сне.

И она ему не безразлична. Она знала мужчин — в его взгляде светился мужской интерес, и впервые ей это нравилось. Она всегда изо всех сил старалась быть хорошей рабыней, загладить вину перед Богиней, добросовестно выполняя свой долг, но это не всегда получалось. Сегодня, думала она, это будет совсем просто, хотя странно, что он все еще даже не прикоснулся к ней.

Наконец они закончили ужин. От вина у нее кружилась голова. Теперь, несомненно, он отдаст ей все обычные приказания. Она ожидала их, полная неведомого раньше возбуждения, но он ничего не говорил. Он просто сидел, держа в руках кубок и печально глядя на мошек, вьющихся вокруг пламени свечи.

Потом он вспомнил о ней.

— Мы могли бы потанцевать, — сказал он, отбросив свои печальные мысли. — Если бы можно было представить себе музыкантов! Ты умеешь танцевать, Джа?

— Я не знаю, как… светлейший Уолли, — она покачала головой. — Я немного пою, — быстро добавила она, то ли потому, что боялась разочаровать его, то ли потому, что вино уже зашумело в ее голове.

Ему это понравилось.

— Тогда спой мне песню.

И еще более поспешно она принялась петь песню рабов.

Тихий, дальний слышу голос

И во сне, и наяву

Из глубин прошедшей жизни

Иль из той, что проживу…

Призовет меня Богиня —

Я рванусь во тьму веков В

 новом облике отныне

Жить свободным, без оков!

Он попросил ее спеть еще раз и стал внимательно вслушиваться в слова.

— Так вот как ты это объясняешь, — сказал он. — Значит, Шонсу жил в одном мире, а Уолли Смит — в другом, но оба они — один и тот же человек. Одна душа. А потом что-то вдруг перепуталось?

— Говорят, что сны — именно это, све… Уолли, — она с досадой тряхнула головой. — Наша другая жизнь.

Он не отмахнулся от ее слов как от пустой болтовни, а глубоко задумался.

— Перевоплощения? Понятно, почему тебе нравится такой взгляд на вещи.

Но ведь нет сомнения в том, что, рождаясь, человек входит в мир, а умирая, покидает его? — он улыбнулся, но как будто с усилием. — Я — новорожденный младенец, Джа. Каким я буду, когда вырасту?

— Я… не знаю, светлейший.

— Извини! Я не должен был смеяться над… Я знаю, ты хочешь мне помочь, и я очень признателен тебе. Почему ты стала рабыней?

— Я была очень плохой, светлейший.

— Как это понять?

— Я не знаю, светлейший.

— В прежней жизни?

Она смущенно кивнула. Стоит ли вообще говорить об этом?

Он нахмурился.

— Так значит, жрецы велят тебе быть хорошей рабыней в этой жизни? Вот как!

Он опять замолчал и задумался.

— Богиня о них позаботится, — сказала она, набравшись смелости.

— О ком?

Кажется, она ошиблась.

— О ваших… женщинах, сыновьях…

В его взгляде опять вспыхнул мужской интерес. Он покачал головой.

— Ничего подобного! У меня никого нет… Так ты об этом думала? — он стал еще печальнее. — И зачем говорить только о сыновьях? А если бы у меня были дочери, разве не стал бы я о них заботиться?

— Я думала… воин… — от волнения она начала заикаться.

— Никакой я не воин, Джа, — он вздохнул. — Ни в этом мире, ни в каком другом. И никогда им не буду.

— Богиня может сделать все, светлейший.

Он опять улыбнулся, на этот раз с сожалением.

— Вряд ли она сможет сделать из меня воина. Чтобы научиться владеть мечом, нужны годы. Джа… — он замолчал, — пожалуйста, выслушай меня. Я не хочу сегодня с тобой… развлекаться… хотя я уверен, что именно этого ты от меня ждешь. Но не думай — это не потому, что ты непривлекательна, — глядя на тебя, я весь дрожу. Ты великолепна, но дело не в этом.

Она не должна подавать вида, что разочарована.

Он опять смотрел на свечу.

— И дело не в том, что тебе приходится этим заниматься со многими мужчинами. Я думаю, именно так и бывает, да?

Может быть, его связывает клятва?

— Да, светлейший… Уолли. Если они платят моей хозяйке.

Свеча опять осветила его белые зубы.

— Значит, у тебя нет выбора, и значит, это не роняет тебя в моих глазах. Дело не в этом… Может быть, тебе трудно будет понять Там, откуда я пришел, мы презираем тех, у кого есть рабы. Если я скажу тебе «ложись», то тебе пришлось бы лечь, а такое положение вещей меня не устраивает. Мужчина и женщина занимаются этим, когда они любят друг друга и оба этого хотят. Поэтому у нас ничего не будет.

— Я хочу этого, светлейший! — О нет! Откуда у нее взялось мужество?

Ну да, ведь это всего лишь сон.

— Потому что должна! Нет, Джа.

Видимо, так действует вино… Она с трудом поборола желание рассказать ему, что за нее всегда платили больше, чем за других, и поэтому Кикарани приберегала ее для стариков, для тех, у кого денег больше, что молодые мужчины всегда доставались старым и некрасивым женщинам. Неужели он не понял, почему она защитила его от посторонних глаз именно таким образом? И не понял, что, слыша его молчание, ей хочется плакать от бессилия. И в то же время она приходила в ужас при мысли о том, что он может проснуться и увидеть рядом с собой рабыню.

— Да, светлейший, — сказала она, склонив голову.

— Ты будешь спать на этой половине кровати, — он поднялся, не глядя на нее, — а я — на этой. Так, куда мне пойти, чтобы…

— На улицу, светлейший, — она удивилась.

Он опять улыбнулся своей непривычной мальчишеской улыбкой, которая появлялась внезапно, и тогда казалось; что он совсем молодой и счастливый. — Я не собираюсь делать это здесь! А там все равно где, да?

Он вышел в теплую тропическую ночь. Она убрала со стола. На завтра осталось много еды, поэтому Джа выловила мошек, закрыла блюда, завернула их в полотно и убрала в корзину. Потом она пальцами загасила свечу, и в домике стало темно. Только Бог Сна, светящийся в небе, бросал в окно полосу мерцающего серебра.

Вскоре до нее донеслись странные звуки, и, удивленная, она решила разузнать, в чем тут дело.

Он прислонился к стене, положив голову на руки. Все его тело сотрясали рыдания. Воин плачет? Это было очень странно, но она уже привыкла к тому, что он — необыкновенный воин.

Наверное, вино придавало ей мужества: она обняла его и увела в дом.

Он не сказал ни слова. Он лег, кровать скрипнула. Он уткнулся лицом в подушку и продолжал всхлипывать. Она сняла платье и легла с другой стороны, как ей было приказано. Она ждала.

Наконец рыдания стихли.

— Что там такое? Что это за свет в небе? — Спросил он шепотом.

— Это Бог Сна, светлейший.

Он промолчал, но она знала, что он не спит. Она ждала.

— Бог печали и бог радости — братья, светлейший. — Это все вино.

Он подвинулся к ней.

— Расскажи мне.

И она рассказала ему то, что услышала однажды, очень давно, от другого раба, юноши, которого никогда больше не увидит.

— Бог печали и бог радости — братья. Когда Мир только создавался, оба они ухаживали за богиней юности. Она выбрала бога радости, и они крепко любили друг друга. В положенное время она родила ему сына. Такого прекрасного младенца не видели даже боги, и отец взял его на руки, чтобы все на него посмотрели. Но увидев ребенка, бог печали пришел в ярость, и его гнев погубил дитя. Бог печали испугался того, что сделал, и бежал, но остальные боги заплакали. Они пошли к Самой Богине искать правосудия. Она провозгласила, что богиня юности всегда будет рожать для бога радости ребенка — самого прекрасного из богов, но этот бог навсегда останется младенцем и будет жить лишь несколько мгновений. Однако младенец этот будет сильнее своего отца, и бог печали, самый страшный из всех богов, не устоит перед ним и всегда будет бежать от него. Вот почему только самый маленький из всех богов может обратить в бегство бога печали.

— А как зовут этого маленького бога? — спросил он из темноты.

— Это бог наслаждения, светлейший.

Он повернулся и обнял ее.

— Так давай вместе поищем этого маленького бога, — сказал он.

Она боялась, что воин будет груб, но он был сама нежность. Он был терпеливым и сильным, неутомимым и внимательным, таким, каким не был с ней ни один мужчина. Много раз они призывали этого маленького бога, и бог печали в страхе бежал.

Глава 5

Зажужжала муха, и Уолли проснулся. Он открыл глаза и тут же закрыл их снова. Опять солома?

Все оставалось по-прежнему.

Раньше была больница, серьезные врачи в белых халатах, усталые медсестры со шприцами… знакомые, искусственно-веселые лица, цветы, которые присылали с работы… запах дезинфицирующих средств и звук полотеров… боль, путающиеся мысли, влажная духота лихорадки.

Были видения и бред… огромный человек в тумане, у него смуглая кожа, длинные черные волосы и жесткое лицо, широкое, с высокими скулами и квадратной челюстью, на лбу — какие-то варварские знака И это обнаженное чудовище что-то кричит ему, угрожает.

Последний раз он видел это лицо вчера вечером, в зеркале.

Под влажной простыней он ощупал свою руку. Да, тело все то же. У Уолли Смита никогда не было таких рук.

Итак, вчерашний бред не рассеялся.

Где-то рядом запела птичка — дурацкий мотив из двух нот, слышались какие-то голоса, радостно закричал петух.

— Переправа мулов! — это, кажется, донеслось с подножия холма. Потом раздался приглушенный звук охотничьего рога… Надо всем этим слышался дальний рев водопада. В маленькой комнате отдавался стук копыт. «Переправа мулов!» Он стал думать о том, как выглядят мулы, — наверное, так же как та странная лошадь, которую он здесь видел: у нее была морда верблюда и тело гончей.

Бред не рассеялся. Говорили, что энцефалит часто вызывает странные галлюцинации. Он думал, что все уже прошло, и бред, и видения, и боль. Но окружающее стало еще более реальным и от этого еще более ужасным.

И это вовсе не похоже на бред.

Он должен помнить, что этот мир — всего лишь галлюцинация. Его обязательно вылечат, и он вернется к нормальной жизни, к больничным звукам и больничным запахам, подальше от всего этого безумия, от вони, стука копыт и крика петухов. Он нехотя открыл глаза и сел. Исчезла только женщина. Вот если бы она была настоящей…

Она и была настоящей, прекрасно, упоительно настоящей. Но сексуальные галлюцинации самые яркие, ведь так? Это логично. И это — единственное объяснение. Интересно, какие это Эдиповы видения он себе напридумывал? И что это такое отвратительное таилось в его подсознании, что породило эту девушку-рабыню? Что-то не так, а, малыш Уолли?Ух!

Он встал и потянулся. Он чувствовал себя хорошо, просто прекрасно. Он шагнул к зеркалу и стал рассматривать это суровое, варварское лицо с семью мечами на лбу. Может быть, таким он хотел себя видеть? В бреду проявились его подсознательные желания? Может быть, он казался себе никчемным слабаком, а это — его мечта, большой сильный человек, герой из сказки? Больше всего его беспокоила крайняя плоть. Если ущипнуть, то больно.

Но как можно чувствовать то, чего нет, боль в том месте, которое отрезали, когда он был совсем маленьким? Шва от аппендицита на месте не оказалось, но была красная родинка на левом колене, какой-то подозрительный шрам на правом плече и несколько маленьких рубцов на груди, в основном с правой стороны. Так значит, он вовсе не безупречный экземпляр, и это странно. Мулы приближались, вот они остановились совсем рядом. Он опять услышал крик погонщика, подошел к окну и выглянул наружу, стараясь, чтобы его не заметили… Двое мужчин расплатились с погонщиком и теперь садились на мулов, несколько человек уже приготовились ехать. Животные выглядели еще более странно, чем та лошадь, — у них были длинные уши и морды верблюдов. Потом он вспомнил, что ночью видел в небе какие-то светящиеся круги. Именно это нанесло последний удар по его и так уже пошатнувшемуся самообладанию. Выходит, в бреду он создал не просто фантастическую страну, а целый мир, новую планету.

Его удивляли здешние люди — какие-то щуплые недомерки, хотя, возможно, это только так кажется, ведь сам-то он превратился в гиганта. Все аборигены были смуглыми — с темно- или светло-каштановыми волосами. У одной женщины из тех, что сидели на мулах, волосы имели несколько красноватый оттенок, — наверное, крашеные. Казалось, что стройные и очень подвижные местные жители только и делают, что болтают и смеются. Черты их лиц смутно напоминали об американских индейцах и жителях Кавказа. Похоже, что его новые знакомцы вышли из документального фильма о джунглях Южной Америки или, может быть, Юго-Восточной Азии. Ни у кого из них не было бород — он потер свой подбородок и не обнаружил никаких следов щетины, волос не оказалось ни на груди, ни на ногах.

По дороге шли новые люди — мужчины в набедренных повязках, женщины, завернутые в длинные, напоминающие банные полотенца куски ткани, эти накидки достигали колен и завязывались на груди. У Джа платье было короче, но ведь она — шлюха. На погонщике он увидел кожаные штаны. А тот старик, что приходил вчера, весь был закутан в мантию, и открытыми оставались только его лицо и руки. Потом он заметил пожилую пару, шедшую по направлению к мулам, — на них были похожие мантии, но без рукавов. Значит, степень оголенности тела зависит от возраста. Неплохая идея — выставлять напоказ то, что молодо и красиво, а старое скрывать. Кое-кто из его соотечественников мог бы многому поучиться здесь.

Вспомнив, что это все иллюзия, Уолли одернул себя.

Но ему так хорошо! И все это так интересно! Ему хотелось получше узнать этот фантастический мир… Но он совсем голый. Может быть, таким образом подсознание удерживает его в больничной палате?

На нем не было вообще ничего — даже той тряпки, которой он прикрывался вчера вечером. Как новорожденный младенец! Впрочем, обременять себя лишними вещами он не любил никогда — бродяжья натура, что поделаешь!.. Детство — это сплошные метания от одного родителя к другому, от дяди к тете; потом — колледж, потом работа — то здесь, то там… Он никогда не знал, что значит пустить корни, зачем нужно копить вещи… Но остаться с одной-единственной простыней!..

Иллюзии! Бред!

Мулы двинулись в путь. Некоторое время Уолли смотрел на прохожих, потом отвернулся от окна Он решил исследовать ситуацию как можно тщательнее и начал с того, что сосчитал свой пульс. Сердце билось ровно и спокойно, как и полагается сердцу атлета, хотя точный темп он определить не сумел. Он опустился на грязные вонючие плиты пола и сделал пятьдесят быстрых отжиманий. Привстав на колени, он опять пощупал пульс. На мот раз чуть быстрее. У Уолли Смита получилось бы десять или пятнадцать, но никак не пятьдесят, и его сердце было бы уже на пределе.

Но это еще ничего не доказывает.

Зажужжала муха, и он схватил ее, просто чтобы удостовериться, что моют это сделать. Может, но это тоже еще ничего не доказывает.

В дверном проеме появился маленький мальчик и улыбнулся ему. Он был совсем голый, смуглый, как орех, и очень костлявый. Светлые каштановые волосы его вились, глаза с лукавством следили за Уолли, а во рту не хватало одного зуба. На вид ему было лет восемь-девять, в руках он держал зеленый прутик.

— Доброе утро, мистер Смит! — он улыбнулся еще шире.

Уолли почувствовал внезапное облегчение — никаких больше «светлейших»! — и остался стоять на коленях, потому что так их глаза находились примерно на одном уровне.

— Доброе утро. Ты кто?

— Я — посланник.

— Да? А мне кажется, что ты маленький голый мальчик. Как ты должен выглядеть?

— Как маленький голый мальчик, — он рассмеялся, а потом забрался на стул.

— Надо полагать, что ты — врач, — решил Уолли и с сомнением оглянулся — грязь, клопы, вонь… На больницу не похоже.

Мальчик покачал головой.

— Врачей больше не будет. Здесь их называют целителями, и ты поступишь мудро, если станешь держаться от них подальше.

Уолли сел, скрестив ноги, и ощутил под собой холодный неровный камень.

— Так или иначе, но ты назвал меня «мистер», а значит, все это уже кончается.

Мальчик покачал головой.

— Сегодня ночью ты говорил на языке Народа. У тебя словарный запас Шонсу, и поэтому ты не мог вспомнить некоторых слов. Он был отличным воином, но что касается эрудиции…

Сердце Уолли упало.

— Если бы ты на самом деле был просто маленьким мальчиком, ты бы не знал подобных вещей и не говорил бы так.

Мальчик опять улыбнулся, уперся ладонями в спинку стула и весело взбрыкнул ногами.

— Я ведь не говорил, что я действительно маленький мальчик. Я сказал только, что ты видишь меня таким! Я хочу убедить тебя в том, что это — реальный мир и что ты здесь не случайно.

Улыбка оказалась заразительной. Уолли заметил, что и сам улыбается.

— Пока что тебе это не удалось.

Мальчик шаловливо поднял бровь.

— А женщина тебя не убедила? А я-то думал, что она очень убедительная.

Так он подглядывал? Уолли с трудом подавил поднимавшуюся волну гнева Нахальный мальчишка — еще одна выдумка его больного рассудка, иначе откуда ему знать о том, что произошло ночью?

— Это было самое невероятное, — сказал он. — У каждого человека есть свои мечты, сынок, но существуют же разумные пределы. А это — слишком — хорошо, чтобы быть правдой.

Мальчик вздохнул.

— Мужчины Мира куда более страстны, чем мужчины Земли, мистер Смит, хотя, возможно, в это трудно поверить. Вальтер Смит мертв. Энцефалит, менингит… это только слова. Возврата нет, мистер Смит.

Все хотят его убедить в том, что он мертв! А если это — правда? Что ж, потеря для человечества невелика. «У меня никого нет», — так он сказал Джа, и это очень печально. Он нигде не пустил корни. Он любил только свою сестру, которую не видел десять лет. И если он умрет, едва ли это кого-нибудь тронет. На заводе все будет по-прежнему — он организовал там хорошую команду, они смогут работать и без постоянного контроля. Гарри переедет в угловую комнату, и все пойдет своим чередом.

Недди будет его оплакивать. Но мама уже забрала его, и они вернулись на восток. Как раз во время их прощального совместного похода Уолли и укусил этот клещ… Но в том районе никогда раньше не случалось эпидемий энцефалита, Недди будет его оплакивать, но это пройдет. Уолли мог с уверенностью сказать, что принес Недди большую пользу. Сейчас его эмоциональное состояние гораздо лучше, чем три года назад, когда Уолли впервые заменил ему папу, и теперь он легче перенесет потерю. Недди уже примирился с мыслью о том, что им придется расстаться…

Нет! Только начни так думать — и на самом деле умрешь! Начало выздоровления — это всегда желание выжить. Надо помнить, что все еще бредишь! Иначе быть не может.

Он поднял голову и увидел, что мальчик смотрит на него и усмехается.

— Так это — небеса? — насмешливо спросил Уолли. — Не думал, что здесь такие запахи.

Глаза у мальчика заблестели. Какие они у него яркие!

— Это Мир, Мир Богини, мистер Смит. Здешний народ не знает письменности. Из истории Земли вам должно быть известно, что веку письменности предшествует век Легенд. Так вот, я сам — легенда.

— Похоже на то.

Мальчик печально кивнул и замолчал.

— Давай тогда попробуем с другой стороны. Шонсу был воином, выдающимся воином. А Богине нужен был воин. Она выбрала Шонсу. У него ничего не получилось. Он потерпел поражение, роковое поражение.

— Как это? — несмотря на свой скептицизм, Уолли заинтересовался.

— Не важно! И за это он был наказан. Наказание — смерть. Шонсу умер вчера от трещины в черепе. — Он улыбнулся, увидев, что руки Уолли сами собой потянулись к шишке на голове. — Не обращай на это внимания. Все вылечено. Это тело в превосходной рабочей форме, выдающийся образец взрослого самца. Ты, без сомнения, уже успел в этом убедиться?

— Давай не будем касаться этой части моих фантазий, хорошо?

— Как хочешь. — Мальчик взмахнул своим прутиком. — Итак, Шонсу мертв, а задание осталось невыполненным. Вас, мистер Смит, можно было заполучить. Не важно, как. Тебе дали это удивительное тело, тебе дали язык, тебе дали высший ранг в одной из двух главных областей Мира. У всех ремесел есть свои боги-покровители, но жрецы и воины принадлежат Самой Богине… И, поверь мне, они не дают никому об этом забыть! Вот какие дары ты получил.

— И я должен выполнить это задание?

— Точно! — в мгновенной улыбке мелькнула дырка между зубами.

— Это опасно, я полагаю?

— Да, немного, — мальчик кивнул. — Ты рискуешь своим телом, но не забывай, оно досталось тебе даром! Если ты все сделаешь как надо, тебя ждет долгая жизнь, благополучие и счастье. Для седьмого ранга, мистер Смит, пределов практически не существует, им доступно все — богатство, власть, женщины. Все, что ты пожелаешь. Любая женщина станет твоей. Ни один мужчина никогда не пойдет против тебя.

Уолли покачал головой.

— Кто ты?

— Я бог, — ответил мальчик просто. — Вернее, полубог. Уолли оглядел маленькую убогую комнатенку и покачал головой.

— Сумасшедший дом, похоже, переполнен. Кладут по двое в палату.

Мальчик бросил на него сердитый взгляд Кажется, мухи не кружили вокруг него так, как вокруг Уолли. Их разговор был беседой умалишенных, но ничем более полезным Уолли заняться не мог.

— Воин — значит солдат, да?

Мальчик кивнул.

— И полицейский, и судья. И еще много всего.

— Я ничего не знаю о воинском искусстве.

— Тебя научат, все очень просто. И научат владеть мечом, если тебя это тревожит.

— Не могу сказать, что сильно этого жажду. Хотя, дай подумать. Задание — в том, чтобы убить этого Хардуджу. Так?

— Нет! — резко оборвал его мальчик. — Не так! Однако это ты тоже должен сделать. Как честный воин, ты должен считать своей обязанностью заботу о чести всего воинства. Хардуджу продажен.

Уолли поднялся и сел на кровать.

— Похоже, у него больше врагов, чем друзей. Да мне-то какое дело?.. Сначала докажите его вину.

Мальчик круто развернулся к нему. Он был в ярости.

— Здесь не нужно следствие, потому что он воин. Ты просто должен вызвать его на поединок. Тебе не нужно указывать причину, а он не имеет права отказаться. Уверяю тебя, для Шонсу он не будет достойным противником.

— Но для меня будет! — Уолли рассмеялся. — Разве что заменить поединок на мечах партией в теннис. Могу я выбрать оружие?

Мальчик опять показал зубы, на этот раз со злостью.

— Вам дали язык Шонсу, мистер Смит, вам дадут и его умение. Дело очень важное! Гораздо важнее, чем уменьшение себестоимости полипропилена или, скажем, оценка докладов специалистов об альтернативных каталитических системах для гидрогенизации.

— Ага, глюк, да ты рылся в моей папке? Ну что ж, докажи! Давай, рассказывай! Что это за сверхважная задача?

— Боги ни о чем не просят!

— А я не верю в богов, — Уолли пожал плечами.

— А! Ну вот мы и добрались до сути!

— Сделай чудо, — сказал Уолли, усмехаясь. — Преврати этот стул в трон.

Лицо мальчика было в тени, но глаза ярко вспыхнули.

— Чудеса — это жестоко! Кроме того, они не совершаются по требованию! — Опять появилась знакомая усмешка. — К тому же, если бы я и совершил чудо, это не помогло бы тебе поверить в реальность Мира, не так ли?

Уолли с усмешкой согласился. Он подумал, что пора бы уже подать завтрак. Мальчик откинулся на стуле. Стул был слишком большой для него, и вся его фигурка напоминала согнутый банан. Мальчик не отрываясь смотрел на Уолли.

— Откуда берется вера?

Уолли мог бы дать ему в ухо и вышвырнуть вон, но чем тогда заниматься целый день?

— Вера? Ее дает воспитание.

— Тогда это просто отодвигает проблему на одно поколение назад, — мальчик усмехнулся.

— Да, — согласился Уолли не без интереса. — А если, скажем так: вера — это желание наделить привычными для нас ценностями некое всемогущее существо. Как тебе такое определение?

— Плохо, — ответил мальчик. — Зачем кого-то чем-то наделять?

Уолли чувствовал, что его к чему-то подталкивают, к чему-то такому, о чем он говорить не хотел, и не мог до конца понять, к чему именно.

— Поиск счастливого конца? Оправдание страданий каким-то высшим смыслом?

Становилось жарко, хотя солнце стояло еще низко и день только начинался. Уолли чувствовал, как по ребрам стекают струйки пота. А костлявому мальчику, кажется, хоть бы что.

— Уже лучше, — подбодрил он Уолли. — Теперь дальше. Как можем мы дать тебе веру в этот Мир? Ты уже испробовал его радостей. Может быть, необходим еще и вкус страдания? Вкус ада подействует сильнее, чем вкус рая?

— Нет. — Такая перспектива вовсе не казалась заманчивой.

Темные глаза опять сверкнули.

— Так значит, ты отказываешься исполнить приказ Богини? — Если бы все это не было безумием, можно было бы подумать, что он угрожает…

— Передай своей богине, пусть выкинет это из головы, — твердо заявил Уолли. — Я вовсе не собираюсь быть воином, ни в этом мире, ни в каком другом.

Мальчик посмотрел на него холодно.

— Я всего лишь полубог, — и я не могу быть таким наглым. Почему бы тебе не спуститься в храм и не сказать Ей это самому?

— Самому? Чтобы я поклонялся идолу? Глиняному идолу? Или каменному?

— Каменному.

— Никогда!

— Почему? — спросил мальчик. — Ты довольно долго поклонялся тряпичному флагу.

Уолли почувствовал, что упустил нечто важное.

— Но я верил в то, что стоит за этим флагом.

Услышав это, мальчик рассмеялся и спрыгнул со стула.

— Ну вот, опять то же самое! Но пора уходить — сюда идут наемные убийцы, так что тебе лучше где-нибудь спрятаться.

Уолли тоже вскочил на ноги.

— Спасибо за предупреждение. Мне нужны какие-нибудь штаны.

— Ты еще не открыл этот мешок с подарками, — мальчик указал на узел, который лежал на полу.

Как же это он раньше не догадался? Уолли поставил узел на кровать и стал его развязывать.

— Надень сначала юбку, — сказал мальчик. — Немного коротковата, но подойдет. Теперь ремни. Ботинки малы.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Уолли, пытаясь натянуть ботинки. Похоже, теперь ему нужен как минимум тридцатый размер.

— Разрежь их мечом, — мальчик хихикнул. — Воин не может ходить босым. Уолли вынул меч. Это было нечто ужасное.

— Что с ним делают? — спросил он. — Охотятся на слонов?

Держа клинок кончиками пальцев, он прорезал в ботинках отверстия. Мальчик опять хихикнул.

— Может, мне лучше пока оставить его тут? — спросил Уолли.

Мальчик покачал головой.

— Воин без меча — это общественный скандал.

Ножны висели у Уолли за спиной. Он попытался вложить в них меч и уперся рукою в потолок. Тогда он сел на кровать, но тут ножны свалились на пол. Он уже начал терять терпение, а мальчик все так же хихикал.

— Попробуй встать на колени, — предложил он, — или наклонись. Правда, тогда они отойдут в сторону…

Так оно и случилось. Ножны лежали у него поперек спины. Беспрерывно ругаясь и чуть не отрезав себе ухо, Уолли наконец убрал меч.

— Неплохо, — сказал мальчик, оглядев его. — У тебя эфес не с той стороны. Впрочем, Шонсу легко владеет и правой и левой, так что это не имеет значения. Если захочешь кого-нибудь убить, вынимай меч левой рукой.

— Я вовсе не собираюсь его вынимать! — но все же Уолли вынул меч и передвинул ножны на другую сторону.

— Теперь поправь рукоятку и смотри, чтобы он висел прямо, — сказал мальчик и взял в руки маленький кожаный ремешок, последнее, что оставалось в свертке. — Это зажим для волос, — пояснил он.

— Никогда не носил кожу, — пробормотал Уолли, откидывая назад волосы и связывая их ремешком, густые, тяжелые волосы, у Уолли Смита шевелюра была куда скромнее. — Мне что, надо появиться на людях во всем это снаряжении? Меня арестуют. — Он хмуро посмотрел в грязное мутное зеркало. — Арестовывают только воины, — мальчик засмеялся, — а ты — воин высокого полета. Нет, все очень хорошо. Увидев тебя, девушки засвистели бы от восторга, — если бы, конечно, осмелились. Пойдем.

Уолли колебался. Он посмотрел на плащ, оставшийся лежать на кровати, и на корзину, в которой лежало целое состояние — гора серебряных блюд, — А как же все это? — спросил он.

— Это украдут, — ответил мальчик. — А какая разница?

В его вопросе Уолли почудился некий подвох. Он увидел, как острые глаза его собеседника сверкнули. Это ловушка — если он скажет, что разница есть, значит, все эти вещи имеют какую-то ценность, а следовательно, они реальны. Однажды он уже попался, и теперь надо быть осторожнее.

— Никакой.

— Тогда пошли, — кивнул мальчик и побежал к двери.

— Слушай, ты, Недомерок! — окликнул его Уолли. — А может, ты заманиваешь меня в ловушку?

Опять показалась эта зловредная усмешка, открылась дырка там, где не было зуба.

— Да.

Больше он не сказал ничего, но вопрос: «А какая разница?» отчетливо читался в его лукавых глазах.

Уолли пожал плечами и улыбнулся:

— Ну, пошли! — и вышел из домика вслед за мальчиком.

Глава 6

Было прекрасное, по-тропически томное утро, его не портили даже запахи, которые всегда сопутствуют большому скоплению людей и лошадей. Солнце уже разогнало тень около домика и теперь нещадно жгло Уолли спину — в такие утра, как это, всегда начинаешь думать о летних каникулах, о пляжах и загорелых девушках, о прогулках по лесу и о теннисном мяче. Мальчик запрыгнул на низкий парапет дороги и, раскинув руки, чтобы удержать равновесие, покачиваясь, побежал вперед Чтобы не отстать, Уолли прибавил шагу; он заметил, что дорога спускается вниз, под кроны деревьев. Спрашивать о том, куда они идут, — бесполезно: ответом будет все тот же вопрос.

Путников, шедших навстречу им, было не слишком много. Поравнявшись с ним, люди приветствовали его поклоном. Он кивал им, не останавливаясь.

— Как я должен отвечать на приветствия? — Спросил он своего проводника.

— Кивок — это то, что нужно, — ответил мальчик; стена, по которой он шел, стала шире и теперь он двигался ровнее. Его лицо было совсем рядом с лицом Уолли. — Не отвечай черным и белым. Если хочешь, то и желтым. А зеленых и синих ты должен приветствовать — прижми к груди сжатый кулак. Это значит, что ты не собираешься обнажать меч, так же, как рукопожатие означает, что ты не прячешь где-нибудь оружия. — Опять начался узкий полуразрушенный участок, и он раскинул руки. — Не улыбайся, тебе это не положено.

— И даже красивым девушкам?

Теперь во взгляде мальчика было предостережение.

— От воина твоего ранга это будет воспринято как приказ.

Уолли стал внимательнее присматриваться к людям. У тех, кто был одет в оранжевое, на лбу было четыре знака, у тех, кто в коричневое, — три. При белом цвете — один знак, видимо, знак самых юных. Одетые в черное ему не встречались, но он уже знал, что значит этот цвет — цвет раба. На детях обоего пола не было вообще ничего, так же как и на его спутнике.

— Это только для всех остальных, — продолжал мальчик. — Что касается воинов, то там все сложнее. Если просто встречаешь на улице — одно приветствие, если хочешь поговорить — другое. Имеет значение и то, чей ранг выше, и еще многое. Ловко, как козочка, он перепрыгнул через брешь в камнях и приземлился на другой стороне. — Ответ на приветствие — это и вовсе сложно.

Уолли ничего не ответил. Дорога делала поворот и уходила к домам, над крышами которых высилось огромное сооружение, похожее на собор, увенчанное семью золотыми шпилями… Храм Богини в Ханне. Именно сюда они и шли. За храмом поднималась гряда крутых голых скал, которую разрезало ущелье. Из окна домика ему было видно и это ущелье, и водопад, над которым поднимался фонтан брызг, теперь же он заметил только облачко.

На дороге то и дело попадался помет мулов и другая грязь. Сначала Уолли боялся запачкать большие пальцы ног, но в конце концов перестал обращать на это внимание. Ботинки жали, а мальчик бежал быстро, быстро даже для таких длинных ног, как у Шонсу.

Но вот стена кончилась, мальчик спрыгнул на дорогу, и они немного сбавили шаг. Внезапно их обступили деревянные дома, видимо, они вошли в город; непроходимая грязь была здесь повсюду. На грязных кривых улочках толпился народ, люди спешили, толкались, в руках у многих были узлы, некоторые катили перед собой тележки. Но для воина седьмого ранга каким-то образом всегда находилось достаточно места, и его никто не толкал, хотя теперь приветствия стали небрежны. Запах, царивший здесь, был просто ужасен.

— Кажется, больше всего коричневых? — спросил Уолли.

Мальчику приходилось пробираться сквозь толпу, чтобы не отстать, но Уолли шел все так же быстро — пусть теперь попрыгает.

— Третий ранг. Это мастера. — Он исчез за тележкой торговца и вынырнул рядом с Уолли с другой стороны. — Высший разряд ремесленников. В желтом и белом — подмастерья. Ну вот, основной курс пройден, — он широко усмехнулся.

В грязи копалось огромное количество бездомных собак; солнце закрывали высокие стены. Кружились тучи насекомых, в воздухе пахло чем-то кислым и прогорклым, человеческим потом и животными, и только лавки булочников и магазины специй дышали ароматами, и улица вокруг них превращалась в оазис.

Уолли уловил систему: белые, желтые, коричневые, оранжевые и красные. Зеленые и синие — это те, кто на самом верху, но пока что он никого из них не встретил. Очевидно, по чистой случайности.

— Но почему именно так? — спросил Уолли.

— Теперь сюда, — сказал мальчик, сворачивая в еще один узкий переулок, такой же темный, грязный и шумный; — Просто так. Потому что так было всегда. Это — обычное объяснение всему.

Одежда нищих была черна, часто ею служила просто старая, грязная тряпка. У многих такие же тряпки были и на голове… Чтобы не позорить свой цех? По знакам на лбу можно догадаться, чем человек занимается. Если впереди слышался шум и лязг, значит, близко кузница, а знаки кузнеца — конечно же, подковы. У человека, который толкает перед собой тележку с обувью, на лбу три ботинка. Но некоторые значки Уолли не мог расшифровать — угол, ромб, полукруг. — Надо бы все это сжечь и построить заново, — ворчал Уолли.

— Так и происходит, примерно каждые пятьдесят лет, — ответил мальчик. Почти во всех домах на первом этаже были магазины, над входом висела вывеска, а иногда стоял и прилавок с товаром, — он бдительно охранялся, и от этого передвигаться по улице становилось еще труднее. Кое-где, как, например, в кузнице, было видно, как люди работают: одни ткали, другие шили или крутили гончарные круги. Знак гончаров кувшин.

Уолли замечал и следы болезни — слепоту, истощение, ужасную сыпь. Повсюду царила нищета, шли старухи, сгибаясь под вязанками дров, дети работали наравне со взрослыми. Ему это не нравилось. Он видел бедность и раньше — например, в Тиджуане, но там она казалась временным явлением. А этот город выглядел таким древним, таким вечным, что от его древности нищета становилась еще безысходнее.

Мальчик все время кружил по переулкам, избегая центральных улиц. Они едва ли были намного шире, а идти по ним куда труднее из-за множества повозок и телег.

— Ты хочешь меня запутать или боишься встретиться с кем-то? — спросил Уолли.

— Да, — ответил мальчик.

Это был город лачуг, и редкие четырехэтажные дома казались какими-то нездоровыми образованиями. Уолли заметил, что в канавах добывают себе пищу не только бездомные собаки, но и тощие свиньи. Свиньи, пожирающие все что угодно, даже фекалии, и были одним из источников этого ужасного запаха.

— Как ты думаешь, понравились бы богине реки немытые туалеты? — спросил Уолли.

Мальчик остановился и гневно взглянул на него.

— Не смей так шутить!

Уолли ущипнул себя за ухо — нет, он не спит. Как может этот недомерок разговаривать с ним в таком тоне, с ним, тем, кто запросто ловит муху, даже не глядя на нее?

— Что-то не очень похоже не правду, — сказал он и засмеялся.

Они стояли посреди узкой улочки, и спешащие прохожие огибали их с обеих сторон, стараясь держаться подальше от опасного воина.

— Подойди сюда! — мальчик остановился около одного дома, где в дверях стояла широкая доска, на которой висели нити бус. Рядом на табуретке, поджав под себя ноги, сидела скорчившись морщинистая старуха. Мальчик прогнул руку и схватил нитку бус.

Женщина даже подпрыгнула от удивления, она начала лебезить перед благородным господином, который, впрочем, не обращал на нее никакого внимания.

— Смотри! — мальчик скрутил нитку на одном пальце — зеленые глиняные бусины, собранные на нитку, замка у бус не было. — Они все одинаковые и чуть-чуть разные, нет ни начала, ни конца, они идут и в одну, и в другую сторону, нитка проходит насквозь. Так? Теперь пошли!

Он пошел вперед Уолли схватил его за плечо:

— Но это не твое, Недомерок!

— А какая разница? — спросил мальчик, опять показывая свою дырку в зубах.

— Есть разница. Можно и вправду попасть в другой мир, можно видеть его в бреду, но к моральным нормам это отношения не имеет. — Уолли смотрел на него сверху вниз, крепко держа своей большой рукой его слабенькое плечо. Старуха стала проявлять беспокойство, засунула пальцы в рот, но молчала.

— Вот и еще одно, от чего тебе придется отвыкнуть, — сказал мальчик.

— Но если поймешь про бусины, тебе будет легче, Уолли Смит. Возьми, бабушка.

Перекинув нитку в другую руку, он сунул ее старухе, но бусины, кажется, немного изменились. Теперь они светились, это была явно не глина. — Пошли! — резко бросил мальчик и нырнул в толпу, а Уолли пошел следом за ним, пытаясь понять, что же произошло с бусами, и как это мальчишка вырвался и что значили все эти речи.

Они пересекли какую-то улицу, протиснулись мимо повозки, потом им пришлось прижаться к дверям, когда мимо проезжала телега, которую тянуло животное, более похожее на лошадь, чем те длинные существа с мордами верблюдов. Наконец они выбрались на более просторное место, куда мог проникнуть луч солнца. Мальчик остановился.

— Ах! Свежий воздух! — сказал Уолли. — Хотя все относительно.

Мальчик осматривал дальний конец двора; там огромным утесом поднималась стена. Тяжелые деревянные двери криво висели на массивных железных петлях. Они были широко распахнуты, и казалось, что их вообще нельзя закрыть, потому что тогда они развалились бы на куски. Дома подходили вплотную к самой стене. А с той стороны на ярко-зеленой траве и высоких деревьях играл солнечный свет. К воротам стекались узкие улочки, по ним шли люди и проходили через эти двери.

— Это дорога в храм? — спросил Уолли.

Мальчик кивнул.

— Стражники не обратят на тебя внимания.

А Уолли и не заметил стражников. Всего их было четверо, по двое с каждой стороны, это были молодые воины, трое в желтом и один в оранжевом. Двое прислонились к стене, другие двое стояли ссутулившись, засунув большие пальцы за ремень. Весьма неприглядная картина. Со скучающим видом они разглядывали паломников, а иногда обменивались замечаниями, в основном касающимися женщин.

Мальчик неодобрительно посмотрел на Уолли.

— У тебя меч висит неровно! — сказал он.

— Ручка тяжелая, — пожаловался Уолли, поправляя меч.

— Да, но надо научиться держать его прямо. Только новички все время дергают его. — Его голос звучал раздраженно.

— Ну так я и есть новичок!

— Никто не должен этого заметить! — Мальчик топнул ногой.

И чего он разошелся?

— Давай вообще оставим все это, и я вернусь назад к своей хижине.

Мальчик покачал головой.

— Ты будешь жить здесь или умрешь здесь. Чем быстрее ты это поймешь, тем лучше. Ну, давай, войди вместе вот с этими паломниками, и стражники тебя не заметят.

Глупо. Они шли группами человек по десять, не больше, а таких высоких, как Уолли, не было вообще.

— Черта с два не заметят, — сказал он.

— А какая разница? — спросил мальчик с победным видом.

Уолли пристально посмотрел на него. В самом деле? Слишком много было мелких деталей, подробностей; от холодной грязи, по которой ступали его босые ноги, до насекомых, кружившихся вокруг. В бреду так не бывает, да и солнечные лучи очень правдиво играли на рукоятках мечей стражников.

— Все равно, это не имеет значения, — сказал мальчик. — Они должны поприветствовать тебя. Если ты не ответишь, им надо вызвать тебя на поединок. Но они не решатся. Испугаются Седьмого.

— Их четверо, и они не решатся?

— Но кто начнет? — усмехнулся мальчик. — Давай! Пошли.

Уолли присоединился к кучке паломников. Всего их было восемь — шестеро мужчин и две женщины: Пятый, четыре Четвертых и три Третьих. Они семенили через площадь, а он все время краем глаза посматривал на стражников и старался заглушить волнение. Вот они подошли к арке, стражники их оглядели, кто-то отпустил грязную шуточку в адрес беременной женщины, но на Уолли они даже не взглянули, и он, избежав вызова на поединок, спокойно прошел на территорию храма.

— Ты оказался прав, Недомерок, — сказал Уолли и огляделся. Мальчик исчез. Он остался один.

Следуя за паломниками, Уолли неторопливо шел по гладкой, выложенной камнем дорожке. Он не переставал восхищаться тому, как разительно отличались эти бархатные лужайки, аккуратные клумбы под прохладой деревьев от грязи и запустения города.

Как и лошади, здешние растения были очень похожи на земные — похожи и не похожи… В ботанике он ничего не понимал и поэтому не мог сказать, в чем именно разница. Колонны пальм ласкали ярко-синее небо. Немного поодаль, за акациями и эвкалиптами, виднелись огромные дома. Некоторые из них походили на простые общежития, некоторые же были украшены мрамором. Здесь обитала элита, не стыдящаяся выставлять напоказ свое могущество совсем рядом с нищетой города, здесь же жили и рабы, которые холили и лелеяли своих господ; Уолли уже успел заметить этих маленьких смуглых людей в черных лохмотьях: они копались под деревьями, косили траву, несли какие-то узлы. Эта несправедливость вызывала все большее и большее отвращение, и Уолли все труднее становилось напоминать себе, что все увиденное только порождение его собственного подсознания.

Он поравнялся с двумя пожилыми женщинами в синем, мирно беседующими в стороне. Увидев его, они замолчали и принялись удивленно рассматривать гигантского воина. Уолли прижал кулак к груди, но этому они, кажется, удивились еще больше. Несомненно, это были жрицы, и, конечно же, они поняли, кто перед ними. Значит, пойдет слух, что в храме появился воин седьмого ранга. А какая разница? Сам того не желая, он стал действовать так, как будто разница есть. Он прибавил шагу, чтобы обогнать группу паломников. Проходя мимо, он услышал их встревоженные возгласы.

Дорожка, по которой он шел, петляла среди деревьев, огибала здания, пересекала лужайки — видимо, это была главная аллея. Впереди маячили фигуры паломников. Храм занимал куда больше места, чем город, шум водопада слышался здесь громче.

Дорожка повернула, и он оказался перед храмом.

Впереди расстилался огромный двор, похожий скорее на взлетную полосу аэропорта. Справа по его краю росли деревья, окружавшие широкую гладь воды, похожую на небольшое озеро. Слева высился храм. Чтобы увидеть вершину, Уолли пришлось запрокинуть голову. У него перехватило дыхание. Ко входу вели широкие ступени, которые оканчивались у семи огромных арок, а над ними возвышались золотые шпили. На Земле, пожалуй, не найдется церкви или собора, равного этому по величине. Паломники направлялись вверх по ступенькам, их фигурки напоминали пузырьки воздуха, которые поднимаются в стакане с водой.

Уолли направился через двор. Подойдя к центральной арке, он резко развернулся и стал подниматься по ступенькам. Кто знает, почему он сделал именно так, а не иначе? То ли потому, что это положено его рангу, то ли потому, что в своих галлюцинациях он таким образом проявлял свою исключительность?

Поднимаясь наверх, он заметил, что все паломники стоят на коленях, повернувшись лицом к храму. Он решил, что вставать на колени не будет, но что делать дальше, не знал. Может, поймать какого-нибудь жреца и спросить мистера Хонакуру? И что потом? Мальчик предупреждал, что впереди ждет ловушка, но ведь в самом храме ему не может угрожать смерть?

Он уже почти добрался до верха, когда раздался колокольный звон, низкий, мощный, грозный, он заглушал рев водопада. Паломники сразу же поднялись и повернулись спиной к храму. Оттуда тоже выходили люди и вставали рядом с ними. Сначала он вообразил, что все вокруг смотрят на него, и обрадовался: ведь во сне именно так и бывает. Но вскоре он понял, что их внимание привлекает нечто другое.

Он остановился и тоже обернулся. Вид был впечатляющий: двор, озеро, ущелье, белая стена водопада — и все это в обрамлении радуги. Он тут же подумал, как потрясла бы такая картина Недди — ему нравились водопады. Жаль, что нет с собой фотоаппарата. Всю свою жизнь Уолли Смит носил очки, но сейчас он различал мельчайшие детали. Впрочем, такое типично для снов. Однако что все это значит? Может быть, кто-то собирается переплыть водопад в бочке?

Не совсем.

Примерно на середине водопада в воду вдавался небольшой, покрытый зеленью утес, и удивительно острый глаз Уолли различал стоящих там людей. Один из них полетел вниз — сначала медленно, потом все быстрее — и вскоре исчез в облаке брызг. Человеческие жертвоприношения?

Колокольный звон продолжался.

Внизу у самой воды стояли какие-то люди, мужчины и несколько женщин.

Со скалы полетело еще одно тело. Вот показался первый, он плыл лицом вниз и медленно поворачивался. Люди с длинными палками в руках пустились бежать по бревенчатому настилу, изо всех сил стараясь не замочить ноги. Они не смогли достать утопленника, тело ускользнуло, и Река понесла его прочь. Второе тело подплыло ближе. Его вытащили, осмотрели и опять бросили в воду.

Уолли стал свидетелем пяти таких убийств, и ни одна из жертв не выжила. Все пять тел унесла Река. Те, что оставались на зеленом утесе, скрылись из виду, и это, наверное, были воины. Хорошую же ты выбрал профессию, Вальтер Смит! Он содрогнулся от отвращения. Сначала рабство, а теперь — человеческие жертвы! Неужели он не мог придумать какой-нибудь мир получше? Но на его вопрос все равно нет ответа — если этот мир реален, то невозможно объяснить, как он попал сюда: этого не понимает ни он сам, ни те, кто живут здесь, потому что Хонакура и Джа были изумлены не меньше, чем Уолли. Есть тут человеческие жертвы или нет, ему остается только верить, что все это происходит в его больном, воспаленном мозгу.

Он стал быстро подниматься по ступеньками Паломники опять встали на колени и повернулись к нему спиной. Вскоре он смог различить свод храма, поднимавшийся огромным куполом. Никаких опор не было. Невозможным казался сам факт существования подобного сооружения, и Уолли опять уверился, что все это — сон. В дальнем конце храма он увидел идола. Так вот она, его цель! Он пойдет и поговорит с этой богиней о ее мире и обсудит некоторые необходимые нововведения.

Он прошел между стоявшими на коленях паломниками. Двое воинов в коричневых юбках вскочили, увидев его, и вытащили мечи для приветствия. Он не обратил на них внимания, прошел через арку и вошел в неф. Путь его лежал прямо к идолу, стоящему у дальней стены этого невероятно огромного храма. Окна здесь украшали огромные витражи, на которых яркими, живыми красками горели чудесные цветы, животные, птицы. Возьмите все величайшие церкви, соборы и мечети Земли и соедините их в одно…

Жрецы и паломники, прогуливающиеся неспешным шагом, в недоумении смотрели ему вслед, когда он проносился мимо. Несомненно, вскоре все узнают, что он здесь. Интересно посмотреть, кто отреагирует на это известие первым — старичок Хонакура или же этот темный, пользующийся дурной славой Хардуджу.

Размеры храма обусловлены размерами идола Но это — вовсе не идол. Это было естественное горное образование, коническая колонна какого-то голубоватого оттенка, видимо, метафорического происхождения. Так, во всяком случае, пришло ему в голову, хотя в геологии он разбирался немногим лучше, чем в ботанике. В то же время в очертаниях этой глыбы можно различить фигуру сидящей женщины, закутанной в покрывало и обращенной лицом к водопаду. Человеческие руки над этой скульптурой не трудились: в ней не хватало симметрии. Следовательно, получается, что жертвы умирали во имя причудливого куска обнаженной породы. Пятеро в день, если подобные спектакли происходят ежедневно, — а всего двадцать семь тысяч лет… нужен калькулятор… сколько у них дней в году?

Он подошел к серебряному возвышению и остановился. Молящиеся, которые стояли, преклонив колени, с беспокойством воззрились на него, жрецы нахмурились. Символом жрецов были волнистые линии.

Вид идола, этого огромного обломка скалы, впечатлял, но постамент выглядел просто отвратительно. Вокруг него громоздились золотые сосуды с монетами — тут были и золото, и серебро, но больше всего — меди. Видимо, это приношения паломников. Такое еще можно понять, но дальше, за этими сосудами — горы других сокровищ: кубки, драгоценности, чаши, резное дерево, кинжалы и даже мечи, ценности всех сортов, слоновая кость и кожа, полированное дерево и яркие ткани, сумрачный блеск металла и сияние граненых самоцветов. Чем дальше от него, тем старее становились вещи. Сначала медь и бронза покрывались зеленью, потом чернело серебро и желтела слоновая кость, а у самого постамента ткани, кожа и дерево сгнили, и даже золото и хрусталь потускнели под слоем пыли. Богатство веков напоминало огромную мусорную кучу.

В полном недоумении уставился Уолли на эту невероятную картину. С таким кладом не могли сравняться все богатства фараонов, шахов, раджей и сынов небес. Выкуп Атауальпы — жалкая подачка… Сначала — вчерашнее пиршество, а теперь — эти неисчислимые запасы! Да, если уж бред, то бред на всю катушку, алчность без границ!

Он подумал о той нищете, что царит в городе, и страданиях, облегчить которые могла бы лишь малая часть всего этого…

Должно быть, Уолли простоял так довольно долго. Оглянувшись вокруг, он обнаружил, что замкнут, окружен и изолирован от прочих богомольцев полукругом жрецов и жриц, молодых и старых, от Третьих до Седьмых, молчаливых, возмущенных и грозных. Сзади подходили новые жрецы, и во всей этой толпе не было ни одного сочувствующего взгляда. Что же теперь делать? А какое это имеет значение?

Потом баррикада раскрылась, чтобы пропустить маленького Хонакуру, он был взволнован и тяжело дышал, в своем голубом одеянии он был похож на мунускул; смуглая лысина казалась еще более гладкой по сравнению с лицом, покрытым густой сетью морщин. Он посмотрел Уолли в глаза — для того, несомненно, чтобы выяснить, кто перед ним — Шонсу или Уоллисмит.

— Следует преклонить колени, светлейший, сказал он.

Чары рухнули.

— Преклонить колени? — взревел Уолли. — Я не собираюсь преклонять колени перед куском скалы! Я видел, что происходит там, у водопада. Ты убийца, а твоя богиня — бессмысленный истукан!

Толпа зашипела подобно клубку змей, и к богохульнику потянулись чьи-то руки. Хонакура в тревоге отпрянул.

Уолли уже открыл рот, чтобы сказать что-то еще, но передумал. Бесполезно. Он не собирается затевать революцию на религиозной почве, по крайней мере здесь.

Толпа опять расступилась, пропуская на этот раз воинов охраны.

Толстяк впереди в замысловатой синей юбке с рубинами — не кто иной, как Хардуджу. На обращенном к Уолли грубом, порочном лице светились радость и глубокое презрение. За ним шли три дюжих, мрачно ухмыляющихся Четвертых в оранжевом. Жрецы немного отступили, чтобы дать им дорогу, правитель самодовольно скалился и ждал. Видимо, Уолли должен был заговорить первым.

Он не знал, что сказать, поэтому не сказал ничего.

Рукоятка меча сползла куда-то за левое плечо.

Хардуджу просиял еще больше. Неуловимым движением он выхватил меч и ловко засвистел им, выписывая острием сложную фигуру.

— Я Хардуджу, воин седьмого ранга, правитель храма Богини в Ханне, и я благодарю Высочайшую за то, что Она позволила мне уверить тебя, что твое счастье и процветание всегда будут моим желанием и предметом моих молитв. Он вложил меч в ножны и стал ждать.

Уолли не успел даже подумать о том, что же ему сказать в ответ, как Хонакура вышел вперед и поднял хрупкую руку.

— Светлейший правитель! — резко выкрикнул он. — Схватите этого богохульника!

Хардуджу взглянул на Хонакуру и злорадно рассмеялся.

— Я сделаю по-другому, священный. — Он подозвал своих людей. — Я объявляю этого человека самозванцем. Арестуйте его.

Уолли повернулся спиной к постаменту, прекрасно понимая, что это — ненадежная защита. Три молодых головореза, усмехаясь в предвкушении добычи, осторожно двинулись к нему с разных сторон. Возможно, они не были ни моложе, ни сильнее, чем он сам, но их было больше.

Он понимал, что, если он вынет меч, — он мертвец, а они, видимо, не собирались доставать свои мечи первыми. Они хотели схватить его живым, а значит, живые в его ситуации завидуют мертвым… Он стал нащупывать меч, и тут они разом набросились на него.

Левой рукой он отбросил одного изнападающих, потом чьи-то лапы стиснули ему правую руку, он получил мощный удар по голове, а затем последовал безотказный, старый как мир довод — удар ногой ниже пояса.

И это имело значение. Еще как имело.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ВОИН ПОЛУЧАЕТ МЕЧ

Глава 1

Тюрьма представляла собой узкое, длинное и очень, очень сырое помещение. Когда Уолли немного пришел в себя и смог оглядеться вокруг, ему показалось, что это нечто среднее между открытой канализационной трубой и пустым плавательным бассейном. Деревянная крыша сгнила почти целиком, осталась лишь покрытая мхом решетка, и на яркой синеве небес темными пятнами выделялись свисающие клочья. Каменный пол и стены покрывала коричневая и желтовато-зеленая слизь. По обеим сторонам чернели ржавые решетки, но засовов на них не было. Обладая достаточной ловкостью, отсюда можно было выбраться через крышу.

Уолли не помнил, как попал сюда он сам, но потом у него появилась возможность посмотреть на эту процедуру со стороны. Если человек не потерял сознание и к тому же не был в достаточной степени покорным, его приводили в одно из этих состояний, раздевали и клали на пол. На ноги ему опускали большую каменную глыбу, в которой были сделаны специальные выемки для щиколоток.

Таким вот образом.

* * *

Потребовалось несколько часов, прежде чем Уолли настолько пришел в себя, что смог сесть Израненное тело распухло и страшно болело, снаружи и изнутри он весь был покрыт рвотой и запекшейся кровью. Все сокровища храма Уолли отдал бы теперь за стакан воды. Кроме того, он, похоже, лишился шести зубов. С трудом разлепив опухшие веки, он осмотрелся: посреди комнаты в ряд стояли каменные глыбы, около каждой сидел пленник. Кроме него тут было еще пятеро, он сидел последним в этом ряду.

Сосед робко улыбнулся ему и попытался, насколько это возможно сделать сидя, изобразить приветствие старшему. Он назвался Иннулари, целителем пятого ранга.

Уолли потребовалось несколько минут, чтобы собраться с мыслями.

— Я Шонсу, воин седьмого ранга, светлейший, — сказал он. — Сожалею, что не могу ответить вам должным образом, но я в таком замешательстве, что забыл слова.

Целитель был низенький, толстый, и Уолли хорошо видел его обнаженное дряблое тело. У него было круглое брюшко и мягкие, похожие на женские, груди. Пучки волос торчали в разные стороны, на самой макушке сверкала лысина. Вид у него был отталкивающий, но в конце концов они все здесь хороши, а сам Уолли, наверное, выглядел куда хуже остальных.

— О, вы не должны называть меня так, светлейший, — целитель жеманно улыбнулся. — Людей моего ранга называют «господин».

Точно, пять зубов, хмуро подумал Уолли.

— Извините меня, господин Иннулари. Мне бы хотелось попросить вас оказать мне профессиональную услугу, но боюсь, что я остался без средств. Маленький толстый человек посмотрел на него с интересом.

— Сделайте так, — сказал он, поднимая руку, — теперь так…

Уолли подчинился, двигая руками, насколько это было возможно, когда ноги пригвождены к полу и каждое движение причиняет боль.

— Видимо, сломано несколько ребер, — заявил целитель удовлетворенно.

— Потеря крови небольшая, поэтому повреждения внутренние, вероятно, не слишком серьезные. Видна работа профессионалов: судя по вашему виду, можно было ожидать худшего.

Уолли вспомнил, какие наставления Хардуджу давал своим головорезам.

— Им сказали, чтобы они не слишком снижали мою ценность, — объяснил он. — Правитель хочет получить за меня пять золотых.

— Разоблачение? — спросил пораженный Иннулари. — О, простите, светлейший, это не мое дело.

Уолли, как мог, объяснил, что вчера его ударили по голове, после чего он потерял память и не сумел подобающим образом ответить на приветствие правителя.

— И поэтому он решил, что вы — самозванец?! — в голосе маленького человечка было изумление и сочувствие. Видимо, сидеть рядом с Седьмым он почитал для себя большой честью и ему не хотелось считать своего соседа обманщиком. — Да, это, конечно, очень серьезно. Вы же понимаете: поскольку он объявил о разоблачении, то ему принадлежат и все права на раба.

Уолли кивнул и сразу же пожалел об этом.

— А что они сделают с моими знаками?

— Каленое железо, — с живостью объяснил Иннулари. — Возможно, они сразу же выжгут полосу раба, чтобы не тратить денег на профессиональное клеймение.

Великолепно.

В этот момент двое узников, сидящих следом за Иннулари, начали драться, ожесточенно молотя друг друга и выкрикивая непристойности. Через несколько минут по ступеням сбежал воин второго ранга, совсем еще мальчик. Он подошел к той стороне каменных глыб, откуда торчали пятки дерущихся, и один за другим драчуны вскрикнули и замолчали. Воин быстро вышел.

— Как он это сделал? — удивленно спросил Уолли.

— Ударил их по ногам. Очень хорошо действует. — Иннулари удовлетворенно огляделся. — Вся эта система очень хорошо придумана. Не пытайтесь двигать камень. Возможно, вам удастся его оттолкнуть, но тогда он упадет на ступни и переломает вам все кости.

Уолли опять лег, приняв это второе, доступное ему теперь положение, и с удивлением обнаружил, что пол совсем мокрый. Запах здесь еще хуже, чем зловоние в городе. Он вспомнил о таинственном мальчишке и его словах насчет подобия ада… С одной стороны — казалось, что в речах малыша больше логики и смысла, чем во всем этом безумном мире, но с другой стороны, поверить ему было труднее всего. И этот фокус с бусами, и то, что сейчас…

Целитель тоже лег. Он был самый настоящий болтун, как понял Уолли, и значит, ко всем его страданиям добавлялось еще одно, но назойливый сосед мог стать и полезным источником информации.

— Ваша потеря памяти — это любопытный случай для целителя, светлейший. Я никогда раньше не встречал таких симптомов, но о них упоминается в одной из наших сутр. — Он нахмурился. — Меня удивляет, почему жрецам не позволили провести изгнание, ведь лучшего лечения и не придумаешь. Несомненно, вами завладел демон.

— Кажется, об этом и шла речь, — вздохнув, Уолли стал объяснять. Он пытался припомнить тот спор, который разгорелся, когда его оттащили в одну из задних комнат; Хардуджу требовал, чтобы самозванца сделали рабом, Хонакура утверждал, что он — богохульник, а остальные жрецы, кажется, говорили о демонах. Тогда у него создалось впечатление, что этот спор — лишь звено в цепи многочисленных интриг, ведущихся между Хонакурой и Хардуджу.

Целитель, обрадованный тем, что получил порцию храмовых сплетен, пояснил:

— Если бы изгнание, проведенное священным Хонакурой, не достигло цели, это значило бы, что Богиня отвергла старого жреца, а такой исход — конец его карьере. Что, в свою очередь, вызовет существенные перемены в верхах.

Еще лучше.

— Ну, по крайней мере, они не позвали целителя, — сказал Иннулари. Я бы, например, не стал этим заниматься — при всем моем уважении, светлейший.

— Почему? — спросил Уолли; боль не могла заглушить любопытства.

— Потому что перспективы неутешительны, — он взмахнул рукой, показывая вокруг. — Именно так я и попал сюда. Я отказался от больного, но это была богатая семья, и они предлагали мне все больше и больше. В конце концов моя жадность победила, да простит меня Богиня!

Уолли осторожно повернул голову.

— То есть если пациент умирает, то целитель попадает в тюрьму?

— Да, если у родственников есть связи. — Иннулари вздохнул. — Мною овладела алчность. Но это была идея моей жены, так что ей самой приходится сейчас все расхлебывать.

— И надолго ты здесь?

Несмотря на удушающую жару, маленький человечек вздрогнул.

— О, я думаю, до завтра. Я тут уже три дня, а суд принимает решения быстро.

А что потом? Судилище, конечно. Уолли опять приподнялся и посмотрел на тех людей, что сидели вокруг. Ни одного прекрасного юноши. Тогда это не человеческие жертвоприношения, а казнь. А те, кого сбросили в водопад, были, выходит, преступниками? В основном, пояснил целитель. Или, конечно, рабы, в которых уже не нуждаются. Иногда люди добровольно отправляются к Богине — очень больные или старые.

— А кто-нибудь остается в живых? — задумчиво спросил Уолли.

— Я думаю, один из пятидесяти, — ответил целитель. — Один раз в две или три недели. Большинство же Она строго карает.

Дальнейшие расспросы показали, что кара заключалась в том, что жертву избивали и калечили — практически не было случаев, чтобы кто-то остался невредим. Тем не менее о своем будущем целитель думал спокойно, убежденный, что его приступ жадности — небольшой грех и Богиня легко простит его. Уолли не мог понять, на самом ли деле маленький человечек свято верит своему божеству или же он просто пытается сохранить присутствие духа. И то и другое казалось Уолли просто невероятным. Некоторое время спустя привели еще одного — молодого раба, которого посадили рядом с Уолли. Он с ужасом посмотрел на знаки воина и не произнес ни слова. В конце концов Уолли решил, что перед ним врожденный идиот.

День тянулся бесконечно долго, боль, жара и все возрастающая вонь становились просто невыносимыми; солнце превратило эту влажную клетку в настоящую парную. Толстый целитель продолжал свою бессмысленную болтовню: возбужденный встречей с Седьмым, он стремился пересказать историю всей своей жизни и описать каждого из своих детей. Потом он вернулся к вопросу о суде. Обвиняемый на нем не присутствовал — сама эта идея показалась Иннулари странной — и обычно узнавал о приговоре только тогда, когда его доставляли к месту казни. Да, случаи оправдания иногда бывают.

— Конечно, в вашем положении этого ожидать не приходится, светлейший, — сказал он, — потому что вашему преступлению стали свидетелями несколько членов суда, например священный Хонакура. — Он задумался. — Но все же интересно было бы услышать, каково их решение: одержимый демоном, самозванец или богохульник? — добавил он задумчиво.

— Я не могу ждать, — заявил Уолли. Все же, будь у него выбор, он бы согласился на еще одно изгнание — уж если этим путем он оказался здесь, то, возможно, этим же путем он выберется и обратно. Но потом из замечаний Иннулари он понял, что повторное изгнание — это большая редкость. Упрямых демонов обычно отсылают к Богине.

Стражники привели женщину. Она послушно разделась и села, заняв место рядом со слабоумным мальчиком-рабом. Это была женщина средних лет, начинающая седеть, кожа у нее была дряблая, обвисшая, но мальчик извернулся, уставился на свою соседку и в таком положении провел весь остаток дня.

Но Уолли эти проблемы уже не касались — а может быть, и никогда больше не коснутся. Он размышлял о том, что же Недомерок назвал подобием ада: Была ли это угроза, предвидение или счастливая догадка? Если определять рай как сексуальное возбуждение в паху, то ад, естественно, начался с невыносимой боли в том же месте.

Итак, первый постулат: вся эта боль реальна. Фантазией может быть секс, но не такое.

Следствие: этот мир реально существует.

Он пришел к выводу, что возможны три объяснения. Первое — у Уолли Смита энцефалит, и значит, этот Мир — сплошной бред. Но почему-то с течением времени это объяснение становилось все менее и менее убедительным.

Второе — повреждение головы у Шонсу. Он Шонсу, а Уолли Смит — это иллюзия. Он долго лежал на твердом, сыром камне, закрыв распухшие глаза, чтобы их не слепило солнце, и размышлял, но не мог убедить себя ни в чем. Его память хранила слишком много подробностей о жизни Уолли Смита. Он, например, помнил тысячи технических терминов, хотя когда он пытался их произнести, получалось какое-то хрюканье. Он помнил свое детство, друзей, учебу. Музыку. Спорт. В его памяти земная жизнь не умирала.

Оставалось только третье объяснение — реальны оба мира, и он попал не туда, куда надо.

Солнце уже заходило, когда у входа в тюрьму послышался какой-то лязг. — Время уборки! — довольным голосом провозгласил Иннулари. — И питье, светлейший, вы этого хотели.

В камеру хлынул поток воды. Перед Уолли сидели еще пятеро, и когда вода донесла до него их грязь, его стошнило. Это вызвало страшные боли в его измученных брюшных мышцах; но поток становился все сильнее, вода была относительно чистой и приятно прохладной. Остальные узники лежали в этой воде, они смеялись, поднимали брызги… и пили. Уборка два раза в день — вот единственная вода, которую можно получить в тюрьме, так его заверил Иннулари.

Суд приговаривает вас к неделе дизентерии и к двум неделям гангрены.

Ваше дело вскоре будет рассмотрено.

Когда вся вода вытекла через решетку, принесли корзину с объедками: в основном тут были заплесневелые фрукты, несколько высохших корок и обрезки мяса; Уолли бы не притронулся к этому, даже если бы все зубы у него были на месте. Когда подошла его очередь, все лучшее из корзины было уже съедено. Неделя в этой тюрьме станет смертным приговором.

Солнце скрылось быстро, как это бывает в тропиках; виолончельное гудение мух уступило место скрипкам комаров. Твердый оптимизм Иннулари тоже, казалось, пошатнулся, и он предался размышлениям. Уолли попытался навести его на разговор о вере и услышал о той же самой идее перевоплощения, о которой говорила ему рабыня.

— Конечно, это же очевидно, — говорил ему целитель; казалось, он убеждает не столько Уолли, сколько себя самого. — Река — это Богиня. Река течет от одного города к другому, так же и наши души переходят от одной жизни к другой.

— Но ты ведь не помнишь предыдущие жизни, так ведь? — Уолли был настроен скептически. — Тогда что же такое душа, если это не твой разум?

— Это совсем другое, — продолжал настаивать целитель. — Города — это жизни, а Река — это душа. Это аллегория, она указывает нам путь. Или возьмем бусины на нитке…

— О черт! — тихо сказал Уолли и прикусил язык. Город нельзя подвинуть к реке, но нитку можно развязать, перебрать бусы, а потом завязать опять. Свет угас, и небо озарилось невероятной красотой сияющих колец; луна, в сравнении с этими тонкими серебряными нитями, показалась бы не более романтичной, чем обыкновенная электрическая лампа. Он вспомнил и о сиянии водопада, который здесь называли Судилищем. Этот мир очень красив. Он плохо спал — не только из-за ран и боли. От судорог в ногах страдали все узники, и стоны слышались чаще, чем храп. Система колец, которую рабыня называла Богом Сна, оказалась хорошими часами. Вскоре после захода солнца на востоке поднялась темная тень — тень планеты, — и стала двигаться по небу. Он увидел, что к полуночи она прошла ровно половину своего пути, а к рассвету исчезла.

Наступил еще один день, а он так и не вернулся к реальности.

Глава 2

Разгоралось ясное утро, обещающее, что день будет таким же жарким. Целитель Иннулари выглядел явно разочарованным и в конце концов признался, что в дождливые дни, когда Богиня не видит Судилища, казни не проводятся. Провели уборку. Среди узников чувствовалось какое-то беспокойство, люди нервно перешептывались.

Потом по лестнице, морщась от вони, с шумом спустились двое жрецов, трое воинов и четверо рабов.

— Иннулари, целитель пятого ранга, за нерадивость..

— Кинарагу, плотник третьего ранга, за воровство…

— Наррин, раб, за непокорность…

Жрец называл имена, а один из воинов указывал на жертву. Рабы поднимали камень и вытаскивали приговоренного. Когда онемевшие ноги сгибались, люди вскрикивали от боли и одного за другим их оттаскивали наружу. Так на казнь увели ближайших соседей Уолли и еще одного человека, который сидел чуть дальше; после чего Отряд Смерти удалился. Опять появилась корзина с едой.

Уолли понял, что ему будет не хватать разговорчивого Иннулари. Спустя час или два он услышал колокольный звон. Уолли подумал, что за целителя не мешало бы помолиться его богине, но потом не стал.

Днем привели еще пятерых. Хотя места оставалось достаточно, но почему-то казалось, что тюрьма переполнена. У Уолли появились двое новых соседей, которые пришли в восторг, увидев в тюрьме воина седьмого ранга. Они насмехались над ним, и когда он попытался вступить в разговор, отвечали непристойностями. Боль и недосыпание измучили его, но едва он забывался, как они начинали пихать его кулаками.

Внезапно стало очень тихо. Видимо, Уолли задремал, потому что он вдруг увидел правителя, который стоял с другой стороны каменных глыб и смотрел на него с удовлетворенным презрением. Обеими руками он держал бамбуковую трость и задумчиво ее сгибал; относительно того, кто станет его жертвой, не могло быть никаких сомнений. Уолли в первую очередь решил, что ему не следует показывать свой страх. Это совсем не трудно, ведь лицо его настолько распухло, что на нем не может быть вообще никакого выражения. Надо ли что-то объяснять или лучше ничего не говорить? Он все еще раздумывал над этим, когда начался допрос.

— В чем состоит первая сутра? — спросил Хардуджу.

— Я не знаю, — ответил Уолли спокойно. Он надеялся, что это прозвучит спокойно. — Я…

Больше он ничего не успел сказать, потому что правитель ударил его тростью по левой ступне. Тяжело… Во-первых, боль от удара, а во-вторых — нога дернулась и камень содрал кожу на лодыжке. Хардуджу внимательно следил за ним и, кажется, остался доволен.

— В чем состоит вторая сутра? — Теперь очередь правой ступни.

Третья сутра — опять к левой. Сколько, интересно, их всего? Однако после шестой сутры садист перестал задавать вопросы и просто бил, с довольной улыбкой наблюдая за мучениями Уолли, и его красное сияющее лицо было исполнено удовольствия. Он бил то по одной, то по другой ноге, а иногда только замахивался, чтобы посмотреть, как ступня дергается и ударяется о камень.

Уолли пытался что-то сказать, но его не стали слушать. Он пытался молчать и молчал до тех пор, пока не искусал себе язык и весь рот не наполнился кровью. Он пытался кричать. Он пытался умолять. Он рыдал.

Он, должно быть, потерял сознание, потому что не помнил, когда мучитель ушел. Весь остаток этого дня застилал какой-то багровый туман, и время от времени из тумана выплывали бессвязные бредовые видения. Возможно, это и к лучшему, потому что в таком состоянии он не мог видеть своих искалеченных ступней. Солнце поднялось выше, на Уолли упала тень от решетки, что служила крышей, и к ранам устремились мухи, но зато соседи больше не трогали его.

* * *

Принесли корзину с едой — Уолли пропустил ее мимо, не притронувшись ни к чему. Солнце уже зашло. Небо стало быстро темнеть, когда Уолли вдруг почувствовал, что туман, застилающий его взор, рассеивается. Он с усилием поднялся, сел и посмотрел вокруг. Остальные узники, казалось, впали в какую-то странную апатию и лежали молча, бессмысленно уставясь в пространство. После очередного наводнения в воздухе висело плотное водяное марево; свет постепенно угасал, в камере собирались тени; стояла полная тишина.

Рядом, опираясь на камень, примостился его старый знакомый маленький загорелый мальчишка, он молчал и внимательно разглядывал Уолли. Мальчик был все так же гол, все так же костляв и сжимал в руке все тот же прутик. Лицо его было спокойным и отрешенным.

— Ну что, есть разница? — спросил он.

— Да, есть, — ответил Уолли. Это были первые слова, произнесенные им с тех пор, как ушел Хардуджу. Его ступни стали средоточием невыносимой боли, которая заглушала боль всех прочих ран и ушибов. Некоторое время мальчик молчал, разглядывая узника, потом заговорил.

— Сейчас суд храма разбирает ваше дело, мистер Смит. Какое решение вы прикажете им принять?

— Я? — переспросил Уолли. — Как мое желание может повлиять на судей?

Он лежал на полу как бесчувственное полено, и сил его не хватало даже на то, чтобы рассердиться.

Мальчик поднял бровь.

— Все это происходит у тебя в голове — все это иллюзия. Ты сам так сказал. Так неужели ты не можешь определить их решение?

— Я думаю, что воздействовать на суд храма мне не удастся, — сказал Уолли, — но ты, наверное, мог бы…

— А! — воскликнул мальчик. — Мы потихоньку продвигаемся. — Упершись ладонями в камень, он взобрался на него и теперь сидел, болтая ногами. — Кто ты? — спросил Уолли.

— Недомерок. — Мальчик не улыбнулся.

— Извини! — вскричал Уолли. — Я не знал! — он взглянул на своих соседей по камере. Никто не пошевелился.

— Они ничего не замечают, — сказал мальчик. — Они видят только тебя. Ну ладно, давай вернемся к вопросу о вере, да?

Несколько долгих секунд Уолли собирался с мыслями. С этим надо разобраться, иначе он умрет. Или еще хуже.

— Я верю, что этот мир существует. Но ведь и Земля тоже.

Мальчик кивнул.

— Я видел здесь лошадей, — продолжал Уолли, — они похожи на наших, но не совсем такие. Я всегда верил в эволюцию, а не в акт творения, но здешний Народ… они просто люди. Они не принадлежат ни к одной из земных рас, но они люди. В двух разных мирах не могут эволюционным путем появиться одинаковые существа. В близких экологических условиях, вероятно, будут похожие организмы, но не до такой же степени. Я хочу сказать, что и птицы, и летучие мыши летают, но это не одно и то же. Вот носы и ушные раковины… Можно и без них, но у здешних людей они тоже есть. И поэтому, что бы там ни писали в фантастических романах, ни в каком другом мире не может быть двуногого разумного существа, неотличимого от Хомо сапиенс… Мальчик зевнул.

— А боги! — быстро заговорил Уолли. — Они должны быть, так ведь? Чтобы указать цель! Направить! Ты как раз говорил про бусины, да? «Каждая следующая — такая же, но немного другая», — ты так говорил. Много миров, вариации на одну и ту же тему. Возможно, копии какого-то идеального мира! — Очень хорошо! — мальчик одобрительно кивнул. — Продолжай.

— Поэтому богиня это… Богиня. Это она вызвала меня сюда.

— А кто ты?

Это был самый главный вопрос, но теперь Уолли думал, что знает ответ.

— Я Уолли Смит и я Шонсу… Воспоминания Уолли Смита, а тело Шонсу. Душа… Про душу я ничего не знаю.

— Ну тогда и не тревожься об этом, — сказал мальчик.

— А Хардуджу?

— Что вы сейчас думаете о высшей мере наказания, мистер Смит?

— Я ведь не говорил, что не верю в…

— Но ты так думал!

— Да, — признался Уолли. — Вытащи меня отсюда и дай мне убить этого ублюдка, и я сделаю все, что ты хочешь, — все.

— Ах, вот как!.. Сделаешь? — мальчик покачал головой. — Месть? Это не совсем то, чего от тебя ждут!

— Но сейчас я верю в Богиню! — воскликнул Уолли срывающимся голосом. — Я раскаиваюсь. Я буду молиться. Если Она позволит, я буду Ей служить. Я буду воином, если Она этого хочет. Я сделаю все!

— Смотри-ка! — мальчик усмехнулся. — Какая неожиданная преданность! Он замолчал, не спуская глаз с Уолли, и у того возникло странное чувство — как будто мальчик заглянул ему в душу и с одного взгляда заметил все, что у него внутри. Так бухгалтер пробегает сверху донизу финансовый отчет. — Ваша вера очень невелика, мистер Смит.

— Это все, что у меня есть, — сказал Уолли, чуть не плача.

— Это всего лишь маленькая трещинка сомнения в твоем неверии. Придется доказать.

Этого-то он и боялся.

— На Судилище?

Мальчик поморщился.

— Но ты ведь не хочешь стать рабом Хардуджу? Не думай, он не будет тебя продавать. Держать на цепи Седьмого — это же так здорово! Сколько всевозможных развлечений можно придумать — ты только представь!.. Так что мне сдается, что ты выберешь Судилище. — Первый раз за все это время он улыбнулся и показал свою дырку. — Фокус вот в чем — если будешь сопротивляться, получишь по голове и тебя просто сбросят вниз. Ты упадешь на скалы. Но если разбежаться и прыгнуть — то можно приземлиться там, где глубоко. Посмотрим, сколько у тебя веры.

— Я не смогу бежать с такими ногами, — сказал Уолли. — Посмотри, на что они похожи.

Мальчик развернулся, чтобы взглянуть на его ноги, и пожал плечами.

— На Поляне Милосердия можно помолиться. Молись, чтобы тебе даровали силу. — Темнело, и его фигурка все больше сливалась с окружающим мраком. — Я же тебе говорил, как это важно. Смертным редко дается такая возможность.

— Я никогда не молился, — робко возразил Уолли, — но я постараюсь. Я хотел помолиться за Иннулари. Это помогло бы ему?

Мальчик взглянул на него с интересом.

— Ему — нет, а тебе помогло бы. — Он помолчал. — Боги не должны дарить человеку веру. Я мог бы так сделать, но тогда ты стал бы орудием, а не активной силой. Смертные могут служить богам только по доброй воле, а добрая воля не приходит извне. Понимаешь? Но если у тебя есть вера, боги могут ее укрепить. Ты высек искру. Я ее раздую. Ты не забыл целителя, и вот что я сделаю тебе в награду.

Он сорвал листок со своего прутика. Ноги Уолли, до сих пор горящие в адском пламени, теперь словно окунулись в ледяную воду. Боль утихла, и стало значительно легче.

— Это только до рассвета, — предупредил мальчик.

Уолли, заикаясь, пробормотал слова благодарности.

— Я даже не знаю, как тебя называть, — сказал он.

— Покамест зови меня Недомерком, — ответил мальчик. В восходящем свете Бога Сна ярко блеснула его улыбка. — Давно уже смертные не были такими наглыми. Это меня развлекает.

Его глаза блеснули.

— Когда-то ты играл в игру, которая называется шахматы, — ты помнишь, что бывает, когда пешка доходит до конца поля?

Это была явная насмешка, но Уолли быстро подавил свое возмущение.

— Да, сэр, ее можно сделать любой фигурой, кроме короля.

Мальчик усмехнулся.

— Так вот, ты дошел до конца поля, и тебя превратили в другую фигуру. Все очень просто. Запомни, завтра ты должен прыгнуть изо всех сил, и мы опять встретимся.

На камне никого не было.

Вторую свою ночь в тюрьме Уолли проспал крепко, но к утру он обнаружил, что сидит за столом. Воспоминание юности, но оно вернулось к нему так живо, что он чувствовал запах сигарет, слышал звуки джаза, доносящиеся из радиоприемника, стоящего в соседней комнате… зеленое сукно, на которое падает яркий свет; они играют в карты, кругом стаканы и пепельницы. Слева от него сидит Билл, справа — Джастин, а Джек ушел в сортир.

Они играли в бридж, и он объявлял. Это была одна из тех игр, когда все уже пьяны и рассчитывать можно только на удачу. Козыри были крести, и у него в руках оставалась последняя, двойка. Вилл подкинул пиковую карту к одинокому тузу Уолли, а потом любезно передвинул туза к нему. Джастин пошел в масть. Похоже, Уолли придется играть с «болваном»: как раз этого они и добивались.

Он покрыл козырем своего собственного туза. Теперь можно пойти с семерки червей. Противники оказались в сложном положении — что бы они ни сбрасывали, он все мог принять. Он услышал свои торжествующие крики… шлем, взятка, двойная ставка, опять двойная ставка, партия и роббер. Он потянулся к доске. Он уже ощущал ее под рукой. Потом все исчезло, и вот он опять в тюрьме, и первые проблески рассвета озаряют небо на востоке.

Он понял, что если веришь в богов, то начинаешь верить и в видения.

Кто пошел не с той карты? Шахматы и бридж… может быть, боги тоже играют с людьми в игры, чтобы скоротать вечность? Игральные карты — это те же воины — может быть, Богиня покрыла своего собственного туза, Шонсу, самой маленькой козырной картой, двойкой треф, которой оказался Уолли Смит? Солнце вставало, и боль вернулась опять. Но мальчик предупредил его об этом, и значит, можно верить, что сегодня Уолли покинет тюрьму.

Так сказал бог.

Глава 3

День выдался трудный. Отряду Смерти предстояло забрать шестерых узников, и первым в списке был «Шонсу, воин седьмого ранга, одержимый демоном». Следовательно, если верить Иннулари, Хонакура потерпел поражение в борьбе за власть.

Уолли втащили вверх по ступенькам, через комнату охраны вывели наружу, и он в изнеможении упал на твердую землю, уже нагретую жгучими лучами солнца. Он не закричал. Некоторое время он лежал неподвижно, пытаясь побороть подступавшую к горлу тошноту: ее вызвали страшная ломота в суставах и боль от ран; яркий свет мешал открыть глаза. Потом он попытался сесть; стражники уже вытаскивали остальных и бросали рядом с ним, приговоренные кричали или стонали. Уолли бросил взгляд на свои ноги, отвел глаза и больше ни разу не посмотрел в ту сторону.

Он оказался посреди широкого двора, огромного, как площадь для военных парадов. Горячий воздух накатывал волнами. Тюрьма была сзади, за спиной, а впереди слышался веселый говор Реки. С двух сторон это пространство ограничивали огромные здания, вдалеке над ними поднимались шпили. Здесь же начинался большой зеленый парк — настоящий райский уголок. Жрецы ушли: их работа была сделана. Видимо, теперь вся ответственность лежала на скучающем воине четвертого ранга. Он разглядывал жертвы и постукивал по сапогу кончиком кнутовища.

— Десять минут, чтобы собраться с силами, объявил он. — Потом пройти через площадь и обратно. Или проползти, если хотите. — Он щелкнул хлыстом. Появился совсем молодой Второй в желтой юбке, он обошел всех приговоренных и сунул каждому черную тряпку. Увидев Уолли, он нахмурился и посмотрел на своего начальника.

— Для этого надо тележку, — сказал Четвертый.

— Я воин, — громко ответил Уолли, — я пойду сам.

Он взял повязку, разорвал ее пополам и начал обматывать одну ногу.

— Ты грязный самозванец, — рявкнул Четвертый.

От второй половины Уолли оторвал маленький лоскуток и завязал волосы на затылке. Стали видны его знаки на лбу.

— А суд храма так не считает, воин.

Видимо, он неправильно к нему обратился, потому что тот покрылся краской и угрожающе поднял свой кнут.

— Ну, начинай, — оскалился Уолли, — бери пример со своего правителя.

Какое-то мгновение воин молча смотрел на него, потом схватил еще одну повязку и сунул ее Уолли.

Уолли не был до конца уверен, что поступает правильно, но он должен был доказать свою веру и считал, что лучший способ для этого — доказать сперва свое мужество. Едва ли имеет большое значение, кому он будет доказывать — богам, воинам или самому себе. Надо было идти через площадь; двое из приговоренных поползли, их тут же настигли удары хлыста. Уолли пошел. Он шел очень медленно, при каждом шаге задыхаясь от боли, но он первым дошел до конца и вернулся назад. И он не опустил головы.

Потом всех шестерых сковали одной цепью и повели вдоль берега реки, мимо зданий, которые Уолли не видел из-за слез, мимо бурных вод, которые, может быть, совсем скоро понесут его искалеченные кости; вскоре их привели к ступеням храма. Через некоторое время появилась жрица и пробормотала над обреченными слова благословения.

Их охраняли девять воинов и четыре неповоротливых раба. Уолли занял почетное место впереди колонны; цепь, которая сковывала его шею, нес за ним воин второго ранга.

Каждый шаг был настоящей пыткой. Глаза застилала вода, и чего в ней было больше — слез или пота — он не знал, да и не хотел знать. Как они прошли весь парк и вышли через ворота, Уолли плохо запомнил; процессия еще не успела углубиться в городские переулки, когда до него донесся детский голос: «Эй, смотрите! У них воин!»

Уолли протер глаза, чтобы лучше видеть, и обнаружил, что собирается толпа. Он никогда раньше не задумывался о том, как относятся жители города к этому ежедневному маршу смерти. Иннулари говорил, что большинство узников — это рабы или преступники из других городов, присылать их сюда по какому-то необъяснимому древнему обычаю считается достойной службой Богине, но кое-кто из пленников, вероятно, жители этого города, и, наверное, иногда совершаются попытки спасти осужденных. Поэтому, вероятно, требуется такая большая охрана, ведь когда шестерых закованных в цепи сторожат девять человек, это кажется излишним.

Но на сей раз их спасать не будут. Из толпы то и дело доносились колкости и насмешки, следом за процессией бежали дети и подростки. На Судилище отправляется воин седьмого ранга, это большое развлечение. Суматоха росла, шум становился все громче, люди выглядывали из окон, прибегали с соседних улиц. Охранники начали злиться, прибавили шагу и раздраженно дернули цепь. Уолли сжал зубы, но голову держал высоко и, пошатываясь, шел вперед.

В него попал комок жидкой грязи, потом еще один, уже не такой мягкий.

Все крики обращены были только к нему, благородному господину, доблестному воину. Ты что, проиграл битву? Где твой меч, воин? А эту штучку оставьте мне, светлейший!..

Один из охранников взялся за меч, и на мгновение показалось, что кровопролития не избежать, а с ним и настоящего мятежа, народного восстания. Но послали за подмогой. Появился еще один отряд воинов, вдвое больше, чем первый, и толпу быстро разогнали. Уолли слишком изнемог от боли, он не чувствовал страха, но послание расшифровал — воины седьмого ранга не пользуются любовью народа. Если все они похожи на Хардуджу, то удивляться нечему.

Тюрьма — это еще не ад, это только чистилище, настоящий ад начался только сейчас. Миллион раз Уолли проклинал себя за то, что отказался от тележки, пусть это было бы недостойно, пусть еще сильнее заболели бы его раны. Он не помнил, как они вышли из города, не помнил, что было вокруг, он замечал только тропинку, поднимающуюся теперь круто вверх. Он содрогался при мысли о том, что может потерять сознание, потому что тогда его или поволокут по земле, или просто проткнут мечом и бросят в воду. Лохмотья на ногах пропитались кровью, боль и жара были просто невыносимы. Казалось, что кричит каждый его мускул, каждый сустав. Они обогнули скалу и подходили к водопаду, когда порыв свежего воздуха оживил Уолли. С одной стороны над тропинкой поднималась прямая отвесная стена, с другой — нависал утес. Земля под ногами качалась, ветер взвихривал пелену холодных брызг, а в ушах гремел рев воды. Впереди стеной вставал водопад. Вытянув голову и посмотрев вниз, он увидел бушующую белую пену, скалы и кружащие в водовороте стволы деревьев. Его хрупкая вера пошатнулась — неужели возможно пройти через все это и не погибнуть? И даже если он сможет, где гарантия, что он не окажется опять в храме и не окончит там свои дни, потому что не знает, в чем состоит первая сутра? Но потом все эти мысли заглушила боль, в глубине его души бушевала ярость, ярость, вызванная несправедливостью и безнаказанной жестокостью; он весь был полон желания отомстить этому мучителю Хардуджу — и в то же время не мог без злости вспоминать и маленького мальчика, таинственного мальчика, творящего чудеса, которому Уолли Смит служил забавной игрушкой. Он всем им покажет. Негодование на одного увеличивало ненависть к другому.

Боль стала стихать, ноги оцепенели, и Уолли уже почти не чувствовал их. Возможно, так подействовала на него прохлада воды, а может быть, он уже начал терять сознание или утратил чувствительность от страха перед предстоящим испытанием. Так или иначе, но он не переставая бормотал молитвы — невнятные и запутанные, такие, что даже он сам плохо понимал, что говорит, но надежда на то, что их поймет тот, к кому они обращены, не оставляла Уолли.

Ущелье кончилось, тропинка резко оборвалась, и они оказались на поросшем травой склоне, недалеко от вершины горной гряды. Пленников подтолкнули вперед, сняли с них цепи, и обессиленные люди повалились на траву. Один из рабов собрал набедренные повязки.

У входа остались стоять двое охранников с обнаженными мечами, остальные, казалось, не обращали на узников особого внимания. Тропинка, уводящая в ущелье, была единственным выходом отсюда. Нет — единственным безопасным выходом. Уолли старался побороть приступы тошноты. Он пытался думать не о будущем, а лишь о том, что ему удалось наконец сюда добраться. Мальчику это понравится.

На самом верху стояло некое подобие храма, беседка из какого-то синего камня, скрывающая уменьшенный вариант статуи Богини. За ним поднималась голая отвесная скала. С одной стороны поляна обрывалась в пустое пространство, и вдалеке в облаке водяной пыли можно было различить противоположную стену каньона. В такой ужасающей близости водопад поистине прекрасен — он как река, которая мчится с небес в ад, безжалостная белая смерть, сотрясающая землю.

Уолли повернулся ко всем спиной и тихо сидел, не спуская глаз с храма, казавшегося огромным даже с такого расстояния. Прекрасное здание, похожее на драгоценный камень в оправе парка, это щедрая дань тому божеству, в честь которого он построен. Где-то там внизу — Хардуджу. Уолли ему кое-что должен.

Город было не видно, но он смог рассмотреть дорогу, огибающую стену, и даже различил крохотные пятнышки — домики паломников. Он вспомнил и нежную рабыню. Рожденная ни самой нижней ступени социальной лестницы, униженная, бесправная, обреченная продавать себя ради выгоды других, она одна в этом Мире подарила ему утешение и доброту. Если он выживет и благодаря вмешательству богов сможет действовать, то он заплатит еще один долг. Некоторое время ничего не происходило. Голые узники, охрана и рабы сидели на солнышке так, словно решили устроить перекур. Ветерок застенчиво вился вокруг, принося то ледяное касание смерти, то теплый запах влажной земли и тропических цветов. Люди не смотрели друг на друга. Разговаривать все равно было невозможно из-за рокота водопада.

Воин четвертого ранга не спускал глаз с храма и, видимо, заметил сигнал, потому что вдруг закричал, что время пришло. Привилегия идти первым в цепи сразу же превратилась в привилегию умереть последним. Уолли не испытывал большого желания оспаривать такой порядок. Воины подошли к одному из приговоренных, он завизжал и прижался к земле. Они прикрикнули на него и принялись пинать ногами; наконец он поднялся и побежал на вершину, он обвил руками статую. Примерно через полминуты один из охранников ударил его деревянной дубинкой, и его тело осело. Рабы отнесли его к краю, раскачали, швырнули в бездну, и если колокол в храме звонил и по нему, то рев водопада заглушил эти звук и.

Узники пытались отползти от воинов, в отчаянии цепляясь за последние мгновения жизни. Но это не помогло. Один за другим они летели вниз. Наступила очередь Уолли.

К нему подошел один из Четвертых. Воину пришлось наклониться и кричать, чтобы его было слышно.

— Вы шли сами, светлейший, как и подобает воину. Вы будете прыгать?

Его взгляд говорил, что мужество достойно восхищения в каждом, будь это даже самозванец. Он всего лишь солдат, который исполняет свой долг; Уолли нашел в себе силы улыбнуться.

— Я буду прыгать, — сказал Уолли. — Я бы хотел сначала помолиться, но когда будет пора, скажите мне. Я не хочу, чтобы меня сбросили. — Он надеялся, что его голос прозвучал достаточно спокойно.

Он с трудом подошел к статуе и опустился на колени. Сильно смущаясь, Уолли стал молиться вслух, он просил Богиню дать ему физическую силу, чтобы он смог бежать, и силу духа, чтобы этого захотеть.

Ответа не было, и сказать больше было нечего. Уолли чувствовал солнечные лучи на голой спине, видел в синем небе белые облака, храм внизу в долине, живописную стену воды, птиц, которые свободно кружились вокруг. Этот Мир такой прекрасный, а жить так хорошо… и почему все это должно было случиться именно с ним?

— Пора, — сказал воин с дубинкой.

Уолли встал, повернулся и, прихрамывая, начал спускаться. С удивлением обнаружив, что ноги его слушаются, он попробовал бежать. Сзади послышались одобрительные выкрики. Уже у самого края он раскинул руки и прыгнул вперед, как будто ныряя. Завыл ветер, брызги ударили ему в лицо, потом все исчезло.

Глава 4

Грозный рев урагана…

Темнота…

Беспомощно, как тряпка, он повис на деревянной балке. Все вокруг ревело так, что одна только сила звука могла сдвинуть его с места, подхватить и кружить как щепку; тонкий луч света падал лишь на эту деревянную балку, которая вклинивалась в стену острых скал; внизу поднимались волны. Уолли крепко обхватил колени руками, и в ту же секунду вода настигла его, подхватила и закружила. Волна жадно подхватывала человеческое тело, потом бросала его, и он ждал следующего удара.

В полном отчаянии, задыхаясь, Уолли все же стал карабкаться вверх по этой балке, а тем временем вода внизу опять поднималась. Из последних сил он рванулся к скале, зацепился, подтянулся и обхватил камень руками и ногами. Теперь вода поднялась только до пояса. Пальцы Уолли заскользили по камню.

Темнота и страшный грохот.

Все равно его никто не услышит, но еще одну волну он не переживет. Уолли попытался закричать, но вышел какой-то напряженный хрип: «Недомерок! Помоги!»

Внезапно все стихло. Волн больше не было.

Уолли решил, что оглох или уже умер. Боль в груди была просто невыносима. Он сползал по скале все ниже и ниже.

Тьма вокруг рассеивалась. Уолли уже мог различить скалы, деревянную балку внизу, опять крутые каменные склоны, валуны, огромные, как дом, и совсем маленькие, не больше булыжника. Везде валялись какие-то обломки: балка, которая оказалась частью корабельной мачты, доски, стволы деревьев; здесь царил полнейший хаос. Вся эта гора была похожа на какую-то мусорную кучу, устроенную великанами, а Уолли сидел на ней, как муха.

Боль в груди стала невыносимой. Каждый, даже самый слабый вздох казался Уолли последним.

Свет падал непонятно откуда, но он сверкал все ярче и ярче, как снег под солнцем. В его лучах мерцал камень и зеркально светилось дерево. Сверху нависали скалы. Внизу сияло застывшее великолепие хрусталя и серебра, переливающиеся всеми цветами радуги острые льдины. Ужасные волны, бушевавшие почти под ногами, застыли и образовали глубокие ущелья темного зеленовато-синего обсидиана, деревянные обломки переливались ярко-голубым, а вдалеке темнели и становились совсем черными. В воздухе мерцали мириады светящихся точек, как будто алмазная дымка. Уолли находился в самом сердце водопада, под водой: он стал свидетелем чуда.

Но сейчас он не мог оценить это чудо. Увидев ровный участок, он попытался забраться на него, но не хватило сил. Изо рта, причиняя невыносимую боль, хлынул поток воды. Его стошнило. Потом он лег и затих, время от времени шумно вдыхая полной грудью.

Постепенно Уолли пришел в себя. Боль отпустила, и он поднял голову, осматривая этот безмолвный хрустальный собор, ледяную пещеру, которая светилась, как дворец Снежной Королевы. Скала под ним круто обрывалась вниз. Повсюду вздымались огромные окаменевшие волны — как злые великаны, рассерженные тем, что им не дали поймать добычу.

— Ну вот ты и добрался, — раздалсяголос мальчика. — Жив, хотя и не совсем здоров. Он сидел, поджав под себя ноги. Его камень, казалось, был выше, ровнее и удобнее, чем тот, на котором сидел Уолли. В руке он держал все тот же прутик. В насмешливой улыбке опять показалась дырка между его зубов.

— Похоже, я умираю, — слабым голосом сказал Уолли. Ему было все равно. Каждому человеку положен свой предел, а он подошел уже к самому краю. Пусть боги играют с кем-нибудь другим.

— Ну, это можно поправить, — сказал мальчик. — Встань.

Поколебавшись, Уолли подчинился. Он с трудом поднялся на свои израненные, кровоточащие ноги, выпрямиться он был еще не в силах.

— Да! Ну и потрепало тебя! — Мальчик взглянул на Уолли и оборвал листок со своего прутика.

Уолли почувствовал, что наступает исцеление. Все его тело окатила теплая волна. Сначала она унесла тяжелый молот, который стучал в голове, потом с глаз упала пелена, все зубы опять твердо сидели на своих местах, сломанные ребра срослись, растянутые связки перестали болеть, порезы закрылись, раны зажили, а распухшие яички опять сократились до своих нормальных размеров. Чудо окатило его с головы до ног и ушло в землю. Уолли окинул себя взглядом, потом сел и стал рассматривать ноги. Гораздо лучше, но все же до полного выздоровления еще далеко. Такими же опухшими остались глаза, а ушибы, хотя и не болели так сильно, как прежде, но все же чувствовались. Внутри все пришло в норму, но снаружи он до сих пор представлял собой ужасное зрелище, и идти, пожалуй, будет тяжеловато. — Давай еще разок! — потребовал он. — Ты выдохся на полдороге.

Мальчик нахмурился.

— Ад помог вам гораздо больше, чем рай, мистер Смит. Кое-какие памятки я все же оставлю.

Спорить с этим было бесполезно. Уолли новыми глазами посмотрел на внезапно остекленевший водопад. Он попал сюда и остался жив благодаря чуду. Потребуется еще одно, чтобы выбраться отсюда. Интересно, откуда падает этот свет? Впрочем, боль все еще чувствовалась, а теперь к ней прибавились и гнев, и возмущение.

— Ты доказал свою веру, — произнес мальчик. Упираясь в острые колени тонкими, как тростинки, руками, он задумчиво смотрел на Уолли. — Ты говорил, что вера — это попытка оправдать страдание существованием некоего высшего предназначения. Ты все еще так думаешь?

— А мне казалось, тебя это забавляет, — язвительно ответил Уолли.

— Будь осторожен! — Теперь в его хмуром взгляде была угроза.

— Извини, — пробормотал Уолли, не чувствуя себя слишком виноватым. — Ты что, устроил мне проверку?

— Я доказывал, что ты годен. Ты сам это доказал. У тебя крепкое тело, но настоящая крепость — это не только мышцы и кости. — Он усмехнулся. Богине не нужен воин, который будет собирать совет, когда угрожает опасность. А ты продемонстрировал большое мужество и упорство.

— Получается, что три дня назад я на это был не способен? — Уолли исследовал камень, пытаясь найти гладкое место, чтобы встать на колени. Он решил, что должен стоять на коленях.

— Конечно, способен, — ответил бог. — Но ты этого не знал. А теперь знаешь. Но хватит об этом! Итак, ты доказал свою веру и согласился выполнить задание, так? Наградой будет все, что пожелаешь, — власть, богатство, физическое совершенство, долгая жизнь, счастье… Твои молитвы будут услышаны. Если выполнишь задание. В противном случае — смерть или нечто, что хуже смерти.

Уолли вздрогнул, хотя и не почувствовал холода.

— Кнут и пряник, да?

— Точно. Теперь ты знаком и с тем, и с другим. Впредь тебе придется самому зарабатывать свои награды.

— Кто ты?

Малыш улыбнулся, вскочил на ноги и поклонился, взмахнув прутиком, как придворный — украшенной перьями шляпой. Но перед Уолли был всего лишь костлявый голый мальчик.

— Я — полубог, младшее божество, архангел — как тебе больше нравится.

Если хочешь, зови меня «господин», но мое настоящее имя тебе знать нельзя. — Он опять сел. — Мне нравится именно такое обличье, оно смешное и не напугает тебя.

Это не произвело на Уолли никакого впечатления.

— Хватит играть со мной в игры. Я бы скорее поверил в тебя, если бы ты больше походил на бога, если бы у тебя был нимб…

Он зашел слишком далеко. Мальчик рассердился.

— Как хочешь, — сказал он. — Вот тебе нимб.

Здесь и раньше было светло. Теперь же пещера засияла так ослепительно, словно в ней зажглась звезда. Мальчик так и остался мальчиком, но на мгновение просияла его божественная сила, и этого было достаточно, чтобы внушить любому из смертных низкий животный ужас.

В этом волшебном свете Уолли увидел существо, чей возраст трудно себе представить: поднимаясь из глубины времен, тех что предшествовали образованию галактик, он уходит далеко вперед, туда, где уже не различить мерцания этих кратких фейерверков; разум, коэффициент умственного развития которого исчисляется триллионами, он знает каждую мысль каждого живого существа во вселенной; силу, которая одним движением пальца способна уничтожить целую планету; благородство и чистоту, рядом с которыми человечество превращалось в звериное стадо; холодный рассудок, который ничто не в силах побороть; жалость, незнакомую людям, он знает все страдания смертных и их причины, но эти страдания неизбежны, они вызваны самой сутью человеческого существа, и поэтому их невозможно предотвратить. Потом Уолли почувствовал что-то еще — что-то, что глубже глубины и тяжелее тяжести, для чего не найти слов; то, что для смертного — лишь скука и смирение, а на самом деле это — оборотная сторона бессмертия, груз всезнания, бесконечность лежащего впереди будущего, когда ничто не может удивить и нет конца, даже когда кончится время, никогда, никогда, никогда…

Уолли обнаружил, что лежит, распростершись на камне, в страхе бормоча слова раскаяния и умоляя о милосердии, о прощении. Ноги и руки дрожали. Ему хотелось спрятаться, умереть, зарыться в землю. Он пробежал бы бегом всю дорогу обратно до тюрьмы, если бы это помогло ему избавиться от воспоминаний об увиденном величии.

Прошло много времени, прежде чем он пришел в себя. Когда зрение вернулось к Уолли и он смог подняться на колени, маленький мальчик сидел на том же месте, но теперь его внимание было обращено на стену сверкающего хрусталя, которая когда-то была водопадом. Повинуясь движениям его руки, глыбы отделялись и выстраивались в бесконечную решетку, которая завораживала ум многомерностью пространства. Скульптура божества… Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы голова у Уолли закружилась. Он быстро отвернулся.

— Господин! — прошептал он.

— А! — Удовлетворенно улыбаясь, костлявый мальчик повернулся к нему. Он не стал ждать извинений. — Я вижу, ты уже пришел в себя. Смотри, ты опять содрал кожу. Ну вот, теперь, когда мы разобрались с твоей душой, более или менее подлечили тело, выяснили твою философскую позицию, может быть, пора заняться делом?

— Да!

— «Да»… А дальше?..

— Да, господин, — сказал Уолли смиренно, как только мог. Боги явно не благоволят к смертным, если те наглы и самоуверенны.

Упершись локтем в коленку, мальчик взмахнул рукой, как будто собираясь начать рассказ.

— Так вот, Шонсу был очень сильным воином. Сейчас в Мире, пожалуй, нет никого сильнее, чем он, — полубог замолчал, как будто размышляя. — Возможно, есть еще один такой же. Трудно сказать, увидим. — Он хитро усмехнулся. — У Шонсу было задание, миссия. Он не сумел ее выполнить, и наказанием стала смерть.

Уолли уже открыл рот, но мальчик заговорил опять:

— Ты не должен сомневаться в справедливости богов! — Это было сказано таким голосом, что у Уолли пропало всякое желание возражать.

— Да, господин.

— Богиня хочет, чтобы ты сделал то, чего не смог сделать Шонсу.

Интересно, какие вопросы можно ему задавать?

— Господин, но почему я? Как я попал сюда и зачем? Как могу я победить там, где величайший…

Мальчик поднял руку.

— Ты ждешь объяснений? — резко сказал он. — Ты не понял даже того, что происходит в храме, не говоря уже о том, что творится здесь. Я остановил время, чтобы мы могли поговорить, но для тебя оно идет по-прежнему, и если я начну сейчас объяснять, то ты умрешь от старости, так и не выбравшись отсюда. — Он вздохнул. — Правда — это как драгоценный камень, мистер Смит, у нее множество граней. Если я покажу тебе только одну грань, будет ли тебе этого достаточно и сможешь ли ты всегда помнить, что это — только одна и что существует еще множество других?

— Я попробую, господин, — ответил Уолли. Он наконец-то удобно устроился на камне и сидел, свесив ноги над бездной.

Мальчик посмотрел на него задумчиво.

— Ты понимаешь, — начал он, — что жизнь — хорошая вещь, и в то же время ты осознаешь неизбежность смерти. Ты знаешь, что электрон — это и частица, и волна одновременно. Ты знаешь, что человеком движут любовь и желание, это — самое прекрасное, что у него есть. Они почти всегда нераздельны. Ты умеешь согласовывать несовместимые истины, да?

Уолли молча кивнул.

— Ну что ж… Я намекал тебе пару раз.

— Шахматы и игра в бридж? Боги тоже играют в игры? — Уолли не хотелось в это верить: ведь тогда получится, что вся история человечества лишь развлечение богов!..

— Я показал только одну грань камня, — сказал мальчик. — Пусть это будет аллегорией. Кто-то пошел с плохой карты, как у тебя во сне. Но нет такого закона, по которому нельзя выиграть, если пошел не с той карты! Видишь ли, в делах богов не бывает случайных совпадений и неожиданностей, но иногда бывает необычное. Ты — это необычное. Вот поэтому и стало возможным заполучить тебя. Это все, что я могу тебе сказать.

В его взгляде была неприязнь.

— Не пытайся создать новую религию — для тех, с кем говорят боги, всегда существует такая опасность. Видишь ли, если на одной грани определенные… силы… противостоят друг другу, то на других гранях камня они могут быть союзниками. Тяжело понять, да? — Уолли кивнул. Тяжело — это не то слово. — Может быть, существует множество граней, для которых все это вообще не важно. Так что не думай, что ты — всего лишь песчинка. Вспомни свой прошлый мир: когда закованные в броню воины с квадратными подбородками начинали играть в войну, была ли это только игра?

— И да, и нет, господин, — Уолли улыбнулся.

Казалось, мальчику это понравилось.

— Ну, хорошо. Давай пойдем дальше. Разобраться во всем — это не главное. Ты доказал свое мужество. У тебя есть тело Шонсу, есть его язык, но тебе дадут и его умение. Достоин ли ты такой участи?

Уолли подумал, что это, наверное, самое странное собеседование за всю историю галактики — какая бы галактика это ни была. Голый мальчик задает вопросы голому мужчине, они сидят на скале внутри застывшего водопада.

— Я лучше, чем Хардуджу. А больше мне сравнивать не с кем. Мальчик пробормотал в адрес Хардуджу что-то непонятное.

— У каждого цеха есть свои сутры, — сказал он. — Как правило, первая из них содержит свод законов. Когда мальчик становится воином, он клянется выполнять эти законы воинов. Слушай!

Он одним духом выпалил длинный список обещаний. Уолли слушал в смятении, и скептицизм его возрастал. Воины — это, похоже, нечто среднее между храмовниками и бойскаутами. Ни один смертный никогда не сможет во всем следовать этим заповедям… Уолли Смит уж точно не сможет.

Заповедь

Я вечно буду верен Воле Богини, Воинским сутрам И законам Народа.

Я буду сильным с сильными, Добрым со слабыми, Щедрым к беднякам И безжалостным к злодеям.

Я не совершу ни одного постыдного поступка И никогда не пройду мимо дела чести.

Я всегда буду справедлив к людям.

А для себя мне большего и не надо.

Я буду доблестным в несчастье И смиренным — в благоденствии.

Жить я буду с радостью.

Умру — достойно.

— Я дам такую клятву, — сказал Уолли осторожно. — Надеюсь, я смогу всему этому следовать, если такое вообще возможно для человека Но все-таки это скорее заповеди богов, чем простых смертных.

— Воины вообще склонны к суровым клятвам, — зловеще сказал мальчик и долгим, неотрывным взглядом вперился в лицо Уолли, так, что тот в конце концов задрожал. — Да, — сказал он наконец, — тебе придется очень и очень постараться. Ты — Седьмой, ты — на самом верху, и значит, ты не сможешь привыкать ко всему постепенно, как юнец, начинающий с младших ступеней.

Опыт твоей прошлой жизни вряд ли здесь пригодится. Ты должен понять, что в борьбе со злом могут потребоваться самые жесткие меры, спокойных доводов разума будет явно недостаточно.

— Ну, об этом у меня есть кое-какие представления, — возразил Уолли. — Мой отец был полицейским.

Маленький бог откинулся на своих тонких ручках назад и рассмеялся длинным, по-детски звонким смехом, причину которого Уолли никак не мог понять. Хрустальные горы отозвались эхом, и вся пещера зазвенела.

— Вы продвигаетесь, мистер Смит! Ну что ж, хорошо. Значит, первое, что ты должен сделать, — это вернуться в храм и убить Хардуджу. Но это еще не задание! Это — твой долг перед Богиней и знак Ее милости к тебе. Правитель храмовой стражи совершенно невыносим. Конечно, Богиня без труда смогла бы избавиться от него, — сердечный приступ или яд, — но на его примере следует поучить остальных. Можно поразить его молнией, но это — слишком помпезно. Чудеса должны быть мягкие и ненавязчивые. А в том, что появится более сильный воин и казнит его открытой казнью, есть своя справедливость. Ну что, справишься ты с этим?

— Это будет для меня удовольствием, — ответил Уолли, удивляясь самому себе; но жирное красное лицо с выражением злобной радости так и стояло у него перед глазами. — Мне потребуется какое-то оружие, желательно, напалм. Мальчик улыбнулся и покачал головой.

— У тебя будет вот это оружие, — провозгласил он, отрывая еще один листочек со своего прутика.

Рядом с Уолли на камне лежал меч.

Серебряный эфес был украшен золотом, гарда представляла собой какого-то геральдического зверя, выполненного так искусно, что виден был каждый мускул, каждый волосок. В когтях зверя синим солнцем светился огромный драгоценный камень. Зрелище было просто изумительным.

Уолли с благоговением взял меч и вынул его из ножен. Клинок — это полоса лунного света, по которой тянутся картины, изображающие сражения героев с чудовищами. Он вспыхивал и сиял ярче, чем хрустальная пещера. Это был поистине шедевр, такой же, как работы Рембрандта или да Винчи. Нет, Челлини: одна из жемчужин в короне мировой империи.

Уолли не мог точно сказать, что потрясло его больше — красота этого чуда или его возможная стоимость Он поднял голову и изумленно сказал:

— Это великолепно! Никогда в жизни я не видел ничего прекраснее.

— За такие вещи приходится платить, вот увидишь, — усмехнулся мальчик. — Стоит тебе пройти мимо, и каждый жулик начнет точить нож. Каждый воин захочет вызвать тебя на поединок, чтобы его заполучить.

Такая перспектива радовала мало, особенно если учесть, что воины выполняют обязанности полицейских.

— Да, конечно, — осторожно сказал Уолли. Интересно, что боги сделают с ним, если меч украдут? — Первый же претендент его и получит. Я лучше обращаюсь с бильярдным кием, чем с таким оружием. Я ведь не воин, господин.

— Я обещал, что у тебя будет искусство Шонсу, — ответил мальчик и оторвал еще один листок.

Уолли ничего не сделал, но меч оказался у него в руке. Он так и остался произведением искусства, но, кроме того, теперь он превратился в непревзойденный инструмент — не только да Винчи, но и Страдивари. Он стал на удивление легким. Уолли вскочил на ноги и взмахнул мечом.

Стойка…

Выпад…

Парирование…

Ответный удар!

Уолли твердо держал меч в руке. В этом оружии гармонично сочетались и гибкость, дающая силу, и прочность, благодаря которой клинок оставался острым. Таким мечом можно бриться, но Уолли это уже не понадобится. Невероятное совершенство конструкции, исполнения и материала; он примерно на палец длиннее, чем обычные мечи, и таким образом достигается равновесие между клинком и изысканно украшенным эфесом. Большая длина не портит оружия, потому что металл, из которого оно сделано, очень прочный. У Уолли длинные руки, ему легко будет вынимать меч из ножен, и благодаря этому Шонсу станет еще более опасным противником. Сами собой на ум ему пришли слова из четвертой сутры, которая называется «О том, как обращаться с мечом»: «В мече заключена жизнь воина и смерть его недругов».

Уолли замер и в удивлении уставился на мальчика, который сидел на скале, скрестив ноги. Всего существует тысяча сто сорок четыре сутры, и он теперь может процитировать любую. В них содержалось все, что ему необходимо было знать…

Он стал воином седьмого ранга.

— Господин мой, но это — великое чудо.

Малыш, как и полагается малышу, захихикал.

— Да, такой шанс выпадает редко. Но я тебя предупреждаю — этот меч не вечен. Он не наделен волшебной силой. Его можно сломать или потерять, он, как и ты, смертен. Я дал тебе искусство и знания Шонсу, но не более того. Кто-то может оказаться сильнее.

Уолли пристегнул ножны, точным движением вложил в них меч и закрепил все пряжки. Доспехи сидели великолепно. По всему телу разлилась спокойная уверенность, и он вдруг понял, что сможет наслаждаться этой необычной, но замечательной новой молодостью, силой и своим искусством. Его страх перед божеством исчез, осталось только настороженное уважение. В первый раз за все это время, с тех пор, как он проснулся в маленьком домике, Уолли думал о будущем с удовольствием. У него появились даже кое-какие соображения относительно семи мечей на лбу — это примерно то же самое, что герцог в средние века. Ему предстояло насладиться этим Миром. Неудивительно, что бог спросил его, сможет ли он справиться с такой властью. Любая власть развращает! Жители города показали свое отношение к воинам седьмого ранга. — Господин, позвольте принести вам эту клятву! — сказал Уолли, возбужденный такими мыслями.

— Эту клятву приносят не мне! — резко оборвал его мальчик и вскочил на ноги. — Но я могу ее засвидетельствовать. Начинай.

И вот Уолли опять достал меч. Он поднял его над головой и поклялся во всем следовать заповедям воинов. Эти древние строки внушали ему глубокое почтение и, вложив клинок в ножны, он почувствовал какое-то новое удовлетворение. Теперь ему не надо постоянно думать о том, правильно ли висит меч, — помогут рефлексы Шонсу.

— В чем мое задание, господин? — спросил он.

Мальчик опять уселся на камень, свесив ноги над бездной внизу. Какое-то время он молчал, пристально глядя на Уолли.

Потом заговорил:

Брата своего найди —

И мудрее стань в пути.

Верь — сильные падут,

Если войско будет тут.

Это станет всем уроком,

Всем, которые придут.

Меч верни, ведь он не твой, —

Так предсказано судьбой.

Некоторое время оба молчали.

— Но… — Уолли не успел закончить.

Мальчик рассмеялся.

— А ты думал, тебе прикажут убить дракона или подавить восстание, или еще что-нибудь в этом роде, да? Твое задание гораздо важнее.

— Но, господин, я не понимаю!

— Конечно нет! Я как дельфийский оракул, такая у богов традиция.

Уолли опустил глаза; вся его недавняя радость увяла. Почему, если даешь человеку задание, не сказать, в чем именно оно состоит? Уолли видел только одну возможную причину — бог не доверяет ему. Но в чем он сомневается — в его мужестве или честности? Дернув шеей, Уолли поднял голову и посмотрел в смеющиеся глаза мальчика, который стоял немного выше, чем он сам.

— Это то же самое, что вера, — сказал мальчик мягко. — Ты будешь делать выбор самостоятельно. Богам дороже великое деяние, совершенное по собственной воле, чем то, что сделано по приказу.

Для Уолли это прозвучало не очень убедительно; словно одно из правил игры, в которую он еще не научился играть. Мальчик прочел его мысль, нахмурился, а затем рассмеялся.

— Иди и будь воином, Шонсу! Будь честным и доблестным. Наслаждайся жизнью, ибо Мир открыт для тебя. Задание ты узнаешь. В свое время ты разгадаешь мою загадку.

— Я должен быть правителем храма, как хотел того жрец?

— В храме давно пора хранить овощи, — фыркнул мальчик. — Такие, как Шонсу, там не нужны. — Его взгляд, казалось, проник в самую душу Уолли. — Это все равно, что сделать Наполеона Бонапарта королем Эльбы.

— Но вы говорили о брате, — возразил Уолли. — У меня есть искусство и язык, господин, а как же все остальное? Дом, семья? Я не знаю, с чего начать, и не знаю даже, как выглядит мой брат. Я буду все время ошибаться, делать не то, что нужно, неправильно вести себя за столом…

Мальчик опять залился звонким смехом.

— Кто посмеет упрекнуть Седьмого в том, что он не умеет вести себя за столом? Если бы я дал тебе все, что было у Шонсу, ты стал бы Шонсу и совершил бы те же самые ошибки. У тебя другой образ мыслей, и мне это нравится. Дорогу тебе покажут.

У Уолли отлегло от сердца.

— Значит, надо ждать новых чудес?

— Не забывай того, что я говорил о чудесах, — мальчик нахмурился. Боги совершают чудеса, когда захотят, очень редко, когда их просят, и никогда — по требованию. Хонакура — хороший человек, ему можешь доверять Пусть он расскажет тебе историю из семнадцатой сутры. Это как раз для тебя. — Он улыбнулся своим мыслям, а Уолли подумал о том, что сейчас, возможно, совершилось чудо и в этой сутре появилось что-то новое. Но спрашивать он не собирался.

— Да, господин.

Мальчик оглядел его и опять нахмурился.

— Ты все еще похож не на героя, а на того, кто пал его жертвой. Меч это дар Богини, а вот что дарю тебе я.

Он отломил хрусталик и бросил его вниз. Уолли поймал. В его руке сверкал серебряный зажим для волос, украшенный таким же огромным сапфиром, что и эфес меча, мерцающим и переливающимся ярким синим светом. Уолли опять услышал, как за спиной точатся воровские ножи, но поблагодарил бога, откинул волосы назад и скрепил их зажимом.

— Вот так лучше! — заметил мальчик. — Когда мы шли через город, Мир не произвел на тебя впечатления. А как теперь?

— Теперь все по-другому, господин, — Уолли говорил быстро и искренно.

— На Земле есть точно такая же бедность, но там это меня не трогало. Еще не так давно воров карали смертью и мучили узников. В некоторых местах и теперь остались такие обычаи. Я не осмелюсь больше учить Богиню, как править Ее Миром.

Мальчик кивнул.

— Дело идет на лад. Да ты и выглядишь теперь как воин. Но тебе предстоят и затраты.

Он оторвал еще один листок. Ничего не случилось, по крайней мере так показалось Уолли. Бог посмотрел на него долгим взглядом.

— Зверь на эфесе меча — грифон, у него тело льва и голова орла. Подходящий символ, не так ли?

— Что касается тела, здесь все ясно, — ответил Уолли. — А орел — я буду мыслить, как орел.

На этот раз бог не улыбнулся.

— Орлы видят дальше, чем львы, — сказал он. — Изображения грифона очень любят мелкие царьки. А для Народа он означает мудрую власть. Помни это, Шонсу, и ты избежишь ошибок!

При этих словах Уолли вздрогнул.

Мальчик поднялся.

— А теперь пришел срок, когда время должно продолжить свой бег. Ты оставался здесь всего лишь несколько мгновений. Жрецы все еще ждут у водопада. — Он обвел рукой прозрачные голубые горы. — Иди и выполняй свой долг, светлейший Шонсу. Прыгай!

Уолли взглянул вниз, в темный хаос острых скал. Он обернулся и в ужасе посмотрел на маленького мальчика. Ответом ему стала насмешливая улыбка — конечно, еще одно испытание мужества и веры. Он обнажил меч в приветственном движении. Убрав его в ножны, он шагнул к краю скалы, сделал два глубоких вдоха и закрыл глаза.

Тело его взметнулось в воздух.

Глава 5

О том, чтобы плыть, думать не приходилось его подхватило и закружило как песчинку, потянуло вниз, в темноту, голова, казалось, была готова лопнуть, но в этот момент он вновь выбрался на поверхность, к спасительному воздуху. Это путешествие получилось намного короче, чем первое. Потом течение замедлилось, и Уолли обнаружил, что находится в заводи у храма.

Меч ему совсем не мешал. Уолли поплыл баттерфляем, работая руками изо всех сил. Он направился прямо к величественному зданию храма, не переставая удивляться, какие огромные возможности заложены в его новых плечах.

Потом он встал на ноги и тут же вспомнил, что они все еще сильно болят; прихрамывая, Уолли выбрался из воды и ступил на нагретую ярким тропическим солнцем гальку. Его не тревожила собственная нагота, он чувствовал себя Колумбом, ступающим на берег этого нового незнакомого мира. Он стал воином! Не будет больше тюрем и издевательств! Но все же Хардуджу остается серьезной опасностью, им следует заняться в первую очередь, нет времени подумать ни о еде, ни об одежде, ни о чем другом.

Все необходимые воину знания прочно сидели у него в голове. Он прекрасно знал то, что нужно знать; в прошлой жизни с такой же легкостью можно было достать книгу с полки. Как и приказывал бог, он должен всего лишь вызвать противника на поединок. Никто из воинов не имеет права ему отказать. Но у дуэлянта должен быть секундант — это не обязательно, но весьма желательно. Еще не успели ноги Уолли ступить на твердую землю, а он уже присматривался к людям, стоящим на берегу.

Там было человек десять, и все они в немом удивлении уставились на него. Очень редко случалось, чтобы кто-либо выходил из Судилища невредимым, а уж найти под водой меч — это и вовсе уникальный случай. Поэтому они и не знали, что делать — приветствовать его или же спасаться бегством. В основном тут столпились пожилые жрецы и жрицы, один или два целителя и воин.

Уолли хотел найти какого-нибудь Третьего или даже выше, а ему достался лишь тощий долговязый подросток второго ранга, но выбирать не приходилось. У этого мальчика была светлая кожа и удивительно рыжие, почти медные, волосы. На его лице читались те же удивление и испуг, что и у остальных, но когда все начали отступать, он остался на месте. Это хороший знак. Прихрамывая, Уолли подошел к нему и остановился, тяжело дыша. Посмотрев на знаки Шонсу, мальчик судорожно сглотнул. Если бы это был призрак, поднявшийся из Реки, то на нем бы не было ничего, кроме меча и сапфира, но знаки на лбу — это уже важнее. Он вынул свой меч и тихим низким голосом начал приветствие старшему:

— Я Нанджи, воин второго ранга, всем своим смиренным сердцем я страстно желаю, чтобы Сама Богиня даровала тебе счастье и долгую жизнь и побудила тебя принять мою скромную, но добросердечную помощь, которая может быть полезна в твоих благородных делах.

Его меч походил на насмешку над боевым оружием — тупая железная чушка, им невозможно было бы остановить даже нападающего кролика, но юноша уверенно держал его в руке. Для ответа Уолли вынул свой чудесный клинок.

— Я Шонсу, воин седьмого ранга, и я с радостью принимаю твою беззаветную службу.

Мечи исчезли в ножнах, и к воинам уже направлялись жрецы, их лица сияли, а руки были подняты для приветствий.

Уолли сделал движение, обозначающее вызов на поединок.

Мальчик вздрогнул, краска отхлынула от его лица, а светлая кожа стала совсем белой. Когда Седьмой вызывает на смертный бой Второго, это уже не поединок, а казнь. Но юноша торопливо показал знаками, что подчиняется. Все эти сигналы знакомы только воинам — тем, что уже миновали первый ранг, — и поэтому счастливо улыбающиеся наблюдатели ничего не поняли. Таким образом можно сделать вызов, а потом отменить его без ущерба для своей чести. Старший из жрецов пытался поймать взгляд Уолли, чтобы начать свое собственное приветствие. Не обращая на него внимания, Уолли продолжал смотреть на молодого воина.

— Первую клятву, — приказал он.

Юноша опять метнул взгляд на эфес меча Уолли и нехотя вынул свой собственный.

— Я Нанджи, воин второго ранга, клянусь исполнять все твои приказания и быть верным тебе, но не забывать о своей чести. Во имя Богини.

Наступила полная тишина. Все присутствующие почувствовали: тут что-то не так.

Уолли понял, что первая клятва недостаточно крепка; к ней обычно прибегают, чтобы произвести впечатление на мирных горожан, когда, скажем, какой-нибудь градоначальник хочет использовать наемную силу, чтобы разорить гнездо разбойников. Но в данной ситуации это всего лишь признание младшим превосходства Уолли. Честь того, кто клянется, остается неприкосновенной, а за этим может стоять многое.

— Теперь вторую.

Это уже значительно серьезнее: клятва об опеке. Нанджи выпучил глаза, словно хотел еще раз пересчитать знаки на лице пришельца. Он медленно опустился на колени, держа меч обеими руками, напряженно нахмурился…

— Но я уже принес такую клятву, светлейший.

Уолли в этом и не сомневался и знал, что его требование — смертельное оскорбление наставнику Нанджи, каким бы ни был его ранг, а значит, оно приведет к кровопролитию. Со стороны Нанджи такая клятва станет предательством, хотя мало кто решится спорить с Седьмым.

Уолли постарался придать лицу Шонсу суровое выражение, с беспокойством думая, что получается, наверное, просто устрашающая гримаса.

— Какой ранг у твоего наставника?

— Четвертый, светлейший.

Уолли вынул меч; невдалеке громко зашуршала галька: значит, жрецы и целители уходят.

— Он не сможет даже отомстить тебе. Клянись!

Мальчик уже взялся за меч, но потом опять опустил его. Глазами, полными муки, он смотрел на Уолли. Его меч — убожество, желтая юбка застирана до дыр, на ботинках — заплаты, но губы его сжаты с безнадежной решимостью.

Уолли был озадачен. Он хотел всего лишь найти себе секунданта для дуэли, а ему попался идеалист, который скорее умрет, чем совершит нечестный поступок. Какой-то молокосос перечит Седьмому? Такое глупое упрямство неожиданно вывело его из себя. Вспыхнула неудержимая ярость. Он услышал злобный рев… рука рванулась..

Он остановился как раз вовремя — меч был уже у самого горла Нанджи.

Тот закрыл глаза, ожидая удара.

Уолли пришел в ужас. Что же случилось? Он чуть было не отрубил ребенку голову. Только за то, что тот показал свое мужество. Уолли поспешно убрал клинок на безопасное расстояние. Нанджи, обнаружив, что все еще жив, осторожно приоткрыл глаза.

Но противостояние осталось. Даже внезапное возвращение к жизни не стерло с лица юноши выражение угрюмого упрямства, а светлейший Шонсу седьмого ранга, конечно же, не мог отменить свое требование. Быть высокопоставленным воином совсем не так просто, как обещал ему бог. Уолли торопливо перебирал в памяти все то, что знал о воинах, и наконец нашел выход.

— Хорошо! — И он произнес боевой призыв: — Кровь прольется! В чем твоя преданность?

— Третью клятву, светлейший? — Глаза юноши широко распахнулись.

— Помнишь слова?

Нанджи энергично кивнул. Он не стал задавать никаких вопросов, хотя и имел такое право. Он спасет себе жизнь, и его честь останется незапятнанной.

— Да, светлейший, — сказал он с готовностью. Положив меч у ног Уолли, он распростерся на земле.

— Я, Нанджи, клянусь своей бессмертной душой во всем быть верным тебе, Шонсу, мой повелитель, служить твоим целям, подчиняться твоим приказам, проливать свою кровь по твоей воле, умереть рядом с тобой, делить твои несчастья, до конца моих дней быть верным тебе одному во имя всех богов. И он поцеловал Уолли ногу.

«Что же это такое, если не рабство?» — подумал Уолли. Бог был прав, когда сказал, что воины любят страшные клятвы.

— Нанджи, ты будешь моим вассалом и преданным слугой во имя всех богов, — ответил Уолли.

Нанджи издал громкий вздох облегчения и, приподнявшись, встал на колени. Обеими руками он поднял меч и выжидательно посмотрел на Уолли.

— Теперь вы можете приказать мне принести вам вторую клятву, светлейший.

Уолли чуть было не рассмеялся. Ему предстояло начать битву не на жизнь, а на смерть, а этот ребенок задерживает его своими иезуитскими софизмами. И все же лучше, если не останется никаких двусмысленностей.

— Вассал, — сказал он торжественно, — принеси мне вторую клятву.

Не спуская с Уолли своих светлых глаз, юноша заговорил:

— Я, Нанджи, воин второго ранга, признаю тебя, Шонсу, воина седьмого ранга, за моего господина и наставника, клянусь быть верным, послушным и смиренным, клянусь выполнять твои приказы, заботиться о твоей чести, брать с тебя пример, во имя Богини.

Положив руку на меч, Уолли произнес официальные слова ответа:

— Я, Шонсу, воин седьмого ранга, принимаю тебя, Нанджи, воина второго ранга, как моего ученика и подопечного, я буду лелеять и защищать тебя, направлять по пути чести, открывать тайны нашего мастерства во имя Богини. Хорошо, — добавил он весело и помог юноше подняться. Теперь у него есть и меч, и ученик. Если раздобыть еще и одежду, то он станет настоящим воином. Вокруг не было никого, кроме двух дюжих рабов, которые наблюдали за происходящим с бесстрастными и непроницаемыми лицами. Рабы — это собственность, и поэтому им лично не может угрожать опасность.

— Спасибо, све… мой повелитель. — Нанджи был похож на человека, который, встав с постели, обнаруживает, что вокруг полно змей Он сунул свой жалкий меч в ножны, поморгал глазами и расправил плечи, силясь принять какое-то решение. Он только что поменял наставника, что само по себе уже большое событие, к тому же он стал вассалом — а это огромное потрясение для воина любого ранга. Третья клятва — это большая редкость, ее приносят только накануне битвы, и значит, от второго ранга она обычно не требуется. Новички обычно в этом не участвуют. Возможно, раньше эту клятву вообще никогда не приносили за пределами храма.

Юноша не спускал с Уолли восторженных глаз. Скучное однообразие его дней было нарушено, и он подошел к самому краю, оказался на волосок от смерти — по крайней мере ему так казалось, — а потом вдруг начались приключения. А этот опасный человек, что стоит сейчас напротив, если только его знаки не обман, стал его грозным защитником.

— Мой повелитель, — повторил он еще раз, привыкая к новому слову.

Уолли дал ему время прийти в себя.

— Так! — обратился он к юноше. — Нанджи, скоро прольется кровь. Ты будешь моим секундантом. Ни при каких обстоятельствах ты не должен вынимать меча. Если на тебя нападут, ты сдашься. В этом случае я отказываюсь от права мести. — Если все пойдет не так, незачем им умирать обоим. — Ты знаешь обязанности секунданта?

— Да, мой повелитель! — Нанджи просиял.

Настоящая удача — воины второго ранга еще не изучают тех сутр, где эти обязанности изложены.

— Ты не должен ничего предлагать и ни на что соглашаться.

При этих словах глаза Нанджи округлились, но он опять сказал «да».

Уолли удовлетворенно кивнул.

— Так, а где сейчас правитель? — спросил он.

— Я полагаю, в храме, мой повелитель. Он смотрел на суд.

Ну конечно! Конечно, смотрел. Уолли окинул взглядом огромный двор, над которым висела дымка раскаленного воздуха, и большие ступени храма. Оттуда пестрая толпа наблюдала за неожиданно развернувшимся представлением. Где-то там, должно быть, Хардуджу ломает себе голову, пытаясь понять, что происходит.

Уолли задумался, составляя в уме вызов на поединок.

— Скажи, ученик, кто сейчас может находиться рядом с ним?

Нанджи наморщил свой курносый нос.

— Я видел его сегодня утром, мой повелитель, с ним были достопочтенный Тарру и двое Пятых.

— Сейчас ты пойдешь к нему, — приказал Уолли. — Ты не должен его приветствовать! Скажешь так: «Светлейший Шонсу послал меня к тебе». Правую руку сожми в кулак, выстави вперед правую ногу, а левую ладонь прижми к груди. Ну-ка, попробуй!..

Сосредоточенно хмурясь, Нанджи выполнил все, как было сказано. Не поприветствовать старшего — это необходимое оскорбление, все остальное вызов на поединок Пятого. Нанджи, наверное, догадывается обо всем, но говорить ему нельзя ни о самом обращении, ни о том, к какому рангу оно относится.

Уолли кивнул.

— Хорошо. Запомни — ты не должен его приветствовать! Если он будет один, найди сначала какого-нибудь воина высокого ранга. Не отвечай ни на один вопрос. Пусть он просто скажет, что идет, и все.

Нанджи торжественно кивнул; его губы тихо двигались. Потом он вдруг улыбнулся широкой детской улыбкой — мальчик все понял.

— Ну, иди! — Уолли посмотрел на него ободряюще.

— Да, све… уже иду, мой повелитель! — Нанджи бросился вперед, высоко поднимая длинные ноги.

Уолли смотрел ему вслед. Нельзя исключить такую возможность, и все же будет очень жаль, если мальчик сейчас пройдет через храм, выйдет в город, поднимется на холм и скроется за горизонтом.

Потом Уолли повернулся и взглянул на двух рабов, которые укрылись в скудной тени акации. Увидев, что он направляется к ним, они чуть отступили. Уолли выбрал того, что повыше.

— Раздевайся! — скомандовал он. Тот подскочил, сорвал с себя черную набедренную повязку, скинул грязные сандалии.

— Убирайтесь! — приказал Уолли, и оба они убежали. Он быстро оделся, чувствуя облегчение при мысли о том, что теперь на нем есть хоть что-нибудь кроме кровоподтеков. За это время горячее солнце уже высушило его кожу и волосы.

Уолли прошел по берегу и ступил на раскаленные камни, которыми был вымощен двор храма. Он уже и забыл, как этот двор огромен — по ширине это целый квартал, а в длину — как минимум два. Здесь в возрастном порядке выстроились в ряд те, кто видел его у заводи, самые молодые стояли на ступенях храма. Нанджи все еще шел, он миновал уже самых старых и теперь подходил к сорокалетним. На самом верху тоже стояли жрецы и паломники, они повернулись спиной к Богине, наблюдая за представлением, которое разворачивалось у кромки воды. Широкие ступени напоминали трибуну стадиона. Что ж, сравнение подходящее, жаль только, что он не может продавать билеты.

Потом он увидел Хардуджу, который вышел из-под арки храма. С ним было четверо воинов. Нанджи уже поднимался по ступеням и направлялся к ним. Уолли виновато вспомнил о своем первом впечатлении от храма. Тогда он подумал, что все это — мания величия, что ненасытные жрецы разживаются на обедневших людях, но ведь тогда он был неверующим. Сегодня он говорил с богом, и теперь храм казался ему великолепной данью, которую принесли своим богам поколения верных прихожан. Да, здание действительно великолепно, хотя этот архитектурный стиль ему и незнаком. Коринфские колонны поддерживают готические арки, а над ними — окна в стиле барокко, и, наконец, устремляясь к самому небу, поднимаются исламские золотые минареты. Несомненно, за многие века, в течение которых этот храм воздвигался, планы строительства много раз пересматривались и изменялись, но его, казалось бы, несовместимые элементы срослись в одно гармоничное великолепное сооружение, каменные стены которого, поросшие мхом и иссеченные дождями, внушают благоговейный страх.

Нанджи уже подошел к Хардуджу. Интересно, хватит ли у парня смелости сделать все как надо, подумал Уолли. Видимо, хватило. Вот он повернулся и быстро побежал вниз по ступенькам, возвращаясь к своему господину. Пожалуйста, Нанджи, не сломай ногу! Так, а примет ли правитель вызов или пошлет за подмогой? А может быть, удовлетворится тем, что есть? Все хорошо — вот он спускается, и рядом с ним только один Четвертый. Остальные трое замедлили шаг. Схватка близится.

Нанджи уже спустился и теперь бежал через двор. В воздухе, казалось, колыхаются горячие волны. Какой-то слабый внутренний голос говорил Уолли «не убий», и Уолли отвечал ему, что так приказал бог, но голос опять возражал ему, говоря, что радость тут совершенно не уместна. А Уолли и в самом деле ясно чувствовал, что его сердце бьется сильнее и предстоящий бой он ожидает с нетерпением. Так значит, светлейший Хардуджу любит бить людей по пяткам?.. Я покажу этому ублюдку! Очень помогает, когда со слов бога знаешь, что выиграешь сражение.

Из храма все еще выходили люди и выстраивались на верхних ступенях. Уолли в тревоге оглядел двор, ожидая появления охраны.

Нанджи уже вернулся. Он весь сиял и едва ли мог сказать хоть слово.

— Он идет, мой повелитель, — выдохнул юноша.

— Отлично, вассал! — сказал Уолли. — В другой раз я найду тебе лошадь.

Мальчик улыбнулся, все так же тяжело дыша.

Хардуджу приближался неспешным шагом. Он, должно быть, совсем озадачен — как это пленнику удалось получить меч? Самый простой ответ состоит в том, что его вообще не отводили на Судилище. Измена среди охраны. Самозванец ли этот человек, как показалось ему вначале, или воин? То, что сообщил ему Нанджи, могло исходить только от воина высокого ранга, значит, от Шонсу. Если это не самозванец, то почему он так странно вел себя в храме? Да, Хардуджу очень озадачен. Конечно, правитель мог догадаться, что случилось на самом деле, мог заподозрить, что произошло чудо. Теперь Уолли понимал, почему бог не до конца излечил его раны — Хардуджу видел его вчера, и такое чудесное исцеление ясно показало бы, что без божественного вмешательства здесь не обошлось.

Уолли не двигался с места; правитель подошел к нему достаточно близко, чтобы можно было разговаривать. На жаре его лицо просто горело, а толстое брюхо истекало потом. Пожалуй, сегодня он не в форме, да к тому же такой вес не позволит ему двигаться быстро. Возможно, по его лицу стекал и холодный пот страха, и эта мысль очень понравилась Уолли.

Нанджи встал слева от Уолли, Четвертый — с другой стороны. Уолли улыбнулся, подождал еще некоторое время, чтобы напряжение усилилось. Теперь все церемонии ему знакомы. Он младше, и значит, он должен сделать свое приветствие первым. Уолли вынул меч. Он произносил цветистые лицемерные фразы, а его замечательный клинок сверкал на солнце. Окончив приветствие, он вложил меч в ножны и стал ждать.

Да, страх был. Глаза правителя бегали. Он оттягивал свой ответ, прекрасно понимая, что именно должно последовать за всеми этими формальными вступлениями.

Не дожидаясь ответа, Уолли сделал знак вызова — не просто вызова, обращенного к Седьмому, а публичного вызова.

— Минуточку! — прервал его Хардуджу. — Вас приговорил суд. Вы не могли получить этот меч на Поляне Милосердия. Пока мне не докажут, что приговор был исполнен, я не признаю вашего вызова.

Уолли повторил свой вызов еще раз. После третьего раза ответа можно не дожидаться.

Хардуджу посмотрел по сторонам, затем взглянул на секунданта.

— Приведи кого-нибудь из охраны! — рявкнул он. —Заключенный сбежал. Четвертый уставился на него, открыв рот.

Правитель выбрал себе не того оруженосца, подумал Уолли; правитель не продумал всех шагов заранее. Но тем не менее нельзя допустить, чтобы этот спор откладывался, иначе он, может быть, как-нибудь ускользнет.

— Иди! — заорал Хардуджу на четвертого.

— Стой! — рявкнул Уолли. — Светлейший Хардуджу, не будет ли вам угодно ответить на мое приветствие по всем правилам чести? Если нет, я выношу вам свое осуждение и обнажаю меч.

— Хорошо, — оборвал его Хардуджу. — Но потом вы объясните, откуда у вас оружие.

Вынув меч, правитель начал свое приветствие и вдруг сделал внезапное движение вперед. Уолли бы он обманул и, наверное, обманул бы девятерых из десяти, но Шонсу оказался этим десятым. Его острые глаза хорошо видели всю фигуру Хардуджу. Когда тот сделал движение плечом, Уолли быстро отступил назад и выхватил свой меч, изогнув великолепный клинок как лук, что дало ему преимущество в несколько драгоценных долей секунды. Он парировал удар, но не удержал равновесия, и его выпад не достиг цели. Но все же Хардуджу отступил.

Прищурив глаза, он какое-то время смотрел на Уолли; нет, это не самозванец. Хардуджу опять сделал выпад. Удар, ответный удар, — несколько секунд слышался звон металла. Хардуджу опять поднял клинок, но в этой позиции преимущества были на стороне великана Уолли. Одной ошибки достаточно. Уолли ударил противника по руке. Это необычный ход. Если бы Хардуджу отразил удар, Уолли потерял бы защиту. Он не отразил. Меч Хардуджу со звоном упал на пол, и правитель зажал рану рукой.

— Сдавайся! — воскликнул Четвертый, хотя ему полагалось сначала подождать, что скажет Нанджи. А Нанджи, помня приказ, не говорил ни слова, и поэтому сдача не принималась.

В глазах жертвы Уолли прочел ужас, и его решимость пошатнулась. Потом он вспомнил маленького бога и все открывшееся ему величие. Движимый скорее страхом, чем ненавистью, Уолли выполнил все приказы божества, вогнал свой меч в грудь Хардуджу. Тело обмякло, и клинок вышел легко.

Весь бой не занял и тридцати секунд.

Вот так Уолли Смит стал убийцей.

Глава 6

Звон мечей стих, и слышались только предсмертные хрипы Хардуджу, потом раздался стук подошв по камням, потом все стихло. Тишину прервал возглас Нанджи. Он двинулся было вперед, но остановился, увидев, что все стоят на месте. Уолли, не решаясь отвести глаз от Четвертого, выразил ему ритуальную благодарность. Тот, судорожно сглотнув, переводил взгляд с мертвого тела на эту Немезиду, вынырнувшую из Реки. Несколько секунд в воздухе висела некая неопределенность — как секундант правителя отнесется к тому, что сейчас произошло? Как к честному поединку? Или же он позовет охрану и тогда умрет? Основания для таких сомнений были: не все правила были соблюдены в точности, но вины Уолли тут не было, и воин хорошо это понимал. Он обнажил меч, приветствуя старшего. Уолли ответил. Устанавливается мир, во всяком случае, на какое-то время.

Теперь Нанджи смог пробраться вперед и подобрать меч убитого. Он, как полагается, опустился на одно колено и протянул его Уолли, нарушая торжественный ритуал довольной ухмылкой. Когда тебя силой заставляет служить какой-то совершенно голый незнакомец — это одно, но когда ты вдруг оказываешься на стороне победителя в некоей важной схватке — это уже совсем другое.

На меч Уолли едва взглянул. Это было нечто настолько вычурно украшенное, что эфес стал слишком тяжел, нарушая равновесие. Но тем не менее теперь он принадлежит Уолли, и за него можно получить большую сумму денег. Кроме того, он все равно лучше, чем меч Нанджи. Согласно традиции, тот, кто выигрывает поединок, делает подарок своему секунданту.

— Это тебе, — сказал Уолли. — А то, что у тебя на спине, верни на кухню, там ему место.

— Черт побери! — воскликнул Нанджи пораженный. — То есть спасибо, мой повелитель!

Выражая свое презрение, Уолли традиционным жестом вытер меч о юбку убитого.

— Мы еще не закончили, — сказал он. — Кто были ближайшими помощниками светлейшего Хардуджу?

— Только Тарру, мой повелитель, воин шестого ранга.

— Значит; достопочтенный Тарру. Веди меня к нему.

— Вот он идет, мой повелитель — Нанджи показал на тех троих, что остались на ступенях. Один в зеленой юбке и двое — в красных. Шестой и двое Пятых. Они шли через двор. По ступеням храма спускались новые воины, люди подходили и с другой стороны.

— Тогда пойдем! — Уолли предоставил Четвертому заниматься телом, это — одна из обязанностей секунданта. Еще не все кончено. Тарру, возможно, захочет отомстить за Хардуджу. Исполняя обязанности правителя, он, вероятно, сможет поднять на незнакомого захватчика всю охрану, хотя это и противоречит воинским заповедям. Наступил упадок сил, и Уолли чувствовал сильное утомление.

Они остановились друг перед другом в полном молчании. Перед Уолли стоял седой ветеран, иссеченный шрамами, но его небольшое тело было гибким, а взгляд — острым. На нем была чистая аккуратная зеленая юбка и, в отличие от Хардуджу, никаких камней и украшений. Глубокие морщины придавали лицу суровость. Хотя он и ниже рангом, справиться с ним не так-то просто, и он находится в гораздо лучшей форме, чем был его правитель.

Тарру поднял меч для приветствия, Уолли ответил.

Некоторое время они молча изучали друг друга, Тарру переводил свой острый взгляд с сапфира на эфесе меча на пропитанные кровью сандалии. Если секундант Хардуджу принял вызов на поединок как на честный бой, то мстить он не должен, но, как и предсказывал бог, соблазн, заключавшийся в этом мече, слишком велик. Убей чудовище — получишь сокровище, игра стоит свеч.

Жадность победила. Тарру сделал знак вызова.

— Давай! — взревел Уолли, и мечи сверкнули. Нанджи и Пятый заняли позиции секундантов. Тарру сделал выпад, Уолли парировал и вдруг занес свой меч так далеко, что чуть не убил противника. Опять эта вспышка ярости? Тарру реагировал медленно. Он сделал еще один выпад, который Уолли отвел без труда. Понимая, что никакая опасность ему не угрожает, Уолли расслабился и теперь только отводил эти легко предсказуемые удары, направляя каждый по своему желанию и не предпринимая никаких попыток к нападению.

Тарру кружился вокруг Уолли, а тот медленно поворачивался за ним, секунды летели. Уже собиралась толпа, и второй Пятый кричал, чтобы люди не подходили близко.

Ботинки стучали по камням, поднималась пыль. Звенел металл. Удар, еще удар, выпад… Под раскаленным небом лицо Тарру разгорелось, он тяжело дышал.

Уолли начал понимать, что значит быть величайшим воином в Мире — это отличное занятие. Ему едва ли нужно переставлять свои израненные ноги, а руку в таком положении он может держать хоть весь день. Тарру по праву носил шестой ранг — так говорили Уолли глаза Шонсу, но для Седьмых нет верхнего предела, и Шонсу мог бы с тем же успехом иметь восьмой или девятый. Он во всем превзошел старика. Уолли не решался оглянуться, но он знал, что среди собравшихся зрителей есть и воины. Интересно, что чувствует сейчас Тарру? Напряжение уже сказывалось, дышать ему становилось все труднее. Он затеял поединок, и теперь, не в силах достичь своей цели, старик выглядел смешно. Что он чувствовал теперь, что последовало за вспышкой алчности — гнев? Страх? Унижение?

Наконец Тарру отступил и остановился, тяжело дыша, широко раскрыв остекленевшие глаза. Он явно чувствовал себя побежденным. Уолли сделал вид, что пытается подавить зевок. Где-то в толпе раздались слабые смешки и послышался свист.

— Бой окончен? — произнес секундант Тарру. Ему уже не приходится ни на что надеяться.

Согласно правилам, Уолли не должен отвечать ему. К тому же он не решался отвести взгляд от своего противника. Пришлось ограничиться лишь быстрым кивком.

Наступило молчание. Четкие инструкции, которые получил Нанджи, могли оказаться роковыми. Совершенно невозможно, чтобы вызов на смертный поединок закончился без крови. Сообразит ли парень?

— Бой окончен! — От напряжения голос Нанджи срывался на писк.

С облегчением вздохнув, Уолли вложил меч в ножны и улыбнулся своему секунданту. Какое-то время Тарру пытался перевести дух, а потом подошел к Уолли для церемонии примирения.

Он не приносил ни извинений, ни поздравлений, а весь тот стыд, который он мог — и должен был испытывать, он скрыл в официальной церемонии представления своего секунданта.

— Позвольте мне иметь честь представить доблестному светлейшему Шонсу моего подопечного, господина Трасингджи пятого ранга.

Уолли ответил на приветствие, а потом невинно сказал:

— Я полагаю, вы уже знакомы с моим секундантом, достопочтенный Тарру? Это ученик Нанджи, воин второго ранга, мой вассал.

Тарру пристально посмотрел на него, а Трасингджи закашлялся. Второй связан клятвой крови? Нанджи надулся как индюк и произнес официальные слова приветствия.

Они, наверное, могут провести целый день на этом солнцепеке, обмениваясь подобно китайским мандаринам бессмысленными любезностями, но Уолли очень устал, и все эти церемонии казались ему глупостью.

— Вы позаботитесь о том, чтобы останкам благородного Хардуджу было отдано должное уважение? — спросил он, и Тарру поклонился. — Пожалуй, и мне самому необходимы заботы целителя. Не могли бы вы сказать мне, где я могу отдохнуть?

Тарру опять поклонился, все еще тяжело дыша.

— Казармы нашей охраны — это, несомненно, совсем не подходящее место для столь замечательного воина. Но если ваша милость любезно снизойдет до того, чтобы принять наше скромное гостеприимство, мы почтем это за честь. В своем новом банке данных Уолли нашел сутру «О гостеприимстве» и выяснил, что на самом деле самое безопасное место — это логово льва.

— Вы очень любезны. Я должен принести благодарность Богине, после чего я тотчас же вернусь сюда.

Тарру сделал знак рукой. В первый раз за все это время Уолли заметил, что толпа состоит в основном из воинов. Их по крайней мере человек тридцать. Он вздохнул. Предстоят новые формальности.

Тарру представил ему еще одного ученика. Потом этот ученик и Трасингджи представили своих подопечных, и так по цепочке. Пришли еще двое Пятых, их надо было представить, потом — их подчиненных. Уолли двигал руками, как автомат, имена проскальзывали в мозгу и сливались в одно размытое пятно. Он смутно осознавал, что становится знаменитостью. Если кто-то и был раньше предан Хардуджу, то сейчас эти чувства потускнели перед восхищением его воинской доблестью. На всех лицах читалось искреннее уважение.

Конечно же, все они были уверены, что Уолли скоро станет новым правителем. А он еще не решил, как отказаться. Сказать ли об этом прямо сейчас или подождать? Он слишком устал, чтобы разбираться в таких запутанных проблемах.

Но вот что-то нарушило неспешный ход его мыслей, что-то переменилось. Перед Уолли стоял Четвертый, в его лице читалось не восхищение, а страх, было даже видно, как дрожит его меч. Уолли заставил себя всмотреться внимательнее. Лицо этого человека ему знакомо. Это один из тех, что бил его в храме, прежде чем отвести в тюрьму. Уолли задумался еще на секунду, припоминая его имя… Мелью.

Месть!

В третий раз он почувствовал внезапный приступ ярости. Перед глазами заплясали красные огоньки.

Это был здоровенный парень, примерно одного возраста с Шонсу, нельзя сказать, что очень умный, но с другой стороны, сейчас об этом судить тяжело. Что бы сделал Шонсу? Ответ: Шонсу никогда бы не позволил себе попасть в такие переделки, в какие попал Уолли. Но реакция Шонсу проявилась в этой знакомой теперь вспышке гнева — вызови этого громилу и убей его за то, что он осмелился поднять руку на Седьмого. Для Уолли Смита легче было простить, потому что этот человек выполнял приказ, а тот, кто этот приказ отдавал, уже получил свое наказание. Но действовать в духе Уолли Смита — значит навлечь на себя беду. Нельзя выходить из роли. Нельзя, чтобы овца в волчьей шкуре начала блеять.

Значит, компромисс. Уолли подавил приступ ярости и, не обращая внимания на приветствие, повернулся к Пятому, который представил этого человека.

— Кто следующий?

Это невыносимое оскорбление. Люди ждали, что будет делать Мелью. Он мог добровольно пойти на самоубийство — вызвать Уолли на поединок. Вместо этого он повернулся и убежал. Полагая, что Шонсу станет теперь правителем, он, вероятно, уйдет из храма еще до заката солнца. Очень хорошо!

Наконец все было закончено. Представлен последний заикающийся Третий.

А все эти Первые и Вторые, что стоят в сторонке, слава Богине, не считаются.

Тарру слегка поклонился.

— Если позволите, светлейший, я хотел бы спросить: какие распоряжения вы отдадите относительно охраны храма?

Так, вот оно. Уолли решил потянуть время; какой-то беспокойный инстинкт подсказывал ему, что открывать все до конца еще рано.

— Достопочтенный Тарру, я уверен, что вы сможете сделать все необходимое, пока жрецы не примут решения о том, кто будет новым правителем.

— Вы очень любезны, светлейший Шонсу… А ученик Нанджи второго ранга? Он… э-э-э… оставляет службу в охране?

Уолли повернулся и посмотрел на Нанджи, который изо всех сил старался стоять по стойке «смирно», но не мог скрыть страстной мольбы, горевшей в глубине глаз.

— Ученик Нанджи останется у меня на службе.

Ученик Нанджи вздохнул свободнее.

Тарру опять поклонился. Усталость Уолли усилилась, и, боясь, что от изнеможения начнет дрожать, он коротко попрощался со всеми. Когда он направился к лестнице, в ответном прощании вспыхнули сорок мечей, а его вассал важно проследовал за своим господином.

Глава 7

Как только стало ясно, куда направляется светлейший Шонсу, на вершине огромной лестницы развернулась бурная деятельность. Уолли поднимался медленно, щадя свои ноги, в которых сильно пульсировала кровь На полпути он счел нужным остановиться, чтобы дать жрецам закончить все необходимые приготовления. Он повернулся и с восхищением окинул взглядом открывшуюся перед ним картину. На расстоянии Судилище выглядело значительно лучше, чем вблизи.

Мимо него проследовал воинский строй, люди размахивали руками и высоко держали головы, пытаясь произвести на незнакомца хорошее впечатление. Они прошли, и на землю опустилась стая голубей. Там, где погиб правитель, двое рабов скребли каменные плиты.

Жизнь хороша в любом мире. Уолли чувствовал себя отлично. Он легко завершил это непонятное дело с Хардуджу, и даже мысль о том, что он стал убийцей, мало его беспокоила. Он в полной безопасности, его защищают воинские понятия о чести. Единственной неприятной складкой на его удобном одеяле были воспоминания о тех внезапных вспышках ярости, которые появлялись всякий раз, когда какое-либо событие бросало вызов его высокому статусу — будь то неповиновение Нанджи, дерзкий вызов Тарру, желание свести счеты с Мелью. Эта ярость — не свойственна Уолли Смиту, и он подозревал, что Шонсу на его месте оставил бы после себя не один, а четыре истекающих кровью трупа. Гнев подпитывается адреналином. Адреналин вырабатывается где-то в районе почек. У него нет характера Шонсу, но в наследство он получил все его железы, и в будущем всегда нужно помнить, что разум Уолли Смита должен четко контролировать тело Шонсу.

Он будет воином, а не мясником.

Уолли взглянул на Нанджи и встретил застывшую улыбку, выражающую поклонение герою высшей пробы. Это ему не понравилось.

— Отлично, вассал, — сказал он. — Ты был прекрасным секундантом.

Нанджи тут же покраснел от удовольствия.

— Ты очень хорошо понял мой намек насчет конца боя, — добавил Уолли.

— Мне бы следовало получше тебя проинструктировать, — Вы могли ударить его с левого бока, мой повелитель!

Уолли обнаружил, что в его трансплантированной памяти содержится и воинский жаргон, но эту фразу он понял бы и без перевода — нельзя достать противника с левого бока, если он держит меч в правой руке. Таким образом Нанджи высказал свое соображение о том, что Уолли следовало пойти на убийство. Кровожадный чертенок!

Чем больше Уолли думал об этом, тем больше его раздражало всеобщее поклонение. Честь, воздаваемая прекрасно тренированному телу и виртуозному искусству, по праву принадлежала покойному светлейшему Шонсу, а не ему. Но едва ли можно надеяться, что когда-нибудь он сможет объяснить эту разницу. Мальчишка, очевидно, отличается липкой щенячьей преданностью, и придется как-нибудь помягче от него избавиться.

Уолли взглянул на арки храма. Паломники столпились по обеим сторонам, а центральная часть оставалась свободной так, чтобы он мог пройти.

— Мне кажется, мы дали им достаточно времени, чтобы привести себя в порядок, — сказал он. — Пойдем.

Пойдем… Точно так же говорил бог. Теперь на посту у центральной арки стояли двое Пятых, из тех, кого ему только что представили. Они бежали всю дорогу, чтобы успеть раньше него, и все еще тяжело дышали. Они приветствовали Уолли, когда он вошел в прохладную тень арки, и ответом им стали одобрительный кивок и дерзкая ухмылка Нанджи.

Итак, светлейший Шонсу в третий раз вошел в центральный неф, Уолли Смит — во второй Огромность этого холодного пространства подавляла его все так же, огни окон все так же блистали. Никто из жрецов не вышел, чтобы его проводить, и Уолли сам отправился вперед, выжимая все силы из своих кровоточащих ног. Примерно на середине нефа начинался строй жрецов, тянущийся до самого алтаря. Служители Богини стояли в два ряда: с одной стороны — жрецы, с другой — жрицы, сначала Первые в белом, за ними — Вторые в желтом.

Когда Уолли проходил мимо, они опускались на колени, это было похоже на бурю в лесу — так же жутко и непривычно. Уолли чувствовал, что не стоит таких почестей, что он их обманывает. Ему хотелось закричать, приказать им убраться, но все, что он мог, — это поскорее пройти мимо и не смотреть. Увидев, что они встают на колени, Нанджи в изумлении открыл рот и прошептал:

— Мне подождать здесь, мой повелитель?

— Не отходи от меня ни на шаг! — скомандовал Уолли тоже шепотом, и они вдвоем совершили этот царский проход через храм: повелитель в грязных лохмотьях раба, и вассал — в застиранной желтой юбке. И только меч и зажим Уолли были здесь уместны.

Пройдя несколько сотен жрецов и жриц, они дошли до конца этого строя, но тут путь им преградили древние старухи в голубом одеянии, беззубые и сморщенные, некоторые из них сидели в креслах-каталках. Они тоже собирались встать на колени.

— Святые Матери! — В голосе Нанджи был благоговейный ужас.

— Пожалуйста, не делайте этого, — взмолился Уолли. — Я всего лишь простой воин, который пришел поклониться Богине.

Они все равно опустились на колени.

Покраснев от злости, Уолли сделал еще один шаг вперед и оказался у самого возвышения. А там стоял крошечный священный Хонакура и с гордым видом улыбался Уолли. Уолли кивнул ему. Потом он молча опустился на колени и начал молиться. Все подходящие для случая слова были теперь у него в голове — он умолял о прощении, он приносил свой меч Ей на службу, он клялся во всем Ей повиноваться. Уолли подождал, но ответа не последовало — да его и не должно было быть Все настоящие клятвы были уже принесены, это представление — не для Богини, оно для зрителей, возможно, и для него самого. Чувствуя, что может заснуть прямо на полу, Уолли поднялся. Нанджи по-прежнему был рядом.

Он еще раз окинул взглядом богатства веков, что сверкали около статуи. Ничто из того, что лежало здесь, не могло сравниться с его мечом, но храмовое богатство уже не казалось ему постыдным запасом побрякушек, добытым сорочьим вымогательством. Уолли был потрясен, увидев, как велика дань Богине. Многие тысячи лет люди приносили сюда все самое прекрасное, самое дорогое, что у них было, и дарили это своей возлюбленной Богине. Кто он такой, чтобы их судить? Очень странно замечать, как внешний вид меняет образ мыслей.

Он повернулся к Хонакуре. «Ему можешь доверять», — сказал бог, значит, все остальные доверия недостойны? Уолли еще не успел открыть рот, а жрец уже заговорил.

— Светлейший, совет решил произвести вас в правители немедленно, — сказал он, сияя, — хотя мы предпочли бы организовать более торжественный ритуал завтра или послезавтра.

Он сочувственно взглянул на ноги Уолли и на пятна крови, которые остались на полу, там, где он вставал на колени.

Поблизости никого не было. Их никто не услышит.

— Я не приму должность правителя, — тихо ответил Уолли.

Полная неожиданность Долгие секунды старик не мог подобрать слова. — Но, светлейший, мы же говорили об этом… — наконец пробормотал он. Уолли подавил дьявольский соблазн сказать: «Вы имели дело с Шонсу, а я — Уолли Смит». Он едва сумел сдержаться.

— Очень сожалею, священный.

Хонакура был удивлен, встревожен, он чувствовал, что его предали. Уолли вспомнил язвительное замечание бога насчет дел в храме.

— Мне так приказали, — сказал он просто.

— Приказали?

Воину седьмого ранга? Но вот в глазах его забрезжило понимание, и старик взглянул на эфес меча.

Уолли кивнул.

— Сегодня я разговаривал с богом, — пояснил он мягко. — Бог дал мне этот меч и сказал, что я должен убить Хардуджу. Но он запретил мне оставаться в храме. Я получил задание, я должен исполнить его по воле Богини: Это для Нее важнее, и значит, я должен идти.

Против такого возражать, конечно же, не приходится. Хонакура поклонился.

— Светлейший, это наивысшая честь, которой может удостоиться смертный. Я счастлив уже тем, что встретился с вами.

Все это — только изысканная учтивость, но, может быть, за ней кроется и искренность.

— Сейчас я пойду в казармы, — сказал Уолли. — Мои ноги сводят меня с ума! Быть может, мы поговорим завтра, священный?

— Конечно, светлейший — И тут голос его перешел в шепот. — Опасайтесь измены, светлейший Шонсу!

Уолли опять кивнул и повернулся к своему вассалу. Нанджи был на своем месте, у его левого плеча, и не спускал с Уолли глаз.

Нанджи все слышал.

И огромная опасность нависла над юным воином второго ранга: еще немного, и глаза его вылезли бы из орбит.

Уолли с трудом передвигал ноги, прихрамывая и едва поспевая за своим вассалом, который бежал впереди, как молодой жеребец Они шли к противоположному выходу. Взгляды, которые Нанджи время от времени бросал на своего повелителя, были полны такого благоговения и восхищения, что просто обжигали.

В усталом мозгу Уолли возникла картинка, напоминающая кадр из комикса: над головой Нанджи поднимается воздушный шарик с надписью: «Сначала Хардуджу, потом Тарру, потом Святые Матери, и еще он разговаривает с богами! Черт возьми! Ну и шеф!»

К счастью, дуэлей больше не предвидится, и поэтому он Уолли больше не нужен; но как избавиться от такого помощника, не оскорбив его и не причинив боль?

Они проходили по коридорам, спускались по лестницам, миновали длинные переходы и, наконец, вынырнули на ярко освещенную площадку позади храма. Там стояли несколько больших домов, рабы вскапывали клумбы, полировали косами бархатистые лужайки, тащили бочки с водой Они подошли к тому месту, которое Уолли уже знал, к плацу для парадов, где он успел побывать дважды за сегодняшнее утро.

— А ну-ка! — глухо вскрикнул он, заковылял к низкому парапету, опоясывающему цветники, плюхнулся на него в тени дерева и расслабился. От цветов исходил усыпляющий аромат, слышалось гудение пчел. Он, должно быть, провел на ногах многие часы, потому что солнце уже опускалось и тени вытягивались. Уолли обхватил голову руками. Переутомление, голод, эмоциональное напряжение…

Через некоторое время он поднял глаза и увидел смертельно встревоженное лицо своего вассала.

— Со мной все в порядке, — сказал Уолли. — Просто был трудный день. — Ответом был неуверенный кивок. — Черт возьми, я только разговаривал с богами, но сам-то я не бог! — Теперь слабая улыбка. — Сядь, Нанджи. Скажи, почему никто не оплакивает Хардуджу?

Длинная фигура Нанджи согнулась и опустилась на стену рядом со своим повелителем. Его лицо выдавало борьбу между осторожностью и презрением, наконец презрение победило.

— Это был презренный человек, мой повелитель. Он не сдержал своих клятв. Он брал взятки.

Уолли кивнул. О садизме юноша не упоминает?

Нанджи ринулся в атаку.

— Мой повелитель, скажите, почему жрецы сделали правителем такого человека? Ведь он оскорбляет все воинство!

— Может быть, он был хорошим человеком, до тех пор пока не стал правителем?

Нанджи недоуменно уставился на него:

— Как это, мой повелитель?

— Власть разлагает, ученик!

Сам он долго раздумывал над этой проблемой, но для Нанджи подобные соображения были в диковинку. И Уолли пустился в объяснения. Рассказал он и о том, как насмехалась над ним толпа.

— Благодарю вас, мой повелитель, — торжественно произнес вассал. — Когда я достигну высокого ранга, я не забуду о том, что вы рассказали. Юношеский идеализм светился в его глазах.

— Кажется, все неприятности закончились, Нанджи, — сказал Уолли с надеждой. — Ты не хочешь, чтобы я освободил тебя от клятв?

По выражению лица Нанджи было понятно, что он скорее даст смолоть себя на мельнице или скормить вампирам.

— Нет, мой повелитель!

— И даже от третьей? Это ведь страшная клятва, ученик. Я могу приказать тебе сделать все что угодно — и преступления, и извращения, любую мерзость.

Нанджи только усмехнулся — его герой никогда не сделает ничего подобного.

— Быть связанным такой клятвой — честь для меня, мой повелитель.

Похоже, никогда раньше он не чувствовал себя таким счастливым: светясь отраженным светом, он поднимался в своих собственных глазах. — Ну хорошо, — сказал Уолли неохотно. — Но если ты захочешь стать свободным — только попроси! В сутре говорится, что, как только дело сделано, клятву следует отменить.

Нанджи открыл рот, опять закрыл, посмотрел на Уолли, потом вниз, на свои ноги, и наконец решился:

— У вас задание от Богини, мой повелитель, — тихо сказал он. Ясно было, что его раздирает любопытство.

Выходит, мальчик решил присоединиться к богоугодному делу? Уолли вздохнул. Ему бы найти несколько хороших воинов, чтобы они охраняли то сокровище, которое он носит на спине, а иметь в подчинении этого неуклюжего подростка — последнее из того, что можно пожелать. Обыкновенный ученик — это не защита, а одни неприятности. И опять в его усталом мозгу возникают странные мысли: Нанджи, беги к пещере и скажи дракону, пусть выходит. Нанджи, иди к замку и скажи, что им пора греть смолу…

Потом он вспомнил, что, возможно, готовится измена. Где же тут найти воинов, которым можно доверять, которые прикроют его спину, а не воткнут в нее нож? Ему нужна преданность, так вот она, горит перед ним ярким светом. К тому же Нанджи мог бы посоветовать ему, кого еще из охраны можно взять. Он услышал свой собственный голос, голос Шонсу: «Плох тот путь, который ведет только в одном направлении».

Нанджи расплылся в довольной улыбке.

— Вторая сутра, — сказал он. — «О подчиненных».

Уолли смерил ученика быстрым взглядом: долговязый, неловкий оборванец, рыжий, худой — настолько худой, что видна каждая косточка, наивный, как только что вылупившийся цыпленок; но с другой стороны, ему не откажешь ни в старательности, ни в стремлении к самосовершенствованию… Он уже показал мужество, граничащее с безрассудством, когда не пожелал повиноваться, видя перед собой обнаженный меч. Нанджи имел полное право считать себя вовлеченным в данное богом задание, потому что Уолли тоже связан клятвой он поклялся лелеять, защищать и направлять. В мире, который не знает письменности, это равносильно подписи под контрактом. Исчезни он теперь — и друзья Хардуджу сотрут мальчишку в порошок. Нравится ему это или нет, он накрепко связан с Нанджи.

— Ты знаешь сутру «О тайнах»? — спросил он осторожно.

— Да, мой повелитель, — Нанджи просиял. Не успел Уолли и слова сказать, а его вассал уже затараторил:

О ТАЙНАХ

Суть

Подопечный не станет обсуждать нрав своего наставника, дела своего наставника, приказы своего наставника, друзей своего наставника и то, что он сам может когда-либо сказать своему наставнику.

Пример

Когда Фандаррасу начали пытать, он молчал, но от него пахло чесноком.

Так Кунги узнал, что в осажденный город провезли еду.

Сентенция

Язык сильнее меча, потому что одно слово может погубить целую армию.

— Хорошо, — сказал Уолли, усмехаясь его рвению, — если ни на что другое он не сгодится, Нанджи по крайней мере будет его развлекать — Все полагают, что я стану правителем — пусть пока так и думают. Что касается задания, я ничего о нем не знаю. Бог сказал мне только, что… один очень доблестный воин… попробовал его выполнить… но не смог, а я следующий. Это очень важно для Богини…

Перепуганный Нанджи молча кивал.

— Мне приказали идти в Мир и быть честным и доблестным воином. Задание мне откроется. Значит, я уеду отсюда и буду путешествовать. Полагаю, будут опасности. Может быть, это принесет мне честь.

Он помолчал, с наслаждением глядя на раскрытый рот и широко распахнутые глаза Нанджи.

— Я не знаю… Хотел бы ты поехать со мной в качестве моего подопечного?

Совершенно очевидно, что вопрос глупый. Быть протеже у Седьмого? Выполнять задание богов? Такого Нанджи не мог представить даже в самых бурных своих фантазиях. В ответ он выпалил еще одно выражение из казарменного жаргона:

— И все мои погремушки тоже?

Уолли засмеялся; отдохнув, он почувствовал себя лучше.

— Думаю, да, — сказал он. — Я очень надеюсь сохранить свои собственные! Но послушай, вассал: я — не более чем хороший воин, просто со мной происходят некоторые необычные вещи. Я попытаюсь быть для тебя достойным наставником, но я не сверхчеловек. Я не герой из сказки.

— Да, мой повелитель, — почтительно ответил Нанджи.

Из всего, что когда-либо скажет Уолли, это — единственное, чему он не поверит.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ИМЯ

Глава 1

Казармы — это массивное здание из мрамора, украшенное балконами и сводчатыми окнами, оно слегка напоминает средневековый мавританский дворец. Тарру распорядился заранее, и поэтому нового посетителя встретила специальная делегация, в нее входили древние или увечные воины, мечей при них не было. Их предводитель оказался настолько старым, что уже не мог держаться прямо, и его седая голова выдавалась вперед, как у черепахи, а руки тряслись так, что никто не понял, какие именно жесты он делает во время приветствия. Старец назвал себя Конингу, воином пятого ранга. Опытным глазом он быстро оценил, в каком Уолли состоянии, и, отказавшись от всех дальнейших формальностей, спросил, что угодно его милости.

— Горячая ванна, перевязать раны, поесть и спать.

Конингу кивнул одному из своих воинов, а потом повел Уолли вверх по мраморной лестнице, по ширине не уступающей двухстороннему шоссе. Все, каким-либо образом связанное с храмом, строилось с тем же гигантским размахом, потолки были такие высокие, что каждый этаж занимал три лестничных пролета. Уолли не решался оглянуться назад, опасаясь, что оставляет на каждой ступеньке кровавые следы, которые придется счищать рабам. Вот они поднялись на самый верх и оказались в коридоре соответствующих размеров; Конингу открыл какую-то дверь и вошел.

Уолли поразился. Перед ним открывалась огромная комната — сверкающее дерево пола устилали яркие ковры, на стенах прохладного мрамора висели прекрасные гобелены, высокий лепной потолок украшали бледные фрески, которые сделали бы честь Сикстинской Капелле. Здесь стояли четыре кровати и другая мебель, но комната была столь огромна, что казалась пустой. Тут Уолли заметил, что Конингу не собирается задерживаться в этом зале и подходит к другой двери. Так, значит, это — всего лишь приемная, а главные апартаменты — впереди.

В главной комнате для гостей, которая была в три раза больше, чем эта, стояли кровати, по размерам похожие на плавательные бассейны. Сквозь занавешенные окна по обеим сторонам, ведущие на балконы, проникал легкий ветерок. Ковры и гобелены — настоящие произведения искусства, вся деревянная мебель отполирована до блеска. Судя по выражению лица Нанджи, можно было понять, что он никогда раньше не был в этой части казарм и сейчас просто ошеломлен.

— Ну как тебе? — тихо спросил его Уолли, надеясь, что Конингу не услышит.

— Это подойдет или, может, поискать чего-нибудь получше? Нанджи уставился на него, пораженный. Конингу все-таки услышал и улыбнулся ничего не говорящей улыбкой.

— Это великолепно, — быстро заверил его Уолли. — Просто царский дворец.

— Бывали здесь и цари, светлейший, — ответил Конингу, заметно успокоившись.

Уолли не смог совладать с желанием поддразнить его.

— А как насчет заключенных? Вы знаете, где я провел прошлую ночь?

Конингу бесстыдно усмехнулся.

— И они тоже, светлейший. Перевороты в храме уже случались.

Забыв о своих больных ногах, Уолли бродил вокруг. Он обнаружил веревочку звонка и какую-то массивную бронзовую емкость размером с бочонок, украшенную барельефом с нимфами и цветами. Уолли решил, что это, должно быть, ночной горшок. Вычурные светильники на стенах, похоже, изготавливались из чистого золота. В массивном шкафу резного дерева множество рапир, фехтовальных масок и гантелей — все, что может пожелать воин на отдыхе. Пройдясь по коврикам, Уолли решил, что они, как и те, что висят на стенах, сделаны из шелка. На двери висели тяжелые железные засовы, такие же, наверное, как и в передней; Уолли проковылял на балкон, чтобы посмотреть, достаточно ли надежно он защищен с той стороны.

Балкон прикрывал широкий тент, а стены вокруг были очень гладкими. Чтобы сюда забраться, нужны крылья. Внизу расстилался парк, похожий на картинку из книжки, дальше, за высокой стеной, городские трущобы, потом долина, уходящая вверх дорога, домики паломников… и, наконец, ярко-синее тропическое небо. Второй балкон, наверное, выходит в сторону тюрьмы. Вспомнив город, всю ту грязь, которую он видел два дня назад, Уолли нахмурился. В ушах явственно звучали слова: «Богиня щедро награждает тех, кто верно служит Ей. Не сомневайся в справедливости богов».

Уолли нашел здесь серебряное зеркало во весь рост. Ему вспомнился образ Шонсу, который он видел в бреду: тогда он был совершенно голый, а теперь на нем отрепья, в которых ходят рабы, распухшее лицо и тело в синяках, ранах, глаза отекли и покраснели, пряди черных волос выбиваются из хвоста и падают на плечи. Уолли принял грозный вид и сам ужаснулся тому, что увидел. Как это Нанджи умудрился не послушаться его, видя перед собой такой кошмар?

Раздался шум шагов, послышались голоса. Это пришли рабы, они принесли огромную медную ванну и ведра с горячей водой. Все распоряжения отдавал какой-то одноногий. Еще один увечный привел других рабов, с полотенцами и какими-то коробками. Комната заполнялась народом. Уолли понял, что должен совершить свой туалет публично, как Луи XIV, но он слишком устал, чтобы возражать. Нанджи расстегнул ремни и забрал ножны и меч Уолли: похоже, это входит в обязанности подопечного. Рабы вылили воду и пошли за новой порцией. Уолли вздохнул, подумав о нормальной ванне и хорошем мыле, но спорить с местным этикетом не приходилось.

Рабы прислуживали, Уолли отмокал в ванне, а пожилые воины тихо стояли вокруг Нанджи. Их было с полдюжины: появление Уолли, кажется, явилось самым значительным событием за последнюю пару веков. Подходящий повод, чтобы поглазеть на этот номер люкс.

— Позвольте вынуть меч, мой повелитель? — Спросил Нанджи.

Воинов очень заинтересовал меч, и они столпились вокруг юноши, как мальчишки, которые увидели иностранную спортивную машину.

— Конечно, — сонно ответил Уолли. До него донесся ропот восхищения: воины увидели клинок. Потом Нанджи начал читать, произнося слова нараспев:

Украсил этот меч грифон —

Из серебра, сапфира он,

Рубином взгляд его горит,

И, как звезда, клинок блестит.

Последний этот меч, седьмой —

Победа будет за тобой.

— Что это ты бормочешь? — Уолли так и подскочил в ванне, и вода залила шелковые коврики.

— Вирши сказителей, мой повелитель. — Нанджи удивился беспокойству Уолли. — В них рассказывается о семи мечах Шиоксина. Я могу прочесть вам и о первых шести, если пожелаете, но это довольно длинная история.

— Шиоксин! Шиоксин? — Уолли явственно увидел такую картину на стене висит клинок, старый и сломанный, с обеих сторон на нем вырезаны фигуры людей и животных. Он пытался понять что-то еще, но все исчезло. Это воспоминание Шонсу, оно лежит где-то на границе между тем, что касается воинского искусства, и личными воспоминаниями, которые Уолли не получил. Он почувствовал внезапное беспокойство. Что это и где это — Шиоксин?

— Похоже, ты говоришь именно о моем мече, — сказал он. — Грифон и сапфир, да? Что еще ты об этом знаешь?

Нанджи вдруг смутился.

— Я никогда не слышал ее полностью, мой повелитель. Это было, когда я только что пришел в казармы, в мой первый здесь вечер. — Он улыбнулся, припоминая старое. — Теперь-то я понимаю, что это был не очень искусный сказитель, но тогда мне казалось, что он — просто чудо. Он пел балладу о семи мечах Шиоксина, и я хотел дослушать до конца. Но как раз в тот момент, когда он начал последнюю часть, о седьмом мече… мне надо было уйти, мой повелитель.

— Наверное, к Дикой Ани, — сказал один из воинов. При этом все разразились громким смехом, а Нанджи покраснел от ярости.

Конингу стоял в стороне, как одинокий, согнутый ветрами кипарис, и не спускал глаз с меча. Почувствовав взгляд Уолли, он посмотрел на него и быстро отвернулся. Конингу слышал эту балладу до конца и знал, что говорится в ней о седьмом мече. И даже такого старого циника что-то смогло задеть за живое.

Уолли выбрался из ванны, рабы принялись подтирать лужи. А его вытерли и предложили на выбор несколько синих юбок, которые хранились где-то в запасниках казарм. Он взял самую простую, хотя и она была из прекраснейшего батиста, Нанджи застегнул на нем ремни, а потом разделся и плюхнулся в воду, из которой только что вышел его наставник. Видимо, такова одна из привилегий подопечного.

Двое целителей, шестого и третьего ранга, поклонились Уолли и одобрительно закивали головами, увидев пациента, столь сильно израненного, но способного тем не менее двигаться. Уолли нехотя позволил им наложить на раны бальзам. Потом они собрались перевязать ему ноги.

— Стойте! — закричал он. — Что это такое?

— Это повязки, светлейший, — удивленно ответил Шестой. — Очень хорошие повязки. Много лет назад их благословили в храме, и с тех пор они излечили уже множество больных.

В руках он держал какие-то старые грязные тряпки, подобные тем, что обычно хранятся в гараже.

— Множество больных? И даже двух последних? — спросил Уолли. Ответом ему был взгляд, полный замешательства. — Надо найти другие. На этих благословение уже кончилось. А пока возьмите полотенца.

Целитель попытался возражать.

Уолли слишком устал, чтобы спорить.

— Вассал! — позвал он. Нанджи, только что закончивший одеваться, с улыбкой вынул свой меч.

И Уолли, точно подагрику, обмотали ноги полотенцами.

Накрыли на стол. Уолли решил, что на этом церемонии пора прекратить, поблагодарил всех и велел им идти — Конингу, рабам, воинам и целителям. Он отказался от прислуги, отклонил предложения музыкантов, а о женском обществе даже слышать не захотел… Нанджи, кажется, был несколько разочарован. Потом дверные засовы были задвинуты и наступил долгожданный покои.

Нанджи снял с блюд серебряные крышки. У Уолли потекли слюнки, и желудок заурчал. Супы, запеченная рыба, жареная птица, аппетитный мясной пирог, что-то в остром соусе, овощи, десерты, горячий хлеб, сыры, шесть фляг с вином, пирожные, фрукты. Нет, фруктов не надо, спасибо.

— Здесь, похоже, хватит человек на двадцать, — сказал Уолли, садясь за стол. — Так что я смогу и с тобой поделиться, вассал. С чего бы ты хотел начать?

— Только после вас, мой повелитель. — Глаза Нанджи разгорелись, но он приготовился ждать.

Повелитель приказал ему сесть, и некоторое время они в полной тишине поглощали еду. Уолли не ожидал, что сможет съесть так много, но ведь теперь он — настоящий великан, к тому же — оголодавший великан… Нанджи, как и полагается подростку, не отставал от него; быть вассалом у Седьмого — в этом есть свои преимущества. Когда они немного сбавили темп и начали разговаривать, на столе уже почти ничего не осталось.

— Это будет получше, чем в тюрьме.

— И намного лучше, чем в казарме у младших!

Они засмеялись, и Уолли поднялся.

— Я просплю до утра, — объявил он, — но не знаю — до завтрашнего или до послезавтрашнего. По крайней мере одна из этих дверей всегда должна быть на засове: ведь если меч украдут, мой маленький бог рассердится. Если хочешь, я могу тебя выпустить, иди погуляй где-нибудь, потом ляжешь спать в той комнате. Как хочешь.

Ложиться спать еще рано, но Нанджи не мог заставить себя уйти. Он боялся, что Уолли исчезнет, как сон.

Положив меч на кровать, Уолли собрал подушку в кучу и лег, провалившись в мягкую перину.

— Перина! Это вам не тюремный пол!

Уолли захотелось немного поболтать перед сном, и он попросил у своего нового товарища:

— Расскажи мне про Дикую Ани.

Нанджи опять покраснел.

— Это одна из женщин при казармах, мой повелитель. Рабыня. Она как старый бык, такая же огромная, страшная. Груди как ведра, одноглазая. Она бьется об заклад, что ее никто не изнасилует и никто не сумеет сдержаться, и всегда выигрывает, — он захихикал. — Говорят, что некоторые проигрывают больше, чем поставили.

— Девушка моей мечты, — сонно сказал Уолли. — Ну, а что новички?

— Такая традиция. Мы… Вторые говорят, что они должны доказать свою мужественность. Свою первую ночь каждый новичок проводит с Дикой Ани, — он опять захихикал. — И поэтому я не услышал окончания баллады.

— Не надо, можешь не рассказывать.

— Ничего, — сказал Нанджи, нисколько не стыдясь. — Вот это женщина! Нужен тебе дракон, она будет драконом, грубым и необузданным. Но с новичками она терпеливая и нежная… и подскажет. Ну я, в общем, не знал, как… то есть,куда… — он улыбнулся, припомнив старое, но тут увидел, что его повелитель крепко спит.

Глава 2

На одной стороне меча семеро воинов сражались с семью сказочными чудовищами, на другой — семь дев кормили этих чудовищ. Можно было различить выражения лиц, ни одна поза в точности не повторялась. Уолли не мог понять, как на такой твердый материал нанесли столь точные и изящные линии.

В казармах было еще тихо, на востоке медленно вздыхала заря, готовясь провозгласить день фанфарами лучей. На полу, у самой двери, валялась какая-то груда тряпья, по которой можно было судить, что романтические идеи у некоторых вассалов пересиливают желание провести спокойную ночь в постели. С одной стороны из-под тряпок торчали голые пятки, с другой — прядь рыжих волос.

Уолли лежал на огромной пуховой перине, на досуге рассматривая божественный меч и время от времени блаженно потягиваясь. Ушибы уже не болели, а только приятно ныли, как это бывает после хорошей тренировки; стук крови в ногах перешел в нежный шепот. Как и обещал бог, теперь наслаждения Мира открыты для него. Несколько дней — на то, чтобы совсем поправиться и подыскать хороших подопечных среднего ранга, а потом можно отправляться исследовать этот Мир, проявлять свою честь и доблесть и ждать, когда же наконец откроется задание. Вчера он проснулся на грязных камнях, ожидая смертного приговора, сегодня он купается в роскоши, наслаждаясь властью и свободой.

Да есть ли вообще тревоги в этом Мире?

Уолли осмотрел кожаные ремни, на которых висел меч. Они были украшены тиснением: сцены — те же, что и на мече, но исполнение впечатляет не так сильно. По традиции здесь же был и точильный камень. Еще одно откровение: меч достался от богов, но за его остротой человек должен следить сам. В правом кармане он обнаружил настоящее сокровище — мерцающие синие камни. Теперь становится понятным и замечание бога насчет затрат — он не только наделен властью, он еще и богат.

Уолли поднял глаза к далекому потолку. Фрески над кроватью были исключительно эротические. Тело, которое он получил, очень сильное, и ему потребуется не только дружба воинов. Повернув голову, он посмотрел в окно, на тонкую линию домиков, которые тянулись вдоль дороги. Еще один долг остался невыплаченным, но это уже совсем другое дело. Если бы она захотела… но выбор должен быть свободным. Иметь наложницу, рабыню по меркам Уолли Смита было бы просто насилием В этом компромиссов быть не может. Честный и доблестный, главное, честный.

Раздался отдаленный звук рога. Тряпичный кокон у двери зашевелился, показались длинные ноги, а вслед за ними и сам Нанджи. Ученик присел на корточки, глаза его ярко горели, он был совершенно голый и улыбался от уха до уха, готовый пойти куда угодно и сделать что угодно.

— Доброе утро, вассал.

— Да пребудет с вами Богиня, мой повелитель.

— И с тобой, — ответил Уолли. — Я полагаю, завтрак в этой гостинице подают? Я опять так голоден, что мог бы съесть лошадь.

— На завтрак обычно лошадь и подают, — радостно сообщил Нанджи.

Уолли опустил перевязанные ноги на пол и поморщился.

— Сегодня я не собираюсь делать почти ничего, — сказал он. — А ты чем хочешь заняться?

— Учиться воевать, как вы, — застенчиво сказал Нанджи.

— О! — Уолли задумался. — На это понадобится больше, чем один день Но мы попробуем.

Нанджи с восхищением улыбнулся.

Они вместе помолились и собрались идти. Нанджи взял меч Хардуджу и в сомнении оглядел его.

— Вы и в самом деле хотите, чтобы я его носил, мой повелитель? — спросил он, недоверчиво рассматривая золото и рубины. Когда Уолли — кивнул, он, казалось, озадачился еще больше. — Я должен буду его продать? Тут Уолли призадумался, и мороз прошел по его коже. Пришлось отгонять дурные предчувствия шуткой.

— Иначе мне придется каждый раз мстить за тебя.

Нанджи послушно улыбнулся.

— Вот, смотри, — сказал Уолли и объяснил ученику, что меч слишком тяжел и что равновесие нарушено. Он дал ему для сравнения меч бога — разница оказалась впечатляющей. Меч Хардуджу — не более чем украшение, к настоящему бою он непригоден. Продав его, можно купить первоклассный клинок, и денег останется еще на десяток, а для начинающего воина такой меч станет смертным приговором.

Нанджи, кажется, обрадовался, хотя удивление еще не покидало его: как это Седьмой снисходит до того, что шутит со Вторым и с такой легкостью отдает ему целое состояние.

— Благодарю вас, мой повелитель, — сказал он, оставил меч под кроватью Уолли, а к завтраку взял свой собственный.

Им предстояло спуститься вниз и пройти через другие помещения казарм, которые были таких же огромных размеров, но украшены не мрамором, а песчаником. Столовая оказалась столь же большой, как и его комната, потолки в ней — еще выше, окна расположены очень высоко, а на стенах висели знамена. Уолли посмотрел на них скептически и решил, что они — плод воображения художника, а не настоящие боевые реликвии.

Большая комната была наполовину заполнена воинами, которые завтракали за длинными дощатыми столами. Слышались разговоры, но, как только Уолли остановился на пороге, все стихло, и лишь толстые собаки, деловито копающиеся в объедках на полу, громко сопели. Уолли поискал свободное место и, не раздумывая, подошел к столу.

— Нет, сначала ты, — сказал он Нанджи, и они оба сели. Воины сидели на отдельных табуретках так, чтобы оставалось место для ножен.

— Почему, мой повелитель? — спросил Нанджи удивленно.

— Что почему?

— Почему именно сюда и почему я должен был сесть первым?

Уолли покопался в воспоминаниях Шонсу.

— Спиной к стене, так, чтобы видеть дверь, а меч лучше всего держать с правой стороны, — сказал он.

— Благодарю вас, мой повелитель, — торжественно ответил Нанджи.

— Не за что, — сказал Уолли. — Это урок номер один. — Для них обоих.

Вскоре опять послышались разговоры. Многие то и дело посматривали на вновь пришедших, но Уолли не обращал на это внимания. Слуга с ногами, как спички, принес им две тарелки тушеного мяса, две краюхи еще дымящегося ржаного хлеба и две кружки пива Если мясо и было лошадиным, то пахло оно удивительно, и у Шонсу потекли слюнки, а пива хватило бы на то, чтобы потушить небольшой пожар. Уолли быстро понял, что пива потребуется много, потому что от обилия специй мясо просто обжигало; в тропических странах обычно так и делают, если еда приготовлена вчера.

Уолли опять почувствовал боль в ногах. И взгромоздил свои пятки на свободный табурет. Он понимал, что выглядит глупо, но ему было все равно. Вчера он сетовал богу, что не знает, как правильно вести себя за столом, но, судя по поведению Нанджи, основные здешние требования — это энтузиазм и скорость. Несколько минут они ели и пили в полном молчании. Люди приходили и уходили, брали тарелки с едой и садились за столы. Уолли присмотрелся и заметил, что окончание трапезы знаменуется тем, что тарелку опускают на пол и собаки начинают ее лизать. Он ненадолго оторвался от поглощения пищи и начал наблюдать.

Сначала, когда бог в первый раз привел его к воротам храма, воины показались ему просто толпой нерях. Но некоторые из тех, что присутствовали сейчас в столовой, заставили его изменить свое мнение. Седьмому следует хорошо одевать своего подопечного, но эта проблема решится а помощью меча Хардуджу, а сейчас Нанджи по крайней мере чисто одет и причесан. Это можно сказать далеко не о всех. Кого из них стоило бы взять в телохранители?

Уолли заметил, что какой-то Четвертый не спускает с него глаз. Это был хорошо сложенный мужчина лет примерно тридцати, выглядевший гораздо чище и аккуратнее, чем все остальные. Уолли узнал его.

— Вассал, — спросил он тихо, — кто этот Четвертый, — тот, что сидит рядом с Третьим? Я видел его вчера, он был с Отрядом Смерти.

Нанджи бросил взгляд в ту сторону и сразу же отвернулся.

— Мастер Бриу, мой повелитель, — сказал он. Нанджи опустил глаза в тарелку и, кажется, потерял аппетит.

Вчера Бриу выполнил свой постыдный долг с достоинством. Когда толпа разошлась, он сумел не потерять головы и удержал свой кнут, несмотря на провокации Уолли. Бриу ему вполне подходит.

— Как ты думаешь, захочет ли он присоединиться к нашей миссии? — спросил Уолли.

При слове «наша» мгновенная улыбка осветила лицо Нанджи, но он покачал головой.

— Его жена скоро родит, мой повелитель.

Жаль, подумал Уолли.

— Но он — человек чести?

— Конечно, мой повелитель.

Он сказал это с небольшой запинкой.

— А что мастер Горрамини? — спросил Уолли подозрительно.

Нанджи закусил губу, поежился и опять повторил то же самое:

— Конечно, мой повелитель.

К черту план номер один! Совершенно ясно, что существует какая-то негласная воинская заповедь, о которой бог умолчал: «Никого не выдам». Хоть Нанджи и верный вассал, но ни о ком он не скажет плохо — паршивая овца все стадо портит. А если это правило соблюдается, то парень все равно не знает правды о всех Горрамини — одна из трех горилл Хардуджу, а значит, по понятиям Уолли, он не может быть человеком чести. Хотя тогда, во дворе, он не показывался, и здесь в столовой его тоже нет.

Нанджи опять взглянул на Бриу. Он оттолкнул свою еду, сложил руки и сидел так, напряженно глядя прямо перед собой. Уолли с любопытством посмотрел на него.

— Что-нибудь не так? — спросил он.

На лице Нанджи изобразилось страдание, но вскоре оно опять стало непроницаемым.

— Это оказалось слишком хорошо, чтобы быть правдой, мой повелитель, — ответил он загадочно.

Уолли еще раз осторожно окинул взглядом комнату. Первые, Вторые, Третьи, Четвертые… Пятых нет. Когда он только что вошел, здесь было по крайней мере четыре красных юбки. Почти все сидели к нему лицом. Разговоры постепенно замолкали. Что-то явно затевалось, и в центре этого были Бриу и его друг. Уолли тоже оттолкнул от себя тарелку и кружку.

Бриу и Третий поднялись, и стало совсем тихо. У двери в кухню столпились слуги и повара Черт, даже Нанджи, кажется, знает, что происходит! Уолли снял ноги с табуретки и встал, приготовившись защищаться.

Бриу подошел к столу и поприветствовал его. Уолли ответил.

— Светлейший Шонсу, — сказал Бриу голосом, рассчитанным на то, что его услышат все, — не будете ли вы столь любезны, что пожертвуете гостеприимством ради дела чести?

Вот, значит, как. Теоретически Уолли может отказаться, практически нет. В чем именно состояло это дело чести, он не мог понять, разве что вчера своими действиями он как-нибудь скомпрометировал этого Бриу. Может быть, светлейшему Шонсу надо только объявить, что он получил этот необъяснимый меч не от Бриу?

— Честь всегда стоит на первом месте, — ответил Уолли так же громко.

Бриу явно нервничал, но по его виду нельзя было сказать, что он собирается вызывать Седьмого на поединок.

В знак согласия он слегка наклонил голову.

— Тогда будьте любезны, представьте мне своего подопечного, светлейший.

Черт! Ну конечно, это — бывший наставник Нанджи. Но почему тогда он так спокоен? Уолли взглянул на своего ученика, неподвижно стоящего у стены, и увидел, что выражение лица у юноши стало точно таким же, как в тот момент, когда меч Шонсу приблизился к его горлу.

Прежде чем начать спор, Уолли решил соблюсти все формальности.

— Мастер Бриу, позвольте мне иметь честь…

Нанджи сделал свое приветствие.

Ответ Бриу перешел в вызов.

— Стой! — загремел Уолли. — Я запрещаю тебе отвечать.

Нанджи хотел было ответить, да так и остался стоять с разинутым ртом. Лицо его побагровело и теперь почти не отличалось цветом от рыжей шевелюры. Повелитель нарушает закон? Что же теперь будет?

— В этом деле чести надо разобраться, — сказал Уолли все так же громко. — Мастер Бриу, вы, вероятно, не знаете, что ученик Нанджи — под угрозой смерти — отказался принести мне вторую клятву на том основании, что он уже поклялся вам. Я полагаю, вы достойны такой преданности?

Бриу покраснел.

— Это его долг, светлейший.

— И ваше бремя. Вам также следует знать, что ученик Нанджи по моему приказу принес мне вторую клятву, когда он уже был моим вассалом и ни в чем не мог меня ослушаться.

Ответа Бриу зрителям пришлось подождать.

— Так мне и рассказали свидетели, светлейший.

Тарру и все прочие свидетели догадались по знакам, какие это были клятвы.

— Значит, это моя вина, я его повелитель, сказал Уолли. — Вызовите меня!

На лице Бриу ничего не отразилось, он лишь слегка покачал головой.

— Поскольку третья клятва затрагивала честь наставника, ее не следовало приносить без моего разрешения, светлейший.

Уолли об этом не подумал. В толпе пронесся еле слышный удивленный шепот. Неужели воспоминания Шонсу подвели его? Чтобы дать себе время подумать, он спросил:

— Вот как? И в какой же сутре об этом говорится?

Бриу колебался.

— Ни в одной из тех, что известны мне, светлейший. И, конечно же, я смиренно склоняюсь перед вашим знанием сутр. Просто так я понимаю законы. Значит, выход только один. Как старший воин Уолли может просто сказать ему, что такое понимание неправильно, и его мнение возобладает. Это, конечно, унизительно, но ничего другого от него и не ждут.

— Признаюсь, что раньше я не сталкивался с подобными вопросами, — сказал Уолли, имея в виду Шонсу. — Тот факт, что в сутрах не дается никаких конкретных указаний, подтверждает исключительную редкость этого случая. Его хорошо обсуждать в жаркий день, за кружкой пива. Скажите, вы сами додумались до такого истолкования?

Бриу опустил глаза.

— Я обсуждал это дело с воинами более высокого ранга, светлейший, и их мнение совпало с моим.

Тарру, ну конечно! Он это затеял или по крайней мере был в курсе всего. Бриу, очевидно, обратился с этим вопросом к самому старшему, и только Тарру мог сделать так, чтобы все Пятые отсюда ушли. Какая дерзость! Значит, необходимо немного показать силу — и почти сознательно — так, как мы зажигаем свет, — Уолли переключился на Шонсу.

Голос его прокатился по залу, как раскаты грома:

— Так вы вызываете Второго на смертный поединок только из-за вашей интерпретации, мастер Бриу? Я полагаю, это достойно презрения, так действуют трусы!

От неожиданности Бриу отпрянул и побледнел; все присутствующие одновременно затаили дыхание.

Уолли насмешливо взглянул на своего противника.

Нехотя, деревянными движениями — так человек идет на эшафот — Бриу сделал знак вызова.

— Вперед! — воскликнул Уолли и обнажил меч.

Глава 3

На полпути к эфесу рука Бриу замерла.

Острие меча светлейшего Шонсу уже коснулось его груди.

В дальнем углу столовой чесалась собака, равномерный стук ее ноги был единственным звуком, раздававшимся в огромной комнате. Все вокруг замерло, и только знамена чуть колыхались под струей воздуха.

Уолли слегка наклонился вперед, положив левую руку на стол так, чтобы сзади осталось достаточно места. За спиной у Бриу стояли табуретки и стол, но он не знал, где именно они находятся. Если Четвертый вздумает отступать, ему придется узнать, какие преимущества дают длинные руки. Уолли было даже жалко его: перед ним стоял хороший, гордящийся своим ремеслом воин, у него красивая юбка в складку и натертые до блеска ремни. Но теперь Бриу приходится выбирать между гибелью и позором. Молчание длилось лишь несколько секунд, но показалось, что прошел целый час, прежде чем тот, из-за кого разыгрывалась эта драма, вспомнил о своей реплике.

— Э-э… Сдаешься? — хрипло сказал Нанджи.

Третий в полном недоумении уставился на Бриу и на смертоносную полосу стали, которая взялась неизвестно откуда.

— Сдаюсь, — согласился он тотчас же, напуганный не меньше, чем его господин.

Пальцы Бриу разжались сами собой, и рука упала. Меч Седьмого все еще упирается ему в грудь, и теперь, если победитель захочет, ему придется совершить обряд унижения. Он должен подчиниться, иначе — смерть. В глазах Бриу отразились ужас и стыд.

— Скажите, мастер Бриу, — заговорил Уолли таким же громким голосом, — когда вы рассказывали подопечному о второй и третьей клятвах, вы упоминали, что последняя может быть принесена только по разрешению наставника?

Конечно, Бриу мог сказать «да», но ему никто бы не поверил, слишком все это сложно и запутанно.

— Нет, светлейший. — Его голос прозвучал хрипло.

— Тогда вина — если только она существует — лежит не на ученике Нанджи, а на его наставнике, который сообщил ему неправильные сведения, не так ли?

Бриу беззвучно пошевелил губами и два раза сглотнул.

— Кажется так, светлейший, — сказал он.

Уолли немного отодвинул меч.

— Мне сдается, что не все это услышали. Признайте свою ошибку.

— Светлейший Шонсу, — Бриу заговорил громче, — я признаю, что не сообщил моему бывшему подопечному, ученику Нанджи, всех необходимых сведений о принятии третьей клятвы, и если в его действиях вчера были какие-то ошибки, то в этом моя вина.

— Значит, теперь у вас нет претензий ни ко мне, ни к ученику Нанджи?

— Нет, светлейший.

Уолли вложил меч в ножны.

— Я беру назад обвинение в трусости, мастер Бриу. Вызывая на поединок Седьмого, вы продемонстрировали примерное мужество. Когда я увижу вашего наставника, я поздравлю его.

— Спасибо, светлейший, — униженно пробормотал Четвертый.

— А сейчас пора бы вспомнить, что мы — ваши гости, и позволить нам доесть наш завтрак.

Уолли сел и, не обращая больше ни на кого внимания, придвинул к себе тарелку с мясом. Нанджи неохотно сделал то же самое. Товарищ Бриу положил ему руку на плечо, и они отошли в сторону.

Однако для Уолли испытания не закончились. Он знал, что если подопечный меняет наставника, то за этим неизбежно следует вызов, но он был уверен, что этот вызов, как того требует справедливость, должен быть обращен к нему. Воины придерживались другого мнения. Согласно сутрам, принуждение не оправдывает вины, клятва, взятая силой, все равно связывает, и никакая опасность не может служить оправданием, если человек отрекся от своего слова. Итак, они обвиняют Нанджи, а не его. Это немилосердно, но ему бы следовало заранее учесть такую возможность.

Самое трудное — в той темной области, что лежит между Шонсу и Уолли.

«Ты думаешь не так, как Шонсу, и мне это нравится», — сказал бог. Но держа в руке меч, Уолли должен забыть о своем прошлом. Стратегия Уолли, а тактика Шонсу — такая раздвоенность может привести к надоедливым, а возможно, и по-настоящему серьезным проблемам, а в противном случае впереди его еще ждут такие ошибки. Настоящему воину мало владеть мечом, мало знать назубок сотни сутр, надо еще и ориентироваться в существующей здесь системе ценностей.

Повсюду слышался беспокойный шепот. Нанджи разделывался с мясом, грозно уставясь в свою тарелку.

— Что случилось? — спросил его Уолли. По виду Нанджи нельзя было сказать, что этот человек только что избежал серьезной опасности.

— Я не должен был приносить вам этой клятвы, мой повелитель.

— И умереть?

— Да, — горько сказал Нанджи.

— В таком случае, мне не следовало бы убивать тебя, — заметил Уолли и получил в ответ озадаченный взгляд. — Я убиваю только тогда, когда должен убить. — Он надеялся, что лицо его остается спокойным.

— Ну и что бы вы сделали, если бы я отказался? — спросил Нанджи удивленно и слегка возмущенно.

Уолли тоже размышлял над этим.

— Точно не знаю. Наверное, попросил бы, чтобы ты привел мне какого-нибудь труса. Хорошо, что такого не случилось. Ты хочешь, чтобы я снял с тебя клятву?

Нанджи не знал, что ответить.

Уолли почувствовал непреодолимое желание взять его за шиворот и хорошенько встряхнуть. Понятия Нанджи очень далеки от реальности и в дальнейшем могут принести большой вред. Однако сейчас, когда у него оставалось время, чтобы обдумать ситуацию, Уолли понял, что для воина седьмого ранга, знавшего более тысячи сутр, нет практически ничего невозможного.

— Разумеется, мне не нужен человек, честь которого ставится под сомнение, — сказал он. Нанджи побледнел. — А ведь ты совершил ошибку. — Нанджи стал совершенно белый.

— Тебе бы следовало спросить меня, — продолжал Уолли, — для чего прольется кровь. Я бы тебе, конечно, объяснил, что выполняю задание Богини…

Глаза у Нанджи округлились: возможно, он вообразил себе эту дикую картину — Второй, допрашивающий Седьмого.

— А верность Богине — превыше всего, это важнее, чем твой долг по отношению к наставнику.

Нанджи глубоко вздохнул. На его удивительно открытом лице можно было прочесть облегчение и признательность.

— Я человек чести, мой повелитель… Мне кажется.

— Мне тоже так кажется, — строго сказал Уолли. — И все, довольно об этом! Урок номер два! Скажи, чему тебя научила эта с позволения сказать дуэль?

При упоминании о столь стремительном поединке к Нанджи вернулось хорошее расположение духа. Он тихо засмеялся.

— Ему хорошо утерли нос, мой повелитель.

— Да, это так, — кивнул Уолли с улыбкой. — Но почему? Воин четвертого ранга не должен сдаваться так легко, даже если борется с Седьмым.

Нанджи думал, высчитывая что-то на пальцах, потом заговорил:

— Вы его оскорбили, и ему пришлось вас вызвать, но, таким образом, место и время выбрали вы, так? Потом, увидев ваши повязки, он, наверное, подумал, что вы решите отложить поединок на пару дней И третье: в казармах поединки запрещены. Он забыл, что вам это правило неизвестно, и, значит, оно вас не связывает. — Нанджи рассмеялся. — А слыханное ли дело, чтобы поединок проводили через стол? — Он довольно усмехнулся.

— Очень хорошо! — усмехнулся Уолли и на минуту задумался. — Хотя я бы не посоветовал вводить такое в широкую практику. Будь он чуть попроворнее, он пригвоздил бы меня к стене. — Может быть, у Шонсу самая быстрая реакция во всем Мире, но ведь мечи — не пистолеты. Здесь все по-честному.

В комнату тихонько проскочили двое Пятых, кое-кто ушел по своим делам. Спустя несколько минут — так, чтобы никто не догадался, что он все время ждал неподалеку, — в комнату быстрыми шагами вошел достопочтенный Тарру. Он был само раскаяние. Уолли встал, чтобы его приветствовать Нанджи сделал движение, чтобы уйти, но Уолли знаком приказал ему остаться.

Тарру рассыпался в извинениях за нарушение гостеприимства, чего, конечно же, не случилось бы, окажись поблизости воин более высокого ранга, и что, несомненно, больше не повторится.

— Хорошо, — ответил Уолли тоном, в котором, как он надеялся, звучала угроза.

Вероятно, Тарру выглядит старше своих лет, решил Уолли: он рано поседел, кожа его потемнела от солнца и ветра, но не от старости. Доверять ему можно не больше, чем взбесившемуся леопарду. Во время длинного обмена любезностями, вопросов о здоровье и всего прочего достопочтенный то и дело бросал взгляды на эфес меча Уолли.

Нанджи сделал знак, чтобы принесли еще одну тарелку мяса. Тарру с удовольствием схватил кружку пива, но Уолли больше пить не стал, хотя пиво казалось слабым и практически безвредным. Уолли подозревал, что, как только будет покончено с церемониями, Тарру начнет расспрашивать гостей об их планах, и эти вопросы необходимо предвосхитить.

— У меня к вам есть небольшое дело, — сказал он. — Когда три дня назад из меня изгоняли демона, я потерял сознание. А очнулся в небольшом домике вверх по дороге, что ведет к каньону.

— Это домики для паломников, — пояснил Тарру. — Их содержит одна жрица, настоящая ведьма — Никакой ведьмы я не видел. Но рабыня, которая была со мной… Ее зовут Джа. Она мне понравилась.

Лицо Тарру передернулось.

— Тьфу! Самые настоящие грязнули, светлейший. Днем они моют полы, а ночью — развлекают паломников, торговцев лошадьми, гончаров, простых матросов. Все барыши, естественно, получает Кикарани. Знаете, здесь, в казармах, у нас есть отличные девчонка..

Уолли услышал странный шум и с удивлением обнаружил, что это скрежещут его зубы. Кулаки его сжались, и сердце яростно забилось. Тарру побледнел и остановился на полуслове.

— Нельзя ли по сходной цене купить грязнулю? — прошептал Уолли. Сунув в карман два пальца, он достал и бросил на стол мерцающий голубой камень. — Я думаю, этого хватит?

Тарру открыл рот от изумления.

— Светлейший! Этого хватит, чтобы купить всех рабынь Кикарани, да и саму ведьму в придачу.

— К сожалению, мелких денег нет, — вздохнул Уолли. Он понимал, что поступает неразумно, но ему было наплевать на все. — Нанджи, ты знаешь эту Кикарани?

— Да, мой повелитель, — ответил Нанджи, глядя на него широко раскрытыми глазами.

— Тогда отправляйся прямо к ней. Предложи ей этот камень в обмен на полное владение рабыней, которую зовут Джа. Девушку со всеми вещами приведешь сюда. Вопросы есть?

— Она решит, что камень краденый, мой повелитель.

Уолли взглянул на него так, что Нанджи быстро взял камень и пошел к двери. Но сделав несколько шагов, он вдруг повернулся и направился к другому выходу. Теперь он мог пройти через всю комнату, высоко подняв голову и наслаждаясь всеобщим вниманием.

— Его отец плетет циновки, — заметил Тарру с бесконечным презрением.

— Вы рискуете никогда больше не увидеть ни камня, ни девушки, светлейший.

— Лучше потерять камень, чем иметь рядом с собой вора. — Давление у Уолли все еще было высоким.

— Да, это так, — дипломатично согласился Тарру, но не возразить все-таки не смог. — Следовало бы попробовать какой-нибудь соблазн поменьше. По крайней мере держу пари, что, прежде чем его увидит Кикарани, камень обратится в наличные и сдачи вы не получите.

Мысль о том, что Нанджи может его обмануть, показалась Уолли абсолютно смехотворной.

— Вот! — На стол упал еще один сапфир, глаза у Тарру разгорелись. — Я полагаю, в охране найдутся несколько опытных сыщиков? Пускай они отправятся за моим вассалом. Если он продаст камень или сбежит, вы получите это.

Он не знал о жадности Тарру. Голубая звезда на столе просто загипнотизировала достопочтенного. Руки его непроизвольно потянулись к сапфиру.

— Я не могу поставить ничего столь же ценного, светлейший.

Уолли немного подумал.

— Если я выиграю, я попрошу вас об одном одолжении, это не затронет вашу честь. Возьмите, ставки у вас. — Тарру, не отрываясь, смотрел на камень. Его мучили подозрения, но голубой огонь просто жег ему руку. В конце концов он поднялся и быстрыми шагами вышел из комнаты.

Уолли выпил еще пива и стал ждать, пока ярость уляжется. На этот раз железы Шонсу победили. Он расслабился, решил, что дела закончены, но тут его горячий характер проявил себя, и Уолли ничего не смог с этим поделать. Он производит впечатление безответственного расточителя, азартного игрока, он выбросил деньги ради своих личных прихотей, хотя даже не знал, для чего даны ему эти камни, поиски его начинаются неудачно. А кроме того, он, быть может, подписал смертный приговор своему вассалу. Уолли приподнялся было, но потом опять сел. Слишком поздно отменять пари, слишком поздно требовать камень назад. Уолли утешал себя только тем, что Шестой не пойдет на воровство: Тарру — единственный свидетель, и все подозрения падут на него. Он не терял надежды, но сегодняшняя шутка насчет того, что ему придется мстить за Нанджи, теперь вовсе не казалась смешной.

Тарру вернулся, привел с собой высокого, крепкого сложения человека с семью перевернутыми мечами на лбу. На его лазурной мантии не было ни пятнышка, седые волосы аккуратно расчесаны, но руки — мозолистые, а на красном лице — маленькие черные точки. Он старше Шонсу, но не воин, значит, он приветствует первым — Атиналани, оружейник седьмого ранга.

Он едва дал Уолли договорить.

— Да, это он и есть! — воскликнул оружейник. — Седьмой меч Шиоксина! Светлейший, позвольте мне взглянуть.

Уолли положил меч на стол. Атиналани принялся пристально рассматривать его, изучая каждую черточку. Во время этого осмотра Тарру и Уолли пили пиво. Атиналани перевернул меч и так же дотошно осмотрел другую сторону. Казалось, увиденное произвело на него большое впечатление.

— Это сапфировый меч Шиоксина, — заявил он. — Сомнений быть не может. Гарда-грифон… изображения на клинке… качество. Только Шиоксин и никто другой! До меня доходили слухи о нем, но я думал, что это подлог. Теперь же я абсолютно уверен. Позвольте взять его в руки, светлейший?

Ладонь знатока с любовью сжала эфес, наслаждаясь его твердостью и весом. Это, конечно же, настоящий ценитель. Он положил меч и вопросительно посмотрел на его владельца.

— Расскажите же мне о нем, — попросил Уолли.

Такое невежество удивило Атиналани, но вида он не подал.

— Шиоксин, — начал старик, — это величайший оружейник всех времен. Многое из того, что он сделал, все еще используется, хотя с тех пор прошло семьсот лет. Его оружие любят. А воинским искусством он владел не хуже, чем своим ремеслом. Мечи Шиоксина — само совершенство: они смертоносны в бою и прекрасны с виду. Взгляните-ка: что за линия! А тут?.. А эта деталь?..

Так вот, в легенде говорится, что, состарившись, чувствуя близкую смерть, он сделал семь великолепных мечей. Сказители утверждают, что, пообещав Богине это оружие, он получил еще семь лет жизни. Возможно, это правда. На каждом мече — свой геральдический зверь и свой огромный камень на эфесе — жемчуг, берилл, агат, топаз, рубин, изумруд и сапфир. У каждого меча своя история. Я не сказитель, светлейший, я не стану петь, но изумрудовым мечом, например, владел знаменитый герой Ксиними, он убил им чудовище Вингануго, а потом меч перешел к Дариджуки, который сражался в битве Хаур, так по крайней мере говорят. Сказители могут петь об этих мечах всю ночь.

Но тут оружейник заметил, что перед ним стоит кружка, и сделал большой глоток. Тарру смотрел на него скептически. Уолли ожидал услышать о каком-нибудь страшном проклятии или о чем-нибудь в этом роде — в таких историях обычно всегда попадается парочка проклятий. Столовая постепенно пустела, появилась охрана, слуги убрали тарелки, которые собаки уже вылизали.

Оружейник вытер с губ пену и продолжил свой рассказ.

— Я видел жемчужный меч! Не весь, только часть. У короля Калны хранится эфес и обломок клинка. Когда я был совсем еще молодым учеником, он показал мне его. Говорят, что берилловый находится в городе Дис Марин, а часть еще одного клинка — в домике Казра. Его эфес потерян, но на нем, вероятно, был рубин.

Казр? В памяти Уолли опять что-то шевельнулось.

— А сапфировый меч? — спросил он.

— А! О сапфировом ничего не говорится. Людям известны только шесть Сказители поют, что седьмой меч Шиоксин подарил Самой Богине.

Наступило многозначительное молчание. Теперь понятно, почему вчера вечером у старого Конингу было такое лицо. В воздухе висел невысказанный вопрос, но Седьмым такие вопросы не задают.

— И что же, на них нет никаких проклятий? — спросил Уолли. — Никакой волшебной силы?

— Знаете, сказители поют, что человек, который владеет одним из этих мечей, никогда не будет побежден. Но я — мастер, и мне неизвестен ни один способ, с помощью которого можно сделать меч волшебным.

— За этим пока две победы и одна ничья, — мягко сказал Уолли.

Тарру покраснел.

— Для своего возраста это оружие в превосходном состоянии, — сказал он.

— Я думаю, Богиня хорошо о нем заботилась, — сказал Уолли, забавляясь. Он с улыбкой посмотрел на Тарру. — Вы видели, как я выходил из воды. Полагаю, вы уже допросили и остальных свидетелей?

— Да, светлейший, — хмуро ответил Тарру, — и очень подробно. — Как и его бывший начальник, он не очень-то верил в чудеса.

— Светлейший, — перебил его Атиналани, будьте так любезны, позвольте художнику срисовать ваш меч. Я буду вам очень признателен.

— Конечно. Я полагаю, вы продаете оружие? К вам придет мой вассал, он хочет продать один очень ценный меч. Кроме того, ему надо купить какой-нибудь более пригодный для употребления, обыкновенный меч, на каждый день.

Вскоре после этого в комнату шаркающей походкой вошел старый сгорбленный Конингу. Он в нерешительности стоял рядом, пока наконец Тарру ему не махнул рукой.

— Из храма посол, господа К светлейшему Шонсу, — доложил старик — В зеленом. — Он скосил глаза, чтобы посмотреть, как отреагирует Тарру Шестой в качестве посланника? Тавру бросил на него сердитый взгляд.

Разговор оборвался, хотя Атиналани был готов просидеть здесь весь день, бескорыстно любуясь на седьмой меч Шиоксина. Когда они шли к выходу, Тарру тихо спросил:

— Вы отдали меч правителя Хардуджу ученику Нанджи, светлейший?

— Да, — ответил Уолли. Тарру оскалился и стал похож на акулу. — Что здесь смешного?

— Нанджи всего лишь сын торговца. В его наборе есть еще несколько таких же, тоже из семей ремесленников, хотя я полагаю, что были и более достойные кандидаты, сыновья воинов. Именно тогда светлейший Хардуджу и получил этот меч.

Может быть, Тарру и был замешан в более серьезных преступлениях, может быть нет, но, видимо, эта мелкая взятка и настроила достопочтенного против правителя.

— Вы считаете, что семья Нанджи заплатила?

Тарру ухмыльнулся.

— Совсем немного, я уверен, светлейший, — сказал он, придерживая дверь — За подобный меч можно купить несколько таких лавок, как у его отца. Но я уже сказал, что ремесленников, желающих протолкнуть своих сыновей в воины, было много. Этот меч принес Хардуджу так мало хорошего, и вот теперь им владеет один из тех учеников. Он удовлетворенно улыбнулся. Тарру нельзя было назвать добрым человеком.

И честным воином тоже, ведь, зная о подкупе, он и пальцем не пошевелил, чтобы наказать взяточника.

Глава 4

— Прошу вас, светлейший, удостойте меня чести услышать ваше мнение об этом простом вине, — тонким дрожащим голосом говорил старый беззубый жрец. — Незабываемый букет, священный, — пророкотал воин на несколько октав ниже.

Хонакура устроился в большом плетеном кресле, похожем на валторну, и улыбался, показывая десны. Он изображал гостеприимного хозяина, говорил о пустяках, а его острый взгляд замечал все вокруг. Уолли сидел на табурете напротив него. Между ними на столе стояли огромные пироги, вино и хрустальные кубки; надо всем царила зеленая тень деревьев, стволы которых не могли бы обхватить даже руки Шонсу. Деревья были посажены, чтобы украсить это место, но три гиганта захватили весь двор и теперь полновластно здесь царствовали. Их корни охватывали каменные плиты, потрескавшиеся от времени. Глядя на эти деревья, Уолли как никогда ясно понял, насколько древен сам храм и культура, его породившая.

Этот уголок джунглей — частное владение. Стены здесь покрывают мягкий мох и яркие цветы. За ними — шумит и смеется Река, поглощая все звуки точно так же, как полог ветвей закрывает жгучее солнце и не дает проникнуть сюда постороннему взгляду. Вокруг сновали насекомые, но кроме них в этой влажной тени собеседников не тревожил никто. Вино и в самом деле оказалось незабываемым — такого резкого металлического привкуса Уолли не сможет забыть никогда.

Наконец Хонакура покончил с любезностями.

— Ваш вчерашний поступок достоин награды, светлейший: вы показали свою верность Богине. Хотя официальное соглашение с советом еще не заключено, я уполномочен предложить вам вознаграждение — место правителя или определенную сумму, — он улыбнулся.

Деньги за кровь? Уолли поймал себя на том, что хмурится, хотя ему было бы интересно узнать, сколько получает Седьмой за работу мечом.

— Это доставило мне удовольствие, священный. Вы знаете, я не могу принять место правителя, а в деньгах у меня недостатка нет. Мой господин щедр. — Это было все, что он сказал.

Невидимые брови Хонакуры удивленно приподнялись.

— Кажется, я слышу соловья, — сказал он, понизив голос.

Уолли прислушался, но не услышал ничего, кроме сонного воркования голубей, доносившегося издалека.

Увидев его недоумение, старик усмехнулся.

— Это такая поговорка, светлейший. Говорят, что много лет назад в лесу встретились два правителя, собравшиеся обсудить какое-то важное дело, а неподалеку от них на дереве пел соловей. Он пел так прекрасно, что оба они заслушались и пропустили мимо ушей то, что говорил собеседник.

— Тот соловей, должно быть, сладко пел, — заметил Уолли с улыбкой.

Жрец тоже улыбнулся, но ничего не сказал.

— Вчера, — начал Уолли воодушевленно, — со мной произошла необычная вещь — я разговаривал с богом. Но это довольно длинная история, и я не хотел бы вас утомлять…

Он, кажется, отступил от роли, потому что ответом ему стал удивленный взгляд, за которым последовала вежливая, но озадаченная улыбка.

— Простите меня, священный, — сказал он. — Мне не следовало шутить о таких вещах. Это приводит к неприятностям. Но я и в самом деле разговаривал с богом, и среди прочего он сказал мне вот что: «Хонакура — честный человек, можешь ему доверять». Поэтому, если позволите, я расскажу вам все с самого начала. Я хотел бы услышать ваш мудрый совет.

Старик молча взглянул на воина, и вдруг по его щекам потекли слезы.

Лишь через несколько минут он заметил это и вытер глаза рукавом.

— Простите, светлейший, — пробормотал жрец. — Прошло уже много лет с тех пор, как в последний раз я получил похвалу от старшего, и теперь не помню, что надо делать в таких случаях. Умоляю, простите меня.

Уолли чувствовал себя законченным подлецом.

— Позвольте, я все расскажу вам с самого начала, — сказал он.

Сколько же на самом деле старику лет? Он по крайней мере в три раза старше Шонсу, но дряхлым Хонакуру не назовешь. Это хитрый старый плут, несомненный авторитет в храме, и, наверное, выбрав себе достойную цель, он не задумывается о средствах. Сейчас он уютно расположился в огромном кресле и стал похож на пчелу, которая забралась в граммофон цветка. Уолли рассказал ему все с самого начала, не забыв и о двух первых разговорах с богом. Хонакура, не мигая, смотрел на него, жизнь в нем выдавали только слабые движения рта. Потом он закрыл глаза и, кажется, прошептал молитву, после чего немного посопел и сказал:

— Теперь я ваш должник, светлейший Шонсу… или Уоллисмит. Не могу выразить, насколько этот рассказ важен для меня. Я всегда надеялся, что стану свидетелем чуда, настоящего, высеченного из камня чуда. И вот, после стольких лет!

— Да, вот еще что, — быстро добавил Уолли, — когда я говорил с богом о чудесах, он сказал мне, что я могу доверять вам, но вы должны рассказать мне историю из семнадцатой сутры.

До сих пор Хонакура слушал совершенно бесстрастно, но теперь на его лице промелькнуло удивление… потом он едва заметно нахмурился. Уолли вспомнил таинственную улыбку бога.

— А! — сказал жрец. — Ну да… Я полагаю, воинские сутры очень похожи на наши — в каждой содержится небольшой рассказ, чтобы легче было запомнить ее. В семнадцатой рассказывается об Икондорине. Учитывая нынешние обстоятельства, я, конечно же, расскажу вам об этом.

Икондорина — знаменитый герой. Однажды он отправился к Богине, отдал Ей свой меч и сказал, что больше верит в Ее чудеса, чем в свою смертную силу. Враги загнали его высоко в горы, и Богиня превратила его в птицу. Тогда враги погнали его к Реке, и Богиня превратила его в рыбу. Враги в третий раз напали на него и убили, и, когда его душа предстала перед Богиней, он спросил Ее, почему Она не спасла его в третий раз. А Она вернула ему его меч и велела совершать свои собственные чудеса. И вот он вернулся в Мир, расправился со своими врагами и опять стал знаменитым героем. Не правда ли, этот рассказ очень подходит для вас? — Он улыбнулся. Уолли было не до улыбок.

— Это все? — спросил он.

— Это все, о чем говорится в сутре, — осторожно ответил Хонакура.

— А что еще вы можете мне рассказать об этом Икондорине?

По лицу старика ничего нельзя было понять.

— Его имя упоминается еще в некоторых сутрах, но рассказов о нем больше нет.

Он явно что-то недоговаривал. В словах бога Хонакура уловил нечто такое, чего Уолли знать не полагалось.

Это, конечно, раздражало, но спорить с богом не приходилось.

— Позвольте спросить, какова мораль этой истории? — спросил он.

— Великие дела воздают честь богам.

Уолли задумался.

— Великие дела совершаются смертными?

— Конечно. А чудеса — богами, но это легко, и поэтому чести они не приносят.

Уолли пожалел, что не может подобно жрецу откинуться на спинку удобного кресла.

— Значит, из этого следует, что я не должен ожидать помощи от богов?

— Гм… Не совсем так, — Хонакура нахмурился. — Но чего бы Богиня ни пожелала, Она хочет, чтобы это сделал смертный — вы. Возможно, Она придет вам на помощь, но не следует думать, что это — Ее долг. — Бог сказал, что путь мне укажут. Но он также говорил и о том, что этот меч можно сломать или потерять и что боги не совершают чудеса по требованию. Как вы думаете, я правильно все понимаю?

Хонакура кивнул, и морщины на его шее зашевелились.

— В чем бы ни состояло ваше задание, светлейший, оно, несомненно, имеет огромную важность. Награда будет соответствующей.

— Если я выполню его, — хмуро ответил Уолли. Жаль, что бог не дал ему нескольких квитанций на чудеса.

— Значит, первый вопрос заключается в том, — задумчиво заговорил жрец, — как вам выбраться отсюда живым. Но я забыл о своих обязанностях… пожалуйста, попробуйте пироги, светлейший. Эти с фисташками — очень вкусны Я помню это, хотя теперь они мне не по силам. — И, не смахнув насекомых, он протянул Уолли тарелку.

Уолли отказался.

— Почему вы считаете, что моей жизни угрожает опасность? Меня защищают воинские заповеди, ведь я здесь — гость. Кто может причинить мне вред?

Старик печально покачал головой.

— Я был бы рад, если бы мог выражаться точнее, светлейший. Отсюда только один путь. Это длинный переход через лес, который выведет вас к парому в Ханне. Доподлинно известно, что из Ханна сюда отправились несколько воинов высокого ранга, которые представляли собой угрозу для Хардуджу. Они здесь так и не появились. Не знаю, виновны ли в этом неверные воины, правитель использовал наемных убийц…

Наемным убийцей мог стать кто угодно, и в глазах воинов это были самые страшные преступники.

— Как… — начал Уолли и сразу же нашел ответ, — из лука? — К луку и стрелам воины питали особое отвращение.

Откусывая кусочек пирога, жрец кивнул.

— Думаю, что так. Или просто превосходство в силе. За долгие годымногие паломники попадали в засаду на этом пути. Конечно, охрана должна обеспечивать безопасность, но боюсь, что в последнее время собаки стали охотиться вместе с волками. У переправы поставлен конный дозор, чтобы сведения о важных гостях поступали в храм немедленно. Но есть подозрения, что эти сообщения передавались не тем, кому следует, и самых богатых приношений мы не получили.

Уолли собирался поговорить о своем задании или о той загадке, что загадал ему бог, но он не думал, что речь пойдет о неминуемой опасности.

— Но при чем тут я? — спросил он. — Я ведь иду из города, а не в город. Или эти темные личности захотят отомстить за смерть Хардуджу?

— Нет, вряд ли. — Хонакура машинально подлил себе вина. — Их интересует нажива, а не дела чести. Но вы говорили о мече, позвольте же взглянуть на него.

Уолли вынул из ножен седьмой меч, и жрец стал его рассматривать. В отличие от оружейника и воинов, его мало заинтересовал сам клинок, но эфес он осмотрел внимательно и восхищенно пробормотал что-то. Он потрогал огромный сапфир и взглянул на зажим для волос.

— Да, — сказал он наконец — Я полагаю, этот меч — самая ценная движимость во всем Мире.

Уолли чуть не поперхнулся кислым вином.

— У кого хватит средств, чтобы его купить? — спросил он. — И кто захочет это сделать?

— Грифон — символ королевской власти, — произнес Хонакура с презрением. — Короли правят в десятках, если не в сотнях городов. И любой из них купил бы этот меч, практически за любую цену, с тем, конечно, чтобы потом компенсировать затраты. — Его лицо потемнело. — Конечно, и храм купил бы его. Некоторые мои коллеги стали бы говорить, что Ее мечи должны храниться здесь… А вам придется пройти с ним через этот переход.

Даже не обращаясь к сутрам, Уолли понял, что ситуация складывается очень сложная. Неплохо было бы зафрахтовать самолет для переправы.

— Значит, мне понадобится сопровождение?

По лицу Хонакуры ничего нельзя было понять.

— Конечно, вы можете обратиться за помощью к достопочтенному Тарру…

Уолли скептически поднял бровь, и жрец вздохнул с явным облегчением. Стало ясно, что о Тарру они придерживаются одного и того же мнения, но этикет не позволяет им высказывать этого вслух.

— А кроме Тарру?.. — спросил Уолли.

Хонакура задумчиво покачал головой.

— Не знаю, светлейший! Ведь воины не обсуждают друг друга, и это понятно. В худшем случае, большинство из них — лишь невольные соучастники. Они просто подчинялись приказам, пока в этих приказах не было очевидного нарушения закона. Все нарушения правил чести они приписывали только правителю. А что им оставалось делать? Говорят, конечно, что некоторые осужденные узники так и не попали на Поляну Милосердия.

— Их выкупили? — спросил Уолли. Рассказ об этой повсеместной коррупции не оставил его равнодушным, и он чувствовал, как в глубинах души уже просыпается гнев Шонсу. — Но вы ведь следите за казнью со ступеней храма и можете сосчитать…

— Надо полагать, просто каменные глыбы, терпеливо объяснял Хонакура.

— Ведь к храму возвращаются не все тела. И сейчас опасность для вас представляют те воины, которые глубже прочих погрязли во взятках.

— Их что, мучает совесть? — спросил Уолли. — Они, наверное, боятся нового правителя, новую метлу. Прошлые грехи повлекут за собой новые преступления?

Хонакура кивнул и улыбнулся, довольный тем, что Шонсу не собирается пускаться в рассуждения о воинской чести.

Несколько минут ни один звук не нарушал журчания воды и гудения пчел…

— Значит, первый вопрос, — сказал Уолли, — «когда». — Он взглянул на свои перевязанные ноги. — А это зависит от того, когда я снова смогу спокойно ходить. Тут потребуется неделя, а вероятно, и две — в таком состоянии отправиться в путь было бы просто безумием. Вопрос второй: следует ли мне открыто объявить, что я ухожу, или же стоит делать вид, что я — преемник Хардуджу? — Он помолчал. — Вряд ли нам удастся поддерживать эту легенду долгое время, да, наверное, и не стоит.

— Вы правы, светлейший, это противоречит законам чести, — жрец кивнул.

Уолли пожал плечами.

— Тогда давайте будем честными. Я — обыкновенный гость и, значит, не опасен, а следовательно, и мне ничто не может угрожать. Это как раз то, что нам нужно, да? Итак, я должен держаться на виду, демонстрировать всем свою хромоту, но в то же время искать надежных людей в охране. А потом, наверное, мне следует внезапно исчезнуть, не сказав никому ни слова. Старик просто сиял. В своем кресле он был похож на птичку в клетке из ивовых прутьев. — Однако, как мне кажется, — продолжал Уолли, — нужно быть начеку, избегать темных улиц, не есть в одиночестве и запирать на ночь дверь.

Хонакура от восторга потирал руки.

— Прекрасно, светлейший. — Видимо, он всегда считал Уолли горой мускулов с точными рефлексами, и ему было приятно видеть, что этот воин не приравнивает осторожность к трусости. — До Дня Воинов осталось чуть больше двух недель. Я полагал, что именно тогда мы проведем официальную церемонию введения вас в должность правителя. Но поскольку этого не будет, может быть, стоит отслужить особую службу для благословения вашей миссии? Это еще одна гарантия вашей безопасности.

Он немного подумал и потом добавил:

— Простите, пожалуйста, мою самоуверенность, светлейший Шонсу, но я хотел бы сказать, что очень рад познакомиться с воином, который не боится поступать нетрадиционно. Я не знаю, какого противника приготовила вам Богиня, но думаю, ему будет от чего прийти в недоумение, — Хонакура усмехнулся.

В своих поступках Уолли руководствовался здравым смыслом и некоторым знанием сутр — главным образом здравым смыслом. Очень помогало и боевое искусство — его основное занятие; вот почему удивление жреца показалось ему и оскорбительным, и смешным. «Ты мыслишь не так, как Шонсу…»

— У меня есть племянник, целитель, — сказал Хонакура, — на него вполне можно положиться. Он продлит ваше выздоровление настолько, насколько будет необходимо.

— Я буду платить вашему племяннику по дням, — серьезно заявил Уолли, в ответ ему обнажились старческие десны. — Но скажите, священный, уж если Богиня ввязалась во всю эту историю, неужели Она в минуту опасности не защитит меня?

Веселость Хонакуры мгновенно исчезла. Он погрозил Уолли пальцем.

— Значит, вы не до конца поняли урок о чудесах! Вы воин высокого ранга, а стало быть, и стратег. Поставьте себя на Ее место. Вы посылаете своего лучшего человека, он терпит поражение, роковое поражение: вы сами так сказали. Что же из этого следует?

Уолли подавил чуть было не сорвавшуюся с языка резкость.

— Трудно сказать: я ведь не знаю, в чем заключалось его задание.

Может быть, Шонсу потерял армию? Или не выдержал нападения врага — кем бы ни был этот враг?

— В любом случае, — ответил жрец, — вы бы не хотели, чтобы такое повторилось, да? И что вы станете делать? Вы посылаете нового человека, а если и он терпит поражение, то еще одного? Конечно, возможности богов безграничны…

— Вы правы, священный, — сдался Уолли. Почему он сам не додумался до этого? — Следующего надо обучить, чтобы он не повторил ошибок первого.

— Или по крайней мере испытать, — добавил жрец. — И если он не сможет даже выбраться из храма…

Ему не пришлось заканчивать эту мысль.

— И даже если сможет, — угрюмо заметил Уолли. — В будущем его ждут новые испытания. Теперь я вижу — никаких чудес.

К чудесам, как он понял, быстро привыкаешь.

Хонакура опять подвинул к нему тарелку и предложил наполнить бокал. Уолли отказался и от того, и от другого, опасаясь, что от такой жизни он растолстеет не хуже Хардуджу. Теперь необходимо помнить, что он — профессиональный спортсмен: от этого будет зависеть жизнь.

— Сначала вы, конечно, должны найти помощников, — сказал Хонакура, взяв булочку со сливками и поудобнее устраиваясь в кресле.

— Я уже нашел одного, — усмехнулся Уолли. — Вы вчера его видели. — Он рассказал Хонакуре о Нанджи, о его мужестве и безрассудно романтических понятиях о долге и чести, рассказал об их столкновении с Бриу. Проницательные глаза блеснули.

— Возможно, это и есть ваш путь, светлейший.

— Этот мальчик? Чудесное знамение? — Уолли усмехнулся.

— Именно так Она и творит чудеса — ненавязчиво! Он повстречался вам на берегу. Сила Богини ярче всего проявляется у Реки, а вы находились как раз у ее притока. Меня вовсе не удивляет, что он — необычный молодой человек.

Уолли учтиво помолчал.

— Тогда мне придется проверить, на что он способен, — сказал он.

— Как воин он способен не на многое, но у него превосходная память, — сказал Хонакура, расправляясь с последним куском пирога. Потом он поднял глаза, чтобы посмотреть, какой эффект произвели его слова.

— Он единственный рыжий во всей охране? Уолли не мог до конца понять, что сейчас в нем преобладает — ярость Шонсу или удивление Уолли.

Жрец кивнул.

— Вы не обижаетесь? Это тоже необычное обстоятельство, светлейший Шонсу.

— Что еще вы узнали о Нанджи? — Этот укол Уолли оставил без внимания.

— О его честности ничего не могу сказать. Его бывший наставник просто в ярость приходил от того, что Нанджи ничего не умеет, но, кажется, он так ничему его и не научил. Поэтому в ближайшее время ему не приходится рассчитывать на третий ранг. Его не очень-то любят, хотя, возможно, это говорит в его пользу.

Старик был доволен. Воины никогда не говорят друг о друге, а те, кто работает в казармах, — сами бывшие воины, и, конечно же, их связывает то же правило, хотя, возможно, и не так сильно. Значит, шпионы Хонакуры получали эти сведения из другого источника.

— А женщинам он нравится? — спросил Уолли. По радостно-удовлетворенному лицу Хонакуры он понял, что сделал верный шаг. — Они ставят ему хорошие оценки за энтузиазм и упорство, а за тонкость — плохие, — ответил жрец; в его глазах плясали веселые огоньки.

— Он и за столом такой же! — усмехнулся Уолли. Разговор о женщинах напомнил ему о Джа. — Священный, вы помните ту рабыню, что была со мной в домике?

Улыбка Хонакуры исчезла.

— А, да. Я собирался как-нибудь ей помочь — девушка заслуживает лучшей участи — но как-то все руки не доходят. Вы хотите ее видеть? Значит, драгоценный сапфир он просто выкинул на ветер, а рабыню можно было получить даром.

— Я думаю, она уже моя, — ответил Уолли. — Сегодня утром я послал Нанджи, чтобы он ее купил. — Теперь Уолли увидел, что сделал даже большую глупость, чем предполагал. Он показал свое богатство Тарру, и тот, несомненно, поймет, что там, откуда с такой легкостью возникли эти два камня, есть и другие драгоценности. К тому же теперь он знает, как легко Уолли расстался с ценным мечом Хардуджу.

Старый жрец смотрел на него в глубокой задумчивости.

— Надеюсь, вы заплатили не слишком дорого, — сказал он.

Уолли как громом поразило.

— Именно так и случилось, — признался он. — Но как вы догадались?

У Хонакуры был довольный вид.

— Вы сказали, что ваш господин щедр. Вот я и догадался, чем он вас наградил.

— Догадались?.. Но как?

— Он — бог драгоценных камней.

— Драгоценных камней?

— Да, уверяю вас, — Хонакура замолчал. Вид у него был одновременно и озадаченный, и обеспокоенный. — Его имя обычно связывают с Богом Огня, а не с Богиней. Непонятно только, почему. Ведь драгоценные камни обычно находятся в песке у Реки.

— Там, в моем мире, — сказал Уолли, — мы считаем, что почти все драгоценные камни образуются в огне, а потом вода разносит их по свету.

— Вот как? — Жреца это заинтересовало. — Тогда все понятно. Обычно его видят в облике маленького мальчика. Старатель, который находит хороший камень, всегда говорит: «Бог обронил свой зуб».

Уолли рассмеялся и осушил бокал.

— Хорошо сказано. И про соловья мне тоже понравилось. Вы очень поэтичный народ, священный. А для чего у бога этот прутик с листьями? Хонакура рассмеялся.

— Для вида, я полагаю, — сказал он, понизив голос. — У богов тоже есть свои маленькие слабости. Не думаю, чтобы ему на самом деле понадобилась памятка.

— Что понадобилось?

Старик опять вздохнул и покачал головой.

— Светлейший, вы сущее дитя! Не смею усомниться в мудрости Богини, но я не понимаю, неужели Она считает, что вы сможете здесь выжить? Вы же не знаете вообще ничего! Памятка, она и есть памятка — для памяти. Разве в вашем заоблачном мире нет ораторов? У всякого оратора должен быть прутик, с пометками на каждом листе, чтобы не забыть сказать все то, что они должны сказать. Потом они эти листики отрывают. Очень помогает, если все сделано правильно. А как же иначе можно запомнить длинную сутру?

— У нас есть другие способы, священный. Но что же насчет Джа?.. Как можно освободить раба?

Это потрясло Хонакуру больше, чем все остальное, сегодня услышанное.

— Освободить раба? Нельзя.

— То есть рабство — это на всю жизнь? — переспросил Уолли ошеломленно. — И выхода нет?

Жрец покачал головой.

— Рабу делают пометку при рождении. Если он хорошо служит своим господам в этой жизни, то в следующей, возможно, он родится кем-нибудь другим. Так вы собирались эту девушку освободить?

Уолли уже поведал старику обо всем, и отступать было поздно.

— Если у меня и были какие-нибудь конкретные мысли, — сказал он, — то я думал, что куплю ее и сделаю свободной. Она была добра ко мне. И к тому же она, возможно, спасла мне жизнь, когда за мной приходила эта жрица.

— С ней, наверное, было чертовски хорошо? — Спросил жрец и громко захихикал. — Нет, пожалуйста, не смотрите на меня так! Я ее видел. Будь она свободной, женихи отдали бы за нее множество драгоценных камней, но вы ее уже купили, и теперь она — ваша рабыня. Вы можете ее подарить, продать, убить, но освободить — нет. Если вы, чтобы поразвлечься, решите пытать ее каленым железом, вас никто не остановит, разве, может быть, Богиня или более сильный воин, если это заденет его чувство воинской чести. Но скорее всего не заденет. Вам, Уоллисмит, следует понять, что воин седьмого ранга может делать практически все, что пожелает. Но он не может превратить рабыню в свободную даму и не может на ней жениться. Конечно, если только он сам не пожелает стать рабом.

Уолли угрюмо смотрел на старика.

— Вы, я полагаю, думаете, что она — еще одно чудо?

Жрец в задумчивости кивнул.

— Возможно. Очень уж необычным способом она спасла вас. Вероятно, Богиня уже выбрала ваших помощников, и у этой девушки была какая-то маленькая роль, кроме той, для которой она предназначена от рождения. Мы не должны недооценивать радость, она — плата за то, что мы смертны! — Его удивление никак не проходило. — А в вашем заоблачном мире вы рабов освобождаете?

— Там, откуда я пришел, вообще нет рабов, — с жаром воскликнул Уолли. — Мы считаем, что рабство — это отвратительно.

— Тогда, вероятно, вы отправите ее на аукцион? — спросил жрец с усмешкой — Но жрица Кикарани вряд ли вернет вам ваш камень.

На секунду ярость Шонсу вспыхнула с новой силой, но Уолли сумел ее подавить. Гнев против богов — это бессмысленно. Его провели.

Хонакура не отрываясь смотрел на своего собеседника.

— Позволите ли небольшой совет, светлейший? Вы знаете, что надо делать, чтобы быть хорошим рабовладельцем?

— Что? — грозно спросил воин.

— Заставлять рабов работать изо всех сил! — Хонакура захихикал, а потом громко фыркнул в восторге от собственного остроумия.

Глава 5

На великолепном мраморном крыльце казарм Уолли встретил Конингу и спросил, не возвращался ли Нанджи.

— О да, светлейший, — ответил тот с видом человека, который хочет сохранить некую тайну, нечто приятное, способное потерять все свое очарование, если об этом рассказать.

Уолли понял, что ему не следует суетиться, и начал спокойно подниматься по огромной лестнице. Но наверху он прибавил шагу, а потом просто побежал. Аккуратно ступая, он прошел через первую комнату и остановился у двери в следующую, из-за которой доносился смех.

Там было трое людей, сидевших на полу, на залитом солнцем ковре. Справа — Джа в позе копенгагенской русалочки, такая же изящная и желанная, как и раньше — это ее смех он услышал в соседней комнате. С другой стороны на четвереньках стоял Нанджи, ножны его оттопырились и торчали, как хвост, а сам он напоминал собаку, которая пытается вылизывать кролика. Роль кролика играл маленький улыбающийся младенец.

Вот так эта сцена и запечатлеется в его памяти, став одним из множества мгновенных воспоминаний, — ведь только в самом конце мы понимаем, что жизнь и состоит из таких моментальных снимков. Тут его заметили. Джа поднялась, подошла к нему и грациозным движением упала на колени, чтобы поцеловать его ногу. В ее движениях не было спешки, но она была уже рядом с Уолли, а Нанджи успел только подняться на ноги и теперь смотрел на них широко открытыми глазами.

— Я не знал, брать ли ребенка, мой повелитель, — пробормотал он. — Но вы сказали «с вещами», вот я и взял. Кикарани говорит, что если вы будете против, она заберет его к себе.

Уолли кашлянул.

— Все правильно. Не мог бы ты найти господина Конингу и попросить уделить мне некоторое время?

Нанджи освободился от ребенка, который уцепился за его ногу, и быстро вышел. Даже кончики его ушей порозовели.

Уолли взглянул на девушку, которая все еще стояла на коленях, и наклонился, чтобы поднять ее. Он улыбнулся, опять увидев эти высокие скулы, которые придавали ее лицу такое выражение силы, темные миндалевидные глаза, что так его очаровали. Она не какая-нибудь хрупкая фея — высокая, крепкая, сильная, но грациозная, с крупной грудью и красивыми глазами. Она оказалась младше, чем он думал. Уолли бросились в глаза потрескавшиеся руки и коротко остриженные волосы — рабыня. Если бы у нее была возможность, она могла бы стать непревзойденной красавицей… Если у воина должна быть рабыня, то выбрать надо именно эту женщину.

В тревоге она подняла глаза и взглянула ему в лицо, потом посмотрела на его раны и ушибы.

— Добро пожаловать, Джа, — сказал он. — За то время, что мы не виделись, у меня появилось несколько царапин. А я помню, как хорошо ты выхаживаешь раненых воинов, вот и послал за тобой.

— Мне принесло большую радость известие о том, что я стану вашей рабыней, господин. — По ее лицу Уолли не мог понять, о чем она думает на самом деле.

Малыш быстро полз к дверям, пытаясь догнать своего нового друга. — Принеси его сюда и сядь, — сказал Уолли. — Нет, в кресло. — Он сел напротив и принялся разглядывать ее. — Как зовут мальчика?

— Виксини, господин. — На лице малыша чернела та же полоса раба.

— И кто его отец?

— Не знаю, господин, — она ничуть не смутилась. — Моя хозяйка уверяла клеймовщика, что его отец — кузнец, но она никогда не посылала меня к кузнецам.

— Почему? Что в кузнецах особенного?

Такая наивность не могла не удивить ее.

— Они обычно большие и сильные, господин. За ребенка, рожденного от них, можно получить хорошую цену.

Уолли заставил себя вернуться к прежним мыслям. Купить рабыню и освободить ее — это одно; купить ее и содержать — еще сегодня утром он решил, что это настоящее насилие. Ее близость и воспоминания о той ночи уже возбуждали его. Быть ее хозяином и не использовать свою рабыню — это ее оскорбит и, пожалуй, придется ему не по силам… как провести собеседование по устройству на работу с тем, кто уже является твоей собственностью?

— Я хочу, чтобы ты была моей рабыней, Джа, — сказал он. — Но мне не нужна несчастная рабыня. Ведь несчастные рабы плохо выполняют свои обязанности. Если ты хочешь остаться у Кикарани, пожалуйста, скажи мне. Я не рассержусь, я верну тебя обратно. Денег я просить не буду, так что никакие неприятности тебе не грозят.

Она слегка покачала головой, и при этом вид у нее был весьма озадаченный.

— Я сделаю все, что в моих силах, господин. У нее не было причин меня бить. Она всегда брала за меня больше, чем за других. Когда я забеременела, она меня не продала.

Уолли решил, что Джа не поняла вопроса — ведь раб не может ни выбирать хозяев, ни даже судить, кто из них лучше.

— Ты была очень добра ко мне. И мне понравилось… — Он хотел сказать «заниматься любовью», но надо было сказать «развлекаться», и это его остановило. — Та ночь, которую я провел с тобой, мне понравилась больше, чем любая другая ночь с женщиной. — Он чувствовал, что лицо горит. — Надеюсь, ты и в будущем разделишь со мной ложе.

— Конечно, господин.

А зачем еще она ему нужна? Какой у нее выбор?

Уолли все больше и больше чувствовал себя виноватым и начинал сердиться на себя. Вид этой шелковистой кожи, изгибы ее груди и бедер… Он подавил это чувство вины и решил говорить с Миром на его же языке.

Он задавал ей вопросы о родителях, близких друзьях, тех, кого она любила, но она только качала головой. Это хорошо. Он улыбнулся мягко, как только мог. — Значит, ты будешь моей рабыней. Я попытаюсь сделать так, чтобы ты была счастлива, Джа, потому что тогда ты и меня сделаешь счастливым. Вот твоя первая обязанность — сделать меня счастливым. А вторая — ухаживать за этим прекрасным малышом, чтобы он вырос большим и сильным, таким, какого ни один кузнец еще не видел. Но развлекаться ты будешь только со мной и ни с кем другим. Больше у тебя никого не будет.

Наконец хоть какой-то отклик. В ее взгляде вспыхнули и удивление, и радость.

— Спасибо, господин.

Теперь другая проблема.

— Через несколько дней я уезжаю.

Никакой реакции.

— Может быть, мы никогда не вернемся сюда.

То же самое.

— Вчера Нанджи стал моим подопечным, и я сделал ему подарок. А тебе что подарить? Что ты хочешь?

— Ничего, господин. — Ему показалось, что ее руки еще сильнее сжали малыша.

— Я обещаю тебе, — сказал он, — я обещаю, что никогда не отниму у тебя Виксини.

Все так патетически просто! Она скользнула на колени и поцеловала ему ногу. Рассердившись, он встал, поднял ее и увидел, что она плачет.

— Все-таки ты меня удивляешь, — сказал он, через силу улыбаясь.

— Удивляю, господин? — Она вытирала глаза.

— Да. Ты и в самом деле такая прекрасная, какой я тебя запомнил. Мне казалось, это невозможно. — Малыш уже играл на полу, и теперь Уолли мог обнять и поцеловать ее. Он хотел, чтобы это было всего лишь дружеским приветствием, но вот их языки встретились, руки соединились, он почувствовал под пальцами ее тело. Желание мгновенно пронзило его; он расцепил руки и отвернулся, пристыженный, пытаясь прийти в себя. Когда он опять взглянул на нее, она уже сняла свои лохмотья и сидела на кровати, ожидая его.

— Не сейчас, — сказал он хрипло. — Сначала надо посмотреть, можно ли в этом доме содержать рабыню, потом мы найдем какую-нибудь приличную одежду для тебя и для Виксини.

Виксини опять направился к двери. Уолли шагнул за ним, поднял и пощекотал. Виксини завизжал от восторга, и по груди Уолли потекло что-то теплое. Первая его мысль была об этих бесценных шелковых коврах. Он подставил свободную руку, чтобы уберечь резное дерево. Виксини хорошо поработал. Джа смотрела на него в ужасе, а Уолли громогласно хохотал. Виксини улыбнулся той же беззубой улыбкой, что и Хонакура.

Джа смотрела на Уолли глазами, полными отчаяния, это почему-то тоже его развеселило, и он засмеялся еще громче. Она оглядела комнату в поисках полотенца, но, не найдя ничего подходящего, схватила платье и принялась вытирать его грудь.

В этот момент вошли Нанджи и Конингу. Уолли пытался что-то сказать, показывая на малыша, который все еще сидел у него на руках, и на темное пятно на своей юбке, но у Нанджи было такое лицо, что он не смог вымолвить ни слова. Конингу никогда ничему не удивлялся, почтительность не позволяла ему смеяться над Седьмым, но и он отвернулся, чтобы поправить что-то на стене.

Нанджи привел почтенного вида служанку по имени Жану: она вела хозяйство в женских помещениях. Уолли очень удивился, когда узнал, что с Виксини проблем не будет.

— Так здесь и дети есть?

— О да, светлейший, — ответил Конингу. Женщины говорят, что в этом виноваты воины, но мне не приходилось слышать, чтобы у воина был ребенок. Я распоряжусь, чтобы вам принесли одежду и воды, светлейший.

— Жану, — сказал Уолли, — я послал за рабыней и обнаружил, что теперь у меня двое рабов. Видишь, сейчас они оба голые. Платье Джа не подходит даже для того, для чего она только что его использовала. Я хочу, чтобы ей подобрали что-нибудь подходящее. Что ты посоветуешь?

— Она для ночной работы, светлейший? — спросила Жану, рассматривая обнаженную Джа, как повар рассматривает кусок мяса, и не ожидая ответа на свой вопрос. Она бросила хмурый взгляд на ноги Джа, потом — на руки.

— Для ребенка — одеяло, пеленки и чепчик на плохую погоду. Для женщины — два платья, сандалии, ботинки для дождя и плащ. Ей понадобится, наверное, хотя бы один вечерний наряд и приличные туфли? С волосами ничего сделать нельзя, пока не отрастут, а вот пальцы и ногти на ногах… Посмотрим. Какие-нибудь духи, притирания, немного косметики, но ничего слишком изысканного.

Уолли посмотрел на Джа.

— Может быть, что-нибудь еще? Для начала этого хватит?

Она кивнула, глядя на него широко открытыми глазами.

— Очень хорошо, — согласился Уолли. — Я уверен, что Жану поможет тебе подобрать подходящую одежду. С оплатой решим потом.

Он улыбнулся, надеясь, что этим приободрит Джа, но девушка ушла, завернувшись в простыню, совершенно потрясенная.

Уолли чувствовал себя примерно так же. Его грызло подозрение, что он сам только что получил подарок, и совесть не давала ему покоя.

* * *

Когда Уолли уничтожил все последствия действий Виксини, Нанджи увидел во всем случившемся и смешную сторону.

— Смелый мальчик, — заметил он лукаво, — так обойтись с Седьмым! Уолли был полностью согласен с ним.

— Ну и денек сегодня, — сказал он. — А что мой камень? Понравился он этой грозной Кикарани?

— Исчез в мгновение ока, мой повелитель, — ответил Нанджи со смехом.

И ученик выдержал испытание: при попытке солгать по всему лицу Нанджи выступили бы предупредительные красные сигналю Впрочем, Уолли никогда не расскажет ему об этом экзамене.

— Кстати, — сказал он, — оружейник подтверждает твое предположение насчет меча — это седьмой меч Шиоксина.

Нанджи просиял.

— Жаль, что я не слышал окончания баллады, мой повелитель.

— Очевидно, на том она и кончалась. Шиоксин принес его Богине, и больше никто ничего не знает.

В отличие от Тарру Нанджи был склонен верить в чудеса.

— А сейчас Богиня отдала его Шонсу!

— Конечно, хотя я ошибочно полагал, что об этом говорить не стоит. Но вот что интересно: ты слышал эту историю около трех лет назад?

— Немного раньше, мой повелитель, — Нанджи робко улыбнулся.

Уолли смерил своего ученика долгим взглядом, потом сел на пол и положил рядом меч. Нанджи сразу же последовал его примеру и положил свой меч на меч Уолли. В таком положении обычно рассказывали сутры.

— Сколько сутр ты уже знаешь?

— Пятьсот семнадцать, мой повелитель. Последняя — «О поединках».

Такое совпадение!

— Мне повезло! Давай-ка послушаем. Восемьдесят четвертую, «Об обуви».

Они рассказывали по очереди. Сутры были для Уолли настоящим откровением; все они хранились в его памяти, но он никогда их не учил, и поэтому слышал их как будто в первый раз. Здесь всего хватало, и глупых стишков, и длинных списков. Одни покороче, другие подлиннее, они охватывали самые разные темы: воинское искусство, обряды, стратегию, профессиональную этику, тактику, анатомию, оказание первой помощи, даже правила личной гигиены. Большинство — скучные и банальные, но в некоторых сквозит какое-то варварское благородство, которое встречается в древних сказаниях у всех народов Земли. Некоторые — совершенно избитые, другие — непонятные и запутанные, как заповеди Дзена. Почти во всех содержится какой-нибудь постулат, потом история для примера и мораль. Как и говорил Хонакура, рассказики помогали запомнить сутру, но очень часто ассоциация идей была надуманной и плохо улавливалась.

Какую бы сутру они ни взяли, Нанджи дословно знал все, поэтому Уолли рассказал пятьсот восемнадцатую, «О заложниках». Нанджи тут же ее повторил. Уолли очень удивился. Он рассказал еще две, а потом заставил повторить «Заложников». Нанджи не сделал ни одной ошибки. Уолли знал, что в дописьменный период у людей может быть удивительно хорошая память, но Нанджи и тут казался настоящим феноменом. Хонакура был прав: это рука Богини.

Его подопечный сидел с довольным видом и, казалось, понимал, о чем думает повелитель.

— Ну что ж, молодец, — сказал Уолли. — Послушай-ка теперь пятьсот двадцать вторую, «Как кормить лошадей». — Это была самая длинная, скучная и плохо запоминающаяся из всех сутр. Уолли и сам пару раз запнулся. Нанджи не спускал взгляда с его губ. Потом он все повторил — без запинок.

Уолли Смита учили читать и писать. Но по стандартам Нанджи он был умственным калекой.

— Ты выиграл! — сказал Уолли, и Нанджи улыбнулся. — Если бы я прочитал их все подряд, все тысячу сто сорок четыре, ты бы запомнил?

Нанджи попытался принять скромный вид.

— Наверное, нет, мой повелитель.

— Не лги, вассал! — Уолли засмеялся. — Наверное, да, и, наверное, ты прав, но у меня не хватит на это сил. Пойдем, займемся твоим мечом. Оружейная находилась далеко от храма, у самых ворот, чтобы шум не мешал священнодействиям жрецов. Атиналани, уже не в официальном платье, а в кожаном переднике, колотил по наковальне, а обливающийся потом раб раздувал мехи. Мастер сразу же прервал свою работу и повел гостей во внутреннее помещение, где на специальных стойках висели мечи и рапиры: их были сотни, гораздо больше, чем может понадобиться охране. Прикинув, сколько это может стоить, Уолли пришел в ужас, но, видимо, одним из благословений этого Мира было то, что экономистов тут не знали. Но с другой стороны, здесь во всем чувствовалось присутствие хозяина, и Уолли это нравилось.

Атиналани уже знал, какой меч ему принесли. Почтительность, которую он выказал его владельцу, была для Нанджи неожиданностью и польстила ему. На этой стороне Реки достойного покупателя не найдется, сказал оружейник, но, если доблестный ученик захочет продать его побыстрее, он готов предложить триста золотых, Нанджи сумел только открыть рот и выпалить «Решено!».

Это Уолли вполне устраивало — достаточно и одного дорогого меча. Он вынул один сапфир и попросил оружейника посоветовать, как обратить его в наличные. Атиналани был рад оказать услугу владельцу седьмого меча Шиоксина и сказал, что сам продаст камень в городе.

Новый меч выбирали долго, надо было учесть все — длину, вес, гибкость, лезвие, наклон, сталь. Нанджи смотрел на все широко открытыми глазами, жадно поглощая новую информацию. Уолли удивлялся, какие вещи всплывают на поверхность — еще два дня назад он ничего подобного не знал — Шонсу, конечно же, разбирался в теории не хуже, чем в практике. Радости Атиналани не было границ — он давно не встречал такого опытного и заинтересованного покупателя.

Потом Уолли немного отошел от темы. Сталь — не его специальность, но инженер-химик должен кое-что знать о поведении железа и углерода в кристаллических решетках, поэтому он стал рассуждать о ковке и закаливании. Лицо оружейника потемнело, он насторожился — воин нарушает границы, он говорит о том, что содержится в сутрах другого ремесла. Поэтому Уолли быстро отступил, и дружелюбная атмосфера опять восстановилась.

Наконец выбрали для Нанджи новый меч, он понравился всем, но Нанджи не хотел расставаться со своим старым. Уолли указал на его недостатки. Нанджи со всем соглашался, но под конец признался, что у него есть младший брат, которого он собирается записать в охрану, как только получит третий ранг и сможет иметь подопечного. Однако этого никогда не произойдет, если Тарру будет иметь к делу какое-либо отношение, но с другой стороны, Нанджи все равно не собирается здесь оставаться; Уолли это не касалось, и он решил оставить все как есть.

Теперь оставалось выбрать рапиры. Для тренировок воину необходимо оружие такого же веса и длины, как и его меч. Атиналани, предвидевший эту проблему, уже начал работать. Он очень точно запомнил, каков меч Шиоксина, и обещал, что рапира будет готова к заходу солнца. Как неофициальный банкир охраны, он ссудил обоих своих покупателей несколькими монетами, которые достал из кожаного мешка, что служил ему кассой.

Уолли чувствовал себя как турист, исследующий магазины в незнакомой стране; так оно, в сущности, и было. Он дал себе слово, что еще вернется сюда и поговорит с оружейником. Воины стояли в дверях, пока Атиналани наводил последний блеск на новый меч Нанджи — из его мастерской все должно выходить только в самом лучшем виде. Уолли решил, что обедать они будут там же, где и завтракали.

— Вот что, — сказал он, — пообедай со своими друзьями, а потом мы встретимся. Мне нужно поговорить с достопочтенным Тарру.

Глава 6

Со своим старым мечом на спине Нанджи быстро шел к казармам. Новый меч и рапира лежали в футляре, который был у него под мышкой. На ходу ученик обдумывал одну немаловажную проблему.

Новый меч должны вручить ему — кого же он попросит о такой услуге?

Это старинная традиция, хотя в сутрах и не говорится, что она обязательна. Как давным-давно объяснял ему Бриу, молодому человеку, чтобы стать воином, необходима помощь по крайней мере двоих: один станет его наставником, а другой вручит ему первый мы Но практика эта распространилась и на все мечи, даже те, что были куплены или добыты в бою; меч должен вручить кто-нибудь другой. Друг. Не наставник. Кто?

Конечно, можно попросить кого-нибудь из Вторых, например, Даракаджи или Фондиниджи, но сегодня за завтраком все они смотрели на него косо. Бриу пока молчит, но после утренней сцены в его душе несомненно остался неприятный осадок. И, разумеется, каждый воин смертельно завидует Нанджи: еще бы — такой замечательный наставник мало кому попадается. Если попросить Даракаджи, он может отказаться, Фондиниджи — тоже, а если откажется один, его примеру последуют и все остальные… И что тогда?

Вот так размышляя, Нанджи подошел к казармам как раз в тот момент, когда по ступеням спускались мастер Бриу и воин Ландиноро. Вот и ответ — Бриу по крайней мере не сможет назвать его трусом. Он поймет, что Нанджи хочет пойти на мировую. Нанджи сделал знак приветствия.

— Мастер, — начал он. Непривычно было не обращаться к Бриу «наставник», — я хотел бы попросить вас об одолжении.

Бриу окинул его холодным взглядом, посмотрел на меч, потом повернулся к Ландиноро.

— Наглости ему не занимать, — сказал он.

Третий, хмурясь, кивнул головой.

Бриу протянул руку, и Нанджи отдал ему свой меч. Ландиноро осмотрел его.

— Неплохая железка, — сказал Бриу. — Как думаешь, Лано, вручить Ржавому этот меч или проткнуть ему глотку?

Ландиноро усмехнулся.

— После сегодняшнего тебе следовало бы оседлать коня. Хотя, может, и стоит.

— Это купил тебе твой хозяин? — спросил он, взвешивая меч в руке.

— О-он отдал мне меч светлейшего Хардуджу, мастер, — сказал Нанджи, заикаясь. — А я его продал. — Наверное, этого говорить не стоило.

Его собеседники молча посмотрели друг на друга.

Бриу сурово взглянул на Нанджи.

— Да, странный у тебя наставник. Хотя тебе с ним неплохо, не правда ли, ученик?

— Да, мастер.

— Да, мастер, — передразнил его Четвертый. — А мне вот не очень хорошо. — Он все так же рассматривал меч, как будто размышляя. — Крепкая сталь, это точно. Никогда не видел, чтобы человек мог сам идти на Судилище после того, как толстяк отделает его палкой. И он ведь прыгнул головой вперед — знал ты об этом?

— Головой вперед? — переспросил Нанджи. — С Поляны Милосердия? — Это совершенно невероятно — но Шонсу весь невероятный.

— Я тоже никогда не видел такого, — согласился Бриу. — Он раскинул руки, как будто собирался взлететь, как птица. Мы стояли и смотрели, мы видели, как он вышел из воды. Да, нам всем это понравилось, но мы решили, что толстяк все равно с ним разделается. Потом мы пришли сюда, а тут все вверх дном — толстяк уже мертв, а этот маленький грозится открутить мне голову, говорит, что это я дал узнику меч и что сам он не смог бы дойти до Судилища. — Он опять посмотрел на Нанджи сурово. — Ну а ты знаешь, откуда у него этот меч?

«Подопечный не будет обсуждать своего наставника…» Нанджи весь покрылся потом.

— Об этом мече ходят странные слухи, — продолжал Бриу, не дождавшись ответа. — Ты веришь в легенду о Шиоксине, ученик?

— Да, мастер, — ответил Нанджи, немного подумав. Бриу скорчил гримасу.

— А потом я узнал, что один из моих подопечных. — Он замолчал, а потом саркастически добавил: — не получил необходимых сведений относительно третьей клятвы.

Нанджи не сказал ничего.

— У тебя, конечно, не было выбора. Но и мне ты задал работу! А потом он еще обвиняет меня в трусости! В трусости! Много ли надо Седьмому мужества, чтобы разделать Четвертого? А я уже считал себя мертвецом, когда вызвал его.

Шонсу не убивает, если в этом нет необходимости — но этого Нанджи тоже не может сказать.

Бриу взглянул на своего товарища и пожал плечами.

Потом он развернулся к Нанджи.

— Ты бы принял мой вызов, да? — спросил он.

Ландиноро хлопнул Бриу по плечу.

— Я передам, что ты сейчас подойдешь, — сказал он. Бросив в сторону Нанджи загадочный взгляд, он тактично удалился. Нанджи почувствовал острое желание отправиться следом, даже если придется расстаться со своим новым мечом.

— Ну! — продолжал настаивать Бриу. — Ты бы не сдался так просто?

Нанджи смущенно поежился.

— Я попросил бы отсрочки, мастер. Вы ведь согласились бы, да?

— На три дня? — фыркнул Бриу. — Ты что же, думаешь, что этот твой волшебник сможет за три дня сделать из тебя воина? — Он с сожалением покачал головой. — Я пробовал научить тебя правильно двигаться, но ничего не помогло.

Нанджи опять поежился.

— Если бы я сдался, вы бы потребовали церемонии унижения?

— Ну и что? Меч можно найти новый, а волосы отрастут.

Нанджи молчал. Он скорее бы умер, да, умер, чем пошел бы на такое.

Бриу пожал плечами, потом поднял меч, чтобы осмотреть лезвие.

— Всем известно, почему именно Ржавый побежал к воде. Не Фондиниджи и не Ушастый, а именно Ржавый.

— Но ведь когда работает Отряд Смерти, вы всегда ставите меня на страже около заводи, возразил Нанджи.

Бриу сурово посмотрел на него.

— Тебе не нравится швырять камни, да, ученик? Всем известно, почему ты всегда оставался у заводи, — ты не хотел ничего об этом знать. А я только смеялся, да помогут мне боги.

Нанджи видел такое только однажды. От серебра, которое ему потом предложили, он отказался, и с тех пор все переменилось.

— Ну и кого первым? — резко спросил Бриу.

— М-мастер… — пробормотал Нанджи, ничего не понимая.

— Кого первым? У тебя же теперь есть свой в голубой юбке, разве не так? Ученик, охрана хотела бы знать заранее — кого именно Ржавый заложит первым?

Каким же он был дураком, попросив Бриу вручить ему меч! Ни Даракаджи, ни Фондиниджи не могли сказать ничего более отвратительного, чем это. Он сказал Шонсу, что Бриу — человек чести, но рассказывать об этом Бриу нельзя, потому что все происходящее между подопечным и наставником должно оставаться тайной для остальных.

— Чего вы хотите от меня, мастер? Чтобы я обвинил всю охрану? И вы думаете, он мне поверит? Я не видел ничего предосудительного! Я не был свидетелем ничему! Это все вина толстяка. Все остальные только выполняли приказы Мы все — люди чести, когда есть такая возможность.

Бриу смотрел на него холодно.

— Некоторые. Мы все брали деньги, все, кроме тебя, ученик.

— Я думаю, что его это вовсе не интересует! — воскликнул Нанджи.

— Значит, он не будет правителем? — его собеседник прищурил глаза. Он что, уезжает?

Нанджи хотелось куда-нибудь убежать. Куда-нибудь подальше. Можно и в тюрьму.

— Так ты добился своего, да? — спросил Бриу, помолчав. — Ты станешь свободным воином?

— Мастер… Сто семьдесят пятая сутра!

Бриу вздохнул.

— Да, ты не должен говорить о Шонсу. Давай поговорим о тебе. Ты ведь был его секундантом, когда его вызвал маленький? Почему ты разрешил ему сдаться?

Потому что Шонсу подал ему знак, он кивнул. Кивок — это тоже приказ наставника? Можно ли о нем говорить? Нанджи вспотел еще больше.

— Если бы мой господин хотел его крови, он покончил бы с ним одним ударом, — сказал он наконец.

— Согласен. Но секунданты — люди осторожные. Ты гордишься, что принял правильное решение?

Нанджи молча кивнул. Этого хотел Шонсу.

Бриу нахмурился, потом пожал плечами.

— Что ж, я все еще не решил, что делать с этой железкой.

Нанджи смотрел на него с надеждой.

— Открой пошире рот, Ржавый, — сказал Бриу.

Нанджи с облегчением улыбнулся.

В дверях показались несколько воинов. Нанджи подумал, что Бриу подождет, пока они уйдут, но он не стал ждать. Он опустился на одно колено, протянул Нанджи меч и сказал:

— Живи им. Владей им Ей во благо. Умри с ним в руках.

С благоговением Нанджи взялся за эфес и произнес:

— Он станет моей честью и гордостью.

Бриу поднялся, не обращая внимания на удивленные взгляды тех, кто проходил мимо.

— Благодарю вас, мастер, — сказал Нанджи.

— Счастливо, Нанджи, — ответил Бриу. — Может быть, ты этого заслуживаешь.

— Спасибо, мастер, — опять повторил Нанджи.

— Он тебе пригодится.

— Да?

Бриу как-то странно на него посмотрел, а потом тихо сказал:

— Сто семьдесят пятая! — Он повернулся и пошел прочь.

Мастер Бриу был подопечным господина Трасингджи.

Глава 7

Знамена в большой столовой лениво повисли, как будто их сморила полуденная жара. Уолли вошел, сильно, но нарочито прихрамывая: ноги его выздоравливали очень быстро. Тарру здесь не появлялся. В столовой было около десяти человек, они ели стоя, видимо, обед — не официальная церемония. Он направился к столу, за которым сидели трое Пятых. Увидев его, они вскочили, торопясь принесли ему свои приветствия; когда все было закончено, Уолли сел спиной к присутствующим, чтобы показать, как он доверяет им, хотя это было далеко не так.

Достопочтенного Тарру вызвали на собраниесвященных старцев. Поэтому Пятые решили, что светлейший Шонсу не станет их новым начальником. Они успокоились и вели себя почти дружелюбно.

— Я думаю, ему предложат стать правителем, — небрежно заметил Уолли, — по крайней мере временно. — Он взял булочку, немного мягкого желтого сыра, слуга принес ему кружку слабого пива. Улыбнувшись, глядя на свою вежливо молчавшую, но явно заинтересованную аудиторию. Уолли продолжил: — Сегодня утром я отказался от этого места. У меня есть другой приказ.

— Приказ? — в ужасе повторили сразу двое.

И вот Уолли с набитым ртом вкратце рассказал им свою историю. Не помешает создать вокруг себя некоторую божественную дымку. Он не мог понять, насколько они ему верят.

Потом один из них ушел, пришел другой. Тот, который уходил, по пути перекинулся парой слов с Четвертыми. Этот рассказ очень скоро узнают все. Вернулся Тарру, его сопровождал Трасингджи пятого ранга, этот огромный темноволосый толстяк был, похоже, ближайшим другом достопочтенного. У него были удивительно белые брови, а на макушке лысина.

Цветущий от удовольствия Тарру принимал поздравления. Конечно, это всего лишь временное назначение, до тех пор, пока не найдут Седьмого… Если только Седьмой сможет сюда добраться, подумал Уолли.

Он медленно ел свой обед, поджидая Нанджи и желая не упустить момент, когда Тарру останется один. Но ждать ему не пришлось. Едва закончив свои уверения в том, что светлейший и его вассал — самые дорогие гости в казармах и могут оставаться здесь сколько пожелают, Тарру вдруг перегнулся через стол, протянул Уолли руку и разжал ладонь, на его ладони лежал камень — по весу вроде бы тот же, но Уолли положил его в другой карман, чтобы проверить, не уменьшился ли он в размерах.

— Вам угодно что-нибудь еще, светлейший? — Спросил новый правитель немного недовольным тоном. — Как мы можем сделать ваше пребывание здесь более приятным?

Время расплаты… но Тарру выбрал это большое скопление народа, чтобы не поздравлять гостя с тем, что он не ошибся в честности Нанджи.

— Только одно, — сказал Уолли и, решив доставить себе удовольствие, окинул взглядом явно озадаченные лица. — Как все вы, конечно, знаете, совсем недавно я провел пару ночей в менее благоприятных условиях.

Все беспокойно нахмурились. Джентльмены о таких вещах не говорят.

— Узников приковывают за обе лодыжки, — продолжал Уолли. — Через несколько часов боль становится просто невыносимой. Это какое-то нововведение, или так было всегда?

Тарру ожидал чего угодно, но только не разговоров о тюрьме.

— Насколько я помню, так было всегда, — сказал он, не спуская с Уолли глаз.

— Значит, если сейчас кое-что изменить, это останется на многие годы? А некоторых из заключенных признают невиновными. Если одну ногу освободить, это даст гораздо больше свободы движения. Неужели Богине угодны такие муки? Разве это справедливо?

Воины удивленно переглядывались — нечего сказать, странная мысль!

Кому до этого дело?

— Если к камню подобраться достаточно близко, то его можно поднять, — возразил Тарру, нахмурившись.

— Сомневаюсь, — ответил Уолли. — С одного конца его поднимают двое рабов. Давайте пойдем туда, и я сам попробую? Если и я не смогу, то уже мало кто сможет. Эти глыбы очень гладкие и скользкие.

Тарру, кажется, что-то решил.

— Вы это очень верно подметили, светлейший! На своем новом посту я непременно этим займусь и, если успею, я прикажу сделать в тюрьме новую крышу. Теперешнее положение, несомненно, не воздает чести Богине.

Какую щедрость проявил побежденный! Но вскоре Уолли понял, что этот проигрыш самому Тарру не будет стоить ничего.

Тарру не переставал время от времени бросать взгляды на меч Уолли.

Люди заканчивали обед, вставали и уходили, и вот остались только Трасингджи и Тарру. Потом появился Нанджи. Он обошел вокруг стола, чтобы удостовериться, что Уолли его увидел и знает, что он вернулся, или, может быть, просто для того, чтобы все на него посмотрели. Складки на его желтой юбке из отличного полотна казались такими же острыми, как и его меч. На нем были замшевые ботинки цвета масла, а украшенные тиснением ремни просто светились. У самого эфеса его нового меча мерцал серебряный зажим для волос. Он тяжело дышал, как будто прибежал сюда бегом.

Тарру и Трасингджи взглянули друг на друга. Они стали избегать взгляда светлейшего Шонсу… Этого следовало ожидать. Находясь в обществе, Седьмой должен сохранять достоинство, и Уолли покраснел, сдерживая распирающий его смех.

Площадка для тренировок представляла собой большой двор, огороженный стеной только с одной стороны; венчало площадку некоторое подобие крыши, однако ветер здесь гулял вполне свободно. На стене висели несколько зеркал во весь роет и вешалки для масок и рапир; была еще небольшая галерея для зрителей. Здесь Уолли и остановился на минуту, намереваясь все осмотреть. Нанджи пританцовывал от нетерпения, ему хотелось поскорее приступить к первому уроку, который проведет этот непревзойденный воин.

Послеполуденное солнце просто бушевало. Задыхаясь от жары, на площадке парадов собирались воины, они стояли небольшими группами и вяло переговаривались. Уолли смотрел, какого цвета у них юбки и — если можно было увидеть — какие у них ботинки. То же самое он делал и выходя из столовой, так как теперешнее великолепие Нанджи еще больше подчеркивало его прежнюю нищету. Уолли хотелось знать, много ли здесь бедных воинов. Он не нашел ни одного. Возможно, Нанджи весь свой заработок отдавал родителям. Возможно, он все тратил на женщин.

Или, может быть, он — единственный честный человек во всей охране?

Вот их заметили. Через несколько мгновений все натянули маски и встали парами, наклоняясь вперед и назад, поднимая тучи пыли и с энтузиазмом стуча рапирами.

— Кажется, мы вдохновили их к действиям, — заметил Уолли с сарказмом.

— Прошел слух, что вы уезжаете, светлейший. Воины показывают, на что они способны.

— Ну да! — Уолли стал внимательно присматриваться ко всем движениям глазами Шонсу. — Что-то я не пойму — здесь все так дерутся, или это дополнительные тренировки для отстающих?

Нанджи удивился.

— Так дерутся все, мой повелитель. — Он стал показывать то на одного, то на другого, предсказывая, кто сможет на днях повыситься в ранге, а кто не выдержит испытания.

— Помни, что ты не должен повторять того, что я тебе говорю, — сказал Уолли, подумав. — Мое мнение вот какое. Жирные утки на птичьем дворе — и те движутся более ловко, чем эти остолопы.

— Мой повелитель!

— Да, да! — уверил его Уолли. — Здесь нет ни одного Третьего, который бы дрался, как подобает Третьему, и ни одного Четвертого, который бы дрался, как Четвертый. Я бы их всех понизил по крайней мере на один ранг!

Нанджи, кажется, встревожился, но ничего не сказал.

Похоже, что мало кто из этих воинов когда-либо участвовал в настоящем бою. Они перегоняли узников, запугивали паломников, и кроме этого никаких подвигов за ними не числилось. Глядя на них, казалось, что они ни разу не получали хорошего урока. Но ведь Тарру — опытный воин, неужели ему это все равно?

— Сколько в охране Вторых? — неожиданно спросил Уолли, не спуская недоверчивого взгляда с этого сборища неумех.

— Не считая меня, двенадцать, мой повелитель.

— И сколько из них сильнее тебя?

— Двое, может быть, трое, — ответил Нанджи смущенно.

Уолли обернулся к нему. Нанджи покраснел.

— А ты скольких побьешь?

— Троих, — пробормотал Нанджи.

— Что? Так не может быть!

— Бриу говорит, что у меня очень хорошая защита, мой повелитель. Меня трудно ударить.

Уолли нахмурился. Или его подводит опытность Шонсу, или здесь что-то не так. Но вдруг на дальнем конце двора он заметил нечто странное и на время забыл о проблемах Нанджи. Это было какое-то массивное сооружение из балок и перекладин, и ни он, ни Шонсу не знали, что это такое. Рядом в бочке стояли длинные палки, похожие на бильярдные кии.

— Это что за чертовщина? — спросил он, не в состоянии поверить в зарождающуюся догадку.

— Место для порок, мой повелитель.

Уолли резко развернулся и стал смотреть на своего вассала.

— И кого здесь порют?

— В основном рабов, — Нанджи пожал плечами. — А некоторые наставники — и своих подопечных.

— И они хотят, чтобы из тех, кого порют, как рабов, получились воины?

— Уолли опять посмотрел на место для порок, а потом на воинов. — Пошли-ка отсюда, — сказал он. — А то мой обед выйдет обратно.

* * *

В мрачном молчании Нанджи последовал за своим повелителем в их королевские апартаменты: он решил, что на сегодня урок отменен. Они прошли через переднюю.

— Закрой дверь, — сказал Уолли, не останавливаясь, и вошел в большую комнату.

— К бою! — воскликнул он, резко разворачиваясь и выхватывая меч. Нанджи отпрыгнул и тоже вынул свой меч.

— Эй! Неплохо! — одобрил Уолли. — К тому же с новым мечом! — Он рассмеялся, увидев, как забеспокоился Нанджи. — Не бойся! Ты что, думал, что я собираюсь биться боевым оружием? Я проверял, какая у тебя реакция. Оказывается, гораздо лучше, чем у Бриу. Гораздо лучше! Ну да, ведь ты моложе.

Нанджи сиял — уже давно его не хвалили: из тринадцати он был третьим с конца.

Гостиная была почти столь же обширна, как и площадка для тренировок, а кроме того, здесь прохладнее и нет посторонних. Уолли аккуратно положил седьмой меч на лакированный столик, подвинул табуретку к вышитому шелком креслу. С довольным вздохом он сел и поднял ноги кверху. Нанджи опять улыбался, все еще не выпуская из рук меч.

— Нет, рапиры не нужны, — сказал Уолли. — Тебе все равно надо привыкать к этому мечу. Ну-ка, четвертая позиция. Сделай выпад.

Нанджи подчинился. Некоторое время оба молчали.

— Ужасно, — сказал наконец наставник. — Нога смотрит внутрь, большой палец — наружу, запястье расслаблено, а локоть… О боги! Так нападает дождевой червяк, — он показал на зеркало. — Попробуй теперь тут. Ну — как тебя учили? У тебя же изумительная память!

Нанджи сделал выпад перед зеркалом, потом правильно поставил ногу, повернул руку, опять проделал все движения и в тревоге повернул голову.

— Ты убит, ученик, — спокойно сказал Уолли. — Там в оружейной уже продают твой меч. Жаль, хороший был малыш.

Нанджи сделал с десяток выпадов и каждый раз неправильно. Уолли приказал ему сосредоточиться на запястье, но ведь надо думать и о том, как правильно поставить ногу, а стоит подумать об этом, и рука опять начинает дрожать. За полчаса он не продвинулся ни на шаг. Уолли и Шонсу были совершенно озадачены. Уолли встал и сжал левую руку Нанджи.

— Я помогу, — сказал он. — Теперь попробуй очень, очень медленно.

Как в замедленном кино, Нанджи повернул руку, поднял правую ногу, дюйм за дюймом преодолел все движения выпада. Уолли не отпускал его до тех пор, пока правая нога опять не стала на место. То и дело поправляясь, Нанджи удалось продемонстрировать что-то похожее на выпад. Они повторяли так несколько раз, но едва только Нанджи начинал двигаться чуть быстрее, как все шло насмарку.

— Все твоя чертова память! — бушевал Уолли. — Неужели не можешь забыть?

Было ясно, что забыть он не мог, хотя совсем выдохся от усталости и отчаяния. Дурные привычки впитались в его память, как сутры. Они попробовали с левой руки, но ничего не получилось, и пришлось от этой идеи отказаться.

Они пробовали с рапирой. Они пробовали со старым мечом. Они пробовали с закрытыми глазами. Если бы горе Нанджи не было таким неподдельным, Уолли решил бы, что он притворяется и делает все это специально.

— Ну что же, давай тогда посмотрим на твою хваленую защиту, — сказал Уолли со вздохом. Из тяжелого, обшитого железом ящика они достали рапиры и маски.

Защита у Нанджи была великолепна и совершенно не соответствовала его нападению.

Уолли стянул маску, опустился в кресло и сложил на груди руки. Нанджи стоял перед ним в полном отчаянии.

— Ничего не понимаю, — сказал Уолли. — У тебя отличный рефлекс, твоя защита — на голову выше, чем у любого Второго, которых мы только что видели. Я полагаю, это уровень по крайней мере Третьего. У тебя хорошая координация движений, потому что каждый раз ты делаешь одни и те же ошибки. У тебя не получается только выпад — а это половина всего воинского искусства. У тебя мозговая блокировка.

Но вместо «мозговой блокировки» получилось «проклятие», и Нанджи выпучил глаза. Уолли невесело рассмеялся и предложил послать за Святыми Матерями.

Потом он указал на обтянутый ситцем стул и сказал:

— Сядь и отдохни минуту, я должен все обдумать.

Нанджи сел. Он просто провалился в мягкое сиденье, но совсем не расслабился. Уолли взял седьмой меч и сделал вид, что внимательно его рассматривает.

— Тебя удивила цена твоего меча? — спросил он тихим голосом. — Как ты думаешь, какова цена этого?

— Не знаю, мой повелитель, — еле слышно пробормотал Нанджи.

— Священный Хонакура говорит, что такой меч не имеет цены. Судя по его словам, за него дадут все, что попросишь, сколько можешь унести. А я слышал, что у переправы хозяйничают разбойники.

Уолли не спускал взгляда с клинка.

— Да, мой повелитель, — сказал Нанджи какое-то время спуск Теперь его голос звучал более заинтересованно.

— Меня беспокоит наше путешествие, — продолжал Уолли, по-прежнему обращаясь к мечу. — Нас трое — ты, я и Джа. Мне придется попросить достопочтенного Тарру дать нам охрану.

Хотелось бы ему сейчас взглянуть на своего вассала, увидеть, какие чувства проносятся по его лицу. Удивление? Беспокойство? Стыд? Сообразит ли Нанджи, что Седьмой не должен быть столь наивным? Ответ последовал чуть быстрее, чем Уолли того ожидал.

— Ведь я поклялся умереть рядом с вами, мой повелитель.

Теперь Уолли мог поднять голову и улыбнуться. На лице Нанджи застыло удивление и печальное смущение.

— Как ты думаешь, кого он выберет?

— Не знаю, мой повелитель. Мне они не доверяли.

— Боюсь, что это говорит в твою пользу. Но я-то точно не доверяю достопочтенному Тарру. Есть здесь какой-нибудь другой путь?

— Нет, мой повелитель.

— А что будет, если мы переплывем Реку? — Уолли махнул рукой в сторону храма.

— Переплывем Реку? — в ужасе повторил Нанджи.

— Ну да, если получится, — ответил Уолли, слегка озадаченный. Река это Богиня, может быть, есть какие-то табу? Да, случаются водовороты, и ширина здесь немалая, но трое сильных молодых людей вполне могут перебраться на другой берег, даже с ребенком. — А что на том берегу?

— Там только лес, мой повелитель. И утес…

Да, утес — это плохо. Ну что ж, он сам разведает путь.

— А если мы сами выберем себе охрану? Кого бы ты взял? Я знаю, ты скажешь, что все здесь — люди чести, но все же кто из них самый честный?

— Я не знаю, мой повелитель! — Нанджи пытался уйти от ответа. — Я старался ничего не знать об их делах! — Не везет ему сегодня — сначала такое позорное фехтование, теперь — вот это; но Уолли не мог позволить себе быть милосердным.

Скосив глаза на клинок, он размышлял. Проблема Нанджи в том, что он очень честный. Будь в его душе чуть-чуть обычной человеческой греховности, и Уолли без труда разглядел бы, куда тянутся нити, управляющие местными марионетками.

— А если выбрать кого-то одного и попросить, чтобы он организовал для нас охрану? Кого тогда?

— Бриу, — сказал Нанджи и покраснел, встретив удивленный взгляд. — Он сегодня вручил мне мой меч, повелитель.

— Надо же! — удивился Уолли. — Неплохо. Ты молодец, что попросил! Что ж, особой любви к нему у меня нет, но я думаю, попробовать можно.

Нанджи опять поежился.

— Его наставник — господин Трасингджи, мой повелитель.

Это было самое большое обвинение, или предостережение, на которое Нанджи способен. Даже на Бриу нельзя полагаться.

— Я этого не знал, — простонал Уолли. — Как же нам выбраться? Нанджи, мне нужен твой совет. Помнишь, что сказал Фарранулу?

Нанджи усмехнулся.

О БЕГСТВЕ

Суть

Если это не противоречит законам чести, мудрый воин всегда сам выбирает поле боя. Один ли он, с войском ли, но он всегда знает по крайней мере два пути отступления, и в большинстве случаев у него заранее готово место, где можно укрыться.

Пример

Когда жена Фарранулу стала жаловаться, что в спальне холодно, потому что открыто окно, он объяснил, что если его не будет с ней в постели, ей будет еще холоднее.

Сентенция

Когда Смерть приближается, мудрые уходят.

— Мы могли бы как-нибудь потихоньку выйти и запрячь мулов, — предложил Нанджи; придумать какой-нибудь окольный путь он не мог.

— Ворота охраняют, — ответил Уолли. — Выйдет специальный приказ, и Тарру сразу же узнает о нашем бегстве. За нами будет погоня, а может быть, они пошлют вперед предупреждение. А что, если у них уже готова засада? Ты видел, как достопочтенный смотрит на мой меч? А другие ворота есть? — спросил Уолли через некоторое время. — Можно как-нибудь обойти стены?

— Ворота только одни, — хмуро ответил Нанджи. — Стены уходят в Реку.

И опять это непонятное нежелание заходить в воду! Запрет, должно быть, очень сильный, но ведь у них есть лодки. На Земле есть религии, которые запрещают входить в храм в обуви; верования не нуждаются в логике. Нанджи изо всех сил хмурил брови, но ничего толкового придумать так и не смог. Хитрость явно не была его стихией.

У Уолли был один смутный план, о котором он пока молчал. Если удастся поговорить с Тарру с глазу на глаз, то его, подобно Нанджи, можно заставить принести клятву крови. В том, кто из них лучший воин, сомневаться не приходится. Потом правитель вызвал бы по одному всех своих подопечных, и они принесли бы ту же клятву. Теоретически он мог бы сделать своими вассалами всю охрану, сверху донизу. Обманщики так и останутся обманщиками, им доверять нельзя, но честные люди сдержат свою клятву, а их, конечно же, большинство? Уязвимой стороной в этом плане было то, что Уолли — гость Тарру, и обнажить меч значило бы нарушить закон. Нанджи сгорел бы со стыда, узнай он, что его герой только подумал о таком.

— Лошади, — сказал Нанджи. — Их в долине около десяти, и все они принадлежат охране. — Он с надеждой взглянул на своего повелителя.

— Превосходно! — воскликнул Уолли. — Черт возьми, превосходно!

Нанджи пытался не показывать своей радости.

— Рассказывай дальше, — попросил Уолли.

Но рассказывать было почти нечего. Дорога так круто поднималась в гору, что торговцы везли свои товары на тележках, запряженных быками, а люди ездили на мулах. Лошадей содержали, чтобы поддерживать связь с переправой, где обычно стоял пикет, состоящий из трех воинов и жреца. Конюшня находилась недалеко от ворот. Ее тоже охраняли трое.

— Завтра можно распланировать все точнее, мой повелитель, — сказал в заключение Нанджи.

— Вряд ли! — заявил Уолли. — Я туда не пойду; это заметят сразу же. Лошадей можно украсть. Это будет преступлением, но не нарушением закона, и никто и не усомнится в том, что Седьмой имеет право взять все, что пожелает. Официально лошади принадлежат самому храму, так что, возможно, ему удастся договориться с Хонакурой и купить их заранее. Но охрана…

— Кажется, вассал, ты нашел ответ, — сказал Уолли. — Значит, будем конокрадами. Но только вряд ли мне удастся в одиночку справиться с тремя, а убивать я не хочу. Их надо связать, и для этого мне нужен хороший воин. Нанджи опять показалось, что он летит в пропасть.

— Так что придется тебе потренироваться, — заключил Уолли. — Ты нужен мне. Ты нужен мечу. Ты нужен Богине, Нанджи, — Уолли показал на зеркало. — Сто выпадов с правильно поставленной ногой. Потом займемся остальным.

Теперь, когда у него есть деньги, надо кое-что сделать. Но ноги его болели, а к тому же следовало подчеркнуть, что ходит он еще плохо, и поэтому Уолли потянул за веревку звонка. Он величественно уселся в своем кресле, как и полагается высокому гостю, и разрешил здешним прихлебателям бегать вокруг него весь остаток дня. Нанджи тем временем сновал перед зеркалом. Пришел портной с образцами тканей и снял с него мерки. Сапожник вырезал из кожи след его ступни, хотя ему придется учесть, что, когда спадет опухоль, нога уменьшится. В течение последних двух месяцев Шонсу занимался чем угодно, но только не волосами, поэтому их новый владелец позвал парикмахера. Надо было сделать подарок Конингу, а также Жану, потому что она могла превратить жизнь Джа в сплошной ад. Пришел целитель, племянник Хонакуры, он сменил повязки и пробормотал над ногами Уолли молитвы.

Уолли приказал, чтобы на закате к нему прислали его рабыню и подали ужин в комнату. Это было нарушением тех предосторожностей, о которых он говорил Хонакуре, но ради первой ночи с Джа он пошел на риск быть отравленным. Ему хотелось воссоздать тот необычный обед при свечах, даже если его теперешние апартаменты в сотни раз больше, чем хижина паломников. Хороший ужин, задушевная беседа, во время которой они будут строить планы и выяснят, что же соединяет две нити их — столь непохожих друг на друга — судеб. А потом — потом много любви по высшему классу!

День догорал. Принесли горячую воду, и Уолли принял ванну, на этот раз без помощников. Нанджи продолжал делать выпад за выпадом.

Его вассал совершенно обессилел, но так ничего и не добился. Наконец, когда солнце уже садилось, Уолли разрешил ему остановиться. Готовый расплакаться, Нанджи упал на стул как скомканная рубашка.

— У тебя, кажется, есть семья в городе? — спросил Уолли.

Нанджи покраснел, сел прямо и подтянулся.

— Да, мой повелитель, — сказал он, четко выговаривая слова.

Что же услышал он от Уолли?

— Может быть, ты захочешь навестить их сегодня? Я собираюсь показать свое воинское искусство моей рабыне, и ты мне пока не нужен.

— Спасибо, мой повелитель! — Такое соображение Нанджи весьма удивило. — Я думаю, тебе будет о чем рассказать им, — сказал Уолли. Нанджи улыбнулся. — И, пожалуй, предупреди их, что скоро уезжаешь.

Но когда? И как?

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ВОИН ПОПАДАЕТ В ЛОВУШКУ

Глава 1

— Теперь надень туфли, — сказала Жану, распрямила плечи Джа и, постучав в дверь, ввела ее к новому господину.

Сегодня был необычный день. У Джа голова шла кругом. Изо всех сил рабыня старалась сдержать дрожь Теперь надо не сломать ногу, потому что туфли она не носила с тех пор, как уехала из Пло, а туфли на таких каблуках — вообще никогда. Она не забыла, что надо покачивать бедрами и улыбаться краешком глаз, как учила ее Жану. Светлейший Шонсу поднялся ей навстречу.

— Покрывало! — прошептала Жану.

Джа сбросила покрывало, чтобы светлейший Шонсу посмотрел на ее платье. Платье было очень странное, оно все состояло из бахромы и бус. Джа привыкла быть с мужчинами раздетой: это — ее долг перед Богиней и перед храмом, она делала это каждый вечер, но почему-то в таком платье она чувствует себя более обнаженной, чем просто без одежды. Она надеялась, что светлейшему Шонсу платье понравится, но, зная мужчин достаточно хорошо, сразу же заметила в его взгляде удивление и недовольство. Сердце ее упало. Очень необычный день — горячая ванна, духи, все ее тело натерли маслами, волосы завили железными щипцами, с ног срезали мозоли. У нее дрожали руки, когда ей показывали, как наносить краску на лицо, на веки и ресницы… Было немножко больно, когда прокололи уши и вдели блестящие подвески…

Другие рабыни говорили, что светлейший Шонсу станет правителем, они рассказывали про все те ужасы, что вытворял с рабынями Хардуджу. Но Джа все это уже слышала. Они отпускали шуточки насчет огромного роста светлейшего Шонсу, грозили, что он будет очень груб, но она знала, что он вовсе не грубый. Они говорили, что воины бьют рабынь своими мечами. Она попыталась рассказать, что светлейший Шонсу пообещал оставить с ней Виксини. Они только посмеялись и сказали, что обещание, данное рабу, — это ничто.

— Спасибо, Жану! — сказал светлейший Шонсу и с шумом захлопнул дверь.

Вся эта большая комната была наполнена удивительным ароматом еды, струящимся из-под белых салфеток, которые закрывали стоявшие на столе блюда. Но Джа не чувствовала голода. Она чувствовала лишь досаду. Она хотела доставить удовольствие своему новому господину, а ему не понравилось ее платье. Если она не будет ему нравиться, он станет ее бить или продаст.

Вот он взял ее руки, вот пристально взглянул. Она почувствовала, что краснеет, и не смела посмотреть ему в глаза. Он, должно быть, чувствует ее дрожь Она попыталась улыбнуться, как ее учила Жану.

— Нет, не надо! — мягко сказал он. — Бедная моя Джа! Что они с тобой сделали?

Он обнял ее, и она всхлипнула. Когда же девушка перестала плакать, он снял со стола скатерть и стер с ее лица и со своего плеча остатки краски. — Ты сама выбрала это платье? — спросил он.

Она покачала головой.

— А какое бы тебе хотелось? — поинтересовался Уолли. — Расскажи, а я попытаюсь представить.

— Шелковое, голубое, господин, — сказала она, все еще всхлипывая. — Длинное. С глубоким вырезом.

— Это мои слова, — он улыбнулся. — Я и забыл. Я сказал, что ты будешь, как богиня. А что же Жану?

Жану сказала, что рабы не носят ни шелка, ни голубого и что длинные платья не возбуждают.

— Еще как возбуждают! — твердо заявил господин. — Мы им покажем! Сними свой кошмар и надень пока это.

Он дал ей белую скатерть и отвернулся, пока она снимала с себя всю бахрому, бусы и блестки.

— Вот так гораздо лучше! — сказал он. — Ты просто блистательна, Джа. Самая великолепная и обворожительная женщина, какую я когда-либо видел! Тебе не нужны такие вульгарные платья… такое бесстыдство. Иди сюда, сядь.

Он дал ей выпить вина, а потом усадил за стол и не позволил ей прислуживать. Она заставила себя поесть, но и после этого дурнота не прошла, может быть, потому что ее тело так сильно пахло мускусом и лепестками роз. Он задавал вопросы. Она пыталась отвечать. С паломниками не нужно было разговаривать, и она не умела этого.

Она рассказала ему о далеком Пло, о том, как там холодно зимой, — так холодно, что даже дети ходят одетые. Кажется, он ей поверил, хотя ей не верил никто во всем Ханне. Она рассказала все то немногое, что могла вспомнить о матери, а об отце она вообще ничего не знала, кроме того, что он тоже был рабом. Она рассказала ему о ферме, где выращивали рабов. Ей пришлось объяснить, что это специальные заведения, которые покупают младенцев-рабов и воспитывают их. Говорить с ним оказалось очень трудно, и беседа не клеилась.

— Меня купил один человек из Фекса, — сказала она. — Мы плыли на лодке, приехали в Ханн, а матросы сказали, что мой хозяин — Иона, а он сказал, что это я — Иона, потому что он раньше уже плавал на лодках. Он пошел к Богине и попросил, чтобы Она вернула его домой, а меня оставил в храме как плату.

Светлейший Шонсу был очень озадачен, хотя старался не подавать вида, и она поняла, что делает все не так.

Потом наконец, к ее великому облегчению, светлейший Шонсу спросил, не хочет ли она лечь в постель. Она не могла доставить ему удовольствие ни своей беседой, ни своим новым платьем, но хорошо знала, что любят мужчины в постели.

Однако и на этот раз у нее ничего не вышло. Он не разрешал ей делать те самые вещи, которые, по ее мнению, должны были понравиться ему, во всяком случае, паломники именно их и требовали. Она старалась изо всех сил. Он реагировал так же, как и все мужчины, но у нее возникало странное чувство, что на ласки отвечает только его тело, а душе его это радости не приносит. И чем больше она старалась, тем выходило хуже.

* * *

— Ты, кажется, говорила, что на этой ферме тебя среди прочего еще учили шить? — спросил он утром, когда она надевала на себя покрывало.

— Да, господин, — она кивнула.

Он выбрался из огромной постели и подошел к ней.

— Если мы купим ткань, ты сможешь сшить платье?

Он истратил на нее столько денег, а она так и не доставила ему удовольствия…

— Я попробую, господин, — ответила она, не дав себе времени даже подумать.

— Так попробуй! — он улыбнулся. — Если я прикажу, то смогут ли найти помощниц для тебя?

— Думаю, да. — Она скинула покрывало. — Покажите, как.

Улыбнувшись своей мальчишеской улыбкой, он стал показывать — здесь облегающее, вот так обтянуть грудь, здесь свободное, здесь опять облегающее, внизу открытое.

— И почему бы не сделать вот такой разрез? Когда стоишь, он закрыт, но при ходьбе будут видны твои прекрасные бедра.

Внезапно она почувствовала, что дрожит от его прикосновений и улыбается ему в ответ. Он обнял ее и нежно поцеловал.

— Сегодня вечером опять попробуем, — сказал он. — Краски не надо, а духов совсем немного, хорошо? Я скажу Жану, что моих женщин я люблю именно такими — в натуральном виде! Больше всего ты мне нравишься такая, как сейчас, а платье, какое бы ты ни сделала, все равно будет лучше, чем вчерашнее.

* * *

Не успел Уолли подумать, что дело сдвинулось с места, как опять возникли проблемы. Нанджи лежал на кровати в первой комнате, все его лицо было в синяках, нескольких зубов не хватало, на теле красовались самые разнообразные царапины и ушибы. Его новая желтая юбка, смятая и окровавленная, валялась на полу.

— Не надо, лежи! — приказал ему Уолли, когда тот попытался встать. Джа, иди и скажи Жану, что надо послать за целителем. — Придвинув к кровати стул, он сел и стал рассматривать то, что осталось от лица Нанджи. — Кто это сделал?

Виновными оказались Горрамини и Ганири, двое из тех троих, что избили Уолли на потеху Хардуджу. Уолли думал, что они ушли отсюда, но он ошибся. Мелью после перенесенного унижения остаться не смог, но эти двое все еще были здесь, тщательно избегая встреч с Седьмым. Нанджи вернулся от родителей и зашел в салон при казармах, чтобы немного пощеголять и покрасоваться. В салоне запрещалось драться на мечах, а врукопашную — нет, возможно, кулачные бои даже поощрялись, чтобы таким образом дать безопасный выход энергии.

— Ну что ж, тем лучше! — взревел Уолли. — Эти двое — мои давние должники, а теперь они еще и нарушили законы гостеприимства.

— Вы их вызовете? — встревоженно спросил Нанджи, облизывая распухшие губы.

— Как бы не так! — ответил его наставник, опять начиная скрежетать зубами. — Они нарушили правила чести! Я объявлю об этом всем и отрежу у них большие пальцы… Ведь это они нанесли первый удар!

Ну, не совсем так… Первый удар нанес Нанджи.

В эту ужасную ночь Уолли обнаружил, что в словарном запасе Шонсу очень мало ласковых и нежных слов. Теперь же он узнал, что оскорблений, ругательств, брани и непристойностей в нем в избытке. Он в шестнадцати хорошо продуманных вариантах, ни разу не сказав два раза одного и того же слова, объяснил Нанджи, какую глупость тот совершил. Даже лежа на спине, Нанджи сумел съежиться от страха.

— Но все же двое на одного — это бесчестно, — закончил Уолли, а потом подозрительно посмотрел на своего побитого вассала. — Их ведь было двое против тебя одного?

Ну, не совсем так. Ганири оскорбил Нанджи. Нанджи его ударил, а потом получил за это по заслугам. Ганири хорошо дрался, Уолли уже знал об этом, он ниже, но плотнее Нанджи, у него растопыренные уши и расплющенный нос заправского борца. Потом, когда Нанджи удалось все-таки встать на ноги, Горрамини сказал то же самое, Нанджи попытался было на него замахнуться, но потерпел еще более сокрушительное поражение.

Теперь ярости и изумлению Уолли просто не было границ. Он не мог даже ругаться.

— Значит, вместо того, чтобы объявлять о нарушении правил чести, мне придется на брюхе ползти к Тарру и просить, чтобы он тебя простил? Но что же такое они тебе сказали, что ты так потерял голову? Что же это за оскорбление, если за него надо драться два раза подряд?

Нанджи отвернулся.

— Говори, вассал. Я приказываю! — резко сказал Уолли, почувствовав вдруг какой-то подвох.

Совершенно убитый горем, Нанджи повернулся и взглянул ему в глаза. Потом он закрыл правый глаз и показал пальцем на веко, то же самое проделал и с левым, после чего уставился на Уолли полными страдания глазами, но Уолли так ничего и не понял.

— Я же сказал «говори»! Словами!

Тут ему показалось, что вассал впервые не захочет повиноваться, но вот юноша сглотнул и прошептал:

— Мой отец плетет циновки, а мать работает с серебром.

Можно было подумать, что он признается в кровосмесительстве или в том, что торгует наркотиками.

Родовые знаки? Джа говорила о чем-то подобном, а Уолли не решился спросить, где они ставятся. А загадка, которую загадал ему бог — там что-то про брата… Уолли почувствовал непреодолимое желание подбежать к зеркалу и осмотреть свои собственные веки — что же там у него самого?

— Ну и что? — спросил Уолли. — Они — честные люди? Много работают? Хорошо обращаются со своими детьми? — Нанджи кивал. — Тогда гордись ими! Какая разница, чем занимается твой отец, если он хороший человек?

Что за потрясающая разница в морали! Уолли уже открыл рот, чтобы сказать, что его отец был полицейским, но вовремя остановился. В его ушах зазвучал звонкий смех, которым бог ответил на такое заявление. Это могло означать, что бог предвидел подобный разговор: ведь «полицейский» прозвучало бы как «воин», а значит, Уолли не должен говорить об этом Нанджи.

Однако отец Уолли Смита на протяжении всей своей сомнительной карьеры понемножку занимался и тем, и другим, включая два года работы на ковровой фабрике.

— Какое странное совпадение, Нанджи, — мой дед тоже плел циновки.

Нанджи открыл рот. Если бы поклонение героям можно было измерить по шкале Рихтера, то Уолли бы дошел сейчас до девяти с половиной.

— Ну и какое это имеет значение? Ведь мой вассал — ты, а не твой отец. А сыновей делать он умеет, это ясно. Вот только мозги у него выходят плохо, ты, слабоумный кретин!

В это время к ним торопливо вошел целитель. Пока он осматривал пациента, Уолли незаметно проскользнул в соседнюю комнату и быстро захромал к зеркалу. На веках у него ничего не было. Так что об этом лучше пока не заикаться.

Возвращаясь обратно, он стал думать о Нанджи. Эта непонятная закомплексованность своим невоинским происхождением вполне объясняла, откуда взялись его преувеличенные представления о чести и мужестве; типичный случай перекомпенсации, хотя на языке Мира такого слова нет. Здесь явно не помешает некоторая психотерапия. Если бы эта стокилограммовая гора мускулов могла заменить мудрого бородатого венского доктора… Да, для Зигмунда Фрейда тут непочатый край работы. Поэтому, когда целитель уверил светлейшего, что серьезная опасность его подопечному не грозит, получил свою плату и удалился, Уолли приказал пострадавшему лежать тихо, а сам устроился рядом с ним на табурете.

— Давай-ка поговорим о твоих неудачах в фехтовании, — сказал он. — Когда это началось? Или всегда было так плохо?

Конечно же нет, ответил Нанджи, глядя в потолок; у него распухли губы, и говорить ему было трудно. Сначала начинающий Нанджи первого ранга был просто примером для всех. Бриу говорил, что он — прирожденный воин. Бриу говорил, что никто не может выучить сутры быстрее и точнее, чем он. Уже через две недели Бриу сказал ему, что можно было бы двигаться дальше, если бы не специальное правило, по которому второй ранг присваивают начинающим только через год. И вот через год после того, как он стал воином, Нанджи продемонстрировал свое воинское искусство в двух боях со Вторыми…

— Ну я их и отделал! — воскликнул он с тоской.

После этого он вновь взялся за тренировки, чтобы скорей получить третий ранг, но тут случилось нечто ужасное. Однажды утром он обнаружил, что, несмотря на все усилия, не может правильно держать рапиру. И с тех пор никто не смог снять с него этого проклятия.

Так, подумал Уолли, наконец что-то проясняется!

— Скажи, — спросил он, — а не произошло ли в это же время нечто важное?

Лицо Нанджи сделалось совершенно бледным, и синяки проступили еще отчетливей, и он весь напрягся.

— Я не помню! — ответил он.

— Ты не помнишь? Нанджи не помнит?

Или он лжет, или же сама попытка что-либо вспомнить приводит его в ужас. Нет, он не помнит, он не хочет ничего говорить, он отвернулся к стене и зарылся в подушку.

Уолли был вполне уверен, что его догадка правильна. Новоиспеченный Второй внезапно узнал, что воины охраны не так честны и неподкупны, как это представлялось ему в его невинном простодушии. Он и теперь еще идеалист и романтик — так каким же он был раньше! Каким образом он узнал это? Связан ли он клятвой молчания? Чего ему стоило такое прозрение? Все это не имеет значения. А имеет значение лишь то, что Уолли вовсе не психиатр, что в этом языке нет подходящих слов и что любая попытка объяснить что-либо Нанджи только усложнит его положение.

— Хорошо, — сказал Уолли, вставая, — я не могу объявить, что Горрамини и Ганири нарушили правила чести, и мне придется ползти к Тарру. Но я все равно с ними расквитаюсь, и поможешь мне ты.

— Я? — раздался сдавленный голос Нанджи.

— Ты, ты! Не позже, чем через неделю ты будешь драться с ними, и это станет частью испытания на четвертый ранг. Ты их разделаешь на глазах у всех.

— Это невозможно, мой повелитель! — запротестовал Нанджи.

— Не говори мне ничего подобного! — взревел Уолли. — Я сделаю из тебя Четвертого, даже если ты протянешь ноги.

Нанджи не спускал с него глаз; он решил, что его наставник говорит вполне серьезно, и душа его в восторге воспарила к небесам. Нанджи, четвертого ранга?!

— Так, — сказал Уолли, — ты вел себя невероятно глупо! Ты поставил меня в неловкое положение, ты подверг опасности мою миссию, ты задерживаешь нас здесь. Ты будешь наказан.

Нанджи глотнул воздух и, предчувствуя недоброе, возвратился в реальный Мир.

— Ты будешь здесь лежать до полудня, вот так, на спине, без еды. Это к тому же лучшее лечение для всех твоих ран. И попытайся вспомнить, что с тобой приключилось, что выбило тебя из колеи!..

Уолли повернулся и шагнул к двери, а его вассал так и остался лежать в постели с открытым ртом. Потом светлейший вспомнил про собачью исполнительность Нанджи и сделал прощальный выстрел:

— Это не значит, что и мочиться ты должен в постели! — и дверь за ним захлопнулась.

Завтрак в тот день не доставил ему большого удовольствия. Тарру уже ждал его, сидя за большим столом в центре зала, и по бокам у него были четверо Пятых, а свободное место напротив явно предназначалось для светлейшего. Войдя, Уолли не мог не заметить украдкой ухмыляющихся воинов — вот что бывает с теми, кто берет себе в подопечные сыновей ковровщиков. Уолли извинился за поведение своего вассала и заверил хозяина, что виновный примерно наказан. Тарру неохотно принял извинения и улыбнулся. Непонятно, почему его улыбка всегда напоминала Уолли об акулах, ведь зубы у достопочтенного вовсе не острые, и глаза — совсем не похожи на стеклянные акульи зрачки, и морщины вокруг глаз — такое бывает у слонов, но не у акул, и почтенные седины — тут уж и вовсе нет ничего от хищника. Разве что взгляды, которые он бросает на седьмой меч, вкрадчивые, зловещие: так акула осторожно описывает свои круги возле обреченной жертвы.

— Конечно, подобные оскорбления не делают чести и хозяевам, — сказал Уолли, когда перед ним поставили тарелку с мясом. — Мне, наверное, стоит поговорить с наставниками этих доблестных воинов. Кто они?

— Дело вот в чем, светлейший, — заговорил правитель, и лицо его при этом было совершенно непроницаемо, — они ведь не хозяева, они гости, такие же как и вы. Раньше их наставником был светлейший Хардуджу. Они попросили разрешения остаться здесь на некоторое время, и я согласился.

Умно! Они думали, что Уолли займет место Хардуджу. Если бы они выбрали себе нового наставника, кого-нибудь из охраны, они стали бы уязвимы. А теперь у них привилегированный статус, они гости, такие же как и Уолли. Конечно, гость должен с уважением относиться к другому гостю, но теперь, когда они не боятся, что Шонсу станет правителем…

— Значит, у них нет наставников? — спросил Уолли, подозревая, что здесь что-то не так.

— Они никому еще не принесли второй клятвы, — кивнул Тарру все с тем же непроницаемым лицом.

В голове у Уолли раздались какие-то предупредительные сигналы, но он не успел разобраться что к чему, потому что белобровый господин Трасингджи внезапно повернулся к Тарру и спросил:

— А как продвигаются работы в тюрьме, наставник? — Похоже, эта реплика отрепетирована заранее: слишком уж певучим голосом она была произнесена.

— Вполне успешно, — ответил Тарру. — Они пойдут еще быстрее, когда мы направим сюда плотников. Сейчас почти все они работают в конюшне.

— Я и не знал, что здесь есть конюшни, — сказал Уолли. — Храм, похоже, владеет всем? — Он не собирался никого дурачить. Тарру предусмотрел, что через эту дырку можно выбраться, и теперь заделывал ее: укреплял конюшню и, возможно, усилил там охрану.

Пятые тоже ведут себя как-то странно. Вчера, узнав, что Шонсу не собирается занимать место Хардуджу, они совсем оттаяли, а сегодня утром в глаза ему смотрел только Трасингджи.

Вскоре Тарру встал, извинился и ушел. Четверо Пятых последовали за ним как телохранители. Так значит, он это предвидел и клятву крови ему навязать не удастся.

Уолли остался совсем один. Его грызла тоска, ему казалось, что вокруг — дикие звери, они хищно ухмыляются. Невежественные варвары из каменного века! Кровожадные доисторические головорезы! Он пообещал богу, что станет воином, но он не говорил, что ему это непременно понравится. Всей душой он презирал этих буйных громил и их примитивную невежественную цивилизацию… Уолли посидел еще немного, чтобы его уход не походил на бегство; потом встал и направился на женскую половину. Он позвал Жану и дал ей денег, чтобы его рабыня могла сшить себе платье. На лице Жану отразилось недоумение: что же, в конце концов, нужно светлейшему — женщина на ночь или белошвейка?

Уолли вышел на улицу и остановился на ступенях. В его душе бушевал неудержимый гнев, он то и дело кидал сердитые взгляды на площадку для парадов. Со стороны тюрьмы доносился стук молотков, и это было единственным, хоть и небольшим утешением. Но Нанджи — совершенно безнадежный случай, а все его попытки сделать для Джа что-нибудь приятное только пугали несчастную рабыню — возможно, она была бы счастливее, если быжила своей прежней жизнью и ублажала паломников. Что же до Тарру — если этот предводитель шайки варваров думает, что сможет перехитрить Уолли Смита, то…

Прозрение блеснуло как вспышка молнии!

Чуть не плача, Уолли выругался. Ловушка!

Забыв о своих больных ногах, он бросился вниз по ступеням и побежал к храму искать Хонакуру.

Глава 2

Стояла невыносимая жара. Казалось, с каждым днем она усиливается, и сейчас по земле стелились невидимые огненные волны; как только Уолли выходил на солнце, ему начинало казаться, что безжалостные лучи прожигают его до самых костей. В храме он прошел по темным коридорам и вышел во внутренний двор, но даже здесь он чувствовал себя как в раскаленной печи. Ремни, на которых висел меч; прилипали к коже. Через несколько минут торопливыми шагами подошел маленький жрец, его синяя мантия в некоторых местах пропиталась потом, и только по этим признакам было ясно, что ее владелец не успел еще окончательно превратиться в змию.

Сегодня после приветствий не было вежливых любезностей. Как только они уселись, один на табурет, а другой — на плетеный стул, Уолли выпалил: — Жаль, что я хотя бы на время не принял вашего предложения.

— Все можно еще изменить, — осторожно ответил жрец.

— Слишком поздно, — сказал Уолли. — Тарру меня опередил. Он принимает у охраны клятву крови.

Уолли рассказал о том, что внезапно стало для него столь очевидным. Ганири и Горрамини не приносили второй клятвы — они принесли третью. То, что случилось с Нанджи, произошло по приказанию Тарру это месть за его честность и за то, что его повелитель выиграл пари.

Отношение к нему Пятых изменилось по этой же причине — они тоже стали вассалами Тарру, возможно, под угрозой меча. Наверное, Пятые чувствуют себя виноватыми, поэтому они и не могли смотреть в глаза человеку, которого им, возможно, придется бесчестно убить.

Тарру не только предвидел и рассчитал все возможные шаги Уолли, он сделал и свой собственный — да еще какой! Возразить нечего. Может быть, именно сейчас достопочтенный продолжает свою работу, и когда все охранники принесут ему клятву, ловушка для Уолли будет готова захлопнуться.

— Если я хоть что-нибудь предприму сейчас, — закончил Уолли, — он нанесет удар. Не знаю точно, сколько человек из охраны у него в подчинении, но я думаю, их будет достаточно. Остальные все равно не пойдут против своих наставников. И я буду правителем, у которого нет ни одного воина. Сейчас я даже не могу убить этого ублюдка. Вассалы клянутся мстить Черт, черт, черт!

Как обычно, Хонакура сразу все понял.

— На своем новом посту он успел сделать многое, светлейший. Он ремонтирует тюрьму и конюшню. Он усилил охрану ворот. Что касается конюшни, это понятно, но зачем он ремонтирует тюрьму?

Уолли объяснил, в чем тут дело, но даже жреца удивило его сочувствие к обыкновенным узникам.

— И что же вы будете делать, светлейший? — спросил он.

— Не знаю, — признался Уолли. — Сидеть тихо и ждать, пока заживут ноги. Теперь уже поздно искать сторонников. Если бы я и знал, кто из них честные люди, все равно, они, возможно, уже связаны клятвой крови и должны об этом молчать. Из-за этой чертовой клятвы я не могу ничего сделать.

— Ага! — воскликнул Хонакура. — Значит, вам придется взять себе в помощники не воинов. У вас должно быть шесть человек. — Тут он замолчал, потому что появилась молодая жрица. Она поставила на стол поднос и, словно бабочка, упорхнула за дверь. — Как вам нравится это вино, светлейший? Оно немного слаще, чем то, которое мы пили вчера.

Кубки были серебряные, а не хрустальные, на серебряном блюде горкой лежали аппетитные пирожные.

— Шесть? Но почему? — спросил Уолли.

— Семь — священное число, — ответил Хонакура и, поймав взгляд Уолли, нахмурился. — Бог ведь сказал, чтобы вы мне доверяли? Так доверяйте — всего вас должно быть семеро.

— Я, Нанджи, Джа и ребенок — считать ребенка? А рабыню? — Верования не нуждаются в логике.

Старик откинулся назад в своей плетеной клетке и несколько секунд разглядывал поднимавшийся над ним прозрачный полог ветвей.

— Обычно рабов не принимают в расчет, но сейчас, я думаю, можно. Да, можно. Значит, сейчас вас четверо.

Он отогнал мух и протянул Уолли тарелку. Тот вежливо отказался.

— Как дела у вашего подопечного? — спросил жрец. — Вы проверили, как он владеет мечом?

— С мечом он не прошел бы и через пустой двор! — Уолли вежливо отхлебывал вино, по вкусу слегка напоминающее дизельное топливо. — То, что с ним случилось, совершенно сбивает меня с толку, и я бы хотел услышать ваш совет, вы знаете людей.

Уолли не упоминал о своем предположении, о том, что Нанджи парализовало какое-то неприятное событие, он только попытался объяснить идею мозговой блокировки, как ее понимают на Земле. Правда, находить подходящие слова ему удавалось с трудом.

— Я не знаю, как называется такое явление, но мне встречалось нечто подобное, — Хонакура кивнул. — Когда-то у меня был подопечный, который точно так же не мог запомнить некоторые сутры. Он был совсем не глуп, но иногда казался совершенным тупицей.

— У меня то же самое! И вы нашли выход?

— О да. Я его порол.

Уолли вспомнил место для порок и вздрогнул.

— Ни за что! Так нельзя воспитать воина!

— А как ваша рабыня, светлейший? Она прилежно выполняет свои обязанности?

Всем телом ощущая пронизывающий взгляд жреца, Уолли мягко улыбнулся.

— Ей нужна практика, и я займусь этим лично.

Все равно что пытаться провести жирную антилопу через клетку со львами. Жрец задумчиво посмотрел на него, а потом сказал:

— Она всего лишь рабыня, светлейший.

Уолли не собирался обсуждать свою половую жизнь, но сейчас что-то его задело.

— Я хочу сделать из нее друга!

— Из рабыни? Да, боги нашли настоящего честолюбца. — Некоторое время Хонакура сидел с закрытыми глазами, а потом улыбнулся. — Вы никогда не задумывались, светлейший, о том, что и эта рабыня и этот молодой воин даны вам в качестве испытания?

Уолли не задумывался, и сейчас эта мысль очень не понравилась ему.

— Купив рабыню, я уже нарушил свои принципы, — сказал он. — Если это устроил бог, то ему удалось меня обмануть. Но Нанджи я пороть не буду! Никогда, никогда!

Хонакура кашлянул.

— Может быть, вы не совсем правильно понимаете свою задачу. А если боги хотят проверить, не безжалостны ли вы? Или — достаточно ли терпеливы? — Он совершенно запутал собеседника и был этим очень доволен.

Уолли перевел разговор на другое: у него имелось еще столько вопросов к старику.

— Расскажите мне о родовых знаках, священный. Недавно я узнал, что у меня их нет.

— Я это заметил, — жрец улыбнулся. — Это очень странно, я такого никогда не встречал. На правом веке ставится знак отца, на левом — матери. Если бы вы не были воином, люди бы стали задавать вам вопросы.

Он улыбнулся и замолчал, дав Уолли время собраться с мыслями.

— А у Шонсу в тот, первый день?

— Тогда у вас были родовые знаки, — ответил жрец. — Я не помню, какие именно, но если бы их не было вовсе, я бы заметил это.

— А ведь я должен найти брата! Наверное, бог убрал их специально?

— Вероятно, так, — любезно кивнул Хонакура.

Некоторое время Уолли молчал, размышляя о всех своих затруднениях и неизбежно возвращаясь мыслями к Тарру.

— Бог предупреждал, что мне придется научиться быть безжалостным, — сказал он. — Мне надо было его убить.

Так поступил бы Шонсу, а возможно, и вообще любой воин седьмого ранга.

— Значит, вы допустили ошибку, — заметил Хонакура. — И создали себе дополнительные трудности. — Нельзя было сказать, что он очень встревожен, но с другой стороны — о чем беспокоиться старику: ведь не его кровь прольется на песок. — Но от некоторых трудностей, светлейший, вы все же избавились.

— Что вы имеете в виду?

— Вы опасались разбойников, — жрец стал считать на пальцах, — неверных воинов и самого Тарру. Вынужден заметить, что следовало бы прибавить и жрецов — некоторые из моих коллег уверены, что меч Богини, если это в самом деле Ее меч, должен принадлежать храму. Но если этим всем займется достопочтенный Тарру, то он не станет связываться ни с разбойниками, ни со жрецами. А воины — среди них он как дома.

Это правда. Пусть нечестивцы загрызут друг друга. Только это, к сожалению, скорее всего, произойдет уже после смерти Уолли.

— Я полагаю, — сказал Уолли задумчиво, — что Богиня в конце концов найдет нового и более подходящего правителя для своего храма?

— Непременно, светлейший, рано или поздно.

Еще один Седьмой? Если будет рядом он, то с его помощью Уолли всю охрану разделает на котлеты…

— Рано или поздно, — повторил он.

— Да, рано или поздно, — отозвался Хонакура. — Возможно, конечно, что мы ошибаемся, но если вас, светлейший, и в самом деле испытывают, то не следует ожидать, что он появится прежде… прежде, чем вы сами не решите все свои проблемы.

— Черт! Мне нужно время! Время, чтобы зажили ноги! Время, чтобы найти друзей! Я просто вижу эту картину — раковая опухоль ползет по всей охране, один за другим, возможно, под угрозой смерти они приносят ему эту клятву. Когда он подчинит себе всех, или почти всех, он сможет нанести удар убить меня, забрать меч и скрыться. Если его ценность хотя бы и в десять раз меньше, чем вы говорите, он сможет бросить все и где-нибудь в другом месте начать новую жизнь. Или стать полным хозяином этого храма…

Он замолчал, продолжая думать все о том же, а потом встретил довольный взгляд жреца.

— Так значит, меч ему может и не понадобиться? Он ведь в состоянии просто ограбить храм! — сказал Уолли. — Бывало ли такое раньше? Ведь за все эти тысячи лет кто-то из правителей должен был это попробовать? Морщинистое лицо старика осветилось широкой улыбкой.

— По крайней мере пять раз. Впрочем, с тех пор прошло уже довольно много времени, и, я полагаю, скоро надо ожидать новых попыток. Но из этого ничего не выходит! Во-первых, эта клятва крови далеко не самая главная, светлейший. Согласно воинской заповеди на первое место всегда ставится воля Богини, а сутры — потом, не так ли?

— Да. Значит, у храма есть защита. А у меня — нет!

— Боюсь, что в этом вы правы. Но это еще не вся защита — отсюда можно уйти только на лодке. — Жрец усмехнулся и наполнил серебряные кубки.

— Ну и что? — Уолли смотрел на него непонимающим взглядом.

— То, что лодки не плывут! — ответил Хонакура, удивляясь его несообразительности. — Богиня не станет помогать тем, кто разорил Ее храм!

— То есть случается чудо? — спросил Уолли.

Нет, ответил ему жрец, это не чудо, это только Рука Богини. Лодки идут по Реке только туда, куда Она пожелает, потому что Река — это Богиня…

— А Богиня — это Река, — закончил Уолли, и рев его голоса заглушил беззубое шамканье жреца. — Боюсь, вам придется объяснить это поподробнее, священный.

Времени на объяснения ушло довольно много, Хонакура никак не мог взять в толк, как это Уолли абсолютно невежествен во всем, что касается Реки. Река только одна — она протекает по всему Миру. Нет, он не знает, где у нее начало и где конец. На Реке стоят все города, и Ханн тоже. Как правило, в нижнем течении Фон, а Ханн и Опо — в верхнем, но далеко не всегда.

Наконец Уолли стал кое-что понимать — география этого Мира может меняться. Теперь и рассказ Джа приобрел смысл. Он попросил Хонакуру рассказать об Ионах. Оказалось, что Иона — это человек, которого Богиня хочет видеть в каком-то определенном месте. Если он или она ступают на борт лодки, то эта лодка туда и плывет. Если же Богиня хочет, чтобы ты оставался там, где ты сейчас, то твоя лодка всегда будет сюда возвращаться. Нет, это не чудо, настаивал Хонакура. Так происходит всегда. Вот меч Уолли — это и в самом деле чудо.

Ионы бывают хорошие и плохие, но в основном хорошие — возможно, именно поэтому Уолли не сразу понял, что значит само это слово. Как только Иона ступает на берег, лодка возвращается к своему обычному маршруту и очень часто получает большое вознаграждение.

Похоже, этот Мир — очень интересное место. Значит, ограбление храма не может иметь успеха, но тем не менее бог особо предупреждал Уолли о том, что его меч можно украсть.

— А кто эти жрецы, которые верят в чудеса? — спросил Уолли.

Хонакура кинул злобный взгляд на каменный пол.

— Мне стыдно в этом признаваться, светлейший, но среди жрецов есть такие, кто выказывает плачевное отсутствие веры. А некоторые уверены… Согласно легенде, этот меч получила Сама Богиня. А кое-кто считает, что это следует понимать следующим образом: меч попал сюда в качестве приношения, и все эти столетия он был спрятан где-то здесь, в храме. — Хонакура сердито взглянул на него. Меня обвиняют в том, что это я дал его вам, светлейший Шонсу!

Теперь образ мыслей Тарру становится понятным.

Хонакура невесело рассмеялся и опять протянул Уолли тарелку с двумя оставшимися пирожными.

— Не теряйте веры, светлейший! Боги не избирают дураков! Вы что-нибудь придумаете. Но теперь ваша очередь! Расскажите мне о вашем заоблачном мире.

И весь остаток утра Уолли просидел, скорчившись на табурете, и рассказывал Хонакуре о планете Земля — об Иисусе и Магомете, о Моисее и Будде, о Зевсе и Торе, об Астарте и всех остальных. Старик слушал с ненасытной жадностью.

* * *

В тот день Уолли провел разведку. В сопровождении точно так же хромающего Нанджи — вдвоем они напоминали жертв какой-то ужасной катастрофы — он опять осмотрел все владения храма.

В некоторых местах Реку можно было перейти вброд, в некоторых других — взобраться на утес, но то и другое сразу никак не получается. Вниз по течению есть глубокие водовороты, так что о переправе на лодке или на плоту и мечтать не приходится. Уолли уже знал, что этот каньон предназначен для защиты сокровищ Богини, и ничему не удивлялся.

Высокая стена обрывалась, как и говорил Нанджи, в воде — быстрой, глубокой и бурной воде. Обойти вокруг нельзя.

Некоторое время Уолли стоял около ворот, наблюдая, как приходят и уходят паломники. Среди них часто попадались торговцы, ремесленники; шли и рабы с тележками. У входа в храм всегда много народа, теперь на страже здесь стоят восемь человек, из них трое — четвертого ранга. Однажды он уже прошел мимо них незамеченным, но чудеса никогда не совершаются по требованию.

Работа в конюшне заключалась в том, что плотники поставили новые тяжелые двери с маленькими окошечками, забранными прутьями. Воин шестого ранга должен знать почти все сутры, и Тарру был хорошо знаком с теми, которые касались фортификационных сооружений.

В храме очень хорошо живется. Но теперь для светлейшего Шонсу это место стало весьма комфортабельной тюрьмой. Сколько еще времени Тарру позволит ему отдыхать здесь? Когда он двинет вперед свою армию?

* * *

К вечеру Нанджи почувствовал себя лучше. Он даже почти пришел в свое обычное приподнятое расположение духа. Уолли сообщил ему, что вечером ему предстоит выполнять обязанности секретаря — прозвучало это как «глашатай», — и они отправились на женскую половину за Джа.

Она в смущении остановилась у порога, чтобы они полюбовались ее платьем. Для Уолли это не составило труда. В Париже бы оно, конечно, не прошло; все формы оно подчеркивало чересчур вульгарно, но с другой стороны голая грудь, меч, ремни — все это тоже имеет свои возбуждающие элементы, так что сейчас они находятся в равном положении. Джа выбрала шелк цвета морской волны, такой прозрачный, что казалось, он может растаять как дым, и сшила обыкновенный узкий наряд, который не скрывал ни одной линии ее восхитительной фигуры. Передний вырез опускался до самой талии, сквозь прозрачную ткань просвечивали соски; их вид возбуждал Уолли сейчас гораздо сильнее, чем вчерашняя бахрома и яркая краска.

Стоило Джа сделать несколько шагов, и сзади в разрезе показалось атласное совершенство ее ног. Нанджи раскрыл от удивления рот и издал низкий рычащий звук, видимо, местный эквивалент восторженного присвистывания. Потом он с тревогой взглянул на своего повелителя.

Уолли только усмехнулся в его сторону, не в силах отвести глаз от своей рабыни.

— Если ты сможешь ограничиться разглядыванием, — сказал он, — я не стану вытряхивать из тебя внутренности.

Он решил, что Джа совершила свое собственное чудо, о чем и сообщил ей между поцелуями, а она засияла от удовольствия, довольная тем, что доставила радость своему господину.

Нанджи повел их в то место, которое здесь называлось салоном, в вечерний центр развлечений при казармах. В вестибюле древний однорукий слуга охранял ряд мечей. Нанджи послушно вынул свой и передал ему. Уолли только удивленно поднял бровь: ему вовсе не хотелось, чтобы Тарру получил награду совсем без борьбы. Слуга вежливо улыбнулся и с поклоном пропустил его вперед.

Ни на один салон, когда-либо виденный Уолли, этот не походил. Здесь было всего понемножку — бар, танцевальный зал, ресторан, клуб, великосветский салон и бордель. Все это находилось под открытым небом, на террасе стояли столики, а вдоль балюстрады горело множество факелов. Музыканты извлекали из своих инструментов какие-то странные воющие звуки, а молодежь топталась и прыгала на танцевальной площадке. У ограды собрались молодые мужчины, они пили, разговаривали, смеялись и ссорились. Для столь иерархического, строго организованного общества, местная ночная жизнь казалась на удивление свободной. Правда, на верхний балкон допускались только люди высокого ранга и их гости — Нанджи как раз подходил под эту категорию — но это было, пожалуй, единственным ограничением. Каждый шел, куда хотел. Здесь были мужчины со своими женами, рабынями или просто казарменными женщинами, они ели, пили, разговаривали и танцевали. Воины понимали, что ногам нужна нагрузка, танцевать они любили и умели. За еду, питье и женщин надо было платить, возможно, таким способом сдерживали необузданные порывы молодежи, но прислужник любезно сообщил Уолли, что для гостей все эти услуги предоставляются бесплатно. Уолли выбрал столик наверху, сел боком к ограждению и стал смотреть на людей, забыв на какое-то время о всех своих трудностях.

Конечно же, вся верхушка должна была представить ему своих жен, потому он часто вставал и опять садился. Когда он встает, должна вставать и его рабыня. Уолли с интересом заметил, как пристально все рассматривают ее платье и как она едва заметно поворачивается, чтобы показать его со всех сторон. Длинные платья не возбуждают — очевидно, это местное общественное мнение, поскольку почти на всех женщинах были очень короткие и вызывающие одеяния, все увешанные бахромой и блестками. На некоторых же и вовсе не было ничего, кроме бахромы. Для праздничной одежды цвета рангов, видимо, не имеют значения, по крайней мере здесь, в казармах, но длинное платье Джа удивило всех, и по выражению мужских лиц стало понятно, что общественное мнение, скорее всего, пересмотрят.

Через некоторое время Нанджи извинился и спустился вниз. Несколько минут он танцевал какой-то дикий танец с едва одетой девушкой, а потом исчез. Вернулся он на удивление быстро и осушил целую кружку пива. Пока они ели, Нанджи повторил все это трижды.

Они уже заканчивали ужин, когда в дальнем конце галереи что-то произошло. Уолли насторожился. Но вот из темноты появилась фигура, которая стала причиной беспокойства. Уолли поставил свой кубок на стол и уставился на нее в полном недоумении. Она была огромной и отвратительной — женский вариант борца сумо. Практически обнаженное тело кое-где украшали бахрома и блестки, которые еще больше подчеркивали ее жирное уродство. Слои краски не скрывали ни морщин, ни сломанного коса. На лице у нее алели шрамы, а левый глаз закрыла расшитая стеклярусом повязка. Толстый слой жира, варикозные вены… «груди, как ведра», как сказал Нанджи. Это был не кто иной, как Дикая Ани.

Ее приход вызвал всеобщее оцепенение. Легко предположить, что рабам в салоне совсем не место. Сработал инстинкт Шонсу: как только случается что-то неприятное, проверь, нет ли здесь диверсии, Уолли сразу же заметил внизу группу Вторых: они усмехались, что будет дальше. Он опять взглянул на Дикую Ани, а она уже направлялась к нему, пробираясь сквозь столы. При ее тучности это оказалось нелегким делом.

Двое Пятых поняли, куда она идет, и вскочили, чтобы загородить ей дорогу.

— Шонсу! — закричала она, раскинув руки и нетвердо держась на ногах. Пятые схватили ее, опасаясь, чтобы благородному гостю не было нанесено оскорбления.

Кто-то из молодых, конечно же, подпоил старуху и натравил ее на Шонсу. Рабыню могли и наказать за это.

— Ани! — зарокотал он своим громовым голосом. Уолли вскочил и протянул к ней руки, а Нанджи оцепенел от ужаса. — Ани, любимая!

Воины отпустили ее и, уставились на Седьмого. Ани моргнула, а потом с настойчивостью пьяного опять двинулась вперед. Люди приходили в ярость, когда эта жирная туша протискивалась между их столами, но Ани все-таки обошла весь балкон и, оказавшись рядом с Уолли, с любопытством осмотрела его единственным глазом и повторила:

— Ты — Шонсу?

— Ани! — воскликнул он, все так же протягивая руки. Ани была просто огромна — почти с него ростом и в полтора раза тяжелее. Она глупо ухмыльнулась, показав темные остатки зубов, и заключила его в страстные объятия. Ощущение было такое, словно его обернули резиновым матрацем. Нанджи понял, чего хотел Уолли. Усмехаясь довольной усмешкой, он поднялся и предложил рабыне свое место. Ани плюхнулась на стул и подозрительно уставилась на благородного господина.

— Я тебя не знаю! — сказала она.

— Конечно нет, — ответил Уолли, — но это можно исправить. Официант, графин самого лучшего вина для дамы.

Прислужник в ужасе вытаращил глаза. Джа сидела совершенно непроницаемая; возможно, она не понимала, что происходит. Нанджи покраснел до ушей и едва сдерживал приступы смеха. Воины и их жены не знали, как себя вести — следует ли показывать свое отвращение или же проявить любезную терпимость. У молодых повес, стоящих внизу, отвисли челюсти.

Ани никак не могла понять, зачем ее послали сюда.

— Я видела тебя раньше? — произнесла она невнятным голосом, приняла кубок с вином, одним глотком осушила его и громко икнула. Она опять принялась рассматривать Уолли. — Нет, не видела. Но ты ведь не новичок, да? Жаль. — Она протянула свой кубок и заметила Нанджи. — Привет, Ржавый. Давай с тобой попозже, да?

Нанджи готов был залезть под стол.

После третьего стакана она, кажется, слегка протрезвела и стала считать знаки Уолли.

— Извините, светлейший, — пробормотала она и попыталась встать, но попытка оказалась безуспешной.

— Все в порядке, Ани, — сказал Уолли. — Это Вторые тебя подучили, да?

Она кивнула.

— У тебя будут неприятности?

Она опять кивнула, потом повеселела, осушила новый кубок и сказала:

— Завтра!

Уолли посмотрел на Нанджи.

— Если сейчас я пойду с ней, куда ходят все, то у нее ведь не будет неприятностей?

Нанджи кивнул. Вид у него был возмущенный, удивленный и заинтересованный одновременно.

— Кровати вон там, за дверью, мой повелитель.

— Хорошо! — сказал Уолли. — Ты будь здесь и присмотри за Джа.

С такими ногами ему придется трудно, но Ани, похоже, не в состоянии двигаться самостоятельно. Он присел, просунул под нее руки, напрягся и, после секундной паузы, поднял вверх. Он нес ее и думал о том, что и сам Шонсу никогда так сильно не напрягал мускулов. Снизу раздались восторженные крики.

Нанджи был прав. За дверью оказалась большая, тускло освещенная комната, в которой стояло шесть кроватей. Одна из них, в дальнем углу, издавала громкий скрип, но на остальных никого не было. Единственным источником света была тусклая лампа. Как можно мягче Уолли освободился от своего груза и задумчиво потер спину.

Ани лежала и смотрела на него своим широко открытым глазом. Она была не настолько пьяна, чтобы не заметить, как его пальцы нащупали кошелек.

— Не надо, светлейший. За меня не платят.

— Я сегодня не буду, Ани, — прошептал он. — Только никому не говори. Вот. — Он дал ей золотой, и монета в то же мгновение исчезла в одежде, в которой вообще невозможно было ничего спрятать.

Она лежала и смотрела на него мутным взглядом, а потом все поняла и сказала:

— Спасибо, светлейший.

Он присел на край кровати и улыбнулся. Она неуверенно улыбнулась в ответ. По полу застучали ботинки, это ушел тот, кто развлекался в дальнем углу. Через несколько минут Ани захрапела.

Некоторое время Уолли подождал, а потом вернулся к столу. Он улыбнулся Джа и сказал:

— Ничего не было.

— А почему, мой повелитель? — поинтересовался Нанджи, невинно улыбаясь.

— Кажется, я что-то вывихнул, пока добрался туда, — и Уолли потянулся за бутылкой, размышляя о том, сколько было в его словах шутки, а сколько — правды.

Они оставались в салоне совсем недолго. Когда Уолли вел свою рабыню через зал, на них были устремлены все взгляды; рабы с факелами проводили их в их королевские апартаменты.

— Ну что, теперь ты веришь в длинные платья? — спросил Уолли, как только они остались одни.

— Конечно, господин! А ученик Нанджи — все еще нет. Он говорит, что их трудно снимать.

— В этом-то и заключается все удовольствие, — ответил Уолли. — Давай я покажу тебе.

Но никакого удовольствия Джа не почувствовала. Как и прошлой ночью, она прилагала все усилия, страстно желая сделать приятное своему господину. Его животная половина, половина Шонсу, по-прежнему наслаждалась, а Уолли Смит мучился еще более тяжкими муками. Джа в этом не виновата — опустошающее чувство вины за то, что он владеет рабом, не давало ему почувствовать радость.

В домике паломников она принесла ему утешение. В королевских апартаментах она выполняла свой долг. А это совсем не одно и то же.

Глава 3

На следующий день Джа нашла в себе мужество предложить — очень робко и осторожно — украсить свое платье небольшой вышивкой. Она хотела вышить такого же грифона, как и на мече у господина. Уолли с восторгом согласился, и все утро Джа провела за работой, сидя в уголке огромной комнаты, а седьмой меч лежал перед ней.

Несмотря на раны, Нанджи утверждал, что готов заняться фехтованием. Теперь Уолли и сам заметил, что, как и говорил целитель, все повреждения у вассала поверхностные. Не остается сомнений в том, что единственный виновный всего случившегося Тарру. Горрамини и Ганири выполняли его приказ, но без особого рвения. Они только наставили синяков, но постарались не причинить никакого серьезного вреда. Этот урок доказывает, в чем разница между настоящей верностью и простым подчинением.

Значит, стоит заняться фехтованием. Из ящика достали маски, и Уолли выбрал самую короткую из всех рапир.

Маска закрывала лицо и шею и была единственным защитным костюмом у воинов. Значит, все выпады и удары надо делать так, чтобы не поранить противника. Конечно, эта привычка потом проявлялась и в настоящем бою — если бы не она, то уровень смертности среди воинов был бы очень высок. Запрещалось наносить удары в самые уязвимые места — ключицы, подмышки. Если воин во время тренировки ранит своего противника, то его называют мясником и вскоре он обнаруживает, что попал в черный список.

— Так, — сказал Уолли, — сейчас я буду работать как Второй, как настоящий Второй.

Он отказался от всех своих сложных трюков и стал двигаться медленно, как улитка. Нанджи все равно не мог его поразить, но Уолли не нападал. — У тебя великолепная защита, — одобрительно объявил Уолли. — Запястье! Нога! Черт… Тебе бы такую же атаку… Смотри за пальцем! Уолли испробовал все, но ничего не помогало. Перед ним корчился все тот же дождевой червяк. Если боги решили испытать его терпение, то он не выдержит испытания. Нанджи злился на себя все сильнее и сильнее, потом отшвырнул меч, сорвал маску и излил поток непристойностей.

— У меня ничего не получается! — кричал он. — Отведите меня на площадь и выпорите!

Уолли вздохнул. Парню нужен год психоанализа, а времени нет. Оставалось испробовать только одно средство.

— Ты думаешь, это поможет?

Нанджи удивился. Он решил, что Уолли сомневается в его мужестве, и дерзко ответил:

— Да!

— Меня не интересует твое мнение, — сказал Уолли. — Знай свое место, козявка. Ну, надевай маску.

Нанджи встал в позицию и тут же получил удар в грудь. Появилось красное пятно.

— Ой! — В голосе его слышалось обвинение.

— Похоже, ты боишься меня ударить… — Уолли нанес еще один удар в грудь.

— Черт побери! — Нанджи покачнулся.

— Потому что я — воин… — Уолли стучал рапирой по маске Нанджи, — а ты — всего лишь отродье ковровщика! — Уолли шлепнул его пониже спины.

Все может кончиться очень плохо. Чувство собственного достоинства впиталось в кровь Нанджи, а теперь, когда кумир так оскорбил его, он может сломаться, и тогда весь остаток дней ему придется только устрашать паломников. Но боги не наделяют рыжими волосами кого попало. Его характер опять дал о себе знать, и на этот раз злость выплеснулась наружу. Возможно, здесь помог и дед Уолли, тот самый, что плел циновки. Нанджи издал яростный крик и ринулся в схватку.

Уолли неистовствовал. Он хлестал Нанджи, колол и, не замолкая, извергал на него поток ругательств, какие только мог придумать — самонадеянная козявка, бордельная свинья, пастух паломников, ты швыряешь деньги направо и налево, ты не сможешь постоять за друга… С каждой новой царапиной Нанджи кричал «черт побери!», но не сдавался, и ярость его росла с каждой секундой.

— Урод! Ты и в стенку не сможешь ударить, будь она хоть у тебя под носом.

Уолли продолжал издеваться над ним, называя ученика слабаком, маленьким кастратом, импотентом, гомиком, выбивальщиком ковров. Лицо Нанджи было скрыто маской, но рев его зазвучал громче, а грудь покраснела. Хвост волос развевался, как пламя. Уолли приходилось нелегко — ведь ему надо было следить за собой, чтобы не нанести серьезных ран, рассчитывать движения Нанджи, прежде чем он успеет их сделать, и все время ругать его. — Мне не нужен недоделанный ученик. Мне нужен боец. Я бы вернул тебя Бриу, да только ты ему не нужен.

Нанджи хрипел что-то невразумительное. Не в состоянии точно повторить то, чему его учили, он начал экспериментировать и в конце концов сделал выпад. Это было во много раз лучше, чем то, что ему удавалось раньше. Уолли не отвел удара, немного покачнулся и подумал, что ребро, кажется, сломано.

— Повезло мне! — усмехнулся он. Замечание было верным, но прозвучало совсем не так. Нанджи повторил свой выпад, на этот раз Уолли его отвел. Затем последовал короткий злой удар. Его придется пропустить, и вот Уолли уже в крови. Он потихоньку ослабил натиск, но Нанджи завывал, как стая гиен, и его невозможно было остановить. Плохие удары Уолли отводил, но каждый раз, когда он видел хоть какой-нибудь прогресс, он пропускал удар, и вскоре сам был весь в крови, как и его жертва. Они кричали, ругались и дрались как маньяки.

Наконец Уолли понял, что победил. Удары сыпались твердые, точные и такие смертоносные, что Уолли испугался, как бы его не покалечили.

— Хватит! — закричал он, но Нанджи не хотел или уже не мог остановиться. Тогда Уолли, вновь сделавшись Седьмым, выбил у него из рук рапиру. Потом он сжал Нанджи в медвежьем объятии. Тот вскрикнул, попытался вырваться, но быстро затих.

— Получилось! — сказал Уолли, отпустил ученика и стянул маски. Лицо Нанджи багровело, как помидор, одна губа была разбита.

— Ну, как?

Уолли подтащил его к зеркалу и сунул ему в руку свою собственную рапиру.

— Выпад! — приказал он.

Нанджи злобно сделал выпад, и у него опять получилось. Только тут он все понял и повернулся к Уолли.

— Получилось! — с душераздирающими криками он стал носиться по комнате и размахивать руками.

Уолли чувствовал себя профессором Хиггинсом: все пациенты танцуют испанский танец. Он хлопнул Нанджи по спине. Потом засмеялся и стал уверять ученика, что вовсе не хотел его обидеть, что берет свои слова обратно. Он хотел, чтобы Нанджи успокоился. Все еще не веря, Нанджи то скакал перед зеркалом, делая выпады, то носился по комнате. Блокировка снята.

— Получилось! Получилось!

Но вот Нанджи заметил свои раны, раны Уолли и на мгновение замер.

— Это у вас получилось. Благодарю вас, мой повелитель! Благодарю вас!

— Не за что! — Уолли провел рукой по лбу. — А сейчас быстро беги вниз и поделай какие-нибудь упражнения, чтобы расслабиться. Потом — горячая ванна. Ну, давай!

Уолли захлопнул за ним дверь, оперся о стену и закрыл глаза. Ему бы и самому сделать то же самое, но сначала нужно найти оправдание своему поведению. Он чувствовал себя мерзавцем, подлецом. Чье же это было испытание? Неужели только Нанджи? Или же боги хотели посмотреть, сможет ли Уолли пролить кровь? Он поклялся никогда не бить этого ребенка, а сейчас произошло именно это. Какие угрызения совести станут теперь наказанием ему? Он хуже, чем Хардуджу.

Уолли открыл глаза. Рядом стояла Джа и смотрела на него своими огромными, темными, полными тайн очами. Он совсем забыл о ней, и она все видела. Что она должна думать теперь об этом мучителе?

— Джа! — сказал он. — Пожалуйста, не бойся! Обычно я так не делаю.

Она сжала его ладони.

— Я не боюсь, господин. Я знаю.

— Я его искалечил! — вскричал Уолли с тоской. — Он будет болеть не одну неделю. А шрамы останутся на всю жизнь!

Она обняла его и положила голову к нему на плечо, на потное и окровавленное плечо, в этом движении не было страсти — только утешение. Как раз то, что ему сейчас больше всего необходимо.

— Ученик Нанджи — не очень чувствительный молодой человек, — сказала она.

— Я думаю, что этот урок тяжелее дался Уолли, чем Нанджи. А ему все равно.

— Думаешь? — Уолли ухватился за эту мысль.

— У него только царапины, господин, — прошептала она ему на ухо. — Он будет носить их как награды. Вы вернули ему гордость!

— Да? — Уолли постепенно приходил в себя. — Ну да, конечно, так и есть. Испытание прошло успешно. У него теперь есть воин и… — Как ты назвала меня?

Она вся напряглась.

— Это имя вы назвали тогда, в первую ночь, господин. Извините меня.

— О, пожалуйста, не извиняйся, Джа! Называй меня так. — Он слегка отодвинулся от нее, чтобы получше рассмотреть. — А что ты знаешь о Уолли? Она не сводила с него глаз, не решаясь подобрать слова, чтобы выразить свою мысль.

— Мне кажется, он прячется у светлейшего Шонсу внутри, — сказала она робко.

Он прижал ее к себе.

— Ты совершенно права, милая. Он очень одинок там, и ты ему нужна. Ты можешь звать его, когда захочешь.

Хотя Уолли и не сразу это понял, но теперь тучи на его горизонте начали рассеиваться. Пока Нанджи разрушал свою мозговую блокировку, Джа создавала свою — она разделяла своего владельца и того, кого любила. Каким-то образом, на чисто эмоциональной основе, она провела между ними черту, словами этого различия она объяснить бы не смогла, и узнай об этом Хонакура, он бы просто пришел в ярость. Другой мир или дальние страны Джа не интересовали. Может быть, этот Уолли, спрятанный внутри ее господина, невидимый, а значит, на лице у него нет знаков. Но вряд ли она заходила в своих мыслях так далеко. Она жила чувствами. Тогда, в домике, он плакал. Теперь он сделал больно другу, и это его расстроило. Когда у него что-нибудь не так, она может его успокоить, утешить, поделиться своей стоической силой раба, чтобы он смог вынести суровый приговор богов. Тогда он будет просто мужчиной, не хозяином.

А Уолли нашел друга, в котором так нуждался, еще одну одинокую, прячущуюся от Мира душу, которая скрывалась в его рабыне. Все это он понял потом, хотя так никогда и не решился додумать эту мысль до конца, опасаясь, что логика разрушит ее очарование.

— Уолли, — произнесла она ему в плечо, привыкая к новому слову. — Уолли! — Джа повторяла это несколько раз, каждый раз немного по-другому. Потом она подняла к нему лицо, и в поцелуе выразилось все то, что не могло быть сказано словами. Она повела его в постель и еще раз показала, как самый маленький бог отгоняет печали.

* * *

Дверь распахнулась, Уолли резко вскинул голову и потянулся за мечом, но это был всего лишь Нанджи. Он сделал все, что ему сказали, и теперь готов был опять броситься к зеркалу, кровь из его многочисленных порезов все еще капала на юбку, и любой здравомыслящий человек на его месте отправился бы к целителю. Он бросил взгляд на два измученных, покрытых потом тела. Здешний Народ не обращал особого внимания на наготу, а секс для Нанджи был всего лишь одной из телесных услад, такой же как еда. Он бы очень удивился, если бы узнал, что его наставнику не понравился такой внезапный приход. Вероятно, единственной его мыслью сейчас была следующая: хорошо бы Шонсу поскорее встал, чтобы можно было заняться более важным делом — фехтованием.

Уолли откинулся назад, в податливую мягкость, и, не отрываясь, смотрел на Джа. Полоса на лице, две маленькие вертикальные черточки на веках… рабыня и дочь рабов. Она открыла глаза и посмотрела на него счастливым сонным взглядом.

Все его прошлые сомнения рассеялись. Он правильно сделал, забрав ее у Кикарани. Они сделают друг друга счастливыми, они станут любовниками и даже друзьями.

Если только им не помешает Тарру…

— Бог печалей уже вернулся, мой господин? — прошептала она. — Так быстро?

Он кивнул.

Теперь она пристально всматривалась в его лицо.

— Достопочтенный Тарру принимает клятвы у воинов? — сказала она.

Удивленный, он опять кивнул.

Она прочла его мысль.

— Рабы знают все, господин. Это они мне рассказали.

Уолли встрепенулся. Друг! Все это время он сам совершал то же самое преступление, в котором обвинял Народ: он считал женщину вещью, простым источником физического наслаждения.

— Они помогут мне? — спросил он. — А ты?

Казалось, этот вопрос ее удивил.

— Я сделаю все, что потребуется. И другие помогут — из-за Ани.

— Ани?

Она серьезно кивнула, и лицо ее было теперь так близко, что Уолли трудно было его рассмотреть.

— Если бы вы тогда не пошли с ней, господин, ее бы наказали.

Так значит, это небольшое, почти шутливое проявление доброты, заслужило ему дружбу рабов? Но ведь их здесь очень много, а он совсем не принимал этого во внимание. Очевидно, они посвящены во все тайны. И то, что случилось с Ани, узнали все. Ани сама рабыня. А на той кровати в углу, очевидно, лежала еще одна.

Он все еще размышлял о том, как привлечь к себе рабов, когда Джа сказала:

— Если вы попытаетесь уйти отсюда с мечом, вас остановят, да? Мне так сказали.

— Да.

— А если я понесу его?

Он представил себе, как это будет выглядеть, и улыбнулся.

— Нет, — сказал он, — не получится. Воины знают тебя, и ты не сможешь даже спуститься по лестнице. Тебя остановят, как только увидят в твоих руках большой узел или нечто подобное…

Он быстро сел на постели.

— Нанджи! — воскликнул он.

Нанджи тут же прекратил свои упражнения и развернулся к нему.

— Да, мой повелитель. — Он глупо улыбался. Этот тоже сделает все что угодно. Если его наставник прикажет, он станет есть горячие угли.

— Ты говорил, у тебя есть брат? — спросил Уолли.

Удивленный, Нанджи вложил меч в ножны и подошел к нему.

— Да, мой повелитель, его зовут Катанджи.

— Сколько ему лет?

Нанджи слегка покраснел.

— Он мог бы уже бриться.

В глубоком замешательстве Уолли провел рукой по своему гладкому подбородку, но тут же понял, что Нанджи имел в виду не бороду — он хотел сказать, что брату пора носить набедренную повязку. Бедным семьям тяжело пристроить своих детей в какой-нибудь цех. Нанджи стал воином благодаря взятке, а ремесленники совершенно открыто требовали первичной платы за ученика.

— Можно ли ему доверять? — спросил Уолли.

Нанджи нахмурился.

— Он хулиган, мой повелитель, но из всех неприятностей его всегда выручает язык.

— А к тебе он как относится? Ты бы доверил ему свою жизнь?

Нанджи пришел в полное недоумение, но кивнул.

— И он хочет быть воином?

— Конечно, мой повелитель! — Более достойного занятия для Нанджи не существовало.

— Хорошо, — сказал Уолли. Это — единственный способ, выбирать не приходится. — Джа пойдет к нему. У меня есть для него работа. Если он хорошо справится с ней, то получит любую награду, какая только в моей власти.

— Вы возьмете новичка в подопечные? — воскликнул его вассал, который и сам только час назад был почти что новичком.

— Если он этого захочет, — улыбнулся Уолли. — Но на следующей неделе тебе предстоит стать Четвертым, ты помнишь об этом? Если ты хорошенько потренируешься, то сегодня мы присвоим тебе третий ранг. А он пусть будет твоим подопечным, я не против. Если, конечно, оба они останутся живы.

* * *

Вид Нанджи послужил причиной многочисленных безмолвных усмешек за обедом.

— Седьмого явно вывел из себя его ни на что не способный подопечный. И только самые внимательные могли заметить, что и у самого светлейшего Шонсу тоже хватает порезов и ран и что его жертва непонятно чему идиотски усмехается.

Светлейший Шонсу в тот день проявил себя как требовательный гость. Он опять послал за портным и сапожником. Пришел целитель Динартура и нашел, что по поводу состояния ног светлейшего следует созвать консилиум; кроме того, он получил секретное сообщение, которое должен был передать своему дяде. Позвали также массажиста. Заходили жрецы, они приносили какие-то таинственные свертки. Светлейший Шонсу решил купить седло и послал за седельником. Он захотел послушать музыку, и поэтому всю вторую половину дня в его покоях играли музыканты. Он пожелал, чтобы его рабыня сшила себе новые платья, и появились торговцы тканями с рулонами шелка. Он также принимал ванну — не один, а целых два раза, — и причиной тому была, несомненно, жестокая жара. И наконец, уже вечером, из своей оружейной пришел светлейший Атиналани, ведя за собой двух младших помощников. В переносных ящиках они несли множество мечей. Если Тарру следил за всей этой бессмысленной деятельностью, то на правильную мысль о том, что происходит, его мог навести только этот, последний посетитель. Но к тому времени все, что должно было произойти, уже произошло.

Перед самым заходом солнца невыносимая жара разразилась мощной грозой. С потемневшего неба обрушиласьлавина дождя. Над шпилями храма взвивались лиловые молнии. Золотое покрытие превращало эти шпили в хорошие громоотводы, а благодаря некоторым божественным элементам дизайна они и заземлены были неплохо.

Уолли и Нанджи наблюдали за грозой из своих королевских апартаментов, и раскаты грома казались им ударами по голове, от которых сильно звенит в ушах.

— Боги разгневаны, мой повелитель, — сказал Нанджи с беспокойством.

— Нет, вряд ли. Я думаю, они просто громко смеются.

Вечернее собрание в тот день началось позднее, чем обычно: ждали, пока кончится дождь; ночь была восхитительно прохладной, и потрескивающие факелы отражались в каменных плитах пола. Когда в салоне появился благородный гость, все глаза обратились к нему. Стараясь не подавать вида, Уолли с любопытством наблюдал, как воины бросают на него озадаченные взгляды, пытаясь понять, что же изменилось, а потом в удивлении восклицают да так и остаются стоять с раскрытыми ртами.

Причиной этому изумлению был не побитый вид его подопечного и не гибкая фигура рабыни в голубом платье, украшенном на левой груди серебряным грифоном, — на половине женщин были сегодня такие же платья, которые теперь стали называть «шонсу». Нет, все внимание было обращено на самого светлейшего и на его пустые ножны.

Светлейший Шонсу оставил свой меч у входа.

Тарру не было, но трое Пятых сейчас же предприняли попытку незаметно пробраться в вестибюль. И дряхлый однорукий слуга представил им тот меч, который сдал ему светлейший. Наверно, они узнали этот клинок — жалкая пародия на оружие, железная чушка, которой не остановишь даже нападающего кролика.

Меч подвергся тщательной проверке.

Впрочем, как и его владелец.

Ваш ход, достопочтенный Тарру.

Глава 4

Разведка Хонакуры работала успешно, и поэтому на следующее утро он приветствовал Уолли многочисленными беззубыми улыбками и восторженным размахиванием рук. В затененном дворике было сыро и прохладно, на зеленых листьях алмазами мерцали капли. В воздухе стоял цветочный аромат.

— Я говорил, что не стоит недооценивать избранника Богини! — сказал он, доставая глиняную бутылку, покрытую толстым слоем пыли. — Это, светлейший, последняя бутылка превосходнейшего вина, восемьдесят девятый плон. Я открываю ее, чтобы отпраздновать вашу победу!

— Это еще не победа! — возразил Уолли, усаживаясь на уже знакомый табурет. — Но я выиграл время, которое мне так необходимо.

— Удар, но еще не окончательный? — спросил Хонакура, все так же улыбаясь.

— Я правильно понимаю? — Поставив бутылку на маленький столик, он пытался срезать ножом восковую печать. — Вы очень напугали моего племянника, он решил, что демон опять вернулся. Я тоже встревожился, светлейший. Когда Динартура сказал, чтобы к вам послали жрецов с длинными свертками, я решил, что вы собираетесь передать меч мне, и никак не мог придумать, где бы его можно было спрятать. А потом в этих свертках ничего не оказалось… — Старик опять засмеялся, брызгая слюной. — Вот! — Он налил вина.

Уолли взял хрустальную чашу, понюхал, сделал глоток, похвалил. Вино было совсем неплохое, оно слегка напоминало слабый мускат.

— Они провели у вас обыск? — спросил Хонакура.

— Судя по виду комнаты, по крайней мере четыре раза, — ответил Уолли.

— Я послал за Конингу и устроил настоящую бурю. Мне вспороли перину! Там повсюду летали перья.

Старый жрец чуть не подавился вином.

— И что же сказал господин Конингу?

— Он недвусмысленно дал понять, что виновный ему не подвластен, — ответил Уолли. Интендант явно не благоволил к Тарру и мог бы стать полезным союзником. — Итак, поиски сокровища начались, но вчера у меня было много народу, и Тарру не знает, с кого начать.

Хонакура радостно кивнул.

— И кому он может доверить поиски? Честные воины не на его стороне, они, без сомнения, не станут прилагать больших усилий, а все остальные, если и найдут меч, просто перепрячут его в другое место. Он же не может лично заниматься поисками.

Хонакура молча отхлебывал вино, смакуя неразрешимую проблему Тарру. Потом он приподнял свои невидимые брови:

— Не расскажете ли вы мне в самых общих чертах, как вы это сделали?

— С удовольствием, — Уолли ждал этого вопроса. — Самым сложным было вынести его из здания, потому что везде охрана, а за мной всегда шпионят, куда бы я ни пошел. Меч бы непременно заметили. Но я не знал, следят ли за Нанджи…

Таким образом, пока Джа ходила искать брата Нанджи, Уолли проинструктировал своего вассала, как обнаружить слежку. Нанджи разочаровался, когда узнал, что это никакие не сутры, но Уолли рассказал ему о тех обыкновенных приемах, которые во множестве приводятся в шпионских романах, — как незаметно выйти за дверь, потом неожиданно вернуться и все такое. Он дал несколько советов, как скрыться от преследования, хотя рядом с храмом и не было стоянок такси и отелей, которые обычно рекомендуют авторы этих романов. Принимая все это за игру, Нанджи отправился к воротам, чтобы встретиться там со своим братом Катанджи. А Катанджи, как его учили, прошел за ним обратно к казармам, держась на некотором расстоянии.

— У его брата черные волосы? — Глаза Хонакуры сияли.

— Да, — ответил Уолли. — Я бы не смог так рисковать, если бы… А откуда вы знаете?

— Просто догадался, — ответил жрец с улыбкой. Он явно лукавил.

Уолли нахмурился, но потом продолжил:

— И конечно, часовые на воротах не обратили никакого внимания на голого мальчика, который нес коврик. Он шел следом за Нанджи, а потом оба они нырнули в кусты под нашим балконом. А я сбросил им меч.

Хонакура был ошеломлен — он знал, какой высоты это здание.

— Вы его сбросили? И он остался цел?

Уолли объяснил принцип парашюта. Взяв у Джа нитки, он привязал к эфесу наволочку. Конечно, это не слишком замедлило скорость падения, но меч опустился вертикально, а Шиоксин рассчитывал, что основная нагрузка будет приходиться на меч именно в этом направлении. Меч, конечно, мог удариться о камень, но на этот риск Уолли решил пойти.

А случилось так, что седьмой меч ударился о корень дерева. И не просто ударился, а вошел достаточно глубоко. Катанджи тянул изо всех сил, но ничего не помогало, меч сидел прочно, а Уолли тем временем стоял на балконе, затаив дыхание. Ему вспомнился рассказ Меллори о детских годах короля Артура: «Кто освободит этот меч из камня, тому по праву принадлежит престол Англии». Свои силы попробовал и долговязый старший брат Артура. Но Шиоксин, скорее всего, не предвидел подобной ситуации, а Уолли приходил в ужас при мысли о том, что эфес может отломиться от клинка. Но вот наконец меч вышел, и сэр Кей — Нанджи — упал на спину, а Артур залился неудержимым нервным смехом.

— Конечно, — сказал Уолли, — увидев, что мальчик выходит с поклажей, часовые должны были бы его обыскать, но вчера было так жарко… и к тому же на веке у него знак ковровщика, так что они вполне поверили бы тому, что он ремонтировал ковры. Джа все видела. Она говорит, что его ни о чем не спросили.

Жрец нахмурился.

— Бесценный меч сейчас в доме ковровщика?

— Конечно же нет! — сказал Уолли. — Это было бы слишком просто!

Он отхлебнул вина, с удовольствием глядя на Хонакуру — интересно, доводилось ли ему слышать о том, что он сказал что-то слишком простое? Потом Уолли продолжал рассказ.

— Сегодня утром за завтраком… Кстати, по улыбкам я сразу понял, кто из них на моей стороне, хотя даже этим, наверное, доверять нельзя. Так о чем я? Да, Тарру не было, но был Трасингджи…

Уолли и его подопечный окончили завтрак. Выходя, они прошли мимо Трасингджи, рядом с которым сидели двое Пятых. Уолли остановился, чтобы поприветствовать их. О чем подумал Трасингджи, было понятно только по едва заметному движению седых бровей, но его товарищи открыто усмехались.

— Скажите своему другу вот что, — обратился к нему Уолли, — я не знаю, где меч. И Нанджи не знает. И его родители — у них в доме его нет. Его вообще нет в городе. Я клянусь в этом своим мечом. Да пребудет с вами Богиня. — И он ушел, чрезвычайно довольный собой. Священнее этой клятвы для воина не существует, так что ему, скорее всего, поверят.

— Понятно, — сказал Хонакура. — Надо подумать. Значит, он знает, что меч все еще здесь, где-нибудь в храме?

Жреца раздражало, что воин загадывает ему загадки, которые он не может отгадать. К тому же он знал, что Уолли догадывается о его раздражении.

Уолли кивнул.

— Он, вполне возможно, решит, что меч у вас, священный Мне следовало бы сказать и про вас. Вам может грозить опасность.

— Сомневаюсь! — Хонакура нахмурился. — Все же я думаю, что его здесь нет. Но вы ведь не станете давать ложной клятвы…

— А Тарру поставил у ворот усиленную охрану. Все они могут поклясться, что ни я, ни Нанджи не выходили. Катанджи они не знают. Возможно, они видели, как уходила Джа, потому что на женщин они тоже смотрят, но у нее ничего с собой не было. — Он глотнул вина и добавил как бы между прочим: — Она только принесла одеяло.

— Одеяло?

Уолли стало его жаль.

— Да, для своего малыша. Я дал ей немного денег, чтобы она пошла к Кикарани и купила одеяло. Я уже видел эту покупку. Малыш, похоже, знает его по запаху, но только мне непонятно, неужели такое может нравиться.

Теперь старик, кажется, понял и в недоумении покачал головой.

— Так значит, вы доверили свой меч рабыне и юноше, которого никогда раньше не видели?

Уолли торжествующе кивнул. Если его действия кажутся невероятными даже хитрому Хонакуре, который знает, что Джа — не просто рабыня, то Тарру никогда не разгадать эту загадку. Тарру — алчный игрок, но веры в нем нет. На месте Уолли он не смог бы доверить воину Нанджи даже камень.

— Катанджи вынес его в коврике, а Джа пошла за ним. Потом она пробралась в пустой домик и спрятала его на крыше, в соломе. Но я не знаю, в каком именно домике, поэтому я не знаю, где находится меч.

— Значит, одеяло было только предлогом, чтобы уйти из казарм, — заключил жрец, улыбаясь и кивая головой. — А меча нет не только в храме, но и в городе. О да! Вы очень искусный воин, светлейший! — Для Уолли это было наивысшей похвалой.

Хонакура налил ему еще вина, Уолли взял пирожное. В честь праздника можно позволить себе такое. Он еще повеселил жреца рассказом о том, как носил вчера старый меч Нанджи.

— Как у него дела? — спросил Хонакура. — Я слышал, вы обошлись с ним строго?

Уолли признался, что вынужден был побить Нанджи, хотя и не так, как это поняли воины.

— Его успехи просто изумляют. Защита у него и раньше была хорошая, а теперь — и нападение такое же. Сегодня утром он попытался даже меня отделать, но это скоро пройдет.

Нанджи уже вполне мог бы получить третий ранг, даже по стандартам Шонсу. Казалось, сейчас он быстро наверстывает все то, что упустил за эти годы. Уолли предложил присвоить ему следующий ранг прямо сейчас. Нанджи смутился и спросил, есть ли такое правило, которое запрещает один ранг перескочить. Такого правила не оказалось, и Уолли разрешил ему подождать, а потом сразу пройти испытания на Четвертого. Теперь Нанджи стал его секретным оружием.

Откинувшись назад в своем плетеном кресле, Хонакура подмигнул гостю.

— А как ваша рабыня?

Уолли непроизвольно зевнул. Он не помнил, удалось ли ему поспать в эту ночь. Жаль, что Хонакуре не знакома письменность и он не сможет оценить шутки о Книге рекордов. И Уолли ограничился замечанием, что сегодня утром на полу опять было много перьев. Шонсу не знал усталости, и Джа оказалась отзывчивым партнером. Они покорили такие высоты, достичь которых Уолли считал бы невозможным, если бы не побывал там сам.

— Ну и что вы будете теперь делать? — спросил жрец, подливая вина.

— Теперь у меня есть время, — ответил Уолли. — Чтобы выздороветь, чтобы обучить Нанджи, узнать от вас побольше о Мире… время, чтобы подумать! Достопочтенный Тарру может здесь камня на камне не оставить, но, я полагаю, он уже предвидит неблагоприятный исход своих поисков, так что, возможно, постарается быть осмотрительнее.

— А этот Катанджи?

— Я еще не видел его, — сказал Уолли, — но думаю, что он станет пятым среди нас. Осталось найти двоих.

— Вы делаете успехи, Уоллисмит, — ответил Хонакура.

* * *

Уолли не мог позволить себе расслабиться до конца, но теперь ему уже не казалось, что смерть притаилась где-то рядом. Дни шли за днями, ноги его выздоравливали быстро, несказанно удивляя Динартуру, но повязки еще не снимали. Почти все время Уолли проводил в своей комнате — вместе с Нанджи они тренировались и рассказывали друг другу сутры, потом он играл с Виксини и предавался любви со своей рабыней. Куда бы он ни шел, за ним всегда следили, а вскоре слежку установили и за Нанджи…

Шонсу был выдающимся педагогом, Нанджи великолепным учеником. Увидев какой-нибудь прием один раз, он никогда его не забывал. Как перед грозой с каждой минутой увеличивается грозовая туча, так его умение с каждым днем возрастало, и во время тренировок Уолли все меньше и меньше приходилось сдерживать свою силу. Неплохо было бы найти еще одного партнера, но им обоим доставляло удовольствие хранить свою тайну.

Дни шли за днями…

* * *

Однажды вечером, когда учитель и ученик приняли ванну и чувствовали во всем теле приятную усталость, которая приходит после долгой и напряженной работы, Нанджи признался, что его мучают сомнения.

— Из всей охраны вы самый лучший учитель, — сказал он. — Вы показываете мне все эти удивительные приемы, а я, кажется, с того первого дня не сделал никаких успехов. — Он сердито отбросил полотенце.

— Нет, сделал! — Уолли засмеялся. — Я просто даю тебе все более сложные задачи!

— Да? — Нанджи удивился. — Правда?

— Да. Пойдем, сходим на площадку.

Они вышли на галерею и принялись наблюдать за тренировками.

В это время дня там сражались не более полдюжины пар, одни с наставниками, другие — сами по себе. Нанджи понаблюдал за ними, а потом с усмешкой повернулся к своему наставнику.

— Да ведь они едва шевелятся! — сказал он. — Словно черепахи!..

Уолли кивнул.

— За один день научиться невозможно, — заметил он, — все приходит постепенно. Но по сравнению с прошлым ты сделал огромные успехи.

— Смотрите, как он держит палец! — презрительно пробормотал Нанджи.

Вот одна пара закончила бой. Они стянули маски, и все узнали Горрамини и Ганири. Нанджи вскрикнул, глаза его засветились восторгом.

— Теперь я с ними справлюсь, мой повелитель!

— Возможно, — ответил Уолли, нисколько в этом не сомневаясь. — Только давай подождем еще немного.

* * *

Каждое утро Уолли приходил к Хонакуре, чтобы узнать о Мире что-нибудь новое. Он задавал ему вопросы и о Шонсу, но жрец знал о нем очень мало, и это Уолли расстраивало. Шонсу проделал длинный путь, но это еще не значит, что он пришел издалека. Хонакура утверждал, что его привела сюда рука Богини, и точно так же Уолли мог перенестись туда, куда бы Она посчитала нужным его доставить. Значит, все, что ему необходимо сделать, — это сесть в Ханне в лодку, и задание Богини — или же таинственный брат — будут ждать его в следующем порту.

— Есть одна вещь, которую вам следует знать, светлейший, — сказал старик, с трудом подбирая подходящие слова. — Демона, несомненно, наслала Сама Богиня, поскольку изгнание плодов не дало.

Эти вопросы немного смущали Уолли: ведь он сам и был этим демоном, и теперь ему пришли на память намеки бога о том, что Кто-то Сделал Неправильный Ход.

— Ну и что? — спросил он.

— Бывший владелец вашего тела, — ответил Хонакура, — то есть настоящий светлейший Шонсу… Он думал, что демона послали колдуны.

— Колдуны! — воскликнул Уолли в смятении. — Я не знал, что в вашем Мире есть колдуны.

— Я тоже не знал, — ответил Хонакура, и Уолли это очень удивило. — Есть, конечно, старые легенды, но паломники никогда не рассказывали о колдунах. Предполагают, что когда-то они были связаны со жрецами.

Уолли все это очень не понравилось. Может ли воин устоять против колдунов? Но в мире, где есть чудеса и боги, вполне могло существовать и волшебство.

— Получается, — сказал он, обращаясь в основном к самому себе, — что там, где есть воины, обязательно появятся и колдуны, так?

— Совсем не обязательно, — хмыкнул Хонакура. — Но я могу вам сказать вот что. Говорят, что они поклоняются Богу Огня. Их знаки — перья.

Почему перья? Этого не знал никто, и вскоре Уолли обнаружил, что о колдунах вообще известно очень мало. Нанджи, например, только сдвинул брови и сказал, что борьба с колдунами славы не принесет. Ему больше нравились героические поединки, о которых потом слагают песни. Возможно, он мечтает о великом эпосе: «Как Нанджи убил Голиафа».

* * *

Один из младших жрецов, которого назначил сам Хонакура, отправился с поручением к брату Нанджи. На следующее утро мальчик стоял на коленях у арок храма вместе с другими паломниками. Молодой человек, если только он не собирался служить в храме, обычно не заинтересовал бы жрецов, но к этому вскоре подошли и увели… Он вышел из храма через другие двери и вскоре уже сидел в маленьком дворике с Хонакурой и Уолли и поедал пирожные.

Он совсем не похож на Нанджи: невысокий и смуглый, с темными вьющимися волосами и беспокойным взглядом; даже общество двух Седьмых совершенно не смутило его. Уолли решил, что хорошего воина из него не получится, но Хонакура заверил его, что товарищей ему подбирают боги, и значит, раз Нанджи хочет, чтобы этот мальчик стал его первым подопечным, то так тому и быть.

Катанджи торжественно поклялся, что о своем подвиге он никому не сказал. Ему напомнили, насколько все это важно для Нанджи; ведь если меч попадет в руки Тарру, то он может убить Уолли, просто из злости или чтобы обезопасить себя. Потом настанет очередь Нанджи.

Катанджи получил контракт на ремонт ковров в одном из помещений, где жили жрецы. Если опять понадобится его помощь, то найти его будет легко. Сумма денег, которую запросил парень, Хонакуру явно смутила. Он взглянул на Уолли с печальным удивлением, но заплатить согласился, и Катанджи убежал, подпрыгивая на ходу.

Когда обо всем этом узнал Нанджи, он был вне себя.

— Твой отец будет рад, — сказал Уолли.

— Если только узнает, — злобно пробормотал Нанджи.

Уолли все еще не мог придумать, как им отсюда выбраться. Тарру обыскал казармы, но меча так и не нашел. Обследовать храм и все окрестные постройки ему едва ли удастся, так что придется подождать, пока Уолли не попытается уйти. Охрану у ворот усилили. У подножия горы он организовал засаду и послал новую группу людей к переправе.

Обо всем этом Уолли узнавал от рабов. Его разведывательные службы были куда лучше, чем шпионы Хонакуры. Рабы знали все, но жили, как правило, только своим, замкнутым обществом. Дела свободных их не интересовали, и поэтому они не принимали в них никакого участия. Но для светлейшего Шонсу было сделано исключение, и Джа сообщали все новости, которые она потом и передавала своему господину.

Тарру зашел в тупик, но тем не менее он продолжал принимать у воинов клятвы. К сожалению, рабов к этой процедуре не допускали, и Уолли не знал, кому еще можно доверять. Возможно, уже никому, даже младшим. Вероятно, кое-кто оказывал сопротивление, потому что рабам три раза приходилось смывать с пола кровь. В таком большом гарнизоне трудно было определить, кого именно не хватает, и вслух о жертвах не говорили.

Эти бессмысленные смерти ужасали Уолли, он чувствовал себя виновным.

Даже Нанджи помрачнел, услышав об этом, но все же признал, что все правила были соблюдены. Такое убийство — не нарушение правил чести, любой воин может столкнуться с необходимостью его совершить. Не остались в стороне даже старики — те, кто обслуживал казармы. Интендант Конингу вдруг сделался придирчивым и язвительным. Уолли понял, что он не мог открыто сказать о том, что на него больше полагаться нельзя.

Итак, рабы сообщали ему обо всем происходящем в храме. Для разработки долговременной стратегии Уолли еще раз подробно посоветовался с Хонакурой. Что будет, если плыть все время вниз по Реке? Жрец никогда об этом не задумывался. Он предположил, что в таком случае никуда не выплывешь и не остановишься, ведь Река нигде не кончается. Куда течет вода? Что будет, если отойти от Реки подальше? Все равно к ней вернешься, потому что она везде. Но есть еще и горы, о которых Хонакура почти ничего не знает. Там, в горах, наверное, живут другие народы. У них другие обычаи и другие боги. Политики как таковой не существовало, каждый город жил сам по себе. О войне здесь не имели практически никакого представления, и Уолли с большим трудом объяснил, что это такое. Если какой-нибудь город захочет завоевать своего соседа, ему понадобятся воины, потому что только они вправе применять силу. Но второй город тоже найдет воинов, а станут ли воины убивать своих соратников ради выгоды кого-то другого? Кто-то из двух воюющих сторон прав, а кто-то нет. А честные воины не станут сражаться за неправое дело. Все это казалось слишком хорошим, чтобы быть правдой, к тому же Нанджи не знал полутонов: в его рассказах фигурировали или очень хорошие, или очень плохие воины. Тем не менее этот Мир представлялся Уолли более спокойным местом, чем некоторые другие планеты.

Джа совершенствовала свое владение иголкой и ниткой так же, как Нанджи — мечом, с той лишь разницей, что ей Шонсу ничем не мог помочь. Шить ее учили в детстве, а сейчас у нее появилась возможность применить эти знания на деле, и она впервые поняла, что сам процесс шитья может доставлять удовольствие. Сначала она не могла представить себе, как это женщина может иметь несколько платьев, но все же она сшила себе еще одно белое, а потом кобальтовое, и каждое следующее оказывалось еще более соблазнительно, чем предыдущее. На юбке Уолли она вышила белого грифона, а потом, к восторгу хозяина, такой же грифон появился и на юбке Нанджи. Теперь, когда меч «утерян», как говорил Уолли, ему можно не бояться ни кинжала, ни яда, и иногда по вечерам он ужинал со своей рабыней в их королевских покоях. В остальное время они демонстрировали в салоне ее платья.

В один из таких вечеров в салон пришел бродячий сказитель; он спел балладу о том, как трое доблестных свободных воинов расправились с семью разбойниками. Воины слушали вежливо. Потом они поаплодировали и дали сказителю в награду двух женщин на ночь — трое было бы наивысшей платой. Подобные воспоминания витали у самых темных границ двойной памяти Уолли. Шонсу отнесся бы к такой истории с интересом, но не принял бы ее всерьез — что-то похожее на новости спорта. Но Уолли это описание встревожило, он подумал, что когда-нибудь, возможно, ему тоже придется искать своего Гомера, который бы спел о том подвиге, что Уолли предстоит совершить во имя Богини.

Уолли решил, что все это произошло недавно, но на другой день он узнал от Нанджи, что нечто подобное рассказывали два года назад, и та, первая, версия была значительно лучше. В качестве примера он повторил слово в слово около ста строчек. Чтобы не спорить, Уолли с ним согласился; сам он не мог бы повторить и куплета из того, что слышал накануне вечером. Дни шли за днями, но самый главный вопрос так и оставался нерешенным.

Рано или поздно Уолли предстоит что-то предпринять, а он не знает, как это сделать. Приближался День Воина, Уолли предстояло играть в нем ведущую роль. А как это сделать без его знаменитого меча?

Нанджи вошел в хороший темп. Он по-прежнему делал успехи в фехтовании, но теперь он продвигался вперед более равномерно. Половинка Шонсу чувствовала свою вину перед ним, потому что Нанджи стал соней, то есть человеком, возможности которого больше, чем его ранг. Такую практику осуждали, а со стороны наставника это считалось недостойным поступком. Нанджи был с этим согласен. Ему хотелось принять участие в испытаниях.

— Я могу стать Четвертым, мой повелитель?

— По моим требованиям, ты к этому готов, ответил Уолли. — А это значит, что здесь ты мог бы стать и Пятым. Достопочтенный Тарру справится с тобой без труда, но всех остальных ты сам разделаешь на котлеты.

Нанджи, конечно же, усмехнулся.

— Значит, завтра?..

— Завтра, — согласился Уолли.

Завтра…

Глава 5

На следующее утро в честь столь важного события Уолли в первый раз надел ботинки. Утром за завтраком, сидя, как обычно, спиной к стене, он с беспокойством оглядывал зал. У него были случаи самому убедиться, на что способны Пятые: никто из них не владел мечом лучше, чем Нанджи. Для Тарру подготовлен довольно сильный удар — ему предстоит узнать, что против него выступит не только самый лучший воин в долине, но и самый лучший среди Третьих. А узнав об этом, он может немедленно начать решительные действия. Теперь Уолли сомневался в том, что, выводя своего соню на всеобщее обозрение, поступает правильно.

Но события подтолкнули его.

— Я — Джангиуки, воин третьего ранга… — обратился к нему человек, который сидел через стол. Это был молодой воин примерно одних лет с Нанджи, невысокого роста, худой и стремительный в движениях. Он явно нервничал, обращаясь к Седьмому.

— Я — Шонсу, воин…

Все эти формальности на официальных приемах Уолли переносил с трудом, но между собой воины часто обходились и без них, так что сейчас он еще раз почувствовал, что здесь он — гость, а значит, неприкосновенен.

— Позвольте мне… — сказал Джангиуки и представил своего товарища, Первого по имени Эфоринзу. Уолли давно обратил на него внимание. По понятным причинам Нанджи, как и все прочие воины, называл его Ушастым. Вид у него был вечно недовольный. По возрасту он давно перерос свой ранг возможно, он старше Шонсу и уж, конечно же, старше своего юного наставника.

— И мне позвольте… — Теперь Уолли пришлось представить Джангиуки Нанджи, которого тот знал уже много лет.

— Светлейший, — обратился к нему Третий, переходя к делу, — мой подопечный собирается пройти испытания на второй ранг и выражает желание, чтобы одним из его судей согласился стать ученик Нанджи.

Уолли так и подумал. Воины говорили о фехтовании с такой же легкостью, как банкиры — о деньгах, и неожиданные успехи Нанджи вызовут всеобщее любопытство. Он знал, что Нанджи уже спрашивали о его тренировках и что он отвечал уклончиво, но лицо Ржавого никого не могло обмануть.

— Присядьте, воин Джангиуки, — сказал Уолли и сел сам. — Я хочу дать вам один совет. Если вы действительно хотите, чтобы ваш подопечный получил следующий ранг, попросите кого-нибудь другого. Так получилось, что ученик Нанджи сам собирается принять сегодня участие в испытаниях. Если же вы просто хотите, чтобы умение вашего подопечного оценил кто-то другой, то, я уверен, Нанджи будет рад вам помочь Но предупреждаю, Нанджи побьет начинающего Эфоринзу.

Несчастный Джангиуки покраснел до корней волос, беспомощно улыбнулся, не зная, что сказать.

— Мой подопечный владеет мечом намного лучше всех начинающих, светлейший, — произнес он наконец.

Если у Уолли еще оставались какие-нибудь сомнения по поводу того, что теперь все воины связаны третьей клятвой, то это происшествие окончательно их рассеяло. Этот мальчик выполнял приказ. Его заставили пожертвовать самым важным для своего подопечного, к тому же теперь задета и его честь.

Итак, Уолли сообщит своему вассалу, что после завтрака ему предстоит встретиться с начинающим. Он грустно посмотрел вслед этим двоим. Потом он повернулся к Нанджи, который весь ушел в поглощение своей тушеной конины. — А как у начинающего Ушастого дела с сутрами?

— Иногда он даже не мог вспомнить, как его зовут, — презрительно сказал Нанджи, не прекращая жевать. — Но что касается меча, он тянет на третий ранг. — Нанджи нахмурился. — Это, кажется, его девятая попытка, последняя была в День Стрелка в прошлом году, так что сейчас еще не время. — Вот что значит отличная память.

— Нет, это все подстроено, — вздохнул Уолли. — Не беспокойся, Тарру здесь обязательно будет. Ты его тревожишь, вассал!

Нанджи был польщен.

— Выходит, мне следует поддаваться, мой повелитель? — спросил он.

Уолли покачал головой.

— Тарру не обманешь. Лучше действуй как можно быстрее, чтобы он не успел ничего понять: быстрая победа может быть чистой удачей. Но это, в конце концов, не важно, тебе сегодня все равно предстоит сражаться. Кого бы ты хотел выбрать?

— Вот их! — твердо сказал Нанджи, показывая на Горрамини и Ганири.

— Боюсь, не получится, — сказал Уолли. — У них ведь нет наставников, мне придется самому просить их, а зачем это надо? Они все равно откажутся. А ты гость и вызвать другого гостя не можешь. Извини, Нанджи, но придется тебе выбрать себе в жертву кого-нибудь другого.

Нанджи сердито предложил двоих Четвертых, но потом решил, что они, наверное, в своем ранге самые сильные. А для испытаний предпочитают подбирать тех, кто похуже.

— Давай подождем. — Уолли в голову пришла одна идея. — Побыстрее расправляйся с Ушастым, а я попытаюсь поговорить с Тарру. — Рассчитаться с долгами хотел не один только Нанджи.

Испытания всегда вызывали всеобщий интерес, и сейчас на площадке собрались все свободные от службы воины. Большинство из них окружали площадку, некоторые поднялись на галерею, а кое-кто из Первых забрался даже на приспособление для порок. Отсюда было видно, как из тюрьмы выводят очередных жертв, и Уолли поспешно повернулся спиной к этому зрелищу. Новая крыша светилась на солнце, узники больше не кричали от боли, и их не приходилось тащить, но Уолли не мог без отвращения подумать и о тюрьме, и о той примитивной цивилизации, которая ее породила.

В центре площадки стоял Ушастый, а напротив него — молодой испуганный Второй, видимо, самый слабый из его ранга. Такого рода просьбы, с которой обратились к Нанджи, считались почти оскорблением, и поэтому договариваться предпочитали с наставниками. Мучения этой жертвы длились недолго. Ушастый сделал один за другим два хороших удара. Его противник отступил на шаг, в толпе послышались ядовитые усмешки.

Уолли окинул беглым взглядом всю толпу. Судьи — Тарру и Трасингджи — вызывали уже второго противника. Вперед вышел стройный высокий юноша с рапирой в руках, на затылке его развевался хвост рыжих волос. Тарру поискал взглядом Уолли, но тут же отвернулся.

— К бою! — скомандовал Тарру.

Нанджи сделал выпад.

— Удар! — воскликнул он.

Судьи очень удивились, но удар приняли.

— К бою!

— Удар! — опять сказал Нанджи, резко разворачиваясь на каблуках. Уолли и сам не смог бы справиться быстрее.

Взревев от ярости, Ушастый отбросил рапиру — теперь придется ждать еще целый год, до следующего испытания. Он боялся, что не сможет рассказать сутры, а потерпел поражение совсем в другом, в том, в чем был уверен.

Не было ни восторженных криков, ни свиста. Все прекрасно знали, как Нанджи второго ранга владел мечом еще две недели назад. Воины уставились на Седьмого, который это чудо совершил. Уолли шагнул вперед, наслаждаясь произведенным эффектом.

— Достопочтенный Тарру, — сказал он. — Мой подопечный, ученик Нанджи, тоже хотел бы сегодня принять участие в испытаниях. Он уже выбрал противников, но я хотел бы услышать ваше мнение.

Тарру нахмурился. Зрители заметили его удивление: ведь правила для испытаний совершенно однозначны.

— Я полагаюсь на ваше мнение, светлейший, — сказал он осторожно.

— Но вы — хозяин, — невинно заметил Уолли, — а речь идет о поединке между гостями. — Все взгляды обратились к Ганири и Горрамини, которые стояли рядом. — Не будет ли это нарушением правил гостеприимства, если он объявит гостю неполный вызов?

На лицо Тарру легла тень подозрения.

— Во время испытаний не принято делать вызов, светлейший!

Уолли ответил ему обезоруживающей улыбкой — он долго тренировался перед зеркалом.

— Да, но мой подопечный хочет подняться сразу на два ранга, это — необычный случай. Могут возникнуть сложности. Стоит только поднести огонь… Вы понимаете, о чем я говорю.

Тарру все понимал очень хорошо. Казалось, он тщетно ищет подвох в словах светлейшего. Если историю с Ушастым он затеял для того, чтобы показать, что Нанджи ни на что не способен, то теперь этот замысел может исполниться. Тарру пожал плечами.

— Поскольку при неполном вызове разрешается пользоваться рапирами, то я считаю, что это не будет нарушением законов гостеприимства.

Сияющий Нанджи подошел к Ганири, который стоял к нему ближе, чем Горрамини.

Его боксерское лицо потемнело от гнева — когда Второй делает вызов Четвертому, оставаться спокойным нельзя. Тарру и Трасингджи любезно согласились стать судьями и на этот раз.

Противники встали лицом к лицу, раздался сигнал, рапиры поднялись. Борьба началась. Но вот Ганири попытался ударить Нанджи по голове, тот защитился и потом точным движением нанес ему удар по груди.

— Удар! — Судьи приняли.

Теперь даже Тарру признал его умение. Казалось, с Ганири Нанджи справится так же легко, как и с Ушастым.

Второй удар Нанджи нанес не сразу, но Уолли отлично видел, что он сдерживает силы. Возможно, это понимал и Тарру, хотя он и не знал, как обычно дерется Нанджи. Все остальные, скорее всего, ничего не подозревали. Нанджи, удостоверившись, что он сильнее противника, наверное, забеспокоился, как бы его не лишили второй жертвы, если с первой он справится слишком быстро. Но, возможно, он просто наслаждался боем. Несколько минут слышались только лязг металла и тяжелое дыхание, но вот Ржавый опять пошел в наступление.

— Удар! — объявил он с победным видом, опуская рапиру.

— Удара не было! — оборвал его Тарру.

Явная ложь; Ганири уже потирал то место, где рапира соприкоснулась с его телом. Маска скрывала выражение лица Нанджи, но все увидели, как он обернулся к Тарру, без сомнения, посылая ему злобный взгляд.

— Удара не было! — с неохотой согласился Трасингджи.

— К бою! — приказал Тарру.

Нанджи бросился вперед. Его рапира с громким треском ударилась о металлическую кромку маски Ганири.

— А сейчас? — закричал он; Тарру не мог сказать, что не слышал этого треска.

Зрители разразились бурной овацией. Уолли подозревал, что Нанджи испытывает такое впервые, и боялся, как бы его подопечный не стал слишком самоуверен. Нанджи снял маску, вытер лоб и с улыбкой обернулся к своему наставнику.

— Ты высоко держишь руку! — сказал ему Уолли. Нанджи забывал, что остальные воины не такого роста, как его наставник. Он кивнул и принял из рук заботливого Первого стакан с водой.

Во время этой короткой паузы Тарру сделал знак Горрамини и что-то шепнул ему на ухо. От Уолли это не ускользнуло, он почувствовал что-то неладное. Вот по кругу пронесся шум: «Следующий! Следующий!» Да, День Воина выдался удачный.

С той же улыбкой Нанджи взмахнул рапирой и вышел вперед, собираясь сделать вызов. Горрамини был высок и хорошо сложен; его высокомерный взгляд давал понять, что он знает себе цену и хочет, чтобы ее знали и другие. Сложив руки на груди, он с презрением оглядел Нанджи и сказал:

— На мечах!

Так много народу одновременно затаило дыхание, что показалось, будто кто-то огромный слегка присвистнул.

— Подождите! — взревел Уолли. Он повернулся к Тарру. — Нельзя разрешать, чтобы гости сражались на мечах, ваша честь.

— Да, — ответил Тарру, и лицо его вновь напомнило Уолли акулью морду.

— Вопрос сложный. Но не стоит забывать, светлейший, что молодежь всегда ищет трудностей. Именно поэтому при неполном вызове разрешается выбор оружия. Вы — лучший воин в долине, и если бы не эта защита, вы получали бы неполный вызов постоянно.

Ах ты, чертова селедка! Ума Тарру не занимать, это точно. Если теперь Уолли станет настаивать, то Тарру сможет просто выгнать его отсюда нескончаемым потоком вызовов. — Мне кажется, мастеру Горрамини следует еще раз подумать, — громко сказал Уолли. — Я уверен, что он не вынашивает кровавых планов, но нельзя забывать, что ученик Нанджи — мой вассал.

А Горрамини, скорее всего, — вассал Тарру. Если кто-нибудь из них умрет, то повелитель покойного должен будет за него отомстить, и тогда площадка для тренировок превратится в настоящую бойню. Уолли опять посмотрел на Тарру, надеясь, что взгляд у него получился многозначительным и грозным.

— В таком случае давайте договоримся, что состязание будет голым, — сразу же сказал Тарру. Это не означало того, что противники должны раздеваться, это означало отказ от права мести. Но услышав слова — «давайте договоримся», — все сразу поняли, что Горрамини связан клятвой крови. Горрамини же встревожился: он не предполагал, что все может зайти так далеко.

— Вы не меняете своего решения, мастер? — Спросил Уолли, впервые обращаясь лично к нему.

Горрамини бросил взгляд на Тарру, облизнул губы и сказал:

— Нет! — Его голос прозвучал твердо и уверенно.

Все ждали решения Уолли. Седьмой вправе наложить вето, но Уолли понимал, что теперь момент упущен. Нанджи, не отрываясь, смотрел на своего повелителя, и взгляд его был полон молчаливой собачьей мольбы. От Бриу наставник уже защитил его. Повторить такое сейчас было бы стыдно, тем более что вызов сделал он сам. Горрамини получил приказ, ослушаться он не мог. Тарру очень хорошо все продумал: скорее всего, он потеряет сторонника, ведь Нанджи уже показал, как он владеет мечом, но Тарру может себе это позволить, а Уолли — нет. Часто бывает так, что человек хорошо владеет рапирой, а вид обнаженного клинка его просто парализует. Значит, Нанджи придется выдержать еще одно испытание.

— Пусть будет голое состязание, — сказал Уолли.

Нанджи восторженно вскрикнул и замахал маской. Может быть, это всего лишь бравада, а может быть — нет. Никто в толпе зрителей не проронил ни звука, но на лицах их были написаны гнев и неодобрение.

Перед началом было необходимо послать кого-нибудь из Первых за целителем. Но вот целитель явился, и дуэль может начаться.

Больше нет ни масок, ни судей, а только стальные клинки и живая плоть. Ганири выступил вперед, занимая место секунданта. Уолли тоже встал слева от Нанджи. Участники стояли лицом к лицу, самоуверенно усмехаясь. Нанджи подмигнул Уолли.

— Мы готовы, — официальным тоном произнес Уолли.

— Вперед! — воскликнул Горрамини.

Мечи свистнули в воздухе, раздался лязг стали. Противники стояли совсем рядом и размахивали своими клинками: никто не хотел сделать и шага назад. Уолли почувствовал, что на лбу у него выступили капли пота. Оба они бились как хорошие Четвертые, и умение одного, конечно же, вдохновляло другого. Лязг стали… кто-то должен отступить… это сделал Горрамини. Не давая ему опомниться, Нанджи ринулся вперед и ударил. Он размахивал мечом как бы играючи. Вот они отступили в смертоносный серебристый туман, и зрители стали поспешно отбегать в стороны, чтобы не мешать им. Не оставалось больше никаких сомнений. Теперь нужна какая-нибудь пустяковая царапина, чтобы показалась кровь, и Ганири имеет право попросить об окончании боя. Ответ ему уже вертелся у Уолли на языке. Толчок, выпад, защита, удар, защита… Горрамини вскрикнул и упал, держась за живот. Внезапно наступила полная тишина.

Тяжело дыша, Нанджи отступил и с улыбкой посмотрел на Уолли.

— Целителя! — Люди бросились к раненому.

Уолли, расталкивая всех, рванулся вперед. Ганири опустился на колени перед своим товарищем, но рана Горрамини была смертельной.

Целитель не стал даже осматривать жертву.

— Я за это не возьмусь! — объявил он.

Тарру повернулся и пошел прочь.

— Тарру! — голос Уолли был похож на раскат грома. На какое-то мгновение о раненом забыли. Люди в тревоге смотрели на Уолли и на Тарру, который резко развернулся, взглянул на Уолли и сказал:

— Да!

Горрамини вскрикивал и стонал в предсмертных муках.

— Сейчас вы проверите, как мой подопечный знает сутры, которые необходимы для четвертого ранга!

При виде этой бессмысленной смерти в душе Уолли закипела ярость, кулаки его сжимались, зубы скрежетали. Это был гнев Уолли Смита, не Шонсу. Тарру колебался, вид у него был столь же грозный.

Уолли сделал вызов. Духи смерти витали совсем рядом, они ждали Горрамини, они смотрели, кому еще может понадобиться их помощь…

— Я отменяю это испытание! — сказал Тарру. — Если вы его обучили… Все мы знаем, какая у вашего вассала память. — Он огляделся в поисках клеймовщика, которого вызвали в надежде, что Ушастый получит следующий ранг. — Я объявляю Нанджи мастером! — Он пристально посмотрел на Уолли. — Что-нибудь еще?

Уолли покачал головой — секретный вызов отменен. Тарру отвернулся.

Люди просто растворялись в воздухе. Трасингджи кивнул клеймовщику и тоже ушел. На площадке остались только стонущий Горрамини, который лежал в луже собственной крови, Ганири, с рыданиями склонившийся над своим другом, и Нанджи. Он все еще держал в руках меч. Казалось, происходящее его совершенно не трогает, что он не испытывает ничего, кроме удовлетворения. Клеймовщик в нерешительности топтался рядом. Целитель ушел, ни разу не обернувшись.

— Поздравляю, мастер. — В голосе Уолли слышалась горечь.

Нанджи сиял.

— Спасибо, мой повелитель. Вы не делаете дырок в наплечных ремнях?

— Нет, — ответил Уолли. Ему показалось, что Горрамини слышал вопрос.

— Ну и я не буду. — Нанджи ждал, пока его жертва умрет, чтобы забрать меч.

И ни единого слова, думал Уолли, ни единого слова сожаления!

Только один человек захотел пожать победителю руку. Нанджи довольно усмехнулся и принял поздравления Бриу. Тот бросил на Уолли безразличный взгляд, прижал кулак к сердцу и ушел. Что бы Уолли ни делал, все это унижало достоинство Бриу, вот и сегодня его ученик, который многие годы вводил его в заблуждение, стал настоящим воином.

Мучения умирающего пришли к концу. Ганири закрыл другу глаза. Когда он поднялся, его место занял Нанджи. Он хотел обтереть меч об одежду мертвеца, ведь светлейший Шонсу сделал с Хардуджу то же самое. Потом он повернулся к секунданту. Уолли пришлось взять клинок Горрамини. Он встал на колени и протянул его победителю.

Нанджи осмотрел меч.

— Неплохая железка, — сказал он одобрительно.

Глава 6

На лбу у ученика Нанджи прибавилось два знака, Уолли дал ему необходимые сведения о секретных вызовах для третьего и четвертого рангов, и теперь Ржавый стал мастером Нанджи, воиномчетвертого ранга. Сейчас ему надо соответственно одеться.

Мастерская портного — это убогая маленькая комната в дальнем конце казарм. Нанджи купил здесь оранжевую юбку и зажим для волос с оранжевым камнем. У его кумира тоже есть камень, а значит, и ему следует приобрести такой же. Оранжевый не идет к его рыжим волосам, но теперь он стал похож на молодого бога огня, который весь светится радостью. Он долго прихорашивался перед зеркалом: раны и следы ушибов все еще видны, но, несмотря на это, он остался очень доволен собой. О Горрамини он так и не задумался.

Уолли смотрел на него с грустью и сомнением. В одеянии среднего ранга, полный какой-то новой уверенности, Нанджи выглядел теперь на много лет старше, чем тогда, в первый день, когда Уолли встретил его на пляже. Казалось даже, что он вырос и держался теперь довольно самонадеянно. Теперь не скажешь, что он неуклюжий. Возможно, такое впечатление возникало из-за того, что у него очень большие руки и ноги. Через несколько лет, возмужав и окрепнув, Нанджи станет по-настоящему мощным. Неуклюжий подросток вдруг превратился в довольно опасного молодого воина.

Закончив наконец любоваться собой, новоиспеченный мастер развернулся к Уолли.

— Позвольте принести вам клятву, мой повелитель.

— Конечно. — При получении следующего ранга вторая клятва теряет силу.

Мастерская портного подходила для этой процедуры как нельзя больше, но Нанджи выхватил меч, опустился на колени и опять стал подопечным светлейшего Шонсу. И даже во время этого торжественного акта ему было трудно сдержать улыбку.

— Наверное, вы сейчас отправитесь к священному, мой повелитель? — спросил он, поднимаясь.

Едва ли не каждый день, в один и тот же час Уолли отправлялся к Хонакуре, а сегодня ему было просто необходимо увидеть жреца Ему пора предпринять какие-то действия, а Хонакура — единственный, кто может помочь.

— А ты что собираешься делать? — спросил он подозрительно.

— Мне надо продать меч. И потом — у оружейника еще остались мои деньги. Я хотел бы отнести их родителям, прежде чем мы отсюда уйдем, — он смотрел на Уолли невинными глазами.

Воины — это спортсмены, и поэтому они продвигаются по иерархической лестнице быстрее, чем представители прочих цехов. Друзья детства Нанджи — все еще Вторые, а некоторые и Первые. Воин четвертого ранга — очень важная и могущественная персона. Нанджи мимоходом обмолвился, что его отец — Третий. А ведь были еще младшие братья и сестры, на которых это тоже должно произвести впечатление.

Значит, у него все-таки есть какие-то человеческие чувства!

— Даю тебе два часа! — сказал Уолли и тут же остался один, а в воздухе все еще висела забытая впопыхах улыбка чеширского кота.

Он пошел в храм.

Святейшего Хонакуру видеть нельзя.

Подавляя внезапно проснувшиеся подозрения, Уолли пошел прогуляться.

Он еще раз осмотрел большую стену в поисках высоких деревьев, но они были или недостаточно высоки, или росли слишком далеко от стены. Вдоль нее стояли какие-то старые полуразрушенные строения, но все равно без лестницы здесь не обойтись. За ним следят, и поэтому с лестницами ничего не получится.

Он с горечью подумал о том, что рано вывел своего соню на всеобщее обозрение… Это было ошибкой, но Тарру из-за нее совершил еще худшую. Клятва крови — не односторонняя, повелитель обязуется защищать своего вассала. А Тарру безжалостно перешагнул через Горрамини. Его и раньше не мучили моральные проблемы, а теперь потерял и последние остатки чести. Он вполне может решиться на какой-нибудь отчаянный шаг. Уолли видел только один выход — проскользнуть через ворота переодетым. Но осуществление такого плана натыкается на множество преград. Нанджи придет в ужас от подобного бесчестья, кроме того, в этом случае нельзя будет взять с собой оружие. Риск велик — Шонсу такой огромный, его легко узнать, но другого выхода, кажется, нет. Тщательно осматривались даже продовольственные фургоны — по крайней мере так говорили рабы. А до переправы все равно еще далеко.

И как переодеться? Хвост волос — это неприкосновенно, а его не спрячешь. Знаки на лбу — тоже священны. Изменять их считается тяжким преступлением. Уолли неохотно подумал о том, что Шонсу седьмого ранга придется стать женщиной и скрыть лоб под длинными волосами. А лбы закрывают, как он заметил, только рабыни, да и то потому, что черная полоса проходит через все лицо.

Солнце жгло все сильнее, и, изнывая от жары, Уолли направился к казармам. С этой стороны кустарник рос у самого здания, и путь светлейшего лежал по мощеной дорожке, которая петляла и извивалась в зарослях, похожих на джунгли. То и дело она разветвлялась, превращаясь в настоящий лабиринт. Уолли не очень хорошо знал это место, но заблудиться по-настоящему здесь трудно. Некоторое время он просто бесцельно блуждал, думая о своих трудностях и одновременно — как он не без интереса заметил — инстинктивно запоминая все детали ландшафта… семьсот семьдесят вторая сутра…

Он подошел уже совсем близко к задней стене казарм, когда в кустах раздался треск: кто-то пробирался к нему. Уолли остановился, а на дорожку выбрался раб. Это был здоровый парень с толстыми губами, весь грязный, с измочаленной черной повязкой на бедрах. Несколько секунд он стоял молча, тяжело дышал и не спускал с Уолли глаз. Рука его сжимала садовую лопатку. Уолли понял, что это — один из садовников.

— Светлейший, — обратился он к Уолли.

Рабы не должны этого делать, и опасения Уолли вспыхнули с новой силой.

— Да?

Юноша облизнул губы, явно не зная, что еще сказать. Он или очень нервничает, или просто дурак. Или то и другое вместе.

— Светлейший, — повторил он, — меня послали за вами.

Уолли попытался мягко, точно ребенку, улыбнуться рабу, но с больными ему всегда было трудно иметь дело. Он вспомнил Наррина, того идиота из тюрьмы. Рабство ли ведет к умственным заболеваниям, или же недоразвитых детей безжалостно продают работорговцам? А в Мире, конечно, нет таких заведений, где этих несчастных можно было бы запереть и забыть о них.

— Ну вот, ты меня нашел.

— Да, светлейший. — Опять пауза.

— Кто тебя послал?

— Мама.

Тупик.

— Как твою маму зовут?

— Ани, светлейший.

Ах, вот оно что!

— А тебя?

— Анаси, светлейший.

— Отведи меня к ней, Анаси.

Раб кивнул.

— Да, светлейший. — Он повернулся и пошел по дорожке. Уолли за ним.

Вскоре Уолли заметил и еще одно обстоятельство — сзади раздавались шаги. Вот они стихли… опять. За ним, конечно, следят, а в таком лабиринте держаться на расстоянии нельзя. Слышали ли их разговор? Может, ему надо вместе с Анаси укрыться в кустах и посмотреть, кто это?

Тропинка кончилась, а он так ничего и не решил. Впереди — стена казармы и маленькая дверь. Все главные входы — большие и внушительные, значит, эта, скорее всего, для рабов. Черт! Тропинка больше никуда не сворачивает. Если сейчас Уолли исчезнет, его преследователь сразу же поймет, куда он скрылся.

— Анаси!

Он остановился и повернул к Уолли свое круглое как луна лицо.

— Что, светлейший?

— Я подожду здесь. Скажи Ани, что я пришел.

Анаси подумал, кивнул и исчез за дверью. Тихо, как только мог, Уолли пробрался вдоль стены и спрятался в кустах.

Отпустив Нанджи, он поступил очень глупо: теперь их силы разделены.

Без Нанджи Уолли становится гораздо уязвимее, а теперь он, возможно, раскрыл и свои тайные отношения с рабами — Тарру достаточно умен, ему хватит и небольшого ключа. От Шонсу в интригах плаща и кинжала помощи мало, но Уолли Смит должен быть посообразительнее. Идиот! Он ругал себя за ошибки и чувствовал, как против всех этих хитростей и уловок протестует натура Шонсу.

Шаги раздавались все громче.

Мимо него прошел маленький худой человек, воин третьего ранга. Увидев перед собой дверь, он в удивлении остановился. Теперь он стоял к Уолли спиной. Уолли вышел из-за кустов и со всего размаху ударил его в то место, где плечо переходит в шею. Человек упал. По камням звякнул эфес меча, и человек застыл без движения.

Ощущение очень приятное. Уолли потер руки и стал думать, что же делать дальше. Дверь совсем рядом. Придя в себя, его жертва обязательно вспомнит, что видел перед собой вход для рабов. Его надо связать и взять с собой.

Уолли опустился на колени и присмотрелся внимательнее.

Это был Джангиуки, наставник Ушастого.

Нокаутировать человека, а потом связать — это хорошо для шпиона, но не для воина. А особенно для человека, у которого совсем недавно появилось новое тело и который не знал еще своей собственной силы. Он сломал Джангиуки шею. Парень мертв.

О ВОИНСКИХ ПОЕДИНКАХ

Суть

Семь бесчестных поступков:

Нападать без предупреждения, Нападать на безоружного Нападать вдвоем на одного, Использовать любое оружие, кроме меча, Все, что летит, Все, что бросают, Броню или щит.

Пример

Пятьдесят два напали на Лангоними, Из них он убил половину, Имя Лангоними знают все, А кто теперь вспомнит его врагов?

Суть

Бесчестное убийство убивает двух воинов.

Глава 7

Вернулся Анаси, с ним были его мать и еще один раб, которого Уолли раньше не видел. Он соображал гораздо быстрее, чем Анаси. Светлейшему угрожает опасность, сказал он. Достопочтенный Тарру устроил в его комнате засаду: там воины с дубинками и сетями. Светлейший Шонсу не должен туда возвращаться. Значит, надо послать за Нанджи, решил Уолли, и искать место, где можно спрятаться. Они отвели его вниз, в подвалы. Нельзя было представить ничего, более непохожего на его собственное жилье. Здесь так мало места, что он не может выпрямиться, даже когда стоит между тяжелых балок, которые поддерживают потолок. Драться ему здесь будет совершенно невозможно. Длинный низкий коридор похож на туннель. Через маленькие, забранные решеткой отверстия проникает слабый свет, он падает на кучи грязной соломы, на паутину, на разноцветную плесень в углах, на обломки старой мебели, которую законные владельцы давно уже выбросили. На крючках висели бережно хранимые лохмотья. Полуразвалившиеся загородки, которые должны были служить стенами комнат, загораживали только свет. Это была мужская половина; она больше напоминала стойло, насквозь пропахшее потом и грязью.

Удивительно не то, что старых рабов посылают на Судилище, удивительно то, как они доживают до таких лет.

Уолли тяжело опустился на деревянный стул, у которого не было спинки, и задумался. Джа уже обо всем сообщили. Анаси вернулся к своим делам в саду. Джангиуки так и остался лежать под кустом и сейчас, конечно же, привлекает внимание насекомых.

Убийство! То, что он сделал, — это настоящее убийство и на Земле, и в Мире. Он мог бы покончить с Джангиуки совершенно законным путем. Вызов, выпад, блеск меча — для Шонсу это дело пяти секунд, и никто бы даже бровью не повел. Но он захотел быть милосердным и вот теперь стал убийцей. Джангиуки третьего ранга… Он не сделал ничего плохого. Он выполнял приказ — следил за Шонсу. Шпионить за гостем — это еще не нарушение законов гостеприимства, хотя и дурной тон. Его единственная ошибка в том, что он принес клятву крови, не зная, какие есть на то основания; конечно же, рядом, держа меч наготове, стояли Тарру, Трасингджи или кто-нибудь другой. У парня не было выбора. Может быть, Тарру и нашел какое-нибудь правдоподобное объяснение: «Светлейший Шонсу похитил меч Богини, а мы должны его вернуть». В такое поверить достаточно легко, особенно если в противном случае тебя ждет смерть.

Рано или поздно Тарру поймет, что Шонсу не собирается возвращаться в свою комнату. Начнутся поиски. Найдут тело Джангиуки. И моральные проблемы Тарру решатся сами собой. Гончие залают.

Рабовладение, поклонение идолу, смертная казнь, телесные наказания… все это привело бы Уолли Смита в ужас. Теперь еще и убийство. Мораль всюду одинакова — так он сказал мальчику. А бог ему ответил, что об этом надо забыть. Он не смог. Шонсу убил бы Джангиуки без всяких угрызений совести, он поступил бы согласно сутрам и не чувствовал бы за собой никакой вины. Вопросы гостеприимства решились бы простой цитатой из той или иной сутры, и никто бы не посмел оспаривать его правоту. А Уолли Смит этому не научился. Он обещал, что постарается стать воином, но из этого, кажется, ничего не получится.

Богине придется найти кого-то другого.

В соломе что-то зашуршало. Он вскочил, но тут же понял, что там никого нет, по крайней мере из людей.

Интересно, а бывал ли здесь Хонакура и что он обо всем этом думает?

Он, наверное, пустился бы в рассуждения о том, что рабство — это наказание за дурные поступки в прошлой жизни. Тяжело, когда тебя наказывают за то, о чем ты даже не помнишь. Но Уолли обещал, что не станет учить Богиню, как управлять Ее Миром.

Здесь жили сотни рабов. В оружейной — сотни мечей. Уже не первый раз Уолли представил себе эту армию. И опять, как и всегда, он эту мысль отклонил. Сутры разрешают в случае опасности вооружать мирных жителей, но рабы там упоминаются особо. Такое стало бы и преступлением, и нарушением законов чести. Но для Уолли важнее была уверенность в том, что это превратится в настоящую бойню. Воины, несомненно, сильнее, и значит, он погибнет сам и погубит невинных людей. Кроме того, он понимал, что рабы так далеко не зайдут. Они испугаются возмездия. Ни одна рабовладельческая цивилизация не может терпимо относиться к восстанию рабов, независимо от того, кто стоит во главе этого восстания. Если Шонсу возьмет на себя роль Спартака, весь остальной Мир объединится против него.

Что делать? Уолли попробовал понять ход мыслей Тарру. Он, должно быть, чувствует себя неуютно. Движимый низкими стремлениями, он заставляет воинов приносить ему клятву, а это — нарушение правил чести. Приказ сохранять это в тайне — еще одно нарушение. Есть предел всему, и он не сможет долго держать свою армию в повиновении. Он даже не знает, насколько им можно доверять. Значит, Тарру чувствует, что должен спешить. Ему надо как можно скорее найти меч, а потом уйти отсюда. Шонсу — его единственная путеводная нить: даже если он и в самом деле не догадывается, где находится меч, он должен знать того, кто это знает. А сети — для того, чтобы взять Седьмого живым.

Наказанием будет смерть, сказал бог, или нечто, что хуже смерти, Тарру замышлял пытки.

Скрипнула дверь, и в подвал вошла Джа. На спине сидел Виксини. Уолли привстал сколько мог, поцеловал ее и пододвинул еще один сломанный стул, чтобы они могли сесть рядом.

Джа улыбнулась и сжала ему руку.

Уолли сам удивился тому, какое огромное облегчение он почувствовал, увидев ее. Не взяв Джа в заложники, Тарру пропустил явный путь к победе. Но ни один нормальный воин не отдал бы рабыне свое сердце, как сделал это Уолли, так что Тарру не мог бы даже предположить такое.

Уолли попытался объяснить ей все это, но она удивилась так же, как удивился бы Тарру.

— Что-то у меня ничего не получается, Джа.

Она молча смотрела на него. Неужели его вина так заметна? Неужели «убийца» уже написано у него на лбу?

Но нет.

— Вы знаете, чего хотят от вас боги? — сказала она наконец.

В этом-то вся суть.

Он кивнул.

— Да, знаю. И я не хочу этого делать. Ты права, любимая, я должен научиться быть послушным. — Он опять уставился в пол.

— Ани сейчас придет, господин. Достопочтенный Тарру и его люди все еще в комнате. За мастером Нанджи пошла Кио.

— Кто такая Кио?

Во тьме блеснули белые зубы Джа.

— Его подруга. Раньше он не мог завести себе девушку, а теперь вы дали ему столько денег… Он истратил на нее уже половину меча.

Уолли улыбнулся, но ничего не сказал. Заманивать Нанджи обратно к акулам — несправедливо, но он должен это сделать. В любом случае Нанджи надо предупредить, а когда он поймет, что его повелителю угрожает опасность, он прибежит сам.

Какие распоряжения отдал Тарру? Нанджи могут убить прямо у входа.

Виксини захныкал. Джа распеленала его, и он, как большой коричневый жук, отправился исследовать окрестности.

Опять скрипнула дверь, и вошла Ани, вся окутанная темнотой. Во мраке белело только ее страшное лицо: оно парило под потолком, а черная повязка напоминала дыру. Волосы ее были зачесаны назад, а надо лбом светилась тонкая полоска серебра — некрашеные корни. Она почтительно присела перед Уолли, хотя и не смогла удержать улыбки при виде того, что господин седьмого ранга сидит, скорчившись, в подвале рабов. У ее сына ума было немногим больше, чем у растений, которые он разводил, но сама Ани всю жизнь занималась мужчинами. В ней была некая примитивная природная проницательность, некая властность, делавшая ее настоящей Королевой Рабов.

— Я очень благодарен тебе, Ани, — сказал Уолли.

— Я вам тоже, светлейший. Вы тогда хорошо обошлись со старухой. Мало кто сумел бы не обидеться.

— Я тоже был пьян, — сказал он, — но боюсь, что больше такой возможности не представится. Что слышно о Тарру?

Дернув головой, она сплюнула на пол.

— Он уже ищет вас, светлейший. Сюда он не пойдет. А если и пойдет, вас можно будет перевести в другое место. Здесь вы в безопасности. Если Тарру заподозрит, что рабы против него, все будет совсем не так.

Этот чертов труп лежит так близко, а Тарру не дурак. Конечно, рабы могут куда-нибудь его отнести, но это большой риск. Уолли решил, что о Джангиуки говорить пока не следует.

— Мне надо поговорить со священным Хонакурой, — сказал он. — Только он может мне помочь.

Ани надула толстые губы.

— Это нелегко, светлейший.

Конечно. Раб не может запросто подойти к кому-нибудь вроде Хонакуры и вступить с ним в разговор — это уже начало бунта. Уолли сунул руку в свой мешочек с деньгами.

— Это поможет?

При виде золота глаза у Ани заблестели.

— Может быть.

Уолли отдал ей монеты и сказал, что следует передать Хонакуре. Ани повторила все слово в слово и пошла посмотреть, что можно сделать в такой ситуации.

Уолли вздохнул. Здесь слишком жарко и невыносимо воняет.

— У меня на службе всякое можно увидеть, да, Джа? Сначала — королевские апартаменты, теперь — вот это…

— Женские помещения немножко почище, господин, но от этого они не сильно отличаются. — Она улыбнулась.

Уолли очень удивился. Женская половина, конечно, не такая пышная, как его комнаты, но там просторно и все есть…

— О чем ты? — спросил он. — Разве те комнаты наверху, где Жану…

Она с улыбкой покачала головой.

— Только для ожидания, господин.

Так значит, она говорит о женских помещениях, в которых живут рабыни! Он никогда об этом не задумывался.

— И все остальное время ты проводила в такой дыре?

— Да, почти все время. — Она кивнула.

Он сжал ее руки.

— Я не знал!

Она хотела сказать, что в этом нет ничего страшного, но он перебил.

— Нет, есть, Джа! Если только мы выберемся, я больше ни на шаг тебя не отпущу. Пусть и в таком подвале, но мы будем вместе. Она опустила глаза.

— Джа… Я люблю тебя.

Ему показалось, что она покраснела, но в такой темноте ничего нельзя было утверждать наверняка. Что могут значить слова, если их говорят рабыне?

— Я бы женился на тебе, если бы мог.

Она удивленно взглянула на него.

— Я все тебе отдам, все для тебя сделаю, — сказал он. — Помнишь, я говорил, что ты не должна больше развлекаться с другими мужчинами, теперь я обещаю, что…

Она поднесла палец к губам и покачала головой.

— Да, да, конечно!

Ей трудно было выразить свои мысли словами.

— Так думает Уолли. Светлейший Шонсу помешает ему сдержать обещание.

Он хотел возразить, но она его остановила.

— Господин, сделайте для меня одну вещь, сказала она через некоторое время.

— Конечно.

— Давайте прогоним бога печали.

Виксини свернулся на куче соломы и посасывал во сне палец.

Соблазн очень велик, может быть, это его последний шанс.

— Мне хорошо и просто сидеть рядом с тобой, любимая. Необязательно тащить меня в кровать. Ты для меня — гораздо больше, чем просто развлечение.

Она опустила глаза и молчала.

— Что с тобой?

— Простите меня, господин.

— За что простить?

— Я думала не о вас. Я думала о себе.

Неужели это правда? Он никогда не умел разгадывать ее мысли. Но это не имеет значения. Две недели назад она бы вообще ничего не сказала. А за такие успехи нужна награда.

— Тут, наверное, есть клопы, — предупредил Уолли. Но она только улыбнулась, подняла к нему лицо, и он забыл о клопах.

* * *

На этот раз бог печали оказался очень упорным. Несколько раз его прогоняли, но он быстро возвращался. Его настойчивость взяла верх. Когда Нанджи наконец вернулся, двое беглецов, уже одетых, но все еще потных, сидели на шатких разваливающихся стульях.

Наклонив голову, Нанджи пробрался под балками, хмуро огляделся и посмотрел на Уолли.

— Мой повелитель, позвольте представить моего подопечного, начинающего Катанджи.

Мужество, припомнил Уолли, — это благородство в экстремальной ситуации. Он приподнялся, чтобы ответить на приветствие Катанджи. На лбу у мальчика красовался окровавленный знак, бедра прикрывала белоснежная юбка, а сам он явно был чем-то удивлен. Его короткие черные кудри были собраны старым зажимом Нанджи, но, несмотря на все старания, хвоста все равно не получилось. Он же еще совсем ребенок.

Конечно, ему здесь не место. Уолли бы должен был догадаться, что затевает Нанджи, но менять что-либо сейчас слишком поздно, клятву отменить нельзя.

Начинающий Катанджи? Возможно, это знак богов, они напоминают, что подготовка к походу продолжается. Прибыл номер пятый.

— Вместо моего старого я купил ему новый меч, — сказал Нанджи, доставая клинок.

Если бы он отправился за своим старым…

Нанджи смущенно замер, что было вовсе не характерно для него.

— Ты хочешь, чтобы я его вручил?

— Если только вы не сочтете за оскорбление встать перед Первым на колени… — пробормотал Нанджи, и в голосе его явственно слышалось: «Да, очень хочу».

— С удовольствием, — ответил Уолли. — Я все равно выше его.

При этих словах начинающий Катанджи улыбнулся. Его наставник бросил на него суровый взгляд и сказал, чтобы тот не забывал, о чем ему говорили.

Уолли встал на колени, произнес все надлежащие слова и протянул меч Катанджи. Тот осторожно взял его, произнес то, что ему полагалось произнести, но вид у него был совсем не такой торжественный, как у Нанджи. В его темных глазах вспыхивала насмешка.

— Нанджи, за тобой нет хвоста, ты уверен? — спросил Уолли, опять усаживаясь на стул.

— Совершенно уверен! Вы же мне все объяснили, мой повелитель!

Итак, Ржавый взял на вооружение сутру про шпионов.

— Вообще-то, — сказал Нанджи, — у ворот стояли Пополуини и Фарасканси. Они сказали, что возвращаться опасно. — Он нахмурился. — Но я ответил, что это — вопрос чести. Тогда они пообещали, что не станут за мной следить.

Уолли попытался представить, как все это было, но у него ничего не получилось. Что ж, зато он лишний раз убедился, что воины против него не настроены. Они просто выполняют приказы Тарру, но не более того.

Тут он заметил еще одного человека. Уолли решил, что это, должно быть, Кио, одна из женщин при казармах, но он никогда ее не видел. Нанджи усмехнулся и поманил ее рукой.

— И вот что я еще купил, — гордо заявил он. — У нас так много вещей — рапиры, и одежда, и ребенок Джа…

Сердце Уолли занято, страсть удовлетворена, но на эту женщину он не мог не отреагировать. Она была просто роскошна. Из одежды на ней были только прозрачные кружева, подчеркивающие ее и без того заметные прелести. Увидев такие колоссальные груди на Земле, он бы решил, что здесь потрудился не знающий чувства меры пластический хирург. На вид они такие упругие и крепкие, что, похоже, без чуда здесь не обошлось. Ее голые руки и ноги могли свести с ума любого. Волны светло-каштановых волос обрамляли ее совершенное лицо — точнее, совершенно бессмысленное лицо — розовый бутон губ сложен в улыбку, которая ничего не выражает, а пустые глаза похожи на камешки. Слабоумная.

О черт! Получив высокий ранг, Нанджи, кажется, совсем потерял голову от радости. Сначала братец, теперь еще вот это. Она невероятно привлекательна и невероятно неподходяща: такая идиотка надоест через пару дней. Ей место в особняке какого-нибудь богача, а уж никак не в жизни странствующего воина. Нельзя и представить, чтобы боги решили сделать ее шестым членом их команды! Ни за что!

— Наверное, надо было сначала посоветоваться с вами, мой повелитель… — Нанджи понял, о чем он думает.

— Да, следовало бы! — оборвал его Уолли и в изнеможении опустился на стул. Все идет не так. Стоит только ему подумать, что вот наконец он коснулся дна, как под ним открывается еще один слой.

— Так как ты ее назвал?

— Зорька, мой повелитель, — ответил Нанджи.

И когда светлейший Шонсу повалился на землю от хохота, мастер Нанджи несколько обиделся на него.

* * *

Время тянулось медленно. Нанджи хотелось поскорее поиграть со своей новой игрушкой, но Уолли запретил ему это. Он рассказал вассалу о засаде, устроенной Тарру, нехотя упомянул, что убил Джангиуки, но не сказал как. Лицо у Нанджи потемнело, он сгорбился на стуле и хмуро осмотрел подвал. Проснулся Виксини, он был голоден и начал хныкать. Катанджи уселся на солому и, видимо, задумался о том, какой же должна быть настоящая жизнь воина. Наверное, этот грозный Седьмой слегка напугал его. Зорька просто сидела в своем углу.

Как выбраться из казарм, подальше от храма, от города, с этого острова?

Уолли захотелось встать и пройтись, но в этой жалкой дыре можно только ползать, и поэтому он остался сидеть. Его загнали в угол. Тарру наступал на него медленно, но верно; так гангстер завоевывает округу, так Гитлер заглотил весь континент, безжалостно пользуясь нежеланием мирных жителей оказывать ему сопротивление.

Шонсу знал, что происходит. Уолли Смит тоже, и именно он позволил делам развиваться подобным образом. Он говорил себе, что пытается выиграть время, но время помогло не ему, а его врагу. Его мозг изнемогал, пытаясь найти выход. Все тщетно, надеяться остается только на то, что у Хонакуры имеются припрятанные козырные карты.

Нанджи становился все мрачнее и мрачнее. Может быть, он обвиняет Тарру в том, что тот подкупил охрану, а может быть, у него переменилось отношение к человеку, который говорил, что убивает только по необходимости. Гость поднял руку на хозяина? Кто из них сделал первый неправильный шаг? Расставлять ловушки — это нарушение правил чести, или об этом речь может идти только тогда, когда ловушка захлопнется? А выслеживать гостя — допустимо ли это?

Уолли заметил его ядовитый взгляд и подумал о том, что дождевой червяк может возродиться во всем своем великолепии. Нанджи, наверное, снова чувствует себя преданным — сначала его предала охрана, а теперь — Шонсу. Моральные проблемы есть не только у Тарру.

Но вот скрипнула дверь, и внутрь вплыла неохватная туша Ани. Она остановилась перед Уолли и печально покачала головой.

— Что со священным Хонакурой? — спросил воин, но по выражению ее лица понял, что увяз еще глубже, еще безнадежнее.

— Он в тюрьме, — ответила старая рабыня.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ ВОИН НАХОДИТ БРАТА

Глава 1

Стоял безжалостный полдень; птиц не было слышно, молчали даже насекомые; рабы с трудом передвигали ноги, стараясь не выходить на открытое солнце. Паломники, преклонившие колени на ступенях храма, стонали под кнутом беспощадного зноя. Весь Мир замер, моля о том, чтобы поскорее настал вечер. Жила и двигалась только Река.

Площадка для парадов напоминала раскаленную печь. Из-за угла казарм вышли трое. Их никто не заметил, потому что все воины охраны были заняты поисками светлейшего Шонсу. В белом жарком сиянии они двинулись в сторону тюрьмы.

Впереди шел воин четвертого ранга, великолепный в своей совсем новой оранжевой юбке. Его иссиня-черные волосы были собраны в пышный хвост. Лицо его казалось мрачным. Он чуть было не поднял мятеж против своего господина и повелителя и не произнес ни слова с тех пор, как рабы измазали ему волосы сажей и салом.

Последним шел невысокий темноволосый Первый. По его неуверенной походке, свежему знаку на лбу, по белоснежной юбке и слишком коротким волосам, по тому, как криво висит его меч, было понятно, что он совсем новичок. Об этом же говорил и ошеломленный взгляд его темных глаз. Он сжимал в руке веревку, другой конец которой был обвязан вокруг шеи пленницы.

Это была огромная безобразная женщина. Черные волосы — для рабыни слишком длинные — свободно падали на ее спину. От них до сих пор пахло щипцами для завивки. Ее огромное черное одеяние могло бы принадлежать достославной Дикой Ани, и как-то странно вспучивалось.

В этих подушках дышать было совершенно нечем, и Уолли понимал всю опасность такого положения. Даже если он не потеряет сознание от жары, силы все равно постепенно оставляют его. Пот катился градом и застилал глаза, но Уолли не решался вытереть лоб: надо делать вид, что руки связаны за спиной. Ни один нормальный воин никогда бы не подумал, что светлейший Шонсу седьмого ранга способен вот так нарядиться. Он воздержался только от полосы: во-первых, следовало щадить чувства Нанджи, а во-вторых — на близком расстоянии этот маскарад все равно сохранить не удастся. Издалека же он вполне мог сойти за рабыню, если, конечно, не принимать во внимание его рост. Уолли шел, слегка согнув ноги в коленях, старался делать маленькие шаги и изнемогал от жары.

Пока в тюрьме не сделали новую крышу, спасти узника можно было и тайком от охраны, а сейчас вход туда один — через дверь… И дверь оказалась открытой. Все трое вошли внутрь.

Бриу и двое Вторых играли за столом в кости. В углу сидели трое рабов и выбирали вшей из одежды. Подняв головы, они увидели, что воины привели еще одного узника.

За столь непродолжительное время своей карьеры Катанджи обучился только одному приему воинского искусства. Этого маневра не знал никто из воинов. Он резко развернулся, опустил голову и встал на колени. Рабыня выхватила из его ножен меч и приставила клинок к шее Бриу. Тот не успел даже пошевелиться.

— Это непременно должны были быть вы, — сказал Уолли. — Положите руки на стол и прикажите своим людям сделать то же самое.

На бесстрастном лице Бриу ничто не отразилось. Он спокойно оглядел Уолли, не без удивления посмотрел на Нанджи и положил руки на стол. Вторые, не дожидаясь приказа, последовали его примеру. Они выглядели совершенно ошеломленными.

— Почему все время вы стоите у меня на пути? — спросил Уолли. — У меня нет к вам никаких претензий, но каждый мой шаг причиняет неприятности мастеру Бриу. Вы — вассал Тарру?

— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.

— Тарру охотится за мной. Он хочет измучить меня, сделать так, чтобы я сам рассказал ему, где меч. Вы станете это отрицать?

— Нет. Но я не стану и подтверждать этого.

— Разве человек чести может так поступить?

Бриу прищурил глаза.

— Почему вы считаете, что я — человек чести?

— Так сказал Нанджи примерно за пару минут перед тем, как вы его вызвали.

— Он солгал.

— Не думаю.

Бриу пожал плечами.

— Преступление, совершенное вассалом, ложится на его повелителя. Если я, как вы утверждаете, вассал Тарру, то я принес ему клятву полного подчинения, и значит, вопрос о моей чести не имеет смысла.

— Почему вы принесли клятву такому человеку? — раздался из-за плеча Уолли огорченный голос Нанджи.

— То же самое я мог бы спросить и у вас, мастер, — ответил Бриу.

Нанджи кашлянул, потом продолжил:

— Вы видели, как Шонсу вошел в воду. Вы лучше других знаете, что его меч — это чудо!

Бриу, не отрываясь, смотрел на своего бывшего подопечного.

— Когда я был вашим наставником, мастер, я не сумел дать вам верных сведений относительно третьей клятвы. А интересно, как с остальным? Если повелитель поступает нечестно, кто должен исправлять его ошибки?

— Его подчиненный, — прошептал Нанджи, подумав. — Каким образом? Что ему надо делать?

— Сделать вызов, если он может. Или найти кого-нибудь посильнее. — Похоже, он цитирует. В его словах звучат интонации Бриу.

Бриу кивнул.

— Но светлейший Шонсу ничего против Тарру не сделал, хотя вина того очевидна.

Уолли знал, что в этом была его первая ошибка. Бог предупреждал, что понадобятся жесткие меры. Во время их первой встречи он сказал Уолли, что честный воин сочтет своим долгом убить Хардуджу во благо доброго имени всего воинства. Он даже прозрачно намекнул насчет Наполеона, ведь Наполеон все-таки был королем Эльбы, хотя и недолго. Пожалев Тарру, Уолли предал честных воинов охраны. Он должен был сразу убить его, взять на себя власть и устроить расследование… он этого не сделал.

— Я признаю эту ошибку, — вздохнул Уолли. — Нанджи указал мне на нее сразу же, в храме. Но ведь потом я стал гостем Тарру.

Презрение вспыхнуло в глазах Бриу.

— У вас было множество возможностей и предлогов. Он заставил Горрамини и Ганири принести ему третью клятву, а потом натравил их на Нанджи. Он добрался и до Пятых. Разве вы этого не знали?

Седьмой не должен выслушивать подобных вещей от Четвертого, но Уолли чувствовал себя слишком виноватым и утратил самоуверенность.

— Я подозревал.

— Ну и что? — спросил Бриу. — Если бы вы что-нибудь предприняли и обратились к нам за помощью, неужели вы думаете, что мы остались бы в стороне? Мы нуждались в вожде! Мы хотели вернуть свою честь! Никто из нас не совершенен, но… — он замолчал и опустил глаза. — Был один. Если бы все остальные оказались хотя бы наполовину такие честные, как он, мы бы давно взбунтовались.

Оправданий Уолли воины не поймут — он хотел предотвратить кровопролитие. Он пожалел старика Тарру. Нанджи заговорил о конюшнях, и мысль о том, что надо убить троих, привела его в ужас. Но время шло, и цена все росла. И если сейчас ему удастся спастись, то лишь пожертвовав многими жизнями.

Бриу опять яростно взглянул на него.

— И даже сегодня утром! Горрамини предали! А вы не сделали ничего!

— Я пытаюсь что-то сделать сейчас, — твердо сказал Уолли.

Бриу оглядел его одеяние и сплюнул.

Тут вспыхнул гнев Шонсу, и Уолли с трудом удалось его подавить.

— Вы держите здесь жреца. Я хочу его забрать. Потом я уйду.

— Но как?

— Богиня позаботится о чести Своей охраны. Она дала мне другое задание.

Бриу пожал плечами и опять принялся рассматривать свои руки.

— Почему вы принесли Тарру третью клятву? — снова спросил Нанджи.

— Моя жена только что родила близнецов, мастер, — ответил Бриу. — Ее надо кормить и их тоже. Когда вы станете старше, вы это поймете.

Воинам нравятся страшные клятвы, но они тоже люди.

— Бриу, — сказал Уолли, — мой рассказ слишком долог, а сейчас у нас нет времени. Я допускаю, что совершил ошибку. Если у меня будет такая возможность, я ее исправлю. Но у меня и в самом деле есть задание. Мне нужны помощники. Ваша жена уже оправилась после родов?

Шонсу, Нанджи, Катанджи, плюс Бриу и его семья… всего семеро, если не считать рабов.

— Нет, светлейший.

Уолли приказал Катанджи забрать у воинов мечи.

Под новой крышей в тюрьме стало еще жарче и вонь усилилась. Когда Уолли вошел, у него слегка закружилась голова и он подумал, что Хонакура, наверное, не смог бы вынести здесь долго. Узников оказалось четверо. Они были прикованы за одну ногу, но Уолли был слишком расстроен, и это небольшое достижение не доставило ему радости. Он направился к маленькой сморщенной фигуре.

Увидев своего освободителя, Хонакура крякнул от удивления. Опираясь на его руку, он встал.

Уолли стянул черную ткань со своей накладной груди.

— Вы будете Безымянным, священный. Там в кармане есть повязка на голову. Переоденьтесь наверху, там прохладнее.

Все еще усмехаясь, Хонакура заковылял к лестнице. Рабы приковали к камням всех воинов, а потом Уолли приковал и рабов.

— До свиданья, мастер, — сказал он Бриу. — Никто из нас не совершенен.

Бриу вздохнул.

— Да. Я думаю, мы должны пытаться стать лучше.

Уолли протянул ему руку. Поколебавшись, Бриу пожал ее.

— Надеюсь, светлейший, что в пути вас все же лишат невинности.

Не переставая смеяться этой неожиданной шутке, Уолли поднялся в комнату охраны. Он отдал Катанджи его меч и помог справиться с ножнами. Хонакура уже облачился в черный балахон, и Нанджи обвязывал ему лоб.

— Мы попали в хорошую переделку, свя… старик, — сказал Уолли. — Не знаю, как нам удастся выбраться. Но лучше всего поскорее вернуться к казармам.

— К казармам? — невинно спросил Хонакура. — А почему бы не в город?

— Но как… — начал Уолли, а потом быстро посмотрел на него. — Черт побери! Должен же быть какой-нибудь потайной ход!..

— Конечно, — ответил Хонакура. — Неужели вы думаете, что у жрецов может его не быть? Вы никогда не спрашивали меня об этом.

И он радостно засмеялся.

Глава 2

Отойдя от тюрьмы на некоторое расстояние, они изменили порядок — теперь впереди шли двое воинов, а сзади — завернутые в черное фигуры. Хонакура спешил изо всех сил. Он поддерживал рукой свое слишком длинное одеяние, но все равно спотыкался на каждом шагу. Уолли оказался не намного проворнее: от неудобных сандалий у него опять заболели недолеченные ноги. К тому же идти медленно было легче: не так изматывала жара. Навстречу им попадались люди, но никто не обратил на них внимания.

Срывающимся голосом старик говорил Нанджи, куда идти. Сначала они шли вдоль берега, потом свернули на деревянный настил недалеко от самой стены. — Я думаю, нам понадобится лопата, — прохрипел он, и боги поставили на их пути тележку с инструментами. Уолли сделал два шага в сторону и взял необходимое.

— Все тихо? Никого нет? — спросил жрец, и беглецы скрылись в кустах. Заросли плотной стеной обступали старую полуразвалившуюся голубятню, покрытую лишайником и почти сгнившую. Внутрь вела маленькая дверь. Уолли навалился плечом, и она легко поддалась. Раздалось хлопанье крыльев. Внутри было темно, мрачно, грязно и чем-то неприятно пахло. В птичьем помете копошились черви. Через дыру в крыше пробивались лучи света, падая на толстые занавеси паутины. Сверху из своих гнезд смотрели удивленные белые птицы.

— Если только за нами не следили, — сказал Уолли, — мы здесь в полной безопасности. Тут никто не был уже многие годы.

— Не годы, а поколения! — ответил Хонакура. — Я надеюсь, что путь все еще существует. Возможно, им не пользовались уже несколько веков. Или вообще никогда. — Он чихнул. — С той стороны выход может оказаться закрытым.

— Неплохо! — сказал Уолли. — Я думаю, надо послать Катанджи, чтобы он привел остальных. Ты согласен, Нанджи?

Нанджи кивнул, все еще мрачно хмуря брови.

— Надо, чтобы кто-то навел здесь порядок, когда мы уйдем, — сказал жрец.

— Приведи Джа, Зорьку и Ани, — приказал Уолли. Юноша усмехнулся и направился к двери. — Иди медленно! Если кто-нибудь спросит, скажи, что ты — новый подопечный мастера Бриу, что он послал тебя по делу… По какому делу — ты имеешь право не говорить. И захвати мои ботинки!

Катанджи ушел.

— А кто же такая эта Зорька? — спросил Хонакура с улыбкой.

— Я полагаю, это номер шестой, — прорычал Уолли, оглядывая царящую повсюду зловонную грязь. — Нанджи купил себе рабыню.

— А седьмой — я.

Уолли в недоумении обернулся к нему.

— Вы? При всем моем уважении, священный, вам не справиться.

— Думаю, что вы правы, — спокойно ответил Хонакура. — Вполне возможно, что я никогда не вернусь сюда. Но ведь и вы можете погибнуть, молодой человек, а вам терять гораздо больше, чем мне. И кроме того, у вас есть хорошая возможность вернуться.

— Что вы имеете в виду?

— Вы ведь должны вернуть меч, помните? О том, что это значит на самом деле, я знаю не больше, чем вы. Но может быть, вы должны принести его туда, где получили.

Вокруг встревоженно ворковали голуби, а Уолли попытался представить себе, как старый, привыкший к пышности и роскоши человек отправится в тяжелый и опасный поход.

— Я не хочу, чтобы вы шли с нами.

Жрец фыркнул, а потом несколько раз чихнул.

— Я знал, что пойду с вами, с того самого момента, когда вы передали мне слова бога. Я ведь могу быть вам полезен, не так ли?

Возразить нечего.

— И все же я думаю, вам лучше остаться, сказал Уолли так мягко, как только мог. Старик ему нравился, и он жалел его.

— Если я не пойду с вами, меня отправят на Судилище! Конечно, я пойду. Нас семеро! Так, а выход, говорят, в самом дальнем от храма углу, значит, в том.

Уолли протянул Нанджи лопату. Тот слегка отвлекся от своих мрачных мыслей, заинтересовавшись таинственным подземным ходом. Какое-то время он в нерешительности смотрел на грязь. Потом снял свою новую оранжевую юбку и передал Уолли. Нанджи начал копать, поднимая целые тучи вонючей гнилой пыли. Уолли и Хонакура позорно бежали на свежий воздух. Они стояли в кустах и шепотом разговаривали.

— Много ли жрецов знают об этом ходе? — спросил Уолли.

Хонакура покачал головой.

— Не знаю, — ответил он. — Все идет по цепочке. Мне об этом рассказали много-много лет назад. Когда этот человек умер, я рассказал еще одному. Но первый, к кому я обратился, уже знал.

Очень просто, но такая система проработала не одно столетие. Уолли должен был догадаться, что у жрецов есть свой выход, о котором воины не знают. И может быть, не один.

Потом он спросил, за что старика бросили в тюрьму, и еще раз убедился, что бог оказался прав — Уолли не понимал, что происходит в храме. Собираясь отправиться вместе с Уолли, Хонакура начал слишком быстро передавать полномочия. Много суеты вызвал и праздник в День Воина. Хонакура настойчиво внушал всем, что Уолли предстоит выполнить волю Богини, а значит, воины должны ему помогать. А воля Богини — сильнее, чем третья клятва, принесенная Тарру. Хорошая попытка, подумал Уолли, но нельзя надеяться, что воины станут слушаться жрецов. Был ли его арест делом рук Тарру, Хонакура точно не знал.

Хотя об этом ничего не было сказано, но Уолли задумался, нет ли тут и его вины. Хонакура, стоя во главе всех византийских интриг внутри храма, оказывал слишком большое внимание этому таинственному воину, который даже не взял на себя труд разобраться в охране. И среди жрецов Уолли не удалось найтисебе поддержки.

Но где Катанджи? Время шло, и Уолли стал нервничать. Он возложил слишком большую ответственность на непроверенного человека.

В дверях появился Нанджи. Окутанный облаком серой пыли, он был похож на Духа Чумы. Из воспаленных глаз мастера катились слезы.

— Там люк, — проговорил он между приступами кашля. — Не могу поднять.

Уолли вошел внутрь и через кучи грязи пробрался к расчищенной площадке. Он увидел каменную плиту, в которую было вдето сильно разъеденное бронзовое кольцо. Крепко ухватившись за него, Уолли потянул. Сначала ему показалось, что и у него ничего не получится, но вот крышка сдвинулась и легко повернулась. Он взглянул вниз, в темноту, и пожалел, что не приказал Катанджи прихватить фонарь. Потом он опять вышел наружу, чтобы все газы, которые могли скопиться в подземелье, успели выветриться. Трое мужчин сидели на земле и, не говоря ни слова, напряженно ждали. Катанджи вполне надежен, но ведь он мог попасться на глаза Тарру. А может быть, Бриу уже нашли и он рассказал все. Новый Первый — вещь вполне обычная, уверял себя Уолли, но он тут же пожалел, что не приказал Катанджи держать глаза широко открытыми. Два сына ковровщика — это уже слишком.

— Если и с другой стороны такой же люк, то ход, вероятно, ведет в какой-нибудь дом, — мрачно предположил Нанджи.

— Внутри стены должна быть лестница, — сказал Уолли, — и еще одна дверь, которая ведет наружу.

Жрец уставился на него.

— Откуда вы об этом знаете?

Уолли довольно улыбнулся.

— Я объясню, если вы скажете, откуда вы узнали, что у Катанджи черные волосы.

Ответа не последовало. Уолли погрузился в размышления. По этому пути можно идти только в одну сторону. Люки — самая надежная система. Бог говорил, что примерно каждые пятьдесят лет город сжигают, а сам он видел, что здания подходят почти вплотную к стенам. Самое безопасное место для выхода — это ниша, углубление в стене, его не заденут никакие новые постройки. А иначе ход может привести в какой-нибудь дом.

По дорожке неторопливо прошли рабы, и все трое замолчали. Потом появился задумчивый жрец, он вполголоса бормотал сутры.

Наконец пришел Катанджи, а за ним и все остальные, и Уолли понял, как сильно он волновался, обнял Джа и Виксини. Нанджи положил руку на плечо Зорьки, и она, кажется, смутилась: скорее всего, девушка так и не поняла, кто он такой — ведь у ее нового хозяина волосы были рыжими.

Ани, посмеиваясь, рассказала, как, узнав об исчезновении беглецов, достопочтенный Тарру пришел в такую ярость, что с ним едва не случился удар, и о том, как равнодушны ко всему его вассалы. Он уже обшарил все казармы, все окрестные здания, и теперь собирается искать их в саду. Значит, скоро найдут тело Джангиуки. И тогда против Уолли ополчится вся охрана, взывая к мести за предательское убийство.

Ани принесла кремень, огниво и свечи.

— Как ты догадалась? — радостно спросил Уолли.

— Так сказал новичок, светлейший.

Уолли с удивлением посмотрел в блестящие глаза Катанджи и поздравил его, а потом признался себе, что Богиня сумела подобрать ему спутников лучше, чем это сделал бы он сам.

Нанджи остался у входа, а все остальные столпились у спуска. Уолли опустил вниз свечу. Пламя ее горело так же ровно, как наверху, и значит, воздух там есть. Катанджи не терпелось скорее приняться за дело, и он получил свою награду — Уолли послал его вперед.

Через пять минут новичок вернулся.

— Там лестница, светлейший…

Уолли с удовлетворением встретил восхищенный взгляд Хонакуры.

Проход оказался слишком узким для Уолли. Множество муравьев и других насекомых сильно его попортили; к счастью, скорпионов здесь не оказалось. Как он и предсказывал, лестница поднималась в маленькую каморку. Уолли не мог там выпрямиться, но ему пришлось подняться первым, чтобы сдвинуть крышку люка. Уолли сосчитал ступеньки. Судя по ним, углубление совсем небольшое, размером, наверное, с собачью конуру. Как бы там на самом деле не оказалось конуры… Неуклюже цепляясь за стены, Уолли пошевелил бронзовое кольцо. В темноту проник тусклый луч света.

Встав на колени, он просунул голову в отверстие и заглянул внутрь.

Трудно сказать, кто удивился больше — сам Уолли или мул.

Глава 3

Обычно паломники отправляются в путь утром или вечером. Днем они отдыхают, и поэтому Понофити, погонщик мулов третьего ранга, в полдень всегда заводил свой обоз в хлев, но не распрягал животных: он был ленив. После этого погонщик отправился обедать домой к жене, а потом собирался навестить любовницу. День уже клонился к вечеру, когда он вернулся за мулами.

Самый обычный день из жизни погонщика мулов. Обычный до той минуты, пока он не открыл дверь хлева.

* * *

Катанджи скатился на гору рухляди — разломанные стулья, прохудившаяся упряжь, рваные мешки — уговорил хорошего мальчика перейти в другое стойло, после чего расчистил путь для остальных.

Джа объяснила, почему днем мулы стоят в темном и душном хлеву.

Потом она нашла седельные ремни и привела в порядок костюм своего господина В обломке зеркала Уолли увидел, что от пыли волосы его стали серыми, а это вполне соответствовало его одежде, одежде пожилой женщины. Если не поднимать головы, то в городе никто не обратит на него внимания. Нанджи с досадой согласился, что его чистая оранжевая юбка в настоящий момент совсем не к месту, и хорошенько вывалял ее в грязи. Бормоча проклятия, он даже развязал свой хвост, но взглянуть на переодетого предводителя так и не решился.

Ани, как они и условились, закидала люк грязью, закрыла дверь в голубятню и вернулась в казармы.

Зорька в этой суете участия не принимала никакого, и вид у нее был более свежий и чистый, чем у остальных. Уолли вовремя заметил, что Нанджи подхватил ее и направился к куче сена, и запретил предпринимать какие-либо действия до специального распоряжения.

Виксини выразил сильное желание забраться на спину мула по его задней ноге, но мама удержала сына от этого.

Хонакура сел на мешок с зерном и улыбался беззубой улыбкой.

Ничего не оставалось делать, как только ждать возвращения погонщика.

* * *

Понофити был небольшого роста, и сегодня он вошел в хлев гораздо быстрее, чем когда-либо раньше, потому что ему помогала рука Уолли. Дверь за ним закрылась.

Смуглое лицо погонщика напоминало крысиную мордочку, вонь от него стояла такая же, как и от мулов, но совсем глупым назвать его было нельзя. Увидев перед собой свой же собственный нож, он весь напрягся.

— Сколько ты обычно берешь за перевозку отсюда до пристани? — низким мужским голосом спросила его огромная фигура, одетая в черное платье рабыни.

— Три медяка… господин… — ответил он.

Уолли убрал со лба волосы, чтобы тот сосчитал знаки. Даже кинжал не испугал его так сильно.

— Светлейший!

Если у разбойников и в охране были сообщники, то вполне вероятно, что с помощью подкупов или открытой силы они контролировали и погонщиков. Возможно, есть какие-нибудь условные сигналы. Уолли нашел на стене подходящий выступ и разложил на нем пять золотых монет. Подумав немного, он добавил еще две.

— Это останется здесь до твоего возвращения, — сказал он. Глаза погонщика загорелись так, словно перед ним лежало целое состояние. — Я поеду верхом на муле прямо за тобой. Если нас остановят разбойники или воины — особенно если воины, — он размахнулся, и нож вонзился в стену, — ты сюда не вернешься. Вопросы есть?

Труднее всего спрятать мечи. Уолли пришлось употребить всю свою власть, которую давала ему третья клятва, чтобы Нанджи наконец отдал ему свой меч. Оба клинка завернули в мешковину и привязали к спине мула под тюком с зерном. Собственный меч Уолли остался где-то в казармах. И так, имея при себе только один кинжал, спрятанный на высокой груди Уолли, путешественники двинулись в путь, направляясь к подножию горы, где им предстояло пройти мимо часовых.

* * *

Все, кроме Зорьки, были с ног до головы вываляны в грязи. Уолли понимал, что вид у него очень уродливый — оплывшее женское тело и мускулистые мужские ноги. Нанджи со своими грязными черными кудрями — просто тощий Четвертый неопределенного ремесла, хотя для своего ранга он необычно молод. Катанджи — всего лишь безымянный Первый. Все остальные не должны привлечь к себе внимания.

Пройти мимо часовых — задача довольно трудная, их там восемь человек, а у Уолли всего один кинжал. Если бы не Хонакура, Уолли никогда бы не пошел на этот риск: где-нибудь в горах наверняка есть другой путь.

Воины прохлаждались в тени земляничного дерева и близко к повозкам не подходили. Из этого Уолли заключил, что жертву убийства еще не обнаружили. Значит, они ищут только воина седьмого ранга да, может быть, его вассала, и большинство, наверное, все еще считают, что Нанджи — Второй. Полдюжины паломников их совсем не заинтересовали. Воины высоких рангов никогда не связываются с таким отребьем, а мысль о том, что Седьмой может переодеться рабыней, вообще никогда не придет им в голову, проживи они хоть тысячу лет. Уолли опустил голову. Пот ручьями стекал по его лицу. Через несколько минут мулы миновали часовых и уже поднимались в гору.

Разбойники вряд ли заинтересуются паломниками, идущими из храма. Они любят грабить еще до того, как к этому приступят жрецы. Итак, теперь Уолли оставалось только вернуть седьмой меч и пригнать свое стадо к лодке. Звучит просто! Если он сумеет добраться до пристани раньше, чем там узнают о его преступлении, то можно надеяться на нерадивость часовых, которые только делают вид, что выполняют приказ нелюбимого предводителя. Впервые за много дней в душе Уолли проснулась надежда. Он стал молиться.

С мечом все оказалось просто. Мулам надо было где-то отдохнуть, и Уолли крикнул погонщику, чтобы тот остановился у четырнадцатого домика.

— Мулы идут. Переправа мулов, — послушно прокричал погонщик. Уолли и Джа спешились.

Они скользнули в домик. Там было пусто. Джа выбрала одну из самых старых хижин. На полу лежал толстый слой грязи, в комнате нет ничего кроме двух полусгнивших матрацев. Видимо, та хибарка, где он встретил Джа, — одно из самых лучших помещений.

— Это здесь, господин, — сказала она, показывая пальцем, и Уолли надо было только протянуть руку и достать седьмой меч из соломы. Клинок засверкал, вспыхнул камень, и сердце Уолли опять затрепетало. Он полюбовался мечом, а потом завернул его в одеяло Виксини.

Джа уже собралась уходить, но эта грязная лачужка напомнила Уолли об их первой ночи. Он взял ее руку. Она обернулась и вопросительно посмотрела на него.

— Джа, — сказал он.

— Да, господин?

Он покачал головой.

— Уолли? — прошептала она с улыбкой.

Он кивнул.

— В этих домиках я нашел два сокровища.

Она оглянулась на дверь, слегка нахмурилась, потом опять обернулась к нему.

— Господин, покажите мне весь Мир.

— Если ты меня поцелуешь.

Она потупила взгляд.

— Рабыня подчиняется приказам.

— Поцелуй меня, рабыня!

— Переправа мулов! — прокричал погонщик. Он стоял, за дверью, но Уолли показалось, что голос доносится откуда-то издалека.

Обниматься в таком виде, когда сам похож на большой диван, не очень-то романтично, но через некоторое время Уолли перевел дыхание и повторил:

— Еще раз, рабыня!

— Господин! — проговорила она с упреком. — Пора идти!

Но в глазах ее светилось такое счастье, такая радость, каких он никогда не видел. Она оставляет здесь мало приятных воспоминаний. Рабам не разрешается иметь чувства, но чем бы ни стали эти убогие лачуги для Уолли, Джа они, должно быть, напоминают о том, что здесь она была всего лишь частью мебели.

Он понимал, что она права. Им пора идти, иначе слишком длительная остановка может привлечь внимание.

— Пойдем быстрее!

Они еще раз поцеловались и шагнули к двери. Как всегда, он хотел, чтобы она вышла первой. Как всегда, она держалась позади. Он настоял, она подчинилась.

Вдруг она отпрянула и толкнула его обратно в домик.

— Всадники!

Уолли осторожно выглянул. В гору поднимались трое — в красном, оранжевом и зеленом — неужели сам Тарру?

— Погонщик! — Уолли махнул рукой, снял с меча одеяло и встал у окна. Процессия прошла мимо.

Первым, сгорбясь в седле, ехал скучающий погонщик, далее следовал темноволосый Нанджи, он держал на руках Виксини и пытался успокоить его, повторяя, что мама скоро придет; Катанджи развернулся и смотрел назад, под гору; Хонакура бессильно висел на спине мула, последней ехала Зорька. Взгляд Уолли замер. Он в первый раз увидел Зорьку на ярком солнечном свете. К тому же верхом на муле! Ее великолепные ноги были видны полностью, бахрома натянулась и обнажила остальные части ее чувственного тела. Ух! При одном только взгляде на нее в организме Шонсу включилась мощная программа по производству гормонов. Он знал, что Зорьки здесь быть не должно, что это ошибка, и в этом седле должен ехать кто-то другой, скорее всего, еще один воин, старше и опытнее Нанджи, еще один борец. Но Уолли не знал, кто именно, и… О! Ну и зрелище!

Стук копыт раздался ближе.

Неужели их узнали? Нет, вряд ли. Скорее всего, Тарру решил лично повести самые надежные силы к пристани. Поскольку в храме ему ничего не удалось выяснить, то такая стратегия — самая лучшая: теперь его уже никто не сможет перехитрить.

Найдено ли тело?

Возможно. А что с Бриу? Охрана в тюрьме сменяется в полдень, и значит, уже тогда Бриу был свободен, а может быть, и раньше. Он мог сообщить о том, что светлейший Шонсу бежал.

Но самым удручающим обстоятельством было то, что вместе с ними ушел и Хонакура в темной одежде и что у Нанджи теперь черные волосы. К счастью, у Ржавого на руках ребенок, и это отведет от него внимание, но Тарру непременно тщательно осмотрит всех, кто едет на мулах. Пусть его сторонники и ненадежны, но властности Тарру не занимать, и он совсем не дурак.

Или может быть… Уолли ужаснулся своей внезапной догадке. Уж слишком легко они прошли мимо часовых. Это, наверное, ловушка. Им приказали пропустить беглецов и немедленно сообщить в храм. Даже для Тарру убийство легче совершить за городом, в лесу.

Тарру, один Пятый и один Четвертый… что-то они слишком быстро поднимаются по крутому спуску. В честном бою, на равных, Уолли и Нанджи, возможно, справились бы с этими тремя. Но они верхом, Нанджи не вооружен, а там, внизу, еще восемь человек.

Даже имея в руках седьмой меч Шиоксина, Уолли сомневался, что Шонсу сможет одолеть трех вооруженных всадников. Он отошел от окна и прислушался к стуку копыт.

Мулы уже миновали четыре или пять домиков, когда трое всадников приблизились к хижине, внутри которой предмет их поисков сжимала побелевшая от напряжения рука. Копыта стучали все так же ровно.

Уолли осторожно высунул голову и посмотрел им вслед. В ту же секунду он отпрянул, потому что всадники резко обернулись. Он заметил Тарру, Трасингджи и Ганири. У Уолли мелькнула мысль, что все кончено, но стук копыт звучал так же ровно и через несколько минут затих вдали.

Вытерев пот со лба, он повернулся к Джа. Они бросились в объятия друг другу.

— Это Зорька! — выговорил он наконец.

Она недоуменно взглянула на него.

Он объяснил, и они хором расхохотались. Не переставая смеяться, Уолли завернул меч в одеяло Виксини, и, держась за руки, счастливые влюбленные бросились догонять мулов. Зорька — вовсе не ошибка. Она одна из тех семи, кого избрали боги.

Она помогла им спокойно пройти мимо часовых, хотя Уолли не сразу это понял.

Между тремя всадниками и Нанджи было расстояние, равное длине меча, но преследователи не видели ничего, кроме Зорьки.

Глава 4

Последний домик остался позади, а мулы, поднимая тучи пыли, все так же шли в гору. Внизу лежал город, посреди которого возвышался храм, а над ними, подобно часовому, вставал столб брызг, окружавший Судилище Богини, Уолли выругался про себя: вынужденное бездействие раздражало его. Он успел бросить последний взгляд на долину и на храм, высившийся в ее сердце. Вот все исчезло. Может быть, когда-нибудь он еще вернется сюда, чтобы вернуть меч… А может и нет.

Дорога, которая теперь превратилась в узкую тропинку, петляла в зарослях, которые становились все гуще и гуще и напоминали уже настоящий тропический лес — кроны деревьев заслоняли небо, а корни сплетались под ногами так, что не видно было земли. Стало темнее. До беглецов еще долетал приглушенный рокот водопада, но вскоре и он затих, и теперь слышался только ровный монотонный шаг мулов, совершенно безразличных к человеческим тревогам и волнениям.

Иногда они выходили на поляны, где на красной земле росли какие-то злаки, но Уолли не знал, что это такое; иногда их тропа разветвлялась, и маленькие дорожки уводили в глубь таинственных джунглей. По этой дороге мало кто ходил. Им попадались паломники, которые шли по двое и по трое, а некоторые, те, что побогаче, ехали верхом на мулах. Но когда день стал клониться к вечеру, им начали попадаться крестьяне. На беглецов они внимания не обращали.

Разбойников пока не видно, но ведь они не будут заранее оповещать о своем прибытии, и поэтому расслабиться Уолли не мог. Дорога, кажется, просто создана для них: она петляет, извивается, сворачивает, и на каждом таком повороте он ожидал встретить вооруженных людей.

Обвязанный подушками, Уолли обливался потом. Его все время донимали мухи. Во фляге уже ничего не осталось. Стремени в этом Мире, видимо, еще не изобрели, и седло превращалось в настоящее орудие пытки, а влажная одежда натирала на коже мозоли. Почувствовав, что угроза теплового удара вполне реальна, Уолли решил поберечь остатки порядком израсходованных сил. Он спешился, снял с себя свой маскарадный костюм и остался в одной юбке. Чувство облегчения не поддавалось описанию. Под подушками он прятал ботинки. Уолли надел их, засунул за пояс нож погонщика и побежал догонять мулов. Вот он поравнялся с Зорькой. Вид у нее был жалкий и несчастный. Уолли пробовал заговорить, но она только поморгала глазами и не ответила.

— Ничего, скоро приедем! — заверил он и не мог удержаться, чтобы не похлопать ее по чудному бедру. Через несколько дней Нанджи, возможно, будет предоставлена честь поделиться… Нет. Он твердо подавил эту похотливую мысль.

Уолли подошел к Хонакуре, с беспокойством замечая, какой у старика измученный вид.

— Как вы себя чувствуете, священный?

Тот ответил не сразу. Хонакура взглянул на него и сказал:

— Плохо. Но вы же ничего не можете сделать. — И он опять закрыл глаза.

Катанджи улыбался не так широко, как его брат, но он старался изо всех сил, и поездка явно была ему по душе. Если говорить о жизни воина, то ему определенно повезло: он просто не знал, что успел испытать больше, чем обычному человеку доводится испытать за многие годы.

Уолли окликнул Нанджи, тот спешился и подошел к нему. Он сразу же заметил нож и хмуро на него покосился. Катанджи уставился на тех, кто шел сзади, и картина показалась ему довольно забавной.

— Позвольте мне взять свой меч. — Безоружным Нанджи не ходил с самых ранних лет и сейчас без своего любимого клинка, должно быть, чувствовал себя ужасно неуютно.

— Еще рано! — ответил Уолли. — Я разделся только потому, что начал зажариваться. Ты же видел Тарру — я думаю, он останется на пристани. Но вдруг ему вздумается вернуться сюда? К тому же здесь могут проходить его гонцы. Поэтому для мечей еще не время. Если услышим стук копыт, я спрячусь в кустах. А теперь расскажи мне, что ты знаешь о пирсе.

— Я бывал там только один раз, — ответил Нанджи, — еще когда был Первым.

Взгляд его стал отсутствующим: Нанджи искал в своем безотказном банке данных нужную информацию, и горестное выражение постепенно исчезло с его лица.

Уолли было очень жалко его. Ведь только сегодня утром мир стал таким, каким Нанджи хотел его видеть. Он сделал свой первый вызов, доказал свое мужество, выиграл свой первый бой — все это очень много для него значит. Он стал воином, получил ранг и мог сделать брата своим подопечным, мог купить эту рабыню. Как, наверное, ему хотелось показать ее в салоне!

И вот опять все меняется, все становится еще хуже, чем было раньше. У его героя оказались не только глиняные ноги, но и копыта дьявола. Пробило полночь. Карета Золушки превратилась в тыкву.

— Дорога выходит на открытое место, — сказал Нанджи, — это у самой воды, в длину и в ширину примерно сто шагов. Там за ограждением стоит только один дом, вахта. В длину примерно двадцать шагов. На пристань можно выйти только через вахту. С обеих сторон там большие арки. Под ними находятся стойла для лошадей, а все помещения, кухня и все такое — с другого конца. В ту пору этими постройками не особенно пользовались, все было запущено. На втором этаже — сеновал, больше ничего. Там, где стойла, окон нет, это значит… вниз по течению.

— Отлично! — сказал Уолли. — Прекрасное сообщение, мастер.

Улыбка Нанджи умерла, не успев родиться. Некоторое время они шли молча, сосредоточенно отгоняя мух.

— Перед самой пристанью я уйду от вас, — сказал Уолли. — Тогда ты достанешь свой меч. — Он посмотрел на Катанджи. — Теперь слушай. Я хочу, чтобы ты, Нанджи, привел всех в Ханн. Не спорь! Это — лучшее, что ты можешь для меня сделать, ведь иначе мне самому придется обо всех беспокоиться. Как только вы отчалите, я доберусь до вашей лодки, но специально меня не ждите. Дождитесь меня в Ханне. Надо договориться, где именно. Ты знаешь там какие-нибудь гостиницы?

Опять заработал банк данных.

— Там есть «Семь мечей».

— Нет, надо такую, где бы воины не останавливались.

Нанджи удивился и опять задумался.

— Есть еще «Золотой колокол», но там плохо кормят.

Удивительная память! Он, наверное, это где-то случайно услышал, возможно, много лет назад. Уолли подумал, что без Нанджи ему будет трудно.

— Хорошо! Если я не доберусь до вашей лодки, то отведи старика, Джа и Вики в «Золотой колокол» и заплати там за десять дней. Если к тому времени я не дам о себе знать, значит, Джа твоя. Старику ты можешь доверять, но вряд ли он живым доберется до пристани, не говоря уже о Ханне.

— Тарру меня не выпустит, — гневно сказал Нанджи.

— Может быть, и выпустит, Нанджи. Я прошу тебя только об одном — позаботься о Джа. Прошу, а не приказываю. — Уолли глубоко вздохнул. — Я хочу освободить тебя от твоих клятв.

— НЕТ! — закричал Нанджи, в ужасе глядя на него поверх спины мула. Вы не должны этого делать, мой повелитель!

— Нет, я сделаю так. Надо бы приступить к этому немедленно, но я не хочу, чтобы ты доставал меч.

— Но… — Нанджи, наверное, думал, что хуже быть уже не может и вот стало хуже.

— Но тебе придется объявить, что я совершил преступления против чести, — сказал Уолли, как бы заканчивая его мысль. — Ты все видел. И должен донести на меня кому-нибудь старше или сильнее. Давай! Ему это понравится. Он будет просто счастлив и отпустит тебя.

— Без моего согласия нельзя отменить вторую клятву! — с победным видом заявил Нанджи.

— Так я приказываю тебе согласиться! — ответил Уолли, удивляясь столь странной логике. — Ты ведь мой вассал и должен выполнять приказ, не так ли?

Несправедливо опутывать Нанджи такими парадоксами. Он ничего не ответил, но на лице было написано бесконечное отчаяние. Он разрывался между своими идеалами и долгом с одной стороны и личной привязанностью — с другой. Уолли это тронуло, но он был неумолим.

— Вы мне не доверяете! — пробормотал Нанджи.

В этом есть доля истины. Его преданность несомненна, но в подсознании опять может проснуться дождевой червяк.

— Я полностью полагаюсь на твою честь и мужество, Нанджи, но, похоже, настало время открытого поединка между мной и Тарру. Я хочу, чтобы кто-то позаботился о Джа — ты сделаешь это для меня? Только ради дружбы!

— Но Тарру тоже нарушал законы чести, — рассерженно сказал Нанджи. Я не могу донести ему на вас.

Это, конечно, единственная защита Уолли.

— Ты сам видел? У тебя есть какие-нибудь доказательства, кроме слов рабов? Свидетельство раба не принимают, Нанджи.

Нанджи сокрушенно промолчал.

— Возможно, он даже не подозревает, что ты знаешь о его проступках, — сказал Уолли. — Но все равно я снимаю с тебя твои клятвы и сейчас я ухожу. Пожалуйста, Нанджи, присмотри за Джа, Виксини и за стариком, если он выживет. Сделай это для меня.

Не глядя на него, Нанджи кивнул.

— Может случиться так, что Тарру задержит тебя, а всех остальных отпустит, — сказал Уолли, подумав при этом, знает ли Тарру, что Хонакура бежал из тюрьмы. — В таком случае все, о чем я сейчас говорил, предстоит сделать тебе, начинающий. Старик теперь — Безымянный. Ни он, ни рабы не могут иметь при себе денег. Если Нанджи задержат, вся ответственность ложится на тебя.

Свет померк для Катанджи. Уолли повторил все с начала, убедился, что Катанджи все понял, и дал ему денег. Вид у обоих братьев был несчастный и встревоженный.

— Ну, не вешайте нос! — сказал Уолли. — Богиня с нами, и я уверен, Она поможет нам пройти через все. И вот еще что — если случится самое худшее, не отнимай у Джа Виксини! Счастливо.

Он пошел вперед, чтобы поговорить с Джа. Рабыня встретила его улыбкой, но мысли ее были заняты Виксини, который устал и проголодался. Уолли ничем не мог ее утешить. Потом он вернулся к своему мулу, к тому, на спине которого покоился самый дорогостоящий элемент движимости во всем Мире. Уолли опять задумался.

Им руководит отчаяние. Если каким-то чудом Тарру не окажется на пристани, то Нанджи и всех остальных пропустят без проблем. В таком случае Уолли доплывет до их лодки или до какой-нибудь другой. Если Тарру там, то он, может быть, пропустит Нанджи — что вряд ли. Или задержит Нанджи, но отпустит остальных — тоже маловероятно. Но, во всяком случае, у Уолли появится время что-нибудь придумать. Теперь против него будет не вся охрана, возможно, человек десять — двенадцать, и половина из них ничего не умеют. Все не так уж плохо.

Но вот лес поредел, тропинка уперлась в каменный выступ, и Уолли заметил впереди Реку. Какая же она огромная! Противоположного берега почти не видно, хотя он стоит на утесе высотой не меньше, чем стена вокруг города. Там, вдали, лучи вечернего солнца золотили крыши и шпили ханнских храмов, но больше ничто не нарушало единства синего неба и глади мерцающей воды, усеянной тут и там разноцветными лепестками парусов. Он впервые осознал, что этот мощный поток, должно быть, оказывает огромное влияние на всю культуру Народа и поэтому люди сделали его своей Богиней.

Уолли молился о том, чтобы ему удалось проплыть по этой Реке. Интересно, куда она его приведет.

Тропинка петляла по лесу, выводила на поляны, и вскоре впереди открылся берег и порт. У самой воды Уолли увидел одинокое деревянное строение и пирс из красного камня, который глубоко вдавался в бледно-голубые волны. Причалила лодка, из нее вышли люди. Река, должно быть, здесь очень мелкая, если им понадобился такой длинный пирс. Но вот за деревьями все пропало.

Надо было еще решить, когда именно он уйдет. Ответ на этот вопрос Уолли получил, когда тропинка вдруг опять свернула в самую гущу и спустилась в густо заросший овраг. Здесь было темно, как ночью, и можно было хорошо спрятаться. Уолли подождал, пока они зайдут глубже. Мимо прошел еще обоз, проехали паломники.

Спуск прекратился, впереди пробивался свет. Уолли крикнул погонщику, чтобы тот остановился, спешился и подошел к нему.

— Далеко еще?

— Еще один поворот, светлейший, — взволнованно ответил похожий на крысу погонщик.

— Ты все хорошо сделал, — сказал Уолли. — Возвращайся домой и получишь награду. Мне надо кое-что сделать.

Он пошел к встревоженному и испуганному Нанджи, а мулы, почуяв близость воды, замычали.

— Нанджи четвертого…

— Нет! Пожалуйста, мой повелитель, не надо! — Нанджи страдал.

Уолли улыбнулся и покачал головой.

— Нанджи четвертого ранга, я освобождаю тебя от твоих клятв. — Он не протянул ему руки. — Пожалуйста, не смотри, куда я пойду. Да пребудет с тобой Богиня. Ты был отличным вассалом!

Он крикнул погонщику идти вперед, достал седьмой меч и шагнул в лес.

Глава 5

Тарру мог выставить в лесу дозоры, но если все обстояло так, как рассказал Нанджи, то ему это делать невыгодно. Тарру занимает очень хорошую тактическую позицию, и ему не имеет смысла разделять свои силы. Перед ним — открытое пространство, единственная дорога, ведущая к нему, просматривается. У него лошади. Уолли сам придет. У Тарру сейчас больше очков. Ветви деревьев сплелись так тесно, что внизу почти ничего не росло. Уолли долго пробирался между гигантскими стволами, через жаркую зеленую тьму, пока наконец не вышел к буйно разросшемуся кустарнику, который поднимался стеной у края открытого места. Впереди уже виднелась вахта, но Уолли развернулся и побежал в другую сторону, направляясь к воде. Под ногами хлюпали гнилые листья. Нанджи говорил, что с одной стороны там нет окон, значит, скорее всего, выставлен дозор.

У берега Уолли остановился, тяжело вдыхая душный, горячий воздух. Его тут же обнаружили два или три миллиарда насекомых и пригласили на пиршество своих друзей. Не обращая на них внимания, Уолли стал всматриваться сквозь листву.

Перед ним открылось ровное место, квадратное, как и говорил Нанджи, поросшее травой. Берег здесь был совсем низкий. Укрыться негде, только у самой тропинки стоит какой-то полуразвалившийся сарай. Цвета такие яркие, как будто все это нарисовал ребенок — трава и деревья изумрудно-зеленые, а вода сверкает ярко-синим.

Бесцветный только сам дом, весь какой-то облезлый, потрепанный непогодой, кое-где, как заплаты, прибиты новые доски. Он больше, чем предполагал Уолли. Дом частично выдается на красные камни причала. Людей здесь видно не было, но к берегу приближалась какая-то лодка. Его друзья уже спешились и теперь неторопливо шли к зданию.

Вокруг никого. Никого, кроме погонщика и команды самого Уолли. Ловушка?

Нанджи и его брат достали мечи и, с двух сторон поддерживая Хонакуру, помогали ему идти. За спиной у Джа громко плакал Виксини. Зорька, соблазнительно покачивая бедрами, шла за Нанджи.

Уолли подождал, пока они войдут внутрь. Они вполне могли его заметить и рассказать часовым, как его найти. Он посчитал, сколько на это понадобится времени. Когда последний из беглецов зайдет за дверь, ловушка захлопнется. Перед ними появится Тарру. И тут Нанджи скажет, что он больше не вассал светлейшего Шонсу… какая приятная неожиданность…

Но пора идти!

Пробравшись через колючие кусты, Уолли помчался по берегу. Погонщик поставил мулов с дальней стороны здания и сейчас наливал воду в корыто. Уолли подошел к вахте и остановился, переводя дыхание.

Ничего не случилось. Никакой тревоги, криков, вызовов. Дозора не было ни в кустах, ни в здании. Он этого не ожидал. И что теперь?

В сарай ведут две двери, та, что на берегу, наверняка охраняется. Уолли осторожно ступил в воду. Тут полно водорослей, но вода не доходит даже до щиколоток, и дно твердое. Он медленно шел вдоль здания, стараясь не поднимать брызг; здесь было уже глубже. В ботинки набилась прохладная трава, и Уолли боялся, как бы не потерять их. Когда он прошел наконец все здание, вода уже поднялась ему выше колен и намочила юбку. Она приятно холодила усталые ноги.

Твердый каменный пирс под водой был весь покрыт водорослями. Его поверхность находилась на уровне плеч Уолли. Вдоль стены здания, по обеим сторонам от входа валялся всякий мусор — сломанные колеса, прогнившие рыболовные сети, старые корзины. Зацепившись за булыжник рукой, он подтянулся и встал на колени, чтобы из ботинок вытекла вода.

Какое-то время Уолли стоял, не двигаясь. Он перехитрил охрану. Что-то очень подозрительно просто.

Потом он услышал голоса, смех, бряцание мечей.

На четвереньках он миновал кучу мусора, пробрался к дверям и, не поднимая головы, осторожно заглянул внутрь.

В сарае находились десять человек. У самого носа Уолли маячила тяжелая квадратная спина Трасингджи. Он загораживал проход на пристань.

А у дальнего выхода трое молодых охраняли Джа, Катанджи и всех остальных.

Чуть ближе к Уолли столпились Четвертые и Пятые, все они смотрели на Нанджи и Тарру, которые уже обнажили мечи. Нанджи сделал выпад, Тарру легко его отвел, засмеялся и стал ждать следующего движения своей жертвы, играя с ней как кошка с мышью.

Сегодня утром Нанджи показал, что он хороший воин. Теперь Тарру поставит его на место. Это будет кровавое убийство.

Уолли не мог этого допустить. Он встал, левой рукой выхватил из-за пояса нож и достал из ножен меч Богини.

Какой-то дальний уголок мозга отметил, что сзади подошла лодка, но Уолли не обратил на это внимания. Все окрасилось каким-то странным розоватым светом. До слуха Уолли донесся уже знакомый зловещий шум, скрежет зубов. Он знал, что происходит, и на этот раз не стал себя сдерживать. Когда в Шонсу просыпалась жажда крови, он неистовствовал.

И Шонсу взял верх.

С диким криком ярости он рванулся вперед. Пробегая мимо Трасингджи, он воткнул нож ему в спину и сразу же быстро вытащил, даже не замедлив шага. Краем глаза он заметил, что его жертва рухнула, но сам он уже настиг Тарру. Он яростно ревел, глаза у него налились кровью, волосы встали дыбом. Тарру обернулся, но тут же получил удар под ребра, в такое место, где меч не застревает. Он был еще жив, но драться уже не мог. У Нанджи отвисла челюсть, его смешные черные брови взлетели вверх. На лице застыло выражение ужаса, рука с мечом замерла в воздухе.

Потом Уолли часто думал, как все повернулось бы, если бы он на этом остановился. Если бы показал всем остальным окровавленный меч Богини и сказал, что такова Ее воля — он должен унести отсюда этот меч. Очень может быть, что они согласились бы и бойня бы прекратилась. Это — путь разума, и Уолли Смит, каким он был раньше, непременно выбрал бы его. Но такой шаг мог бы стать и самоубийством, ведь пока он побеждает только благодаря неожиданности своего нападения. Когда Шонсу овладевает жажда крови, взывать к разуму нет смысла. Жесткие меры, как и говорил бог…

Четвертые и Пятые слишком поздно поняли, что им тоже грозит опасность, что Немезида отомстит и им. Они попытались достать мечи. Уолли начал с середины. Не успел его противник вынуть клинок из ножен, как был уже пронзен седьмым мечом. Его соседу, который стоял от Шонсу слева, удалось достать меч, но нападающий машинальным движением ударил его в грудь ножом.

Теперь оставались двое справа и один слева, на мгновение их жизнь продлилась благодаря упавшим на дороге телам. Шонсу выдернул нож и развернулся, чтобы скрестить мечи с тем, кто стоял справа. Сквозь красный туман он успел заметить, что это был Ганири. Размахнувшись, он опять ударил ножом, на этот раз попал по руке противника, той, в которой он держал меч. Задета кость. Ганири вскрикнул и упал, а Шонсу развернулся, как будто мог видеть затылком и отвел удар того единственного, кто стоял слева. Но он знал, что Ганири еще жив, что он за спиной и что остается еще один человек…

Потом он услышал лязг мечей и понял, что в битву вступил Нанджи. Он-то и занялся этим последним.

Уолли нанес удар; опять раздался звон клинков, который как будто отсчитывал драгоценные секунды его жизни. Вот его противник открылся, и теперь он смог всадить ему в грудь свой меч, но клинок застрял между ребрами, и еще одно мгновение ушло на то, чтобы его вытащить. Он развернулся, держа наготове кинжал, которым хотел отвести неизбежный удар Ганири, но сразу понял, что слишком поздно.

На мгновение перед ним мелькнуло безобразное лицо Ганири, искаженное гримасой ненависти, страха или ужаса. Высоко подняв правый локоть, подобно тореадору, он занес меч, и теперь просто не успеть… Вдруг на лице его изобразилось глубокое удивление — это Нанджи ударом меча отсек ему кисть, размахнулся еще раз и всадил клинок в живот. Кровь хлынула потоком…

Все с тем же ревом Шонсу развернулся вокруг себя, успев заметить, что Нанджи усмехается, а на полу лежат пять тел. Он кинулся к младшим. Те уже бежали, бросив своих пленников. Размахивая мечом, он бросился за ними мимо Джа и визжащей Зорьки.

Одного он нагнал сразу же и убил одним ударом. Двое других разделились, один побежал по дороге, а второй бросился через поле. Шонсу кинулся за ним и уже почти догнал его, когда парень вдруг развернулся и упал на колени. Меч Шонсу замер у самого его горла. Он стоял, откинув назад голову, и смотрел на Шонсу широко распахнутыми глазами, губы в ужасе искривились, руки дрожали, он ждал.

Красный туман рассеялся. Рев стих. Меч опустился.

Второй был в обмороке.

Постепенно приходя в себя, но все еще вздрагивая и тяжело дыша, Уолли посмотрел на него. Казалось, что все случившееся за эти несколько минут произошло очень давно. Неужели это был он? Этот ревущий смертоносный дьявол? Он опустился на траву, чтобы перевести дыхание. В горле пересохло. Все кончено!

Тарру мертв, а самый последний из тех, кто был здесь, уже убегает по тропинке, как будто за ним гонится сам дьявол.

Уолли победил.

Хвала Богине!

У Уолли возникло странное чувство. Ему показалось, что он — только наблюдатель, а не участник всех этих событий. Он вытер меч о траву. Второй открыл глаза и при виде его опять затрясся от ужаса.

— Все хорошо, — сказал Уолли с улыбкой. Все уже кончилось. — Он поднялся, убрал меч в ножны и помог мальчику встать. Тот дрожал как осиновый лист. — Успокойся! Тарру мертв. Ты жив, и я тоже. Это главное. Пошли.

Положив руку ему на плечо, он повел его обратно к сараю, не понимая до конца, кто из них кого поддерживает. У самых дверей лежало тело того Второго, которого он все же убил. Плохо, очень плохо. Это — самое ужасное, что случилось за сегодняшний день, потому что вреда этот парень причинить не мог. Даже Джангиуки был опаснее, а этот просто спасался бегством. Он пал жертвой дикого бешенства, с которым Уолли не сумел вовремя справиться. Ему уже казалось, что за все остальное не стоило платить такую цену.

Там, внутри, еще пять тел, но Уолли не тревожился ни о Ганири, ни о тех, кого убил Нанджи. Их смерти еще раз убедили его в том, что с Нанджи все в порядке. Дождевого червяка больше нет. А ведь Нанджи больше не вассал, он сделал это как друг Шонсу. Это хорошо.

Он увидел, что старик, Джа и Зорька сидят на полу у стены, и улыбнулся им. Они не ответили. Хонакура закрыл глаза и, кажется, впал в забытье. У Зорьки на лице, как всегда, не отражалось ничего. Джа смотрела на него таким взглядом, который он понял как предупреждение.

Уолли огляделся. Его немного удивило, что вокруг столько народу, но все они стояли против света, и он не мог хорошо их рассмотреть. Вот он разглядел Нанджи.

Он стоял между двумя воинами, и похоже, что его арестовали.

Глава 6

— Я Имперканни, воин седьмого ранга, я приношу Высочайшей свою благодарность за то, что могу сейчас уверить вас, что ваше счастье и процветание всегда будут предметом моих молитв.

— Я Шонсу, воин седьмого ранга, я польщен вашей любезностью, примите же и от меня все те же уверения.

Это был высокий широкоплечий человек, на вид ему можно было дать около пятидесяти. Его суровое лицо с квадратным подбородком за многие годы испытаний приобрело выражение высокомерия и властности. У него были кустистые брови цвета соли с перцем, но волосы — тщательно выбеленные и собранные в длинный белый хвост. Одет он был нарочито бедно — синяя старая юбка в заплатах, потертые ботинки, ремни, на которых висел меч, совсем изношены. Свободные воины всегда подчеркивали свою бедность, считая ее доказательством честности. Но меч блестел и сверкал, руки воина были иссечены шрамами, а на плечевом ремешке было не меньше десятка дырок.

Вот настоящий воин, ветеран, профессионал. По сравнению с ним Тарру — пустое место. Предводитель своей маленькой армии, никому ничем не обязанный, Имперканни, руководствуясь только своей совестью и волей Богини, представлял собой могущественную силу этого Мира.

Таких светлых глаз — светлее, чем у Нанджи — Уолли еще не видел. Вот эти янтарные глаза скользнули по седьмому мечу, по сапфировому зажиму в волосах и неодобрительно сузились. Это были очень холодные, неподвластные безрассудству глаза.

— Позвольте мне иметь честь представить светлейшему Шонсу моего подопечного, достопочтенного Йонингу шестого ранга.

Йонингу немного моложе и стройнее своего наставника, у него кудрявые каштановые волосы, быстрый взгляд, а лицо немного несимметрично, отчего кажется, что он большой весельчак. Но эта сторона его натуры, если только она существует на самом деле, сейчас никак себя не проявляет: вид у него такой же враждебный, как и у светлейшего. Вот еще один борец, весь покрытый шрамами, как стойка, на которой рубят мясо.

Уолли ответил на его приветствие, а потом взглянул на своего бывшего вассала, который, опустив голову, стоял в стороне. Вид у него был побитый и несчастный.

— Мы уже знакомы с мастером Нанджи, — сказал Имперканни ледяным голосом. Потом он повернулся к Йонингу. — Вы сделаете это, подопечный?

— Да, наставник, — ответил Йонингу. Он быстро взглянул на Уолли, затем на Нанджи, а потом сказал: — Я также объявляю, что светлейший Шонсу нарушил седьмую сутру.

Значит, о преступлениях Нанджи уже объявлено. Судьей будет Имперканни, а Йонингу — прокурором. По понятиям Уолли, такое правосудие примитивно, потому что они оба — свидетели, к тому же давние друзья. Но все же это лучше, чем ничего.

Это они приплыли на лодке. Их было около десятка: двое рабов и несколько воинов от второго до седьмого ранга. Они прибыли как раз вовремя и смогли увидеть все с самого начала. Это были свободные воины, те, о которых Нанджи говорил с такой страстью и восхищением. Они охраняют мир и покой, они помогают, поддерживают, а если надо, то и мстят за воинов гарнизона и охраны.

Имперканни выглянул за дверь и позвал одного из своих людей.

— Канданни, смотри, чтобы мулы не ушли без нас.

Третий быстро отправился к мулам.

— Неплохая мысль, — сказал Уолли. — Светлейший, будьте любезны, задержите и лодку тоже.

Имперканни скептически приподнял бровь, но все-таки кивнул Второму, который тут же побежал к пристани. Возможно, доказательства вины как таковые ему и не нужны, но он хочет, чтобы все официальные формальности были соблюдены.

Уолли так устал, что у него дрожали колени, но если они не предложат сесть, тоон не скажет об этом первым. На случай, если узники решат бежать, выход наружу охранялся. Им, правда, оставили мечи, но Уолли решил, что это обыкновенная любезность. С этими справиться будет не так легко, как с воинами из охраны. Эти — борцы.

Сейчас в этом залитом кровью сарае над ним начнется суд. На зал суда не похоже — грубые деревянные стены, а по полу идет узкая, вымощенная камнем дорожка. С одной стороны — конские стойла, они занимают высоту обоих этажей, вверху виден деревянный потолок. С другой — просто голая стена и несколько дверей. То и дело сюда залетали ласточки: они устремлялись вверх, к своим гнездам под потолочными балками, они громко и рассерженно кричали. Если вся эта картина хоть о чем-то напоминала Уолли, то, скорее всего, о театральном представлении, которое смотришь из-за кулис и видишь всю подноготную сцены, а мертвые тела повсюду говорили о том, что автор пьесы, скорее всего Шекспир.

Ввели погонщика и хозяина лодки, их посадили рядом с Джа и Зорькой. Словесным препирательствам воины предпочитали действие. Но препираться ни один из мирных жителей не станет.

Катанджи стоял за спиной старшего брата и смотрел на Уолли большими испуганными глазами. Низкое вечернее солнце проникало сюда со стороны Реки и освещало тело Трасингджи. В стойлах жевали лошади.

— Можно начинать, достопочтенный Йонингу, — сказал судья.

Прокурор подошел к телу Трасингджи. Имперканни и Уолли последовали за ним.

— Я видел, как светлейший Шонсу ударил этого человека ножом сзади.

Они подошли к Тарру. Уолли ужаснулся, увидев, что распорол его почти пополам и что камни вокруг залиты кровью.

— Я видел, как светлейший Шонсу напал на этого человека сзади.

Дальше лежало сразу пять тел, но Йонингу на минуту остановился, может быть, желая освежить память или удостовериться, что не забыл никаких серьезных обвинений. Лицо у него перекошено шрамом, и от этого уголок рта поднимается вверх, а чувства юмора у него, может быть, нет вовсе. Если его наставник примет решение не в пользу Шонсу, то Уолли станет рабом этого человека? Нет, пожалуй, ему светит высшая мера.

— Я видел, как светлейший Шонсу напал на них без официального вызова. Я видел, как он ударил этого человека ножом и этого тоже. — Он пожал плечами, как бы говоря, что этих обвинений пока достаточно.

Имперканни повернулся к Уолли.

— Что вы можете сказать в свое оправдание?

— Очень многое, светлейший, — Уолли улыбнулся, показывая, что не считает себя виновным. Достопочтенный Йонингу кое-что забыл. — Он показал на тело Второго, которое лежало снаружи. Вот его главное и единственное преступление.

Йонингу бросил на него суровый взгляд, давая понять, что Уолли теряет время суда на не заслуживающие внимания вещи.

— Этот человек спасался бегством, — сказал он.

Уолли ужаснулся, ему стало трудно дышать. Убегая, этот мальчик лишил себя права быть отмщенным. Но через некоторое время он понял, что это даже хорошо: он вспомнил его товарища, который не стал убегать, а просил пощады. Этого оказалось достаточно, чтобы вернуть Шонсу самообладание и обуздать его неистовство. Не очень хорошо, но все же… А тот был бы сейчас жив, если бы не забыл, чему его учили.

Суд ждал ответа.

— Могу ли я сначала выслушать обвинения против мастера Нанджи? Потом мы представим наше оправдание.

Имперканни кивнул. Нанджи поднял голову от пола и горько посмотрел вокруг. Йонингу постоял некоторое время у первого убитого Нанджи, решил здесь не задерживаться и кивнул на труп Ганири.

— Я видел, как мастер Нанджи напал на этого человека сзади, когда тот уже сражался с другим.

Нанджи опять опустил глаза.

— Ваши оправдания, светлейший, — обратился Имперканни к Уолли. По его тону было понято, что эти оправдания должны быть очень существенными. — Я думаю, что мастер Нанджи тоже может выдвинуть против меня кое-какие обвинения, — дерзко сказал Уолли.

Это произвело ожидаемое действие, но Имперканни быстро пришел в себя.

— Пожалуйста, мастер Нанджи.

Нанджи еще раз поднял голову. В его глазах, обращенных к Уолли, было столько боли и упрека, что казалось, человеку такое вынести не под силу. Он начал говорить, но его голос звучал так тихо, что пришлось все повторить.

— Я видел, как светлейший Шонсу сегодня утром без предупреждения обнажил меч перед мастером Бриу. Я видел, как светлейший Шонсу переоделся рабыней.

Его слова произвели еще более сильное впечатление. Уолли с упреком взглянул на Хонакуру. Жрец седьмого ранга мог бы стать безупречным свидетелем, но старик сидел неподвижно. Глаза у него были слегка приоткрыты, из-под век блестели белки. Может быть, он мертв, может быть, умирает, но давать показаний он не в состоянии.

— Мы ждем, светлейший, — грозно сказал Имперканни.

— Вы слышали легенду о Шиоксине? — спросил Уолли.

— Нет, — ответил Имперканни.

Черт!

Уолли заметил Второго, того, который попросил пощады. Он прятался за столбом, съежившись и все еще дрожа.

— Нам нужен независимый свидетель, светлейший, — сказал Уолли. — Мой рассказ, мягко говоря, необычен, и я бы хотел, чтобы его кто-то подтвердил. Эй, как тебя звать?

Второй закатил глаза и ничего не ответил. К нему подошел один из воинов, Четвертый, и похлопал по щеке. Мальчик что-то невнятно забормотал. Черт побери!

— Значит, мне придется рассказать все самому, — сказал Уолли. Ему хотелось есть, пить и спать. — Правитель охраны храма, Хардуджу седьмого ранга, был очень нечестным человеком. Жрецы уже давно молились, чтобы Богиня послала на его место кого-нибудь другого…

Этот другой, конечно же, Имперканни, но такое заявление будет воспринято как взятка или желание подольститься. Как смешно: вот он появился, человек, на помощь которого Уолли рассчитывал, но теперь он угрожает ему местью за выигранное сражение. Все это бесконечно смешно. Маленькому богу, наверное, очень нравится представление.

Дойдя до половины своего рассказа, Уолли попросил пить. Имперканни не был жестоким. Заметив, как Уолли измучен, он разрешил сесть Его воины быстро осмотрели сарай и принесли табуретки. Суд продолжил свое заседание; он проходил прямо здесь, посреди останков этой кровавой резни, все четверо — Уолли, Нанджи, Имперканни и Йонингу — сидели между мертвых тел. Все остальные стояли по сторонам. Они были начеку, но не принимали в происходящем участия.

Наконец Уолли рассказал все; у него сел голос, он был так измучен, что ничто уже не имело значения.

— Правила чести были нарушены, — сказал он, — но первым их нарушил Тарру. Я был по сути его узником, а значит, все его дальнейшие поступки бесчестны.

Имперканни помолчал, ожидая, не скажет ли Уолли что-нибудь еще, потом глубоко вздохнул. Он вопросительно посмотрел на Йонингу, как бы говоря: «Вам слово».

— Вы пытались бежать, светлейший?

Уолли признался, что нет.

— Вы говорите, что гостили у достопочтенного Тарру. Но когда вы прибыли сюда, вы уже не были его гостем, не так ли?

— Вообще-то мы с ним не попрощались!

Йонингу не отступал. Его изуродованный рот растягивался в довольной ухмылке, но ему, должно быть, тяжело обвинять человека, который показал себя столь искусным воином, пусть даже и противозаконно.

— Если гость уходит не попрощавшись, то это вовсе не значит, что он остается гостем. Тарру перестал быть хозяином, а значит, имел все права вызвать мастера Нанджи. Вы вмешались в честный поединок.

Все это смехотворно. Уолли уверен, что на такое утверждение есть свой ответ, но даже страх смерти не может заставить его мозг работать.

— Нанджи, — прохрипел он, — поговори немного.

Нанджи печально поднял голову.

— Я признаю обвинение, — сказал он. Потом он опять поставил локти на колени, сжал свои большие руки и принялся разглядывать пол вокруг ботинок Йонингу.

— Что ты говоришь!

На этот раз Нанджи даже не поднял головы.

— Я позволил своим личным привязанностям возобладать над законами чести. Я счастлив, что спас вам жизнь, светлейший Шонсу, но я не должен был этого делать.

— Но что же, черт возьми, мне оставалось делать? — спросил Уолли, обращаясь к Имперканни и Йонингу. — Мы — его гости, а он приготовил нам в комнате ловушку. Под угрозой смерти он заставлял воинов приносить ему третью клятву. Для этой клятвы нужны особые причины, а его единственной причиной было желание украсть мой меч, меч Богини! Они не называли его «повелитель». Все это он держал в секрете — еще одно нарушение законов чести.

— Вы присутствовали при этом, светлейший?

— Нет, — Уолли вздохнул. — Обо всем этом мне рассказали рабы.

Нанджи взглянул на него и закусил губу. Рабы не могут давать показания. Светлейший Шонсу сам рубит сук под собой. — Мастер Бриу признался в том, что принес третью клятву! — воскликнул Уолли. — А нападение на мастера Нанджи…

— Получается, что этот Бриу или ослушался своего повелителя, или солгал вам?

Уолли хотелось биться головой о стену. Ответа найти он не мог. Катанджи подтолкнул брата. Нанджи, не оборачиваясь, отмахнулся.

— Кто первым пролил кровь? — спросил Йонингу.

Вот оно — лучше смерть, чем бесчестье. Во что бы то ни стало надо оставаться честным. Если враги бесчестно его убивают, это плохо, за него надо отомстить. По их понятиям Уолли следовало бы просто войти и дать себя зарезать или ждать, пока Тарру сам до него доберется. Виноват тот, кто бросил камень первым.

Некоторые воины предпочли умереть, чем принести Тарру третью клятву… Но кроме рабов этого никто не видел.

— Начал я! — сказал Уолли. Сам он думал о Джангиуки, но они решат, что он имеет в виду Трасингджи. А какая разница?

Наступившее молчание нарушил Имперканни.

— Светлейший, почему вы освободили своего вассала и подопечного от его клятв?

Вероятно, этот поступок кажется им весьма странным, но Уолли просто хотел хоть как-то обезопасить Нанджи.

— Я надеялся, что его выпустят, — ответил Уолли, — его и остальных.

Имперканни и Йонингу посмотрели на всю эту компанию, потом друг на друга — две рабыни, мальчик, ребенок и нищий? Из-за чего столько хлопот? Имперканни сложил на груди руки и задумался, глядя на Нанджи. Да, обвиняемый озабочен тем, как оправдать сообщника, вина Уолли очевидна.

— Я бы хотел знать, что случилось, когда вы сюда прибыли, мастер. Почему достопочтенный Тарру вызвал вас на поединок?

Нанджи поднял глаза и хмуро встретил его взгляд.

— Это я его вызвал, светлейший, — сказал он.

Для Имперканни этот случай оказался слишком сложным. Он нахмурился.

— Судя по вашим знакам, мастер, вы совсем недавно были Вторым.

— Еще сегодня утром, светлейший.

Очень трудный случай; оба они, кажется, не в себе.

— Сегодня утром вы еще были Вторым, а днем вызвали на поединок Шестого?

Нанджи взглянул на Уолли, и вдруг его лицо озарила мгновенная улыбка. Но лишь на мгновение. Уолли ужасно захотелось треснуть его по шее. Горрамини и Ганири знали, как вывести Нанджи из себя. Наверное, все в охране это знали. Тарру достаточно было сказать что-нибудь насчет ковровщиков.

— Он вас оскорбил? — спросил Имперканни.

Нанджи пожал плечами.

— Да. Он хотел затеять драку, но оскорбления в свой адрес я пропускал мимо ушей, а потом он оскорбил моего… друга, светлейшего Шонсу. Но его здесь не было, и он не мог себя защитить.

Воины переглянулись Уолли начал понимать, что будет дальше.

— И что он сказал? — спросил Имперканни. Нанджи не отвечал, и тогда Седьмой добавил. — Светлейший сейчас здесь, он сможет себя защитить.

Нанджи взглянул на него сердито.

— Он сказал, что светлейший Шонсу — убийца.

Суд повернулся к Уолли, а тот с болью осознавал, что недостоин дружбы Нанджи. Эта мысль была так же горька, как чувство вины, как близкая смерть.

— Боюсь, что Тарру был прав, Нанджи, — сказал он. — Я убил кулаком Джангиуки. Я хотел только оглушить его, но это все равно не делает мне чести.

Имперканни пожелал узнать, кто такой Джангиуки, и Уолли все ему рассказал, уже не задумываясь о том, что говорит.

— Это признание я добавляю… — Йонингу вдруг замолчал. Они с Имперканни молча смотрели друг на друга. Седьмой, кажется, не сделал ни единого движения, но его белый хвост слегка вздрогнул, будто от легкого ветерка. — Я снимаю это обвинение, — быстро сказал Йонингу.

— Я признаю, что смерть воина Джангиуки была случайна, светлейший, — сказал Имперканни. — Если бы вы хотели его убить, не думаю, что вы пустили бы в дело кулак.

Нанджи вскинул удивленный взгляд.

Катанджи опять ткнул его в спину, но Нанджи не обратил на него внимания.

Уолли посмотрел на Хонакуру. Старик уже открыл глаза, но дышал хрипло и тяжело и не обращал на происходящее никакого внимания. На него надежды нет.

— Воля Богини важнее, чем сутры! — сказал Уолли. Дело оборачивалось не в его пользу. Ему нужны свидетели! Помог бы Конингу — он все знал. Или Бриу. Но Уолли понимал, что заседание суда не перенесут в храм. Имперканни уже начала надоедать эта тяжба.

— Да, — согласились судьи, — мы клянемся исполнять волю Богини и отдаем ей превосходство перед сутрами. Но кто может определить Ее волю? Следует признать, что сутры — это заповеди Богини, и только в том случае, если существует явное доказательство обратного… если произойдет чудо… Ваш меч удивителен, светлейший Шонсу, но это еще не дает вам права совершать любую жестокость. Здесь — восемь мертвых тел. Что еще вы можете сказать в свое оправдание?

А что еще говорить? Его выслушали, — возможно, человеку ниже рангом не предоставили бы даже этой возможности. Боги его наказывают. Он убил Джангиуки, а потом Второго, который спасался бегством. Возможно, его накажут не за это, но преступления все равно совершены. Нанджи правильно поступил — надо просто признать свою вину.

В случае неудачи наказание — смерть. Обезглавливание — это быстро и безболезненно. Могло быть и хуже.

— Светлейший! — пискнул Катанджи, побледнев от ужаса. Меч совсем съехал у него на сторону. От такой наглости лицо у Имперканни потемнело. Четвертый протянул руку, чтобы схватить дерзкого мальчишку.

— СПРОСИТЕ СВЕТЛЕЙШЕГО ШОНСУ, ПОЧЕМУ У НЕГО МОКРАЯ ЮБКА! — закричал Катанджи, когда его уже тащили.

— Подожди! — рявкнул Имперканни Четвертому. — Что ты сказал, начинающий?

Четвертый вернул Катанджи в вертикальное положение и убрал руку.

— Светлейший, спросите у светлейшего Шонсу, почему у него мокрая юбка. — Катанджи слабо улыбнулся и потер ушибленное плечо.

Имперканни, Йонингу и Нанджи посмотрели на юбку и ботинки Уолли. Великолепно! Значит, Уолли к тому же нарушил какое-то табу, но этого не заметил никто, кроме сообразительного малыша. За такое, возможно, полагается мучительная смерть, может быть, его посадят на раскаленное железо. Ну спасибо, Катанджи!

Йонингу вскочил и пошел к воде, перепрыгнув по дороге через тело Трасингджи.

Имперканни не спускал с Уолли глаз, и в странной, невеселой улыбке обнажились его зубы.

Нанджи тоже смотрел на него блестящими глазами.

Но под слоем грязи, дорожной пыли, под пятнами угля и крови… подо всем этим появилась его знакомая улыбка. Восхищение героем, десять баллов. Что же здесь, черт возьми, происходит?

Вскоре Йонингу вернулся. Он был совсем бледный. Заняв свое место, он твердо сказал:

— Наставник, я хотел бы снять со светлейшего Шонсу все обвинения.

— Вот как? — отозвался Имперканни. — Да, я думаю, вы правы. Светлейший Шонсу, не будете ли вы столь любезны и не разрешите ли моему подопечному снять обвинения? — Его улыбка стала очень дружелюбной.

Так вот как это делается? Уолли вспомнился целитель из тюрьмы, Иннулари. Он умер, потому что не сумел спасти своего пациента. Йонингу, значит, не столько прокурор, сколько истец, и если суд решит, что он выдвинул необоснованные обвинения, он понесет наказание — благодаря такой постановке дел исключается легкомысленное отношение к судопроизводству, а также чрезмерный рост числа юристов. Не то чтобы Уолли нужен раб, но настоящий Шестой — это хорошая поддержка, значит, у него появляется возможность извлечь из всего этого для себя выгоду…

Тут он заметил, что при виде его задумчивости улыбка Имперканни погасла. Теперь, окружают опущенные головы, сжатые кулаки и прищуренные глаза. Что бы там ни говорилось в законах, Йонингу здесь не один. И если Уолли вздумается потребовать своей доли, то ему придется сразиться со всеми, кто здесь есть, начиная с самого Имперканни и заканчивая самым младшим учеником.

— С мастера Нанджи обвинение также снимается? — спросил Уолли, так ничего и не понимая.

Имперканни облегченно вздохнул и опять заулыбался.

— Конечно, светлейший.

Он долгую минуту смотрел на юношу, а когда опять повернулся к Уолли, его улыбка говорила, что Нанджи он видит насквозь. Он привык командовать людьми. В Нанджи он видел сомнения, присущие юному возрасту, а также поклонение перед силой, которое со временем пройдет, и тогда мужество, настойчивость и честность засияют еще ярче.

— Как вы и сказали, светлейший, то, что здесь случилось, — это не вопрос чести, а настоящая битва. Мастера Нанджи можно поздравить с хорошим началом. Он правильно поступил, придя вам на помощь. Его честь безупречна, его мужество не подвергается сомнению, как и ваше, светлейший.

Нанджи открыл от удивления рот, заикаясь, поблагодарил Седьмого, расправил плечи и улыбнулся Уолли.

Имперканни поднялся, за ним все остальные.

— Мне бы очень хотелось, чтобы он присоединился к моему войску, но я полагаю, он опять станет вашим подопечным, светлейший? — спросил он, и его янтарные глаза блеснули.

— Если он согласится, чтобы я опять стал его наставником, — сказал Уолли, — я почту это за честь.

На перепачканном лице Нанджи появилось выражение недоумения и восторга.

— Светлейший! Вы согласитесь принять мою клятву после того, как я на вас донес? — Тыква Золушки опять превратилась в карету со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— Ты должен был так поступить, — ответил Уолли. — Если бы ты не выполнил своего долга, ты был бы мне не нужен. — В любой момент Алису можно увести из Страны чудес.

Йонингу с улыбкой следил за всем происходящим, и от этой улыбки его лицо еще больше искривилось. Имперканни и он не расставались уже много времени и, возможно, без труда угадывали мысли друг друга. Подмигнув Уолли, он сказал:

— Можете не сомневаться, светлейший, первый же сказитель, который нам встретится, сразу узнает о том, как Шонсу и Нанджи в смертельном поединке победили десятерых воинов. Нанджи совсем забыл про славу. Рот у него открылся, но оттуда вырвался только стон. Вот и хрустальный башмачок — с ним одним Золушка может вполне счастливо прожить всю оставшуюся жизнь.

— Не Шонсу и Нанджи, — торжественно заявил Уолли, — а Нанджи и Шонсу.

Это он начал.

Джа улыбнулась ему. Зорька спала. Даже старик чувствовал себя лучше: он уже выпрямился и теперь слушал. Катанджи… Катанджи смотрел на Уолли совершенно растерянно. Похоже, кроме него, никто не знает, что Уолли не может понять, почему его оправдали.

— Знаете, светлейший, — задумчиво сказал Имперканни, — я не беру на себя смелость давать вам советы… но мне кажется, в вашем случае можно вспомнить и тысяча сто сорок четвертую сутру.

Старшие любили упоминать в присутствии младших неизвестные им сутры так делали все. Йонингу нахмурился, потому что, как правило, Шестые в этой игре на стороне победителя. Нанджи с растерянным видом закусил губу. Тысяча сто сорок четвертая? Последняя? Может быть, Имперканни хочет проверить Уолли?

Уолли сосредоточился, и вспышка радости разогнала и чувство вины, и усталость, которые так давно его преследовали. Боги к нему благосклонны. То, что случилось, — не испытание, испытания бы он не выдержал, это урок, и урок пошел на пользу. Он вовсе не неудачник, он все еще избранник Богини. Облегчение его было столь же велико, как и радость Нанджи.

— Конечно! Почему бы и нет? Отличная мысль, светлейший Имперканни!

Он закинул голову и разразился потусторонним смехом Шонсу, от которого ласточки взмыли в воздух, который напугал лошадей и мулов на лугу, разбудил малыша и гремел над мертвыми телами, как колокол в храме.

ПОБЕДА!

ЧЕТВЕРТАЯ КЛЯТВА

Счастлив тот, кто спас жизнь соратника, но если двое спасают жизнь друг другу, они благословенны. Только они могут принести эту клятву, и она станет для них главной и нерушимой.

Я — твой брат,

Моя жизнь — это твоя жизнь.

Твоя радость — моя.

Моя честь — это твоя честь,

Твой гнев — мой гнев.

Мои друзья — твои друзья,

Твои враги — враги и мне.

Мои тайны — это твои тайны,

Когда ты клянешься, я повторяю твои слова.

Мое богатство — твое богатство,

Ты — мой брат.

Глава 7

Заходящее солнце было похоже на каплю крови, которая впитывается в песок. На грудь Уолли падал кровавый луч, как будто обвиняя его в чем-то. Имперканни предложил светлейшему переночевать здесь, а утром продолжить свое путешествие. Но несмотря на праздничное настроение, Уолли ничего не хотелось так сильно, как поскорее убраться отсюда; подальше от этой бойни, подальше от острова. Куда угодно.

Уолли повернулся к хозяину лодки, который все это время безропотно просидел на полу.

— Есть ли у вас какие-нибудь ограничения, касающиеся переправы в ночное время, капитан?

— Если на борту будете вы, то никаких, — подобострастно пробормотал тот. Значит, то, что здесь произошло, оказало действие и на моряков. Подозрительность и враждебность исчезли. Светлейшему Шонсу и храброму мастеру Нанджи представили всех свободных воинов, которые робко поздравляли героев с их удивительным ратным подвигом. Улыбка, похоже, навсегда застыла на лице Нанджи.

Имперканни включил в работу все свое деятельное войско. В лодку отнесли еду и соломенные подстилки, тела собрали, лошадей накормили. Один Третий, посмеиваясь, принес Виксини поесть и протянул старику стакан вина, что вызвало великолепные перемены.

— А мы останемся ночевать здесь, — сказал Имперканни. И посмотрел на погонщика. — Ты можешь устроиться где-нибудь в стойле. Утром нам понадобятся твои мулы. Правда, не все.

У погонщика был такой вид, как будто ему сообщили нечто ужасное. Его крысиные глазки с мольбой обратились к Уолли. Сначала Уолли не мог понять, в чем дело, а потом засмеялся.

— Я думаю, светлейший, если он не вернется, его там потеряют, — сказал он.

— И пойдут искать. Я правильно говорю?

Тот важно кивнул.

— Моя жена пойдет, светлейший.

А найдет она не мулов, не мужа, а целое состояние, которое лежит в конюшне.

— Я уверен, светлейший Имперканни, что ваши люди вполне справятся с мулами? Оставьте себе все необходимое и отпустите этого человека. Он мне очень помог.

Белогривый воин удивленно поднял свои брови цвета соли с перцем и, желая сделать приятное светлейшему Шонсу, согласился. Уолли это развлекло — даже кровавые убийцы могут быть хорошими ребятами.

Не сговариваясь, двое Седьмых отправились на прогулку по берегу, желая побеседовать наедине.

— Вы понимаете, что Богиня привела вас сюда, чтобы сделать правителем? — спросил Уолли. — Не успеете вы и с коня сойти, а жрецы уже вас назначат на эту должность.

Его собеседник кивнул.

— Не могу не признать, что идея заманчива, — ответил он. — В последнее время мы с Йонингу много говорили о том, что пора найти каменные ножны. Кажется, я старею. Почитание уже приносит нам больше радости, чем бой. — Он замолчал. — Ее рука уже не однажды вела нас, и всякий раз для наших мечей находилось благородное дело. Но в Ханне все было иначе; мы так ничего и не нашли. А потом Йонингу настоял на этом путешествии. Он хотел разузнать что-нибудь об отце… И вот мы здесь. Он усмехнулся весело и чуть снисходительно. — Мы ступили на пристань, услышали звон мечей, и я подумал, светлейший, что задача, заданная нам Богиней, — это вы. Теперь-то я понимаю, что вы это решение.

Он, возможно, проверяет, где у Уолли слабое место, но Уолли вовсе не настроен открывать ему душу.

— Расскажите, пожалуйста, о его отце, — попросил он.

Имперканни пожал плечами.

— О нем уже много лет ничего не слышно. Кажется, он собирался записаться здесь в охрану. Но мне кажется, он давным-давно умер.

— Нанджи, возможно, что-нибудь знает о нем, — сказал Уолли. — Как его имя?

— Конингу пятого ранга.

— Вот как? — Уолли вдруг потерял интерес к разговору. — Хотя, возможно, Йонингу стоит обратиться к старому интенданту. Я вам говорил о нем. Он — честный человек, он вам поможет. — Уолли обратился к более тонкому вопросу. — Возможно, вашим молодым воинам служба в охране покажется немного скучноватой?

Золотистые глаза стали холодны как лед, и Уолли показалось, что белый хвост шевелится сам по себе. Интересно, могут ли Седьмые в обществе друг друга чувствовать себя непринужденно? Они как вожаки-самцы, которые обсуждают свои стада.

— Мне еще не предложили этот пост.

Никакой вербовки!

Уолли вздохнул и улыбнулся.

— Говорят, что на этой дороге паломников обирают разбойники.

— Я смиренно молю Святейшую, чтобы они предприняли такую попытку завтра, — усмехнулся Имперканни.

У края причала они повернулись и пошли обратно. Дул слабый ветерок. Лодка, кажется, уже готова. Уолли посмотрел вокруг в поисках своей компании и опять встретился взглядом с Катанджи.

Катанджи подтолкнул брата, который стоял тут же. Тот рассерженно шикнул, но Имперканни это заметил. Он вопросительно взглянул на Нанджи. Нанджи вспыхнул.

— Нет, ничего, светлейший.

— У твоего подопечного острый глаз, — заметил Седьмой. — Он разглядел то, что упустили другие и о чем светлейший Шонсу умолчал из гордости. Я в долгу у него. Представь его мне.

— Он еще не знает всех ответов и приветствий, светлейший, — возразил Нанджи.

Воин седьмого ранга одним взглядом может просто заморозить человека.

И даже неустрашимый Нанджи дрогнул перед таким взглядом.

— Пусть это будет гражданское приветствие, — сказал Имперканни.

Итак, Катанджи представили, и у него наконец-то появилась возможность сказать.

— Нельзя ли, светлейший, попросить, чтобы один из ваших младших воинов передал пару слов моим… нашим родителям? Просто сказал бы им, куда мы ушли? — он быстро взглянул на Уолли. — И сообщил бы, что я в надежных руках?

При виде такой сентиментальности Нанджи поморщился. Имперканни и Уолли улыбнулись друг другу. Имперканни успел заметить родовые знаки.

— Я сам передам твое сообщение, — сказал он. — Я скажу им, что у них отличные сыновья, хорошие воины… и что вы в Ее руках. Кто меня к ним отведет?

— М-мастер Бриу, светлейший, — заикаясь, проговорил Нанджи. Он покраснел и явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Я бы посоветовал вам обратить внимание на Бриу, светлейший, — сказал Уолли. — Я думаю, он будет рад возможности восстановить свое доброе имя. В душе он честный человек. По крайней мере он сможет вам сообщить полезные сведения об остальных.

Имперканни вежливо поблагодарил его, но было видно, что все решения относительно охраны он намерен принимать сам.

Лодка была уже готова к отплытию, когда небо укрыла тьма.

— Вы уверены, что поступаете правильно? — Спросил Уолли.

— Совершенно! — ответил Хонакура, хотя все еще чувствовал себя слабым. — Даже простая поездка на муле — это уже слишком, — он усмехнулся. — К тому же у меня профессиональный интерес к чудесам, а они кружат над вами, как мухи над коровой.

— До вашего отправления, светлейший, мы должны еще совершить одну печальную церемонию, — обратился к Уолли Имперканни, кивая в ту сторону, где его воины положили у воды восемь мертвых тел.

— Вот как? — сказал Хонакура — Мне, пожалуй, придется опять на минутку стать жрецом. — Он заковылял к телам, сняв на ходу повязку.

Когда Имперканни сосчитал знаки, выражение его лица доставило Уолли большое удовольствие.

* * *

На священном острове Уолли оставалось сделать еще одно дело — принять участие в похоронах. Свободные воины знали, как это должно происходить. Не желая показывать свое полное невежество, Уолли отошел в сторонку, а когда вернулся, все уже выстроились и он без труда определил, куда должен встать. У самого края пристани выстроились в ряд двенадцать воинов. Катанджи, как самый младший по возрасту и положению, стоял с краю, в центре — Хонакура, слева от него — Имперканни. Уолли предназначалось место справа от Седьмого. Все воины торжественно обнажили мечи.

— Достопочтенный Тарру, — сказал Нанджи, когда рабы принесли первое тело.

— Хонакура произнес слова прощания:

Тарру шестого ранга, вот мы возвращаем тебя к Нашей Величайшей Матери, твой путь в этом мире окончен.

Как и ты, мы все отправимся к Ней, неся свой прах и грязь, которые Она смоет; свои печали и горести, которые Она утешит; свои радости и заслуги, которые Она примет.

Она примет тебя, в нужное время воссоздаст вновь, и ты опять начнешь свое путешествие.

Скажи Ей, что в своих молитвах мы помним о Ней и ожидаем Ее призыва; ибо из вод мы пришли и в воды мы должны вернуться.

Тело с плеском упало в воду… Вода вспенилась, забурлила, подернулась серебром, потом окрасилась ярко-красным; но вот все стихло, и осталось только бледно-розовое пятно, плывущее по течению. Все это произошло за несколько мгновений. Труп исчез. Уолли был так поражен, что чуть не выронил меч.

— Господин Трасингджи…

Теперь Уолли уже был готов к этому, но каждый раз его пробирала дрожь и приходилось прикладывать усилия, чтобы никто не заметил его ужаса. Какой же опасности он избежал! Из глубин сознания поднялось слово… Оно долго кружило во тьме, и потом наконец обрело форму: пиранья.

Теперь он понял, почему суд вынес такое решение. Воля Богини сильнее, чем сутры, и Она выразила Свою волю. Пройти тот путь, который нашел Уолли, мог только Ее избранник, значит, Она одобрила его действия. Никакой человеческий суд не может противиться Ее воле. Теперь Уолли понял, почему так испугался Нанджи, когда он однажды заговорил о переправе через Реку, понял, почему слово «плавать» относится только к рыбам, почему жрецы так боялись опустить ноги в заводи, почему погонщик поил своих мулов из корыта, почему ему так легко удалось перехитрить Тарру. Неудивительно, что после такого проявления веры и мужества все смотрят на него с суеверным страхом.

Он взглянул на последние вечерние лучи, догорающие над спокойной гладью воды. Он подумал о том, как хорошо было бы искупаться, сколько пользы принесло бы это его измотанным нервам, его грязному, измученному, усталому от седла телу. Но в этой жизни о плавании ему придется забыть. Боги совершают чудеса только тогда, когда захотят этого сами, и никогда — по требованию.

* * *

Паром напоминал собой китобойное судно с продольным парусом. На нем могло бы уместиться около двух десятков пассажиров, но в этот раз его заняли воины. Семеро могли спокойно уместиться на соломенных тюфяках, разостланных на полу, здесь же хранились и запасы еды — холодная птица, черствый хлеб, сыр и фляги с теплым пивом. Подгоняемый едва заметным ветерком, паром ровно скользил по неподвижной водной глади. Еды хватило бы, чтобы прокормить и целый полк таких, как Нанджи, поэтому они поделились с толстопузым подобострастным капитаном и грубым неотесанным парнем, который составлял его экипаж.

Стояла теплая восхитительная ночь, среди звезд царил Бог Сна Он светился ярче, чем полная луна на Земле, серебря серую лодку и черную воду.

Сыновья ковровщика и Зорька устроились в средней части судна, экипаж — у румпеля. Уолли сидел на носовой банке, рядом с Джа, у его ног примостился Хонакура. Виксини весь день притесняли, он плакал, требуя свободы. Теперь же, когда ему предоставили эту возможность, он свернулся калачиком и уснул.

Как только лодка отчалила, Уолли повернулся к Джа и поцеловал ее. Она ответила на поцелуй, как и полагается хорошо обученной рабыне.

Рабыне, но не другу. Он улыбнулся, пытаясь скрыть свое недовольство.

Но разве можно ожидать чего-нибудь другого? Она своими глазами видела его неистовство, всю эту бойню. Ему и самому страшно было обо всем этом вспомнить, так разве можно требовать от нее, чтобы она забыла, поняла и простила? Если он потерял ее любовь, то цена этой победы слишком для него велика.

Уолли с тревогой вспомнил, что любопытный жрец совсем рядом и что ни одно слово не ускользнет от его ушей. Ему хотелось отвести Джа куда-нибудь в другое место и поговорить, но он не знал, как выразить свои чувства словами.

Джа почти никогда не пыталась выразить свои чувства словами, но сейчас она посмотрела на него долгим, пытливым взглядом, и, что за ним скрывалось, Уолли не знал.

— Мы оба рабы, господин, — сказала она наконец.

— Ты о чем?

В серебряной полутьме стало заметно, как на ее лице заиграла слабая улыбка.

— Я служу своему господину. Мой господин служит богам.

Он обнял ее крепче.

— Как ты права, любимая.

— Они этого хотели от вас? — спросила она тихо.

Он кивнул.

— Крови! Безжалостной ярости.

— От Уолли или Шонсу?

— От Уолли! — сказал он. — У Шонсу все это уже было.

Она замолчала; лодка, кажется, пошла быстрее.

— Мне не так трудно, — сказала она тихо. — Я должна доставлять вам удовольствие, а это для меня большая радость.

— Убийство никогда не доставит мне удовольствия, — прорычал Уолли.

Она покачала головой.

— Но ведь вы выполните волю богов, господин?

— Да, — он вздохнул. — Думаю, что да. Они щедро награждают меня.

Теперь и она обняла его. В их поцелуе горела страсть влюбленных, и Уолли понял, что ее чувство не погасло, оно разгорелось еще сильнее. Опасаясь, как бы не потерять самообладание, он отнял от себя ее руки и на минуту присел.

— Вот что я подумал, — заметил Хонакура, глядя в ночное небо, — лодки гораздо лучше, чем мулы.

— Старик, вы же подумали вовсе не об этом!

— Нет, именно об этом, — ответил жрец с усмешкой. — Ведь на муле вы бы не смогли ее поцеловать.

Когда Уолли поел, он стал выбрасывать за борт объедки и смотреть, как на них набрасываются пираньи; это зрелище вызывало в нем одновременно и ужас, и восхищение. Они совсем рядом, и, приглядевшись внимательнее, он мог хорошо их рассмотреть — они как мгновенные серебряные вспышки в черной воде, не больше мизинца, но их целые полчища.

— А в вашем заоблачном мире, светлейший, пираний нет? — спросил Хонакура, который наблюдал за ним с явным интересом. Уолли пристыженно вздрогнул.

— Далеко не везде, — ответил он. — Если уж бог оставил меня пребывать в таком невежестве, то ему придется самому указывать мне дорогу.

Жрец улыбнулся.

— Полагаю, теперь, зная об этом, вы больше не предпримете такого маневра.

— Я уже поклялся в этом, — ответил Уолли. — Скажите, а как же заводь у храма?

— Иногда пираньи туда заплывают, — сказал старик. — Но считается, что они живут только в спокойной воде, и поэтому заводь водопада — относительно безопасное место. Хотя по собственной воле я бы в воду не вошел.

Уолли задумался о том, какие новые ужасы могут ожидать его в этом Мире.

Джа легла рядом с Виксини и сразу же уснула. Уолли был еще слишком взволнован для сна. Яркий, странно рассеянный свет в небе отбрасывал двойные тени. Над Рекой поднимался туман. Стало трудно различить то, что было совсем близко, даже фигуры Зорьки, Нанджи и Катанджи.

Через несколько минут к ним пробрался Нанджи. Он встал на колени перед Уолли, а значит, и перед Хонакурой. В тумане, да еще под слоем грязи, лица его было почти не видно. Он не снял меч, и Уолли это показалось странным, но для того наверняка были какие-то свои воинские причины.

— Светлейший, — сказал он, — позвольте мне принести вам вторую клятву.

Уолли покачал головой.

— Это вполне можно отложить до завтра, согласен? Ты ведь не хочешь сейчас заняться фехтованием?

В темноте сверкнули белые зубы.

— Нет, светлейший…

Наступило молчание.

— Послушай, — сказал Уолли, — хочешь узнать, почему боги приняли все наши нарушения законов чести?

— Да, светлейший, — в голосе Нанджи слышалось облегчение.

— Возможно, это объяснит нам наш почтенный друг, — сказал Уолли. — Почему Богиня допустила такое множество бесчестных поступков? Ведь мы всегда говорим, что Она — против этого. Я правильно понимаю, священный? — Он посмотрел вниз, на маленькую сгорбившуюся фигуру.

— Я больше не священный, — смиренно ответил Хонакура. — Но что касается вашего вопроса, то да, — вы правильно понимаете.

— А я против того, — продолжал Уолли, — чтобы наставники били своих подопечных. Ведь как-то раз я неплохо тебя отделал, мой юный друг.

В темноте было видно, как глаза у Нанджи засветились.

— Но вы это сделали, чтобы снять заклятие, светлейший.

Вдруг Уолли заметил, что там, в середине лодки, происходит нечто непредвиденное. Он старался не смотреть в ту сторону, но заметил, что Катанджи, пододвинулся совсем близко к Зорьке. Нанджи стоял к ним спиной.

— Я думаю, Нанджи, что боги хотели и с меня снять проклятие.

— Но на вас не было никакого проклятия, светлейший! — запротестовал Нанджи.

— Нет, было! Я ведь как-то говорил тебе, что не люблю убивать людей.

Рот у Нанджи открылся, потом закрылся.

— Бог приказал мне убить Хардуджу. Я так и сделал, но только потому, что мне так сказали. Других приказов я не получал, кроме еще одного — быть честным и доблестным воином. А честный воин седьмого ранга ни секунды не стал бы терпеть Тарру с его грязными уловками. Я издевался над тобой, бил тебя, пока ты наконец не разозлился и не ответил мне! Боги загнали меня в угол. Только после этого я научился проливать кровь и показал, что могу убивать. То же, что и с тобой.

— Так проверяют мечи, — сказал Нанджи. — Меч сгибают и смотрят, распрямится он или сломается.

— Да! — Уолли удивился. — Очень хорошее сравнение!

— Но, — продолжал Нанджи, — даже если боги все это и предусмотрели…

Его все еще мучила совесть.

— Никто из нас не совершил никаких бесчестных поступков. Охрана храма — это толпа малодушных трусов. Имперканни нас оправдал. Вы согласны с его решением, старик?

— О да! Вас несомненно вынудили, — ответил Хонакура. — Боги избрали вас двоих…

— Нас двоих? — отозвался Нанджи.

Катанджи продвигался вперед. Он не получал никакой поддержки, но, кажется, и не встречал сопротивления. А в мире Катанджи, конечно же, разрешено все, что не запрещено. Этому новичку, скорее всего, не понадобятся вечерние занятия у Дикой Ани.

— Если вы принесете мне вторую клятву, мастер Нанджи, — сказал Уолли, — а я надеюсь, что так и будет, потому что я буду рад опять видеть вас своим подопечным, то тогда и я тоже принесу вам клятву.

— Клятву крови? Конечно, светлейший, — с готовностью согласился Нанджи.

— Нет! — ответил Уолли. — Мне кажется, что эта клятва — бесчестна, пусть даже сутры созданы самой Богиней. Третьей клятвы мне хватит, пожалуй, на целых две жизни. Нет, я имею в виду четвертую клятву.

Нанджи посмотрел на него недоверчиво.

— Я никогда не слышал ни о какой четвертой клятве!

Хонакура говорил, что ничего не знает о воинских клятвах, но сейчас он смотрел на Уолли с любопытством.

— Конечно, не слышал, — ответил Уолли. — Во-первых, о ней говорится в тысяча сто сорок четвертой сутре…

— А!

— В последней. Знать ее может только тот, кто собирается принять седьмой ранг, или тот, кому об этом рассказал какой-нибудь Седьмой. Именно это я и собираюсь сейчас сделать. Во-вторых, она не для всех…

— О!

— Но мы с тобой подходим. Эта клятва — для тех, кто спас друг другу жизнь, и обязательно в бою. Я думаю, друг Нанджи, что именно для этого боги и послали нас в эту битву. Я спас тебя от Тарру, а ты меня — от Ганири. Эта клятва, конечно же, очень редкая, но, может быть, просто потому, что о ней мало говорят.

Глаза Нанджи светились в темноте. Секретные знаки и страшные клятвы вот в чем суть воинства, так что тайная клятва — это двойное удовольствие для него.

— Расскажите, о чем она, и я поклянусь, — сказал он.

Исследования Катанджи продвигались. Он уже снял с Зорьки то малое, что на ней было, но не собирался останавливаться на этом. Нанджи, конечно, очень любит своего младшего брата, и к сексу он относится удивительно легко, но неужели настолько легко…

Уолли с трудом отвел взгляд.

— Не торопись так, Нанджи, — предупредил он. — В некотором смысле эта клятва еще страшнее, чем третья. Но она справедлива. Она равным образом связывает обе стороны, здесь нет такого, чтобы один был рабом, а другой — хозяином.

В темноте раздалось покашливание Хонакуры.

— Это, наверное, клятва братства, светлейший?

— Да, — ответил Уолли с улыбкой. — Видишь ли, Нанджи, бог сказал, что в первую очередь я должен найти брата… А ни о каких своих братьях я ничего не знаю.

— Это я? — воскликнул Нанджи с воодушевлением. — Бог имел в виду меня?

— Да, я уверен в этом: он привел тебя на берег, и, выходя из воды, я просто налетел на тебя. У тебя есть своя роль, которую ты сыграешь для Нее, но сначала ты должен принести мне клятву брата.

— Расскажите, о чем она!

Время шло. Юбка Катанджи упала на тюфяк.

— Нанджи, — сказал Уолли, — мне не хочется прерывать столь важный разговор, и это, конечно же, меня совсем не касается… Но все же: ты дал своему подопечному разрешение сделать то, что он собирается сейчас сделать?

— Что сделать? — спросил Нанджи, оборачиваясь.

И тут же с криком бросился вперед, а Хонакура чуть не задохнулся от смеха. Потом опять раздался крик — на этот раз от боли — и послышались звуки ударов. — Вы ничего не сказали о том, что в пути надо стать мудрее, — заметил Хонакура.

— Этот путь только начался, — ответил Уолли, вытягиваясь на тюфяке. — Похоже, кое-кто уже сейчас набирается мудрости.

— Но брата, светлейший? Найти брата?

— Четвертая клятва нерушима.

— Вот как? Я никогда о ней раньше не слышал. Очень интересно.

— Но сейчас ваша очередь. Как вы узнали, что у Катанджи черные волосы? А о братстве?

— М-м-м, да, — произнес Хонакура, улегся на дно лодки иустроился поудобнее. — Я говорил вам, светлейший, что Икондорина несколько раз упоминается в других сутрах. В одном случае говорится о «рыжеволосом брате Икондорины», в другом — о «черноволосом брате Икондорины». Вот и все. Рыжие волосы — большая редкость, но и совершенно черные тоже необычная вещь.

Уолли смотрел на кольца и звезды.

— Тогда расскажите мне об этих сутрах.

— Возможно, когда-нибудь и расскажу, — ответил Хонакура.

Почему он не хочет говорить? О чем он думает? Уолли не мог понять этого, но, возможно, так будет лучше. Тем не менее он был твердо уверен, что его задание еще не открылось полностью. Он разгадал только самое начало загадки бога. У Нанджи была своя роль и у Катанджи, видимо, тоже. Кое-что начинающий уже сделал: ведь это он определил решение суда. Вот откуда тот громоподобный смех и радость Уолли — он понял, что стоит на правильном пути.

Лодка закачалась сильнее, и Уолли приподнялся, чтобы выяснить причину. Причина лежала рядом с Зорькой.

Он не мог уснуть. Чего-то не хватает, какая-то мысль бьется в подсознании и стремится выбраться наружу. В мозгу роятся события прошедшего дня и не пускают эту мысль на поверхность. Старик храпит. Что-то ему мешает…

Уолли повернулся на другой бок, но это не помогло. Бог Сна напомнил ему о ночах, проведенных в тюрьме. Потом он опять повернулся и заметил совсем рядом пару больших черных глаз. Катанджи тоже не мог уснуть, да это и неудивительно. И для самого Уолли прошедший день был очень важным, так что уж говорить об этом мальчике?

— Скучаешь по дому? — тихо спросил Уолли.

— Немного, светлейший.

Даже в таком возрасте его брат скорее дал бы вырвать себе ногти, чем признался бы в своей тоске по родителям.

— Хоть бы на минутку попасть домой, — зашептал Катанджи, — совсем ненадолго, только рассказать им обо всем, что сегодня случилось.

— Такие дни будут нечасто, — предупредил его Уолли.

— Но будут еще хорошие дни, правда, светлейший?

Так это был хороший день? Что ж, в конце концов, может, он и прав.

— Да, конечно. Спокойной ночи, начинающий Катанджи.

— Спокойной ночи, светлейший.

Нанджи опять принялся раскачивать лодку.

Когда Уолли снова открыл глаза, мальчик еще не спал.

— Спасибо, Катанджи. Я ничего не знал о пираньях.

— Я так и подумал, светлейший.

— Те деньги, которые я дал тебе тогда, в дороге… — начал Уолли.

— О! — Катанджи начал рыться в кошельке, к которому еще не успел привыкнуть. — Я совсем забыл, светлейший.

И поросята летают!

— Нет, — сказал Уолли. — Оставь себе.

Катанджи поблагодарил его.

— Светлейший, — зашептал опять мальчик через некоторое время, — у вас раньше не было родовых знаков?

— Раньше?

— Сейчас у вас есть знак отца, а матери — нет.

— Да? — сказал Уолли во весь голос, но потом опять перешел на шепот.

— Ты серьезно? — Послюнив палец, он провел им по правому веку. — Не исчез?

Катанджи пододвинулся ближе.

— Нет, светлейший, не исчез. Это меч.

— Спасибо тебе, Катанджи. А теперь… давай спать.

— Да, светлейший.

Меч… Это отец Шонсу? Или инспектор полиции Смит? Или просто маленький веселый бог дал ему знать, что одобряет его действия? Спасибо, Коротышка. А чем же занималась мать Шонсу? Мать Уолли Смита была журналистка. Здесь это значит — сказительница, подумал он и усмехнулся. Уолли лежал, слушая скрип канатов и журчание воды. Он думал о серебристой смерти, которая плескалась всего в нескольких дюймах от него.

— Светлейший, — раздался чей-то тихий шепот.

— Да? — Уолли открыл глаза.

— А что будет завтра? — спросил Катанджи.

— Я уверен, мы что-нибудь придумаем, — ответил Уолли.

Вот что его тревожило — он вспомнил то, что было, день, который ушел, который навеки смыт водами Богини. Он должен думать о будущем. Неясная мысль вырвалась из подсознания. Это был приказ бога: «Иди и будь воином, Шонсу! Будь честным и доблестным. Радуйся жизни. Мир открыт для тебя». Потом он уснул.

Среди звезд сиял Бог Сна.

ВОИНЫ

Шонсу — седьмого ранга, происхождение неизвестно.

Хардуджу — седьмого ранга, правитель охраны храма.

Горрамини — четвертого ранга, оруженосец.

Нанджи — второго ранга, меченосец охраны, позднее — вассал светлейшего Шонсу.

Тарру — шестого ранга, помощник светлейшего Хардуджу.

Трасингджи — пятого ранга, подопечный достопочтенного Тарру.

Мелью — четвертого ранга, оруженосец.

Конингу — пятого ранга, воин в отставке, интендант казарм.

Бриу — четвертого ранга.

Джангиуки — третьего ранга, воин охраны.

Эфоринзу — первого ранга, по кличке «Ушастый», подопечный воина Джангиуки.

Ганири — четвертого ранга, тоже оруженосец.

Имперканни — седьмого ранга, свободный воин.

Йонингу — шестого ранга, подопечный светлейшего Имперканни.

Дэйв Дункан Обретение мудрости

Четвертая Клятва

Счастлив тот, кто спасает жизнь товарищу, и благословенны двое, спасшие жизнь друг другу. Лишь им позволена эта клятва, и да будет она высшей, абсолютной и необратимой:

Я — брат твой,

Моя жизнь — твоя жизнь,

Твоя радость — моя радость,

Моя честь — твоя честь,

Твой гнев — мой гнев,

Мои друзья — твои друзья,

Твои враги — мои враги,

Мои тайны — твои тайны,

Твои клятвы — мои клятвы,

Мое добро — твое добро,

Ты — брат мой.

Книга первая БЕГСТВО ВОИНА

1

— Куили! Проснись! Жрица!

Кричавший, кроме того, колотил во входную дверь. Куили перевернулась на бок и накрылась с головой одеялом. Ведь она, кажется, только что легла?

Дверь скрипнула. Стук раздался снова, на этот раз по доскам внутренней двери, ближе и значительно громче.

— Ученица Куили! Ты нужна нам! — Снова стук.

Главная неприятность летом заключалась в том, что для сна никогда не хватало ночи, однако в маленькой комнатке было еще темно. Петухи еще не пропели… Нет, послышался крик одного, где-то вдалеке… Придется вставать. Кто-то, вероятно, болен или умирает.

Внутренняя дверь со скрипом распахнулась, и в комнату поспешно вбежал человек, крича:

— Жрица! Тебе нужно идти — там воины, Куили!

— Воины? — Куили села.

Это был Салимоно, грубо отесанный, неуклюжий крестьянин-Третий. Обычно невозмутимый, в редких случаях он мог волноваться, словно ребенок. Сейчас одна из его ручищ размахивала искрящейся свечой, угрожая поджечь его собственные седые волосы, или соломенный матрас Куили, или древнюю дранку крыши. Свеча бросала отсветы на каменные стены, на его изможденное лицо, и на глаза Куили.

— Воины… идут… О! Прошу прощения, жрица! — он быстро отвернулся, в тот самый момент, когда Куили упала на постель и натянула одеяло до подбородка.

— Сал'о, ты сказал «воины?»

— Да, жрица. В лодке. У пристани. Пилифанто их видел. Поторопись, Куили… — Он направился к двери.

— Подожди!

У Куили возникло непреодолимое желание снять с плеч собственную голову, встряхнуть ее и поставить на место. Большую часть ночи она провела с ребенком Эгол — это был наверняка худший случай желудочных колик за всю историю Народа.

Воины? Пламя свечи наполняло крохотную комнатку копотью от гусиного жира. Пилифанто не был полным идиотом. Не мыслитель, конечно, но и не идиот. Он был страстным рыболовом, что могло объяснить, почему он оказался на пристани в предрассветный час. У воды, вероятно, было светлее, и силуэт воина легко было бы различить. Это было вполне возможно.

— И что вы предпринимаете?

Стоя в дверях спиной к ней, Салимоно ответил:

— Уводим женщин, конечно!

— Что? Зачем?

— Но ведь воины…

Не так. Все не так. Куили мало что знала о воинах, но больше, чем знал Сал'о. Спрятать женщин — это было самое худшее, что только можно было сделать.

— Нельзя! Это оскорбление! Они придут в ярость!

— Но, жрица…

Она не была жрицей. Она была лишь Второй, ученицей. Местные жители называли ее жрицей из вежливости, поскольку никого, кроме нее, у них не было, но ей было лишь семнадцать, а Сал'о был крестьянином-Третьим, дедом, и заместителем Мотиподи, так что вряд ли она имела право ему приказывать, но она была также и местным знатоком воинов, и она знала, что укрыть женщин — страшная провокация… Ей требовалось время на размышление.

— Подожди снаружи! Не дай женщинам уйти. Я сейчас буду.

— Да, Куили, — сказал Сал'о, и комната погрузилась в темноту. Пятна призрачного света все еще плавали перед ее глазами. Хлопнула входная дверь, и она услышала его крик.

Куили отбросила одеяло и поежилась, покрываясь гусиной кожей. По ледяным неровным плитам пола она босиком подошла к окну и распахнула ставни. В комнату проник слабый свет, сопровождавшийся шумом дождя и стуком падающих с крыши капель.

Одно из двух ее платьев было грязным, поскольку накануне она полола морковь. Другое было почти таким же поношенным, однако где-то у нее было еще одно, старое, которое она принесла из храма. Тогда это была второе ее лучшее платье, и теперь оно было лучше, чем два других. Она нашла его в сундуке, вытащила его оттуда и надела через голову одним движением. Оно оказалось удивительно обтягивающим. Вероятно, она пополнела сильнее, чем предполагала. Что могут подумать воины о жрице в столь обтягивающем платье? Она одновременно нашарила туфли и гребень.

Деревянные подошвы простучали по каменному полу. Она открыла скрипучую входную дверь, снимая висевший на колышке рядом с ней плащ. Из-под покрывала черных облаков светлел край неба. Кричали петухи, приветствуя зарю. Она все еще расчесывала гребнем длинные спутанные волосы, ощущая отеки под глазами и сухость во рту.

На дальней стороне пруда шипели четыре или пять факелов посреди толпы из дюжины взрослых и нескольких перепуганных детей. Еще двое или трое направлялись к ним. Свет смутно отражался от покрытой рябью воды; еще несколько огней плясало в некоторых окнах. Ветра не было, лишь непрекращающийся моросящий дождь — летний, даже не очень холодный.

Хлюпая по лужам, она обошла пруд и подошла к группе. Дождь намочил ее волосы и лил за воротник. При ее виде наступила тишина. Она была местным знатоком воинов.

Зачем воины появились здесь?

Послышалось сразу несколько голосов, но их заглушил голос Салимоно:

— Это безопасно, жрица?

— Опасно прятать женщин! — решительно сказала Куили. Кандору рассказывал об опустошенных сожженных деревнях. — Вы их только рассердите. Нет, эти мужчины…

— Но они этого не делали! — запричитала одна из женщин.

— Это не мы! — послышались голоса других. — Ты же знаешь!

— Тихо! — сказала она, и стало тихо. Все они были старше нее, даже Ния, и тем не менее они замолчали. Все они были крупнее нее — рослые, неотесанные крестьяне, сбитые с толку, неразличимые в полумраке. — Сал'о, ты послал весть ее милости?

— С ней отправился Пил'о.

— Возможно, всем мужчинам следовало бы отправиться…

Снова послышался испуганный хор голосов:

— Это не мы!

— Тихо! Я знаю. Я готова это подтвердить. Но я не думаю, что об этом стало известно.

Наступила тишина. Затем послышалось ворчание Май:

— Как об этом могло стать известно?

Здесь не было воинов, которые могли бы об этом узнать.

Имело ли это значение? Куили не знала.

Если никто не донес об убийстве — были ли в равной степени виновны все свидетели, или существовала какая-то другая, еще более жуткая формула? Так или иначе, она была уверена, что мужчинам угрожает опасность. Воины редко убивали женщин.

— Я пойду и встречу их. Они ничего мне не сделают, — сказала Куили со всей уверенностью, на какую только была способна. Жрецы неприкосновенны, не так ли? — Но я думаю, что мужчины должны отправиться рубить лес, или куда-нибудь еще, пока мы не узнаем, зачем они пришли. Женщины пусть приготовят пищу. Воины захотят позавтракать. Они могут отправиться прямо в поместье, но мы постараемся задержать их здесь так долго, как только сможем, если только их не слишком много… Сколько их там, Сал'о?

— Не знаю.

— Что ж, идите и скажите адепту Мотиподи. Пусть мужчины рубят лес, или расчищают склон холма, пока мы не выясним, что нужно воинам. Договоритесь о сигналах. Ну же, идите!

Мужчины кинулись бежать. Куили плотнее закуталась в плащ.

— Май, приготовь еды. Мяса, если есть. И пива.

— Что, если они спросят, где мужчины?

— Солги, — сказала Куили. И это говорит жрица?

— Что, если они захотят, чтобы мы… пошли с ними в постель? — это спросила Ния, муж которой, Хантула, был почти так же стар, как Кандору.

Куили рассмеялась, удивляясь самой себе. Ей виделись кошмары — трупы и кровь, усеивающие все вокруг, — а Ния мечтала о схватке с каким-нибудь красивым молодым воином.

— Если тебе хочется — иди! Развлекайся!

— Замужней женщине? — недоверчиво спросила Нона. — Это можно?

Куили вспоминала уроки, полученные в храме. Но она была вполне уверена.

— Да. Это можно. Не с каждым воином, но со свободным меченосцем можно. Он находится на службе у Богини, и достоин нашего гостеприимства.

Кандору всегда говорил, что это великая честь для женщины — быть избранной свободным, но когда Куили познакомилась с ним, он больше не был свободным меченосцем. Он стал оседлым воином, и возраст позволял ему иметь лишь одну женщину, хотя порой он заявлял, что это она виновата в том, что он теряет здоровье.

— Кол'о это не понравится, — пробормотала Нона. Она была замужем еще недолго.

— Он должен будет понять, — сказала Куили. — Если у тебя в течение года будет ребенок, он сможет получить отцовскую метку воина. — Она услышала их возбужденный ропот. Она была городской девушкой, и от нее ожидали, что она знает все подобные вещи. Она была, кроме того, их жрицей; если она сказала, что все нормально, значит, все нормально. Воины никогда никого не насилуют, постоянно утверждал Кандору. Им незачем это делать.

— В самом деле? Целый год? Как скоро?

Куили не знала, но бросила взгляд на лицо Ноны. Свет гаснущих факелов был слишком смутным для того, чтобы различить его выражение. Если она и была беременна, то этого тоже не было заметно.

— Продолжай в том же духе пару недель, и я за тебя поручусь.

Нона покраснела, и все это заметили и засмеялись. Этот простой народ мало что мог дать своим детям. Метка воина стоила больше любого золота. Для девочки это означало ее высокую стоимость как невесты. Для мальчика, если он был достаточно сообразителен — шанс стать членом гильдии. Даже молодой муж проглотил бы собственную гордость ради этого и говорил бы, что ему оказана честь, каковы бы ни были его истинные чувства. Смех снял напряжение. Хорошо! Теперь они не разбегутся в страхе и невольно не спровоцируют насилие.

Но Куили нужно было идти встречать воинов. Она поежилась и плотнее запахнула плащ. Внезапно она поняла, что за всю свою жизнь она встретила лишь одного воина — Кандору, ее убитого мужа.

— Дождь, похоже, заканчивался. До рассвета было явно близко, судя по тому, как посветлело небо на востоке. Петухи теперь явно соревновались друг с другом. Оставив возбужденных женщин, Куили зашлепала по лужам в сторону дороги. Один путь вел к поместью, другой — к Реке и пристани. За домом Салимоно и плотиной дорога быстро уходила в небольшое ущелье и дальше в темноту.

Она шла медленно, слыша, как шлепают ее башмаки по лужам, стараясь не представлять себе, как она падает в канаву и является на пристань вся в грязи. Отправляясь на встречу с воинами… следовало бы захватить с собой факел.

Зачем воины явились сюда?

Возможно, они появились здесь случайно, но мало какие корабли или лодки приходили снизу по течению, так как на юге лежали Черные Земли — бурная вода и ни одного местного жителя. Еще менее вероятно было, чтобы воины пришли сверху по течению, с севера, поскольку в той стороне лежал Ов.

Возможно, они пришли, чтобы отомстить за Кандору. Воины не испытывали никакой жалости к наемникам, убийцам воинов. Кандору много раз говорил ей об этом. Ей придется убедить их, что они не там ищут. Жрец или жрица не имеет права лгать, и потому считается добросовестным свидетелем, даже если она была его женой и не является лицом незаинтересованным. А было и с дюжину других. Убийцы пришли из Ова.

Но об убийстве никто не донес — или, по крайней мере, так ога думала. Ей не требовалось повторять жреческий кодекс для того, чтобы знать, что заповедь «не пролей крови» стоит очень высоко в перечне ее обязанностей перед Богиней.

Под ногой покатился камешек, и она споткнулась. Даже при дневном свете этот изгиб ущелья выглядел туннелем, ограниченным крутыми стенами и затемненным тенью деревьев. Рядом тихо журчал ручей. Дождь кончился, или не мог проникнуть сквозь полог из листвы. Она осторожно пробиралась вперед, проверяя каждый шаг, нащупывая руками ветви.

Если эти воины оказались здесь случайно, тогда они могли не знать об Ове. Они могли не знать, что вскоре им самим будет угрожать страшная опасность.

Или, возможно, их привела сюда Рука Богини. В этом случае их могло интересовать нечто большее, нежели убитый старый воин. Их целью мог быть сам Ов — война! Там, у пристани, могла быть целая армия. Как там сказал Кандору при первых слухах о резне в Ове: «Колдунам не позволено появляться возле Реки!»

Потом, когда слухи стали более основательными, он сказал: «Богиня этого не вынесет. Она призовет Ее воинов…»

Два дня спустя Кандору сам был мертв, убитый еще до того, как успел вытащить свой меч, сраженный единственной музыкальной трелью. Он был в своем роде хорошим человеком. Он жил в соответствии с кодексом воинов, всеми уважаемый, даже если и не доставлял слишком много радости в качестве мужа юной жрице-ученице. Нужно было больше помогать ему, подумала она. Нужно было чуть больше притворяться.

Местный знаток… но все, что у нее было — лишь смутные воспоминания о том, что часами мог рассказывать Кандору, старик, у которого остались лишь воспоминания о молодости и силе, о распутстве и убийствах; старик, сжимавший свою юную невесту в холодных объятиях бесконечными зимними ночами. Нужно было внимательнее его слушать.

Куили внезапно остановилась, с отчаянно бьющимся сердцем. Кажется, впереди что-то послышалось? Хрустнула ветка?

Она прислушалась, но доносился лишь шум ручья и скороговорка падающих капель. Вероятно, это лишь игра ее воображения. Она пошла дальше, медленнее и осторожнее. Безумием было отправляться в путь без источника света, поскольку она знала, что плохо видит в темноте. Жрецы неприкосновенны. Никто, даже самый последний разбойник, не мог причинить вреда жрице. Так, по крайней мере, говорилось.

Она должна была радоваться при мысли о мести за Кандору. Она вышла замуж в пятнадцать лет; в шестнадцать она стала вдовой. В семнадцать она обнаружила, что ей тяжело носить траур, как бы она себя за это ни упрекала. Вероятно, она могла вернуться в храм, когда Воин Кандору перестал нуждаться в ее услугах, но она осталась. Местные жители приняли ее с радостью, и они нуждались в ней. Так же как и рабы, в еще большей степени. Ее милость позволила ей оставаться в хижине и обеспечивала ее средствами к существованию — мешками муки и иногда даже мясом. Иногда она посылала ей небольшие подарки — не слишком поношенные сандалии, остатки лакомств с кухни.

Если воины знали о колдунах — если они планировали напасть на Ов — тогда их должна была быть целая армия.

С трудом передвигаясь в темноте, она почти налетела на смутно вырисовывавшуюся фигуру, которая стояла прямо у нее на пути, явно ожидая ее.

Она вскрикнула и отскочила назад, потеряв туфлю.

— Жрица! — взвизгнула она. Потом, уже чуть тише: — Я жрица!

— Очень хорошо! — ответил мягкий юношеский тенор. — А я воин. Чем могу служить тебе, госпожа?

2

Ситуация была абсурдной. Стоя в темноте на одной ноге, со все еще дико колотящимся от неожиданности сердцем, Куили, тем не менее, могла оценить всю ее абсурдность — ни она, ни незнакомец не могли видеть ранга другого. Кто должен был приветствовать, а кто отвечать? Но, конечно, воины никак не могли послать на разведку обычного Первого, даже Второго. Он должен был быть выше ее рангом.

Она приветствовала его как вышестоящего, сумев не упасть, даже при последнем поклоне:

— Я Куили, жрица второго ранга, и мое глубочайшее и смиренное желание состоит в том, чтобы Сама Богиня даровала тебе долгую жизнь и счастье, и побудила тебя принять любую мою скромную и добровольную помощь, каковая могла бы служить твоим благородным целям.

Воин отступил на шаг, и она скорее услышала, чем увидела, как он выхватил меч из ножен на спине. Она снова чуть не потеряла равновесие, прежде чем вспомнила, что у воинов свои собственные ритуалы и обычай размахивать клинками в знак приветствия.

— Я Ннанджи, воин четвертого ранга, и для меня большая честь принять твою любезную помощь.

С шипением и щелчком меч снова скользнул в ножны. Кандору не умел обращаться с ним столь ловко.

— Ты всегда стоишь на одной ноге, ученица?

Она не думала, что он может что-то увидеть.

— Я потеряла туфлю, адепт.

Он усмехнулся и сдвинулся с места, и она почувствовала, как его пальцы крепко сжали ее лодыжку.

— Вот она. Дурацкая штука!

Затем ее нога встала на место, и воин выпрямился.

— Спасибо. Ты очень хорошо видишь…

— Я почти все делаю очень хорошо, — весело заметил он. Голос его звучал совсем молодо, как у мальчика. Неужели он в самом деле Четвертый? — Что это за место, ученица?

— Владения достопочтенного Гаратонди, адепт.

Воин что-то тихо проворчал.

— Какой гильдии?

— Он строитель.

— Что может строить строитель-Шестой? Впрочем, неважно. Сколько воинов в этих владениях?

— Ни одного, адепт.

Он снова что-то удивленно проворчал.

— Какая здесь ближайшая деревня, или город?

— Пол, адепт. Деревня. Примерно полдня пути на север.

— Значит, там должны быть воины…

Это не был вопрос, так что ей незачем было говорить, что местный воин Пола умер в тот же день, что и ее муж, или о том, что о его убийстве никто не мог донести. Не допускай пролития крови!

— А город? Как далеко?

— Ов, адепт. Примерно еще полдня пути после Пола.

— Гм? Ты случайно не знаешь имени тамошнего старосты?

Он тоже был мертв, как и все его люди. Просто ответ «Нет!» был бы ложью. Прежде чем она успела что-либо сказать, воин снова спросил:

— Здесь какие-то неприятности, ученица Куили? Разбойники? Бандиты? Работа для честных воинов? Нам угрожает какая-то опасность?

— Никакой непосредственной опасности, адепт.

Он усмехнулся.

— Жаль! Даже дракона нет?

Она облегченно рассмеялась.

— Ни одного.

— И. полагаю, тебе в последнее время не встречались колдуны?

Значит, он знал о колдунах!

— В последнее время — нет, адепт…

Он вздохнул.

— Что ж, если здесь безопасно, тогда, возможно, мы здесь для того, чтобы с кем-то встретиться. Как в Ко.

— Ко?

— Ты никогда не слышала эпос «Как Аггаранци-Седьмой наголову разбил разбойников в Ко?» — Казалось, он был потрясен. — Это величайшая повесть! Много славы, много крови. Она очень длинная, но я могу спеть ее тебе, когда у нас будет время. Что ж, если опасности нет, я лучше вернусь и доложу об этом. Идем!

Он взял ее за руку и повел по дороге. Его рука была очень большой и сильной, но ладонь казалась странно мягкой, в отличие от рук крестьян — или даже ее собственных рук в эти дни.

Как ни странно, ее вовсе не беспокоило, что ее ведет в неизвестность этот высокий молодой незнакомец. Она споткнулась, и он пробормотал: «Осторожно», но замедлил шаг. Дорогу пересекали три ручья, и она едва могла различить камни, по которым можно было их перейти, но он мог их видеть и вел ее за собой.

— Вы здесь по воле Всевышней, адепт?

— Да! И мы проделали долгий путь! Очень долгий! — В его голосе звучало лишь удовлетворение, и никакого благоговейного трепета. Конечно, Река была Богиней, и любой корабль мог оказаться в самом неожиданном месте, если на его борту был Меняющий Курс — некто, чье присутствие ей требовалось. Свободные меченосцы были известными Меняющими Курс, которых всегда направляла Ее Рука. Подобные проявления Ее могущества случались слишком часто для того, чтобы быть истинными чудесами, но все же Куили никогда не смогла бы относиться к ним столь же легко, как этот дерзкий молодой воин.

Деревья стали реже, долина расширилась, впуская серый свет, и теперь она могла видеть лучше. Он был даже выше, чем она думала, долговязый и удивительно молодой для Четвертого. Казалось, он был не старше ее самой — но, возможно, дело было лишь в его беззаботной манере поведения — он постоянно болтал. Кандору был Третьим. Мало кто в какой-либо из гильдий смог продвинуться дальше этого ранга.

— Откуда ты знаешь, как далеко вы оказались?

— Шонсу знает. Он все знает! И мы здесь оказались не в один прыжок. Он проснулся при первом — должно быть, он спит с открытыми глазами. — Кем бы ни был Шонсу, адепт Ннанджи, казалось, относился к нему с большим уважением, чем к Богине. — Я проснулся при третьем — меня разбудил холод. — Воин поежился. — Мы, видишь ли, из тропиков.

— Что такое тропики, адепт?

— Не могу с точностью сказать, — признался он. — Теплые края. Шонсу может объяснить. Но Бог Сна там очень высокий и тусклый. Он стал больше, когда мы прыгнули на север. И ниже. Здесь ты можешь видеть семь отдельных полос, верно? Когда мы отправились в путь, он был не столь ярким, и большинство полос были слишком близко друг к другу, чтобы их можно было различить. И еще мы переместились на восток, как говорит Шонсу. Дождь пошел только при последнем прыжке.

Вероятно, Шонсу — жрец, решила она. Он определенно не был похож ни на одного из воинов, о которых ей приходилось слышать.

— Откуда он мог знать, что вы переместились на восток?

— Звезды — и глаз Бога Сна! Это произошло около полуночи, и до рассвета было все ближе и ближе. Тебе нужно спросить Шонсу. Он говорит, что в Ханне все еще полночь.

Ханн!

— Вы были в Ханне, адепт?

Он посмотрел на нее, удивленный ее реакцией. Теперь было достаточно хорошо видно, что его лицо покрыто грязью и жиром.

— Ну, не в самом Ханне. Мы пытались переплыть в Ханн, со священного острова.

— Храм! — воскликнула она. — Значит, тебе приходилось бывать в великом храме?

Адепт Ннанджи фыркнул.

— Приходилось бывать? Я там родился.

— Нет!

— Да! — Он широко улыбнулся, сверкнув крупными белыми зубами. — У моей матери подошел срок. Она пришла помолиться о легких родах, и — хлоп! Тут я и появился. Ее едва успели увести в заднюю комнату. Жрецы решили, что это можно назвать почти чудом.

Он явно дразнил ее. Потом его улыбка стала еще шире.

— Мой отец положил в чашу шесть монет, а если бы, как он говорит, он положил семь, я бы родился прямо там, перед Самой Богиней.

Это было чистой воды богохульство, но его улыбка была неотразима. Куили невольно рассмеялась.

— Не следует шутить с чудесами, адепт.

— Возможно, — он сделал паузу и заговорил спокойнее. — За последние две недели я видел множество чудес, ученица Куили. С тех пор как появился Шонсу.

— Он твой наставник?

— Ну, в данный момент нет. Он освободил меня от моей клятвы перед битвой… но он говорит, что я могу снова ему присягнуть.

Битва?

— Осторожно, лужа! — Ннанджи отпустил ее руку и обнял ее за плечи, помогая обойти грязное место. Однако он не убрал руку, когда они уже прошли его, и теперь было уже достаточно светло. Ей стало несколько не по себе. Она была рада, что ее защищает плащ. Ей редко до этого приходлось разговаривать с Четвертыми, и, конечно же, никто из них ее до этого не обнимал. Он улыбался ей, и улыбка его была очень дружелюбной. Очень.

В этом имении было мало свободных мужчин ее возраста, лишь двое были неженаты. Все они относились к ней с благоговейным почитанием, из-за ее профессии, и с ними все равно не о чем было разговаривать, кроме как о посевах и стадах. Она уже забыла, что такое настоящая беседа. Но она никогда по-настоящему не беседовала с мужчиной, только с другими девочками, ее подругами в храме, много лет назад. Он разговаривал с ней как с равной. Ей было лестно, и вместе с тем ее беспокоило, насколько это хорошо.

Почему Богиня прислала такого грязного воина? Дело было не только в его лице. Они как раз вышли к берегу. Перед ними простиралась Река, тянувшаяся до восточного горизонта, сверкающая на фоне облаков. Цвет возвращался в Мир. Через несколько мгновений должен был появиться бог-солнце. Все еще шел дождь, хотя и не сильный, и она видела, как он прочерчивает грязные полосы на костистых плечах и груди воина. Даже его килт…

У Куили перехватило дыхание.

— Это же кровь! Ты ранен?

— Не моя! — он снова гордо ухмыльнулся. — Вчера мы знатно сразились! Шонсу прикончил шестерых, а я выпустил кишки двоим!

Она вздрогнула, и его рука крепче обхватила ее за плечи, так что она не могла освободиться. Она плотнее запахнула плащ. Подобная близость была отвратительным поведением для жрицы, но его стальной захват не оставлял ей выбора. Кандору никогда не обнимал ее подобным образом на публике. Он всегда ожидал, что она будет идти на шаг позади него.

— Ты… ты убил двух человек?

— Троих, вчера. Двоих в сражении, но до этого мне пришлось участвовать в поединке за мое повышение, и один из них выбрал мечи вместо рапир. Он пытался меня напугать, и я его убил. Впрочем, он и так не слишком мне нравился.

Она засмеялась было, но с нарастающим ужасом уставилась на его довольную ухмылку. На лбу у него было две новых метки, еще припухшие, явно свежие. Волосы его были черными и жирными, но сквозь грязь проглядывали рыжие островки. Глаза его были бледными, с почти невидимыми ресницами, и полоски чистой кожи, где дождь смыл грязь, были очень светлыми. По-видимому, этот кровожадный, бессердечный юноша от рождения был рыжим. Его волосы были преднамеренно выкрашены в черный цвет, а потом краска размазалась по всему телу.

— Прошу тебя, адепт! — Она попыталась освободиться.

Они были уже почти у пристани. Берега Реки были обрывистыми и каменистыми, и единственным ровным местом был галечный островок в прорезанной течением выемке, Когда Река стояла высоко, там едва хватило бы места на то, чтобы развернуться повозке, но сегодня она была низко, отмель была широкой, и ближний к берегу конец пирса находился полностью вне воды.

У дальнего конца была привязана маленькая одномачтовая лодка. Их не ожидала огромная армия воинов, но тем не менее их могло быть несколько дюжин. Внезапно испугавшись, Куили дернулась сильнее.

Однако воин держал ее крепко, все так же ухмыляясь и толкая ее в сторону пристани. Над широкими водами Реки появился край диска солнечного бога.

— Ты мне нравишься! — объявил он. — Ты красивая. Богине мало что удалось из тебя сделать, но Она все же проделала хорошую работу.

Куили подумала о том, не удастся ли ей выскользнуть из плаща и убежать. Однако он наверняка бегал намного быстрее ее.

— Я был лишь Вторым в храмовой гвардии, — заметил Ннанджи, — пока Богиня не прислала Шонсу. Но с сегодняшнего дня я свободный меченосец.

— Что ты имеешь в виду? — Куили достаточно хорошо понимала, что он имеет в виду.

— Почему, как ты думаешь, Богиня послала тебя мне навстречу? Видишь ли, до сих пор мне всегда приходилось платить женщинам — кроме девушек-рабынь в казармах, конечно. Я купил себе вчера собственную рабыню, но с ней мне не слишком интересно. Ваш достопочтенный Гаратонди предложит нам свое гостеприимство на несколько дней…

— Пусти меня! — в панике закричала Куили.

Ннанджи тут же с удивленным видом отпустил ее.

— Что случилось?

— Как ты смеешь подобным образом обращаться со жрицей?

Она кричала на него, пытаясь приободрить сама себя. Ннанджи был явно обижен.

— Я думал, тебе приятно. Почему ты раньше не сказала? Ты имеешь в виду… ладно, я подожду, пока не вымоюсь. Я по уши в грязи, верно?

Куили привела себя в порядок.

— Я подумаю, — тактично ответила она. По-видимому, он ничем не собирался ей угрожать. Он был похож на большого щенка, только что вылезшего из какой-то грязной лужи, которому хочется поиграть. Она сказала Нии, что это ее долг. Подобный совет теперь казалось значительно труднее принять, чем дать, но если он захочет ее — это будет ее долгом. Нужно лишь время, чтобы свыкнуться с подобной мыслью…

— Я лучше подожду, пока ты не увидишь Шонсу, — грустно сказал Ннанджи.

— Женщины стекленеют, когда его видят. Ну, пошли! Он ждет.

Что? Он полагает, что она опустилась до того, что готова встретиться с пришельцами лишь для того, чтобы сделать свой выбор среди воинов? Какая невероятная самонадеянность! Не в силах вымолвить ни слова, она двинулась следом за Нанджи, шагавшим вдоль пирса. Он просвистел сигнал из четырех нот, хотя теперь сквозь дождь светило солнце, и он был хорошо виден всем, кто бы ни находился в лодке.

Она прислушалась, ожидая ответа, и, к своему изумлению, услышала детский плач. Воины взяли с собой детей?

Ннанджи остановился у конца пристани, глядя вниз и разговаривая с кем-то, ожидавшим его — несомненно, докладывал, что опасности нет. Он спрашивал о непосредственной опасности, так что она не солгала. Но у Куили не было времени на размышления о том, как ее милость может отнестись к этим пришельцам. Куили с тревогой заключила, что леди Тонди, возможно, уже посылает весть в Ов о прибытии воинов. Сколько потребуется времени, чтобы верхом добраться до Ова? Сколько потребуется времени колдунам на обратный путь? Возможно, воины понимали смысл слова непосредственная не совсем так, как она.

Ннанджи протянул руки и подхватил ребенка, словно выдернув его с неба. Он прижал его к себе, и крики прекратились.

Когда Куили подошла к нему, он с улыбкой обернулся.

— Это мой друг Виксини.

Ребенку было около года, и у него явно резались зубы. Это был ребенок рабыни — Куили была потрясена.

Затем этот столь странный воин протянул руку, и на пристань спрыгнул еще один человек.

— Милорд, — небрежно заметил Ннанджи, — имею честь представить ученицу Куили. — Потом он снова начал забавляться с голым ребенком, словно не осознавая, что он только что сказал.

Гигант! Он был выше даже Ннанджи, значительно шире его в плечах, весьма мускулистый, Волосы его были черными, и от безжалостного, пронзительного взгляда его черных глаз ее кости превратились в солому. Насилие, смерть, кровь…

Ннанджи был молод для Четвертого. Этот великан был на несколько лет старше, но все равно слишком молод для того, чтобы быть Седьмым. Однако на его лбу было семь меток, и, хотя его килт был грязным, мятым и явно пропитанным кровью, когда-то он был синим, что соответствовало этому рангу. Вероятно, он каким-то образом прятался от дождя, поскольку пятна запекшейся крови на его груди и руках были почти сухими.

На мгновение Куили захотелось повернуться и бежать от жуткого варвара-гиганта, затем она начала, запинаясь, произносить подобающие ритуалу приветствия слова, помня, что, как сказал Ннанджи, женщины стекленеют при виде Шонсу. Она не чувствовала себя остекленевшей, скорее как осиновый лист; руки ее тряслись. Кандору рассказывал, что за всю свою долгую жизнь ни разу не встречал воина ранга выше Шестого. Ей самой никогда не приходилось разговаривать с Седьмым какой-либо гильдии — за исключением ее милости, и все знали, что ее муж купил для нее этот ранг много лет назад. Но никто бы не смог купить семь меток в форме меча.

Она поклонилась, затем выпрямилась. Смертоносный взгляд был все так же прикован к ее лицу. Поднялась гигантская рука. Солнечный бог блеснул на лезвии меча.

— Я Шонсу, воин седьмого ранга, и для меня большая честь принять твою милостивую услугу.

Голос его, казалось, исходил из невообразимых глубин. Затем мускулы на его руке снова напряглись, когда он снова вложил меч в ножны.

Когда формальности закончились, лорд Шонсу упер руки в бока и улыбнулся.

Превращение было чудесным, словно перед ней стоял совершенно другой человек. У него была широкая, дружелюбная улыбка, казаишаяся абсурдно мальчишеской для его размеров. Суровый вид внезапно сменился приятной внешностью; мысли о варварах исчезли. Громадный молодой господин был самым мужественным мужчиной из всех, кого она когда-либо встречала.

— Приношу свои извинения, ученица! — У него был самый низкий голос из всех, что она когда-либо слышала, голос, который, казалось, отдавался эхом внутри нее, внушая уверенность и компетентность, защиту, предупредительность и хорошее настроение. Эта улыбка! — Мы явились без приглашения, и не в слишком подходящее время.

Вот теперь она действительно остекленела.

— Вы… вы наши желанные гости, милорд.

Улыбка стала еще теплее, словно восходящее солнце.

— Это весьма гостеприимно с твоей стороны, что ты пришла нас встретить… и немалая отвага? — В его глазах мелькнул озорной огонек. — Надеюсь, мой окровавленный друг не слишком тебя напугал?

Куили молча покачала головой.

— Здесь нет других воинов? А как насчет жрецов? У тебя есть наставник?

— Он живет в Поле, милорд.

— Тогда ты — наша хозяйка, по крайней мере, пока не появится этот достопочтенный Гаратонди.

— Он большей частью живет в Ове, милорд. Его мать, леди Тонди, живет там…

— Ты вполне сможешь их заменить, — сказал гигант с обезоруживающей улыбкой. — Ннанджи говорит, что ты не знаешь, зачем могли бы понадобиться здесь наши мечи?

— Э… нет, милорд.

Лорд Шонсу удовлетворенно кивнул.

— Рад это слышать. Мы уже достаточно повоевали вчера, как ты можешь видеть. Возможно, Всевышняя прислала нас сюда, чтобы мы немного развлеклись и отдохнули? — Он раскатисто рассмеялся и снова повернулся к лодке.

Куили сомневалась в том, что адепт Ннанджи удовлетворил свою жажду крови. Она видела, что он разглядывает ее с удовольствием, скорее задумчиво. Она почувствовала, что краснеет, и отвела взгляд.

Ее взгляд снова невольно остановился на лорде Шонсу, и теперь она заметила меч на его широкой, с перекатывающимися мускулами, спине. Серебряная рукоятка рядом с его черными волосами сверкала в лучах солнечного бога и каплях дождя. Ее конец был украшен огромным голубым камнем, который держал странный, но великолепно выточенный зверь — грифон. Она знала, что грифон — королевский символ, значит, это был королевский меч. Большой камень мог быть только сапфиром, и еще один такой же камень украшал заколку в волосах лорда Шонсу.

Но…

Но эти люди, как следовало предполагать, были свободными меченосцами. Свободные меченосцы были людьми бедными. Кандору часто объяснял, что они служили только Богине, путешествуя по Миру и искореняя несправедливость, следя за тем, чтобы другие воины вели себя честно, и защищая слабых. Не имея хозяев, они не принимали никакого вознаграждения, кроме того, что требовалось им, чтобы прожить. Истинный вольный меченосец гордился своей бедностью.

Королевский меч? Один камень стоил целое состояние, а мастерство, с которым был изготовлен меч, делало его просто бесценным.

Каким образом могло нечто подобное оказаться у честного воина? В замешательстве она посмотрела на меч Ннанджи, сравнивая. Ннанджи все еще держал на руках неуместного тут ребенка, который наслаждался его вниманием, но взгляд Ннанджи был прикован к Куили.

— Он принадлежал Богине, — сказал он.

— Что?

Он торжественно кивнул.

— Это очень старый и очень знаменитый, возможно, самый лучший меч, который был когда-либо изготовлен. Его сделал Чиоксин, величайший из всех оружейников, и это был последний и лучший из семи его шедевров. Он подарил его Богине.

Куили отвернулась, пытаясь скрыть чудовищное подозрение, которое у нее возникло. Эти люди пришли из Ханна, матери всех храмов. Им пришлось сражаться. Не пытался ли кто-либо помешать им уйти — например, храмовая гвардия, к которой раньше принадлежал Ннанджи? Не был ли причиной тому этот меч? Не похитил ли Шонсу королевский меч из сокровищницы храма Богини?

Но если это так, тогда почему Она позволила кораблю покинуть причал, когда он поднялся на его борт? И почему Она переместила его сюда, где есть колдуны? Воины-Седьмые встречаются очень редко и очень страшны. Ннанджи сказал, что Шонсу убил в сражении шестерых — возможно, у Богини мало воинов, которые в состоянии справиться с подобным колоссом. Но колдуны наверняка могли это сделать.

Не предстояло ли им всем здесь умереть?

Она не могла решить — помогать этим людям, или нет? Как насчет недопущения пролития крови? Чьей крови? Простой ученице не под силу были подобные головоломки.

— Ученица Куили, это Джия, моя любовь.

Женщина робко улыбнулась, и Куили испытала очередное потрясение. Джия была рабыней: ее лицо пересекала черная полоса от линии волос до верхней губы, и она была одета в черную одежду рабыни. Его любовь? Женщина была высокого роста, и если бы не отвратительный знак рабства и коротко подстриженные неухоженные темные волосы, она была бы восхитительно красива. Нет, даже несмотря на это, она была красива. Ее фигура была великолепно сложена, и она двигалась с чувственной грацией: сильная, уверенная в себе, безмятежная. Даже Седьмой не мог изменить ранга рабыни, но в том, что столь могущественный мужчина любит обычное движимое имущество, была своя ирония. Однако он представил ее так, словно она была личностью, и ждал реакции Куили. Она осторожно улыбнулась и ответила:

— Приветствую и тебя, Джия.

По высоким скулам пробежал легкий румянец, темные глаза потупились.

— Спасибо, ученица.

Приятный голос. Джия повернулась, чтобы взять ребенка, который теперь сидел на плечах у Ннанджи, удерживаемый на месте рукояткой его меча. Маленький Виксини сопротивлялся, сердито вопя и хватаясь за волосы воина.

Затем сильная рука лорда Шонсу вытащила из лодки еще одну женщину.

— Это Телка, — сказал он. В его голосе прозвучала странная нотка, словно он сказал нечто забавное.

Телка тоже была рабыней, но другого рода. Если лорд Шонсу был воплощением мужественности, то Телка была идеальным секс-партнером. Куили никогда еще не видела столь подчеркнуто женственнойфигуры, которая едва была прикрыта легким клочком одежды. Ее груди натягивали ткань, руки и ноги были мягкими и соблазнительно округлыми, привлекательное лицо ничего не выражало. Услышав свое имя, она вызывающе раздвинула губы в автоматической улыбке, но глаза ее продолжали безучастно разглядывать берег.

Куили вспомнила о собственных опасениях по поводу ее слишком обтягивающего платья. В подобной компании ее просто бы не заметили.

Ннанджи говорил что-то о покупке рабыни. Она бросила на него взгляд, и он отвернулся.

Затем снизу поднялась еще одна фигура в черном, которую лорд Шонсу осторожно принял на руки и поставил на землю. Это был очень маленький и очень старый человек, с абсолютно лысой головой и морщинистой шеей. Одежда на нем казалась слишком свободной и напоминала женское платье. Его лоб пересекала черная повязка. Куили удивленно заморгала при его появлении — дети, рабы и нищие? Какие еще сюрпризы намерен извлечь на свет лорд Шонсу?

— Это Хонакура, который предпочитает скрывать свой ранг и гильдию, — сказал воин. — Не знаю, почему, но мы уважаем его мнение.

Маленький старичок сердито развернулся, грозя скрюченным пальцем возвышавшемуся над ним гиганту.

— Ты не должен никогда произносить моего имени, никогда! Безымянный — это именно то и значит: без гильдии, без ранга, без имени! Если хочешь, обращайся ко мне «старик».

Лорд Шонсу весело посмотрел на него.

— Как хочешь… старик. Ученица, познакомься со стариком.

Хонакура, если это действительно было его имя, снова повернулся к Куили. Он хихикнул и улыбнулся, показав беззубый рот.

— Я тоже служу Ей, — сказал он.

— Приветствую тебя… старик.

Лорд Шонсу расхохотался.

— А это… — Он опустился на одно колено и протянул руки к лодке. Затем он резко вскочил, подхватив юношу, Первого. Юноша висел в воздухе, крепко удерживаемый за плечи могучими руками Шонсу, и лучезарно улыбался Куили, словно в столь необычном появлении не было ничего недостойного, или словно Седьмые постоянно подобным образом забавлялись с Первыми.

Голос великана доносился откуда-то из-за грязно-белого килта юноши.

— Это наш талисман. Ученица Куили, позволь мне оказать тебе беспримерную честь представить бесстрашного новичка Катанджи, воина первого ранга!

Затем он отпустил его. Новичок Катанджи неуверенно приземлился на ноги, пошатнулся, но удержался на ногах и улыбнулся, нашаривая рукоятку меча, висевшего на его левом плече.

— Оставь, — быстро сказал Шонсу. — Снесешь кому-нибудь голову — возможно, что и себе.

Катанджи пожал плечами, продолжая улыбаться, и отдал честь вышестоящему в штатской манере. Смущенная Куили ответила ему. Ей очень редко приходилось быть формально представленной Первому; рабов и нищих никогда не считали за людей. Лорд Шонсу не только обладал своеобразным чувством юмора, но и, вероятно, не любил формальностей и ритуалов.

Юный Катанджи был черноглазым бесенком. Его единственна метка на лбу была новой и свежей, черные вьющиеся волосы коротко подстрижены, как у ребенка. В волосах едва держалась заколка, но никакого конского хвоста, естественно, не было. Он был грязен, но не так, как Ннанджи, и на нем не было кровавых пятен. Вспомнив историю Ннанджи, Куили могла предположить, что ученик Катанджи присягнул кодексу воина лишь накануне. Ннанджи, вероятно, был его наставником, поскольку наверняка ни один Седьмой не взял бы под свою опеку Первого. Однако, возможно, этот необычный Шонсу был способен даже на такое.

— Приветствую и тебя, новичок, — сказала Куили.

Его большие глаза с серьезным видом смотрели на нее.

— Твое любезное гостеприимство уже ясно для меня, ученица. — Его взгляд опустился ниже, задержавшись на ее одежде.

Куили посмотрела вниз и увидела, что весь ее правый бок испачкан, на выцветшем желтом одеянии отчетливо выделялись полосы жира, и возможно, даже крови, оставшиеся после того, как ее обнимал Ннанджи. Она подняла взгляд со смешанным чувством стыда и гнева, и в тот же момент новичок Катанджи отвернулся, нарочито ухмыляясь. Наглый чертенок!

— Больше нет заблудших душ, капитан? — обратился лорд Шонсу к двоим остававшимся в лодке мужчинам. — Тогда, может быть, вы сойдете на берег поесть и отдохнуть, прежде чем отправляться в обратный путь?

— О нет, милорд. — Капитан был толст и подобострастен. Вероятно, он был очень рад, что избавился от столь странного груза. Считалось, что Меняющий Курс на борту приносит кораблю счастье, и обычно Богиня быстро отсылала его обратно домой, но лорд Шонсу был беспокойным пассажиром.

— Мы не можем заставлять Ее ждать, милорд, — объяснил моряк.

— Да пребудет Она с тобой. — Шонсу протянул руку к мешочку на поясе и бросил вниз несколько монет, блеснувших в лучах солнца. Свободные меченосцы платят золотом простым лодочникам?

— Ну что ж, ученица. Семеро из нас хотели бы позавтракать. — Лорд Шонсу снова повернулся к Куили, находясь явно в хорошем расположении духа. Его веселил ее изумленный вид. Двое воинов, две рабыни, юноша, ребенок и нищий? Что это за армия?

Затем он снова угрожающе нахмурился, глядя вдоль пристани на исчезающую в ущелье дорогу. Он резко развернулся к Ннанджи.

— Транспорт?

На лице Ннанджи отразился ужас, и он вытянулся в струнку.

— Я забыл, милорд.

— Забыл? Ты?

Ннанджи судорожно сглотнул.

— Да, милорд.

На мгновение Шонсу бросил взгляд на Куили, потом снова на Ннанджи.

— Надеюсь, такое случилось впервые, — мрачно сказал он. — Ученица, у нас проблема. Полагаю, нам придется карабкаться по крайней мере до вершины этой скалы?

— Боюсь, что да, милорд.

Шонсу снова повернулся к лодочникам, возившимся с парусами.

— Подождите! Бросьте нам несколько тюфяков… и тент. Спасибо. Счастливого пути! — Он нагнулся, отвязывая канат. Ннанджи подскочил к другому, внимательно глядя за тем, что делает Шонсу и в точности копируя все его действия.

Кандору никогда не стал бы играть роль матроса или носильщика, однако этот странный Седьмой собрал тюфяки и парусину и направился вдоль пристани в сторону берега; изумленная Куили вынуждена была семенить рядом с ним.

— Ученица, ты можешь найти для нас повозку? Старик, вероятно, справился бы, но Телка… — Он снова ухмыльнулся, произнося это имя. — Дорогая Телка потеряла сандалию. Я не могу позволить, чтобы она повредила свои прекрасные мягкие ножки.

— Я уверена, что сумею найти повозку, милорд, — сказала Куили. Повозка для лорда седьмого ранга? И остались ли в селении мужчины, чтобы запрячь лошадь? Она достаточно часто видела, как это делается…

— Вот и прекрасно, — весело сказал Шонсу. Они достигли берега, где пристань нависала над сухими камнями. Он быстро расстелил на досках парусину, потом спрыгнул вниз и положил под ним тюфяки. Когда подошли его спутники, он протянул руки и безо всяких усилий спустил их вниз.

— Нам здесь будет достаточно удобно, пока ты не вернешься.

— Постараюсь обернуться как можно скорее, милорд.

— Спешить некуда. Мне нужно побеседовать наедине с Ннанджи. И сейчас, похоже, как раз подходящая возможность. — На его лице снова появилась добродушная улыбка.

Куили что-то смущенно пробормотала — она была сама не уверена, что именно — и направилась в сторону дороги. Когда она вошла в ущелье, солнце скрылось за облаками, и Мир стал более мрачным и тусклым. Она не солгала, но оставила этих воинов в неведении относительно угрожавшей им опасности. Она должна попытаться предотвратить кровопролитие. Милосердная Богиня! Кого она должна была защищать — работников, или колдунов, или воинов?

3

Уолли медленно возвращался вдоль пристани, собираясь с мыслями. Его сапоги гулко стучали по обветренным доскам, и в унисон им отдавались шаги шедшего рядом Ннанджи. Ннанджи в напряженном молчании ждал, какими открытиями намерен поделиться с ним великий лорд Шонсу.

Пристань была покрыта слоем навоза — вероятно, община поставляла скот в ближайший город, Ов. Река была очень широкой, дальний берег был едва различим, и ни один парус не нарушал монотонности серого неба и безжизненной воды. Возле Ханна Река была примерно такой же ширины, однако Ханн находился в четверти Мира отсюда. Река была везде, как сказал Хонакура, и за всю свою жизнь, разговаривая с пилигримами в храме, он ни разу не слышал каких-либо слов о ее источнике или устье. Вероятно, она была бесконечна, и везде примерно одна и та же, что с точки зрения географии было просто невозможно. Река была Богиней.

Ни одного паруса…

— Лодка исчезла!

— Да, милорд, — в голосе Ннанджи даже не прозвучало удивления.

Уолли поежился при виде подобного проявления божественной силы, но заставил себя вернуться к более насущным мыслям. Он уже дважды рассказывал свою историю, но на этот раз все должно было быть сложнее. Хонакура отнесся к ней как к упражнению в теологии. Веря во множественность миров и бесконечную последовательность жизней, он был озадачен лишь тем, что умерший Уолли Смит перевоплотился во взрослого Шонсу, а не в ребенка. Это было чудом, но жрецы могли поверить в чудеса. Хонакура хотел услышать о Земле и о предыдущей жизни Уолли, но Ннанджи это не интересовало.

Джию не заботил механизм или сущность происходящего. Ее вполне удовлетворяло, что человек, которого она любит, скрыт внутри тела воина, невидимка без ранга или гильдии, столь же чуждый Миру, как и она сама. Лишь благодаря этому рабыня посмела полюбить Седьмого. Отношение Ннанджи к подобному было бы совершенно иным.

Двое дошли до конца пирса и остановились.

— Ннанджи, мне нужно кое в чем признаться. Я никогда тебе не лгал, но я не сказал тебе всей правды.

Ннанджи моргнул.

— Зачем? Это тебя Богиня выбрала в качестве Ее посланника. Для меня большая честь, что мне позволено тебе помогать. Тебе незачем что-то еще мне говорить, лорд Шонсу.

Уолли вздохнул.

— Значит, похоже, я тебе все-таки солгал. Я сказал, что мое имя Шонсу… но это не так.

Глаза Ннанджи расширились — странные бледные пятна на чумазом лице. Ни один мужчина Народа не мог выглядеть небритым, но его рыжие волосы накануне почернели от смеси угля и жира. Последующие приключения добавили к этому гуано и паутину, дорожную пыль и кровь. Размазанная не слишком тщательно, образовавшаяся в результате грязь придавала ему комичный и нелепый вид. Однако шутить с Ннанджи не стоило. Ннанджи стал смертоносным убийцей, слишком молодым для того, чтобы можно было доверять — с его искусством владения мечом, которому столь быстро научил его наставник, или могуществом, которое он получил вместе со своим новым рангом — воин-Четвертый потенциально был способен нанести громадный ущерб. Ннанджи, вероятно, находился под неослабным контролем, пока его возраст и возможности не стали соответствовать друг другу. Возможно, именно поэтому боги повелели, чтобы он был неотвратимо связан колдовской клятвой, к которой вела нынешняя беседа.

— Я встречался с богом, — сказал Уолли, — и он сказал мне следующее: Богине нужен воин. Она выбрала лучшего во всем Мире, Шонсу-Седьмого. Что ж, бог сказал, что лучшего не нашлось, что, вероятно, не то же самое. Так или иначе, этот воин потерпел неудачу, и неудачу катастрофическую.

— Что это значит, милорд?

— Бог не сказал. Но некий демон заставил Шонсу прийти в храм. Попытка жрецов изгнать демона не удалась. Богиня забрала его душу — и оставила вместо нее демона. Или то, что Шонсу считал демоном. Это был я, Уолли Смит. Только я не демон…

Уолли подумал, что не слишком связно рассказывает, но его забавляли озадаченные кивки в ответ. Другие могли бы попросту высмеять столь абсурдную байку, но Ннанджи, похоже, очень хотелось в нее поверить. Его преклонение перед героем чуть не погибло мучительной смертью накануне, но Богиня ниспослала чудо, чтобы поддержать Ее посланника, и восхищенные чувства Ннанджи ожили вновь, еще более сильные, чем когда-либо. Ему следовало бы уже из этого вырасти, и Уолли оставалось лишь надеяться, что обучение будет не слишком болезненным и не будет откладываться надолго. Ни один человек не мог бы жить согласно принципам героического поведения Ннанджи.

Они повернулись и снова направились в сторону берега.

— С другой стороны это, наверное, можно рассматривать, как нить бус — таково одно из представлений жрецов. Душа — нить, бусины — отдельные жизни. В этом случае Богиня нарушила правила. Она развязала нить и передвинула одну из бусин.

— Но… — начал было Ннанджи и замолчал.

— Нет, я не могу этого объяснить. Никто не знает, какими мотивами руководствуются боги. Так или иначе, я не Шонсу. Я ничего не помню из его жизни до того, как я проснулся в хижине пилигримов, где Джия ухаживала за мной, а старый Хонакура бормотал что-то о том, как я кого-то убил. До этого, насколько я помню, я был Уолли Смитом.

Он не пытался объяснить, каким образом он думает по-английски, но говорит на языке Народа. Ннанджи вряд ли понял бы саму идею о существовании более чем одного языка, а Уолли сам не знал, каким образом происходит перевод.

— И ты не был воином в другом мире, милорд?

Управляющим на нефтехимическом заводе? Как объяснить это воину железного века в доисторическом Мире? Уолли вздохнул.

— Нет. Наши гильдии и ранги не такие, как у вас. Я бы мог сказать тебе, что я был аптекарем-Пятым.

Ннанджи поежился и прикусил губу.

Однако был еще инспектор-детектив Смит, которого, вероятно, крайне потряс бы вид кровожадного, поклоняющегося идолам, владеющего рабами сына.

— Мой отец был воином.

Ннанджи облегченно вздохнул. Богиня оказалась не столь непостоянна, как он боялся.

— И ты был человеком чести, милорд?

Да, подумал Уолли. Он был законопослушным и порядочным человеком, честным и добросовестным.

— Думаю, да. Я пытался им быть, как я пытаюсь здесь. Некоторые из наших обычаев иные, но я сделал все, что мог, и я обещал богу, что буду поступать так и здесь.

Ннанджи заставил себя слабо улыбнуться.

— Но когда начальник храмовой гвардии заявил, что я самозванец, он был прав. Я не знал, ни как приветствовать вышестоящих, ни как отвечать на приветствия. Я не мог отличить одного конца меча от другого.

— Но… — быстро заговорил Ннанджи, — но ты же знаешь ритуалы, милорд! Ты великий воин!

— Это пришло позднее, — сказал Уолли, и продолжал рассказывать, как он трижды встретил полубога, как ему удалось войти к богам в доверие, и как затем он получил искусство Шонсу, легендарный меч и неизвестную миссию.

— Боги дали мне умение владеть мечом, они дали мне сутры. Но они не дали мне ничего из личной памяти Шонсу, Ннанджи. Я не знаю, кем были его родители, или откуда он, или кто его учил. В этом отношении я все тот же Уолли Смит.

— И у тебя нет родительских меток?

— Одна теперь есть. — Он показал Ннанджи меч, появившийся на веке его правого глаза прошлой ночью, знак отца воина. — Вчера утром ее еще не было. Думаю, это какая-то шутка маленького бога, или, возможно, знак, который подтверждает то, чем мы занимались вчера.

Ннанджи сказал, что вторая возможность ему нравится больше. Мысль о том, что боги могут шутить, его не привлекала.

Они дошли до конца пристани, упиравшегося в берег, и снова пошли к Реке. Это была странная история, почти столь же странная в Мире, какой она была бы и на Земле, и Уолли пытался, как мог, объяснить, каково это — чувствовать себя двумя людьми одновременно, насколько его профессиональные познания отличались от его личной памяти.

— Кажется, я понял, милорд, — наконец сказал Ннанджи, хмуро глядя на скользкие от дождя, грубо отесанные доски. — Ты меня крайне озадачил, так как вел себя не так, как другие с высоким рангом. Ты говорил со мной, как с другом, хотя я был лишь Вторым. Ты не убил Мелиу и Бриу, когда у тебя была такая возможность — большинство Седьмых с радостью воспользовались бы возможностью сделать очередную зарубку на поясе. Ты относишься к Джии, как к леди, и ты даже дружески расположен к Дикой Эни. Так ведут себя люди чести в твоем другом мире?

— Да, — сказал Уолли. — Друзей труднее приобрести, чем врагов, но от них больше пользы.

Лицо Ннанджи прояснилось.

— Это сутра?

Уолли рассмеялся.

— Нет, это лишь моя собственная поговорка, но она основана на некоторых из наших сутр. Так или иначе, она действует; посмотри, сколь полезной оказалась Дикая Эни!

Ннанджи с некоторым сомнением согласился — воины не должны искать помощи у рабов.

— Я готов принести тебе вторую присягу, милорд, если ты возьмешь меня под свое покровительство. Я все равно хочу научиться у тебя искусству владения мечом, и кодексу чести… — он сделал паузу и задумчиво добавил: — И, думаю, я бы хотел научиться и тому, другому кодексу чести.

Уолли облегченно вздохнул. Он немного боялся, что его юный друг, что вполне естественно, попросту сбежит от него, как от сумасшедшего.

— Для меня большая честь снова стать твоим наставником, Ннанджи, поскольку ты чудесный ученик и в один прекрасный день станешь великим воином.

Ннанджи остановился, вытащил меч и упал на колени. Уолли хотел еще кое-что ему сказать, но Ннанджи никогда не были свойственны колебания или глубокие размышления, и он начал произносить вторую присягу:

— Я, Ннанджи, воин-Четвертый, принимаю тебя, Шонсу, воин-Седьмой, как своего господина и наставника, и клянусь быть преданным, покорным и смиренным, жить по твоему слову, учиться по твоему примеру, и заботиться о твоей чести, именем Богини.

Уолли произнес формальные слова согласия. Ннанджи поднялся и с определенным удовлетворением убрал меч в ножны.

— Ты упоминал и другую присягу, наставник?

Полубог предупреждал, что воины жить не могут без страшных клятв, и Ннанджи не был исключением.

— Да. Но прежде чем мы к этому перейдем, я должен сказать тебе о моей миссии. Когда я спросил, чего требует от меня Богиня, в ответ я получил лишь загадку.

— Бог дал тебе поручение и не сказала, в чем оно заключается? Почему?

— Хотел бы я это знать! Он сказал, что это вопрос свободы воли; что я должен поступать так, как считаю правильным. Если бы я только следовал приказам, то я был бы даже не слугой, а лишь орудием.

Другое объяснение могло, конечно, заключаться в том, что полубог не доверял Уолли — его отваге или его честности — и мысль об этом внушала ему беспокойство.

— Вот что мне сказали:

Брата первого скуешь,

От другого — ум возьмешь.

Когда низко пасть придется,

Встанет войско, круг замкнется —

Будет выучен урок.

Меч вернешь, как выйдет срок.

Неизбежен ход событий,

Только вместе должно быть им.

Ннанджи на мгновение скорчил недовольную гримасу, шевеля губами, словно обдумывал только что услышанное.

— Я не слишком хорошо разбираюсь в загадках, — пробормотал он, потом пожал плечами. Это была проблема Шонсу, не его.

— Я тоже — пока Имперканни не сказал кое-что вчера, после битвы.

А! Ннанджи ожидал, что услышит нечто подобное.

— Тысяча сто сорок четвертая? Последняя сутра?

Уолли кивнул.

— Она касается четвертой клятвы, клятвы братства. Она почти столь же ужасна, как клятва на крови, за исключением того, что она связывает двоих как равных, не как сеньора и вассала. Фактически, она еще более серьезна, Ннанджи, поскольку она первостепенна, абсолютна и необратима.

— Я не думал, что Богиня допускает необратимые клятвы.

— Видимо, в отношении этой допускает. Думаю, вот почему в загадке говорится «скуешь». Если мы принесем эту клятву, мы оба окажемся скованы одной цепью, Ннанджи!

Ннанджи кивнул, находясь под впечатлением сказанного. Они снова пошли дальше.

Уолли дал ему возможность немного подумать.

— Но… ты не знаешь своей — Шонсу — истории, наставник. У тебя — у него — где-то может быть настоящий брат?

— Я об этом тоже сначала думал: что я должен разыскать брата. Но бог удалил родительские метки Шонсу, и, вероятно, это было намеком. Действие клятвы ограничено, Ннанджи. Ее могут принести лишь два воина, спасших друг другу жизнь. Это никогда не может случиться по кодексу чести, лишь в настоящей битве. Думаю, вот почему вчера мы оказались в самой гуще той бойни. Я спас тебя от Тарру, ты спас меня от Ганири. Таким образом, ты тоже принял участие в моей миссии, и теперь мы можем принести клятву.

При первой возможности Ннанджи уселся бы, скрестив ноги, чтобы выслушать сутры, так что Уолли начал еще до того, как он успел это сделать. Речь его была короткой, а сутры намного менее парадоксальны или таинственны, чем некоторые. Ему требовалось произнести эти слова лишь однажды — Ннанджи никогда ничего не забывал.

Потом они молча пошли дальше; Ннанджи снова хмуро смотрел на доски и шевелил губами. Очевидно, четвертая клятва доставляла ему беспокойство, и Уолли стало несколько не по себе. Он был уверен, что разгадал первую строку загадки, и что от него требовалось принести эту невероятную клятву вместе с этим бандитского вида молодым воином. Но что бы он стал делать, если бы Ннанджи отказался? И почему тот не испытывал страстного желания поклясться? Он должен был ликовать при возможности стать братом величайшему воину в Мире.

— Как-то это все неправильно, наставник, — наконец сказал Ннанджи. — Я ведь только Четвертый. Эта же клятва, похоже, подходит лишь равным.

— В ней ничего не говорится о равенстве.

Ннанджи недовольно надул губы и потянул за длинные волосы.

— Мне нужна твоя помощь, Ннанджи, — сказал Уолли.

— Помощь, наставник? — рассмеялся Ннанджи. — Моя?

— Да! Я великий воин, но я чужой в этом Мире. Я знаю о нем меньше, чем Виксини. Слишком многое мне неизвестно. Например: почему ты всю ночь в лодке провел с мечом на спине? Надо полагать, это несколько стесняло тебя с Телкой?

— Не особенно, — ухмыльнулся Ннанджи. Затем он озадаченно посмотрел на Уолли. — Это в обычаях свободных, наставник.

— Об этом нет ничего в сутрах — по крайней мере, я не нашел.

— Значит, наверное, это просто традиция. Однако свободный меченосец никогда не снимает своего меча. Лишь для того, чтобы помыться — или для того, чтобы им воспользоваться. — Он нахмурился, обеспокоенный тем, что его наставник не знает столь элементарных вещей.

Если Шонсу был свободным меченосцем, то не стоило проходить мимо этой информации — в памяти Уолли наблюдались провалы в самых странных местах. Даже в постели? Конечно, это могло быть частью секретов свободных меченосцев, но это был крайне неудобный обычай.

— Что ж, это лишь показывает, насколько я невежествен. Если ты лишь находишься под моим покровительством, вряд ли ты захочешь критиковать меня, или давать советы в тех случаях, когда, по-твоему, я совершаю ошибку. Есть вещи, которые станет делать брат, но не станет делать обычный подопечный.

— Если бы ты позволил мне снова поклясться на крови, наставник, — с надеждой предложил Ннанджи, — ты мог бы приказать мне давать тебе советы.

— А я тоже мог бы приказать тебе заткнуться! Как мой вассал, ты был бы немногим лучше раба, Ннанджи. Я никогда ни от кого не приму третьей клятвы, и определенно никогда — от тебя.

Ннанджи нахмурился чуть сильнее.

— Но как я стану к тебе обращаться? Четвертый не может называть Седьмого братом!

Это был не пустой вопрос. Способ обращения друг к другу обозначал отношения между воинами, и мог предупредить потенциального соперника, что дело может идти о долге мщения. Как только они принесли вторую клятву, он начал называть Уолли «наставник» вместо «милорд».

— «Брат» будет в самый раз. Можешь обращаться ко мне, как тебе нравится. Возможно, часто тебе захочется назвать меня «придурок».

Ннанджи вежливо улыбнулся.

— Это большая честь для меня, наставник… но ты уверен?

Уолли облегченно вздохнул.

— Со всей определенностью — и в этом частично и твоя заслуга, адепт Ннанджи.

На лице Ннанджи под грязными пятнами проступил румянец.

— В чем заключается ритуал?

— Никакого ритуала, похоже, нет. Почему бы нам просто не произнести слова и не пожать друг другу руки?

Итак, пока воды Реки мягко ударялись об основание пристани под ними, как бы тихо аплодируя, Шонсу и Ннанджи произнесли клятву братства и обменялись рукопожатием. Что ж, первая строчка загадки разгадана… однако что дальше?

Ннанджи робко улыбнулся.

— Теперь у меня есть наставник Шонсу и брат Уолли Смит?

Уолли торжественно кивнул.

— Лучшие в обоих мирах, — сказал он.

Они продолжали шагать вдоль старой, полуразвалившейся пристани. С низко нависшего серого неба все так же моросил мелкий дождь. Серой была и Река, серыми были и скалы, за которыми лежала неизвестность. Эти унылые, насквозь промокшие места должны были действовать угнетающе, особенно до завтрака и после очень короткой ночи, однако Уолли упрямо продолжал пребывать в приподнятом настроении. Ему удалось сбежать из храма, из опасной ловушки, в которой он находился в течение всего своего короткого пребывания в этом Мире. Он доказал, что может быть воином, и может удовлетворить Богиню в этой роли, играя ее так, как ему казалось нужным, но не обязательно так, как играли ее здешние воины железного века. Теперь ему должен был представиться шанс познакомиться со всей новой планетой и ее древней и сложной, хотя и примитивной, культурой. Он чувствовал себя так, словно период обучения наконец завершился.

Далее, жрица сказала, что здесь нет воинов. Воинам принадлежала монополия на насилие. В отсутствие воинов опасность была маловероятна. Какова бы ни оказалась его миссия, она определенно включала в себя воинов, так что она, похоже, еще не началась. Возможно, ему предстояли новые испытания или уроки, но ему также могли полагаться и каникулы. Он повторил про себя наставления полубога: «Иди и будь воином, Шонсу! Будь честным и доблестным. И наслаждайся жизнью, поскольку Мир теперь принадлежит тебе». В его мыслях промелькнуло фантастическое видение похожей на эльфа жрицы, и он поспешно упрекнул себя в том, что становится ничем не лучше Ннанджи. У него была Джия. Ни один мужчина не мог бы пожелать большего.

— Что сейчас происходит, милорд брат? — нетерпеливо спросил Ннанджи.

Они дошли до парусины, укрывавшей остальную часть компании.

— Идем посмотрим! — Уолли ловко опустился на доски и заглянул под пристань.

Новичок Катанджи поспешно отодвинулся от Телки. Конечно, это был хороший способ согреться, но его брат вряд ли бы это одобрил. Мгновение спустя Ннанджи уже был рядом с Уолли.

Богиня подобрала странную компанию Ее защитнику. Число семь было священным, так что компания Уолли состояла из семерых. В отношении Ннанджи все было понятно, а старый Хонакура мог быть бесценным источником знаний и информации — если сочтет нужным, поскольку временами он мог непостижимым образом замыкаться в себе. Но две рабыни, юноша и ребенок — какой смысл был в них? За спиной Уолли был седьмой меч Чиоксина, который Хонакура назвал наиболее ценным движимым имуществом в Мире. Полубог предупреждал его, что за мечом могут охотиться воры. Зачем его миссия требовала столь бесценного меча, само по себе было тайной; любого обычного клинка было бы достаточно при непревзойденной ловкости Шонсу. Зачем же ему дали сокровище, притом не обеспечив соответствующей охраной?

Что мне было бы нужно, подумал Уолли, так это полдюжины остроглазых мускулистых воинов, а не мальчиков и женщин; однако он потерпел неудачу, пытаясь набрать воинов из храмовой гвардии. Он намекнул Имперканни, что ему нужно несколько человек, и почти сразу же был вызван на поединок. Теперь же он оказался там, где воинов вообще не было. Все страньше и страньше!

Он бросил осторожный взгляд на Хонакуру. Хрупкий и невероятно старый жрец привык к роскоши, не к эти приключениям на открытом воздухе в мокрой одежде. Тем не менее, казалось, он пребывал в хорошем настроении, лучезарно улыбаясь воину беззубым ртом. Виксини капризничал, и его мать вымученно улыбалась своему господину.

Ннанджи холодно взглянул на Катанджи, вероятно, подозревая, что происходило в его отсутствие.

— Лорд Шонсу и я только что принесли клятву братства! — объявил он.

Катанджи сделал вид, что это производит на него большое впечатление.

— И он становится теперь и твоим наставником!

На этот раз Катанджи явно встревожился.

— Вот как? — сказал Уолли. — «Твои клятвы — мои клятвы?» Да, полагаю, это так. Думаю, и мой брат тоже с этим согласен? Что ж, надо сделать так, чтобы он оправдал наше доверие, не так ли? — Он шагнул вперед и устроился на тюфяке рядом с Джией, для чего ему пришлось наклонить меч под некоторым углом к спине и подогнуть одну ногу. Если свободные меченосцы вынуждены сидеть так все время, то вряд ли ему это понравится. Ннанджи забрался под тент и присел на корточки.

— Итак, ты разгадал первую строку загадки, — сказал Хонакура. — Что дальше? — Он насмешливо ухмыльнулся.

— Значит, твоя миссия уже началась, милорд? — спросил Катанджи.

Ннанджи ощетинился. В столь формальной культуре простой Первый не имел права обращаться к Седьмому без разрешения, но Катанджи уже сделал свои выводы относительно лорда Шонсу, и знал, что никакая опасность ему не угрожает.

— Не знаю, новичок, — поспешно ответил Уолли. Я уже объяснял Ннанджи, что мне не сказали в точности, в чем заключается моя миссия. Возможно, она уже началась, но…

— Милорд брат! Он же еще новичок. Он еще не знает сто семьдесят пятой!

Уолли кивнул.

— Ннанджи обучит тебя сутре «О сохранении тайны», — сказал он Катанджи.

— Пока же просто запомни, что все, о чем мы говорим — секрет, ладно?

Парень кивнул, широко раскрыв глаза. За свой первый день в качестве воина он уже пережил больше, чем большинство мужчин за годы. Он даже спас накануне вечером жизнь Уолли — и, вероятно, жизнь Ннанджи тоже. Очевидно, он тоже должен был сыграть свою роль, но в чем бы она ни заключалась, вряд ли она требовала меча. Ннанджи, на радостях по случаю повышения, тут же купил ему эту нелепую рабыню и поклялся, что берет младшего брата под свое покровительство. Телка могла бы осчастливить какого-нибудь старика где-нибудь в уютном доме, но она не была женщиной для воина. Точно так же и Катанджи не подходил на роль воина. У него полностью отсутствовал природный дар атлета, присущий брату, в чем Уолли убедился, когда они спрыгивали с пристани. Катанджи чуть не упал, даже прыгнув с высоты чуть больше трех футов. Ннанджи же приземлился, словно кот.

Ннанджи сердито хмурился, стараясь играть роль воина среднего ранга — по образу тех, на которых он насмотрелся в казармах храмовой гвардии.

— Ты говоришь, что не слишком разбираешься в загадках, — сказал Уолли.

— А он как?

— Неплохо, — неохотно ответил Ннанджи.

— Тогда давай попробуем с ним. — Уолли объяснил загадку, определявшую его миссию. Катанджи нахмурился. Хонакура уже слышал ее раньше. Джия определенно заслуживала доверия. Телка наверняка поняла бы не больше, чем Виксини… и тем не менее Телка также играла невольную роль в планах богов, как напоминание о том, что смертным не следует делать поспешных выводов.

— Итак, вопрос: что дальше? У меня есть пара предположений. Нет, думаю, три. О двух из них сказал мой… предшественник, перед тем как умереть. Он сказал, что зашел очень далеко. Что ж, ночью мы очень далеко переместились. Во-вторых, он упоминал колдунов.

— Чушь! — огрызнулся Хонакура. — Я никогда не поверю в колдунов. Это только легенды!

Уолли знал, что ему потребовались немалые усилия для того, чтобы убедить самого себя, но в конце концов он поверил в богов и чудеса, почему бы не быть и колдунам? Шонсу сказал, что они существуют.

— Недостойно сражаться с колдунами, — сердито сказал Ннанджи; когда Уолли спрашивал его раньше, он ответил точно так же. Потом он усмехнулся. — Да их и вообще нет! Я спрашивал ученицу Куили! Никаких колдунов и никаких драконов.

— Драконов? В Мире есть настоящие драконы?

Ннанджи хихикнул.

— Ни одного! Какое третье предположение, лорд брат?

— Ты.

— Я?

Уолли рассмеялся.

— Я хотел нанять несколько хороших воинов, чтобы они защищали мою спину и мой меч. Мне это не удалось. Я получил лишь одного. Конечно, этот один отменно хорош.

Ннанджи приосанился.

— Но одного слишком мало! Я уверен, что моя миссия должна включать в себя воинов. Теперь же мы оказались в месте, где воинов нет, а ведь таких мест в Мире немного, не так ли?

— Так.

— Потому я и не думаю, что моя миссия уже началась, — весело сказал Уолли. — Вероятно, сначала должно последовать еще несколько испытаний или уроков.

— Опасных?

— Вероятно.

Ннанджи удовлетворенно улыбнулся.

— Но это место выглядит весьма безопасным. Так что, возможно, нас перенесли сюда просто для того, чтобы мы несколько дней отдохнули.

— Или кого-то встретили? Как в Ко!

— Ко?

— Ты никогда не слышал?.. Это величайшая эпопея! — Ннанджи набрал в грудь воздуха, что означало, что он готов начать петь. Даже если эпопея была чрезмерно длинной, даже если он слышал ее лишь однажды, он смог бы воспроизвести ее целиком, ни разу не запнувшись.

— Только суть! — поспешно сказал Уолли.

— О! — Ннанджи выпустил воздух и на мгновение задумался. — Лорд Аггаранци и его отряд были перенесены Ее Рукой в Ко, но у местных жителей не нашлось работы для их мечей, и тогда Инголло-Шестой и его отряд были доставлены туда следующей ночью, а на следующий день еще два…

Очевидно, Богиня собрала в Ко целую армию, которая затем напала из засады на большой отряд разбойников, которые, в свою очередь, были изрублены на мелкие кусочки.

— Звучит разумно, — сказал Уолли. — Так что, возможно, нас доставили в безопасное место, чтобы мы кого-то встретили.

Затем он услышал отдаленный лязг и стук колес, что означало прибытие давно ожидавшегося транспорта.

— Вот так, новичок, — быстро сказал он. — Теперь — зачем я все это тебе рассказал?

Глаза Катанджи сверкнули в тени столь ярко, что почти вспыхнули.

— Потому что «другой» может означать «другой брат», милорд?

— Верно!

— Что? — крикнул Ннанджи. — Ты думаешь, что сможешь взять ум от него?

— Мы уже это сделали… разве нет?

Ннанджи глуповато улыбнулся, а затем снова бросил злобный взгляд на младшего брата.

— Я не одобряю, когда Первые начинают думать, — зловеще произнес он.

Повозку тащила одна из странных лошадей с верблюжьей мордой, обычных для Мира, и управляла ею — ко всеобщему удивлению — сама юная ученица Куили. Ей это явно удавалось с трудом, однако ей удалось развернуть скрипучую старую телегу, после чего она спрыгнула на землю и поклонилась Уолли.

— Леди Тонди шлет свои приветствия, милорд. Для нее будет большой честью принять вас в поместье.

— Мне кажется, в данный момент мой вид не позволяет мне предстать перед леди.

Куили облегченно улыбнулась.

— У тебя будет возможность привести себя в порядок, милорд. Женщины приготовили еду. Это скромная плата, в сравнении с тем, что могла бы предложить ее милость, но для них будет великой честью, если ты воспользуешься их гостеприимством.

Она с надеждой ждала ответа.

— Тогда идем. — Уолли начал помогать своим спутникам забраться в повозку. Там была солома, на которой можно было сидеть, и груда потрепанных плащей и одеял, которыми можно было укрыться.

Ему нравилась эта миниатюрная девочка-жрица. Ее длинные волосы потускнели от дождя, а ее желтый плащ был потрепанным и грязным, но в ней было нечто, говорившее о чувстве юмора и сообразительности. Конечно, она была несколько беспокойной и раздражительной, что было вполне понятно и лишь подчеркивало ее юную красоту. Хорошо одетая и причесанная, она была бы по крайней мере симпатичной и, возможно, чувственной. Вероятно, она заслуживала лучшей жизни, чем та, которую она имела, если он правильно понял въевшуюся в ее пальцы грязь. Поскольку ее наставник жил в полудне пути пешком, у нее было мало шансов заработать себе повышение.

Она явно привлекала Ннанджи, и нервно поглядела на него, когда он попытался придвинуться ближе к ней, лучезарно… нет, плотоядно глядя на нее. Когда она забралась на козлы, выглядя достаточно неуклюже в своем плаще и длинном платье жрицы, он сделал вид, что собирается к ней присоединиться. Уолли многозначительно кашлянул и повелительно ткнул его большим пальцем в спину. Затем он забрался наверх и сел рядом с Куили сам.

Она дернула поводья и крикнула. После секундного размышления лошадь решила, что на свете есть и более интересные места, и повозка со скрипом сдвинулась с места.

В пути им не встречалось ничего, кроме стволов деревьев, стен ущелья и русла реки. Дорога была не более чем полоской расчищенной земли, неровной, изрезанной колеями и утыканной корнями. Небольшая работа бульдозера и несколько грузовиков гравия сотворили бы с ней чудеса, подумал Уолли. Дважды лошадь упиралась перед бродом, доставляя неприятности Куили. Вода поднималась выше, вторгаясь на берега.

— Такой дождь необычен, ученица?

Куили была сосредоточена на лошади, однако все же нашла возможность ответить:

— Очень, милорд. В это время года. И это первый настоящий дождь с зимы.

Интересно, подумал Уолли, есть ли какая-либо связь между дождем и его собственным появлением? Затем он решил, что подобная мысль абсурдна — он стал напоминать Хонакуру, полного таинственных предрассудков. Тем не менее, еще немного такого дождя, и дорога к пристани станет непроходимой.

Растительность здесь была менее буйной, чем ее тропические разновидности в Ханне, и он не мог опознать ни одно из деревьев — что было вряд ли удивительно, поскольку он не был ботаником. Видимо, Шонсу не слишком интересовался растительностью, поскольку его словарь, похоже, не содержал каких-либо ее названий. Возможно, для некоторых растений существовали земные эквиваленты, похожие, но не в точности, как эти странного вида лошади. Или как сам Народ — изящный, смуглый, веселый, любящий повеселиться и крепкий, определенно относящийся к роду человеческому, но не соответствующий в точности ни одной земной расе.

Он передвинул свой меч в более удобное положение и вытянул руку вдоль спинки сиденья. Куили подскочила и отчаянно покраснела.

Проклятье! Уолли забыл, что он больше не тот мужчина, каким он был на Земле. Женщины смотрели на Шонсу так, как никогда бы не смотрели на ничем особенно не выделяющегося Уолли Смита. Уолли Смит мог быть объектом странных взглядов, если бы разгуливал обнаженным по пояс, в килте и кожаных доспехах, но отнюдь не таких.

В связи с этим возникала проблема из-за внимания, которое Ннанджи уделял Куили. Ннанджи никогда не делал секрета из своей цели стать свободным меченосцем — это было первое, что он сообщил своему сеньору после того, как начал чувствовать себя в его компании достаточно свободно для того, чтобы вообще о чем-то разговаривать. Уолли уклонялся от ответа на его скрытые вопросы об их совместном будущем, пока не нашел время выяснить у Хонакуры, кем были свободные меченосцы. Он с неудовольствием узнал, сколь многого эти бродячие воины ожидали от гостеприимства. Это была не сутра, это был всеобщий обычай, означавший закон — свободные меченосцы могли иметь все, что пожелают, включая доступ в постели давших им приют хозяек.

Подобная перспектива была для Ннанджи по крайней мере столь же привлекательна, как и возможность пролить кровь. Со дня наступления зрелости он жил в узком мужском кругу казармы, наивно поглощая все хвастливые россказни, веря в сказки о бесконечно признательных девицах. Теперь он увидел свой шанс. У него не было желания быть рядовым стражем порядка в каком-нибудь спокойном селении или городке. Он мечтал об открытой дороге — или, точнее, об открытой Реке — и оказание почестей прекрасным дамам было существенной частью всей этой романтики. И вот теперь наконец он — свободный меченосец, а симпатичная юная жрица имела несчастье оказаться первой встреченной им женщиной.

Уолли мог признать в этом обычае определенную варварскую логику. Свободные меченосцы были хорошими парнями, а разбойники — плохими, но временами различие между ними могло стираться. Так что гостеприимство предоставлялось без ограничений — неограниченное великодушие могло предотвратить грабеж, и существовал лишь один верный способ предотвратить насилие. Другим полезным следствием мог быть рост генетического разнообразия среди Народа, поскольку мало кто из них когда-либо слишком удалялся от родных мест в этой примитивной культуре, и возникала проблема близкородственных браков.

Но все это были общие соображения. В данном конкретном случае досаждали юной Куили. Уолли вряд ли смог бы изменить законы Мира, но он определенно мог отвлечь внимание Ннанджи. Он оглянулся на спутников в повозке, отметив мрачное выражение на лице его новоприобретенного брата. Довольный тем, что скрипящие оси и рев потока заглушают его слова, он повернулся к Куили и заметил:

— Адепт Ннанджи, похоже, весьма увлечен тобой, ученица.

Куили покраснела еще сильнее.

— Для меня это большая честь, милорд.

— Ты уверена?

Она изумленно открыла рот, каким-то образом ухитрившись еще больше покраснеть.

— Нет, нет! Я вовсе не это имел в виду! — поспешно сказал Уолли. — Я очень сильно влюблен, Куили. Меня просто сводит с ума Джия. Словно звездноглазый мальчик! Мне не нужна другая женщина.

Понятно, что она не ответила на столь оскорбительную тарабарщину. Она не отрывала взгляда от мерно шагающей лошади, хотя та, похоже, справлялась без какого-либо руководства с ее стороны.

— Я имел в виду… я имею в виду, если я… О, проклятье! Если Ннанджи подумает, что я хочу тебя, он оставит тебя в покое. Я ясно выразился?

— Но… Да, милорд.

— Тогда я сделаю вид — но не более!

— Да, милорд.

Он придвинулся ближе и обнял ее за плечи. Ннанджи наверняка должен был это заметить. В своем желтом плаще она казалась крошечной, словно полузадушенная канарейка, но внутри было удивительно крепкое молодое женское тело. Он почувствовал, как начинают шевелиться необузданные железы Шонсу, и подавил их мыслями о Джии.

— Я клянусь, что лишь притворяюсь, Куили, — сказал он.

— Да, милорд.

— Тогда нет никаких причин столь отчаянно дрожать.

4

Сначала за ужином ничто не предвещало неожиданностей.Гости толпились вокруг столов в одной из хижин, в то время как шесть или семь женщин суетились вокруг, подавая еду и тактично проскальзывая при этом между спинами гостей и стенами. Каким-то образом туда удалось пробраться и полудюжине детей, и в маленькой комнатке было тесно, душно и темно. Пища была простой, как и говорила Куили, но свежий хлеб и нежирная ветчина были восхитительны на вкус. Если добавить к этому крестьянское масло и великолепные овощи, теплое пиво в глиняных кувшинах и таинственного происхождения жаркое, ни у кого и в мыслях не было жаловаться на еду.

Никто не мог пожаловаться и на качество обслуживания. На всех женщинах была коричневая одежда крестьянок-Третьих, начиная от двух седовласых матрон в мантиях с длинными рукавами, до самой юной, которую звали Ния. Единственной одеждой Нии была короткая, простая накидка, в которой она очень хорошо смотрелась.

Была там и еще одна юная девушка по имени Нона, чья накидка была столь захватывающе и непрактично короткой, что наверняка она была укорочена специально для данного случая. Сначала все застенчиво пытались заигрывать с воинами, но вскоре Нона осмелела, и тогда даже зверский аппетит Ннанджи не смог отвлечь его от ее очевидной доступности. Они начали ухмыляться друг другу, отпускать непристойные шуточки и чуть ли не испускать искры. Уолли с облегчением заключил, что Куили ничто не угрожает. Ния несколько раз подмигнула ему, но он отбил у нее дальнейшую охоту, сделав вид, что интересуется Куили. Лишь родительская метка воина оправдывала бы подобное испытание.

Новичок Катанджи делал быстрые успехи с парой девочек-подростков, обнаженных, плоскогрудых и определенно запретных, с точки зрения Уолли. Девушек его собственного возраста вокруг не было, так что, возможно, Катанджи просто вел себя дружелюбно — а может быть, и нет. Однако по мере того, как пиршество продолжалось, он становился все менее и менее общительным, бросая взгляды на всю компанию, а затем на Уолли, который уже сам пришел к тому же выводу: слишком напряженной была атмосфера. Что-то было не так.

До того, как он это понял, Уолли был вполне доволен. Он и его спутники смогли, наконец, помыться. Их одежду унесли стирать, обеспечив временной заменой. Сначала короткая коричневая набедренная повязка заставляла его чувствовать себя таким же бесстыдником, как и Нона, но как только он уселся за стол, он забыл об этом и с неподдельным аппетитом накинулся на угощение.

Затем почти одновременно возникли две небольшие проблемы. Во время еды он вдруг почувствовал странную сонливость. Хонакура зевнул, за ним Джия — а потом Ннанджи, посреди своего оживленного флирта. Он удивленно моргнул и продолжил свое занятие. Уолли тоже едва подавил зевок. Ночь была короткой, но… временное смещение! Рука Богини переместила их на расстояние, эквивалентное нескольким временным зонам. Теперь уже Уолли пытался подавить не зевоту, а смех. Мысль о временном смещении в этой примитивной культуре казалась нелепой, а мысль о том, чтобы попытаться объяснить это кому-то другому — еще более нелепой. Тем не менее, об этом стоило помнить, поскольку подобное могло серьезно повлиять на способность здраво рассуждать в течение одного-двух дней.

Вторая проблема касалась Джии.

Селение представляло собой группу беспорядочно разбросанных хижин, маленьких и большей частью убогих, перемежавшихся амбарами и хлевами и стоявших посреди овощных грядок. Под ногами крутились поросята и куры, в то время как доносившиеся снаружи звуки говорили о наличии собак и по крайней мере одного осла. Селение располагалось вокруг пруда, служившего для мытья, водопоя скота и орошения; со всех сторон его окружали маленькие голые холмы и скудные рощицы.

Это было бедное селение, и жители его были тоже бедными. Однако они превосходили рангом рабов владельца имения, живших где-то в другом месте, и их приводило в некоторое смущение то, что им приходится развлекать Джию, Телку и Виксини. Телка почти ничего не замечала, казалось, довольная впервые с тех пор, как Уолли ее увидел, поглощая пищу и явно не поддаваясь влиянию временного смещения. Джия вела себя очень тихо. Она сидела рядом с Уолли, укачивая Виксини и лишь односложно отвечая на вопросы. Его это раздражало, но он ничего не мог поделать. Женщины пытались сделать все, что могли. Куили, несомненно, предупредила их, и они тщательно скрывали свою враждебность, но она определенно чувствовалась. Уолли не сталкивался с подобным предрассудком в храме — Ннанджи не делал различий между свободной женщиной и рабыней — но для этих людей рабы были угрозой их размеренному образу жизни. Различия не носили расового характера, это был лишь вопрос рождения, однако свободные не могли скрыть своего презрения к несвободным. Мир Богини был несовершенен.

Он пытался приободрить Джию, так чтобы в то же время не обидеть ухаживающих за ними женщин, и сделал все, что было в его силах. Он также завязал разговор с Куили, сидевшей справа от него. Она сбросила свой громоздкий плащ, оставшись в поношенном лимонного цвета платье, которое изящно облегало ее фигуру. Чтобы делать вид, что он испытывает к ней интерес, не требовалось никаких усилий.

Он выяснил, что главная усадьба находится дальше по склону холма, скрытая деревьями. Там были загоны для скота, бараки для рабов и другие хижины. Жители этого селения, похоже, имели некий промежуточный статус, не совсем батраки, но и не совсем свободные крестьяне. Они платили свою ренту, работая на землевладельца, но они также выращивали овощи для продажи в имении. Уолли сразу же заподозрил натуральное хозяйство, и вскоре его догадка подтвердилась — чтобы получить привозной товар, типа гвоздей или веревок, или местную продукцию типа досок, селянам приходилось иметь дело с управляющим достопочтенного Гаратонди, адептом Мотиподи. В конце концов все возвращалось к Гаратонди.

Ветчина исчезла. Появилась свежая клубника со сливками, жирными, словно масло. Уже не в первый раз Уолли пожалел об отсутствии в Мире кофе.

Хонакура с энтузиазмом набросился на десерт, одновременно пытаясь выяснить больше о землевладельце и его матери, леди Тонди. Катанджи вознамерился очаровать всех, не только юных девиц. Джия почти все время молчала, ограничиваясь односложными фразами. Телка вообще ни с кем не общалась. Ннанджи описывал лучшие способы проткнуть мечом человека и испытываемые при этом чувства, заставляя Нону восхищаться его смелостью и благородством его мотивов.

Затем Уолли, а вскоре за ним и Катанджи, заметили, что Куили и другие женщины сидят как на иголках.

Кто-то, похоже, что-то сказал. Возможно, это были лишь малоприятные попытки Ннанджи завести профессиональную беседу, но что-то было не так.

Значит, не только поползновения Ннанджи беспокоили ранее юную жрицу. Даже пожилые женщины нервничали, причем они определенно полагались на нее, несмотря на ее молодость. Конечно, с земной точки зрения, они были крестьянками, развлекающими генерала или герцога, и некоторая напряженность была неизбежна. Здесь не было мужчин, которые могли бы их поддержать, поскольку всех их адепт Мотиподи послал заниматься расчисткой территории — так, по крайней мере, сообщили Уолли. Но гости никого не изнасиловали и не убили, они расхваливали еду и гостеприимство, однако напряжение не спадало. Казалось, становится даже хуже.

Уолли попытался разобраться в местной географии. На востоке лежала Река, и на ее дальнем берегу не было значительных поселений. На западе, как ему сказали, обычно были видны горы Реги-Вул, но сегодня их скрывали дождевые облака. На севере находилось селение Пол, а за ним город Ов. Возможно, предполагалось, что он должен отправиться в Ов, но он решил отложить какие-либо решения, пока не встретится с леди Тонди.

На юге, похоже, не было ничего. Черные Земли, туманно сказала Куили, и никаких людей. И даже Черные Земли были недоступны, объяснила пожилая женщина, поскольку там скалы. Значит, там находился странный изолированный тупик? Уолли не нуждался в предупреждающих сутрах, чтобы понять, что тупик может быть ловушкой. Обычное благоразумие подсказывало, что отправиться в Ов было бы весьма разумно — за исключением того, что некому, кроме Ннанджи, было охранять его от грабителей, о которых предупреждал полубог. Где же выход?

— У вас здесь нет лодок, ученица?

Куили покачала головой.

— Сейчас нет, милорд. У его милости, конечно, есть, но сейчас он в Ове.

Она упомянула пару рыбацких лодок, которые обычно были на месте, лодку для перевозки скота, и еще одну или две, но сейчас, по тем или иным причинам…

У Уолли зашевелились волосы на голове — слишком много совпадений. Ему предстояло очередное испытание. Богиня с какой-то целью ограничила его возможности передвижения.

Именно в этот момент он вспомнил про дождь и догадался, что происходит. Он посмотрел на своих спутников. Хонакура явно испытывал беспокойство, но выглядел скорее озадаченным, нежели встревоженным. Хонакура ничего не знал о климате. Он не слышал комментариев Куили по этому поводу, и областью его знаний были люди — он не в состоянии был понять, что означает полузасушливый пейзаж, что понял Уолли, как только появился в селении, или даже сообразить, что наличие оросительных каналов для овощей означает малое количество осадков.

Катанджи мог что-то подозревать, но городской парень не обладал познаниями в области ботаники. Вероятно, он даже не слишком много знал о сутрах воинов. Конечно, Хонакура не мог знать самих слов соответствующей сутры, но он мог знать, каков будет ее результат. Куили определенно ее знала — ей очень ловко удалось всех обмануть.

Ннанджи, естественно, ничего не подозревал, и так бы могло продолжаться и дальше… и тут Уолли вспомнил клятву, которую он только что принес. «Мои тайны — твои тайны». Теперь он ничего не мог скрывать от Ннанджи.

Боги снова его перехитрили.

Нет! Он вовсе не намеревался устраивать бойню. Это было нечестно. Он уже убил накануне шестерых — нет, семерых человек. Он доказал, что может пролить кровь, если потребуется. Сколько еще крови требовалось Ей от Ее посланника?

Он не собирался убивать ни в чем не повинных людей.

Будь проклята, Богиня!

Затем он понял, что в комнате наступила жуткая тишина. Он яростно смотрел на Ннанджи, и даже Ннанджи потерял присутствие духа под этим взглядом.

— Ты не хочешь, чтобы я рассказывал о битве, милорд брат? — нервно спросил он. Нона стояла рядом с ним, а он обнимал ее.

Уолли не расслышал его слов. Он собрался с мыслями и сказал:

— Как хочешь — хотя сомневаюсь, чтобы этих благородных леди интересовал подобный рассказ. Нет, просто кое-что из твоего рассказа напомнило мне о другом сражении. Вот и все.

Все расслабились, включая Ннанджи, который плотоядно смотрел на Нону.

— Я тебе пока не нужен, милорд брат? Крестьянка Нона предложила показать мне ее дом. — Для него столь внезапно возникший интерес к местной архитектуре оказался удивительно тактичным способом описать то, что они оба явно имели в виду.

— Нет, ты мне нужен, — сказал Уолли. — Я оставляю тебя за главного на… ненадолго. Я хотел бы посмотреть дом ученицы Куили.

Куили побледнела. Потом она обнажила зубы, пытаясь улыбнуться Уолли.

— Это большая честь для меня, милорд, — прошептала она.

— Тогда идем прямо сейчас. Женщины, спасибо вам за ужин. Все было просто великолепно.

Со смешанным выражением удивления и веселья, одобрения и неодобрения, вся компания расступилась, пропуская Уолли следом за Куили к двери. Воздух снаружи казался прохладным и свежим после душного помещения, и ветерок колыхал его набедренную повязку, словно насмехаясь над столь несвойственным воину одеянием. Дождь, похоже, усилился.

Снова закутавшись в плащ, жрица показала на дальний конец пруда.

— Вон там, милорд. Бежим!

Ее хижина была самой маленькой, и явно нуждалась в новой крыше, судя по тому, как прогнулась нынешняя.

Она не могла бы бежать слишком быстро в своем платье, так что Уолли предложил понести ее. Он подхватил ее и побежал, расплескивая сапогами грязь. Она весила очень мало, меньше чем Катанджи.

Дверь была не заперта. Она подняла щеколду, и он перенес ее через порог, подумав о том, имеет ли этот жест то же самое значение, что и на Земле. Он поставил ее на ноги, закрыл дверь и огляделся.

Хижина была очень маленькой и явно очень старой. Одна из стен наклонилась внутрь, а пол был неровным. Вероятно, нынешняя прогнувшаяся крыша была далеко не первой, которую поддерживали эти древние камни. В хижине были два табурета и стул, стол и грубо сколоченный шкаф. Пол был вымощен каменными плитами, на которых у входа лежала солома. Еду, естественно, готовили на огне, и в углу была печь. Слабый запах дыма придавал жилищу домашний уют. В другом углу стояли ведро и две больших корзины; на крючках висело несколько предметов одежды; на полке стояло маленькое и очень грубое изображение Богини, перед которым лежали цветы… Удобств было немного, но в комнате было чисто и уютно.

Он огляделся по сторонам в поисках Куили, но она исчезла. Из другой комнаты донесся негромкий скрип. Он заглянул в дверь и увидел, как она вытягивается на кровати.

— Очень красиво, — сурово сказал он, внезапно ощутив собственную физическую реакцию. Ее тело было столь же прекрасно, как и обещало обтягивающее платье.

Она криво улыбнулась и протянула к нему руки, но он видел, как дрожат ее пальцы.

— Ты очень красива, ученица, но ты пытаешься меня отвлечь. Теперь одевайся и иди сюда. Я хочу с тобой поговорить.

Он отошел и сел на один из табуретов, показавшийся ему более прочным. Через несколько мгновений из другой комнаты, едва передвигая ноги, вышла Куили, снова одетая в свое поношенное желтое платье, но босиком. Она присела на краешек стула, сложив руки на коленях и глядя в пол; длинные волосы падали ей на лицо.

Уолли заставил себя снова думать о деле.

— Расскажи мне об убитых воинах.

Краска снова отхлынула с ее лица. Она уставилась на него.

— Мужчины не отправляются расчищать лес в самый дождливый день с конца зимы, Куили.

Она рухнула на колени.

— Милорд, они не виноваты! Они добрые люди!

— Я должен в этом разобраться.

Куили припала к земле и зарыдала, закрыв лицо руками. Это был другой подход и, вероятно, последний, который ей оставался. Однако это могло подействовать — Уолли не слишком-то умел пугать маленьких девочек.

Он позволил ей немного поплакать, а затем сказал:

— Хватит! Куили, разве ты не видишь, что я пытаюсь помочь? Я хочу услышать всю историю прежде, чем ее услышит адепт Ннанджи. А теперь рассказывай всю правду — и быстро!

Ннанджи в свое время присягал на верность сутрам. Его реакция на убийство была бы столь же автоматической, как моргание глаз. Укрывательство делало ее намного худшей, а другого объяснения отсутствию мужчин не существовало. Ннанджи немедленно выступил бы с публичным обвинением. Он был слишком импульсивен и идеалистичен для того, чтобы сначала поискать смягчающие обстоятельства. Собственно, для воина не могло быть никаких смягчающих обстоятельств для убийства. Ннанджи был бы обвинителем, а Уолли одновременно судьей и палачом. Он также присягнул на верность кодексу воинов, и если бы он обнаружил что-то против Ннанджи, то это означало бы, что Ннанджи выдвинул ложное обвинение и должен понести наказание. Единственным наказанием в данном случае была смерть.

Уолли уже однажды пытался избежать драконовских обязанностей человека чести, и эта попытка лишь привела к еще худшему кровопролитию. Это было новым испытанием. Оставалось лишь надеяться, что ответ, оказавшийся в прошлый раз неверным, на этот раз окажется правильным.

— Сколько воинов, Куили?

— Один, милорд, — шепот доносился откуда-то от его ног.

— Кто?

— Кандору из Третьих.

— Достопочтенный? — Молчание. — Отвечай!

— Он был человеком чести.

— Надо полагать, из местных?

— Да. Страж владений, милорд.

Казалось, из нее нужно вытаскивать слова клещами.

— Молодой? Старый?

— Он… он сказал, что ему около пятидесяти, милорд. Но я думаю, он был старше… у него был сильный ревматизм. — Она замолчала, продолжая смотреть в пол. — Он очень любил животных… Адепт Мотиподи называл его лучшим лошадиным доктором…

— Куили, я же хочу помочь! Я не хочу никого убивать, но мне нужны факты.

Она медленно выпрямилась и посмотрела на него покрасневшими глазами.

— Он был моим мужем.

— Нет!

Он даже не мог предположить, что у нее мог быть муж, живой или мертвый — она казалась столь непостижимо юной. Но почему она защищает его убийцу? Чтобы спасти любовника? Тогда почему другие женщины ей помогают? Почему мужчины не донесли об убийстве ближайшему воину?

— Как давно?

— Около года назад, милорд.

Уолли в ужасе застонал.

— Ты знаешь, что это значит? Один в неделю, Куили!

Это был совершенно варварский обычай, но именно этого требовали сутры. Конечно, реально подобная необходимость возникала редко — при одной мысли о подобной резне, каждый немедленно кинулся бы доносить об убийстве воина. Именно для этого и предназначалась угроза, чтобы предотвратить укрывательство. Но, чтобы угроза оставалась реальной, время от времени она должна была приводиться в исполнение.

Итак, Уолли Смит, который с такой неохотой стал воином Богини, снова должен был продемонстрировать свою кровожадность? На этот раз в больших количествах.

Убивать безоружных? Никогда! На это он был не способен.

— Кто это сделал? Видимо, кто-то из местных?

— Нет, милорд. Они пришли из Ова.

Он испытал облегчение… и вместе с тем удивление.

— Тогда почему же не… Ради всех богов, ученица, рассказывай!

Она снова плакала, не выдержав напряжения, не в состоянии предать пятьдесят жизней. Он встал, поднял ее за плечи и грубо усадил на стул. Потом он начал ходить по комнате, едва не касаясь головой стропил.

— Ну, говори! Начни с себя. Как ты с ним познакомилась?

О себе ей было рассказывать намного легче. Она была сиротой, которую приютил храм в Ове. Достигнув зрелости, она стала ученицей. Она ожидала дослужиться до Третьей, поскольку это было обычным делом, а затем должно было быть принято решение относительно ее дальнейшей судьбы — будет ли она продолжать обучение в храме, или получит где-нибудь работу, в каком-нибудь селении, где нужен жрец.

Когда Куили получила второй ранг, ее зачислили в храмовый хор. Вскоре однажды, после службы, в которой она принимала участие, ее наставница привела ее на встречу с какими-то высокопоставленными чинами. Там присутствовал воин Кандору, и леди Тонди тоже.

Воин Кандору просто сказал:

— Да, эта.

Тонди, или ее сын, недавно наняли отставного свободного меченосца в качестве стража владений. Они предоставили ему хижину — а теперь и жену. Хозяевам нужен был воин; рабочие и рабы были бы довольны наличием местной жрицы; предоставлять одну хижину было экономичнее, чем предоставлять две. Все вполне устраивало всех… кроме ученицы Куили. К вечеру ее передали наставнику в Поле и на законных основаниях поместили в чужую постель.

Интересно, подумал Уолли, как бы отнесся к этому рассказу Хонакура. Он изображал жреческий клан в весьма неприглядном свете. Как и воины, жрецы были подвержены коррупции… и, возможно, даже сам храм извлекал пользу из щедрости Тонди. Он подумал было, не заключается ли его миссия в том, чтобы разделаться с местным продажным духовенством, но подобная задача казалась чересчур тривиальной для того, чтобы оправдать столько чудес. Богиня хранила меч Чиоксина в течение семи столетий — наверняка Она бы не вернула его в смертный Мир по столь незначительному поводу.

— Что об этом подумала твоя наставница? — спросил он.

Куили шмыгнула носом.

— Думаю, ей это не понравилось… но она ничего не сказала.

— А твой нынешний наставник?

Впервые за все время она взорвалась.

— Он старый выживший из ума пьяница! Его давно пора менять.

— Почему они не нарисовали тебе полосу рабыни?

— Милорд!

— Они купили и продали тебя, Куили.

Она поколебалась, затем тихо сказала:

— Да, милорд.

По крайней мере, теперь с ней можно было разговаривать.

— Ладно, — сказал он. — Расскажи мне остальное — кто убил Кандору?

Уолли заметили, когда он подходил к хижине, и дверь распахнулась перед ним при его появлении. Он вошел и вытер капли дождя с глаз. Ннанджи стоял на ногах, и его лицо пылало от ярости. Нона была забыта, и из местных оставались лишь двое — две пожилых женщины, обе перепуганные. Телка дремала в углу, Джия и Катанджи в тревожном напряжении сидели на табуретах. Комната казалась больше и намного светлее, чем прежде.

— Лорд Шонсу, — взорвался Ннанджи, — я, Ннанджи…

— Заткнись!

— Но тут произошло убийство. И укрывательство преступника!

— Я знаю! Но ты не можешь выдвигать обвинений против меня. Мы с тобой поклялись быть братьями. Меня нельзя назвать беспристрастным — но как я могу выступить против тебя?

Ннанджи сердито заворчал. Губы его шевелились, пока он обдумывал возникшие осложнения; затем он решил не спорить. Однако в качестве судьи мог выступить и жрец. Он развернулся к Хонакуре и встретил беззубую ухмылку из-под черной повязки — здесь не было жрецов. Предвидел ли это старик? Не потому ли он предпочитал оставаться инкогнито? Нет, это было просто смешно… но в данный момент очень удобно.

— Как ты об этом узнал? — требовательно спросил Уолли.

Ему ответил Хонакура:

— Я видел, что что-то не так, милорд. Я попросил адепта Ннанджи рассказать мне в точности, что произошло между ним и ученицей Куили, когда они встретились.

Для Ннанджи это не представляло никаких проблем. Даже Куили была в состоянии изложить большую часть.

— Он шутил, — проворчал Уолли, — а она слишком буквально его поняла.

Ннанджи полностью провалил свое первое задание в качестве Четвертого. Если бы он должным образом расспросил Куили, лодка все еще стояла бы на причале у пристани. Он это знал.

— Милорд брат… — он вытянулся перед ним по стойке смирно.

— Неважно! — сказал Уолли. — В следующий раз получится лучше. Пока же у нас небольшая проблема. Леди Тонди несомненно была соучастницей убийства. Она заодно с колдунами. У нее было достаточно времени для того, чтобы послать весть в Ов. Куили не знает иного пути отсюда, кроме как по дороге в Ов.

Это могло быть еще одним испытанием, или же началом миссии Уолли. Так или иначе, опасность была очевидной — и крайне серьезной.

— Мы в ловушке?

— По-видимому. — Уолли окинул взглядом свои ресурсы: двое воинов, две рабыни, юноша, ребенок и нищий. Не слишком много для того, чтобы сражаться с приближающейся армией убийц. Он кивнул женщине, которую, кажется, звали Май.

— Принеси нашу одежду, пожалуйста.

— Сейчас принесут, — отрывисто бросил Ннанджи. — Эти две женщины были свидетелями убийства.

— В большом зале? — спросил Уолли, и обе молча кивнули.

— И кто же убил воина Кандору?

— Колдун, милорд, — прошептала Май.

— Каким оружием?

— Музыкой, милорд… тремя нотами на серебряной флейте.

Именно так говорила Куили.

— Что ж, старик, — сказал Уолли зловеще ухмыляющемуся Хонакуре, — похоже, тебе и мне придется поверить в колдунов.

5

Укутанный в одеяло и похожий на кучу тряпья, Хонакура сидел на скамейке возницы рядом с Куили. Уолли посадил его туда и приказал ему прекратить играть в глупые игры — чтобы привлечь девушку в их команду. Жрец седьмого ранга из Ханна был равен земному кардиналу. Стоило ему раскрыть свое истинное лицо, и он мог бы убедить Куили в чем угодно.

Уолли и остальные сидели сзади на влажной соломе, под плащами и одеялами. Дождь усилился, и вдоль дороги текли мутные потоки грязной воды. В полях виднелись серебристые лужицы стоячей воды, а деревья вдали были отмыты до голубовато-серого цвета. К несчастью, дорога из Ова была все еще проходима — по крайней мере, так сказала Куили.

Повозка шаталась из стороны в сторону, скрипела и звякала. У нее не было рессор, но они и ехали не слишком быстро. Уолли и Ннанджи быстрее добрались бы до поместья пешком, если бы это не вынуждало оставить остальных в селении, сделав их потенциальными заложниками. Воин был одновременно солдатом и полицейским, и Уолли не был уверен в том, какая именно из двух ролей преобладала в данный момент. Вполне вероятно, что на него вскоре могла напасть банда колдунов, однако он был также уверен в том, что леди Тонди виновна в убийстве. Кандору самым явным образом предали, и Ннанджи был не единственным воином, жаждавшим правосудия. Интересно было бы выяснить, сможет ли теперь Уолли Смит заставить себя обезглавить беспомощную старую женщину…

Он до сих пор мало что видел в этом Мире. Многие участки дороги от долгого употребления превратились в траншеи. По бокам их ограничивали живые изгороди — что было весьма практично в отсутствие колючей проволоки — и ему удалось мельком взглянуть на окрестные поля. Он мог лишь сказать, что они были маленькими, неправильной формы и окружены лесом. Дорога шла вверх по склону, и судя по всему, до поместья было уже недалеко.

— Должно быть, в этом состоит твоя миссия, милорд брат, — Ннанджи был не в духе, злясь на свои собственные недостатки. Он туго обмотал край одеяла вокруг шеи, оставив голову свободной, но из-за торчавшей рукоятки меча выглядел горбатым. Его мокрые волосы были ярко-рыжими, и даже его обычно невидимые ресницы были заметны на его лице.

— Возможно, — Уолли выглядывал из-под своего плаща, словно из палатки.

— Но в Ове были убиты лишь сорок воинов, или около того.

— Лишь?

— Ничего хорошего в этом, конечно, нет, но во всяком случае, это немногим хуже, чем во время битвы при Kо, о которой ты рассказывал. — Чудеса и меч Чиоксина предполагали несколько более многочисленные жертвы. Даже если Шонсу было каким-то образом ответствен за потерю Ова — а тамошним старостой был не Шонсу, а Зандорфино-Шестой — вряд ли это могло считаться катастрофой с точки зрения бога. — С другой стороны, два из трех ключей уже появились — мы действительно проделали долгий путь, и мы находимся в стране колдунов.

Виксини весело шлепнул по борту повозки, который издал забавный звук. Путешествия доставляли ему ни с чем не сравнимое удовольствие.

— Именно это я и имел в виду, — сказал Ннанджи. — Колдуны оказались возле Реки!

Уолли уставился на него.

— Что ты хочешь этим сказать?

Ннанджи поправил одеяло на шее.

— Они спустились с холмов.

— Что… что ты знаешь о колдунах, брат адепт?

— Лишь обычные истории. — Ннанджи протянул руку и ободряюще похлопал по бедру Телку.

— Но Хонакура никогда не слышал о колдунах!

— Он и не должен был о них слышать, не так ли? Я имею в виду — они поклоняются Огненному Богу, так что никто, кто имел дело с колдуном, никогда не расскажет об этом жрецу. Однако воину они расскажут!

Для Уолли это было полной неожиданностью. В последний момент он подавил раздражение: почему Ннанджи не сказал ему об этом раньше?

Внезапно глаза Ннанджи расширились.

— Я думал, ты знаешь о них, милорд брат! У вас нет колдунов в том, вашем…

— Я задал тебе вопрос.

Ннанджи потер веки.

— Что ж, единственным человеком в казарме, кто лично встречался с колдуном, был достопочтенный Тарру. Я никогда не слышал, как он об этом рассказывал, но Бриу слышал… — с отрешенным видом он начал вспоминать его слова.

Тарру? Забавно — Уолли почти с удовольствием убил Тарру.

— Пожалуйста, лишь вкратце, Ннанджи.

— Ну… это было, когда он был Вторым. Давно. Они заметили колдуна верхом на осле и преследовали его до деревни. Им удалось его окружить, но он исчез. Они нашли осла и его одежду, но ничего больше. Колдуны умеют становиться невидимыми.

Невидимые убийцы?

— Ты серьезно?

Ннанджи мрачно кивнул.

— Похоже на то. Есть и другие истории. Двое свободных пришли на паломничество в День Кожевников в прошлом году, и один из них рассказывал…

Без особых усилий он пересказал с дюжину историй — легенды, распространявшиеся гвардейцами, которые в молодости были свободными, или воинами-паломниками, которым давали приют в казарме, или просто рассказы, передававшиеся из уст в уста в течение многих лет. Суть их всегда была одна и та же. Первое: Воин встречает колдуна. Второе: Воин убивает колдуна. Третье: Конец истории. Однозначной реакцией воина на колдуна было немедленное нападение — собака против кошки. Если и существовала история с противоположным знаком, начинавшаяся с того, что колдун встречает воина, то оставшийся в живых ее в казарме не пересказывал.

Колдуны носили мантии с капюшонами. Метки на лбу у них были в виде перьев… Нет, никто не знал, почему. Почему метки крестьян имели вид треугольников? Колдунов никогда не видели возле Реки, лишь в горах или холмах. Ходили легенды о городах колдунов — Кра, Пфате, Вуле и других — и о нескольких отдельно стоящих башнях. Воины держались от них поодаль… или, опять же, никто из тех, кто мог бы что-либо рассказать, не вернулся.

Джия встретилась взглядом с Уолли; вид ее был крайне серьезен.

— К югу от Пло есть место под названием Кра, господин. Никто никогда не бывал там, но я не помню, чтобы кто-либо упоминал колдунов… оно находится в горах.

Пло находился далеко на юге, так что, возможно, это не имело никакого отношения к данным колдунам.

Ннанджи перешел к балладам менестрелей. Колдуны в них изображались как шайка злодеев — убийц, колдунов, посылающих проклятья — но менестрели явно подбирали свой материал так, чтобы удовлетворить запросам воинской аудитории, так что отбор мог быть весьма тенденциозен. Однако, если колдуны владели хотя бы частью приписываемого им могущества, Уолли оказывался в безвыходном положении. Стандартная убийственная реакция воина была его единственной защитой — ударь первым, прежде чем противник узнает, что ты здесь. Но почти наверняка леди Тонди уже сообщила о его прибытии, так что в данном случае это бы не сработало.

Несмотря на сомнения Хонакуры, в Мире действительно существовали колдуны, только не возле Реки.

— Вул? — сказал Уолли. — Это один из городов? Здешние горы называются Реги-Вул. Может быть, Вул находится в этих горах. — Он на мгновение задумался. — Значит, колдуны напали на Ов и убили воинов… но почему? Я имею в виду, почему именно сейчас? Если они даже наполовину столь могущественны, как об этом говорят твои рассказы, они могли бы сделать это много веков назад. — Культура Мира была невообразимо стара.

Ннанджи пожал плечами.

— Богиня не позволяет им появляться возле Реки.

Значит, она послала Ее посланника, чтобы тот прогнал их обратно на холмы? Ннанджи был прав — в этом могла заключаться его миссия. Но Ее посланник понятия не имел, каким образом сражаться с невидимыми убийцами, вооруженными магией. Собственно, Уолли был, возможно, худшим из воинов, кого могла выбрать Богиня — его мысленно тошнило при одном только упоминании колдовства. Вся его подготовка протестовала. Однако две недели назад он не верил и в чудеса.

Впереди показалось поместье. На заднем плане виднелись другие строения — вероятно, жилища рабов и сельскохозяйственные постройки — но он не обращал на них внимания. Большое здание было, несомненно, очень велико по местным стандартам, но его архитектура производила неприятное впечатление. И пропорции, и цвета были явно не те. Большая часть каменной кладки была в бело-красную клетку, линии которой перемежались черными или серыми пилястрами, балконами и подпорками. Высокие крыши были покрыты разноцветной черепицей, блестевшей от дождя, и аляповато украшены зелеными мансардами и луковицеобразными куполами. Большие окна фасада выходили в ухоженный сад, и неровная дорога внезапно превратилась в покрытую гравием аллею, ведшую к низкому, но внушительному крыльцу. Это была цель его поездки, и он мог бы быстрее добраться до нее пешком.

Он встал, отбросив плащ.

— Ннанджи, помоги остальным сойти. Катанджи, идем со мной.

Он перепрыгнул через задний борт повозки. Катанджи выкарабкался наружу и неуклюже соскочил на землю; Уолли поддержал его, когда он поскользнулся в грязи. Затем они оба побежали вперед.

У подножия лестницы Уолли остановился.

— Стой здесь и следи, — сказал он.

— За кем, милорд? — беспокойно спросил Катанджи.

— В основном за лучниками. Крикни, если увидишь что-либо подозрительное.

Уолли побежал вверх по лестнице, шлепая по мелким лужам. Двойные двери были достаточно велики для того, чтобы пропустить лошадь с повозкой, и очень прочны и солидны. Но это был не замок — большие окна с каждой стороны доходили до пола.

Уолли трижды стукнул ногой в дверь, и стук отозвался гулким эхом. Потом он заглянул в одно из окон. Стекла были маленькими и мутными — стекольное производство в Мире все еще находилось на примитивном уровне — и внутри ничего не было видно. Повозка почти достигла Катанджи, который медленно поворачивался, словно сигнальный огонь на маяке.

Приземистые статуэтки танцующих нимф украшали балюстрады из красного гранита. Уолли выбрал одну из фигурок поменьше и убедился, что ее можно сдвинуть с места. Он даже сумел швырнуть ее с силой, достаточной для того, чтобы разбить вдребезги окно.

Он нырнул в образовавшийся проем и увидел перед собой застывшую в нерешительности женщину в черном. Женщина была седая и почтенного вида, но тем не менее она была рабыней. Итак, они послали рабыню встретить Седьмого? Обычно рабам не угрожала никакая опасность, поскольку они были собственностью, но этот непрошеный гость вряд ли стал бы с уважением относиться к собственности.

— Доложи леди Тонди, что я хочу немедленно видеть ее в большом зале.

Женщина поклонилась.

— Ее милость просила передать…

— Немедленно, или я все здесь разнесу! — Уолли переключил внимание на двери, подняв засов и потянув их на себя. Его спутники слезали с повозки у подножия ступеней.

Женщина побежала по полу из белого мрамора к грандиозной лестнице. Зал у входа выглядел впечатляюще, и явно таковым и предполагался. На высоких черных пьедесталах стояли статуи — большей частью уродливые, непомерно толстые обнаженные фигуры — а на стенах висели искусно вышитые ковры. Уолли видел подлинное искусство в храме в Ханне; это же было лишь выставленное напоказ богатство. Он гневно сравнил его с убогой маленькой хижиной Куили, но, вероятно, столь же велика была разница между ее скромным жилищем и здешними помещениями для рабов. Он обещал Богине, что не станет учить Ее управлять Ее Миром, и он знал, что во многих местах на Земле существует подобное же неравенство, но эта бросающаяся в глаза роскошь привела его в ярость. Землевладельцы всегда были невообразимыми богачами.

Куили помогала Хонакуре подняться по ступеням, а другие следовали за ними. Катанджи шел последним, позади всех. Как ни странно, он не спотыкался.

Прежде чем Уолли смог ее остановить, Куили упала на колени.

— Милорд…

— Нет нужды извиняться, ученица. — Он взял ее под локоть и поднял. — Ты не могла знать, и это не твоя вина. Теперь веди меня в тот большой зал, о котором ты говорила.

Если у входа бросалось в глаза вульгарно-показное великолепие, то в большом зале оно было просто непристойным. По размерам и обстановке это вполне мог бы быть тронный зал какого-нибудь дворца. Целые акры паркетного пола были покрыты роскошными коврами, в камине мог бы поместиться автомобиль, а противоположная стена в основном состояла из высоких окон, центры которых были украшены медальонами и звездами из безвкусно подобранных кусочков цветного стекла. В более ясный день из них открывался бы прекрасный вид на Реку. С потолка свисал громадный канделябр, а в дальнем конце была даже галерея для менестрелей, над роскошным обеденным столом. Несмотря на несколько обширных групп мебели, разбросанных по залу, преобладающим впечатлением было ощущение пустоты — вульгарный вид пустого пространства, населенного лишь еще некоторым количеством статуй. Или кто-то из членов семьи был коллекционером, или они были символом богатства в Ове и его окрестностях.

Посетители остановились в дверях, оглушенные подобной роскошью — воистину, подходящее место для измены и убийства.

Уолли что-то прорычал, затем сказал:

— Я хотел бы увидеть, как произошло убийство, Куили. Эти двойные двери — они были обе открыты, как сейчас?

— Нет, милорд. Правая створка была закрыта.

Уолли отодвинул своих спутников в сторону и закрыл правую створку.

— Обычно это всегда так?

— Нет! Я никогда до этого не видела, чтобы она была закрыта, милорд. Я бываю здесь нечасто, но обычно обе двери открыты.

Уолли кивнул. Это было похоже на улику.

— Теперь поставь Джию туда, где была леди Тонди, а Телка будет у нас колдунами.

Озадаченная столь непривычной процедурой, Куили провела женщин по залу и поставила их возле громадного камина.

— И покажи, кто и где еще здесь был.

Куили нахмурилась, вспоминая. Затем она показала, где стояла группа почетных гостей из Ова, и пожилые селяне, включая женщин, которые рассказали об убийстве Ннанджи. Адепт Мотиподи стоял тут, несколько пожилых работников там… Кандору был убит перед весьма представительной аудиторией.

Джия и Телка оставались у камина, где весело трещал огонь, хотя помещение не было холодным по обычным меркам. Виксини спал в своей подвесной люльке. Уолли снова подвел Куили к дверям. Ннанджи был явно раздражен, Катанджи беспокойно дергался.

— Теперь скажи, где был другой колдун?

Куили показала, и Уолли поставил на это место Катанджи, возле закрытой двери. Лицо Ннанджи потемнело, когда он понял, где была засада.

Уолли помолчал, изучая большой зал и представляя себе толпу зрителей в виде полупрозрачных призраков.

— Расскажи мне еще раз, Куили. Почему не пригласили стража владений?

Маленькая жрица обеспокоенно взглянула на него; она уже рассказывала ему об этом дважды.

— Адепт Мотиподи прислал весть, милорд. Его милость должен был прибыть по дороге, с гостями. Среди них могли быть колдуны. Кандору должен был оставаться в селении.

— А ты?

— Мне было приказано… Я осталась с мужем. Я пыталась уговорить его уйти, милорд.

— А потом?

А потом пришла другая весть: Кандору все-таки должен был появиться и встретить гостей.

— Ему было сказано, чтобы он взял меч?

— Почему не… Я имею в виду, он не носил меч, когда копал грядки, или возделывал огород, но…

— Понятно. Естественно, он взял меч. Значит, он знал, что там может быть опасность.

— Опасность? — воскликнул Ннанджи. — От гостей?

Уолли молча кивнул. Гостеприимство должно было защищать обе стороны, но после столь недавней резни в Ове опасность была вполне очевидна. Кандору знал это, но опасность не могла помешать уважающему себя воину исполнить свой долг.

С Ннанджи в роли жертвы, Уолли заставил их разыграть сцену преступления пять или шесть раз, пока Куили не приобрела уверенность в своем рассказе, а Ннанджи не усвоил свою роль. Затем он потребовал, чтобы они воспроизвели всю сцену без слов, в то время как он и столь же внимательный Хонакура молча наблюдали за ними.

Ннанджи-Кандору двинулся к дверям, Куили на шаг позади него и чуть левее. Поскольку одна створка дверей была закрыта, у него не было выбора, куда идти — засада была хорошо спланирована. Сделав несколько шагов, он остановился, разглядывая собравшихся. Куили почти налетела на него.

Затем он начал поворачиваться, одновременно вытаскивая меч. Когда он оказался лицом к Катанджи, новичок трижды свистнул, изображая трель магической флейты колдуна. Ннанджи остановился с поднятой рукой, но с так и оставшимся в ножнах мечом, затем реалистично свалился на пол и несколько раз дернулся. Куили упала рядом с ним на колени. По ее словам, Кандору пытался что-то сказать, но затем его глаза закатились…

— Думаю, достаточно, — холодно сказал Уолли. Ннанджи снова поднялся на ноги. — Достань свой меч, новичок.

Катанджи нервно повиновался.

— Упрись острием в пол — нет, не обращай внимания на дерево — обеими руками возьмись за рукоятку. Хорошо! Будешь стоять здесь… Выше голову! Ты страж. Впускай всех, но если кто-то попытается выйти без моего разрешения, бей его мечом, со всей силы.

Катанджи побледнел.

— Острым краем. — Уолли с суровым видом направился к камину, и остальные последовали за ним.

— Зачем нужна была вся эта игра, милорд брат?

От игры могло вообще не быть никакой пользы — однако она была. Уолли посмотрел на Хонакуру.

— Ну, старик? Мы что-нибудь узнали?

— Вероятно, милорд, — беззубо улыбнулся Хонакура. Необычное поведение воинов доставляло немалое удовольствие старому жрецу, и он только что был свидетелем первого в Мире следственного эксперимента.

— Как ты узнал, что он здесь, Ннанджи?

— Кто?

— Катанджи — колдун. Ты начал вытаскивать меч и разворачиваться еще до того, как услышал музыку. Верно, ученица Куили?

Она прикусила губу.

— Думаю, да, милорд.

Свидетели в любом мире никогда не были столь надежны, какими они были в детективах или в протоколах судебных процессов. Возможно, ее подвела память — это могло быть делом лишь одной-двух секунд. Однако последовательность событий казалась не соответствующей действительности, и положение тела имело большое значение.

Уолли подумал, что его миссия требовала от него сыграть роль героя в варварском эпосе, а не детектива неизвестно в чем.

«Как убивают человека с помощью музыки, Холмс?

Элегантно, мой дорогой Ватсон».

Элегантно или нет, но это была засада, и леди Тонди позвала Кандору на собрание.

Все, за исключением окаменевшего Катанджи, собрались у огня. От сырой одежды шел пар, но до сих пор не было никаких признаков леди Тонди.

— Брат Ннанджи? Ты мог бы бросить этот стул в то окно?

Ннанджи моргнул и ответил, что, по его мнению, он мог бы это сделать.

— Тогда будь любезен, доставь мне такое удовольствие.

Трах! Виксини с криком проснулся.

Уолли подхватил мраморную статую танцовщицы в натуральную величину и обрушил ее на крышку стола, выложенную изысканной мозаикой из черного дерева, слоновой кости и перламутра.

Трах!

— Твоя очередь, брат. Выбери другое окно. Или попробуй слегка поработать мечом над веревками, которые держат канделябр…нет! Подожди — нашего полку прибыло.

Когда-то она, возможно, была красива, и если так, то, вероятно, представляла собой эффектное зрелище. Теперь же ее тело похудело, и она, горбясь, опиралась на трость. Она медленно и впечатляюще передвигалась по громадной комнате, и свет мерцал в ее драгоценностях. Ее темно-синее шелковое платье было украшено серебряной тесьмой, а массивные жемчужины скрывали ее шею и запястья. Драгоценности сверкали и в ее высоко уложенных белых волосах; на пальцах, в ушах и на груди были настоящие сокровища. Позади нее шли две державшихся в тени спутницы, Четвертая средних лет и привлекательная молодая Вторая, но никто не смотрел на них, даже Ннанджи.

Ее волосы были белыми всегда. Она была альбиносом, и когда она наконец подошла к Уолли и уставилась на него, и каждая морщина на ее пергаментном лице, казалось, стала еще глубже от ярости, он понял, насколько уже успел привыкнуть к гладким смуглым лицам Народа. Эта сверхъестественная бледность произвела шокирующее впечатление даже на него, не говоря уже о других.

— Вандал!

— Убийца!

Он был моложе ее, и он был гостем, но он был мужчиной и воином. Не оборачиваясь, она передала трость стоявшей позади нее Четвертой, а затем приветствовала его как равного:

— Я Тонди, танцовщица седьмого ранга, и я благодарна Всевышней…

Уолли вытащил меч и произнес столь же лицемерный ответ. Затем он спросил ее, не позволит ли она представить ей адепта Ннанджи, брата по клятве и подопечного, и ученицу Куили. Тонди коротко поздоровалась с ними, но не представила своих спутниц, так же как и не соизволила заметить остальных спутников Уолли.

Ее глаза были молочно-розовыми, от старости подернутыми пленкой. В напоминавшем маску смерти лице, которое сейчас смотрело на Куили, не было иного цвета — даже губы были того же оттенка слоновой кости, что и щеки.

— Адепт Мотиподи разговаривал с тобой, девочка?

— Нет, миледи.

— Нет? Что ж, он был занят. Но мой сын передумал. Он согласился принять твое предложение относительно новых сараев для рабов. Мотиподи нужна твоя помощь, чтобы их измерить и обеспечить хорошие санитарные условия.

Уолли с интересом наблюдал за реакцией Куили. Тонди один раз уже ее купила, сумеет ли она сделать это еще раз? Жрица вздрогнула и тихо сказала:

— Это хорошая новость, миледи.

Тонди не глядя протянула руку, и в нее вложили трость. Она направилась к креслу.

— Когда начнется строительство, миледи? — тихо спросила Куили. — Как только завершатся работы в Ове?

Ответа не последовало.

— А что это за работы? — спросил Уолли.

— Башня колдунов, милорд.

Гаратонди был строителем-Шестым. Вот он, мотив! Для Куили это хорошо!

Леди Тонди с трудом устроилась в кресле и положила обе руки на трость. Взгляд ее нечеловеческих розово-жемчужных глаз был прикован к Уолли. Две другие женщины, съежившись, стояли позади ее кресла, словно ища защиты от воинов.

— Ты весьма странным образом добиваешься гостеприимства, лорд Шонсу.

— Все, чего я добиваюсь — справедливости.

Ее лицо было просто необычайным. На мгновение ее презрительный взгляд упал на Ннанджи.

— Значит, меня обвиняют? Когда женщина предстает перед судом, принято, чтобы рядом присутствовал ее ближайший родственник по мужской линии… мой сын сейчас в Ове. Но, так или иначе, выслушаем обвинение.

Двое крепких молодых парней без труда могли бы запугать одну старуху — особенно если учесть, что парни были вооружены, а рядом с ней не было ни одного мужчины — но эта старая карга, похоже, даже не испугалась. Она даже гордо выставляла напоказ перед незваными гостями свои многочисленные драгоценности. У Уолли по спине побежали мурашки, когда он внезапно вспомнил о рассказах Ннанджи про невидимок. Может быть, колдуны уже здесь? И не были ли драгоценности крупным блефом?

— По техническим причинам мой брат и я не можем выдвинуть формального обвинения.

— Значит, вы убьете меня прямо сейчас? Мне опуститься на колени?

— Ты позвала сюда воина Кандору — на смерть.

— Вздор.

Времени было мало, а доказательства были очевидны. Уолли не мог позволить вовлечь себя в бессмысленный спор, но его поразило ее хладнокровие.

— Тогда, может быть, ты расскажешь, как все было на самом деле?

Розовый червячок языка пробежал по тонким губам.

— Все просто. Пришел Ратазаксо-Шестой, с каким-то…

— Колдун?

— Конечно. Утонченная натура, покровитель искусств. — Она бросила взгляд на учиненный Уолли разгром.

— И его человек убил твоего стража.

Леди Тонди с отвращением наморщила нос.

— Его честь требовал гарантий, что ни один мятежник или беглый воин не получит убежища на нашей земле. Конечно, мой сын и я согласились, и мы хотели дать соответствующие указания нашему слуге. Ему было бы позволено продолжать выполнять здесь свои обязанности, при условии, что он не будет носить меча за пределами наших границ. Мы послали за ним. Как только он вошел, он выхватил меч и напал на одного из наших гостей. Естественно, тот защищался. Это был лишь несчастный случай.

— Это было убийство. Он не вытаскивал меч; оружие оставалось в ножнах.

— Он был старой развалиной.

— Ученица, где у него был ревматизм, в ногах или руках?

— В бедрах, милорд.

— Он ни на кого не нападал. Плох тот воин, который не может вытащить меча быстрее, чем он может повернуться, особенно с больными суставами. На него напали сзади. Колдун прятался прямо за дверью.

— Там, где сейчас стоит ваш мальчишка.

Именно! Она была грозным противником, и Уолли более не чувствовал вины в том, что запугивает старую женщину.

— И ты отослала своих работников расчищать территорию под таким дождем? Так ли поступает невинная женщина?

— Ты мясник, а не крестьянин, лорд Шонсу. Попробуй как-нибудь повыдергивать кусты в сухую погоду.

Уолли мог бы наслаждаться подобным мысленным поединком, если бы ему не угрожала опасность.

— Я не верю тебе, миледи. Мне кажется, ты тянешь время, пока не явятся твои друзья-колдуны.

Глаза женщины-альбиноса сузились посреди обволакивающих их морщин.

— Мне незачем тянуть время, лорд Шонсу. Если хочешь меня убить — что ж, давай, попробуй.

— Я не стану марать свой меч, — сказал Уолли, и Ннанджи сердито зарычал у него за спиной.

В этот момент Уолли словно громом поразила догадка. Он обернулся и улыбнулся дрожащему от ярости брату.

— Третья улика!

— Что? — тупо спросил Ннанджи.

Но Уолли уже снова повернулся к Тонди. Теперь он знал, что ему нужно от этой злобной старухи. Не удастся ли как-нибудь склонить ее к сотрудничеству?

— Я не могу совершить надлежащее правосудие, и потому оставляю тебя и твоего сына на суд богов, леди Тонди. Но воин был убит в этом доме. Я намерен сжечь его до основания.

Этому можно было поверить.

Это пугало.

Она заворчала на него, открыв розовый рот на побледневшем лице, демонстрируя желтые остатки зубов. Драгоценности на ее пальцах блеснули, когда она сильнее стиснула трость. Значит, она была вполне уязвима. Никаких невидимых демонов, парящих над головой, не было.

— Дым заставит твоих слуг вернуться. Я дам им возможность…

— Устроить засаду! — возбужденно воскликнул Ннанджи.

Теоретически это было возможно. Хотя гильдия была закрытым сословием, сутры позволяли воину при крайней необходимости вооружать гражданских лиц. В отдельно стоящем доме, как этот, наверняка где-то имелся запас мечей. Но практически это бы не помогло — не в данном случае — и Тонди сразу же это поняла.

— Мои люди вряд ли будут от этого в восторге.

Здравомыслящие люди предпочитают находиться на стороне победителя. Колдуны, видимо, убивали воинов с той же легкостью, как выплевывали виноградные косточки.

— Ты будешь заложницей в обмен на их сотрудничество, миледи. — Уолли показал на Катанджи, все еще охранявшего двери. — Этот мальчик будет держать меч у твоего горла.

— Безумие!

Уолли пожал плечами и направился к камину, отодвинув в сторону Джию, широко раскрытыми глазами следившую за его действиями. Он поднял пылающее полено с шипами и пошел к ближайшим занавескам.

— Когда рассудок бессилен, вполне достаточно безумия. Я лишь надеюсь… — Он обернулся и посмотрел на старуху, — что отсюда некуда бежать, не так ли?

В воздухе что-то мелькнуло.

— Есть куда, — произнес незнакомый голос. — И лучше сделать это побыстрее, милорд. Колдуны скоро будут здесь.

6

Уолли бросил полено обратно в камин и повернулся навстречу юноше, который быстро шагал к ним, вытирая волосы грязным полотенцем. Его ноги были все еще мокрыми и очень грязными ниже коротких кожаных штанов, похожих на те, что Уолли видел на погонщиках мулов. Он был босиком, значит, он снял сапоги, прежде чем войти. Грязные пятна виднелись на его лице, груди и руках.

Леди Тонди окаменела от ярости, на ее скулах проступили розовые пятна, напоминающие ссадины.

Пришелец остановился перед Уолли, бросив полотенце. Он чего-то ждал, но тщетно.

— Представь меня, бабушка!

— Я не признаю тебя, идиот!

Парень бросил на нее гневный взгляд, казавшийся из-за его молодости скорее раздраженным, нежели угрожающим. Он был невысоким и хрупким, с вьющимися волосами и узким лицом. Вероятно, он был не старше Ннанджи, но намного ниже и даже костлявее его… и он был необычайно молод для своего ранга. Будучи атлетами, воины получали повышение намного раньше, чем представители других гильдий, но на лбу этого парня уже были три дугообразных метки. Он поднял руку в приветственном жесте.

— Я Гарадуи, строитель третьего ранга…

— Я Шонсу… — В голове у Уолли пронесся ряд мрачных предположений. Колдун, материализовавшийся как раз вовремя, чтобы спасти дом от вандализма? Заранее спланированный заговор? От появления незнакомца отдавало чудом, а Уолли предупреждали, чтобы он не ждал чудес. Однако он уже заметил огонек, промелькнувший в глазах Тонди — выход все же был, и она, вероятно, показала бы его ему сама, если бы он согласился пощадить ее дом.

Когда он убирал меч в ножны, старая ведьма прорычала:

— Вот твой заложник, Шонсу!

Капитуляция принята.

— Сколько у нее внуков, строитель?

— Только я, милорд. Может быть, завтра не будет ни одного — мой отец отречется от меня, или похоронит где-нибудь под фундаментом. — Он улыбнулся — несколько печально, но вместе с тем гордо.

— Тогда я должен спросить, что тобой движет.

На лицо парня упала тень.

— У меня был хороший друг по имени Фарафини, милорд. Мой лучший друг…

— И?

— Он был воином. Демоны разорвали его на куски. — Он повернулся, глядя на свою бабку с вызывающим презрением. — Кроме того, мне стыдно за то, что сделали в этом доме с Кандору-Третьим. Меня здесь не было, но я слышал об этом. — Он снова посмотрел на Уолли. — Я бы мог это исправить, если Она позволит. Вы — Ее слуги.

— Идиот, мальчишка! — Тонди стукнула тростью об пол. — Ты суешься в дела, которые тебя не касаются. Замолчи!

— Что ты предлагаешь, строитель? — спросил Уолли.

— Сюда идут колдуны. Она… — он показал на кипящую от гнева бабку, — она сообщила о вас в их башню. Как только посланник ушел, я сразу же побежал в конюшню, но колдуны были уже в пути. Как мне сказали, их около дюжины.

Уолли постарался по возможности оставаться бесстрастным, но дюжина колдунов — похоже, этого было более чем достаточно. Однако, если они столь могущественны, зачем так много? Они что, не были уверены в себе? Потом он вспомнил, что первые сообщения о появлении воинов вряд ли включали в себя их количество. Колдуны готовы были послать дюжину против неизвестного по численности противника — полностью уверенные в себе. Сейчас они, вероятно, получили второе сообщение, в котором говорилось, что им следует беспокоиться лишь о Ннанджи и о нем самом. Может быть, некоторые вернутся обратно?

— Как же ты их опередил?

— На лодке, милорд.

— На Реке есть излучина, — сказала Куили. — Там можно сократить путь. — Несколько неожиданно было услышать новый голос, но приятно было знать, что она ручается за этого оказавшегося столь полезным пришельца.

Гарадуи кивнул.

— Однако лодка не может взять двенадцать всадников и трех вьючных лошадей.

Какой багаж нужен был колдунам?

— Они не могли отстать от меня больше чем на час, милорд, хотя я загнал хорошего коня. — Он был слишком молод для того, чтобы хвастаться.

— На этой лодке не было других всадников? — спросил Уолли. Нужно было послать вперед разведчика.

Парень покачал головой и наклонился, чтобы поднять полотенце.

— Она причалила как раз тогда, когда появился я, после того как они прошли мимо. Очень удачно! Я заплатил за то, чтобы отправиться немедленно. — Он снова вызывающе посмотрел на свою бабку.

— А путь отсюда?

Гарадуи перевел взгляд на окна и струящийся за ними дождь.

— Надеюсь, боги еще не закрыли его, милорд. Есть тропа через горы. Два дня пути до Ауса.

— Аус?

— Город… думаю, не такой большой, как Ов. Я никогда там не был. Я только знаю этот конец дороги. Однако торговцы ею пользуются.

Уолли знал, что путешествие по суше — большая редкость в Мире. Торговый путь был почти чудом, а чудеса не следовало воспринимать как должное. Боги хотели, чтобы смертные вершили великие дела, не получая легких ответов. Определенный смысл в подобном чуде был, но оно казалось подозрительно уместным.

Низкое горловое рычание прервало лихорадочный бег мыслей Уолли. Оно исходило от рыжеволосого воина. Губы его побелели.

— Бегство? — воскликнул Ннанджи.

— Конечно.

— Милорд брат! — На его лице отражались ужас и ярость. Честь не допускала бегства, и честь могла даже подвигнуть Ннанджи на спор с его героем, наставником и братом по клятве. — Только сегодня утром ты просил меня сказать, когда, по моему мнению, ты совершаешь ошибку…

— Это третья улика, Ннанджи. У меня нет времени объяснять, но в данном случае уклониться от схватки не есть позор. Поверь мне!

Ннанджи замолчал, побледнев более обычного и все еще сомневаясь. Вероятно, он все еще считал, что идея о вооруженном отряде может сработать. Вероятно, его не слишком беспокоила даже возможность неудачи — смерть была предпочтительнее бесчестия. Ннанджи определенно не был актером, и Уолли начал подозревать, что ему вообще незнакомо чувство страха. Его бесстрашие не было истинной отвагой, победой над страхом; казалось, у него попросту отсутствуют соответствующие эмоции.

Уолли разглядывал Гарадуи. Парень попытался смотреть ему прямо в глаза, но не смог.

— Ты понимаешь, что если ты выдашь меня колдунам, я убью тебя?

Он кивнул.

— Я не предам тебя, милорд — но у нас очень мало времени. Нам нужно уходить!

Все это могло быть лишь трюком, чтобы заставить Уолли не трогать дом. Тонди была способна на любой обман, но ему было трудно поверить, что на подобное способен этот мальчик.

— Ты очень молод для Третьего, строитель.

Гарадуи покраснел под грязными пятнами.

— Деньги, милорд! Я лакей у собственного отца, вот и все.

Тонди стукнула тростью об пол.

— И этого не будет, когда он услышит о подобном безумии!

Внук повернулся к ней.

— Мне на это плевать! — закричал он, внезапно придя в ярость. — Ты знаешь, что я никогда не хотел быть строителем!

— Кем ты хотел быть? — спросил Уолли.

Гарадуи покраснел еще больше.

— Жрецом, милорд. И это единственная возможность для меня служить Ей, помогая Ее воинам сражаться с убийцами. И меня не волнует, если они от меня отрекутся!

Бедный маленький богатый мальчик, восставший против собственной гильдии… если это была игра, то она была великолепна. Уолли посмотрел на своих спутников.

— У нас нет времени на споры, но я хочу услышать ваше мнение. Можем мы ему доверять, да или нет? Старик?

Хонакура давно уже устроился в громадном мягком кресле, почти полностью утонув в нем.

— На этой тропе есть броды, строитель? Или мосты?

— И то, и другое. — Парень изумленно уставился на Безымянного. Вероятно, он не замечал его раньше.

— Тогда, конечно, мы можем ему доверять, — сказал Хонакура. — Дождь, кажется, усиливается, не так ли?

Суеверие!

— Ннанджи?

— Нет! Мы…

— Куили?

Жрица какое-то мгновение разглядывала Гарадуи, затем опустила глаза.

— Думаю, да, милорд.

— Но ты никогда не слышала об этой тропе?

— Нет, милорд.

— Дорога на старые рудники? — сказал Гарадуи.

— О! Да, я слышала о ней, милорд. Я не знала, что она куда-то ведет, кроме как в горы.

— В страну колдунов? — уже не столь хмуро спросил Ннанджи.

Уолли обернулся к камину.

— Джия! Могу я ему доверять?

Джия привела в ужас сама мысль о том, что у рабыни могут интересоваться ее мнением относительно свободного. Потом она поняла, что Уолли будет настаивать на ответе. Она немного подумала и кивнула, но при этом она смотрела на Куили, а не на Гарадуи. Интересно, почему, подумал Уолли…

— Очень хорошо, строитель. Мы будем тебе доверять. Но мое предупреждение остается в силе.

— Благодарю тебя, милорд. Сколько лошадей?

— Шесть, и фургон.

— Фургон? — переспросил парень, а Хонакура бросил: — Восемь!

— Ты не идешь, — сказал Уолли. — Нас должно быть семеро, помнишь?

— Не говори чушь! — Брызжа слюной, Хонакура начал выбираться из кресла.

— Я — часть миссии. Число семь может быть увеличено за счет временных проводников — или иначе не будем считать детей и Безымянных. Я иду с вами! И ученица Куили тоже.

— Лорд Шонсу! — сказал Гарадуи. — Я бы не хотел спорить с тобой, милорд, но лошади сами по себе намного быстрее, нежели фургон. Тропа может оказаться непроходимой даже для них. А фургон…

— Если торговцы пользуются этой тропой, то по ней должны проходить и фургоны. Нам нужны припасы — пища, одежда, топоры, веревки, цепи — а загрузить фургон намного быстрее, чем навьючивать лошадей. Так или иначе, преследовать нас не будут. Леди Тонди скажет колдунам, что мы уплыли на лодке. Ведь так, миледи?

Она снова обнажила желтые клыки.

— Не понимаю, почему я должна спасать такого дурака. Он был прав — отец от него отречется.

— Но ты отвлечешь колдунов?

Опустив голову на лежащие на набалдашнике трости украшенные драгоценностями руки, Тонди прошептала:

— Если ты пощадишь мой дом.

Слова ее прозвучали трогательно. Вероятно, это было самое драматическое выступление за всю ее танцевальную карьеру, даже если ее ранг был приобретен за взятку, как и у ее внука.

— Я тоже с тобой, милорд, — послышался тихий, но решительный голос Куили.

— В этом нет необходимости. Ты уже и так очень нам помогла.

Она упрямо покачала головой.

— Мое место не здесь.

Колдуны стали бы ее допрашивать. Если бы она отказалась отвечать, они бы поняли, что им сказали неправду — Хонакура это уже понял. А если бы фургон не смог пройти, она могла бы привести его обратно вместе с Телкой и стариком, в то время как остальные продолжили бы путь верхом.

— Очень хорошо. Попытаемся ввосьмером. Найдется здесь столько лошадей?

— Да, милорд.

— Тогда мы должны идти. — Он посмотрел на побежденную леди Тонди. — А ты сейчас пошлешь гонца, чтобы он встретил колдунов и сказал, что мы отбыли тем же путем, которым пришли. — Вряд ли это остановило бы их перед тем, чтобы явиться в поместье, но они могли бы двигаться уже не столь быстро, чтобы поберечь лошадей. — Ты отвлечешь преследователей, или, клянусь, я убью твоего внука. — Уолли никогда не смог бы убить заложника, но формальная клятва требовала от него вытащить меч и произнести ритуальную формулу, так что он почти совершил клятвопреступление.

Она угрюмо кивнула.

— Я сделаю все, что в моих силах.

Лишь на мгновение… Проклятье!

Слишком сосредоточившись на старухе, Уолли не обращал внимания на двух ее спутниц, все еще стоявших позади нее. Они не слишком хорошо умели скрывать свои чувства, и он заметил промелькнувший след… чего-то… на лице симпатичной Второй. Сейчас он исчез, оставив его с неприятным ощущением, что он что-то недосмотрел.

7

Конюшня была длинным и мрачным, напоминающим туннель строением, в котором стоял едкий, кисловатый запах лошадей. Первый раз с тех пор как Уолли сошел на берег, он оказался посреди толпы, состоявшей из сорока или пятидесяти рабов разного возраста. Чем бы не занимались сейчас свободные слуги, где бы они ни скрывались, они явно не выкорчевывали кусты — если даже рабы праздно сидели в теплом укрытии конюшни, наслаждаясь бездельем. Они нетерпеливо столпились вокруг Куили и Гарадуи, не обращая никакого внимания на воинов.

С точки зрения скорости и подвижности вместо фургона вполне бы подошла двухколесная повозка Куили, и все, что было необходимо — загрузить ее и взять дополнительных лошадей. Познания Уолли в лошадях ограничивались несколькими уроками верховой езды в детстве, и либо Шонсу полностью избегал лошадей, либо его знания ему не передались. Уолли также никогда не приходилось организовывать походов с полной выкладкой, хотя его работа с детьми-сиротами на некоей другой планете позволила ему приобрести определенные познания в области туризма.

Но юный Гарадуи, похоже, знал все, что нужно, и охотно демонстрировал свои познания. Он начал выкрикивать распоряжения, как только повозка с грохотом вкатилась в большие ворота и резко затормозила на вымощенном булыжником полу. Уолли отошел в тень и позволил им заниматься делом самим, настояв лишь на том, чтобы в состав поклажи были включены запасные оси, цепи и веревки. Он знал, что имел в виду Хонакура; суеверия старика, казалось, все в большей и большей степени оказывались действенными предсказаниями божественных поступков.

— Я охотник, милорд, — гордо объяснил Гарадуи во время небольшой паузы.

— Так я узнал и о тропе — мужчины обычно брали меня с собой осенью, когда ходили на охоту.

Очевидно, это были свободные мужчины, хотя юный Гарадуи наверняка дружил и с рабами. Рабы, в особенности молодые, приветствовали его как долго отсутствовавшего приятеля, а он отвечал им в той же манере — расспрашивая о здоровье одного, отпуская шуточки по поводу любовных приключений другого, обещая разобраться с жалобами. Они в свою очередь, буквально рвались помочь. Они бегом приносили ему все, о чем он просил, и работали с быстротой и отдачей, несвойственной рабскому труду. Бедный маленький богатый мальчик вырос в глазах Уолли на несколько пунктов.

Ннанджи тоже был захвачен всеобщей суетой, однако все еще не был убежден в том, что бегство в данном случае позволительно.

— Объясни мне ту, третью догадку, милорд брат?

— Я тебе говорил — я пытался нанять с полдюжины воинов. У большинства Седьмых было бы при себе по крайней мере столько, верно?

— Больше!

— Следовательно, они должны были остаться со мной и сражаться. Я оказался в тупике, Ннанджи. У меня нет армии, хотя мой меч нуждается в охране. Это означает, что от меня не требуется, чтобы я сражался. Мы оказались здесь, чтобы что-то узнать, вот и все.

— Но… — Ннанджи наморщил свой вздернутый нос. — Но когда же мы будем сражаться?

— После того, как попадем в Аус. Там мы наберем себе армию. Потом вернемся! — Может быть.

— А!

— И мы пойдем через горы, так что, возможно, еще встретимся с кем-нибудь из колдунов.

Лучше так, чем ничего. Вновь обретя уверенность в себе, Ннанджи ухмыльнулся и машинально проверил, что его меч свободно выходит из ножен.

Накануне искатели приключений сбежали из храма на мулах — но сейчас мулы не годились.

— Как у тебя с верховой ездой?

Улыбка улетучилась. Ннанджи признался, что садился на лошадь лишь дважды. Когда он был еще Первым, его брали с собой на проверку караула на пристани.

Когда ему подвели лошадь, и он вскарабкался на нее, стало очевидно, что у него нет никакого опыта. Его длинные ноги болтались, словно веревки, а лошадь презрительно прижимала уши. Рабы отвернулись, пряча ухмылки.

Катанджи, демонстрируя свою постоянную способность удивлять, взобрался в седло со значительно большей уверенностью и ловкостью. Лошадь была резвой, но он успокоил ее и подчинил себе. Затем он с наигранной скромностью улыбнулся Уолли и объяснил, что пару раз помогал погонщикам мулов.

Уолли пожалел, что не может так же. Мохнатые, широконосые кони обладали длинным, но невысоким крупом. Ему дали самого крупного, старую и спокойную тягловую кобылу, но он знал, что выглядит столь же абсурдно, как и Ннанджи. Седло оказалось ему мало, стремена же в Мире еще не изобрели, и его ноги почти касались земли. Мокрые килты были неподходящей одеждой для верховой езды. Вдобавок, он до сих пор испытывал болезненные ощущения после вчерашнего путешествия на мулах — предстоящий путь не был приятным испытанием.

Когда они наконец стронулись с места, дождь усилился еще больше. Куили правила повозкой, нагруженной припасами и пассажирами. Запасные лошади двигались позади на привязи, в то время как воины и Гарадуи замыкали процессию. Сначала их путь лежал через поля и сады, поднимаясь в гору. Торговая тропа соединялась с дорогой на Ов возле Пола, как объяснил Гарадуи, но он знал более короткий путь. Копыта разбрызгивали грязь, и пяти минут было достаточно, чтобы перепачкать всех. Каждая крохотная ямка превращалась в озеро. Затем подъем стал круче, и повозка замедлила продвижение группы.

Вероятно, они были хорошо скрыты от посторонних глаз — живыми изгородями, многочисленными рощицами и завесами плывущего над землей тумана — но они уходили вполне очевидным путем. Уолли мог лишь надеяться, что неизбежная погоня будет на какое-то время задержана. Даже если бы он доверял Тонди — а он ей не доверял — невозможно было себе представить, чтобы колдуны оставили попытки выяснить, куда они делись. Варварский ритуал возмездия, присущий воинам, работал не в его пользу. Каждый свободный гражданин должен был испытывать смертельный страх перед подобным, так что колдуны наверняка бы получили добровольных помощников, если бы только сочли нужным попросить. Рано или поздно за ними начнется охота.

Он снова испытал странное ощущение временного сдвига. Он не мог с точностью сказать, сколько сейчас времени, а по покрытому тучами небу понять это было невозможно. Он подавил зевоту, зная, что устанет намного больше, прежде чем ему удастся отдохнуть.

Какое-то время они двигались по главной дороге, прежде чем он понял, что они достигли тропы, которая была примитивной и неприметной, уходя через луг в холмы. Под столь сильным ливнем он с трудом вспомнил, что это засушливая местность, но колючие деревца стояли далеко друг от друга, и разбросанные загоны, сложенные из камней, говорили о том, что эта дикая местность годится лишь для выпаса овец. В ложбинах ютились одинокие пастушеские хижины, похоже, безлюдные, поскольку все разумные люди укрывались от непогоды.

Скрипела ось, хлюпали копыта, шел дождь. Признаков жизни становилось все меньше. Постепенно местность становилась все более холмистой, то поднимаясь, то опускаясь. Скалы были покрыты угольно-черными кусками породы, вода задерживалась в долинах, и идти становилось все труднее. Дождь припустил еще сильнее, и к нему добавился еще холодный, пронизывающий ветер.

Если Хонакура правильно читал программу действий богов, то дверь должна была захлопнуться за беглецами. У третьего брода Уолли начал опасаться, что она может закрыться еще до того, как они через нее пройдут. Вода яростно бурлила вокруг колен его лошади. Некоторые животные упирались, и Гарадуи приходилось их успокаивать.

Пираньи, похоже, никого не беспокоили. Хонакура сказал, что они избегают быстрой воды, но эта полнейшая беззаботность предполагала, что они не водятся в притоках, и лишь Река несет в себе немедленную смерть. Уолли не стал спрашивать.

Четвертая переправа оказалась еще хуже. Здесь дно долины было покрыто лесом, и тропа была явно прорублена сквозь него. Поток пенился и грохотал, выплескиваясь на берега и скрывая свою истинную глубину.

Гарадуи с тревогой смотрел на воду.

— Думаю, лошади смогут перебраться, милорд, но повозка…

Он двинулся первым, будучи лучшим наездником, и даже он с трудом убедил своего коня войти в воду. Он пересек поток, а затем вернулся, дрожащий и встревоженный.

— Дальше будет еще хуже? — спросил Уолли.

— Следующие один или два должны быть лучше. Потом будет мост.

— Ага! Сможем мы обрушить этот мост?

Глаза парня расширились.

— Полагаю, да.

— И это преградит путь?

— Вероятно, — улыбнулся Гарадуи.

— Тогда мы должны довериться богам! — Однако Уолли очень хотелось бы чувствовать себя действительно столь уверенным, каким он пытался казаться.

Без опыта юного Гарадуи им никогда не удалось бы преодолеть четвертый брод. Он перевел на другую сторону двух лошадей, оставил одну и вернулся за повозкой. Течение бросало ее из стороны в сторону, однако он сумел справиться с панически напуганной лошадью и благополучно добраться до другого берега. Он снова вернулся и выстроил более спокойных животных в цепь, затем повел их через поток, в то время как остальные путешественники крепко вцепились в их спины. Наконец он уговорил оставшихся лошадей, одну за другой. В конце концов группа снова собралась вместе и продолжила свой путь среди деревьев. Однако время работало не в их пользу. Когда колдуны узнают об их бегстве и последуют за ними на свежих лошадях, они быстро догонят беглецов.

— Снова голые камни… снова долина… Вскоре все это, казалось, превратилось в сплошную нескончаемую пытку дождем, перемежавшуюся еще более суровыми испытаниями в виде переправ. Часто Уолли приходилось идти пешком, ведя лошадь в поводу; гигантские шаги Шонсу без труда позволяли ему поспевать за повозкой. Иногда, когда ливень ненадолго утихал, он видел далекий отблеск за Рекой, далеко за скалами и далеко внизу. Тучи над головой сгущались.

Затем они подошли к мосту. Он был построен в три пролета, из бревен, поддерживаемых грудами камней, но вода была почти на одном уровне с настилом. Это был не просто вышедший из берегов поток; это была непомерно вздувшаяся горная река, разлившаяся далеко за берега, почти достигая деревьев. Наклонные пандусы с обеих сторон моста находились в воде, так что все сооружение напоминало стоящий на якоре плот; Уолли остановил лошадь у самой воды. У краев моста течение было медленным и плавным, следовательно, там было неглубоко; однако в середине вода вздымалась и бурлила вокруг опор. Течение, похоже, подмывало опоры, поскольку они не могли быть глубоко вкопаны в дно. Даже пока он смотрел, плывущие стволы деревьев заставляли мост содрогаться.

— Подозреваю, что это и так ненадолго, — сказал он, пытаясь перекричать шум воды. — И вброд здесь определенно не перейдешь.

Гарадуи хмуро кивнул.

— Что-то не так?

— Это не тот мост, который я помню, милорд. Я не был здесь года два или три. Ты видел, как расширяется тропа?

Уолли этого не заметил.

— Что ты имеешь в виду?

— Кто-то обустроил дорогу. Этот мост почти новый. Ты думаешь, что…

— Им пользуются колдуны?

Парень кивнул.

— Куда еще ведет эта тропа, кроме Ауса?

— Никуда. Здесь где-то должен был быть старый рудник, но он, по-моему, заброшен.

— Что там добывали? — машинально спросил Уолли.

Однако Гарадуи этого не знал, и главной задачей, очевидно, было перейти мост. Когда они достигли пологого пандуса, ведшего на мост, вода доходила до осей повозки. Мост трясся и раскачивался, пока путники по нему переходили, но в конце концов все оказались на другом берегу — не совсем на суше, но вне пределов досягаемости потока.

И вверх, и вниз по течению, долина, похоже, сужалась, и там Река должна была течь еще быстрее.

— Думаю, именно здесь мы должны попытаться перегородить дорогу, — сказал Уолли. — И в любом случае нам скоро придется сделать остановку.

У Хонакуры посинели губы от холода, и тряска в повозке основательно его вымотала. Даже Джия и Телка, похоже, находились на грани своих возможностей, а Ннанджи и его брат тоже были не в лучшей форме. Кроме того, начинало темнеть.

— Примерно в половине лиги отсюда, милорд, есть пещера.

— Хорошо! Тогда мы с Ннанджи разберемся с мостом. Оставьте нам топоры и ломы. А вы идите и разведите костер.

Гарадуи кивнул, стуча зубами.

— Цепи тоже?

Уолли покачал головой.

— Боюсь, с лошадью справиться мне уже не удастся. Нет, в этом нет нужды, — добавил он, когда юноша попытался было предложить помощь. — Я уверен, что мы сумеем обойтись голыми руками.

— Я уверен, что ты сумеешь, милорд!

Уолли рассмеялся и хлопнул его по плечу.

— Ты хорошо послужил сегодня Богине, строитель. Сегодня я еще скажу тебе, насколько хорошо. И не беспокойся, если нас какое-то время не будет — я буду здесь на страже до темноты. Теперь иди!

Итак, Уолли и Ннанджи остались, а все остальные скрылись за деревьями. Две оставшихся лошади сердито ржали и рвались на привязи.

Уолли положил топор и лом на плечо и несколько секунд разглядывал мост. Опоры стояли парами, и наверху каждой пары лежала тяжелая перекладина. В сухую погоду, конечно, можно было просто срубить опоры, но сейчас до них было не добраться. Три длинных и массивных деревянных балки соединяли их между собой, а бревенчатый настил был привязан к ним просмоленной веревкой. Настил, похоже, был легким. Если его снять, ни одна лошадь не смогла бы перейти по мосту, но безрассудно храбрый человек мог бы пройти по одной из балок, так что их тоже нужно было сбросить вниз.

— Ну, пошли! — сказал он, шагая вперед.

— Милорд брат, — задумчиво произнес Ннанджи, — не подходящее ли это место для засады?

Конечно, оно было подходящим, если бы засада имела смысл. Тропа представляла собой грязный каньон посреди густого хвойного леса, уже погруженного в сумерки, а вскоре — и в полную темноту. Она была не слишком широка, и натянутая на уровне колен веревка почти наверняка могла бы свалить с ног лошадь, может быть, даже несколько.

— Ради всех богов! — сказал Уолли. — Да. Но зачем нужна засада, если ты уверен, что сможешь их остановить? Это глупо!

— Почему?

— Потому что, как ты сам сказал, нет чести в том, чтобы сражаться с колдунами. Это убийцы, Ннанджи! Бандиты, убийцы воинов! Я бы не стал уклоняться от поединка…

— Я знаю, что ты…

— Но я наверняка не собираюсь рисковать, если в этом нет необходимости!

— Они снова были в воде, и Уолли тщательно выбирал каждый шаг, уже чувствуя холод сквозь кожу сапог. — Ты сейчас Четвертый. Предполагается, что у тебя есть право приказывать Третьим, опытным воинам, так что думай! Не будь столь безмозглым.

В правый сапог хлынула ледяная вода, и Уолли вздрогнул.

— Научи меня, наставник, — тихо сказал Ннанджи.

Уолли сочувственно посмотрел на него.

— Извини!

Он устал, его не оставляло чувство тревоги, и он был измучен временным сдвигом, но незачем было выставлять это напоказ перед Ннанджи. Его левый сапог наполнился водой и чуть не свалился, когда он поднял ногу.

— Ладно. Итак, ты Четвертый. Полагаю, ты хочешь пойти дальше и попытаться стать Пятым?

— Седьмым!

— Почему бы и нет? Что ж, тебе придется начать думать о том, чтобы со всей ответственностью оценивать и планировать свои поступки. Конечно, в этом тебе помогут сутры. Ты дошел до восемьсот третьей. Ты заметил, как они меняются? Самые первые из них относились к практическим вещам, типа того, как следить за своим мечом. Более поздние начали учить тебя тактике, верно?

Вода уже достигла килта Уолли и тащила его в сторону. Он протянул руку и схватился за плечо Ннанджи, так что они могли поддерживать друг друга. Река явно продолжала подниматься.

— Дальше идет стратегия. Собственно, я могу преподать тебе следующую сутру прямо сейчас!

Стоя в холодной воде, доходившей почти до бедер, Ннанджи с улыбкой повернулся к нему.

— Нам следует сесть, милорд брат?

— Думаю, обойдемся без… ух! — Уолли поскользнулся, но восстановил равновесие, и они двинулись дальше наперерез мучительно холодному потоку. — Постараюсь обойтись без того, чтобы садиться. Так или иначе, я имею в виду не всю сутру, лишь эпиграф: «Только кошки дерутся в темноте».

— Объясни, наставник.

— Сам поймешь, — Уолли снова споткнулся. Мост поднимался выше берегов, заканчиваясь пологими склонами из земли и бревен, но течение неумолимо подмывало его, и большей части бревен уже не было. Цепляясь за остатки моста, он неуклюже выкарабкался из воды, потом помог Ннанджи. Он согнул ноги, вытряхивая воду из сапог и беспокоясь о том, не отморозил ли он пальцы.

— Как она называется? — Ннанджи занимался подобной же гимнастикой.

Уолли усмехнулся.

— Как Оценивать Противников.

— О! — Ннанджи молчал, пока они шлепали по шатающемуся мосту к третьей опоре. — Это значит: «Не сражайся, если не знаешь с кем?»

— Примерно так. Берись с той стороны, я с этой. — Они начали рубить веревки, удерживавшие деревянный настил. — С кем, или с чем, или как… в общем, соответственно, ясно?

Вскоре дело пошло на лад. Ломы не потребовались, поскольку лишь веревки удерживали бревна на балках. Уолли подрезал одну сторону, а Ннанджи другую. Затем Ннанджи перерубил центральную связь, и Уолли толкнул освободившиеся бревна в стороны, в реку. Вода теперь доходила до половины высоты опор.

— Нам нужно больше узнать о колдунах?

— Намного больше.

Конечно! Теперь он понял. Вот почему Уолли Смит был выбран в наследники Шонсу. Да, в нем глубоко укоренилось неверие в колдовство, но он уже согласился с тем, что в Мире оно могло существовать. Свидетельства относительно убийства Кандору были вполне убедительны, и Гарадуи говорил о демонах, вырвавшихся на свободу в Ове. Так что Уолли вынужден был поверить в колдунов. Но он также обладал научными познаниями. Он мог проанализировать проблему таким образом, каким никогда не смог бы ни один воин.

Половина среднего пролета была освобождена от бревен, обнажив три длинных балки. Цирковая лошадь могла бы пройти по одной из них в сухую погоду, но самый смелый из наездников не отважился бы на подобный подвиг под дождем, над ревущей стремниной. Однако ловкий человек мог бы попытаться проделать это пешком.

— Нам нужно знать, что они могут? — спросил Ннанджи, переводя дыхание. От столь тяжелой работы им стало жарко, несмотря на сильный дождь.

— Да. Но еще больше нам нужно знать, чего они не могут.

Мост громко, предупреждающе затрещал. Уолли остановился и осторожно окинул его взглядом. Он не собирался тонуть, а боги вполне могли завершить работу за него. Мост явно накренился, и все сооружение начало обрушиваться в результате совместных усилий людей и реки. Со стороны вверх по течению образовался затор из плавающих обломков. Опоры раскачивались, по мере того как размывались удерживавшие их груды камней.

— Идем отсюда! — Они побежали. Они едва успели добраться до склона, как еще более громкий треск возвестил о конце. Ослабленный их усилиями, центральный пролет обрушился. Балки треснули, веревки лопнули, перекладины разлетелись в щепки. Вода на мгновение вспенилась, и середина моста исчезла. Плавающий мусор быстро унесло течением.

— Это должно их задержать, — с некоторым удовлетворением сказал Уолли. Вполне вероятно, что остальная часть сооружения последует туда же самостоятельно. Возможно, мост и так бы обрушился, но хорошо известно, что боги помогают тем, кто помогает себе сам.

Оставалась проблема возвращения на берег, и это оказалось сложнее, чем казалось вначале. Дважды Ннанджи поскальзывался, и лишь крепкая хватка Уолли спасала его от того, чтобы последовать за серединой моста в неизвестность. Один раз Уолли ступил в яму, сел и полностью ушел под воду. Однако в конце концов они, шатаясь, выбрались из воды, дрожа и кашляя.

Они снова вылили воду из сапог и начали подпрыгивать и хлопать в ладоши, чтобы согреться. Небо темнело, и им нужно было найти пещеру, но некое предчувствие подсказало Уолли, что стоит немного подождать.

— Что ты имел в виду: «Еще больше нам нужно знать, чего они не могут?»

— Вопрос прозвучал на фоне тяжелого дыхания от бега на месте, но Ннанджи был известен своим упорством.

— Одна из баллад ваших менестрелей рассказывает о том, как колдун превратился в орла, верно?

— Да, милорд брат.

— Что ж, они не прилетели из Ова; они ехали на лошадях. Вот почему я жду здесь. Может быть, они смогут перелететь через реку.

— О! — сказал Ннанджи.

— Должен быть способ сражаться с колдунами. Богиня не могла поставить передо мной невыполнимую задачу, не так ли?

— Нет.

— Значит, у них должно быть какое-то слабое место, и я должен его найти. В Ове погибло сорок человек.

Гарадуи рассказывал им об этом. Сам он при этом не присутствовал, но его разбудил шум — как и полгорода. Отряд колдунов появился перед рассветом на главной площади и вызвал на поединок городского старосту. Достопочтенный Зандорфино вышел им навстречу со всеми своими силами. Колдуны начали петь. Воины пошли в атаку. Появились огненные демоны и уничтожили их всех, до последнего человека. Никто не остался в живых. Даже деревья и статуи были уничтожены яростью демонов, разбиты стены и витрины лавок, кровь забрызгала окна верхних этажей. В течение нескольких минут весь гарнизон был уничтожен. Гарадуи нашел тело своего друга Фарафини, обугленное, изгрызенное и истерзанное; одна нога его была оторвана, а меч сломан.

Однако должен был быть какой-то способ сражаться с колдунами.

— Смотри!

Предчувствие Уолли оправдалось. На фоне темного неба, вдоль более темной линии горизонта, двигались фигуры — три или больше. Возможно, кого-то он не заметил, но всадники только что миновали вершину противоположной скалы и исчезли в тумане, двигаясь своей дорогой.

— Они идут! — сказал Ннанджи, в чем не было необходимости.

— Да! Уберем лошадей — скорее!

Уолли побежал к лошадям, Ннанджи за ним, как всегда, спрашивая:

— Зачем?

— Потому что они могут заржать!

Это могло быть и не так. Дождь мог заглушить запах, но предосторожность была разумной. Они отъехали на мокрых и несчастных лошадях подальше от реки и снова их привязали. Затем они снова поспешил обратно, по тропе, которая сама быстро превращалась в реку.

Уолли достал меч и положил его у ног, затем заставил Ннанджисделать то же самое — еще одна предосторожность, чтобы не было отблесков. Они стояли в тени, дрожа, и ждали, смогут ли колдуны перелететь через реку. Смогут ли они почуять наблюдающих за ними воинов и послать против них демонов?

Похоже, ничего не происходило. Еще один пролет моста обрушился, а третий покачивался на волнах. Стало уже настолько темно, что лес на противоположном берегу казался черной стеной, а рев реки заглушал все, кроме биения сердца Уолли и тихого стука зубов Ннанджи.

— Милорд брат? — прошептал Ннанджи.

— Да?

— Мне бы не помешал маленький огненный демон, прямо сейчас.

— Лучше два, — усмехнулся Уолли.

Внезапно на дальнем берегу, среди деревьев, вспыхнул свет. Ннанджи зашипел.

Колдовство!

В мире кремня и стали не было никакой возможности получить подобный огонь — не было ни спичек, ни зажигалок. Он мерцал среди стволов, и Уолли показалось, что он замечает фигуры в капюшонах, оранжевый отблеск, который мог означать колдуна-Четвертого. Затем сияние померкло, и снова наступила темнота.

— Демон?

— Не думаю, — сказал Уолли. — Это лишь мое предположение, но мне кажется, что они ищут наши следы. Они видели мост. Теперь они знают, что они нас потеряли. Если только они не могут летать.

Еще одна способность колдунов — они могли собственной волей вызывать огонь. Но почему так ненадолго? В темном, сыром лесу свет был бы полезен. Зачем так быстро его гасить? Был ли это предел их возможностей?

Огня больше не было, как не было и никаких признаков колдунов среди деревьев. Время тянулось с черепашьей скоростью. Промерзший до костей, Уолли готов уже был сдаться, когда Ннанджи что-то пробормотал и показал рукой. На фоне горизонта вновь двигались неясные фигуры. На этот раз они насчитали четверых и вьючную лошадь. Колдуны уходили, отказавшись от преследования, направляясь обратно в долгий путь домой через холмы.

В то же самое время двое продрогших воинов могли, наконец, отправиться на поиски тепла и укрытия, находившихся лишь в половине лиги отсюда. На этот раз все кончилось благополучно.

— Идем, — сказал Уолли. — Это был поучительный день, но не упускай из виду этот последний урок, мой юный друг!

— О чем ты, милорд брат?

Уолли рассмеялся.

— Никогда не доверяй танцовщице.

Книга вторая ОШИБКА ВОИНА

1

— Значит, вот как выглядят горы! — сказал Ннанджи, поднимаясь с земли рядом с Уолли.

Светало; утро было чистым, свежим и девственным, и на небе не было ни облачка. Солнечный свет отражался от далеких излучин Реки на востоке. На севере вид преграждала громадная вершина, покрытая снегом и величественная, в то время как подобные ей тянулись на юг, насколько хватало взгляда. Путники стояли на краю длинного ряда вулканов; седловина на востоке отмечала место, где должен был находиться перекресток.

Уолли догадался о вулканах по черной породе, которую видел накануне. Пещера Гарадуи была лавовым туннелем, часть свода которого обвалилась, в результате чего образовался каменистый склон, по которому можно было до нее добраться. Вероятно, пещерой пользовались поколения охотников и торговцев, поскольку среди каменных обломков была пробита солидная тропа, достаточно пологая для того, чтобы по ней могли спуститься лошади, а внутренность пещеры была грубо обустроена в виде конюшни с одной стороны и жилого помещения с другой. Когда двое воинов добрались сюда прошлой ночью — в сопровождении Катанджи, который до смерти продрог на тропе, пока их ждал — там уже ярко пылал огонь, и их ждала горячая пища и рыхлые охапки старых веток, на которых можно было спать.

— Да, это горы, — согласился Уолли. — И не маленькие для первого раза! Да пребудет с тобой Богиня, строитель!

Приветствие было не вполне формальным — наступил новый день.

— Я, Гарадуи, строитель третьего ранга…

После того как ритуал приветствия завершился, парень потянулся и огляделся по сторонам, потом провел пальцами по спутанным волосам.

— Ты попросишь ученицу Куили привести нас к молитве, милорд?

От него требовали молитв и прошлой ночью. Уолли мог теперь поверить в богов, но до сих пор не слишком преуспел в молитвенном искусстве, и его приводил в легкое замешательство даже ежеутренний ритуал воинского посвящения, который он исполнял с Ннанджи. Гарадуи был первым религиозным фанатиком, которого он встретил в Мире. Хонакура, Джия и Ннанджи были благочестивыми слугами Богини, но они не выставляли напоказ своих религиозных чувств, как юный строитель. После того, как он узнал о миссии Уолли и о его мече, он молился вслух и на публике.

И тем не менее, Уолли во многом должен был быть ему благодарен.

— Я не имею ничего против молитв, если они будут короткими. Боюсь, что нам нужно спешить. Как скоро эта реку можно будет перейти вброд?

— Наверное, где-нибудь через день?

Может быть, даже быстрее, подумал Уолли. Каменистая вулканическая порода должна быстро поглощать воду. Он повернулся, глядя на склон впереди и едва видимую на его фоне тропу. Подниматься придется долго, и спрятаться будет негде. Любой наблюдатель с хорошим зрением сможет следить за ними, безо всякого колдовства.

— На западной стороне больше леса, милорд, — заметил Гарадуи, явно думавший о том же самом.

— Тогда я буду рад до него добраться.

— Они добрались до вершины около полудня, вспотевшие и уже уставшие от подъема. Солнце над головой освещало плоскую, бесплодную землю, на которой было больше камней, чем травы; время от времени попадались старые кучи золы и груды камней, отмечавшие тропу. Уолли повернулся в седле, бросая последний взгляд на далекую Реку, и стал нетерпеливо ждать, когда в поле зрения появится западный склон. Все его кости болели, и он был уверен, что с головы до ног покрылся в три слоя волдырями.

Во время подъема он расспрашивал Гарадуи о колдунах. С некоторой неохотой парень признал, что жители Ова, похоже, не производят впечатления чересчур угнетенных, и даже не слишком возмущаются новым режимом. С еще большей неохотой, и в ответ на прямые вопросы, он признался, что покойного старосту Зандорфино в городе недолюбливали. Он не держал своих людей под надежным контролем. Воины, как Уолли хорошо знал, порой любили похулиганить.

Старый король Ова остался на своем посту, единственное, что изменилось — теперь его покой оберегали колдуны, а не воины. Он ввел налог на строительство башни для колдунов и разрушил ряд зданий, чтобы освободить для нее место. Эти непопулярные меры считались следствием заклятия, наложенного на старика предводителем колдунов, Седьмым. Однако подрядчиком был Гаратонди, который стал еще богаче, чем прежде. Затем дискуссия естественным образом перешла к проблемам рабства. Состояние семьи было создано потом и кровью рабов, и из-за этого юного Гарадуи постоянно мучила совесть. Это было источником его мятежа и нынешнего чудесного спасения Уолли.

— Так что раб — это раб, милорд! Он такое же дитя Всевышней. Нет никаких причин относиться к человеку как к животному, верно?

Уолли до сих пор не сталкивался в Мире с антирабовладельческими настроениями, аналогичными его собственному, и от всей души согласился с юношей.

Ннанджи слушал рассказы о колдунах с явным неудовольствием. Вероятно, его никогда до сих пор не заботила этика рабства, но его герой рабства не одобрял, так что ему приходилось пересмотреть свои взгляды. Он вмешался в разговор со словами о том, как лорд Шонсу подружился с рабыней в храме, и как она помогла ему бежать. Уолли считал эту историю даже недостойной упоминания, но Гарадуи выслушал ее с явным одобрением.

Потом он несколько успокоил Уолли, и вместе с тем привел в ярость Ннанджи. Вскоре после резни — так он по крайней мере заявил — Гарадуи сам сбежал на корабле в Ги, следующий город ниже по течению. Он лично сообщил старосте о гибели воинов в Ове. Он был не первым, кто об этом рассказывал, и никаких действий предпринято не было, так как Ги был городом намного меньшим, и местный гарнизон не имел ни возможности, ни желания нападать на колдунов, окопавшихся в Ове. Уолли испытал облегчение, услышав, что об укрывательстве речь не шла. Если он когда-нибудь вернется во владения Гаратонди, ему не придется кого-то за это осуждать. Ннанджи же что-то сердито пробормотал насчет трусов из Ги.

Тем не менее между Ннанджи и Гарадуи, двумя крайне непохожими молодыми людьми, возникало нечто вроде дружбы, основывавшейся на их одержимости соответственно вопросами чести и религией. Возможно, решил Уолли, он тоже член их компании, хотя и несколько более циничный.

Он проехал немного вперед, и беседовал с Джией и Хонакурой, ехавшими налегке в повозке, когда тропа стала опускаться к западу, На юге и севере виднелись такие же снежные вершины, а прямо впереди, вдалеке, блестела…

— Я же говорил, что она везде! — самодовольно заметил Хонакура. Конечно, Аус должен был стоять на Реке — как и все города.

— У Ова она течет на север, — сказал Уолли, — значит, здесь она должна течь на юг?

Проблема относилась к области геометрии, а не теологии, и Хонакуре пришлось некоторое время поразмыслить, прежде чем он согласился, что, вероятно, это именно так. Даже тогда он не признал, что это обязательно должно быть так — Богиня могла сделать все, что Она считала нужным.

Спуск стал крутым, тропа превратилась в каменистую просеку среди густого кустарника, который вскоре перешел в теплый, спокойный лес. Как и говорил Гарадуи, западный склон в большей степени порос растительностью, нежели восточный. Лес давал тень и укрытие; однако местные насекомые не доставляли никому удовольствия. Уолли видел деревья, очень похожие на дубы, каштаны и ясени, а пространство между ними заполняли заросли ежевики, крапивы и кизила. Тропа извивалась вправо и влево, вверх и вниз, следуя древним потокам лавы, каменистым осыпям, речным руслам — любым местам, где растительность была редкой. По мере того, как они спускались все ниже, в ложбинах стали появляться маленькие ручейки.

Он выстроил свою экспедицию в более организованный боевой порядок, с Катанджи и Гарадуи в качестве впередсмотрящих. Процедура была примитивной — первый выбирал место с самым далеким обзором, потом ждал, пока второй его догонит, прежде чем ехать дальше. Второй ждал повозку и остальных, затем снова ехал вперед на поиски первого. Их тылы были не защищены, за исключением самого Уолли позади повозки, но у него не было людей, чтобы обеспечить прикрытие с этой стороны, и он считал, что преследование им не угрожает, по крайней мере до конца дня. Катанджи был крайне рад тому, что его выбрали на роль впередсмотрящего, и забавлялся, бросая самодовольные взгляды на брата. Ннанджи делал вид, что не замечает, но в действительности просто не мог достаточно хорошо управлять лошадью — она бы отказалась оставить остальных ради него.

Во второй половине дня Уолли стал замечать новые признаки того, что тропа была недавно обустроена, а также следы лошадей и колес, проехавших здесь совсем недавно.

Повозка нагнала Гарадуи, который послал Катанджи вперед.

— Дорога к руднику, милорд!

Две одинаковых тропы уходили в лес. Уолли разглядывал развилку.

— Я снова рад, что ты с нами, строитель. Они обе очень похожи.

— И ими обеими пользуются, милорд.

Чтобы это понять, не нужно было быть индейцем — на обеих тропах виднелся конский навоз. Значит, рудник снова был открыт; опять деятельность колдунов, или просто совпадение?

— Я очень хотел бы знать, что здесь происходит, — сказал Уолли. — Это работа тех типов в капюшонах? Если так, то что они тут добывают? Что перевозят туда и обратно по этой дороге — и знает ли об этом гарнизон в Аусе?

Он на мгновение задумался.

— Как далеко до рудника?

Юноша пожал плечами.

— Думаю, далеко, милорд, но я не знаю.

Уолли поколебался и затем решил рискнуть.

— Давай, адепт. Поезжай как можно быстрее, но будь осторожен. Я же пока немного исследую другую тропу.

Такая ответственность! Радостно улыбаясь, Ннанджи стукнул себя кулаком в грудь. Уолли повернул свою лошадь на дорогу к руднику и встретил сопротивление у первого же поворота. В конце концов ему удалось убедить животное, что воин-Седьмой превосходит рангом простую клячу, неважно, насколько упрямую, и заставить ее перейти на изнурительную рысь. Дорога была столь же узкой и извилистой, как и та, по которой они ехали, и ему постоянно досаждали мухи.

Оставить Ннанджи за главного было рискованно. Если он наткнется на караван колдунов, его реакция, с точки зрения Уолли, могла оказаться неразумной. Более того, было маловероятно, что в итоге сам Уолли получит какую-либо полезную информацию. В лучшем случае он мог лишь надеяться найти какие-либо признаки того, что именно добывают на руднике — скажем, что-нибудь просыпавшееся из переполненного фургона. Однако смена обстановки и одиночество давали желанный отдых. Он решил ограничиться четвертью часа, а затем вернуться.

Он нашел значительно больше, чем предполагал. Сначала он не видел ничего, кроме деревьев; поворот направо сменялся поворотом налево, подъем — спуском; сплошные кусты, камни и корни. В тот самый момент, когда он решил, что пора возвращаться, он достиг края бывшего лавового потока. Лес неожиданно кончился, открывая пространный вид на голую долину из черного камня. Холм на дальней ее стороне тоже был голым, вероятно, сожженным лавой, и дорога, спускавшаяся по нему, была отчетливо видна… и ею пользовались.

Уолли поспешно затормозил лошадь и развернулся, снова скрываясь под пологом леса. Он насчитал три повозки. В рабочей команде, шагавшей позади, было человек тридцать — естественно, рабов — а впереди ехали верхом около дюжины. Они были слишком далеко для того, чтобы увидеть, есть ли у них капюшоны, но они явно были одеты в мантии, и потому могли быть лишь жрецами или стариками… или колдунами. Их мантии были в основном коричневыми, но впереди ехал Четвертый или Пятый, в оранжевой или красной.

Уолли развернул лошадь и отчаянно пришпорил ее, пока она не перешла на галоп. Если бы он отправился по этой дороге на полчаса позже, он бы наткнулся прямо на ту процессию. Он выругался, назвав себя безрассудным идиотом.

Однако это было не самое худшее. Если география Гарадуи была верной, эти люди шли с рудника, значит, им явно заправляли колдуны. Две из трех повозок были телегами, в которых везли бревна, очищенные от коры стволы деревьев. Колдуны направлялись к разрушенному мосту, собираясь его восстановить.

Как они об этом узнали?

— Когда он резко осадил взмыленную лошадь, спутники посмотрели на него с тревогой. Они остановились посреди широкого, почти сухого речного русла, чтобы напоить животных и поменять верховых лошадей на запасных. Место было открытое, но такое, где вряд ли можно было оставить на земле подозрительные следы. Может быть, сыграл свою роль охотничий опыт Гарадуи, а может быть, это была лишь случайность. Что именно — Уолли не интересовало, поскольку он знал, что экспедиция двигалась слишком очевидным путем. Колдуны не нуждались в магии, чтобы последовать за ней.

Расседлав лошадь, он быстро объяснил суть вновь возникшей проблемы. Если колдуны знали про мост, они наверняка должны были знать и о беглецах.

— Двенадцать? — задумчиво сказал Ннанджи. — Шестеро по каждой дороге?

— Вероятно. Если только они вскоре не увидят, что мы прошли развилку, тогда, может быть, по этой дороге пойдут десять. — И, скорее всего, меньше чем через полчаса.

— Думаешь, они могут посылать вести? — заметил Хонакура, хитро поглядывая на него из повозки. — Или видеть на расстоянии? — Он наслаждался тем, с каким трудом до Уолли доходит представление о колдовстве.

— Надеюсь, вести. — Однако колдунам нужно было время для того, чтобы загрузить повозки после того, как они узнали о разрушенном мосте… почему они не послали своих людей в погоню немедленно? Либо они в точности знали, что делают воины и где они находятся, или же надеялись без труда перехватить их по дороге. Или где-то впереди могла ждать засада.

— Орлы? — Ннанджи запрокинул голову, глядя в высокое голубое небо. Там парили маленькие точки — коршуны или грифы… или колдуны?

— Я бы не стал предполагать подобную возможность, — твердо сказал Уолли, — поскольку если они настолько могущественны, тогда все, что бы мы ни делали, бесполезно. Но нам нужно убраться с этой дороги.

— Лошадям нужен отдых, милорд! — Голова Куили была высоко поднята, демонстрируя одновременно уважение и протест. — Мы и так уже слишком тяжко и слишком долго их утруждаем. — Уолли подавил искушение обречь лошадей на гибель. Люди нуждались больше чем в отдыхе.

— Если мы пойдем дальше той же дорогой, — сказал Гарадуи, — наш путь будет столь же очевиден, как и эта гора.

Уолли посмотрел вдоль речного русла. «Эта гора» казалась более туманной и голубой, чем обычно, выше и странным образом дальше. Он повернулся и взглянул в другую сторону. Река была типичной рекой, какие он прежде встречал неподалеку от гор — больше гравия, чем воды, очень широкое галечное русло с мелкими ручейками и лужицами, и несколько травянистых или поросших кустарником островков. Идти по нему было даже легче, чем по дороге.

— Мы не можем слишком удаляться от самой Реки! — сказал он. — Идем в ту сторону. И будем оставаться в воде.

— Это достаточно безопасно. — Уолли кивнула в ту сторону, где бродило несколько лошадей.

Могли ли животные почуять пираний? Не желая демонстрировать свое невежество, он не стал об этом спрашивать.

— Пошли!

— Ее могущество всегда больше всего проявляется возле Реки, — глубокомысленно изрек Хонакура.

— Действительно, в час беды мы должны искать Ее помощи, — согласился Гарадуи.

— Катанджи? — спросил Ннанджи, но в то же мгновение стук копыт известил о том, что разведчик возвращается, чтобы посмотреть, в чем причина задержки. Все лучше и лучше.

Они двинулись в путь, шлепая по воде. Когда один ручеек кончался, они переходили по галечному дну к другому. Вскоре извилины русла и поросшие кустами острова сделали их невидимыми со стороны дороги, и тогда они вышли из воды и пошли посуху по камням. Хороший следопыт нашел бы их достаточно быстро, но, при наличии некоторого везения, преследователи-колдуны могли уйти далеко в сторону Ауса, прежде чем сообразили бы, что упустили добычу.

Вскоре Уолли подошел поближе к Гарадуи.

— Каковы шансы, что мы найдем на Реке селение или деревушку?

Парнишка покачал головой, с обеспокоенным и потерянным видом.

— Мы можем лишь положиться на волю Всевышней, милорд. Если там есть селение, тогда, конечно, у них будут лодки.

Именно об этом и думал Уолли. Он мог приобрести более безопасный транспорт для путешествия по Реке с помощью золота — или стали.

— Прошло около часа, без каких-либо признаков погони. Послеполуденное солнце ярко светило с неба, столь же ярко отражаясь от мокрых камней. Ветра не было. Лошади явно устали от долгого и тяжелого пути, и шли очень медленно. Пассажиры в повозке тоже устали от бесконечной тряски, а у всадников болело все тело. Всех сводили с ума москиты. Изгибаясь и извиваясь, речная долина продолжала свой путь между стенами густого леса.

Уолли размышлял над возникшими проблемами, не в силах найти ответа. Наиболее привлекательным вариантом было бегство по воде на лодках, но Река могла быть далеко — никакой возможности выяснить это не существовало. С другой стороны, здравый смысл подсказывал ему разбить где-нибудь лагерь и оставить там штатских. Он надеялся, что опасность угрожает лишь воинам, так что они могли вернуться тем же путем и попытаться добраться до Ауса, путешествуя ночью. Потом можно было бы вернуться с подмогой. Подобная программа действий ему вовсе не нравилась. Он не хотел оставлять Джию без защиты.

Внезапно река превратилась в небольшое озеро, почти заполнявшее долину. Его дальний берег представлял собой каменную запруду — как показалось Уолли, явно из застывшей лавы — а за ней было открытое небо и далекий горизонт голубой воды, ограниченный стенами долины. Раздались радостные возгласы.

— Господин! — воскликнула Джия. — Смотри — дым!

Крики радости стали громче, когда и другое тоже увидели облако белого тумана, поднимавшееся откуда-то впереди. Дым означал присутствие людей.

Давно уже было ясно, что прошедший накануне дождь не коснулся этой стороны гор. Озеро было неглубоким, и повозка смогла обогнуть его по каменистой отмели, лишь два или три раза погрузившись в воду. Низкий рев впереди предупреждал о водопаде. Даже лошади, казалось, почувствовали общее возбуждение, когда экспедиция достигла конца озера и начала пересекать выдававшийся над землей черный барьер. Река пенилась вдоль узкого канала, затем обрушивалась вниз облаком вздымавшихся брызг.

Катанджи вывел свою лошадь вперед и остановился; его силуэт четко выделялся на фоне неба. Он что-то крикнул сквозь шум воды.

Уолли спешился, бросил поводья и на негнущихся ногах подошел ближе. Оказавшись у края обрыва, он обнаружил, что смотрит вниз на маленький каньон, поросший травой и кустарником. Водопад обрушивался в пруд, из которого вытекал ручеек, извивавшийся среди деревьев и впадавший в Реку возле грубо сложенной пристани из черного камня. Возле нее не было ни одной лодки, и она казалась заброшенной. У берега стояло несколько хижин без крыш, заросших и явно древних.

Джия подошла к нему и встала рядом. Он приставил рот к ее уху и прокричал:

— Мы опоздали на столетие или около того!

— Но дым…

— Это пар!

Он забыл, что в краю вулканов могут быть горячие источники. Одна сторона каньона была покрыта лесом, но другая состояла в основном из голого, шишковатого камня, который блестел и дымился, словно неподвижный каскад овсяной каши.

К ним подошли остальные. Вскоре все вернулись в повозку, подальше от шума.

— Это каменоломня, — сказал Уолли, — или была когда-то. Горячая вода создает… это коричневатое вещество. — Очевидно, Шонсу никогда не слышал об известняковом туфе, поскольку не мог дать ему названия. — Похоже, здесь никого не было целую вечность. Что ж, здесь есть укрытие, и мы можем принять горячую ванну.

— Там лодки, милорд, — сказал Катанджи, щурясь в лучах закатного солнца.

Лодки были слишком далеко для того, чтобы ими можно было воспользоваться, но предводитель должен поддерживать дух тех, кто идет за ним. Уолли многозначительно посмотрел на рыжую косичку Ннанджи.

— Отведем твоего брата к пристани и немного им помашем, — предложил он.

— В качестве места для лагеря вряд ли можно было найти что-либо лучше, чем этот каньон. У подножия утеса, действительно, плескались пруды с теплой водой. Заброшенные хижины заросли крапивой, но вокруг было достаточно травы, где можно было разбить палатки, которые были у искателей приключений с собой, и можно было развести костер, не опасаясь быть увиденным. Свежей воды также было вдоволь, и при необходимости здесь можно было найти укрытие от ветра.

Однако добраться туда было непросто. Потребовался еще час для того, чтобы благополучно доставить людей, груз и лошадей в долину, и к тому времени солнце уже было у горизонта. Повозку столкнули чуть ниже по склону и поставили у дерева, где она была не столь заметна со стороны озера.

Уолли никогда не чувствовал себя столь уставшим за все свои обе жизни, и все остальные были столь же измучены долгим, тяжелым днем. Он послал женщин попробовать горячие источники, пока мужчины разбивали лагерь. Сам он спустился вниз и осмотрел пристань. Сложенная из каменных отходов каменоломни, она выглядела крайне старой, но, вероятно, до сих пор была пригодна для использования.

Потом он присоединился к остальным в роскошной горячей ванне, которая сняла напряжение мышц и смягчила волдыри, превращая болезненную усталость в сонное томление. Когда все закончилось, их уже ждал ужин.

Солнце зашло, окрасив небо и Реку в золотисто-малиновый цвет. Пролетели в сторону дома водоплавающие птицы.

У костра почти никто не разговаривал, пока долина постепенно погружалась в темноту. Телку неудержимо клонило в сон, и Ннанджи велел ей идти спать. Она слабо улыбнулась и побрела к палаткам. Снова наступила тишина. Даже у обычно разговорчивого Катанджи куда-то пропало его возбужденное настроение, в то время как Хонакура выглядел опасно вымотавшимся. Накануне Уолли прибыл на заброшенную пристань возле маленького каньона, и теперь он оказался в похожем месте на той же самой Реке по другую сторону гор. Почему-то ему не казалось, что они продвинулись слишком далеко.

— Ну как, новичок? — сказал он. — Уже три дня, как ты воин. Еще не устал?

Катанджи через силу улыбнулся.

— Нет, милорд.

Ннанджи фыркнул с притворным неодобрением.

— Когда я был новичком, я провел первые три дня, упражняясь в искусстве владения мечом. Я думал, моя рука отвалится.

Его брат переменил позу.

— Дело не в моей руке, наставник.

— Я знаю, каково тебе, и в каком именно месте. Он хорошо себя проявил, не так ли, милорд брат?

— Очень хорошо. Как и все мы.

Ннанджи гордо кивнул и спросил:

— Что теперь будем делать?

— Какие будут предложения?

— Нам следует молиться, — строго сказал Гарадуи, — отдавая себя на милость…

— Вздор! — лицо Хонакуры сморщилось в недовольной гримасе.

— Это богохульство, старик!

— Я сказал — вздор! Уверяю тебя, Богиня прекрасно знает, что Она делает. Ты бывал в охотничьих экспедициях, строитель? Тебе когда-нибудь приходилось наткнуться на место для лагеря с горячей и холодной водой, со сладким сеном, с таким видом… более безопасное, лучше укрытое, или более явным образом специально предусмотренное богами?

— Но…

— Лорд Шонсу — Ее избранник, и о нас хорошо заботятся.

— Ты жрец? — Гарадуи покраснел.

— Я был им, — раздраженно подтвердил старик. — И я говорю вам, что нас привели на это место с определенной целью, так что любые твои просьбы будут попросту излишни. Единственный здесь здравомыслящий человек — это Телка. — С этими словами он неуклюже поднялся на ноги и направился к палаткам. Очевидно, ему не доставляло никакого удовольствия выслушивать нравоучения от непрофессионала, хотя это было частью цены, которую он платил за свою анонимность.

В небо взлетали искры, и желтый свет мерцал на усталых лицах. Тенор потрескивания костра пел свою песню на фоне баритона водопада. Катанджи зевнул во весь рот, завернулся в одеяло и уснул крепким сном.

Проблема, однако оставалась. Гарадуи и Куили начали тихую беседу. Уолли обнял Джию. Ннанджи лениво шевелил длинной палкой в костре.

Вокруг было достаточно деревьев. На любой другой Реке Уолли, возможно, подумал бы о том, чтобы построить плот, но эти воды несли в себе смерть. Паруса вдали могли принадлежать рыбацким лодкам или торговым кораблям, но он не мог придумать никакого способа подать им сигнал. Даже дым в данном случае ничего бы не дал, так как клубы пара наверняка были хорошо известной местной приметой.

— Полагаю, у нас есть запас еды на пару дней, — задумчиво сказал он. — По крайней мере, если расходовать ее экономно. Мы с тобой можем попытаться добраться до Ауса, Ннанджи. Тогда мы могли бы привести сюда лодку для остальных.

Ннанджи что-то пробормотал в знак согласия и зевнул.

— В последнее время нам не слишком много пришлось спать, — сказал Уолли. — Хороший отдых может несколько прояснить наши мысли.

— Ты хочешь, чтобы я первым стоял на страже, милорд брат?

— В этом нет особого смысла. Отсюда некуда бежать, и здесь невозможно сражаться.

Ннанджи с сомнением нахмурился. Если бы Уолли попросил, он бы охотно стоял на страже, пока бы не свалился.

— Я знаю, что говорят сутры, — согласился Уолли, — но мне просто кажется, что данный случай не вполне обычен. Мы оба нуждаемся в сне больше, чем кто-либо другой.

Ннанджи послушно кивнул и пожелал ему спокойной ночи. Он сбросил сапоги и начал укутывать свои длинные ноги одеялом. Вскоре он уже вытянулся, словно мумия, и еще через две минуты храпел.

Джия придвинулась ближе к Уолли и игриво хихикнула.

— У Телки сегодня снова свободный вечер, господин. Похоже, ей не приходится слишком тяжко трудиться в роли ночной рабыни?

Он крепче обнял ее.

— Нет, у нее в самом деле небольшой отпуск. — Пауза. — По крайней мере, он не пытается оказать честь какой-нибудь жрице.

Джия улыбнулась.

— Похоже, наша ученица ищет чести в другом месте.

Уолли взглянул на другую сторону костра. Куили и Гарадуи сидели очень близко друг к другу, все еще беседуя… обсуждая бараки для рабов?

— Гм… Я не заметил.

— Я поступила очень смело, господин — я сказала об этом и адепту Ннанджи тоже. Он тоже не заметил.

— Он и не мог заметить.

— Но он поддерживает строителя Гарадуи. А строитель Гарадуи очень увлечен ученицей Куили. Он говорит, что никогда раньше ее по-настоящему не ценил. Он не слишком много времени проводил в поместье, с тех пор как принес присягу своей гильдии.

Уолли поцеловал ее в ухо.

— Я прощаю тебе твою самонадеянность, рабыня. Молодец!

Джия зевнула и замолчала. Потом сказала:

— Лорду Хонакуре это, похоже, нравится, верно?

— Он… — Уолли хотел было сказать «наслаждается», но вовремя остановился. Его могли понять слишком буквально. — Да. Он устал, конечно. Но — да, он счастлив.

— Ты заметил кое-что еще, господин? Ты изменил мою жизнь, и жизнь Ннанджи. Лорд Хонакура счастлив. А Дикая Эни…

— Я дал ей денег?

— Деньги бесполезны для рабыни, господин. Она может купить на них вина или сластей, ничего больше. Но ты позволил ей одурачить всю храмовую гвардию. Ей это наверняка более чем понравилось.

— На что ты намекаешь, любовь моя?

— Я думаю, что все, кто помогает твоей миссии, получили свою награду. Новичок Катанджи должен был пойти в учение к своему отцу, а он этого не хотел.

Нет, Катанджи вряд ли был бы доволен, если бы ему всю свою жизнь пришлось ткать ковры. Уолли вспомнил и сыновей-близнецов Бриу, и Имперканни, назначенного старостой храмовой гвардии. А Конингу должен был к этому времени вновь обрести своего давно потерянного сына.

— Может быть, ты и права, — сонно сказал он. — Надеюсь, ради Куили, что ты права, и что мы все сможем выйти из этой истории живыми, чтобы насладиться нашими наградами.

Джия поцеловала его. Это был крепкий, изобретательный поцелуй, и в конце концов они легли, распростершись рядом друг с другом.

— Ты что-нибудь обязательно придумаешь, господин.

— Сегодня я не в состоянии о чем-либо думать, — сказал он. — Награды подождут. Давай спать.

— Он вспомнил, как его знобило ночью, и Джия укутала его одеялом. Солнечный бог летом нуждался в значительно более коротком отдыхе, нежели смертные, особенно смертные столь утомленные путешествием, что они могли спать на твердой земле столь же крепко, как на пуховых перинах. На рассвете ободряюще запели птицы, но никто не обратил на них внимания.

Утро уже почти миновало…

— Наставник?

Ннанджи? Нет — это был голос Катанджи. Благодаря воинским рефлексам Шонсу Уолли проснулся почти мгновенно. Он сел и спросил:

— Да?

На фоне неба сияла проказливая улыбка Катанджи.

— Ты позволишь мне, милорд, представить тебе новичка Матарро, воина первого ранга?

2

— Обязательно позволю, — сказал Уолли, — только дай я сначала найду свою заколку для волос.

Парень, стоявший рядом с Катанджи, испуганно съежился, увидев ранг Уолли. Он был выше Катанджи, и выглядел значительно взрослее, хотя вряд ли был намного старше. У него был здоровый и упитанный вид, его кожу покрывал темный загар. На поясе у него висел меч, а единственная метка на лбу также явно имела форму меча, и притом давно зажила, в отличие от метки на лбу у Катанджи, превратившейся в гноящуюся красную рану.

Однако Матарро не был похож на воина. У него не было ни косички, ни килта, и единственной его одеждой была длинная полоса белой материи, обернутая вокруг бедер, один конец которой свисал сзади, словно хвост, а другой проходил между ног и крепился петлей спереди, образуя еще один хвост.

Закрепив волосы сзади и выпутавшись из одеяла, Уолли взял свой пояс и ножны и неуклюже поднялся на ноги. Он застегнул пряжку, изобразив на своем лице самую дружелюбную улыбку.

Несколько успокоившись, парень подтянулся и начал произносить приветствие старшему:

— Я Матарро…

Он уверенно владел мечом, но принял две позы не в том порядке, и, похоже, не заметил своей ошибки.

— Я Шонсу… — Даже произнося ответное приветствие, Уолли изумленно смотрел через голову парня на пристань. Лагерь располагался в дальней части долины, скрытой кустарником. Когда к берегу подошел корабль, его экипаж увидел лишь заброшенную каменоломню и несколько пасущихся лошадей. Новичок Матарро отправился на разведку, или, возможно, ему ради шутки приказали это сделать.

Нужно было еще выяснить, каким образом Катанджи его встретил. Если он сначала увидел корабль, он должен был разбудить Уолли или Ннанджи — который, услышав голоса, с удивленным видом сел. Катанджи, конечно, пустил в ход свои чары и пригласил Матарро познакомиться с его наставником. Он выбрал Уолли, поскольку ему сказали, что Уолли теперь тоже его наставник, и широко улыбался при виде ошеломленной реакции Матарро.

Ннанджи вскочил на ноги.

— Позволь мне представить тебя, новичок, — сказал Уолли, — адепту…

У небольшого корабля был голубой корпус и белые мачты — три мачты, что казалось излишним для его размеров. Он явно кренился на правый борт. На берег было спущено два трапа, и люди носили по одному из них бревна, складывая их на берегу, и поднимались по другому обратно. Шум водопада заглушал их голоса.

— Что это за судно? — спросил Уолли, когда с формальностями было покончено.

Матарро встревоженно обвел взглядом лагерь, пересчитывая начинавших шевелиться путешественников.

— Он называется «Сапфир»! — быстро сказал Катанджи с самодовольной улыбкой. Уолли яростно взглянул на него смертоносным взглядом Седьмого, и тот замолчал.

— «Сапфир», милорд.

— И что привело вас в эти пустынные края?

Матарро поколебался, не будучи уверенным в том, сколь много информации ему следует сообщать. Видимо, он никогда прежде не встречался с Седьмым какой-либо гильдии, и потому имел право беспокоиться. Воины высокого ранга представляли опасность, особенно для других воинов. Уолли мог вызвать парня на поединок, если бы ему не понравился его взгляд или манера речи. Калечить или убивать новичка было неблагородно, но ни кто не стал бы спорить с Шонсу, и это было бы вполне законно.

— Нас привела сюда Рука Богини, милорд. Вчера вечером мы бросили якорь… С нами никогда такого прежде не бывало, милорд.

— И груз сместился?

Матарро кивнул, удивляясь тому, что сухопутный житель мог о подобном догадаться.

— А кто у вас главный?

— Томияно-Третий, милорд.

Уолли улыбнулся.

— Тогда, пожалуйста, передай мой привет моряку Томияно и сообщи ему, что я хотел бы с ним встретиться через несколько минут. Мы находимся на службе у Всевышней, и нам нужен какой-нибудь транспорт.

Парень снова кивнул. Он начал было поворачиваться, чтобы идти, прежде чем вспомнил, что должен произнести слова формального прощания. Исполняя ритуал, он еще больше запутался, чем при приветствии; однако владеть мечом он умел. Затем он кинулся бежать через кусты, словно перепуганный заяц, в сторону пристани.

— Водяная крыса! — с нескончаемым презрением фыркнул Ннанджи. — «Сапфир», а? — добавил он, улыбаясь Уолли. Потом он повернулся к Катанджи с лицом, словно у Демона Возмездия — наступила пора преподать несколько истин относительно правильного соблюдения воинского устава.

Уолли направился к палаткам. Хонакура уже выбрался наружу и лучился беззубой улыбкой.

— Да пребудет с тобой Богиня, старик.

— И с тобой, милорд.

— Ты снова оказался прав!

— Разве я не всегда прав?

— Пока — да, — согласился Уолли. — Расскажи мне, что случилось с колдунами? Я думал, чудеса не принесут мне пользы?

Хонакура пожал узкими плечами под черной мантией.

— Что касается колдунов — возможно, ты их просто переоценил? Как ты знаешь, люди могут обладать большой властью и вместе с тем совершать ошибки. Они всего лишь люди. Они могут быть все еще на пути сюда, но уже слишком поздно. И я бы не стал называть это чудом; это Рука Богини. Кроме того, я никогда не говорил, что ты не встретишь чудес, я лишь говорил, что не следует на них рассчитывать. Герои имеют право на везение, милорд. Это совсем другое дело.

Он ухмыльнулся. Хонакура мог сплести кружевное покрывало из целой коллегии иезуитов.

Радуясь прекрасной погоде и столь эффектному решению его проблемы, которое обеспечили ему боги, Уолли направился к пруду у основания водопада, чтобы привести себя в порядок. Несколько мгновений спустя к нему присоединился Ннанджи, бормоча что-то себе под нос о сосунках и фигурально смывая с рук кровь Катанджи. Он не мог понять, что трех дней было явно недостаточно, чтобы превратить его брата в обученного воина, и что он никогда не поднимется до собственных стандартов Ннанджи.

— Дай-ка я попробую догадаться, — сказал Уолли. — Он попросил тебя описать, какой должна быть правильная процедура, и тебе пришлось согласиться с тем, что мы ее не соблюли, поскольку я не выставил посты…

Ннанджи что-то неразборчиво прорычал. Он мог доставить неприятности брату, но слишком часто позволял ему возражать, и в результате неизменно оказывался неправ. Улыбаясь сам себе, Уолли оставил эту тему.

Когда обычные утренние дела были завершены, он сказал:

— Теперь идем на «Сапфир». Каковы формальности, когда поднимаешься на борт корабля, Ннанджи? Нужно спрашивать разрешения?

— Разрешения? — потрясенно переспросил Ннанджи. Он глубоко задумался, наконец сказал: — Да! Адепт Хагарандо как-то раз об этом упоминал. И капитана нужно приветствовать как старшего, независимо от ранга. Мечей на борту не обнажать…

Это были сведения из тех, что были Уолли неизвестны. Именно по этой причине боги назначили Ннанджи ему в помощники, с его безупречной памятью, хранившей богатый опыт всей храмовой гвардии. Однако гордостью Ннанджи была его принадлежность к сословию воинов, и Уолли должен был соблюдать осторожность, чтобы тот не подозревал, что основное его предназначение — служить в роли человека-энциклопедии. Если бы он узнал об этом, это был бы для него сокрушительный удар.

Так что Уолли небрежно поблагодарил его, словно дело касалось пустяка, прокладывая путь среди кустов.

— Водяная крыса — это воин, который живет на корабле? — Познания Шонсу в воинском жаргоне прошли мимо него. — Сколько вообще существует разновидностей воинов?

Ннанджи удивленно заморгал.

— Полагаю, три: гарнизонные, свободные, и водяные крысы.

— Без косичек, без килтов? Водяные крысы — это на самом деле моряки с метками в виде меча?

— Может быть, милорд брат — я никогда прежде их не встречал. Свободные всегда говорят о них с презрением. Я думаю…

— Пусть тебя это не беспокоит, — поспешно сказал Уолли, не желая снова извлекать порцию сведений из банка данных в его голове. — С таким именем, как «Сапфир», корабль явно был перенесен сюда Богиней, чтобы…

— Проклятье! — закричал Ннанджи.

Развернув сине-зеленые паруса, «Сапфир» удалялся вниз по течению, все еще накренившись, но с хорошей скоростью. На пристани лежала брошенная груда бревен.

Уолли допустил ошибку. Нужно было идти прямо на корабль с Матарро.

Как скоро явятся колдуны?

— Милорд брат! Что нам теперь делать?

Уолли яростно смотрел вслед уменьшающемуся кораблю, впервые осознав, что в это прекрасное утро на Реке достаточно сильный ветер.

— Думаю, мы предоставим решать эту проблему моему другу, — слабым голосом сказал он.

— Какому другу?

— Я зову его Коротышка.

Ннанджи нахмурился.

— Коротышка?

— Ты его не знаешь. Он бог.

«Очень забавно, мистер Смит!» Ему говорили, что он не должен рассчитывать на чудеса. Его также предупреждали, что он может потерпеть неудачу, как потерпел ее Шонсу. Он мог погибнуть, выполняя свою миссию. Сейчас же удача шла прямо ему в руки, почти равная чуду, и он упустил ее сквозь пальцы.

Как скоро явятся колдуны?

— Джия и Куили приготовили завтрак. Уолли был слишком разозлен на свою собственную глупость, что не способствовало хорошему аппетиту. Он в резком тоне приказал Катанджи отправиться на пристань и наблюдать за исчезающим вдали «Сапфиром». Он заверил остальных, что корабль скоро вернется. Его фальшивая уверенность определенно не обманула Хонакуру, который самодовольно ухмылялся, и Джию, которая выглядела явно обеспокоенной. Остальные, кажется, поверили его пророчеству, особенно Гарадуи.

Взяв с разложенных листьев щавеля несколько кусков жареной свинины и лепешек, Уолли сделал знак Ннанджи, чтобы тот шел с ним. Отойдя достаточно далеко для того, чтобы их нельзя было услышать, он сели на траву. Ннанджи осторожно последовал его примеру. Появился запыхавшийся Катанджи, доложив, что корабль исчез. Уолли велел ему возвращаться и ждать, пока он не появится снова.

— Можешь говорить и есть одновременно, — сказал он; впрочем, Ннанджи обычно именно так и поступал. — Я бы хотел услышать все истории, которые ты помнишь, о моряках и свободных меченосцах. На этот раз как можно более точно.

— Конечно! — Ннанджи был явно удивлен тем, что есть еще какие-то вопросы. Он на мгновение задумался, обгладывая кость, потом усмехнулся. — На обеде в День Горшечников, два года назад…

Это была юмористическая история про Пятого, который заявлял, что в течение своей карьеры убил четырех человек и восемь капитанов кораблей. Другие истории были более своеобразны; пересказывая их, Ннанджи подсознательно подражал голосам тех, от кого их впервые услышал. Свободные меченосцы требовали для себя бесплатного транспорта — они находились на Ее службе. Моряки, которые отказывались его предоставить, или вели себя с воинами чересчур нахально, могли лишиться уха, или еще хуже. Иногда, конечно, воинам приходилось мириться с дерзостью, пока корабль не приходил в порт. После этого они были свободны в выборе наказания, что и делали. Несколько инцидентов опасно напоминали изнасилование.Не удивительно, что ходили также слухи о воинах, таинственным образом исчезнувших в пути.

Конечно, это были лишь те из рассказов, которые имело смысл повторять; однако общая тенденция была ясна.

— Достаточно! Спасибо, Ннанджи.

— Я знаю еще много!

— Хватит. Банда мятежников, так?

Ннанджи энергично кивнул, разгрызая кусок хряща. Потом его глаза расширились, и он проглотил кусок, чуть не подавившись.

— Ты имеешь в виду моряков, милорд?

— Нет.

Уолли поднялся и пошел прочь, оставив своего подопечного с открытым в ужасе ртом.

— Милорд, теперь мы тебе не нужны, — в голосе Гарадуи не звучало ни тени сомнения. — Если позволишь, ученица Куили и я хотели бы, чтобы ты отпустил нас.

— Но колдуны…

— Они не причинят ей вреда, милорд. И мне, думаю, тоже.

— Ты не можешь этого знать. — Уолли собирался взять их двоих с собой, когда вернется корабль — если вернется. Если нет — тогда, конечно, вдали от его компании они могли быть в большей безопасности, но юный строитель об этом не думал.

— Мой отец — один из их главных сторонников среди мастеров гильдий. — Ему явно не нравилось это признавать. Затем он невинно улыбнулся. — И какой же проступок я совершил? Явились трое заблудившихся воинов. Я вывел их из владений колдунов самой быстрой дорогой.

— Я крайне благодарен вам обоим, — с самым суровым видом, на какой только был способен, сказал Уолли. — Идите, если хотите, с моим благословением. Но я должен потребовать от тебя клятвы, строитель.

— Я ничего им не скажу, милорд!

— Ты скажешь им все! Ответишь на все их вопросы. Ты должен мне в этом поклясться — я не допущу, чтобы из-за меня тебя пытали. Иначе ты останешься здесь.

В глазах парня появился знакомый фанатичный блеск.

— Я помогаю Ей в Ее делах. Она защитит меня!

Возможно, это было и так, но тем не менее Уолли потребовал от него торжественной клятвы. Поскольку письменность в Мире еще не изобрели, и других форм договоров не существовало, Народ придавал очень большое значение клятвам.

— Ты возьмешь повозку?

Гарадуи удивленно посмотрел на него: — И лошадей.

— Двух хватит? Остальных я у тебя куплю.

— Но…

Уолли приложил палец к губам.

Удивление превратилось в улыбку.

— Мы никогда этого не обсуждали! Но я не возьму твоего золота, лорд Шонсу. Моя семья в состоянии пожертвовать несколькими клячами — «Бабушка, я их потерял».

На этот раз Уолли оставил последнее слово за ним. Уединенная пристань могла быть больше чем путем к бегству. Она могла также дать ему доступ к руднику колдунов и к черному входу в Ов — идеальное место, где можно было бы высадиться и собрать небольшую армию. Лошади вряд ли добровольно покинули бы столь райское для них место. Они вполне могли оказаться снова полезными.

На пристани все еще одиноко сидел на бревнах Катанджи. Гарадуи поймал двух лошадей, которых хотел, и их быстро нагрузили припасами и палаткой. Затем Уолли проводил его и Куили до вершины утеса и помог вытащить повозку снова на ровное место. Долина Реки тянулась далеко за озером, и никаких признаков колдунов пока не было видно.

Он заметил, что вторая лошадь была привязана позади повозки в качестве запасной; Гарадуи собирался ехать рядом с Куили. Когда Уолли еще раз благодарил их обоих, пытаясь перекричать шум водопада, ему не требовалась помощь Джии, чтобы отметить перемену, происшедшую в маленькой жрице — в них обоих. Они стояли рядом друг с другом, и было видно, что они хотят быть вместе, и чтобы больше никого не было вокруг. Он пожелал им счастья и помощи Богини… и чуть было не принес свои поздравления. Но, возможно, это было несколько преждевременно.

Вдруг он увидел, что крохотная фигурка на далекой пристани подпрыгивает и размахивает руками.

— Я должен идти, — сказал Уолли. Он снова поблагодарил их обоих, пожал руку Гарадуи и поцеловал Куили. Она покраснела, но не сопротивлялась, похоже, испытывая те же чувства, что и он. Затем он начал спускаться с холма, карабкаясь и оскальзываясь. Их экспедиция снова состояла из семи членов.

— К тому времени, когда он оказался на пристани вместе с Ннанджи и его братом, «Сапфир» был уже достаточно близко для того, чтобы можно было услышать несущиеся над водой сердитые голоса. Ветер полностью стих, и паруса безвольно висели в полуденной жаре, пока корабль сносило течением к пристани. Он уже не кренился столь сильно, как раньше.

Катанджи находился под впечатлением увиденного, Ннанджи торжествовал…

— Я только отвернулся на секундочку, милорд — и вдруг он появился!

— На этот раз они станут делать то, чего требует от них Богиня, милорд брат!

Уолли вовсе не был в этом убежден — как и некоторые члены команды «Сапфира». Теперь он знал, как относились воины к морякам, и, соответственно, почему новость, которую принес Матарро, заставила их столь быстро отчалить. Богиня вернула их на то же самое место, но он жалел, что не может расслышать, о чем идет спор на борту. Самая оживленная и громкая дискуссия происходила на приподнятой палубе в кормовой части… полуюте? Высокая палуба впереди называлась по-английски, кажется, «полубак», но, похоже, в его словаре недоставало морской терминологии. Это было странно, поскольку Шонсу наверняка приходилось путешествовать по воде. Затем двое взбежали на полубак, и послышался грохот якорной цепи. Внезапно якорь с лязгом остановился, едва коснувшись воды — видимо, застрял. За проклятьями и яростными воплями последовали звуки ударов молота. «Сапфир» продолжал дрейфовать все ближе.

Уолли обернулся, глядя, как приближаются остальные, приноравливаясь к медленной походке Хонакуры.

— Ннанджи! Смотри!

На вершине утеса подпрыгивала одинокая фигура — Гарадуи. Рядом с ним была лошадь. Уолли помахал ему, и парень помахал в ответ. Он снова сел на лошадь и поскакал прочь.

Глаза Ннанджи сузились.

— Они идут?

— Как я понял, да.

Сколько потребуется времени, чтобы всадники, не обремененные повозкой, преодолели расстояние вдоль озера? Сколько им потребуется, чтобы спуститься с холма? И даже в этом могло не быть необходимости, если с помощью заклинания можно призвать сюда демонов.

Уолли вытер пот со лба, частично выступивший из-за жары, так как солнце, казалось, раскаляло воду и черные камни. Неподвижный воздух, казался мертвым и обезволивающим. «Сапфир» был уже очень близко, явно намереваясь пристать к берегу точно в том же самом месте, что и в прошлый раз. Споры закончились, как и попытки освободить якорь. Двое подтягивали кранцы, но остальные, похоже, куда-то исчезли. Джия, Виксини, Телка и Хонакура наконец добрались до пристани.

Мягко, словно перышко, «Сапфир» пристал к берегу. Уолли шагнул к швартовой тумбе, ожидая каната. Ничего не происходило. Что, сходней не будет?

Он вскочил на груду бревен, оказавшись почти на одном уровне с людьми на палубе, чуть позади корабля.

— Вы что-то забыли? — вежливо спросил он.

Какое-то мгновение ответа не было, лишь яростные взгляды. Он видел пятерых мужчин, и больше никого. Они стояли вдоль ближнего борта, на равных расстояниях, готовые отразить нападение; руки их были опущены и не видны из-за фальшборта, так что он не мог сказать, вооружены они или нет. Все, что он мог видеть — обнаженные смуглые торсы и разъяренные лица. На мгновение у него возникал мысль о команде борцов.

Стоявший посредине был ближе всего, и, вероятно, был здесь главным. Должно быть, это был капитан, Томияно. Он был явно разгневан, глаза его сузились, могучие белые зубы оскалились в злобной гримасе. Три метки в виде корабля под короткой челкой говорили о его ранге и гильдии. Он был молод и мускулист, и едва сохранял над собой контроль. У него были рыжеватые волосы — не столь рыжие, как у Ннанджи — но кожа его загорела до столь же темно-палисандрового оттенка. Несмотря на молодость, он производил впечатление человека, с которым следует считаться. Выглядел он угрожающе.

Уолли, не поднимаясь еще на борт, жестом приветствовал его как младшего.

— Чего тебе нужно, воин? — прорычал моряк.

— Разрешишь подняться на борт, капитан?

— Зачем?

— Я ищу транспорт для себя и своих спутников.

— Это семейный корабль — у нас нет места для пассажиров.

— Я готов заплатить любую разумную цену.

— От этого корабль не станет больше.

— Тогда оставьте своих Меняющих Курс на берегу.

Обветренное лицо моряка покраснело от ярости еще больше, хотя не было ничего позорного в том, чтобы быть Меняющим Курс.

— Какого дьявола ты имеешь в виду, воин?

Уолли немного подождал, чтобы слегка остынуть. Подобное обращение к высокопоставленному представителю его гильдии было преднамеренным оскорблением. Он также боролся с жгучим желанием оглянуться и посмотреть на утес — не появились ли еще колдуны, но во время этих тошнотворных переговоров это было бы тактической ошибкой. Он мог лишь надеяться, что Ннанджи продолжает наблюдать и скажет ему, когда это случится.

— Если у вас на борту нет Меняющих Курс, тогда, может быть, вы оказались здесь как раз для того, чтобы получить нескольких?

Томияно, если это был он, раздраженно стукнул кулаком по поручням и страстно посмотрел на обвисшие паруса.

— Моряк, от этого никому не будет пользы. Разреши мне подняться на борт, и я поприветствую тебя. Или ты поприветствуешь меня. Затем мы сможем возобновить нашу дискуссию в более цивилизованной форме.

Капитан молчал. Казалось, прошла целая минута, пока они безмолвно смотрели друг на друга. Наконец он бросил:

— Я Томияно, моряк третьего ранга, хозяин «Сапфира»… — он пробормотал остальное, сопроводив его несколькими небрежными жестами. Это выглядело как культурный эквивалент плевка под ноги.

Уолли позволил грубости на несколько мгновений повиснуть в воздухе, затем вытащил меч.

— Я Шонсу, воин седьмого ранга, избранный посланником Богини, и я…

— Избранный кем?

— Посланником. Это Ее собственный меч, капитан. Он был дан мне богом. Видишь сапфир? В моей заколке для волос еще один сапфир, и я тоже получил ее от него. Я выполняю миссию для Всевышней. В настоящий момент мне необходим транспорт, и твой корабль был перенесен сюда, как я понимаю, Ее Рукой.

Томияно сплюнул.

— Первые слишком много болтают.

— Он солгал?

— Нет, — признался капитан.

Катанджи громко кашлянул. Уолли обернулся, прежде чем успел подавить это желание. На вершине утеса стояли пятеро в капюшонах.

Томияно тоже их заметил и радостно улыбнулся.

— От кого-то бежишь, воин?

— Да, моряк. От колдунов.

— Колдуны? Так близко от Реки? Ха!

Уолли бросил взгляд на остальную четверку. Они стояли с хмурым видом, возможно, колеблясь, но сначала нужно было убедить их капитана. Он снова повернулся к обрыву. Колдуны спешили к самому легкому спуску. Ннанджи был бледнее, чем Уолли когда-либо видел. Вовсе не страх перед колдунами мучил сейчас Ннанджи — ему хотелось добраться до этого наглого моряка. Остальные спутники Уолли сбились в кучу за бревнами, с несчастным видом ожидая развязки. Это могло быть очередным божественным испытанием — у Уолли оставалось слишком мало времени, чтобы договориться.

Томияно презрительно усмехнулся.

— Тебя одурачили, воин! Ты бежишь от обычных привидений.

Ценой неимоверных усилий стараясь говорить спокойно, Уолли сказал:

— Не совсем так. Год назад в Ове колдуны убили сорок воинов.

— Что касается меня, они могут убить и втрое больше.

— А Матарро-Первый? Тогда спасай его! Быстро плыви отсюда, капитан.

Лицо моряка снова вспыхнуло яростью. Напоминание о его собственном бессилии, казалось, лишило его дара речи. Его корабль подвергался захвату, и он ничего не мог поделать.

— Колдуны призывают огненных демонов, капитан. Ты ведь не хочешь, чтобы они появились рядом с «Сапфиром», не так ли?

Томияно, казалось, готов был заскрежетать зубами. Он повернулся и взглянул на реку. На некотором расстоянии от пристани вода была чистой и гладкой, словно стекло. Дальше ее покрывала рябь от ветра.

— Если я пущу тебя и твою банду на борт, эти колдуны могут явиться за вами.

— Пусти нас на борт, и можешь отчаливать. Ты насмехаешься над Ее волей, не над моей. Я тебя сюда не звал.

— Нет! — Томияно подумал о другом выходе — мертвецам не нужно никуда плыть. Появилась его рука, сжимавшая нож. Уолли незачем было призывать на помощь энциклопедические познания Шонсу о холодном оружии, чтобы понять, что это метательный нож; об этом говорило то, как моряк его держал. Внезапно он почувствовал себя очень смертным. На таком расстоянии он был чрезвычайно уязвим, но вместе с тем расстояние было слишком большим для того, чтобы воспользоваться мечом.

— Ни один проклятый сухопутный воин никогда не ступит на мою палубу! Я поклялся в Йоке, что…

— Спокойно! — послышался новый голос. Рука капитана опустилась, и он повернулся, яростно глядя на человека, появившегося из двери на полубаке. Уолли облегченно вздохнул. Он снова бросил взгляд назад; колдунов не было видно за деревьями, но они наверняка были уже близко. Он посмотрел на Реку. Граница таинственного спокойствия перемещалась в сторону берега — поднимался ветер. У него оставалось лишь несколько минут, прежде чем «Сапфир» сдвинется с места. Если он не попадет на борт, тогда ему с Ннанджи придется двигаться в сторону деревьев, чтобы встретить врага…

— Я все улажу, Том'о, — сказал голос, и Уолли, обернувшись, ошеломленно уставился на стоявшую рядом с капитаном фигуру — Пятого, в красном. Это был воин, поскольку рядом с седой косичкой виднелась рукоятка меча, но он был достаточно стар, чтобы носить накидку без рукавов; невысокий и невероятно толстый, и ремни на груди пересекались крест-накрест, вместо того чтобы идти вертикально… Слишком толстый. Жир не в тех местах…

Затем она начала произносить слова приветствия:

— Я Брота, воин пятого ранга, владелица «Сапфира»…

Толстая, средних лет — женщина-воин? Вытаскивая меч для ответного приветствия, Уолли с трудом приходил в себя от последнего потрясения, а позади слышалось рычание Ннанджи. Томияно начал было спорить; женщина велела ему замолчать, и он повиновался. Владелица? Она явно была истинной хозяйкой корабля, почти наверняка — матерью Томияно. Когда седьмой меч, звякнув, вернулся в ножны, она быстро повернула голову, взглянув на Реку, затем на казавшуюся пустынной долину на другом берегу. Ее косичка была перевязана нелепым розовым бантом.

— Что это за история с колдунами, милорд?

— Они убили весь гарнизон в Ове год назад, госпожа. Богиня послала меня разобраться с ними — но в данный момент у меня нет для этого сил. Пятеро из них вот-вот будут здесь. Опасность угрожает не только мне. Тебе и новичку Матарро…

Она была ниже ростом, чем Дикая Эни, но, вероятно, толще. Однако ее мягкое смуглое лицо не носило того угрюмого выражения, которое всегда было свойственно рабам. В ее взгляде было что-то зловещее, и Уолли сразу это заметил. Остальные ее черты были мягкими и округлыми, но глаза сидели в темных пещерах, словно таящиеся в засаде драконы. У нее были густые брови, скорее белые, нежели коричневые. С женского лица смотрели глаза старого мужчины.

— Тридцать лет мы торгуем на Реке, лорд Шонсу, и никогда нас не касалась Ее Рука. Никогда Она не доставляла нам неприятностей, как и мы ей. Однако я никогда не слышала, чтобы Она перенесла корабль, стоящий на якоре. Возможно, тебе и мне действительно предназначено судьбой общее дело. — Она снова посмотрела на Реку, глядя на предательскую рябь, вызванную приближающимся ветром. Над ними слегка зашевелились паруса. Она тянула время.

— Тогда лучше заняться им поскорее, госпожа Брота.

Она пожала объемистыми плечами под малиновой тканью.

— Чего вы в точности от нас хотите?

Уолли поколебался, приводя в порядок мысли. С этой женщиной он предпочел бы контракт с подписью и печатью, заключенный в присутствии свидетелей и нотариально заверенный, но приходилось ограничиться рукопожатием. Он снова посмотрел на казавшуюся пустынной равнину.

— Немедленного допуска на борт. Безопасного проезда для меня и моих спутников до…

Осторожно! География Мира была изменчива — Аус мог не быть следующим городом на Реке. — Безопасного проезда до ближайшего города, где я мог бы нанять несколько воинов. Естественно, пищи и крова.

Томияно снова попытался что-то сказать, и она снова односложно приказала ему молчать.

— Очень хорошо. Плата составит двести золотых.

Богохульный возглас Ннанджи смешался с взрывом облегченного смеха капитана. Остальные моряки ухмыльнулись. Паруса зашевелились.

Зашевелились и кусты, неподалеку от двух заброшенных хижин у другого конца пристани.

Двести золотых — это был вопиющий грабеж, подобными средствами располагали лишь богачи. На эти деньги можно было купить ферму.

— Согласен! — сказал Уолли.

Ее глаза сузились от ярости — зловещие мужские глаза из-под резиновой женской маски.

— Я хотела бы видеть твои деньги, милорд.

Уолли уже шарил в кошельке, нащупывая среди монет драгоценности, которые дал ему полубог. Он нашел один камень и достал его двумя пальцами.

— Я продал точно такой же за триста, госпожа. Так что у меня есть чем заплатить. Договорились?

Она хмуро уставилась на крохотную голубую звездочку. Жадность победила.

— Пропустите их на борт!

Команда немедленно повиновалась. В борту корабля открылись два проема, и вниз протянулись руки. Ветер тронул паруса, и они весело взвились. Когда Уолли спрыгнул с груды бревен, из-за деревьев показались фигуры. Томияно побежал на корму, чтобы взяться за румпель. Джия и Виксини вошли через один проем, Хонакуру почти втащил Ннанджи через другой. Из дверей на полубаке и на корме начали появляться новые члены команды. Таща за собой ошеломленную Телку, Уолли тоже втолкнул ее наверх. «Сапфир» начал отходить от берега, и между ее кранцами и краем пристани образовался просвет. Катанджи вскарабкался на борт, с помощью брата и одного из матросов. Колдуны бежали к пристани, похожие на безымянных монахов в коричневых мантиях и капюшонах. Ннанджи и Уолли схватились за края проемов в борту, и их ноги оторвались от пристани. Прижавшись к борту, они какое-то мгновение болтались в воздухе, лишь несколько дюймов не доставая сапогами до кишевшей пираньями воды. Затем их втащили на борт.

Когда Уолли поднялся на ноги, створка за ним захлопнулась.

Уфф!

3

Потерпевшие поражение колдуны остановились на середине пристани. Их предводитель, Четвертый, потрясал кулаком. Уолли ждал, когда они начнут свои заклинания, но зловещие фигуры лишь стояли, не двигаясь. «Сапфир» уже отошел на приличное расстояние, разворачиваясь носом в сторону Реки. Или они находились вне пределов действия магии, или колдуны были слишком измотаны погоней, чтобы наводить чары.

Брота стояла перед Уолли, расставив ноги и протянув руку. Моряки-мужчины столпились вокруг. Их лица не отличались дружелюбием, а руки их были спрятаны за спиной.

Если это была проверка, сумеет ли Уолли добиться того, что их возьмут на борт, то он выиграл. Если же правильным ответом было остаться и сражаться, тогда он полностью проиграл, вручив меч Богини банде пиратов. Через несколько минут он мог уже кормить рыб.

По палубе простучали сапоги Ннанджи, и он появился из-за шлюпки, висевшей посредине корабля, возле борта. Он остановился, начал было поднимать руку, но застыл в замешательстве.

Уолли снова порылся в кошельке, намеренно тратя на это значительно больше времени, чем требовалось, так чтобы наблюдатели не знали, что там есть еще драгоценности.

— А! — Он достал сапфир и бросил его в толстую ладонь Броты.

Она тщательно изучила его, затем опустила в карман, не предлагая ему никакой сдачи. Она протянула ему обе руки. Он неуклюже сделал то же самое, и они обменялись рукопожатием в четыре руки — новый обычай для Уолли. После этого, как ему показалось, напряжение несколько спало.

— Идем со мной, милорд. — Брота повернулась, и моряки расступились перед ней. Ннанджи отступил назад и чуть не свалился в трюм.

У Броты была громоздкая, тяжеловесная походка. Уолли шел за ней с высоко поднятой головой, ожидая ножа в спину. Ничего, однако не случилось, и мгновение спустя Ннанджи уже шел позади него.

Главная палуба «Сапфира» была маленькой и очень загроможденной. Уолли прошел мимо большого открытого люка, рядом с которым он поднимался на борт. Дальше к корме с каждой стороны палубу ограничивали шлюпки. Затем ему пришлось обходить главную мачту и другой люк за ней, уклоняясь от отходивших от бортов растяжек, швартовых тумб, ящиков с гвоздями и пожарных ведер, которые, казалось, были расставлены повсюду, а также штабелей бревен и досок, которые, вероятно, служили в качестве крышек для люков. Это была трасса с препятствиями, притом достаточно опасная, учитывая два больших открытых люка. Отовсюду появлялись женщины и дети, угрюмо разглядывавшие пришельцев.

Брота направлялась к двери под кормовой палубой — там, по крайней мере, было пусто, если не считать Томияно, который сидел на скамейке рулевого, держа румпель, и хмуро смотрел на них. Вниз вели две лестницы, по одной в с каждой стороны главной палубы, которые еще больше ее загромождали. Уолли последовал за ней через дверь, наклонив голову. Ннанджи шел за ним следом.

Помещение было светлым и просторным, столь же большим, как и кормовая палуба над ним, хотя рукоятка меча Уолли почти касалась бимсов. Единственной мебелью служили два больших деревянных сундука у задней стены, и единственной помехой было основание мачты рядом с дверью — вот почему дверь была смещена от центра. В каждой стене было по два больших окна, и ставни на них были открыты, обеспечивая прекрасный вид во всех направлениях.

— Это помещение мы называем рубкой, милорд. Если вы собираетесь провести на борту ночь, придется удовлетвориться этим, поскольку свободных кают у нас нет.

— Вполне подойдет, — ответил Уолли. — Но для чего вы обычно ее используете? Я бы хотел причинить вам как можно меньше хлопот, госпожа.

Густые белые брови слегка приподнялись.

— Мы едим здесь, когда погода плохая. Здесь играют дети. По ночам здесь отдыхают вахтенные. Мы можем обойтись без нее день или два, и не слишком от этого пострадаем.

Уолли улыбнулся. Он не получил ответной улыбки, но манера ее поведения была не столь враждебной, как у ее сына; бизнес есть бизнес. Уолли понял, что никто не собирается выбрасывать его за борт… по крайней мере, пока.

— А какие правила мы должны соблюдать, как пассажиры? Я не хочу никаких проблем, госпожа. Я пришел с миром.

Снова последовало легкое удивление.

— Я только прошу вас не спускаться вниз.

— Согласен.

Она посмотрела на него, затем бросила взгляд на Ннанджи.

— Позволь мне, — сказал Уолли и представил его. И он, и Брота воспользовались штатским ритуалом — вытащить меч под столь низким потолком было достаточно сложно. Ннанджи говорил отрывисто, явно все еще пребывая в гневе.

— Есть еще одно, что часто вызывает определенные хлопоты, милорд. Я уверена, что вы благородные воины…

— Адепт Ннанджи и я взяли с собой своих собственных рабынь. Старик безобиден, а новичка мы предупредим. Если возникнут какие-то трения, госпожа Брота, пожалуйста, сразу же скажи мне.

Она кивнула, тряся щеками.

— Ты очень любезен, лорд Шонсу.

— И ты, со своей стороны…

Она нахмурилась.

— Прошу извинить за бесцеремонное поведение моего сына. Он… Добро пожаловать на борт. Мы будем служить воле Богини.

Если Томияно вел себя бесцеремонно, то Уолли не было никакой необходимости встречать враждебный прием.

— Как я понимаю, ближайший город — Аус, примерно в половине дня пути на север.

Она окинула взглядом окружающий пейзаж. «Сапфир» был уже посредине реки, двигаясь вверх по течению.

— Значит, это будет пункт нашего назначения. Один порт или другой — для нас нет большой разницы. Когда восстановим балласт, сможем двигаться быстрее.

Уолли повернулся, чтобы взглянуть на главную палубу со стороны. Судя по голосам и ударам, в трюмах шла работа. Время от времени появлялся один конец доски, а потом исчезал снова. На палубе сидело на корточках несколько детей, наблюдая за тем, что происходило внизу. Груз сместился, и теперь его перекладывали.

— Если тебе нужна помощь пары сильных ребят, госпожа…

Он слишком далеко вышел из своей роли; удивление превратилось в подозрительность.

— У нас больше свободных рук, чем места, где можно было бы их приложить, милорд. Прошу меня извинить.

Уолли смотрел, как она вперевалку удаляется прочь, с нелепым мечом на толстой красной спине, тряся седой косичкой и болтая мясистыми руками. Он повернулся к Ннанджи и отмел все его попытки протестовать.

— Расскажи мне о женщинах-воинах, брат?

Ннанджи мрачно нахмурился.

— Это одна из особенностей водяных крыс, которая крайне раздражает других воинов. Я слышал, как об этом несколько раз спорили. — Затем он процитировал три различных разговора между людьми, которых Уолли никогда не встречал. Будучи более знакомым с дискуссиями юридического характера, он самостоятельно пришел к заключению, что сутры не запрещали женщинам быть воинами. Сутры ничего однозначно не утверждали по этому поводу, так что водяные крысы могли интерпретировать их так, как считали нужным, но ситуация, когда пришлось бы сражаться с женщиной, лишала присутствия духа. Строго говоря, понятие «воин» было лишено пола. Нечто среднее? Как он мог подумать, скажем, о Ннанджи, как о воине без пола?

— Вероятно, она была хороша в молодости, — сказал он, — раз завоевала себе красный цвет. Вероятно, даже сейчас она смогла бы неплохо защищаться. Для нападения, однако, ей не хватает скорости…

Ннанджи усмехнулся.

— Значит, можно сказать, что нам ничего не угрожает. Я не видел других воинов, кроме новичка Матарро.

— Ты хорошо разглядел матросов?

— Да. А что?

Уолли ухмыльнулся и не торопясь направился к двери.

— Милорд брат! Двести золотых — это грабеж!

— Согласен.

— Значит, ты заберешь их обратно, когда мы придем в Аус? — Глаза Ннанджи горели. Он все еще находился под влиянием казарменной пропаганды, возможно, намереваясь отрезать кому-то уши.

— Нет! Когда я пожимаю кому-то руку — я связан обязательствами. Я надеюсь, что и госпожа Брота тоже.

Ннанджи тупо посмотрел на него.

— Ты не взглянул на матросов. Ты ни о чем не думаешь. Идем!

На пожарном ведре у самой двери сидел Хонакура.

— Ничего не пропустил? — язвительно спросил Уолли.

Сморщенное старческое лицо повернулось к нему.

— Не думаю, милорд. Интересная дама!

— И ее кровожадный сын!

— Верно. Скажи, ты не чувствуешь, насколько низко пал? — В проницательных глазах старика играл издевательский огонек.

Уолли никогда не предполагал, что сам может оказаться тем самым героем из загадки. И он еще ругал Ннанджи за то, что тот ни о чем не думает? Не могло быть большего героя, чем воин-Седьмой.

— Надеюсь, да, — задумчиво сказал он. — Мне бы не хотелось пасть еще ниже, нежели теперь. Как там дальше: «Встанет войско»? — Пока что он не предпринял ничего для того, чтобы собрать войско. Он попытался догадаться, на что намекает Хонакура. Хитрый старый мошенник что-то видел. — Ты думаешь, что, возможно, набрать войско в Аусе будет не так просто, как я надеюсь?

— Возможно. Ты уже нашел какие-нибудь круги, которые можно замкнуть?

— Проклятье! Что ты там задумал?

— Я, милорд? Я всего лишь бедный нищий, старый и скромный слуга…

Уолли пробормотал какую-то грубость и ушел. Маленький жрец был невыносим, когда пребывал в подобном настроении.

Шум в трюме продолжался, но «Сапфир» уже не кренился столь сильно. Джия сидела на палубе возле двери на полубаке, терпеливо сдерживая желание Виксини исследовать люк. Телка, сгорбившись, сидела рядом. Катанджи был занят беседой с двумя девочками-подростками, а также с Матарро, который теперь был без меча. У него не было косички, и единственную его одежду составляла набедренная повязка. С этого расстояния его невозможно было отличить от новичка-матроса. Сколько еще членов команды были воинами?

Однако ярко светило солнце, дул ласковый ветер, и корабль спокойно скользил по водной глади. Покрытые снегом вершины Реги-Вула неясно маячили на северо-восточном горизонте, величественные и прекрасные.

Уолли подошел к борту и оперся спиной на ограждение, разглядывая палубу, приходящих и уходящих людей. Ннанджи стоял рядом с ним, хмуро пытаясь делать то же самое. Джия поднялась и подошла к ним с Виксини на руках; Телка брела за ней следом.

— Тебе уже приходилось бывать на кораблях, любовь моя, — сказал Уолли.

— Как тебе этот по сравнению с другими?

Она улыбнулась и окинула взглядом палубу.

— Только однажды, господин. Этот чище.

— Да, о нем хорошо заботятся. — «Сапфир» был старым — доски палубы носили явные признаки многолетнего пользования, но медь сверкала, краска и лак блестели, канаты выглядели крепкими и новыми. Люди были хорошо ухожены и здоровы. За исключением пары старух в мантиях и нескольких голых детей, все носили набедренные повязки. Женщины дополняли их нагрудной лентой, завязанной сзади. Некоторые из них в подобного рода бикини смотрелись просто неотразимо.

— Можешь отнести этого шельмеца в рубку, — сказал Уолли, когда Виксини начал яростно сопротивляться. Какая-то девочка только что загнала туда двоих малышей. Телка следовала за Джией, словно овечка.

Ннанджи издал горловое рычание. Стройная темноволосая девушка примерно его возраста карабкалась по канатам у противоположного борта. Составлявшие ее одеяние ленты были желтыми и даже еще уже, чем у большинства. Картинка была весьма интересной.

— Хватит! — сказал Уолли.

— Что, посмотреть нельзя? — запротестовал Ннанджи, изображая обиду.

— Только не так, как ты! У тебя пар идет из ушей, а косичка торчком стоит.

Ннанджи хихикнул, но продолжал настойчиво разглядывать девушку, задирая голову все выше и выше по мере того, как девушка поднималась наверх.

Брота сидела на румпеле, на этот раз без меча — перевязь было бы неудобно носить под платьем. Томияно и еще один матрос поднялись на бак и возились с кабестаном, вероятно, пытаясь освободить застрявшую якорную цепь. Оба были в коричневых набедренных повязках, но у капитана был также кожаный пояс, на котором висел кинжал, символ его должности. Все остальные были не вооружены; никакого оружия вообще не было видно.

— Когда я поднялся на борт и расплачивался с Бротой, вокруг толпились люди. У них было оружие за спиной?

— Да, милорд брат. Длинные ножи.

— Ты не заметил, куда они потом их дели?

— Нет, — раздраженно ответил Ннанджи. — Они не слишком-то вежливы, верно?

На пассажиров никто почти не обращал внимания, но Уолли заметил несколько презрительных взглядов, не предназначавшихся для его глаз. Видимо, работы в трюме закончились, и двое снова закрыли люки досками. Они прошли мимо двух воинов несколько раз, казалось, даже их не замечая.

— Они не слишком дружелюбны, — согласился Уолли. — Что там говорил капитан, когда чуть не собирался меня прирезать? — Потом он быстро добавил:

— Тихо! — когда Ннанджи набрал в грудь воздуха. Томияно тогда кричал, так что и Ннанджи собирался было закричать.

— О. Верно. «Ни один проклятый сухопутный воин никогда больше не ступит на мою палубу! Я поклялся в Йоке, что…» Это все, что я слышал.

Уолли кивнул.

— Я это тоже слышал. — Там, в селении, женщины были нервными, раздражительными и чересчур дружелюбными. Этот речной народ вовсе не был дружелюбен, и вместе с тем он ощущал определенное сходство. Опять-таки, слишком напряженной была атмосфера.

Было, однако, одно исключение. Девушка в желтых лентах соскользнула с каната и грациозно направилась в сторону носа. Она была чересчур стройной, и походка ее была слегка подпрыгивающей, но это, похоже, не имело значения — Ннанджи снова зарычал. Если она пыталась привлечь его внимание, ей это удалось на все сто. Она была моложе, чем сначала показалось Уолли, примерно возраста Куили, и она была высокой, смуглой и соблазнительной.

Ннанджи вздохнул, продолжая плотоядно смотреть ей вслед.

— Девочка — первый класс.

— Попробуй посмотреть на других матросов, подопечный.

— Другие для меня слишком молоды. Вероятно, мне следовало бы…

— Я имел в виду мужчин.

Ннанджи нахмурился.

— На что я должен смотреть, милорд брат?

— На шрамы. — Крохотные отметины на плечах и ребрах, как правило, с правой стороны — старые царапины и недавние синяки.

Ннанджи мечтательно стоял, опершись спиной на планшир. При словах Уолли он подскочил и уставился на матросов, пока его глаза не подтвердили то, что тот только что сказал. Он начал быстро произносить сутры. Пятнадцатая: штатскому не позволено притрагиваться к мечу, за исключением крайней необходимости. Девяносто пятая: ему никогда не позволено брать в руки рапиру. Девяносто девятая: никогда, никогда, никогда штатский не может упражняться в фехтовании на рапирах или палках… Он замолчал, потрясенно глядя на Уолли.

— У женщин они тоже есть, — мягко сказал Уолли. — Подозреваю, что каждый на этом корабле владеет мечом.

— Но Брота — воин! Это отвратительно, милорд брат!

— И вместе с тем вполне здраво. Корабли — добыча пиратов, не так ли? Посреди Реки гарнизон на помощь не позовешь.

Реакция Ннанджи удивила Уолли. Вероятно, он сам не замечал шрамов, поскольку привык видеть их у своих друзей, но Уолли ждал объяснений. Возможно, именно по этой причине Томияно был не расположен пускать воинов на борт. Однако отметины имелись на теле каждого взрослого, которого удалось увидеть Уолли, и в любом порту имелись воины, которые могли их заметить. В некоторых отношениях Ннанджи был столь же простодушен в отношении Мира, как и Уолли, и, вероятно, о многих вещах ему не приходилось слышать в казарме. Например, о шрамах у моряков.

— Тебе не нравится, что я их осуждаю?

— Ох, Ннанджи, Ннанджи! Подумай! Брота и я обменялись рукопожатием. Мы своего рода гости. Это все, что разделяет нас и рыбу за бортом. У меня есть богатство за спиной, и еще одно в волосах. А теперь — будь вежлив с моряками, ладно?

Ннанджи не в состоянии был оценить опасность, кроме как исходящую от других воинов, но с тревогой посмотрел на освещенную солнцем воду по обе стороны корабля, на далекую полоску берега. Несколько рыбацких лодок с правого борта были единственными признаками человеческой жизни.

— Сколько человек в команде?

Ннанджи покачал головой.

— Пока что я видел пятерых мужчин, шесть женщин, пять подростков и полдюжины детей. Похоже, это почти все. Я думаю, что они моряки — конечно, кроме Броты и Матарро — но я не слишком приглядывался к лицам.

— Да, милорд брат.

— Теперь — где они прячут ножи?

— Ножи? — Ннанджи встревожился еще больше.

Он осторожно окинул взглядом палубу. Уолли никогда не видел его столь обеспокоенным; вероятно, сухопутный воин начинал понимать, какой ловушкой может оказаться корабль. Через несколько минут он начал что-то бормотать, раскладывая свои рассуждения, словно карты:

— Эти ведра с песком… они же не выращивают овощи… для борьбы с огнем? Достаточно большие, чтобы на них сидеть, но мне их не поднять. Ты можешь. Почему бы не поставить для того, чтобы сидеть, ведра поменьше? — Он с надеждой посмотрел на Уолли.

— Молодец! Как видишь, думать не так уж и трудно, верно?

— У меня от этого голова разболелась. — Однако похвала его радовала.

— Наставник?

Уолли повернулся и встретился с серьезным взглядом Катанджи. Позади него беспокойно стоял новичок Матарро.

— Катанджи, давай сразу договоримся — я не твой наставник, если не считать той странной клятвы, которую принесли Ннанджи и я. Так что будем считать, что я твой наставник только в том случае, если рядом нет Ннанджи, хорошо?

— Да, милорд. — Катанджи угрюмо повернулся к брату.

Уолли встретился взглядом с Матарро и подмигнул. Мальчишка изумленно дернулся, а потом улыбнулся.

— Наставник, могу я снять свой меч? Мат'о говорит, что возьмет меня с собой наверх, на «воронье гнездо». Но с мечом наверх нельзя.

Ннанджи нахмурился, услышав, как Катанджи щеголяет морским жаргоном. Уолли мог догадаться о значениях слов, но сама необходимость догадываться говорила о том, что Шонсу никогда не заботился о том, чтобы выучить терминологию. Очевидно, для воина корабль был лишь удобным средством передвижения.

— Полагаю, он думает, что сухопутный житель не отважится подняться на эти… как называются эти поперечные штуки, ученик?

Катанджи бросил встревоженный взгляд на Уолли, словно говоря, что не нуждается в подобной помощи.

— Реи, милорд, — сказал Матарро.

— Тогда покажи ему! — искренне сказал Ннанджи. — Давай! Я подержу твой меч. Вероятно, он сможет найти тебе и набедренную повязку? В килте не слишком удобно лазать по мачтам.

Пораженный столь неожиданной снисходительностью, Катанджи поспешно расстегнул перевязь и подал ее Ннанджи, сбросил сапоги и убежал вместе с Матарро. Ннанджи снова перевел взгляд на Уолли.

Уолли одобрительно кивнул.

— Так от них будет больше пользы.

Ннанджи быстро учился.

— Какое-то время Уолли стоял, опершись спиной на планшир, и наблюдал за корабельной жизнью. Двое юношей играли в какую-то игру на крышке одного из люков, три женщины чистили овощи на другой. Очень тощий юный матрос начал драить палубу. Томияно и еще двое мужчин сидели в углу, скрестив ноги, и делали вид, что сплетают канат, однако большей частью они внимательно следили за гостями. Слышался смех, доносившийся со стороны рубки и сверху, где, видимо, забавлялись Катанджи и группа подростков, невидимые среди парусов. Солнце стояло высоко, было жарко. Хонакура куда-то исчез. Брота, словно красная гора, сидела у румпеля, беседуя с пожилой женщиной в коричневом платье. Движение по Реке возрастало, и это могло быть знаком того, что «Сапфир» приближается к Аусу. Или куда-нибудь еще.

Затем послышалось ошеломленное шипение Ннанджи. Из двери на полубаке появилась девушка в желтом бикини. Улыбаясь, она направилась в сторону воинов, не торопясь, так что они могли насладиться движениями ее бедер. При ней был меч.

Не просто женщины-воины, но еще и молодые, красивые и сексуальные?

— Как только мужчины могут с такими сражаться? — пробормотал Ннанджи. Уолли думал о том же самом.

— Тана! — прорычал Томияно и вскочил на ноги. Она обернулась и хмуро уставилась на него. Томияно подскочил к ней, преграждая ей путь. Он что-то сердито прошептал и попытался ее остановить, но она увильнула от него и пошла дальше.

Она быстро подошла к Уолли и приветствовала его, в то время как он, не веря своим глазам, смотрел на две метки в форме меча на ее безупречном лбу. У нее были лоснящиеся черные волосы и гладкая, кофейного цвета кожа — само совершенство, почти полностью открытое взору. Лицо ее было привлекательным, с классическими точеными чертами. Она была слишком молода и слишком стройна на его вкус — он предпочитал более обширные формы Джии; но у него возникла мысль о манекенщицах, и он с готовностью признал, что мало кто из мужчин смог бы устоять перед этой гибкой девушкой-воином. Ннанджи тяжело дышал.

Уолли ответил на приветствие и представил ученицу Тану своему названому брату. Томияно маячил позади, водя пальцем по лезвию кинжала.

Тана стояла, сложив руки и застенчиво опустив глаза под длинными ресницами, ожидая, когда высокопоставленный заговорит первым. Ннанджи вовсе не был тем, на кого она пыталась произвести впечатление. На какое-то мгновение Уолли утратил дар речи. Перекрещивающиеся ремни у нее на груди туго обтягивали легкую ткань, с выдающимся результатом, достойным созерцания.

Он с трудом отвел взгляд и глубоко вздохнул.

— Я уже наслаждаюсь путешествием на вашем прекрасном корабле, ученица. Твое общество многократно увеличивает мое наслаждение.

Она ухитрилась по-девичьи покраснеть и взмахнула ресницами.

— Ты оказываешь нам честь своим присутствием, милорд.

— Не уверен, что капитан с этим полностью согласен.

Тана скорчила недовольную гримасу и обернулась, глядя на Томияно — тот стоял, прислонившись к мачте, и все еще ощупывал лезвие.

— Прости грубость моего брата, милорд. Он никого не хотел обидеть.

Проклятье! Брат? Значит, эта стройная Тана была дочерью толстой Броты — невероятно! Между ними не было абсолютно никакого сходства.

Прежде чем Уолли смог придумать, что ответить, Тана сказала:

— Я вижу, у тебя замечательный меч, лорд Шонсу. Не будешь ли ты так любезен позволить мне взглянуть на него?

Прозвучавший в ее словах явный подтекст был не случаен. Уолли вытащил седьмой меч, показывая его ей. Вероятно, он ее по-настоящему не интересовал, но подобное оружие могло произвести впечатление на любого, и она была поражена, увидев мастерство Чиоксина. Он кивнул Ннанджи, который охотно пересказал легенду, пока она рассматривала громадный сапфир, эфес в форме грифона и узор на самом лезвии.

Томияно был не единственным в команде, кто не одобрял поведения Таны. Женщины хмурились, а на лицах мужчин отражалась неприкрытая ярость. Уолли решил, что Тана — своевольная дерзкая девчонка. Вероятно, мать могла с ней справиться, но брат — определенно нет.

— Он великолепен, милорд, — наконец сказала она, искренне глядя на Уолли и не обращая внимания на Ннанджи. — Мы счастливы, что имеем возможность оказать помощь избраннику Богини.

Уолли убрал меч.

— Я счастлив, что «Сапфир» появился вовремя — хотя я очень сомневаюсь, что это была случайность. Это прекрасный корабль, и я вижу, что о нем хорошо заботятся.

Она снова взмахнула ресницами.

— Ты очень любезен, лорд Шонсу.

— Кажется, твоя мать говорила, что кораблю тридцать лет?

— О, он даже старше. Мой дед… купил его. Он был капитаном, пока не умер от лихорадки два года назад. Он был великим моряком. Потом капитаном стал Том'о. — Она пожала плечами. — Он бывает порой груб, но, полагаю, моряк неплохой.

— Почему не твой отец?

Тана вздохнула.

— Отец давно умер. Кроме того, он был торговцем. У нас, речного народа, есть поговорка, милорд: «Торговец — голова, воин — руки, а моряк — ноги». Сейчаснам недостает торговца. Мой старший брат, Томиярро — вот это был торговец! Мама всегда говорила, что он может купить у черепахи панцирь и продать ей перья.

— И как же вы торгуете? — спросил Уолли, хотя и сам мог догадаться. Его явно соблазняли. Она была слишком молода для того, чтобы обладать для этого достаточным опытом, но благодаря самой ее молодости даже подобные неуклюжие попытки оказывались действенными.

— О, с этим справляется мама, — небрежно ответила Тана.

— Да, госпожа Брота умеет вести переговоры.

Тана хихикнула.

— Ты ее перехитрил, милорд.

— Я?

— Она получила от тебя чудесный сапфир, но на самом деле ей нужна была твоя заколка для волос.

Не зная, что на это ответить, Уолли посмотрел на Ннанджи, но глаза Ннанджи остекленели. Пора было менять тему.

— Твой брат сказал, что это семейный корабль. Кто остальные, кроме твоей матери и брата?

— Родственники, — ответила Тана. — Дяди и тети. Скукота! Мне так редко приходится встречать, — она глубоко вздохнула, — настоящих мужчин.

— Значит, у вас, очевидно, нет Меняющих Курс, и тем не менее вас перенесла сюда прошлой ночью Ее Рука?

— Это восхитительно! — сказала Тана, взволнованно глядя на окружающий ландшафт. — С нами никогда такого раньше не бывало.

— Так сказала и твоя мать. Полагаю, вы вернетесь в свои родные воды, как только мы сойдем на берег.

— Что ж, надеюсь, что нет! — Она тряхнула волосами. — Мы торговали между Хулом и Ки в течение многих лет. Это очень скучно. Я все время говорю матери, что пора попробовать чего-нибудь нового.

— И почему же она не хочет?

— Прибыль! — презрительно сказала Тана. — Она знает рынки. Сандаловое дерево — из Хула в Ки, горшки и корзины — из Ки в Хул. Туда и обратно, туда и обратно. Скука! Сейчас хоть какое-то приключение! Мы ведь даже уже не в тропиках, верно?

— Нет. Но здесь может быть опасно.

Тана победно улыбнулась.

— Чего нам бояться, когда с нами воин-Седьмой? Я уверена, что ты смог бы справиться с целым кораблем пиратов в одиночку, лорд Шонсу.

— Надеюсь, что не придется!

Разговор о пиратах мог перейти в опасную плоскость, коснувшись вопроса об использовании мечей моряками. Не успела мысль об этом возникнуть в голове Уолли, как в разговор вмешался Ннанджи.

— Вероятно, у тебя мало возможностей учиться фехтовать, ученица Тана?

Казалось, подобный вопрос ничуть ее не обеспокоил. Она повернулась и оценивающе взглянула на него.

— Конечно, адепт. Не будешь ли столь любезен преподать мне урок после обеда?

Ннанджи просиял.

— Буду очень рад!

Тана улыбнулась и снова повернулась к Уолли. Уолли ее улыбка не понравилась.

— Вероятно, мы приближаемся к Аусу, — сказал он. — Так что, возможно, никакого «после обеда» уже не будет. Но мы наверняка — ваши Меняющие Курс, а они, говорят, приносят кораблю счастье.

— Нам его не хватает! — Тана заговорщически понизила голос. — Иногда я думаю о том, лорд Шонсу, не лежит ли на нас проклятие.

— Как это? — Уолли почувствовал, что сейчас последует какая-то история.

— Ну, сначала мой дед… потом дядя Матирри умер от царапины на руке… а потом пираты! Год назад. Они убили моего брата, и другого дядю, а один из моих двоюродных братьев позже умер от ран.

— Это ужасно!

— Да. Это была трагедия. Знаешь, худшее я уже пережила, но, конечно, мне до сих пор их страшно недостает.

— Это было в Йоке? — спросил Уолли.

Она отшатнулась, словно от удара, побледнев так, что ему показалось, что сейчас она лишится чувств.

Краем глаза он заметил, что Томияно наполовину вытащил кинжал. Он был слишком далеко, чтобы слышать слова, но он видел реакцию сестры.

Что такого сказал Уолли?

— Твой брат упоминал Йок.

Она молча кивнула, с ужасом глядя на него.

— Полагаю, эти пираты были воинами-изменниками?

Тана облизнула побелевшие губы и снова кивнула, казалось, лишившись дара речи. Уолли показалось, будто он идет по стеклу над бездной. Томияно был не единственным, кто заметил ее испуг.

Уолли понизил голос.

— Конечно, я бы не стал говорить это никому за пределами нашей гильдии, ученица… но бесчестный воин — это мерзость, не заслуживающая никакой пощады. — Он быстро взглянул на ошеломленного Ннанджи. Даже он заметил испуг Таны, но единственно возможное объяснение еще до него не дошло. — Мой названый брат и я наткнулись на банду изменников два дня назад. Они получили по заслугам. Мир будет чище без подобных отбросов.

Тана, казалось, слегка успокоилась, и на ее щеках снова начал проступать румянец.

— Это… это делает тебе честь, милорд.

— Подобные вещи лучше не обсуждать, — официальным тоном произнес Уолли и взглянул на Ннанджи, ища поддержки.

— А? Что? — сказал Ннанджи.

Затем с полубака начали появляться взрослые и дети, неся корзины с фруктами и хлебом. Уолли почувствовал облегчение, словно от холодного ветра.

— А! Вот, наконец, и обед! Смотри, что теперь будет, ученица. Именно тут адепт Ннанджи лишит твою мать всей прибыли, которую она надеется получить благодаря моему сапфиру.

— По стандартам Народа, моряки вели себя весьма непринужденно. Обед был разложен на крышке переднего люка, и все расселись вокруг, кто где хотел, на крышках, ведрах или прямо на палубе. Еда была простой, но сытной: фрукты, сыр и колбаса. Брота передала румпель Томияно, после оживленной дискуссии, сопровождавшейся взглядами украдкой в сторону воинов. Затем она уместила свои массивные формы на крышке заднего люка и приступила к демонстрации того, как именно она приобрела такую фигуру, почти соперничая со зверским аппетитом Ннанджи.

Команда и пассажиры разделились на группы. Уолли все избегали, но Катанджи более молодые матросы приняли в свою компанию. Ннанджи не отходил от Таны, продолжая непрерывно жевать и одновременно рассказывать, как лорд Шонсу получил седьмой меч. Он пользовался версией, которую Уолли изложил в свое время Гарадуи, почти слово в слово, так что это было безопасно.

Уолли сидел на палубе, скрестив ноги и прислонившись к правому борту; Джия сидела рядом, стараясь ничем не выдавать своего беспокойства. Его миссия явно оказалась намного сложнее, чем он думал. Само собой разумеется, «Сапфир» был послан, чтобы спасти его от колдунов, но его предназначение наверняка заключалось в большем, нежели просто доставка его в Аус. Что в точности произошло в Йоке год назад? Тана упоминала что-то о пиратах, но Томияно говорил о другом. Паника Таны до ужаса напоминала опасения Куили, когда Уолли коснулся темы убийств. Эти моряки не были скромными крестьянами, которые скрылись бы в холмах; любой намек на то, что лорд Шонсу пытается проникнуть в мрачное прошлое, и из пожарных ведер очень быстро появились бы ножи. Враждебность висела над солнечной палубой, словно невидимый туман.

В Ове никто не укрывал преступников — Гарадуи это доказал — но «Сапфир» мог сообщить о преступлении воинам в любом городе на Реке, так что первый ответ не решал второй проблемы, Следующим городом мог быть Аус. А мог быть и Йок.

С того места, где сидел Уолли, было не слишком хорошо видно горы, но смена курса «Сапфира» давала ему возможность время от времени бросить на них взгляд. В полуденной жаре они казались туманными и голубыми, и почти не менялись.

Нужно было поговорить с Хонакурой, но разговор наедине на людной палубе был невозможен. Старик со счастливым видом сидел на крышке люка, беседуя с женщиной, столь же старой, как и он сам.

Обед подошел к концу. Дети начали убирать остатки еды. Даже не взглянув на лорда Шонсу, Брота тяжело заковыляла прочь, чтобы сменить сына у руля. Томияно спустился с кормы и начал набирать себе еды, прежде чем убрали корзины.

Все смотрели за правый борт. Уолли поднялся. «Сапфир» приближался к городу.

На первый взгляд он не мог заметить ничего особенного. Горы Реги-Вул все также возвышались на северо-востоке, так что это мог быть только Аус, и он выглядел примерно так, как и должен был в предположении Уолли выглядеть город в Мире. Расположенный на равнине, он был скрыт за высокими складскими зданиями верфи — двух- и трехэтажными деревянными строениями с красными черепичными крышами. За этими крышами на фоне полуденного ярко-голубого неба виднелись несколько золотых шпилей и более высоких зданий из серого камня, с такой же красной черепицей. Узкие улицы, извиваясь между складами, уходили в город. Суетившаяся на берегу толпа была слишком далеко, чтобы можно было различить цвета их рангов, но, казалось, она состояла из совершенно замечательных людей, занятых совершенно замечательными делами. «Сапфир» прокладывал путь среди стоявших на якорях кораблей всевозможных типов и размеров, а другие корабли стояли у набережной. По улицам громыхали конные повозки, и ветер разносил их грохот над водой.

Уолли какое-то время разглядывал дорогу в поисках воинов, но все еще было слишком далеко. Затем он снова взглянул на здания.

Он в три прыжка подскочил к крышке люка, на которой сидел обедавший Томияно.

— Капитан, что это за башня?

Моряк бросил на него злобный взгляд, затем уставился в сторону города. Он немного пожевал, сглотнул и сказал:

— Понятия не имею.

— Ты никогда ничего подобного не видел?

— Нет. — Он презрительно рассмеялся. — Ты думаешь, там полно колдунов, воин?

Да, Гарадуи рассказывал о колдунах, построивших башню в Ове. В некоторых из историй Ннанджи упоминались башни, хотя ни в одной из них не говорилось, как именно должны выглядеть башни колдунов. Сооружение, беспокоившее Уолли, не было похоже ни на что другое, что он видел в Аусе — если это был Аус. Оно было квадратным, темным и намного выше всех остальных. Оно стояло чуть позади ряда складов, в квартале от берега. Его окна казались черными провалами в черном камне. Оно выглядело зловеще.

— Я тоже никогда не видел ничего подобного, — сказал Уолли, не упоминая о том, что никогда прежде не видел в Мире ни одного города. — Если мои подозрения верны, то опасность угрожает не только мне, капитан. Твои мать и сестра — тоже воины.

Томияно фыркнул.

— Я уверен, что они смогут тебя защитить. Ты заплатил за проезд, лорд Шонсу. Ты прибыл на место.

Потом добавил:

— Скатертью дорога!

Ннанджи поймал взгляд Уолли. Ннанджи думал о том же самом, что и он.

Уолли подошел к ближайшему трапу, поднялся на корму и направился туда, где у руля сидела Брота.

— Вон та башня, госпожа? Ты когда-нибудь видела что-либо подобное?

— Посторонись, пожалуйста, милорд. Мне не видно.

Подавляя нарастающее раздражение, Уолли присел. «С водителем во время движения не разговаривать». Только теперь он увидел, что Брота совершает хитрые маневры, проводя корабль сквозь переполненную якорную стоянку при порывистом ветре. Похоже, приближался штиль.

— Нет, — нахмурившись, сказала она. — Не видела.

Ни Куили, ни Гарадуи никогда не были в Аусе, и внезапно Уолли вспомнил необъяснимое нечто на лице одного из компаньонов леди Тонди. Тонди общалась с высокопоставленными колдунами. Если они захватили Аус, так же как и Ов, тогда и она, и ее друзья наверняка о них знали. Забавно — Уолли попадал прямо из огня да в полымя. Это также объясняло, почему преследование в горах было не слишком усердным.

Ему не требовалось объяснять все это Броте. Она мрачно смотрела на таинственное здание, задумчиво сдвинув свои странно мужские брови.

— Ты заплатил за проезд до этого города, милорд.

— Нет. Я заплатил до ближайшего города, где я мог бы набрать себе воинов.

— Именно, — проворчала она. — Что ж, я никогда не слышала о колдунах возле Реки. Да, я слышала рассказы о них в горах, но они поклоняются Огненному Богу. Богиня не стала бы… — Она взглянула на меч Уолли и замолчала.

По трапу поднялся Томияно, жуя персик. Опершись о планшир, он презрительно посмотрел на сидевшего на корточках воина. Город приближался. Уолли повернулся, чтобы снова взглянуть на оживленную дорогу, искренне жалея, что у него нет хорошего бинокля.

— Если я не ошибаюсь, госпожа, опасность угрожает и тебе.

— Не настолько, как я могла бы ожидать в столь обширном месте. — Брота пересчитывала корабли, пришвартованные у пристани и стоящие на якоре на Реке. — Но на борту каждого корабля есть водяные крысы, милорд.

— Может быть, не здесь.

Она подняла руку и развязала ленту, удерживавшую ее волосы. Седые волосы рассыпались по ее плечам.

— Для торговца все города на одно лицо. У меня есть товар, который нужно продать. Собери своих воинов в рубке, и посмотрим.

Не в состоянии далее спорить, Уолли поднялся и пошел прочь.

Стоя у двери рубки и поторапливая своих подопечных, он снова взглянул на приближающуюся пристань. До нее было все еще слишком далеко, чтобы различить в толпе воинов или колдунов в капюшонах, но достаточно близко для того, чтобы они вскоре могли заметить его самого. Он быстро нырнул внутрь.

Ннанджи был явно недоволен, что им приходится скрываться, но у него хватало ума ничего не говорить. Уолли ходил вокруг, закрывая ставни и открывая в них жалюзи, так что он мог видеть все, что происходит снаружи, оставаясь при этом незамеченным. Хонакура, самодовольно ухмыляясь, примостился на большом сундуке.

— Только не говори мне, что я должен был этого ожидать! — прорычал Уолли.

— Я никогда не решился бы на подобную грубость, милорд.

Уолли сел рядом с ним. Они находились прямо под местом рулевого, но разносившиеся над водой крики и шум повозок заглушали тихие голоса. Он быстро рассказал о тайнах, которые он раскрыл на «Сапфире»: о беседе с Таной, и о проблеме моряков со шрамами от рапир.

— Что касается шрамов, милорд, — весело сказал старик, — кажется, я наблюдал их у моряков.

— Но никогда у других штатских?

Хонакура покачал головой.

— И мне известно, что моряки получают отпущение грехов, убивая людей в драках на мечах.

— Значит, должна быть соответствующая сутра. Конечно, имеет смысл позволить морякам защищаться от пиратов.

Это вовсе не означало, что все в Мире имело смысл. Уолли задумался, поймав себя на том, что потирает подбородок — манера, которую Ннанджи начал у него перенимать. Однако искать среди тысячи ста сорока четырех сутр было чересчур долго, и следовало подождать другого раза.

— Кроме того, — с невинным видом заметил Хонакура, — я разговаривал с воином Линой…

— С кем? Я не знал, что здесь есть еще одна — ты имеешь в виду ту древнюю старуху, рядом с которой ты сидел за обедом?

— Что ж, если ты считаешь, что ее возраст подвергает сомнению ее слова…

— Извини, старик! Прости меня.

Хонакура фыркнул.

— Она сказала одну вещь, которую мне следует вам сообщить. «Предупреди вашего великолепного лорда, чтобы не пытался пробовать свой меч на капитане».

— Она что, цветов не различает?!

Хонакура сдержался.

— От старости, возможно. — Он помрачнел, и больше от него нельзя было добиться ни слова.

«Сапфир» мягко ударился о кранцы.

— Уолли стоял у окна, рядом с Ннанджи, прижимавшего к себе Виксини в наступившей зловещей тишине. На берег были брошены швартовы, и стоявшие там мужчины быстро их привязывали… вероятно, это были моряки с других кораблей, поскольку они весело махали членам команды. Один из выходов был открыт, и сходни лежали наготове, хотя еще не были спущены на берег.

Казалось, больше ничего не происходило. Джия, Катанджи и Хонакура собрались у другого выходившего на причал окна. Даже Телка глядела в окно, хотя, вероятно, не знала, чего она, собственно, ищет.

Дорога, шедшая вдоль пристани, была слишком узкой для столь оживленного движения, зажатая между водой и складами. Значительно больший корабль прямо за кормой разгружал тюки с тканью и серые мешки; вокруг суетилось множество рабов, и к кораблю в очередь выстроились под загрузку фургоны. Полные дров повозки медленно громыхали в одну сторону, груженые строительным лесом фургоны — в другую, оглушительно грохоча по булыжнику окованными железом колесами. Одинокие всадники, паланкины и ручные тележки представляли дополнительную опасность для уворачивавшихся от них пешеходов. Все выглядело так, как и должен был выглядеть порт. Пахло пылью, лошадьми, рыбой и рекой.

Ннанджи что-то прошипел, показывая рукой. Сквозь толпу двигались двое колдунов, коричневый Третий и оранжевый Четвертый. Капюшоны скрывали их лица, а длинные накидки — их ноги; их руки прятались внутри объемистых рукавов. Они производили зловеще-безликое впечатление. Они вышагивали медленно и ровно, словно патрулируя окрестности, слегка поводя головами из стороны в сторону. Другие пешеходы уступали им дорогу. Спустя несколько пугающих мгновений они миновали корабль и пошли дальше. Уолли облегченно вздохнул, не заметив, что затаил дыхание.

Дверь распахнулась, и вкатилась Брота. Она хмуро взглянула на Уолли и встала в стороне, пропуская Тану. Затем вошел юный Матарро, сражаясь с длинным кожаным мешком, и наконец очень старая женщина, которая, должно быть, и была воином Линой. Брота захлопнула дверь. Она явно тоже видела колдунов, и направилась в укрытие, вместе с остальными воинами «Сапфира». Ни у кого из них не было мечей, и только у Броты были длинные волосы.

Матарро бросил мешок, и в нем что-то звякнуло. Ннанджи окаменел. Он сунул Виксини обратно в руки Джии и крадучись подошел ближе, чтобы взглянуть на мешок.

— Это не моя вина, — сказал Уолли. — Вы так или иначе пришли бы сюда — дальше по течению только Черные Земли.

Брота скорчила недовольную гримасу и подняла дряблые руки, чтобы завязать косичку.

— Чего мы ждем, госпожа?

— Таможенника.

— Это гильдия?

Она закатила глаза от подобного невежества.

— Нет. Это синекура. Племянник короля, или сын старосты. Или подобного рода отбросы — жулики, кровососы, ублюдки… Их обычно ничего не интересует, кроме наших денег, — угрюмо добавила она.

Вынужденный наклониться из-за низкого потолка, Уолли вытащил меч… просто на всякий случай. Ннанджи копался в мешке с мечами, который принес Матарро; он вытащил свой и поднялся. Сходни со скрипом и глухим стуком опустились на берег. Все придвинулись к окнам со стороны пристани.

Тана стояла совсем рядом с Уолли, глядя сквозь жалюзи.

— О! — прошептала она. — Это просто чудо!

Ее восторг был вполне понятен. Молодой человек, поднимавшийся по сходням, ростом почти с Уолли, двигался с плавной грацией. Казалось, его фигура была вырезана из орехового дерева — он был очень смуглый и стройный, в оранжевых сандалиях и набедренной повязке; на его плече висел украшенный ярким рисунком кожаный мешочек. Уолли пришла на ум реклама пляжных костюмов.

Гость белозубо улыбнулся Томияно и представился:

— Я Иксифино, моряк четвертого ранга, таможенник Ауса, и самое мое глубокое и самое скромное желание — да дарует вам Богиня долгую счастливую жизнь, и да склонит Она вас принять мою скромную и добровольную помощь, каковая только может потребоваться для достижения ваших благородных целей.

Томияно ответил с удивительной грацией, в то время как взгляд посетителя скользил по стоявшим перед ним морякам. Уолли заметил, что почти все мужчины находятся в непосредственной близости от пожарных ведер. Неприязнь к воинам не сделала их автоматически сторонниками колдунов.

— Приветствую тебя и твой корабль в Аусе, капитан, — сказал красавчик, снова блеснув белоснежными зубами, — от имени наших старейшин и мага.

— Мага?

— А, так вы впервые в этих краях? Да, наш маг — грозный лорд Изараццо, колдун-Седьмой. Аус давно свободен от воинского варварства.

— Как насчет водяных крыс?

Снова белозубая улыбка.

— Их не тронут, если они останутся на борту. У нас есть два местных закона, которые я должен разъяснить, капитан. Первый заключается попросту в том, что любой воин, ступивший на берег, лишается своего звания. Навсегда.

Томияно покраснел.

— Моя мать — воин. Она обычно ведет нашу торговлю.

— Ничего не поделаешь. Ей придется торговать с палубы. Если она сойдет на берег, она нарушит закон. — Иксифино пожал плечами и усмехнулся. — Но она увидит, что Аус — хорошее место для торговли. В торговле с палубы нет ничего необычного, а прибыль, вероятно, окажется выше, чем вы привыкли.

— Почему?

— Потому что на некоторых кораблях не любят городов колдунов, так что их заходит сюда меньше, чем прежде, Однако торговцы здесь честные — относительно, конечно — а народ мирный.

— Значит, колдуны поддерживают тут порядок?

Таможенник рассмеялся.

— Да, и очень даже неплохо.

Он ни разу не взглянул в сторону рубки, хотя члены команды старательно не загораживали ее от него. Забавно!

— Что будет делать колдун, если, скажем, его ученики поднимут мятеж? — спросил Томияно.

Снова смех.

— Мы держим наших учеников под надежным контролем, капитан. Но у нас бывали случаи насилия — иногда со стороны посещавших нас воинов. Могу сказать, что методы колдунов столь же действенны, что и у воинов. Должен сказать, даже в большей степени. Заклятие можно наложить и на расстоянии.

— И превратить их в лягушек? — скептически заметил Томияно.

— Превратить их в трупы, капитан. Иногда в обугленные трупы. — Пауза. Находившиеся в полутемной рубке обменялись взглядами.

Таможенник все еще был вполне дружелюбен.

— Но, за этим единственным исключением, капитан, Аус ничем не отличается от других городов, и даже более приятен, чем многие другие. Плата за торговлю — два золотых.

Капитан поднял брови.

— Она кажется вполне разумной.

— В большинстве городов плата именно такова. Все, что свыше — взятка, и мои хозяева такого не допускают.

Томияно молча протянул две монеты и обменялся с ним рукопожатием. Молодой человек слегка кивнул и повернулся, собираясь уходить.

— Ты сказал — два закона?

— Ах да. Совсем забыл. — Таможенник снова блеснул улыбкой. — Существует абсолютный запрет в отношении воинов высокого ранга — Шестых или Седьмых. Им даже запрещено появляться в порту. Но такое бывает редко. У вас ведь нет на борту свободных меченосцев, верно?

— Конечно, нет, — ответил Томияно.

Таможенник посмотрел в сторону рубки, затем снова повернулся к Томияно.

— И ты можешь поклясться своим кораблем, моряк?

На лбу у Уолли выступил пот. Его рука напряглась на рукоятке седьмого меча.

— Да.

Ннанджи с шипением выпустил воздух.

Таможенник улыбнулся капитану долгой, циничной улыбкой, качая головой, словно укоряя непослушного ребенка. Затем он повернулся кругом и удалился, шлепая сандалиями по сходням. Томияно с отсутствующим видом вытер лоб тыльной стороной ладони и начал выкрикивать распоряжения.

— Милорд брат!

Началось. С первой их встречи Уолли хорошо знал о невозможном идеализме Ннанджи. Он знал, что однажды это не доведет до добра. А здесь для Ннанджи все было очевидно.

— Я говорил тебе, что ты не можешь меня осуждать, Ннанджи. Ты можешь осудить капитана за его мать?

Ннанджи покраснел и обвел взглядом всю группу. Даже в полумраке надстройки явно чувствовалась враждебность со стороны Таны, Лины и Матарро. Глаза Броты превратились в кусочки стали.

— Думаю, замечание моего сына было сделано для твоей же пользы, адепт!

— Я не прячусь за лжесвидетельство, госпожа! В этом случае пострадала бы моя честь.

Это было безумие! Самоубийство! У Уолли хватало теперь забот с двумя городами, полными колдунов, а Ннанджи провоцировал моряков, словно ему действительно хотелось, чтобы его вышвырнули на берег. Он наверняка не дожил бы до следующего порта, как и Уолли. Тут Уолли увидел выход.

— Это не лжесвидетельство, Ннанджи. Это обычная, самая честная, правда. Мы не свободные меченосцы.

Ннанджи повернулся, тупо глядя на него.

— Ты говорил мне, что есть три типа воинов. Ты пропустил один — наемников.

— Ну, это не совсем то, милорд брат. Я имею в виду, подобная возможность возникает нечасто. — Ннанджи испытывал противоречивые чувства к наемникам. Брать деньги за ведение войны вряд ли было честно. С другой стороны, наемники могли купаться в крови и собственных подвигах.

— И тем не менее, мы совершаем особую миссию по воле Богини. Поэтому мы наемники, не свободные меченосцы! Так что капитан сказал правду. Теперь замолчи!

— Да, наставник.

Брота посмотрела на Уолли долгим, тяжелым взглядом и почти улыбнулась.

— Ты клянешься, милорд?

— Моим мечом.

Она кивнула, видимо, удовлетворившись.

Вошел Томияно и закрыл за собой дверь. Прислонившись к ней, он яростно уставился на Уолли. Старая Лина распахнула ставни со стороны Реки, впуская долгожданный свет и свежий воздух.

— Спасибо, капитан, — сказал Уолли.

— Он знал, что вы здесь!

— Видимо.

— Думаю, нам нужно уходить, — пробормотала Брота. — Мне это не нравится.

— Не выйдет! — огрызнулся ее сын. — Сейчас ни ветерка. Спокойно, как в молоке.

Уолли это не удивило.

— Так или иначе, я бы предпочел, чтобы вы на какое-то время задержались.

— Зачем? — нахмурилась Брота.

— Потому что, — ответил Уолли, — мне нужно больше узнать о колдунах. Богиня не поручила бы мне невыполнимую задачу, так что должен быть какой-то способ их победить. Должна у них быть какая-то слабость. Я не могу сказать, в чем именно она заключается, и единственный способ узнать — задавать вопросы в разных местах, подобных этому. Сколько еще городов было ими захвачено? Когда? Как? Где ближайший город воинов? Вот такого рода вопросы. Ты можешь помочь мне, госпожа; ты и твой экипаж. Этим ты окажешь услугу Всевышней.

Это могло быть и карой, однако Уолли не собирался расспрашивать о таинственном прошлом «Сапфира».

Томияно взглянул на мать, и она кивнула.

— Ладно, на что смогу, отвечу, — неохотно сказал он.

— Всего два вопроса, — сказал Уолли. — Ты держался за руку с таможенником. Она была мягкой или мозолистой?

— Мягкой! А что?

— Не похоже на руку моряка?

Глаза капитана сузились.

— Полагаю, его отец — местный староста, или что-то в этом роде. Он всего лишь мальчишка. Не обращай внимания…

— Второй вопрос: ты когда-либо подвергал сомнению налог за то, что он слишком низок?

Лицо Томияно покраснело.

— Какое это, к дьяволу, имеет значение? Вы ведь все видели и слышали, не так ли? Он о вас знал. Колдуны ему сказали.

— Он сам колдун, — сказал Уолли.

Метки на лице были столь неотъемлемой частью их культуры, что потребовалось некоторое время для того, чтобы свыкнуться с подобным предположением. Брота, похоже, восприняла его первым, и ее проницательные глаза превратились в узкие щелочки среди морщин.

— Почему ты так решил?

— Потому что он отказался от дополнительных денег, — сказал Уолли. — Если, как он сказал, это обычное дело? — Она кивнула. — Итак? Он поступил так, чтобы убедить нас, что его хозяева всевидящи и всемогущи. Но он не вел себя, словно лакей, за которым наблюдают хозяева — он был спокоен и весел. И подобного рода лояльности не купишь, поскольку он мог взять больше, да еще и потребовать взятки. У него мягкая ладонь. Он колдун.

Остальные обменялись испуганными взглядами.

— Что ж, мы на месте, — сказал Уолли. — Идите, занимайтесь своей торговлей. Но помните, что колдуном может быть любой, независимо от меток. Я бы не советовал допускать на борт больше одного постороннего за раз.

— Милорд брат?

— Да?

— Колдуны могут сделаться невидимыми. На корабле их уже может быть полно.

— Спасибо, Ннанджи, — простонал Уолли. — Хорошая мысль.

— На набережной были выставлены образцы дерева и несколько медных котлов. Брота устроилась в кресле на палубе в ожидании покупателей. Моряки сошли на берег и разбрелись в поисках информации — как профессиональной, так и военной. Хонакура тоже отправился на берег своим черепашьим шагом, и наверняка мог оказаться проницательным разведчиком. Появились лоточники со своими тележками, расхваливая товар. Старая Лина проковыляла вниз, торгуясь за розовых ощипанных кур и корзины с клубникой. Время от времени парами проходили колдуны, не обращая особого внимания на «Сапфир». День был жарким и душным.

Ннанджи снова уселся возле мешка с мечами, который принес Матарро. Он хмуро оглядел каждый из них, обнаружив, что они намного короче, чем он ожидал, наконец достал точильный камень и начал их править.

Виксини заснул. Джия и Телка сидели словно статуи, с неограниченным терпением рабов. Уолли смотрел сквозь жалюзи.

— Наставник, — сказал Катанджи. — Можно мне выйти на палубу?

— Нет. Почему при тебе нет меча?

— Мой килт внизу — под палубой, в каюте у Мат'о.

Ннанджи что-то проворчал и продолжал затачивать лезвие. Уолли не вмешивался, хотя не видел никаких причин к тому, чтобы Катанджи торчал здесь, как они с Ннанджи. У Катанджи не было косички, а его метка на лбу представляла собой гноящуюся красную рану, и ее невозможно было распознать даже на близком расстоянии.

Шло время. Ничего не происходило. Какой-то торговец поглядел на дерево Броты, пренебрежительно фыркнул и пошел дальше. Снова прошли два первых колдуна. Точильный камень Ннанджи неустанно и неприятно скрежетал. Мимо корабля прошел Хонакура, намереваясь исследовать другое направление. Катанджи бродил от окна к окну. Уолли устал стоять, размышляя над собственными проблемами, пока у него не закружилась голова. Ответ всегда был одним и тем же — ему не хватало информации.

Это нечестно! Как мог он вести войну, не зная о мощи противника? Военная разведка — вот что было ему нужно. Мата Хари… Джордж Смайли… В доме Тонди он играл роль детектива. Теперь же он оказался героем шпионского боевика, и проклятые метки на лицах Народа делали его задачу невозможной. Ему необходимо было стать на время Джеймсом Бондом, или даже Трэвисом Мак-Ги. Несколько дней в роли портового грузчика в Аусе позволили бы ему раздобыть необходимые данные, но на лбу у него красовались семь несмываемых меток в форме меча.

Точильный камень Ннанджи издал отвратительный скрежет.

Это было последней каплей.

Несколько раз Уолли приходилось вспомнить о том, что эмоции не являются мыслительным процессом. Приобретя тело Шонсу, он также приобрел его железы. Он научился следить за сигналами опасности, когда в руке у него был меч и можно было ожидать порции адреналина в крови, но иногда железы могли его подвести.

Как сейчас.

Раздражение, бессилие, позорная необходимость прятаться, даже, возможно, остатки временного смещения — все это внезапно смешалось вместе. Уолли Смит вышел из себя.

— К дьяволу! — бросил он. — Я иду на берег!

Ннанджи одобрительно взглянул на него.

— Правильно! — сказал он, откладывая свой камень.

— Ты остаешься здесь, — сказал Уолли. — Будешь охранять мой меч и мою заколку для волос. Катанджи, сходи к Броте и попроси у нее какую-нибудь черную тряпку. Заткнись, Ннанджи.

— Десять минут спустя на нем не было ничего, кроме куска черной ткани на бедрах и повязки на лбу. Он никогда еще не ощущал себя столь голым, и внутренний голос нашептывал ему, что следует быть осторожным, но отступать было уже поздно. Он направился к двери.

— Милорд брат! — схватив перевязь и меч Уолли, Ннанджи мятежно смотрел ему вслед. — Так нельзя! Воин без меча — это воин без чести. Ты просил меня сказать тебе…

— Твое возражение учтено, — Уолли обошел его и вышел на палубу.

Брота стояла, уперев кулаки в бока и глядя на него без какого-либо выражения.

— У тебя одно мясо и никаких мозгов. Что ты пытаешься доказать? Это глупо!

Какая наглость! Но он не был лордом-Седьмым, когда на лбу у него была повязка. Он прошел мимо нее, не говоря ни слова.

Джия стояла возле сходней, бледная и взволнованная, Он весело улыбнулся и попытался пройти мимо нее, но она преградила ему дорогу и обняла его.

— Господин, пожалуйста! Я знаю, что рабыня не должна такого говорить, но, пожалуйста, не делай этого! Это очень опасно.

— Опасность — мое ремесло, Джия.

Он поцеловал ее в лоб и отстранил ее с дороги.

Она прильнула к нему.

— Пожалуйста… Уолли?

Она никогда не называла его так, за исключением тех случаев, когда они занимались любовью.

Он покачал головой.

— Мы должны довериться воле Богини, любовь моя.

Он посмотрел по сторонам, нет ли колдунов. Не видя ни одного, он спустился по сходням и смешался с пешеходами, приноравливаясь к их шагам. Ему было все хорошо видно поверх голов, и никто, казалось, не обращал на него особого внимания, хотя он перехватил несколько взглядов, которые счел скорее удивленными, нежели угрожающими. Он прошел мимо торговых рядов, заставленных товарами и охранявшихся торговцами; мимо лотков с грудами ярких фруктов, золотистых караваев и окровавленного мяса, над которым роились мухи; мимо запряженных в фургоны лошадей, мирно трясших своими торбами под аккомпанемент позвякивания упряжи; он толкался в толпе, следя за тем, чтобы ему не наступили на босые пальцы ног и чтобы не ушибить их о камень. Он окинул взглядом в суматохе загружавшиеся и разгружавшиеся товары. Ему это начинало нравиться.

Воздух был неподвижным, горячим и липким. На пристани Ауса стоял тяжелый запах, но ему было весело.

Затем он увидел двоих в капюшонах, которые приближались к нему. Повернувшись к ним спиной, он смешался с группой людей вокруг лотка, где что-то поджаривалось на жаровне и затем предлагалось на палочках. Занимавшийся этим старик посмотрел на него, а потом пробормотал: «На, держи», и протянул ему палочку.

Теперь Уолли вспомнил, что нищие тоже носили черное и повязки на голове. Значит, могучий Шонсу был нищим, большим, рослым нищим, которому следовало бы поискать себе достойную работу? Он подавил улыбку, думая о своих оставшихся на корабле драгоценностях. Он откусил от предложенного ему угощения и обнаружил, что оно, хотя и несколько жесткое, но вкусное, горячее и острое. Откусив еще раз, он решил, что это осьминог, или каракатица. Пресноводный осьминог?

Он пробормотал ответное благословение:

— Да придаст Она силу твоей руке и остроту твоему глазу…

Старый лоточник в ужасе подскочил, и Уолли тут же пожалел о своих словах, поскольку это было благословение воина. Лоточник хмуро смотрел на него — атлетически сложенный молодой человек, с длинными волосами…

— Как говорится, — ухмыльнулся Уолли.

Лоточник бросил взгляд за плечо Уолли, словно пытаясь определить, как далеко ушли колдуны.

— Никогда больше, — прошептал он. — Не здесь. — Потом крикнул: — Убирайся!

Уолли огляделся по сторонам — колдунов нигде не было видно. Он снова направился сквозь толпу, жуя свою закуску. Он прошел мимо корабля, разгружавшего корзины с овощами, мимо другого, загружавшегося черепицей. Потом он удивленно остановился, из-за чего шедший позади него прохожий налетел на него и выругался. Прямо впереди возле маленького корабля стоял большой запряженный парой лошадей фургон. Группа юношей тащила по сходням мешки из фургона, и доски громко скрипели при каждом шаге. Рядом пристань была завалена товарами, большей частью длинными рулонами ткани, среди которых виднелись несколько безымянных тюков и узлов. Перед сходнями, ближе к Уолли на земле был разложен остальной груз корабля, до самого фургона: ящики и кувшины, но в основном медные и бронзовые котлы, ярко блестевшие на солнце.

Привлекли же внимание Уолли среди всего этого беспорядка два больших медных змеевика. Разглядывая котлы, он отметил два из них, громадных, словно мусорные баки, с крышками и маленькими горлышками наверху. Гипотеза: змеевики подходили к верхней части котлов. Это означало перегонный аппарат.

Вино — да; пиво — да; но он не знал слов, обозначавших бренди, или самогон, или спирт, или алкоголь. Что это — колдовство? Возбужденный своим открытием, он направился к кораблю.

Там стоял Томияно, беседуя с одним из моряков. Он увидел Уолли в тот же момент, когда Уолли увидел его, и лицо его исказилось от ярости. Он прервал разговор и быстро направился к нему.

— Что, к дьяволу, ты тут делаешь, Шонсу? — яростно спросил он.

— Интересуюсь кое-чем, — ответил Уолли. — Я, однако, Безымянный. Только воины могут задавать мне вопросы.

Капитана это вовсе не забавляло.

— Того, что под твоей повязкой, достаточно, чтобы убить тебя семь раз подряд. Ты подвергаешь опасности мой корабль!

Возможно, это и было так, но Уолли лишь невинно улыбнулся.

— Нет. Твой корабль в меньшей опасности, когда я на берегу. А теперь скажи мне — ты видел эти медные змеевики? Что это, и для чего?

Томияно с неохотой огляделся по сторонам.

— Понятия не имею, — сказал он. — Иди сюда, подальше от глаз.

Он вернулся к сходням, и Уолли последовал за ним, надежно укрытый от постороннего взгляда загруженным доверху фургоном. Компания чумазых подростков и юношей продолжала таскать на борт мешки, многие из которых оставляли за собой след из желтой пыли, а толстая женщина, облокотившись на борт, считала на счетах. Пожилой моряк с капитанским кинжалом на поясе вытаскивал мешки из фургона для своих работников. Корабль был довольно потрепанный и явно нуждался в покраске. Это была посредственная и грязная пародия на семейный корабль, который покинул Уолли.

Капитан был толст и сед, и выглядел глупым и ленивым по сравнению с мускулистым Томияно, так же как и их корабли. Он подозрительно посмотрел на Уолли, но с радостью воспринял возвращение Томияно как возможность прервать работу и продолжить беседу. Когда очередной подросток подошел за мешком, Уолли подхватил один и взвалил ему на спину. Потом он проделал то же самое и с другими; это позволяло не отрывать капитана от разговора.

Уолли прислушался. Дальше за Аусом вниз по течению было мелководье, говорил моряк, а еще дальше Черные Земли — ни одного города и ни одного человека за две недели пути. Капитану Томияно следовало направляться вверх по течению. Следующим городом был Ки Сан, большой и богатый. Колдунов там нет. Дела в Аусе идут плохо с тех пор, как пришли колдуны. В Ки Сане платят больше за предметы роскоши, такие как сандаловое дерево. Там много меди и бронзы, в Ки Сане. Это был естественный повод для Томияно, чтобы спросить о змеевиках — и моряк тут же замолчал, словно захлопнувшая раковину устрица. Змеевики он предпочитал не обсуждать.

Теперь и любопытство Томияно возросло, и он подошел ближе, чтобы взглянуть на таинственные предметы. Уолли присоединился к нему. Трубки были сделаны из луженого медного листа, причем весьма искусно, и когда Уолли поднял одну, ему без труда удалось присоединить ее к одному из больших котлов. Крышки были плотно пригнаны, и оба котла были пусты, но они могли быть предназначены только для перегонки. Старый моряк нервничал и пытался сменить тему, хотя в ответ на прямой вопрос он признал, что товары предназначаются для башни. Томияно, явно заинтригованный, желая помочь своему молчаливому спутнику, предложил купить один и получил многозначительный отказ.

— Какой от них прок моряку? — послышался позади высокий голос.

Уолли резко обернулся и оказался лицом к лицу с двумя колдунами.

Один из них держал серебряную флейту.

— Оба выглядели странно грузными в своих громоздких одеяниях. Тому, что повыше, было около сорока, и он носил оранжевую одежду Четвертого. Из-под капюшона виднелось узкое, подозрительное лицо, а обе его руки были спрятаны в рукавах.

Другой был в коричневой мантии, и на лбу у него было три метки в форме пера. Он был толще и моложе. Губы его были искривлены в надменной ухмылке, совсем близко от мундштука тонкой серебряной трубки. Трех нот, сыгранных на точно такой же, было достаточно, чтобы убить Кандору.

Замечание было обращено к Томияно, однако оба колдуна смотрели на Уолли.

По спине у него побежали струйки холодного пота; он оказался в ловушке. С одной стороны был фургон, а с другой корабль, колдуны же отрезали путь к отступлению в сторону «Сапфира». Позади него путь преграждали разбросанные товары, сходни и гора рулонов ткани. Он мог вспомнить по крайней мере три сутры, которые должны были его предупредить, не говоря уже о здравом смысле. Честь Ннанджи, практичность Броты, любовь Джии — он отверг их, и теперь должен был заплатить за собственную глупость.

Хуже всего было то, что он не знал, перед лицом какой опасности оказался. Можно ли было убежать от заклятия? Даже если бы ему противостояли лишь ножи или мечи, он вряд ли мог бы надеяться, что ему удастся как-то обмануть их и сбежать, хотя мантии колдунов мешали бы им, если бы дело дошло до погони. Если все, что им требовалось — дунуть в эту трубку, или если им достаточно было произнести несколько слов, чтобы превратить его в обугленный труп…

— Просто любопытно, адепт, — необычно робко сказал Томияно. — Мы никогда прежде ничего подобного не видели.

— Любопытство опасно, моряк, — ответил Четвертый, не глядя на него, — в особенности для воинов седьмого ранга. Ты не согласен… Уолли?

4

Этого просто не могло быть! Лишь Джия, Хонакура и Ннанджи знали это имя — больше никто во всем Мире. Даже если кого-то из них схватили, вряд ли у колдунов было время на то, чтобы извлечь необходимую информацию, под пытками или… любыми другими средствами, какие только Уолли мог себе представить.

Джия называла его по имени на корабле, у сходней. Вокруг не было никого, кто мог бы подслушать. Вероятно, даже Брота не могла его услышать. Вероятно, это был невидимка. Или телепат.

Однако, если колдуны обладали любой из этих способностей, то они были непобедимы.

— Ого, ты, кажется, забеспокоился! — ухмыльнулся колдун. — Ты ведь говорил Джии, что доверяешься Богине?

Никто не мог этого подслушать.

Уолли знал, что побледнел, и отчаянно старался подавить дрожь во всем теле. Страх — да. Более того — страх перед неизвестностью. Однако больше всего его приводила в ярость собственная ничем не оправданная глупость. Идиот!

— Иди! — бросил Четвертый. — Туда! — Он кивнул в сторону сходней.

Капитан корабля был, вероятно, не настолько глуп, как могло показаться — он уже успел скрыться на палубе. Работа прекратилась.

Уолли поколебался, затем пожал плечами и повернулся. Он прошел между котлами, остановился у сходней и обернулся, глядя на колдунов.

— Дальше, к кораблю! — визгливым голосом скомандовал Четвертый.

Уолли послушно подошел к краю пристани и нырнул под настил.

Колдун удовлетворенно кивнул.

— Не люблю запахавоинов. — Его смех звучал столь же пронзительно, как и голос.

Молодой колдун улыбнулся.

— Сними повязку! — приказал он. Руки его были сложены на груди, как и у его начальника, и флейта исчезла. Возможно, магия действовала на близком расстоянии?

Уолли покачал головой и впервые за все время заговорил:

— Я Безымянный, на службе Богини.

Голос его звучал более твердо, чем он ожидал.

— Ты — воин седьмого ранга! А мы здесь почитаем Огненного Бога. Сними эту тряпку и завяжи волосы обратно.

Уолли молча подчинился.

Почему руки обоих колдунов были теперь спрятаны внутри объемистых рукавов? Казалось, они что-то там скрывали, то ли какое-то оружие, то ли некий колдовской амулет. Даже нож не предвещал ничего хорошего, а как бороться с магией, Уолли не имел никакого понятия. Их глаза холодно смотрели из-под капюшонов, но, похоже, они несколько успокоились, когда их пленник оказался от них в некотором отдалении. Означало ли это, что для того, чтобы их заклинания подействовали, требовалось некоторое время, и они нуждались в некотором расстоянии между собой и своими жертвами? Если так, то Уолли уже мог признать себя побежденным, поскольку теперь он был еще в большей степени окружен со всех сторон, чем прежде — вода с одной стороны, рулоны ткани позади, и доходивший до уровня груди настил впереди.

Он посмотрел вниз. Между пристанью и обшарпанным бортом корабля оставалось некоторое расстояние. Там было достаточно места, чтобы прыгнуть в обманчиво безмятежную воду. На Земле он не стал бы колебаться, но здесь даже в гавани вода была чиста от плавающего мусора, за исключением нескольких кусков дерева. Он не мог больше доверять богам, полагая, что те поймут его невежество и защитят его от пираний. Его уже предупреждали — чудеса никогда не совершаются по требованию. Путь к бегству был отрезан.

— Если хочешь, прыгай, — издевался старший колдун. — Это сэкономит мне заклинание и избавит меня от необходимости сталкивать тебя туда.

— Я подожду, — ответил Уолли со всем спокойствием, на которое был способен.

Колдун торжествующе ухмыльнулся, потом сказал своему спутнику, не отводя взгляда от воина:

— Сначала мы должны разобраться с моряком-сообщником.

— Оставьте его в покое! — крикнул Уолли. — Мы даже не были с ним знакомы до сегодняшнего дня. Я захватил его корабль под угрозой меча.

— Он говорит неправду, воин. Обычное наказание за лжесвидетельство — полный рот горячих углей.

— У него не было выбора, адепт! Я держал меч у горла его сестры!

Четвертый поколебался.

— Думаю, ты лжешь, воин. Но мы будем милосердны. Покажи ему, для чего мы используем котлы, раз ему так интересно.

Третий направился к Томияно, скользя среди медных котлов, словно призрак, казалось, не касаясь земли. Он подошел к нему вплотную и пристально посмотрел в глаза капитану, который был вынужден отступить, упершись в медные перегонные аппараты.

— Значит, хочешь знать, чем мы занимаемся, так? — В голосе колдуна звучало веселье. Похоже, он был более самоуверенным из двоих, и, соответственно, старший колдун не был столь самоуверен по сравнению с ним. Это означало, что надежда все же есть — но где, и какая?

Уолли не мог видеть лица Томияно, только его спину, но мог слышать ярость в его голосе:

— Прошу прощения. Я не знал, что они принадлежат вам.

Назревало нечто зловещее; голос колдуна звучал издевательски.

— Что ж, подними один, и я тебе покажу.

— Нет, — огрызнулся Томияно.

— Подними! — огрызнулся в ответ колдун.

Моряк упер руки в бока.

— Нет!

Колдун что-то пробормотал и махнул рукой перед лицом капитана. Томияно сердито отпрянул; потом он закричал и схватился за щеку. Он сложился пополам, ругаясь и топая ногами.

Уолли сжал кулаки и посмотрел на Четвертого. Тот все еще смотрел на воина, явно наслаждаясь его бессильной яростью и ужасом.

Разъяренный Томияно выпрямился и схватился за нож.

Нож исчез. Потрясение, похоже, несколько его отрезвило; он повернул полное страха лицо к Уолли. Он побледнел от боли, и с одной стороны его рта виднелся страшный ожог. Он тряс левой рукой, словно его пальцам тоже было больно.

— Когда кто-то слишком досаждает воинам, они отрезают ему уши, — сказал Третий. — Мы не такие варвары, но мы хотели бы помнить всех, кто преступает границы нашего терпения. Это предупредит любого из моих собратьев, кто встретит тебя в будущем, что тебе нельзя доверять. А теперь, капитан Томияно, подними этот котел!

На почтительном расстоянии позади колдунов собиралась толпа, а сверху за ними наблюдали моряки. Томияно бросил на Уолли яростный взгляд. Он присел и обхватил руками большой котел. Он не был тяжелым, и Томияно выпрямился, снова поворачиваясь лицом к своему мучителю.

— Мы используем их, капитан, чтобы разводить в них птиц, — сказал Третий. — Не веришь? Смотри!

Он протянул руку и снял крышку. Прямо в лицо Томияно с шумом вспорхнула белая птица. Ошеломленный, он отступил назад, споткнулся о какой-то горшок и рухнул на землю под металлический грохот покатившихся котлов. Двое колдунов от души рассмеялись, и мгновение спустя послышался смех моряков с корабля, а также со стороны продолжавшей расти толпы возле фургона. Томияно, пошатываясь, поднялся; птица кругами взмыла в небо и скрылась.

Молодой колдун повернулся и снова подплыл к своему начальнику; оба посмотрели на Уолли.

— Теперь твоя очередь, воин, — сказал своим высоким голосом Четвертый. Сердце Уолли отчаянно билось, и он думал о том, сколько потребуется времени на заклинание, и как быстро он сможет прыгнуть. Ему следовало это сделать, пока второй измывался над моряком.

Последовала пауза, мучительно долгая пауза, во время которой колдуны смотрели на воина, а воин смотрел на них. Уолли старался дышать медленно и не напрягать мускулы, но вскоре ему самому уже хотелось, чтобы они наконец начали что-то делать — что бы они ни замышляли.

— Ты оказался поразительно глуп, Уолли, — сказал Четвертый. — Даже для воина ты был чересчур глуп.

— Я с этим не спорю, — ответил Уолли. Что дальше?

Четвертый слегка кивнул под капюшоном.

— Это очень скромный воин, колдун Ресалипи.

Разглядывая скрытое в тени лицо, Уолли заметил на нем бисеринки пота — колдун не хотел убивать. Вероятно, если бы Уолли собирался на них напасть, он бы мог это сделать, но хладнокровное убийство не каждому по вкусу. Уолли знал это.

Коричневый капюшон повернулся к оранжевому и что-то тихо прошептал. Возможно, Третий предлагал совершить казнь?

— Нет, Ресалипи, — сказал Четвертый, — думаю, наш скромный воин может стать примером для других. Я предлагаю тебе выбор, лорд Уолли. Ты можешь сейчас умереть, или доползти обратно до своего корабля на брюхе, демонстрируя свою покорность.

Надежда! Надежда, словно маленький огонек, вспыхнувший среди погасших углей. Уолли Смит готов был скорее поползти на брюхе, нежели погибнуть.

— И после этого я и корабль сможем безопасно уйти? Ты можешь мне в этом поклясться?

Даже столь слабой попытки сопротивления оказалось почти достаточно, чтобы колдун передумал.

— Торг здесь неуместен! — взвизгнул он. В этот момент младший снова что-то ему предложил. — Хорошая мысль! Знаешь, воин, мы в гильдии колдунов клянемся огнем. Снимай эту тряпку и бросай сюда.

Уолли мгновение поколебался, начиная, наконец, осознавать, что происходит. Он сорвал набедренную повязку, скомкал ее и перебросил через настил колдунам. Все это время, пока они с ним забавлялись, он оставался в живых. Он мрачно взглянул на Томияно, который удивленно молча наблюдал за происходящим. В сторону толпы он смотреть не стал.

Третий скользнул вперед, поднял кусок ткани и бросил ее перед своим начальником, который протянул руку и что-то пробормотал. Ткань начала дымиться, затем вспыхнула. Оба посмотрели на Уолли, чтобы увидеть, произвело ли это на него впечатление.

— Итак, я клянусь, — сказал Четвертый. — Теперь — иди сюда и ложись. — Он показал на настил.

У Уолли снова возникло мгновенное искушение отказаться. Та часть его, которая принадлежала Шонсу, отчаянно сопротивлялась при мысли о возможном унижении. Голый, за исключением шнурка, стягивавшего волосы, чувствуя себя смертельно униженным и уязвимым, он подошел к указанному месту, опустился на колени и лег, подняв голову и глядя на них.

Колдун с минуту с некоторым удивлением разглядывал его.

— Что ж, давай, ползи! Если остановишься — умрешь.

Уолли посмотрел на его спутника — даже тот был изумлен.

— У меня на корабле есть один чересчур горячий юноша, — сказал он. — Капитан, пожалуйста, возвращайся на корабль и предупреди их. Можешь привязать Ннанджи к мачте, если потребуется. Я не хочу лишних неприятностей.

— Но скажи ему, пусть посмотрит, — сказал младший колдун. Он рассмеялся, и капитан, перепрыгнув через несколько котлов, бросился бежать.

— Ползи, воин!

Уолли поднялся на четвереньки.

— Я сказал, на брюхе!

Уолли распростерся на земле и пополз по холодной, неровной и невероятно загаженной дороге. По этой дороге прошло множество лошадей. Он прополз мимо котлов и фургона, и толпа расступилась перед ним.

Ему нужно было преодолеть лишь расстояние, впятеро длиннее корабля.

Это заняло около десяти лет.

— Выше голову, воин!

Колдуны следовали за ним, крича толпе, чтобы те уступили дорогу воину. Перед ним открылся коридор из удивленных, насмешливых лиц, выкрикивавших непристойные комментарии. Он обогнул груды товаров на пристани. Он прополз мимо колес тележек лоточников и ножек торговых столов. Он убеждал себя, что к делу следует подходить прагматически — унижение намного предпочтительнее смерти.

Еще до того, как он достиг конца первого корабля, раздался смех. Затем в него полетели отбросы, тухлая рыба и кое-что потверже.

— Выше голову, воин!

Он увидел босые ноги, сапоги и сандалии, а затем доходившие до земли мантии, и понял, что появились новые колдуны. Из толпы слышались советы двигаться быстрее и быть осторожнее, чтобы ничего себе не ободрать. Дети начали выстраивать полосу препятствий из тюков и ящиков, так что ему приходилось ползком их огибать.

— Выше голову, воин! — снова послышался позади высокий голос. Ему уже прежде приходилось терпеть издевательства толпы, когда его путь лежал в Зал Судеб Богини, но тогда он был Уолли Смитом, сбитым с толку, полным страданий Уолли Смитом. Теперь же он был воином-Седьмым, и уже привык считать себя таковым. Сейчас унижение причиняло намного большие страдания.

— Дорогу воину!

Коридор из людей и ящиков изгибался, пока не привел к фургону, и он послушно прополз под ним, встреченный радостными криками, когда появился с другой стороны. Интересно, подумал он, от чего он уползает — от музыки? От белой птицы или горящей тряпки? Возможно, колдуны все это время лишь блефовали. Однако Кандору погиб. Гарнизон Ова тоже погиб, и, вероятно, гарнизон Ауса тоже. Толстый моряк взбежал по своим сходням.

Возможно, ему не удалось бы проделать весь путь до конца, если бы внезапно у него не возникла мысль о Ннанджи. Ннанджи обвинил его перед Имперканни в использовании чужого имени. Это было неблагородно, но того, что происходило сейчас, Ннанджи никогда бы ему не простил. А Уолли заставил парня принести четвертую клятву, «Твоя честь — моя честь». Значит, он уничтожил честь Ннанджи точно так же, как и свою собственную. Ннанджи убил бы его, заколол бы его безоружного, как отверженного, без всякого предупреждения… если только Ннанджи в своих собственных глазах не оказался бы таким же отверженным и потому не имел бы на это права. Возможно, Ннанджи скорее готов был бы убить самого себя — естественное поведение в подобной культуре. Уолли в отчаянии начал вспоминать сутры. Что соответствовало в Мире поведению римлянина, падающего на собственный меч, или прусского офицера, пускающего себе пулю в висок? Он не мог найти в сутрах ничего, что говорило бы о том, что Богиня ожидает сеппуку. На жаргоне моряков — «Он обмыл свой меч». Ну конечно.

Теперь он уже видел свою глупость во всех ее проявлениях. Шонсу или Ннанджи никогда не отправились бы на берег безоружными, но даже если бы они каким-то образом оказались в ловушке, как Уолли, они бы прыгнули с пристани. Именно этого ожидали колдуны; вероятно, того же ожидали и боги. Ему не хватило веры. Он ошибся не один раз, а дважды.

Ннанджи ценил собственную честь превыше всего в Мире, а Уолли буквально втоптал ее в грязь. Этого невозможно было ни простить, ни забыть, ни понять. Четвертая клятва была необратима. Он не мог поступить более жестоко, даже если бы планировал это заранее, и вполне возможно, что, вернувшись на «Сапфир», он мог найти Ннанджи уже мертвым. Он все еще отчаянно искал выход, когда понял, что его мучения уже почти подошли к концу, и в тревоге о своем подопечном он ползет совершенно машинально и не обращает внимания на язвительные замечания вокруг.

Впереди виднелись сходни «Сапфира»: оазис, Святой Грааль. Он закончил дистанцию и вполз на сходни. Он поднялся на колени, а затем на ноги, ожидая какого-то финального подвоха, но ничего не последовало, если не считать насмешливых поздравлений со стороны зрителей.

Он был неописуемо грязен, исцарапан и весь трясся. Он повернулся и посмотрел на колдунов. Ему показалось, что они наблюдают за ним с каким-то извращенным удовлетворением, но из-под капюшонов трудно было различить выражение их лиц. Он кивнул головой, изображая поклон, развернулся и поднялся по сходням.

Первое: Колдун видит воина. Второе: Воин ползет.

Но это не конец всей истории.

— На палубе, возле сходней, очень бледная Джия подала ему кусок ткани, и он обернул его вокруг бедер. Мгновение они молча смотрели друг на друга, затем он окинул взглядом палубу. Там стояли моряки, и Брота с Таной, но он не видел ни одного лица. Никто не смотрел на него. Он был невидим.

За исключением Джии. Взгляд рабов всегда должен был быть опущен. Джия никогда не смотрела ему прямо в лицо, кроме тех случаев, когда они были наедине.

— Только ты! — прошептал он. — Только ты не беспокоишься о чести?

— Чести? Чести раба? — Она схватила его за руку и потащила на бак. Ошеломленный, он позволил отвести себя в тесную душевую кабинку, где было темно и пахло плесенью. Она стянула с него повязку и заработала насосом, отчего стала почти такой же мокрой, как и он, когда смыл с себя грязь.

— Джия… Извини, — сказал он.

— Извини? Я же тебе говорила!

Ее страх превратился в злость, и подобная перемена, происшедшая с обычно мягкой и послушной рабыней, оказалась большей неожиданностью, чем все колдовство, свидетелем которому он был.

— Где Ннанджи? — спросил он.

— Понятия не имею!

Вымывшись, наконец, дочиста, он обнял ее и поцеловал; она пыталась сопротивляться его намного превосходящей силе — и это тоже было колдовством — но он настоял, пока она не уступила и не ответила тем же. Когда они разделились, она мгновение снова смотрела на него в полумраке, а затем разрыдалась. Он крепко обнял ее; с обоих ручьями стекала вода.

— Ты говорила мне, любовь моя, и я должен был послушаться. Мне очень, очень жаль.

Она прислонила голову к его груди и прошептала:

— Нет, это ты извини меня, господин, за то, что я так с тобой разговаривала.

— Никогда больше не называй меня «господин»! Никогда!

— Но… — она испуганно посмотрела на него. — Как же мне тебя называть?

— Называй меня «любовь моя», когда я этого заслуживаю, — сказал он, — и «идиот» во всех остальных случаях — и это последний приказ, который я тебе отдаю. О, Джия, ты единственная нормальная личность в Мире, и я безумно тебя люблю. Идем. Посмотрим, что нам удастся спасти после всего того, что я устроил.

Она подала ему его килт и сапоги. Он поспешно провел гребнем по волосам, а затем заставил себя снова выйти на палубу, под безжалостный солнечный свет. Брота, Тана, Томияно, другие моряки… никто из них все еще не реагировал на его присутствие, на невидимого воина. Его появление вызвало веселые возгласы с пристани. Он даже не взглянул в ту сторону.

Его заколка для волос и меч находились в рубке. Он направился прямиком через палубу. Когда он обходил крышку кормового люка, открылась дверь, и вышел Хонакура, очень усталый, напомнив Уолли доброго старого сельского доктора, выходящего из комнаты больного. «Можете теперь войти». Старый жрец попытался пройти мимо Уолли, но тот преградил ему дорогу.

— Ну, старик?

Хонакура посмотрел на него без какого-либо выражения на лице.

— У этого молодого человека голова словно кокосовый орех. Никогда не встречал головы крепче. Но теперь до него дошло.

— Большое тебе спасибо, жрец.

Мутные глаза старика, казалось, внезапно вспыхнули.

— Я это сделал не ради тебя. Ты презренный безумец.

Старик ушел.

Уолли вошел внутрь и закрыл за собой дверь.

Телка сидела на одном из сундуков у дальней стены, тупо глядя в пространство. Ннанджи стоял посреди помещения, очень бледный… юный, обиженный и уязвимый. Он все еще держал ножны с седьмым мечом, с болтавшимися ремнями и пряжками перевязи. Уолли подошел к нему. Он собирался что-то сказать, но какое-то мгновение мог лишь смотреть на странно пришибленный взгляд бесцветных глаз Ннанджи.

— Боги жестоки, милорд брат.

— Ннанджи…

— Я не мог бы этого сделать.

Это было абсурдно. «Я не мог бы проявить подобную трусость, и потому у тебя больше смелости, чем у меня?» Несомненно, что-то из извращенной логики Хонакуры.

— Ннанджи, прости меня.

Ннанджи грустно покачал головой.

— Боги жестоки. «Когда низко пасть придется»? Старик объяснил, что тебе пришлось страдать, брат… но я не мог бы этого сделать. Даже ради Самой Богини.

У него был такой вид, словно он хотел утешить Уолли, заключив его в объятия.

— О… О, проклятье! — Небольшая уловка могла бы извинить поведение Уолли в глазах Ннанджи, но это была ложь. Он не мог спрятаться за подобным обманом, как бы позорна ни была правда. — Я не думал о загадке. Мне даже в голову это не пришло. Я полз, потому что не хотел умирать.

Ннанджи закрыл глаза и содрогнулся.

— В моем мире это был бы достойный выход. — Уолли никак не смог бы примирить две культуры, слишком разным был в них способ мышления. Но он должен был попытаться — попытаться показать Ннанджи, что его поступок не был для него самого столь ужасен. — Я нарушил закон. Я понес наказание. Видишь ли, это не повредило никому, кроме меня. Думаю, это лучше, нежели смерть. Я говорил тебе, что делаю в этом мире все, что в моих силах… но я тебя предупреждал. Я сказал, что я не настоящий воин.

— Уф! — Ннанджи тряхнул головой, словно проясняя мысли, и отвернулся, пряча лицо. — Но боги, вероятно, знали, что ты поступишь именно так.

— Полагаю, да. Возможно, мне следовало прыгнуть. Возможно, она позволила бы мне… вернуться невредимым. — Для понятия «плавать» подходящего слова не нашлось.

Время тянулось медленно. С пристани доносился шум толпы.

— Я предупреждал тебя, Ннанджи. Тогда, в первый день, когда мы сидели на стене в храмовом саду…

— «Я не из тех героев, о которых говорится в эпосах». Я помню.

— Я не могу освободить тебя от четвертой клятвы. Она необратима. Но вторая утратила силу, если именно этого тебе хочется. Мы остаемся братьями по клятве, но мы можем никогда больше не встречаться. В следующем порту ты можешь уйти.

Ннанджи повернулся и распрямил худые плечи.

— Нет. У меня тоже есть своя роль. Старик все еще так считает. Я остаюсь. — Он протянул Уолли его заколку.

Удивленный и довольный, Уолли взял ее и воткнул в волосы.

— Может быть, это не очень надолго. Маленький бог предупреждал меня: наказание за ошибку — смерть, или еще хуже. Хонакура, возможно, ошибается относительно загадки. Возможно, я все испортил. Так что, может быть, это ненадолго.

Ннанджи судорожно сглотнул.

— Хуже? Ты уже был наказан, брат. Может быть, и нет… И это и моя вина, брат!

— Никогда! Что ты имеешь в виду?

— Ты просил меня предупредить тебя, когда ты будешь совершать ошибку. Когда ты снял свой меч…

— Ты меня предупредил. Я пренебрег твоим предупреждением.

Ннанджи вытащил седьмой меч.

Сердце Уолли замерло, а затем забилось чуть быстрее обычного. Он был не вооружен. К Ннанджи с обнаженным мечом в руке следовало относиться весьма осторожно.

— Я мог бы остановить тебя, брат, — мягко сказал он.

Уолли промолчал. В полумраке рубки свет отражался от смертоносного лезвия, которым Ннанджи поводил из стороны в сторону, задумчиво глядя на него.

— Я должен был тебя остановить. Но ты был Ее посланником.

Был? С одним сегодня определенно было покончено — Ннанджи был грубым образом излечен от поклонения перед героем.

Потом он взглянул на Уолли и заставил себя слабо улыбнуться — улыбка получилась скорее кривой, чем радостной.

— Был и есть, — сказал он. — Ее посланником, я имею в виду. — Он протянул ему ножны и перевязь. Меч он оставил у себя.

С нарастающей тревогой Уолли взял перевязь и начал ее застегивать, думая о том, что сейчас происходит под этой рыжей шевелюрой.

— Надеюсь, что я им являюсь до сих пор. Но сегодня я не чувствую себя героем.

Ннанджи снова посмотрел на меч в своей руке, глядя на игру света на сапфире, серебре и стали клинка.

— Помнишь последнее, что сказал Бриу, милорд брат?

— Нет.

— Самое последнее. Он сказал: «Полагаю, мы должны продолжать пытаться делать, как лучше».

Возможно, Ннанджи сожалел о том, что поменял наставника.

Нет; он расчетливо посмотрел на Уолли, а затем опустился на колено. Держа седьмой меч в обеих руках, он торжественно произнес:

— Живи с ним. Носи его и служи Ей. Умри с ним в руках.

Это был ритуал посвящения. Сутры требовали его для первого меча новичка, но воины применяли его к любому новому клинку. Ннанджи воспользовался им для повторного посвящения — обновления, возрождения Шонсу. Но это также означало дружбу, поскольку когда воин получал новый меч, он просил своего лучшего друга, чтобы тот вручил ему его. Так что это означало прощение и примирение, торжественную присягу и новое начало. Это означало: «Будь отныне воином». Оно было полно юношеского воинского романтизма, типичного для Ннанджи, и казавшегося сейчас удивительно уместным.

Злясь на возникший в горле комок, Уолли произнес ответ:

— Да будет он моей честью и моей гордостью.

Он взял меч и улыбнулся Ннанджи, который поднялся с земли.

— Спасибо тебе, брат. Постараюсь сделать все, что смогу.

Ннанджи не улыбнулся в ответ, лишь тихо сказал:

— Я тоже.

Оба резко обернулись на звук открывающейся двери.

— Господин! — поспешно сказала Джия. — Корабль вот-вот отойдет. А новичка Катанджи на борту нет.

— Ннанджи был уже почти у двери, когда пальцы Уолли сомкнулись у него на плече, словно челюсти льва.

— Плохая тактика, брат!

— Действительно! — сказал Ннанджи.

Он остался на месте, а на разведку отправился Уолли. Его встретили ироничные приветствия с пристани. Дерево и горшки были уже собраны и не слишком аккуратно сложены на палубе. Снова поднимался ветер. Матросы стояли у швартовов, Брота сидела у руля, а двое моряков, наклонившись, уже взялись за сходни. Они сердито выпрямились, когда на сходни ступил Уолли.

Одним из них был Томияно, и глаза его метали огонь на Уолли. Ожог на его левой щеке почернел и потрескался, словно обугленная шкура аллигатора. Даже под толстым слоем жира он доставлял ему адскую боль. Голос его звучал невнятно, поскольку он старался не двигать этой стороной рта.

— Что, дьявол тебе побери, ты делаешь, воин?

— Наш Первый еще на берегу.

— Эти, с мешками на головах, велели нам уходить, — пробормотал капитан.

— Ты собираешься с ними спорить?

— Видимо, придется. — Уолли ступил на сходни, и толпа тут же смолкла.

Внизу, на пристани, было теперь восемь или девять колдунов. Они выстроились в ряд, пересекая дорогу от воды до складов, а зрители теснились за их кордоном по обеим сторонам.

Четвертый с визгливым голосом тоже был там, но теперь рядом с ним стоял Пятый, безликий монах в красном с пятном-тенью вместо лица — так что «Сапфир» привлек крупную рыбу. Катанджи мог быть за многие мили отсюда, но хотелось надеяться, что он где-то рядом, в толпе, и его отделяет от корабля лишь пустая дорога. Его метка на лбу представляла собой гноящуюся рану, но она бы не выдержала тщательного осмотра.

Уолли прошествовал по сходням под направленными под него взглядами; у него по спине бежали мурашки в ожидании какого-либо непредсказуемого сверхъестественного нападения. Он остановился в футе от края, скрестил руки и уставился на Четвертого и Пятого.

— Я бы хотел поговорить с тобой, адепт-колдун, — крикнул он. Две головы в капюшонах, одна в красном, а другая в оранжевом, повернулись друг к другу, о чем-то совещаясь. Затем Четвертый медленно вышел вперед и остановился в нескольких футах от него, вне пределов досягаемости меча. Из-под капюшона на Уолли глянули холодные глаза.

— Чего ты еще хочешь, воин? — спросил визгливый голос.

Уолли попытался прочесть тонкие черты его лица. В них было что-то новое — не столь явное торжество? Негодование? Возможно, обида?

— Я бы хотел поблагодарить тебя за то, что ты сохранил мне жизнь, адепт. На самом деле я бы пожал тебе руку, если бы ты мне позволил.

«Конечно, если ты можешь читать мои мысли, ты понимаешь, что я лишь хочу отвлечь твое внимание и внимание твоих приятелей».

— Пожать руку колдуну? Ты когда-нибудь просил кого-нибудь из воинов пожать тебе руку, Шонсу?

«Скорее, Катанджи!»

«Шонсу!»

— Раньше ты не называл меня этим именем, колдун.

Лицо под капюшоном вспыхнуло.

— Неправда!

Уолли собирался лишь отвлечь их внимание. Дразнить колдунов могло быть опасно — но поучительно. Он улыбнулся.

— Ты лжешь, адепт!

Колдун оскалился.

— Нет! Было бы забавно привести в исполнение первоначальный приговор, но у нас нет больше желания с тобой связываться. Можешь демонстрировать свой героизм, что может быть опасно. На твоих друзей это произведет впечатление.

«Первоначальный приговор? Ну-ка, что ты еще скажешь?»

— Нет, адепт. Ты пощадил меня, и я ценю это. Я еще раз предлагаю тебе свою руку.

— А я еще раз ее отвергаю. Терпение моих хозяев не безгранично. Пока что лишь моя клятва защищает тебя. Возвращайся на свой корабль, Шонсу! Тебе еще много предстоит ползать, когда ты вернешься в свое гнездо.

Краем глаза Уолли заметил, как кто-то вырвался из толпы и побежал к краю пристани. Он не посмел повернуться. Капюшоны колдунов, вероятно, безнадежно ограничивали их периферийное зрение.

«Где мое гнездо? Ты знаешь о Шонсу больше, чем я».

— Что ж, надеюсь, твоя снисходительность не причинила тебе вреда.

Лицо колдуна снова стало красным.

Кто-то вскочил на сходни позади Уолли и взбежал на палубу. Уолли обернулся, изображая удивление, и успел заметить худенькую фигурку Катанджи, позади которой развевался лоскут набедренной повязки.

— Кто это был? — взвизгнул колдун.

Уолли пожал плечами.

— Какой-то мальчишка. Что ж, прощай, адепт. Да пребудет с тобой Богиня. Если я встречу кого-то из колдунов, я пощажу его ради тебя.

— Именно об этом тебе и следует беспокоиться, Шонсу! — Колдун повернулся и скрылся прочь.

Уолли снова начал подниматься по сходням; его била дрожь от отпустившего напряжения. Однако колдун был прав. Теперь, когда его знали по имени, репутация Шонсу опустилась значительно ниже нуля. Как он теперь сможет набрать себе войско?

— Невидимки, — сказал Уолли. — Наверняка.

Он стоял на корме, возле правого борта, обнимая одной рукой Джию. Хонакура сидел чуть выше на ступенях, на этот раз на уровне глаз, словно мокрая черная обезьяна, опираясь локтями на колени. Ннанджи прислонился к борту, поставив ногу на нижнюю ступень, суровый, словно тундра. Взгляд его, казалось, был обращен куда-то внутрь. Рядом с ним новичок Катанджи, снова в подобающем воину одеянии, казался маленьким, скромным и неприметным, ожидая, когда на него обрушатся небеса — стоит только брату поймать его наедине, или еще раньше, если лорд Шонсу решит обрушить их на него самолично. Остальные двое были внутри рубки — Телка успокаивала Виксини, или, может быть, наоборот.

Аус уплывал вдаль; «Сапфир» начало покачивать с борта на борт, по мере того как ветер посреди Реки становился все сильнее. Солнце было еще высоко, и до заката было еще очень далеко. Работа в качестве посланника Богини была весьма напряженной — в первые три дня своей миссии Уолли успел настроить против себя два города колдунов, всю гильдию воинов и целый корабль моряков. И, возможно, самих богов.

В данный момент самым важным были моряки.

А взамен он узнал… что?

Он описал все, что видел — горящую тряпку, появление птицы, исчезновение кинжала, необъяснимый ожог моряка. Включая истории из Ова, истории о магических флейтах и яростных огненных демонах. Включая истории из храмовых казарм, которые пересказывал Ннанджи. Однако еще хуже того, что он видел, было то, что он слышал.

— Я думал, что, возможно, они могут читать чужие мысли, — сказал он; Шонсу не знал слова «телепатия». — Слышать то, о чем мы думаем? Но это можно исключить, поскольку мне удалось их одурачить, когда я прикрывал Катанджи; они не знали, о чем я тогда думал. Значит, остается невидимость. Когда Джия со мной говорила, рядом с нами стоял невидимый колдун.

Хонакура вздохнул.

— И сколько же их на борту сейчас?

— Кто знает? Продолжай говорить, и, возможно, мы услышим их смех.

Ннанджи поднял голову и начал оглядываться по сторонам, словно пересчитывая невидимых колдунов. Или, возможно, наблюдая за моряками. Они почти закончили приводить в порядок палубу, и взгляды, которые они время от времени бросали на пассажиров, носили явный оттенок угрозы. Томияно взбежал по другим ступеням на корму, намереваясь поговорить со своей матерью, сидевшей у руля. Вместо похищенного кинжала у него был новый.

— Мой разум давится, когда я прошу его проглотить невидимость, — пожаловался старик. Он не слышал прежде, как Ннанджи рассказывал историю Тарру о колдуне на осле, первое упоминание на эту тему, так что Ннанджи ее повторил специально для него. Хонакура обнажил беззубые десны в жуткой гримасе.

— Мой тоже, — согласился Уолли. — Но я не вижу другого объяснения. Возможно… если моя глупость вообще имела какой-то смысл, она дала мне возможность побеседовать с колдунами. И кое-что я все же узнал. Так что все было не совсем впустую.

— Почему не невидимые воины? — мрачно заметил Ннанджи. — Сделай меня невидимым, милорд брат, и я очищу Ов и Аус для тебя.

Он бы и сам это сделал, и с превеликим удовольствием.

Томияно спустился обратно и поспешил в дальний конец палубы. Моряки, мужчины и женщины, столпились вокруг него, словно группа детей, замышляющих какую-то шалость.

— История достопочтенного Тарру может иметь другое объяснение, — пробормотал Хонакура. — Колдуны, возможно, могли менять метки на лбу. Тогда человек на осле просто становился кожевником, или слугой, или кем-то еще.

— Я сам видел, — терпеливо сказал Уолли. Старик не мог свыкнуться с мыслью о том, что у воина могут быть мозги.

— И это объясняет также и появление фальшивого таможенника, если ты был прав, сочтя его колдуном.

— И это тоже! Однако метки не могут объяснить, каким образом они подслушали нас с Джией. Вероятно, на палубе находился колдун.

Хонакура вздохнул.

— Да. И если бы я мог менять свой облик, полагаю, я бы выбрал себе внешность примерно как у того таможенника — молодого и красивого. Ты бы меня тогда полюбила, Джия?

— Он был очень симпатичный, — тактично сказала Джия. Она улыбнулась и поцеловала Уолли в щеку. — Но я люблю только воинов.

— Одного воина, — сказал Уолли.

— Одного большого, сильного воина.

Он поцеловал ее в ответ. Прошло много времени с тех пор, как они делили пуховую постель в королевских покоях храмовых казарм, когда его тело ощущало всю ту страсть, которую должен был ощущать Шонсу. Храм уже начинал казаться старыми добрыми временами.

Среди команды затевалось что-то недоброе. Моряки исподтишка бросали на них хитрые взгляды. Что-то было решено, о чем-то они договорились. Позорный поступок Уолли превратил их страх в презрение. Капитан был обезображен на всю жизнь, сам корабль оказался в опасности. Что бы ни было причиной первоначальной враждебности моряков, теперь у них были веские причины возмущаться непрошеными гостями — и меньше поводов бояться Богини. Посланники не ползают в грязи.

— Дальше, — сказал Уолли. — Как они узнали, что я на борту? С помощью таможенника. Я ушел в рубку до того, как меня можно было увидеть с берега — я в этом уверен. У меня хорошее зрение, но я не мог различить людей на набережной.

Хонакура задумчиво наморщил свое обезьянье лицо.

— Мне кажется, что они могут посылать друг другу вести, милорд. Колдуны в каменоломне видели, как ты поднялся на борт голубого корабля. Я видел не слишком много голубых кораблей в Аусе. — В лишенном письменности Мире корабли, естественно, не имели написанных на носу имен.

— Возможно, — сказал Уолли. — Хотя я убежден, что колдуны не знали меня как Шонсу. По крайней мере вначале. Тонди могла сообщить им мое имя, но весть об этом не успела бы дойти до Ауса. Меня узнал кто-то в толпе. — Он слишком выделялся. Рослые воины встречались редко.

— Тогда, возможно, они могут видеть на расстоянии, — сказал жрец. — Они увидели, что мост разрушен, но, возможно, не видели, что воины его пересекли. Затем колдуны с обеих сторон встретились у разрушенного моста… Это вполне возможно! Вот почему они так долго догоняли нас у каменоломни!

— Возможно, — заключил Уолли. — И они видели меня на борту, когда «Сапфир» входил в порт? Может быть, может быть!

Моряки ненавязчиво распределились по всей корме. Детей отправили вниз. Ннанджи выпрямился и протянул руку, словно проверяя, свободно ли двигается его меч. В последний момент он передумал, взявшись рукой за ближайший штаг и прислонившись к нему. Теперь он ощущал опасность, исходившую от штатских — с каждой минутой его напряжение росло.

— Ты собрал впечатляющий перечень могущественных способностей твоих противников, милорд, — заметил Хонакура. Голос его прозвучал достаточно цинично для того, чтобы Ннанджи бросил на него раздраженный взгляд.

— И что же ты узнал, старик? — спросил Уолли.

— Признаюсь, очень мало. Я не видел никого, кто наблюдал бы за кораблем. Я видел, как ты спустился по сходням, а потом двух колдунов, которые пошли за тобой, но я не видел, откуда они пришли. Они не проходили мимо меня.

Уолли что-то проворчал. Были ли эти двое до этого невидимы? Невидимок на этой оживленной портовой дороге затоптали бы насмерть за несколько минут. Значит, они были невидимы на борту «Сапфира», а затем последовали за ним на берег?

— Местные жители не слишком были склонны разговаривать с чужаком о колдунах, — сердито сказал Хонакура. — Естественно. Однако мне все-таки удалось узнать, что они здесь уже давно — больше десяти лет.

— Десять лет? — Уолли подобного не ожидал. — Сколько же еще городов они захватили?

— Не знаю.

Послышался тихий голос:

— Милорд?

— Да, новичок?

— Позвольте мне сказать, милорд; это было одиннадцать лет назад, в День Воинов, 27344.

— В самом деле? — сказал Уолли. — Откуда ты знаешь?

Парнишка слегка покраснел.

— Одна девушка сказала, милорд. Она продавала грушевый сидр в кружках. У нее была родительская метка воина.

Уолли почувствовал, как улыбка сползает с его лица. Он бросил взгляд на Ннанджи, который предостерегающе нахмурился.

— И как, вкусный сидр?

Катанджи скорчил гримасу.

— Отвратительный, милорд. Меня заинтересовала родительская метка; сидр я не люблю.

На этот раз Уолли рассмеялся, несмотря на нараставшее на палубе напряжение.

— Что же она еще тебе рассказала, после того как ты поблагодарил ее за превосходный сидр?

Набравшись уверенности в себе, Катанджи сказал:

— Ее отца убили колдуны, милорд, так что я не думаю, что она может меня выдать, хотя она заметила мою метку. Здесь они не используют огненных демонов. Местный гарнизон устроил ежегодный банкет, и туда явились колдуны, которые вызвали воинов на поединок.

— А воины все были на две трети пьяны — или на четыре трети. И что произошло?

— Они все выбежали в парадные двери, размахивая мечами и… И крича, милорд. Она сказала, что колдуны убили их, поразив ударами грома.

— Ударами грома? — Это было что-то новое.

— Вспышками молний, — с серьезным видом сказал Катанджи, — и ударами грома. Как только один из них выходил наружу, его тут же убивали. Это было не так, как в Ове. Их не растерзали на куски и не загрызли, милорд. Как она сказала, на телах не осталось почти никаких следов. Несколько ожогов, но почти без крови.

«От другого — ум возьмешь…»

— Продолжай! — сказал Уолли.

— Потом колдуны приказали всем выйти, проверяя, не остался ли в живых кто-то из воинов среди гостей. Они нашли двоих, пытавшихся выбраться через заднее окно, и тоже их убили. Затем колдуны сожгли дом, для верности. Погибло восемнадцать человек, весь гарнизон. И она еще рассказала, что с тех пор в город приходило еще около дюжины воинов, в разное время, и их всех тоже убили, милорд.

— Молодец! — сказал Уолли. — Ннанджи, я думаю, тебе стоит иначе отнестись к вопросу о сходе на берег без разрешения.

Ннанджи кивнул, гордо ухмыляясь.

Катанджи облегченно вздохнул.

— Колдуны изгнали всех красильщиков.

— Что они сделали?

— Все красильщики покинули город. Девушка не знала, почему, но из-за этого поднялись цены на ткань и на одежду. — Он бросил взгляд на команду. — И на кожу… Я думал, морякам это может быть интересно.

— Неважно! — прорычал Ннанджи. — Что еще?

— Почти все… О, милорд! Следующий город вверх по течению — Км Сан, и там нет колдунов. Но следующий за ним — Вэл, и там они есть. Колдуны, я имею в виду. Она ничего не знала о других городах, даже об Ове.

Народ не слишком много путешествовал, за исключением торговцев, моряков и менестрелей. В Мире не было ни газет, ни телестанций.

— Ты очень хорошо поработал, новичок! Это очень важная информация. И тебе удалось все это выяснить за очень короткое время.

Катанджи покраснел, явно довольный собой, наслаждаясь словами похвалы.

— У меня не было времени поговорить с кем-то еще, милорд.

— Ннанджи, научи своего подопечного сутрам семьсот семьдесят второй, семьсот восемьдесят третьей и семьсот девяностой.

Ннанджи кивнул — эти сутры касались военной разведки и шпионажа.

— И восемьсот четвертой, милорд брат! — Он слегка улыбнулся — про кошек.

— Однако, — сказал Уолли, — твоя метка заживет как следует через несколько дней, новичок. Не думаю, что нам придется плыть обратно в Аус, но если придется, не пытайся повторить тот же трюк снова, ясно?

— Конечно, милорд, — ответил Катанджи, однако не слишком охотно, и Ннанджи подозрительно посмотрел на него. Затем его внимание оказалось отвлечено. Из двери на баке вышла изящная Тана, встреченная широкими улыбками. Не этого ли ждали моряки? При ней не было меча. В пределах видимости не было никакого оружия, если не считать кинжала капитана.

— Итак? — заметил Хонакура. — Ты думаешь, теперь ты низко пал, и обрел знание от другого? Как насчет того, чтобы поднять войско, или замкнуть круг?

Уолли яростно уставился на него.

— Это ты мне скажи!

— Это твоя загадка, милорд.

— Да, но ты ведь кое-что понял, не так ли?

— Думаю, да. — Старик хитро посмотрел на него. — Ты сам сказал это, милорд, но это кажется столь очевидным, что вряд ли мне…

— Кажется, у нас проблемы! — сказал Ннанджи.

Тана держала две рапиры и две фехтовальных маски, направляясь на корму к воинам.

— Адепт Ннанджи! — Она остановилась рядом с главной мачтой, стройная и восхитительная, одетая все в те же два коротеньких куска желтой ткани, заманчиво улыбаясь. — Ты обещал мне урок фехтования!

Ннанджи громко сглотнул.

— Как я могу я сражаться с такой красавицей? — прошептал он.

Уолли беспокоило другое.

— Это какая-то ловушка. Ради всех богов, проверь ее рапиру, прежде чем начнешь. — Высказывая подобные опасения, он руководствовался вовсе не сутрами или воинскими инстинктами Шонсу — у Шонсу никогда не возникало мыслей о подобного рода вероломстве. Шонсу никогда не видел «Гамлета», акт пятый.

Ннанджи недоверчиво взглянул на него.

— Так или иначе, здесь нет места, чтобы вытащить оружие, не то что фехтовать! — Он посмотрел в сторону более просторной площадки на кормовой палубе. Места все равно было мало.

Уолли покачал головой.

— Видишь, какие короткие эти рапиры? А если на нас нападут пираты, бой будет именно здесь, так что имеет смысл потренироваться.

Самое широкое свободное пространство на «Сапфире» находилось перед грот-мачтой, где стояла Тана, но оно было миниатюрным по меркам сухопутного воина, зажатое между шлюпками и передним люком. Команда собралась вокруг, с нескрываемым весельем ожидая продолжения.

— Я польщен, ученица Тана, — голос Ннанджи звучал не слишком убедительно.

— Дай мне подержать твой меч, — сказал Уолли, думая о канатах над головой. — И не недооценивай ее!

На лице Ннанджи снова отразилось недоверие — он мог подозревать о возможных проблемах, но явно не сомневался в своей способности одолеть девушку-Вторую. Уолли не был в этом столь уверен. Воины упражнялись на очень длинных мечах, таких длинных, что с ними с трудом можно было управляться одной рукой, и притом обожали головокружительные прыжки и удары, что явно оказывалось бесполезным на борту корабля.

Ннанджи взглянул наверх, осторожно вытащил меч и подал его Уолли. Потом подошел ближе, чтобы проверить рапиры, которые предлагала Тана. Нахмурившись, словно догадавшись о предупреждении Уолли, она протянула ему обе и предложила выбрать. Ему явно не понравилась ни одна из них, но он взял одну и попытался сделать несколько выпадов. Потом вышел на середину свободного пространства и повернулся к ней лицом. Они надели маски.

— До семи, адепт?

Ннанджи опустил рапиру.

— Я думал, это должен был быть урок, ученица?

— Конечно, адепт. Какая же я глупая. — Она встала впозицию.

— Попробуй чуть выше, — сказал из-под маски Ннанджи. — Лучше. Давай?

Тана сделала выпад, Ннанджи отступил и упал на спину на крышку люка.

— Один! — крикнула Тана. Толпа взвыла.

В следующий раз он продержался на долю секунды дольше, стараясь изо всех сил устоять на ногах, пока в воздухе мелькали клинки. Но затем он снова начал отступать, и то ли он не был уверен в том, что находится позади, то ли попытки вспомнить помешали сосредоточиться. Последовал укол в голову.

— Два!

Он не учел возможности вскочить на крышку люка, что дало бы ему больше пространства для маневра, но Ннанджи никогда не видел фильмов о пиратах. В третий раз он яростно атаковал, сумев сохранить равновесие. Тана без труда отступала к мачте. Это был быстрый и дьявольский поединок, не похожий на тот стиль, к которому Ннанджи привык. Он зацепился рапирой за ванты, и Тана ткнула его под ребра.

— Три!

Команда вопила, словно стая попугаев. Уолли, стиснув зубы, тихо ругался. Если Тана была Второй, то водяные крысы оценивали ранг намного выше, нежели сухопутные жители, но на него произвела впечатление подобная демонстрация воинского мастерства, и он подумал, что и сам не отказался бы от подобной тренировки.

Корабль качнулся…

— Четыре! — торжествующе крикнула Тана. Она сорвала маску и раскланялась под громкие приветствия.

С пунцовым лицом Ннанджи побрел к своим друзьям, словно побитый пес, все еще держа в руках рапиру, килт и маску. Он шел почти три минуты. Избегая взгляда наставника, он перегнулся через поручни, словно готов был сложиться пополам и стравить за борт.

— Непрошеные гости опозорились, так сказать, на собственной территории. Время забавы кончилось, пора было переходить к делу.

Томияно медленно пересек палубу, вскочил на крышку кормового люка и упер кулаки в бока. Трое моряков скользнули позади него, встав напротив гостей — поближе к пожарным ведрам.

— Мы намерены высадить вас на первой же пристани, Шонсу. Оттуда вы сможете добраться пешком.

Ннанджи выпрямился и повернулся к ним.

Корабль вышел на середину реки и двигался на безопасном расстоянии от берега. Уолли увидел фермы. Там должны были быть и пристани.

— Напоминаю тебе, капитан, — с деланным спокойствием сказал он, — что я оплатил дорогу до первого порта, где я смогу набрать себе отряд воинов.

Моряк криво ухмыльнулся.

— Кто станет тебе служить, Шонсу? Первые же воины, которых ты встретишь, отдадут тебя под суд за трусость. Наш договор никогда не сможет быть выполнен. Вы сходите на берег, и скатертью дорога!

Назвать воина трусом — это влекло за собой кровь, столь же однозначно, как молния влечет за собой удар грома. Томияно, возможно, хотел спровоцировать драку, чтобы иметь возможность убить пассажиров, завладев в итоге седьмым мечом и прочими ценностями, которые им принадлежали. Зловещим признаком было отсутствие детей. Однако присутствовали подростки вроде Матарро, так что, возможно, кровопролитие не входило в его главные намерения. Но подобный вариант явно не исключался.

С этим вариантом Уолли согласиться никак не мог. Ннанджи только что продемонстрировал собственное бессилие в условиях корабля, и даже Шонсу не смог бы противостоять буре летящих ножей.

Он не мог и обратиться за помощью к Броте, даже если бы это позволила ему собственная гордость, поскольку она была предупреждена заранее и потому вынуждена была бы согласиться. Он мог бы уступить и сойти на берег, рассчитывая на то, что Богиня не даст кораблю уйти, но моряков явно более не беспокоило божественное вмешательство, и Уолли решил, что они, вероятно, правы. Он не мог более требовать помощи от этой компании. Он получил «Сапфир», как мог бы получить необъезженную лошадь, и ехать на ней было его делом. В эпосах герои никогда не падали с лошадей.

Подчиниться и сойти на берег сейчас означало отказаться от своей миссии — он был в этом уверен. Это могло быть очередным испытанием, или началом наказания. Но удовлетворительного выхода попросту не было.

А Ннанджи ждал, что он станет делать.

Будь же теперь воином!

Уолли все еще держал меч Ннанджи.

— Лови! — крикнул он и бросил меч рукояткой вперед. Томияно подхватил его, словно цирковой жонглер. Другие моряки опустили руки к ведрам и застыли.

— Какого дьявола? — разъяренно спросил капитан.

Уолли взял рапиру и маску из вялых рук Ннанджи, не обращая внимания на его удивленный взгляд.

— Лови! — снова крикнул он, бросая маску.

Томияно увернулся. Маска ударилась о ванты, упала и покатилась по палубе.

— Что ты делаешь, ради всех демонов? — прорычал он.

— Как хочешь, — Уолли подошел к краю люка. — Моряк Томияно, я, Шонсу, воин седьмого ранга, настоящим наделяю тебя правом оказывать сопротивление пассажиру, вооруженному рапирой.

— Что? Ты с ума сошел!

— Посмотрим.

— Что ты задумал?

Уолли вскочил на крышку люка.

— Моряк, ты наглый пес. Тебя следует высечь. Защищайся!

Он прыгнул вперед и нанес удар рапирой. Томияно отразил его и инстинктивно сделал ответный выпад. Уолли парировал его и снова нанес удар. Где-то позади послышался голос Ннанджи: «Дьявольщина!»

«Дзынь-дзынь-дзынь…» За несколько мгновений Уолли оценил противника. Он двигался быстро и владел несколькими очень хорошим приемами. Намного лучше, чем Тана. Возможно, примерно как Шестой? Затем Уолли перешел к делу. Он скользнул острием по груди моряка, оставив красный рубец. Капитан выругался и сделал выпад; Уолли парировал. После ответного выпада Уолли острие рапиры снова прочертило полосу по ребрам моряка. Затем Уолли преднамеренно ткнул его в нос; было опасно наносить удар столь близко от глаз, но это должно было быть больно. Поток крови был весьма впечатляющим.

Приходя в себя перед бешеной атакой, Томияно спрыгнул назад с крышки люка. Уолли последовал за ним и погнал его спиной вперед по его собственной палубе, нанося безжалостные удары.

Зачем он позволил себя втянуть в подобное безумие? Не только лишь для того, чтобы произвести впечатление на Ннанджи или на моряков. Он как бы давал сигнал богам: «Вот моя плоть, а вот меч. Если я утратил право на жизнь, возьмите ее. Если объявлен приговор — приведите его в исполнение».

Рапира против меча — силы были явно неравны. Томияно мог идти на риск, который Уолли не мог себе позволить, поскольку все его неприятности сводились к очередной царапине, в то время как первая же ошибка Уолли могла оказаться последней. Ему приходилось также наносить сильные удары, в то время как в руке Томияно был меч Ннанджи, острее которого просто не было — он мог разрезать плоть столь же легко, как воздух; его прикосновение могло быть смертельным.

Однако у Уолли было два преимущества. Просто удивительно, какое ускорение могли придать мускулы Шонсу рапире за несколько дюймов ее движения, и сколь тяжкий удар он мог нанести. И, хотя капитан был удивительно ловок, Шонсу был лучшим в Мире.

Это было не состязание. Это была бойня.

И команда ничего не могла сделать. Их капитану не угрожала реальная опасность. Они вряд ли бы стали вмешиваться, если только он не позвал бы на помощь. А Томияно не стал бы звать на помощь, хотя исход поединка складывался явно не в его пользу — Уолли правильно его оценил.

Не слышалось ни звука, кроме тяжкого дыхания, отрывистого лязга металла и тяжелого топота сапог Уолли, когда он переступал с правой ноги на левую. Перепуганные моряки столпились вокруг. Ему уже приходилось заниматься этим прежде — Шонсу знал, как драться на палубе корабля. Его стиль полностью изменился. Ни суматоха, ни уходящая из-под ног палуба нисколько ему не мешали.

Мелькание рапиры и меча, казалось, превратилось в звенящий серебристый туман. Томияно отступил назад почти до предела, парируя удары, как только мог. Уолли неумолимо наступал, отбивая защиту противника, словно тот был паралитиком, пробивая ее, словно бумагу. Вскоре оба тяжело дышали и вспотели, но с капитана, кроме того, потоками текла кровь. Его спина, грудь и ребра были исцарапаны и ободраны, словно его высекли.

— Хватит! — выдохнул Уолли. — Бросай меч.

Однако бой продолжался.

Томияно был гордым человеком. Он не мог сдаться. Он не мог позвать на помощь. Он испробовал все, что знал, и несмотря на это оказался побежден. Тем не менее он не мог сдаться.

Уолли перестал наносить удары, продолжая парировать выпады противника.

— Я сказал, брось меч!

Томияно все еще пытался убить своего противника. Их безумная погоня по палубе закончилась, и выпады его становились все слабее и неувереннее, но он не собирался сдаваться.

Уолли решил, что придется сломать ему ключицу.

— Последний шанс, моряк!

Внезапно капитан перехватил меч обеими руками и нанес мощный, протяжный, медленный удар сверху вниз, словно косой или клюшкой для гольфа. Уолли попытался парировать его, но меч выбил у него из рук рапиру и прорезал килт, повредив бедренную артерию. Вот это удар!

Он лежал на спине, глядя на пару торжествующих, обезумевших от боли глаз позади лезвия, занесенного для последнего удара, на фоне ослепительно ярких парусов и неба, слыша лишь удары собственного сердца, выталкивавшего из его тела жизнь алым фонтаном. Время застыло навечно. Никто не дышал. Затем моряк выругался и отвернулся, убрав меч.

Уолли попытался сесть, и тут кто-то погасил свет.

Книга третья МЕЧ НОСИТ ДРУГОЙ

1

Ннанджи бросился вперед, на ходу вспоминая сутру «Как останавливать кровь», но его опередил один из моряков, уже зажимавший пальцами пах Шонсу. Появилась Тана с ведром воды — речной народ явно знал, что делать, когда рядом нет лекарей.

Ннанджи оставил раненого воина на их попечение, удовлетворившись тем, что убрал с дороги Джию. Она бы все равно ничем не помогла, только перемазалась бы в крови. Над Шонсу возникла тень опустившейся на колени Броты, явно знавшей свое дело.

— Ему нужна теплая постель, — сказал он Джии, ведя ее назад к рубке. — Там в сундуках есть одеяла.

Подойдя к двери, они услышали странный рыдающий звук. Он исходил от Телки, которая, вероятно, выбралась наружу, чтобы понаблюдать за схваткой. Она и раньше уже так завывала, сердито вспомнил он — что за ошибка природы! Он дал ей пощечину. Она сразу же вернулась к своему обычному тупо-молчаливому состоянию. Джия прошла мимо нее.

Жрец все еще сидел на ступенях, словно постаревший на тысячу лет, потрясенный до глубины души.

— С тобой все в порядке, старик? — спросил Ннанджи. Хонакура кивнул, потом взял себя в руки и улыбнулся.

Катанджи…

— Мух ловишь, новичок?

— Э… нет!

— Нет… дальше?

— Нет, наставник.

— Тогда закрой рот и стой смирно.

«Ответственность», — говорил Шонсу.

Из толпы доносился голос Броты:

— Он приходит в себя. Вставь ему рукоятку ножа между зубами… иглу…

— Да, она явно знала, что делает.

Ннанджи глубоко вздохнул и огляделся по сторонам. Общее настроение переменилось. Даже речные крысы должны были оценить демонстрацию воинского мастерства, свидетелями которой они только что были — невероятно! Они не могли отправить подобного героя на корм рыбам, а сейчас, похоже, им этого и не хотелось. Так что он мог немного расслабиться и подождать, пока Шонсу придет в себя. Однако ему нужен был его меч; он снова двинулся вперед в поисках капитана.

Томияно стоял, опираясь на фальшборт, судя по всему, едва держась на ногах. Рядом с ним хлопотала пожилая женщина, пытаясь обтереть его полотенцем. Он сопротивлялся ее попыткам, прижимая одной рукой тряпку к кровоточащему носу, а в другой сжимая меч Ннанджи. Его глаза были затуманены от боли, и он все еще с трудом дышал, весь в царапинах, порезах и ссадинах, от пропитавшихся потом волос до измазанных кровью Шонсу ног.

Для штатского он выдержал неплохую схватку, вероятно, лучшую из всех, какие Ннанджи когда-либо видел. Даже если Шонсу и сумел его как следует отделать, моряку удалось парировать многие из ударов, и даже одна удачная попытка была подвигом в поединке с Шонсу. Он продолжал держаться на ногах, что недвусмысленно говорило о его силе воли. Он с усилием сосредоточился и увидел Ннанджи; женщина предусмотрительно отошла.

Ннанджи протянул руку.

— Могу я получить назад свой меч, капитан?

Томияно убрал тряпку от лица и поднял меч, так что его острие почти касалось пупка Ннанджи. Рука моряка тряслась, что было не удивительно, и острый конец покачивался перед мишенью.

— Что ты станешь с ним делать, сынок?

— Уберу его в ножны, моряк.

Несколько минут они продолжали пристально смотреть друг на друга. Кровь текла из разбитого носа капитана и сочилась из его порезов. Если бы моряки были пиратами, и собирались скормить Шонсу пираньям, это был самый подходящий момент для того, чтобы воткнуть Ннанджи в живот его собственный меч. Однако ему уже не в первый раз угрожали мечом, и ничего не оставалось делать, кроме как ждать и смотреть, и он ждал. Рука его была неподвижна — рука же капитана тряслась. Другие моряки наблюдали за ними. Это было очень важно Они оба стояли так достаточно долго, пока дыхание моряка постепенно успокаивалось, но в конце концов Ннанджи почувствовал, что они меняются ролями — уже не моряку было интересно, боится ли он меча у своего живота, а ему самому было интересно — не боится ли моряк вернуть ему меч. Наконец Томияно опустил меч, вытер лезвие тряпкой и протянул его Ннанджи, рукояткой вперед.

Ннанджи взял меч, убрал в ножны и сказал:

— Спасибо.

И ушел.

Все прошло достаточно гладко.

Толпа вокруг раненого еще не разошлась, так что он направился к рубке, чтобы посмотреть, приготовлена ли уже постель… и у двери снова столкнулся лицом к лицу с Хонакурой. Старик явно оправился от потрясения — он иронически улыбался, в своей обычной манере.

— Ну, старик? Этому у тебя тоже найдется объяснение?

— Объяснения — как вино, адепт, — ответил жрец. — Когда их слишком много за один день, это может быть вредно.

Проклятые стариковские увертки!

— А может быть, как хлеб, который печет моя мать: очень хороший, пока свежий, но чем дальше, тем труднее его проглотить.

Старик лишь покачал головой, и Ннанджи выпалил:

— Почему Она его не защитила?

— Она это сделала.

Он взглянул на собравшихся вокруг Броты и раненого воина.

— Это защита? Я не видел никаких чудес.

Хонакура сухо усмехнулся.

— Я видел два! Ты смог бы получить подобную взбучку, а потом не довести дело до конца?

Ннанджи задумался.

— Наверное, нет. А ведь его унизили перед всей командой.

— В чем-то это помогло.

— Как? Впрочем, неважно. Какое второе чудо?

Старик снова хихикнул, отчего можно было прийти в ярость.

— Я даю тебе возможность самому догадаться, адепт.

— У меня нет времени играть в игрушки, — огрызнулся Ннанджи. — И без того дел по горло.

Он направился в рубку, ощущая странное раздражение от глупой ухмылки старика.

— Шонсу перевязали, отнесли в рубку и уложили на синий ватный матрас. Брота посмотрела на него, молча бросив взгляд в сторону Ннанджи, затем вперевалку вышла. Остальная команда последовала за ней.

Джия начала смывать кровь с тела своего господина. Он был без сознания и бледен как… просто очень бледен. Ннанджи взял его заколку для волос, перевязь и меч. Он сел на один из сундуков и проверил мешочки. Шонсу говорил ему о сапфирах, но Ннанджи лишь присвистнул при их виде и поспешно положил их в собственный мешочек, прежде чем кто-либо увидит. Затем он пересчитал все деньги своего наставника. «Мое добро — твое добро», но он намеревался хранить их отдельно. Пока он выложил свои собственные монеты на сундук. Из окна подул холодный ветер, шевеля его косичку.

Он снял свои ножны, заменив их на ножны Шонсу, а затем сел и какое-то время разглядывал седьмой меч, прежде чем убрать его в ножны за спиной. Он пожалел, что у него нет зеркала — наверняка ни одному Четвертому еще не приходилось носить подобного меча. С некоторой неохотой он спрятал в свою сумку и зажим для волос.

Появился Катанджи, все еще бледный. Ннанджи подозвал его к себе.

— Сколько у тебя денег, подопечный?

— Пять золотых, две серебряных, три оловянных и четырнадцать медных, наставник, — удивленно ответил Катанджи.

Откуда у этого сорванца столько?

— Ладно. Пересчитай мои, хорошо?

Катанджи моргнул, но присел возле сундука и сосчитал, не прибегая к помощи пальцев:

— Сорок три золотых, девятнадцать серебряных, одна оловянная и шесть медных.

Правильно.

— Тогда возьми их и позаботься о них для меня, — сказал Ннанджи.

Его брат повиновался, сунув монеты в свою сумку.

— Они не собираются высаживать нас на берег, — сказал он. — Другие хотели, но Брота не позволила — пока. Капитана отвели в трюм. Он… он будет жить?

— Шонсу? Конечно.

Катанджи с сомнением посмотрел на раненого, затем его лицо приобрело выражение, которое их мать называла «вареным».

— Ннанджи… Они не хотят со мной разговаривать, когда у меня меч.

Ннанджи открыл рот, чтобы изречь несколько истин о поведении, подобающем воину… и вспомнил.

— Тогда сними его.

На лице мальчишки отразилась неподдельная радость. С невероятной быстротой он обернул вокруг бедер дурацкую повязку — словно боялся, что Ннанджи может передумать. Затем он привязал к поясу мешочек с деньгами и убежал. Однако будет еще достаточно времени, чтобы сделать из него воина, когда они все покинут этот проклятый плавучий сарай.

Прошло два или три часа; Ннанджи решил оставаться там, где был. Это была лучшая оборонительная позиция, какую только можно было найти, и при этом он мог следить за Шонсу. Раненый находился в сознании, но не полностью. Когда к нему обращались, он открывал глаза и, похоже, понимал, но большую часть времени просто лежал и постоянно метался, часто прося пить, и Джия давала ему воды через соломинку. Потом он снова ложился и закрывал глаза. Он непрерывно дрожал и потел. Она не покидала его. У двери был положен свернутый матрас, чтобы Виксини случайно не уполз, но ребенок пока вел себя хорошо.

Ннанджи немного поиграл с Виксини и немного поговорил с рабыней, но в основном он думал об искусстве фехтования. Техника боя на борту корабля была очень интересной; очень мало работы ногами, и лишь короткие шаги. Огромная работа для руки и плеча — уколы, а не удары лезвием. Он бы не смог сражаться на равных с Томияно, даже на суше. Но он наверняка победил бы там Тану — она бы даже не сумела приблизиться к нему. И тем не менее, на корабле он со всей очевидностью снова выглядел новичком. Хороший воин должен уметь сражаться в любых условиях, и Шонсу определенно умел.

Насколько хорош был Томияно? На два или три ранга ниже Шонсу. Но он сражался более длинным мечом, чем тот, к которому он привык. Добавим ему за это пол-ранга и отнимем один, поскольку он находился на собственной палубе, и по крайней мере два за то, что сражался мечом против рапиры. Проблема была в том, как оценить Шонсу. Уровня Седьмых никто не измерял. «Чтобы быть Седьмым, — любил говорить Бриу, — нужно просто быть непобедимым». Шонсу был лучшим в Мире, может быть, и не в одном?

В конце концов он решил, что ранг Томияно мог бы быть где-то между пятым и шестым. И притом он был моряком! Где он научился так сражаться? Вероятно, от своего покойного брата, о котором упоминала Тана. Если не от него, то, вероятно, вокруг были и другие не хуже него, поскольку очень трудно намного превосходить своих партнеров по фехтованию.

Да, ему следовало бы научиться сражаться в новых условиях. Для начала он вспомнил свой поединок с Таной, а затем поединок Шонсу, тщательно воспроизводя в памяти каждый шаг и каждый выпад.

— Утреннее солнце всходило очень медленно, сверхъестественно медленно для женщины, прожившей всю свою жизнь в тропиках. Дул легкий ветер, и Река была широкой и светлой. Следовало признать, что день был прекрасный; для ее комплекции это был лучший климат. В Аусе говорили, что в этом направлении безопасно, нет отмелей или неожиданных преград. Движение было не слишком оживленным. Команда предусмотрительно держалась поодаль от нее, пока она размышляла над своим решением, так что она сидела в одиночестве у руля, и ничто ее не отвлекало.

Она спала плохо, и проснувшись, не приблизилась к решению ни на шаг, хотя обычно оказывалось, что сон часто помогает в разрешении возникших проблем. Единственное, что пришло ей на ум во сне — она поняла, чего именно не хватает. Она была уверена, что оно — он — непременно появится, и нужно лишь ждать. Хороший торговец умел быть терпеливым, так что она могла предоставить ему сделать первый ход.

Воин был все еще жив, и каким-то образом она знала, что он будет жить. Казалось, он понимал обращенную к нему речь, но мог отвечать, лишь мыча и кивая головой. Она никогда прежде не видела, чтобы из одного тела вытекло столько крови. Даже в Йоке ее палуба не в такой степени напоминала бойню.

Том'о все еще находился под действием снотворного, и она намеревалась какое-то время продержать его в таком состоянии. Если он оскорбил богов, то со всей определенностью должен был за это ответить. Слава Всевышней, у него не была сломана ни одна кость, но он был основательно избит. Снотворное могло помочь ему легче перенести полученные увечья. Он начал становиться раздражительным, еще до того, как началась эта пытка, и Тана тоже. Тана начинала все больше отбиваться от рук. После Йока, казалось, вернулась прежняя ровная, рутинная жизнь, за исключением того, что они не зашли в Хул и даже не проходили мимо Йока или Джуфа; так или иначе, туда они заходили лишь раз в год, за весенним урожаем. Однако все было уже не так, как раньше. Перемены носились в воздухе, хотя она отказывалась это признать. Теперь же перемен было намного больше, чем им когда-либо хотелось.

Что-то происходило… люди начали собираться на главной палубе. Она искоса наблюдала за ними, не показывая, что обращает на них внимание. Затем она увидела появившуюся миниатюрную фигурку, с трудом поднимавшуюся по ступеням у правого борта. Вот и он. Именно его и недоставало.

Он медленно приблизился, слегка задыхаясь, и улыбнулся ей. Не поздоровавшись, он сел рядом с ней на скамейку, не дожидаясь приглашения. Лишь пальцы его ног касались палубы.

Она свирепо взглянула на его сверкающую макушку.

— Тебе нечего здесь делать, когда я держу руль. — Он поймал ее в ловушку, вынудив заговорить первой.

— Я ненадолго. Ты что-нибудь решила, госпожа?

— Я решила, что мне столь же не нравятся нищие на борту моего корабля, как и воины.

Его глаза были удивительно ясными для его явно преклонного возраста.

— Я выше тебя рангом.

Лина была права — он был жрецом. Это было ясно по манере его речи. Шестой? На какое-то мгновение у нее возникло желание потребовать у него доказательств, затем она передумала. Судя по настроению команды, они готовы были пасть перед ним ниц, если он действительно жрец-Шестой. Тогда приказывать им будет он, а не она.

Она что-то проворчала, пытаясь заставить его сказать что-либо еще, но он продолжал молчать, сложив руки на коленях и глядя прямо перед собой, и болтал ногами, словно ребенок. Конечно, он ждал ее ответа. Какая наглость! Затем ее внимание снова переключилось на главную палубу.

— Что там происходит? — Она надеялась, что ее догадка неверна.

— Еще один урок фехтования.

О, нет! Она потянулась к свистку.

— Это его идея.

— Не верю! Мужчина-Четвертый просит дать ему урок женщину-Вторую?

Старик, улыбнувшись, кивнул, не глядя на Броту. Вероятно, ему было больно поворачивать шею на такой угол.

— Адепт Ннанджи — тщеславный молодой человек. Он говорит, что вы фехтуете по-другому. Это так?

— Да. Но я никогда не встречала сухопутного жителя, который признал бы, что у нас это получается лучше.

— Не уверен, что он зашел столь далеко. Но он всегда охотно учился.

Бойцы заняли исходную позицию; большая часть команды встала вокруг, чтобы наблюдать за новым состязанием. Старик снова замолчал, позволяя ей продолжать разговор.

— Я могла бы высадить вас всех на берег, — сказала Брота. Она видела по пути множество небольших пристаней, к большинству из которых «Сапфир» с его скромной осадкой мог бы пристать. Однако рядом не было никаких поселений, где мог бы найтись лекарь, способный отличить рану от меча от укуса змеи.

— Однако ты не собираешься этого делать.

— Посмотрим.

— Я уверен, что ты этого не сделаешь, госпожа. Я не говорил, что ты не можешь попытаться.

— Значит, ты пришел меня предупредить?

На этот раз он повернул голову, обнажив десны в улыбке, затем снова вернулся к наблюдению за поединком. Доносился звон ударяющихся друг о друга рапир, но толпа была странно молчалива.

— Ты жрец!

— Да.

— Что делает жрец среди воинов?

— Собираю чудеса.

— Например?

— Например — твой сын не прикончил Шонсу, когда тот упал на землю. На палубу.

— Ты думаешь, он до сих пор посланник Богини, после той глупой выходки в Аусе?

Маленький человечек устроился поудобнее на скамье.

— Не пытайся предугадать поступки богов, госпожа Брота. Если она хотела, чтобы так поступил воин, Шонсу был единственным, кого она могла выбрать. Верно?

— Но почему…

— Не знаю. Но я это выясню, если проживу достаточно долго… или нет, если так будет угодно судьбе. Я научился терпению много лет назад.

Она взглянула на вымпел и поправила курс. Паруса наполнились сильнее, и корабль радостно накренился.

— Расскажи мне тогда о другом чуде.

— Ты когда-нибудь видела рабыню, которую так любят? Или столь молодого Четвертого? Каждый, кто помогал Шонсу, был вознагражден.

— А мой сын был наказан за то, что помешал?

Он кивнул.

— Даже если я позволю вам остаться, остальная семья может не согласиться.

Он усмехнулся, не глядя на нее.

— Один! — послышался голос воина. Толпа зароптала.

— Он побеждает ее! — воскликнула Брота.

— Он очень быстро учится. Не стоит недооценивать адепта Ннанджи. Он не настолько глуп, как могло бы показаться. Молодость! Он из этого вырастет.

— Шонсу потерял много крови, — сказала Брота. — Если это все, то он будет на ногах через несколько дней — вероятно, еще до того, как мы достигнем Ки Сана. Что потом? Он захочет отомстить Том'о за то, что тот его ранил.

Старик снова усмехнулся.

— Только не Шонсу. Он пожмет ему руку и предложит несколько уроков.

— Тогда он не похож ни на одного воина в Мире!

— Совершенно верно. — Он не стал объяснять.

— Кроме того, я никогда не слышала, чтобы сухопутный давал моряку уроки фехтования. Некоторые даже считают это незаконным.

— Это действительно так?

— Есть какие-то сутры на этот счет, — пробормотала она. Водяных крыс не слишком заботили сутры. — А что, если он умрет? Я видела многие раны, старик. Брат моего мужа погиб от пореза на руке. Мой племянник…

— Пореза от меча?

Было ли это угрозой? Каким образом этот проныра узнал об этом? Но он продолжал пристально следить за поединком, словно ничего не говорил.

— Два! — крикнул Ннанджи.

— Шонсу не собирается умирать. Ему может быть очень плохо… — Старик замолчал, словно обдумывая внезапно возникшую мысль. — Да, ему может быть очень плохо. Но он не умрет. И у тебя не будет никаких проблем с нами. Твоя дочь вполне может договориться с адептом Ннанджи. Его брат…

— Его брат — маленький бесенок! Сегодня утром Олигарро учил его вязать узлы. Зачем сухопутному уметь вязать узлы?

Он громко рассмеялся, брызжа слюной.

— Об этом попросил его Ннанджи. Но ты можешь сама догадаться. А рабыня никогда не покинет своего хозяина, так что с ней проблем тоже не будет.

— Есть еще и другая. Я не люблю корабельных шлюх. Этот Катанджи намекал кое на что ребятам. Верно?

— Я этого не замечал. — Он удивленно посмотрел на нее. — Впрочем, я не думаю, что от Телки есть какой-то прок. Если хочешь, можешь избавиться от Телки, госпожа.

— Как?

Он подмигнул, и они оба внезапно рассмеялись.

— А сердце юной Таны полностью принадлежит лорду Шонсу, — сказал жрец.

— Разве юность не прекрасна? Ты помнишь, как это было, госпожа? Огонь любви? Боль разлуки? Как один человек становится солнцем, а все остальные в Мире — лишь звездами? — Он вздохнул.

Как могла она забыть? Томи, молодой и стройный, красивый, статный, словно алмазная нить. Что могли сухопутные знать о бурных ухаживаниях речного народа, о нескольких часах, проведенных вместе, когда два корабля встречались в порту — зная, что могут никогда больше не увидеть друг друга? А теперь от Томи не осталось ничего, кроме сына, которому хватает смелости дерзить воину-Седьмому, и своенравной, строптивой дочери…

Снова послышался торжествующий крик Ннанджи. Тана еще не выиграла ни одного очка. Теперь ей это уже и не удастся, поскольку рыжеволосый юноша успел освоить присущую водяным крысам работу ногами.

— Тана всегда настаивала на том, что выйдет замуж за Седьмого, — согласилась Брота. — Том'о говорит, за говночиста-Седьмого… — Она позволила конфронтации перейти в беседу, почти в заговор, словно они вдвоем о чем-то сговаривались. Этот сморщенный старец был столь же остр на язык, как и любой торговец.

— Однако — не за этого Седьмого, — сказал он. — Сколько бы она ни пыталась.

— Рассчитываешь, что вы пробудете на борту какое-то время, верно?

Он кивнул и с трудом поднялся.

— Думаю, нам предстоит довольно долгое путешествие.

— Куда? В Ки Сане есть воины.

— Но Шонсу не сможет их завербовать, из-за раны, которую нанес ему твой сын. Так что договор продолжает оставаться в силе. — Он лучезарно улыбнулся. Даже когда он стоял, его глаза были на одном уровне с ее глазами.

Она яростно взглянула на него.

— Я могу вернуть тот драгоценный камень.

Он покачал головой.

— Вы пожали друг другу руки. Я предупредил тебя, госпожа Брота. Не пытайся больше противоречить Богине. Служи Ей хорошо, и будешь вознаграждена.

— А если он умрет?

— Он не умрет.

— Ты не можешь этого знать. — Однако его сверхъестественная уверенность произвела на нее впечатление, к тому же обычно она могла чуять ложь за сотню шагов.

— Я знаю, — просто ответил старик. — Я уверен.

— Уверен — серьезное слово!

— Есть одно пророчество, госпожа. Я знаю, что Шонсу сейчас не умрет, потому что знаю, кто его убьет. И это будет не твой сын.

Он ушел прочь, пошатываясь на качающейся палубе.

— Четыре! — крикнул Ннанджи. Он выиграл «урок».

2

— Слишком поздно выкидывать их за борт, — сердито сказал Томияно. «Сапфир» только что обогнал неповоротливую баржу с рудой и намеревался обойти с подветренной стороны судно со скотом. Оно не отбирало у них ветер, но соседство в течение нескольких минут могло быть не самым приятным.

Да, было уже поздно — слишком много свидетелей. На Реке была оживленно, словно на рыночной площади. Лучи утреннего солнца плясали на волнах. Над головой пронзительно кричали чайки. Брота ничего не ответила.

— За этот проклятый меч мы могли бы купить целый корабль. Не говоря уже о его заколке. А в кошельке у него наверняка нашлось бы куда больше драгоценностей.

За четыре дня дела у него существенно пошли на поправку. Синяки постепенно сходили, хотя спина его все еще была основательно разукрашена, и он с трудом двигал руками, словно они были столь же стары, как сутры. Он стоял, прислонившись к поручням рядом с ней, и что-то ворча. Ей не казалось, что он говорит всерьез, но вполне возможно, он лишь испытывал ее, искушал. Несмотря на суровое испытание, его характер не изменился в лучшую сторону. Чего бы это ему ни стоило, но он победил воина-Седьмого — мало кто из моряков когда-либо мог этим похвастаться.

Она повернулась, глядя на обгоняющую их галеру, взмахивавшую позолоченными веслами, словно крыльями, с испещренным фантастическими узорами носом. Галера намеревалась обойти их судно, прежде чем оно успело миновать баржу со скотом. На мгновение до «Сапфира» донесся запах. Уф!

— Он умрет, — сказал Томияно. Он повернулся и осторожно облокотился о борт. Его грудь была почти так же разукрашена, как и спина, и с обожженного лица клочьями слезала кожа. — Его нога похожа на дыню. Ты его слышала? Ни одного осмысленного слова. Один бред!

— Я говорила тебе, чтобы ты держался подальше от рубки.

— Я только заглянул в окно. А запах от его раны можно почувствовать даже из трюма. Проклятые сухопутники, по всему кораблю! Этот Ннанджи просто опасен. Каждый раз, стоит мне взглянуть на него, я жду, что он начнет кому-то угрожать. Самоуверенный щенок!

Брота молчала. Ннанджи обещал, что не будет ни на кого доносить в Ки Сане. Ннанджи был под контролем. Тане для этого потребовалось совсем немного. Он крутился вокруг нее, словно дрессированный мотылек.

— И еще этот Катанджи! — Томияно сплюнул за борт.

Очевидно, кровь ударила ему в печенку. Слабительное из ревеня — вот что ему было нужно. Интересно, подумала она, сможет ли пиво замаскировать вкус, поскольку он никогда не принял бы его добровольно.

— Ты единственный, кто им недоволен. Похоже, он вполне уживается с остальными.

— Это я и имею в виду! Ты видела, как Дива на него смотрит? А Мей? Но мы должны выкинуть их в Ки Сане, не так ли?

Брота задумчиво чуть повернула руль. Вероятно, было ошибкой никогда прежде не брать пассажиров — Томияно реагировал так, словно его насиловали, и некоторые из других членов команды вели себя аналогично. Он родился на «Сапфире», и никогда в жизни не спал где-либо в другом месте. Он боготворил старую посудину.

С галеры донесся яростный рев. Она сменила курс, а затем, ощетинившись веслами, c трудом увернулась от баржи со скотом. Брота начала планировать следующий поворот. Несколько огромных грузовых кораблей, в три раза крупнее «Сапфира», громоздились впереди, в то время как крошечные роскошные яхты сновали туда-сюда, словно стрекозы — вероятно, владельцы прибыли сопровождать свой груз. Она никогда не видела столь оживленного движения так далеко от порта. Вдоль берега стояли большие дома-усадьбы; они приближались к пригородам. Ки Сан, вероятно, был огромным городом, и она чувствовала, как даже у нее самой нарастает возбуждение. Команда уже в ожидании выстроилась вдоль борта на главной палубе.

— Ты собираешься вышвырнуть их в Ки Сане?

— Подождем, что скажет парнишка.

— Он? Он сказал Тане, что никогда до Ауса не видел ни одного города. Этот Ки Сан… — Томияно окинул взглядом берег и движение на реке. — Там наверняка есть на что посмотреть. Он всосет их всех и даже не чихнет. Парень останется на борту!

Конечно, Ннанджи мог решить остаться, но скорее всего он еще не пришел ни к какому выводу. Сейчас он был на главной палубе вместе с остальными; его косичка медно отсвечивала в лучах утреннего солнца, а на ней еще ярче сверкал серебряный грифон, украшенный сапфиром. Все были там, за исключением Шонсу и его рабыни. Настоящая преданность. Похоже, она никогда не спала.

Томияно, несомненно, смотрел на меч, и внезапно осознал его значение.

— Но ведь он не сможет сойти на берег, не так ли? Воины окажутся большей угрозой, нежели колдуны! — Он рассмеялся, потом пробормотал что-то презрительное о воинах, но себе под нос, так что Брота могла сделать вид, что не слышала.

Для поединка не требовалось никаких причин. Меч гарантировал Ннанджи смерть, стоило только кому-то из высокопоставленных заметить его при нем. Конечно, теоретически он мог носить меч в ножнах, а при себе иметь свой собственный, но адепт Ннанджи наверняка счел бы это ниже своего достоинства. И это не спасло бы его от штатских, или от воинов, не страдавших лишними угрызениями совести.

Судно с лесом и две рыбацких лодки впереди…

— У меня голова раскалывается, — сказала она. — Глаза устали. Жаль, что ты не можешь мне помочь.

— Еще как могу!

— Но твоя спина…

— Я же сказал, что могу!

Она оставила его и направилась к лестнице. Она устала от его жалоб, и остальная семья вела себя не лучше, хотя и не столь грубо. Она собиралась позволить воинам остаться — пока не продаст сандаловое дерево. Она высадит их прямо перед тем, как «Сапфир» отчалит. Так будет безопаснее. Если, конечно, боги не проявят великодушия, как предсказывал старик. Она была торговкой, а слова стоили дешево. Будет видно.

— Брота была на палубе вместе с остальной семьей, сидя на крышке люка, когда показался сам Ки Сан, во всем своем великолепии под лучами солнца. Ей случалось видеть многие города в Мире, но даже на нее это зрелище произвело впечатление. Множество зеленых медных крыш было разбросано по холмам, среди леса шпилей и куполов. На самой высокой вершине сиял белизной и золотом дворец. Оживленная набережная тянулась, насколько хватало взгляда, очерчивая изгиб Реки и гигантскую изгородь мачт и парусов, и уходя по дуге вдаль. Вокруг, словно мошки, носились лихтеры и баржи. Над водой разносился непрерывный грохот лебедок и колес фургонов.

Наблюдая за проплывающей мимо шумной пристанью, Брота подумала о том, сумеют ли они вообще найти место для швартовки. В этот момент от пристани отошло небольшое судно, и Томияно поставил «Сапфир» в образовавшийся просвет с той же легкостью, с какой попадал в плевательницу. Он торжествующе улыбнулся половиной лица. Команда радостно кинулась спускать паруса и бросать швартовы.

Брота тяжело поднялась и подошла к адепту Ннанджи.

— Ну, адепт? Хочешь остаться на борту?

Он сглотнул и кивнул, все еще в ужасе глядя на город.

— Хочу. Ты пошлешь за лекарем, госпожа?

— Хорошо.

— И еще, госпожа! — Он отвел взгляд от берега и слегка содрогнулся. — Я хотел бы продать Телку. Рабыня, у которой начинается истерика при виде крови — не слишком подходящий спутник для воина.

— Это верно. — Брота с серьезным видом кивнула. Молодец, Тана!

Ннанджи, запинаясь, продолжал:

— Э… ты не могла бы продать ее вместо меня? Ты бы могла выручить больше, чем я.

— Вероятно. Когда мужчина вот так продает рабыню, это означает, что она не слишком хороша. Если ее продает женщина, она может заявить, что та чересчур хороша. Конечно, я требую комиссионных. Одну шестую?

Его лицо поникло.

— Тана сказала, что ты хочешь только одну пятую.

— Ладно. Для тебя — одну пятую.

Он просиял.

— Ты очень добра, госпожа.

— Спасибо, адепт.

— Таможенник ушел, Матарро послали за лекарем.

Возможность получить Седьмого в качестве пациента привлекла Шестого, которого сопровождали трое учеников, тащивших его сумки. Это был толстенький человечек с низким, вкрадчивым голосом и мягкими манерами; зеленая полотняная мантия была свежевыглажена, черные волосы прилегали к скальпу. Увидев инвалида, он нахмурился. Лекари столпились вокруг, что-то бормоча и ощупывая больного, в то время как непрофессионалы в напряженном ожидании собрались в дальнем углу рубки. Брота предусмотрительно встала справа от Ннанджи.

Наконец, Шестой поднялся и с некоторым сомнением посмотрел на собравшихся.

— Кому я имею честь доложить? — спросил он.

— Мне, — сказал Ннанджи, выступив вперед. Брота шагнула вслед за ним.

— Рана очень тяжелая, — осторожно сказал лекарь.

Естественно.

— Если бы он был штатским, я бы посоветовал позвать хирурга, чтобы тот отнял ему конечность.

Брота сдержалась, но рука Ннанджи, сжимавшая меч, слегка дернулась.

— Нет.

Лекарь кивнул.

— Я так и думал. Тогда с сожалением вынужден заявить, что за этот случай я не возьмусь.

Брота готова была вмешаться, но парень знал верный ответ.

— Мы уважаем твои знания, достопочтенный. Однако, пока ты здесь, возможно, ты мог бы что-либо посоветовать… относительно этих царапин от рапиры у меня на ребрах. Что ты порекомендуешь? — В одном глазу у него блестела слеза, но он, похоже, этого не замечал.

Лекарь понимающе кивнул и посоветовал Ннанджи находиться в прохладном месте, побольше пить, следя, однако, чтобы не захлебнуться, прикладывать к царапинам горячие компрессы каждые два часа, а в промежутке применять бальзам, который один из учеников достал из сумки. Ннанджи с серьезным видом поблагодарил его и заплатил золотой за бальзам и за совет.

— Ты вернешься завтра, достопочтенный? — спросила Брота. Ннанджи выглядел несколько удивленным, но Шестой радостно просиял и сказал, что, конечно, он придет снова проверить ссадины адепта. У нее не было намерения оставаться здесь на ночь, но она не хотела, чтобы он разболтал гарнизону о Седьмом в порту. Пока, по крайней мере.

Она проводила лекарей с корабля.

— Как долго, достопочтенный? — спросила она.

— Пять дней? — сказал толстенький Шестой. — На открытом воздухе. Но он был сильным человеком. Конечно, ты можешь позвать жрецов.

«Пять дней», — подумала Брота.

Лекарь почти сам не стал жертвой меча, когда уходил, поскольку Матарро и Катанджи организовали ему почетный караул у трапа, как это было принято на больших кораблях, и салютовали весьма неумело. Брота подавила улыбку и крикнула Ннанджи, чтобы тот пришел и преподал им урок. Он в ярости вылетел из рубки и с удовольствием выполнил ее просьбу.

— Ради всех богов! — сказал Матарро, когда монстр ушел. — Он что, в самом деле думает, что мы простоим так весь день?

— Нет, — Катанджи снова расслабился, приняв более удобную позу. — Он просто расстроился из-за Шонсу. Нандж в основном в порядке.

Затем мимо них проследовала направлявшаяся на берег Брота, и они снова отсалютовали мечами, но уже не столь рискованно.

Они смотрели, как на пристани раскладывают образцы товаров — сандаловое дерево и несколько медных котлов. Брота устроилась в кресле, а оживленная портовая жизнь Ки Сана продолжалась вокруг под жарким солнцем. Фургоны, грохотавшие с грузом бочек и тюков, поднимали облака едкой, пахнущей лошадьми пыли, в то время как высокопоставленные торговцы проходили мимо со своими свитами, с презрительной усмешкой бросая взгляд на товары. Лоточники толкали нагруженные тележки, зазывая покупателей; носильщики катили тачки. То и дело среди всего этого движения мелькали носилки, пешеходы, мулы и коробейники, платья, мантии и набедренные повязки, желтые, коричневые и оранжевые, на фоне всеобщей суматохи и шума. Территорию патрулировало немалое число воинов.

— Что теперь происходит? — зачарованно спросил Катанджи.

— Да всета же самая тошниловка, — ответил Матарро. — Если какому-нибудь торговцу станет интересно, что тут у нас, он подойдет, посмотрит и скажет, что все это дерьмо, а Брота ему ответит, что он дурак и что это отличный товар. Потом они попытаются договориться о цене, а потом, если у него серьезные намерения, он поднимется на борт и взглянет на наши запасы. Наконец, они пожмут друг другу руки.

Какое-то время ничего не происходило. Несколько торговцев по-собачьи фыркнули и удалились. Затем Тана вывела Телку, умытую, причесанную и подобающе одетую, и повела ее на пристань. Первые отсалютовали и любовно посмотрели им вслед.

— Ты ни разу не пробовал, — сказал Матарро.

— Пробовал! — Катанджи закатил глаза. — Прошлой ночью! Нандж храпел, словно точильный камень. Я подкрался и попробовал. Три раза.

— Она похожа на кучу дерьма! — с сомнением сказал юнга.

— Вовсе нет! — заверил его Катанджи. — Стоит мне начать, и она просто звереет. ЕЙ нравится! Она так стонет и вздыхает! Просто здорово! — Он пустился в описание живописных деталей.

На Матарро это произвело впечатление, но он все еще не был убежден.

— Можешь поклясться на мече?

Катанджи ответил, что, конечно, может, с уверенностью человека, слова которого никогда не подвергаются сомнению. Затем их внимание снова переключилось на пристань.

Появление Телки вызвало значительно больший интерес, нежели целая груда сандалового дерева. Торговец-Шестой прервал переговоры у соседнего корабля и поспешил к ней, чего было достаточно для того, чтобы Брота тут же вскочила со своего кресла. В тот же момент дорогу пересек Пятый, за ним еще один Шестой. За ними последовали другие, образовав толпу, которая начала расти и толкаться. Матарро несколько раз недоверчиво выругался, и из рубки появился Ннанджи, чтобы посмотреть, что происходит. Похоже было, что Брота ведет аукцион, судя по взмахам рук и громким голосам.

— Они что, никогда баб не видели? — спросил Катанджи.

— Таких — нет! — с горящими глазами ответил Матарро.

Затем в задней части толпы произошло некоторое замешательство, и она поспешно расступилась, пропуская пришедших последними воинов.

— Святые корабли! — сказал Матарро. — Шестой?

Ннанджи снова заперся в рубке, а потом выглянул в окно, бормоча что-то себе под нос, дрожа от ярости и разочарования.

Джия накладывала бальзам. Она взглянула на него — лицо ее было бледным, а глаза покраснели — и откинула тыльной стороной ладони волосы со лба. На лице ее появилась слабая улыбка.

— Адепт? Если ты положишь свой меч под край подстилки и будешь держаться поближе к двери, ничего страшного не случится.

Однако Ннанджи не мог столь легко избавиться от ответственности. Он оставался в рубке, раздраженно ходя взад и вперед у окна.

Толпа быстро рассеялась, оставив лишь отряд воинов и нескольких любопытных зрителей.

— Джия! Смотри! — внезапно воскликнул Ннанджи.

Вместе они смотрели, как Телке помогают сесть в носилки. Не веря своим глазам, они увидели, как ее уносят в сопровождении вооруженного эскорта.

— Я видел много чудес рядом с Шонсу, — прошептал Ннанджи, — но никогда не видел ничего подобного. Рабыня в носилках?

Брота на мгновение остановилась, чтобы поговорить с одним из торговцев, затем протопала наверх по сходням. Оказавшись в безопасности на собственной палубе, она откинула назад голову и прорычала хорошо подобранный набор речных проклятий, размахивая в воздухе кулаками. Ее команда разбежалась кто куда, зная, что в подобном настроении с ней лучше не разговаривать. Она резко развернулась и быстро направилась в сторону рубки. Катанджи семенил за ней. Матарро следовал за ним, более осмотрительно.

Она чуть не сорвала дверь с петель.

— Вот твои деньги! — рявкнула она, с силой впихивая маленький кожаный мешочек в руку Ннанджи. — Двадцать золотых!

— Шестой купил ее?

— Да! Достопочтенный Фарандако, воин-Шестой, староста Ки Сана! — Казалось, она выплевывает слова. — Я подняла цену до пятидесяти, и она поднялась бы еще выше — до восьмидесяти или девяноста. Но тут является ваш достопочтенный воин и говорит, что двадцати за рабыню более чем достаточно, и забирает ее. Воины!

Вооруженное ограбление! Ннанджи посмотрел на маленький мешочек, все еще лежавший в его громадной ладони, посмотрел на Броту… посмотрел на беспокойное, покрасневшее лицо Шонсу.

— Брат, — грустно сказал он, — нам нужен благородный воин.

Ответа не последовало.

— Он был еще великодушен! — Брота все еще тряслась от ярости. — Ему незачем было платить больше одного золотого. Или вообще не платить!

— Почему, госпожа? — спросил Ннанджи. — Что такого особенного в Телке? Почему носилки?

— Король, — сказала Брота, понизив голос почти до обычного уровня. — Он коллекционирует таких, как она, рабынь.

— Я рада за бедную Телку, — сказала Джия. — Она будет жить во дворце. Богиня вознаграждает тех, кто помогает моему господину.

Ннанджи и Брота переглянулись, удивленные и несколько пристыженные из-за того, что сами об этом не подумали.

— Что ж, ты подняла цену до пятидесяти, — сказал Ннанджи, высыпая монеты в раскрытую ладонь. — Пятая часть будет… десять, верно? Значит, десять тебе и десять мне — ровно столько я за нее и платил.

Брота фыркнула, но взяла деньги, пока он не передумал.

— Держи, Катанджи, сохрани их для меня, — сказал Ннанджи. Потом он вспомнил, что двое Первых были оставлены на страже. Он обрушился на них, выгнав обоих из рубки с обещаниями всяческих бед на их головы.

— Пятьдесят золотых! — прорычал Катанджи, когда они снова были на своем посту, на безопасном удалении. — За подстилку? — Он с отвращением поморщился. — Парень, кого-то ждет королевское разочарование!

Матарро ухмыльнулся, зная, что на сей раз он значительно ближе к истине. Затем они расхохотались. Они хохотали так громко, что чуть не выронили мечи.

3

— Три сотни! — Томияно поспешно оглянулся через плечо, боясь, что торговцы могли услышать его изумленный возглас. Однако они были заняты присмотром за рабами, которые носили с корабля сандаловое дерево и грузили его в фургон.

Брота молча кивнула, продолжая собирать монеты со стола в кожаный мешочек. Никогда еще на борту «Сапфира» не оказывалось столь прибыльного груза; это вполне стоило тех тридцати золотых, что они потеряли из-за задержки на пристани, где к ним на борт поднялся Шонсу.

Полдень еще не наступил, и хорошая для плавания под парусом погода, похоже, могла пропасть зря.

— Следующий порт? — спросила она.

— Три дня до Вэла. После этого еще три, может быть четыре, до Дри.

Пять дней!

Груз?

— Медь, — сказал ее сын, и она кивнула. Ки Сан гордился своими медными изделиями. Ее собственное собрание котлов было подвергнуто осмеянию, но, к счастью, у них в трюме было лишь несколько десятков, остатки. Загрузиться хорошим местным товаром, и все можно будет продать вместе. Более того, прямо напротив того места, где они стояли, располагался большой склад медных изделий — возможно, это была одна из подсказок Богини, а может быть, и нет, но это позволяло обойтись без найма фургона. И в самом деле, перед складом уже в ожидании стоял торговец. Она подала мешочек Томияно и двинулась впереди него через дорогу. Если бы им пришлось идти далеко, она взяла бы свой меч. Если бы потребовалось, его бы взял с собой и Томияно.

Торговец был Третьим — молодым, нервным, вероятно, недавно начавшим самостоятельное дело. Его хозяйство было небольшим по местным меркам, однако в его сарае хватило бы места, чтобы вместить «Сапфир». Она подобающим образом приветствовала его, и он приветствовал ее в ответ. Последовали обычные жалобы на то, что торговцы торгуют лишь с торговцами, но она уже знала, что следует отвечать, и мало кто из торговцев ставил сутры превыше прибыли. Качество товара произвело на нее впечатление, и Томияно знаком показал ей, что товар ничем не хуже любого другого. Котлы, кружки, сковородки, ножи, блюда — главным образом блюда. Блюда были тяжелыми. Она бродила среди штабелей товара, не в силах отвести взгляда от сверкающего металла, который был везде, даже свисал с потолка. Она нашла уголок посвободнее и приступила к переговорам. Объем, вес, погрузка, повреждения…

Затем она с благодарностью приняла предложенное ей кресло, продолжая играть роль беспомощной вдовы. Томияно искусно подыгрывал ей, реагируя на ее незаметные знаки. Сколько меди они могут взять на борт? Зависит от того, сколько блюд, сколько котлов. Она обратилась за помощью к торговцу, зная, что «Сапфир» намного вместительнее, чем могло показаться — каюты были маленькими. Они стали обсуждать размер трюма. Она сказала — большой, а Томияно терпеливо возразил, что маленький. Торговец поверил моряку.

— Вот, — внезапно сказала она, доставая мешочек. — Три сотни, которые мы только что выручили за дерево. Ты забираешь их, а мы забираем столько, сколько сможем увезти. Самый простой выход, не так ли? — Она невинно улыбнулась.

Томияно зарычал на нее: три сотни золотых — им никогда не увезти столько. Однако у торговца возникли подозрения.

— Ты серьезно, госпожа?

— Конечно. — Нужно было не дать ему опомниться. — Три сотни за все, что мы сможем увезти, по нашему выбору. С доставкой на борт.

Он рассмеялся.

— Госпожа! Это будет стоить не меньше тысячи.

Попался!

— Три сотни в этом мешочке, которые мы только что выручили за дерево. Если доставишь груз сразу, мы сможем выиграть дополнительных полдня пути. Если я пойду куда-то еще, мне придется торговаться, и мы останемся здесь на ночь.

Он кивнул, глядя на корабль и что-то подсчитывая в уме.

— За весь груз… восемь сотен.

Она вперевалку вышла из сарая и посмотрела на Томияно.

— Там еще двое, а там трое, — сказал он, показывая. Торговец что-то крикнул ей, но она продолжала идти дальше. Семь сотен. Она не останавливалась, в то время как Томияно неистовствовал по одну сторону от нее, а торговец по другую.

— Все лучшие мастера города…

— Для товара на триста золотых у нас просто нет места! Он поцарапается и погнется. А вес! Он нас утопит.

Она фыркнула.

— С Шонсу на борту? Ха!

Булыжная мостовая не позволяла ей идти слишком быстро.

— Пять сотен, мое последнее слово. — Торговец все еще шел за ними, а впереди уже виднелся склад другого торговца медью.

— Что, если он умрет? — проворчал Томияно. Теперь уже не могло быть и речи, чтобы выкинуть кого-то за борт.

— Лекарь сказал, что у нас есть пять дней. Пока прошла лишь половина одного.

— Четыреста, — сказал торговец.

Они подошли к следующему складу, который был намного больше. Владелец был уже предупрежден своими агентами и ждал. Он жестом приветствовал ее.

— Договорились! — рыдающим тоном произнес молодой человек у нее за спиной, и она, повернувшись, протянула ему обе руки.

— Котлы были везде: в каютах, вдоль проходов, в шлюпках, на палубах. Блюда ушли в трюм, и Томияно волновался об осадке, смещении груза, незаконченном ремонте, балласте и дифференте. Торговец истерически рыдал, крича, что он разорен. Команда была потрясена, всерьез сомневаясь в том, что Брота в своем уме. Что они будут делать с котлами по всей палубе, если пойдет дождь? Как в случае опасности добраться до шлюпок? Брота игнорировала все их замечания. Она умела пользоваться благоприятной возможностью, и не думала, что Шонсу предстоит умереть. За весь товар она могла выручить по крайней мере втрое больше. Пять дней. Во всяком случае, его нога еще не начала чернеть.

Единственным местом, где не было металла, оставалась рубка. Часть груза сначала разместили там, однако Ннанджи вытащил все наружу и с яростным взглядом встал в дверях, скрестив на груди руки, с седьмым мечом за спиной. Он мог быть простым воином, но, похоже, догадался, что происходит и почему. Рубка осталась свободной.

«Сапфир» медленно отвалил от пристани, слушаясь руля с неохотой, и, как ей показалось, с негодованием.

— Рубка осталась единственным местом, где можно было есть, так что когда они бросили якорь, именно там был подан обед — жареный дронт и остро пахнущий пирог с ламантином, свежий ржаной хлеб и дымящиеся блюда свежих овощей из Ки Сана. Брота сидела на одном из сундуков, а все остальные расположились на полу.

Она ощущала странные настроения всей компании. Команда беспокоилась о балласте и о грузе, а также о завтрашней погоде; но они также радовались неожиданной удаче с сандаловым деревом, веря, что Богиня теперь к ним благосклонна. О Хуле уже забыли. Единственным, что омрачало их радость, было осознание того, что раненый в углу скоро умрет от своих ран, как умерли Матирри и Брокаро. Пассажиры были угрюмы, но столь же уверены в том, что он будет жить. По мере того, как блюда передавались по кругу, тут и там начинались разговоры, а затем снова тревожно замолкали.

Вошел Томияно, неся большой медный котел со странной змеевидной трубкой наверху. Брота затаила дыхание. Он обвел всех взглядом, пока не заметил Ннанджи, затем осторожно пробрался среди ног и аккуратно поставил котел на палубу.

— Адепт Ннанджи, — хрипло сказал он. — Ты знаешь, что это?

Ннанджи хмуро посмотрел на него и покачал головой.

— Твой наставник видел несколько таких же в Аусе, — сказал Томияно, — но больших размеров. По какой-то причине они его очень заинтересовали. Я надеялся, что ты знаешь. Мы взяли его вместе с другими.

Ннанджи закрыл глаза.

— Он сказал только: «Я увидел несколько медных змеевиков, которые, как я думал, могут иметь какое-то отношение к колдунам, и подошел поближе, чтобы взглянуть на них». — Его голос приобрел некоторые черты голоса Шонсу. Он снова открыл глаза. — Ничем не могу тебе помочь, капитан. Но, возможно, ты позволишь мне купить его, так что он сможет на него посмотреть, когда придет в себя.

— Я дарю его тебе, — хрипло сказал Томияно.

Брота мысленно вознесла молитву Всевышней: предложение мира! Невероятно! Но примет ли его воин?

— Я не могу принять дар от тебя, капитан, — сказал Ннанджи. — Сколько стоит купить котел?

Томияно покраснел от ярости.

— Пять золотых!

Ннанджи спокойно полез в свой кошелек и отсчитал четыре золотых и двадцать одну серебряную монеты, положив их на палубу у ног моряка. Безумие!

Как только он закончил, моряк пинком отшвырнул деньги и протопал на другую сторону рубки, с потемневшим от гнева лицом, оставив котел на месте.

Брота вздохнула и решила не вмешиваться. Когда мужчины ведут себя как дети, женщинам лучше всего оставаться в стороне.

— Какой следующий порт, миледи, и как далеко? — спросил из угла Хонакура.

— Вэл, примерно три дня пути, — ответила она с набитым ртом.

— В Вэле колдуны! — резко сказал Ннанджи.

Брота быстро посмотрела на Томияно.

— Это правда?

— Я не спрашивал, — хмуро признался он, злясь на самого себя. — О погоде, течениях, вехах, мелях, торговле — спрашивал, но о колдунах не догадался! Я не спрашивал и насчет Дри — следующего за ним.

— В Дри все в порядке, — сказал Катанджи.

У парнишки прямо-таки дар бросать камни в спокойную воду, подумала Брота.

— Я не разрешал тебе сходить на берег, — прорычал в наступившей тишине Ннанджи.

Катанджи ничего не ответил, продолжая есть.

Ннанджи признал свое поражение.

— Ладно. Что тебе удалось выяснить?

— Левый берег — страна колдунов, — сказал его брат, показывая хлебной коркой в сторону гор.

— Ты что, не можешь отличить правое от левого?

— Он прав, адепт, — сказала Брота. — Мы идем вверх по течению, так что та сторона — левый берег.

Ннанджи яростно сверкнул глазами, поняв, что угодил в ловушку. В глазах Катанджи плясали веселые огоньки, но он был достаточно осторожен для того, чтобы не улыбаться.

— На юге — Черные Земли, наставник, — сказал он. — Колдуны захватили по крайней мере три города на левом берегу — Аус, Вэл и Сен, может быть, и другие. И, конечно, Ов, по другую сторону от гор Реги-Вул. Даже моряки, похоже, не знают больше чем о двух или трех городах. Но на правом берегу колдунов нет, по крайней мере, здесь. Ки Сан, Дри, а потом Каср — там все в порядке.

Его брат кивнул и прорычал:

— Молодец, новичок.

Голос его снова звучал как у Шонсу — Катанджи заметил это и скрыл улыбку, набив рот пирогом.

— Молодец, — снова пробормотал Ннанджи, задумчиво морща лоб. Он посмотрел на Броту. — Значит, пройдем мимо Вэла?

— Хватит с меня колдунов, — ответила она. — Мы можем отправиться в Дри.

— Но за пять дней туда было не добраться.

Обед закончился, и блюда были убраны. Олигарро принес свою мандолину и немного поиграл. Затем Холийи сыграл несколько мелодий на своей свирели. Потом наступила сонная тишина… Было уже почти темно. В небе засиял Бог Сна, странно низкий, большой и яркий.

— Нандж! — сказал Катанджи. — Спой нам песню.

— Нет, — ответил Ннанджи.

— Да! — сказали все остальные. К пассажирам теперь относились благосклонно. Меняющие Курс принесли удачу.

В конце концов Ннанджи дал себя уговорить. Голос его был тонким и не слишком сильным для менестреля, но подсознательный дар подражания вел его сквозь мелодию, а слова, похоже, не представляли для него проблемы. Он выбрал одну из великих саг, о встрече у Илли и о десятилетней осаде, о великом герое Акилисо-Седьмом, и о том, как он гневался в своем шатре из-за того, что один из его подданных увел у него девушку-рабыню. Это была знакомая история, но он исполнял ее, как менестрель, понижая голос и делая паузы, с торжествующими и грустными интонациями — все в нужных местах.

Но когда он дошел до места, когда брат Акилисо по клятве вышел на поединок вместо него, он внезапно остановился.

— Думаю, на сегодня достаточно, — сказал Ннанджи. — Закончу завтра.

В рубке раздались аплодисменты и одобрительные возгласы; кто-то украдкой вытер глаза. Брота с трудом расправила плечи. Она была столь же захвачена песней, как и все остальные. Старик, возможно, был прав. Шонсу мог прийти в себя еще до того, как они достигнут Дри, где должны быть воины. Тогда Богиня отпустит «Сапфир». Три сотни золотых за груз сандалового дерева!

Но она думала, что Шонсу, скорее всего, умрет.

Из тени послышался мальчишеский голос Матарро. Уже было совсем темно, лишь светились окна. Пятна отраженного света плясали на потолке.

— Адепт Ннанджи? Что ты будешь делать, если лорд Шонсу умрет?

— Это тебя не касается, мальчик, — бросила его мать.

— Все в порядке, — послышался тихий голос Ннанджи из темноты с другой стороны. — Это касается воинов, так что он имеет право интересоваться. Я тоже умру, новичок.

Брота похолодела от ужаса.

— Отбой! — громко объявила она, поднимаясь на ноги. Один или двое детей последовали за ней, но остальные не шевелились, ожидая продолжения.

— Нандж! — крикнул Катанджи. — Что ты имеешь в виду?

— Никто же не виноват! — воскликнула Брота. — Том'о было дано право оказывать вооруженное сопротивление.

— Все верно, — сказал Ннанджи. — Я никого не обвиняю. Видишь ли, новичок, если бы я был связан с лордом Шонсу только первой клятвой, как его сторонник, или второй клятвой, как его подопечный, никаких проблем бы не было. Однако мы оба принесли куда более серьезную клятву, так что я буду вынужден попытаться за него отомстить.

Томияно что-то неразборчиво проворчал откуда-то с правой стороны от Броты.

— Впрочем, до этого не дойдет, — с тем же успехом Ннанджи мог обсуждать цены на рыбу, столь спокойным и ровным был его голос. — Однако проблема бы возникла интересная. Капитан — не воин, так что я не мог бы вызвать его на поединок, и его не в чем обвинять, так что я не мог бы просто объявить приговор и убить его. Вероятно, мне пришлось бы вручить ему меч и снова дать ему право защищаться, чтобы он меня убил. Но этого не случится, поскольку Шонсу не умрет.

— Грязный сухопутный ублюдок! — прорычал Томияно. — Ты думаешь, ты смог бы так легко от меня уйти?

— У меня не было бы никаких шансов. Ты мог бы воткнуть в меня нож, или пронзить меня мечом. И даже если бы я победил тебя, остальные бы меня тут же прикончили.

Томияно сердито заворчал, соглашаясь.

— Так что можешь не беспокоиться, — сказал Ннанджи. — Я все равно этого бы не сделал, не предупредив тебя. Шонсу не собирается умирать, а даже если он и умрет, ты легко прикончишь меня первым.

— Это означает конец для всех вас! — закричала Брота. — Для свидетелей, наверняка для твоего брата. Да, это конец для всех!

— Я предполагал подобное, — холодно сказал Ннанджи. — Но клятва есть клятва.

Она громко выругалась, утихомирив начавший было подниматься шум.

— Хватит! — бросила она. — Завтра вы сходите на берег на первой же пристани. Все. Я никогда в жизни не нарушала договоров, но с этим покончено!

Раздались одобрительные возгласы команды.

В темноте слева от нее кашлянул маленький жрец.

— Ты хорошо заработала на своем дереве, госпожа?

Брота похолодела. Она не только приняла драгоценный камень от Шонсу — она еще и получила золото от Богини. И корабль был настолько перегружен, что любое внезапное волнение могло положить его на бок.

— Ладно… завтра посмотрим, — пробормотала она.

Рубка наполнилась недоверчивыми возгласами. Они решили, что она сошла с ума. Она тоже.

4

На четвертый день пути от Ки Сана, ближе к вечеру, Брота послала Томияно за Ннанджи. Долговязый молодой воин, бледный и сухопарый, стоял, угрюмо облокотившись на борт, и смотрел на Реку. Лучи солнца отражались от серебристой рукоятки его громадного меча; на его рыжей косичке сверкал сапфир. Мало кто на корабле отваживался даже отвечать ему, тем более к нему обращаться.

Она смотрела, сидя у руля, как Томияно приближается к нему, и увидела, что он преднамеренно толкнул несколько медных сосудов, чтобы Ннанджи услышал его. Олигарро и Холийи тоже были на палубе, бдительно наблюдая за происходящим.

Капитан что-то сказал; Ннанджи бросил взгляд в ее сторону, потом пожал плечами и направился к корме. Если ему было и не по себе от того, что за спиной у него находился вооруженный ножом моряк, то он не подал вида. Корма была еще больше загромождена котлами, чем палуба, и им обоим приходилось пробираться между ними.

— Госпожа? — с любопытством, но осторожно спросил Ннанджи.

Брота показала за правый борт. Вдалеке над водой виднелась тонкая линия берега, на которой острый взгляд едва мог различить верхушки домов, а при хорошем воображении можно было увидеть башню. За ней лежали далекие горы Реги-Вул, выделяясь на фоне хрустально-голубого неба.

— Вэл? — спросил Ннанджи.

— Вэл, — согласилась она, потом показала в сторону носа.

Он повернулся, разглядывая болотистый, необитаемый кустарник, проплывавший лишь в нескольких кабельтовых от них. На этом берегу в течение многих часов не было видно никаких поселений, даже хижин. Потом он взглянул на снасти и снова озадаченно повернулся к ней.

— Что я должен был увидеть?

Сухопутный житель!

— Небо, — сказала она.

Не могло быть ничего более очевидного — гигантская, клубящаяся грозовая туча, ослепительно белая наверху, у основания которой во мраке то и дело вспыхивали молнии.

— Корабль перегружен, не так ли? — сказал он, весело поворачиваясь к ней.

— Даже если бы это было и не так, в такой ситуации лучше находиться в порту, — ответила она. — Я никогда не видела, чтобы гроза приближалась столь быстро.

Внезапно он широко улыбнулся.

— Она хочет, чтобы мы посетили Вэл.

Брота не видела никаких причин для того, чтобы улыбаться. Она навалилась на руль, и «Сапфир» начал неохотно повиноваться.

— У нас нет выбора, — мрачно сказала она.

— Прекрасно, — сказал Ннанджи. — Я останусь в рубке.

Лицо Томияно было искажено ненавистью и негодованием. Он пощупал отметину, оставленную колдуном на его щеке.

— Я тоже, — сказал он.

Через час она снова послала за Ннанджи, и на этот раз он пришел один. Перегруженный корабль тяжело покачивался на прерывистом ветру, а до Вэла, казалось, было все так же далеко. У Ннанджи на этот раз снова был его собственный меч, вместо меча Шонсу — видимо, он был готов к возможным неприятностям.

— Возможно, у нас не получится, — сказала ему Брота. Возможно, она ошибалась; возможно, Шонсу судьбой было предначертано утонуть, а ей — понести наказание за собственную жадность.

Воин выглядел озадаченным. Гроза простиралась над ними, готовая вот-вот закрыть солнце, но Ннанджи не обращал на это внимания. Он показал в сторону Вэла.

— Я думал, ты направляешься туда, госпожа?

— Мы меняем курс, — бросила она. — Мы не можем идти прямо против ветра, Ннанджи!

— О! — сказал он, не слишком интересуясь техническими подробностями.

— Нам придется очистить палубу, — сказала она, стискивая зубы при виде его улыбки.

— Котлы могут заполниться дождевой водой? — спросил он.

— Они покатятся. Мы должны убрать все, что сможем, в рубку.

Улыбка исчезла с его лица, и на мгновение ей показалось, что он начнет возражать, но затем он кивнул.

— Если мы положим Шонсу за этими двумя сундуками, он будет в безопасности?

— Мы об этом думали. По крайней мере, ему не будут угрожать катающиеся котлы.

Ннанджи кивнул.

— Я могу чем-либо помочь? — спросил он.

Она показала в сторону загроможденной кормы.

— Можешь выкинуть все это за борт, если хочешь.

Он моргнул.

— Ты серьезно, госпожа?

— Да.

Он с трудом удержался, чтобы не рассмеяться.

— Прекрасно! — сказал он и начал сбрасывать котлы, сосуды и кувшины за борт. Лаэ и Мата уже занимались тем же самым на главной палубе, в то время как остальные начали забивать рубку. Томияно освобождал шлюпки. Затем на воду опустилась тень, и солнечный свет погас.

«Сапфир» с трудом продвигался вперед, оставляя позади след из покачивающихся на волнах медных сосудов. Брота избегала взгляда Ннанджи.

Внезапно ветер стих. Паруса безвольно поникли, и корабль застыл на волнах. Сброшенные с него котлы теперь оставались рядом, больше не уплывая за корму.

— Что случилось? — подозрительно спросил Ннанджи.

— Это затишье перед бурей. Мы его ожидали. Когда поднимется ветер, он будет дуть нам в спину — и сильно. Вот почему я сказала, что у нас может не получиться. Все, что нам теперь остается — ждать.

Можно было также укоротить паруса. Прозвучала трель свистка Томияно, и к тросам протянулись руки. Ннанджи пожал плечами и продолжил сбрасывать груз за борт.

— …ничего такого, чего я мог бы стыдиться… избегать бесчестья… — произнес снизу низкий, но слабый голос, слышный теперь лишь потому, что прекратился ветер.

— Что это? — воскликнула захваченная врасплох Брота.

— Это лорд Шонсу, — смущенно сказал Ннанджи. — Он повторяет кодекс воинов. Обычно то, что он говорит, лишено всякого смысла, но сегодня он все время повторяет отрывки из кодекса.

Брота и Ннанджи с тревогой посмотрели друг на друга.

— Словно молитву? — пробормотала она.

Молитву о прощении?

Небо над ними становилось все темнее, а на западе царила абсолютная чернота.

Брота передала руль Томияно и Олигарро. Когда наступит критический момент, возможно, потребуются силы их обоих, чтобы его удержать. Воздух был спокойным, влажным и угрожающим. «Сапфир» бесцельно дрейфовал по великой Реке.

На палубе осталась лишь небольшая часть груза, тщательно закрепленного. Полутемная рубка была полностью забита, и когда Брота и Ннанджи вошли туда, они не смогли увидеть больного. Джия сидела в дальнем углу на сундуке. Шонсу лежал у ее ног. Она отважно улыбнулась им из-за скопища котлов.

— Колдунам трудно будет найти здесь моего господина, — сказала она.

Брота что-то бодро ей ответила, но если им пришлось бы покинуть корабль, не было никакой возможности быстро извлечь из угла Шонсу и его рабыню. Ннанджи, похоже, об этом не подумал. Интересно, думала ли об этом Джия?

— …сутры воинов… воля Богини… — произнес больной.

Затем поднялся ветер.

Поднимаясь и опускаясь, кренясь из стороны в сторону, сердито скрипя всеми досками и канатами, «Сапфир» помчался, обгоняя бурю. Брота в кожаной накидке сгорбилась в укрытии рубки, оплакивая старый корабль. Не следовало так его загружать. При каждом крене или падении снизу доносился приглушенный металлический лязг, но Том'о великолепно справлялся со своим делом. Даже его дед не сумел бы лучше направлять старую посудину под ветер, двигаясь в сторону Вэла, избегая штиля впереди и бури позади.

Дождя все еще не было, лишь холодные порывы ветра, и темнота, качка и скрип. Вэл какое-то время виднелся впереди в лучах солнца; до него было теперь ближе, но как же медленно они двигались! Отчетливо была видна башня, по иронии судьбы оказавшаяся маяком надежды. Потом на Вэл тоже опустилась тень, и лишь далекие горы все еще были залиты солнцем. Детей уже собрали в одной из шлюпок. Взрослые стояли у бортов, пытаясь делать вид, что им безразлична преследующая их буря, метавшая над водой столбы молний, сопровождавшиеся громовыми раскатами, подобными проклятиям гигантов.

Вэл во многом напоминал Аус — те же деревянные стены и красные черепичные крыши. Здесь не было стоявших на якоре кораблей; все они были безопасно пришвартованы к пристани, тревожно покачиваясь на поднимавшихся волнах. Томияно провел «Сапфир» в гавань и нашел место для швартовки.

Затем он сердито спустился в рубку, чтобы скрыть свое лицо от колдунов. Брота, глядя на него, внезапно поняла, что ему придется оставаться там вместе с Ннанджи. В рубке было место для двоих, но не слишком много. Она крикнула ему, и капитан остановился, кивнул и передал свой пояс с кинжалом Олигарро. Потом он вошел внутрь и закрыл за собой дверь. Она подошла ближе и остановилась рядом, просто на всякий случай, если возникнут какие-то проблемы; однако моряк не был вооружен, а воину нелегко было вытащить меч под низкой крышей — и даже если бы он попытался, Том'о сломал бы его, словно прутик, прежде чем ему бы это удалось.

Из-за ставней ничего не было слышно, кроме отдаленного хриплого голоса:»…сутры воинов…»

Брота стояла возле рубки, наблюдая за Олигарро, крепко сложенным светловолосым молодым человеком; обычно на него можно было положиться, однако он отличался непредсказуемым характером. Пристань была странно пустынна перед надвигающейся бурей; ветер гнал по камням пыль, мусор и конский навоз. Единственным видимым проявлением жизни был отряд рабов, выносивших с соседнего корабля бревна и загружавших их в фургон. Лошадей для безопасности убрали, но рабы не боялись воды и не пугались грома. Гром! Он почти непрерывно раздавался с угольно-черного неба, нависшего черным пологом над головой.

Брота и Олигарро… все остальные, взрослые и дети, были внизу, наводя там порядок и радуясь приближению безопасной гавани. Надеясь, что там действительно будет безопасно, она мрачно посмотрела на всевидящую башню, столь похожую на башню в Аусе, но казавшуюся здесь вдвойне громадной во мраке, черное на черном. Она надеялась, что законы колдунов здесь те же и что воину на борту корабля ничто не угрожает. Затем она заметила рядом еще одного — Катанджи сидел, скрестив ноги, в укрытии под шлюпкой, ухмыляясь, словно бесенок, исчезая, когда молния бросала на него тень, и снова появляясь в последующем полумраке. У него не было меча, так что ему ничего не угрожало. Проницательный паренек хотел все видеть, все знать.

Затем появился таможенник, и ему спустили трап. Изнуренный старый моряк-Третий поднялся на корабль, чуть прихрамывая, и сразу же ей не понравился. Он сделал паузу, приветствуя Олигарро как вышестоящего; его коричневая накидка болталась на его худой фигуре, глаза слезились на ветру. Его звали Хиолансо. Шонсу говорил, что таможенник в Аусе был колдуном. Если этот тоже им был, он выбрал куда менее привлекательный облик — спутанные светлые волосы, тощая шея, множество морщин и пятен на коже.

Олигарро приветствовал его в ответ, как капитан «Сапфира».

Хиолансо пожелал им добро пожаловать в Вэл от имени старейшин и мага, затем направился в поисках укрытия к рубке. Брота шагнула вперед, преграждая ему путь. Нахмурившись, он взглянул на метки на ее лбу и понял, кто здесь главный. Он неуклюже отсалютовал ей, и она ответила.

— Тебе известно, что воинам не позволено сходить на берег, госпожа?

— Об этом я как-нибудь догадалась.

Хиолансо подозрительно посмотрел в сторону рубки, повернулся, разглядывая палубный груз, а затем обратился к Олигарро:

— Похоже, вы были тяжело нагружены, когда входили в гавань, капитан. Большая осадка?

— Добрались, и ладно, — без всякого выражения сказал Олигарро.

Старик криво улыбнулся и крикнул сквозь шум ветра:

— Тогда давайте быстро закончим с формальностями. У меня нет никакого желания болтаться здесь по такой погоде. Плата — двадцать золотых.

— Двадцать! — одновременно воскликнули Брота и Олигарро. Над ними прогрохотал яростный удар грома.

— Я никогда не слышала о подобной плате для корабля такого размера! — рявкнула Брота.

Таможенник снова улыбнулся, внезапно озаренный вспышкой молнии. Он вздрогнул от последовавшего удара грома, а затем сказал:

— Тем не менее, сегодня плата именно такова.

Олигарро покраснел.

— Это абсурд! Мы не можем заплатить!

— Тогда вам придется уйти.

Брота подумала о том, что сейчас чувствует Томияно, который наверняка все слышал из-за двери. Был ли этот старик колдуном?

— У меня есть пять золотых, — неуверенно сказал Олигарро. — Бери и уходи.

— Двадцать.

У них не было выбора, и он это знал. Брота взглянула на пристань, где стояли четверо или пятеро молодых людей, явно его сообщников. Старик мог приказать им сбросить с причала их швартовы, если ему не заплатят. Ей приходилось встречаться с взяточничеством со стороны таможенников, но никогда — со столь вопиющим, и не тогда, когда над Рекой висело чудовище, готовое разбить в щепки ее корабль.

— Тогда мне придется сходить за деньгами, — сказала она, бросив предостерегающий взгляд на Олигарро. На его покрасневшем бесстрастном лице напряглись вены.

— Поторопись! Иначе я подниму плату до тридцати. — Хиолансо трясся от холода.

Брота снова многозначительно посмотрела на Олигарро, затем направилась прочь. Она надеялась, что у него хватит ума, чтобы сохранить выдержку и не подпустить этого типа к рубке. Если этот негодяй обнаружит на борту высокопоставленного воина, плата сразу же поднимется до пятидесяти. Однако деньги находились в ее каюте, на корме, а проходы были загромождены медными котлами. Катанджи поспешно забежал вперед и придержал дверь.

Она что-то пробормотала в знак благодарности и успела сделать лишь еще два шага, когда он сказал:

— У меня есть пятнадцать золотых, госпожа.

Она повернулась кругом, почти не видя его в темноте.

— Очень любезно с твоей стороны, — сказала она.

— За две серебряных?

— Ты такой же негодник, как и он! Ладно, две серебряных.

Он усмехнулся и отсчитал ей в ладонь пятнадцать золотых. Интересно, подумала она, откуда столько у простого Первого? То, как воины разбрасывались деньгами, вызывало у нее отвращение. Проницательный паренек — далеко не каждый воспользовался бы возможностью быстро подзаработать на процентах.

Гром и молния снова приветствовали ее, когда она, шатаясь, снова вернулась на палубу, заметив, как удивился ее быстрому возвращению Олигарро. Она протянула деньги.

— Надеюсь, пребывание в Вэле окажется для вас удачным, — насмешливо сказал Хиолансо. — Всего хорошего, капитан.

Он поклонился и повернулся, чтобы уйти.

Он прошел три шага и остановился.

По трапу поднимался человек.

Поднявшись на палубу, он остановился; его высокая фигура зловеще застыла в темноте, неподвижная, если не считать хлопавших на ветру пол мантии; руки его были спрятаны в рукава, лица не было видно под капюшоном колдуна. Затем молния на мгновение осветила его красную мантию и лицо под капюшоном — густые черные брови, правильные черты, суровое лицо.

Снова наступила темнота, и он скользнул вперед, словно передвигался на колесиках.

— Верни двадцать золотых госпоже Броте, Хиолансо, — сказал он.

Брота поежилась, но не от ветра. Он знал ее имя? Зубы таможенника стучали, и руки отчетливо дрожали, когда он полез в свой кожаный кошелек и отсчитал деньги.

— Приношу свои извинения, госпожа, капитан, — низким, твердым голосом сказал колдун. — Старейшины и маг очень озабочены коррупцией среди официальных лиц. Сейчас мы поймали одного, и он будет наказан. Мы предлагаем вашему кораблю убежище в нашей гавани, и без какой-либо платы.

— Наказан? Как? — спросила Брота, думая о том, как много раз ей приходилось проклинать чиновников.

— Это дело суда. — Колдун слегка повернул капюшон, разглядывая преступника. — По крайней мере — одну руку в огонь, а за столь крупное воровство — вероятно, обе.

Чудовищный раскат грома заглушил вопль ужаса Хиолансо. Он проскочил мимо колдуна и кинулся к трапу.

Колдун развернулся лицом вслед ему и поднял руку. Снова ударил оглушительный гром. На мгновение заклубилось облако дыма, которое тут же унес ветер.

Трап был пуст. Беглец бесследно исчез.

Брота услышала крик ужаса и поняла, что это кричит она сама. На этот раз застучали зубы Олигарро.

Кап… кап… Начинался дождь.

Колдун повернулся к моряку и отсалютовал ему как вышестоящему.

— Я Заракано, колдун Пятого ранга…

Олигарро ответил дрожащим голосом. Колдун посмотрел на Броту и отсалютовал ей как равной, и ее голос прозвучал в ответ не лучше. Таможенник исчез прямо у нее на глазах. Значит, это была правда. Она не верила в колдунов, пока не встретилась с Шонсу. Теперь один из них находился на ее палубе, и только что уничтожил человека на ее сходнях. Только что по сходням бежал человек; одно мгновение, и от него остался лишь дым. Никогда в жизни ей не приходилось беспокоиться, что она может упасть в обморок, но сейчас у нее промелькнула подобная мысль.

Кап… кап… кап-кап-кап…

— Давайте где-нибудь укроемся, — сказал Заракано. Он потянулся к ручке двери, ведшей в рубку, но Брота была слишком парализована для того, чтобы помешать. Ветер подхватил дверь и с грохотом распахнул ее.

Ннанджи стоял у входа, сложив руки на груди, и его лицо казалось бледным пятном во мраке. Затем снова последовала вспышка молнии, осветив его рыжие волосы и оранжевый килт на фоне сверкающей меди. Чудовищный удар грома потряс весь корабль. Колдун от неожиданности отскочил, начал было поднимать руку, но затем опустил ее. Он видел перед собой не водяную крысу, но воина — перевязь, килт, даже сапоги. Меч. Какое-то мгновение никто не двигался с места и не говорил ни слова, и даже ветер внезапно утих — снова затишье перед бурей: тишина, никакого грома.

— …во имя справедливости… — донесся голос Шонсу, все еще бредившего в дальнем углу.

Ннанджи не мог вытащить меч под низкой крышей.

Воин и колдун стояли лицом друг к другу в течение долгой, томительной минуты, затем колдун дал понять, что признал в нем нижестоящего. Выражение лица Ннанджи во мраке было не разобрать. После некоторой паузы он произнес слова приветствия:

— Я Ннанджи, воин четвертого ранга…

В последнее время на «Сапфире» было много разговоров о колдунах — об этом рассказывал Катанджи. Приветствовали ли когда-либо друг друга подобным образом воин и колдун? Водяные крысы в расчет не принимались. Это была встреча змеи и мангуста, и мангуст уже произнес свое приветствие.

— Я Заракано, колдун пятого ранга… — ответила змея.

— Я навеки буду верен… — прохрипел Шонсу у дальней стены. Сверкнула молния и почти одновременно прогремел гром, заглушив его голос.

Томияно держался в стороне, все еще незамеченный, но что если колдун войдет в рубку и увидит его заклейменное лицо? Что, если он услышит Шонсу и узнает в его словах кодекс воинов?

Плюх! Плюх! О палубу начали ударяться громадные капли.

Не отводя взгляда от Ннанджи, Заракано спросил:

— Сколько свободных меченосцев у тебя на борту, госпожа?

— Только адепт Ннанджи и один Первый, — пробормотала она, думая о том, вернулся ли Катанджи, и о том, может ли могущество колдуна обнаружить ее ложь. Шум дождя усилился, и снова поднялся ветер, заглушая бормотание Шонсу.

— Адепт Ннанджи — благоразумный человек, — сказал колдун тоном, который, по его мнению, должен был быть веселым. — Я тоже. Так что я полагаю, что должен пожелать тебе удачного дня, госпожа. — Снова сверкнула бело-синяя молния, осветив воина в оранжевом килте на фоне ослепительного сияния меди и бронзы позади него. — Я вижу, у тебя много груза. Я наложу на него заклинание, которое принесет тебе удачу.

Брота шагнула вперед и взялась за ручку двери. С помощью Олигарро она закрыла ее, скрыв за дверью Ннанджи, который так и не двинулся с места. Затем она оперлась на дверь, ощущая слабость и жуткую дрожь.

— Благодарю тебя, мастер Заракано, — сказала она. — Желаю удачного дня и тебе.

С неба обрушился дождь, потоки дождя, целая вселенная дождя, окутав палубу белым туманом.

Колдун кивнул ей, глубже надвинул капюшон и поспешил к сходням. Она видела, что на пристани его ждут двое колдунов-Вторых в желтых мантиях. Затем все трое быстро пересекли улицу и скрылись за завесой дождя.

— Даже самая страшная буря должна когда-то закончиться. Брота легла, чтобы утихомирить головную боль, но, видимо, задремала, так как ее разбудил стук в дверь.

— Кто там?

— Новичок Катанджи, госпожа.

— Одну минуту.

Буря почти кончилась. Корабль уже не так сильно раскачивался и трещал, и в окно лился солнечный свет.

Ее каюта представляла собой деревянную коробку, но больше, чем у других, с местом для стола и сундука, и с нормальной кроватью — единственной уступкой ее возрасту. Фонарь на шкафу был единственным на борту, являясь большим символом власти, нежели кинжал ее сына. Ее каюту украшали ковер, занавески и три небольших гобелена на стенах.

Она села на кровати и попыталась привести мысли в порядок. Ветер утихал. Вероятно, было около двух часов до заката, и солнечный свет пробивался из-под края туч. Видимо, скоро они смогут продолжить свой путь. Она с трудом поднялась и подошла к двери, чтобы впустить Катанджи. Он широко улыбался; лицо его было грязным, аволосы мокрыми.

— Пришел за деньгами, да? — усмехнулась она и отсчитала на столе его пятнадцать золотых. — Еще две серебряных? Что, если я скажу твоему брату?

Он внимательно посмотрел на нее и пожал плечами.

— Тогда я в следующий раз не стану тебе помогать, — сказал он.

Какой еще следующий раз?

— Откуда у Первого пятнадцать золотых?

— О, большая часть из них — это деньги Нанджа, — ответил он. — У меня те его десять, что он получил за Телку, помнишь?

Она протянула ему две серебряных монеты.

— Спасибо тебе, воин.

— Рад был помочь, воин, — нахально ответил он, но благодаря его чарующей улыбке подобная дерзость сошла ему с рук. Она отметила, что все монеты пошли в один и тот же карман. — Собираешься плыть дальше, или останешься на ночь, госпожа?

— Плыть дальше. Эти, в капюшонах, знают, что твой брат на борту.

— Значит, ты не веришь в заклинание, приносящее удачу? — Глаза его блеснули.

У нее не было привычки обсуждать собственные решения — даже с Томияно, не говоря уже о сухопутных Первых, но…

— Нет. А ты?

Он усмехнулся.

— Конечно! Кроме того, Холийи только сегодня жаловался, как давно он не проводил ночь в гавани.

— Пусть моряк Холийи сам заботится о своей половой жизни, новичок, или Ннанджи придется побеспокоиться о твоей.

Он смущенно покраснел. В конце концов, он был всего лишь мальчишкой, однако сообразительности у него было не меньше, чем у торговца-Пятого.

— Что-нибудь еще? — спросила она, думая о том, успеет ли она принять душ, прежде чем они отчалят.

Он кивнул.

— У меня есть для тебя кое-какая информация. Думаю, она стоит золотого. Может быть, двух.

Она села на кровать, отчего веревки громко заскрипели, и подозрительно уставилась на него.

— Два золотых! Это что, эликсир жизни?

Он покачал головой.

— Откуда у тебя эта информация?

Он снова покачал головой.

— Не могу сказать. Хочешь услышать?

— Кто решает — стоит она одного золотого, или двух, или вообще ничего?

Он поколебался и пожал плечами.

— Полагаю, ты.

— Если мне она не нужна, тогда я не стану платить?

Он неопределенно кивнул, потом снова улыбнулся.

— Тебе она нужна. В городе есть два торговца медью, Джасиулко и Феннероломини.

Это ее заинтересовало.

— Как ты это выяснил? Ты был на берегу, в городе колдунов? Это безумие!

Он тряхнул мокрыми волосами.

— Воины не сходят здесь на берег, госпожа.

Она посмотрела на его ноги.

— Тогда я лучше скажу Том'о, чтобы он помыл палубу.

Он посмотрел вниз и прикусил губу, раздосадованный тем, что забыл о такой мелочи.

— Пожалуйста, не спрашивай, госпожа.

Где паренек ухитрился так перепачкаться? Его лицо, казалось, было покрыто слоем жира. Многообещающий мальчик. Собственно, решила она, он — одно из тех самых чудес Шонсу.

— Информация о торговцах, конечно, ценная, Катанджи, однако она не стоит двух золотых.

— Есть кое-что еще, — широко улыбаясь, сказал он.

— Давай.

— Две ночи назад был пожар, — возбужденно выпалил он. — Склад Джасиулко сгорел. Он потерял весь свой товар.

Брота уставилась на него, не в силах произнести ни слова. Она не сомневалась в том, что он говорит правду. Она протянула руку к мешочку с деньгами и молча подала ему еще два золотых.

5

Возможно, дело было в заклинании колдуна, но Брота предпочитала думать, что это работа Богини. Так или иначе, она оставила корабль в гавани на ночь, а утром известила обоих торговцев медью. Им пришлось торговаться друг с другом, так как Феннероломини дорого бы дал, чтобы оставить Джасиулко ни с чем. В конце концов весь груз забрал Джасиулко за пятьсот двадцать три золотых. Брота пожала ему руку, затем спустилась в свою каюту и станцевала джигу.

Лаэ отправилась на разведку и вернулась с радостной вестью о мебели, сделанной из напоминавшего дуб дерева, которое нигде не росло, кроме как в окрестностях Вэла. Когда торговые агенты доставили образцы, Брота согласилась с ее оценкой и загрузила корабль полированными столами, витиевато украшенными стульями и изящно инкрустированными сундуками. «Сапфир» провел в гавани вторую ночь, и колдуны никого не беспокоили. Ннанджи скрывался в рубке. Бред Шонсу стал тише, а его рана — еще хуже. Казалось, он был как никогда близок к смерти.

Никто не спрашивал, где новичок Катанджи, но на следующее утро он был на корабле — когда «Сапфир» на рассвете отчалил в направлении Дри, находившегося в трех днях пути выше по реке, все еще с умирающим воином на борту.

Шли дни, но до Дри не становилось ближе. Развернув все паруса, «Сапфир» едва двигался по остекленевшей реке, с трудом преодолевая силу течения под судорожным, прерывистым ветром.

Хонакура становился все более озабоченным. Даже он, при его профессиональной вере в чудеса и миссию Шонсу, все с большим трудом мог поверить в то, что воин останется в живых. С каждым утром могучая фигура Шонсу выглядела все более истощенной, и то, что он все еще жив, казалось результатом прямого вмешательства богов. Джия от усилий и тревоги превратилась в привидение, Ннанджи был мрачен и угрюм.

Моряки готовили свой собственный план. Они посоветовались с Хонакурой, поскольку сперва не могли поверить в серьезность намерений Ннанджи. Старик заверил их, что они вполне серьезны, и что никакая опасность, угрожающая ему самому или его друзьям, не заставит молодого воина отказаться от того, что он считал своим долгом чести. Если Шонсу умрет, Ннанджи выступит с мечом против Томияно.

Если бы это случилось — по крайней мере, так предусматривал план — на него бы набросили сеть, связали, словно свинью, и выкинули бы на берег вместе с остальными пассажирами.

У самого Томияно были иные мысли на этот счет. Его ненависть ук воинам не оставляла места подобному исходу в его собственном варианте будущих событий. Любой необдуманный поступок со стороны Ннанджи был бы встречен острым ножом, и плевать на последствия. Некоторые с ним соглашались.

На «Сапфире» было неспокойно.

Однако сейчас на нем наступило затишье, как и во всем их путешествии. Старый жрец знал, что дело не терпит отлагательства — процесс, который должен был занять годы, сжался в несколько коротких дней. Боги спешили, но что-то застопорилось. Очевидно, кто-то должен был что-то сделать, но не смог догадаться, что именно. Хонакура готов был помочь, но он был второстепенным участником этой драмы, и ему не позволили бы слишком вмешиваться. Кроме того, он не знал, что должно произойти дальше, и от кого это зависит.

Конечно, некоторую подсказку давали ему пророчества Икондорины, и загадка полубога начинала приобретать некий смысл. Он знал больше остальных о миссии Шонсу — определенно больше, чем сам Шонсу — но в данный момент он был поставлен в тупик.

День был жарким и безветренным. До берегов по обе стороны было далеко, на востоке виднелись туманные очертания гор, вода казалась лазурным зеркалом. Высоко над головой — а взглянуть прямо вверх для Хонакуры было не так-то просто — словно ленивцы, висели на канатах мальчишки, среди них Катанджи. Группа женщин сидела на кормовой палубе, тихо беседуя и занимаясь вязкой теплой одежды для зимы в этом далеко не тропическом климате. Холийи, Малоли и Олигарро плели веревки — мирная, сидячая работа. Линихио и Синборо с явной гордостью держали руль, хотя корабль почти стоял на месте, оставляя в кильватере легкую рябь на блестящей водной глади.

Единственным энергичным членом команды был Томияно. Стоя на коленях возле кормового люка, он скоблил одну сторону его крышки куском песчаника. Похоже, работа была не из приятных. Видимо, он хотел показать, что полностью здоров, и несколько камней, которые он положил на виду рядом, явно намекали на то, что он не отказался бы от помощи. На этот намек никто не обращал внимания. Подумав, Хонакура решил, что его цель состоит в том, чтобы снять старую краску перед тем, как наносить новую — о подобных проблемах ему самому не приходилось заботиться с детства, но это казалось логичным. Так или иначе, Томияно был единственным, кто проявлял хоть какую-то активность, а скрежет его камня был единственным громким звуком.

Ннанджи стоял у борта, глядя на рыбацкие лодки вдали. Никто из команды с ним теперь не разговаривал. К нему относились как к опасному зверю.

Хонакура медленно подошел к нему и встал рядом, положив руки в черных рукавах рядом с его жилистыми молодыми руками. Ннанджи повернулся и какое-то мгновение пристально смотрел на него.

— Без перемен? — спросил он.

Хонакура покачал головой.

Воин кивнул и снова перевел взгляд на воду. Напряжение последних дней явно сказывалось на нем. Мягкие юношеские черты его лица стали более угловатыми. Даже в его молчаливом взгляде появилось что-то новое.

— Знаешь, в казармах я тоже не пользовался особой популярностью, — тихо сказал он.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что тебе незачем всюду следовать за мной с озабоченным видом. Ты похож на мою мать, которая все время беспокоилась, нет ли у меня запора.

Хонакура от неожиданности смутился — необычное ощущение, отметил он про себя.

— Не совершил ли я ошибку? — спросил Ннанджи.

Этого он тоже не ожидал.

— Когда?

— Когда продал Телку. Она была одной из семи.

— Никакое чудо тебя не остановило, так что, скорее всего, нет.

Ннанджи тяжело вздохнул.

— Похоже, я все-таки ошибся. Никогда в жизни мне так не хотелось женщину.

Надо полагать, в казармах он успел завоевать определенную репутацию.

— Зачем же тогда ты ее продал?

Ннанджи не отводил взгляда от далеких рыбацких лодок, но его губы искривила легкая улыбка.

— Я воспринял намек как обещание.

Интересно! Парень подшучивал сам над собой, и это было тоже что-то новое. Конечно, он не мог отправиться на берег вместе с остальными холостяками в Ки Сане и Вэле. Не мог он и развлекаться на канатах со своим мечом, а команда не приглашала его к своим повседневным развлечениям.

— Тебе нужно немного отвлечься, адепт.

Ннанджи кивнул, продолжая смотреть на воду.

— Это-то я и имел в виду. Но, думаю, мне может помочь и кое-что другое. Как насчет урока фехтования, старик?

— Как раз то, чего мне не хватает, — язвительно сказал Хонакура, — но это было бы незаконно, не так ли? Поговори с Таной — она может согласиться.

Ннанджи покачал головой.

— Похоже, я утратил свое влияние. Она теперь меня не замечает, даже когда я пытаюсь с ней заговорить. Мальчишка же это просто ненавидит, и я не хочу его слишком мучить. — Он вздохнул.

Хонакура слышал мнение Броты о Катанджи как о воине, и видел, как тот прячется, стоит его наставнику появиться с рапирами.

Ннанджи повернулся, опираясь на локоть, и улыбнулся жрецу.

— Придется мне попросить капитана.

Хонакура был поражен в очередной раз.

— Ты шутишь!

— Нет, — улыбка стала шире. — Сутры говорят, что я не могу дать штатскому рапиру — но они не говорят, что я не могу принять рапиру от штатского. Я оставил свою в Ханне. И я не могу дать штатскому урок…

— Но он ведь владеет рапирой лучше тебя? Ты рассуждаешь, словно жрец, адепт.

— Интересно, где я мог приобрести столь дурную привычку? Тем не менее, самое большее, что он сможет со мной сделать за подобную просьбу — это вышвырнуть меня за борт, не так ли? А в качестве платы за этот урок фехтования я мог бы получить и урок по морскому делу — я предложу ему свою помощь в той шумной работе, которой он сейчас занимается.

Все это было крайне на него не похоже! Воин, выполняющий ручную работу? Воин, который просит моряка дать ему урок фехтования? Хонакура гордился своим умением предсказывать поступки людей. Его отнюдь не радовало столь аномальное поведение. Интуиция подсказывала, что, возможно, именно этого ожидали боги, но…

Но, кроме того, что-то новое появилось и в глазах Ннанджи, спрятавшееся за его улыбкой. Большинство людей, как знал по своему опыту Хонакура, пользовались своими глазами лишь для того, чтобы смотреть, и мало кто пользовался ими для того, чтобы видеть. Ннанджи только что перешел в эту вторую категорию, поскольку заметил реакцию Хонакуры, а старик очень редко подобным образом выдавал свои чувства.

Улыбка стала еще шире.

— Ну, так что?

— Он может поступить намного хуже. Он может высечь тебя, как Шонсу высек его.

Ннанджи покачал головой.

— Нет. Он не настолько опытнее меня. Это лишь замедлит его реакцию. Я проделаю с ним то же самое, стоит ему лишь начать.

— Но с чего ему соглашаться дать урок фехтования человеку, который может попытаться его убить? Это безумие!

— Желание покрасоваться? — сказал Ннанджи. — Он любит произвести впечатление на других. Он отдал мне назад мой меч, помнишь?

Откуда у этого воина подобная проницательность? От Катанджи? Однако Хонакура не думал, что он советовался с Катанджи. Это было еще больше на него не похоже…

— Хочешь на меня поставить, старик?

— Нет, не хочу! Думаю, тебе стоит держаться подальше от Томияно. Он опасен. — Однако сказав это, Хонакура тут же понял, что вряд ли это подходящий в данном случае аргумент. — Он попытается тебя искалечить!

Ннанджи изобразил изумление.

— Нет! Да, захочет, не так ли? Что ж, вот настоящий стимул для него! — Он озорно ухмыльнулся и зашагал в сторону рубки, откуда появился несколько мгновений спустя без меча и перевязи.

Томияно осторожно поднял голову, услышав приближающиеся шаги. Он выпрямился, хмуро потянулся к ножу, и только тут с удивлением заметил, что воин не вооружен.

Хонакура прожил долгую жизнь, изучая людей, и знал, что может читать выражения их лиц лучше, чем кто-либо другой. Он увидел, как лицо моряка покраснело от ярости, когда Ннанджи изложил свою просьбу. Он увидел, как ярость сменилась недоверием. Он увидел, что идея начинает вызывать у него интерес. Ннанджи показал на кусок наждака, с совершенно невинным и искренним видом, в котором не было и намека на какую-то хитрость. Затем он широко улыбнулся Хонакуре, в то время как капитан поднялся и направился на бак, явно собираясь принести рапиры.

Все еще полный дурных предчувствий, старик устроился на ближайшем ведре с песком и приготовился смотреть. Напряжение, царившее среди команды, было чересчур сильным, чтобы рисковать подобным образом; воспоминания о бое между Шонсу и капитаном были слишком яркими. Слишком велика была вероятность того, что что-то может пойти не так. Это был явный вызов богам. Следовало бы им верить, но он не знал, чего ожидать, и как это могло бы помочь.

Томияно некоторое время отсутствовал. Вполне вероятно, что его мать спрятала оружие. Мало кто заметил рапиры и маски в его руках, когда он вернулся, но первый же лязг стали, прозвучавший на замолкшем корабле, был подобен удару колокола, и реакция на него оказалась соответственной. Мальчишки гурьбой соскользнули вниз с канатов, группа вязальщиц на корме распалась, на палубу высыпали моряки, недоверчиво глядя на происходящее и обмениваясь недоуменными взглядами. С криком на палубу выбежала Брота, нервы которой были на пределе после стольких дней неопределенности.

— Проклятье, что вы делаете! — завопила она, прорубаясь сквозь толпу, словно всплывающий кит.

Поединок остановился, и капитан стянул маску и окинул взглядом зрителей, потом посмотрел на мать.

— Я учу воина фехтовать, — сказал он. — Я бы попросил вас всех немного разойтись и дать нам место. — Он снова надел маску и встал в защитную стойку.

Брота проскрежетала невероятное ругательство. Какое-то мгновение она готова была спорить, затем смешалась с толпой, наблюдая за продолжением урока, молча сжав пухлые ладони.

Хонакура ничего не знал о фехтовании и беспокоился меньше других, но он мог наблюдать за зрителями. Вначале женщины выглядели обеспокоенными, а мужчины явно были довольны, с нетерпением ожидая, когда капитан вернет часть горького лекарства, полученного им от Шонсу.

Соперники казались почти неподвижными. Оба стояли, опираясь на левую ногу и подняв левую руку. Правый сапог Ннанджи то выступал вперед, то отступал назад. Босые ноги капитана бесшумно переступали в противофазе. Лязгали клинки. Вперед… Назад… Вперед… Назад… Они продолжали оспаривать одно-единственное место на палубе. Очевидно, это было не совсем обычно — зрители начали удивленно поднимать брови и обмениваться взглядами. Улыбки исчезали с их внезапно помрачневших лиц. Однако Тана, внимательно наблюдавшая за поединком, начала улыбаться. Вперед… Назад…

Никто не объявлял об уколах. Лязг усилился, шаги стали более свирепыми. Затем капитан отступил назад, вместо того чтобы шагнуть вперед, и Ннанджи последовал за ним. Среди зрителей поднялся изумленный ропот. Снова капитан вынужден был отступить, и на этот раз Ннанджи гнал его так же, как гнал его Шонсу. Зрители разбежались в стороны… еще быстрее… вдоль кормового люка… мимо двери на полубаке. Дальше… дальше… снова вперед, в главной мачте.

— Один! — крикнул Ннанджи.

Поединок прекратился. Томияно сорвал маску и швырнул ее на палубу. Лицо его покраснело, он тяжело дышал и яростно смотрел на воина.

Ннанджи тоже снял маску. Он точно так же тяжело дышал, но его улыбка говорила больше, чем все остальные лица.

— Извини! — выдохнул он. — Это оказалось несколько труднее, чем я думал.

Томияно держался одной рукой за свои не до конца еще зажившие, все еще разукрашенные ребра. Он отвел руку, и на пальцах оказалась кровь. Тана подавила смешок. Капитан перевел яростный взгляд с воина на свою сестру, затем прошел мимо Ннанджи к двери на полубаке; толпа молча расступилась перед ним. Ннанджи окинул взглядом хмурые лица.

— Я не хотел, — сказал он.

Моряки отвернулись.

Он пожал плечами, аккуратно положил маску и рапиру на крышку люка и направился к рубке. Зрители начали расходиться в напряженной тишине.

Хонакура соскользнул с ведра и последовал за воином.

Даже с открытыми ставнями в рубке было душно и жарко. Шонсу лежал в своем углу, исхудавший и мокрый от пота, тяжело дыша. Из его распухшего бедра сочился гной. Джия спала рядом на голом полу, измученная непрерывным бодрствованием у его ложа.

Ннанджи стоял в дальнем конце, у окна, вытираясь полотенцем. Он вынул свою заколку для волос, и его шевелюра напоминала рыжую копну. Он все еще тяжело дышал, и все еще улыбался. Без косички и перевязи он выглядел удивительно юным и невинным.

Хонакура озабоченно посмотрел на него.

— Значит, ты мог его победить?

Он кивнул и вытер лицо.

— Он меня одурачил.

— Он одурачил тебя?

— Да. — Уфф. — Он очень подвижен… у него есть ряд хороших приемов… но теперь я их знаю… — Он продолжал вытираться, тяжело дыша. — Он не воин. У воина были бы и другие… а у него нет. Я этого не понял!

— И он попытался тебя ранить?

Ннанджи рассмеялся, не в силах скрыть своей радости.

— Сначала. Но я в самом деле не хотел… наносить такой удар. Мы очень быстро двигались. Это просто случайность.

Шонсу говорил, что память Ннанджи хранит также все, относящееся к фехтованию. Он никогда ничего не забывал. Значит, теперь он знает хитрости и приемы капитана.

— Вряд ли ты успокоил этим команду, адепт.

Ннанджи перекинул полотенце через плечо и пальцами расчесывал волосы, собираясь вернуть на место заколку. Его юношеская улыбка исчезла.

— Нет. — Он нахмурился, опустив руки. — И это меняет дело, не так ли? Я вряд ли мог бы дать ему меч, если бы он мог проиграть, верно?

Он посмотрел своим странным взглядом на молчавшего Хонакуру. Это был взгляд Шонсу. Затем он показал на дубовые сундуки.

— Прошу тебя, сядь, милорд. — Это тоже были слова Шонсу.

Хонакура сел, пытаясь скрыть нарастающее возбуждение.

Ннанджи отбросил полотенце и тихо прикрыл кормовые ставни. Затем он наклонился, поднимая с пола свою перевязь и седьмой меч.

— Приходилось ли тебе, лорд Хонакура, за все годы, проведенные в храме, когда-либо слышать о веском оправдании убийства штатским воина?

Ага! Значит, вот в чем дело?

— Нет, адепт. Я думал о том же самом. Но — нет. Я никогда не слышал ни об одном подобном случае.

Ннанджи задумчиво потер подбородок.

— Одного недостаточно — нам нужно два, не так ли? Думаю, я их нашел, но не уверен. Мне нужна твоя помощь, милорд.

Еще задолго до заката наступил полный штиль, и «Сапфир» бросил якорь посреди Реки. Ужин был подан рано, и пища была более скудной, чем обычно. Раздавались шутки насчет возможной голодной смерти, если штиль затянется — черный юмор. Впрочем, в эти дни на борту преобладало черное настроение.

Брота обнаружила один очень, очень слабенький лучик света в темноте — впервые ей показалось, что Шонсу немного лучше. Не желая пробуждать ложных надежд, она ничего не сказала.

Глупость Томияно, согласившегося на поединок с воином, наложила мрачный отпечаток на весь «Сапфир». Он пытался проучить противника и в результате почти пропустил первые несколько выпадов. Это подействовало ему на нервы, после чего Ннанджи начал парировать каждый его удар и буквально засыпал его множеством невероятно сложных приемов. Конечно, она сразу же узнала технику Шонсу, и вероятно, Томияно узнал ее тоже, но у него просто не хватало времени ей противостоять. В реальном поединке ее сын, скорее всего, все же одержал бы верх, поскольку в реальном поединке заученные приемы не годились. Однако Ннанджи тренировал Тану и Матарро, учеников Томияно, а также наблюдал, как тот сражался с Шонсу. Этот опыт давал ему преимущества, которых Томияно не мог предвидеть. Любитель, сколь бы одаренным он ни был, не должен связываться с профессионалом, Однако сейчас команда была встревожена больше обычного, и кое-кто мрачно нашептывал, что неплохо было бы запереть Ннанджи в каюте. Брота даже отказывалась слушать подобные советы, поскольку знала, что воин будет драться, если кто-либо только попробует. Впервые после смерти Томминоли ее лидерство оказалось под вопросом, и в воздухе пахло бунтом.

После поединка Ннанджи не выходил из рубки. Либо он оказался удивительно тактичным, либо его сдерживал старый жрец. Он появился лишь однажды, когда Томияно вернулся, чтобы собрать свои наждачные камни, предложив ему свою помощь. Это было предложение мира, но моряк с непристойной бранью отклонил его. Однако корабль был слишком мал для того, чтобы они могли чересчур долго не встречаться.

Так что Брота покинула место, где она обычно ела, и села на крышке переднего люка, лицом к корме, рядом со своим все еще возмущенным сыном. Это была не слишком удачная позиция, так как шлюпки по бокам закрывали вид на Реку, но она могла следить за Томияно и за дверью рубки. Остальные взяли себе еды и рассеялись, как обычно, по палубе, однако разговоров было мало, а мрачных мыслей много.

Появилась Джия. Она положила несколько кусочков на тарелку, слабо улыбнулась в ответ на попытку заговорить и поспешила обратно к ложу своего господина. Катанджи, как никогда ощущавший общее настроение, забился в дальний угол, и его почти не было видно. Пришел старый жрец. Он взял себе ломоть хлеба и кусок мягкого сыра и устроился на крышке другого люка, лицом к Броте и Томияно. Это был странный выбор места, и Холийи пришлось подвинуться, чтобы он мог сесть. Возможно, старик тоже следил за Томияно?

Все ужинали, за исключением Ннанджи, а ведь обычно он всегда был первым у кормушки. Потом раздался стук сапог…

Брота утратила интерес к стоявшей рядом с ней тарелке. Рыжеволосого молодого воина не интересовала еда. Все напряженно смотрели на него.

Он остановился у мачты, лицом к Броте. Однако ему была нужна не она.

— Капитан Томияно?

Рука моряка потянулась к кинжалу, и она приготовилась в случае чего перехватить ее.

— Чего?

Ннанджи высоко поднял голову и хрипло сказал:

— Я должен извиниться перед тобой.

Невероятно! Формальное извинение от воина было явлением более редким, чем перья у рыбы.

Пальцы Томияно пошевелились, ощупывая новую ссадину на ребрах. Наполовину зажившая корка снова отвалилась, ничего особенного.

— Я согласен с тем, что это произошло случайно, — хрипло ответил он.

— Не в этом дело, моряк. — Что бы ни должно было сейчас произойти, Ннанджи слова давались с трудом. — Я приношу извинения за то, что заставил тебя волноваться. Я совершил ошибку на прошлой неделе, когда новичок Матарро спросил меня, что случится, если лорд Шонсу умрет.

Да будет благословенна Богиня!

— Я сказал, что должен буду за него отомстить. Я был неправ.

Окружающие начали облегченно улыбаться.

Ннанджи глубоко вздохнул, так что под перевязью показались все его ребра.

— Клятва, которую мы принесли, весьма необычна, капитан. Конечно, он не умрет, но даже если бы он и умер, я неправильно истолковал эту клятву. — Снова пауза, еще более глубокий вздох, словно ему приходилось заставлять себя произносить слова. — Потому что, если бы лорд Шонсу умер, ты бы не был в этом виноват.

— Это очень здорово, — подозрительно сказал Томияно, ожидая скрытой ловушки. — Почему же?

— Он наделил тебя правом применять оружие. Он приказал тебе бросить меч, но не воспользовался соответствующими словами. Тебе было предоставлено право… ты был обязан… продолжать исполнять его предыдущий приказ. Когда штатскому предоставлено такое право, воин, который ему его дал, отвечает за любые последствия.

— Ты хочешь сказать, что Шонсу убил… ранил самого себя?

Ннанджи еще больше напрягся, сжав кулаки.

— С точки зрения закона — да.

Томияно громко, презрительно расхохотался.

— Что ж, в самом деле великолепно! Значит, мне нечего опасаться? Теперь я могу спать спокойно? Я могу не тревожиться о том, что ты накинешься на меня с мечом?

— Том'о! — попыталась сдержать его Брота.

— Это означает, что на мне не лежит обязанность мстить за то, что случилось с Шонсу. — Ннанджи сиял. — Но это не означает, что я не могу принять оскорбление на свой собственный счет.

Прежде чем моряк успел ответить, Брота сказала:

— Это хорошая новость, адепт. Мы очень рады. Теперь, может быть, присоединишься к нашему ужину? Том'о, как насчет вина, чтобы отпраздновать это событие?

Тана выбежала вперед, схватила Ннанджи за руку и быстро поцеловала в щеку. Его бледное лицо залилось краской, но он даже не посмотрел на нее и не улыбнулся, как можно было бы ожидать. Старик все еще внимательно наблюдал за происходящим. Что-то должно было еще случиться, хотя теперь почти все облегченно улыбались и начали оживленно разговаривать.

— Это очень странный случай, капитан, — громко сказал Ннанджи. Все смолкли. — Это должно означать, что штатский тяжело ранил воина и избежал наказания. Такого никогда не бывает.

Тана отступила назад. Томияно ошеломленно умолк.

Ннанджи посмотрел на Броту и прикусил губу. Потом быстро спросил:

— Где находится Йок, госпожа?

Она крепко сжала запястье Томияно.

— Десять дней пути вверх по реке от Хула. А что?

— Ты никогда больше не бывала в Йоке?

— С каких пор?

— С тех пор, как был убит твой сын.

Она посмотрела на старика. Тот знал, что это случится. Это было нечто большее, нежели самонадеянный и импульсивный самоубийственный просчет молодого воина.

— Нет. Мы никогда больше туда не возвращались.

Ннанджи, казалось, снова потерял дар речи. Потом он крикнул:

— Расскажи мне!

Томияно выдернул руку и швырнул на палубу свою тарелку. Колбаса, морковь и хлеб разлетелись у ног Ннанджи.

— Тебе незачем это знать, сынок!

— Я должен! Я не могу на тебя донести, на борту нет никого постороннего!

— Однако в Дри будут.

— Тогда ты не позволишь мне добраться до Дри. И ты это знаешь.

Наступила невыносимая тишина, пока моряк и воин смотрели друг на друга. Томияно красный от гнева, Ннанджи мрачный и бледный. Брота снова посмотрела на старика, но тот оставался непроницаемым.

— Как хочешь, — оскалился Томияно. — Тана! Расскажи нашему беспокойному другу, что с тобой было в Йоке.

Тана потрясенно прижалась спиной к шлюпке у правого борта.

— Мама?

Брота пожала плечами. Она не могла понять, что происходит, но чему-то помешать было уже поздно.

— Расскажи ему.

— Но, мама…

— Расскажи!

— Я была еще только Первой, — прошептала Тана. — Я сошла на берег со своим мечом. Сухопутным не нравятся девушки, которые носят мечи.

Ннанджи повернулся к ней, внимательно слушая. Рука Томияно снова потянулась к кинжалу, и снова Брота сжала его запястье… подожди!

— Их было четверо, — быстро заговорила Тана. — Четвертый, двое Третьих и Первый. Адепт вызвал меня на поединок…

— И ты, конечно, выразила ему свое почтение, — сказал Ннанджи.

Она кивнула.

— Потом он велел мне раздеться. Мы были за какими-то штабелями в гавани.

Губы Ннанджи искривились.

— А остальные?

— Они смеялись… и шутили. Я вырвалась от них и побежала обратно на корабль. Они погнались за мной.

Со смертоносным выражением на лице Ннанджи повернулся к капитану.

— Ты прикончил их всех?

Долгая пауза… достаточно долгая, чтобы умереть.

— В конечном счете — да. Но это не вернуло назад моего брата. И Линкаро. А Брокаро умер неделю спустя.

Ннанджи поднял руку, и Томияно напрягся, но он лишь вытер лоб тыльной стороной ладони.

— Ну, адепт? — в наступившей тишине спросила Брота. — Ты слышал. Мы — убийцы воинов. Хладнокровные и безжалостные. Никто не наделял нас тогда правом защищаться.

Ннанджи нахмурился.

— Вы не смогли бы им воспользоваться, госпожа. Воин не должен вмешиваться в дело чести, а если Четвертый должным образом вызвал на поединок Тану, и Тана ему подчинилась, то это было делом чести.

— Хороша честь! — ухмыльнулся Томияно.

— С точки зрения закона. Выразив ему свое почтение, Тана проиграла поединок. Она должна была делать все, что он потребует, пока он не уберет в ножны свой меч.

Олигарро и Малоли поднялись на ноги и придвинулись ближе к пожарным ведрам. Холийи неохотно последовал их примеру. Ннанджи стоял в одиночестве посередине, словно олень среди волчьей стаи, принимая на себя насмешку капитана.

— Даже это, воин?

Ннанджи кивнул.

— Победитель может требовать чего угодно, хотя проигравший все же может отказаться, чтобы сохранить свою честь.

— Но тогда он может быть убит?

— Тогда он должен быть убит. Конечно, это позор! Четвертый не должен вызывать на поединок Первого. Не должен он и требовать от него столь отвратительных вещей. Если бы я был там, я бы предупредил его, что после этого вызову на поединок его самого. Но он был в своем праве. Нет, с точки зрения закона вы — убийцы.

— Значит, ты донесешь на нас, когда мы прибудем в Дри?

Ннанджи тяжело сглотнул и покачал головой.

Капитан недоверчиво фыркнул.

— Почему бы и нет?

— Потому что вы никогда больше не возвращались в Йок. Богиня могла бы перенести вас туда. Она могла бы не дать вам уйти.

Наступила озадаченная тишина, проблеск надежды. Затем послышался шамкающий голос старика:

— Конечно, это нельзя считать защитой, госпожа. Как я уже объяснял адепту Ннанджи раньше, когда мы обсуждали подобный, но гипотетический случай, боги могут убить на месте любого согрешившего, так что отсутствие божественного вмешательства не может быть истолковано как невиновность.

Если кто-то еще сомневался в том, что старик — жрец, то эта речь должна была окончательно их в этом убедить.

— Однако в данном случае, — сказал Ннанджи, — Она перенесла вас. Она доставила вас в Аус, к той каменоломне. Вы тащили за собой якорь; вы проделали очень долгий путь — необычное проявление воли Ее Руки. Богиня сама вынесла приговор. Ваше наказание — помогать лорду Шонсу. Ни один воин или жрец не вправе вмешиваться, когда становится известной Ее воля. Подобное случилось с нами в Ханне. Она сама вынесла приговор, и ни один человек не в силах его отменить.

— Ты веришь в это, старик? — спросила Брота. За всем этим явно чувствовалось его присутствие. Ни один воин не мог думать подобным образом, и уж никак не Ннанджи.

Он догадался, о чем она думает.

— Да, я согласен с доводами адепта, — беззубо улыбнулся он.

— Я им не верю! — Томияно снова вырвал руку у Броты и вскочил на ноги. — Я никогда не стану им доверять!

Ннанджи покраснел.

— Я готов поклясться специально для тебя, моряк. Но мне придется вытащить меч.

Томияно поколебался.

— Что ж, послушаем.

Осторожно, стараясь не делать резких движений, Ннанджи вытащил сверкающий меч Чиоксина и поднял его в клятвенную позицию. В лучах закатного солнца казалось, что на нем отсвечивает кровь.

— Я, Ннанджи, воин четвертого ранга, брат по клятве Шонсу седьмого ранга, торжественно клянусь, что все члены команды «Сапфира» свободны от греха смерти четверых воинов в Йоке; клянусь своей честью и именем Богини.

Седьмой меч с легким шелестом скользнул обратно в ножны.

Последовала ошеломленная пауза.

— А твой босс? — спросил капитан. — Если он придет в себя…

Ннанджи устало улыбнулся.

— Он и я принесли четвертую клятву воинов, капитан. Мои клятвы — его клятвы, так что я поклялся и за лорда Шонсу тоже. И ни один Седьмой никогда не отменит клятвы другого. Это может сделать жрец, но некому будет исполнить его приговор. Вам ничто не угрожает.

— Ты Четвертый! Ты думаешь, что можешь связать клятвой всех Седьмых в Мире?

Улыбка Ннанджи стала шире, напоминая скорее дерзкую мальчишескую ухмылку его брата.

— Это тяжкая ответственность! Я предупреждал Шонсу, когда он говорил мне об этой клятве… Да! Всех Седьмых. То есть, полагаю, всех воинов в Мире. Навсегда. Окончательно. Даже если я ошибаюсь, мы можем оставить вас только на суд Богини.

— Старик? — бросила Брота.

Тот кивнул лысой головой.

— Все верно, госпожа.

Она прислушивалась к словам нищего?

Затем вперед выбежала Тана и обхватила руками Ннанджи. На этот раз он рассмеялся и обнял ее, поцеловав в ответ.

— Что ж, я… — сказал Томияно, глядя на вставшую с места Броту. Все смотрели на Броту.

Не в силах говорить, она лишь с улыбкой кивнула.

Долгий кошмар закончился. Над палубой разнеслись радостные крики. Все вскочили на ноги, жены обнимали мужей, дети возбужденно кричали. Катанджи лежал на спине, обняв Диву и Мей, а они обе пытались одновременно его поцеловать. Тана все еще была в объятиях Ннанджи, получая в ответ значительно больше поцелуев, чем отдавала ему сама…

— Ннанджи! Ннанджи! — сквозь толпу протолкалась Джия.

Покрасневший Ннанджи вырвался от Таны столь резко, что она чуть не упала.

— Ннанджи! — Джия схватила его за руку. В глазах ее стояли слезы. — Он пришел в себя… он говорит, что голоден.

7

Шонсу не собирался умирать, торговля шла хорошо, каждый день приносил с собой новые впечатления. На «Сапфире» царила атмосфера всеобщего удовлетворения. В конце концов, воины оказались не такими уж и плохими. Меняющие Курс приносили удачу.

«Сапфир» пришел в Дри.

Город Дри был залит солнечным светом, отражавшимся от воды; это был город, сверкавший всеми цветами радуги, по оживленным каналам которого скользили гондолы и быстроходные лодки. Высокие арочные мосты соединяли широкие площади; в небо уходили полукруглые купола и алебастровые башни. В воздухе ощущался острый запах экзотических пряностей и цветов; казалось, он вибрировал от многоцветья и грустных старых песен полуголодных гондольеров. Разукрашенные корабли величественно двигались среди выложенных мрамором зданий, под неподвижным взглядом древних статуй.

Местные таможенники оказались худшими из всех, каких только приходилось встречать Броте. Они вышли навстречу «Сапфиру» на лодках, словно нетерпеливо ожидая своей добычи. Они взяли у нее деньги и направили ее на стоянку возле одного из торговых островков поменьше.

Шонсу был все еще очень слаб. Даже Томияно не решился предложить отправить его на берег, а Ннанджи не собирался оставлять седьмой меч без охраны, или рисковать оказаться с мечом за спиной рядом с другим воином. Так что воины остались на борту, а моряки начали готовиться к торговле.

Брота с легкостью продала мебель, и цена была вполне приличной, даже после того, как хищные таможенники забрали причитавшуюся им долю.

— Ковры, — сказал Томияно, показывая в сторону ближайшего склада.

Они вместе с Бротой подошли туда, рассмотрели и пощупали ковры, подумали и поторговались. Торговец оказался неуступчивым и настаивал на том, что может продать товар только другому торговцу… подразумевая плату для одного из его родственников, действовавшего в качестве агента. Это было бы еще одним налогом. Брота вела себя более осторожно, чем тогда, когда покупала медь. Торговля должна была основываться на опыте и знаниях; в Ки или в Хуле она знала, что покупать, что продавать, что сколько стоило. Эта странная коммерция под руководством Богини была азартной игрой, прыжком в неизвестность, вызывавшим у нее тревогу, но в конце концов она решилась, и они ударили по рукам. Рабы начали носить ковры и складывать их возле корабля, поскольку еще один таможенник должен был осмотреть их перед погрузкой.

Брота вышла на шумную, оживленную улицу вместе с сыном, и они остановились посреди освещенной солнцем толпы, обсуждая, правильно ли они поступили. Группа уличных музыкантов перебирала струны по одну сторону от них, с другой стороны расхваливал достоинства своих цветов лоточник. Со всех сторон их толкали тележки и пешеходы.

Все-таки, подумала Брота, она что-то упустила. Ковры казались не вполне уместными, хотя сделка была уже заключена и ничего изменить было нельзя.

— У нас еще есть свободное место, — предложил Томияно, столь же недовольный.

— Госпожа! — послышался голос возле ее локтя. Она обернулась, нахмурившись, и обнаружила перед собой мальчишку-раба. Он был очень юным, загорелым и худым, так что можно было пересчитать все ребра. Всю его одежду составляла черная набедренная повязка. У него были темные курчавые волосы и большие ясные глаза.

Брота в ужасе отшатнулась.

— Катанджи! — выдохнула она. — Ради всех богов, мальчик! Ты сошел с ума!

Через середину его лица была проведена черная полоса раба. Она скрывала его единственную воинскую метку, и крохотный крестик в виде меча можно было заметить лишь при внимательном рассмотрении — а кто будет внимательно разглядывать раба?

Томияно схватил его за руку.

— Это нарушение всех законов, парень, — прошептал он. — Если кто-нибудь заметит, ты навсегда останешься рабом, и они выжгут тебе эту метку каленым железом. Возвращайся на корабль, быстро!

Катанджи вырвался.

— Погоди! Все в порядке — я был на складе, и там было темно.

Брота посмотрела на Томияно, а Томияно на Броту; затем оба посмотрели на Катанджи.

— И что ты там делал? — спросила она.

— Осматривал ковры. — Он показал на свою родительскую метку. — Я знаю ковры! Я видел, как вы вошли, и провел для вас небольшую разведку. Рабы все знают, и их не заботит прибыль их хозяев, так что они рассказали мне правду — как другому рабу.

В этом могла быть доля истины.

— И что же ты узнал? — с нарастающим любопытством спросила Брота.

— Самые лучшие — шелковые, верно? Они просто замечательные!

— Некоторые — да. Но за каждый шелковый приходится покупать десять шерстяных. Таков закон этого города. Другие торговцы говорят то же самое.

Мальчишка улыбнулся.

— Это только для торговцев! Местные их покупают. И женщина-воин тоже могла бы их купить! — Он был настолько возбужден, что, казалось, подпрыгивал на булыжной мостовой. — Ты видела тот с золотыми русалками? Это просто чудо! И это единственный, который у них есть на этом складе, потому что горожане обычно скупают их все. Я знаю, куда надо идти, и какую цену платят местные.

Брота посмотрела на Томияно, а Томияно на Броту. Контрабанда?

— Шелковые ковры большие, — сказала Брота. — Но даже гондола могла бы выдержать несколько.

Томияно задумчиво кивнул.

— Тебе придется подкупить гондольера. Он может потерять свою лодку. Или голову.

— Обычные моряки не посмели бы — у них могли бы конфисковать корабль.

Но никто не конфискует корабль, пока на его борту Шонсу.

— Давай! — сказала Брота. — Том'о, проследи за погрузкой. А ты, новичок? Как нам доставить тебя обратно на корабль?

Он снова улыбнулся.

— Увидимся на борту, госпожа. — Он шагнул назад и растворился в толпе.

Томияно нахмурился и побежал вперед, огибая фургоны и людей. Когда Брота добралась до трапа, он был занят разговором с чиновником, но, увидев ее, покачал головой.

— Я думал, он оставит вход открытым. Но это не положено.

Когда корабль стоял в порту, открытые входы являлись серьезным проступком; они могли пропустить крыс, четвероногих или двуногих. Она огляделась вокруг, но нигде не было видно никаких следов Катанджи — что было не удивительно на пристани, столь запруженной грудами товара, фургонами и людьми. Чиновник с официальным видом щелкал на счетах… требовалась очередная взятка.

Когда она добралась до своей каюты, там было жарко и душно. Проклятый таможенник лишил ее последних средств. Она заперла дверь, опустилась на колени и отодвинула панель. Из многих потайных мест на корабле этим она пользовалась чаще всего. Она окинула взглядом хранившиеся там запасы. Сколько ковров, даже шелковых, может поместиться в гондоле? Немного, но, возможно, почти столько же, сколько она уже купила, забив при этом трюм «Сапфира» шерстяными. Мальчишка был прав, именно шелковые ковры могли принести прибыль. Если ты не уверен в рынке, обеспечь качество. Шерстяные ковры были не того класса. Парень был прирожденным торговцем.

Она выбрала маленький кожаный мешочек. В нем было сто золотых, и она была уверена, что гондола не возьмет так много, может быть, даже меньше половины. Затем она взяла свой меч, причесала волосы и вышла на палубу.

Подойдя к рубке, она услышала глухие удары. Корабль был, естественно, неподвижен, и кто-то пользовался возможностью потренироваться в метании ножа. С удивлением она обнаружила, что это был Ннанджи, сидевший из-за низкого потолка на одном из сундуков и упражнявшийся с набором из дюжины или около того клинков. Судя по виду мишени, у него это получалось очень хорошо.

Видя ее удивление, он улыбнулся.

— Быстрее, чем меч! — сказал он. У него был несколькосмущенный вид, но он явно был доволен своим искусством.

— Я думала, что это нарушение всех правил, адепт? Или я пропустила новую сутру?

— Это я предложил, госпожа, — послышался голос Шонсу. Теперь он сидел, опираясь спиной на груду подушек, все еще очень худой и бледный, но дела его явно пошли на поправку. Каждый день он набирался новых сил. — Ты знаешь, что говорят сутры о колдунах?

Если бы она созналась в том, сколько сутр она знала, рыжие волосы адепта Ннанджи тут же бы поседели.

— Не думаю, что когда-либо об этом слышала.

— Ничего! Они не воины, так что принципы чести к ним не относятся. Они — вооруженные штатские, что само по себе есть нарушение закона — так что любые средства хороши.

— Но ножи? — Даже водяной крысе могло стать не по себе при мысли о воине, бросающем ножи. Хуже того, Джия спокойно сидела в углу, что-то делая с одним из сапог Шонсу, а рядом с ней стоял сапог Ннанджи. Хуже всего были спрятанные ножи.

Шонсу пожал плечами. Он выглядел усталым. Тана заботливо сидела на корточках рядом с ним. Она исполняла обязанности медсестры с тех пор, как Шонсу пришел в себя и смог оценить ее усилия. Брота не думала, что ее дочь добьется большего успеха с Шонсу, чем Ннанджи добился с ней, но Седьмой стоил таких усилий.

— Когда я встретился с колдунами в Аусе, — сказал Шонсу, — они заставили меня отступить перед ними. Я тогда подумал, нужно ли им время для того, чтобы произнести свои заклинания, или что там у них. Из всего, что мы о них знаем, следует, что единственное действенное средство против них — скорость. Так что — ножи! — Однако звучало это так, словно он был готов лишь обороняться, но не нападать.

— Я не возражаю, милорд! Тана, мне нужно, чтобы ты пошла со мной на берег.

Тана заботливо повернулась к Шонсу.

— Ты сможешь ненадолго обойтись без меня, милорд?

— Думаю, справлюсь, — вежливо ответил он.

Тана похлопала его по руке, поднялась, не спеша продемонстрировав свои длинные загорелые ноги, и по-кошачьи скользнула к двери. Полоски ткани, составлявшие ее одежду, стали уже почти непристойными, превратившись в узкие ленточки, и Брота уловила запах мускуса и фиалок, который мог бы удушить козла. Придется поучить Тану правилам приличия.

Ннанджи бросил нож. Бум! В яблочко. Он ухмыльнулся и потянулся за следующим ножом.

Джия встала и подошла к своему господину, который приветствовал ее улыбкой, сказавшей больше, чем дюжина сутр. Потом он снова посмотрел на Броту.

— Госпожа? Я пытался понять, что же произошло в Вэле. Ты, моряк Олигарро, Ннанджи, капитан — ваши рассказы не вполне совпадают. Удар грома — ты сказала, что человек исчез в дыму, но не видела вспышки. Олигарро говорит, что он упал с трапа, и что была вспышка. Ннанджи ничего не видел…

Она рассказывала ему три раза. Конечно, показания свидетелей никогда не совпадают.

— Что говорит ученик Катанджи, милорд?

Шонсу и Ннанджи удивленно переглянулись.

— Я не знал, что он при этом присутствовал.

Демоны! Она совсем забыла о том, кто привел ее к источнику незаконных ковров.

— О да! Он был там, милорд.

Ннанджи спрыгнул с сундука и целеустремленно направился к двери. Брота последовала за ним на палубу. Катанджи стоял у носового трапа, с мечом, в сапогах и килте. Как он умудрился…

Она поспешила за Ннанджи, огибая свернутые ковры.

— Мне нужно с тобой поговорить, подопечный! — зловеще произнес Ннанджи.

Катанджи широко открыл глаза.

— Конечно, наставник. — Единственным следом его маскировки было едва заметное маслянистое пятно на носу. В ту ночь в Вэле его лицо тоже было перемазано. — Ты спрашивал госпожу Броту о той сутре?

Ннанджи поколебался, затем с улыбкой повернулся к Броте.

— Можешь объяснить мне сутру тысяча сорок четыре, госпожа?

К счастью, Пятый должен был знать только до девятьсот восемьдесят первой.

— Мне она незнакома, адепт.

— Лорд Шонсу рассказал ее мне. Он говорит, что тоже ее не понимает, но я уверен, что он лишь притворяется. — Его взгляд стал отрешенным, и он процитировал голосом, очень похожим на голос Шонсу: «Об Отсутствии Следов: Лучше дать тупой меч, нежели сутру, тем, кому невозможно помочь».

Брота пожала плечами. Какой-то сухопутный вздор! Как ей добиться хоть слова от Катанджи?

— Не слишком много смысла, не так ли? Как можно дать что-то кому-то, кому невозможно помочь?

Ннанджи хмуро кивнул.

— Я думал, это может означать, что лучше помочь, чем можешь, даже если мало чем можешь помочь, нежели просто давать советы?

— При чем здесь в таком случае следы?

— Ну… даже если не достигнешь ни чести, ни славы?

— А может быть, здесь два смысла, — сказал Катанджи, — и ты можешь выбрать любой, какой захочешь?

— Какой же второй? — осторожно спросил его брат.

Из двери на полубаке выплыла Тана в своем лучшем сатиновом платье и желтых сандалиях. За спиной у нее был меч. Ннанджи непроизвольно посмотрел в ее сторону.

— Пираты не оставляют следов, — пробормотал Катанджи, словно в глубокой задумчивости. — Не как разбойники на суше. А «тупой меч» может означать… рапиру! А свободные не могут помочь морякам…

— Вот оно! — воскликнул Ннанджи. — Правильно! Это означает, что можно учить моряков фехтовать! Спасибо, мальчуган! — Забыв о колдунах, он развернулся и побежал в сторону рубки.

Катанджи смотрел ему вслед, с сожалением качая головой. Потом он улыбнулся Броте.

— Пошли отсюда! — сказал он.

Брота выбрала самую большую гондолу из всех, какие только попались ей на глаза; она уселась лицом к гондольеру, чтобы легче было следить за ним. Это был худой, иссушенный солнцем широкоплечий человек, как раз в том возрасте, когда приходится кормить много ртов. Тана с мальчиком сели впереди него, лицом к ней.

Гондольер оттолкнулся, и лодка заскользила в сторону гавани. Он пропел короткое приветствие, обычную чушь для туристов, а потом спросил:

— Куда, госпожа?

— В город, сделать кое-какие покупки, и привезти их обратно на корабль.

Он сразу же догадался.

— Ковры, — сказал он, и лицо его окаменело. Тана помогла вести переговоры, обольстительно улыбаясь и демонстрируя ему свои формы. В семье все хорошо знали, что Тана всегда поступает так, как сама считает нужным. Гондольер с широко раскрытыми глазами смотрел на нее, на лбу у него выступил пот. Он согласился за значительно меньшую цену, чем потребовал таможенник.

Лодка скользила среди широких полос отражавшегося от воды солнечного света. Вдали виднелись туманные очертания башен.

— Куда? — снова спросил гондольер.

— Куда, новичок? — спросила Брота. Ковровщик наверняка бы подумал, что ему предстоит обставлять казарму, увидев троих воинов.

Катанджи отвел взгляд от величественных кораблей, изящных вельботов и быстроходных лодок. Он с ангельским видом улыбнулся.

— Какова моя доля? — спросил он.

Какое-то время лодка продолжала плыть вперед, и единственным слышимым звуком была музыка и шум порта, доносившиеся из гавани.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Брота, решив, что пяти серебряных будет более чем достаточно.

Он ухмыльнулся.

— Я получаю право выбирать первым, и ты доставляешь меня бесплатно на «Сапфир», и дальше на «Сапфире» куда я захочу, и разгружаешь там мой товар.

Потом он сделал паузу, и лицо его посерьезнело. — И ты обещаешь не говорить ничего Ннанджи. Он говорит, что торговля — недостойное занятие для воинов!

Тана начала хихикать. Брота не знала, злиться ли ей на себя или удивляться поведению мальчишки.

— Мы не позволяем частную торговлю на «Сапфире», — мрачно сказала она.

— Все члены команды знают, что им причитается доля, и если кто-то хочет уйти, он может ее забрать.

— Прости, госпожа, — не слишком почтительно сказал Катанджи, — но я не член команды.

Она сдалась, криво улыбнувшись, сознавая, что Тана получает от этого удовольствие и с радостью расскажет обо всем остальным членам семьи.

— Нет, ты ведь один из людей Богини, не так ли? Ладно, договорились. Но ты тоже никому ничего не рассказывай. И ты, Тана!

Он наклонился и протянул обе руки для рукопожатия, что удивило ее еще больше. Потом он сказал гондольеру, чтобы тот направлялся к Каналу Семи Храмов, и вернулся к созерцанию оживленного порта.

Внезапно Брота вспомнила, что у этого Первого в кошельке по крайней мере пятнадцать золотых. Она думала, что «выбирать первым» означает один ковер. Он бы не посмел… или?

Прежде чем она успела задать вопрос, Тана ее опередила.

— Сколько же ты намерен потратить, торговец? — спросила она.

Катанджи широко улыбнулся, блеснув зубами.

— Шестьдесят четыре золотых, — ответил он.

Книга четвертая ВОИН ОБРЕТАЕТ АРМИЮ

1

Каср, следующий город после Дри, тоже располагался на правом берегу, в краю воинов. Бог Ветра равнодушно продолжал исполнять свои обязанности, и когда наконец перед ними появился Каср, жарким и безмятежным утром, Уолли уже в достаточной степени пришел в себя для того, чтобы выйти на воздух. В одном лишь килте, он вытянулся на крышке люка, подложив под голову подушку и наслаждаясь солнцем, словно миллионер на собственной яхте. Доски под ним были теплыми, и паруса заполняли собой все небо.

Рядом лежал костыль, который сделал ему моряк Холийи. По другую сторону от него сидела Джия, в моряцкой набедренной повязке и полоске ткани на груди. У рабыни они, конечно, были черными, но подчеркивали ее восхитительную фигуру так, что Уолли счел это вызывающе соблазнительным. Время от времени он сжимал ее руку, или она сжимала его руку, а потом они молча удовлетворенно улыбались друг другу. Тана, слава Всевышней, оставила свои ухаживания, и теперь ее не было нигде поблизости видно.

Мир медленно полз мимо своей неторопливой доиндустриальной поступью. Это был очень мирный путь на войну. Уолли было предоставлено время, чтобы восстановить здоровье, и, видимо, он должен был полностью выздороветь. Верующий человек мог бы счесть подобное чудесным исцелением.

Моряки занимались своими повседневными делами — кораблем и детьми, одеждой и пищей. Взгляды, которые они бросали на него, были в лучшем случае дружелюбными, в худшем — уважительно-вежливыми… и это было еще одно чудо. От их прежней враждебности не осталось и следа, и ее сменило пусть и неохотное, но все же согласие с присутствием пассажиров на борту. Брота даже нашла для них каюты, уплотнив молодежь и освободив место.

На корме слышался лязг стали — Ннанджи тренировал Мату. С тех пор как его наставник открыл ему ту удивительно двусмысленную сутру, жизнь на корабле превратилась для него из адской скуки в райское наслаждение ежедневного фехтования. Он больше не ограничивался обучением Таны, Катанджи и Матарро. Моряки это только приветствовали. На Реке это была хорошая подстраховка.

Из задумчивости Уолли вывела появившаяся над ним тень. Он поднял взгляд и увидел лицо Томияно, напоминавшее черную тучу. Он сел.

— Скоро Каср… милорд. — У Томияно больше не возникало мыслей об убийстве при виде Шонсу, но он и не испытывал экстаза от братской любви. — Мне просто интересно, сможешь ли ты набрать там себе воинов? — Он явно был готов к отрицательному ответу.

Уолли покачал головой. Он попытался улыбнуться и, убрав костыль, показал на крышку люка позади себя.

— Пока нет, капитан. Однако сядь на минутку, давай обсудим.

Томияно пожал плечами и присел на краешек, словно не собираясь задерживаться надолго. Его синяки уже прошли, ссадины зажили. Ожог на лице превратился в белый шрам. Он был горд — горд своим кораблем, выполнявшим теперь божественную миссию; горд своими физическими возможностями, которые сейчас затмевало титаническое присутствие Шонсу; горд своей независимостью…

— Я еще пока не совсем в форме, — сказал Уолли. — Но однажды, капитан, ты получишь назад свой корабль. Однажды я уничтожу колдунов. Тогда мы оба будем свободны. И, возможно, когда этот день наступит, мы с тобой сможем встретиться где-нибудь в баре и отметить вместе это событие? Или, если хочешь, набьем друг другу морду. А потом — разнесем в щепки весь порт? Отправимся по бабам и войдем в легенду? Устроим себе такое похмелье, что жить больше не захочется? Или…

Лицо Томияно оставалось безучастным. Он оперся руками о люк, словно собираясь встать.

— Что-нибудь еще, милорд?

Уолли вздохнул — подход оказался неверным.

— Да. После Касра, насколько я знаю, будет Сен. Но это на левом берегу. Следующий город воинов — Тау… примерно неделя пути?

— Если будет приличный ветер.

— Что ж, думаю, к тому времени я буду на ногах.

— Вы высадитесь в Тау? — осторожно спросил моряк.

Уолли знал, что его беспокоит.

— Как только я буду здоров, и мы достигнем города, где есть приличные воины, ваши обязательства на этом заканчиваются, и договор считается выполненным. Мы высаживаемся. Все честно?

Моряк был еще и торговцем.

— Что значит — «приличные воины»?

— Парочка Третьих? Достаточно крепких, конечно. Да, я бы сказал, что двоих Третьих для начала бы хватило. По крайней мере, они могли бы прикрыть меня со спины.

Моряк кивнул и снова собрался уходить.

— Останься, — сказал Уолли. — Есть у тебя еще минута? У меня возникла проблема, и ты мог бы мне помочь.

Томияно снова сел, с все так же ничего не выражающим лицом, но в этот момент донесся взрыв смеха со стороны фехтовальщиков и наблюдавших за ними зрителей на корме — громче всего смеялся Ннанджи. Капитан взглянул в ту сторону, и глаза его сузились.

— Вот еще одно чудо, — тихо сказал Уолли.

— Чудо?

— Ннанджи. Немногие могут преодолеть собственные предрассудки, как он, капитан.

Томияно нахмурился.

— Предрассудки? Предрассудки — это мнения, не основанные на опыте, не так ли?

— Или на опыте, который не относится к делу, — Уолли обнаружил, что в присутствии Томияно нелегко сохранять терпение. — Подумай, с чего он начинал — годы общения с одними только воинами. Конечно, он презирал штатских — так его учили думать. Его также учили, что убийство — абсолютно непростительное преступление, исключительная жестокость…

— Ты не согласен с той присягой, которую он принес?

— Вовсе нет. Суть в том, что он понял, что его учили неправильно, и нашел в себе силы подняться выше этого. Мало кому это удается, капитан. Старик клянется, что он здесь ни при чем — все это была идея самого Ннанджи. Когда мы впервые поднялись на борт, он считал, что ты и твоя семья должны гордиться тем, что служат ему, лишь потому, что он воин. Теперь же он считает вас своими друзьями и союзниками. Подобная перемена — почти подвиг, тебе не кажется?

— Он перестроился.

— А ты? Ты считал, что все воины — убийцы и насильники. Как твои предрассудки, моряк Томияно?

Капитан покраснел.

— Мое мнение было основано на опыте.

— Однако этот опыт не имел отношения к делу.

— Я согласен, что в данном случае я ошибался. Но только в данном случае.

Уолли пожал плечами, зная, что большинство воинов за подобное замечание готовы были пролить кровь. Однако капитан корабля должен был высоко ценить лидерство, а Ннанджи продемонстрировал способности к лидерству, о которых Уолли даже не подозревал за этой легкомысленной юношеской улыбкой. Он сам поддался предрассудкам, относясь к своему молодому помощнику лишь как к потенциальному телохранителю и удобной ходячей справочной библиотеке. Так что возникал еще один вопрос: сколь большую роль предназначено было сыграть Ннанджи в миссии Шонсу?

Томияно вернулся к сути дела.

— Что за проблему ты хотел со мной обсудить?

— В некотором смысле, моя проблема заключается в том, чтобы понять, в чем заключается моя проблема, если ты еще не запутался. Бог сказал мне, что мне поручена миссия, но не сказал, в чем она заключается, а лишь сказал, что об этом я узнаю сам. Что ж, теперь я встретился с колдунами, так что знаю, что мне предстоит сделать, хотя до сих пор не знаю, как. Но он также загадал мне загадку.

Моряк поднял брови, так что три отметины в виде корабля скрылись под его каштановыми волосами. Раздражение уступило место любопытству.

— Загадку, милорд?

— Загадку. А вот часть ее, которая касается тебя:

Когда низко пасть придется,

Встанет войско, круг замкнется,

Будет выучен урок.

— Вполне можно предположить, что «низко пасть» — это мягкое описание того, что произошло со мной в Аусе.

Явно заинтригованный, Томияно почесал голову.

— Как ты соберешь войско? — осторожно спросил он.

Он не стал произносить вслух естественное продолжение вопроса: каким образом лорд Шонсу сможет собрать войско после того, что произошло с ним в Аусе? Если слух об этом доберется сюда раньше, в лучшем случае его поднимут на смех, а в худшем — обвинят в преступлении. Если об этом станет известно после того, как он наберет себе воинов, дело может дойти до мятежа. Его договор с Бротой гласил, что его должны доставить до ближайшего города, где он сможет набрать воинов, но сможет ли теперь Шонсу когда-либо это сделать?

Возможно, именно поэтому Хонакура высказывал предположение, что означенным войском может быть команда «Сапфира». Все они в достаточной степени владели мечом еще до того, как Ннанджи начал свои уроки, а благодаря его тренировкам они быстро отточили свое мастерство до немыслимого прежде уровня. Тем не менее, Уолли не мог поверить, что от него предполагалось сразиться с колдунами численностью в несколько городов в компании около дюжины непрофессионалов, половину которых составляли женщины, и определенно не собирался делиться этой мыслью с Томияно. К воинам и их спутникам можно было теперь относиться как к неизбежному злу, но члены команды «Сапфира» не были солдатами. Война их не привлекала, и об огненных демонах в договоре ничего не говорилось.

— Я не знаю, как собрать армию, — сказал Уолли. — Я уверен, что слова об уроке относятся к колдунам — должен быть какой-то способ их победить. Но вот насчет круга я хотел спросить у тебя.

— Какого круга?

— Который мы должны замкнуть! — Он усмехнулся, видя озадаченное лицо моряка. — Пока что мы знаем о четырех городах воинов по левую сторону от нас, на правом берегу — Ки Сан, Дри и Каср прямо впереди. Как мне сказали, следующий — Тау.

— Так говорят. — Моряк скорчил гримасу. — Мы торговцы, Шонсу, а не исследователи. Торговцы торгуют то тут, то там — обычно между двумя городами, иногда в трех-четырех. Если Богиня не вернет нас в Хул, тогда мы с тем же успехом сможем торговать здесь. Ки Сан и Дри вполне нас устраивают. Должен сказать, мне нравится здешний климат, хотя мне сказали, что здесь суровые зимы. Посмотрим, что здесь продается и что им нужно. Мы даже не собирались идти дальше в Тау, но, полагаю, мы все-таки должны найти тебе подходящих воинов. Если их нет в Тау, тогда мы доставим вас обратно в Каср. Или в Ки Сан. К тому времени ты будешь уже на ногах.

Уолли надеялся, что Томияно окажется более любознательным. Он должен был знать больше о географии, чем могли рассказать Хонакура и Катанджи; но, очевидно, это было не так. Брота проявляла точно такое же отсутствие всякого интереса.

— На левом берегу, капитан, мы знаем про Аус и Вэл — города колдунов. Дальше идет Сен. Но я знаю еще об одном городе впереди, дальше вверх по течению.

— Какой это город?

— Ов.

— Но… — Моряк нахмурился. — Ведь вы пришли именно оттуда, когда мы с вами встретились! Это много недель пути назад, Шонсу!

Для моряка в Мире существовало лишь два направления: вверх и вниз по Реке. Расстояние измерялось в днях. Уолли начал терпеливо объяснять, рисуя пальцами невидимую карту на крышке люка. Река делала петлю — на север от Ова, потом на запад, вокруг или через горы, а затем на юг к Аусу. Черные Земли вверх по течению от Ова были теми же Черными Землями, что лежали вниз по течению от Ауса. Это был божественный круг, который нужно было замкнуть.

Он пришел к этому выводу, пока выздоравливал, лишь для того, чтобы выяснить, что его спутники об этом уже знают. Хонакура понял это первым, по крайней мере так он заявил, а Ннанджи, вероятно, узнал об этом от Катанджи.

В конце концов логика взяла верх над предрассудками моряка. Он кивнул. «Сапфир» двигался по западной стороне петли. Горы Реги-Вул уже располагались на юго-востоке, но они находились к северо-востоку от Ауса. В Ове они лежали на северо-западе.

— Ты хочешь, чтобы мы замкнули круг и доставили тебя в Ов, Шонсу? — сердито спросил он.

— Я должен вернуться в Ов, капитан, и замкнуть круг. Означает ли это сам город, или поместье, где мы начали свой путь — не знаю. Доберемся ли мы туда на «Сапфире» или как-то иначе — я тоже не знаю. Но если бы ты расспросил моряков в Касре, это могло бы помочь. Далеко ли это? Сколько городов захватили колдуны? Старик говорит, что знает, но он лишь строит догадки.

Конечно, семь, сказал Хонакура — их должно было быть семь. Уолли не стал спорить, поскольку с большим уважением начал относиться к суевериям старого жреца.

По старым доскам простучали сапоги, и перед ними появился Ннанджи, потный и улыбающийся, который закончил свои уроки фехтования. Позади него виднелся приближающийся город Каср.

— Ты останешься на борту, милорд брат? — спросил он.

— Да, — сказал Уолли. Он снова отметил неуловимые перемены, происшедшие с Ннанджи — небольшая пауза перед тем, как он заговорил, расчет, скрытый за обычной веселостью, тайная гордость своими способностями. За лекциями Уолли о теории мышления и об ответственности быстро последовала практика, и никто в возрасте Ннанджи не мог бы пройти через это, не получив нескольких шрамов. На поверхности он был все тем же упрямым идеалистом, неугомонным бездельником, но где-то в глубине начинало пробуждаться нечто иное. Слепое поклонение перед героем превратилось в осознанное уважение. Будучи Ннанджи, он ничего не мог забыть.

— Я останусь, но не вижу причин, почему бы тебе не провести небольшую разведку, — сказал Уолли. — Ты мог бы нанести визит в гарнизон Касра и поговорить со старостой.

Улыбка Ннанджи исчезла с его лица. Очевидно, он уже рассматривал подобную возможность.

— Мне кажется, это неблагоразумно, — тихо сказал он. — Они спросят, есть ли у меня наставник — кто он, и какого ранга. А если староста узнает, что в городе Седьмой, он наверняка придет сам.

Уолли собирался было предложить Ннанджи солгать — но он наверняка не стал бы этого делать. Основываясь на своем опыте общения с продажным Харадуджу в Ханне, и на инциденте с Телкой в Ки Сане, Ннанджи испытывал крайнее недоверие к старостам.

— Однако ты мог бы выяснить кое-что о колдунах.

— Все-таки я думаю, что это неблагоразумно… брат. — Ннанджи вел себя почтительно, но готов был проявить упрямство. — Ты еще не совсем поправился.

Уолли вздохнул.

— Как хочешь. Но, Ннанджи… клятва, которую мы принесли, была клятвой братства.

— Да?

— А не материнства.

Ннанджи улыбнулся и показал рукой на бак.

— Иди к себе, Шонсу!

Томияно, видимо, все еще размышлял над божественной загадкой.

— Предположим, мы проделаем весь путь до Ова, милорд? Почему именно Ов? Что должно там произойти?

— Капитан, — грустно сказал Уолли, — будь я проклят, если я знаю. Может быть, я что-то упустил?

2

После Касра погода испортилась, словно намекая на то, что лето близится к концу. Под дождем, во тьме и в тумане они пришли в Сен. Черный Сен, как называли его моряки, и это имя вполне ему подходило — черные базальтовые стены и черные крыши, болезненного вида здания вдоль зловонных узких улиц, блестевших от сырости. Зажатый у реки между двумя утесами, город тянулся вверх на пять-шесть этажей, превращая улицы в мрачные каньоны. Даже пристань была черной, и башня колдунов казалась не более унылой или зловещей, нежели остальной город. Пешеходы и лошади, съежившись, передвигались посреди луж, сгорбленные и понурые.

Катанджи наблюдал за прибытием через иллюминатор в каюте Дивы. Пока что его не позвали в рубку, где должны были скрываться Шонсу и Ннанджи, пока «Сапфир» будет находиться в порту. Теперь было слишком поздно посылать за ним Ннанджи, но можно было послать Джию.

Дива, волнуясь, стояла рядом. Он уже держал наготове набедренную повязку раба и грим. Как говорил Матарро, это была смесь ламповой сажи и гусиного жира. Ее использовали для смазки кабестана. Матарро не знал, что Катанджи позаимствовал некоторое ее количество, как и о том, что он нашел ей другое применение.

Шонсу устроил Катанджи выволочку, когда узнал, что он сходил в Вэле на берег и беседовал с группой рабов возле фургона, хотя и был доволен свидетельскими показаниями, которые собрал Катанджи. Таможенник свалился с трапа, когда в него ударила молния. Он не превратился в дым, как говорила Брота. На пристани ждали двое колдунов… несчастный был мертв или без сознания… они забрали его кошелек и сбросили беднягу в Реку…

Эти новости обрадовали Шонсу, но он все еще был вне себя от ярости, заявляя, что Катанджи не подчинился приказу. Это была неправда. Когда они покидали Аус, ему было запрещено сходить на берег, если «Сапфир» когда-либо туда вернется. Про другие города колдунов никто ничего не говорил. Ннанджи подтвердил это, в точности процитировав слова Шонсу.

— Очень хорошо! — сказал Шонсу, с убийственным выражением на лице. — Но в любом другом порту колдунов ты и шагу не ступишь на сходни! Ты даже не выйдешь на палубу! Ясно?

Конечно, ясно — так или иначе, Катанджи уходил и возвращался через иллюминатор. Он тактично умолчал о том, что снова побывал на берегу в Вэле, на следующий день, и несколько часов бродил по городу.

А теперь Шонсу попросил Броту посетить Сен, чтобы он мог обрести там знание. Моряки и один старый жрец — чему они могли научить? Что могли узнать воины, прячась в рубке и выглядывая в окна? Знание была делом Катанджи; так сказал бог.

Хитрый и пронырливый старый Хонакура догадался, что он замышляет, и несколько раз отвлекал Шонсу, когда разговор приближался к опасной теме. Однако даже он теперь сказал, что следующий раз должен быть последним.

— Потом ты должен им все рассказать, новичок. И им придется тебя остановить. Но ради этого стоит совершить еще одну попытку.

Пристань быстро приближалась. Если бы корабль развернулся, ему пришлось бы пробираться через палубу в каюту, которую он делил с Матарро.

— Хорошо! — сказал Катанджи. Он сбросил свою набедренную повязку и начал завязывать черную.

Дива теперь хорошо знала, что делать. Она держала зеркало, которое позаимствовала из каюты своих родителей. Он потянулся к баночке с жиром и шпателю.

— Держи крепче! — сказал он. У нее дрожали руки.

— О, Катанджи! Это так опасно!

— Я же тебе говорил! Я воин. Опасность — мое ремесло. Женщина воина должна быть столь же сильной, как и прекрасной… а ты в самом деле прекрасна.

Это ее успокоило. Она покраснела, и руки ее перестали трястись. Он улыбнулся и снова сосредоточился на гриме.

— Лишь красивые заслуживают смелых, как говорит Нандж.

Дива всхлипнула. Она была симпатичной девушкой, с приятно округлыми формами. Еще несколько лет, и она станет столь же безобразно толстой, как ее тетя Брота, но сейчас легкая полнота ее лишь украшала.

— Все. — Он закончил. Хорошо иметь девушку, на которую можно смотреть сверху вниз. Мей была для него слишком высокой. — Я не могу тебя сейчас поцеловать, потому что все размажу. Возмещу с лихвой сегодня вечером.

Она прижалась щекой к его шее.

— Будь осторожен, дорогой. Я буду страшно переживать, если с тобой что-то случится.

Корабль мягко ударился о кранцы. Он обнял ее и удивился, обнаружив, как тяжело им снова расстаться.

— Ничего не случится. Следи внимательно, и быстро спускайся сюда, когда я дам сигнал!

Он чуть приоткрыл иллюминатор. Канаты были заранее связаны. Прямо перед ними была груда каких-то тюков… отлично. Он открыл люк шире и выскользнул на холодную, мокрую пристань.

Народу было немного из-за дождя, но люди шли, опустив головы, не глядя по сторонам, что вполне устраивало Катанджи. Он тоже держал голову опущенной, переставляя ноги вялой походкой раба. Хорошо было наконец выбраться из сапог; он сбрасывал их каждый раз, когда Ннанджи не видел, но ему редко удавалось сделать это надолго. Набедренная повязка была намного удобнее, чем килт. Он снова чувствовал себя мальчишкой, безмятежно бегающим с голой задницей, а не воином, вынужденным вышагивать с гордо поднятой головой. Он до сих пор не мог представить себя воином, сколько бы Ннанджи на него ни орал.

Он направился вдоль по одной из узких улочек. Было достаточно темно для того, чтобы никто не мог заметить что-либо подозрительное в его черной полосе раба. Эта попытка должна была быть последней, и он должен был собрать как можно больше информации.

Он усмехнулся, подумав о Ннанджи. Его косичка наверняка встанет дыбом, и он будет орать, словно тетя Груза. Шонсу тоже, конечно, возмутится, однако втайне одобрит его поступок. Однако в этом отношении он никак не мог одержать верх над Ннанджи. Шонсу любил узнавать что-то новое — как и Катанджи, и таких людей вокруг было немного. Что ж, сегодня он многое сумеет добавить к тому, что узнал в Вэле. Потом они сядут вдвоем, и он расскажет все Шонсу, и Шонсу восхищенно покачает головой и скажет: «Молодец, новичок», своим рычащим голосом. После этого даже Ннанджи не сможет на него кричать.

Он заметил видневшуюся в конце другой улицы башню и свернул в ту сторону.

Оказавшись на площади, и нырнул в одну из дверей, просто взглянуть. Как в Вэле и Аусе, колдуны снесли ряд зданий, чтобы построить свою башню и оставить вокруг нее пустое пространство. В Аусе он не заходил столь далеко, но в Вэле подошел к самой башне и провел кое-какую военную разведку, о которой говорилось в сутрах. Он мог сделать это и сейчас, но эта башня ничем не отличалась от других. Он видел большую дверь, через которую разгружались фургоны, значит, должна была быть и другая, поменьше, с дальней стороны. Окон не было по крайней мере до третьего этажа, дальше следовало тринадцать этажей с окнами. По каким же лестницам приходилось им карабкаться! Но все было точно так же. У колдунов наверняка была сутра для строительства башен.

Он пересек площадь, считая шаги до башни, вдоль башни и после башни. Потом он обошел ее и проделал то же самое в другом направлении. Башня была квадратной, двадцать два шага с каждой стороны, как он и ожидал. Двери были такие же — тяжелое дерево с бронзовым орнаментом в форме перьев. И точно так же перед каждой дверью была яма, закрытая бронзовой решеткой.

Для чего? Яма была неглубокой, а решетки, похоже, не были откидными, так что это были не ловушки.

Столько бронзы — недешево! И еще птицы. Вокруг других башен тоже были птицы, важно ходившие по земле и неуклюже взлетавшие, когда он проходил мимо. Было ли это как-то связано с метками в форме перьев? Он стоял на углу, думая, что делать дальше, когда открылась маленькая дверца, и из нее вышел колдун-Второй с корзиной и начал что-то разбрасывать по земле. Все птицы собрались вокруг него, так что это наверняка был корм.

Интересно, подумал он, не были ли эти птицы замаскированными колдунами? Что произойдет, если он схватит одну из них? Если она превратится обратно в колдуна, то превратятся ли ее перья в мантию, или же он окажется голым? Или же они были пленниками, превращенными колдовской силой в птиц, и держались возле башни в надежде, что их превратят обратно в людей? Он поежился.

На площади показался мальчик, тащивший тележку с нарисованной на боках рыбой. Он остановился у двери и заговорил со Вторым, который открыл ему дверь, и мальчик начал переносить в башню ящики. Катанджи вышел из-за угла и пересек площадь медленным, ленивым шагом раба, которому приказано было бежать. Проходя мимо тележки, он бросил взгляд на ящики. Осьминоги? Бррр!

Пока этого было достаточно, и он какое-то время бродил по городу, наслаждаясь запахами, людьми, запахом людей, старым знакомым ощущением конского навоза между пальцами ног. Корабельная жизнь была утомительна для городского жителя.

Он вернулся на пристань, чтобы взглянуть, что происходит на «Сапфире». Двое торговцев устало поднимались по трапу, намереваясь поторговаться с Бротой. Значит, все в порядке. У него в запасе было еще несколько часов.

Он снова отправился бродить по улицам, в поисках какой-нибудь лачуги рабов. В детстве он часто ходил к рабам вместе с Кан'о и Джи'о… чем они теперь занимаются? Кан'о поступил в гильдию суконщиков. Джи'о, вероятно, стал торговцем тканями, как и его отец.

Втроем они узнали от рабов значительно больше, чем когда-либо знали их родители. Иногда они даже рисовали рабскую полосу у себя на лице, хотя это было настолько рискованно, что у них душа уходила в пятки, и обычно они этого не делали. Когда он получил метку воина, он решил, что эти времена для него закончились. Потом он понял, что полоса раба может оказаться хорошим прикрытием, и искушение оказалось слишком велико, чтобы ему сопротивляться. Он отправился на пристань в Вэле во время грозы и многое узнал, сидя под фургоном. Два золотых… эти сведения принесли Броте не менее двух сотен.

Так что Богиня одобрила его поступок, и на следующий день он отправился в обличье раба бродить по Вэлу.

Рабы — это рабы. Обиталища рабов — это обиталища рабов. Он обнаружил глубокую нишу между двумя зданиями, где вела наверх деревянная лестница. Там как раз было место между ступенями и стеной — рабы никогда не были толстыми, если только их не кастрировали. Он протиснулся туда и нашел там в темноте и грязи троих рабов, усердно отлынивавших от работы.

Они лишь что-то проворчали, так что он к ним присоединился, найдя место рядом с одним из них, где было относительно чисто. Он сел и сжался в комок, чтобы было теплее, прислушиваясь к их беседе, к шуму дождя и к жужжанию множества мух. Совсем как в прежние времена.

Разговор был, конечно, о женщинах — хвастовство насчет того, чего требовали от них хозяйки в отсутствие хозяев. Никто из них не верил другим, все это было лишь выдачей желаемого за действительное, и все это знали. Однако, слушая их, он начал ощущать некоторое возбуждение, и невольно стал думать о Диве. Малоли убил бы его, если бы узнал, что случилось с его дорогой невинной девственницей-дочерью, или о том, какое это доставило его дорогой и любимой дочери удовольствие.

Но кто мог бы об этом рассказать? Матарро знал; он просыпался по крайней мере однажды, когда его сосед по комнате вернулся на рассвете. Честно говоря, тогда, в первый раз, Катанджи оказался несколько более неуклюж, чем следовало. Позже Матарро пытался его припугнуть, сказав, что Брота специально подговорила Диву, желая подстроить Катанджи ловушку, так как он мог бы стать хорошей водяной крысой. Он в это не поверил. Он не думал, что в это можно поверить. Подстроить таким образом ловушку воину на суше было невозможно, но речной народ не отличался широтой мысли. Естественно, это привело бы к жуткому скандалу — ему было приказано не трогать женщин. Однако Матарро был хорошим парнем. Он был крайне наивен, будучи всего лишь моряком, но он бы не проговорился.

Очень осторожно Катанджи вступил в разговор. Он новый раб в городе: что это за история с колдунами? Сколько их здесь? Чем они занимаются? Не могут ли они своими заклинаниями сделать раба свободным человеком?

— Для этого они продают магическое снадобье, — сказал один, а другой рассмеялся. Они работали вместе, эти двое. Что в этом смешного? — спросил третий — помоложе, ненамного старше Катанджи.

— Знаешь, из чего они делают это снадобье? — сказал первый. — Из лошадиной мочи.

— Дерьмо, — сказал третий.

— Факт. У нашего хозяина есть конюшня. Он собирает лошадиную мочу, а колдуны ее у него покупают.

— Дерьмо, — снова сказал третий.

— Заткнись! — прорычал первый. — Факт. Иди погуляй возле их башни. Сам почувствуешь. Воняет, как из конюшни, но лошадей там нет.

— Моим хозяином раньше был кожевник, — сказал Катанджи. — Вот это была вонь!

— Здесь таких нет. Колдуны выгнали их из города.

Снова! То же самое, что и в Вэле — что имели колдуны против кожевников?

— Как насчет красильщиков?

— Их тоже. А что? — Старший раб начинал с подозрением относиться к такому количеству вопросов.

Однако ни в Аусе, ни в Вэле красильщиков тоже не было. Шонсу бы это понравилось.

— Я слышал об этом, — сказал Катанджи. — И не мог поверить. Как насчет молний? Факт?

— Факт, — сказал старший. — Много шума, огня и дыма. Я видел.

— Никакого шума, — сказал средний. — Я тоже видел. Яркая вспышка, и все.

Они начали спорить. Один из них шел по улице, когда из дома выбежал обезумевший раб, размахивая окровавленным топором. Он убил троих в доме и ранил еще двоих на улице. Тогда дорогу ему преградила колдунья-Вторая — миниатюрная девушка. Много шума, дыма — и мертвый раб.

Значит, даже Второй мог произнести подобное заклинание? Шонсу бы это не понравилось.

Все это дерьмо, сказал другой, чистейшей воды дерьмо. Он видел, как молния убила воина. Остальные засмеялись, тогда он перешел к подробностям. Несколько лет назад — темной ночью, когда Бог Сна был закрыт облаками… возвращаясь домой от женщины, он шел наперерез через площадь и увидел троих воинов — с косичками, мечами и всем прочим. Вероятно, они сошли с корабля. Они несли какие-то свертки. Он остановился в тени, наблюдая за ними, поскольку в Сене уже много лет не было воинов, и понял, что это за свертки. Это были охапки хвороста. Воины перебежали через площадь к маленькой дверце в башне, и он предположил, что они хотят ее поджечь. Он подумал, что они, видимо, изрядно пьяны.

Они остановились у решетки, что-то подозревая, и положили свои свертки. Ему показалось, что высоко наверху открылось окно, но он не был уверен. Затем воины подошли к двери, после чего последовала яркая вспышка молнии и вопли. Никакого шума, лишь нечто вроде звука разбитого стекла; слишком громко для стекла, но не гром.

Двое воинов вернулись назад и прошли мимо него, поддерживая друг друга. Третий остался лежать — мертвый.

— Зажаренный, — сказал он. — Они прошли прямо рядом со мной, и я мог почувствовать запах жареного мяса, который исходил от раненого. Он издавал отвратительные звуки, и от него несло жареной свининой. Сходи взгляни на ту дверь в башне! Там все еще можно увидеть обугленные следы.

Две разновидности молний? Или демонов?

Сидевший рядом раб обнял Катанджи за плечи.

— Ты симпатичный мальчик, — сказал он.

— Нет! — Катанджи попытался вырваться.

— Все будет в порядке, — не слишком убедительно сказал раб. — Давай, попробуем!

— Нет, — запротестовал Катанджи, не осмеливаясь кричать слишком громко.

— Да оставь ты его, — сказал младший. — Давай я с тобой.

Катанджи ушел.

Он снова вернулся к «Сапфиру» — там разгружали товар, так что у него еще было время. Нужно было попытаться узнать больше. Он вернулся на площадь; дождь пошел еще сильнее, тучи опустились ниже и помрачнели еще больше. У большой двери ожидала группа рабов — человек десять или двенадцать. Он бродил вокруг, наблюдая за ними и начиная постепенно разочаровываться в успехе.

В этот момент про улице прогрохотал фургон, направляясь к площади и к башне. Он был большой — его тащила четверка лошадей. Может быть, из-за города? Даже из Вула? Шонсу мог это знать. Фургон был тяжело нагружен, и его накрывал кожаный чехол. Позади шли еще рабы. Два отряда рабов? Он мог присоединиться к ним, и тогда каждый бы думал, что он из другой группы. Когда фургон и шедшие за ним миновали его, он смешался с рабами и пошел следом за ними через площадь, прежде чем успел испугаться.

На полпути у него внутри начало все переворачиваться от страха. Что, во имя всех богов, он делает? Он, наверное, не в своем уме, но теперь было уже слишком поздно. Если бы он попытался удрать, рабы бы начали кричать, и весь город погнался бы за ним. «О Богиня, спаси меня!»

Большие двери были открыты. Возница поставил вагон на решетку, напротив дверей. Появились трое колдунов, Третий и двое высоких Первых. Они пытались не дать грузу намокнуть, держа покрывало так, чтобы рабы могли вытаскивать мешки и быстро заносить их внутрь. Катанджи поднялся на помост вместе с остальными, и никто на него даже не взглянул.

Нужно будет сказать Шонсу, что стены здесь толщиной в руку. Такие не прошибешь.

Ему на плечо взвалили мешок, и ноги его чуть не подогнулись. Шатаясь, он двинулся в башню, следом за шедшим впереди.

Он сошел с ума! Что на него нашло? Они, наверное, слышат, как бьется его сердце!

В воздухе воняло лошадьми. Тьфу!

Большой, высокий полутемный зал достигал в высоту первых окон, и, вероятно, занимал половину ширины башни. Взглянув вверх, он увидел массивные балки, поддерживавшие потолок. Зал был загроможден, но мешок скрывал из его поля зрения все, что находилось справа, а слева была лишь стена мешков, некоторые из которых были открыты, и в них были какие-то травы.

Воин, который шпионит внутри башни колдунов… что они с ним сделают, если поймают за этим занятием?

Раб, шедший впереди, шагнул внутрь чего-то напоминавшего большой шкаф, бросил свой мешок в общую груду и вышел. Катанджи с облегчением сделал то же самое. У входа стояли двое колдунов, наблюдая за ними — Четвертый в оранжевом и Второй, желтая мантия которого ярко выделялась во мраке.

Помня о том, чтобы держать голову опущенной, Катанджи вышел из шкафа, продолжая следовать за тем же рабом. Он потер спину… дьявольски тяжелые эти мешки! Внезапно, когда он проходил мимо колдунов, один из них протянул руку и похлопал его по плечу.

3

«Сапфир» все еще скользил к гавани в Сене; Хонакура сидел на дубовом сундуке, словно взъерошенный черный филин, Ннанджи беспокойно ходил возле окон, а Уолли метал в мишень ножи. Затем в рубку ворвалась Брота, закутанная в объемистый кожаный плащ, казавшаяся еще более огромной, нежели обычно, словно рассерженная грозовая туча. Вокруг нее сразу же образовалась лужа из воды, стекавшей с плаща и капавшей с ее косички. Вода блестела на ее пухлом смуглом лице и белых бровях.

— Не нравится мне это место, — прогремела она. — Что, по-твоему, ты намереваешься здесь узнать, милорд?

— Не знаю, госпожа.

— Торговцы будут искать укрытия. Онизахотят прийти сюда!

Уолли об этом не подумал. Другого подходящего места, откуда можно было бы хоть что-то увидеть, на корабле не было. Иллюминаторы внизу были на одном уровне с пристанью, или даже ниже.

— А если повесить занавеску? Да — я ведь видел, как здесь вешали белье, верно?

Брота закатила глаза при мысли о том, что воины будут прятаться за мокрым бельем, но повернулась и отправилась организовывать все необходимое.

— Где наш талисман? — спросил Уолли. — Пожалуй, стоит не спускать с него глаз.

Ннанджи кивнул. Он уже поворачивался к двери, когда Хонакура сказал:

— Лорд Шонсу! Что, по-твоему, было самым необычным из того, что сделал колдун, который поднялся к нам на борт в Вэле? А ты, адепт? Что ты думаешь?

— То, как он убил человека одним щелчком пальцев, — предположил Уолли.

— То, что другим щелчком он не убил меня! — усмехнулся Ннанджи, словно в этом было что-то забавное.

Старый жрец пожал сгорбленными плечами.

— Мы знали, что они способны на нечто подобное. А ты даже не попытался вытащить меч, адепт. В отличие от покойного воина Кандору… Нет. Не в этом дело. — Казалось, он был чем-то озадачен.

— Так расскажи нам.

— Дело в заклинании, приносящем удачу, которое он обещал наложить на наш груз!

Какие еще яркие мысли возникали под этой сияющей лысиной?

— Он наверняка знал про пожар, — сказал Уолли.

— Именно! Это как та птица, которую они наколдовали в котелке для капитана, верно?

— В самом деле?

Хонакура нахмурился, видя бестолковость воинов.

— Если ты захватишь опасного пленника, лорд Шонсу, станешь ли ты демонстрировать свое воинское искусство? Станешь ли ты подбрасывать в воздух яблоки и разрубать их мечом?

— Хочешь сказать, они просто пускали пыль в глаза?

— Словно маленькие дети! Зачем?

Это была любопытная мысль, возможно, весьма существенная. Хонакура как никто другой разбирался в людях.

— Катанджи говорит, что колдун весь был покрыт буграми. Это интересует меня значительно больше, — сказал Уолли.

— Буграми? Бородавками?

— Нет. Их мантии сделали из очень тяжелого, плотного материала, но в ту ночь был очень сильный ветер, и Катанджи говорит, что либо он был обвязан какими-то пакетами, либо у него было очень много туго набитых карманов. Сообразительный, шельмец. Кстати, Ннанджи…

Хонакура искоса посмотрел на него.

— Его сообразительность заключается не только в этом.

— Что ты имеешь в виду? Ему ведь было приказано…

Старик предостерегающе приложил палец к губам — появились Брота и Мата с тюками белья. Они быстро натянули веревку через всю комнату и развесили на ней мокрые простыни. Ннанджи сдвинул сундуки к одной стене, так что воины могли сидеть там незамеченными и вместе с тем видеть и слышать все, что происходит. Брота заверила их, что они будут находиться на стороне, которая ближе к берегу, и смогут также наблюдать за пристанью. Идея с бельем была остроумной, но не слишком правдоподобной, поскольку в этот дождливый день в Сене ничто не могло высохнуть. Интересно, подумал Уолли, могут ли колдуны видеть сквозь ткань — но в этом случае они могли бы столь же легко видеть сквозь дерево.

Палуба начала заполняться мокрыми людьми, включая детей, которые хихикали над новыми для них капюшонами. Их игра могла с успехом отвлечь внимание, если бы у кого-то возникли подозрения, поскольку ничто не кажется более невинным, чем детский смех.

Когда «Сапфир» причалил к пристани, Уолли вспомнил о Катанджи. Теперь было слишком поздно посылать за ним Ннанджи. Хонакура, который только что с беззаботным видом удалился прочь, преднамеренно отвлек внимание Уолли от мальчишки, и уже не в первый раз. Катанджи явно что-то замышлял, и Хонакура прикрывал его. Так или иначе, новичку было приказано не сходить на берег в портах, принадлежавших колдунам, так что вряд ли ему что-либо всерьез угрожало. Уолли перестал думать о Катанджи.

— Томияно заявил, что если колдуны в Вэле в состоянии были вынести присутствие Ннанджи на корабле, то вряд ли их очень расстроит след от ожога, и остался на виду, вооружившись кинжалом. Джия развлекала детишек, так что моряки могли спокойно заниматься своими делами.

Таможенником оказалась старуха, сгорбленная артритом и хромая, угрюмая и вежливая. Она не обратила внимания на шрам капитана, быстро пробормотала, что воинам не позволено сходить на берег, получила два золотых и заковыляла прочь. Уолли заключил, что она, вероятно, настоящая, и что она, вероятно, боится своих хозяев.

Итак, попытки колдунов ликвидировать коррупцию среди своих чиновников оказались успешными. В портах на правом берегу воины либо не были не в состоянии, либо не пытались с ней бороться, так что взяточничество там традиционно процветало. Единственным, что воины считали преступлением, были всевозможные проявления насилия. Уолли не мог себе представить, чтобы воин типа Ннанджи пытался разобраться в запутанной истории, связанной с хищениями или мошенничеством. Колдуны хотели поощрить торговлю. Воинов же это не интересовало. Уолли, будучи весьма нетипичным воином, скорее готов был с этим согласиться. Он нашел подобный взгляд довольно занимательным, вспомнив слова полубога: «Ты думаешь не как Шонсу, и это меня радует».

Над одним из трапов был сооружен навес, под которым расположилась в своем кресле Брота, а на краю причала перед ней были разложены образцы ее товара. Старая Лина спустилась по другому трапу, чтобы посмотреть, чем торгуют лоточники. Дождь лил как из ведра.

Уолли начал ощущать усталость и раздражение. Проклятые метки! Как можно было вести войну в таких условиях? Если враг мог стать невидимым, или по своему желанию менять принадлежность к гильдии, то он мог и свободно проникать в города воинов. Это нечестно! Он еле сдерживался, чтобы не крикнуть детям, чтобы те успокоились.

Однако довольно скоро Брота привела двух торговцев и сторговалась с ними от ста пятидесяти до двухсот сорока пяти, в то время как к их торгу изумленно прислушивались из-за занавесок. Ударили по рукам, и торговцы ушли, чтобы следить за разгрузкой корзин и кожаных изделий.

Потом пришел Холийи. Он был самым молодым среди взрослых моряков, еще более худым, чем Ннанджи, и удивительно немногословным — он был достаточно дружелюбен, но, похоже, мог в течение многих дней не произнести ни слова.

— Ки Сан, Дри, Каср, Тау, Во, Шан, и Ги, — сказал он Уолли. — Аус, Вэл, Сен, Ча, Гор, Амб… и Ов! — Он улыбнулся, повернулся и ушел прочь. Для него это была серьезная речь — и отличная демонстрация тренированной памяти, вполне естественной для лишенного письменности общества.

Значит, Томияно приказал ему выяснить насчет географии, и он это сделал. Хонакура был прав — семь городов на каждом берегу. Семь свободных городов, расположенных по внешней стороне излучины Реки, и семь по внутренней, захваченных колдунами? Предположим, что так — основываясь на предрассудке, который в Мире, похоже, приравнивался к доказательству. Уолли в миллионный раз пожалел, что не может писать. Конечно, он мог изобразить эскиз карты — скажем, углем — но он не мог нанести на нее названия. Он уже пытался, но ничего не получилось. Он попросил Ннанджи повторить для него перечень городов, пока мысленно представлял, как должна течь река: на север, через Черные Земли, мимо Ова, описывая большой круг против часовой стрелки — вокруг Вула? — и снова на юг, опять через Черные Земли и к Аусу. Единственным разрывом в круге, который описывала Река, должна была быть полоска суши между Аусом и Овом, которую они уже пересекли.

Уолли все еще размышлял над воображаемой картой, когда на сходнях появилась странная процессия. Рабы только что начали выгружать товар, а уже предстояла новая сделка. Если повезет, «Сапфир» мог вскоре покинуть это унылое место.

Впереди шел Четвертый средних лет, а за ним следовали двое помоложе, которые были одеты в коричневые мантии, и потому, вероятнее всего, были жрецами, поскольку представители других гильдий в их возрасте ограничивались набедренными повязками. Все трое держали кожаные зонтики. Замыкал шествие молодой Третий — рослый, с важным видом и насквозь мокрый, с прилипшими к лицу волосами. Сказав несколько слов Броте, все они направились в рубку, а следом за ними шли сама Брота и Томияно.

Слушая и наблюдая из-за занавески, Уолли понял, что рослый молодой человек был каменщиком. Его отец послал его вниз по реке из Ча купить мрамор, и теперь ему нужно было отправить груз домой. Если «Сапфир» направляется вверх по реке, не могут ли они доставить его приобретение?

Уолли обнаружил интересную проблему в этом неграмотном мире. Не существовало никаких квитанций, банков, доверенностей, и даже надежной связи между городами. Вопросы непосредственной купли-продажи решались просто, но, очевидно, торговцам иногда приходилось давать поручение на доставку груза. Он не мог придумать никакого действенного способа. Конечно, Брота могла купить мрамор, а затем вновь продать его, но в этом случае она должна была бы поверить молодому человеку на слово, что его отец пожелает его купить, или же довериться собственному мнению, что она сможет продать его с хорошей прибылью. Но ничто также не мешало ей продать товар его конкурентам. Если бы он просто доверил ей свой груз, она и ее корабль могли бы исчезнуть вместе с ним навсегда. Если бы он отправился вместе с грузом, могло бы произойти то же самое, а он пошел бы на корм пираньям. Любой вариант, похоже, приводил к необходимости кому-то довериться, даже без сложностей, связанных с непостоянством Богини и переменной географией Мира.

Уолли сидел за занавеской, слушая их разговор, и в конце концов выяснил, что способ все-таки есть. Фургон с мрамором стоял рядом, и Брота купила камень за сто шестьдесят золотых — ворча, что он не стоит и половины. Торговец, местный богач, который должен был получить комиссионные, поклялся, что купит у нее тот же товар через десять дней за двести, если она доставит его обратно. Томияно, как официальный капитан, поклялся, что доставит его в Ча, Брота — что продаст его каменщику не более чем за две сотни.

Очень изобретательно, заключил Уолли; они распределили риск между собой. Молодому человеку доставка мрамора обойдется, вероятно, в сорок золотых, или даже меньше, если его отец уговорит Броту сбавить цену. Она была уверена, что получит свои сорок золотых, если ей придется вернуться, а мрамор был куплен по завышенной цене, так что у нее не будет искушения с ним скрыться. Уолли это понравилось, как и клятвенные церемонии. Свидетелями были жрецы. Каменщик поклялся своим резцом, Брота — своим мечом, Томияно — своим кораблем, а торговец — золотом.

Уолли подумал о том, насколько все было бы проще, если бы в Мире была изобретена письменность. Интересно, почему этого не произошло? Было ли это божественным вмешательством?

Объемистые корзины были вскоре убраны, и на «Сапфир» начали загружать мрамор. Теперь Уолли понял, почему обычное путешествие на семь-восемь дней могло потребовать столь высокой оплаты. Мрамор был опасным грузом. Впервые он увидел в действии погрузочную стрелу, и все, казалось, затаивали дыхание, когда на борту оказывался очередной громадный каменный блок. Если бы один из них сорвался, он пробил бы корпус насквозь, и беспомощный воин остался бы в городе колдунов без возможности его покинуть. Поняв это, он начал тихо ругаться: будь проклята Брота, заключающая подобные сделки в подобном месте!

Однако веревки выдержали, и ни один из каменных блоков не сорвался. Восемь раз стрела аккуратно опускала свой груз, и «Сапфир» все глубже оседал в воде. Затем фургон и свидетели отбыли. Хонакура, который, как обычно, разнюхивал все вокруг, весь мокрый, поднялся по трапу. Члены команды, бывшие на берегу, вернулись и приготовились к отходу.

Визит казался почти бессмысленным с точки зрения Уолли, хотя, вероятно, Хонакура выяснил кое-что о том, когда и как Сен был захвачен колдунами.

— Мне совсем не жаль покидать этот город, — заметил Уолли. — Он производит гнетущее впечатление.

Ннанджи согласно кивнул.

— И обед запаздывает.

Первый из двух трапов с грохотом поднялся.

4

Ощутив прикосновение колдуна, Катанджи подскочил, словно кролик, и у него невольно вырвался слабый писк ужаса. Изо всех пор его кожи начал обычно сочиться пот. Он повернулся, все еще тупо глядя в пол, в любой момент ожидая увидеть, как все его внутренности вываливаются из-под его набедренной повязки.

Он попытался сказать: «Адепт?», но издал лишь квакающий звук. Сам его страх выдавал его с головой.

— Не слишком-то много мяса на его костях, — заметил Второй.

Они что, хотят его зажарить?

— Мне не нужно мясо, — глухо прорычал Четвертый. — Выносливость — вот что нам требуется.

Они собирались его пытать? О, Богиня!

Никто из колдунов не обращался к Катанджи, и он продолжал стоять, весь дрожа. Другие рабы проходили с мешками мимо и выходили из шкафа без них. Затем Четвертый тронул за плечо еще одного: «Ты!» Тот был не намного старше Катанджи, выше его ростом, но такой же жилистый, и издал такой же дрожащий вопль, даже громче. Катанджи видел, как трясутся его колени. Значит, все рабы боялись колдунов, и его собственный страх не мог его выдать. Но когда они посмотрят на лица…

— И ты! — сказал Четвертый, выбрав еще одного. — Идем со мной.

Оставив Второго следить за разгрузкой, Четвертый повернулся кругом и пошел впереди, между большой железной раскаленной плитой, на которой кипели два больших котла — запах был просто невыносим — и штабелем дров, за которым находилась груда мешков. Один из них был открыт, и оттуда сыпался уголь. За мешками располагался длинный стол, уставленный большими и маленькими горшками и гигантскими бутылками из зеленого стекла, а еще там были три больших медных котла со змеевиками наверху, подобные тем, что видел в Аусе Шонсу, помятые и почерневшие от долгого употребления. А за плитой находилась печь, вроде кузнечной, только больше, и почти обнаженный юноша яростно работал мехами, блестя от пота. Он взглянул на проходившего мимо Катанджи, и тот увидел единственное перо у него на лбу. Очевидно, быть колдуном-Первым было не столь весело, как воином-Первым, и он выглядел по крайней мере не моложе Нанджа.

Затем они подошли к лестнице. Посреди стоял большой деревянный чан с водой, а по стенам спиралью уходили вверх ступени. Ступени были металлическими, большей частью бронзовыми.

Когда Катанджи подошел к чану и уже собирался поставить ногу на первую ступень, следом за шедшим в трех или четырех шагах впереди колдуном, чан внезапно зашипел и выплюнул струю пара. Катанджи подскочил, в ужасе взвизгнул и чуть не утратил контроль за своим мочевым пузырем.

Колдун рассмеялся. Он протянул руку и пробормотал короткое заклинание из незнакомых Катанджи слов.

— Теперь тебе ничего не угрожает, — сказал он. — Идем!

Дрожа, Катанджи начал подниматься по лестнице, а двое других рабов — следом за ним. Потом чан снова зашипел, и рабы тихо застонали, так что, видимо, они были столь же напуганы, как и он сам. И у них не было воинских меток на лбу.

Лестница совершила два оборота, прежде чем они добрались до следующего уровня, и чан за это время прошипел внизу пять раз. Снова лестница… они поднялись на три этажа и тяжело дышали. Колдун прошел по длинному коридору, мимо двух закрытых дверей, а затем свернул в большое помещение. Катанджи с тревогой взглянул на дыру в полу, со свисавшими в нее веревками, и большую деревянную штуковину, напоминавшую длинный барабан на подставке, опутанный веревками и колесами. Одна стена была каменной, и в ней было окно — сутры гласили, что размер окна имеет значение — а две стены были деревянными, четвертая же была почти скрыта грудами мешков. Там ждали четверо колдунов, двое Первых и двое Вторых. Катанджи с нарастающим ужасом смотрел на барабан. Пытки?

Четвертый показал на барабан.

— Быстрее! Пошел! — сказал он.

Катанджи не понял, но остальные двое рабов схватились за перекладину наверху и вскарабкались на барабан, вокруг которого были приделаны лопасти. Он последовал их примеру, и барабан начал медленно поворачиваться с громким скрипом и грохотом веревок и колес. Какие-то большие штуковины начали опускаться в дыру.

— Проклятье! — пробормотал Четвертый. Он выхватил откуда-то хлыст и громко щелкнул им в воздухе. — Работайте, или я шкуру с вас спущу!

Рабы крепче ухватились за перекладину и сильнее заработали ногами. Барабан начал вращаться быстрее, издавая более громкие звуки, скрип и грохот. Катанджи был посередине, глядя на свои худые руки между двумя парами крепких рук, а дальше была большая дыра в полу и движущиеся веревки. Вскоре он уже бежал, стараясь поспевать за другими и думая о том, не собираются ли его загнать до смерти. Когда он увидел, что веревки поднимаются наверх, он понял, что это не колдовство — веревки наматывались на барабан. Он и двое других рабов, вероятно, должны были собственными ногами поднять наверх тот самый шкаф. Это была дьявольски тяжелая работа.

Снова щелкнул хлыст, и он вспомнил, что у него нет шрамов на спине. Обратят ли на это внимание колдуны? Почти у всех настоящих рабов были шрамы. Не возникнет ли у них искушения разукрасить ими и его спину, просто из принципа?

Все быстрее и быстрее — он задыхался, и по его лицу и подмышкам струился пот. Он чувствовал в воздухе запах пота. Сердце бешено колотилось, во рту пересохло. Двое других тоже тяжело дышали, а ведь они были крепче его. Потом постепенно прямо на полу выросла гора мешков, и Четвертый дернул за ручку. Барабан резко затормозил, и трое рабов чуть не перелетели через перекладину. Все колдуны рассмеялись, словно только этого и ждали.

Двое рабов подняли руки и вытерли лица. В последний момент Катанджи сообразил, что ему этого делать не следует. Здесь было светлее, чем внизу — вдруг кто-то взглянет поближе на его полосу раба? Жир и сажа… не расползлись ли они вместе с потом по всему лицу? Опустив голову, он стоял, опираясь руками об ограждение, и тяжело дышал. Двое других рабов были заняты примерно тем же самым. Младшие колдуны разгружали мешки и аккуратно и осторожно их укладывали. Вероятно, каким-то образом они отличали одни от других, поскольку складывали их в разных местах возле стены, но для наблюдавшего за ними воина все мешки казались одинаковыми.

— Готово! — крикнул Четвертый, когда шкаф опустел; он снова повернул ручку, и барабан сдвинулся под ногами Катанджи. Рабы снова начали переступать ногами, но опустить шкаф вниз оказалось не легче, чем поднять его наверх — и это казалось не вполне честным. Потом он услышал, как в него загружают новые мешки.

Катанджи с ужасом представил себе размеры фургона и его груз.

Он подумал о «Сапфире». Что он станет делать, если они уйдут без него?

Снова щелкнул хлыст, и снова началась пытка…

Чтобы полностью опустошить фургон, потребовалось не меньше двадцати ходок вверх и вниз. К этому времени Катанджи изнемогал от усталости, и его уже не слишком интересовало, заметят ли они, что он воин, если бы только они позволили ему где-нибудь прилечь. Во рту ощущался отвратительный вкус, и ему казалось, что его сердце вот-вот разорвется. Иногда ему чудилось, что вокруг становится темнее, и все куда-то плывет; потом он понимал, что близок к обмороку. Однако если бы он упал, они увидели бы его лицо.

Четвертый часто щелкал хлыстом, но не пользовался им, хотя последние несколько раз погрузка шла очень долго. Один из младших сказал, что, возможно, стоит сходить за свежими силами, но Четвертый ответил, что уже почти все закончено, и можно не беспокоиться.

Наконец, он снова повел их по коридору. Катанджи медленно плелся сзади, несколько отстав, и ему это было вовсе не трудно. Было трудно просто идти. Его ноги подгибались. Две двери теперь были открыты, отбрасывая пятна света, и он задержался, проходя мимо каждой из них, стараясь запомнить увиденное. В первой комнате за столом сидела колдунья, Вторая, с откинутым капюшоном. Она что-то делала с блюдцем, двигая его по кругу — вероятно, совершала какое-то заклинание. В основном он заметил лишь ее лицо, не увидев ничего позади ли вокруг нее. Ей было лет двадцать пять, и она была довольно красива, но у нее было три метки на лбу, а не две, как полагалось при ее желтой мантии. И это были не перья! Он не был уверен в том, что именно это было, но они явно не имели формы перьев.

В другой комнате никого не было, лишь пара столов и несколько стульев. Один из столов, похоже, был каким-то ритуальным местом, так как на нем в серебряных держателях стояли длинные перья — по-видимому, это имело какое-то отношение к меткам. У дальней стены виднелся ряд полок, уставленных сотнями коричневых ящичков разной величины, по-видимому, сделанных из кожи. Потом он оказался на лестнице.

Спускаясь, он изо всех сил цеплялся за перила, поскольку ноги почти его не держали. Нечто, находившееся в чане, шипело и плевалось, но он не обращал внимания. Он попытался увидеть что-либо еще, но было темно, а его глаза не успели приспособиться к полумраку. Это было очень большое помещение, вероятно, размером в половину всей башни. Вдоль одной длинной стены было два окна, и еще по одному на каждой из более коротких стен, так что, скорее всего, зал действительно занимал пол-башни. Вдоль всей его длины тянулись подставки и полки, на которых стояли бутылки и свертки — как можно было все это запомнить? Парень у печи все еще накачивал меха. Другой Первый, в мантии, толок что-то в ступке размером с ванну.

Ему хотелось рассмотреть все внимательнее, но он не осмеливался остановиться. Голова его не соображала, он слишком устал. Сквозь серый туман он заметил медный змеевик в дальнем конце — намного крупнее всех тех, что он видел до этого — и точильный камень, а также уменьшенный вариант барабана, что был наверху, под чем-то, что никогда не смогло бы ускользнуть от его взгляда: большим золотым шаром на колонне возле двери, достаточно большим, чтобы в нем мог стоя поместиться человек, если бы он был пуст внутри. Вероятно, это было очень большое колдовство, или, может быть, идол солнечного бога? Вокруг извивалось множество труб и свисали веревки… еще несколько столов с всяким хламом, и еще две груды мешков… а потом он оказался на разгрузочной платформе, и фургона там уже не было. Снаружи в ожидании стояли два отряда рабов.

Он оказался в ловушке! Катанджи остановился на площадке, пытаясь привести мысли в порядок. Двое его потных спутников, хромая, спустились вниз и направились к разным группам. Куда идти ему? Колдуны ждали, собираясь закрыть дверь. Он потер глаз, словно что-то туда попало, и на него закричали; он неуклюже сполз вниз на все еще отчаянно дрожащих ногах.

Он стоял на бронзовой решетке, не зная, что делать. Однако обе группы рабов были в сборе, так что все повернулись и пошли прочь — начальник каждой думал, что последний раб из другой группы. Облегченно вздохнув, Катанджи пошел следом за одной из групп, и большая дверь с треском захлопнулась за ним. На его разгоряченную кожу пролился восхитительно холодный дождь. Он начал отставать от рабов, все дальше и дальше, а потом пристроился за дородной матроной-Третьей, следуя за ней, словно за своей хозяйкой, пока они не достигли домов, и он не смог идти дальше сам. Он начал дрожать от холода.

«Сапфир» наверняка уже ушел, и они могли еще несколько часов его не хватиться. Он был воином, оказавшимся в ловушке в городе колдунов. Вероятно, придется идти в храм, решил он…

— Катанджи?

Он подскочил. Это была Лаэ, старуха Лаэ, и ее морщинистое лицо по-матерински смотрело на него.

— С тобой все в порядке? — спросила она.

Он едва сумел заставить себя перестать стучать зубами, чтобы сказать:

— Да, все в порядке. Я как раз возвращался.

У него защипало в глазах, и он опустил голову, как подобает рабу.

Она нахмурилась.

— Шонсу и твой брат с ума сходят в рубке. Ты чуть не остался на берегу! Я догадалась, что ты должен быть где-то возле башни. Идем!

Он пошел рядом с ней, потом вспомнил, что он раб, и отстал на шаг. Она несколько раз оборачивалась в его сторону.

— Похоже, у тебя сегодня был трудный день, — более мягко сказала она.

Он сумел улыбнуться, начиная чувствовать себя лучше.

— Я был внутри башни.

Она остановилась как вкопанная, так что другим прохожим пришлось их огибать; улица была узкой.

— О боги, мальчик! У тебя больше отваги и меньше мозгов, чем у твоего брата! Я не думала, что такое возможно.

Мозгов у него было все-таки больше, но он не стал об этом говорить. И — да, возможно, ему хватало отваги.

— О, это было нетрудно. В самом деле, очень интересно. Я столько всего увидел… — Он почувствовал, что начинает болтать лишнее, и у него возникло идиотское желание рассмеяться, так что он прикусил губу и заставил себя замолчать.

— Попасть туда, может быть, и просто, — сказала Лаэ, — но тебе удалось оттуда выйти! У тебя совершенно побитый вид. Идем же.

Они вышли на пристань и пошли вдоль кораблей. Двое патрулировавших колдунов прошли мимо, даже не взглянув на него. Лаэ снов остановилась и внимательно посмотрела на Катанджи.

— Сейчас я отведу тебя на корабль, — твердо сказала она, — ты примешь душ и ляжешь спать в моей каюте. Шонсу и Ннанджи не могут выйти из рубки, пока мы не покинем порт, и я прослежу, чтобы они тебя не трогали.

— Спасибо, — сказал он. Брота любила считать себя матерью всего корабля, но каждый, у кого возникали какие-то проблемы, шел к Лаэ. Поспать было бы хорошо, но сможет ли даже Лаэ удержать разъяренного Седьмого?

Когда он поднялся на корабль, его встретили как улыбками, так и сердитыми взглядами, но Лаэ никого к нему не подпустила. Она стояла за дверью, пока он принимал душ. Его мускулы начали отчаянно болеть, пока он качал насос. Теперь он дрожал еще сильнее, проклятье! Потом она подала ему его килт, и он, шатаясь, пошел следом за ней к каютам.

Ее каюта ничем не отличалась от других, маленькая комнатка со шкафом и постелью на полу, но у иллюминатора висели яркие занавески, на полу лежал маленький коврик, а постель была покрыта вышитым покрывалом. В воздухе пахло лавандой, словно в спальне у его матери. Он расстелил постель, неуклюже лег и посмотрел на нее.

— Хочешь чего-нибудь еще, новичок? Поесть?

— Немного воды, моряк Лаэ, — сказал он, — и спасибо тебе.

Она улыбнулась тонкими губами.

— Я вижу, ты не очень расстроен.

Он думал, что сразу же заснет, но сон не шел, и его все сильнее била дрожь. Он снял килт и натянул на голову одеяло, но это не помогло. Он решил, что подхватил простуду.

Нужно произнести несколько молитв, решил он. В этот момент дверь открылась, и появилась вода, но принесла ее Дива. Она закрыла дверь и заперла ее на засов.

Когда он отставил чашку, она села и начала забираться в постель рядом с ним.

Он судорожно сглотнул.

— Нет! Тебя станут искать!

Она хихикнула.

— Не беспокойся — они про нас знают. Оооо! Ты холодный как рыба! Лаэ сказала, что это может помочь.

Это в самом деле помогло. Это в высшей степени помогло. Она крепко обняла его. Он сдвинул подбородком полоску ткани с ее груди и уткнулся в нее головой. Ее груди были большими, мягкими и теплыми, и пахли свежим хлебом; они были просто восхитительны. Он пролил над ними слезы, настолько восхитительны они были, и лишь надеялся, что она этого не заметит.

В конце концов он перестал дрожать, и ему стало тепло. Он подумал о том, что следовало бы подарить Диве то, что подобает мужчине, поскольку для него это могла быть последняя возможность, но было уже слишком поздно, потому что он заснул…

5

Конечно, это Дива задержала отход «Сапфира». Разъяренная Брота втолкнула ее, причитающую и дрожащую от страха, в рубку, чтобы он повторила свое признание воинам и объяснила им, что Катанджи на берегу. Томияно стоял сзади, с потемневшим от гнева лицом. Начали подходить другие, и темное помещение заполнилось мокрыми, сердитыми людьми. Занавески из мокрого белья были сорваны, чтобы освободить место; голоса звучали все громче.

В третий раз корабль заходил в город колдунов. В четвертый раз он подвергался опасности. Моряки были напуганы и потому разозлены. Уолли ужаснулся тому, какому риску подвергал себя Катанджи. Ннанджи испытывал отвращение к тому позору, когда воин прикидывается рабом. Малоли — коренастый, крепко сложенный человек, лицо которого в лучшие времена было румяным — пылал от гнева. Лишь успокаивающее влияние его жены Фалы удерживало его от слов, которые Ннанджи бы воспринял как оскорбление; и даже невозмутимая Фала горько сжимала тонкие губы. Катанджи побывал в каюте их дочери, и тем самым скомпрометировал ее. Все кричали и спорили.

— Тихо! — прорычал Уолли, и наступила тишина.

Затем он спокойно сказал:

— Госпожа, мы можем обсудить его вину позже. Сейчас я прошу тебя послать людей на поиски. Если его схватили, нам придется быстро уходить. Сколько человек ты можешь выделить?

— Если его схватили, то демоны могут быть здесь в любую минуту!

— Это так. Но вспомни колдунов в каменоломне — они ничего не сделали, чтобы помешать нашему отплытию, так что их могущество простирается не слишком далеко над Рекой. Если его поймали, то мне придется предложить взамен себя…

— Седьмого за Первого? — воскликнул Ннанджи.

— Это моя вина. Спокойно, брат, прошу тебя. Госпожа?

Если бы это был кто-то другой из пассажиров, кроме Катанджи, Брота бы тут же отдала швартовы. Уолли это знал. Но у Катанджи было свое обаяние. Они все любили Катанджи. Начиная понемногу остывать, моряки стали вспоминать истории о колдунах и о пытках. Брота неохотно согласилась задержаться и поискать его, по крайней мере, пока не станет ясно, что колдуны объявили тревогу. Если им придется быстро уходить, то все, кто остался на берегу, должны были встретиться в полночь у храма и ждать шлюпку…

Моряки разошлись.

Уолли было не по себе. Если он не смог уследить за одним новичком, как он справится с целой армией?

— Я же приказал ему не сходить на берег!

— Ты приказал ему не ступать на трап! — огрызнулся Ннанджи. Он оскалился. — Тоже мне, маскировка! Раб!

— Я сам подал ему пример, — признал Уолли.

— По крайней мере, ты никогда не подделывал метки на лбу.

Это считалось невообразимым грехом среди Народа; вся их культура основывалась на метках на лбу.

Но тут их прервали, так как несколько членов команды пришли укрыться от дождя, и они больше не могли говорить.

— Время, казалось, остановилось. Проходивший мимо таможенник поинтересовался, почему они еще не отчалили, если закончили торговлю. Требовалось свободное место у причала. Брота сочинила что-то о неожиданных спазмах в желудке и необходимости побывать у лекарей.

Дождь опять усилился.

Раздражение Уолли стало почти невыносимым.

Сколько потребуется времени для того, чтобы колдуны вытянули правду из мальчишки?

И что потом? Корабль подвергался опасности ради ничтожных шансов на спасение одного неопытного рекрута. Холодный расчет требовал, чтобы «Сапфир» отчаливал, пока это возможно. Хороший генерал произвел бы подобный расчет и поступил в соответствии с ним. Уолли мог произвести расчет, но поступить в соответствии с ним не мог.

— Прибежала маленькая Фиа, крича от радости — по дороге шли Лаэ и Катанджи.

Уолли издал глубокий вздох облегчения и мысленно помолился Богине и Коротышке.

— Я шкуру с него спущу! — пробормотал Ннанджи. Однако глаза его сияли.

Несколько минут спустя бледный Катанджи с трудом поднялся по трапу, словно побитая собака, и двинулся следом за Лаэ. Моряки поспешно заняли свои места, и воинов наконец оставили в покое — двоих воинов и одного старого одетого в лохмотья жреца, который сидел на сундуке и самодовольно ухмылялся.

Теперь вину можно было распределить между несколькими людьми.

Уолли направил обвиняющий перст на Хонакуру.

— Ты знал, что он собирается делать!

Старик самодовольно кивнул.

— Ты позволил мальчику подвергнуться опасности…

— Опасности? — воскликнул Ннанджи. — Это его ремесло! Но никто не дал ему права нарушать законы!

— В самом деле? — Хонакура поднял брови. — Законы весьма мудрены, адепт. В отличие от сутр, их нельзя четко выразить словами. Какой в точности закон Сена нарушил твой подопечный?

— Я… в точности?

— А! Ты не знаешь? — издевательски усмехнулся Хонакура. Ннанджи покраснел от ярости.

— Все законы запрещают менять метки!

— Он не менял свою. Она там, где и была. Он нарисовал поверх нее полосу, но ее можно смыть.

— Значит, он нарушил запрет менять гильдию!

— Рабы не принадлежат ни к какой гильдии.

Уолли постепенно начал оценивать весь юмор создавшегося положения. Старый жрец, похоже, заманил Ннанджи в ловушку. Сам же он не видел ничего особенного в переодетом воине; это и был ответ, которого он искал. Катанджи мог помочь ему обрести знание, «дать ум», как предполагала загадка, так что все это было частью божественного плана. Он вновь ощутил надежду.

— Всегда считалось незаконным менять свой ранг! — настаивал Ннанджи.

— Позволь не согласиться. Все законы, которые я слышал, запрещают повышать свой ранг. Твой брат понизил свой.

Ннанджи что-то неразборчиво пробормотал в ответ.

— Катанджи понял это, старик? — спросил Уолли.

— Возможно, не сразу, — признал Хонакура. — Но я все ему объяснил.

— Ты испортил моего подопечного, ты…

— Спокойно, Ннанджи! — сказал Уолли. — Он прав. Похоже, никакой закон не был нарушен. Кто может запретить воину носить полосу раба? Однако одно меня все-таки беспокоит…

— Честь!

Дверь распахнулась, и вбежал юный Матарро, с большими, словно шпигаты «Сапфира», глазами.

— Он ходил в башню, милорд!

— Он… что?

Мальчишка отчаянно кивнул.

— Он был в башне у колдунов! Лаэ говорит, он столько всего там видел!

И новичок Матарро снова исчез, вернувшись к своим обязанностям. «Сапфир» отходил от причала.

«От другого — ум возьмешь». Уолли повернулся к Ннанджи — и даже Ннанджи был ошеломлен.

— Адепт, поздравляю: твой подопечный продемонстрировал достойную подражания отвагу!

Не было высшей похвалы, которую мог воздать один воин другому, поскольку среди воинов считалось, что отваге и чести можно научиться лишь на примере других.

Ннанджи несколько раз молча открыл и закрыл рот. Затем его принципиальность и гнев взяли верх.

— Оправдывает ли отвага сама по себе бесчестие, милорд брат?

— Я не вижу никакого бесчестия! Он еще не может служить Богине своим мечом. Он пытается служить Ей всеми средствами, на какие способен. Я восхищен его самоотверженностью. Я аплодирую его героизму.

Ннанджи несколько раз глубоко вздохнул, с видимым усилием успокаиваясь. Он неуверенно улыбнулся.

— Что ж, я полагаю, он храбрый маленький дьяволенок…

— Он хочет стать достойным своего наставника.

Лицо Ннанджи снова покраснело. Он что-то пробормотал и отвернулся. Уолли и Хонакура улыбнулись друг другу.

Но теперь пора было подумать о восстановительных работах. Отношения внутри команды понесли существенный ущерб.

— Скажи мне, подопечный! — сказал Уолли. — Не велел ли ты ему держаться подальше от девушек?

Ннанджи снова повернулся к нему с удивленным видом.

— Ну да! Но, конечно… — он пожал плечами.

— Конечно — что?

Ннанджи ухмыльнулся.

— Конечно, он знал, что я вовсе не имею этого в виду. Ни один воин не воспримет подобный приказ всерьез, милорд брат!

— Зато я имел в виду! Я воспринял это всерьез!

Ннанджи, казалось, был озадачен.

— Почему? Воин? Это же честь…

— Моряки могут так не считать!

— Что ж, придется!

«Боги, дайте мне силы!» — подумал Уолли. Каким-то образом Ннанджи удавалось сочетать пуританскую этику с моралью уличного кота.

— Я говорил тебе, мы не свободные меченосцы. Даже если бы мы ими были…

Дверь снова распахнулась, на этот раз пропустив Томияно. Он подошел прямо к Ннанджи и протянул руку. Томияно улыбался?

— Ты должен гордиться своим братом, адепт! — сказал он. — Он побывал в башне!

Ннанджи нерешительно пожал ему руку, а затем изобразил саму скромность.

— Это был его долг, моряк.

— Может быть, но это потребовало немалой смелости…

«Сапфир» выходил на середину Реки. Новости о подвиге Катанджи разлетелись по кораблю, словно стая чаек. В его отсутствие мужчины, женщины и дети толпой ввалились в рубку, поздравляя вместо него Ннанджи. Он начал надуваться, словно индюк. Уолли и Хонакура снова обменялись улыбками.

Затем появился Малоли, и внезапно наступила напряженная тишина.

— Адепт, — пробормотал он, — прошу прощения за все, что я говорил раньше… Мы все гордимся твоим братом. Мы рады, что Дива… смогла ему помочь. Он отважный парень — и человек чести!

— Конечно! — Ннанджи бросил самодовольный взгляд на Уолли — мол, а я что говорил?

— Он оказал хорошее влияние на Диву, мы уверены, — сказала Фала. — Теперь мы понимаем, почему он оказался в ее каюте, и мы рады, что она смогла оказать ему услугу.

Ннанджи с трудом сохранял беспристрастное выражение.

— Естественно, он знает, что истинный воин должен оказывать честь женщине.

— Естественно, — неуверенно сказала Фала и покраснела.

Уолли сдался. Не все из них говорили об одном и том же виде чести, но он подозревал, что все они знают, что имеют в виду — а он был здесь чужим. Кто сможет теперь хоть в чем-то проявить недовольство Катанджи?

— К вечеру дождь прекратился, и Катанджи к ужину появился на палубе. Он все еще нетвердо держался на ногах, и с трудом мог идти, но являл собой совершенный образец Юного Героя. Уолли и Ннанджи, получив разрешение Томияно обнажить мечи на борту, отдали ему Салют Герою. Он широко улыбнулся и крепко обнял Диву за талию.

Однако их отношения с командой все же понесли определенный ущерб. Брота многозначительно заявила, что Тау — это предел их путешествию. «Сапфир» продолжит свой путь до Ча, чтобы выгрузить мрамор, но не дальше. Если лорд Шонсу не сможет набрать себе воинов в Тау, ему придется вернуться обратно в Каср. Затем семья вернется к своей обычной торговле, вероятно, между Дри и Касром. Они утверждали, что их обязательства перед Богиней выполнены. Согласна ли с этим богиня, конечно, могло показать лишь время.

— Вернулась хорошая погода, и Река текла теперь с востока. Горы Реги-Вул лежали на юге. В течение нескольких дней Уолли и Хонакура извлекали информацию из Катанджи, слой за слоем, словно очищая луковицу. Ннанджи сидел рядом в качестве секретаря и регистрировал все это в своей памяти.

Катанджи старался помочь, чем мог. К его наблюдательности нельзя было придраться, и даже под гнетом надвигающейся опасности он продолжал смотреть и запоминать. Однако все, что он видел, проходило через фильтр его собственного опыта, прежде чем могло быть сказано, и через фильтр опыта Уолли, прежде чем могло быть им понято. Где-то на этом пути факты превращались в предположения.

Колдуны были явно не всемогущи. Их определенно можно было одурачить, и это было самым важным. Но золотые шары? Перья в серебряных держателях? Уолли начало казаться, что он разглядывает сумасшедший дом сквозь кривое стекло. Что было результатом кипучей деятельности в башне? Что толклось в ступе — приманка для демонов? Что находилось в чане? Сколько существовало разновидностей молний, и почему огненных демонов вызывали только в Ове? Как он жалел, что Катанджи не мог взять с собой в опасную экспедицию внутрь башни фотоаппарат!

Что имели колдуны против кожевников и красильщиков? Что в их поведении действительно имело смысл, а что было лишь обычным знахарством? Некоторые вещи были столь же бессмысленны и нелогичны, как средневековая алхимия, или пристрастие Хонакуры к священному числу семь, и чем больше Уолли узнавал, тем меньше, казалось, было в этом смысла.

Так продолжалось несколько дней, пока наконец «Сапфир» не оказался вблизи Тау.

Хотя Уолли еще не вполне уверенно держался на ногах, однажды утром он взял рапиру и маску. Он еще не осмелился бы сразиться с высокопоставленным, но мог справиться с Ннанджи. Когда счет достиг двадцати одного на ноль, даже вспотевший рыжеволосый воин признал, что Шонсу теперь полностью здоров и более не нуждается в опеке.

— А я, милорд брат? — нетерпеливо спросил он.

— Да, — согласился Уолли. — Ты успешно продвигаешься.

— Пятый?

— Очень близко к тому. Определенно стоит попытаться.

Солнечный бог во всей своей красе не мог бы светить более ярко. В маленькой армии лорду Шонсу не был нужен Шестой, так что если адепт Ннанджи сможет стать мастером Ннанджи, он наверняка будет вторым после него.

6

Хорошо было много недель спустя вновь оказаться на берегу, даже притом, что нога все еще немного болела. Забавно было хромать по узким, запруженным народом улицам с седьмым мечом за спиной, разглядывая людей и здания, в то время как штатские предусмотрительно уступали ему дорогу. Тау и сам по себе был радостным сюрпризом.

Каждый из городов на Реке был не таким, как остальные. Так вообще трудно было назвать городом, скорее это было небольшое торговое поселение. Когда Уолли смотрел на него с борта приближавшегося к берегу «Сапфира», у него возникло странное ощущение, что где-то это он уже видел: соломенные крыши, коричневые дубовые балки на фасадах домов, земляного цвета штукатурка. Вначале он определил этот стиль как средневековый европейский, но решил, что скорее он ближе к эпохе Тюдора, когда двинулся по узкой дорожке, претендовавшей на звание главной улицы — поскольку там он увидел более старые строения, балки которых почернели, а штукатурка побелела.

Итак, Тау напоминал декорации Старой Англии. Верхние этажи выступали вперед, бросая тень на каменистую пыль под ногами, в то время как полоса голубого неба над головой ощетинилась по краям карнизами. Блестящее бутылочное стекло в ромбовидных окнах отражало свет, не давая заглянуть внутрь; вывески изображали доступные внутри товары. Несмотря на постоянное отсутствие свободного пространства впереди, что делало его продвижение рискованным, Уолли был зачарован. Конечно, набедренные повязки и мантии выглядели здесь неуместно, но он чувствовал себя так, словно перенесся в Лондон времен Шекспира, и его все время преследовала мысль о том, есть ли в этомгородке театр, и кто пишет для него пьесы.

Брота торжественно обещала, что корабль не уйдет без него. Он явился сюда в поисках воинов, но чувствовал себя, словно отпущенный на свободу пленник, словно ребенок на ярмарке. В один из моментов, когда даже его ранг и престиж не освободили немедленно перед ним путь, он с улыбкой повернулся к Ннанджи и заявил:

— Мне нравится этот город!

Ннанджи зажал нос и сказал:

— Ф-фу!

Что ж, нечто в этом было…

Главная артерия города была настолько узкой, что от края до края хватило бы размаха рук двух человек, и была плотно забита людьми. Теперь Уолли увидел причину задержки. Тележка, полная яблок, сцепилась колесами с другой, груженой блестящей голубой изразцовой плиткой, и от удара красные плоды посыпались в грязь. Глядя поверх голов, он увидел мальчишек, шнырявших тут и там, подбирая сокровища, и владельца тележки, который соревновался в ругательствах с хозяином тележки с плиткой. Их изобретательность все росла, генеалогия становилась все более невероятной, а указания относительно воздействий на различные части тела — все более разрушительными. Колесо тележки с плиткой свалилось с оси, и весь груз готов был обрушиться. Драка, которая неминуемо должна была за этим последовать, легко могла перерасти в массовые беспорядки. Добродушные насмешки толпы уже начали сменяться бранью тех, чьим неотложным делам могло помешать неожиданно возникшее препятствие.

Посреди всей этой суматохи маячила рукоятка меча, словно поплавок, но на ее владельца, похоже, никто не обращал внимания, не давая ему даже подойти ближе к источнику всех проблем. Уолли решил, что настала пора продемонстрировать свое воинское искусство.

Он начал проталкиваться вперед, расчищая себе дорогу силой там, где не помогал его ранг. Вместе со следовавшим за ним по пятам Ннанджи он добрался до самой середины заварушки и положил тяжелую ладонь на плечо плиточника. Плиточник сердито обернулся, потом со страхом взглянул вверх и уважительно замолк. Яблочник прекратил излагать детальную родословную своего противника в четвертом колене. Оба с облегчением ждали дальнейших указаний. Уолли приказал Яблочнику и мускулистому рабу приподнять один конец тележки, в то время как сам схватился за другой и перенес свой вес на левую ногу. Тележка приподнялась, и Плиточник поставил колесо на место. Ннанджи уже начал освобождать для него проход. Вскоре толпа рассосалась, вместе с последними грубоватыми комментариями.

Местный воин-неудачник остался стоять, оказавшись очень юным и очень маленьким Вторым, который с побелевшим от ужаса лицом смотрел на пришельца. Он вряд ли был намного старше Катанджи, и не выше его ростом — не стоило удивляться тому, что ему не удалось проявить свой авторитет.

Он потянулся трясущейся рукой к рукоятке меча.

— Оставь! — приказал Уолли.

Судорожно сглотнув, Второй повиновался и отдал ему штатский салют, представившись как ученик Алладжуи. Уолли произнес ответное приветствие, но не стал тратить время на то, чтобы представить юношу Ннанджи.

— Мне нужен местный староста, — сказал он. — Веди меня к казармам.

С еще большим страхом Алладжуи молча показал на ближайшую дверь. Над ней висел бронзовый меч, который Уолли должен был заметить раньше, рядом с громадным сапогом.

— И где же староста? — спросил Уолли.

— Он… он там, милорд.

Уолли посмотрел на Ннанджи — как он и ожидал, тот озадаченно взглянул на него. Они направились к двери, а ученик Алладжуи шел за ними следом, не ожидая, когда его формально отпустят.

Воины вошли в сапожную мастерскую. Маленькое помещение было заставлено столами с туфлями и сапогами; потолочные балки опасно нависали над головой. Под окном стучали молотками Пятый и двое Вторых, держа колодки на коленях. Пол вокруг них был усеян обрывками кожи, и в воздухе стоял ее тяжелый запах. Дверь отрезала от них звуки улицы.

Пятый поспешно поднялся и повернулся, чтобы приветствовать гостей. На его лице тут же появилось то же выражение страха, что и у молодого воина. Ему было около сорока, он был крепко сложен и почти лыс. У него были руки, как у борца, старый шрам поперек лба и напоминающее цветную капусту ухо. Профессия сапожника в Тау, вероятно, была достаточно опасной.

Уолли приветствовал его в ответ.

— Я ищу старосту, — сказал он.

Сапожнику эта новость явно не понравилось.

— Старостой имеет честь быть мой отец, милорд. Конечно, он будет рад приветствовать тебя, если ты подождешь несколько минут.

Он повернулся и тяжело направился к двери в задней части комнаты. Двое юношей вскочили на ноги и побежали за ним.

Насмешливая улыбка Уолли вызвала хмурый взгляд Ннанджи.

— Кое-что подсказывает мне, что мне не придется набрать в Тау слишком много воинов, — сказал Уолли. — Я не рассматриваю возможность обвинения с твоей стороны, брат мой — но они этого не знают. Для тебя это может быть хорошая возможность провести расследование!

Ннанджи кивнул все с тем же хмурым видом.

Прошло некоторое время, прежде чем сапожник вернулся, и вернулся один. Он переоделся в более чистую мантию, но это была одежда более пожилого мужчины. Ннанджи еще сильнее нахмурил брови.

— Мой отец скоро будет здесь, милорд. Он… он немолод, и иногда ему трудно быстро двигаться по утрам.

— Мы не торопимся, — весело заметил Уолли. — Тем временем, позволь мне представить тебе моего подопечного и брата по клятве, адепта Ннанджи. Мне кажется, он хотел бы задать несколько вопросов.

Беспокойство переросло в неприкрытый ужас. Руки сапожника тряслись, когда он приветствовал Ннанджи, и Ннанджи тут же начал задавать вопросы.

— Назови мне имена и ранги воинов местного гарнизона, мастер.

— Мой отец, Киониарру-Пятый — староста. Его заместитель — Киониджуи-Четвертый… — Последовало тягостное молчание.

— И?

— И двое Вторых, адепт.

Глаза Ннанджи хищно блеснули.

— Случайно не твои племянники?

Сапожник вздрогнул и ответил:

— Да, адепт.

— А где…

В этот момент молодая женщина ввела старосту, Он был Пятым, но ему было самое меньшее восемьдесят; сгорбленный, сморщенный, беззубый и дряхлый, он бессмысленно улыбался, пока его подводили к ним. Его косичка напоминала тонкую прядь белых волосков, что растут на стеблях травы в канавах. Он широко улыбнулся при виде посетителей и попытался вытащить меч для салюта. С помощью сына ему наконец удалось это сделать, но затем сапожник забрал у него меч и спрятал его обратно в ножны. Уолли удалось изогнуться и подобающим образом ответить под низким потолком.

— Чем могу быть полезен, милорд? — дрожащим голосом спросил староста. — Большую часть работы сейчас выполняет Киониджуи. Где мальчик? — спросил он у сапожника.

— Сейчас его нет, отец, — крикнул сапожник.

— Куда он в таком случае пошел?

— Он скоро вернется.

— Нет, не вернется! Я помню — он отправился в Каср, не так ли? — Мастер Киониарру торжествующе обнажил десны. — Отправился в ложу!

Сапожник закатил глаза и сказал:

— Да, отец.

— Ложа? — воскликнул Ннанджи. — В Касре есть ложа? — Он бросил взгляд на Уолли. — И кто там кастелян?

— А? — старик приложил ладонь к уху.

— Кто кастелян ложи? — проревел Ннанджи.

— Кастелян? Шонсу-Седьмой.

Сапожник был близок к истерике.

— Нет, нет, отец, лорд Шонсу — это он.

Он не заметил, как уставились друг на друга лорд Шонсу и его подопечный. Уолли незачем было спрашивать, что такое ложа — это было частью профессиональной памяти Шонсу, и потому передалось ему. Ложа была местом встречи, независимыми казармами, где свободные меченосцы могли найти отдых, новости и братьев по гильдии. Ложа была логичным местом для того, чтобы попытаться завербовать там воинов. Ложа была вполне логичной штаб-квартирой для войны с колдунами.

А для Шонсу? Шонсу, потерпевшего катастрофическое поражение?

Как там сказал колдун в Аусе? «…когда ты вернешься в свое гнездо».

— Я уверен, что это Шонсу, — произнес старик. — Я спрошу Кио'и. Он должен знать. — Он повернулся и заковылял обратно к выходу, крича на ходу:

— Киониджуи!

Женщина, в тягостном молчании наблюдавшая за ним, печально двинулась следом. На мгновение наступила тишина. Сапожник, оставшийся один на один с воинами, пробормотал что-то об одном из своих неудачных дней.

Затем Уолли скрестил руки на груди и оперся спиной о стол, на котором были разложены сапоги. Ему незачем было просить Ннанджи продолжать — того уже было не остановить. Вопросы следовали один за другим, быстро и яростно.

— Значит, твой брат — единственный действующий воин в Тау?

— Да, адепт.

— Но он отправился в Каср?

— Да, адепт.

— Зачем? За повышением?

— Он надеялся, что… Да, адепт. Он должен вернуться…

— Сними мантию!

Он был старше, крупнее и выше рангом, но штатские не спорили с воинами. Сапожник молча расстегнул мантию и спустил ее до пояса.

— Надень обратно. Сколько у тебя братьев?

— Пятеро, адепт.

— Гильдии?

— Мясник, пекарь…

— И у них тоже шрамы от рапиры?

Сапожник с несчастным видом кивнул.

Человек, имевший в качестве партнеров для тренировки лишь двух Вторых, вряд ли стал бы пытаться повысить свой ранг до Пятого. А ложа была для этого вполне логичным местом — упустив подобную возможность, адепт Ннанджи не слишком ему сочувствовал.

— Значит, твой брат — твой брат-воин — отправился добиваться повышения, оставив город без охраны?

— Вторые могут в случае чего наделить правом на оружие…

— У ученика нет такого права! — Ннанджи весь кипел от ярости, и ему потребовалось несколько минут, чтобы успокоиться. Наконец, он сказал: — Я готов продолжать, наставник.

Сапожник, казалось, был на грани обморока.

Уолли должен был решить, что делать. Вероятно, это было очередное божественное испытание, или некая подсказка. Для Ннанджи ситуация была однозначной. Город Тау был настолько мал, что большую часть времени вполне достаточно было одного воина, чтобы поддерживать в нем мир и порядок. Киониарру, очевидно, был старостой уже несколько десятков лет, и каждый раз, когда ему требовалась помощь, например, в дни празднеств, когда по городу шатались пьяные, он прибегал к услугам своих сыновей. Старейшины не возражали против этого, поскольку им не приходилось платить дополнительного жалования. Однако старик научил сыновей владеть мечом — разумная предосторожность и вместе с тем вопиющее нарушение закона. Мясники и пекари — это не моряки.

Уолли не мог услышать слов обвинения от Ннанджи, а жрецы не были судьями нарушениям воинских сутр. Конечно, с обвинением могла выступить Брота.

Ему требовалось время на размышление. Если он позволит допросу продолжаться, он рискует оставить Тау вообще без какой-либо защиты. Даже сапожник был лучше, чем ничего. Даже сапожник, не обративший внимания на чуть не начавшуюся прямо у дверей его мастерской драку.

— Какого наказания ты требуешь? — спросил Уолли.

— Смерти — что еще? — бросил Ннанджи.

Сапожник застонал.

— Наверное, это несколько чересчур?

Ннанджи ощетинился.

— У меня нет никаких сомнений, милорд брат!

Уолли задал неверный вопрос.

— Тогда какое наказание ты бы им определил, если бы был судьей? — В качестве обвинителя Ннанджи всегда стал бы требовать смертной казни, чтобы показать, что не боится проиграть дело.

— О! — Ннанджи задумался. — Старик ничего не понимал, верно? Он введен в заблуждение… отрезать ему косичку и сломать его меч. Штатским… правую руку.

Сапожник съежился от страха.

— Тогда они умрут с голоду, и их дети тоже, — сказал Уолли.

Ннанджи нахмурился.

— Какой приговор ты бы вынес, наставник?

Благодаря судьбу за то, что данный вопрос носит лишь гипотетический характер, Уолли сказал:

— Я думаю, вполне достаточно было бы их высечь. Главный виновник — их отец.

Ннанджи немного подумал, затем кивнул.

— Да, верно — хорошая порка, на публике. — Ннанджи смягчился!

— А адепт Киониджуи? Или мастер Киониджуи, если он завоюет себе повышение?

Глаза Ннанджи загорелись — поединок! И он вовсе не должен был быть гипотетическим!

— Он все еще может быть в Касре, когда мы туда вернемся? Или даже здесь, когда мы вернемся из Ча на следующей неделе?

— Если так, то он в твоем распоряжении.

— Спасибо, брат! — просиял Ннанджи.

Уолли подавил дрожь и взглянул на трясущегося сапожника.

— У адепта Ннанджи и у меня есть неотложные дела. Сейчас мы не можем задержаться, чтобы совершить правосудие, но мы вернемся. Предупреди всех своих братьев. И я намерен сообщить в ложу в Касре, что Тау нуждается в воинах.

Явно потрясенный подобной отсрочкой, сапожник вытер пот со лба.

Удивительно, как старик, а затем его сын-воин, умудрялись столь долго скрывать подобный протекционизм. Вероятно, это было возможно лишь благодаря близости ложи — любого свободного меченосца, проходившего мимо, легко было направить в Каср. Теперь же, если у них осталась хоть крупица разума, вся семья должна была покинуть город.

— Воины снова вышли на оживленную зловонную улицу. Уолли в задумчивости остановился, прислонившись к стене. Ему нелегко было разговаривать с Ннанджи на ходу.

Решение все еще было не вполне удовлетворительным. Если все братья Киониджуи сбегут, Тау останется без защиты, по крайней мере на несколько дней.

— Мы идем в храм? — спросил Ннанджи.

— Ты — да, как только я окажусь на корабле. Держи. — Уолли протянул ему несколько золотых. Жрецы были единственными посланниками, относительно которых можно было не беспокоиться, что они прикарманят деньги и забудут об их предназначении.

Ннанджи поднял брови.

— Передай весть в ложу. Но также спроси, знают ли они имя кастеляна — сам я сейчас не могу этого сделать, не так ли?

Возможно, старик ошибался; а может быть, и нет.

Если Шонсу был кастеляном ложи в Касре, тогда весть о позоре Уолли в Аусе наверняка дошла туда с помощью моряков. Когда «Сапфир» стоял в Касре, Уолли пытался уговорить Ннанджи посетить местный гарнизон. Возможно, опасности удалось бы избежать. А что делать теперь — возвращаться в Каср, или продолжать путешествие по кругу в Ов?

— Какая-то загадка, верно? — Уолли огляделся по сторонам, глядя на здания в псевдо-тюдоровском стиле и торопливо огибавших его людей. — Может быть, от меня требуется, чтобы я остался здесь? Симпатичный маленький городишко…

— Ты шутишь!

— Не совсем, — сказал Уолли. — Когда мы завершим свою миссию, что ты собираешься делать потом? Жениться на Тане и стать водяной крысой?

— Тана — это здорово, но… я — водяная крыса? — Ннанджи пожал плечами.

— Стать Седьмым?

— Со временем — конечно. Чем собираешься заниматься?

— Буду свободным меченосцем — честным и верным своим клятвам. — Ннанджи несколько озадачила внезапно возникшая философская дискуссия. — А ты?

— Я бы хотел больше узнать о Мире. Но в конце концов, полагаю, я поселюсь в каком-нибудь спокойном маленьком городке, вроде этого, и стану старостой. — Уолли усмехнулся своей мысли. — И воспитаю семерых сыновей, как старый Киониарру. И еще семь дочерей, если Джия этого захочет!

Ннанджи недоверчиво уставился на него.

— Старостой? Почему не королем?

— Слишком много нужно крови, чтобы этого добиться, и слишком много работы после. Но мне нравится Тау.

— Если ты этого хочешь, милорд брат, — почтительно сказал Ннанджи, — то я уверен, что Богиня тебе поможет. — Он с отвращением наморщил свой вздернутый нос. — Я лично постараюсь найти что-нибудь получше.

— Уолли боялся, что моряки могут забеспокоиться и поспешить с отплытием, но Брота обнаружила, что Тау — источник кожи. Хотя «Сапфир» был тяжело нагружен мрамором, его трюм был далеко не полон. Брота обожала торговлю… а в городах колдунов не было кожевников. Таким образом, вернувшись, воины обнаружили, что на корабле пахнет как в мастерской сапожника, а тяжело дышащие рабы носятся вверх и вниз по трапам, загружая на корабль сапоги и туфли, объемистый, но не тяжелый груз.

Брота и Томияно нахмурились, услышав новость о том, что лорд Шонсу не смог набрать воинов себе в помощь в Тау, но, похоже, их это не удивило. Ннанджи отправился в храм, а Уолли — на поиски Хонакуры, чтобы посоветоваться.

Вечера стали короче, и погода начала портиться. Ближе к ночи подошел грозовой фронт, и «Сапфир» раздраженно дергался на якоре посреди реки, со странно низким из-за мрамора центром тяжести. Лил дождь, стекая сквозь шпигаты. Холодная, мокрая темнота вползла в рубку еще до того, как закончился ужин.

Уолли был еще более озадачен, чем раньше. Жрецы обещали Ннанджи, что передадут весть в ложу. Тамошним кастеляном до недавнего времени был лорд Шонсу — так они сказали — но, по их мнению, теперь там был кто-то новый, чьего имени они не знали. Кастеляны часто приходили и уходили. Что теперь должен был делать Уолли? Возвращаться в Каср, или двигаться дальше в Ов? Логично было возвращаться в Каср, поскольку там он мог найти воинов, но ему угрожала серьезная опасность быть обвиненным в трусости. Похоже, в божественной загадке подразумевался все же Ов, но смысла в этом было не слишком много.

Сидя на полу и обняв Джию, чтобы было теплее, он передал новость о том, что в Касре есть ложа.

Холийи нарушил двухдневное молчание, сказав:

— Я слышал. Не знал, что это имеет значение.

— Значит, Каср, — твердо провозгласила Брота. — Три дня пути до Ча, затем обратно в Каср! — Похоже, следующий город всегда должен был появиться через три дня, но на практике путь каждый раз занимал больше времени.

Глухой ропот из темноты означал, что семья с ней согласна. Меняющие Курс уже не вызывали столь ожесточенного негодования, как вначале, но речной народ не желал участвовать в божественных миссиях. Они считали, что выполнили свою часть и им должно быть позволено вернуться к своим обычным занятиям.

— Что бы сказал жрец, если бы был среди нас, старик? — спросил Уолли.

— Откуда мне знать? — запротестовал Хонакура, издав смешок. — Я согласен, что сведения противоречивы, милорд. Ты должен молиться о том, чтобы тебя направляла Богиня.

Возможно, молитва бы и помогла, но Уолли решил попробовать слегка поднять общее настроение.

— Ннанджи! Спой нам песню, про Чиоксина.

— Нет, лучше про любовь! — запротестовала одна из женщин — кажется, Мата.

— Я не знаю песен про любовь, — сказал Ннанджи. — Они были запрещены в казарме.

Потом он начал, и из темноты донесся его мягкий тенор:

Я пою об оружии, и о том, кто сделал

Величайшие мечи, созданные людьми,

О том, как была заплачена цена жизни,

И Чиоксин купил себе семь лет.

Несколько минут спустя мелодию подхватила мандолина Олигарро. Это была заурядная баллада, и какого бы менестреля голос Ннанджи ни копировал, он был не слишком мелодичен, но он был новым для публики, и вскоре они, похоже, поняли, почему была выбрана именно она. Битвы и герои, чудовища и злодеи, кровь и честь плыли сквозь сгущающуюся тьму в ночь: шесть мечей, шесть геральдических животных, держащих шесть драгоценных камней, множество легендарных воинов… и затем тишина.

— Продолжай! — страстно воскликнул Матарро.

— Забыл слова? — саркастически спросил Томияно.

— Я знаю только еще один куплет, — сказал Ннанджи, и процитировал строки, которые пел когда-то своему лорду, когда тот сидел в ванне:

Грифон сидит на рукоятке

Среди белого серебра и голубого сапфира,

С рубиновым глазом и позолоченными когтями,

И стальной клинок с оттенком звездного света —

Сделал он наконец седьмой меч,

И все остальные тот меч превзошел.

Снова наступила тишина.

— Это ведь не все? — запротестовала Дива.

— Нет, — сказал Ннанджи. — Есть еще что-то, но я никогда этого не слышал. Чиоксин умер. Седьмой меч он отдал Богине. Никто не видел его в течение семи сотен лет.

В рубке было теперь темно, как в шахте, Бог Сна был заслонен облаками, а ставни были большей частью закрыты от ветра.

— И Она дала его Шонсу? — затаив дыхание, спросил Матарро.

— Да. Он здесь, в этой рубке. Сага еще не окончена. Ее самая главная часть еще только должна наступить. И вы в ней участвуете!

— О-о! — произнесли несколько юношеских голосов, но послышался и ропот взрослых.

— Я не хочу в этом участвовать! — Это был Томияно. — И я не желаю, чтобы на моем корабле находился этот проклятый меч!

— Том'о! — прозвучал осуждающий голос Броты, но послышалось и несколько одобрительных возгласов.

— И воины! Кому они нужны?

Последовавшее за этим неловкое молчание внезапно нарушил стук упавшего поперек двери засова. Снаружи послышался звук бегущих по ступеням ног.

Захваченный песней, капитан Томияно забыл выставить вечернюю стражу. На борт «Сапфира» ступили непрошеные гости.

7

В рубке послышались крики, началась паника. Уолли, сидевший прямо под окном, встал и распахнул ставни. Высунувшись наружу, он взглянул на черный фальшборт на фоне почти черного неба. Он мог бы дотянуться до его края, если бы встал на цыпочки. Затем над бортом нависла еще более темная тень, и сверкнуло лезвие. Позади него была Река… он поспешно схватился за края рамы и резко откинулся назад, повиснув над водой; сталь просвистела как раз там, где мгновение назад находилась его голова.

Он скользнул обратно в рубку. Нужно было продумать план номер два…

— Я здесь, — послышался рядом тихий голос Ннанджи.

Шум начал стихать.

— Мужчины в середину, все остальные спиной к стенам, — сказал Уолли. Снова наступила тишина, если не считать сопения одного из подростков.

Все ставни были теперь открыты, и в рубку просочился слабый серый свет. Даже на палубе было темно, так как Бог Сна был закрыт облаками. Дождь, похоже, прекратился, но на палубе над ними слышались шаги.

— Томияно? Холийи? — тихо спросил Уолли.

— Я здесь.

— Я здесь.

— Я сейчас подниму Ннанджи. Вы двое держите меня за ремни на спине, иначе мы можем вывалиться за борт. Ладно? Потом я последую за ним, но все остальные останутся здесь. Пусть делом займутся профессионалы. Ннанджи, я отпущу твою правую лодыжку, когда ты будешь наверху. И лучше держи свой нож наготове. Сюда. — Он направился к окну на корме.

Паника прекратилась. Моряки были крепкими людьми.

Ннанджи повернулся спиной к окну. Глаза его, казалось, светились сами по себе, но, вероятно, это был лишь свет из другого конца помещения. Уолли прижался к нему, поставил ногу Холийи позади своей с одной стороны, Томияно — с другой, и почувствовал, как они схватили его за ремни. Затем он присел, не обращая внимания на протесты его еще не до конца зажившей раны. Моряки приняли его вес на себя, не давая ему опрокинуться назад. Он схватил Ннанджи за лодыжки.

— Готов? — спросил он приглушенным из-за килта Ннанджи голосом.

Он услышал смешок Ннанджи.

— Готов! — Он откинулся назад.

Уолли толкнул его вверх и распрямил колени. Уфф!

Ннанджи взлетел ввысь, покачнувшись, когда Уолли поднялся и наклонился вперед. Двое моряков заворчали, удерживая внезапно натянувшиеся ремни и не давая его ногам соскользнуть назад. Одним длинным движением Уолли поднялся из сидячего положения в полный рост, подняв руки и вытолкнув наверх своего подопечного — впечатляющая демонстрация силы, но времени любоваться ею не было.

Для ожидавших наверху пиратов, воин, вероятно, материализовался из ничего, внезапно возникнув над бортом. Блеснули глаза и зубы, а затем Ннанджи метнул нож в ближайшего противника и выхватил меч. Еще один прыгнул вперед, но Ннанджи парировал его удар. Он отскочил к борту, и тут меч Ннанджи настиг его. Он закричал, едва не зацепив мечом Уолли, и с глухим всплеском ударился о воду. Ннанджи рискованно покачнулся, когда Уолли отпустил его лодыжку, снова парировал удар, поставил правую ногу на фальшборт, удержал равновесие, блокировал очередной выпад, освободил левую ногу, опять парировал — и затем спрыгнул на палубу.

К этому моменту схватка была уже явно проиграна пиратами. Ннанджи мог удержать их, пока Уолли, оттолкнув поддерживавших его моряков, выбирался из окна. Затем он тоже оказался на палубе, и враги оказались в западне.

Это был одноцветный кошмар, черное на почти черном, освещенное лишь слабым сиянием Бога Сна из-за серебристых облаков, отражавшемся от воды. Бойня, кровь и смерть, ничего общего с делом чести, провозглашенным герольдами, поставленным в рамки соглашения, что равный сражается с равным… Уолли использовал боевой клич, чтобы дать знать своему компаньону, где он: «Семь! Семь!», словно трубный звук на фоне нарастающего шума. Он услышал смех Ннанджи, затем его голос: «Четыре! Четыре!»

Уолли парировал удар, сделал выпад, и кто-то закричал. Еще одна темная фигура нависла над ним, блестя глазами и клинком, и он ударил и почувствовал, как его меч рассекает плоть и ударяется о кость, услышал еще один вопль. Тело ударилось о палубу. «Семь!» «Четыре!» Он едва мог видеть своих противников, но их положение становилось все хуже. Его необычайная ловкость, его знание палубы, его уверенность в том, что все они — враги, а не друзья, даже его рост и сила — все это делало его непобедимым. Шонсу был лучшим в Мире, а Ннанджи на этой палубе был почти Шестым. Это был не поединок, а лишь хладнокровное убийство. Пираты превосходили воинов числом, но те превосходили их умением.

— Четыре!

— Семь!

Послышался чей-то голос: «Три!», но его заглушил булькающий звук и новый смех Ннанджи. Потом пираты отступили, и на какое-то мгновение наступила пауза — группа вооруженных людей стояла лицом к лицу с двоими, стоявшими над четырьмя или пятью лежащими на палубе телами; один из них кричал высоким голосом, словно мальчик или женщина. Лучше было не видеть этой резни, сражаться лишь на основании звуков и ощущений, не зная, что именно происходит с живыми людьми — мужчинами или женщинами.

— Ну, давайте! — презрительно усмехнулся Ннанджи, и они пошли на них, все вместе, по крайней мере шестеро, и это казалось разумной идеей. На самом деле это была глупость, так как они спотыкались о лежавшие тела и толкали друг друга, в то время как воины стояли спиной к борту. Выпад. Удар. Ругательство. Вопль.

— Семь!

— Четыре!

Потом они повернулись и побежали, а воины — за ними, словно львы за христианами. Чья-то рука схватила Уолли за лодыжку. Он споткнулся, ударил мечом, и его отпустили. Он проложил себе путь вниз по ступеням, и в тусклом свете стали видны карабкающиеся через борт впереди люди.

— Хватит! — сказал он, тяжело дыша. — Пусть уходят.

Дыхание ветра на его вспотевшей коже казалось холодным, словно смерть.

Ннанджи тоже остановился, вытирая рукой лицо.

— Забавно, — сказал он. — Проблема нашей профессии, брат, состоит в том, что слишком много приходится упражняться и слишком мало — действовать по-настоящему.

Затем хлопнула дверь на полубаке. Пираты освободили палубу, но внизу были другие. Уолли двинулся вперед, бдительно следя, не прячется ли кто-нибудь за шлюпками. Он взглянул за борт и увидел группу лодок.

— Подождите своих раненых! — крикнул он, и получил в ответ град оскорблений.

— Я воин-Седьмой. Клянусь своим мечом, что никакого обмана не будет. Мы вернем ваших раненых. Сколько вас внизу?

В мешанине беспорядочных ответов трудно было что-либо расслышать. Он подошел к двери и ударил по ней ногой.

— Вы меня слышите?

Ответа не последовало. Он схватился за дверь и изо всех сил потянул, отскочив затем назад и в сторону. Перед ним была абсолютная чернота, и ему не требовался опыт Шонсу, чтобы понять, что его видно на фоне неба и что он вполне может получить нож под ребро.

Он повторил свою клятву — никакого обмана, и они смогут спокойно уйти, если выйдут оттуда. Тишина, лишь приглушенный ропот из рубки, отдаленный стон раненых и плеск воды о борт.

— Мы уморим вас голодом, — крикнул он.

Никакого ответа.

— Я сказал, что вы можете уйти. Но только если выйдете сейчас.

Снова тишина.

— Я воин! — крикнул Уолли, слыша отчаяние в собственном голосе и надеясь, что его слышат и пираты. — Моряки будут здесь через минуту. Поспешите!

— С мечами? — спросил голос изнутри.

— Да. Я клянусь.

Ннанджи сердито зарычал.

— Следи за лодками! — рявкнул Уолли.

— Я иду! — послышался женский голос. В дверях появилась фигура и побежала к лодкам.

Ннанджи схватил ее за руку.

— Сколько вас там еще?

— Еще четверо, — ответила она.

Затем последовало некоторое замешательство, так как на палубу высыпала команда. Кто-то выбрался из окна и снял засов с двери. Уолли развернулся кругом — теперь ему приходилось угрожать друзьям, чтобы защитить врагов. Томияно набросился бы на них с кинжалом, если бы Ннанджи его не остановил. Он весь кипел от ярости, продолжая кричать, что они пираты и потому должны умереть.

Наконец Уолли схватил его за руку, злясь, что приходится отвлекаться от полубака и пленников, которые еще могли быть опасны.

— Они моряки, — прорычал Уолли. — Половина из них — женщины. Там, в лодках, есть дети! Где твой дед взял этот корабль?

Это было лишь предположение, но оно заставило Томияно замолчать. Последний из пиратов скользнул через борт к лодкам. Плеск за кормой известил Уолли о том, что команда занялась уборкой. Он повернулся и побежал туда, надеясь, что тело было уже мертвым, и ему пришлось снова прибегнуть к помощи меча, чтобы защитить троих оставшихся в живых раненых от своих друзей, которые больше всего ненавидели пиратов.

Раненых перевязали и помогли им спуститься в последнюю лодку. Уолли устало облокотился на борт, чувствуя, как по его руке и груди течет кровь, чувствуя внезапную протестующую боль в ноге, ненавидя этот варварский Мир и глядя, как тоскливая кавалькада лодок уплывает прочь. Это была бесконечная, дикая игра, со своими собственными правилами. Если бы атака пиратов удалась, к утру «Сапфир» был бы все тем же торговым кораблем, но с другими хозяевами. Брота и ее семья пошли бы на корм рыбам, если только им не была бы дарована пощада — в этом случае они сейчас сами были бы в лодках, с мечами или без, бездомные изгнанники и потенциальные пираты, Он вздрогнул, ощутив порыв ветра на разгоряченном лице. Становилось светлее, по мере того как Бог Сна появлялся из-за облаков.

— Кажется, я прикончил четверых и одного ранил, — сказал Ннанджи. — Значит, за тобой трое убитых и двое раненых, так?

— Я не считал.

Затем из темноты вылетела Тана и обхватила руками Ннанджи. Уолли внезапно оказался в объятиях плачущей Броты. Его хлопали по спине, радостно пожимали руку. В какое-то мгновение он с удивлением обнаружил, что его обнимает Томияно, в котором не осталось и следа от прежней грубости и который извинялся за все, что можно и нельзя было себе вообразить. Воины стали героями.

Он потихоньку ускользнул по ступеням на бак, и, содрогнувшись, облокотился о кабестан. Там и нашла его Джия.

Она обняла его.

— Что-то не в порядке? Ты ранен?

Его все сильнее била дрожь.

— Нет. — Это была обычная речная стычка, а ему предстояло освободить от колдунов семь городов. Сколько еще будет крови? Сколько смертей?

— Ты исполнил свой долг, дорогой, — прошептала она, ощущая охвативший его ужас. — Именно этого хотели боги.

— Вряд ли это должно было мне понравиться.

В сражении на священном острове он позволил кровожадным чувствам Шонсу овладеть им. Возможно, он мог призвать их на помощь и сейчас, но преднамеренно не стал их у себя вызывать. На этот раз поступками Шонсу руководил Уолли; и как же он это ненавидел!

— Да, вряд ли, — сказала она. — Но это было необходимо. Здесь все твои друзья — друзья Уолли, — Она очень редко его так называла, за исключением самых интимных моментов. Он крепко обнял ее и зарылся лицом в ее волосы.

Да, теперь они стали друзьями — на главной палубе шли приготовления к празднеству. Кто-то только что опрокинул бутылку вина над головой Ннанджи.

Ему на спину начали падать дождевые капли, от чего он стал дрожать еще сильнее. Его звали вниз, выпить вместе со всеми.

Пираты погибли для того, чтобы исполнилась очередная часть загадки богов. Он обрел свою армию.

Убийца!

Книга пятая МЕЧ СПАСАЕТ ВОИНА

1

На следующее утро, пока Ннанджи учил Матарро фехтовать, Томияно подошел к Уолли с печальной улыбкой и двумя рапирами. Это означало объявление капитуляции, но на самом деле лишь подтверждало то, о чем Уолли уже догадывался — с данного момента «Сапфир» находился под его командованием. Семье и раньше приходилось сталкиваться с пиратами, но никогда — столь близко, и при этом не понеся никаких потерь. Они все поняли. Они были готовы сотрудничать. Более того, они были искренне благодарны воинам. Больше не могло быть никаких разговоров о том, чтобы высадить пассажиров на берег, и даже угрюмый капитан начал понемногу оттаивать, становясь более дружелюбным.

Два дня спустя, после того как Уолли обучил его нескольким дьявольски сложным и таинственным приемам, а также прочитал короткую лекцию о слабых местах Ннанджи, Томияно победил молодого человека с крупным счетом, к его большому возмущению. С этого дня ежедневные поединки стали национальным спортом на корабле. Уолли с трудом мог найти спокойную минуту, когда тот или другой не требовал еще одного урока. Уровень фехтования на борту корабля вырос до головокружительных высот.

В Ча новичок Катанджи с изумлением обнаружил, что исполнять роль раба теперь не только разрешено, но еще и поощряется. Входить в башню, разговаривать с колдунами и совершать прочие подобного рода глупости было по-прежнему запрещено, но он необычно искренне пообещал, что будет осторожен.

В Ча Брота также избавилась от мрамора и обуви, и купила вина, громадные благоухающие бочки с вином. Без всякого предварительного обсуждения «Сапфир» продолжил свой путь вверх по течению, и горы постепенно перемещались с юга на юго-восток.

— В первый вечер, после отплытия из Ча, за ужином Томияно разлил всем на пробу вина.

— Это непростое вино! — объявил он. — Вы не поверите, сколько попросили за него местные виноторговцы, но на правом берегу его можно с выгодой продать. Я проверял.

Уолли мог об этом догадаться еще до того, как попробовал вино, и не только по той реакции, которой сопровождалась дегустация.

— По крайней мере в шесть раз дороже обычного вина? — спросил он.

Капитан подозрительно кивнул.

— Почти в восемь. А что?

Уолли осторожно попробовал. Это был почти чистый спирт, ароматизированный вином — грубое и крепкое бренди.

— Если у тебя есть обычное вино, капитан, — сказал он, — завтра я смогу сделать из него точно такое же. Но его будет в пять раз меньше, чем обычного. — Он рассмеялся, увидев скептический взгляд капитана.

Медный перегонный аппарат из Ки Сана все еще стоял в углу рубки, и на него не претендовал ни Томияно, ни Ннанджи. На следующее утро Уолли отнес его вниз на камбуз и осторожно перегнал немного вина для ошеломленных моряков.

— Получите, — сказал он. — Если захотите обосноваться на берегу, вы сможете сами стать виноделами; однако я подозреваю, что колдунам не понравится конкуренция. Вы можете вскоре погибнуть от неприятной случайности, так что я вам этого не советую. — Они смотрели на него с суеверным ужасом, и заявили, что ни о чем подобном даже не помышляют.

Было ясно, что колдуны, имея перегонные аппараты, для какой бы цели они их ни использовали, рано или поздно должны были открыть способ получения алкоголя. Более интересным для Уолли оказалось открытие, что они делали на этом деньги. Он добавил к перечню вопросов, на которые хотел бы получить ответ, еще один: чем еще торговали колдуны, кроме магических снадобий и заклинаний и спиртного?

Ча находился на левом берегу… следующим городом был Во, на правом. Они чередовались, словно следы чьих-то ног. Когда «Сапфир» причалил, по трапу с некоторым трудом поднялся таможенник, и когда он произнес слова приветствия, Томияно обдало парами спиртного.

— Добро пожаловать в Во, на карнавал! — объявил таможенник и слегка покачнулся.

Брота потерла пухлые руки при мысли о карнавале и о грузе вина, которое можно было продать.

У Уолли зародилось мрачное подозрение. Он повернулся к Ннанджи.

— Готов поспорить на завтрашний наряд в гальюне, что нам не придется поговорить со старостой.

Ннанджи не принял подобной ставки — он вполне доверял предчувствиям своего наставника.

— Иди, продавай свое вино, госпожа, — сказал Уолли Броте. — Я знаю, чем будем делать мы и все остальные, Верно, брат?

— Верно, — сказал Ннанджи. — Карнавал!

Уолли повернулся к Джии.

— Будут танцы! — сказал он. — Вино, и песни, и прекрасные женщины в прозрачных платьях.

Джия опустила глаза.

— Я не могу танцевать, дорогой.

— И маски, — спокойно сказал Уолли.

Он был прав насчет старосты: единственными воинами, которых им удалось найти, были двое юношей, настолько пьяных, что они не могли найти рукояток собственных мечей. Ннанджи пришел в ярость и хотел отсечь им косички, но Уолли оттащил его, прежде чем тот успел начать. Теперь не было никаких шансов на то, что Брота высадит его на берег, даже если он найдет достойных воинов, но, видимо, ему пока не было дозволено встретить хотя бы одного. Он находился в исследовательской экспедиции и должен был выяснить все сам. Он надеялся, что к тому времени, когда они достигнут Ова, он наконец узнает свой урок.

Он ошибался, говоря о красивых платьях. Уровень жизни был здесь не настолько высок, чтобы позволять подобную роскошь. Участники карнавала носили минимум одежды и были с головы до ног покрыты краской, игравшей роль одновременно костюма и маски. Их быстро снабдили запасом краски, и молодежь разделилась на пары, чтобы разукрасить друг друга. Ннанджи предложил свои услуги Тане, но ему пришлось удовольствоваться Катанджи.

Уолли и Джия укрылись в своей каюте и обнаружили, что раскраска тела еще более забавна, чем изготовление костюмов, которое когда-то очень нравилось ему в храмовых казармах. Первые несколько попыток оказались неудачными, прежде чем они смогли сосредоточиться на искусстве.

В эту ночь они танцевали на улицах в свете костров, играла музыка, и вино лилось рекой. В воздухе чувствовалась прохлада, поскольку их кожу покрывала лишь краска, но их согревали громадные костры, бешеная тарантелла и жаркое фанданго, горячее вино, смешанное с тмином и сладкой гвоздикой.

Джия оказалась прирожденной танцовщицей, лучшей из всех, и вскоре начала учить своего хозяина. Они танцевали, пока не наступило утро.

Ннанджи был окрашен в четыре оттенка зелени, словно рыжеволосый эльф, а Тана была золотой феей из какого-то легендарного леса. Прыгая без особого искусства, но с беспредельным энтузиазмом, они оказались чемпионами по продолжительности танца.

На теле Джии блестели серебряные звезды, а Уолли был в костюме Арлекина. Они завоевали большой приз как самая красивая пара карнавала. Не удивительно.

Из Во в Гор…

В Горе двое колдунов остановили Томияно на улице и начали расспрашивать о его шраме, его корабле, его занятиях и его личных привычках. Он вернулся на «Сапфир», ругаясь, с покрасневшим лицом и явно напуганный, клянясь, что в будущем будет держаться от них подальше.

Уолли постепенно собирал информацию о колдунах, но ему не удавалось понять одного — каким образом воинам сражаться с колдунами? Он слышал новые истории об ударах молнии, о таинственных силах — некоторые из которых наверняка были легендами — и душераздирающий рассказ свидетеля о судьбе воинов в Горе, которые преследовали группу колдунов на открытом пространстве под безоблачным небом, лишь для того, чтобы одновременно погибнуть от одного сильнейшего удара молнии. Или это было очередное явление огненных демонов? Тела, похоже, были страшно изуродованы, так же как и в Ове.

Башни внушали страх местному населению, которое держалось от них подальше по ночам, пугаясь странных звуков и света. Катанджи настаивал на том, что все башни одинаковы, и вокруг всех них было много птиц. По крайней мере еще в одной башне покупали конскую мочу, и во второй раз Катанджи увидел доставленного туда осьминога. Колдуны, похоже, неплохо зарабатывали на торговле спиртным. Они покупали самую лучшую кожу. Они продавали любовные снадобья и предсказывали будущее за плату. Их гарнизоны, казалось, всегда были несколько меньше, чем смещенные ими гарнизоны воинов, но кто мог знать, кто был колдуном, а кто нет? Их могло быть значительно больше — замаскированных.

Уолли не мог найти предела их могуществу, никакой щели в их броне. Если в Мире и существовало средство против колдунов, то он о нем не слышал. Холмы начали окрашиваться в осенние цвета, и дни летели с невероятной быстротой. Горы передвинулись к западу. Команда и пассажиры стали почти неотличимы друг от друга, и даже Ннанджи иногда надевал набедренную повязку и бежал вместе со всеми наверх.

Тана продолжала соблазнять лорда Шонсу, не обращая внимание на страстное желание Ннанджи. Сначала Уолли воспринимал это как обычный разврат. Потом он пришел к выводу, что это лишь юношеская влюбленность — Тана, вероятно, была первой женщиной, которая когда-либо по-настоящему отказывала Ннанджи, и она была также единственной доступной целью. Его неослабевающая настойчивость начала казаться неуместной — еще одно осложнение, которого Уолли от него не ожидал. К несчастью, его искусство общения оставалось примитивным, а ухаживания напоминали его застольные манеры — избыток энтузиазма и недостаток утонченности. Он не знал, как следует ухаживать за достойными женщинами. Его наставник не собирался ему что-либо по этому поводу советовать, а Ннанджи, видимо, гордость не позволяла спросить самому.

— За находившимся на левом берегу Гором следовал Шан на правом, приятный маленький городок гончаров и сыроваров, где «Сапфир» загрузился большими желтыми кругами сыра, и команда шутила, что Богиня вознаграждает даже корабельных крыс.

С некоторым беспокойством Уолли отправился на поиски старосты, думая о том, какие гибельные последствия может навлечь этот поступок на ничегоне подозревающую жертву. Староста и его заместитель уехали охотиться на уток. Уолли это не удивило. Впервые за все время он встретил действительно знающих свое дело — с полдюжины воинов средних рангов, с благоговейным трепетом обнаруживших, что к ним проявляет интерес Седьмой — но все они были женаты и уже вышли из того возраста, в котором ищут приключений. Он не стал пытаться завербовать кого-либо из них, и никто из них не знал о колдунах, или просто не интересовался ими.

Затем был Амб, на левом берегу. Там Брота закупила длинные рулоны парусины и разные инструменты: пилы, топоры, лопаты и ящики с гвоздями. Как только последний ящик был погружен на борт, на «Сапфир» явился посетитель, седеющий жрец-Пятый, семенивший по трапу следом за миниатюрной фигурой Хонакуры.

Уолли, Ннанджи и Томияно — трое, кого не должны были видеть в краях колдунов, три умных обезьяны, как называл их Уолли — наблюдали за ним из рубки. Они не слышали, о чем те говорили, но видели передаваемые деньги, после чего жрец ушел. Вошел Хонакура, явно довольный собой.

Он устало уселся на одном из сундуков.

— Интересное обстоятельство, милорд, — сказал он. — Мы здесь с миссией милосердия! — Больше он ничего не сказал, пока не выпил стакан вина и не поел свежего хлеба Лины.

Уолли знал, что тот его дразнит, и потому придется подождать. Старик постоянно его удивлял. Он производил впечатление человека, который наслаждается каждой минутой своей опасной кочевой жизни, столь непохожей на его изнеженное прошлое. В каждом городе он отправлялся на разведку вместе с моряками, и собирал полезной информации больше, чем кто-либо другой, за исключением Катанджи — благодаря трезвому расчету и хитрости.

Он был также бесценным источником ходивших среди жрецов слухов. Хотя правление колдунов их отнюдь не радовало, поскольку они требовали содержать в храмах алтари Огненного Бога и возносить Ему молитвы, но у жрецов, похоже, не возникало даже мыслей о неповиновении. Колдуны проявляли немалое искусство, сдерживая недовольство местного населения. С точки зрения Уолли, они значительно лучше умели находить контакт с людьми, чем воины.

Наконец, Хонакура подкрепился. Корабль готовился к отплытию.

— Ты знаешь, что госпожа Брота купила инструменты? — спросил Хонакура.

— Я как раз возвращался, когда увидел святейшего мастера Моррингу, который подошел к торговцам, и познакомился с ним.

— И что такого интересного в этом мастере Моррингу? — терпеливо спросил Уолли. Ннанджи и Томияно, казалось, были готовы придушить старика.

— Он пришел купить груз инструментов и нанять корабль для их перевозки. Храм хочет послать помощь в Ги, следующий порт на правом берегу. Я объяснил, что мы направляемся как раз туда, и госпожа Брота согласилась продать свой груз и принять их предложение.

— Какого дьявола она это сделала? — пробормотал Томияно.

Хонакура моргнул.

— Думаю, она кое-что на этом заработала, капитан. Конечно, святейший Моррингу предполагал сопровождать груз и наблюдать за его распределением, но мне удалось убедить его, что в данном случае это не требуется.

— А зачем жрецам в Амбе понадобилось покупать инструменты и посылать их в Ги? — задал естественный вопрос Уолли.

— Затем, — торжествующе ответил жрец, — что колдуны сообщили им, что там случился большой пожар! Большая часть города уже уничтожена, и многие остались без крова. Храм также фрахтует корабли с продовольствием и деревом.

— Пожар?

— Да. Они говорят, что он начался сегодня утром.

Все трое переглянулись.

— До Ги три дня пути, — сказал Томияно.

— Именно! — Хонакура потер руки и радостно улыбнулся Уолли. — Еще одна проверка способностей колдунов, милорд!

Уолли кивнул. Колдуны в свое время каким-то образом узнали о разрушенном мосте в горах, но до Ги было далеко, и к тому же он находился в краю воинов. Колдуны, кроме того, не предложили доставить инструменты и дерево с помощью магии.

— Очень интересно, старик. В самом деле интересно!

Хотя Брота и Томияно и были торговцами, они не были лишены сострадания или веры в Богиню. Они плыли до позднего вечера и снимались с якоря рано утром, и ветер теперь был вполне приличным. За два дня «Сапфир» преодолел расстояние до Ги.

Города были деревянными или каменными. Ги был деревянным, раскинувшимся в дельте реки между двумя пологими холмами. За много часов до того, как «Сапфир» причалил, в воздухе уже ощущался едкий запах гари. Когда корабль подошел ближе, вся команда собралась на палубе, с ужасом и тревогой глядя на открывшуюся перед ними картину разрушения.

Долина была серой, словно гигантское поле чертополоха — окаменевший лес труб, смертельное однообразие которого нарушалось лишь несколькими скелетами храмов без крыш. Одинокие струйки дыма подымались над еще тлевшими развалинами, но вокруг некоторых голых труб уже были сложены крохотные лачуги из обугленных обломков. Ветер вздымал клубы пепла, пренебрежительно разбрасывая его вокруг. От берега до самых холмов вряд ли можно было найти хотя бы одно целое здание. Едва лишь прошло первое потрясение, как на выжженной земле, словно муравьи, начали появляться люди. Они ползли к причалу, их были тысячи — бездомных, голодных призраков, таких же смертельно-серых, как и их город.

Уолли оказался на берегу первым, за ним Ннанджи, и им пришлось проталкиваться сквозь толпу и отгонять ее от пристани, чтобы корабль мог нормально пришвартоваться. Люди были грязны и перепуганы — с покрытых пеплом лиц глядели белые глаза. Люди кричали и дрались, и возникала опасность паники, которая могла бы сбросить сотни людей с причала в смертоносные воды.

Вытащив свой меч и размахивая им, Уолли громко, чтобы добиться порядка, прокричал:

— Здесь есть воины?

Трое или четверо начали проталкиваться вперед. Они были таким же черными и сбитыми с толку, как и штатские. Он не в состоянии был различить их ранг, и у него не было времени на формальные приветствия. Он прорычал несколько распоряжений, и они повиновались. Дисциплина явилась, словно внезапный дождь в пустыне, и опасность паники миновала. Он вскочил на швартовую тумбу и огласил новость: идут корабли с продовольствием, идет помощь — передайте другим и освободите место.

Таким образом, в этот день «Сапфир» занимался восстановительными работами. Парусина была нарезана на куски для палаток, а некоторые из них были разорваны на лоскуты, в которые можно было завернуть гвозди. Один инструмент или один мешочек гвоздей каждому — пусть объединяются друг с другом, как могут. Команда исполняла роль портовых рабов, таская груз на берег. Начали прибывать другие корабли, посланные жрецами из Амба и Ова, или просто оказавшиеся здесь случайно, или направляемые Рукой Богини. Они доставили продовольствие и дерево, а один из них вез скот, и его команда устроила на палубе бойню. Уолли мобилизовал всех водяных крыс со всех кораблей и набрал себе небольшую армию, помощью которой воспользовался для наведения порядка. В конце концов он нашел старосту, но тот был стар и потрясен тяжкой утратой. Уолли объявил о его смещении и замене его заместителем; никто не оспаривал права Седьмого делать все, что он пожелает. К вечеру равнина была усеяна палатками и хижинами, в то время как «Сапфир» сам стал серым, и от него пахло гарью, как и от разрушенного города. Однако цивилизация вновь была жива.

Невероятно, но Брота нашла предмет для торговли и здесь. На некоторых складах находились бронзовые слитки, большие плоские болванки с петлями по углам — форма, подобная той, которую использовали греки. Многие из них не пострадали от огня и грудами лежали среди мусора. Она закупила их в немалом количестве, и Уолли не сомневался, что цена была хорошей. Не было необходимости и нанимать отряд рабов; сотни покрытых копотью людей готовы были работать за несколько медных монет, пока не покрывались от пота полосами, словно зебры. К концу дня одна женщина в Ги уже улыбалась.

Наконец, они сделали все, что могли. Они развернули грязные паруса и вышли на открытый простор реки и чистый воздух — усталые, грязные и угрюмые. Пожар оказался еще хуже, чем пираты.

Тяжело прислонившись рядом с закопченным и столь же измученным Ннанджи к фальшборту, Уолли размышлял о том, что на этот раз он был искренне рад тому, что он — воин-Седьмой. Власть сама по себе его не привлекала, но иногда была полезна для добрых дел.

Потом подошла Джия, чистая и прелестная в своем черном бикини, весьма удивленная тем, что выиграла первое место в розыгрыше очереди в душ, опередив своего могущественного хозяина. Она наклонилась и ухитрилась поцеловать его, не испачкавшись. Хихикнув, она ушла помогать детям.

Уолли вздохнул и сделал замечание, которое, как оказалось позже, имело любопытные последствия.

— Если бы только рабыня могла носить драгоценности! — сказал он. — Я бы тогда покупал прекрасные вещи и дарил их Джии. Есть несколько более простых способов высказать свое почтение женщине.

Не получив ответа, он повернулся к своему товарищу и встретил веселый взгляд. Он быстро отвернулся. Ннанджи сразу же разгадал эту маленькую хитрость и понял, что он говорит не только о Джии.

— Спасибо, брат, — тихо сказал Ннанджи. — Конечно, я подумаю об этом.

Уолли снова повернулся к нему, зная, что его лицо пылает под слоем копоти.

— Прости меня, — сказал он. — Я продолжаю относиться к тебе как ко Второму, которого встретил на берегу. Я забыл, что с тех пор ты прошел долгий путь.

— Если это так, то это твоя заслуга, — снисходительно заметил Ннанджи. Он снова отвернулся, продолжая разглядывать руины Ги. Невероятно, но по его щеке скатилась слеза, оставив полоску в грязи.

2

Бог дождя ночью сделал свое дело, вымыв снасти, но паруса были покрыты грязными полосами, а палуба вся была в грязных пятнах. Команда принялась за уборку, распевая матросские песни под утренним солнцем.

Уолли махал шваброй в ряду работавших — вероятно, первый воин-Седьмой, занимавшийся подобной работой за всю историю Мира. Он был бы вполне счастлив, если бы находился рядом с некой очень юной и очень стройной девушкой. Его внимание было постоянно привлечено к ее изящным формам в шафрановом бикини, к ее красоте, к ее классическому профилю, окаймленному черными кудрявыми волосами и украшенному самыми сексуальными ресницами в Мире — поскольку Тана таинственным образом вдруг стала левшой, из-за чего постоянно теряла равновесие и каждые несколько минут ее бедро или рука касались его. «Прошу прощения, милорд», — шептала она. «Ничего страшного», — отвечал он. Ему это очень досаждало, поскольку он знал, что она делает это преднамеренно, что он на это реагирует, что она знает, что он на это реагирует, что он знает, что она знает, и так далее. Мог ли Шонсу в большей степени контролировать реакцию своего организма? Вероятно, нет, но скорее всего, Шонсу это бы не волновало.

Затем Ннанджи распахнул дверь на полубаке и быстро пошел по палубе с мешочком в руке. Позади него почти бежал Катанджи, с мечом, в килте и сапогах. На этот раз он был весьма озабочен, и явно намечались какие-то неприятности — настолько серьезные, что Ннанджи даже не заметил Тану.

— Я был бы тебе очень благодарен, если бы ты мог пойти с нами, милорд брат. Мне нужно поговорить с госпожой Бротой.

Меч Уолли был при нем, но его ноги были босы.

— Если ты немного подождешь, я надену сапоги, — сказал он, но Ннанджи уже поднимался по ступеням на корму. Уолли посмотрел на Катанджи, который нагло закатил глаза, пытаясь сделать вид, что обеспокоен в меньшей степени, чем обычно. Они оба двинулись следом.

Брота сидела у руля, словно гигантский красный шар, и ее луноподобное лицо было лишено какого-либо выражения. Уолли не удивился, что вместе с ними пришли также Тана и Хонакура — им обоим нравилось присутствовать при любых назревавших волнениях. Таким образом, перед рулевым полукругом стояло пять человек.

— Вы загораживаете мне обзор! — рявкнула Брота. Ннанджи что-то прорычал, но все пятеро сели. Первое очко в пользу Броты, подумал Уолли; теперь она была выше их, и проявлять свой гнев было сложнее сидя, чем стоя. Так или иначе, у нее не было особой необходимости что-либо видеть. «Сапфир» двигался по пустой Реке, лишь несколько парусов виднелось вдали — голубое небо, голубая вода, золотые осенние холмы на фоне туманных гор далеко на северо-западе.

Мгновение спустя появился Томияно и встал спиной к фальшборту, подозрительно глядя на них. Семь — магическое число, вспомнил Уолли. Не могло ли это быть некое предназначенное богами событие? Кроме того, здесь присутствовал почти полный комплект всех рангов, которые можно было найти на корабле — маленький, иссохший Хонакура в черном, затем гибкая Тана в соблазнительно-желтом… Рядом с ней — Катанджи, такой же смуглый, как и она, и казавшийся еще более смуглым из-за белого килта, необычно чистого для него. Худые и более бледные ноги Ннанджи торчали из оранжевого килта, и из-за своего гнева он выглядел еще более неуклюжим, чем обычно. Над ними всеми возвышалась Брота в своей красной мантии, которую трепал ветер, рядом молча стоял Томияно в коричневой набедренной повязке, и сам Уолли, великан в голубом. Недоставало лишь зеленого цвета Шестого.

Ннанджи взглянул на Уолли.

— В тот день, когда тебя ранили, брат, я взял твои деньги, чтобы присмотреть за ними. Я отдал свои новичку Катанджи, чтобы они не перемешались. Я дал ему сорок три золотых и немного мелочи. Когда я продал Телку, я дал ему еще десять. У него было пять своих. Я попросил у него три в Во, но больше мне не было нужно. Сегодня я попросил его вернуть остальное.

Конечно, он собирался купить подарок для Таны.

— Пятьдесят три твоих и пять его — всего будет пятьдесят восемь, — сказал Уолли, зная, что его подопечный не слишком силен в математике. — Минус три — остается пятьдесят, которые он тебе должен?

Уолли мрачно кивнул.

— У него их нет. Вот все, что у него есть.

Он перевернул мешочек, который держал, высыпав сверкающую горку рубинов, изумрудов и жемчуга. Среди зрителей поднялся изумленный ропот. Ннанджи пошевелил горку пальцем.

— Три золотых и немного серебряных, — сказал он, вытаскивая несколько монет.

— Драгоценности стоят явно дороже, чем пятьдесят золотых, — сказал Уолли. — Он наверняка сможет расплатиться с тобой, как только попадет в свободный город.

Ннанджи посмотрел на него ледяным взглядом.

— Но я хочу знать, где он взял их, брат. Он отрицает, что украл их, но говорит, что обещал госпоже Броте, что никому не скажет. Вот что меня интересует!

— Я никогда их раньше не видела, — поспешно сказала Брота. Она начала пристально вглядываться в горизонт, словно в поисках береговых знаков. Никто больше не хотел говорить. Уолли решил, что это личные проблемы Ннанджи и его брата, но ему было любопытно посмотреть, как Ннанджи их разрешит.

Не получив от него помощи, Ннанджи набрал в грудь воздуха и сказал:

— Госпожа, не могла бы ты объяснить, каким образом подопечный может скрыть что-либо от своего наставника? Считаешь ли ты подобающим для другого воина, как ты сама, предполагать подобное?

Очко в пользу Ннанджи.

Брота проворчала, не глядя на него:

— Нет! Но я не помню, чтобы я говорила ему об этом. Насколько я помню, все было не так. Я обещала ему, что не скажу тебе.

Ннанджи перевел торжествующий взгляд на Катанджи, который пытался притвориться маленьким мальчиком, которого приводят в смущение дела взрослых. Он выглядел менее убедительно, чем когда-то; недели, проведенные на Реке, сделали его выше ростом и мускулистее. Он никогда не стал бы достаточно крупным, но он явно повзрослел с тех пор, как Уолли впервые его встретил. Он выглядел к тому же более здоровым, и у него даже была теперь короткая косичка, хотя она завивалась узлом.

— Я купил несколько ковров, наставник, — сказал он. — Брота мне помогала.

Тану тут же охватил приступ неудержимого смеха. Брота сердито уставилась на нее, но от этого стало еще хуже.

— Давайте я расскажу! — сказала она, наконец успокоившись.

Последовала история о шелковых коврах и о переговорах в гондоле. Уолли вскоре сам крепко сжимал кулаки, чтобы подавить приступ хохота. Он рискнул бросить взгляд на старого жреца, который приподнял бровь — Броту перехитрил какой-то мальчишка? Определенно, чудо!

Катанджи купил в Дри все лучшие ковры за шестьдесят два золотых, заполнив до краев гондолу. Брота ничего не получила с этой сделки. Более того, ей пришлось потратиться на поездку и на подкуп гондольера, даже рискуя быть обвиненной в контрабанде, поскольку власти могли задержать ее корабль. Уолли знал, что она чувствовала себя связанной своим рукопожатием, но это не объясняло, как она удержалась от искушения утопить сорванца.

— И как ты их продал? — спросил он.

Катанджи снова приобрел самоуверенный вид, но каким-то образом продолжал изображать детскую невинность, рассказывая дальше сам. Дальше было еще интереснее.

В следующем порту, в Касре, он попросил выгрузить его ковры и сложить их на пристани рядом с коврами Броты. Последовал яростный, но шепотом, спор. Он возразил, что она согласилась выгрузить его товар там, где он пожелает, а если его ковры находятся слишком близко к ее товару, она может подвинуться, но сам он делать этого не станет, чтобы не привлекать внимания команды. Он пообещал, что моряки ничего не узнают о его частной торговле, если только она не будет подпускать их слишком близко, особенно Диву и Матарро. Уолли решил, что тогда Брота была слишком ошеломлена его недетскими рассуждениями для того, чтобы быть способной на нечто большее, нежели просто смотреть и слушать. Итак, Катанджи сложил все свои ковры в кучу, уселся на ее верху и стал играть в игру, заключавшуюся в передвижении фишек по доске.

Когда появились торговцы, Брота пыталась продать свои ковры, но самые лучшие находились под Катанджи. Она могла лишь направить торговцев к мальчишке. Он вежливо показал товар, но объяснил, что сторожит ковры для отца, который ушел в город. Значит, они не продаются? Что ж, отец сказал, что он может продать весь товар сразу за сто двадцать золотых. Когда вернется отец? Катанджи лишь пожал плечами и вернулся к своей игре. У него была отцовская метка ковровщика, так что история выглядела вполне правдоподобно.

Больше ему в этот день нечего было делать; корабль не мог уйти без Броты; Брота не могла уйти, не продав свой товар — поскольку торговцы были в этом заинтересованы — а Брота не могла продать слишком много, когда рядом с ее товаром возвышалась гора превосходных ковров. Торговцы, сбитых с толку отсутствием того, с кем можно было бы поторговаться, бродили вокруг, ожидая возвращения несуществующего отца. Через несколько часов, когда казалось, что ожидание продлится до захода солнца, один из торговцев попросил Броту подтвердить, что мальчик имел право продавать, и передал всю причитающуюся сумму. Вернувшись на корабль, Катанджи положил свою игру Броте на стол…

Услышав о подобной преднамеренной дерзости, Уолли не выдержал. Он откинулся назад и расхохотался. Ннанджи нахмурился и посмотрел на Тану, которая была столь же беспомощна. По щекам Хонакуры текли слезы. Брота слабо улыбалась — вероятно, ей было не до смеха. Затем хриплый звук со стороны фальшборта известил о том, что эта история одолела и Томияно. Разъяренный Ннанджи обернулся к нему, затем снова перевел взгляд на брата, который с надеждой смотрел на него широко раскрытыми глазами… но на этот раз он зашел чересчур далеко. Ннанджи не собирался шутить. Это был вопрос чести.

— Понятно, — холодно сказал он, когда восстановилось спокойствие. — Значит, ты потратил шестьдесят два из… как у тебя получилось шестьдесят два?

Он озадаченно посмотрел на Уолли, который согласился, что шестидесяти двух не набирается, даже с собственными пятью золотыми Катанджи.

— У тебя было девятнадцать серебряных, наставник, — неохотно сказал Катанджи. — И у меня было два…

— Получается еще один золотой.

Катанджи вздохнул.

— Помнишь, когда ты пытался купить котел у капитана? Он не взял деньги. Он отшвырнул их ногой.

— И ты их, конечно, потом подобрал! — свирепо взглянул на него Ннанджи.

— Это деньги лорда Шонсу. Нет, капитана.

— Но он не хотел их!

На этот раз даже Уолли с трудом мог уследить за их подсчетами, но в конце концов они сошлись на том, что у Катанджи, после того как он продал свои ковры, должно было оставаться сто двадцать два золотых, из которых пять принадлежали либо Уолли, либо Томияно. Потом они узнали еще о двух, которые он выманил у Броты в Вэле… итого сто двадцать четыре.

— Сколько все это стоит? — внезапно спросил Ннанджи, глядя на груду драгоценностей. Тана наклонилась и разбросала их по столу.

— По крайней мере пятьсот золотых, — сказала она. Брота согласно кивнула.

Ннанджи вперил взгляд в согрешившего.

— Сколько?

Катанджи недовольно надул губы.

— Где-то семьсот-восемьсот… ближе к восьмистам.

Все переглянулись.

— Я купил некоторые из них в Касре. Видите этот рубин? Я купил его и еще один за шестьдесят, потом продал второй в Тау за пятьдесят, но он был крупнее. И еще я купил два аметиста и четыре топаза в Во и продал их в Шане.

— Откуда ты так хорошо знаешь о драгоценных камнях? — спросил Уолли. Казалось, скрытым познаниям Катанджи не будет конца.

Ннанджи слегка покраснел.

— Наш дед был ювелиром. Катанджи обычно болтался у него в мастерской, милорд брат, пока дед не умер. Около четырех лет назад, — тихо добавил он, и тогда Уолли понял, откуда взялись деньги, проложившие Ннанджи дорогу в храмовую гвардию.

— Он собирался взять меня в ученики, милорд, — сказал Катанджи, страстно желая переменить тему.

— Каким же все-таки образом ты сделал из ста двадцати с чем-то семь или восемь сотен?

Катанджи с мольбой взглянул на Броту.

— Он сделал кое-что для меня, — призналась она, потом нехотя объяснила. Уникальная способность Катанджи извлекать информацию из рабов приносила пользу не только в городах колдунов. В Касре, Тау, Во и Шане он занимался промышленным шпионажем для Броты. Цена его услуг с каждым разом росла, пока не поднялась до десяти золотых. Брота платила, поскольку торговаться было намного легче, зная цены конкурентов.

На лице Ннанджи виднелось явное отвращение. Даже Уолли запутался во всей этой математике.

— Сколько у тебя было, когда ты прибыл в Ги? — спросил он.

— Один рубин, два изумруда и сто одиннадцать золотых, милорд.

Осталось лишь три монеты…

— Ты купил все остальное за сто восемь золотых? — спросил Уолли, и Катанджи виновато кивнул.

Спрос и предложение — в мире, где не было банков, наивысшей ценностью была земля, но роль всеобщего эквивалента играло золото. Погорельцам из Ги удалось спасти хотя бы свои драгоценности, и, возможно, ничего больше, но они нуждались в твердой валюте. Драгоценности внезапно стали дешевыми, а деньги дорогими. Катанджи сразу же увидел возможность, которая могла никогда больше не представиться. Уолли посмотрел на Броту, и встретил ее свирепый взгляд. Она тратила свое время на бронзовые болванки, в то время как Катанджи пробивал себе дорогу в высшее общество.

— Это чудовищно! — сказал Ннанджи, когда все это объяснили ему более простыми словами. — Они умирали с голоду! У них не было крыши над головой! У тебя что, вообще нет чувства жалости?

Он недовольно посмотрел на Уолли. Уолли подумал о том, испытывал ли Ннанджи подобное чувство сострадания, когда сам был в возрасте Катанджи. Вероятно, нет, но он с тех пор переменился и кое-чему научился. Вряд ли стоило ожидать того же от Катанджи.

— Вероятно, он жалеет только о том, что не оставил достаточно денег, чтобы расплатиться с тобой, — сказал Уолли. — Тогда бы ты ничего не знал. Его погубила жадность.

— Я хотел, милорд, — грустно сказал Катанджи, — пока не увидел жемчуг. — Он протянул руку и поднял сверкающие бусы. — Я не мог удержаться. Я купил их за двадцать — а они стоят по крайней мере две сотни.

Нет, он ни о чем не жалел.

— С этого момента, — сказал Ннанджи, — ты никуда больше не пойдешь без моего разрешения! Ясно? — Его брат угрюмо кивнул, а Брота с мрачным видом смотрела в сторону горизонта. — Исполнять роль раба почетно, когда это делается ради помощи богам, но не ради денег! А теперь — сколько ты мог бы получить за… это? — Он вытащил золотую брошь с изумрудами.

— Семьдесят, или около того, — осторожно предположил Катанджи.

Ннанджи протянул ему брошь.

— Тогда возьми ее, продай и верни долг. Остальное можешь оставить себе.

У Катанджи заблестели глаза.

Ннанджи с сомнением взглянул на остальную часть сокровища, молча ища поддержки со стороны Уолли, а потом Хонакуры, но понял, что они предоставляют ему решать самому.

— Чье это?

— Мое! — Однако в голосе Катанджи не хватало убедительности.

— Нет! — Даже сидя на палубе, Ннанджи мог смотреть на него сверху, словно цапля на рыбу. — Как Первый, ты не можешь ничем владеть. И даже если бы ты был Вторым, это не может принадлежать тебе. Если бы я поручил тебе ухаживать за моей коровой, и она бы отелилась, теленок все равно принадлежал бы мне. Таков закон.

Он посмотрел на жреца, который, усмехнувшись, кивнул.

Несколько мгновений он задумчиво хмурился, пока остальные ждали его решения, а корабль скользил в свете утреннего солнца.

— Я думаю, эти драгоценности осквернены, — сказал Ннанджи. — Их следует отдать Богине в ближайшем храме.

Катанджи и Брота обменялись недовольными взглядами.

— Погоди минуту, — сказала Брота со своего трона, словно алый Будда, готовый изречь проповедь. — Шонсу, ты видел, как Катанджи фехтует. Какой из него, по-твоему, получится воин?

— Мертвый.

Она кивнула.

— Ннанджи, ты тоже это знаешь. У мальчика нет будущего в твоей профессии, но он — прирожденный торговец, каким был мой старший, Томиярро, может быть, даже лучше. У него хорошо бы пошли дела на Реке, даже если он никогда больше не получит новых меток.

— Он не такой плохой, как кажется, — сказал Уолли. — Он просто притворяется.

Ннанджи подозрительно взглянул на Катанджи, лицо которого было лишено какого-либо выражения.

— Но, — добавил Уолли, — он никогда не станет Третьим, если хочет прожить долго. Ннанджи, — мягко сказал он, — госпожа права.

— Пусть он принесет мне присягу, — предложила Брота, — и станет водяной крысой. Это его призвание. Когда-нибудь он сможет жениться на девушке из торгового клана, и у них будет свой собственный корабль. Это лучше, чем быть мертвым, не так ли? — Она по-матерински улыбнулась Катанджи — похоже, вполне искренне.

Ннанджи покраснел.

— Воин нанимается в торговцы?

— Будь любезен, объясни, что в этом плохого? — спросила Тана голосом, источавшим сладость отравленного меда. — Мама и я очень хотели бы знать.

Наступила тишина; Ннанджи напряженно разглядывал драгоценности и шея его покраснела так же, как и его щеки. Он только что собственным языком выкопал себе могилу, решил Уолли, и с интересом стал ждать, сумеет ли он из нее выбраться.

— Ты в самом деле этого хочешь, подопечный? Стать водяной крысой? Торговцем?

Катанджи поколебался.

— Думаю, я был бы лучшим торговцем, чем воином, Нандж, — тихо сказал он. — Но я хочу остаться с тобой — по крайней мере, на несколько лет.

— Что ж, если ты в самом деле станешь водяной крысой, полагаю, у тебя будет такая возможность, — нехотя сказал Ннанджи.

— Но моя честь, наставник? — у Катанджи были очень большие и очень невинные глаза.

Ннанджи яростно посмотрел на него. Потом, тщательно подбирая слова, сказал:

— Воин гарнизона или свободный меченосец не может заниматься торговлей, так как это отвлекает его от его обязанностей. Однако у водяной крысы есть обязательства перед своим кораблем, так что торговля для него допустима. Это ясно?

Катанджи вздохнул.

— Это очень умно! — Потом он снова взглянул на брата. — Но что скажет тетя Груза?

Снова наступила тишина… звук, словно шум выходящего пара… затем Ннанджи наконец расхохотался, и Катанджи присоединился к нему; они вместе покатывались со смеху над какой-то семейной шуткой, которая остальным была неизвестна. В озадаченном молчании все смотрели на них.

Ннанджи не мог говорить. Он колотил кулаками по палубе. Он несколько раз утирал слезы и пытался что-то сказать… затем снова встречался взглядом с братом, и их снова охватывал приступ истерического смеха. Кем бы ни была тетя Груза, ее имя обладало магической силой.

Для Уолли это было трогательным напоминанием о том, что два брата вместе провели детство — и при том не очень давно. Он пытался идти в бой с очень юными помощниками. И, несмотря на их очевидные различия, братья в действительности очень гордились друг другом.

Наконец припадок закончился, и Ннанджи вновь обрел контроль над собой.

— Ладно, малыш, — сказал он. — Можешь оставить все себе… кроме этого.

— Он протянул руку и поднял жемчужную нитку, которая извивалась в его пальцах, словно пойманный солнечный луч. — Госпожа Брота, не могла бы ты запечатать все остальное в мешочек и положить в безопасное место? Если со мной что-то случится, все это будет принадлежать Катанджи.

— Конечно, адепт, — сказала Брота.

Ннанджи некоторое время разглядывал жемчуг.

— А эти жемчужины… они самые прекрасные из всех, и они честные — благодаря им всплыла вся эта история. Так что я оставлю их на виду, как напоминание нам, чтобы мы были честными. Но их красота померкнет по сравнению с другой красотой.

Он поднялся, повесил бусы на шею Таны и быстро ушел.

Тана задохнулась от изумления и подняла руку: двести золотых? Она посмотрела на мать, потом на Уолли. Потом вскочила и побежала за Ннанджи.

— Вот дерьмо! — с нескрываемым отвращением тихо пробормотал Катанджи.

— Вероятно, ты хочешь присутствовать при опечатывании, молодой человек? — спросил Уолли. Хонакура понял намек и увел Катанджи вместе с его сокровищем. Томияно последовал за ними, оставив на палубе лишь Уолли и Броту.

— Думаю, все будет в порядке, — сказал Уолли.

Брота молча смотрела на него.

— Ты благородный человек, милорд. Лишь немногие, какого бы ранга они ни были, отказались бы от того, что им предлагают.

— Полагаю, здесь сыграли свою роль обстоятельства, — сказал Уолли. — Но что насчет Ннанджи? Знаешь, иногда я думаю о нем как о яйце, о большом яйце, которое я нашел на берегу. Время от времени отваливается очередной кусок скорлупы, и я могу мельком увидеть то, что должно из него вылупиться. Что бы это ни было, оно станет лучшим в своем роде. Кто бы мог подумать, что он способен на подобную утонченную речь?

— На что ты намекаешь, милорд?

— На то, что Тана упускает очень неплохой шанс.

Брота задумчиво кивнула.

— Как мать, я бы этого не сказала, лорд Шонсу… но я сомневаюсь, что она его достойна.

3

— Кто-то идет! — сказал Ннанджи, прихлопнув очередного москита и тем самым доведя счет до сотни или около того.

Вдоль западного горизонта четко выделялись черные, словно обсидиан, очертания гор на фоне бесцветного прозрачного неба. Солнце скрылось, но настоящая темнота еще не наступила здесь, в тени Реги-Вула. Горные утесы и Река выглядели мрачно, однообразно и угрюмо. Прохладный ветерок рябил воду, но не в состоянии был отогнать легионы самых отвратительных кусающих насекомых, каких Уолли когда-либо встречал.

К полудню «Сапфир» миновал город колдунов Ов, осторожно прокладывая путь среди мелких мест и песчаных отмелей. Теперь он стоял посреди Реки, неподалеку от владений Гаратонди.

Шлюпка с их корабля была привязана у конца причала. Она была там уже, казалось, много часов — по крайней мере, два. Рядом покачивалась пара ветхих рыбацких лодок. Река стояла намного выше, чем тогда, когда Уолли впервые оказался здесь — как же давно, казалось, это было!

Глядя вдоль древних, грязных досок, он услышал то, что уловили уши Ннанджи сквозь плеск волн: стук копыт, скрип осей и скрежет колес о камни. Шлюпка слегка покачнулась.

— Самое время! — сказал Томияно.

Их было пятеро — трое воинов, включая Тану, плюс один моряк и одна рабыня — или шестеро, если также считать спящего Виксини. Холийи послали на берег, чтобы найти Куили.

Холийи отсутствовал уже слишком долго — видимо, что-то пошло не так, как ожидалось. Поскольку это был Холийи, задержка явно не могла быть связана с пустой болтовней, и Томияно начал бормотать крепкие проклятия, угрожая отомстить, если что-то случится с его двоюродным братом.

Круг замкнулся. Именно здесь началась их миссия, на краю этой пристани, когда он ждал Ннанджи, отправившегося на разведку. Когда тот вернулся, Уолли последовал его распоряжениям. Здесь он столкнулся с проблемой, пересек горы, проплыл вокруг по Реке — совершил круг. Теперь он должен был узнать урок. Возможно. Он хотел бы иметь больше уверенности в том, что сможет его усвоить. Его мучила непреходящая убежденность в том, что где-то и что-то он все же упустил.

Проклятые слепни! Он хлопнул себя сзади по шее.

У подножия каньона показался фургон, запряженный парой лошадей. Двое спешились и пошли пешком. Третий остался и начал долгие, мучительные попытки развернуть фургон. Лошади не вошли бы в воду Реки, а при столь высоко стоящей воде места на берегу было мало.

Одним из них был Холийи. Вторая была женщиной, но не Куили.

— Остальным оставаться на месте! — Уолли шагнул на пристань и направился навстречу визитерам; его сапоги гулко стучали в вечерней тиши.

На лице Холийи, когда он подошел достаточно близко, была его обычная сардоническая ухмылка, что обнадеживало. Его спутница была среднего возраста, почти пожилая. На ней была оранжевая мантия Четвертой, и Уолли мельком отметил, что ее одежда сшита из слишком хорошего бархата для того, чтобы подметать его обшитым кружевами краем эту грязную пристань. У женщины были ухоженные седые волосы, на пальцах — драгоценные перстни. Она была жрицей, и явно состоятельной.

— Адепт Валия, лорд Шонсу, — пробормотал Холийи.

Они обменялись приветствиями.

— У тебя были какие-то проблемы? — спросил Уолли.

Холийи покачал головой и беззаботно пожал плечами.

— С жрицей Куили все в порядке, милорд, — сказала Валия, — но сейчас она не может с тобой встретиться. Она развлекает колдунов.

Она улыбнулась, снисходительно наблюдая за его реакцией. Манеры Валии были достаточно дружелюбны, но она явно воображала себя высокородной леди.

— И это называется — никаких проблем?

— Никаких, пока они не знают, что ты здесь, милорд! А я уверена, что они этого не узнают.

Уолли повернулся и махнул своим спутникам, чтобы те присоединялись к нему. Он мог расспросить Холийи о подробностях, но потребовался бы час, чтобы их из него вытянуть.

— Пожалуйста, объясни, адепт?

Однако уже слышался топот сапог и шлепанье босых ног. Подбежали остальные, после чего пришлось представлять Валию Ннанджи, а остальных — ей.

— Какой чудесный ребенок! — воскликнула она.

Виксини, недовольный тем, что его разбудили, вовсе не казался чудесным ребенком. Он зарылся лицом в грудь матери и отказался с кем-либо общаться.

Уолли произнес мысленную молитву о долготерпении.

— Мы не можем предложить тебе удобное кресло, адепт, и воздух кишит летучими вампирами, так что, может быть, быстро выслушаем твой рассказ?

Валия наклонила голову в знак соизволения.

— Я имею честь служить здесь в настоящее время, милорд. Жрица Куили — моя подопечная. В миру она также старшая надо мной, но это не имеет значения. Мы хорошо работаем вместе.

— Что-то я не совсем понял, — сказал Уолли. — Я рад слышать, что Куили удостоилась повышения до Третьей. Что с леди Тонди?

— Ее забрала к себе Богиня.

— Было бы лицемерием с моей стороны выражать сожаление по этому поводу.

Жрица укоризненно нахмурилась, затем снисходительно улыбнулась.

— Наверное, можно это понять. Я уверена, что ты сам предал ее суду богов. Твоя молитва была тяжкой, милорд, и смерть ее была нелегкой.

— Объясни!

Адепт Валия окинула всех взглядом, явно довольная, что у нее есть внимательная аудитория.

— Она спустилась на этот причал, чтобы сесть на семейный корабль, собираясь отправиться в Ов по делам — вскоре после твоего отбытия, лорд Шонсу. Прогнившая доска проломилась под ней, и она провалилась.

— Богиня! — пробормотал Уолли. По коже у него побежали мурашки. Почему он чувствовал себя виноватым?

— Несомненно! Перед ней шло несколько рослых мужчин, а она весила не слишком много, насколько я понимаю.

— Значит, она досталась пираньям?

Она ожидала подобного вопроса.

— Нет. Они отвергли ее. Конечно, так иногда бывает. Быстрое течение унесло ее, и она утонула. Никто не в состоянии был спасти ее. — Жрица наслаждалась реакцией слушателей.

Джия ободряюще обняла своего господина. Ннанджи и Томияно находились под впечатлением только что услышанного.

— Я могу показать точное место, если хочешь, — предложила Валия.

— Нет, спасибо! А ее сын?

— Достопочтенный Гаратонди нездоров, милорд. Несколько дней спустя после смерти матери у него был удар. С тех пор он парализован и не может говорить. Лекари не надеются на выздоровление и не ожидают, что он проживет долго.

— Это ужасно!

Жрица удивленно посмотрела на него.

— Ты оспариваешь суд богов, милорд, когда сам же и призвал к нему?

— Я не думал… Расскажи мне о Куили. Я надеюсь, относительно нее новости лучше?

— Отличные. Я никогда не видела более счастливой пары.

Уолли подавил сильное искушение оглушить жрицу.

— Она вышла замуж за Гарадуи?

— Конечно! И они так подходят друг другу! Настоящие влюбленные голубки.

Почувствовав, как его обнимает рука Джии, Уолли взглянул на ее улыбку. О некоторых вещах можно было не говорить.

— Пожалуйста, передай им наши поздравления.

— Обязательно. А ты, милорд? Ты оправился от своей раны?

— Как… откуда ты знаешь?

Валия снова снисходительно улыбнулась. Она была в значительно меньшей степени открыта ветру и насекомым, чем остальные.

— Несколько недель назад колдуны сообщили строителю, что ты умер. Тебя видели в Аусе, а потом в Ки Сане, но очень больным, умирающим от рубленой раны. Лекари считали тебя безнадежным. Естественно, Куили была сама не своя от радости, когда узнала, что ты будешь сегодня вечером здесь, и что все их рассказы — ложь.

Не все; Уолли не смотрел на Ннанджи. В мозгу его стремительно проносились следствия только что услышанного. Могущество колдунов не знало границ. Значит, у них были агенты в Ки Сане, даже если сам лекарь не был колдуном. Но лекарь ошибся. Может быть, именно поэтому «Сапфир» не слишком внимательно досматривали в Вэле, когда на борт поднимался колдун. Колдуны сочли его мертвым. Снова их могуществу повредило обычное человеческое свойство ошибаться…

— Не все их рассказы — ложь, — признал он. — Но что они делают здесь сегодня?

Жрица усмехнулась.

— Работы в колдовской башне идут очень медленно с тех пор, как строитель Гарадуи сократил рабочий день для рабов. Он также запретил все телесные наказания без его личного одобрения, милорд.

— Полагаю, это может быть не слишком полезно.

— Однако производительность труда, как мне сказали, в последнее время значительно улучшилась.

Это было похоже на Гарадуи. Скоро он начнет давать своим рабам мясо. Может быть, уже дает. Может быть, даже кровати.

— А колдуны?

— Сегодня пришел достопочтенный Ратазаксо, — цинично улыбаясь, сказала Валия. — Он хотел, чтобы строитель Гарадуи вернулся вместе с ним в город и лично наблюдал за ходом работ, как делал его отец. Они довольно громко спорили. Даже сквозь закрытые двери было слышно.

— Башня еще не закончена?

— Как я понимаю, сама башня почти завершена, однако еще требуется провести некоторые работы на прилегающей площади. Думаю, в конце концов договор будет выполнен, милорд. Конечно, его честь и его спутники были приглашены остаться на обед. Именно тогда здесь появился моряк Холийи. Об этом стало известно в усадьбе. Возникли некоторые затруднения с передачей известия — я тоже была на обеде.

Холийи было сказано найти Куили, но присутствие двух жриц могло вызвать некоторое замешательство. Отсюда и задержка — пришлось передавать информацию так, чтобы о ней не узнали колдуны.

— В конце концов мне и Куили удалось выскользнуть и быстро переговорить с ним, — объяснила Валия. — Однако она не осмелилась уйти. Если вы хотите вернуться со мной, придется немного подождать, для уверенности. Если нет… она передает свою любовь тебе и адепту Ннанджи, милорд.

Ннанджи широко улыбнулся.

— Передай ей мою.

— И мою, конечно, — добавил Уолли. — Сколько человек привел с собой этот колдун-Шестой?

— Двоих. Оба Третьи.

Пульс Уолли участился.

— Но строитель Гарадуи возвращается в Ов вместе с ними?

Ннанджи слегка напрягся.

Валия снисходительно усмехнулась.

— Если они наложат на него заклятие. Но заклятие потребуется сильное! Он действительно обещал через несколько дней… — Потом ее осенило, и ее губы сжались в сердитом молчании.

Томияно тоже в свое время оказался там.

— Дорога идет вдоль реки?

Ннанджи кивнул.

— Есть еще паром, — тихо сказал он.

— Они очень настаивали на том, чтобы он отправился вместе с ними, милорд, — запротестовала Валия. Сейчас она была испугана, злясь на свою собственную глупость. — А он пытался убедить их остаться на ночь. Семейный корабль прибудет утром…

— Но ты пригласила нас в поместье. Ты думала, что они ушли.

Она не могла в этом признаться.

— Возможно.

Уолли перестал обращать на нее внимание. Он часто наблюдал, как Хонакура искажал правду и вместе с тем не лгал, и старик был намного искуснее в этом отношении, нежели эта напыщенная жрица.

В наступавших сумерках свет от Реки отражался в глазах Ннанджи, отчего они, казалось, сверкали. Но в них не было кровожадных намерений. Он напряженно следил за Уолли, не двигаясь с места, вовсе не дрожа от возбуждения, как обычно бывало в предвкушении каких-то событий. Ннанджи знал ответ и ждал, пытаясь понять, знает ли его Уолли.

— Тогда это твой шанс, Шонсу! — Томияно злорадно потер руки. — Нас пятеро, их трое.Неплохое преимущество, особенно когда неожиданность на нашей стороне!

— Нет, — сказал Уолли.

— Что? Почему? Двоих убить, одного взять живым! Это твой шанс выяснить, что у них в карманах! Возможность, ниспосланная небесами! Мы свяжем его, заткнем ему рот…

— Нет.

— Почему? — закричал капитан. — Что в этом такого?

— Лорд Шонсу — не воин Кандору, — сказал Ннанджи, тише обычного.

— Какое он имеет к этому отношение? — Томияно ошеломленно переводил взгляд с одного воина на другого.

— Он поднял меч на гостя.

Тана была столь же озадачена, как и ее брат.

— Она сказала, что мы пока не можем войти в дом — нам отказали в гостеприимстве. Мы не гости!

— Но они гости, — слегка улыбнулся Уолли.

— Мы не можем выступить против колдунов, адепт, — сказал Уолли Валии. Это было безумием. Томияно был почти прав — это была ниспосланная небесами возможность, шанс взять в плен колдуна-Шестого. Однако Валия невольно выдала своих гостей их врагам, и пользоваться плодами этой ошибки было бы неблагородно. Хорошие манеры не позволяли вести войну подобным образом… безумие! Безрассудство! Однако Ннанджи был доволен — лорд Шонсу оказался человеком чести. Какое было дело Уолли до того, что думает Ннанджи? Почему его радовала эта кривая улыбка? Наказание за то, что он совершил в Аусе? Безумие!

Томияно презрительно фыркнул. Тана покачала головой — чушь, на которую способны лишь сухопутные!

— Благодарю тебя, милорд, — смиренно сказала Валия. — Вина была бы возложена на Куили… — Теперь в ней уже мало что осталось от высокородной леди. — Так вы не придете в поместье?

— Думаю, уже поздно, — сказал Уолли. — Нам нужно вернуться на корабль до темноты.

— Как вам будет угодно, милорд. — Валия поколебалась. — Я не хотела об этом говорить… это было сказано по секрету, но без присяги. Думаю, мой долг — сообщить об этом вам. Так или иначе, скоро вы и сами бы все узнали.

Уолли внезапно охватило дурное предчувствие.

— Да?

— Видимо, в этом причина спешки колдунов. — Она никак не могла перейти прямо к сути. — Достопочтенный Ратазаксо сообщил, что объявлен священный сбор.

— Сбор? — воскликнул Ннанджи. — Где?

Валия отшатнулась.

— В Касре, адепт.

— Когда?

— Вчера.

— И Она благословила его?

— Очевидно, адепт.

— И должны явиться Ее воины?

— Так сказал его милость…

Ннанджи шагнул вперед и схватил Уолли за плечи. Если он и пытался встряхнуть его, то ему это не удалось.

— Вот оно, брат! Ты думал о том, как сразиться с колдунами, и вот ответ! Почему мы об этом не подумали?

— Что это за сбор, ради демонов? — прорычал Томияно.

— Это священная война! Для нее требуются двое Седьмых, воин и жрец… — Он снова повернулся к Валии, дрожа от возбуждения. — А волы? У них были волы?

Она кивнула.

— Зачем волы? — спросил Томияно. — Для жаркого?

— Нет, нет, нет! — Ннанджи почти танцевал. — Подобного сбора не было в течение… о, многих веков! Его назначают жрец и воин, и они входят в реку. Волы идут первыми.

Глаза Томияно расширились.

— Волов не хватит, чтобы затащить меня…

Ннанджи повернулся обратно к Уолли.

— Но если то, что рассказывают — правда, и воины действительно идут, значит, Богиня благословила сбор! Значит, он есть на самом деле! Сага об Арнанари… За? Гуллико?

— Кто главный на этом сборе? — спросила Тана, бросив взгляд на Уолли. — Седьмой, который его объявил?

Ннанджи нахмурился.

— Нет, не думаю… не обязательно. — Он задумчиво пошевелил губами. — Думаю, это решает поединок. Лучший из воинов. — Он снова повернулся к Уолли и крикнул: — Лучший воин в Мире! Конечно! Ты помнишь балладу о Чиоксине, брат? Изумруд возглавил священную войну, и рубин вместе с ним! И Четвертый тоже! Вот для чего нужен твой меч!

Он был уверен в том, что будет поступать в соответствии с почетным упоминанием в эпосе. Ннанджи трепетал, словно средневековый оруженосец, которому предстоял очередной крестовый поход. Его возбуждение передалось также Тане и Томияно. Даже Джия и Холийи радостно улыбались. Конечно — священная война против колдунов, во главе с лордом Шонсу и Ее собственным мечом.

Нужно было еще многое продумать. Очень многое. Возможно, Уолли неверно понял загадку. В конце концов, под армией мог подразумеваться вовсе не экипаж «Сапфира». На сбор шла подлинная армия, величайшая из всех, что знал Мир. Он ничего не сделал для того, чтобы заслужить это.

Ннанджи погрузился в молчание, снова шевеля губами, словно повторяя в уме слова эпоса.

— Я не могу убедить тебя прийти в поместье, милорд? — спросила Валия. — Куили очень хочет тебя видеть, и строитель тоже будет очень рад, если он не отправился вместе с колдунами.

Однако на Уолли сразу свалилось чересчур многое — загадки и встречи, круги и армии, Каср и Аус. Кроме того, он не хотел встречаться со своими бывшими помощниками и сознаваться в том, что все, что они о нем говорили — правда.

— Думаю, нет, святейшая. Передай им нашу любовь и, еще раз, нашу благодарность. Скажи им, что мы будем продолжать нашу борьбу с силами зла, и что борьба эта идет успешно. Думаю, нам нужно до темноты вернуться на корабль.

Или «Сапфир» уже исчез, и придется доставлять седьмой меч в Каср на шлюпке? При этой горькой мысли он испытал облегчение от того, что Джия и Виксини были с ним.

— И сразу в Каср, милорд брат? — нетерпеливо спросил Ннанджи.

Уолли вздохнул.

— Да. Она призвала Ее воинов, так что — да, мы должны плыть в Каср.

Внезапно глаза Таны расширились, и яркий свет осветил ее лицо. Прежде чем она успела что-то сказать, все уже развернулись кругом, глядя на север. Огромная, но очень далекая, гигантская огненная роза разворачивала изящные лепестки в закатных сумерках — все выше и выше, и все ярче, освещая темный ландшафт внизу, заставляя пылать само небо. Затем темнеющий гребень достиг небес, и его коснулись лучи невидимого солнца, расцветив в розовые и золотые тона.

Вулканическое извержение… взрывная волна дойдет позже, но ветер отнесет пепел к западу, в сторону Касра… Уолли все еще анализировал последствия, когда вдруг понял, как все это должно выглядеть для его спутников.

— Огненный Бог гневается! — воскликнула Валия, изображая знак Богини. — Он боится священной войны против его колдунов!

— Он не боялся ее, пока не услышал, кто собирается ее возглавить! — сказал Ннанджи. Он гордо улыбнулся Уолли. Преклонение перед героем понемногу отступало на задний план. Лорд Шонсу был человеком чести.

4

Первое, что обнаружил солнечный бог, вернувшись в Мир — чудовищный гриб, вознесшийся над Реги-Вулом, превосходящий размерами сами горы. Он игриво раскрасил его в красный цвет, потом в золотой, и наконец в бледно-голубой, но Огненный Бог все еще выбрасывал снизу сердитые розовые лепестки. Чуть позже солнце осветило «Сапфир», направлявшийся в Ов.

Уолли спал мало и плохо. Он рассчитывал, что загадка богов поможет решить его проблему. Стоит лишь совершить круг, думал он, и некое божественное откровение научит его, как сражаться с колдунами. Вместо этого стало только хуже. Колдуны знали о его болезни в Ки Сане. Они вновь продемонстрировали свою необъяснимую способность передавать друг другу информацию. Был объявлен сбор. Теперь священный долг воина обязывал его отправиться в Каср. Естественно, это объясняло, для чего ему был дан легендарный меч, но для Шонсу возвращение в Каср было, в сущности, равнозначно самоубийству. Теперь ему следовало опасаться не только обвинений, но и поединка, поскольку там должны были собраться и другие Седьмые.

В самые горькие ночные часы он укорял себя в том, что снова совершил ошибку. Нужно было подстеречь того колдуна-Шестого, когда тот возвращался домой в Ов, вместо того чтобы потворствовать дурацким колебаниям Ннанджи.

Но совершил ли он круг? Во время дискуссии, затянувшейся почти до рассвета, Хонакура предположил, что, возможно, он еще этого не сделал. В руках колдунов находилось семь городов; «Сапфир» побывал лишь в шести. Путь назад проходил мимо Ова, и потому кораблю следовало зайти туда. Никто не мог придумать лучшего плана, но никого не радовала подобная перспектива. Колдуны должны были теперь вдвойне подозрительно относиться к воинам. Более того, для торговли в Ове у «Сапфира» не было логического обоснования. Ов был центром добычи олова; бронзовые болванки, которые Брота купила по сногсшибательной цене в Ги, сами происходили из Ова. Предлагать их здесь для продажи было бессмысленно и могло вызвать еще большие подозрения.

Уолли предложил нанести краткий визит, и сказал, что сам заплатит за стоянку. Брота приняла его предложение без возражений.

Ов был огромным городом, больше даже, чем Дри или Ки Сан, как говорили моряки. Город раскинулся пятнами и полосами на фоне мрачного серого ландшафта, перемежавшегося зловонными болотами. Сами здания были тоже однообразно-серыми, монотонными и уродливыми — город, построенный из окаменевших деловых костюмов, раздраженно подумал Уолли. Среди этого унылого пейзажа зловеще выделялась башня колдунов, высокая и черная, производившая похоронное впечатление. Она стояла, как обычно, примерно в квартале от Реки. Ее внешняя часть, похоже, была уже завершена, и солнечный свет отражался от стекла по крайней мере в одном из высоких окон.

Река здесь была мелкой, и пристань была не похожа на все те, которые Уолли видел раньше — длинный пирс, выступавший далеко от берега, разветвляясь у конца наподобие буквы Т. Каждый капитан старался причалить как можно ближе к городу, так что вертикальная часть буквы Т была плотно забита, перекладина же почти пуста.

Уолли, Ннанджи и Томияно, три мудрых обезьяны, собрались в рубке, в то время как Брота подвела «Сапфир» к причалу. Она нашла место примерно на середине вертикальной его части, на стороне сверху по течению.

— Удачное место, — сказал Томияно. — Стоит только обрезать канаты, и течение унесет нас. Хороший вариант для быстрого бегства. — Он посмотрел на Уолли.

— И хорошее место для поединка, — согласился Уолли. — Они смогут привести подкрепление только с одной стороны.

Потом он перехватил взгляд капитана, и каждый молча признал, что ему не по себе. Семь раз они рисковали, привозя воина-Седьмого в город колдунов, в нарушение местных законов. Этот раз был последним. Если что-то должно было случиться, оно должно было случиться сейчас. Подобные суеверия в Мире, как правило, оправдывались.

Ннанджи тоже передалось общее настроение. Половину ночи Ннанджи излагал все, что ему было известно о священных войнах — Войне Рофа и Войне За, Войне Гуилико и Войне Фархандери — честь и слава, кровь и бессмертие. Сейчас же он поддался подавляющему влиянию мрачной атмосферы Ова.

Его брат вбежал в рубку в своем одеянии раба.

— Если не хочешь, — сказал Ннанджи, — не надо.

Даже Катанджи выглядел более подавленным, чем обычно. Он поколебался, затем сказал:

— Это мой долг, наставник!

Ннанджи прикусил губу и кивнул.

— Только побыстрее, — сказал Уолли. — Быстро взгляни на башню и сразу возвращайся, ладно?

«Сапфир» мягко ударился о кранцы.

Огненный Бог гневался…

Вошел Хонакура.

— Слишком далеко до города для моих старых ног, — пробормотал он и забрался на сундук.

У всех было одно и то же ощущение, но никто не решался сказать: что-то не так.

Мимо проехал фургон, прогрохотав по деревянному настилу, выложенному на каменном пирсе. Пирс был узким, и по обеим сторонам его загромождал груз с кораблей.

— Фу! — Ннанджи скорчил гримасу. — Теперь понятно, почему здесь было свободно!

Судно с противоположной стороны пирса везло скот, о чем свидетельствовало жалобное мычание и запах, который ни с чем нельзя было спутать.

— Может, у них на борту воины? — предположил Томияно, уклонившись от последовавшего пинка. Мгновение спустя между ними завязалась потасовка. Уолли усмехнулся, вспомнив начало их путешествия. На «Сапфире» было теперь намного веселее.

Ннанджи вывернулся из неравной схватки и, ругаясь, шлепнул себя по плечу. Если москиты в Мире переносят малярию, подумал Уолли, то Ов не слишком здоровое место. Рубка уже кишела ими.

— Круг завершен, — пробормотал в своем углу жрец. Он выглядел усталым и еще более старым, чем обычно. — Ты решил, что делать дальше, лорд Шонсу?

— Да, — сказал Уолли. — Ничего.

Ннанджи уставился на него.

— Ничего, брат?

— Скажи мне, как сражаться с колдунами, — ответил Уолли.

— Пф! — сказал старик. — Они не настоящие!

Все повернулись к нему, возмущенно глядя на него.

— Не настоящие? — усмехнулся Уолли. — Если посчитать все гарнизоны, и других погибших — сколько всего, Ннанджи?

— Двести восемьдесят один, — сказал Ннанджи.

— Двести восемьдесят один погибший воин. Один человек погиб прямо на этой палубе. Не настоящие?

— Это правда, — согласился Хонакура. — И тем не менее они не настоящие. Я в этом уверен. Зачем колдуну предлагать наложить на груз заклинание, приносящие удачу, если он уже знает, что груз будет продан по необычно высокой цене? Зачем капитану демонстрировали птиц, вылетавших из котла? От всего этого несет показухой, мальчишеством. Они не настолько могущественны, как им хотелось бы заставить нас думать!

Он уже приводил подобные доводы прежде, и колдуны действительно создали вокруг себя некий эффектный ореол. Но они также обладали смертоносной силой, для которой Уолли не мог найти объяснения в культуре железного века.

— Так что ты собираешься с ними делать? — снова спросил Хонакура со своего сундука.

— Я же сказал — ничего, — ответил Уолли. — В каждом городе повторяется одна и та же история: появляются колдуны, им навстречу выступают воины, и — хлоп! Это началось пятнадцать лет назад, в Вэле, и каждые два года они завладевают очередным городом. Видимо, скоро они переберутся через Реку. Воины ничему не научились за пятнадцать лет — ничему! Я не знаю, чему их следует учить, да они и все равно не научатся. Они будут пытаться отбить города у колдунов, используя те же средства, из-за которых их потеряли. Я не хочу ничего с этим делать.

Старый жрец изобразил знак Богини.

— Но — божественный наказ?

— Значит, Ей не нравятся алтари Огненного Бога в Ее храмах? Какое это имеет значение? Даже жрецов это не слишком беспокоит! В течение тысячелетий Ее воины давили колдунов, словно мух. Теперь же перевес на другой стороне, и Она начинает посылать чудеса.

Хонакура зашипел.

— Это богохульство!

Уолли тоже начал терять самообладание, по мере того как наружу прорывалось его раздражение и ощущение неудачи.

— Пусть — богохульство! Тогда брось меня в Реку, как в последний раз! Донеси на меня Броте. Я не знаю, что произошло пятнадцать лет назад. Может быть, колдуны изобрели лучшее средство для поражения молнией? Или они просто устали от того, что их гонят отовсюду воины? Людей это не интересует. Они влачат столь же жалкое существование под властью колдунов, какое влачили под властью воинов — не больше и не меньше. И они определенно не хотят, чтобы на их улицах шли сражения, чтобы убивали гражданских, убивали военных, жгли дома. Ты видел в Ги, что может сделать огонь. Нет, я ничего не стану делать. — Уолли снова уставился в окно.

Ннанджи не мог ему поверить.

— Но как же сбор, милорд брат?

— Думаю, колдуны могут уничтожить собравшихся столь же легко, как они могут уничтожить гарнизон. Это будет катастрофа.

Шонсу потерпел катастрофическую неудачу, но это была еще одна тайна. Во время всех своих расспросов детективы с «Сапфира» больше не слышали ни слова о Шонсу. Он был кастеляном ложи в Касре, но это было все, что им удалось узнать. Им не удалось выяснить ничего нового о каких-либо случаях массовых убийств после завоевания Ова. Не было никакого объяснения тому, почему Шонсу покинул Каср и отправился в Ханн, преследуемый колдовскими демонами.

— Помнишь загадку? — сказал Уолли. — «Меч вернешь, как выйдет срок»? Я действительно верну его — Богине. Я отдам его Ее храму в Касре. Пусть за него сражается тот, кто хочет. Я куплю себе голубую набедренную повязку и стану водяной крысой. Тебе нужны крепкие ребята, капитан?

— Ты лжешь, Шонсу, — весело сказал Томияно. — Готов поклясться?

— Лучше расскажи, как сражаться с колдунами, — прорычал Уолли и снова повернулся к окну. Потом добавил: — Таможенник!

Хонакура и Катанджи подошли к окнам. На пристань спустили трап.

Она была пожилая, седая, полная — Третья, в коричневой шерстяной мантии, с розовыми щеками и дружелюбной улыбкой. На ее поясе висел большой кожаный кошелек, украшенный выпуклым рисунком. Тяжело дыша, она поднялась по рапу на палубу.

Уолли подумал, что она напоминает мать семейства или добрую соседку, и сразу же удивился подобным мыслям. Потом он зашипел сквозь зубы — позади нее шли двое колдунов, Третий и Второй. Они без особых усилий поднялись по трапу и ступили на палубу, не спрашивая ничьего разрешения; они стояли, словно статуи в капюшонах, с невидимыми лицами, спрятав руки в рукава.

— Ого! — прошептал Ннанджи.

— Если они решат обыскать корабль… — Уолли вытащил нож из сапога.

— Я беру на себя женщину, — сказал Томияно, который знал, что воинам сутры запрещают сражаться с женщинами. — Шонсу — коричневого, Ннанджи — желтого.

Олигарро исполнял роль капитана, и Брота была рядом с ним. Половина команды бродила по палубе, хмуро глядя на зловещих пришельцев.

Таможенница отсалютовала.

— Приветствую тебя в Ове, капитан, — сказала она, — от имени короля и мага. Есть ли на борту воины?

Брота шагнула вперед и представилась, затем приняла ответный салют.

— Я, моя дочь — Вторая, и один Первый.

— И все? — прорычал один из колдунов, непонятно, кто именно, хотя, скорее всего, это был коричневый Третий. — Никаких свободных? Ты клянешься своим кораблем, капитан?

— Конечно, — сказал Олигарро. Вся команда теперь знала, что их пассажиры не относят себя к свободным меченосцам.

— Госпожа, ты также клянешься, что на борту нет свободных меченосцев?

— Конечно, — сказала Брота. Колдуны развернулись и плывущей походкой сошли по трапу.

— Что-то новое, не так ли? — спросила Брота.

Женщина кивнула.

— С сегодняшнего дня. Что-то засвербило у капюшонов в заднице. — Она пожала плечами. — Не знаю, что именно.

Уолли знал, что. Он с облегчением увидел, что Брота столь же подозрительно смотрит на старую леди, как и он сам. Ни один таможенник никогда так не говорил.

— Что ж, перейдем к делу, — сказала Брота. — Сколько?

— Пять, — сладким голосом ответила таможенница.

Олигарро нахмурился.

— Я думал, плата составляет два?

— Может быть, да, а может быть, и нет, — сказала она. — Но вы заплатите пять, и кто об этом узнает? — Она потрясла своим кожаным кошельком, отчего он зазвенел, и снова улыбнулась.

Брота нахмурилась, и Олигарро начал было возражать, но в конце концов заплатил.

Старая леди взяла деньги, вежливо попрощалась и захромала прочь. Брота изобразила у нее за спиной вульгарный жест, затем отправилась в рубку получить причитающееся с лорда Шонсу.

Под маской раба Катанджи был настолько неприметен, что казался почти невидимкой. Уолли заметил, как он сбежал по трапу и исчез. Брота снова вышла из рубки, чтобы отдать распоряжения, но команда уже занималась всем необходимым. Уолли повернулся и посмотрел на пристань, как раз в тот момент, когда вдоль нее скользили еще двое колдунов. «Почему они никогда не показывают своих рук?» — спросил он сам себя, и не получил ответа.

Холийи и Линихио, шатаясь, сошли на пристань с бронзовой болванкой, потом взяли еще одну и прислонили их друг к другу в виде палатки. Подошли лоточники, и Лина стала торговаться с ними за овощи и свежие фрукты, в то время как остальные члены команды двинулись вдоль пирса в поисках информации — большинство отправилось в город, двое пошли направо, в сторону Реки. Брота устроилась в своем кресле у трапа и стала ждать.

Вдоль дороги двигался сплошной поток людей и фургонов; мачты и такелаж образовывали над ними аллею зимних деревьев, и колеса гулко грохотали по проваливающимся доскам. Возницы ругались и рычали на моряков и рабов; моряки отвечали им подобным же образом и продолжали громоздить груды товара по обеим сторонам, постоянно покушаясь на их права. Пешеходы уворачивались и толкались. На реях сидели похожие на чаек птицы и время от времени ныряли в самую гущу толпы в поисках отбросов.

Появилась группа всадников, и началась выгрузка скота, вскоре превратившая суматоху в хаос. Наконец, мычание затихло, когда стадо погнали в город; судно-скотовоз отчалило и скрылось вдали, о чем не пожалел никто на «Сапфире».

Ннанджи начал упражняться с оружием. Хонакура сидел на сундуке, казалось, погруженный в тяжкие размышления. Уолли и Томияно стояли каждый у своего окна, уныло разглядывая толпу. Все то и дело раздраженно прихлопывали москитов.

Как обычно, колдуны парами патрулировали пристань, невозмутимо скользя вдоль нее и не обращая внимание на нетерпение тех, кто хотел обогнать их, но не осмеливался приблизиться. У них не было постоянных маршрутов, и Уолли не мог понять, сколько же их всего; единственным, на что он мог опираться, был цвет их мантий, и они, похоже, часто меняли партнеров.

— Шонсу! — внезапно бросил Томияно. — Тот Четвертый! Узнаешь его?

— Наш приятель из Ова с мягкими ладонями!

— Иксифино? — Ннанджи подошел ближе, чтобы взглянуть.

Это был таможенник из Ауса, стройный и статный в оранжевой набедренной повязке и блестящих кожаных сандалиях; он все еще казался Уолли манекенщиком, рекламирующим пляжные костюмы. Рядом с ним шел колдун-Пятый, в красной мантии с капюшоном, высокий и сутулый. За ними, явно прислуживая им, раб тащил тележку, нагруженную корзинами кубической формы. Они направлялись из города.

— Это разрешает все мои сомнения, — сказал Уолли. — Он колдун! И — посмотрите-ка!

Чуть позади шел Катанджи. Вероятно, он где-то встретил эту небольшую процессию и теперь следовал за ними по пятам, чтобы посмотреть, куда они направляются. Проницательный парнишка!

Они наблюдали за ними, пока они не скрылись за следующим кораблем, и вместе с ними безымянный мальчишка-раб. Томияно вышел и, словно белка, взбежал по вантам.

Вошла Тана, спрашивая, видели ли они моряка.

Появилась Джия. Уолли поцеловал ее и рассказал ей о новостях.

Вернулись еще двое разведчиков. Фала не обнаружила ничего интересного, но Лаэ видела поддельного моряка и его спутника-колдуна в городе и тоже пошла за ними следом. Она немного подождала на пристани, чтобы убедиться, что за ней не следят. Лаэ была сведуща во всех областях, даже в разведке.

— Думаю, они пришли из башни, — сказала она, и ее уверенность говорила о том, что предположение Лаэ не менее ценно, чем достоверный факт от кого-либо другого.

Томияно соскользнул с каната и поспешно вошел в рубку.

— Они свернули направо, — сказал он и поспешил к окну со стороны кормы. — К тому белому кораблю.

На поперечной перекладине буквы Т корабли стояли не столь плотно, и корабль, на который он показывал, находился у ее конца, отдельно от других. Он был небольшой, с одной мачтой. Если тележка была там, то ее скрывал корпус корабля.

— Расскажи сухопутному о кораблях, — сказал Уолли. — Наверняка столь маленькое суденышко могло бы подойти намного ближе? Почему они причалили там?

— Вовсе нет, — раздраженно сказал капитан. — Эта крошка создана для скорости. Вероятно, у нее осадка побольше, чем у «Сапфира» — большой киль. Слишком большой, чтобы встать ближе к берегу.

Уолли снова повернулся к Лаэ.

— Ты случайно не видела, что у них было в корзинах?

Лаэ взглянула на Томияно и улыбнулась, отчего ее морщины стали еще глубже.

— Птицы, милорд.

Томияно прорычал ругательство относительно колдунов и их птиц.

Время шло незаметно…

Потом где-то в глубинах сознания Уолли вспыхнул маленький огонек. Катанджи всегда видел птиц возле башен, птиц, ходивших по земле. Колдуны кормили птиц. Верно, у них были метки в форме перьев, но… он пытался вспомнить птицу, волшебным образом вылетевшую из котла. Квадратные корзины?

— Не можешь сказать, что за птицы? — спросил он и затаил дыхание, ожидая ответа Лаэ.

— Похоже на голубей.

— Великие боги! — сказал Уолли. — Осьминог и перья!

Огонек вспыхнул, словно костер. Остальные удивленно смотрели на Уолли, но он был погружен в свои мысли и не замечал наполовину озадаченных, наполовину обеспокоенных взглядов, которыми они обменивались. Мысли бешено проносились в его мозгу, по мере того как он осознавал, для чего нужны были голуби и быстрый корабль.

— Милорд брат? — наконец озабоченно спросил Ннанджи.

Уолли вернулся к действительности и хлопнул его по спине столь сильно, что тот чуть не упал. Он ликовал.

— Я понял! — сказал он. — Не слишком многое, но я разгадал один из секретов колдунов. — Улыбаясь, он повернулся к Томияно. — Вы получаете из осьминогов… черную жидкость?

— Ты имеешь в виду чернила? — спросил капитан, которого начала раздражать эта игра в загадки.

— Чернила? — Это было новое слово для Уолли. Прежний Шонсу ничего не мог знать об осьминогах, разве что, возможно, как о еде. Сепия — чернила осьминога! И метки в форме перьев! Перья! Чернила! Хонакура говорил, что колдуны когда-то помогали жрецам — конечно же, в качестве писцов! А разводить голубей не имело бы смысла, кроме как для того, чтобы передавать сообщения, а сообщения нужно было писать. Именно так колдуны узнали о разрушенном мосте, о пожаре в Ги. Именно так столь скоро стало известно о сборе воинов.

Более того, голуби могли лететь лишь в одну сторону — к дому. Значит, почтовая служба, основанная на голубях, нуждалась в службе доставки, и наилучшим средством могло бы быть быстроходное судно… и, конечно, короткий путь по суше из Ауса. Это было одной из причин, по которой восстановили дорогу. Моряк, которого они узнали, привез голубей из Ауса и, вероятно, из Вэла, для использования в Ове и Амбе. Все ясно!

Выводы были очевидны: найди в свободном городе торговца или купца, который держит голубей, и у тебя есть шпион колдунов. Охота с ястребами была здесь распространенным спортом — ястребы могли бы перерезать линии связи. Уолли все еще не мог сразиться с колдовством, но он мог уже начать сражаться с колдунами.

— Сейчас я не могу объяснить, — сказал Уолли. Возможно, это никогда не удастся, поскольку письменность лежала за пределами его собственного опыта. Она также была социальным динамитом, и даже открытие самого принципа могло бы нарушить монополию колдунов и подорвать самые устои их культуры. Боги не могли этого позволить. Нет! Колдуны не позволяли этого. Он вспомнил свою шутку с заколдованным вином. Вот почему здесь не было письменности — она уже была изобретена когда-то, и стала монополией колдунов. Он разгадал их тайну. Вот почему они скрытно бродили по всему Миру — чтобы пресечь любую возможность повторного изобретения письма. Вот каким образом они строили одинаковые башни — по чертежам.

Уолли начал дрожать от возбуждения.

— Ннанджи! Когда Катанджи выходил из башни, он видел полки с ящичками на них. Как он их описывал?

— Кожаные ящички, — нахмурившись, сказал Ннанджи. — Во второй раз он сказал «Коричневые кожаные ящички», а в следующий раз — «плоские ящички». Он сказал, что их было множество.

Книги! Колдуны скупили всю лучшую кожу — пергамент! Есть ли возможность украсть несколько книг и снова научиться читать? Научиться магии? Это все меняло! Колдуны были грамотными! Тем временем…

— Проклятье, куда девался Катанджи?

Внезапно птицы взмыли в небо, лошади встали на дыбы, и все головы повернулись в одну сторону. Из-за быстроходного судна, где скрылась тележка, где скрылись колдуны и где скрылся Катанджи, медленно поднималось к небу облако дыма.

Над гаванью прокатился короткий, резкий раскат грома.

Уолли Смиту был знаком этот звук.

Это был не гром — это был выстрел.

И с ним пришло знание.

5

«Тогда придет пора узнать тебе урок!»

Идиот!

Томияно и Ннанджи столкнулись в дверях, и воину пришлось уступить. Капитан на бешеной скорости взлетел наверх, и весь такелаж затрясся, когда остальные моряки сделали то же самое. Ннанджи вновь обрел равновесие и снова попытался кинуться к двери; затем дисциплина взяла верх, и он бросился назад к наставнику.

— Катанджи! — крикнул он. — Я хочу знать, что с ним!

Уолли тупо смотрел куда-то сквозь него. Остальные начали с испуганным видом вбегать в рубку. Колдуны, патрулировавшие дорогу, начали двигаться быстрее, почти бегом направляясь в сторону реки. Некоторые смельчаки из толпы последовали за ними, более робкие двинулись в сторону своих домов.

— Милорд брат! Лорд Шонсу!

— Конская моча, — шепотом ответил Уолли. В голове у него царила суматоха. Он едва пришел в себя после ошеломляющего открытия письменности, и еще не успел осознать все его последствия. Однако, возможно, что без этого шока, потрясшего его разум, он не смог бы совершить следующего невероятного мысленного скачка. Огонь в его голове вспыхнул, словно солнце. Мысли проносились с такой быстротой, что он не успевал за ними уследить. Мир вокруг него перевернулся вверх ногами.

Каким же слепым, безмозглым, упрямым дураком он был! Давно можно было догадаться! Он закричал и с яростью ударил кулаком по стене рубки. Конская моча и огненные вспышки в темном лесу. Удары молний и рудники возле вулканов. Огненные демоны и кипящие чаны. Волшебные флейты и москиты. Птицы в котлах и длинные рукава. Маньяк! Как он не понял всего раньше?

Милорд брат!

— Томияно! — рявкнул Уолли. Он огляделся по сторонам — Томияно нигде не было. Он схватил Броту за плечи. — Аус! — крикнул он. Корабль, где я встретил Том'о. Что они грузили? Он говорил тебе? — Потом он понял, что трясет ее, и остановился.

Она в ужасе уставилась на него.

— Он сказал — серу, милорд!

— Сера? — еще одно новое для Шонсу слово. — Для чего она?

— Я иногда пользуюсь ею для окуривания кают, милорд. — Брота вся дрожала, словно перед безумцем.

МИЛОРД БРАТ!

Значит, сера. Целый корабль серы? Он должен был сразу догадаться. Колдуны поставляли серу из Ауса в другие башни. А Катанджи видел в башне уголь. Порох! Примитивный черный порох: пятнадцать частей нитрата калия, три части серы, две части угля… Богиня выбрала инженера-химика, а он оказался слишком глуп для того, чтобы понять, почему. Возможно, они знали нитрат калия как селитру, консервант для мяса… теперь это не имело значения. Чан в лестничной шахте, который так напугал Катанджи своим бульканьем и шипением… вот почему колдуны строили башни, по крайней мере, это была одна из причин — в них отливали пули. Если капли расплавленного свинца падают с вершины башни в чан с водой — естественно, он будет шипеть и выбрасывать пар! Но это означало, что скорее всего, они еще не знали нарезного оружия — лишь гладкоствольное.

Огненные демоны были ядрами с картечью, или, возможно, шрапнельными бомбами — не удивительно, что тела разрывало на части!

— Катанджи! — взвыл он. — Ты же мне говорил! Ты предлагал мне знание, а я от него отказался!

Остальные тревожно смотрели друг на друга.

Итак, колдуны в течение тысячелетий скрывались в своих горных убежищах, преследуемые воинами, но они умели писать. Письменность давала возможность накапливать знания. Год за годом они накапливали их, пока не изобрели порох. Китайцам был известен порох за много веков до того, как они начали применять его в оружии. Колдуны изобрели огнестрельное оружие, конечно, примитивное, но его было достаточно, чтобы убивать воинов.

Но вряд ли оно было слишком точным. И слишком медленно перезаряжалось! Вот почему колдун в Вэле не застрелил Ннанджи — у него не было времени, чтобы перезарядить оружие после убийства таможенника.

Пришло знание — и вместе с ним колдовство. Уолли подумал о том, почему колдуны начали захватывать города лишь пятнадцать лет назад. Сам по себе этот факт многое ему говорил. Лишь скачок в технологии мог подобным образом изменить ход истории.

Затем туман начал рассеиваться, и первым, что он увидел, было лицо Ннанджи, ошеломленное и обезумевшее от горя — Ннанджи, лишившегося последнего члена своей семьи, и теперь преданного наставником, который вел себя, словно буйнопомешанный. Вокруг него толпились потрясенные и встревоженные члены команды; рубка была полна перепуганных людей, которые ожидали от него руководящих указаний. Прежде всего Ннанджи.

— Я должен знать, что с ним! — Кажется, Ннанджи уже говорил это несколько раз.

— Нет! Ты ничем ему не поможешь. — Что еще можно было сказать? Уолли пробился вперед. — Ннанджи, священная война уже началась. Если Катанджи погиб, то это лишь начало. Менестрели всегда будут упоминать его имя первым в ряду прославленных воинов!

Он выбрал правильный тон. Костистые плечи Ннанджи распрямились, и он торжественно кивнул.

— Но, — сказал Уолли, — что, если он не погиб? Поставь себя на место колдунов. Ты обнаружил шпиона; что бы ты стал делать? — Пять минут назад он даже не стал бы рассматривать возможность того, что заклятие-молния может ударить мимо цели.

— Конечно, отвел бы его в башню, чтобы допросить, — сказал Ннанджи. — Нет! — Его губы зашевелились, повторяя слова сутр, этого Учебника Воинского Искусства. — Скорее всего, он с корабля, а им пришлось бы миновать по пути слишком много кораблей. Они могли бы для надежности отвести его на их собственный корабль. Предупредить тех, кто в башне, о возможном нападении. Послать стражей на конец причла, чтобы защитить башню? Начать обыскивать корабль за кораблем.

— Хорошо! — кивнул Уолли. — Я думал точно так же. Но мы воины, а они нет! Им может хватить глупости для того, чтобы провести его мимо нас.

Глаза Ннанджи заблестели, потом его лицо снова поникло.

— Если только он жив, милорд брат.

Затем он вскрикнул, и Уолли понял, что изо всех сил сжимает плечо Ннанджи. Он отпустил его.

— Будем считать, что он жив, пока не убедимся в обратном. Устроим им засаду!

Вокруг послышался недоверчивый ропот: сражаться с молниями? Будь здесь Томияно, наверняка не обошлось бы без одного из его саркастических замечаний в адрес воинов.

Затем по палубе простучали ноги Томияно, и он ворвался в рубку.

— Он жив! — закричал он. — Похоже, что он ранен, но он держится на ногах.

Поднялась радостная суматоха.

— Тихо! — рявкнул Уолли. Он повернулся, окидывая взглядом собравшуюся в рубке толпу. Дело было плохо. Колдуны наверняка хотели бы узнать, откуда взялся этот переодетый воин, а если с башни наблюдают за кораблями, то необычная активность на «Сапфире» сразу бросится в глаза.

— Если они поведут его мимо нас, то мы с Ннанджи попытаемся его спасти. Хотите нам помочь?

— Да, — почти хором ответила команда.

— Это будет опасно, — предупредил он. — Кто-то может погибнуть.

Поднялся страшный шум. Они все были с ним. Со времени схватки с пиратами под рукой у Шонсу всегда была готовая действовать армия.

Ннанджи теперь широко улыбался. Его герой снова вел себя геройски, и назревала настоящая драка.

Уолли на мгновение закрыл глаза, быстро перебирая в голове возможные планы, словно кости в коробочке.

— Ладно! — наконец сказал он. — У нас очень мало времени. Делайте в точности так, как я скажу, без каких-либо возражений. Во-первых — когда я крикну «Ложись!», все бросайтесь на землю. Поняли? Когда крикну «Вперед» — бросайтесь вперед. Думайте об этих молниях как о метательных ножах — вероятно, у них примерно такая же точность попадания, но мне кажется, что каждый колдун может метнуть лишь одну, а затем должно будет пройти несколько минут, прежде чем он сможет метнуть другую. Поняли? — Он повторил все еще раз.

Если его догадка была неверна, очень скоро он мог потерять многих своих друзей. Почему он, собственно, так думал? Часть его разума подбрасывала ответы на вопросы, задать которые себе у него не было времени. Потому, что колдуны действовали подобным образом лишь пятнадцать лет, с тех пор как впервые захватили город, а технология не может слишком сильно измениться за пятнадцать лет — вот почему. Пушки, стрелявшие огненными демонами, могли быть новыми, но здесь их не было. С ощущением, будто он стартует в космос, он начал отдавать приказы, едва осознавая, какие именно слова вылетают из его рта.

— Линихио, Олигарро, Холийи, Малоли, принесите сюда болванки с пристани и…

— Они ничем не помогут, — начала Брота.

— Тихо! — снова рявкнул воин. — Я сказал — никаких возражений! — Никто не разговаривал с Бротой в таком тоне уже много лет. Она ошеломленно замолчала. Уолли снова повернулся к морякам. — Принесите столько, сколько сможете, из трюма. Устанавливать стрелу нет времени. Придется таскать вручную. Поставьте их на край вдоль фальшборта со стороны причла. Понятно? Давайте!

Болванки были невероятным везением — если боги и воздерживались от чудес, они по крайней мере допускали возможность везения. Бронзовая болванка могла остановить свинцовую мушкетную пулю.

— Ннанджи, сними пока свой меч. Мне нужны шесть хороших воинов на причале, в разных местах и не на виду. Лучше женщин — они вызовут меньше подозрений. Поставь их там и возвращайся за оружием. Пошел! — Меч и перевязь Ннанджи упали у двери, и он исчез, выкрикивая на ходу имена.

— Синборо, возьми Фиу и Олигату, и забирайтесь наверх. Оставайтесь там, пришлешь их сюда, когда будут какие-нибудь новости.

— Дива, всех детей — вниз, и пусть сидят там, если только корабль не загорится. Лина и старик — тоже. И не в каюты, прямо в трюм.

— Лаэ — по топору возле каждого каната. Возможно, придется рубить швартовы и бежать, если у нас ничего не получится.

— Капитан? Сколько всего колдунов?

Томияно поколебался.

— Демоны! Я не считал. Думаю, там где сейчас Катанджи — двое или трое. Патрули… может быть, еще восемь. Сейчас они тоже должны быть там. Это только те, что в капюшонах.

Уолли удовлетворенно кивнул.

— Меня беспокоят только капюшоны. Поднимай воинов. — Он еще раз мысленно пробежал свой план, и он оказался недостаточно хорош — его самого могли убить. — Брота, мне нужно что-нибудь, что напоминало бы голову.

Ее полное лицо затряслось. Она не знала, плакать ей или смеяться.

— Голову?

— И рапиру. — Потребовалось некоторое время, чтобы объяснить. Когда она наконец ушла, прибежал первый посыльный с наблюдательного поста — Олигата.

— Они ведут его сюда, — сказал он, тяжело дыша и широко раскрыв глаза от возбуждения. — Семеро колдунов и Катанджи.

— Отлично! Скажи Синборо, чтобы следил за городом. Может подойти подкрепление. Возвращайся на свой пост, вестник!

С мечом в руке, Уолли вывел остальных на палубу и сказал Ннанджи, что его брат идет сюда, а колдунов ждет засада. Моряки уложили десять болванок в линию вдоль фальшборта, невидимых с причала. Но окажутся ли они достаточно прочными? Он одной рукой передвинул две из них ближе к швартовым канатам.

Появилась Брота с рапирой и корзиной размером с голову, завернутой в черную ткань. Конец ткани даже напоминал косичку. Он проткнул рапирой узел и, улыбаясь, внимательно рассмотрел ее.

— Кукольный спектакль, — сказал он.

— Сегодня ты еще больше не в своем уме, чем обычно, — нервно заметила Брота.

— Как раз напротив. Я впервые в здравом уме с тех пор, как побывал в Аусе. — Он окинул взглядом палубу, думая о том, что еще не предусмотрел. — Вы с Джией ложитесь за этими болванками, поскольку, как мне кажется, они смогут остановить молнии. Но сначала мне нужны тряпки, чтобы прикрыть мечи.

— Чтобы укрыть меня, потребуется большая болванка! — Брота закатила глаза и послушно удалилась.

Уолли повернулся, глядя на толпу, которая не слишком уменьшилась. Вскоре могло пострадать множество невинных людей. Внезапно у него возникло искушение отказаться от своего плана, собрать свои войска и бежать отсюда. Единственное, что его останавливало — мысль о пытках. О, Катанджи!

Вокруг него в ожидании стояли пятеро мужчин и один мальчик. Ннанджи с шестью женщинами и девушками был на дороге — он видел Фалу возле горы тюков, беседовавшую с женщиной с другого корабля, и Мату на другой стороне, болтавшую с двумя моряками. Пространство возле «Сапфира» было относительно свободным, поскольку они не разгружали никакого товара, но остальная часть пристани была загромождена, и там ожидали фургоны, толкались или стояли люди, подходили новые фургоны. Скоро здесь мог начаться величайший хаос.

Он повернулся к сверкавшему глазами Ннанджи.

— Отнеси остальным мечи. Пусть остаются завернутыми, пока не понадобятся. Напомни им, чтобы быстро ложились, как только я крикну «Ложись!». Ннанджи, больше всего меня беспокоят возможные пытки. Мы не должны оставлять раненых, и в том числе твоего брата!

Ннанджи лишь кивнул, но его улыбка говорила о том, что он не думает о возможности поражения.

— Сейчас мы появимся на палубе и вызовем их на поединок, потом спрячемся, — объяснил Уолли. — Надеюсь, что это заставит их ответить своими… своими молниями. Будет очень шумно! Потом мы нападем на них, прежде чем у них будет возможность совершить новые заклинания.

Миниатюрная Фиа спрыгнула на палубу.

— Шонсу, они свернули за угол.

— Хорошо. Возвращайся. Скажи Синборо, чтобы все теперь оставались там. Будет много шума!

— Иди, Ннанджи. Не показывайся, пока мы не перепрыгнем через фальшборт. Да, Ннанджи! Скажи всем, чтобы целились в руки, а не в голову или тело.

Рыжие брови взлетели вверх, и с губ едва не сорвался вопрос. Ннанджи быстро скрылся с завернутыми в ткань мечами в одной руке, и с собственными мечом и перевязью в другой.

— Почему в руки, милорд? — спросил Холийи.

— Потому что у них есть кое-что под мантиями, — загадочно сказал Уолли, и никто не стал возражать. Была еще одна причина, по которой он не мог им сказать — обещание. «Первого колдуна, которого я встречу, я пощажу, ради тебя». Конечно, существовала также возможность репрессий против моряков или горожан, хотя он вряд ли этого ожидал; однако часть его сил могла попасть в плен живыми, несмотря на егомрачное предупреждение. Возможно, их судьба могла оказаться не столь ужасной, если никто из колдунов не погибнет. Кроме того, он просто по возможности хотел избежать смертей.

— Шонсу! — послышался голос Синборо с мачты. — Их больше! — Он показал в сторону города. Уолли помахал ему в знак подтверждения, потом собрал свою маленькую армию у фальшборта и дважды повторил тренировку.

Затем новый крик с мачты предупредил его о том, что колдуны уже почти рядом.

6

Он присел у верха трапа, с мечом в руке. С корабля, стоявшего напротив «Сапфира», выгрузили груду потертых коричневых тюков и длинных рулонов ткани, невольно создав отличное препятствие. Всем приходилось обходить его с той стороны, где сидел Уолли; кроме того, оно также служило хорошим укрытием. На одном из тюков сидела Фала, положив рядом с собой меч, но ее недавняя собеседница куда-то исчезла. Вероятно, она узнала в свертке меч.

Справа от него, с той стороны, откуда должен был появиться враг, путь ограничивала груда мешков с зерном по одну сторону и фургон по другую. Ннанджи сидел на корточках за мешками, с мечом в руке. Его выбор казался неудачным — почему бы ему не расположиться у конца причала со стороны города, на случай, если колдуны попытаются бежать? Фала и Мата стояли возле фургона.

Слева от себя он не видел никого из воинов, но его поле зрения ограничивали еще два фургона, один доверху нагруженный желтыми корзинами, а другой — красным кирпичом. Еще один фургон с бревнами продирался между ними под громкий обмен ругательствами. Опираясь на свою тележку со сверкающей рыбой, мимо «Сапфира» протащился пожилой лоточник. Справа приближались еще два фургона, а за ними шли колдуны — он заметил над толпой желтые капюшоны.

Рядом народу было меньше — люди замечали мечи и благоразумно уходили. Это было испытание на лояльность для речного народа и жителей Ова: побежит ли кто-нибудь предупредить колдунов? Конечно, именно поэтому Ннанджи пошел на ту сторону. Если колдунов предупредят, они могут повернуться и отступить вместе со своим пленником. От этой мысли у Уолли по спине побежали мурашки, поскольку это помешало бы его плану вызвать на себя их огонь, а Ннанджи наверняка стал бы их преследовать.

Он в последний раз взглянул на палубу и на свое войско — все присели за бронзовыми болванками, с мечами в руках, тревожно глядя на него. Он ободряюще показал им большой палец, а потом увидел Хонакуру, стоявшего возле мачты с самодовольной улыбкой.

— Спускайся вниз! — крикнул Уолли.

Старик скорчил недовольную гримасу и покачал головой.

— Я собираю в свою коллекцию великие дела, так же как и чудеса! — ухмыльнулся он.

— Сейчас ты приобретешь в свою коллекцию удар молнии, идиот! Тогда иди на бак и стой позади кабестана.

Жрец нахмурился, но медленно двинулся вперед.

Фургон с бревнами, наконец, протиснулся через узкий промежуток и задержался возле «Сапфира», пока дорога впереди не освободилась. К счастью для засады, возница оказался в достаточной степени эгоистом для того, чтобы занять середину дороги. Все остальные вынуждены были огибать его со стороны Уолли. Поток пешеходов хлынул через образовавшееся пространство и поспешил мимо.

Первый из двух фургонов прогрохотал мимо корабля; бочки, которыми он был нагружен, издавали сильный запах пива. За ним последовал второй, доверху груженый чем-то вроде горшков.

Затем появились колдуны — желтые, один красный, и коричневые. Они шли двумя рядами по трое, внимательно разглядывая корабли и толпу; руки каждого были скрещены на груди, а ладони спрятаны в рукава. В центре шел Катанджи, которого почти не было видно. Уолли увидел, что его правая рука висит на перевязи. На шее у него была веревка, а за ним, держа веревку, шел очень высокий Пятый, не отрывая взгляда от пленника.

Сердце Уолли бешено колотилось, во рту пересохло. Фургон с горшками проехал мимо, и он впервые смог отчетливо разглядеть пленника. Катанджи казался ошеломленным, бледным и очень маленьким. Он шел, опустив глаза и не глядя на «Сапфир», но лицо его было покрыто ссадинами и окровавлено. Очевидно, колдуны уже провели предварительный допрос.

Ублюдки!

— Вперед! — рявкнул Уолли. — Колдуны! Я — посланник Богини!

Он шагнул на трап, так чтобы они могли отчетливо увидеть его голубой килт, и поднял меч.

Колдуны повернули головы. Они увидели Седьмого и группу людей с мечами, и инстинктивно среагировали, вытащив оружие из рукавов. При виде назревающей схватки зрители и прохожие с воплями кинулись бежать.

— Ложись! — крикнул Уолли и бросился лицом вниз на палубу.

Раздался очень громкий взрыв. Он почувствовал, как содрогнулись рядом с ним бронзовые болванки. По палубе в разные стороны разлетелись щепки. Он схватил рапиру, на которую была насажена корзина, и выставил ее над фальшбортом, надеясь привлечь новые молнии, но ничего не произошло. Он с трудом поднялся на ноги, и остался при этом в живых.

Он предполагал возможный хаос, но не такой. Примитивный черный порох производил огромное количество дыма; воздух был полон его и испуганных криков людей и лошадей. Особенно лошадей, которые кинулись в толпу, создавая еще большую сумятицу. Горшки были легким грузом, и фургон с ними опрокинулся влево, прямо на фургон с пивом, и бочки водопадом катились вниз. Фургон с корзинами врезался в группу колдунов, разбросав их, рассек штабель парусины и завалился набок. Корзины посыпались на дорогу, среди бочек и разбегающихся горожан.

Он был на середине трапа, когда увидел, как Ннанджи пронзает своего первого колдуна. Но где Катанджи? Затем среди дыма мелькнуло что-то красное — рослый Пятый скрылся за фургоном с пивом и кинулся в сторону города. Уолли предоставил своему войску сражаться самому и бросился в погоню.

Бочки и корзины были теперь помехой, а не удобным средством отвлечь внимание. Уворачиваясь, спотыкаясь и ругаясь, он в конце концов выбрался на более свободное пространство. Пятый, с перекинутым через плечо пленником, находился посреди охваченной паникой толпы, стремившейся к городу сквозь лабиринт из товаров, фургонов и испуганных лошадей. Уолли на бегу отшвыривал людей в сторону, но колдун тоже оказался хорошим бегуном, даже со своей ношей, и Уолли потребовалось несколько долгих минут, чтобы нагнать его… почти у самого конца пристани. Затем он зашел ему за спину и ткнул мечом между ног.

Колдун упал плашмя на Катанджи, перекатился и начал вытаскивать что-то из кармана. На мгновение Уолли увидел полное ненависти лицо. Изо всех сил он пнул колдуна ногой. Первый колдун, которого встретил Уолли, был выведен из строя. Возможно, он был покалечен, но жив, так что воин сдержал обещание, которое дал в Аусе.

Катанджи с ошеломленным видом сел, увидел Уолли, воскликнул: — О, лорд Шонсу! — и разрыдался.

Уолли бросил взгляд на толпу впереди и увидел несколько капюшонов, прокладывавших себе путь к нему. Из башни явно шло подкрепление. Уолли убрал меч в ножны, перебросил Катанджи через плечо и побежал.

Пристань опустела, но теперь ему нужна была бы толпа — в качестве прикрытия. Он тяжело бежал по мостовой, чувствуя, как у него шевелятся волосы на голове и ожидая новых молний. Он начал вилять из стороны в сторону, хотя впереди было свободное пространство, слыша, как стонет от сотрясений Катанджи. Далеко впереди он видел голубой корпус «Сапфира», к которому вела загроможденная дорога среди фургонов и штабелей, по сторонам которой тянулись борта кораблей, а над головой уходила ввысь паутина мачт и такелажа. Казалось, ей не будет конца.

Прямо за его спиной послышался крик. Потом кто-то пнул его в спину со слоновьей силой. Он рухнул лицом вниз, и во второй раз несчастный Катанджи сыграл роль смягчающей подстилки.

От удара у Уолли вышибло дух, и затрещали все кости с ног до головы. Наполовину оглушенный, он мог только лежать и ловить ртом воздух, словно пойманная рыба.

Потом кто-то заломил ему руки за спину, и что-то холодное защелкнулось на его запястьях.

— Седьмой! — произнес торжествующий голос. В ребра Уолли врезалась нога. — Вставай, воин!

Он задохнулся, и его снова ударили. Ошеломленного и шатающегося, его подняли на ноги. Каждый вздох был для него мучением. Вокруг стояли колдуны разных цветов, даже один зеленый.

— Воин-Седьмой! — воскликнул Шестой и рассмеялся. Он улыбнулся Уолли. — Ты наш желанный гость, милорд! С тобой мы хорошо развлечемся.

Проклятые наручники! Он пошатнулся и взглянул на Катанджи, которого тоже поднимали на ноги, хотя он, казалось, был почти без сознания, и его повязка пропиталась кровью.

— Отпустите мальчика! — сказал Уолли.

— С него мы начнем, — сказал Шестой, из-под зеленого капюшона которого выглядывало маленькое морщинистое лицо. — Ты, конечно, Шонсу? Тебя не так-то просто убить, воин! Но на этот раз мы сделаем все как надо. Нам некуда спешить.

Затем он нахмурился и повернулся, глядя в сторону Реки, и Уолли услышал грохочущий звук.

Он попытался сосредоточиться. Словно в разноцветном тумане, он увидел приближающийся фургон. Впереди во весь рост стояли двое — один хлестал лошадей, а другой размахивал мечом. В фургоне был целый отряд размахивавших мечами фигур. На ходу в фургон вскакивали новые люди. Воины! Они сбегали с кораблей, и их подхватывали с проезжавшего мимо фургона.

С расстояния в миллион миль, в миллион лет, в его мозгу раздавался очень слабый голос. Он был похож на голос Уолли Смита. Главный колдун начал пронзительно отдавать распоряжения. Затем Уолли понял, что кричит ему далекий внутренний голос: «Задержи их! Отвлеки их!»

Он едва мог ворочать языком.

— Достопочтенный… Ратазаксо?

Колдун изумленно уставился на него.

— Вот это да! Как… Впрочем, неважно. Потом ты скажешь. Ты все скажешь.

Он повернулся, разглядывая приближающийся фургон.

Уолли изо всех сил напряг свой разум и голос.

— Объявлен сбор воинов, колдун.

На этот раз тот посмотрел на него с яростью.

— Ты не можешь этого знать!

— Боги сказали мне. Ты думаешь, твои голуби могут оказаться лучше богов? — Вокруг него все завертелось, быстрее и быстрее. — Чернила и перья, маленькие кусочки кожи?

Он выиграл очко. Не только зеленый — полдюжины колдунов смотрели на него, раскрыв рты. Многолетняя тайна?

— Как ты узнал, Шонсу?

— Сера… уголь… конская моча…

Лица под капюшонами исказились от ярости и страха.

Грохот стал громче. Затем Шестой снова осознал опасность. Он что-то крикнул. Уолли оттолкнули на обочину. Он споткнулся и тяжело рухнул на груду тюков, вскрикнув от внезапной боли в спине. На фоне темнеющего неба перед его глазами плыли мачты. Он подумал, что сейчас его стошнит…

Однако он сдержался и слегка повернул голову. Грохот стал еще громче, фургон набирал скорость, крики стали отчетливее. Теперь даже затуманенный взгляд Уолли мог различить двоих впереди — коренастую фигуру Олигарро, который с воплями стегал лошадей, и долговязый силуэт Ннанджи, который что-то кричал воинам, размахивая мечом, и его косичка развевалась на ветру, словно кровавый вымпел. Водяные крысы отвечали ему, спрыгивая с кораблей и приходя на помощь в борьбе с колдунами. Были там и вооруженные моряки… даже несколько свободных меченосцев с косичками и в килтах… Олигарро был не единственным лжецом в порту.

Все громче и громче грохотал фургон, словно колесница Джаггернаута, набирая скорость и при этом успевая набирать пассажиров. Затем Уолли увидел, что пытаются сделать колдуны. Изогнувшись, он с трудом поднялся на ноги; перед глазами у него все плыло от боли. Катанджи, шатаясь, стоял позади них, на пути приближающейся гибели, слишком ошеломленный для того, чтобы это понять. Уолли подобрался к нему, схватил его за здоровое плечо скованными руками, оттащил на обочину и перевел затуманенный взгляд на восьмерых колдунов, выстроившихся поперек дороги. Все они стояли, широко расставив ноги. У всех в руках были пистолеты.

— Готовься! — крикнул Шестой, и колдуны вытянули перед собой руки. Фургон мчался вперед, и посреди пыли, шума и суматохи Уолли увидел полные ужаса глаза лошадей.

— Целься! — крикнул Шестой.

Потом он снова открыл рот, и Уолли бросился всем телом на ближайшего из них. Тот пошатнулся и упал на своего соседа. Если бы разум и силы Уолли были в норме, он мог бы свалить всю шеренгу, словно домино. Однако его лишь отбросило назад, и он снова упал, ударившись головой о бревна, в то время как над ним сверкнул град ножей, и рявкнули пистолеты, выбросив громадные облака дыма. Половина колдунов упала, а фургон проутюжил остальных.

Всюду были воины — крики, мечи, вопли, ножи, радостные возгласы, дым, кровь.

Дым рассеялся, шум прекратился.

Его осторожно — но не слишком — подняли на ноги. Восемь мертвых колдунов… толпа воинов — свободные меченосцы в килтах, водяные крысы в набедренных повязках, моряки… Томияно, Холийи и Малоли, даже несколько женщин. Все радостно кричали и смеялись. Ннанджи обнял его с ликующей улыбкой.

— Мы сделали это, брат! Мы уничтожили их целую кучу!

— Молодцы, — прошептал Уолли. — В самом деле, молодцы! — Однако он не думал, что его слышат.

Ннанджи услышал.

— На Башню!

— На башню! — подхватили радостные крики.

— Нет! — закричал Уолли. Он бросился к Ннанджи и снова задохнулся от боли. Башня наверняка была заминирована. Там должны были быть пушки, картечь, шрапнельные бомбы… — Вы не сможете захватить башню! Возвращайтесь на свои корабли! — О Боги! Как больно ему было говорить!

Вокруг поднялся недовольный ропот. Уолли бессильно оперся о Ннанджи.

— Возвращайтесь на корабли! — слабым голосом повторил он.

— Брат! — умоляюще сказал Ннанджи. — Мы победили. Мы должны закрепить нашу победу. Сутры…

В голове у него шумело — он не в состоянии был думать, и язык, казалось, заполнял собой весь рот.

— Я… седьмой… — пробормотал Уолли.

— Брат?

— Седьмой! — слабо повторил Уолли. У него подгибались колени. Завывал ветер…

Он был Седьмым. Что-то бормоча, они повернулись и пошли назад.

— Катанджи? — спросил Уолли. Мостовая под ногами тошнотворно раскачивалась, в ушах стоял невообразимы гул.

— Он возвращается. — Ннанджи начал тревожиться.

— Пострадавшие?

— Только Олигарро, брат. Ничего серьезного.

Казалось, начиналось землетрясение; пристань уходила из-под ног, словно на громадных волнах.

— У него маленькая круглая дырочка в плече, — откуда-то издалека послышался голос Ннанджи. — Думаю, с ним будет все в порядке, если туда не попала зараза.

Уолли должен был сказать что-то очень важное, если бы только вспомнить… У него подогнулись колени, и Мир закружился вокруг в сером ревущем тумане.

Он снова подумал об этом, когда его несли на «Сапфир», где он увидел еще одну груду мертвых колдунов. Его приказ только ранить, а не убивать, не слишком подействовал. Он попытался заговорить, сказать Ннанджи, чтобы тот собрал оружие. Если он и сумел что-то произнести, его слов никто не услышал.

Его уложили на крышку люка, и все исчезло.

7

Какое-то время он разглядывал пожарное ведро — может быть, лишь несколько минут, может быть, дольше. Он не осознавал, что какое-то время был без сознания… Он помнил, как они разрезали его наручники, расстегивали его перевязь, и осторожно укладывали его на крышку люка. Теперь он лежал там на боку, положив голову на колени Джии. Запоздавший шок? Вряд ли можно было ожидать, что подобное случится с героем. Он попытался повернуться, поморщился от боли и, изогнув шею, взглянул на нее. Точка зрения была довольно интересной, и он какое-то время удовлетворенно разглядывал Джию, ее лицо на фоне неба, самое прекрасное и определенно самое желанное лицо в Мире, золотисто-смуглое чудо на голубом фоне.

— От подобной улыбки мужчины сходят с ума, — сказал он. Улыбка стала шире, но она не ответила. — Что тебя так веселит?

Улыбка стала еще шире.

— Ничего, любовь моя — я просто счастлива.

Он снова попытался пошевелиться и застонал от боли.

— Не думаю, что тебе следует так улыбаться, когда я умираю. Видишь эту дыру в моей спине? Эти сломанные белые штуки — ребра. А вот те розовые — куски легких.

— У тебя в спине нет никакой дыры. — Мягкие, словно снежные хлопья, пальцы пробежали от его лопатки до основания ребер. — Несколько ссадин, вот и все. Еще шишка на голове. Брота говорит, что ни одна кость не сломана.

— Брота может лишь смотреть снаружи, — сказал Уолли. — Изнутри я чувствую себя, словно мешок с отбросами. — Он решил, что ее улыбка на пятьдесят процентов выражает облегчение, на пятьдесят процентов — подобна той улыбке, которой она иногда одаряла Виксини, и еще на пятьдесят процентов — выражает восторг. Все остальное наверняка выражало любовь. Чертовски прекрасная улыбка! И все же… — Что тебя все-таки так веселит, женщина?

Джия тихо засмеялась.

— У тебя появилась материнская метка. Я знаю, что еще сегодня утром ее не было.

Он выиграл очередное сражение — после последней битвы на его правом веке внезапно появилась отцовская метка воина, но левое оставалось пустым, что было уникальным для Мира.

— Расскажи, — сказал он, думая о том, во что превратил маленький бог репортера криминальной хроники.

Улыбка Джии стала шире.

— Это перо, любовь моя!

Конечно — знак писца. Или бог снова шутил над ним? Колдуны были намного больше чем писцами; они были также химиками, а новый лорд Шонсу представлял собой соединение прежнего Шонсу-воина и Уолли Смита-химика. Очень забавно, Коротышка! Я думал, ты обещал, что чудес не будет? Что подумают явившиеся на сбор воины, когда это увидят?

Колдовство как технология? Это требовало определенного осмысления.

Он уже думал о шпионских романах и детективах. Но здесь речь шла не о том, «кто это сделал», как в детективе, скорее, «как это сделано». Об этом говорили ему его глаза, говорил Катанджи, а он не обращал внимания.

Конечно, порох — один только запах подтверждал это. Что еще было в их распоряжении? Вероятно, немногое; Хонакура был прав, они были по большей частью шарлатанами. Что бы ни было причиной древней вражды между жрецами и писцами, воины были на стороне жрецов. Писцов изгнали из городов в горы. Защищаясь, они объявили о своих магических способностях и, вероятно, пускались на разные маленькие хитрости, типа ловкости рук, позволявшей украсть нож у моряка — что объясняло их длинные рукава и спрятанные в них ладони.

Ловкостью рук объяснялось и появление волшебной птицы. Томияно не открывал котел, поскольку держал его в руках. Колдун поднял крышку, и птица вылетела из его рукава. Достаточно положить птицу в темный карман, и она замрет. Все это вовсе не было, однако, бессмысленными фокусами. Голубь мог принести весть, но он мог быть и сигналом. Отсутствие вестей означало: «Пришлите помощь». Целью данного действа было выпустить голубя, и очень скоро после этого появились другие колдуны.

Горящие тряпки? Огни в лесу? Фосфор! Вполне возможно — середина семнадцатого века на Земле, но не во всех технологиях открытия должны были происходить в том же порядке, так что, вполне возможно, это был фосфор. Моча, как человеческая, так и животных, служила источником фосфора, так же как и нитратов для пороха. Вот почему были изгнаны кожевники и красильщики; эти гильдии тоже использовали мочу, а колдуны хотели полностью завладеть рынком. Почему он не понял этого раньше? Шрам на лице Томияно был, конечно, ожогом от кислоты. Что еще? Нужно было снова осмыслить все, что он узнал, и объяснить по-новому. Наверняка всему теперь могло найтись рациональное объяснение — или колдовство, или наука, но никогда — и то и другое вместе.

Все было перед его глазами в тот день в Аусе: перегонные змеевики, сера, голуби. Даже раньше — что еще можно было добывать в окрестностях вулкана, кроме серы? Тупой воин!

Он был так близок к разгадке, когда вновь разыгрывал сцену убийства Кандору. Если бы он сделал тогда верный логический вывод, он бы понял, что мелодия была лишь сценическим эффектом, флейта же была оружием. Тогда бы он не замкнулся на вере в колдовство; все могло бы обернуться совсем по другому.

Он повернулся и увидел Ннанджи и Тану, которые стояли у фальшборта, глядя на него; сделав усилие, он с помощью Джии сел. Он, похоже, действительно какое-то время был без сознания. «Сапфир» уже был среди островов к северу от города, прокладывая путь среди кораблей, поспешно уходивших из Ова от гнева колдунов. Солнце отражалось в голубой воде, и его отблески падали на заросли кизила и ивняка на островах. Вдоль берегов бродили белые цапли. Массивное белое облако над Реги-Вулом было почти неразличимо вдали, оттененное той же мягкой голубизной, что и небосвод. Брота, сгорбившись, сидела у руля, вероятно, отдыхая в одиночестве после пережитого волнения. Она увидела, что он пошевелился, и приветственно подняла пухлую руку.

Поспешно подошли Ннанджи и Тана, держась за руки.

— Где Катанджи? — спросил Уолли.

— Внизу, отдыхает. — Ннанджи печально покачал головой. — Теперь только чудо сможет сделать из него воина, брат! У него сломана рука. Брота говорит, что на нее даже нельзя наложить шину, пока не пройдет опухоль.

— Богиня вознаграждает тех, кто помогает нам, — неловко сказал Уолли. — Если Телка отправилась жить во дворец, то, думаю, позаботятся и о новичке Катанджи.

Ннанджи кивнул, и Уолли спросил, что же все-таки случилось. Очень просто, был ответ — москиты. Катанджи хлопал себя по лицу, как и остальные, и смазал свою полосу раба. Лже-моряк заметил это, когда Катанджи подошел поближе, чтобы посмотреть, что находится в корзинах. Однако с Олигарро все в порядке, сказал Ннанджи, чистая рана, не задеты ни кости, ни артерии.

Его улыбка не заставила себя долго ждать:

— И никто больше, кроме тебя, не получил даже царапины! Жаль, что с нами не было менестрелей, брат! — Он крепко обнял Тану. — Первая победа в твоей войне, лорд Шонсу!

— Это не моя война! Ох! — Он снова пошевелился. — Что это?

Ннанджи осторожно держал в руке тонкую серебряную трубочку.

— Я нашел это на палубе. Она безопасна, милорд брат! Я могу выбросить ее за борт…

— Хотелось бы надеяться! Больше ты ничего не подбирал?

— Нет, брат.

Жаль! Уолли взял флейту и взглянул на нее. На ней было лишь три отверстия для пальцев, так что вряд ли из нее можно было извлечь приличную мелодию, но просверлить отверстия, не испортив канал, наверняка было непросто. Он попытался подуть в нее, что заставило его содрогнуться, а остальных — нервно вскрикнуть.

— Кандору не вытащил свой меч, Ннанджи, а ведь он с легкостью мог это сделать. Он поднял руку и повернулся, но не вытащил меч. Он даже не пытался!

Ннанджи тупо смотрел на него.

Уолли вздохнул.

— Ему показалось, будто его ужалил москит. Но его пальцы нащупали торчавшую из его спины маленькую стрелку, и он повернулся, чтобы посмотреть, откуда она прилетела.

Конечно, она вылетела из духовой трубки, удобного оружия ближнего боя. Оно было хорошо в помещении, или при отсутствии ветра — вот почему он видел его в Аусе. В тот день, когда колдуны загнали Шонсу в угол, воздух был неподвижен. На короткой дистанции это оружие было не менее надежным, чем пистолет, и производило больший драматический эффект. Колдуны любили дешевые эффекты — фокусники-убийцы!

Команда молча собралась вокруг, и Уолли объяснил им про духовую трубку и отравленные стрелки.

— Дайте мне мой меч.

Они подали ему перевязь. В середине кожаных ножен зияла круглая дыра с обожженными краями. Снова сморщившись от боли, он вытащил меч, и все увидели темную обожженную отметину на лезвии, рядом с изображением девственницы, ласкающей грифона.

— Это сюда ударила молния? — с восторгом спросил Ннанджи. — Полагаю, колдовскому заклятию не победить меча Богини!

— Или бронзовых болванок Броты. Ты заглядывал за них? — спросил Уолли. Ннанджи покачал головой и пошел посмотреть.

Уолли, прищурившись, взглянул вдоль клинка, но тот был идеально ровным — стоило отдать должное искусству Чиоксина, поскольку обычный меч наверняка бы сломался от удара мушкетной пули. Нужно было еще проверить, что в его стали не образовалась роковая слабина. Чуть левее или правее, и лезвие не задержало бы пулю. В самом деле, если бы он не нес Катанджи, ножны не отклонились бы столь сильно влево… он поспешно оборвал нить дальнейших рассуждений.

Он облегченно вздохнул и посмотрел на фальшборт. В нем было две дыры, и из него были вырваны большие куски. Томияно перехватил его взгляд.

— Придется взять плату за ремонт, — серьезно сказал он. — Пассажирам не позволено наносить вред кораблю. — Затем он рассмеялся, что было почти неслыханно для него.

— Не надо! — быстро сказал Уолли. — Это почетные боевые шрамы.

Ннанджи удалось оттащить одну из болванок в сторону. Он вернулся, держа в руке два бесформенных комка.

— Вот что я нашел, — удивленно сказал он. — Похоже на серебро.

— Это свинец, — ответил Уолли.

— Почему ты не позволил нам идти на башню, милорд брат? — с сожалением спросил Ннанджи. — Сражаться с колдунами было совсем нетрудно! Пятнадцать убитых! — Он сделал паузу и подозрительно усмехнулся. — Или только четырнадцать?

— Четырнадцать, — согласился Уолли. — Я не думаю, что убил Пятого.

Ннанджи покачал головой, высказывая свое снисходительное неодобрение воину, который не любит убивать.

— Нам повезло, Ннанджи, очень повезло! Они не слишком хорошо умеют драться, верно? Ты считал их ошибки?

— Дюжинами! — фыркнул Ннанджи. — Выстроились поперек дороги на пути фургона! Они должны были пропустить нас, а затем захватить корабль. Они должны были сбросить тебя в Реку еще до нашего появления, брат! Любители!

Однако это тоже стоило знать. Воины были тренированными бойцами, колдуны же лишь вооруженными штатскими. Они потеряли голову, Однако Ннанджи не мог этого подозревать. Ворота башни наверняка были заминированы. Обороняющиеся могли бросать гранаты. Заварушка на пристани — это одно; штурм башни — совсем другое. Затем еще один кусочек головоломки встал на место — Катанджи рассказывал о бронзовых решетках у дверей башни и видел большой золотой шар на колонне — конечно же, электростатический генератор. Пытавшихся проникнуть в башню убивало током.

— Ты снова спас мою жизнь, брат, — сказал Уолли. — Спасибо тебе.

Ннанджи улыбнулся.

— Я был хорош, правда?

— Не просто хорош — великолепен!

Когда-то Ннанджи от подобных слов залился бы краской. Теперь же он лишь усмехнулся и сказал:

— Сообразительность?

— Отличная!

— Расчет?

— Превосходный!

— Тактика?

— Великолепная тактика! — Уолли рассмеялся вместе с ним, и тут же пожалел об этом. — Назовем все одним словом, брат: лидерство! Ты не только Пятый в фехтовании, мастер Ннанджи, ты лидер. Ты будешь Пятым, и хорошим Пятым!

Где был теперь долговязый, неуклюжий мальчишка, которого Уолли встретил на берегу у храма? Мало кто из воинов какого бы то ни было ранга мог столь быстро и эффективно организовать операцию. Уолли не подумал о том, чтобы призвать в качестве подкрепления водяных крыс, но Ннанджи подумал, и о том, чтобы взять фургон — тоже.

Тана стояла рядом с ним; они снова обнимали друг друга за плечи. Впервые за все время она заговорила:

— Шестой?

Уолли попытался пожать плечами и снова пожалел об этом.

— Скоро, — сказал он. — Очень скоро.

Глаза Ннанджи заблестели.

— Значит, идем в Каср, брат?

Да, лорд Шонсу должен был вернуться в Каср. Он мог быть осужден за то, что совершил в Аусе, но теперь мог противопоставить этому свою победу. Он подумал о том, какие еще бомбы замедленного действия могут там тикать, какие еще скрытые мины оставил его предшественник.

— Да, идем, если Она того желает. Ты получишь свое повышение. Ты заслужил его, и это будет первым нашим делом в Касре.

Остальная команда стояла или сидела вокруг — одобрительно улыбаясь, нетерпеливо ожидая, когда он окончательно придет в себя, чтобы услышать, какую судьбу он уготовил для них. Он был адмиралом, ему было даровано знание, он был посланником Богини, он должен был решить их судьбу.

— А война, брат?

Уолли опустил плечи, устраиваясь поудобнее. Война? Теперь он знал, как воевать с колдунами, но это не означало, что он обязательно добьется успеха.

Не могла ему помочь и загадка богов. «Брата первого…» — прекрасно, он это сделал. «От другого — ум возьмешь» — речь шла о его внезапном проникновении в суть колдовства. Он низко пал в Аусе, замкнул круг в Ове, поднял войско для битвы на пристани…

«Меч вернешь, как выйдет срок. Неизбежен ход событий, только вместе должно быть им». Но что это значило? Когда это — «наконец»? Судьба? Мечу могло быть предназначено судьбой возглавить войну, но меч никогда по-настоящему не был в Касре, так что возвращение в Каср не было ответом. Возможно, предполагалось, что он вернет там меч Богине в ее храме, так что какой-то другой вождь сможет его получить? Он любовно разглядывал великолепную рукоятку, серебряного грифона и сапфир. Только через мой труп! Возглавить войну? Это уже делали другие мечи Чиоксина. Он чувствовал, что судьба седьмого меча должна быть иной.

— Война? — снова спросил Ннанджи.

— Не знаю, — вздохнул Уолли. — Может быть, мы присоединимся к ней — и если так, то я не намерен быть помощником интенданта. Я буду вождем, а ты — моим заместителем!

Ннанджи белозубо улыбнулся Тане — честь и слава!

— Или, возможно, нам придется остановить войну, чтобы предотвратить бессмысленную бойню.

— Остановить войну? — в ужасе переспросил Ннанджи.

Снова Кортес против Монтецумы, огнестрельное оружие против примитивной цивилизации. Воины находились примерно на уровне греческих фаланг, колдуны — на уровне эпохи раннего Возрождения, и это была совсем другая весовая категория.

Одно можно было сказать со всей определенностью: если воины Богини очертя голову кинутся против колдунов Огненного Бога, используя свою традиционную тактику, они будут разгромлены. Долгом Уолли — по отношению к его гильдии, к Богине, к его собственной совести — было предотвратить катастрофу.

Но как?

Нужно было очень хорошо подумать. До Касра было четыре или пять недель пути… если только он не требовался там Богине к обеду. Улыбки на лицах команды исчезли, и он понял, что его сомнения их встревожили.

Он обнял Джию за плечи и ободряюще улыбнулся.

— Или, может быть, война — лишь уловка, чтобы отвлечь колдунов, пока мы с тобой, адепт Ннанджи, занимаемся чем-то другим?

— Чем, брат? — спросил Ннанджи, страстно желая услышать ответ и готовый последовать за своим братом по клятве в преисподнюю, если тот попросит.

Уолли понятия не имел.

— Хороший вопрос, не правда ли? — Он задумался, но на ум ничего не приходило. — Ответь на него, друг, и выиграешь путешествие для двоих с оплатой всех расходов.

Ннанджи озадаченно посмотрел на него.

— Куда?

— Полагаю, в Вул, — сказал Уолли и рассмеялся. — Нет, это только так говорится. Не воспринимай меня всерьез.

Знание редко давало ответы; оно лишь иначе формулировало вопросы. Он не знал, как повести армию воинов против колдовства. Собственно, против технологии… впрочем, это уже совсем другая история.

Эта другая история — «ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ», которая завершает сагу о Седьмом Мече.

Дэйв Дункан Предназначение

Эту книгу благодарный подопечный посвящает

несравненному наставнику

ВЕРОНИКЕ ЧЭПМЕН, редактору седьмого ранга.

Брата первого скуешь,

От другого — ум возьмешь.

Когда низко пасть придется.

Встанет войско, круг замкнется —

Будет выучен урок.

Меч вернешь, как выйдет срок.

Неизбежен ход событий.

Только вместе должно быть им.

Загадка Бога — его указания Лорду Шансу

ПРОЛОГ СБОР ОБЪЯВЛЕН

Сбор был назначен в Касре, и Богиня благословила его. Отныне каждый корабль или лодка с воинами на борту вынуждены были прибывать в Каср.

Приказано было высаживаться на берег и отправляться на поиски славы. Суда же по Ее повелению возвращались в родные воды, где экипаж и пассажиры должны были распространять весть: «Объявлен сбор».

В селениях, городах и дворцах Мира, в коридорах и на оживленных улицах слышали воины Ее призыв. Он раздавался во влажных джунглях Аро и на обдуваемых ветрами полях Грина; среди фруктовых садов Аллии и рисовых полей Аза; в песках Иб Мана и у ледяных пиков Зора.

Свободные мечи, слыша его на склонах холмов и у причалов крохотных деревушек, готовили свое оружие, смазывали сапоги и перевязи, а затем спускались к Реке. Среди гарнизонных воинов царило смятение, так как возбужденная молодежь металась в поисках своих наставников, требуя, чтобы те вели их немедленно в Каср или освобождали от клятв. Сеньорам приходилось решать, вести ли им прежний образ жизни или внять зову чести и своих подопечных. Некоторые выбирали честь, остальные же — презрение. Бродячие отряды свободных мечей подобных проблем не имели, так как постоянно находились на службе. Во многих случаях они ничего не обсуждали — просто поднимались и шли. Конечно, Богиня должна была призвать не всех воинов, если Она не хотела оставить свой Мир без закона и порядка. Одни, горя желанием, грузились на корабли, отплывали, а потом обнаруживали, что свет изменился, понятия сместились, погода испортилась, попутного ветра нет, а Каср удалился на недосягаемое расстояние. Другие, не менее горячие и ничуть не менее достойные, отплывали и никуда не перемещались — Река не меняла для них своего течения. Ни один истинный воин никогда не поверит, что его услуги отвергнуты… Возникали споры. Споры приводили к взаимным обвинениям, обвинения — к ссорам, ссоры — к оскорблениям, оскорбления — к поединкам, поединки — к кровопролитию. Потом раненые отправлялись к лекарям, мертвые — в Реку. Остальные выгружались на берег, формировали новые команды и снова пытали счастья на других кораблях.

Призыв слышали не одни только воины. За ними следовали их рабы, любовницы, жены и часто их дети. Кроме того, шли герольды и оружейники, менестрели и лекари, а также ростовщики, сапожники, конюхи, повара и шлюхи. Молодежь Мира, проводив воинов на корабли, оставалась смотреть, куда понесет их великая — Река. Впервые за многие века призывала Богиня своих воинов. Подобного смятения умов и нарушения общественного порядка не было еще на памяти Людей.

Прибыв в Каср, воины задавали один и тот же вопрос: «Зачем объявлен сбор, кто враг?»

И ответом было — колдуны!

КНИГА ПЕРВАЯ КАК ВОИН ЗАПЛАКАЛ

Глава 1

Воину седьмого ранга было немыслимо скрываться от кого-либо или от чего-либо. Скажем так: Уолли старался не привлекать к себе внимания.

Утро он провел на палубе, облокотясь о планшир, разглядывал курганы и портовую суету Тау. Уолли распустил свой хвостик воина, и густые черные волосы покрыли его плечи. Перевязь с мечом лежала у его ног на палубе. Борт корабля скрывал голубой килт Седьмого и сапоги воина. Прохожие могли видеть только очень высокого молодого человека с необычно длинными волосами, а если бы подошли ближе, то заметили бы изображение семи мечей на его лбу. Причал в Тау был достаточно низок; только очень зоркие могли бы это разглядеть.

За две недели непрерывного плавания «Сапфир» сильно истрепался, а у людей скопилось множество незавершенных дел. Матери, разобрав детей, занялись поисками зубных врачей. Старая Лина проковыляла вниз по сходням, чтобы найти торговцев мясом, фруктами и овощами; еще нужны были мука, и специи, и соль. Ннанджи, взяв брата, ушел искать лекаря, который сменил бы ему повязку. Джия отправилась с Лаэ по магазинам. Юный Синборо, удостоившись вступления в ряды взрослых, поспешил со своими родителями к клеймовщику — сегодня вечером на корабле будет праздник.

Как правило, по приходу в порт Брота занималась продажей груза, а Томияно искал новый. На этот раз морякам нужен был балласт, поэтому роли переменились. Большая толстая Брота препоясалась мечом и, прихватив на всякий случай Мату, отправилась на добычу. Томияно, положив пару бронзовых болванок в футе от сходен, поставил возле них юного Матарро и вернулся на борт заняться другими делами. Но покой его продолжался недолго: явились покупатели, и Матарро позвал капитана. Томияно умел торговаться не хуже своей матери. Уолли со своего поста у фальшборта с наслаждением прислушивался к яростному спору, который разгорелся под ним. Но вот торгующиеся сошлись в цене, и покупатели поднялись на борт проверить сохранность груза.

Уолли вернулся к изучению портовой жизни. Тау нравился юноше больше других городов петли РегиВула, хотя назвать его городом можно было лишь с большой натяжкой. Дорога, как и в других городах и поселках, была слишком узка. Она петляла между швартовыми тумбами, сходнями и грудами неотправленных товаров с одной стороны и лавками торговцев с другой стороны. Солнце грело необычно горячо для заката, освещая картину красочного и шумного беспорядка. Грохотали фургоны, кружила людская толпа, трудились группы рабов, продавцы толкали перед собой тележки, нахваливая свой товар. Здесь не придерживались никаких правил — торговля велась в любом доступном месте. Скрип колес заглушался божбой, проклятиями и бранью. В воздухе сгущалась пыль вперемешку со скотской и людской вонью. Уолли испытывал удовольствие, разглядывая лошадей этого Мира, напоминавших мифологических животных, — тело таксы, а голова верблюда. Впрочем, пахли они так же, как земные. Утром он видел разбредшееся стадо коз с оленьими рогами. Доносившийся запах был весьма знаком.

Внимание Уолли привлек фасад двухэтажного торгового дома на заднем плане этой сумятицы — темный дуб со светлым штакетником, казалось, были перенесены сюда из старой доброй Англии. Но, хотя архитектура и напоминала здесь о средневековье эпохи Тюдоров, не было надежды увидеть здесь дам в фижмах или галантных елизаветинских кавалеров. Костюмы Людей были примитивны — килты или набедренные повязки у мужчин, куски ткани, обертывающие женщин, старики обоих полов носили балахоны. Молодежь разгуливала голышом. Это был смуглый темноволосый народ, подвижный и веселый. В одежде их преобладал коричневый цвет — цвет Третьих, квалифицированных Мастеров трехсот сорока трех ремесел Мира. Желтые Вторые и белые Первые изредка мелькали в толпе, проблескивало оранжевое, красное и зеленое высокоранговых.

Худощавый юноша в белой набедренной повязке появился за спиной Уолли и сбежал по сходням, врезавшись с налету в толпу и чудом избежав гибели под колесами пароконного фургона. То был один из мальчиков покупателей, посланный, несомненно, за перевозчиками. Это означало, что Томияно совершил сделку. Через несколько минут капитан показался на палубе, провожая своих гостей. Мелькавшая на его губах улыбка говорила о том, что цена более чем удовлетворительна. Томияно был деятельным молодым человеком, агрессивным и мускулистым, обветренным до цвета темного каштана, с рыжими волосами, хотя и не такими яркими, как у Ннанджи. На нем были только короткие коричневые штаны, да еще кинжал с ремнем, свидетельствующие о его должности. Его лоб украшала татуировка из трех кораблей, но он был очень опытный моряк и, захоти он этого, мог бы получить звание более высокого ранга. Шрам на его лице был работой колдунов и, как теперь знал Уолли, кислотным ожогом. При этом Томияно казался просто подростком по сравнению с Уолли. Воины редко бывают высокими, но Шонсу был исключением — он был очень высоким. Моряку приходилось поднимать голову, чтобы взглянуть Уолли в глаза. Сейчас он так и сделал, причем на лице его было написано удивление.

— Скрываешься? — спросил он.

Уолли вздрогнул и улыбнулся:

— Остерегаюсь.

Капитан прищурил глаза:

— Так всегда поступают воины в твоем мире из снов, Шонсу?

Только в последние пару недель доверился Уолли экипажу «Сапфира», объяснив им, что не является на самом деле Шонсу, воином седьмого ранга; душа его перенесена сюда из другого мира, ей дарованы тело Шонсу, его искусство владения мечом и его незавершенная миссия. Томияно был скептиком. Он вынужден был доверять Лорду Шонсу (доверять с трудом, так как экипаж «Сапфира» не слишком жаловал воинов), но вся эта малоправдоподобная история плохо укладывалась в его голове. А такт никогда не входил в число достоинств капитана.

Уолли взглянул на него, подумал о переодевающихся детективах и безномерных патрульных машинах.

— Да, — согласился он, — они делают так очень часто.

Томияно презрительно хмыкнул:

— Когда мы последний раз заходили в Тау, ты стонал, что не можешь найти ни одного воина. Теперь город переполнен ими.

— Совершенно верно, — согласился Уолли.

Как раз этим он сейчас и занимался — изучением воинов. Волосы, стянутые в хвостики, и мечи выделяли их в толпе, а благоразумные граждане уступали им дорогу. Они разгуливали по двое или по трое, иногда — по четверо или пятеро. В основном, конечно, преобладали коричневые килты, но Уолли заметил несколько Четвертых, двух Пятых и даже, совершенно неожиданно, одного Шестого. За последний час он насчитал сорок два воина. Тау действительно был переполнен ими. Поглазев некоторое время сверху на оживленную улицу, Томияно повернулся к Уолли:

— Но почему?

Уолли положил локти на поручни и попытался облечь свои мысли в слова:

— Подумай сам, Капитан. Представь, что ты воин. Богиня привела тебя в Тау, а ты сейчас на пути в Каср. При тебе один-два подопечных. Ты Третий, а может быть. Четвертый. Сейчас в Касре, должно быть, сотни воинов… Что первым делом может понадобиться воину, когда он прибудет туда?

Томияно искоса взглянул на него:

— Женщины?

Уолли усмехнулся:

— Это конечно. А что еще?

Моряк кивнул, начиная понимать:

— Наставник?

— Правильно! Они собираются вместе выступать. Каждый из них будет искать подходящего сеньора, которому можно было бы присягнуть.

— А тебе не нужна армия? — догадался Томияно.

Уолли улыбнулся ему:

— У тебя на борту есть помещение для нее? В округенаверняка найдется несколько Седьмых, и некоторые из них будут немолоды, так как редкий воин достигал данного ранга раньше тридцати лет, будучи в расцвете сил, хотя Шонсу определенно добился этого раньше — Уолли часто изучал его лицо в зеркале и пришел к выводу, что ему где-то за двадцать. Итак, он был молод, огромен, и взгляд у него отливал сталью. Если бы он появился у сходен в своем голубом килте, то немедленно был бы атакован толпами желающих встать под его начало.

— Нет! — твердо сказал капитан. Одной мысли, что на его возлюбленном «Сапфире» может оказаться несколько дюжин воинов, было достаточно, чтобы у него разболелись все зубы. Он вяло улыбнулся и пробормотал:

— Очень мило с твоей стороны!

И это само по себе, с точки зрения Уолли, было очередным чудом.

— Посмотри! — сказал он.

Воин Шестой вернулся и теперь вышагивал впереди колонны из десяти человек. Пятый, сопровождаемый двумя Третьими, шел вслед за ними, солнечные зайчики разбежались от мечей, обнаженных в приветствии. Гражданские расступились, без сомнения, затаив дыхание.

Томияно хмыкнул и отправился по своим делам, оставив Уолли размышлять над тем, что его объяснения капитану были, собственно, полуправдой. Молодежь искала наставников, это так, но сеньоры, может, даже еще активнее искали себе подопечных. Последователи придавали определенный статус, и это было самым ценным капиталом нынче в Касре.

Не исключено, что он даже обязан был набрать армию. Он носил собственный меч Богини, он был Ее ставленником… может быть, он должен был явиться в Каср подобающим его положению образом. Это не составило бы труда. Он мог бы встретиться с Шестым и забрать того вместе с его десятью волонтерами. При сопротивлении Уолли вызвал бы его на поединок — ни один Шестой не в состоянии противостоять Шонсу. После перевязки он отправил бы побежденного на вербовку новых рекрутов. Может ли подобное предположение объяснить причину, по которой Богиня направила эту часть воинов в Тау, а не в Каср?

Мысль эта не нравилась Уолли. Сам сбор ему не нравился. Он все еще не решил, собирается ли участвовать в подобных делах или нет. Таким образом, он позволил этому Шестому в зеленом килте проследовать до конца причала. Если боги хотят, чтобы этот человек присягнул Лорду Шонсу, ни один из них не сможет покинуть Тау до тех пор, пока они не соединятся. Их корабли просто-напросто вернутся в Тау, не дойдя до Касра.

Каср был чудовищной грозовой тучей на горизонте Уолли. Он не знал, ни что он сам собирается там делать, ни что ждет его там. Ему было известно, что настоящий Шонсу был кастеляном ложи воинов в Касре, значит, Уолли рисковал быть узнанным по прибытии. Он мог найти там семью или друзей. Или врагов. Ннанджи считал, что Уолли должен предводительствовать сбором. Может быть и так, ведь он наверняка знал о колдунах и их сверхъестественных способностях больше других воинов. Но благодаря своим знаниям Уолли прекрасно понимал, что сбор является ужасной ошибкой и был скорее готов препятствовать ему.

Томияно собрал своих людей. Холийи, Малоли, Линихио и Олигарро — два его кузена и два кузена жены. Они открыли палубные люки, сдвинув в сторону сходни. На верхней палубе оставшиеся ребятишки шумно резвились под присмотром Фиа, пользовавшейся неоспоримым авторитетом своих двадцати лет. Подъехавший фургон привез бригаду рабов. Надсмотрщик, толстяк Пятый, громким фальцетом принялся выкрикивать бессмысленные приказы. В конце концов лебедка была поставлена на землю и приведена в рабочее состояние. Уолли наблюдал за тем, как выгружались бронзовые болванки, доставленные из Ги. Какая-то из них, подумал он равнодушно, спасла ему жизнь от мушкета колдунов в Ове.

Рабы были почти черными, так как никто, конечно, не станет тратиться на одежду для них. Запуганные и измученные люди — тощие тела, спины в шрамах, драные набедренные повязки — работали словно дьяволы, напрягаясь так, что трещали кости выступающих ребер. Во время работы им не позволялось ходить — только бегать. Они давили на ручки лебедки так, что глаза вылезали из орбит. Уолли с трудом переносил это зрелище, рабство вообще больше, чем что-либо другое, внушало ему отвращение к этому варварскому, находящемуся в железном веке Миру. Соломенные крыши лавок могли кишеть крысами, люди — кормить собой вшей, аллеи — вонять мочой, а улицы — быть загажены всякой дрянью… со всем этим он еще мог как-то мириться, но выносить рабство было выше его сил. Хозяин рабов достал плеть и принялся щелкать ею для острастки. Он и не подозревал об опасности, нависшей над ним с высоты планшира корабля. Достаточно ему было хоть раз ударить кого-нибудь по-настоящему, и он тотчас бы валялся на булыжниках мостовой, нещадно избиваемый своей же плетью… но он не знал об этом, да так и не узнал. Фургон загрузился и уехал. Следующий занял его место.

Кое-кто из экипажа «Сапфира» вернулся, завершив свои дела в городе, и остановился поболтать с великаном в голубом килте. В Тау творится что-то невообразимое, доложили они. Две тысячи воинов прошли через него, направляясь к месту сбора и ведя за собой еще во много раз большее количество сопровождающих. Тау — маленький городок, местные жители совсем потеряли покой.

Томияно спустился на палубу и принялся взвешивать золото покупателей. Уолли продолжал наблюдать за происходящим на берегу, отметив, что воины стали ходить группами, как он и предсказывал. Пятый собрал уже семерых, а чуть позже торжествующий Шестой промаршировал в сопровождении пятнадцати. Потом вернулся Катанджи, снежная белизна новой повязки гармонировала с его белым килтом. Он выглядел еще меньше обычного, лицо его было бледным, темные глаза не искрились — возможно, лекарь причинил ему боль, снимая старые лубки. Его волосы уже несколько отросли, но продолжали закручиваться в тонкий пучок вместо того, чтобы собраться в хвостик воина. Меча при нем, конечно, не было. Только чудо могло заставить снова двигаться его руку, но чудеса не представлялись чем-то слишком уж необычным в окружении Шонсу. Катанджи попытался воспроизвести подобие своей обычной улыбки, белые зубы сверкнули на темном лице, тогда как глаза с удивлением отметили необычный внешний вид Уолли.

— Где твой брат? — спросил Уолли.

Катанджи ухмыльнулся:

— Я оставил его там, милорд.

Ему не нужно было ничего больше говорить. Ннанджи все еще сходил с ума от резвушки Таны, но прошло уже четыре недели, достаточно времени для того, чтобы набраться новых сил.

— Девочки заняты, как я понимаю? — кивнул Уолли.

Катанджи повел глазами.

— Они говорят, что все подорожало, — вздохнул он, — поэтому они подняли цену.

Маленький невинный Катанджи, конечно, уже утешил Диву, Меи и потом, возможно, и Хану еще на корабле, а потребности его были несравнимы с желаниями брата. Нужно было что-то большее, чем женщины, чтобы заставить Катанджи потерять голову.

Уолли кивнул, снова вернувшись к своим наблюдениям. Мысли его опять стали крутиться вокруг непроходящей заботы — Касра и ожидающих его там неприятностей.

Томияно вернулся на палубу, размахивая кожаной сумкой. Он радостно улыбнулся Уолли, позвенев многозначительно содержимым сумки, после чего склонился у переднего люка, громко переговариваясь с Олигарро и Холийи, спустившимися туда проверить балласт. Рабы окончили работу и теперь устало плелись к сходням. Потом… Проклятье!

Уолли сразу забыл и о моряках, и о рабах. Двое воинов переходили дорогу, явно направляясь к «Сапфиру». Отдых закончился! Уолли тихо опустился за своим мечом. Он все еще стоял на коленях, застегивая пряжки перевязи, когда сапоги пришельцев простучали по сходням. Два воина прошли на палубу справа от него.

Томияно быстро, словно его ударили, обернулся. Сделал два быстрых шага навстречу пришедшим ноги широко расставлены, руки уперты в бока, на лице агрессивное выражение, злость пульсирует, как маячный фонарь.

Уолли с удивлением рассматривал сапоги воинов: хорошо выделанная кожа, сияют, как зеркало. Над ними превосходно сшитые килты из тонкой шерсти отличного качества, а складки отглажены до остроты ножей — красный у Пятого и белый — у Первого. Глаза Уолли поднялись выше, и он увидел перевязь и ножны из кожи, не хуже выделанной, чем на сапогах. Ремни были смазаны маслом, кроме того украшены топазами. Еще выше — рукоятки мечей украшены серебряной филигранью и еще большим количеством топазов, головные заколки тоже из серебра. Ладно же! Он бесшумно поднялся с колен, собрал назад свои волосы и закрепил их своей собственной головной заколкой с сапфиром, в то же время не переставая разглядывать этих путешественников. Свободными мечами они быть не могли, так как свободные мечи выставляли напоказ свою бедность. Они могли, конечно, быть гарнизонными воинами, но немногие города экипировали бы свою полицию подобным образом. Мог ли воин с честью носить такую одежду? Уолли повел плечами, сдвигая меч на спине так, что его рукоятка оказалась прямо за головой. Потом снова положил локти на планшир и приготовился получить удовольствие. Пятый повел себя недопустимо с точки зрения законов о частном владении, каковым являлся корабль. Это могло быть от небрежения, но он знал достаточно, чтобы отсалютовать капитану как старшему и не обнажить меч на палубе. В приветствии он пользовался гражданскими жестами.

— Я — Полини, воин пятого ранга, и мое самое сильное и заветное желание, чтобы Сама Богиня одарила тебя долгой жизнью и счастьем и научила принять мои скромные и чистосердечные услуги по оказанию тебе помощи в любом из твоих благородных начинаний.

Это был крупный сильный мужчина, возможно, где-то немного за тридцать.

Голос его был громким, ясным и выдавал человека образованного. Первое впечатление Уолли говорило, что этому Полини можно доверять. Томияно так не думал. Он, прищурясь, выждал долгую оскорбительную минуту. Потом произнес традиционное приветствие, интонацией показывая, что на самом деле не имеет в виду того, о чем говорит:

— Я — Томияно, Мореход третьего ранга, хозяин «Сапфира», почту за честь принять твои любезные услуги.

Первый был просто ребенком, худеньким, легким и гораздо меньшего роста, чем его наставник. Имеющих низкие ранги обычно не представляют. Он стоял робко и молча слева от Полини. Малоли и Линихио тихо подошли к пожарным корзинам, где хранились ножи. Томияно должен был заметить Уолли, но он не спускал глаз с Пятого.

— Разрешишь подняться к тебе на борт. Капитан?

Томияно всплеснул руками:

— А мне казалось, ты уже это сделал.

Уолли по опыту знал, как любит Томияно провоцировать воинов.

— Капитан, — сказал Пятый, — я хочу отправиться на твоем корабле вместе со своим подопечным.

Томияно засунул большие пальцы за ремень, правая рука — ближе к кинжалу.

— Это семейный корабль. Мастер. Мы не перевозим пассажиров. Да пребудет с тобою Богиня.

— Два серебряных, Мореход! Если будет на то Ее воля, ты вернешься обратно в тот же день.

Олигарро и Холийи выплыли из двери носового кубрика. Они тоже прошествовали к пожарным корзинам. Дети на верхней палубе затихли и выстроились вдоль перил, следя за происходящим. С берега доносились ржание лошадей и скрип фургонов.

— А, так вы Меняющие курс? И откуда Она вас таких вытащила?

Затылок Полини покраснел, но он сдержанно ответил:

— Из Пло. Вы о таком вряд ли слышали.

Капитан все еще не смотрел на Уолли. Но его ответ предназначался и ему.

— Конечно, я слышал о Пло. Прекраснейшая женщина из всех, что я видел, была родом из Пло. Далеко на юге, как я понимаю?

— Пло славится красотой своих женщин, — согласился Полини.

— Но никак не манерами своих мужчин.

Очень немногие воины могут стерпеть подобное от гражданских. Очень немногие. Юнец издал какой-то шипящий звук, рука Полини потянулась к мечу. Каким-то образом ему удалось сохранить над собой контроль.

— Ты тоже не демонстрируешь хороших манер, Мореход.

— Ну и шагай отсюда.

— Я уже сказал, что мы хотим отправиться на твоем корабле. Кроме того, увеличиваю плату до пяти серебряных и прощаю тебе твою дерзость.

Капитан помотал головой:

— Гарнизон Тау снаряжает для воинов корабль, который должен отплыть завтра. Вчера такой же дошел до Касра за час, с Ее помощью.

— Мне это не нужно.

Томияно удивленно поднял брови:

— Ха! Ты не хочешь идти в Каср?

Это было сказано тоном, откровенно обвиняющим в трусости.

Уолли ждал вспышки.

Ее не последовало, но она сгущалась где-то рядом. Голос Полини прозвучал октавой ниже.

— Да. Я пока не собираюсь идти туда, если Она позволит.

— Ну а я не собираюсь идти в Пло, несмотря на прелести его женщин.

Кулаки воина сжались. Уолли приготовился к прыжку. Все это было забавно, но игра становилась чересчур опасной.

— Твоя наглость переходит все границы. Воины находятся на службе у Богини, и ты обязан оказывать им помощь. Не испытывай больше моего терпения!

— Убирайся с моего корабля, не то я позову друзей!

Невероятно, но Полини все еще не обнажил меча, хотя Первый уперся в него яростным взглядом.

— Каких друзей, Капитан? — презрительно спросил Полини, обводя взглядом остальных моряков.

— Вот этого для начала, — кивнул Томияно в сторону Уолли.

Первый обернулся, Пятый же, остерегаясь подвоха, — нет.

— Наставник! — срывающимся голосом вскрикнул Первый, и Полини оглянулся.

От ужаса у него перехватило дыхание — голубой килт, метка семи мечей…

В первый момент никто не сказал ни слова. Уолли наслаждался произведенным эффектом, хотя и чувствовал себя несколько неудобно. Полини не мог не заметить его потрепанных сапог, поношенного килта и резкого их контраста с перевязью чудесной работы. Потом Пятый отступил и отсалютовал.

Уолли приветствовал его. Это было его привилегией — говорить первым. Капитан надеялся, что Уолли спустит этих наглецов с корабля, но у того появились новые заботы, и не лишенные приятности. Полини был крепким человеком с честным лицом. Первый стоял безучастно, но вот он моргнул, и Уолли увидел его веки. Ага!

— Мои поздравления, Мастер, — с улыбкой сказал Уолли, — не многие из воинов сумели бы выдержать характер, имея дело с Мореходом Томияно.

— Ваша милость очень любезны, — деревянным голосом сказал Полини, — я вижу, что нечаянно ошибся в выборе этого корабля. Конечно же, он идет в Каср.

Он не мог не помнить обвинения в трусости, брошенного Томияно, обмирая от мысли, что Седьмой слышал и, вероятно, разделяет его.

— С твоего разрешения, милорд, я уйду. Уолли совершенно не собирался отпускать его без объяснений, но первым делом нужно было выдержать характер Седьмого.

— Ну нет. Мастер, — заявил он, — ты выпьешь со мной эля. Мы должны с тобой повеселиться. Мореход — три кружки среднего!

Томияно сразу сбавил тон, его нахальная улыбка исчезла.

Показав рукой в сторону бака, Уолли пригласил:

— Пройдем, Мастер Полини, — сказал он, — прихвати с собой и Его Высочество.

Глава 2

Менестрели этого Мира пели множество баллад и героических песен о смелых героях и хитроумных девах, о чудовищах и колдунах, о щедрых богах и королях, но одного персонажа явно недоставало Шерлока Холмса. Замечание Уолли чуть не заставило Полини схватиться за меч. Томияно сотворил охранный знак Богини, потом расслабился, решив, что Лорд Шонсу снова взялся за свои штучки. Мальчик побледнел.

— Нет, никакого колдовства. Мастер Полини! — успокаивающе сказал Уолли. — Только лишь опытный взгляд воина — так, наблюдение.

Полини озадаченно посмотрел на своего подопечного, потом снова перевел взгляд на этого странного воина:

— Наблюдение, милорд?

Уолли улыбнулся:

— Немногие наставники оденут Первого так хорошо. Еще реже Пятые берут Первых в подопечные, да ты и сам одет как человек высокого положения. Но пойдем дальше. Я заметил, что его лицевая метка уже зажила, а он так молод, что принять его клятву можно было бы только в виде исключения. Волосы его достаточно длинны, чтобы собрать их в хороший хвостик воина, значит, его приняли не меньше года назад, а только лишь сыновья воинов обычно становятся военными; кроме того, его отцовская метка показывает, что он сын жреца. Элементарно, Мастер Полини.

Как правило, королевские дома основываются воинами, но королевское поприще весьма опасно. Ни один воин не смеет отказаться от вызова на поединок, тогда как жречество неприкосновенно. Сыновья королей обычно идут в жрецы.

Полини принял эти аргументы и склонил голову в знак согласия.

— Учись, — сказал он, поймав взгляд своего подопечного.

Мальчик кивнул и благоговейно уставился на Седьмого.

Доверие теперь было восстановлено. Уолли повел их прямо в дальний конец палубы, достаточно удаленный от гомона и суеты причала. Люк кормового трюма был все еще открыт, доски были сложены аккуратной стопкой, образуя подобие невысокой стенки, которая могла сойти за скамью. Но прежде чем сесть…

— Представь его. Мастер.

— Лорд Шонсу, позволь представить тебе моего подопечного Арганари, Первый.

Где я мог слышать это имя, — подумал Уолли. Мальчик потянулся за своим мечом, потом вспомнил, что находится на корабле, и начал приветствие с гражданских жестов. Голос его был срывающимся, детским и до смешного немузыкальным, так что превращал утверждение в вопрос:

— …в любом из твоих благородных начинаний?

Уолли заверил, что почтет за честь принять его услуги. Он усадил своих гостей на доски, сам же расположился на пожарной корзине за кормовыми ступенями. Из этого положения он мог наблюдать за ними, не теряя из виду сходни.

Над ним торчали любопытные головы ребятишек. Мальчик оказался куда моложе, чем решил Уолли при первом взгляде. Уолли подумал о двух других Первых, которых он знал. Один из них, Матарро, был воином — морской крысой и во всем, кроме имени, походил на моряка. При этом он относился к своей должности очень серьезно, почитая за честь служить воином. Другим был пострел Катанджи, чьего скептического цинизма хватило бы и на человека в четыре раза его старше. Этот же парнишка не походил ни на одного из них. Он был явно возбужден мыслью, что Богиня провела его через полмира с далекого юга на север, и теперь он уже совсем недалеко от первого в веках сбора. Кроме того, он производил впечатление весьма здравомыслящего, что не соответствовало его годам.

Посетители молча сидели на досках, дожидаясь, когда Седьмой соизволит заговорить.

— У тебя что-то случилось. Мастер Полини? — начал Уолли. — Могу я помочь?

— Ничего серьезного, Лорд Шонсу, но… Мне бы не хотелось говорить об этом.

— Ну тогда я догадаюсь! — Назойливость была прерогативой Седьмых. — Вы идете из храма?

Полини привстал, снова схватившись за меч. С трудом заставил он себя сесть, не сводя глаз с говорившего.

Уолли успокаивающе улыбнулся:

— Ты, конечно, прав, предполагая колдовство. Колдуны могут изменять метки на лбу, так что любой мужчина, любая женщина могут оказаться колдунами. Я, однако, нет.

Он с беспокойством подумал, не заметили ли они эту проклятую материнскую метку, которой Бог наградил его левое веко. Это создало бы серьезные проблемы.

— Я могу только поразмышлять на тему, что мог бы делать честный человек, оказавшийся в твоем положении.

У Полини было лицо честного человека. Вероятно, наставником принцу выбрали достойнейшего в дворцовой гвардии — в нем чувствовался сильный характер. Парень был в хороших руках.

— По некоторым причинам вам нужно было попасть на корабль. С вами была большая свита воинов, раз вы сопровождали принца. Богиня потребовала их на сбор, и вот вы здесь.

Полини и Арганари согласно кивнули, не находя слов от восхищения проницательностью воина, что польстило самолюбию Уолли.

— Ты оказался перед дилеммой — долгом перед Блаженнейшей и долгом перед принцем. Твоим решением было отправить остальных воинов на сбор, самому же попытаться вернуть мальчика домой. В такой ситуации я бы отправился в храм, прося у Нее разрешения доставить его обратно в безопасности, заверяя, что сам немедленно возвратишься после этого на сбор. Кроме того, я думаю, следовало бы пообещать привести за собой еще воинов.

Полини взглянул на мальчика, оба при этом улыбнулись.

— Убийственно! — провозгласил Первый. — Твоя проницательность соответствует твоему рангу, милорд? — спросил Арганари.

Снова этот идиотский вопрос. К тому же речь слишком цветиста для его лет.

Появился сам Томияно с подносом. Поставив перед каждым гостем кружку, он изогнулся в низком поклоне. Уолли заподозрил в этом какой-то подвох.

— Пусть укрепит Она ваши руки и обострит ваши глаза! — провозгласил он, поднимая свою кружку.

— Твои так же! — хором отозвались остальные, и все трое выпили.

Уолли поперхнулся, задохнулся и выплюнул. Его пиво было нестерпимо соленым. Он повернулся вслед удаляющейся спине Томияно и поймал улыбки моряков, стоявших сзади, — это был ему урок не унижать достоинства капитана перед путешественниками! Уолли выплеснул пиво, сплюнул и смущенно объяснил этот спектакль присутствующим, которые снова смотрели на него озадаченно.

— Вы знаете о том, что воинов — морских крыс учат пикироваться с воинами?

— Я слышал об этом, — кивнул Полини. — Это оскорбительно.

— Вовсе нет, — возразил Уолли. — Я хотел бы объяснить, почему должен простить моему другу его выходку. На палубе своего корабля этот человек занимает положение не ниже Пятого или даже Шестого, как воин.

Глаза Пятого удивленно раскрылись:

— Ты шутишь, милорд?

— Совсем нет! На земле он, конечно, сразу теряет все свои привилегии, хотя не уронит своего достоинства, если пройдется пешком. Но гражданским этого рода позволено больше.

Это объяснение потрясло воинов.

— Я расцениваю это как предупреждение, Мастер Полини. Ну а теперь расскажите мне, что заставило вас выбрать именно этот корабль?

Вернувшись к своим проблемам, Полини помрачнел:

— Он показался мне более ухоженным, милорд.

Уолли согласно кивнул:

— Не хотите ли совет?

Конечно, кто откажется выслушать Седьмого.

— Ваша внешность весьма презентабельна. Мастер. Посреди Реки свидетелей не найдешь, а все моряки немного пираты. Почему бы вам не сменить одежду, чтобы не вводить их в искушение?

— Благодарю за совет, — вспыхнул Полини. Тем не менее он ему, конечно, не последует. Полини не мог представить, как он появится в Пло без щегольского килта, перевязи и сапог.

— Кроме того, вы можете смело отправляться на сбор. Большинство воинов там будут свободны. Вряд ли среди них найдутся такие, как Новичок Арганари.

Ответом ему было молчание. Мальчик нахмурился.

— Теперь я вижу, что неправильно выбрал корабль, милорд, — сменил тему Полини. — Очевидно, что Богине потребуются твои ценные услуги на Ее сборе. Ты ведь плывешь в Каср?

Теперь была очередь Уолли почувствовать себя неуютно.

— Не совсем так. Я плаваю в этих водах уже две недели с тех пор, как услышал о сборе. Бог послал попутный ветер, когда корабль вышел из Ова, но Богиня не наложила Своей руки, чтобы повернуть корабль.

На лице Полини было написано предельное изумление. Богиня не принимает Седьмого?

— Тем не менее мы тут неплохо проводим время, — сказал Уолли. — Где-нибудь на следующей неделе, может, и попадем в Каср.

— В таком случае, ты изучил эти воды, милорд? — заметил мальчик, и этот вопрос прозвучал в его устах утверждением.

Теперь Уолли понял, в чем дело, — Арганари не умел правильно выбрать нужную интонацию. Он мог бы сделаться объектом насмешек, вздумай петь молитвы, а ведь даже королевские жрецы вынуждены заниматься этим. Вот почему он присягнул как воин, а не как жрец, — все остальные роды деятельности закрыты для королевских сыновей.

— Я ознакомился с ними, Новичок. Видишь эти горы на юге? Они называются РегиВул, и город колдунов Вул лежит где-то среди них.

Воины посмотрели в указанную сторону поверх сверкающей воды. Над низкой линией далекого берега синели пики, дрожавшие в жарком мареве. Облако вулкана еще держалось над ними.

— Река огибает РегиВул. Левый берег, находящийся внутри петли, занят колдунами, всего их городов семь. Туда не ступишь, не рискуя немедленно погибнуть.

— Так это правда? — спросил Полини. — В южных горах Пло бытуют легенды о колдунах, но я не верил в них, пока не попал сюда и не услышал о сборе.

Холийи, очень тощий моряк, с кривой усмешкой принес Уолли еще пива. Уолли поблагодарил его и смыл противный привкус во рту.

— Да, все правда. Этот корабль побывал во всех четырнадцати городах петли, но, честно признаюсь, я прятался в каюте, когда мы были в колдовских портах.

Полини был шокирован, хотя старался этого не показать.

— Значит, они так опасны, как о них говорят местные?

— Может, больше того, — заверил его Уолли. — Один из них убил человека прямо здесь, на палубе. Колдуны могут убивать на расстоянии. Им можно противопоставить только скорость, брошенный нож в этом случае — лучшее оружие, чем меч.

Его слушатели ужаснулись бы, узнав, что он прячет в сапоге нож и тренируется с ним ежедневно.

Он не стал также показывать им дыры, оставленные в планшире мушкетными пулями.

— Но они ведь не невидимки? — воскликнул Арганари, отирая пиво с губ. — Местные говорят о том, что их посетили воины.

— Уже говорят? — сказал Уолли. — Перескажи мне.

Мальчик просиял и принялся весьма смешно исполнять балладу, хотя на жестком лице Полини явственно рисовалось сомнение.

— В Ове, милорд. Две недели назад. Говорят, что воины с корабля атаковали банду колдунов, выдержав их громы и молнии. Они загнали их в фургон и перерезали этих нечестивцев. Вели их Седьмой и очень молодой рыжеволосый Четвертый, милорд. Нам говорили, что они могли бы захватить и саму злодейскую башню, взяв город, да только… Седьмой… решил… не делать этого.

Ужас застыл на его юном лице.

Стали слышны шум и крики с причала; белые птицы парили по ветру. На соседнем корабле пронзительно скрипела мачта.

Седьмые вообще редки, и встречаются не чаще квадратных яиц. Они не прощают намеков на трусость. Полини замер, очевидно, гадая, какую реакцию вызовут слова его подопечного.

— Я уверен, что у него была на то веская причина, милорд, — шепотом сказал мальчик.

— Возможно, — бросил Уолли. Ему казалось, что в этом примитивном Мире новости не могут разлетаться быстрее голубей колдунов, большинство же из них вряд ли могло расходиться вообще. Известие о битве при Ове уже разнеслось по всей Реке, а значит, и по всему Миру — история о воинах, сразившихся с колдунами, рыжеволосом Четвертом и черноволосом Седьмом, которые отозвали своих солдат, когда победа была почти уже одержана. Это создавало новую проблему вдобавок к уже имеющимся — и про нее он не мог сказать, что она ему не нравится.

Прервав молчание, он улыбнулся и сказал:

— Эта история заключает в себе больше, чем досужие россказни докеров.

Ему ответили хором:

— Конечно, милорд.

— Конечно, милорд.

В этот момент на сходнях появился Ннанджи, увидел сборище и решительно двинулся к нему. На лице его сияла всегдашняя невозможная улыбка, которая на этот раз была даже еще шире, возможно, из-за его занятий на берегу. Он был высок, молод, долговяз и обладал невероятно рыжими, по меркам Людей, волосами. Одет он был в оранжевый килт Четвертого.

Полини и Арганари молча переглянулись и поднялись.

— Мастер, имею честь… — Уолли представил Ннанджи, Четвертого, подопечного и названого брата, а после соблюдения этих формальностей преподнес сюрприз Ннанджи, представив ему Первого.

— Арганари? — Ннанджи сморщил нос, как делал всегда размышляя. — Один из великих героев носил это имя.

— Мой предок, Адепт.

Ннанджи принял это заявление за вопрос и озадаченно взглянул на него.

— Основатель его королевского дома, — пояснил Уолли, направляя мысли своего подопечного в нужную сторону.

Мальчик гордо кивнул.

— Королевство Пло и Фекса, — сказал он. — Мой отец — святейший Арганари XIV, жрец седьмого ранга.

Таким образом, этот Арганари старший сын. Проблемы Полини были куда более сложными, чем предполагал Уолли.

— Он вошел во многие эпосы, — задумчиво произнес Ннанджи, — один из моих любимых начинается так…

Где-то после двадцатой строчки Уолли положил ему на плечо руку, призывая остановиться, и предложил всем снова сесть.

Ннанджи опустился на пятки позади Уолли и гостей.

— Ну и, конечно, Арганари повел воинов из Ксо, — сообщил он. Потом взглянул искоса на Уолли и прибавил:

— С топазовым мечом, четвертым мечом Чиоксина!

Так вот почему ему было знакомо это имя!

— Моим мечом! — воскликнул гордо Арганари.

Ннанджи взглянул на меч мальчика и нахмурился.

— Он не носит его, — пояснил Полини, — но это предмет гордости его дома; и когда он вступал в гильдию. Лорд Коллороно, рив дворцовой гвардии, посвятил ему этот меч. Он первый воин в династии со времен великого Арганари, так что это была весьма торжественная и грандиозная церемония.

— Уверен, что ты постарался побыстрее забрать меч у него после ее окончания, — усмехнулся Уолли.

Полини понимающе улыбнулся:

— Лишь величайшие воины могут носить один из семи мечей, милорд.

— Опиши нам четвертый, — с улыбкой сказал Ннанджи.

Глаза мальчика гордо сверкнули:

— На рукоятке страж — золотой василиск, держащий топаз. Василиск означает «Правосудие с милосердием», что является девизом нашего дома. На одной стороне клинка изображены воины, сражающиеся с чудовищами, на другой — девы, играющие с ними.

— Это волшебное оружие, — подхватил Полини, радуясь возможности вставить свое слово в это замысловатое повествование. — Я проверял его — баланс, упругость — волшебные! Репутация Чиоксина хорошо подтверждается.

Ннанджи, улыбаясь, повернулся к Уолли.

— Что-то вроде этого? — спросил Уолли.

Он обнажил свой меч и протянул его собеседникам.

Рукоятка все это время находилась за его головой, не позволяя им как следует разглядеть оружие. Полини и Арганари задохнулись от удивления.

— Седьмой! — закричал Арганари. — Сапфир и грифон! И рисунки совершенно такие же. Это действительно он? Я имею в виду — седьмой меч Чиоксина?

— Возможно.

Легендарный меч потряс воинов. Полини стал совершенно белым, а мальчик, наоборот, раскраснелся от возбуждения.

— Но, милорд?.. — Краска еще больше залила лицо Арганари.

— Да?

— Шесть мечей знамениты… но нет повестей о седьмом. Говорят, что Чиоксин отдал его Богине.

— Так, может, история еще не окончена? — предположил Ннанджи, его ненормальная улыбка все еще крепко держалась на месте.

Полини и Арганари задумчиво кивнули, зачарованно глядя на меч.

— Грифон — символ королевской власти. Он значит — «Власть, осуществляемая мудро», — сказал мальчик, разглядывая стража меча.

— Очень длинный клинок, — сказал Полини.

— Попытаешь счастья? — спросил Уолли.

— Конечно, нет, милорд!

— Он отлично сохранился, — сказал мальчик странным голосом, как будто задавая вопрос. Мой меч весь в зазубринах и дырках, как будто что-то пролетело сквозь него.

Ннанджи задумчиво кивнул.

— Такую метку могла оставить колдовская молния.

Полини и его подопечный обменялись взглядами. Потом мальчик снова принялся разглядывать меч.

— Посмотри на поперечные штрихи, наставник. Это говорит о том, что Чиоксин был левшой. На всех его мечах, не исключая и седьмой, штриховка идет слева направо.

— О чем это ты? — пробормотал Уолли, разглядывая то, что показывал мальчик. — Как Леонардо да Винчи? Спасибо, Новичок. Я не знал. Но ведь это не вредит ему, правда?

Ннанджи улыбнулся.

— Вы хотели бы знать, как я получил его, — сказал Уолли, убирая клинок в ножны. Он пожал плечами. — Законный вопрос. Мне вручил его Бог.

Он отхлебнул пива.

— А еще — заколку с сапфиром, и сказал, что Богиня дает мне задание.

Теперь Полини понял, и на него это произвело сильное впечатление.

— Ты должен стать предводителем сбора в Касре, милорд!

— Может быть, — сказал Уолли. — Но если так, Она не торопится переносить меня туда. Может, это потому, что я должен был встретиться с вами? — Он взглянул на задумчиво кивнувшего Ннанджи.

— С нами?

— Я теряюсь в догадках, что может значить эта встреча, Мастер Полини. Странные вещи происходят иногда — со мной они случаются все время. Зачем мы встретились — обладатели мечей Чиоксина? Сбор может оказаться неплохой тренировкой для принца. В серьезный бой его, конечно, никто не пустит, чтобы не подвергать опасности.

Арганари не мог скрыть своей радости.

Но Полини покачал головой:

— Я присягал охранять его и должен вернуть его домой. Если я не прав и Богиня хочет его — что ж, тогда мы встретимся на сборе.

Свет погас в глазах мальчика. Принцев учат подчиняться долгу.

— Адепт, — сказал он, — правда ли, что ты вел фургон против колдунов в Ове?

Ннанджи улыбнулся.

— Мы здорово покрошили их там! Четырнадцать убитых колдунов, — он предупреждающе взглянул на Уолли, чтобы тот не сказал «пятнадцать».

Мальчик снял со своей головы заколку и протянул ее Ннанджи.

— Лорду Шонсу дал его заколку Бог, — сказал он. — Возьми мою — мне не суждено попасть на сбор. Она принадлежала моему предку, тот носил ее на сборе в Ксо. Ты наденешь ее перед боем против злодеев?

— Новичок, — строго сказал Полини, — эту заколку дал тебе твой отец. Она веками хранится в вашей семье. Ты не имеешь права отдавать ее первому встречному!

— Но это не первый встречный! Это — герой!

— Думаю, он прав, Новичок, — мягко сказал Уолли.

Это, конечно, не меняло дела. Но Ннанджи, раздувшись от гордости, что его назвали героем, тоже подтвердил правоту наставника.

Мальчик неохотно снова надел заколку.

— Благодарим за гостеприимство, — сказал слова формального прощания Полини. — Теперь с твоего разрешения я поищу другой корабль, поменьше и без моряка-воина Шестого! — добавил он, откровенно скептически улыбаясь.

Озадаченный и обеспокоенный Уолли позволил гостям уйти. Но тут на сходнях появилась Джия. Она по-прежнему оборачивалась, как все рабыни, в простое полотнище, но достоинства ее фигуры не могла скрыть никакая самая грубая одежда.

Забыв на корабле об условностях Мира, Уолли протянул к ней руки, обнял и, повернувшись к гостям, сказал:

— Джия, дорогая, это гости из твоего родного города. Мастер Полини и Его Высочество Принц Арганари.

Воины уставились на полосу рабыни на лице Джии. Она тоже застыла, а потом упала на колени и прижалась лбом к полу.

Первым пришел в себя Арганари. Он поднял ее и ласково сказал:

— Я действительно вижу, что репутация Пло как родины красивейших женщин справедлива. — Это было очень любезное высказывание.

Уолли миллион раз обругал себя за глупость.

Глава 3

Мастер Полини быстро пошел к сходням, взяв своего подопечного за руку. Он был откровенно рад покинуть этот сумасшедший дом — «Сапфир» — с его ненормальным капитаном и непонятным Седьмым. Но когда, он оказался у сходней, Брота как раз поднималась на борт.

Среди сухопутных воинов женщины попадаются редко. Толстых воинов вообще не бывает. Воин в пожилом возрасте, не расстающийся с мечом, — удивительное явление. Брота объединяла в себе все эти перечисленные качества. В своей необъятной красной робе, с седым хвостиком на голове и мечом за плечами, она производила неотразимый эффект. Уолли с удовольствием наблюдал за их встречей. Брота вынула меч и салютовала равному. Наверное, в лице Полини было что-то такое, что вызвало презрительную усмешку Броты. Как и ее сын-моряк, она недолюбливала сухопутные воинов.

Полини еще не видел Маты! Эта девочка, обременявшая себя только двумя полосками ткани на теле, фехтовала получше многих мужчин.

Уолли попросил прощения у Джии, проклиная себя за проявленную несдержанность, потом повернулся, чтобы рассказать начало истории Ннанджи, который все еще пребывал на седьмом небе оттого, что его, сына циновщика, принц назвал героем. Подошла Брота:

— Надеюсь, мы отплываем сегодня, милорд?

Уолли пожал плечами:

— Если Богиня торопится, Она отправит нас. Ты не нашла товара?

Брота возмущенно фыркнула:

— Пф! Цены сумасшедшие.

Катанджи уже прокомментировал цены в борделе. В денежных вопросах он был очень сведущим человеком. Теперь Уолли размышлял, не вызвал ли сбор роста цен на продовольствие. И на женщин. В Касре это должно сказываться заметнее, чем в Тау.

Вообще здесь целый клубок проблем. Кто собирается оплачивать этот сбор? Возможно, большинство из прибывших — свободные мечи. Они могут повести себя достаточно буйно, и Каср превратится в опасное место для его жителей. Экономика Мира была примитивной: натуральный обмен. Полубог выразил свою милость к Уолли, вознаградив его сапфирами и объяснив это «необходимыми расходами». Возможно, это был намек на то, что Уолли должен руководить сбором. Но тогда почему его туда не пускают?

Он бросил взгляд через портовую дорогу на ближайшие лавки торговцев.

— Богиня часто в последнее время приводит к тебе выгодных торговцев, хозяйка, — сказал он. — Что они принесли?

— Бычьи шкуры! — воскликнула Брота. — Отвратительная вещь! Я не хочу, чтобы мой корабль был полон вонючих шкур!

— Шкуры? — повторил он задумчиво.

Брота сразу поняла. Брота и золото обладали взаимным притяжением.

— Шкуры? — эхом отозвалась она. Разговор приобретал оттенок монотонности.

— Если мы придем в Каср… если я возглавлю сбор — а это еще весьма значительное «если», — тогда, я думаю, шкуры станут там в цене.

— Перевязи? Сапоги? — Она недоверчиво нахмурилась.

— Нечто большее, я бы сказал.

— Седельная кожа? Ты собираешься победить колдунов с помощью кожи, Шонсу?

Он кивнул, улыбнувшись.

Брота, приблизившись, внимательно посмотрела на него.

— Колдуны выгнали из городов всех дубильщиков кож. Здесь есть какая-нибудь связь?

— Ни малейшей.

Брота насупилась. Потом развернулась, кликнула Мату и скатилась по сходням.

Уолли огляделся. С радостью увидел, что Катанджи снова появился на палубе и был теперь уже не так бледен. Уолли окликнул его.

— Получше себя чувствуешь? — спросил он.

Парень одарил его невозможной смесью дерзкой и невинной улыбок.

— Да, спасибо, милорд?

Катанджи, в зависимости от обстоятельств, мог быть ангельски вежливым и дьявольски грубым.

— Мне нужна твоя мудрость, Новичок, — сказал Уолли.

— Всегда к услугам твоим и Богини, милорд, после оказания их своему денежному мешку, конечно.

— Отлично! — сказал Уолли с заговорщической улыбкой. — Госпожа Брота собирается покупать кожи. Я хотел бы знать, сколько она заплатит за них.

— И это все? — ухмыльнулся Катанджи, после чего кивнул и сбежал на берег. Ну, конечно, он мог бы разузнать еще и о подробностях сексуальной жизни дедушки дубильщика, если бы Уолли потребовалось.

Уолли постоял, наблюдая, как его шпион последовал за Бротой. Воинов нигде видно не было. Потом появился Ннанджи, интересуясь, что названому брату потребовалось от его брата настоящего. Подопечный Ннанджи приносил ему массу беспокойства своими явно невоинскими склонностями, приводя своего наставника чуть ли не в отчаяние. Уолли решил ничего не объяснять, опасаясь, что его неправильно поймут.

— Нашел ли ты Адепта Киониюйи? — поинтересовался он.

На лице Ннанджи появилась хмурая складка.

— Кто-то успел раньше, милорд брат. В прошлый их приход в Тау Киониюйи, будучи фактически ривом, отсутствовал на посту, оставив город на попечение сомнительного гарнизона. Это, в глазах Ннанджи, было преступлением против идеалов чести воина. Судя по тому, что вопрос дальше не обсуждался, Уолли понял, что Ннанджи ничего не забыл. В таком случае лучше было бы поговорить о делах сегодняшнего утра.

— Новым ривом стал Досточтимый Финдериноли, — продолжил Ннанджи. — Он со своими приближенными прибыл в ложу еще до твоего сообщения. Таким образом, он отправился в Тау и сразу все сделал как надо. Я не встречался с ним, но, похоже, он неплохо исполняет свои обязанности, — заметил он одобрительно.

— Что он сделал со стариком? — спросил Уолли. Отец Киониюйи не смог отказаться от должности рива, хотя стал уже слишком стар для нее. Хуже того, он обучил фехтованию своих сыновей, которые не были воинами. Это было недопустимым оскорблением, нарушением внутренних правил.

— Убрал его, — просто сказал Ннанджи, не переставая разглядывать людей на причале.

Уолли содрогнулся:

— А его сыновья?

— Поотрубал им руки, — ответил Ннанджи. — Ах! Вот и она!

На дороге появилась Тана — дочь Броты, высокая и гибкая, обернутая желтым куском ткани. У Таны были классический греческий профиль и черные кудри. Когда Уолли видел ее, как сейчас, с мечом на спине, ему на ум приходила Диана Охотница. При виде Таны Ннанджи сразу терял способность думать о чем-либо еще.

Позади нее виднелась хрупкая фигура Хонакуры, древнего жреца и одного из ближайшего окружения Уолли — действительно, Хонакура был первым, с кем заговорил он в этом Мире, попав в тело Шонсу.

Сегодня старик ходил в храм за новостями. Он все еще рядился в черные одежды, пряча свои метки на лбу под головной повязкой, оставаясь Безымянным. Уолли, правда, рассчитывал, что Хонакура прекратит на этот раз свой маскарад, но, оказалось, он ошибался. Тот никогда не объяснял своих целей; не исключено, что просто не желал признаваться в их отсутствии.

Джия успокаивала Виксини, у которого как раз резался новый зуб. Катанджи, не торопясь, возвращался из лавки. Хонакура устало карабкался по сходням. Ннанджи побежал встречать Тану. Семерка — магическое число. Когда Уолли покинул храм в Ханне, приступая к выполнению миссии богов, команда его состояла из семерых. Седьмая, полоумная рабыня Ннанджи, ушла. Как считал Ннанджи, Тана должна была заменить ее. Тогда их снова станет семеро.

«Сапфир» помог Уолли попасть во все города петли РегиВула; его экипаж участвовал в битве при Ове. С помощью «Сапфира» он раскрыл секреты колдунов. Теперь кто-то — и он до сих пор не знает, кто — объявил сбор в Касре. И он туда должен идти. Глядя на идиотски сияющего Ннанджи, держащего руку Таны, Уолли подумал, что его команда близка квосстановлению сакрального количества.

Вполне возможно, что участие «Сапфира» в его миссии подошло к концу, и ему пора оставить эту легкую, ясную жизнь на Реке и завершить свой поход на берегу.

Кроме того, Ученица Тана выказала некоторую готовность к сотрудничеству, тогда как Ннанджи теперь выказывал, по предположениям Уолли, ей такую готовность регулярно, три раза в день, после еды. Естественно, она не питала иллюзий относительно этого рыжеволосого идеалиста, который избрал честь жизненной целью, убийство — заработком, фехтование и женщин — единственно достойным отдыхом. Глядя на эту парочку, занятую беседой, Уолли не слишком удивился бы, узнав, что его здоровый молодец подопечный сейчас описывает свои утренние похождения в борделе. Именно Ннанджи была отведена важная роль в миссии богов, почему Уолли и подвели к необходимости принять от него четвертую клятву, скрепляющую их братскими узами.

Как бы там ни было, Ннанджи пришлось бы покинуть «Сапфир» без Таны. А если он не пойдет? Что станут делать боги?

Необходимо обсудить такую возможность с Хонакурой.

* * *

Два часа спустя, воняя как кожевенная мастерская, «Сапфир» отвалил от берега. На его место тут же встал другой корабль, и два резвых, юных Вторых прыгнули на берег, не дожидаясь сходен. Их приветствовали Четвертый и трое Третьих, в которых Уолли узнал последователей добычливого Шестого. К рассвету этот Шестой соберет всех свободных воинов в городе.

Уолли забрался на носовой кубрик, чтобы не мешаться под ногами у моряков. Он облокотился о поручни, рядом стоял Ннанджи, а за ним стояла Тана.

— В Каср! — удовлетворенно сказал Ннанджи.

— Мы можем вернуться обратно! — охладил его Уолли, разглядывая Вторых, бодро марширующих на поиски Шестого, чтобы ему присягнуть.

— Что? Почему, брат?

Уолли развил свою теорию о том, что Богиня может пожелать, чтобы он собрал свою личную армию. Ннанджи скривился — Шестой значительно превосходил его по званию.

— Надеюсь, что дело не в этом, — успокоил его Уолли, — но зачем же еще она согнала столько воинов в Тау? До Касра далеко. Я уверен, что Богиня преследует более достойные цели.

— А! — оживился Ннанджи. — Это не только в Тау! Воины прибывают еще в Дри и Уо. И в Ки Сан тоже. Даже в Кво.

Пути богов неисповедимы. Может, причалы Касра недостаточно крепки, и Богиня использует соседние порты как промежуточные стоянки…

— Кво? — переспросил Уолли.

Ннанджи усмехнулся и искоса взглянул на него.

— Это в следующей петле Реки. От Касра в Кво ведет фургонный путь, брат! Один день по дороге и двадцать недель по воде.

— Где ты это слышал?

— В перерыве! — засмеялся Ннанджи. Потом вспомнил, что рядом Тана, и лицо его запылало под стать волосам; возможно, его нравственные устои несколько укрепились.

Уолли знал, что существовала еще дорога из Ова в Аус, хотя наземные пути были весьма редки в Мире. Карт в нем не существовало вовсе из-за отсутствия письменности, а также неустойчивости географии, которая менялась по прихоти Богини. Но Уолли имел мысленное представление о ландшафте Мира и сейчас собирался им воспользоваться. Что имел в виду Ннанджи, напуская на себя эту улыбочку?

— Другая петля? — спросил Уолли. — Тогда Каср стратегически важен!

Ннанджи несколько растерялся от такой быстрой умственной работы своего наставника. Самому ему нужно было сначала справиться в сутрах.

— Правильно! — сказал он. — У него три соседа вместо двух, как у других городов.

— И следовательно, он может оказаться следующей целью колдунов.

Ннанджи кивнул. Колдуны каждые две недели или около того захватывали по новому городу. В настоящее время они контролировали весь левый берег внутри петли. Путешествие по Реке через Черные Земли становилось весьма трудным, а порой и невозможным, таким образом, РегиВул закрылась. Следующим шагом, очевидно, будет нападение через Реку.

— Каср очень стар, — прибавил Ннанджи, — о нем упоминается в некоторых из древнейших саг. Я думаю, его разрушали и отстраивали десятки раз.

— И в нем находится ложа воинов, — сказал Уолли.

Ннанджи усмехнулся и покрепче обнял Тану. Уолли вернулся к разглядыванию уходившего за корму причала, его уже скрывал лес мачт и парусов. Теперь, когда детали стирали в расстоянием, Тау еще больше походил на английский городок времен Тюдоров.

— Все еще жалеешь, что не стал ривом, брат? — подмигнул Ннанджи.

— Я? — удивился Уолли.

— Забыл? — расцвел своей широкой улыбкой Ннанджи. — Последний раз, когда мы здесь были, ты сказал… — Тут его глаза несколько выпучились, голос попытался передразнить бас Шонсу:

— «Когда-нибудь, надеюсь, я осяду в таком маленьком городке, как этот, и стану ривом. И заведу семерых сыновей, как старый Киониарри. И семерых дочерей, если Джия согласится на это!» А я тогда еще удивился и спросил: «Ривом? А почему не королем?» На что ты ответил: «Слишком много кровопролития, чтобы основать королевство, и слишком много хлопот, чтобы его удержать. Но Тау, думаю, мне подходит».

Он замолчал, и всегдашняя улыбка снова появилась на его лице. Никто не сказал ни слова по поводу данного экскурса в прошлое, оба понимали, что это было мальчишеством со стороны Ннанджи. Но Тана недоверчиво посмотрела на него.

— Ты это серьезно, милорд? Ривом? В таком городке?

Она обернулась посмотреть на соломенные крыши удаляющегося Тау.

— Это милый маленький городок, — слабо возразил Уолли.

— Ты можешь получить его, брат, — великодушно сказал Ннанджи.

Глава 4

На следующий день Бог Ветров покинул их. Странное золотое марево дрожало над Рекой, слабо попахивая горелой соломой, а вода мертво лежала, как масло. Над головой нестерпимо синело небо, а вокруг было только белое ничто. Томияно даже и не пытался плыть, и «Сапфир» встал на якорь. Другие заштилевшие корабли изредка показывались на горизонте, словно очерчивая своими флагами границу Мира, остальное же время «Сапфир» казался покинутым и богами, и людьми.

Зловещие перемены осложнили отношения с экипажем. Лорду Шонсу нужно было в Каср. Встать во главе Ее сбора — так считали они. Почему же Она не торопится доставить его туда? Не обидел ли он Ее чем-нибудь? Не облекая свою тревогу в слова, моряки хранили, как всегда, нервное молчание. Они чистили, натирали и драили; готовили одежду на зиму; учили молодых премудростям плавания по Реке и правилам мореходов; ждали ветра.

Хонакура был тоже подавлен. Ему нравилось ощущать себя призванным помогать миссии Шонсу, быть проводником воли богов, которую они время от времени проявляли. Но он не знал, как понять эту неожиданную задержку. Казалось странным, что Она не перенесла Шонсу прямо на Свой сбор сразу после битвы при Ове с колдунами, но, возможно, воину было дано время на раздумье. Похоже, многое волновало этого великана, кое о чем он взволнованно говорил, кое-что предпочитал не обсуждать и все время неотступно думал, становясь не похожим на самого себя. А Бог ветров нес их раздутые паруса — до сегодняшнего дня.

Движение «Сапфира» не в первый раз прерывалось, и всегда для этого была причина. Боги то ждали, пока что-то произойдет, то — пока смертные догадаются, что от них требуется сделать. Хонакура подозревал, что следующий ход за смертными — иначе почему корабль был окутан туманом? Это походило на то, как он сам в прошлом неоднократно заставлял ошибавшихся подопечных медитировать, пока не станет ясным причина ошибки. После полудня он начал серьезно беспокоиться.

Усевшись на свою любимую пожарную корзину, он оглядел палубу. Над носовым кубриком подростки обступили Новичка Катанджи. Судя по доносившемуся хихиканью, мальчик рассказывал грязные анекдоты. Женщины, в основном собравшись на корме, штопали, вязали и болтали. Пара мужчин рыбачили… без особой надежды на успех, как он мрачно отметил.

Урок фехтования на этот раз не велся. Под передним соломенным навесом Адепт Ннанджи с Новичком Матарро и Ученицей Таной сидели вокруг трех перекрещенных мечей. Это был идиотский способ воинов заучивать сутры. Жрецы учат их, прогуливаясь туда-обратно, гораздо более полезный и эффективный метод — мускульная деятельность стимулирует работу мозга.

Лорд Шонсу сидел под другим соломенным навесом. Экипаж понимал, что ему нужно поразмышлять, и его оставляли одного всегда, когда ему это требовалось. С ним была его рабыня, значит, сейчас он, возможно, думал вслух, а не про себя, как делал, находясь в уединении. Однако они молчали, что было необычно. Шонсу, пожалуй, был единственным воином во всем Мире, разговаривающим со своей ночной рабыней — за исключением, конечно, слов «ложись».

Шонсу что-то строгал. Он принялся строгать после Ова, манипулируя часами обрезками дерева и инструментами из корабельного сундука. Он отказывался говорить, что делает, но занятие это ему определенно не нравилось, руки его были слишком велики для тонкой работы и лучше управлялись с рукояткой меча, чем с ручкой ножа. Он хмурился, помогал себе почмокиванием языком, резал пальцы. Затем, внимательно рассмотрев то, что получилось, начинал все сначала. И не говорил, зачем.

Кислый запах серы примешивался к вони нагретого дерева и кож. Они уже встречали его прежде. Шонсу сказал, что он может доходить с РегиВула, где Бог Огня пляшет на вершинах. Светящаяся пыль оседала на досках палубы.

Хонакура переменил положение. Боль давала о себе знать. Неожиданно ему вспомнилось, как мать его пекла хлеб, когда он был еще мальчишкой, он вдруг ясно увидел, как она проводит ножом по краю миски, чтобы вытряхнуть на стол готовый каравай. Это Богиня посылала ему весть, что приближающаяся смерть не страшна, она не конец, а начало чего-то нового и увлекательного. Когда он покидал Ханн с Шонсу, то молил продлить ему эту жизнь, чтобы увидеть завершение миссии Шонсу. Теперь он не был уверен, хочет ли этого, возможно, он будет счастливее, не зная.

Если бы еще полгода назад кто-нибудь сказал ему, что он может стать даже просто другом воина, он бы очень долго смеялся, пока не заболели бы его старые кости. Однако это случилось. Он полюбил эту гору мускулов. Он даже советовал ему, хотя прежде никогда не давал советов воинам. Конечно, Шонсу не был воином в душе, но он очень старался выполнить предписание богов и приспособить черты своего характера к убийственным требованиям его профессии. Они, конечно, плохо сочетались. Шонсу знал это и переживал в душе. Но он старался и к тому же был порядочным и честным человеком.

Странно, однако, что его чудесный хозяин не доверял ему настолько, чтобы объяснить, в чем, собственно, заключается его задача. Эта несуразица по-прежнему, кажется, беспокоила Шонсу. Теперь ему казалось, что он знает, в чем дело. Он оказался вполне непримиримым врагом колдунов, как только встретил их. Правда, непримиримым в стиле Шонсу. Еще он собрал мудрость Ова, мудрость, которую он не мог или не хотел объяснить, и с этих пор проблемы его стали еще глубже.

Хонакура был уверен, что его взгляд на миссию Шонсу был яснее, чем у самого Шонсу. Не хотелось ему долго присутствовать при ее завершении. Боги знают, что делают, и знают, зачем, даже если смертные этого и не понимают. И они могут быть жестоки.

Иногда они могут оказаться даже и неблагодарными.

Внезапно по кораблю прошла легкая волна перемен. Две женщины кончили болтовню на баке и ушли к приятельницам в кубрик. Мужчины бросили рыбалку и отправились в каюту, на ходу тихонько переговариваясь об игре в кости. Ученица Тана, устав от урока сутр, встала и грациозно потянулась. Хонакура взглянул на нее… Если Богиня пошлет его снова в эту жизнь, тогда лет этак в двадцать или раньше он будет заглядываться на таких, как Тана. Если, конечно, не вернется в эту жизнь женщиной, в этом случае его будут интересовать такие, как Шонсу.

Адепт Ннанджи покрутил головой и громко позвал своего брата. Катанджи выглянул сверху, бросил своих слушателей и поспешил присоединиться к уроку сутр. Ннанджи мог продолжать до бесконечности. Несмотря на свою молодость, он был самым умным из тех, кого когда-либо встречал Хонакура, и, несомненно, обладал великолепной памятью.

Это делало его несравненным учеником. Забавно было смотреть, как Шонсу старался походить на воина, имея для примера Ннанджи, который воином родился, в то время как сам Ннанджи старался походить на своего героя, Шонсу. Сомнений не вызывало у кого лучше получалось. Адепт — в скором времени Мастер Ннанджи — был неподражаемо дерзким юнцом с широко распахнутыми глазами, выбравшим Шонсу с того первого дня в храме, после смерти Харддуджу. Впрочем, по-настоящему ни один из них не добился успеха. Они походили на орла и льва, составляющих грифона на седьмом мече.

Один лев плюс один орел не дадут в итоге двух грифонов.

Потом равновесие снова восстановилось, всякое движение прекратилось. Корабль лежал в своем коконе золотого марева, в тишине, нарушаемой только бормотанием сутр.

Тана забрела в дальний конец палубы и уселась на ступенях кормы. Похоже, что-то беспокоило Ученицу Тану. Хонакуре нужно было время, чтобы разобраться в этом. На ней не было жемчужин, подаренных Ннанджи. Хонакура вспомнил, что не видел их уже несколько дней.

Она разглядывала, хмурясь, Шонсу и о чем-то думала.

— М-м?

Конечно, Шонсу не так просто было понять, глядя с ее точки зрения: огромный, мускулистый, да еще, кроме того, воин седьмого ранга — человек, обладающий властью среди Людей.

Для Броты и Томияно единственной целью в жизни было золото. Но на Тане эта традиция их семьи, похоже, прерывалась. Она видела дальше. Тана понимала, что золото — это только средство, конечная же цель — власть. Для большинства людей золото было надежным средством, ведущим к этой конечной цели, но власть была прерогативой мужчин в этом Мире, и для красивых молодых девушек существовала к ней более короткая дорожка.

Хонакура поднялся, огляделся вокруг, после чего подсел к ней на ступени. Она поморщилась.

Даже в его возрасте ему было приятно посидеть рядом с Таной.

— Когда прелестные молодые леди хмурятся, у них явно имеются проблемы, — сказал он. — Проблемы — мое ремесло.

— У нищих нет ремесла.

Он смотрел на нее до тех пор, пока она не опустила глаза.

— Прошу прощения, святейший, — пробормотала она.

Конечно, все они догадывались, что он жрец. Его манера выражаться должна была открыть им это.

— Никакого святейшества в эту минуту, — сказал он. — Я у Нее на службе. Ну, что тебя беспокоит?

— Кое-что непонятно, — ответила она. — Ннанджи кое-что сказал мне.

Хонакура ждал. Терпения у него было в миллион раз больше, чем у Ученицы Таны.

— Он вспомнил слова Лорда Шонсу, — пояснила она наконец, — те, что он сказал при первом посещении Тау. Он говорил, что хотел бы стать в нем ривом. Ну уж! В таком жалком городишке? И это после завершения его миссии, понимаешь? Это просто смешно. Вот и все.

— Мне это не кажется смешным. Ученица.

Она посмотрела на него удивленно.

— Почему не кажется? Седьмой? В этой жалкой дыре Тау?

Хонакура покачал головой:

— Шонсу никогда не просил делать его Седьмым. Он не хотел даже быть воином. Боги сделали его им, преследуя свои собственные цели. Ты исповедуешь власть, миледи? А власть не привлекает Шонсу.

— Власть? — повторила она задумчиво. — Да, пожалуй.

— Ну и еще амбиции. У него их нет! Он и так уже Седьмой, что ему еще остается? А Адепт Ннанджи… вот где ты найдешь амбиции.

Тана снова нахмурилась.

— Он убийца! Вспомни, что было, когда пришли пираты. Да, для убийства пиратов он хорош. Но Шонсу плакал после этого — я видела слезы на его ресницах. Ннанджи же смеялся. Он был пропитан кровью и упивался этим.

Хонакура знал куда более страшных убийц, чем этот добродушный молодой человек.

— Убийство — его работа. Ученица. Он честен и убивает только по необходимости. Воины не так часто получают возможность применить свое умение. Адепт Ннанджи очень хорошо исполняет свою работу — в некотором отношении лучше, чем Лорд Шонсу.

— Ты считаешь, что когда-нибудь Ннанджи станет Седьмым? — равнодушно спросила она; он почувствовал холод в ее вопросе.

Он поколебался с минуту, взвешивая причины необъяснимого прекращения ветра, этой бездыханной паузы в миссии Шонсу. Потом решил рискнуть неожиданным предположением.

— Я уверен в этом.

— Уверен, старый человек? «Уверен» — это очень сильное слово.

Сейчас ее голос звучал совсем как у ее матери.

— Это должно остаться в тайне, Тана, — сказал он.

Она удивленно кивнула.

— Это пророчество, — сказал он ей. — Когда Лорд Шонсу разговаривал с Богом, Тот передал ему для меня сообщение. Шонсу не понял его — это сообщение мог услышать только жрец. Но оно пришло от Бога. Поэтому — да, я уверен.

У нее были очень красивые глаза, большие и темные, опушенные очень длинными ресницами.

— Это пророчество о Ннанджи?

Он кивнул.

— Я присягну на мече, святейший, своей честью воина. Если ты мне скажешь, я никому не передам.

— Тогда я тебе верю, — сказал он. — Пророчество — в предисловии к одной из наших сутр. Мы, я имею в виду жрецы, всегда расценивали это как великий парадокс, но, возможно, воинам это так не кажется. Предисловие гласит: «Ученик может превзойти учителя».

Тана резко выдохнула.

— Это относится к Ннанджи?

— Да. Он поставил себе целью стать подопечным Шонсу. Ты ведь знаешь, он был всего лишь Вторым. Шонсу сделал его Четвертым за две недели. А теперь он равен Пятому, как говорит Шонсу.

— Шестому! — резко сказала она и замолчала в раздумье.

Он терпеливо подождал. Через некоторое время она подняла глаза.

— Но там говорится «может», а не «превзойдет». Хонакура покачал головой.

— Предсказание богов нельзя истолковать двояко, Тана. Бог сказал, что Ннанджи превзойдет. Это совершенно ясно! Он просто абсурдно молод даже для своего теперешнего ранга, а Шонсу говорит, что с каждым без исключения днем он фехтует все лучше. Он ничего не забывает. Да, Ннанджи станет Седьмым, и очень скоро, я думаю.

Тана нахмурилась.

— Он считает себя уже Шестым, но Шонсу не говорит ему сутры, последние, которые осталось выучить, для того, чтобы он мог попытаться добиться шестого ранга.

— Уверен, — сказал Хонакура, сам удивившись своей уверенности, — что Лорд Шонсу свято блюдет интересы своего подопечного. Ннанджи очень повезло, что он попал к такому наставнику, — очень немногое остается делать самому. Мораль той сутры, которую я упоминал, — подопечных нужно скрывать до поры до времени, — он усмехнулся, вспомнив об известном ему примере, — даже жрецы не застрахованы от опасности, с этим связанной. Ведь если подопечный терпит неудачу в продвижении, то и наставник рискует своим званием. Но я не думаю, что Лорд Шонсу так поступает с Ннанджи. Если он удерживает его от попытки стать Шестым, значит, считает, что Ннанджи еще не готов.

Это я так считаю, но Лорд Шонсу не дурак.

Она кивнула.

— А когда сбор завершится, Ннанджи ведь не удовлетворится должностью простого рива в какой-нибудь заброшенной деревушке?

— Ннанджи хочет быть свободным мечом. Он будет счастлив повести команду отчаянных воинов по свету в поисках приключений, подвигов и женщин.

Она кивнула и взглянула на него. Хонакура старательно изобразил сияющую улыбку на лице.

— Я думаю, ему не удастся заняться этим. У Богини найдутся более важные задачи для такого человека, как Ннанджи. Ему нужно руководство!

— Ты имеешь в виду… Он покачал головой.

— Не думаю, что я должен говорить больше.

Тана вспыхнула. Стремительно поднялась, взметнув желтыми одеждами. Она прошла мимо Шонсу, даже не взглянув на него, потом мимо троих членов урока сутр, которые в недоумении прервали свои песни. И скрылась в кубрике.

Хонакура тихонько засмеялся. Певцы вернулись к своему занятию. Шонсу продолжал строгать, он, определенно, даже не заметил Таны. Чего нельзя сказать про Джию.

Хонакура ждал с надеждой. Но по-прежнему не было признаков ни появления ветра, ни прекращения боли в его старых ребрах. Он огляделся и посоветовал себе набраться терпения. Хотя, возможно, хоть одну-то небольшую награду он заслужил — было бы интересно узнать, что все-таки делает этот великан, разбрасывая стружки по тщательно прибранной палубе Морехода Томияно.

Старик тяжело поднялся со ступеней, подошел к соломенному навесу и пристроился за спиной Шонсу. Его всегда радовало то, что он такой маленький и легкий, но в присутствии великана жрец чувствовал себя просто ребенком. Воин, повернув голову, молча приветствовал его. На какой-то момент Хонакуре показалось, что он снова вернулся на залитые утренним солнцем храмовые ступени, когда он так недолго беседовал с настоящим Шонсу — тот же жесткий взгляд, те же глубокие черные глаза, таящие в себе угрозу. Вздрогнув, он напомнил себе, что перед ним человек из мира снов, а не взаправдашний Шонсу, и не его вина, что его облик так же смертоносен, как и его меч.

— Ну, как Ученица Тана? — пророкотал воин своим напоминающим отдаленный гром басом.

Новое потрясение! Хонакура мог поклясться, что Шонсу даже не заметил ухода Таны, как не мог и видеть их беседующими.

— С ней все хорошо, — осторожно сказал он, стараясь не выдать своей реакции. Кроме того, он знал, что у Шонсу все седьмого ранга — его чувства, его наблюдательность. Может, у него и слух такой, что он мог слышать их разговор? Но это же невозможно!

Воин еще некоторое время продолжал изучать Хонакуру, потом снова вернулся к своему занятию. Через минуту он сказал:

— Ученица Тана удивила меня.

— Чем же, милорд? — спросил, как и ожидалось, Хонакура.

— Своим неожиданным и страстным интересом к сутрам, — пророкотал Шонсу.

— Мне кажется, она будет искать продвижения одновременно с Ннанджи.

— Похвально! Она ведь готова к нему, не так ли?

— В фехтовании — точно, — ответил воин, — и она удивительно быстро выучивает сутры. Не так, конечно, как Ннанджи.

Хонакура ждал, зная, что за этим последует большее.

И оно последовало.

— Ннанджи всегда готов заняться ее подготовкой — он может без конца любоваться ею, — Шонсу снова помолчал, — но она, кроме того, докучает еще и мне, вместе со своей матерью. Она усаживается вместе с Матарро или Катанджи, что исключает присутствие Ннанджи.

Хонакура вспомнил, что у воинов существует предельное число: три человека для заучивания сутр, еще один глупый обычай.

— Может, она радуется шансу полюбоваться твоей благородной персоной, милорд?

Черные глаза угрожающе вспыхнули.

— Нет, у нее другие причины. Ученица Тана умеет держать под контролем свои чувства. Это хладнокровная маленькая золотоискательница.

Хонакура бы так не сказал, но он подумал, что Лорд Шонсу справедливо отметил хладнокровие Таны.

С его положением и физическими данными он мог взять силой любую женщину для развлечений. Но здесь нужно быть осторожным, так как юная Тана потребовала бы объяснения, если он оскорбит ее неприкосновенность.

— Почему мы заштилели? — неожиданно спросил Шонсу, возможно, считая, что переменил тему.

Хонакура решил не говорить о своих предположениях.

— Не знаю, милорд.

— Ты не думаешь, что это потому, что я должен был набрать в Тау армию?

Значит, он еще занят этой мыслью.

— Сомневаюсь, — ответил жрец, — в этом случае нас бы вернули обратно. Нужно набраться терпения.

Шонсу кивнул, глядя на него.

— Ты беспокоишься, милорд? Воин снова кивнул.

— Мне непонятна неожиданная встреча с Принцем Арганари. Это, похоже, на руку богам, но я не понимаю, чего от меня хотят. Многие ли воины владеют одним из семи мечей Чиоксина? Не больше двух-трех во всем Мире! Остальные мечи — сломаны или утеряны. Так что встреча наша вряд ли была случайной… тогда зачем?

Некоторое время он молча размышлял.

— Думаю, мне нужно было взять его на корабль.

— Но ты говорил, что Мастер Полини принял его клятву.

— Да, — горько согласился Шонсу, — не мог же я бросить ему вызов.

Он резко всадил нож в дерево и порезал при этом большой палец. Выругавшись, он засунул его в рот. Джия вытащила палец обратно, чтобы осмотреть ранку.

— Что ты мастеришь, милорд? — спросил Хонакура. — Может, это какие-нибудь из выдумок твоего мира?

— Игрушку для Виксини, — ответил воин.

Он так всегда отвечал.

Боль делала Хонакуру раздражительным.

— Милорд! Бог сказал тебе, что мне можно доверять!

Шонсу снова бросил на жреца свой убийственный взгляд.

— Да, он говорил так.

Он не ошибся? Не значило ли это, что он все-таки слышал их разговор с Таной? Это выглядело невозможным.

— Конечно! — ответил Хонакура, опасаясь, что это недостаточно убедительно звучит из уст человека в одеждах Безымянного.

— Очень хорошо! — сказал воин. — Я скажу тебе, что я делаю, если ты расскажешь мне о братьях Икондорины.

Теперь была очередь жреца призадуматься. Как это он мог оказаться таким глупцом, чтобы сообщить Шонсу о них? Это могло вызвать серьезные неприятности даже в самом начале их отношений, когда он еще не разобрался, насколько сам впутан в эту историю. Как-то он упомянул, что в жреческих сутрах говорится о двух братьях Икондорины, рыжеволосом и черноволосом. В тот вечер, помнится, он очень устал.

— Боюсь, мне придется разочаровать тебя, милорд, — наконец сказал он, — там были откровенные ссылки на Ннанджи и Катанджи. Но это и все — ведь они присоединились к твоему походу, и пророчество исполнилось. Больше добавить нечего.

— Мне бы хотелось проверить в это!

— Я не могу выдать сутры моей гильдии!

— Тогда я не могу сказать, что я делаю.

Хонакура сердито отвернулся. Мальчишка! Тут он увидел, что Ученица Тана снова появилась на палубе, и на этот раз в жемчугах Ннанджи. Ага! И она облокотилась о поручни так, чтобы Ннанджи мог ее видеть. Похоже, событие, указанное в сутре, скоро исполнится.

Он обернулся к Шонсу, который был в это время занят Джией, и Хонакура успел заметить отблеск спрятавшейся улыбки на лице рабыни. Они смеялись над ним!

— Сами истории к делу не относятся! — сердито сказал он. — И совершенно банальны! Например, сутра, в которой упоминается о черноволосом брате, имеет предисловие: «Трубы для воды делают из свинца».

Это, как он считал, способно охладить армию воинов.

Шонсу задумчиво кивнул.

— Совершенно с этим согласен.

— Действительно? Может, будешь так добр продолжить дальше, милорд?

Воин послал Джие еще одну улыбку, не замеченную жрецом. Уж не подмигнул ли он ей?

— С удовольствием! — сказал он. — Трубы для воды ничего не дают и ничего не забирают; они только пропускают через себя вещество, воду, из одного места в другое, совсем как хозяйка Брота перевозит грузы из одного порта в другой. Но их служба жизненно важна для Людей. Трубы для воды — нужные вещи, а свинец — самый доступный из металлов. Заключение: простой народ, не представляющий собой ничего особенного, может выполнять нужную работу, он не заслуживает презрения. Правильно, ученый?

Хонакура сердито согласился, что все правильно. После всех этих недель он должен был бы помнить, что перед ним не обычный воин. Даже из жрецов немногие могли бы так работать над собой, да еще столь быстро.

— Послесловие, могу предположить, такое: «Цени работу, а не слова!»

Снова правильно, мрачно согласился жрец.

— Притчу, пожалуйста?

Хонакура начал было снова возражать, что не имеет права разглашать жреческие тайны, но тут поймал взгляд Шонсу. В уголках его глаз сверкала улыбка, наводя на мысль о молодой поросли, расколовшей гранитную глыбу. Эта улыбка смущала — она была такой заразительной! И тут они оба рассмеялись. Словно нож повернулся в груди Хонакуры, но потом ему сразу стало легче.

— Очень хорошо, милорд. Полагаю, я могу рассказать тебе ее. Но предупреждаю — это совершенно глупая, банальная история.

— Которая может еще и вызывать глубокие мысли? — невинно спросил Шонсу.

Хонакура снова рассмеялся, отказываясь сопротивляться дальше, и тихо запел:

Черный брат Икондорины

Как-то раз в село пришел.

От дневных трудов устал он.

Пиши, крова не нашел.

Слышит спор двоих крестьян он,

Поросенок вторит им.

«Здесь, — тогда себе он молвил, —

Буду с ужином своим».

«Поселяне! — он позвал их, —

Гляньте, честен я лицом.

Вам чужой здесь и берусь я

Переговорить с истцом».

Предмет спора тут крестьяне

Выложили перед ним.

Разделил его мечом он:

Часть — себе, остатки — им.

Большой человек способен на соответствующий смех, и Шонсу доказал это — запрокинув голову, он захохотал, словно гром раскатился по небу. Пение прервалось. От бушприта до кормы Людские головы в изумлении повернулись, улыбки появились на лицах — моряки радовались, что их герой вернулся в свое обычное доброе расположение духа.

— Потрясающе, — заявил Шонсу. — Художник не мог бы нарисовать лучше — Катанджи собственной персоной! Честен лицом! И ты говорил, что истории не относятся к делу? Ну, давай, святейший, поделись со мной следующей.

— Нет, милорд.

Сердитое выражение лица вернулось на место.

— Я делаю игрушку для Виксини.

— Не торгуйся, милорд, — строго заметил Хонакура, впрочем, его уже не сильно заботило занятие Шонсу. Он совершенно точно не должен был открывать ему вторую сутру.

— Половина правды оставляет скрытой вторую ее половину! — назидательно произнес Шонсу. — Я представил себе, что если Виксини способен на такую работу, то, может, и воин справится… Почему бы тебе мне не рассказать?

— Бог велел тебе доверять мне, — ответил Хонакура.

Ннанджи с Таной ушли глубоко в свой мир, не отходя от поручней.

— Но могу ли я доверять Богу? — спросил Шонсу.

— Милорд! — изобразил возмущение Хонакура, но глубоко внутри себя он разделял эти сомнения.

Воин взглянул ему в лицо.

— Почему он не сказал точно, что от меня требуется? Как я могу служить ему в этих условиях? Что мне делать, жрец? Скажи мне, раз ты уж так ему доверяешь.

— Я больше не жрец, — сказал Хонакура, — я — Безымянный.

— Когда ты хочешь того, ты — жрец, — прогрохотал Шонсу. — Ладно, ответь мне хотя бы на такой вопрос! После сражения на святом острове Бог отметил мое правое веко меткой воина. Торговаться не приходится — отец в мире моих снов является кем-то вроде воина. Но после битвы при Ове он украсил мое левое веко колдовской меткой. Что это должно означать? Как я могу надеяться на доверие людей, которые пойдут за мной, если моя мать — колдунья?

Хонакуре нечего было сказать. Он беспокоился о том же, как только это случилось.

Однако прежде, чем он успел ответить, их беседу прервали. Тана и Ннанджи стояли перед ними рука в руке. Тана скромно потупила взор, жемчужины вокруг девичьей шеи мерцали, словно блики на Реке. Лицо Ннанджи пылало, как его волосы, глаза горели радостью и возбуждением.

— Милорд наставник! — проорал он. — Твой подопечный покорнейше просит разрешения жениться!

Глава 5

Тотчас же начали праздник.

Конечно, Уолли дал свое согласие, несколько шокированный мезальянсом романтичного идеалиста Шонсу с этой расчетливой кокеткой. Игнорируя брачный выкуп, принятый у Людей, он, по просьбе его всеведущего подопечного, заплатил наставнице Таны чисто символически — одну медную монету. Брота приняла, хотя сильно сомневалась в разумности сделки.

Уолли тоже казалось, что Тана стоит дороже одной медной монеты, но эта предосторожность предотвращала дальнейший неизбежный грабеж — узнав, что у них есть деньги, Брота постаралась бы вытянуть их у обоих воинов.

Было очень много поздравлений, поцелуев и смеха. Корабль стоял на якоре. Бог Солнца оставлял им еще пару часов света — несомненно, праздник нужно было тотчас начинать. Томияно предоставил несколько фляг с волшебным вином колдунов, действие которого можно было ощущать и видеть уже немедленно. Мандолина Олигарро, свирель Холийи, да еще юный Синборо со своими барабанами… Было много танцев и песен. Дети восторженно визжали, старая Лина извлекла из своих запасов всевозможные яства — засахаренные фрукты, распаренный изюм и то странное сладковатое мясо, про которое Уолли до сих пор не знал, чье оно.

Он задавался вопросом, как долго тянутся в этом Мире праздники и какой сложности свадебные ритуалы потребуется выполнять. Если пожелание им другому Седьмому доброго утра выливается в сорок слов и шесть жестов, то сколько же часов займет брачная церемония? И какой подарок должен он преподнести своему подопечному? Не микроволновую же печь…

Он танцевал со всеми женщинами и со всеми девушками. Он пел со всеми вместе хриплые Речные песни. Он смеялся двусмысленным шуточкам и хлестким ответам Ннанджи. На душе его становилось все горше.

Штиль продолжал держаться, солнечный Бог расцветил висящий над ними туман, серные вулканические облака рассосались. Лишь легкий запах бычьих шкур остался в воздухе. Небо начинало темнеть. Уолли тихонько ускользнул от веселящихся и забрался на крышу кубрика, где можно было облокотиться о перила и смотреть на спокойную воду. Ему были слышны музыка и смех, а иногда, в моменты затиший, легкий плеск волны о борт.

Свободный не может жениться на рабыне.

Он поразмышлял некоторое время и пришел к выводу, что женатый подопечный добавит несколько новых проблем к уже существующим. Он снова начал перебирать их в голове. Список, похоже, не собирался уменьшаться — он лишь удлинялся. Ннанджи сам по себе уже проявлял нетерпение, требуя экзамена на шестой ранг, теперь же его будет подогревать Тана, заинтересованная в карьере своего супруга.

Хонакура немало замешан в этой идиотской помолвке! Уолли подслушал вполне достаточно из шепота беседующих, чтобы быть уверенным в этом. До него совершенно ясно донеслось слово «пророчество». И он понимал, что оно имеет отношение к рыжеволосому брату Икондорины. Все заявления старика о якобы бессмысленном содержании сутр были надуманными, теперь Уолли особенно уверился в этом, после такого явного намека на Катанджи. Что же было напророчено Ннанджи, о чем Уолли нельзя было говорить?

Хотелось бы ему иметь возможность побольше услышать из того, что говорил старик Тане.

Не изменилось ли содержание этих сутр, чтобы подстроиться под его миссию? Полубог явно был в состоянии вмешаться в память всех жрецов в Мире. Впрочем, достаточно было это проделать только над Хонакурой. Уолли решил поискать в Касре жреца, чтобы спросить его, слышал ли он когда-нибудь об Икондорине.

Нет, пожалуй, этого делать не стоит. Смертные не должны проверять богов.

Что ждет Уолли в Касре, когда он встретит мужчин и женщин, знавших Шонсу? В конце концов он не сильно беспокоился о незнакомых именах, так как любая беседа начиналась с официального приветствия. Это было так же привычно, как именная чехарда на Земле — «Привет, меня зовут…» Не приходилось переживать и о поединках. Только другой Седьмой мог бы пойти на это, да к тому же достаточно смелый, так как непревзойденное умение Шонсу должно быть в Касре известно.

Величайшая опасность заключалась в возможном обвинении в каком-либо совершенном преступлении или в проявленной трусости. Такое вполне могло бы оказаться, и его звание и умение воина в этом случае не являлись спасением.

Смех, донесшийся с палубы, заставил его обернуться. В центре внимания были орущие подростки. Даже Холийи был среди них. Вот он упал, схватив Ннанджи снизу. Матарро сдернул с Ннанджи килт и побежал, размахивая им, оставив Ннанджи прыгать раздетым посреди палубы под дикий гогот собравшихся.

Еще совсем недавно подобные провокации гражданских толкнули бы Ннанджи на кровопролитие.

Ему пора было возвращаться, чтобы не вызвать недоумения своим отсутствием.

Колдуны!

Очевидно, это было самой большой проблемой. В основном они были фокусниками и шарлатанами, магия их не превосходила ловкости рук, тщательно продуманной одежды и удачно представленных трюков.

Изначально они должны были стать писцами, так как их метками на лбу были скрещенные птичьи перья, которые использовали для письма. Он вполне мог представить их историю. Подтверждений у него не было, но было чувство, что он правильно понимает ход событий. Неизвестно, была ли письменность даром богов или изобретением смертных, тем не менее владеющие ею выделились в отдельную гильдию. Но умение читать и писать было столь полезным, что жрецы попытались держать этих людей в тайне. Писцы воспротивились. Не исключено, что они даже подняли восстание. Воины объединились со жрецами — это предположение было самым очевидным — и прогнали писцов. Те ушли в недоступные горы, такие как Вул, далеко от Реки и от Богини, оставив при себе магическое знание. Они также постарались сохранить его втайне от остального Мира. Это объясняло сразу и полное отсутствие письменности, и враждебность к воинам.

Письменность способствует накоплению знаний. И за века колдуны накопили их достаточно, чтобы подойти к начаткам примитивной химии. Совершенно точно они имели представление о порохе, фосфоре, некоторых сортах отбеливателей, чтобы изменять метки на лбу, и о кислоте, которой они облили Томияно. Они могли знать еще кое-что, но ничего более ужасного. Ружья их были предельно просты: одноствольные, медленные в перезарядке и не слишком аккуратно сделанные. Колдуны, собственно, были вооруженными гражданскими. Встретившись с воинами в Ове, они запаниковали. Вот и вся проблема колдунов при ближайшем рассмотрении.

Башни были опасны: Уолли предполагал ядра, бомбовую шрапнель и прочие ужасы. Если воины вздумают брать башни приступом, они будут разбиты. В принципе взять их было, конечно, можно, но никак не традиционными методами, предписываемыми сутрами.

Вот почему, похоже, понадобилось появление Уолли Смита. Вот почему Богиня вдохнула душу химика в тело воина. Так, значит, ему должно было возглавить сбор воинов, повести их на поединок с колдунами и победить? Но почему, почему Богиня выбрала такого мягкосердечного химика, как Уолли Смит? Во Вселенной не должно быть недостатка в кровожадных химиках. Он ненавидел кровопролитие. Его до сих пор преследовали кошмары сражений, в которых он победил, — на пристани Святого Острова, в ночной битве с пиратами, в Ове. Почему его?

Небо стало почти совсем темным. Бог Сна призрачно мерцал на юге. Концы колец терялись в тумане, оставляя лишь перекрестие арок. Внизу на палубе веселье стало затихать. Ему пора было возвращаться и присоединяться к ним.

Туман — это плохо, хорошая погода для пиратов, а «Сапфир» возвещал о своем присутствии не меньше чем на половину полушария. Сомнительно, чтобы Томияно был в состоянии нести дозор этой ночью.

Колдуны — дешевые фокусники.

Так ли это? Всю магию, которую он видел или о которой слышал, он был в состоянии объяснить. За исключением одного. Когда он сошел на берег в Аусе и встретился с колдунами, они рассказали ему, о чем он говорил перед этим на палубе «Сапфира» с Джией. Когда в Уоле колдун поднялся к ним на борт, он знал имя Броты. Во всяком случае, эти знания походили на телепатию. Уолли не мог придумать другого объяснения. Эту единственную магию он пересилить не мог, что волновало его больше всего с момента отплытия из Ова.

Колдовство… наука. Вещи эти несовместимы, разве не так? Есть ли уверенность, что ему не придется бороться с обеими сразу?

Но ведь никто не мог слышать, о чем говорил он с Джией в тот день. А Джия не сходила на берег в Аусе. Он спрашивал. Это показывает, как же он был взволнован — он сомневался в Джие.

Но была еще куда более худшая проблема — он не мог разобраться в себе.

Нет. Это не было наихудшей из уже имеющихся. Это была совсем другая, новая проблема, висящая над ним, словно нож гильотины: на чьей он стороне?

Вдруг холодные пальцы скользнули по его ребрам, сомкнувшись потом на груди. Щека прижалась к его плечу.

Это была Джия. Ей он и не пытался объяснить свои проблемы, да она бы и не поняла их до конца. Она не обижалась на это, он в этом не сомневался. Она делала то, что могла, — принося бессловесную ласку в утешение невысказанной боли, как сейчас, например. Он замер, наслаждаясь мгновением.

— Таньи? Бротсу? Шота? Ннатансу?

Он повернулся навстречу ее улыбке, ощущая ее тепло сквозь тонкий хлопок.

— Ну и о чем вы там, девушки, болтали? — спросил он ласково.

— Конечно, об имени первенца!

— Ох, моя любовь, — прошептал Уолли, — как бы я хотел, чтобы мы оказались на их месте!

— Чудак! — сказала она таким тоном, какого не допустил бы ни один порядочный рабовладелец. — Какое это имеет значение? Я чувствую себя куда более замужней, чем Тана.

И куда более красивой, подумал он. Джия вовсе не была худенькой и легкой, совсем не по меркам фотомодели. Она была высокой, и сильной, и тяжелогрудой, самой желанной из всех женщин в Мире.

Он сказал ей об этом. Она мурлыкнула в ответ.

— Меня послали на твои поиски, мой Лорд Уолли, — прошептала она. — Тебя ждут.

— Меня? — удивился он. — Почему?

— Для брачной церемонии, конечно.

— Что? Прямо сейчас? Сегодня ночью? Но… что же я должен делать?

— Сказать «да», — ответила она.

— Да?

— Да! — Тихонько смеясь, она повела его к ступеням, и они осторожно спустились во тьме.

Ни свадебных одежд, ни фаты, ни цветов флердоранжа? Ннанджи с Таной стояли рядом, Брота заняла место позади Таны, лицом к ним всем стоял Томияно. Очевидно, капитан имел право сочетать браком, как и капитаны Земли. Уолли встал за Ннанджи, который уже успел вернуть свой килт и теперь обернулся, приветствуя своего наставника широкой ухмылкой. Остальные члены экипажа и семьи молча собрались вокруг, улыбающиеся лица смутно виднелись в темноте.

Церемония была до невероятного короткой и даже более простой, чем мог предположить Уолли.

— Лорд Шонсу, разрешаешь ли ты своему подопечному вступить в брак с этой женщиной?

— Да.

— Госпожа Брота, разрешаешь ли ты своей подопечной вступить в брак с этим мужчиной?

— Да.

— Адепт Ннанджи, воин четвертого ранга, берешь ли ты Тану, воина второго ранга, в жены, обещаешь ли одевать и кормить ее, кормить ее детей, воспитывать их в почитании богов, признавать ихсвоими и найти им честное занятие, когда они вырастут?

— Да.

— Ученица Тана, воин второго ранга, берешь ли ты в мужья Ннанджи, воина четвертого ранга, обязуешься ли доставлять ему удовольствие, выносить все тяготы, растить его детей и слушаться его во всем?

— Да.

Кроме полученной уже медной монеты, подумал Уолли, Брота вряд ли может рассчитывать на какие-либо доходы от Ннанджи в обмен на исключительные удовольствия, предоставленные ему Таной.

Ну и теперь последнее, что оставалось для скрепления брачного контракта, — поцеловаться. Сияя глазами, Ннанджи обнял Тану. Она приблизила к нему лицо.

Он наклонил к ней голову, но вдруг снова поднял ее и посмотрел расширенными глазами на Уолли.

И тогда Уолли тоже услышал разносящийся над тихой водой звон мечей в темноте.

Глава 6

Да, там явно что-то было, невидимое во тьме и тумане, что-то мерцающее и светящееся, медленно плывущее по течению навстречу стоящему на якоре «Сапфиру».

Как только Уолли убедился в этом, Томияно рывком сорвал брезент с правого борта, во тьме хрипло прозвучали слова приказов. Винные пары мгновенно рассеялись, и экипаж занял свои места. Мечи и бортовые крючья… четверо взрослых мужчин-моряков, двое воинов — все это быстро окинул Томияно взглядом.

— Тана, нет! — резко крикнул капитан.

— Тана, да! — твердо сказал Ннанджи.

Мгновенная пауза. Потом Томияно согласно кивнул — она уже была теперь женой Ннанджи, и решал он. Шлюпка с плеском спустилась на воду, и Уолли понял мысли Ннанджи… Тана была воином не хуже других, а семьи лучше не делить на Реке, так как Богиня непостоянна. Не будь на борту Уолли, экипаж «Сапфира» вряд ли вообще подвергся бы такому испытанию. На это приходилось идти, не рассчитывая на Ее милосердие, и ему хотелось бы, чтобы Джия была с ним.

Потом четверо мужчин первыми спустились в чернильную темень Реки — явно были слышны удары, скрип уключин, шипение воды в волнах. Тана устроилась за спиной брата у румпеля. Уолли с Ннанджи встали на корме — их помощь потребуется только в крайнем случае.

Удар. Удар. Серебристые капли срывались с весел. Дорога Бога Сна туманно мерцала.

Удар. Удар. Снова впереди во тьме зазвенел металл, теперь уже более явно. Холодные мурашки пробежали по спине Уолли — он начинал догадываться, кто там. Он набрал побольше воздуха в грудь и сложил рупором ладони.

— Что за судно? — крикнул он.

Никакого ответа. Удар.

— Именем Богини прекратите кровопролитие! Я — Седьмой…

Потом очень слабо:

— Помогите!

Женщина? Детский голос?

— Что за судно? — крикнул Уолли еще раз. Удар. Удар. Снова звон клинков, теперь уже затихающий.

— «Подсолнечник»! — донесся в ответ мужской голос. — Стой!

Удар.

Сквозь туман и темень проступал силуэт маленького судна, чуть больше рыболовного ботика. Что-то неладное происходило с фоком: мачта слегка наклонилась, раскачиваясь из стороны в сторону. Удар.

— Я — воин Седьмой! Опустите мечи.

Удар.

— Лорд Шонсу.

Снова этот детский голос. Уолли теперь был уверен в этом, голос подростка, дрожащий от страха.

Снова удары весел, снова звон мечей, а потом задыхающийся мужской голос:

— Полини, милорд.

— Стой! — закричал другой.

Удар. Брызги серебром слетают с весел. Страх леденит Уолли. Он изо всех сил вглядывается во тьму, которая медленно рассеивается. Слишком медленно! Он уже готов к тому, что опоздает. Мечи звенят в отдалении, слышны крики и тяжелые удары. Полини и Арганари будут убиты и выброшены за борт прежде, чем они успеют подойти. Уже видны подоспевшие пираньи.

— Держитесь! — грохочет он. — Мы идем!

Ему хочется рыдать и выть от беспомощности. Он в отчаянии трясет кулаками.

Звуки сражения затихли. О Богиня! Помоги им!

Удар. Удар. Кто-то кричит — высоким, полным мучения голосом. После чего наступает полная тишина. Томияно бросает румпель и кидается к веслам, приказав никому не вставать. Шлюпка крутится, качаясь на волнах. Мечи сверкают уже над их головами, уже видны лица. Ннанджи цепляет крюк за борт. Холийи поднимает весла. Уолли хватается левой рукой за борт, выхватывая правой седьмой меч. Вот он уже на залитой кровью палубе, Ннанджи рядом с ним. Металл звенит в ночи. Но они уже знают, что опоздали.

* * *

Воин не имеет права плакать.

Полини мертв, убит в последней атаке. Юный Арганари вот-вот умрет. Во всем Мире не найдется врача, способного помочь ему. Он лежит на черной палубе, с одной стороны его стоит на коленях Уолли, с другой — Ннанджи. Свет так слаб, что, к счастью, нельзя разглядеть его раны.

Посреди корабля лежат тела Полини и еще двоих. Трое живых загнаны на корму, мечи отобраны экипажем «Сапфира», злым, молчащим и ждущим.

Якорь брошен, паруса спущены.

— Воды… милорд. — снова шепчет Арганари.

Уолли приподнимает его голову, и Ннанджи дает ему еще один глоток.

— Благодарю. — Голос его становится яснее. Потом он отворачивается, и становится видна кровавая рана, темная в ночи.

Воин не имеет права плакать.

— Что здесь произошло? — спрашивает Уолли, но он и сам уже догадывается. Конечно, на жертвах все еще их дорогие сапоги, килты и перевязи, их серебряные заколки. Полини не внял совету Уолли, да тот и не надеялся на это. В Мире властвует закон силы. Убийцы искали еще что-то, кроме богатой одежды. Теперь эта самая одежда вся пропитана кровью.

— Они забрали наше серебро, — говорит принц, — мы отдали его им. — Даже шепот его имеет странную интонацию. — Они пришли прошлой ночью. — Он задыхается от нахлынувшей боли, и Ннанджи берет его руку. — Мастер Полини сдерживал их.

Всю ночь и целый день? Воистину он был великим воином. Один против пятерых. Мальчик в счет не идет.

Полини перерубил канаты, держащие фок, и корабль не смог двигаться. Возможно, он надеялся, что их заметят и придут на помощь. Всю ночь и весь день без воды и пищи.

И Богиня передвинула кораблик.

Но не слишком быстро!

Зубы Уолли скрипнули, как жернова. Кулаки сжались, дрожа.

— Мне кажется, я ударил одного. Адепт. — Арганари теперь не обращал внимания на Уолли. Ннанджи был его кумиром, юный Четвертый, убивавший колдунов в Ове. Между ними было года три разницы в возрасте, прикинул Уолли, самое большее — пять.

— Ты очень хорошо сделал, — сказал Ннанджи. — Скоро мы приведем тебе лекаря. — Он старался сдерживаться. Уолли не участвовал в беседе, его горло сжало от слез.

— Адепт.

— Да, Новичок. — отозвался Ннанджи.

— Ты возьмешь мою заколку.

— Хорошо, — сказал Ннанджи, — я надену ее и выступлю в ней против колдунов, и когда я приду в Вул, я скажу: «Это Новичок Арганари послал меня».

Мальчика нельзя было сдвигать с места. Оставалось недолго. Он закашлялся и выплюнул еще кровь.

— Адепт. Расскажи мне об Ове.

И Ннанджи принялся описывать ему битву при Ове. Голос его был тих, и рассказывал он только суть дела. Скрипнула якорная цепь, и с кормы долетели тихие голоса.

Потом Арганари прервал его. Наверное, он не очень понимал, что ему рассказывали. Он уже был в агонии, стараясь сохранить сознание.

— Ннанджи. Больно. Я умираю?

— Думаю, да, — ответил ему Ннанджи, — положи руку на рукоятку меча, ты клялся умереть, не выпуская ее из рук, помнишь?

— Я клялся на другом моем мече.

— Я расскажу обо всем менестрелям в Касре, — сказал Ннанджи. — В саге о Сборе Касра твое имя и имя Мастера Полини будут покрыты славой.

Казалось, мальчик попытался улыбнуться.

— Я хотел вернуться домой.

Через несколько минут он сказал:

— Ннанджи. Перевернешь меня?

— Если хочешь, — ответил тихо Ннанджи.

— Думаю, что да. Больно…

— Могу я взять седьмой меч? — спросил Ннанджи.

Ответа не было, но Ннанджи встал и протянул руку Уолли. Уолли тоже встал и вынул свой меч. Потом быстро отвернулся. Он не мог бы сделать того, что сейчас сделает Ннанджи — нет, даже если бы мальчик был без сознания, нет, тысячу раз нет, хотя это было привилегией воинов. Содрогнувшись, он поблагодарил Богиню, что Ннанджи попросил его меч.

Он глядел во тьму, стараясь не слушать. Он ничего не слышал. Воин не должен плакать.

— Сейчас не нужно его вытирать, так? — спросил наконец Ннанджи.

Уолли повернулся и, не глядя, сунул обратно меч. Не глядя вниз, не глядя себе под ноги.

— Нет. Нет еще, — отозвался он. И они прошли бок о бок по палубе к морякам, стерегущим пленников.

— Начинай, — велел Уолли.

— Лорд Шонсу, я обвиняю этих людей в убийстве воинов, — сказал Ннанджи, и теперь даже его голос дрожал.

— Есть ли что-нибудь в их защиту? — спросил Уолли, он был здесь и судьей, и свидетелем, ему предстояло стать еще и палачом.

Трио голосов взвыло от страха. Судя по голосам, пленники были совсем юными, но на них были набедренные повязки, значит, они считались уже взрослыми.

Потом один голос выделился из остальных:

— Они силой забрали наш корабль, милорд. Их было четверо. Мы других убили…

Уолли дал им возможность лгать. Потом объявил:

— Достаточно! Я нахожу вас виновными. Наступила тишина, прерываемая лишь рыданиями троих.

Уолли уже двинулся с места, когда Ннанджи положил ему руку на плечо:

— Дай это сделать мне, брат.

— Нет! Это доставит мне удовольствие!

Может, Ннанджи считал, что Уолли это будет неприятно, может, считал его неспособным на такие дела, но он яростно тряхнул головой, выдернул меч, мелькнув локтем. Маниакальный характер Шонсу тут же проснулся. Уолли Смит был смят приступом безумия. Он хотел разорвать этим убийцам глотки прямо своими пальцами.

Но Ннанджи продолжал просить:

— Пожалуйста, брат. Подари мне их.

— В сторону! — проревел Уолли.

Он ринулся между Томияно и Холийи и принялся полосовать мечом безоружных юнцов. Они громко кричали и пытались отбиваться руками. Он плохо видел и поэтому изрубил их в куски. Удовольствия ему это не доставило, но и сожаления тоже.

* * *

По праву старшего он говорил Полини слова прощания. Под конец его голос охрип, и он попросил Ннанджи отдать почести Арганари. Пока он слушал, глаза его заволокло слезами, он трясся, стараясь, чтобы в ночной тишине не были слышны рыдания.

Уолли видел, как вскипела Река, и пираньи завершили траурную церемонию.

Они ни слова не сказали об убийцах, но Река вскипела под ними так же, как и под честными людьми.

Некоторое время спустя Уолли смог овладеть собой.

— Что ты сделаешь с кораблем? — спросил он Томияно.

— Брошу. Кто-нибудь подберет.

Это не было на него похоже. Впрочем, Уолли знал, что торговый корабль не может буксировать другое судно, и для того, чтобы воспользоваться призом, семье придется разделиться. Таким образом, «Подсолнечник» оставляли на милость Богини.

С горьким чувством перебрался Уолли снова в шлюпку, пора было возвращаться. Расплывчатые проблески света указывали, где ждет их «Сапфир». Моряки молча медленно гребли.

Уолли сидел, спрятав лицо в ладони, снова разрешив течь слезам.

Во всем был виноват он один.

Он не понял послания… Нет, он не смог бы уберечь Полини. Чтобы оставить Пятого на борту «Сапфира», ему пришлось бы бросить ему вызов, может быть, состоялся бы поединок. Полини не стал бы отказываться от него, каким бы ни казался невозможным этот бой с Седьмым. Уолли ничего бы не оставалось, как убить его.

Он не мог бы уберечь Полини.

Но он мог хотя бы перебороть его ослиное упрямство, если бы настоял на переодевании.

Эти смерти никому не нужны.

Шестеро мужчин и мальчик убиты только ради того, чтобы Ннанджи получил заколку?

Зачем? О милосерднейшая Богиня, зачем?

Глава 7

Брота держала в руках фонарь. Уолли знал, что на корабле есть такая вещь. Один за другим поднялись они на палубу и были сразу окружены людьми с встревоженными лицами. Рассказ их был сух и короток. Комментариев он не вызвал. Мир был суров, внезапная жестокая смерть не была неожиданностью для плывущих на борту «Сапфира», но теплых чувств здесь к ней не питали.

Уолли положил руку на плечо Ннанджи.

— Этой ночью мы с тобой встанем на вахту, — сказал он.

Час назад это заявление было бы немыслимо. Теперь же Ннанджи только кивнул и, обняв Тану, проводил ее.

«Брачная ночь», — подумал с горечью Уолли. Килт его казался более сырым, чем другие вещи. Он перепачкался в крови — ужасная мета. Но он странным образом гордился ею, ненавидел ее и решил не смывать до утра.

Мальчишество, конечно: «По смотри, что ты наделала, Богиня?» Он прошел в одиночестве на палубу, фонарь позади него погас.

Как он теперь сможет служить таким богам? Где теперь его вера? В темноте за спиной ему мерещилось лицо этого задумчивого, обаятельного мальчика. Дрожащий голосок подростка звучал в его ушах.

Зачем? Зачем? Как я могу знать, чего Ты от меня хочешь?

Доверие к богам означает доверие к их делам… Колдуны тоже убийцы.

Да многим ли лучше их воины?

На чьей он стороне?

Это была огромная, величайшая из его проблем. Хочет ли он встать во главе сбора, если его о том попросят?

Последняя часть загадки Бога:

Будет выполнен урок.

Меч вернешь, как, выйдет срок.

Неизбежен ход событий.

Лишь всем вместе должно быть им.

Ему предстоит вернуть меч Богине в Ее храме в Касре, и неизбежность, быть может, заключается в том, что он должен повести сбор. Взяв себе некоторое количество добрых рубак-воинов, Шонсу вполне может оставаться на «Сапфире», превратившись в морского волка.

Но даже найдя решение, понимал он, не удастся обмануть себя. Владение седьмым мечом — это что-то вроде собственнических прав на Мону Лизу или на Тадж Махал. Он не собирался с ним расставаться, даже если Сама Богиня восстанет из Своей Реки и потребует его обратно. Он пойдет в храм, но вернется оттуда с мечом. Когда ему приходится покидать корабль, Ннанджи сторожит его для него, и умрет, спасая его. Получив такой вожделенный предмет в руки, почти любой воин Мира постарается скрыться вместе с ним. Ннанджи, конечно, такое и в голову не придет.

Таким образом, Уолли может умереть, сжимая его в руке, в чем он и клялся. Через несколько лет, когда притупится его реакция, на него посыпятся вызовы, честолюбивые и алчные… в них не будет недостатка, и однажды один из них добьется успеха.

Из темноты возникла Джия с накидкой в руках. Он пробормотал слова благодарности и набросил ее на плечи, скрываясь от холодных капель тумана. Глаза его стали зорче вглядываться во тьму. Хотя вряд ли пираты сумели бы отыскать их в этом мраке.

— Ты придешь позднее? — прошептала Джия.

— Нет, — ответил он, — я заночую в палубной каюте. Иди спать.

— Да, хозяин.

Но она не сдвинулась с места. Он просил ее не называть его так… но он еще и обещал не отдавать ей приказов. Он поцеловал ее в лоб.

— Пожалуйста, иди спать. Потом отвернулся. Он и не знал, что она все еще здесь, пока не услышал ее голос:

— Джьонсу? Шона?

Он резко повернулся и схватил руками за плечи.

— Ты уверена?

— Я ходила к знающей женщине в Тау. Они обнялись, и он отпустил ее только тогда, когда увидел, что она плачет.

— Почему? — спросил он. — Разве ты не счастлива?

— О да! — всхлипнула она и вытерла слезы тыльной стороной ладони. — Слишком счастлива! Я так хочу дарить тебе сыновей, мой дорогой хозяин, и ничего не может быть счастливее этого… Такое счастье… и они будут свободными?

— И ты еще спрашиваешь?! — воскликнул он. — Все дочери тоже будут желанными.

Он пообещал вернуться в каюту и помочь ей лечь в постель, когда придет в себя.

И снова остался наедине со своими мыслями.

Ребенок? Биологически он принадлежит, конечно, Шонсу, а не Уолли Смиту. Но это еще не так беспокоило его. Виксини называл его папой, и он любил этого нахаленка. Любой ребенок Джии будет ему дорог. Но какой из миров он унаследует?

Внедрение технологий разорвет этот Мир. Колдуны ушли на тысячи лет вперед от остальных. Они давно засекретили свою работу, но не прекратили ее — дистилляция, огнестрельное оружие, да и сама письменность… все это не в активном состоянии. Перемены могут прийти в Мир, не знающий, что с этими переменами делать. Хаос и смятение умов, потом — войны, потом — голод… Несомненно, этого и боится Богиня и хочет, чтобы Уолли Смит все это предотвратил. Полубог, Ее посланец, говорил о важности задачи. Уолли не мог и представить, насколько она важна.

Кроме того…

Кроме того, колдуны не так уж сильно отстали от уровня развития Земли, понимал он, самое большее на несколько веков. Соблазнительные мысли появлялись в его голове — если уж они добрались до таких вещей, как огнестрельное оружие, то недалек тот час, когда они откроют анестезию, чтобы облегчать страдания больных, антибиотики — лечить детей, а потом дойдут и до отмены рабства. Даже простой список владельцев кораблей поможет остановить пиратство, эту чуму Реки! Три-четыре сотни лет… Колдуны обещали многое! Они уже попытались взрастить ремесла в своих городах — идея, вызывающая презрение воинов и одобрение Уолли Смита — горожанина технологической культуры.

На чьей же он стороне?

Миссией его, очевидно, являлось загнать колдунов обратно в горы и утвердить в семи городах власть воинов. Теперь он был уверен, что понимает ее, как и то, почему Полубог не открыл ему ее сразу. Что должен был ответить Уолли Смит, когда, получая меч, услышал бы: «Иди, Шонсу, и обезопась этот Мир от варварства»?

На чьей он стороне?

— Милорд, — раздался шепот. Это был Хонакура, хрупкий, как сухой лист во тьме леса.

— Уходи! — резко сказал Уолли. — Я не нуждаюсь в твоих жреческих разглагольствованиях сегодня ночью.

— Но, милорд?..

— Нет! — закричал Уолли. — Я знаю все твои стандартные слова. Можешь убеждать меня быть всепрощающим и послушным, это заставит меня смеяться в течение десяти минут. Я не имею права судить богов, говорил ты мне. Я всего не знаю, скажешь ты. У мальчика может оказаться брат, который будет лучшим, чем он, королем, это нас должно успокоить. Вознаграждение придет к нам в следующей жизни. Пустые слова, старик, ложные обещания! Старые оправдания, придуманные людьми для богов.

Он мог бы предположить, что Хонакуру нельзя прогнать. Маленький жрец просто стоял, склонив голову, пока Уолли изливался, как водяные часы.

— Это моя вина, милорд.

— Твоя? — осекся Уолли. А потом снова закричал:

— Нет! Моя. Разве ты знаешь, почему так случилось, старик?

Он понизил голос до хриплого шепота, вспомнив, что на «Сапфире» этой ночью много неспящих людей.

— Это случилось, потому что твои непогрешимые боги захотели, чтобы Ннанджи получил заколку!

— Я знаю.

— Серебряную заколку, очень древнюю. Она принадлежала великому Арганари. Ннанджи будет очень любить ее! Не знаю, что бы еще в Мире доставило ему такое удовольствие. Большой подарок верноподданному… знаешь ли?

— Прости, милорд, — сказал Хонакура, — я должен сесть.

Он подошел к скамье рулевого. Уолли недоверчиво последовал за ним, думая, не очередная ли это уловка, чтобы вызвать симпатию. Но старик и вправду, похоже, сдал в последние дни. Поглощенный своими мыслями, Уолли не замечал ничего вокруг. Сейчас же увидел, что лицо Хонакуры стало совсем серым и сморщенным больше, чем обычно. Конечно, он невероятно стар, и жизнь, которую он теперь ведет, не похожа на его прежнюю, полную комфорта и роскоши.

Жрец сел на скамейку, с трудом различимую во тьме. Уолли стал рядом, не спуская глаз с Реки.

— Моя вина, милорд. — повторил жрец. — Бог сказал, что ты можешь доверять мне… а я, видишь, не доверял тебе.

Совершенно очевидно! Уолли ждал.

— Я знал многих воинов, милорд. Потому я не доверял тебе. Ты помнишь проклятие?

— Какое проклятие?

Хонакура глухо закашлялся.

— Когда ты впервые встретил Адепта Ннанджи, тогда еще Ученика Ннанджи. Он не мог бы, по твоим словам, пробиться мечом и через пустой двор.

— Да, я помню.

— Но почему это так было, милорд? Разве тебе никогда не приходило в голову, что боги наложили на него проклятие?

Уолли считал, что это проклятие наложил Ннанджи на себя сам, чтобы отгородиться от продажных воинов гвардии. Но сейчас было не время пускаться в фрейдистскую философию.

— За что?

— Он мог бы представлять угрозу, милорд.

Уолли попытался представить себе юного Ннанджи без этого груза. Да он бы раскидал воинов, независимо от их ранга, как биллиардные шары, для этого не потребовалось бы даже приказа со стороны. Лебедь в стаде уток. И Ннанджи был неподкупен.

— Тарру? — спросил он.

— И Лорд Харддуджу, — шепотом подтвердил старик. — Они бы убили его. Поэтому Богиня защитила единственного честного воина в Своей гвардии, дав ему талант. Старшие часто подавляют талантливых молодых. Я видел много раз, как это бывает. Среди воинов это давление может быть постоянным… Я не доверял тебе.

— Ннанджи? — воскликнул Уолли. — Ннанджи как угроза мне? Но мы же теперь братья! Он не тронет и волоса с моей головы. Он готов отдать жизнь за меня… Ты думал, я боюсь Ннанджи?

Туман еще плотнее окутал корабль. Хонакура снова подавил кашель.

— Ннанджи не может угрожать, — сказал Уолли, — он фехтует уже как Шестой, но он еще не готов. Еще пара лет, и он станет Седьмым, и будь я проклят, если не одним из лучших. Но не сейчас — я никогда не беспокоился о Ннанджи. О моем названом брате.

— Нет, не беспокоился, милорд. Конечно, нет. Но я думал, ты придерживаешь его. Вот почему я не рассказывал тебе о рыжеволосом брате Икондорины. Я думал, ты сможешь помешать ему.

А теперь он наконец расскажет?

— Ты видел заколку? — спросил Хонакура.

— Да, я видел ее.

Старик снова закашлялся.

— А я — нет. Но я расспрашивал Адепта Ннанджи о встрече в Тау с Мастером Полини. Как и ты, я нашел ее странной. Конечно, он многословно рассказывал, но я слушал только про заколку.

— Серебряный грифон, — начал догадываться Уолли.

— Королевский символ, — многозначительно кивнул Хонакура.

— Ннанджи — король?

Разум Уолли с трудом усваивал услышанное. Конечно, Ннанджи еще так молод. Трудно представить его лет этак через пять-десять.

— Я уверен в этом, милорд. Я не знаю ни одного пророчества, касающегося твоего похода. Я думаю, все случится после. Об этом я и говорил Ученице Тане сегодня — Ннанджи слишком хорош, чтобы стать свободным мечом. У Богини для него большие планы. Заколка — это послание Тане, а не тебе.

Уолли понимал скрытый смысл слов старика. Но Ннанджи в качестве короля — об этом еще стоило подумать. Он мог бы быть революционером, но никак не правителем. Как пес, догоняющий автомобиль, — неплохой спорт, но что он будет делать, когда догонит? Однако не так сложно представить Тану в роли Леди Макбет.

Уолли сел рядом с Хонакурой на скамью. Туман сгустился настолько, что стало не видно воды за бортом, даже силуэт старика с трудом различался. Все, что мог делать вахтенный в этой ситуации, это слушать. Двое сейчас затихли наверху. Даже легкое колыхание на волнах вызывало шум, так что лучше было позволить предполагаемым бандитам подойти, пока их не станет видно.

— Расскажи мне пророчество, — тихо попросил Уолли.

— Если хочешь, милорд, — хрипло сказал старик. — Но оно еще проще остальных; в нем нет даже рифмы:

«Рыжеволосый брат Икондорины пришел к нему и сказал: „Брат, ты чудесно владеешь мечом, научи меня владеть им так же, и я смогу основать королевство“. И тот ответил ему: „С удовольствием“. Так Икондорина научил, а его брат выучился. А потом Икондорина сказал: „Мне нечему тебя больше учить. Иди и ищи свое королевство“; и брат его поступил так. И правление его было самым блестящим и мудрым».

В самом деле?

— Если бы я сказал тебе об этом раньше, — прошептал Хонакура, — ты бы узнал заколку, как только увидел…

Сутры могут быть короче или длиннее, полнее или проще, банальнее или изощреннее. Они могут состоять из предисловия, притчи и послесловия или из любой их комбинации. Но эта была слишком сокращена. Неприятный червячок сомнения снова завозился в нем.

— Это все? — требовательно спросил он.

— Это все, — подтвердил старик.

— Ты можешь в этом поклясться?

Минуту помолчав, Хонакура спросил:

— Какую клятву ты бы хотел от меня услышать?

Волна раскаяния захлестнула Уолли. Каждая гильдия имела свои клятвы, кроме жреческой. Жрец не имел права лгать ни в каком случае. Для жреца ложь была тем же, что для пищи плесень. Хонакура был хитер и изворотлив, как змей, но он не лгал. Уолли виновато попросил прощения за то, что позволил усомниться в нем.

Король Ннанджи? Очевидно, старик прав. Это было предназначением Ннанджи, после сбора, после победы над колдунами. Ему нечего было больше делать с Уолли.

Он обнаружил, что ему стало легче, когда он узнал все. Но тревоги не оставили его! Возможно, потому, что он их временно отодвинул, сосредоточившись на заколке Ннанджи.

Потом Хонакура снова начал кашлять, и Уолли прикусил губу. С его стороны было глупо и недобро держать старого человека на этом проклятом холоде.

— Пойдем, мой почтенный друг, — прошептал он, когда приступ кашля кончился, — я сведу тебя по ступеням. Эта погода не для тебя.

Туман стал еще гуще.

* * *

Уолли присмотрел за спускавшимся в каюту Хонакурой и вернулся на свой пост. Когда Холийи пришел его сменить, он вспомнил о данном Джие обещании и отправился к ней.

Она не спала и ждала его. Они занялись любовью. И Джия, которая имела большой опыт в подобных вещах, заверяла, что это была самая долгая и очень страстная любовная ночь, приводившая ее повелителя бесчисленное количество раз в приподнятое состояние, отмеченное сверхчеловеческим удовлетворением; в конце концов он так устал, что неожиданно заснул.

Через одну каюту Адепт Ннанджи обстоятельно изучал преимущества женатого человека; в конце концов, удовлетворившись результатами, он тоже заснул, его же юная новобрачная предавалась мечтам об их будущем.

Тремя каютами дальше лежал Новичок Катанджи. В постели Ханы, где не имел никакого права находиться, мечтая о Мей, которую он уже посетил чуть раньше.

И всю эту ночь Хонакура, жрец седьмого ранга, простоял на своих костлявых коленях, сухо рыдая и вымаливая прощение у Богини.

* * *

Наутро туман рассеялся, и «Сапфир», снявшись с якоря, ушел в семь раз дальше от берега, чем был накануне. Он двигался в Каср.

КНИГА ВТОРАЯ КАК ВОИН ВСТУПИЛ В БОЙ

Глава 1

Почтенная Ули, жрица третьего ранга, шла большими шагами по набережной Касра, подол коричневого балахона взвихрялся ее ногами, черные мысли одолевали ее. Солнце грело жарко, но ветер раздувал ее одежды, играл волосами, бросал в глаза пыль, так что она не могла понять, чем вызваны ее слезы — досадой или попавшим в глаза песком.

Город превратился в сумасшедший дом, заполненный буйными больными, и эти ненормальные прибывали ежедневно. Она как раз проходила мимо тележки фруктовщика с одной стороны, в то время как с другой пристроились два молодых воина, выбирая понравившиеся яблоки. Они не только не собирались платить, но даже не сказали спасибо хозяину и не взглянули в его сторону. Если так пойдет дальше, бедняку не останется средств к существованию, а дома у него восемь-девять голодных ребятишек.

Воины! Она скрипнула зубами. Она сохранила еще все свои зубы.

Воины шестерками. Воины дюжинами. Они гордо стояли на всех перекрестках и бодро маршировали по ним, они задирали всех подряд и развратничали. Ули сердито оглянулась на свист мечей — Пятый, ведущий десять человек, салютовал Шестому с пятерыми. Чтоб им всем провалиться!

Ежедневно в храм приходили потерпевшие — мужчины, ограбленные или избитые, изнасилованные девушки, домовладельцы, выброшенные из своих домов. Жрецы им могли только сочувствовать. Ежедневно жрица Ули благодарила Богиню, что она — женщина, носящая одежду, а значит, неприкосновенна и может не бояться насильников. Хотя, конечно, этим молодым безобразникам нужны женщины помоложе. Ну что ж, это — еще одна защита.

Сбор перевернул весь город. Он коснулся даже ее скромной жизни… Она давно уже серьезно подумывала, не принять ли ей предложение Джиннино Четвертого, почтеннейшего драпировщика, достойного вдовца, отца трех детей, настоятельно нуждающихся в хорошей матери, которая обучила бы их благородным манерам. Она уже почти решила согласиться. Он дал твердое обещание, что все посягательства на ее особу будут редкими и они прибывали гораздо быстрее, чем убивали друг друга.

В это время она подошла к двум бронзовым статуям, до такой степени изъеденным коррозией, что трудно было даже определить, кого они изображают — мужчин или женщин. Здесь же был и голубой кораблик, о котором ей говорили. Она расправила плечи и решительно шагнула к сходням, потом остановилась, оглядывая палубу. Никогда раньше ей не приходилось бывать на кораблях. Кораблик оказался небольшим, он был чист и приятно попахивал кожей. Несколько моряков сидели кружком, один из них поднялся навстречу. У него был нож, значит, начальник. Третий, как и она… Но ей было велено приветствовать его как старшего — постыдное требование для жрицы! Манеры его оказались не блестящими, но выслушал он вежливо.

— У меня есть известие для воина высшего ранга, Капитан.

Моряк небрежно кивнул головой в сторону палубной двери. Вздохнув, Ули прошла к ней и, войдя, обнаружила большую, светлую, почти пустую комнату. Молодая рабыня стояла на коленях в углу, развлекая не то троих, не то четверых маленьких детей. Мужчина поднялся с огромного деревянного сундука, на котором сидел. Седьмой! И какой здоровый! Его голова и рукоятка меча почти касаются потолка. Большинство прибывающих в Каср воинов не слишком высоки, этот же — великан. Великолепная мужская фигура — вынуждена была признать она, но удивительнее всего, что он встретил ее дружеской улыбкой, а она также улыбнулась, приветствуя его.

Он ответил.

Ш о н с у!

Ну конечно! Она много раз видела его издалека — но не догадывалась, что это он! Она вздрогнула и съежилась. Знаменитый Шонсу вернулся! Но…

Он заметил ее реакцию, и улыбка исчезла с его губ. Ей не слишком понравилось его новое выражение лица.

— Чем могу быть полезен, святейшая?

Ули подобралась. Нечего и говорить, что ей не хотелось обсуждать подобные вопросы.

— У меня для тебя сообщение, милорд. От жреца седьмого ранга.

Смешно было так называть Лорда Кадиуинси, но именно таким образом ей ведено было говорить. В Касре не было других жрецов подобного ранга, а откуда еще они могли тут взяться?

— Наконец-то выбрался из подполья, да?

— Милорд.

Воин рассмеялся.

— Прошу прощения, жрица. Что ты хотела сообщить?

Ули набрала побольше воздуха и оттарабанила то, что ей было велено передать.

— Субъект, о котором ты спрашиваешь, родился далеко отсюда, появился здесь два года назад, не женат, но имеет детей. Он нес службу, какую мы и предполагали, и ушел в то время, в какое мы думали. Считается погибшим, но это вполне может оказаться слухами. Остаюсь в храме до завтра.

Невозможно представить, чтобы жрица ее ранга использовалась как простой герольд и ей даже не объяснили, о чем речь. Но она служит Богине, Ее право решать, как лучше. Закончив это примитивное дело, она уже повернулась уйти, как… считается погибшим… пришел два года назад? Да это же сообщение про самого Шонсу!

— Благодарю, жрица. Ответа, думаю, не будет.

Воин внимательно смотрел на нее, как будто читая ее мысли.

— Можем предложить тебе освежиться на дорогу.

Ули смущенно отказалась. Шонсу! Она хотела как можно скорее уйти, чтобы спокойно подумать. Какие слухи? Все думают, что Шонсу убит колдунами. Разве этот ужасный сбор не созван, чтобы отомстить за него?

Она проговорила слова прощания, прошагала по палубе под взглядами моряков и почти сбежала по сходням. Шонсу вернулся? Только Каср от него освободился…

Злая и возмущенная, пересекала она залитую солнцем торговую площадь, ветер трепал ее коричневый балахон. Поглощенная черными мыслями, она не заметила наглого рыжеволосого воина Четвертого, который шел следом за ней.

Глава 2

В основном города повернуты торговыми лавками к Реке. Но не Каср. Корабли пристают к широкой торговой площади, тянущейся бесконечно в обе стороны набережной. За ней видны высокие дома и начала широких улиц. Здания представляют собой смешение всех возможных архитектурных стилей, среди них можно увидеть старые и просто древние, скромные и роскошные, целые и почти в руинах. У многих окон ярко раскрашены ставни — красные, синие, зеленые — как мерцающие искорки отшлифованных граней алмаза. Арки, колонны и шпили изредка мелькают среди минаретов, пилястров и галерей. Местами попадаются куски старых стен, улицы отходят от главного проспекта словно каньоны, переходя с одного уровня на другой, оставляя впечатление, будто с дюжину городов вытряхнуто из коробки. Объединяет цвет. Все, от крепости до мостовых, сделано из светящегося камня бронзового цвета, напоминающего старое золото. Даже деревья, те, что еще сохранили листья, окрашены в этот же красноватый цвет.

Каср стар. Его статуи превратились в бесформенные монолиты, каменные тумбы на набережной поросли грибами.

Уолли послал в город разведчиков, сам же не выходил из каюты, как если бы они прибыли в колдовской город.

Из окна ему были видны обычные фургоны и кучи товаров, бригады портовых рабов трудились, как и в любом портовом городе. Продавцы, лоточники и озабоченные горожане сновали тут, как и везде, разве что толпа была чуть пореже, чем в другом городе, из-за необъятности торговой площади. В Касре торговля лучше обставлена и создает меньше шума. Единственной неприятностью был ветер, срывающий листья, как будто желая навести порядок перед зимой, поднимающий пыль, словно серый ковер.

Повсюду были воины. Не по одному-двое, как в Тау, а шестерками и дюжинами, марширующие за своими предводителями — в основном за Шестыми в зеленых килтах, редко — за Пятыми в красных и совсем уже редко — за Седьмыми в голубых. Коричневый цвет килта, как всегда, встречался чаще всего. Но было также абсурдное количество румянолицых Первых и Вторых, которые, если и могли принести какую-нибудь пользу, все-таки были просто мальчишками с прожорливыми желудками.

Даже не сходя с корабля, Уолли видел, что в Касре царит напряжение. Стайки ребятишек бежали за воинами, выкрикивая ругательства, и это они могли перенять только у взрослых. К воинам, как правило, относились с почтением, а не с презрением. Ему были понятны причины недовольства взрослых, и точно — девушек обижали, а мужчин избивали. Если такие вещи творятся открыто, то что же происходит за кулисами?

Свободные мечи жили на милостыню, примитивную форму налогообложения. Подобные безобразия могли случаться в небольших городах или деревушках, куда их могли позвать, чтобы освободить жителей от бандитов, если местный гарнизон с ними не справлялся. Им тогда отдавали самых красивых девушек, они забирали их и уходили. В большом городе такое вряд ли можно было увидеть, но даже крупный Каср оказался подвержен этой напасти. Все должны были регулярно есть и где-то спать. А спать одни они не привыкли! Сотни полных сил молодых мужчин, которым нечем заняться, — кто же командует этим зверинцем? Кто имел наглость созвать сбор?

Потом суровая жрица принесла вести от Хонакуры, и это были хорошие новости. Узнав, что у Шонсу не было в Касре ни родителей, ни родственников, Уолли почувствовал большое облегчение и решил отметить приятное известие кружкой пива, попросив Джию принести его. Прежде чем он успел выпить, по палубе простучали сапоги Ннанджи, и появился он сам, пыльный и разгоряченный. Обычная улыбка отсутствовала, губы были сердито сжаты.

Уолли поднял кружку:

— «Мои боги — твои боги», — произнес он.

— Нет, спасибо, брат. Я выслушивал подобные предложения все утро.

Четвертый был заманчивой добычей. Тем более очень высокий и необычно молодой Четвертый. Вербовщики действовали активно. Как только «Сапфир» пристал к берегу и портовый комендант сошел на берег, не менее восьми воинов пытались попасть на борт, охотясь за своими новыми соседями. Брота вооружилась мечом и встала у сходен, свирепо поглядывая вокруг, — огромная, красная и злая — настоящий кошмар воина. Она сумела их защитить, но похоже, Ннанджи вляпался в какие-то истории в городе.

— Сколько раз тебя вербовали? — спросил Уолли.

Его подопечный сморщился и посчитал на пальцах.

— Тринадцать.

Он покачал головой, потом, изменив свое решение, залпом осушил кружку. Похоже, не вербовщики его беспокоили. Было что-то еще.

— Что ты им отвечал? — поинтересовался Уолли.

— Что у меня уже есть наставник. Тогда они захотели знать, кто он и какого ранга; я предложил им семьдесят пятого! Ах!

Вошла Тана. Ннанджи сграбастал ее и подарил долгий пивной поцелуй.

Джия тактично увела детей. Уолли снова сел на сундук у окна, где провел все утро. Ннанджи и Тана уселись на другой, рука в руке. Уолли передал им сообщение Хонакуры.

Потом появился довольный Катанджи. Он тоже ходил на разведку. Раненая рука освобождала его от ношения меча, и, похоже, это ему было только на пользу, подумал Уолли.

— Садись, Новичок, — сказал он приветливо, указывая на пол. — Надеюсь, к тебе вербовщики не приставали?

Катанджи поблагодарил и уселся, скрестив ноги.

— Приставали, милорд? — ухмыльнулся он. — Четыре раза! Конечно, сразу видно хорошего человека!

Уолли пристально посмотрел на него. Если в счет пошли нестроевые Первые, то значит, битва за численность подопечных перешла все границы.

— Ладно, давайте послушаем новости, — сказал он. — Новичок?

Катанджи выглядел довольным собой. Он проговорил, словно отрепетированное:

— Лорд Шонсу был предыдущим кастеляном ложи. Он пришел откуда-то издалека. Не думаю, что был женат. Ушел около полугода назад и не вернулся. Новый кастелян более популярен.

— От кого ты это узнал? — спросил Уолли.

Тот ухмыльнулся.

— От шлюх, милорд. Я спросил нескольких человек. Все смеялись и советовали обратиться к ним. Я так и сделал. Все девочки знали Шонсу. Я сказал, что он — мой дядя, и Богиня привела меня сюда на его поиски. Он был частым посетителем, милорд, хотя обычно не платил. Однако девочки… — Улыбка стала злой. — Мне кажется, они не проливали слез по его уходу.

Уолли знал демоническую сексуальность Шонсу, кроме того, не раз наблюдал мелких воришек, таскающих товар у лоточников. Тот же случай.

— Никто не знает, куда и зачем ушел Шонсу. Он просто исчез. Думаю, это все, милорд.

— Хорошая работа, Новичок, — сказал Уолли. — Ты сильно потратился?

Катанджи поколебался, а потом твердо сказал:

— Нет, милорд. Старейшины объявили бордели бесплатными для воинов. Это было интересно.

— Ну и как, загружены работой?

— Они были рады возможности просто поговорить, — усмехнулся Катанджи.

— Ты действительно только говорил с ними? — недоверчиво спросил Уолли.

Катанджи широко распахнул глаза:

— Мой наставник часто внушал мне. Лорд Шонсу, что необходимо поддерживать честь гильдии.

Ннанджи метнул на него взгляд из-под ресниц. Уолли захохотал:

— Ну а как по поводу остального?

— Я приценивался, милорд. — Катанджи восхищенно взглянул на Уолли. — Да, цена упала. Как ты догадался?

— Цена на что? — вопросил Ннанджи.

— На самоцветы, — ответил Уолли. — А Лина жалуется, что продукты вздорожали. Я подробно объясню вечером, если тебе интересно. Что узнал ты, брат?

Ннанджи снял руку с талии Таны и положил свои большие ладони на колени.

— Не так много о самом Шонсу. Кастеляном до него был Седьмой по имени Нарринко. Шонсу пришел в город, захотел занять его место и убил его.

— Мерзко! Что сказали старейшины?

Ннанджи погладил подбородок, и Уолли знал, в каких случаях он прибегает к этому жесту.

— Кажется, они вообще ничего не сказали, брат. Это город ложи; похоже, городские власти отделены от нее. Здесь нет гвардии, нет рива. Кастелян отдает приказы первому попавшемуся.

Следовательно, это вина нынешнего кастеляна, что город превратился в сумасшедший дом.

— Ложа независима? — спросила Тана. — Это что-то вроде устройства колдовских городов, да? В конце концов, я склонна в это поверить — портовый комендант, приходивший на корабль, не то старейшина, не то маг. В городе воинов нет рива. Смешно!

Уолли впервые слышал, чтобы на корабле кто-нибудь интересовался политикой, и восхитился прозорливостью Хонакуры. Леди Макбет!

— Шонсу был собирателем, — выступил Ннанджи и осуждающе нахмурился — это было необычно с его стороны.

— Что это значит, Ннанджи? — спросил Катанджи.

— Убийца, — с нажимом сказал Ннанджи, подчеркивая эту важную часть своей информации. — Собирал мечи убитых. Похоже, это он организовал поход против колдунов. Сбором, конечно, назвать его было нельзя. Пятьдесят человек, я слышал. Каким-то образом ему удалось проделать это втайне. В один прекрасный день они исчезли. Никто из них не вернулся.

Повисла тишина.

Полубог говорил, что Шонсу бездарно провалил свою миссию. Уолли содрогнулся при мысли, что пятьдесят молодых парней бросились на вооруженную армию колдунов и были разбиты.

— Но в какой город? Почему мы ничего не слышали о нем на том берегу?

Ннанджи пожал плечами:

— В городе не осталось ни одного воина, знавшего Шонсу. Он всех забрал. Можно предположить, что они высадились в какой-нибудь маленькой деревушке, после чего он решил атаковать сам Вул.

— Боги! — воскликнул Уолли. — Он пошел на верную смерть! Не удивлюсь, что сбор созван из-за этого.

Ннанджи сказал, что не знает. Взгляд его посуровел, казалось, он что-то недоговаривает, и Тана, почувствовав это, внимательно на него посмотрела.

— Теперь выкладывай плохие новости, — сказал Уолли.

Ннанджи снова свесил руки с колен.

— Несколько недель спустя, ранним летом, как мне сказали, колдуны провели в Аусе по улицам воина. — Он больше ничего не сказал, но все знали продолжение — воин полз на своем голом животе.

— Имя этого воина?

— Они считают, что это был Шонсу.

Уолли кивнул.

— Мне помнится, дело было не совсем так, — сказал он. — Меняпоймали и разрешили вернуться на корабль ползком.

— Но слухи говорят по-другому! — сердито прокричал Ннанджи. — Это звучит, как если бы колдуны выпустили тебя, показали, а потом засадили обратно в клетку.

Вот в чем заключалась опасность для Уолли. Детали значения не имели. Попавшийся в ловушку колдунов, на берегу и без армии, он посчитал публичное унижение недорогой ценой за сохранение жизни. Он не учел тогда, что об этом оскорблении подумают воины — настоящие воины, и что они сделают с трусом, попадись он им.

— И история Ова переврана, брат! Они говорят, что отряд воинов атаковал пристани, — меня расспрашивали из-за проклятого цвета моих волос.

Он выглядел совсем удрученным.

— С резней все в порядке, но потом сообщили, что ты… что Седьмой, возможно Шонсу, перешел на их сторону… появился и приказал нам возвращаться на корабль. Они говорят это так, как будто ты на их стороне!

Да, это было плохо. Печаль охватила собравшихся в каюте. Уолли был готов встретиться с обвинениями в трусости, но никак не в предательстве. В путанице событий, произошедших в Ове, факты легко было исказить. Когда сидящие в фургоне достигли колдунов, он был с ними. Очевидно, то, как он пробивался через пристань и оказался в плену, осталось незамеченным.

Кроме того, у него не было свидетелей. Ошибка Ауса была неисправимой.

— Я потерял все, — резко сказал он. — Богиня дала мне Свой собственный меч, а я бросил его. Теперь меня могут называть предателем.

И колдовская материнская метка явно была не на пользу.

— Зомби, — отозвался Ннанджи. — Так они говорят. Что колдуны заставили служить им тело Шонсу.

— Я похож на зомби?

Ннанджи попытался вернуть улыбку.

— Не очень.

Уолли хмуро сидел в горестной тишине.

У него не было доказательств его честности в битве при Ове. Кроме того, по иронии судьбы, пуля колдунов пробила в той битве его перевязь. Никто не знал, что это значит на самом деле, но воин, позволивший повредить свою перевязь, подлежал обвинению в трусости.

С палубы крикнули, что ланч готов.

— Что слышно о сборе? — спросил он. Ннанджи слегка оживился.

— Больше тысячи воинов, не считая низкоранговых! Сбор созван, конечно, кастеляном. Лордом Тиваникси, и высшим жрецом, Лордом Кадиуинси. Ожидается прибытие еще большего числа воинов.

— Кто предводитель?

— Это решится в поединке. Наиболее популярен некто по имени Боарийи, у Тиваникси тоже есть шансы.

— А почему бы не тебе, милорд? — спросил Катанджи.

Уолли взглянул на него.

— Ннанджи поправит, если я не прав. Элита воинов, Седьмые, будут в поединке искать лучшего, правильно? Потом они все присягнут быть вассалами победителя, принесут третью клятву победителю. Затем остальные принесут третью клятву своим наставникам. Я прав?

Ннанджи кивнул.

— Ты знаешь третью клятву? — спросил Уолли Катанджи.

— Нет, милорд.

— Она ужасна! Вассал становится абсолютным рабом своего сеньора. Его собственная честь во внимание не берется — он должен делать все, что прикажут. Поэтому-то ее и приносят только после битвы.

Уолли покачал головой и посмотрел на Ннанджи, который, похоже, не собирался с ним соглашаться.

— Но, милорд, если ты великий воин… Уолли снова покачал головой и посмотрел на Катанджи, который тоже не походил на легко соглашающегося.

— Я — зомби, предатель или трус, или все сразу. Новичок. Я — темная лошадка.

Снова наступила тишина. Потом Тана сказала:

— Темные лошадки тоже приносят пользу. Лучше быть ею, чем дрожать за свою шкуру. И почему это ты — темная лошадка? Ты — величайший воин в Мире, как говорит Ннанджи.

— Возможно! — сказал Уолли. — Полубог говорил, что лучше не бывает. Но найдется еще один, которого можно будет назвать хорошим. Это не пустые слова. Однажды я вынудил Ннанджи принести мне третью клятву. Я держал свой меч у его горла и сказал, что убью его.

Ей не нужно было говорить, что воин не имеет права подчиняться силе — клятва связывала Ннанджи настолько, насколько она могла связать человека, давшего ее добровольно.

— Но такого не сделать с тысячью людей, Тана! Мне поклянется один, ну, может быть, еще двое, но остальные девятьсот девяносто семь будут к тому времени уже в Кво — они разбегутся, не желая присягать предателю.

Положение было безнадежным, и внезапно Уолли почувствовал облегчение. Ему не нужно было становиться предводителем, потому что он не мог этого делать. Отсутствовала сама возможность, значит, нечего ему было и связываться с этим.

Кроме того, он обещал Ннанджи, что тот может похлопотать о своем продвижении. Но как наставник Ннанджи, Уолли должен был сопровождать его.

— Что будет, брат, когда я появлюсь в ложе? Дай свое заключение.

Представления Ннанджи о нравах воинов были куда более полными.

Ннанджи прищурился:

— Конечно, тебе не грозят вызовы чести. Все знают, как Шонсу управляется с металлом. Но…

— Но они могут осудить меня… — кивнул Уолли. Если его осудят, соотношение будет — тысяча против одного.

— Впрочем… с Овом все в порядке. У нас есть свидетели — Брота, Хонакура или даже Тана — воины предпочитают свидетелей воинов. Но в Аусе они не найдут их!

Тана нахмурилась:

— Они могут отыскать их, милорд. Торговцы, морские волки…

— Но не сегодня, сегодня днем они не смогут! Не отступать! Небольшой быстрый визит, а потом — скрыться. Давайте так и сделаем!

Он ободряюще улыбнулся Ннанджи, призывая его к некоторого рода браваде. Но Ннанджи побледнел и отрицательно покачал головой. Уолли никогда не видел, чтобы Ннанджи выказывал страх перед угрожавшими ему опасностями — казалось, наоборот, он наслаждался ими, кроме того, умение вести бой надежно защищало его. Определенно, он не знал, что такое страх. Но, похоже, он ужаснулся риску своего названого брата. Если даже Ннанджи считает это опасным…

Все замолчали.

Потом Катанджи сказал:

— Ннанджи? Ты говорил, что все великие сборы проводятся семью Седьмыми? Один Седьмой созвал этот сбор, три Седьмых откликнулись. Два Шестых ждут продвижения. Мне говорили, что они все еще ждут, когда Богиня пошлет им седьмого Седьмого!

Превосходно! Мир перевернулся.

— Отлично! — расхохотался Уолли. — Это меняет дело! Тогда они не смогут выбросить меня на помойку, не выслушав, разве не так? Не ешь так много мяса, подопечный, тебе придется вечером немного пофехтовать.

Но Ннанджи не изменил выражения лица.

— Брат! — воскликнул он. — Если они обвинят тебя в предательстве… или в трусости…

— Нет! — Уолли стукнул кулаком по дубовому столу. — Я устал прятаться в каюте! Пора что-то делать! Они не смогут доказать, что я предатель, ну и я смогу доказать, что не трус!

Глаза Ннанджи широко распахнулись.

— Пойдешь в ложу? — У него перехватило дыхание, потом он восторженно просиял. — Правильно!

Глава 3

Одевшись в новый нарядный ультрамариновый килт, который сшила ему Джия, Уолли повел свою армию вниз по сходням. Рукоятка его меча сверкала в лучах солнца.

За ним шел Ннанджи, Четвертый, улыбка его твердо занимала позицию от уха до уха, голова была высоко поднята в готовности хватать звезды с небес. Ннанджи, Пятый? Он с трудом заставлял себя не перегонять наставника, ему не терпелось скорее прийти в ложу. Он также был одет во все лучшее, но хвостик удерживала его обычная заколка. Серебряная заколка Арганари никогда не доставалась и даже не упоминалась — для Ннанджи это было непривычным проявлением такта.

Следом шла Тана, дерзко одетая в наряд речного народа — набедренная повязка и лифчик масляно-желтого цвета; единственной данью сухопутной манере была пара туфелек. Уолли было запротестовал, когда она появилась, вооруженная мечом, напомнив, что она тоже кандидат к продвижению. Сбор и так уже достаточно был настроен против него. Правду говоря, она могла с закрытыми глазами фехтовать на ранг третьего, способность ее запоминать сутры тоже удивляла Уолли, хотя он был уверен, что интерес этот проснулся совсем недавно и было немало сутр, о которых она понятия не имела. А потом Ннанджи посмотрел на него своими влажными глазами спаниеля. Подумав, что она может быть компанией для Джии, Уолли согласился.

За Таной шел Катанджи, с великолепным цинизмом жителя этого Мира относившийся к своему детскому положению воина, но с трудом сдерживающий возбуждение от возможности увидеть ложу и стать братом Пятого. Своей рукой в гипсовой повязке он нес два зачехленных меча, придерживая их здоровой рукой.

Замыкала шествие Джия с узлом в руках — воины не имели права ничего носить, кроме рапиры или меча — это унижало их достоинство. На ней были сандалии, тело ее было обернуто черной тканью, как положено рабыне, но ткань эта была лучшей, какую только смог достать ее хозяин.

Они вышли на продуваемую ветром, бросающим водяную пыль в глаза торговую площадь и двинулись через нее. Напутствия моряков растаяли уже вдали, когда их заметили какие-то юнцы, чья реакция была вполне предсказуемой. Появился седьмой Седьмой! Юнцы повернулись и бросились в ложу. Остальные воины, включая вербовщиков, увидев происходящее, тут же прибились к Новичкам.

Ннанджи показывал дорогу, но скоро в этом пропала необходимость, так как толпа росла вокруг них, как снеговой ком, и единственное, чего они все хотели, — идти рядом. Горожане, заметив происходящее, тоже прервали свои дела и стояли глазея. Несколько раз Уолли показалось, что он слышал возгласы узнавания и свое имя. Шонсу вернулся из небытия.

Их путь лежал к центру города, потом через узкую улочку к открытому пространству, которое из-за его неправильной формы трудно было назвать площадью. Большинство из окружающих домов были покинутыми развалинами. В дальнем углу возвышался огромный кусок стены, наклоненный под странным углом; толпа воинов устремилась к нему, прямо в арочные двери.

Снаружи были видны только белокаменная сторона куба с аркой и простой балкон над нею. Стену над дверью украшали бронзовые мечи. Окон не было. Когда Уолли со своими последователями подошел к площади, его импровизированная свита бегом кинулась внутрь, чтобы к его прибытию оказаться на месте.

Пока они пересекали двор, последние из воинов исчезли внутри. Двое гвардейцев Третьих обнажили мечи в приветствии, и одинокая фигура вышла навстречу. Он был Седьмым, но не воином. Фигурой он напоминал синюю жабу — круглая голова держалась на плечах, казалось, без посредства шеи. Уолли, обнаружив сомнительную метку на лбу — она была в виде раскрытых ртов, — подождал с приветствием.

Это оказался герольд, и он отреагировал на имя Уолли откровенным шоком.

— Лорд Шонсу! — повторил он, потом взял себя в руки. — Под каким титулом угодно представиться вашему сиятельству?

Голос его напоминал падающие камни.

— Достаточно имени, милорд герольд.

Герольд поклонился и повел их через темный туннель, выходящий во двор. Снаружи ложи стены были голыми, внутри нее было полно балконов. Уолли оказался на верху короткой лестницы, отметив, что в обычные времена это местечко было очаровательным и мирным. Но времена были не обычными, а местечко — не очаровательным и уж точно не мирным.

Двор был огромен. В каждом его углу росло по благородному столетнему дубу, теперь уже совсем безлистных. — символ силы и непреклонности. Между ними стояли каменные скамьи и бронзовые статуи, изъеденные вековой коррозией и превратившиеся в карикатуры на тех, кому они были поставлены. Возможно, этот небольшой центральный участок окажется пригодным для фехтования. Он явно больше палубы «Сапфира».

Двор заполняли взволнованные воины, шумящие, как на базаре. Они точили мечи на точильных камнях, ели, спорили, играли в кости, готовили еду и даже боролись. Центральное пространство было разгорожено деревянной изгородью на два небольших участка, на каждом из которых сейчас шел бои на рапирах. Вокруг, по сторонам двора и на балконах, толпы зрителей орали, свистели, выкрикивали имена своих фаворитов. Советы и мнения доносились со всех сторон и никем не выслушивались. В довершение два менестреля пытались петь, не обращая внимания на крики торговцев, предлагавших свой товар. Ряд цветных флагов развевался над всем этим, как повешенное для просушки белье, провисая почти над головами в середине. Настоящее белье сушилось почти на половине балконов.

Здесь были не только воины. Уолли видел рабов, поваров и еще с дюжину каких-то гражданских, которых он не смог распознать на расстоянии. Среди них было много женщин. Базар! Он почувствовал омерзение, и Шонсу был одного с ним мнения, как ему показалось.

Потревожен был не один герольд. Седьмой и какой-то Шестой ждали его внизу лестницы. И Уолли вошел, встреченный фанфарами откуда-то, по-видимому, с балкона непосредственно над дверью. Звуки фанфар подняли тучи голубей с крыши, отразились от всех стен, создав эффект взлетающей ракеты, и раскатились вокруг, оглушая. Дуэли прекратились. Последний звук поющейся сутры замер в наступившей тишине. По крайней мере тысяча глаз уставилась на вновь прибывшего Седьмого и его товарищей.

Седьмой, стоящий у подножия лестницы, должно быть кастелян Тиваникси, казался немногим старше Шонсу — что-то около тридцати, — стройный, осанистый и симпатичный. Его хвостик был длиннее, чем обычно, того же золотисто-коричневого цвета, как и его кожа. Килт, перевязь и сапоги были необычной кобальтово-синей окраски.

Еще до объявления герольдом Имени прибывшего приветливая улыбка заиграла на его лице. Скорость важнее силы для воина. Великаны редки среди них. Огромные черноволосые Седьмые — уникальны. Это только его предположение, но Тиваникси был не из тех, кто был бы рад возвращению Шонсу в его должность. Шонсу, собирающий мечи убитых им людей? Шонсу, по слухам, сделавшийся игрушкой колдунов? Потом его глаза остановились на Ннанджи, и в них снова отразилось удивление. Рыжеволосый Четвертый? Герой Ова, о котором говорили во всех компаниях, — человек Шонсу? Шестой за его спиной все еще улыбался. Тиваникси, подумал Уолли, соображает быстрее.

Жаба в облике человека набрала в легкие побольше воздуха, а потом снова вспугнула птиц ревом:

— Милорды… именем Богини… в силу традиций вашей благородной и древней гильдии, окажите дружеский прием доблестному Лорду… ШОНСУ… воину седьмого ранга.

Шок!

Растерянность!

Недоверие!

Сверхсмешение чувств!

Уолли постоял с минуту, наслаждаясь произведенным эффектом, потом выхватил меч и приветствовал собрание. Жужжание бесчисленных переговоров понеслось над двором, словно подвергшимся нападению пчел. Потом все стихло. Улыбки сползли со всех лиц, кроме одного — улыбка Тиваникси вернулась на место.

Уолли начал спускаться по ступеням, и тишина снова прорвалась, как будто зрители, не доверяя своим ушам, решили дождаться повторения имени. И снова Уолли обнажил меч в приветствии равному.

Кастелян ответил, сохраняя свою вежливую, излучающую доброжелательность улыбку, перенося благожелательность и непринужденную грацию в движения меча. Даже опытный глаз Шонсу не смог разглядеть других чувств в его жестах.

— Я — Тиваникси, воин седьмого ранга, кастелян ложи в Касре, почту за честь принять твою любезность и предлагаю свои скромные услуги, чтобы доставить не меньше приятности тебе, оказавшему-честь-присутствием-в-ложе-и-на-сборе-мой-господин.

Может, это скороговоркой произнесенное дополнение делает его гостем, которого нельзя вызывать на поединок? Это подлежало обсуждению, так как пришелец не попросил приюта.

Шестой тихонько отошел назад, он не пожелал быть представленным. Толпа хмуро молчала.

— Я пришел не на сбор.

Новый шок у слушателей, и еще большая вежливость со стороны кастеляна.

— Богиня созвала Своих воинов по священному поводу, милорд.

Уолли слегка склонил голову:

— Несомненно! Однако я здесь проездом. У меня есть два дела.

Ответ можно было счесть за угрозу.

— Какие же дела могут быть важнее сбора? — требовательно спросил Тиваникси.

Слушатели затаили дыхание.

— Обет.

В эту минуту Уолли предположил, что Тиваникси скажет, что краткий визит в храм не помешает… но тот и в этом вопросе отличился:

— Каким образом мы сможем тебе помочь?

Уолли возвысил голос:

— Одно печальное и одно приятное дело. Печальное известие принес я о том, что два воина пали жертвой пиратов. Я наказал виновных.

Новость была выслушана в тишине.

— Радостное дело связано с продвижением двух воинов. Лорд кастелян, имею честь представить Ннанджи — Четвертый, мой подопечный и названый брат.

С Таной он решил подождать.

Тиваникси спрятал меч после приветствия и не смог удержать своей заинтересованности.

— Мы слышали о рыжеволосом Четвертом, возглавившем битву с безбожниками в Ове, Адепт.

Ннанджи рядом с представительным Тиваникси выглядел совсем мальчишкой, но тут он победно улыбнулся и ответил, почти крича:

— Битву возглавил Лорд Шонсу, милорд. Я помогал, но победа принадлежит ему.

Снова удивление и шепот. Тиваникси просиял:

— Хорошие новости, милорд. Мы должны призвать менестрелей и запечатлеть в памяти это благородное событие. Факты могли дойти до нас несколько искаженными.

Уолли улыбнулся уголком рта, чтобы показать, что знает, какие факты до них дошли.

— Прежде отдадим честь погибшим, милорд. Я надеюсь, здесь есть воины из Пло и Фекса.

— Прежде окажи честь погибшим первыми, — ответил кастелян со странным выражением на лице. — Всем вновь прибывшим мы показываем наш мемориал, причину сбора.

Он полуобернулся, указав в сторону флагов, болтавшихся посреди двора, потом внимательно посмотрел в лицо Лорда Шонсу, ожидая его реакции.

Флаги? Странные флаги! Коричневые по краям, потом оранжевые, красные, пара зеленых и одинокий голубой в центре. Не флаги. Килты! Некоторые из них были вывернуты наизнанку, некоторые — порваны, а пятна на них могли быть только кровавыми. Уолли был уверен, что побледнел, доставив тем самым удовольствие зрителям.

— Объясни, — хрипло проговорил он.

— Они вернулись в Каср с моряком в ответ на запрос к некоему Лорду Ротанкси, называющему себя магом из Сена. — Голос его помрачнел. — На следующий день я созвал сбор, который благословила Богиня.

Так вот что осталось от идиотского похода Шонсу на Вул.

Возврат одежды и украшений погибших воинов принят в их среде как жест учтивости. Возможно, присылка одних только килтов расценивается как оскорбление. Тиваникси остроумно превратил оскорбление в вызов, позор — в славу. Уолли все еще усваивал эту мысль, когда его поразила новая: колдуны сознательно спровоцировали сбор или что-то в этом роде. Понимает ли Тиваникси, что попался на опасную приманку?

А голубой килт должен принадлежать Шонсу. Он выглядит несравненно больше соседних. Неплохо было бы для уверенности взглянуть на его заколку, но можно предположить, что в этом идиотском походе не участвовали другие Седьмые. Наверняка не в характере Шонсу было разделять власть.

Воины застыли в ожидании. Ритуал был очевиден. Он должен был выступить вперед и отдать салют погибшим — и своему собственному килту!

Он кивнул позеленевшему Ннанджи и шагнул вперед, толпа расступилась перед ним. Он прошел между двумя каменными скамьями, потом — через проход в первом ряду изгороди. За собой он слышал топот сапог Ннанджи. Взглядом он приказал ему остановиться.

Цепочка килтов свисала над вторым рядом изгороди. Голубой висел ниже всех в середине. Не останавливаясь, Уолли вскочил на перекладину загородки, выхватил свой меч, махнул им над головой, потом выгнулся назад, пока не потерял равновесия, и успел вложить меч в ножны прежде, чем коснулся земли. Совсем неплохая демонстрация гимнастических упражнений для воинов! Голубой килт хлопнулся на землю. Он повернулся и шагнул назад к Ннанджи, стоящему с вытаращенными глазами.

Они вместе салютовали, потом в полной тишине вернулись к Тиваникси.

— Этот был подделкой, милорд, — сказал Уолли. — Оставшиеся должны быть отомщены, но не этот.

У него не было никаких соображений по поводу того, что произошло с Шонсу, — он бежал даже без своего килта, вот почему появился в Ханне как Безымянный. Похоже, что никто этого не знал, не исключено, что и колдуны тоже.

Подозрения Тиваникси не рассеялись — что это за лидер, единственный оставшийся в живых?

— У меня здесь есть менестрели. Лорд Шонсу. Не перечислишь ли нам имен погибших?

Как отвечать на это? Что-то вроде фехтования в темноте. Безобразие! Сорок девять имен после полугода — слишком многого от него хотят даже по меркам долитературной эпохи.

— Нет, милорд. Ни имен, ни рангов. Позволь им сравняться в славе.

— Тогда расскажи нам об их героизме и происках колдунов, погубивших их.

Уолли покрылся холодным потом. Он надеялся, что это не очень заметно. Он был так занят своими проблемами, что забыл о возможности их наличия у Шонсу.

— И этого тоже не будет.

Возмущение прорвало тишину вокруг него. Генерал потерял армию и еще отказывается говорить об этом?

Все были против Седьмого, исключая разве другого такого же. Тиваникси, похоже, собирался встать на его сторону. Но он должен был заботиться о чести. Он не мог позвать на помощь солдат, стоящих за ним. Ему оставалось либо принять этот отказ, либо вызвать на дуэль отказавшегося.

Или еще он мог обвинить его.

Лицо кастеляна оставалось непроницаемым.

— И ты не присоединишься к сбору, ища отмщения, милорд?

— Я должен исполнить обет, милорд, — покачал головой Уолли.

— Но Богиня привела тебя сюда. Не исключено, что Тиваникси с остальными вместе ломали головы, какому Богу принесен этот обет.

— Привела, — признал Уолли и заметил, что подозрения ослабли, замешательство же возросло.

— Ну а как насчет Пло? — спросил он. — Зови своих герольдов. Лорд Тиваникси.

— Я из Пло, милорды, — произнес чей-то голос. Нервного вида Третий прокладывал себе дорогу к первому ряду. Он салютовал кастеляну, а потом — Уолли. Его перевязь была украшена топазами. Уолли обернулся к Тиваникси.

— Менестрели.

Кастелян махнул рукой в сторону кучки гражданских. Менестрели бывают разного пола и веса. Уолли увидел полную пожилую женщину. Четвертую, и двоих костлявых мужчин в желтых килтах, да еще очень высокого юношу на заднем плане, внимательно всех разглядывающего. Менестрели носили длинные волосы и лютню за спиной. Лютня же и была их меткой на лбу.

Взяв у Джии тюк с килтами и перевязями и два меча от Катанджи, Уолли начал свой рассказ. Он не упомянул о своем совете Полини, но рассказал о долгом дневном противостоянии этого человека врагам. Потом спросил Ннанджи, не хочет ли тот чего-нибудь добавить. И Ннанджи начал патетический пересказ своего разговора с умирающим — слово в слово.

Воины позабыли о других делах. Пока говорил Ннанджи, Уолли разглядел проходивших в ворота новых любопытных. Но вот в живых никого не осталось, и Ннанджи закончил повествование. Менестрели задали пару вопросов, после чего поклонились и отправились вырабатывать официальную версию. Менестрелям необходима память, как у Ннанджи, не меньше, чем хороший голос. Они взяли с собой для получения информации о прошлом, как предположил Уолли, Третьего из Пло, который забрал тюк и мечи и даже не пытался скрыть рыданий.

Тиваникси выглядел сердитым и ничего не понимающим. Лорд Шонсу, оказывается, мог постоять за честь воинов, когда хотел того. Но почему двух, а не сорока девяти?

— Займемся твоими продвижениями, милорд, — заявил он, — потом созовем еще больше менестрелей послушать про события в Ове.

Уолли кивнул.

Тиваникси взглянул на речной костюм Таны и понимающе улыбнулся.

— Адепт Ннанджи, у нас широкий выбор противников для тебя, но проблема с местом. Ты видишь, что здесь, как в овечьем загоне. Нам пришлось ограничить поединки на этой территории, но если ты не против пройти на торговую площадь, мы можем это организовать.

Ннанджи улыбнулся и сказал, что постарается показать свои достижения и в стесненных условиях. Несомненно, выполнение программы потребовало личного внимания кастеляна, который уделял его в основном Уолли. Тот устал от бесконечных подозрений, чувствуя себя как мышь в клетке питона. Тиваникси откровенно не спускал глаз с Шонсу, но и Шонсу был счастлив стоять поближе к Тиваникси.

Конечно, необходимо было соблюсти большое число формальностей. Шестой, против его воли, был выбран вторым судьей и теперь стоял рядом. Уолли убедился, что Джия находится в безопасном месте — между Таной и Катанджи за каменной скамьей. Потом последовал за Ннанджи и обоими судьями на фехтовальную площадку. Толпа растянулась вдоль изгороди, образуя одну из сторон арены, а вдоль скамей и статуй — две другие.

Тиваникси внимательно посмотрел на зрителей и выбрал в противники Пятого, откровенно старше Ннанджи на несколько лет. Ннанджи равнодушно улыбнулся и ничего не сказал. Не было необходимости объявлять правила — кандидат выдерживает два боя, лучше — три. Тиваникси скомандовал начинать.

— Выпад!

— Раз! — воскликнул Ннанджи.

— Согласны! — ответили судьи, пытаясь хоть что-то понять. — Продолжай! Выпад! Паррэ! Защита!

— Два! — объявил Ннанджи. — Следующий, пожалуйста.

Пятый удалился ошеломленный. Толпа застыла в тишине, но по ней пронесся ропот, и внезапно Пятых стало отыскать не легче, чем динозавров во дворе.

Тиваникси послал Уолли открытую и вполне дружелюбную улыбку. Он оценил его по заслугам. На мгновение подозрения растаяли в удовольствии видеть отличного воина и делить с ним положение высокоранговых.

— Странно! — сказал он. — Только что еще они были.

Он взобрался на скамью, взглянул поверх голов и позвал кого-то по имени. Толпа расступилась, давая проход тяжеловесному Пятому, явно недовольному тем, что не успел скрыться.

Следующий поединок продолжался не дольше. Двор взорвался криками. Когда улыбка Ннанджи показалась из-под маски, Уолли встретил ее и пожал ему руку.

Теперь пришла пора экзамена по сутрам, который был уже не так интересен. Толпа занялась разговорами. Стандарты ложи были высоки. Судьи требовали сутру за сутрой. Ннанджи отвечал им на предельной скорости, не колеблясь ни мгновения. Они попытались задавать хитроумные вопросы, но он даже не задумывался перед ответом.

Тиваникси поднял руки и встал.

— Я слышал, что Лорд Шонсу — великий учитель, — сказал он. — Мастер Ннанджи, поздравляю тебя с самым впечатляющим продвижением из всех, что я когда-нибудь видел.

— Благодарю, милорд, — просиял Ннанджи. Кастелян взглянул на Уолли, потом — опять на новоиспеченного Пятого.

— Ты не хотел бы попробоваться на Шестого?

Ннанджи бросил укоризненный взгляд наставнику.

— К сожалению, я не знаю всех сутр, требующихся для этого ранга, милорд.

Тиваникси, похоже, удивился, но смотрел по-прежнему с симпатией.

— Многие хорошие воины находят эту часть трудной.

— Совершенно верно, — грустно подтвердил Уолли, получив за это разъяренный взгляд Ннанджи.

— А теперь моя жена, — потребовал Ннанджи.

Тиваникси внимательно посмотрел Уолли в лицо, размышляя, не скрыт ли здесь какой-нибудь подвох, за которым может последовать вызов. Очевидно, решив, что нет, он снова улыбнулся.

— Я никогда не слышал, чтобы женщина-воин даже приходила в ложу, не говоря уже о попытках продвижения. Однако для тебя. Мастер Ннанджи, я сделаю исключение. Представь ее.

Зрители зароптали, но Тана была представлена, и Тиваникси обнаружил, что поддается ее очарованию против своего желания.

— Двое Третьих, как я понимаю? — сказал он, улыбаясь.

— Четвертых! — ответила Тана.

Уолли передернулся. Тана наверняка могла продемонстрировать неплохое фехтование, тем более что это тесное пространство больше подходило ее стилю морских крыс и сильно мешало ее противникам. Но он был почти уверен, что она не знала всех сутр и третьего ранга… Он повернулся с вопросом к Ннанджи и получил в ответ широкую улыбку. Ннанджи дал ей больше уроков, чем было дозволено. Уолли вздрогнул, и шанс вмешаться был упущен. Потом он подумал, что улыбка Ннанджи была какой-то странной…

Тиваникси перевел взгляд на Шестого. Тот принялся выискивать противников. Первые двое Четвертых, к которым он обратился, отвели глаза. Он посмотрел на Уолли взглядом «а-что-ты-думал», но с третьей попытки нашел одного. Известие о том, что красивая женщина ищет продвижения, вызвало много разговоров и смешков. Тем не менее толпа снова собралась, а юнцы позалезали на деревья, чтобы лучше видеть.

Тана начала успешно — ее противник явно не видел до этого женщин-воинов. Кроме того, он плохо понимал ее манеру и проиграл первый удар, потом она выиграла и второй. Теперь уже в толпе заключались пари, и всякие разговоры о допустимости женщин-воинов прекратились.

Трудно было найти еще одного Четвертого, согласившегося бы рискнуть своей репутацией. Но Тана действовала по-своему: выбрав высокого молодого человека, она обольстительно ему улыбнулась. Он хотел отказаться, но товарищи со смехом вытолкали его вперед. Внезапно Уолли догадался, и догадка его тут же подтвердилась — Тана попала на человека, чье умение было выше его ранга. Он мог бы стать неплохим Пятым, а может, даже собирался сразу продвинуться на Шестого. Он был так же хорош, как Ннанджи! Совершенно ясно, что он мог прогнать Тану с площадки столь же легко, как Ннанджи разделывался со своими противниками. Но он решил поиграть с ней. Толпа поняла, и смех возобновился. Тана делала выпады, рубила и колола, а Четвертый еле переставлял ноги, и видно было, что он мог так провести целый день. Он не подпускал ее даже близко к себе… кошка, сражающаяся с радугой.

Лицо Ннанджи налилось кровью, он выругался по поводу передержанных воинов. Даже судьи усмехались. Тана была молодой и сильной, но под конец она начала уставать. В толпе раздались требования остановить поединок, они становились громче и многочисленнее. Претендентка доказала свое мастерство, а формальная победа не являлась обязательным требованием. Судьи согласились. Настроения изменились. Предубеждение сменилось профессиональным восхищением и даже симпатией. Кроме того, созерцание красивого женского тела в движении тоже подействовало на мужчин.

После небольшой паузы, давшей возможность претендентке восстановить дыхание (Уолли успел взглядом сказать Ннанджи, что тому не нужно вызывать на поединок насмешника Четвертого), наступило время экзамена по сутрам. Двое судей сели пред Таной, три меча скрестились перед ними на земле. Толпа потеряла интерес и несколько поредела. Тиваникси начал шестьсот тридцать пятую «О Планах Крепостей», и у Уолли упало сердце — это была длинная, скучная и тяжелая для заучивания сутра, ему никогда не приходилось слышать, чтобы ее кто-нибудь читал. Тана улыбнулась Уолли через плечо и начала петь, медленно и старательно выговаривая слова. Дважды она спотыкалась, поправлялась и успешно дошла до конца. Шестой начал следующую, и она справилась с этой тоже. Уолли недоумевал, как она это делает. Он оглянулся на Ннанджи и наткнулся на улыбку победителя. Что-то в этой улыбке было тоже не так. Не похоже, чтобы она говорила только о радости наставника. Ннанджи шагнул вперед, проверить, как идет экзамен — шестьсот тринадцатая, «О Маршах на Длинные Дистанции», — и загадочно улыбнулся.

Внезапно догадка поразила Уолли, как удар грома.

Тана использовала колдовство.

Глава 4

Когда Уолли сошел на берег в Аусе, колдун знал, о чем он разговаривал с Джией перед тем, как покинуть палубу «Сапфира». Колдун, поднявшийся на борт в Уоле, знал имя Броты. Портовые службы везде следили за порядком, кроме Ова; в Ове даже окна лавок, выходящие на причал, были закрыты.

Когда Катанджи проник в башню Сена, он видел там колдуний, перетиравших что-то на тарелках — зелье, решил он. Размолотая чечевица?

Уолли посмотрел снова на ряд зрителей за собой. Не меньше половины их шевелили губами. Ннанджи — точно, он всегда так делал. Уолли оглянулся на Тану, ее глаза бегали туда и сюда по галерее лиц. Когда она взглянула на него, он сказал одними губами:

— Ты мошенничаешь, Тана.

Претендентка вздрогнула и прекратила пение.

— Я не могу выдавать секретов Ннанджи, — продолжал шевелить губами Уолли в тишине, — он мой названый брат.

Она снова начала и опять споткнулась. Зрители затаили дыхание, как на спектакле, когда герои должны вступить в бой. Губы снова беззвучно задвигались.

— Он убьет тебя, Тана.

Конечно, это было преувеличением, хотя кто знает? Хонакура и Уолли много поработали над смягчением нрава Ннанджи. От них он научился милосердию и терпимости, он даже мог простить теперь гражданским убийство воинов — в исключительном случае. Тана откровенно мошенничала. Ярость и стыд Ннанджи могли перейти все границы.

— Начни сначала, — ободряюще предложил Тиваникси.

— Нет, думаю, не стоит, милорд, — вспыхнула Тана.

Ннанджи подбежал помочь ей подняться и крепко обнял ее, утешая. Судьи вежливо пожелали ей удачи в следующий раз и поздравили ее с проявленным мастерством в фехтовании.

Уолли ликовал. Последнее покрывало упало с колдовских трюков, и все благодаря тщеславию Таны. Уолли снова перевел взгляд на Тиваникси.

— Прошу прощения, милорд.

Тот держал руку на плече юного Первого, принесшего рапиры.

— Не хочешь ли один-два боя провести сам, Лорд Шонсу? Мы оба знаем, как трудно Седьмому найти хорошую практику.

Уолли уже собирался отказаться, когда заметил, что Тиваникси разглядывает его с явным подозрением. Возможно, мысли о том, что перед ним зомби колдунов, оставили кастеляна, но теперь он хотел проверить туманную репутацию пришельца. Ннанджи уже доказал, что он гениальный воин, — был ли таким же его товарищ, или он самозванец?

Уолли, со своей стороны, проникся симпатией к этому любезному изящному воину.

— Почему бы и нет? — ответил он. — Большее из пяти?

Он выбрал рапиру, самую длинную из всех.

Тиваникси, не желая обременять себя, снял меч и передал его стоящему рядом Шестому. Уолли вслед за ним передал свой меч Ннанджи. Потом снова проскользнул мимо скамей на фехтовальную площадку.

Если предводительство должно решаться в бою, то Седьмые, конечно, будут стараться проверять друг друга в рапирных поединках под видом тренировок. Собственно бой состоится, конечно, на настоящих клинках, но будет уже пустой формальностью. Потом менестрели распишут его для широкой публики и грядущих поколений как кровавую драму. Воины, конечно, восхищаются мужеством, но не безмозглы же они совершенно.

Поединок был объявлен, и толпа снова собралась. Люди на балконах, видимо, обладали какого-то сорта телепатией, так как они тоже притихли.

Противники стали лицом к лицу, салютовали друг другу рапирами, несколько мгновений выждали. Кастелян обладал грацией балетного танцора и легкостью снежинки. Он действительно был очень хорош и очень быстр. И он собирался впервые по-настоящему проверить Уолли с тех пор, как Бог сделал его воином. Они сошлись в поединке, совсем не похожем на смертельный, сражаясь в закрытом пространстве, как морские крысы. У Тиваникси, конечно, была постоянная возможность практиковаться с другими Седьмыми, тогда как Шонсу не имел практики с тех пор, как Уолли вселился в него.

Толпа изредка переговаривалась и вскрикивала, но в основном молча смотрела. Удар — выпад — паррэ — защита — отступление, звенели рапиры.

— Раз!

Уолли увидел несколько новых приемов, кое-какие из них стоило перенять, но если и был где-то воин, равный Шонсу, то это был не он.

— Два!

Они остановились на мгновение перевести дух, потом снова кинулись в бой. Лязг… лязг… Чей-то громкий голос, какое-то замешательство в толпе отвлекли внимание Уолли от этого серебряного смерча, — и кастелян уколол.

— Раз! — воскликнул Тиваникси.

Проклятье! Шонсу должен был выиграть этот бой по всем позициям. Уолли рассердился и повел поединок жестче, оттеснив Тиваникси к изгороди, где ногам не хватало места для разворота.

— Три! — объявил Уолли; большее из пяти.

Они сняли маски и, задыхаясь, поблагодарили друг друга. Толпа громко захлопала в знак одобрения блестящему поединку и тут же принялась обсуждать его — вне сомнения этот Шонсу, хотя и потерял армию, все еще был хорош в делах с металлом.

Уолли отдал маску с рапирой Первому, потом, усталый и задыхающийся, повернулся к своим, ожидая увидеть улыбки. Вместо них его встретили тревожные лица и взгляды, бросаемые за его спину. Он оглянулся. Двое Седьмых стояли за дальней изгородью.

Проклятье!

Он почти уже растерял дьявольскую энергию Шонсу.

Правда, он показал свой стиль и свои способности Тиваникси, но это был честный поединок. Он не собирался устраивать сеанс массовой игры с этими двумя. Они находились здесь по праву, тогда как Уолли чувствовал себя кем-то вроде шпиона на чужой территории. Признаки ярости подкатили к горлу, и в глазах замелькали красные пятна. Громадным усилием подавил он это сумасшествие берсерка, стиснув кулаки, чтобы удержать руки от знака вызова.

Один из Седьмых был на взгляд не опасен. Зато второй…

Популярного фаворита звали Боарийи, говорил Ннанджи. Этот другой был выше Шонсу, и это было нечестно; Уолли не встречал никого выше себя в этом Мире. Еще он был моложе. Снова нечестно — Шонсу был очень молодым Седьмым, и Уолли гордился этим.

Боарийи напоминал богомола в человеческом облике. Килт его походил на узкую трубку вокруг сильных бедер, жестких, как бейсбольная бита. У него были челюсти слишком большие для его головы и рот слишком большой для этих челюстей. Прямая линия темных бровей завершала жесткое выражение лица. Он стоял, расслабив одну ногу и скрестив руки игрока в гольф на мощной груди, голова слегка поворачивалась, в то время как глаза разглядывали Уолли с нескрываемой насмешкой.

В этот яростный момент решение появилось само собой.

Гаденыш! Нахальный юнец! Так подумал Уолли, и это все, что он мог сделать, удерживаясь от крика. Думаешь, сможешь взять меня? Ладно же, мистер Боарийи, если тебя так зовут, вот что я тебе скажу: «Ты возглавишь этот сбор только через мой труп!»

Минуту спустя Уолли уже стоял посреди фехтовальной площадки, боясь, что его ярость проступает на лице и видна окружающим. Потом немая картина разрушилась приветствиями вновь пришедших. Он должен был обнажить меч и салютовать как равному… Зоарийи, воину Седьмому.

Это был небольшой, легкий и жилистый человек, среднего возраста, с седыми волосами. Как бы ни было велико его мастерство и высока его скорость, они уже оставили его. Вот почему инстинкты Шонсу не отметили угрозы с его стороны. Облачен он был в простую одежду свободного, украшали его только шрамы. Брови его срослись в такую же линию, как и у его приятеля, да и звали их похоже — отец и сын?

Уолли вытащил рапиру из рук Первого и приветствовал ею. Это можно было посчитать оскорблением, и Зоарийи нахмурился.

Потом салютовал верзила — он небрежно вытащил свой меч и проделал приветствие, не меняя своей неуклюжей стойки. Насмешливое выражение лица его не изменилось. Он действительно оказался Боарийи, популярным фаворитом. С такими-то руками — понятно, почему.

Уолли снова использовал для приветствия рапиру. Возмущение юнца возросло. Одна из его меток на лбу еще даже не зажила.

Наверное, он был немногим старше Ннанджи, смешно — для Седьмого. Тридцать — это нормально. На самом деле система предотвращала слишком быстрое продвижение молодежи. Требовалось время на то, чтобы овладеть тысячью ста сорока четырьмя сутрами, пройти путь Шестого, найти Седьмого в наставники, а потом еще двоих чрезвычайно редко встречающихся Седьмых сразу, чтобы проэкзаменоваться. Весь этот путь можно было пройти к тридцати годам, не раньше. Как Шонсу удалось сделать это быстрее — непонятно. Ннанджи будет легче — у него наставник, действительно о нем заботящийся и умеющий хорошо учить.

Все указывало на то, что Зоарийи управлял Боарийи.

Уолли еще раз взглянул на старшего и решил, что да, этот человек может оказаться куда более проницательным, чем его спутник. Потом он повернулся и, пройдя между скамей, остановился перед Ннанджи.

— Мой меч, пожалуйста.

Ннанджи с сомнением взглянул на своего наставника, но отдал меч.

— Разреши взглянуть! — резко потребовал Тиваникси.

Ннанджи инстинктивно отреагировал на авторитетный тон и протянул седьмой меч кастеляну.

Тот внимательно изучил грифона на рукоятке, сапфиры на ее тыльной стороне, а потом — клинок. Уолли вернул рапиру Первому, ухмылку — Катанджи и улыбку Джие и продолжал спокойно вытираться полотенцем. Толпа ждала.

— Шонсу! — тревожно шепнула Тана, и все удивленно на нее посмотрели.

Она стояла за ним, глядя на Боарийи.

— Не вызывай! — прошипела она.

Уолли отогнал искушение отступить.

— Ни под каким видом! — добавила она тем же шепотом.

— Отличный меч, Лорд Шонсу! — со странным выражением на лице сказал кастелян.

Уолли улыбнулся и кивнул.

— Могу я спросить, откуда он у тебя?

— Мне его дали, — ответил Уолли.

— Он выглядит так, как будто вчера лежал на наковальне.

— Не совсем так — у него был предыдущий хозяин.

Тиваникси побледнел:

— Имеешь ли ты в виду то, что я думаю?

— Да.

Кастелян посмотрел на него долгим взглядом:

— И ты все еще не присоединяешься к сбору?

— Пока не решил.

Тиваникси взглянул на Зоарийи и Боарийи, потом снова на Уолли.

— Я бы не рисковал носить его, — сказал он тихо.

Уолли вспомнил юного Арганари и топаз Чиоксина. Мальчик держал чудесный приз только несколько минут. Потом его у него отобрали и дали взамен другой.

— Все мы должны нести свое бремя, — ответил Уолли.

Он забрал седьмой меч у Тиваникси, все еще смотревшего на него в замешательстве.

— Имя Шонсу хорошо известно в ложе, — раздался голос.

Уолли повернулся лицом к Боарийи и спокойно убрал меч в ножны.

— Про имя Боарийи этого не скажешь.

Глаза юноши налились яростью.

— Не все репутации хороши.

— А ничто — это всего лишь ничто.

Рука Боарийи поднялась, и старший что-то ему тихо сказал.

Лес зеленых Шестых вырос за спинами двух Седьмых, и пустыня красных Пятых легла за ними. Призыва к баррикадам не прозвучало. Воины стояли вбоевой готовности, ожидая приказа. Боарийи, как известный фаворит, собрал большую армию последователей и ввел в ней дисциплину.

Уолли оглянулся на своих. Ннанджи хмурился и шевелил губами, как будто повторял сутры. Катанджи потерял улыбку. Тана, бросив очередной предостерегающий взгляд Уолли, отступила, разглядывая противников.

— Его дядя, — тихо сказал Тиваникси, ни к кому особенно не обращаясь.

С теплым чувством облегчения Уолли понял, что кастелян теперь на его стороне.

Боарийи снова через фехтовальную площадку обратился к Уолли:

— Я полагаю, ты пришел присоединиться к сбору, Лорд Шонсу?

— Нет.

Это было сюрпризом, и Боарийи в замешательстве взглянул сверху вниз на человека, который должен был приходиться ему дядей, если замечание Тиваникси что-нибудь значило.

— Это благородное занятие для благородного человека.

— Не сомневаюсь в этом, — спокойно ответил Уолли.

— Испугался колдунов?

Наблюдатели ахнули в унисон. Это был повод к отворению артерий.

Рука Уолли начала подниматься, но тут он вспомнил предостережение Таны. Разве же это поединок за лидерство? Никаких формальностей — вульгарная провокация на вызов. И тогда его осенило. Его хотят вынудить бросить вызов, а Боарийи отклонит его, заявив, что Лорд Шонсу — бесчестный человек. При отсутствии свидетелей и подготовленности противников обвинение — опасная вещь. Если обвиняемый не сможет оправдаться, он вынужден будет поплатиться. Это тем более безопасно, что судить должен будет Тиваникси как гость и промежуточный предводитель сбора, значит, суд состоится немедленно, и времени у подсудимого не будет. Все, чем рисковал Боарийи в этом случае — принять вызов, но он-то выиграет время, чтобы собрать все грязные слухи и укрепить свою позицию. Это был змеино-хитрый план, и он мог быть только детищем Зоарийи. Если же Уолли не поддастся на провокацию, его обвинят в трусости. Единственный выход — постараться получить вызов от Боарийи, так как, бросив его, он тем самым признает Уолли честным человеком. Нельзя сказать, чтобы это было легко сделать, но это единственное, что ему оставалось.

Он прошел медленным шагом на середину фехтовальной площадки, мучительно стараясь придумать оскорбление и с горечью понимая, что бой почти немыслим теперь… и что Боарийи чувствует свое превосходство.

— Позволь задать тебе вопрос, сынок, прежде чем отвечу на твой. Ты когда-нибудь видел колдунов?

Боарийи яростно глянул ему в лицо.

— Нет еще. Но…

— Ну так а я — видел! — заорал Уолли. — И я отвечу на твой вопрос. Да, я боюсь колдунов. Ты это видел? — Он махнул рукой в сторону килтов, висевших над двором за спиной Боарийи, — Любой человек, знающий, что такое колдуны, и все еще не боящийся их, — полный идиот, которого нельзя выпускать из-под присмотра. Но бояться — это не значит отказаться от сражения с ними! В Ове, мой юный друг, мы убили четырнадцать, но я все еще не расплатился с ними за это. Еще четырнадцать я оставляю тебе.

— Нет, Шонсу! Тридцать пять.

Ого! А этот юнец не совсем такой дурак, как кажется.

— Хочешь возглавить сбор, не так ли, сынок?

— Если на то будет воля Богини.

Боарийи, конечно, был уверен, что таковая будет.

Теперь уже почти все слушали, затаив дыхание, перепалку Седьмых.

— Тебе бы получше научиться считать, — прогрохотал Уолли, заставив свой голос отразиться от стен. — Одиннадцать лет назад в Аусе: восемнадцать воинов убиты двадцатью колдунами, швырявшими молнии, потом была убита еще дюжина. За четыре года до этого в Уоле: тридцать два воина убиты двадцать одним колдуном. А два года назад группа воинов сошла на берег…

Он научился обходиться без записной книжки — использовал Ннанджи: оба они повторяли эти цифры по сотне раз. Один за другим перечислял он города петли, рассказывая о потерях… Аус, и Уол, и Сен, и Ка, и Гор… целый гарнизон от одной молнии в Горе. Не исключено, что где-нибудь в библиотеках Вула существовал подобный список, но воины, наверное, слышали обо всем этом впервые. Он проверил эту информацию — Катанджи, Хонакура и моряки помогли ему, осторожно расспрашивая жителей колдовских городов. Пятнадцать лет колдовского влияния и пятнадцать лет тупости воинов. Ни один из них ничему не научился за пятнадцать лет. И Амб, и Ов… сорок человек разлетелись на куски в Ове…

— Так что можешь увеличить этот список, сынок, — завершил он, — добавь еще сорок девять к тремстам тридцати погибшим воинам. Все, что я могу тебе посоветовать. Как далеко ты хотел бы его продолжить, может, до тысячи трехсот тридцати?

Последние отзвуки эха замерли в гробовой тишине. Боарийи и его дядя были потрясены не меньше других. Да, абсолютно все были потрясены. Лорд Шонсу своим списком погибших разбил пафос сбора в Касре по поводу связки килтов. Первым опомнился Зоарийи.

— Ты был кастеляном здесь. Лорд Шонсу! Почему не действовал быстрее? Почему не созвал такой же святой сбор?

Какую-то секунду Уолли размышлял, не вызвать ли его, несмотря на его седины, но проблема была та же — он мог отказаться.

— Благодари Богиню, что я не сделал этого, Лорд Зоарийи! — Он снова махнул в сторону килтов. — Тогда здесь бы висела их тысяча, а не пятьдесят. Я не знал тогда, как бороться с колдунами. Теперь знаю. Я доказал это в Ове!

Он повернулся и пошел назад. Есть надежда, что его оставят пока в покое — им надо подумать. Тиваникси стоял бледный — Шонсу доказал бессмысленность сбора.

Он еще шел, когда Боарийи снова заговорил:

— Но ты не штурмовал башню в Ове! Что это за военачальник, отзывающий своих людей, когда победа уже почти в руках?

Упоминание об Ове не пугало его. Уолли кивнул Катанджи, который подпрыгнул от возмущения, звякнув своей гипсовой повязкой по рапирам, и невольно шагнул вперед. Уолли повернул его лицом к Боарийи и, обняв за плечи, встал рядом.

— Это, милорды, Новичок Катанджи, подопечный моего названого брата, а значит, и мой тоже. Я не могу представить его, потому что он не сможет салютовать искалеченной рукой. — (А ты можешь ему не ответить, что вынудит меня бросать вызов.) — Он покалечен молнией колдунов. — Уолли возвысил голос над появившимся ропотом. — Вы все примите к сведению! Это храбрейший человек из всех, здесь собравшихся. Он сходил на берег в каждом колдовском городе, ежеминутно рискуя жизнью. Его поймали в Ове, и мы его спасали. Он был внутри башни и видел там все — наверное, это единственный воин за всю историю Мира, вернувшийся оттуда живым.

Он подождал, пока утихнет волна восклицаний, порожденных сенсацией.

— Как велика башня, Лорд Боарийи? Как толсты ее стены. Лорд Боарийи? Как много в нее входов, Лорд Боарийи? Как высоко нижние окна, Лорд Боарийи? Не знаешь, Лорд Боарийи? А вот Новичок Катанджи знает! Он знает о колдунах больше, чем ты когда-нибудь слышал, Лорд Боарийи. И я говорю, что он лучше бы справился с предводительством сбора, чем ты.

— Стоп! — Тиваникси выступил вперед, встав между врагами. — Это не тема для обсуждения на публике. Лорд Зоарийи, Лорд Боарийи, вы должны простить меня. Лорд Шонсу, я хотел бы переговорить с вами наедине.

Уф! Спасен!

Тиваникси повернул Уолли и Катанджи лицом к остальным.

— Мастер Ннанджи, тебе нужно встретиться с клеймовщиком. Здесь у нас есть портной, который сошьет тебе нужный килт. Лорд Шонсу, не могли бы мы удалиться в музей?

— Вы уверены, что моим людям не станут докучать?

Тиваникси нахмурился и пальцем подозвал Шестого. Отдал несколько приказов и повернулся снова, глядя только лишь на одного Уолли.

— Прошу тебя. Лорд Шонсу.

— Только после тебя. Лорд Тиваникси, — вежливо отозвался Уолли.

Глава 5

Тиваникси прошел в юго-западный угол, быстрыми взглядами показывая Уолли двери в каждом углу огромного прямоугольника. По форме окон тот понял, что каждая ведет на лестницу. Простой, хороший архитектурный план, насмешливо подумал Уолли, ничего такого, что могло бы запутать воинов.

Лестница поднималась все выше и выше, края ступеней были стоптаны сапогами нескольких поколений. Везде сидели и стояли воины, было шумно, пахло человеческими телами. Но как только приближались двое Седьмых, голоса стихали. Чем выше, тем прохладнее и чище становился воздух. Наконец они забрались наверх и остановились, оценивая, кто больше запыхался.

— Попробуем сдвинуть стол? — предложил кастелян.

Здесь была одна-единственная дверь, которую подпирал гигантский железный стол о шести, а не о четырех ножках.

— Одной рукой, — легко отозвался Уолли.

Но двум сильным мужчинам оказалось довольно тяжело сдвинуть этого монстра, не повредив ноги и другие жизненно важные для воинов части тела. Пол вокруг был заметно выщерблен и покорежен, Уолли заметил несколько каменных заплат. Посещать музей можно было только в компании двух-трех крепких мужчин. Мир не знал замков.

Массивная дверь распахнулась с мучительным скрежетом. Воины вошли в длинную галерею, пахнущую мышами, плесенью и древностью. С одной стороны были заросшие пылью окна, с другой — панели, увешанные сотнями ржавых мечей. Пол был скользок от грязи и плесени. Вдоль стен стояли столы, заваленные безымянными реликвиями, над головой висели изъеденные молью знамена, от старости потерявшие свои цвета — теперь они все были окрашены в одинаковый серый. Даже воздух здесь казался древним. Одно из окон протяжно поскрипывало на ветру.

Уолли содрогнулся, переступив вслед за Тиваникси порог этой мертвой комнаты. Кастелян остановился и снял обломок меча со стены.

— Рубин, — сказал он. — Пятый. Как говорят.

Он положил его бережно на ближайший стол, предварительно смахнув им же кучу тряпья на пол. Тучи пыли поднялись в воздух. Уолли положил рядом седьмой меч.

Тиваникси стал их сравнивать. Уолли, оставив его за этим занятием, принялся разгуливать по комнате из конца в конец. Он никогда не видел помещения, действовавшего на него более подавляюще; вот все, что осталось от молодых, сильных, доблестных людей, чьи имена потомки уже и не помнят. Возвеличенные килты когда-нибудь будут принесены сюда, наверное, с помпезной церемонией и пустыми словами. Мыши проедят их, и станет еще одной кучей тряпья больше.

Он повернулся, чтобы разглядеть ржавые мечи на стене. Они были всевозможного фасона и качества. Среди них попадалось много длинных. Может, народ Мира раньше был крупнее. Скорее нет, боеспособные мечи стали делать короче.

Он вернулся к Тиваникси, который счистил точильным камнем ржавчину с обломка и теперь разглядывал клинок. Рукоятки у него не было. Выплыло почти неопределенное воспоминание… Казалось — это единственный проблеск личной памяти Шонсу: половина меча без рукоятки и опознавательных знаков. Никаких опознавательных знаков… как и на всем в этой угнетающей комнате.

Сравнить мечи было нетрудно. Воины, сражающиеся с чудовищами, — на одной стороне и девы, играющие с ними, — на другой. Разными были сюжеты, да и позы не повторялись в точности, но мастерство спутать с другим было невозможно.

— Я убедился, — сказал наконец Тиваникси, все еще не отрывая взгляда от мечей.

Потом он поднял седьмой и проверил его балансировку и гибкость. Вернул меч Уолли, наградив его пристальным взглядом.

— Слишком длинен для меня, — сказал он.

— Но не для нашего костлявого друга.

Тиваникси покачал головой, потом снова перегнулся через стол и продел руки через свою кобальтовую перевязь.

— Ты никогда не был в этой комнате, милорд?

— Нет.

— И ты не знаешь Доа?

— Кто это?

Кастелян вздрогнул:

— Менестрель… Шонсу должен бы знать Доа.

Уолли не выдержал, хотя, возможно, он уже решился на это раньше.

— Я — Шонсу и я — не Шонсу, — сказал он. — Сейчас я расскажу тебе, а ты потом сам решай, послан я Богиней или колдунами.

Тиваникси кивнул. Он был храбрым человеком, если остался один на один с человеком, который мог оказаться колдуном. Взгляд его напрягся.

И Уолли рассказал ему всю историю Уолли Смита и Шонсу, и это заняло много-много времени. Кастелян слушал в полной тишине, не сводя глаз с лица рассказчика. Уолли тоже, в свою очередь, следил за его реакцией. Да, это был необычно интеллигентный воин — не твердолобый бык, хладнокровный убийца, как Шонсу, и даже не тупоголовый пижон Полини. Была надежда, что с этим человеком можно было бы сотрудничать… но смог ли он поверить?

Когда он кончил, Тиваникси спросил:

— И единственный свидетель всему этому меч?

— Есть еще жрец, — ответил Уолли, — Седьмой из Ханна.

Даже в таком Мире, где люди не всегда знали название ближайшего города — так как они могли поменяться местами, — любой слышал о Ханне. Ханн здесь был Римом, Меккой, Иерусалимом.

— И еще мои родительские метки. Не знаю, какие были у Шонсу, но, наверное, не такие.

Кастелян подошел к нему, потом снял свою заколку, сдерживающую волосы. Уолли в недоумении уставился на него, спешно роясь в памяти Шонсу, чтобы понять смысл этого ритуала.

Распустил волосы! Потом он попытался использовать знания двух миров. Дословный перевод одних понятий в другие ничего не давал — перед ним стоял красивый мужчина в кожаной перевязи, распустивший по плечам волосы цвета старого золота. Распустивший волосы! Это значило, что он не будет драться с ним на поединке, что он верит в его честность.

Не меняя выражения лица, Уолли снял свой сапфир, и его черные волосы рассыпались, обрамляя лицо.

— Так случилось, что я знаю родительские метки Шонсу, — сказал Тиваникси. — Ты… он… оставил здесь нескольких молодых. Первого и пару Вторых. Один из них подавал сегодня шпаги, но ты не узнал его. — Он поколебался. — Они рассказывают шутку — оба родителя Шонсу были мужчинами. Так говорили, потому что на обоих веках у него были мечи.

— Говорили за его спиной? — хохотнул Уолли.

— Думаю, далеко за его спиной, — улыбнулся кастелян.

Это могло служить проверкой — перед ним стоял не Шонсу.

— Я признаю, что твой меч — седьмой меч Чиоксина, милорд. Но его никто не носил семь сотен лет. Никто не знал, где он был. Ни одна королевская семья не могла бы хранить тайну так долго… но вот храм мог. Он отдал его Богине…

— Говори!

— Ты мог бы получить его в храме Ханна.

— Я не получил его там. Спроси у жреца.

Тиваникси принялся расхаживать по комнате, эхо его шагов распугивало мышей, сапоги поднимали тучи пыли.

Все еще расхаживая, он сказал:

— Я чуть было не обвинил тебя. Твое фехтование заставило меня усомниться. Если бы колдуны сделали такого человека, как ты, мы все давно были бы уже мертвы. Меч запутал меня окончательно. Твои рассказы о колдунах лишили меня уверенности. Если ты и вправду разведал левый берег, то мне стыдно, что я созвал сбор, не зная, что смогу противопоставить колдунам. Нам нужно твое руководство!

— Остается открытым один вопрос, — сказал Уолли. — Сейчас перед тобой другая проблема. Даже если предположить, что я послан богами, могу ли я считаться человеком чести? Я совершил несколько не совсем приглядных поступков. Особенно в Аусе. Я сошел на берег — идиот! Без своего меча — еще больший идиот! Меня схватили и дали возможность выбора — погибнуть сию минуту или ползти на свой корабль по земле. Я был на пристани. Можно было бы прыгнуть. Вместо этого я пополз. Возможно, это было неправильным решением.

Странное выражение появилось на лице Тиваникси. Он подошел к одному из окон, как будто пытаясь рассмотреть что-то сквозь золотящуюся пыль.

— Очень немногим воинам не приходилось жрать грязь время от времени, — сказал он очень тихо.

Это было для Уолли новостью. История Шонсу была для него закрытой книгой; единственный воин, которого он знал, Ннанджи, никогда бы не позволил себе этого. Но Ннанджи был слеплен не из обычного теста.

— Когда я был Вторым, — сказал Тиваникси, — я был вызван на поединок. — Он старался повернуть рассказ юмористической стороной, но его голос звучал напряженно. — Он был двумя рангами меня выше, и у него были красные глаза. Он показал знак. Я не принял вызова. Он потребовал ритуала унижения. Он даже заставил меня так пройти по городу и собрал моих друзей посмотреть. И я сделал, как он хотел! Все время я говорил себе, что потом пойду и омою свой меч кровью.

Уолли был потрясен… и молчал.

— Я спустился к Реке, — шептал кастелян в окно, — я простоял на границе воды час, и ноги мои не двинулись с места. Потом я пошел домой и отпустил волосы… Я никому не рассказывал об этом раньше, милорд.

— Я никому не скажу, — дал обещание Уолли. — Но ты заходил в Реку, когда созывал сбор?

Уолли считал, что теперь он может спросить об этом.

Кастелян рассмеялся и повернулся к нему лицом.

— О! Ну, это совсем другое дело. Я и не говорил себе, что сделаю это, — я говорил другим. Там была толпа! Это было церемонией. Мы выставили перед собой умирать сорок девять волов. — Его передернуло. — Но ощущение очень странное. Я хотел сказать, — продолжил он, — что большинство из нас отступается иногда от правил воинов. Ты сделал это для колдунов, и этим все сказано. Если бы такое случилось со мной, я не долго бы помнил об этом, разве что кто-нибудь стал со мной драться. Подобное всегда служит поводом для драк. Но не знаю, стал бы я претендовать на то, чтобы возглавить сбор. Понятно!

— То, что было в Ове, — другое дело. Я не стыжусь Ова. Я принял правильное решение.

Тиваникси согласно кивнул:

— Думаю, да. У тебя не было армии, только горстка воинов, не было связи, ты даже не мог отдавать приказов, так как не знал их имен. Ты был прав, но только высокоранговые знают сутры о стратегии. Остальные не поймут.

— Расскажи мне о нынешнем положении, — попросил Уолли.

Кастелян поморщился и снова облокотился на стол.

— Древние сказания не совсем ясны, но, кажется, мы должны ждать семи Седьмых. Когда придет последний, я объявлю поединок.

Он мрачно уперся взглядом в свои сапоги.

— Надеюсь, он не будет слишком страшным.

Неожиданно сильный порыв ветра дернул сломанную раму окна.

— Вижу, что созыв сбора — занятие не для слабого. А что, если два поединка?

— Я буду биться с первым, потом оставшийся в живых объявит новый поединок и будет биться со следующим. Тот, кто останется последним, станет предводителем.

— Тогда скажи, что будет, если я выиграю. Предположим, я побью Боарийи. Присягнут они мне?

Пришлось долго дожидаться ответа, потом Тиваникси оторвал взгляд от сапог и принялся теребить прядь волос.

— Не думаю. Не Шонсу. Думаю, они разбегутся или взбунтуются. Но до этого не дойдет. Боарийи обвинит тебя. Зоарийи сегодня сообразит, что нужно делать, — у них будет время на подготовку, на поиски свидетелей, видевших тебя в Аусе. Они, наверное, уже выставили караульных на пристани — у них много людей.

Уолли мрачно кивнул.

— А Шонсу потерял армию или предал ее. И теперь он явился за новой. Бог дал мне трудную задачу, Лорд Тиваникси, даже не считая моих личных проблем.

Кастелян кивнул:

— Повтори мне еще раз его загадку.

— В ней семь строф, — сказал Уолли. — Сначала говорится, что нужно сковать моего брата, и я сделал это, когда связал себя и Ннанджи братской клятвой. Предвидя мой глупый поступок в Аусе, Бог позаботился о том, чтобы собрать для меня армию — спасенный «Сапфир», кроме того, он дал мне возможность ознакомиться со всеми колдовскими городами, проведя меня по всем их портам. Затем я должен был овладеть мудростью, и Катанджи дал мне ее, узнав правду о колдунах. И последнее — я должен вернуть меч, но пока я не представляю, как это сделать.

Тиваникси улыбнулся:

— Ты уже и это сделал. В соответствии с местными традициями. Чиоксин был из Касра.

Обет Уолли был выполнен.

— Меч был сделан в этой ложе.

Уолли кивнул, ему показалось, что он слышит заливистый смех маленького Бога. Ты провел меня! Боги и раньше проделывали с ним разные фокусы, позабавились они и на этот раз. Он надеялся, что это доставило им массу удовольствия.

— И ты об этом не знал! — Тиваникси внимательно посмотрел на Уолли, скорее утверждая, чем спрашивая.

— Значит, теперь я должен соответствовать предназначению меча, — мрачно сказал Уолли. — Возглавить сбор, очевидно. Кто-нибудь понесет его. В конце концов трое из семерых могут сделать это хоть сейчас.

Тут он подумал, а почему, собственно? Во главе сбора должен стать лучший воин в Мире. Обычные, бравшие меч Чиоксина, вскоре погибали. Эпосы не обращали на это внимания. Герои есть герои.

— Сколько сейчас времени? — спросил он. — Ты не успел бы провести какого-нибудь Шестого?

— Не сейчас, — ответил кастелян, снова начиная ходить.

Он говорил с отсутствующим видом, мысли его еще крутились вокруг больших проблем.

— Думаешь, что смог бы заполучить не меньше парочки Седьмых и три дюжины Шестых, да? Но многие не мечтают о повышении. Одних уже нет с нами. Другие оставляют надежду и не учат сутры — зачем, когда им неплохо и Шестыми. Кое-кто, конечно, идет на это. Но на все нужно время. Некоторые уже попробовали, провалились и ждут следующего года.

Он усмехнулся.

— Мы с благородным Фиендори не разлучались с тех пор, как оба были Третьими. В хорошие дни он мог побить меня, как мальчишку… Но сутры! Зоарийи спрашивал его девятьсот двадцатую. Он начинал тысячу тринадцатую, продолжал ее восемьсот семьдесят второй и кончал девятьсот восемнадцатой.

Он посмотрел на Уолли долгим, долгим взглядом. Видно, он принял решение. Уолли так уже привык к седьмому мечу — его красоте, его легенде, что ощущал все это притупленно. В мире, где только колдуны умели читать. Богиня не могла снабдить его рекомендательным письмом: «Податель сего, наш доверенный, возлюбленный Шонсу…» Она дала ему другую хорошую вещь — величайший из когда-либо сделанных мечей. И Тиваникси услышал послание.

— Принимаю тебя. Лорд Шонсу, как посланника Богини с Ее мечом. Очевидно, Она хочет, чтобы мы вооружились твоей мудростью, как и твоим мечом. Но предупреждаю, если ты предатель, я сам убью тебя.

— Я не предам вашего сбора, милорд, — сказал Уолли, удивленно покачав головой. Перед ним стоял умный человек, из него мог выйти хороший друг. Потом он вспомнил свои ночные сомнения… На чьей он стороне? И тоже принял решение.

— Я еще не слышал одного, — сказал он, — с какой целью назначен этот сбор? Если вы собираетесь драться с гражданскими на левом берегу, то я не хочу принимать в этом участия.

Кастелян взял обломок пятого меча и старательно водрузил его на место.

— Я хотел мстить за Шонсу, — усмехнулся он. — Но теперь, когда ты вернулся, возникла некоторая проблема, не так ли? Есть еще и разные слухи, как ты знаешь. К тому же жрецы, как всегда, плетут словеса, интересуясь, например, как я смогу призвать колдунов в качестве свидетелей и тому подобное. Да еще никто из нас не знает, сколько городов занято! Так что в конце концов мы решили назвать сбор в Касре «За восстановление чести воинов». Звучит обнадеживающе, не так ли?

— И правда, очень хорошо! — сказал Уолли. Такое название никого ни к чему не обязывало, и каждый воин должен был поддержать его. Хотя, подумал он, хорошо бы знать мнение жителей Касра по поводу чести воинов.

— Воины соберутся к закату, — гордо произнес Тиваникси. Должно быть, он надеялся стать предводителем, так как считал себя безупречным как человек, созвавший сбор, как единственный, чьи молитвы были услышаны. — А теперь Она прислала нам Свой собственный меч!

— И кто же понесет его? — спросил Уолли, теперь была его очередь начать расхаживать по комнате.

— Он — лучший воин, милорд. В восемь или девять раз лучше других. Я не могу с ним даже сравниться. Конечно, его кругозор… — Кастелян улыбнулся. — Ну да это не страшно! Он невероятно быстр и владеет обеими руками. Зоарийи обучил его всем секретам ремесла. Может быть, ты смог бы лучше, если бы больше практиковался. Ты покрылся ржавчиной, как рубиновый меч. Я бы так сказал.

— Какой же из него будет предводитель? — грустно спросил Уолли. — Дядя будет его мозгами?

— Конечно. Но ты ведь знаешь кровавую клятву — абсолютная власть. Он может велеть своему дяде выпотрошить самого себя, если захочет этого, раз он принял от него такую клятву. И он на это способен! Если мне не удастся стать лидером, я бы скорее захотел, чтобы им стал ты, милорд. Ты, конечно, можешь оказаться предателем, но Боарийи — это известное зло.

Уолли дошел до дальней стены и повернул обратно.

— Каковы его лидерские качества?

Тиваникси поморщился:

— В его возрасте?

Уолли был удивлен. Ему не приходило в голову, что лидерские качества зависят от возраста. Ннанджи, наверное, обладал ими и уже не раз доказал это.

Но в ту же минуту он понял, что это языковые трудности, а возможно, даже и культурные — для воинов лидерство предполагает бесспорное публичное признание, опыт, доблесть… точного перевода не получалось.

— Я верю, что предположительно должен стать лидером. Но ты говоришь, что я не могу победить Боарийи и что сбор в любом случае меня не примет.

— Ты знаешь, как бороться с этими молниями?

Уолли пожал плечами:

— Они у них трех видов. Все остальное, в основном, — фокусы. Ключ — в скорости, но против башен это не поможет, хотя у меня есть кое-какие идеи. Если Боарийи станет предводителем, примет ли он мои советы?

— Сомневаюсь, — сказал Тиваникси. — Превращение в Седьмого ударило ему в голову, а превращение в сеньора вообще вскипятит его мозги. — Видно, его раздражал этот выскочка Боарийи. — И тебе придется отдать ему меч! Он наверняка не заметил его, а может, никогда не слышал о Чиоксине. Но сейчас ему, конечно, уже рассказал кто-нибудь из его людей. Несомненно, — сказал он, озабоченно нахмурившись. — Удивительно, что он до сих пор еще не пришел на тебя взглянуть. Но он точно не даст вынести его из ложи.

Он подошел к окну и шепотом сказал через плечо:

— Замени его на другой, милорд. Выбери любой со стены. Я велю выдать тебе его, и ты сможешь вложить его в свои ножны.

Уолли вдруг осознал, что для этого он слишком человек чести. Уйти отсюда с ржавой реликвией в ножнах и с седьмым мечом под мышкой — значило публично признать, что он больше не имеет права его носить, а теперь он, как никогда, нуждался во всем уважении и самоуважении, на какие только мог рассчитывать.

— Да, он уже внизу, — сказал Тиваникси.

— Есть здесь запасной выход? — спросил Уолли. — Если я успею вернуться на свой корабль, я буду в безопасности. На «Сапфире» я смогу побить любого.

Кастелян обернулся. Нахмурился и пожал плечами.

— Есть. Пойдем.

Они подобрали свои волосы и пошли, оставив дверь открытой, позволив привидениям возвращаться в их мрачное обиталище.

— Оставь стол, — сказал Тиваникси, когда Уолли остановился за дверью. — Я пришлю молодых зарабатывать грыжу. — Он начал спускаться по лестнице. — Я могу проводить Мастера Ннанджи и остальных с эскортом. У тебя есть какое-нибудь слово для пароля?

Уолли подумал, потом усмехнулся:

— Убийца земляных червей. Он походил на него, когда мы впервые встретились.

— Сейчас он больше походит на кобру, Лорд Шонсу! Жаль, что он знает еще не все сутры; у него неплохие шансы попытаться стать Шестым.

Они спустились на второй этаж. Там были две двери по сторонам лестницы.

— Сюда.

Дверь вела в другую длинную комнату — душную, мрачную, заваленную сломанными колесами и небольшими тючками с вещами, которые свободные мечи могут иметь при своей цыганской жизни. Все комнаты ложи, должно быть, одинаково спроектированы — длинные и узкие, с окнами или балконами, выходящими на одну сторону.

— Если не появится другой Седьмой, сколько у меня времени? — спросил Уолли, пока они по ней шли.

— Боюсь, что очень мало! Ты заявил, что не присоединяешься к сбору, следовательно, они могут не брать тебя в расчет. Но если не появится другой, не думаю, что мы можем ждать дольше. — Они прошли в дверь и спустились на несколько ступеней по лестнице. — Город больше не может выносить это.

Так, значит, Тиваникси озабочен тем, что творится в городе?

— Ты не можешь наладить дисциплину?

Он сердито взглянул на него:

— Я пытался. Это чревато открытой войной моих людей против ваших. Здесь есть неподчиняющиеся Шестые и парочка Пятых; нарушений дисциплины меньше среди завербованных, я думаю. Седьмые умеют поддерживать порядок в своих армиях. Но остальные безобразничают. Горожанам это тяжело. Налоги — тоже проблема, я не представляю, сколько можно брать, а старшины стонут, когда я прошу еще денег.

Он открыл следующую дверь, и они вошли в новую комнату. Половина стекол в ее окнах была выбита, панели выдраны из стен. На полу валялись сломанная мебель, драные перевязи, рваная одежда, стояли коробки, забитые этим мусором. Пол местами был выщерблен, облака трухи поднимались вокруг их ног.

— Скажи старшинам, что питание сбора обойдется им дешевле, чем постройка колдовской башни.

Тиваникси остановился, глядя на него.

— Я никогда об этом не думал.

— Это их следующий логический шаг.

— Колдуны не смогут перебраться через Реку.

— Смогут! Уверяю тебя. Лорд Тиваникси, сейчас по крайней мере один колдун находится в этом дворе. Скорее всего под видом раба или торговца, или еще кого-нибудь, не вызывающего подозрений. Новости о моем прибытии уже на пути в Вул.

Глава 6

Уолли уже приготовился отправиться на корабль в одиночестве, как Тиваникси, взглянув на его заколку, тактично предложил снарядить эскорт, который возглавил его старый друг Фиендори, Шестой. Таким образом, Уолли промаршировал через узкие улочки и широкие площади в сопровождении Фиендори и полудюжины воинов за спиной.

Уолли радовало новое открытие, все сомнения растаяли. Благодаря амбициям Таны ему стала понятна видимая телепатия колдунов. Дерзкая девчонка! Она черпала содержание сутр и из него, и из Ннанджи, и из своей матери, так что никто не знал, у кого она учится. Очевидно, Ннанджи считал, что это Уолли подготовил ее на Четвертую, желая сделать ему сюрприз. Он задумался, сколько же сутр знает Брота — морские крысы не слишком утруждали себя зубрежкой.

Чтение по губам было распространено у речного народа, оно было полезно для общения при сильном ветре, когда невозможно было услышать голос. Колдуны развили его и применяли вместе с телескопом. Это был типичный метод колдунов — немного технологии вкупе с ловкостью фокусников производили эффект магической силы. Видно, они знали о телескопе — и на Земле-то ему следовало бы появиться гораздо раньше, чем это случилось на самом деле.

Кроме того, Уолли исчерпал загадку Бога. Он вернул меч в ложу, где тот был сделан. И соединил ход событий, соответствуя предназначению меча тем, что принял решение возглавить сбор.

Теперь необходимы были действия. Боарийи был нахальным мальчишкой. Тиваникси выглядел вполне интеллигентным, хотя и питал еще некоторые подозрения. Его угораздило созвать сбор в плохое время года — накануне зимы. Он собрался выступать, не разузнав ничего о враге. Он совершенно не позаботился о финансовой стороне. Вера в Богиню — это хорошо, но Боги помогают тем, кто понимает, что делает. Сбор нуждался не только в превосходных знаниях Уолли о колдунах, ему необходимы были: определение целевых направлений, исследование затрат, критическое обследование подходных путей, определение структуры иерархии подчинения, бюджетный прогноз-Битва при Ове показала Уолли, что колдуны были просто вооруженными гражданскими, терявшими головы при встрече с тактикой воинов. Однако просчеты Тиваникси доказывали, что в стратегии более высокого ранга колдуны могут оказаться лучше воинов. Сутры по стратегии существовали, но кто ими пользовался? Войны были редки в Мире. Немногим воинам приходилось командовать дюжиной или около того подчиненных, тогда как колдуны, похоже, привыкли разрабатывать тщательные планы на пятнадцать лет. Теперь они начали выходить из городов левого берега. Им придется либо удовлетвориться своими нынешними победами, либо переходить через Реку. Колдуны умели писать и обладали летописями; они были объединены в организацию и могли видеть дальше сегодняшних событий. Уолли Смит все еще не потерял способность думать тем же образом, хотя и превратился теперь в неграмотного. Он немного знал историю другого мира, более воинственного, чем этот. Его чувство стратегии и планирования было куда лучше, чем у других воинов. Они были варварами железного века; он же — образованным, культурным и в определенных вещах более информированным технологом двадцатого века… который оказался в варварской оболочке железного века. Сбору необходим был его образ мыслей не меньше, чем его знание колдунов. Он должен был каким-то образом поставить себя во главе его.

Каким?

Ему нужно было предпринять что-то драматическое, и он не мог требовать от богов чуда. Но героям всегда сопутствует удача. Теперь он не знал, что ему следует сделать, и удача становилась жизненно необходимой.

Воины с их естественным неприятием его были одной проблемой. Сам по себе Боарийи — другой. Бог намекнул, что существует еще один воин не хуже Шонсу — кто же, если не Боарийи? Это было явным предостережением — если встречаются два воина, равных по силе, и один из них имел достаточную практику, а другой — нет, на чьей стороне окажется победа?

Ладно.

Ему нужна была практика, то есть — соперник. Ннанджи был недостаточно хорош. Но тут Уолли осознал, что рядом с ним вышагивает Шестой, который иногда может побить самого Тиваникси. Кастелян заставил себя долго ждать, отправившись на поиски Фиендори, оставив Уолли за прикрытой дверью. Это значило, что друг Фиендори был достаточно скор, чтобы уйти далеко за короткое время их беседы, разве не так?

Когда Уолли дошел в своих рассуждениях до этого места, они оказались уже на широкой, продуваемой ветром торговой площади, где Река просвечивала через лес мачт и парусов. «Сапфир» стоял невдалеке, ниже по течению. Уолли показал Фиендори на него.

Шестой был улыбчивым, приятным на вид парнем, не слишком высоким, но грациозным и сильным.

Уолли начал беседу с того, что спросил, как и когда он пришел в Каср. Он ответил, что команда свободных Лорда Тиваникси пришла сюда из Кво, прослышав, что в Касре есть ложа, и решив устроить продвижение одному-двум молодым. Они появились где-то через три дня после ухода Шонсу, нашли четверых Первых и двух Вторых, пытавшихся навести порядок с весьма сомнительным успехом.

— Они грабили дом за домом, милорд, — сказал Фиендори с ударением, правда, не объясняя, кто такие эти «они». — Мы прокатили несколько голов через эту улицу, вот здесь, милорд, и сразу все прекратилось!

Ясно, что в глазах Фиендори Лорд Тиваникси был идеальным воином, героем в лучших традициях, который очистил город и остался в нем дожидаться возвращения Шонсу. Проходили недели, начали появляться слухи о поражении, более или менее справедливые, и Тиваникси стал кастеляном вместо Шонсу. Его люди не возражали. Любая обязанность перед Богиней, принятая на себя их руководителем, была хороша.

— Не знаю, говорил ли тебе кастелян, — сказал Уолли, — но мне нужна некоторая практика — я очень много времени провел на корабле.

Широкая улыбка осветила лицо Фиендори.

— Он сказал мне, что я должен предоставить себя в твое распоряжение, милорд, если я чем-нибудь смогу быть полезным твоей милости. Связной найдет меня, когда в этом будет необходимость.

Неплохо для Тиваникси! Он начинает учиться заглядывать вперед. Уолли выразил свою благодарность.

— Тогда нам нужно широкое пространство, — сказал он, — и уединенное. Он очень высоко отзывался о твоем мастерстве. Поминал ли он тебе о моем мече?

— Да, милорд. — Фиендори метнул взгляд на рукоятку. — Большая честь, но и большая ответственность, если я могу так сказать.

Уолли подумал, что этот Шестой рожден быть подчиненным и что на нобелевского лауреата по оригинальности мышления он, пожалуй, не потянет, но его замечание звучало как тактичный намек на то, что нужно держаться подальше от Боарийи. Он уже собирался спросить, не знает ли он какого-нибудь закрытого двора, как их разговор был прерван каким-то разгоревшимся спором.

Двое рабов попали в затруднительное положение на сходнях «Сапфира». Между ними находился паланкин. Раб на сходнях принял основной вес и готов был упасть. Передний раб оказался лицом к лицу с Томияно, а в Мире не существовало силы, способной заставить Томияно впустить паланкин на палубу. Раб, со своей стороны, выполнял приказ, и какой-то Третий не мог служить для него преградой. Непреклонная сила столкнулась с неподдающимся объектом.

Воин седьмого ранга, однако, думал иначе. Уолли приказал нижнему рабу отойти назад, и верхнему ничего не оставалось, как последовать за ним. Паланкин вернулся на причал, и рабы поставили его на землю. Уолли бодро помахал Томияно. Потом подошел к паланкину и отдернул занавеску.

Как он и ожидал, внутри сидел Хонакура, беззубо улыбаясь.

— Я так и подумал, что потрясающий землю голос принадлежит тебе, милорд, — хихикнул он. — Ты был в ложе. — Это не было вопросом, Хонакура умел получать информацию от булыжников. — Ну и как Лорд Боарийи?

— Боюсь, что слишком хорошо, — ответил Уолли. — А как Лорд Кадиуинси?

— Совсем дряхл! — прошептал старик. — Но я помогу ему.

После чего принял руку, чтобы выйти. Черные одежды Безымянного были забыты. Жрец казался по-прежнему худеньким, плешивым и беззубым, но семь волнистых линий теперь открылись на его лбу, а небесно-голубые шелковые одежды придавали ему этакий респектабельный отпечаток святости. Лицо его было угрожающе серым, и выглядел он очень усталым, но чувствовал себя уверенно, и он мог повергнуть ниц воина любого ранга. Уолли отступил и, вынув седьмой меч, приветствовал равного, Хонакура отвечал дребезжащим, старческим голосом. Потом Уолли представил Досточтимого Фиендори, Шестого, весьма смущенного.

Уолли давно уже доверял жрецу. Поэтому он отвел Хонакуру и Фиендори в сторону от сходен, где уже собирались прохожие — поглазеть на Седьмых.

— Святейший, — ввел он Хонакуру в курс дела, — его честь и я как раз разговаривали о том, где бы найти уединенное и просторное место для нескольких уроков фехтования. Комнаты, как ты понимаешь, не подходят.

Хонакура глянул на него, явно находя удовольствие в ситуации.

— Меня просили передать, что жрецы Касра будут более чем рады иметь возможность помочь любым образом Ее ставленнику.

Вот так-то, Б о а р и й и!

— Ну тогда мы готовы, — сказал Уолли Фиендори. — Сегодняшний день уже почти прошел, встретимся в храме утром. Полагаю, мы могли бы подогнать «Сапфир» туда?

— Боюсь, что там слишком мелко, милорд. Но вы могли бы стать на якорь неподалеку и подплывать к берегу на шлюпке. Госпожа Брота уже и так раздражена ценами за стоянку.

Уолли рассмеялся и согласился. Он отпустил свой эскорт и повел жреца к сходням.

Превращение не прошло незамеченным, и вдоль планшира вырос ряд любопытных лиц. Томияно был настолько ошеломлен, что отдал приветствие старшему и пробурчал, что его корабль почитает за честь принимать такого гостя. Остальные моряки стояли разинув рот, словно увидели, как из обычного яйца вылупился дракон. И это был тот человек, который чистил чайники на их камбузе? Престиж Седьмых был так велик в этом Мире, что никто не нашел странным, что Уолли старательно представил старику каждого для приветствия. Каждый салютовал, потом дожидался ответа. Когда церемонии закончились, все замолчали, не зная, что делать. Хонакура оглядел лица, прошел к своей любимой пожарной корзине, уселся на нее и захохотал. Тогда все вокруг рассмеялись.

Прибрежная торговая площадь к вечеру опустела, небо на востоке заалело, и даже ветер, казалось, покончил с дневными работами. Уолли наконец смог отдать должное элю, который спросил себе раньше. Он послал пару пива на берег рабам — чтобы им было не так скучно стоять. Потом уселся на соломенную крышу, тогда как весь экипаж «Сапфира» собрался вокруг него — послушать о дневных событиях. Он рассказал о том, что случилось в ложе.

— Что будем делать теперь, великий предводитель? — вопросил Томияно с соседней соломенной крыши.

— Возможно, останемся на корабле, — ответил Уолли. — Если очень высокий Седьмой появится здесь, не трать на него язык — он может его отрезать, а предоставь его мне; остальных можешь брать на себя.

Собственно, существовала вероятность появления Боарийи на пристани в поисках седьмого меча. На палубе Уолли мог легко с ним справиться. Зоарийи мог и не знать, что в Мире существуют два способа фехтования. А даже если и знал, то вряд ли был совершенен во втором.

— Ну а потом? — настаивал капитан. Уолли не понимал, куда запропастился Ннанджи с остальными — им пора было бы уже появиться, — но принялся рассказывать в перерывах между пивом и орешками.

— Существуют две проблемы. Фаворит, предположительный победитель битвы за лидерство — жираф в шкуре человека по имени Боарийи. Мне сказали, что он лучше меня.

— Ерунда! — пробормотала ободряюще Брота.

— Может быть, и нет! У него руки, что твой бушприт. Поэтому я решил слегка попрактиковаться. Срочно! Вторая проблема — это то, что воины мне не доверяют. Другой Шонсу потерял армию. Они считают, что я могу потерять следующую. Они также знают о моем ползании в Аусе. Так что я не могу завоевать лидерство простым поединком, как это может сделать Боарийи или кастелян. Но я единственный, кто может повести силы. Колдуны злокозненны, а воины глупы! Вы и я — если вы все еще со мной — единственные, кто может предотвратить бойню.

Томияно скептически посмотрел на него:

— Как?

— Хороший вопрос. Мы должны предпринять, думаю, что-то драматическое. Есть у кого-нибудь идеи?

— Да, — сказал Томияно. — У тебя. Выкладывай.

Уолли улыбнулся их вере, но, может, этот прожженный торговец просто умел читать на его лице?

— Больше никаких вояжей «Сапфира» на левый берег, — сказал он, — но все равно это очень опасно — это война. Будете ли вы со мной?

Они все еще оставались с ним, все — от старой Лины, которая, возможно, была еще старше Хонакуры, до большеглазых ребятишек. Он искренне поблагодарил их, открывшись, насколько он тронут, пожалуй, больше, чем хотел показать. Потом повернулся к старику:

— На какую помощь со стороны жрецов мы можем рассчитывать, святейший?

— На какую хочешь, — уверенно ответил Хонакура.

Если Хонакура заручился поддержкой храма, то Боарийи вышел в бой против айсберга и его можно было считать уже побежденным. Уолли помолчал немного, взвешивая в уме свои планы, и пришел к выводу, что это единственно возможный для него сейчас вариант. Тогда он набрал в легкие побольше воздуха и начал:

— У меня для всех найдется работа. Ты, Кэп, купишь для меня корабль.

— Большой, маленький? Какого водоизмещения? — удивленно спросил Томияно.

Уолли пожал плечами:

— Что-нибудь, способное нести восемь-десять человек. Самый быстрый. Достаточно большой, чтобы встать на стоянке.

Моряки всегда получают удовольствие от приобретения кораблей. Томияно поднялся и замер на месте, оглядываясь вокруг, потом он увидел судно, снимающееся с якоря.

— Вроде этого? Как тебе?

— Все на твое усмотрение, — сказал Уолли. — Сколько я должен заплатить?

— Две-три тысячи.

Уолли оглянулся на Броту и был обожжен ледяным взглядом. Она испугалась, что сейчас он попросит в Долг До Лучших Времен. Она, наверное, не раз уже перепрятывала где-то на «Сапфире» выручку за тридцать лет.

Он невинно улыбнулся:

— Ну хорошо.

Она бросила еще более красноречивый и короткий взгляд на сына.

— Ну, тогда ты сможешь купить почти любой из них, — заявил Томияно.

Уолли запустил руку в карман для денег на перевязи и извлек обработанные голубые самоцветы.

— Я и собираюсь. Как думаешь, это сгодится?

Капитан обнажил крепкие зубы в улыбке:

— Возможно!

— Тогда у меня просьба к тебе, хозяйка! Не могли бы вы с Катанджи продать кое-что из этого в расчете на необходимую сумму?

— Минутку, милорд, — вмешался Хонакура. — Полагаю, это те камни, что дал тебе Бог?

Уолли кивнул.

— Тогда они особенные. Думаю, что храм будет заинтересован в их приобретении.

— Спасибо, святейший, — задумчиво проговорил, улыбаясь про себя, Уолли.

Старый плут не сумел скрыть, что начал собирать сокровища для своего нового храма.

— Брота, нам нужен шелк. Я полагаю, в этом городе можно купить шелку? Шелку хорошего качества.

— Очень хорошего шелку, — подтвердила авторитетно Брота.

— Лучше всего, конечно, оранжевого цвета. Сможем мы пропитать его чем-нибудь водонепроницаемым? Пчелиным воском?

— Возможно, сапожным, — ответила она.

— Лина! — позвал Уолли. — Тот чайник еще сохранился? Со змеевиком, с помощью которого я показывал тебе, как колдуны заколдовывают вино?

Заходящее солнце светило ей в глаза, она прикрыла их ладонью, глядя на Уолли.

— Дурная вещь. Я бросила ее куда-то, где лежит старое барахло.

Томияно покраснел, стараясь скрыть это. Хонакура показал десны в улыбке, пытаясь не рассмеяться.

— Хорошо! Капитан, у нас не осталось больше колдовского вина?

Томияно предположил, что бутылка-другая найдутся.

— Не важно, — сказал Уолли. — Мы сделаем пять-шесть бутылок, а потом поколдуем над ними еще раз и получим дважды колдовское вино.

— Люблю огненные вещи, — сказал Томияно. — Оно будет еще крепче, чем ты делал до этого?

— Нет, вроде того же, — сказал Уолли, — но мне оно нужно очень чистым. Лучше бы заняться этим где-нибудь на берегу, а то слишком много огня. Мата, ты сделаешь это для меня?

Моряки теперь четко разделились на две группы — тех, кого можно было поддразнивать, и тех, кто с удовольствием принялся этим заниматься.

— Лаэ, — продолжал Уолли. — Можешь сшить мне одежду?

Та нахмурилась:

— Джия лучше бы справилась с этим, милорд.

— Да, но она будет занята шитьем шелковых сумок, — ответил Уолли, как будто это было само собой разумеющимся.

Где же Джия? Что их всех задержало?

— Мне нужно, чтобы ты сшила голубые одежды с капюшоном и такими длинными широкими рукавами.

— Ты собираешься представиться колдуном? — закричал Томияно. — Ты хочешь сойти на берег как колдун?

— Ты что, думаешь, я сумасшедший? — изобразил удивление Уолли.

— Возможно, такая мысль посетила меня.

— Ерунда! — отозвался Уолли. — Холийи, ты лучший плотник на корабле, не мог бы ты просверлить для меня несколько дырок в борту корабля?

Холийи был таким же костлявым, как Боарийи, хотя и не особенно высоким. Он мог молчать часами — Холийи, похоже, обходился в день пригоршней слов, как легендарный Араб пригоршней фиников, — но на этот раз он не просто кивнул, а воскликнул, как будто догадался, в чем дело:

— Конечно!

Улыбки стали шире.

Уолли поднялся и встал у планшира, вглядываясь в торговую площадь.

— Ну, вроде для вас все. Святейший говорит, что вы можете встать на якорь у храма и освободиться тем самым от причальной платы.

— Куда ты собираешься идти на своем корабле? — спросил Томияно. — На корабле с дырками в бортах, с шелковыми сумками, полными колдовского вина, и сам в колдовском балахоне?

Уолли показал пальцем на восток, в сторону Вула. Вулканы снова спали, еле дымя.

— И кто его поведет?

Это было тонким местом, собственно, вся мистификация нужна была для того, чтобы заинтриговать человека и получить его согласие.

— Я надеюсь, что ты, Капитан.

— Я? Покинуть «Сапфир»?

— Но это важно, — серьезно сказал Уолли. — Я играю на этом, но это очень важно! Если воины попадутся в ловушку колдунов, они все погибнут.

Лицо моряка покраснело.

— Нет! Я сотрудничаю с Богиней. Мы рисковали нашим кораблем и нашими жизнями, и я буду помогать и дальше, но я не покину «Сапфир». Это окончательно.

— Дурак! — проскрипел Хонакура со своей корзины. — Ты, моряк, не повинуешься Ей? Богиня — это Река, а Река — это Богиня! Они же — Ее воины!

Капитан побледнел так же, как худенький старичок, подступивший к нему, трясущийся и сердитый.

— У тебя никогда больше не будет попутного ветра! Ты никогда не придешь в нужный порт! Не будешь знать ни одной ночи без пиратов! Ты этого хочешь. Капитан Томияно? Как долго сможешь ты прожить на Реке, если рассердишь Богиню?

— О дьявол! — простонал Томияно, глядя в палубу. — Кажется, тогда мне придется пойти.

— Спасибо, Капитан, — тихо сказал Уолли.

— Минутку, милорд, — подозрительно взглянула на него Брота. — Ты сказал, что для нас — все. Ты о чем-то умолчал?

Она положила голову на свое подушкообразное плечо и посмотрела ему в глаза.

— Ну да, — признался Уолли, — пока я буду играть моим новым корабликом, останется еще одна небольшая работенка — для тебя, хозяйка.

— Например?

— Я разберусь с колдунами. Ты остановишь сбор.

Иногда удается, оказывается, и Броту испугать. Несколько ребятишек взвизгнули.

Потом Томияно захохотал — и это было не меньшей редкостью, чем летний снег.

— Шонсу, — сказал он, — похоже, не тебе одному требуется некоторая практика в фехтовании.

Глава 7

Ннанджи, Пятый, оттолкнувшись от сходен, приземлился на палубу, расставив широко руки в ожидании аплодисментов, подождал некоторое время, пока отзвучали невидимые фанфары — ТРАМ-ПАМ-ПАМ! Его новый красный килт был до смешного коротким, этакого ужасного малинового цвета. Но его метки на лбу выглядели наконец симметрично, впервые с тех пор, как Уолли с ним познакомился. И он каким-то образом ухитрялся ухмыляться и хохотать одновременно.

Вот, подумал Уолли, единственный воин, у которого больше никогда не будет проблем с моряками, чего нельзя было сказать о Полини. А ведь скажи раньше юному Ннанджи из храмовой гвардии, что ему придется променять ложу, полную воинов, на небольшой корабль, он бы не один час был повергнут после этого в уныние.

Сбоку появилась Тана. Взяв его под руку, она принимала на себя часть его славы, стоя под градом поздравлений. Заметив Уолли, она показала ему язык.

— Плутовка! — сказал он ей одними губами.

Она в ответ усмехнулась.

Потом — Джия. Подбежав к Уолли, она не преминула по дороге удостовериться, что с Виксини все в порядке. Викси сидел в это время рядом с Фалой, но теперь он швырнул плодовую косточку, которую пытался расколоть, и подскочил вверх, предварительно шлепнувшись на пол. Его любимая мамочка пришла!

Уолли обхватил ее руками. Она не сопротивлялась его поцелуям, а потом ловко приняла удар врезавшегося в нее с разбегу Виксини.

— Что вас всех задержало? — пробасил Уолли. — Я чуть было не объявил войну!

— Менестрели!

Она подняла на руки Виксини. Возбуждение и счастье светились на ее лице.

— Как только ты ушел, менестрели принялись исполнять баллады — про тебя! Как ты и Ннанджи дрались с Досточтимым Тарру и его людьми. Ах ты, грязное речное чудовище! — Это относилось уже к Виксини.

Великие Боги! Сражение с Тарру при уходе со Святого Острова — каким давним это казалось теперь! Ну, правильно — Ионингу обещал ему и Ннанджи, что расскажет обо всем первому же менестрелю, который забредет в казарму. И вот теперь в Касре этот менестрель, или один из тех, кто уже слышал его балладу.

Он рассмеялся:

— Хороший эпос?

Она нежно улыбнулась:

— Очень хороший. Так говорит Мастер Ннанджи.

— Ну, он знаток! Хорошо, он будет счастлив. Правильнее было бы сказать «в экстазе». Опять же, эпос может вызвать отличное отношение публики к героям.

А вот и сам Ннанджи подошел, оторвавшись от поздравлений, стараясь сдержать свои восторги.

— Сегодня я видел четверых Седьмых, милорд брат, — проникновенно сказал он, — за всю мою жизнь это семеро.

— Кто же был четвертым?

— Лорд Чинарама. Он не увеличит твоих проблем — он стар!

Для Ннанджи старость начиналась после тридцати.

— Сколько же ему?

Ннанджи прикинул:

— По крайней мере, семьдесят… такая старая добрая, крепкая реликвия. Говорят, что на сборе он в основном дремлет, а когда услышал о нем, снял меч с полки и пришел в надежде оказаться полезным советчиком. — Потом добавил:

— Думаю, он безопасен.

— Что ты думаешь о Боарийи? — спросил Уолли.

— Он человек чести, — сказал осторожно Ннанджи, — он следит за дисциплиной, говорит, что беспорядки позорят честь воинов. Еще он сказал, что я моложе, чем был он, когда стал Пятым!

Боарийи ищет ключики к сердцу Ннанджи.

— А у меня для тебя баллада! — сияюще закончил Ннанджи. — Кто хочет послушать?

— Не теперь! — сказал Уолли. — Мы вступили в войну.

Каср стал для него опасен. Теперь Зоарийи и его сообщники, узнав о ценности седьмого меча, постараются не выпустить их из города. Если они смогут залучить морских крыс или даже просто моряков, видевших события в Аусе, они поторопятся провозгласить обвинение, едва дав последним сойти на берег. Нужно было как можно скорее раствориться в речном тумане.

Его позвали. Мир был ленивейшим местом. «Сапфир» должен был насладиться отдыхом. Его война могла и подождать. Он чуть было не растерял хладнокровие, а вот Хонакура твердо сказал, что хочет послушать балладу, и все тут. Лошади с фургонами разъезжались, пешеходы разбредались по домам, ветер хлопал парусами, но такие мелочи не могли помешать Ннанджи петь. Поэтому Уолли ничего не оставалось, как усесться, облокотившись на фальшборт, подальше от ветра, и, обняв Джию, приготовиться слушать.

Ннанджи вскочил на кормовой соломенный навес.

— Все собрались? Готовы? Как Ннанджи, Четвертый, И Шонсу, Седьмой, Победили Десять Бесчестных Воинов!

Он бросил взгляд в сторону Уолли.

— Что? Ты заболел звездной болезнью? — протестующе закричал Уолли, это переводилось как «гордыней».

Ннанджи в ответ ухмыльнулся:

— Так ты сказал Ионингу, брат!

Так и есть — Уолли пошутил, что имя Ннанджи должно стоять первым. Он не нуждался тогда в сомнительной чести быть героем варварского мира. Тогда ему не требовалось признания.

С таким названием, подумал он, это вряд ли станет бестселлером. Но ошибся — это и правда была хорошая баллада. Нет, нельзя сказать, чтобы блестящая, но гораздо лучше тех недолговечных песнопений, которые он расценивал как спортивные новости воинов. Он подумал, встретит ли когда-нибудь Гомера, который опишет его труды для Богини. Если такой есть сейчас в Касре, то ему будет работа. Правда, ему придется использовать все обороты, описывающие героизм героев, звон мечей и тому подобное. Кроме того, бард, наверное, потребует свободы действий в описании фабулы для придания ей большей драматичности. По мере продолжения сказания Уолли начинал чувствовать себя очень неуютно.

Ннанджи, Второй, искал продвижения в храмовой гвардии — это правда — и вызвал двух Четвертых — тоже правда, — убил одного — так — и обвинил потом гвардию в продажности — невозможная ложь: кто бы ему после этого присвоил новое звание? Потом «кровавоголовый» Ннанджи, Четвертый (упомянули о незажившей новой лицевой метке), взял своего брата…

Уолли растерянно посмотрел на ухмыльнувшегося ему Катанджи. Этот-то как сюда попал? Он, конечно, присутствовал при этом, но в такой незначительной роли. А теперь Уолли с изумлением обнаружил, что менестрель смешал в кучу все известные ему события, происходившие раньше или позже, и подал «кровавоголового» героя Ова слушателям таким, каким бы они хотели его знать. Про Шонсу пока еще даже и не упоминалось.

Действие переместилось на пристань, где злобный Тарру уже привел к страшной присяге свои свирепые легионы. Ннанджи и Катанджи вышли на сцену. И Давид просто бросил вызов Голиафу, используя ямбический размер.

Кинув поединок на произвол судьбы, менестрель переключился на подводную пещеру, где Богиня, озабоченная судьбой великого Ннанджи, кует его победу и поражение Тарру и посылает Полубога, приказав ему спасать Ее героя.

Уолли в изумлении повернулся к Хонакуре и обнаружил его побагровевшим от сдерживаемого смеха.

Полубог взял Шонсу — где? В конторе по переселению душ? — дал ему седьмой меч — идет описание основных положений саги о Чиоксине, — а потом перенес его посредством чуда на поле битвы.

Повторение кровавых сцен. И с небольшой помощью Шонсу великолепный Ннанджи выиграл битву. Два бравых героя заключили братский союз и, погрузившись на корабль, отплыли на поиски новых приключений. Конец баллады, аплодисменты.

С седьмым мечом все было понятно — люди Имперканни пришли в храм и там услышали всю эту историю. Но про четвертую клятву знал до сих пор только экипаж «Сапфира», пока Уолли не сказал об этом в ложе. Очень многие из присутствующих там и не слышали раньше о таковой. Определенно, в Касре присутствовал Гомер!

Таким образом, седьмой меч был публично объявлен! Уолли чувствовал себя как Агамемнон, слушавший «Илиаду», — хорошее представление, но не про того человека. Он надеялся, что ему удалось скрыть свою досаду, аплодируя вместе с другими. Молодежь хотела еще раз послушать все с начала, но Ннанджи отказался. Возможно, лицо Уолли было не таким непроницаемым, как ему бы хотелось.

— Не совсем то, что я полагал услышать, — сказал Уолли, обнажая белоснежные зубы в улыбке, — но превосходная поэзия! Кто автор?

— Не знаю, — пожал плечами Ннанджи. — Неплохо, правда? — Он выглядел немного разочарованным. — Надеюсь, слушатели не всему здесь поверят.

Экипаж поднялся, готовый теперь приступить к войне.

— Куда теперь, великий предводитель? — спросил Томияно.

— Скрыться! — ответил Уолли. — Мистический Шонсу исчезает так же таинственно, как и появился.

Ннанджи смотрел на него в ужасе и смятении.

— Потом мы вернемся и подойдем к храму.

— И что мы там будем делать, брат?

— Фехтовать, — ответил Уолли.

— О! — Ннанджи выглядел удивленным, но фехтование никогда не вызывало у него сомнений.

— Я встречу вас там. Мне нужно еще раз все проверить. Шлюпки, — добавил он, — ведут себя еще хуже, чем мулы, я нахожу, что паланкин дает возможность держать себя в хорошей физической форме.

Уолли проводил жреца к сходням, пока экипаж «Сапфира» готовился к отходу. Где-то там, на краю торговой площади, должны быть наблюдатели, дожидающиеся действий Шонсу.

Он вернулся к Ннанджи, который держал в своих объятиях Тану. Он уже несколько часов не был в постели и поэтому чувствовал себя дискомфортно.

— Очень маскирующий килт, — сказал Уолли.

— Это все, что у них было, — возразил смущенно Ннанджи. — Предполагается, что Пятые должны быть низенькие и толстые.

— Джия уже сшила тебе другой — очень красивый, с вышитым грифоном.

Довольный Ннанджи объявил, что сейчас же побежит переодеваться.

Тана заявила, что, может быть, новый килт придется подогнать, и она пойдет вместе с ним.

— Спасибо тебе, Тана, — сказал Уолли, — за предупреждение о Боарийи.

— Какое предупреждение? — вмешался Ннанджи.

— Не обращай внимания, — быстро ответила Тана, — пойдем побыстрее снимем этот противный килт.

От такого предложения он не смог отказаться. И они удалились.

Сходни подняли — самое время заняться детальной проработкой планов. Уолли вернулся к Джие, туда, где она обычно находилась, — возле палубной каюты. Он собирался поговорить с ней о шелке и шитье.

— Тебе понравилась баллада, дорогой? — спросила она, и он заметил что-то странное в этих темных, обычно непроницаемых глазах.

— Это великая поэзия, хотя и не совсем точная. А в чем дело?

— Будут и другие! — ответила она. — Ннанджи рассказал менестрелям об Ове.

Уолли обещал это Тиваникси и уже забыл обо всем. Но не важно — Ннанджи сделал это наверняка лучше.

— Сколько же там было менестрелей?

— Дюжины, любимый, — сказала она, нахмурившись.

Так много? Тысяча воинов, плюс молодежь (две-три сотни, не меньше). Менестрели, понятно, слетелись на сбор. Герольды? Оружейники? Жены? Дети? Музыканты? Ночные рабыни? Сколько же тысяч всего вместил Каср? Не удивительно, что старейшины не чувствуют себя счастливыми.

— Еще Тана рассказала им историю, как вы с Ннанджи победили пиратов.

Он подумал, что Джия чем-то обеспокоена.

— Что тебя волнует, любимая? В пиратской истории все в порядке.

Конечно, пираты — это только разорившиеся моряки, причем половина из них — женщины. В версии менестрелей они превратятся в Морганов, Черные Бороды и Джонов Сильверов, но не приобретут обаяния. Свободные мечи ненавидят пиратов, потому что не могут с ними справиться, так что история должна получиться красочной.

Она опустила глаза, не желая опережать в догадках хозяина, который обычно так быстро соображал.

— Кто начал бой?

Ннанджи. Теперь он понял! Снова по той же схеме. Ннанджи был героем битвы с Тарру, он станет героем битвы при Ове, а также в поединке с пиратами. Если историю рассказывала Тана, сомневаться не приходится, что Уолли будет в лучшем случае упомянут в сноске.

— Еще они спрашивали о Ги, — сказала Джия. — Это ведь ты привел полный корабль закаленных в огне инструментов и снова возродил город.

— Да, наконец-то Ннанджи не сможет присвоить это себе, — улыбнулся он.

— Инструменты пришли из Амба, дорогой. Амб — колдовской город! Подозрения снова могут появиться… Обычно он не был так недогадлив, но Джия имела время для размышлений.

— А Катанджи расспрашивали о колдовских башнях.

Проклятье! Уолли был так поражен, что не мог говорить. Конечно же, Катанджи расспрашивали — и наверняка он не смог устоять перед такой аудиторией… дюжины менестрелей?

Проклятье! Проклятье! Что подумают воины о Седьмом, пославшем, с опасностью для жизни, Первого, да еще переодев его в раба? Реакция их будет как у Ннанджи: подделка меток на лбу — преступление. Они не могут представить себе переодевающегося воина. Пиратская история, может, и не принесет ему славы, но рассказ Катанджи точно подорвет престиж Шонсу.

Проклятье! Проклятье! Проклятье! Менестрели! Уолли забыл, какое положение они занимали в Мире.

КНИГА ТРЕТЬЯ КАК ЛУЧШИЙ МЕЧ ПОБЕДИЛ

Глава 1

Как у человека бывают пустые дни, так у Касра были пустые столетия. Нигде это не было так хорошо заметно, как в храме. Будучи уменьшенной версией архитектурного сооружения в Ханне, он смотрел своими семью арками на Реку, посвященную Богине, только арки, как дань холодному климату, были застеклены. Два из семи шпилей обрушились и много листов позолоты осыпалось; также было много разбитых стеклянных витражей, а кое-где не хватало элементов каменной резьбы.

К храму и комплексу его строений примыкала полуразрушенная пристань, затерянная среди одичавших деревьев и кустарников. Ее и имел в виду Хонакура, так что, когда Уолли вышел на берег, ежась на прохладном вечернем ветру, его встречала делегация жрецов. После обязательных ритуальных размахиваний руками и поклонов его провели по сырому подземному ходу в огромную полуразрушенную трапезную с высокими лепными барельефами и каменным полом. Она была не слишком уютна, зато полностью подходила бы для его целей, будь в ней чуточку побольше света. В ней было несколько окон, но они были расположены слишком высоко и, к тому же, поросли мохом и покрылись плесенью. Звук рапир навряд ли будет слышен отсюда. Кроме того, трапезная должна иметь при себе кухню, а в кухне — плиту. Значит, дистилляцию можно будет проводить непосредственно под его наблюдением. Жрецы ждали его заключения, и он сказал, что да, подходит.

Брота и Пора отправятся на закупку шелка, воска и масел, Лаэ — на поиски какого-нибудь тяжелого голубого материала. Томияно и Олигарро — на охоту за кораблями. Тана, Джия и Катанджи должны остаться на «Сапфире». Держа все это под контролем, Уолли мог приступать к фехтованию. Он отослал жрецов ждать Фиендори, попросив, чтобы его сразу же провели к нему.

Он окинул взглядом огромную комнату, походившую на великолепный гимнастический зал.

— Ну ладно, Мастер Ннанджи, — сказал он, — если мне больше некого тут рубить… ты будешь первым!

Ннанджи многозначительно улыбнулся:

— Мои секреты — твои секреты, брат?

— Конечно, — ответил Уолли, — не думай, что я не доверяю морякам, Ннанджи, так как любое слово лжи для нас сейчас смертельно. Уверен, что колдуны имеют шпионов в Касре.

Он хотел сесть на выщербленную деревянную скамью, но решил, что ее бы не мешало почистить перед употреблением.

— Я думаю так. Шонсу проиграл, и проиграл плохо. В Аусе проиграл я. Два проигрыша, так? В Ове мы победили. Нам нужна еще одна победа! И я хочу получить молнии!

Не потеряй он сознание в Ове, он бы разглядел смертоносное оружие колдунов. У Ннанджи подобные мысли не возникали, но его уже нельзя было удивить подобными заявлениями.

— Ты хочешь поймать колдуна?

— Надеюсь, — сказал Уолли, — но еще больше мне нужны их молнии. Я убил бы ими быка или кого-нибудь в этом роде перед воинами и показал бы им, против чего они собираются выступать. Может, тогда они захотят меня слушать!

Его юного друга совсем не охватило радостное возбуждение, на которое надеялся Уолли. Он выглядел озабоченным.

— Но когда ты думаешь это сделать? Уйдет не меньше недели, по крайней мере, дойти до Сена и обратно; до Вула дольше. Сколько времени осталось до присяги воинов?

Уолли сказал, что столько, сколько их сможет продержать Тиваникси.

Ннанджи всплеснул ладонями.

— Брат, когда сбор присягнет, будет уже слишком поздно. Мы ничего не сможем с ними сделать.

Возможно и так, но Уолли не видел, чтобы он смог что-нибудь сделать и до этого события. Ничего, если воины не признают Шонсу лидером. Он был в слепом полете.

В этот момент появился Фиендори в сопровождении еще одного Шестого, Форарфи. Это был, как вскоре узнал Уолли, свободный меч, один из первых пришедших в Каср по призыву Богини. Он решил для себя, что Тиваникси — хороший человек, и присягнул ему уже через пару дней.

Любой Шестой почтет за честь предоставить свои услуги Седьмому, поэтому маски немедленно были надеты и работа пошла. Фиендори обладал взрывным характером, но в свои лучшие минуты показывал фехтование, достойное хорошего Седьмого. Форарфи был твердым Шестым высшей пробы и левшой. Уолли наслаждался поединком, возможностью делать что-то, в чем он был силен. Он принимал советы, перенимал новое, выискивал в памяти Шонсу не использованные им еще, полузабытые приемы, показывая их своим экспертам. Фиендори и Форарфи были энтузиастами, так же, как и Ннанджи, OHV могли фехтовать целый день. Ннанджи, естественно, тоже не мог равнодушно стоять в стороне, так что обычно проходило два поединка в высокой, эхом отзывающейся трапезной, два облака пыли поднимались восемью ногами.

Но даже и Шонсу, конечно, не мог фехтовать бесконечно. Решено было не доводить Уолли до изнеможения, чтобы долговязый воин не мог присоединить ехидную ухмылку к вызову. Поэтому перерывы устраивались постоянно. Приходил Хонакура, приводил высшего жреца, Кадиуинси, Седьмого, познакомиться с высоким гостем. Кадиуинси оказался почти таким же худеньким и древним, как Хонакура, но у него сохранилось еще несколько зубов, и нимб серебристых кудрей поднимался над его скальпом. Он был мил и изящен, и не особенно стар, разве что в сравнении с остроумным Хонакурой. Чуть позднее Хонакура привел других жрецов обсудить сапфиры Уолли, после чего отправился с ними за консультацией к храмовому казначею.

Явилась Лаэ с голубой фланелью — самой плотной тканью, похожей на тяжелую шерсть, которую колдуны используют для своих одежд. Еще она принесла огромный коричневый балахон, Уолли примерил его, тот оказался ему узок в плечах, в остальном же годился. И Лаэ забрала его для выкройки.

Еще фехтовали…

Мата с помощью Синборо и Матарро на кухне устанавливала змеевик. Вскоре тяжелый запах алкоголя, смешанный с древесным дымом, начал просачиваться через стены.

Следующим утром фехтовальщики снова сошлись, все четверо с мышечными болями, но никто не признался в них. Позднее, этим же днем, Томияно и Олигарро явились с заявлением, что нашли корабль, соответствующий требованиям Лорда Шонсу. Они подробно описали его. В основном Уолли не мог уследить за их объяснениями, но из того, что он понял, следовало, что этот корабль его вполне удовлетворяет.

— Сколько? — спросил он.

— Ох, он хочет двадцать девять сотен, — сказал Томияно, — но через день-два сбавит.

— У нас нет времени. Покупай!

Томияно ушел.

Фехтовали еще…

Приходила с «Сапфира» Джия показать образцы ее работы по шелку. Уолли был доволен: швы получились на удивление хороши.

Но пропитка ткани вызвала затруднения. Брота с Фалой очень старались, но у них получался задеревеневший шелк, масляный шелк, вареный шелк, но никак не то, что было нужно. Экспериментаторство было не свойственно этому Миру, здесь жили по сутрам, а Лорд Шонсу не мог предложить им новую, так как знал только, чего он хочет, но не представлял, как это сделать. Тогда он вспомнил о Катанджи, который вынужден был сидеть под домашним арестом на корабле из-за слишком приметной гипсовой повязки. Катанджи обладал неординарным мышлением; кроме того, он был слишком молод, чтобы следовать стереотипам. В обед Уолли сходил на «Сапфир» и поделился с юношей своей проблемой. К вечеру тот разрешил ее посредством смеси масла, двух частей воска и дважды проколдованного вина.

Тогда же, во время обеда, Уолли инспектировал свой новый корабль. По сравнению с «Сапфиром» это была просто коробка с мачтой, кисти маляра она не видала с тех пор, когда Каср был еще деревушкой. Но его обводы обеспечивали ему приличную скорость, и управлять им мог небольшой экипаж, по крайней мере, так уверяли моряки. Паруса были новыми и вполне приличными. На палубе находились небольшой грубый навес и крошечная кормовая. Уолли объяснил Холийи, что от него требовалось, и тот, улыбнувшись, отправился за инструментами.

— Как мы назовем его? — спросил он.

— «Тошнотик», — предложил Ннанджи, всунув свой нос.

— «Грифон», — сказал Уолли. И они снова вернулись к фехтованию. Дни шли за днями. «Сапфиру» частенько приходилось передвигаться. От моряков требовались все их умение и осторожность, когда они пристраивали его за другими мачтами так, чтобы ни у кого не возникло сомнений, что корабль постоянно находится на месте.

Брота и несколько самых старых членов экипажа проводили дни среди торговцев и моряков, занимаясь своими собственными приготовлениями.

Уолли, по убеждению Фиендори, теперь мог гордиться своим умением фехтовать. Но пока он возвращал свои утерянные позиции, Ннанджи занял новые — и фехтовал уже на уровне Шестого.

Хонакура издал указ, обязующий способствовать Уолли во всем, снабжать его любым, чего он только пожелает, готовить для него обед, приносить ему сплетни и новости. Физически он был очень слаб, как отмечал про себя Уолли, но никто не слышал от него жалоб на нелегкую жизнь, ум его был так же искрометен. И он откровенно наслаждался, используя местных жрецов в своих целях.

Ближе к вечеру третьего дня, когда фехтовальщики уселись отдохнуть на громадные деревянные скамьи, старый жрец пришел к ним и сел рядом.

Спустя некоторое время он взглянул на Фиендори и сказал:

— Как я понимаю, менестрели запели новые песни?

— Правда, святейший, — пробормотал Шестой, бросив тревожный взгляд на Уолли, — я слышал одну прошлой ночью.

— «Десять Бесчестных Воинов»? — спросил Уолли и получил в ответ молчаливый кивок. — Что еще про «кровавоголового» Ннанджи?

— «Как Адепт Ннанджи Дрался с Пиратами», милорд, и «Как Возродился Ги». Еще есть две или три версии «Битвы при Ове».

Звучало так, как будто Ннанджи прибавлял себе популярности, в то время как Уолли терял ее.

— «Ннанджи Прощается с Принцем», — сказал Форарфи, — есть теперь и такая, печальная.

— Рад это слышать, — резко сказал Уолли. — Они так же хороши, как «Бесчестные»?

Фиендори сказал, что нет, не думает.

— А что по поводу Катанджи? — невинно осведомился Хонакура.

Оба Шестых нахмурились.

— Что по поводу Катанджи? — спросил Уолли.

Похоже, по городу разгуливала песенка «Как Катанджи Пришел в Темную Башню», прилипчивые куплеты с хорошим мотивом и комическими словами. Молодежь распевала их, когда старших не было рядом. Горожане подхватили песню и провожали ею отряды марширующих воинов. Уолли потребовал ее исполнить, и Фиендори немузыкально воспроизвел один куплет и припев с некоторой досадой. Он-то не видел ничего смешного в том, что воин переоделся рабом, да и фигуры колдунов не вызывали у него веселых мыслей.

Уолли не стал требовать извинений, так как не знал способа побороть насмешки. Но было ясно, что его популярность как воина высокого ранга упала еще ниже, чем раньше.

Хонакура хихикнул и побрел себе обратно, тихонько мурлыкая мотив. Ннанджи нахмурился и решил переменить тему.

— Брат, — сказал он, — что это значит: «Тигр, выглядящий как мышь, опасен, как тигр; мышь, выглядящая как тигр, — еще больше»?

Уолли повернулся к Шестым. Они отвели взгляд.

— Это ведь привилегия наставника — обучать своего подопечного сутрам, разве не так?

Они молча, с виноватым видом кивнули.

— Тогда умоляю, не вмешивайтесь.

Еще фехтовали…

Глава 2

На четвертый день, когда Уолли фехтовал с Фиендори, а Ннанджи — с Форарфи, две фигуры появились в дверном проеме. Против света они казались темными. Уолли увидел их сквозь прорези маски, опознал в одной воина и решил, что Боарийи нашел его. Потом он разглядел, что к ним пожаловали высший жрец и кастелян. Тогда он снял маску, взял со скамьи свой меч и произвел приветствие еще задыхающимся голосом. Он чувствовал себя грубым и неуклюжим рядом с их холодным изяществом.

— Умоляю, продолжай бой, милорд, — сказал Тиваникси, — мне доставило огромное удовольствие наблюдать его.

Уолли отказался и провел их к скамьям. Ннанджи и двое Шестых тактично удалились.

— Из того немногого, что я видел, — заметил кастелян, — могу сказать, что ты с толком проводишь время.

— Пришел судить? — улыбнулся Уолли.

Но Тиваникси был не в радостном настроении.

— Не могу. Я никогда не видел Боарийи против Фиендори. Его, во всяком случае, нельзя принимать за стандарт.

— Мое время кончилось? — спросил Уолли.

— Боюсь, что да. Уже два дня, как не прибывают новые воины. Остальные Седьмые считают это знаком, что Богиня хочет начала сбора. Лорд Кадиуинси того же мнения.

Уолли посмотрел по сторонам. Корабль будет готов к вечеру, переделки завершены, запасы погружены. Шитье и пропитка закончены. Теперь нужно было решить, как лучше это все использовать — идти на безрассудный риск или отказаться от всего этого и играть по правилам воинов.

— Сможешь ты их еще немного придержать?

— Как долго? — спросил неохотно кастелян.

— Шесть дней, может быть.

— Невозможно! Город взбунтуется. Вчера состоялось восемь дуэлей, сегодня — уже три. Если так пойдет, присягать будет некому. Я боюсь, что дуэли перерастут во всеобщую баталию. Нет, милорд, нам пора открывать сбор и выбирать предводителя.

Уолли уткнулся локтями в колени и мрачно уставился в пол.

— Пожалуйста, твое мнение, господин. Помогли ли менестрели? Если я смогу победить Боарийи, поверит ли мне сбор?

Тиваникси слегка поколебался, потом неопределенно улыбнулся:

— Кто-то присягнет, кто-то — нет. Конечно, если их будет достаточное количество, остальных ты сможешь привести силой.

Этого не следовало бы делать, оба они понимали. Такой сбор будет выполнять приказы, но не так быстро и хорошо, как это требуется. Любому предводителю нужно большее.

— Ну а ты?

Кастелян нахмурился:

— Что я?

— Имея свободный выбор между мной и Боарийи, выбрал бы ты меня?

Ответа не было слишком долго. Потом Уолли поднялся и распустил волосы.

— Нет, — сказал Тиваникси.

Может быть, на него плохо повлиял седьмой меч. Может быть, Боарийи очаровал его так же, как он очаровал Ннанджи. Но Уолли казалось, что эта «Как Катанджи Пришел в Темную Башню» изменила все. Истину он никогда не узнает.

— Благодарю тебя, — сказал он, снова надевая заколку.

— У меня есть просьба, чтобы ты придержал поединок как можно дольше. Я покидаю город.

Лицо Тиваникси внезапно побагровело от гнева. Он вскочил на ноги.

— Тогда не знаю, чем ты тут занимаешься, милорд! Или чем ты тут занимался последние четыре дня. У нас есть один очень хороший Шестой, который вполне может сделать попытку продвижения еще раз хоть завтра. Может быть, он и станет нашим седьмым Седьмым. Может быть, возьмут в расчет тебя, хотя ты и отверг Ее призыв.

Он слегка поклонился.

— Да пребудет с тобой Богиня… а ты — с Ней.

Подобное завершение вполне могло стать поводом для вызова. Но Уолли не придал ему значения. Посетители ушли. Он остался сидеть на скамье, тупо уставившись в пол, взвешивая в уме свои возможности. Если он попытается захватить лидерство в Касре, Боарийи бросит ему обвинение раньше, чем состоится поединок. Если ему все же удастся принять в нем участие, Боарийи убьет его. Если же он победит, воины откажутся ему присягать.

Альтернативой было безумное путешествие, рискованное для жизни его и товарищей. Но даже если он сумеет все сделать, может оказаться слишком поздно или воины не захотят его слушать. Богиня, конечно, могла бы передвинуть корабль в Сен и обратно быстрее, чем догорит искра, но он не рассчитывал на такую помощь. Великие дела делаются смертными — этого хотят боги, совершенно не желающие тратить свои чудеса.

Богиня! Нет никакого выхода!

Тиваникси, конечно, забрал и своих Шестых. Так что, когда в дверях возникла одинокая фигура — высокий силуэт с мечом за спиной, — он решил, что это Ннанджи.

Потом он разобрал, что это не Ннанджи, и вскочил на ноги.

Но это был и не Боарийи. Это была женщина. Она медленно пошла вперед, и он сумел ее хорошенько разглядеть, когда она пересекала пыльный луч света, падавший из первого окна. Рост ее был чрезвычайно велик, почти как у него — самая высокая из всех женщин, виденных им в Мире. Волосы ее были длинны, и она распустила их. То, что он принял сначала за меч, оказалось футляром лютни на ее спине. Она плыла к нему по плитам, обернутая длинной тканью — ее голубые одежды доходили почти до пола. Менестрель седьмого ранга.

Подойдя к нему, женщина остановилась. Этикет был известен: он был воином, мужчиной, она была гостем. Ей нужно было первой приветствовать его, ему же — только отвечать. Но она просто стояла и смотрела на него.

Уолли уже видел ее в ложе, точнее, ее голову, возвышающуюся над другими, но решил тогда, что это высокий мужчина. Он предположил, что она также молода, несмотря на ее ранг.

Красавицей бы ее не назвали. Рот был слишком большой, нос велик и костляв, зато по спине струился каскад сияющих волос, а ткань поднимали крепкие груди. Тоже не слишком обычные груди, подумал он, но она была так велика в целом, что они подходили ей. Лицо было некрасивым, зато фигура — безупречной. Богиня! Внезапно Уолли осознал, что его посетительница — дьявольски соблазнительная женщина. И она знала об этом.

Тишина по-прежнему не нарушалась.

Тиваникси поминал какого-то менестреля, которого Шонсу должен бы знать. Он не запомнил имени. Привел ли ее кастелян с собой, или она просто увязалась за ним?

— Кто еще с тобой пришел? — спросил он.

Она покачала головой.

С удивлением Уолли обнаружил, что хочет ее поцеловать. Это наводило на мысль, что между ними могли когда-то существовать какие-то отношения. Она могла… Он почувствовал себя не совсем удобно. Ему бы хотелось, чтобы она заговорила.

— Спой мне, если не хочешь говорить, — сказал он.

Женщина скептически приподняла бровь:

— С каких это пор ты стал интересоваться музыкой?

Он знал этот голос. Глубокое контральто. Ннанджи подражал ему, когда пел «Десять Бесчестных Воинов».

— Я интересуюсь многим, но не все делаю, — ответил он.

— И что же ты собираешься делать? — спросила она.

— Что делать?

— Будешь ли ты предводителем?

Отсутствие формального приветствия говорило о том, что женщина эта находилась в интимных отношениях с Шонсу. До какой степени интимных? Мысль о том, что Шонсу мог ограничиться платоническими отношениями, не выдерживала критики — значит, его руки обнимали эти гладкие плечи, эти груди обрушивались на его тело, эти губы…

Хотя, может быть, и нет. Такая женщина способна на великое сопротивление.

— «Десять Бесчестных Воинов», — спросил он, — это твое?

— Да.

— Значит, ты была в Ханне?

Она покачала головой:

— Мы ходили наверх, в Кво, а потом вниз. По дороге я встретила менестреля. Он рассказал мне эту историю. Так я узнала, что ты остался в живых, поэтому и вернулась. Так что по поводу сбора?

Кто же это «мы»? — подумал Уолли. А вслух произнес:

— Не думаю, что воины примут меня.

Женщина улыбнулась. Потрясенный, он увидел удовлетворение на ее лице.

— Это говорит в пользу их мудрости.

— А что собираешься делать ты? — спросил он, теряясь в догадках.

Она странно посмотрела на него.

— Что и всегда — петь по тебе панихиду.

Это не сильно проясняло дело.

Может, это было провокацией с ее стороны? Или черный юмор? Чему нужно было верить — ее глазам или ее словам?

— Вынужден тебя разочаровать, миледи, — сказал он, — думаю, я уйду из города.

— Уйдешь куда?

— Не могу тебе этого сказать.

Она снова, нахмурившись, покачала головой:

— Ты не сделаешь этого.

Уолли сел на скамью и указал ей на другую. Женщина осталась стоять. На ней не было ничего, кроме обертывающего ее куска тонкой ткани. Он покрылся испариной.

— Говорю тебе, — начал он, — я изменился. Все, что было между нами, кончено. — Он надеялся, что эти слова обидят ее. — Буду тебе очень благодарен, если ты не станешь никому говорить, что видела меня здесь.

— Наоборот, — сказала она, настраивая лютню, — я чувствую, что новая баллада приходит мне в голову — «Шонсу — Жрец» или, может, «На Развалинах Храма»?

Зазвучали струны, и музыка поплыла под каменный потолок.

— «Катанджи Приходит…» — это тоже твое?

Женщина зло засмеялась и села, глядя на него.

— Неплохо получилось, правда? Но я думаю, что «Шонсу — Жрец» будет лучше.

— Что мне нужно, — по внезапному наитию сказал он, — так это «Шонсу — Герой». Если ты сделаешь для меня то, что другие менестрели сделали для моего подопечного, я поведу сбор!

Кошачья улыбка удовольствия мелькнула на ее лице.

— Да? Да, я могла бы это сделать. Но чего ради я должна этим заниматься? — спросила она, твердо глядя ему в лицо.

— Ради Богини, миледи, — ответил он. — Я знаю о колдунах больше Лорда Боарийи или кого-нибудь другого. Если мне не удастся стать лидером, сбор обречен.

Женщина спокойно смотрела на него.

— Что ты порекомендуешь? Визит в Аус? «Шонсу — Пресмыкающееся»? «Шонсу — Червяк»?

Он пристально посмотрел на нее. Война за свидетелей была открыта, пока он отдыхал и видел сны. Теперь ее сверхъестественное появление должно было подавить его.

— «Шонсу — Моряк», миледи, — сказал он, поднявшись на ноги. — Я должен идти, чтобы служить Ей. Но все же прошу тебя не рассказывать никому о нашей встрече.

Он был уже на полдороге к двери, когда лютня снова зазвучала, и ее голос пропел:

— Шонсу… Шонсу…

Он остановился. Призрачное эхо прокатилось по голой комнате.

Куда ты забрал наших ребят?

Куда ты забрал наши радости?

Шонсу… Шонсу…

Рукояти их мечей сверкали на солнце.

Подняв головы, уходили они, ничего не видя вокруг

— Ни любимых, ни родных, ни отцов, ни сыновей…

Он медленно пошел обратно. Женщина остановилась и начала сначала, на этот раз мелодия была чуть другой, пафос и сердечная боль слышались сильнее, к тому же она добавила еще две новые строчки. Звучал плач по сорока девяти погибшим, сымпровизированный ею.

Это окончательно должно было подорвать позиции Шонсу.

Она перестала петь и посмотрела ему в глаза.

— Скажи мне, если собираешься закончить это, госпожа, — сказал он, — тогда мое дело будет провалено окончательно.

Женщина поднялась и снова забросила лютню за спину.

— Я пойду с тобой!

— Нельзя! Это будет очень опасно.

Она пожала плечами:

— Но я пойду.

Менестрели были распространителями новостей в Мире. Она хотела сама видеть новые подвиги Шонсу. Он заколебался, разум Уолли Смита боролся с гормонами Шонсу.

— Я могу и проиграть.

Она улыбнулась:

— Надеюсь! Мне доставит удовольствие увидеть твою смерть.

Действительно?

— Я могу, конечно,и разочаровать тебя — победить. Тебе лучше оставаться дома с детьми.

Никакой реакции на эти слова. Слава Богам! Она поморщилась и, похоже, решила поторговаться.

— Если ты победишь, я сочиню для тебя балладу «Шонсу — Герой». Это поставит тебя во главе сбора.

Он подумал, что она сумасшедшая, а может, это он — сумасшедший.

Ну конечно же, Хонакура!

Старик вмешался… но, несомненно, здесь снова чувствуется рука Богини. Ннанджи, Катанджи, сам Хонакура — все они были незаурядными людьми, посланными богами помогать ему в его миссии. Этот необычный менестрель, верно, был следующим. Она — гений. Хонакура увидел это и привлек ее. Как всегда, старый плут, без предупреждения!

— Будет очень опасно, — снова сказал он.

Женщина пожала плечами:

— Я уже встречалась с колдунами раньше. Они ценят музыку больше воинов.

Шпионка? Это другой вариант!

Она повернулась к дверям. Он долго смотрел ей вслед, размышляя о маленьком кораблике и недельном плавании. Тут она подошла к освещенной арке, солнечный свет проник сквозь тонкую одежду, и перед ним оказалась обнаженная женщина с лютней, окруженная голубым огнем. Теперь он сразу все понял. Любовница Шонсу! Она должна быть с ним!

Он кинулся следом.

Ннанджи с Таной сидели на обломке стены, рука в руке, не видя никого вокруг, кроме друг друга. Они вскочили, когда высокая женщина подошла к ним. Совершенно очевидно, что Ннанджи никогда не встречался с ней раньше и даже не знал, кто она такая, так удивленно он уставился на нее. Потом обнажил меч в приветствии.

Уолли как раз подоспел, чтобы услышать ответ:

— Я — Доа, менестрель седьмого ранга… Это хорошо, что он узнал ее имя, цинично подумал он, на случай, если придется разговаривать с ней в темноте.

* * *

В свете солнца шлюпка «Сапфира» закачалась на волнах. Ннанджи с Таной хранили молчание. Они были удивлены и растеряны появлением нового члена в их команде. Доа сидела на корме, опершись о борт, длинные каштановые пряди ее волос развевались, как флаг. Уолли не мог отвести от нее глаз. Руки его дрожали.

Он никогда не обещал Джие не смотреть на других женщин. Он попытался как-то заговорить с ней об этом, но она сама остановила его. Познакомившись с брачным контрактом людей, Уолли понял — почему. Его всегда возмущало, что Ннанджи изменял Тане. Теперь же он сам вел себя как ловелас, за которым не присматривают. Он оправдывался тем, что перед ним была все-таки любовница Шонсу и такая реакция — всего лишь неуправляемый рефлекс.

Но его внутренний голос говорил ему, что этому верить нельзя.

Уолли велел внутреннему голосу заткнуться.

Конечно, она могла еще оказаться шпионкой колдунов. Необходимо было по этому поводу переговорить с Хонакурой, как только удастся изолировать ее на «Сапфире». Тут он увидел, что они идут не к «Сапфиру»: «Грифон» завершил свой головоломный переход и покачивался теперь на якоре рядом с храмом. Они уже почти подошли к нему.

Тана направила к «Грифону» шлюпку, и ей замахали руками, предлагая идти быстрее. Большинство мужчин с «Сапфира» помогали переводить корабль.

Палуба «Грифона» была намного выше шлюпки. Уолли подумал, что Доа нелегко будет подняться на нее в своей непрактичной одежде. Он предложил ей руку, но она не обратила на него никакого внимания, сильно оттолкнулась и, мелькнув длинными ослепительными ногами, прыгнула прямо на палубу, где и остановилась, насмешливо поглядывая на него.

Она повернулась и приветствовала Томияно, который уставился на нее, словно удивленный мальчик. Потом он пришел в себя и представил ей остальных.

Уолли вскарабкался на борт.

— Ну как? — спросил он, когда капитан отошел настолько, что смог заняться делами.

— Ты имеешь в виду корабль?

— Конечно, корабль!

— Не так уж и плох, — заявил Томияно. Конечно, на свете было единственное судно, которое он мог назвать хорошим. — Шустренький! Мы могли бы сделать его еще быстрее, если бы у нас была в запасе пара дней.

— Не можем. — Уолли взглянул на солнце; оставалось еще часа два-три света. — Реально уйти на закате?

Томияно пожал плечами:

— Хоть сейчас.

Уолли посмотрел на Ннанджи и встретил возбужденную улыбку. А почему бы и нет? Скорость — оружие первого выбора в военном ремесле.

— Так мы и поступим!

— Кто? — спросил капитан. Очень хороший вопрос!

— Ты и я, и Ннанджи, и Тана… — он кивнул, проследив его взгляд, — и Леди Доа. Нам нужен еще один моряк.

Он повернулся к группе молодежи. Нет, он не возьмет в бой детей. Очевидным выбором был тощий проворный Холийи, который с сардонической улыбкой взирал на него, прислонившись к мачте. Это был рубака, в чем уже не раз приходилось убеждаться.

— Холийи? Пойдешь?

Холийи кивнул. К чему тратить лишнюю пару слов, когда и так все ясно.

— Теперь хватит, — сказал Уолли.

— Только шесть? — нахмурился Ннанджи.

Уолли поглядел по сторонам. По правилам Мира полагалось идти в поход семерым. Кого же еще? Джию? Но ее рядом не было. В прошлый раз он посчитал за седьмого Виксини, теперь он стал бы уже восьмым. Разлучать же Джию с Виксини было так же плохо, как… брать Джию вместе с Доа. Не Джию.

Тут он заметил огонек надежды, загоревшийся в плутовских черных глазах. Со сломанной рукой от него было немного пользы. Но кое в чем он мог пригодиться. Он сходил на берег в Сене, ближайшем колдовском городе, куда они теперь направлялись. Аура удачи витала над ним… и Уолли предпочел бы иметь Катанджи под своим присмотром, чем потом сломя голову нестись в Каср, не зная, что его там встретит.

Ннанджи усмехнулся и сказал:

— Я тоже так считаю, брат!

Ну, значит, Катанджи. Остальные вернутся на «Сапфир» в шлюпке, а экспедиция «Грифона» выступит немедленно. Если Доа — шпионка, у нее не будет возможности послать сообщение.

А ему не надо будет смотреть в глаза Джии.

Ннанджи принялся перечислять то, что находилось на борту: шелковые мешки, колдовское вино, пища… Все было понятно и знакомо.

Уолли подошел к Доа, которая стояла у планшира, разглядывая храм. Повернувшись, она одарила его таким страстным взглядом, что ему оставалось только держать свои руки подальше.

— Что тебе наговорил старик? — спросил он.

— Какой старик?

— Лорд Хонакура.

— Кто?

Глава 3

Мир был очень простым местом. Пожитков у Людей было мало, оформления документов не требовалось. Совсем немного понадобилось времени, чтобы приготовиться к отплытию. Уолли сам вытащил якорь, пока остальные члены команды поднимали паруса. Им помахали руками со шлюпки, «Грифон» расправил плечи под ветром и понесся вперед.

Он был более чем шустрым. Он обладал живостью, не вязавшейся с его возрастом. Палуба его находилась куда ближе к воде, чем у «Сапфира», и на поворотах ее заливало водой, что сначала несколько встревожило Уолли, но потом он успокоился и решил для себя, что, несмотря на всю сумасбродность похода, он может насладиться двумя-тремя днями круиза.

«Грифон» — незатейливое суденышко: одна мачта, одна палуба, конечно, огороженная, потому что тот, кто пустится в плавание по Реке, пренебрегая мерами безопасности, проживет недолго. Доски палубы были потерты, выщерблены и покрыты рыбьей чешуей. Имелись также два навеса, поменьше — для людей, побольше — для товара, оба очень ветхие. Еще маленькая шлюпка, поднятая на палубу и принайтованная к мачте как раз напротив сходен.

Кроме того, «Грифон» был теперь, благодаря мастерству Холийи, построенной на заказ ловушкой для колдунов, и даже невинно выглядящая шлюпочка была частью ее.

Сияющее солнце, сильный ветер… и широкая улыбка на лице Томияно, выжимающего скорость из своей новой игрушки, как сок из фруктов. Им встретился торговый корабль побольше «Сапфира», и Уолли удивился, как быстро они перегнали его. Прошли первую большую излучину, Уолли оглянулся назад — Каср уже удалился на приличное расстояние, теперь у его причалов стояло меньше кораблей — Богиня закончила набор воинов.

Попутный ветер — ободряющий знак, решил он. Если он ошибся, после первой же излучины его бы привели обратно в Каср. Остальные, устроившись с удобством с подветренной стороны, прислонились к фальшборту… только четверо? Где же менестрель?

И тут Доа появилась на палубе. Она разрезала свой шелк на полосы, превратив свою одежду в бикини, такое же дерзко короткое, как у Таны. Она остановилась у перил, наблюдая за проплывающими картинами.

Она сама была картиной. Гормоны Шонсу снова разбушевались. Голоногая, с развевающимися по ветру длинными волосами, с непроницаемым лицом, в почти ничего не скрывающей одежде, она была звуком фанфар для Уолли. Джия — высокая женщина, но все же была скроена не по меркам Шонсу, как эта менестрель-амазонка. Он решил, что пришла пора немного приударить за ней. Непонятно, как это он не разглядел Доа в ложе? Надо бы выяснить с ней этот вопрос. Уолли подошел и положил руку на ее голую талию.

Только его собственная блестящая реакция спасла ему глаза. Уолли отступил, ощупывая кровавую царапину на щеке.

— Не тронь меня!

И пока он стоял, раскрыв рот, она прошагала через палубу, чтобы присоединиться к остальным.

Остальные же спрятали лица, пытаясь подавить смех, ожидая, как же дальше поступит Великий Любовник.

* * *

Солнце село. Небо потемнело; Тана принесла ужин. Экипаж «Грифона» собрался на корме.

— Пора вставать на якорь, Кэп? — поинтересовался Уолли через плечо.

— Зачем? — удивленно спросил Томияно, передавая руль Холийи. — Небо чистое, ветер хорош.

— Прекрасно!

У Уолли не было опыта ночного плавания, разве что их уход со Святого Острова. Но, очевидно, «Грифоном» можно было и рискнуть, чего нельзя было делать с «Сапфиром». Героям пристало быть удачливыми. Правда, не во всем, принимая во внимание Доа.

Члены экипажа по-разному относились к ней. Она же была надменной и высокомерной, хотя очень изысканно отвечала на вопросы и реплики и, по-видимому, была настроена почти доброжелательно и даже дружески. Относительно Уолли она вела себя определенно двусмысленно — томные взгляды из-под опущенных ресниц, глубокие вздохи, но те немногие слова, что он от нее услышал, были резкими и враждебными. Это вызывало неопределенные чувства — как приглашение в дом с запертой дверью, и он не мог понять, какой реакции от него ожидают.

Теперь она разговаривала с Катанджи — беспрецедентное снисхождение Седьмого до беседы с Первым, хотя бы и с Первым, обладающим огромным общественным признанием. Конечно же, это Катанджи предоставил ей факты для сатирической баллады, но, как выяснилось, сам он ее еще не слышал. Она настроила свою лютню, взяла аккорд и запела «Катанджи Приходит в Темную Башню». Тана и два моряка заходились смехом по мере того, как разворачивалась история. Катанджи был почти в шоке. Появившаяся было улыбка Ннанджи очень быстро переросла в гримасу. Уолли старался перевести свое раздражение этой песенкой в восхищение перед ее трубадурским мастерством, но сатира била, как плеть: Шонсу отсиживался на корабле, послав армию из одного мальчишки, переодетого рабом. Колдунам тоже доставалось, но меньше, чем воинам.

Когда она кончила, Ннанджи холодно сказал:

— А теперь для меня, миледи. Может, «Прощай»?

Кивнув, она стала перестраивать лютню в минорный ключ. Разговор Ннанджи с умирающим Арганари долетел к Уолли через темную палубу. В глазах у него защипало, воспоминание стиснуло сердце.

Внезапно Доа остановилась.

— Дерьмо! — сказала она. — Подождите минуту.

Она прошлась по струнам, и Уолли услышал мелодию, разносившуюся среди голых стен трапезной. Через несколько минут она была готова петь дальше:

— Ннанджи… Ннанджи…

Первая песня вовсе не была дерьмом, но она заставила посчитать ее таковой по сравнению со второй — гениальным, совершенным вариантом. Ее лирика здесь чувствовалась гораздо сильнее, а новая мелодия так же хватала за душу, как «Шенандо» или «Воздух Лондондерри». Вскоре Уолли обнаружил, что его щеки мокры. В полной тишине плакал он о несчастных, обреченных на смерть рукою провидения. Наконец песня стихла, и он увидел, что остальные тронуты не меньше.

Он был потрясен. Ему показалось, что он присутствовал при рождении чего-то бессмертного и в то же время удивительно простого. Она была Моцартом и Шекспиром в одном лице. Он нашел своего Гомера. Если она согласится помогать ему.

Этой ночью «Грифон» плясал с Богом ветров на эбонитовой воде, отливающей платиной. Красная полоса появилась над пиками РегиВула, и Томияно с Холийи встали на вахту, тогда как остальные легли, чтобы поспать, сберегая силы.

Уолли предложил Доа каюту на одного человека. Она поинтересовалась, запирается ли дверь. Дверь запиралась, но с другой стороны — так Холийи поставил задвижку. Решив, что так каюта превращается в тюрьму, Доа отказалась.

Тогда Уолли сам лег там, все еще надеясь, что под покровом ночи кто-нибудь разделит с ним компанию. Но никто не пришел. Он плохо спал, ему мешали качка, поскрипывание корабля, шум воды. Да еще мысли беспокоили его.

Она была любовницей Шонсу. Экспедиция Шонсу провалилась. На чьей стороне была Доа?

* * *

Около заката следующего дня они подошли к Сену и стали на якорь в миле от берега. Бог ветров помогал им с энтузиазмом, и они блестяще прошли весь путь. Теперь Уолли нужно было только одно — короткий период затишья, чтобы можно было проверить свои колдовские способности. То, что он подготовил, не могло работать на сильном ветру, но, может, боги не оставят его без помощи. Как только он начал приготовления, ветер стих. Собственно, Уолли Смит не слишком этому радовался, так как штиль превращал их самих в добычу колдунов — они стояли в пределах их досягаемости. Теперь оставалось только надеяться — и доверять богам.

Героям пристало быть удачливыми. Или, если посмотреть с другой стороны, — без удачи человек не выживет, тогда некого будет называть героем.

Все-таки первая половина пути действительно пройдена отлично.

И он продолжал заниматься своими приготовлениями. Можно было предположить, что колдуны просматривают Реку непрерывно, возможно — с помощью телескопа. Не больше чем десятикратного, подумал он, здесь должен быть уже их предел. В основном ему приходится заниматься восстановлением репутации воинов; что ж, теперь колдуны получат парочку фокусов от воина.

Впрочем, он мог и недооценивать противника. Воины, как он убедился, не учатся на своих ошибках, тогда как колдуны всегда к этому готовы. И они еще не забыли Ов. О прибытии Шонсу в Каср уже наверняка известно. Они должны быть особенно внимательны к рослым Седьмым и рыжеволосым Четвертым, а может быть, им уже донесли, что Четвертый стал теперь Пятым.

Ннанджи спустился под палубу, как только они встали в виду Сена, — рыжеволосые редки в Мире. Катанджи тоже спрятался — его легко было узнать по гипсовой повязке. Присутствие Доа, так отличающейся от остальных, давало понять кому нужно, что Шонсу — здесь. Но она могла и просто оказаться агентом колдунов.

Уолли облачился в голубые одежды, которые ему сшила Лаэ, Томияно нарисовал на них коричневой краской колдовской знак. Теперь только метки на лбу Таны могли что-нибудь выдать наблюдателям. Но если наблюдатели — мужчины, им найдется, на что посмотреть у Таны, кроме меток на лбу.

Якорь и паруса были спущены. Он разложил все, что подготовил, на палубе в тени фальшборта. Рядом не было других кораблей. Ветер превратился в ласковый бриз. В последние два дня Уолли тысячи раз прошелся по своему плану с помощниками. С пересохшим горлом и колотящимся сердцем он снова перебирал в уме все детали — что он мог просмотреть и беспокоился о миллионах возможностей, которые не учел.

Достаточно ли далеко он встал? Вдруг колдуны добились более чем десятикратного увеличения? Ему нельзя было смотреть собственно на город, но был виден берег ниже по течению с домишками, казавшимися отсюда крохотными. Что, если его приманку даже не заметят? Что, если она не сработает? Что…

— Ну, великий предводитель? — нетерпеливо спросил Томияно.

— Что, если ветер ослабнет?

Бах! Томияно перепрыгнул через кусок невинно смотрящейся циновки, которая тоже была частью плана. Ему хватило для этого одного движения сильных ног.

— Ветер поет под твою лютню, Шонсу! В каждой излучине он был нам попутным. Где твоя вера, Ставленник Богини?

Он тоже нервничал, но старался не показывать этого.

— Ну, тогда пошли!

Уолли опустился на колени и налил спирт в медную миску. Выполняя свою часть работы, Тана зажгла трут с помощью огнива — умение, которое к нему так и не пришло. Он опустил трут в миску, как только ей удалось его разжечь. Пламя было невидимым, но Уолли ощущал тепло. Он выпрямился, приподняв край огромного оранжевого шелка мешка, и встал, суеверно скрестив пальцы. Чашка может оказаться слишком большой или наоборот — слишком маленькой, или нитки разорвутся, или на судне начнется пожар, или вообще ничего не сработает…

Мешок начал подниматься. Тана с тревогой взглянула на Томияно и сделала охранный знак Богини. Мешок стал наполняться еще быстрее. Ветер дохнул на него, и Уолли крепко схватился за него обеими руками, удерживая на месте. Потом он решил, что уже достаточно. Он забрал у Таны миску, одновременно проверяя другой рукой надутый мешок, покачивающийся в воздухе. Чувствовался подъем — значит, пошло.

Первый в Мире воздушный шар лег по ветру, медленно повернулся… поднялся повыше… и поплыл над Рекой. Он, конечно, слышал восклицания своих товарищей, но был слишком занят, чтобы вслушиваться. Верно, колдуны не видали еще такого? Они могут подумать, что он — один из них, вызвавший новую магию. Несколько минут воздушный шар как будто падал с неба, затем словно растворился в воздухе и солнечных лучах.

Пошло. Он огляделся и обнаружил, что на него взирают с благоговением. Тана дрожала, а Холийи побледнел.

Был еще один мешок. Тот, первый, он собирался наполнить для репетиции.

— Давайте повторим это! — усмехнулся он, и они наполнили второй баллон. Тот тоже улетел. Его магию теперь трудно было назвать пустым фокусом.

— Вперед, Капитан! — сказал он хриплым голосом и, подавляя естественное желание взглянуть на город, отошел к навесу.

Будет ли служить им ветер или стихнет, бросив их на произвол судьбы? Холийи и Томияно остались на палубе, остальные же разбрелись, нервно кусая ногти. Даже с обеими открытыми дверьми из трюма сильно воняло. При каждом галсе в голову приходила мысль о том, какой же ненадежной посудине они себя вверили. На кораблике была одна небольшая каютка, куда вела лестница из кормовой двери. В остальном же он представлял собой просто деревянную коробку… братский гроб? Скатанные постели и ящики с провизией образовывали небольшую горку на корме. Там же лежали веревки для связывания пленников.

Ннанджи с Таной уже сидели с обнаженными мечами. Доа разместилась на скатанных постелях и выглядела вполне умиротворенной, изредка она бросала Уолли многообещающие взгляды, и Уолли обнаружил, что слишком занят, чтобы волноваться из-за них. Ну что ж, хорошо, если не возникает проблемы истерики в экипаже. Катанджи сидел в углу, обхватив колени, сделавшись от этого совсем крошечным.

Сколько сделали галсов? Рядом с ним не было иллюминаторов, а он не мог встать и подойти к дверце в борту, чтобы взглянуть вперед. Но вот он услышал треск на палубе и вдали звук лошадиных подков.

— Почти на месте, — сказал он. — Нам нужно сделать еще вот что: Леди Доа должна быть обездвижена и обеззвучена. Тана, пожалуйста.

— Ты не посмеешь! — прогремела менестрель.

— Еще как посмею, — сказал Уолли. — Если будет нужно, я выброшу тебя за борт или собственноручно свяжу. Мне не нужно предупреждающих врага криков на борту. Ну, кого выберешь?

Бросая убийственные взгляды, Доа позволила себя связать.

Наконец «Грифон» почувствовал легкий удар кранцами. Канаты заскрипели под руками моряков. Минуту спустя Томияно спустил лестницу и повернулся к остальным, выбравшимся из-под навесов.

— В любом случае места много! — заявил капитан радостно, что, впрочем, прозвучало фальшиво.

Уолли не понял, что бы это значило, но он был слишком занят, чтобы выяснять. Холийи прорубил два входа прямо под канатами. Ннанджи теперь сдвинул с них самодельные ставни. Будучи ниже уровня причалов, эти двери не были видны с берега.

Уолли тем временем встал на шпангоут и просунул голову в еще одну дыру, прорубленную в палубе прямо под шлюпкой, в которой тоже было проделано смотровое отверстие. Обзор получался не совсем таким, как он хотел — ему был виден только край сходен. Это могло замедлить его реакцию. Шрам Томияно можно было рассмотреть вблизи, значит, ему нужно было уступить место Холийи. Теперь вся надежда была на сухощавого моряка.

Потянулись минуты. Казалось, ожиданию не будет предела. Голые ноги Холийи прошли мимо его смотровой щели.

Обычно первыми приходили портовые представители, потом — колдуны. В Ове они явились вместе. Изменился ли порядок по причине объявления сбора или так получилось случайно? Сможет ли Холийи удовлетворить портовых представителей?

— Что, если они не захотят иметь с нами дела? — спросила Тана нервно высоким голосом.

Никто не ответил. Им тогда придется сойти на берег, а это было чревато стычкой с колдовским патрулем. Колдовские патрули, как правило, были вооружены ружьями.

Уолли покрылся испариной. Шея его затекла. Вонь вокруг была нестерпимой. Он как раз успел подумать, что до конца своих дней не возьмет в рот ни кусочка рыбы, как Холийи закашлялся. Это было сигналом. Край балахона проплыл в поле зрения Уолли, очень длинного балахона. Это были не портовые власти…

— Так!

Ноги колдуна ступили на циновку, лежащую на краю сходен, Уолли захлопнул дверцу трапа. Тана и Ннанджи перерубили своими мечами канаты. И только после того, как жертва провалилась в дыру под циновкой, Уолли осознал сверхъестественное везение, выпавшее им. Одежды были голубыми. Он поймал колдуна седьмого ранга.

Глава 4

Потом случилось сразу много всего. Томияно и однорукий Катанджи просунули весла в прорези, а Уолли стукнул колдуна по голове поленом. На причале взвыли голоса. Ннанджи схватил весло Катанджи и поднял его, Томияно поднял свое. Холийи пролетел через навес для товаров и ногой с грохотом захлопнул решетку. «Грифон» отвалил от берега, отталкиваемый веслами от причала. Уолли пришел на помощь Ннанджи, Холийи — Томияно. Сходни с грохотом обрушились за ними, возможно, колдуны отправились к Богине. Потом весла повисли бесполезно в воздухе — корабль поплыл по течению… и никого лишнего на борту не было.

— Вниз! — проревел Уолли, но все уже и так повалились на вонючие решетки. Три пули сухо ударились в борт, проделав небольшие дырочки в обшивке. Затем раздались звуки хаоса, знакомые по Ову, — ржание лошадей, вой людей, грохот перевернувшихся фургонов…

«Грифон» тихонько покачивался. Солнечные блики на воде показывали, что корабль плывет по течению, подгоняемый ветром. Как далеко достают их пули? Помогает ли ветер их побегу? Не бросится ли в погоню колдовское судно? Пленник пока был не готов к беседе. Стараясь не подниматься над фальшбортом, Уолли подполз к нему и связал его руки за спиной.

Шум в гавани стоял невообразимый. Колдуны должны были уже осознать происшедшее. Что они теперь делают? Уолли поднялся на ноги и подбежал к лестнице. Очень далеко он увидел вспышку ружейного выстрела. Но слишком далеко. Потом стало видно город и крыши пакгаузов, черными силуэтами выделявшиеся на фоне темнеющего неба. Он решил, что находится уже вне досягаемости мушкетных пуль, и перестал приседать на палубе.

Теперь он понял, что имел в виду Томияно, когда говорил о том, что места много. По обеим сторонам гавани стояли корабли, оставляя пустой середину. Были видны портовые строения, дорога и пакгаузы за ней. Капитан и причалил в этой дырке — любой капитан там причалил бы.

Это же была ловушка!

Уолли крикнул морякам и принялся быстро и неумело тянуть веревки. Толпа бросилась в укрытия, лошади распрягались и уводились с громкими криками, дорога быстро пустела.

Появились Томияно с Холийи и принялись ставить парус. Ветер был, но не очень сильный. «Грифон» медленно брал его, неохотно разворачивая бушприт в открытую Реку. С неприятными предчувствиями вглядывался Уолли в набережную, замерев в ожидании. Они были недосягаемы для ружей, но не для пушек. На двух ближайших кораблях замелькали красные флажки, отдавая приказы…

Ннанджи с Таной вскарабкались по лесенке, и Уолли велел им снова укрыться. Но за ними появилась Доа, освободившаяся от своих пут.

Почти одновременно над крышами пакгаузов появились три дымка. Сразу же за ними — еще два. Пушечный грохот долетел до их ушей вместе с ржанием лошадей. Вверх? Он прищурил глаза, но увидел лишь черные движущиеся пятнышки.

— Это очень большие молнии, брат, — со знанием дела сказал Ннанджи. И тут столб воды поднялся рядом, качнув «Грифон». Туманом брызг заволокло палубу. Близко!

Мортиры довольно долго приводить в боевую готовность. Уолли было собрался скомандовать всем снова укрыться, но потом решил, что ядра могут их потопить вместе с кораблем, значит, укрываться негде. Все закашлялись в облаке черного дыма, долетевшего до корабля.

— Галсами! — крикнул он.

Томияно принялся за дело, и Уолли заорал, чтобы он поторапливался. «Грифон» медленно стал разворачиваться, и в это время две, четыре, пять новых грибных шляпок выросли в небе над крышами. Тут же он заметил пару летящих снарядов и указал на них рукой. Они, казалось, падали вечность. Мортиры были не так опасны кораблю в целом, как пушки, но они могли сделать хуже — повредить корпус.

Летя горизонтально, пушечные ядра не могли наделать больших разрушений, разве что им повезет срубить мачту.

Снова водяные столбы. И один из них — под бушпритом. Стена воды обрушилась на палубу, Тана с Катанджи упали. Все промокли до нитки. Томияно сердито выругался, теперь он понимал необходимость маневрирования. Уолли заглянул в люк и был удивлен малым количеством воды, попавшей в корабль. Он подумал с надеждой, что, может быть, пираньи не могут жить вне своей среды, иначе пленника изгрызут в клочья.

Опять водяные столбы чересчур близко для того, чтобы чувствовать себя комфортно! Побег проходит слишком медленно. Колдуны могут успеть дать еще один залп, прежде чем они выйдут из зоны досягаемости мортир. Почему у них так долго это все получается?

Друзья его были обстрелянными ветеранами. Они были напряжены, некоторые стиснули поручни так, что побелели костяшки пальцев, но паники не было. Он обернулся посмотреть на Доа и обнаружил, что она совершенно спокойна. Она была мокра насквозь, волосы ее растрепались, но лицо возбужденно горело. Глаза сияли. Заметив, что на нее смотрят, она проговорила:

— Чудесно!

Удивительная женщина!

Очевидно, «Грифон» пришел в разгар подготовки встречи воинов сбора. Пустое место посередине гавани предназначалось для приема «гостей», обеспечивая пространство для драки. Та же причина, наверное, привела и Седьмого на причал.

— Ннанджи? — позвал Уолли самым тихим, на который был способен, голосом. — Мы ведь никогда не слышали больше чем об одном Седьмом из колдовских городов?

— Нет, брат.

— Ну, тогда догадайся, кого мы поймали?

— Ротанкси! — завопил Ннанджи. — Маг! Человек, приславший килты в ложу?

Прежде чем Уолли успел ответить, над пакгаузом снова появилось облачко дыма; но на этот раз ядро было пущено горизонтально и столбов воды больше не было. Как только затих звук, поверхность воды вскипела. Картечь! Уолли пробрала дрожь.

Боги могут взять под контроль чудеса, но уж удачу-то они не смеют трогать. Колдуны готовились к отражению атаки, никак не к стрельбе по беглецам, пушки поэтому стояли в мертвых позициях с запасом ядер для стрельбы на дальние дистанции. Для того чтобы подготовить их все к стрельбе картечью, возможно, потребуется время. Для судна, набитого воинами, картечь опаснее ядер — она просто очистит от людей палубу.

Медленно, очень медленно уходили они из гавани.

— Вниз! — заорал Уолли. — Всем!

Он попытался взять у Томияно руль, остальные же безоговорочно выполнили приказ — аргумент был слишком убедителен. Прежде чем ситуация окончательно прояснилась, колдуны дали еще один залп. На этот раз короткий. Уолли расслабился и потер ладонями лицо. Они были вне досягаемости картечи, только очень удачливое ядро могло долететь до них. Но сегодня удача была на стороне воинов.

* * *

Облаченный в свои одежды, колдун представлял собой весьма импозантную фигуру. Он был высок, лицо его, с жесткими чертами, белыми, словно сугробы, бровями, окруженное седым нимбом волос, оставляло впечатление тяжести. Уолли прикинул, что ему, должно быть, за семьдесят; для своих лет он неплохо сохранился.

Он начал стонать и ругаться. Уолли развязал ему руки и снял с него тяжелую одежду. Как Катанджи заметил позднее, она была какая-то пупырчатая. Такое впечатление создавалось благодаря множеству карманов, которые были нашиты по всему балахону. Уолли был рад увидеть колдовские секреты воочию — карманы заполняли полезные для колдуна вещи.

Жертва его теперь потеряла свое внешнее достоинство — перед ним сидел старый человек в коротких полотняных штанишках, старающийся прикрыть свой животик, демонстрируя варикозные стариковские ноги. Белые волосы его, в двух местах запекшиеся кровавыми ссадинами, теперь казались слишком тонкими. Уолли обрядил его в балахон, сшитый Лаэ, поднял на плечи и вынес на палубу.

Пульс, зрачки… Старик определенно в хорошей форме. И теперь он принялся расхаживать по кругу, слепо помаргивая глазами и постанывая. Уолли прислонил его к перевернутой шлюпке и отдал под присмотр Ннанджи, лицо которого сияло от сознания одержанной победы.

— Пригляди за ним, Мастер! — сказал Уолли. — А то он может прыгнуть за борт, нам же он нужен живым.

Потом он спустился вниз за колдовской одеждой и бутылкой вина.

Ветер снова поднялся. Солнце спустилось уже почти к горизонту, окрашивая вулканическую пыль в кровавый цвет, — видно, все их приключение заняло гораздо меньше времени, чем предполагалось. Победа! Героям пристало быть удачливыми. Вспомнив, как близко рвалась картечь от борта «Грифона», Уолли к самопоздравлениям присоединил молчаливую благодарственную молитву.

Он уселся на палубе рядом с Томияно, лицом к колдуну. Остальные сгрудились вокруг, сияющие улыбками, ожившие. Ннанджи с Таной вцепились друг в друга, испытывая напряжение уже совсем других инстинктов. Доа, задумчиво теребя русую прядь, с отсутствующим видом взирала на колдуна. Уолли же, взглянув на ее длинные ноги, почувствовал, как просыпаются его инстинкты. Заметив его внимание, она послала ему многообещающую улыбку, но он уже помнил, что обещания эти не выполняются, впрочем, сердце его на минуту забилось чаще.

Пустив бутылку с вином по кругу, Уолли принялся инспектировать карманы колдуна. Один из пупырышков, когда его трогали, попискивал, поэтому Уолли начал с него. Из кармана была извлечена птичка. Томияно сказал, что это — бабушка казарки.

— Не совсем так, — усмехнулся Уолли. — Это — голубь, и на лапке у него веревочка.

Все обменялись недоумевающими взглядами. Он вернул птичку в ее карман и принялся за следующие.

— А это что у нас? — Он нацепил находку на нос под дружный хохот окружающих.

Конечно, изобретение очков должно предшествовать изобретению телескопа. Всем немедленно захотелось получить объяснение и примерить колдовскую штучку.

— А это… — начал он и запнулся. Он хотел сказать «перьевая ручка» — «перьевая… щетка»? Он бросил попытки объяснения. — Нужно обмакнуть в эту бутылочку? Правильно! — Слово «чернила» он знал, правда, как то, что выбрасывают осьминоги.

В другом кармане он нашел небольшой кусочек пергамента, такой маленький, что его, наверное, сделали из птичьей кожи. Уолли усмехнулся, вспомнив, как в детстве на Рождество отец прятал подарки, которые детишки потом искали. Пожалуй, сейчас было еще интереснее.

— Обещаете никому не рассказывать? — Он обмакнул перо в чернильницу и вывел на пергаменте семь мечей. — Что это значит?

— Воин Седьмой, — ответил хор голосов.

Потом он постарался нарисовать грифона, правда, тот несколько смахивал на недоделанного верблюда. Озадаченную тишину прервал Катанджи:

— Седьмой меч?

— Ты совершенно прав!

Было еще достаточно светло для полета; Уолли помахал пергаментом для просушки, потом прицепил его веревочкой к голубиной лапке и выпустил птицу.

— Давайте пошлем сообщение в башню. Все молча смотрели, как голубь, сделав круг, поднялся, повернулся к Сену и растаял в воздухе.

— Вот так они и посылают сообщения, — объяснил Уолли. — Чернила получают из сажи. Вы можете видеть ее сейчас на своих руках, — добавил он, прихлебывая из вернувшейся к нему бутылки. Чернилами ему как-то не приходилось подробно заниматься.

Он вгляделся в окружающие его лица. Все выглядели ошеломленными и счастливыми. Ннанджи с Таной с большим вниманием прислушивались друг к другу. Моряки усмехались. Только Доа выглядела беспокойной и озадаченной. Катанджи задумчиво разглядывал перо и пергамент.

— Вы начинаете надоедать, — глубоким голосом сказал колдун, разглядывая их по очереди. — Лорд Шонсу! — Он перевел взгляд. — Мастер Ннанджи, возница фургона. И Новичок Катанджи, по понятным причинам выбравший быть рабом, а не воином. И лживый Капитан Томияно, конечно. Леди Доа, вы попали в странную компанию!

Окружающие с шумом втянули воздух при виде такого колдовства. Уолли рассмеялся и ткнул пальцем в Холийи.

— Как его зовут?

Колдун пожал плечами.

— Я нашлю на вас проклятие. Я призову демонов…

— Детские сказки! — сказал Уолли. — У тебя есть шпионы в Касре, которые нас знают. Чтобы сказать это, мне не потребовалось прибегать к проклятиям и демонам, Лорд Ротанкси.

Колдун был слишком горд, чтобы отказаться от своего имени.

Доа тихо сказала:

— Это ты попал в странную компанию, милорд.

— Возможно, у него болит голова, — предположил Уолли. — Не хочешь ли воды? Нет? Скажи, если тебе потребуется одеяло или что-нибудь еще. Продолжим.

Он осторожно залез в следующий карман.

— Кто догадается, что это такое? Маленькие палочки с облитыми чем-то кончиками!

Спички? Он чиркнул одной в возникшей тишине. Ага, значит, они сделаны из фосфора, он правильно догадался.

— Колдун, как вы это называете? Они легкие и желтые, их можно держать под водой, но они все равно будут давать огонь. Говори же, я знаю все о них! Мне просто интересно знать, как вы их называете.

Злое молчание.

— Знаешь ли ты, как их сделать безопаснее? Они от этого краснеют.

Конечно, он ответил «да».

— Откуда ты все это знаешь? — спросил шокированный пленник.

— Это длинная история. Я лучший колдун, чем ты. Я знаю, что вы можете смотреть из ваших башен на дальние расстояния через приспособления из стекла. Еще я знаю, как посылать сообщения с помощью твоего пера и чернил, хотя и не могу делать этого, так как не знаю ваших слов.

Колдун выглядел потрясенным.

Уолли вернулся к досмотру содержимого балахона.

— Так, что в этом кармане? Ага, здесь у нас молния.

Он показал окружающим пистолет. Это был простой одноствольный пистоль. Курок его был не слишком хорош, зато механизм был с фосфорным запалом — очень умно. Украшения на рукоятке — серебряные и перламутровые. Еще был запас пуль и отдельно — горстка пороха в кожаном мешочке, играющем, по-видимому, роль порохового рожка, к счастью не промокшего.

— Это, я полагаю, вы называете громовым порошком. Его делают из серы, древесного угля и селитры.

Уолли осмотрел пистолет и объяснил, почему он стреляет. Ннанджи нахмурился, остальные пораженно молчали.

Ротанкси побледнел. Это объяснение подействовало на него больше, чем прямые угрозы.

— Кто ты? — вопросил он.

— Как ты уже сказал, меня зовут Шонсу. Я на стороне Богини и воинов, и я собираюсь привезти тебя в Каср и продемонстрировать оружие. Собственно, за ним я и пришел, ты достался мне уже как приз. Я надеюсь стать предводителем и отвратить сбор от такой глупости, как прямая атака Сена.

Колдун откинулся на борт шлюпки с победным видом. У него было надменное аристократическое лицо с глубоко посаженными глазами, прямым носом и тонкими губами — хорошее лицо для правителя, помесь римлянина с готом.

— Ты опоздал, Шонсу. Вчера воины провели свою дурацкую церемонию, постаравшись перебить друг друга, чтобы посмотреть, кто из них лучший рубака. Победил этот юнец Боарийи. Смешно выбирать предводителя по длине рук!

Ннанджи пробормотал проклятие и уставился на Уолли, пытаясь понять, можно ли верить услышанному.

— Так они выступили? — поинтересовался Уолли.

Поколебавшись, колдун сказал:

— Они погрузятся на корабли завтра с зарей.

— Быстро! — как можно невиннее сказал Уолли. — А еда, снаряжение…

Ротанкси презрительно усмехнулся:

— Им больше ничего не остается. Потому что у них не осталось денег.

— Ладно, тогда мы остановим их и убережем от ваших больших молний.

— Ха! Не сможете! Они отправились в Уол, а не сюда. Возможно, они еще изменят свое решение, в таком случае Сен всегда готов их встретить.

— Уол гораздо дальше, — сказал хмуро Уолли, — это кажется просто глупым, особенно если знать, что килты посланы тобой. Почему Уол?

— Они думают перехитрить колдунов! — В голосе Ротанкси разливался океан презрения.

— Но пока, кажется, Лорд Шонсу перехитрил тебя! — заметил Катанджи.

Тут же разговор прекратился. Старик сжал губы. Он и так слишком много сказал.

— Но я не думаю, что Лорд Боарийи так самонадеян!

Уолли показалось, что Ротанкси собирался еще что-то сказать, но передумал. Возможно, поход на Уол был выношен дядей Зоарийи, и колебания колдуна объяснялись тем, что он знал об этом. Он был чрезвычайно хорошо информирован обо всем, что происходило на сборе, даже о финансовой стороне.

— Ты проиграл, Шонсу! — с удовлетворением сказала Доа.

— Надеюсь, что нет, миледи, — постарался доверительно ответить Уолли, хотя не чувствовал никакого к ней доверия, — я предпринял шаги, чтобы удержать сбор от выступления.

Она нахмурилась, выражая сомнение.

— Милорд, — спросил Катанджи, — как они узнали, что Лорд Боарийи стал предводителем?

— Голуби! — сказал Уолли. — Их шпионы используют голубей, которые возвращаются в свои гнезда Сена. Конечно, птицы преодолевают расстояние быстрее раза в два или даже в три, чем «Грифон», к тому же им не нужно следовать по излучинам.

— Но голуби не умеют говорить, — возразил Катанджи.

Лицо его радостно сияло, но сомнения не уступали.

— Ты видел кусочек выделанной кожи, который я привязал к лапке голубя, — сказал Уолли не спуская глаз с колдуна, — ну, так они могут использовать код — треугольничек для Боарийи, кружочек — для Тиваникси…

Он, конечно, не считал колдунов глупее, чем они есть, но сделал вид, будто не знает о существовании письменности. Это знание могло повредить, если колдуны догадаются, что другие овладели им. Каста колдунов будет разрушена, если письменность распространится повсеместно; вся культура Мира должна будет перестроиться. Эту угрозу он должен был предвидеть и постараться сохранить тайну. Но он не обольщался мыслью, что убедил Катанджи.

Ветер дул ровно. Уолли вернулся к содержимому балахона.

— Давайте посмотрим, что еще мы тут можем найти, — пробормотал он.

Но следующим, что он нашел, был тонкий и острый кинжал, и Уолли решил, что он чем-то может быть смазан, например ядом.

— По здравому размышлению, до завтрашнего дня нам делать нечего. Можно оставить это занятие до тех пор, пока не станет светлее. Лорд Ротанкси, вас отведут в каюту. Возможно, вы проведете ночь комфортнее, чем мы. Днем вас проводят на палубу. Вам дадут пищу и обеспечат надлежащий уход.

— Приведя в состояние, более подходящее для допроса! — мрачно сказал старик.

— Пытки вам не угрожают, если вы их боитесь.

Ротанкси недоверчиво посмотрел на него:

— Правда? Великий Шонсу известен тем, что кастрировал мужчин в борделях. Разве не ты как-то снес дом за то, что ребенок бросил в тебя из окна помидором?

Уолли не нашелся, что ответить. Но тут заговорил Ннанджи:

— Те дни прошли, колдун. Можешь доверять его слову. Что касается меня, то я обработал бы тебя с кончиков ног до головы, но Лорд Шонсу будет хорошо за тобой ухаживать. Думаю, даже слишком хорошо.

Юное лицо Ннанджи излучало доверие. Колдун, похоже, успокоился и промолчал.

— Уведите его вниз, — сказал Уолли, — дайте ему еду, воду и одеяла. Давайте есть. Я голоден.

Он оставил балахон колдуна и поднялся на ноги. Красное пламя вспыхнуло над РегиВулом, и в воздухе запахло серой. Бог Огня сердился — и было за что, подумал Уолли. Совершенно ясно, что покров мистики с колдунов будет теперь сорван… если воины захотят слушать.

Река сияла. Томияно поднял все паруса, торопясь к своему возлюбленному «Сапфиру».

— Я хотела видеть тебя мертвым.

Уолли повернулся и обнаружил, что Доа стоит совсем близко.

— Мои извинения за принесенное разочарование, миледи.

— Теперь, я полагаю, ты надеешься, что я напишу балладу для тебя.

Голос ее был сладок, она улыбалась. Будь на ее месте другая женщина, он давно бы уже обнял ее и попытался поцеловать. Выражение ее лица совсем не соответствовало ее словам. Гениальность часто соседствует с сумасшествием — теперь он был уверен, что перед ним сумасшедшая. Что такого мог сделать ей Шонсу, чтобы возбудить такую ненависть и такое обожание? Не исключено, что любая песня, сочиненная ею об этом дне, послужит только разрушению его репутации — словесные оскорбления, положенные на бессмертную музыку. Даже если она напишет феерию, это мало поможет ему, потому что все, что он сделал, было хитростью. Воины отнесутся к этому так же, как к подвигам Катанджи. Скорее всего, это не произведет на них впечатления.

Сколько же в ней было женственности! Ее исключительный рост возбуждал его. Стараясь скрыть дрожь в голосе, он проговорил:

— Почту за честь упоминание обо мне в любой из твоих песен, миледи.

Глаза ее вспыхнули в ночи.

— Ты думаешь, я не смогу? Ты думаешь,баллада без воспевания кровопролития невозможна?

— Я думаю, что боги послали мне сегодня величайшую победу. Я очень рад, что обошлось без кровопролития.

Она недоверчиво хмыкнула, потом подошла к поручням и остановилась, вглядываясь в красный горизонт на западе.

Уолли невольно двинулся за ней.

— Расскажи мне все сначала. Что случилось с сорока девятью?

— Я не знаю.

Она, обернувшись, посмотрела ему в глаза:

— И ты полагаешь, что я тебе поверю?

— Это правда, Доа. Я получил удар по голове. И ничего не помню до момента прибытия в Ханн. Я встретился с Богом, и Он дал мне этот меч. Но я не помню ни жизни в Ханне, ни то, как вел тех сорок девять… Я даже не помню тебя. Вот почему я не узнал тебя тогда в ложе. Я подумал, что ты — мальчик.

Она проговорила с невероятно нежной интонацией:

— Ты лживый подлец, Шонсу. Ты обращался со мной как с грязью, но не думай, что я дура.

— Это был другой Шонсу, миледи.

— Свинья.

Уолли сдержался:

— Могу поклясться в этом на моем мече.

— Но я докажу тебе. Я создам величайшую балладу про Шонсу, какую Мир еще не слышал, — и без кровопролития.

— Почту за честь.

Она нерешительно помолчала.

— Я должна знать о сорока девяти!

— Ничем не могу помочь.

— Ты подлец. Тогда завтра я спрошу колдуна.

Глава 5

— Ox, как я рада вас видеть! — проревела Брота, летя по палубе, как огромный красный галеон под всеми парусами, в своей развевающейся по ветру одежде, раскинув руки. «Грифон» только что подошел к «Сапфиру», но экипаж еще не успел крепко связать тросы, соединяющие корабли. Уолли перебрался через борт. Брота накрыла его, словно тент, а он обнял ее в ответ, не встретив сопротивления. Он глянул ей в лицо и увидел, что под напускной веселостью спрятано огромное напряжение.

Потом Джия. Он был в саже и рыбьей чешуе, вид его совершенно не располагал к интимным отношениям, но она обняла его и поцеловала, он вернул ей поцелуй, и это было огромным наслаждением. Как хорошо вернуться! Как хорошо иметь женщину, которая разбирается в своих чувствах, женщину, которая прекрасна и любима, и любит, да еще в высшей степени благоразумна.

Ветер, принесший их из Сена, раскачивал «Сапфир», стоящий на якоре в виду Касра. Сияло солнце, утро было прохладно, в воздухе пахло дождем.

Остальные члены экипажа собрались вокруг. Лица их были возбужденными, хотя экипаж «Грифона» был не в лучшей форме после четырех дней трудного плавания. Все обнимались и хлопали друг друга по спинам.

Два корабля стояли на якоре ниже по течению. Кроме них было еще два, на дальнем рейде, но громадная торговая площадь и улицы были пусты, словно в добропорядочном городке воскресным утром.

— Вы дошли до Сена? — спросила Брота. — Туда и обратно — за четыре дня? Как вам это удалось?

— Вслепую! — прокричал Томияно, присоединяясь к компании. — В темноте. Что случилось?

Брота мрачно посмотрела на Уолли:

— Вот перед вами идиотский город, полный идиотов-воинов и идиотов-горожан. Сбор выбрал предводителя, как только ты ушел.

— Колдун нам это уже сообщил, — сказал Уолли, улыбнувшись, и увидел, как расширились ее глаза. — Они попытались погрузиться на корабли?

— У них ничего не вышло! Мы пустили слух, как ты велел; и как только предводитель был объяв лен, моряки ударились в панику. Нервные ушли первыми, остальные тоже поторопились, чтобы не остаться последними. Вся набережная опустела в полчаса.

— Ну а воины?

Она злорадно усмехнулась:

— Когда они разобрались, в чем дело, было уже поздно. Они, конечно, бросились к лодкам, и нам пришлось походить под парусами. Но большего они не смогли сделать.

Ннанджи с Таной помогли выбраться Катанджи.

— Ну а как же ночью?

— Уйдем вверх по течению. — Брота махнула рукой в сторону кораблей на внешнем рейде. Как и «Сапфир», они вывесили карантинные флаги. — Те двое согласились поднять знак, только это и спасло. — Она махнула в сторону двух других кораблей. — А эти захватили воины.

Она отерла слезу, которую, как решил Уолли, мог выжать только ветер.

— В любом случае мы не сможем долго продержаться. Они каждый день подплывают к нам. Маленькие лодочки. Но у них уже есть два корабля, и, думаю, теперь они придут за нами на них.

По усталым глазам, коротким речам, интонации можно было понять все.

— Ты выстояла свою вахту, воин! — сказал Уолли, снова обнимая ее.

Речной народ — моряки и торговцы — вообще-то был тупоголов. И только такой выдающийся негоциант, как Брота, могла убедить их бросить торговлю. Опасность быть захваченными тысячью воинов оказалась превыше интересов купли-продажи.

— Я знаю, почему боги выбрали этот корабль. Главная причина — это ты.

Брота махнула рукой, но видно было, что она растрогана, возможно, впервые за годы.

— Ну ладно, я рада, что ты вернулся, я не думала, что это случится так скоро. Или никогда?

— А это чья шлюпка? — спросил как всегда подозрительный Томияно.

Странная лодочка была пришвартована к «Сапфиру». Брота удивленно оглянулась и показала рукой. Кузины, тетки и дядья расступились, и Уолли увидел улыбающегося Хонакуру, который восседал на пожарной корзине. Двое жрецов Третьих стояли рядом с ним. Уолли приветствовал его. Четыре прошедших дня не омолодили Хонакуру. Он выглядел еще более дряхлым. Улыбка же его, как всегда, была полна силы.

— С прибытием, милорд, — просто сказал он.

— Они привозили нам пищу, — пояснила Брота.

Уолли опустился на колени, чтобы быть на уровне глаз Хонакуры.

— Боюсь, что я не смог выполнить обещания, — сказал Хонакура, — и своего обета Богине. Сбор выбрал предводителя.

— Боарийи! Колдун говорил нам.

— Откуда он?.. Ладно. Это правда. Лорд Кадиуинси согласился со мной и не принимал в этом участия. Воины снова приходили его звать. И я снова уговорил его не ходить. — Он продемонстрировал один из своих старческих смешков. — Тогда воины все равно решили начинать. Но ведь у них только шесть Седьмых.

— Да, это осложняет дело, — согласился Уолли. — Ну и что теперь?

Хонакура собрал свои морщины в хмурую гримасу:

— Кадиуинси снова потерял равновесие. Церемония посвящения состоится этим утром.

Уолли тоже нахмурился:

— Думаю, сбор собирался тронуться в путь дня два назад?

— Да. Сеньор — нетерпеливый молодой человек, его бы не остановило и отсутствие благословения. Но вы с госпожой Бротой остановили их. Думаю, лучшим выходом для них, чтобы сохранить лицо, будет объявить церемонию теперь, как будто так и планировалось.

Уолли посмотрел в умные старые глаза:

— Ты очень хорошо поработал, святейший! Ты не остановил, но задержал их. Я не сомневаюсь, что большинство из них в три раза тебя слабее. Весь храм плюс тысяча воинов оказались неспособными противостоять и половине жреца.

— Так и должно быть. Я чувствую, что мне столько лет, сколько всем им вместе взятым, — тут он усмехнулся, — а шлюпки так плохи, как я и боялся.

— Как в городе? — спросил Уолли, слыша подошедших в ожидании приказов Ннанджи и Тану и не зная, какие приказы ему отдавать.

— Очень спокойно! — заявил Хонакура. — Лорд Боарийи навел порядок. Целомудренные девицы повылезали из подполий и говорят, что злодеи те, кто собирается покинуть город.

Уолли обернулся посмотреть на довольную, как он предполагал, физиономию Ннанджи. Кое-что из того, что говорил ему Боарийи, по-видимому, оказалось правдой, и правда эта вполне устраивала его персональные интересы, не слишком пересекающиеся с пуританскими законами гильдии.

Так где же теперь взять свежие мысли? Информация колдуна об избрании Боарийи оказалась верной, но сработали и его меры. Что же дальше? Он чувствовал себя достаточно скверно, принимая во внимание четырехдневное плавание, да еще в компании с надменным стариком и полоумной женщиной.

— Эта церемония, святейший… — сказал Уолли. — Может, мне попытаться вызвать его еще раз на поединок?

Хонакура покачал головой:

— Им осталось только получить благословение.

— Они все присягнут, — подтвердил Ннанджи. — Слишком поздно.

— Ты не станешь присягать этому ужасному Боарийи? — спросил жрец.

— Нет! — бухнул Уолли. — Первое, что он сделает, это потребует, чтобы я отдал ему меч. Он даже постарается подстроить это. — И, видя озадаченность жреца, пояснил:

— Церемония клятвы предполагает посвящение своего меча сеньору. Но седьмой меч они получат только через мой труп! Я лучше брошу ему вызов.

— Бросишь вызов тысяче? — покачал головой Ннанджи. — Он будет посылать их тройками против тебя, оставив себе место последнего.

Боарийи был вправе сделать это. Дороги чести теперь мог выбирать только он. Мог и не отвечать на вызов лично, если не захочет.

— Тогда мне нужна консультация, — сказал Уолли. — Мы поймали колдуна, самого мага Сена, человека, спровоцировавшего сбор.

Хонакура охнул и просиял.

— Это величайшая победа, милорд! Новое чудо. Нет, Великое Деяние! Чудесно, Лорд Шонсу! Как бы нам использовать его? — Он собрал морщины в задумчивую гримасу.

Шумел ветер, сияло солнце, корабль покачивался.

Спустя некоторое время жрец помотал головой. Теперь все выглядели недоумевающими.

Никаких идей.

— Ты мог бы созвать новый сбор, милорд? — предложил Уолли.

— Богиня благословила этот, — возразил жрец, — может, и вправду Она прислала Свой меч предводителю? Иначе я не понимаю.

Уолли встал на ноги.

— Ну, если ты не понимаешь, святейший, то мы и подавно. Это длинный меч. Для него нужен высокий воин. Боарийи выше меня. Думаю, я должен дать ему шанс завоевать его.

— Но тебе нужен открытый поединок! — закричал Ннанджи. — Ты же не можешь драться со всем сбором!

— Если воины соберутся, — раздалось глубокое контральто, — я спою им новую балладу.

На палубе появилась Доа. Она выглядела еще хуже других. Лицо ее осунулось, тело исхудало больше, чем у всех. Она, наверное, и не спала с тех пор, как они отплыли от берегов Сена. Она сделала так, как и говорила: провела два часа с Ротанкси, не то расспрашивая его, не то отчитываясь (если и вправду была колдовской шпионкой). После забилась в угол, пощипывая струны лютни дни и ночи напролет, никого не подпускала к себе. Она отказалась от пищи и на любые попытки обратиться к ней кричала, чтобы ее оставили в покое, потому что она пишет балладу без воспевания кровопролития.

Уолли думал, что она впала в полный аутизм.

Теперь же, на удивление, ее надменность и язвительность исчезли. Глаза потемнели от возбуждения, но в них не было дикости. Так, значит, баллада закончена? Уолли должен был бы ее послушать прежде других, но он не был уверен, есть ли у него шанс на это.

Моряки расступились, чтобы дать дорогу высокой женщине, одетой лишь в два небольших куска голубого шелка. Хонакура изумленно уставился на нее, потом перевел взгляд на Уолли. Затем встал и спокойно салютовал.

— О ком эта баллада? — осторожно спросил он.

— О Лорде Шонсу. Она очень хороша.

Воин со жрецом снова обменялись взглядами. Уолли опустил глаза, чтобы скрыть разочарование.

— Я никогда не слышал, чтобы менестрели выступали в храме, — сказал Хонакура, — я переговорю с Лордом Кадиуинси.

— Миледи, — сказал Уолли, — ты устала и нуждаешься в отдыхе. Тана, не проводишь ли Леди Доа туда, где она могла бы отдохнуть, позаботившись предварительно о пище для нее?

Тана понимающе взглянула на него и согласно кивнула. Она увела Доа, и та ушла спокойно. Уолли вздохнул с облегчением. Теперь можно вернуться к насущным проблемам.

— Баллада? — с сомнением сказал Хонакура.

— Нет! — Уолли спрятал глаза от Джии. — Я был глуп, согласившись взять ее с собой, — я уже подумывал, что не доживу до конца. Возможно, она и создала что-то, но что она могла сочинить хорошего? Очередную песенку про то, как Лорд Шонсу прятался на корабле? Забудь о Доа!

Старик с сомнением покачал головой.

— Если я пойду в храм, буду ли я там в безопасности? — спросил Уолли.

— Естественно! — сказал Хонакура, и одновременно Ннанджи воскликнул:

— Нет!

Снова наступила тишина.

Уолли чувствовал досаду и злость.

— Это благословение? Кого же благословляют? Людей? Лидеров? Сам сбор?

Хонакура молча посмотрел на него, потом легкая улыбка тронула его губы.

— А почему бы не меч? — спросил он.

* * *

Маленькая каюта была душной и темной. Ее дверь была прорублена перед самым отплытием «Грифона», а потом два дня и две ночи эта каюта служила прибежищем пленнику. Теперь он сидел в углу, завернувшись в одеяло, когда вошли Уолли и Ннанджи.

Забвение непереносимо для людей, привыкших к уважению и власти. Лицо его осунулось, глаза запали, а вдоль губ пролегли глубокие складки. Тонкие волосы его были взъерошены. И все же ему были созданы неплохие условия по масштабам Мира — Уолли знал это по личному опыту.

— Мы в Касре, — сказал ему Уолли. — Сбор не поднял паруса.

— Ты победил?

— До этого еще слишком далеко. Если согласишься последовать за нами на борт «Сапфира», мы предложим тебе ванну и чистую одежду, конечно, не ту, что была на тебе раньше. В твоих одеждах заключена колдовская сила, как ты знаешь. Таким образом мы обезвреживаем тебя.

Ротанкси хмуро кивнул.

— А что будет потом?

Надменность выражалась в сухости заданного вопроса, который звучал почти патетически. Старик теперь взирал на них, прислонившись к стене.

Уолли взялся за веревку.

— Будь я проклят, если знаю! Постараюсь держать тебя на привязи. Я никогда не думал, что мы сумеем захватить Седьмого. — Он усмехнулся. — Позиция тебе, я надеюсь, очевидна — на одном берегу колдуны, на другом — воины. Знаменитый Шонсу носится вместе со своей разношерстной бандой из одного лагеря в другой, сея хаос в обоих. Если ты постараешься продать меня с аукциона, думаю, результатом будет скорее недовольство воинов, которые обвинят колдунов в попытке прибрать меня к рукам.

Колдун всматривался некоторое время в его лицо, потом поднялся.

— Сомневаюсь, — сказал он. — Берешь ли ты взятки?

Уолли вспомнил о могуществе Полубога и улыбнулся.

— Нет, даже если ты преподнесешь мне весь Мир! Я представлю, конечно, тебя как моего пленника, но клянусь на мече, тебя не ждут пытки, и унижение твое будет наименьшим из возможного для пленников. И если ты предпочитаешь жизнь смерти, ты не будешь вредить нам.

— То есть я должен предать самого себя? Ты дураком меня считаешь, Шонсу.

Уолли пожал плечами:

— Я не могу дать никаких конкретных обещаний, потому что моя собственная жизнь висит на волоске. Но если сделать так, как я говорил, мы еще можем надеяться на победу.

— И вы собираетесь ввергнуть меня в такую опасность? Остужены ли ваши угли?

— Сбор теперь переместился в храм, — объяснил Уолли. — Я представлю тебя воинам и потребую лидерства.

Колдун с подозрением взглянул на него:

— А что потом?

— Потом, — воскликнул Ннанджи, — воины обвинят его в предательстве, ему придется защищать свою честь с оружием в руках, и они убьют его.

— Вижу! — Ротанкси с сомнением взглянул на обоих. — И чьим же пленником я стану, когда умрет Шонсу?

— Моим, — заверил его Ннанджи. — Но я умру следующим. Тогда ты перейдешь к сбору. Счастливо оставаться, милорд.

* * *

Шлюпку их у знакомой пристани встречал старый и усталый жрец Шестой. Уолли, выбравшись на гладкие доски, протянул руку Томияно, остававшемуся внизу, в лодке.

— Капитан! — сказал он. — Если ни я, ни Ннанджи… присмотри тогда за Джией и Виксини. И спасибо тебе за все.

Брови Томияно поднялись, сдвинув его корабельную метку на лбу куда-то под волосы. Он замахал руками.

— Что приготовить тебе на обед, милорд? Я скажу Лине.

Уолли улыбнулся и отправился вслед за нетерпеливым жрецом.

Путь пролегал через хорошо знакомую трапезную, потом между двумя полуразрушенными зданиями… мимо старого ледника и покинутых часовен, заброшенных загонов, жилых корпусов, через когда-то прямые дорожки, заросшие вездесущим кустарником.

Путь лежал к громаде самого храма, и скоро они вошли в его тень. Потом — неприметная, маленькая дверка и бесконечные темные коридоры. Издалека послышалось пение, и их проводник приложил палец к губам. Он отворил дверь, очень медленно, и пение стало громче.

Это был скорее большой альков, чем маленькая комната, с одной стороны вход в нее закрывала парчовая занавесь, за которой лежал неф храма. Отсюда можно было наблюдать, оставаясь невидимыми. Уолли остановился и стал смотреть, остальные стояли рядом.

Первое, что он подумал, — как мал храм Касра по сравнению с великим строением Ханна. Потом он разглядел людей: слева от него стояла цепочка Седьмых в голубом, за ними, на приличествующей дистанции, — ряд Шестых из сорока человек; дальше — Пятые в красных килтах. Больше тысячи человек (были еще среднеранговые, но виднелись только их головы и рукоятки мечей) — впечатления же толпы не создавалось. Кроме воинов, в храме находились и не имеющие мечей: герольды, лекари, оружейники, менестрели и, возможно, представители города.

Справа, лицом к Богине, стоял хор, бесконечно тянущий, то убыстряя, то замедляя, свой диссонансный мотив. Скульптор изобразил сидящую женщину в длинных одеждах с распущенными волосами. Голубые пятна проступали на камне, создавая впечатление экземы на теле Богини. Гора даров была большой, но она не могла даже и сравниться с храмовыми сокровищами Ханна.

Главные двери, конечно, должны были находиться в передних арках позади стеклянных витрин, разбитые участки которых изнутри светились яркими пятнами, достаточно большими, чтобы через них можно было разглядеть Реку и РегиВул за ней с дымками вулканов. Между Уолли и этими дверьми стояли воины, напротив себя он видел еще одну парчовую занавесь, скрывавшую, по-видимому, другую дверь; еще одна должна быть за идолом.

Потом он увидел Боарийи, одиноко стоящего в стороне. По правилам он, наверное, должен был находиться прямо перед Седьмыми во главе армии. Вместо этого он стоял в дальнем ее конце. Это выглядело несколько странно, но при этом он оказывался напротив Уолли. Скорее всего жрецы под контролем Хонакуры выказали ему таким образом свое благорасположение. Видимо, Кадиуинси легко поддавался чужим влияниям. К счастью, отсутствие Хонакуры говорило о том, что он занят где-то со старшими жрецами, обеспечивая действия с их стороны.

Боарийи выглядел далеко не таким слабым противником, как хотелось. Может, ему не пришлось заниматься фехтовальной практикой в последние дни так много, как Уолли, но он был также лишен и необходимости плавать в сумасшедшем доме «Грифона». И тут Уолли ощутил, как он устал.

Тиваникси стоял с другими Седьмыми, рука его была перевязана.

Уолли оглянулся на свою собственную команду. Колдун с застывшей гримасой на лице стоял со связанными руками. Ннанджи держал его за другой конец веревки, пытаясь бодро улыбаться. Ннанджи утверждал, что у них ничего не получится, а он был всегда прав, когда оценивал воинов. Тана настояла на своем присутствии, и Катанджи тоже был, конечно, здесь. Маленький и худенький, он широко улыбался, черные глаза его при этом мрачно сияли.

У Катанджи в руках был маленький кожаный мешочек. Уолли догадался, что это самоцветы — его несчастная добыча из Ги. Если Ннанджи отдал этот неприкосновенный запас брату, значит, он не надеется пережить этот день.

Церемония должна была уже подходить к концу, не видимая за спинами старших молодежь начинала перешептываться.

В Ханне стены по краям нефа были украшены витражами. Здесь же вместо них была мозаика, частями осыпавшаяся. Уолли оценивающе посмотрел на крышу, пытаясь понять, насколько она безопасна.

Он подумал, что, пожалуй, является единственным из присутствующих, кто не слишком обеспокоен тем, что пение никак не кончается.

За поясом у него был пистолет колдуна, в кармане лежала горстка пороха, но могло не оказаться времени на перезарядку. Уолли не нервничал, скорее он чувствовал отчаяние. Боги затеяли все это, бросив его словно овцу в стаю волков. Может, он дошел до последней части загадки — неизбежен ход событий — неизбежно придется отдать меч Боарийи? В каком возрасте был Александр Великий, когда, возглавив армию отца, отправился завоевывать Землю? Двадцать? Боарийи, похоже, старше. Впрочем, он и не походит на Александра Великого.

Солнце скрылось за облаками; тень покрыла высокие холодные покои.

Пение закончилось, вызвав общее оживление в публике. Хор перестроился и, разделившись на две линии, встал по бокам от статуи. Худенькая фигурка в голубых одеждах вышла вперед, с трудом опустилась на старческие колени, поклонилась Богине, поднялась еще медленнее и повернулась к собранию. Верховный жрец Кадиуинси. Его снежно-белые волосы мерцали во мраке, руки поднялись в ритуальном жесте благословения. Боарийи и Седьмые расслабились — очевидно, церемония завершалась. Старик постоял в молчании. Потом повернулся лицом к идолу.

— Блаженнейшая! — пропел он дребезжащим голосом. — Твой кастелян и я имели честь созвать этот сбор и удостоиться увидеть Твое благословение ему. Благодарим за то, что Ты услышала наши молитвы, за то, что послала нам Новичков, учеников, воинов, Адептов, Мастеров, но больше всего за то, что Ты послала нам Твоего ставленника, благородного и отважного воина, человека, уже встречавшегося с колдунами и поклявшегося победить их, истинного предводителя, посланного Тобой, носящего Твой меч.

Возглас удивления собравшихся перерос в яростный, звериный рев. В храме запахло мятежом. Боарийи шагнул вперед, руки на поясе, голова вытянута в сторону говорящего. Остальные Седьмые пришли в смятение, многие покраснели от злости, решив, что присягнули не тому человеку.

Уолли подбежал к самой занавеси, его команда бросилась за ним.

— Рано! — Он испытующе поглядел на жреца. — Вправду ли настал нужный момент?

И тут внезапно наступила тишина и выглянуло солнце, рассыпав по нефу бриллианты, засверкав на серебристых волосах Кадиуинси и на фигуре высокой женщины с лютней, вышедшей вперед.

Глава 6

— Я думал, она на корабле, — воскликнул Уолли так громко, что вся его компания подпрыгнула. Ннанджи кивнул, но Тана затрясла головой.

— Она ушла со жрецами.

Уолли как окатили водой. Разъяренный, он повернулся обратно, чтобы увидеть, что будет дальше. Доа была чиста и свежа. Ее русые волосы снова блестели, больше не свисая как пакля. Жреческие голубые хлопковые одежды — слишком мешковатые и недостаточно длинные — сидели на ней так, как если бы их кроил для нее знаменитый кутюрье. Публика замерла. Уолли оставалось только надеяться, что Хонакура знает, что делает. Может быть, это он и пригласил ее в лодку. Не менее вероятно, что он слепо доверился ей.

Доа не отдала салюта, не объявила названия своей баллады. Ни нервозности, ни возбуждения не чувствовалось в ней, одна только сосредоточенность была в ее движениях, когда, настраивая лютню, она пробовала тон. Потом вдруг подняла голову, взяла аккорд, и храм наполнился глубоким голосом, сияющим, как циркон.

Воины прекрасным утром выступили в путь.

Честь и слава им вовек, С пути их не свернуть.

Суд свершат, накажут зло, их страху не согнуть.

Ее мечи идут вперед!

Уолли снова оглянулся на Ннанджи и по его удивленному лицу понял, что он тоже никогда не слышал баллад в ритме марша.

Ритм был возбуждающий, однако… Нет! Не может быть! Он внимательно вслушался в припев и в следующий куплет. Ноги начали притоптывать. А может, и нет — это маршировал Шонсу, ведущий свою армию через горы на Вул. Теперь он, пожалуй, узнает, что произошло там (если, конечно, Ротанкси сказал правду Доа, а Доа, в свою очередь, не исказила ее).

Музыка звучала в классическом, эпическом стиле, когда речь шла о том, как злокозненные колдуны готовили свое оружие. Во главе злодеев стоял, конечно, Ротанкси, люто ненавидящий воинов, и призывал на помощь огненных демонов. Уолли оглянулся — на лице колдуна сменялся калейдоскоп эмоций — ярость, смятение, удивление.

Новая перемена темы — мелодия тревожная, грозная, голос певицы тоже изменился. Воины подошли к мосту, от которого был уже виден на некотором расстоянии Вул, и начали переходить его. Колдовские демоны огня взвились в диссонансах, громе и пламени. Мост с воинами обрушился в пропасть.

Заминированный мост? Ну конечно! Что могло быть проще для колдунов и непредвиденнее для воинов? Не раздумывая, Уолли обернулся к Ротанкси и шепотом спросил:

— Так и было?

В ответ он получил молчаливый изумленный взгляд.

Спасся один только Шонсу, так как шел впереди своей армии. Сотрясение земли демонами огня прекратилось, и он был схвачен торжествующими колдунами.

Музыка снова изменилась, на этот раз она звучала погребально, и Уолли понял, что присутствует при рождении нового жанра — эпической оратории. Ннанджи застыл с отвисшей челюстью. Баллады были для воинов и развлечением, и источником новостей. Отношение к ним в Мире было как в Италии к опере. Сейчас звучало нечто выдающееся, превосходящее все, что раньше было слышано.

Имена и ранги погибших… ну конечно, Доа знала все их имена. Она ведь была любовницей Шонсу. Тиваникси просто не пришло в голову ее расспросить, или она отказалась ему отвечать?

Погребальная музыка кончилась. Дикая галопирующая тема повела рассказ о побеге Шонсу. Привязанный к дереву для пыток, он разорвал веревки и, обнаженный, убежал в лес…

Припев повествовал о том, как демоны Богини перенесли его в Ханн. Доа мастерски отбирала факты. Шонсу требует заклинания. Оно проходит неудачно. Он добровольно прыгает в священный водопад, сам выбрав наказание (ни слова о том, что в противном случае его бы туда сбросили насильно).

Теперь ария Богини, которая не хочет принимать его душу, плача о погибших сорока девяти и скорбя о позоре Своего воина. Эту мелодию Уолли уже дважды слышал от Доа, но теперь она довела ее до совершенства. Музыка щемила сердца, она наполняла храм горечью и печалью. Он видел слезы на глазах ближайших воинов и чувствовал, что его собственные глаза тоже защипало. Но вот тема разрешилась короткой кодой, и Богиня приказала Шонсу вернуться и попытаться еще раз, она дает ему Свой меч… Слезы высохли, руки яростно сжали рукоятки мечей.

Снова в традиционном эпическом стиле повествуется о том, как Ротанкси посылает килты в Каср, созывается сбор, воины собираются, Шонсу появляется, препоясанный седьмым мечом; и рваная издевательская тема описывает, как его встречают воины и выводят из ложи. На самом деле этого не было. Но каждый слушатель, даже Ннанджи, знал, что балладу нужно воспринимать не буквально.

Снова появляются колдуны, теперь их лейтмотив звучит эхом более ранней сцены. На этот раз действие развивается в безымянном городе на Реке, приготовившемся к встрече воинов и призвавшем демонов, чтобы уничтожить сбор, — храм еще никогда не вмещал более внимательной публики. Зловредный Лорд Ротанкси приходит в гавань и посылает ужасное проклятие, которое должно разразиться над головами доблестных воинов.

Затем в накатывающихся волнах возбуждения, разрешающихся победными звуками, является корабль. На палубу выходит Шонсу и ехидно сообщает, что пришел разрушить дьявольские козни.

Драматический дуэт Ротанкси и Шонсу, заканчивающийся заявлением Ротанкси: он сам померяется силами с высокомерным молодым воином. Ротанкси поднимается на корабль, и его магия разрушается, соприкоснувшись со святым мечом.

«Грифон» отчаливает, и Шонсу везет с собой Ротанкси как пленника, чтобы доставить его в Каср. В этот момент по аудитории пробежал шепоток недоверия, который тут же затих, потонув в новых словах менестреля.

Molto vivace! Теперь на сцену выходят демоны — демоны огня, демоны воды, демоны воздуха, демоны молний и шторма. Они ревут, сверкают и кипят вокруг корабля, но богоравный Шонсу поднимает меч Богини и прогоняет зло. Поверженные духи улетают…

В финале повторяется воодушевляющая тема начала, провозглашая полную победу воина.

Тишина — совершенная, всеобъемлющая тишина. Уолли огляделся. Ннанджи уже закрыл рот, но зато он обронил конец веревки колдуна. Ротанкси мог совершенно спокойно убежать, если бы сам не находился в трансе. Тана тоже. Катанджи поймал взгляд Уолли и улыбнулся. Уолли подобрал веревку и снова сунул ее в руку Ннанджи, взглянув на него так, что тот сразу пришел в себя.

А публика в тот же момент разразилась громовыми аплодисментами. Обычно воины аплодируют топотом сапог, иногда — хлопаньем ладоней или одобрительными возгласами. Сейчас они делали все сразу, каждый старался создать как можно больше шуму. Волна звуков обрушилась на певицу. Аплодировали даже Седьмые, даже Боарийи. Сама Доа, казалось, вышла из своего транса. Она слегка улыбнулась, поклонилась и повернулась преклонить колена перед статуей. Старый Кадиуинси все еще стоял рядом с ней. Он благословил ее, и она удалилась, сопровождаемая громом аплодисментов.

Уолли был уверен, что присутствовал при событии, равном началу ночи в «Гамлете»… «Мистер Гомер прочитает отрывки из своей новой поэмы об Одиссее…» Мир не создаст эпосов, равных этому.

Она сделала то, что обещала. Будь сейчас свободные выборы, его единогласно выбрали бы предводителем, но сбор уже присягнул. Миром правила автократия, а не демократия.

— Милорд, — ему пришлось кричать колдуну, — если даже мы умрем в этот или следующий день, мы умрем бессмертными.

Тот в ответ не состроил своей обычной гримасы. Посмотрев на него внимательно, старик сказал:

— Уверен, что ты прав, Лорд Шонсу. Впрочем, вряд ли это доставит нам хоть какие-то удобства.

— Минутку, — вечер явно не получал продолжения, — что у нас дальше?

— Ничего, милорд.

Очевидно, пришло время перемен. Уолли снова выглянул в неф. Боарийи поднял руку, призывая к тишине. Его послушались дьявольски быстро! Тогда Уолли отдернул занавесь и вышел навстречу сбору.

Он чуть было не растерял все свои шансы, оттого что споткнулся о не замеченное им небольшое возвышение для ораторов. Выправившись, он пролетел несколько шагов вперед, так что оказался почти в центре. Повернувшись лицом к Богине, он салютовал Ей, отголоски его густого баса разнеслись по храму и отразились от застекленных арок.

Лицом к нему стояли пятеро Седьмых. Зоарийи, самый низкий, хранил каменное выражение лица, лишь глаза его выдавали тревогу. Тиваникси выглядел смущенным и несчастным. Довольно старый человек был, должно быть. Лордом Чин-как-его-там, с которым встречался Ннанджи; еще двое — пухлощекий со шрамом и ничем не примечательный юнец. Далее начиналась линия Шестых, кто-то из них хмурился, кто-то выглядел озадаченным, один или двое улыбались в предвкушении развития драмы… а за ними половину пространства до арок занимали ряды и ряды мечей и мужских лиц.

Уолли полуобернулся к верзиле Боарийи, который, скрестив руки, поднял голову и покраснел от ярости.

— Мой Лорд Боарийи, я пришел потребовать предводительства сбором, так как меня послала Богиня.

В храме повисла тишина. Закрой он глаза, можно было подумать, что храм пуст. Он совершенно не представлял, что делать дальше. Здесь было почти полторы тысячи воинов, но лишь один должен был ответить. Как бы ни находился Боарийи под впечатлением баллады Доа, отдаст ли он добровольно лидерство?

— Правда? Ты опоздал, Лорд Шонсу. Сбор присягнул.

— У меня есть уважительная причина. Я был занят в Сене, как ты слышал.

— О-о-о-о! — раздалось издалека из рядов молодежи.

Глаза Боарийи прищурились.

— Ты серьезно считаешь, что мы поверили этому? Твои длительные отношения с Леди Доа всем известны. Лорд Шонсу, и хотя все мы наслаждались спектаклем, тебе потребуются более убедительные доказательства.

Он повернулся к своей армии как бы за подтверждением — очень самонадеянное движение!

— В доказательство у меня есть пленник, — прогрохотал Уолли.

Возбуждение пронеслось по рядам, словно ветер по ниве.

Боарийи повернулся к нему с сомнением.

— Мой пленник — Лорд Ротанкси, колдун седьмого ранга, маг из Сена, человек, приславший килты.

Боарийи снова призвал жестом к тишине, лицо его покраснело еще больше.

— Предъяви пленника.

Уолли притворился колеблющимся.

— Я могу послать за ним… Ты признаешь, что это мой пленник, в соответствии с сутрами?

— Я не заберу твоего пленника, пока ты жив, но твоей безопасности не гарантирую.

— Я надежно защищен правилами чести и моим мечом, — сказал Уолли, очень желая верить в это.

Потом он повернулся и поманил пальцем.

Ротанкси вылетел из-за занавеса, влекомый за шиворот огромной рукой. Все сияние Бога Сна не могло бы затмить улыбки Ннанджи, когда он гнал перед собой старика через весь храм к Боарийи. Он закрутил его, пуская вперед к предводителю, так, что тот пролетел за него. Потом провел перед собранием и, в заключение, показал Шестым и Седьмым. При этом он рассылал свои улыбки направо и налево. Тишина вновь взорвалась, и пространство наполнилось гулом, напоминавшим морской прибой, всплескивая изредка, как тот же прибой, отдельными выкриками.

Тана с Катанджи подошли и встали за ним. Уолли не мог про себя не усмехнуться — так разительно различались силы его и Боарийи: у Боарийи целая армия, у него — раненый Первый, женщина-воин и медноволосый юнец в одежде Пятого. Но у него был пленник — и какой пленник!

Теперь Боарийи имел совсем мало возможностей не уронить своего достоинства. Он обернулся посмотреть на старого жреца, стоящего между ними.

— Я пришел сюда за благословением, — сказал он, — а не на представление. Принимаешь ли ты вызов, Лорд Шонсу?

Подвох — Уолли будет проклят, если скажет «да», и опозорен, если — «нет».

— Я не хочу драться с тобой, милорд, но не боюсь этого, потому что я лучший воин и на моей стороне Богиня. — Он старался произносить слова как можно более весомо и убедительно. — Но я не буду драться со всем сбором. Готов ли ты выйти один на один или спрячешься за преимущества кровавой клятвы?

Глаза Боарийи стрельнули в сторону его дяди, низенького седого Зоарийи, стоящего среди других Седьмых.

— Подобные вещи во время храмовой службы — новость для меня. Я должен посовещаться с моим советом. — Седьмые послушно подошли к нему. Это был хороший ход — Боарийи теперь стоял не один.

Состоялось короткое совещание, во время которого собрание затаило дыхание. Зоарийи что-то говорил, племянник слушал его, вытянув голову. Потом он шагнул вперед. Седьмые остались сзади.

— Мой совет сказал мне, что это будет не по законам чести! Разве не ты, Шонсу, вел пятьдесят воинов, которых разбили колдуны?

— Я, — подтвердил Уолли и больше ничего не успел сказать.

— Разве не ты полз голым перед колдунами в Аусе?

— Я…

— Разве не ты остановил побеждающих воинов в Ове, когда им оставалось сделать последнее усилие, чтобы взять башню?

— Да, но…

— Разве не ты расстроил планы сбора, разогнав почти все корабли и заставив оставшиеся поднять карантинные флаги?

— Да, но только потому…

Боарийи выбросил очень длинную руку и ткнул пальцем в его сторону.

— Тогда я объявляю тебя ложным воином, преступником, агентом колдунов. Я приговариваю тебя к смерти как врага сбора. Седьмые, убейте этого человека!

Уолли уже приготовил ответ. Он оглянулся на своих друзей. Ннанджи выглядел плохо. Колдун одарил его язвительным взглядом, хотя уж его-то безопасность точно зависела от того, останется ли жив Уолли.

Он повернулся к Боарийи и его соратникам и увидел, что отвечать уже некогда. Они обнажили мечи и пошли на него. Они шли очень медленно, возможно, надеясь, что он сумеет убежать, но все-таки шли.

Уолли вытащил из-за пояса пистолет и подавил желание застрелить Боарийи. Он прицелился через головы воинов в дальнюю арку, через которую были видны горы.

Нажал курок.

Выстрел получился куда более громким, чем он рассчитывал. Оружие дернулось в его руке, густое облако черного дыма заволокло всех, так что видны остались только Шестые. Никто, за исключением колдуна и членов экспедиции Шонсу, не слышал раньше такого грохота. С потолка упала штукатурка, плитки мозаики осыпались со стен. Он целился в центральный оконный проем главной арки; по-видимому, пуля угодила в каменный переплет. Эхо от выстрела еще не успело замолкнуть, как к нему присоединился грохот разбитого стекла. Стекло, камни, ставни и рамы в цепной реакции каскадом обрушились вниз, и целая арка оголилась.

Началась паника. Все, от Первых до Седьмых, развернулись и побежали. Уолли, не перезаряжая, сунул пистолет за пояс. Потом оглянулся на товарищей. Даже колдун, казалось, был удивлен получившимся эффектом. Ннанджи тяжело перевел дух, улыбнулся и сказал:

— Уау!

Сзади них толпа жрецов в одеждах различной расцветки ломилась в двери за статуей. Только худенький Хонакура оставался на месте; он смеялся и поднимал в приветствии руки. Первыми опомнились Седьмые, они выстроились почти на том же месте, что и раньше, и их пристыженные лица, повернутые к Уолли, красноречиво говорили об их точке зрения на происходящее. Многие из гражданских еще продолжали покидать зал, но воины, оказавшись перед стеклянным сугробом, загораживающим главный выход, приходили в себя и стыдливо возвращались на место. Теперь было совершенно ясно, что Уолли занял твердые позиции.

Он не стал дожидаться, пока все выстроятся.

— Да, — объявил он, — я провалил экспедицию в Вул. За это мне следует просить прощения. — Теперь он завладел всеобщим вниманием. Жрецы замерли сзади, и Седьмые прекратили переговариваться. — Да, я вышел на берег в Аусе. Я вышел безоружным, что было глупо, и заплатил дорогой ценой за эту глупость. Да, я остановил атаку в Ове по той же причине, по которой остановил и сбор: вы не знаете, как бороться с колдунами! Я знаю — теперь знаю. Я поймал Лорда Ротанкси и обезвредил его. Молния — это только одно из его волшебств, маленькая штучка, которую он держал в кармане. Назовите ее молнией первого ранга, если хотите. У них есть большие ужасы, молнии седьмого ранга. Они выстроили их в порту Сена, направив в сторону наших кораблей. Менестрель очень хорошо описала эффект, который они производят, но это не демоны. Я не владею магией, милорды. Меч, — он обнажил его, — не магический. Но он священный. Он принадлежит Высочайшей, и это Она спасла нас. Она послала меня вести сбор, так как одной смелости здесь недостаточно. Я не сомневаюсь в вашей смелости, воины, но только я могу научить вас, как победить колдунов. Богиня дала мне Свой меч, и еще Она дала мне мудрость. Я могу привести вас к победе, а ты. Лорд Боарийи, — не можешь. Будешь ли ты по-прежнему сопротивляться Ее воле?

Седьмые с жаром согласились, жрец Кадиуинси выступил вперед, но Уолли поднял руку, призывая к тишине. Решение должно было принадлежать Боарийи. Уолли было жаль его. Он был уверен, что обессмертит себя, став предводителем сбора, и его лишили этой надежды комбинацией жреческих и колдовских козней. Кроме того, решение его не имело уже никакой силы, так как Уолли мог теперь вызвать его на поединок. Боарийи не имел права отказываться, если желал сохранить расположение сбора.

По-видимому, он сделал тот же вывод. Ни слова не говоря членам своего совета, стоящим вокруг него, он посмотрел на Уолли поверх их голов со знакомой кривой усмешкой. И темперамент Уолли взыграл при взгляде на него.

Затем человекоподобный богомол шагнул вперед и положил руки на свои узкие бедра.

— Ты говоришь, что ты от Богини? Я повторяю, что тебя послали колдуны. Жрец благословил предводителя, препоясанного этим мечом. Очень хорошо! Я убью тебя и заберу его. Бросай свой вызов. Лорд Шонсу.

Глава 7

Погода испортилась. Из низких угрюмых туч посыпались холодные капли дождя, ветер завертел над землей пыль и листья. Уолли стоял в одиночестве снаружи храма и хмуро разглядывал разрушения, которые натворил его удачный выстрел. Три арки с каждой стороны теперь отражали шторм, прилетевший с РегиВула, а середина чернела проломом. Невольно на память пришел маленький Бог Самоцветов с дыркой от зуба. И Уолли не знал, допустил ли он промах или Бог снова сыграл с ним шутку.

Воины теперь собрались перед широкой аркой, выходящей во двор перед храмом. Все повернулись лицом к воде. На одном конце двора стоял в одиночестве Уолли, на другом — Боарийи со своим советом. Конечно, они были вассалами Боарийи и обязаны были поддерживать его. Уолли это понимал, но не ощущал особой уверенности. В центре арки стояли герольды и музыканты. Между герольдами и двумя секундантами, Ннанджи и Зоарийи, шла активная дискуссия. Она длилась уже целую вечность.

Доверить подобные переговоры Ннанджи казалось безумием. Разве трудно хитроумному Зоарийи обвести вокруг пальца этого простака? Впрочем, дуэльные правила не оставляли выбора. Хорошо еще, что Ннанджи, к большому неудовольствию воинов, добился решения отправить Тану с пленником на «Сапфир». Уолли не предполагал, что Ннанджи достигнет этого, и теперь с приятным удивлением наблюдал за движением лодки. Потом началось что-то вроде церемонии представления Ннанджи всем Седьмым, возможно, для того, чтобы сместить акценты в вопросах.

Как ни странно, юный Катанджи тоже принимал участие в дискуссии. Пару раз они с братом отходили посовещаться, Ннанджи в таких случаях то говорил, то слушал. Каждый раз Уолли думал, что они пошлют ему известие, но братья снова возвращались к группе. Катанджи не знал тонкостей подготовки к поединку, но он разбирался в людях — удивительно, что Ннанджи наконец это оценил.

Боарийи возвышался над своими соратниками. Он откровенно имел преимущества в длине рук, и он был на своей территории. Кроме того, его вдохновляло то, что он выходил против либо ставленника колдунов, либо избранника богов. Он даже мог оказаться быстрее. Уолли был сильнее и имел Богиню в союзниках. Имел ли? Ему было ведено не рассчитывать на чудеса.

Запретив себе забивать голову такими мыслями, Уолли повернулся посмотреть на иссеченную ветром, отливающую вороненой сталью Реку и качающиеся на ней корабли. «Сапфир» стоял на ближнем рейде, его экипаж выстроился вдоль планшира. Он увидел массивную Броту, потом Джию и помахал им. Карантинные флаги сняли, и уже два судна вошли в порт.

Аркабыла переполнена зрителями, как если бы жрецы и горожане пришли на спортивное состязание. Серьезный поединок между Седьмыми, должно быть, чрезвычайно редкое событие. Приходилось ли Шонсу, подумал Уолли, принимать участие в чем-нибудь подобном раньше? Сам он помнил только Харддуджу, но там была скорее казнь.

Наконец обсуждение завершилось, секунданты подошли к своим благородным патронам. Катанджи бросил Уолли ободряющий взгляд. Ннанджи просто выглядел довольным.

Он вообще чувствовал себя на седьмом небе. Это была плоть и кровь романтики воинов. Простой Пятый ведет переговоры с Седьмым, организовывает поединок, который представляет собой почти такое же редкое событие в Мире, каким бы его можно было предположить и на Земле. Играет роль в миссии богов. Ннанджи не мог чувствовать себя счастливее, чем сейчас.

— Думаю, мне удалось добиться всего, что тебе нужно, брат, — сказал он.

— Зоарийи не хотел соглашаться признать твой меч даром Богини, но он согласился упомянуть слово «трус», хотя, как он говорит, его патрон никогда не употреблял его.

— Великолепно! А как насчет детских оскорблений и задранного носа? Давай уж бросим все камни.

Ннанджи изящно улыбнулся и посмотрел вокруг. Потом вдруг заговорил гулким голосом шефа герольдов:

— Слушайте, о милорды, Мастера, Адепты, воины, Ученики, Новички и вся почтенная публика, собравшаяся здесь: поскольку доблестный Лорд Шонсу, воин седьмого ранга, появился перед советом благородного сбора в Касре, и поскольку упомянутый лорд заявил упомянутому совету, что легендарный седьмой меч Чиоксина вложил ему в руки Бог, приказав возглавить битву с мерзкими колдунами из городов Ауса, Уола, Сена, Ча, Гора, Амба и Ова, и поскольку упомянутый лорд заявил, что он является лучшим воином из присутствующих здесь и потому имеет право стать лордом-сеньором этого выдающегося сбора, и поскольку благородный Лорд Боарийи, воин седьмого ранга, лорд-сеньор благородного сбора Касра, заявил, что упомянутый лорд солгал о битве с колдунами, и поскольку упомянутый благородный лорд обвинил упомянутого благородного лорда в том, что тот позволил себя опозорить колдунам в Аусе, тем самым показав, что не имеет чести и является трусом, и поскольку упомянутый благородный лорд обвинил упомянутого благородного лорда в том, что он не дал побеждающему отряду воинов закрепить свою победу в Ове, и поскольку упомянутый благородный лорд обвинил упомянутого благородного лорда в самозванстве, сотрудничестве с колдунами и враждебности сбору, и поскольку упомянутый благородный лорд заявил, что принял командование сбором, добившись его в поединке, должном определить предводителя благородного сбора, и поскольку упомянутые благородные лорды договорились разрешить эти вопросы в честном поединке, в соответствии с законами гильдии и сутрами, и упомянутый лорд заявил, что долг чести не распространяется на его вассалов, местом же и временем поединка выбрано место и время этого собрания, то постольку вы сейчас станете свидетелями этого выдающегося события, и пусть Богиня рассудит их и даст победу правому.

Уолли позволил ему все это повторить.

— Мне не нравится место про «позволил себя опозорить колдунам», лучше остановимся на «восстановлении чести воина».

— Правильно! — сказал Ннанджи. — Хороший пункт.

Уолли подумал, что он с легкостью расценивает этот бред как упражнение в геральдике.

— Еще одно: я думал, это будет чистый поединок, что там говорится о долге чести вассалов? Как это относится к тебе, брат?

Ннанджи улыбнулся этому, как хорошей шутке.

— Никто из них даже и не подумал об этом! Ты же помнишь, что четвертая клятва мало известна.

— Но что будет, если я проиграю?

Ннанджи рассмеялся:

— Ты начнешь, а я прикончу его.

— Ты думаешь, что сможешь?

Ннанджи понял, что он имеет в виду, и посерьезнел.

— Конечно, нет! Я не Седьмой. Он справится со мной в минуту. Не думаешь же… что я хочу…

— Тогда это нужно отметить в тексте объявления! — резко сказал Уолли, чувствуя себя виноватым за то, что усомнился в нем.

— Ты не можешь! — сказал Ннанджи, сразу спрятав свой добрый юмор и усмешки. — Вспомни слова сутры: «Вечная, абсолютная и нерасторжимая!» Ты не можешь освободить меня от нее, и я не могу от нее освободиться. Если он победит тебя, я встану на твое место. Не заставляй меня напоминать об этом, а то они как-нибудь выкрутятся.

Так, значит, подобный исход не был гипотетическим для Ннанджи! Для него он тоже был вопросом жизни и смерти. Это уже становилось смешно. Катанджи молча стоял рядом, глаза его перебегали с одного на другого, и ему было совсем не смешно.

Но Ннанджи был прав. Четвертая клятва нерасторжима, и Уолли не может освободить от нее Ннанджи. Значит, ему придется драться за две жизни. Он сказал, что удовлетворен текстом объявления, и Ннанджи, кивнув, побежал к герольдам, его хвостик игриво болтался между лопатками.

Возможно ли такое? Если Уолли умрет и Ннанджи вызовет Боарийи и каким-то чудом победит, не выберет ли его сбор предводителем? Но это не формальный поединок за лидерство. Долг чести снят с вассалов только для этого конкретного боя. Уолли поразмышлял над этим и пришел с некоторым смущенным облегчением к выводу, что это не сработает. Сначала должны будут снова переиграть между собой Седьмые, потом — Шестые. Конечно, Ннанджи не может побить Боарийи… разве что чудом. Ннанджи можно было доверять, но богам — нет.

— Ты убьешь его, милорд? — Рядом стоял Катанджи.

— Нет, — резко сказал Уолли, очнувшись от своих мрачных мыслей, — если это зависит от меня. А в чем дело?

— Нань беспокоится. Он говорит, что ты постараешься пощадить его, а Лорд Боарийи собирается тебя убить, чтобы забрать меч. Он сказал, что это будет как тогда, когда ты сражался с капитаном рапирой против клинка.

— Я не нуждаюсь в твоих советах, как вести себя воину. Новичок.

Катанджи опустил глаза и замолчал. На этот раз переговоры были короткими. Герольды и секунданты покивали головами. Дождь прекратился. Совещавшиеся разошлись, и Ннанджи снова перебежал широкий двор.

— Да пребудет с тобой Богиня, милорд, — прошептал Катанджи. Он повернулся и побежал к краю воды.

— Все согласились! — объявил Ннанджи. Он внимательно и как-то странно посмотрел на Уолли. — Ты уверен, что собираешься убить его, да?

— Я не нуждаюсь в твоих советах, как вести себя воину!

— Прости, брат, — покаянно сказал Ннанджи. Он опять внимательно посмотрел на Уолли и ободряюще улыбнулся. — Ты не волнуешься всерьез, так ведь? У тебя — седьмой меч.

— А у него — руки гориллы! — тихонько сказал Уолли. — Ннанджи, я никогда не дрался с человеком выше себя. Может, и Шонсу тоже.

— Когда он был маленьким, он был меньше, разве не так?

— Да, конечно, — усмехнулся Уолли, — ты прав. Спасибо тебе, Ннанджи. — Он помолчал. — Ты очень хорошо провел переговоры, брат.

Ннанджи улыбнулся:

— Я забил их сагами. Подобные истории о Ксо, о… — Он перечислил с дюжину, загибая пальцы.

Уолли громко рассмеялся, но не успел ничего сказать — церемония началась. Дробь барабанов эхом разнеслась по храму, и жабоподобный герольд начал читать голосом, которому позавидовал бы и Бог грома.

Снова дробь барабанов.

— Хорошо! — сказал Уолли. — Сейчас, наверное, позовут нас.

Нет. Герольд, говоривший до этого в сторону Реки, теперь повернулся к храму и снова произнес свое объявление. Потом он повторил его, глядя вниз по течению, а потом — вверх по течению. Последним фразам аплодировал гром. Если бы боги даже захотели пустить в ход свои чудеса, они не могли бы выбрать лучшего, подумал Уолли. Снова пошел дождь.

Герольд махнул рукой, и противники сошлись. Уолли не сводил глаз со своего жердеподобного соперника, тот отвечал ему тем же. Большой рот его был сжат, линия бровей хмуро изломана — лицо исказила гримаса. Каков он? Осторожен или неосмотрителен? Серьезный поединок между двумя незнакомыми противниками всегда начинается с некоторого прощупывания. Уолли решил проверить его на быстроту принятия решений.

— Можете начинать, милорды.

Уолли стремительно атаковал. Его выпад был немедленно отбит. Пришлось ему отскочить, по правой руке его побежала кровь.

Толпа взревела.

В любом нормальном поединке Зоарийи уже давно бы сказал:

— Побежден!

Но он ничего не сказал. А Шонсу сейчас не имел права голоса.

Рана была несерьезной, но начало ужасным. Оно могло придать больше уверенности длинноногому противнику, показав, что и у агента колдунов, равно как и у ставленника богов, течет в жилах кровь. Снова выпад. Боарийи делает ответный выпад. Паррэ, скрещение мечей, защита. Уолли ощутил, как ярость начинает подниматься в нем, но постарался подавить ее. Берсерки не чувствительны к боли. Во время боя они могут дать изрубить себя в куски.

Выпад. Скрестились мечи. Он отступил. Его противник ухмыльнулся. Как можно бороться с подобной гориллой? Он вспомнил Харддуджу и постарался разбить свой удар на много мелких, проверяя, будет ли в ответ удар в тыльную сторону ладони, и получил его немедленно. Он постарался скрестить мечи, но Боарийи защищался так быстро, что первым в этой кутерьме отступил сам Уолли.

Тиваникси был прав. Шонсу встретил достойного противника.

Они пританцовывали взад-вперед, для Уолли — чаще назад, чем вперед. Далеко ли еще до Реки?

Вдруг он услышал рев публики. Его правую руку заливала кровь. Чтобы остановить ее, нужно было остановиться самому. Выпад. Защита. Идя на страшный риск, он поменял стойку и перебросил меч из одной руки в другую. Боарийи отразил очередную атаку так же легко, как и раньше, а потом проделал тот же трюк. Теперь левша сражался с левшой. Шум толпы усилился — о таком можно было услышать только в легендах.

Выпад. Паррэ. Скрещение мечей.

Уолли опробовал каждый прием из своего запаса, даже те, которым он не собирался учить Ннанджи. Боарийи знал их все, больше того, он показывал Уолли кое-что из такого, чего тот не знал. Это был бой на пределе возможностей.

Мечи стучали, как кузнечные молоты. Теперь это уже не было проверкой. Боарийи имел конституцию бегуна на марафонские дистанции. Его способность дотягиваться казалась невероятной. Уолли не мог даже близко подойти к нему. Меч его должен быть хоть на толщину пальца длиннее, чем даже седьмой. Паррэ. Паррэ. Паррэ…

Длинные мечи должны быть слабыми. Ну а седьмой? Если не удастся победить Шонсу, может, на это окажется способным Уолли Смит? Или Чиоксин? Мечи скрестились. Его клинок лучше. Удастся ли ему придумать что-нибудь необычное против такого выдающегося противника?

Как долго выдержат его мускулы? Он начал уставать. Выпад. Медленный возврат из него. Паррэ. Боарийи заметил. На его лице снова появилась гримаса. И снова темперамент Уолли взыграл при виде ее.

Он сменил тактику. Теперь он направлял удары не на человека, а на меч, каждый раз с силой нажимая. Он вспомнил, как Томияно бился с ним рапирой против меча. Как давно это было! Паррэ. Удар. Паррэ. Удар…

Длинный воин удивился такой странной атаке и чуть подался под напором страшной силы. Потом ответил, и Уолли заметил, что баланс его меча слегка нарушился. Снова и снова этот смертельный меч свистел в волоске от кожи Уолли. Но он не уступал. Клаш, клаш, клаш. Боарийи разгадал его замысел. Теперь он старался парировать осторожнее, встречая седьмой меч ребром своего. Паррэ. Уолли с ужасом обнаружил, что они подошли уже к самому краю воды.

Клаш. Клаш.

Удар.

Седьмой меч пробил другой клинок и царапнул по лицу Боарийи. Какое-то мгновение казалось, что удар все-таки пришелся мимо. Но потом тонкая красная полоса набухла вдоль линии лицевых меток, и кровь потоком хлынула ему на глаза. Он уронил рукоятку своего меча — разбит!

— Побежден? — хрипло спросил Ннанджи, голос его дрожал от возбуждения.

— Побежден! — признал Зоарийи. Его племянник упал на колени, задыхаясь и захлебываясь, совсем ослепший от залившей ему глаза крови.

Сам Уолли выглядел немногим лучше. Грудь его тяжело поднималась, дыхание было хриплым, сердце стучало внутри, как дятел. В первое мгновение он ничего не соображал, все вокруг заволокло черным туманом. Он дошел до своего предела. Подошли герольды в сопровождении лекарей, менестрелей и совета Седьмых. Потом все ранги смешались, и собрание кинулось к ним, окружив плотным молчащим кругом.

Очень медленно Уолли начинал понимать, что происходит. Он никак не мог взять в толк, почему никто не спешит на помощь Боарийи, потом вспомнил, что поединок еще не закончен — победитель должен утвердить свои права. Теперь он мог бы потребовать от побежденного третьей клятвы:

Кровь должна пролиться; объяви о своем подчинении.

Но что-то ему не давало покоя. Он внимательно посмотрел на Боарийи. Мальчишка стоял на коленях. Его худые ребра были покрыты разводами крови, дождя и пота, глаза были залеплены коркой крови, которая стекала даже на его килт. При этом… что-то было явно не так. Ннанджи? Что-то, напоминающее Ннанджи? Уолли беспомощно оглянулся в поисках своего секунданта, но тот куда-то исчез. Выражения лица Боарийи не было видно под кровавой маской, но кончики его губ были искривлены, руками он поддерживал себя в вертикальном положении, кулаки сжаты. Голова его была откинута назад, слепое лицо поднято вверх. Каждый мускул его был напряжен. Обычно люди в его положении опускают голову вниз.

Боарийи ждал требования победителя, чтобы ответить «нет». И когда он скажет это, Уолли уже ничего не останется, как только казнить его.

Такую позу он уже видел раньше: Ннанджи, стоящий перед лицом смерти, предпочитающий гибель позору. Ладно, пусть еще немного подождет. Уолли, все еще задыхаясь, оглянулся на Зоарийи. Его откровенный страх за племянника говорил сам за себя. Так они и стояли втроем посреди молчаливого круга зрителей. Полное страха солнце приоткрыло свой лик, и кровь засверкала красными бриллиантами.

— Лекарь! — взревел Уолли. — Дай мне кусок ткани.

Было очень трудно взять ее свободной рукой, развернуть и кинуть слепому Боарийи. Тот вздрогнул, когда ткань коснулась его ребер, груди и упала на колени. Но даже не попытался поднять ее.

Куда, черт возьми, запропастился Ннанджи?

Теперь тишина держалась уже слишком долго. Нужно было говорить, а он еще не был готов к этому.

— Лорд Боарийи… — Громче. — Лорд Боарийи, ты не проиграл. Мой меч победил твой. Я еще не встречал воина, подобного тебе.

Лицо длинного воина дернулось, но он промолчал.

— Теперь ты должен отдать приказ совету принести мне третью клятву, — продолжал Уолли. — От тебя я приму только первую.

После того как слова были сказаны, снова наступила тишина. Потом Боарийи ощупью нашел тряпку, поднес ее к лицу и одной рукой прижал ко лбу. Открыл глаза — жгучие глаза в кровавой маске — и недоверчиво посмотрел на Уолли.

— Первую клятву? — проговорил он.

— Ты нужен мне для борьбы с колдунами, — прошептал Уолли.

— Но я приказывал им убить тебя.

— Ты нужен мне, — повторил Уолли, — ты нужен сбору!

Побежденный перевел дух. Жизнь предпочтительнее чести.

— Пусть будет так!

Уолли убрал меч в ножны и помог ему встать. Потом поднял вверх их соединенные руки. Зрители взревели.

— Вы храбро бились, лорды! — сказал сияющий Тиваникси. — Легендарный бой! Я никогда не видел подобного поединка!

— И не увидишь — по крайней мере со мной! — с чувством сказал Уолли. Он хлопнул Боарийи по спине. — А ты?

— Никогда, мой лорд!

Лекари вились вокруг, как мухи. Уолли отогнал их. Его рука почти перестала кровоточить, а опасности заражения крови от несвежих бинтов он не хотел подвергаться.

— Мои господ а… — Жабоподобный герольд протрубил окончание поединка. Крупные капли закапали с неба в солнечном сиянии. Уолли пробрала дрожь.

Боарийи был теперь перевязан и тоже отогнал лекарей.

— Лорды, вассалы, сейчас вы принесете кровавую клятву Лорду Шонсу. Лорд Шонсу, могу я представить…

Он представил Тиваникси, Уолли ответил, чувствуя себя постаревшим на тысячу лет, боясь, что может не устоять на ногах.

— Где, черт возьми, Ннанджи? — спросил он, оглядываясь.

Тиваникси улыбнулся и тихонько сказал:

— Тысяча сто сорок четвертая.

Седьмые озадаченно нахмурились. Несколько Шестых (они составляли переднюю линию зрителей) тоже понимающе кивнули — те, что выучили все сутры до конца.

И тут-то Уолли пробрала дрожь. Мои клятвы — твои клятвы! Ннанджи тоже должен был бы стать лордом-сеньором сбора! Уолли не подумал о таком окончании четвертой клятвы, а вот Ннанджи подумал и тактично испарился, чтобы не вынуждать Шестых и Седьмых целовать сапоги Пятому.

Пятеро Седьмых были представлены, принесли кровавую клятву и поцеловали сапоги Уолли. Потом Боарийи поднял меч и произнес первую клятву, обещая выполнять приказы Лорда Шонсу, если это не будет идти вразрез с его представлениями о чести. Такая клятва ровно ни к чему не обязывала.

— Ты обратишься к собранию, милорд? — поинтересовался шеф герольдов.

Дождь был достаточно уважительной причиной. Уолли устало помотал головой:

— Завтра я встречусь с советом и расскажу, как нужно бороться с колдунами. Лорд Зоарийи, твой племянник отдал приказы, требующие поддерживать дисциплину и не обижать горожан. Повтори их от моего имени. Лорд Тиваникси, ты снарядил два корабля?

Тиваникси неохотно кивнул.

— Отпусти их и заплати экипажу. По пять золотых. — Он подумал: сейчас ему возразят, что казна пуста. — Объяви морякам: отныне воины не будут занимать корабли и препятствовать торговле. Я клянусь в этом на своем мече.

Что еще? Голова его кружилась. Он чувствовал дурноту.

— Кто в совете лучший наездник?

Седьмые переглянулись, потом Тиваникси неуверенно сказал, что в молодости ему приходилось сидеть на лошади.

— Тогда молю тебя прийти ко мне через час после заката с седельщиком и кузнецом.

— Но без менестрелей, — заявил возникший рядом с Уолли Ннанджи, излучая сверхширокую улыбку.

Уолли уронил руку ему на плечо и прошептал:

— Доведи меня до дому. — Он уже не мог стоять на ногах.

Ннанджи присел под его тяжестью, потом внимательно посмотрел снизу, оценил его состояние.

— Правильно! — сказал он, потом ткнул пальцем в двух здоровенных Шестых. — Ты! И ты! Поднимите! — Потом, даже еще жестче, — Седьмым:

— Вы пойдете следом, милорды!

Уолли обнаружил себя взваленным на плечи Шестых, попытался было протестовать, но Ннанджи еще не кончил.

— Музыканты! Менестрели! «Воины Прекрасным Утром»!

Томияно ожидал на шлюпке «Сапфира» недалеко от берега на случай, если кому-нибудь придется быстро убегать. Ннанджи выбрал из двух пристаней самую дальнюю. Оркестр принялся выбивать марш, трубачи повели мелодию, менестрели завели песню, а два бравых Шестых понесли нового лорда-сеньора; за ними шла свита из Седьмых, а следом — уже все остальные. И все пели «Воины Прекрасным Утром» — эта песня теперь была не просто маршем, она стала гимном гильдии. И впереди всей процессии с обнаженным мечом, распевая так же громко, как другие, но каким-то образом умудряясь улыбаться шире всех, вышагивал Ннанджи, Пятый.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ КАК ВОИН ПРИНЯЛ КОМАНДОВАНИЕ

Глава 1

— Что же мне теперь делать?

Он даже вздрогнул. Вопрос прозвучал так явственно, как если бы он задал его вслух. Глаза его упирались, не видя, в дощатый потолок. Если слова были произнесены, значит, должен быть и голос, их произнесший.

Он лежал в каюте «Сапфира», раненая рука была перетянута бинтом. Кровь на коже засохла, но Джия смыла ее теплой водой — редкая роскошь на корабле. Тошнота тоже прошла — значит, организм восполнил потерю крови. Он чувствовал себя хорошо. Теперь все его страхи позади, и он может выполнять приказ Богини.

Если Брота согласится, он останется жить на корабле. Генерал должен быть при армии, но он никогда не ощущал себя генералом по призванию.

Возможно, Брота задержит свой корабль в Касре, побоявшись потерять Тану.

Дневной свет все еще падал в иллюминатор, значит, он спал не долго. Жизнь проста в Мире — никаких телевизоров или кондиционеров, мебели, никаких книг и журналов. Все, что у них было в каюте, — это постель, одеяла и маленький сундучок с одеждой. Маленькая постелька Викси в углу… немного самых необходимых вещей.

И она была рядом. Джия сидела скрестив ноги, глядя на него, дожидаясь его с бесконечным рабским терпением, — гладкая смуглая кожа, и две черные лямки через плечи, темные зовущие глаза, темные, уже отросшие волосы. Улыбка ее, наполненная покоем, говорила о таком, что не выразишь словами.

— Что мне теперь делать? — спросил он. Одним грациозным движением она вспорхнула, словно птичка, и легла рядом с ним. Положив холодную ладонь ему на лицо, заглянула в глаза.

— Что ты хочешь? Ты голоден? Тебя мучит жажда? — Она помолчала. — Одинок?

Он улыбнулся и попытался обнять ее, но она лежала на его здоровой руке, а больной он не смог этого сделать.

— Ни то, ни другое, ни третье, моя любовь… Нет… у меня теперь армия, я — лорд-сеньор. Больше тысячи людей присягнули мне, поклялись умереть за меня. И что мне теперь делать?

Джия запустила пальцы в его волосы и притянула его голову к себе так, что их губы встретились, и подарила ему тихий сестринский поцелуи, се рука скользнула по его груди. Когда поцелуй кончился, она не отодвинулась от него и замерла в ожидании.

— Итак, — сказал он, — что мне делать?

— Не думаю, что лорд-сеньор должен спрашивать об этом у рабыни.

— А я вот спрашиваю.

Она серьезно посмотрела на него:

— Делай то, что считаешь нужным!

Он получал огромное удовольствие от соприкосновения с ее гладкой, шелковистой кожей и чувствовал, что ему нужно только это.

Все остальное отступало на задний план.

— Мысль о войне пугает меня, моя любовь. Смерть и разрушения, слезы и кровь, разграбленные города… Богиня все еще хочет загнать колдунов опять в горы, разве не так? Разве не в этом моя миссия? Это Ее армия, Ее сбор. Ее воины. Она приказала мне. Что же мне делать?

Джия снова прижала свои губы к его, и поцелуй на этот раз был не таким уж сестринским. Руки ее подтверждали это. Непонятным образом у нее оторвалась одна из лямок лифчика.

— Давай обсудим это сначала, а то потом я не смогу соображать, — все-таки продолжил он, когда она позволила ему говорить. — Боги жестоки, Джия! Этот маленький принц… Несколько тысяч смертей не обеспокоят их. Они-то живут вечно. Что для них гибель смертных — такой пустяк.

Она нежно покачала головой, волосы ее защекотали ему бровь.

Предвидя следующий поцелуй, он отвернулся и сказал, обращаясь к стене:

— Я не могу так… Если бы я мог заставить воинов слушать.

— Делай то, что находишь правильным.

— А вдруг это не понравится богам и они остановят меня.

— Нет.

Он посмотрел на нее:

— Как ты можешь так говорить?

— Ты вправду спрашиваешь мнение своей рабыни?

— Да. Ты самая благоразумная во всем Мире, дорогая. Скажи мне. Объясни.

Она нахмурилась. Джия не очень любила общаться посредством речей.

— Богиня не отдала бы тебе Свой сбор, если бы не считала тебя самым подходящим для этого человеком. — Ее губы снова приблизились. — Поэтому ты должен… делать… то… что… считаешь… правильным.

Поцелуи стали чаще, настойчивее, активнее; и руки ее тоже продолжали свое путешествие.

Он сопротивлялся, стараясь освободить здоровую руку.

— Да! Конечно! Мы скоро этим займемся. Но что я буду делать потом?

— Снова то же самое, — настойчиво прошептала она.

— Ну а потом? — Его здоровая рука была теперь свободна, и он оторвал ею вторую лямку.

— Еще!

— Ненасытная!

Она тихонько усмехнулась:

— Я должна услаждать своего хозяина.

И тут ее действия достигли результата. Внезапно он ощутил, что все правильно.

И он действительно чувствовал себя хорошо.

* * *

Палуба серебрилась под дождем, РегиВул и далекий берег скрылись в тумане. Серые тучи плыли над опустевшими улицами Касра. Немного кораблей осталось вдоль торговой площади после того, как Богиня остановила призыв.

Томияно вынес вино, и вся семья собралась вокруг Лорда Шонсу, сеньора сбора. Были тосты и поздравления, все громко смеялись и разговаривали. Уолли был тронут больше, чем хотел это показать. Когда в большой комнате всю мебель составляют лишь два деревянных сундука, все, как правило, сидят на полу, на этот же раз все стояли, как на приеме с коктейлем. Неожиданно наступила пауза в разговоре, стал слышен дождь, барабанящий по палубе.

— Кого не хватает? — спросил Уолли, оглядываясь.

— Жреца, — предположил Ннанджи. Он покраснел. Для Ннанджи не характерно было перепивать, и покраснел он по другой причине. Тана уже давно настойчиво нашептывала ему что-то в уши. Возможно, скоро он согласится.

— Катанджи?

Ннанджи мрачно кивнул:

— Он остался в городе. Что он может там делать в этот час?

Катанджи, как всегда, не упускал своей выгоды.

— Думаю, он покупает ложу и раздает ренту, — усмехнулся Уолли. — Я знаю, кого не хватает — колдуна. Что вы сделали с ним?

— Заперли его в каюте, — сказал Ннанджи.

— Приведи его, если не трудно, брат.

Ннанджи освободился от Таны и пошел за колдуном. Через несколько минутой вернулся, толкая перед собой обнаженным мечом Ротанкси. Руки старика были связаны, на ногах — колодки. Облачен он был по-прежнему в скверную одежду голубого цвета, в которой его представляли в ложе. Седые волосы колдуна были растрепаны, возможно, он спал — после «Грифона» «Сапфир» казался прибежищем покоя.

Беседа замерла. Моряки разглядывали своего пленника, все еще внушающего почтительный страх.

— Развяжи его, пожалуйста, Ннанджи, — попросил Уолли. — Мы празднуем, милорд. Пьют ли колдуны вино?

Колдун передернул плечами:

— Мне нечего праздновать.

— Нет, есть! Лорд Боарийи, возможно, самый скорый на руку человек. Тебе нужно праздновать мою победу.

Ротанкси никогда не отличался приятностью в обращении, но он всегда был справедлив и, как будет видно в дальнейшем, даже благороден.

— Тогда за победу моей гильдии и за твое поражение, Лорд Шонсу.

Уолли кивнул с сомнением. Иметь пленником Седьмого непростое занятие. Но ему был нужен этот старый ворчун.

— Ты поклянешься мне?

— Какой клятвой? — спросил Ротанкси подозрительно.

— Вашей, милорд. Я обещал тебе не применять пыток, и я повторяю это обещание. Все говорит о том, что я спас тебя от темницы. Я хотел бы держать тебя здесь. Твои друзья, возможно, захотят разыскать тебя, чтобы заставить молчать, так что «Сапфир» безопаснее темницы. Госпожа, разрешишь ли Лорду Ротанкси оставаться твоим гостем, если он не откажется?

Брота нахмурилась, но кивнула.

— Аргх! — выдохнул Ннанджи.

— Квартира простая, но стол превосходен, — продолжал Уолли. — За тобой будет хороший уход. Но ты должен поклясться. Поклясться не покидать корабля, пока я тебя не отпущу, не вредить никому и ничему на борту и не общаться с кем-либо на берегу или на другом судне.

— Как долго? — Тон был резок, но колдун, похоже, смягчился.

— Шестьдесят дней, — сказал Уолли. — По истечении этого срока я верну тебя в целости и сохранности на левый берег. Да, и ты должен согласиться не надевать капюшона.

Наступила тягостная пауза, во время которой колдун пристально вглядывался в лица окружавших его мужчин, женщин, детей, все они, в свою очередь, разглядывали его.

— А что потом? Какие еще условия?

— Никаких, — ответил Уолли, — к этому времени война будет выиграна или проиграна.

Старик беспомощно опустил руки:

— У меня нет выбора. Я клянусь, милорд.

— Хорошо! Я поклянусь на своем мече. Ты не против пройти сейчас со мной в камбуз, там ты сможешь дать клятву на огне?

Несколько поколебавшись, Ротанкси сказал:

— Конечно, нет.

Хотя он, естественно, не предполагал такого.

— Замечательно! — бодро сказал Уолли. — Теперь ты наш гость, милорд. Я представлю тебе всех, как только мы вернемся, но, может, ты вернешь Капитану Томияно его кинжал уже сейчас?

Сопровождаемый проклятиями и восклицаниями Томияно, колдун послал Уолли улыбку, о которую можно было порезаться, но кинжал появился в его руке.

— Он был у него в рукаве, — пояснил Уолли, но подумал, что ему никто не поверил. Даже Ннанджи.

Глава 2

— …Тик ставят, но редко в этих местах, — говорил Тиваникси, входя с Томияно в каюту, — ну а на мачты идет ель, не так ли?

Уолли с удовольствием наблюдал за выражением лица Томияно — капитан терпеть не мог воинов, но кастелян победил и его. Тут Тиваникси увидел колдуна и застыл.

— Добрый вечер, вассал, — быстро проговорил Уолли.

В ответ получил испытующий взгляд и сжатые кулаки.

— Лорд Ротанкси присягнул мне сегодня, так что мы теперь ухаживаем за ним, как за гостем. Разреши мне представить его тебе.

Скривившись, два Седьмых выполнили ритуал приветствия, произнося слова так, как будто они были облиты кислотой. В дверях появился Ннанджи, но Уолли остановил его, тихонько качнув головой:

— И госпожу Броту, особу, носящую меч, которая задержала сбор в Касре.

Тиваникси блеснул своими очаровательными манерами:

— Теперь я знаю, у кого прелестная Тана научилась своему мастерству…

Он растопил сердце Броты так быстро, что она начала относиться к нему как к сыну. Но он еще был взволнован встречей с колдуном, вновь возбудившим его подозрения.

Потом Ннанджи все-таки вошел — и снова сжатые кулаки.

— Должен ли я тебе принести клятву? — обратился к нему Ротанкси.

Красный и несчастный Ннанджи оглянулся на Уолли.

— Вассал, — сказал тот, — по клятве братства, которой связаны мы с Мастером Ннанджи, он уже стал твоим сеньором. Нам не требуется формальностей.

Уолли предполагал, что разрядил обстановку, но Тиваникси пожал плечами и сказал, что предпочитает точное определение положений.

— Очень хорошо. Пройдем куда-нибудь в укромное место и там обнажим мечи?

— Нет, конечно. Это вопрос чести, мой сеньор, а не стыда.

Таким образом несчастный Ннанджи оказался над распростертым перед ним Седьмым, целующим его сапоги. Моряки смотрели раскрыв рот. Колдун ухмылялся. Уолли подумал, что, наверное, никогда не поймет воинов. Полубог говорил ему, что воины склонны к жутким клятвам, но зачем это бессмысленное унижение?

Уолли хорошо помнил день ранним летом, когда Ученик Ннанджи приносил ему клятву на гальке перед храмом. Каким же молодым он тогда казался! И кто бы мог предположить, что еще до зимы он будет принимать такую же клятву от Седьмого? Чудеса!

Он оглянулся и увидел тигриное наслаждение в глазах Таны.

Теперь, похоже, были соблюдены все формальности, и кастелян представил кузнеца и седельщика, которые стояли в дверях, сжав губы и переминаясь с ноги на ногу в присутствии трех Седьмых.

— Как много стойл можно сделать в ложе? — поинтересовался Уолли у кастеляна. Тиваникси предвидел вопрос.

— Я разместил дюжину, мой сеньор. Можно бы и больше, но почти все помещения стары, как сутры, и, возможно, кишат крысами.

— С двенадцати и начнем.

Уолли показал кусок деревяшки, над которым трудился так много часов, — петля, плоская с одной стороны, — и стал объяснять кузнецу, что от него требуется.

— Мой сеньор! — ужаснулся Тиваникси. — Они же гражданские…

— Ты хотел сказать, что здесь присутствует колдун? — улыбнулся Уолли. — То, что я хочу показать тебе, лорд-вассал, потрясет весь Мир. Одно из тех приспособлений, которые абсурдно трудно придумать, но потом они кажутся до смешного простыми и очевидными. Практически невозможно сохранить их в секрете. Так что пусть слушает. Адепт, можешь ли ты смастерить мне двадцать четыре такие штуковины к утру?

Он описал, что надо делать и какую кожу требуется взять. Объяснил, как их прикрепить к седлу. Мастеровые кивали, хотя, наверное, им за всю жизнь не приходилось выходить за рамки предписаний сутр. Потом он пообещал им золото и отправил в дожидавшуюся их лодку. Теперь оставалось только ждать и надеяться, что боги не будут противиться его новшеству. Стремя перевернет Мир. Если бы Римская империя знала стремена, варвары бы никогда не уничтожили ее.

Моряки принялись усаживаться — сигнал к тому, что сейчас принесут еду. Уолли пригласил Тиваникси разделить с ними трапезу и предложил ему вина. Атмосфера недосказанности повисла в кают-компании, Ннанджи так определил это словами:

— Эта штучка поможет победить колдунов, брат?

Уолли, откровенно забавляясь, кивнул. Он повернулся к Тиваникси:

— На лошади, конечно, хорошо вести бой. Но пытался ли ты когда-нибудь размахивать мечом на лошади, вассал?

— Только раз! Когда был Первым. — Он усмехнулся.

— И что произошло?

— Я упал и чуть было не лишился навсегда вечерних развлечений.

— С этим ты бы никогда не упал, — заверил его Уолли, — мы создадим кавалерию. Нам придется еще потренироваться, но со стременами человек может рубить врага, управлять лошадью, стрелять из лука — и все это без риска упасть. Человек и лошадь сливаются в одно шестиногое боевое существо.

Тиваникси призадумался, и глаза его засияли. Ротанкси нахмурился; конечно, он тоже не был дураком. Ннанджи наморщил нос — способ воевать, недостойный воина.

Молодежь принесла еду: осетр в кляре, дымящийся бизоний окорок, наполнивший комнату пряным запахом, пышный свежий хлеб и матово поблескивающие овощи. Каким образом удалось Лине приготовить все это на ее тесном камбузе, осталось загадкой, — чудо, достойное богов.

Уолли посадил Тиваникси и Ротанкси друг против друга: колдуна слева, а воина справа от себя, сам же при этом сел в углу, так что противники оказались спинами к противоположным стенам и не могли совсем уж не обращать друг на друга внимания. Военнопленный и присягнувший вечной клятвой. Он решил посмотреть, что из этого получится: забавно, а может, и полезно.

Ротанкси сел точно рассчитанным движением старого человека. Кастелян опустился на пол, точно снежинка, хотя ему и пришлось проделать лишние движения, чтобы снять свой меч, что было не очень-то легко под низким потолком. Джия, правильно поняв желание своего хозяина, прислуживала им.

Обычно экипаж «Сапфира» за едой сидел вдоль стен, блюда стояли на одном из сундуков, Брота сидела на втором. На этот раз порядок был несколько нарушен — Ннанджи тоже сел в угол прямо перед Уолли, держа в руках свою тарелку, как всегда, наполненную доверху. Тут же к нему присоединилась Тана.

Пока вся остальная компания была занята разглядыванием принесенного ужина, в углу повисла натянутая тишина. Чтобы разрядить ее, Уолли начал, показывая на перевязанную руку Тиваникси:

— Как вижу, любимый удар с плеча Лорда Боарийи.

Воин выглядел смущенным.

— Эта тряпка уже не так необходима! Битва за предводительство — раунд первый, немного крови на потребу толпе. Мне казалось, мой сеньор, что у нас получилось неплохое зрелище, пока я не увидел раунд второй! Я буду внукам рассказывать о нем!

Ротанкси хмыкнул. Тиваникси нахмурился:

— Ты расскажешь нам завтра, как бороться с колдунами, мой сеньор?

— Да, — сказал Уолли, — сами колдуны не представляют большой проблемы, как мы доказали в Ове, но вот с их башнями справиться труднее.

— Гораздо труднее, — заметил колдун.

Появилась Джия с тарелками в каждой руке. Она тактично поставила их одновременно, не отдав предпочтения ни одному из гостей.

— Но пока мы имеем преимущество пятьдесят к одному.

— Но только, думаю, в открытом бою. Его положение было выгодней — Тиваникси приходилось вести бой на неизведанной территории.

И Уолли решил немного поддержать его. Он просто чувствовал статическое поле неприязни, разливающееся вокруг него. На Земле были, конечно, старинные вражды — между христианами и иудаистами, католиками и протестантами, но такой древней и страстной, как между колдунами и воинами. Земля не знала.

— Это по старым правилам бой должен быть открытым, милорд колдун. Конечно же, я займусь внедрением в среду воинов новой техники.

— Что ты имеешь в виду, милорд? — поинтересовался Ротанкси.

— Коней, конечно, — сказал Уолли, игнорируя предостерегающие жесты своего вассала. — Луки и стрелы, которые вполне могут оказаться действеннее твоих молний. И еще катапульты, чтобы разрушать стены.

Колдун приподнял снежную бровь:

— В самом деле? На это потребуется некоторое время — создать кавалерию и построить катапульты, или я не прав?

— Прав, — согласился Уолли. Минуту помолчали. Потом Уолли бросил мяч в другие ворота:

— Лорду Ротанкси сообщили, что у сбора плохо со средствами, милорд вассал.

— Да, это так, мой сеньор, — хмуро сказал Тиваникси.

— Как плохо?

С большой неохотой кастелян проговорил:

— У нас осталось около двадцати золотых. Конечно, есть неплохой запас провизии от… У нас неплохой продовольственный запас.

— От твоих походов по сбору дани, — язвительно пояснил Ротанкси. — Недельный запас, я думаю? Ты успеешь создать кавалерию за неделю? А еще тебе нужно купить лошадей и фураж, не говоря уже о луках, уздечках и седлах…

— Кожа? — прошептал Ннанджи, а Тана улыбнулась и глянула на свою мать. Теперь все внимательно слушали.

— Кожа для седел и для катапульт, — согласно кивнул Уолли. — И смола.

— Смола? — переспросил Ннанджи, теряясь в догадках, зачем могла бы понадобиться смола.

— Мы забросим горящую смолу в башни. Зрелище будет великолепное, правда, Лорд Ротанкси? Особенно если ее заливать в третье окно снизу, преимущественно с юго-восточной стороны.

Это была комната, в которой Катанджи видел большие мешки, когда был в башне Сена. Катанджи настаивал на том, что все башни построены одинаково. Уолли предположил, что в этих мешках мог содержаться порох. Внезапная бледность Ротанкси подтвердила его предположения. Очко в пользу Уолли.

Тиваникси не понял, о чем речь, но он заметил реакцию колдуна и теперь продолжал есть, тихо улыбаясь. Но тут колдун нанес ответный удар:

— Ты все еще считаешь, что у тебя хватит средств на подобную атаку?

Уолли переслал вопрос Тиваникси вместе с заинтересованным взглядом. Тот сердито ответил:

— Мы дважды просили у старшин денег. И каждый раз они назначали специальный налог, который доходил до четырехсот золотых, но получили мы всего пятьдесят! Мы разместили воинов, сколько смогли, в ложе, но это значит, что пришлось купить постели и рабов, конечно. Остальные квартируют в городе, поэтому мы платим за их постой горожанам.

— Эти деньги уплачены? — спросил Ннанджи. Кастелян сердито вспыхнул, но этот настырный Пятый был его сеньором.

— Сейчас надеюсь, что да. Лорд Боарийи навел порядок. Кроме того, существует компенсация за разрушения. Но здесь у нас не только воины, мой сеньор, здесь их жены, ночные рабыни, дети, менестрели и герольды. Поставщики подняли цены до неприличия. Если же ты планируешь задержать сбор, следует подумать о зимней одежде. Катапульты и лошади дорого стоят; стойла, седла… еще ты обещал компенсацию морякам за перевозку… — Голос его печально затих.

Все это звучало ужасно. Уолли подумал, что можно бы продать «Грифон» и получить обратно затраченные на него деньги. Но при этом он хорошо понимал истинную стоимость сбора; да и «Грифон» ему был нужен. Ротанкси праздновал. Брота и Томияно обменялись взглядами. Деньги — это такой предмет, о котором говорят не только воины.

— Какого сорта налог? — спросил Уолли.

— Налог с дыма, — ответил кастелян, — обычно он собирается ежегодно.

В мире, где нет письменности, налоговая система примитивна до чрезвычайности. Даже список налогоплательщиков составить невозможно. Налог с дыма? Уолли попытался вспомнить крыши Касра. На них было много труб, что говорило о холодных зимах.

— Сколько с дыма?

— Два серебряных.

Налог с дыма, швартовная пошлина? Возможно, совет старейшин состоял из торговцев и землевладельцев. Уолли все еще размышлял об этом, когда вмешалась Тана:

— Четыре тысячи — это только часть собранных денег. Кто получил остальные?

Тиваникси нахмурился: ему не понравилось нарушение ею субординации. Но Ротанакси получил возможность для укола.

— Сборщики налогов, конечно.

— Как, взяточники — портовые чиновники? — воскликнула она. — Это относится и к старшинам? И старшины получают навар?

Колдун кивнул, едко улыбаясь.

— Тем же занимаются воины, которые помогают сборщикам собирать эти налоги. Есть люди, милорд, продавшие последнюю мебель, чтобы заплатить налог. Что ты возьмешь с них теперь? Последнюю одежду? — Шпионы его работали отлично.

Воины молчали, но Тана, по-видимому, имела стойкий интерес к политике.

— Кто назначает старшин?

— Сами старшины, — сказал Ротанкси, ласково улыбаясь ей, как дедушка, — они подкармливают, естественно, гарнизон, а воины поддерживают их власть. Паразиты!

Тана посмотрела на Ннанджи, беспомощно хмурившегося в попытках разобраться во всем этом.

— Подадимся в старшины, дорогой, — сказала она.

Хотел бы Уолли, чтобы Хонакура слышал это замечание.

Воины, похоже, проиграли по последним двум пунктам, а тут еще Ннанджи совсем все испортил своим вопросом.

— Брат, — спросил он, — Лорд Боарийи так и останется с первой клятвой? Но у него должны быть вассалы. Не значит ли это, что теперь сборов — два?

Уолли не думал еще над этой проблемой. Он смотрел на Тиваникси, который еще больше помрачнел.

— Да, думаю, это так, мой сеньор Ннанджи. У него много Шестых, присягнувших ему. Думаю, почти половина.

Ротанкси еще пригубил вина.

Ннанджи встал и пошел за новой порцией.

— И что же старшины делают с этими деньгами? — поинтересовалась Тана, все еще взвешивающая выгоды правления.

Уолли посмотрел на Тиваникси, который в неведении пожал плечами. Воинов, в отличие от мудрецов, не волнуют подобные вопросы.

— О, им находится применение, — сказал Ротанкси, — можно подмести разок улицы, заплатить ночным сторожам (как правило, натуральными продуктами), починить причалы и так далее. Гарнизон, конечно, тоже требует огромных расходов. Правда, в основном они занимаются банкетами для приглашенных воинов.

Тиваникси покраснел, но тут увидел, что егосеньор ждал подобного объяснения.

— Вечно происходят балы и общественные мероприятия! Когда город посещают гости, всегда приглашают высокоранговых. Один из таких балов планируется сегодня ночью. Тебя, конечно, пригласят, милорд.

— И Ннанджи? — решительно спросила Тана.

— Хм… да, думаю.

Тана захлопала в ладоши в восторге:

— Мне нужно платье! Джия, не могла бы ты?.. Она остановилась, сразу остановилась. Джия сидела опустив глаза в свою тарелку, чувствуя себя неуютно под взглядами всех родственников Таны.

Уолли придется выполнять некоторые общественные функции, убеждать старшин и разрешать кое-какие споры. Он совершенно точно не мог взять с собой Джию. Прийти же без эскорта довольно неприлично. Проклятье! Мало у него было проблем! Ннанджи ведь наверняка пригласят… Хуже, чем мысль об отказе, была мысль, что Ннанджи будет посмешищем, играя роль юнца-наполовину-лорда-сеньора.

А тут еще Ннанджи вернулся и услышал от Таны новость.

— Отлично! — бодро сказал он. — Надеюсь, меня не заставят танцевать! Сколько Шестых там будет, вассал?

— Тридцать девять, — ответил Тиваникси. Уолли, не переставая жевать, восторженно вытаращил глаза.

— И я их сеньор! Я могу приказать им фехтовать! Давайте посмотрим, если по шесть в день… — Он занялся длинными вычислениями, морща лоб.

Так как Ннанджи считал сбор одной большой фехтовальной тренировкой, почему бы и нет?

— Они изрубят тебя! — сказал Уолли. — А у меня для тебя еще есть несколько дел.

Ннанджи улыбнулся с полным ртом.

— Все, что хочешь, конечно, но я не умею ездить на лошади, стрелять из лука, и я не плотник.

— Но ты можешь найти тех, кто это умеет! На сборе должны быть тысячи умельцев. Помнишь Кандори? Он был неплохим лошадиным лекарем, как говорил Квили. Нам понадобятся кузнецы, и стрелки из лука, и наездники, и плотники…

— Плотники? — воскликнул Ннанджи. — Но это же другая гильдия. Как и кузнецы.

Уолли взглянул на него. Как бы побороть его однолинейное мышление! Он надеялся, что Ннанджи лучше поймет его.

— Ты возьмешь плотников с собой в бой чинить катапульты?

Ннанджи некоторое время задумчиво жевал, потом вздохнул и сказал:

— Нет, конечно, нет. И седельники — гильдия, но у нас есть сутры и по кожевенному делу, и по обращению с лошадьми… и по приготовлению еды! Спасибо, брат! Так вели воинам пройти передо мной и доложить, что каждый умеет, кроме военного мастерства… Это займет какое-то время, но могу это сделать для тебя. — Он счастливо улыбнулся и засунул свеклину целиком в улыбку.

Уолли вздохнул с облегчением, а то он уже испугался, что Ннанджи попросит стать регистратором на сборе.

— Мой сеньор Ннанджи, — тихо сказал Тиваникси, — сколько сутр шестого ранга ты знаешь?

Проклятье! Ннанджи возмущенно вспыхнул:

— Я уже на тысяча восемьдесят второй. А нужно тысячу сто четырнадцать.

Оба они с Тиваникси принялись считать на пальцах.

— Тридцать две, — мрачно сказал Уолли. Если уж Тиваникси пришлось иметь сеньора низшего ранга, как получилось по этой четвертой клятве, то, конечно, он предпочел бы хотя бы шестой, а не пятый.

— Он мог побить Форарфи на третий день! — резко сказала Тана.

— Но это случилось бы только на третий день, — не менее резко ответил Уолли, — он очень хорош против изученных противников, но незнакомые Шестые — это совсем другое дело.

— А ты как думаешь? — повернулся Ннанджи к Тиваникси.

Тиваникси получил свой шанс.

— Я думаю, что ты был достаточно хорош, еще когда мы встретились впервые, мой сеньор. Ты сразил тех двух Пятых мгновенно, я не выбирал тебе противников полегче. Досточтимый Форарфи — замечательный Шестой, как говорит Фиендори…

Он запнулся. И оба они посмотрели на Уолли.

— Я не согласен! — тяжело сказал он. — Он хороший Пятый, но ему еще далеко до Шестого.

Вопрос был исчерпан. Ннанджи продолжал чавкать. Все вокруг покончили с основной едой. По кругу пустили яблочный пирог. Кают-компания наполнилась его ароматами.

— В конце концов, — тихо сказал, ни к кому не обращаясь, Тиваникси, — он же не пытается сразу стать Седьмым.

— Да? — спросил Уолли.

Уж не думают ли они, что он передерживает Ннанджи?

— Это было бы невозможно, мой сеньор. Все Седьмые в городе считаются его вассалами и не могут экзаменовать его — все, за исключением Лорда Боарийи, но я сомневаюсь, что кто-нибудь решит к нему обратиться! Мастеру Ннанджи нет никакой возможности стать Седьмым, пока сбор не кончится.

— Я не подумал об этом! — сказал Уолли, удивляясь, почему эта мысль пришлась ему по вкусу. Ннанджи тоскливо посмотрел на него. — Ладно! Завтра, на заре, давайте проведем экзамен.

Ннанджи обнял Тану и теперь стоял улыбаясь, как маньяк.

— Завтра? — охнул Тиваникси. — Тридцать две сутры?

Уолли улыбнулся самым любезным образом:

— Ннанджи способен вспомнить, во что была одета его матушка в тот день, когда он родился. Я потеряю с ним всего лишь час сна, вот и все.

— И все же жаль… — заметил Ннанджи, — я собирался попросить Лорда Чинараму.

Воины рассмеялись и объяснили причину смеха морякам.

— Кстати, как ты обходишься с такими? — полюбопытствовал Уолли, вдруг заинтересовавшись. — Ведь тебе пришлось выбирать среди этой тысячи людей. Богиня присылала их на кораблях, где мог оказаться кто угодно.

Тиваникси кивнул:

— Это легко было распознать. Кому-то мы давали поручение, которое бы заняло их целиком, не оставляя времени ни на что другое. А кого-то просто отправляли домой.

— А как насчет вызовов? — спросил Ннанджи, пуская по кругу меньший кусок пирога и оставляя себе больший. Как он умудряется оставаться таким худым?

— Продвижения обычно не делаются через вызов.

— Но могут, — возразил Ннанджи, — я сам так делал.

Кастелян кивнул:

— Правда. Вызов будет принят и от смелого Шестого. Но вызов Лорду Чинараме Седьмые расценят как некоторое бессилие.

— Ну, тогда завтра, — сказал Уолли, когда до него дошло то, что он должен был считать своим куском пирога, — ты не мог бы пригласить парочку Шестых? По-настоящему ужасных, сильных, как быки, быстрых, как ураган, и яростных, как медведица, защищающая медвежонка.

— Я знаю двоих, — сказал Тиваникси, — рубаки! Мы зовем их Костолом и Яйца.

Моряки загоготали.

— Эй! — воскликнул Ннанджи. — Ты ведь тоже мой вассал. Ты собираешься позвать пару немощных стариков?

— Вижу, что подбор окажется проблемой, — посмотрел на него Тиваникси. — Я подумаю. — Он был откровенно доволен.

— Мало чести в легкой победе! — воскликнул Уолли. — Нам не нужно, чтобы сбор думал, что Ннанджи ходит в любимчиках. Выбери хороших!

Если боги хотят, чтобы Ннанджи сделался Шестым, они дадут ему победить. Провал же не слишком ему повредит. Он не сможет претендовать на продвижение в течение года, может, это несколько охладит его пыл.

Кастелян вспыхнул и сказал, что, конечно, он того же мнения. Он найдет достойных Шестых. Тана и Ннанджи посмотрели друг на друга.

С едой было покончено. Спустилась ночь. Голова Уолли раскалывалась от планов на завтра. Все остальные расслабились и пришли в хорошее настроение, поздравляя Лину с удавшимся ужином. Даже Ротанкси позволил себе шутку по поводу тюремной пиши в Касре. Женщины принялись просить Ннанджи спеть еще что-нибудь из баллад Доа, кое-что он уже пел им раньше. Он сказал, что, может быть, позднее, а сейчас хочет покончить с этим пирогом, если никто больше…

— Около восьми! — сказал Ротанкси.

Уолли снова включился в беседу. Разговор о балладах навел на мысль о седьмом мече.

— Прошу прощения, милорд?

— Я сказал, что твоему мечу около восьми сотен лет. Лорд Шонсу, даже если предположить, что Чиоксин сделал его в последний год жизни.

Теперь Уолли слушал внимательно.

— Как так?

— Он умер семьсот семьдесят лет назад! — Колдун явно был горд своими выдающимися знаниями.

Ннанджи недоверчиво скривился. Уолли же задумался. Шпионская сеть колдунов удивительно эффективна. Этот меч был новостью только в первый день его появления в ложе. Ротанкси получил о нем сообщение. Но с уверенностью можно сказать, что подробные сведения хранились только в самом Вуле. Никаких намеков на книгопечатание у колдунов не было, значит, книги были рукописными и копирование их — довольно длительный процесс. Ротанкси должен был послать запрос в Вул и получить ответ еще до того, как Уолли поймал его. Быстро работают!

— Что еще ты знаешь о Чиоксине, милорд? Кроме того, что он был левшой.

Ротанкси мрачно пожал плечами:

— Он был низеньким и толстым.

— Ба! Колдовские фокусы! — Ннанджи ничего не знал об искусстве летописей.

— Ты так считаешь. Мастер? Тогда я хотел бы, чтобы ты в Кво посмотрел на его статую!

— О! — Ннанджи замолчал.

Уолли вздрогнул от какого-то предчувствия.

— Кво? Почему Кво?

— Потому что он там жил.

— Чиоксин был оружейником ложи! — зло сказал Тиваникси.

Колдун чопорно кивнул головой:

— Да, он был им. Но в те дни, милорд, ложа находилась в Кво. Она была переведена в Каср только несколько веков спустя.

Уолли верил ему — какой смысл лгать? Но новость была оглушающей. Выходит, первая строка загадки была разгадана неверно. Брата первого — как только он понял, что это значит, — Ннанджи и четвертая клятва, — он не сомневался в правильности решения. От другого ум — он был уверен, что речь идет о Катанджи. Все становилось ясным в свое время.

Но вот когда Тиваникси сказал ему, что конец загадки означает необходимость оставить меч в Касре, он не почувствовал внутреннего удовлетворения. Он ощутил беспокойство. А не ошибался ли Тиваникси?

Загадка все еще оставалась неразрешенной.

Меч вернешь, как выйдет срок.

Выйдет срок?

Лорд Шонсу еще не вернул меча. Тайна осталась. Вернуть кому? Куда? Богине? В Кво?

Неизбежен ход событий.

Глава 3

— Достал! — объявил Шестой.

— Не было! — закричал Ннанджи.

— Я не видел, — сказал судья. Второй судья поколебался и подтвердил:

— Не было касания! Продолжайте.

Большой двор ложи голубел предутренними тенями. Голые ветки темнели на серебристом небе. Только звон двух рапир разносился по нему в этот час да еще тяжелое дыхание фехтующих. Никого вокруг, кроме тех, кто непосредственно приглашен на это состязание.

Уолли уже в третий раз наблюдал экзамен на продвижение своего подопечного. Первые два дались ему легко, теперь же он испытывал некоторые затруднения. Тиваникси выполнил приказ и пригласил хороших Шестых проэкзаменовать Ннанджи.

Но Уолли ничего не мог сказать о судьях. Будучи вассалом кандидата, Тиваникси чувствовал свою зависимость и весьма осторожно выбрал судей. Может, он ничего им и не говорил, достаточно было лишь намека, а может, он нашел таких людей, которым и намеки-то были не нужны. Он встретил Уолли в дверях, свежий и элегантно одетый, несмотря на ранний час, представил своих четырех Шестых — двоих судей и двоих для фехтования. Клеймовщик и портной тоже были подняты с постелей. Он салютовал Ннанджи как старшему. Потом предложил начать с сутр, сославшись на недостаточность света, прекрасно зная, что Ннанджи силен в них. Судьи проявили понимание, спрашивая самые легкие. Если экзаменаторы фехтования еще не поняли намека, то им должно было стать все ясно, когда они увидели, что во дворе не сняты перегородки, значит, соперники будут стеснены в движениях и поединок пройдет не в полную силу.

Первый экзаменатор был и вправду хорошим Шестым, но он был гораздо старше Ннанджи, и тот просто замотал его, откровенно протянув время, кроме того, он не привык к таким поединкам, ему откровенно не хватало места.

Второй противник разгадал тактику экзаменуемого и повел и вправду тяжелый бой, в котором-то и прозвучали упомянутые слова, когда поединок дошел до спорной точки. Такое встречается часто — для того и нужны судьи. Но Уолли был бы в этом случае не на стороне Ннанджи.

И все же это были тяжелые поединки, раз он обратил внимание на их детали, — в голове его кружились тысячи мыслей, пока он стоял у изгороди, испытывая непреодолимое желание походить между статуй и скамей. Сонные зрители стали появляться на балконах, разбуженные звоном металла.

— Достал! — крикнул Ннанджи.

Судьи согласились.

Ннанджи добился шестого ранга! Уолли шагнул вперед, чтобы поздравить его, недовольный откровенной подтасовкой. Одновременно его забавляло то, что только для его названого брата были сделаны исключения из правил. Это был наглядный урок разницы между долгом и предпочтением — Тиваникси выглядел очень довольным собой.

Портной с поклоном поднес зеленый килт. Ннанджи примерил его и удивился, что он сшит прямо по нему. Портной склонился ниже и улыбнулся:

— Лорд Тиваникси привел Второго, который был сложен как ваша честь.

Так, значит, его специально сшили ночью? Уолли посмотрел в глаза Тиваникси, и тот отвел взгляд. Ннанджи скинул свой красный и облачился в зеленый, улыбаясь, польщенный таким вниманием. Потом он сел на скамью перед клеймовщиком, поставившим перед ним свой стул. Уолли не мог выразить своих чувств, не устраивая скандала, поэтому он ограничился тем, что поблагодарил и отпустил судей.

— Твои приказы на день, мой сеньор? — невинно спросил Тиваникси. — С чего начать?

— Я бы хотел встретиться с советом как можно скорее, — сказал Уолли, — потом с Шестыми. Улицы патрулируются как всегда, я надеюсь? — Он подумал. — В городе должны быть воины в отставке?

Кастелян озадаченно кивнул:

— Они все время крутятся возле ложи.

— Найди среди них похожего на нашего колдуна, срочно приведи к присяге и доставь на борт «Сапфира».

Тиваникси расхохотался:

— Провести его в цепях по улице? Оркестр играет. Толпа свистит.

Уолли кивнул. Этот человек быстро соображает.

— Как думаешь, может, еще одного двойника посадить в тюрьму?

Уолли усмехнулся и сказал, что этого делать не стоит.

— Входит ли кто-нибудь из этих воинов в совет старшин? Или город управляется другими людьми?

— Один из таких — портовый комендант, мой сеньор.

— Великолепно! — Уолли и не надеялся на подобное. — Приведи его тоже к присяге. Если нужно, мечом.

Кастелян нахмурился, стараясь понять.

— Мы должны узнать официальный размер платы за стоянку, — объяснил Уолли. — Такой корабль, как «Сапфир», платил два золотых за стоянку в колдовских портах и пять — у воинов. Разница существенная.

— Мой сеньор? — Тиваникси все еще не понимал.

— Колдуны вынуждены были позаботиться о честности своих портовых служб, они стремятся поддерживать торговлю, а корабли не очень жалуют их порты. Мы же просто соберем портовый налог Касра. Нам нужно только узнать официальные отчисления городу. Если, например, они — два золотых, то мы отдадим их городу, а три заберем на нужды сбора. Это решит финансовую проблему.

Тиваникси тихонько охнул. И чуть не хлопнул своего сеньора по плечу, но удержался и хлопнул себя по бедру:

— Блестяще, мой сеньор! Я присмотрю за этим! Досточтимый Фиендори годится для такой работы!

Он ушел почти подпрыгивая. Уолли посмотрел ему вслед. Дело могло оказаться не таким простым, но, может, у него будет время придумать, как выцарапать совсем уж скрытые доходы. Подошел Ннанджи, улыбаясь и потирая лоб тыльной стороной ладони.

— Мои поздравления еще раз, Досточтимый Ннанджи, — сказал Уолли. — Ты выглядишь вполовину младше, чем нужно для такой должности, но, думаю, ты с ней справишься.

— Спасибо, брат! — Потом спросил:

— Теперь нельзя сказать, что мне сделали поблажку?

— Думаю, нет, — осторожно сказал Уолли, — ты был выдающимся Пятым и теперь дотянулся до Шестого. Что же касается спорного касания, — добавил он, — то не берусь оспаривать утверждения.

Глаза Ннанджи холодно вспыхнули.

— Спасибо, брат, — сказал он, — заверяю тебя, что я не ощутил укола.

Уолли почувствовал раскаяние. Ннанджи никогда не лгал в таких вопросах. И по этой причине он мог и не заметить махинаций Тиваникси.

— Тебе нужна рапира подлиннее, — сказал он примиряюще.

Ннанджи покачал головой:

— Она длиной с мой меч.

Он поднял, как положено при измерении длины, свой меч так, чтобы на вытянутой руке тот коснулся его груди, и удивленно уставился на Уолли.

А Уолли замер потрясенный.

— Когда мы покупали тебе этот меч в оружейной храма, твои глаза ведь не были на одном уровне с моими?

Он не заметил, как прибавил в росте его подопечный, во-первых, потому, что это происходило постепенно, а во-вторых, потому, что вместе с увеличением длины тела наросли и мускулы, раздались плечи. Все эти ежедневные упражнения в фехтовании дали свой результат.

— Скажи, Ннанджи, в вашем Мире всегда так растут?

Ннанджи снова покачал головой. Его глаза теперь были не только на одном уровне с глазами Уолли, но и сияли тем же скрытым светом.

— Нет! Конечно, нет! Это, должно быть, чудо, сотворенное для меня, брат!

— Это все Линина кухня! — Уолли хотел было показать, что не видит в этом ничего необычного, но он чувствовал вину перед Ннанджи за то, что усомнился в нем. — Пойдем, — сказал он, — я достану тебе новый.

И тут же подпрыгнул от звуков «Воинов Прекрасным Утром», которые выводил горнист.

Уолли направился в музей, задержавшись на полдороге, чтобы прихватить трех заспанных, протирающих глаза юнцов из ближайшей спальни. Они были нужны ему, чтобы отодвинуть стол от дверей. Потом он их отослал, исполненных почтения к его рангу и недоумевавших, зачем нужно было двигать этого монстра. Дверь агонизирующе заскрипела, и Уолли ввел Ннанджи внутрь.

Длинная комната была еще холоднее, чем раньше, темнее и пыльнее и производила еще более угнетающее впечатление. Глаза Ннанджи расширились, когда он увидел, куда они пришли.

— Здесь есть Чиоксин, — сказал Уолли, — полагают, что рубиновый. Но думаю, остальное неизвестно кому принадлежало. Выбери себе меч.

Ннанджи уставился на длинную стену, увешанную мечами.

— А это не будет воровством, брат?

— Не думаю! Кому все это принадлежит?

— Ложе? Касте? Богине?

— Ну? — вопросил Уолли. — А ты лорд-сеньор Ее сбора. Я уверен, что Она хочет, чтобы у тебя был хороший меч. Выбирай же.

— О! — воскликнул Ннанджи, зубы его сверкнули во мраке, когда он улыбнулся. — Ладно, я оставлю здесь свой старый меч, победивший при Ове, — очень исторический. Ну, давайте посмотрим.

Они несколько раз померили его рост, чтобы прикинуть длину оружия, и разбрелись вдоль стен. Как Уолли заметил еще раньше, здесь было удивительно много длинных мечей. Некоторые были покрыты ржавчиной, но лучшие клинки были не повреждены и сохранились неплохо. Довольно скоро Ннанджи сказал:

— Этот!

Уолли поднес его к окну, повертел во все стороны, проверил сталь, наконец сказал «да». Меч этот был, пожалуй, даже получше предыдущего.

— Теперь нам надо найти кого-нибудь, кто бы тебе его вручил. Думаю, любой почтет за честь. Тиваникси, Боарийи… даже Катанджи, если хочешь. Может быть, Тана?

— Ты мне не показал еще знаков Шестых, наставник, — застенчиво сказал Ннанджи.

— Правда! Их шесть, — Уолли принялся перечислять:

— Вызова, обета, тревоги, готовности помочь, знания и тайного смысла.

Естественно, ему потребовалось их показать лишь раз.

— Это все! — закончил он. — Тайных знаков седьмого ранга не существует. Если Седьмой хочет подать сигнал Седьмому, он использует эти.

— А почему? — спросил Ннанджи, явно имея что-то на уме.

— Думаю, потому что Седьмые не так часто встречаются.

Ннанджи усмехнулся:

— Ну что ж! Теперь я — Шестой, и ты не наставник мне больше. — Вторая клятва прекращала свое действие, когда подопечный двигался дальше. — Ты разрешишь мне присягнуть тебе снова?

— Конечно, почту за честь! Я уверен, что ты станешь Седьмым, может быть, сразу же после сбора.

— Спасибо! — Ннанджи не имел на этот счет никаких сомнений, — Но сейчас ты не мой наставник и можешь вручить мне этот меч… если согласишься. Мне бы хотелось этого, брат.

— Хорошо, — сказал Уолли, хотя он подозревал, что это и нарушает сложившиеся традиции — он только временно перестал быть наставником Ннанджи.

Он опустился на одно колено и протянул меч, сказав, как требовал древний ритуал:

— Живи с ним. Служи Ей им. Умри, сжимая его.

Он подумал о юном Арганари, которому вручали топаз Чиоксина.

— Он станет моей честью и гордостью. — Традиционные слова, но для Ннанджи они были наполнены смыслом, как ни для кого другого.

Он вложил меч в ножны, потом взял свой старый и укрепил на стене.

— Могу я принести вторую клятву. Лорд Шонсу?

— Попозже, Досточтимый Ннанджи, — сказал Уолли, — и еще нам с тобой нужно будет подумать о новых подопечных. И телохранителях. Колдуны очень скоро начнут отвечать.

Когда они спустились вниз, во дворе ложи уже царила суета. Рабы качали два насоса, наполняя две большие лохани, в которых мылись голые воины. Другие рабы разводили огонь в железных печурках, собираясь готовить завтрак. Ннанджи нужен был точильщик — наострить новый меч — и он послал Первого привести его. Большая партия воинов, ведомая Боарийи, его дядей и дюжиной Шестых, вошла с улицы.

Возле локтя Уолли возник Тиваникси.

— Я поговорил с Фиендори, мой сеньор. Портового коменданта скоро доставят сюда с эскортом. — Он рассмеялся. — Думаю, старшинам найдется, что сказать по поводу этого акта.

— Почему же? — спросил невинным голосом Уолли. — Мы предоставляем им услуги.

Тиваникси усмехнулся. Потом кивнул в сторону вошедших:

— Деньги защитят тебя от другого сбора, мой сеньор. Лорд Боарийи не может обеспечить пищей своих людей. Может, пригласишь их к завтраку?

— Совершенно ясно. Дадим им еще несколько дней. Пока ничего не говори.

Но это было приятно. С деньгами он сможет удержать Боарийи.

Боарийи подошел поздороваться и салютовал как равному. Его бесстрастное лицо украшала голубая повязка с семью мечами, нарисованными на ней углем. Уолли ответил ему. Потом принял салют Зоарийи, во взгляде которого читались отпор и подозрительность. Ннанджи был все еще занят с точильщиком. Тиваникси проследил взгляд Уолли.

— Мы сейчас можем пройти в совет, мой сеньор, если хочешь, — сказал он, — нас ждут. К сожалению, Ннанджи не может появиться прилюдно с Седьмыми, пока они не принесут ему клятвы.

Уолли согласился. Тиваникси показывал дорогу. Они вошли в здание через дверь, ближайшую к выходу на улицу, и прошли через другую в длинную анфиладу комнат. С одной стороны были окна, заваленные кухонным мусором, с другой — панели, в основном, старого дерева. Потолок покрывала паутина трещин.

Все комнаты уже были полны стоящих, сидящих на скамьях и стульях, ругающихся и смеющихся воинов. Когда входили старшие, они вставали, гремя стульями и сапогами. Среди этих среднеранговых, к удивлению Уолли, оказался Катанджи.

Его белый килт был грязен и измят, волосы выбились из-под заколки, глаза красны, но, увидев Уолли, он улыбнулся, и вид у него был совершенно спокойный. Все еще оставаясь мальчиком-героем, он, похоже, развлекал компанию рассказами, хотя наверняка и не спал всю ночь. Чем сейчас занят этот дьяволенок? Не испытывая никакого желания расспрашивать, Уолли просто кивнул ему, улыбнулся и прошел дальше.

Это все было еще вестибюлем. Дверь в дальнем углу вела в меньшую по размерам квадратную комнату, хотя она тоже была огромной. В дальнем углу ее находился громадный каменный очаг, забитый доверху старой золой. Три стены покрывали панели, на четвертой находились окна. Грязный серый ковер только частично закрывал пол с выбитыми плитками. В центре был составлен круг из семи стульев. Возле стены, находящейся против окон, стояли громадный сундук, парчовое кресло… и, как ни удивительно, кровать, покрытая старым меховым одеялом. Тусклые бронзовые зеркала висели возле двери. Совершенно очевидно, что эта запущенная, душная комната использовалась в разных целях.

Три Седьмых поднялись и салютовали. Самым примечательным был престарелый Чинарама, сгорбленный и забавно смотрящийся рядом с его более молодыми товарищами. Его хвостик был бел и редок, перевязь плохо держалась, но быстрые глаза смотрели ясно. Движения его были угловатыми, возможно из-за артрита. Старик мог оказаться дельным советчиком. Хотя его лицо отнюдь не выражало дружеских чувств. Значит, сторонник Боарийи.

Потом там еще был Джансилуи, тридцатилетний, с квадратным подбородком, грубосколоченный, с еще не зажившей последней лицевой меткой. Он выглядел менее враждебно, не исключено, что ему было все равно, кто будет сеньором.

Линумино был старше, около пятидесяти, начавший полнеть. Одна половина его лица была изуродована шрамом от удара меча, который разворотил его бровь и скулу и, возможно, еще часть нижней кости. Кожа в этом месте была воспаленной и покрытой белыми разводами. Чудо, что еще его глаз остался цел. Он не был так равнодушен к предводительству, салют его был холоден и формален. Еще один сторонник Боарийи. Уолли подумал, кого бы из этих Седьмых можно попросить проэкзаменовать Ннанджи; если откинуть старого Чинараму, оставались этот громобой Линумино и, возможно, Зоарийи, который был близок к отставке.

Уолли пригласил их сесть. Подозрение висело в воздухе, как тяжелый запах. В судилище поединка Богиня доказала его невиновность, но при этом бой был почти смертельным, да и суд поединком в любом случае не был удовлетворен. Они не доверяли ему полностью; они должны ему подчиняться, но подчиняться можно и по доброй воле, и вынужденно — как, например, Тиваникси помог продвижению Ннанджи.

Он подумал, что хотя Ннанджи и получил новое звание и скоро придет сюда выслушать присягу, в совете он все равно, будучи Шестым, заседать не сможет. Но Уолли предполагал поручить ему несколько особых дел.

Сразу же он приступил к разговору о деньгах, объяснив, каким образом воины смогут извлечь пользу из неофициальных поборов за корабельную стоянку. Все заулыбались.

— Так, значит, ты одним махом разрешил эту проблему, мой сеньор? — спросил Чинарама.

— Подождите, — сказал Уолли. Он должен был вернуться к более трудным вопросам. — Лорд Боарийи, ты принес только первую клятву. Я хотел бы видеть тебя полноправным членом этого совета, а твоих вассалов — членами сбора. Я прошу…

Ннанджи никогда не стучал в двери. Он решительно прошагал вперед, оставив за собой болтаться и скрипеть очередную. Он был хмур. Седьмые поднялись с помрачневшими лицами.

Он вытер руки о свой новый килт. Потянулся за своим мечом. Отдал Лорду Боарийи салют, как старшему, потом в замешательстве посмотрел на Уолли и замер в ожидании.

Кто кому должен салютовать? Проклятая четвертая клятва спутала все ритуалы. Поколебавшись, Уолли представил Ннанджи Чинараме, они обменялись салютами и ответами.

— Теперь позволишь принести тебе третью клятву, Досточтимый Ннанджи? — проскрипел Чинарама.

— Это смущает меня, милорд, — сказал Ннанджи высоким голосом, — принять подобную клятву от такого почтенного сеньора, как ты, но похоже, что положение Лорда Шонсу…

Уолли увидел ужас в глазах Боарийи и Тиваникси. Он проследил их взгляды и увидел, что Ннанджи дотронулся до мочки левого уха, засунул большой палец правой руки за пояс и чуть согнул правое колено.

Ннанджи показывал секретный знак вызова Чинараме.

Что? Он в своем уме? Нет, конечно, — он должен был бы сначала пригласить судей, да и простая вежливость требовала, чтобы он хотя бы спросил того, кого вызывает, да и в любом случае это было не дозволено…

Ннанджи все еще продолжал нести какую-то чушь о клятвах. Чинарама не обращал никакого внимания на знак. Потом почувствовал вокруг себя какое-то напряжение и тревожно огляделся.

Уолли выхватил левой рукой свой меч и приставил его к горлу старика.

— Подними руки! — взревел он, отводя Ннанджи в сторону свободной рукой. — Говори, Ннанджи!

— Я обвиняю этого человека в самозванстве.

Чинарама скривил губы в усмешке:

— Неужели и у некоторых воинов есть мозги?

И тут же прорвался фонтаном ругательств и проклятий, в которых вылилась вся застарелая вражда к воинам, словно гной потек из раны, когда он выкрикивал о насильниках и убийцах, ворах, извращенцах и тупоголовых громилах… Это было противно до тошноты, но Уолли позволил ему выговориться до конца; и он не отводил меча. Допрашивать никого не было нужно — человек сам себя выдал.

— Лорд Зоарийи, — сказал Уолли. — Встань сзади него, остальные — по бокам. Теперь снимите с него перевязь. И килт.

— Это необходимо? — поморщился Боарийи.

— Да, — сказал Уолли, не отрывая взгляда от полных ненависти глаз, устремленных на него. — Его заколку тоже! Покажи руки!

Самозванец показал.

— Много доблести здоровенным молодым воинам издеваться над стариком, — криво усмехнулся он.

Только лишь когда Чинарама оказался голым и все вещи колдуна были отброшены так, чтобы он до них не дотянулся, Уолли опустил свой меч. Он огляделся. На лицах окружающих были написаны ужас, страх, стыд и ярость.

— Позже я покажу вам кое-какие колдовские фокусы, — пояснил он им свои действия, голос его охрип. Это становилось смешным — заниматься подобными объяснениями второй раз еще до конца недели. — Как ты узнал, Ннанджи?

Ннанджи взирал на Чинараму со смесью брезгливости и презрения.

— Катанджи сказал мне, брат.

— Катанджи? Но как…

— Помнишь, на «Грифоне» ты показывал нам кое-какие из колдовских штучек. Ты испачкал тогда пальцы. Вчера Катанджи был со мной, когда я представлялся этому… человеку. У него оказались такие же метки на пальцах. Я не заметил, а Катанджи ничего не сказал, но потом пошел за ним. Он направился в лавочку и пробыл там достаточно долго. Там, во дворе, — голубятня…

— Голубятня? — непонимающе повторил Боарийи.

— Мы не понимаем, но благодарим, мой сеньор Ннанджи, — сказал Тиваникси, — тебя и твоего брата. И тебя, мой сеньор Шонсу. Мы перед тобой в большом долгу.

— Что с ним делать? — поинтересовался Зоарийи.

— Для начала поместим в безопасное место, — сказал Уолли, повернулся и пошел к двери. Его угнетала мысль, что шпион проник в совет, впрочем, почему бы и нет? Все, что Чинараме было нужно, — это выучить салюты и клятвы, которые общеизвестны. От него не требовалось воинского мастерства. А ошибки он всегда мог списать на провалы старческой памяти. Совершенно ясно, что молодые должны были относиться к нему как к старому младенцу. Они, не ведая, сами же защищали его. Он и передавал Ротанкси все о сборе, а также о значении седьмого меча. Теперь, когда его разоблачили, все стало ясно. И кто же? Катанджи, конечно! Вот зачем он, оказывается, брал его в экспедицию на «Грифоне»: его глаза ничего не оставляют без внимания, даже запачканные чернилами пальцы.

Уолли уже дотронулся до дверной ручки, как вдруг услышал какой-то шум за спиной и мгновенно обернулся уже с мечом в руках. Чинарама упал на пол, сраженный рукой Ннанджи. Нож звякнул об пол у ног Уолли.

Все молчали, пораженные. Какое-то мгновение единственными звуками в комнате были предсмертные хрипы колдуна. Затем по телу пробежала судорога, и он затих. Боарийи стоял с обнаженным мечом, Тиваникси держал руку на рукоятке.

Уолли сказал:

— Спасибо, Ннанджи. — Голос его дрожал.

Ннанджи поднял глаза от тела. Он посмотрел на Уолли и улыбнулся. С его нового меча еще капала кровь.

Уолли наклонился поднять нож. Он был маленький и выглядел смертельно острым, но Уолли не стал пробовать его пальцем, потому что лезвие было чем-то вымазано. Вроде того, что он нашел у Ротанкси. Обычные колдовские принадлежности?

Мрачная комната с ее покрытыми грязью окнами, гобеленами на панелях, старым очагом — все это внезапно невероятно резко предстало перед его глазами. Уолли побывал на пороге смерти. Они бы положили его на эту грязную кровать. Может быть, это была комната Шонсу и на этой кровати лежала Доа, дожидаясь, когда ее любовник вернется из борделя. Он надеялся, что его дрожь не слишком заметна, хотя, скорее всего, скрыть ее не удалось.

Он едва избежал опасности, только невероятная быстрота реакции Ннанджи спасла его.

— Лорд Шонсу! — сказал Боарийи, покраснев. — Я был не прав, очень не прав! Я хочу принести тебе третью клятву.

Ннанджи вытер меч о килт Чинарамы. Все улыбались, подозрения были забыты. Досточтимый Ннанджи сорвал маску со шпиона, а шпион пытался убить Лорда Шонсу, — теперь не оставалось никаких сомнений в их честности.

— Досточтимый Ннанджи, — продолжал Боарийи, — я никогда не видел такого поразительного примера воинского мастерства. Я на год отстаю от тебя.

Он перешагнул через тело и протянул руку в восхищении. Ннанджи убрал свой меч и пожал ему руку, ослепительно улыбаясь гиганту снизу.

— Присоединяюсь к этим словам, — сказал Тиваникси, — я еще только дотронулся до меча. Потрясающе! Нож — это колдовство?

— Думаю, он был у него в сапоге, — сказал небрежным тоном Ннанджи.

— Могу я принести тебе третью клятву. Лорд Шонсу? — спросил Боарийи.

— Подождите! Милорды! — Зоарийи сиял. — Разве сейчас не время для тысяча сто тридцать девятой?

Наступила пауза, во время которой все пятеро спешно пересчитывали клятвы. Потом лица расцвели улыбками и раздался хор согласия.

Ннанджи, озадаченный и растерянный, смотрел на улыбающиеся лица и на Уолли. Уолли совсем не хотелось улыбаться. Седьмые нашли способ обойти их дурацкие иерархические проблемы ценой обращения Ннанджи в посмешище. Он было попытался сохранить бесстрастное выражение лица, но все с надеждой ждали его решения. И совершенно не было возможности обмануть это ожидание. Ннанджи снова спас ему жизнь.

Он должен согласиться.

Он повернулся к Ннанджи и поднял свой меч. Ннанджи удивленно сморгнул.

Уолли помолчал, а потом начал:

— Я — Шонсу, воин седьмого ранга, лорд-сеньор сбора в Касре, и я благодарю Высочайшую…

Его прервал удивленный вопль Ннанджи, остальные же захохотали.

Это было приветствие равному.

Глава 4

Тана шагнула под арку и остановилась, оглядывая шумный, переполненный людьми двор с его затененными коробками балконов. Воины фехтовали, тянули сутры, спорили, пели, ругались… замечательно! Мужчины во всей красе.

Она оглянулась на Джию. Та держала в руках узел и старалась не казаться испуганной.

— Не волнуйся! Ты же принадлежишь Шонсу. Только помни об этом и ничего не бойся.

Джия улыбнулась и не слишком уверенно кивнула. Тана и сама-то не могла до конца побороть внутреннюю дрожь. После Иока она не могла смотреть спокойно на этих сухопутных. Она, конечно, знала, что сейчас эти воины связаны третьей клятвой и строгими мерами относительно тех, кто обижает мирное население. Но защищает ли это женщин воинов? Кроме того, Джия принадлежала Шонсу, а она — Ннанджи. Но многие ли знают об этом?

Какие-то юнцы, проходя мимо лестницы, увидели их и, восхищенные, остановились. Опасными они не выглядели. Скорее смешными.

— Войдем, — сказала Тана и начала спускаться по ступеням.

Им было велено ждать на лестнице. Это было не так просто, потому что вскоре вокруг собралась молодежь — гогочущая, дурачащаяся, прозрачно намекающая на возможность уроков по правильной постановке выпада. Нахальные молодые люди, уверенные и самонадеянные, гордые тем, что Богиня позвала их на Свой сбор. Первые и Вторые начали эту потеху, потом к ним присоединились Третьи, образовав внешний круг. Нет, вреда они пока не причиняли. Парочка из них, правда, подошла совсем близко, шутки их были совсем уж острыми. Джие было труднее, она не могла отшучиваться. Сама же Тана даже получала некоторое удовольствие, парируя словами не хуже, чем рапирой. Все это лишний раз давало ей понять, как невозможно молод был Ннанджи для своего звания. Ей очень хотелось знать, чем там у него все кончилось. Если он провалится, годовое ожидание убьет его. Он его не вынесет.

Фанфары! Что теперь? Двор затих, лица повернулись к балкону с трубачами. Вышел совет — Шонсу, огромный и выглядящий очень бледным, сразу за ним Ннанджи. В зеленом килте! Он сумел! Джия возбужденно схватила руку Таны и прошептала поздравления. Они теснее прижались друг к другу. Ннанджи — Шестой! Сегодня вечером — праздник!

Потом вышли другие. Нет, не все — старика не было. И Катанджи. Что он там делает?

— Досточтимые Мастера… — Коротконогий герольд принялся читать послание.

— Сухопутные! — досадливо прошептала Тана на ухо Джие. — Они так любят всю эту помпу, правда?

Затем герольд объявил о разоблачении Чинарамы как колдуна. Тана подскочила от рева мужских голосов, затопившего все вокруг, но они с Джией тоже присоединились, улыбаясь друг другу и внося высокие ноты в общий хор.

Они чуть было не пропустили следующего сообщения. Оно было о том, что Ннанджи убил шпиона; это звучало так, как будто Шонсу еле избежал гибели. Тана обняла побледневшую Джию.

— Сутра тысяча сто тридцать девятая… выдающееся мужество или воинское искусство, проявленное перед лицом врага, являются достаточным основанием для продвижения…

Она внимательно вгляделась в улыбку Ннанджи, и все вокруг сразу заговорили — она не верила своим ушам. Седьмой? Теперь уже Джия крепко обняла ее, значит, это правда. Она добилась! Она всегда знала, что добьется!

Конечно! Как она могла сомневаться? Теперь, когда это действительно случилось, казалось, что так и должно быть всегда.

— Я тоже заполучила себе Седьмого, Джия! — сказала она, и рабыня кивнула и засмеялась вместе с ней.

Вокруг было много разговоров.

— Никогда не слыхал о подобном…

— Ты хочешь сказать, что он не доказал…

— Что касается сутр…

— Этот ржавый…

Она вглядывалась в лица. Молодые смеялись, улыбались, но старые хмурились. А что вы думали? Лорд Ннанджи? Хорошо звучит! Это уже о его брате — теперь было очень плохо слышно и еще хуже видно, так как толпа шумела, плотно окружив их. Третий? Отлично, верный Катанджи!

Несколько глоток затянули припев из песенки о нем, но были остановлены строгими взглядами старших. Члены совета удалились.

Лорд Ннанджи!

Ей хотелось плясать под звуки труб. Погодите, еще Том услышит об этом!

— Ах, иди сюда! Только один взгляд! — сказал какой-то голос за ней. Но она не обратила на него внимания. Высокий Четвертый с хорошо развитыми грудными мышцами как раз спрашивал ее о Ннанджи, и она гордо отвечала, что да, она — его. И тут Джия не то вскрикнула, не то взвизгнула, и Тана стремительно обернулась и не увидела ее в сплошном море мужских плечей, хвостиков и рукояток мечей. Потом она сумела разглядеть, что двое Вторых уже сорвали с Джии одежду и тянут за узел, которым она прикрывается. Вокруг смеялись, раздалось несколько сердитых выкриков, Тана схватила Четвертого и закричала, что это — рабыня Шонсу и сейчас случится страшное.

Так и произошло.

Откуда взялся Шонсу, она так и не поняла, но он прошел сквозь толпу, как через высокую траву. Люди разлетались от него в разные стороны. Ее тоже сбили с ног, и она сумела выбраться только после нескольких ударов и пинков. Тана в панике бросилась к выходу, проклиная этих мужиков в килтах, пока ее не понесло обратно общим течением, тут появился Ннанджи и крепко схватил ее, и она прильнула к нему.

Лицо его было страшным. Он потащил ее сквозь толпу. Он видел что-то поверх голов, а она ничего не могла разглядеть; тут только она поняла, насколько он ее выше. Она видела только огромную неясную тень Шонсу, мелькавшую над остальными, в то время как она и ее муж продирались сквозь толпу. Воины медленно расступались перед ними, ведь Ннанджи занимал теперь высшее положение, но сейчас здесь более важную роль играли вес и кулаки, хотя Ннанджи и не жалел сил. И наконец они добрались до границы круга.

Двое Вторых стояли на коленях, и между ними кипел Шонсу. Именно кипел, другого слова она не смогла подобрать. Она никогда не видела такого неистовства — это был титан в ярости. Зачем-то он повернулся в ее сторону, и она увидела, что глаза его красны. Невозможно! Он ревел и держал в руках обнаженный меч, меч Чиоксина. Вокруг него было пустое пространство, окруженное скопищем сжавшихся от страха людей. Остальные Седьмые были там же, но, похоже, они не смели говорить, пока говорил Шонсу. Он снова повернулся к ней лицом, глаза его уже не были красны, но… Потом Вторые вытянули головы вперед, седьмой меч поднялся, со свистом рассекая воздух, и она вскрикнула, думая, что сейчас мальчикам отрубят головы, но только лишь их хвостики упали наземь.

— Уведи их! — приказал он белому как мел Четвертому.

— Ннанджи! — спросила он. — Что произошло? Он выглядел почти так же мрачно, как Шонсу.

— Рабство. Он сослал их.

О нет!

Джия, уже одетая, повисла на плече своего хозяина, что-то говоря, он молча оттолкнул ее. Она упала под ноги Лорду Тиваникси. Тот поднял ее.

— Ннанджи! — прокричала Тана. — Они же только играли! Они не собирались делать ничего больше. Раздеть хорошенькую рабыню — что в этом такого!

Тот тяжело посмотрел на нее:

— Шонсу — сеньор. Его приговор окончателен.

Весь сбор сжался от страха. Ярость Шонсу теперь проявилась во всей мощи. Он говорил, обращаясь к Тиваникси, но, наверное, голос его доносился и до гавани.

— Сколько народу спит в ложе?

Тиваникси что-то отвечал, но слышно не было, Тиваникси был так же бледен, как и остальные.

— Скольким выданы ордера?

Похоже, Тиваникси не знал.

— Очень хорошо! Ты возьмешь эту сторону, Зоарийи — ту. Джансилуи, Боарийи, я хочу знать, сколько спален вдоль каждой стены и сколько еще комнат может быть очищено от дерьма. Марш!

Четверо Седьмых бросились в толпу и, как только она перед ними расступилась, кинулись бегом. Потом гром в человеческом облике прогрохотал снова:

— Линумино? Возьми команду Шестых и обойди соседние дома. Нет ли среди них таких, в которых можно сделать спальни? Марш!

Еще один Седьмой побежал.

— Вы все! Те, кто спит здесь, отправляйтесь приводить в порядок ваши спальни! Вы превратили их в свинарники! Вычистите пол, помойте окна, аккуратно застелите постели. Будет проверка, и пусть боги помогут тому, кто не выполнит приказания! Остальные принимайтесь за уборку пустых помещений. Вы! Привести в порядокпомещение совета. Вы! Начнете с лестницы!

— Иди! — прошептал Ннанджи Тане и подтолкнул ее к Джие. — Присмотри за ней.

Потом исчез вслед за Шонсу.

Женщины подошли к каменной скамье и тихонько сели. Двор опустел, но топот мужских ног, бегущих по лестнице, наполнял его звуками, как будто он оставался полон. Казалось, никто ничего не понимал в происходящем.

Чуть позже появился Катанджи, улыбаясь несколько нервно.

— Поздравляю! — тихо сказала Тана. Она обнимала одной рукой Джию, рыдающую у нее на плече.

— Спасибо, — сказал несколько рассеянно Катанджи. Он сел рядом на скамью.

— Третий! Как, черт возьми, тебе удалось это провернуть?

— Я не знаю! — Он выглядел растерянным и старался не показать этого.

Глаза его были обведены черными кругами; лицо осунулось. Он судорожно зевал. И Тана догадалась, что эту ночь он провел не в постели.

— Думаю, это Нань, — сказал он. — Они захотели дать ему седьмой ранг, а он отказался, прежде чем продвинут меня. Думаю, так оно и было. Я пообещал выучить сутры, и они сделали меня Третьим. — Он моргнул.

Тана нашла это положение весьма забавным — Ннанджи, пренебрегший ритуалом?

— А как с воинским мастерством? Что случится, если тебе бросят вызов?

Тана никогда не видела такого лица у Катанджи. С минуту он смотрел на свои лубки.

— Я не могу шевелить пальцами, Тана. Я даже не чувствую, здесь ли они, пока не посмотрю на них. Я никогда больше не смогу взять меч в руки.

Она извинилась за то, что не знала об этом.

— Все в порядке. Мне никогда не было так хорошо. Видишь ли, Нань не знал этой сутры раньше. Никто не знал, кроме Седьмых. Но он сказал, что если мужество засчитывается… ну ты слышала, что говорил Шонсу, когда мы были тут последний раз. Так что ему пришлось согласиться, а остальным очень хотелось сделать Наня Седьмым. — Он усмехнулся. — Единогласно! Первый не может иметь личных вещей, а Третий — может!

Раньше это его как-то не останавливало. Она потрогала ожерелье на шее. Он, как всегда, все понял и нахмурился. Потом рассмеялся, и былой огонек снова зажегся в его глазах.

— Это дешевка, — сказал он загадочно. — Пока, мне нужно идти. Дела!

Он подпрыгнул и исчез в окружающей сумятице. Она успела заметить лишь его силуэт, мелькнувший в дверях.

— Две сотни золотых за жемчуг — это дешевка? Двор еще больше опустел и затих. И тут кто-то прокричал посторониться, и стул вывалился с балкона на каменные плиты. За ним последовала сломанная кровать, сразу же с остальных балконов посыпались сломанная мебель, и узлы, и старые коробки. В воздухе заклубились тучи пыли. Двор мгновенно превратился в склад рухляди. Джия подняла красные, заплаканные глаза и посмотрела, куда бы им пересесть.

Из облака возник улыбающийся Ннанджи. На лбу его уже красовались метки Седьмого, но килт еще был зеленым.

— Что, ради богов, тут происходит? — потребовала от него объяснений Тана.

Он уселся сзади нее и небрежно обнял. Мысли о сексе редко надолго оставляли Ннанджи, но сейчас он был возбужден другим.

— Чистка помещений! — сказал он. — Тут оказалась куча места для того, чтобы разместить сбор. Просто Тиваникси не смог это организовать, а Шонсу сделал это. Он пригрозил выпороть тех, у кого будет грязный килт, поэтому половина из них разделись — ты хочешь уйти или останешься любоваться этим?

Тана взглянула на Джию:

— Мы можем оставить узел и уйти?

Он кивнул. Улыбка его приобрела угрожающие размеры.

— Я присмотрю за ним. Но вы потеряете массу удовольствия. Сейчас он говорит об умывании, гигиене и кухне! Он собирается послать рабов Тиваникси купить новые постели и дает им на это деньги. Он заставил молодых готовить еду и чистить все вокруг. И только лишь воинам разрешается находиться на территории ложи, даже герольды могут проходит только под конвоем. — Он рассмеялся. — Хорошо, что ты не его вассал.

Она с изумлением посмотрела на него:

— И ты думаешь, это не унижает достоинства воинов?

Он покачал головой:

— Никаких поединков! Ни одним человеком больше не было приведено к третьей клятве. Все это есть в наших сутрах. Им явно было нечем заняться. Спасибо, Джия.

Джия подняла распухшее и заплаканное лицо, глаза ее были полны слез, но смотрели изумленно. Ннанджи снова улыбнулся:

— Он потерял терпение. Надо бы ему делать это почаще. Сбор наконец понял, что у него есть сеньор.

— Но, Благор… Лорд Ннанджи. Он же отдал этих двух воинов в рабство. Он ведь ненавидит рабство.

Ннанджи сердито нахмурился:

— По правилам он должен был их убить! Это пошло бы только на пользу сбору, Джия. Они нарушили приказ сеньора. Ему действительно нужно было их убить; я бы убил. Но надеюсь, на остальных рабство подействовало сильнее; а их наставники понижены на один ранг и осуждены вывозить нечистоты вплоть до дальнейшего распоряжения. — Он усмехнулся. — Я бы не стал больше думать об этом.

Потом он повернулся в сторону гор рухляди на балконах и куч мусора под ними.

— Здесь есть невероятные неряхи, такие же, как в храмовой гвардии, по крайней мере некоторые. Не много, впрочем.

Тана встала. После этого сумасшедшего дома «Сапфир» казался тихим прибежищем. Ей надо бы увести отсюда Джию, а потом пойти присмотреть себе платье для бала. Услышав об этом, Джия снова залилась слезами.

Но… Лорд Ннанджи! Ее муж выиграл свой седьмой меч.

Глава 5

Длинный вестибюль был теперь вычищен, по крайней мере на первый взгляд. Очаг был выметен, пыль стерта. Панели тщательно протерты там, где могли достать люди, вставшие на стул, хотя выше этого уровня остались пыль и паутина. Окнам возвращена относительная прозрачность.

Притон переродился в трудолюбивый муравейник, деятельность которого в основном переместилась наружу, во двор. Одна цепочка муравьев сносила мусор к костру посередине площади, другая же возвращалась. Здесь были также и те, кто квартировал раньше у горожан, а теперь возвращен на место. Почти на каждом балконе мыли окна. На самом дворе стучали молотки — срочно строились уборные и душевые. Через две улицы, в заброшенном храме, разместили женщин.

Уолли приказал поставить посреди комнаты стол, шесть стульев перед окном и два ряда стульев по другой стороне. Тридцать девять — для тридцати девяти Шестых. Первые, занятые на этих работах, находили эти переоборудования странными. Для Уолли же это был длинный, узкий лекторский зал. Следующий слайд, пожалуйста. Он потерял терпение и не чувствовал вины за это… не очень. Ннанджи одобрял, и это обнадеживало.

Этот молодой человек уже восседал на одном из стульев, скрестив ноги и вперив глаза в пространство. Ничто не могло омрачить этот день для Ннанджи, Лорда Ннанджи, воина седьмого ранга. Он достиг предела своих желаний, осуществил мечту любого мальчишки Мира. Вероятно, он был самым молодым Седьмым за всю историю Мира. Чем он будет заниматься оставшуюся жизнь?

Начали собираться Шестые, напуганные, запыленные и, возможно, внутренне сопротивляющиеся, но все-таки послушные. Они заполняли два ряда напротив окна, начиная с концов, так что опоздавшие вынуждены были сидеть в центре, в непосредственной близости от грозного сеньора, если он вздумает перегнуться через стол. Потом пришел последний Шестой и последний член совета, и дверь закрыли. Каждый застыл в мрачном ожидании.

Уолли повернулся к Ннанджи и потребовал:

— Четыреста восемнадцатая?

Ннанджи удивленно прикрыл сияющие глаза и послушно запел сутру. Уолли прервал его и обратился к Боарийи, который сидел рядом:

— Триста двадцать вторая.

Когда он покончил с Седьмыми, то подошел к нервному, слишком молодому Шестому, сидящему в самом конце переднего ряда, и потребовал семьсот двадцать девятую…

В конце концов он вернулся к своему столу и облокотился на него.

— Ну вот, — одобрительно сказал он, — среди вас нет колдунов!

Ответом были несколько нервных улыбок.

— В следующие два-три дня каждый из вас проверит своих подопечных подобным образом и убедится в том, что они проверили своих. Если вы найдете человека, не знающего сутры, возьмите его на заметку.

Он оглянулся вокруг и увидел, что люди кивают головами, соглашаясь с его доводами.

— Кто-нибудь из вас видел колдуна до вчерашнего дня?

— Нет.

— Ну так я расскажу вам, как бороться с колдунами. Есть два способа. Что говорят об этом сутры?

Губы задвигались, брови нахмурились. Тишина. Сутры ничего не говорили о колдунах. Осторожно Уолли повел их через логические обороты. Колдуны не воины, значит, с ними нельзя бороться обычным путем — вызова и поединка; колдуны и не гражданские, к ним нельзя было применять доброту, вежливость и твердость, как оптимистически советовали сутры. Их нужно было определять как вооруженных гражданских, что является преступлением, значит, к ним можно применять все. Абсолютно все.

Он повысил голос, чтобы перекричать стучащие молотки.

— Первый прием — это скорость. Лорд Боарийи, не мог бы ты помочь?

Он поставил худощавого великана рядом с собой и показал на дверь в дальнем конце длинной комнаты, ведущую в помещение совета.

— Сейчас мы проведем соревнование, милорд. Представим, что колдун появился в этих дверях. Кто первый из нас сможет убить его?

Боарийи взглянул на него недоверчиво, а потом с некоторой долей иронии. Аудитория оживилась. Соревнования — это они понимали.

— Лорд Тиваникси, подашь нам сигнал? Тиваникси дал волнению улечься, два великана замерли в ожидании, потом скомандовал:

— Вперед!

Боарийи бросился вперед, словно спринтер, выхватил свой меч, но, когда он был еще на полпути, нож, пущенный Уолли, уже вонзился в дверь. Боарийи замер и повернул обратно, лицо его пылало.

— Ты убит, милорд, — сказал Уолли, — сожалею.

Публика смотрела с молчаливым неодобрением. Ножи — особенно скрытые ножи — были наипреступнейшей мерзостью из самых глубин демонической помойной ямы.

Наконец Зоарийи произнес то, что Уолли ожидал услышать:

— Одно дело попасть в дверь, мой сеньор, другое — в человека.

— Ннанджи! — крикнул Уолли. — Колдун! — И указал пальцем на дверь, как собаке показывают цель.

Мысли Ннанджи бродили не так уж далеко, как казалось. Ноги он скрестил для того, чтобы нож было быстрее достать из сапога. Он встал, метнул его и снова уселся, бессмысленно улыбаясь. Нож вонзился в пальце от ножа Уолли. Аудитория хором воскликнула:

— О-о-о!

— Надо же, — сказал Уолли, разглядывая удачный удар. — Лорд Ннанджи еще более силен в искусстве метания ножей, чем я.

Шестые восприняли эту мысль с интересом. Он медленно подошел к ножам, вынул свой и спрятал его в сапог, потом вынул нож Ннанджи и бросил его так, что он воткнулся прямо перед ним — Ннанджи мог взять его, не вставая. Часы тренировок на «Сапфире» не прошли даром, хотя он предполагал совсем другое применение полученному мастерству.

— Если вы станете бороться с колдунами честным путем, они будут каждый раз побеждать вас. Я был спасен в Ове Ннанджи и друзьями-моряками, потому что они вооружились ножами. Громовое оружие колдунов еще быстрее и смертоноснее, но оно требует перезарядки. — Потом он сказал:

— Ннанджи, тебе нет нужды все это слушать. Мы простим тебе отсутствие.

Ннанджи встал, радостно кивнул и выбежал в дверь, размышляя о тысячах вещей, которые ему нужно было переделать. Все, что бы ни хотел его названый брат, было хорошо для него.

Когда дверь за ним закрылась, Уолли сказал:

— Еще одна важная вещь для выявления шпионов: будьте внимательны ко всем воинам — морским крысам — они умеют читать по губам, а все мы проговариваем беззвучно слова сутр. Я подозреваю, что морские крысы не слишком сильны в сутрах, поэтому проверяйте их фехтованием — они пройдут этот тест!

Он старался не смотреть на Тиваникси. Лекция продолжалась. Следующий прием, который сеньор велел применять к колдунам, это вытряхивать их из одежд — тогда они становятся безвредны, как тот старик, которого он показывал в храме. Тюк Джии лег на стол, и Уолли вынул оттуда одежду Ротанкси. Он продемонстрировал ее им — длинные рукава, множество карманов, потайные разрезы, позволяющие дотягиваться до карманов сквозь рукава. Потом он стал вынимать вещи, одну за другой, объясняя назначение каждой и пуская по кругу на всеобщее обозрение. Он послал привести бродячую собаку и проткнул ее кинжалом Ротанкси. Собака мгновенно умерла в конвульсиях.

Потом он вынул очки Ротанкси, подзорную трубу — маленький телескоп — и объяснил все про чтение с губ. Он пустил их по кругу, и каждый смог полюбоваться на перевернутое, с цветными ореолами, но все-таки волшебное изображение.

Уолли рассказал о ловкости рук, которую он наблюдал хотя бы вчера.

Он сыграл им несколько нот на серебряной флейте, рассказав, как из-за простой духовой трубки погиб Кандори, Третий.

Он продемонстрировал маленькую коробочку из промасленного шелка со стеклянной насадкой и рассказал, как колдуны могут ослепить человека, брызнув жидкостью из нее одним движением руки, произнося при этом бессмысленные заклинания. Он капнул содержимым коробочки на мертвую собаку, сильный запах кислоты распространился по комнате.

Чернила, перо и пергамент он не показал, но объяснил, что голубей используют для сообщений, поэтому любой голубь может оказаться агентом колдунов.

Он зажег спичку, и это снова оказалось большой сенсацией.

В карманах Ротанкси оказались две вещи, похожие на петарды, но они были непригодны, так как были завернуты в сырую тряпку. Уолли все-таки показал их тоже. Он разрезал одну из них и нашел там смесь черного порошка и свинцовых дробинок.

— Если бы вы только видели, как это действует, — предостерег он аудиторию. — Нужно поджечь вот этот конец, а потом — убегать! Иначе это поранит вас или ослепит. Это породит молнию и много дыма.

Они снова кивнули, заинтригованные, наполовину еще не верящие.

Уолли показал отравленные ножи, один очень тонкий, почти шило, а также безобидные приспособления для фокусов, например гибкие монеты и шелковые цветы, сжимающиеся до малых размеров и потом распрямляющиеся, как пружина. Ознакомил он их и с компасом, вызвавшим большой интерес у тех воинов, кто был связан с судоходством, — моряки знали только два направления: вниз и вверх по течению. Еще там были карманные линзы, и Уолли дал одну из них Шестому, который стал разглядывать их в свете солнца, падающего из окна, пока его одежда не задымилась.

На нескольких бутылочках и пакетиках, назначение которых было неясно даже самому Уолли, красовались загадочные надписи курсивом, которые дразнили его своей непонятностью.

Сегодня он решил как напугать, так и вызвать презрение к колдунам, поэтому он подошел к пистолету. Сначала подробно объяснил его действие.

После чего произвел демонстрационный выстрел через столешницу. Молотки внизу притихли, а потом застучали с удвоенной скоростью.

В заключение он показал модель катапульты, выстрелив камешком через всю комнату, — «игрушку для Виксини», которую он так прилежно мастерил на корабле. Его слушатели были слишком потрясены, чтобы смеяться, как он надеялся.

— Мы будем воевать с колдунами ножами, луками и стрелами, спаренными таранами и большими катапультами, которые будут разбивать их башни, и горячей смолой, которую мы будем заливать им в окна. Они используют голубей — значит, нам нужно обзавестись соколами! Нам нужны всадники, которые могут быстро скакать. Мы будем атаковать ночью, без предупреждения и сзади. С такой тактикой мы сможем победить; без нее — нет. Если колдуны пользуются дьявольским оружием, нам ничего другого не остается.

Наступила долгая тишина, слышен был лишь доносившийся со двора гомон. Он уже решил, что ничего не сработало.

— Триста тридцать человек пытались бороться с колдунами честным путем. Вы поможете мне отомстить за них?

В следующее мгновение он уже уверился в своем полном провале. И тут Боарийи — да пребудет над ним благословение — вскочил и сказал:

— Да!

Тогда остальные тоже поднялись и радостно заулыбались. Эти улыбки, возможно, оказали на них самих большее влияние, чем все, что сделал Уолли.

Тем не менее он теперь тоже мог улыбаться. Он принялся ходить по длинной комнате.

— Нам нужно распределить некоторые обязанности, — говорил он. — Лорд Тиваникси согласился заняться кавалерией. Кто-то должен стать адъютантом, я имею в виду, что нужен человек, который будет следить за расходами, связываться с жителями города, назначать людей на работы.

Все Седьмые сели обратно на свои стулья и задумались.

— Это уже двое. Кто-то должен взять на себя катапульты — трое. Пращи, луки и стрелы — я в этом ничего не понимаю, кроме того, что этим пользуются для охоты на птиц. Есть кто-нибудь, разбирающийся в этом?

Поднялась пара Шестых, очень смущенных.

— Великолепно! Я все равно найду для этого Седьмого, но вы будете консультировать его. Лорд Ннанджи займется контрразведкой и безопасностью. Последнее, — сказал он, — последнее — мы должны провести некую акцию! Все описанное требует некоторого времени на подготовку; я же хочу начать действовать сейчас! Они слишком долго над нами смеялись. Они должны научиться бояться нас.

Яростное бормотание согласия.

— У меня есть небольшой корабль. Я пошлю его на левый берег убить каких-нибудь колдунов. Это грязная, противная работа — придется ползать в темноте, бросать ножи, а потом — убегать. Мало чести и много опасности! Но я хочу напугать их. Мне будет приятно узнать, что они станут патрулировать улицы ночью. Им пора понять, что мы умеем воевать. Лорд Боарийи, я даю тебе возможность выбора.

Верзила молчал, облокотившись на колени. Потом поднял глаза, улыбнулся и потребовал:

— Корабль!

На это Уолли и надеялся: любовь к опасностям пересилила щепетильность. Но теперь, когда Боарийи взял на себя самую грязную работу, остальные Седьмые выказали большую готовность.

— Благодарю тебя, — с чувством сказал он. — Лорд Зоарийи, не займешься ли катапультами? Лорд Джансилуи — стрелковое дело с двумя благородными Шестыми. И Лорд Линумино — будешь адъютантом.

Они кивали, они были счастливы.

Он же чувствовал себя очень усталым, но в то же время почти уверенным в безопасности. Если даже колдуны его и убьют, они не смогут остановить сбор. Их магия теперь не страшна.

Тут он заметил, что все ждут его, тогда он поднялся, улыбнулся и объявил:

— Все свободны!

Экзамены будут потом.

Глава 6

Суматоха переросла в хаос, но Уолли не включился в него. На все просьбы Шестых о помощи он отвечал, что они должны думать сами, и скоро они отстали. Стук молотков во дворе сменился приказами, которыми Линумино посылал лучников и сокольников к Джансилуи, морских крыс и ножеметателей — к Боарийи и плотников — к Зоарийи. Когда явился жабоподобный герольд, к нему тотчас был приставлен конвоем Четвертый, герольд принялся было возмущаться таким недоверием, в результате тут же отправился под конвоем в обратном направлении — Ннанджи наладил службу безопасности. Явился Фиендори с сорока золотыми — отчислениями из портового налога — и сразу же был направлен к Линумино. Форарфи, леворучный партнер Уолли в фехтовании, пришел доложить, что назначен начальником службы телохранителей. Уолли не предполагал высокие посты для Шестых, но решил оставить это пока без изменений.

И пошло…

Наконец наступил момент, когда кроме Уолли и его телохранителя в вестибюле больше никого не осталось. Он устал, охрип, у него раскалывалась голова, но сбору уже не требовалось руководства. Тогда он спросил еды и воды для умывания и искренне позабавился, слушая, как приказ спустился вниз на три ранга, прежде чем кто-то реально покинул комнату. Он заключил, что никого ниже седьмого уровня рядом не оказалось. Потом прошел в квадратную комнату совета в конце вестибюля и закрыл за собою дверь.

Чистота здесь тоже была наведена относительно, но из очага была выметена зола, на грязную кровать водрузили новый матрас и два почти чистых одеяла. Он снял свой меч, уселся в парчовое кресло и положил ноги на стул. В голове его теснились сотни идей, которые ему нужно было бы записать. Но это было невозможно — он попытался было воспользоваться письменными приспособлениями Ротанкси, но ничего не вышло — он думал по-английски, а говорил на языке окружающих его людей. Ни то, ни другое записи в этом Мире не подлежало.

Ему не хватало Ннанджи, который до сих пор был его безотказной записной книжкой. Но теперь он мог посчитать за оскорбление использование его для таких целей, тогда как его ждали более важные дела. Ннанджи знал образ мыслей своего названого брата и лучше, чем он, мог наладить отношения с воинами. Он был самым молодым, но и самым действующим членом совета. Единственное затруднение состояло в том, что ему приходилось командовать людьми, которые были старше его по возрасту.

Стук в дверь. Ну что ж, это были отличные две минуты тишины…

— Войдите!

Доа вошла в комнату и закрыла за собой дверь.

Уолли вскочил на ноги.

На ней были шелестящие шелковые одежды василькового цвета. Очень короткие. Верх их еле прикрывал соски, обрисовывая плавной линией груди. Подол оставлял открытыми ее длинные, потрясающие ноги. Она пренебрегла простыми сандалиями людей Мира ради туфель на высоких каблуках, так она стала с него ростом. Доа не выглядела вульгарной или смешной. Тонкая серебряная цепочка вилась вокруг ее шеи, спускаясь к вырезу одежды. Он подумал, что Доа могла бы больше ничего и не надевать, все равно успех ей был обеспечен.

Опять дикое сумасшествие охватило его. Ее фигура, просто ее присутствие, приводили его в неистовое возбуждение. Доа увидела или догадалась о его реакции, и на ее плоском, почти лошадином лице отразилось удовлетворение.

Он нащупал свой меч и отдал салют старшему. Она не дала ритуального ответа.

— Лесть? — промурлыкала она.

— Восхищение, госпожа. Вчера я присутствовал при рождении того, что будет жить, пока течет Река. Ты сделала мое имя бессмертным.

Она подошла к окну, демонстрируя высокое мастерство хождения на каблуках. О эти ноги! Лютня плыла в сияющем тумане ее русых волос.

— Менестрели ссылаются на это, как на «Балладу о Ротанкси». — Похоже, она не причисляла себя к менестрелям. Она была другой породы и знала это.

— Это не важно. Мое имя живет там, а твое будет прославляться вечно.

Похоже, это забавляло ее.

— Менестрели покидают город. Меня бросает в дрожь при мысли, что они могут сделать с оригиналом.

— Чем я могу тебя вознаградить? — спросил он. Его трясло, как подростка, голос срывался. Глупец!

Она отвернулась от окна и провоцирующе посмотрела на него.

— Чем-нибудь соответствующим. — Она сказала это резким голосом, не то парируя его слова, не то смеясь над ними.

У него оставался еще один сапфир из тех, что Бог дал ему на расходы. Чувствуя себя последним идиотом, он подошел к ней, положил камень на серебряную цепочку и двумя пальцами засунул его в выемку между грудями.

— Этого, конечно, недостаточно, но у меня больше ничего нет.

Она торопливо взяла самоцвет и отступила на шаг.

— Этого вполне достаточно. Твоя доброта беспредельна, милорд.

Она играла словами. Здесь был какой-то скрытый смысл, которого он не мог разгадать, — по-видимому, он предназначался Шонсу. Взгляд, который она метнула ему из-под опущенных ресниц, от любой другой женщины мог быть расценен как многообещающий. Для нее же, надо полагать, он ничего такого не значил; но руки его затряслись.

— Ты составишь мне компанию на балу сегодня вечером?

Она кивнула с таким видом, как будто это было само собой разумеющимся. Кто же еще может сопровождать лорда-сеньора, как не Леди Доа? Величайший воин и величайший менестрель — они созданы друг для друга.

— Ты разрешишь мне поцеловать тебя?

Она тут же ощетинилась:

— Не тронь меня!

Он пожал плечами, но не отвел взгляда.

— Я не понимаю тебя, Леди Доа. Ты — самая…

— Ты все прекрасно понимаешь, Шонсу. — Тон ее был презрительным, взгляд — успокаивающим.

— Я уже говорил тебе, что ничего не помню.

— Говори это своим прихвостням!

Доа повернулась к двери, и он еле устоял на ногах, когда увидел, как шелк обрисовал ее формы.

— До вечера.

И она ушла.

Он не знал ни где она живет, ни как положено прибывать на бал Леди: паланкин? портшез? Уолли неожиданно оказался перед всеми этими проблемами, так же как и перед фактом, что с ним ведется открытая война. Она подчиняла его себе целиком. Как только появлялась эта женщина, гормоны Шонсу брали верх над разумом Уолли Смита. Что сделал бы Шонсу на его месте — наверное, швырнул ее на кровать и взял бы насильно.

Он со стоном сел обратно в кресло, гадая, не этого ли она хочет. Знает ли она даже о том, что завлекает его, или делает это подсознательно? Его раздражал Ннанджи, когда влюбился в Тану, — женщина отказывает, мужчина теряет разум… Ннанджи все же извиняла его молодость; да и сам он был, похоже, всего лишь сексуально озабоченным маньяком.

Но теперь он, по крайней мере, не один появится на балу, это может оказаться полезным в случае…

Дверь распахнулась — и вошел Ннанджи. Он улыбался.

— Тебе удалось это, брат! — сказал он.

— Удалось что?

— Переполнить мою голову! Я заработал головную боль, так что мне пришлось попросить перерыва. — Не похоже, чтобы это слишком уж донимало его.

— Две сотни за час! Но теперь у нас есть несколько неожиданных талантов — ювелиры, граверы и стеклодувы.

— Все весьма полезны, — сказал Уолли, с трудом воспринимая сейчас бодрость своего названого брата. — А сокольничьи?

— Не совсем то. Но что самое смешное — половина людей не из ложи.

Он стоял у окна, глядя в него, в то время как Уолли, снова усевшись в свое парчовое кресло, тщетно пытался понять, что имел в виду Ннанджи, говоря слово «смешное».

После нескольких минут молчания Ннанджи сказал:

— Брат! Ты расскажешь мне оставшиеся тридцать сутр, когда у тебя будет время?

— Конечно. Но не раньше чем пройдет твоя головная боль, да и моя тоже.

— Отлично! — И снова пауза.

— Шонсу! — Он никогда к нему так не обращался. Его голос растерял весь свой блеск. — Я — выскочка?

— Не беспокойся об этом! Ты скоро выучишь сутры, а вызвать тебя никто не посмеет, пока сбор не кончится. К тому времени ты уже будешь фехтовать как Седьмой.

Ннанджи по-прежнему смотрел в окно.

— Надеюсь.

Ннанджи, сомневающийся в своих силах?

— Я уверен, что ты найдешь время для занятий! А состязаться ты сможешь со многими — тебе это сейчас нужно. Пока ты занимался только со мной, а теперь ты знаешь все мои… — Уолли осекся.

И сказал Икондорина, что ему нечему его больше учить.

Молчание. Конечно, Ннанджи не знает пророчества о рыжеволосом брате Икондорины.

— Легкая победа! — Голос его был полон презрения к самому себе. В его глазах воинская доблесть была посрамлена. Он не выносил людей, фехтующих ниже своего ранга.

— Как только Шестые будут освобождены от их клятвы, я окажусь перед лицом тридцати девяти экзаменаторов. Ты растянешь войну на несколько недель для меня?

Требование было таким смешным, что Уолли захохотал, Ннанджи моментально обернулся к нему с улыбкой. Потом снова посмотрел в окно. Что-то еще гложет его?

— Шонсу!

— Да, Ннанджи.

Тишина.

Потом:

— Я не чувствую… Я хочу сказать…

— Ну так скажи.

Ннанджи набрал побольше воздуха и выпалил:

— Я знаю, что сбор может иметь только одного сеньора, брат, поэтому хочу пообещать тебе, что я не хочу… я имею в виду… Дьявольщина!., имею в виду, что ты знаешь гораздо больше, чем я…

На Ннанджи это не походило.

— Что ты пытаешься сказать? — неожиданно сурово потребовал Уолли, ломая голову над этой загадкой.

Ннанджи повернулся, сильно покраснев:

— Я буду верен! Настоящий лидер сбора — ты! Сейчас мы формально равны…

Богиня! Уолли не подумал. Ннанджи стал Седьмым. Он больше не подопечный Уолли. Он тоже лорд-сеньор. Формально равны! А что же будет, если они поспорят?

— Я никогда не сомневался в твоей верности, Ннанджи.

Тот кивнул. Снова тишина.

— Что-то еще тебя беспокоит? — спросил Уолли.

— Я вот подумал, зачем боги вообще это устроили, брат? Двух лордов-сеньоров? Не думаешь ли… — Он сжал губы и стал выглядеть еще несчастнее.

— Что ты можешь сменить меня?

Ннанджи снова кивнул:

— Ты позаботишься об этом, ладно?

— Верно, черт возьми!

— Отлично! — Былая улыбка снова вернулась на место. Разубежденный, Ннанджи усмехнулся и пошел к двери. По дороге ему попалось зеркало. Оно было очень маленьким, и ему пришлось глубоко заглянуть в него, вытянув шею, чтобы увидеть свой килт.

— Как я выгляжу в голубом, Шонсу?

— Очень глупо! Но содержание много важнее формы, ты делаешь работу Наиседьмейших.

Ннанджи хмыкнул и сильно скосил глаза.

— А мою заколку заметил? — На нем был огромный кусок голубого стекла, почти такой же большой, как носил Уолли, один из тех, что сделал для него Бог.

— У тебя не осталось самоцвета? — с надеждой спросил он.

— Нет.

— Жаль. Я бы поберег его, пока он тебе не понадобится… но и этот сгодится. Он похож на настоящий, правда?

Для слепых, может быть.

— Да, конечно. И он идет к твоим рыжим волосам. Заколка?

— Почему ты не носишь серебряную? — осторожно спросил Уолли.

Ннанджи бросил на него горький, странно смущенный взгляд.

— Голубой килт, по твоему мнению, уже достаточно плох, брат! Еще и грифон?

Правда — только этого не хватало.

— Кроме того, я обещал Арганари, что надену его, когда пойду на Вул. Я берегу его для этого.

Он улыбнулся немного увереннее, чем раньше, и исчез, не закрыв дверь.

А потом Икондорина сказал: «Мне нечему тебя больше учить. Иди и ищи свое королевство».

Уолли медленно поднялся на ноги. Третий появился в дверях, неся небольшой столик в одной руке, размахивая кастрюлей в другой. Запах жареного мяса распространился по комнате.

Вул?

Формально равны?

«…Правление его было самым блестящим и мудрым».

Мудрее и блестящее сбора?

Невозможно!

Это было не просто невозможно — это было смертельно.

Его предали! Обманули!

Второй раз за день Уолли показал характер Шонсу.

С ревом, который был слышен в окно, он оттолкнул воина с едой и бросился вон, сопровождаемый своим телохранителем.

Глава 7

Храм должен быть наитишайшим и наиспокойнейшим местом. Этот не был. Небольшая армия рабов выносила стекла и камни. Грохот и скрежет от этих работ эхом разносился по зданию, долетая до основания статуи.

Блестящий мозаичный пол перед дарами был уже почти очищен. На его широком пространстве затерялась худенькая фигурка жреца седьмого ранга. Он пришел сюда для медитации и молитвы, но задержался дольше, чем рассчитывал. Никаких особенных мыслей в голове у него не было — только глубокая тишина и покой заполняли его, кажется, все больше и больше. Боли утихли. Возможно, скоро он получит ответ на свои молитвы, свое отпущение. Он остался здесь, чувствуя, что ему нечего больше делать, нечего желать, нечего ждать, — он сделал все. Шонсу стал предводителем сбора, и что бы теперь ни случилось, Хонакура больше не потребуется.

Неожиданно он заметил, что голоден, это показалось ему забавным. Но его старое, изношенное тело не могло подняться без чужой помощи, а рядом никого не было. Он сел на пятки, озираясь вокруг, искренне развлекаясь сознанием собственной беспомощности. Конечно, недолгий пост ему не повредит…

Две фигуры появились в дверном проеме. Одна принадлежала жрецу, другая — огромному разъяренному воину. Жрец показывал в его сторону пальцем. На мгновение вид Богини перед ним закрыл голубой килт, на нем красовался белый грифон, любовно вышитый Джией.

Предисловий не было. Громоподобный голос сказал:

— Ты солгал мне!

Было очень трудно закинуть голову наверх, поэтому он так и остался сидеть, разглядывая вышивку Джии. Он ничего не ответил.

Еще громче:

— Ты солгал мне!

Это не было вопросом. Зачем же отвечать?

— Скажи, что случилось, милорд?

Голубой килт шевельнулся. Молодой воин опустился на колени и скрестил громадные руки на необъятной груди. Хонакура не смотрел ему в глаза — только ждал, изучая ремни его перевязи.

— Ннанджи получил свой седьмой меч на лбу. — Голос был очень глубок, гораздо глубже, чем обычно.

Теперь Хонакура взглянул в эти яростные черные глаза и увидел, что за злобой прячутся боль и страдание.

— Ты в этом когда-нибудь сомневался?

— Этого не должно было случиться! По сутрам не видно, что он мог бы сделать это до окончания сбора.

Для Высочайшей нет ничего невозможного. Но лучше не говорить это ему сейчас. Лучше подождать. Шонсу был так возбужден, что не мог долго сдерживаться, и через минуту Хонакуре было рассказано и о шпионе, и о покушении на жизнь Шонсу, и о туманной сутре.

Растерянность этого необычного, мягкого, добродушного молодого человека вызывала жалость… У Хонакуры комок подкатил к горлу, такого он не чувствовал уже много лет. Неужели боги не могли оценить его до того, как все началось?

— Это чудо, что Ннанджи стал Седьмым?

— Да!

— И это чудо, что ты до сих пор живешь?

— Да!

— Я так и думал, — опустил голову Шонсу.

— Тебе не на что жаловаться, милорд. Теперь каждый из вас получил свое.

Страшные темные глаза, казалось, сверлят его насквозь. Если бы Хонакура боялся смерти, от такого взгляда у него должна была бы затрястись каждая жилка.

— Ты солгал мне.

Хонакура взглянул ему прямо в глаза:

— Да.

— Расскажи мне теперь все, святейший! Ради Богини, расскажи мне теперь!

— Как хочешь, друг. Но это не сделает тебя счастливее.

— Расскажи!

Мягким голосом возвестил Хонакура ему настоящее пророчество:

«Рыжеволосый брат Икондорины пришел к нему и сказал: „Брат, ты чудесно владеешь мечом, научи меня владеть им так же, и я смогу основать королевство“. И тот ответил ему: „С удовольствием“. Так Икондорина научил, а его брат выучился. А потом Икондорина сказал: „Мне нечему тебя больше учить. Иди и ищи свое королевство“. И он сказал:

«Но, брат, это твоего королевства я домогаюсь, отдай мне его». Икондорина ответил на то, что не отдаст, и его брат сказал: «Я достойнее», и убил его, и взял королевство».

Долгое время не было ничего слышно, кроме шуршания метел рабов, да еще, в дальнем углу нефа, звона стекла, когда они наполняли им свои тележки. Воин размышлял над историей рыжеволосого брата Икондорины, но Хонакура думал о расплате.

Он солгал — смертный грех для жреца. Целая жизнь служения и самоотречения была перечеркнута, разбита, как это храмовое окно. Расплата! Он так гордился своей жизнью. Поддавшись глупому тщеславию, он упомянул Шонсу о рыжеволосом брате Икондорины, и эта-то ошибка и привела его к необходимости лгать. Раньше, считая себя безгрешным, он надеялся, что Богиня наградит его, что смерть его будет победным маршем и Она прольет слезы благодарности, когда он предстанет перед Ней. Теперь ему оставалось только надеяться на Ее милосердие и на то, что Она вспомнит его заслуги, когда будет судить его, и позволит ему искупить этот грех в каком-нибудь низком существовании, и не сбросит его к демонам.

Он почувствовал, что плачет, плачет от жалости к себе и этому несчастному воину.

Этот самый воин снова заговорил:

—..Почему ты не сказал этого раньше. Ты и вправду не доверял мне. — Он говорил отрывисто, четко проговаривая слова. — Что же теперь? Я должен ждать, когда он сделает это?

Хонакура снова вернулся мыслями к Шонсу. Внезапная надежда загорелась в старческих глазах. Он почувствовал намек на успокоение — что, если эта душа все-таки проклята? Может быть так, что его ввели в эту смертельную, разрушающую ложь.

— Не очередная ли это проверка богов, милорд — прошептал он.

Воин отпрянул, сев на пятки.

— Нет!

С минуту они смотрели друг на друга.

Наконец Хонакура сказал:

— Это возможно?

Великан потряс головой, словно хотел смыть следы страха с лица.

— Если боги не вмешаются — да! Он еще не Седьмой по фехтованию. Но любой поединок непредсказуем, святейший. Это не так редко случается — сильнейший побит слабейшим, — не так редко. Они могут не дать мне, почему бы и нет? Они пошлют чудо?

Хонакура взглянул из-за плеча воина на лик Богини. Его пробрал озноб. В храме ведь очень холодно. Как он раньше не замечал этого?

— Я не пророк, милорд. Я не знаю ответа. Но, может. Она хочет… чтобы ты…

— Что я недостаточно убил для Ее нужд? Говори прямо! Новая проверка? Я могу быть мягкосердечен, тогда как Ннанджи — прирожденный убийца? Но если я вызову его сейчас… — Голос его задрожал, смертельный ужас пришел на смену тревоге в его глаза.

И он прошептал:

— Убью Ннанджи?

— Примут ли тебя воины после этого?

Шонсу вздрогнул, как будто он уже чувствовал себя в аду, а сейчас обнаружил рядом Хонакуру.

— Да! — сказал он. — Я уже впал в безумие сегодня утром. Я сослал двоих в рабство. Они боятся меня теперь. Они уже представляют, что значат для них их клятвы. — Он горько рассмеялся. — Я знаю, что они не посмеют. Они будут послушны.

После нового долгого молчания он пробормотал:

— Но Джия… — И не продолжил.

— Я могу ужасно заблуждаться, милорд, — сказал Хонакура, — но он честный молодой человек. Он обожает тебя и восхищается тобой! Он помогал тебе во всем. Трудно представить, чтобы он мог навредить тебе.

— Он верит мне! — воскликнул великан.

— Ну и живи в его вере, милорд. Служите Богине, и Она увидит, что между вами все хорошо.

Шонсу заскрипел зубами:

— Я не могу!

— Не можешь что?

— Не могу побить колдунов.

— Но ты говорил…

Шонсу посмотрел вниз на свои сжатые кулаки.

— Да. Все, что я говорил, правда. Я могу штурмовать города и захватывать башни, и прогнать оттуда колдунов, и вернуть воинов. Я уверен в этом, и Ннанджи согласен со мной, и сбор, возможно, тоже. Колдуны верят или скоро поверят.

— Я не понимаю.

Глубокий голос перешел в шепот, хотя рядом никого не было.

— Они уйдут, святейший! Если мы легко возьмем первую башню, они убегут, сдадут города и вернутся в свои холмы.

— И ты победишь! — изумился жрец.

Шонсу покачал головой:

— Нет! Я не могу взять Вул. Зимой. Мы даже не знаем, где он. Первый Шонсу еще мог бы это сделать — неожиданной атакой. Теперь же у них было полгода на подготовку. Одну башню — да. Еще пятьдесят — да. Укрепленные города — нет! Многодневный марш от Реки? Нести катапульты в горы? Невозможно!

— Может, весной? — растерянно сказал Хонакура.

— Нет! Мы не можем ждать до весны; у нас нет денег. Сбор должен быть распущен! Таким образом, колдуны вернутся. Через пять лет или через десять… — Шепот стал совсем еле слышным. — Я не могу победить колдунов! Никто больше не знает об этом, святейший!

Хонакура пожал плечами, как бы подводя итог. Это делало бессмысленными все усилия. И это было непостижимо.

— И что ты собираешься делать?

— Я морочу голову, — вздохнул Шонсу.

— Как это, милорд?

— Морочу голову обеим сторонам. Совершенная растерянность.

— Но почему?

Пауза, а потом снова шепот:

— Чтобы устроить переговоры!

Хонакура охнул:

— Ну конечно! Да! Да! Это должно объяснять значение твоих родительских меток — воин и колдун, милорд. Может быть, это и являлось Ее целью! Вот почему Она выбрала тебя! Ни один воин даже и не подумал бы об этом! Даже не стал бы слушать! А ты сможешь?

— Смогу что? — воскликнул великан. — Заставить воинов? Да! Они послушны, правильно. Колдуны… Не знаю! Но я поймал одного из их Седьмых. Возможно, он у них один из главных, ведь это он вызвал созыв сбора. Так что мне придется пообщаться с ним, пока я готовлю воинов к войне.

Жрец посмотрел на него долгим взглядом.

— Это святая задача, милорд, — положить конец вражде воинов с колдунами. Думаю, ты прав!

Тут он почувствовал горький взгляд Шонсу и остановился. Он что-то упустил из виду?

— Прав ли я? Я говорил Джие… если я неправильно поведу себя со сбором, Богиня остановит меня. Я думаю, твоя история про Икондорину — это предупреждение, святейший! Она остановит меня.

— Как так, милорд?

— Я могу договориться с колдунами, — горько сказал Шонсу, — думаю, они выслушают здравые рассуждения. Но воины не знают ничего, кроме смелости в бою. С воинами нельзя договориться.

— Но ты можешь командовать ими, милорд, как ты сказал!

Он скрипнул зубами:

— Всеми, кроме одного — он не мой вассал. Мы равны. Оба лорды-сеньоры, теперь — оба Седьмые. Он даже уже не мой подопечный! Ты думаешь, что Ннанджи пойдет на переговоры?

Молчание.

— Ну, думаешь?

На этот раз жрец прошептал:

— Нет.

— И я тоже! Ты как-то сказал, что голова у него как кокосовый орех. У него будет выбор, не так ли? Я его брат, потому что мы принесли четвертую клятву. Но это всего лишь сутра. Он скажет, что колдуны — убийцы воинов и всегда будут ими. Он скажет, что переговоры предадут сбор и волю Богини, что это трусость и позор. Мы учили его, старик! Ты и я учили его хорошо — воля Богини превыше сутр! Твоя история дает ответ — убей его и возьми его королевство! Это совершенно укрепит его. Я так и слышу, как он говорит: «Я достойнее».

Шонсу поднялся на ноги.

— Может, так оно и есть. Может, Богиня думает так же. Она слишком быстро продвинула его!

Он ушел, меряя длинными шагами сияющее разноцветное пространство мозаики.

Хонакура остался где и был, вглядываясь в лик Высочайшей, окруженный теперь радужным нимбом слез.

КНИГА ПЯТАЯ КАК ВОИН ВЕРНУЛ МЕЧ

Глава 1

Была уже середина следующего утра, когда Уолли мрачно вскарабкался по веревочному трапу на палубу «Сапфира». Неподвижный, со спущенными парусами, маленький голубой корабль стоял на якоре среди залитой солнцем воды, как островок благоразумия посреди безумства сбора. Он все же вернулся, поскольку у него было здесь дело, которое он вряд ли мог кому-либо поручить, — Ротанкси. И сверкающих волн, и кружащих белых птиц этим утром не хватало, чтобы развеять его раздраженное, мрачное настроение.

Как только он ступил на борт, Джия вышла к немунавстречу. Он сжал ее руки в своих и отшатнулся, увидев ее запудренное бледное лицо. — Что случилось? — спросил он. Она потупила глаза:

— Это недоразумение.

— Кто это сделал? — заорал он. Волны гнева заклокотали в его глотке. Если это снова какой-нибудь воин, тогда — не миновать потоков крови…

— Ты, — сказала она тихо.

Он изумленно уставился на нее, неожиданно осознав, что на палубе полно других людей, в основном притворяющихся занятыми, но все они — от карапузов до старой Лины — без сомнения, смотрели и слушали.

— Когда ты судил двух воинов, хозяин. Я пыталась защищать их. И не слишком удачно для меня.

Он ударил ее? Его мысли вернулись в красный туман, заволокший его вчера в ложе… Да, возможно, он оказался на это способен.

— Моя любовь! — воскликнул он. — О Джия! — Он обхватил ее руками и поцеловал.

И снова отпрянул, озадаченный. Да, конечно, его язык был на вкус как заношенная меховая стелька, и в Мире еще не изобрели зубную пасту. Он не был пьян прошлой ночью, однако принял изрядное количество местного отвратительного вина в протухших мехах, чтобы обеспечить себе многопудовое похмелье. Без сомнения, в это утро он был любовником с особым привкусом. Но даже с учетом этого в поцелуе многого недоставало. И она называла его «хозяин».

— Я потерял голову, Джия. Я даже не помню, что творил.

Она молчала, не поднимая головы, но он ждал, и неожиданно она заговорила:

— Я знаю, хозяин.

— Ты простишь меня?

Теперь она смотрела на него, изучая с подозрением.

— Ты хочешь заслужить мое прощение?

— Как? Только скажи мне, как?!

— Спустимся в каюту, и я тебе покажу, как.

Он снова сжал ее в объятиях.

— Только не сейчас, любовь моя! Я почти не спал ночью, и у меня есть одно дело.

Что-то осталось недосказанным. Он буквально спал на ногах. Он проводил Доа до ее дома незадолго перед восходом — и дверь была захлопнута перед его носом. Он вернулся обратно в ложу и обнаружил, что она по-прежнему кипит, как сумасшедший дом. Адъютант Линумино наверняка не добрался до кровати этой ночью, организуя размещение по баракам и в семейные квартиры, и снабжение провиантом, и выдачу мобилизационных предписаний — и все это одновременно. Крики и грохот марширующих сапог не смолкали ни на минуту, тут и там разгорались конфликты, отголоски которых доходили до самого сеньора. Седьмые были в прекрасной форме и полны энтузиазма, но Уолли возложил на них слишком много, чтобы это можно было сделать быстро. Мысль о постели, в которой бы его ждала Джия, была райским видением, но этой мысли он должен был сопротивляться. Или это отговорки виноватого? Она закусила губу:

— Два человека, которых ты продал, хозяин…

Так она хотела своим предложением подкупить его?

— Выбрось это из головы, Джия! Как я веду сбор — не твоя забота!

— Да, хозяин.

— И не называй меня так!

— Да, хозяин.

Женщина!

Она повернулась, чтобы уйти. Он грубо схватил ее за плечо и развернул лицом к себе.

— Отношения между воинами и городом из рук вон плохие! — резко бросил он. — Важно то, что я успокоил старейшин. Теперь ты понимаешь?

Она без слов кивнула.

(Лжец! — сказала его совесть. — Что бы ни делал Шонсу, когда он был кастеляном, он терроризировал старейшин. Они унижали его этой ночью.) — Я должен был пойти на этот бал! (Вздор! Они предпочли бы, чтобы ты не показывал носа и послал Ннанджи вместо себя.) — И они были бы глубоко оскорблены, если бы я взял рабыню в сопровождающие.

(Ты подразумеваешь, что воины смеялись бы над тобой.) — И если я выбрал Леди Доа как партнершу в танце, то во всяком случае это не твое дело!

— Конечно, нет, хозяин.

Она снова повернулась. На сей раз он сгреб ее за плечи и встряхнул.

— У тебя нет повода ревновать к Леди Доа!

— Ревновать! — Невероятно, но теперь начала кричать Джия. — Рабыня? Ревнивая? Что может заставить рабыню ревновать?

— В данном случае ничего! Мне нужна была пара для танца…

— Ты думаешь, меня очень волнует, кого ты выбрал для этого дурацкого танца?

— И ничего более!

— Ты думаешь, меня волнует это, или?.. Спи с кем хочешь, хозяин. У рабов не просят прощения.

Уолли был поражен. Никогда раньше она не повышала голос так, как сейчас, ни на него, ни на кого другого. Он отпустил ее.

— Так что же тебя волнует?

— Ты! — пронзительно закричала она, топнув ногой. — Что ты делаешь с собой?!

Он был воином седьмого ранга. Он был старшим сеньором сбора, самым могущественным человеком в Мире. Он запнулся и тоже заорал:

— Укороти язык, женщина! Не забывай, ты и в самом деле только рабыня!

— И я была счастлива как рабыня! Я делала то, что приказывала мне моя хозяйка, со многими мужчинами. И очень немногие смели меня ударить!

Он взял себя в руки и понизил голос:

— Я же сказал, что приношу извинения. Я этого больше не повторю.

— Может быть, ты и должен это повторить! Чтобы я не забывала, что я только рабыня.

Никогда она себя так не вела! В какой-то момент маниакальный дух Шонсу почти прорвался наружу. Теперь Уолли укротил его, переведя дыхание и разжав кулаки. Он оглянулся вокруг, увидев множество испуганных глаз, которые поспешно были отведены. Ротанкси, которого он пришел уговаривать и вербовать, сидел на крыше кормового навеса, невозмутимо слушая вместе с другими эту бессмысленную перебранку.

— Ты говорил, что ты этого хочешь! — кричала она. — Чтобы я была настоящей женщиной. Теперь я снова рабыня…

— Да! — зарычал он, заставив ее замолчать. — Ступай в каюту! — Он развернулся и направился к колдуну, пройдя мимо сердитого, цинично усмехающегося Томияно и игнорируя его. Подойдя, он формально поприветствовал Ротанкси.

Колдун поднялся и ответил, потом опять сел. Уолли расположился около него.

— И как поживают ваши катапульты в такой прекрасный день? — осведомился Ротанкси с кислой вежливостью.

Уолли горько рассмеялся:

— Лорд Зоарийи надзирает за строительством катапульт. Я решил, что он практичнее других.

— Возможно, — прокомментировал Ротанкси, показывая, что он знает Седьмых.

— Он влез в это дело с головой. Я задержался там, по дороге: катапульта уже наполовину готова.

— Отлично!

— Да, но бесполезно — если только не использовать ее при переправе всего сбора на другой берег. На реке нет шлюзов для этого. Ее разломают и построят новую.

Ротанкси изобразил тонкую улыбку:

— Я полагаю, он потратил кучу денег на материалы.

— Разумеется. Но деньги больше не представляют проблемы, — сказал Уолли и объяснил систему сбора налогов.

Колдун недоверчиво промолчал.

— Слышал ли ты о Чинараме? — спросил Уолли.

Старик кивнул с непроницаемым лицом.

— Позднее Ннанджи осмотрел одежду. Он нашел громовое оружие и дополнения к нему. Перья, чернила и пергамент, разумеется. И еще вот это. — Уолли достал маленький медальон слоновой кости с изображением девушки, задумчиво-прекрасной.

Колдун посмотрел на медальон, лежавший у Уолли на ладони, но не пошевелился, чтобы взять его, и не проронил ни слова.

— Он и я были по разные стороны, милорд, — сказал Уолли, — но я чту его память. Воины умеют уважать отвагу. Это его дочь? — Ротанкси и Чинарама были примерно одного возраста. Вул не столь велик, чтобы они не были знакомы друг с другом.

Колдун поколебался, прежде чем ответить:

— Его жена. Она умерла в родах много лет назад.

— Печально.

— Очень. Это был не его ребенок. Она была изнасилована бандой воинов.

Уолли вздрогнул, потом внимательно посмотрел на старика, непроницаемого как мумия. Возможно, все произошло действительно так, но это могла быть только уловка в целях самозащиты.

— Разумеется, я верю тебе, милорд, но наши сутры категорически запрещают любое насилие по отношению к женщине, за исключением двух четко определенных случаев — осужденных преступниц и в связи с кровопролитием.

И тут же он увидел, что проиграл.

— Возможно, «изнасилование» — не то слово, а, Лорд Шонсу? Со стороны воинов не было прямого насилия. Это произошло на корабле. Первый домогался ее. Когда она начала защищаться, его друзья пришли к нему на помощь. Они не использовали силу против женщины. Они начали пытать моряков. Те, чтобы избежать этого, удержали женщину для них. Это ведь не является изнасилованием по определению ваших сутр, не так ли?

Пергаментное лицо колдуна сморщилось в презрительной улыбке победителя, и Уолли оставалось только поверить ему. Он содрогнулся.

И это был человек, чье сердце он надеялся завоевать? Он вновь предложил медальон.

— Так ты возьмешь его? Чтобы по возвращении передать его семье, если она у него есть.

Ротанкси взял медальон.

— У него нет семьи. У него когда-то был брат, но воины тоже убили его.

— Он с силой швырнул медальон, он перелетел через борт и исчез.

После паузы Уолли сказал:

— Это тоже печально. Но в Сене есть вдовы, милорд, и много сирот на левом берегу. Цену власти всегда составляет кровь других.

Лицо колдуна скривилось, но он ничего не ответил.

Уолли сменил тему.

— Ты слышал мою историю? Я сказал морякам, чтобы они отвечали на твои вопросы.

Ротанкси хмыкнул:

— Ба!.. Я все-таки не могу быть убежден в этой твоей магии. Ты все еще ожидаешь, что я поверю в чудеса?

Уолли удивился:

— Ты не веришь даже в Промысел Богини?

— Даже в это. Когда колдун поднимается на корабль — это бывает не так редко, как ты можешь предполагать, — тогда корабль идет туда, куда хочет колдун.

Это было интересно, если это была правда. Разве Полубог не говорил, что Эпоха Легенд идет перед Эпохой Письма? Колдун не верил в чудо, будучи грамотным? Уолли взял это на заметку, чтобы обдумать при случае.

— Но я заинтересован источником твоих знаний, — продолжил колдун. — Очевидно, вы захватили или проникли в еще какой-нибудь наш колдовской орден.

— Я на самом деле из другого мира, милорд, — сказал Уолли. — Какие доказательства я могу представить? Как насчет стремени? Для вас это новинка.

Ротанкси кивнул головой:

— Впечатляюще, но неубедительно. Твои стремена — совершенно очевидная вещь, как только подумаешь об этом.

— А! Но обо всех великих открытиях можно сказать то же самое. Ладно, давай возьмем ваши устройства для дальнего видения. Они переворачивают изображение. Их, должно быть, очень неудобно использовать, скажем, для чтения по губам.

Недоверие… и проблеск восхищения.

— Это уже тема для разговора. Ты что, можешь сделать телескоп, который не переворачивает изображение?

Телескоп! Это было новое слово.

— Конечно. Есть несколько способов, в зависимости от того, какими линзами вы пользуетесь. Вы еще не изобрели станок для изготовления линз? Впрочем, неважно. Простейший способ — поместить два телескопа в одну трубу — четыре линзы. Первый телескоп переворачивает, а второй возвращает изображение в нормальное положение. Я бы сказал, что это еще более очевидно, чем стремена.

Колдун пытался сохранить невозмутимое лицо, но глаза его сверкали. Уолли подумал, что достиг некоторого прогресса.

— Есть также способы устранения цветных ореолов вокруг предметов, но они требуют применения сочетаний стекол различных типов, и это за пределами моих познаний. Разумеется, вы можете сделать телескоп зеркальной системы, который не дает ореолов.

Теперь уже было нетерпение.

— Да? Скажи мне, как ты это можешь сделать.

Уолли вытащил кусок угля, заготовленный как раз для этой цели.

— Может, ты подскажешь мне некоторые термины. — Он начал набрасывать эскиз на крышке люка — Томияно был бы взбешен. Он начал с конического сечения, это дало ему параболу, и в конце концов объяснил принцип действия телескопа-рефлектора.

Ротанкси уже не скрывал восхищения.

— Ты почти убедил меня, милорд. Есть другие колдовские ордена, кроме Вула, но я думал, что никто не опередил нас в познаниях. Я не представляю, где в Мире ты мог получить знания о таких вещах.

— Это только идея.

— Тогда расскажи мне еще.

Тигр был у входа в ловушку.

— Увы, я не имею права. Телескопы не причинят много вреда, но меня беспокоят стремена. В моем мире это привело к тому, что всадники получили возможность облачиться в металл с головы до ног, и я не хотел бы открывать дверь такому безумию в этом Мире. Есть еще и другие вещи, о которых я мог бы рассказать и которые могут привести к гораздо худшим последствиям. Я подумаю о других безопасных исключениях, пока готовлю свою войну. Но я действительно из другого мира, милорд.

Он притворился, будто хочет уйти — и колдун поднял руку, чтобы остановить его.

— Эта оранжевая штука, вылетевшая из твоей лодки?

Уолли рассмеялся:

— О, это безопасно. — Он объяснил эффект нагревания газов, намекнул на молекулярную теорию, описал, как устроен воздушный шар с горячим воздухом. — У Джии сейчас не так уж много дел; попроси ее вежливо, и она даже может сделать для тебя такой же, чтобы ты забрал его домой. Рецепт восковой пропитки можешь получить у воина Катанджи; он всего лишь запросит за него около сотни золотых, я полагаю.

Последовал долгий, пристальный взгляд.

— Я удивлен, что в твои намерения входит отпустить меня домой, милорд.

Уолли невинно улыбнулся.

— Ты можешь мне доверять, — сказал он.

Ротанкси покачал головой:

— В твоей наживке есть крючок. Где он?

Уолли пожал плечами. Несколько минут он пристально смотрел поверх голубой воды на золотой город, раскинувшийся на берегу Реки, намного более старый, чем пирамиды. Он попробовал представить одну из колдовских черных башен здесь и подумал о том, что сказал Ннанджи: разграбленный и сожженный множество раз. Если ему удастся заключить мир с колдунами, тогда он спасет много городов от разграбления в будущем. Если история — это только последовательность битв, тогда честь не тому, кто делает историю, а тому, кто предотвращает войны.

— Я бы мог выведать у тебя несколько секретов. Например, исключительно из любопытства: в моем мире громовая сила была известна за века до того, как додумались использовать ее для изготовления оружия. У вас тоже?

Старик тщательно обдумал вопрос. Не найдя в нем ловушки, он кивнул.

— Еще вопрос: когда Катанджи вынюхивал секреты вашей башни, он видел, по его словам, большой золотой шар на столбе. Это напоминает мне то, что мы называем… — Он не мог сказать «электростатический генератор». Это прозвучало бы как мычанье. — Черт! Что-то вроде собирания молний, когда ты крутишь ручку и приводишь в движение ременную передачу. Я полагаю, что вы соединяете эту штуку с металлической решеткой перед дверью, так что любой непрошеный гость будет оглушен. Будут ли комментарии?

Колдун не проронил ни слова.

— Ну давай же! — умоляюще произнес Уолли. — Я не думаю, что это могло бы остановить армию, потому что потребовало бы слишком много времени для того, чтобы накопить достаточно молний между разрядами. Но это могло бы быть хорошей ловушкой для грабителей. Ну ладно — ты скажешь мне это, а я открою тебе кое-что из секретов молний в нашем мире.

Ротанкси бросил свирепый взгляд, но в конце концов признал, что ночью золотой шар соединяется тросом с дверными ручками именно с той целью, которую предположил Уолли. Это была очень маленькая уступка, но все-таки начало доверия.

Уолли рассказал ему про громоотвод — полезная вещь для всякого, кто хранит порох в высоких башнях.

— Ты заставляешь меня нервничать, — сказал Ротанкси. — Ты рассказываешь мне о таких вещах и о своих планах. Я боюсь, что ты не намерен освободить меня, несмотря на свою клятву.

— У нас еще много времени до исполнения клятвы, — ответил Уолли. — Моя армия будет готова намного раньше.

— И что вы будете делать, если ваши великолепные катапульты и всадники не добьются успеха? — полюбопытствовал старик.

Уолли покачал головой:

— Надеюсь, они добьются! В противном случае я должен буду научить воинов изготавливать громовой порошок. Я был очень осторожен. Лорд Ротанкси. Я сохранил в тайне от них много ваших секретов — например, знаки, которые вы используете для обмена сообщениями. — Он не знал слова для понятия «писать». — Я не давал никаких объяснений насчет серы или селитры. Как только я сделаю это, ты можешь считать себя мертвым, если твои друзья схватят тебя. Я очень надеюсь, что я до этого не дойду. Видишь ли, в моем, другом мире колдуны изобретают оружие, но принадлежит оно воинам; оружие это столь ужасно, что я не буду даже пытаться описать его. Я уверен, что то же самое произойдет и здесь. Когда пройдет первый страх, воины захотят иметь это громовое оружие. Если я не раскрою им секрета, они получат его другими путями. Даже колдуны могут быть захвачены и допрошены. Вы не сможете долго сохранить секрет громового порошка, и, когда он уйдет из ваших рук, колдуны станут слугами воинов, как это произошло в моем мире. Подумай об этом, милорд.

Оставив нахмурившегося колдуна, Уолли поднялся и ушел.

Голова его все еще трещала, глаза слипались. Джии нигде не было видно. Возможно, она выполнила его раздраженный приказ и спустилась в каюту. Он должен был помириться с ней — даже заняться с ней любовью. Сбор не развалится, если он украдет для себя пару часов отдыха. Он сбежал по трапу и вошел в ее каюту.

Она ждала там. Когда он вошел, она поднялась и встала перед ним молча, с опущенным взором, как хорошо вышколенная рабыня.

Он поднял пальцем ее подбородок.

— Джия! — прошептал он.

— Хозяин? — Ее глаза не встретили его взгляд. Его терпение снова иссякло. Черт ее возьми! Он нес на себе и так слишком много, чтобы выдерживать еще и это. Ему были нужны комфорт, общение, доверие, а не этот упрямый, бессмысленный укор. Он попробовал снова, обнял ее.

— Джия.

— Хозяин?

— Ты дрожишь! Чего ты боишься?

— Тебя, хозяин, — дождался он ее шепота.

— Меня? Дорогая, я же сказал, что виноват и прошу прощения! Я хочу любви, Джия!

— Конечно, хозяин! — Она быстро высвободилась из его объятий и начала быстро разматывать свою одежду.

Черт побери! Она сделала это, потому что знала, как это разозлит его. У нее было единственное оружие.

Это было хорошее оружие.

Он вышел, хлопнув за собой дверью.

Глава 2

Середина утра, теплый солнечный свет; Уолли только что побывал на строительстве катапульты и шествовал обратно в ложу со своими телохранителями.

Был день восьмой царствования Шонсу Первого — или его следовало называть Шонсу Вторым? — и пятый день с момента отплытия Боарийи на «Грифоне». Он должен быть сейчас в районе Уола. Экспедиция была, кажется, хорошо снаряжена, с воинами — морскими крысами на борту, с провизией на две-три недели, с изрядным запасом цепей и колодок. Боарийи был разочарован, когда Уолли исправил в его инструкциях убийства на похищения, но потом увидел в этом то преимущество, что по возвращении он сможет с помпой провести пленников по улицам города.

— Убивай их, если сможешь, — сказал ему Уолли, — но живой пленник гораздо полезней мертвого.

Сейчас целью были Уол и Аус. Уолли хотел бы иметь другой корабль, чтобы послать вверх по реке к Сен и Ча.

Боарийи все больше нравился ему. В этом верзиле было что-то от Ннанджи, плюс некоторый противоречивый цинизм. Уолли был одобрен всеми своими Седьмыми. Богиня сделала правильный выбор.

Деньги все еще поступали, но они же и расходовались. Покупка, снаряжение и обучение лошадей стоили невообразимо дорого. С катапультами было еще хуже, и Уолли думал о том, сколько же будет стоить подготовка настоящей атаки. Конечно, он мог продать «Грифон» — если Боарийи не потеряет его. Было сумасшествием посылать Седьмого в столь опасное предприятие, но, по крайней мере, у него был равноценный узник для обмена.

Наконец его процессия повернула на широкую торговую площадь перед ложей, и он приказал остановиться, так как хотел посмотреть на кавалерию в действии. Стремена имели огромный успех. Теперь все воины желали вступить в кавалерию — разве не так было всегда? Скакать на лошади в фехтовальных масках было невозможно, упражнения с мечом становились поэтому слишком опасными, и Уолли ввел в моду поло. Разумеется, эта игра на мощеном дворе представляла собой странную картину. Воины решили, что поло является величайшим достижением после изобретения половой зрелости. Оно стало любимым развлечением сбора (после волокиты за девками), и, кажется, большая часть доходов уходила на заключение пари на матчах по поло.

Даже на неопытный взгляд Уолли, и люди, и лошади делали успехи. Теперь он обдумывал следующий шаг — деревянные молотки для поло не были лучшим оружием против колдунов. Поло служило хорошей тренировкой для всадников, но пора было заказывать плотникам копья. Он послал Первого к Тиваникси с приглашением на завтрак и продолжил свое шествие.

Ближе к ложе фехтовала группа воинов. Уолли не обязательно было видеть зеленые насечки на плечевых ремнях, чтобы узнать в них людей Ннанджи. Здесь был и сам Ннанджи, в голубом килте, с рыжим хвостиком, вступивший в бой с Шестым из людей Боарийи. Кто-нибудь другой его ранга вряд ли нашел бы время для фехтования. Уолли немного посмотрел. Ннанджи, несомненно, добился успехов. Он вздохнул, стараясь не придавать значения своим сомнениям и мрачным предчувствиям. Затем скомандовал двигаться дальше.

Слепой каменный фасад ложи, ранее украшенный только бронзовыми мечами, теперь имел специальное украшение. Никто, кроме колдунов, читать не умел, но все могли пользоваться абаком. По обеим сторонам бронзового меча висело по огромному абаку из канатов и пучков соломы. На одном было отложено триста тридцать; на другом — шестнадцать, — один пленник и пятнадцать убитых, считая Чинараму. Сообщение было весьма наглядным и ради этого и было придумано. Сооружением занимались десять человек в течение двух дней. Это было первое правило управления: все должны заниматься делом. Однажды Уолли Смиту удалось восстановить производительность нефтехимического завода, обеспечив каждому рабочему месту соответствующую рабочую силу. Сейчас его подчиненные ходили без дела, и он должен был найти им занятие.

Когда он дошел до арки, группа людей вышла с дурно пахнущими ведрами — проигравшие по итогам ежедневной проверки, те, чьи спальни были признаны наименее опрятными. Теперь ложа сверкала, внутри и снаружи, но каждый день требовались проигравшие, чтобы выносить нечистоты; оранжевые насечки показывали, что эти были из людей Зоарийи. Цветовая кодировка становилась сложной для низших рангов, так как у каждого Седьмого был свой цвет, так же как и у каждого из его подопечных. У Третьего было пять насечек. Ннанджи знал, что значит каждая комбинация. Уолли об этом не беспокоился.

Он промаршировал через двор, заполненный теперь полотняными душевыми и уборными. У дверей вестибюля он распустил свой эскорт и послал воинов на поиски Форарфи, который, в свою очередь, должен был занять их чем-нибудь. Затем он вошел.

Комната была, как всегда, полна народа. В дальнем конце Линумино, адъютант, сидел за столом, так как считал деньги. Хотя Уолли всегда представлял, что эта комната должна быть заставлена конторками, пишущими машинками и телефонами, только Линумино имел хотя бы стол (сами деньги хранились в сундуке в кабинете Уолли, служившем также комнатой для совещаний и в большинстве случаев его спальней). Остальные сидели на скамье или стояли. Сидящие встали при его появлении, и все хлопнули кулаками по сердцу в качестве салюта. Уолли отменил формальное приветствие в сборе как пустую трату времени.

Он прошел через комнату, кивая и улыбаясь тем, кого узнавал, справляясь о делах, подмигнул Катанджи, нахмурился при виде двух угрюмых Шестых с избитыми лицами, без мечей и под охраной. Когда он дошел до стола адъютанта, Линумино тоже улыбнулся ему и махнул рукой в сторону группы из шести человек. Ему не было нужды говорить — три молодых Третьих с плечевыми насечками Тиваникси, каждый в сопровождении обнаженного мальчика чуть старше десяти, все шестеро нервничают.

— Сколько это составит? — спросил Уолли.

— Тринадцать, мой сеньор.

Уолли оглядел мальчиков. Все дрожали. Третьи, возможно, были Новичками последнего призыва. Он повернулся к адъютанту.

— Вы проверяли их?

— Их проверял благородный Хиокиллино, мой сеньор. Он сказал, что они прошли. Он забраковал еще четырех, сказав, что они не поймают мяч, даже если его засунуть им в рот. Не знают, где руки, где ноги!

Уолли засмеялся.

— Отлично! — Он не хотел тратить время, но нужно было исполнить ритуал, и он добавил:

— Представь их.

Линумино, в свою очередь, церемонно представил каждого Третьего.

— Я Генотеи, воин третьего ранга, и мое глубочайшее и заветное желание…

— Я Шонсу… Представь своего кандидата, воин.

— Милорд, имею честь…

— Я Джиульюно, сын Кирьюно, золотых дел мастера, и мое глубочайшее…

Уолли старательно ответил на приветствия мальчиков. Он внимательно выслушал, как они повторили устав воинов, а потом принесли вторую клятву одному из воинов. Лорд-сеньор преклонил колена, вручая им их мечи; этого они не забудут до конца жизни. В заключение он пожал каждому руку и поздравил со вступлением в гильдию. Потом Уолли прошел в свой офис, а рекруты в великом возбуждении ушагали вслед за своими новыми наставниками.

Он швырнул свой меч на кровать и плюхнулся в кресло, подняв облако пыли. Линумино прикрыл за собой дверь и остановился в ожидании. Этот иссеченный шрамами воин оказался превосходным адъютантом, с бесконечным терпением и блестящей памятью. Долгими часами просиживал он за столом, талия его при этом угрожающе расширялась. Скоро он станет таким толстым, что не сможет носить меч. Но как только сбор кончится, это будет неважно, он, наверное, подаст в отставку. Он привносил в мир Уолли порядок и благоразумие, которые сразу бы пропали, не будь его здесь.

— Бери стул, — сказал Уолли, — что-то не так?

Линумино был хмур.

— Мой сеньор, я прав в своих подозрениях? Это, как всегда, люди Тиваникси забирали обещанных рекрутов?

Уолли рассмеялся:

— Я заметил. Думаю, ты тоже. Но никто из нас ничего не видел.

— Это по правилу — шесть ног на мальчика?

— Думаю, десять. Разве что четыре слишком уж хороши.

Вообще-то набор рекрутов считался делом нечестным. Но сбор очень нуждался в хороших лошадях. За них просили от трех до двадцати или даже тридцати золотых. Финансы не выдерживали таких цен. В то же время богатые семьи готовы были платить за то, чтобы пристроить сына в воины. Как только мальчика обещали взять, Уолли закрывал глаза, и Тиваникси увеличивал свой штат, получал новые рабочие руки в стойла, новые рты для прокорма и новых лошадей.

— Хорошо, давайте возьмем!

Сидя на своем жестком стуле, Линумино прикрыл глаза, как всегда делал, сообщая новости. Это был несколько странный взгляд куда-то влево, оставлявший на виду узкие полоски белков.

— Святейший Хонакура отвечает, что то, о чем ты просишь, возможно около двенадцати, и надеется видеть тебя на обеде, который дают каменщики сегодня вечером. Еще ты приглашен на банкет торговцев завтра ночью, мясников — следующей ночью и на два бала следующими вечерами, которые даются…

— Прими первые два приглашения на меня и Леди Доа. Откажись от двух других. Это походит на местную политику, в которую я не хочу вмешиваться.

Линумино открыл глаза, начиная слушать. Потом снова закрыл.

— Лорды Тиваникси и Зоарийи присылали каждый по Шестому спросить про кожи. — Глаза открылись.

— Проклятье! — зло сказал Уолли. — Нам придется платить! Старая сука пригрозила сняться с якоря и увезти с собой колдуна!

Не одна Брота пришла в Каср с грузом кож, но она успела скупить все на корню и монополизировала торговлю. Теперь она требовала четыре сотни золотых, и что бы ни говорил Уолли, ни на что больше не соглашалась. Вчера они проругались весь вечер на палубе, ревя и шумя так, что довели детей до истерики, а моряков — до пожарной корзины. Власть лорда-сеньора кончалась у кромки воды.

— С нее станется увести корабль, — сказал Уолли, — она могла поддаться искушениям колдуна. Присмотри за этим сам. Возьми деньги и побольше людей. В любом случае ты должен с ним встретиться. Он старая продувная бестия. Прошлой ночью он чуть не выведал у меня устройство паровой машины.

— Лорд Тиваникси докладывает, что еще один костолом и Первый повредили ноги. Скоро он весь сбор закует в лубки, мой сеньор. Случаи маеты животом не повторялись.

Это была хорошая новость. Когда весь сбор живет в одном здании, угроза происков Бога Эпидемий висит постоянно. А божок этот опасен для любой армии больше, чем самый страшный враг.

— Новые правила кипячения воды оглашены?

— В точности, мой сеньор. На западе хорошая вода найдена на глубине локтя от поверхности, на востоке — на длину руки.

А вот это была плохая новость! Приемы хорошего копания не упоминались ни в одной из сутр; это считалось работой для рабов, а рабов-то как раз Уолли всех и отослал.

— Лорд Джансилуи докладывает, что послал людей в Тау и Дри на поиски птицеловов, сокольников и птиц. Он спрашивает, можно ли посылать также и в колдовские города, и если можно, то нельзя ли воспользоваться услугами Лорда Ннанджи.

— Да, пусть посылает. Не воинов, естественно. Пусть попробует жрецов или торговцев. Скажи, пусть обратится к Хонакуре. И не трогает сеть Ннанджи. От рекрутов пусть все держит в тайне.

— Да, мой сеньор. Это все сообщения. За дверью дожидается депутация… портовых служб, кажется.

— Если они беспокоятся о своих делах, я их видеть не хочу. Если они именно портовые представители, скажи им, чтобы подошли на неделе. Небольшое ожидание не повредит им.

На лице адъютанта мелькнула улыбка.

— Двое Шестых повздорили… Лорды Ннанджи и Зоарийи приговорили обоих к двадцати одному удару семихвостой плетью. Приговор ждет твоего подтверждения.

— Проклятье! — снова сказал Уолли. Он встал и подошел к окну. — Мне нужны сюда новые занавеси и лампа. Обоих?

— Каждый сваливал на другого, что тот начал первым. — Линумино тоже машинально поднялся. — Мнения свидетелей разошлись. Одни говорят, что Укилио первым полез с кулаками, другие — что Унамани первым обнажил меч.

Уолли на минуту задумался:

— У тебя есть герольд под рукой?

— Нет, мой сеньор.

— Позови какого-нибудь, пока я разговариваю с Катанджи. Что-нибудь еще срочное?

Адъютант сказал, что остальное может подождать. Он вышел. Уолли снова уселся в кресло, разглядывая кровать с ее великолепным новым балдахином. Он проводил в этой комнате почти все свои дни и ночи. Визиты его на «Сапфир» стали реже и короче; он не спал уже четыре ночи на борту. Он спал в этой комнате. Один.

Потом он поднялся, улыбаясь, навстречу Катанджи. Они виделись на людях, но не говорили о делах, а теперь Катанджи откровенно вел свои дела. Его две новые метки на лбу совсем недавно зажили, но его хвостик был уже профессионально подобран. Заколка была украшена золотым грифоном. Его коричневый килт был сшит из отличного материала, сапоги сияли. Он носил перевязь, но она поддерживала его лубки, а не ножны. Он явно преуспевал.

Он быстро окинул комнату оценивающим взглядом. Приподнял один из гобеленов, взглянул на изрезанную мечами панель под ним, тонко улыбнулся и удобно устроился на стуле.

— Ты посылал за мной, милорд?

От его невинного взгляда мог бы растаять мрамор.

— Да. Это очень умно, Катанджи, но слишком долго. Нам они нужны сейчас! Как я понимаю, у тебя есть тридцать семь.

— Тридцать одна с последними тремя, милорд. Я стараюсь ускорить — Досточтимый Трукро сейчас выбирает себе одну. Это по договоренности. Сегодня получим еще десять. Хороших.

Уолли был в восторге от его наглости.

— Ты знаешь, что с трудом избежал тюрьмы? Тиваникси послал сегодня утром Трукро на покупку лошадей, а ты утроил цену прежде, чем он ступил на улицу. Они все считают, что это работа приспешников Чинарамы. Потом они стали выслеживать Шестого, который перекупил, как сказал мне Тиваникси, седла с корабля. Они не знают, что я заметил уже раньше лошадей, когда ты крутился рядом. Им и в голову не пришло, что это работа Первого, хотя и получившего недавно продвижение. Я согласился не привлекать тебя к сбору и надеюсь, что все это не предательство.

Катанджи улыбнулся, но ничего не сказал.

— Кто твой партнер?

Ничуть не смутившись, Катанджи сказал:

— Ингиоли, Пятый, милорд. Вообще-то он ковровщик, но знаком с несколькими неплохими торговцами лошадьми.

— Ясно! Он был очень удивлен, встретившись с тобой снова?

Катанджи улыбнулся и кивнул.

— Еще одно, — сказал Уолли. — Это слишком откровенно! Мне сказали, что тебя видели с компанией рекрутов, а воины вились вокруг вас, как… как… — Он хотел сказать тележки мороженщика, но не смог подобрать перевода.

— Любовь с первого взгляда! — возразил Катанджи, болтая ногами. — Очень похоже!

— Любовь? — в ужасе повторил Уолли.

Невинный взгляд Катанджи подернулся легкой дымкой теплоты.

— Знаешь этих девчонок, милорд? Прошлой ночью было четыре свадьбы, предыдущим днем — пять…

На этот раз Уолли не смог удержать громоподобного смеха.

— Лошади в приданое? Что же за супружество это будет, Катанджи? Как долго будут они вместе после окончания сбора?

Катанджи пожал плечами в знак того, что чужие проблемы его не интересуют.

— От сыновей я убегу.

— Тебе придется бежать от работорговцев. Глаза Катанджи прищурились в ответ на эту морализаторскую вставку в деловой разговор.

— Воины хотят ездить верхом. Тиваникси получает всадников, да еще с запасными лошадьми. Конезаводчики выручают по двадцать золотых за лошадь, а в особых случаях и больше, например за хороших четырехлеток. Сбор не платит ни гроша — сходная цена! Родители пристраивают своих сыновей на службу, а дочерей — замуж. А какое жителям удовольствие — растить внуков воинов. Кто же в проигрыше?

— Только не воин Катанджи, в этом я уверен.

— А вот если ты хочешь ускорить… ты слишком многих бракуешь, милорд. Согласен, что Олонимпи — неважный материал, но другие могли бы и пройти.

— Не могли бы.

— Даже за три лошади? — с надеждой сказал Катанджи. — Только это добавило бы две дюжины поверх тридцати. Я бы сделал для Олонимпи четыре. Не может же он быть худшим воином, чем я был.

Что-то он обеспокоен по поводу этого мальчишки! Уолли не представлял, чем же хорош кандидат Олонимпи. Но семья его явно была богатой.

— Нет! — сказал Уолли. — Я не могу изменять наши правила. Сколько стоит тридцать одна лошадь?

— Больше, чем ты думаешь!

Уолли подскочил, но Катанджи и бровью не повел. Любой бы на его месте испугался, но Катанджи был знаком с Лордом Шонсу слишком давно.

— Ты знаешь, что Тиваникси хочет заняться кое-чем еще, помимо кавалерии?

Катанджи вкрадчиво спросил:

— Смола?

Уолли снова сел. Смола? Он еще не думал о смоле, но она понадобится для катапульт.

Мальчишка все прочитал по его лицу и постарался не показать самодовольства, которое чувствовал.

— Всего в Касре две тысячи четыреста восемьдесят один баррель смолы, милорд. Из них восемьсот двенадцать принадлежат Броте. Остальные мои.

— И баррели смолы легче спрятать, чем лошадей?

Катанджи улыбнулся:

— Под ложей есть пыточная камера.

Катанджи пожал плечами:

— Ты обещал колдуну… разве что ты собираешься пытать своих друзей. — К нему снова вернулось его очарование. — Я не думаю, что ты так глуп, чтобы красть наших лошадей, но Ингиоли нервничает и захотел приискать дело ненадежнее. Так мы открыли, чем занимается Брота. Мы опоздали с кожей, но она собиралась наложить лапу и на смолу, — злорадно хихикнул Катанджи.

Уолли одолели мрачные предчувствия.

— Сколько ты хочешь запросить с нас за смолу?

— Я отступлюсь от нее и от лошадей, если ты возьмешь этих отвергнутых кандидатов, а старшины дадут одному известному торговцу исключительное право на ввоз ковров в Каср в течение десяти лет. Тридцать одна лошадь и шестьсот баррелей смолы! И Брота может подавиться своими!

Это прозвучало как нельзя кстати после вчерашней баталии, как будто Катанджи знал и об этом.

— Эти отвергнутые кандидаты, — задумчиво сказал Уолли. — Может, их сделать жрецами?

Глаза Катанджи расширились.

— Я не знал, что ты можешь…

— Это может устроить Хонакура. Пятилетней монополии на шелковые ковры, думаю, будет достаточно.

Наморщив лоб, Катанджи занялся подсчетом:

— Смола, сорок одна лошадь, восемь жрецов, шесть жриц, все ковры за пять лет и… Олонимпи — воин.

Хонакура скажет — двенадцать, он не сможет устроить четырнадцать.

— По рукам! — сказал Уолли. — За малым исключением.

Катанджи озабоченно поднял бровь.

— Ты мне скажешь честно, сколько тебе заплатит семья Олонимпи.

— Нашу долю?

— Да. Считай, что я уже поговорил с Хонакурой, — добавил Уолли, — и уладил все со старшинами.

— Ты не скажешь Наню?

— О боги, нет! Это может послужить началом восстания… или хуже того.

— Это больше, чем с других…

— Сколько?

Эту информацию было получить не легче, чем лошадей. Наконец Катанджи неохотно вымолвил:

— Двенадцать сотен.

— Катись отсюда, — Уолли старался не смеяться, — организуй с Трукро покупку пони и считай Олонимпи принятым в кавалерию.

Катанджи все понял и довольно ухмыльнулся. В дверях он приостановился.

— И обрати внимание на своих закупщиков, милорд, — они сбивают цены — конезаводчики уже проели нам мозги.

— Катись! И скажи своему брату, что я хочу его видеть.

Уолли встал и проводил Катанджи в вестибюль, чувствуя себя так, как если бы его боднул бык.

Двенадцать сотен! Олонимпи один покрывал все расходы синдиката. Все остальное — мелочь. Тысячи! Но сорок одна верховая лошадь абсолютно бесплатно для сбора…

Линумино проследовал за сеньором, который пересек большими шагами комнату и остановился перед молодым герольдом, стоящим рядом с двумя арестованными Шестыми.

Выглядели они ужасно: перевязанные глаза, распухшие губы и зверские выражения лиц. Оба неплохие люди: Укилио водил раньше большой отряд свободных мечей, Унамани был ривом большого города. Они чуть было не поубивали друг друга. Уолли прямо чувствовал их вражду — когда он смотрел на одного, второй просто рычал.

У него не было времени на формальности.

— Кто из вас Укилио? Значит, ты — Унамани? Вы слышали приговор?

Они безразлично кивнули. Как может человек оставаться равнодушным перед лицом такого наказания?

— Вы представляете, что с вами станет после двадцати одного удара?

Уолли не представлял, но он догадывался. Они снова кивнули.

— Мне не нравится это, — сказал он, — вы выйдете из строя на год, а может, и больше. Лучше иметь одного целого Шестого, чем двух битых Шестых.

Еще по крайней мере две дюжины людей прислушивались сейчас к его словам за стеной.

— От Шестых мне требуется умение руководить, поэтому я собираюсь устроить каждому из вас проверку на это умение, в каком-то роде соревнование. Победитель получает от проигравшего один удар плетью. Победитель потом может бить проигравшего сколько захочет, может даже запороть его насмерть.

Жертвы уставились на него. Потом посмотрели друг на друга. Заплывшие глаза сощурились, распухшие губы сложились в зеркально-симметричные кривые ухмылки.

— Лорд Линумино, — сказал Уолли, — вернет вам ваши мечи и даст два золотых на расходы. Вы должны выкопать колодцы. Вот правила. Герольд, ты будешь объявлять об этом во время двух ближайших трапез. Лорд Линумино выберет места для раскопок и куда сваливать землю — во дворе ничего не должно оставаться. Вы можете купить себе необходимые инструменты и набрать не больше двенадцати человек, любых, ниже шестого ранга. Вы не имеете права переманивать людей друг от друга. Нарушитель будет считаться проигравшим. Срок на подготовку — один день. Я буду одним из судей. Двух других выберете сами. Команда, первой доставшая баррель воды, считается победившей. — Он повернулся к Линумино, который ухмылялся — ужасное зрелище. — Какие нам еще нужны правила?

— Поощряющие или наказывающие.

— Правильно!

Конечно, это было уловкой. Свободные мечи никогда не имели денег; некоторые из них отказывались от еды, чтобы оставить средства на развлечения.

— Команда-победительница будет послана в Дри в бордели приобрести самых привлекательных девочек. Все расходы оплачиваются. Как вы думаете, справитесь?

Адъютант кашлянул.

— Необходимо срочно приступить к делу, милорд. Промедление невыносимо, как понимаешь.

Так что Уолли осталось сказать:

— Вы не должны ни угрожать, ни принуждать, ни бить ваших людей. Вы должны убедить их копать для вас. Если вы сделаете это — станете настоящими предводителями. Есть вопросы?

— Когда нам начинать, мой сеньор? — спросил Укилио, тот, что повыше.

— Сейчас.

— Когда закончим, мой сеньор, можем мы подождать день до порки? Я хотел бы отдохнуть, чтобы отделать его хорошенько.

Они обменялись взглядами.

— Это достаточно справедливо. Добавь, герольд. Их мечи, Адъютант.

Я — бог, подумал Уолли, я играю человеческими жизням и. И все же выигранный шанс лучше, чем вообще без него. Быть запоротым насмерть не многим хуже, чем получить двадцать один удар плетью. И может быть, — пожалуйста, боги! — победитель будет милосерден. Это, кроме того, развлечет остальных — порка не слишком приятное зрелище.

Унамани и Укилио забрали свои мечи и кинулись в дверь с дуэтом проклятий. И чуть не врезались в Тану, которую сопровождала высокая, представительная женщина в голубых одеждах. Женщины удивленно посмотрели вслед Шестым.

Так, подумал Уолли, определенно сегодня Семейный Вечер. Но Тану необходимо было принять, хотя остальные посетители при этом отодвигались в сторону. Она не была его вассалом, поэтому совершила формальное приветствие, он ответил. Потом она представила ширококостную седоволосую матрону… Олонангхи, ткачиха седьмого ранга. Уолли проводил их к себе и предложил сесть, уступив Леди Олонангхи кресло.

Тана по-прежнему упорно носила свое речное бикини — две узкие полоски, но ни один мужчина не смел ничего сказать ей. Со своей обычной решительностью она начала беседу.

— Мы не займем у тебя много времени, милорд. Я услышала от Ннанджи, что ты озабочензимней одеждой. В частности, шерстяными плащами, я думаю.

Так, теперь Тана пустилась в дела.

— Это правда.

— Пятнадцать серебряных, он упоминал?

Уолли кивнул. Ннанджи был его названым братом, значит, Тана была его названой невесткой и — Великие боги!

— Брота — названой тещей?

— Леди Олонангхи считает, что может предложить лучшую цену, милорд.

— Мой отец был воином, милорд, поэтому в моем сердце есть специально отведенное воинам место.

Уолли вежливо пробормотал что-то в ответ, подумав, что многие женщины могли бы к ней присоединиться в мыслях, хотя, может, и не в таком возрасте.

Тут его осенило!

— Вы случайно не родственники с юным Олонимпи, а?

Морщинистое лицо просияло.

— Мой внучек!

Теперь Уолли все понял и с трудом скрыл улыбку.

— Очень многообещающий парень. Совсем близок к включению в наши списки, но, конечно, огромное число желающих…

— Может, поговорим о плащах, милорд? — сказала Тана ледяным тоном — нити интриги ускользали из ее рук.

— Мы могли бы пойти на десять серебряных за штуку, — предложила Леди Олонангхи.

— Я надеюсь найти ему место в кавалерии, — задумчиво сказал Уолли, — конечно, конкурс очень велик — это же престижный дивизион, как вы сами понимаете… прошу прощения, миледи, я отвлекся. Так вы сказали «шесть»?

Леди Олонангхи поджала губы:

— Восемь я сказала, милорд!

— Тогда контракт ваш! И я думаю, мы сумеем найти место для парня с такими замечательными способностями.

— В престижном дивизионе? — уточнила Леди Олонангхи.

— Естественно. Я же сказал, что он совершенно подходит.

Он отправил их к Линумино для уточнения деталей, размышляя, кто лучше выпутается из этой ситуации. Тана и Катанджи оба купили одного Олонимпи. Наверное, Катанджи. Когда дело доходит до денег, ему нет равных.

И завтра Уолли опустится на колени перед этим недоделанным Олонимпи, преподнося ему меч. Для Первого из престижного дивизиона ему придется на это пойти.

Пришел следующий посетитель, и Тана вылетела у него из головы, когда он увидел Доа. Он проводил ее к себе и старательно закрыл дверь.

Потом она улыбнулась. Как всегда, его бросило в жар.

Сегодня она опять была в длинном, но вырез по-прежнему был глубоким, светящийся голубой шелк был так прозрачен, как ни одна из материй, что ему приходилось видеть, и блестел он как лакированный. У нее не было с собой лютни. Единственным украшением был подаренный им сапфир, который она повесила на серебряную цепочку.

Как нужен он был бы сейчас казне сбора!

Доа прошла через комнату, задвинула шторы, и его глаза ловили любое движение этого изумительного тела. Время потеряло для него значение. Почти каждую ночь выполнять перед ней функции кавалера и слушать, как почти каждую ночь ее просят петь. Танцевала она превосходно, но интимные движения вроде вальсовых были незнакомы Миру, так что ему оставалось довольствоваться только касанием рук, да и то редко. Они были великолепной парой, он знал это, парой, возвышающейся над другими. Она — известная примадонна, звезда Касра, предмет божественного поклонения любителей эпоса. Только сеньор мог быть достоин появляться с ней рядом.

Он сообщил ей о полученных приглашениях.

— Отлично! — сказала она — первые слова, произнесенные с момента прихода. Она подошла к очагу, облокотилась на его стенку — любимое место — и наградила зовущим взглядом.

— Что ты думаешь о выставке, которую устроила Мастерица Сола той ночью? Ты заметил, что ее муж…

Она обладала большим запасом сплетен и беспощадной мимикой. Каждый день она приходила к нему только за этим. Она пересказывала слухи и события в высшем свете Касра и в среде старшего состава воинов. Уолли очень мало все это интересовало, но его восхищало ее мастерство пародиста. Иногда он не мог удержать смех — когда она изображала Ннанджи. Но обычно он сидел в тишине, вежливо улыбался и предавался распутным мечтам.

Ее истинная цель и заключалась в том, чтобы насладиться его страданиями. Она соблазняла и мучила его, как ненасытная шлюха.

Она сошла с ума, и он тоже.

Сегодня он не чувствовал обычных мучений плоти. Прошлой ночью он навестил Джию. В их каюте. И опять, как теперь всегда бывало, между ними произошла стычка. О, она была покорна, рабыне не приходится выбирать. Она даже показывала, что старается удовлетворить хозяина, но это были действия хорошо вышколенной, опытной ночной рабыни. Женщина, которую он знал, друг и любимая, исчезла… И все его попытки вернуть ее кончались тем, что Джия начинала плакать, а он разъярялся. У него не хватало терпения, чтобы сладить с ее твердым тихим сопротивлением.

Так что он имел Доа для удовлетворения общественных потребностей. Джию — для физических. Чем он недоволен? Большинство мужчин были бы обрадованы такой ситуацией.

Он пошел к Доа, и она тут же замолчала, наградив предупреждающим взглядом. И он знал, что любые попытки приблизиться будут встречены сверкающими глазами, царапающимися ногтями, угрозами и визгом. Визг Доа должен бы быть слышен в Вуле.

— Зачем ты пришла? — спросил он.

— Я думала, тебе доставляют удовольствие наши беседы, милорд.

Он покачал головой:

— Будь хоть раз честна.

Она глянула доверчиво и усмехнулась презрительно:

— Потому что твои телохранители хотят знать, где ты спишь, с кем спишь, или я должна сказать «без кого»? И теперь они считают, что самое время тебе развлечься. Хочешь ли ты, чтобы они узнали правду? Мальчики засмеют тебя.

— А может, и тебя?

Она улыбнулась:

— Не думаю.

Он тоже так не думал. Внезапно его руки затряслись, но в какой степени от ярости, а в какой — от возбуждения, он не знал.

— Какова цена, миледи? Сколько стоит поцелуй? Или больше чем поцелуй?

— Ты знаешь свое обещание, Шонсу.

Она уже ссылалась на него раньше, но всегда отказывалась объяснять.

— Я не помню обещаний.

Глаза вспыхнули, но прежде чем она успела заговорить, он сказал:

— Прошу тебя, будь честной! Ты отличный знаток людей, Доа. Разве ты не видишь, что я другой Шонсу?

Она глядела на него в яростном молчании.

— Ты знаешь! А я не знаю, что тебе обещал тот Шонсу, так что просвети меня.

Она неохотно ответила:

— Сделать меня королевой.

— Что?

— Королевой, Шонсу! Королевой Вула! Ты поклялся на мече! Это твое обещание, и я полагаю, ты его выполнишь.

Уолли снова сел в свое кресло. Королева Вула? Может быть, именно поэтому Шонсу пошел на Вул? Не мстить за погибших воинов, но для того, чтобы добиться постели этой женщины? Сорок девять смертей!

— Вул — дальняя цель, миледи. Как насчет небольшого королевства для начала? Тау, скажем?

Она улыбнулась своей кошачьей улыбкой.

— Это можно обсудить, на первых порах… — Потом она увидела, что он шутит, и разозлилась.

— Но, думаю, я обошлась бы меньшим подарком, удовлетворившим бы меня на время.

Он уже осыпал ее подарками.

— Ты и так владеешь половиной самоцветов Касра. Чего тебе еще?

— Рабыню.

— Какую рабыню?

Она подошла к окну и отдернула занавеси.

— Все знают, что Лорд Шонсу владеет прекраснейшей наложницей в городе. Я видела ее мельком на корабле.

Он подскочил.

— Никогда! Ты ее изуродуешь!

— Немножко, может быть.

Доа подошла к двери.

— Но я хочу ее. И побыстрее!

Она помолчала, как будто стараясь скрыть нерешительность. Никогда она не была так близка к потере самоуверенности.

— Я должна уйти и заняться некоторыми новыми песнями. Они подумают, что сегодня ты справился невероятно быстро, милорд.

И она вышла.

Уолли остался сидеть, глядя на закрытую дверь. Королева Вула? Она, конечно, могла и лгать… Впрочем, какие бы цели ни преследовал Шонсу, идя на Вул, он должен был собираться стать его королем. Что же еще он мог бы делать с побежденным колдовским городом? Так что он вполне мог предложить Доа место на своем будущем троне.

Обещание как таковое не могло, однако, иметь большого значения. Новые песни, сказала она, — это угроза. Уолли попал в ту же западню, что и Шонсу. Одно было теперь ясно: Шонсу не был с Доа. Она несомненно получала огромное извращенное удовольствие, балансируя на краю насилия, постоянно побуждая к нему. Но любой мужчина, добившийся силой ее близости, рисковал обессмертить свое имя в едких, сатирических песнях. Репутация его была бы навек погублена, он выставил бы себя на посмешище. Но он не мог отказаться от нее, рискуя тем же. Отдать ей Джию? Немыслимо. Может, Доа удовлетворится королевским троном в Тау?

А сегодня обед у каменщиков… как всегда, дела. Да, вернемся к делам. Отбросив мысли о Доа на дно души, он встал, подошел к двери и открыл ее.

Снаружи стоял громкий хохот. Ннанджи, сидя на краю стола Линумино, повторял слова герольда. Увидев Уолли, он встал и салютовал, не теряя улыбки.

— Запоротый насмерть победителем? Наш сеньор знает, чем заинтересовать людей, разве не так, Лорд Адъютант?

Он пошел за Уолли в комнату, задержавшись на минуту, посмотреть в зеркало на подживающие метки на лбу.

Сейчас, когда Хонакура объяснил ему настоящее пророчество, Уолли с трудом переносил присутствие Ннанджи.

Внешне тот по-прежнему оставался говорливым, симпатичным юнцом, честным настолько же, насколько его брат плутоватым, ни в чем не виновным. Кроме того, как уже знал Уолли, он был абсолютно безжалостным убийцей. Если учесть историю Икондорины и его брата, вставшую между ними, комбинация получалась зловещей.

Закрыв дверь, Уолли показал на синяки и ссадины на ребрах Ннанджи:

— Как может Седьмой оказаться таким избитым?

Ннанджи недовольно поморщился.

— Нечестный Седьмой? Он берет тридцать девять Шестых и велит им начать снизу (они не могут отказаться, они его — вассалы). Со временем он говорит двадцати двум, что уже избит! Со временем он скажет тридцати девяти, что они все уже избиты! — закончил он обнадеживающе.

Шестые измочалили его в поединках? Ничего странного. Вундеркинды непопулярны среди старшего поколения.

— Ты уверен, что они не собирались тебя серьезно поранить?

Ннанджи пожал плечами:

— Не думаю, я раздражал их, им хотелось наставить мне синяков. Но нанести серьезный вред сеньору они не решились. Они на самом деле боятся тебя, брат. — Потом он снова улыбнулся. — А когда они еще услышали об этом приговоре о колодцах…

Уолли снова сел в свое кресло и показал рукой на стул, но Ннанджи продолжал бесцельно расхаживать по комнате.

— Где ты нашел время?

Ннанджи посмотрел на него лукаво:

— Я успел все, что ты просил, разве не так?

Он принялся перечислять, загибая пальцы, Большой:

— Я запомнил все умения воинов, которыми они владеют помимо воинского. Линумино потребовались лозоходцы, я дал ему три имени. Зоарийи попросил колесников — у нас нет ни одного.

Указательный:

— Река патрулируется, днем и ночью, и особенно «Сапфир», конечно. Ни одно судно не входит в город без таможенной проверки.

Средний палец:

— Катанджи выборочно проверяет отшвартовавшиеся корабли, особенно если у людей Фиендори возникнут подозрения. Так мы уже выявили четырех любителей голубей и установили за ними слежку. Да, они покупали пергамент, как ты и думал.

Безымянный:

— Томияно и другие моряки собирают все слухи и просили купцов, отплывающих в колдовские города, быть нашими агентами. Ответа еще рано ждать.

Мизинец:

— На улицах вокруг ложи караул стоит днем и ночью. Посетители конвоируются. Все ящики и пакеты проверяются на предмет громового порошка, который тебя так беспокоит. Любой остановившийся фургон сразу окружается.

Большой палец:

— Я послал два ботика наблюдать за противоположным берегом: как ведут себя колдуны. В Гобе и Аге, в двух ближайших деревушках, — ничего. Но мы собираемся прочесать берег вверх и вниз от них.

Указательный:

— Я нашел — Томияно нашел — четырех людей, которые хорошо знают окрестности Сена и Уола и деревушки рядом с ними, все их сведения у меня, могу рассказать, как только потребуешь. Я должен оставаться в ложе, брат! Они должны суметь меня найти, как только понадобится. Я что-нибудь пропустил?

Возможно, единственное, чего сейчас Уолли хотелось, — это прогнать его мечом. Но он улыбнулся одобрительно:

— Нет! Я действительно передержал тебя. Ты очень хорош с людьми, гораздо лучше, чем я. Ну а что там за история с отравленными голубями?..

Он рассказал, что идея заключается в подкупе моряков, которые при заходе в колдовские города рассыпали бы отравленное зерно вокруг башен. Уолли напомнил, что горожане с наступлением ночи к башням не подпускаются. Ннанджи пообещал обсудить это с Томияно.

— Кстати, брат, мне нужны кое-какие деньги! Я поиздержался.

Уолли поднялся и подошел к сундуку в углу.

— Тебе бы надо свои держать отдельно, — заметил он.

Впрочем, это было невозможно по причине отсутствия гроссбухов и расходных книг. Он сам же покупал подарки Доа из казны сбора.

— Я тоже так думаю, — ответил Ннанджи, — но Катанджи понадобились. Когда он передавал твое сообщение, обобрал меня дочиста.

— Катанджи? — Не говоря больше ни слова, он выдал Ннанджи мешочек с монетами и захлопнул сундук.

— Да, Катанджи! — расхохотался Ннанджи. — Я по сравнению с ним мальчишка, несмотря на то что старше. Все, за что ни возьмется, он делает отлично, разве нет?

Он помолчал и вдруг покраснел.

— Катанджи говорит, что часть из забракованных тобой мальчиков на самом деле не так уж плохи. Я сказал, что он может пообещать им еще раз посмотреть на них, не больше пяти, я думаю. Это правильно?

Уолли посмотрел на него:

— Да, если только они не полные калеки.

Ннанджи взглянул ему в глаза:

— Ты не думаешь… Он не может брать деньги с их родителей, а?

Это было тонким местом. Для самого Ннанджи этот вопрос был несколько щекотливым.

— Мы проверим его рекрутов, не беспокойся!

Ннанджи нахмурился и отвернулся.

— С него станется брать по пять, а то и по десять золотых с каждого. Дьяволенок! — Потом снова усмехнулся. — Что бы он там ни делал, зарабатывает он хорошо. А когда Тана покинет «Сапфир», на ее долю придутся тысячи, ты не знал об этом? Здорово, да, брат? Я никогда не копил денег. Все, что я хотел от жизни, — это холодное пиво и любящие девочки. А теперь я, похоже, обзавожусь богатой женой и богатым братом. Если мне понадобятся деньги, Катанджи ведь даст их мне?

Что-то в этом роде думал и Уолли.

— И твое добро — мое добро?

— Конечно! — сказал Ннанджи, определенно имея в виду только то, что говорил. Тут во дворе прозвенел гонг.

— Я обедаю с Тиваникси, — сказал Уолли, — ты присоединишься?

Ннанджи с сожалением покачал головой:

— Прости, не могу! Сегодня День Каменщиков — мой день рождения.

Уолли не знал. Он подавил естественный вопрос — девятнадцать? Может быть, двадцать? Но задавать такой вопрос было большой бестактностью среди Людей, просто потому, что никто не знал ответа. Большинство, как и Ннанджи, знали день, но только потому, что они должны были посвятить его святости — пост и ночное бдение в храме.

— Хотел бы я знать, когда день рождения Шонсу. Я выберу себе! Наверное, день, когда я пришел в этот Мир. Это было за три дня до нашей встречи.

— Тогда это День Наставников! — улыбнулся Ннанджи.

Отметим в календаре, подумал Уолли.

— В моей другой жизни, Ннанджи, принято в день рождения получать подарки от друзей. Есть что-нибудь, чего бы тебе хотелось?

— Хороший обычай, — сказал Ннанджи. Он подумал над этим вопросом и добавил:

— Если бы ты спросил меня при нашей первой встрече, я бы сказал, что мне нужны новые сапоги. Мои старые стоптались. Но сейчас? — Он показал на свой голубой килт. — Что еще остается? Что еще во всем Мире мог бы ты мне дать, когда и так уже дал все?

Глава 3

Шли дни.

В День Моряков землеройная команда Досточтимого Укилио наткнулась на камни и переломала все свои кирки. Объективные обстоятельства были приняты во внимание, и ставки возросли.

Пробная модель катапульты разлетелась на части при третьем выстреле.

Лорд Ннанджи, чьи ребра были теперь раскрашены в цвета всех рангов, закончил набор своей коллекции Шестых и приступил к упражнениям с сильнейшими.

В День Угольщиков землеройная команда Досточтимого Унамани наткнулась на подземную пещеру и потеряла обе свои тачки. Объективные обстоятельства были приняты во внимание, и ставки возросли.

В День Менестрелей был обнаружен пятый любитель голубей и взят под контроль.

Измученные люди таскали камни голыми руками и ночи напролет выносили корзины с землей. Ставки возросли. Грохот и скрежет раздавались теперь даже в темные часы суток. Четверо рабочих потеряли сознание от истощения. Последовали штрафные санкции.

В День Сапожников Лорд Ннанджи приказал Лорду Линумино прийти на торговую площадь с рапирой. Дородный адъютант просунул голову в комнату Лорда Шонсу и доложил, куда собирается уходить. Лорд Шонсу рассердился и прогнал Лорда Ннанджи через всю торговую площадь, оцарапав его трижды с левой стороны, чтобы показать ему, какие он еще может получать удары. Однако Лорд Ннанджи поставил Лорду Шонсу синяк.

Пересмотренная модель катапульты поступила в серийное производство.

Никаких признаков активности колдунов на противоположном городу берегу не замечалось.

Несколько богатых матрон вышли замуж за симпатичных молодых офицеров кавалерии после непродолжительного ухаживания, принеся им в приданое лошадей. Воин Катанджи был приглашен на все свадьбы.

Старшины объявили о финансовом кризисе и увеличили налог с дыма. Лорд-сеньор сообщил им, что воины не будут принимать участие в его сборе, налог был аннулирован.

Непосредственно перед обедом в День Кружевниц люди Досточтимого Унамани доложили об окончании работ. Во время обеда с таким же рапортом явились подчиненные Досточтимого Укилио. Ставки возросли. Часом позже ливень подвел итог трехнедельным работам и наполнил оба колодца на шесть локтей водой. Судьи объявили ничью.

Цены на смолу в Касре упали беспрецедентно.

Лорд Джансилуи, покидая ложу после встречи с Лордом Шонсу, был вызван на поединок Лордом Ннанджи. Лорд Ннанджи победил.

Лорд Шонсу, даже используя огромное количество заколдованного вина и щедро раздавая обещания снарядить две поисковые команды в Дри, не смог убедить Укилио и Унамани в справедливости вердикта богов. Наконец он сделал исключение из правил и разрешил им подраться на кулачках — с чего, собственно, и началась их ссора. Они сделали друг из друга гоголь-моголь и стали лучшими друзьями.

Моряки отмечали громовую активность в Аусе.

Лорд Шонсу получил в подарок умопомрачительный шелковый ковер с серебристыми пеликанами.

В День Лекарей вернулся «Грифон».

Пленники были посажены в темницы, толпа рассосалась. Сбор получил день праздника, гигантский абак был обновлен соответствующим образом.

Повсюду сияли бодрые улыбки, сопровождаемые не менее бодрыми возгласами. Менестрели распевали новые баллады — «Как Боарийи, Седьмой, Разбил Колдунов в Уоле и Аусе» или что-то в этом роде.

Спальня снова превратилась в комнату совета. Седьмые сидели в кружке на стульях вокруг блестящего шелкового ковра в центре. В очаге потрескивал огонь. Уолли стоял перед ним, наслаждаясь теплом, идущим к его ногам, и определял стратегию. Совет был решающий. Джансилуи сообщал Линумино о тонкостях соколиной охоты; Тиваникси описывал Боарийи преимущества верхового поединка с копьем; Ннанджи сгорбился на стуле, глядя в пол. Ждали Зоарийи.

Комната сильно изменилась. Боарийи не узнал ее, когда вернулся. Панели были натерты воском, их ветхие части были скрыты великолепными гобеленами, соперничающими по красоте с занавесками. Трухлявые стулья были заменены на дубовые. Кровать и кресло были подобным же образом обновлены. Но самым впечатляющим был, конечно, шелковый ковер, подаренный Ингиоли, вышитый неподражаемыми серебристыми пеликанами и бронзовыми морскими коньками.

Неожиданно Тиваникси заметил:

— Предупреждаю тебя. Лорд Боарийи. Сбор теперь имеет семь настоящих Седьмых.

Ннанджи поднял глаза и улыбнулся.

Боарийи вскинул бровь, заставив сморщиться красную полоску на лбу.

— Так что, мне лучше потренироваться в фехтовании?

— Определенно! Лорд Джансилуи подтвердит это. Да еще все тридцать девять Шестых. Ты их уже всех побил, мой сеньор Ннанджи?

Порозовев, Ннанджи кивнул и улыбнулся.

— Я боюсь приглашения, — продолжал Тиваникси, — думаю, оно произойдет со дня на день.

— Ты льстишь мне, милорд?

Кастелян покачал головой.

— Нет, я видел тебя вблизи. Удивлюсь, если смогу побить тебя сейчас.

Уолли улыбнулся про себя. Лесть, но близко к правде. Джансилуи был новоиспеченным Седьмым, теперь, наверное, таким стал Ннанджи. Потом пришел Зоарийи, извинившись за опоздание, и совет начался. Совет семи Седьмых сбора.

Уолли пустил по кругу бокалы для тостов.

— Лорд Боарийи, — начал он, — мы слышали твой отчет и видели твоих пленников. Поздравляем тебя еще раз с блестящим началом действий. Теперь, думаю, мы должны рассказать тебе о наших достижениях. Короткий отчет, если тебе будет угодно. Ннанджи?

Устроившись поудобнее на стуле, он дал им возможность похвастаться: Ннанджи — своими шпионами, Зоарийи — катапультами, Тиваникси — его кавалерией, Джансилуи — луками и единственными двумя соколами, которых удалось найти. Шестой из людей Боарийи превратил его отряд в команду гуерильяс, ножеметателей, убийц-душителей с закрытыми лицами, способных проползти в темноте по берегу и взять порт.

Уолли чувствовал огромное удовлетворение. Он продвинул сбор на тысячи лет вперед — от греческих фаланг до средневековья. Колдуны все же находились уже в эпохе раннего Ренессанса — на несколько веков дальше, но он непрерывно сокращал дистанцию. Он мог, например, уже концентрировать свои силы, колдуны этого не умели. Один к пятидесяти, что скоро они сравняются.

Впрочем, все это было тщетно. Очень скоро он оглушит их неожиданными новостями. Как они примут их? Как их примет Ннанджи?

Втайне Уолли торжествовал. Мысль о штурме городов не пугала его. Мечущие расплавленную смолу катапульты ничуть не хуже пушек колдунов. На какой бы город они ни пошли, скоро он окажется в руинах, население поредеет. Боарийи поймал восемь колдунов живыми и убил шестерых, потеряв всего одного человека. Он привез десять одежд колдунов, набитых драгоценными вещицами, которые Уолли еще не выбрал времени рассмотреть. Еще семеро убитых! Добавить сюда еще Тарру с его «бесчестными воинами», добавить пиратов… Уолли Смит начинал приближаться к уровню величайших убийц. Но хотя эти воины и думать не захотят о переговорах, он сможет доказать им, что сейчас это единственная надежда.

Они кончили.

— Благодарю, — сказал он, — можно было бы пригласить колдунов все это послушать!

Они посмеялись, нимало не догадываясь, как серьезно он говорил.

— Теперь, милорды, ваши предложения! Он снова сел и дал им возможность строить планы. Они были неглупы. Теперь, когда он разбудил их умственные способности, они могли предлагать планы кампаний не хуже его самого. Конечно, Тиваникси хотел пустить в ход кавалерию, да и каждый из них тут же сбился на свою специальность. Но довольно быстро они договорились и выработали неплохую стратегию. Гуерильяс высадятся в ночи, когда не могут летать голуби, и займут деревушки, ближайшие к выбранному городу. Они окружат подходы к нему. Кавалерия высадится на пристани, войдет в город, займет порт и запрет колдунов в их логове, прежде чем они догадаются, что были атакованы. К тому времени будут налажены катапульты, и настоящая атака начнется.

Уолли встал и принес вина подкрепиться. Потом снова вернулся к очагу, потому что теперь ему требовались все виды превосходства, включая физические.

— Это были хорошие новости. Теперь же, Лорд Линумино, расскажи нам о финансах.

Это был не совсем честный ход — скинуть все на верного адъютанта.

Здоровенный воин мрачно воззрился на свои колени.

— Финансы очень плохи и становятся все хуже, милорды. Мы еще можем покрывать ежедневные расходы, но у нас нет денег на подготовку к атаке.

На пятерых лицах было написано потрясение. Двенадцать глаз сверлили Уолли.

— Боюсь, что это правда, — сказал он, — на самом деле дела еще хуже. Думаю, мы не сможем даже покрывать ежедневные расходы. Я отказался от нашей доли в портовой пошлине.

— Почему? — спросил обескураженный Ннанджи.

— Потому что беднота на грани голода. В ответ — шесть недоуменных взглядов. Экономика была им недоступна, впрочем, сам он тоже не очень был в ней силен.

— Да, эти деньги мы отбирали, чувствуя, что они все равно взимались незаконно и шли не в городские кошельки. Они шли в копилки, и одна из них — под столом старейшин. Да, они — паразиты. Но они — богатые паразиты, милорды. Они нанимают слуг, покупают рабов и вещи, пользуются услугами. Мы заставили их отказаться от всего этого, вот бедным ничего и не досталось.

На шести лицах все то же непонимание.

— Посмотрим с другой точки зрения, — продолжал он, — город Каср закупает провизию на стороне, правильно? Он берет ее в обмен на то, что производит сам — ткани, горшки, инструменты, веревки и так далее. Теперь же сбор привел тысячи ртов с хорошим аппетитом, но продукция при этом не увеличилась. Да, мы покупали лошадей, древесину и тому подобные вещи, но снова на стороне. Золото ушло из города и не вернулось.

— Но какое это имеет отношение к бедным? — сердито спросил Зоарийи. — Бедные не видят золота. Уолли взглянул на него:

— А также серебра и меди! Цена на пищу стала недосягаемой с тех пор, как мы пришли. — Он бросил взгляд на недоверчиво смотрящего Ннанджи. — Спроси у Лины — она знает! Цена же на остальные вещи упала, так как неимущие стали распродавать свои пожитки. Повторяю: бедные окажутся на грани голода, если мы не уведем побыстрее сбор.

Они ничего не понимали или не хотели понимать. Уолли начинал чувствовать раздражение.

— Этот ковер, на который ты любуешься, брат. Да, это взятка.

Ннанджи покраснел и ничего не сказал.

— Но я не обещал ничего взамен, и я собираюсь продать его, перед тем как мы уйдем. То же относительно всех этих вещей. Я приобрел их вполовину на деньги сбора, с тем чтобы продать их в конце: сбор — явление временное. Ты согласен со мной, брат?

Ннанджи невнятно пробормотал слова одобрения.

— Возможно, я поступил глупо, — в этом месте нужно быть осторожнее, чтобы не затронуть понятий о чести Боарийи, иначе он бросит ему вызов сразу после окончания сбора, — но я пообещал морякам оплатить нашу доставку. Они, конечно, должны служить Богине, но я знаю моряков! Наши мечи заржавеют прежде, чем дождемся первого рейса. А если мы рассердим их, они просто бросят нас в Сене или Уоле, или еще где-нибудь, и мы никогда не попадем в следующие шесть городов. Эта наихудшая из проблем — у нас нет денег, чтобы зафрахтовать корабли!

На пяти лицах ярость смешалась с растерянностью, шестое же горело досадой — Ннанджи никогда не умел скрывать своих чувств.

— Сколько может стоить наша первая атака?

Уолли пожал плечами и взглянул на Линумино:

— Я считаю, около четырех тысяч золотом, Лорд Ннанджи. На оборудование и оплату кораблей, ну и, конечно, нам придется отказаться от наших доходов, как только мы отплывем.

— Он говорил, пять.

— Кто говорил, пять?

— Катанджи.

— Какого черта Катанджи здесь делает? — громыхнул Уолли.

— Он предложил оплатить наш поход.

— Ты мне этого не говорил.

— Ты мне не говорил, что это нужно! Я не поверил ему!

— Так, может, я должен был пригласить твоего брата на мой совет?

— Может, и должен!

Уолли очень глубоко вздохнул, потом вернулся на свой стул, как бы примиряясь с услышанным. Вот чего он точно не должен был делать, так это ссориться с Ннанджи. Остальные Седьмые к этому времени были хмуры, сердиты и растеряны.

— Прости, — сказал Уолли, — я должен был бы знать, что ты лучше меня об этом осведомлен. Так что же предлагает твой брат?

— Он дает нам пять тысяч золотых на поход, — Ннанджи все еще глядел угрюмо, — и столько же на другой успешный поход, если мы намерены побеждать. Куда угодно, кроме Ова, он не уверен, что удача будет сопутствовать нам в Ове.

— И что же он хочет взамен? Ннанджи взглянул на него и снова опустил свой взгляд на пеликанов.

— Крепость.

— Что?

Колдуны разрушили множество домов, чтобы построить свои башни, и вокруг них осталось пустое пространство, правильно? Катанджи хочет землю. Он купит ее и даст нам деньги на поход в следующий город. Он сказал мне, что земля в городах дороже, чем фермерская. Это правильно? Наверное, наоборот! На камнях же ничего не вырастишь.

От циновок к драгоценным камням, к торговле скотом, к… недвижимости? Богиня наградила каждого, кто помогал ему, как Уолли уже знал, и сейчас, очень может быть, перед ним был новый пример. Сам парень заплатит пять тысяч золотых или он представляет синдикат? Какое это имеет значение.

А вот что значение имеет, так это то, что главный аргумент Уолли провалился. Теперь все будет гораздо сложнее, чем он предполагал.

Все остальные Седьмые улыбались. Они имели на это право, признался себе Уолли. Он проглядел возможности благополучного завершения сбора. А вот Катанджи — нет (хотя тот не мог представлять себе последствия штурма города).

— Очень хорошо, — тяжело сказал он, — значит, мы можем найти деньги на поход. Но вот еще над чем надо подумать. Итак, мы атаковали Сен или Уол, или любой другой город на левом берегу. Предположим, мы взяли башню. Что потом?

Хонакура не подумал, что будет потом. Вряд ли этим озадачивали себя и воины. Даже если вспомнить все их стратегические сутры. Они недоуменно смотрели на него, тогда он пояснил. Колдуны вернутся на холмы.

И тут до них дошло.

— Штурмовать Вул? — с трудом выговорил Зоарийи.

Они обсудили этот вопрос, и он пришелся им не по вкусу. Определенно, придется ждать до весны, а то и до следующего лета. Вул наверняка был хорошо укреплен.

Когда они все понюхали это дурно пахнущее яйцо, он подложил им следующее.

— Форарфи поговорил со всеми Шестыми и многими Пятыми. — Он старался не смотреть на Ннанджи, который считался шефом разведки. — У нас здесь собрались воины со всего Мира, милорды. Он спрашивал о других колдовских городах, таких как Вул. Один есть возле Пло… есть и другие. Он составил перечень из одиннадцати. Я справлялся у Ротанкси. Он подтвердил это, сказав, что всего их тринадцать. Ордена, так он их называет. Он сказал, что Вул — самый большой, но он может и ошибаться. Седьмые скривились при упоминании о Ротанкси.

— Ты думаешь, что нам нужно атаковать все тринадцать? — раздраженно спросил Зоарийи.

— Я думаю, что они могут атаковать нас! Пока, определенно, только один Вул имеет громовое оружие — или только Вул его использует. Остальные, возможно, ждут, присматриваясь. Мы можем взять Вул, милорды (хотя я в этом и не уверен), но вряд ли нам стоит надеяться перебить там всех колдунов. Выжившие уйдут в другие города.

День снаружи искрился солнечным светом, даже двор, который теперь превратился в маленький городок, сиял и сверкал, хлопая на ветру полотняными крышами легких построек.

Наконец Ннанджи облек мысль в слова:

— Иногда, когда чистишь, пятно расползается.

В детстве Ннанджи мыл циновки отцу. Уолли представлял себе скорее что-то вроде раковой опухоли, но и это сравнение годилось.

— Совершенно верно! Правду говоря, милорды, не существует пути победить всех колдунов. Лучшее, что мы можем, это прогнать их на год-два. Худшее — испортить нынешнее положение.

— Что же ты предлагаешь, брат? — Глаза Ннанджи опасно блеснули. Ну вот и пришло время.

— Постараться устроить переговоры.

Яростное шипение растаяло в хлопанье ставен и потрескивании огня.

Потом они принялись переглядываться. И глаза в конце концов остановились на Ннанджи. Старые подозрения насчет Шонсу вернулись. Он имел метку на веке, он держал колдуна на своем корабле, что-то в нем всегда было странное. Но вот Ннанджи — известный убийца колдунов в Ове, да и трудно предположить, что Ннанджи не тот, кем кажется, — простой воин.

Они должны подчиняться своему сеньору, но сбор же не будет длиться вечно. Когда он закончится, они свободны бросить ему вызов — все по очереди. Да, они подчиняются, но ведь Ннанджи — тоже сеньор, и если он задумает возглавить сбор — такой молодой, — остальные Седьмые не будут особенно возражать.

Ннанджи зло взглянул на него: Уолли должен был бы предупредить его заранее, а затем не выдержал:

— Переговоры с убийцами?

— Мы знаем, что они держат свои клятвы, — тихо сказал Уолли.

— Три города им и четыре — нам? Или что-то в этом роде?

— Семь нам, семь — им. Я хочу положить конец вражде между нашими гильдиями.

Потрясенное молчание.

— И что говорит на это твой колдун? — Похоже, старшие предоставили вести разговор Ннанджи.

— Я не спрашивал Ротанкси, — сказал Уолли, — я надеялся сначала получить ваше согласие. Но мне кажется, попытаться стоит — это лучшее решение для обеих сторон. При штурме города неизбежно погибнут невинные жители, мало чести в такой победе.

— Я думаю, переговоры хуже.

Остальные кивнули почти непроизвольно. Уолли посмотрел на них:

— Я понимаю, вам нужно время на то, чтобы хорошо подумать. Но помните, что колдуны знают о нашей кавалерии, наших катапультах и наших луках; мы не можем удержать это в секрете, как бы ни старались. Они не дураки. Они знают даже больше. И они должны беспокоиться. Сейчас самое время диктовать условия.

— Какие условия? — эхом откликнулся Ннанджи.

— Они отказываются от громового оружия. Мы обещаем им защиту, которую даем всем другим гильдиям, но ставим гарнизоны в городах.

Челюсть Ннанджи отвисла. Он недоверчиво посмотрел на Уолли, потом — на всех остальных. Потом воззрился на пеликанов, покачивая головой и дергая свой хвостик, как он всегда делал, когда напряженно думал. Ни один не проронил ни слова. Ни один не взглянул на Уолли.

Внезапно полено в очаге рассыпалось фейерверком искр, и Ннанджи поднял голову, как-то странно взглянув на Уолли.

— Что ты собираешься делать дальше, Шонсу?

— Думаю, что могу… мы можем пойти поговорить с Ротанкси.

— Значит, я тоже могу пойти с тобой?

Что его смутило? Впрочем, это хорошая идея — Ннанджи будет представлять воинов. Если Уолли удастся каким-нибудь образом уговорить его, остальные Седьмые тоже согласятся.

— Естественно! Пойдем. Лорд Ннанджи и я идем сейчас говорить с колдуном, если он не захочет нас слушать, значит, мои надежды не оправдались.

Они поняли это как разрешение разойтись. Все повставали, салютовали кулаками у сердца и прошагали к двери. Последним шел Боарийи. Он с грохотом захлопнул ее.

— Думаю, ты сбил их с толку, — хихикнул Ннанджи.

— Думаю, я тебя тоже сбил с толку.

Ннанджи фыркнул носом:

— Только до тех пор, пока я думал, что ты серьезно! Ты одурачил и меня на минуту! Ну а теперь, брат, твои секреты — мои секреты. Что ты задумал на самом деле?

Глава 4

Сбор поставил на набережной свой кордон, поэтому там всегда было полно воинов. Но прибытие двух лордов-сеньоров в сопровождении телохранителей произвело эффект армейского парада. С Реки дул ледяной ветер, донося брызги. Мастерская Леди Олонангхи уже начала производить плащи воинам — очень странную одежду, оставляющую свободной рукоять меча и действующую руку, — и Уолли приказал начать с экипировки младших рангов, потому что молодежь больше времени проводила на холоде. Поэтому множество белых и желтых накидок с редким вкраплением коричневых закручивались сейчас на ветру. Но высокоранговые и большинство среднеранговых дрожали. Уолли не был исключением. Все, что он мог делать, — это постараться не стучать зубами.

Лицо Ннанджи представляло собой смесь синих губ и сумрачного выражения. Его удалось в конце концов убедить, что Уолли серьезно хочет переговоров. Разочарование его было безграничным. Как только воины подошли, от «Сапфира» отделилась шлюпка. В ней была Тана. Ее удивили как откровенная злость Ннанджи, так и его рассеянный поцелуй. Она подозрительным взглядом окинула багаж — узлы и два стула — и отказалась брать гостей на борт. Уолли согласился оставить телохранителей на патрульном боте.

Танины вопросы начались, как только шлюпка повернула обратно. Ответов она не получала. Ннанджи вообще не хотел разговаривать, а с Уолли они были в натянутых отношениях после истории с Олонимпи. По-видимому, Катанджи перетянул одеяло.

Солнце светило достаточно сильно, но тепло не проходило через плотные белые облака. Высоко в небе тянулись длинные белые перья вулканического дыма с РегиВула, они-то и создавали облачность. Бог Огня сердился. Может, он был расстроен победой Боарийи, но может быть, он возражал и против переговоров. Река морщилась от порывистого ветра, в воздухе пахло серой.

Уолли был очень встревожен злостью Ннанджи и безуспешно старался не думать о пророчестве Икондорины: это твоего королевства я домогаюсь. Если Уолли заставит воинов пойти на переговоры с колдуном, Ннанджи может оказаться весьма близок к этой идее. Остальные Седьмые не имели права голоса, но с их мнением стоило считаться. Они могли бы пойти на то, чтобы покрыть его преступление.

И что тогда? Искусство боя Ннанджи теперь уже достигло седьмого ранга, а боги могли бы и спровоцировать поединок. Боги? Богам бы лучше не вмешиваться! На рапирах Уолли еще оставался сильнейшим, но если дело дойдет до мечей… Он не убил тогда Боарийи, хотя не испытывал к нему никакой симпатии. Он никогда не сможет поднять руку на Ннанджи. В вопросах же чести Ннанджи не станет распускать подобные слюни.

Длинный галс привел их к «Сапфиру», и Уолли полез по веревке на палубу. Она казалось еще больше, чем всегда, потому что была почти пуста. Корабль стоял на якоре носом к далекому РегиВулу.

Старый колдун в своем голубом одеянии сидел в кресле возле кубрика. Золотой город расстилался позади. Веселые песенки с той стороны говорили о том, что детишки резвились в кают-компании. Неожиданно появилась Джия, одетая в свитер и штаны из толстой черной шерсти. Томияно и Холийи на четвереньках посередине корабля драили палубу. Одеты они были только в набедренные повязки, демонстрируя свою невосприимчивость к холоду.

Уолли послал Джие короткую улыбку и повернулся принять узлы и стулья от Ннанджи из шлюпки. Прошло уже два дня с тех пор, как он последний раз был на «Сапфире», и теперь его физическая реакция на нее была ошеломляющей — гормоны Шонсу взыграли. Но его визит сейчас преследовал другие, более важные, чем его физиологические проблемы, цели. Он должен постараться выбрать время для удовлетворения своих личных потребностей.

Последний узел был поднят, он повернулся и увидел ее, стоящую рядом. Секунду ее глубокие темные глаза изучающе смотрели на его лицо, потом она опустила голову и молча застыла в ожидании.

— Мы пришли только поговорить с Лордом Ротанкси, любовь моя, — сказал он.

Томияно тоже был здесь и загородил Уолли дорогу. А, так мы вернулись к формальностям? Он начал было приветствие старшему, но капитан прервал его:

— Брось эту ерунду, Шонсу! Я хочу поговорить о деле.

— Только недолго!

— Мне говорили, что у сбора туго с деньгами.

— Какое тебе до этого дело, Мореход?

— Думаю, тысяча золотых тебя заинтересует?

Взглянув на него, Уолли задумался, переведя взгляд на Ннанджи с Таной, поднимающихся на борт. Томияно послал им улыбку, снова хмуро оборотившись к Уолли. Ннанджи стал теперь на «Сапфире» любимым воином. Он вошел в семью. Он спал на борту каждую ночь, как бы поздно ни кончались банкеты и балы. Но что же за словами моряка? Уолли не сомневался, что деньги эти для него вполне реальны, у Броты было припрятано наверняка больше. Тут он заметил, что сама Брота появилась из дверей кубрика, встала у стены в развевающейся красной робе, мрачно наблюдая за сделкой. В ожидании скандала?

— Тысячу золотых за что. Капитан?

Томияно мотнул в сторону Джии головой:

— За нее.

Джия охнула.

— Развлекала экипаж, да? — взревел Уолли.

Она с ужасом затрясла головой:

— Нет, хозяин! Я ничего об этом не знаю!

Рука Томияно потянулась к кинжалу.

— Ты должен был бы знать ее лучше, Шонсу!

— Тогда какого черта все это значит?

— Это значит, что она самая желанная женщина, а с ней обращаются как она того не заслуживает. Ее оскорбили. Я слышал, как она плакала в своей каюте. Если ты больше не хочешь ее, я возьму ее себе. Тысяча. Неплохая цена.

Это была абсурдная цена. Ни один раб, ни одна вещь не стоили больше двадцати золотых. Это была цена, наводящая на мысли об убийстве. Руки Уолли затряслись, сигнализируя о приближении яростной волны.

— Убери руки от моей рабыни, моряк, или, клянусь богами, я сделаю из тебя филе.

— Двенадцать тысяч.

Ннанджи поймал Уолли за руку.

— Полегче, брат!

Уолли вырвал руку, оттолкнув Ннанджи.

— Нет!

Он глянул на застывшую в ужасе Джию.

— Пойдешь со мной, когда я буду уходить! Собери вещи!

Она со страхом кивнула:

— Виксини, хозяин?

Достаточно того, что теперь Джия будет болтаться у него под ногами. Не хватало еще мальчишки-раба с меткой кузнеца, который будет бегать за ним и звать «папа» на глазах у всех воинов.

— Он останется здесь!

Джия побледнела еще больше, хотя это казалось и невозможным. Ведь он ей обещал…

— И не лезь в мои дела, моряк!

Уолли кивнул Ннанджи, схватил один из тюков и двинулся вперед. Тана пошла к Броте, и обе скрылись в кубрике.

Двенадцать тысяч золотых! Уолли заставил себя снова думать о делах. Непостижимо! Но Ротанкси был сейчас важнее. В какие игры играет моряк? Он должен был знать, что Уолли не согласится. Слышал ли Ротанкси? Такой выдающийся коммерсант, как Томияно, никогда не занимался подобной торговлей…

Ннанджи с грохотом водрузил два стула перед колдуном. Колдун поднял свои седые брови. Уолли отдал формальное приветствие, старик встал для ответа. Ннанджи косо взглянул на Уолли, небрежно салютовал и просто дожидался, когда Ротанкси кончит и можно будет сесть.

— Пронизывающий ветер, милорд, — сказал Уолли. — Непредпочтешь ли спуститься?

— Здесь хорошо.

Уолли сел. Старик был одет по погоде, и это давало ему десять очков форы. У ног его кусочек пергамента был закреплен на марлине, рядом были перо и чернильница. Он просил себе все это в первые же дни заключения, Уолли разрешил, взяв с него клятву не посылать сообщений. Не исключено, что он записывал все те поразительные знания, которые открывал ему Лорд Шонсу.

— Мы пришли рассказать тебе о том, чего мы достигли, милорд.

— Вы пришли позлорадствовать?

Все ранее бывшие признаки легкого расслабления пропали с этого жесткого лица, оно окаменело. Колдун прекрасно чувствовал нависшую угрозу войны.

Палуба опустела. На ней остались только они, все остальные спустились вниз. Вулканический газ рассеялся ветром.

Игнорируя вопрос Ротанкси, Уолли рассказал ему о совете — катапульты, луки, гуерильяс, кавалерия. Он описал успехи Боарийи — шесть убитых, восемь пленных. Ннанджи показал зубы в улыбке. Под конец Уолли заверил Ротанкси, что у них хватит денег на поход. Сбор был практически готов к сражению.

— Итак, вы хотите, чтобы я пошел к своим друзьям и уговорил их сдаться?

Ум Ротанкси был остр как бритва. Воины добивались продвижения с мечом в руках, колдуны это делали посредством умственных упражнений.

— Я хотел показать тебе, что мы способны победить.

— Против наших громовых орудий? Слишком кровопролитно.

— Мы можем заставить вас пролить гораздо больше крови, чем вы нас, милорд.

Морщины колдуна скептически сморщились.

— Посмотрим.

— Я бы не стал, — заметил Уолли, — мы можем повредить города и поубивать невинных жителей.

— С каких это пор воины заботятся о невинных жителях?

Уолли втайне вознес молитву, чтобы не потерять терпения.

— Этот сбор созван для того, чтобы возродить честь воинов. Мало чести убивать гражданских, по правде говоря, я не вижу ее и в убийстве колдунов. Ты не знаешь причины вражды между нашими гильдиями?

— Нет. Она уходит в глубь веков, дальше наших летописей.

— Тогда давай ее вдвоем остановим.

Колдун недоверчиво посмотрел на Уолли.

— Я пришел предложить переговоры, — сказал Уолли, — пока не началась серьезная резня.

— Ба! Но почему мы? Ты не можешь победить, Шонсу! Одна башня или даже, возможно, две — и вы уйдете! Ты не подумал об этом? Согласись — сбор должен быть распущен. Вы не сможете удержать ваше численное превосходство. Через пять лет мы вернемся. — Он улыбнулся тонкой кривой улыбкой. — Конечно, вы можете попробовать снова атаковать Вул. Я надеюсь, вы попытаетесь! Вы можете победить ненадолго, но в конце победим мы. Ты должен согласиться со мной, воин.

— Я ни с чем не соглашусь!

Уолли поднял тюк и вынул двенадцать пистолетов — Ротанкси, Чинарамы и десять, принесенных Боарийи. В беседе наступил перерыв, стало слышно, как поскрипывает на якорной цепи «Сапфир», стая гусей, крича, пролетела над ними. Колдун нахмурился от этой новой угрозы.

— Мы можем победить ненадолго в начале войны, вы — в середине, а в конце мы все проиграем.

— Как так?

— Воины теперь знают, что ваши молнии вызываются не заговорами, что это оружие. Они будут искать пути получения такого же, а значит, смогут скоро сражаться с вами на равных. А воины лучше умеют сражаться! Даже если я не открою им секрета, они сами скоро дойдут до него. Через пять лет, милорд, вы окажетесь перед лицом противника, вооруженного не хуже вас.

Снова пауза. Потом Уолли добавил:

— Но на этом дело не остановится. Гражданские начнут делать то же самое. Тогда любая бабушка сможет противостоять самому сильному воину. Бандиты станут похищать колдунов, чтобы они делали им оружие. Это означает падение обеих наших каст, милорд?

Это и был его «аргумент для колдунов». Он не выдвигал его воинам, и сейчас ему было любопытно, что думает по этому поводу Ннанджи. Но он не спускал глаз с Ротанкси.

— Я не имею права вести какие-либо переговоры, — наконец сказал колдун, и Уолли понял, что дело сдвинулось с мертвой точки.

— Ты можешь послать сообщение. И никогда не поверю, что маг из Сена не имеет влияния.

Старик внимательно посмотрел ему в глаза:

— Чего ты хочешь на самом деле, Шонсу?

— Положить конец бессмысленной ненависти колдуна к воину и наоборот. Это всегда было глупо, но теперь мы стоим на пороге растущей, страшной… — Трудно было подобрать слова для описания сути гонки вооружений. Но все-таки он надеялся, что колдун понял его. — Итак, вы должны согласиться разрушить ваше оружие и не делать нового. Взамен мы обещаем вам покровительство, которое оказываем другим гильдиям, вы будете под защитой воинов.

Ротанкси горько рассмеялся:

— Покровительство этой банды убийц, воров и насильников, защита, которую вы осуществляете в Касре? Да я скорее соглашусь, чтобы меня бросили в стаю волков!

Ннанджи дернулся и полупривстал, потянувшись к своему мечу. Потом сел, тихонько выругавшись.

Но Уолли сумел справиться со своим характером.

— Я не имею в виду того, что происходило в Касре в первые дни после прибытия воинов, милорд. Это позор. Но так бывает не всегда. До нас не было сбора в течение многих столетий. Как только сбор присягнул, Лорд Боарийи навел дисциплину. Старейшины говорят, что в Касре никогда не было так спокойно, как сейчас. Девушки могут безопасно ходить по улицам среди ночи. Воры и грабители исчезли. Я предлагаю тебе то же для ваших семи городов. И для всех остальных.

Ротанкси пристально взглянул на него:

— Ты думаешь, что обладаешь подобной властью?

— Я обладаю бесконечной властью. Воины поклялись мне умереть, не задавая вопросов. — Все, за исключением этого злого молодого человека, сидящего рядом со мной. — Если я скажу им, что колдуны друзья, они будут вести переговоры с друзьями. Я могу заставить их поклясться в этом.

Колдун холодно взглянул на него, но он излучал одну предупредительность.

— Ты сказал «для всех остальных»?

Уолли улыбнулся:

— Я верю в успех. Для четырнадцати городов петли, бесспорно. Для остальных городов Мира это будет несколько труднее и потребует некоторого времени. Но я могу ввести новую сутру для людей, которые сейчас здесь. Я могу потребовать от них, чтобы они поклялись ее повсюду распространять. Богиня принесла их сюда. Она унесет их обратно. Они смогут передать содержание сутры другим. У нас сейчас здесь собрались не все воины Мира, милорд, только небольшая их часть. Но при доброй воле обеих сторон… Я верю, что твоим колдунам есть что дать Миру. — Он показал на пергамент и перо. — Одно это очень нужно. Жрецам и купцам… даже воинам.

Колдун думал, поджав губы и не глядя на Уолли. Через некоторое время он сказал:

— Это очень странная идея, Лорд Шонсу! Ты много раз удивлял меня, но никогда так сильно! Позволь мне подумать.

Он медленно поднялся и пошел по палубе.

Уолли почувствовал, что дрожит от холода. Но его била еще и лихорадка надежды. Он взглянул осторожно на Ннанджи.

Ннанджи улыбался.

Уолли удивленно спросил:

— О чем ты думаешь?

— Я думаю, он пойдет на это, брат! — Ннанджи был возбужден. Ннанджи был доволен! Его черная злость исчезла. Так, значит, «аргумент для колдунов» подействовал и на него тоже? Уолли следует применить его и к остальным Седьмым. Он был удивлен, но еще он чувствовал и громадное облегчение.

— Новой сутре придется быть под номером тысяча сто сорок пять, — сказал Уолли, — не слишком удачное число для завершения списка. Но не могу же я ее всунуть между остальными.

— А тринадцатая? — рассмеялся Ннанджи. Конечно! Сутра тринадцатая просто отсутствовала. Зная сутры, но никогда не уча их, Уолли не мог подумать об этом, но каким-то образом сразу после слов Ннанджи он вспомнил, что существовал даже каверзный вопрос на экзамене Первых — тринадцатая сутра. Двенадцатая определяла их обязанности по отношению к жрецам, четырнадцатая — к гражданским. Не говорила ли раньше пропущенная сутра об обязанностях перед колдунами, сутра, уничтоженная в момент возникновения вражды?

— Тогда сделаем сутру номер тринадцать! — сказал Уолли, чувствуя, что совершает нечто значительное.

Ротанкси вернулся и, ни слова не говоря, достал свои письменные принадлежности и надел очки на нос, чем вызвал приступ веселья у Ннанджи. Он открыл бутылочку с чернилами, стоящую рядом с ним, и принялся писать. Ннанджи удивленно воззрился на него, потом вопросительно повернулся к Уолли.

— Это величайшая магия колдунов, Ннанджи. Лорд Ротанкси оказывает тебе большое доверие, позволяя присутствовать при этом таинстве.

— Но что он делает?

Уолли попытался объяснить, и невидимые брови его товарища поднялись невозможно высоко, сдвинув семь мечей на его лбу. Откладывает про запас слова?

— Какую сутру ты предполагаешь для воинов, Шонсу? — спросил Ротанкси, сдвигая очки.

Уолли сказал, и он записал ее.

— Ас вашей стороны? — спросил Уолли.

— Как насчет такого? «Сила является прерогативой воинов. Знания колдунов не должны использоваться для убийства или создания оружия».

— Очень хорошо, — ответил Уолли. Колдун отложил свои письменные принадлежности и снова погрузился в размышления, глядя на мачты и скатанные паруса.

— Я пойду принесу какие-нибудь одеяла, брат! — сказал Ннанджи сквозь стук зубов.

Уолли покачал головой. Уйти сейчас — значило бы нарушить хрупкое равновесие переговоров. Серный запах снова поплыл над Рекой, корабль грузно покачивался на волнах, но история делалась здесь и сейчас. Его жизнь в качестве Шонсу будет оцениваться по тому, что происходит в данный момент.

— Воины убили тысячи колдунов за эти годы, — пробормотал Ротанкси, — а теперь, когда мы стали сильны, они захотели мира. — Он просто повторял свои аргументы.

— Больше чем три сотни воинов погибло за последние пятнадцать лет. Наша сторона тоже пролила кровь.

Колдун кивнул, а потом снова застыл, как будто замороженный.

Спустя долгое-долгое время его лисьи старые глаза обратились к Уолли.

— Это должно сработать! Я убедился, что предводитель воинов — человек чести, милорд. Я думаю, что в эти последние недели ты по-настоящему победил меня.

И это было истинной наградой.

— Я поговорю с воинами, — сказал Уолли, — кто поговорит с колдунами? Существует ли Великий Волшебник Вула?

Ротанкси покачал головой.

— У нас есть совет тринадцати. В нем существуют партии — те, кто хотят прогнать варваров-воинов, и те, кто считает, что миссия колдунов — нести знания, что правление — не наше дело.

— Ястребы и голубки?

— Мм? Хорошая метафора! Сознаюсь, что я был ястребом, милорд. Если я перешел в другой лагерь, то могу надеяться на некоторый перевес. Впрочем, если меня захотят слушать.

— А почему нет?

Он цинично улыбнулся одними глазами:

— У меня будут те же проблемы, что и у тебя, — меня назовут изменником.

— Я был очень осторожен, — сказал Уолли, — никому не разболтал то, что слышал от тебя.

Ротанкси пожал плечами:

— Я обвинял в варварстве воинов, милорд, но и мы, колдуны, тоже не лишены некоторых варварских черт.

— Но… это ниже твоего достоинства, милорд, — заикнулся было Уолли.

— Мм? Достоинство — хорошая награда, но плохое утешение. Ну и, как ты понимаешь, я не могу ничего сделать с другими орденами. Только Вул.

— Но Вул может советовать им?

Ротанкси кивнул:

— Как ты сказал. Мир через некоторое время станет жестче. Но если это получится здесь, есть надежда, что пример заразит и других.

Уолли снова взглянул на Ннанджи. Улыбка его была еще шире, чем всегда. Определенно, колдуны слушают доводы здравого смысла, как Уолли и надеялся. И определенно, Ротанкси готов сотрудничать. Конечно, есть опасения, что ему нельзя совершенно доверять, что он просто любой ценой добивается возвращения на свою территорию, но на этот риск нужно было идти. А Ннанджи, как это ни удивительно, теперь был доволен. Сможет Ннанджи убедить других воинов? Счастливый конец?

— Что теперь конкретно ты собираешься делать, Шонсу? — неожиданно спросил Ротанкси, переходя от слов к делу.

— Мы с тобой, думаю, принесем клятву, — сказал Уолли — он еще не заходил так далеко в своих мыслях. — Мы можем поклясться работать на заключение мира. Я верну тебя на левый берег, ты отправишься в свой совет. Если они согласятся, мы сможем провести формальные переговоры. Конечно, сбор потребует парада победителей, чтобы они могли считать себя таковыми, но не больше пятидесяти человек в каждом городе. Я поставлю в городах гарнизоны, и я отберу для них лучших людей — не молодых шалопаев…

— Вул исключается! В него не ступала нога воина.

— Естественно! Но колдуны и останутся в городах, как почетные жители, и смогут посещать также и другие города петли. Потом мы побеспокоимся об остальном Мире, объединив усилия колдунов и воинов для распространения этой идеи.

— Все это слишком неопределенно, — пробормотал колдун, — реальность сложнее. Лучшее, что мы сейчас сможем сделать, — это поклясться друг другу.

— В моем другом мире Бог как-то сказал: «Блаженны миротворцы».

Ротанкси кивнул.

— Однако… — Тон его изменился. — Я вижу одну промежуточную проблему. Ты имеешь при себе армию. Я верю, что ты человек чести, но мои товарищи, естественно, могут заподозрить ловушку. Многие из городских магов — члены совета. Для того чтобы они встретились, им придется отправиться в Вул.

Уолли уже предвидел, что за этим последует. Словно большая черная птица опустилась на них.

— В это время года дороги могут оказаться трудны. Нам понадобится не меньше двадцати дней туда и обратно.

Зима приближается. Чем на более долгий срок будет отложен поход воинов, тем лучше — для колдунов.

— Скольких? — жестко спросил Уолли. — Кого?

Ротанкси с сомнением посмотрел на Ннанджи.

— Думаю, одного будет достаточно — Седьмой, сопредводитель сбора, названый брат Лорда Шонсу. Он подойдет идеально.

Испуганный, злой оттого, что не смог предугадать этого, Уолли повернулся к Ннанджи.

Ннанджи пожал плечами.

— Однако я останусь при мече!

Ротанкси поколебался и наконец сказал:

— Положим. Ты будешь первым воином. Лорд Ннанджи, посетившим Вул, — если допустить, что мы зайдем так далеко.

— Его участие в переговорах не предполагается? — спросил Уолли.

— Нет, заложником, в подтверждение твоего доверия. Его, конечно, могут спросить о тебе. И о том, как чувствуют себя другие воины. — Колдун слабо улыбнулся. — Все будут удивлены его молодостью, но тем быстрее пройдет совет.

— Какие гарантии его безопасности ты мне можешь дать?

— Только мое слово, милорд. Если мой призыв не будет услышан, его постигнет та же участь, что и меня. Будучи моложе, он будет умирать дольше.

Ннанджи ничуть не казался испуганным, скорее даже обрадованным такой перспективой. «Как Ннанджи, Седьмой, Пришел в Вул…»

— Отойдем! — сказал Уолли. Он схватил его за плечо, сорвал со стула и почти проволок по палубе, подальше от ушей колдуна.

— Я не могу позволить этого!

— Ты не можешь этого запретить, — усмехнулся Ннанджи.

— О! Я не могу? Я не стану приносить клятву, Ннанджи, при таких условиях! Этот совет может оказаться бандой бешеных псов. Ротанкси сам может оказаться вероломным. Все, чем я рисковал до сих пор, — это задержкой на пару недель, теперь же ставки меняются. Я не собираюсь подвергать тебя опасности, названый брат. Ты слывешь убийцей колдунов в Ове…

— Повторяю: ты не можешь этого запретить! Это предопределено!

— Что?

— Разве ты не видишь? Мы всегда говорили, что мне предназначена своя роль в миссии богов. Вот наконец и она! Вот для чего меня сделали твоим названым братом, почему я стал Седьмым! Не затем же, чтобы считать голубей! И я обещал Арганари надеть его заколку, идя в Вул! Конечно, я не знал, что пойду как заложник… — Он рассмеялся. — Неизбежен ход событий, Шонсу, это предназначение, воля Богини! — Потом он со вкусом произнес:

— Первый из воинов, когда-либо вступавших в Вул.

Он откинулся на планшир и насмешливо ухмыльнулся:

— Разве что ты сам хочешь пойти?

Этой мысли было достаточно, чтобы заставить сердце Уолли сжаться. Он будет брошен в ближайшую же пыточную камеру, растянут на дыбе и начнет выдавать по секрету в день — колдовская несушка, индустриальная революция посредством одного человека. Ему нетрудно было представить доброго старого Ротанкси с каленым железом в руках. И эти мысли дали ему понять, насколько же он на самом деле не доверяет колдунам.

— Ннанджи! Твои клятвы — мои клятвы! А вдруг они заставят тебя поклясться распустить сбор?

Даже Ннанджи помедлил с ответом ввиду такой перспективы. Потом он сказал:

— Обещаю тебе, брат, что это им не удастся.

— Но тебе не доставят удовольствия их попытки!

Ннанджи пожал плечами, и улыбка вернулась на свое место.

— Мы пошлем двух других Седьмых, — продолжал настаивать Уолли.

Улыбка Ннанджи исчезла.

— Послать вассалов выполнять мой долг?

Возможно, это только представилось Уолли, но он увидел, как что-то изменилось в глазах Ннанджи, увидел то, что он боялся увидеть в один прекрасный день. Взгляд убийцы. Это твоего королевства я домогаюсь. Но он же знал, что Ннанджи не уступит никому своего шанса на честь и славу.

Когда-то ему доставляло удовольствие представлять Ннанджи яйцом, отправившимся посмотреть свет, теперь же ему стало ясно, кто он на самом деле. Возьмите долговязого, рыжеволосого, веселого молодого человека отменной храбрости и честности, добавьте воинское искусство и немного чудес, промаринуйте во всех этих сагах и балладах…

Уолли никогда не претендовал на то, чтобы слыть эпическим героем. Даже баллады Доа не были названы его именем. Но он видел перед собой как раз такого.

— Все правильно, брат? — Ннанджи ударил его по плечу и улыбнулся.

— Я… — он не мог найти слов.

Усмехнувшись, Ннанджи повернул обратно к колдуну.

Растерянный, Уолли поплелся за ним. Почему он не был более настойчив? Не испугался ли он угрозы себе?

Не создали ли боги Ннанджи только как священного мученика, чья смерть должна будет подстегнуть сбор?

Ротанкси проницательно посмотрел на них.

— У меня есть мой заложник, Шонсу?

Уолли кивнул:

— Двадцать дней. Но если ему будет причинен хоть малейший вред, клянусь, что я приведу сбор в Вул и сровняю его с землей, чего бы это ни стоило.

Колдун пожал плечами:

— Конечно. Теперь нам с тобой нужно принести клятвы?

— Думаю, да.

Уолли безучастно сел. Его короткая эйфория растаяла как дым. Стыд и ужас от предательства Ннанджи охватили его.

— Я должен сначала обсудить это с моим советом, милорд. Они должны подчиняться, но я бы предпочел добровольное согласие.

Колдун равнодушно кивнул:

— Да. Думаю, лорд-сеньор не встретит особого сопротивления.

— Тогда пойдем к ним.

Уолли оглянулся и увидел, что Томияно все еще оставался на палубе. Теперь он стоял опершись о планшир, откровенно глядя на них. Уолли поднялся и осторожно подошел к нему.

— Если у тебя есть деньги экипажа, Капитан, не худо бы их держать сейчас на корабле. Я отменил портовую пошлину.

Моряк молча смотрел на него какое-то время, потом проговорил:

— Ты сумасшедший.

— Что теперь? — зло спросил Уолли.

— Он! — Томияно махнул в сторону, но кого из двоих он имел в виду, Уолли не понял, — высокого, представительного колдуна или худощавого, еще более высокого, рыжеволосого воина. Они уже заинтересованно говорили между собой — еще час назад непримиримые враги, а теперь союзники. Ох, пусть это было бы добрым предзнаменованием!

— Ты шпионил? — Уолли забыл, что моряки умеют читать по губам.

— Совет тринадцати Ротанкси, — сморщился Томияно. — Ты хоть представляешь себе, что это такое?

— Плохо.

— И ты собираешься послать туда этого мальчика? Первое, о чем они его спросят, — это сколько колдунов он убил.

И Ннанджи им ответит.

— Не думаю, что я мог бы запретить ему. — Это звучало неубедительно даже для самого Уолли, но тем не менее было правдой.

Томияно был разъярен, голос его возвысился.

— Ты знаешь, кого они в нем увидят? Странствующего убийцу! Мальчика-чудовище! Не думаю, что колдуны достигают седьмого ранга моложе шестидесяти. Это же сборище озлобленных стариков, Шонсу, а ты вдруг начал считать их чем-то другим. Ты хочешь заслужить их доверие и посылаешь Ннанджи. Будь ты проклят, ты сделаешь мою сестру вдовой! Не кажется ли тебе, что они могут прислать ей какие-нибудь его члены в качестве сувенира?

Глава 5

Кружок семерых превратился в кружок из восьми. Семь воинов сидели на стульях, колдун одиноко восседал в кресле. Огонь трещал и рассыпался искрами, иногда выпуская облака дыма, когда ветер залетал в окно. Словно бы не работал дымоход.

Кроме того, все восемь разделились на группы. Ротанкси в своих голубых одеждах с капюшоном представлял собой одну. Старик понятным образом был насторожен, чувствуя себя как кот на псарне. Он был предельно вежлив и обходителен.

Сам же Уолли оказался в странной изоляции. Подозрения остальных воинов отгородили его от них словно тонким стеклом. Все, что он говорил о достигнутых с колдуном соглашениях, разбивалось об это стекло. Они не хотели его слушать.

А Ннанджи представлял одну со всеми остальными компанию. Он молча сидел, скрестив руки на груди и вытянув ноги впереди себя, разглядывая сапоги с потаенной улыбкой в уголках губ. Даже серебристые пеликаны, кажется, сегодня его не очень интересовали.

Остальные Седьмые были непримиримы. Он дал им время на осмысливание идеи переговоров, а они, похоже, думали о них теперь еще меньше, чем раньше. Хорошие отношения с колдунами? Позор! Двадцатидневная прогулка по зимней дороге? Сумасбродство! Сеньор Ннанджи в качестве заложника? Возмутительно! Все их приготовления к войне прекращаются? Измена! Они не говорили всего этого, но чувства их были очевидны. Ротанкси не мог помочь, но он не мог и не замечать молчаливого протеста. С уверенностью можно было сказать, что он встретит в штыки любые попытки соглашения, зная, что Шонсу не может получить добровольную поддержку даже от старших офицеров.

Потом Уолли пошел с того, что считал козырной картой — с его «аргумента для колдунов», который изменил точку зрения Ннанджи: если так пойдет дальше, то не только воины, но и гражданские скоро будут пользоваться колдовским оружием. Это не сработало. Их ледяная неприязнь даже не подтаяла.

Ннанджи поймал взгляд Уолли, улыбнулся и покачал головой.

В заключение Уолли спросил, будут ли вопросы. Тишина упала, словно земля на крышку гроба. Ротанкси послал Уолли злорадный, циничный взгляд — и это твоя поддержка?

Терпение Уолли было на исходе. Тупые железноголовые варвары! Невежественные дикари! Зачем ему дали такую невыполнимую задачу? С первых дней своего пребывания в этом Мире он чувствовал огромную тоску по своей прежней земной жизни, которую как бы смыли с него, и бесконечное презрение к этой примитивной культуре и этим мулоголовым воинам. Он почти готов был уже умыть руки от всех этих дел, сбора, миссии богов. Забрать Джию в низовья Реки, найти корабль и стать морской крысой до конца своих дней…

— Шонсу, — сказал Ннанджи, — может, дадим досточтимым лордам обсудить этот вопрос в отсутствие колдуна?

Он не умел сохранять невинность на лице так, как его брат. Он явно что-то замышлял. Уолли подумал и пришел к выводу, что выбора у него нет. Ему придется довериться Ннанджи.

— Очень хорошо! Милорды? — Уолли поднялся и повел Ротанкси к двери. Как он и предполагал, Ннанджи не тронулся с места. Дверь захлопнулась за ним, Ротанкси повернулся, что-то говоря…

Но Уолли было уже не до него.

Только несколько телохранителей оставались в огромном вестибюле. И Джия. Он посадил ее на стул и велел ждать, здесь она наверняка была в большей безопасности, чем где-либо в ложе, — после того, что случилось в прошлый раз. В безопасности от воинов, но теперь она стояла опустив глаза перед высокой женщиной в голубом. Уолли одним гигантским прыжком пересек комнату.

— Доа!

— А, вот и ты, милый! — сказала она голосом, напоминавшим жужжание пчелиного роя.

— Я сегодня очень занят, миледи!

— Все в порядке, дорогой! Я пока побеседовала с этой рабыней.

— Побеседовала?

Доа обнажила все зубы в улыбке:

— Это ведь Джия, разве нет? Та, что ты обещал мне?

На минуту ее наглость лишила его дара речи. Джия молчала как камень.

Он никогда не видел их вместе — и глаза Доа говорили о том, что ему следует выбрать, какую из них он хочет.

Потом Джия взглянула на него, и в глазах ее была такая мольба, что Солнечный Бог сошел бы с небес.

Он встал между ними и обнял одной рукой Джию, с любопытством ожидая, что скажет Доа. Воины слушали, от всей души желая куда-нибудь исчезнуть. Только бы не сорваться!

Джия прильнула к нему, ища ответа. Он вспомнил, кто был включен в его мечты о плавании на заходе солнца. Не Доа.

— Да, это Джия. Джия, любовь моя, это Леди Доа. Я не собирался тебя ей отдавать. Все, что она наговорила тебе тут, — она налгала.

Лицо Доа вспыхнуло. Воин был очень спокоен.

— Досточтимый Форарфи! — Уолли старался не повышать голоса. — Проводи Леди Доа из ложи и присмотри за тем, чтобы она никогда больше не приходила. Миледи, я не смогу сопровождать тебя сегодня на банкет лекарей.

В какую-то минуту ему показалось, что Доа сейчас прыгнет на него. Он даже понадеялся, что так и будет.

— Ну, я-то буду там обязательно, они ждут от меня песен. У меня есть для них несколько новых.

— Последи за своим язычком, менестрель. А то как бы тебе не пришлось петь их крысам в темнице.

Доа охнула, потом резко повернулась и пошла к двери.

Уолли обнял Джию еще и второй рукой.

— Я виноват, прости меня, моя любовь, так сильно виноват! Не верь ей, что бы она тебе ни говорила. Джия изучающе взглянула ему в лицо.

— Уолли?

— Кто же еще?!

Дверь в комнату совета распахнулась, и голос Ннанджи позвал:

— Брат!

Но Уолли был слишком занят, чтобы услышать. Наконец Джия осторожно освободилась от объятий.

— Они ждут тебя, моя любовь, — прошептала она.

— Пускай! — сказал Уолли и снова поцеловал ее, и не отрывался несколько минут. Потом неохотно отстранился и пошел в комнату совета. Он чувствовал такой подъем, голова его была так светла, что он удивлялся про себя, как это его могли беспокоить дела сбора.

Он нажил себе опасного врага в лице Доа. Что произошло? Он сразу заметил, что настроения совета переменились. Лица всех пятерых Седьмых сияли. Ротанкси стоял в центре, стараясь скрыть отсутствие понимания под аристократической гримасой.

Ну а Ннанджи улыбался от уха до уха.

— Думаю, что досточтимые лорды могут подойти, брат!

— Это благородное дело, мой сеньор! — провозгласил Зоарийи. Будучи старшим, он взял на себя труд говорить. — Лорд Ннанджи действительно убедил меня.

Остальные закивали, улыбаясь, определенно возбужденные.

Как?

Почему?

Что произошло? Уолли посмотрел на Ротанкси и пожал плечами.

— Тогда мы можем пойти принести свои клятвы, милорд?

Колдун с трудом кивнул.

— Какой же аргумент привел ты, Лорд Ннанджи, на самом деле?

Ннанджи ухмыльнулся:

— На самом деле? На самом деле я сказал им то же, что сказал тебе Лорд Шонсу, милорд, и с чем ты согласился. Слово в слово, ничего другого, клянусь.

Он был до невозможного горд собой. Мистифицировать Уолли? Это было что-то новенькое для Ннанджи.

— Шонсу, для такой клятвы потребуются жрецы!

— Думаю, да.

— Тогда почему бы не отвести Лорда Ротанкси пока в тюрьму — посмотреть, как воины содержат пленников? А мы бы пока, — он сделал широкий жест в сторону кастеляна, — с Лордом Тиваникси немножко пофехтовали!

* * *

Тюрьма есть тюрьма — темень, плесень и вонь. Уолли настоял на том, чтобы пленников хорошо содержали, их и содержали хорошо — по меркам Мира. Он позволил Ротанкси поговорить с ними наедине, рассчитывая, что старик объяснит им их положение контрзаложников и убедит в безопасности. Хотя интересно было бы услышать, как пленные колдуны отнесутся к идее переговоров.

Впрочем, тюрьма есть тюрьма, и было большим облегчением выбраться наконец на свежий воздух, пусть даже во двор со всеми его душевыми и уборными, хлопавшими на ветру парусиновыми стенками. Но сквозь этот шум до Уолли донеслись возбужденные и одобрительные крики.

— Как насчет небольшого фехтовального представления, милорд? — предложил он. — Думаю, это не твой любимый вид спорта, но на это стоит посмотреть, чтобы было потом о чем рассказывать дома.

Колдун все еще слепо моргал глазами на свету после темниц.

— В самом деле! — сказал он. — Но сначала скажи мне, что случилось с Лордом Ннанджи? Как ему удалось убедить остальных?

— Если он говорит, что привел те же аргументы, милорд, я должен ему верить. Но, признаюсь, я не понимаю.

Ротанкси беспокойно нахмурился:

— Если бы я услышал это от кого-нибудь другого — даже, прости, от тебя, Лорд Шонсу, — я бы предположил коварство. Но от него…

Он покачал головой. За время своего плена на «Сапфире» он узнал Ннанджи. Даже колдун не мог предположить у него двоемыслия. Ннанджи был улыбчивым убийцей, но он никогда и не скрывал этого.

Уолли провел колдуна через туннель и арку к ступеням перед ложей, где застал с полдюжины среднеранговых, огораживающих пространство поединка. Игры в поло прекратились, и теперь воины развлекали себя фехтованием. Почти каждый из собравшихся обнимал женщину, как бы празднуя этот неожиданный подарок судьбы. Не многие заметили остановившегося рядом колдуна в сопровождении их сеньора.

В центре этого огромного круга зрителей Ннанджи с Тиваникси пританцовывали вперед-назад, звеня рапирами.

— О-о-о! — выдохнула толпа, и Ннанджи показал, что коснулся противника.

— Счет? — спросил Уолли у ближайшего Третьего.

— Два — ноль, милорд.

Потом фехтовальщики снова сошлись, вращая рапирами с такой скоростью, что трудно было за ними уследить, лица скрыты масками, хвостики прыгают. Толпа ревела в предвкушении скорого конца поединка, но ни один из противников не уступал, и исход был все еще неясен. Уолли никогда раньше не видел состязания Седьмых. Высокоскоростной балет со сталью — это было восхитительно, атлеты двигались с удивительной грацией. Он увидел, каким высоким стал Ннанджи по сравнению с Тиваникси, и каким быстрым. Там и тут он узнавал свои любимые приемы, но все было так молниеносно, что даже он с трудом мог различить движения.

— Ах-х!

Ну, вот и все. Матч кончился. Маска Ннанджи взлетела в воздух, его ликующий крик победителя потонул в реве толпы. Появилось лицо Тиваникси, раскрасневшееся и улыбающееся. Он поднял рапиру в салюте, в то время как Ннанджи водрузили на плечи, чтобы пронести вокруг площади.

Уолли с удивлением смотрел на это. Так, значит, теперь Ннанджи стал настоящим Седьмым, а не фикцией, и очень хорошим Седьмым, если он смог победить Тиваникси. Но это же невозможно! Ннанджи был отличным учеником со светлой головой, но достичь такого ранга и так быстро? Четыре недели назад он с трудом стал Шестым. Не иначе как кастелян поддался ему в поединке, выражая таким образом свое восхищение храбростью идущего добровольным заложником в Вул. Но если бы это было так, разве мог бы Ннанджи засчитать себе победу?

Смещение популярности было еще удивительнее. Этот самоуверенный мальчишка проявил необыкновенную настойчивость, не считаясь с потом, кровью и бесчисленными синяками. Только недавно он завоевал симпатии Седьмых, теперь же он, похоже, подчинял себе и остальных.

Уолли повернулся было что-то сказать колдуну и обнаружил улыбку удовольствия на его лице: известный всем заложник — ценный заложник.

Прежде чем они успели начать разговор, появились два паланкина. Сопровождаемые суетящимися жрецами и жрицами, высадились Хонакура и Кадиуинси.

Первым впечатлением Уолли при взгляде на Хонакуру была радость — на смену зловещей бледности пришел румянец. Но когда, опираясь на молодого жреца, Хонакура подошел ближе, стало видно, что кожа его приобрела странную прозрачность, а в глазах горел лихорадочный огонек. Не так ли ярко вспыхивает свеча перед тем, как погаснуть?

Уолли салютовал и представил Ротанкси, всем им приходилось кричать, чтобы заглушить рев толпы.

— В хорошем ли ты здравии, святейший?

Старые глаза сверкнули в ответ.

— Не особенно. Но вижу, что ты — в хорошем. Ты добился переговоров?

На лице его был написан вопрос. Уолли многозначительно кивнул. Он готов на все. Хонакура приподнял бровь. Почему? Уолли пожал плечами. Не знаю.

— Мы тут немного развлеклись фехтованием, милорд? — сказал он. — Лорд Ннанджи только что побил Лорда Тиваникси, третьего фехтовальщика сбора.

Хонакура понимающе кивнул:

— Мы, жрецы, говорим: «Ученик может превзойти своего учителя».

И Уолли, в свою очередь, понял то, что ему нужно было понять. Это могло быть только предисловием той сутры, в которой говорилось о рыжеволосом брате. Послесловие, наверное, содержало обязанности наставников. Ну, положим, он пока не думает, что Ннанджи готов к тому, чтобы превзойти. Но ему не хотелось бы проверять это — и, разумеется, не на клинках.

Затем подошел Кадиуинси, и приветствия начались снова. Шум толпы возрос. Уолли глянул через головы и увидел, что улыбающееся лицо Боарийи исчезает за маской. Ннанджи водил перед ним плечами, помахивал рапирой и хохотал. Боарийи тоже поддастся ему? Лорд-сеньор не имеет возможности долго наблюдать за поединком. Он должен вести своих гостей. Но он и не хотел ничего видеть.

Когда они подошли к дверям комнаты совета, то обнаружили ее переполненной суетящимися воинами. Джия тоже была там, и Хонакура тепло и радостно приветствовал ее, шокировав других жрецов требованием поцелуя.

Линумино, как всегда, оказался распорядителен. Кровать вынесли; для гостей откуда-то принесли кресла; столы накрыли белыми скатертями и уставили прохладительными напитками. Была принесена даже небольшая жаровня, чтобы Ротанкси мог присягать, не рискуя своим платьем.

Важные клятвы приносятся перед жрецами. Наиважнейшие из них требуют присутствия семи священнослужителей — по одному от каждого ранга, что должно придавать клятвам статус долговечности. Уолли встречал их всех раньше. Некоторых он даже знал, включая суровую жрицу третьего ранга, приносившую ему послание от Хонакуры в первый день их пребывания в Касре. Он усадил старика в кресло, поднес ему стакан вина и улучил минутку для доверительного разговора.

— Ннанджи одобряет? — прошептал Хонакура. Уолли сказал ему, что Ннанджи не только одобряет, но и уговорил остальных Седьмых. Старик изумленно покачал головой:

— Мы и правда его неплохо выучили, милорд.

Он был озадачен не меньше, чем Уолли. Переговоры с убийцами воинов? Это не укладывалось в образ.

Потом пришли остальные Седьмые — Тиваникси, Зоарийи, Джансилуи. И снова начались приветствия. Наконец появились и Ннанджи с Боарийи, разгоряченные, потные, улыбающиеся как мальчишки, с ними была Тана, повадками напоминая кошку еще больше, чем раньше.

Когда Ннанджи взглянул на Уолли, огоньки в его глазах плясали.

— Ты снова победил?

— Снова всухую! — Он был так доволен собой, что почти пускал голосом петуха. — Уверен, у тебя не найдется свободной минутки, Шонсу.

— Правильная уверенность! Займемся этим, когда ты вернешься.

Ннанджи не смог скрыть разочарования:

— Тогда побольше практикуйся!

Уолли невозмутимо кивнул.

— Брат! — позвал его Ннанджи. — Скажи мне основные слова клятвы, которую собираешься приносить.

— Зачем?

— Потому что я тоже должен.

— Правда! Прости! — Уолли сказал ему приготовленную клятву.

Ннанджи загадочно улыбнулся.

— Так помни — побольше практикуйся! — сказал он и отошел.

Он утверждался, разве не так? Тиваникси и Боарийи заварили эту кашу?

Никогда!

Они придавали такое огромное значение своему искусству фехтования, что не смогли бы поддаться даже ради Ннанджи. И уж никогда бы не позволили победить себя всухую. Три — два, может быть, но три — ноль — это было непредставимо. Значит, никакого мошенничества; Ннанджи победил их обоих. Ннанджи и Шонсу — теперь лучшие.

Собрание пошло своим чередом. Жрецы и жрицы выстроились в ожидании — все, за исключением Хонакуры, который остался в кресле, настаивая на том, что пришел только посмотреть. Уолли вышел вперед и, обнажив свой меч, оглядел компанию — жрецы, воины, герольды, менестрели. Джия тоже была здесь — он настоял на этом, — она старалась быть невидимой, прячась в углу поближе к Тане.

Потом Уолли посмотрел в другую сторону, где стояли менестрели. Доа! Она усмехнулась ему поверх голов. Как ее пропустили? Он отдал приказ, но он отдал его только Форарфи, которого теперь послали зафрахтовать корабль. Конечно же, Линумино особо позаботился о том, чтобы Леди Доа была включена в список менестрелей. Разозленный, он отвернулся от нее, оказавшись лицом к жрецам.

Он поднял седьмой меч в клятвенную позицию — на вытянутых руках, указывая им поверх голов свидетелей. Я, Шонсу, воин седьмого ранга, лорд-сеньор…

История свершилась. Старший воин Мира поклялся заключить мир с колдунами. Никакое чудо не вмешалось. Гром не грянул. Землетрясение не поставило ложу с ног на голову.

Он отступил, и Ротанкси вышел вперед, чтобы, поднеся руку к огню над жаровней, произнести свою клятву.

И Мир по-прежнему остался на месте.

Уолли пожал Ротанкси руку. Свидетели одобрительно закричали и зааплодировали.

И это все? Уолли был потрясен: он ожидал большего.

Он заметил, что Седьмые снова смотрят озадаченно и беспокойно.

— Милорды… — Он повел рукой в сторону прохладительных напитков.

— Шонсу?

Уолли застыл.

— Да, Ннанджи?

— Я тоже хочу принести клятву. — Ннанджи виновато улыбнулся.

— Я верю, что ты разделяешь со мной первую.

Ннанджи кивнул и больше уже не мог скрывать огромную детскую улыбку.

— Я разрешил для тебя загадку Бога, брат! Я знаю, как ты можешь вернуть меч! И я знаю его предназначение!

Слушатели ждали. Джия, Хонакура, Тиваникси внимательно смотрели. Остальные терялись в догадках. Уолли охватили злобные мысли.

Первым заговорил старый Кадиуинси:

— Седьмой меч? Меч Богини? Она послала его предводителю сбора против колдунов, разве не так?

— На самом деле нет, святейший! — сказал Ннанджи. — Колдунам нечего с ним делать. Колдуны тут вообще ни при чем.

Что, ради всего Мира, варилось под этими рыжими волосами? Что такого увидел Ннанджи, чего Уолли не заметил?

— Ну и как я должен вернуть меч, брат?

— Иди в Кво, где он был сделан.

Уолли уставился на него, совершенно сбитый с толку, но уже наполняясь дурными предчувствиями.

— Кво?

— Может мы поговорим наедине, брат?

Уолли ничего не оставалось, как согласиться.

Глава 6

В прихожей было много воинов, не меньше их стояло и в дверях.

— Наверх! — сказал Ннанджи и помчался по ступеням.

Уолли протопал за ним. Но наверху были две спальни, и в них сейчас находились свободные воины.

— На верхний этаж — догоняй! — Ннанджи рванул, перепрыгивая через ступени.

Уолли гораздо медленнее последовал за ним, подгоняемый своими проблемами, как щенок комнатной туфлей. Ннанджи вел себя очень самоуверенно. Он, конечно, пока подчинялся Шонсу, но только лишь потому, что считал его величайшим воином в Мире, героем. А теперь кто величайший?

И почему Кво?

Почему Кво?

Он добежал до верха и с удивлением увидел, что музейная дверь распахнута, стол стоит сбоку у стены, а стройный рыжеволосый воин бродит внутри, разглядывая мечи на стенах. Он дошел до конца, развернулся и пошел обратно, рассматривая теперь хлам на столах. Уолли остановился в ожидании снаружи, скрестив руки на груди.

— Ничего не изменилось! — проговорил, сияя, Ннанджи. — Все так, как мы оставили здесь в День Торговцев, когда ты дал мне мой меч. Мы забыли поставить на место стол, брат! Я забыл! — Он усмехнулся. — Но никто ничего не взял. Это хорошо!

Уолли ждал.

— Ладно! — Ннанджи тоже скрестил руки. — Давай теперь поговорим о том, что я понял. Мы все принесли клятву в исполнении новой сутры. Ты поставишь две сотни человек или около того гарнизонами в семи колдовских городах. Ты заставишь каждого распространять по Миру слух, что колдуны не опасны. Потом ты распустишь сбор. Я правильно говорю?

Уолли кивнул.

Ннанджи снова повернулся и принялся ходить по комнате.

— А колдуны уничтожат свое оружие — но это нам уже придется принять на веру, так?

Он поставил на пол меч и оперся на него.

— Это довольно сложно, не так ли? Колдунам не понравится, что с ними не считаются, и они могут устроить бойню в любой момент.

Уолли обрел голос:

— Но мы снова возвращаемся к утренним спорам. Мы должны вести переговоры. Это на пользу тем же колдунам. Риск — да, но нам придется принять на веру их обязательства, так же как им придется доверять нам.

Все еще не сводя глаз со своего меча, Ннанджи тихо сказал:

— Колдуны не проблема.

Уолли охнул. Теперь все стало ясно. Рано или поздно какой-нибудь идиот-воин затеет ссору с колдуном — из-за девочки в кабаке или просто похвастается силой. Волшебник города потребует суда у рива, и… и что?

— О дьявол! — сказал Уолли. — Проклятье! Проклятье! Проклятье!

Он облокотился на стол и закрыл лицо ладонями. Он судил о воинах по их сутрам, а о Седьмых — по их совету, который был исключением. Он же знал и других: Харддуджу и Тарру, насильников из Иока, пьяниц из Уо, твердолобых из Тау, да тот же хаос в Касре в первые дни. Воины приносили свои сверхчеловеческие клятвы, может быть, большинство из них даже старались им следовать, но реальность — это мешок, где все вперемешку. А для того чтобы заработал его план, требовались почти совершенства. Ннанджи всегда лучше, чем он, разбирался в воинах, если Ннанджи говорит, что ничего не получится, значит, так оно и есть. Уолли пообещал Ротанкси Мир. Он не сможет дать ему даже семи городов. Несбыточные мечты — он так не хотел начинать войну, что выдумал нереальный мир. Ну а теперь он принес клятву и предал сбор. Все пропало!

— Но почему только сейчас? — Он поднял глаза и ждал ответа. —Почему ты не сказал этого на совете?

Ннанджи переставил меч и пожал плечами:

— Воины знают об этом, но никогда не говорят о подобных вещах среди своих. — Он снова начал бродить.

— Но Ротанкси присягнул…

— Ах да! Но он не связал словом своих друзей, разве не так? Они знают о четвертой клятве, так что я отправлюсь в ближайшую темницу. Они начнут с ногтей, если я им позволю.

— Что! Ты шутишь!

— Правда! — согласился Ннанджи. — Но мы можем не дать им повода.

Уолли вздрогнул:

— Ты прав! Я должен был подумать об этом. Так что, ты считаешь, лучше не распускать сбор, пока гарнизоны не встанут на места?

Ннанджи снова стоял перед ним.

— А зачем потом?

— А?

Ннанджи улыбнулся:

— Это просто смешно; ты иногда так криво выражаешь свои мысли, Шонсу. Я понимаю тебя теперь, но… Ротанкси сказал: «Согласись — сбор должен быть распущен», а ты ответил: «Я ни с чем не соглашусь!» Он думал, что вы говорили о безопасности городов, что сбор вынужден подчиняться приказам, как в Касре. Он захотел понять это так. Эти же слова я повторил совету. И Седьмые тоже поняли меня. — Он усмехнулся. — Может, я не так сказал, но слова использовал те же. Но потом, ты ничего не помянул в своей клятве; значит, мы должны сохранить сбор.

Уолли почувствовал облегчение, словно дыхание весны пронеслось над ним.

— Конечно! — сказал он. — Это сработает! Мы приведем гарнизоны к третьей клятве!

Ннанджи кивнул и снова улыбнулся:

— А еще мы оставим группу воинов здесь, в Касре, и если в каком-либо из городов случится недоразумение, мы придем и… образумим их.

— И это не потребует большого количества денег! — Теперь уже и Уолли смог улыбнуться. — Ты напугал меня, Ннанджи! Но думаю, это сработает.

Он как-то однажды размышлял, чем ему придется заниматься после сбора. Теперь он нашел себе работу в службе безопасности.

Потом к нему снова вернулось плохое настроение.

— Но это только по отношению к семи городам. Я же пообещал Мир.

— А! — сказал Ннанджи. — Загадка Бога — возвращение меча. Вот почему тебе надо идти в Кво, брат, где жил Чиоксин.

— Зачем? Что такого особенного в Кво?

— Думай стратегически! — сказал Ннанджи из середины комнаты. — Девятьсот девяносто третья, тысяча сто семнадцатая. Петля почти замыкается. Туда нельзя попасть ни сверху из Ова, ни снизу из Ауса, правильно? Не так-то просто. Кво — это парадная дверь, наша парадная дверь в Мир. Не только постоянный сбор, Шонсу, но вселенский сбор! — Голос его возвысился. — Теперь ты видишь? Мы пошлем Седьмых из Кво во все города Реки. Они приведут гарнизоны к присяге! Силой, если понадобится.

Уолли громко захохотал.

— Остынь, парень! — сказал он потом. — Мы не можем заставить стать вассалами всех воинов в Мире!

Ннанджи не смеялся.

— Почему бы нет? Это единственный способ сделать Мир безопасным для колдунов — а в этом ты поклялся, брат! И это защитит также и гарнизоны — если колдуны обманут, мы сможем привести огромный сбор. Даже Вул не будет тогда угрозой.

Если уж вам приходится мечтать, то… Лорд-сеньор всех воинов?

Глаза Ннанджи сверкали.

— И что гораздо важнее, мы очистим всю гильдию от воров, насильников и садистов. Уничтожим, как сорную траву, плохих воинов и оставим хороших. В каждом городе и местечке у нас будут хорошие, честные гарнизоны!

Это была реформа юнца, молодого идеалиста, собравшегося переделать Мир. Так вот почему он казался таким довольным!

— Скажи, если можешь, что здесь не так! — воскликнул Ннанджи, без устали расхаживая по комнате, приходя в волнение от вида музейных вещей. Сапоги его топали, ремни скрипели. Корабль был готов к отплытию. Нужно было торопиться.

— Деньги!

— Деньги? — небрежно отозвался Ннанджи. — Воины ели раньше, будут есть и потом. Найдем способ.

— Ннанджи! — очень осторожно сказал Уолли, как будто говорил с ребенком. — Не все воины захотят стать твоими вассалами. Что станут делать твои подручные, если человек откажется присягнуть?

— Кровь должна пролиться… — но честные присягнут с радостью.

— Храбрость — величайшая доблесть…

— Только в соответствующем случае! Это было уже больше, чем идеализм, это — фанатизм!

Уолли начинал чувствовать страх.

— А что, если, скажем, Боарийи наткнется на сильнейшего? Что, если погибнут твои люди, Ннанджи?

Ннанджи был в это время возле двери, там он разглядывал мечи, висящие на стене. Он снял один из них и бросил в пыль.

— Я знал, что это обеспокоит тебя! Ты пошлешь меня. Я величайший воин в Мире, за исключением тебя.

Это был тот неизбежный ход событий, который стал ему ясен на корабле: Ннанджи — мститель. Не удивительно, что он выглядел таким довольным! Катанджи привели к большому богатству — может, это и было наградой Ннанджи? Глава Сил Богини… ничто не могло бы ему понравится больше.

Уолли содрогнулся. Он создал монстра.

— А как насчет географии? — спросил он как можно спокойнее. — Что будет, если ты захочешь отправиться в Верхний, а Богиня отнесет тебя в Йок?

— Она поддержит нас! — ответил удивленный Ннанджи. — Ты что, действительно не видишь, что боги мне помогают? Для меня тоже делаются чудеса!

Ннанджи — мессия, он уже готов утвердить диктатуру. Как Цезарь. Как Кромвель. Это ведет только к тирании.

Уолли вспотел, соображая, может ли он как-нибудь остановить его.

— А свободные мечи?

Но у Ннанджи на все был готов ответ.

— То же и с ними. Если нужно, мы покорим их с помощью кавалерии. Мы выделим каждому отряду свой район на соответствующей территории. Так же как и с городами. Все недоразумения будут рассматриваться мной… нами, я хотел сказать.

Невероятная наглость, никаких колебаний, — и все это, очевидно, было еще только началом. Он любил играть с детьми, и он плакал об участи Ги. Он добрый муж и брат… но еще и настоящий безжалостный убийца. Уолли думал, что Ннанджи переродился из казарменного дебошира в трубадура, так терпеливо слушающего Тану. Ничуть не бывало!

— Ну а как совет? — спросил он просто для того, чтобы выиграть время.

— Им очень нравится эта идея! Игра меча и чести! Лучше, чем строить катапульты, брат!

Он с энтузиазмом пнул плитку на полу, снова подняв тучи пыли.

— Они откажутся! — предупредил Уолли. — Воины, которых нет сейчас на сборе.

— Если дойдет до сражения, у нас хватит людей — и лучших людей.

Где-то тут должна быть трещина! Теперь Уолли судорожно пытался найти выход из этого сумасшедшего мирного договора, думая о том, как уговорить Ннанджи.

— Тысячи воинов, сотни городов и гарнизонов. Как ты собираешься удерживать все это?

Ннанджи рассмеялся:

— Ты имеешь в виду связь? Через несколько недель расстояние ничего не будет значить.

Ннанджи поднял плитку, чтобы рассмотреть выдавленную на ней эмблему.

— Быстрые боты, конные посты и голуби! Колдуны поддержат сбор, потому что он будет защищать их. Помни, ведь я видел, что Ротанкси делает своими перьями!

Он снова был прав. Постоянный вселенский сбор будет для колдунов смертельной угрозой. Уолли, оказывается, предъявил Ротанкси аргумент, которого даже сам не заметил. Ничего удивительного, что старик ухватился за шанс переговоров! Колдуны могут обеспечивать связь и вести списки. Они будут искать пути сделаться необходимыми, и если им это удастся, они первые поддержат диктатуру.

Уолли подумал:

Это сработает. Я ли возьмусь за это или попытается один Ннанджи, в любом случае я не властен остановить его. Ннанджи — безграмотный варвар, не знающий ничего, кроме убийства. Я же образованный и миролюбивый человек. Я знаю, где таятся опасности, и смогу избежать их… Не это ли моя награда? Я могу стать просвещенным деспотом, императором Мира.

Перед его внутренним взором предстала картина: двор, почетный караул воинов в килтах, выстроившихся в два ряда, просители, склонившиеся в поклоне перед троном, и Сын Неба, сидящий на нем, держа в одной руке меч Богини, в другой — символ власти.

Так вполне могло быть! Ничто в Мире не могло остановить его. Ннанджи будет счастлив стать главнокомандующим, а Шонсу будет императором. А на другом троне, рядом… Картина была такой яркой, что ему достаточно было повернуть голову, чтобы увидеть ее… Кого?

Ннанджи стоял, опершись на колонну, и улыбался. И ждал… И ждал…

Уолли, опечаленный, поднял голову. Последнее, о чем говорил мне Бог, это то, что мой меч стережет грифон, что означает Власть, осуществляемая мудро. Он сказал, чтобы я помнил об этом. Это предупреждение, Ннанджи! Он предвидел такой соблазн! Богиня дала мне власть. Не думаю, что использовать эту власть для получения еще большей очень мудро.

— Я не согласен. Самое трудное — правильно использовать огромную власть. Час назад я пригрозил бросить Доа в темницу, если она посмеет осмеять меня. Я недостаточно хорош, Ннанджи.

Ннанджи хмуро посмотрел на него:

— Тогда ты должен отойти в сторону и позволить мне сделать это.

Пророчество: Это твоего королевства я домогаюсь?

Уолли поднял на него глаза. Аргументы бессмысленны против фанатизма. Да и не было еще таких слов: «деспот», «тиран», «диктатор».

— Нет, — сказал он. — Сбор созван против колдунов. Ты же собираешься повернуть его против воинов! Ты не знаешь, куда это приведет, Ннанджи. Я не хочу этого делать.

— Сбор призван возродить честь гильдии. Колдуны не важны! Я уже говорил тебе!

— Нет! — настойчиво сказал Уолли. — Вспомни первый урок, который я дал тебе! Мы сидели с тобой тогда у храмовой стены в тени дерева. Я сказал тебе тогда — власть портит!

— Не меня! Я достойнее.

Тупик.

Ннанджи с надеждой улыбнулся:

— Ты говорил, что хочешь быть ривом в Тау, помнишь? Я отдам его тебе! И там не будет воинов гарнизона, потому что я знаю, ты будешь честен.

Тиран — он уже раздает города? Уолли молча покачал головой.

Теперь Ннанджи начинал раздражаться.

— Мы решили, что сбор должен иметь только одного сеньора. Я считался с тобой всегда, разве не так? До сих пор. Брат, мы должны провести поединок за лидерство, раунд третий. Но давай возьмем рапиры и поклянемся ограничиться ими.

Еще час назад Уолли подскочил бы от такого предложения.

Ннанджи и Уолли взглянули друг другу в глаза — они находились на одном уровне, черные глаза и карие, — и никто не отвел взгляда.

И Уолли отвернулся первым. Как остановить это? Если не сможет он — никто не сможет. Но он не поднимет свой меч на Ннанджи. Станет ли тот с ним церемониться? Например, можно бросить нож.

Он дотянулся до обломка меча Чиоксина, еще один памятник человеческой глупости. Убийство?

— Нет! — громко сказал он. — Предводитель — я. Ты пойдешь в Вул. Я останусь здесь и клянусь распустить сбор, как только гарнизоны встанут на места. Если позже они спровоцируют резню, это будет на их собственной совести.

Ннанджи бросился с грохотом к двери и затопал по ступеням вниз. Он был почти в самом низу, когда услышал хлопнувшую дверь — семью этажами выше.

* * *

— Джия? — позвал Лорд Хонакура скрипучим голосом.

Джия склонилась перед ним.

— Не принесешь ли мне еще одно пирожное, моя милая?

Она осторожно проскользнула между гостями и взяла тарелку, никого не потревожив. Тана тоже была среди присутствующих.

— Что они там могут делать? — прошептала Джия.

— Понятия не имею! — ответила с полным ртом Тана. — Во всяком случае, не дерутся. Если только Шонсу не совсем спятил.

Джие не понравилось выражение лица Таны. Она вернулась к Лорду Хонакуре и опустилась на колени перед его креслом. Он поблагодарил ее и выбрал пирожное с самым большим количеством крема.

— Останься! — приказал он ей, когда она повернулась было уйти. — Возьми себе одно!

Улыбнувшись, она подчинилась. Она была счастлива остаться; здесь, рядом с ним, она чувствовала себя безопаснее. Страшная женщина-менестрель не спускала с нее глаз, после того как Шонсу ушел.

Резкий голос колдуна вдруг прорвался сквозь всеобщий шум:

— Мне не нравится ваше двойное предводительство. Что, если они не поладят?

Джия увидела, как переглянулись воины. Ответил Тиваникси:

— Мы не знаем. Лорд Ротанкси. Я никогда даже и не слышал раньше, чтобы кто-нибудь приносил четвертую клятву. Не знаю, зачем Богине нужна эта сутра.

— Может быть, именно для этого случая? — пробормотал Лорд Хонакура, слизывая крем со своего пирожного. Возможно, никто, кроме Джии, его и не услышал.

— Зачем вообще сбору два предводителя? — спросил кто-то из лордов.

— Я думаю, их три, — тихо заметил Хонакура, и на этот раз он уж точно обращался только к Джие.

— Три, милорд?

Маленькая плешивая головка кивнула.

— Шонсу, Ннанджи и… Уолли Смит. Разве ты бы так не сказала?

Джия удивленно кивнула. Хотя это было не совсем так. Уолли исчез с того дня, когда ее раздели двое Вторых здесь в ложе. Это ведь Шонсу разъярился и сослал воинов, а ее ударил. Когда он следующим днем вернулся на «Сапфир», он все еще оставался Шонсу. Он был им и этим утром на корабле, когда чуть было не обнажил меч против капитана. Уолли же она не видела до того времени, как он защитил ее от женщины-менестреля. Уолли был здесь и сейчас. Ее сердце чувствовало это.

В прихожей раздались крики. Дверь распахнулась, и люди разлетелись в разные стороны, когда ворвался Ннанджи с пылающим лицом, размахивая своим мечом. Он пролетел прямо на шелковый ковер, потерял равновесие и остановился, переводя дух. Сердце Джии упало. Где ее хозяин? Ннанджи огляделся вокруг, пока не уперся взглядом в маленького Лорда Кадиуинси, потом поднял меч в клятвенную позицию, повернувшись лицом к жрецу. Без всяких предисловий он начал:

— Я, Ннанджи, воин седьмого уровня…

Хонакура швырнул пирожное.

— Молодой человек! — резко сказал он, не вставая с кресла. — Для принесения клятв существует некоторый ритуал. Если ты хочешь, чтобы мои святейшие друзья засвидетельствовали тебе, нужно, по крайней мере, попросить их об этом.

Ннанджи прошипел что-то невнятное и, повернувшись к жрецам, спросил, не могли бы они сделать это.

— Полагаю, что да, — сказал Хонакура. — Лорд Кадиуинси, как ты думаешь?

Жрецы снова выстроились в линию. Лорд Хонакура попросил Джию помочь ему подняться, потом подошел к ним, сказав Лорду Кадиуинси, что сам бы хотел на этот раз провести ритуал. Он подошел не с той стороны. Лорд Ннанджи совершенно не имел терпения и, очень красный, почти прыгал с одной ноги на другую. Жрец Пятый пытался помочь, но дело только больше запутывалось и затягивалось. Несмотря на свое беспокойство, Джия слегка улыбалась, глядя на это.

Но наконец все было готово. Ннанджи снова поднял свой меч.

— Я, Ннанджи, воин…

Из вестибюля послышался грохот.

— …лорд-сеньор сбора в…

Двое Четвертых отлетели от двери и покатились по полу. За ними появился Шонсу, перешагнул через них, обнажил меч и остановился за спиной Лорда Ннанджи, поднял клинок над его плечом и так застыл, почти касаясь тела.

Было очень тихо. Зрители застыли в ужасе. Шонсу пылал яростью, глаза его горели, вены на лице взбухли, но седьмой меч не дрожал, как будто тоже застыл на месте.

Не дрожал и клинок Лорда Ннанджи. Но голос замирал, а глаза косили в сторону смертельного лезвия у его шеи. Двое Четвертых неслышно поднялись и тихо закрыли двери.

— Брось меч! — взревел великан голосом, напоминающим камнепад.

Джия съежилась от страха. Это был Шонсу, не Уолли. Но он должен был бы знать, что Лорд Ннанджи никогда не поддается на угрозы. Она помнит, как Уолли учил его этому. И если даже она помнит…

Отведя глаза снова на линию застывших в ужасе жрецов. Лорд Ннанджи просто сказал:

— Нет!

— Брось его. Или я заставлю тебя это сделать.

— Святейшие, я начну снова. Я, Ннанджи, воин…

— Ты никогда больше не сможешь поднять эту руку!

— …седьмого ранга…

— Считаю до трех.

Джия прошептала коротенькую молитву Богине.

— …лорд-сеньор сбора в Касре, торжественно клянусь…

— На три я рублю! Раз!

Кто-то в углу менестрелей тихонько вскрикнул.

— …что сбор Касра…

— Два!

— …не будет распущен до тех пор…

Лорд Ннанджи повременил, как будто давая возможность своему палачу действовать, как будто дожидаясь смертельного «три». Но Шонсу теперь молчал, глядя на голову Ннанджи. Его ярость утихла, как показалось Джие. Руки ее почему-то болели. Оказывается, она вонзила ногти в ладони.

— …пока не выполнит задачи, для которой был созван; и в этом клянусь моей честью и именем Богини.

Тишина.

Лорд Ннанджи медленно опустил свой меч и скосил глаза на клинок Чиоксина у своей шеи.

Уолли? Джия снова вонзила ногти в ладони. Был ли это Уолли? Он сильно побледнел. Ярость его исчезла; он выглядел ошеломленным. Он внимательно глядел на волосы Ннанджи. Ей показалось, что это был Уолли.

Лорд Ннанджи слегка двинул плечом, и седьмой меч не пошевелился. Он осторожно вывернулся из-под него, потом медленно повернулся посмотреть… да, это был снова Уолли. Но что с ним случилось? Он замер, каждый мускул его сжался, пот выступил на лбу.

— Теперь я спрячу свой меч, — тихо сказал Лорд Ннанджи. И он сделал это нарочито медленно, не сводя глаз с… Уолли.

И Уолли опустил свой меч так, что он коснулся пола. Он внимательно смотрел на него, как будто впервые увидел или не понимал, откуда он тут взялся. Зрители начали потихоньку приходить в себя, но никто не решался заговорить. Он повернул голову и взглянул на Джию. Она вся напряглась, пытаясь понять, не нужно ли ей сейчас подойти к нему, чтобы снять ту страшную боль, которую увидела в его взгляде. Просил ли Уолли ее о чем-нибудь? Прежде чем она сдвинулась с места, он перевел взгляд на меч… потом быстро на нее… снова на меч… как будто сравнивал их.

И вот он поднял голову и посмотрел на Ннанджи. Мгновение казалось, что он потерял голос. Беззвучно шевельнул губами.

— Ты был не прав, брат!

Не менее озадаченный, чем другие. Лорд Ннанджи уперся кулаками в бедра.

— Я подождал. Ты мог и остановить меня.

— Я не про клятву. Ты был не прав в том, куда нужно вернуть меч. Да, я должен его вернуть. Но не в определенное место. Не в Кво. А тому, кто мне его вручил.

— Тебе его вручил Бог!

Уолли покачал головой:

— Боги не преклоняют колена перед смертными. Бог заставил меч появиться на камне, и я поднял его. Он не посвящал его…

— Тогда… — пробормотал Лорд Ннанджи и замолчал.

— Думаю, я должен был попросить первого же воина вручить мне его, чтобы дать ему назначение. Я не подумал об этом. Я не попросил тебя, ведь это ты встретился мне первым. Потом я сошел на берег в Аусе и оставил меч на твое попечение. А когда я вернулся на корабль…

— Я сказал слова! Я встал на колени! Но я имел в виду…

— Я знаю, что ты имел в виду, брат. — Уолли говорил с трудом, как будто у него свело горло. — Так что вручил мне его ты. Ты дал мне седьмой меч, Ннанджи! Ты! Теперь я должен его вернуть.

Остальные воины восторженно зашептались, когда он, встав на одно колено, протянул меч Чиоксина на вытянутых руках:

— Живи с ним. Служи им Ей. Умри, сжимая его.

Зрители затаили дыхание, и наступила долгая пауза.

— Но почему, брат? — прошептал Ннанджи. — Богиня хотела, чтобы Ее меч был у тебя!

— Теперь не я. Возьми его.

— Ты предводитель сбора…

— Теперь не я. Ты. Возьми его!

Ннанджи все еще колебался, как загипнотизированный, не сводя глаз с протянутого ему оружия.

— Проклятье! — зарычал Уолли неожиданно громко. Все подскочили. — Ты думаешь, мне это легко? Боарийи! Только честно — кто лучший воин в этой комнате?

— Мой сеньор… Лорд Ннанджи.

— О! — улыбнулся Ннанджи. — Ну, в таком случае… скажи сначала, брат!

— Живи с ним! Служи им Ей! Умри, сжимая его!

Ннанджи все-таки еще мгновение поколебался. Потом протянул руку и сказал высоким голосом:

— Он… он будет моей честью и моей гордостью.

И взял седьмой меч.

Потом он взглянул на Тану и испустил громкий, восторженный вопль.

Глава 7

Уолли откинулся на стену, и Джия приникла ему к груди. Собственно, у нее не было выбора — его руки крепко обнимали ее. Голова Джии была на уровне его ключиц, и он мог вдыхать сладкий, знакомый запах ее волос. Может, он хотел спрятаться за нее, спрятаться от последствий того, что сделал. Он был уверен, что все теперь правильно, хотя находился в растерянности и смущении от своего неожиданного решения.

Он был готов остановить Ннанджи. Но потом увидел заколку Арганари на его голове, серебряного грифона. Власть, осуществляемая мудро! Он прочел это как послание — боги хотят, чтобы Ннанджи получил власть. Это твоего королевства я домогаюсь… И Икондорина согласился.

Хонакура сказал, что он сделал правильный выбор. Тана бросилась к Ннанджи и повисла на нем с поздравлениями. Потом присоединились с поздравлениями воины и жрецы, искоса поглядывая удивленно на Лорда Шонсу, так как любой человек, добровольно отдавший меч Богини, казался им странным, его поступок выходил за пределы их понимания. Хонакура принес свои поздравления Уолли, и слезы радости текли по его морщинистым щекам.

Но почему? Почему Богиня передоверила власть над Ее воинами кровожадному юнцу, каким был Ннанджи? И не только над воинами, над самим Миром! Конечно, пока он не знал ответа.

Постепенно в комнате совета стали раздаваться новые приказы. Жрецов поблагодарили и отпустили. Ннанджи подарил Уолли свой старый меч взамен Чиоксина. Потом с откровенным удовольствием составил объявление для герольдов и послал их оповестить других воинов о смене власти. Он распустил менестрелей, строго наказав им не поминать ни слова о разногласиях между двумя лордами-сеньорами. Цензура прессы — тираны всегда так делают, отметил Уолли.

Остались только воины и колдун. Хотя в комнате совета было много стульев и кресел, все стояли. В воздухе висел запах вина, дыма и человеческих тел; шелковый ковер сбился, но никто не удосужился его поправить. Ннанджи без устали ходил по комнате, постоянно косясь на Уолли в ожидании поддерживающего взгляда. Как только он поворачивался спиной, Уолли видел сапфир седьмого меча, горящий на фоне рыжих волос, и ему хотелось плакать.

Теперь Ннанджи раздавал приказы Седьмым. У него это хорошо получалось.

Он начал с седоволосого Зоарийи:

— Снаружи находится Досточтимый Милинони. Он знает, как опознать шпионов, которых мы выследили. Я хочу, чтобы их арестовали!

Ротанкси нахмурился:

— Ты прекратил перемирие. Лорд Ннанджи?

— Ага! Значит, ты признаешь, что это колдуны, милорд? Если так, они носили неправильные метки и одежду! Впрочем, я не это имел в виду. Лорд вассал, ты поговоришь с ними, когда будешь брать. Припугни их слегка! Заставь постучать зубами! Потом объяви им о перемирии и возвращении Лорда Ротанкси и отпусти!

Зоарийи озадаченно посмотрел на него, потом стукнул кулаком по сердцу в знак понимания и пошел к двери. Ннанджи тайком бросил взгляд на Уолли. Тот одобрительно кивнул и улыбнулся. Шпионы, конечно, пошлют голубей с рапортами. Сен будет предупрежден, Вул — тоже. Но здесь есть и скрытый смысл: я знаю ваши средства связи и воспользуюсь ими. Умно! Ннанджи сделал это, заглядывая в будущее.

Потом он поманил в себе дико счастливую Тану и обнял ее, когда она подошла.

— Лорд Ротанкси. Сколько в вашем совете женщин? — спросил он.

Колдун непонимающе моргнул. Он почувствовал, что этот наглый воин действует ему на нервы.

— Две, Лорд Ннанджи.

— Тогда, если ты не против второго заложника, моя жена будет меня сопровождать.

Сенсация! Ротанкси застыл в изумлении. Воины охнули, и некоторые взглянули на Уолли — не остановит ли он это безобразие.

Но Уолли не остановил. Он понял — и снова это произвело на него впечатление. Интересно, чья это была идея. Возможно, Таны, но может быть, Томияно или даже самого Ннанджи. Тана сможет вовремя остановить самоубийственный язык Ннанджи. Она сможет очаровать если не двух женщин, то уж одиннадцать мужчин наверное. Совет перепуганных стариков не увидит перед собой мальчика-чудовище. Они увидят сказочных принца и принцессу. Ннанджи и Тана были воплощением идеала юношеской любви — красивый юноша и прекрасная девушка. И старым колдунам потребуется много душевных сил, чтобы отправить их к палачу. Взять Тану с собой было, конечно, бравадой, но и тонким дипломатическим ходом. Ученик действительно может превзойти своего учителя!

Другие Седьмые не поняли этого и неодобрительно смотрели на него. Но следующее нововведение Ннанджи потрясло их еще больше.

— Лорд Линумино. Забери из темниц восемь пленников, отведи на пристань и отправь домой — на таких же кораблях, как мой, если можно.

Боарийи повернулся, красный от злости:

— Ты их отпускаешь, мой сеньор?

Ннанджи холодно взглянул на него:

— Твои возражения?

И, конечно, вассал не смог возразить, хотя для того, чтобы захватить этих людей, он рисковал жизнью и даже потерял человека. Возвращение контрзаложников — гениальный жест, очень умная тактика выведения противника из равновесия и также еще большая бравада. У Уолли были некоторые сомнения по этому поводу, но он по-прежнему молча стоял, крепче прижав к себе Джию.

Не обращая внимания на реакцию, Ннанджи приказал Линумино вызвать для Ротанкси паланкин и отсалютовал мечом, когда они попрощались. Потом обвел компанию взглядом человека, донельзя довольного собой.

— Лорд Боарийи. Два ближайших вниз по течению города — Ки Сан и Дри. У тебя двадцать дней до моего возвращения. Возьми необходимые силы. Пойди и проверь гарнизоны. Накажи виновных и поставь на места хороших людей.

— Да, милорд. — Хмурая гримаса высокого воина сменилась широкой улыбкой. Это уже походило на благородное занятие — не то что ползать в ночи с дубинками. Свободные мечи всегда не прочь были показать свое превосходство над городскими гарнизонами.

— Приведи гарнизон к присяге сбору и проинформируй короля Ки Сана и старейшин Дри, что о любых проступках воинов они должны теперь сообщать в Каср мне или Лорду Шонсу.

Боарийи кивнул, откровенно одобряя.

— Я знаю, — продолжал Ннанджи, оскалившись, — что рив Ки Сана, Досточтимый Фарандако, — вор. Он украл мою рабыню. Лиши его должности! Конфискуй его имущество в пользу сбора. Приведи его сюда в цепях. Я сам разберусь с ним.

Ни процедуры обвинения? Ни суда? Конечно, Ннанджи даст человеку меч и бросит формальный вызов, но это будет, скорее, казнь.

— Воины, которые откажутся присягать, милорд?.. — спросил Боарийи.

Ннанджи пожал плечами:

— Дай им выбор — голова или пальцы. Но не оставляй ни одного дееспособного воина без присяги!

Боарийи салютовал — кулак на сердце. Ннанджи повернулся, но тут Тана подошла ближе и что-то прошептала ему на ухо. Тот улыбнулся ей и повернулся с сияющими глазами к Уолли:

— Сколько тратит Каср на сбор, брат?

После тяжелого раздумья Уолли наконец сказал, что около пяти тысяч золотых, включая портовую плату.

Ннанджи кивнул и обернулся к Боарийи:

— Дри и Ки Сан оба больше и богаче Касра, но для начала возьмем с них тоже по пять тысяч золотых, потом — больше.

Он победно улыбнулся Уолли — воины будут есть.

Боарийи оказался сообразительнее, чем казался.

— А если они откажутся платить, мой сеньор?

Ннанджи поджал губы, а потом сказал:

— Ты должен выполнить приказ любым путем, вассал.

Застыв от ужаса, Уолли только и смог пробормотать:

— Ннанджи!

Во все времена, возможно, во всех мирах тираны находят такой выход из трудных положений. Боарийи ведено было стать неистовым, не знающим пощады, но если его обвинят в жестокости, Ннанджи от него откажется, сказав, что такого приказа не отдавал. Это был классический пример перекладывания ответственности, необходимый атрибут деспотии. Уолли почти уже чувствовал дым горящих домов.

Ннанджи повернулся, готовый к сопротивлению:

— Брат?

И Уолли ушел от конфронтации. Он принял решение и теперь должен жить с ним. Обсуждать приказы нового лидера на публике — проявление недоверия к власти. Как-нибудь наедине он попробует поговорить с Ннанджи, и, может быть, ему удастся заставить его подчиниться здравому смыслу.

— Даже богатые города могут оказаться не в состоянии заплатить столько под угрозой меча, Ннанджи, — сказал он мягко.

Ннанджи недовольно скривился, но он откровенно был рад, что эта его идея не была принята в штыки.

— Конечно, ты можешь дать им время на то, чтобы собрать деньги, вассал. Лорд Джансилуи? Вверх по Реке — Уо и Тау — города поменьше, но… по две тысячи золотых ты с них получишь. Боюсь, у тебя не хватит времени дойти до Шана.

Джансилуи салютовал, он тоже улыбнулся в предвкушении дела.

Потом Ннанджи перевел взгляд на Тиваникси — тот уже улыбался.

— Кво, мой сеньор?

Ннанджи кивнул.

Внутри Уолли что-то умерло. Введенные им стремена будут опробованы в первом военном походе Мира, но не против колдунов. Кавалерия выступит против дружественных городов и будет разрушать их именем закона. Ему было непереносимо больно.

— Как велик Кво? — спросил Ннанджи. — Впрочем, неважно. Сам присуди им нужную сумму денег.

Уолли снова был потрясен. Тиваникси — хороший человек, но ни один воин не испытывает симпатий к гражданским. Вложив всю свою энергию и умение в выполнение этого нового приказа, он применит силу против городов, которым ни на чью помощь не приходится надеяться, разве что своих богов. Богиня! Прости меня!

Тиваникси салютовал, и Уолли знал, что следующим будет он. Легонько отведя Джию в сторону, чтобы принять более соответствующий воину вид, он стал ждать приказа.

— Думаю, катапульты еще послужат своему назначению, брат, — сказал Ннанджи. — Они достаточно напугают колдунов перед твоими переговорами…

Тон его был мягче, чем при разговоре с вассалами, это была скорее просьба, чем приказ, однако предполагалось, что она будет выполнена. Возможно, он сам так говорил с Ннанджи, когда их отношения были другими. Он не стал отказываться. Катапульты, луки, ножеметание — все это нужно теперь было выжать из него, как сок из виноградной лозы. Теперь в сутрах есть все, что требуется сбору, сказал Ннанджи. Хотя они допускают некоторые варианты, но сбор должен иметь канон униформы… каждый, кто не искал продвижения за время сбора, должен представить объяснения… каждый, кто прыгнет через два ранга до возвращения Ннанджи, станет его личным подопечным… переделать все, что было временным, в постоянное… не снижать дисциплину…

Когда он кончил, Уолли молча приложил кулак к сердцу, как это делали вассалы. Ннанджи хватило любезности слегка покраснеть. Потом с юношеской непосредственностью, которая придавала ему такой шарм, он широко улыбнулся и сказал:

— Как у меня получается, Шонсу?

Уолли спрятал свое отчаяние, сотворил на лице улыбку и сказал:

— Отлично, брат.

Уже? Мы уже льстим? Почему бы сразу не сказать, что Боги им довольны?

Проблемы подождут, подумал Уолли; корабль готов к отплытию. Но они не станут долго ждать. Король Ки Сана заплатит тысячу золотых за наложницу с роскошными формами — это уже не очень походит на просвещенную монархию. Что станут делать эти обновленные гарнизоны, получив незаконный приказ? Или оказавшись перед необходимостью сбора непомерного налога? Кто его пойдет собирать? Кто его будет охранять? Кто считать? Кто распределять полученные деньги?

Примитивный взгляд Ннанджи на совершенный Мир не предполагал этих вопросов. Даже Уолли не знал на них ответов.

— Ладно! Нам нужно успеть на корабль, жена, — сказал Ннанджи. Он сделал два шага, споткнулся и потерял равновесие. Потом он посмотрел на ковер, о который запнулся, — серебристые пеликаны и бронзовые морские коньки. Он оглядел гобелены, занавеси, сверкающую мебель.

— Тебе больше ведь не нужен этот хлам, так ведь, Шонсу? Как только избавишься от него, издай указ: с этих пор любая взятка, принятая воином, расценивается как величайшее преступление — для всех без исключения!

И это была уже не просьба.

Ннанджи развернулся и, обняв Тану, пошел к выходу. Уолли смотрел, как уходит от него седьмой меч. Глаза его заволок туман, поэтому он быстро махнул остальным, чтобы его не ждали.

Меч вернешь, как выйдет срок. Срок вышел? Свершил ли он миссию Богини, или отказался от Ее избранничества, так и не завершив дела? В любом случае он вышел из игры. Приключение кончилось.

Топот сапог затих. Только Джия осталась с ним. Она стояла рядом, положив руку ему на плечо, вглядываясь в него, сочувствуя и разделяя с ним горе, которое он скрывал от других. Или только надеялся, что смог скрыть.

Он молча скорбно обнял ее.

Он не мог объяснить даже ей. Не было такого слова еще в языке Мира — «деспот». Но скоро будет! Ннанджи потребовалось меньше двадцати минут, чтобы превратиться в него.

ЭПИЛОГ ПОСЛЕДНЕЕ ЧУДО

Ветер развевал знамена и одежды, мешал двигаться фургонам и пешеходам по большой торговой площади на набережной Касра, играл уцелевшими листьями. Торговцы расходились по домам, за ними рабы уносили тюки с товаром. Большинство кораблей были погружены в тишину.

Уолли уныло хлопнулся на швартовную тумбу, разглядывая длинные тени, протянувшиеся по бронзовым камням. День, начавшийся приходом «Грифона», подошел к концу, а Миру уже никогда не суждено стать таким, каким он был раньше.

Ннанджи отбыл. Он бодро промаршировал по сходням под звуки «Воинов Прекрасным Утром», потом встал на палубе с Таной в окружении девяти колдунов и стоял там до тех пор, пока корабль не отошел от причала. Он не сомневался, что благополучно вернется, заключив договор с колдунами. Для него колдуны были теперь незначительным эпизодом на пути его великой деятельности реформатора воинов Мира.

Ушли телохранители, оркестранты и менестрели. Не видя теперь никакой опасности, Уолли отпустил Форарфи и его людей насладиться концом праздника. Ему пора было возвращаться к Джие, а он все еще сидел на швартовной тумбе, думая о своем.

Что он сделал неправильно? Прошло почти полгода с тех пор, как он пообещал Богине стать воином. Он старался. Если его миссией было победить колдунов, то он потерпел поражение, потому что теперь они еще быстрее распространятся по Миру. За ними пойдут их разрушительные знания.

Если его миссия заключалась в спасении воинов, то здесь он тоже проиграл. Колдуны могут и не испугаться вселенского сбора Ннанджи, тогда как этот вселенский сбор скоро перебьет столько воинов, сколько колдунам и не снилось. Ни сильные свободные мечи не захотят потерять свою независимость, ни уверенные в себе гарнизоны не захотят лишиться автономии.

Или боги делали ставку на Ннанджи? Полубог говорил, что все само станет ясным, а Ннанджи был первым, кого он встретил сразу после их разговора. Ннанджи получил свою долю чудес. Впрочем, если это так, то здесь Уолли тоже проиграл. Он выпустил властолюбивого психопата в беспомощный Мир. Ки Сан и Дри, Уо и Тау, Кво — эти несчастные города падут первыми, потом будут сотни, прежде чем он остановится. С каждым днем власть его будет расти. Кто или что сможет остановить его?

Уж точно не Уолли. Он все еще выбранный предводитель сбора, и двадцать ближайших дней ему придется много работать. Ему, Линумино и Зоарийи. Ннанджи уверен, что так и будет. Уолли учил его, что армия всегда должна быть при деле.

Но после того, как Ннанджи вернется? Уолли понял теперь, что ему будет лучше уйти. Он не сможет смотреть на то, что тут начнет творить этот идиот. Ему придется неизбежно вступить с Ннанджи во вражду. И вражда эта может кончиться единственным образом. Так что ему лучше принять обещанную синекуру — Тау, этот маленький городок. В оставленное ему время он наделает Джие детей.

Он уже собирался подняться, как вдруг толпа маленьких голых ребятишек с криками пробежала мимо. Один смуглый малыш остановился и просиял редкозубой улыбкой… крошечное лицо… каждая косточка на виду, темные, слегка вьющиеся волосы, глаза сияют, как самоцветы.

Уолли начал было опускаться на колени, но мальчик сказал:

— Оставайтесь на месте. У вас был тяжелый день.

Так Уолли остался на тумбе, ничего не говоря, но страх мурашками пробежал по его коже. Наказанием, как говорил Бог раньше, будет смерть или хуже того.

— О нет! — сказал Полубог. — Я пришел благодарить вас. Мистер Смит! Вы сделали все, что от вас требовалось, и даже больше.

Внезапное чувство удивления и радости обрушилось на него, словно он опустился в холодную ванну.

— Я сделал?

— Именно так! — рассмеялся мальчик. — Вы подготовили его. Вы научили его состраданию. Вы дали ему сбор. Вы устроили переговоры с колдунами и в заключение отдали ему добровольно меч. Задание на самом деле отлично выполнено!

Уолли недоверчиво уставился на него:

— Состраданию? Ему убить человека не труднее, чем съесть орех.

— Это профессиональное требование, — печально ответил Полубог. — Чингисхан был таким же. Но он вежливый молодой человек с тихим голосом, и он многому от вас научился. И все еще прислушивается к вашим словам. Вы отлично поработали!

— Я не понимаю, Мастер!

Мальчик рассмеялся:

— Поэтому я и пришел. Видите ли, Уолли Смит, хоть разные миры и идут разными путями, но везде изобретение речи знаменует начало Эры Легенд, а изобретение письменности — ее конец.

Апокалипсис!

— Вы хотите сказать, что воины были проклятием колдунов, как теперь Ннанджи станет их проклятием?

— Более или менее! Потому что за Эрой Легенд приходит Эра Тьмы, а за ней уже — Эра Мудрости. Хотя некоторые миры, похоже, никак не выйдут из Эры Тьмы.

Уличный торговец медленно прокатил мимо них свою тележку. Мальчик поднял руку, и два яблока прыгнули из тележки к нему на ладонь. Он протянул одно Уолли. Они одновременно надкусили, и мальчик рассмеялся.

— Но он будет тираном! Боги поддерживают тиранию? — Уолли едва отважился на интонацию недоверия.

Крошечное лицо стало печальным.

— Боги больше ни во что не вмешиваются — я ведь вам говорил. И я думаю, «империя» — это не тирания! Конечно, это не будет империей в настоящем смысле слова, потому что он не имеет представления о ней. Он только откроет, что, управляя гарнизонами, он управляет городами. Это его сильно раздосадует! Империю изобретет Тана.

Уолли покачал головой:

— А я думал, он сошел с ума.

— О, совсем нет! — сказал мальчик. — Это не сумасшествие — думать, что боги на твоей стороне, получив от них столько знамений. Вы ведь и сами думали так же. Напротив, он теперь знает, что исполняет назначение богов. Он — высшая власть. Он бескорыстен, бесстрашен и неподкупен. Он не ценит деньги. Он ищет власти только для воплощения своих идеалов.

Империя? Хорошо богам, им не придется в ней жить. Уолли верил в демократию. Сможет ли он когда-нибудь поддерживать имперскую власть?

— Нам осталось сделать одну вещь, — сказал Полубог с дразнящей улыбкой.

— Да, Мастер?

— Последняя строчка загадки о неизбежности предназначенного мечу!

— Да, Мастер.

Мальчик укоризненно покачал головой:

— Он будет Ннанджи Великим, основателем первой династии. Почти на тысячу лет символом его дома будет сапфировый меч.

Уолли вспомнил, что в тот день, когда он впервые увидел седьмой меч, он подумал, что эти драгоценности достойны короны. Он догадался!

Но тут он встревоженно посмотрел на Полубога.

— Ннанджи никогда не встречал Шонсу, но Вы позволили мне думать, что мне дают то же задание, в котором Шонсу потерпел неудачу. Разве это честно?

Еще одна редкозубая улыбка.

— Я вам не лгал! Вы же знаете, что к словам богов или их оракулов нужно относиться очень осторожно. Целью были не колдуны, не Ннанджи, не Шонсу… целью всегда была империя. Вот почему я не мог сказать вам! Но вы и сами можете предсказать, в какой хаос повергнут Мир знания колдунов, если империя не возьмет над ними контроль. Внезапная атака Шонсу могла окончиться успехом, догадайся он использовать лошадей, чтобы достигнуть своей цели. Тогда он сделал бы себя королем Вула, потом королем еще чего-нибудь, имея под рукой армию, оснащенную огнестрельным оружием. Вы не были бы включены в игру вовсе, а Ннанджи жил бы и умер в безвестности. И умер рано, потому что он — одна из великих душ и мог бы потребоваться где-нибудь еще. Ваши переговоры с колдунами позволят взять огнестрельное оружие под контроль. Это сократит Эру Тьмы. Ннанджи не смог бы организовать эти переговоры.

— Я не мог бы стать императором, — печально сказал Уолли.

Мальчик внимательно посмотрел на него:

— Нет. Вы не могли бы послать свои легионы в Кво и Дри, как он сейчас сделал. Но для вас это и к лучшему. Вы вернетесь в мир любви рабыни, мистер Смит, — и ваше наслаждение будет достойно небесных чертогов.

Уолли сморгнул. Это было несколько обидно. Неужели единственное, зачем нужна Джия, — это развеивать его печаль?

Опять наступило долгое молчание, во время которого Уолли размышлял и жевал яблоко. Его меланхолия, казалось, больше развлекала, чем раздражала Полубога.

— Вы хорошо поработали. Вы все хорошо поработали — Брота, Томияно. И будете вознаграждены.

— Хонакура?

— Его награда будет грандиозной. Завтра вы проститесь с ним.

Уолли кивнул и не смог ничего сказать.

— Пойдем! — сказал Полубог. — Мое пребывание здесь коротко, а я бы хотел кое-что показать. Мы сможем поговорить по дороге.

Уолли встал и пошел за ним. Он все еще не чувствовал ясности.

— Мастер, — сказал он. — А как же принц? Должен ли он был умереть только для того, чтобы послать мне знак этой заколкой?

— Если ты собираешься судить богов, Уолли Смит, ты должен знать то, что знают боги. Создай Шонсу свою империю, через пятнадцать лет наступил бы кризис, центр его был бы в Кра — это колдовской город к югу от Пло, Сильный союзник, король воинов… теперь ты понимаешь, кем бы стал Арганари?

— Думаю, да.

— Ему бы не требовалось вставать под защиту Ннанджи, когда колдуны и так были бы на его стороне. Но он был бы основателем династии, поэтому назрел бы новый кризис, позднее.

— Успех? — спросил Уолли, начиная понимать.

— Правильно! Помнишь ли ночь, когда погиб Арганари?

— Ночь свадьбы Ннанджи?

Мальчик улыбнулся и кивнул. С его улыбкой Уолли чувствовал себя несколько комфортнее, чем с хмурой гримасой.

— Тана понесла сына с той ночи. Она не теряла времени. Ннанджи, естественно, тоже! Теперь ты понимаешь, кем был Арганари? Непытайтесь быть богом, мистер Смит. Вы не можете даже быть императором!

Они пересекли площадь и вступили на широкую улицу. Редкие прохожие почтительно уступали дорогу огромному воину. Мальчика они не замечали.

— Ннанджи будет лучшим императором, чем был бы Шонсу, — заметил Полубог. Он лукаво улыбнулся. — А Тана — лучшей императрицей, чем Доа!

Уолли нахмурился:

— Я все-таки не понимаю, что собой представляет Доа!

— Немудрено! Гении ее масштаба редко приходят в любой мир. — Он усмехнулся капризам смертных. — Забудьте Доа! Она потеряла к вам интерес, и она умеет чувствовать запах истории. Она сейчас на корабле!

— Отправилась в Вул?

— Попытается. Вы никогда больше с ней не увидитесь. — Тон мальчика говорил о том, что вопрос исчерпан.

Доа тоже выполняла свою задачу, подумал Уолли, — она избавляла его от Шонсу. Но быстрый хмурый взгляд маленького Полубога дал ему понять, что мысль эту лучше в слова не облекать.

Теперь он увидел, что они идут к ложе, а у него было еще много вопросов, которые он хотел задать, прежде чем они придут.

— Прав ли Ннанджи, говоря, что воины подчинятся ему?

— Большинство.

— Но что будет с городами, с жителями? Взяв контроль над гарнизонами, он должен будет разрешать их споры, вмешиваться в политику, торговлю, сбор налогов. Финансы превратят сбор в сумасшедший дом коррупции, пошатнется вся экономика Мира. Не думаю, чтобы Ннанджи мог справиться с этими проблемами. Он не сможет, да и не захочет!

— Конечно, нет! — Под взглядом Полубога Уолли покрылся гусиными пупырышками. — Но у него есть Тана, и у него есть Катанджи — черноволосый брат Икондорины! Крепкая армия не тревожит жителей, а для воинов один из них — брат сеньора. Конечно, он негодяй! Он станет богатейшим человеком в Мире, еще не достигнув двадцати. Но он верен Ннанджи, и этим все сказано.

— Катанджи — премьер-министр?

— Канцлер, — сказал мальчик.

Боги хорошо умеют планировать. Задумавшись, Уолли чуть не врезался в лошадь, запряженную в стоящий фургон. Он отдал ей свое яблоко и пошел дальше.

— Значит, Ннанджи получил власть, Тана превратилась в императрицу, а Катанджи будет увеличивать их благосостояние?

— Они, конечно, наделают ошибок, — сказал Полубог, — но Ннанджи быстро учится. Им нужен мудрый советчик, чтобы свести к минимуму их недомыслие.

Сердце Уолли подскочило. Значит ли это…

— Именно так! — Мальчик исчез, обходя группку болтающих женщин, Уолли догнал его. — Вы же не собираетесь провести остаток дней, разбирая пьяные ссоры в Тау, не так ли? Вы были Мерлином при Артуре-Ннанджи. Теперь вы станете Аристотелем, Алквином или Имхотепом — верным другом, советчиком, иногда совестью.

— Станет ли он слушать?

— В большинстве случаев. Не скажу, что это будет легко. Но он понимает, что вы знаете столько, сколько он никогда не сможет узнать, и что он может делать то, чего вы никогда не сможете.

— Ннанджи и я? Как меч — твердость и гибкость?

— Как грифон — лев и орел.

И внезапно Уолли сразу стало легче. Нет, он совсем не был готов спрятаться в Тау! Как бы он смог быть счастливым там, зная, что Ннанджи бесконтрольно распоряжается жизнями Людей? Он прошел за своим чудесным хозяином по аллее, вышел на широкую площадь… и замер, удивленный грандиозным праздником, разыгравшимся на ней. Сбор отдыхал. На кострах жарили быков. Повсюду были воины и их женщины, смеющиеся, поющие, танцующие. Менестрели и оркестры производили невероятный шум.

Потом он понял, что праздновали не только победу Боарийи. Провозглашение Ннанджи сеньором было уже известно. Юный герой Ова был предпочтительнее страшного, ломающего прежние устои Шонсу. Сутры и воинское искусство вернулись. Недостойная стрельба из лука может быть забыта. Уж Ннанджи-то знает.

Чувствуя легкую горечь, Уолли опустил голову и увидел, что Полубог с любопытством разглядывает его. Лицо его было в тени, но глаза горели даже еще ярче, чем прежде.

— Богатство — для Катанджи, власть — для Таны, слава — для Ннанджи, — сказал он мягко, — но ты выбираешь любовь, разве не так?

Уолли кивнул.

— Ты получишь ее, если… не переменил решения. Если ты хочешь стать императором. Богиня сможет сделать так, чтобы Ннанджи погиб в Вуле.

— Нет! — с ужасом сказал Уолли. — Я… я остаюсь при любви.

Мальчик усмехнулся:

— Я так и думал. Власть не манит тебя, Шонсу, так же как Люди не интересуют Ннанджи и двух остальных. Тебе было бы только хуже, не правда ли?

Это было правдой. Уолли неуверенно согласился. А император мог бы многое: ввести единые законы, уничтожить пытки, беззаконие и, может быть, даже рабство, построить хорошую канализацию… Городские старшины должны назначаться выборным путем, налоги должны честно собираться… Идеи и планы забурлили в его голове, пока он не увидел, что Полубог смотрит на него улыбаясь. И они оба рассмеялись.

— Твоя награда! — сказал мальчик. — Мир показался тебе старым, Шонсу, но на самом деле он очень молод. Для будущих веков история только начинается, Воцарение Ннанджи. «Воины Прекрасным Утром».

Он жестом пригласил его идти дальше. Они петляли по площади между танцующими и кострами. Никто не замечал бывшего лорда-сеньора; такой трюк Полубог уже однажды проделал, и Уолли был благодарен ему за эту временную невидимость.

— Но тебе понадобится дом для твоей леди, — сказал мальчик, — в Касре есть отличные дворцы. Попроси Катанджи.

Уолли возмутился:

— Я должен избавиться от этого проклятого ковра до возвращения Ннанджи! Ты думаешь, он простит мне, если я возьму дом? Меблированный дом, я полагаю?

— Но ты заплатишь Катанджи «Грифоном», он ведь твой. Честная сделка, Ннанджи не сможет придраться.

— Эта старая текущая посудина? Какую лачугу можно на него купить?

Мальчик звонко рассмеялся:

— Скромненький дворец! Ннанджи не будет знать лучшего — он не заботится о деньгах. Но ты удивишься, какой дворец отстроит себе Тана — на деньги «Сапфира», конечно! Ты должен поучить его быть повнимательнее к деньгам, как учат его брат и Тана. Но помни, он — автократ. А ты теперь придворный.

— Так, значит, я не лучше этих двух?

— Не суди! Ты учил Ннанджи, что каждый должен жить в соответствии со своей честью, Уолли Смит, ты не можешь быть богом, ты не хочешь стать императором, и ты не желаешь жить как Ннанджи! Но ты хороший друг и помощник.

— А что получит Катанджи с этой дворцово-корабельной сделки? Катанджи и его друзья?

— Предложи ему сокровище сбора и посмотри, что он скажет! Если не ты, так Ннанджи сделает это. И предупреди его о золоте из Ки Сана и Дри, ему хватит ума, чтобы понять, что станет с ценами, и вовремя принять меры. Завтра еще будет время. Воин Катанджи уже слышал новость и мгновенно оценил преимущества постоянного сбора. Но это все же примитивный Мир, Шонсу, не надейся на пособия для безработных, медицинское обслуживание и пенсионные выплаты… А! Вот мы и пришли.

Он остановился и показал на вход в ложу. Женщина в голубом сходила по ступеням в сопровождении маленького голого мальчика.

Уолли дважды перевел взгляд с него на своего попутчика.

— Но ведь это же ты? — сказал он.

— Конечно! Мог бы я делать свою работу, находясь только в одном месте и времени? Ну а что за леди со мной — швея, Седьмая?

Глаза Уолли заволокло туманом, и он снова ничего не видел.

— Шонсу, боги благодарны! — усмехнулся мальчик. — Твоя награда чудесна: долгая жизнь и счастье, власть и достижение желаемого, — он улыбнулся, — ну и любовь, конечно! Ты будешь править в отсутствие Ннанджи. Ты создашь атлас Мира и увидишь кольца нашей планеты вблизи. Ты научишь законопослушанию Катанджи, здравому смыслу — Тану и милосердию — Ннанджи. Ты объездишь весь Мир как его посол, будешь рядом с ним, когда он посетит Ханн, чтобы поблагодарить Богиню и навестить родителей.

Другие получат честь и славу, но ты — любовь Людей. И когда ты наконец умрешь, в окружении детей своих внуков, множество людей будут стоять у тебя под окнами, и Мир заплачет. Ну а до этого любовь Джии — твоя, и красота ее не увянет. Она плохо будет помнить, что была рабыней, но ты будешь помнить все. Итак, она и Виксини свободны. Никто и не заметит перемены — это ретроактивное чудо и последнее. Я сейчас как раз объясняю это ей.

Уолли сердито отер влагу со своих глаз. Маленький мальчик уже бежал навстречу другому такому же маленькому мальчику, потом они побежали рядом рука к руке, хотя они все-таки были одно, и исчезли между танцующими и кострами.

И Леди Джия стояла у ступеней и улыбалась, ожидая своего воина.

Дэйв Дункан Прошедшее повелительное

Стоите, вижу, вы, как своры гончих,

На травлю рвущиеся. Поднят зверь.

Шекспир. «Генрих V», акт III.

«Вставайте, Ватсон, вставайте! – кричал он. – Игра началась!»

Сэр Артур Конан Дойл. «Убийство в Эбби-Грейндж».

Слушайте все народы и веселитесь все земли! Близок приход уничтожившего Смерть, Освободителя, сына Камерона Кисстера. В семисотое Празднество явится он в Сусс. Нагим и плачущим придет он в мир, и Элиэль омоет его. Она выходит его, оденет и утешит. Возрадуйтесь же и вознесите хвалу, восславьте эту милость и провозгласите избавление ваше, ибо он несет смерть самой Смерти.

Филобинский Завет, 368.

Заметки переводчика (с джоалийского)

В джоалийском и родственных ему языках географическое название, как правило, состоит из корня и приставки. Английские эквиваленты (например, Наршленд, Наршвейл, Нарсия и т.п.) не способны передать все оттенки оригинала. Джоалийский язык – единственный, в котором имеется двадцать слов для обозначения проходов через горные перевалы в зависимости от их сложности, зато нет ни одного слова, обозначающего горный хребет.

Флора и фауна Вейлов развивалась независимо от земной, однако эволюция имеет обыкновение заполнять схожие экологические ниши схожими по внешности видами. Форма – следствие функции: жук – он везде жук (почти), птицы откладывают яйца, иначе им было бы тяжело летать, и так далее. Чтобы не перегружать неподготовленного читателя избытком новых названий или сносками с латынью, я позволил себе использовать описательные термины (вроде «плодов-колокольчиков») или присваивать названия по принципу внешнего сходства. Роза есть роза есть, так сказать, роза. Соответствие, впрочем, может быть чисто условным: так, «моа» в данном случае означает вовсе не гигантского страуса, но двуногое млекопитающее.

Время и расстояние даются в привычных единицах.

Транскрипция имен и названий по возможности приближена к оригиналу.

Существительные мужского рода, как правило, начинаются с согласных б,д,г,к,п,т, женского – с гласных а,е,м,о,у,э, среднего – с согласных ф,ж,л,м,н,р,с. Абстрактные понятия склоняются по особым правилам и начинаются с в, ч или а.

Следующие друг за другом гласные произносятся не слитно, но раздельно, словно разделенные дефисом: «Элиэль» звучит как «Эль-и-эль», но никак не «Элель». Сдвоенные гласные означают долгий звук.

Джоалийский язык изобилует беглыми гласными, обозначенными в тексте апострофом. Так, первая гласная в «Д’вард» растянута значительно сильнее, чем в нашем «двор».

Боги. Пять великих божеств Пентатеона

Висек. Прародитель. Обыкновенно считается мужчиной, но также и триадой: Отцом, Матерью и Первоисточником. Висек может упоминаться как в единственном, так и во множественном числе, в формах мужского, женского или среднего рода, практически непереводимых на европейские языки. Свет, Всезнающий, Отец Богов и т.д., может перенимать атрибуты других богов – такие, как мудрость, созидание, справедливость. Поклонение Висеку несет в себе зачатки монотеизма. Везде, кроме Ниола, где расположен его главный храм, Висек кажется слишком далеким и абстрактным, чтобы быть популярным в народе. Его ассоциируют с солнцем, огнем и серебром.

Многочисленные аватары Висека включают в себя Чиола (судьбу) и Вайсета (солнце).

Эльтиана. Жена. Владычица. Богиня любви, материнства, деторождения, плодородия, сельского хозяйства, путешествий. Ее жрецы одеты в красное; ее символ – перечеркнутый круг, ее главный храм расположен в Рэндоре. Эльтиана – единственная из великих божеств, чье имя носит одна из четырех лун.

В числе ее аватар Оис, богиня горных переходов.

Карзон. Муж. Бог созидания и разрушения, а значит, и войны, силы, отваги, мужества, мора и отмщения, природы и скотоводства. Его жрецы носят зеленые одежды. Символ – молот. Главный храм расположен в Тарге. Его ассоциируют с луной Трумб.

Под именем Зэца он выступает как бог смерти, самый устрашающий из богов. Цвет Зэца – черный, его символ – череп. В числе других аватар: Гарвард (сила), Кен’т (мужество) и Крак’т (землетрясения).

Астина. Дева. Богиня целомудрия, долга, справедливости, покровительница воинов и атлетов. Ее жрецы одеваются в синее, ее символ – пятиконечная звезда. Главное святилище расположено в Джоале. Ее ассоциируют с Иш, голубой луной.

Ее аватары Иилах (атлетика), Ирепит (покаяние), Иш (постоянство и долг) и Урсула (справедливость).

Тион. Юноша. Бог – покровитель искусств, красоты, науки, познания, медицины. Его жрецы облачаются в желтые одежды. Главный храм расположен в Суссе. Изменчивая и непредсказуемая желтая луна Кирб’л связана с его аватарой – богом веселья.

Его аватары: Эмбер’л (драма), Кирб’л (Шутник), Джинуу (отвага), Иела (пение) и Паа (исцеление).

Состав труппы тронга

Тронг Импресарио

Амбрия Импресарио, вторая жена Тронга

К’линпор Актер, сын Тронга

Эльма Актер, жена К’линпора

Утиам Флейтист, дочь Амбрии

Гольфрен Флейтист, муж Утиам

Ама Актер, двоюродная сестра Амбрии

Дольм Актер, муж Амы

Пиол Поэт, брат первого мужа Амбрии

Гэртол Костюмер, двоюродный брат Тронга

Олиммиар Танцовщица, сестра Эльмы

Клип Трубач, двоюродный брат Гэртола,

Элиэль Певица, сирота.

Увертюра

1

Лето 1914 года выдалось изумительно погожим. Над всей Европой светило яркое солнце – изо дня в день, с безоблачного неба. Отпускники беспечно разъезжали по всему континенту, наслаждаясь зеленью лесов, купаясь в ласковых морских волнах. Они беспрепятственно пересекали границы. Почти никто не замечал грозовых туч, сгустившихся на политическом горизонте. Даже газеты – и те не уделяли этому внимания. Война обрушилась внезапно, как горная лавина, и унесла все прочь.

Второго такого лета уже никогда не будет.

Ближе к концу июня на борт греческого парохода «Гермес», готового к отплытию из Порт-Саида, поднялся джентльмен, которого звали – если верить записи в судовом журнале – Джулиус Крейтон, полковник Джулиус Крейтон. Он был вежлив, непроницаем и таинственен. За все время, что пароход шел через Средиземное море, он никому ничего не рассказал ни о себе, ни о своих занятиях. Несомненно, это был английский аристократ, но дальше этого заключения ни судовые офицеры, ни пассажиры так и не продвинулись. Всех изрядно заинтриговало то, что он сошел с корабля в Черногории, в Каттаро – городке, стоявшем в стороне от дорог. Странный народ эти англичане, решили все. Если бы они могли проследить дальнейший маршрут Джулиуса Крейтона, то удивились бы еще больше.

Джулиус ступил на европейскую землю двадцать восьмого июня. По чистой случайности именно в этот день в Сараево убили эрцгерцога Франца Фердинанда. Это стало началом всемирной катастрофы. От границ Черногории до Сараева не больше пятидесяти миль. Впрочем, я еще раз обращаю внимание читателя на то, что полковник Крейтон не имел абсолютно никакого отношения к этому событию.

Он довольно быстро продвигался на северо-восток, перемещаясь преимущественно верхом по глухим сельским районам, и в конце концов оказался в предместьях Белграда. Там, в фургоне, стоявшем в густом лесу, он удостоился беседы с цыганским вожаком.

Чуть позже его могли видеть в гостях у графа, потомка древнего дворянского рода, владельца живописного замка в Трансильвании. В Вене он встретился с несколькими людьми, в том числе и с женщиной, известной как самая изощренная куртизанка в Австрии, чье тело не имело равных в Европе. Впрочем, суть их встречи не имела никакого отношения к ее профессии.

К пятнадцатому июля он достиг Санкт-Петербурга. Хотя столицу Российской Империи сотрясали забастовки рабочих, ему удалось несколько часов провести за беседой с монахом, известным как своею святостью, так и своими политическими связями.

Два дня он провел в пещере в Шварцвальде. И двадцать третьего, когда Австрия предъявила Сербии ультиматум, полковник Крейтон прибыл в Париж. Город гудел, возбужденный скандалом с Кайо, однако это не помешало полковнику встретиться с двумя художниками и одним издателем газеты. На ночном марсельском поезде он выехал в европейскую штаб-квартиру Иностранного легиона. Большую часть дня он провел в тамошней церкви, вслед за чем вернулся в столицу.

Двадцать восьмого июля, когда Австрия объявила войну Сербии, он взял билет в купейный вагон поезда, отправляющегося паромом в Лондон – невероятное достижение, учитывая царившую на Северном вокзале панику.

По прибытии в Англию он исчез.

2

Эдвард Экзетер прибыл из Лондона в Грейфрайерз в четыре часа пятнадцать минут пополудни. В субботу, в самый разгар лета маленькая станция была почти пуста. В Париже царила паника, да и в Лондоне поезда, следующие из столицы на море, брались чуть ли не штурмом. В Грейфрайерз стояла обыкновенная сельская тишь.

С чемоданом в руке он вышел из станционного здания. На дороге его ждал боджлевский «роллс», за рулем которого восседал Волынка собственной персоной.

– Чертовски славно с твоей стороны подхватить меня тут, Боджли, – сказал Эдвард, забираясь в машину.

– Рад видеть тебя, старина, – ответил Волынка. – Не против прокатиться немного? – Он только что не сиял от гордости: ну как же, разрешили вести «роллс»!

Вот так Тимоти Боджли отвез Эдварда Экзетера к себе в Грейфрайерз-Грейндж – отвез несколько кружным путем, но все же постаравшись не опоздать к обеду. Эдвард поблагодарил миссис Боджли за то, что та согласилась приютить его, прибывшего так внезапно. Собственно, он сам напросился в гости, но воспоминание об этом было для него слишком болезненным. Миссис Боджли убеждала его, что в этом доме ему рады всегда.

Потом следовал провал. Так бывает.

Он совершенно не помнил, что происходило на протяжении следующего часа. Какие-то обрывочные воспоминания о самом обеде – разрозненные страницы потерянной книги. Самым ярким воспоминанием было его огорчение от того, что на нем блейзер и шерстяные брюки. Он чувствовал себя, как бродячий пес, угодивший в питомник породистых собак. Один из его чемоданов украли в Париже, а купить себе что-нибудь пристойное из вечерней одежды в Лондоне он просто не успел. К тому же у него не было английских денег, а банки по субботам не работали.

Девять или десять лиц за столом ему запомнились смутно. Родителей Волынки он, разумеется, знал хорошо: мать – большую, громогласную миссис Боджли и отца – седеющего генерала с белоснежными усами на красном лице. Был еще майор Как-его-там, типичный колониальный вояка. Была вдова, леди Как-ее-там-еще, и викарий. И еще какие-то люди. Обрывки разговора о неизбежности войны… Майор пространно объяснял, как французы и русские словно жернова разотрут бошей в порошок. Все соглашались, что война закончится к Рождеству.

И позже, когда дамы оставили мужчин беседовать за портвейном и сигарами, разговор опять зашел о войне, о том, что давно пора преподать немцам хороший урок, о том, в какой род войск запишутся Эдвард Экзетер и Тимоти Боджли, о том, как им повезло, что они так молоды и могут служить в армии.

Вечер завершился пением патриотических песен у рояля, вслед за чем все разошлись – рано, ибо утром генералу предстояло выступать в церкви.

Еще позже Эдвард сидел, развалясь, в кресле, у окна, а Волынка в халате поверх пижамы – на диване они болтали, как в старые добрые времена. В последнее время Волынка зачитывался «Затерянным миром» Конан Дойла. И сейчас он взахлеб рассказывал Эдварду о книге – обещал одолжить сразу, как дочитает сам. Они ностальгически вспоминали школьные деньки, не без удивления заметив, что всего неделю назад покидали стены Фэллоу без особого сожаления. Потом вернулись к военной теме, и в голосе Волынки зазвучала горечь.

– Добровольцем? Куда мне, старина. Медики забракуют. – Даже эти слова давались ему с трудом: из груди у него вырывались хрипы, как у умирающей кошки. Волынка страдал астмой, он даже до середины крикетной площадки не мог добежать, не посинев, хотя силой не уступал многим. Да, шансов попасть на войну у него не было никаких, а Эдвард не знал, как утешить его, и только мямлил что-то насчет возможности работы в разведке.

Волынка передернул плечами, пытаясь скрыть досаду.

– Слушай, ты не против устроить набег на кухню – как в старые добрые времена?

Должно быть, Эдвард согласился, хотя совершенно не помнил этого. Возможно, они надеялись, что обычная мальчишеская шалость поможет им справиться с ощущением нереальности. Ощущением, так внезапно вторгшимся в их жизни. Из строго упорядоченной, почти монастырской дисциплины закрытой школы их выбросило в мир, стоящий на грани безумия.

Кухня располагалась в самой старой части Грейндж, большой каменной пристройке, гулкой, заставленной старой мебелью и полной беспокойных, неожиданных теней. На этом для Эдварда Экзетера реальность закончилась.

Все, что случилось потом, напоминало смазанные фотографии в газетах или рисунки в «Иллюстрейтед Лондон ньюс». Какая-то женщина кричала, и крики ее эхом отдавались от каменных сводов. Глаза у нее были дикие, и волосы ниспадали тяжелыми кудрями. Там был нож. Там была кровь – фарфоровая миска, в которую лилась кровь. Он смутно помнил, что кто-то барабанил в дверь, пытаясь войти, и что сам он отбивался деревянным стулом от маньяка с окровавленным ножом. Потом была отчаянная боль в ноге.

Потом – тьма и кошмар.

3

До рассвета оставался час, не больше. Ветер – пережиток недавней зимы – гнал по небу облака, то открывая, то закрывая луны, отчего узкие улочки то становились черными, как угольный погреб, то вновь делались такими светлыми, что можно было читать вывески, со скрипом раскачивающиеся на ветру. Над крышами из пластин сланца, над дымовыми трубами белыми зубами сверкали ледяные вершины Наршволла, на которых тут и там темнели черные языки теней.

Скрежет драконьих когтей по булыжной мостовой означал, что ночной страж завершает очередной круг по спящему городу. Страж верхом на драконе медленно ехал по Торной Дороге. Работу стража нельзя было назвать ни слишком прибыльной, ни слишком престижной. В эту ночь ее можно было назвать чертовски холодной, и мысли стража касались главным образом теплой кровати с теплой женой, ждущих его с рассветом. На нем были шлем из железа и кожи и стальная кираса, надетая поверх одного слоя меховой одежды и двух слоев шерстяной. Он поочередно грел руки, перекладывая фонарь из одной в другую. Этой ночью в Нарше он рисковал скорее отморозить пальцы, чем столкнуться с какой-то другой опасностью.

Нарш – тихое место, но когда-то в незапамятные времена отцы города ввели комендантский час, так что кому-то приходилось поддерживать его. Иногда комендантский час нарушали любовные парочки, воровато крадущиеся в ночи. Но чаще всего за всю ночь стражу не встречалось ни души. Все злоумышленники наверняка попрятались еще задолго до его приближения, заслышав шаги дракона и завидев свет фонаря. Разумеется, комендантский час распространялся только на пешеходов. Тех, кто ездил верхом на драконах или в каретах, это не касалось, и уж тем более это не касалось отцов города или их друзей.

Царап, царап – скрежетали когти. Ветер хлопал ставнями и завывал в дымоходах. Непроглядная тьма в очередной раз окутала Торную Дорогу, только неверный свет фонаря падал на двери и проваливался в зияющие отверстия проулков. В просвете облаков мелькнула и снова пропала четвертая луна, Эльтиана, кроваво-красная звезда на востоке. Страж пробормотал про себя молитву – обычную молитву Владычице. Он просил Владычицу больше не давать прибавление в его и без того немалое семейство. Они и так с трудом существовали на его мизерное жалованье.

Затем из-за туч вышел Трумб – точнее, не вышел, а словно выпрыгнул из засады, – и его полумесяц осветил город, заиграв на шпилях храма Владычицы. Он выхватил из темноты двойную цепочку людей, бредущих по улице прямо перед стражем. На мгновение страж лишился дара речи, потом бросил своему дракону короткое «Варч!».

Скорее всего дракона это тоже изрядно удивило, ибо он привык передвигаться по ночным улицам неспешным «зайбом». И другого шага от него не требовали вот уже много лет. Немного помедлив, словно припоминая все, чему его учили в его драконьей юности, он послушно убыстрил шаг, и ночной страж Нарша обрушился на нарушителей закона.

Их было около дюжины, и они следовали по росту – от высокой пары во главе процессии до замыкавшего ее ребенка. Каждый нес на спине большой мешок. Страж обогнал процессию, осветив всех по очереди фонарем. По виду путников он заключил, что они нездешние, ибо только некоторые были одеты в обычные для Нарша меха. Все остальные дрожали, сгибаясь под ударами ветра. Чужаки! Нарушители комендантского часа!

Выкрикивая команды, страж развернул дракона и остановил его перед парой, возглавлявшей процессию. Те тоже остановились. Некоторые с облегчением опустили на землю свои мешки и подняли на него глаза. Он воззрился на них сверху вниз со строгостью, подобающей представителю закона.

Сам представитель закона, однако, не внушал того ужаса, на который рассчитывал. Дракон был так себе – чешуя давно уже потеряла блеск в тех местах, где о нее терлись стремена, да и седло сползло вперед так, что страж сидел криво, лишившись возможности удобно опираться о вьючную пластину.

Дракон, деликатно пофыркивая, разглядывал нарушителей с не меньшим интересом, чем страж. Несмотря на устрашающий вид, мало найдется животных, превосходящих кротостью драконов, и большинство людей хорошо знают это. Страж не представлял себе, что делать с таким количеством нарушителей, причем половина из которых – женщины.

– Хо! – произнес он. И подумав, добавил: – Кто такие?

Главным, судя по всему, являлся высокий мужчина в развевающемся плаще; его белоснежная борода живописно трепетала на ветру. Когда он, кланяясь, сорвал шапку, под ней обнаружилась аккуратная лысина в обрамлении курчавых седых волос. Вся его фигура внушала уважение. Голос оказался звучным, как колокол.

– Я Тронг Импресарио, а это – члены труппы, носящей мое имя: певцы, музыканты, актеры. Мы бродячие артисты, которые служат Покровителю Искусств.

По внешности их скорее можно было назвать простыми бродягами, но страж припомнил, что два дня назад видел афишу, извещавшую о представлении за Стригальней.

– Вы ходите по городу до рассвета, а это запрещено!

Тронг – или как его там – повернулся к востоку и театрально простер руки:

– Воззри, о господин! Робкие лучи рассвета уже окрашивают небо на горизонте, гоня прочь ночную мглу! – Он говорил с джоалийским произношением, хотя это никоим образом не объясняло, как он ухитряется видеть горизонт сквозь двухэтажный каменный дом.

– Прости нас, если мы преступили закон! – воззвала спутница Тронга. Она почти не уступала ему ростом. Голос ее отдавал стальными нотками и казался еще более мощным. Распознать произношение было сложнее; единственное, что можно было сказать с полной уверенностью, – это то, что она родом не из Наршвейла. – «Рассвет» есть понятие растяжимое. Мы ведь нездешние, так что незнакомы с вашими законами.

Страж не понимал, зачем нужно тратить деньги на то, чтобы слушать, как пришлые оборванцы читают стихи или даже поют. Нет, это не для Нарша. Впрочем, если кого и интересуют такие штуки – так это городских богачей. И их жен, конечно. Поэтому он решил не связываться с бродягами, чтобы не навлечь на себя немилость знати.

– Куда вы и зачем? – спросил он скорее для того, чтобы выиграть время.

– Мы держим путь в храм, – величаво пророкотал Тронг, – совершить жертвоприношение. Нас ожидает нелегкий путь на Празднества святого Тиона в Сусс. Без покровительства богини Оис нам не одолеть опасный перевал Рилипасс.

Ах! В свое время страж и сам участвовал в Празднествах Тиона. Он состязался в кулачных боях до тех пор, пока лицо его не превратилось в лепешку. Да, и на этом его боевые подвиги закончились. Куда еще могут стремиться бродячие актеры в это время года? И кто в здравом уме осмелится проехать на мамонтах через Рилипасс, не принеся жертву в храме? Нельзя гневить богиню перевалов Оис!

Страж бросил быстрый взгляд на небо и снова увидел красную луну, смотревшую вниз через маленький просвет в облаках. Оис была аватарой Владычицы, Эльтианы, имя которой носила эта красная луна. Эльтиана смотрела на стража – какое он примет решение? Она может рассердиться, если он помешает паломникам почтить ее аватару. Лучше уж не связываться с этими бродягами – пусть себе идут куда хотят.

– Вы бы хоть утра дождались!

– Но нам безотлагательно нужно в Сусс, – быстро заговорила женщина. – Ты же знаешь, что это не обычное празднество. Оно проводится в Суссе в семисотый раз, и не мы одни спешим одолеть перевал. Очередь на мамонтов велика, как никогда. Наше нетерпение происходит единственно из благочестия, о страж.

Действительно, за последние несколько недель через Нарш прошло необычно много людей, спешивших на Празднества. Правда, его жена утверждала, что артистов, атлетов и калек не больше обычного, а вот жрецов и жриц – видимо-невидимо.

– Ступайте с миром, – объявил страж, убирая дракона с дороги. – Но в следующий раз будьте уважительнее к закону.

Странники взвалили мешки на плечи и молча побрели дальше.

Трумб спрятался в тучи, и на улице снова стало темно. Последнее, что увидел страж, прежде чем бродячие актеры скрылись за углом, – это маленькую девочку. Согнувшаяся под тяжестью мешка, она заметно хромала. Ну, эта-то зачем так рвется на Празднества, страж догадывался.

Акт первый Трагедия

4

Убийство!

Нельзя сказать, чтобы убийства шли сплошной чередой, но и на отсутствие их жаловаться не приходилось.

Кэррутерс с семьей отдыхал в Харрогите, Робинсон отправился в поход по Шотландии, у Харди был перелом шейки бедра, а Ньюлендз угодил в больницу с острым приступом аппендицита. Из этого следовало, что мистеру Маггинзу Лизердейлу придется управляться в лавочке одному. Из этого следовало, что инспектор Лизердейл – за шесть месяцев до выхода на пенсию, вот бедолага! – будет вкалывать за начальника отдела, заместителя начальника отдела и группу инспекторов, не получая за это ни на полпенни больше.

К этому можно было бы добавить угрозу гражданской войны в Ирландии и настоящую войну, готовую уже разразиться в Европе. Боши и русские вцепились друг другу в глотку, а лягушатники объявили мобилизацию, результатом чего явились официальные распоряжения немедленно сообщать о любой подозрительной активности, будь то беспорядки или демонстрации. Половина личного состава находилась в отпуске.

И вот вам убийство – первое в графстве за двадцать лет. Не какая-нибудь там пьяная драка в кабаке, переросшая в поножовщину. Не какая-то уличная ссора из-за женщины, куда там! Для бедняги Маггинза Лизердейла это было бы слишком примитивно. Нет, собственный сын старшего констебля убит в собственном доме старшего констебля, отчего Старик, разумеется, на две трети выведен из строя.

Как вам это понравится?!

Всемирный потоп, да и только!

На церкви Святого Георгия как раз зазвонили колокола, когда длинный автомобиль с урчанием ворвался в Бишопс-Уоллоп. Откинувшись на кожаные подушки, положив котелок на коленку, Лизердейл слушал этот звон со странным ощущением нереальности. Его вытащили из постели посреди ночи, и глаза теперь слипались сами собой. Стыд, да и только. Староват он для настоящего сыщика.

Несмотря на то что было еще рано, солнце уже пекло вовсю: погожий выходной, погожее лето. Война, убийство, безумие – а колокола Бишопс-Уоллоп звонят, как обычно. Они звонили так и много лет назад, когда Лизердейл еще мальчишкой проводил каникулы в деревне у деда с бабкой, в домике с высокой черепичной крышей и потолками, даже тогда казавшимися ему слишком низкими. Колокол-тенор в те дни немного фальшивил; фальшивил он и сейчас. Вполне возможно, так было и во времена Ричарда Львиное Сердце.

Колокола звонили даже тогда, когда машина пронеслась по Стернбриджскому мосту. Инспектор подумал, что бы сказал его дед на это чудо. Или его отец, если уж на то пошло. Разодетые в воскресные костюмы люди тянулись на утреннюю службу точно так же, как поколения их предков. Собаки облаяли нарушителя спокойствия и сочли свои старания вполне успешными – машина убыстрила ход и, миновав деревню, начала подъем на холм. По длинной, обсаженной березами и каштанами аллее они помчались со скоростью сорок миль в час.

Свод из летней листвы мелькал над головой; казалось, машина несется по зеленому туннелю. Всю свою жизнь инспектор ездил на работу на велосипеде, в форме. На велосипеде он слышал дроздов и дятлов, видел бабочек, порхавших в живых изгородях. Лизердейл попросил шофера опустить черный кожаный верх – ему хотелось хотя бы ощущать на лице ветер с ароматами клевера и тимофеевки. Август в Англии! Полускошенные луга были пусты. Пасшиеся в низинах лошади лениво отмахивались хвостами от мух. Куда бы он ни посмотрел, подернутый дымкой горизонт украшали шпили и башенки церквей. Когда-то он мог назвать их все по памяти, да и сейчас, возможно, смог бы – Святого Петра в Баттон-Бент, Святого Олбена в Крэнли. Романские, готические, ампирные. Вот уже тысячу лет каждый англичанин живет на расстоянии пешей прогулки от церкви.

Он вытащил из кармашка часы и тут же сообразил – колокола уже сказали ему время. Должно быть, Элси сейчас выходит из церкви Святого Уилфрида. Да, рано он сегодня начал работу.

Впрочем, эта поездка – пустая трата времени. Труп есть, убийца есть… Дело из разряда «открыл-закрыл». Возможно, мотивы убийства покажутся всяким умникам не слишком убедительными, но ему, полицейскому, хорошо знакома изнанка жизни. Такое могло случиться даже в маленькой сонной Грейфрайерз, где убежавшая лошадь становится темой разговоров на месяц. Такое случается, просто об этом редко говорят. Идея поездки в Фэллоу целиком принадлежала миссис Боджли, а Старик сейчас готов согласиться на все что угодно. Так что Лизердейлу дали покататься в «роллс-ройсе». Он зевнул.

Фэллоу? Ему приходилось несколько раз проезжать мимо ворот, правда, внутри он не бывал ни разу. Не его участок. Да и ведомство не его – какое он имеет отношение к учебным заведениям для юных джентльменов? Фабрика снобов. Иногда мальчики из Фэллоу показывались в Грейфрайерз – в выходные дни, с родителями, похожие друг на друга как две капли воды в строгой школьной форме, шляпах и галстуках. Даже голоса у них были одинаковые – безупречное произношение и манеры под стать китайскому мандарину.

Он уже успел поговорить о Фэллоу с полицейским врачом, но ответ был именно такой, как он и ожидал. Весьма уважаемая школа, сказал Уоткинс. Конечно, не Итон или Харроу. Во второй десятке, зато, возможно, лучшая во второй десятке. В тесных отношениях с министерством по делам колоний. Выпускает тех, кому предстоит управлять империей. Можно сказать, специализируется на этом. Выпускников Фэллоу можно встретить где угодно, в любой из колоний. На руководящих постах, разумеется. Бремя белого человека, пальма с пинией и прочая чушь.

Милейшая миссис Боджли и представить себе не могла, что мальчик из Фэллоу может превратиться в жестокого убийцу. Или ее столь же безупречный сын – в жертву.

Но Лизердейл мог. Стыдно! Очень, очень стыдно!

5

Небо уже начинало светлеть, когда труппа Тронга добралась наконец до храма. Они так и шли вереницей по росту. Процессию возглавляла монументальная фигура Тронга Импресарио, рядом с ним шествовала не менее живописная Амбрия. Последней плелась маленькая Элиэль Певица. Ветер все не стихал, швыряя по узкому ущелью улицы пригоршни снега.

Согнувшись под тяжестью мешка, Элиэль тащилась за Клипом и Олиммиар. Она терпеть не могла Наршвейл. Из всех стран, которые труппа обходила из года в год, эта была самая противная. В Наршвейле было холодно, и свинцовое небо, казалось, в любой момент готово разродиться снегопадом. В самом же Нарше на улицах постоянно воняло гарью. Нарсиане обогревали углем свои уродливые каменные дома с крышами из пластин черного сланца. От жителей города тоже воняло, наверное, потому, что они никогда не стирали свою одежду. Одежду из шерсти ламы не постираешь, она не просохнет до следующей зимы.

В особенности же она не любила храм и его богиню Оис, хотя таких вещей не произносят вслух. Возможно, и Амбрия чувствовала что-то похожее, поскольку всегда говорила Элиэль, чтобы та подождала снаружи. Если старая грымза считала, будто Элиэль не знает, что творится внутри, она глубоко заблуждалась. В деревеньках, где выступала труппа, всем иногда приходилось спать в одной комнате. Элиэль прекрасно знала, что бывает в темноте и под одеялом. Утиам и Гольфрен часто занимались этим, ведь они поженились меньше чем год назад. К’линпор Актер и Эльма тоже делали это, и Дольм Актер с Амой тоже, пусть и не так часто. Даже Тронг и Амбрия занимались этим иногда. Все притворялись, будто ничего не слышат, но стоило одной паре заняться этим, как она тут же распаляла остальных.

Все они были женаты и занимались этим, потому что им хотелось и, должно быть, нравилось заниматься этим. То, что происходило в храме Оис, – совсем другое дело. Тут были замешаны деньги, и хотя считалось, что это посвящается богине, никто из других известных Элиэль богов и богинь не требовал таких жертв. Ее часто интересовало, что думают по этому поводу сами жрицы. Она даже спросила Утиам как-то раз, не за этим ли их мужчины каждый год ходят в храм. Утиам возмутилась и ответила, что нет, разумеется. Тронг Импресарио никогда не позволит им этого, даже холостякам.

– Ты хочешь сказать, это нехорошо? – с самым невинным видом спросила Элиэль.

– Ну конечно, нет! – заявила Утиам: негоже обсуждать то, что угодно богам. Впрочем, она сильно покраснела и постаралась поскорее сменить тему разговора.

Идущие впереди Тронг и Амбрия свернули за угол. Они дождутся у дверей храма остальных, а потом Амбрия прикажет Элиэль остаться на улице. Право же, Элиэль не понимала, зачем ей тащиться всю дорогу туда и обратно с тяжелым мешком на спине. Она вовсе не собиралась ждать на улице, замерзая до смерти, – у нее были совсем другие планы!

Заметив, что Утиам с Дольмом продолжают разговаривать, не обращая на нее внимания, она юркнула в нишу и постаралась слиться со стеной.

Девочка задыхалась, и сердце ее колотилось часто-часто. Она еще не завтракала, но все же ощущала в желудке неприятную тяжесть. Ежегодная поездка на мамонтах через перевал Рилипасс всегда так действовала на нее. Перевал считался самым опасным: огромные глыбы льда и снега ежесекундно готовы были сорваться вниз. Порой даже осторожный мамонт мог поскользнуться и упасть в бездонную пропасть. В общем, те еще ощущения.

Все совершали приношение Оис, перед тем как отправиться через Рилипасс. Все, кроме нее, но, похоже, одна-единственная двенадцатилетняя девчонка не слишком-то интересовала богиню. Могущественная Оис понимала: сбрось она лавину на Элиэль – придется хоронить всех, кто едет с ней в одном паланкине. Элиэль решила сбежать и помолиться Тиону. Она знала одну совсем особую молитву.

Она рискнула заглянуть за угол, но Дольм с Утиам все топтались на улице. «Придется подождать. Хорошо еще, что мое убежище не на самом ветру», – подумала Элиэль и попыталась отогреть кончик носа, дыша на него.

Некоторые большие города имеют по нескольку храмов, но даже в дырах вроде Нарша найдется по крайней мере по часовне на каждого бога Пентатеона или хотя бы на одну из его аватар. Оис, стражница перевалов, была аватарой Эльтианы – Владычицы. В Нарше имелась часовня Кирб’ла, Шутника, а Шутник, как известно, – аватара Тиона, Юноши.

Странное дело, но угрюмые нарсиане из всех аватар Тиона выбрали именно эту. Странно, потому что у нарсиан с юмором обстояло хуже всего – а Элиэль было с кем сравнивать. Их труппа каждый год обходила семь вейлов. В последний раз они провели в Нарше две недели. Труппа три раза исполнила комедию и четыре – трагедию, а сборов не хватило даже на пропитание. Так, во всяком случае, сказала Амбрия. Мельники да пастухи, бурчала она, нет в мире больших скупердяев. У них, поди, и чувства юмора нет. Почему же они так превозносят Шутника?

Пиол Поэт сказал, что юмор – высшая форма искусства, ибо дарит людям радость и веселье. Должно быть, говоря это, он сам шутил.

Еще один взгляд из-за угла – путь свободен. Элиэль выскользнула из ниши и поспешила обратно той же дорогой, что пришла, стуча башмаками: клип-клоп, клип-клоп. С рассветом на улице показались первые горожане, все в вонючих шерстяных и меховых одеждах. Жалкие троглодиты! Тронг Импресарио бесподобно играл Трастоса, особенно в той сцене, где он умирает, но они сидели с каменными лицами. Надо же, ни хлопка!

В этом году Пиол в обеих пьесах написал реплики для Элиэль, хоть и совсем маленькие. В трагедии она играла посланца богов – пела за сценой, а в комедии – молодого герольда, одежды которого скрывали ее хромоту. И вот она играла в Нарше впервые в жизни, и ее встретили абсолютно равнодушно. Никто не вызывал ее на «бис», никто не рукоплескал стоя. В Лаппине она однажды завоевала аплодисменты; ее пению рукоплескали и раньше. Ничего, сегодня вечером она будет играть уже в Суссленде. В Суссвейле теплее и уютнее, и там не воняет угольной гарью. Суссиане будутрукоплескать ей.

Она свернула за угол. К счастью, святилища повсеместно – словно по закону – лепились друг к другу. Часовни ютились позади храма Владычицы, словно цыплята под крылышком у курицы. Одна посвященная Висеку – Отцу, одна – Карзону, Мужу, одна – Астине, Деве. Часовня Юноши располагалась последней в ряду. Что было в других домах, Элиэль не знала. Возможно, там жили жрецы.

Клип-клоп, клип-клоп…

Времени у нее немного. Все молитвы заучены заранее. Сначала она попросит бога, чтобы тот ждал ее на празднествах – на случай, если Оис обидится на них за что-то. Потом помолится за своих друзей. Пусть труппа выиграет драматический конкурс, Пиол Поэт – конкурс на лучшую пьесу, а все остальные получат призы исполнителям. Год, когда труппа Тронга не завоевывала по меньшей мере три розы, считался неудачным. Особо она будет молиться за Утиам, репетировавшую «Полемику Айронфеба» несколько месяцев и исполнявшую ее так, что у Элиэль до сих пор слезы на глаза наворачивались. Теперь Утиам замужем. Через год она потеряет форму, на руках у нее будет младенец – тут уж не до игры.

Клип-клоп… Девочка запыхалась и вспотела в плаще из шерсти ламы. Она чуть сбавила шаг. Если она будет задыхаться, она не сможет петь для бога.

И последняя молитва. Совсем короткая, маленькая такая просьба. Юноша – покровитель искусств, а значит, и покровитель актеров. А еще он бог красоты – вот почему уроды и калеки не допускаются на Празднества. И еще он бог исцеления. Каждый год на завершающей церемонии он творит по меньшей мере одно чудо, исцеляя какого-нибудь паломника. Так что ведь совсем не дерзостью будет попросить его выправить ногу Элиэль Певицы, чтобы в будущем она тоже могла участвовать в Празднествах и петь в его честь. Верно?

Вход в молельню находился под аркой, выкрашенной в желтый цвет. Поправив на спине мешок, Элиэль проковыляла внутрь.

Она никак не рассчитывала, что там окажется кто-то еще.

В небольшое квадратное помещение свет проникал через дверь и несколько высоко расположенных окон. Внутри находился только невысокий алтарь для приношений, два канделябра – Элиэль подозревала, что они вовсе не из чистого золота, – и большая лягушка, вырезанная из желтого камня. Девочка бывала здесь уже много раз. Ей казалось, что бог красоты мог бы претендовать и на помещение покрасивее. Хотя, с другой стороны, простота тоже по-своему красива… если кому-то нравится сараи. Лягушка была символом Юноши, ассоциирующимся с Кирб’лом – Шутником и с желтой луной, чье поведение так непохоже на поведение остальных лун. Так что с лягушкой все в порядке. Физиономия у нее была хитрая, и косые глазки немного раздражали Элиэль.

Человек, находившийся в молельне, раздражал ее значительно сильнее. Маленький сгорбленный человечек казался бы еще меньше, не будь на нем бесформенной меховой шубы. Он деловито подметал пол обглоданным веником, вздымая тучи пыли.

Увидев тень, он оглянулся. Из-под капюшона виднелось лицо с миллионом морщин. Глазки косили в разные стороны. Он, наверное, совсем старый, старше даже Пиола Поэта.

– Благословляю тебя, девица! – прошепелявил человечек, брызгая слюной.

– Я пришла помолиться богу! – только и нашлась что ответить Элиэль.

– И сделать приношение, надеюсь? Уж не принесла ли ты мне завтрак? – Он покосился на ее мешок.

К своему огорчению, Элиэль заметила, что из-под мехов виднеется желтая хламида. Значит, эта древняя кукла – местный жрец.

Девочка никогда его раньше не видела; помнится, ее всегда интересовало, кто прибирает молельню и уносит дневные приношения. Значит, она не может просто попросить его уйти. Но она не хотела, чтобы этот старый длинноносый жрец подслушивал ее молитвы. И уж вовсе не собиралась отдавать ему свою последнюю медную монетку.

Все же, раз она сюда пришла, лучше поскорее закончить с делами, чтобы вернуться ко входу в храм и ждать там остальных. А может, лучше встретиться с ними уже в месте посадки на мамонтов?

– Я хотела спеть для бога.

Старик вздохнул, продолжая беззубо улыбаться.

– Значит, я должен порадоваться твоему пению. Что ж, этот завтрак, конечно, легче вчерашнего, зато и запомнится надолго. Это, наверное, лучшее, что ты умеешь делать?

Его замечание уязвило Элиэль, как уязвило бы любого настоящего артиста. Он над ней потешается!

– Музыка – моя профессия!

Он удивленно прикусил губу и поставил веник в угол.

– Да будет твое приношение достойно бога! Как тебя зовут, дитя?

– Элиэль Певица.

– Как! – Старик повернулся с неожиданной прытью. Глаза его широко раскрылись, хотя на нее смотрел только один. – Так ты Элиэль? А где тогда Дочерь?

Девочка застыла от неожиданности.

– Какая еще дочерь?

Жрец шагнул к ней, лихорадочно потирая руки. Скрюченные пальцы побелели от холода.

– Дочерь Ирепит, конечно! Неужели ты ничего не знаешь о Пророчестве? Ты не понимаешь, что тебе грозит страшная опасность? В городе Жнец! Ты гораздо моложе, чем я ожидал! – Не прекращая возбужденно лопотать, он шлепал вслед за попятившейся к выходу Элиэль; его морщины собрались, словно от боли. – Смерть ищет тебя, чтобы разорвать Цепь! Кто следит за тобою, дитя? Отец? Родители?

У нее не было родителей, но она не собиралась докладывать это сумасшедшему старику, пугавшему ее Жнецами, опасностью, какими-то цепями, какими-то дочерьми Ирепит – кем бы они ни были. У него точно не все дома.

– Спасибо за предупреждение, – сказала она, стоя в дверях. – Я пойду и прослежу за этим.

Она повернулась и побежала. Клипклопклипклопклип…

6

Большая машина, мягко урча, въехала в ворота Фэллоу. Лизердейл без особого энтузиазма окинул взглядом заросшие плющом фасады зданий в готическом стиле, тенистые вязы, залитый солнцем центральный газон. Готика, конечно, смахивала на пышные особняки железнодорожных магнатов. Однако время уже наложило на фасады свой отпечаток. Очень скоро все это будет считаться настоящей стариной, даже по английским меркам. «Интересно, – подумал он, – во что обойдется послать сына учиться в место вроде этого – даже без круглогодичного содержания. Впрочем, раз ты задаешься таким вопросом, значит, уже не можешь себе этого позволить».

Если бы Элси подарила ему сына, мальчик пошел бы по стопам отца – прямиком в приходскую школу Грейфрайерз. Обучился бы читать, писать и считать и в четырнадцать покончил бы с учебой. Все это классическое образование с перспективой поступления в университет – не про нашего брата. Отсюда выходят офицеры, министры – люди, правящие империей. Высший свет начинается здесь, на фабрике снобов.

Машина плавно остановилась перед огромным парадным входом. Ни портика, ни высокого крыльца здесь не было, хотя архитектура здания и намекала на такую возможность. Утро стояло волшебно мирное: где-то ворковали голуби, да тихо пощелкивал и шипел, остывая, мотор.

– Тюдор-Хауз, сэр, – объявил шофер, открывая дверцу. Ну да, ему положено знать, ведь он довольно часто отвозил сюда молодого господина.

Лизердейл выбрался из «роллса».

– Полагаю, я не задержусь здесь больше чем на двадцать минут… во всяком случае, вы вполне успеете выпить чашечку чая, если хотите.

На профессионально бесстрастном лице появилось подобие вежливой улыбки:

– Ну что вы, сэр! Я подожду здесь.

Откуда-то выбежали человек восемь мальчиков и с любопытством обступили машину. Они разнились по росту от немногим более четырех футов до немногим менее шести, все в шляпах и взрослых костюмах – и ни одной руки в кармане. Они стояли на почтительном расстоянии, чтобы, не дай Бог, не коснуться машины и не навлечь на себя гнев водителя, и вполголоса обменивались репликами типа: «Ух ты! Развивает больше…» или «Движок не меньше тридцати лошадиных сил!»

Должно быть, у них родители в колониях и никого родных в Британии, вот им и приходится торчать здесь все летние каникулы. Боже правый, да сколько же стоит хотя бы одевать ребенка так? Будь это утро субботы, Лизердейл решил бы, что они собрались на церковный парад. Тут он заметил, что самый высокий мальчик – с востока, да и кожа остальных троих тоже отличалась разными оттенками шоколадного. Возможно, они и не христиане вовсе. Слегка опешив от такого предположения, он поднялся на крыльцо.

– Инспектор Лизердейл?

Говоривший стоял в дверях – бородатый мужчина с брюшком, изрядно напоминавший покойного короля Эдуарда.

«А как вы думаете, кто еще может испортить такое замечательное летнее воскресенье?»

– Мистер Джонс?

Джонс все смотрел мимо посетителя на машину в тысячу гиней. Возможно, его удивление и имело под собой некоторые основания. Полисмены не имеют обыкновения разъезжать этаким вот манером.

В прихожей, пышной, погруженной в полумрак зале, царила такая тишина, что казалось, будто она отдается эхом от стен. Здесь пахло кремом для обуви, мелом, тетрадями и промокашками. Мраморная лестница с чугунными перилами вела куда-то вверх. Лизердейла проводили в комнату, где стояли старомодные кресла и неистребимо пахло трубочным табаком. При том, что окна были открыты, воздух казался затхлым и мертвым. Со стен, зажатые книжными полками, смотрели портреты пожилых джентльменов; линолеум на полу истерся до опасных пределов.

– Это наша учительская, – пояснил Джонс, хотя в этом не было никакой нужды. – Разрешите предложить вам чаю, инспектор?

Лизердейл отказался от чая и выбрал кресло спинкой к окну. Оно оказалось удобнее, чем можно было ожидать; пожалуй, даже слишком удобное для человека, которому удалось поспать только два часа.

Джонс уселся напротив, предварительно убрав номер «Таймс», каковым помахал в воздухе, что, вероятно, означало крайнюю степень возмущения.

– Читали утренние новости? Эти прусские бандиты вторглись в Люксембург! И объявили войну России. Бельгия, Голландия, Швеция – все объявили мобилизацию. Бандиты!

– Плохо, – согласился Лизердейл.

– Кайзер просто маньяк! Неужели он не понимает, что у нас слова не расходятся с делом? Англия уже не первый год ясно дает понять, что в случае вторжения в Бельгию или Люксембург мы не останемся в стороне, разве не так? Неужели эти слепцы надеются, что мы не сдержим слова? Что на них не обрушится вся мощь Британской империи? – Он сердито хлопнул газетой по колену. – Гунн ведь даже не скрывает планов разбить Францию с Россией, а потом взяться за нас.

Лизердейл издал звук, долженствующий означать согласие. Сходство Джонса с покойным королем было прямо-таки поразительным, если не считать того, что Джонс носил пенсне, поблескивавшее в солнечных лучах. По давней привычке Лизердейл мысленно составил его описание: возраст – за пятьдесят, рост – пять футов восемь… нет, девять дюймов, вес – около четырнадцати стоунов^[7], одет аккуратно, волосы – каштановые, седеющие на висках, борода окладистая.

– Я хочу сказать, у нас просто не остается иного выбора, правда? – не унимался Джонс. – Если у него самая большая армия в мире и он ее все наращивает, а его соседи, глядя на это, начинают тревожиться и прикупают себе несколько лишних пушек, а немцы поднимают крик, что их окружают… – Он замолчал, словно потеряв нить рассуждения, и выпрямился, готовый выслушать посетителя. – Безумцы! – добавил он. – Гунны!

Джонс говорил с чисто оксбриджским произношением, в котором не осталось и следа от говора его предков, шахтеров из Уэльса, чуть растягивая гласные, отчего речь – намеренно или нет – приобретала оттенок надменности. Он был одет в коричневый твидовый костюм от Харриса, пару крепких ботинок и неожиданно старомодный галстук. Лизердейл решил, что галстук ему не нравится. Какую бы школу, университет или полк этот галстук ни олицетворял, в данный момент он красовался на ослепительно белом воротничке исключительно для того, чтобы произвести впечатление на него, Лизердейла.

– Я постараюсь не задерживать вас более, чем необходимо, мистер Джонс. – Он вытащил из кармана блокнот. – Мне нужна кое-какая информация общего характера. Если точнее, мне хотелось бы посмотреть личные дела двоих ваших мальчиков. Точнее, на сегодняшний день уже бывших ваших.

– Мне очень жаль, инспектор, но это совершенно невозможно, – серьезно ответил Джонс. Возможно, он просто забавлялся, водя сельского полисмена за нос. А может, он всего-навсего цыпленок, которого оставили стеречь ферму, боящийся шаг ступить, пока овчарки проводят выходной у моря?

– Речь идет не о краже яблок из чужого сада, мистер Джонс. – Уж не думает ли тот, что у Лизердейла нет лучшего занятия в воскресенье?

Наставник потеребил бороду кончиками пальцев.

– Я не сомневаюсь, что вас привело сюда серьезное дело. Я был бы рад помочь вам, инспектор, однако шкаф с личными делами заперт, и у меня нет ключей.

Ну конечно, для него теперь важнее всего поддержать репутацию школы. В нем за версту виден наставник – человек, которому приходится постоянно следить за своей речью. В этом он походил на священника. Одним словом, книга с пожелтелыми, обтрепанными страницами и истертой обложкой с облупившейся позолотой. Всегда можно сказать заранее, на какой странице откроется такая книга.

Джонс взялся за подлокотники, словно собирался подняться из кресла, завершая беседу.

– Жаль, что вы не упомянули документы, когда звонили сюда, инспектор. Я бы сберег ваше время, и вам бы не пришлось напрасно ехать сюда. Я объяснил бы вам, что наше начальство вернется не раньше, чем в четверг, и что со всеми серьезными делами следует обращаться к нему. Видите ли, я всего лишь, так сказать, in loco magistr^[8], так что не полномочен давать какие-либо объяснения. – Пенсне блеснуло.

Нет, это не свидетель, которого нужно водить, как десятифунтового лосося на пятифутовой леске. Какое там – обычный сторожевой пес, которого надо приструнить, чтобы знал свое место. Тогда он поможет, если только знает что-то. Присяжные ни за что не вынесут обвинительный приговор, если им не предоставить убедительные мотивы преступления. Джонс может пролить свет на мотив этого преступления. Кто нападал – убийца или жертва? А может, оба?

Лизердейл решил попробовать еще несколько капель меда, прежде чем добавить дегтя.

– С вашего позволения, ваше полное имя, сэр?

– Дэвид Джонс. Преподаватель французского.

Сколько сотен мальчиков научились говорить по-французски с этим произношением?

– Вы здесь уже… сколько лет?

– Десять… нет, одиннадцать. А до этого…

– Спасибо, это не обязательно, сэр. Мне просто хотелось знать, насколько хорошо вы знакомы с интересующими меня мальчиками.

Пенсне вновь блеснуло, и взгляд Джонса стал непроницаемым.

– Инспектор, я не уверен, что могу обсуждать кого-то из наших учеников без соответствующего разрешения администрации или по крайней мере не посоветовавшись с адвокатом.

Ну что ж, забавно!

– Ключи от шкафа с личными делами – у кого они?

– У ректора, разумеется. У доктора Гиббса.

– А запасной комплект? У вас имеется запасной комплект?

– Право, не знаю. Если и есть, мне неизвестно, где он.

– Мистер Джонс, дело не может ждать до четверга. Как мне связаться с ректором?

Джонс улыбнулся, сверкнув золотым зубом:

– Не думаю, что вам это удастся, инспектор. Он собирался на Крит – на раскопки. С ним четверо мальчиков из старшего класса, и еще двое догоняют их – во всяком случае, они собирались туда. Полагаю, доктор Гиббс и его спутники сейчас в Греции. И со сложившейся на континенте ситуацией, боюсь, их возвращение может занять больше времени, чем планировалось.

Лизердейл с минуту задумчиво смотрел на него.

– Скажите, согласно правилам, члены совета попечителей могут дать такое разрешение?

Джонс задумался.

– Полагаю, что могут, однако совет обыкновенно…

– Собственно, сэр, мы с вами работаем на одного человека. Генерал Боджли не только председатель вашего совета, но и мой старший констебль. Возможно, мне стоило привезти с собой записку от него, но мне показалось, что вы поможете и так.

– Помочь? Уверяю вас…

– Если быть точным, это его машина с шофером ждет меня на улице. Возможно, если мы дозвонимся к нему по телефону…

Сторожевой пес, виляя хвостом, ластился к ноге.

– Инспектор… э-э… Лизердейл, поверьте, я делаю все, что в моих силах! Я не знаю, где хранятся ключи. Я не знаю точно, где сейчас наш ректор. Я могу показать вам телеграмму от него, но она отправлена с какого-то полустанка в Австрии, так что, боюсь, она вам не поможет. Наш казначей отдыхает в Швейцарии. Если только у генерала Боджли нет запасного комплекта ключей – в чем я очень сомневаюсь, – я даже представить себе не могу, у кого они вообще могут быть. – Джонс в сильном волнении вцепился левой рукой в бороду.

– Разве у доктора Гиббса нет секретаря?

– Катается на лодке в Блэкпуле, кажется. Сейчас же август, инспектор, самый разгар каникул! Вся Англия отдыхает. Впрочем, если кто-то из Фэллоу попал в беду, я, разумеется, готов оказать следствию любую посильную помощь.

Вот так-то оно лучше. Лизердейл кивнул.

– Мне нужна информация о двоих ваших учениках, вот и все.

– Как их зовут?

– Один – Эдвард Джордж Экзетер.

Джонс застыл.

– Экзетер? О Боже! Надеюсь, вы не хотите сказать, что они попали в эту историю на Балканах?

– Насколько мне известно, сэр, к Балканам это не имеет ни малейшего отношения.

– Но ведь именно Экзетер и Смедли направлялись вдогонку доктору Гиббсу. Те двое, о которых я говорил.

– Им пришлось прервать поездку. Они вернулись домой из Парижа.

– Ну что ж, уже легче. Право же, легче! Я так беспокоился о них, и я… – Улыбка Джонса исчезла так же быстро, как появилась. – Вы хотите сказать, произошел несчастный случай?

– Нет, сэр.

На этот раз шок, поразивший Джонса, был действительно неподдельным.

– Экзетер попал в беду?

– Что вы можете сказать мне о нем, сэр?

Учитель глубоко вздохнул:

– Экзетер был одним из лучших выпускников этого года! Прекрасный во всех отношениях молодой человек! Он жил здесь, в Тюдор-Хауз! Я был его наставником, инспектор, так что хорошо его знаю. Экзетер, пожалуй, последний, кого я мог бы заподозрить в нарушении закона! Ведь дело в этом, правда? Вы имеете в виду, что им интересуется британская полиция?

– Боюсь, дело обстоит именно так.

В замешательстве Джонс вытащил из кармана льняной носовой платок и промокнул вспотевший лоб. Его расстройство и удивление казались искренними.

– Я хотел сказать, я надеюсь, с ним не случилось никакого несчастья?

– Пожалуй, преждевременно делать заключения, сэр. Против него пока не выдвинуто обвинений, но на сегодняшний день ситуация выглядит достаточно мрачно.

– Господи, спаси и помилуй! – Джонс откинулся на спинку кресла. – Экзетер? Я выдвинул его на аттестат с отличием, инспектор, и он полностью оправдал мои надежды. Я не мог бы дать высшей оценки никому – ни одному из моих мальчиков. Вы не просили… я хочу сказать, я вел записи о своих мальчиках из Тюдора. Я с радостью предоставлю их вам. – Он снова сделал попытку встать, хотя на сей раз значительно более энергично.

– Позже, сэр, я буду рад ознакомиться с ними. А пока я хотел бы услышать, что вам известно о нем. Характер, происхождение. В особенности – семья.

Джонс снова погрузился в кресло, вытирая лицо платком. Он помолчал, собираясь с мыслями, потом заговорил, не поднимая глаз:

– Лидерство, инспектор. Наш основной продукт – лидерство. Они попадают к нам совсем детьми. А выходят от нас молодыми людьми. Довольно невинными молодыми людьми, если мерить мировыми мерками. Но зато из того сплава, что позволит им служить империи. Часто паренек, окончив эту школу, через три или четыре года получает под свое начало территорию примерно в половину Англии: администратор, судья, солдат, инженер, сборщик налогов, блюститель порядка – все в одном лице. И не ради власти, не ради денег, но единственно из чувства долга!

Лизердейл ждал.

Джонс блеснул стеклами пенсне.

– Латынь, греческий и прочие науки сами по себе ничего не значат. В этом мире важно не то, что вы знаете, но то, что вы собой представляете! Esse non sapere^[9] – вот школьный девиз. Мы учим их чести, достоинству и искусству актера. Вот что они выносят отсюда. Не все, конечно, далеко не все. Но лучшие действительно овладевают этим в полной мере. Экзетера я причислил бы к лучшим. – Он упрямо посмотрел на полицейского.

Миссис Боджли говорила примерно то же самое.

– Конкретнее, пожалуйста.

Джонс убрал платок в карман.

– Эдвард Экзетер? Родился в Британской Восточной Африке, если не ошибаюсь, в девяносто шестом. Сюда попал, когда ему было около двенадцати лет. Вышел – формально – неделю назад. Прекрасный ученик, гордость школы. Похоже, этим летом у него будет шанс послужить родине.

Он сделал паузу. Лизердейл продолжал молча ждать – он чувствовал; еще немного, и что-то проявится.

– На долю Экзетера и так уже выпало достаточно трагических переживаний. Вы, наверное, помните о событиях в Ньягате?

– Смутно.

– Отец Экзетера был администратором округа. Они с женой оказались в числе убитых. Все произошло за несколько дней до того, как они собирались уехать в отпуск.

– Генерал упоминал об этом – вскользь. Впрочем, он… гм… не вдавался в подробности. – В общем-то это было мягко сказано.

Джонс поморщился:

– Вам стоит почитать официальное заключение. Все это дело – из тех бессмысленных кровопролитий, что, похоже, являются неизбежной платой за прогресс. Видите ли, меньше десяти лет назад весь этот район и на карту-то нанесен не был. Варварство продолжает тлеть под самой поверхностью. Враждебно настроенные воины из соседнего племени – меру или как их там, голод, браконьерство… резня и все сопутствующие ужасы и как результат – карательные меры. Одним словом, история движется вперед, оставив позади еще несколько могил. – Мистер Джонс тяжело вздохнул.

– Сколько Экзетеру тогда было лет, сэр?

– Шестнадцать.

– Он находился здесь, в Фэллоу? Как он это воспринял?

– Право же! А вы как думаете? Он был сражен, разумеется. Сообщение о трагедии пришло в выходной, и никто из Уайтхолла не дал себе труда известить его. Так что он узнал обо всем из газет утром в понедельник. Он не видел родителей четыре года и как раз надеялся повидаться с ними летом.

– Братья, сестры?

Джонс снова вздохнул:

– Никого. Он замечательно быстро справился с отчаянием. Сильный характер. Его оценки почти не понизились. А потом, когда худшее, казалось, было позади, опубликовали результаты расследования, и это снова разбередило раны.

– Будьте добры, сэр, повторите еще раз название местности. И точную дату – во всяком случае, настолько точную, насколько вы помните. – Лизердейл уже знал, что ему будет оказана вся возможная помощь. Он не получил никакого удовольствия – слишком легкой оказалась победа. – Каким образом, сэр?

– Я хотел сказать, разбередило раны Экзетеру. – Джонс осторожно снял пенсне и протер его носовым платком, потом, прищурив глаз, оценил результаты. – В самом кровопролитии нет вины его отца. Как я сказал, убийцы – обыкновенное сборище бандитов, зашедших на чужую территорию. Однако Экзетера резко критиковали за то, что он не держал для охраны своих учреждений гарнизона специально подготовленных туземцев. Юный Экзетер сказал бы вам – и я почти готов поддержать его точку зрения, – что его отца обвинили в том, что он слишком хорошо справлялся со своей работой. Если бы он оказался плохим администратором и правил с помощью угроз, ему бы требовалось защищать себя! Еще один парадокс, э? В общем, в свои молодые годы Экзетеру уже пришлось пережить такое, что не пожелаешь никому.

– А его опекун?

Джонс водрузил пенсне на нос и недоверчиво прищурился:

– Почему вы спрашиваете, сэр? Разве он не может сказать вам этого сам? Он что, пропал?

– Нет, сэр. – Лизердейл перелистал свой блокнот. – Сотрясение мозга, сложный перелом правой ноги и ряд менее серьезных ушибов. Когда я уезжал из больницы, он еще не пришел в сознание.

– Боже правый! – задохнулся Джонс. Некоторое время он молчал, собираясь с мыслями. – Опекуном является его дядя, преподобный Роланд Экзетер, глава миссионерского общества «Светоч».

Он назвал это имя так, словно преподобный доктор Экзетер был известен каждому, – и правда, Лизердейлу доводилось слышать о нем. Он умолчал о том, что уже имел со святым отцом телефонный разговор рано утром. Равно как и о том, что экономке преподобного Экзетера потребовалось довольно много времени, чтобы уговорить того хотя бы подойти к телефону. Да и подошел он в конце концов только для того, чтобы объяснить: его религиозные убеждения не позволяют ему путешествовать по воскресеньям – нет, ни в коем случае, даже чтобы навестить раненого племянника, обвиняемого к тому же в совершении убийства.

– Экзетер переписывался также с каким-то типом из министерства по делам колоний, – нахмурившись, сказал Джонс. – Уверен, у меня где-то записаны его имя и адрес. Мистер Олдкастл, если не ошибаюсь. Видите ли, в таких случаях правительство его величества принимает посильное участие.

– А другие родственники?

– Насколько мне известно, только кузина.

Лизердейл навострил уши, но виду не подал.

– Друзья семьи?

– Не слышал, чтобы он упоминал кого-либо.

– Мистер Джонс, вам ни о чем не говорит имя или прозвище «Джамбо»?

– Весьма распространенное прозвище, только и всего. У нас в четвертом классе учится Джамбо Литтл.

– Нет. Ладно. Расскажите мне о кузине.

– Мисс Алиса Прескотт. У меня, кажется, есть ее адрес.

– Насколько они близки?

Джонс изобразил понимающую улыбку:

– Два месяца назад Экзетер был у нее на дне рождения; ей исполнился двадцать один год. До достижения совершеннолетия она – как и он – находилась под опекой дяди – преподобного Экзетера. Я не видел юную леди несколько лет, но полагаю, что молодой человек пребывает в сильном смятении. Как к нему относится она, мне неизвестно. Он на три года моложе, и они в близком родстве.

– Я прослежу, чтобы ее оповестили о случившемся, сэр.

– Благодарю вас. Уверен, Экзетер будет весьма благодарен за это. Если она хоть отчасти такова, какой он ее считает, она откликнется.

Хороший школьный наставник – это не просто надзиратель. Акции Джинджера Джонса в глазах Лизердейла заметно повысились. Доверие и дружбу по меньшей мере одного из своих подопечных он завоевал, это точно.

– Расскажите мне о самом юноше, сэр.

– Крепкий… – Джонс задумался на мгновение. – Неплохой спортсмен, хотя и не выдающийся, если не считать крикета. Он один из лучших подающих, учившихся в последние годы в нашей школе. Немного склонен к одиночеству, особенно после трагедии, но, несмотря на это, его любили. Безупречно выполняет все, за что берется. Прирожденный лидер – младшие слушались его беспрекословно, а ведь он никогда не повышал голоса. Они на него только что не молились. Немного слабоват в математике – он просто не видел в ней особого смысла. Зато поразительные способности к языкам. Окончил школу с медалями по греческому и немецкому, да и по латыни был близок к этому. Чуть хуже французский, – помедлив, добавил он.

Ну да, именно такая информация будет наиболее убедительна в суде.

– Итак, он окончил школу. Не знаете ли вы, каковы его дальнейшие намерения?

Джонс не торопился с ответом.

– Насколько я знаю Экзетера, ему, как и всем остальным, не терпится надеть форму. Проучить гуннов как следует!

– А если бы мобилизацию не объявляли?

– Он собирался в Кембридж. Похоже, он давно уже сделал выбор в пользу двух или трех колледжей – на такие дела в семье деньги имеются.

– А дальше что? По отцовским стопам? Министерство по делам колоний?

Пауза.

– О нет. Современные языки.

Лизердейл сделал пометку в блокноте. Свидетель чего-то недоговаривает. Возможно, молодой Экзетер держит обиду на организацию, обвинившую его отца за то, что тот был слишком хорош для своей работы. Впрочем, вряд ли это имеет какое-либо отношение к убийству.

Мотив! Лизердейлу просто необходим был мотив. Что превратило образцового школьника в жестокого убийцу?

– А родственники с материнской стороны?

– Если и есть, самому Экзетеру о них ничего не известно. Его мать родом из Новой Зеландии.

– Но из европейцев?

Джонс снисходительно усмехнулся:

– Ищете ложку дегтя, инспектор? Не могу не признать, у него темные волосы, и загорает он почти дочерна, но его глаза! Голубые, как небо. Я бы сказал, этакие корнуолльские.

Почему-то это задело Лизердейла.

– Я не видел его глаз, – сказал он. – Они были закрыты. – Пожав плечами, он возобновил допрос. – А как у него с личной жизнью? Ничего такого на горизонте?

Казалось, преподаватель французского постарел с начала допроса на несколько лет. Покровительственный тон, отличавший его поначалу, давно уже исчез, но от этого вопроса на его щеках появился сердитый румянец.

– Я уже говорил вам, как высоко ценю Экзетера. Экзетер – молодой английский джентльмен.

– Будьте добры, мистер Джонс, отвечайте прямо.

Джонс фыркнул:

– У мальчиков в закрытой школе нет личной жизни. То, что может случиться во время каникул, – вне пределов моего зрения, но даже так я сомневаюсь, чтобы эти правила нарушались. В школах типа Фэллоу целомудрие блюдут тщательнее, чем в любом известном мне монастыре. Я, кажется, уже говорил вам, что мистер Экзетер неравнодушен к своей кузине.

Лизердейл нехотя записал ответ.

– Заранее прошу прощения за следующий вопрос, однако я обязан задать его. Как насчет «любви, что даже имени себя стыдится»?

– Нет! Любой намек на такое в Фэллоу – повод к немедленному исключению, будь то ученик или наставник! – Мгновение Джонс просто свирепо смотрел на него, потом перевел дух. – Конечно, это всегда потенциальная проблема в обществе, состоящем исключительно из мужчин. В некоторых школах, пусть даже примерных… нет, я совершенно уверен. Мы не наивны. Мы следим за этим. У нас вот уже много лет не было ни одного случая. Холодный душ и постоянная физическая нагрузка, инспектор!

– И Экзетер?..

– Абсолютно гарантированно.

Похоже, он говорит совершенно искренне. Возможно, он просто не настолько хорошо знает своих подопечных, как ему представляется. Единственным вразумительным мотивом в этом деле может быть порыв страсти. С минуту Лизердейл продолжал крутить в пальцах ручку, думая, что бы еще спросить об Экзетере. Уверенность наставника в этом мальчишке смущала его. Она мешала ему: на присяжных такое всегда производит впечатление.

Когда он поднял взгляд, Джонс устраивался в кресле поудобнее.

– А другой мальчик, интересующий вас, инспектор? Смедли, полагаю?

– Тимоти Фитцджон Боджли.

– Что?! – Подобного ужаса от Джонса вряд ли можно было бы ожидать, скажи ему даже, что его назначают обучать принца Уэльского ивриту. – Объясните, пожалуйста.

– На данный момент подробности дела засекречены, мистер Джонс. До воскресных газет информация не дошла, однако что-то наверняка просочится в завтрашние выпуски.

Наставник застонал:

– Ради всего святого, скажите мне! Это ужасно!

– С вашего позволения, сначала ваша оценка молодого Боджли. Он тоже проживал у вас в корпусе?

– Да. Они с Экзетером дружили в младших классах, и эта дружба продолжалась и дальше – пожалуй, со стороны Экзетера в меньшей степени, чем со стороны Боджли. Экзетер более, так сказать, самостоятелен. – Джонс снова протер пенсне, близоруко щурясь, будто вообще ничего не видит без него. – Боджли – мальчик болезненный. Его постоянно беспокоит астма. Из-за этого он не мог участвовать в играх… его прозвали Волынкой.

– Его отец – выпускник Итона. – Лизердейл умолчал о том, что изучал биографию начальника по принадлежавшему самому этому достойному джентльмену справочнику «Кто есть кто».

Джонс слабо улыбнулся непонятно чему. Потом вернул пенсне на место и, похоже, ожил.

– Вас интересует, почему он не отправил собственного сына туда? Из-за астмы. Фэллоу ближе к дому, чем Итон. Или вас интересует, почему председателем совета попечителей у нас не выпускник Фэллоу? Что ж, это вопрос политики… точнее, денег и политики, инспектор. И если вы хотите знать, не из лучшей ли семьи молодой Боджли по сравнению с большинством остальных наших мальчиков, ответ будет – да. В жилах Боджли течет голубая кровь. Его будущее в империи лежит где-то на уровне полномочного представителя, куда выше администратора округа, на которого мог бы рассчитывать Экзетер. Форин Оффис, дипломатический корпус – вот возможное поле его деятельности. Он несколько капризен и избалован, любит жалеть себя. Я могу представить, что некто старше, с более сильным характером мог бы сбить его с пути истинного – что я совершенно исключаю в отношении Экзетера. Однако в принципе он славный молодой человек, и я уверен, в чем бы вы ни подозревали этих двоих, ваша информация неверна.

Он сделал попытку улыбнуться, однако результат вышел довольно жалкий.

– Вот. Я был с вами совершенно откровенен, не так ли? Теперь, надеюсь, вы откроете мне, какая с ними случилась неприятность? Меньше чем неделю назад я смотрел на то, как мои юные друзья выходят в большой мир, лежавший, казалось, у их ног. Я еще просил Экзетера совершить приношение Посейдону – стакан ретсины от моего имени… И вот вы говорите мне, что он вернулся и его подозревают в чем-то недозволенном.

– Я мало что могу сообщить. – Лизердейл не закрывал свой блокнот. – Предыстория вам уже известна. Когда родители Смедли отозвали его обратно из Парижа, Экзетер вернулся с ним. Он обнаружил, что ему некуда деться, однако его и раньше приглашали в Грейфрайерз-Грейндж… Где он обыкновенно проводил каникулы, пока были живы его родители?

– Здесь, – тихо ответил Джонс. – Он постоянно жил в Фэллоу с двенадцати лет, за исключением редких случаев вроде летних лагерей, школьных экскурсий или визитов к друзьям. У нас учится много детей, родители которых служат за морем. В таких случаях другие родители часто заботятся о друзьях своих сыновей – ну, например, приглашают пожить на Рождество.

– И никогда – у дяди?

– Очень редко. Насколько мне показалось, их отношения более чем прохладны.

Лизердейл сделал пометку в блокноте.

– А мог он как старый ученик просто вернуться в Фэллоу?

Джонс не без досады покачал головой:

– Инспектор! Он же только что окончил школу! Неужели вы сами не помните, что эта веха означала в вашей жизни? Если альтернативой была гостеприимность друга… Ворон только-только вылетел из гнезда!

Любопытный момент, подумал про себя Лизердейл. Парень, должно быть, пребывал в возбужденном состоянии. А его дядьку, похоже, изрядно удивило, что он вернулся в Англию.

– Экзетер телеграфировал Боджли из Парижа и получил приглашение. Он прибыл вчера. – Рассказывая, инспектор продолжал внимательно наблюдать за Джонсом. – Я могу пересказать вам только официальное сообщение, переданное в прессу. Поместье генерала Боджли Грейфрайерз-Грейндж было разбужено сегодня вскоре полуночи шумом ссоры в кухонной пристройке. В кухне был обнаружен мистер Эдвард Джордж Экзетер, раненый и без сознания, и тело мистера Тимоти Фитцджона Боджли. Мы подозреваем умышленное убийство.

– Боже правый! – Краска сбежала с лица Джонса, превратив его в пергаментную маску. Он облизнул пересохшие губы – даже язык его, казалось, побледнел от волнения. – Мертв! Как?

– Характер повреждений не подлежит разглашению, сэр.

– Инспектор! Я знаю этих мальчиков уже много лет. Они мои друзья, мой труд, а до прошлой недели они были и моими подопечными!

Лизердейл решил верить ему. Возможно, это и неблагоразумно с его стороны, но в конце концов кто, как не он, ведет расследование. Он имеет право на ошибку.

– Надеюсь, это останется между нами, сэр? Мне не хотелось бы, чтобы это попало в лапы газетчикам.

Джонс облизнул губы.

– Могу я рассказать это доктору Гиббсу по его возвращении?

– Думаю, это не принесет особого вреда. Экзетер упал или был сброшен с лестницы. Он получил травмы, которые я вам уже перечислил. Боджли зарезан разделочным ножом.

Джонс несколько раз открыл и закрыл рот, прежде чем смог выдавить из себя хоть какой-то звук.

– И никого, кроме них двоих на кухне?

– Больше я ничего не могу вам сказать, сэр.

– Но ради всего святого, почему?..

– Мотив? Хороший вопрос. Что двоим молодым джентльменам делать на кухне в такое время суток? Поскольку погреб используется для хранения генеральских вин, можно предположить, что они отправились туда не за чашкой чая.

– Полагаю, такую шалость исключать не стоит, – хрипло согласился Джонс.

– Эта шалость быстро превратилась во что-то другое… – Лизердейл в надежде ждал, однако, если Джонс и пришел к желательному для него заключению, он этого не показал. Жаль. Лизердейлу хотелось знать, кто из двоих был зачинщиком, а кто сопротивлялся. Даже учитывая заметное превосходство Экзетера в росте и весе, единственное, чего он мог придерживаться – версии самозащиты. Это не избавит его от обвинения в убийстве, однако, если ему попадутся достаточно сердобольные присяжные, может подарить надежду на помилование.

Он закрыл блокнот. Дело из разряда «открыть-закрыть». Ему не удалось раскопать мотив, но, черт возьми, обвинение и не обязано представлять мотивы. На следующем же заседании прокурор объяснит присяжным, как Экзетер зарезал друга и, убегая с места преступления, свалился с лестницы.

Защита будет настаивать на невнятных показаниях о женских криках – пусть их, они не смогут объяснить исчезновение женщины сквозь запертую изнутри дверь. Пусть попробуют растолковать, каким это образом Боджли сбросил своего гостя в погреб, вонзив при этом разделочный нож себе в спину с такой силой, что пригвоздил себя к тиковой столешнице.

Присяжные удалятся на совещание, а потом судья, надев черную шапочку, приговорит Эдварда Джорджа Экзетера к повешению.

Внезапно Лизердейла одолело неодолимое желание зевнуть. Пора уезжать. Больше в Фэллоу он ничего не добьется – если он вообще чего-то добился здесь. Ему и так дана редкая возможность – расследовать убийство без раздражающей опеки. Все равно дело отнимут у него не далее как завтра. Ничего, когда Старик придет в себя, у него будет все необходимое для передачи в Скотленд-Ярд. Даже если Старик и не очухается, вернется Робинсон – если, конечно, не застрянет в отпускных пробках.

Где-то вдалеке зазвонил телефон.

– Скорее всего газетчики, – устало сказал он. – Мой вам совет – не говорите им вообще ничего. – Инспектор поднялся из кресла. – Вы не поищете те записи, о которых говорили, сэр?

Джонс не тронулся с места, глядя на посетителя так, словно его ударили. Когда он наконец заговорил, стало ясно, что он просто размышлял.

– Сын генерала убит в собственном доме. При этом генерал как старший констебль формально возглавляет расследование? Не в слишком ли сложном положении он оказался, инспектор?

– Совершенно с вами согласен, сэр. Полагаю, он обратится в Скотленд-ярд.

Конечно, обратится – когда придет в себя… или когда ему будет дозволено, ибо у Лизердейла имелось сильное подозрение, что почтенная миссис Боджли изрядно вмешивается в полицейские дела мужа.

– Министр внутренних дел может заинтересоваться этим делом. Я бы не удивился, – сухо проговорил Джонс. Его глаза снова сделались невидимыми за сверкающими стеклами пенсне. Как только Лизердейл ступит за порог, Дэвид Джонс бросится к телефону – разыскивать руководство.

– Не мое дело оспаривать приказы, сэр.

Они молча смотрели друг на друга.

– Вам не позавидуешь, инспектор, – мягко произнес преподаватель.

Лизердейл уловил нотку вызова: каста, все за одного.

– Ничего не поделаешь, долг, сэр.

Джонс почесал бороду.

– В обычное время нарушить воскресный отдых министра внутренних дел – святотатство, тем более по такому ничтожному поводу, как умышленное убийство. Но, боюсь, время сейчас необычное. Кабинет министров заседает почти непрерывно с начала кризиса. В выходной-то? В сезон банковских отпусков? С ума сойти! Историческое событие! Вам не приходило в голову, что стандартные процедуры в Уайтхолле могут занять некоторое время, а?

Лизердейл даже не думал об этом. Пусть чертовы лягушатники, боши и макаронники сами разбираются со своими делами на континенте. Он надеялся, что правительство его величества удержит страну в стороне от этого. Пусть они там хоть поубивают друг друга, ему все равно. Но он понял, что этот наглый учитель французского говорит дело. Если Боджли и дальше будет вести себя как идиот…

– Полагаю, вы совершенно правы, сэр. А теперь…

– Если бы у вас имелась информация о постороннем лице на месте преступления, вы бы не приехали сегодня сюда!

С чего это он так ухмыляется?

– Вы знакомы с историей со взломом у нас, инспектор?

– Со взломом? У вас, мистер Джонс?

– Взлом случился на Троицу – вот здесь, в Тюдор-Хауз. Любой преступник, пытающийся проникнуть в здание, где сотня юных глоток готова поднять такой галдеж, какой ему и не снился, страдает исключительной безрассудностью. Вам не кажется, инспектор? И потом, что у нас здесь красть? Початую пачку печенья?

Глаза Джонса возбужденно блестели сквозь стекла пенсне.

Лизердейл ощутил некоторую неловкость.

– Не вижу, какое это имеет отношение к нашему делу, сэр.

О взломе в Фэллоу в Грейфрайерз не сообщали – другой округ.

Джонс разочарованно улыбнулся.

– Возможно, никакого. И все же такое совпадение… Мне кажется… – Улыбка исчезла с его лица, словно его поразила новая мысль. С неожиданной легкостью он вскочил. – Инспектор, где сейчас Экзетер? – задыхаясь, спросил он.

– В больнице Альберта в Грейфрайерз.

– Под охраной, инспектор? Вы говорили, что ему не предъявлено официального обвинения, но вы, надеюсь, оставили кого-нибудь охранять его, да?

7

Продолжая про себя возмущаться – вот дурацкий старикашка! – Элиэль Певица, хромая, вышла из городских ворот. Как, с чего это ей должна грозить опасность? Почему ее должна искать Смерть?

Здесь, на открытом месте, ветер достигал прямо-таки сокрушительной силы. Лавина, а не ветер. Она посильнее нахлобучила шапку и постаралась не думать о лавинах. Низкое солнце освещало людскую суету. Торговцы ставили свои палатки, спустившиеся с Наршслоупа пастухи гнали на продажу стада лам. Вдалеке виднелисьснежные вершины Наршволла. Чуть ближе горы переходили в голые холмы, а совсем рядом зеленые склоны спускались к долине Наршфлэта. Вода в Наршуотере была цвета грязного молока, по которому плыли последние льдины.

От города реку отделял широкий грязный, почти полностью вытоптанный луг. Летом и осенью – пока открыты перевалы – здесь держали мамонтов. Сюда съезжались торговать пастухи и крестьяне. Почти все города проводят празднества или игры на таких лугах. Правда, Элиэль сильно сомневалась, что угрюмые жители Нарша увлекаются тем и другим сильнее, чем они увлекаются театром.

Вскоре она миновала рынок и увидела мамонтов, дюжину серо-бурых гор с бивнями. Их окружал низенький забор, который они с легкостью могли бы перешагнуть. Скорее всего забор предназначался для того, чтобы удерживать людей снаружи, а не мамонтов внутри. Мамонты больше и сильнее всех, и в их маленьких глазках светится ум. Когда она ковыляла между длинными цепочками людей, один из самцов задрал хобот и затрубил. Она решила счесть это приветствием.

Но толпа! Нет, толпы! Она никогда еще не видела, чтобы здесь собиралось столько народа. Все норовили протиснуться к шаткой лесенке, у подножия которой путешественники вносили плату, вслед за чем поднимались в паланкины. Она взволнованно окинула взглядом всю картину. Если все, кого она видит здесь, надеются уехать сегодня, им просто не хватит мест! Дюжина мамонтов, по десять… ну, двенадцать пассажиров на паланкин – это будет… будет… ну, все равно на всех, кто толпится на лугу, не хватит. И где труппа? Посадка еще не началась, значит, они еще не могли уехать, но где же они тогда?

Впрочем, не все пришли сюда ради мамонтов. Невдалеке отряд мужчин упражнялся с пиками, другой – занимался стрельбой из луков. Чуть дальше она заметила лагерь из трех-четырех палаток и маленький табун драконов. Ей показалось, что это Т’лин Драконоторговец. Т’лин был ее тайным другом. Он кочевал со своим табуном по всем вейлам, так что пути их пересекались часто, но в этом году она не видела его с зимы, когда они выступали в Юргленде. Обидно будет, если она не успеет переговорить с торговцем до отправления мамонтов, ведь ей есть что ему рассказать.

Первый мамонт подошел к лесенке принимать пассажиров. Старый погонщик у него на шее казался куклой, так высоко он сидел. Никого из труппы так и не было видно. Элиэль начала беспокоиться по-настоящему. Может, они ждут ее в храме? Или послали кого-то в гостиницу искать ее?

Семисотые Празднества Тиона привлекли больше народа, чем обычно. Люди вокруг нее прощались, утирая слезы, выкрикивали последние напутствия и предостережения. Необычно много было жрецов и монахов, разноцветные одеяния которых выглядывали из-под шерстяных плащей. Другую часть составляли купцы. Их сопровождали носильщики с добром. А некоторых – вооруженные охранники. Еще на Празднества направлялись атлеты – здоровые парни, выслушивающие последние наставления отцов, дядек или просто друзей. Кроме них Элиэль заметила обычных калек и слепцов, собиравшихся на Празднества в надежде на чудо. Остальные – мужчины и женщины – скорее всего были просто паломниками.

Она протискивалась сквозь толпу – мешок и хромота отчаянно мешали ей.

– Элиэль!

Облегченно вздохнув, она обернулась на голос. Это оказалась Утиам Флейтист – одна и без вещей. Утиам была дочерью Амбрии. Ей исполнилось восемнадцать, и она была самой красивой актрисой в труппе – и по внешности, и по голосу, и по осанке. Сейчас же она казалась холодной как лед, но от этого не менее прекрасной. Элиэль так обрадовалась ей!

– Балда маленькая! Где тебя носит?

– А… – ответила девочка. – Я ходила помолиться Кирб’лу. – Тут она сообразила, что так и не успела сделать это. – А где все? Что их задержало? Тут столько людей…

– А будет еще больше! Храм битком набит.

– Но Празднества начнутся в бедродень! – А ведь был уже коленодень! – Если мы не…

– Был плохой знак!

– Что?

Лицо Утиам оставалось мрачным. Она нагнулась к Элиэль и зашептала ей на ухо – толпа подступила слишком близко.

– Тронг Импресарио, как всегда, принес в дар богине белого петуха. И когда жрецы начали читать по его потрохам, они обнаружили, что у него нет печени.

Что за ерунда! Как это у петуха может не оказаться печени? Что за ужасное знамение! Надежды Элиэль перейти перевал сегодня вдруг померкли. Должно быть, богиня здорово обижена на что-то.

– И что теперь?

– Нам придется подождать, пока жрецы не разберутся с остальными, и принести жертву побольше.

При взгляде на лицо Утиам Элиэль пробрала холодная дрожь.

– Ты не хочешь сказать…

– О нет! По крайней мере надеюсь, что нет. – Впрочем, она явно не была уверена. – Жрецы предложили детеныша дракона.

Элиэль поперхнулась.

– Амбрию кондрашка хватит! – Детеныш дракона стоит больше, чем их труппа заработает за несколько недель. Да, день, похоже, выдался разорительный. Плохие времена для труппы означали пустой желудок.

– Но в конце концов, – улыбнулась Утиам, – они сошлись на альпаке.

Нет, с Амбрией все равно случится припадок. Даже альпака обойдется им в выручку за несколько вечеров, особенно если учесть прижимистость этих нарсиан.

– Возможно, нам не удастся уехать сегодня, – выпрямилась Утиам. – Я лучше вернусь в храм. – Подобная перспектива явно не слишком радовала ее.

– Мне тоже идти?

– Тебе не обязательно. Подожди лучше здесь – на всякий случай. Кажется, я видела Т’лина Драконоторговца.

– Кого? – переспросила Элиэль. Она надеялась, что дружба с Т’лином – ее секрет. Довольное выражение лица Утиам означало, что той все известно. Но Элиэль еще успеет к Т’лину. Сначала она может пошататься здесь. Тут она вспомнила предостережение сумасшедшего жреца насчет того, что ей грозит опасность.

– Утиам, Ирепит богиня чего? Кто такие дочери Ирепит?

Утиам казалась удивленной – что ж, было с чего.

– Есть такой монашеский орден – в Носоквейле, кажется. Они…

– В Ринувейле, – раздался скрипучий голос у нее за спиной. – Не в Носоквейле.

Элиэль сердито оглянулась.

– Подслушивать – грех!

Утиам с размаху залепила ей такую затрещину, что она пошатнулась. Это было несправедливо – она ведь всего-навсего повторила то, что столько раз говорила ей Амбрия.

Говорившая оказалась монахиней в просторной шерстяной хламиде с отделкой из грубой кожи. Трудно сказать, какого роста она была когда-то – теперь она так сгорбилась, что казалась чуть ли не ниже Элиэль. На морщинистом лице выделялся длинный тонкий нос – красный нос с блестящей каплей на конце. Щеки же были старчески желтые, хотя мороз окрасил их неким подобием румянца. Волосы и шею скрывал платок – некогда синий, как и ее хламида, но теперь выцветший и вытертый. Да и глаза, смотревшие на Элиэль, казались того же вылинявшего серого цвета; они заметно слезились на ледяном ветру.

– Простите ее, святая госпожа, – сказала Утиам. – Она у нас непутевое отродье. – Она тряхнула Элиэль за плечо. – Проси прощения!

– Ошибки молодости прощаются легко! – пробормотала женщина. Она не сводила своих выцветших, слезящихся глаз с лица Элиэль, все еще стоявшей с пылающими ушами. – Сказано в Синем Писании, в «Книге Элайет»: «Время – возмездие богов». Не потому ли молодым, чья жизнь столь беспечна, так не терпится, чтобы дни шли быстрее, а старики, утратившие способность радоваться, дорожат каждым мгновением? – Она сощурилась, очевидно, ожидая ответа.

На боку у нее, почти касаясь острием земли, висел обнаженный меч.

– М-мать? – пробормотала Элиэль, с опаской косясь на это совершенно неуместное здесь оружие.

– Сестра, – поправила ее монахиня. – Сестра Ан. – Ее губы были почти такие же бледно-серые, как и глаза, и все же казалось, будто холод не беспокоит ее. Она перевела взгляд на Утиам. – Разве не удивительно, что столько людей взбудоражено пророчеством?

– Пророчеством, сестра? – переспросила Утиам.

Меч был самый что ни есть настоящий – блестящее лезвие без единого пятнышка ржавчины. Только теперь Элиэль обратила внимание на правую руку женщины, покоившуюся на эфесе. Рука тоже была серой, а пальцы – такие скрюченные, что сестра вряд ли смогла бы ухватить ими рукоять как следует. Одного взгляда на дрожащую старуху было достаточно, чтобы замерзнуть самому.

Синий цвет – цвет Астины, Девы, богини множества самых разных вещей от справедливости до солдат с атлетами. Может, этим и объясняется то, что ее жрица носит меч? Хотя если подумать, с чего это Астине быть богиней солдат, когда богом войны является Карзон, мужчина? И при чем здесь атлеты? О них должен был бы заботиться Юноша – слышал ли, кто-нибудь когда-нибудь об атлете-женщине? Нет, миру стоило бы быть немного логичнее, а эта вооруженная старуха только запутывала все еще сильнее.

– Семисотые Празднества! – Сестра Ан вдруг улыбнулась, показав несколько желтых обломков – все, что осталось у нее от зубов. – Великие чудеса предсказаны. Благодарение богу! Но не пора ли Нам поспешить к этому славному юноше, что продает билеты?

Улыбка старухи показалась Элиэль отвратительной. Ее выговор был незнакомым, но скорее всего это из-за зубов – точнее, их отсутствия.

Утиам рассматривала монахиню с забавной опаской.

– Мы ждем, пока нас догонят друзья, сестра. Да благословит твой путь Владычица.

– Ах, – вздохнула старуха. – Лучше уж попроси, чтобы Дева даровала тебе благополучное возвращение. – Бормоча что-то себе под нос, она побрела прочь, опираясь на свою клюку, чуть не чиркая кончиком меча по грязной траве. Толпа расступалась, чтобы пропустить ее, – что ж, вполне естественно.

– Не уходи слишком далеко, – велела Утиам. – И не нарывайся на неприятности. – Она повернулась и тоже поспешила сквозь толпу.

Элиэль решила, что теперь ничто не мешает ей повидаться с Т’лином Драконоторговцем.

8

С дюжину городских ребятишек ошивалось вокруг драконов, и двоим мужчинам приходилось то и дело отгонять их гортанными окриками уроженцев Фиона. Сам Т’лин стоял у палаток, беседуя с двумя другими помощниками.

Драконоторговец был крупным мужчиной с огромной рыжей бородой и обветренным лицом. К поясу его крепился меч. Одевался Т’лин по обыкновению ярко. В Наршвейле он, как и все, носил шубу из меха ламы, но башмаки его были синие, чулки – желтые, а торчавшие из-под красной куртки ножны – зеленые. Голову Т’лин обвязывал черным тюрбаном. Ясное дело, под всем этим он наверняка носил что-то белое. Никто из богов Пентатеона не мог обидеться на Т’лина за неуважение к своему цвету. Он казался таким же огромным, как его драконы.

Когда Элиэль приблизилась, глаза торговца равнодушно скользнули по ней. Он ничем не выдал, что узнал ее, однако почти сразу же прекратил разговор, повернулся и зашагал в табун, на ходу доставая из кармана платок. Довольная, что застала его свободным от работы, Элиэль обошла табун с другой стороны.

Только несколько огромных блестящих рептилий стояли, пощипывая сено и довольно похлопывая складками жабо. Большинство драконов лежали, флегматично пережевывая жвачку. Длинные чешуйчатые шеи вздымались к небу, как пальмы. Элиэль заметила мелькнувший за драконьими спинами черный тюрбан и поспешила в том направлении.

Она любила драконов. Собственно, так она и познакомилась с Т’лином – когда прогуливалась у его табуна. Иногда у него было всего пять или шесть зверей, иногда – сорок, а то и больше. Сегодня ей показалось, что драконов пятнадцать – двадцать, значит, он может и продавать, и покупать. Когда Элиэль была помладше, она тешила себя мечтами о том, как выйдет замуж за Т’лина и все свое время будет проводить с драконами. Они такие страшные на вид и такие нежные на самом деле! От них хорошо пахнет, и они переговариваются такими забавными урчащими звуками. Проходя между драконами, она касалась кончиками пальцев сверкающей чешуи. Из-под низких бровей на девочку смотрели зеленые, как изумруды в пещерах, глаза. В темноте драконьи глаза и впрямь светятся.

Она нашла Звездного Луча – дракона, на котором ездил сам Т’лин, – и задержалась поприветствовать его. Абсолютно черных драконов не бывает, но Звездный Луч имел окраску, называемую поздними сумерками. Свою кличку он получил за игру света на чешуе. Он и впрямь напоминал звездное небо. Два длинных кожных отростка на шее были длиннее, чем у любого другого известного ей дракона, и казались маленькими крылышками. Он изогнул шею – понюхать Элиэль и негромко заурчал, обдав ее ароматом свежего сена. Ей было приятно думать, что он узнал ее, хотя, возможно, это ей только казалось.

Т’лин стоял рядом с пяти– или шестилетним драконом цвета «осбийского сланца» – голубовато-серого. Его еще ни разу не навьючивали: длинный ряд костяных пластин на спине оставался пока целым. Зверь тихо, довольно урчал – Т’лин деловито протирал ему чешую платком. Потом он пригнулся, словно затем, чтобы посмотреть на когти, и улыбнулся Элиэль, раздвинув бороду. Даже так его лицо находилось почти на одном уровне с ее. Здесь, между «осбийским сланцем» и снежно-голубой самкой, им никто не мешал, да и от ветра их заслоняли драконы.

– Ну и как поживает возлюбленная Тиона, Подруг Богов, великая певица?

– Она живет хорошо, спасибо, – вежливо ответила Элиэль.

Несмотря на ранний час, Т’лин казался необычно усталым. Возможно, ему пришлось ехать верхом всю ночь. Она заметила в его левом ухе маленькое золотое колечко и подумала, что не видела его раньше. Как странно! И почему только в одном ухе?

– Как ваше ремесло изображения богов на подмостках? – спросил Драконоторговец.

– Неважно, во всяком случае, в Нарше. Ничего, сегодня вечером мы встретим прием получше. Жители Суссии любят искусство. Если богам будет угодно, – добавила она на всякий случай.

Т’лин громко фыркнул. Такая уж у него была привычка; Элиэль подозревала, что он заразился этим, слушая своих драконов.

– Так тебе не нравятся достойные, солидные бюргеры Нарша? Предпочитаешь сумасшедших голодранцев из Суссленда? – Т’лин сокрушенно покачал своей огромной головой. – Они рождаются уже тронутыми, а потом совсем сходят с ума.

Элиэль задумалась в поисках достойного ответа.

– Нарсиане так скупы, что даже своим насморком тебя не заразят – пожадничают. – Собственно, эту реплику она приготовила заранее, и она казалась ей вполне удачной.

В зеленых глазах Т’лина мигнул хитрый огонек.

– Да суссиане не отличат достойного собрания от пьяной потасовки!

– А как процветает достойное ремесло драконокрада? – перешла в наступление Элиэль.

Т’лин закрыл лицо руками и застонал:

– Боги не дадут мне соврать, этот ребенок меня с кем-то путает! Никогда еще не пересекал горных перевалов торговец честнее!

Это замечание напомнило ей о возникших у труппы проблемах. Охота беззаботно болтать пропала.

– У меня есть для тебя кое-какие новости.

Кустистые рыжие брови Т’лина хмуро сдвинулись:

– Я жду их с нетерпением. Воистину ты бесценный источник информации, а информация – единственное, что помогает бедному, но честному человеку в житейских невзгодах.

Т’лин, конечно, шутил, но от взгляда его быстрых зеленых глаз не скрылась ее озабоченность. Вполне возможно, очень немногое из того, что рассказывала Элиэль, являлось для него действительно новостью. Порой труппе случалось играть в богатых домах, иногда даже в домах правителей, и там она могла услышать или заметить что-то такое, что он не мог бы узнать ни от кого другого. Все остальное являлось пустыми слухами. Но торговца интересовало все: болтовня на рынке или форуме, цены на съестное, жизнь богатеев, жалобы бедноты, воля богов, урожай, дороги…

«Когда я покупаю дракона, – сказал как-то раз Т’лин, – я не просто смотрю на его когти. Я рассматриваю каждую чешуйку, каждый зуб. Я заглядываю ему в глаза и в уши. Иногда какая-то мелочь может рассказать мне о важном, особенно вместе с другими мелочами, верно? Например, молодой дракон со спиленной уже вьючной пластиной. Но когти у него еще не сточены, а чешуя не стерлась от подпруги – знаешь ли ты, что это означает, о ипостась Астины? Ну конечно же, это означает, что ему до сих пор почти не приходилось работать, верно? Выходит, ему просто везло, да? А возможно, с ним что-то не так. Скажем, дурной характер. Так вот, когда я приезжаю в новый вейл торговать, я не могу просто взять и спросить, какие у них тут цены на драконов, – мне никто не скажет. То есть сказать-то, конечно, скажет, да только соврет. Я во всяком случае, не поверю. Нет, на новом месте я смотрю на все – абсолютно на все! И посмотрев, решаю, сколько здесь должны стоить драконы и что мне выгоднее – покупать или продавать».

Потом он торжествующе улыбнулся и взлохматил свою медную бороду. А она так и не поняла до конца, говорил он серьезно или так, язык чесал.

Когда Элиэль Певица рассказывала новости Т’лину Драконоторговцу, она выкладывала ему все, что могла вспомнить. Он никогда не говорил ей, что слышал об этом раньше или что ему что-то неинтересно. Под конец он выуживал из всего вороха одну-две новости, но Элиэль никогда не знала заранее какие именно. И действительно ли они интересовали его больше, чем другие. Вполне возможно, он просто вел себя как хороший торговец. Если его лицо и меняло выражение, рыжая борода это скрывала.

А потом Элиэль получала вознаграждение. Когда она была младше, наградой служила поездка на драконе, теперь же Т’лин давал ей деньги – порой несколько медяков, а однажды целую джоалийскую серебряную звезду. Иногда – редко – он хвалил ее за хороший рассказ или говорил, что ей стоило обратить больше внимания на то или это.

Постепенно Элиэль научилась замечать То, Что Может Интересовать Т’лина, – она училась запоминать это и раскладывать должным образом в своей голове. Впрочем, актеры вообще отличаются хорошей памятью.

Она набрала в легкие побольше воздуха и начала с наводнения в Мапленде. Потом описала волнения в Лаппине, где погибло шесть человек и сожгли два дома. Потом вспомнила о необычном числе монахов и жрецов на Фандорпасском перевале – всех цветов: белых, красных, синих, желтых, зеленых – и сколько их ждет здесь очереди на мамонта… хотя он, наверное, и сам это заметил. Еще она рассказала про магистрата здесь, в Нарше, – тот умер, и в следующий головадень соберется совет выбирать ему замену. Это напомнило ей…

– Мне сказали, что в городе Жнец!

Снежно-голубая самка оглушительно рыгнула и, повернув голову на длинной шее, с осуждением посмотрела на Элиэль, словно это она, а не дракониха произвела не совсем приличный звук.

– И еще в городе пруд-пруди таргианцев, – гордо закончила свой рассказ девочка. – Я слышала, как они говорят. Они пытались исказить свою речь, но мы – люди театра – хорошо разбираемся в произношении. Два синих монаха приходили на спектакль позавчера, и три хорошо одетые женщины вчера. Я слышала двоих молодых людей у булочника. Один – толстый – нездешний, а другой – местный купец с женой. Я их еще раньше видела. Я подслушала белого жреца на улице. Они все старались говорить с джоалийским произношением, но я точно знаю: они все из Таргии. Ну, откуда-то из Таргдома. – Она чуть-чуть подумала. – Это все.

На протяжении всего рассказа Т’лин только смотрел на нее, неподвижный, как статуя. Должно быть, Элиэль не единственный его информатор в Нарше. Она часто видела, как он разговаривает с людьми, которые никак не могли быть покупателями: с детьми, с нищими, со жрецами. По большей части все они жили здесь; возможно, одна только Элиэль странствовала, как и он сам. Раз или два Т’лин говорил ей об этом. Местные много знают, говорил он, но путешественники, бывающие здесь изредка, лучше видят перемены.

Он молча достал платок и начал протирать чешую сланцевого дракона. Чудище заурчало. Урчание дракона – довольно-таки устрашающий утробный звук, словно мухи жужжат в жестяной коробке.

– Люди умирают каждый день, – сказал Т’лин. – Далеко не всякая внезапная смерть – дело рук Жнеца.

– Но ведь случается все-таки!

– И не все таргианцы шпионы.

– Тогда с какой стати они старались изменить произношение?

Т’лин пожал плечами.

– Из-за чего случились беспорядки в Лаппинвейле?

– Последователи Д’мит’рия Карзона напали на дом, в котором, по их словам, собирались те, кто поклоняется Предвечному. Дом сожгли, и при этом погибло шесть человек. Никто не был наказан. – Это должно заинтересовать Т’лина. Таргианцы обычно строго карают за нарушение законов в землях, которыми правят. Правда, сам Таргленд, говорят, то еще гнездо смутьянов.

– В Лаппине есть храм Зоана, бога истины, ипостаси Висека, Предвечного, главного божества, – сказал Т’лин, немного помолчав. – Тогда зачем белым понадобилось молиться ему в доме, а не в храме? И какое до этого дело последователям Карзона?

– Так я слышала.

Он задумчиво почесал бороду.

– Ты уверена, что они поклонялись Прародителю? Повтори именно те слова, что ты слышала.

Интересно, до сих пор Т’лин Драконоторговец никогда не признавался, что рассказанное Элиэль – для него новость. Это взволновало ее, и она прикинула, сколько он ей заплатит на этот раз. Девочка зажмурилась, изо всех сил напрягая память. Потом снова посмотрела на него.

– Единый?

– Ты уверена?

– Не совсем, – призналась она. Глаза Т’лина превратились в пару холодных зеленых камней.

– Что ты знаешь о Едином?

– Ну… обычно так говорят о Висеке, Прародителе, Первоисточнике. Или о его аватарах, например, о Зоане.

– Благословенны аватары Висека, Отца и Матери богов, да святится имя его. Ты сказала «обычно»? А кто еще Единый?

– Ну… а… – Теология вся такая запутанная, и Т’лин вроде никогда раньше не проявлял к ней интереса. Странно.

Он продолжал протирать драконью чешую, храня молчание до тех пор, пока Элиэль не начала беспокойно ерзать.

– Есть еще бог, имя которого никогда не упоминается, – сказал он наконец. – Его называют Единым и Неделимым Истинным Богом.

– Висек.

Драконоторговец покачал головой.

– Прародителя никогда не называли Единым, пока не появился этот, другой. Другие боги не принимают Единого. Полагаю, у него были последователи в Лаппине. Судя по тому, что ты рассказала, их теперь стало меньше. Действительно, там не было ни храма его, ни часовни.

Элиэль кивнула, несколько опешив от столь неожиданного интереса к богам. Впрочем, возможно, этот интерес был и праздным, поскольку Т’лин внезапно сменил тему.

– Опиши этих чужаков из Тарга! Так, чтобы я узнал их при встрече. Никого с уродливыми ушами?

– Конечно, нет! Какой из него шпион? Но вот тот толстяк, которого я видела с местными… местный – Гаспак Жестянщик. Он надеется, что у него есть шанс сделаться новым магистратом, и если он поддержит джоалийцев, а не таргианцев…

Т’лин усмехнулся и выпрямился.

– Ты никогда не слышала про крестьянина, который купил леопарда, чтобы тот охранял его кур от лис?

– Нет, – озадаченно призналась Элиэль.

– Джоалийцы – это лисы.

– Ага! А таргианцы – леопарды?

Драконоторговец рассмеялся и порылся в кармане.

– Воистину ты кладезь полезных сведений, о возлюбленная Тиона. Держи!

Она протянула руки, и он, не считая, высыпал в них пригоршню серебра. Она чуть не поперхнулась от свалившегося на нее богатства.

– Отлично сработано, о Владычица Мира, – сказал Т’лин. – Передай от меня привет Суссу.

– Если мы только туда попадем… Т’лин! Драконы ведь могут переходить горы?

– Да, – осторожно сказал он.

– Тогда, раз все мамонты в этом году заняты, а нам надо попасть туда больше, чем… ну, скажем, купцу там или жрецу, – я хочу сказать, наше искусство ведь так важно! Я только думала… – Она осеклась, заметив в его глазах огонек.

– Ну да, я могу посадить тебя и твоих друзей на своих драконов и поработать перевозчиком, но только это будет в первый и последний раз. Известно ли тебе, кто хозяин этих мамонтов, о ипостась Астины? – Он оскалился. – Храм Оис! И жрецы не терпят конкуренции. Они могут вообще лишить меня торговой лицензии.

– Ох…

– Вот именно. Так что ты уж играй себе! Удачи тебе на Празднестве!

Ну как он может быть таким бестактным? Он что, правил не знает?

– Я не уверена, что уже достигла тех высот в искусстве, чтобы участвовать.

Т’лин пожал плечами:

– Ну, тогда удачи тебе в Суссленде, как бы там ни было.

9

Элиэль спешила по раскисшему лугу обратно к мамонтам. Лямки мешка больно резали плечи даже сквозь толстую шерстяную одежду. Сквиш-скваш, сквиш-скваш… Бедро болело, в бок впивался грубый шов рубахи.

Еще издали она увидела, что цепочка мамонтов потянулась в сторону далеких гор – первые уже переходили вброд реку. У лестницы стоял последний мамонт – он задрал хобот и затрубил, возможно, призывая остальных подождать его. Посадка шла бойко. Труппе ни за что не успеть совершить в храме еще одно жертвоприношение. Утиам Флейтист знала, куда пошла Элиэль. Они бы не уехали без нее. Еще одна ночь в этом жалком, промерзшем Нарше!

Элиэль добралась до толпы, сгрудившейся у лестницы. Труппы не было и в помине. Она начала протискиваться через толпу, не обращая внимания на сердитые замечания.

Она не видела продавца билетов, но слышала голоса отчаянно торговавшихся за места в паланкине. Даже если тех денег, что дал ей Т’лин, и хватило бы на билет – что сомнительно, ибо, судя по голосам, цена уже измерялась золотом, – она не могла уехать одна, не предупредив остальных. Конечно, с их стороны разумнее было бы послать ее вперед – Гэртол Костюмер уже два дня как находится там, в Филоби, устраивая все для сегодняшнего вечернего представления. Он не будет знать, что с ними случилось. Сорванный спектакль – разочарование богатых зрителей, а значит, очередная потеря денег. Что за день такой невезучий выдался!

И до начала Празднества остается всего три дня! Пропустить Празднества – более страшной трагедии Элиэль не могла и вообразить.

Нет, в голову ей пришла мысль о еще более ужасном несчастье. Оис ведь богиня всех перевалов. Что, если она не сменит гнев на милость и труппа застрянет в этом ужасном Наршвейле навсегда? Даже Фандорпасский перевал может оказаться опасным.

Что-то сильно толкнуло ее в спину.

– Дитя! – раздался резкий голос.

Она повернулась и оказалась лицом к лицу с древней синей монахиней. Так вот чья клюка упиралась ей в спину.

– Тебя зовут Элиэль?

– Да. У тебя какое-нибудь известие для меня?

– О нет! – Длинный нос сестры Ан казался еще краснее, чем прежде, а выцветшие глаза слезились еще сильнее. – Но это объясняет, почему мы все время сталкиваемся с тобой.

– Ты не знаешь, мои друзья не уехали?

– Друзья? – Монахиня печально покачала головой. – Твои друзья к делу не относятся, дитя мое. Ты единственная, о ком говорится.

Неожиданно по толпе прошло движение, словно ветер разметал листву. Двое мужчин перед Элиэль попятились так резко, что чуть не сбили ее с ног. Она пошатнулась, с трудом сохранив равновесие, и обнаружила, что они с синей монахиней остались одни посреди внезапно опустевшего пространства. Продавец билетов удивленно озирался вокруг. Это был мясистый краснорожий парень. На его пухлом лице обозначилось забавное недоумение.

– Ну что ж, это кстати, – пробормотала сестра Ан едва слышно. – Пошли, дитя мое. – Она опустила на плечо Элиэль скрюченную руку и толкнула ее вперед с неожиданной силой.

– Я не могу уезжать без друзей, – запротестовала Элиэль.

– Но важна только ты! – сердито буркнула монахиня. – Разве не написано: «Элиэль станет первым искушением»?

– Написано? – Тот сумасшедший старый жрец бормотал что-то насчет пророчества. – Где написано? Что написано?

– Если ты не знаешь, возможно, так предназначено, чтобы ты не знала. Пошли!

Она толкнула сильнее. Осторожно глядя под ноги, чтобы не порезаться о меч старухи, Элиэль, сама того не желая, все ближе подходила к продавцу билетов. И тут он издал вопль ужаса.

К лестнице приближался человек – скорее всего мужчина, но возможно, и очень рослая женщина. На нем была тяжелая, похожая на монашескую хламида, а голову он опустил так низко, что капюшон полностью скрывал лицо. Он был черный, с головы до ног черный. Даже веревка, которой он подпоясывался, была черная. Рука, протянувшая продавцу билетов монету, – и та была в черной перчатке.

Продавец уронил свою сумку и отпрянул, врезавшись спиной в ногу мамонта. Он сделал попытку заговорить, но не смог выдавить ни звука. Он выпучил глаза; лицо его побледнело. Сам Тронг Импресарио не смог бы изобразить ужас более убедительно.

Незнакомец в черном снова попытался предложить плату за проезд, и снова продавец отверг ее, продолжая пятиться. Пожав плечами, черный монах повернулся к ступенькам и медленно поднялся на паланкин. Погонщик в ужасе оглянулся на него и чуть не выронил жезл.

Толпа бесшумно рассасывалась, многие спасались бегством.

– Воистину боги вознаграждают тех, кто имеет веру, – провозгласила синяя монахиня. – Пошли, милая, посмотрим, сколько стоит место теперь.

Она покрепче оперлась на свою клюку и шагнула вперед, но опоздала: продавец билетов нырнул под брюхо мамонта и устремился прочь с такой скоростью, будто сам Зэц гнался за ним.

– Подожди! – крикнула монахиня, но ветер унес ее крик. Черный монах занял свое место на скамейке. Девять мест в паланкине остались свободными. Лестница тоже была пуста.

– Теперь ты можешь ехать, если хочешь, – сказала Элиэль. Во рту у нее пересохло, хотя не мог ведь этот человек в черном быть тем, кого она так боялась встретить.

– Мы должны ехать вдвоем, ибо так написано, но мы не можем ехать, не заплатив. – Сестра Ан всхлипнула. – И теперь этот юноша, что продавал билеты, исчез…

Похоже, она совершенно растерялась. Она, наверное, сумасшедшая. С другой стороны, все остальные, наверное, не менее безумны. Один-единственный человек занимает место – бесплатно, – и никто, кроме сестры Ан, не горит желанием разделить с ним паланкин. Как объяснить такое чудо? Да еще в скупердяйском Нарше? Погонщик потихоньку отодвигался все дальше от паланкина и его одинокого пассажира, пока не оказался почти на голове у мамонта.

– Возможно, о цене можно договориться с этим погонщиком, – пробормотала сестра Ан, но в это мгновение тот что-то сказал мамонту, и огромный зверь двинулся вперед.

Элиэль в отчаянии озиралась по сторонам, но последние зеваки уже расходились. Они остались вдвоем со старухой. Никто больше не хотел ехать с человеком в черном.

– Это Жнец? – спросила Элиэль. Впрочем, кто это еще мог быть?

Сестра Ан все смотрела вслед удаляющемуся мамонту, и на лице ее читалось явное сожаление. Она удивленно оглянулась на Элиэль.

– Это жрец, служитель Зэца. Да, его называют Жнецом.

Сердце Элиэль отчаянно подпрыгнуло в груди, колени предательски подкосились, и что-то стиснуло ей горло.

– Я никогда не видела Жнеца, – просипела она. – Но средь бела дня? – О Жнецах не говорили вслух, только шепотом. Но тот сумасшедший старый жрец говорил о нем.

Монахиня хихикнула.

– В темноте, милочка, тебе вряд ли удалось бы увидеть его! – заявила она, неожиданно вернувшись в доброе расположение духа. – А почему бы и не днем? Он всего лишь человек. Должен же он делать что-то от рассвета и до заката.

Час от часу не легче!

– Ты хочешь сказать, днем он разгуливает, переодевшись?

– Да, обыкновенно он не носит облачение. Ты же видела, какой это производит эффект. – Старуха неодобрительно тряхнула головой. – Никто не захотел сесть рядом с ним.

– А ты бы села?

Бесчисленные морщины вокруг рта сестры Ан собрались в очередную отвратительную улыбку, но слезящиеся глаза хранили скорбное выражение. Она подняла свой длинный нос и посмотрела вслед мамонту.

– А почему бы и нет? Если бы он хотел принести мою душу в дар Зэцу, он бы давно это сделал. Я не сомневаюсь, что он бегает куда быстрее меня. Сказано же в Зеленом Писании, Стих 2578: «Все боги играют с людьми, но лишь Зэц никогда не проигрывает».

Хуже всего в ее безумии было то, что она не сомневалась: Элиэль поедет с ней.

– Тогда почему ты не поехала?

– Потому, что я не заплатила, разумеется. Нам, дочерям Ирепит, не дозволено принимать милостыню. За все так или иначе надо платить – обычно рассказом или уроком. Я собиралась предложить урок в пути, но молодой человек отверг мое предложение. – Теперь ее глаза слезились еще сильнее, и она казалась растерянной – почему, Элиэль не понимала. – Я надеялась, что он все же согласится.

Должно быть, Жнец тоже находился в толпе. Когда цена билета перевалила все разумные пределы, он надел свое облачение и сделал еще одну попытку. Элиэль вздрогнула.

– Что этот Жнец здесь делал?

– Днем он зарабатывает себе на жизнь, – не оборачиваясь, ответила сестра Ан. Жнецы, судя по всему, мало интересовали ее. – А души собирает по ночам.

Элиэль в страхе возвела глаза к небу – пора бы появиться большой луне. Но небо было затянуто тучами. Со времени прошлого затмения Трумба прошло по меньшей мере недели две, так что ему уже пора повториться.

Когда зеленый черным станет,

Жнец жать души не устанет.

Правда, это вовсе не означает, что он устанет жать души в другие ночи.

Вдалеке мамонт с одиноким пассажиром пересек Наршуотер, постепенно нагоняя остальных. Зачем Жнец отправился в Суссленд? Кто навлек на себя гнев Зэца? Скоро затмение Трумба. Где же труппа? Может, лучше вернуться к храму?

Вконец расстроенная, дрожащая на ледяном ветру, Элиэль окинула взглядом луг. Без мамонтов он сразу как-то опустел, хотя ламы и драконы в стороне никуда не делись, да и на Торжке у городских ворот по-прежнему было полно народу. Другой караван мамонтов прибудет из Суссвейла сегодня вечером. Загон стоял пустой, низенький забор окружал только клочок вытоптанной земли. Рядом с загоном сидел спиной к ней на своем мешке, уронив голову на руки, Клип Трубач. Похоже, он пропустил драматическую историю со Жнецом!

Так быстро, как только могла, Элиэль поспешила к нему: клоп! клип!.. клоп! клип!..

Клип был самым младшим в труппе после Элиэль. Еще в прошлом году он играл женские роли. Теперь он этого не мог, но и для мужских еще не созрел, а потому служил по большей части просто рабочим. Его прыщи количеством не уступали звездам на небе. А его мнение о себе как о человеке и музыканте было неоправданно высоко. Олиммиар, старше Клипа всего на два месяца, до сих пор считала его просто мальчишкой. Гольфрен Флейтист отказывался выходить на сцену с ним. Зачем он пришел? И почему один?

– Ты не видел, кто…

Клип Трубач поднял глаза. При виде его лица она отшатнулась.

– Что случилось?

– Альпака… – произнес он хрипло.

– Что с ней? – Элиэль видела, что с утра он потерял по меньшей мере три года: на месте самонадеянного музыканта перед ней сидел простой перепуганный мальчишка, и эта разительная перемена страшила ее.

– Она была прекрасна, Элиэль, прекрасна! Белоснежная и такая шелковистая! Ни одного темного волоска. Ни царапинки на копытах. Амбрия заплатила за нее пять джоалийских звезд!

Пять!!!

– И?..

Лицо Трубача перекосилось, будто он хотел расплакаться.

– И все ее внутренности оказались прогнившими. Черными и вонючими. Ужасно! Вонь на весь храм.

Элиэль прямо колотило от холода. Или от страха. Сначала безумный жрец, потом еще более безумная монахиня, потом Жнец, а теперь еще это! Она уронила свой мешок на землю и села, спрятав руки в рукава. Одно хорошо: по крайней мере Жнец уехал из города.

– Что мы сделали такого, что Владычица так гневается на нас?

Клип облизнул пересохшие губы. Даже его прыщи побледнели, чуть розовея на посеревших щеках.

– Сама Владычица или только Оис? Трудно сказать. Жрецы говорят… Ты сама бывала в ее храме?

– Нет.

– Тогда они, может, и правы. Никто из нас не молится в этом храме, только в те дни, когда нам надо уезжать. Возможно, этого недостаточно.

Элиэль сделалось дурно.

– И?..

Клип с трудом проглотил подступивший к горлу комок.

– Теперь нам придется искупать вину.

– Всем?

– Женщинам. Амбрия пыталась уговорить их отпустить Олиммиар, утверждая, что ей только пятнадцать и что она девственница. Жрецы заявили, что это сделает ее жертву особо ценной для богини. – Трубач закрыл лицо руками. Он пробормотал что-то похожее на «они могли потребовать и большего».

Элиэль ждала… и ждала. Она считала удары своего сердца. В конце концов она не выдержала:

– И мне тоже?

Клип вскинулся, и она увидела слезы у него на глазах. Наверное, от ветра.

– Нет, нет! Ох, прости, Элиэль! Я должен был сказать сразу! Нет, тебе не надо! Амбрия спросила, и жрецы сказали: нет, если только Владычица еще не благословила тебя, сделав женщиной.

Она почувствовала облегчение и обругала себя за это. Жертвы остальных могут только усилить гнев Владычицы, а она ничем не помогает. Ей этого не хотелось, нет, но ведь и остальным тоже не хочется.

– Может, на следующий год? – кисло спросил Клип.

– Возможно, – неохотно ответила она. Что ж, это и в самом деле возможно. Многие девушки получают благословение Владычицы в тринадцать или даже раньше. Впрочем, она радовалась уже тому, что это случится не сейчас!

– И что же нам теперь делать?

– Возвращаться в гостиницу и ждать, пока они не совершат служение.

– Ты хочешь сказать, это может затянуться надолго?

– Все зависит от жрецов – они решают, когда богиня довольна. Может, несколько дней.

Празднества Тиона начнутся через три дня!

Клип вдруг встал и поднял с земли оба мешка. Элиэль протянула руку к своему, но он отодвинулся.

– Да я сама донесу! – крикнула она.

– Ничего, мне нужно упражняться, – упрямо заявил он. – Я хочу, чтобы у меня плечи стали сильнее.

Элиэль терпеть не могла, когда ее начинали жалеть из-за ноги, но все же решила поверить ему и позволила нести оба мешка. Когда они тронулись в путь, она решила, что Клип Трубач в конце концов не так уж и плох.

– Хочешь, открою тебе один секрет? – предложила она. – Только ты обещай, что не расскажешь никому. Несколько дней назад Олиммиар говорила, что ты возмужал и стал сильнее. Ты только не говори ей, что я тебе рассказала!

Робко улыбнувшись, он посмотрел на нее сверху вниз.

– Ничего я ей не скажу, потому что ни слову не верю.

– Но это правда!

– А вот и нет.

Элиэль фыркнула и вскинула голову. А она-то хотела подбодрить его. Мог бы хоть притвориться, что поверил. Ладно, раз так, она не перескажет ему слова Тронга, которые подслушала как-то раз, – Тронг говорил, что из Клипа со временем выйдет хороший актер.

В молчании добрели они до городских ворот.

– Мне кажется, это все из-за Утиам! – вдруг жалобно сказал Клип.

– Что?

– Жрецы особо интересовались ею.

– Как? Они что, знали, как ее зовут?

– Та, что играла Эринию позавчера, они сказали, – она здесь? Это все заговор, Элиэль! Неужели ты не понимаешь? Какой-нибудь богач увидел Утиам в роли Эринии и возжелал ее. Он помолился Владычице и предложил золото, и она исполнила его просьбу! Жрецы знали, что делают!

– Клип! – Она положила руку ему на рукав. – Ты не должен говорить так о Владычице!

Он яростно посмотрел на нее.

– Я говорю так о Оис, пусть она и богиня! Они увели Утиам отдельно от остальных – так они смогут послать за этим человеком, передать ему, что она доступна! Ясно? И что он может быть первым. Утиам, самая прекрасная, самая нежная…

– Да, конечно. Но…

– Гольфрен просто обезумел! Он предложил девяносто четыре звезды за то, чтобы стать тем мужчиной, который ляжет с ней, единственным мужчиной. Девяносто четыре!

Девяносто четыре звезды? Да это же целое состояние! Элиэль давно уже удивлялась, с чего это Гольфрен носит деньги в поясе, – он, наверное, считал, что никто, кроме Утиам, этого не знает.

– Откуда у Гольфрена Флейтиста, бродячего актера, столько денег?

– Ну… Он, наверное, собирался пожертвовать их Тиону в Суссе, чтобы тот даровал Утиам победу на Празднествах!

– И жрецы отказали?

– Они ответили, что мужья не считаются. Я уж было думал, что он бросится на них с кулаками!

– Ой, Клип! Бедный Гольфрен!

Бедная Утиам!

Трубач остановился и опустил один из мешков, чтобы высморкаться в рукав. Он посмотрел на Элиэль – глаза его покраснели.

– Ладно, увидимся в гостинице!

Она печально кивнула и захромала в сторону базарных рядов.

10

Дойдя до маленького рынка у ворот, Элиэль сообразила, что здорово проголодалась. Конечно, стыдно думать только о своем желудке, когда с друзьями такое ужасное несчастье. Но она со вчерашнего вечера ничего не ела. И теперь можно не бояться, что ее укачает на перевале. Затесавшись в толпу одетых в шерстяные одежды слуг и кухарок, Элиэль изучила содержимое лотков. По большей части здесь предлагались овощи – это был крестьянский рынок. Наконец ее привлек соблазнительный запах, и Элиэль обнаружила лавку, где торговали пирогами с мясом.

Т’лин, конечно, дал ей денег, но ей хотелось бы сберечь их. У лотка толпились женщины, и торговец смотрел в их сторону. Элиэль подобралась к прилавку с краю и нагнулась, словно завязывая шнурок. Секунду спустя, когда кто-то из покупателей выкладывал монеты, маленькая ручонка быстро просунулась между двумя дородными тетками, и на лотке стало одним пирогом меньше.

Сунув драгоценную добычу за пазуху, Элиэль поднялась и заковыляла прочь. Отойдя на безопасное расстояние, она вынула пирог и тут же столкнулась с худенькой женщиной в синем.

– Очень мило с твоей стороны, дитя мое, – сказала сестра Ан, хватая пирог скрюченными пальцами. – Я так давно не ела. Ах, как вкусно пахнет! – Ее выцветшие голубые глаза слезились, но в них не было и намека на хитрость.

Подавив раздражение, Элиэль решила проявить великодушие. Может, Дева заметит это и замолвит словечко перед Владычицей, чтобы та сменила гнев на милость. И к тому же там, откуда взялся этот пирог, оставалось еще много таких же.

– О, пожалуйста, сестра! Право, тебе стоило бы получше заботиться о себе. Что тебе нужно – так это хорошую шубу из меха ламы. У тебя есть что-нибудь теплое на ночь?

– Я не могу принимать милостыню, – пробормотала монахиня, не отводя взгляда от пирога. – Ибо сказано: «Все имеет свою цену».

– Платить вовсе не обязательно. Одно из моих деловых предприятий оказалось нынче утром неожиданно прибыльным, так что я могу себе это позволить.

Похоже, старухаокончательно замерзла в своей тонкой шерстяной хламиде, хотя упорно делала вид, что ей все нипочем. Кончик ее носа побелел.

– Вот как мы поступим… – Она огляделась по сторонам как бы в поисках стола и стульев. – Мы поделим пирог пополам, а я расскажу тебе, что знаю о Жнецах. Подержи-ка минуточку. – Она вернула девочке трофей и уселась на траву. Это было довольно сложной и даже опасной процедурой, ибо ей приходилось одной рукой цепляться за клюку, а другой придерживать меч, чтобы не порезаться. Элиэль даже удивилась, как это ее не сдувает ветром.

– Да, мне повезло в делах сегодня утром, – сказала девочка, опускаясь на землю. – Но, признаюсь, мне хотелось бы узнать про Жнеца, и зачем тебе надо в Сусс, и почему ты носишь меч, и еще много других вещей.

Сестра Ан взяла скрюченными пальцами пирог, разломила его пополам, прошептала благодарственную молитву и протянула Элиэль больший кусок. Пирог был сочный и вкусный, еще горячий – прямо из печки.

– Так, значит, ты и есть Элиэль! – сказала сестра, с трудом пережевывая кусок. – Моложе, чем я ожидала. Каким ремеслом ты занимаешься?

– Элиэль Певица. Вообще-то я сейчас больше актриса, но у нас в труппе актеров достаточно, так что разумнее показалось…

Монахиня нахмурилась:

– Что вы играете?

– И трагедии, и комедии. И я пою в…

– А какая между ними разница? – перебила сестра Ан, вынимая изо рта кусок хряща.

Стараясь не показать, как сильно ее потрясло старухино невежество, Элиэль объяснила:

– Комедии – про людей. В трагедиях участвуют боги. И люди тоже, но…

– М-м-м! Ты изображаешь богинь?

– Когда-нибудь буду. То есть я хотела сказать, буду, когда подрасту.

– Тогда тебе надо научиться и думать, как богиня. Ты поедешь завтра на Празднества?

Элиэль рассказала о петухе и альпаке. Когда она перешла к рассказу о том, чем сейчас заняты остальные женщины из труппы, ей сделалось дурно, и она перестала есть.

А сестра Ан продолжала расправляться со своей половиной пирога оставшимися зубами. Кожа на ее лице напоминала пергамент. Из-под платка выбился клок жидких седых волос.

– Исполнение епитимьи может затянуться надолго, – пробормотала она с набитым ртом, – а Празднества начинаются вот-вот. Придется тебе отправляться туда без них.

– Я не могу! Я не должна!

Монахиня махнула рукой, как бы отметая возражения.

– Предсказано было, что ты поедешь. Ты не можешь противостоять судьбе. История ждет тебя.

– Я не собираюсь уезжать из Нарша без моих друзей! Я должна быть с ними в час невзгод.

Монахиня прикусила обветренную губу.

– Твое религиозное образование оставляет желать лучшего. Почему «невзгод»?

– Но это же ужасно!

– Разумеется, ужасно. Поэтому и ценно. Тебя что, не учили, что все имеет свою цель? Цель жизни – научиться покорности богам.

– Конечно. – Элиэль заставила себя откусить еще кусочек пирога. Ей не хотелось думать о том, что происходит в Храме Владычицы. Не успела она спросить про меч и Жнеца, как лекция продолжилась.

– Боги сотворили нас для служения им. – Сестра Ан вытерла рукой жир с подбородка. – В этом мире мы учимся исполнять их волю. Когда мы завершаем свое ученичество, Зэц забирает нас, и боги судят, в каком служении мы проявили себя лучше всего. В Красном Писании, в «Книге Эемех», сказано: «В небесах, меж созвездий, пребудут они, освещая мир подобно малым богам».

Элиэль никогда не понимала, что тут радостного – вечно висеть на небе, как белье на веревке.

– То, что нравится, делать легко, – сказала монахиня, продолжая жевать.

– То, что угодно богам, делать сложнее. Жнец пугает тебя и многих других, но он служит Зэцу, а Зэц повелевает им. Для большинства людей отнять жизнь – грех. Повиноваться воле бога – никогда не грех. Жнец может убить своим прикосновением, но только потому, что Зэц наделил его такой силой. Подобным же образом Зэц наделяет его и другими способностями, помогая ему в его горестном труде. И он должен использовать дары лишь для исполнения воли бога. То, что для меня или тебя было бы убийством, для него одновременно и таинство, и долг.

Элиэль вздрогнула.

– А Владычица?

– То же самое. Предлагать свое тело мужчине за деньги – страшное преступление. Но отдаваться мужчине, принося жертву Владычице, если есть на то воля ее, – таинство, и оно драгоценно. Покорность – все.

Монахиня отвела взгляд выцветших серых глаз от Элиэль и посмотрела на луг, по которому разгуливал ветер.

– Я никогда не возлежала с мужчиной. Я никогда никого не убивала. Это не делает меня лучше тех, кто совершает это в священном служении. Я дала обет служить другой богине другими средствами, вот и все.

Отряд вооруженных горожан, закончив муштру, прошагал мимо них к воротам. Все бросали косые взгляды на странную собеседницу Элиэль, и она обратила внимание на то, что никто так и не приблизился к ним. Похоже, люди избегали дочери Ирепит – не так, конечно, как Жнеца, но Элиэль почему-то вспомнила тревогу, отразившуюся на лице Утиам при встрече с этой дряхлой каргой.

– Какой богине? Ирепит? А разве она не аватара Девы?

– Разумеется, Астина в ее обличье – богиня покаяния. Суровая богиня! Не столь суровая, как Урсула, ипостась справедливости, но…

– А зачем тебе меч, если ты не пользуешься им?

Старуха улыбнулась счастливой отвратительной улыбкой.

– Затем, что такова воля святой Ирепит. Это память и бремя, бремя, которое я несу с радостью.

– Память о чем?

– Память о смертности и покорности. – Она ткнула костлявым указательным пальцем в правый башмак Элиэль с двухдюймовой подошвой. – Ты ведь тоже несешь бремя, дитя мое.

– Не по своей воле! – Элиэль разозлилась, почувствовав, что краснеет.

– Но, возможно, у богов были причины возложить его на тебя.

Обсуждать чужие физические недостатки – очень невежливо. Это совсем не то же, что, скажем, меч.

– Меч – очень дорогой. Что, если кто-нибудь пригрозится убить тебя, если ты не отдашь ему его?

Монахиня пожала узкими плечами:

– Я откажу ему, и он меня убьет. А если он отнимет его силой, оставив мне жизнь, – придется убить себя во искупление того зла, что он может когда-нибудь сотворить этим мечом. Я же сказала – это бремя!

– И тебе вообще не дозволено пользоваться мечом?

– Только во время обряда. Некоторые сестры умерли от холода, чтобы не осквернить свои мечи рубкой дров для костра.

– Хорошо, – не отставала Элиэль. – Ты говорила, что все имеет цель. Цель меча – убивать людей, это же ясно.

– О, я никогда не говорила, что этот меч не убивал людей! – Монахиня нежно погладила эфес. – Он принадлежит моему ордену с давних пор, так что, полагаю, он принес смерть многим.

Нет, в этом решительно не было никакого смысла. Эта женщина так же безумна, как старый жрец, впервые упомянувший о ней. Должно быть, эти двое как-то связаны. Чувствуя себя очень неловко, Элиэль поднялась на ноги.

– Терпеть без жалоб, подчиняться без вопросов, – произнесла сестра Ан, словно не замечая, что Элиэль собирается уходить, – вот, для чего мы живем. В «Книге Шаджи» говорится, как святой Пет’р, имевший власть над таргианцами десять лет и семь…

– Зачем ты идешь в Сусс?

Монахиня вздохнула:

– Пьеса написана давным-давно. По твоему определению, это трагедия, ибо в ней действуют боги. В ней участвует и мой орден. Я полагала… Меня сочли самой подходящей… кем не жалко пожертвовать.

– А я? Тебе известно мое имя!

– Твоя роль тоже написана.

– И что это за роль?

Сестра Ан растерянно посмотрела на свою юную дерзкую собеседницу. По щекам ее текли слезы.

– Сколько вопросов! В Синем Писании, в «Книге Элайет», мы читаем: «Не спрашивай, чтобы не получить ответа, который расстроит тебя; не ищи, чтобы не потерять, постучи, и тебе отворят дверь, за которой тебя ждет беда».

Безумна, как пьяная летучая мышь!

– Я действительно должна идти, – царственно сказала Элиэль. – Дела, сама понимаешь. Желаю тебе раздобыть одежды потеплее. А теперь, молю, прости меня.

Элиэль зашагала прочь. Она почти ожидала услышать приказ остаться, но приказа не последовало.

11

Воскресенье прошло мимо Эдварда Экзетера. Время от времени боль в ноге выводила его из забытья. Он открывал глаза, видел паутину растяжек и белый кокон повязок и понимал, что не может пошевелиться. Голова раскалывалась. Он терял сознание, а потом снова приходил в себя. Иногда он, забывшись, пытался повернуться в постели, и тогда нога напоминала о себе. Время от времени подходили сиделки и заговаривали с ним. При возможности он выдавливал несколько слов в ответ, и они уходили, удовлетворенные. Иногда они совали ему под язык градусник и сердились, если он засыпал и ронял его. Ну и возня с судном… в общем, это тоже не радовало.

Часто мир наполнялся бесшумной музыкой – иногда она грохотала, как ария Пуччини, иногда это была просто забавная песенка, но слов он не слышал.

Раз или два он обращал внимание на унылые коричневые стены и запахи карболки и эфира. Из этого он делал вывод, что находится, должно быть, в больнице и за ним ухаживают, так что он может спокойно отключиться снова. В другие пробуждения ему казалось, что он все еще в Париже, и он удивлялся, какие у дядюшки Смедли жесткие кровати. Один раз он вспомнил боль, хлещущую кровь и расплакался. Кто-то пришел, воткнул в него иглу, и музыка заиграла снова.

Чей-то знакомый голос издалека позвал его. Веки казались тяжелыми, как крышка гроба, но он заставил себя поднять их и увидел Алису.

– Я умер, да? – Язык слишком распух, а губы казались застывшими и непослушными.

– Не совсем.

– Тогда почему я вижу ангелов?

Она сжала его руку.

– Как ты себя чувствуешь?

– Не так хорошо, как привык.

– Говорят, завтра будет полегче.

Он поморгал в попытке заставить глаза слушаться его. На потолке горела электрическая лампочка.

– Который час?

– Вечер. Воскресный вечер. Ты сильно ударился головой. Я сказала врачам, что там у тебя не так уж много мозгов – пусть не слишком беспокоятся.

Он попробовал выговорить: «Скажи мне, что любишь меня, и я умру спокойно». Он не был уверен, что это ему удалось. Позже его разбудили, чтобы растереть спину, но Алиса уже ушла.

12

Элиэль бесцельно бродила по унылым, серым городским улицам до тех пор, пока ноги не принесли ее к храму. Храм Оис был, несомненно, самым высоким зданием в городе, но, увы, не менее уродливым, чем все остальные. Ей не хотелось идти туда! Старая сестра Ан могла сколько угодно описывать происходящее там как великое и священное жертвоприношение, но Элиэль все же чувствовала, что так не должно быть, и тем более не хотела смотреть на позор своих друзей.

Потом девочка вспомнила про серебро в кармане. Она оставалась последней в труппе, кто не совершил сегодня никакого приношения, если не считать половины пирога для монахини. Элиэль решила, что пойдет в молельню Тиона и принесет ему в дар часть денег. Если старый жрец еще там, она успокоит его – скажет, что опасность ей вовсе не грозит и что Жнец покинул город.

Но почему именно к Юноше? Почему бы ей не зайти во все молельни? Она может просить у Прародителя спокойствия, у Девы – справедливости, а у Мужчины – храбрости. Она попросит их всех замолвить за нее словечко перед Владычицей.

Элиэль повернула на улочку за храмом. Теперь здесь было полно народа: нарсианские троглодиты спешили во все стороны. Она часто бывала на этой улице, так что знала: первая молельня от угла – Висека. В нее Элиэль еще ни разу не заходила. Величественная входная арка была, должно быть, раньше белой, но краска давно уже облупилась и потемнела, и на сером фоне едва выделялось солнце – символ Отца и Матери богов. Девочка смело шагнула в маленький полутемный дворик, поросший тенистыми деревьями. Потолком молельни служили черные ветви и серое небо, стены поросли мхом. В воздухе стоял слабый аромат благовоний. Кроме нее самой, во дворике никого не было видно.

Грубое изваяние Отца напротив входа было покрыто птичьим пометом и хлопьями облупившейся белой краски. На Элиэль смотрел высокий бородатый мужчина в короне и длинной мантии. Корявая нарсианская надпись заросла мхом, но у бога были только один глаз и одно ухо, что означало: это Чиол, бог судьбы. Элиэль очень надеялась, что это единственное ухо повернуто сейчас к ней. У Чиола был очень красивый храм в Джоале. Она видела его только издали – до сих пор у нее не возникало проблем с судьбой.

Элиэль преклонила колени перед статуей. Для молитвы Всеведущему полагалось носить на себе хоть что-то белое. Ну что ж, подбивку ее шерстяного плаща можно считать почти белой, так что сойдет. Она выудила две монетки из тех, что дал ей Драконоторговец. Достоинство их она не могла разглядеть в полумраке.

На плите перед статуей лежали приношения: несколько медяков, две жестянки, бутыль, холодная гусиная нога, по которой ползали мухи, моток шерсти, нитка бус – должно быть, самая ценная для кого-то вещь. Элиэль подавила соблазн открыть жестянки и понюхать, что там, внутри. Она положила свои монетки рядом с ними.

Склонив голову, Элиэль прочла молитву из Белого Писания:

– Отец Богов, Матерь Смертных, Дарующий Истину, дай нам утешение в невзгодах наших и прости нам грехи наши!

Это как раз то, что нам сейчас нужно, подумала она, и на минуту ей стало полегче. Неожиданно легче – впрочем, она ведь никогда не предлагала богу серебра. Первая благодарственная молитва, которая пришла ей в голову, оказалась из Синего Писания, но это ничего не значила.

Девчушка радостно вышла на улицу, и в лицо ей ударил снежный вихрь.

Белые хлопья плясали по улицам, прилипая к прохожим. Она почти не видела, куда идет. Поплотнее запахнув ворот, девочка брела между спешившими куда-то людьми, между повозками и фургонами. Высокая стена все тянулась, прерываемая только негостеприимного вида дверями. Над стеной кое-где выглядывали верхушки деревьев: судя по всему, там были частные сады. Следующая молельня посвящалась аватаре Карзона, Крак’ту, богу землетрясений. Раньше она редко молилась Мужу, и уж точно никогда – Крак’ту. С землетрясениями у нее было не больше проблем, чем с судьбой.

День клонился к вечеру. Элиэль замерзла и устала. Бедро болело. Моргая от летевшего в глаза снега, она увидела знакомую фигуру, идущую в ее сторону. Кто угодно узнал бы Дольма Актера даже на расстоянии – по росту и походке чуть вразвалку. Будь все как обычно, она бросилась бы к нему. Дольм был веселый, разговорчивый, почти такой же высокий, как Тронг Импресарио, но гораздо моложе, но зато он обладал замечательным голосом. Двигался он, правда, неважно, и жестам его недоставало изящества. Она помнила еще, как он был достаточно молод, чтобы играть Юношу. Теперь он изображал Мужа в трагедиях, любовников или воинов – в комедиях.

Сегодня Дольм вряд ли будет весел – сегодня Ама приносит себя в жертву богине Оис. Наверное, Дольм тоже совершает паломничество по всем молельням Нарша. В эту минуту он, как и Элиэль, направлялся к молельне Карзона. Элиэль не хотелось, чтобы Дольм слышал ее молитву.

Но и она не считала себя настолько испорченной, чтобы подслушивать его. А уж сделать это проще простого! Элиэль отступила за стоявший у арки фургон, чтобы пропустить Дольма. Когда Дольм подошел ближе, ей показалось, что он ведет себя как-то странно – вроде бы таится. Он прошел мимо, даже не заметив ее. Он не вошел в молельню!

Любопытство – грех, учила Амбрия Импресарио.

Любопытство – большой талант, говорил Т’лин Драконоторговец.

В конце концов Элиэль решила, что ее догадка верна – Дольм Актер таится. Она вышла из-за повозки и пошла следом за ним, стараясь держаться за громыхающим по мостовой фургоном. Он шел быстрее, чем волочившие фургон яки, но каждые несколько минут останавливался и оглядывался.

Дольм Актер был высок, а она мала ростом. И куда более незаметна, чем он. А уж превратиться в невидимку? В такую пургу? Что может быть легче!

Возможно, он направляется в молельню Чиола. Но с чего тогда делать из этого тайну?

И вдруг, совершенно неожиданно, Дольм исчез. Элиэль успела заметить закрывающуюся дверь и в досаде топнула ногой.

Любопытство ее разгорелось с новой силой. Подобно ей, Дольм бывал в Нарше раз в год и не задерживался дольше чем на несколько дней, и все же он явно знал, какая именно дверь ему нужна. Это была даже не дверь, а глухой деревянный щит на гладкой каменной стене без имени и знака. Да, наверняка он бывал здесь раньше! Ограда слишком высока, чтобы перелезать через нее. Из-за стены виднелись ветки деревьев, значит, за оградой – сад. Должно быть, это потайной ход в храм, а может, просто сад вроде молельни Чиола.

Еще один сад, соседний с молельней Чиола!

Не задерживаясь, Элиэль нырнула под некогда белую арку в полутемный дворик. Там до сих пор никого не было. Не успев даже попросить прощения у бога, она поспешила к боковой стене. Проклиная неуклюжий башмак, и тяжелый марсианский плащ, девочка залезла на дерево и заглянула через стену.

Под ней раскинулся сад побольше, окруженный такими же замшелыми стенами, заросший старыми деревьями и густыми кустами. На всем лежал отпечаток запустения, словно сюда никто не заходил. Это была еще одна молельня. Но Элиэль никогда не слышала о тайных святилищах. Несмотря на круживший в воздухе снег, она хорошо видела статую бога у противоположной стены.

Фигура была совсем как живая – у Элиэль даже дух захватило. Даже в самых больших храмах она не видела изваяния красивее этого. Статуя была выше человеческого роста, отлитая из бронзы, – мужчина в набедренной повязке. Юношу обыкновенно изображали нагим, а Карзона – полностью одетым, но это, судя по всему, был Мужчина – крепко сложенный, мускулистый, зрелый. Кроме того, в одной руке он держал череп, а в другой – молот. Бронза позеленела от непогоды, а как известно, зеленый – цвет Карзона, Мужа. Он стоял в окружении лопаты, косы, пастушьего посоха и прочих атрибутов различных его аватар. Все они тоже были отлиты из позеленевшей бронзы – все, кроме меча, красного от ржавчины. Во всяком случае, Элиэль надеялась, что от ржавчины.

Да, это не какой-то мелкий местный бог. Это должен быть сам Карзон, бог созидания и разрушения. Она никогда не бывала в его храме – он находился в Тарге. Выходит, у Мужа в Нарше две молельни – одна открытая, молельня Крак’та, и одна частная, его собственная. Вот странно!

Потом Элиэль увидела Дольма. Он сидел на земле прямо под ней, обнаженный до пояса. На ее глазах он стянул чулки и встал, оставшись только в черной набедренной повязке. Он дрожал от холода – снег ложился ему на плечи и на заметное пятно лысины на макушке. Дольм снял с себя все, кроме этого одноцветного одеяния – значит, он собирается совершить ритуал, посвященный только одному богу. Черный цвет – цвет Зэца Карзона, аватары Мужа как бога смерти.

Элиэль хотелось бежать, но проклятое любопытство словно приморозило ее к ветке. С одной стороны, даже если Дольм посмотрит вверх, он вряд ли увидит в листве ее лицо. С другой – тот, кто подглядывает чужие ритуалы, может нарваться на серьезные неприятности. Неприятности от кого – от Зэца?

А что Дольм?

Дольм Актер, ее друг?

Пиол Поэт никогда не ест рыбы. Амбрия принадлежит к какой-то женской секте, о которой никогда не говорит. Она уже таскает с собой на собрания Утиам, когда им удается выкроить время. Элиэль подслушала как-то их разговор, но поняла только, что это имеет какое-то отношение к Эмбер’л, богине драмы, аватаре Тиона, у которой главный храм в Юрге. Возможно, многие поклоняются какому-то особому богу или богине. С двенадцатилетней девочкой редко говорят о таких сокровенных вещах.

Ах, Дольм!

Солдаты всегда носят черное. Да и многие другие тоже – но актер? Актер, поклоняющийся Зэцу?

Не веря своим глазам, она смотрела на то, как этот долговязый, костлявый человек шагнул вперед, остановился перед божеством и поднял руки в безмолвной мольбе. Он был почти одного роста с изваянием. Затем он начал петь на каком-то незнакомом таргианском диалекте.

Ритуал оказался сложным. Дольм несколько раз повернулся на месте – у него была исключительно волосатая грудь. Потом упал на колени, припав лицом к земле, одним прыжком вскочил на ноги, широко расставив их, и пропел еще несколько слов. Он наклонялся, касаясь руками носков, откидывался, выпрямлялся, кланялся – все в тщательно соблюдаемой последовательности, мягко напевая своим звучным актерским голосом. Затем Дольм упал на четвереньки и трижды пролаял собакой. И завершил он все это, распростершись ниц у основания статуи. Элиэль вздрогнула при одной мысли о холодных, мокрых камнях.

Дольм Актер поднялся на ноги и левой рукой взялся за меч – тот легко отделился от постамента. Он пропел еще заклинание, поцеловал ржавый клинок, вытянул вперед правую руку и положил ее у ног божества ладонью вверх. В первый раз его голос дрогнул. Казалось, он заколебался. Потом Дольм взмахнул мечом и опустил его на запястье так, словно собирался отсечь кисть.

Вскрикнув, он уронил меч. Из рассеченных артерий фонтаном брызнула кровь.

У Элиэль волосы встали дыбом – по крайней мере ей так показалось.

Придерживая правую – раненую – руку левой, Дольм поднял ее так, чтобы красный фонтан лился ему на голову. Раненая кисть висела безжизненной плетью.

Эта непристойность разрушила чары, приковывавшие девочку к дереву. Это ненормальная молитва! Это не кучка болтливых теток, шепчущих свои тайные просьбы богам, – это какое-то тайное колдовство. Ей ничего не стоило укрыться от Дольма Актера, но она никуда не спрячется от бога смерти, если тот сам явится за ней.

Стуча зубами от страха, она скользнула вниз, упала на усыпанную прошлогодней листвой землю, вскочила на ноги и бросилась бежать.

Акт второй Мистерия

13

«Нью-Отель» в Грейфрайерз представлял собой мрачноватое викторианское здание из красного кирпича недалеко от Хай-стрит, с одной стороны которого размещались «Робинсон и Сын, Ткани», а с другой – «Братья Уимпол, Аптека». Цены здесь были вполне сносные – четыре шиллинга шесть пенсов за постель и завтрак. Гостиница находилась недалеко от станции, за что пользовалась заслуженной популярностью у приезжающих коммивояжеров. Однако в сезон банковских отпусков, да еще в выходной здесь царила тишина, как в замурованной гробнице. Никто не собрался в гостиной поиграть в бридж, и у дверей в коридоре было выставлено всего несколько пар ботинок.

Вестибюль был темным, но все еще душным после дневного жара. Вечные ароматы праздной болтовни и сигарного дыма въелись в чахлые фикусы в кадках меж окон и в выстроившиеся по обе стороны от холодного камина кожаные диваны. Стены и деревянная мебель приобрели одинаковую уныло-бурую окраску; затейливый штукатурный потолок потемнел до цвета спитого чая. Пока вращающаяся дверь со скрипом останавливалась за ее спиной, Алиса Прескотт мысленно готовила себя к нескольким утомительным часам скуки перед сном. В номере наверняка жарко. Окно выходило на маневровые пути. К тому же к югу от Хамбера не найти другой такой неровной кровати.

Конечно, занудные западные графства никак нельзя сравнить с невыносимым Лондоном, но… Ей не терпелось добраться до своего номера и скинуть хоть часть одежды. В Африке жара сильнее, но в колониях от женщины и не требуется таскать на себе такие вздорные произведения портняжного искусства, как нижние юбки из китайского шелка, бумажные нижние рубашки до колен или широкие шелковые пояса. А если и требуется, то уж во всяком случае ее не заставили бы ходить в таком виде всю вторую половину дня по провинциальному городку.

А эту шляпу с плюмажем она сорвет с себя в первую очередь.

В воскресные вечера в Грейфрайерз только и развлечений, что вечерняя служба в соборе Святого Михаила. Впрочем, сегодня в городском парке состоялся импровизированный митинг, вызвавший некоторое оживление местных жителей. Несколько раз восславили мистера Эсквита, храни его Господь, а кайзера заклеймили позором. Мэр произнес несколько слов об Империи, В Пределах Которой Солнце Не Заходит, и об Англии, Ожидающей От Каждого Мужчины Исполнения Священного Долга. Наспех собранный оркестр исполнил несколько военных маршей. Все хором пропели «Страну надежд и славы» и «Боже, храни Короля», вслед за чем толпа тихо рассосалась сама собой, словно горожане стеснялись прилюдного проявления эмоций.

Алиса подошла к конторке забрать ключ от номера. Ее ячейка для корреспонденции была пуста, и это уже было хорошо, ибо только в больнице и полиции знали, где она остановилась.

Алиса надеялась, что Д’Арси нашел записку, которую она оставила ему в гостиной, – порой он бывал поразительно бестолков и слеп как крот. Она часто поддразнивала его этим. Под подушкой она оставила другую записку: «Прочитай записку на камине». Интересно, чем он занимался этим утром, без нее? Может быть, даже в церковь пошел! Надо будет завтра послать ему телеграмму. Если только Эдварду не станет хуже, она завтра вернется в Лондон.

Клерка нигде не было видно. Прежде чем Алиса успела поднять маленький медный колокольчик, благоразумно оставленный на конторке для подобных случаев, из дальнего конца вестибюля ее окликнули:

– Мисс Прескотт?

Она вздрогнула и обернулась.

Должно быть, он сидел в угловом кресле и только теперь встал. Крупный, осанистый мужчина, одетый, как банкир, в лучший воскресный костюм – жилетка и золотая цепочка от часов.

– Да.

Он поклонился и не спеша подошел к ней, держа в руке котелок. Его волосы начинали редеть, кончики седеющих усов вздергивались вверх, как у кайзера.

– Инспектор Лизердейл, полицейское управление графства, мисс Прескотт. Разрешите побеседовать с вами?

Алиса отпустила колокольчик. Ее сердце вело себя возмутительно.

– Конечно, инспектор. Надеюсь, хоть вы объясните мне, что произошло. Я справлялась в полиции, но офицер там оказался на редкость необщительным.

Полицейский кивнул, словно ничего другого и не ожидал. Он сделал жест в сторону массивных диванов у камина:

– Простите, мэм, в гостиной сидят несколько джентльменов. Здесь нам никто не помешает.

Она подошла к камину первой и осторожно уселась на край дивана, держа спину прямо, как ствол мушкета. Подушка продавилась настолько, что ей пришлось неудобно скособочить колени. Она прислонила зонтик к подлокотнику и стянула перчатки. Лизердейл с бережливостью, присущей среднему классу, поддернул штанины на коленях и лишь затем утонул в диване рядом с ней. Он достал из кармана блокнот и автоматическую ручку.

Инспектор казался возмутительно спокойным. Алиса же ощущала себя уголовником, застигнутым врасплох. Господи, что за глупость! Милый дядюшка Роланд счел бы ее чувство вины вполне уместным, знай он его причину. Разумеется, он не мог знать этого, но отсутствие доказательств не значило для него ровным счетом ничего. Он уверился в порочности племянницы сразу же, как только она от него уехала. А это было задолго до ее знакомства с Д’Арси. И аморальность не относится к уголовно наказуемым деяниям. Просто так она себя ощущала – минуту, не больше.

– Ну, инспектор! Я понимаю, что… – Она постаралась, чтобы голос звучал уверенно.

– Будьте добры, ваше полное имя, мэм. Для протокола.

Он перехватил инициативу так решительно, что Алиса хранила почтительное молчание все время, пока он записывал каждый ее ответ. Какое отношение имеет ее возраст к происшествию с Эдвардом? Или ее адрес? Или то, что она родилась в Индии, выросла в Британской Восточной Африке, живет на свои средства, дает уроки игры на фортепьяно?

– Эдвард Джордж Экзетер приходится вам двоюродным братом?

– Да. Он к тому же серьезно ранен, инспектор. Мне сказали, что он упал с какой-то лестницы, но я не поняла…

Инспектор бросил на нее взгляд – холодный и пронизывающий, как тот айсберг, что потопил «Титаник».

– Мы пока не знаем, каким образом он упал с лестницы, мисс Прескотт. Это относится к тем вещам, которые нам хотелось бы прояснить. Как только он придет в себя настолько, что сможет отвечать на вопросы, мы их обязательно ему зададим.

– Вы хотите сказать, это не несчастный случай?

– То, что произошло с Экзетером, может быть, а может и не быть несчастным случаем. Второй молодой человек, вовлеченный в это дело, зарезан. В тот момент там, похоже, никого больше не было. Так что, хотя вашему кузену до сих пор не предъявлено обвинения, он очевидный подозреваемый в убийстве.

Последовавшее молчание оглушило ее, как удар колокола прямо над головой. Зарезан? Убийство? Эдвард? Она, как рыба, молча открывала и закрывала рот.

Инспектор продолжал задавать вопросы. Алиса не слышала вопросов, но – странное дело – слышала свой голос, когда давала ответы.

– Все, что могу, чтобы помочь… села на первый же поезд… экономка моего дяди послала мне телеграмму… с Эдвардом? Хорошие, очень хорошие… скорее как между братом и сестрой…

Нет, в это невозможно поверить! Эдвард не способен убить человека! Убийство – это что-то, что может случиться в трущобах Лаймхауза. Убийство – это Джек-Потрошитель или доктор Криппен, только не Эдвард! Это какая-то чудовищная ошибка.

Должно быть, она произнесла это вслух, поскольку инспектор сочувственно кивнул.

– Я понимаю, что вы должны чувствовать. – Он вдруг показался ей добрее и ближе. – Между нами, я склоняюсь к тому, чтобы согласиться с вами, мисс Прескотт. Ваш кузен производит впечатление многообещающего молодого человека – о нем хорошо отзываются, он из хорошей семьи…

Она не помнила, как начала рассказывать инспектору все об их семье и о себе самой.

– …остальные сахибы бежали из города сразу же, как разразилась холера. Правда, мои родители были врачами… отослали меня, а сами остались… я совсем не помню их… у матери было два брата. Меня отправили в Кению на почтовом пароходе, словно посылку. Дядя Камерон, тетя Рона… как родные отец и мать…

Она рассказывала об Африке, о детстве… с чего это полисмену интересоваться этим? А он все чиркал что-то в своем блокноте, стараясь поспевать за ее рассказом.

– И когда вы точно вернулись в Англию?

– В тысяча девятьсот шестом. Эдвард последовал за мной в восьмом, когда ему исполнилось двенадцать.

– Вы не живете сейчас у своего дяди?

– Я совершеннолетняя, инспектор.

– Но вы уже некоторое время живете одна? – спросил инспектор, внимательно наблюдая за ней из-под кустистых седых бровей.

Алиса сделала глубокий вдох. Она хорошо знала, что говорят об одинокой женщине. То, что теперь это соответствовало действительности, не делало подобные толки более справедливыми. О ней так же бы судачили, не встреть она Д’Арси. А до Д’Арси никого и не было.

– Дядя Роланд – не самый легкий человек для общения.

– Ваш кузен тоже придерживается этой точки зрения?

Пожалуй, не стоит повторять слова Эдварда о святоше Роли. Хотя постепенно они начинали казаться ей пугающе точными.

– Их отношения достаточно прохладны с обеих сторон. Поначалу все было в порядке, но после смерти тети Гризельды мой дядя сделался… ну, скажем так, тяжелым в общении.

Инспектор задумчиво кивнул и с минуту смотрел в свой блокнот. За окном цокали копыта и скрипели колеса.

– Экзетер редко оставался у дяди, даже во время каникул?

– Мой дядя часто уезжает. Он… Он не доверяет молодым людям. Он предпочитал не оставлять нас на попечении слуг. Мне повезло больше. После смерти моего отца остались две незамужние тетки. Я обычно проводила лето у них в Борнмуте. – Обе старшие мисс Прескотт без особой охоты принимали у себя внучатую племянницу. Чего уж говорить о подростке, к тому же не состоявшем с ними в близком родстве?

– Значит, он жил в Фэллоу круглый год?

– Не совсем. Его часто приглашали к себе на каникулы друзья. Несколько раз он проводил лето на континенте – во Франции и в Германии: жил в семьях, чтобы освоить язык. Школа устраивает такие поездки.

Чем больше она расскажет об Эдварде, тем лучше, верно? Так полиция быстрее увидит, насколько абсурдно подозревать его в чем-то.

– Знаете, инспектор, я не верю, чтобы Эдвард солгал хоть раз в жизни. Он…

Полицейский улыбнулся своей отеческой улыбкой.

– Ваша семья, похоже, была очень предана империи, мисс Прескотт. Позвольте мне проверить, все ли я записал правильно. Мистер Камерон Экзетер, отец Эдварда, служил администратором округа в Британской Восточной Африке. Доктор Роланд Экзетер был миссионером на островах Тихого океана, работая на миссионерское общество «Светоч», директором которого в настоящее время является. Ваша мать, миссис Милдред Прескотт, работала врачом в Индии?

Алиса рассмеялась – в первый раз за все время.

– Боюсь, это можно назвать по-другому: искупление вины. Мой прадед был набобом, составившим себе состояние в Индии. Грабеж, как назвал бы это Эдвард.

Лизердейл сделал еще пометку.

– Значит, в вашей семье еще имеются какие-то деньги?

– Кое-что осталось, инспектор. Нашу семью можно назвать состоятельной.

Правда, в последнее время Алиса все более склонялась к тому, чтобы согласиться с Эдвардом – святоша Роли перекачал все их деньги в свое ненаглядное миссионерское общество. Во всяком случае, она до сих пор не видела ни пенни из положенного ей наследства. Но зачем выносить сор из избы? Разве это поможет следствию? Да и поможет ли ему вся история их семьи?

Похоже, полицейский так не считал. Правда ли, что он хочет помочь Эдварду, или старается заманить ее в западню? Но что она может сказать такого, что повредит брату? Ничего!

– Ваш дядя, преподобный Роланд Экзетер, пожилой человек?

– Да, ему уже за семьдесят.

– Точнее, семьдесят два, – простодушно поправил ее Лизердейл. – Он родился в тысяча восемьсот сорок втором. А ваша мать?

– Дайте подумать, – ответила Алиса, ощущая странную неуверенность. – Ей было тридцать восемь, когда я родилась. Не могу сказать, почему я и это запомнила.

Лизердейл заскрипел пером.

– Выходит, в пятьдесят пятом или пятьдесят шестом. А Роланд в сорок втором. А Камерон?

– Не знаю. Поймите, я ни разу не видела их с тех пор, как уехала из Африки. Но он, должно быть, намного моложе.

Кустистые брови озадаченно приподнялись.

– Если верить «Кто есть кто», ваш дядя Роланд был вторым сыном, то есть Камерон – старший ребенок в семье.

Алиса улыбнулась и покачала головой.

– Я совершенно уверена в том, что это не так! Я еще помню, как удивилась, впервые увидев дядю Роланда. Он показался мне таким старым. Это, должно быть, опечатка.

– Возможно… – Инспектор решил сменить тему. – Вам не кажется странным то, что ваши приемные родители никогда не приезжали в отпуск в Метрополию? Администраторам округов обыкновенно предоставляется отпуск каждые два года, разве не так?

– Не знаю. Да, кажется, так. Но ведь Ньягата так далеко. А в те дни она казалась еще дальше. Это, впрочем, не самая убедительная причина. Все колонии далеко.

– Ваш кузен Эдвард. Неделю назад он направлялся на Крит. Когда ему пришлось поменять планы… когда он вернулся в Англию – почему он поехал в Грейфрайерз?

– Не могу сказать точно.

– Он не связывался с вами?

Алиса покачала головой.

– Он послал мне открытку проездом через Лондон. Видите ли, я не значусь в телефонной книге. Он написал только, что поездку пришлось отменить и что он собирается сюда, пожить у генерала и миссис Боджли.

– Он не хотел останавливаться у дяди, – сказал Лизердейл. – Тогда почему не у вас?

Алиса почувствовала, что краснеет, но решила не обращать на это внимания.

– Я не могла бы пустить его к себе!

– Но почему?

Ее щеки запылали еще сильнее.

– Право же, инспектор! Если почтенные дамы, нанимающие меня, услышат, что кто-то видел молодого человека, выходящего из моей квартиры, они меня не пустят больше на порог! Они меня к своим пианино не подпустят, не говоря уже про детей!

Это было истинной правдой, но не настоящей причиной. Что, если Эдвард наткнулся бы на какую-нибудь вещь Д’Арси? Ночную рубашку, например? Эдвард ведь романтик – это бы убило его.

– Но вы в хороших отношениях?

– О да! Я ведь говорила вам, я люблю его как брата.

– А каковы его чувства к вам?

Алиса отвернулась и посмотрела на пустой камин.

– Почему бы вам не задать этот вопрос ему, инспектор?

– Убийство не оставляет места для интимных тайн, мисс Прескотт.

Она в ужасе повернулась к инспектору:

– Боже правый! Уж не хотите ли вы сказать, что я окажусь теперь на растерзании у желтой прессы? «Светские новости»? – Стоит репортерам унюхать скандал, тем более связанный с убийством, и пристегнуть к нему Д’Арси, и на его карьере можно будет ставить крест. Его жена – такая мстительная сучка!

Лизердейл пожал плечами:

– В обычное время я бы ответил утвердительно. Полагаю, что на этот раз кайзер оказывает вам добрую услугу.

– Ну что ж, спасибо и на этом.

– Так вы ответите на мой вопрос, мэм?

– Мой кузен верит, что влюблен в меня.

– Верит?

Она снова отвернулась к камину.

– Эдвард вел очень строгую жизнь, во многих отношениях – чрезвычайно замкнутую. В последний раз он видел своих родителей, когда ему было двенадцать лет. Они погибли при ужасных обстоятельствах четыре года спустя. Я была единственным человеком, к которому он мог обратиться. Я на три года старше, а это очень много в таком возрасте. Некоторые его письма были просто душераздирающими! И как раз тогда, когда боль начала стихать, комиссия по расследованию трагедии в Ньягате втоптала в грязь репутацию Камерона. Для Эдварда это было равносильно прогулке по Аду.

Она заставила себя посмотреть полицейскому в глаза.

– Я фактически единственная девушка, которую он знает! Неужели вы не понимаете? Эдвард унаследовал кельтский романтизм. Он верит, что влюблен в меня. Но теперь, когда он окончил школу… через несколько месяцев… когда у него будет шанс познакомиться с другими девушками…

Вряд ли Эдварду удастся познакомиться с девушками, если эти несколько месяцев он проведет в тюрьме.

14

Наверное, единственное, что Амбрия Импресарио говорила хорошего про Нарш, – и тут Элиэль была с ней полностью согласна – это то, что здесь очень хорошая гостиница. Верно, гостиница была ветхой и не слишком чистой, зато стояла совсем недалеко от стригальни, где проходили представления. В ней было достаточно тесных комнаток, и весной, когда труппа приезжала в Нарш, почти все они были свободны. Когда они выступали в Нарше, от Элиэль не требовалось притворяться по ночам спящей.

Снег начинал заносить переулки. Заметно стемнело. Элиэль наконец добралась до гостиницы, сокрушенно думая о том, что они могли бы уже находиться в теплом Филоби и готовиться к вечернему представлению.

Ее еще немного трясло, но никто из страшных богов за ней вроде бы не гнался. Сам Дольм, возможно, уже истек кровью, если только бог не помог ему. Так или иначе, он был слишком поглощен болью, чтобы услышать шум, произведенный ею при бегстве; к тому же снег еще не покрыл землю, и следов не осталось.

Теперь, оправившись от испуга, Элиэль разозлилась. Возможно, ей стоило бы пожалеть Дольма, служившего такому ужасному богу, но она его не жалела. Убивать людей дурно, что бы там ни говорила сестра Ан. Получалось, что Дольм всю жизнь обманывал ее.

Интересно, подумала Элиэль, что бы сказал Т’лин Драконоторговец, расскажи она ему об этом безумном представлении. Он бы ей поверил. Рассказать об этом кому-нибудь другому представлялось ей немыслимым. Даже если Дольм Актер больше не вернется, труппа не поверит ни одному ее слову. Она единственная будет знать, что случилось с ним.

В сумерках гостиница показалась ей восхитительно уютной. Правда, из трубы еще не поднимался дым – жаль, она надеялась, что остальные уже вернулись. Девочка нашла ключ в обычной трещине под ступенями крыльца. Дверь вела прямо на большую общую кухню, достаточно просторную и высокую, чтобы в ней с комфортом разместилось семейство мамонтов. Другая дверь вела с кухни в умывальные, деревянная лестница у одной стены – в спальни.

Элиэль задержалась на мгновение, принюхиваясь к застоявшимся запахам стряпни и прогорклого масла, прислушиваясь к завыванию ветра. Похоже, кроме нее, в старом доме никого не было. Она решила, что сначала скинет плащ, расчешет волосы, а уже потом разведет огонь и поставит греть воду. Она смертельно устала за этот долгий день, болело не только бедро, но и все тело. Только лама смогла бы провести столько времени под тяжелой шерстью.

Она поднялась по лесенке, лепившейся к грубой каменной стене. По старой привычке девочка ступала на края досок. Амбрия всегда обвиняла ее в том, что она ходит крадучись, но на самом деле Элиэль просто терпеть не могла звука своих неровных шагов и поэтому научилась ступать почти бесшумно. «Наша госпожа Мышка», как называл ее иногда Гольфрен.

В иных городах труппе приходилось спать в одной большой комнате; в иных, например в Юрге, они останавливались в королевских палатах. Нарсианская гостиница находилась где-то посередине между двумя этими крайностями. Она была такой большой и такой пустой в это время года, что Элиэль получала собственную спальню и ей не приходилось делить комнату с Олиммиар. Она прошла длинным коридором, свернула за угол и увидела свой мешок у двери в комнату Трубача. Судя по всему, его физических упражнений хватило только до этого места.

Нагнувшись поднять мешок, она услышала доносившееся из комнаты слабое пыхтение. Дверь была приоткрыта, но разглядеть в щель, что является источником этого звука, Элиэль не удалось.

Одна из самых замечательных особенностей гостиницы в Нарше – размер замочных скважин. Трубач стоял посреди спальни спиной к ней, раздетый до нижнего белья, как недавно Дольм Актер. Только Клип вовсе не занимался каким-то колдовским ритуалом. Впрочем, повязка была белой, хотя и не такой чистой, как полагалось бы. Он держал в каждой руке по кирпичу и поднимал их вверх-вниз, вверх-вниз. Костлявые плечи и спина блестели от пота, а звук происходил оттого, что он задыхался. Судя по всему, он был близок к тому, чтобы упасть.

Боги, да он действительно переживает из-за своих мускулов! Может, он все-таки поверил ее маленькой лжи? Элиэль унюхала богатые возможности подразнить его – можно, например, упомянуть за обедом кирпичи и невинно улыбнуться. Ух, да от этого его лицо покраснеет, как один большой прыщ!

Элиэль, довольная, подняла свой мешок и крадучись двинулась дальше по коридору. Тут она наткнулась еще на одну открытую дверь. Казалось, ее сердце окончательно выпрыгнуло из груди.

Это была спальня Амы и Дольма. Как и во всех остальных комнатах, из мебели здесь был только набитый соломой тюфяк. Их мешки лежали здесь же. Должно быть, кто-то принес из храма весь их багаж обратно в гостиницу. Дрожа от волнения, Элиэль глаз не сводила с мешков. Такая возможность!

Когда она была маленькой, она никогда не могла устоять перед чужими мешками. Там всегда можно обнаружить что-то интересное! Однажды она нашла в мешке у К’линпора Актера маленькую гравюру с обнаженной женщиной и продемонстрировала ее всей честной компании за обедом. Впрочем, опыт оказался довольно болезненным.

С того раза Элиэль стала значительно осторожнее, но года два назад Амбрия поймала ее за изучением содержимого мешка Тронга и отходила ремнем. Вот это было действительно больно. А потом Амбрия заявила, что Элиэль Певица всего-навсего уличная воровка, и что труппа вовсе не обязана кормить ее, и что если ее еще хоть раз поймают за этим занятием, то вышвырнут на улицу, где ей и место. Это оказалось еще больнее.

С тех пор Элиэль старалась держаться подальше от чужих мешков. Она понимала, что это дурная привычка.

Но мешок Дольма – совсем другое дело! Это очень важно.

С ума сойти – этот человек служит Зэцу!

Он почти наверняка уже умер, пав жертвой собственной неосторожности при проведении ритуала. А если не умер, то в мешке может найтись какое-нибудь свидетельство, способное убедить остальных.

В доме не было никого, кроме качавшего мускулы Клипа, а он был занят.

Все мешки похожи друг на друга. Кто бы ни принес их сюда, он вполне мог и ошибиться. Не успев додумать эту мысль, Элиэль Певица уже хромала по коридору, а на плече у нее вместо ее собственного висел мешок Дольма Актера. Он был немного тяжелее.

Задыхаясь, она опустила мешок на свой тюфяк и тут же затворила и заперла дверь.

Руки тряслись так сильно, что она еле справилась с завязками. Чуть дыша от волнения, Элиэль вытащила одежду, запасные башмаки, печатную книгу с выдержками из Зеленого и Синего Писаний, несколько рукописных экземпляров разных пьес – репертуар этого года. Набор грима. Парик, которому полагалось бы находиться в отдельной коробке. Маленький мешочек сонных стручков – отлично! Амбрию Импресарио это бы заинтересовало, и еще как.

Когда Элиэль вынула из мешка все, она пошарила в поисках потайных кармашков вроде тех, что были в мешках Гольфрена и Клипа. Найти его здесь оказалось сложнее, но она и с этим справилась. В кармашке лежало именно то, чего она боялась больше всего, – черный балахон. Она даже не осмелилась вытащить его, чтобы посмотреть, да этого и не требовалось.

Хлопнула дверь, и снизу донеслись голоса. От ужаса Элиэль чуть не стошнило. Она принялась запихивать все обратно, надеясь, в нужном порядке.

«Любопытство – грех!»

Любопытство – большой талант, но на сей раз талант завел ее слишком далеко.

Только Жнец с головы до пят одевается в черное. Убийство, говорила сестра Ан, одновременно и таинство, и долг для Жнецов. Она не сказала только, входит ли в их способности умение узнавать, когда кто-то роется в их мешках.

Расчесав волосы и накинув на теплое платье шаль, Элиэль ступила на лестницу. Актриса она в конце концов или нет? Вот и хорошо, она должна вести себя так, словно Дольм обычный, не слишком одаренный актер. Высоко подняв голову, она начала осторожно спускаться по ступенькам.

Тут девочка увидела, что ей нет необходимости играть. Вернулись только Пиол Поэт и Гольфрен Флейтист, и оба явно были не расположены вести светскую беседу. Слабый вечерний свет струился сквозь высокие решетчатые окна, падая на дощатые столы и черную чугунную плиту. В большой кухне было темно и холодно, как на улице. Хотя на каменном полу не лежал снег, Элиэль могла представить себе и его, бросив один только взгляд на лицо Гольфрена Флейтиста.

Маленький, высохший Пиол Поэт стоял на коленях у плиты, безуспешно пытаясь раздуть огонь. Упрямая плита только дымила. Пиол был старше их всех. Практичный, всегда готовый помочь – тихая душа, от него никто и никогда не слышал дурного слова. Жена Пиола умерла много лет назад, так что нынешнее несчастье коснулось его менее всех.

Гольфрен Флейтист уселся на стул и устало воззрился на пустые, затянутые паутиной полки так, словно конец света уже наступил, а он остался. Правда, его светлые голубые глаза глянули на Элиэль, и он вопросительно поднял брови. Она ободряюще кивнула. Он выдавил вымученную улыбку и снова отвернулся. Ей нравился Гольфрен. Он был строен, хорош собой – словно специально создан, чтобы играть богов, не будь он на сцене таким скованным, словно ревматическое бревно. Пиол писал для Гольфрена эпизодические роли, но его основная ценность для труппы заключалась в его музыке и в том, что он был мужем Утиам.

Клип Трубач скорее всего оставался наверху, занимаясь обтиранием. Гэртол Костюмер уехал вперед, в Сусс, и скоро начнет беспокоиться, что случилось с ними. Оставалось еще трое мужчин, включая Дольма Актера.

Элиэль постаралась скрыть облегчение. Мгновение она размышляла, не вернуться ли наверх получше уложить мешок Дольма, но потом решила, что кто-то может подняться и застать ее за этим. Да и сам Дольм мог прийти с минуты на минуту – она все-таки не была уверена, что он умер.

Девочка уселась и огляделась по сторонам, спокойная, как Мать на Троне Радуги в «Суде Афароса».

– С тобой все в порядке? – хмуро спросил Гольфрен.

– Да. Да, все в порядке. А… где остальные?

Он пожал плечами:

– Не знаю. Тронг с К’линпором пошли попросить совета у братьев. Дольм и Трубач…

– Я здесь, – сообщил Клип, спускаясь по лестнице; он вытирал мокрые волосы полотенцем. – Каких еще братьев?

Гольфрен скривился.

– Местная ложа Братства Тиона. Забудь, что я говорил о них.

– Ничего нового из храма? – спросил Клип, задумчиво посмотрев на Элиэль.

Гольфрен скорбно покачал головой.

Пиол, сгорбившись, поднялся от плиты – язычки пламени забегали по кускам угля. Он посмотрел на свои руки, нахмурился и взял у Клипа полотенце. Убийственную тишину нарушил грохот башмаков на крыльце. Дверь со скрипом распахнулась, пропустив внутрь облако снежинок и засосав из очага дым. На кухню ввалился Тронг Импресарио, за ним, сердито хлопнув дверью, вошел его сын.

У Тронга было скорбное выражение лица, вполне естественное для человека, умирающего по двести раз в году. Обыкновенно он шагал, гордо выпрямившись – гигант с гривой седых волос и такой же седой бородой. Гений, идущий по миру, не замечая презренного окружения. Артист, витающий где-то далеко в божественных краях стихов и судьбы. Сегодня он пересек кухню в гробовом молчании и тяжело опустился на стул. На сцене он изображал скорбь по-другому, зато это впечатляло сильнее.

К’линпор Актер ничем не напоминал отца. Он был круглолиц и толстоват – хороший актер, жаль только, голосу его недоставало силы. К’линпор был также необыкновенно ловким акробатом. Он сел за стол и в совершенном отчаянии уронил голову на руки. Конечно, он думал сейчас об Эльме. Их брак был даже моложе, чем у Гольфрена с Утиам.

– Что нового, господин? – спросил Гольфрен.

Не поднимая глаз, Тронг покачал головой.

– Ничего. – Даже голос его потерял свою звучность. – Это только нас так. Они не слышали, чтобы Владычица не пускала кого-то еще.

– Они могут помочь чем-нибудь?

– Молитвой. Сегодня вечером они принесут в жертву яка – за нас.

В комнате воцарилась тишина. Элиэль гадала, кто это «Они». Судя по всему, кто-то из богатых, влиятельных горожан, если они могут позволить себе принести в жертву целого яка. И кому они принесут его, Владычице или Тиону?

Дольм Актер предлагал своему божеству куда больше этого.

Неожиданно Тронг резко поднялся. Теперь он снова напоминал себя самого в роли бога.

– Впереди у нас целая ночь. Отличная возможность порепетировать «Варилианца». Девочка могла бы заменить Утиам…

К’линпор поднял голову.

– Отец, ты несешь полную чушь. Дерьмо какое-то.

Тронг поражение замолчал, потом медленно опустился на прежнее место и понуро уставился в пол.

Мужчины без женщин… Уголь весело потрескивал в очаге, наполняя кухню едким дымом. Элиэль пыталась отвлечься от своих ужасных мыслей. Она встала, пересекла помещение и повернула заслонку.

– Не мешало бы сначала открыть вьюшку!

Старый Пиол почесал серебряную щетину на подбородке. Он улыбнулся и открыл рот, чтобы сказать что-то, но только раскашлялся.

С глазами, слезящимися от едкого дыма, Элиэль отошла от плиты.

– Нам надо поесть, – объявила она своим самым лучшим сценическим голосом. Именно это полагалось сказать сейчас Амбрии. – Да, мне тоже не хочется, – продолжала она, отвечая на кислые ухмылки со всех сторон, – но надо. Рынки скоро закроются.

– Она права, – поднялся с места Гольфрен. – Будешь сегодня нашей хозяйкой, Элиэль. Я схожу с тобой.

– Я сейчас, только за плащом…

По крыльцу загрохотали чьи-то шаги. Все повернулись к двери.

Дверь распахнулась настежь, снова запустив внутрь снег, дым и морозный воздух. В кухню шагнул Дольм Актер с корзиной на локте. Он захлопнул за собой дверь и, ухмыляясь, обвел всех вопросительным взглядом.

Элиэль поспешно опустила глаза, не в силах встретиться с ним взглядом. Молитва Зэцу! Членовредительство! Черный балахон в мешке! Жнец! Она шмыгнула на место и съежилась, пытаясь унять дрожь.

Звучный голос Дольма отозвался эхом от каменных стен.

– Эй вы, сборище унылое! О еде никто не подумал, полагаю?

К’линпор выпрямился, лицо его пылало.

– Где ты был?

На мгновение наступила тишина. Элиэль сидела, не поднимая глаз, боясь, что Дольм посмотрит на нее.

– Я? Я вернулся в храм.

– Что? – взревел Гольфрен, отшатнувшись и с грохотом опрокинув свой стул.

– Я не видел там наших женщин, если тебя беспокоит именно это, – успокоил его Дольм. Он шагнул к столу рядом с Элиэль и поставил туда свою корзину. Дольм стоял так близко, что она почувствовала запах мокрой шубы.

– Я сделал то, что давно полагалось сделать нам всем… ну, может, кроме Клипа Трубача. Да нет, а почему это кроме него? Он вполне уже взрослый. Я кинул в чашу немного серебра и совершил приношение Владычице.

«Лжец! – думала Элиэль. – Лжец! Лжец!»

– Нет! – зарычал Тронг голосом, от которого, казалось, сотряслись стены гостиницы. Щеки его вспыхнули.

– Да, – спокойно возразил Дольм. – Я понял, что это мой долг. Я выбрал самую старую и отвратительную женщину, какую только смог найти. Она осталась весьма и весьма довольна.

– Это омерзительно! – вскричал Гольфрен Флейтист.

– Это священный ритуал! Или ты осмеливаешься противоречить богине?

Молчание. Элиэль бросила взгляд на Гольфрена. Он раскраснелся так же, как Тронг – даже сильнее, ибо лицо его было чисто выбрито, а кожа – глаже. Костяшки пальцев его побелели. Уж не подерутся ли они, подумала девочка.

Да, думала Элиэль, это омерзительно. Она вспомнила длинные волосатые руки и грудь Дольма, и ее передернуло. Богиня или нет, омерзительно овладевать женщиной против ее воли.

– Ну? – все так же спокойно спросил Дольм Актер.

– Нет, – простонал Флейтист.

– Да! Женщина, о которой идет речь, заслужила наказание. Я не спрашивал за что, естественно.

Дольм всегда был шумным и жизнерадостным, но сейчас он казался слишком уж возбужденным. Элиэль даже подумала, уж не напился ли он, но запаха вина не ощущалось, только воняло мокрой кожей.

– Она ждала там каждый день, уже две недели. Так она мне сказала, – рассмеялся Дольм. – Еще бы ей не быть благодарной! Надеюсь, Владычица приняла эту жертву. Должен признать, это не самое приятное ощущение в моей жизни, но я исполнил свой долг как положено, с молитвой.

Гольфрен пробормотал ругательство и отвернулся.

– Учитывая обстоятельства, я не могу возражать, – с видимой неохотой объявил Тронг Импресарио.

– Отлично!

Элиэль продолжала дрожать, надеясь только, что этого никто не заметит, и боясь отвести глаза от грязного пола. Дольм лжет! Каким бы недолгим ни было завершение его страшного ритуала, у него просто не осталось бы времени прийти в себя, сходить в храм, потом на рынок и только потом вернуться в гостиницу. И он не бежал, иначе он задыхался бы. Бежал? Лежал с женщиной? Потеряв столько крови? На ее глазах он весь облился кровью. Такой фонтан крови невозможно быстро остановить, а ведь она продолжала хлестать.

– И кроме того, – сказал Дольм, – нам всем…

Встревоженная внезапной паузой, Элиэль подняла глаза.

Он почуял что-то неладное. Он поднял голову, словно принюхиваясь. Он медленно обвел кухню взглядом, задерживаясь на каждом лице по очереди. И наконец остановился на ней.

Он медленно улыбнулся, и в его темных глазах вспыхнул огонек – спокойная уверенность. Он знает! Он знает, что она знает. Что это она!

Медленно, мучительно медленно Дольм потянулся левой рукой почесать запястье правой, покоившейся на ручке корзины рядом с ней. Его рукав скользнул вниз, и она увидела костлявую волосатую кисть. Ничего – ни повязки, ни шрама, ни даже отметины… ни даже синяка!

Она перевела взгляд на его лицо.

Ни следа крови, даже в волосах – и волосы совершенно сухие, аккуратно расчесанные, значит, он не мыл их.

А Дольм все улыбался, как снежный кот.

– Должно быть, день выдался тяжелым для тебя, девочка! – мягко произнес он. – Ты в порядке?

Она попыталась отвернуться – его рука протянулась взять ее за подбородок. Прикосновение Жнеца!

Элиэль взвизгнула и отпрянула, бросившись через кухню к Гольфрену Флейтисту. Она повисла на нем, обхватив его руками. Ей нужна была Амбрия, но на худой конец сошел и Гольфрен. Казалось, все в один голос выдохнули удивленное «Что?».

Гольфрен обнял ее и поднял, как маленькую, бормоча слова утешения.

– Да, у девочки был очень тяжелый день! – ответил он.

Дверь с треском распахнулась, и в кухню торжественно вступила Амбрия Импресарио.

15

Даже в самых обыденных ситуациях Амбрии удавалось сохранять величественный вид. Она могла драматически чистить репу или с царственным достоинством раздавать оплеухи. Конечно, ее пышная грудь несколько обвисла, а волосы поседели, но даже так подмостки не видели более величественных и убедительных богинь. В низкую кухонную дверь она вступила, как на освещенную сцену. Превосходящая ростом большинство мужчин, крепко сложенная, она славилась умением одним жестом устанавливать тишину в зале, полном пьяных рудокопов. Вот и сейчас одна рука ее оставалась поднятой на уровень плеча, капюшон откинут, темные волосы распущены до пояса, орлиные черты лица, обыкновенно бледного, пылают возбуждением. Запорошенный снегом плащ ниспадал до пола, и Амбрия казалась еще выше.

– Мы все здесь, – провозгласила она, и голос ее эхом отдался от стен. – Мы все здесь – невредимые, если не считать нескольких синяков. – Она отступила в сторону, давая пройти остальным.

Послышались радостные крики мужчин. В дверь вбежала Утиам Флейтист и бросилась к Гольфрену, уронившему Элиэль. Она успела заметить на щеке Утиам свежую ссадину, тут же скрытую от глаз, когда та обнялась с мужем.

Ама Актер бросилась к Дольму, Эльма – к К’линпору. Последней в кухню вошла Олиммиар, прижимавшая к глазу платок. Она остановилась рядом с Амбрией и продолжала стоять, потупившись. Тронг встал, сделал шаг и широко раскинул руки, приветствуя их.

Амбрия прикрыла дверь, оставив небольшую щель.

– Тихо! – Ее зычный голос был подобен грому. – Нет нужды углубляться в подробности. Я поведаю вам все! – Ее глаза не без вызова обвели притихшую аудиторию. Дверь оставалась приоткрытой. – Мы поступили так, как нам было сказано. – Ее голос понизился до театрального шепота. – Мы предложили себя во имя Владычицы. К каждой из нас вошел мужчина…

– Трое! – всхлипнула Олиммиар.

Амбрия протянула мощную руку и прижала ее к себе, даже не посмотрев в ее сторону.

– Каждую из нас одобрили. И ни один мужчина не смог… – она перевела дух, – …совершить священный ритуал. Богиня отвергла нашу жертву.

– Ты хочешь сказать, что все они оказались на поверку импотентами? – рявкнул Дольм Актер.

Амбрия хлопнула дверью с такой силой, что здание содрогнулось. Все подскочили.

– Да! – признала она. – Жрецы, само собой, сильно обеспокоены. Но вам, мужьям нашим, нет нужды беспокоиться о… о последствиях.

– Но это безумие! – Дольм нервно хихикнул. Все повернулись к нему, даже Элиэль. – И с Олиммиар пытали счастья трое, один за другим? – Он вопросительно посмотрел на Утиам.

– Двое…

– Значит, всего восемь…

– Нет необходимости обсуждать отвратительные подробности, – объявила Амбрия Импресарио. Она двинулась через всю кухню к Тронгу, протянув одну руку к нему, а другой волоча за собой Олиммиар Танцовщицу. – Некоторые мужчины от бессилия проявили грубость, однако жрецы остановили их, прежде чем те успели нанести нам увечья. Теперь вы знаете все. Оставим это. – Она сделала еще шаг и упала в объятия мужа.

– Вовсе нет! – Дольм улыбался так, словно недовольство Амбрии его ни капельки не трогало. Элиэль еще никогда не видела, чтобы кто-либо из труппы оказывал Амбрии открытое неповиновение. Но Дольм клокотал, как чайник, уже с того момента, как вошел, и уж не Жнецу бояться стареющую актрису, верно?

Амбрия в ярости повернулась к нему. Пораженная Олиммиар отняла от лица платок, продемонстрировав яркий фонарь под глазом. К’линпор разинул рот.

– Это же настоящее чудо! – продолжал Дольм. – Святое чудо! Как же нам не восхищаться этим? Они что, все как один были старыми и жирными?

Щеки Амбрии, обыкновенно цвета мамонтовой кости, окрасились пунцовым. Элиэль ни за что бы не поверила в это, не увидь она все собственными глазами.

– Нет! – Снова эхо от стен. – В моем случае, поскольку меня не выбрал никто, жрецы вышли и нашли на улице двадцатилетнего рудокопа, отца двоих детей. Что, удовлетворила я твое любопытство, Дольм Актер?

Он усмехнулся.

– А как тебе кажется? Ну, и что дальше? Вольны ли мы покинуть Нарш, раз уж Оис так очевидно не нуждается в нас?

Величественная Амбрия чуть съежилась – или это показалось Элиэль?

– Нет. Нам всем велено явиться в храм на рассвете. Жрецы попросят оракула, дабы тот открыл им волю Владычицы.

Даже Дольм Актер вздрогнул.

Минуту в помещении царила тишина, потом он тихо спросил:

– Всем нам?

– Всем нам.

Все взгляды обратились на Элиэль Певицу.

Когда дела шли хорошо, вся труппа становилась одной большой, счастливой семьей. Когда дела шли по-другому, что случалось чаще, труппа все равно оставалась одной большой семьей, причем не обязательно несчастливой. Собственно, практически каждый член труппы в той или иной мере состоял в родстве с остальными. Старый Пиол Поэт был братом первого мужа Амбрии и, следовательно, дядей Утиам. Даже Клип Трубач приходился сводным братом Гэртолу Костюмеру – двоюродному брату Тронга Импресарио. Все были членами одной семьи – все, кроме Элиэль Певицы. Она не помнила абсолютно ничего из своей жизни до того, как труппа приняла ее к себе. Она оставалась чужой, пришлой, сиротой.

Обычно она никогда не задумывалась над этой разницей. Никто и никогда не упоминал о ней, даже Олиммиар в самом капризном настроении. В этот вечер Элиэль ощущала ее всей кожей. Она одна не была с ними в храме Владычицы. Она – последняя надежда. Все остальные попытки потерпели неудачу. Утром она пойдет с ними в храм, и там ее разоблачат как причину всех бед. Это было совершенно очевидно.

Возможно, безумное лопотание сестры Ан и не так уж безумно, и боги ставят грандиозную вселенскую трагедию, где отведена роль и ей, маленькой Элиэль Певице.

Жены льнули к мужьям. Олиммиар Танцовщица прицепилась к Эльме, своей сестре. Старый Пиол хлопотал у плиты, деликатно не встревая в разговор. Трубач ушел в свою комнату и вернулся, закутанный в меха. Он бросил, что пойдет прогуляется, и исчез в снежной круговерти за дверью, провожаемый удивленным взглядом Амбрии, свирепым – Тронга и сардонической улыбкой Дольма. Юный Клип не упускал возможности, если уж таковая предоставлялась.

Впрочем, возможно, его ждет разочарование – не знал же он, что Дольм врал насчет возвращения в храм.

Каждый раз, когда Элиэль отваживалась посмотреть в сторону Дольма, она встречала его издевательский взгляд. Интересно, велики ли ее шансы пережить эту ночь? О Жнецах не говорят вслух; назвать одного из них в лицо – верное самоубийство. Разоблачить Дольма Актера было бы просто-напросто безумием. Остальные решат, что тяжелый день сказался на ее рассудке – как же, он ведь муж двоюродной сестры Амбрии, член семьи! Единственное доказательство, которое могла бы представить Элиэль, – тот самый черный балахон, спрятанный в мешке, а она не сомневалась, что балахон уже спрятан где-то в другом месте. Даже если она и найдет балахон, Дольм заявит, что это старый сценический костюм, а потом обвинит ее в краже.

Может, это и в самом деле всего лишь старый костюм? Правда, она не могла представить себе, что найдутся зрители, способные восхищаться пьесой со Жнецом в числе действующих лиц. Может, на самом деле вообще ничего не было? Может, она просто сошла с ума?

На улице почти совсем стемнело, и всеобщее оживление сменилось интимным перешептыванием. Элиэль сообразила, что все собираются разойтись пораньше. Актеры уже в силу профессии ночные птицы, но сегодня женам хотелось остаться наедине с мужьями, а мужьям – с женами.

Она все чаще вспоминала дверь в свою комнатку – крепкую деревянную дверь с надежным замком и тяжелым железным засовом. Даже Жнецу не отворить такой двери, не разбудив всех вокруг!

Тут и сам Дольм потянулся, заложив руки за голову, и зевнул.

Элиэль поняла, что должна уйти раньше, чем Дольм, иначе он может подстеречь ее в ее же собственной комнате.

– Спокойной ночи! – Она вскочила на ноги и направилась к лестнице – клип-клоп. – Очень спать хочется, – объяснила она, поднимаясь через ступеньку. Клип-клоп… – До встречи утром! – крикнула она уже из коридора.

Элиэль влетела к себе в комнату, торопливо огляделась по сторонам и затворила дверь. Она осторожно повернула ключ, задвинула засов и рухнула на пол, задыхаясь так, словно только что одолела перевал Рилипасс, таща на спине мамонта.

Окно было прочное, решетчатое. Стены сложены из крепкого камня, пол и потолок – толстые доски. Если где-нибудь и можно укрыться от Жнеца, так это здесь. Подумав немного, она вынула ключ из двери и спрятала его к себе в мешок, а скважину заткнула чулком.

Стелить постель в холодном Нарше – дело нехитрое. Элиэль надела шерстяную ночнушку, скатала старое платье – получилась подушка – и накрыла тюфяк шерстяным плащом вместо одеяла. Потом опустилась на колени и помолилась, держа в руках амулет – маленькую золотую лягушку.

Давным-давно, как только Элиэль стала настолько взрослой, что перестала тянуть в рот всякую всячину, этот амулет ей подарила Амбрия. Лягушка только казалась золотой. На самом деле она оставляла на груди зеленые потеки. Правда, амулет – не самая надежная защита от бога смерти, которого она могла сильно прогневить, подсмотрев священный ритуал.

Яростный ветер сотрясал все здание. Этим вечером; обычные молитвы показались Элиэль до обидного неуместными. Подумав, она добавила к ним еще одну – Кирб’лу Тиону, испрашивая его помощи: пусть их труппа благополучно доберется на Празднества Тиона. После этого, дрожа от холода, она прошептала извинения Мужу за то, что подсмотрела священнодействие в его молельне. Но ведь молельня посвящалась не одному… Зэцу – она так и не смогла вымолвить его имя.

В конце концов она забралась под тяжелый плащ. Петух без печени, альпака белая снаружи и черная внутри, Жнец на мамонте и еще один у них в труппе, люди, которых Владычица лишила мужской силы… она после этого и глаз сомкнуть не сможет!

Однако смогла.

16

Ночь в больнице всегда тянется дольше. Эту истину Эдвард Экзетер открыл для себя еще в первую свою четверть в Фэллоу. Тогда незнакомые ему доселе английские болезни сделали из него завсегдатая школьного лазарета. Он вновь вспомнил об этом в больнице Альберта.

Вошла сестра со свечой в руке – судя по всему, обход пациентов.

– Где я? – спросил он.

Она ответила.

– Что случилось?

– С вами произошел несчастный случай. Хотите, чтобы вам сделали еще укол?

– Нет, спасибо. Со мной все в порядке. – Ему не нравилась бесшумная музыка, которую несли с собой наркотики.

– Попробуйте уснуть, – посоветовала сестра и вышла.

Проблема заключалась в том, что Эдвард чувствовал себя так, словно выспался на несколько недель вперед. Он решил, что это проходит шок. От ноги исходила пульсирующая боль. Тело затекло от долгого лежания в одном положении. Он попытался вспомнить и, вспомнив, пожалел об этом. Воспоминания, правда, были весьма обрывочными, по большей части просто кошмары.

И когда он спал, его терзали те же кошмары. Он просыпался дрожа, в холодном поту, не в состоянии вспомнить, что так напугало его. Только сейчас он начал гадать, что же, ради всего святого, он с собой такого сотворил. Не регби, это точно – в это время года в регби не играют. Железнодорожная катастрофа? Вся голова забинтована, на ноге – шины.

И все же самый странный сон из тех, что посещали его в эту бесконечную ночь, оказался поразительно ярким и запоминающимся, таким, что утром он так и не понял, сон это был или явь.

Через открытую дверь в палату падал свет, и вся она превратилась в месиво причудливых теней. На этот раз он, кажется, проснулся просто так, не от кошмара. Нога продолжала пульсировать болью, пронизывающей все тело. Некоторое время он изучал паутину растяжек, удерживавших ногу на весу, потом повернул голову на подушке. С этой стороны он увидел окно без занавесок. Небо за окном было черным. Он повернул голову на другую сторону и увидел человека, стоявшего там.

– Зрю обращенье сфер прозрачных, – произнес человек, – что есть отраженье сути, самой души явленье. Молю тебя, открой: увечье голени твоей не слишком ли терзает болью плоть?

– Не так уж сильно, сэр, – ответил Эдвард.

И в самом деле могло быть хуже.

– В откровении твоем немало доблести узреть возможно.

Гость был странным маленьким человеком – довольно старым, с облачком седых волос на голове, с чисто выбритым, морщинистым лицом проказника. Он сутулился, поэтому голова заметно выступала вперед. Его пальто отличалось забавным старомодным каракулевым воротником и казалось несколько великоватым. В одной руке он держал столь же древнюю бобровую шапку, в другой – трость с серебряным набалдашником.

– Хоть лично мы доселе не встречались, но чернил немало мы на письма извели друг другу. К твоим услугам преданный слуга, Джонатан Олдкастл. – Он поклонился, прижав шапку к сердцу.

– Мистер Олдкастл! – сказал Эдвард. – Вы… вы… Я вас себе представлял совсем другим, сэр. – По странной логике сна во внешности мистера Олдкастла он не увидел ничего странного для чиновника министерства по делам колоний его величества. Все же ни одно из писем, что получил от него Эдвард за последние два года, не напоминало слогом жалкие попытки Мосли Майнора подражать Шекспиру.

Человечек сиял улыбкой:

– Я тоже встрече рад сверх меры всякой. Но хватит праздной болтовни: не терпит время, уж совет пора держать без промедленья. О мастер Экзетер, молю тебя: будь быстр и точен в изложеньи, мое незнанье просвети, скажи – что за напасти судьбу твою (и тело, впрочем, тоже) столь тяжко поразили. Открой мне память этих злых событий, дабы мы смогли изобрести то средство, что дьявольские козни опрокинет.

Он говорил с протяжным выговором, происхождение которого Эдвард не мог определить, и речь его наверняка показалась бы бессмыслицей, не происходи все это во сне.

– Я не так уж много помню, сэр. Я приехал… я приехал в Грейндж, сэр, верно? Пожить у Волынки.

– Предположения мои верны, – кивнул мистер Олдкастл.

– Всего на несколько дней. Они сказали, они ничего не имеют против, так что добро пожаловать. Я собирался записаться добровольцем – как только объявят мобилизацию, конечно, – но до тех пор…

…Ему некуда было податься. Слова застряли у него в горле, и он боялся, что на глаза вот-вот навернутся слезы.

– Утешься, душу не терзай! – успокаивающе произнес Олдкастл. – Чу! Кто-то приближается, я слышу. Повременим минутку.

Должно быть, Эдвард задремал, ибо, когда Олдкастл снова заговорил, он подпрыгнул от неожиданности.

– Ну, рыцарь мой отважный? Что отыскал еще ты в памяти задворках?

– Обед? У меня не оказалось подходящей одежды. Все очень смутно, сэр.

Мистер Олдкастл подышал на серебряный набалдашник трости и протер его рукавом.

– А что потом?

– Мы разошлись. Генералу предстояло выступать в церкви рано утром.

– Да?

Странный запах нафталина пробивался даже сквозь привычную вонь карболки.

– Потом пришел Волынка и спросил, не хочется ли мне чего-нибудь сладкого и не наведаться ли нам в погреб.

– И вы пошли на эту шалость. И что потом случилось?

Крики? Длинные вьющиеся волосы? Фарфоровая миска…

– Ничего! – поспешно сказал Эдвард. – Ничего! Я не помню.

– Страдать не надобно, – утешил его мистер Олдкастл. – Случается, и часто, что рана головы наносит духу поврежденья. Ты не сможешь двигаться до завтра, мой славный юноша. Но надобно принять предосторожность: ты, верно, знаешь наизусть ту речь, что славный Гарри произносит пред Гарфлером?

– «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом…» Эта, сэр?

– Вот именно, она.

– Знаю. Я как раз играл короля, когда шестой класс ставил «Генриха V» на прошлое Рождество.

– Воистину нам повезло. На свете барда не найдешь другого, чтоб самый дух отваги смог точнее передать. Внимай и помни: здесь за тобой уход и ласка, к тому ж я наложу заклятье, дабы муки приуменьшить, однако доведись врагу преодолеть мои преграды и угрожать тебе расправой, сей стих прочти – помочь тебе он должен. Скажи – ты сохранишь совет мой в сердце?

– Да, сэр, я запомню, – серьезно ответил Эдвард. Во сне эта инструкция представлялась очень важной и совершенно логичной.

– Тогда, мой мастер Экзетер, позволь желать тебе удачи.

– Спокойной ночи, мистер Олдкастл. Я очень рад наконец познакомиться с вами, сэр.

Остаток ночи он спал гораздо лучше.

17

Стук засова разбудил Элиэль. Замок тоже щелкнул, но гораздо тише, чем это выходило у нее. В комнате было абсолютно темно; все, что она видела, – это окно, чуть скособоченную полосу света, ослабленного налипшим на стекла мокрым снегом. Все же и этого света хватало, чтобы увидеть: дверь медленно открывается, даже не скрипнув.

Он скользнул внутрь, чернее черного, без единого звука. Дверь закрылась – так же тихо. Двигаясь, как дым, он приблизился и остановился у нее в ногах. Элиэль подумала, что он, наверное, смотрит на нее сверху вниз, но не видела ни лица, ни глаз, только вертикальное пятно темнее окружающей темноты.

Все, что она слышала, – это стук собственного сердца.

– Ты видела… – Это был шепот, но даже шепот может оглушить, если шепчет Дольм Актер.

Это был не вопрос, а утверждение.

– В обычное время твоя жизнь и завершилась бы на этом, – продолжал шепот.

«В обычное время?» Неужели у нее еще остался луч надежды? Или она умрет от страха, прежде чем узнает это?

Конечно, он знал, что она не спит.

– Ты невероятная маленькая проныра. Я никогда не сомневался, что ты рано или поздно запустишь свои лапки в мой мешок. Разумеется, я бы узнал об этом. Нам дано знать, когда нас раскрывают. Тогда мне пришлось бы послать твою душу моему Господину. Я надеялся, что этого не случится, Элиэль Певица. Пойми, у нас тоже есть чувства. Мы не чудовища. Мы оплакиваем необходимость.

Пауза.

Она не услышала смеха… и все же, когда этот убийственно мягкий голос заговорил снова, в нем звучала ирония.

– Видишь ли, я думал, что все неприятности из-за меня. Я думал, это печать моего Господина на моем сердце прогневила Владычицу. Да, я служу тому, кого ты называешь Зэц, – Непобедимому, Последнему Победителю. Как ты видела, я обратился к своему Господину за наставлениями. И мне было сказано, что все дело не во мне, а в тебе.

Она хотела крикнуть «Почему во мне?», но во рту пересохло. Ее ногти до крови впились в ладони. Внутренности, казалось, превратились в кисель. Зубы непроизвольно начали стучать.

– «Филобийский Завет»… впрочем, ты, поди, ничего не слышала о нем. Не бери в голову. В общем, боги постановили, Элиэль Певица, что ты не должна попасть в Суссленд. Вот и все. Твое присутствие там может изменить мир. Мне было приказано проследить, чтобы этого не случилось.

Она вспомнила жреца и сестру Ан. Она не могла даже заплакать.

Жнец вздохнул:

– Прошу тебя, поверь, эта необходимость угнетала меня. Я не злодей. Я никому не мщу. Я служу своему Господину, отдавая ему души, вот и все. Это правда, в обмен он дарует мне восторг. Но я стараюсь отдавать ему души незнакомцев, поверь мне.

Дольм, всегда такой живой, веселый…

Жнец пошевелился. Ничего не видя в темноте, она все же знала – он опустился на колени рядом с ней. Он мог бы коснуться ее рукой. Она не слышала его дыхания. Он вообще дышит, когда он Жнец?

– Но я узнал вечером, что в этом нет необходимости. Святая Оис знает, кто ты и как тебя остановить. Теперь все в ее руках. Мне было сказано, чтобы я не вторгался в ее владения. Утром она поступит так, как считает нужным. Ты не попадешь в Суссленд.

Выходило так, что Элиэль Певица не умрет сию минуту. А утром – будь что будет.

– Есть у тебя кто-то, кого ты хотела бы убить? – мягко поинтересовался Жнец.

Зубы у Элиэль клацали.

– Ну? – спросил он. – Отвечай!

– Н-н-нет! – выдавила она.

– Жаль. Ибо если ты, Элиэль Певица, захочешь, чтобы кто-то умер, тебе достаточно будет сказать ему, что я Жнец. Я узнаю, и он умрет. Ясно?

Она кивнула в темноте.

– Если по какой-то причине святая Оис позволит тебе отправиться в Сусс, мне, разумеется, придется действовать самому. – Жнец вздохнул и выпрямился. – Вот и сейчас мне надо идти и действовать. Исполнять свой долг. Действие… Исполнение… И в этом я актер? – Он сухо усмехнулся – как Дольм, когда собирался выдать шутку. – Смешно, не правда ли? То редкое представление, что ты видела, имело хоть одного, да все-таки зрителя. И зрителю этому не пришлось платить. Другие платят. Чужие платят. Дорогое представление! Он хочет от меня не меньше двух, а то и трех – если они немолоды. Крепкого сна тебе, маленькая шпионка!

Чернота переместилась к двери. Потом задержалась.

– Я приходил только затем, – произнес шепот уже в более обычной для Дольма манере, – что мне показалось, своим выдающимся любопытством ты заслужила объяснения.

Дверь открылась и закрылась. Лязгнул засов. Щелкнул замок.

Элиэль жадно глотала ледяной воздух. Эту ночь она еще будет жить. В сравнении с этим все остальное казалось пустяком, даже мокрая постель.

18

Пациентов будили в шесть утра. К началу утреннего обхода они должны были быть умыты и накормлены, а их постели – заправлены. Бриться в кровати – уже достаточно противно, а все остальное – еще хуже, и ужаснее всего – судно.

Сиделка хотела сделать Эдварду еще укол, но он отказался, предпочитая терпеть боль, зато не иметь вместо мозгов жидкую овсянку.

По-своему ее можно было назвать симпатичной: круглолицая, с выговором центральных графств, хотя и с довольно бесцеремонными манерами. Она сообщила ему только то, что с ним произошел несчастный случай и что доктор Стенфорд все объяснит. Он начал припоминать свои сны, свои воспоминания во сне – так сказать, воспоминания о воспоминаниях. Где-то там среди них мелькал Волынка.

Он лежал в больнице, в Грейфрайерз. И все еще не мог вспомнить, что же произошло после того ужасного обеда, когда у него не было вечернего костюма. После обеда… нет, ничего, один туман. И кошмары.

Он беспокоился насчет Волынки. Он спросил о нем, о Тимоти Боджли.

– В больнице нет никого с такой фамилией, – ответила сиделка, а потом повторила, что доктор Стенфорд все объяснит. Странно – сиделка так уверена в том, что у них в больнице нет никого с такой фамилией. А ведь она даже не проверила! Она сказала, что сейчас понедельник и что посетителей будут пускать с двух до четырех. – У вас под этой повязкой неплохая коллекция швов, – добавила она, сменив тему (несколько неуклюже, надо признать), – но волосы скроют почти все шрамы.

– Вы хотите сказать, это не испортит моей смазливой физиономии? – шутливо спросил Эдвард и был прямо-таки потрясен, когда она покраснела.

Он удивился сам себе, уничтожив на завтрак яичницу с беконом. Чай остыл, но Эдвард выпил и его. Он лежал в отдельной палате, и это ему не нравилось. У него была сломана нога – плохой перелом, – и это нравилось ему еще меньше. Со сломанной ногой его не возьмут в армию, так что он может прохлопать войну. Никто не сомневался в том, что все закончится к Рождеству.

Он попросил газету, чтобы узнать, что творится с кризисом, и сиделка сказала, что с этим тоже надо обращаться к доктору. После этого его довольно надолго оставили в покое. В конце концов в палату вошел сухой седеющий человек в белом халате и с папкой в руках. Из кармана халата торчал стетоскоп. За ним неотрывно следовала старшая сиделка в накрахмаленном халате, монументальная, как «Моисей» Микеланджело.

– Доктор Стенфорд, мистер Экзетер, – объявила она.

– Ну и как мы себя чувствуем? – Доктор оторвался от папки и смерил его оценивающим взглядом.

– Не так плохо, сэр. Но есть вещи, которые меня беспокоят.

Врач нахмурился:

– С чего это вы отказываетесь от укола?

– Ну… не так уж сильно болит, – соврал Эдвард.

– Не болит? А с чего это вы губу прикусываете, а, молодой человек? Ладно, ваше дело.

Несколько вопросов прояснили, что единственной настоящей проблемой являлась нога. Разноцветные куски пластыря, обнаруженные Эдвардом на бедрах и руках, были немилосердно содраны. Осмотр, прослушивание, холодные пальцы на запястье, еще более холодный стетоскоп на груди…

Доктор сменил повязку на голове Эдварда.

– Восемнадцать швов, – восхищенно сообщил доктор. – Но большая часть шрамов не будет видна, если только вы не захотите носить прусский ежик. – Он записал что-то в своих бумагах и протянул папку сиделке. – Заполните все анкеты, пока он в сознании, ладно?

Стенфорд сунул руки в карманы халата.

– У вас плохой перелом ноги, Экзетер; уверен, вы и сами это поняли. Через день или два мы снимем шины и посмотрим, можно ли накладывать гипс. Зависит от того, спадет ли опухоль. Мы могли бы отвезти вас в карете «скорой помощи» на рентген, но, надеюсь, этого не потребуется. Вы здоровый, крепкий парень; все это заживет, не оставив следа. Через год вы и думать об этом забудете. На первое время вам, конечно, придется ограничить нагрузки.

– Как скоро я смогу записаться добровольцем?

Доктор пожал плечами:

– Месяца через три.

– Могу я попросить газету?

– Если будете читать понемножку. Что-нибудь еще?

– Мне хотелось бы знать, как я попал сюда.

– Ага! Что вы можете вспомнить?

– Очень немного, сэр. Грейфрайерз-Грейндж? Волын… Тимоти?

Взгляд врача сказал ему все еще до того, как он произнес это вслух:

– Ему повезло меньше, чем вам.

Яичница с беконом подступила к горлу и осталась там. Эдвард несколько раз с трудом сглотнул и только потом выдавил из себя:

– Как?

– Он убит.

– Убит? Но кем?

– Пока неизвестно. Вы в состоянии ответить на несколько вопросов полиции?

– Постараюсь. Я слишком мало…

В палату вошел крупный, крепко сбитый мужчина. Наверное, он все это время ждал за дверью. Одеждой он напоминал банкира, но на лбу у него было написано «Роберто». Судя по внешности, он вполне мог играть защитника в регбийной команде высшей лиги. Провести мяч мимо него, должно быть, не легче, чем купаться в водопаде Виктория. Кончики его усов загибались вверх, как рога капского буйвола.

– Пять минут, не больше, – предупредил доктор.

Полицейский кивнул, даже не посмотрев на него. Врач вышел. Сиделка проводила его до дверей, но всем своим видом говорила, что будет поблизости.

– Инспектор Лизердейл, мистер Экзетер. – Он придвинул стул ближе. – Это не официальный допрос. Вы не обязаны рассказывать мне что-либо. Но я был бы рад услышать все, что вы можете вспомнить о событиях, которые повлекли за собой ваши… гм… травмы.

Эдвард рассказал все что мог, почти не сводя взгляда с волос, зачесанных инспектором на лысеющую макушку. Впрочем, воспоминания его были настолько отрывочными, что, как ему показалось, он должен был произвести впечатление полнейшего дебила.

– В основном все, сэр. Э-э…

– Не спешите. Даже самые нечеткие впечатления могут помочь нам.

– Оладьи?.. Оладьи и клубничное варенье на кухонном столе.

– Почему оладьи? В вашем-то возрасте? Почему не шерри?

Эдвард расплылся было в улыбке, но потом вспомнил Волынку.

– Мы пробовали это года три назад и напились до свинского состояния. Это просто традиция, только и всего. – Волынка… никогда больше!

– Можете вспомнить еще что-нибудь?

– Женщина с длинными вьющимися волосами.

Лицо сыщика оставалось неподвижным, как у каменной химеры.

– Цвет волос?

– Темно-каштановые, кажется. Они свисали кольцами, как у цыганки. Очень бледное лицо.

– Где вы ее увидели? Что она делала?

Эдвард тряхнул головой – насколько это возможно, лежа на подушке.

– Визжала, кажется. Или кричала.

– Как она была одета?

– Не помню, сэр.

– Но это ведь могло быть несколькими часами ранее, и вы не помните, где?

– Да. Нет. Да – в том смысле, что это могло быть. Нет – в смысле, я не помню, почему запомнил ее.

– Что еще?

– Мис… фарфоровая миска, окрашенная чем-то красным… алым. Кровь, льющаяся в миску. Струя крови. – Он ощутил приступ тошноты и закусил губу. Его трясло – он лежал на спине и дрожал, как маленький ребенок.

С минуту Лизердейл смотрел на него, потом встал.

– Спасибо. Мы попросим вас официально ответить на вопросы, как только вы будете в состоянии сделать это.

– Боджли мертв?

Тяжелая голова кивнула.

– Вы упали с лестницы. Онзаколот.

– И вы считаете, что это сделал я?

Инспектор Лизердейл застыл как вкопанный. Угроза, казалось, заполнила всю палату.

– Почему я должен считать так, мистер Экзетер?

– Отдельная палата, сэр. Вы сказали, что я не обязан рассказывать вам. Никто не отвечает на мои вопросы.

Человек улыбнулся одними губами.

– Никаких других причин?

– Но я не делал этого! – вскричал Эдвард.

– Пять минут истекли, сэр, – заявила старшая сиделка, дредноутом вплывая в палату с папкой и авторучкой наготове. – Ваше полное имя и дата рождения, мистер Экзетер?

– Эдвард Джордж Экзетер…

Инспектор отодвинул кресло, не сводя глаз с Эдварда.

– Католик или протестант? – продолжала спрашивать сиделка, скрипя пером.

– Атеист.

Она одарила его взглядом Медузы.

– Могу ли я просто написать «протестант»?

Эдвард решительно не намерен был поддерживать любую организацию, терпевшую святошу Роли в качестве одного из своих представителей. Еще одной причиной его нетерпимости был ньягатский кошмар. Кошмар, спровоцированный тухлоголовыми миссионерами, сующими нос в чужие дела.

– Нет, мэм. Атеист.

Она неохотно записала.

– Болезни?

Он перечислил все, что мог вспомнить, – малярия и дизентерия в Африке и полный набор традиционных английских: свинка, корь, коклюш, ветрянка…

Тут он увидел, что полицейский продолжает стоять в дверях, глядя на него.

– Вы хотели спросить что-нибудь еще, инспектор?

– Нет. Не сейчас. С допросом можно повременить, сэр. – Его губы опять растянулись в улыбке. – В обычной ситуации я попросил бы вас дать расписку о невыезде. Однако не думаю, чтобы вы в ближайшие день или два куда-то собрались.

19

Забрезжил серый рассвет, но даже нищие бродяги еще спали, съежившись по подворотням под снежными одеялами. Где-то на задах храма выкликали проклятия наступающему дню обреченные на заклание петухи. Труппа, как и было приказано, в полном составе собралась у входа в храм. Похоже, они были сегодня первыми посетителями.

В глубоком нефе ночь еще не кончилась. Даже множество свеч, мерцавших перед алтарем Оис, не могли осветить огромное холодное пространство. По боковым стенам, в тени, редкие светлые пятна отмечали места, где перед несколькими из бесчисленных – так, во всяком случае, показалось Элиэль – арок горели лампады. Эти редкие освещенные альковы напоминали остатки зубов сестры Ан.

Дрожа от холода и возбуждения, она преклонила колени между Тронгом и Амбрией, пытаясь найти хоть какое-то утешение от близости этих двух сильных людей. Но даже Амбрия казалась сегодня немного напуганной. Пол был холодный и жесткий. Они стояли в кругу на коленях – двенадцать человек, все, кроме Гэртола Костюмера. Элиэль оказалась лицом почти к богине. Она крепко стискивала в руке золотую монету – первое настоящее золото в ее жизни. Холод от каменного пола пробирал ее до костей.

В центре круга стояла серебряная ваза, в которой лежали перо, два яйца и белый камешек. Жрецы с большой торжественностью положили все это туда перед началом ритуала.

Изображение Владычицы размерами превосходило все образы, виденные ею раньше. Это была мозаика, а не статуя. Она занимала всю дальнюю стену зала, поднимаясь на всю его высоту. Изображение было выполнено из маленьких блестящих белых плиток, только соски богини горели ярко-красными рубинами. Более темные плитки оттеняли низ тяжелых грудей и живота. Лицо почти терялось в царившем под сводами полумраке. Старик у ее ног нараспев читал священное писание. Спустя некоторое время его сменит другой, другого – третий, и так до тех пор, пока они не огласят все Красное Писание. А потом начнут все сначала. Так было всегда. Их не всегда можно видеть, но они никогда не смолкают.

Полдюжины жрецов затянули священную песнь. Служба началась. Барабанщик принялся отбивать медленный угрожающий ритм. А еще одна группа начала странный танец, скорее не танец, а последовательность статичных поз. Все они были молоды, и бритые головы выдавали в них жрецов, несмотря на причудливые, облегающие тело одежды, оставлявшие руки и ноги обнаженными. При свете свечей одежда казалась почти черной, но, ясное дело, она была красной – в честь Владычицы. Движения танцоров были так отточены и изящны, что совершенно заворожили Элиэль. Хотя они более напоминали гимнастику, чем какой-либо из известных ей танцев.

Краем глаза она заметила, как мигнул свет в одном из освещенных альковов. Потом в другом. Она чуть откинулась назад, чтобы лучше видеть. Вдоль стены в сопровождении жрицы шел мужчина. Он заслонил третью лампаду и остановился. Откуда-то из глубины алькова поднялась женщина. Она распахнула халат. Он пошел дальше, а женщина села обратно – отвергнутая. Элиэль вздрогнула, почувствовав, как кислота подступает к горлу. Амбрия сердито шикнула на нее, и она снова повернулась лицом ко Владычице.

Через полминуты мужчина дошел до того места, где она могла видеть его, не поворачивая головы. Глаза сами собой устремились в ту сторону. Она видела, как он нашел подходящую женщину и заплатил жрице. Жрица отошла, он шагнул в альков и начал раздеваться.

Акробатические па завершились громкой, частой барабанной дробью, и Элиэль снова стала смотреть куда положено. Появился жрец и сделал знак рукой – актеры поднялись на ноги. Последовала пауза. Стоя между рослой Амбрией и еще более рослым Тронгом, она ощущала себя совсем крохотной. Чтобы отвлечься от того, что происходило в алькове, девочка принялась разглядывать богиню. Постепенно, по мере того как через высокие окна в неф проникало все больше дневного света. Владычица выступала из темноты. Странное выражение застыло на ее каменном лице: глаза почти закрыты, алые губы раздвинуты, показывая кончик языка. В любом случае это лицо нельзя было назвать милосердным. Правда, оно и не объясняло, с чего это могущественной богине гневиться Так на маленькую Элиэль Певицу.

Загрохотали барабаны – девочка чуть не подпрыгнула. Они завели неровный беспокойный ритм.

– Объяви сначала свой возраст… – Голос исходил от пожилого человека, стоявшего за спиной просящих.

В круг вошли жрец и жрица и остановились напротив Гольфрена. Когда Флейтист заговорил, голос его звучал выше, чем обычно:

– Мне двадцать шесть лет, меня зовут Гольфрен Флейтист. Я женат, бездетен. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне свою милость. – Звякнула монетка.

Жрец, стоявший за спиной маленькой жрицы, положил руку ей на плечо и подтолкнул ее к следующему просителю.

– Мне двадцать лет, меня зовут К’линпор Актер. Я женат и бездетен. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне свою милость. – Еще «звяк».

Теперь Элиэль могла разглядеть старшего жреца, того, что стоял за пределами круга. Его красную хламиду украшали замысловатая вышивка и самоцветы. В пухлой руке он держал тонкую свечу, и свет ее блестел на бритой голове и дорогих перстнях с самоцветами.

Жрица была совсем молоденькая, почти девочка, но тоже с бритой наголо головой. Веревка на шее поддерживала золотую вазу, болтавшуюся меж ее маленьких грудей. Она ступала босиком. На ней, похоже, вообще ничего не было, кроме хламиды – такой тонкой, что просвечивали соски. Должно быть, она здорово мерзла.

Жрец за ее спиной был молод и высок – один из тех гимнастов. Он все еще тяжело дышал после упражнений. Его волосатые руки и грудь странно контрастировали с сияющей гладкой кожей головы и лица.

– Мне сорок пять лет, меня зовут Амбрия Импресарио. – Чудесный голос Амбрии был сегодня почему-то хриплым и неровным. – Я… я замужем второй раз. Отец…

Старый жрец бормотал вопросы, советы. Маленькая жрица повернулась и пошла прочь. Молодой жрец схватил ее за руку и, дернув, вернул на место. Она осталась стоять, куда ее поставили – словно стул, – но ее руки и голова странно подергивались.

Элиэль стиснула руки, чтобы они так не тряслись. Следующей после Амбрии шла она. Золотая монетка больно впилась в ладонь.

– Мне сорок пять лет, меня зовут Амбрия Импресарио. Я овдовела и вышла замуж второй раз. Я родила одного ребенка. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне свою милость.

Жрица вдруг начала смеяться. Молодой жрец схватил ее за плечи и тряс, пока она не перестала. Потом он толкнул ее дальше, и она застыла перед Элиэль. Ее глаза были пусты, челюсть отвисла. Слюна стекала по подбородку и капала на хламиду.

Старший жрец тоже подвинулся. Элиэль чувствовала, что он стоит у нее за спиной, и уловила слабый запах, напоминающий сирень.

Настоящему актеру не составит труда запомнить простые строки.

– Мне двенадцать лет, – отчетливо произнесла она. – Меня зовут Элиэль Певица. Я незаму…

– Если ты девственница, ты должна сказать это.

Ее зубы застучали. Она сглотнула.

– Мне двенадцать лет, меня зовут…

Громовой голос Тронга заглушил ее ответ:

– Ее подлинное имя не Певица, а Импресарио. Она моя внучка.

– Что? – пронзительно вскрикнула Элиэль. Крик летучей мышью вспорхнул под своды и заметался там. Барабаны все рокотали.

Жрец раздраженно фыркнул:

– Объясни. Быстро!

– У меня была дочь, – прорычал Тронг, не сводя взгляда с богини. – Она опозорила себя и умерла. Я вырастил ее незаконнорожденного ребенка, повинуясь Священному Писанию. Ее зовут Элиэль Импресарио.

Его лицо было скрыто от Элиэль гривой серебряных волос. Она, не веря своим ушам, подняла глаза на Амбрию – та кивнула с невеселой улыбкой.

Безумная жрица снова начала смеяться. Угрюмый хранитель тряхнул ее, но она не останавливалась. Он тряхнул сильнее – так вытрясают ковер. Ее голова моталась из стороны в сторону, золотая ваза болталась на веревке, колотя по груди. В конце концов ему удалось остановить припадок. Больше он не отпускал ее плеч.

Старшего жреца явно раздражали подобные задержки, тем не менее он не собирался отказываться от ритуала.

– Назови ее по ремеслу отца.

– Я не знаю его! – взревел Тронг так, словно это незнание терзало его физической болью. С его-то праведностью трудно было представить, что он способен воспитать дитя, рожденное во грехе.

– Твоя дочь не назвала тебе имя мужчины?

– Она не могла! Она пропала на две недели. Когда мы нашли ее, она уже лишилась разума и девственности. Она не произнесла больше ни единого разумного слова.

– Используй имя Импресарио, – буркнул жрец.

Элиэль тоже член семьи! Но радость отравлялась обидой. Почему они не говорили ей этого? Почему Амбрия угрожала выгнать ее как беспризорницу?

– Повтори! – бросил жрец.

Элиэль собралась с силами и торопливо отбарабанила:

– Мне двенадцать лет, меня зовут Элиэль Импресарио. Я девственница. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне милость. – Она бросила монету в вазу и поразилась, услышав, что та упала в жидкость.

Безумная жрица заливалась смехом, закатывая глаза. Ее мускулистый провожатый, казалось, был всерьез обеспокоен. Она обвисла в его руках, словно полотенце. Жрец поставил ее перед Тронгом. Барабанная дробь все не стихала, убыстряясь, делаясь настойчивее.

Элиэль Импресарио? Как-то неправильно звучит! Она будет продолжать звать себя Элиэль Певицей. В конце концов, разве не пением зарабатывает она себе на жизнь? Не то чтобы большие деньги, конечно, но все-таки зарабатывает – настоящие медные деньги. Внучка Тронга Импресарио! Почему он никогда не говорил ей об этом? Она же не виновата в том, что ее мать поступила нехорошо! А ее мать? Как ее звали? Она что, тоже была актрисой? Красивой? Некрасивой? Сколько лет ей было, когда она умерла? Как она умерла?

Элиэль оглядывалась на остальных, гадая, знал ли кто-нибудь из них о ее тайне. К’линпор – тот наверняка должен был знать! Он прятал глаза, делая вид, что смотрит на обходящих круг жреца и жрицу. Надо же, дядя К’линпор!

– Мне шестьдесят пять лет, меня зовут Пиол Поэт…

В высокие окна лилось все больше света, и храм понемногу выныривал из ночной мглы. Все поверхности были покрыты резьбой. Стены и колонны украшались изображениями богов и цветов, весь пол представлял собой яркую мозаику, в которой преобладал символ Владычицы: перечеркнутый круг. Красный и зеленый, слоновая кость и золотая фольга… Элиэль и не представляла себе, что в унылом Нарше может быть столько ярких красок. Наверное, все краски Наршвейла собрались в этом святом месте.

Краем глаза она заметила какое-то движение. Единственный мужчина – почитатель богини вышел из алькова и направился к выходу, завершив приношение Владычице. Женщина тоже вышла, запахивая одежды, и пошла следом за ним. Куда она пойдет? Домой, к семье и мужу? Зачем приходила сюда: искупить грех или просто принести жертву Владычице и тем обрести ее расположение?

– Мне тридцать три года, меня зовут Дольм Актер…

Жнец опустил в вазу свою монету и с торжествующей улыбкой посмотрел на Элиэль. Сколько душ собрал он для Зэца после того, как ушел из ее комнаты?

Элиэль быстро отвернулась и стала смотреть на вереницу жриц в красных облачениях, вошедших в неф из какой-то невидимой ей двери. Каждая заняла место в алькове. В храме появились ранние прихожане и с любопытством косились на труппу.

Барабаны громыхнули в последний раз и смолкли. Снова стала слышна хриплая декламация у ног Владычицы. Молодой жрец опускал безжизненное тело жрицы до тех пор, пока она не оказалась сидящей на каменном полу, и сам склонился на колени рядом с ней. Придерживая ее одной рукой, другой он поднес вазу к ее губам.

– Возьмитесь за руки! – приказал толстый жрец. Одну руку Элиэль схватил Тронг, другую – Амбрия. Снова забили барабаны. Молодой жрец запрокинул голову жрицы и наклонил вазу – достаточно, чтобы она могла отпить, но не настолько, чтобы высыпать монеты. Они оба облились алой жидкостью, но жрица закашлялась, поперхнувшись, – значит, немного все-таки проглотила. Удостоверившись, он снял веревку с ее шеи и передал сосуд кому-то, уже стоявшему с протянутой рукой. Потом отволок ее в центр круга и оставил лежать там словно мертвую рядом с серебряной вазой. Он выпрямился, отступил на шаг и стал ждать.

Новые жрецы и жрицы окружили труппу и запели – вначале тихо, потом все громче и громче. Элиэль с трудом разбирала слова: мало того, что они мешались с эхом, так еще и пение было на каком-то архаичном джоалийском. Она поняла только, что жрецы славят Владычицу и молят ее дать ответ. Капризный ритм барабанного боя выводил из себя. Сердце отчаянно колотилось в груди.

Маленькая жрица задергалась. Пение сделалось еще громче. Она завизжала и начала колотить кулаками по полу. Барабанный бой усиливался и убыстрялся. Она корчилась, как от боли, лицо ее пылало. Сбитая серебряная ваза со звоном покатилась по полу, яйца вылетели и разбились. Она замолчала на мгновение, подняла голову и обвела взглядом круг актеров – безумие в каждом движении, в каждой гримасе. Жрица вцепилась в свою хламиду и разорвала ее, обнажив худенькое изможденное тело – тоже пылающее и вспотевшее.

Неожиданно она вскочила на ноги и бросилась на Элиэль с глазами, полными безумного огня, готовая вцепиться в нее ногтями. Элиэль попыталась отпрянуть. Тронг с Амбрией подались назад, но рук не отпустили. Жрец поймал сумасшедшую в самый последний момент и попробовал оттащить ее обратно в середину, но она ожесточенно отбивалась от него, визжа и плюясь. Странное дело, это превратилось в настоящую драку. Молодой и крепкий жрец не уступал ростом Тронгу. Она же – костлявый заморыш – за несколько секунд искусала и избила его, порвав одежду и в кровь исцарапав лицо. Дважды она чуть не вырвалась, устремляясь к Элиэль, и оба раза жрец ловил ее в последний момент. Он старался удержать ее, не причиняя ей вреда. Она же ничуть не церемонилась. Они упали на пол, продолжая драться. Барабаны и голоса почти оглушали.

И тут жрица, вскрикнув, выпрямилась. Запрокинула голову и, раскинув руки и ноги, распласталась на своем противнике. Мужчина сбросил ее и отполз на четвереньках, истекая кровью и задыхаясь, словно сражался со стаей панд.

Маленькая жрица широко раскрыла глаза.

– Ату! – выкрикнула она голосом, низким и зычным, как у Тронга, совершенно неожиданным для такого детского тела. Барабанный бой и пение оборвались. – Ату импо’эль игниф!

Это был глас оракула. Стоявшие за пределами круга жрецы начали записывать на пергаменте слова богини, эхом отдающиеся от сводов храма. Снова диалект был слишком древним, чтобы Элиэль могла разобрать слова. Ей показалось, что она несколько раз слышала не только свое имя, но и другие знакомые имена, которые уж никак не могли упоминаться здесь. Жрецы, похоже, понимали смысл этого словесного потока – их перья порхали по пергаменту.

Голос оракула превратился в звериный хрип и стих. Ударил барабан. Возобновилось пение – на этот раз торжествующий хор пел песню благодарности и славы.

Жрица в красной хламиде склонилась над неподвижным телом оракула. Круг распался. Жены и мужья с облегчением обнимались. Тронг отпустил руку Элиэль. Амбрия притянула ее к себе и крепко сжала. Что-то мокрое коснулось ее щеки. Удивленная девочка подняла голову и поняла, что большая женщина плачет.

20

Теперь стало понятно, почему совета у Владычицы через оракула испрашивают не так часто. Маленькую жрицу унесли, завернув в одеяло. Ее здоровый хранитель вышел, прижимая к окровавленному лицу платок и опираясь на плечо друга. Мальчишка с ведром опустился на колени и стал протирать испачканный пол.

Толстый жрец в богато украшенной хламиде, ухмыляясь, водил пальцем по листу пергамента, обсуждая что-то с другими пожилыми жрецами и жрицами. Все казались довольными.

Труппа собралась в стороне, ожидая решения богини. Элиэль крепко цеплялась за большую руку Амбрии и старалась не смотреть на покровительственную ухмылку Дольма Актера.

Толстый жрец подошел к ним, все еще держа в руке записи.

– Велико милосердие Владычицы! – возгласил он. – Никогда еще не видел я более ясных и исчерпывающих повелений.

Последовала тревожная пауза.

– Скажи нам! – не выдержала Амбрия.

– Всего два, кажется. – Он глянул на свои листы. – Да, точно, два. Есть среди вас такая Утиам Флейтист?

Утиам вздрогнула. Обнимавшая ее рука Гольфрена напряглась.

– Шесть недель служения, – объявил толстяк. Он пожал своими пухлыми, похожими на подушки плечами. – Не столь серьезное наказание, как я ожидал.

Шеки Утиам стали пепельно-серыми. Она обиженно вскинула голову:

– Я должна служить здесь шлюхой сорок два дня?

Жрец удивленно поднял бритые брови:

– Это священная плата!

– За что?

– За твои грехи и за грехи твоих друзей, конечно. Они вольны идти – все, кроме одной. Одна останется. Это небольшая плата за благосклонность Владычицы и за прощение тебя самой и твоих возлюбленных близких. Многим женщинам это даже нравится. – Он хитро осклабился.

Его маленькие глазки напоминали свиные.

Пиол Поэт осторожно откашлялся.

– Мне показалось… – Он замолчал. Ну да, он же ученый. Если кто-то из мирян и понимал эти древние слова, так это Пиол.

– Что тебе показалось?

Старик пригладил свою седую бороду.

– Мне показалось, что был предложен выбор?

Жрец кивнул, отчего его многочисленные подбородки заколыхались.

– Уверен, это не для сборища бродячих паяцев.

– Сколько? – выкрикнул Гольфрен. Его гладкое лицо побледнело сильнее других.

Толстяк вздохнул:

– Сотня джоалийских звезд.

– Ты хочешь сказать, девяносто четыре! Ты же знаешь, сколько у нас денег!

Толстяк раздраженно прикусил пухлую губу.

– Ты собираешься спорить с богиней, актеришка?

– Но я хотел принести эти деньги в дар Тиону, чтобы он помог моей жене победить на Празднествах.

– Твоя жена не поедет на Празднества в этом году. Она будет служить Владычице – здесь, в храме. Погонщики мамонтов, ежедневно рискующие жизнью на перевалах, не осмелятся пойти против воли святой Оис. – Недобрая ухмылка на жирном лице не оставляла сомнений в том, что эта угроза – не пустая шутка.

Гольфрен, казалось, был готов расплакаться.

– Но эти деньги – это отцовская и дедова ферма! И у нас всего девяносто четыре.

Взгляды всех обратились к Амбрии, матери Утиам.

Ее рука, за которую держалась Элиэль, вспотела, голос звучал хрипло.

– Если мы доплатим разницу, о святейший, мы останемся без гроша. Плата за проезд в Сусс в этом году заметно выше, чем обычно. Мы ведь бедные артисты, отец! Наши траты велики. Вся наша надежда – на Празднества: только выиграв там, мы заработаем на пропитание будущей зимой. Так неужели Владычица разорит нас?

Заплывшие жиром свиные глазки жреца сощурились.

– Если вы собираетесь в дорогу с благословения Владычицы, – нехотя произнес он, – храм, возможно, и устроит вам проезд, – в общем, сделка возможна.

– Только сегодня! Празднества начинаются завтра. Нам надо ехать сегодня! – Амбрия понемногу начинала приходить в себя.

– Сотня звезд – и вы будете там сегодня, – кивнул жрец.

Амбрия облегченно вздохнула.

– А второе?

– М-м? – Он хихикнул и снова сверился со своими листками. – Ах да. Элиэль Певица… или Элиэль Импресарио… Владычица назвала ее как-то еще… ладно, это безразлично. Она должна остаться. На службе у Великой Оис.

Почему-то Элиэль ожидала этого. Она вздрогнула. Амбрия крепко сжала ее руку.

– А за нее возможен выкуп? – спросил Пиол.

Толстяк нахмурился.

– Выкуп? Попридержи язык, актеришка! – Он подозрительно огляделся по сторонам. – Ты хочешь что-то предложить?

– Вы и так забрали все, что у нас было, до последнего медяка! – крикнула Амбрия.

– Ах! – Он недовольно покачал головой и еще раз заглянул в записи. – Так или иначе, в этом случае никакого выбора не будет. – Он посмотрел на Тронга, весь вид которого изображал крайнюю степень отчаяния. – Та неприятность произошла в Юрге?

– Да, – пробормотал гигант, даже не удивившись.

– Ну конечно! – хохотнул жрец, тряхнув головой с наигранной брезгливостью. – Снова могучий Кен’т! Но Владычица – ревнивая богиня. Она требует ребенка себе. – Он окинул труппу взглядом. – Ступайте, вы легко отделались! Всего-то сотня звезд и один ребенок.

Элиэль огляделась. Все как один избегали ее взгляда. Все, кроме Дольма Актера, смотревшего на нее с ухмылкой, явственно говорившей: «Ну что – убедилась?»

– О ней будут хорошо заботиться, – сказал жрец, – ее воспитают для службы Владычице. Это куда более легкая и приятная жизнь, чем та, которую можете предложить ей вы. – Он подождал, но остальные молчали. – И через несколько лет… да вы и сами знаете.

Так и не дождавшись отклика, он сделал знак пухлыми, мягкими пальцами, подзывая к себе женщину – почти такую же толстую, как он сам.

– Возьмите эту и стерегите хорошенько. Обойдемся без прощаний, – добавил он.

Амбрия отпустила руку Элиэль.

21

Очень скоро Эдвард понял, что инспектор Лизердейл оставил дежурить за дверью своего человека. Разговоры приближались по коридору, смолкали ни с того ни с сего у его двери и снова продолжались уже на отдалении. Каталки и тележки замедляли ход и скрипели колесами, огибая препятствие. Возможно, страж сидел здесь с самого начала, но он служил еще одним доказательством – Эдварда подозревают в убийстве. Охранник вряд ли находился здесь для того, чтобы предотвратить бегство преступника, скорее всего он должен был подслушивать разговоры. А какая еще может быть причина, достойная траты полицейского времени?

Палата была утомительно аккуратной. Стены выкрашены в коричневый цвет до уровня плеч, где тянулся фриз из коричневых керамических плиток, выше шла бежевая штукатурка. За неимением ничего лучшего Эдвард мысленно занялся инвентаризацией. Итак, одна медная койка с постельными принадлежностями, подушкой и высокой спинкой в изголовье. Далее, один стул с плетеной спинкой, жесткий. Далее, тумбочка красного дерева у постели. Далее: одна небольшая полка… один шнур звонка в пределах досягаемости… один железный столик на колесиках со складным зеркалом на нем… одна плетеная мусорная корзина… Еще – тазик с теплой водой, свеча, пепельница и металлическая миска в форме почки: в такой, наверное, хорошо выращивать луковицы крокусов. В тумбочке стояли судно и тяжелая стеклянная бутыль, обернутая полотенцем. Робинзон Крузо пришел бы в восторг.

Единственное, что он видел в окно, – далекий церковный шпиль. Створка была поднята до предела, но воздух в палату, казалось, не поступал вовсе – ведь не может же на улице быть так жарко, правда? Что же это за лето такое!

Значит, он наконец окончил школу и через неделю с небольшим сделался главным подозреваемым в убийстве друга. Ему вспомнился Тигр, школьный кот. Тигр любил сидеть под деревом, на котором гнездились малиновки, в ожидании птенцов – двух маленьких вкусных птенчиков.

Бедный старина Волынка! Ему и так не везло с этим его кашлем, а теперь еще вот это… Будет, конечно, расследование. Как-то примут эти новости их одноклассники? Поверят ли они в то, что Эдвард Экзетер способен на преступление? Он решил, что они поверят доказательствам – как и он сам. По крайней мере он в Англии, значит, и судить его будут по британским законам. Не то что у французов – там ему самому пришлось бы доказывать свою невиновность. Британское правосудие – лучшее в мире, оно не способно на ошибки.

Точнее, он надеялся, что не способно. Вся беда в том, что он пока и представления не имел, в чем же состоит обвинение. Может, он сходил с ума – этакие доктор Экзетер и мистер Хайд? Может, именно поэтому он ничего не помнит? Сумасшедших не вешают, их запирают в Бродмур – туда им и дорога! Если у него и имеется половина-Хайд, которая шатается по округе и режет людей, значит, его половину-Экзетера тоже надо запереть.

Бобби пока обращался с ним деликатно, и это само по себе подозрительно. Единственного свидетеля положено трясти гораздо крепче – особенно такого свидетеля, который ничего не помнит. Ну да, он несовершеннолетний и к тому же калека, так что полицейскому поневоле приходится вести себя очень вежливо и деликатно, чтобы его не обвинили в грубом обращении. Эдвард помнил куда более запутанные судебные процессы – им рассказывал про них Флора-Дора Фергюсон, преподаватель математики. Лизердейл должен быть абсолютно уверен в незыблемости обвинения, поэтому он и не торопится услышать то, что может показать подозреваемый.

На этом месте мрачные размышления Эдварда были прерваны знакомым голосом из коридора. Нет! Пожалуйста, не надо, подумал он. Посетителей начинали пускать в два часа, а сейчас еще и девяти утра не было, но но знал этот голос и знал, что его обладательницу не остановят ни заведенные в грейфрайерзской больнице правила, ни любая, самая дородная сиделка, ни даже констебль в форме и при исполнении – последнее как раз подтверждалось голосом в коридоре:

– Не говори глупостей, Гэбриел Хейхоу! Ты же всю свою жизнь знаешь меня. Я утирала тебе глаза, когда ты намочил штаны на параде в честь коронации короля Эдуарда! Если ты хочешь распотрошить этот букет в поисках пилки, давай действуй, а лучше посторонись-ка!

Миссис Боджли, размахивая знакомым потертым чемоданчиком, ворвалась в палату, как Боадицея, взявшая штурмом Лондиниум. Она была большая и громогласная. Она внушала благоговейный страх. Обычно ей как-то удавалось совмещать бьющую через край радостную энергию с величественностью, не уступавшей самой королеве Марии. Сколько помнил себя Эдвард, в Фэллоу она становилась центральным событием каждого торжественного дня. Мальчики из Фэллоу боготворили ее.

Сегодня она с головы до пят была одета в черное. Черная перчатка отбросила в сторону черную вуаль.

– Эдвард, бедный мальчик! Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо. О, миссис Боджли, мне так жаль!

В ее глазах загорелись предостерегающие огни – в палату заглядывал полисмен, чуть не задевая шлемом за притолоку.

– Что ты хочешь сказать этим заявлением, Эдвард?

– Я хочу сказать, я ужасно расстроился, услышав эту трагическую новость о Тимоти.

– Я так и думала, что ты именно это имел в виду. Но сейчас тебе нужно следить за своими словами! – Она возвышалась над ним, как Биг Бен над зданием парламента, глядя на него поверх необъятного, затянутого в черное бюста. – Эту фразу могли принять за извинения. Я принесла твои вещи. Деньги я вынула и отдала старшей сиделке. Расписка лежит в твоем кошельке. Я принесла тебе эту книгу. Вот, смотри.

Она сунула ему в руки книгу, и он пробормотал слова благодарности.

– Но…

– Тимоти очень лю… говорил, что это лучшая книга из всех, что ему доводилось читать, и мне показалось, что тебе не помешает чем-нибудь отвлечься. И не надо меня благодарить. Я уверена, что он хотел бы, чтобы она была у тебя. И притом, что мне лучше не задерживаться, а то констебль Хейхоу заподозрит меня в попытках сбить правосудие со следа… я хочу, чтобы ты знал, что мы… что я… ни на минуту не верили в то, что ты имеешь отношение к тому, что произошло, и ничто не заставит меня изменить свою точку зрения. Кому как не мне знать, что в этой какофонии оттуда слышался женский голос, даже если генерал и… но мы не будем обсуждать подробности сейчас, Эдвард. Как бы то ни было, я прослежу за тем, чтобы ты получил лучшего адвоката. И если для твоей защиты потребуются деньги – в случае если дела примут нежелательный оборот, – можешь рассчитывать на мою помощь. Я уже дала соответствующие указания своему поверенному, мистеру Бабкоку из «Натолл, Натолл и Шу». Так что тебе не о чем беспокоиться, и доктор Стенфорд уверяет, что твоя нога срастется, не оставив болезненных последствий.

Он открыл рот, но она продолжила, прежде чем он успел что-то сказать.

– Тимоти всегда очень хорошо отзывался о тебе, и в наши редкие встречи ты произвел на меня самое лучшее впечатление, Эдвард. Я знаю, что твой наставник и доктор Гиббс высоко ценили тебя, а я доверяю их суждению – почти всегда, а уж в этом случае точно. Так что не кисни. Вся эта чудовищная неприятность разрешится, я уверена. И больше мы не будем об этом говорить ни слова!

С невеселой улыбкой она повернулась и выплыла из палаты. Полисмен, пятясь, выскочил перед ней. Эдвард посмотрел на книжку, лежавшую на одеяле, и у него потемнело в глазах.

Вошла сиделка с вазой георгинов, которые, возможно, еще час назад росли на клумбах Грейфрайерз-Грейндж. Она подняла чемодан с пола и поставила его на кровать.

– Если бы вы забрали все, что вам нужно, я бы унесла его. Старшая сиделка не любит, когда вещи лежат в палатах.

Он пробормотал что-то в ответ, даже не взглянув на женщину. Книга называлась «Затерянный мир», сочинения сэра Артура Конан Доила.

Он открыл ее наугад, и из нее выпала закладка.

22

Два лестничных марша вверх… Жрица задыхалась, но не снимала потной руки с плеча Элиэль. Они свернули в другой коридор, пропахший благовониями, мылом и несвежей пищей. Элиэль была слишком ошеломлена, чтобы бояться или жалеть себя. Все, что она пока ощущала, – это чувство потери: потери друзей, только что обретенной семьи, свободы, карьеры, даже своего мешка, который ей не позволили взять с собой. Отдаленное пение смолкло, словно она погружалась под землю, прочь от мира живых. Они подошли к открытой двери, и ее втолкнули внутрь.

Келья была маленькой, пустой и относительно чистой, несмотря на стоявшую в ней вонь. Голый камень стен с четырех сторон, голые доски пола и потолка. Свежий на вид тюфяк, стул, маленький столик, экземпляр Красного Писания – и все. Одинокий луч света проникал сквозь маленькое оконце как бы нарочно, чтобы комната казалась еще темнее. Ни лампы, ни камина.

Жрица отпустила свою пленницу и с довольным видом опустилась на стул. Стул крякнул – поя складками пропитанной потом хламиды угадывались пышные телеса. Она вытерла пот со лба рукавом. Волосы ее были убраны под красный платок. Лицо? Лица не было – сплошные складки жира. Элиэль казалось, что более жесткого лица она еще никогда не видела.

– Мое имя – Илла. Ты должна называть меня «мать».

Элиэль промолчала.

От улыбки Иллы способно было свернуться молоко.

– Стань на колени и поцелуй мой башмак.

– Нет! – отшатнулась Элиэль.

– Отлично! – Улыбка сделалась шире. – Вот мы и устроим небольшое испытание, ладно? Когда ты готова будешь повиноваться – когда ты больше не вынесешь, – скажи мне, что готова поцеловать мой башмак. Я буду знать, что мы сломали тебя. Мы обе будем знать. Ты вступаешь в мир беспрекословного повиновения.

Она подождала ответа. Не дождавшись – нахмурилась.

– Если хочешь, можем попробовать и порку.

– А как же Кен’т?

Илла расхохоталась, словно ждала этого вопроса.

– Кен’ту молятся мальчишки и старики. Мужчины тоже не без удовольствия участвуют в его таинствах, но что-то я не помню, чтобы вокруг его храма лежало много их трупов!

Женщины редко ходят в его храм – ведь Кен’т бог мужской силы.

– Он мой отец?

– Возможно. Богиня сделала такой намек. И это хорошо вяжется с тем, что сказал твой дед. От женщины, которой владел бог, в дальнейшем мало толку.

Это Элиэль и сама знала по старым легендам: Кен’т и Исматон, Карзон и Харрьора. Когда интерес бога к женщине иссякает, она умирает от неразделенной любви. Как странно, что Пиол Поэт ни разу не использовал для пьесы эти две легенды о прекрасной любви!.. Она ведь никогда больше не увидит спектаклей Пиола.

Странно слышать, как Тронг называет себя ее дедом!

На каменном лице жрицы невозможно было разглядеть ни следа сочувствия.

– Не думай, что из-за этого ты какая-то особенная. Ребенок смертного смертей, вот и все.

По всеобщему убеждению, он еще хуже остальных. Слова «божье отродье» были самым тяжким и неприличным оскорблением. Они означали, что этот человек – лжец, мот, ублюдок и что мать его была не лучше.

Элиэль вспомнила молельню Карзона и эту величественную бронзовую фигуру. Кен’т – тоже Муж. Может, ей стоило помолиться Карзону? Она ведь даже не знает имени матери.

– Если ты думаешь воззвать к нему, – презрительно бросила Илла, – побереги силы. Богу зачать ублюдка – что смертному плюнуть. Так что на твоем месте я бы и не заикалась. Теперь ты служительница Великой Оис, да к тому же не самая младшая по возрасту. Так что я уж объясню тебе кое-что.

Она сложила пухлые руки на коленях.

– Мы получаем множество никчемных девчонок, обычно младше тебя. Но большинство из нас рождено в храме. Моя мать служила здесь жрицей, и ее мать – тоже. Мы служим Владычице вот уже восемь поколений.

– А твой отец?

– Кто-то из молящихся. – Илла оскалилась в улыбке. – Сотня молящихся. И не думай укорять меня этим, божье отродье. Через год-другой Владычица окажет тебе милость. Сначала тебя посвятят жрецы, ну а потом ты будешь служить ей тем же самым образом. Можешь считать это большой честью.

– Но я не хочу!

Толстая жрица рассмеялась, отчего тело ее заколыхалось под хламидой.

– О, ты еще захочешь! Тебя подготовят как следует, и ты будешь рваться начать. Вот я – мне сорок пять лет. Я родила восьмерых детей во славу Владычицы, и мне кажется, скоро рожу еще. И ты так будешь в свое время.

«Им придется приковывать меня к кровати цепью», – подумала Элиэль. Она скорее умрет с голоду в карцере. Ничего не ответив, девочка уставилась в пол.

– Почему ты хромаешь?

– Моя правая нога короче левой.

– Сама вижу. Почему? Ты что, родилась такой?

– Я выпала из окна, когда была совсем маленькой.

– Очень глупо с твоей стороны. Впрочем, все равно. Это ведь не видно, когда ты лежишь на спине, верно?

Элиэль стиснула зубы.

– Я задала тебе вопрос, сучка маленькая!

– Нет, не видно.

– Мать.

– Мать.

Илла вздохнула:

– Ты начнешь службу, ощипывая кур. Через год ты сможешь ощипывать кур и во сне. Драить полы, стирать белье… добрая, честная работа для укрощения духа. Обычно мы начинаем с обета послушания. Все же… – она нахмурилась, – все же в твоем случае Владычица дала другие указания.

– Какие указания?

– Мать.

– Какие указания, мать?

– Что следующие две недели тебя надо держать строго взаперти. Я даже не знаю, можно ли тебя будет отвести к алтарю для обета. Спрошу отдельно. И стражу у двери, надо же! – Старую жабу это, похоже, и беспокоило, и забавляло.

– «Филобийский Завет»!

Илла выпучила глаза.

– Что?

Элиэль выпалила эти слова, не подумав, и уже пожалела об этом.

– Он упоминает меня.

– Кто тебе сказал? – недоверчиво фыркнула женщина.

– Жнец.

Илла вскочила со стула с проворством, неожиданным для ее туши. Пухлой рукой она залепила Элиэль пощечину с такой силой, что та не удержалась на ногах и упала навзничь на тюфяк. В ушах звенело от удара, во рту ощущался противный привкус крови.

– За это попостишься день, – заявила Илла, выходя и хлопая за собой дверью. Лязгнул засов.

Окно комнаты выходило на восток. Оттуда открывался отличный вид на сланцевые крыши Нарша. Стена под окном была лишена рельефа, да Элиэль и не могла бы спуститься по ней. Высоты более чем достаточно, чтобы переломать ноги. Путь наверх выглядел не лучше, ибо до карниза оставался еще целый этаж – они подумали и об этом.

Под окном лежал мощенный булыжником дворик, часть храмового комплекса, окруженный рядом больших домов за высокими каменными оградами. В просветы между домами виднелась улица, по которой спешили по своим делам люди – свободные люди. Она могла разглядеть даже куски городской стены, Наршуотер, фермы, луга. Высунувшись из окна, насколько хватило духу, она смогла увидеть луг с загоном для мамонтов. К северу и югу долина Наршфлэт переходила в холмы Наршслоупа. Холмы вздымались все выше и выше, пока наконец не сливались с горами Наршвейла. Наршвейл был виден из окна во всей красе. Жаль, подумала она, что отсюда не видно его границ – там, где небо, долина и горы сливаются вместе. Наршвейл – такая маленькая и пустынная страна. Интересно, чего это Джоалия и Таргия так собачатся из-за нее.

Чуть позже она увидела, как караван мамонтов отправился в путь. Ей показалось даже, что она слышит, как трубит вожак. До них было слишком далеко, чтобы разобрать, кто сидит в паланкинах. Да и сами мамонты отсюда казались маленькими, как муравьи. Но она все равно свешивалась с подоконника, чтобы как можно дольше видеть их.

«Прощай, Амбрия! Прощай, дедушка Тронг, холодный, гордый человек! Прощайте, Утиам и Гольфрен – удачи вам на Празднествах! Пусть Тион будет благосклонен к вам!

Помните меня».

Прислушавшись у двери, она расслышала бормотание стражников в коридоре, но слов разобрать не смогла. Некоторое время во дворике репетировал хор храмовых учеников.

Вскоре после полудня вернулась Илла в обществе другой неразговорчивой жрицы – судя по всему, на случай, если потребуется применить силу. Она заставила Элиэль раздеться и забрала ее одежду, выдав взамен красную хламиду, которая оказалась ей велика, драное одеяло, кувшин теплой воды и вонючее ведерко. Она конфисковала даже башмаки Элиэль и вручила ей пару сандалий. Элиэль умоляла не отнимать у нее башмаки – без них ей было гораздо тяжелее ходить. Жрица, казалось, была довольна тем, что девочка упрашивает ее о чем-то, но вернуть башмаки отказалась.

Потом она ушла, забрав с собой все, с чем Элиэль вступала утром в храм, даже амулет Тиона, и оставив ей мешок кур – ощипывать. Принесенные в жертву цыплята были покрыты запекшейся кровью и уже закоченели.

Остаток дня прошел в скуке, страхе, злости и отчаянии – в различных сочетаниях. Пленница злилась на разбитую губу, на богиню, на жриц, на толстого жреца, на кур и их пух, на Дольма-Жнеца, на «Филобийский Завет» – что бы это такое ни было, – на своего неизвестного отца и неизвестную мать, на Тронга и Амбрию – за то, что бросили и предали ее, за то, что лгали ей. Она не желала читать Красное Писание и всерьез подумывала выбросить книгу в окно. Но потом решила, что за такое открытое неповиновение ее выпорют. Ближе к вечеру она поняла, что порки не потребуется. Несколько дней заточения, и она согласится перецеловать хоть все башмаки в храме.

Год заточения – и она созреет для голых мужчин в альковах.

23

Георгины были только первыми в веренице букетов, что приносили в палату к Эдварду. Принесли цветы от Джинджера Джонса, его старого наставника, потом букет от учителей, потом от президента клуба выпускников, от Алисы и от дюжины друзей. Должно быть, слух о случившемся распространялся по Англии с быстротой молнии. Он даже вообразить не мог, сколько денег было потрачено на телефонные разговоры. Сиделки поддразнивали его насчет обилия поклонниц. Они ставили вазы сначала на полку, потом на пол вдоль стены, превратив унылое бурое помещение в оранжерею. Он с трудом заставлял себя смотреть на все это. Это Волынке теперь нужны цветы, разве не так?

В разгар цветочной вакханалии кто-то подсунул ему контрабандный номер «Таймс». Он подозревал в этом пухленькую сиделку с лондонским выговором, но не был в этом уверен. Газета просто лежала у него на кровати, когда он повернул голову.

Мистер Уинстон Черчилль отдал приказ о мобилизации флота. Отменено несколько выходных экскурсионных поездов. Франция и Россия готовятся к войне с Германией, перестрелки на границах. Он нашел и свое имя, но в заметке не было ничего такого, чего он не знал бы. В обычное время желтая пресса раздула бы из такой истории сенсацию: как же, генеральский сын убит под собственным кровом, собственным гостем. В придачу не обошлось бы без прозрачных намеков на нравы, царящие в закрытых школах. Сейчас же война и без того предлагала кучу сенсаций. Впрочем, возможно, пресса – еще один повод, из-за которого за дверью дежурит полисмен.

Глаза его устали от «Таймс», и он перестал читать. Он как раз взялся за «Затерянный мир», когда услышал еще один знакомый голос, и все его мышцы напряглись. Если бы не растяжки, он спрятался бы под кровать или выпрыгнул в окно. А так – обречен! Книгу он спрятал под одеяло на случай, если ее попробуют отнять, и стал терпеливо поджидать второго посетителя, пришедшего в столь неурочное время.

Преподобный Роланд Экзетер – долговязый, с изможденным лицом – под стать мертвецу, неизменно одевался в черные церковные одежды, напоминая истерзанного пыткой святого, писанного Эль Греко в самом мрачном расположении духа. Это сходство усугублялось естественной тонзурой на седой голове, этаким любительским нимбом. Лицо его напоминало морду меланхоличного, но все же самоуверенногомерина, сходство довершал резкий, пронзительный голос. Заслуженный проповедник, святоша Роли пользовался, возможно, большей известностью, чем архиепископ Кентерберийский. Алиса называла его Черной Смертью.

Он ворвался в палату, обеими руками прижимая к груди Библию, затормозил и смерил племянника неприязненным взглядом.

– Доброе утро, сэр, – произнес Эдвард. – Очень мило с вашей стороны зайти.

– Мой христианский долг – призывать грешников к покаянию, как бы отвратительны ни были их проступки.

– Вам пришлось рано выехать с Пэддингтона, правда?

– Эдвард, Эдвард! Даже теперь Господь не отвратит лицо свое от тебя, если ты искренне покаешься.

– В чем покаюсь, сэр?

Глаза святоши Роли сверкнули. Он, похоже, уверился в виновности своего подопечного, но был не настолько глуп, чтобы затрагивать криминальные темы при дежурившем за дверью полисмене.

– В гордыне, суетности и сознательном неверии, разумеется.

Право же, ему не обязательно было тащиться всю дорогу до Грейфрайерз, чтобы опять завести свое. Вполне мог бы ограничиться еще одним из этих своих до невозможности напыщенных писем.

– В настоящий момент я не в состоянии обсуждать такие серьезные предметы, сэр. – Эдвард до боли стиснул кулаки, спрятав их под одеялом. Не помогло. За годы, прошедшие после гибели его родителей, два Экзетера вряд ли обменялись и дюжиной дружеских слов. По счастью, в завещании губернатора особо значилось, что Эдварду должна быть предоставлена возможность закончить Фэллоу, а то святоша мог бы и вытащить его оттуда. Тут Роли не оставили выбора. Однако его представления о карманных деньгах для ученика старших классов закрытой школы сводились к пяти шиллингам на семестр: почти любой младшеклассник получал больше.

Опять же по счастью, регулярную – и бескорыстную – помощь оказывал мистер Олдкастл. Эдвард намеревался взять дела в свои руки сразу же по достижении совершеннолетия, поскольку имел сильные подозрения, что деньги его родителей давно уже провалились в бездонную глотку миссионерского общества «Светоч». Пока же ему предстояло терпеть еще три года.

Морщины святоши Роли сложились в подобие приторной улыбки сожаления.

– Теперь-то видишь, что ты выбросил на ветер?

– Что выбросил, сэр?

– Все преимущества, какие были дарованы тебе. Уж не надеешься ли ты, что после этого тебя примут в Кембридж?

– Насколько я понимаю, любой англичанин невиновен до тех пор, пока его вина не доказана.

– Вот и дурак. Даже если тебя не вздернут на виселицу, все двери отныне для тебя закрыты.

В том, что говорил старый ханжа, возможно, и была доля истины, но он откровенно наслаждался, готовясь обрушить огонь из всех орудий на лишенного возможности двигаться грешника. В его голосе зазвучало еще больше скорби.

– Готов ли ты помолиться со мною, Эдвард?

– Нет, сэр. Я уже говорил вам, что не добавлю к своим недостаткам лицемерие.

Дядюшка подошел ближе, раскрывая Библию.

– Послушай хотя бы Слово Божье!

– С вашего позволения я предпочел бы не делать этого. – Эдвард вспотел от напряжения. В обычной ситуации на этой стадии разговора он извинялся как мог вежливо и выходил, однако сейчас он оказался в западне, и этот прохвост знал это. Должно быть, ради этого он и приехал.

– Осознай свои грехи, Эдвард! Вспомни скорбную участь твоего юного друга, которого ты обрек на дьявольскую…

– Сэр? – Это было уже слишком.

– Первое послание Павла Коринфянам, – объявил Роли, раскрывая Библию. – Начнем с тринадцатого стиха. – Его голос зазвучал органной трубой.

Лицемер проклятый! Он ведь явился не справиться о здоровье племянника, не спросить, что же произошло в действительности и чем он может помочь, не выразить веру в его невиновность. Он пришел издеваться. Он предсказывал Эдварду вечные муки в геенне огненной с первой их встречи и теперь полагал, судя по всему, что они наступают раньше ожидаемого. Он не мог не приехать и не понаслаждаться этим.

Как только могли два брата быть такими разными?

Эдвард зажмурился и подумал об Африке.

Он вспомнил Ньягату, лежащую высоко в холмах у подножия горы Кения, среди лесистых ущелий, залитых вечным солнечным светом. Ему снова припомнились африканские пейзажи под безоблачным небом, бархатные тропические ночи со звездами, висевшими прямо над кронами деревьев, словно облака алмазной пыли. Перед глазами его стоял пыльный поселок с повисшим в полуденном зное британским флагом, копающиеся в пыли куры, вялые собаки, смеющиеся туземные ребятишки. Вот отец расставляет медикаменты в клинике; вот мать дает на веранде урок математики стайке чернокожих юнцов, среди которых затесалось двое или трое белых; вот старейшины, преодолевшие многодневный путь, внимают в прохладной тени эйфорбии советам или суждениям Бваны; вот заезжий англичанин, попивая на закате джин с тоником, развлекается разговором с мальчиком, будущим созидателем империи. Все это представлялось совершенно естественным – разве не так росли все белые люди?

И ярче всего помнилась ему длинноногая, худющая девчонка с косичками, верховодившая всеми мальчишками. Она выбирала, в какие игры они будут играть, куда пойдут и что будут делать, и обсуждению это уже не подлежало. Он вспомнил свой ужас, когда она уехала на родину, в Англию, в загадочное древнее отечество, из которого ее родители уехали еще до ее рождения.

– Эдвард?

Его вновь окружали больница и боль.

– Прошу прощения, сэр. Что вы сказали?

Святоша Роли скорбно закатил глаза.

– Как ты не видишь, что раскаяние и молитва – твоя единственная надежда на спасение, Эдвард? Он разрешит все твои сомнения. Верую, Господи! Да помоги мне, грешному!

Замогильное завывание, похоже, успокаивало только охранника за дверью. Племянника же от него бросило в жар.

– Благодарю вас за то, что вы не пожалели времени и сил и приехали повидаться со мною, сэр.

Намеки с дядей Роландом не проходили.

– Эдвард, Эдвард! Отец твой был заблудшим отступником, и посмотри, к чему это его привело!

Эдвард сделал попытку сесть, и нога взорвалась жгучей болью. Он бессильно, исходя потом, опустился на подушки.

– До свидания, сэр! – процедил он сквозь стиснутые от боли зубы. Его начинало тошнить. – Спасибо за визит.

Розовые пятна гнева проступили на впалых щеках Роли, и он захлопнул Библию.

– Ты все еще не понял? «Исход», глава двадцатая, стих пятый: «Не поклоняйся и не служи им, ибо Я Господь Бог твой. Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня».

– Мне до сих пор не доводилось видеть комедии на эту тему, – вздохнул Эдвард, гадая, что за безумие кипит в этом старом маньяке. – Не поклоняться кому?

– Идолам! Ложным богам! Врагу Рода Человеческого! Твой отец опозорил нашу страну, свой долг и свою расу! Перечитай, что написано в материалах расследования – как он предал невинных дикарей, отданных под его опеку…

– Невинных дикарей? Они были невинными, пока ваш церковный сброд не потрудился над ними! Мои родители были бы еще живы, если бы кучка длинноносых миссионеров…

– Твой отец отверг Слово Божье, презрел законы своего народа и продал душу Диаволу!

Это сработало.

– Вон! – вскричал Эдвард, отчаянно дергая за шнур звонка. – Убирайтесь, пока я не швырнул в вас чем-нибудь!

– Я предупреждал его, что Бога не обмануть!

– Сестра! Констебль! Сиделка!

– Снизойди к нам, погрязшим во грехе… – декламировал его дядя, закатив глаза так, словно разглядывал электрическую лампочку на потолке.

В дверях появился долговязый полисмен. По коридору торопились шаги.

– Выведите отсюда этого маньяка! – крикнул Эдвард.

– …во грехе, что так просто дается нам…

– Сестра! Он сумасшедший и меня с ума сведет! Он оскорблял моих родителей!

– Ибо написано…

– У него мания проповедовать! Уберите его отсюда! – Чтобы его слова подействовали, Эдвард схватил миску в форме почки и швырнул ее, целясь в книгу, которую его дядя прижимал к груди. К несчастью, в это мгновение старик повернулся. Миска, описав в воздухе плавную дугу, ушла в сторону. В палату вступила старшая сиделка, и тут же послышался звон, означавший, что Эдвард попал в вазу.

Она смерила его стальным взглядом:

– Что все это значит?

– Он оскорблял моего отца…

Слишком поздно он заметил выражение лошадиного лица святоши Роли. Он не мог уже взять назад ни своих слов, ни своих действий.

Он проявил насилие!

Старшая сиделка что-то сказала – он не слышал, как не видел и крупной, ширококостной женщины в накрахмаленном халате и белой шапочке. Вместо нее он видел обвинителя в черной мантии и парике. Он слышал требование ответить присяжным на один-единственный вопрос. Он знал: этот вопрос неизбежен. Неизбежен, как ночь, приходящая на смену дню:

– Вспомните, приходилось ли вам обсуждать вашего отца с Тимоти Боджли?

24

Подозреваемый ездил в Париж и обратно с Джулианом Смедли – следовательно, тот являлся несомненным свидетелем. Семейство Смедли обитало в усадьбе «Нанджипур», Реглен-крисчент, Чичестер, а Лизердейл мог позволить себе еще одну поездку в этом шикарном авто, что предоставил в его распоряжение генерал Боджли.

«Нанджипур» оказался одним из длинного ряда одинаковых домов. При весьма впечатляющем фасаде, перед которым красовался палисадник с цветущими розами, бегониями и аккуратно стриженными зелеными изгородями, внешне дом ничем не отличался от своих соседей по эту сторону улицы. Интерьер же его, в котором царила невообразимая духота, напоминал музей восточного искусства: плетеные кресла, персидские ковры, медные столики, лакированные каминные экраны, идолы с бесчисленным количеством рук, фантастически безвкусные фарфоровые вазы, слоники из слоновой кости. Англичане всегда славились страстью к коллекционированию.

Горничная проводила Лизердейла в гостиную с плотно задернутыми шторами и, как следствие, темную настолько, что обстановку почти невозможно было разглядеть. Там он и встретился с Джулианом Смедли.

В эти банковские каникулы на юном Смедли были фланелевые брюки с острой, как бритва, складкой, пиджак с медными пуговицами и то, что, судя по всему, являлось форменным галстуком Старого Выпускника Фэллоу, – парнишка был слишком молод, чтобы состоять в клубах Старых Кого-То-Там-Еще. Его ботинки сияли, как черные зеркала. Он напряженно сидел на краешке жесткого кресла, сложив руки на коленях и подслеповато глядя на гостя. Он добавлял «сэр» к каждой произнесенной фразе. Он сказал, что ему семнадцать, но казался моложе своих лет.

Вполне естественно ожидать некоторой замкнутости от всякого, кто оказывается втянут в расследование убийства, а Смедли, похоже, и без того отличался застенчивостью. Возможно, он был бы чуть более открытым, имей Лизердейл возможность поговорить с ним наедине.

Однако его отец присутствовал при беседе – на что он, несомненно, имел полное право, ведь мальчик считался несовершеннолетним. Сэр Томас Смедли был отставным чиновником из Индии – крупный, шумный, властный человек. Он извинился за то, что не совсем в форме: «Отхожу от приступа застарелой малярии». Он и впрямь выглядел не лучшим образом – тяжело дышал, и руки заметно дрожали. Тропические болезни – вот вам еще одно приобретение, которое получают англичане за то, что несут свет в отсталые уголки земного шара.

Сэр Томас предложил шерри с печеньем, от которых Лизердейл вежливо отказался. Тем временем хозяин начал разговор десятиминутной гневной тирадой, обличающей проклятых немцев:

– Банда хвастливых хулиганов, так и знайте. Да они всегда были такими. Покажи им кулак – и они будут ползать перед тобой, попробуй вести себя по-благовоспитанному – и они будут тебе грозить. Совершенно не представляют, как вести себя с туземцами. Устроили из своих колоний бардак – из всех до единой. Их и ненавидят повсеместно. В Юго-Западной Африке, в Камеруне, в Восточной Африке – везде бошей терпеть не могут. Готтентоты проучили их немного в шестом году – ну да вы и сами помните. Жаль, этого им мало оказалось. Теперь думают, что им и из Европы удастся сделать бардак. Кто силен – тот прав, так они говорят. Ну что ж, их ждет небольшое разочарование. Русские будут в Берлине к Рождеству, если только их не опередят французы.

И так далее.

Лизердейлу с трудом удалось перевести разговор на интересующую его тему. Сэр Томас остался сидеть, дрожа и хмурясь, пока его сын излагал свой рассказ. Потом отец опять вмешался в разговор, объяснив, почему послал сыну телеграмму в Париж с требованием немедленно вернуться – подчеркивая то, что это ему подсказало знание политики и здравый смысл.

Одному догонять товарищей на континенте, где разгорался военный пожар, нечего было и думать. Молодой Экзетер тоже решил вернуться в Англию. Любое другое решение было бы неверным. В то же время сэр Томас даже не заикнулся, что мог бы пригласить друга своего сына погостить у них – в этих-то неожиданных обстоятельствах. Соглашался ли с ним молодой Джулиан? Если нет, то почему? Если не соглашался, то почему Экзетер предпочел гостеприимство Боджли? Пока Лизердейл раздумывал, как бы ловчее задать эти вопросы, он предложил другой:

– В каком настроении находился Экзетер?

– Настроении?.. Сэр? – Мальчик вылупил на него глаза, как идиот.

– Был ли он разочарован?

– Сначала – да, сэр. Но ему, разумеется, не терпелось принять участие… сэр.

Лизердейл ощутил волнение, как гончая, учуявшая след.

– Участие в чем?

– В разгроме немцев, сэр. Мы с ним собирались записаться добровольцами, сэр.

Ложный след.

Сэр Томас издал носом звук, долженствующий означать презрение.

– Экзетер сломал ногу, – сказал Лизердейл. – Ему потребуется некоторое время…

Он не оставил презрение без внимания. Впрочем, отсутствие приглашения – тоже. Он сверил несколько дат и записей, потом обратился к отцу:

– Вы знакомы с Экзетером, сэр Томас?

– Кажется, Джулиан представлял нас друг другу.

Да он его на дух не переносит! Оказывается, не весь мир в восторге от Эдварда Экзетера. Что ж, еще один покров долой.

– И что вы о нем скажете, сэр?

Смедли-старший побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Неожиданно он сделался очень осторожным.

– Не думаю, что знаю его настолько хорошо, чтобы высказывать какое-то мнение, инспектор.

Это могло быть и правдой, но это не означало, что таковое мнение у сэра Томаса отсутствует, а если оно имеется, то должно на чем-то основываться, пусть это и не слишком убедительно с точки зрения показаний в суде.

– Его наставник ценит его очень высоко, – сказал Лизердейл.

Сэр Томас испустил громкое «Хррумф!».

– Но вы спокойно отпустили с ним своего сына в Европу, не так ли?

Снова «Хррумф!».

– Ну, они дружили. – Отец бросил на сына взгляд из категории «Вот-Видишь-Я-Же-Тебе-Говорил». – И потом, это было всего на несколько дней, пока они не догонят доктора Гиббса с остальными…

Лизердейл ждал.

Сэр Томас снова откашлялся.

– Виновен до тех пор, пока не докажут невиновность, так, кажется? Должен сказать, я ничего не имею против самого мальчика. Чертовски классный подающий. Вроде бы хорошо воспитан. Я видел, что Фэллоу творит чудеса. Там даже еврейчик один учился в мои годы… Ладно, это совсем другая история.

Новая пауза. Лизердейл уже знал способ.

– Вы знаете что-нибудь про его семью, сэр Томас?

– Только по слухам.

– И каковы эти слухи?

– Ну, ньягатское дело, конечно.

– Трагедия?

– Скандал! Вы читали заключение комиссии, инспектор?

– Собираюсь. Кстати, не изложите ли вы мне основные моменты?

Только этого поощрения сэру Томасу и не хватало.

– Просто неслыханно! Если бы Экзетер остался жив, его бы вышвырнули со службы. Хорошо еще, если бы не посадили куда следует. Шайка мятежников выходит из джунглей и сжигает правительственный пост! Белые женщины изнасилованы и убиты! Дети! Ни одного уцелевшего. Стыд да и только! Если бы Экзетер держал соответствующий отряд, как положено, ничего бы не случилось. Позор! Ну и всякая другая грязь тоже вылезла наружу…

– Что именно?

– Да само то, как он себя держал. Цели и мотивировки. Этот человек сам превратился в туземца, инспектор! Варварские языческие пережитки, давно выкорчеванные в других районах, там дозволялись. Шаманы и прочие подобные гадости. Дороги, которые полагалось построить, но не построили. Миссионерам и предпринимателям не оказывали поддержку – в некоторых случаях их просто выставляли вон. Члены комиссии были настроены предельно критически. Его начальство получило серьезную выволочку за то, что не смотрело за ним как следует.

В полутемной комнате взгляд сэра Томаса казался таким же свирепым, как у окружающих его языческих идолов. Его сын все смотрел в пол, стиснув кулаки, и молчал. Его спина застыла как каменная.

Значит, Экзетер провел детство в необычно отсталом даже по колониальным меркам окружении. Это ничего не доказывало. Но это могло объяснить весьма странный документ, найденный Лизердейлом в личных вещах подозреваемого.

– Мистер Смедли? – тихо спросил Лизердейл.

Джулиан беспокойно поднял глаза:

– Сэр?

– Не выказывал ли Эдвард Экзетер желания пойти по стопам отца? Я имею в виду, в колониях?

Сэр Томас фыркнул:

– Да они еще одного Экзетера к себе на пушечный выстрел не подпустят!

– Не совсем справедливо по отношению к мальчику, а, сэр?

Смедли-старший вздрогнул и вытер выступившую на лбу испарину носовым платком.

– Есть ряд имен, о которых людям лучше не напоминать, инспектор. У вас еще есть вопросы к моему сыну?

– Только один, надеюсь. Что вы думаете об Эдварде Экзетере, мистер Смедли?

Джулиан бросил на отца быстрый взгляд и сделал попытку сидеть еще прямее, что вряд ли было возможно.

– Он порядочный человек, – упрямо сказал он. – Он честный.

25

Минуты в больнице ползли медленнее улитки. Обед давил на желудок тяжелее, чем якорь линкора: бобовый суп, жаркое из баранины, жирный пудинг, заварной крем с комками. Он сделал попытку – практически безуспешную – написать благодарное письмо Боджли.

В его туманных воспоминаниях о визите в Грейндж мелькал относительно ясный образ Волынки, проклинающего свою астму за то, что из-за нее он не сможет попасть на войну. И вот он сам лежит беспомощный с чертовой раздробленной ногой. Три месяца! За это время война кончится, а если и не кончится, все их ребята будут опережать его на три месяца. Надо же, как не повезло!

Ну, конечно, не так, как Волынке… На последний день рождения Алиса подарила ему славный письменный набор в кожаном футляре, который, к счастью, не затерялся в Париже. Письменный набор с его золотыми инициалами на крышке и с кармашками для конвертов, марок и ждущей ответа корреспонденции. Отложив письмо Боджли, он вынул из одного кармашка два истертых на сгибах листка. Он знал их содержание наизусть, но перечитал еще раз. Потом принялся переписывать их один к одному.

Письмо датировалось днем резни в Ньягате, и почерк был его отца.

«Дорогой Джамбо.

Для нас с миссис Экзетер было приятным сюрпризом и подлинной радостью неожиданное появление в нашем уголке Маклина. Хотя ситуация за несколько последних лет значительно улучшилась, его путешествие из Долины Царей оказалось трудным, как и ожидалось. Пробудь он в Момбасе три лишних дня, и мы могли бы разминуться с ним. Разумеется, это письмо опередит нас не больше чем на неделю. Надо ли говорить, что новости, которые он принес, – я имею в виду твое перемещение – также изрядно порадовали нас. Не говоря о том, что нам не терпится воссоединиться с сыном и нашей приемной дочерью, что само по себе уже достаточный повод для поездки на старую родину, твое присутствие там и перспектива шумных застолий в твоем обществе также греют наши души!»

Кто такой Джамбо? Кто такой Маклин? В списках жертв резни значился некий «Соме Маклин, эсквайр, из Суррея». Однако заключение комиссии не давало объяснения тому, кто это такой и что он делал в Ньягате. Просто старый друг? Что тут такого необычного? Но дальше письмо становилось более странным.

«Твоя новая интерпретация, о которой мне сообщил Маклин, показалась мне весьма убедительной, хотя не в меньшей степени тревожной! Тебя надо поздравить с тем, что ты открыл нечто, что стоило бы давно обнаружить всем нам и мне в особенности, но чего мы так и не сделали. (Его назвали в честь отца миссис Экзетер!) Увы, в этом случае интуиция, которая, как правило, способствует проникновению в суть вещей и смягчает дурные предчувствия, наоборот, скорее лишь породила немало новых загадок!»

Единственным известным Эдварду человеком, названным в честь его деда, был он сам. Но какое до этого дело Джамбо, кем бы этот Джамбо ни был? Тем не менее он прямо упоминался в письме еще раз.

«Хотя соображения дружбы, благодарности и личного уважения склоняют меня нехотя, но пойти навстречу, дорогой Джамбо, ужасная родительская ответственность отговаривает меня дать разрешение на личную встречу. Мальчик слишком юн, чтобы осознать свою ответственность. Давай сойдемся на том, что он будет полностью проинформирован до критической даты, и – хотя он и тогда будет еще очень молод – решение целиком и полностью зависит от него самого. Мы передали кентской группе жесткие инструкции абсолютно никому не выдавать его местонахождение. Надеюсь, ты понимаешь, что мои личные опасения здесь ни при чем.

Его мать всем сердцем поддерживает меня в этом решении. Возможно, нас можно упрекнуть в излишней предосторожности, но мы оба считаем, что «тише едешь – дальше будешь».

Ты, наверное, будешь рад услышать, что я тоже склоняюсь в пользу того, чтобы порвать цепь. Сопелка пытался обратить меня со всем своим доморощенным красноречием, но пока что безуспешно».

Пять дней назад, шагая по Елисейским полям, Эдвард вдруг сообразил, что человека по имени Соме Маклин вполне могут звать за глаза «Сопелкой», особенно если он славится красноречием.

«Я по-прежнему не горю желанием перевернуть весь мир вверх тормашками. Хорошо известно, что именно вымощено благими намерениями, и моя работа лишь утвердила меня в уверенности, что еще лучшие намерения только чуть уменьшат уклон этой дороги. Невозможно отнять половину культуры и надеяться при этом, что оставшаяся будет процветать. Я по крайней мере старался держать таких умников подальше отсюда и сохранить столько исконных обычаев, сколько осмелился.

Ну, например, я не запретил военных похождений молодых мужчин Ньягаты, хотя во всех остальных районах они запрещены уже давно. Это ведь не война в традиционном европейском понимании. Она ведется не ради рабов или земель. Это ритуальные поединки на копьях и щитах, редко приводящие к серьезным травмам самих мужчин и уж никогда не задевающие женщин и детей. Они ненамного грубее сельского матча в регби, и на этом основывается все здешнее понятие мужественности. В соседних районах без этого рухнула вся культура.

Я не сомневаюсь, что информация о моей внеслужебной деятельности рано или поздно попадет к руководству в Лондоне. Меня могут подвергнуть острой критике, но это не так важно. Я надеюсь и верю, что мы по крайней мере смягчим неизбежный удар.

Что касается религии, не мне говорить тебе об опасности легкомысленных экспериментов в этой области! Даже плохая вера, но поддерживающая какую-то стабильность, лучше смуты…»

На этом письмо обрывалось. Его последние слова.

Критиковать? О, отец, как они тебя критиковали! Они растерзали твой труп на клочки в элегантных залах собраний Уайтхолла. Они развесили эти клочки по мостам, чтобы весь мир мог поглумиться над тобой.

Через три дня после того, как были написаны эти строки, мальчик с побелевшим лицом был поспешно вызван в кабинет директора Фэллоу. Но уже до этого он успел увидеть утренние газеты. Телеграмма из Лондона пришла через два часа. Одно это было достаточно тяжело. Гораздо тяжелее оказалось читать письма мертвых уже людей, продолжавшие приходить еще два месяца. Письма, полные радужных планов поездки на родину, воссоединения семьи. Каждую неделю новый корабль швартовался в Лондоне, и рана открывалась вновь, не успев зарубцеваться. Еще через год, когда на ране появилась корочка и он мог даже улыбаться, не чувствуя себя виноватым, – именно тогда это ужасное заключение комиссии снова отворило кровь.

А еще через два месяца какой-то безмозглый адвокат прислал ему ящик родительских вещей, каким-то образом избежавших огня. Хорошо еще, святоша Роли не догадался сказать ему о них. Они пролежали у него на чердаке до прошлой недели. По дороге в Париж Эдвард задержался на ночь в Кенсингтоне, чтобы забросить туда все барахло, оставшееся у него после Фэллоу. Только тогда он нашел этот ящик, а в нем – необычное письмо.

Что все это значило? Кто такой Джамбо? Что еще за Долина Царей? Мистер Олдкастл из министерства по делам колоний проживал в Кенте – может, он имеет какое-то отношение к упоминавшейся в письме кентской группе? Единственный, кто мог бы ответить на эти вопросы, был сам мистер Олдкастл. Теперь, когда Эдварду некуда было спешить, он собирался переслать ему копию письма. Оригинал он сохранит навсегда – последние отцовские слова.

Шум шагов и гул голосов в коридоре объявили, что пришло время для посетителей. Алиса точно придет, она никогда не опаздывает. Эдвард отложил письмо и скрестил пальцы. Как только может кто-то дышать спокойно?..

Алиса была первой, кого он увидел в Англии, – она приехала в Саутгемптон встречать его. Спокойная юная леди лет пятнадцати, стоявшая на причале с теткой Гризельдой: Роланд оказался слишком занят, чтобы уезжать из города. Эдвард встретился с ним в тот же вечер, и они с первого взгляда невзлюбили друг друга. Взаимная неприязнь вскоре переросла в непримиримость характеров. Возможно, только Алиса и Гризельда удержали перепуганного двенадцатилетнего подростка от самоубийства в те первые недели в этой странной зеленой, сырой, каменной Англии, полной туманов и бледных лиц.

Он отправился в Фэллоу осенью, и то, что для всех остальных новичков казалось кошмаром чужого окружения и одиночества, стало для него блаженным облегчением. Той зимой Гризельда покинула этот мир – тихая, добрая женщина, чем-то похожая на мышку, оказавшаяся не в состоянии выдерживать своего знаменитого, фанатичного, властного мужа. С тех пор Роланд сделался значительно хуже – громче, эксцентричнее, нетерпимее.

Конечно, школа лишила его и общения с Алисой. Они виделись редко, но их письма долетали через Англию за один день, не то что двенадцать недель, за которые доходила почта до Кении. Когда бы ему ни стало одиноко, он писал Алисе и через два дня получал ее ответ, полный спокойного утешения и ценных советов.

Шли годы. Оглядываясь назад, он понимал, что ему стоило написать родителям, как обстоят дела между ним и преподобным Роландом. Но это значило стать доносчиком. Нет, Эдвард не мог так опуститься. Ему и в голову не приходили такие слова, как «трагедия», «наследство», «душеприказчик»… Планы воссоединения семьи строились, обдумывались – и все это резко оборвалось неожиданной резней, случившейся за несколько дней до отъезда Экзетеров из Ньягаты. Корабль, который должен был доставить их на родину, привез подробности их смерти.

Еще до трагедии Роланд Экзетер выказал очевидное стремление обратить племянника и племянницу в свою веру – такую, какой он ее понимал. Завещание его брата называло его опекуном осиротевшего мальчика и дважды осиротевшей девочки, и он повел себя, как миссионер, заполучивший в свои руки двух каннибалов, дабы спасти их от геенны огненной.

Эдвард остался в Фэллоу, но поднял знамя свободы и встал на баррикады. Он сделался верным наследником отцовского скептицизма, ведя партизанскую войну – правда, на значительном расстоянии от противника. Ноги его не было в церкви со времени поминальной службе по жертвам Ньягаты.

В коридоре снова сделалось тихо. Может быть, она не придет? Может, ей пришлось срочно уехать в Лондон, или ему просто приснилось вчера ее присутствие?

«Будь я верующим, я бы сейчас молился».

В присутствии других девушек он краснел, заикался и старался убраться от них подальше. С Алисой он мог часами просто стоять и улыбаться. После общения с ней у него болели скулы – от улыбки.

Он не видел ее с того самого дня рождения. Тогда он исхитрился получить внеочередное освобождение от уроков, чтобы поздравить ее. Исхитрился потому, что его опекун не удосужился пригласить племянника – да он, поди, и не знал ничего про день рождения. Правда, не обошлось без помощи Дэвида Джонса – Джинджера. Но старый прожженный воспитатель давно уже знал, откуда ветер дует.

Разница в три года казалась теперь не такой уж существенной. В Африке это было пропастью между большим ребенком и маленьким ребенком. В Англии – между мальчиком и девушкой. Теперь ей двадцать один, но и он уже мужчина, разве что официально не достигший совершеннолетия. Он вырос до пяти футов и одиннадцати с тремя четвертями дюймов.

Весной он даже начал отращивать усы. Результат оказался не совсем удовлетворительным, да и Алисе это явно не очень понравилось, так что усы он сбрил, вернувшись в Фэллоу. Главное, что попробовал.

В затихшем коридоре звонко простучали каблучки. Он затаил дыхание.

Вошла Алиса. Выглянуло солнце, запели птицы. Она всегда производила такой эффект, даже в унылой бурой больничной палате.

Она прошла прямо к кровати, и на какое-то безумное мгновение Эдварду показалось, что она поцелует его. Но она только выгнула дугой брови и протянула ему плетеную сумку, полную книг. Он положил все это на край кровати.

Даже при ее стесненных обстоятельствах Алиса одевалась очень хорошо. На ней было сегодня что-то темно-серого цвета, под цвет глаз – бумажная ткань в складочку от локтей до колен, с широким поясом на талии. Бог знает, что там еще носят леди под этим. Должно быть, ей жарко в такой день, но на внешности ее это не отражалось. Она сняла свою украшенную розами шляпу и положила ее вместе с зонтиком в ноги кровати. Потом придвинула стул. Ее глаза оценивающе изучали его.

Он понял, что смотрит на нее застывшим взглядом.

– Спасибо, что пришла.

– Пришлось пообещать, что мы не будем говорить о деле. – Она ткнула пальцем в сторону двери, изобразив, как кто-то пишет. – Ты выглядишь заметно лучше! – Она улыбнулась. – Я рада.

– Обыкновенно врачи рекомендуют в подобных случаях поцелуй.

– Нет, это всего лишь предрассудок. Поцелуи чрезмерно возбуждают пациентов.

– Они полезны для сердца и улучшают кровообращение.

– Я не сомневаюсь. Нет, серьезно, как ты себя чувствуешь?

– Скучно.

– Нога очень болит?

– Дергает время от времени. Нет, я вполне тип-топ. В форме.

– Ты сбрил усы!

– Это все ветер в начале июня – он виноват.

Алиса окинула выставку цветов одобрительным взглядом.

– Впечатляюще! От судебных клерков и душеприказчиков, или имеются и личные?

Алису нельзя было назвать красавицей. Ее волосы были неопределенного каштанового цвета, хотя блестящие и ухоженные. Зубы ее могли бы показаться кому-нибудь великоватыми, нос выиграл бы, будь он на полдюйма короче. В общем, ее лицо можно было бы охарактеризовать как лошадиное – только не вслух и не при Эдварде. Зато такого спокойного юмора, как у нее, не было больше ни у какой женщины. Он не променял бы ее ни на кого в мире.

– Дядя уже навещал тебя?

– Навещал. Ты еще не отобрала у него свои деньги?

– Такие дела требуют времени, – доверительно сказала она.

– Пока Нил замерзнет? Он ведь тратит все на своих проклятых каннибалов! Он несет им свет Истины, сжигая твои пятифунтовые банкноты!

– Я не уверена, что это самое точное сравнение.

Она пожала плечами и посмотрела на часы – его подарок на день рождения, купленный на деньги, отложенные из регулярных поступлений от мистера Олдкастла.

– Ладно, посмотрим. Не будем терять времени, разговаривая о Черной Смерти. Миссис Питере была лапочка, но мне обязательно надо успеть на поезд три сорок. Скажи мне, что случилось в выходные на Троицу.

– На Троицу? Ей-богу, это когда я затащил самую прекрасную девушку в мире в парк и объяснил…

– Не в Лондоне. В Фэллоу. – Она снова предостерегающе покосилась на дверь, за которой, наверное, строчил пером полисмен. – Тут меня выследил у гостиницы ваш Джинджер Джонс. Он и передал мне эти книги для тебя. Он хочет, чтобы их потом вернули. Насколько я поняла, это все пикантные французские романы, которые он не осмеливался давать вам читать, пока вы были учениками.

– Ты думаешь, это в моем вкусе?

Она одарила его мимолетной улыбкой. Интимной, тайной улыбкой, означавшей в детстве какую-нибудь очередную проказу, а теперь намекавшей на более желанные возможности, – во всяком случае, он так надеялся. Когда-нибудь скоро…

– Ты теперь взрослый. Знаешь, а если тебя будут долго держать на вытяжке, ты станешь еще выше. Только вот будет ли тогда вторая нога доставать до земли? Так вот, в тот выходной на Троицу, когда тебя отпускали в Лондон, к вам в Тюдор кто-то залезал ночью. Взлом.

Что ей до этой ерунды, когда у них всего час на встречу, а будущее грозит рухнуть в тартарары – его собственное будущее, империи, Европы… Зачем обсуждать бессмысленные школьные шалости? Однако выражение ее лица говорило, что это важно, и он не стал спорить.

– Джинджер Джонс знает об этом больше моего. Только он раньше не говорил, что это взлом. Бобби он рассказывал, что входная дверь осталась запертой изнутри. Несколько ребят из старших классов проснулись от хрипа. Что бы это ни было, но их дверь тоже была на защелке. Младшие утверждали, будто видели женщину, бродившую по спальням. Правда, они тогда не были слишком уверены в этом, потому что только что заснули. Странное дело, верно, но никто его так и не распутал. – Он посмотрел на девушку – она недоверчиво нахмурилась. – Мы обсуждаем компанию из трехсот молодых особей мужеского пола. Ты ждешь от них благоразумия?

Алиса покосилась на лежащую рядом с ней «Таймс», взяла ее и стала обмахиваться ею, как веером.

– Он говорил что-то про копье.

– Да? – Значит, Джинджер рассказал ей об этом… – Верно, в моей комнате в Тюдоре кто-то оставил зулусский ассагай с выставки Матабеле. Она как раз проходила тогда в главном здании. Вот и все. Возможно, кто-то болтал о том, что ночью я был в городе. Отличников часто не любят, особенно если они вздули кого-то. Но я неделями до этого замечательно держал себя в руках – в ожидании встречи с тобой. Если не считать ассагая, ничего не пропало или… Что-то не так?

– Где находилось это копье, когда ты нашел его?

– Его нашел Джинджер Джонс. Это он устроил обыск. У него ведь ключи от всех комнат.

– Оно торчало, проткнув насквозь матрас?

– Так он сказал. Чего это он снова оседлал любимого конька?

Алиса покосилась на дверь, дав ему возможность полюбоваться на себя в профиль. В профиль она казалась еще красивее, прямо как славная королева Бесс в расцвете лет.

– Мистер Джонс думает, не предполагал ли тот, кто проткнул твою кровать, что ты будешь лежать в ней. Твое имя ведь написано на двери, верно? Кто бы это ни был, сначала он забрался в центральное здание и нашел твое имя в списках. Мистер Джонс говорит, кто-то шарил и там. Потом этот кто-то выдернул из стены две стальные петли – чтобы взять копье, – отправился в Тюдор и нашел твою комнату. Тебя не было, и он в приступе разд…

Эдвард рассмеялся и больно дернул ногу.

– Запирать и отпирать двери не с той стороны? Одно дело замок, совсем другое – задвижка! Старина Джинджер совсем спятил!

Алиса, казалось, не заметила, как он вздрогнул. Она улыбнулась.

– Он признался, что читает эти жуткие дешевые книжки ужасов, которые конфисковывает. – Девушка озабоченно вздохнула. – Он считает, что имела место вторая попытка, только на этот раз не того… – Она выгнула бровь, предлагая Эдварду договорить за нее.

– Боже! А я-то считал, что старина – один из самых здравомыслящих людей в Фэллоу. Ну с какой стати кому-то убивать меня? У меня нет денег. Если святоша Роли и оставит мне хоть что-то от родительского наследства, то это составит не больше нескольких сотен. У меня нет врагов, во всяком случае, я не могу вспомнить.

«Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом, иль трупами своих всю брешь завалим…» Почему это ему на ум пришли эти строки? Ах, да, бредовый сон с диккенсовским персонажем, уверяющим, что он и есть мистер Олдкастл. С ночи прошло Бог знает сколько времени, а сон все держится в памяти. В пролом, друзья?

– Враги могут быть у каждого, – рассудительно сказала Алиса.

Он вспомнил про письмо, но решил не беспокоить ее до тех пор, пока не поговорит с мистером Олдкастлом.

– Ты имеешь в виду мои мозги, смазливую внешность, может, еще персональный магнетизм? Ну, допустим, они возбуждают зависть, где бы я ни появился, но этого можно ожидать. Ревнивые поклонники – вот серьезная угроза. Представь себе: увидев пламенную любовь, которую ты пробуждаешь во мне своим игривым взглядом, и воспылав ревностью, какой-то ублюдок пытается устранить меня с поля. Вот только кто он – этот копьеносец, что открывает щеколды с другой сто…

Алиса удивленно приподняла брови, и он смолк, ощущая себя идиотом. Она молчала, но ее глаза сказали ему достаточно. У Джинджера Джонса имелся повод настаивать на своей теории. Объясни одно вторжение, и ты сможешь объяснить второе? Кстати, запертая изнутри дверь в Грейндж делает Эдварда Экзетера единственным возможным подозреваемым в убийстве Тимоти Боджли.

– Это занятная проблема, – протянула она, поигрывая перчатками. – А что насчет той женщины, которую – как им казалось – видели ребята? Они рассказывали о ней до или после того, как обнаружили запертую дверь?

– Представления не имею! Что-то мне не верится, что ты проглотила все это. Ты ведь обычно отличаешься благоразумием!

– Мальчикам можно верить?

– Славные ребята, – признал он.

– Мистер Джонс сказал еще, что ты, возможно, уловил какие-то намеки, которые не заметили воспитатели. Он говорит, так бывало часто.

– Не в этом случае. Большинство ребят винят во всем суфражисток. Директор рвал и метал. Он отменил половину каникул, потому что никто не признался.

– Это обычная практика?

– Общее наказание или то, что никто не сознался?

– И то, и другое.

– Нет. Ни то, ни другое, – признался он. И еще более странным было отсутствие ропота со стороны безвинно пострадавших.

Перед его глазами вдруг возник образ маленького серьезного Коджера Карлайля с веснушками, пылающими от возбуждения. Он взахлеб говорил что-то про женщину с длинными кудрявыми волосами и белым как мел лицом. Но это же точь-в-точь описание того кошмара, что до сих пор терзает Эдварда! Коджер и дожив до ста лет не сможет сочинить убедительной лжи. Это, должно быть, простое совпадение! Или, валяясь в бреду, Эдвард вспомнил этот рассказ и переместил его в другую историю?

С минуту он просто смотрел на Алису, прежде чем понял, что она серьезно озабочена.

– Ладно, забудь эту ерунду, дорогая! С тех пор прошли месяцы. Это не имеет никакого отношения к тому, что случилось в Грейндж, – тому, о чем мы не должны говорить. Давай лучше поговорим о нас.

– А что с нами?

– Я тебя люблю.

Она покачала головой:

– Я нежно люблю тебя, но по-другому. Тут не о чем говорить, Эдвард. Давай не будем снова об этом! Мы в близком родстве, и я на три года старше…

– С годами это значит все меньше и меньше.

– Чушь! В тысяча девятьсот девяносто третьем мне исполнится сто лет, а тебе только девяносто семь, и ты будешь бегать за юбками, вместо того чтобы катать меня на кресле с колесиками. Я надеюсь, мы навсегда останемся друзьями, Эдди, но не более того.

Он подвинулся, чтобы устроиться поудобнее, хотя перепробовал уже все варианты и ни один не оказался по-настоящему удобным.

– Милая Алиса! Я же не прошу тебя сейчас о согласии…

– Именно это ты и делаешь, Эдвард.

– Никаких окончательных решений, – отчаянно сказал он. – Мы еще слишком молоды. Я просто прошу тебя рассматривать меня в качестве серьезного претендента – на равных с остальными. Я хочу только, чтобы ты думала обо мне как…

– Это твое последнее предложение. Вначале ты просил о гораздо меньшем.

Теперь она обмахивалась еще ожесточеннее. Он провел рукой по взмокшей голове. Да, женские одежды не приспособлены к такому жаркому лету. По-своему ему повезло – на нем только бумажная рубашка. Впрочем, как мужчина вообще может взывать к женщине, валяясь на спине с задранной вверх ногой?

– Извини меня за настойчивость. Спишем ее на преходящую юношескую нетерпеливость. Ты сама сказала, что не собираешься принимать окончательных…

– Эдвард, замолчи! – Алиса хлопнула газетой по колену. – Выслушай меня внимательно. Наш возраст мало что значит – в этом я с тобой согласна. Проблема не в этом. Во-первых, я никогда не выйду замуж за кузена. Наша семья и без того достаточно странная, чтобы добавлять еще и кровосмешение. Во-вторых, я не отношусь к тебе как к кузену.

– Это уже многообещающе.

– Я отношусь к тебе как к брату. Мы росли вместе. Я действительно люблю тебя, сильно люблю, только не так, как тебе хотелось бы. Девушки не выходят за своих братьев! Они и не хотят выходить за братьев. И в-третьих, ты не принадлежишь к тому типу мужчин, за кого я хотела бы выйти замуж.

Он вздрогнул:

– Что у меня не так?

Она печально улыбнулась:

– Я ищу пожилого богатого промышленника, бездетного и со слабым сердцем. Ты – романтически настроенный студент-идеалист с горящими глазами и в придачу здоровый, как бык.

Эдвард вздохнул:

– Раз так, позволь мне быть твоим вторым мужем. Помогу тебе промотать наследство.

В конце концов они перешли на более приятные для обоих темы, вспоминая детские годы в Африке. Все белые, кого они знали, погибли при резне, но их друзья-туземцы выжили. Они говорили еще о множестве самых разных вещей, но не о том, о чем ему хотелось бы говорить, – не об их совместном будущем. Несколько раз он ловил себя на мысли, что лежит, словно дохлая овца, бестолково улыбаясь ей, счастливый одним ее присутствием. Наконец Алиса посмотрела на часы, негромко взвизгнула и вскочила.

– Мне пора бежать! – Онастиснула его руку. – Береги себя! Остерегайся зулусских копий.

Он почувствовал на щеке божественное прикосновение ее губ. Запахло розами. Потом она ушла.

Позже он просмотрел книги, присланные Джинджером Джонсом, и пришел к выводу, что они решительно не из тех, которые ему хотелось бы прочитать, лежа на больничной койке. А может, и вообще никогда. Это все из-за моего романтического идеализма с горящими глазами, подумал он. Большинство книг оказалось изрядно потрепанными, словно старик многократно их перечитывал или они часто переходили из рук в руки. Потом он случайно наткнулся на закладку, на которой красовалась надпись зелеными чернилами:

Noel, 1897

Vous Inculper,

Auant de savoir ce lui qui est arrivee,

Gardez-vous Bien.^[10]

Подобные надписи имелись в каждой книге, каждая – чернилами нового цвета и другим почерком. Из этого можно было сделать вывод, что констебль Хейхоу не знает французского. Разместив книги в алфавитном порядке и прочитав все отдельные записи как целое письмо, Эдвард перевел:

«Задняя дверь была заперта изнутри; переход из кухни в дом – заперт, но ключ пропал. Они не могут обвинить вас, пока не найдут, куда он делся. Поосторожнее с любыми заявлениями, которые могут быть использованы против вас».

Два человека в запертой кухне, один мертвый, другой раненый – с какой стороны заперта дверь? Да, положеньице…

Трижды ура хитрюге валлийцу!

26

Элиэль проснулась, дрожа от холода. Она лежала в темноте на своем тюфяке. Ее разбудили холод и голод. Далекие звуки пения, доносившиеся из храма, подсказали ей, что час еще не поздний. Труппа, должно быть, уже в Суссвейле. Скорее всего они сейчас играют «Падение Трастоса» для добрых жителей Филоби. Будь проклят Филоби вместе с его пророчествами!

Пальцы болели от ощипывания кур. Элиэль оставила окно открытым – далеко не самый разумный поступок в Наршленде. Она устало поднялась и захромала закрыть окно.

Под ней там и тут светились окна. В кристально чистом горном воздухе небо ярко светилось мириадами бриллиантовых звезд. Нарсиане вечно кичатся своими звездами. И две луны. Вон она, Эльтиана – злобное красное пятнышко высоко на востоке. Смотрит, поди, на свою пленницу и смеется. Под ней бросал ярко-синий отсвет на снежные пики Наршвейла только что взошедший над дальним концом долины маленький полумесяц Иш. Зеленого Трумба не было видно вовсе. Элиэль высунулась и еще раз осмотрела небо удостовериться – и прямо перед ее глазами появился Кирб’л!

Ей еще никогда не приходилось видеть пришествие Кирб’ла. И вот ей повезло! Только что на этом месте не было ничего, кроме звезд, а в следующее мгновение их уже затмила сиянием золотая точка Кирб’ла. Элиэль даже почудилось, что она может разглядеть диск. Обычно Кирб’л, как и Эльтиана, казался простой точкой, похожей на звезду. Хотя не бывает звезд ярче этой, к тому же из чистого золота.

У всех лун случаются затмения, но ни у одной они не происходят так резко. Порой Кирб’л даже двигался не в том направлении. Через несколько минут Элиэль и впрямь заметила, что Кирб’л движется против хода звезд, опускаясь на востоке. К тому же он смещался на юг, чтобы избежать Иш с Эльтианой. Кирб’л, луна, которая ведет себя не так, как остальные, – направляясь то на север, то на юг. Порою яркий, порою тусклый – Кирб’л-Шутник, Кирб’л-бог, воплощение Тиона в Нарше. Уж не знак ли это ей, чтобы она не теряла надежду? Или Шутник просто смеется над ее мучениями? Кирб’л-лягушка подает ей знак! Добрый или дурной?

Элиэль решила, что добрый. Она закрыла окно, завернулась в одеяло и опустилась на колени помолиться. Молилась она, разумеется, Тиону. Она не хотела молиться ни богине похоти, ни богу смерти, ни Деве, которая не защитила ее от несправедливости. Чиол-Отец взял ее монеты, а в ответ дал жестокую судьбу. Но Тион – бог красоты и искусства, и в Нарше он – Кирб’л, и он дал ей знак.

27

– Ваше полное имя, пожалуйста.

Эдвард сообщил имя и дату рождения. Он чувствовал себя так, словно встречался с незнакомым игроком. Первые шары будут простыми и незамысловатыми – противники примериваются друг к другу. Потом пойдут крученые.

Была середина вторника – с отъезда Алисы прошли сутки. Самым примечательным, что случилось за эти двадцать четыре часа, было то, что повязку на голове сменили клейким пластырем. Часть пластыря пришлась на волосы, причиняя дикую боль при движении головой.

Он уже почти обезумел от скуки, так что поединок ума с законом пришелся очень даже кстати. Будучи невиновным, он считал, что ему нечего бояться – если игра ведется честно. Если же карты подтасованы, дьявол его побери, если он не сможет перехитрить эту деревенскую тыкву-полицейского; все, что он скажет, будет использовано в качестве обвинения. Он никогда не ожидал услышать эти жуткие слова официального предупреждения, адресованные ему лично.

– Вы чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы отвечать на вопросы сейчас, мистер Экзетер?

– Да, сэр. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам найти убийцу.

– Что вы можете рассказать о событиях прошлой субботы, первого августа?..

Лизердейл казался усталым. Он страдал от жары и своего веса. Его лицо покраснело еще сильнее и блестело от пота. Шея выпирала из-под воротничка. Кончики нафабренных усов понуро свешивались вниз, вместо того чтобы гордо торчать вверх. Эдвард раздумывал, не предложить ли ему снять пиджак и даже жилет, но решил, что это не входит в требования честной игры. Со своей стороны Лизердейл вел себя не слишком спортивно – он поставил свой стул у стены, так что Эдварду приходилось сильно поворачивать голову, чтобы видеть его. Сержант в форме сидел с другой стороны от кровати и напоминал Эдварду о своем существовании только скрипом пера.

Каким бы абсурдом это ни показалось, но Эдвард чувствовал себя гораздо спокойнее, чем его гости. Вот только шея быстро уставала. Нога перестала болеть – главное не шевелить ею. Ну что ж, сыграем!

Следующий вопрос:

– Знакомы ли вы с помещениями кухни в Грейфрайерз-Грейндж?

– Да. Я останавливался там и раньше. Мы с Тимоти всегда устраивали набег на кухню, когда все остальные ложились спать. Мы делали вид, будто боимся, что нас раскроют. Но я подозреваю, миссис Боджли знала, чем мы занимаемся, и не была против.

– А в субботу она тоже не была против?

– Что? – Эдвард чуть не рассмеялся. – Тимоти мог бы подпустить меня к полке с лучшим коньяком, и его родители не брали бы это в голову. Ну, конечно, мы бы чувствовали себя парой настоящих воришек, если бы кто-нибудь застал нас сидящими там при свечах…

– Вас бы огорчило, если бы кто-нибудь застал вас там вдвоем в этот час ночи?

– Слегка огорчило бы, конечно, – сдался Эдвард, понимая, что беседа сползает на…

– Не поэтому ли вы заперли дверь?

– Мы не запирали. – Инспектор не должен знать, что Джинджер сообщил ему о пропавших ключах. Он вообще не должен выказывать интереса к ключам.

– Вы говорили, что ваши воспоминания о той ночи туманны, и все же помните такие подробности? Вы покажете под присягой, что ни вы, ни ваш спутник не запирали дверь на кухню?

– Я готов присягнуть в том, что не помню, чтобы я запирал ее, и не видел, чтобы это делал Волынка. Ни в тот раз, ни в полдюжине других случаев, когда мы находились там в схожих обстоятельствах. Я помню, что позже люди стучали в дверь, пытаясь войти, значит, кто-то должен был запереть ее. – Трудно было не улыбнуться, делая такое замечание.

– Или задвинуть на засов.

– На этой двери нет засова… или есть?

– С вашего позволения, – холодно улыбнулся Лизердейл, – вопросы буду задавать я.

Он продолжал подавать простые шары, а Эдвард продолжал парировать их. За прошедшие два дня он вспомнил довольно много, но все еще отрывочно: Волынка провожает его в его комнату, разговор о войне через порог. Волынка заходит потрепаться. Волынка распинается насчет «Затерянного мира»…

Инспектор потянулся, взял книгу со столика и вгляделся в обложку.

– Сэр Артур Конан Доил? Хороший человек. Мне нравилось, что он писал о войне и этих бурах. Ну а сейчас нам не помешал бы его мистер Шерлок Холмс, вам не кажется, сэр? – Таким уютным говорком жителя западных графств он мог бы обсуждать перспективы на урожай. Однако Эдварда этим не проведешь.

– Перечислите мне улики, инспектор, и я раскрою это дело, не вставая с кровати.

– Хорошо бы! – Лизердейл зловеще подкрутил усы.

Эдвард решил больше не шутить.

Если то, о чем говорил Джинджер Джонс, верно, Эдварда Экзетера не могли больше держать под негласным арестом. В конце беседы он попросит перевести его в общую палату, пусть даже его соседями будут только фермеры или торговцы. По крайней мере с ними можно поговорить о кризисе. Приказ о мобилизации должен быть объявлен уже сегодня. Бельгия отвергла ультиматум Германии. Если прусский сапог шагнет за линию границы, Британия вступит в войну. Надо, однако, быть осторожным с этим фараоном…

– Остальные слуги легли спать?

– Не помню, сэр.

– Что вы делали в кухне, точнее, пожалуйста.

– Все, что я помню, я уже…

Он чувствовал себя, словно провинившийся школьник. Конечно, серьезных неприятностей у него в Фэллоу не было со времен буйного детства в младшем четвертом, и он знал, что ставки теперь значительно выше, чем порка или несколько часов карцера. Его шея зверски затекла. Несколько следующих ответов он адресовал потолку. Неприятель видел его, а он не видел неприятеля, и это ему не нравилось.

Разумеется, наиболее вероятным объяснением трагедии было то, что они двое напоролись на шайку грабителей и попытались изобразить из себя героев. Взломщики убили Волынку, спустили Эдварда с лестницы и удрали. Но если сведения Джинджера Джонса верны, они не могли бежать через заднюю дверь, запертую на засов изнутри. Скорее всего они вышли через главный дом, заперев дверь и захватив с собой ключ. Хотя Джинджер ничего не говорил про парадный вход и другие возможные пути бегства, оставалась вероятность того, что убийца или убийцы были вовсе и не взломщиками, а кем-то из слуг генерала Боджли. Поскольку Боджли фактически являлся хозяином округа, это расследование может быть для инспектора Лизердейла не более чем рутиной. Должно быть, он находится под жутким давлением. Он использует все трюки, какие есть у него в арсенале. Даже романтичный идеалист с горящими глазами знал, что вот-вот пойдут крученые шары.

Голоса бубнили, перо констебля скрипело, из открытого окна доносился шум машин и повозок. В коридоре разговаривали посетители, а Лизердейл продолжал использовать драгоценные часы Эдварда. Может, там, за дверью, мнется в ожидании своей очереди Джинджер Джонс или кто-то другой?

– Но вы никогда не видели эту женщину раньше?

– Я вообще не уверен, что видел ее, инспектор. Возможно, это всего лишь обман зрения. – Стоило ли это признавать?

– Вы вчера что-то кидали в своего дядю?

Вот оно!

Эдвард повернулся, чтобы вопросительно посмотреть на Лизердейла, и потянулся к столику.

– Нет. Я только метнул эту миску или другую такую же.

– Зачем?

Он подавил соблазн ответить: «Я не знал, для чего еще эта вещь».

– Я метнул ее в книгу, которую он держал. Я могу попасть в шестипенсовик на том конце крикетной подачи, – ответил он совершенно спокойно, приподнимая миску. – Выберите любой цветок в комнате, и я попаду в него, даже лежа вот так.

– В этом нет необходимости. Так зачем вы бросили миску в доктора Экзетера?

– Я не делал этого.

– Ладно, тогда зачем вы бросили миску в Библию?

– Мой дядя – религиозный фанатик. Я бы сказал, религиозный маньяк, но, увы, не обладаю необходимой квалификацией для такого заключения. Он годами пытается обратить меня в свою веру, и если уж он разойдется, его не остановить. Я не мог уйти, так что единственный способ избавиться от этого пустозвона, который я смог придумать, – устроить сцену. Вот я и устроил сцену.

– Вы не могли просто попросить его уйти?

– Я пытался, сэр.

– Вы могли позвонить сиделке и попросить ее вывести его.

– Он мой законный опекун и известный проповедник. Он мог сопротивляться и, возможно, одержал бы верх.

– Из какой веры он пытался обратить вас? – Лизердейл менял темы, как мошенник двигает шары.

– Из веры в то, во что верили мои родители.

– А во что они верили?

– Мой отец говорил: «Не говори о вере, покажи ее».

– Вы отказываетесь отвечать на вопрос?

– Я ответил на вопрос. – Какое это-то имеет отношение к смерти Волынки?

– Меня учили, что ценятся не слова, а поступки. Отец считал, что оголтелые, нетерпимые миссионеры вроде моего дяди Роланда нанесли непоправимый ущерб несчетному количеству людей, навязывая им чужие нормы ценностей и веры. В результате эти люди оказались в смятении. От их племенных обычаев ничего не осталось, а то, что предлагалось взамен, не понималось ими. Он считал…

«Может быть использовано в качестве свидетельства…» Даже если Лизердейл и отличается широтой взглядов и терпимостью – доказательств чего до сих пор не было, – в любом нормальном английском жюри присяжных всегда найдется пара догматичных христиан. Эдвард глубоко вздохнул, проклиная себя за глупость: опять не уследил за языком.

– Отец считал, что человек должен делать свою жизнь примером для других, для себя и для того бога – или богов, – в которого он верит. Надеюсь, вы не хотите проповеди, не так ли, инспектор?

– И это спровоцировало вас на метание миски?

Еще один крученый!

– Он оскорблял моего отца. – Эдвард решил занести эти слова в протокол.

– Он обвинял его в поклонении Дьяволу. – Попробуйте-ка вынести это на суд двенадцати честных людей и закона!

– Именно такими словами – «поклонение дьяволу»?

– Примерно такими. А как бы вы реагировали, если кто-то…

– Мы интересуемся вашими реакциями, сэр. Вы всегда становитесь буйным, когда кто-то делает неуважительное замечание о вашем отце?

– Я не помню никого другого, способного на подобную бестактность.

По мере продолжения допроса западный говор Лизердейла становился все более протяжным. Интересно, подумал Эдвард, так ли выделяется его поставленное в школе произношение? Он попытался справиться с этим, но подобные попытки съедали драгоценные мозговые клетки, так необходимые ему для ответов. Он понял, что по каким-то причинам полицейский невзлюбил его и наслаждается его промахами.

– Что заставило вашего дядю выдвинуть такое обвинение?

Эдвард потер затекшую шею.

– Спросите его. Я не в силах понять ход мыслей своего дяди.

– В молодости он и сам был миссионером.

– Да, я знаю.

– Где вы родились, мистер Экзетер?

Какое это имеет отношение к смерти Волынки?

– В Британской Восточной Африке. В Кении.

Вопросы лягушками прыгали с темы на тему: Кения, Фэллоу, Грейндж. Каждый раз, когда Эдвард отвечал вопросом на вопрос, Лизердейл менял тему и подходил к нему с другой стороны. Что за гадостью они красят здесь потолки!

– А как ваш отец относился к миссионерам в Ньягате?

– Понятия не имею. Мне едва исполнилось двенадцать, когда я уехал оттуда. Мне едва исполнилось двенадцать, когда я последний раз говорил с отцом. Мальчики в этом возрасте редко считают родителей смертными, не говоря уже о расспросах на эту тему.

– Раньше вы говорили несколько иначе.

– Верно, – согласился Эдвард, злясь на себя. – Я помню, что он говорил мне насчет миссионеров, но не знаю, как он с ними поступал на деле. Я помню, как к нам на пост приезжали миссионеры и встречали хороший прием.

– Можете вы назвать кого-то из них?

– Нет. Это было так давно…

– А преподобный доктор Экзетер приходится братом вашему отцу?

– Приходился братом. Мой отец погиб, когда мне было шестнадцать.

Лизердейл подкрутил ус.

– Приходился вашему отцу младшим братом?

– Вовсе нет! Он гораздо старше.

– Есть ли у вас доказательства, мистер Экзетер?

– Я довольно хорошо знаю обоих.

– А документальные свидетельства?

Эдвард недоуменно посмотрел на него:

– Сэр, какое это имеет отношение к расследованию?

– Будьте добры, отвечайте на поставленный вопрос.

– Я полагаю, что возраст отца записан в моем свидетельстве о рождении. Боюсь, я редко перечитываю свое свидетельство о рождении.

Манеры! Он начинает огрызаться. Ему показалось или в глазах Лизердейла действительно вспыхнул огонек? Он сидит против света, так что трудно сказать наверняка.

– Когда британский подданный рождается в колониях, кто заполняет свидетельство о рождении?

– Полагаю, администратор округа.

– Значит, ваше свидетельство о рождении заполнено рукой вашего отца?

– Возможно. Обязательно посмотрю, когда выпишусь из больницы.

– Я спрашивал вас о возрасте вашего отца. У вас имеются доказательства вашей точки зрения непосредственно здесь, под рукой – ну, например, фотография?

Что за наглость! Лицемер чертов! Этот наглец рылся у Эдварда в кошельке, пока он лежал без сознания! Желание встать и одернуть его казалось просто неодолимым.

– У меня есть фотография.

– Не будете ли вы любезны показать ее?

Кипя гневом, Эдвард открыл тумбочку и достал кошелек.

– Только, пожалуйста, осторожнее. Она хрупкая, а это единственная сохранившаяся фотография моих родителей.

Лизердейл почти не смотрел на снимок.

– На ней ваши родители сняты в Африке?

– Да. Ее сделал кто-то из гостивших у нас и прислал ее нам еще до моего отъезда.

– Так когда она была сделана?

Куда клонит этот хитрый дьявол?

– В тысяча девятьсот восьмом. Мне тогда было одиннадцать, почти двенадцать.

– И как по-вашему, сколько лет мужчине на фотографии, сэр?

Не выпуская фотографии из рук, Лизердейл дал ее Эдварду, чтобы тот мог посмотреть.

– Около сорока, полагаю. Никак не пятьдесят. И наверняка больше тридцати.

Изображение и без того не отличалось четкостью, а за шесть лет в кошельке карточка основательно вытерлась, словно группа на веранде стояла в густом тумане. Лицо его матери закрыла тень. Вот он сам стоит перед родителями, застенчиво улыбаясь, рука отца покоится на его плече.

– Ваш отец – Камерон Экзетер, сын Орейса Экзетера и миссис Экзетер, в девичестве Мариан Камерон из Уолд-Холла, Вертинг, графство Суррей?

Эдвард плавал, и еще как. Ему даже показалось, что кровать под ним покачивается. Это похуже экзамена по геометрии. «Докажите, что треугольник А-Дэ-Цэ подобен треугольнику Дэ-Цэ-Ка…»

– Кажется, да. Я не знаю точно, где они жили, кроме того, что это было где-то в Суррее. Я даже имен их точно Не помню.

Лизердейл кивнул, словно ловушка захлопнулась.

– Их старший сын Камерон родился в тысяча восемьсот сорок первом году, мистер Экзетер. Значит, в тысяча девятьсот восьмом году ему исполнилось шестьдесят семь лет. Сколько, вы сказали, ему лет на фотографии?

Эдварду отчаянно хотелось пить, но он не решался брать стакан на случай, если у него дрожат руки.

– Сорок?

– Его мать, ваша бабка, скончалась в тысяча восемьсот пятьдесят пятом, почти шестьдесят лет назад.

– Боюсь, вы что-то путаете. Сложная это штука – арифметика.

– Ваш дядя видел эту фотографию?

– Не знаю. Я мог показывать ее, когда только приехал в Англию. Не помню.

– Постарайтесь вспомнить.

– Это было слишком давно. Я, право же, не помню, сэр. Что вы предполагаете?

– Я предполагаю, что мужчина на фотографии или не ваш отец, или ваш отец не тот, за кого себя выдавал.

Нет, в этом разговоре абсолютно нет никакого смысла! Это просто сети, чтобы запутать его. Эдвард в замешательстве провел рукой по волосам и понял, что весь вспотел. Он повернул голову, чтобы дать отдохнуть шее, посмотрел, как торопливо пишет в блокноте сержант, потом уставился в потолок в ожидании продолжения.

Когда он повернулся к Лизердейлу, тот снова невозмутимо подкручивал усы. Эдвард уже знал – это плохой знак. Впрочем, он вряд ли так уверен, как пытается казаться.

– Вы неплохо поработали, инспектор! – Он со стыдом услышал в своем голосе некоторую дрожь. – Увы, вас скорее всего дезинформировали. Вчера был отпускной день. Вы, наверное, телеграфировали сегодня утром в Сомерсет-Хауз или в министерство колоний, да? Уайтхолл должен сейчас стоять на ушах, это вполне естественно – вот-вот разразится война. Кто-то там ошибся, отвечая вам.

– Всю информацию я получил у вашего дяди.

О Боже! Эдвард придержал язык, прежде чем успел ляпнуть что-нибудь.

– Мне кажется, вам стоит проверить все, что он вам наговорил. Свяжитесь с министерством колоний.

– Ладно. Можете ли вы назвать мне кого-нибудь, с кем бы я мог там связаться, сэр?

С заметным облегчением Эдвард ответил:

– Да! Мистер Олдкастл. Жаль, я не знаю его должности. Я всегда писал ему на дом.

– Его полное имя?

– Джонатан Олдкастл, эсквайр.

– Вы можете вспомнить его адрес?

– Да! В последние два года я писал ему каждую неделю или две. Ага, Дубы, Друидз-Клоуз, Кент.

Лизердейл кивнул и уселся поудобнее.

– Вы списывали в школе этот адрес, сержант?

Послышался шелест страниц.

– Да, сэр, – отозвался сержант.

– И этот мистер Олдкастл отвечал на ваши письма, сэр?

– С завидной регулярностью. Он был очень добр – и щедр.

Снова толстые пальцы потеребили седой ус.

– Экзетер, в Кенте нет населенного пункта под названием Друидз-Клоуз. Пункта с таким названием в Британии вообще не существует.

– Но этого не может быть!

– Сержант, можете ли вы подтвердить то, что я только что сказал свидетелю?

– Да, сэр.

Эдвард помолчал немного.

– Кажется, мне нужен стакан воды, – сказал он.

Начиная с этого момента, все пошло хуже, гораздо хуже. Лизердейлу удалось сбить его с толку, и теперь он не давал ему возможности опомниться. Каким-то образом они вернулись к Грейфрайерз-Грейндж…

– Вы зарезали Тимоти Боджли?

– Нет!

– Вы в этом уверены? Вы точно помните?

– Нет, сэр, я не помню, но…

И к Африке…

– Кто такой «Джамбо»?

– Кто? – яростно переспросил Эдвард. Подлец! Письмо!

– Есть в Англии кто-нибудь, кто знал бы вашего отца?

– Не знаю.

И снова к Грейндж…

– Вам приходилось быть в этом подвале раньше?

– Нет, сэр. Я не помню такого.

– Может ли школьник забыть посещение склепа четырнадцатого века?

– Скорее всего нет. Так что, думаю, я не…

– Вы слышали стук людей в дверь одновременно с криками этой женщины? Она долго кричала? Как долго вы удерживали ее стулом?

Постепенно, неизбежно Эдвард начал сбиваться.

– Вы помните эту вещь, мистер Экзетер?

– О, так вы нашли его! – «Что ты ляпнул, дурак проклятый!»

Лизердейл прыгнул, как кот, выпустив когти.

– Вы знаете, что он был потерян!

– Это ключ. Я не знаю, от чего этот ключ… Нет, я не узнаю его… Многие ключи похожи на этот – большие, ржавые… – Увести его подальше, срочно!.. – Я так понял, потому что вы спрашивали раньше о двери… – Безнадежно. Признав полное поражение, подозреваемый рассказал о послании, переданном ему Джинджером. «Предатель! Доносчик! Стукач!»

Лизердейл закреплял свою победу, разя его вопросами, как сабельными ударами.

– Почему вы убили его? Почему вы спорили с ним? Почему вы кричали? Что вы кричали? Какую тайну он вам открыл? Опишите кухню.

– Большая. Высокая. Очень старая. А что?

– Насколько высокая? Там высокие потолки?

Эдвард вытер вспотевший лоб.

– Откуда мне знать? Пятнадцать футов?

– Двадцать один. Вы помните полку на стене под колоколами?

– Я помню полки, шкафы, а колокола… – Ну да, длинный ряд колокольчиков, по одному на каждую комнату дома.

Лизердейл хмуро улыбнулся.

– Да, это ключ от кухни в Грейфрайерз-Грейндж. Мы нашли его, мистер Экзетер, в горшке на верхней полке.

– Ото!

– Двадцать футов, да еще плохое освещение. На запыленных нижних полках никаких следов, мистер Экзетер. Что вы скажете на это?

– А что вы на это скажете, сэр?

– Я скажу, что единственный способ положить ключ в этот горшок – это бросить его так, чтобы он отрикошетил от потолка. Тот, кто смог сделать такое с первой попытки при плохом освещении, должен быть отменным метателем. Подающим, возможно?

Допрос наконец закончился. Эдвард в отчаянии созерцал, как книги Джинджера Джонса приобщаются к вещественным доказательствам вместе с его драгоценной фотографией – самой дорогой для него вещью на свете. Полисмены ушли.

Он не признался. Ему даже не выдвинуто обвинений, но совершенно очевидно, теперь это только вопрос времени.

28

И второй бесконечный день в своей тюрьме Элиэль провела, ощипывая кур. Девочка стерла пальцы до крови. Она занималась этим старательно, ибо, поступи она иначе, это означало бы еще один голодный день и, возможно, порку. На обед ей принесли вареную курицу и куриный бульон. Она видеть больше не могла ничего куриного.

Завтра начнутся Празднества, а ее там не будет. Она больше никогда не увидит Празднеств, никогда не будет петь для настоящих зрителей, никогда не станет актрисой. Хуже всего была мысль о том, что она долго не вынесет такого обращения и сломается. Очень скоро она станет на колени и поцелует башмак Иллы, хотя бы ради общества, ради кого-то, с кем можно было бы поговорить.

Правда, пока она этого еще не сделала.

Элиэль поплакала, чтобы быстрее уснуть.

Проснулась она в темноте. Это было не так, как тогда, когда ее разбудил Жнец. Она медленно, неохотно выныривала из сна. Какой-то звук не давал ей покоя. Она попробовала натянуть на ухо рваное одеяло, но добилась только того, что теперь на холоде торчали пятки.

Вот, снова! Что-то стучит.

Она недовольно подняла голову.

Стук в окно!..

Она поднялась на колени. В темноте Элиэль плохо видела даже квадраты переплета. Но там что-то было! Тук-тук! Это не просто ветер стучит ветвями.

Мгновенный приступ страха сменился возбуждением. Продолжая кутаться в одеяло, она вскочила на ноги и подбежала к окну. По стеклу колотился конец толстой веревки: «Тук-тук!»

Она нетерпеливо задергала задвижку, распахнула маленькую створку и выглянула, но ничего не увидела. По небу неслись облака. Их края были подкрашены зловещим багровым светом Эльтианы. Ни одной другой луны на небосклоне! Только зловещий знак Владычицы!

Пронизывающий ветер растрепал ей волосы и заледенил кожу. Веревка раскачивалась, ударяя по лицу. Ощупав веревку в темноте, Элиэль обнаружила внизу петлю, схватила ее и втащила в комнату. Петля была не скользящая, но всплывшие в памяти ассоциации заставили ее поежиться. Совсем стемнело. Эльтиана скрылась за облаком. Может, это знамение?

Тут веревка дернулась обратно, словно какой-то озорник на крыше потянул ее к себе. Погоди! Погоди! Дай мне хоть капельку времени, отчаянно думала Элиэль, вцепившись в веревку. Ее тянуло к окну. Она дернула изо всех сил, пытаясь не упустить такой возможности. Веревка чуть ослабла.

Кто-то ей явно сигналит. Она нырнула в петлю, пропустив ее под мышки, и забралась на подоконник. Проем оказался маленьким даже для ее роста, но она была ловкой. Она извернулась и уселась на подоконнике ногами внутрь, телом на улице. Девочка крепко держалась за оконную раму. Ветер трепал ее хламиду, мало отличавшуюся от ночной рубахи. Решительно, это не та одежда, которую она выбрала бы для полуночных акробатических упражнений на высоте двух этажей над булыжниками двора. Лучше уж не думать об этом! Ее лицо находилось на уровне каменной перемычки. Элиэль ждала рывка, ощущая, как внутри нее все сжалось, словно она сидит на мамонте, минующем перевал Рилипасс.

Петля затянулась, приняв на себя ее вес. Стуча зубами, она лихорадочно вглядывалась вверх, в черные тучи. Отсюда можно было разглядеть карниз, а над ним – бледное пятно. Лицо? Проверяет, делает ли она то, чего он от нее хочет? Она боялась кричать, и он тоже. Она надеялась только, что у него большие, сильные руки. Девочке показалось, что он помахал, она помахала в ответ. Лицо исчезло.

Она замерзнет до смерти, если он сейчас же не начнет действовать. От холода и неудобного положения глаза ее начали слезиться. Веревка натянулась еще сильнее, врезаясь в спину. Элиэль выпрямилась, отталкиваясь ногой от подоконника, и приготовилась лезть по стене наверх. Вниз она предпочитала не смотреть. На мгновение показалась Эльтиана, озарив все багровым светом. «Быстрее, – подумала она, – пока богиня не видит!»

Веревка пошла вниз. Застигнутая врасплох, она, тихо пискнув, откинулась назад. Ноги ее соскользнули с подоконника, и она больно ударилась коленками о каменную стену. Тут девочка сообразила, что ей нужно спускаться по стене. Камень под босыми ногами был шершавым и холодным.

Должно быть, ее спаситель был исключительно сильным, поскольку он отпускал веревку медленно и плавно. Она увидела под собой приближающееся окно и обогнула его – хорошо, что проемы такие маленькие. Должно еще быть окно на первом этаже. Да, вот оно, и гораздо больше. Очень скоро она ощутила под ногами холодные, ужасно холодные булыжники двора. Элиэль, облегченно вздохнув, прислонилась к стене и пробормотала благодарные молитвы всем богам, которых вспомнила. Кроме Владычицы Эльтианы во всех ее ипостасях, конечно.

Справа от нее светилось одинокое окно. Остальной храм спал. Если богиня и знала о нарушении ее священных повелений, она еще не подняла свою стражу.

Элиэль выскользнула из петли. Веревка продолжала опускаться, ложась кольцами у ее ног. Дрожа от холода, она начала собирать ее. Хорошая веревка дорого стоит. Как это она не догадалась надеть сандалии? Тихое царапанье заставило девочку поднять глаза. На фоне неба вырисовывалось массивное тело – темное на темном, только два глаза слегка светились. Дракон! И он начал спускаться вниз по гладкой стене. Скрежет когтей по камню сделался опасно громким. Она отошла чуть в сторону, не испытывая ни малейшего желания быть раздавленной упавшим драконом. Элиэль всегда знала, что драконы потрясающе умеют лазить, но никогда раньше не думала, что они способны одолеть и гладкую каменную стену.

Рядом с ней показался темный раздвоенный хвост, отчаянно дергающийся из стороны в сторону. Он коснулся земли и тут же подвинулся, уступая место туше. Оч-чень темный хвост! Ну конечно же, это Звездный Луч, а ее спаситель – Т’лин собственной персоной. Кого еще она знает из владельцев драконов? Девочка подавила желание позвать его. Когтистые задние лапы ступили на булыжник. Мгновение Звездный Луч балансировал на них, растопырив кожистые складки и хлопая ими, как маленькими крыльями. Потом извернулся и, отфыркиваясь, опустился на все четыре. Глаза дракона, мерцая, светились бледно-зеленым светом.

Элиэль подбежала к нему и посмотрела наверх.

– Т’лин Драконоторговец!

– Нет, – послышался ответный шепот. – Но дракон его. Он не сделает тебе ничего плохого. – Седок повернулся отвязать веревку. Значит, это Звездный Луч опускал ее по стене.

– Разумеется, не сделает. Это же Звездный Луч.

– Ох, ладно. Давай сюда. – Он протянул руку.

Она колебалась только долю секунды. Кто бы это ни был, она уже доверила ему свою жизнь. Элиэль взялась за руку и стала ждать рывка. Он последовал, но какой-то слабоватый. Тут до нее дошло, что рука, за которую она держится, слишком маленькая и гладкая для Т’лина.

– Уфф! – недовольно произнес шепот. – Ну ты и тяжелая. Чупу! – Дракон повернул голову и в недоумении уставился на него. – Чупу! – повторил он. – Тьфу! Я хотел сказать, Восок!

Звездный Луч вздохнул и послушно подогнул лапы, улегшись пузом на булыжник.

– Ну! – шепнул седок. – Наступай на мою ногу. Лезь сюда, вперед.

Он был почти мальчишка, заметно уступающий ростом Т’лину Драконоторговцу, но Элиэль не собиралась смотреть в зубы дареному дракону. Она вскарабкалась в седло. Положение нельзя было назвать удобным, поскольку задравшаяся хламида оставляла ее ноги голыми, и она была зажата между седоком и жесткой спинной пластиной. Две затянутые в кожу руки сомкнулись вокруг нее.

В ближнем окне зажегся свет.

– Тьфу! – произнес ей на ухо мальчишеский голос. – Держись изо всех сил! Вондо! Зомф!

Командовать Звездному Лучу «Зомф» было, пожалуй, ошибкой. «Варч» было бы уместнее. Дракон вскочил на ноги и стрелой устремился через двор. Он перемахнул через стену и понесся сквозь кусты. Ветки трещали и хлестали по лицу. Элиэль удержалась от крика и согнулась в три погибели, изо всех сил прижимаясь к пластине. Хорошо еще Звездный Луч сложил свои кожаные складки, чтобы не цепляться ими за кусты, и ей удалось спрятать под них голову. Ее спутник отчаянно чертыхался, откинувшись назад.

Зубодробительный толчок чуть не сбросил ее – дракон перемахнул еще одну стену. Несколько камней с грохотом обрушились на ночную улицу. Не получая дальнейших команд, дракон вполне мог бы пересечь улицу и карабкаться на стену противоположного дома. К счастью, он уклонился вправо и начал набирать скорость.

– Пять Богов! – взвыл парень. – Как сказать ему «Тише»?

– Варч! – крикнула Элиэль, разгибаясь.

Звездный Луч неохотно замедлил ход. Правда, от его скорости все равно захватывало дух. Ночь неслась навстречу ледяным ветром. Когти клацали по мостовой. Хорошо еще, на улице никого не было.

– Тьфу! Спасибо. Меня зовут Гим Скульптор.

– Элиэль Певица.

– Рад слышать это. Было бы дурным тоном спасти не ту девицу. Как там будет «налево» и «направо»? Я все забыл.

– Вилт и чаз. Ты что, хочешь сказать, ты не умеешь править драконом?

– Чаз! – скомандовал Гим. – Нет. Никогда раньше не садился на дракона. Ничего, бог защитит нас! Он меня и послал.

29

После ухода инспектора Лизердейла Эдвард провел несколько часов в мрачном отчаянии, снова и снова возвращаясь мыслями к страшному допросу и отчаянно жалея, что не может взять назад большую часть своих ответов. Хуже всего, конечно же, было его идиотское хвастовство насчет меткого кидания. Если оно само по себе и не заслуживало повешения, то приближало к виселице, это уж точно. Версия полицейских казалась абсолютно бредовой. Этот ключ скорее всего запасной и лежал в горшке уже не первый год. Однако если другого объяснения запертой двери не найдется, присяжные примут полицейскую версию. Единственным объяснением могло быть только волшебство. Но английские присяжные, увы, имеют незавидное свойство не верить в сверхъестественные явления.

И он сам тоже.

Загадка отцовского возраста сводила его с ума, хотя к убийству это явно не имело никакого отношения. То, что он знал о своей семье, до сих пор ограничивалось познаниями двенадцатилетнего мальчишки. Он никогда не обсуждал таких вещей со святошей Роли. Он знал, что братья не виделись с тех пор, как Камерон эмигрировал в Новую Зеландию. Кажется, отец говорил еще что-то насчет того, что Роланд тогда изучал богословие. Судя по его теперешнему возрасту, старый маразматик получил сан где-то в конце шестидесятых. Родители Эдварда поженились в Новой Зеландии и ненадолго заезжали в Англию, прежде чем отправиться в Африку. Семья тогда не собиралась целиком, поскольку Прескотты находились в Индии, а Роланд – на Фиджи или на Тонга, или где-то в этом роде. Собственно, это все, что знал Эдвард.

Подумать, так в рассуждениях Лизердейла имеется своя логика. Если Камерон Экзетер работал чиновником в правительственных органах Новой Зеландии в шестидесятые годы, как могло ему спустя сорок лет, в Кении, быть сорок с небольшим?

Но если глава округа Экзетер – самозванец, тогда почему этот факт не получил отражения в заключении комиссии? Эдвард сотню раз перечитал это проклятое заключение, но в нем и намека не было на такую тайну. Оно вообще не касалось биографии отца. Теперь это забавное упущение показалось ему зловещим, чем-то угрожающим, затаившимся до поры.

Святоша Роли явно знает больше, чем говорит. Ждет, чтобы Эдвард ползал перед ним на коленях, моля о снисхождении. Показывал ли он ему эту фотографию, прибыв в Англию? Он не помнил, хотя странно было бы не показать. Допустим, он ее показал. Тогда старый хрыч не мог не заметить, что сорокалетний мужчина – не его брат. Тогда почему он не сказал сразу? И почему не сказал этого четыре года спустя, после резни, когда на него легло бремя опекунства над сыном самозванца? Чтобы наложить лапу на остаток семейных денег?

Обвинение считает, что, когда дедушка Экзетер скончался, завещав остатки своего богатства неправедного троим своим детям, подлинный Камерон Экзетер уже умер и был похоронен на противоположном конце света. Каким-то образом некто значительно моложе присвоил себе его имя, получил денежки и поспешно покинул Новую Зеландию. Таким образом он мог считать себя в безопасности до тех пор, пока держится подальше от брата и сестры покойного. Милорд, обвинение изложило свою позицию.

Высокоученая защита выражает свое сомнение. Зачем тогда подобному мошеннику хоронить себя в африканском буше?

Затем, парирует обвинение, что преподобный Роланд Экзетер отошел от активной миссионерской деятельности и направлялся на родину. Самозванцу грозило разоблачение.

Но почему в Африку? Почему не в Париж или Вену, или даже в Америку?

Эдвард попробовал посмотреть на этот вопрос глазами судьи и пришел к неминуемости обвинительного приговора. Он не мог отрицать неопровержимости фотографии. Но поверить в то, что отец, память о котором была для него священна, мог оказаться таким мошенником?.. Нет! Когда умерла Милдред Прескотт, отец стал опекуном Алисы и, следовательно, хранителем ее доли наследства. Он взял девочку к себе и заботился о ней, как о родной дочери. Он не отправился в Европу, чтобы промотать эти деньги. Он оставался служить людям Ньягаты до самой смерти.

Что, если за четыре года до смерти отца Роланд Экзетер уже видел эту фотографию? Нет, это совершеннейшая бессмыслица! Святоша Роли устроил бы целую историю – разоблачил бы самозванца, забрал бы все деньги себе и вышвырнул бы Эдварда на улицу. Ведь точно, вышвырнул бы?

Значит, Эдвард не показывал этой фотографии Роланду. Правда, он с уверенностью может утверждать, что сейчас она находится на пути в Лондон. Преподобный джентльмен скоро будет иметь удовольствие созерцать ее. Тайна его семьи не может иметь ничего общего с убийством в Грейфрайерз-Грейндж. Но какой полицейский откажется от возможности так запросто взять и раскрыть подлог двенадцатилетней давности?

К куску недоваренной трески, поданной на ужин, Эдвард почти не прикоснулся.

В девять часов сиделки совершали вечерний обход. Они делали пациентам массаж, перестилали постели на ночь, убирали цветы, поскольку спать в помещении с цветами вредно. Германия вторглась в Бельгию, Британия объявила войну. Добровольцы записывались тысячами. Даже эти потрясающие новости не доходили до Эдварда в его нынешнем состоянии. Все равно он выпал из жизни по меньшей мере на три месяца, пока не срастется кость; смерть на виселице представлялась ему сейчас куда вероятнее боевой славы.

Эдвард заметил перемену в отношении сиделок. Они делились с ним последними новостями, но не задерживались поболтать. Даже когда он старался казаться веселым и разговорчивым, они не отвечали ему. Они уже знали, что он убийца.

Эдвард пытался почитать последнюю главу «Затерянного мира», но строчки сливались перед глазами. Зловещее название книги – теперь он это ясно видел – как нельзя более кстати соответствовало происходящему.

Погасили свет. Больница затихла. Жизнь за окном, казалось, замерла. В Грейфрайерз по вечерам вообще тихо. А сегодняшний вечер все и подавно стремились провести с семьями или друзьями, пытаясь свыкнуться со столь внезапно поразившей мир катастрофой. Если где-то и проходил патриотический митинг, то до больницы Альберта не долетало ни звука.

Сон не шел. Эдвард хмурился и страдал в промокшей от пота постели. Надо бы завтра попросить о встрече того адвоката, о котором говорила миссис Боджли. Или это будет означать признание вины? Может, лучше подождать Лизердейла с обвинением? Кто мог убить старину Волынку? Как? Зачем? Он не понимал уже ровным счетом ничего.

Единственное, в чем он может быть уверен, – это в том, что у него нет другого выбора, кроме как оставаться здесь и ждать. Бежать некуда. Разве что к Алисе… нет, он не может так ее подставить. Он не может ходить. У него нет ни денег, ни одежды. Да и невозможно натянуть брюки поверх шины. Вот если бы у него уже был гипс…

Допустим, он все-таки показывал карточку святоше Роли? Допустим, Роли узнал на ней своего брата, но на тридцать лет моложе, чем ему положено быть? Это объяснило бы его упоминания о поклонении дьяволу. То есть он хотел сказать, что Камерон подобно доктору Фаусту продал душу дьяволу в обмен на вечную молодость?

О Боже! Это еще безумнее, чем ключи, сами собой запрыгивающие в горшки, или убийцы, свободно проходящие сквозь запертые двери.

Должно быть, он все-таки заснул. Разбудил его свет из коридора. Вошла ночная сиделка. Эдвард видел только темный силуэт. Он приветственно поднял руку.

– Не спится? – спросила она. – Что, болит?

– Нет. Плохие новости.

– О, они придержат немцев, пока вы не попадете на фронт. – Сиделка положила руку ему на лоб, проверяя температуру.

– Не это. Мои личные дела.

– Простите. Я могу вам помочь?

– Найдите мне хорошего адвоката.

Она произнесла «О!» так, словно только сейчас вспомнила, кто он такой.

– Хотите, я попрошу у доктора снотворное?

Эдвард уже думал об этом.

Он чуть не сказал «да».

– Нет, спасибо. Обойдусь.

– Я еще зайду попозже. – Она выплыла, и палата снова погрузилась в темноту. Только тоненький луч света пробивался через дверную щель.

Он вернулся к своим мрачным мыслям. Постепенно до него дошло еще одно: запоздалая реакция сиделки свидетельствовала о том, что Лизердейл отозвал своего сторожевого пса. Возможно, тот просто потребовался для какой-то более неотложной работы. Замечательно! Теперь подозреваемый может выбраться из больницы и удрать в Бразилию или куда-нибудь еще. Когда вернется сиделка, он попросит у нее пару костылей.

Сквозь полудрему Эдвард услышал, как опять открылась дверь. Щурясь, он рассмотрел все тот же темный силуэт на фоне дверного проема. Он удивился, с чего это сиделка сняла шапочку. Но увидев ее длинные кудрявые волосы, понял, что ошибся. Это не сиделка!

– Двард Кисстер? – Голос былхрипловатый. И этот акцент – на Эдварда сразу же нахлынули воспоминания. Целая лавина воспоминаний!

Он забился, как выброшенная на берег рыба, пытаясь то ли сесть, то ли дотянуться до веревки звонка. В результате только дернул ногу, и все тело пронзило болью. Эдвард вскрикнул.

Тут он увидел в ее руке что-то, отсвечивающее металлом, и закричал уже во всю глотку.

Она шагнула от двери, заходя к нему справа. Угроза!

Он закричал, призывая на помощь, выкрикивая первые слова, что пришли ему в голову.

– «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом!» – Схватив ближайшее к нему оружие, оказавшееся все той же миской в форме почки, он продолжал кричать.

– «Иль трупами своих всю брешь завалим. В дни мира…» – Он изо всех сил швырнул миску. – «…украшают человека смирение и тихий…» – Атака явно застала ее врасплох, и снаряд ударил ей прямо в лицо. Она с криком отшатнулась назад. Миска со звоном упала на линолеум. – «…скромный нрав! Когда же грянет ураган войны…»

Он снова потянулся к звонку. Нет, эта рука нужна для метания.

– «…бешенства личиной…» – Она бросилась к нему, извергая проклятия на каком-то незнакомом языке и подняв клинок. – «…глазам придайте разъяренный блеск…» – Он метнул графин с водой – она отбила его в сторону, и графин разбился. Где же все? – «…Пускай, как пушки, смотрят из глазниц…» – Он продолжил обстрел пепельницей и попал. – «…Как выщербленный бурями утес…» – Он свешивался с кровати. Боль сотрясала все тело раскатами землетрясения.

Она чуть отступила – зловещая черная фигура. Он продолжал выкликать свой монолог так громко, как только мог.

– «Сцепите зубы и раздуйте ноздри…» – Он уже держал наготове книжку Волынки. Ну почему, почему никто не идет! – «…В вас кровь отцов, испытанных в бою…» – Она подалась вперед, и он швырнул Конан Доила. Ему показалось, что он попал, но она только рассмеялась и снова заговорила своим утробным голосом:

– Ну, что дальше, Двард?

Она была права: запас снарядов иссяк. Почему его никто не слышит? Он в жизни не кричал так громко.

– «Пример подайте вы простолюдинам; учите их сражаться!» – Она бросилась, стремительная, как змея. Он отклонился еще сильнее вправо и, намотав на левую руку подушку, парировал удар. Но при этом чуть не свалился с кровати. Боль в ноге заставила его заорать. Больше всего он боялся потерять сознание. Вихрем взметнулись перья. Он пошарил правой рукой и наткнулся на пустое судно. – «Ведь нет средь вас столь низких…» – Он изо всех сил ударил ее по руке, жалея, что судно пустое – могло бы быть и потяжелее. Она вскрикнула и выронила нож. Он попытался схватить ее за платье, надеясь, что в ближней борьбе одолеет ее, но она выскользнула. Ох, черт, снова нога!

Он совсем охрип от крика.

– «Стоите, вижу, вы, как своры гончих…» – Она нагнулась, чтобы подобрать нож. Он швырнул судно ей в голову и промахнулся. Она снова бросилась на него, и на этот раз он решил, что все кончено. – «…на травлю рвущиеся. Поднят зверь!»

– Изыди! – послышался голос из угла.

Женщина с воплем обернулась.

Эдвард не заметил, как он вошел, но это, несомненно, был тот самый мистер Олдкастл, который приснился ему вчера. В пальто с каракулевым воротником и допотопной бобровой шапке он не производил впечатления опасного противника. И все же, угрожающе нацелив трость на безумную женщину, он казался до удивления спокойным.

– Вон, шлюха! Убирайся пол лизать у ног своих господ презренных, дабы они твой жалкий труп псам гончим не швырнули на потеху!

Женщина без единого слова выскользнула в дверь. Ее шаги стихли почти мгновенно.

Кризис миновал.

– Эй! – прохрипел Эдвард. – Задержите ее!

– О нет, мой юный друг, нам смысла нет ее препровождать под стражу. – Мистер Олдкастл снял шапку и с отсутствующим видом потер ее рукавом. – Ведь тварь сия известна мастерством своим от всяческих оков свободно избавляться. Поверь: уж проще во сто крат на шлюпку василиска посадить, чем эту шлюху заточить в темницу.

– Вы хотите сказать, – произнес Эдвард, откидываясь на кровати, – что она может проходить сквозь запертые двери? – Он взмок, его трясло. Сердце колотилось так, словно он на своих двоих одолел дистанцию Большого Национального Кубка – с барьерами, ямами и всем прочим, – но он был жив. Он чуть не плакал от боли, но был жив.

– Воистину ты прав. Когда бы не ее зловещий дар, ужель зашла б она столь далеко? – Маленький человечек хихикнул. – Признаюсь, в декламации весьма ты преуспел! Быть может, плавности ей чуть недостает, но этот недостаток избытком чувства возмещается с лихвой. Сам Кин великий вряд ли б смог сих строк волнительней изречь.

Он шагнул к кровати и внимательно посмотрел на Эдварда. От него исходил странный запах нафталина.

– Скажи, ту боль, что ногу так тебе терзает, ты в силах далее терпеть?

– Э-э… бывает и хуже. – Эдвард перевел дыхание. – С учетом обстоятельств, на удивление неплохо. – Конечно, состояние его трудно было назвать приятным. Хоть он еще и не нуждался в пуле, чтобы ее закусить, зубам приходилось несладко.

– Воистину заняться исцеленьем стоит нам без отлагательств. Постой, вздохни, расслабься на минуту. Я только ненадолго отлучусь.

С этими словами мистер Олдкастл положил шапку и трость на кровать и поспешил к двери. Темный силуэт мелькнул в светлом прямоугольнике двери, и он исчез.

– Ангелы и прислужники добра хранят меня! – пробормотал Эдвард, ибо эта ночь, похоже, принадлежала Шекспиру. – Что, во имя Неба, здесь происходит? – Его пульс постепенно возвращался в норму. Понятно, что это не сон. Перья, вода и осколки стекла на линолеуме… и пятна крови – значит, он все же попал в нее.

И в довершение всего на кровати лежали старомодная шапка и трость. Стало быть, мистер Джонатан Олдкастл действительно был здесь и намеревался вернуться. Может, он сейчас перепрыгнул в Друидз-Клоуз, несуществующий город, куда тем не менее доставляют почту? Спокойно, дружок! Только истерики тебе сейчас не хватало.

Самое странное – почему вокруг царит такая тишина? Поднятый ими грохот должен был бы разбудить всю больницу. Эдвард подумал, а не позвонить ли ему, но решил подождать возвращения своего загадочного хранителя.

Тот не заставил себя ждать. Он вернулся со светлым узлом на плече и парой огромных костылей. Старик слегка согнулся под грузом, так что казалось, будто он спешит. На самом же деле мистер Олдкастл двигался довольно медленно.

– Твои пожитки ждут тебя снаружи, мастер Экзетер. – Он испустил тихий кудахчущий смешок, к которому Эдвард начал уже привыкать. – И да подождет сей перелом внутри! Обуй же сей башмак немедля. – Он протянул Эдварду знакомый левый ботинок и бросил ему на грудь халат.

– Минуточку, сэр! Я же не могу двигаться с этой ногой!

– Воистину ты уподобишься той куропатке, что, раненной прикинувшись, врага отводит от гнезда. Но поспеши, отважный мой, ибо чудища похуже этой шлюхи учуять след твой могут очень скоро, и против них уже ни мне и ни тебе не устоять. – Мистер Олдкастл продолжал возиться с тросиками, удерживавшими ногу Эдварда на весу.

– Но если я сбегу, это будет равносильно признанию вины.

– Останься – и продемонстрируешь, что смертей.

Ответить Эдварду не дала острая боль, пронзившая его, когда нога опустилась на кровать. Он только молча глядел на старика до тех пор, пока не смог вздохнуть и утереть пот с глаз.

Плутовское лицо сморщилось.

– Ах, юный друг мой, ужель не знаешь ты, что уж пробудились войны драконы и что сигнальные огни оборотились погребальными кострами, и в пламени их поколение сгорит. И ужас скоро будет править миром.

– Да, но при чем здесь…

– О мастер Эдвард, те же злые силы, что бедствия сии на мир призвали, в довольстве от проделанной работы могут взгляд свой на тебя оборотить. Ведь до сих пор влекли к себе их помасштабнее задачи. Ты был для них помехою, но малой, зато имел большую ценность для сил иных – ты с ними познакомишься, и скоро. Нам повезло, что в хлопотах своих они лишь эту шлюху подрядили тебя убить – и трижды неудачно. Теперь же, к делу подойдя серьезней, они страшнее хищников пошлют, и я боюсь, что утреннего света не увидишь, коль ты со мной не убежишь сейчас.

Иными словами: стисни зубы и давай!

Как бы абсурдно это ни звучало, его замысловатая речь убедила Эдварда. С этой логикой трудно было спорить – и потом, кто, как не он, только что спас Эдварду жизнь. Юноша задрал левую ногу и начал натягивать ботинок.

Следующие несколько минут оказались воистину прогулкой по раскаленным углям. Эдвард решил относиться к этому, как к испытанию мужества. Он сел и накинул на плечи халат. С помощью мистера Олдкастла он опустил правую ногу на пол и встал, опираясь на левую. Потом, перенеся вес на костыли, шагнул по усыпанному перьями полу к двери. Держать правую ногу на весу было мучительно, но касаться ею земли – еще хуже.

Ясное дело, это обречено на провал. Сиделки увидят его и отведут обратно. Они позвонят в полицию. Но у него не было сил спорить, и он, обливаясь потом, молча одолевал шаг за шагом по полутемному коридору, грохоча костылями, а мистер Олдкастл страховал его, идя рядом. Маленький человечек, похоже, сильно нервничал, не в силах ускорить их продвижение.

За столиком дежурного никого не было. Старый чемодан Эдварда стоял рядом, а на нем красовалось его канотье. Мистер Олдкастл нахлобучил шляпу ему на голову под залихватским углом и сам взялся за чемодан. Потом прошел вперед и отворил дверь на лестницу.

Эдвард хотел сказать, что есть еще лифт, но зубы его оказались так стиснуты, что он не издал ни звука. Возможно, мистер Олдкастл считал, что старая скрипучая клетка перебудит сиделок и санитаров, а может, он просто не доверял современной технике. Эдвард одолел три марша на одной ноге и одном костыле, цепляясь за перила побелевшей рукой. Мистер Олдкастл нес другой костыль. Судя по тому, как он управлялся с чемоданом, он был гораздо сильнее, чем казалось на первый взгляд.

Им так никто и не встретился – даже за стойкой регистратуры у главного входа. Эдвард вывалился из больницы на свежий ночной воздух. Интересно, осталась ли за ним по всему пути от кровати мокрая дорожка пота?

30

– Восок! – решительно скомандовал Гим. Но Звездный Луч даже не шелохнулся. Он стоял, опустив голову на плечо Т’лину Драконоторговцу, и громко урчал.

– Восок! – тихонько прошептал Т’лин. Дракон опустился на брюхо, продолжая блаженно прижиматься к хозяину. Он урчал с такой силой, что мог разбудить всех соседей.

В маленьком, тесном Нарше не так уж много мест, годных на то, чтобы спрятать дракона, но двор скульптора был из таких мест. Звездный Луч занимал почти все пространство между необработанными каменными блоками и недоделанными изваяниями. Человек с фонарем запирал ворота.

Элиэль торопливо перекинула ногу через вьючную пластину и с неприличной поспешностью соскользнула на землю. Она вздрогнула, коснувшись босыми ногами ледяного острого гравия. Девочка еще не успела одернуть хламиду, когда рядом с ней приземлился Гим. Оступившись, он сдавленно ругнулся. Не самое торжественное явление благородного героя, совершившего блистательный подвиг. Он поднялся, злобно бормоча что-то под нос и посасывая оцарапанную ладонь.

Элиэль успела сделать только два неуверенных шага к Т’лину, когда из дома вышла дородная женщина.

– Милая! Ты, поди, замерзла! Ступай же быстрее в дом. – Она втащила Элиэль в уютную, полную аппетитных ароматов кухню, освещенную четырьмя свечами. Закутанная в меха ламы, Элиэль оказалась рядом с большой чугунной плитой. Женщина отворила дверку и пошуровала угли в топке большой железной кочергой. Потом подкинула в огонь еще несколько кусков угля из ярко начищенного медного ведерка. На стене висели такие же блестящие медные кастрюли. На полу лежал ковер с кистями. На полке стояли раскрашенные фарфоровые тарелки, стояли так, чтобы были видны картинки на них. Может, дом, где жила семья Гима, и уступал роскошью королевскому дворцу в Юрге, но состоянием своим они никак уж не уступали труппе странствующих актеров.

Элиэль начала непроизвольно дрожать. Она не знала, от перемены температуры или от нервной реакции, но всерьез опасалась, что может рассыпаться на части.

– Горячий суп! – объявила женщина так, словно возглашала по меньшей мере явление кого-то из старших богов. Оставив в покое огонь в плите, она склонилась, чтобы укутать ноги Элиэль своим шерстяным халатом.

– Спасибо, – выдавила девочка, клацая зубами.

– Овощной или куриный бульон?

– Только не куриный, пожалуйста!

– Я мать Гима, Эмбилина Скульптор, а ты, должно быть, Элиэль Певица.

– Да, но теперь…

– Объяснения подождут! – остановила ее Эмбилина. Без верхнего халата она казалась не такой округлой. Она была скорее стройной и неожиданно молодой для матери такого мальчика, как Гим. Ее миловидное бледное лицо покрывал миллион мелких морщинок. На ней было довольно дорогое платье, голубое, под цвет глаз. Она улыбалась.

Вошел Т’лин Драконоторговец и тут же заполнил собой все помещение кухни, чуть не цепляясь тюрбаном за потолок. Рядом с красивыми золотисто-рыжими волосами Эмбилины его обветренное лицо и медная борода казались дремуче-варварскими. Он начал стягивать верхнюю одежду, сохраняя на лице непонятное угрюмое выражение. Шагнув к плите, чтобы отогреть пальцы, он продолжал прятать глаза от Элиэль.

Дверь закрылась за мужчиной, должно быть, отцом Гима. Он был среднего роста, мускулистый, хотя рядом с торговцем драконами казался маленьким. Он стиснул руку Элиэль в своей огромной лапе, шершавой, как терка. Он был столь же смугл, сколь была бледной его жена.

– Меня зовут Кольвин Скульптор.

– Элиэль Певица.

Он кивнул, изучая ее спокойными угольно-черными глазами.

– Ты моложе, чем я думал, и ты храбрая девочка. – Он говорил очень медленно, словно читал по бумажке.

– М-м-мне н-нек-когд-да было думать! В-вся заслуга Г-г-гима.

Смуглый мужчина покачал головой:

– Вся заслуга бога. Гим пошел благодарить его за благополучное возвращение. Не хочешь навестить его?

– Конечно! Сейчас же. – Элиэль встала, пошатываясь.

– Потом! – крикнула Эмбилина от плиты. – Девочка промерзла чуть не до смерти, и суп…

Но скульптор произнес:

– Всему свое время.

Он говорил негромко, но убедительно. С ним не хотелось спорить.

– Ты обещаешь никому не открывать то место, куда я отведу тебя? Никому не слова!

Это помогло Элиэль преодолеть свою нерешительность – ее несносное любопытство взвыло, как потревоженный дракон.

– Разумеется! Честное слово, никому не скажу, – как можно более искренне пообещала она.

Скульптор кивнул и повернулся к Т’лину.

Но Т’лин уже нашел себе стул поудобнее и уселся, вытянув длинные ноги. Он производил странное и пестрое впечатление – разноцветные трико, камзол с вышитой подбивкой. Кроме того, от него исходила и угроза. Длинный меч в зеленых ножнах лежал у ног, а на голове до сих пор красовался черный тюрбан. Он отрицательно покачал головой:

– Терпеть не могу тайн. Он них зла гораздо больше, чем добра.

Румяное лицо Кельвина скривилось, как от боли.

– Не такая уж это тайна. Обыкновенная молельня Тиона. Просто… моя личная.

Взгляд Т’лина остался холоден, как сталь.

– Тогда к чему все эти клятвы хранить тайну?

– Ну… там у меня ценные вещи, и я не хочу, чтобы о них говорили. Не все ведь гнушаются красть у бога.

– Боги могут позволить себе потери куда большие, чем мы, бедные трудяги. Нет, я отблагодарю богов, но по-своему, позже.

Кольвин задумчиво почесал румяную щеку.

– Это кольцо у тебя в ухе – означает ли оно особый культ, Драконоторговец?

Т’лин угрожающе сдвинул рыжие брови:

– Если и так, это не помешало твоему богу просить у меня помощи.

Скульптор задумался и, похоже, решил не спорить.

– Тогда пошли, Элиэль Певица.

– Минуточку! – Эмбилина преградила им путь, словно разъяренная богиня.

– Уж не собираешься ли ты тащить бедную девочку на улицу босиком?

Последовала небольшая задержка, пока Элиэль обувала башмаки хозяйки и надела ее теплый плащ – и то, и другое на порядок большего размера. Потом еще одна, когда Кольвин попробовал выйти и столкнулся нос к носу с драконом. Звездный Луч, как и все его сородичи отличавшийся любопытством, решил посмотреть, что творится в доме, и его морда заполнила весь дверной проем.

– Попробуй откинуть занавески, – невозмутимо посоветовал Т’лин, не вставая со стула. – И закрой дверь, пока ему в голову не взбрело зайти.

Это сработало. Огромная морда переместилась к окну, и скульптору удалось наконец проскользнуть мимо чешуйчатого плеча. Элиэль следовала за ним, перешагивая через когти, как через древесные корни.

Холодно-голубые лучи Иш, пробивающиеся меж туч, изморозью отсвечивали на чешуе дракона. Кольвин провел Элиэль вокруг дракона к маленькому сарайчику у ограды. Дверь была открыта, но Элиэль обратила внимание, насколько она мощная и толстая. И еще три засова, запирающихся на замок. Если это всего только «личная» молельня – что же за тайна хранится там, внутри? Сарай был завален обычным хламом: инструментами, поленьями, причудливыми каменными и металлическими обломками. Куда больше интереса вызывала створка в полу и ведущая вниз лестница.

Скульптор спускался первым, освещая дорогу.

– Это очень старое место, – его голос звучал глухо. – Возможно, здесь когда-то был храм.

А теперь, значит, молельня – маленькое низкое помещение, заполненное причудливыми тенями, скорее всего отгороженная часть большого подвала. Те куски стен, что она могла разглядеть, представляли собой грубую каменную кладку, а местами были просто высечены из скалы. Единственный свет исходил от двух канделябров, поставленных на толстый яркий ковер, казавшийся здесь совсем чужим. Этим обстановка и ограничивалась. Холодный воздух был напоен ароматом благовоний.

За ковром темнела ниша, а в нише стоял бог.

Гим, должно быть, уже закончил свою молитву и с улыбкой оглянулся на вошедших. Собственно, только теперь Элиэль смогла разглядеть юношу. Он все еще напоминал медведя в своей тяжелой шубе. Без шапки его золотые кудри рассыпались по плечам. Глаза оказались того же голубого цвета, что и у матери. На верхней губе был легкий пушок. Возможно, он считал, что это усы. Великодушно решив не обращать внимания на такие мелочи, она пришла к выводу, что ее спаситель – вполне симпатичный молодой человек. Что ж, очень приятно! Она улыбнулась в ответ и только потом посмотрела на бога.

Его изваяние не было просто поставлено в нишу. Скорее это нишу высекли в рыхлом желтом песчанике, чтобы из нее вырастал восхитительно сделанный Тион. Статую в человеческий рост легко было узнать по безбородому лицу и по флейте в руках. Обыкновенно Юношу изображают нагим, но этот носил узкую набедренную повязку, напоминавшую скорее шарф – крайне непрактичное одеяние, неминуемо свалившееся бы с любого смертного. Он как бы выходил из стены, поставив одну ногу на пол. Он чуть склонил голову, повернув ее, будто прислушиваясь или собираясь приложить флейту к губам. А может, он только что кончил играть? Глаза его смотрели на посетителей, загадочно улыбаясь. Пламя свечей трепетало, бросая на него таинственные блики. Казалось он шевелился.

– Какой замечательный! – прошептала Элиэль. – Ты сам его сделал, Скульптор? Ох, как здорово! – Она бросила еще один взгляд на это лицо безупречной красоты и обернулась посмотреть на Гима. Тот поспешно наклонил голову. – Извините, – пробормотала она. – Я не хотела… нет, я… но…

– Я привел тебя сюда не за тем, чтобы восторгаться искусством, Певица, – буркнул Кольвин. Видно было, что он прячет улыбку.

– Да, но… Гим? Посмотри на меня.

Гим поднял глаза, покраснев, как кровоягода. Он чуть улыбался…

Сходство было абсолютным! Вернее, почти абсолютным. Гим казался моложе. И чуть выше, но это единственно за счет ботинок. Босой Гим не превышал бы ростом выходящего из стены бога.

– Старший брат, да, Кольвин Скульптор? Или ты представлял себе Гима таким, каким он будет еще через пару лет?

– Я ваял не с сына. Я никогда не ваяю с натуры.

Она могла только переводить взгляд с непроницаемой улыбки бога на пунцового от смущения Гима и обратно.

– Скажи ей, отец. Пожалуйста.

– Я изваял это благословенное создание много лет назад, – ответил Кольвин в своей тяжеловесной манере. – В ночь, когда я закончил работу, я возблагодарил бога, вернулся домой и узнал, что моя жена понесла.

Она снова покосилась на Гима, и тот покраснел еще сильнее, хотя на лице его появилась глупая улыбка.

– Значит, бог?.. – Бог даровал мальчику сходство со статуей?

– Изваяние старше, – сказал скульптор. – Гим похож на свою мать, а я очень любил ее – и сейчас люблю. Это может объяснить сходство, которое ты видишь. Но мы пришли сюда благодарить бога, а не говорить об искусстве.

Элиэль собиралась стать на колени, но увидела, что Кольвин хочет сказать еще что-то.

– Надеюсь, ты достаточно взрослая, чтобы хранить тайны, Элиэль Певица. Если ты поклянешься не вынести ни слова из того, что услышишь, я могу объяснить еще немного.

Как тут не пообещать что угодно, если тебе вот-вот откроют тайну подземной молельни? Это почти так же замечательно, как бегство по отвесной стене в полночь. И к тому же далеко не так страшно.

Он задумчиво почесал подбородок.

– Вот уж, право, не знаю, сколько я могу тебе открыть.

Гим держался тише воды, ниже травы.

– Братство Тиона? – предположила она.

Глаза Кольвина вспыхнули.

Осечка?

– Все, что я знаю, – поспешно проговорила Элиэль, – это что Тронг с сыном ходили к ним на собрание позавчера вечером. Наш общий знакомый сказал, что они входят в какое-то общество, которое он назвал «Братством Тиона». Сами они ничего про это не рассказывали. – Ну что ж, зато теперь она знает, куда они ходили.

Скульптор недовольно фыркнул:

– Таинства Тиона – никакое не общество! Но верно, они просили братьев из нарсианской ложи о помощи. Разумеется, мы помолились за них и принесли жертву – и здесь, и в храме Владычицы. Похоже, наши молитвы не остались без ответа. – Он осторожно прокашлялся, глядя на бога. – Мы знали, что произошло там, ибо у нас в храме свой человек, один из братьев.

Что он там делает, удивилась Элиэль. Но, конечно же, служение одному богу вовсе не лишает возможности поклоняться и другим. И потом, оракул вещал при людях.

Кольвин улыбнулся – это был неспешный процесс, словно солнце, медленно встающее из-за гор.

– Мы послали туда человека, понимающего древнюю речь, чтобы знать все наверняка. Жрецы открыли не все, что сказал Оракул. Владычица особо подчеркнула – отдать тебя ее слугам. Она настаивала, чтобы тебя заперли и стерегли две недели. Она сказала, что остальные члены труппы должны заплатить храму сто звезд – деньгами или службой – и сразу же убраться из города, чем быстрее, тем лучше. Так что казалось, будто Владычица сменила гнев на милость, разрешив всем членам труппы, кроме одного, уехать. – Скульптор снова прокашлялся, на этот раз громче. – Мы думали, что этот член труппы не представляет для нас никакой ценности. Младший, без которого можно обойтись… Одно треснувшее яйцо из дюжины – не беда. Все образовалось как нельзя лучше. Но святой Тион так не считал! Он заботится о тех, кто служит ему. Случилось так – и об этом я попрошу тебя молчать, – что мой сын как раз начал посвящение в Таинства Тиона. – Он поколебался, потом пожал плечами. – В обряд посвящения входят молитвы и пост, заканчивающиеся со следующим появлением Кирб’ла. В ту ночь облака разошлись, и показался Кирб’л.

– Да, я его видела! – Элиэль покосилась на Гима. Он застенчиво улыбнулся в ответ.

– По завершении обряда, – продолжал его отец, – посвящающийся спит перед образом бога. И здесь, на этом месте, Гиму был дарован сон, точнее, видение. Расскажи ей, сын.

Гим потер верхнюю губу. Огонек свечи отражался в его голубых глазах.

– Я увидел, как еду верхом на черном драконе к храму, – его голос задрожал от возбуждения. – В точности так, как все случилось! Я знал, какое окно мне нужно и что мне делать с веревкой. Так все и вышло! И я знал, что это не обычный сон! То есть я ни разу в жизни еще не дотрагивался до дракона, не то чтобы ездить верхом! Вот я и рассказал все отцу, и…

Старший Скульптор усмехнулся:

– Он вытащил меня из-под одеяла в самый разгар сна! Обрати внимание: Гима здесь не было, когда приходили актеры! Он ничего не знал ни про оракула, ни про Элиэль Певицу. И тут он, захлебываясь, говорит что-то про спасение девушки, которую против воли удерживают в храме Владычицы! Я сразу понял – бог услышал наши молитвы. Он указывает нам, как поступить. Мы навели кое-какие справки и узнали, что в городе сейчас только один торговец драконами, и отправились поговорить с ним. И у него в табуне был только один черный дракон. И еще, он знал тебя лично.

Ого, да это прямо-таки сцена из драм Пиола Поэта!

– И что? – нетерпеливо подпрыгивала на месте Элиэль.

Кольвин Скульптор снова усмехнулся:

– Я думаю, остальное расскажет тебе он сам. Да и суп, наверное, уже готов. Жена спустит с меня шкуру. Ты знаешь уже достаточно, чтобы понять, кого благодарить.

– Это бог спас тебя, Элиэль, – искренне произнес Гим.

Конечно. Только почему? Почему? Почему???

И какая из аватар Тиона откликнулась на молитвы? Опустившись на колени, Элиэль пристальнее вгляделась в лицо статуи. Загадочность улыбки, решила она, происходит от поворота головы и глаз: губы улыбаются в одну сторону, глаза – в другую. В руке он держал флейту Тиона. Бог, крадущий девчонку из храма другой богини и посылающий на это дело дракона и неопытного юнца. Этим богом мог быть только только Кирб’л, Шутник.

Кельвину каким-то образом удалось поставить ее прямо перед скульптурой. Одной из положительных сторон Юноши было то, что он категорически не признавал печатных текстов. Имелись Красные, Зеленые, Белые и Синие Писания. Желтых – не было.

Пока она обдумывала, с какими словами обратиться к богу, свою речь начал Кольвин. Его молитва казалась монументальным произведением:

– О покровитель искусств, красоты и молодости! Благодарю тебя за благополучное возвращение моего сына, за оказанное нам доверие и за возможность послужить тебе. И как всегда, я благодарю тебя за радости дня минувшего и возможности дня грядущего. Аминь.

– Аминь, – отозвался Гим, и Элиэль вторила ему.

Такое интимное обращение к богу было ей внове. Впрочем, похоже, настал ее черед. Она посмотрела на бога: его глаза добро улыбались, глядя на нее с загадочным удовольствием.

– Благодарю тебя, святой Тион, за спасение меня от самой мерз…

– Поосторожнее! – рявкнул Скульптор. – Не богохульствуй, она как-никак Владычица!

Элиэль сделала глубокий вдох и начала сначала.

– Тогда я просто скажу, что благодарна за то, что меня спасли… Спасибо тебе, о Тион! – Она замолчала. Остальные ждали. – И я обещаю служить… служить тебе, о покровитель красоты и искусств, по мере своих слабых сил. – Она вспомнила про Празднества и попробовала представить себе Утиам, восходящую по ступеням большого храма, чтобы получить из рук бога алую розу. – И еще прошу тебя: будь милостив к моим друзьям, ибо им плохо без меня, и, ну… мне хотелось бы, чтобы им повезло на твоих Празднествах. Во славу твою, разумеется. Аминь.

– Аминь, – отозвался Гим.

Его отец деликатно кашлянул:

– Я не жрец, Элиэль Певица… но позволь мне дать тебе совет.

– Пожалуйста.

– Если все твои неприятности вызваны каким-то прегрешением по отношению к святой Оис или к самой святой Эльтиане, ты могла бы попросить Тиона заступиться за тебя.

– Но я ничего не… я не знаю, что я могла такого сделать, – возразила Элиэль. – Но да. Пожалуйста, о Тион, убереги меня от гнева других богов и от всего, что там еще предсказано. Аминь.

Вышло, конечно, не совсем так, как она хотела. Снова Гим повторил за ней эхом «аминь». Но скульптор немного помолчал и последовал его примеру – от него явно не укрылось упоминание о пророчествах.

– Я уже принес благодарность святому Тиону, отец, но могу повторить все, если ты хочешь послушать. – Гим все еще переживал свое недавнее приключение.

Скульптор улыбнулся:

– Ты уже не маленький, чтобы я присматривал за твоими молитвами. Я понимаю, что сердце твое переполнено, а все, что я понимаю, очевидно также и богу.

В другом поощрении Гим и не нуждался. Он воздел руки к лику бога:

– О покровитель искусств, благодарю тебя еще раз за возможность услужить тебе, за то приключение, что ты подарил мне, и за то, что ты даровал мне благополучное возвращение. Все мои помыслы – о служении тебе, о Тион, и больше всего я надеюсь послужить тебе своею музыкой, но и всю жизнь мою я посвящу служению тебе так, как ты этого пожелаешь. Аминь.

– Аминь, – повторила Элиэль.

– Аминь, – повторил и Скульптор, низко поклонившись. Потом он поднялся с колен – церемония завершилась.

Амбрия Импресарио говорила, и не раз, что боги подарили Элиэль Певице необычайно чуткие уши. Элиэль услышала и те слова, что Кольвин прошептал чуть слышно:

– Боже, помни: он ведь так еще молод!

Она-то услышала. Гим – точно нет. А бог?

Акт третий Уличное представление

31

– И вот ко мне валом повалили гости, – продолжал Т’лин Драконоторговец. – Очень недурная собой – дама по имени Утиам Флейтист, а с ней прыщавый юнец по имени Не-Помню-Как-Там-Его Трубач. Оба, похоже, лучше разбирались в моем ремесле, чем я сам. Интересно, и как прикажете мне вести дела в Нарше, если меня только и делают, что зажимают в углу, чтобы поведать трагическую сагу о девице, заключенной в темницу по повелению богини?

Казалось, он шутил, но лицо его тем не менее оставалось совершенно серьезным. В маленькой кухне царило некоторое напряжение. Драконоторговец отказался посетить семейную молельню – очень неожиданный поступок, граничащий с серьезным оскорблением. То, что молельня оказалась тайной, могло послужить оправданием, но могло и ухудшить ситуацию, ибо он отказался от редкой чести.

Вообще-то Элиэль привыкла ложиться поздно, но было уже далеко за полночь. Суп оказался горячий и вкусный. Эмбилина чуть ли не силой заставила ее сесть на самый удобный стул. Элиэль, закутанная в одеяла, слушала и клевала носом.

– Интересно, они что, думали, я пойду против воли богини? – Т’лин закатил зеленые глаза к потолку. – Я что, рехнулся? – Все-таки он был слишком велик для этой кухни. Его вытянутые ноги занимали чуть не всю ее, а черный тюрбан почти упирался в потолок. Меч лежал под рукой. – Они даже не знали, где эту девицу прячут. В общем, я их прогнал, и они уехали на мамонтах.

Кольвин Скульптор разделся до поношенной блузы и таких же поношенных кожаных лосин. Он сидел, опершись мускулистыми руками о колени, хмуро поглядывая то на плиту, то на торговца драконами. Ноги его были разуты – подобная вольность тоже была непривычной, но, возможно, умышленной. Этим он как бы показывал, что гость его не так уж и подавляет. Конечно, размерами Кольвин уступал Т’лину, но все же был крепким, рослым мужчиной.

Из окна за всем этим внимательно наблюдали два огромных зеленых глаза. Драконы вообще производят впечатление свирепых созданий, хотя на деле по большей части совершенно безобидны.

Гим продолжал пребывать в таком возбуждении, что ему не сиделось на месте, и мать сделала ему замечание, чтобы он не ерзал. Он тоже скинул свои меха, уменьшившись при этом в объеме чуть не вдвое. В рубахе и шерстяных лосинах он казался теперь самым обыкновенным подростком – нескладные руки-ноги и во все лицо улыбка. Его сходство со статуей в молельне все так же поражало, но Гиму еще предстояло возмужать, чтобы достичь полного сходства с изваянием.

Элиэль сонно прикидывала, каким ремеслом он может заниматься. Его руки казались гладкими и не такими загрубелыми, как у отца. Скорее всего он не скульптор, хоть и носит отцовскую фамилию. С другой стороны, он уже достаточно взрослый, чтобы владеть собственным ремеслом.

– На следующее утро ко мне заявились еще двое гостей, – продолжал Т’лин, – и они сообщили мне, что сам бог желает впутать меня в это дело! Ну как, спросил я их, человек может в этом городе заработать на пропитание?

Гим ухмыльнулся и пригладил рукой свои золотые кудри. Да, он красивее даже Гольфрена Флейтиста, а уж Клип Трубач по сравнению с ним так и вовсе страшилище. Интересно, сквозь дрему подумала Элиэль, есть ли у него сценический талант? Даже так он ни дать ни взять Юноша в трагедии! Надо бы предложить ему поучиться у нее. Забавная мысль, если не считать того, что он, похоже, совсем про нее забыл. Должно быть, считает ее совсем еще маленькой. Придется поставить его на место…

Но как? Что бы такое сделать? Такое, по сравнению с чем даже спуск по веревке с отвесной стены покажется ерундой?

– Бред! – возмущался Т’лин. – Нет, только представьте себе: они хотели одолжить моего любимого дракона. И кому – мальчишке, который даже не отличает «вилт» от «чаз»!

– И что же тогда тебя убедило? – невозмутимо спросила Эмбилина Скульптор. Как ни в чем не бывало она безупречно исполняла обязанности радушной хозяйки и угощала гостей домашним печеньем. Во взгляде ее не было видно и следа тревоги.

Интересно, а мать Элиэль тоже была такой красивой? Впрочем, ей так и не довелось побыть матерью по-настоящему.

– Чтобы заработать себе на хлеб, – буркнул в ответ Т’лин, – мне нужны тишина и покой. И потом, я не сомневался, что этот отпрыск свернет себе шею, а уж Звездный Луч как-нибудь сам найдет дорогу домой.

Ухмылка Гима сделалась еще шире.

– А почему ты сам не отправился на нем? – удивилась Элиэль.

В зеленых глазах Т’лина отразился неподдельный ужас.

– О Бриллиант из Бриллиантов на сцене! Уж слишком тяжел я для таких эскапад. И потом кто, как не святой Тион, выбрал для этих штук жокея в легком весе. Если честно, – признался он со скорбной миной, – а ты ведь знаешь, я никогда не вру, – я не ожидал, что все предприятие увенчается успехом. Я был уверен, что это чистое самоубийство.

Гим довольно хихикнул.

– А если бы храмовая стража схватила его, что тогда?

Т’лин самодовольно огладил бороду.

– Мне пришлось бы объявить его вором – как иначе я получил бы обратно своего дракона?

У Гима отвисла челюсть.

– Но ты ведь так не думал? – хмуро улыбнулся его отец. – Тебя бы повесили, только и всего!

– Как бы то ни было, что вышло – то вышло, – недовольно пробурчал Т’лин и устремил взгляд своих зеленых глаз на Элиэль. – Я пришел сюда, чтоб торговать драконами, а вместо этого завоевал ненависть всего местного духовенства! Мне придется сматывать удочки, и неизвестно еще, смогу ли я когда-нибудь сюда вернуться. – Он крепко стиснул своими лапищами подлокотники кресла. – Жрецы и стража, должно быть, уже рыщут по улицам. Ладно, Скульптор, она твоя. Я свое дело сделал, мне пора!

Какое-то мгновение Элиэль потешила себя надеждой навечно остаться в этой уютной кухоньке. Ну их, эти драмы и странствия… Вот бы стать членом этой доброй семьи… От этой мысли у нее на душе потеплело, но – увы! – Она прекрасно знала, что этому не бывать.

– Не торопись! – сказал Кольвин, тоже глядя на нее. – Нам надо еще узнать, почему все так? Зачем Эльтиане так нужна была эта девочка? Почему Кирб’л хотел освободить ее? И что, ради всего святого, делать с ней теперь, когда она здесь? Объясни-ка, Певица!

– Я свое дело сделал, – повторил Т’лин, но даже не пошевелился чтобы встать.

Четыре пары глаз в упор смотрели на Элиэль. Вернее, пять, считая дракона. Правда, тот испытывал некоторые трудности, поскольку стекло запотело от его дыхания. Две пары голубых глаз, две пары зеленых, одна – черных…

Элиэль подавила зевок. Она решила, что историю надо изложить с подобающим достоинством. Жаль, нет здесь Пиола Поэта, он бы облек ее в стихи. А так придется обойтись прозой. Она отбросила одеяла и уселась, выпрямив спину, как Мать на Троне Радуги в «Суде Афароса».

– С тобой все в порядке, милочка? – с беспокойством спросила Эмбилина.

– Все в порядке, благодарю вас. Слышал ли кто-нибудь из вас, смерт… знает ли кто-нибудь из вас, что такое «Филобийский Завет»?

Т’лин с Кельвином хором сказали «да», а Гим отрицательно мотнул головой.

– Это такая книга пророчеств, – объяснил его отец. – Лет восемьдесят назад одна жрица в Суссе, обезумев, начала выкрикивать пророчества. Их записали. Ее родственники издали эти записи в память о ней. А что?

Т’лин издал свое драконье фырканье. Элиэль понимала, что ей никогда не догадаться, о чем он думает на самом деле. И все же он явно удивился упоминанию «Завета». Еще он казался недовольным и встревоженным.

– Обычно пророчества настолько расплывчаты, что их можно отнести к чему угодно, – буркнул он. – Но вот многое из того, что наговорили в Филоби, подтвердилось – так я, во всяком случае, слышал. В самом деле, при чем они-то здесь?

– Ну… в общем, там предсказано, – загадочно объявила Элиэль, – что, доведись мне попасть на нынешние Празднества Тиона в Суссе, это изменит мир.

Последовало недоуменное молчание. В плите потрескивал огонь. В окне светились зеленые глаза Звездного Луча.

– Она что, часто так? – поинтересовался Гим.

– Нет, – задумчиво ответил Т’лин. – Она кривляется, есть немного, но не сочиняет. Валяй дальше, о ипостась Детины.

– Оракул объявил, что я – дочь Кен’та.

– Угу! – Рыжая борода Т’лина неприязненно дернулась.

– Это не моя вина! – обиделась Элиэль.

– Нет, не твоя. И не твоей матери. Ты можешь подтвердить это, Кольвин Скульптор?

– Мне говорили, что оракул упоминал об этом. Владычица всегда злится, когда ее Муж путается со смертными.

– Бедняжка! – воскликнула Эмбилина, взяв Элиэль за руку. – Это ничего не значит, милая.

Элиэль снова постаралась походить на Амбрию в «Суде Афароса».

– Очень даже может значить. И Владычица, и Муж решили, что нельзя допустить, чтобы я исполнила пророчество.

– Ну, Эльтиана-то ясно, – сказал Т’лин. – Но откуда ты знаешь про Карзона?

Элиэль набрала в легкие побольше воздуха.

– Мне сказал об этом Жнец.

Гим хихикнул и покосился на отца… на торговца драконами… на мать. Глаза его расширились.

– Продолжай, – буркнул Т’лин, буравя ее ледяным взглядом.

Элиэль изложила все как было, опустив только имя Дольма. Она описала его как «одного знакомого».

Представление вышло на славу. Когда она закончила рассказ, Эмбилина чуть не плакала, глаза Гима сделались почти такими же большими, как у Звездного Луча, а двое мужчин мрачно смотрели друг на друга. Драконоторговец жевал рыжий ус. Скульптор хрустел суставами пальцев.

– Клянусь четырьмя лунами! – взрычал наконец Т’лин. – Воистину твой бог – Шутник.

– Верно, – кивнул Кольвин, – но он и мой бог. Мне кажется, наш долг – доставить ее на Празднества.

– Вот и мне так кажется.

– Я не уверена, что хочу… – запротестовала Элиэль.

– У тебя нет выбора, девочка!

– Вот именно, нет, – кивнул Драконоторговец.

– Это возможно?

Т’лин не ответил. Вцепившись рукой в бороду, он мрачно уставился на плиту.

– Похоже, мы вляпались в серьезную распрю между нашими богами! Я ведь не говорил вам еще про мою первую гостью – скрюченную старую каргу, таскающуюся с обнаженным мечом.

Остальные молча ждали. Эмбилина шевелила губами в беззвучной мольбе.

– Синяя монахиня, конечно, – продолжал Т’лин. – Из тех безумных фанатиков, что не дают спать честному труженику. Дело было на рассвете, к тому же я мучился похмельем. Я выслушал ее со всеми возможными терпением и вежливостью, за что душе моей наверняка уготовано теплое местечко на небесах. Потом выгнал ее! – Он стиснул поросший рыжей шерстью кулак. – Я-то думал, это просто старческий маразм. Эх, знать бы тогда…

Кольвин удивленно поднял тяжелые брови:

– Она пришла до того, как вещал оракул?

– Во всяком случае, раньше, чем стало известно о том, что произошло в храме. Она бормотала что-то насчет опасности, грозящей Элиэль Певице. Я сделал вид, что не знаю, о ком она говорит. Она улыбнулась мне, как безмозглому дитяте, и убралась прочь, пообещав вернуться. Я в свою очередь пообещал вырвать ноги тому из своих людей, кто подпустит ее ко мне еще раз.

– А кто такие синие монахини? – поинтересовался Гим.

– Служительницы богини покаяния, – ответил его отец. – Орден, сестры которого редко встречаются в наших краях. Безобидные букашки.

Т’лин покачал головой:

– Безобидные-то безобидные… Рассказывают только… Когда в Лаппине правил Падздон Диктатор – тот, кого прозвали Жестоким, – он выступал как-то с речью перед горожанами с балкона, и монахиня из толпы нацелила в него меч и начала кричать, чтобы он покаялся. Его стражники не могли к ней пробиться, а сам он не смог или не захотел уйти с балкона. Прежде чем она договорила, он упал с балкона и умер!

– Ты в это веришь? – недоверчиво пожал плечами Кольвин.

– Верю, – хмуро кивнул Т’лин. – Мой отец видел это собственными глазами.

В наступившей тишине снова стало слышно, как в плите трещит огонь.

– Значит, Дева на стороне Элиэль – на стороне Юноши, – тихо произнесла Эмбилина Скульптор, голубые глаза которой теперь были полны тревоги. – А Прародитель? Известно ли, как к этому относится он?

Ее муж покачал головой:

– Если бы он принял решение, остальные не спорили бы друг с другом.

– Это совершенно очевидно! – объявила Элиэль. – Трагедии всегда так кончаются! Тем, что Прародитель изрекает истину. Время Висека еще не пришло.

Гим улыбнулся, но возражать ей никто не стал.

– Ты должен доставить девочку в Суссленд, Т’лин Драконоторговец, – твердо сказал скульптор.

Здоровяк застонал:

– Но почему я?

– А кто еще? Жрецы уже прочесывают город. Владычица… – Кольвин пожал плечами, задумчиво посмотрев на сына. – Это возможно?

– В обычной ситуации я ответил бы, что это возможно, – вздохнул Т’лин.

– В обычной ситуации я сказал бы, что мог бы съездить в Филоби и вернуться еще засветло. Но Суссволл всегда опасен. Чего же ждать от него сейчас, когда Владычица гневится на нас и готова на все, лишь бы нас остановить? Клянусь потрохами! Когда мы заявимся туда, нас будет ждать наготове целая армия Жнецов!

Элиэль уже успела подумать об этом: как она вернется в труппу, если там Дольм?

Гим как-то сразу скис под суровым взглядом отца.

– Мне нестоило бы спрашивать. – Скульптор снова похрустел пальцами. – Не отвечай, если не хочешь…

Гим немного расслабился и снова ухмыльнулся:

– Нет, я не делал этого.

– Чего не делал? – удивилась его мать.

Кольвин рассмеялся и хлопнул сына по колену.

– Когда он молился прошлой ночью Тиону, он собирался просить бога помочь ему попасть на Празднества. Верно, сын?

Гим мечтательно улыбнулся. Вид у него был скорее зеленого мальчишки, никак уж не романтического героя, спасителя девушек из темниц.

– Я думал об этом. Но ты ведь просил меня этого не делать. Вот я и не делал.

Во взгляде отца светилась теперь уже настоящая гордость.

– Я обратил внимание – ты уклонился от прямого обещания! Я-то был уверен, что ты не поддашься соблазну. Я горжусь тем, что ты устоял. Но Тион знает, как страстно ты этого желаешь. Выходит, он взял верх.

Гим неуверенно улыбнулся:

– Ты… ты хочешь сказать, что я могу ехать туда?

– Теперь тебе просто придется ехать, сынок! Кто, как не ты, нарушил неприкосновенность храма Владычицы? Если жрецы найдут тебя, то просто разорвут на части. И пусть это будет тебе наградой. Ты поможешь нам, Драконоторговец?

– Какая лавине разница, двоих хоронить или троих? – мрачно кивнул Т’лин.

Кольвин издал фырканье, которого не устыдился бы и торговец драконами.

– Четверых! Уж не думаешь ли ты, что синяя монахиня вернулась в свою обитель?

Т’лин запрокинул голову и зарычал – но от ярости или от смеха, Элиэль не поняла. За окном громко рыгнул в ответ Звездный Луч.

– Только этого еще не хватало! – вскочил на ноги торговец. – Он перебудит полгорода и уж наверняка – всех жрецов храма Владычицы!

Элиэль поднялась, но он смерил ее таким взглядом, что она застыла.

– Я не могу взять тебя! Каждая ящерица на улице будет остановлена и допрошена с пристрастием. Можешь ты одеть эту приносящую одни хлопоты юную особу так, чтобы она сошла за мальчишку, а, Эмбилина Скульптор?

Мать Гима задумчиво осмотрела Элиэль:

– Наверное, у нас найдутся какие-нибудь изношенные шмотки.

– Отлично! – Т’лин перевел взгляд на Гима. – Нет такого города, чтобы в нем не было-калитки влюбленных.

– Я знаю путь за стену, господин, – ответил подросток.

Т’лин кивнул.

– Есть у тебя свое ремесло, юнец?

Гим неуверенно улыбнулся:

– Вообще-то я учился у моего дяди, Голтога Живописца. Я играю на лире, но…

– С этой минуты тебя зовут Гим Гуртовщик! – Драконоторговец состроил суровую мину. – Запомни: я нанял тебя в прошлый шеядень в Лаппине и плачу тебе полумесяц за две недели службы. – Он ухмыльнулся. – Впрочем, могу платить и два. Пойми, обыкновенно я вообще не плачу зеленым новичкам, но ты неплохо начал. Скажем так, ты произвел на меня некоторое впечатление. Приведешь девчонку ко мне в лагерь тотчас, как она соберется. Сумеешь сделать это – произведешь на меня еще большее впечатление.

– Постараюсь, господин! – Гим расправил плечи. – С божьей помощью.

– Надеюсь, он поможет. – Стоя, Т’лин казался не менее величественным, чем верхом. Он повернулся к скульптору. – А что ты и твоя славная жена? Жрецы будут охотиться и за вами.

Муж с женой обменялись взглядами.

– Что будет с нами и нашими детьми? – переспросил Кольвин. – Ты что, Т’лин Драконоторговец, в Наршвейл на пикник приехал? – Он покачал головой.

– У нас достаточно друзей, которые помогут нам заплатить Владычице, чтобы та сменила гнев на милость.

Т’лин не стал спорить, только нахмурился при упоминании о детях.

– Как бы это не обошлось вам в стоимость нового храма. – Он задержался и приподнял Элиэль за подбородок своей шершавой ладонью. – Большинство женщин ждут по крайней мере до тех пор, пока у них титьки не отрастут. Ты же ухитрилась весь мир поставить на уши, проказа маленькая!

Элиэль и сама так считала, но знала, что Амбрия не одобрила бы такой вульгарности. Она напустила на себя самый неодобрительный вид.

– Подожди, Драконоторговец. То ли еще будет, когда я окажусь в Суссе.

32

Под газовым фонарем стояла двуколка. Возница спрыгнул с козел и трусцой подбежал к крыльцу. Он был одет в спортивный костюм и котелок. На лице красовались военного вида усы щеточкой. Да и голос возницы звучал по-военному отрывисто.

– Вы его забрали! – Он хмуро глянул на них из-под кустистых бровей.

– Именно так! – сдавленно хихикнул мистер Олдкастл. Все, что видел сейчас Эдвард, – это его пушистую шапку и каракулевый воротник. – Изволь, взгляни, какого петушка тебе в твой птичник я веду – отменный рекрут, я ручаюсь в этом.

– Еще бы не так, черт меня побери! А вы уверены, что я мечтал об этом?

– Как бы то ни было, он твой теперь всецело. Представься же ему, избрав то имя, что сочтешь всего уместней.

Мужчина неодобрительно покосился на Эдварда.

– Крейтон, – бросил он. – Я знал твоего отца. – Он протянул руку, потом сообразил, что обе руки Эдварда заняты.

Крейтон был явно из военных, скорее всего он служил в Индии. В его речи проскальзывали нотки, которых волей-неволей набираешься, годами командуя туземными войсками.

– Рад познакомиться, сэр, – выдавил Эдвард. С трудом сохраняя равновесие на одной ноге и костылях, он так сильно дрожал, что боялся упасть. От одной мысли об этом ему уже делалось дурно.

– Ей-богу! – встревожился Крейтон. – Парню, похоже, совсем плохо. Разве нельзя было немного облегчить его страдания, сэр?

– Увы! – Мистер Олдкастл с досадой стукнул тростью по гранитной ступени крыльца. – Увы, пришлось истратить мне запас тех сил, что б стоило мне поберечь и дале!

Реакция Крейтона поразила Эдварда даже в нынешнем его болезненном состоянии. Не секрет, что англо-индийские офицеры отличаются непомерным высокомерием, особенно в общении со штатскими, но этот, похоже, относился к старичку с повышенным пиететом.

– Конечно, сэр! Я и в мыслях не имел упрекать вас. Вы ведь знаете, как мы благодарны вам за помощь.

– Я знаю, сэр, не тратьте слов напрасно. – Мистер Олдкастл испустил уже знакомый Эдварду сухой смешок. – Вдобавок дал возможность я ему характер проявить. Его он выказал отменно, когда судьбой был загнан в угол.

– Надеюсь, – буркнул Крейтон. – Но он не сможет совершить переход с такой ногой.

– Все это мы попробуем уладить, мой полковник.

– Ах! – Лицо Крейтона несколько прояснилось. – Очень мило с вашей стороны, сэр. Ладно, обопрись на меня, парень. Раз уж ты никак не можешь вернуться, попробуем вытащить тебя отсюда.

Эдвард видел, что ему не слишком радовались, но это его и не удивляло. Война или нет, ясно было, что очень скоро всю округу поставят на ноги в поисках беглеца.

– Я вовсе не хочу быть обузой, сэр.

– Хочешь или нет ты ею уже стал. Не твоя вина. К тому же мой почтенный друг верно заметил. Что-что, а мужество я вижу. Именно то, чего я и мог ожидать от сына твоего отца. Пошли.

После таких слов у Эдварда уже не оставалось иного выбора, кроме как спуститься с крыльца и водрузиться в двуколку, постаравшись не закричать от боли.

Крейтон взялся за вожжи, мистер Олдкастл уселся рядом с ним. Эдвард вытянулся на скамейке за их спинами. Пони зацокал копытами по пустынной улице. Скоро газовые фонари Грейфрайерз остались далеко позади, и они потряслись по залитой лунным светом проселочной дороге. Эдварда спасли и от карающего правосудия, и от женщины с ножом, однако теперь он превратился в беглеца, всецело зависевшего от мистера Олдкастла и этого полковника Крейтона. Он и понятия не имел, кто они такие или зачем он им нужен.

На нем не было ничего, кроме бинтов, халата, одного ботинка и соломенной шляпы – не лучший наряд для бегства из тюрьмы и тем более для прогулки по ночной Англии. По мере того как покрывавший его пот просыхал на прохладном ночном воздухе, он дрожал все сильнее. Ногу сводило адской болью каждый раз, когда двуколка подпрыгивала на ухабе. Эдвард подозревал, что она болтается под повязкой. О том, что это означает для его переломанных костей, он старался не думать. Одним словом, ему приходилось несладко.

– Джентльмены? – окликнул он их, не в силах более терпеть. – Не можете ли вы объяснить мне, что происходит?

– Это не так просто, – фыркнул Крейтон. – Но спрашивай.

– Я ведь не убивал Тимоти Боджли, ведь нет?

– Нет. Хотели убить тебя. Насколько я понимаю, он попал под горячую руку. Чертовски жаль, но кстати для тебя.

– Но почему, сэр? Зачем кому-то убивать меня?

– Этого я пока не могу тебе открыть – бесцеремонно заявил Крейтон. – Одно скажу – это те же бандиты, что убили твоих родителей.

– При всем моем к вам уважении, сэр, – возразил Эдвард, подумав немного, – это совершенно невозможно. Ньягатских убийц поймали и повесили.

Крейтон не поворачивался к нему, сконцентрировав внимание на темной дороге. Впрочем, его отрывистую речь было слышно и так.

– Я имел в виду не шайку кровожадных ниггеров. Это всего лишь пешки. Я говорю о тех, чьими стараниями они сошли с ума.

– Тех миссионеров, которые свергли их идолов? Но они ведь…

– За ньягатской трагедией стояла Палата, и даже тогда целью было убить тебя.

– Меня? – Эдвард не верил своим ушам. – Что за Палата?

– Тебя. Точнее, не дать тебе родиться. Тут у них вышла некоторая путаница. Это долгая история, и ты, возможно, не поверишь, если я расскажу ее сейчас. Погоди немного.

На этом разговор закончился. Он прав – Эдвард не верил даже тому, что видел и слышал сам. Быть подозреваемым в убийстве Волынки уже достаточно плохо. Оказаться ответственным за смерть собственных родителей и весь кровавый кошмар Ньягаты – стократ хуже.

И все же это загадочное письмо Джамбо свидетельствовало: его родители хранили какие-то тайны, которые не успели открыть ему. Кто бы ни был этот Джамбо, он так и не получил этого письма.

Проклятие! Он забыл захватить письмо! Оно осталось в больнице.

Всему этому никак не могло найтись логичных, земных объяснений. Мистер Олдкастл говорил, что те, кто стоит за всей этой ужасной тайной, развязали и всемирную войну, и он же уверял, что эта женщина с тяжелыми кудрями обладает способностью проходить сквозь запертые двери. Значит, через запертые двери она вошла в Фэллоу и вышла из Грейфрайерз-Грейндж. Маленький человечек тем не менее прогнал ее без видимого усилия. К тому же кто-то поразил больных и персонал больницы необъяснимой глухотой. Куда подевались все сиделки? Не постигла ли их судьба Волынки? Как вообще сам мистер Олдкастл смог явиться так быстро на это бредовое декламирование Шекспира?

Во всем этом не было решительно никакого смысла. Нет смысла искать логику Шерлока Холмса там, где потрудился Мерлин.

Единственное, что грело душу, – мысль о том, какое будет лицо у инспектора Лизердейла, когда тот узнает об исчезновении подозреваемого.

Толчок и внезапная тишина вырвали Эдварда из зябкой дремоты. Крейтон спрыгнул с повозки. Судя по скрипу, он отворил ворота и под уздцы провел через них пони. Потом он забрался обратно на козлы, и повозка заскрипела дальше по полю. Луна стояла еще довольно высоко, а небо уже начинало светлеть на востоке.

Эдвард не знал точно, как долго они ехали – возможно, около часа, – как не знал и того, где они находятся. Впрочем, его знакомство с окружающими Фэллоу местами ограничивалось Грейфрайерз. Похоже, полковник Крейтон тоже не знал этого, поскольку направление подсказывал мистер Олдкастл.

Эдвард совершенно окоченел. Нога болела отчаянно. И все же он был жив и даже – на данный момент – свободен. Впрочем, и то, и другое могло оказаться временным состоянием.

За следующими воротами дорога полностью заросла. Двуколка петляла между деревьями, что росли на вершине небольшого холма. Пони осторожно выбирал путь, колеса цеплялись за кусты. Густые деревья заслоняли небо над головой. В воздухе стоял запах прелых листьев. Минут через десять тропа исчезла окончательно. Высокая трава и мох сменились папоротниками и ракитником. Здесь явно не пасли коров. Стояли предрассветные сумерки. Все вокруг казалось серым.

Крейтон натянул вожжи.

– Выходим, Экзетер. Я помогу спуститься.

Вылезать из двуколки оказалось еще мучительнее, чем забираться в нее. Чертова нога готова была порвать повязки вместе с шиной. Трава оказалась сырой и холодной.

– Оставь один костыль и обопрись на меня, – посоветовал Крейтон. – Всего несколько шагов. Да, и шляпу тоже сними.

В этом подлеске и несколько шагов – подвиг. Почти сразу же Эдвард оступился и чуть не упал.

– Еще несколько ярдов и хватит, – сказал Крейтон. – Нам только зайти за этот камень. Вот, молодчага. Тебе лучше сесть на траву. Я знаю, что твоей за… сам знаешь, какому месту будет холодно, но это ненадолго.

Эдвард не сомневался, что трава покрыта росой. Так почему бы ему не сесть хотя бы на эту каменную стену? Ладно, просто вытянуть ноги – уже восхитительная роскошь. Он перевел дух и оглянулся. Крейтон стоял рядом с ним на коленях, обнажив голову. Так непривычно видеть англичанина на улице без шляпы…

– А где мистер Олдкастл?

– Где-то поблизости, – тихо ответил Крейтон. – Он, несомненно, слышит все, что ты говоришь. Есть предположения насчет того, где мы?

Эдвард удивленно огляделся по сторонам. Роща состояла в основном из дубов, растущих тесно друг к другу. Кое-где белели редкие березки. Тишина царила невероятная – ни птиц, ни шелеста листвы, ничего. Жуть! Ему отчаянно хотелось сыпать шутками, а он знал, что это – признак подступающей паники. Паникой можно было объяснить и стук зубов, хотя он предпочел списать это на холод.

Низкая стена сбоку от него оказалась на поверку вовсе и не стеной, а длинным замшелым валуном, наполовину вросшим в землю. Неподалеку виднелся еще один, и он сообразил, что они сидят в кругу врытых в землю камней. В юго-западной Англии много таких мест, сохранившихся с незапамятных времен. Где-то камни до сих пор стоят вертикально, а где-то упали или повержены почитателями новых богов. Большой валун рядом с ним был частью такого круга.

– Это заставляет меня вспомнить про Дубы, Друидз-Клоуз, Кент, – ответил он, чувствуя себя полнейшим идиотом.

– Верный ход мыслей. Это очень древнее место. И то, что нам предстоит сделать, – тоже древний ритуал. Цена, которую мы должны заплатить. Тебе придется поверить мне на слово.

Крейтон достал из кармана большой складной нож, расстегнул правую запонку и закатал рукав, обнажив запястье. Вытянув правую руку так, чтобы не испачкать штаны, он резанул по тыльной стороне запястья. На замшелую поверхность валуна закапала кровь. В предрассветных сумерках она казалась черной.

Потом Крейтон передал нож Эдварду.

Момент истины.

Интересно, подумал Эдвард, что бы сказал дядюшка Роланд, случись он здесь. Впрочем, он вполне мог представить себе реакцию Роли.

Боль оказалась сильнее, чем он ожидал. Руку словно обожгло холодным огнем, но с первой попытки у него получилась только неглубокая царапина, кровь из которой почти не шла. Он стиснул зубы и резанул сильнее. Показалась кровь, и он покапал ею на камень – ни дать ни взять кобель, помечающий столбик.

– Умница, – пробормотал Крейтон. Он отобрал нож, сложил его одной рукой и спрятал в карман.

– Что теперь, сэр?

– Подожди, пока кровь не перестанет, – шепотом ответил тот. – Ничего не говори – и вообще постарайся опустить глаза. Во всяком случае, не пялься слишком откровенно на… гм… на то, что можешь увидеть.

Ну, говорить-то Эдвард мог и воздержаться, но зубы его продолжали стучать сами собой. Пальцы рук и ног казались совсем ледяными. Даже нога, похоже, онемела от холода; во всяком случае, боль попритихла.

Что-то шевельнулось на противоположной стороне круга – тень в подлеске. Он старался не смотреть в ту сторону, но это оказалось не так просто. Впрочем, кто бы или что бы там ни шевелилось, разглядеть это было довольно трудно, почти невозможно.

Пятно перемещалось от камня к камню – шныряя туда-сюда, застывая, чтобы посмотреть на пришельцев, как белка, привлеченная соблазнительным орехом. Мужчина? Мальчик? Он передвигался совершенно бесшумно, темное пятно на фоне серых кустов, словно сгустившаяся тень. Он набирался храбрости и осторожными пританцовывающими шажками приближался к ним. Потом отшатывался назад, будто пугался или решал, что зайти с другой стороны будет безопаснее.

Постепенно Эдвард составил некоторое представление: никаких одежд, худой – ужасно худой, ростом не больше ребенка. Голова казалась окруженной облачком серебряных волос, но, не имея возможности разглядеть как следует, Эдвард не мог утверждать, просто ли это светлые волосы или же седина. Он был слишком мал и на вид слишком юн, чтобы оказаться мистером Олдкастлом, и все же было в нем что-то знакомое – может, манера выставлять голову вперед? Или, возможно, он был слишком стар, чтобы оказаться мистером Олдкастлом. Одно ясно – это не сон.

И это не человек. В роще было тихо, как в могиле.

Ближе, дальше, снова ближе… В конце концов дух приблизился к ним всего на десять или двенадцать футов, хоронясь за соседним камнем. Он выглянул с одной стороны валуна, потом с другой. Последовала пауза. Потом он выглянул еще. Потом, решившись, нырнул в подлесок и спрятался за упавшим камнем. Они не видели его, но при желании могли коснуться рукой.

Эдвард обнаружил, что может лишиться чувств, задержи он дыхание еще немного. Что находится по ту сторону валуна? Краем глаза он следил за потеками крови на камне, почти ожидая, что они вот-вот исчезнут. Однако они никуда не делись.

Голос, донесшийся до него, звучал тихо-тихо, словно шелест ветра в траве.

– Сними повязки, Эдвард.

Слова звучали совершенно ясно и недвусмысленно, без какого-либо намека на вирши а-ля Шекспир. Момент истины. Финал.

Эдвард опустил взгляд на белый кокон бинтов, скрывавший его ногу от кончиков пальцев до бедра. Потом покосился на Крейтона – тот испытующе смотрел на него.

Хуже ему – беглому калеке – все равно не будет. Эдвард начал возиться с узлами и булавками. Спустя минуту Крейтон протянул ему нож. Дело пошло быстрее. О том, как он будет заматывать все это обратно, Эдвард предпочитал не думать.

Ему не придется заматывать. Он знал это. Он резал и рвал бинт, пока не обнажил ногу – чертовски нормальную ногу без намека на перелом.

Крейтон склонился вперед, пока не коснулся лицом колен, и остался в этом положении, разведя руки в стороны.

«Ну, дядя Роланд, что ты на это скажешь?»

Эдвард подобрал ноги – ничего, даже не затекли – и принял ту же позу: на коленях, низко склонив голову и раскинув руки.

Будь это бог или дьявол – он не может не отблагодарить его за оказанную милость, верно?

Спустя еще несколько мгновений звякнул сбруей пони. Чирикнула утренняя птаха, к ней присоединились другие, и скоро лес звенел птичьими трелями. Уже совсем рассвело. Листья шелестели на ветру, которого только что не было и в помине. Мир пробуждался от древнего сна.

Крейтон выпрямился, за ним Эдвард. Они поднялись на ноги, не глядя друг на друга.

Эдвард сложил нож и протянул полковнику.

– Оставь его здесь, – резко произнес Крейтон. – И бинты тоже. – Он шагнул к пони.

Так, словно это было само собой разумеющимся, Эдвард собрал бинты, шины, костыль и аккуратно положил их рядом с кровавыми потеками. На одной обутой и одной босой ноге он захромал за Крейтоном, но когда подошел к двуколке, тот молча протянул ему второй костыль.

Он вернулся в круг. Там, где они с Крейтоном преклоняли колена, трава осталась примятой. За камнем, там, где хоронился дух, не было ничего. А что он ожидал увидеть?

Он наклонился положить костыль рядом с другими приношениями. Потом передумал и опустился на колени.

– Спасибо, сэр! – негромко произнес он, склонив голову.

Ему показалось, что он услышал тихий смешок и еще более тихий голос, говорящий:

– Поклонись от меня Руату.

Всего лишь ветер, конечно.

33

Когда труппа выступала в Нарше, актерам приходилось идти на компромиссы в том, что касается сценических костюмов. Играя герольда, Элиэль поддевала под тунику длинные джоалийские чулки и все равно мерзла. Экспериментировать с настоящей мужской одеждой нарсиан ей до сих пор не приходилось. Это оказалось еще неудобнее, чем она думала – ужасно неудобно! С другой стороны, в теплых краях этот маскарад вообще не удался бы. Пусть она и не доросла еще до той зрелости, которую так грубо упомянул Т’лин, но будь на ней одна набедренная повязка, ее никто не принял бы за мальчика. Так что у проклятого нарсианского климата оказались и свои преимущества. Правда, без материнской помощи Эмбилины ей ни за что бы не удалось одеться.

Сначала она натянула нижние штаны, скорее широкий матерчатый пояс, перехваченный клапаном снизу. За этим следовали поношенные шерстяные чулки и чертовы шерстяные штаны – латаные-перелатаные, удерживающиеся лямкой через шею. Хорошо еще, что у нее маленькая грудь! Поверх штанов надевалась шерстяная рубаха, застиранная настолько, что сбилась почти в войлок. Потом еще одна, доходившая ей почти до колен. Потом башмаки. Волосы она подколола так, чтобы они не выбивались из-под нахлобученной на уши остроконечной шапки. Девочка с отвращением посмотрела на свое отражение в зеркале. Как ее и предупредили, это была не одежда, а обноски. На одной коленке зияла дырка, другая была заштопана.

– Ну и как? – с улыбкой спросила Эмбилина Скульптор.

– Велико!

– Ммм, – задумчиво протянула Эмбилина. – Мужчины предпочитают посвободнее. Кстати, если захочешь… в общем, постарайся найти кусты погуще, ладно, дорогая?

Ее улыбка была такой доброй, что на мгновение Элиэль захотелось броситься в эти добрые объятия. У нее защипало глаза, и она быстро отвернулась. Она ведь больше не приемыш в актерской труппе, которому поручают всякие мелочи. Каким-то образом (каким, она пока не знала) она оказалась очень даже важной особой – можно сказать, Персонажем Исторической Значимости! Она должна вести себя соответственно. Может, спустя сотни лет поэты вроде Пиола будут писать о ней свои бессмертные пьесы.

Элиэль шагнула из спальни. Без специальных башмаков походка ее была неуверенной. Не обычное «клип-клоп», а какое-то «топ-шмяк»…

– Хорошо еще, – безмятежно заявила она, – что моя сценическая подготовка научила меня изображать мальчиков.

– Э-э… да. Сюда, милая.

Гим уже ждал ее на кухне – без шапки, но в остальном полностью одетый и готовый к выходу. На плече его висела лира в кожаном футляре. При виде Элиэль он отважно улыбнулся, но улыбка быстро сползла с его лица. Глаза покраснели, словно он с трудом сдерживал слезы. Хорошо, конечно, доверяться богу. Но хотелось бы, чтобы Тион выбрал ей в спутники героя ненадежнее.

Впрочем, отец Гима казался еще более опечаленным, хотя старался держаться гордо.

– Ох, милый! – только и сказала Эмбилина. – Ты попрощался с сестрами?

– Они же спят, мама!

– Конечно, но ты бы хоть заглянул к ним в спальню, чтобы я могла потом сказать им, что ты прощался.

– Да, мама, – терпеливо повторил Гим и повернулся к отцу. – Я, конечно, не могу пойти попрощаться с Инкой?

Кольвин покачал головой:

– Не думаю, чтобы Дилтин Строитель обрадовался, когда ты забарабанишь к нему в дверь, тем более в такой час. Мать сходит к Инке утром и передаст ей от тебя привет.

– И передаст, что я буду писать?

– И передаст, что ты будешь писать. А теперь поспеши. Вся городская стража, поди, уже ищет Элиэль Певицу. Жрецы, наверное, уже обшарили полгорода. Держи ухо востро. Спеши, но не без оглядки. И остерегайся засады у лагеря торговца – они должны знать, что она бежала на драконе.

Гим побледнел сильнее.

– Что мне делать тогда?

– Ты у нас герой, сын. Мне кажется, тебе лучше оставить девочку у стены, а самому отправиться на разведку – впрочем, там на месте будет виднее.

Гим с несчастным видом кивнул.

– Но стражники могут арестовать Драконоторговца и отобрать его табун!

– Нет. Для этого им нужно разрешение магистрата… впрочем, ради такого серьезного дела они и его могут из постели вытащить. Ступай, мой мальчик, доверься богу.

Последовавшее прощание обернулось сплошными рыданиями. Элиэль отвернулась и старалась не слушать. С ней еще никто и никогда так не прощался.

У нее с собой не было никаких пожитков, кроме нескольких старых одежек. Эмбилина настояла, чтобы она захватила их с собой, и они как раз уместились в мешке Гима поверх его шмоток. Еще он тащил свою лиру, однако издал носом возмущенный звук, когда Элиэль предложила понести ее. Он зашагал в темноту, мелькая длинными ножищами, как ласточка – крыльями. Вдруг он замедлил ход и покосился на нее.

– Ты чего хромаешь?

– Вовсе я не хромаю. Это тебе кажется.

– Вот и хорошо! – кивнул он и снова устремился вперед. Похоже, Гим забыл, что это она героиня, а он всего лишь ее спутник. Но она ни за что не попросит его сбавить ход, ни за что! Очень скоро она совсем вспотела в своей тяжелой шерстяной куртке, надетой поверх всех этих дурацких одежд. Ей было жарко – ну разве что кроме тех мест, которые леденил ночной ветер. Возможно, мужчины вели бы себя получше, когда бы одевались поудобнее.

На первом же перекрестке Гим задержался и осторожно огляделся по сторонам. Потом двинулся дальше.

– Кто такая Инка? – спросила она.

– Моя девушка, кто же еще.

– Красивая?

– Прекрасная!

– Ты ее любишь?

– А то!

– А она тебя?

– Еще как! Тебе страшно?

– Угу. А тебе?

– Жуть.

Ага, и это ее отважный спутник! Однако неважно он выучил свою роль!

– Тогда, на драконе, ты казался не таким напуганным, а?

Гим свернул в узкий проулок.

– Ну… да, тогда святой Тион показал мне, что делать! А этого он мне не показывал. Давай сюда. И потом, все, что тогда от меня требовалось, – это кричать «Чупу!» и держаться, зажмурившись. Я живописец, а не герой.

Да нет, он и в самом деле храбрый! Настоящий герой – иначе с какой стати бог избрал его? Она решила, что его искренность куда симпатичнее, чем кичливость Клипа Трубача.

– А я актриса, а не Исторический Персонаж.

Он хихикнул:

– Я бы и не поверил в это, даже скажи мне об этом бог. Тебе бы не меня в спутники, Элиэль Певица, а кого-нибудь вроде Дартона Воителя.

– Ты видел?

– Меня отец водил. Только на «Варилианца». Я там половины не понял. Ты, наверное, была там в маске.

– Ага, в маске. Я там три песни исполняла.

Он промолчал, поэтому ей пришлось самой намекнуть:

– Ничего я была в роли герольда?

– Ничего, – утвердительно кивнул Гим. – Классный герольд, если только девчонки бывают герольдами.

Дальше они шли молча.

Он вел ее узкими улочками, вонючими переулками, захламленными проходными дворами. Вскоре она окончательно потеряла представление о том, где они находятся. Правда, он уверял, что они идут самым коротким путем. У нее из головы все не шли слова Кельвина Скульптора насчет стражи, но улицы казались абсолютно вымершими. Только летучие мыши шныряли над головой, да пару раз ей почудились красные глазки, глядевшие на них из мусора.

На востоке сияла голубая Иш, и это был добрый знак – если Дева и впрямь поддерживает Тиона в его стремлении спасти ее. Но на небе царила Эльтиана, окрашивавшая его в багровый цвет, и это было плохо. Трумба не было и следа – до его полнолуния оставалось еще несколько ночей. Это всегда считалось дурным знаком, а сейчас и вовсе казалось зловещим.

Когда зеленый черным станет, Жнец жать души не устанет.

– А что за калитка влюбленных такая? – спросила Элиэль.

– Лазейка через городскую стену. Сама поймешь, когда подрастешь немного. – Гим остановился в темной подворотне.

– Я и так понимаю.

– Ш-шш! – шикнул он. – Потише шагай здесь.

«Здесь» на поверку оказалось темным туннелем. Он вел ее за руку. В конце концов они очутились на дне колодца. Вверх уходили гладкие стены, в просвете неба над головой виднелись две звезды. Выхода отсюда не было видно, если не считать темного туннеля, по которому они пришли, и накрепко запертой деревянной двери. Воняло просто отвратительно.

– Заблудился? – шепотом спросила Элиэль.

– Нет, если только ты умеешь лазать, как мои сестры. Подержи-ка это минутку. И осторожнее. – Он протянул ей свою лиру в футляре, а сам снял со спины мешок. Потом показал ей на стенах ниши для рук и ног, ведущие к пятну, чуть светлевшему в вышине.

– Давай, потом я тебе мешок передам, – сказал он, забирая у нее лиру.

– Что за стеной?

– Кухонный двор. Так, дом один. Не думаю, чтобы они развешивали белье по ночам.

– Ты сам-то заберешься?

– Неделю назад забирался. Давай.

В том, что касалось лазанья, лосины оказались удобнее юбок. Элиэль поползла наверх, цепляясь за ледяные камни. Гим сказал правду: лезть оказалось на удивление легко. Отверстие служило когда-то окном, хотя какая сторона была когда-то внутри, а какая – на улице, она сказать не могла. Теперь это было простой дырой, соединявшей два двора. От переплета осталась только одна доска, и пролезть в нее запросто мог ребенок или даже не слишком толстый взрослый. Она просунула в дыру голову и плечи и замерла.

Двор оказался небольшим даже для того, чтобы развешивать в нем белье, – дом с одной стороны и сараи с другой. Окна дома не светились, но и лунного света хватало, чтобы понять, что путь закрыт. Она оглянулась на Гима – его лицо белело под ней.

– Тут небольшая неприятность, – прошептала она.

– Что? – нетерпеливо спросил Гим.

– Дракон.

– Что? – Казалось, он не верит, что она в состоянии отличить дракона от поленницы. Она загораживала ему дорогу, но он забрался на свой мешок, ухватился руками за край отверстия, скребя башмаками по камню, подтянулся и угнездился рядом с ней.

– Мне очень жаль, – прошептала Элиэль ему на ухо. – Насколько я понимаю, это всего только сторожевой кот.

Это был не кто иной, как Звездный Луч. Он лежал прямо под ней и удивленно тянул носом воздух. Казалось, можно было дотянуться рукой до светящихся зеленым светом глаз. В любую минуту он мог узнать ее и громко рыгнуть в знак приветствия. И уж конечно, он не любит, когда на него падают лиры, мешки и люди.

– Придется тащиться в обход, – буркнул Гим. Он отпустил руки и плюхнулся обратно. Увы, он забыл про свой мешок. Стук различных частей тела, поочередно соприкасавшихся с камнями, не стихал довольно долго.

Элиэль осторожно сползла вниз. К этому времени он перестал бормотать под нос нехорошие слова и сидел, пытаясь потирать затылок и локоть разом.

– Надеюсь, ты не испачкал куртку? – невинно осведомилась она.

– Заткнись!

– Кто здесь живет?

Гим с опаской поднялся на ноги, потирая бедро.

– Гаспак Жестянщик.

– Как ты думаешь, есть у него своя тайная молельня? Может Т’лин Драконоторговец посещать другие таинства?

– Возможно. Почти все так делают.

Забавно! Впрочем, она ожидала чего-то в этом роде.

– Но не Тиона? Тогда чьи таинства?

– Ну почему девчонки так любят болтать языком? Помолчи! – Гим снова закинул мешок на спину, но не стал возражать, когда Элиэль взялась за лиру.

Они зашагали по туннелю обратно. Идти было легче, так как со стороны улицы его освещали лучи Иш.

Выходит, перед Элиэль встала еще одна загадка, которую стоило бы решить. Т’лин говорил, что отблагодарит богов по-своему. Это могло означать, что он отправился в одну из нарсианских лож, служившую тому богу, которому лично он оказывает предпочтение.

Так чем он занят – благодарит бога или получает от него инструкции? И какого бога он предпочитает? Ясное дело, не Тиона – иначе бы он помолился в молельне Скульптора. Не Эльтиане – иначе он не стал бы помогать бегству Элиэль. Она не могла представить себе также, чтобы Т’лин поклонялся Деве. Конечно, Астина покровительствует воинам и атлетам – что само по себе достаточно странно, – но ценит более всего справедливость, долг и чистоту. Ни то, ни другое, ни третье не относилось к наиболее уважаемым Т’лином ценностям. Висек – Всеведущий, это всем известно, но он дальше от смертных, чем все остальные боги. В его ведении – судьба и вечное солнце. Т’лина гораздо больше волнуют торговые дела и домашние животные, а этим ведают аватары Карзона, Мужа.

Который был одновременно и Зэцем – тем самым, что повелел своему Жнецу не допустить Элиэль в Суссленд живой.

Который был одновременно и Кен’том.

Папочкой.

Гим схватил Элиэль за руку и толкнул в темную дверную нишу.

Она ждала, но он так и не объяснил, что увидел или что ему померещилось. Конечно, стража совершенно не обязательно гарцует верхом на драконах под грохот оркестров. Она может красться по задворкам – в точности как они с Гимом.

Некоторое время Гим не шевелился. Трясясь рядом с ним от холода и возбуждения, Элиэль сообразила, что Т’лина вполне могут заботить не столько боги, сколько земные дела. Она сама говорила ему про таргианцев и даже особо упоминала нарсианина, которого видела в их обществе, – Гаспака Жестянщика. Драконоторговец посмеялся еще тогда и отпустил шуточку насчет крестьян, покупающих леопардов, чтобы те сторожили их кур.

Возможно, Т’лин Драконоторговец сам таргианский шпион.

Лямка футляра с лирой начала уже больно резать ей плечо, когда Гим привел ее наконец к цели.

– Лезем по этому стволу, – шепнул он, – потом по той ветке на крышу, а с нее – на стену. Как, одолеешь?

– Нет. Придется тебе тащить меня.

– Тогда стой пока здесь. – Он подпрыгнул и повис на суку. – С той стороны придется прыгать, так что постарайся не сломать ногу.

Через несколько минут они уже оказались за стеной. Ноги никто из них не сломал, хотя теперь у Элиэль болело бедро. Возможно, ей просто не хватало специального башмака. Гим дернул ее обратно в тень, а сам осмотрел залитый лунным светом луг Вдалеке у брода через Наршуотер, горел огонь, да еще возвышалась памятником давно забытой битве лестница для посадки на мамонтов. Выгон было не разглядеть. Хотя стояла весна, трава была покрыта серебряной изморозью. А может, это просто роса? Лагерь Т’лина казался отсюда темной полоской, откуда ветер доносил рыгающие звуки.

– Никого не видишь? – беспокойно спросил Гим.

– Нет.

– Странно! Здесь должно быть уже полным-полно солдат, поджидающих нас! Отец так говорил. Да и Т’лин, в общем, тоже.

Элиэль зевнула. Девочка знала, что ей положено быть начеку, иначе она снова попадет к матери Илле, но… она снова зевнула. Что-то больно уж долго тянется эта ночь.

Впрочем, Элиэль хорошо понимала беспокойство Гима. В Нарше не так уж много драконов, и почти все они принадлежат страже. В принципе на драконах ездят еще и пастухи. Но в любом случае стражники очень скоро проверят всех городских драконов и убедятся, что в ее побеге не принимал участия ни один из них. Ясное дело, следующим их шагом будет наведаться в лагерь Т’лина за городской стеной. Нет, их там просто обязаны ждать солдаты.

Хуже того, лагерь хорошо виден от городских ворот, которые сейчас заперты и охраняются до рассвета. Два человека, идущие от стены, окажутся у стражников как на ладони.

– Почему от них столько шума? – пробормотал Гим.

– Драконы всегда так. Если рядом случится кто посторонний, шума будет гораздо больше.

– Правда?

– Правда, – ответила Элиэль с убежденностью, которой на самом деле вовсе не ощущала, и зевнула еще раз.

– Тогда пошли! – сказал Гим. – Тут уж одно: или довериться богу, или замерзнуть до смерти! – Он зашагал через луг, согнувшись под ветром. Элиэль поспешила за ним.

Стоило им дойти до спящих драконов, как навстречу из темноты выступила высокая фигура.

– Имя? – Голос звучал глухо и явно не принадлежал Т’лину.

– Гим э-э… Гуртовщик и… да, мой двоюродный брат Кольбурт Живописец.

– Губер Погонщик. Иди за мной, Гуртовщик. – Он проводил их в темную палатку, пахнущую сырой кожей. Внутри было почти тепло, особенно по сравнению с ночным лугом. – Садитесь, – буркнул мужчина.

Последовала пауза – он завязывал полог, потом высек огонь. Медленно разгорелась небольшая лампада, высветив несколько мешков и плед. На одеялах лежали три человека, а за ними угадывалась темная стена. Казалось, мир на этом кончается.

Губер оказался узколицым мужчиной с темной бородой. Таким мрачным, словно не улыбался ни разу в жизни. На нем были обязательные одежды из меха ламы и черный тюрбан. Он указал на него.

– Можете повязать такой?

– Нет, – хором отозвались беглецы.

Он достал откуда-то две полосы черной ткани и обернул их головы. Потом заставил их повторить это самостоятельно. К изрядной досаде Элиэль, у Гима начало получаться раньше, чем у нее. Она была слишком сонная.

– Сойдет, Гуртовщик, – заявил Губер. – А ты поупражняйся еще, малый. Ты похож на вареный пудинг. Не открывай свет, пока не завяжешь за нами полог. Ты, Гуртовщик, пойдешь со мной.

– Куда?

– Учиться седлать дракона, не задавая при этом лишних вопросов. Мне сказали, команды ты уже знаешь.

Гим как-то странно изменился в лице, но промолчал. Они вышли. Оставшись в одиночестве – спящие не в счет, – Элиэль сражалась с проклятым тюрбаном. Наконец что-то начало получаться. Потом ей ничего не осталось делать, кроме как ждать.

Она обследовала загадочные тюки – не развязывая их, конечно, а только ощупывая – и решила, что в них нет ничего, кроме запасной одежды.

На нее вдруг навалилась усталость. Навалилась, как… как лавина? С чего это она думает о лавинах? Она прислонилась спиной к тюку. У лагеря не оказалось никаких стражников, так что бог продолжает помогать ей, верно? Верно.

Губер Погонщик знал, что она придет. Значит, Т’лин возвращался сюда от Кельвина Скульптора, прежде чем отправиться обратно в город к Гаспаку Жестянщику. Верно?

Должно быть, верно, хоть и странно. Зачем это они встречались? Что такое узнал Т’лин в этот вечер? Что заставило его пойти на эту встречу?

34

Эдвард соскочил с двуколки, чтобы открыть первые ворота. Удивительное ощущение бурлило в нем, когда он, ловкий как ребенок, усаживался на козлы рядом с Крейтоном. Ему не понравилось быть калекой. Двуколка катила через луг, спускаясь с холма.

– Его на самом деле зовут Олдкастл, сэр?

Крейтон взглядом приказал ему замолчать.

– Нет, не так. Нет никакого мистера Олдкастла. Олдкастл – это, так сказать, комитет… коллективный псевдоним. Наш друг – это… Просто так и есть, друг. Он здесь уже давно, очень давно. Я не знаю, как его зовут. Возможно, никто не знает.

Двуколка, покачиваясь, катила к следующим воротам. В солнечном свете весь луг казался ярким от золотой розги и алого чертополоха.

– Робин Гудфеллоу?

– Можно сказать, лавочка носит это название. А он, так сказать, их местный представитель.

Ничего удивительного, что лицо старичка показалось ему таким плутовским – Пэк!

– Но почему именно кровь? Я-то думал, приношение ему состоит из кувшина молока и пирога?

Судя по голосу, Крейтон был не в восторге от расспросов, но понимал естественное любопытство человека, который только что видел чудо.

Он громко откашлялся.

– Это зависит от того, что тебе от него нужно – или, наоборот, не нужно. Цена приношения зависит от того, во что оно тебе обходится. Кровь ценится высоко, выше почти всего остального. – Некоторое время он молча смотрел на дорогу. – Хотя нынче он изрядно проиграл при обмене. Ты слышал, что он говорил насчет запаса сил? Ту ману, что он истратил на исцеление твоей ноги, он, возможно, копил веками. Ему нечем возместить ее. Не думаю, чтобы в наши дни у него осталось много преданных почитателей. Мы мало дали ему – даже своей кровью. Он один из Древних, но не примыкает ни к одной партии, замешанной во всем этом. Мои сподвижники отчаянно заняты и обратились за помощью к нему, поскольку он живет в этих краях. Он согласился – ко всеобщему удивлению. Ты должен быть ему очень, очень благодарен.

Эдвард лизнул порез на тыльной стороне запястья.

– Конечно, я благодарен. Я могу сделать что-нибудь еще, сэр?

– Да. Как только откроешь эти ворота, зайди за куст и оденься. У тебя в этих лохмотьях вид нищего дервиша.

Скинув халат, Эдвард обнаружил, что его многочисленные царапины и синяки никуда не делись – исцелилась только нога. Фланелевые брюки и пиджак, которые он хотел надеть, оказались безнадежно измятыми, но он нашел в чемодане более или менее пристойную рубашку. Запонки, похоже, исчезли все до одной, воротнички – грязные. Он терпеть не мог повязывать галстук без зеркала, так что отложил этот процесс до тех пор, пока они не выедут на ровную дорогу. Уложившись в рекордный срок, он закинул чемодан в повозку и – теперь уже в обличье относительно пристойного юного джентльмена – уселся рядом с Крейтоном.

А ботинок у него остался только один.

Пони, потряхивая гривой, потащил двуколку дальше. А Эдвард сдвинул шляпу под залихватским углом, чтобы прикрыть торчавший из-под нее пластырь, и принялся сражаться с галстуком. Прекрасное утро. Здоровье, свобода! Как насчет завтрака?

При свете дня Крейтон оказался человеком средних лет, худым, мускулистым и изрядно загоревшим под тропическим солнцем. Его коротко остриженные усы были имбирного цвета, брови – рыже-коричневые и густые, как придорожный кустарник. Нос напоминал высокомерно выставленный вперед топор. Он смотрел прямо на дорогу, спрятав лицо в тень от полей котелка. Поскольку он явно не горел желанием начинать разговор, Эдвард тоже молчал, решив подождать, что принесет ему день.

Повозка продолжала свой путь по проселочным дорогам, меж живых изгородей. Становилось жарко. Они миновали ворота чьей-то фермы. Залаяла собака. Мокрые пятна на коленях у Крейтона начали подсыхать. Где-то продолжал голосить неугомонный петух.

Неожиданно полковник откашлялся и заговорил, продолжая обращаться к хвосту пони:

– Ты стал свидетелем чуда. Тебе даровано чудесное исцеление. Полагаю, ты примешь теперь те объяснения, которые ранее бы отверг?

– Думаю, теперь я поверю во что угодно, сэр.

– Хррмф! – Крейтон покосился на него, блеснув глазами из-под хмурых бровей. – Ты ничего не почувствовал там, еще до появления нашего друга?

Эдвард колебался, делиться ли ему своими романтическими фантазиями.

– Какое-то это место… призрачное?

Крейтон не высмеял его, чего можно было бы ожидать от бывалого вояки.

– А раньше ты ощущал где-нибудь такую вот «призрачность»?

– Да, сэр.

– Ну, например?

– Ну… в Тинкерс-Вуд, недалеко от школы. Или в Винчестерском соборе, когда нас возили туда наэкскурсию. Правда, я никому еще этого не говорил.

– Умно с твоей стороны. Возможно, некоторые из твоих одноклассников тоже чувствовали это, но молчали. Хотя тут нечего стыдиться. Восприимчивость обыкновенно сопутствует тому или иному художественному таланту. Не знаю почему, но кельтская кровь помогает. Впрочем, это не так важно. Когда ты… Ладно, не бери пока в голову. В общем, имеются такие места, странным образом связанные со сверхъестественными явлениями. Мы называем их «узлами». Они обладают тем, что мы называем «виртуальностью». Некоторые люди способны ощущать это, другие – нет. Узлы разбросаны безо всякой системы. Здесь, в Англии, почти всегда можно найти свидетельства того, что их использовали когда-то или продолжают использовать для поклонения: стоящие камни, дольмены, древние развалины, церкви, кладбища.

– Вот почему мистер Олд… мистер Гудфеллоу… не смог излечить мою ногу в больнице? – Теперь понятно, почему Эдварду пришлось страдать всю эту поездку.

– Разумеется. Ему гораздо легче сделать это в узле, чем где-то еще. Теперь, пожалуй, только в узле.

Крейтон свернул с одного проселка на другой, уверенно ориентируясь на местности. Некоторое время он молчал, и Эдвард решил прикинуть свои возможные дальнейшие шаги. Идти на местный пункт записи добровольцев опасно. Конечно, полиция скорее станет искать его по больницам, а не по призывным пунктам, но вблизи от Грейфрайерз его может узнать кто угодно. Гораздо лучшим представлялся ему план отправиться в Лондон и записаться вместе с тысячами других добровольцев на центральном пункте, на Грейт Скотленд-ярд.

Полковник снова заговорил, обращаясь к лошадиному крупу:

– Официально я приехал в Англию на время отпуска. Неофициально я намереваюсь изучить наши дела в Европе, заняться вербовкой и приглядеть за тобой.

– Да, сэр, – почтительно откликнулся Эдвард.

– Что касается дел… Ххрмф!.. они несколько осложнились. Инициатива в Европе ушла у нас из рук. Видишь ли, природа пророчеств такова, что они излагаются в весьма туманном виде, более того, без точных дат большинства предсказанных событий. Тем не менее в них описывается конкретное, единственное будущее, к которому ведет единственная цепочка событий, верно?

– Гм… Наверное, да. – Какое отношение имеют ко всему этому пророчества?

– С некоторыми предсказанными событиями ничего не сделаешь – с ураганами или землетрясениями, например. С другими – можно. Если предсказано, что человек погибнет в битве, а ты, не дожидаясь этого, отравишь его за столом, ты тем самым разрушаешь все пророчество, понятно? Пророчество – своего рода цепочка. Порви одно звено – и все рассыплется. Если одно-единственное предсказанное событие очевидно не сбылось, значит, все описанное будущее недостоверно, так что оставшаяся часть пророчества не имеет никакого смысла. Если пророчество, обещавшее человеку смерть в битве, предрекает также и гибель города от землетрясения, отравив человека, ты можешь предотвратить и землетрясение.

– Боже правый! – только и пробормотал Эдвард. Похоже, он имеет дело с каким-то волшебным миром, к которому надо еще привыкнуть.

– Тут так: или все, или ничего, – продолжал Крейтон. – Это вроде воздушного шара: проткни дырку, и вся эта штуковина упадет. А ты упоминаешься в пророчестве.

– Ясно. – В адресованном Джамбо письме упоминалась цепочка! Как мог Эдвард только оказаться таким кретином, что забыл письмо в больнице?

– Около двадцати лет назад кто-то пытался убить твоего отца. Камерона Экзетера. Покушение провалилось. При расследовании выяснилось, что он упоминается в одном достаточно достоверном пророчестве, «Вурогти Мигафило». «Вурогти» можно перевести как «завет». «Мига-» означает деревню, как в английском окончание «-хем» или «-би». Так что на английский «Вурогти Мигафило» можно перевести как «Филобийский Завет». О нем известно уже много лет, и за эти годы произошли многие из предсказанных в нем событий. Еще большему их числу предстоит произойти. Ты понимаешь, что одно упоминание имени в подобном документе уже почти равносильно смертному приговору?

Он помолчал, давая Эдварду возможность вставить глубокомысленное замечание, к чему тот вовсе не стремился.

– Потому что кто-то, кого не устраивает что-то еще в этом предсказании, пытается предотвратить это? – Учитывая ранний час, замечание вполне можно было бы считать глубокомысленным.

– Вот именно! Умница! В данном случае пророчество в той его части, которая конкретно касалась твоего отца, категорически не устраивало Палату. И это представляло для него серьезную опасность.

Двуколка, поскрипывая и покачиваясь, катила по дороге. В зеленой изгороди запел дрозд. Утренние облака окрасились в нежно-розовый цвет. Все было как обычно – никаких чародеев на коврах-самолетах, никаких закованных в броню рыцарей, сражающихся с драконами.

– В чем заключалось это пророчество, сэр?

– Там было предсказано, что ему предстоит зачать сына.

– Сэр! – Все это начинало отдавать дурным вкусом.

– К тому же там довольно точно называлась дата.

– Насколько я понимаю, первого июня тысяча восемьсот девяносто шестого года?

– Нет. Где-то в ближайшие две недели.

– О! – только и сказал Эдвард, уставившись в полосу кустов, ползущую им навстречу. Всего несколько дней назад жизнь была заметно проще. – Но… это же невозможно. Выходит, ваш «Завет» неверен?

– Хррмф! Снова нет. Просто неверно растолковали дату. Прорицательница сама не до конца понимала, что говорит, к тому же озарение плохо повлияло на нее – она сошла с ума и вскоре умерла. Пророчества всегда поглощают слишком много маны, потому они так редки. Тот, кто наделил ее этим даром, просчитался. Он был совершенно измучен этим откровением. Чуть не умер сам, так, во всяком случае, говорят. Ладно, мы не об этом. Так или иначе, Служба решила, что твоему отцу лучше на время скрыться, что он и сделал.

– Он уехал из Новой Зеландии?

– Он вернулся в Новую Зеландию! А потом отправился в Африку. Через год или чуть больше у него родился сын. Конкретно – ты. – Крейтон говорил короткими, уверенными фразами, словно посвящал новобранцев в тайны устройства пулемета. Да, если он вербовщик, по крайней мере одного рекрута он отправил в море.

Эдвард хотел было спросить, не уберегло ли его пророчество от возможности родиться девочкой, но это звучало бы как-то несерьезно, так что он промолчал.

– Служба относится к «Филобийскому Завету» со смешанными чувствами, – продолжал Крейтон, – но в целом мы принимаем описанное в нем будущее. Поэтому твой отец исполнил этот пункт пророчеств и оставался там, где был, в Ньягате, убивая время, пока…

– «Убивая время?» Сэр, он…

– Я знаю, кем он был! – рявкнул Крейтон. – Я заезжал туда в девятьсот втором и видел тебя. Славный был паренек. Таскал с собою повсюду маленького игрушечного леопарда. Так или иначе, уж поверь мне, Африка была для твоего отца своего рода затянувшимся отпуском.

– Отпуском длиной в двадцать лет, сэр?

– А почему бы и нет? Экзетер, твой отец принадлежал к Службе, я не имел в виду министерство по делам колоний его величества. Служба, в которой я работаю и в которой работал твой отец, не имеет к нему ни малейшего отношения и, возможно, неизмеримо важнее.

– Да, сэр, – пробормотал Эдвард, прикидывая, как бы ему ввернуть вопрос об истинном возрасте отца. Крейтон не дал ему такой возможности.

– Теперь тебе понятно, почему, прежде чем все это тебе сказать, я подождал, пока исцелится твоя нога?

– Надо привыкнуть, сэр.

Возможно, Крейтон и безумен, но он, похоже, хорошо представлял себе, куда правит. Двуколка въехала в довольно большую деревню. Кроме фургона булочника, на улицах еще никого не было.

– Чего нам не хватает, так это времени, – раздраженно сказал Крейтон. – Наши недруги уже трижды пытались прикончить тебя, Экзетер. Даже пять раз, считая покушение на твоего отца и резню в Ньягате. Кстати, тогда они, возможно, считали, что им это удалось. Лишь этим можно объяснить то, что они надолго оставили тебя в покое. Однако этой весной один дом оказался погребенным оползнем, и стало ясно, что пророчества «Филобийского Завета» все еще действуют. Твои родители мертвы, в этом нет сомнения. Значит, жив ты. Они снова пустили по твоему следу своих ищеек. Вряд ли тебе будет везти и дальше.

– Но как они найдут меня сейчас, сэр? Если я могу скрываться от закона, я могу и… И кто такие эти ваши недруги? Я имею в виду, если уж кому-то не терпится убить меня, мне хотелось бы знать, кто это.

Крейтон направил пони на боковую дорогу и снова издал свое «Хррмф!».

– Собственно, люди, мечтающие водрузить твою голову у себя над камином, относятся к группировке, которую мы называем Палатой. Официального названия у нее нет, и членство в ней время от времени меняется. Это немного сложно… Ладно, попробуем. Ты хорошо знаешь, что министерство по делам колоний его величества не ведет никаких дел в Англии. Министерство внутренних дел не действует на заморских территориях. Но они сотрудничают, если, скажем, опасный преступник, которого ищет одно из них, укрылся на территории другого. Они обмениваются информацией. Пока ясно?

– Да, сэр.

– Так вот. Палата не орудует здесь – у ее членов нет сил в этой… гм… среде. Служба, которую я представляю, тоже здесь не действует. Но мы неофициально сотрудничаем с местным, так сказать, отделением, Штаб-Квартирой. Время от времени мы помогаем друг другу – в делах вроде твоего, в вербовке и тому подобных вещах. Они помогли твоему отцу получить место администратора округа в Ньягате. В качестве услуги нам. Он в свою очередь, находясь там, оказывал им разного рода услуги. У двух организаций схожие цели и задачи, так что мы сотрудничаем с ними, а они – с нами. Но – пойми – я здесь всего лишь частное лицо, не облеченное полномочиями. Хррмф! Далее. Число наших недругов здесь непостоянно, и к Палате их можно отнести лишь условно – выбей одного, и на его место встанут двое, но в данный момент Штаб-Квартира по уши занята действительно опасной шайкой, которую они называют Погубителями. Весьма точное название! Так вот. Погубители здесь и Палата там противостоят целям, которых добиваются Служба и Штаб-Квартира, так что они вполне естественные союзники. Именно Погубители, убили твоего отца, и они охотятся за тобой – в качестве услуги Палате.

Все это вроде логично, подумал Эдвард, хотя не сказало ему пока ничего, кроме лишенных смысла названий.

– Вам не трудно пояснить мне несколько определений, сэр? Что именно вы имеете в виду, говоря «здесь»? Если Служба, которую вы представляете, – не министерство колоний, тогда что это за ведомство? И что за люди входят в эту Палату или относятся к Погубителям?

– Тому слишком много определений. Что до людей… что ж, мистер Гудфеллоу – неплохой пример, хотя до последнего времени он сохранял нейтралитет.

Нет, решительно, это слишком тяжелая пища на пустой желудок!

– Сэр, вы хотите сказать, эти группировки состоят из богов?

Крейтон вздохнул:

– Нет, это не боги. По крайней мере в том смысле, какой ты вкладываешь в это слово. Тот, кого ты встретил, лишь бледная тень того, каким он был во времена саксов или кельтов. Он исцелил твою ногу, поскольку проникся к тебе симпатией. Раньше это было бы для него все равно что пальцами щелкнуть.

– Но если он не бог, значит, он своего рода дух, или лесовик, или демон, или…

– Он человек вроде нас. Рожденный женщиной. Он просто пришелец, вот и все.

– Ну допустим. Но…

– Да и понятие «пришелец» мне тоже не нравится. Он обладает маной, и я уверен, что давным-давно он был куда могущественнее, чем теперь. И все же даже тогда он был далеко не самым сильным. А ведь некоторые из Погубителей – настоящие гиганты! Посмотри, чего они добились за последний месяц. Эта чертова война в Европе – дело их рук. Штаб-Квартира много лет пыталась предотвратить ее. Погубители ухитрились обойти все препоны. Теперь это уже свершившийся факт, страшная катастрофа. На этом уровне битва закончена, так что поганцы могут перевести дух и посчитать свои трофеи. А еще – теперь они могут заняться другими делами. Например, тобой.

Мистер Гудфеллоу тоже говорил о войне в очень похожих выражениях, а кем бы ни был этот мистер Гудфеллоу, его нельзя было назвать простым смертным.

Они миновали деревню, и Крейтон направил двуколку через выгон к купе деревьев у реки.

– Видишь ли, – добавил он раздраженным тоном, словно устал объяснять очевидные вещи особо тупому ребенку, – и Штаб-Квартира, и Погубители были в последние месяцы настолько заняты политическими проблемами, что у них не осталось ни времени, ни средств на второстепенные задачи вроде услуг друзьям. Вот почему они послали к тебе всего одну сумасшедшую. Кстати, говорят, она в самом деле сумасшедшая. Балканская анархистка с маниакальной жаждой крови. В иных обстоятельствах они избавились бы от тебя без особого труда. С другой стороны, в иных обстоятельствах и Штаб-Квартира смогла бы лучше тебя охранять.

– Но это же сорвалось!

– Возможно. Но теперь Штаб-Квартира пребывает в расстройстве. Они проиграли, и им необходимо время, чтобы зализать раны. Погубители соберут богатый урожай маны. Так что пока надо залечь на дно!

– Но ведь у меня нет выбора… – Эдвард осекся. Двуколка обогнула деревья и въехала в цыганский табор – полдюжины фургонов и пара шатров. Из расположенного в центре кострища поднимался дым. Ребятишки разбежались, хоронясь за фургонами. Несколько темнолицых мужчин оглянулись посмотреть на пришельцев. Цыгане?

– Какого выбора? – поинтересовался Крейтон, натягивая вожжи.

– Я хочу сказать, я собирался записаться добровольцем. Ведь идет война!

Крейтон с усталым вздохом повернулся к нему:

– Верно, идет. Именно это я и пытаюсь объяснить.

35

– Могла бы погасить лампаду, прежде чем засыпать, – буркнул Т’лин. – Зря масло изводишь. Пошли.

Протирая глаза, Элиэль выбралась за ним из палатки и побрела между спящими драконами. Ни Гима, ни Губера не было видно. Она закоченела и продрогла. Должно быть, она проспала часа два: небо уже посветлело, и вдали виднелся силуэт гор. Звезды почти все погасли, но маленький полумесяц Иш и яркая точка Эльтианы еще светили. День обещал выдаться ясный.

– Это Гром, – сказал Т’лин, остановившись так резко, что Элиэль чуть не врезалась в него. Дракон повернул голову на длинной шее посмотреть на нее. Она механически погладила массивные надбровные дуги, и дракон дохнул на нее теплым ароматом сена. Возможно, ему понравилось, что она такая маленькая.

Т’лин проверил подпругу.

– Он уже не так молод, зато умен и к тому же совсем не почувствует твоего веса. – Т’лин без видимого усилия поднял Элиэль, усадил ее в седло и начал подгонять стремена по длине.

– Горные ремни? – спросила она с опаской. Гром был велик, и даже пока он лежал, земля казалась ей далеко-далеко внизу. Она никогда еще не ездила верхом по горам, только по равнине. По правде говоря, ее навыки погонщика дракона точнее всего определялись словами «оч-чень ограниченные».

– Не натягивай их пока, только подбери, чтобы не болтались. Я скажу, когда натягивать. Вот. Теперь посмотрим, как тебе удастся заставить его слушаться. Вон туда. – Он махнул рукой на запад, вверх по течению реки.

– Но ведь Рилипасс не там!

Тяжелая лапа Т’лина стиснула ее коленку. Его лицо в сумерках казалось высеченным из камня.

– Я знаю это, малышка. И запомни одно – на протяжении этой поездки ты не будешь ни спорить, ни возражать, ясно? Это тебе не катание любопытных девиц. Это серьезно, и я тебя спасать не напрашивался.

– Извини.

– Вот и ладно! – Он фыркнул. – Твои дела уже стоили мне изрядных денег. Они могут стоить мне жизни или даже души. Так что, если я скажу: «Делай так!» – делай, как я сказал. И без промедления. Ясно?

Если Т’лин ставил целью напугать ее, ему это удалось. Она никогда еще не слышала, чтобы он говорил так строго.

– Да, Драконоторговец. – Она вцепилась побелевшими пальцами в край вьючной пластины. – Вондо, Гром!

Гром повернул голову и удивленно уставился на нее большими глазами. Их зеленое свечение было видно даже теперь, на рассвете.

– Вондо! – крикнула Элиэль.

Гром задрал голову и осмотрел спящий табун. Потом оглянулся на Элиэль и нагло зевнул, продемонстрировав зубы размером с ее руку.

– Кричать бесполезно, – вздохнул Т’лин. – Стукни его.

Элиэль лягнула дракона пятками.

– Вондо! Зайб!

Сдавленно рыгнув в знак неодобрения, Гром поднялся на ноги, и Элиэль обнаружила, что смотрит сверху вниз на черный тюрбан Драконоторговца. Дракон двинулся вперед, пробираясь меж спящих товарищей, но очень скоро начал поворачивать – ему явно не хотелось уходить из табуна.

Ценой ожесточенного лягания, которое чередовалось с криками «Вилт!» и «Чаз!», ей удалось вывести Грома в чисто поле. Там она попыталась скомандовать «Варч!». Дракон сделал вид, что бежит, но почти сразу же оглянулся и сбавил ход, а затем повернул влево. Элиэль забарабанила пятками по его чешуйчатым бокам и выругалась. Он на мгновение выровнял бег, но вскоре начал забирать вправо. Еще через несколько минут девочка окончательно признала свое поражение. Она боялась только одного – он утащит ее обратно в табун.

– Восок! – скомандовала она и вздохнула с облегчением, когда упрямая скотина согласилась на компромисс. Гром лег, где стоял – все еще до обидного близко к табуну.

Еще один дракон, отделившись от табуна, неспешным бегом приближался к ним. Он без особого напряжения догнал Грома и сразу же остановился. Гим сердито кричал на него – без толку. Втайне Элиэль была очень даже довольна, что Гим осрамился так же, как и она. Его дракон опустился на траву нос к носу с Громом. Животные возмущенно перерыгивались. Еще бы – посмели нарушить их законный сон!

– Ящерицы бестолковые! – пробормотал Гим. Его мешок и лира были приторочены к задней вьючной пластине. Лицо под черным тюрбаном казалось слишком бледным и гладким для гуртовщика. – Почему «восок», «варч» и прочая ерунда? Почему их не учат старому доброму джоалийскому?

Элиэль подавила смешок – то, как говорил сам Гим, тоже имело довольно отдаленное отношение к настоящему джоалийскому.

– Потому что обычные слова вроде «вперед» звучат в разных вейлах по-разному. Драконьи команды одинаковы повсюду и очень стары. Так Т’лин говорит, – добавила она во избежание дальнейшей дискуссии.

Гим буркнул что-то неразборчивое.

– Тебе понравится Суссленд, – ободряюще сказала она. – Там гораздо теплее, чем в Наршленде, и там больше зелени.

– Ну да, и люди там все время устраивают смуты.

– В Суссии – демократия. – Она надеялась, что назвала верное слово. – Они собираются каждый год, чтобы выбрать нового магистрата.

– Мы тоже. Взрослые, разумеется.

– Но в Нарше результат выборов определяется задолго до них. Это, можно сказать, сговор. В Суссе каждый может избрать каждого. Так Т’лин сказал.

Гим пробормотал какую-то уничижительную характеристику торговца драконами; на этом разговор закончился. Они сидели в неловком молчании, даже не глядя друг на друга.

Небо на востоке разгоралось все ярче, и мир начал наполняться красками. Гром на поверку оказался неописуемой мышастой масти, дракон Гима – снежно-белый. Элиэль сообразила, что отчетливо видит городские ворота – значит, и стражники на стене видят ее. Больше молчать она просто не могла.

– Он не забирает все стадо?

– Судя по всему, нет. – Гим повернулся в седле посмотреть на табун. Там царила тишина. – Возможно, они снимутся и двинутся в противоположную сторону, – добавил он. Похоже, он сам только что до этого додумался. – Ложный след.

Тут от табуна отделился третий дракон, бегом направившийся в их сторону. Он был темной масти, и очень скоро стало ясно, что это Звездный Луч. Никакого седока они не видели. Поравнявшись с лежавшими драконами, он замедлил бег. Кто-то пронзительным голосом крикнул «Зомп!», и он опять припустился во всю мочь.

– Сохрани меня боги! – вскричал Гим, ожесточенно колотя пятками бока своего дракона. – Вондо, Красотка, чудище чешуйчатое! Зомп!

Гром с Красоткой разом поднялись и устремились за третьим драконом. Земля полетела им навстречу так быстро, что даже ветер, казалось, стих. Что-что, а бегать драконы умеют быстро и ровно.

– Зомп! – снова завопил Гим, но и Красотка, и Гром, похоже, немного выдохлись. Несмотря на все проклятия Гима, Красотка начала понемногу отставать, а Звездный Луч продолжал держаться впереди.

Когда он поворачивал, чтобы обогнуть кусты, Элиэль заметила маленькую фигурку, съежившуюся в седле, почти не видную за большим мешком, притороченным к вьючной пластине. Одежда трепетала на ветру, кожаные стремена и поводья свободно болтались. Солнечный луч блеснул на стальном лезвии, но девочка и так уже знала, что наездник – сестра Ан.

Похоже, Гим еще не понял, что Т’лина с ними нет. А впрочем, что бы он сделал? Элиэль оглянулась на восток. Лагеря уже не было видно, да и сам город терялся вдали, только шпили храма виднелись на горизонте. Четвертый дракон спешил вдогонку за ними.

Старуха, должно быть, с ума сошла. Она же убьется, если упадет.

– Зомп! – крикнула Элиэль, отчаянно лягаясь. Впрочем, Гром не мог бежать быстрее. Он тяжело дышал, выбрасывая из ноздрей облачка белого пара. Ну да, Звездный Луч моложе…

Река осталась позади и исчезла из вида. Странный маленький караван несся теперь по дороге меж редких крестьянских домишек и каменных оград. Холмы Наршслоупа тянулись вдоль дороги далеко на севере. Как-то вдруг встало солнце, и через несколько минут драконы бежали уже вдогонку за собственными тенями по тележным колеям и чахлой прошлогодней траве.

Ну что ж, Элиэль Певица убежала из Нарша. Насколько она помнила, с запада долина закрыта. Рилипасс ведет на север, в Суссленд, а Фандорпасс – на восток, в Лаппинленд. Есть еще несколько перевалов на юге, ей неизвестных, ведущих в Торленд и Рэндорленд. Но на западе она не знала ни одного. Скоро впереди показалось что-то яркое – возможно, это просто утреннее солнце играло на покрытых росой соломенных крышах деревни. Должно быть, туда и ведет дорога, там она и кончается.

Вскоре путь им преградила река. Дорога спустилась к броду, и Звездный Луч остановился – драконы не любят воду. Наверное, его наездница не возражала, и он повернулся к ним. Гром радостно рыгнул и тоже сбавил ход. Три дракона стали в кружок, довольно урча и тыча друг друга носами в знак приветствия.

Увидев съежившуюся в седле старуху, Гим разинул рот. Он спрыгнул на землю, крича: «Восок, Звездный Луч! Восок!»

Элиэль заставила Грома опуститься на брюхо и спешилась. Потом пришла на помощь Гиму. Старуха, казалось, была без сознания, но скрюченные пальцы мертвой хваткой вцепились в посох и вьючную пластину. Стараясь держаться подальше от меча, они с Гимом ухитрились снять ее с седла и, как охапку белья, положили на траву.

Она открыла слезящиеся глаза и уставилась на них. Однако когда она заговорила, голос ее звучал на удивление спокойно.

– Да хранит тебя Дева, дитя мое. Представь-ка своего друга.

– Гим Гуртовщик, сестра.

– Он не упоминается. – Сестра Ан потеряла к нему всякий интерес. Она приняла сидячее положение и принялась заправлять под платок выбившиеся пряди седых волос.

– Он спас меня из храма.

– Это бог спас ее, – возразил Гим.

– Хвала Юноше, – кивнула сестра Ан. – Но и Дева заслуживает благодарности. Надеюсь, я не поранила дракона своим мечом?

Гим осмотрел бок Звездного Луча. Тот обернулся и дыхнул на него паром, от которого пахло сеном.

– Несколько едва заметных царапин на чешуе. Ничего страшного.

– Как это тебе удалось вывести его из табуна? – удивилась Элиэль.

– Я угостила его ароматным сеном и сказала ему, какой он красивый. Всегда хорошо платить вперед – когда есть возможность, конечно.

– Торговец драконами ведь не знает об этом, верно?

Сестра Ан нахмурилась, потом вдруг улыбнулась. Возможно, ее улыбка и означала самые добрые намерения, но показалась Элиэль такой же отвратительной, как и два дня назад, – паутина морщин, редкие желтые зубы…

– Иногда действие должно предшествовать объяснениям, – уклончиво пояснила монахиня. – Мне всегда хотелось прокатиться на драконе!

Она покрепче схватилась за посох и протянула руку. Гим помог ей встать, продолжая тем не менее недоверчиво смотреть на нее.

– Ты никогда еще не ездила на драконах?

– Разве я не сказала? Если бы я не подслушала тебя, молодой человек, я бы не узнала, как положено командовать ими. Ладно, где мы? – Похоже, ее слезящиеся глаза были не такими бесполезными, как могло показаться на первый взгляд.

– В Морби, сестра. Это такая маленькая деревушка.

– Никогда о такой не слышала. – По тону сестры было ясно, что она не особенно сожалеет об этом.

– Здесь пекут замечательный хлеб, – мечтательно вздохнул Гим.

Заскрежетав когтями, возле них остановился четвертый дракон. Остальные встретили его приветственным рыганием. Т’лин Драконоторговец оказался на земле еще до того, как его дракон замер окончательно. Лицо Т’лина пылало праведным гневом, и он угрожающе навис над монахиней.

Сестра Ан сделала попытку выпрямиться – безуспешную, ибо ей мешал горб. Ее длинный нос приходился Т’лину чуть выше пояса.

– Ты угнала моего дракона! – Он стиснул кулаки.

– Точнее будет сказать, позаимствовала. Время было дорого, а ты бы стал возражать.

– Клянусь лунами – еще как возражал бы! А теперь, насколько я понимаю, ты надеешься сопровождать нас в Суссленд?

Он говорил громче, чем обычно. Драконы с интересом наблюдали за происходящим. Элиэль встретилась взглядом с Гимом – тот явно не знал, потешаться ему или беспокоиться. Она, впрочем, тоже.

– Сопровождать тебя? Про тебя я ничего не знаю, – невозмутимо ответила старуха. – Про тебя ничего не сказано. Написано: «До начала Празднеств явится в Суссвейл Элиэль, а с ней дочерь Ирепит». Нынче у нас бедродень. Празднества начинаются сегодня вечером, верно? Ты ведь не хочешь противостоять священному пророчеству, если даже Оис не удалось сделать это?

Т’лин потряс кулаками и вцепился в бороду обеими руками так, словно пытался удержать себя от более решительных действий по отношению к ненормальной старухе. Звездный Луч был любимым драконом Т’лина. Сколько знала их Элиэль, они были вместе. Никогда еще не видела она более наглядного изображения гнева, даже когда Тронг Импресарио играл Капутиза в «Отмщении Хиломы».

– Нет, правда? Ты не шутишь? Насколько я знаю ваш орден, сестры-меченосицы всегда предлагают что-то в уплату за услуги.

Сестра Ан согласно кивнула:

– Всегда.

– Сегодня плата за проезд в Сусс – миллион звезд, деньги вперед! – Т’лин чуть не ткнул своей рыжей бородой ей в лицо. – Ну?

Она подняла брови:

– А может, дороже?

– Дороже? И сколько же?

– Твоя жизнь, сынок. Не будь меня, ты, возможно, сидел бы уже в цепях в городской тюрьме.

Т’лин поперхнулся.

– Почему, ты думаешь, стражники еще не гонятся за тобой? – с сожалением в голосе спросила сестра. – Или ты считаешь, что они так уж глупы? А жрецы нашей Владычицы?

– Что ты сделала? – спросил Т’лин уже заметно тише.

– Я сказала им, что видела черного дракона с двумя всадниками, дракона, перелезающего через стену в направлении Нимпасского перевала. Верховой дозор немедленно отправился вдогонку за ними, а остальные вернулись…

– Ты солгала?

– Как можно! – возмутилась сестра Ан, безуспешно пытаясь посмотреть на него сверху вниз. – Мне было даровано видение во сне. Очень отчетливое.

Т’лин Драконоторговец застонал и закрыл лицо руками. Элиэль прикусила губу, чтобы не хихикнуть. Последовала пауза.

– Удивительно ведь, что стражники не погнались за нами, господин, – нерешительно произнес Гим.

– Ничего удивительного! – фыркнула монахиня. – Я поклялась им, что видела то, что рассказала. Сестры моего ордена славятся как безупречные свидетельницы. Суды принимают показания дочерей Ирепит с большим доверием, чем свидетельства самих магистратов. Так что ты обязан мне жизнью, Драконоторговец. А если и не жизнью, то уж имуществом точно. Они давно бы уже все конфисковали. Я расплатилась за поездку сполна.

36

Похоже, Крейтон обладал неисчерпаемой способностью удивлять. Сначала он вызвал из языческих легенд древних лесных богов, теперь эти цыгане… Кто такие цыгане? Воры, попрошайки, шарлатаны – одним словом, не те люди, с которыми полагается водить знакомство уважающему себя джентльмену. И Крейтон не впервые приехал сюда, поскольку его явно узнали. К ним приближался человек. Нельзя сказать, чтобы он радушно улыбался, но, с другой стороны, он и не хмурился.

– Забирай чемодан, – сказал Крейтон, – и подожди здесь. – Он спрыгнул с двуколки.

Эдвард последовал за ним, захватив чемодан. Так и не сказав ни слова, цыган взял пони под уздцы. Он был опрятно одет, хотя платье его отличалось большим количеством отглаженных складок и вышивки, чем у любого обыкновенного англичанина. Слишком пестрый жилет, слишком широкополая шляпа, слишком яркий платок на шее… Он ответил на улыбку Эдварда угрюмым взглядом и отвел пони. Только теперь Эдвард обратил внимание на то, что двуколка тоже смотрелась необычно ярко: начищенные медные детали, яркие краски. Примерно так же выглядели три или четыре фургона. Остальные были попроще.

Крейтон уже разговаривал со старой цыганкой, сидевшей у костра. На ней красовалось столько пестрых одежд, что она напоминала большую охапку радуг. Она произнесла что-то, кивнула и посмотрела на Эдварда. Он постарался выдержать этот пронзительный взгляд настоящих цыганских глаз.

Махнув ему, чтобы он шел следом, Крейтон направился к самому яркому из фургонов. Эдвард догнал его.

– Не думаю, чтобы полиция добралась до тебя здесь, старина, – сказал Крейтон, неодобрительно созерцая пеструю расцветку фургона, – но вот за блох не ручаюсь. – С этими словами он полез по лесенке внутрь. Эдвард забрался следом. Крейтон уже успел снять шляпу и пиджак.

Внутри стояли стол, стулья, плита, полки и множество разнокалиберных ящиков, поэтому здесь едва оставалось место для двоих. Пахло очень непривычно, и везде царили яркие цвета: красный, зеленый, голубой – на стенах, мебели, занавесках, кушетках. Потолок явно проектировался с расчетом на людей ниже шести футов роста. В дальнем конце фургона располагались две кушетки, одна над другой. Судя по обилию одежды самых разных размеров, здесь проживала большая семья. На нижней кровати лежали две подушки – по одной с каждой стороны. А посередине – совершенно новый и чистый чемодан свиной кожи. Эдвард решил, что его украли, но Крейтон, разоблачившись до нижней рубахи, уложил туда жилет и сорочку.

– Закрой дверь, парень! Они разрешили нам пользоваться всем, что мы тут найдем. Вряд ли здесь много одежды твоего размера, но ты поищи.

Эдвард начал раздеваться.

– Сэр, вы говорили, что мой отец убивал время в Африке. Мой дядя – его брат – Роланд обвинил отца в служении Сатане, поскольку…

– Терминология зависит от того, на чьей ты стороне. Кто для одного – Бог, тот для другого – дьявол. Насчет твоего отца я объясню позже. – Крейтон порылся в груде одежды.

– А как же все это сочетается с христианством?

– Да как угодно. Добрый король Георг и его славный кузен кайзер молятся одному и тому же богу, не так ли? – Крейтон извлек из кучи пару вельветовых брюк и хмуро разглядывал их. – Британия и Германия молятся одному богу. То же можно сказать и о французах, и о русских, и об австрийцах. Все они молят Бога даровать победу праведным, то есть им. Вот, эти вроде бы длиннее остальных. – Он протянул брюки Эдварду. Потом выбрал розовую с голубым рубаху и сморщил нос.

– Что-то не так, сэр? – поинтересовался Эдвард, обнаружив, что брюки едва доходят ему до колен.

– Хррмф! Просто сомневаюсь, чистая ли?

– Не думаю, чтобы об этом стоило беспокоиться. Это их проблемы. Должно быть, вы неплохо им платите? Или это делает Штаб-Квартира?

Крейтон бросил на него взгляд из тех, какими разгибают подковы.

– На что это ты намекаешь?

– Ну… все, что хоть раз надевал джорджо, становится мокади и подлежит сожжению сразу же, как мы уедем отсюда.

– Что?

– Мокади – то есть ритуально оскверненным. Если честно, я подозреваю, что они сожгут весь фургон.

– Сожгут… – Пронзительный взгляд из-под кустистых бровей напомнил Эдварду то время, когда он был одним из самых отъявленных сорванцов. – Откуда, черт возьми, ты знаком с цыганскими законами?

– Они часто разбивали табор в Тинкерс-Вуд, сэр, недалеко от нашей школы, – тихо сказал Эдвард. – Семья Флетчер. – Он потянулся за расшитой всеми цветами радуги рубахой.

– За ее пределами, надеюсь?

– Гм… да, сэр.

– Они мошенники и конокрады!

– О, разумеется! – На самом деле это были интереснейшие люди. Даже будучи примерным учеником, Эдвард сбегал по ночам к ним в гости. – Они крадут и лгут. Они обведут вокруг пальца любого джорджо, который сунется к ним. Просто такие уж они люди. Но разве не правда и то, сэр, что много столетий они славятся как лучшие шпионы в Европе?

Невольная улыбка чуть тронула уголки губ Крейтона:

– Боюсь, что так.

– Настоящие роми, наверное, самые разборчивые люди в мире. – Ситуация откровенно забавляла Эдварда. – По сравнению с ними даже брамины высшей касты кажутся жалкими плебеями.

– Хррмф! Если они такие привередливые, то их блохи тоже должны быть до невозможности пукка?

– Не думаю, сэр.

Крейтон одобрительно усмехнулся, продолжая одеваться. Уж не испытывает ли он Эдварда?..

– А сейчас ты не чувствуешь ничего призрачного?

– Нет, сэр. А что?

– Насколько я понимаю, это тоже узел.

– Правда?

– Ну, если честно, я уверен не более твоего. В Соседстве я всегда распознаю виртуальность, но здесь все сложнее. Роми всегда разбивают табор в узлах – причина, думаю, ясна. Кстати, вожака зовут Босуэлл, но подлинная власть у его матери. Эта рубашка тебе чертовски идет. Старая миссис Босуэлл – човихани, ведьма, причем неплохая. Отнесись к ней с уважением.

– Ради Бога, сэр! Согласен, сегодня утром я видел настоящее чудо. Я встретился с самим Пэком, Древним. Я знаю, что не поверил бы в это еще вчера, и запомню это на всю жизнь… но простите! Вы предлагаете мне поверить в цыганских ведьм?

Крейтон бросил на него еще один уничтожающий взгляд.

– Цезарь, Александр, Наполеон, Бисмарк, Чингисхан… ты изучал кого-нибудь из этих людей в своей замечательной школе, Экзетер?

– Некоторых.

– Все они обладали избытком того, что называют харизмой. Ты понимаешь, о чем я?

– Э-э… лидерство?

– Больше, гораздо больше. Это способность поглощать восхищение идущих за тобой и направлять его. Харизматический лидер может заставить людей поверить в то, что он им говорит, умереть за его улыбку, последовать за ним, куда бы он ни пошел. Чем больше он от них требует, тем больше они готовы отдать. Он растет на их верности, и они от этого становятся еще вернее. Генералы, политики, пророки… иногда даже актеры обладают харизмой.

Крейтон замешкался, возясь с пуговицами, и вздохнул.

– Мне довелось как-то видеть Ирвина в роли Гамлета! Фантастика! Половина зала рыдала, и я говорю не только о дамах. Ты, должно быть, знаешь об исцелении верой? Так вот, в отдельных случаях харизматический лидер может буквально творить чудеса. И човихани обладает харизмой. Ты сам увидишь.

Голод и нехватка сна лишили Эдварда обычной выдержки. Возражения рвались из него, прежде чем он успевал удерживать их.

– Право же, сэр! Одно дело харизма, совсем другое – волшебство!

– Действительно? Порой трудно сказать, где кончается харизма и где начинается магия. Так ты собирался записаться в армию, да?

– Конечно! – выпалил выведенный из себя Эдвард. Его страна воюет – как еще он может поступить? Позволить этим грубым пруссакам овладеть Европой? Если они победят, то возьмутся и за Британскую Империю. Их надо остановить сейчас, пока не поздно.

Крейтон вздохнул и принялся рыться в куче носков.

– Ну, наверное, в твоем возрасте я и сам думал бы так же. Ты слышал, что Германия вторглась в Бельгию? Англичане и французы пытаются сдержать их, и на равнинах Фландрии вот-вот воцарится сущий ад. То, что обещают оракулы, приводит в ужас. Несколько последних дней омрачат все наступившее столетие. Но ты, наверное, считаешь себя бессмертным – а как же иначе в твои годы?

– Но это мой долг!

Полковник резко распрямился и нахмурился:

– Я считаю, у тебя есть долг и поважнее, хотя ты еще ничего не знаешь о нем. Думаю, что свой долг по отношению к твоему отцу я исполнил. Я спас его единственного сына от виселицы за преступление, которого тот не совершал. Но я заключу с тобою сделку. Мы спасли тебя от смерти. Мы спасли тебя и от обвинения в убийстве. Мы исцелили твою ногу. Мне кажется, ты нам кое-что после этого должен, не так ли?

На такой вопрос мог быть только один ответ.

– Я очень многим обязан вам, сэр, чертовски многим.

– Черта с два обязан! Я требую вернуть долг, Экзетер. Плати сейчас.

– Как платить? – спросил совершенно ошеломленный Эдвард.

– Словом. Я хочу – черт, я требую! – чтобы ты отдался под мое начало. Ты должен повиноваться, не задавая вопросов!

– Как долго?

– Сутки. До завтрашней зари.

– И это все? А потом мы разойдемся?

– Это все.

– Но вы просите незаполненный чек!

– Сколько было на твоем счету сегодня ночью?

Нет, этот Крейтон и сам не лишен харизмы. Эдвард не мог выдержать его взгляд из-под кустистых бровей.

– Ломаный грош! Ладно, сэр, я согласен.

– Отлично. Слово чести?

Боже! Чего ожидает этот ублюдок? Эдвард смерил его ледяным взглядом:

– Прошу прощения?

– Отлично, – спокойно повторил Крейтон. – Приводи себя в порядок и вылезай. Как мне кажется, нас ждет рагу из кролика на завтрак. Если повезет, то и фазан. – Он бесцеремонно шагнул мимо Эдварда к двери.

– Сэр? Что вы имели в…

– Никаких вопросов! – рявкнул Крейтон и исчез за дверью.

На завтрак и впрямь было рагу, вполне вероятно даже, что из кролика. Во всяком случае, кроме вероятного кролика оно содержало много всего другого, и голодному человеку оно казалось весьма и весьма вкусным. Эдвард старался только не думать про ежей и настолько преуспел в этом, что очистил свою тарелку в рекордно короткое время.

Он сидел в кругу цыган, преимущественно мужчин. Женщины хлопотали вокруг них, подавая тарелки. Женские наряды были ярче и красочнее мужских. Хотя и мужчины казались одетыми скорее для танцев, чем для сельского труда. Табор оказался довольно многочисленным: десятка два взрослых и примерно столько же детишек, таращивших на гостей черные глазенки из-за спин родителей. Лагерь представлял собой хаотическое нагромождение фургонов, шатров и плетеных кресел в различной стадии изготовления. Штабеля медных кастрюль и кучи бельевых прищепок обозначали другие ремесла. С десяток лошадей паслись неподалеку. Лежавшие под фургонами собаки тоже, судя по всему, являлись частью табора.

Крейтон сидел по другую сторону костра от Эдварда, поглощенный беседой со старой човихани. Эдвард не слышал почти ничего из их разговора, но по выражению лиц догадывался, что между ними идет оживленный торг. Те немногие слова, что донеслись до него, были на ромени. Интересно, невольно подумал он, что бы сказали его наставники из Фэллоу, доведись им увидеть его в нынешнем пестром одеянии? Руки и ноги торчали из рукавов и штанин дюймов на шесть. Он был бос, поскольку не нашел обуви подходящего размера. Единственной частью наряда, в которую он влезал без труда, оказалась шляпа, то и дело сползавшая ему на глаза.

К его тарелке протянулась тонкая рука.

– Еще? – спросил нежный голос.

– Да, пожалуйста! Очень вкусно.

Он оглянулся посмотреть, как она наполняет его тарелку из общего котла. Ее платье напомнило ему испанских танцовщиц. Да и вообще вся она – с разноцветным платком на голове, с блестящими на солнце золотыми серьгами в ушах – казалась хорошенькой. Ее коленки… Повинуясь какому-то древнему инстинкту, он повернулся к костру – как раз вовремя, чтобы заметить по меньшей мере полдюжины подозрительных взглядов со стороны молодых мужчин. Боже! Уж не думают ли они… Ну что ж, не так уж они и ошибаются. Не то чтобы он замыслил что-то недостойное, но он позволил себе восхищение, чего джорджо делать не положено. Тем не менее он улыбнулся ей, принимая тарелку обратно. Она застенчиво улыбнулась в ответ.

Завтракая вот так, у костра кочевого табора, он невольно ощущал себя жалким бродягой. Но цыгане – гордый народ, и скорее всего он казался им не более уместным здесь, чем нагой готтентот на Оксфордской кафедре. Хороший урок. Отец, возможно, смог бы лучше облечь это в слова.

Вторую порцию он ел уже не торопясь, борясь с подступающим сном. Этой ночью ему так и не удалось соснуть. Столько вещей требовалось переварить! Может ли он, например, доверять Крейтону – при всем том, что тот сделал для него? Очень уж он какой-то скрытный… Он утверждал, что гостил у отца в Ньягате, и он знает про Зачарованные места. Он явно избегал признания, откуда же он сам, если не считать невразумительных отговорок насчет какого-то места под названием «Соседство». Он противопоставлял это место тому, что называл «здесь», не объясняя, имеет ли он при этом в виду Англию или всю Европу. И Служба, о которой он говорил, – какому правительству она служит? Какому-нибудь полунезависимому индийскому вельможе? Оттоманской Империи? Китаю? В Китае ведь смута, не так ли?

Впрочем, смутное время сейчас везде. Тем не менее Крейтон не раз подчеркивал, что разразившаяся война идет вразрез с целями, которые ставит перед собой эта его драгоценная Служба. И что это за Палата? Он утверждал, что она в некотором роде сверхъестественна. Если так, то и его Служба, должно быть, тоже.

И где тогда на земном шаре расположено это его Соседство?

Так и не найдя ответа ни на один вопрос, Эдвард вернул тарелку обладательнице коленок и вытер рот тыльной стороной кисти. Хотелось умыться и побриться, но первым делом – спать.

Крейтон окликнул его и махнул рукой, подзывая.

Он обошел костер, старательно избегая наступать на острые предметы. Крейтон любезничал со старухой. Возможно, она и на самом деле пури дай – женщина-старейшина, но Эдвард достаточно разбирался вцыганских обычаях и знал, что вожаки обязательно мужского пола. Тем более мужчина рядом с ней сидел на деревянном стуле, в то время как все остальные – просто на земле. Это подчеркивало его важную роль. Эдвард направился к нему.

Босуэллу шел скорее всего шестой десяток. Он был плотным человеком с патриархальными седыми усами. Типичный процветающий торговец лошадьми.

Эдвард почтительно сорвал шляпу.

– Латчо дивес, – произнес он кланяясь.

Усы мужчины дернулись в усмешке.

– Латчо дивес! Ты говоришь на ромени?

– Ненамного больше этого, сэр.

Ну что ж, одно очко в пользу Эдварда. Босуэлл что-то быстро произнес на ромени – возможно, он просто обращался к матери, но скорее проверял, поймет ли это Эдвард. Эдвард не понял.

Поклонившись еще раз, Эдвард уселся перед женщиной, рядом с Крейтоном. Таких глаз, как у нее, он никогда раньше не видел. Ее взгляд, казалось, пронизывал его насквозь и в придачу рассматривал со спины. Никаких других особых черт он в ней не нашел, если не считать того, что она была, разумеется, очень стара. Только эти пронзительные цыганские глаза.

– Дай мне руку, – сказала она. – Не эту, левую.

Эдвард протянул руку ладонью вверх. Она взяла ее скрюченными пальцами и поднесла вплотную к лицу разглядеть. Он вопросительно посмотрел на Крейтона – тот нахмурился в ответ. Потом старуха вздохнула и сложила его пальцы в кулак. Сейчас начнется, подумал он: дальняя дорога, ты потерял друга, твоя любимая будет тебе верна, как бы ты ни сомневался, и так далее. То-то он разочарует ее, когда она попросит посеребрить ей ручку…

Она снова смотрит на него, чтоб ее!

– Тебя незаслуженно обвинили в страшном преступлении. – Ее голос удивил его. Такому голосу место на лондонских задворках. Почти кокни.

– Это правда. – Он отвел взгляд и страдальчески покосился на Крейтона.

– Я не говорил миссис Босуэлл ничего про тебя, Экзетер.

Нет, правда? Эдвард готов был поспорить на пять фунтов – если бы, конечно, они у него были, – что Крейтон рассказал этой старой карге гораздо больше, чем знал он сам.

– Тебе предстоит дальняя дорога.

Ну, Бельгия, конечно, не так уж близко отсюда.

– Тебе предстоит выбор, нелегкий выбор.

Это может означать что угодно: пирог или сосиски на обед, например.

– Вы не могли бы немного конкретнее, мэм?

Крейтон и Босуэлл внимательно следили за их разговором, да и все другие в пределах слышимости – тоже.

Миссис Босуэлл сердито поморщилась, как бы обиженная его скептицизмом. А может, ее мучила боль.

– Тебе предстоит выбирать между честью и дружбой, – хрипло произнесла она. – Тебе придется бросить друга, которому ты обязан жизнью, или предать все, что для тебя свято.

Эдвард зажмурился. Даже слишком конкретно!

– Если ты сделаешь верный выбор, ты останешься жив, но тогда тебе предстоит выбирать между честью и долгом.

– Прошу прощения, мэм. Но как могут честь и долг спорить друг с другом?

Она с внезапным раздражением отвернулась, и он решил было, что она не ответит. Но старуха продолжала:

– Только через бесчестье обретешь ты честь.

Ничего себе, подумал Эдвард. Она озадачила его сильнее, чем он ожидал.

– Честь или дружба, потом честь или долг… А что, третьего не дано?

Она долго не отвечала. Потом прошептала:

– Честь или твоя жизнь.

Так и не глядя на него, она взмахом руки отослала его прочь.

Скоро цыганский караван уже тянулся по дорогам Англии, направляясь неизвестно куда. Выбив из своей жертвы клятву повиновения, Крейтон отказался отвечать на дальнейшие расспросы. Он даже не слушал их. Время соснуть, заявил он.

– Как у тебя с танцами? – неожиданно спросил он, готовясь ко сну.

Эдвард признал, что на медленный вальс его способностей хватит.

– А как зубы? Пломбы есть?

– Две.

– Жаль. – Крейтон вытянулся на нижней кушетке.

– Это что, необходимые требования к новобранцу, завербованному в Службу? – Стукнувшись лбом, Эдвард забрался на верхнюю полку. Даже при открытых окнах в фургоне было ужасно жарко.

– Примерно так, – донесся снизу хитрый голос. – Не помешает еще способность к языкам. На скольких ты говоришь?

– Обычный школьный набор: французский, латынь, греческий. Довольно пристойно немецкий.

– У тебя медаль по немецкому. А как африканские языки?

– Банту.

– Какой банту?

– Эмбу, конечно, и еще кикуйю. Немного меру и суахили. – Это звучало как бахвальство, поэтому он пояснил: – Тут главное освоить один или два. Остальные идут легче. Всякий, кто знает французский и латынь, без труда будет читать по-итальянски или по-испански.

Крейтон усмехнулся чему-то.

– Способности к языкам не мешают, но ты все равно слишком молод. Если бы не «Филобийский Завет», я бы выкинул тебя. Мне нужны люди лет пятидесяти – шестидесяти. Женщины даже лучше. Пока не нашел никого.

Через пять минут он уже храпел.

37

Драконы ужасно не любят воду, но когда Драконоторговец направил Звездного Луча вброд через Наршуотер, остальные потянулись за ним. Он пересадил сестру Ан на четвертого дракона, самку по кличке Пламя. Правда, сначала он заставил ее надежно упрятать меч в мешок. Вокруг этого разгорелся еще один спор. Но сестра сдалась, когда Т’лин пообещал, что она сможет в любую минуту дотянуться до эфеса.

– А что здесь за перевал? – спросила Элиэль, когда их караван двинулся на север, через травянистые склоны Наршслоупа.

– Какой еще перевал? – буркнул Т’лин в ответ. Он все еще злился. – Драконам не нужны перевалы. Твои горные ремни в порядке?

Она кивнула. По правде говоря, пояс отчаянно жал, но, помня, как Звездный Луч спускался по стене храма, она сильно подозревала, что он ей пригодится.

Солнце стояло уже высоко, становилось жарко. Вскоре они ехали по ущелью. Его склоны защищали их от ветра, и она согрелась – редкое состояние в Наршвейле. Хорошо бы еще поспать несколько часов. Она не без сожаления вспоминала слова Гима насчет булочника в Морби, но беглецам необходимо было спешить. Стражники наверняка скоро обнаружат обман сестры Ан.

Драконы растянулись цепочкой, так что поговорить ей было не с кем. Седло начинало тереть. В это же время вчера она ощипывала кур. Она мысленно скорчила рожу. «Ощипывай своих ублюдков сама, мать Илла!» А позавчера вещал оракул, а за день до того она разоблачила Дольма… В коленодень она была обыкновенной маленькой актрисой, ожидавшей поездки на мамонте. Какой простой казалась тогда жизнь!

Еще полчаса беглецы двигались по ущелью, дно которого постепенно повышалось, петляя между горными ручейками и водопадами. В конце концов ущелье отвернуло в сторону от намеченного Т’лином пути, и он направил Звездного Луча на склон. На вершине он приказал всем остановиться, чтобы драконы перевели дух. Элиэль поразилась тому, как высоко они забрались – отсюда был виден весь Наршленд, окруженный снежными вершинами Наршволла. Выше их парили только облака. Даже летом Наршленд казался скорее бурым, чем зеленым, – суровая земля, пригодная разве что для скотоводства. Там и здесь чернели шрамы шахт. Гим смотрел на все это разинув рот.

– Никогда не видел? – спросила Элиэль.

Он покачал головой в тюрбане:

– Я ведь не то что ты. Я нигде еще не был! Нет, там-то я везде побывал. – Он махнул рукой в сторону долины. – Мы выбирались на пикники – мама, отец, я и сестры. Вон туда, к Громовым водопадам. Или туда, на Фиалковый луг. Знаешь, в хорошей обуви можно за день дойти пешком до края долины и обратно. А из конца в конец – за два дня. Отец ходил так раз.

Элиэль не особо любила пешие прогулки, но сильный мужчина… почему бы и нет?

– Есть долины меньше этой, – утешила она его. – А есть и больше. В Джоалвейле есть места, откуда вообще не видно гор!

Это произвело на Гима некоторое впечатление.

– А Суссленд тоже больше, правда?

– Он шире, – сказала она. – Ниже и теплее.

– Расскажи мне о Празднествах, – попросил Гим. Упоминание о Празднествах напомнило Элиэль о том, что ей предстоит еще исполнить пророчества.

Сестра Ан сидела на Пламени так прямо, как могла, вцепившись одной рукой в рукоять своего драгоценного меча. Ее изможденное лицо казалось удивительно спокойным и даже безмятежным. Элиэль хотела о многом спросить сестру, но ее опередил Т’лин Драконоторговец.

– Вряд ли, сестра, твои пророчества говорят о том, как нам лучше перебраться через это? – Он небрежно махнул рукой на иззубренные скалы и глыбы льда, заполнившие всю северную часть небосклона – массы серого и белого с редкими вкраплениями зеленых пятен.

– Нет.

– Или о том, попробует ли Оис воспрепятствовать нам в пути?

– Она может, – фыркнула монахиня. – Вообще-то ее интересуем только мы с Элиэль, но и вы с мальчиком можете погибнуть. Как знать?

– Святой Тион защитит нас, – убежденно заявил Гим. – Мы же совершаем паломничество на его Празднества.

– Правда? – Ан, похоже, в первый раз выказала к нему некоторый интерес. – И ты собирался играть для бога на своей лире?

– Я буду участвовать, если Драконоторговец позволит.

Т’лин снова фыркнул:

– Надеешься выиграть розу, да?

– О нет! – Гим, зардевшись, уставился на свои башмаки. – Для меня будет честью даже участвовать.

Рыжая борода раздвинулась в широкой улыбке:

– Ты можешь выиграть золотую.

Эта мысль пришла Элиэль в голову за мгновение до того, как ее произнес Т’лин. Гим отвернулся и ничего не сказал.

Драконоторговец пожал плечами, как бы не одобряя его причуды.

– Ладно, не бери в голову. Попробуем вон тот просвет. Не хуже других. А какая разница, где тебя сожрут снежные тигры.

Элиэль увидела шанс.

– Сестра, не скажешь ли ты мне, что должно случиться в Суссленде?

Старуха нахмурилась, потом кивнула:

– Разумеется! Собственно, мне положено дать тебе кое-какие наставления. И поскорее, ибо «Завет» умалчивает о точном дне, когда состоится чудо.

– Наставления?

– Да. После прибытия нам может быть уже не до того, ясно? Если только у тебя уже нет опыта, конечно.

– Какого опыта?

В это мгновение Т’лин крикнул: «Зомф!» – и Элиэль отбросило на вьючную пластину. С огромной скоростью драконы устремились вперед. Если сестра Ан и ответила что-то, ее слова унес ветер.

Хребет, как и ущелье, постепенно сворачивал в сторону, и Т’лин повел свой маленький отряд напрямик, не разбирая дороги. В горах драконы чувствовали себя в родной стихии. Ревя от возбуждения, они наперегонки взбирались по склонам холмов и съезжали вниз, поднимая фонтаны мелких камешков. Теперь Элиэль понимала, почему они держатся так далеко друг от друга. Еще до нее начало доходить, что их переход может занять гораздо меньше времени, чем требуется неспешным мамонтам на долгий подъем и не менее долгий спуск с Рилипасса. Воздух делался холоднее. Трава здесь росла реже, и из-под нее то и дело проглядывала каменистая земля.

Возглавлял караван Звездный Луч, но ему приходилось нести тяжелого Т’лина. Гром со своей легкой ношей начал догонять его, пытаясь выйти вперед, и состязание между драконами приняло нешуточный оборот. Как и говорил Т’лин, старый серый самец обладал задором, к тому же он умел выбирать легкий путь. Две самки – Пламя и Красотка – отказались играть в такие дурацкие игры и очень скоро остались позади.

В конце концов они отстали настолько, что Т’лин скомандовал остановиться. Элиэль подъехала поближе. Звездный Луч и Гром устало порыгивали друг на друга, выдыхая клубы белого пара. Драконоторговец улыбался.

– Знаешь ли ты, что это такое, о Алмаз Гор? – Он махнул рукой в сторону грязно-белой стены, перегораживающей ущелье от края до края. Из-под нее, пенясь, вытекал поток зеленой воды.

– На вид самый обыкновенный снег, но я уверена, ты бы не спрашивал, если бы ответ был так прост.

Он кивнул, откупоривая флягу.

– Здесь сошла лавина. Давно.

Элиэль беспокойно огляделась по сторонам. Скалы по обе стороны ущелья венчали снежные шапки, а еще выше блестел на солнце лед.

– Ты хочешь сказать, здесь опасно?

Он сделал большой глоток, вытер рот и кивнул:

– Если Оис того пожелает. Слушай!

Она прислушалась. Ничего, только пыхтение драконов, журчание воды и… дальние раскаты грома?

– Еще одна сходит! – объяснил Т’лин с улыбкой, показавшейся ей зловещей.

– Нам надо ехать по самому верху, – предложила она. – Тогда на нас ничего не свалится.

– Лавина может застать нас, когда мы будем подниматься. Или когда мы уже поднимемся. Молись лучше богине. – Т’лин вздохнул, глядя в сторону, откуда они приехали. – Что говорят священные писания о распрях между богами?

– Оставим Писания жрецам. Я могу сказать, что случается в трагедиях.

– Ну и что случается в трагедиях, о Ипостась Эмбер’л?

– Они обычно спрашивают совета у Прародителя.

– А что потом, разумница? – Его зеленые глаза смотрели на Элиэль со странным выражением, которого она никак не могла понять.

– Он отсылает их прочь. Это в первом действии. А в третьем оглашает свое решение. После этого мы все выходим, кланяемся и еще раз пускаем тарелку по кругу.

Драконоторговец отвернулся убрать флягу обратно в мешок.

– Ты думаешь, именно это и происходит? – спросила она. – Думаешь, она обратилась к Висеку?

Он пожал плечами и улыбнулся:

– Откуда мне знать? Я всего-навсего простой торговец драконами. Это ты у нас кладезь искусств, ипостась Астины. Если уж ты не знаешь, что тогда спрашивать с простого смертного?

Элиэль постаралась припомнить все известные ей трагедии.

– Пророчества – один из атрибутов Висека. Как бог судьбы он не позволит другим препятствовать их исполнению!

– Воистину это звучит очень утешительно. Узнала ли ты, что эти пророчества обещают тебе?

– Нет. Сестра Ан собиралась сказать мне на последней стоянке, а ты перебил. – И, похоже, нарочно.

– Там говорится, что во время семисотых Празднеств Тиона – а они начинаются как раз сегодня – будет рожден Освободитель. – Т’лин приподнял медную бровь, как бы спрашивая, что думает Элиэль об этом.

– Кто такой Освободитель?

– Его имя не названо. Он сын Камерона Кисстера.

– Но кто он, и что значит Кисстер?

Драконоторговец снова пожал мощными плечами:

– Откуда мне знать такие вещи! Может, это у него просто имя такое: Камеронкисстер?

Элиэль вглядывалась в его лицо в поисках намека на то, что все это глупая, очень глупая игра. От Т’лина можно было бы ожидать всего. Правда, сестра Ан не производила впечатление человека, склонного пошутить, а уж Жнецов и вовсе стоило воспринимать только всерьез.

– Кого или что освобождает этот Освободитель?

– А от чего? Или от кого? Тут недостает ясности. Если верить «Завету», он очень, очень важен, но все это предлагается принять на веру, не объясняя, почему. За исключением одного странного намека.

– Какого еще намека?

– Там сказано, что он принесет смерть Смерти.

– Мне кажется, это не такой уж пустяк.

– Возможно, это означает что-то совсем другое. Что там говорится наверняка – так это что он будет рожден в один из следующих нескольких дней, в Суссвейле.

Т’лин еще не знал этого на кухне у Эмбилины Скульптор или по крайней мере не признавался в том, что знает это. Он потешается над ней! Это ее здорово раздражало.

– А что там сказано про меня? – упрямо спросила она.

– А! Вот и остальные!

– Ты меня нарочно выводишь из себя! – возмутилась она самым неодобрительным тоном Амбрии.

Он потеребил рыжую бороду.

– Мне кажется, стоит исходить из того, что у тебя нет нужного опыта. Так что постарайся при первой же возможности поучиться у старой жабы.

– Поучиться чему? – спросила Элиэль сквозь зубы.

– Принимать младенцев.

– Что?

– Вот именно, о Возлюбленная Богов. «Нагим и плачущим придет он в мир, и Элиэль омоет его. Она выходит его, оденет и утешит». Вот что там говорится о тебе. – Т’лин затрясся от смеха. Звездный Луч повернул голову и удивленно посмотрел на него. – Я не думаю, чтобы в это «выходить» входило «вскормить», если я только не пропустил еще каких-то предсказанных чудес.

Персона Исторической Значимости?

– И это все? Ничего больше? Я тебе не верю! С чего бы это мне угрожал Жнец, а богиня обрекла на пожизненное заточение, если все, что от меня требуется, – это помочь какой-то женщине родить ребенка? Пусть этот Камеронкисстер наймет повитуху!

– Но очень важного ребенка! Даже я при рождении был слабым и беспомощным. Красивым, конечно, с моей-то бородой. Все, кто присутствовал при сем событии, сходились на том, что никогда не…

– Значит, вот куда ты ходил сегодня ночью! Вот почему тебя не было в лагере, когда пришли мы с Гимом. Ты ходил к кому-то, у кого есть экземпляр «Завета»? – Элиэль увидела, как в глазах Драконоторговца вспыхнуло подозрение. – К кому-то из знакомых скотоводов, да? За городом? – поспешно добавила она.

– Весьма мудрое заключение, о Богиня Любопытства.

– Там правда больше нет ничего про меня, или ты просто не успел прочитать?

Два остальных дракона, пыхтя, догоняли их.

– Ладно! – ухмыльнулся Т’лин. – Я не успел прочесть всего, даже половины. Там такая путаница… Может, там и еще есть про тебя – не знаю. – Он повернул Звездного Луча к остальным.

Ну что ж, решила она, это уже лучше.

Принимать детей? Ну и ну!

Позднее они увидели вдалеке сходящую лавину: облачко белого дыма на склоне. А спустя некоторое время услышали гром. Далеко от них. Всего только предупреждение, подумала Элиэль. Значит, Владычица все еще гневается. Она сделала знак Тиона, и Гим, возможно, тоже. Сестра Ан сложила руки в молитве Астине. Т’лин сделал жест, которого Элиэль не разглядела.

Спуск с хребта оказался почти отвесным, по чистому льду. Никто, кроме дракона, не смог бы одолеть его, разве что птицы. Поверхность ледника представляла собой иззубренный кошмар, ослепительно яркий и вылизанный свирепыми ветрами. Он размещался в седловине между двумя остроконечными вершинами. Впереди горы были уже ниже.

Вскоре спуск сделался положе, потом еще положе – Гром оттолкнулся и заскользил на брюхе, подруливая лапами. Элиэль беспомощно визжала: «Заппан!» Предостерегающие крики Т’лина быстро остались позади. Она слишком боялась, даже для того, чтобы зажмуриться. Холодный ветер бил в лицо, обжигая острыми льдинками. Они неслись быстрее и быстрее, и сердце ее замирало при мысли о том, что они могут провалиться в расселину.

Они не провалились. Старый опытный дракон знал, что делает. Он остановился на ровном снежном поле у подножия склона, довольно рыгнул и покрутил своей длинной шеей в попытке увидеть остальных, спускающихся по проложенному им следу.

– Когда мы попадем в Суссленд, ящерица, – мрачно пообещала Элиэль, – я сниму эти чертовы лосины и отхлещу тебя ими по морде.

Спуск обычно занимал меньше времени, чем подъем, но Элиэль – опытная путешественница – знала, что этот спуск будет долгим, ведь Суссленд лежал гораздо ниже Наршленда. Все же снега скоро кончились. А то, что издали казалось снегом, при ближайшем рассмотрении обернулось верхом облаков. Со всех сторон их окутал туман, превративший солнце в блеклый серебряный диск, а весь мир – в круг скал размером не больше амфитеатра в Суссе. Драконы продолжали спуск. Воздух делался все теплее и влажнее. Драконы умеют выбирать путь полегче, но несколько раз Гром спускался по почти отвесной поверхности. Один раз он повернулся и спускался хвостом вперед, как делал это Звездный Луч на храме.

Показалась трава, потом кусты, серебряные от росы. Еще не наступил полдень, когда из тумана выплыли первые чахлые деревца, и Т’лин скомандовал Звездному Лучу остановиться. Подошли остальные драконы, сверкая влажной чешуей и выдыхая облака пара.

– Неплохое место для того, чтобы перекусить, – сказал Т’лин. – Гуртовщик, сними поклажу, и пусть себе пасутся. Еда в этом мешке. Восок!

Т’лин был в настроении. Он помог сестре Ан спешиться. Она слишком закоченела, чтобы сделать это самостоятельно, хотя не обронила и слова жалобы. Он достал ее меч и повесил ей на пояс и проводил ее к маленькому ручью.

Пока мужчины были заняты, Элиэль отошла за скалу сделать кое-какие изменения в туалете. Она разгорячилась от езды, да и сусское тепло уже ощущалось. Девочка сняла шерстяную кофту и рубаху, оставив верхнюю куртку. После этого она пошла посмотреть, что разгружает Гим.

Солнце показалось неожиданно, как первый петушиный крик на рассвете. Из белого небо стало ярко-голубым – словно боги отдернули занавеску. Туман рассеялся, перед ними прекрасной картиной в раме из двух крутых утесов раскинулся Суссленд. Забыв про ломоть хлеба в руке, Гим с раскрытым ртом смотрел на эту картину.

– Вот он, – радостно сказала Элиэль. – Зеленый, правда? Сам Сусс вон там. Вряд ли ты разглядишь отсюда город, но вон та яркая точка – это сверкающая на солнце крыша храма. Золотая, сам понимаешь. Вон там, на полпути к нему – Руатвиль, хотя он почти весь разрушен. Я знаю, я там бывала. Таргианцы до сих пор называют долину Руатлендом, ты что, не знал этого? Вон та река – это Суссуотер, и течет она на запад, а не на восток. Перебраться через нее можно только в двух местах. Филоби вон там. – Она ткнула пальцем вправо, хотя подозревала, что сам Филоби скрыт горой.

Гим кивнул и пришел в себя – к ним подошел Т’лин. Элиэль повернулась к Драконоторговцу.

– Мы спустимся прямо к Тогвалби, Драконоторговец?

– Попробуем, если найдем дорогу через лес. – Он опустился на траву и, достав нож, потянулся к хлебу, Элиэль тоже села.

– Ты не хочешь поблагодарить богов?

Т’лин бросил на нее пронизывающий взгляд:

– Нет. Я это заслужил. Ты можешь благодарить богов, а можешь – меня. Как хочешь.

Это удивило даже Элиэль, а уж Гим и вовсе казался шокированным. Сестра Ан тоже подковыляла к ним, опираясь на клюку и так и не отпуская эфес своего меча.

– Что находится в Тогвалби? – спросил Гим. Он не начинал есть в ожидании, пока не сядет монахиня.

Элиэль впилась зубами в персик.

– Монастырь.

– И больше почти ничего, – пробормотал Т’лин с набитым ртом. – Зеленые братья. Женщин туда не пускают.

– Даже этих двух? – удивился Гим.

Драконоторговец покачал головой.

– Это же Гарварда Карзона, бога силы, – объяснила Элиэль. – Мужчины приходят туда упражняться перед Празднествами. – Она никогда еще не бывала в Тогвалби и расстроилась, услышав, что и на этот раз может не попасть туда. – Некоторые остаются там на многие годы!

– И никогда больше не видят женщин, – усмехнувшись, произнес Т’лин. – Слишком большая жертва, и все ради жалкого цветка в волосах – на мой взгляд, во всяком случае.

Гим мгновенно ощетинился:

– Идея в том, что слава земная проходит, как дым, а розы увядают после того, как…

– Теорию я понимаю, парень. Меня не устраивает практика.

Гим сжал губы и промолчал. Сестра Ан осторожно уселась, сложила руки в молитве и взяла себе ломоть хлеба и кусок сыра. Она явно считала, что пропитание входит в стоимость проезда. Во всяком случае, никакой дополнительной платы она не предложила. Ее лицо посерело от усталости.

Некоторое время Т’лин молча жевал, глядя на нее.

– Сестра! – сказал он наконец. – Мы спустимся где-то недалеко от Тогвалби. Куда мы поместим нашу Деву Судьбы?

Монахиня уставилась на него слезящимися глазами.

– Я плохо разбираюсь в географии, Т’лин Драконоторговец. В «Завете» ничего не говорится о точном месте. Я уверена, что об этом позаботится бог.

– Позаботиться-то позаботится, только как? Если верить нашему маленькому Пупу Земли, по Суссии сейчас рыщут по крайней мере двое Жнецов, и один из них знает ее в лицо и неминуемо убьет при встрече.

– Двое Жнецов? – Сестра Ан с трудом повернула голову и посмотрела на Элиэль. – Расскажи, детка.

Весь вкус у еды куда-то пропал. Элиэль повторила свой рассказ про Дольма Актера.

Монахиня расстроенно нахмурилась, но ничего не сказала. Последовала долгая пауза, на протяжении которой все ждали, пока сестра прожует, но она все продолжала двигать беззубыми челюстями.

– Почему ты не назвала его имя? – спросил Гим. – Ты и вчера не говорила.

– Потому что, если ты знаешь Жнеца, он будет знать, что ты его знаешь. Я просто хочу сохранить тебе жизнь, только и всего.

Гим поперхнулся и оглянулся на остальных, ожидая подтверждения. Монахиня продолжала жевать, уставившись в землю. Т’лин хмурился.

– Филобийская обитель примет тебя, сестра.

Старуха кивнула, не поднимая взгляда.

– И девчонку тоже.

– Заппан вам! – вскинулась Элиэль. – Я не для того бежала от красного, чтобы попасть к синему. Я не собираюсь становиться жрицей, Т’лин Драконоторговец!

– Ни одна уважающая себя богиня и так не примет тебя, егоза. Ты хочешь попасть в Сусс к своим друзьям?

– Э-э… нет. – Один из этих «друзей» – Жнец, и судя по прищуру глаз Т’лина, он думал о том же.

– Я уверен, сестры дадут тебе убежище на время Празднеств. – Т’лин сунул в рот последний кусок сыра. – А что будет потом, зависит от того, что случится за это время. Может, ничего.

Жизнь, решила Элиэль, становится очень уж похожей на тот спуск в тумане – прямо вперед, не зная, что там. Что случится после того, как она примет этого немыслимого ребенка? Тион вознаградит ее за исполнение пророчества? Или Владычица затаит на нее злобу, и ей придется провести остаток жизни в скитаниях, как Хойньок в «Проклятии Монаха»?

– Элиэль? – окликнул ее Гим. – Расскажи мне про Празднества. – В его улыбке читалась зависть. Сестра Ан заснула как сидела, уронив голову на грудь, – маленькая кучка поношенных синих одежд. Т’лин растянулся на траве, греясь на солнце.

– Идет. – Элиэль задумалась. – Ну, рассказать про все – и дня не хватит. Они всегда начинаются в бедродень, службой в храме. Не в самом городе, а поблизости. На следующий день происходит посвящение. Потом атлеты уходят в путь, и начинаются творческие состязания.

– В путь – куда?

– По Суссвейлу. Это занимает четыре дня. Они останавливаются в Тогвалби, в Филоби и в Иогби. Каждый вечер худших отсеивают. Многие сходят сами.

Голубые глаза Гима расширились:

– Почему?

– От усталости, ясное дело! В Суссленде жарко, как в печке. В Тогвалби они славят Гарварда. В Филоби им предстоит еще одна служба, посвящающаяся Иилах. Она богиня атлетов. Они проводят ночь в священной роще. – Элиэль хихикнула. – Как-то там случилась гроза, и они все попростужались! А наутро атлеты шагают в Иогби.

– А там они что делают?

– Мозоли зализывают.

– Нет, я хотел спросить, какому богу там молятся? – упрямо допытывался Гим.

Элиэль не помнила, чтобы в Иогби был какой-то храм.

– Да никакому! В Сусс можно попасть и минуя Иогби, так что я сама ни разу не бывала там. Мне так кажется, это сделано нарочно, чтобы они не мешались под ногами. Ко времени, когда эти туши возвращаются в Сусс, мы, артисты, уже заканчиваем свои выступления. Ну и кончается все, разумеется, в головадень. Присуждаются розы, и победители следуют в храм благодарить Тиона, и туда запускают уродов и калек, и бог творит чудо… Чего это ты лыбишься?

Гим вскочил и шагнул в сторону, словно любуясь пейзажем. Элиэль пошла за ним.

– Что случилось?

– Ничего, – сонно улыбнулся он.

– Нет, скажи! Я же рассказала тебе о Празднествах!

Он покраснел.

– Да ну, я просто думал, похож ли святой Тион на… на отцовскую статую Кирб’ла?

– Он вообще не может быть похож! Ты что, не знаешь? Там, в храме, вообще нет изображений Тиона. Смертный художник не может точно изобразить бога красоты!

– Но отцовская работа… – нахмурился Гим.

– Я не сомневаюсь, что она очень похожа!

Он покраснел еще сильнее.

– Чудище маленькое!

– Именно это имел в виду Т’лин, говоря о золотой розе. Сначала присуждается одна желтая роза, и тот, кто ее выиграет, стоит пред алтарем и представляет Тиона. Он вручает алые розы.

– Сам знаю! – взорвался Гим.

– Я уверена, что ты выиграешь золотую розу!

Гим стоял красный как рак. Казалось, куда уж больше! Но после этих слов Элиэль он залился пунцовой краской до корней волос. Даже его прозрачные усики стали видны на фоне этого пунцового безобразия. Элиэль была потрясена. Ей никогда еще не удавалось довести кого-то до такого замечательного румянца – словно ветреный закат на все небо.

– Чтоб тебе с горы спрыгнуть! – обрушился на нее Гим.

– Но это ведь великая честь – изображать бога. А в твоем случае это будет еще и подтверждением того, насколько велико сходство скульптуры твоего отца. Возможно, бог говорит нам, что он хочет, чтобы твой отец сам прибыл сюда изваять…

– Убирайся и не приставай ко мне, девчонка!

Ух ты!

– Но твоя красота притягивает меня, как мед – муху.

– Мух давят!

– Но от красоты никуда не денешься, и все женщины…

– О чем спор? – спросил Т’лин Драконоторговец. Он скинул теплую одежду и остался в рубахе и мешковатых джоалийских бриджах, пестрых, как стайка радужных птиц. На поясе висел меч. В ухе поблескивало маленькое золотое колечко.

– Ни о чем! – рявкнул Гим.

– Я только объясняла ему про золотую розу!

– А… – Т’лин пожал плечами. – По мне, красивая внешность не то, из-за чего стоит задирать нос. Но и стыдиться ее нечего, так что ты скоро просто вырастешь из этого. Не позволяй этой юной осе жалить тебя, парень. Да, ты как, ничего играешь на этой своей лире?

– Я сейчас покажу! – с готовностью вызвался Гим.

– Я не могу судить.

– Зато я могу, – заявила Элиэль.

Т’лин молитвенно сложил свои поросшие рыжими волосами ручищи.

– Ты держись подальше, заноза. А ты, юноша, сможешь ли ты сыграть хотя бы пару нот достаточно хорошо, чтобы тебя допустили? Не обязательно выигрывать, хотя бы участвовать.

– Думаю, смогу.

– Отлично. Это ты и сделаешь. Ты будешь нашим соглядатаем на Празднествах.

Гим нахмурился:

– Но ведь Празднества проводятся в честь…

– Тогда зачем там Жнецы? Твой бог приказал тебе спасти эту недорослую отраву, верно?

Оба посмотрели на Элиэль. Она постаралась удержаться от того, чтобы не лягнуть Драконоторговца по ляжке.

– Сдается мне, твоя ответственность за нее на этом не закончилась, – сказал Т’лин. – Мы доставили ее сюда – ты и я, – и нам надо постараться сохранить ее в живых. Или ты предпочитаешь надеяться на мастерство сестры Ан как фехтовальщицы на мечах?

– Нет, господин, – улыбнулся Гим.

– Ага, старая карга просыпается. Нам пора в путь. Посмотрим-ка, как ты научился седлать, Гуртовщик. Пошли, о Алмаз…

Он осекся. Элиэль резко повернулась посмотреть, на что это он так уставился, и увидела дым. Что-то большое здорово горело в Суссленде.

38

– Пиол Поэт собирался написать драму под названием «Зоруатиада» про осаду Руата, – объяснила Элиэль, – так что мы в прошлом году были там, чтобы посмотреть на это место. Он, правда, так и не написал ее. Раньше вся долина называлась Руатленд, а сам Руат был большим и могущественным городом. В те дни там был мост. Потом началась война за Лемондленд. Руатия сражалась на стороне таргианцев, но победили джоалийцы, по крайней мере в этих краях, и тогда Тратор Полководец сровнял город с землей и разрушил мост. Они сделали Суссби новой столицей, на той стороне реки, но мостов до сих пор осталось только два, в Ротби и Ламеби. Так что Суссби выросла в Сусс, Руатуотер стал Суссуот…

– Ты хоть иногда можешь не болтать? – спросил Гим.

– Только не тогда, когда вижу столько невежества, нуждающегося в просвещении! – Это была фраза из прошлогодней комедии и, как решила Элиэль, очень даже подходящая к обстоятельствам. Ладно, она его, пожалуй, простит. Тем более он улыбнулся, чтобы смягчить свои слова, а улыбка Гима Гуртовщика могла бы смягчить даже каменное изваяние Девы. Его лицо подзагорело. Дорожная пыль покрыла его настолько, что брови и усы не были видны совсем. Так казалось ей гораздо лучше.

Т’лин ехал первым. За ним мешком тряслась в седле сестра Ан. Казалось, она без сознания, но даже если и так, она была надежно привязана к седлу. Младшие замыкали отряд. Они достаточно освоились с управлением драконами, чтобы ехать рядом и разговаривать.

Спуск с Сусслоупа оказался легче, чем ожидала Элиэль. Они выбрали самый пологий склон, держась подальше от деревьев, а дорогу через лес им проложила давняя лавина. Прогалина расширялась и постепенно превратилась в возделанную долину, и дальше они двигались уже по пыльной, жаркой дороге. Элиэль и забыла уже, как жарко бывает в Суссе, а может, это быстрый спуск не дал ей возможности привыкнуть. Она разделась до бриджей и рубахи. Ноги начинали подгорать на солнце, и у Гима тоже – на нем было не больше одежды, чем на ней.

Драконы тоже страдали от жары, и Т’лин вел их неспешным «зайбом». По обе стороны от дороги раскинулись зеленые рисовые чеки. Загорелые почти дочерна люди в широких соломенных шляпах отрывались от работы, распрямляясь, чтобы посмотреть на путешественников, а иногда и помахать им в ответ. Элиэль подозревала, что вода, в которой они стояли по щиколотку, горячая, как в бане. Какой-то злак, который она должна была бы помнить, но не помнила, покрывал целые акры земли бледно-розовым ковром, наполняя воздух сладким ароматом. Время от времени дорога ныряла в сады тенистых деревьев, на которых росли плоды-колокольчики, и темная тень казалась подлинным наслаждением. Из-за заборов маленьких ферм на проходящих драконов завывали сторожевые коты.

Как в самом Суссе, так и в деревнях и мужчины, и женщины носили рубахи, представлявшие собой хлопчатые цилиндры с лямками на плечах. Впрочем, работавшие в поле обходились набедренными повязками. И, конечно же, жестокое солнце Суссвейла делало широкополые соломенные шляпы обязательными для всех. Тюрбаны защищали от солнца гораздо хуже. Т’лин купил всем шляпы прямо с голов ребятишек, выбежавших поглазеть на драконов. Четыре вполне сносные шляпы обошлись им в четыре медяка. Прежние же их обладатели возместили потерю, соорудив себе новые буквально за несколько минут. Даже сестра Ан не стала возражать, когда Т’лин водрузил шляпу ей на голову.

– Мы двигаемся на северо-восток, – заметила Элиэль. – Значит, мы вообще не попадем в Тогвалби. Скорее прямо в Филоби. Хотелось бы мне знать, что это за дым?

Черный столб все еще не рассеялся. Напротив, он, казалось, сделался гуще. Он вырастал к небу, возвышаясь над холмами зловещим черным великаном. Высоко-высоко в небе он начинал расползаться, отклоняясь к западу, но его большая часть казалась вертикальным шрамом на безоблачном полуденном небосклоне.

– Думаю, мы это узнаем очень скоро, – добавила она. – Долина, по которой они ехали, вот-вот должна была влиться в Суссвейл.

– Эта Филоби – большая деревня?

Элиэль понятия не имела, но, не желая сдаваться, бухнула:

– Где-то около ста домов. Может, чуть меньше или больше.

Гим кивнул:

– А что там за дома?

– Э-э… белые такие. Вроде этих. – Она махнула рукой в сторону россыпи сельских домиков.

– Сырец. Но он ведь не так уж хорошо горит. Что еще есть в Филоби?

– Водопад.

Гим закатил глаза и рассмеялся – вместе с ней.

– Монастырь Иилах, – сказала она.

– Опиши-ка его.

– Я не очень-то его знаю, – призналась девочка. – Я там только мимо проходила. Дома по большей части скрыты за деревьями. Еще там есть священная роща. Это такой небольшой круглый холм, поросший дубами. Сам храм небольшой. Все, что видно, – это купол и красные черепичные крыши.

– Черепица лежит на деревянных стропилах. Еще что-нибудь?

– Больше вроде ничего, – огорченно призналась она.

– Вот ты и ответила, – мрачно вздохнул Гим и кивнул в сторону дымного столба. – Бывшая священная роща.

Почти незаметно долина превратилась в Суссфлэт. Далеко на севере в жарком мареве замаячили пики Суссволла. Богатая равнина была уже знакома Элиэль – мозаика садов, ярко-зеленых чеков, маленьких белых деревушек, – но она знала, что Гиму, выросшему в холодной земле, все это внове. Иногда вдалеке вспыхивал яркий блик, и она показала на него, объяснив, что это солнце отражается от крыши храма в самом Суссе. На востоке продолжал подниматься в небо зловещий черный столб.

Красная пыльная дорога в конце концов привела их к торному пути из Филоби в Тогвалби, который на поверку оказался такой же грязной колеей, только пошире. Движение по дороге в эту самую жаркую часть дня было довольно вялым: стада костлявого скота, перегоняемые на новые пастбища, редкие повозки, запряженные волами. Один раз Гим восторженно закричал, указывая на далекий отряд людей верхом на длинноногих моа. Элиэль подозревала, что это солдаты, и обрадовалась, когда они скрылись вдали.

Наконец Т’лин остановил Звездного Луча и подождал остальных.

– Надо устроить привал, – хмуро объявил он. – Драконы не вынесут такой жары. – Он кивнул в сторону холма чуть дальше по дороге, на вершине которого росла купа высоких деревьев. – Езжайте туда, я скоро догоню, – сказал он, а сам поехал к группке деревенских, глазевших на драконов.

В нормальном состоянии драконы потянулись бы за Звездным Лучом, но теперь они были слишком измотаны, чтобы сопротивляться командам. Гим заставил Красотку идти вперед; Гром и Пламя последовали за ними. Деревья имели гладкие стволы, увенчанные высоко от земли зелеными кронами. Они отбрасывали такую густую тень, что под ними ничего не росло.

– «Восок!» – скомандовал Гим и расплылся в улыбке, когда все три дракона послушались его. Довольный, он огляделся по сторонам. – Наконец-то прохлада!

Элиэль сползла с седла, ощущая себя такой же старой и разбитой, как сестра Ан.

– Разве это прохлада? Это просто кажется после той жары.

– Обязательно тебе надо возразить, да? Как называются эти деревья?

– Деревья-зонты.

– Ты это знаешь или сама сочинила?

– Ясное дело, знаю! – Раз она называет эти деревья зонтами, значит, для нее они – зонты, как бы там их ни называли другие. Она села на песок, прислонившись спиной к гладкому кожистому стволу. Воздух здесь и впрямь казался прохладным. До Филоби оставалось, должно быть, не больше пяти-шести миль. Отсюда можно было разглядеть даже пламя.

Гим помог спешиться монахине. Старуха была чуть жива. Она даже не потребовала свой меч, что само по себе уже было плохим признаком.

Ан никогда не говорила, что защищает Элиэль Певицу. Монахиня твердо стояла на том, что ее меч – это не оружие. Она даже не утверждала того, что ее послала Дева. Просто она выполняет пророчество. Юноша нашел Гима, чтобы тот освободил Элиэль из храма, но не дал ему дальнейших распоряжений. Теперь хранителем Элиэль стал Т’лин Драконоторговец. Ее тайный друг сделался, наверное, самым важным человеком в ее жизни. Он был огромен и силен. Она знала, что он хранит неведомые ей тайны. И все же ей некому было больше доверять. Жаль, она не знает, какой бог послал его.

Т’лин догнал их через несколько минут. Он сел, утирая лоб смуглой рукой. Его лицо сделалось почти одного цвета с рыжей бородой. Он был мрачнее тучи.

– Так вот, как мы и думали, это священная роща. Прошлой ночью здесь проходила большая группа людей, направлявшихся в Филоби. Пять или шесть десятков. Они шутили, что собираются воззвать к богине.

– Что? – не выдержала Элиэль. – Ты хочешь сказать, они это нарочно?

– Типичная суссианская смута.

Напрашиваться на гнев богини?

– Кто были эти смутьяны?

Взгляд зеленых глаз Т’лина сделался холоднее льда.

– Послушники монастыря Гарварда под предводительством нескольких монахов. На рассвете они подстрекали жителей Филоби идти с ними. Всех, кто отказывался, избили, а их дома разрушили. Еще они разграбили монастырь.

– Зачем они это сделали, господин? – тихо спросил Гим.

– А что с монахинями? – поинтересовалась Элиэль.

Вместо ответа на оба вопроса Т’лин только пожал плечами.

Несмотря на жару, Элиэль пробрал озноб.

– Вчера ночью ты говорил, что в Пентатеоне случилась серьезная распря, да?

– Похоже, я был прав.

Значит, она лишь пешка в игре, разыгрываемой богами. Гарвард – еще одно воплощение Карзона. И он вовлечен во все это дело не меньше, чем Зэц. Муж и Владычица во всех своих ипостасях ополчились против нее. Юноша помогает ей, и теперь, похоже. Дева – тоже… или по крайней мере она против Мужа, что почти то же самое… или нет? И ставка в этой жуткой игре – Освободитель. Дитя.

Сестра Ан встрепенулась и попробовала сесть прямо. Она до сих пор не сняла свой шерстяной балахон. Ее изможденное лицо раскраснелось. Но когда она заговорила, голос зазвучал неожиданно твердо:

– «Горе Деве, ибо Муж обрушит на нее силу свою. Горе ее святилищу. И надругаются над девственницами. И увидят все кровь и пепел на святом лике. И падет святилище под натиском Мужа, и только плач будет стоять…»

– Я так понимаю, это часть твоего бесценного пророчества? – буркнул Т’лин.

Она кивнула, утирая слезы:

– Так написано в «Завете», но там не говорилось, когда. Увы мне, я вижу это!

– Мне тоже жаль. Что толку в нем, если уже слишком поздно, разве не так? – Он хмуро поморщился. – Нам придется менять свои планы. Эти ублюдки сейчас направляются в Сусс на Празднества. Нам незачем идти в Филоби. И уж никак нельзя показываться в Тогвалби. – Он покосился на Элиэль. – И в Сусс мы тебя не можем вести. – Он имеет в виду Дольма Актера, это точно.

– Разве я не окажусь в безопасности, укрывшись в храме Тиона?

– Ты так думаешь? А жрецы тебя пустят? Нам все равно придется скоро остановиться – драконы не перенесут такой жары. – Он посмотрел на сестру Ан, обмякшую от усталости.

– Единственное, что остается, – ехать в Руатвиль, – негромко произнес Гим. – Не так ли, господин?

– Но там же ничего нет! – возразила Элиэль и тут же сообразила, что с учетом обстоятельств это «ничего», возможно, лучше всего остального.

Т’лин заломил медно-рыжую бровь:

– Так уж ничего?

– Ну да!

– И негде остановиться?

– Ну… да, там гостиница есть.

– А Святилище ты знаешь?

– Ясное дело, – ответила девочка, довольная, что он задал такой простой вопрос.

– Вот и хорошо. Тогда – зайб!

Он поднялся на ноги и зашагал к драконам. Элиэль так и не смогла понять, с чего это Т’лину Драконоторговцу захотелось любоваться местными достопримечательностями? Очень уж это на него не похоже.

Она была не права, утверждая, что в Руатвиле ничего нет. Там были развалины, деревья и кочковатое пастбище. По дороге Элиэль повторила Гиму рассказ Пиола Поэта двухлетней давности: почти весьвеликолепный Руат строился когда-то из кирпича-сырца, и эти стены рухнули сразу же, как дома лишились крыш. От каменных же домов остались отдельные стены, обвалившиеся башни и ведущие в никуда арки. В некоторых домах продолжали жить люди, ежечасно рискуя быть погребенными под развалинами при урагане или землетрясении. Другие выстроили себе дома из обломков, накрыв их дерном, так что на крышах паслись козы. Результатом стало странное, расползшееся поселение, деревня, выросшая на развалинах столицы.

– Это я и сам мог бы сообразить, – сказал Гим, понуро озирая окрестности.

– Если ты завоюешь золотую розу, жрецы заставят тебя сбрить усы.

– Это-то еще при чем?

– Вот и я хотела спросить тебя о том же.

Все устали. Минувшей ночью никому из них не удалось выспаться, да и путешествие выдалось не из легких.

Руатвиль оказался не совсем пуст. Главная улица оставалась такой же широкой, хотя булыжная мостовая заросла травой и из нее торчали древесные корни. Редкие жители спешили по своим делам: гнали коз на пастбище, тащили мешки еды или угля. Все останавливались посмотреть на драконов.

Элиэль подсказала Т’лину, как проехать к гостинице, хотя он и сам наверняка нашел бы дорогу. При виде гостиницы на нее нахлынули воспоминания. Когда-то это здание было дворцом или общественным заведением, и стены до сих пор поднимались на целых три этажа. Теперь же использовался только первый его этаж, а в пустых глазницах верхних двух виднелось небо, ибо крыша давным-давно обвалилась. Входом служил величественный портал, но двери пошли на растопку давно уже умершим людям, и от них остались только ржавые петли.

Пиит’дор Трактирщик был крупным мужчиной с мясистым лицом. Лицо украшала седеющая борода и впечатляющая бородавка на носу. Исполняя свою роль в наилучшем виде, он радостно потирал руки, когда Т’лин отсыпал ему золота. Трактирщик поведал, что опасается нашествия беженцев из Филоби, тем более что местные власти могут потребовать от него, чтобы он предоставил кров этим оборванцам… но раз уж дорогие гости пожаловали, теперь-то их никто не потревожит. По счастью, его лучшие комнаты как раз свободны… и так далее.

Гим уже отстегивал ремни, удерживавшие сестру Ан в седле, когда его освободил от этого занятия сам Т’лин.

– Местные власти! – сердито бормотал он под нос. – Десять против одного, что это его собственный брат.

Он легко поднял старуху на руки, чиркая острием меча по земле. Пиит’дор Трактирщик всплеснул руками от удивления. Его радостный настрой куда-то испарился. Он все пятился от них, не сводя глаз с этого злосчастного меча, пока не заслонил вход.

– Что-то не так? – спросил Т’лин.

Трактирщик начал бормотать что-то о дурных приметах.

– Всех или никого! Это еще что за штуки! – Продолжая держать старуху, словно она была легка, как перышко, Т’лин угрожающе шагнул вперед.

– Она больна?

– Скорее устала.

Совершенно расстроенный, Пиит’дор освободил путь. Должно быть, дочери Ирепит – большая редкость в Руатвиле, но и постояльцы со звонкой монетой тоже заявлялись сюда не каждый день. Поэтому он постарался изобразить радушного хозяина.

– О господин мой, мой дом всегда к твоим услугам… твоим и твоих спутников. И святая госпожа тоже не останется без крова. – Он зашагал вверх по ступенькам, продолжая бормотать. – Моя жена…

– Спорим, потолок протекает, – шепнул Гим.

– Еще бы… – Элиэль вдруг одолела зевота. Она так устала, что не могла даже рассказать, как тут лило в их прошлый приезд. Тогда это не казалось таким забавным. Она подумала, что даже такая гроза, как в тот раз, не разбудит ее сегодня, стоит ей только найти место, где бы прилечь…

Айана Трактирщик была больше своего мужа – огромная, радушная. Даже бородавка на носу у нее не уступала мужниной. Она хорошо знала свое дело – смахнув муку со лба, она вытерла руки о передник и провела их в отведенные им комнаты. Айана заохала, увидев плачевное состояние монахини. Ничуть не опасаясь присутствия дочери Ирепит у себя в трактире, она проследила, чтобы ту уложили на мягкий тюфяк, и отослала мужчин.

Вооружившись ведерком воды, Элиэль угнездилась в углу большой комнаты и смыла грязь от долгого путешествия. Ей предстояло делить одну комнату с сестрой Ан. Это мало что меняло – свободного места в комнате хватило бы и на пару драконов. Больше всего на свете она хотела рухнуть на кровать и уснуть. Но суета вокруг монахини мешала ей.

Солнечный свет проникал в помещение через два больших оконных проема, в которых не осталось ни одного целого стекла, так что особой безопасности жильцам гостиница не обеспечивала – любой желающий мог подобраться по лесу к самому окну. Перекрытием служили остатки крыши и полов верхних этажей. Прорехи заделывались неошкуренными стволами деревьев из леса. Причудливая расстановка кроватей объяснялась скорее всего выбором сухих мест, поскольку тут и там на мозаичном полу виднелись потеки – следы дождей. Оставшись в запыленной рубахе, как была, с мокрой головой и босиком, Элиэль отправилась на поиски съестного. Гим уже опередил ее. Он сидел в гордом одиночестве в огромной комнате, уставленной грубо сколоченными столами и скамьями. На стенах сохранились остатки древних росписей. Его волосы были мокрыми, как и у нее, но он переоделся в чистую рубаху. После того как Гим умылся, все его солнечные ожоги особенно бросались в глаза. Т’лина не было видно. Скорее всего он возился со своими драгоценными драконами.

Завтрак – а может, обед, а может, ужин – состоял из обилия разных фруктов, горячего хлеба и козьего сыра. Гим попробовал все фрукты без исключения, требуя, чтобы Элиэль назвала их ему. Она перечислила все известные ей названия, заменяя те, которые не помнила, на более или менее убедительные. Если не считать этого, они почти не говорили.

Вскоре Элиэль почувствовала, что глаза ее окончательно слипаются.

– Я иду спать! – твердо заявила она.

Гим напустил на себя вид бравого мужчины.

– А я поупражняюсь на лире, если только не понадоблюсь Драконоторговцу.

– Можешь упражняться хоть на барабанах, я все равно не проснусь, – сказала Элиэль и отправилась к себе в комнату.

Тюфяк в углу был соблазнительно пуст. На том, что лежал посередине комнаты, храпела сестра Ан. Ну и пусть! Элиэль будет спать, даже если… Эк!

В окно заглядывал какой-то человек. Ей потребовалась секунда на то, чтобы понять, что это Т’лин Драконоторговец в соломенной шляпе и коричневой местной рубахе. Она никогда еще не видела его без тюрбана, к тому же было что-то странное в его бороде.

– Это только я! – Он закинул в комнату какой-то тюк. – Принес тебе кое-какого шмотья. Ты не ложилась всю ночь – хочешь спать, наверно?

– О да.

– Скажи мне только, как пройти к Святилищу.

Элиэль окинула его мутным от усталости взором. Он зачем-то вымазал бороду углем – не то чтобы она стала совсем черной, но от медно-рыжего цвета не осталось и следа. Зачем это Т’лину Драконоторговцу маскироваться?

И почему бы ему просто не попросить кого-нибудь из местных проводить его туда?

– Его трудно пройти, не заметив, – сказала она. – Ступай по главной дороге на север, к старому мосту. Святилище к востоку от дороги, где-то в полумиле. Там знак и тропа.

– Ага. Хорошо. Э-э… тебе нужно чего-нибудь перед сном?

Элиэль зевнула и блаженно потянулась.

– Глаза совсем слипаются.

– Отлично. – Т’лин подозрительно посмотрел на нее. – Если ты проснешься, пока меня не будет… В общем, тут тебе не Нарш или Сусс, помни это. Чтоб сидела здесь!

Элиэль уселась на свой тюфяк и как можно искреннее пообещала, что не отойдет от гостиницы дальше, чем к драконам, – она слышала их усталое порыгивание.

– Не забывай, что случилось нынче утром в Филоби, – зловеще напомнил Т’лин. – И потом, в этих краях водятся саблезубы.

– Уж не пытаешься ли ты удержать меня в стороне от чего-то, Т’лин Драконоторговец? – перешла она в контратаку.

– Нет, нет. Спи спокойно. – Он исчез.

Возможно, это ужин взбодрил ее. А может, просто любопытство. Так или иначе, она знала, что уже не уснет. Элиэль порылась в тюке, который он сунул в окно, и нашла рубаху и пару сандалий. Почти наверняка он последит еще некоторое время за окном на случай, если она попробует увязаться за ним. Девочка торопливо переоделась в чистую рубаху, схватила сандалии и выбежала в дверь. Шлеп-шлап, шлеп-шлап…

39

Эдвард неожиданно для себя уснул. В фургоне было жарко и шумно. Время от времени он просыпался и слышал храп, скрип колес, потрескивание осей и цокот копыт. Изредка навстречу проезжал грузовик, с обочины выкрикивали проклятия несносным цыганам ребятишки. Заливались истерическим лаем собаки. В эти минуты на него снова наваливались мысли о его злоключениях, и он смотрел на раскрашенные планки обшивки перед своим носом, обдумывая все «за» и «против». Какие документы потребуются ему, чтобы записаться? Он не может называть свое подлинное имя. Значит, его аттестат бесполезен. Да к тому же он все равно остался в Кенсингтоне, так что с мыслями о поступлении на офицерские курсы придется распрощаться. Ладно, не в звании дело. Но как долго удастся ему скрывать свое имя?

Чуть позже караван остановился. Он не осмелился выяснять причину остановки. Вряд ли это полицейский патруль, но даже если и так, цыгане сумеют разобраться. У них многовековой опыт общения с представителями закона. Крейтон продолжал храпеть.

Алиса, должно быть, уже знает о его исчезновении. Она, наверное, с ума сходит от тревоги. С другой стороны, он не без удовольствия подумал о реакции дяди. Жаль, он не может отвести его в ту рощу на зеленом холме познакомиться с Пэком. Интересно, подумал он, как это их Штаб-Квартире удалось целых два года имитировать несуществующего Олдкастла? Комитет, говорил Крейтон. Тем не менее все письма ему были написаны одной рукой.

Фургон скрипнул и тронулся с места. Он снова заснул.

Ему приснились родители, и он проснулся в холодном поту.

Во сне они сидели на веранде в Ньягате и писали вместе письмо. По странной логике сна он знал, что это письмо – ему.

Письмо Джамбо – вот что его так беспокоит. Оно так совпадало с тем, что говорил Крейтон! Не будь этого письма, он бы, возможно, отмел версию полковника как полный абсурд, и никакая исцеленная нога не помогла бы ему.

– Ага, проснулся наконец! – Крейтон разделся до нижней рубашки и брился опасным лезвием. – И как спалось?

– Хорошо, сэр. – Эдвард старался казаться хладнокровным. Он весь взмок и разморился от жары. Слезать было некуда – фургон продолжал двигаться, и он мог неосторожно толкнуть Крейтона так, что тот перережет себе глотку. Конечно, этот тип возмутительно скуп на слова, но резать его все же преждевременно.

Крейтон в очередной раз нацелился бритвой – фургон дернулся. Крейтон сдавленно чертыхнулся.

– Не скажете ли вы, где мы находимся, сэр?

– На полпути к месту назначения. Будем там к ночи.

– А что это за место?

– Стоунхендж.

Эдвард заподозрил подвох, потом понял.

– Узел, конечно?

– Насколько мне известно, самый мощный в Британии.

– И кого мы там застанем? Друидов?

– Друиды? Думаю, они использовали его, но уже и в их время он был очень древним. – Крейтон снова нацелился бритвой. Похоже, сейчас он был настроен поговорить. – Насколько мне известно, там сейчас не обитает ни один дух… если верить Штаб-Квартире. – Крейтон вытер бритву. – Узлы используются с другой целью – большинство узлов. Их можно использовать для перехода.

Он только подтвердил то, чего и так опасался Эдвард.

– Переход куда?

– В самые разные места. Большая часть европейских узлов соединяется с так называемыми Вейлами. Возможно, это связано с теми ключами, которые мы используем. Кстати о ключах: они имеют некоторое отношение к древним языкам, положенным на ритмическую основу. Попробуем-ка. – Он отложил бритву и выстучал на столе короткую дробь костяшками пальцев. – Можешь повторить?

Эдвард дотянулся до крыши перед своим лицом и повторил дробь.

Крейтон присвистнул.

– С первого раза? Отлично. Повтори еще.

Эдвард, недоумевая, повторил. К чему все это?

– Тогда попробуем, сможешь ли ты осилить все с начала до конца! – На этот раз Крейтон пробарабанил долгую и сложную мелодию. В целом все сводилось к серии вариаций и синкоп. Эдвард повторил мелодию без ошибки.

– Экзетер, да ты просто чудо! Дьявол, да как это тебе удалось? Я думал, у тебя полдня уйдет на то, чтобы освоить.

– Я вырос в Африке, сэр. Местные справляются с ритмами и посложнее этого. Вот, попробуйте. – Его пальцы отвыкли без практики, и вообще-то для этого требовалось двое барабанщиков, но ему удалось довольно сносно воспроизвести один из самых простых ритмов Эмбу.

Крейтон молча прослушал его до конца и вдруг рассмеялся. Эдвард в первый раз слышал его смех – резкий, пронзительный.

– Не буду и пытаться – все равно не получится! Ладно, одной проблемой меньше. Как у тебя с декламацией наизусть?

– Пожалуй, средне.

– Скромничаешь? Ты играл короля в «Генрихе V». Это сложная роль.

– Откуда вы… Вы читали мои письма мистеру Олдкастлу?

– Логически вытекает из всех твоих способностей. – Крейтон, похоже, забыл, что половина его лица все еще покрыта пеной. – Повтори за мной:

Аффалино каспик, фиалибо тарпио,

Нога ноги фейо фан Аффалики суспино.

– Что это означает?

– Черт его знает. Этот язык не знает никто. Возможно, он древнее пирамид. Попробуй повторить.

Это оказалось сложнее. Ему пришлось сделать несколько попыток.

– Они исполняются под ритм, да? – спросил Эдвард. – А мелодия какая? – Он попробовал напеть эти слова под аккомпанемент дроби.

– Стой! – рявкнул Крейтон. – Не смешивай ингредиенты, пока я не дам команды!

– Сэр? – Эдварду снова показалось, что полковник сошел с ума.

– Ритм, слова, мелодию и танец. Тебе придется учить их порознь. Вместе они составляют ключ.

– Ключ от чего?

– Ключ к переходу. Надеюсь, это один из ключей от Стоунхенджа. Попробуем вторую строфу.

– Ключ к переходу куда? – не сдавался Эдвард. Все это начинало его злить.

– Беспрекословное подчинение! Вторая строфа…

– Сэр!

Они буравили друг друга взглядами, но теперь уже Эдвард распалился настолько, что на этот раз сдался Крейтон. Он уставился в зеркало и снова поднял руку с бритвой.

– Этим ключам невесть сколько тысячелетий, – как ни в чем не бывало ответил он. – По большей части это древние шаманские обряды. У нас в Олимпе есть один парень, так он провел настоящее исследование, пытаясь понять, как они работают. Не все ключи подходят ко всем узлам. Если честно, нам известно действие только нескольких. Большая их часть ведет в Соседство – думаю, поэтому его так и называют «Соседством». Европейские связаны преимущественно с Вейлами, но есть и исключения. В самом Джоалленде есть один, ведущий прямиком в Новую Зеландию. Это тебя не удивляет?

– Нет, – признался Эдвард. – И еще один – в Долину Царей?

Крейтон порезал щеку и изверг проклятие, услышав которое любой мальчик из Фэллоу провалился бы на месте.

– Что тебе известно об этом?

Судя по всему, Эдвард задел больное место.

– Ее называют еще Долиной Гробниц. Недалеко от Луксора. Там похоронена целая куча фараонов.

Крейтон свирепо смотрел на него. Кровь стекала ему на шею.

– Отвечай на вопрос, мальчишка!

– Может, сначала вы ответите на мой вопрос?

– И не подумаю! Я не собираюсь играть в игры! – А что он еще делает? – Это вопрос жизни и смерти, Экзетер, – твоей смерти, разумеется. Возможно, и моей тоже. А теперь говори, откуда тебе известно про Долину!

Эдвард нехотя сдался.

– Из письма, которое отец написал перед самой смертью.

– Где ты видел это письмо? Где оно сейчас?

– Осталось в больнице.

Еще раз чертыхнувшись, полковник подобрал из кучи совсем еще новую рубашку и приложил к порезу.

– Кому он писал? Не тебе же?

– Нет, сэр. Какому-то парню по кличке Джамбо. Он так и не успел отправить это письмо. Я нашел его в отцовских бумагах неделю назад.

– Ты прав, – буркнул Крейтон. – Джамбо – один из наших. В Египте и в самом деле есть переход. Теперь неприятель может узнать о нем! Черт возьми! Интересно, могу ли я послать телеграмму из ближайшей деревни? – Он задохнулся и в ярости уставился на рубашку.

– Я полагаю, мои вещи конфискованы полицией, сэр.

– Думаешь, это остановит Погубителей? Ну конечно, откуда тебе знать. Луксорский переход имеет особую ценность, поскольку ведет непосредственно в Олимп. Есть и еще, но они известны гораздо лучше. Ключ, которому я тебя учу, как правило, ведет в один из Вейлов. Что там еще в этом письме?

– По-моему, – холодно произнес Эдвард, – вы мошенничаете.

– Это неслыханно! – рявкнул Крейтон, глядя на свое отражение в зеркале.

– Мне кажется, что, когда я исполню этот ваш пароль до конца, вы лишите меня возможности записаться добровольцем!

– А я что, обещал что-то другое?

– Нет, вы только послушайте! – восхитился Эдвард. – Да вы талант адвоката в землю зарываете!

Крейтон вновь испустил свое «Хррмф!» и смерил его свирепым взглядом.

– А это нарушение субординации!

– Вы заставили меня поклясться честью. А ваша-то честь где?

– Это дерзость! Щенок безмозглый!

Оба уже кричали.

Эдвард извернулся, подобрал ноги, спрыгнул на пол и выпрямился, чтобы встретить полковника лицом к лицу. При этом он врезался макушкой в потолок, да так, что у него в глазах вспыхнули искры.

Крейтон издевательски фыркнул:

– Видишь? Ты даже на ногах толком стоять не умеешь. Без меня ты мертвец, Экзетер. Тебе не видать военной формы как своих ушей. Погубители выследят тебя и на этот раз не будут ходить вокруг да около. Они задуют тебя, как свечку.

Эдвард опустился на чемодан и потер макушку. Как это ни печально, у него были все основания верить этому маньяку.

– Одна из первых фраз, что я услышал от вас еще в больнице, была: «Он не сможет совершить переход с такой ногой». Переход куда?

Не услышав ответа, он поднял глаза. Крейтон мрачно смотрел на него, потом пожал плечами:

– В Соседство, надеюсь. До сих пор, насколько мне известно, никто не пробовал использовать для этого Стоунхендж, но нам придется рискнуть. Если не выйдет, поедем на Большие Круги Эйвбери и попробуем там. Все наши обычные переходы в Англии находятся под наблюдением. Если верить «Филобийскому Завету», мальчик мой, ты прибудешь в один из узлов в Суссленде. Это один из вейлов Соседства. Нам придется поверить предсказанию.

– В Соседстве? Не по Соседству? Это Соседство что, страна такая?

Крейтон отвернулся обратно к зеркалу.

– Нет, – ответил он. – Не страна. Соседство – больше, чем страна. Гораздо больше.

– Так это там отец жил до того, как вернулся в Новую Зеландию? Те тридцать лет, что он не старел?

– Ах ты, несносный проныра! – вздохнул Крейтон. – Давай еще раз первую строфу.

40

Суссуотер считался самой непригодной для судоходства рекой во всех вейлах. Грязно-желтый поток бурлил на дне каньона, стены которого поднимались отвесно на сотни футов. Только в трех местах они сходились достаточно близко для того, чтобы перекинуть мост, и мост в Руате был из них первым и самым красивым. Когда Тратор Полководец осадил город, он первым делом обрушил каменную арку на северном берегу. Южная арка осталась стоять. В нее упиралась ровная мощеная дорога, по которой теперь никто не ездил. С ее основания можно было легко разглядеть башни Сусса и золотой блик на крыше храма Тиона. Казалось, они находятся всего в часе ходьбы, но хорошему ходоку потребовался бы целый день, чтобы дойти до них. Жители Сусса решительно пресекали любые попытки восстановить мост, дабы Руатвиль не возродился соперником новой столицы.

Так, во всяком случае, говорил Пиол Поэт.

Святилище когда-то представляло собой величественное и благородное сооружение, стоявшее на утесе почти на краю каньона. Оно считалось самой древней священной постройкой в Вейлах, а имена строителей позабыли давным-давно. Даже Тратор не осмелился снести столь священный храм. За него это сделали время, бури и землетрясения. Все, что сохранилось, – это прямоугольная платформа из огромных каменных блоков, а на ней круг колонн. От некоторых остались только базы, но десять – двенадцать стояли еще на всю высоту. Что за кровля покоилась на них когда-то, никто уже и не помнил, и теологи продолжали спорить, что означало их количество – тридцать одна. Все же, хоть и редко, это место посещали паломники, а особо преданные люди поддерживали в кругу колонн чистоту. Окружающая Святилище земля считалась слишком святой, чтобы ее возделывать, поэтому она заросла лесом, и теперь одинокие развалины почти затерялись в джунглях.

Элиэль не сомневалась, что сумеет срезать путь. Вместо того чтобы идти по старой дороге, а потом по паломнической тропе, она двинулась прямо на северо-восток, надеясь дойти до края обрыва, а по нему зайти к Святилищу с другой стороны. Держа в одной руке шляпу, а в другой сандалии, она босиком поспешила по траве. Несколько молодых пастухов покосились на нее, но никто не пытался задержать девочку или насмехаться над ее хромотой. Задыхаясь и потея, она ворвалась в лес и тут же поняла свою ошибку. Она и забыла, какие густые здесь джунгли.

Ветви и колючие лианы росли так тесно, что она еле плелась. Повсюду валялись каменные обломки. Идти в сандалиях было еще труднее, так что она упрямо шагала босиком, стараясь производить как можно меньше шума. Шляпа путалась в ветвях. Она держала ее перед собой, чтобы защитить лицо. Лес как вымер – даже птицы не пели. Да и насекомые словно уснули.

Потом путь пересек ручей, в который она чуть не упала. Он-то еще откуда взялся? Ручей пересекал ее путь глубокой расселиной с глинистыми краями. Элиэль поскользнулась и скатилась к самой воде. Она пришла в ярость, обнаружив, что вода течет справа налево. Насколько она помнила, паломническая тропа не пересекала никакого ручья, значит, она находится на нужном берегу. Она вскарабкалась наверх и стала пробираться вдоль ручья – он мог течь только к реке и обрыву.

При этом он и не думал течь прямо к реке. Он извивался и петлял так, что Элиэль очень скоро потеряла всякое представление о том, где она, а где – храм. Она попробовала сообразить… так, солнце садится на востоке… тьфу! Ноги подкашивались, бедро болело. Еще немного – и она плюнет на все и вернется и забудет про Т’лина Драконоторговца и про его дурацкий интерес к развалинам. Одна беда – ей все равно придется пройти ручей до конца.

Где-то неподалеку кто-то насвистывал унылую мелодию. Элиэль остановилась и прислушалась. Этой мелодии она не знала. Свист оборвался так же внезапно, как начался. Она двинулась дальше, стараясь идти прямо в том направлении. Вскоре она увидела вырастающие из густого подлеска ступени и край платформы. Прямо над ней возвышался заросший зеленым плющом обломок колонны в два обхвата.

Элиэль услышала негромкие голоса.

Она подбиралась осторожно, шаг за шагом. Когда она подошла к основанию полуразрушенной лестницы, голоса сделались яснее. Разговаривавшие явно стояли за этой, ближней колонной. Босиком она прокралась поближе и прижалась к покрытому плющом камню так, что смогла разбирать слова.

– …мальчишке, чтобы он привел ее ко мне в лагерь. Я отправился в лагерь и приказал своим людям встретить их. Потом вернулся в город и доложил все Старшему в Нарше.

Сам Т’лин!

Ну что ж, это уже лучше. Элиэль вьюном обвилась вокруг колонны, чтобы лучше слышать.

Мужчина усмехнулся:

– И что он решил со всем этим?

Таргианец! Он говорил по-джоалийски, но утробное произношение не спутать было ни с чем.

Снова Т’лин:

– Он решил, что Служба этим заинтересуется.

– Он, конечно, прав.

Т’лин вздохнул:

– Рад слышать это! Ну, мы наскоро пролистали «Завет» – времени у нас было в обрез – и, как она и говорила, нашли ее имя. Вот ведь забавно! Я знал эту девчонку уже много лет и ни за что бы не подумал, что она имеет такую цену. Это неописуемая маленькая егоза. Мне всегда казалось, что с возрастом из нее выйдет отличный рекрут.

– Послушать, так может и выйти.

– В общем, Старший, к моему удивлению, постановил, что мне нужно доставить ее сюда. Так что я посадил их верхом. Чего я не ожидал – так это того, что в табуне прячется старая монахиня. Я оседлал своего дракона и лишь на миг отвернулся – как она уселась в седло и была такова. – Он помолчал и нехотя добавил: – В общем, мне пришлось притащить сюда и ее.

Второй мужчина усмехнулся. Голос у него был довольно молодой. Осторожно выглянув из-за колонны, Элиэль одним глазом разглядела его. Он сидел спиной к ней на упавшем каменном блоке. Должно быть, Т’лин сидит где-то рядом. Они смотрели на пустую площадку в круге колонн.

– Ничего удивительного! «Филобийский Завет» на поверку оказался поразительно точным. В нем говорится, что девчонка прибудет с синей монахиней, – она и появилась с синей монахиней. Только чудо могло предотвратить это.

– Чудо – то, что я не придушил эту старую ведьму!

Таргианец расхохотался, словно от удачной шутки.

– Насилие над такими не поощряется!

Элиэль высунулась из-за плюща еще на пару дюймов, так чтобы смотреть уже обоими глазами. Оба мужчины сидели в тени, сняв шляпы. Таргианец не уступал в росте Т’лину. Он сидел, откинувшись назад и опершись на руки – жилистые молодые руки, темные от загара. Он казался заметно моложе. Его волосы были темными, и, когда он повернул голову в профиль, она увидела, что он чисто выбрит.

В левом ухе его блестело маленькое золотое колечко!

– Она пока осталась в гостинице, господин, – сказал Т’лин. – Так что мне с ней делать?

«Господин»? Т’лин Драконоторговец обращается к этому сопляку как к «господину»?

– Неплохой вопрос! – Таргианец выпрямился и пригладил волосы рукой. – Как думаешь, что ты получишь, скрестив кенгуру с ягуаром?

– Что? О… боюсь, не знаю, господин.

– Правильно. Я просто хочу сказать, что есть кое-что, чего я не могу тебе рассказать. И не думай обижаться! Я не сомневаюсь, что у тебя есть свои секреты политического характера, которых я не знаю. А это дела религиозные, только и всего.

Т’лин испустил свое привычное фырканье.

– Это я и сам знаю! Подрывная деятельность, инфильтрация – в этом я разбираюсь. В религиозных вопросах я не специалист.

– Не ты один, поверь! Что тебе удалось понять?

– Очень мало. В дни Празднеств в Суссленде ожидается рождение некоего младенца. Девчонка должна принять роды. Карзон, Эльтиана и их братия пытаются предотвратить это. Тион и Астина вроде бы настроены в пользу «Завета». Насколько я понимаю, Служба – тоже?

– Мы – да, – буркнул молодой человек. – Зэц и Оис, само собой, против. Карзон с Эльтианой, возможно, тоже. Но не советую тебе доверять Тиону! Он ведет собственную, грязную игру.

Элиэль поперхнулась. Богохульство!

– Но разве не Тион послал мальчишку спасти девочку? – удивился Т’лин.

– Ты хочешь сказать, Кирб’л! Мне страшно подумать, какие у него интересы в этом деле. Кирб’л – настоящий маньяк. Сама Астина пока держится в стороне.

– Но это ее рощу сожгли сегодня утром!

– Нет, – вздохнул таргианец. – Это была роща Иилах. Иилах более или менее поддерживает нас – или поддерживала. Возможно, она уже мертва. Послушай, я и так говорю тебе больше, чем следовало бы, так что будь благоразумен, ладно? Теологическая доктрина жрецов абсолютно запутана, что в общем-то понятно. Идея пяти великих богов, Пентатеона, является упрощением – довольно полезным, но все же далеким от действительности. Конечно, все пятеро обладают огромной силой – Висек, Карзон, Эльтиана, Астина, Тион. Но некоторые другие обладают гораздо большим влиянием, чем ты думаешь, и их принадлежность к партии того или иного из великих не всегда такова, какой ее представляют. Все эти теории аватар и ипостасей – им место на свалке. Иилах – далеко не Астина, а Кирб’л – не Тион, точно так же, как Гарвард – не Карзон! Да и Оис – не Эльтиана. Сука сукой – с этой-то ее ритуальной проституцией, – но и чертовски сильная благодаря этому. Возможно, она и впрямь может вызывать лавины, как утверждает. Тион тоже мало уступает ей в порочности.

Гнусная, гадкая ересь! Как может Т’лин Драконоторговец терпеть подобное богохульство?

– К счастью, – добавил незнакомец, – не все они поддерживают Палату. Среди них есть вполне пристойные, и многие занимают выжидательную позицию.

Помолчав немного, Т’лин усмехнулся:

– А я-то думал, нет ничего сложнее политики! Тарг со дня на день захватит Нарсию, ты, наверное, и сам знаешь.

– Ничего удивительного, – ответил таргианец. – А джоалийцы и ухом не ведут, вот дураки! Но по сравнению с нашим делом это все ерунда. Войны приходят и уходят… Освободитель может оказаться куда важнее любой войны. Ты прибыл в Суссленд уже после восхода солнца?

– Сильно позже. За полдень.

– Ага! Этот сброд Гарварда разгромил рощу в Филоби раньше. Значит, ему не повезло.

Последовало молчание. Элиэль подавила сильное желание взвизгнуть. Она испытала настоящее облегчение, когда Т’лин спросил: «В чем не повезло?»

Последовала еще одна пауза. Таргианец нагнулся и достал откуда-то бутылку. Он отпил и протянул ее Т’лину.

– Мне надо объяснить кое-что. Во-первых, все эти разговоры насчет родов – неверное толкование. Мы ожидаем вовсе не ребенка. Освободитель, о котором говорится в «Завете», будет взрослым человеком.

Т’лин усмехнулся:

– Представляю, как будет рада моя маленькая подружка. Она не пришла в восторг, услышав, что ей предстоит быть повитухой.

– Не говори ей ничего! – резко одернул его таргианец.

– Конечно, нет, господин. Я никому ничего не скажу.

– Верно. Она должна действовать по собственному побуждению. Если она узнает, что от нее ожидается, она может сделать все не так. Впрочем, я и сам толком не знаю, что от нее ожидается. Возможно, это все равно, но мы не можем рисковать. Палата уже много лет пытается сорвать исполнение пророчества. А то, что подходит им, никак не устраивает нас, если ты меня понимаешь. – Он снова помолчал. – Вот почему Гарвард уничтожил сегодня рощу Иилах – он пытался оборвать цепь. Я думаю, он ее только укрепил. Он действует, как тупой бык. Впрочем, он никогда не отличался умом.

Это он о боге так!

– Тем не менее, – продолжал богохульник, – Палата бросила на это дело гораздо больше сил, чем Служба, Семьдесят Седьмой. Ну например, в этом активно участвует Зэц.

– Смерть!

– Тот, кто называет себя Смертью. Похоже, Освободитель представляет для него личную угрозу.

– У него здесь двое Жнецов, насколько мне известно.

– Больше, чем двое. Мы абсолютно уверены, что он сам попробовал предвидеть события. Он достаточно силен, чтобы рискнуть. Возможно, он точно знает, где появится Освободитель, в то время как нам это неизвестно. – Он невесело усмехнулся. – По крайней мере мы не знали этого до того, как прибыл ты. Я-то думал, у меня здесь рутинное дежурство, и тут ты бросаешь меня в самую гущу событий.

– Тем, что притащил сюда девчонку, ты хочешь сказать?

Таргианец промычал что-то утвердительное, снова приложившись к бутылке.

– Надо было мне оставить ее у какого-нибудь верного человека, а сюда идти одному, – озабоченно произнес Т’лин.

Второй передал ему бутылку.

– Возможно. А вдруг это испортило бы все – как знать? Почему Старший в Нарше послал тебя в Руатвиль?

Т’лин вытер губы.

– Он и не посылал. Он предложил мне идти в Филоби и доложиться Тридцать Девятому. Это место он называл в качестве запасного. Он был уверен, что здесь сшивается кто-то из секты.

Т’лин хотел вернуть бутылку, но таргианец покачал головой:

– Допивай. Видишь ли, насколько нам известно, в Суссленде имеется только шесть мест, где мог бы появиться Освободитель. Среди них – храм Тиона и монастырь в Тогвалби. Если он выберет одно из них, Палата возьмет его тепленьким, так что его можно будет считать покойником. Мы ждали его в роще Иилах в Филоби, поскольку Иилах покровительствует ему. Вернее, покровительствовала. Гарвард позаботился об этом! Можешь поспорить на самую дорогую тебе часть тела, что он оставил там приглядывать своих ублюдков. Есть еще поляна у дороги недалеко от Филоби, обладающая уймой виртуальности…

– Уймой чего?

– Забудь. Я хотел сказать только, что это еще одно вероятное место. Итак, остается это Святилище и еще один узел… одно место, я хотел сказать. В холмах за Иогби. После Филоби мы рассчитывали на это место, поскольку оно не занято.

– Ты меня совсем запутал, господин.

– Я имею в виду, что там ничего нет. Ни храма, ни молельни. Это ты можешь понять? Ладно, не бери в голову. Вопрос в том, что нам делать дальше. Празднества начинаются сегодня.

Он подумал немного.

– Первым делом избавься от мальчишки. Если он и в самом деле из секты Тиона, Кирб’л наверняка отметил его тем или иным способом. Так что дай ему немного денег и отправь на Празднества. Так будет проще. Пусть сам заботится о себе. Нам от него пользы больше не будет. У нас впереди еще часа два светлого времени. Отведи своих драконов в Филоби и посмотри, нельзя ли переправить уцелевших в Ротби. Из кожи вон вылези, но сделай несколько ездок в обе стороны. Ты со своими драконами привлечешь внимание, так что постарайся замутить воду как следует.

– Но они устали, господин! – попробовал протестовать Т’лин.

– Убей их, если потребуется, потом выставишь счет.

– Да, господин, – сдался торговец.

– Ты уж извини, но ставки здесь выше, чем ты думаешь. Девочку оставь в гостинице.

– Может, мне лучше убрать ее из этого места, тебе не кажется, господин?

Молодой человек рассмеялся:

– Можешь попробовать, но я бы поставил на пророчество.

После этого замечания он начал больше нравиться Элиэль. Она подавила искушение выйти из-за колонны и спросить Т’лина, легко ли он нашел Святилище, – просто так, чтобы посмотреть, какое у него будет лицо.

Таргианец вытянул длинные руки и зевнул.

– Завтра к нам должен прибыть связной на быстром моа, так что я пошлю остальным весточку и попрошу подкрепления. Впрочем, вряд ли у них найдется. Все ясно?

И снова непривычно почтительный Т’лин утвердительно кивнул.

– Жаль, конечно, что Палата опознала эту таинственную Элиэль раньше, чем мы, но, возможно, сейчас наш ход. Надеюсь, двух Элиэлей быть не может? Что-то очень она юна по рассказам.

– Ей двенадцать, я точно знаю.

– Гм. По большей части она упоминается вроде бы как помощница при родах, но другая строка гласит, что она же будет первым искушением. Немного странно ожидать искушения от двенадцатилетней, не так ли?

Т’лин фыркнул по-драконьему.

– Не один раз я испытывал сильное искушение оборвать ей уши, господин!

«Ох, припомню я тебе эти слова, Драконоторговец!»

Таргианец хихикнул:

– А как насчет отшельника? Тебе в твоих странствиях не доводилось встречаться с отшельниками?

– Отшельниками?

– Один из моих любимых стихов: «И сильнейший может лишиться сил, и отведет его Элиэль к Отшельнику за помощью, и обретет он тогда новые силы». – Это еще требует прояснения.

– Но здесь не упоминается Освободитель.

– Нет, это вообще может не иметь к нему отношения. Или может относиться к событиям, до которых еще много лет. Про него там еще много непонятного понаписано. Вроде «И придет Освободитель в Джоал, призывая к покаянию». Но Элиэль упоминается только четырежды, в том смысле, что она помогает Освободителю, так что это может относиться и к тому, что произойдет сегодня ночью. Я спрашивал на всякий случай.

– Никаких отшельников! – буркнул Т’лин. – Мне бы не хотелось, чтобы с девочкой что-то случилось, господин.

– Мне тоже, – ответил таргианец вставая. Он оказался высоким и худым. – Но окружи ее хоть всей джоалийской армией, это не спасет ее от Палаты. До появления Освободителя она – самое слабое звено в цепи. Если Жнецы Зэца найдут ее, она погибла. Никто в мире не сможет защитить ее.

Т’лин тоже встал.

– А святые, господин?

Молодой человек сердито кашлянул.

– Ах, да. Ну, можно, конечно, молить святых, чтобы они замолвили слово перед Неделимым. Пошли в палатку, там…

Они зашагали по камням прочь от колонны. Больше Элиэль не расслышала ничего.

41

Элиэль скатилась по ступеням и нырнула в кусты. Чудовищность того, что она подслушала, оглушила ее. А она-то доверяла Т’лину Драконоторговцу! Ладно, Гим еще мальчишка, сестра Ан – старая сумасшедшая. Но она думала, что на Т’лина – сильного человека – можно положиться как на друга. Теперь-то она знала, что он вовсе и не верен ей. Просто он рассчитывает когда-нибудь нанять ее на свою дьявольскую «службу». Ее последний защитник предал ее.

Значит, Т’лин выполняет приказы таргианца. Он ни слова не сказал против богохульства. Возможно, он и сам таргианский шпион! Элиэль никогда особенно не задумывалась о своих политических воззрениях. Если бы ее спросили о гражданстве, она, возможно, назвалась бы уроженкой Юрга – потому что в Юрге она бывала чаще, чем где-то еще, и потому что она любила тамошнего короля, который хлопал, когда она пела для него. Еще ей нравились художественные обычаи джоалийцев, да и сам принцип Джоалийского Королевства, дающего мир известным ей землям. А про таргианцев и их военные замашки говорили всякие страшные вещи. Шпионить на них казалось предательством.

Ее религиозные пристрастия не подлежали сомнениям. Тион – бог красоты и искусства. Эмбер’л – богиня драмы – аватара Тиона. И Иела – богиня пения – тоже.

Впрочем, одно хорошее дело таргианец сделал: он невольно рассказал Элиэль довольно много про «Филобийский Завет». Ей не придется принимать никакого хлопотного младенца. Появится взрослый мужчина, несомненно, молодой и красивый – или здесь, или где-то еще… как, кстати? Никто не объяснил, каким образом он появится, вспомнила она. Ладно, зато когда появится этот Освободитель, Элиэль Певица поможет ему. Умоет его и оденет – это Т’лин ей утром сказал. Ей бы и самой не мешало умыться еще разок, чтобы смыть грязь и пот. Появилась мошкара. Ее рубаха промокла и испачкалась. Ноги так устали, что едва держали ее.

Она отряхнулась и поспешила через заросли, с трудом пробираясь между каменными обломками. Если она будет держать солнце по правую руку, то скоро придет в город.

Еще один вопрос – что ей делать, когда она дойдет до города? Возвращаться в гостиницу означало отдаться в руки презренному Драконоторговцу и его таргианскому хозяину, но у нее нет ни денег, ни друзей. Гим с ума сойдет от возможности отправиться на Празднества, так что скорее всего уйдет еще до ее возвращения.

Наверное, ей стоит поискать какую-нибудь крестьянскую семью посимпатичнее, пусть приютят ее на некоторое время. Она может мыть посуду или делать еще что-нибудь в знак благодарности за это. Шить, возможно, – она неплохо управляется с иголкой. Она же может прикинуться беженкой из Филоби! «Меня зовут Антеала Полководец. Мой отец – глава юргианской армии. Он нежно любит меня. Когда я подрасту, он собирается выдать меня за одного из королевских сыновей. Опасаясь, что из мести его недруги похитят меня, он отправил меня в обитель Иилах». Это могло произойти с месяц назад, решила она, так что она еще недостаточно хорошо ознакомилась с обителью – на случай, если ее будут спрашивать. На рассвете ворвались зеленые монахи, и все ужасно кричали. Кого-то убивали, кого-то насиловали, а она ускользнула в темноте и шла весь день, пока…

Нога провалилась в пустоту. Элиэль не удержалась и полетела вперед через кусты… ударилась обо что-то плечом… подвернула лодыжку… завизжала… больно ударилась боком… покатилась… снова полетела… ушиблась головой… заскользила по склону… упала в ледяную воду… поток завертел ее, пару раз ударил о камни и бросил на полузатопленный древесный ствол. Она отчаянно затрепыхалась, преодолевая давление потока. Наконец ей удалось высунуть голову из воды. Задыхаясь и отплевываясь, она все же могла дышать. Она закоченеет до смерти. Как только может вода в этой жаркой стране быть такой холодной! Элиэль мотнула головой, вытряхивая воду из ушей, и пришла в ужас от рева воды. Она, наверное, у самого обрыва. Не подвернись это дерево, ее бы смыло в водопад.

Подтянуться по стволу к берегу оказалось не так сложно. Гораздо сложнее было карабкаться по скользкому склону. Ручей пробил себе маленький каньон, узкий и темный. Цепляясь за кусты, она вылезла наверх и рухнула на землю. Она вся дрожала от холода и сырости.

«О Тион! – подумала она. – О Тион, Покровитель Красоты и Искусств, услышь мою мольбу! Я не верю в то, что говорили о Тебе эти люди. Я не верю в этого еретического единого бога Т’лина. О Тион, спаси меня!»

Немного погодя Элиэль решила, что ее жертв недостаточно, чтобы сотворить чудо. Возможно, Тион просто не слышит ее молитв в шуме воды. У саблезубов – вот у кого острый слух… Солнце вот-вот сядет. Она обдумала, не забраться ли ей на дерево на ночь. Скорее всего она просто свалится во сне, да и в любом случае дерево – не самая удобная кровать. Устало поднявшись на ноги, девочка захромала вдоль берега ручья. В воде она потеряла сандалии, но эта же вода выведет ее к Руатвилю. Колючки цеплялись за рубаху и больно царапали коленки.

Не прошло и минуты, как деревья расступились и перед ней остались только кусты и чистое небо. Она вышла к городу, так быстро! Впереди розовели пики Суссволла, а над ними чуть правее виднелся зеленый диск Трумба. Если Трумб восходит сразу после заката, это к затмению. Значит, Жнецы…

Все произошло в одно мгновение, но ей показалось, что растянулось на часы. Когда она пробиралась через последний куст, нога снова провалилась в пустоту. Элиэль в ужасе завизжала и уцепилась за куст. Глазея на небо, она забыла смотреть под ноги. Она вылезла не на тот берег ручья и шла в противоположную сторону. Она ударилась о землю задницей и провалилась дальше. Ее руки за что-то уцепились.

Плечи ударились о скалу, скользнули и замерли. Зеленая ветка, за которую она ухватилась, согнулась вдвое, но пока держалась. Она висела, болтая ногами в воздухе. Острый выступ скалы больно впивался в спину. В сотнях футов под ней бурлили бурые воды Суссуотера.

– Помогите! – крикнула она. – А-а-а-а…

Слева от нее вырывался из узкого ущелья ручей и россыпью брызг обрушивался в реку. Шумводы заглушал ее крики.

Все равно никого нет поблизости…

Ноги не находили опоры, даже самой маленькой. Руки оказались зажатыми между веткой и скалой так, что она даже не могла перехватиться или подтянуться наверх. Куст в любую минуту мог не выдержать.

Она почувствовала, что начинает скользить.

Она попробовала закинуть ногу наверх – не достала. Куст-уже начал угрожающе потрескивать. Она попробовала хотя бы повернуться лицом к скале, но не смогла и этого.

– Помогите! Помогите же! Тион! – Ее крики походили скорее на хрип. Она даже вздохнуть толком не могла из-за этой проклятой скалы, давящей на спину, а руки, казалось, вот-вот вырвутся из суставов.

«Я не хочу умирать! Не хочу я исполнять никаких глупых пророчеств! Мне всего двенадцать лет! Я не хочу быть священной шлюхой Оис! Я не хочу быть историческим лицом! Я хочу просто быть Элиэль Певицей и стать великой актрисой! Хочу быть верной Тиону и красивой! Я не напрашивалась на все это и не хочу этого! Это несправедливо! И я не хочу умирать!»

Чьи-то сильные пальцы сомкнулись на ее запястье и потянули вверх.

42

Таргианец говорил об отшельнике.

Элиэль нашла его.

Там, где ручей впадал в каньон Суссуотера, вода подмыла берег так, что образовалась расселина, накрытая скалой и вымощенная песком и круглой галькой. Мох закрывал вход в пещеру, и ее почти невозможно было увидеть со стороны. Впрочем, этот мох кто-то сам и растил. Кто-то углубил пещеру и соорудил в ней маленький очаг, постель из травы, накрытой шкурой, поленницу и несколько щербатых горшков и корзин. Кто-то жил здесь.

Он сидел рядом с ней, скрестив костлявые ноги и глупо ухмыляясь безумной улыбкой. Его волосы и борода были совершенно седыми и торчали во все стороны. На нем была только грязная меховая набедренная повязка. Его кожа казалась прокопченной. В мерцающем свете маленького костра он походил на развороченное птичье гнездо. Элиэль сидела на постели, накрытая шкурой, и пыталась унять дрожь. Она даже пожевала какие-то ягоды и корешки, которые принес ей отшельник, – чтобы доставить ему удовольствие. На нее напал какой-то «болтун» – она рассказывала ему свою историю, кажется, уже в третий раз.

Сам он не говорил. Не мог говорить.

Теперь отшельник уже не казался ей таким страшным, как в первую минуту. Возможно, она просто привыкла к нему. Он объяснялся знаками и написал палочкой на песке, что его зовут Порит Кротолов. Он жил здесь уже много лет и, похоже, потерял счет дням. Она была первой, кто когда-либо бывал в его пещере. Родом он из Ниолленда, страны, лежащей за много вейлов отсюда. Когда-то служил жрецом Висека, пока его не обвинили в богохульстве и вырвали язык. На этом месте его рассказа Элиэль решила, что он сочиняет. Храм Висека славился как самый большой во всех вейлах, а значит, и во всем мире. С другой стороны, она не помнила других преступлений, карающихся лишением языка.

Нельзя сказать, чтобы он совсем не общался с людьми. Он торговал шкурками, меняя их у кого-то в Руатвиле на то немногое, в чем нуждался. Еще бы ему не помешал гребень, подумала Элиэль, глядя на его свалявшуюся бороду.

Он слушал ее рассказ, сопровождая его безумными гримасами. Он хмурился, когда она говорила о Жнецах, ухмылялся, когда она упоминала выжившую из ума сестру Ан, и изображал на лице яростное неодобрение, когда она описывала шлюх в храме. Впрочем, он мог просто реагировать на выражения ее лица.

Интересно, подумала она, что предпримут Т’лин и сестра Ан? Наверное, ждут ее из лесу с покаянием. Так вот, ни за что! Она может остаться и здесь, с Поритом. Тион послал отшельника ей на помощь.

Сгустилась ночь. Как раз сейчас начинаются службы в храме Празднества. Забавно, храм всего в нескольких милях от Руатвиля. Забравшись на утес, она даже сможет разглядеть огни шествия. Впрочем, она не собиралась этого делать. Разумеется, все это происходит сейчас на противоположном берегу реки, и идти туда пешком пришлось бы целый день.

«Оборвать цепь пророчества» – так таргианец обозвал нападение Гарварда Карзона на священную рощу Иилы. «Мир может измениться», – говорил Дольм Актер. Дольм, наверное, до сих пор уверен, что она надежно заперта в храме Оис в Нарше и ощипывает там кур, – если, конечно, Зэц не оповестил его какими-то своими способами. Кто может укрыться от бога смерти?

Ну, другой бог может – ведь боги бессмертны. Она не должна забывать, что Тион спас ее из тюрьмы и послал ей Порита. Тион на ее стороне! Он продолжает хранить ее.

– Сегодня ведь затмение Трумба, верно? – сказала Элиэль, и Порит оживленно закивал, расплывшись в ухмылке.

Чего это ее так волнует затмение одной из лун? Такое случается регулярно раз в две недели, конечно, если погода не мешает. Иногда Трумб гаснет даже дважды за этот срок, и тогда храмы переполнены жрецами, пытающимися отвратить несчастье. Ходят даже рассказы о трех затмениях за две недели, что означало: кто-то очень важный умрет.

Ее беспокоит эта дурацкая песенка про Жнеца, вот и все. Скорее всего через два дня будет еще и затмение Вайсета. Вот тогда день превратится в ночь. Это должно бы пугать гораздо сильнее, а почему-то не пугает.

Она пожевала еще корешок. Не стоит ожидать первоклассного обслуживания, живя у отшельника. Семи дней за глаза хватит. Если ее хозяин позволит остаться у него до конца Празднеств, она сможет без опасений вернуться в мир. Ведь пророчество больше не будет действовать.

Тион подарил ей помощь, о которой она молила его. Он привел ее в это убежище.

Чего он хочет в расплату? Исполнения пророчества? Скорее всего да. Она – Историческое Лицо. Она должна помочь Освободителю – «Элиэль омоет его» и так далее. А Освободитель принесет смерть Смерти.

Смерть – это Зэц, бог Дольма. Бог, натравивший на нее Жнецов. Если Элиэль Певица и хочет чего-то, так это возможности спокойно повернуться спиной к Зэцу, верно?

Сегодня затмение Трумба. Празднества начались. Освободитель должен явиться сегодня. А может, завтра или на протяжении всей недели – ночью. Не днем же!

Она посмотрела через догоравший костер на старого безумного Порита. Тот сидел, обхватив колени похожими на бурые канаты руками, и смотрел на нее своими горящими безумным светом глазами.

– Мне надо идти в Святилище, да? – прошептала Элиэль.

Он кивнул.

– Святой Тион привел меня в Суссленд для того, чтобы сбылось пророчество, – рассуждала она вслух. Кивок. – И если я хочу преуспеть в избранном мною ремесле актера, я должна поступать так, как угодно моему богу. – Кивок. – Он направил мои шаги, чтобы я могла подслушать двоих богохульников, ибо я много узнала от них.

По какой-то неизвестной ей причине Элиэль Певица должна умыть и одеть взрослого мужчину, и это изменит мир.

Близок приход Освободителя. Если она не дождется его, то никогда не простит себе этого. Она просто пойдет и посмотрит – ей вовсе не обязательно что-то делать.

– Эта ужасная Оис хочет, чтобы я держалась подальше значит, мне надо идти! – Кивок. – И потом я буду в безопасности, потому что уже исполню свою роль в предсказанном! – Кивок. – Таргианец говорил что-то насчет «до появления Освободителя». Значит, когда это случится, Жнецы будут охотиться уже за ним, а не за мной! – Кивок, ухмылка. – После этого от меня уже никому ничего не будет нужно. Тогда мне лучше пойти, сделать все, что от меня требуется, и поскорее покончить со всем этим!

Кивок.

– Ты пойдешь со мной?

Порит отчаянно замотал головой.

Это немного огорчило ее. Хотя, конечно, его специально ведь не защищал ни один из богов. И он не упомянут… да нет, упомянут!

– Но я приведу Освободителя сюда?

Еще более ожесточенное мотание – такое, что седые волосы и борода старика разлетелись гривой.

– Но так предсказано! Я же тебе говорила!

Порит съежился, словно хотел провалиться под землю, и начал тихонько всхлипывать. Наверное, он прячется в свою пещеру каждый раз, как кто-то приближается сюда. Он и Элиэль-то открыл свое существование только потому, что сжалился над ее юностью и бедственным положением. Он просто выживший из ума старый затворник.

– В «Завете» не сказано, что я приведу Освободителя в пещеру! – твердо заявила Элиэль. – Там сказано, что я приведу его к отшельнику! То есть к тебе! За помощью. Так что оставайся здесь и готовься оказать помощь!

Небо темнело. Трумб разгорался все ярче. Ей было дурно от страха. Ну что ж – это знакомо. Обыкновенный страх перед выходом на сцену. Эта мысль подбодрила ее. Сегодня она играет главную роль на сцене истории, и зрители сегодня – боги! Тут уж как обычно – надо идти сразу же, пока не струсила еще сильнее. Этак она даже чувств лишиться может.

– Ладно, как отсюда быстрее всего пройти к Святилищу? По обрыву?

Кивок.

Она хмуро посмотрела на свои босые ноги – сплошные волдыри и царапины. Потом покосилась на груду шкурок в углу – кротовых, решила она.

– Ты можешь сделать пару шлепанцев? Просто куски шкуры с ремешками, чтобы держались на ноге?

Порит ухмыльнулся и снова кивнул, но не тронулся с места.

– Ну что ж, тогда за работу! – сказала она.

Акт четвертый Дуэт

43

Идти вдоль обрыва было гораздо легче, чем продираться сквозь джунгли. Время от времени приходилось выбирать между зарослями и головокружительной акробатикой на крошечном уступе, но в целом она пробиралась довольно быстро. Вскоре она увидела далекие огоньки и решила, что это факелы у храма.

«Я иду исполнять твою волю, Тион. Храни меня!»

Элиэль уже начала опасаться, что может пройти мимо Святилища, не заметив его. Надо было получше расспросить безумного отшельника о дороге. Ладно, если она выйдет к разрушенному мосту, значит, она зашла слишком далеко. Да нет, все в порядке – лес поредел, и она увидела колонны, смутно белевшие в неверном свете Трумба.

Дальше она передвигалась осторожнее. Идти было всего ничего, но она останавливалась после каждого шага, выбирая, куда бы поставить ногу. Ни одна ветка не должна треснуть. Ее меховые шлепанцы оказались для этого в самый раз. Она отодвигала ветви, она пригибалась, а иногда даже ползла на карачках. Она осторожно перебиралась через каменные обломки колонн и балок. Она не спешила – в ее распоряжении была вся ночь. Мысль о том, что лес кишмя кишит Жнецами, помогала ей держаться начеку.

Добравшись до ступеней, девочка присела перевести дух. Потом на пузе проползла по прошлогодней листве в место, откуда смогла бы увидеть весь дворик. При этом сама она была надежно укрыта в тени колонн. Залитые ярким лунным светом развалины были пусты.

Ясное дело, если здесь кто-то и есть, он затаился так же, как и она. И на животе лежит точно так же. И дышит так же тихо.

От замшелого камня шел холод. Надо было захватить одно из меховых одеял Порита Кротолова. Только этого еще не хватало – заснуть и захрапеть!

Святилище казалось абсолютно заброшенным. Даже совы молчали этой ночью. Казалось, сюда уже лет сто никто не заглядывал. Впрочем, у нее имелось сильное подозрение, что не одна она смотрит сейчас на этот пустой мощеный круг. Где-то здесь должен поджидать таргианец, а возможно, и подкрепление, на которое он так надеялся. Зэц прислал одного-двух своих Жнецов. А Т’лин Драконоторговец? А сестра Ан?

А Тион? Гарвард? Эльтиана?

Даже боги ждали.

Но никто не кашлял. Никто не шуршал ветками.

Почему в джунглях так тихо?

Трумб медленно карабкался вверх по небосклону.

Тени играли с ней странные шутки. Постепенно Элиэль начало казаться, что на противоположном конце Святилища у одной из колонн стоит Жнец. Она убеждала себя, что это ей только мерещится. Разве нормальный человек будет стоять, если ему предстоит ждать долгие часы, – он растянется на земле, как она. И все же глаза подсказывали ей, что рядом с колонной стоит темная фигура – человек в черном балахоне с капюшоном. Ей казалось, что она даже может различить светлое пятно лица. Ясное дело, это ей мерещится. Игра света.

Она слишком замерзла, чтобы спать, и слишком перетрусила, чтобы уходить. Никакому Жнецу не найти ее, если только он на нее не наступит. Боясь, что ей придется ждать так до рассвета, она оставалась на месте. Лес не издавал ни звука.

44

После полуночи двуколка миновала Эймсбери и начала подъем на запад, к Стоунхенджу. Луна только-только пошла на убыль, то и дело кокетливо прячась за облаками. Дул холодный ветер – погода начинала портиться.

Крейтон сидел на задней скамейке, бездумно барабаня пальцами по маленькому барабану, изготовленному для него цыганами. Эдвард разговаривал с возницей. Билли Босуэллом. Билли был примерно одного с ним возраста, низенький, смуглый и, разумеется, скрытный. Под давлением этого несносного джорджо Билли в конце концов сдался и немного разговорился о своей жизни и о себе. Теперь он делился с Эдвардом своими тревогами: он боялся, что ему придется идти драться на войну. Это было именно то, чего так хотел сам Эдвард, но, попытавшись довести до цыгана свою точку зрения, он столкнулся с полным непониманием. Как живется цыганам в Германии, он не знал, а великие преимущества британской цивилизации мало касались человека, большую часть года промышлявшего торговлей булавками.

– Ну а я родился в Африке…

– Никогда не слыхал о такой.

Гм! Эдвард постучал ногой в такт барабану.

– Кстати, – вдруг подал голос Крейтон, – откуда это у тебя такие модные ботинки, Экзетер?

– Билли дал их мне после того, как мы миновали Эндовер сегодня днем. Очень мило с его стороны. – Ботинки были малы на размер, но дареному ботинку в язык…

– Пустяки, – заявил Билли со своим чипсайдским выговором.

Гм!

Крейтон выпрямился и ткнул пальцем:

– Видите огни вон там?

– Да, – хором откликнулись оба.

– Где это? – добавил Эдвард.

– Должно быть, это казармы Королевской артиллерии в Ларкхилле. Значит, мы уже почти приехали.

Равнина Солсбери на поверку оказалась не такой уж и ровной. Дорога свернула в низину.

Эдварда снедали сомнения. Эта ночная поездка в обществе цыгана и такого подозрительного типа, как Крейтон, могла вовлечь его по меньшей мере в нарушение частных владений. Да и Бог знает во что еще.

– В Стоунхендже живет кто-нибудь, сэр? Кому он принадлежит?

– Им владеет сэр Эдмунд Антробус. В четверти мили к западу от него проживает в коттедже полисмен. Будем надеяться, доблестный констебль не страдает бессонницей. – Крейтон помолчал минуту. – Аэродром расположен еще ближе к нему, но не думаю, чтобы в такой час там кто-то был.

Эдвард поднял взгляд – полоска облаков начала светиться серебром. Он зябко поежился.

– Ага! – произнес Крейтон. – Тоже почувствовал? А ты, Босуэлл?

Цыган пробормотал что-то на ромени.

– Фантастически сильная, если мы ощущаем ее уже отсюда. Ага, вот!

Луна выплыла из-за своей вуали. Прямо перед ними довольно близко возвышался призрачный круг, составленный из гигантских каменных блоков, – полуразрушенный, зловещий, загадочный. Поначалу он казался совсем маленьким на фоне окружающей его пустоты, но по мере того как двуколка приближалась к нему, все яснее становились истинные размеры камней. Кто мог воздвигнуть такое сооружение в столь глухом месте, а главное, зачем? Это было какое-то архаичное безумие, воплощенное в камне. Безумие – затерявшееся во времени и в ветрах. Пони продолжал исправно стучать копытами – подобные бредовые чудеса его явно не волновали.

У Эдварда как-то закололо в голове.

– Вы уверены, сэр, что нам не стоит сначала попробовать менее призрачное место? Где не так много этой «виртуальности»?

– Можно, конечно, но у меня свои причины начинать отсюда. Не забывай. Палата ведь тоже читала «Завет». В Суссленде всего пять или шесть узлов, так что заговорить их все против тебя – не такая уж невыполнимая задача.

– Не уверен, что я понимаю, сэр. То есть совсем не понимаю.

– Представь себе магическое заклятие: «Никто по имени Эдвард Экзетер не пройдет этим путем».

– Неужели такая магия?

– Мана, не магия. Если она достаточно сильна, она может быть и такой. Я надеюсь, что мощная энергия этого узла преодолеет блокаду такого рода. Хррмф! Ошибочно считать противника неуязвимым. Они могли и забыть, что твое полное имя состоит из трех, а не двух частей.

Эдвард надеялся, что уверенность, с которой Крейтон произносил эти слова, на чем-то основана.

– А что с часовыми по ту сторону? Я имею в виду, если Погубители охотятся на меня здесь, почему бы Палате не ждать меня там?

– Разумеется, ждут, – безмятежно ответил Крейтон. – Я надеюсь, что кто-нибудь из наших ребят окажется под рукой, чтобы преподать им урок. Да и я сам буду, так сказать, на своей территории.

«Аффалино каспик…» Эти бредовые слова без конца крутились в голове у Эдварда. Он почти наяву слышал и сопутствующий им ритм. Может, это своего рода реакция на сверхъестественную энергию узла? Да нет, просто страх.

– Там ограда! – Он надеялся, что ограда положит конец всей затее и они смогут отправиться домой, но всерьез в это не верил. Изгородь оказалась вполне солидная – колючая проволока на крепких стальных столбах.

– Да к тому же и смотрителя нет на месте, чтобы принять у нас по шестипенсовику или сколько там стоит вход.

– Мы можем перелезть.

– Можем, но мистер Босуэлл лучше справится с ней для нас. Верно, мистер Босуэлл?

Билли молчал, пока повозка сворачивала с дороги. Он подогнал ее к ограде и натянул вожжи.

– Только не говорите, чтобы я забрал их назад. Я их лучше вам брошу.

– А почему бы и нет? – сказал Крейтон, спрыгивая на землю. – Черт подери! Далеко не самый изящный способ испоганить памятник национальной истории. – Его необычная разговорчивость, возможно, скрывала то же нервное напряжение, что испытывал и Эдвард. – Ладно, Экзетер, у меня для тебя еще плохие новости.

Эдвард вздохнул:

– Да, сэр?

– При переходе ты не сможешь взять с собой ничего. Не переходит ничего, кроме человеческого организма, – даже пломбы в зубах пропадают. Тебе не надо беспокоиться по этому поводу, но одежда будет помехой.

– Вы хотите сказать, нам предстоит проделать всю эту белиберду нагишом?

– В чем мать родила. – Крейтон швырнул шляпу в повозку и начал расстегивать рубашку. – Быстрее, пока луна не зашла.

Скрипя зубами, Эдвард тоже начал раздеваться. Он стянул ботинки с облегчением. До рассвета всего два часа, подумал он. В минуту, когда солнце появится из-за горизонта, он будет свободен от данной им клятвы и тут же отделается от своего ненормального спутника, даже если для этого ему потребуется отправиться в полицейский участок и сдаться.

Билли провел пони на несколько футов дальше. Секция ограды, скрипнув в агонии, подалась за повозкой, и столбы нехотя выдернулись из мела.

– Ага, то-то, – заметил цыган.

Эдвард беспокойно оглянулся на огни Ларкхилла на севере, потом на темные пятна на противоположном конце равнины. Судя по всему, это были аэродромные строения, но в окнах не горело ни огонька. Он кинул носки в повозку.

– Умница, – отеческим тоном произнес Крейтон. – Ну, Босуэлл, ты подождешь нас здесь минут двадцать, ладно? Так, на всякий случай. Не хотелось бы возвращаться в Солсбери в костюме Адама.

Он достал из повозки барабаны, один повесил себе на шею, второй протянул Эдварду.

– Пошли, Экзетер, – ободряюще гаркнул он, осторожно перешагивая через упавшую проволоку. Его тело призрачно белело под луной.

– Нет! – неожиданно выпалил Эдвард, продолжая возиться с ширинкой.

Крейтон остановился и резко обернулся.

– Слово чести! – рявкнул он.

– Сэр, вы вытянули его у меня нечестным способом. У меня есть долг перед Родиной и Королем.

– У тебя есть еще долг перед памятью отца и делом его жизни.

– Сэр, у меня нет никаких свидетельств этому, кроме ваших слов. Вы вели со мной нечестную игру.

Крейтон нахмурился:

– Ты и представления не имеешь о том, чем обернется эта война. Миллионы людей погибнут! Земля Европы напитается кровью!

– Но мой долг!

– Кретин! Даже если тебе и удастся попасть на фронт – в чем я сильно сомневаюсь, – ты будешь там не более чем пушечным мясом. Твоя судьба – в Соседстве. Заткнись и слушай! Ты ведь не знаешь, как ты именуешься в пророчествах: Освободителем!

– Я?

– Ты! Почему, ты думаешь. Палата так боится тебя? Это ведь те люди, что убили твоих родителей, Экзетер! Если ты откажешься пойти со мною сейчас, значит, твои отец и мать погибли напрасно!

Эдвард молча дрожал на ветру.

– Вы можете мне в этом поклясться, сэр?

– Я клянусь тебе в этом как друг твоего отца.

Со вздохом Эдвард стянул брюки.

Обнаженный, он вслед за Крейтоном перебрался через брешь в ограде, дрожа от холода и от тяжелых предчувствий. Странное дело, нагота каким-то образом укладывалась во все происходящее. Последние несколько дней лишили его всего – доброго имени, надежд на карьеру, возможности сражаться на войне, грядущего наследства, самых дорогих для него вещей вроде фотографии родителей или этого последнего письма Джамбо, даже Фэллоу, ставшего его настоящим домом… Алисы… Он с горечью подумал, что может так и не узнать, чем же кончается «Затерянный мир». Все пропало.

– Нам лучше идти на самую середину, – заметил Крейтон. – Там мы будем в большей безопасности, если кто-то случится на дороге.

Что будет делать в этом случае Билли Босуэлл? Об этом лучше не думать. Лучше вообще ни о чем не думать. Эдвард шел за своим предводителем между выраставших из земли камней, в самый центр залитой лунным светом тайны. Вблизи Стоунхендж оказался не просто нагромождением стоящих камней – это был дом. Обрушенный, но продолжавший внушать страх.

Крейтон сверкнул зубами в улыбке:

– Еще одно, последнее предупреждение!

– Говорите.

– Переход – изрядный шок для организма, особенно когда проделываешь его впервые. Ты можешь потерять ориентацию. Я реагирую лучше, хотя это как морская болезнь – никогда не знаешь, когда шарахнет. Это может продолжаться некоторое время. Надеюсь, там нас будут ждать друзья, они помогут. Разумеется, они не говорят по-английски.

– Как я узнаю, друзья это или враги?

– Ну, остерегайся ребят в черных балахонах, похожих на монахов. Их называют «Жнецами», и они смертельно опасны. Могут убить одним прикосновением. Что касается остальных – друзья тебе помогут. Если кто-то попытается убить тебя – значит, это враг.

– И как это я сам не догадался? – пробормотал Эдвард. – Вперед, Макдуф!

Крейтон повернулся к нему спиной и начал выбивать руками ритм на барабане.

– Раз… два… три! – скомандовал он и запел.

Прыгая, извиваясь, жестикулируя, они с пением передвигались по кругу друг за другом. «Инсо афир йэлее… парал инал фон…» Лунный свет померк, потом снова посветлело.

Черт, сколько в этой траве острых камней…

Эдвард решил, что шаман из него никудышный. В жизни еще не делал он ничего хоть вполовину такого идиотского. Он замерзнет до смерти. И что-то тут не так! Эти огромные пилоны, нависавшие над ним в темноте, были древней тайной, недоступной его пониманию. Он оскорбляет что-то могущественное, освященное самим временем…

Он вскрикнул и замер, дрожа и исходя потом одновременно. Отвращение и страх пронзили его до мозга костей.

– Нет, нет!

Снова воцарилась тишина.

– Ага! – торжествующе произнес Крейтон. – Ты это почувствовал?

– Нет. Ничего. Я не чувствовал ничего.

– Хррмф! А я – да! Это самое начало. Значит, действует. Это доставит нас куда-нибудь, хотя, возможно, и не туда, куда мы хотели попасть. Ты точно ничего не чувствовал?

– Совершенно точно, – выдавил из себя Эдвард, стуча зубами. – Я уверен.

– Гм… Ну-ка, стисни зубы. – Крейтон протянул руку и ухватился за угол пластыря на лбу у Эдварда. – Ну!

Дерг!

– Ох! Вы сняли с меня скальп!

– Посмотрим, поможет ли это. Ладно, начинаем все сначала. Ну, соберись! Увереннее, и старайся не ошибиться в движениях. Приготовились…

– Нет! – крикнул Эдвард, делая шаг назад. – О нет! – Он был раздет, замерз, и его задурили настолько, что он ведет себя, как псих. – Вы ведь пытаетесь исполнить пророчество, да? Это все ради него?

– Я пытаюсь спасти тебе жизнь! И если при этом то, что мы делаем, поможет пророчеству сбыться, что ж, так тому и быть. Ты предпочитаешь умереть? Начинаем сначала…

– Я не буду! Я не пойду!

– Мальчишка! – взревел полковник. – Ты давал мне слово!

Эдвард отступил еще на шаг.

– Вы лгали. Вы меня обманывали!

– Неправда!

– Вы говорили, что Служба поддерживает пророчество! Вы сказали, что отец был одним из них, – разве не так? Но на самом деле отец не хотел этого! Он хотел оборвать цепь! Он говорил это в письме!

Помолчав немного, Крейтон вздохнул:

– Ладно, старина. Ты прав. Я тебе ни разу не солгал, но ты прав. Камерон Экзетер одобрял не все, что там предсказывалось Освободителю. Но не все в целом. Он расходился по этому вопросу с большинством. Он не хотел, чтобы его сын становился Освободителем.

Эдвард отступил еще на шаг и наткнулся на каменный блок. Камень был холодный, твердый и иззубренный. Он отпрянул.

– Отец не хотел, чтобы миры переворачивали вверх тормашками. Он это сам говорил.

– Отчасти из-за этого – из-за того, что ты сделаешь с миром. Но больше из-за того, что мир может сделать с тобой.

– Что значит это «мир сделает со мной»?

– Он не был уверен, что ты возмужаешь достаточно для того… – Крейтон тоже вздрогнул. – Пойми, у тебя нет выбора. Доверься мне! Когда мы доберемся до Олимпа, мы расскажем тебе все с начала до…

Громкий звук разорвал ночную тишину. Что-то огромное взревело неподалеку, и этому звуку вторило паническое ржание пони. Они услышали свирепые проклятия Билли. Двуколка дернулась и исчезла в темноте, унося его с собой. Они остались одни – обнаженные посреди ночной равнины Солсбери.

– Именем Иегосафата, что это такое? – спросил Крейтон, вглядываясь в темноту.

У Эдварда волосы на загривке стали дыбом.

– Это лев!

– Нет!

– Еще как да! Это рык, которым они запугивают свою жертву на охоте. Как мог лев попасть в Стоунхендж, полковник?

– Спроси лучше, чем они питаются в Стоунхендже. Попробуем ключ еще раз, ладно? И на этот раз постарайся получше.

Эдвард решил, что согласен с этим предложением. Ему довольно часто приходилось слышать львов, но никогда так близко. Такой оградой голодного льва не остановить, тем более в ней сейчас зияет брешь…

– Готов? – спросил Крейтон. – Раз… Два… Три…

«Аффалино каспик…» Грохотали барабаны. В такт этому грохоту двигались руки и ноги. Даже движениям головы придавалось значение. При этом Эдвард старался еще следить за рядом пилонов, чтобы видеть, что творится снаружи. Выглядывать в ночи зеленые глаза.

Луна спряталась за облако и погасла.

Дробь второго барабана оборвалась, как отсеченная гильотиной, а вместе с ней оборвался и голос Крейтона. Его барабан упал и покатился по траве. Эдвард застыл. Он остался один.

45

Все началось с легкого вздоха вдали. Он приблизился. В деревьях зашуршал ветер, и вскоре, казалось, он заполнил собой все, кроме того места, где лежала Элиэль. Потом ветер нахлынул и на нее, взметнув с камней сухие листья. Затрещали, ломаясь, ветки. Постепенно ветер слабел, уносясь дальше, и ночь стихла. Трумб все так же безмятежно светил с безоблачного неба, затмевая звезды своим капризным блеском.

Элиэль вздрогнула, пытаясь представить себе, кто из богов мог послать такой знак. Она отлежала все тело и замерзла. Она чуть пошевелилась. Элиэль не знала, сколько пролежала здесь, не в состоянии даже задремать от напряжения. Шея отчаянно затекла.

Ее глаза продолжали говорить ей, что на противоположной стороне дворика стоит Жнец. Это не могла быть просто игра света, поскольку за это время большая луна уже заметно переместилась по небосклону и светила очень ярко. Должно быть, это древесный ствол, скорее даже мертвое деревце, заросшее плющом. Человек не может столько времени простоять неподвижно.

Скоро должно начаться затмение Трумба! Когда он восходил, на краю диска виднелся намек на тень. Теперь же он был идеальным кругом, а это значит…

Ночную тишину разорвал стон, и по камням всего в нескольких ярдах от нее покатился человек. Его тело дергалось, и он беспрерывно стонал. Откуда он взялся?

Обнаженный взрослый мужчина – это, должно быть, и есть Освободитель! Казалось, его терзает ужасная боль. Он приподнялся и замер, услышав топот ног по камню. Из темноты справа от нее вынырнул бегущий человек, и еще один – слева.

Первым был Т’лин – высокий, бородатый, в черном тюрбане, которого было почти не видно в лунном свете, так что казалось, будто верхняя часть его головы отсутствует. Он нес узел. Вторым – долговязый таргианец, вооруженный мечом. На бегу он то и дело оглядывался по сторонам.

Тьфу! Раз уж эти двое здесь, они сами разберутся и с мытьем, и с одеванием. Услуги Элиэль не только не требовались, о них никто и не просил. Она вполне могла спокойно отдыхать.

Стоны Освободителя сменились охами и бормотанием. Он привстал, и его вырвало.

– Вы, господин! – вскричал таргианец. – Мы ожидали другого. – Он опустился на колени и помог человеку сесть.

Т’лин остался стоять, с опаской вглядываясь в темноту, держа руку на эфесе меча.

– Говер? – Освободитель дернулся и сложился пополам в новом приступе рвоты – да нет, судя по тому, что сказал таргианец, это не Освободитель. – Рад тебя видеть.

– Надо уходить! – прорычал Т’лин.

– Успокойся, Семьдесят Седьмой! – бросил таргианец. – Если бы здесь был кто-то еще, они бы уже набросились на нас.

– Да, но…

– Подожди минуту! Ты что, не видишь: человеку плохо. Тяжелый переход, господин?

Вместо ответа тот икнул и согнулся в новом спазме. Таргианец приобнял его за плечи и поддержал ему голову, как маленькому.

– Все в порядке, Критон, – пробормотал он. – Вы среди друзей. Это сейчас пройдет.

Через минуту Критон смог пробормотать слова благодарности и освободиться.

– Где Кисстер? – Он огляделся по сторонам. – Боже Правый! Он… Он не одолел?

– Никого больше не видать, господин.

Ответом был новый стон и еще один спазм. И снова таргианец поддержал больного, и снова это, похоже, облегчило его страдания.

Человек терял сознание! Элиэль отвела взгляд и вдруг с ужасом посмотрела наверх. Затмение Трумба уже началось, и на большой диск наползала чернота.

– Надо вернуться за ним, – выдавил Критон.

– Вы не выдержите еще одного перехода, господин! Это убьет вас! И потом, у нас нет обратного ключа, во всяком случае, я его не знаю.

– Где мы?

– Святилище в Руатвиле.

Критон вздохнул. Его голая кожа светлела в темноте, остальных почти не было видно.

– В Суссленде! Значит, сработало! Будем надеяться, что он продолжает попытки!

– В первый раз всегда трудно, правда? – произнес таргианец.

Критон подавил еще один стон.

– Возможно. Неопытный организм. Беда в том, что неприятель приближался.

Трумб превратился в тонкий серп, словно прорезанный в небе ударом меча. При желании можно было разглядеть и затененный диск – черный на фоне высыпавших звезд.

– Неприятель может нагрянуть и сюда, господин, – сказал таргианец. – Семьдесят Седьмой прав. Нам надо уходить сразу, как вы сможете двигаться. Чертова луна выйдет через минуту. Мы прихватили кое-какую одежду, так что…

Т’лин крикнул, предупреждая об опасности. В темном дворике появилась еще одна фигура, черная, угрожающая. Кто-то быстро скользил по древним камням. Элиэль подумала о бегстве. Ее руки и ноги неуверенно дернулись, но она осталась на месте, словно маленький зверек, загипнотизированный видом хищника. Дольм может видеть в темноте!

– Поднять! – крикнул Критон. – Поднимите меня!

Двое остальных подхватили его и поставили на ноги. Тонкий серп Трумба исчез. Звездный свет блеснул на острие меча, направленного таргианцем в лицо Жнецу.

Жнец остановился вне пределов досягаемости и усмехнулся.

– Ты надеешься остановить меня этим, Говер Посланник? – Это был голос не Дольма Актера! Элиэль слишком боялась, чтобы моргнуть, даже чтобы думать, но она знала, что это голос не Дольма.

Таргианец вскрикнул, и меч звякнул о камни.

– Не связывайся со мной, Жнец! – прохрипел Критон. Он стоял, навалившись на плечо Т’лина, словно не в силах держаться на ногах самостоятельно. – Уходи, и я сохраню тебе жизнь.

– Но я тебе не сохраню! Приготовься ко встрече с Последним Победителем!

Она видела их неясными тенями в слабом свете звезд. Трумб превратился в круглую черную дыру на звездном небе. Луна Зэца. Жнец протянул руку и шагнул вперед.

Молния! Гром!

Развалины и джунгли выступили на долю секунды из темноты и снова пропали.

Элиэль вскрикнула и отпрянула. Грохот удара продолжал звенеть у нее в ушах. Глаза болели, словно вспышка ослепила ее. Гром среди ясного неба? Трясущимися руками она вытерла слезы.

– Клянусь всеми лунами, господин! – Голос Говера глухо звучал в ее заложенных ушах. – Ваши аргументы убедили его! – Говер визгливо засмеялся.

Т’лин бормотал что-то. В глазах у Элиэль прояснилось, и она увидела, что Драконоторговец молится, упав на колени. Жнец неподвижно вытянулся на спине. Посланник поддерживал Критона. В воздухе стоял странный резкий запах.

– Грубо! – пробормотал Критон. – Контроль ни к черту.

– Но ведь сработало! – возразил таргианец. – Этот больше не будет жать души.

– Слишком много энергии. Совсем исчерпал запас. Слишком много. – Он сделал попытку стоять без поддержки. – Я хотел оглушить его, не поджаривать. Ладно, где там эта одежда?

У Элиэль продолжало звенеть в ушах. В темноте на теле Жнеца можно было разглядеть маленькие красные огоньки – этого она не понимала. Она скорее услышала, чем увидела, что Т’лин встал и принялся развязывать свой узел.

Так где же Освободитель? И кто такой этот Критон, появляющийся из ниоткуда и вызывающий молнии? Человек или бог? Белое пятно его тела исчезло – он накинул рубаху и превратился в такую же темную тень, как остальные. Критон пошатнулся, и Посланник протянул ему руку, но в общем он явно приходил в себя.

– Ладно, – буркнул он. – Башмаки? Проклятие! Ведь Д’вард был со мной. Чертовски славный мальчик, насколько я могу судить.

В небе высветился тоненький серп, обозначив возвращение Трумба. Вновь стали видны колонны, а звезды потускнели. Совершенно озадаченная, Элиэль вытянула шею разглядеть, что делают мужчины. Почему-то ей показалось, что их там четверо. Да нет, их там действительно четверо! Она открыла рот, чтобы криком предупредить их, но не выдавила из себя ни звука – в горле пересохло. Еще один Жнец присоединился к группе.

Два человека один за другим беззвучно рухнули на землю. Только тихий стук от удара о землю, и все.

Третий заорал и отпрыгнул, потом повернулся и бросился прочь, громко топоча по камням.

Жнец расхохотался:

– Вернись! Я хочу тебя! – Голос звучал зычно и до ужаса знакомо. Дольм Актер! Он бросился следом, но совершенно бесшумно – черное облако, стремительно скользящее через двор. Его жертва исчезла за колоннами. Жнец последовал за ним. Два мертвых человека лежали неподвижно.

Ушел!

Треск, производимый беглецом, стих – то ли оттого, что он выбежал на тропу, то ли Жнец догнал его… и, возможно, возвращается.

Элиэль стало дурно. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. В голове царила полная неразбериха. В Святилище становилось все светлее, как будто кто-то открывал дверь, и из темноты проступала картина побоища. Ей хотелось крикнуть: «Не надо!» Уж лучше темнота… Три тела, три мертвеца. Возможно, еще один уже лежит в лесу. И Дольм Актер может вернуться в любую минуту еще за одной душой. Ее душой.

Она не могла бросить умирающих людей, пусть даже и не в силах помочь им.

И ей надо посмотреть, кто они.

Тогда быстро! Она поднялась на ноги и попыталась подойти к ним. До них было не больше нескольких ярдов, но ноги так затекли от долгого лежания, что Элиэль чуть не упала. Она опустилась на колени рядом с таргианцем, едва не наступив на его упавший меч. Говер Посланник лежал на боку – спина его выгнулась, как натянутый лук. Изо рта продолжала сочиться кровь, черная в зеленом свете. Мертвые глаза выкатились в смертной муке. Он не успел издать ни звука, но смерть от прикосновения Жнеца, похоже, была не из легких.

Первый Жнец лежал на спине, раскинув руки. В груди его зияла обугленная дыра, от которой остро пахло паленым. Он умер мгновенно. Капюшон откинулся, обнажив лицо. Она никогда его раньше не видела. Бородатый мужчина средних лет. Глаза Жнеца закатились, и белки зеленели в свете его бога-луны.

Третий труп лежал так же скорчившись, как Посланник, только на животе, причудливо скрючив руки и ноги. Его лицо было точно так же искажено агонией – зубы оскалены, глаза навыкате, струйка крови изо рта. Это был не Т’лин, значит, это тот странный Критон, чья сила поразила одного Жнеца, но не спасла от второго. У него был большой нос, тяжелые брови и коротко остриженные усы. Человек или демон, он был мертв так же, как двое остальных.

Значит, Т’лин Драконоторговец спасся, если только смог оторваться от преследователя. «Беги, Т’лин, беги!» Где-то вдалеке послышалось рыгание дракона.

Больше Элиэль ничего не могла сделать.

Она поднялась на ноги и оглянулась, нет ли поблизости Жнецов. Прямо перед ее глазами в пустом воздухе возник человек и упал, покатившись по камням. Он взмахнул голыми руками и застонал.

46

Когда Эдвард увидел, как барабан Крейтона катится по траве, время остановилось для него. И сердце в груди остановилось тоже. Он остался один в темноте – только холодный ветер на голой коже и беда. Билли с двуколкой исчезли и не вернутся.

Конечно, арест в голом виде посреди равнины Солсбери гарантирует ему признание невменяемым, но он не горел желанием провести остаток жизни взаперти в Бродмуре. Впрочем, это было лучше, чем попасть львам на завтрак. Он ни на мгновение не верил, что вокруг Стоунхенджа бродит сбежавшее из зверинца животное. Был там хищник во плоти или не был, в любом случае там скрывался враг.

Однако на деле время не остановилось, и Эдвард не мог позволить себе терять его. Он подумал было, не испробовать ли какие-нибудь из известных ему африканских напевов и танцев, но сразу же понял – они заведут его не туда. Придется поверить Крейтону. Он должен следовать за ним, без него он пропал. Когда Эдвард приготовился отбивать ритм, он услышал смех, человеческий смех. Он не оглядывался. Он начал ритуал снова, сосредоточившись на ритме, стараясь не думать о заклятиях, о которых его предупреждал Крейтон.

Смейтесь себе на здоровье, друзья! Попробуем еще раз.

Он позволил ритму захлестнуть его с головой, заглушив все остальное. Де-де-де-да-де, да-де… Он начал отбивать… Крейтон делал это слишком медленно. Он начал танец. «Аффалино каспик»… Да де-де-да! «Аффалики суспино айякайро»…

Быстрее, быстрее. Он позволил ритму расцвести, старательно подчеркивая нюансы, сложные смены, три четверти, левой… правой… четыре пятых, только ритм, вся жизнь – ритм… Слова сами срывались с языка. Движения перетекали одно в другое. Он растворился в ритуале. Он вернулся в детство. Нет, еще раньше – к своим языческим предкам. «Мои отцы танцевали здесь в незапамятные времена!» Он ощутил отклик, волну энергии, возбуждение, накатывающее на него и пронизывающее все тело.

Волны страха и восторга слились у него в душе.

Вот оно! Да-де, да-де-де… Энергия нарастала. Волны возбуждения учащались – он ощущал их в крови, в костях. Сердце билось еле-еле. Ужас, восторг, сила. Смех затих. Ноги, голова, локти… руки отбивают замысловатый ритм, примитивный, изначальный. «Калафано нокте! Финотоанам…» Сильнее, громче. Он остался один в мире. Он и пульсирующие слова. Энергия ревела. Что-то пыталось задержать его, и он прорывался, собрав силы и волю. Чей-то голос взвыл в бессильной злобе. Космос открылся перед ним, и он ринулся туда.

На мгновение ему показалось, что он летит. Он ощутил себя крошечным, брошенным в чудовищно огромные тени. Темнота, холод. Скорость.

Удар!

Если только можно разбиться в лепешку и остаться при этом в живых, ощущение было примерно таким. Не физическая боль – душевная. Он и не подозревал, что на свете может быть такой стыд, такие жуть и отчаяние. Все его мышцы напряглись от ужаса. Боль стала и физической. Он услышал свой стон и хотел только смерти.

Кто-то обнимал его, утешая. В его чудовищно жалком состоянии он почувствовал чье-то человеческое участие. Он цеплялся за эту мысль, цеплялся из последних сил. Дурнота, рвота, и все же кто-то заботился о нем. И это помогало! Искра надежды в океане смерти.

Его рот закрыла чья-то ладонь, но он не мог не стонать. Все его мышцы свело, все кости вывернулись из суставов. Внутренности горели огнем, сердце рвалось из грудной клетки. «Дайте мне умереть, ну пожалуйста!»

Чей-то голос звал его по имени, снова и снова.

Он открыл глаза и увидел луну. Боже! Что случилось с луной? Снова стоны. Неужели это он сам?

К кому он прижимается головой?

Он катался по холодным камням, сжимая кого-то в объятиях. Воздух был жарким и ароматным. Лунный свет, зеленый свет!

Соседство действительно оказалось не просто страной.

47

Мужчина затих, слишком изможденный, чтобы двигаться, и лишь дрожал, как листья на ветру. Его руки, стиснувшие Элиэль мертвой хваткой, понемногу начали слабеть. Его глаза были открыты, но он, казалось, ничего не видел. Он дышал пугающе прерывисто, глотая воздух.

Элиэль отползла от него на несколько футов.

– Освободитель?

– Да, – послышался зычный голос Дольма. – Я полагаю, на сей раз это Освободитель.

Элиэль открыла рот, чтобы закричать, но не выдавила из себя ни звука. Она подняла взгляд – Жнец стоял над ней, до невозможности высокий и черный на фоне неба. Он печально покачал головой в капюшоне. Лицо его оставалось в тени, но спутать голос она не могла.

– У меня нет выбора, Элиэль. Ты понимаешь это?

Она отползла чуть дальше.

– Бегство тебя не спасет, – сказал Дольм. – Ты теперь принадлежишь моему Господину. Сначала Освободитель, потом ты.

– Нет, – прошептала она.

– Ты юна, твоя душа стоит дороже.

– Все души стоят дорого, – послышался еще один голос.

Взметнув черные одежды. Жнец стремительно обернулся к говорившей. Она ковыляла через двор, одной рукойопираясь на клюку, другой сжимая меч. Его острие с противным скрежетом царапало камень.

– Твоя – нет, – рассмеялся Дольм. – Ступай прочь и дорожи оставшимися тебе днями. Если ты уйдешь, пока я разбираюсь с этими двумя, я не трону тебя.

Элиэль вскочила на ноги и, обогнув трупы, подбежала к сестре Ан. Старуха уронила клюку и оперлась на плечо девочки. Она не сводила глаз со Жнеца.

– Покайся, о миньон Зэца!

Дольм шагнул в их сторону.

– Мне не в чем каяться, старая жаба.

– Не в тех деяниях, что ты совершил во имя его, нет! – Ее хриплый ржавый голос вдруг обрел неожиданную мощь. – Но есть и еще одно, иначе тебя бы не зачислили в его зловещую шайку. Покайся, говорю тебе, и станешь свободен!

– Никогда!

– Давай, милая, – сказала сестра Ан. – Поднимай этот меч вместе со мной. Обеими руками. Нам надо исполнить пророчество.

Элиэль и не думала ослушаться. Дрожа, она взялась за рукоять поверх костлявых пальцев монахини. Вдвоем они подняли длинный клинок и уставили его на человека в черном.

Дольм снова засмеялся – странная пародия на тот веселый смех, к которому Элиэль так привыкла.

– Ты знаешь, что оружие бесполезно против Жнеца! Ну что ж, ступай тогда к моему Господину!

Он шагнул вперед. Сестра Ан нараспев проговорила что-то так быстро, что Элиэль разобрала только несколько слов. «УхосвятойИрепит… переведиэтот… идаувидит… дабынеплатилбольше…» Меч, казалось, качнулся сам собой. Жнец вскрикнул и упал. Сестра Ан сгорбилась. Меч со звоном упал на камни.

Элиэль с испуганным криком отшатнулась в сторону. Мгновение колонны храма кружились вокруг нее. Она прижала ладонь ко рту. Колени подгибались. Потом она увидела, что опасность миновала. Дольм Актер лежал бесформенным, неподвижным черным пятном. Старуха сидела на камнях, сложившись пополам и уронив голову на колени.

Элиэль опустилась рядом с ней.

– Сестра! Сестра!

Монахиня упала на бок и перекатилась на спину. Из-под платка сочилась темная кровь.

Элиэль всхлипнула, почти вскрикнула.

– Что случилось? – Клинок ведь не коснулся монахини, она точно видела.

Сестра Ан мигнула и открыла глаза. Искаженное болью лицо улыбнулось. Бескровные губы шевельнулись, но Элиэль ничего не услышала.

– Что? – Она придвинулась ближе, боясь прикоснуться даже к одежде старухи. Сколько крови!

– Моя роль сыграна, детка, – произнесла сестра Ан тихо, но внятно. – Твоя начинается. Твой выход, Элиэль, – ненадолго.

Глаза безжизненно закатились. Смерть и лунный свет разгладили морщинистое лицо, как горячий воск, оставив только улыбку. Меч не коснулся ее – и все же сразил. Одна мертвая женщина и четверо мертвых мужчин, и…

Освободитель пытался сесть.

Элиэль подбежала к нему. Он объяснит, что произошло. Он защитит ее от тех ужасов, которые еще готовит ей эта ночь. Он оказался гораздо моложе, чем она ожидала, скорее высокий подросток… если только он не бреет усы, конечно. В этом случае, решила она, его можно будет считать вполне даже взрослым мужчиной. Его волосы были темными, но широко открытые глаза – светлыми. Кровь из ссадины на голове окрасила половину его лица, шею и грудь черным.

– Освободитель?

Он слепо уставился на нее, потом, наверное, понял, что на нем нет одежды. Он сделал руками движение прикрыться. Движение вызвало новый приступ рвоты, и он согнулся.

Элиэль нашла одежду, оброненную Т’лином. Она отнесла ее Освободителю. Он потянулся за одеждой и снова съежился в конвульсиях. Элиэль по очереди продела его руки в рукава, и он поднял их вверх, дав рубахе упасть ему на плечи. С трудом, неуверенно двигая руками, он раскатал ее вниз и затянул пояс на талии. Потом поднял глаза и попробовал говорить, но произнес какую-то тарабарщину, завершившуюся всхлипом боли и отчаяния.

«Нагим и плачущим придет он в мир, и Элиэль омоет его. Она выходит его, оденет и утешит».

Надо что-то сделать со всей этой кровью.

– Так ты Освободитель? – крикнула она.

Снова тарабарщина. Может, ему трудно говорить? Даже слабое движение вызывало у него рвоту. А может, он говорит на каком-то языке, которого она никогда не слышала? Не таргианский, даже не ниолийский.

– Элиэль, – сказала она, ткнув себя в грудь. – Освободитель? – Она ткнула в него.

Он произнес что-то, прозвучавшее как «Двард».

Она хихикнула.

– Д’вард?

Он вяло кивнул.

– Хорошо! Идем, нам надо уходить! Сейчас найдем пару сандалий тебе на ноги.

Еще какая-то тарабарщина.

– Крейтон? – Он сидел спиной к трупам.

Она показала. Юноша осторожно обернулся посмотреть и вскрикнул. Он сделал попытку встать, но только рухнул, всхлипывая. Тогда он пополз, медленно передвигая руки и ноги. Видно было, как болезненно ему это дается, но он сдерживался. Ее попытки помочь скорее раздражали его, поэтому она отошла в сторону. Она попробовала предостеречь его насчет новых Жнецов, но он не обратил на это никакого внимания. Он подполз к телу Критона и заглянул ему в лицо.

Вздрогнув, осторожно протянул руку и закрыл ему глаза. Элиэль так и не поняла, что он бормочет. Она принесла ему сандалии и посох сестры Ан, потом показала на север. Он кивнул и начал медленно подниматься на ноги.

Тяжело опираясь одной рукой на палку, а другой – на плечо девочки, Эдвард медленно брел туда, куда она показывала.

Ночь обернулась сплошным кошмаром. Он знал, что находится в шоке, и старался не думать ни о чем до тех пор, пока не придет в себя. Крейтон предупреждал его, но он не ожидал такой боли, смятения, слабости. Половина мышц не действовала. Он не знал, насколько может доверять своим чувствам. Действительно ли там лежал Крейтон? Кто эти остальные? Жнецы, говорил тогда Крейтон. Но в ночи все одежды были черными. Луна вообще казалась бредом сумасшедшего – в три или четыре раза больше, чем ей положено быть, и ослепительно зеленая. Пятна на ней формой напоминали молот. Ее свет затмевал звезды.

Здание походило на руины античных храмов, с остатками круглого атриума в центре. За ним лежали джунгли. В воздухе стоял душный тропический запах. Здесь были комары, хотя любая попытка отмахнуться от них сводила мышцы острой болью. Господи, да все его тело болело!

Языком он нашарил в зубах две дырки. Это так или иначе подтверждало слова Крейтона. Пломбы остались на Земле, в траве Уилтшира. Остались вместе со скобками и пластырем. Его лицо было покрыто запекшейся кровью. Наверное, открылась рана на виске. Кровь приманивала насекомых.

Тела. Пять тел. Жди друзей или врагов, говорил Крейтон. Во всяком случае, и те, и другие ждали его. Значит, произошла стычка. Сумей Эдвард совершить переход одновременно с Крейтоном, лежал бы он сейчас на камнях рядом с ними? Запросто! Что может поделать человек в чужом ему мире, если он не знает языка, не имеет здесь ни друзей, ни денег? Даже понятия не имеет о том, кто друг, а кто враг? Почему этот идиот Крейтон так боялся сказать, что его здесь ожидает?

И девочка – кто привел ее сюда и зачем? Может, кто-то из оставшихся на камнях мужчин – ее отец? Она явно боялась и дрожала почти так же сильно, как он сам. То и дело она шарахалась от теней, но для своего возраста она держалась молодцом. Она заметно хромала, что делало ее не самой надежной опорой.

Девочка трогательно пыталась помочь ему и ободрить его. Раз она не желала добавить его тело к собранию трупов – она друг. Ее нетерпение указывало на то, что где-то поблизости их ждут помощники или надежное убежище. Возможно, транспорт. По крайней мере она должна знать, как известить Службу о том, что сын Камерона Экзетера прибыл в Соседство.

48

Элиэль проснулась с первыми утренними лучами, думая о деньгах. Она спала очень мало и очень плохо. Место, которое она выбрала для сна, было жестким, но единственным относительно ровным у пещеры. Д’вард мучился даже во сне. Его стоны и вскрики то и дело будили ее, и она несколько раз поднималась к нему.

Она откинула свой коврик и подошла к нему Он спал спокойно. Элиэль смыла кровь с его лица. Клок моха, который она наложила на его рану, присох к ней. Она промыла столько царапин на его теле, сколько могла, при этом стараясь не слишком смущать его. Правда, когда они с Поритом внесли Д’варда в пещеру, он почти лишился чувств.

Она огляделась. Куда делся старый безумный отшельник? Скорее всего спит поблизости, свернувшись под кустом. Если им повезло, он охотится, и у них будет дичь на завтрак. Ладно, его помощь она оценит потом. Пока что самое время заняться мародерством.

Она вылезла наверх и отправилась обратно к Святилищу. Конечно, она не сможет предать тела земле – у Порита не было лопаты. Но надо хотя бы спрятать трупы. Очень скоро или друзья Т’лина, или – что вернее – Жнецы Зэца обыщут развалины. В любой момент могут появиться случайные паломники. Кто бы ни нашел пять трупов, он неминуемо поднимет крик. Она не хотела этого. Придется заставить Порита помочь ей убрать тела. Но сначала надо обыскать их. На ком-нибудь из убитых наверняка найдутся деньги. Она не видела причины, по которой должна делиться деньгами с Поритом Кротоловом. Ему серебро ни к чему, а вот ей очень даже кстати.

Еще она подберет волшебный меч сестры Ан и подарит его Освободителю. Всякий, у кого столько врагов, должен быть вооружен. Тем более что таким высоким, стройным людям, как Д’вард, идет меч на поясе. На нем он будет смотреться лучше, чем на сестре.

Вчерашний путь показался ей сейчас гораздо короче. К тому же ей не нужно было тащить на себе Д’варда. Взрослые мужчины тяжелы, даже такие молодые и худые. С этой точки зрения ей проще было бы управляться с младенцем.

Пока девочка пробиралась вдоль обрыва, взошло солнце. Оно обогрело и взбодрило ее. Весело пели птицы. Элиэль увидела колонны и пошла между деревьями уже с большей осторожностью. Скоро она миновала место, где окончательно обессилел Д’вард. Ночью пришлось оставить его здесь, а самой пойти позвать на помощь Порита. Он ужасно не хотел идти – пришлось чуть не силой гнать его. Вот дурной старик!

Она поднялась по ступеням Святилища…

Тела исчезли.

Элиэль стояла, окаменев, не веря своим глазам. Нигде ни движения. В конце концов она подошла поближе и посмотрела внимательнее. На камнях остались только следы крови. И все.

Вскоре она обнаружила в лесу дорожку примятой травы, ведущую к обрыву. Кто-то отволок тела сюда – скорее всего один человек, иначе кусты не были бы примяты так сильно. Она даже нашла на колючке клочок черной ткани.

На краю обрыва она легла на живот и заглянула вниз. Далеко внизу Суссуотер как ни в чем не бывало катил свои желто-бурые воды. Отсюда вода казалась почти спокойной. Где-то на полпути к воде у скал кружили птицы, значит, тела застряли в камнях.

Кто мог сделать это? Ясное дело, не случайный паломник – откуда ему взяться здесь среди ночи. Старый Порит Кротолов слишком боится Жнецов. Да, а ведь поблизости могут шнырять и другие Жнецы! Но она не сможет распознать их – без рабочей одежды. Т’лин Драконоторговец мог уйти от погони, а потом вернуться сюда. Или Служба, о которой он говорил, направила в Святилище своих людей. Жнецов она не хотела. Служба богохульствовала, так что Элиэль решила, что не хочет и ее. В любом случае она не знала, что это за Служба и кто в ней работает или где ее искать. Д’вард должен знать это, вот он пусть и решает.

Элиэль нашла Порита около прудика неподалеку от его убежища. Она склонилась к нему с берега и радостно пожелала доброго утра.

Старик подпрыгнул, как лягушка, и хмуро уставился на нее.

– Ты не убирал мертвые тела из Святилища? – спросила она.

Он замотал головой, выпучив безумные глаза.

– Что у нас на завтрак?

Отшельник нахмурился еще сильнее и снова мотнул головой. Потом ткнул пальцем в сторону пещеры и сделал жест «убирайтесь».

– Ты хочешь, чтобы мой друг и я ушли?

Энергичный кивок.

– Я уверена, что мы уйдем сразу же, как он отдохнет. Но сейчас он очень слаб, и ему нужно набраться сил для долгого пути. Так что свежее мясо, и побольше!

Она изобразила торжествующую улыбку, и старик нехотя улыбнулся в ответ.

– И не делай непристойных жестов, Порит Кротолов! Ты жрец, ты сам говорил. Так вот, это дело рук богов. Ты упомянут в пророчестве, в «Филобийском Завете», а святой Висек – бог пророчеств. Значит, боги помнят о тебе, следят за тем, что ты делаешь, и ожидают, что ты поможешь Освободителю исцелиться. Так говорил оракул!

Мрачный взгляд.

– Так что завтрак, с твоего позволения.

Элиэль встала и пошла от него с таким достоинством, что почти забыла о своей хромоте. Амбрия Импресарио могла бы гордиться ею.

Она обнаружила Д’варда сидящим у входа в пещеру. Он слабо улыбнулся ей и окликнул: «Элиэль!»

– Благодарение богам, Д’вард! Ты наконец вспомнил, как надо говорить?

Он непонимающе посмотрел на нее. Его глаза оказались ярко-синими, а волосы – обычного черного цвета. Его не назовешь красавцем, решила она. Немного простоват и костляв. С другой стороны, уродом его тем более не назовешь.

И вообще оценивать его внешность сейчас было трудно. Слишком он бледен. И весь покрыт синяками и ссадинами. На повязке запеклась кровь, и рот кривился от боли. Ну и ладно, зато он пришел в себя и, возможно, начал поправляться. При дневном свете он казался старше, чем ночью. Многие мужчины бреют лицо, особенно таргианцы. Гольфрен и К’линпор тоже брились, потому что исполняли роли молодых, а при необходимости всегда могли нацепить бутафорскую бороду. Брились и юнцы вроде Клипа Трубача, так как их усы очень уж несолидно выглядят.

– Пить? – спросила она, изобразив, будто пьет, и ткнула пальцем в ручей. – Воды?

Он кивнул.

– Пить.

Элиэль опустила тыквенную флягу в воду и вытащила ее полной. Потом научила его разнице между «я пью» и «ты пьешь».

– Я пью, – сказал он и напился. Его руки дрожали. Улыбка, тарабарщина.

– Спасибо.

– Спасибо?

Она кивнула.

Он дотронулся до повязки и повторил «спасибо» еще раз. Он очень славно улыбался.

Элиэль уселась поудобнее и начала урок. Мужчина, женщина, мальчик, девочка, дерево, небо, пальцы, счастливый, грустный, сердитый…

Тело отчаянно болело. Мышцы свело. Казалось, он переломал о камни все кости. Тошнота, правда, унялась, и в голове прояснилось. Его здорово вело, когда он пытался встать, но через день-другой он придет в норму.

Соседство оказалось неожиданно похожим на Землю: притяжение и температура, небо и облака, солнце – все почти не отличалось от земных. Растения напоминали ему те, что он видел на юге Франции. Да и день обещал выдаться соответственно жарким. И все же это не Земля. Луна совершенно неправильная. У жуков – по восемь ног.

Бред! Его разум отвергал наглядные свидетельства. Он скоро проснется и очутится в больнице Альберта. И тогда откажется от любых усыпляющих таблеток!

В ночных воспоминаниях мелькало несколько мечей, но никакого огнестрельного оружия. Это ставило местную цивилизацию где-то между каменным веком и Ренессансом. Немалый интервал. И на нем, и на Элиэль была простая одежда, напоминающая безразмерные нижние рубашки. Руки, плечи и нижняя часть ног – на виду. Аборигены в Кении вполне обходились и меньшим. Но попробуй он прогуляться по английскому пляжу в чем-нибудь вроде этого, его бы немедленно арестовали. Домотканой ткани было далеко до манчестерских, что, впрочем, не означало отсутствия на планете более или менее развитой цивилизации. И на Земле, кроме Лондона, есть еще Ньягата. Мир велик, и он не может судить о нем по лесной глуши.

Помещение оставляло желать лучшего. Он не помнил, как попал в пещеру. Девочка не смогла бы притащить его одна, значит, поблизости у нее есть друзья. И возможно, враги тоже, иначе с чего бы ей его прятать? А ее настойчивые попытки обучить его языку? Означает ли это, что здесь нет никого, кто говорил бы по-английски? Он легко выучил немецкий, проведя лето в Гейдельберге у Швайтцев. Но фрау Швайтц свободно владела английским. Теперь же, без переводчика, способного прояснить сложные моменты, придется худо. Даже с его способностью к языкам.

Элиэль была славной девочкой с кудрявыми волосами и гордо вздернутым носиком. На вид ей было лет двенадцать, не больше. Хромая – явно повреждена нога. Кто-то из ее предков был с Кавказа, но она могла бы сойти и за англичанку. Сообразительная. Стоило им покончить с предметами, на которые она могла показать, как девочка достала мешок из шкур и высыпала его содержимое на плоский камень. Мешок оказался полон мелкого бурого песка. И она использовала его как доску. Тут разговор сделался интереснее.

Четыре луны? Трумб, Иш, Эльтиана, Кирб’л. Двое мужчин, две женщины. Разумеется, имеются в виду боги. Солнце называлось Вайсет и было и мужчиной, и женщиной, что казалось странным. Ага, кажется, он начинает улавливать различия в роде. Во всех языках за исключением английского существуют проблемы с родом.

Элиэль, Иш, Эльтиана. Ага, вот почему девчонка смеялась, когда он пытался поправить то, как она произносит его имя, – должно быть, для нее оно звучало по-женски. Она переживает из-за произношения не меньше француза. Он попробовал фамилию, Экзетер, и она снова улыбнулась. «Кисстер?»

Нет, лучше уж быть Д’вардом, чем Кисстером.

Он нарисовал разрушенный храм и узнал его название или слово, означающее храм. Или развалины? Жестами и рисунками она поведала ему ночную историю. Девочка была там сама, разумеется, – интересно, зачем? В рассказе проскользнуло имя Крейтона, а ее «Ф-фах!» прозвучало совсем как «Ба-бах!», которое использовал бы он. Она знала имя Крейтона! Потом на сцене объявились еще двое, Т’лин и Говер. Девочка вопросительно посмотрела на него. Эдвард покачал головой, показывая, что эти имена ему ничего не говорят.

Он попробовал «Службу» и «Палату», но она не знала этих слов. И «Олимп» тоже – тот, который упоминался Крейтоном как штаб Службы. Впрочем, все эти названия могли быть условными, используемыми только сотрудниками Службы. Жители этого мира наверняка не зовут его Соседством. Они назовут его скорее просто Миром. Олимп может оказаться просто частным домом, расположенным отсюда так же далеко, как Лондон – от Стоунхенджа.

Целый новый мир? Даже Колумб не натыкался на что-то настолько немыслимое.

Но Колумб и не рвался домой, чтобы записаться в армию. Да, единственный выход – найти эту Службу. А для этого надо научиться разговаривать. Он заставил свой мозг работать.

Тут Эдвард вспомнил два слова, которые уже знал в этом безымянном языке.

– Вурогти Мигафило?

Девочка уставилась на него и захлопала в ладоши от радости. Она ткнула пальцем на юго-восток.

– Магафило!

«Миго», говорил Крейтон, означает деревню. В родительном падеже. Значит, эта «мага», должно быть, винительный или дательный. Язык-то со склоняемыми существительными, вроде латинского.

Тут к ним присоединился третий персонаж. Эдвард не слышал, как он приближается, и от неожиданности вздрогнул, что отозвалось болью в спине.

Робинзон Крузо или Старик-Лесовик? Нет, скорее Бен Ганн из «Острова сокровищ». Истощенное, обветренное, с растрепанными волосами и бородой – это пугало вполне могло бы сойти за индийского факира. Судя по всему, это и был хозяин пещеры, а Эдвард спал в его постели. Безумные глаза смотрели на него откровенно враждебно. Понятно, отшельники не одобряют непрошеных гостей. Старик принес лукошко ягод и несколько грязных грибов. Он плюхнул припасы на камень и повернулся уходить.

Эдвард произнес, на его взгляд, уместное слово: «Спасибо».

Девочка разразилась долгой сердитой речью. Отшельник обернулся и вперил в Эдварда взор, достойный Старого Морехода. Вряд ли он настолько безумен, как кажется.

Эдвард показал на пещеру и повторил: «Спасибо».

Старик оскалил зубы в улыбке и так же молча ушел. Не самый дружелюбный тип!

– Порит, – сказала Элиэль, ткнув пальцем в спину удаляющемуся отшельнику. Она высунула язык и сделала пальцем движение, словно отрезает его.

Боже правый, подумал Эдвард и путем оживленного обмена жестами подтвердил свою догадку. Зачем кому-то отрезать человеку язык? За ложь? Клевету? А может, за богохульство?

Он попробовал спросить это, но или неудачно сформулировал вопрос, или не понял ответа.

От одного вида Поритова подношения ему сделалось дурно. Он объяснил это жестами и подвинул лукошко девочке. Она начала есть, не прекращая рассказа о ночных событиях. Понимая в лучшем случае лишь десятую часть повествования, Эдвард все же оценил ее талант рассказчика. Она закатывала глаза и двигала руками до тех пор, пока он не почувствовал, что сейчас расхохочется.

Девочка использовала для рассказа ягоды и корешки. Корешки означали врагов. Она объяснила это, изобразив, будто жнет воображаемый злак серпом. Он кивнул, вспомнив рассказ Крейтона про Жнецов. Однако очень скоро его голова распухла от обилия новых слов. Он забудет большую их часть. Это как игра в шарады, только некому сказать тебе, верно ли ты угадал. При чем здесь Жнецы, солнце, полумесяц и коленопреклоненная поза?

Эти их Жнецы по описанию сильно напоминали опасную индийскую секту убийц – почитателей Кали. Британия годами пыталась искоренить секту.

Они вернулись к событиям в храме, и в рассказе Элиэль прозвучал намек на современную технологию. Возможно, она сочиняет или он ее неправильно понял, но из рассказа следовало, что Крейтон убил Жнеца громом – пистолет, конечно!

Картина постепенно прояснялась. Элиэль находилась там, чтобы подсматривать, сама по себе. Крейтон совершил переход, но находился в шоке. Еще двое, Т’лин и Говер… откуда Элиэль знает их имена? Эти слова могли быть именами, но могли и служить характеристиками вроде «полисмен» или «китаец». Как бы то ни было, но «Т’лин» и «говер» встретили Крейтона дружелюбно. Значит, они почти наверняка принадлежали к Службе. Возможно, это они передали ему пистолет. Ведь сразу после этого на них напал первый Жнец, и Крейтон застрелил его.

Наблюдения девочки, вероятно, заслуживают большего доверия, чем ее представления о мире. Она считала, что Жнецы – посланцы бога смерти. Ну да! Землетрясения посылает Посейдон а гром – Тор, так ведь? Жнецы являются сотрудниками Палаты или посланы ею. Но кто входит в эту Палату? А кто в Службу?

Этот Т’лин бежал. Вот он и есть путь Эдварда к помощи и здравому уму. Он и есть нить к Службе, и к Родине, и к долгу.

– Т’лин! Э-э… хотеть? Т’лин!

Элиэль нахмурилась и сказала что-то насчет Т’лина, и богов, и «плохо».

Выходит, в этом Соседстве имеются боги обоих полов и самого разного характера.

– «Нет заведомо плохих религий, – довольно часто говорил ему отец. – Без богов того или иного рода жизнь теряет смысл, поэтому смертные нуждаются в богах. Но и заведомо хороших религий тоже нет. Каждая религия на определенном этапе развития оставляет за собой казненных иноверцев, побитых камнями пророков, сожженных еретиков».

Эдвард не верил в богов. Он верил в прогресс, любовь, терпимость и этику. Он не думал, что Соседство поменяет его мировоззрение.

Элиэль устала от игры в слова. Обучение Д’варда хорошему джоалийскому, похоже, обещало занять больше времени, чем она ожидала. Его акцент был даже хуже, чем у ниолийца, и он забывал вещи, которые она сказала ему только что. Когда ей начинало казаться, что дела идут на лад, Д’вард выдавал бессмыслицу вроде «луковицы петь синий осторожно?».

День выдался жаркий и безветренный. В последнее время все ее ночи полны диких приключений, так что днем ей хотелось спать. Да и он тоже зевал. Элиэль отослала Д’варда в пещеру отдохнуть, и он ушел беспрекословно, двигаясь неуклюже, как старик. Там ему будет не так жарко. Она вылезла на берег и раскатала свой тюфяк в тени под деревом.

Некоторое время ее голова продолжала лихорадочно работать. Ясное дело, Порит Кротолов хочет, чтобы она ушла и забрала с собой Освободителя. Ради этого старик может заморить ее голодом. Но вообще-то чем дальше от Святилища, тем спокойнее. Может, завтра Д’вард окрепнет достаточно, чтобы отправиться в путь.

Куда?

К Тиону, конечно! Ее бог – милосердный бог. Он спас ее из тюрьмы Эльтианы и от Жнецов Зэца. И Дева помогла ей, послав сестру Ан убить Дольма Актера. Но обитель Синих сестер расположена за много вейлов отсюда, в Носокленде. Здесь, в Суссленде, роща Девы уничтожена. Значит, остается Тион. К тому же теперь, когда Дольм мертв, ничто не мешает Элиэль вернуться в труппу. Она благополучно доставит Освободителя в храм Тиона в Суссе, и Тион вознаградит ее.

Как вознаградит?

Паа, бог исцеления, был еще одной аватарой Тиона. Значит, Тион покровительствует не только красоте и искусству, но и медицине. Тион исцеляет болезни – и увечья! Элиэль заснула, мечтая о награде, которой ей хотелось бы больше всего на свете.

Ее разбудил Порит. Старый безумец был так взволнован, что гукал и пускал слюни в бороду. Он манил ее рукой и тянул за край рубахи. Элиэль недовольно протерла глаза и встала.

«Идем же! – говорил он знаками. – Идем быстро!»

Она сонно заковыляла за ним. День начинал клониться к вечеру, но воздух оставался горячим, как парное молоко. Порит забегал вперед и нетерпеливо поджидал ее.

Вскоре Элиэль сообразила, что они идут по заросшей тропе. Зелень позволяла заглядывать вперед не дальше, чем на несколько футов, но даже так идти по ней оказалось несравненно легче, чем пробираться напрямик по лесу. Должно быть, старик сам и протоптал эту тропу; кому еще ходить здесь? Огибая Святилище, тропа вела прочь от обрыва. Кротолов зашел за кусты и от нетерпения запыхтел еще громче.

Она обнаружила, что он топчется у палатки. Маленькой палатки из хорошей ткани, окрашенной в травяной цвет и из-за этого совершенно терявшейся в подлеске.

– Ой, как чудесно! – вскричала Элиэль, разволновавшись вдруг не меньше старика. – Я же слышала, как Говер Посланник звал Т’лина в свою палатку! Кто бы ни похитил трупы, он не знал про это! А ее владелец мертв, и мы можем забрать ее себе!

Большего поощрения старику явно и не требовалось. Он опустился на колени и принялся развязывать ремешки полога. Потом на карачках заполз внутрь, а Элиэль – за ним. Внутри все было, как в шатре богатея, прямо как в «Падении Таркора». Там лежало шесть или семь тюков и мешков, так что для человека места почти не оставалось. Поверх всего валялась какая-то одежда, две соломенные шляпы и пара вполне пристойных башмаков. Руки Элиэль чесались обследовать это богатство. Но она знала, что ей придется подождать, пока они не перетащат все поближе к пещере Кротолова. У Говера Посланника вполне могут быть друзья, знающие, где расположен его лагерь. И он упоминал курьера на быстром моа.

Вещи переносили в два приема. Когда они покончили с этим, Д’вард уже проснулся и сидел у первой груды перенесенного добра. Элиэль обрадовалась, увидев, что он ничего не распаковывал. Ей казалось, она вполне заслужила право сделать это сама. Его же почему-то больше интересовали сами мешки, их ремешки и пряжки. В некоторых отношениях Д’вард Освободитель был все-таки очень странным!

Элиэль начала с самого пухлого мешка, потому что он казался ей самым интересным. От остальных пахло провиантом – беконом, луком и сушеной рыбой. Первым же делом она наткнулась на бронзовое зеркало и бритву. Таргианец был чисто выбрит, значит, палатка все-таки принадлежала ему, а не Жнецу, который мог и вернуться за ней. Глаза Д’варда вспыхнули при виде этих сокровищ, и она подарила ему и то, и другое. Только мыло Элиэль оставила себе, решив, что поделится с ним позже.

Следом она достала две железные кастрюльки и отдала их Пориту – не тащить же их с собой, и потом кто, как не он, хозяин и повар? Старик радостно заахал. И наконец – чудо из чудес! Книга в кожаном переплете – сам «Филобийский Завет»!

Она ликующе улыбнулась и показала остальным.

Д’вард выхватил книгу у нее из рук.

Ей-богу, печатная книга! Кожаный переплет, золотое тиснение – прекрасная книга! Кошмары каменного века исчезли, и перед ним замаячил Ренессанс, да что там – даже Промышленная революция не казалась такой уж невероятной.

И тут в глаза ему бросилось название.

«Вурогти мигафило»! Он торопливо перелистал страницы. Язык был совершенно незнакомым, но буквы невозможно было спутать ни с чем. Имелись, конечно, кое-какие отличия, да и произношение, похоже, поменялось – «Ь», например, означало «В», как в современном греческом, – но в целом алфавит слишком походил на древнегреческий, чтобы это было случайным совпадением.

Он не обратил внимания, как Элиэль забрала у него книгу. Крейтон говорил, что ключи к переходам очень древние. Тогда Эдвард не придал этому надлежащего значения. Земля изобретала паровые машины, монгольфьеры, аэропланы и забывала древнюю мудрость шаманов и колдунов-целителей. Должно быть, люди тысячелетиями странствовали из мира в мир. Не так много людей, но достаточно для того, чтобы создать расу или воздействовать на культуру. Они не могли брать с собой ничего – ни инструментов, ни домашних животных, ни даже зубных пломб, – но знания оставались с ними.

Кто-то принес искусство письма с Земли в Соседство… или кто-то принес искусство письма из Соседства на Землю. Считалось, что греки заимствовали алфавит у финикийцев и лишь усовершенствовали его, но, возможно, и те, и другие получили его извне. Греческий алфавит дал начало латинскому, кириллице и многим другим. Язык Элиэль записывался еще одной разновидностью древнегреческого алфавита.

Что еще? Кто еще путешествовал между мирами? Ну например, – Эдвард пожалел, что не с кем поспорить на эту тему, – Прометей, похитивший огонь у богов. Он тоже мог быть легендой, сохранившейся от какого-то путешественника между мирами. Вероятно, так можно объяснить мифы о загадочных исчезновениях или еще более загадочных появлениях людей. Представьте себе мужчину или женщину, выныривающих из ниоткуда в разгар друидского ритуала в Стоунхендже, – неужели пришельца не провозгласят богом?

Радостно взвизгнув, Элиэль нашла свое имя в стихе, выделенном кем-то в тексте. Она показала его Эдварду. Он улыбнулся и кивнул, но сам лихорадочно обдумывал новый подход к истории человечества.

49

Ближе к вечеру он почувствовал себя гораздо крепче. С посильной помощью Порита Элиэль поставила палатку в густых кустах на восточном берегу ручья. Она надеялась, что рыщущие по лесу Жнецы поленятся лезть через овраг. Старый отшельник так обрадовался возможности получить свое жилье обратно, что сделался почти радушным. На закате они втроем устроили торжественное пиршество у входа в пещеру.

К Эдварду быстро возвращался аппетит. Правда, его начала мучить зубная боль. Интересно, как здесь с дантистами? Мышцы и суставы отходили от ушибов и судорог, так что он передвигался уже не как столетний старец. Позже он в первый раз выбрался на берег, и Элиэль отвела его к обрыву.

Солнце только что зашло. Вид был превосходный. Головокружительный каньон с обрушивающимся в него водопадом, множество маленьких белых крестьянских домиков на противоположном берегу, как бы расставленных рукой художника. Каждый домик был окружен высокими тенистыми деревьями и перистыми растениями, похожими на застывшие зеленые фонтаны. На заднем плане тянулись возделанные поля, а еще дальше поднимались к небу зубастые горы. Страна была плодородной и процветающей. Климат – тропический или субтропический: солнце в полдень стояло прямо над головой. Здесь более влажно, чем в Кении, где он родился, решил Эдвард, и, возможно, ниже по отношению к уровню моря. Впрочем, он мерил земными мерками и вполне мог ошибаться. На западе чернел пилообразный силуэт горных хребтов. На востоке багровым золотом сияли снежные вершины. Некоторые на вид не уступали Альпам. Еще один хребет высился за лесом, на опушке которого они стояли. Сама долина шириной примерно равнялась Миттельланду под Лозанной. Река же казалась больше Рейна – самой громадной из до сих пор виденных им рек.

Сделав рукой широкий жест, Элиэль объяснила, что все это называется Как-То-Там-Сусс. Возможно, это то, что Крейтон называл Сусслендом. Когда Эдвард спросил названия перевалов на севере и на юге, они оба оказались Еще-Как-То-Суссами. Река была И-Еще-Одним-Суссом, равно как и маленький городок в стороне. Ему предстояло много учиться.

При всем при том город выглядел многообещающе. Блики отраженного света имели какое-то отношение к еще одному богу, Тиону, – похоже, доброму богу. Приятно узнать, что не все боги несут ужас! Обнаружив, что Элиэль отличается строгими религиозными убеждениями, Эдвард решил быть с ней поосторожнее во всем, что касалось богов.

Она сообщила, что завтра отведет его в город Как-Там-Сусс. Ну что ж, с этим он справится. Пять миль или что-то вроде этого… Потом он спросил ее жестами, как они попадут на ту сторону каньона, и узнал, что придется сделать крюк к востоку, в Маганот. Продолжая думать по-английски, Эдвард перевел это как деревня Нот… Нотем? Ноттинг? Нотби?

– Магатогвал, – объяснила девочка, махнув рукой в другую сторону. – Магаламе, Магайот.

Он ткнул себе под ноги.

– Как имя?

– Ратаруат.

«Рата», должно быть, еще одна географическая приставка, означающая «лес», или «селение меньше деревни», или «старые развалины, никто здесь больше не живет». «Руат»? Название звучало знакомо, но его память была перегружена информацией, и он не мог найти нужного раздела.

Они посидели еще немного молча, пока на небо высыпали звезды. В деревьях по-чужому непривычно щебетали птицы. Время от времени у Эдварда громко бурчало в животе, отчего Элиэль начинала хихикать. Потом она запела. Слов он не понимал, но мелодия была хороша. Эта девочка, похоже, здорово умеет петь.

Да и внешность у нее славная, хотя и далекая от классических канонов красоты: вздернутый нос и скорее курчавые, чем вьющиеся, волосы. Еще ее отличали живая улыбка и восхитительная самоуверенность. Он подозревал, что для своего возраста девочка не вышла ростом, но, возможно, местное население вообще не соответствовало европейским стандартам двадцатого столетия. Интересно, что с ее ногой? Рахит? В таком климате? Вряд ли!

Песня закончилась. Певица покосилась на публику – какова будет реакция? Эдвард похлопал, не зная точно, таковы ли здешние знаки одобрения. Оказалось, таковы: она поклонилась. Повинуясь импульсу, он улыбнулся и пожал ей руку. Девочка вспыхнула. Эдвард быстро отпустил ее, приписав это сценическим способностям мисс Элиэль. Впрочем, она уже достаточно взрослая для романтических переживаний. Он не имел ни малейшей склонности к растлению малолетних. Лет через пять-шесть… там посмотрим.

Пять или шесть лет? Пять или шесть дней назад он переправлялся через Ла-Манш на пароме. А теперь ему, похоже, всю оставшуюся жизнь придется провести в неизвестном мире, более экзотичном, чем все то, что могло прийти в голову Хаггарду или Киплингу.

Огромная зеленая луна, Трумб, исчезла. Маленькая светлая точка над закатным горизонтом называлась Иш – так сказала Элиэль. Потом девочка встрепенулась и показала на желтую звезду поярче. Это был Кирб’л. Судя по всему, увидеть Кирб’л считалось здесь честью или добрым знаком, или еще чем-то в этом роде. Кирб’л Тион, сказала девочка и махнула рукой в сторону города, Сусса.

Опять эти боги! Чтобы сменить тему, Эдвард спросил ее о доме и родителях. Она ушла от ответа и сама спросила его о том же. Они все еще объяснялись, по-детски лопоча и жестикулируя, и это могло перерасти в дурную привычку. Он решил дать себе еще один день, после чего настаивать на использовании верной грамматики.

Звезды сияли с обычной для тропиков яркостью. Эдвард различил низко над горами Большую Медведицу, а над ней – Арктур. Он спросил у Элиэль названия, и снова она уклонилась от ответа. Она никогда не признается в том, что не знает чего-то. Он подумал, какие еще планеты обращаются вокруг этого солнца, но не стал утомлять ее расспросами. Да он все равно бы не понял ответа. Он нашел Вегу и Южный Крест, потом повернулся и посмотрел вдоль оврага, прорезавшего просвет в стене деревьев. Там висел Кентавр, которого отец показывал ему, когда ему исполнилось всего…

Эдвард издал возглас изумления, заставивший Элиэль подпрыгнуть. Но это невозможно! Ведь это же земные созвездия!

Еще засыпая, Эдвард понял, что попал в беду. Его прихватило где-то за полночь. Стараясь не разбудить девочку, он выполз из палатки.

Не пить воду… но если ему придется провести в Соседстве остаток жизни, ему придется пить, а его внутренностям – освоиться с местными микробами. Он и раньше цеплял обычные для путешественников заболевания во Франции и в Германии и выжил. Но с инопланетными видами дела еще не имел. Чего бы ему сейчас не помешало – так это хорошей дозы кодеина. Без этого он, вполне вероятно, может свалиться с холерой.

К утру у него начался жар.

О том, чтобы выходить в этот день, не было и речи. Эдвард с трудом выбирался из палатки или заползал в нее, но в основном оставался снаружи. Он пытался успокоить Элиэль, но у него не хватало сил на объяснения. Девочка злилась, печалилась и молилась. Она притащила Эдварду напиться и сварила жидкий суп, который ему иногда удавалось есть понемногу. Ее заботливость была очень трогательной. Элиэль выказывала замечательное терпение, отгоняя от него мух. Правда, она очень переживала, что пришлось прервать уроки языка. Назавтра поправлюсь, думал Эдвард.

На следующий день жар усилился, и дело приняло опасный оборот. В первую четверть в Фэллоу он ухитрился подцепить все известные медицине детские болезни, к которым любому рожденному в Англии мальчишке полагалось бы иметь стойкий иммунитет. Его друзей в Ньягате все эти кори, свинки и скарлатины скорее всего убили бы. Все же он унаследовал способность сопротивляться английским болезням, да и организм его был покрепче, чем у большинства белых англичан. Но к Соседству он оказался совершенно не готов.

Эдвард то впадал в забытье, то вновь приходил в сознание. Он не хотел умирать здесь, так далеко от дома и всех, кого знал. Но где его дом? Не в Фэллоу. Не в Ньягате. Уж конечно, не у святоши Роли в Кенсингтоне. Вот потеха: ускользнуть из рук палача только затем, чтобы сдохнуть от лихорадки в чужом мире. Ох, Алиса, Алиса! Возможно, повернись все по-другому, он пал бы от немецкой пули, но и в этом было бы больше достоинства. Кажется, у Уэллса марсиане вымерли от земных микробов…

Маленькая Элиэль пребывала в растерянности, не зная, что делать. Он пытался сказать ей, что она и так делает все возможное, но не мог вспомнить ни слова из ее языка. Александр Великий мечтал покорять новые миры. Они тебя, Алекс, и убили.

О, отважный новый мир! Затерянный мир.

Он не хотел умирать.

Весь следующий день Эдвард становился слабее и слабее. Девочка приносила ему питье, смывала пот и держала его за руку. Он был ей несказанно благодарен, но не мог произнести ни слова. Эдвард слышал, как она бранила старого отшельника. Он пытался сказать ей, чтобы она бросила его и шла домой, к родителям. Бедная девочка не понимала английского. Королевского языка…

Огромный новый мир. Он умирает, так и не увидев ничего. А он так хотел найти Олимп и поговорить с людьми, знавшими отца.

К нему приходил Крейтон, он не знал, в бреду или наяву, и говорил о чужаках.

Приходил полный скорби мистер Гудфеллоу.

– Я ничего не могу поделать, Эдвард, – говорил он, комкая в руке свою бобровую шапку. – У меня нет здесь никаких полномочий.

Почему эта девочка все еще крутится вокруг него? У нее-то какой интерес в Эдварде? Право, очень забавно смотреть, как она управляется с этим старым Беном Ганном. Какой у нас сегодня день?

Этой ночью – которой по счету, он уже не помнил – джунгли содрогались от чудовищной грозы. А он вел бредовый спор с инспектором Лизердейлом, пытаясь убедить его, что чудеса происходят и в наши дни. Приходил бедный Волынка Боджли и заговаривал с ним о «Затерянном мире», спрашивая, чем закончилась книга.

Потом он оказался в тюрьме, где объяснял врачу, что его сломанная нога исцелена местным божеством из времен древних саксов.

Элиэль снова молилась.

– От этого все равно никакого толку! – упрямо повторял Эдвард, жалея, что девочка не понимает его.

– Ну, старина, этого никогда не знаешь наверняка, – говорил Крейтон. – Будем надеяться только, что никто нас не слышал. Я же говорил тебе, что они не боги, хотя ведут себя именно так. Но даже если кто и слышал, они не все чудовища.

– Ты поклонился от меня Руату? – спрашивал мистер Гудфеллоу.

Жар спал этой ночью. К утру Эдвард пришел в сознание, хотя был слаб, как новорожденный младенец. Он смотрел на лучи рассвета, пробивающиеся сквозь листву, и дышал свежим ароматом умытого мира. Он был счастлив уже тому, что жив.

Он надеялся остаться живым и дальше, хотя ясно было, что это не так-то просто. Дневной свет принес с собой облегчение. Где-то ночью, в бреду, он сообразил-таки, кто такой неприятель и почему Служба называет его Палатой.

Палата Ужасов, разумеется.

Молодость брала свое. Эдвард быстро выздоравливал. Только вчера еще он метался в безумном бреду, а сегодня уже сидел, пытаясь побриться нетвердой рукой. В этот же день Эдвард снова принялся за изучение языка. На следующий осилил короткие прогулки.

Порит припрятал большую часть провианта. Элиэль кричала и угрожала до тех пор, пока он не достал его. Ей нужна была еда для Д’варда – пусть набирается сил.

Ликуя, девочка показала ему строки «Филобийского Завета», где упоминалась она и где значилось его имя. В нескольких местах он именовался титулом, который Элиэль даже не пыталась перевести, но который, должно быть, означал «Освободитель» – Крейтон говорил ему об этом. Один раз Эдвард упоминался как сын человека по имени… Не самая удачная попытка приспособить к местному языку имя, несомненно уникальное в Соседстве. Впрочем, и этого оказалось достаточно, чтобы принести смерть родителям.

Эдвард знал, что Элиэль таит от него какие-то секреты. Когда хотела, она неплохо понимала его пиджин, дополняемый жестами. Как только он задавал неуместные, на ее взгляд, вопросы, на которые она предпочитала не отвечать, его речь почему-то сразу же становилась совершенно непонятной для нее и оставалась такой до тех пор, пока она не меняла тему.

Девочке не терпелось уйти отсюда. Эдвард предложил ей идти вперед, но она отказалась, за что он был ей очень благодарен. Он был обязан ей жизнью, но решиться на переход протяженностью в несколько дней, не восстановив силы, означало угрозу нового кризиса. Онпопытался растолковать это ей.

Элиэль смогла объяснить причину спешки – у нее где-то были друзья, которые могли скоро уехать. Эдвард пообещал: он задержится здесь еще на день, стараясь гулять побольше для восстановления сил. Послезавтра они отправятся в путь.

50

На следующее утро Элиэль прошлась с Эдвардом на восток вдоль обрыва. Тяжело опираясь на посох сестры Ан, он мужественно дотащился до начала возделанных полей. Прежде чем отправиться в обратный путь, пришлось сделать передышку. Они одолели не больше двух миль, но Эдвард совершенно вымотался. Поэтому всю вторую половину дня он проспал.

Элиэль лежала на траве, отгоняла мух и гадала, как выступила Утиам в «Полемике Иронфейба». А остальные в своих сольных номерах? Интересно, как там сыграл Гим на своей арфе? Получил ли он золотую розу за красоту? То-то он смутится!

Еще она полистала «Филобийский Завет». Все это было совершенно непонятно. Элиэль нашла четыре упоминания о ней, о которых говорил Говер Посланник. С этим было проще, он пометил их в книге. Последовательность вряд ли много значила.

Стих 368. Важный стих, именно в нем говорилось о мытье и одевании. В стихе 401 Элиэль отводила «его» к отшельнику на исцеление. «Он» означало, несомненно, Д’варда.

Стих 475: «До начала Празднеств придет Элиэль в Суссленд с дочерью Ирепит. Миньон Зэца выследит Освободителя, но призовут его к покаянию». Ладно, это они уже сделали. Какой смысл в пророчестве после того, как ты его исполнила?

Единственное пророчество, касавшееся Элиэль, которого она до сих пор не исполнила, находилось в самом конце книги. Всего в книге было 1102 стиха, а она упоминалась в стихе под номером 1098: «Страшен суд Освободителя, низко падут недостойные от слов его. Кроток он и не скор на гнев. Приношения отвергнет он, от почестей откажется. И станет Элиэль первым искушением, а принц – вторым, но пробудят его мертвые».

Какой еще принц? Каким таким искушением? Большинство пророчеств было вроде этих – все они говорили о чем-то, только неясно, о чем. Вроде стиха 114: «И замыслят люди недоброе под священной горой. И свершат служители одного работу многих. И пошлют они к Д’варду, уста их сулят сладость. Слаще роз голоса их, слаще нектара, что манит алмаз-муху. Словом друга завлечен он на погибель, песней друга брошен в легионы смерти».

В книге отдельно говорилось о Д’варде и отдельно – об Освободителе, и ни разу не говорилось о том, что это один человек. Как не говорилось и о том, кого и от чего он должен освободить. Возможно, и Элиэль тоже упоминается там под другими именами.

Суссиане очень любят освободителей. Так, в этом году они ставили «Трагедию Трастоса» про Далтоса-Освободителя, героя древности, который предал смерти Трастоса Тирана, своего отца, и принес в Суссленд демократию. Это была замечательная трагедия, в ней участвовало много богов и богинь. Она понравится в Суссе. На Празднествах она запросто получит розу за лучшую пьесу… Вот только… Дольм Актер исполнял главные роли и в трагедии, и в комедии! Дольм Актер убит мечом сестры Ан. Ладно, Дольма мог бы заменить К’линпор, но тогда К’линпора придется заменять Гольфреном, а из Гольфрена актер, как из пня.

Сегодня шеядень, значит. Празднества закончатся завтра. Элиэль не хотелось думать об этом. Обычно труппа оставалась в Суссе и после Празднеств. Труппе-победительнице позволялось бесплатно играть в храмовом амфитеатре, и многие горожане приходили посмотреть выигравший спектакль. Часто эти представления приносили им больше денег, чем все остальные за год. Но без Дольма им не поставить ни «Варилианца», ни «Трастоса», только комедии масок. А если они не завоюют розу, им не разрешат играть в амфитеатре.

Иными словами, труппа Тронга скорее всего уедет на следующий же день, пяткадень, и вряд ли Д’вард попадет в Сусс до этого срока. А стоит труппе пересечь Монпасский перевал, и она может оказаться где угодно в Джоалленде.

Элиэль может вообще не дойти с ним до Сусса, ведь у нее нет денег заплатить пошлину при входе на мост в Нотби.

Вот! Она перевернула страницу «Завета» – вот еще раз встретилось имя Д’варда.

«И станет Д’вард Тионом. Вдохновит он короля, завоюет души людей. И станет Д’вард отвагой».

Во имя Тиона, что это все значит? Она не нашла ни намека на то, что это имеет отношение к Освободителю. Что за невнятица! Ладно, по крайней мере это доказывает, что она правильно поступит, если отведет Д’варда в храм Тиона.

51

Они собирались выйти на заре следующего дня, чтобы до жары уйти подальше. Эдвард представления не имел, какие опасности поджидают его в мире: работорговцы, банды журналистов или рыцари в латах, вызывающие случайных прохожих на поединок? Придется во всем положиться на Элиэль – пусть ведет его в безопасное место или куда там она собирается его вести. Совершенно очевидно, что у нее имелись какие-то планы, и они требовали серьезной подготовки и долгих споров со старым Поритом.

Какими бы ни были эти планы, ему придется следовать им. Не может же он провести остаток дней в палатке среди джунглей, тем более когда идет война, в которой должен сражаться и он.

Судя по одежде, позаимствованной в багаже покойного Говера, обыкновенное одеяние в Суссленде состояло из серой рубахи с яркой вышивкой на груди или плечевых лямках. Элиэль добавила к такой рубахе свою импровизацию. На груди она нашила похожий на солнце кусочек белой ткани, вырезанный из мешка для муки. Чуть ниже, по сторонам вышила зеленый молот и красный перечеркнутый круг, а еще пониже, но ближе друг к другу – желтый треугольник и синюю звезду. Цвета были очень важны – не найдя ничего зеленого для молота, она не пожалела куска драгоценной палатки. Это охранительное творчество предназначалось Эдварду. Он решил, что любое произведение, настолько лишенное смысла, должно быть очень святым.

В этот вечер Элиэль повторила свои инструкции серьезно и настойчиво – маленькая оборванка, сидевшая, скрестив ноги, на камне и назидательно уставившая в него палец. Он будет «божьим человеком», странствующим от храма к храму – другими словами, паломником, – и не должен ни с кем говорить. Все переговоры она берет на себя. Он не понял, кем будет Элиэль – провожатой, ученицей или помощницей, но все казалось логичным и обоснованным. Он – лама, она – чела. Его единственным средством общения будет благословляющий жест, и Элиэль заставила Эдварда как следует выучить его.

Идея казалась неплохой и могла избавить его от серьезных неприятностей в случае, если он привлечет к себе внимание полиции или кто у них тут. В Соседстве вряд ли найдется британский консул, который сможет взять тебя на поруки или пригрозить послать канонерки. С другой стороны, все известные ему культуры одинаково относились к физически крепким молодым мужчинам. Наиболее распространенное мнение гласило, что лучшее занятие для таких – честный труд или военная служба. Фарс с паломником мог сработать, будь он постарше, но Эдвард боялся, что будет выглядеть в подобном амплуа несколько подозрительно. И будь на то его воля, он не доверял бы советам старого Порита, бывшего жреца. Однако, поскольку лучшего плана все равно не было, Эдвард согласился стать божьим человеком. Он надеялся только, что ему не придется совершать никаких священных ритуалов. Публичного самобичевания, например.

Еще до рассвета путники вылезли из палатки и перекусили на скорую руку. Потом спустились к пещере попрощаться с Поритом. Элиэль даже поцеловала отшельника, чем привела его в ужасное смущение. Старый безумец сделался гораздо богаче, чем был до ее появления. Ведь он получил в наследство все добро из палатки. При первой встрече старик недолюбливал Эдварда, расставались же они почти друзьями.

Эдвард не знал, как здесь относятся к рукопожатию. Но не целовать же это старое пугало? Он решил ограничиться поднятой ладонью с растопыренными пальцами – отрепетированным жестом благословения. Мгновение отшельник оцепенело смотрел на него, потом пал на колени и склонил голову.

Элиэль с Эдвардом удивленно переглянулись и, еле сдерживая смех, поспешили убраться. Выйдя на берег, они оглянулись. Старик все стоял на коленях, словно в мольбе.

Эдвард шагал по лесной тропе, Элиэль шла впереди. Кроме рубахи паломника, на нем были сандалии и дурацкая китайская шляпа из соломы, похожая на колесо, – из запасов покойного Говера. Он опирался на трость, принадлежавшую раньше какой-то женщине по имени Ан. Как объяснила Элиэль, именно она убила второго Жнеца. Правда, Эдвард так и не понял пока, кем она была и как умерла.

Он решил, что, если повезет, осилит миль пять. Если не повезет, он скоро узнает, что здесь делают с бродягами: посылают чесать паклю или ровнять дороги. Он уже обнаружил первый изъян такого, казалось, безупречного плана Элиэль: согласно правилам игры, ни он, ни она не должны были брать в дорогу никаких припасов. Но когда Элиэль отвернулась, он все же сунул в карман бритву и кругляш мыла.

Поравнявшись с разрушенным храмом, Эдвард почувствовал, что кожа покрылась мурашками. Жуткое ощущение, знакомое по собору в Винчестере и по Стоунхенджу. Невозможный сплав холода, тьмы и тайны. Он вспомнил, как Крейтон говорил, что всегда распознает виртуальность в Соседстве. Возможно, на чужаков это действует еще сильнее, а Эдвард был здесь чужаком.

Работают ли переходы в обоих направлениях? Он еще помнил ключ. Он без труда смог бы изготовить примитивный барабан. Но приведет ли этот ключ обратно в Стоунхендж? Или в какой-то другой мир? И даже если он осмелится рискнуть и вернется в Стоунхендж, он явится туда без гроша и нагишом. Инспектор Лизердейл наверняка уже выписал ордер на арест. Выпутаться из этого будет довольно затруднительно.

Наконец храм остался позади. Дальше тропа сделалась чище и через милю вывела их из леса к полуразрушенной монументальной арке. Несмотря на протесты Элиэль, Эдвард не удержался и осмотрел ее. Когда-то арка служила опорой подвесного моста. Обрывки ржавых цепей до сих пор свисали с нее, а на противоположном берегу каньона виднелись руины второй арки. Доведись ему увидеть такие руины на Земле, он решил бы, что они относятся к Римской эпохе. Здесь же они, возможно, моложе. Ясно, что ни один путешественник не пересекал тут Суссуотер уже несколько столетий.

Древняя дорога, что вела сюда, еще сохранилась – она шла от реки на юг через странно бесформенное поселение, поля, деревья, развалины и крестьянские домики. Все еще спали, и ничто не мешало ему болтать с Элиэль. Вскоре Эдвард узнал, что селение называется Руатвиль. Он уже знал, как обозначаются в местном языке населенные пункты – деревни вроде Нотби, маленькие городишки вроде Руатвиля, столицы вроде Сусса. Он подозревал, что даже столица покажется ему маленькой. Лондон или Париж заняли бы всю долину.

– Хелло, Руат! – произнес он по-английски. – Мистер Гудфеллоу велел передать тебе поклон.

Элиэль, нахмурившись, покосилась на него. Ее шляпа свалилась, и они оба засмеялись.

Эдвард чувствовал себя очень странно, шагая под тропическим солнцем, в простой крестьянской одежде, но он прожил в этом новом мире уже семь дней, и ему не терпелось увидеть как можно больше.

Когда они миновали развалины Руатвиля, в поля уже вышли крестьяне в таких же шляпах-кули, как у него. Люди проходят через переходы, животные – нет. Значит, все виды живности должны быть местными. Он видел вьючных животных и стада других, возможно, съедобных. Они отдаленно напоминали волов и коз. Эдварду даже показалось, что он узнает гусей, но вместо перьев они были покрыты шерстью. Растительность была ему незнакома, но смотрелась бы вполне уместной и в земных странах.

Больше всего его поразил вид человека, несущегося верхом на спине чего-то, напоминающего страуса. Всадник промелькнул и скрылся раньше, чем Эдвард успел рассмотреть его. Вскоре с юга навстречу им проскакали еще двое. На этот раз Эдвард успел заметить, что их скакуны (или бегуны) покрыты шерстью и подкованы. Они передвигались с замечательной скоростью. Элиэль сказала, что это «мотаа». Эдвард отложил их у себя в памяти как «моа», хотя они, очевидно, были не птицами, а млекопитающими. Он изо всех сил старался и думать на местном языке, но получалось пока неважно.

Дорога представляла собой колею в красной грязи, заросшую травой. Выгоны отделялись друг от друга живыми изгородями, но сколько он ни смотрел, не видел ни колючей проволоки, ни очков, ни паровых машин. Он не верил больше в пистолет Крейтона – теперь у него имелась другая теория, объясняющая смерть Жнеца. Но, может быть, культура Руатвиля не отражает всех достижений цивилизации Соседства? Пришелец с другой планеты, попавший во внутренние районы Китая или в африканскую деревню, не увидит ни автомобилей, ни телеграфных проводов.

Им не встретилось ни полицейских, требующих показать документы, ни разбойников с большой дороги, предлагающих выбор между кошельком или жизнью. До сих пор местное население просто игнорировало их – крестьяне в поле, пастухи, возницы. Единственным исключением стали несколько пешеходов, которые брели навстречу. Они смотрели на божьего человека с удивлением и неодобрением, а иногда и с открытой издевкой. Эдвард попробовал одаривать их своим благословением, но это вызывало лишь смех и двусмысленные реплики. Ему удалось сохранить безразличное выражение лица, но он все больше уверялся в том, что восемнадцатилетний пророк выглядит не более убедительно в Соседстве, чем на Земле. Ему не помешала бы седая борода Порита.

К своему стыду, Эдвард скоро обнаружил, что с трудом поспевает за хромым ребенком. Возможно, одна нога у Элиэль и была короче другой, но шагала она быстрее его. Интересно, почему она не носит башмак с толстой подошвой – это сделало бы ее походку ровнее.

Дорога вела на юг. Но им-то надо на север! Эдвард понял, что они делают солидный крюк. Возможно, это было связано с редкими мостами через реку. Еще через пять или шесть миль силы оставили его. По счастью, именно здесь дорога пересекала небольшой холм, на вершине которого росла купа деревьев, напоминавших огромные зонты и отбрасывавших на землю бархатную тень. Элиэль состроила недовольную гримаску, но согласилась дать ему отдохнуть.

Примерно через час они двинулись дальше и немного погодя оказались на развилке. Элиэль повернула на восток. Вскоре дорога привела к быстрой реке. Молочный цвет воды указывал на ее ледниковое происхождение. Подобные реки Эдварду доводилось видеть в Альпах. Он снова выбился из сил, ноги дрожали. Вдобавок еще разболелись зубы, а непривычная обувь натерла ноги.

– Отпочинок! – Эдвард хотел сказать «привал». Слабость действительно выкачала из него все силы.

Элиэль нахмурилась:

– Не говорить!

– Не говорить, – устало согласился он. Меньше всего ему хотелось сейчас напрягать мозги для разговора.

По цепочке выступающих из воды камней девочка провела его в маленькую рощицу на противоположном берегу. В ее тени уже расположились на полуденный отдых несколько групп путешественников. У дороги стояли две запряженные волами телеги, под деревьями паслись на привязи несколько странных двуногих моа. Сторожевые псы, напоминавшие скорее лохматых котов-переростков, охраняли стадо похожих на коз созданий. Под деревьями росли усыпанные цветами кусты. Почти все цветы были красными. Он еще в Руатвиле обратил на это внимание. Здесь многое напоминало Кению – там тоже голубые и желтые цветы встречались относительно редко. От костров поднимались аппетитные запахи.

Элиэль указала ему на бревно у незанятого кострища. Ну что ж, присядет он с удовольствием. Казалось, он вот-вот услышит, как его усталые колени вздохнут с облегчением. Все тело болело, почти как в первый день. Он обгорел на солнце, и его трясло от усталости.

Только ли от усталости? Эдвард с опаской огляделся по сторонам. Древесные стволы… От чего же так бросает в дрожь?.. Снова виртуальность! Эта роща, место отдыха – узел. Не такой мощный, как храм в Руате или Стоунхендж, но все же достаточно сильный, чтобы по коже забегали мурашки. Он не видел ни строений, ни развалин. Остается только надеяться, что здесь не обитает какой-нибудь местный дух.

Элиэль, прихрамывая, подошла к самой большой группе проезжих – она состояла из восьмерых мужчин, занятых едой и разговором. Мужчины прервали беседу и уставились на нее. Потом оглянулись, хмуро осмотрев ее спутника-паломника.

Нимало не смутившись, Элиэль разразилась речью, из которой Эдвард не понял ни слова. Один из мужчин сердито крикнул что-то, жестом отсылая ее прочь. По виду трудно было определить род их занятий. Двое помоложе носили только набедренные повязки, остальные – обычные серые рубахи. Соломенные шляпы лежали на траве рядом с ними. У каждого на поясе висел нож, и все щеголяли бородами. Если бы не одежда, их можно было бы принять за итальянских крестьян.

Однако Элиэль не так-то просто было обескуражить. Девочка продолжала свой монолог, время от времени делая драматические жесты в сторону Эдварда, – она, несомненно, объясняла, какой он святой и вообще положительный. Сам-то он не чувствовал себя слишком святым и положительным. Он чувствовал только, что проголодался и невыносимо устал. А дырки в зубах мучили его не меньше, чем сбитые ноги.

Один, помоложе, произнес что-то остроумное, и остальные расхохотались. Старший, седобородый, снова закричал на нее. Они говорили на странном языке, совсем не на том, которому Элиэль учила его. Этот звучал гортаннее, но Эдвард все же распознал одно или два слова и решил, что это скорее диалект. Речь девочки становилась все более резкой и настойчивой. Седобородый встал и угрожающе двинулся на нее. План выбить милостыню для святого человека явно не срабатывал. Что ж, спасибо за попытку.

Отказавшись от надежды на завтрак, Эдвард тоже поднялся. Он шагнул вперед и положил руку на плечо Элиэль. Девочка вздрогнула и замолчала. Он собирался увести ее, но Элиэль не тронулась с места. Из-за этого жест его показался жестом поддержки и защиты. Они вдруг оказались лицом к лицу с седобородым. Тот угрожал больше не ребенку, а мужчине моложе и выше его самого. Но и отступать он, видимо, не мог.

Судя по внешности, Седобородый был тертый калач. Его лицо казалось почти черным от загара, а в морщинах собралась красная дорожная пыль. Плечи были впечатляюще волосатыми и мощными, глаза налились кровью и имели самый угрожающий вид. Он презрительно произнес что-то. Его слова остались не более понятными, чем если бы он говорил по-китайски, но, судя по тону, это явно означало, что некоторым молодым бездельникам лучше бы пойти поискать себе достойную работу, пока не схлопотали колотушек. Спутники седобородого радостно загоготали в знак одобрения.

«Нет, право?» Прежде чем сам он это осознал, брови Эдварда вызывающе приподнялись. Он не намерен выслушивать такие замечания – что бы там ни говорилось – от шайки бродячих оборванцев. «Не давай им понять, что боишься их…»

Слишком поздно до него дошло, что полученное в Фэллоу воспитание может сыграть с ним плохую шутку. Его одежда не слишком соответствовала роли молодого джентльмена, а его оппоненты были вовсе не непокорными британскими подданными. Да и сам он не губернатор его величества, за которым незримо стоит мощь Британской Империи. Он даже не сын Бваны из Ньягаты. Он именно тот, за кого его принимают эти люди, – нищий. Да, сейчас утонченные манеры закрытой школы могут оказаться совершенно неуместными.

А жаль! Отступить теперь значит только усугубить ситуацию.

Он уверенно встретил взгляд Седобородого: «Ну что ж, давай, действуй!»

Седобородый выкрикнул что-то еще.

«Неужели? Нет, вы что-то сказали?»

На изборожденном морщинами лице седобородого явственно проступило сомнение. Может, он просто никогда еще не видел голубых глаз? Он спросил что-то.

Эдвард молчал. Элиэль тоже. Сомнение сменилось озабоченностью. Седобородый повернулся, быстрыми шагами подошел к костру и вернулся, неся палку с нанизанным на нее куском жареного мяса. Элиэль выхватила палку из его рук и решительным жестом потребовала еще. Другой мужчина принес еще.

Эдвард благодарно кивнул и одарил их своим благословением. Оба мужчины приложили ладони к груди и низко поклонились с видимым облегчением.

Божий человек вернулся на свое бревно, стараясь не хромать в тесных башмаках. Он сел не раньше, чем удостоверился в том, что опасность миновала. Он привлек к себе внимание всех расположившихся здесь на привал. Элиэль подошла и остановилась рядом с ним. Ее лицо было бледнее обычного, но она украдкой хитро подмигнула ему. Он хранил бесстрастное выражение лица, решив, что так будет спокойнее.

Однако сразу же к ним подошел парень помоложе и, преклонив колена, поднес Элиэль миску каши. Другой принес флягу воды. Один за другим мужчины опускались на колени, чтобы получить благословение божьего человека. За ними потянулись люди от других костров. Вскоре у ног почтенного паломника возвышалась груда снеди, достаточная для небольшого пиршества.

Каждый раз, когда Элиэль бросала на него взгляд, ее глаза раскрывались шире и шире. Эдвард хранил полную невозмутимость, словно ничего другого и не ожидал. Наконец он понял, чего от него ждут, и уселся, дав всем понять, что удовлетворен. На этом поток приношений иссяк. Он и так собрал достаточно провизии, чтобы накормить целый монастырь изголодавшихся монахов.

У него давно уже слюнки текли. Эдвард впился зубами в мясо, восхитительно вкусный теплый жир потек по подбородку. Про зубную боль он даже не вспомнил.

Телега Седобородого была доверху загружена чем-то напоминавшим мелкую синюю морковь. Не самый удобный трон. Эдвард кое-как угнездился на нем и, скрестив ноги и нахлобучив на голову шляпу, проделал путь до Филоби с максимально возможным комфортом. Стараясь хранить подобающий святому невозмутимый вид, он вцепился в свой посох и совсем не по-святому истекал потом под полуденным солнцем. Элиэль сидела рядом с возницей и, задравши нос, рассказывала ему что-то. Бог знает, чего она там ему наговорила. Пару раз Эдвард уловил в ее рассказе свое имя. Ее религиозные взгляды начинали казаться ему вполне терпимыми. Элиэль то и дело оборачивалась, чтобы что-то сказать Эдварду, но он редко понимал больше пары слов. «Мигафило» было одним из них.

Вскоре телега подъехала к еще одной речке. Одолев брод и пологий подъем на холм, они оказались в чистенькой деревушке. Тут и там виднелись чистенькие беленькие домики с красными черепичными крышами. Похоже, это и было то самое Филоби или «Мигафило», родина пророчества. Деревня состояла из нескольких узких улиц и полусотни домов. В воздухе стоял запах гари. Несколько домов сгорело – судя по всему, совсем недавно, поскольку восстановительные работы были в самом разгаре. На улицах толпилось больше народа, чем можно было ожидать в это время дня. Они не без интереса пялились на паломника в телеге.

Но вот глазам путников открылось куда более серьезное разрушение. За деревней высился небольшой конический холм, утыканный почерневшими древесными стволами. Когда телега подъехала ближе, Эдвард ощутил знакомые уже признаки виртуальности. Несмотря на жару, его пробрал озноб. Этот холм был еще одним узлом и священным местом. Должно быть, именно здесь появился на свет «Филобийский Завет», и теперь это место было уничтожено огнем. Среди обугленных стволов священной рощи тут и там виднелись почерневшие развалины зданий. Из рассказов Крейтона выходило, что этот хаос – дело рук Палаты, пытающейся разорвать цепочку. Удар здесь нанесли те же люди, что сеяли смерть в Ньягате. Убийцы его родителей. Враг, добивающийся его смерти.

Здесь их пути с Седобородым разошлись. Святой паломник царственно сошел с морковки. Ощущая себя полнейшим шарлатаном, Эдвард возложил ладонь с растопыренными пальцами на лоб мужчине. Должно быть, это считалось исключительной честью – когда старый грубиян поднялся на ноги, на его покрытых дорожной пылью щеках пролегли глубокие борозды от счастливых слез. Он бормотал слова благодарности, прижимая к груди соломенную шляпу.

Эдвард повернулся и бодро зашагал за своей маленькой провожатой. Он не видел ее лица и не знал, о чем она задумалась. Не похоже на Элиэль так долго хранить молчание.

Они шли по узкой улице, полной людей, и почти все кланялись ему. Несколько женщин упали на колени. Он отвечал ставшим уже привычным благословляющим жестом и видел, как светлеют лица.

Было во всем этом что-то странное! Его бледное лицо не так уж и отличало его от окружающих. Далеко не все встречные имели темные глаза или смуглую кожу. Он видел и каштановые, и рыжеватые волосы. Он видел карие глаза и серые глаза. Возможно, голубые глаза, как у него, – редкость, но не такая, чтобы служить причиной столь уж сверхъестественного почитания. По местным меркам рост его считался высоким, но опять же не каким-то необычайным. И главное, он же так молод. Почему тогда его наряд паломника вызывает у людей такое уважение? Или жители Филоби верой превосходят обитателей Руатвиля?

Нет, перемена произошла, когда он в роще встретился с Седобородым. Это противостояние добавило ему уверенности в себе. Это так. В то же время он понемногу начинал верить в свои самые дикие предположения.

Эдвард не мог обратиться за разъяснениями к Элиэль, ибо крутом были люди, а паломник не должен говорить. Даже за деревней им то и дело встречались группы путешественников – не успевали они разойтись с одной, как появлялась другая. Все направлялись на юг, и он не мог этого понять. Он-то шел не в ту сторону!

Не все встречные были крестьянами. Богато одетые люди разъезжали на быстроногих моа или в колясках, запряженных животными. Эти звери – ростом с пони – напоминали борзых. Многие из паломников носили цветные хламиды и балахоны, и Эдвард решил, что это жрецы и жрицы. Даже они встречали его знаками уважения: сложенными руками, прикосновениями ко лбу или груди. Он отвечал своим пятипалым благословением, и никто не объявил его самозванцем.

Путешественники заметно отличались от местных. Он видел кожу разного цвета, даже светлые волосы и глаза, не уступающие его голубизной. Один или два сошли бы за саксов или скандинавов. Другие скорее напоминали арабов или индусов. Да и одежда отличалась разнообразием: туники и мешковатые штаны вроде турецких шаровар, длинные рубахи, просто набедренные повязки. Мужчины встречались бородатые, чисто выбритые или усатые. Носы могли быть прямыми или крючковатыми, гонкими или мясистыми. Население Соседства представляло собой смешение европейских типов. Но это и понятно. Говорил же Крейтон, что большая часть европейских переходов связана с территорией, которую он назвал Вейлами. Разумеется, расовые черты будут близкими, если люди тысячелетиями перемещались в обе стороны.

Совершенно зачарованный, Эдвард шагал по пыльной дороге. Жара, пот и насекомые были помехами, но терпимыми. Он с любопытством разглядывал возделанные поля, изгороди, стада, дома. Многие деревья стояли на ковре из опавших лепестков – в Англии был август, но в Вейлах еще царила весна.

Навстречу им проехал верхом на моа отряд из шести вооруженных мужчин. Приблизившись, вожак выхватил меч. На мгновение мышцы Эдварда напряглись, но воин лишь отсалютовал ему клинком и проехал мимо.

Вдруг Элиэль, придержав шляпу, подняла голову и посмотрела на него. Ее лицо раскраснелось.

– Отдых? – взмолилась она. Девочка задыхалась, ее рубаха была мокрой от пота.

Эдвард был настолько поражен и растерян, что едва не нарушил свой обет молчания. Кивнув, он замедлил шаг, одновременно благословляя двоих встречных монахов. Элиэль доковыляла до ближнего клочка тени и рухнула на траву. Эдвард догнал ее, но уселся с большим достоинством. Он и забыл, что его ноги намного длиннее ее. Он же совершенно загонял бедняжку! Как он мог быть таким невнимательным! И почему она не остановила его раньше? Похоже, прошла не только зубная боль. Физические силы восстановились тоже.

Двое хорошо одетых мужчин остановились рядом с ними и предложили фляги с водой, почтительно осведомившись о здоровье божьего человека. Элиэль отвечала им на том же гортанном диалекте, судя по всему объяснив, что они устали. Те понимающе кивали. В знак благодарности за питье Эдвард отпустил их с благословением.

Какой бы ни была его магия, она действовала и на Элиэль. Девочка смотрела на своего спутника со странной смесью страха, радости и восхищения.

Дождавшись просвета в веренице людей на дороге, он рискнул задать ей вопрос:

– Что много людей ходить?

Она ответила долгим рассуждением о боге Тионе и городе Суссе, но он не понял почти ничего и не имел больше возможности спросить. Похоже, она знала причину этой миграции и считала ее вполне естественной, так что Эдвард мог расстаться с теориями насчет чумы или набега воинственных горцев. Лучше уж подождать и увидеть все своими глазами. Он надеялся, что девочка скоро придет в себя и они продолжат путь.

Еще полчаса ходьбы – и они достигли Ротби, очень похожую на Филоби, только немного больше. Жители деревни выказывали молодому паломнику такое же уважение и так же радовались, получая его благословение. Да, он производил нужное впечатление.

Мост у Ротби поддерживался огромной металлической аркой. Она казалась близнецом той, что в Руатвиле. Вторая арка высилась на противоположном берегу каньона, в нескольких сотнях футов от первой. Позеленевшие от времени цепи поддерживали деревянную проезжую часть, достаточно широкую, чтобы пропустить телегу. По мосту тянулся непрерывный людской поток, но мало кто направлялся на север – черт, хотелось бы все-таки Эдварду понять этот дисбаланс! – так что в очереди к массивным деревянным воротам на мост перед ними почти никого не было. Впрочем, Эдвард успел разглядеть процедуру пропуска на мост. Главную роль в ней играли люди в металлических шлемах и кожаных доспехах, собиравшие плату.

Элиэль взяла его за руку и предостерегающе сжала.

Тьфу! Само собой разумеется, у святого паломника, принявшего обет молчания, не может быть денег.

Впрочем, он мог бы найти какого-нибудь богача, способного оплатить его проход по мосту.

Он успокаивающе положил руку на плечо Элиэль. Они подошли к воротам. Плату принимали два стражника. Один тщательно пересчитывал монеты и кидал их в кожаный мешок, а второй присматривал за первым. Иногда обоим приходилось попробовать монету на зуб, прежде чем принять окончательное решение. Трое других стражников сидели на скамейке в тени, лениво переговариваясь. Все пятеро были вооружены мечами.

Крестьянин с женой отсчитали монеты и прошли на мост. Эдвард с Элиэль были следующими. Стражник протянул заскорузлую руку.

Эдвард смерил его взглядом, обязывающим к уважению.

Солдат в недвусмысленных выражениях потребовал денег. Эдвард молчал.

Солдат нахмурился и, поколебавшись, посмотрел на своего напарника. Тот в свою очередь оглянулся и сказал что-то троим сидящим на скамейке. Солдат, сидевший слева, и тот, что посередине, не сговариваясь посмотрели на сидевшего справа. Военная дисциплина явно не менялась от одного мира к другому.

Сидевший справа был мужчиной бычьего сложения. Взгляд, который он бросил на юного пророка, не оставлял сомнения – ничто на свете не доставит ему большего удовольствия, чем возможность заполучить того под свое командование хотя бы на несколько часов. Эдвард ждал. Долго, нестерпимо долго. Он нутром ощущал вызов и противостояние, как это было в той роще утром.

Потом командир встал – двое солдат за его спиной немедленно вскочили, – спустился на четыре ступеньки, как бы для того, чтобы поближе посмотреть на голубые глаза Эдварда. Он топнул ногой, пролаял какой-то приказ, и весь его отряд вытянулся в струнку. Командир отдал честь. Эдвард благословил его и повел Элиэль через ворота на мост.

«Когда я вырасту, – думал он, – стану папой римским».

Каньон в этом месте заметно сужался. Стены его казались отполированными потоком. Собственно, вода подмывала северный берег, а это означало, что в один прекрасный день мост в Ротби может обрушиться. Глубина каньона превышала его ширину, и сама река терялась в глубокой тени. Ее шум – угрожающий рокот бурного потока – ощущался скорее подошвами ног, чем слухом. Цепи негромко поскрипывали. Многие доски требовали замены, а посередине настила то и дело зияли угрожающие проломы. Эдвард решил, что, оказавшись на том берегу, постарается по возможности на нем и остаться.

Люди уступали ему дорогу и кланялись. Возница на телеге остановил вола – непростая задача, ибо настил в этом месте шел под уклон. Стража у северных ворот отсалютовала проходившему мимо них паломнику.

Справа от дороги стояло несколько домов, слева росла роща – судя по всему, еще одно место для отдыха. Многие уже устраивались на ночлег, растягивая палатки и разводя костры. После полуденного пиршества Эдварду казалось, что он не проголодается еще несколько дней. Да и ноги его, похоже, обрели второе дыхание – он с удовольствием шел бы и дальше, но девочка опять захромала сильнее и была бы рада отдохнуть. Она без возражений свернула за ним к роще.

На этот раз Эдвард не почувствовал признаков виртуальности. Пусть и не узел, но роща все равно манила странников в свою прохладную тень. Меж деревьев росли кусты, усыпанные цветами всех оттенков красного: от оранжевого до почти фиолетового. Собственно, такой куст мог представлять собой один большой цветок величиной с кресло. Рядом с ними паслось с полдюжины моа, и Эдвард решил подойти посмотреть на этих любопытных…

– Элиэль! – крикнул какой-то мужчина и побежал к ним.

Элиэль взвизгнула. Она схватила Эдварда за руку и потащила назад.

– Жнец! – взвизгнула она. – Жнец!

Эдвард не тронулся с места. Он пытался разглядеть так напугавшего ее человека. Увидев испуг девочки, незнакомец остановился. Он стоял футах в двадцати от них. В его внешности не было ничего угрожающего: высокий, выше большинства местных, возраст – около тридцати. И никакого оружия. Наоборот, даже в том, как он стоял, ощущалась некоторая беззащитная неуклюжесть. На нем были желтая накидка и свободные штаны до колен.

– Жнец! – продолжала всхлипывать Элиэль и все тянула его прочь.

А он не видел никакой опасности. На лице этого человека читалось что угодно – боль, страх, но никак не угроза или жажда причинять боль. Незнание языка и роль, которую он продолжал играть, не позволили Эдварду спорить с девочкой, но физически он был гораздо сильнее, чем она. Без особого труда таща ее за собой, он шагнул вперед.

Акт пятый Ансамбль

52

– Такой у них обычай, у дочерей, – горько сказал Дольм Актер. – Ирепит ведь богиня покаяния.

Они сидели втроем на земле вокруг погасшего очага – круга закопченных камней на земле. Это был уютный уголок рощи, почти полностью отгороженный от остальных цветами. Элиэль держалась поближе к Д’варду – она не очень-то доверяла бывшему Жнецу.

И все же Дольм изменился. Его лицо казалось изможденным. Да и сам он заметно похудел. В волосах появились седые пряди, которых она тоже не помнила. Глаза покраснели, и под ними легли темные круги.

– Я думала, ты умер, – пробормотала она. – Меч двигался сам собой. Я держала его обеими руками, а сестра Ан – одной, и все же он двигался сам собой.

Дольм застонал и закрыл лицо руками:

– Он не коснулся меня.

– Я и не почувствовала, что он коснулся тебя, – призналась Элиэль.

Д’вард внимательно слушал их разговор, но она не знала, много ли он понимает. Они говорили на джоалийском, которому она его учила, и его ярко-голубые глаза перебегали с нее на Дольма и обратно, но многого он еще не понимал, это точно. Он продолжал играть роль паломника, держась спокойно и уверенно. Каждый раз, когда Элиэль смотрела на него, он ободряюще улыбался.

– Разве ты не слышала, что сказала сестра? – спросил Дольм. – Она взяла мой грех на себя, а потом я увидел…

– Что увидел?

– Увидел, во что превратился, чем занимался.

– Так ты правда теперь не Жнец?

Он кивнул, пряча глаза.

Она посмотрела на Д’варда. Тот кивнул в знак того, что понимает.

– Как все прошло на Празднествах? – спросила она.

Дольм выпрямился, вытирая глаза тыльной стороной ладони.

– Катастрофа! Нет, Утиам получила розу за свой монолог.

– Хвала Тиону! – Элиэль захлопала в ладоши.

– Но только она. Понимаешь, я опоздал туда. – Дольм сокрушенно покачал головой. – Мне было приказано отправиться в Руатвиль.

– Приказано?

– Приказ Зэца. Когда мы прибыли в Филоби, я ушел из труппы, никому ничего не сказав. Приказы Зэца важнее всего остального. Мне было велено встретиться с еще одним… собратом.

– Тем, кого убил этот Критон?

Он кивнул, уставившись в камни очага.

– Я не знаю, как его звали. Следующей ночью я был в Святилище. Ты сама знаешь.

– Но если ты остался жив… – сказала она, рассуждая вслух, – значит, это ты убрал трупы?

Он снова кивнул.

– Я похоронил монахиню – вырыл могилу ее мечом и голыми руками. Наверное, это все, что я мог для нее сделать. Остальных сбросил с обрыва. Я поискал тебя, не нашел и решил, что ты ушла куда-то с Освободителем. – Он покосился на Д’варда, раздраженно хмурившего брови.

– А что потом? – нетерпеливо спросила Элиэль.

– Я отправился в Сусс, – неохотно сказал Дольм. – И опоздал. Они показывали «Варилианца» – он легче. К’линпор взял мою роль, а Гольфрен – его.

– Ох, нет!

– Ох, да.

Ужас какой! Даже безмозглый як и то сыграл бы лучше Гольфрена, каким бы хорошим музыкантом тот ни был.

– Ну и что они теперь делают?

Дольм подобрал прутик и бесцельно ковырял остывшие угли.

– Голодают.

– Голодают?

– Ну, почти. Жрецы в Нарше забрали все их деньги. Им не хватает даже на то, чтобы уехать из Суссвейла, Элиэль. И это все я виноват!

Безумие какое-то!

– Но ведь ты вернулся. Они могут хотя бы давать представления, верно? Их хорошо знают в Суссе! Наверняка…

– Я не могу больше играть! – выкрикнул Дольм и от отчаяния спрятал лицо в коленях. – Вчера Тронг выгнал меня.

– Не можешь играть?

– Не могу. Это ужасно! Я забываю реплики, у меня ноги заплетаются. Все, все пропало!

Элиэль снова посмотрела на Д’варда. Тот пожал плечами, явно потеряв нить.

– Ну и что они?

– Ищут мне замену, – ответил Дольм, не поднимая головы. – Как только новичок выучит мою роль, они будут давать «Варилианца».

Элиэль вздохнула. Это и правда ужасно.

– А что Ама…

Выражение муки на лице Дольма сказало девочке, какая она безмозглая, бессердечная дура.

– Неужели ты думаешь, что я сказал ей? – горько вздохнул он. – Или кому-нибудь из остальных?

Как странно! Ей было жалко его сейчас. Такого Дольма она еще не знала.

– Что же ты им сказал все-таки?

– Что загулял в кабаке. – Он глухо засмеялся. – Лучше уж пусть меня считают пьяницей, чем убийцей-маньяком.

– Ох… Я не скажу им, Дольм. Я знаю, что сую нос куда не надо, но я могу хранить секреты, если захочу.

– Я знаю, что можешь, Элиэль. Спасибо… Спасибо большое. Теперь уже все равно, они не увидят меня больше, но мне так легче… не знаю, почему.

Вечер будет холодный – она покрылась гусиной кожей.

– А кто выиграл золотую розу?

Он пожал плечами:

– Какой-то смазливый парень.

– Ты не помнишь, как его зовут?

– Нет. Музыкант, кажется… Там была какая-то история – судьи посоветовали ему выбросить лиру в реку и пойти к главному жрецу. У него единственного есть шанс, сказали они. А что?

– Я встречала мальчика по имени Гим.

– Да, кажется, так его зовут. Теперь, когда ты назвала…

– И сколько чудес?

Дольм быстро покосился на ее ногу и тут же отвел взгляд. Потом улыбнулся деланной улыбкой.

– Одно или два – жрецы так и не решили, как считать. Когда пришло время мальчику оглашать имя, он назвал два. Это были сестры, близняшки. Они с детства страдали какой-то жуткой дрянью на коже. Даже с того места, где я стоял, это выглядело ужасно.

– И Тион их исцелил?

– О да! Он возложил руки – то есть руки твоего приятеля – им на головы, и все прошло – как не было.

Вот здорово!

– Они были хорошенькие? Сколько им лет? И как звали?

Дольму, похоже, наскучило рассказывать о Празднествах. Он с озадаченным видом разглядывал Д’варда.

– Почему Освободитель до сих пор здесь, в Суссленде? Он что, не знает, что Зэц послал своих Жнецов искать его? Ему же угрожает страшная опасность!

Она хихикнула:

– Он, похоже, вообще ничего не понимает. Ни языка, ни богов, ничего!

Запавшие глаза Дольма удивленно расширились:

– Но ведь пророчица описала его как ребенка! И почему это он шляется по стране, разодетый, как паломник?

– Это я решила, что так будет безопаснее. И послушай, Дольм, он ведь замечательный актер! Он заставил всех поверить в то, что он на самом деле божий человек!

На изможденном лице актера мелькнула болезненная улыбка:

– Ох, Элиэль, дурочка ты маленькая! Конечно, он может изображать божьего человека! Ты что, не видишь, что ты наделала?

Она немедленно ощетинилась:

– Мне пришлось импровизировать по обстоятельствам! Он был ужасно болен! – Она оглянулась на Д’варда в поисках поддержки, и тот ободряюще улыбнулся ей. Как странно! Если не считать красного шрама на лбу, он выглядел так, словно и не болел вовсе. – Он вообще ничего не знает о мире, но я решила, что ему лучше попасть в Сусс и обратиться к Тиону, и…

– Балда ты маленькая! – сказал Дольм. – Зэц послал боги-знают-сколько Жнецов охотиться за ним, а ты наряжаешь его паломником! Ты не поняла? Он же Освободитель! Еще бы ему не убеждать людей в том, что он святой! Он и есть святой! Ты замаскировала его под того, кто он есть на самом деле, мозги ты куриные!

– Ох!.. – только и сказала Элиэль. – Ох! – Ну да, это вполне могло объяснить те странные вещи, что творились сегодня.

– И я не уверен, что ты удачно придумала насчет Тиона, – продолжал Дольм. – Некоторые моменты «Завета» намекают на то, что Освободитель… Вся Суссия только и говорит о рождении Освободителя. Ладно, не бери в голову. Жаль, что не я придумал всю эту затею с паломником… Ба, вот что я должен сделать! Может, хоть это снимет грех с моей души! – Еще одна болезненная улыбка мелькнула на его лице. – Интересно, сможет ли он…

Он схватил свой мешок и начал развязывать. Элиэль вспомнила, как всего неделю назад сама копалась в этом мешке и нашла там рясуЖнеца.

Дольм достал еще одну накидку, штаны и протянул их Д’варду. Д’вард удивленно поднял брови и вопросительно посмотрел на Элиэль.

– Что ты предлагаешь, Дольм Актер? – спросила она.

– Мы с ним поменяемся. Я вернусь с тобой в Сусс и начну с храма Тиона.

Элиэль вздрогнула. Священное паломничество по пяти великим храмам занимает по меньшей мере год – год нищеты, покаяния и полного молчания.

– Но он ведь правда не может говорить! Что, если кто-нибудь начнет его расспрашивать?

Дольм пожал плечами:

– Ты ведь хотела вернуться в труппу и взять его с собой, верно? Они всего в нескольких часах ходьбы отсюда. Я пойду с вами в город. Он может и мешок мой забрать себе.

Элиэль неуверенно кивнула – ей некуда было идти, только в труппу. Д’вард взял одежду и зашел за куст-цветок. Через минуту он появился, смущенно поддерживая штаны. Они с Дольмом были примерно одного роста, да и одежда была довольно свободного покроя – но не настолько же свободного. Если бы он отпустил штаны, они неминуемо упали бы. Ухмыльнувшись, Дольм порылся в мешке и достал веревку.

– Лучше! – сказал Д’вард со смехом. – Женщин пугать нет. Теперь говорить?

– Теперь можешь говорить, – согласилась Элиэль.

Он сел на место и улыбнулся Дольму.

– Д’вард! – Он протянул руку.

– Дольм Актер. – Они обменялись рукопожатием. Дольм запихнул рубаху паломника в свой мешок. – Я пытался убить тебя.

Д’вард кивнул:

– Помню. Видел твой голос под тот ночью.

– Это ты называешь «не умеет говорить»? – удивился Дольм.

– Он очень быстро учится!

– Был Жнец? – спросил Д’вард.

Дольм скорбно кивнул.

– Лучше теперь?

– Лучше.

– Хорошо! – Д’вард снова протянул руку.

Дольм удивился, но руку пожал. Потом пристально посмотрел на Д’варда, словно ища что-то, чего сам не знал.

– Мы не можем остаться здесь на ночь, да? – спросила Элиэль. В роще стало темно. Должно быть, солнце уже спряталось за Суссвейл.

– Еды у меня есть немного, – сказал Дольм. – Но одеяло только одно.

– Нам бы стоило оставить Д’варда божьим человеком. Ему достаточно только посмотреть на людей, и они прямо заваливают его подношениями.

Дольм почесал в затылке.

– Куда ты намерен идти, господин?

Элиэль отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Дольм, поди, даже не заметил, что назвал этого мальчишку «господином».

Д’варду не понадобилось долго искать ответ.

– Олимп.

– Кто это такая?

– Не знаю, – вздохнула Элиэль. – Он все время вспоминал ее в бреду.

– Что город? Что деревня? – не сдавался Д’вард.

– Но это же женское имя! – возмутилась она. – Может, какой-нибудь «Лимпус»?

Д’вард пожал плечами.

– Лимпусвиль? – задумчиво произнес Дольм. – Лимпусби? Ни разу не слышал о таких. Первым делом тебе надо бежать из Суссвейла. Зэц перекрыл все узлы, и все же ты проскользнул. Теперь он стережет все перевалы. Только четыре перевала.

Д’вард нахмурился, и Дольм, нарисовав на земле карту, объяснил все еще раз, медленнее, помогая себе жестами.

– Вот бы нам сейчас снова Т’лина Драконоторговца! – сказала Элиэль и тут же охнула, вспомнив.

Лицо Дольма на мгновение просветлело.

– Он удрал от меня, если тебя это волнует. Судя по скорости, с которой он взгромоздился на дракона, думаю, он уже на другом краю Носокленда. – Он снова посмотрел на Д’варда. – Наверное, ты права. Отвести его к Тиону будет лучше всего, ведь ни у кого из нас нет денег.

– Тион – бог? – спросил Д’вард, нахмурившись. – Нет боги!

Дольм приподнял бровь.

– Что ж: «Боги да бегут от него; склонят они головы свои пред ним, падут ниц у ног его». – Он подумал немного. – Возможно, ты вовсе не глупо поступила, Элиэль Певица, – я имею в виду, одев его как божьего человека. Жнецы могут и не искать его в таком обличье. И отвести его в Сусс, минуя храм, тоже неплохо. Где лучше спрятать человека, как не в толпе. Если только они не ищут и тебя, конечно.

– О чем это ты? – спросила Элиэль, ощущая легкий озноб.

– Они знают, что ты вовлечена в это, поэтому могут держать труппу под наблюдением на случай, если ты вернешься. Они и за мной могут охотиться, – горько сказал он. – Не думаю, чтобы бывшие Жнецы жили долго.

Она перешла на суссианское наречие, которого Д’вард не понимал.

– Тион! – решительно заявила она. – Мы должны искать помощи у нашего бога!

– Думаю, ты права, – кивнул Дольм, бросая на Освободителя беспокойный взгляд.

53

В Суссе каньон был значительно шире, чем в Руатвиле. Поля понижались уступами – красно-зеленый пейзаж, поверхность которого прорезали морщины высохших рек. Храм Тиона стоял отдельно на плоскогорье – обширный дворец на исполинском подиуме. Золотой купол блестел на тропическом солнце. Храм напоминал огромный торт из белого мрамора, украшенный бесчисленными резными колоннами и причудливыми разноцветными карнизами. Ничего подобного Эдварду видеть не приходилось, хотя это, несомненно, было красиво. Если искать какие-то аналоги на Земле, то определение «гибрид Кремля и Тадж-Махала» подошло бы больше всего. На спускавшихся к долине ярусах белело бесчисленное множество построек поменьше. Они утопали в зелени. Весь храмовый комплекс размерами превосходил маленький городок, расположенный чуть дальше. Да, храм был красив. Да и как иначе – Тион был богом красоты и искусства. И величав – ведь Тион входил в пятерку верховных божеств Вейлов.

Разумеется, там должен был находиться узел, но на расстоянии Эдвард не мог уловить виртуальности. В отличие от Стоунхенджа или Святилища в Руатвиле узел был занят. Эдвард не знал, с кем выступает обитающий здесь дух – с Палатой или со Службой. Элиэль утверждала, что Тион – добрый бог, но участвующие в игре команды не носили формы разных цветов. Эдвард не собирался заходить в клетку, не разузнав побольше про обитающего в ней льва. До сих пор его наставниками были только ребенок и раскаявшийся убийца.

Дольм Актер стал первым взрослым, с которым он смог поговорить после прибытия в Соседство. При всей своей заботе и старании помочь Элиэль оставалась всего лишь ребенком. Дольм говорил медленно и четко, заменяя непонятные слова другими. Ему хватало терпения слушать жалкие потуги Эдварда и поправлять его ошибки, к тому же его слух профессионального актера чутко улавливал отклонения в произношении. В общем, он был неплохим учителем, хотя объяснил, что всякий, кто странствует из вейла в вейл, поневоле становится экспертом по языкам. Каждая долина отличалась собственным диалектом. Чем дальше от дома – тем больше разница.

Сколько долин? Сколько людей?

Дольм не знал ответа на этот вопрос, даже приблизительно. Имелось три основных языка: джоалийский, таргианский и ниолийский – и по меньшей мере по дюжине наречий у каждого. Это по минимуму.

Сколько богов? В ответ последовала лекция по теологии. Главных богов было пять – Прародитель, Владычица, Муж, Дева и Юноша – и множество богов помельче, которые тем не менее были одновременно этими же пятью. Эдвард вспомнил, как его отец говорил, что люди могут поверить во все, во что хотят верить.

Когда усталые путешественники добрели до поворота к храму Тиона, Эдвард уже довольно часто понимал сказанное с первой попытки. Говорить, конечно, было труднее. При всем при том никогда еще новый язык не давался ему так легко. Творились какие-то сверхъестественные вещи, и это нравилось ему все меньше и меньше. Он чужой здесь. Мистер Гудфеллоу… Ох, к черту! Так и с ума сойти можно.

Здесь водятся драконы.

Дороги были почти пустынными. Вчерашнее оживленное движение означало, оказывается, что народ спешил домой с Празднеств Тиона – по описанию что-то вроде ежегодных Олимпийских Игр. Эта мысль навела Эдварда на еще одну. Несколько минут он потратил, пытаясь узнать, есть ли где-нибудь общий для всех богов храм – или, возможно, священная гора. Ни Дольм, ни Элиэль никогда не слышали о таком месте. У каждого бога и богини имелся свой храм, у богов рангом поменьше – молельни и часовни, но центрального клуба для их общих собраний вроде бы не было. Если боги и приглашали друг друга в гости, то делали это у себя дома. Забудь. «Олимп» – всего лишь кодовое название.

Все утро Элиэль оставалась вроде как не у дел и, как следствие, дулась. Дольм начал расспрашивать ее о том, как она попала в Суссленд. Ее ответы подтвердили подозрения Эдварда – она от него что-то утаивает. Узнав о ее театральном прошлом, он теперь лучше понимал ее чуть наигранные позы и напыщенные выражения. Девочка утверждала, что ее похитила богиня, а спас бог. Сильно сомневаясь в этом, Эдвард все же поместил Элиэль во главе списка вещей, в которых хотел разобраться сразу же, как освоит язык. Ему хотелось бы разузнать побольше об этом Т’лине, который помог ей попасть в Суссленд и был при этом другом Крейтона, – особенно после того, как Дольм сообщил, что ему удалось бежать. По роду деятельности этот Т’лин был странствующим торговцем лошадьми, правда, до сих пор Эдвард не видел еще ни одной лошади.

Но почему Служба настолько уступает Палате в эффективности? Почему врагов настолько легче найти, чем друзей? Богиня, которая удерживала Элиэль в Нарше, была несомненным противником. Ее ритуальная проституция ужасно напоминала истории Геродота про храм Афродиты в Вавилоне, которые так интриговали их в пятом классе на уроках греческого. Другим врагом был Зэц с его Жнецами. С ними Тион или против? Со Службой или против?

Обращаться к Тиону слишком рискованно. Этот Т’лин был другом Крейтона, так что положиться на него безопаснее. Нужно найти Т’лина. Только если это окажется невозможным, он рискнет поставить на Тиона.

Вход на территорию храма представлял собой сверкающую арку, украшенную золотом и множеством символов божества: роз, треугольников и животных, напоминавших лягушку. Редкие посетители входили и выходили, не привлекая внимания дюжины вооруженных пиками гвардейцев – они-то заинтересовали Эдварда больше, чем все остальное. В стороне занимался муштрой отряд в полсотни человек. Их броня казалась сделанной из чистого золота, чего никак не могло быть на самом деле, ибо для этого пришлось бы ободрать как липку весь народ. Зачем богу такая армия? Чтобы не позволять туристам писать на колоннах? Или потому, что они хорошо смотрятся на этом месте? Насколько Эдвард мог судить, все воины не уступали ему ростом и казались отменно подготовленными – Золотая Гвардия Соседства. Что это – показуха или действительно элитные подразделения? Элитные части наиболее эффективны в бою – никто не продемонстрировал это лучше британской армии.

Дольм нерешительно остановился, но не гвардейцы были тому причиной. Здесь должно было начаться его паломничество.

– Я пройду с вами немного дальше, – пробормотал он. – Мне кажется, я могу помочь вам отыскать труппу. – Вполне резонный повод оттянуть страшную минуту. Так что к городу они зашагали втроем.

Сусс располагался на возвышенности, защищенной с трех сторон высоким обрывом. По меркам Эдварда город был маленький. Вид стен даже слегка шокировал его, напомнив, что он живет в примитивном мире. Надо бы обзавестись мечом! Он брал уроки фехтования в Гейдельберге, но профессионально обращаться с мечом, конечно, еще не умел.

Не доходя городских ворот, дорога пересекала несколько каньонов – небольших притоков реки. Через каждый приток был перекинут каменный мост. Дольм остановился на одном из них и глянул вниз. Потом снял мешок с плеча.

– Вот, – сказал он. – Хоть в этом не ошибся. Прямо внизу. Репетируют.

Маленькая долина поросла лесом, но почти под мостом имелась прогалина. Двое мужчин и женщина, судя по всему, о чем-то спорили. Остальные укрылись в тени, наблюдая за ними. Голоса долетали до Эдварда невнятными обрывками фраз. Трое на поляне держались скованно и неестественно.

– Клянусь лунами! – простонал Дольм. – Они взяли этого кретина Тотрума Исполнителя! – Он пробормотал еще что-то насчет женщин и поединков.

Элиэль подпрыгивала на месте, хлопая в ладоши.

– Пошли же! – нетерпеливо сказала она.

– Ступайте, – сказал Дольм. – Я возвращаюсь.

– Пошли, Д’вард! – скомандовала она.

– Ты бы не говорила им, кто это, – посоветовал Дольм.

Нечестная игра!

– Скажи! – возмутился Эдвард, стукнув себя кулаком в грудь. – Им опасность? Скажи им.

Элиэль в замешательстве переводила взгляд с одного на другого.

– Да, может, тебе лучше предупредить их, – кивнул Дольм, бросая на Эдварда странный взгляд.

Потом он вздохнул и опустился перед ней на колени:

– Элиэль Певица, я хочу, чтобы ты знала: я глубоко сожалею о том, что случилось. Я ужасно напугал тебя, я собирался тебя убить. Я не прошу о прощении – я сам никогда не прощу себя, но если ты дашь мне свое благословение на будущее, я буду счастлив и благодарен тебе.

На мгновение Элиэль потерялась, потом вскинула голову.

– Ну конечно, я прощаю тебя, Дольм Актер! – великодушно объявила она. – Я буду молить святого Тиона, чтобы он хранил тебя и чтобы ты обрел покой. – Она обняла Дольма и поцеловала в щеку. Потом покосилась на Эдварда проверить, понравилось ли ему ее представление.

– Спасибо, – сказал Дольм, и его благодарность показалась ей искренней.

– Пошли, Д’вард! – повторила девочка.

– Ты идти, – сказал Эдвард. – Предупредить их. Я скоро.

Она подозрительно надула губы.

– Мне надо переодеться в одежду паломника. Она всегда будет напоминать мне о тебе, – сказал Дольм. – Потом я отдам Д’варду мой мешок. Он придет.

Эдвард кивнул в знак подтверждения. Успокоенная Элиэль вприпрыжку перебежала мост и исчезла на тропинке, ведущей вниз.

Мужчины посмотрели друг на друга.

– Скажи мне, – проговорил Эдвард.

Дольм передернул плечами и отрицательно мотнул головой:

– Никогда! – Он развязал мешок и достал оттуда рубаху с пятью священными символами. Потом выпрямился и вопросительно посмотрел на Эдварда.

– Скажи мне! – повторил Эдвард. – Скажи про Зэца. Мой надо знать.

– Надо?

– Надо! Есть Освободителем!

Нахмурившись, актер облокотился на парапет и посмотрел вниз на своих друзей.

– Я совершил ужасную вещь, – тихо произнес он. – Я избил женщину, жестоко избил. Я был как зверь. Я был пьян. – Он сделал вид, что пьет, и щелкнул себя пальцем по горлу. – Понимаешь? На следующий день я узнал, что она при смерти. Я пошел в храм Зэца и стал молить его о том, чтобы он взял мою жизнь взамен ее – чтобы я умер, а она не умерла, понимаешь? – Он сопровождал рассказ мимикой и жестами, делая паузы, чтобы удостовериться в том, что Эдвард понял. – Жрец сказал, что я должен пойти к ней и коснуться ее – наложить руку, вот так. Было темно, ночь. Двери сами открывались передо мной. Замки отпирались. Никто меня не видел. Она спала или лежала без сознания. Я коснулся ее.

Он вздрогнул, продолжая глядеть вниз с моста.

– Она умерла сразу. Я ощутил радость, наслаждение. Ты, наверное, еще не знаешь, каково это – лежать с женщиной. А если знаешь, поймешь, но это было гораздо лучше. Гораздо лучше! Я вернулся в храм, прошел посвящение и стал Жнецом. По ночам ко мне приходило желание. Не каждую ночь, но часто. Я вставал и шел на улицу или заходил в дома и собирал души для Зэца. Они все умирали молча, но в страшных мучениях. Они знали. Они умирали страшной смертью, а я наслаждался.

Дольм плакал, и на его впалых щеках блестели слезы.

– Мне всегда было хорошо, – продолжал он прерывающимся голосом. – Особенно если они были молодые и сильные. Много, много людей…

Кровь ценится высоко, говорил Крейтон. Что может быть дороже человеческого жертвоприношения?

– Не ты это делать, – осторожно сказал Эдвард. Как можно утешить человека с таким грузом на душе? – Это бог делать, не ты.

– Но что привело меня к нему? Мое преступление!

– Сестра Ан убить твой, э-э…

– Вину? Сестра Ан взяла мою вину?

– Спасибо. Сестра Ан взяла твой вину.

– Да. И дала мне взамен покаяние. Я был счастлив, творя зло. Я никогда больше не буду счастлив. Я, наверное, убью себя.

– Нет. Сестра Ан умирать. Ты умирать тоже, она умирать зря.

Дольм повернул голову и посмотрел на Эдварда покрасневшими глазами:

– Она умерла за меня!

– Ты умереть тоже, тогда Зэц победить!

Зачем, думал Эдвард, он ввязался в это дело? У него недостаточно подготовки для того, чтобы стать духовным наставником. Он просто самонадеянный отличник, читающий мораль убийце. То-то святоша Роли гордился бы им. Он и язык-то знает едва-едва для того, чтобы попросить воды напиться, не говоря уж о философских спорах. Но и остановиться он уже не мог.

– Сестра Ан вернула твоя жизнь. Ты надо взять жизнь. Ты надо использовать жизнь. Жить хорошо!

– Может, когда я сделаюсь паломником и обращусь к святости…

Эдвард подумал и об этом.

– Нет. Паломник есть убежать от жизнь.

– Но что еще мне делать? – злобно спросил Дольм. – Я больше не могу играть.

Их взгляды встретились.

Это было то же, что с Седобородым или с солдатом на мосту. Это был Дасти Миллер из четвертого класса, сломавший ногу, играя в регби, и боявшийся после этого выходить на поле. Это был четвертьфинал, когда они играли против фаворитов, продув перед этим три раза подряд. Только теперь Эдварду не хватало тех слов, которые он обычно использовал в таких случаях. Все, что он мог, – это повторять, как маленькому:

– Ты можешь, Дольм. Ты можешь играть. Ты можешь помнить роль. Игра не измениться. Ничего не измениться!

Он ощущал сопротивление. Он видел, что проигрывает. Он поднял руки и взял Дольма за плечи.

– Ты можешь! – повторил он. – Я сказать, ты можешь!

Глаза Дольма расширились. Эдвард увидел, что тот колеблется, и надавил сильнее, использовав весь свой запас убеждения.

– Ты можешь! Я сказать, ты можешь! Поверить мне. Я есть Д’вард Освободитель! Поверить мне!

Неожиданно актер вскрикнул. Он оттолкнул Эдварда и рухнул на парапет, сотрясаемый рыданиями. Эдвард шагнул назад, в ужасе глядя на дело своих рук. Мост, казалось, качался под его ногами. На него навалилась ужасная слабость.

Дольм плакал – беспомощно, истерически, словно ребенок, стуча кулаками по каменному парапету. Казалось, он может захлебнуться плачем.

Эдвард не находил больше слов. «Я не имел права так мучить его. Я должен был позволить ему поступить, как он считает нужным. Пусть страдает, если хочет страдать».

Он сердито заковылял прочь. Он даже не пытался поднять мешок – он сомневался, что в состоянии поднять его. Он только два дня как встал после болезни и прошел, наверное, миль пятьдесят. Он падал от усталости. Он сбил все ноги в кровь, и у него болели зубы.

Там было слишком много людей. Шатаясь от слабости, хватаясь за деревья, чтобы не упасть, Эдвард на ватных ногах спускался по тропе. Когда он вышел на поляну, там было слишком много людей. Дюжина или больше. Столпившись вокруг Элиэль, они заходились в групповой истерике.

Они ничего еще не знали. Дольм не мог сказать им, что Элиэль бежала из Нарша, поскольку не мог открыть, откуда он это знает. И тут она вдруг появляется из кустов. Девочка находилась в центре внимания и наслаждалась этим – поцелуями, объятиями, возможностью рассказать о своих приключениях. Они должны уже знать про «Завет» и про то, что в нем упоминаются Элиэль и Освободитель, – весь Сусс говорил об этом. Их бог сотворил для них чудо. Их девочка вернулась. Все говорили одновременно – кто-то возносил благодарственную молитву, кто-то плакал. Чем не драма!

Может, актеры в Соседстве такие же суеверные, как и их земные коллеги? Она ведь их талисман, подумал Эдвард, глядя на сцену воссоединения. Неужели не ясно? Их маленький хромой талисман вернулся, и теперь удача повернется к ним лицом. Повернется ли? Тион или тот, кто замещает его в храме, уже должен знать об Освободителе или скоро узнает. Жнецы Зэца должны следить за труппой. Освободитель не принесет бедным артистам ничего, кроме беды. Он должен уйти – сейчас, сразу же, пока они не увидели его. Слишком много людей!

Может, Дольм оставит мешок на мосту? С ним да с зачатками языка, которые ему удалось освоить, Эдвард как-нибудь проживет сам по себе – проживет ли? И потом – снова подниматься по склону? Ну вот, кто-то заметил его.

Визжа от возбуждения, Элиэль вприпрыжку бросилась к нему через поляну, а остальные – за ней. Слишком много людей. Он попятился и привалился к дереву, чтобы не упасть.

Он сразу вычислил главных. Формально главой труппы был седогривый великан Тронг Импресарио. Он вещал голосом, напоминавшим отдаленную канонаду. Он изрекал банальности и принимал драматические позы. Реальной властью обладала его жена Амбрия, высокая женщина со стальным взглядом и языком острее жала. Вся из острых углов, она тем не менее странно напоминала неукротимую миссис Боджли из Грейфрайерз-Грейндж. А вот мозгами труппы вполне может быть вот этот невысокий человек с коротко остриженной бородкой. Имена, имена, еще имена… Симпатичные мужчины, хорошенькие женщины, все капельку жеманные. Рукопожатия, дружеское похлопывание по спине, слова благодарности за возвращение их малышки…

А потом наступила реакция – они начали осознавать, что этот юнец означает не что иное, как новые хлопоты в их и без того нелегком житье. Он вовлечен в какие-то игры богов, которых они не понимали, а если бы и поняли, вряд ли одобрили бы. Он даже не способен нормально ответить на вопрос или построить фразу. И это еще один рот, который надо кормить, не получая ничего взамен.

Возбуждение сменилось напряженностью. Толпа начала распадаться на шепчущиеся пары и тройки.

Огромная Амбрия что-то сказала мужу. Тот отошел и велел всем продолжить репетицию. Эдвард опустился на кочку и уронил голову на руки. Может, уснуть, свернувшись клубком, – может, тогда они используют этот шанс, чтобы уйти и бросить его…

– Голоден? Хочешь пить? – спросил кто-то. Рядом с ним сидела женщина и протягивала ему глиняную флягу и ломоть хлеба с сыром.

Она была из тех девушек, один вид которых будит мечты о необитаемом острове для двоих. Ее платья едва хватило бы на одно кухонное полотенце. Эдвард не привык видеть столько красивой кожи сразу. Он ощущал себя неловко, даже когда у Алисы ненароком чуть задирался, показывая на мгновение икры, подол платья. Он знал, что покраснел сильнее, чем увядшая роза в ее волосах. Он бестолково кивнул несколько раз, прежде чем к нему вернулся голос.

– Спасибо. Да. Э-э… как имя?

Она улыбнулась, показав жемчужные зубы:

– Утиам. Спасибо за то, что привели Элиэль к нам.

– Э-э… Элиэль меня приводить! Я бояться, я привносить хлопоты.

– Где Элиэль, там всегда хлопоты! – весело рассмеялась она в ответ.

И он рассмеялся вместе с ней, думая, что, возможно, все не так уж плохо.

А может быть, это еда вернула ему силы? Он сидел в сторонке, глядя на актеров со все возрастающим интересом. Несколько тех, что помоложе, занимались фокусами и акробатикой, но, похоже, скорее для развлечения, а не для совершенствования навыков. Основным для всех являлась все-таки репетиция пьесы.

Тронг исполнял роль Грастага Короля, стареющего персонажа, встретившегося с молодым соперником. Первого любовника, Дартона Воителя, играл Тотрум, заменивший изгнанного Дольма. Новичок комкал в руке текст, то и дело заглядывая в него. Наверное, это было его первое знакомство с ролью. Но все равно играл он чудовищно. Грастаг отбил у него жену, но Тотрум держался так, словно лишился зубной щетки.

Поначалу замысловатая, выспренняя поэзия не доходила до усталого сознания Эдварда. Но на пятый или шестой повтор сцены он начал проникаться ею. Как и у Шекспира, слова сливались в музыку, которая производила впечатление уже сама по себе, так что отдельные непонятные фразы вовсе не портили впечатления. Временами Тронг почти пел, как в опере, где смысл не столь важен, как эмоции. Тотрум мямлил и запинался, казалось, сам не понимая своих реплик. Они проигрывали сцену до тех пор, пока Тронг не рычал «Стоп!» и не обрушивал на партнера поток замечаний. Потом все начиналось сначала.

Проблема, конечно, по большей степени заключалась в Тотруме. Это был бледный, узколицый человек, явно страдающий отсутствием сценического опыта. По ходу действия он обращался к Грастагу с гневной речью. Поначалу Грастаг отвечал надменно и презрительно, но постепенно Дартону полагалось завладеть инициативой, изобличить старшего собеседника, обрушив на него перечень его грехов, и довести его до покаяния и отчаяния. Впрочем, до этого не доходило, ибо Тотрум просто-напросто в подметки не годился Тронгу. Это было все равно что овца, укоряющая льва. Да и Тронг был не без греха, поскольку не мог обуздать своего сценического пыла. Такой герой никак не мог покориться, не вынуди его к этому грубой силой.

Каждый раз, прерывая репетицию, он обрушивался на партнера не с советами, а с упреками. Вместо того чтобы ободрять новобранца, он только запугивал его. Хорош режиссер?

Вспоминая «Генриха V» в шестом классе, Эдвард начал подозревать, что даже у него сценического таланта больше, чем у этого несчастного Тотрума. Он понимал, что гневные тирады Тронга лучше игнорировать. Он оглядел поляну. Унылые лица остальных заставляли предположить, что Тотруму не суждено дожить до заката в качестве члена труппы. Впрочем, было ясно и то, почему Дольм Актер в его покаянном настроении не мог сыграть гневного, задиристого Дартона Воителя. Дай ему сыграть сейчас Гамлета – и он заставил бы увлажниться все глаза в Суссленде.

– Твои грехи рядятся в царские, – уныло бубнил Дартон, – одежды. Досель не видела земля пиявки мерзостней, сосущей… – он справился по бумажке, не сразу найдя нужное место, – сосущей жизнь и блага. Из людей и, – извиняющимся тоном продолжал он, – мысли их благие извращающей своею… Низостью?

– Стоп! – взревел Тронг и обрушил на него еще один поток упреков, которых Эдвард, к счастью, не понимал.

Элиэль присела на траву рядом с ним. Ее щеки пылали от возбуждения. Еще бы! Она вернулась в семью.

Тронг, гордо заявила она, приходится ей кем-то.

– Что? – вздохнул Эдвард.

– Отец матери.

– А… Вы похожи немного.

Она хихикнула от удовольствия, потом вдруг нахмурилась:

– Дартон Воитель никуда не годится!

– Нет.

– Ш-ш! Они начинают снова!

– Ничтожный отпрыск низкой шлюхи подзаборной! – возгласил Тронг, подавая реплику.

– Твои грехи рядятся в царские одежды! – взревел меж деревьев новый голос. Тотрум подпрыгнул и выронил свою бумажку. – Досель не видела земля пиявки мерзостней, – рычал Дольм, размахивая посохом с такой яростной энергией, что солнце, казалось, отражалось от него, – сосущей жизнь и блага из людей и мысли их благие извращающей своею низостью.

Вся труппа вскочила на ноги. Тотрум стоял, разинув рот.

– Ужель? – Тронг отшатнулся на шаг, воздев руки обороняющимся жестом. – Конечно, проще воздух сотрясать угрозами пустыми, чем мужу взвешенные принимать решенья и законы соблюдать.

– Законы соблюдать? – кипел возмущением Дольм, наступая на него и совершенно затмив своего незадачливого преемника. Лавина обвинений и проклятий обрушилась на Тронга. Большая часть слов осталась Эдварду непонятной, но смысл был ясен и так. Грастаг Король отрицал, спорил, упрашивал и наконец склонился под натиском Дартона Воителя, клокотавшего, как проснувшийся вулкан.

Сцена завершилась тем, что Тронг бежал в кусты. На минуту над поляной воцарилась тишина.

– Ну что ж, так гораздо лучше, – рассудительно заметила Элиэль, когда волна приветствий обрушилась на Дольма. Она повернулась к Эдварду, удивленно нахмурив брови. – Он никогда еще не играл так здорово. Что ты с ним сделал?

– Я только…

Нет! Нет! Нет! Все стало на свои места, и Эдварду только и оставалось, что в ужасе таращиться на Элиэль.

54

Теперь уже можно было не сомневаться – труппа не изгонит Эдварда, ибо Дольм в полной мере восстановил свои место и влияние в ней. А он являлся преданным сторонником Эдварда. Собственно, до конца дня никто не обращал на новичка особого внимания, если не считать Элиэль, которая посвящала его в смысл происходящего.

Несостоявшегося актера Тотрума отправили собирать пожитки, представления могли начинаться сразу же, как завершатся все необходимые приготовления. Большой амфитеатр у храма заняли Артисты Золотой Книги, завоевавшие розу в этом году, – очень посредственная труппа, как утверждала Элиэль. Однако в городе имелся и еще один амфитеатр, у самых городских стен. Ближе к вечеру девочка впрягла Эдварда в работу по раскраске афиш. Все надписи на них были выполнены этими странными буквами, словно из греческого алфавита. Новые друзья разделили с ним скудный ужин. Спал он на протертом одеяле в сарае, который они сняли под жилье. Для спальни на четырнадцать человек сарай был тесноват, что несколько смущало Эдварда. Но главное – его приняли в компанию, по крайней мере на ближайшее время.

На следующий день он разгуливал по улицам Сусса, повесив на шею афиши. Он все еще ощущал слабость, и стертые ноги продолжали болеть, но эта работа была ему вполне по силам. Доктор Гиббс всегда утверждал, что основными преимуществами классического образования являются разносторонность и гибкость. Эдвард столкнулся с затруднением только один раз, когда иногородний купец спросил у него дорогу к Бутилу Колеснику.

При том, что размеры Сусса ограничивались тесными стенами, город процветал. Сами по себе стены свидетельствовали о том, что артиллерии в Вейлах еще не знали. Все же он заметил немало многообещающих признаков развитой техники. Некоторые горожане носили очки. В магазинах продавались печатные книги, музыкальные инструменты и готовая одежда, а съестные лавки предлагали богатый выбор продуктов. Нищих на улицах почти не было. Канализация была подземной, а питьевая вода подавалась по трубам к квартальным колонкам. На Земле ему приходилось видеть города и менее благоустроенные. Он хранил еще надежду на то, что где-то в Соседстве есть свои Лондон и Париж.

Этим вечером он почистил для поваров похожие на картофель клубни, нарубил дров, постирал одежду и помог накрыть ужин. Плата была скупой, но утро обещало улучшение дел. Сегодняшние репетиции прошли хорошо. Старые сусские друзья дали слово прийти на премьеру.

Этим же вечером, развалившись на мягкой траве у сарая, артисты в первый раз позволили себе обсудить новобранца. Вполне естественно, они хотели знать, кто он и откуда и что собирается делать. Насколько мог, Эдвард объяснил, что он пришелец из одной очень далекой страны и не знает, зачем боги привели его в Суссленд. Он с радостью готов помочь всем, чем может, в плате за хлеб и кров над головой. Историю Элиэль выслушали со вполне понятным недоверием. Дольм недвусмысленно высказался в его пользу. Дискуссия затянулась далеко за полночь: редкий свободный вечер люди искусства посвятили тому, что любили более всего, – беседам.

Окончательное решение осталось, разумеется, за грозной Амбрией. Никаких разговоров об Эдварде за пределами труппы, постановила она. Имя «Освободитель» даже не произносится. Он будет странствующим ученым, книжником из Носокленда – вейла, настолько удаленного от этих краев, что его неправильный выговор не вызовет никаких вопросов.

– Выбери себе имя! – приказала она.

Эдвард пожал плечами.

– Но Д’вард ведь такое славное имя! – заявила Элиэль. Все засмеялись.

Похоже, это имя было не таким уж редким – Пион вспомнил, что так зовут одно из второстепенных воплощений Тиона, бога герольдов и дипломатов.

– Значит, быть ему Д’вардом Книжником! – постановила Амбрия, и разговор перешел на другие темы.

Возможно, только Эдвард понимал, каким образом она достигла своего нынешнего авторитета в труппе, – ведь его самого воспитывали лидером. Он видел, как она распознает чаяния маленького коллектива и облекает их в слова. Амбрия улавливала, в какую сторону хотят идти ее товарищи, еще до того, как они сами это понимали, и вела их туда. Она не выказывала ни малейших сомнений. У нее было чему поучиться.

Так Д’варда Книжника приняли в труппу Тронга.

Да и он в свою очередь принял их. Возможно, это были странные люди, но не без достоинств. Все они были преданы своему искусству, с улыбкой перенося бедность и тяжкий труд во славу его. Они симпатизировали друг другу и почти не конфликтовали. Они знали сильные и слабые места друг друга и работали с учетом этого. Их не интересовали политика и коммерция, их религия была проста, а бог – добр. Мир таких людей не мог быть плохим местом.

На следующее утро Эдвард снова обходил улицы со своими плакатами. На этот раз он выбрал для рекламы те части города, где еще не бывал. Он видел за городскими стенами водяные мельницы, хотя фабрики были еще не механизированы. Все же это можно было назвать настоящими фабриками – на них работали десятки людей с ярко выраженным разделением труда. Он обнаружил что-то, напоминающее небольшую доменную печь, хотя она в данный момент и не работала. Он видел древесный и каменный уголь. Цивилизация ждала своей промышленной революции.

Днем он вместе с Дольмом Актером ходил на рынок купить дров – предмет первой театральной необходимости. Сусс – один из лучших городов в Вейлах, сказал Дольм. Они гордятся тем, что здесь обитель одного из верховных богов, и стараются жить по его стандартам. Горожане были преданными поклонниками свободы и демократии, что то и дело приводило к социальному хаосу. Новые законы принимались на сходках всех граждан, выливавшихся в бунты, погромы и даже смерти; все же эти мелочи считались умеренной ценой за свободу. Сами себе жители Сусса казались крепкими, независимыми людьми. Соседи считали их сумасшедшими анархистами. Разумеется, с усмешкой объяснил Дольм, Джоалвейл лежит за следующим же перевалом, и на самом деле Суссия является частью Джоалийского королевства. Эдвард решил, что дальнейшая информация подождет, пока он не освоит язык получше.

Обед состоял преимущественно из овощей и фруктов. Премьера «Варилианца» в Суссе должна была начаться незадолго до захода солнца, и все пребывали в возбужденном состоянии. Они снова собрались на траве перед сараем. Солнце палило немилосердно, но в тени было прохладно. Вокруг с жужжанием вились насекомые, умевшие, как выяснилось, довольно болезненно жалить. Нервы были натянуты до предела. Ни для кого не было секретом, что финансы подошли к концу. Только благосклонный прием постановки мог спасти труппу от катастрофы.

Эдвард нервничал не меньше остальных. Ноги опять разболелись, а в челюсть словно вставили раскаленное докрасна шило. Он боялся, что его одолеет новый приступ поноса, хотя он и от первого еще не до конца отошел. Здорового добытчика, готового помочь, труппа еще потерпит, но он очень сомневался, что она будет заботиться о бесполезном инвалиде. Эдвард понимал, что незнакомые болезни этого мира могут убить его скорее раньше, чем позже.

Разговор переключился на подготовку к вечернему представлению, и Амбрия распределяла обязанности.

– А что будет делать Д’вард? – спросил Клип Трубач, прыщавый подросток. Пожалуй, он относился к Эдварду с большим недоверием, чем остальные, – возможно, потому что и его вклад в труппу был пока что довольно сомнительным.

– Д’вард будет обходить зрителей со шляпой, – предложил Дольм, темные глаза которого засияли от удовольствия. – Мне кажется, это у него хорошо получится.

– Он наберет золота! – объявила Элиэль. Это абсурдное заявление все, правда, проигнорировали, продолжив обсуждение.

Эдвард сидел напротив очаровательной Утиам – нельзя сказать, чтобы совершенно случайно. Она была замужем, но ему нравилось смотреть на нее.

– Скажите мне, пожалуйста, – спросил он. – Что… Т’лин?

Она, похоже, удивилась, славно изогнув брови.

– Т’лин Драконоторговец? Приятель Элиэль?

Он уже знал, что фамилиями здесь служат профессии. Чем торгует этот Т’лин, он так до конца и не понял, кроме того, что это что-то, на чем ездят верхом. Он кивнул.

Она пожала плечами:

– Он то здесь, то там. Изрядный мошенник, мне кажется, но хорошо относится к Элиэль. Если верить ее рассказу, он помог спасти ее из храма и привез в Сусс. Наши с ним пути пересекаются раза два или три в год.

Он понял все это с первой попытки, кроме самой последней фразы, которую попросил повторить. Два или три раза в год? Сколько дней здесь в году? Сможет ли он прождать столько, или же ему стоит рискнуть обратиться к Тиону?

– Зачем тебе Т’лин Драконоторговец, – спросила Утиам, – если не секрет?

– Я думаю, он поможет мне.

Она одарила его улыбкой, ради которой не жаль пожертвовать и королевством.

– Он должен знать Вейлы не хуже, чем все. Оставайся с нами и встретишься с ним рано или поздно.

– Вы все очень добры. Я хотел бы быть полезнее.

– Но от тебя и так польза! Ты играл на сцене?

В единственном школьном спектакле?

– Совсем немного.

Головы повернулись в его стороны.

– А вам нетрудно сказать несколько слов? – спросил Пиол Поэт. Похоже, этот невысокий старик всерьез заинтересовался. Глаза его горели любопытством. Он писал пьесы; он был их мудрецом. Симпатичный старый джентльмен.

– Вы не поймете их, господин.

– Но мы увидим, есть ли у тебя талант.

Только если у них невероятно острый глаз, подумал Эдвард. Но смех подбодрит их, а ему не повредит. Он торопливо дожевал местную морковку с имбирным привкусом.

– Ладно. – Он встал. Если уж быть честным до конца, на деле он собирался проверить одну из самых своих диких теорий.

Разговоры стихли. В его сторону повернулось еще больше голов. Перебрав в уме свой весьма скудный репертуар, Эдвард остановился на монологе перед битвой при Азинкуре.

– Я произнесу речь воина по имени… – Генрих может показаться им слишком женским именем. – Корольгарри. Его людей гораздо меньше, чем врагов. – Он с трудом находил подходящие слова. – Он начинает со слов презрения к тем, кто хочет уйти. Он говорит, что они могут уйти, если хотят. У него слишком много… нет… у него довольно людей, чтобы их смерть нанесла стране тяжелый урон, если они проиграют, понимаете? А потом он говорит о той славе, которая покроет их, если они победят.

– Напоминает монолог Капутеза Полководца в «Хиломе», – заметил Тронг.

Эдвард вышел из тени на солнце. Он порылся в груде реквизита, отыскал деревянный меч и занял позицию перед группой кустов. Колени начали дрожать – обычный мандраж перед выходом на сцену. Будем надеяться, Шекспир произведет на них не меньшее впечатление, чем поэзия Пиола на него. Он собирается выступать перед группой профессионалов на незнакомом им языке? Да он с ума сошел! Эдвард произнес в уме вступительные строчки и утер пот со лба. «Все бы тебе красоваться, идиот хвастливый!» Он повернулся к расположившимся под деревьями зрителям и заметил потаенные усмешки. Мистер Баттерфилд, преподаватель английского, всегда советовал ему обращаться к глухой леди на заднем ряду. Он решил обращаться к Пиолу Поэту – тот и впрямь был слегка глуховат и сидел дальше остальных.

– Кто этого желает? – резко произнес он. – Кузен мой Уэстморленд? Ну нет, кузен: коль суждено погибнуть нам, – довольно потерь для родины…

Он увидел нахмурившиеся лица, шок по мере того, как они осознавали, что это язык, которого они никогда еще не слышали.

– Клянусь Юпитером, не алчен я…

Он начал возвышать голос. Но интерес Поэта он уже завоевал – тот смотрел на него во все глаза.

– Я не хотел бы смерти рядом с тем, кто умереть боится вместе с нами. Сегодня день святого Криспиана…

Дольм улыбался. Элиэль подпрыгивала от возбуждения. Тронг, позер старый, хмурился. Но их пробрало! Действует! Крейтон знал, что говорил.

– И будут наши имена на языке его средь слов привычных, король наш Гарри, Бэдфорд, Экзетер, граф Уорик, Толбот…

Возбуждение нарастало. Он ощущал их эмпатию, их профессиональную реакцию. Не его мизерный талант, не ритм поэзии Барда, не вызов и гордость – нет, здесь действовала и другая магия. Фэллоу помер бы от смеха. Глядя на его напыщенные позы, но соль заключалась в том, что труппе нравилась поза, вот он и угощал их позой… Он подбоченивался, размахивал руками и рычал бессмертные слова.

– И Криспианов день забыт не будет

Отныне до скончания веков;

С ним сохранится память и о нас –

О нас, о горсточке счастливцев, братьев…

Эта бравада захватила всю труппу и его вместе с ней. Нет, не он, а юный воитель, бросивший вызов военной мощи французов, презревший смерть ради славы, шагал перед ними по полю Азинкура. Эдвард слился со своей аудиторией. Радость зрителей передавалась ему, он дышал ею и щедро швырял ее обратно.

– И проклянут свою судьбу дворяне,

Что в этот день не с нами, а в кровати:

Язык прикусят, лишь заговорит

Соратник наш в бою в Криспинов день!

Он замер, удивленный, что его никто не освистывает. Бессмертные строки на английском языке растворились в тени чужих деревьев. Он вдруг снова очутился на пыльной поляне у покосившегося сарая, а члены труппы повскакивали на ноги, аплодируя и требуя еще.

Смеясь от облегчения, он благодарно поклонился.

Живот перестал болеть, и зубы тоже. Он чувствовал себя абсолютно здоровым.

Крейтон называл это харизмой.

Генералы, политики и – иногда – актеры.

55

Элиэль с самого начала знала, что Д’вард окажется замечательным актером, но реакция семьи на его игру обрадовала и ее. Поэтому, как только ей удалось отловить Тронга, бредущего куда-то по своим делам, она подбежала к нему.

– Дедушка?

Великан подпрыгнул и уставился на нее так, словно видит впервые. Потом опустился на одно колено и – к ее изрядному удивлению – крепко обнял ее. Его борода щекоталась. Только сейчас она заметила, как от грима загрубело и покрылось морщинами его лицо.

– Внучка, милая! Как я скучал по тебе! Так здорово, что ты вернулась к нам.

Да ну! Нет бы ему сказать это два дня назад!

– Я по тебе тоже скучала. И как-нибудь ты расскажешь мне все о моей матери.

Он отвернулся с выражением боли на лице:

– Это трагическая история, детка.

– Я не сомневаюсь, но сейчас нам не до этого. У меня есть к тебе одно предложение.

– Правда? – Его удивление казалось немного неестественным.

– Правда! – сказала Элиэль. – Мне кажется, Д’вард будет гораздо лучшим Тионом в «Трастосе», чем Гольфрен Трубач.

Она боялась,что он отметет эту идею с самого начала, но он всерьез задумался над этим.

– Очень уж у него странное произношение, Элиэль.

– Но у Тиона там всего несколько строчек, и я знаю, что Д’вард сможет заучить их, как надо. И потом, какая разница? Ты думаешь, публика заметит? Он будет таким убедительным!

Тронг улыбнулся – что делал крайне редко. Если припомнить, так он вообще еще ни разу не улыбался ей так.

– Возможно, ты и права! Но это вряд ли справедливо по отношению к Гольфрену.

– Но если ему все равно, ты не будешь против?

– Ну, не знаю. Тиона всегда изображают со светлыми волосами, а Д’вард – брюнет. И Юноша обычно носит только набедренную повязку. У Д’варда может быть очень волосатая грудь, и это будет плохо смотреться.

– Он наденет парик. А его грудь вовсе и не волосатая. Правда, ресницы у него длинные-длинные.

– О… – уклончиво протянул Тронг. – Ладно, я подумаю.

– Спасибо, дедушка! – сказала Элиэль и поцеловала его. Он так и остался стоять на колене, глядя ей вслед.

Девочка думала, что жрецы Оис забрали ее мешок, но оказалось, Амбрия сберегла его. Так что, когда труппа отправилась к амфитеатру, его привычная тяжесть снова давила ей на плечи. Зато на ногах опять были родные башмаки, благодаря которым шагалось гораздо легче. Она пристроилась к Гольфрену, дожидаясь удобного момента.

– Гольфрен!

– Элиэль? Снова твои штучки?

– Ясное дело, нет. Какие еще штучки? Я просто хотела спросить тебя кое о чем.

Он улыбнулся ей, хитро прищурившись. Славные глаза у Гольфрена, хотя далеко не такие яркие и голубые, как у Д’варда. Да и вообще Д’вард куда красивее.

– Ох, чую я подвох. Ладно, давай спрашивай.

– Тебе не кажется, что будет очень мило, – осторожно предположила Элиэль, – если мы сможем дать Д’варду маленькую роль в одной из пьес? Чтобы он чувствовал себя не чужим в труппе?

Гольфрен откашлялся.

– Ну, это смотря как. Какую роль ты имеешь в виду?

– О, мне просто казалось, что из него вышел бы очень хороший Тион, если, конечно, пьеса подойдет.

– Ты так считаешь? Ну, может, и вышел бы – если пьеса подойдет.

– Я так и знала, что ты со мной согласишься, – сказала Элиэль.

Пиол всю дорогу разговаривал с Д’вардом, и Элиэль никак не могла улучить момент и переговорить с ним. Наконец они дошли до амфитеатра. Она быстро облачилась в свой костюм герольда. Поскольку играть им предстояло не в холодном Нарше, ей не требовалось дополнительных одежд. Затем она отправилась на поиски Пиола и обнаружила его среди сваленного на траве реквизита.

– Пиол Поэт!

– Да? – пробормотал тот с отсутствующим видом. С Пиолом вообще было непросто общаться – он слишком часто думал о совершенно посторонних вещах.

– Тебе не кажется, что Д’вард – замечательный актер?

– М-м? – произнес старик, теребя бороду. – Гм? Да, пожалуй. – Он бросил взгляд на список, который держал в руке, и оглянулся по сторонам.

– Отлично! Тебе не кажется, что вполне разумно было бы дать ему маленькую роль в одной из пьес?

– М-м-м? Но какую роль?

– По-моему, из него получился бы отличный Тион в «Трастосе»! Гольфрен тоже так думает, да и Тронг не против.

– Слушай, ты нигде не видела меч Карзона?

Элиэль вздохнула и подобрала меч, лежавший прямо у нее под ногами. Она потыкала тупым острием в живот Пиолу.

– Почему бы не дать Д’варду Тиона в «Трастосе»?

– Что? Кто? – удивился Пиол, не отрываясь от листа. – Но Тиону положено играть на флейте!

Суссиане предпочитали пьесы, в которых Тион представлялся самым важным богом в Пентатеоне, но в этот год Пиол проигнорировал традицию – он вообще часто это делал. Он писал роль Тиона под Гольфрена. Гольфрен замечательно смотрелся в набедренной повязке, но играть не мог. Поэтому, пока остальные боги спорили, Тион по большей части стоял на месте. Уж это-то Д’вард сможет делать ничуть не хуже Гольфрена, пусть у него даже и не такие золотые кудри!

В самом конце спектакля, когда Трастос Тиран впадает в отчаяние и призывает на помощь Тиона – когда зрители ожидают, что Тион будет произносить длинную речь, – Гольфрен выступал вперед и вместо всего этого играл на своей флейте. Это был большой сюрприз. Его вполне неплохо приняли в Мапвейле и пристойно – в Лаппинвейле. То, что думали на этот счет нарсианцы, никого не интересовало.

– Нет, не обязательно! – упрямо возразила Элиэль. – Ты просто написал так потому, что не доверяешь Гольфрену читать текст.

– Мы обсудим это в другой раз. А теперь возьми-ка фляжку и наполни ее в ручье, слышишь? И прекрати тыкать в меня этим мечом!

– Нет, ты послушай! – Элиэль ткнула еще. – Тион воодушевляет Трастоса идти и сражаться, зная, что он обречен. Ясное дело, ты можешь дать Тиону несколько строк текста вместо этого дурацкого дудения, чтобы зрители понимали, о чем речь. Яркую речь вроде той, что Д’вард читал сегодня, только на джоалийском, конечно… и чего это ты смеешься?

– Я? Смеюсь? Вовсе я не смеюсь! Я думал о солдате в «Варилианце».

Это была другая роль Гольфрена Флейтиста, и в ней он смотрелся еще ужаснее.

– Ну и что с ней?

– Мы можем сделать его генералом.

– Д’вард отлично справился бы и с этим, – сказала девочка. – Но мы не можем менять «Варилианца» сейчас, в разгар сезона. И будет несправедливо отбирать у Гольфрена все его роли. Нет, мне кажется, Д’варду лучше играть Тиона в «Трастосе».

– Я подумаю об этом. – Пиол опустился на колени проверить ящичек с гримом. – Может, Гольфрену и не жаль своей роли, но он любит играть на свирели. И принеси мне наконец воды.

К счастью, у Элиэль имелась запасная струна для этой лиры.

– Мы же говорим о трагедии, а не о комедии масок! Нет, признай – Тион у тебя играет на флейте, чтобы ободрить Тирана, только потому, что Гольфрен не может играть. Так почему Тион не может играть на ней, чтобы поддержать Джинуу?

Пиол пересчитал краски и закрыл ящичек. Он потянулся к реквизиту… Поднял глаза.

– Кого?

– Джинуу, бога отваги, – как ни в чем не бывало отвечала Элиэль. – Аватару Юноши. Конечно, в этих краях его знают не так хорошо, ведь храм Джинуу расположен в Ринуленде или где-то там еще. И многие до сих пор спорят насчет его места в Пентатеоне. – Утром она отловила на улице пару жриц и дотошно расспросила их про Джинуу, так что на данный момент знала про него гораздо больше, чем Пиол Поэт.

– Какие еще споры? – Пиол наконец заинтересовался.

– Ну, одна из школ считает его аватарой Астины, раз уж она покровительствует воинам. Но только не в Суссе. Так вот, Тион играет на флейте, а Джинуу выходит на сцену и говорит! Бог может поручать такое своей аватаре, верно ведь?

Пиол уставился на нее, как на умалишенную.

– Я никогда не слышал… Храни меня Висек! Бок о бок?

– А почему бы и нет? – Элиэль положила меч. – Мне кажется, из Д’варда получился бы отличный бог отваги, разве нет? Он же прирожденный актер!

– А ты прирожденная сценаристка! – Старик уставился в пространство невидящим взором. Увидев все характерные признаки гения за работой, она тихонько улизнула, чтобы не мешать ему сосредоточиться. Ну что ж, это она устроила! Правда, нельзя сказать, чтобы она особенно сомневалась в исходе разговора. Ведь написано же в завете: «И станет Д’вард Тионом, и станет Д’вард отвагой».

Амфитеатр размещался в естественной выемке в утесе сразу за городскими стенами. Он уступал размерами тому, что находился в храме. Однако Элиэль считала, что здесь лучше акустика, и потом здесь имелось две хибарки для переодевания актеров, а у арены при храме – только одна большая уборная.

Зрители еще только тянулись по тропе от городских ворот, а актеры уже совершили обход зала с чашами для денег. Позже она подслушала, как Гэртол Костюмер удивляется, что Д’вард ухитрился собрать вдвое больше, чем он. Спектакль начался на закате, когда Клип протрубил сигнал. Первое действие играли в сумерках. В перерыве зажгли факелы, и актеры снова обошли зал. На этот раз все горели нетерпением узнать, как публика принимает спектакль, и снова Д’вард набрал больше всех.

Во втором действии Элиэль выходила на сцену в костюме герольда и говорила свои реплики. Она играла в Суссе впервые в жизни! Когда она наконец отступила в тень, опираясь на жезл, чтобы не выдать свою хромоту, кто-то захлопал, и ему вторил весь зрительный зал, и это показалось ей самыми бурными аплодисментами за весь вечер. Правда, Элиэль сильно подозревала, что это Д’вард начал хлопать первым, но наверняка она этого не знала, и, конечно же, она была слишком горда, чтобы спросить его.

И после спектакля, когда публика начинала расходиться, актеры в третий раз обошли зал с чашами. Кое-кто бросал в чашу Д’варда настоящие золотые, в точности так, как предсказала Элиэль Певица. Он даже не участвовал в спектакле, но у него была такая славная улыбка!

56

На следующий день труппа переехала в более пристойное помещение, да и еда сделалась заметно лучше.

Правда, еще перед этим Амбрия объявила, что собирается в храм. Выражение ее лица предполагало, что в храм с нею пойдут все. Кое-кто поворчал, но большинство согласилось, что это хорошая мысль. Элиэль знала, что ей надо идти – поблагодарить Тиона за благополучное возвращение в семью. Д’варду тоже, несомненно, стоило бы пойти. Тем не менее он отказался.

– Я не пойду, – твердо заявил он. – И буду очень признателен, если вы не упомянете в своих молитвах Освободителя. И потом, должен же кто-то приглядывать за вещами?

Амбрия насупилась, но так и не смогла затащить его в храм. Даже она не могла устоять против его улыбки. Пиол объявил, что ему нужно поработать, так что он тоже остался. Остальные пошли.

Ничего особого не произошло. Элиэль поблагодарила бога за спасение из Нарша, от Жнецов и за возвращение в семью. Она не упоминала Д’варда. Хотя не думать о нем во время молитвы оказалось делом очень трудным. И ничего не произошло! Уходя из храма, она хромала точно так же, как по дороге в него. Может, она слишком рано начала надеяться, что ее хлопоты будут вознаграждены чудом, – а может, она просто еще не выполнила своей задачи? Ведь она до сих пор не привела Д’варда в храм Тиона.

Позже труппа перебралась в гостиницу Сусса – очень хорошую гостиницу. Пиол Поэт исчез. Элиэль нашла его на чердаке – он что-то торопливо писал. Девочка не сомневалась, что он трудится над новым монологом для «Трастоса». Она не стала ему мешать, а позже, когда его искала Эльма, сказала, что он ушел на рынок.

Вернуться в семью было просто здорово. Все говорили ей, как скучали без нее. Да и она сама, похоже, теперь больше любила их всех. В этот же день, после ленча, Тронг подозвал девочку к себе и усадил рядом. Он рассказал ей все о ее матери, Итерии Импресарио. Это был очень печальный рассказ, и они долго плакали вместе.

Еще через час, когда Элиэль помогала Амбрии развешивать белье, та спросила, не говорил ли с ней Тронг.

Элиэль кивнула. Интересно, чья это все-таки была идея?

– Не будь к нему слишком строга, – по обыкновению чуть грубовато сказала Амбрия, поднимаясь на цыпочках, чтобы дотянуться до верхней веревки. – Он до сих пор не может простить себе, что ты выпала из окна, когда его оставили смотреть за тобой.

– Это как-то связано с моей мамой?

– Ну, думаю, никак. Зря он заставлял нас держать это в тайне от тебя. Ему до сих пор слишком трудно говорить об этом.

– Но, – осторожно спросила Элиэль, чувствуя, как глаза ее начинает предательски щипать, – это ведь был бог, который… ну… я имела в виду, если она влюбилась в бога, это ведь не ее вина, верно?

– Ты хочешь сказать, что виноват бог?

Гм!

– Ну… да. Наверное.

– Вот поэтому Тронгу так тяжело говорить об этом. Поосторожнее с этой рубахой, ладно?

Д’вард начинал вполне сносно понимать джоалийский. Все старались говорить с ним как можно медленнее и четче, так что опасность подцепить этот ужасный местный говор ему не угрожала. Он попросил Элиэль поучить его чтению, и она – так уж и быть! – согласилась уделить ему некоторое время. Он хотел найти экземпляр «Филобийского Завета», чтобы попрактиковаться на нем, но девочка объяснила, что завет написан на суссианском, а читать по-суссиански для него вредно.

– А как тогда насчет пьес Пиола? – спросил он.

– Нет! – отрезала она. – Они написаны на классическом джоалийском. Если ты попробуешь заговорить так на улице, все решат, что ты спятил.

– Та речь из «Королягарри», которую я вам читал, тоже написана таким образом.

Поэтому они с Утиам отправились к местному букинисту. Элиэль выбрала было знаменитый любовный роман, но Д’вард отверг его, остановив свой выбор на исключительно скучной книге о лунах и звездах. Учить его читать по этой жуткой скучище оказалось далеко не так интересно, как она ожидала. Он почему-то удивился, узнав, что Трумб проходит свои фазы всего за четыре с половиной дня, и с совершенно серьезным видом заявил, что Трумб вовсе не большая луна, а просто расположен ближе к Земле. Он удивился даже тому, что недели отсчитывались по Иш, а между ее полнолуниями проходило ровно четырнадцать дней. Он мог часами читать про Кирб’ла, так что в конце концов с ним почти невозможно стало общаться. Он заявлял даже, будто не знал, что в году триста шестьдесят четыре дня! Нет, порой Освободитель казался ей решительно странным.

Оказалось, что не она одна обращает внимание на его улыбку. Олиммиар Танцовщица вела себя дура дурой, вертясь вокруг него ручной киской и краснея всякий раз, как он глядел на нее. Элиэль готова была ей глаза выцарапать. Да и замужние женщины тоже были не лучше. Если их мужья и замечали что-то, они молчали. Все знали, что на Д’варда можно положиться.

Пиол написал-таки оду отваге, и Тронг начал репетиции «Трастоса», хотя и «Варилианец» собирал каждый вечер полный зал.

Элиэль помогала Д’варду выучить его монолог. Конечно, он с трудом понимал смысл отдельных фраз и сильно сокрушался по этому поводу.

– Это же все… ну… как ты назовешь то, что все другие и так давно знают?

Элиэль никак не могла отыскать нужное слово, поэтому они обратились к Гольфрену который сказал, что это называется «банальность».

– Ну да, здесь сплошные банальности, – заявил Д’вард.

Гольфрен пробежал глазами его монолог.

– Конечно. Но разве не вся поэзия такова? Не так важно то, о чем она, как то, как она об этом говорит.

Д’вард подумал, потом рассмеялся и кивнул.

Зато он пришел в совершеннейший ужас, когда Гэртол Костюмер продемонстрировал его наряд.

– Вы хотите сказать, я должен выходить к сотням людей только в этом? Но там же будут дамы!

– Это традиционный наряд, – возразил старый костюмер, – и дамам понравится.

Д’вард казался потрясенным и сильно покраснел.

Его интересовало абсолютно все: политика и местные обычаи, география и торговля. Но больше всего, впрочем, его интересовали боги. Как-то раз Элиэль – случайно! – подслушала, как он спрашивал у Тронга, какие боги хорошие, а какие – плохие.

Тронг, ясное дело, пришел в ужас.

– Боги все добры и не ведают зла, сын мой, – пророкотал он, что на самом деле было строкой из «Суда Афароса», хотя Д’вард и не знал этого.

– Тогда откуда берется зло?

– Зло идет от смертных, если они не повинуются богам.

– Значит, вы одобряете то, что приходится делать женщинам в храме Нарша? – Голос Д’варда звучал скорее удивленно, чем возмущенно.

– Разумеется! – буркнул Тронг и поспешил уйти.

На следующий же день Д’вард отловил Пиола Поэта за обеденным столом и начал что-то записывать. Так уж случилось, что Элиэль как раз помогала Утиам искать потерянную сережку, и, шаря под соседним столом, она услышала часть разговора. Пиол, судя по всему, перечислял всех богов и богинь, каких только мог вспомнить. А Д’вард записывал, но не всех. Потом он ушел, оставив листок лежать так, что всякий мог подойти и прочитать. Никакой логики в его выборе богов она не нашла: Пет’р, Д’мит’рий, Кен’т, Д’вард, Алис.

Правда, он все равно произносил их имена неправильно. Да и почерк его оставлял желать лучшего.

На следующий день, когда они репетировали в роще под мостом, а Д’вард сидел с Дольмом под кустом, Элиэль случайно проходила как раз мимо этого куста – с другой стороны.

– Я знаю Т’лина Драконоторговца, – говорил Дольм, – но не очень хорошо. По-моему, он шпионит на кого-то. Возможно, на обе стороны, возможно – на четыре или пять. Да и почти все странствующие торговцы поступают так. Все вейлы вечно разнюхивают друг про друга – Джоалия, Таргия, Ниолия и все их вассалы.

– А странствующие актеры?

– Еще бы! Когда мы вернемся в Юрг осенью, Амбрия напишет отчет ниолийскому послу.

Ого! Элиэль этого не знала! Она переместилась чуть поближе.

– Политический шпионаж? – спросил Д’вард. – А что, боги тоже играют в такие игры друг с другом?

– Вполне возможно. По крайней мере некоторые.

– Насколько я понимаю, за несколько тысяч лет можно перепробовать все?

Дольм усмехнулся:

– Я думаю, да. Мне полагалось докладывать Зэцу обо всем, что могло бы интересовать его, – о назревающей войне или о чуме, например. Но у меня только раз случился повод для этого, в Нарше, две недели назад.

– Ну и как ты это делал? Писал богу письмо с сообщением?

– Ну, пришлось совершить ритуал.

– Объясни, пожалуйста.

Очень похоже на Д’варда – не знать, что такое ритуал!

Но Дольм не смеялся.

– Ритуал – это такая процедура, выполнения которой требует бог. Жрец приносит в жертву курицу одним образом для того, чтобы добиться предсказания, другим – для испрашивания божьей милости или исцеления. Это действует, потому что так повелел бог.

– Значит, это все равно что писать имя и адрес на письме? Когда ты делаешь определенные вещи в определенном порядке, бог знает, что это обращаются к нему и чего от него ожидают?

– Я никогда не задумывался над этим, но да, вполне возможно.

И как это Д’варду удается видеть вещи не так, как всем остальным?

– Меня обучили ритуалу, позволяющему обращаться к богу лично, – продолжал Дольм. – Это нелегко, особенно если твой бог – Зэц. Часть церемонии специально задумана на редкость неприятной, да это и понятно. – Он нервно усмехнулся. – К счастью, Зэц одобрил мою преданность и, надо признать, хорошо отблагодарил меня.

– Можно спросить, как?

Дольм вздохнул:

– Ну, в основном наслаждением от насилия. Но он также исцелил рану, которую я нанес себе во время ритуала. Если бы не он, я бы истек кровью.

И тут Д’вард задал вопрос, от которого Элиэль чуть не лопнула:

– На кого похож Зэц?

Последовала долгая пауза, прежде чем Дольм ответил:

– Трудно сказать. Он носит балахон Жнеца. Я ни разу не видел его отчетливо.

– Это и подсмотрела тогда Элиэль?

– Она подглядела только ритуал. Я уверен, она сбежала еще до появления Зэца, иначе ее не было бы сейчас с нами. В жизни не знал ребенка хотя бы на четверть столь несносно любопытного!

И он еще осмеливается называть ее ребенком!

Д’вард еще не закончил свои расспросы.

– А зачем ты вызывал тогда Зэца?

– Из-за того, что произошло в храме. Тронг принес жертву Оис. Жрец был очень удивлен результатом. Мелкие ритуалы вроде этого – совершенно обычное дело, и я понял – богиня сама имеет в этом какой-то интерес. Решив, что она недовольна моими ночными делами, я доложил все своему господину. Впрочем, Зэц и так уже знал, что случилось. Он сказал мне, что во всем виновата Элиэль и что богиня сама справится с этим.

Наступила тишина, нарушаемая только отдаленными восклицаниями Тронга.

– Тебя это огорчило? – усмехнулся Дольм. – А что ты еще хотел узнать?

– Эту историю про мать Элиэль.

Элиэль мгновенно ощетинилась. Невежливо обсуждать ее в ее отсутствие! Ну, по крайней мере когда считается, что ее здесь нет.

– Это что, обычное дело – когда бог насилует смертную?

– Не насилует! – возразил Дольм. – Скорее всего она покорилась ему с охотой. Такое случается не слишком часто. Но, думаю, и не слишком редко. Ты ведь слышал, что атлеты с Празднеств всегда проводят ночь в Священной роще Иилах? Так вот, существует поверье, что по меньшей мере один из тех крепышей испытывает этой ночью любопытные ощущения.

– Для меня это все равно что изнасилование, если жертва не может сопротивляться. И когда это случается между богом и женщиной – женщины всегда кончают с собой?

– Нет. Но будь то мужчина или женщина – это уже пропащие люди. Они никогда не признаются в этом, но как можно быть счастливым, познав хоть раз любовь бога? Извини. Мне пора. Мой выход.

Д’вард остался сидеть в раздумьях. Элиэль тихонько отползла от куста.

Эдварда окончательно приняли в труппу. Даже Клип перестал сторониться его. Если у него и был недостаток – так только то, что он упорно обращался с Элиэль, как с маленькой. Например, как-то перед ужином, в кухне, когда он помогал Утиам с готовкой – он чистил синекорни, а Утиам пекла хлеб…

– Меня беспокоит Элиэль, – заявил он, и опять это было очень некрасиво с его стороны обсуждать кого-то за его спиной.

Утиам рассмеялась:

– С чего это тебе беспокоиться о ней?

– Ну, само собой, я очень признателен Элиэль за все, что она сделала. Я почти наверняка умер бы без ее помощи. Я и всем вам благодарен, конечно, но я попал сюда против своей воли. Мне надо каким-то образом вернуться домой, чтобы… чтобы выполнить важный долг.

– Нам будет не хватать тебя. Нам нравится твое общество. Ты уже отплатил нам за все – своими сборами. И даже сверх того! Хотелось бы мне знать, как это тебе удается! Но при чем здесь Элиэль?

– По-моему, она думает, что я ей принадлежу! Я не могу остаться с вами насовсем, но мне не хочется ранить чувства ребенка.

«Ребенка?» – возмущенно фыркнула про себя Элиэль.

– Мне жаль ее, – продолжал Д’вард. – Она так верит в то, что станет великой актрисой! Но как? С ее-то ногой? Она ведь не сможет принимать участия в Празднествах Тиона, и…

– Тебе не стоит беспокоиться об этой маленькой плутовке, – сказала Утиам. – С нею я не побоялась бы даже выйти против всего суссианского ополчения. И если уж на то пошло, если ты вот сейчас выглянешь в эту дверь, боюсь, ты найдешь за ней пару очень острых ушек, растущих на голове Элиэль Певицы.

Элиэль неслась по коридору так, словно сам Зэц гнался за ней.

Дав шесть весьма успешных представлений «Варилианца», Тронг объявил «Трагедию Трастоса». В числе прочих на афише самыми маленькими буквами значился Д’вард Книжник в роли Джинуу, бога отваги. Репетиции проходили не очень успешно. Д’вард держался на сцене скованно и вовсе не напоминал того отважного юношу, который сыграл перед труппой своего Королягарри.

– Сильнее, сильнее! – снова и снова повторял ему Тронг. – Там же почти темно, помни это! Ты стоишь в свете факелов, не на солнце. Энергичнее! Взмах руками! Слова!

Но Д’вард продолжал играть свою роль так же вяло, словно надеялся, что его не выпустят на сцену.

Даже в утро премьеры Тронг еще сомневался. Все же Пиол настоял на том, что вечером все будет как надо, а даже если и нет, спектакля это не испортит.

Элиэль не сомневалась в том, что все пройдет хорошо.

Все прошло не просто хорошо. Все можно было назвать одним словом – фурор.

В «Трастосе» Элиэль не волновалась насчет наряда, поскольку она исполняла песнь посланца богов из-за сцены. Девочка спела очень даже неплохо, но аплодисментов не заработала. Они вообще не хлопали. Сбор в антракте оказался мизерный. Актеры шептались, что такой бесчувственной публики им еще не встречалось. Возможно, беда заключалась в том, что в Суссе Трастос – исторический персонаж, причем отрицательный. Ясно, что суссианцы не одобряли, когда его представляли как трагического героя. Пиол слишком пренебрег традициями.

Д’вард должен был выходить на сцену почти в самом конце. Элиэль пробралась кустами в зрительный зал и уселась с краешку. Обреченный Трастос не выполнил повеления богов и не отказался от трона в пользу демократии. Он предлагает мятежникам выбрать из своих рядов рыцаря, способного сразиться с ним один на один. И с ужасом узнает, что этим рыцарем будет его собственный сын, Дальтос Освободитель. Тронг излил свое отчаяние в долгом монологе, постепенно оседая на траву. В конце концов он простерся ниц, глухо восклицая: «О боги, ниспошлите мне отвагу!»

На сцене появился Гольфрен в золотой набедренной повязке, обозначавшей его как Тиона. Даже в Нарше публика вяло, но реагировала на это драматическое противостояние. Суссиане же сидели в гробовом молчании, ожидая, что же такого скажет бог, чтобы спасти спектакль от полного провала.

– Я ниспошлю тебе отвагу! – объявил Гольфрен и начал играть. Элиэль услышала недовольный шепот в зале. Да и сам Гольфрен, уловив недовольство зрителей, сократил соло, насколько это было возможно. Наконец прозвучал последний аккорд, означавший сигнал к выходу Д’варда.

– Да, я – Отвага! – Д’вард Книжник ворвался в освещенный круг сцены – высокий, стройный, в таком же наряде, как Гольфрен, с символическим факелом в руке. Как красив он был! В амфитеатре наверняка не нашлось ни одной женщины, у которой при виде его учащенно бы не забилось сердце! Да и вряд ли нашелся такой мужчина, что не ощутил бы прилива юношеской удали. Зрители затаили дыхание, увидев на сцене одновременно самого бога и одну из его аватар.

Возможно, Пиолу удавались стихи и лучше этих, подумала Элиэль, но еще ни разу их не декламировали с таким чувством, да еще на идеальном джоалийском.

Отвага нам дана как остов – тот,

Что держит нашу плоть. Лишенный сей основы

Падет тотчас и вновь уже не встанет – жалкий червь,

Что убоится дуновенья ветерка.

Восстань, гляди! Внемли совету звезд,

Поверь богам, что обращают жизнь твою

В поток полезных дел, которому нет края.

Все страсти, мнение людей, и даже честь,

И радость – все ничто, когда не зиждутся

Они на основаньи прочном яростной отваги,

Той доблести, что, смерть саму отринув,

Забыв про возраст, раны иль усталость,

Возвысит венценосную главу

Над пустотой ничтожества и тлена

И светом ярким высветлит деянья

Из тех, что в памяти останутся навечно…

И так далее – сорок или пятьдесят строк белым стихом. Для пущего эффекта Пиол снабдил монолог двумя-тремя местными премудростями. Все это время Тронг обретал силы. С каждой строфой он поднимался – сначала на колени, потом на одно колено и так до тех пор, пока не выпрямился во весь свой рост. Тронг высоко поднял меч и эхом повторил за Д’вардом заключительную строку – клятву умереть с достоинством.

Зрители тоже повскакали на ноги. Амфитеатр одобрительно гудел. Д’варду пришлось выходить на бис и повторять монолог еще дважды. Потом они с Тронгом выходили на отдельный поклон, а публика истерически визжала и закидывала сцену золотыми монетами.

Никогда еще Элиэль не видела такого триумфа! Чуть позже она снова обошла зал с чашей. Деньги сыпались дождем. Остальные чаши наполнялись столь же успешно. Повсюду она видела улыбающиеся лица. Вокруг Д’варда собралась толпа – почти одни женщины, заметила она с досадой. Девочка надеялась, что он сможет более или менее пристойно поддержать разговор. Впрочем, она не была в этом уверена. Ей так и не удалось подобраться к нему поближе.

В конце концов она прибилась к Тронгу – послушать, что говорят ему восхищенные зрители. Многие из них были старыми друзьями, которых она помнила с прошлых лет, – они могли бы и ей как дебютантке сказать пару добрых слов. В эту минуту с Тронгом разговаривал старый-престарый жрец из храма, выделявшийся своей желтой хламидой. Судя по тому, с каким уважением к нему обращались, это был не простой жрец.

Тут подошел Клип с пустыми руками.

– Вот! – обрадовалась она, вручая ему увесистую чашу. – Еще собрала!

Клип присвистнул, взвесив чашу в руках:

– Неплохо, Элиэль!

– Элиэль? – повернулся к ней старый жрец. – Тебя зовут Элиэль, дочь моя?

Она присела в реверансе:

– Меня зовут Элиэль Певица, ваше святейшество. Вы слышали меня раньше, я пела за посланца богов. И еще у меня роль в другом спектакле, где…

Должно быть, у него острый слух, раз он так подслушал Клипа. Да и взгляд острый. Он был сед как лунь, чисто выбритое лицо казалось скованным заморозком.

– А этот замечательный молодой актер, которого мы видели сегодня вечером… Д’вард?

– Д’вард… Книжник, ваше святейшество. – Под взглядом этих острых как иглы глаз она вдруг ощутила себя неуютно. – Он из Ринувейла.

– Неужели? – Старик повернулся к своим спутникам. – Простите, я на минутку… – Он положил на плечо девочке цепкую руку и заставил ее отойти на несколько шагов в сторону, подальше от посторонних ушей. Он склонился к ней, улыбаясь, словно добрый дедушка. – В «Филобийском Завете» упоминается некая Элиэль. И некий Д’вард. Что ты скажешь нам об этом забавном совпадении, детка?

Занавес

57

Эдвард был пьян – в стельку, в доску, как пень, как полено. Это при том, что он не пил. Сначала – этот взрыв восторга в публике. Теперь же его приперли спиной к кусту, и кто – захлебывающиеся от восторга, визжащие, лепечущие что-то взбудораженные женщины. Женщины разного возраста и разной наружности. Женщины, окружившие его кольцом и не выпускающие его из рук. На нем был какой-то жалкий клочок кружевной материи, так что в любую минуту могло случиться что-то страшное.

– Спасибо, спасибо, очень мило с вашей стороны, вы так добры, да, я-то с удовольствием, но…

Они буквально засыпали его приглашениями на ужин, на обед, на танцы… Голова шла кругом, и ему показалось, что он ухитрился принять три приглашения только на бедродень. Но где-то глубоко-глубоко, под всей этой пеной, если бы у него было только мгновение подумать, таилось убеждение, что он допустил чудовищный промах.

Спасение пришло в облике старого Тронга. Актер ворвался в толпу, словно свирепый бык, не забывая при этом вежливо извиняться направо и налево. Вторым эшелоном следовала Амбрия. За ними семенил сгорбленный старик в дорогих желтых одеяниях. Поклонниц как ветром сдуло.

– Вот он, ваше святейшество! – объявила Амбрия. – Д’вард Книжник. Д’вард, сегодня нас почтил своим присутствием сам Киртьен Верховный Жрец. – Амбрию никогда нельзя было назвать флегматичной, но сейчас она казалась более возбужденной, чем обычно. Почему бы?

Не зная, как положено приветствовать верховного священнослужителя Суссленда, Эдвард ограничился низким поклоном. Когда он, выпрямившись, встретился с ним взглядом, его голова мгновенно прояснилась. Чудовищный промах! Тут же была Элиэль, раскрасневшаяся – лицо ее казалось в свете факелов совсем пунцовым – и подпрыгивавшая от нетерпения: раз-два, раз-два… Чудовищный промах? Хуже!

Одним-единственным словом жрец ухитрялся творить чудеса. Тронг и Амбрия с помощью двоих жрецов помоложе отогнали зрителей. Эдвард остался наедине с Элиэль и стариком. Жаркий пот высох, и юношу пробрал ледяной холод.

– Д’вард Книжник? – вкрадчиво произнес жрец. – Это, конечно, твое сценическое имя? – На его бесцветных губах играла улыбка, взгляд же оставался змеиным.

– Да, гм… ваше святейшество. У меня есть причины не открывать своего настоящего имени. – Он внимательно посмотрел на раскрасневшуюся Элиэль и понял, что девочка выдала его с потрохами. Куда уж ей тягаться с этим хитрюгой Киртьеном!

Жрец негромко хихикнул:

– Твоя сегодняшняя игра доставила нам подлинное наслаждение, сын мой.

– Э-э… спасибо, ваше святейшество. – Ох, черт, черт, черт! Как он только мог свалять такого дурака?

– Такое виртуозное исполнение может быть даровано только милостью Покровителя Искусств. – Киртьен забавлялся, играя со своей жертвой в кошки-мышки. – Это обязывает тебя лично отблагодарить Тиона, сын мой. Ты посещал уже его храм?

Эдвард замялся:

– Я собирался пойти туда… пойти… очень скоро. Завтра или… скоро… в бедродень?

– Ты приглашен туда вместе с нами и отправишься в нашей карете – сейчас же.

Это был приказ.

– Э-э…

– О да, Д’вард! – вскричала Элиэль, стискивая его руку. – Ты должен пойти и вознести хвалу Тиону! Он исцелит мою ногу!

– Что?

– Его святейшество так сказал! – Она была вне себя от возбуждения и надежды, отчаянно боясь, что он откажется помочь ей.

– Ну-ну, детка! – погрозил ей пальцем Киртьен. – Я ничего тебе не обещал! Я сказал, что считаю это прекрасным шансом для того, чтобы бог обратил на тебя благосклонный взгляд. В награду за твою помощь Освободителю.

– Пожалуйста, Д’вард! Пожалуйста! Ну пожалуйста!

– Мне нужно переодеться. Всего минуту. Извините, я сейчас… – Эдвард уже бежал.

Он пулей пронесся мимо своих восхищенных поклонниц и бросился к хибаре, служившей мужской гримерной.

Ну как он позволил себе так сплоховать? Ему ни за что нельзя было принимать участие в спектакле. А ведь это казалось удачной возможностью отплатить труппе за их доброту. Это казалось даже удачной маскировкой – пусть его видят одним из них. Он вовсе не собирался производить сенсацию. Энтузиазм аудитории захлестнул его с головой и лишил разума. Зеленый новичок затмил Тронга Импресарио, старого актера с неплохим талантом и более чем тридцатилетним опытом – и только потому, что этот новичок обладает харизмой пришельца. Знал ли старый жрец об этой существенной детали, или у него просто проницательный ум и острый глаз? Впрочем, теперь это уже не важно – все равно он наверняка выбил из Элиэль правду.

Так кто он, этот Тион – Робин Гуд или шериф Ноттингемский? Играет ли он за Службу или за Палату? Скоро Эдвард узнает это… Если он не подчинится приказу жреца, старик добьется своего с помощью бравых молодцев в золотых латах. Сусс слишком мал, чтобы спрятаться в нем. Из долины ведут только четыре перевала. Население истово предано своему богу-покровителю и не приютит беглеца. Так и так шансы бежать от Тиона равны нулю, даже если не говорить обо всех этих волшебных штучках. Удивительно еще, что Эдварда нашли только сейчас.

Он добежал до хибары. Ему стоило захватить с собой лампаду. В небе светил почти полный Трумб, но гримерная стояла в тени деревьев.

Он распахнул дверь в черноту…

– Клянусь святым Георгием, вы выпустили-таки кота из мешка, не так ли? – произнес кто-то за его спиной.

Голос был незнакомый, но язык – английский.

Он резко повернулся, споткнулся о камень и чуть не упал в кусты.

– Кто?..

Их было двое. Один – юноша примерно одного с ним возраста или даже чуть помладше. Стройный, с золотыми волосами и одетый еще легче, чем он сам. Собственно, на нем не было совершенно ничего, если не считать возмутительно самонадеянной улыбки.

Впрочем, говорил не он, а женщина. По стандартам Сусса ее можно было считать высокой. Лица ее он почти не видел – лишь обнаженные худые руки и костлявые плечи.

– Моника Мезон, – представилась она. – Весьма рада познакомиться с вами, мистер Книжник. Не позволите ли автограф? Подозреваю, что скоро они будут цениться как большая редкость.

Он подавил безумный импульс пасть на колени и поцеловать ее ноги. Каким-то образом он обрел голос.

– Я тоже рад видеть вас, мэм. Насколько я понимаю, вы из Службы?

– Конечно. Кстати, я известна более как Оника. Какого черта вам понадобилось так выставлять себя напоказ?

– Это было неразумно.

– Неразумно? Нет, он еще называет это «неразумным»! – Она шагнула ближе, и лунный свет осветил ее жесткое мужеподобное лицо в обрамлении длинных темных волос. Она носила обычную местную рубаху, как королевскую мантию. – В городе полно Жнецов, балда вы этакий! Если никого из них и не было среди зрителей, очень скоро они услышат о вас. А если и не они, то уж Тион – наверняка!

– Тион уже услышал! Я имею в виду – его главный жрец или кто-то в этом роде знает. Ему известно, кто я. Он хочет, чтобы я вернулся в храм вместе с ним.

– Я здесь для того, чтобы спасать вас, – фыркнула она. – Так вот, вы хотите, чтобы вас спасали?

– Хочу ли я? Конечно, хочу! Крейтон убит…

– Я слышала! Торговец драконами рассказал нам. Ладно, если хотите идти со мной, вам лучше поискать себе что-нибудь из одежды. Бегать в таком виде не очень удобно. У вас вид, как у розового херувимчика, которого сунули в темный шкаф.

Одежда… Он собрался с мыслями, отгоняя рой вопросов, кружившихся в его голове. Он заглянул в черноту гримерной.

– Мне нужен фонарь…

– Какого черта? Даже передник пристойнее этого. Хватайте что под руку подвернется. Живо!

Она подтолкнула его. Эдвард шагнул в темноту и тут же больно ударился ногой о стул. Юноша вошел за ним и поднял руку. Сразу же слабый свет залил стены, грубые скамьи с небрежно накиданной на них одеждой, раскиданную по полу обувь.

Он схватил свои рубаху и сандалии.

– Ого! Это что, и есть та самая мана?

Парень только улыбнулся.

Эдвард повторил вопрос на джоалийском, но ответа так и не получил. Набросив рубаху, он вышел.

– Куда мы теперь? – Домой, домой!

Мезон черным силуэтом стояла прямо против света.

– Куда получится. Зэц спустил своих ищеек, и тотчас же, как этот жрец вернется в храм… Впрочем, известить Тиона он может и отсюда. Он не в узле, но до него не так далеко. Правда, для этого ему потребуется совершить какой-нибудь ритуал.

Эдвард сунул ноги в сандалии. Больше ему ничего не требовалось. Нагим он явился в этот мир, нагим из него и уйдет. Женщина повернулась, он шагнул следом… и вспомнил Элиэль. Во рту у него пересохло, и сердце застыло в груди.

– Подождите! Что будет, если я пойду в храм?

Она остановилась и оглянулась.

– Не знаю. Тион может передать вас Зэцу. Надеюсь, вы это не серьезно?

– Девочка, Элиэль. Она спасла мне жизнь! Она оставалась со мной и лечила меня, пока я болел. А ведь она знала, что за мной охотятся Жнецы.

– Но вы не… Ну и что?

– Она калека. Жрец сказал, что Тион избавит ее от хромоты.

Мезон снова фыркнула – звук, какого трудно ожидать от женщины.

– И конечно, вас терзает нормальный для школьника комплекс вины, да? Ну что ж, это ваша шея, не моя. Я ухожу, и ухожу немедленно, ибо мне дорога моя шкура. С одним Жнецом я еще справлюсь, если только замечу его вовремя. Но с несколькими мне не справиться. И видит Бог, у меня нет никакого доверия к Тиону. – Правда, с места она не двинулась.

Ох, черт! Он стиснул кулаки.

– Но может Тион исцелить ее? То есть я знаю, что может. Захочет ли?

– Трудно сказать. Он ведь совсем безумен. Они все такие. Несколько сотен лет всесилия кого угодно сведут с ума.

– Так он из Палаты?

Моника пожала плечами:

– Возможно, нет, и вряд ли ему нравятся орды Жнецов в его владениях. – Она нахмурилась. – Тион развлекается, коллекционируя красоту – хорошеньких девушек, красивых парней. Но и обращается с ними он не самым обычным образом. Вы скорее всего оказались бы в его храмовой гвардии. Он считает эту роль самой подходящей для высоких молодых людей.

– Мои собственные предпочтения, конечно, ничего не значат?

– Абсолютно ничего. Он вполне способен превратить вас при желании в женщину. Он вообще может сделать с вами что угодно. Вам, возможно, даже понравилось бы это, хотя наверняка обещать не могу. Он лучше многих, но я не хотела бы иметь его среди своих друзей.

Судя по ее спутнику, разгуливавшему столь бесстыже, ее выбор друзей отличался значительной либеральностью.

– Но Элиэль спасла мне жизнь!

Мезон топнула ногой:

– Решайте. Тион может и назначить вас богом. Так, во всяком случае, предсказано. Только будет это после всей передряги или вместо нее, я не знаю.

– Меня? Богом?

– Видите ли, бога отваги сейчас нет. Не было уже лет двести. Джинуу относился к компании Тиона, но сменил господина. Вы ведь уже наверняка знаете о «Завете», не так ли?

– Я еще не читал его. Что там сказано?

Он услышал голоса. Кто-то шел по тропинке, возможно, за ним. Женщина тоже услышала их. Она оглянулась, но ответила:

– «И станет Д’вард Тионом. Вдохновит он короля, завоюет души людей. И станет Д’вард отвагой». Вот так. Пойдемте, право же! Пора!

Элиэль! Вот проныра чертова! Ведь дать ему роль Джинуу было ее идеей. Она устроила все это. Должно быть, нашла это место в том экземпляре «Завета», который они оставили в Руатвиле. Вот как, наверное, догадался обо всем старый жрец. Но…

– Я исполнил это пророчество – сегодня, на сцене! – Благословенна будь, Элиэль!

Мезон испустила негромкий резкий смешок:

– Провалиться мне на этом месте! А ведь и впрямь исполнили. Ну что ж, хоть с этим все ясно, старина. А мы-то переживали – что все это значит? Отличное шоу! – Она сделала пару шагов и оглянулась. – Так вы идете или нет?

Время! Ему отчаянно не хватало времени подумать. Он повернулся к юноше, но тот только пожал плечами, явно забавляясь. Он вообще еще не произнес ни слова.

– Ну что ж, удачи вам в новой карьере, какой бы она ни была, – сказала Моника Мезон. – Передайте привет Зэцу или Тиону, кто там из них первым вас отловит. – Она исчезла в кустах. Юнец последовал за ней.

– Элиэль спасла мне жизнь! – Эдвард вытер взмокший лоб. С хромой ногой ей никогда не сделать сценической карьеры, о которой она мечтает, никогда не принять участия в Празднествах Тиона. Она не побоялась смертоносных Жнецов, когда лечила его лихорадку. Он всегда думал, что честь помогает человеку сделать выбор между добром и злом. Однако никогда не предполагал, что выбирать, возможно, придется из двух зол. Стать богом? Стать игрушкой всесильного извращенца?

Эта чертова ведьма-цыганка, миссис Босуэлл, она ведь совершенно точно описала эту ситуацию: «Тебе предстоит выбор между честью и дружбой. Тебе придется бросить друга, которому ты обязан жизнью, или предать все, что для тебя свято».

Фэллоу не подготовил его к такому.

Голоса звучали все ближе, уже за последним поворотом.

– Подождите! – произнес Эдвард. – Куда вы меня собираетесь отвести? Что нужно от меня Службе?

Ответа не последовало. Он слышал только треск кустов, который становился все тише.

– Подождите! – крикнул он и бросился за ними.

Вот вам и все речи про отвагу… Он сбежал.

58

Они выскользнули из окрестностей театра, не замеченные никем. Зеленый свет Трумба заливал всю долину, но красная Эльтиана и синяя Иш добавляли теням странный оттенок. Здесь водятся Жнецы… За прошлую неделю Эдвард почти забыл об ихсуществовании, да и теперь его слишком терзали мысли об Элиэль, чтобы думать о них. Миссис – или мисс – Мезон, похоже, хорошо знала, куда направляется. Она пошла не к городским воротам, а свернула на старую заросшую дорогу, ведущую к реке. Он слепо плелся между ней и юнцом. Еще полмили, и они увидели отсветы лун на блестящем куполе храма.

Элиэль была славная девочка. Ее ужасное любопытство казалось скорее забавным, чем раздражающим. Она была смелой и преданной. Он обязан ей жизнью, а теперь он бежит, бросая ее. Она могла получить то, чего хотела больше всего в мире, а он оставил ее без этого. Его предательство может разбить ей всю жизнь.

Мистер Гудфеллоу исцелил сломанные кости, которые рано или поздно срослись бы и так. Случай Элиэль – куда тяжелее.

– Скажите, мэм, может ли Тион лечить искалеченную ногу?

– Зовите меня Оникой. Конечно, может, легко. Разве Крейтон не объяснял вам? Тион тоже пришелец здесь, а пришельцы обладают харизмой. Мы поглощаем ману. Это делает нас бессмертными – ну, почти бессмертными, и в большой концентрации дает нам сверхъестественные способности. – Она замолчала, стараясь не порвать рубаху о колючие кусты.

Эдвард осторожно проскользнул за ней. Юнец прошел не глядя, словно это была просто высокая трава.

Да, Эдвард додумался до этого и раньше. Он даже видел подтверждение этому в самом себе, когда изображал божьего человека на том привале в роще. Очевидно, эффект пропадает, как только пришелец возвращается в свой родной мир. Крейтон утверждал, что лишен «полномочий» на Земле, но сразу по возвращении в Соседство смог поразить Жнеца молнией. Мистер Гудфеллоу был пришельцем на Земле, иммигрантом из Руатвиля.

– Мне кажется, я набрал немного сегодня вечером – такое покалывание? Я что, могу творить чудеса?

Она покачала головой:

– Только в узле можно набрать достаточно маны для того, чтобы производить физическое воздействие.

Привал, на котором он столкнулся с Седобородым, был узлом, и он набрал там настоящей маны. Теперь понятно, почему он смог снять с Дольма чувство вины и так быстро выучил язык. И потом он не мог нащупать языком ни одной дырки в зубах. Что уж тогда говорить о мелких царапинах? Отец прожил в этом мире три десятка лет, не постарев ни на день.

Кстати, харизма таила в себе опасность. Эдвард Экзетер мог при желании стать величайшим актером в мире. Он мог собирать женщин, как цветы. Он мог бы заняться политикой и почти сразу же заделаться диктатором. Он мог бы покорить мир. Теперь Эдвард понимал, почему Крейтон искал рекрутов постарше – им проще справляться с этой силой, не попадая под ее власть. Как долго он сможет противостоять соблазнам? Сколько времени пройдет, пока его моральные устои не обрушатся, как песочные замки? Он наконец понял, почему отец так хотел порвать цепь и не дать ему сделаться Освободителем.

Но Элиэль!.. Ну и подлец же он, что бросает ее так!

Они миновали кусты, и он зашагал рядом с Оникой.

– Как они получают ману? Через поклонение? Кровь? Деградацию? Публичную проституцию?

Оника шагала, не глядя на него.

– Иногда. Не все они заходят так далеко. Главное, что жертвоприношение должно доставлять боль, не обязательно физическую. Верующий должен добровольно сделать что-то, чего он делать не хочет: отдать деньги или совершить неприятное действо. Чем сильнее боль, тем больше урожай маны. Восхищение тоже дает ее. По этой части Тион преуспел более других. Он одаривает своих почитателей розами. Возможно, Тион собирает больше маны от одного певческого состязания на своем узле, чем Зэц от всех многочисленных, но удаленных от него убийств.

– Значит, человеческое жертвоприношение – самый сильный источник?

– С одним исключением… Осторожно, здесь кротовые норы.

Они были уже почти рядом с храмом. Город остался далеко позади. Прощай, Сусс! О, Элиэль!

– А что делает бог отваги? – жалким голосом спросил он.

– Само собой, дает своим почитателям отвагу. Не так уж трудно заставить молодых людей вести себя, как безумцев. – В голосе Оники явственно слышались гнусавые нотки ланкаширского акцента. – То, что они до сих пор славят его в узле, пустующем вот уже двести лет, показывает, до какой степени они принимают желаемое за действительное. И насколько я помню ритуалы Джинуу, они делают это совершенно искренне. Молящийся жертвует кровь, и ему даруется отвага, но с одним условием. Тотчас, как он овладевает женщиной, сделка расторгается. В результате процесс приходится повторять более или менее часто. Оживленный бизнес.

Он вспомнил то, что Пиол рассказывал ему о монастыре в Тогвалби.

– Бог силы тоже действует подобным образом, да?

– Гарвард? – Женщина усмехнулась. – Да, это большая жертва! Все эти парни, что качают мускулы на его узле, не могут даже вспоминать про свои мужские достоинства. Каждую ночь он, должно быть, просто упивается маной. Бессонница во имя бога! Запомни, они занимаются этим уже сотни лет, так что напридумывали извращений на любой манер. А что? Надеюсь, ты не серьезно…

Оника замерла, прислушиваясь:

– Черт! За нами идут!

– Откуда вы знаете? – Он не слышал ничего.

– Давай! – Она побежала вниз по склону. Он устремился за ней, спотыкаясь раза в два чаще, чем она. Оба запросто могли сломать ногу. Юнец резво бежал перед ним. Глядя на его голые ноги, Эдвард и себя чувствовал босым. Однако, судя по всему, ноги у него не уступали твердостью копытам.

– Кто за нами? – задыхаясь, спросил Эдвард. – Тион? Или Зэц?

– Зэц. Жнецы. Я чую их запах. Послушайте, Экзетер, решайте быстрее! Хотите ли вы отправиться со мною в Олимп или нет? Если вам не жалко своей шеи или еще каких-нибудь частей тела, можете ступать в этот чертов храм.

– Тион действительно сделает меня богом отваги?

– Он может. Это предсказано. Пришельцы – редкий товар, а ему нужно вернуть почитателей.

Элиэль! Все дело в Элиэль. Тион из благодарности исцелит ее ногу, или Эдвард сам сделает это, когда накопит побольше маны. Ведь не может бог быть злым? Он должен творить добро. Несколько лет в Соседстве, как его отец…

Но с отцом все было по-другому. Идет война. У Эдварда есть еще долг перед королем и Отечеством. Даже долг перед Элиэль уступает этому. Он не может доверять Тиону.

А Службе он доверять может? Он чуть не упал, споткнувшись.

– Не ваше дело, чего я хочу. Что нужно Службе от меня?

– Спасти вас от Зэца. Как сына Камерона.

Сколько бы там ни было у нее маны, а задыхалась она сильнее, чем он. Сколько еще бежать?

– Допустим, вам это удалось. Что потом? Крейтон говорил, у вас разногласия насчет «Завета»?

– Еще бы. Ох, черт!

Странный рокочущий звук разорвал ночную тишину. Эдвард застыл как вкопанный – из темноты на него смотрели два огромных зеленых глаза.

– Черт, это что еще?

Оника подбежала к чудищу и обняла его тяжелую голову, отчего оно разразилось еще одной серией рыгающих звуков.

– Это Милашка. Дракон. Быстро! Они догоняют.

Она вскарабкалась в седло.

– Сюда, ко мне за спину. Цепляйтесь. Зомф, Милашка! – Она протянула ему руку.

Стоило Онике втянуть Эдварда в седло, как седло подкинуло его вверх – огромная зверюга поднялась на ноги, и он с трудом удержался, цепляясь только за руку Оники и костяную пластину. Две черные тени мелькнули в ночи. Он вскрикнул от внезапной боли. Казалось, ногу пронзил электрический разряд. Эдвард начал заваливаться на бок, но приступ миновал, и он снова мог держаться. Жжение и покалывание в ноге быстро слабели. Ветер в лицо – значит, они несутся над землей. Бег дракона не уступал в плавности «роллсу» Боджли.

– Порядок? – крикнула женщина.

– Нормально. Жнецы?

– За пределами летальной угрозы, слава Богу! – Ветер подхватывал ее слова и швырял их мимо его ушей. – Они нас уже не догонят. Отдыхайте.

Он только что находился на волосок от смерти, а ему предлагают отдыхать?

– Попробую! – крикнул Эдвард и попытался заставить себя расслабиться. Это оказалось не так просто: он сидел на жесткой луке седла, а в спину ему впивалась костяная пластина.

Дракон? Он-то думал, это слово относится к чему-то вроде лошади – ну да, Т’лин Торговец Лошадьми? Эта тварь напоминала стегозавра из «Затерянного мира», а размером была больше взрослого носорога. Вдоль спины шел гребень высоких костяных пластин, одна из которых была спилена, чтобы дать место седоку. Да, название «дракон» очень подходило этому зверю – у него даже имелись длинные, похожие на крылья кожаные выросты у плеч.

Чудище неслось по плоской, лишенной деревьев террасе. Мимо мелькали холмы и утесы, залитые разноцветным лунным светом. Впереди виднелся овраг. Волосы Оники, развеваясь на ветру, лезли ему в лицо, так что говорить было невозможно. Милашка одним махом скользнула вниз по склону оврага и выбралась на противоположный гребень с такой скоростью, что дух захватывало. Они держали путь на восток, огибая храм снизу.

– Держитесь! – крикнула Оника еще через три или четыре оврага. – Вилт!

Дракон взял резко влево и устремился вверх по пятидесятиградусному склону, Эдвард откинулся назад, прижимаясь спиной к костяной пластине. Он чувствовал себя на редкость неуютно. Онике было гораздо удобнее сидеть в седле и со стременами.

Когда они снова оказались на равнине, она скомандовала «Варч!», и Милашка сбавила ход. Никаких поводьев или вожжей – Оника управляла драконом исключительно голосом. Значит, тот должен быть умен, как собака.

– Заппан! Восок! – скомандовала Оника еще через несколько минут. Милашка остановилась и опустилась на землю. – Слезаем!

До Эдварда с трудом дошло, что последнее слово относится к нему, и он сполз на землю. Она скользнула следом. Они находились на дне еще одного оврага, поменьше. Здесь было сухо и темно.

– Пошли! – Оника зашагала вверх по склону.

Он пошел рядом с ней – его длинные ноги давали ему преимущество.

Юнец тоже не отставал. Эдвард повернулся к нему и встретил ту же непроницаемую улыбку, что прежде. Он забыл, о чем собирался спросить.

– Ну? – произнесла женщина. – Что выбираете, Экзетер? Храм или Олимп? Если храм – то вот он.

Эдвард видел храм в полумиле от места, где они стояли, а за ним ночной город.

– Я хочу домой. В Англию. Мы же воюем с Германией.

– Я слышала об этом. Ну что ж, мы проследим, чтобы вы попали домой. Да, у нас разногласия по поводу Освободителя, но раз ваш выбор таков, я уверена, Комитет пойдет вам навстречу.

Они поднялись еще выше и пошли по ровному полю. Оника направлялась к группе похожих на пальмы деревьев.

– Вы не объясните, что мы собираемся делать? – вежливо поинтересовался он.

– Я все думала, когда же вы начнете спрашивать. Я собираюсь на запад, в Ламеби. Надеюсь, что наш противник сбит с толку и откажется от погони. Отсюда мы сможем наблюдать за дорогой.

Роща пересекалась невысокой каменной стеной. Женщина уселась на нее и вытерла лицо, переводя дух.

– Возможно, нам придется ждать долго. Им придется возвращаться в город и искать себе скакунов.

– Каких скакунов? – Усаживаясь рядом с ней, он попытался представить себе скачки на драконах.

– Моа.

– А мне казалось, моа привыкают только к одному всаднику.

– В общем-то да, но я подозреваю, что Жнецы могут это как-то обойти. Или просто у них есть собственные моа.

Они сидели в тени, и теперь он мог разглядеть пыльную дорогу – основной тракт, пролегающий через Сусс. Дорога лежала всего в нескольких сотнях ярдов от них. В этот ночной час она была совершенно пуста. Сельский Суссленд мирно спал под тремя лунами, дававшими гораздо больше света, чем привычная Луна. Всего неделю назад он проходил по этой дороге вместе с Дольмом и Элиэль.

Он вновь повернулся сказать что-то юноше, сидевшему рядом с ним, но снова эта загадочная улыбка сбила его с толку.

– Скажите мне, что произошло после того, как Т’лин убежал от Жнецов?

– Я прибыл… – Эдвард поведал то, что смутно помнил сам, и то, что позже рассказала ему Элиэль.

– Хррмф! – произнесла она, когда он закончил. – Мы предполагали нечто похожее. Я отправилась на разведку. Приехала сюда вчера вечером, а тут все кишмя кишит Жнецами. Это навело меня на мысль, что вы, возможно, еще живы.

– Как вы меня нашли?

– Чистая случайность. Я увидела афишу, увидела Д’варда в списке актеров. Хорошо еще, что я сопоставила все факты раньше, чем ублюдки Зэца, идиот вы чертов.

Пора менять тему.

– Расскажите мне про Олимп.

– Это небольшое ответвление каньона. Их там сотни, конечно, но это место очень красиво. Мы стараемся сохранять его форпостом цивилизации – на самом деле это немного напоминает Ньягату.

– Вы были в Ньягате?

– Заглядывала туда с Джулианом в девятьсот втором. Видела тебя – серьезный такой мальчуган, загорелый, как каштан. Вполне можно было принять тебя за местного, если бы не твои голубые глаза. Ты будешь в Олимпе как дома. «Юнион Джек» мы на флагштоке не поднимаем, но переодеваемся к обеду.

Гм! На слух эта Служба чем-то похожа на миссионерское общество «Светоч» святоши Роли – тоже несет свет язычникам. Впрочем, отец поддерживал ее, значит, есть в ней что-то хорошее.

Он задал вопрос про драконов и получил в ответ целую лекцию об их привычках и достоинствах. Мезон оказалась просто тронутой на драконах. Если ей верить, то лучше верховых животных не найти во всей Вселенной. Элиэль тоже любила поговорить о драконах, хотя так ни разу и не удосужилась описать, на что они похожи. Когда Эдвард узнал про этих больших ящериц все, что хотел, он задал еще один, более актуальный вопрос:

– А что Джинуу? Почему сейчас нет бога отваги?

– Что вам известно о Большой Игре?

Конечно, он мог ответить: «Это означает борьбу Англии с Россией за контроль над Афганистаном и северо-западной границей, которая тянется уже больше ста лет», – и показаться полнейшим тупицей. В Вейлах происходило нечто похожее – противостояние между Джоалией и Таргией, которых он сравнивал про себя с античными Афинами и Спартой. А расположенный к северу от обоих Ниолленд отдаленно напоминал Коринф. Впрочем, Оника явно не это имела в виду.

– Ничего, – сказал он.

Оника фыркнула:

– Бессмертие несет с собой скуку. Пришельцы соревнуются друг с другом. На Земле пять основных сил, верно? Англия, Франция, Россия, Германия и Австрия. То же самое и в Вейлах, только здесь эти силы называются Висек, Карзон, Эльтиана, Астина и Тион.

Значит, команды все-таки носят разноцветную форму!

– Правда?

– Предлагаемая жрецами доктрина Пентатеона весьма приблизительна – Прародитель, Муж, Владычица, Дева и Юноша. Таковы роли, но актеры время от времени меняются. У каждого имеется группа поддержки – так называемые аватары. Они все пришельцы вроде нас – с Земли или из других миров. Внутри этих команд не прекращается закулисная игра, но по большей части Игра разыгрывается пятеркой. Они то и дело меняют союзников.

– Напоминает феодальную систему.

– Очень напоминает, – одобрительно кивнула Оника. – Особенно учитывая то, что все ложится на плечи крестьян, чье поклонение дает им ману. Так вот, два века назад Джинуу сменил покровителя. Он объявил, что теперь является аватарой Девы, а не Юноши – Джинуу Астина, не Джинуу Тион. Он повелел своим жрецам переодеться из желтого в синее, ну и так далее. Тион не собирался терять такой существенный урожай маны, поэтому воспротивился всеми силами. Обыкновенно Игра ведется по джентльменским правилам: туземцы являются дичью для всех, но пришелец, как правило, не нападает на другого пришельца Напрямую. Очень уж много маны теряется при этом. К тому же это может оказаться опасным, если неприятель обладает большей силой, чем вы ожидали. В сложившейся ситуации Тион повел себя недостойно, очень недостойно.

Эдвард покосился на юнца, с досадой пожавшего плечами. Тот не произнес еще ни слова, но, судя по реакции, понимал по-английски.

– Pour encourager les autres?^[11]

Оника усмехнулась:

– Вот именно! С тех пор принадлежавший Джинуу узел остается незанятым. Для того чтобы найти предателю замену, Тион должен посетить другой мир. А он вряд ли пойдет на такой риск.

Крейтон говорил что-то про сложности с вербовкой.

– Он может послать помощника из своих аватар.

– Это делалось, но в таком случае у новых ребят могут возникнуть проблемы с лояльностью. Не так ли?

– Но когда сейчас люди молятся Джинуу, куда идет мана?

– По большей части пропадает зря. Если же они молятся Джинуу Тиону, часть ее достается Тиону. Если молятся Джинуу Астине – Деве.

– Это ведь грубая игра, верно? Как раз перед моим прибытием монахи Гарварда сожгли рощу Иилах в Филоби.

– Выглядит довольно типично – грубая работа руками местных. Сама Иилах осталась невредимой. Если при этом изнасиловали и убили множество монахинь… ну что ж, это всего лишь туземцы. Понимаете? Гарвард дурак. Он заплатит за это, я уверена.

– Кому заплатит?

– Своему господину Карзону, конечно. Посмотрим-ка… Таргианцы готовы развязать войну. Воины будут искать знамений Астины, их покровительницы. Знамения будут крайне неблагоприятными. Карзону придется извиняться перед Астиной. Она потребует расплаты за Филоби, поскольку Иилах входит в ее команду. Карзон спустит шкуру с Гарварда, чтобы ублажить Астину. Возможна даже смена обитателя узла в Тогвалби. Вполне типичная ситуация.

Гадость какая! То, что отец выступал за Службу, начинало казаться ему все более естественным.

Эдвард нахмурился. Стена была ненамного удобнее той части седла, на которой ему пришлось ехать. Как этому парню удается сидеть не ерзая – это с голой-то задницей? При этом он, похоже, проявлял живой интерес к разговору.

Что-то, напоминающее миниатюрный духовой орган, запело в ветвях над их головами.

– Это еще что такое?

– Мы называем их соловьями. Правда, на деле они больше похожи на белок.

Ничего себе! Ну почему этот мир такой интересный?

– Насколько я понимаю, «Филобийский Завет» – дело рук Иилах?

Оника подавила зевок.

– Совершенно очевидно – нет. Даже главные игроки редко связываются с предсказаниями. Ясновидение включает в себя создание некоего зеркала в памяти, чтобы с его помощью заглянуть в будущее. Это слишком опасно. Так можно забыть, кто ты и что собираешься делать. Забыть навсегда! И на это тратится уйма маны. А никто из них не любит ее терять. Я же говорила, что Гарвард – идиот. Суть в том, что он соблазнил сестру Ашилин – он вечно вьется вокруг тамошних монахинь – и зачем-то дал ей в награду дар предвидения. Да и ритуал он провел кое-как. В первый же раз, как сестра попыталась использовать этот дар, она сошла с ума. Это изрядно истощило и самого Гарварда – что ж, так ему и надо. Она же сошла с ума и умерла. Он чудом остался жив. Будущее их вовсе не интересует, – добавила Оника, помолчав. – Почти все они прожили уже несколько столетий. Ничто не может уязвить их. Единственное, чего они боятся, – это скуки. Скука их всех и убьет рано или поздно. Вот почему они затеяли Большую Игру… Смотрите!

По дороге со стороны города неслись две темные фигуры – неслись быстрее, чем может бежать человек или даже лошадь. Длинные ноги моа мерили дорогу десятифутовыми прыжками. Всадники в капюшонах съежились у них на спинах. В темноте они почти сливались с животными и все же даже на расстоянии источали какую-то угрозу. Они бесшумно исчезли в направлении Ротби.

Эдвард с трудом справился с дрожью. Он бросил взгляд на второго, молчаливого спутника – юнец сердито хмурился. Потом, встретившись взглядом с Эдвардом, опять улыбнулся.

– Похоже, заглотили наживку, – облегченно вздохнула Оника. – Дадим им еще несколько минут для уверенности. Потом отправимся на запад.

– Там ведь мост… в Ламеби? А оттуда куда?

– Дорога ведет к перевалу Рутпасс, а дальше в Нагвейл. – Она замялась. – Вы решительно настроены возвращаться домой? Вы точно не хотите остаться в Соседстве и исполнить пророчество?

– Нет, мэм. Я решительно настроен вернуться домой.

Она с интересом посмотрела на него:

– Странная вы рыба! Мальчишке в ваши годы… Предложи ему совершенно новый мир да в придачу шанс прославиться… Так вы отказываетесь?

Его раздражало, что она назвала его мальчишкой, но вполне возможно, Моника Мезон была гораздо старше, чем казалась на первый взгляд.

– Я был бы рад остаться, – признался Эдвард. – Я был бы рад повидать все вейлы, встретиться с людьми, знавшими моего отца. В любое другое время я ни за что бы не отказался от этого. Но теперь идет война! Я должен вернуться домой и исполнить свой долг.

– Что делает вам честь, – пробормотала она. – Впрочем, у вас еще будет время передумать, поскольку я не могу отвезти вас прямо в Олимп. Милашка может перебираться через горы, но не с двумя седоками. Я не ожидала застать вас живым, мистер Экзетер, и не захватила запасного дракона. Я не взяла теплых одежд на двоих. Вы отморозите там задницу. – Она махнула в сторону сияющих снежных вершин Суссвейла.

Разговор определенно принимал не самый приятный оборот.

– Вы можете перебраться через это?

– Драконы могут. Они не любят жары внизу, а в Нагленде еще жарче. Так что, – добавила она, – разъезжать на драконе по Нагленду – все равно что проехаться на нем по Уайтхоллу.

– Подозрительно?

– Вот именно. Рутпасский перевал считается несложным. По меркам Вейлов это означает, что вы можете одолеть его пешком, если у вас ноги горного козла. Так вот, я довезу вас до вершины и там брошу. Я пробираюсь горами в Олимп и докладываю там обо всем. Вы спускаетесь в Нагвейл. Первая деревня, к которой вы выйдете, называется Соналби. Спросите там Калмака Плотника. Он один из наших, из отдела религий. Пароль: «Что получится, если скрестить кенгуру с ягуаром?»

– И какой ответ?

– Ребенок ответил бы на это: «Меховое пальто с карманами». Если вы получите такой ответ, значит, вы обратились не к тому, кто вам нужен. Если отзыв будет: «Восход над пятью вершинами» – значит, вы на месте.

Ну прямо как в «Киме»!

– И что мне делать с Калмаком Плотником, когда я найду его?

– В основном держать рот на замке. Он местный – не знает многого, что известно вам, но ему можно доверять. Хороший человек. Оставайтесь у него, пока мы не пришлем кого-нибудь за вами.

– Сколько? – спросил он, стараясь не выдать своих сомнений.

– Недели две. Путешествия здесь нескорые. Но через месяц я доставлю вас домой, Экзетер, обещаю вам. – Она скривила рот в осторожной улыбке.

Ну что скажешь на это?

– Замечательно…

Она удивленно покосилась на него.

Он пожал плечами.

– Все говорят, что война закончится к Рождеству.

– Так не терпится убивать? Сколько до Рождества?

Эдвард испытал настоящий шок. Он совершенно забыл, как далеко отсюда Англия!

59

– Ладно, они точно не почуяли нас, – сказала Мезон. – Пошли.

Эдвард с облегчением спрыгнул со стены.

– Что будет, если они вернутся и пойдут по нашему следу?

– На равнине они легко догонят нас. Это страна моа. Но пересеченной местности им не одолеть. Значит, надо попробовать добраться до холмов. – Несколько минут она шла молча. – Но нам это не удастся.

– Знаете, вы прямо кладезь ободряющей информации.

Оника усмехнулась:

– Если их только двое, я с ними управлюсь.

Интересно, каким образом члены Службы собирают свою ману? Должно быть, это бестактный вопрос.

Так, в молчании, они втроем вернулись к дракону. Эдвард снова оказался зажатым между спиной Мезон и костяной пластиной. По удобству это напоминало езду по перилам.

Впрочем, выбравшись на дорогу, Милашка побежала необычно плавно. Они пронеслись мимо храма, обогнули город стороной и устремились в ночь, на запад.

Эдвард пытался следить за дорогой сзади. Этот бесконечный день изрядно вымотал его. Несколько часов сна – и он будет свеж как огурчик и готов ко всему. Говорить было слишком трудно, поэтому он сидел молча, мечтая об одном – поскорее слезть с этого неудобного сиденья. Нет, неправда. Он мечтал еще о том, чтобы не быть таким бессердечным негодяем – не бросать Элиэль как раз тогда, когда ей так нужна его помощь.

Через час с небольшим Оника направила дракона к группе деревьев. Всадники спешились. За деревьями они оставались невидимыми, но сами могли наблюдать за пересечением дорог – их черные полосы хорошо просматривались на поле, сверкающем в серебристо-зеленом лунном свете. Они увидят Жнецов, если те появятся.

– Короткий привал, – объявила она. – Голодны?

– Если вы будете есть, я тоже не откажусь.

– Как насчет жареной говядины?

– В собственном соку и с картофелем-фри, пожалуйста.

Оника порылась в сумке и достала оттуда маленький тряпичный сверток. Усевшись, она развернула его – там оказалось несколько ломтей черствого на вид хлеба. Эдвард был счастлив уже тому, что может наконец рухнуть на траву и вытянуть ноги. А заодно найти несколько новых точек, на которые можно перенести вес. Он впился зубами в горбушку. Она оказалась неожиданно вкусной и мягкой, с экзотическим пряным ароматом.

Золотоволосый юнец нагнулся и тоже взял себе кусок.

– Какого черта?.. – не выдержал Эдвард.

Юнец, довольно жуя, улыбнулся ему.

– Что? – спросила Оника.

– Ничего. Забыл, что хотел сказать. Расскажите мне лучше про Зэца.

Она поморщилась:

– Что вы хотите узнать про него?

– Ну, мне не нравится иметь врага, который пытается убить меня за то, чего я не делал и не собираюсь делать. Допустим, я напишу ему…

– Он ни за что вам не поверит! Зэц хуже их всех. Я ведь говорила вам, что местная теология лишь отдаленно отображает истинную ситуацию. Муж всегда был божеством и созидания, и разрушения одновременно. Это символизирует его молот. Зэц – один из его сатрапов, бог смерти, на роль которого никто раньше не претендовал, – да и кому такого захочется? Примерно… да, лет сто назад кто-то попытался. Не знаю, просил ли он Карзона об этом теплом местечке, или это была идея самого Карзона. Впрочем, все равно. Зэц изобрел Жнецов. Возможно, позаимствовал идею у индийской секты душителей.

– Убийства дают ему ману?

– Еще какую. Человеческие жертвоприношения давно уже не практикуются в Соседстве – как и на Земле, – но они дают огромное количество маны. Благодаря этому он фантастически силен, хотя технология очень расточительна – убийства происходят не в узлах и, как правило, на большом расстоянии от самого Зэца. Поэтому и требуется такое их количество. Согласно теологической доктрине, он всего только аватара Карзона. На деле же он давно уже сильнее его. Пятерка сильно обеспокоена этим: не решится ли он претендовать на полноправное членство в Пентатеоне?

– А они не могут сообща выступить против него?

Оника невесело усмехнулась:

– Эти-то жулики? Кто из них посмеет? Мана – это власть, а власть всегда найдет себе союзников.

Он посмотрел на юнца – тот ухмыльнулся, пожал плечами и продолжал жевать.

Мезон тоже замолчала. Похоже, она обдумывала что-то, поэтому Эдвард не стал нарушать молчания. Он решил, что Оника Мезон знает, что делает. Она казалась такой уверенной… кем бы она ни была.

Милашка щипала траву, не вставая. Длинная, гибкая шея позволяла ей дотягиваться довольно далеко. Трумб садился за остроконечные вершины. Зато появился желтый Кирб’л. Эдвард подумал, не спросить ли ему о причинах столь причудливого движения этой игривой луны, но потом решил, что слишком устал для лекций по астрономии.

Оника потянулась за тряпицей.

– Хватит пока? Нам пора трогаться.

– Да. Спасибо, мэм. – Он встал и оглянулся на дорогу. Ни намека на Жнецов. Подойдя к дракону, он наконец решился. – Вы знали моего отца?

– Да.

– Хотелось бы как-нибудь поговорить с вами о нем. Мне кажется, я очень плохо знал его.

Она забиралась в седло, поэтому отвечала, не оборачиваясь.

– Я знала его. Знала близко. Это вас шокирует?

– Конечно, нет! – На самом деле шокировало, и еще как. Он не мог представить себе, чтобы у отца имелась любовница. Эта новость расстроила Эдварда, напомнив, что все его воспоминания о родителях ограничиваются двенадцатилетним возрастом. Он никогда не знал их по-настоящему, а теперь никогда и не узнает. Они погибли из-за Зэца и «Филобийского Завета».

Оника протянула руку и с неожиданной силой затащила его в седло. Интересно, сколько ей лет?

– Он был замечательным человеком, очень уважаемым. Я любила его. Потом мы разошлись. Само собой, это все было задолго до того, как он познакомился с вашей матерью. Ладно, Милашка, девочка моя. Я знаю, что ты устала. Вондо!

Может, эта давняя связь и послужила причиной того, что Моника Мезон пришла на помощь сыну Камерона? Но зачем она заезжала в гости к своему бывшему любовнику в Ньягату? Что-то тут не так. А может, просто это он такой наивный? Слишком много вопросов, слишком много подводных камней и непредсказуемых ответов.

Эдвард утратил ощущение времени. Движение дракона начало убаюкивать его. Он снова попытался следить за дорогой сзади. Нет, в такой темноте он не заметит Жнецов. Трумб и Иш скрылись за горизонтом, теперь на небе царил золотой Кирб’л. Ночь оборачивалась страшным сном, из тех, что никак не кончаются.

Оника крикнула что-то и показала рукой.

Дома. Ламеби.

Она обогнула деревеньку, срезав дорогу по полю. Милашка оказалась замечательной прыгуньей, не хуже лошади, хотя приземления все же не доставили Эдварду ни малейшего удовольствия. Потом они снова оказались на дороге, сворачивающей в узкий овраг – пересохшее речное русло. Ровный низкий рев спереди был, судя по всему, шумом Суссуотера.

– Черт! – буркнула Оника. – Заппан!

Дракон, скребя когтями по камням, остановился.

Тишина. Только пробирающий до костей рокот воды, даже ни дуновения ветерка в овраге… Петляющая между каменистых склонов дорога в полусотне ярдов перед ними резко сворачивала влево. В просвет виднелись залитые лунным светом скалы и дальний конец моста. Такого же подвесного моста, как в Ротби, на таких же тяжелых цепях. Только здесь не было никаких башен. Должно быть, цепи крепились непосредственно к скалам. Ближняя часть моста оставалась скрытой за изгибом дороги.

– Что-то не так? – спросил он шепотом.

– По меньшей мере двое, – ответила Оника и вздохнула. – Идеальное место для засады. Я могла бы подумать об этом.

– Может, нам лучше вернуться?

– И что потом? Милашке надо отдохнуть, даже если этого не нужно вам. Ладно, попробуем в лоб. Святой Георгий и дракон – на сцену! Слезайте.

– Но, мэм…

– Слезайте!

Она произнесла это тихим голосом, но, должно быть, подкрепила свои слова такой маной, что спустя долю секунды его ноги уже коснулись земли. Он пошатнулся.

– Легкая кавалерия – в атаку! – сказала Оника.

– Нет, постойте!

– Скрестите пальцы на удачу, Экзетер! Не забудьте: Калмак Плотник. Зомф!

Милашка рванулась вперед, брызнув во все стороны мелкими камешками. Она пулей понеслась по дороге и скрылась за поворотом.

Эдвард вскрикнул и отшатнулся. Он остался стоять на дороге, ощущая себя тепличным ребенком. Ухмылка на губах юнца не улучшила его настроения. Эксгибиционист проклятый, нашел где демонстрировать свою наготу!

– Ладно, пошли! – буркнул он. – Попробуем помочь! – Он перешел на бег, и юнец без лишних слов затрусил рядом с ним.

Хуже всего было то, что он не слышал ничего – ни криков, ни стонов. Вообще ничего. Эдвард снова увидел Милашку – она неслась по мосту, как обезумевший грузовик. Должно быть, ее когти довольно громко стучали по камням моста, но шум воды полностью заглушал это. Добежав до противоположного берега, дракон не повернул вслед за дорогой, а огромным насекомым взмыл прямо по отвесной скале. Седока на нем не было. Через несколько секунд дракон исчез за гребнем. Он мелькнул еще раз, выше, а потом окончательно скрылся из вида.

Эдвард растерянно остановился. Река ревела. Сердце отчаянно колотилось.

Ему пришло в голову, что он стал жертвой какого-то чудовищного розыгрыша, но он отогнал эту мысль как совершенно безумную. Что-то напугало этого дракона!

Если бы Оника была жива, она вернулась бы назад. Если она мертва, значит, она разделалась не со всеми Жнецами.

Что теперь? Элиэль говорила, что обыкновенное оружие против Жнецов бессильно. Может, Оника лежит сейчас на дороге, раненая, и нуждается в помощи? Если кто-то из врагов выжил, они, возможно, чуют его сейчас, как она чуяла их. Он точно не знал, на что способны Жнецы. Эдвард нагнулся и нащупал пару округлых булыжников, хорошо ложащихся в ладонь. Вряд ли у него будет времени больше, чем на два броска.

Каков радиус действия Жнеца? Он попытался вспомнить, на каком расстоянии они были при первой встрече. Пятнадцать ярдов? Трудно сказать: в темноте, два неясных силуэта… Будем для надежности считать двадцать. Крикетная подача – двадцать два ярда.

Он повернулся к своему таинственному спутнику, который насмешливо следил за его приготовлениями.

– Ты собираешься помочь или так и будешь стоять и красоваться здесь?

На этот раз он получил ответ. Незнакомец явно понимал по-английски, но заговорил на джоалийском:

– Ступай-ка лучше ты вперед, дорогой мой Д’вард. Мне интересно посмотреть, что из этого выйдет.

Возмущенно фыркнув, Эдвард двинулся вперед. Он шел по возможности бесшумно, хотя знал, что река все равно заглушает все звуки. Юнец не спеша шагал следом.

Эдвард игнорировал его, не сводя глаз с поворота, перекатывая камень на ладони, заставляя себя дышать ровно. Поворот был крутой, но не слишком. Он держался поближе к стене, все замедляя шаг. Шаг… еще шаг…

Он увидел тело. И фигуру в черном балахоне, склонившуюся над ним. Ну! Быстро!

Он ринулся вперед. Жнец удивленно поднял глаза, встал на ноги, ярко освещенный лунным светом, замахнулся…

Эдвард извернулся и метнул свою лучшую подачу. На мгновение ему показалось, что он опоздал – руку пронзила знакомая боль.

Но он успел. У Жнеца просто не было шанса уклониться от летящего с такой скоростью снаряда. Камень со зловещим хрустом угодил ему прямо промеж глаз. Он упал, как сраженный молотом.

Эдвард резко остановился, растирая зудящую руку и борясь с накатывающей тошнотой. Ему не хотелось думать, что камень может сделать с человеческим лицом. Возможно, он убил человека или по меньшей мере страшно изувечил его. Еще хуже, если Жнец жив – в этом случае он может быть опасен. Осмелится ли Эдвард подойти ближе, чтобы прикончить его? Сможет ли он хладнокровно добить раненого человека? Тела на дороге не шевелились.

Он шагнул вперед. Первые два были Жнецы, и тот, которого поразил он своим камнем, еще дергался. Следующим лежал еще один Жнец, распластавшись так, что не оставалось сомнений – он мертв.

Оника лежала у въезда на мост. Она не дышала. Бледное лицо в лунном свете казалось искаженным, словно она умирала в страшных муках. Черная струйка крови стекала изо рта. Он закрыл ей глаза, как закрыл тогда Крейтону.

Сначала Волынка, потом Крейтон и этот Говер – а теперь еще и Мезон! Сколько еще смертей оставит он за собой?

Внезапное подозрение заставило Эдварда вскочить. Он повернулся к своему спутнику, юноше с золотыми кудрями. Тому, чьи одеяния ограничивались светом луны-Проказницы. Тому, кто не ехал верхом на драконе, но при каждой остановке оказывался рядом. Он появился в театре вместе с Мезон, но не она привела его. Мезон вообще не знала, что он здесь.

Они стояли и смотрели друг на друга – юнец ухмылялся, Эдвард боролся с яростью и отчаянием, из последних сил напрягая мозги. Из огня да в… Я требую встречи с британским консулом! Эскадру канонерок сюда!

Как положено приветствовать бога? Местное руководство надо встречать хотя бы с притворным уважением. Однако Тион не относился ни к церковной верхушке, ни даже к шаманам. Бандит. Паразит. Мошенник высшего разряда. Туземец наверняка бы пал ниц, но англичанин не позволит себе унижаться так ни перед кем. А уж этот юный тип заслуживает уважения не больше, чем саравакский пират. Пасть ниц? У Эдварда чесались руки разбить это смазливое личико.

– Насколько я понимаю, ты Тион?

Мальчишка засмеялся:

– А ты – Освободитель! Нравится тебе мое тело? Это подарок от Кирб’ла.

– Он повернулся, демонстрируя себя со всех сторон. – Кирб’л, конечно, маньяк, но мои вкусы знает.

– Подарок?

– Или, скажем, я выиграл его на Празднествах. Я каждый год выигрываю новое тело – это моя награда! Так тебе нравится?

Как бы получше ответить на этот вопрос?

– Неплохое олицетворение молодого Аполлона.

Тион явно понял сравнение, ибо сверкнул белыми зубами в довольной улыбке:

– Вот спасибо! Знаешь, ты и сам ничего. Это я тебе говорю. А уж я абсолютный авторитет в этой области.

Вот проклятие! Он и впрямь сумасшедший и в придачу опасен, как голодная акула. При всех своих сверхъестественных способностях он появляется нежданной помощью свыше – и только для того, чтобы ничего не делать!

– Почему ты не спас ее?

Бог обиженно надул губы:

– С чего это мне ее спасать? Она всего лишь одна из этих несносных ничтожеств-идеалистов из Службы! У них ничего не выйдет. Я здесь гораздо раньше, чем эта Служба, и я буду здесь, когда про них давно забудут.

– Мне жаль, что она умерла!

– Так не жалей! – Юноша, казалось, был раздражен. Потом он улыбнулся. – Впрочем, мы не можем оставлять здесь вещественные доказательства. Да и неэстетично как-то – что такое, трупы какие-то валяются… Сбрось их в реку.

– Я не принимаю приказов от…

– Еще как принимаешь, – тихо произнес Тион.

Прежде чем он сам осознал это, Эдвард нагнулся и взялся за ноги Оники. Он попробовал шагнуть в сторону, но руки отказались разжиматься. Его ноги сами собой зашагали на мост, и он потащил Онику за собой. На мосту рев реки просто оглушал. Холодный влажный ветер задувал со дна каньона. Настил был скользкий.

– Черт бы тебя подрал! – крикнул он. – Она заслуживает более достойного погребения!

– Вовсе нет. Сойдет и так.

Со щемящим сердцем Эдвард перевалил тело через цепи и посмотрел ему вслед. Оно исчезло в белой пене Суссуотера без всплеска.

Он обнаружил, что возвращается к трупам, и замер, скованный отвращением. Он мало жалел Жнецов, но не мог простить себе такого обращения с женщиной, пусть даже у него и не было другого выбора. Тион шагал рядом с ним, не делая попыток помочь. Ну да, физический труд ниже достоинства бога.

– Этого она задавила драконом, – заметил Тион. – Но слишком поздно, чтобы избежать его смертоносной энергии. А последнего сделал ты, мальчик мой! Паразиты проклятые! А у тебя недурной бросок, не так ли?

Эдвард чуть не захлебнулся от ярости:

– Почему ты не спас женщину?

– Потому, что я так решил, разумеется. Она совала нос не в свое дело. И остальные тоже. Я предупреждал Зэца, чтобы он не пускал своих ублюдков в мои владения. Наделять такими способностями туземцев безнравственно.

Когда настал черед Жнеца, которого уложил он, Эдвард старательно избегал смотреть на кровавое месиво под капюшоном. Оказалось, что его жертва продолжает стонать.

– Этот еще жив!

– Абсолютно преходящее состояние, мальчик мой. Валяй, действуй.

Не в силах возражать, Эдвард отволок человека на мост и избавился от него так же, как от трупов. Это вызвало у него большую тошноту, чем все остальное. Теперь он и в самом деле убийца. Местный эквивалент инспектора Лизердейла может со спокойной совестью выписывать ордер на его арест.

Последний Жнец отправился вслед за остальными. Когда наступит утро, путешественники, проходящие по ламебийскому мосту, не увидят ни следа ночного побоища.

– Ну вот, так-то лучше, – вздохнул Тион. – И полагаю, мне пора оставить тебя здесь, на распутье. Отклоняться от пророчества – нехорошо! Путь свободен, тебе ничто более не грозит. Ты очень лихо избавился от этого Жнеца и без всякой маны – но тебе предстоит еще стать самым занятным явлением последних столетии, мои мальчик! Даже не представляю, как ты разделаешься с этим ужасным Зэцем, но, надеюсь, ты справишься! Жду не дождусь посмотреть на это.

– Ты слышал, что я говорил миссис Мезон? Я не собираюсь исполнять никаких пророчеств! Я иду домой.

Юноша недоверчиво передернул плечами:

– Остерегайся Службы, Д’вард Освободитель. Вспомни стих сто четырнадцатый!

Должно быть, Эдвард Экзетер – единственный человек в Соседстве, до сих пор не прочитавший «Филобийского Завета».

– А что там?

– О, дай подумать… Как там? «И замыслят люди недоброе под священной горой. И свершат служители одного работу многих. И пошлют они к Д’варду. Уста их сулят сладость, слаще роз голоса их, слаще нектара, что манит алмаз-муху. Словом друга завлечен он на погибель, песней друга брошен в легионы смерти». Кошмарная проза, конечно, но ты, надеюсь, понимаешь, к чему это я?

Если он говорит правду, все это звучит очень зловеще. «Cвященная гора», должно быть, означает Олимп, поскольку других святых гор здесь вроде бы нет. Странно, что именно Тион обнаружил эту связь… впрочем, он знает, кто такой Аполлон.

– Ну что ж, на этом ночные дела кончаются, – сказал Тион. – Вечер выдался на редкость интересным. Пока!

– Погоди!

Юноша заломил бровь – похоже, он ждал этого слова.

– Да?

Эдвард сделал над собой усилие – просить это чудовище о чем-то казалось ему омерзительным.

– Если тебе понравилось зрелище, пустим шапку по кругу. Девочка, которая упоминается в «Завете», Элиэль. Она заслуживает награды за постановку. Она еще ребенок. У нее изуродована нога.

Тион изобразил улыбку, слишком внезапную, чтобы быть искренней:

– Ты хочешь, чтобы я исцелил ее для тебя?

– Вы можете это, сэр? – Трудно было обращаться к этому юнцу, хладнокровно позволившему четырем людям умереть, с уважением. Но говорила же Мезон, что он не так плох, как многие другие пришельцы. – Она с ума сойдет от счастья.

– О, это слишком прозаично, Д’вард! Сущий пустяк. Буду рад оказать тебе услугу.

Где-то здесь таится ловушка…

– Спасибо, сэр! – осторожно произнес Эдвард. – Я буду очень благодарен – а она придет в восторг!

– Разумеется, тебе не удастся скушать и омлет, и жареного гуся разом.

Вот оно!

Улыбка Тиона сделалась шире.

Эдвард вытер лоб. Он обязан Элиэль жизнью, но чтобы вернуть этот долг, ему придется остаться здесь, в Соседстве. А это неизбежно заставит его участвовать в чужой войне. Его-то война идет в другом мире.

Как бы поступил его отец?

Зэц и Палата убили его родителей… но никаких доказательств этого, кроме слов Крейтона, у него нет.

Зэц убил Крейтона. Кем надобыть, чтобы не отомстить за смерть друга? Но никаких доказательств этому, кроме слов Элиэль, у него нет.

Он может сделать так, чтобы Элиэль избавилась от хромоты, и тем самым отблагодарить ее за то, что она спасла ему жизнь… но никаких доказательств этому, кроме слов Тиона, у него нет.

Тион радостно улыбнулся:

– Ты понимаешь, о чем я?

– Ты хочешь сказать, что я не могу съесть свой пирог просто так.

Мальчишка продолжал безмятежно улыбаться:

– Я имею в виду, если уж мы оказываем услуги друг другу… У тебя проблема с Элиэль, у меня – с Джинуу, мертвой аватарой. Из тебя получился бы отличный бог отваги, Д’вард, право же. – Детское лицо сияло невинной радостью. – Даже начинающий сможет набрать столько маны за пару недель. Чтобы расплатиться со мной. Я хочу сказать, это было бы справедливо, не так ли?

– Две недели? Всего две недели?

Тион надул свои ангельские губки:

– Ну, может, чуть дольше. Трудно сказать… Надо посмотреть, как у тебя пойдет. – Его светлые глаза сияли.

Скажи лишь слово в царстве эльфов… Стоит только клюнуть – и его тут же подсекут на крючок. Так или иначе. Возможно, навсегда.

Что считается честью в этом болоте? А отвагой, а долгом?

Король и Отечество! Он не имеет права сомневаться в этом. Они важнее всего остального.

– Я не могу принять вашу услугу на этих условиях, сэр. Я беру свою просьбу обратно.

Тион вздохнул, хотя это его, похоже, не удивило.

– Тогда прощай, Д’вард Освободитель! Желаю удачи – мне ли как богу не знать, что она пригодится тебе. – Он испустил веселый мальчишеский клич и исчез.

Эдвард остался один.

Теперь у него нет даже Элиэль, готовой заботиться о нем. Ах, Элиэль!

Найдет ли дракон дорогу домой, в Олимп? Вернется ли в поисках хозяйки? Если вернется, он все равно не сможет управлять им. Единственное, что остается делать, – это одолеть перевал и найти Калмака Плотника.

Не имея другого выбора, он перешел мост и начал подниматься по дороге на противоположный берег.

Он идет домой! Только это важно, убеждал он себя. Долг зовет. Смерть Оники угнетала его. А еще сильнее – то, что он позорно предал ребенка, спасшего ему жизнь. Но он уже сделал выбор и отступать поздно.

Соседство оказалось искушением, западней. Он должен слышать только зов своей страны. Зэц – не тот враг, с которым он должен биться. Он вернется домой, запишется добровольцем и будет сражаться на войне. На войне, на которой обязан сражаться.

Там по крайней мере знаешь, кто прав, а кто виноват. Там сражаешься штыком и пулей, а не зловещим колдовством. Там можно надеяться на славу, полагаться на храбрость, верить в свое дело.

От автора

Выражаю свою благодарность многим людям, с охотой оказавшим мне помощь. Некоторые помогали мне в решении отдельных вопросов, другие корпели над рукописью с начала до конца. Перечислить их просто в алфавитном порядке, возможно, и не совсем справедливо. И все же всем им я выражаю свою искреннюю благодарность:

Дж. Брайан Кларк, Дженет Дункан, Майкл Дункан, Джин Грейг, Бетти Хаттон, Публичная библиотека совета графства Уилтшир, Жан-Лу Трюдель, Джон Уэлч. Вся ответственность за содержание текста, разумеется, моя.

Племена эмбу и меру действительно проживают в Кении, хотя я и позволил себе некоторые вольности в обращении с их историей.

Я не имел намерения оскорбить чьи-либо религиозные убеждения. Насколько мне известно, миссионерского общества «Светоч» никогда не существовало в действительности. Оно целиком и полностью плод моего воображения. Называя вещи своими именами, описанные здесь «боги» представляются божественными только тем, у кого хватает глупости им поклоняться.

Дэйв Дункан Настоящее напряженное

Посвящается Джасинте, Ричарду и Майклу

Война – игра, но мудрый властелин

В игре такой участия не ищет.

Коупер. «Задача»

И замыслят люди недоброе под священной горой, и свершат служители одного работу многих. И пошлют они к Д’варду; уста их сулят сладость. Слаще роз голоса их, слаще даже нектара, что манит алмаз-муху. Словом друга завлечен он на погибель, песней друга брошен в легионы смерти.

Филобийский Завет, 114

Часть первая Проходная пешка

1

Инцидент имел место 16 августа 1917 года на участке фронта южнее Ипра. На следующий же день бригадный генерал Стрингер созвал неофициальную комиссию по расследованию в составе: капитан К.Дж. Пурвис, офицер медслужбы 26-го батальона хайлендеров, и капитан Дж.Дж. О’Брайен, полковой капеллан. Присутствие в ней отца О’Брайена означало – слухи о чуде уже начали хождение среди солдат.

Об аресте любого подозреваемого в шпионаже немедленно докладывалось в штаб дивизии, откуда передавалось соответственно в корпус и армию и – рано или поздно – в Генеральный штаб. Однако в данном случае сомнительно, чтобы о ней узнал кто-то выше дивизионного уровня. В опубликованных приказах и официальных документах не содержится даже упоминания об этом странном случае. Если не считать нескольких загадочных строчек в дневниках и письмах того времени, единственные документальные свидетельства сохранились лишь в семейных архивах Стрингера.

Четверо непосредственных свидетелей допрашивались порознь. Все четверо являлись рядовыми роты «Си» Королевских бирмингемских стрелков, официально выведенной из боя шестнадцатого. Всем четверым было около девятнадцати, все из Мидленда. Вынос раненых с поля боя, чем занимались эти четверо, был почти так же опасен, как и сами боевые действия. Это была их четвертая ходка за день, и они все время находились под огнем противника. Несомненно, все они были истощены физически. Поэтому, давая оценку их показаниям, поневоле приходилось учитывать их психическое и эмоциональное состояние.

Из четырех показаний является наиболее детальным и представляется наиболее убедительным рассказ Чизхольма. Он был старше остальных на несколько месяцев, он учился на печатника, и он проучился на два года дольше остальных – рядовые У.Дж. Кларк, П.Т. Уайт и Дж. Госс бросили школу в четырнадцать.

Учитывая крайнюю усталость свидетелей, те нечеловеческие условия, в которых им приходилось выполнять свои обязанности, их показания замечательным образом совпадают. Они расходятся лишь в нескольких незначительных деталях, однако – как особо отметила в своем докладе комиссия – совершенно идентичные свидетельства сами по себе были бы уже подозрительными.

Они остановились перевести дух под прикрытием развалин – возможно, остатков церкви, отмеченной на карте примерно в этом месте. Сквозь грохот тяжелых орудий они слышали свист пуль и удары шрапнели о камни; время от времени снаряды разрывались так близко, что их забрызгивало грязью. Они лежали по разные стороны от залитой водой воронки.

Позже Чизхольм утверждал, что он поднялся на колени и позвал остальных двигаться дальше. Остальные трое не упоминали об этом, однако в шуме боя, с учетом их усталости, они могли просто не услышать и не заметить этого. Существенным является то, что в тот момент Чизхольм смотрел назад, и он утверждал, что с той стороны незнакомец не появлялся.

Все четверо сходились в том, что пятый человек упал в воронку между ними со значительной скоростью, словно с неба свалился. Никакие расспросы не смогли поколебать их убежденности. Все утверждали, что их забрызгало водой из воронки. Трое настаивали на том, что он не мог спрыгнуть или упасть со стены. Четвертый, рядовой Кларк, признал, что такое возможно, но лично он в этом сомневается.

Незнакомец барахтался в воде, будучи, судя по всему, не в состоянии подняться. Кларк и Госс прыгнули в воду и вытащили его – он задыхался и брыкался и был с головы до ног в грязи. Только тогда они поняли, насколько странный вид имел этот загадочный незнакомец.

– Я увидел, что на мужчине нет каски, – сухо констатировал рядовой Кларк. (Судя по всему, при записи показания редактировались.) – Все тело его было покрыто грязью. Я взял его за руку, и сначала она выскользнула у меня из пальцев. Я понял, что на нем нет шинели. На нем вообще ничего не было.

Свидетели сходились в том, что с незнакомцем случилось что-то вроде припадка. Его конечности дергались, и, похоже, он испытывал сильную боль. Он не способен был отвечать на вопросы, и они не могли разобрать, что он говорит.

Каждому свидетелю предложено было сообщить, что он запомнил из слов незнакомца. Здесь показания расходятся. Чизхольму показалось, что он слышал упоминания об июле, железной дороге и теплых носках. Уайту запомнились капуста, лестницы и Арментьер. Остальные двое перечислили столь же невероятные предметы, из чего нам остается сделать вывод, что все четверо заблуждаются в равной степени. Однако все они согласились в том, что часть он говорил по-английски, а часть – на каком-то другом языке.

Все сошлись на нескольких словах, как-то: «шпион», «предатель», «предательство», «измена».

Их задачей была эвакуация раненых солдат. У этого же человека не имелось никаких явных ранений, если не считать незначительных царапин, полученных им при конвульсиях. Совершенно очевидно, он не мог стоять, не говоря уж о том, чтобы ходить.

Даже тогда им показалось крайне сомнительным, чтобы это был британский солдат. Правда, то, что это может быть немецкий солдат, представлялось им еще менее вероятным. На допросе все они признались, что обсуждали между собой, не шпион ли он. Любой, поймавший шпиона, автоматически получал отпуск на родину. И они не скрывали, что думали об этом, хотя утверждали, что это не повлияло на их решение.

Каковы бы ни были их мотивы, они уложили незнакомца на носилки, надежно привязав его. Они накрыли его грязными шинелями, снятыми с убитых, и побрели через болото на полевой перевязочный пункт. Трудно представить себе, что еще они могли бы сделать.

В рапорте не уделено должного внимания описанию условий на поле боя, слишком хорошо знакомых проводившим допрос офицерам.

Потому это приходится восполнять из других источников, хотя за давностью лет читатель может и не поверить, что такое возможно. Есть предел всем превосходным степеням, за которым читатель начинает сомневаться, верно ли слова описывают реальные события. Даже фотографии недостаточно убедительны. Рассудок отталкивает эти факты, отказываясь верить, что люди действительно сражались из-за этой земли или что кто-то из них сумел выжить, чтобы рассказать обо всем потомкам.

К лету 1917 года бои за равнины Бельгии шли уже три года, и все же линия фронта почти не переместилась. Окопы, словно ненасытные окровавленные пасти, пожирали молодость Европы. Вот уже три года шли люди с востока и с запада с единственным намерением – убивать друг друга. В этом преуспели и те, и другие. Потери с обеих сторон исчислялись сотнями тысяч, но на смену павшим приходили новые. Начиная с 1914 года использование в военных действиях аэропланов и отравляющих газов заметно усовершенствовало технологию убийства, однако повторные наступления мало изменили карты боевых действий. Год назад, во время наступления при Сомме, только одна британская армия потеряла более 57.000 человек – убитыми, ранеными и пропавшими без вести, – и это за один день. (В количественном отношении это соответствует общему числу погибших американцев за всю вьетнамскую войну полвека спустя.) Третье Ипрское сражение тянулось много месяцев и сопровождалось проливными дождями. Абсолютно ровная местность насквозь пропиталась водой и то и дело взрыхлялась снарядами. От округи не осталось ничего. Ничего, кроме грязи, доходящей до колен, а в некоторых местах настолько глубокой, что в ней тонули и люди, и лошади. Она была устлана деревянными обломками и проржавевшей колючей проволокой и усеяна разлагающимися трупами людей, мулов и лошадей. Укрытий не было, ибо любое углубление мгновенно наполнялось жижей, чаще всего смешанной с кровью и кусками плоти. Убитых не успевали хоронить.

Над всем этим мокрым кошмаром висел запах смерти и тлена, чесночный запах газа; даже сама грязь, казалось, смердила. Человек мог утонуть в ней, получив лишь незначительное ранение, к тому же в те времена не было антибиотиков, чтобы бороться с инфекциями. Все это месиво было заражено газом и опасными бактериями. Грохот артиллерии не смолкал ни на минуту. Земля содрогалась, будто ее терзала боль. Упряжки мулов, надрываясь, тащили подводы с боеприпасами; те, кто еще способен был перемещаться самостоятельно, пошатываясь, брели в обратную сторону. Британская армия пыталась наступать, в то время как германская пыталась отогнать ее обратно, используя для этого гаубицы, пулеметы, шрапнель и отравляющие газы. Поле боя поливалось неослабевающим огнем и неослабевающим дождем.

И сквозь этот чудовищный водоворот смерти пробирались в поисках раненых команды санитаров. Четыре человека на одни носилки являлись едва допустимым минимумом. Часто для этого требовались восемь или десять человек, и даже так нередки бывали случаи, когда вся команда оступалась и роняла раненого на землю. После долгого пути в ближний тыл, на полевой перевязочный пункт – он мог занимать несколько часов, – санитары отправлялись обратно за следующим раненым. Всю работу приходилось выполнять в дневное время, поскольку ориентироваться ночью было невозможно.

Каким бы странным ни был сам инцидент, последовавшее за этим поведение армейского руководства показалось еще более странным.

Наибольшие подозрения вызывает командующий бригадой, бригадный генерал Дж.Г.Стрингер, хотя во всех остальных отношениях его репутация безупречна. Сын офицера Индийской армии, бригадного генерала (позднее генерал-майора), Стрингер сделал образцовую военную карьеру. Он родился в 1882 году в Индии и получил образование в Англии в Фэллоу и Сэндхерсте. Он был неплохим спортсменом и играл в крикет за сборную Хэмпшира, а также возглавлял охотничий клуб в Дилби. В 1914 году, к началу войны, он дослужился до майора Королевских стрелков, входивших в состав направленных во Францию Королевских экспедиционных сил. Последовавшее за этим продвижение по службе достойно восхищения. Как руководство, так и подчиненные были о нем самого высокого мнения. Он трагически погиб в автомобильной катастрофе в 1918 году, совсем незадолго до конца войны.

Единственный, кого не смогли допросить в процессе расследования, – это сам таинственный незнакомец.

Даже когда санитары, уложив пациента на носилки, отправились обратно в тыл, их неприятности на этом не закончились. Британские войска начали подтягивать подкрепления. Немцы открыли заградительный огонь, чтобы воспрепятствовать этому. Санитарам пришлось прорываться под градом шрапнели, потом их обстреляли бризантными снарядами, затем в ход пошли газовые. Они надели на своего пациента противогаз, снятый с убитого солдата, но часть его тела, оказавшаяся неприкрытой, была обожжена.

По их оценкам, вся дорога заняла у них от двух с половиной до трех с половиной часов. Когда они добрались до перевязочного пункта, неизвестный потерял сознание и не мог объяснить уже ничего.

2

Двое сидели в саду и говорили об аде. Один из них там побывал.

Стоял субботний вечер сентября семнадцатого года. Солнечный уголок поместья Стаффлз – классической загородной усадьбы XVII столетия – служил сейчас госпиталем для вернувшихся с Великой Войны.

Двое сидели бок о бок на верхней ступеньке невысокого крыльца, ведущего к застекленным дверям. Ряд коек за дверьми не позволял ни войти с крыльца, ни выйти на него изнутри, так что говорившим никто не мешал. Во всем госпитале, наверное, не было лучшего места, чтобы уединиться. Это место открыл младший из них. Ему всегда везло. Он никогда не был ни жадиной, ни эгоистом, и все же даже в младших классах лучшая кровать в спальне всегда оказывалась его. Вытащи бумажку из шляпы – и на ней почти наверняка окажется его имя.

Ступеньки вели к плохо выложенной замшелой каменной балюстраде. За ней парк спускался к березовой роще. Газоны изрядно нуждались в стрижке, розовые кусты были запущены, а на клумбах росло больше травы, чем цветов. Далекие холмы были покрыты аккуратным геометрическим узором плантаций хмеля, напоминавшим огромный зеленый ковер. В воздухе витала осень, хотя листва пока еще не пожелтела.

Время от времени за лесом стучал колесами поезд, оставлявший за собой дымный след. Когда он проходил, тишина нарушалась только далеким слабым, но непрерывным рокотом – это били орудия за Ла-Маншем. Во Фландрии опять началось черт-те что. Об этом знали все в Стаффлз. Об этом знали все в Южной Англии.

Люди в синих больничных пижамах собирались небольшими группами на лужайке, сидели на скамейках или бесцельно слонялись по парку. Кто-то был на инвалидной коляске, кто-то – на костылях. Ко многим пришли посетители – этим было чем занять время. Где-то кто-то играл в крикет.

Перед этими двумя стоял низкий журнальный столик красного дерева, а на нем – чайный поднос. На одном блюдце еще остались крошки от лепешек, подававшихся к чаю. Прыгавшие по камням воробьи с надеждой косились на них.

Говорил в основном тот, что младше. Он говорил о грязи и холоде, о шрапнели и газовых атаках, о днях без отдыха и днях непрерывного ужаса, о неделях в одной и той же одежде, о вшах и ревматизме, о траншейной стопе и газовых гангренах. Он говорил о юных младших командирах вроде него самого, ведущих своих людей через ничейную землю на проволочные заграждения бошей, где вражеские пулеметы косили всех подряд. Он говорил об увечьях и смертях. Их число достигло таких размеров, какие казались немыслимыми в золотые довоенные времена.

Несколько раз за время чаепития он, забывшись; тянулся к подносу правым рукавом, заколотым булавками в том месте, где полагалось быть запястью. Он чертыхался и снова прятал руку. Он непрерывно курил, то и дело поднося ко рту пустой рукав. Время от времени он замолкал, но его левый глаз тут же начинал дергаться. А вслед за этим судорога охватывала все лицо, и оно кривилось и гримасничало. И тогда он плакал.

В такие минуты старший собеседник вежливо делал вид, что смотрит на толпившихся поодаль людей или на усеявших телефонные провода ласточек. Он говорил о старых временах – о крикете и регби, и о мальчиках, которых знал его собеседник и которые стали теперь мужчинами. Он не упоминал о той зловещей тени, которая уже легла на них, пока они ждали зова, вырвавшего их из обычной жизни и заставившего пройти через ту же мясорубку, через которую уже прошли их старшие братья. Война, представлявшаяся в 1914 году такой славной, превратилась в монстра. Он не упоминал о постоянно растущем списке погибших.

Он был средних лет, скорее даже пожилой. Его коренастая фигура и окладистая борода придавали ему заметное сходство с покойным королем Эдуардом VII, хотя Эдуард и не носил пенсне. Его борода изрядно поседела, а шляпа скрывала заметную лысину. Его звали Дэвид Джонс, и он был школьным наставником. Больше тридцати лет за глаза его звали Джинджер – Имбирный, – не из-за его темперамента или цвета волос, а из-за того, что в дни его молодости прозвище «Имбирный» так же подходило к фамилии Джонс, как «Дасти» – «Пыльный» – к Миллеру.

Захлебывающиеся всхлипы рядом с ним стихли.

– Ласточки скоро соберутся на юг, – заметил он.

– Вот везет гадам! – сказал молодой человек. Его звали Джулиан Смедли. Он был капитаном Королевской артиллерии. Ему было двадцать лет. – Знаете, какая была моя первая мысль? – добавил он через минуту. – Боли не было совсем. Я опустил глаза и ничего не увидел там, где полагалось быть моей руке, и я подумал: слава Богу! Я вернусь домой!

– И что вы больше не вернетесь туда!

– Более того… – Еще всхлип. – О Боже! Ну почему у меня из глаз так течет?! – Он торопливо потянулся за сигаретой.

Человек постарше повернул голову:

– Знаете ли, вам еще повезло! Я видел многих в куда более страшном виде.

Смедли поморщился:

– Сказали бы вы это моему старику.

– Это правда, – мягко произнес Джонс. – Бывает куда как хуже. И если хотите, я скажу об этом вашему отцу.

– Ох, черт, нет! Пусть себе думает о сыне как о сопляке с трясущимися поджилками. Чертовски здорово с вашей стороны вот так приехать, Джинджер. Вы что, все выходные мотаетесь по Англии, починяя обломки вроде меня?

– Я просто свидетельствую свое почтение. И… нет, не каждый выходной.

– Готов поспорить, почти все. – Смедли выпустил длинную струю дыма, потом провел по щеке пустым рукавом. Похоже, о войне он выговорился, что уже было хорошим знаком. – Джинджер…

– Гм?

– Э-э… Так, ничего.

Нет, это не ничего. Подобный дурацкий обмен пустыми фразами происходил уже не в первый раз за последние два часа. Смедли явно хотел что-то сказать, но не решался.

Джонс посмотрел на часы. Ему никак нельзя было опаздывать на автобус. Он не знал, о чем бы еще поговорить. Одна тема, которой он научился не касаться, была патриотизм. Другая – фельдмаршал сэр Дуглас Хейг.

– Ну а вообще как дела? – пробормотал Смедли.

– Не так уж плохо. Правда, цены на продукты устрашающие. И нигде не найти работников или слуг.

– А что воздушные налеты?

– Народ жалуется, но, в общем, терпимо.

Смедли смерил собеседника взглядом, пронзительным, как у ястреба.

– Как, по-вашему, идет война?

– Трудно сказать. Газеты, конечно же, проходят цензуру. В них пишут, что немцы выдыхаются. Полная потеря боевого духа.

– Вздор.

– О… Ну, до нас в Фэллоу слухи не доходят. Слава Богу, американцы вступили.

– Так они же в Америке! – фыркнул Смедли. – Сколько им еще понадобится, чтобы сформировать армию и переправить ее во Францию – если их прежде не потопят подлодки? И русские вышли из игры! Ну, практически вышли. Это вы знаете?

Джонс неодобрительно хмыкнул. Если боши разделаются с русскими до прибытия янки, война проиграна. Это понимали все. Просто никто не произносил этого вслух.

– Вы не помните ученика по фамилии Стрингер? Давно, еще до меня.

– Большой Стрингер или Маленький Стрингер? – усмехнулся учитель.

– Не знаю. Врач.

– Значит, Маленький Стрингер. А его брат – генерал или что-то в этом роде.

– Он попадался мне здесь. Я узнал школьный галстук.

– Точно, хирург. Да, я знаю его. Он в совете попечителей. Приезжает к нам по торжественным дням.

Смедли кивнул, глядя на удлинившиеся тени в саду. Он с ожесточением затянулся сигаретой. Джонс подумал, не прорвется ли сейчас то невысказанное, что бы это ни было. И это не замедлило случиться.

– Скажите мне кое-что, Джинджер. Когда разразилась война, я был в Париже, помните? Мы с Эдвардом Экзетером направлялись тогда на Крит. Вернулись домой из Парижа за несколько дней до того, как прорвали оборону.

– Я помню, – ответил Джонс, внезапно напрягшись. – Доктор Гиббс и другие так и не вернулись, если вас интересует именно это. Я до сих пор не знаю, что с ними случилось.

– Интернированы?

– Надеюсь, что так, но пока о них ни слуху ни духу.

Смедли мотнул головой, показывая, что тема закрыта. Он продолжал смотреть прямо перед собой.

– Черт! Нет, меня интересовал Экзетер. Мы простились на Виктории. Я отправился домой, в Чичестер. Эдвард собирался в Грейфрайерз, пожить у Боджли, но он хотел послать телеграмму или что-то в этом роде. Я спешил – опаздывал на поезд. А затем к нам в дом заявился коп и стал задавать вопросы.

Он повернулся и посмотрел на Джонса тем же совиным взглядом, какой был у него в детстве. Он всегда был застенчивым тихоней, Смедли, – не из тех, от кого ожидают, что он станет героем и заслужит все эти ленты. Впрочем, война превратила в героев тысячи таких мальчиков. Миллионы.

– Молодого Боджли убили, – сказал Джонс.

– Я знаю. И похоже, они решили, что это сделал Экзетер.

– Я не верил в это тогда и не верю сейчас!

– Черт, какими наивными мы тогда были… только-только из школы. Мы считали себя обходительнейшими юношами в мире… – Голос дрогнул, потом снова окреп. – Да, но ведь старину Волынку ударили ножом в спину?

Джонс кивнул.

Смедли улыбнулся, по-настоящему улыбнулся, второй раз за этот вечер.

– Вот! Вот и ответ на вопрос, не так ли? Экзетер никогда бы не нанес удара в спину. Он просто не мог ударить в спину! Не способен! – Он раскурил новую сигарету от окурка.

– Я согласен, – сказал Джонс. – Ни на что такое он не способен – ни на удар в спину, ни на убийство друга. Апперкот в челюсть – да. Даже внезапный приступ бешенства. Это может случиться с… Но удар в спину абсолютно доказывает его невиновность.

– Чертова чушь, – пробормотал молодой человек.

– Даже миссис Боджли отказалась верить в то, что он убил ее сына.

Совиный взгляд угрожающе нахмурился.

– Тогда что случилось? Он бежал?

– Он исчез. Абсолютно. С тех пор его не видели.

– Ну, продолжайте же, старина! – Внезапно на месте жалкого инвалида-невротика оказался властный молодой офицер.

Джонс вздрогнул, как самый последний новобранец, радуясь такому превращению.

– Это загадка. Он просто исчез. Был объявлен розыск, но о нем с тех пор даже не слышали. Ну конечно, тогда было не до этого – начало войны и все такое.

Все это уже явно не было новостью для Смедли. Он нетерпеливо нахмурился, словно новобранец ему попался тупее обычного.

– Коп сказал тогда, что у него сломана нога.

– Правая нога совсем размозжена.

– Значит, кто-то помог ему? Как иначе?

Джонс пожал плечами:

– Не иначе архангел. Или человек-невидимка. Все это так и осталось неизвестным.

– И вы верите в то, что все это было подстроено? И сейчас? Вы ведь верите в это, Джинджер?

Джонс кивнул, гадая, что скрывается за этой внезапной горячностью. После всего, что прошел этот мальчик, какое ему дело до вины или невиновности школьного приятеля? Почему повидавшего столько смертей так волнует та давняя смерть? Все это случилось три года назад. Все это было в другом мире, в мире, ушедшем навсегда, расстрелянном в грязи Фландрии.

После минутной вспышки Смедли, казалось, обессилел. Он облокотился на колени, потянулся за сигаретой пустым рукавом и чертыхнулся сквозь зубы.

Джонс ждал, хоть ему и пора было скоро на автобус, если, конечно, он хотел добраться до постели сегодня. А постели ему не видать, если он не выберется из города. Найти ночлег в Лондоне в те дни было невозможно.

– Почему?

– Не знаю, – пробормотал Смедли. Казалось, он занят подсчетом окурков, валявшихся у его ног.

Что за чушь! Должен же человек снять груз, гнетущий его душу. Ладно, в конце концов не за этим ли Джонс приехал? Он скрестил ноги и сел поудобнее, приготовившись ждать. Ему и раньше приходилось спать на лавках в станционных залах ожидания. Поспит и еще.

– Они называют это контузией, – произнес его собеседник, обращаясь к блюдцам на подносе, медленно, словно выдавливая из себя слова. – Боевой шок. Расстройство психики. Слезы, понимаете? Тик на лице? Зрительные галлюцинации?

– Может быть. А может быть, и нет. Надо же верить во что-то.

– Здесь полно парней куда тяжелее меня, поймите. – Смедли ткнул пальцем за левое плечо. – Эту палату называют моргом. Западное крыло. Некоторые не помнят, кто они. Или им кажется, что они не иначе как чертов герцог Веллингтон. Все симулянты и мошенники.

– Сильно в этом сомневаюсь.

Смедли поднял глаза, и лицо его жалко исказилось. Сердце Джонса начало колотиться оглушительнее всех орудий на Западном фронте.

– Ну и что?

– Есть там один, которого называют Джон Третий. У них есть и Джон Второй, а раньше был еще и Джон Первый. Имя и звание неизвестны. Не говорит. Не может или не хочет сказать, кто он или какой части.

Джонс глубоко вдохнул холодный вечерний воздух.

– Я и забыл, какие у него голубые глаза, – прошептал Смедли.

– О Господи!

– В жизни не видел глаз голубее.

– Он… Он ранен? В смысле физически?

– Ничего серьезного. Небольшой ожог газом или что-то в этом роде. – Смедли покачал головой. Его настроение снова резко изменилось – он выпрямился и рассмеялся. – Боюсь, мне это только показалось.

– Давайте считать, что не показалось, хорошо? Вы с ним говорили?

– Нет. Он был с санитаром. Его прогуливали. Водили вокруг лужайки, как собаку. Я подошел. Он смотрел сквозь меня. Я попросил у его санитара прикурить. Поблагодарил и отошел.

Ну конечно же, Экзетер должен был записаться добровольцем сразу же, как только зажила его нога. Невозможно представить себе ничего другого. Под вымышленным именем… Сложно, но возможно…

– Вам надо знать еще одно, – выдавил из себя Смедли. – На вид он не постарел ни на день, с тех пор как мы три года назад расстались на вокзале Виктории. Поневоле приходится признать, что я контужен сильнее, чем думал, вам не кажется? Если уж такое мерещится?

– С вами все в порядке, старина, – резко возразил Джонс. – Но Экзетер? Амнезия? Он утратил память?

Глаз Смедли снова начал дергаться. Он бросил сигарету и раздавил ее каблуком.

– О нет! Нет, нет, старина, с этим все в порядке. Он сразу же узнал меня. Он побелел как полотно, а потом просто уставился вдаль. Поэтому я и не стал заговаривать с ним. Пришлось поболтать с санитаром, пока Экзетер не пришел в себя, а потом уйти, не оглядываясь.

– Так он притворяется?

– Несомненно. Если только все это мне не померещилось.

– Вам это не померещилось!

– Ох, я бы не утверждал наверняка!

– Не валяйте дурака! – буркнул Джонс. – У вас были другие галлюцинации?

– Нет.

– Значит, и это не галлюцинация. Он не может открыть свое имя, чтобы не попасть под суд за преступление, которого не совершал!

Глаз задергался быстрее.

– Тогда ему стоит найти себе имя, и побыстрее, мистер Джонс! Как можно быстрее! Я поспрашивал немного, – теперь дергалась уже вся щека, – его нашли на передовой при весьма загадочных обстоятельствах. Ни формы, ни документов – ничего. Они думают, что он немецкий шп-п-пион!

– Что?

– П-п-пока это т-только версия. – Теперь Смедли с трудом контролировал движения своих губ. – Значит, у него теперь выбор – расстрел или п-п-повешение, ясно?

– Боже мой!

– Что, черт побери, нам делать, а, Джинджер? Как нам ему помочь? – Смедли уткнулся лицом в пустой рукав. Он снова заплакал.

Часть вторая Белые – ход конем

3

Стоило сестре повернуться спиной, как Смедли тут же выплюнул снотворную таблетку. Когда свет погасили, он аккуратно спрятал ее под подушку. Позже она еще пригодится. Он перевернулся на спину и приготовился ждать.

Правая рука болела. Пальцы плотно сжаты, ногти впились в ладонь. Все это осталось где-то в Бельгии, и все же он отчетливо ощущал, что они делают… временами боль была просто отчаянная. Наверное, это только часть тех «удовольствий», которые испытываешь, лишаясь рассудка.

Стаффлз проектировали не под больницу. В палате с ним лежали еще двое, и в ней едва хватало места, чтобы пройти между койками. Справа от него ворочался Реттрей, слева вздыхал и что-то бормотал Вилкинсон, легкие которого были разрушены газом. Очень скоро оба захрапели – эти чертовы таблетки валили с ног не хуже двенадцатидюймовых гаубиц.

Свет из коридора просачивался в палату. Больничные шумы стихли. Время от времени слегка дребезжали стекла – это за лесом проходил поезд. Из Лондона в Дувр или из Дувра в Лондон… какая разница. Сейчас везде одинаково. Канонада за проливом все не стихала.

Ему отчаянно хотелось затянуться, но перед сном сиделки отобрали все до единой сигареты. В случае пожара Стаффлз оказался бы одним огромным погребальным костром.

Он лежал и размышлял, пытаясь сопоставить то, что узнал про этого безымянного Джона Третьего из западного крыла, с тем, что услышал от Джонса, – почему он не постарел? Невероятное исчезновение и невероятное появление? Каким-то образом это не противоречило друг другу. По крайней мере для бедного полоумного с тяжелой контузией, который не может просидеть и десяти минут без припадка, в этом была какая-то логика.

«Убил бы за сигарету».

Он должен был сделать что-нибудь для Экзетера несколько дней назад, но он тогда и сам себе не верил. Потребовалась поддержка Джинджера, для того чтобы понять – он не сошел с ума. Или сошел, но не настолько.

Экзетер исчез из Мемориальной больницы Альберта в Грейфрайерз. Каким-то образом он прошел мимо дежурной медсестры и вахтера; при этом оба клялись, что он мимо них не проходил. Дежурная сестра застала его палату разгромленной, со следами крови на полу, и тем не менее никто ничего не слышал. Невероятно, но Джинджер верил в Это, хотя и признавал, что сам знает об этом понаслышке. Впрочем, слухи от миссис Боджли можно считать надежными, как Библия.

Джона Третьего вынесли с передовой без формы. Точнее, если верить слухам, вообще без одежды – черт, это показывает, до чего дошел бедолага. Ни один лазутчик в здравом уме не додумается разгуливать в чем мать родила в этом насквозь промокшем и простреленном пулями и снарядами аду. Псих.

Попасть на ничейную землю можно только с двух сторон. Или из британских окопов, или из немецких. Или он плюхнулся с аэроплана? Но почему нагишом? Грязь может засосать ботинки, брюки, но не шинель. Снаряд может вышибить мозги или легкие, а может и убить, не оставив даже мокрого места, но сорвать одежду без каких-либо видимых повреждений?

«Правую руку отдал бы за бычок. От нее все равно никакого толка».

Но почему Джон Третий? Он что, совсем не может говорить? Почему он не выдумал себе имя?

Имя, звание и личный номер.

Альтернатива – пуля.

Почему тогда Экзетера не расстреляли на месте? Почему его держат не в камере, а в почти не охраняемой палате для раненых с психическими расстройствами? Слухи ходили самые разные. Точнее, это были слухи о слухах, рассказы о людях, которые знали больше, чем могли сказать, но лишь выразительно вращали глазами.

Возможно, когда его привезли сюда, он и не притворялся. Раненые, подобранные на передовой, как правило, в чертовски плохой форме. Одного путешествия на носилках уже достаточно, чтобы повредить человеку рассудок. Так что Экзетер, когда его привезли сюда, вполне мог оказаться и неспособным говорить – это Смедли сам дошел до перевязочного пункта и пытался пожать ру… а, ладно!

Экзетера привезли в среду. Он узнал Смедли. И если Бельгия чему-то и научила Смедли – так это распознавать страх.

Экзетер даже не попросил взглядом молчать – нет. Его взгляд его означал одно: «Я – тебя – не – знаю». Это немного обижало, но если уж он не доверяет своему старому приятелю, значит, он вляпался по уши.

Сколько он еще так продержится? Врачи ведь тоже не дураки; они распознают симулянта. Они перепробуют на нем все приемы: будут рявкать команды, подкравшись сзади, задавать неожиданные вопросы, как бы случайно оставлять на видном месте газеты…

Обдумав это, Смедли вспотел. Как долго может продержаться человек, не разговаривая? Это как одиночное заключение, но в толпе. Добровольный Ковентри? Ни разу не заговорить, ни разу не дать понять, что ты понимаешь других. Час за часом. День за днем. Это уничтожит человека. Если Экзетер еще не съехал с катушек, чертово притворство доведет его до этого. Притворяясь психом, он рехнется на самом деле!

Смедли вдруг сообразил, что давно уже не плакал, даже не дергался. Он просто лежал, думал и мечтал о бычке. Загадка Экзетера дала пищу его уму, изрядно заняв его.

Он ощущал странное нервное напряжение, не такое уж неприятное. Самому ему ничего такого особенного не грозило. Черт, да он может выкрасить лицо зеленым или отплясывать на рояле, и максимум, что с ним сделают, – это допишут пару строчек в больничной карте.

Кому угрожает опасность – так это Экзетеру. Если кто-нибудь заметит, что Смедли проявляет интерес к загадочному пациенту, не так уж сложно будет сложить два и два, чтобы получить четыре. И если кто-нибудь проследит до Фэллоу, песенка спета. Возможно, именно поэтому Экзетер держит рот на замке, вместо того чтобы придумать какую-нибудь убедительную байку. Да его выдаст одно произношение. Передайте дело профессору Хиггинсу, и он по двум словам определит: «Фэллоу».

Смедли проснулся в холодном поту, с трудом подавив вскрик. Он уснул! Без таблетки! Ничего себе! В первый раз с тех пор, как… а, ладно. Справа от него храпели, слева от него храпели – прямо-таки грохотали. Значит, он все-таки не кричал вслух. Он уснул! Может, он начинает выздоравливать, хоть немного? Ну пожалуйста. Боже!

Он попробовал разглядеть циферблат часов и не смог. Впрочем, похоже, самое время идти. Он сглотнул накопившуюся во рту слюну с привкусом пепельницы и откинул одеяло.

Одеваться одной рукой было трудно даже при свете. Впредь надо будет заказывать себе костюмы с пуговицами на левую сторону. Вечером он додумался снять ботинки, не расшнуровывая, однако натянуть их обратно оказалось труднее. Какой дьявол изобрел галстуки?.. Расческа…

Единственная лампочка в коридоре отбрасывала причудливые тени. Он крался на цыпочках, думая о бедолагах там, в Бельгии, перемахивающих через бруствер. По крайней мере ему в артиллерии этого делать не приходилось. Первоочередная цель: платяной шкаф в углу. Моли Бога, чтобы он не был заперт.

Заперт. Вот дьявол!

За две недели он обшарил весь дом – верхний и нижний этажи, все палаты, куда его пустили, – полагая, что делает он это со скуки и что так лучше, чем просто сидеть сиднем, но в то же время опасаясь, что его слабый мозг начинает воображать призраков.

Резервная цель: один из докторских кабинетов.

Он нашел незапертую докторскую комнатушку, за дверью которой на гвозде висел белый халат. Какой-то добрый святой даже оставил в кармане стетоскоп. Совершенно непростительная беззаботность, можно сказать даже, халатность! Запишите-ка фамилию этого парня, сержант.

Пальцы его тряслись так сильно, что он еле застегнул пуговицы. Черта с два! Он повесил стетоскоп на шею, словно противогаз, сунул карандаш за ухо, культю в карман, папку под мышку. Потом поджал верхнюю губу и решительно зашагал в сторону западного крыла.

Полутемный дом, казалось, вымер. В нем пахло дезинфекцией и застоявшимся табачным дымом.

Теперь для него опаснее всего настоящий врач, ведь должен же дежурить где-то хоть один. Сестру скорее всего еще можно обмануть стетоскопом. Охрана…

Один часовой. Он сидел и читал газету.

– Можете не вставать! – сказал доктор и прошел мимо него, даже не взглянув.

В нормальном госпитале это не прошло бы, но Стаффлз не был нормальным госпиталем. Ночные сиделки не бодрствовали за дежурной стойкой, откуда бы просматривался весь коридор. Все, за что они отвечали в палатах, – это за свет, падающий из коридора, и, разумеется, никто из них не заметил мелькнувшую за дверью белую фигуру. Раньше в западном крыле жили слуги – низкие потолки, крашеная штукатурка на стенах. Спиной ощущая буравящий взгляд часового, Смедли нырнул в первую подвернувшуюся дверь.

В палате стояли две койки. Одна – пустая. На второй человек был забинтован до неузнаваемости и спал без задних ног.

Заметит ли часовой то, что доктор не включил свет?

Смедли выждал пару минут – около двух тысяч сердцебиений.

Потом осторожно выглянул. Часовой вернулся к своей газете. Свет в дежурной комнате горел, как прежде.

Вторая комната тоже была не та, которую он искал.

И следующая тоже.

А следующая за ней – та.

Светловолосая голова. Спит. Совсем мальчишка – лежит на спине и шумно дышит. Темная голова Экзетера на соседней подушке.

Смедли вдруг снова оказался в Париже. Тогда, три года назад, по пути на Крит, они остановились у дяди Фрэнка и жили с Экзетером в одной комнате. Его сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Черт тебя побери, парень! Как можешь ты казаться таким юным?

Дверь он оставил открытой. Закрыть ее за собой означало бы привлечь внимание первой же проходящей сестры. Он протиснулся между койкой и стеной, опустился на колени, уронив при этом папку. Он прикрыл рот Экзетера рукой…

Дикая реакция Эдварда чуть было все не испортила. Скрипнули пружины. Экзетер рванулся и с такой силой схватил Смедли за руку, что тот испугался, не треснет ли она.

– Тсс, идиот! Это я, Смедли. Джулиан!

Рык. Стон. Экзетер осел. Парень на соседней койке затих… и снова задышал. Сердце Смедли понемногу вернулось туда, где ему полагалось находиться.

Он наклонился пониже.

– Я знаю, кто ты, – прошептал он. – Я один. Никто не знает о том, что я здесь, клянусь! Я хочу помочь.

В темноте голубые глаза казались серовато-стальными.

– Джинджер Джонс заглядывал сегодня.

Экзетер сделал глубокий вдох, потом с шумом выдохнул. Напичкан снотворным и наполовину спит? Дурак, он просто старается не выказать никакой реакции.

– Я никогда не верил, что ты убийца. Смерть Волынки не твоих рук дело. Джинджер тоже не верит. Тогда ты загадочным образом исчез из больницы. Ты можешь исчезнуть отсюда?

Пауза. Потом Экзетер едва заметно мотнул головой.

Очень неубедительное движение. Ну почему он не доверяет своему старому другу?

– Ты можешь говорить?

Почти совсем незаметный кивок.

– Ты не сможешь дурить их долго, Эдвард! Тебе нужно помочь отсюда выбраться?

Кивок сильнее. Глаза заморгали так, словно не у одного Джулиана Смедли проблемы с мимикой.

– Ты можешь мне сказать, что происходит? – взмолился Смедли.

Экзетер снова чуть мотнул головой.

– Ради Бога, старина! Поверь мне! – Он почувствовал, что щека его начинает дергаться. Еще минута – и польются слезы. Какое тогда к нему доверие?

Он упрямо ждал, истекая потом и стиснув зубы, отчаянно борясь с судорогой и слезами. Он решил уже, что не дождется ответа. Но он ошибся – замогильный шепот, едва слышный и все же настолько близкий, что Смедли чувствовал на лице его дыхание.

– Ты мне не поверишь.

– Судя по слухам, которые до меня дошли, я готов поверить во что угодно.

Движение головой: нет.

– Послушай, я не могу здесь долго оставаться. Я не знаю, как вытащить тебя отсюда, я не знаю, куда отвести тебя так, чтобы ты был в безопасности. У тебя есть что-нибудь? Никаких предложений? Никого, кому я мог бы передать что-нибудь?

Экзетер протянул руку и вытащил из-за уха Смедли карандаш.

Смедли осторожно наклонился, чтобы подобрать папку. Она завалилась под койку. Он поднял ее и отдал. Экзетерперевернул первую станицу и написал что-то на обороте, потом вернул Смедли.

Смедли взял карандаш левой рукой и попытался подхватить культей папку.

– О Боже!

Экзетер произнес это вслух, почти крикнул. Паренек на соседней койке затих. Смедли пригнулся. Его трясло. Надо поскорее убираться отсюда, пока с ним не случился припадок! Спустя несколько секунд дыхание возобновилось.

Когда он выпрямился, рука Экзетера схватила его за плечо и тряхнула. Они посмотрели друг на друга.

– Эдвард…

В глубине палаты кто-то вскрикнул. Потом еще.

Смедли подавил острое желание нырнуть под кровать. Вместо этого он заставил себя встать и не спеша зашагал к двери. Протестующие, встревоженные голоса звучали громче. Еще крики… У бедняги кошмары. Навстречу ему спешила сестра, за ней другая.

Следом затопали башмаки часового. Все прошли мимо него. Отлично!

Он оглянулся. Экзетер сидел на койке – лицо бледное, глаза широко раскрыты.

– Заградительный огонь, старина! – ободряюще сказал Смедли, помахал культей и вышел.

Если кому-нибудь из сестер взбредет в голову выйти за чем-нибудь и она увидит доктора в коридоре… но этого не случилось.

Смедли вернулся на свою койку и плакал, пока не подействовала его снотворная таблетка.

В воскресенье почти весь день лил дождь. Он все утро тренировался в письме левой рукой. Вечером он сходил в деревню и отправил два письма по адресам, которые дал ему Экзетер.

4

В эти каникулы Фэллоу напоминал морг. Через неделю начнут возвращаться ученики, и начнется новый учебный год. А пока в школе оставались только полдюжины учителей и три-четыре жены. До войны ученики, родители которых находились за границей, проживали в школе круглый год. Теперь же проблемы со штатами – как преподавательскими, так и с прислугой – вынудили совет попечителей отказаться от этой практики – на неопределенное время. В это «неопределенное время» Англию могла захлестнуть революция, и только отдаленное будущее покажет, какие из этих мер действительно были временными.

Рано утром во вторник Дэвид Джонс отправился на велосипеде в Вассел, где сел на местный поезд до Грейфрайерз. Поезда ходили на этой линии из рук вон плохо, но местные автобусы были еще хуже – собственно, в Англии 1917 года они были почти так же редки, как, к примеру, дронты. Подождав на конечной станции минут двадцать, он еще раз вверил свою бессмертную душу теперь уже Западной железнодорожной компании и направился на восток, в сторону Лондона. Поезд был битком набит людьми, половину из которых составляли военные. Он решил уже, что придется простоять всю дорогу в коридоре, но молодой пехотинец встал и уступил место пожилому джентльмену, за что тот был ему весьма благодарен. А если учесть, что Джонс направлялся исполнить свой долг по отношению именно к военным, эта любезность казалась почти иронией судьбы.

Через два часа он был уже на Пэддингтоне. Оттуда он добрался на метро до Кэннон-стрит и вынырнул на поверхность в серое сырое утро, провонявшее углем и бензином. Неторопливо, не обращая внимания на толпы спешащих куда-то людей, он пересек Лондонский мост и наконец оказался около больницы Гая.

Оставшуюся часть утра он провел в беседе с Уильямом Дерби, еще одним старым выпускником Фэллоу – ну, собственно, не таким уж и старым. Вряд ли ему было больше двадцати пяти. Он ослеп и был весь переломан при Сомме, но его душевное состояние казалось еще более душераздирающим. С теми, кого достаточно просто подбодрить, в общем-то легче. Подобно Джулиану Смедли, большинство из них были счастливы уже самой возможности вырваться из боев и относились к своим увечьям почти с благодарностью. Со временем они вернутся к реальности.

К началу ленча Джонс покончил со своими делами. Он не любил Лондон. До войны он бывал здесь только проездом. Слишком уж он был большой, суетный и грязный. Война добавила городу какого-то лихорадочного, нездорового блеска, что не улучшило мнения Джонса о нем. Его новое занятие – добровольное посещение раненых – уже несколько раз за последние два месяца приводило его сюда. Первое, чему он здесь научился на собственном горьком опыте, – это привозить ленч с собой, так что он съел свои сандвичи, присев на сырую скамейку на набережной Виктории. Десять лет назад все кэбы в Лондоне приводились в движение лошадьми. Теперь поблизости не было видно ни одной лошади. Город сменил свой запах, но бензиновую вонь вряд ли можно считать приятным новшеством.

Впереди у него был целый день. Он успеет навестить многих увечных молодых людей, хотя среди них нет ни одного, у кого бы он еще ни разу не был. Однако его беспокоили проблемы того, кого он никак не мог повидать, – Эдварда Экзетера.

За более чем тридцать лет преподавания он не припоминал ни одного другого мальчика, над которым бы витало такое проклятие. Его родители были предательски убиты во время беспорядков в Кении. Сам он обвинялся в другом убийстве, причем будучи серьезно раненным. Теперь ему угрожал расстрел как шпиону. Безумие какое-то! Что такого он сделал, чем прогневил Небеса? Из сотен мальчиков, прошедших через руки Джонса за годы его педагогической карьеры, он не знал никого, кого бы ценил выше Эдварда Экзетера.

Единственное, на что он сейчас надеялся, – это найти Алису Прескотт. В последний раз он видел ее в 1914 году, когда она приезжала в Грейфрайерз навестить своего младшего кузена в больнице. Уже тогда она отличалась завидным самообладанием. Экзетер страдал довольно тяжелой формой детской любви, но ее сердце – так, во всяком случае, подозревал Джонс – принадлежало кому-то другому. Она, несомненно, была привязана к Эдварду, поскольку они вместе росли в Африке, но она явно не видела в нем будущего любовника.

После Джонс пару раз писал ей, сообщая ту скудную информацию, которую смог собрать относительно исчезновения Экзетера. Потом переписка сама собою прекратилась. Когда через два года умер ее знаменитый дядя, преподобный Роланд Экзетер, Джонс послал ей открытку со своими соболезнованиями. Открытка пришла назад за отсутствием адресата. С тех пор война разгорелась еще сильнее. С тех пор она вполне могла выйти замуж или водить санитарную машину в Палестине.

Однако он обещал Джулиану Смедли, что попытается придумать, как помочь Экзетеру, если верить в то, что загадочный Джон Третий в Стаффлз – действительно пропавший три года назад Эдвард Экзетер. За прошедшие дни Джонсу не пришло в голову ничего полезного. Он написал осторожную записку овдовевшей миссис Боджли, но от нее вряд ли стоило ожидать особой помощи юноше, которого она плохо знала, тем более подозреваемому в убийстве ее единственного сына. Нет, вся надежда была только на Алису Прескотт. Насколько ему известно, она единственная оставшаяся родственница Экзетера.

Он скормил крошки неугомонным голубям и снова направился к метро. Последний известный ему адрес мисс Прескотт находился в Челси – скромном районе, но, должно быть, удобном для ее клиентов. Она учила игре на фортепиано, а в расположенном по соседству Южном Кенсингтоне проживало достаточно богатых семейств, считающих, что их детям не повредит это искусство.

Он нашел квартиру. Дома никого не оказалось, что было неудивительно в середине дня. Он позвонил в несколько соседних дверей, переговорил с несколькими растрепанными, недоверчивыми женщинами и наконец нашел одну, помнившую мисс Прескотт. В конце концов прошло ведь целых три года. Ему пришлось выдумать историю о давно пропавшем родственнике; его выдумка, а может быть, его произношение убедили даму, что он не сборщик налогов. После долгого ожидания в темном коридоре он был наконец награжден адресом в Хэкни. Приподняв на прощание шляпу, Дэвид Джонс отправился на поиски ближайшей станции метро.

Само собой, Хэкни лежал на другом конце города. Такси он не мог себе позволить, так что оставались на выбор автобус, трамвай или метро. Последнее имело одно преимущество: на станциях висели карты. Даже такая деревенщина, как он, не заблудится в метро.

Сколько раз за три года юная дама может сменить квартиру?

Дважды.

Три раза, и каждый раз на худшую. А ведь когда-то в семье водились деньги.

Снова пошел дождь. Уже стемнело, когда он оказался в Ламбете, на южном берегу. Не так далеко от больницы Гая – места, с которого он начал сегодня свое путешествие. Чем бы ни занималась мисс Прескотт в этом угрюмом рабочем районе, она наверняка не давала уроки игры на фортепиано избалованным отпрыскам богатых дам.

День выдался утомительный, и ноги болели. Стояла кромешная темнота, ибо угроза немецких воздушных налетов заставила ввести светомаскировку. С одной стороны, он понимал, что ущерб от бомб весьма невелик, да и жертв – в сравнении с миллионами беззащитных жителей, брошенных на произвол судьбы – немного, но с другой стороны, не хотелось бы пополнить собой статистику.

Вход он нашел рядом с табачной лавкой и приятно удивился, обнаружив, что мисс Прескотт проживает не в одном из этих ужасных многоквартирных домов на задних улицах. Дом оказался угловым, трехэтажным, с гордостью демонстрирующим дату постройки – 1896. Желтый кирпич стен, конечно, потемнел от вездесущей лондонской копоти, но в целом вид у здания был вполне приличный. Он устало поднялся на два пролета крутой лестницы, вдыхая ароматы тушеной капусты и горелого жира. На верхней площадке он оказался перед дверью с четырьмя кнопками звонков и четырьмя табличками, которые он никак не мог прочесть в темноте. Он мысленно подбросил монетку и нажал наугад.

Дверь сразу же открылась, и он зажмурился – свет ударил прямо в глаза.

Он приподнял шляпу:

– Я ищу мисс Алису Прескотт.

– Это я, – произнес воспитанный, не-ламбетский голос.

Слава Богу!

– Дэвид Джонс, мисс Прескотт.

– Иисусе Христе! – сказал воспитанный голос, и дверь захлопнулась.

Джонс не помнил, чтобы женщины использовали при нем именно эти слова в качестве ругательства. Впрочем, и мужчины не злоупотребляли ими. Прежде чем он успел опомниться, звякнула цепочка и дверь снова отворилась.

– Заходите, мистер Джонс! Какой приятный сюрприз! Давайте сюда свой плащ. Я как раз заварила чай…

Очень деятельная юная леди и к тому же с неизменным самообладанием. Его препроводили из крохотной прихожей в маленькую гостиную и усадили в кресло. Он огляделся, сначала с удивлением, а потом с восхищением.

Возможно, адрес и был сомнителен, а обои на стенах достойны сожаления, но мебель – ни в коей мере. Почти все пространство маленькой комнаты занимало пианино розового дерева, два кресла и диван; они были старыми, но в хорошем состоянии. Ковер под ногами – мягкий и яркий. Бархатные занавески, дубовые журнальные столики. На полке над газовым рожком красовалось несколько фарфоровых статуэток и вставленная в серебряную рамку фотография мужчины в военной форме. Шкафчик с мраморной крышкой и двухконфорочная газовая плита с кипевшим на ней чайником служили кухней. Чашки и блюдца были от Споуда.

Осколки семейного благосостояния, нашедшие пристанище в Ламбете.

Его удивленный взгляд переместился на стены и висевшие на них акварели.

– Да, настоящий Констебль, – сухо сказала мисс Прескотт. – Вы не откажетесь от чашки чая?

Одна из неизбежных проблем преклонного возраста…

– Вы не будете возражать, если я сперва приведу себя в порядок?

– Ну конечно! Первая дверь направо. Подождите, я найду вам полотенце.

Туалет – размером с собачью конуру. Ванная напротив – чуть побольше, но все равно водопровод и канализация выделяли эту квартиру из большинства соседних. С учетом ситуации с жильем в Лондоне в военное время она жила очень даже неплохо. Простой, практичный костюм позволял предположить, что она работает в каком-то административном учреждении, а не на заводе боеприпасов, как тысячи британских женщин. Вот идиот! Какие заводы боеприпасов в центре Лондона? Вытирая руки, Джонс решил, что Алиса Прескотт работает секретарем и ходит отсюда на Уайтхолл пешком.

Он вернулся в гостиную. Она улыбнулась ему.

– Один кусок сахара или два? – Должно быть, так римские матроны взывали к своим домашним богам.

Алиса не обладала классической красотой – ее нос и зубы слишком выступали. Унаследуй она черные как смоль волосы и фантастические голубые глаза своего кузена, она производила бы потрясающее впечатление. Впрочем, даже так мисс Прескотт была симпатичной молодой женщиной.

Джонс с благодарностью принял чай, отпил глоток и почувствовал на себе пристальный взгляд.

Она не стала тратить зря слов.

– Где он, мистер Джонс?

– Я не совсем уверен в этом, я сам не видел его, но… вы помните Джулиана Смедли?

– Да.

– Он утверждает, что Экзетер лежит в Стаффлз, временном военном госпитале в Кенте.

– Под каким именем?

– Под псевдонимом, разумеется. «Джон Третий». Он притворяется, будто страдает амнезией, но Смедли уверен, что это ваш кузен.

Алиса прикусила губу. Но все, что она сказала вслух, было:

– Продолжайте.

Пока чай восхитительно горячей амброзией растекался по его жилам, Джонс повторил рассказ. Ноги в ботинках горели, колени ныли. Ему не хотелось думать о предстоящей поездке домой, но снять номер в лондонской гостинице было теперь нереально.

Она пробормотала какое-то извинение и подала ему блюдце с печеньем. Интересно, когда он входил, блюдца не было. Он ограничился одним бисквитом. Разговаривая, он исподволь оглядел комнату в поисках других изменений. Разожжен камин… передвинут столик… Ага! С полки исчезла фотография. Любопытно!

Когда он закончил рассказ, она заговорила не сразу, что немного удивило его.

– А как дела у вас в Фэллоу? – спросила она.

– Почти как всегда. Полагаю, мы меньше других испытываем нужду.

Она недоверчиво приподняла бровь.

– Ну, и каково вам воспитывать следующую порцию пушечного мяса?

– Не очень приятно.

– А каким светлым и героическим все это представлялось поначалу! – горько улыбнулась она. – Когда я видела Эдварда в последний раз, его больше беспокоило то, что его не возьмут в армию из-за сломанной ноги, чем обвинение в убийстве. Еще чаю? Но теперь-то мы знаем гораздо больше, не так ли?

Огорченный такими пораженческими замечаниями, Джонс согласился еще на чашку.

– Насколько я поняла, Эдвард обнаружился во Фландрии, – сказала она, налив чай. – Должно быть, он записался добровольцем сразу же, как только зажила нога. Это несомненно. Но для того, чтобы записаться, ему необходимы были документы. И потом, то, что его нашли без одежды…

Она снова обратила на гостя свой строгий взгляд. Сама королева Мария не устыдилась бы такого взгляда.

– Я не посещаю спиритические сеансы, мистер Джонс. Я не гадаю на спитом чае, я не обращаюсь к цыганкам на ярмарках. И все же я убеждена: в чем бы ни оказался замешан мой кузен три года назад – это носит мистический характер.

Джонс вздохнул:

– Если честно, я все время старался уйти от такого вывода, но думаю, вы правы. Слишком много запертых дверей, слишком много необъяснимого. Рациональное объяснение… его нет!

– Эдварду казалось, что он влюблен в меня.

Интересно, чем отличается кажущаяся влюбленность от настоящей?

– Он не делал из этого особого секрета.

– Я говорю это только потому, что я действительно верила в то, что он погиб. Он ни за что бы не бежал добровольно, не оставив мне по меньшей мере записки. А теперь вы говорите, что он вернулся при таких же загадочных обстоятельствах. Не следует ли из этого, что его увезли из больницы против воли, а теперь он вырвался?

– С раскаленной сковороды?

Она улыбнулась и отвернулась, глядя на горящий газ.

– Мне надо увидеть его.

– Я сказал Смедли, что навещу его еще в пятницу.

– Нет, у нас в пятницу присутственный день. – В глазах ее загорелась озорная искорка. – Главное преимущество того, что ты женщина, мистер Джонс, в том, что шеф-мужчина слишком стесняется вникать в подробности, если ты просишь отгул.

– Да. – Он осторожно кашлянул, смутившись сам.

– Так что оставайтесь-ка вы сегодня у меня.

– О, вряд ли это…

– Мои друзья говорят, что этот диван вполне удобный. Не думаю, чтобы мои соседи заметили что-нибудь, и, будем надеяться, цеппелины тоже не заметят. Хотя нет, цеппелинов сейчас почти уже нет – они перешли на эти большие бомбовозы. У меня есть треска, и картошкой снова торгуют, слава Богу. Если вы удовольствуетесь половиной трески, двумя картошинами и диваном, вы будете более чем желанным гостем.

– Вы восхитительно добры!

– Я очень благодарна вам, мистер Джонс, за ваш визит, – мрачно произнесла Алиса. – Расскажите, каким образом вам удалось выследить меня? Кстати, как вы обыкновенно организуете побеги из тюрьмы?

5

Среда принесла Смедли несчастье. И не одно, а целых три.

Что бы ни творилось на войне, это не особенно сказалось на работе Королевской почты, которая исправно доставляла корреспонденцию. Первые две беды пришли с утренней почтой. Мисс Алиса Прескотт по адресу в Челси «не значилась». Проживает ли Джонатан Олдкастл, эсквайр, в Дубах, Друидз-Клоуз, Кент, почтовая служба не сообщила, поскольку вообще не знала такого адреса.

Одной рукой, помогая себе ногой, Смедли изорвал оба письма на мелкие клочки, а потом расплакался.

Третье несчастье оказалась еще страшнее. Ему было приказано собирать вещи.

Он просил. Он умолял. Он рычал. Чертовы слезы как назло не шли – как раз тогда, когда были бы кстати. Одна мысль о Чичестере приводила в отчаяние. Это все равно что похоронить себя заживо. После смерти матери дом превратился в гробницу. Слуг сейчас днем с огнем не сыщешь – значит, он останется наедине с отцом. Хуже того, в следующую субботу ему исполнится двадцать один год, так что все его тетки, дядья и кузены соберутся поздравить вернувшегося с войны героя. Он будет дергаться и реветь в три ручья, и они все с ума сойдут, глядя на это.

– Таков приказ, капитан, – беспощадно заявил врач. – И потом, у нас не хватает коек, старина.

Его увольнение из армии будет действительно с момента, когда он явится во дворец получать медаль. До той минуты он числится в отпуске по состоянию здоровья. Следующий автобус в 12:10. Так вот!

Тут он вспомнил Экзетера, который так и будет ждать, не зная, почему не возвращается его спаситель. В пятницу приедет Джинджер Джонс – возможно, он уже что-нибудь придумал, ведь сам Смедли ничего не может сделать. От этой мысли у него наконец начался приступ. Лицо задергалось, как рассерженный осьминог. Слезы хлынули ручьем. Его затрясло так сильно, что он испугался, как бы повязка не слетела с руки. Он захлебнулся словами.

– Ну… – нехотя кивнул врач. – Следующий завоз у нас в пятницу. До тех пор мы можем еще подержать вас здесь.

Смедли даже не мог поблагодарить его. Еще два дня! Ему, как туземцу, хотелось облобызать доктору руку.

Казалось, уже полночь, хотя на самом деле даже до ленча было еще далеко. Он вышел в прихожую – почти единственное место в здании, открытое для посетителей. В дождливый день вроде этого она была битком набита людьми в форме, теми, кто мог самостоятельно передвигаться. Помимо бинтов, костылей и инвалидных колясок, здесь были еще домино и шашки, бридж и газеты, и еще больше разговоров, по большей части так, со скуки.

Из главной двери появился доктор Стрингер.

Смедли повернулся, бросился в свою палату и переоделся в гражданское платье. Если повезет, он уложится в двадцать минут. Он попросил рыжеволосую сиделку повязать ему старый галстук выпускника Фэллоу – так будет лучше.

– Мистер Стрингер очень занят! – буркнула секретарша.

Хирургов никогда не называют «доктор», но, к счастью, Смедли знал это. Он мог бы и раньше догадаться, что хирургов, словно Золотое руно, стерегут монстры. Этот монстр подготовился к обороне основательно: ее стол наверняка был бронированным; шкаф с больничными картами отгораживал ее от холла. Внешняя линия обороны – столы и стулья – вряд ли была бы надежнее, проектируй ее немецкий генштаб. Потребовалась бы по меньшей мере дивизия, чтобы прорваться к заветной двери.

Если она и не была огнедышащей, по ее внешности никогда этого не скажешь.

– Вы не являетесь его пациентом, капитан…

– О, я займу его совсем ненадолго! Я по делу семейного характера.

– Семейного? – недоверчиво переспросила старая ведьма. Ну конечно, такой выдающийся хирург, как мистер Стрингер, не может состоять в родстве ни с кем в звании ниже полковника.

– Можно сказать, да, – ответил Смедли, сникнув под ее свирепым взглядом. Он потеребил свой галстук. – Видите ли, просто хотел засвидетельствовать свое почтение.

Возможно, в молодости она была школьной наставницей. Волосы собраны в пучок, и на вид – явно за тридцать. Черты ее лица казались высеченными из гранита. Но, узнав галстук, глаза василиска сузились.

– Я узнаю, может ли он уделить вам минуту, капитан Смедли. Прошу вас, садитесь.

Он сел на жесткий деревянный стул и, покрывшись испариной, стал ждать. Стрингер тоже выпускник Фэллоу, но вряд ли он знает Экзетера, ведь тот учился на много лет позже его. Да, поговорив с ним, Смедли нарушает данное им слово. Но есть ли у него выбор? Меньше чем через два дня его выгонят из Стаффлз, и он потеряет последнюю надежду помочь Экзетеру. Это его единственный шанс. Да потом он и не обязан называть настоящее имя Джона Третьего. Он только задаст несколько вопросов. Чтобы понять истинное положение вещей. Возможно, лицо покажется ему знакомым? Осмелится ли он зайти так далеко?

И если врач распознает его игру, дежурный сержант тут же растерзает Смедли на части.

Он просмотрел «Иллюстрейтед Лондон ньюс», не разобрав ни строчки. Странно, но рука не дрожала – газета даже не шелохнулась. Забавно. Ни намека на припадок.

– Мистер Стрингер готов принять вас, капитан.

Кабинет представлял собой маленькое прямоугольное помещение с высоким узким окном и выкрашенными в зеленый цвет стенами. Вполне возможно, изначально оно служило буфетной – следы на стене отмечали места, где висели полки. В нем едва хватало места для стола, двух шкафчиков с папками и пары стульев. Стул, стоявший по ту сторону от стола, казался довольно удобным. Тот, что стоял ближе, – не очень.

Стрингер поднялся и протянул ему левую руку. Смедли так и не понял: из вежливости или чтобы выказать покровительство. В любом случае это говорило о быстроте его реакции.

Невысокого роста, лет под сорок, с уже появляющимся брюшком. Волосы разделены пробором. Костюм обошелся ему на Сейвил-роу гиней в пятьдесят, не меньше. Манеры отличались резкостью и надменностью – вполне естественной для хирурга. Лицо обладало нездоровой больничной бледностью, словно он редко бывал на солнце. У него были выпуклые рыбьи глаза, и они сразу же заметили галстук.

– Садитесь, капитан. Сигарету? – Стрингер протянул ему резную сигаретницу красного дерева. Английские и египетские.

Смедли с благодарностью сел и взял «Данхилл». Стрингер выбрал то же и зажег спичку, потом откинулся назад, разглядывая своего посетителя и вежливо улыбаясь.

– А я и не знал, что мы в родстве.

– Приемные сыновья, сэр.

– Esse non sapere?^[12]

– Это особо уместно применительно к Фландрии! Быть, но не знать…

– Фэллоу внес более чем достойную лепту в эту войну, капитан, – одобрительно кивнул Стрингер. – По последним данным, сорок четыре наших выпускника принесли Высшую Жертву. Жаль тех ребят, которые учатся сейчас там. Веселенькие перед ними открываются перспективы, верно?

– Просто жуть.

Да, перспективы перед нынешними шестиклассниками открывались куда худшие, чем перед процветающим хирургом с доходной практикой на Харли-стрит, для которого еженедельные консультации в Стаффлз – максимум того, что страна может требовать от него для победы в этой войне. А уж полевые госпитали наверняка ниже достоинства такого медицинского светила.

Он и улыбался-то ему этакой профессорской улыбкой – так профессора-светила разговаривают со своими любимыми студентами.

– Ваше имя навсегда войдет в школьные анналы, капитан. Жаль, я раньше не знал, что вы здесь. Мы все гордимся вами.

Смедли почувствовал приближение приступа и усилием воли отогнал его.

Брови Стрингера поползли вверх.

– И чем я могу помочь вам?

Больше всего на свете Смедли хотелось сказать: «Не дайте отослать меня отсюда!»

Но он смог произнести только:

– Э…

– Да?

– Э… – Он захлебывался, не в состоянии даже вздохнуть. – Э… э…

Стрингер вежливо стряхнул пепел с сигареты, глядя только на пепельницу.

– Э…

Врач не поднимал глаз.

– Не спешите, старина. Требуется некоторое время, чтобы ваш организм избавился от этого. Слава Богу, вы уже не на фронте.

– Э…

– У нас полно народа куда тяжелее вас. Конечно, вы не по моей части. Увы, память ампутировать невозможно.

Они все в Стаффлз говорили подобную чушь, но на самом-то деле думали совсем по-другому. На самом деле они думали: «Трус и слабак», – в точности как отец. Когда Смедли вышвырнут отсюда, ему придется лицом к лицу столкнуться с миром, который считает так же.

Стрингер продолжал изучать кончик своей сигареты, а лицо Смедли пылало, как закат, и дергалось, дергалось без остановки. Его губы и язык не могли ничего, кроме как пускать слюни. Зачем он пришел сюда? Чего доброго, еще ляпнет что-нибудь про Экзетера…

– Некоторые бедолаги даже имен своих не помнят, – беззаботно заметил Стрингер, засовывая сигарету обратно в рот. Он взял из проволочной корзинки письмо и просмотрел его. – У нас тут наверху есть один парень – так он не сказал ни слова с того дня, когда его привезли сюда. Правда, английский он понимает. Реагирует – не хочет этого показать, но реагирует. Немецкий тоже понимает.

«Боже правый! Он знает!»

– Но я не думаю, что немецкий в данном случае что-то значит, – заметил Стрингер, хмуро глядя в бумаги.

– Возможно, и нет, – согласился Смедли. У Экзетера всегда были способности к языкам. Стрингер знает, кто он!

– Забавный парень. Подобран в самом пекле без единой нитки на теле, неподалеку от Ипра. Непонятно, как он там оказался. А он не может нам этого рассказать. Или не хочет. Ходили разговоры, что его поставят к стенке.

– Так почему этого не сделали? – произнес какой-то голос; Смедли с удивлением понял, что это его собственный.

Стрингер осторожно поднял глаза и, похоже, одобрительно отнесся к тому, что увидел. Он бросил письмо обратно в корзину.

– Ну, тут много подозрительного. Например, его волосы.

– Волосы, сэр?

– У него была длинная борода, и волосы закрывали уши, как у женщины. Думаю, нет нужды напоминать вам, капитан, королевский устав на этот счет, и вряд ли кайзер относится к вшам по-другому. – Стрингер затянулся сигаретой, иронично сдвинув брови, словно призывая относиться к этому как к очевидной шутке. Рыбьи глазки блеснули. Он повернулся на стуле и выдвинул ящик с папками. – Так или иначе, – сказал он через плечо, – наш таинственный незнакомец не солдат. Это совершенно ясно. И потом – его загар. Я полагаю, такой возможно получить только на юге Франции.

– Загар, сэр? – Скорее больничная бледность…

– Он был загорелый. Дочерна. – Стрингер повернулся обратно, лицом к собеседнику, копаясь в папке. – Ага, вот оно: «Будучи обнаженным, пациент выглядел так, будто на нем белые шорты. Подобная пигментация сравнима единственно с длительным пребыванием в тропическом климате». И после этого он оказывается под Ипром в самое дождливое лето за последние пятьдесят лет. Странно, вы не находите?

Теперь хирург пустил в ход свой профессорский взгляд, но Смедли даже не заметил этого. Теперь он знал, почему Экзетера не расстреляли как шпиона. Да, ненамного он продвинулся. Где-то на заднем плане продолжало маячить убийство, и оставался еще вопрос – откуда знает Стрингер…

Хирург улыбался.

– Как? – слабым голосом спросил Смедли.

Ухмылка.

– Лучший подающий школы с начала века. До сих пор помню его подачу в том матче с Итоном.

Боже, разве кто-нибудь забудет тот день! Новый приступ подобрался к глазам Смедли и подергал их.

– Просто удивительно, как никто до сих пор не узнал его! – вздохнул Стрингер. – Что, черт возьми, нам делать?

– Вы? Вы, сэр? Вы поможете; сэр?

– А вам этого не хочется?

– Да! О да! Вы поможете? Я хочу сказать, он был, наверное, моим лучшим другом, и я сделаю все, что смогу, чтобы вызволить его и избавить…

– А, да. Значит, так?

Смедли вдруг пронзила ужасная мысль – он угодил в западню. Он ведь никогда раньше не говорил с этим человеком, а теперь, возможно, предает своего друга. Мысль о том, что Стрингер пожертвует своей блестящей карьерой и пойдет на риск вплоть до тюремного заключения, вряд ли могла бы прийти в голову даже контуженному…

Впрочем, доктор и так знал.

– Ничего серьезного, – пробормотал Стрингер, справившись в папке. – Несколько грязных ссадин, конечно, есть опасность инфекции. Впрочем, газовая гангрена, столбняк – все это не так уж и страшно. Слава Богу, у нас теперь есть антитоксины. Не то что в пятнадцатом году. – Он осторожно покосился на Смедли. – Но в физическом отношении он здоров. Вы говорили, что учились вместе? Мне казалось, он младше вас года на два.

– Он просто хорошо сохранился. – Сам Смедли сохранился значительно хуже. – Сэр, я никогда не поверю, чтобы Экзетер мог убить человека ударом в спину!

Стрингер скривился:

– Да, в мое время в Фэллоу этому не учили! Видите ли, расследование проводилось кое-как. Какой-то деревенский бобби, никогда не имевший дела ни с чем серьезнее потравы посевов. Министерство внутренних дел впоследствии уволило его. Об этом не говорилось, но это так. Ему надо было обратиться в Скотленд-Ярд или хотя бы запросить помощи в соседнем графстве.

Но что же им теперь делать?

– Да, и еще, – продолжал Стрингер, косясь на часы. – В его деле не фигурируют отпечатки пальцев. Так мне, во всяком случае, сказала миссис Боджли. Что ж, мне пора делать обход. Потом мы попросим его сюда и поговорим еще. Вы можете уделить нам полчаса или около того?

Он улыбнулся и положил папку на край стола. Потом загасил сигарету, встал и вышел в своем дорогом костюме. А Смедли так и остался сидеть, открыв рот.

6

Спроси у Смедли раньше, сможет ли он просидеть в этом тесном кабинете целых полчаса, – он бы ответил, что верит в это не больше, чем в то, что его батарея способна обстреливать из Фландрии Берлин. Тем не менее он не двинулся с места. Стены не обрушились на него. Приступы больше не повторялись, хотя прошел почти час, прежде чем его снова потревожили.

Ему было чем занять голову. Он просто должен был придумать способ, как вытащить Экзетера из Стаффлз. Немного подумав, он решил, что это возможно. Хорошо, ну а что потом?

Он подумал про Чичестер, и его чуть не стошнило. Ну, вообще-то пустой дом без любопытных слуг мог бы стать неплохим убежищем, но куда деться от орды сердобольных теток? Еще неизвестно, как к этому отнесется отец. Он обвинял Экзетера-старшего в ньягатской резне и утверждал, что это вышло из-за того, что тот сам сделался туземцем. Он поверил в то, что младший Экзетер убил Боджли. Нет, Чичестер придется вычеркнуть.

Еще оставался Фэллоу. До начала семестра – десять дней. Джинджер что-нибудь придумает.

Значит, решено. Теперь ему надо каким-то образом передать эту информацию Экзетеру, когда того приведут, причем прямо перед носом у Стрингера, – вторая ночная экспедиция в западное крыло была бы слишком явным искушением судьбы. Чистый лист бумаги он нашел на полке. Писать левой рукой было уже сложнее. Только не начинай словами «Дорогой Экзетер!»

«Завтра ночью устрою пожарную тревогу. Постарайся улизнуть в суматохе. Налево от крыльца. Через стену можно перебраться. Иди направо. Ищи колесницу Боадицеи на перекрестке в полумиле от забора. Удачи».

Он добавил «С Богом!» и сам немного засмущался.

Даже складывать лист одной рукой было нелегко, но он все же сложил его маленьким квадратиком и сунул в карман брюк. Потом принялся за изучение папки, великодушно оставленной ему Стрингером.

Колесницей Боадицеи они звали старенький «остин-родстер» Джинджера. Смедли мог написать наскоро письмо и отослать его с вечерней почтой. Оно должно дойти до Фэллоу к утру – возможно. Если оно не придет к полудню, вся затея пойдет псу под хвост. Нет, лучше он сходит после обеда в деревню и оттуда позвонит.

Он сообразил, что сидит, уставившись пустым взглядом в текст, написанный неразборчивым почерком, на непереводимом медицинском жаргоне. Он собрался с мыслями – точнее, с тем, что от них осталось, – и начал читать. Дойдя до конца, он так ничего и не понял за исключением одного: врачи знали, что Джон Третий – симулянт. Его очень скоро бросят в тюрьму.

Хотя нет, вот еще: санитары, свидетели его появления, как один утверждали, что он свалился с неба.

Смедли подпрыгнул – дверь открылась и на некоторое время заслонила от него того или тех, кто стоял за ней.

– Передайте мне вон тот стул, мисс Пимм, – произнес голос Стрингера с непререкаемой властностью. Ну да, в госпитале хирургов ставят выше Господа Бога. – Прошу меня не беспокоить. Вам незачем ждать, сержант. Я дам знать, когда его нужно будет вести обратно. Заходите, Третий.

В комнатке явно не хватало места для еще одного стула, двух человек и закрывающейся двери. Экзетер не ожидал увидеть Смедли. На мгновение его голубые глаза вспыхнули яростным огнем и снова погасли. На нем были пижамные штаны, куртка из твида и сорочка без галстука. Он стоял, как манекен у портного. Хирург протиснулся мимо него к своему столу.

Стрингер сел и посмотрел своим рыбьим взглядом на пациента.

Смедли заерзал на месте.

Экзетер стоял, уставившись в стену. Он был высокий и стройный – собственно, таким он был всегда. При дневном свете на его скулах еще можно было разглядеть этот необъяснимый загар. Но подбородок, уши… длинные волосы, как у женщины? У Экзетера?

– Садитесь, Экзетер, – сказал хирург. Ничего не изменилось, и он вздохнул. – Я знаю вас, старина! Я жал вам руку в июне четырнадцатого. Мы долго обсуждали ваше странное исчезновение с миссис Боджли. Я читал рапорт о вашем не менее загадочном возвращении. О ваших странных делах я знаю, наверное, больше всех в мире.

Никакой реакции. Сколько он еще так выдержит? Если верить папке, он не произнес ни слова по меньшей мере три недели.

– Вам будет гораздо удобнее сесть, Экзетер, – резко сказал Стрингер. Похоже, он редко встречал сопротивление. – Сигарету?

Ничего. По коже Смедли побежали мурашки. Когда сигаретница переместилась к нему, он покачал головой. Ему нужен был еще «Данхилл», но еще больше ему нужна была свободная рука.

– Капитан? – сказал хирург. – Попробуйте вы.

– Эдвард, я ничего не говорил ему. Он уже знал.

Никакой реакции.

Смедли почувствовал приближение нового приступа. Экзетер считает его предателем. Стрингер хмурился – словно это он во всем виноват. Неужели они не видят, что он просто сломленный трус, контуженный человеческий обрубок? Они что, не понимают, что он сломается и разревется при одном только виде неприятности? «Боже, Боже, только бы меня сейчас не трясло!»

– Я уезжаю послезавтра, Эдвард. Доктор… мистер Стрингер показал мне твою карту. Они знают, что ты не тот, за кого себя выдаешь! Я написал тем двоим, чьи адреса ты мне дал, и оба письма вернулись. – Он глянул на это неподвижное, лишенное выражения лицо и вдруг взорвался: – Ради Бога, старина! Мы же хотим помочь тебе!

С таким же успехом он мог обращаться к столу. Экзетер даже не моргнул.

– Самый замечательный случай esse non sapere, который я когда-либо видел, – сухо усмехнулся Стрингер.

Смедли обнаружил, что стоит глядя Экзетеру прямо в глаза – значит, он встал на цыпочки, ибо он был на три дюйма ниже Эдварда. Он вцепился ему в лацканы здоровой рукой, попробовал вцепиться и обрубком – Экзетер отшатнулся от внезапного нападения.

– Ты чертов ублюдок! – завопил Смедли. – Мы хотим помочь тебе! Ты мне не веришь! Ну и черт с тобой, ублюдок проклятый! – Еще пронзительнее. Он не думал о такой возможности, но раз она подвернулась, грех было отказываться. Он стоял спиной к Стрингеру. Он запихнул записку за ворот сорочки Экзетера. – Я не собираюсь тратить еще ночь, пытаясь помочь неблагодарному ублюдку, который… который… – Черт, он снова плакал! Его лицо дергалось. Припадок, на всю катушку!

– Прости, старина, – тихо сказал Экзетер, осторожно отодвигая его в сторону. – Мистер Стрингер?

Хирург встал и потянулся через стол.

– Я горжусь возможностью снова пожать руку, сокрушившую ряды итонцев.

– Славное было время, – невесело вздохнул Эдвард. Он сел. – У вас хорошая память на лица, сэр.

– У меня хорошая память на крикет. Вы убили Тимоти Боджли?

– Нет, сэр.

– Вы изменили нашему королю?

– Нет, сэр.

Радуясь тому, что на него не обращают внимания, Смедли тоже сел, трясясь, как желе. Он сделал это! Он передал записку!

– Возможно, сигарета мне сейчас не помешает, сэр. – Он взял ее сам и наклонился вперед к спичке, всасывая в легкие благословенную струю дыма.

Стрингер тоже затянулся, разглядывая своего пленника.

Экзетер, не дрогнув, встретил его взгляд.

Хирург выпустил колечко дыма.

– Вы говорите, что вы не изменник, и я принимаю ваше слово. Но когда вы столь эффектно объявились на поле боя, вы говорили…

– Это шок, сэр. Такое случается с теми, кто… Просто шок.

– Допустим. Но вы бормотали что-то про предательство и шпионов. Если вы обладаете важной информацией, она мне нужна. Это ваш долг перед…

Эдвард покачал головой.

– Это не имеет никакого отношения к войне, сэр.

– И все же?

– Это касается моих друзей в другой войне. Я не ожидал попасть туда, где оказался. Меня обманули, предали.

– Вам стоило бы объяснить подробнее.

– Не могу, сэр. Вы все равно отвергнете это как бред сумасшедшего. Это не имеет никакого отношения ни к немцам, ни к Империи, ни к французам… Это никак вас не касается, сэр. Даю вам слово.

Двое холодно смотрели друг на друга через стол.

– Вы говорили, что кто-то желает вашей смерти, не так ли?

– Совершенно верно, сэр. Но мне не стоит даже пытаться объяснить.

Нога Экзетера мягко наступила на носок Смедли.

Тот чуть не поперхнулся дымом, вспомнив, как Джинджер Джонс сидел на той скамейке в субботу.

«Кто-то пытался убить его в Фэллоу, – говорил тогда учитель. – Они копьем проткнули его матрас. Кто-то пытался убить его в Грейндж, но вместо него попался молодой Боджли. Когда он исчез из больницы Альберта, я боялся, что они наконец поймали его. Теперь вы утверждаете, что он возник на поле боя? Похоже, его не так-то просто убить».

Стрингер?

Уж не пытается ли Экзетер сказать, что это хирург хочет убить его?

Возможно, у капитана Смедли все-таки не самая тяжелая контузия в Стаффлз.

Стрингер сдался первым, издав свой покровительственный смешок.

– Надеюсь, не палач?

– Гм, возможно, и он, сэр. Но также и личные враги.

– Идет! Я принимаю ваше слово и в этом. – Он улыбнулся и сел обратно на свой удобный стул. – Так и так, это еще одна причина, чтобы вытащить вас отсюда.

Смедли поперхнулся.

Выражение лица Экзетера совершенно не изменилось.

– Зачем? Зачем вам рисковать своей карьерой, помогая беглецу от правосудия?

Хирург усмехнулся спокойной, профессионально-холодной улыбкой.

– Не правосудия, только закона. Мы ведь не можем позволить, чтобы доброе имя школы смешали с грязью, нет? И если за вами охотятся какие-то тайные головорезы, то мы тем более должны вам помочь. Если мы сумеем вытащить вас отсюда, найдется ли кто-нибудь, кто сможет упечь вас обратно?

Экзетер бросил на Смедли горький взгляд.

– Думаю, может найтись. Хотя скорее всего нет.

– Мне кажется, я знаю одно безопасное место, – сказал Смедли.

– А! Действительно безопасное? – ласково спросил хирург.

Чего это он спрашивает? И нога Экзетера снова предостерегающе пнула его.

– Язык на замке – меньше взысканий, сэр.

Стрингер снова усмехнулся, но глаза его беспокойно забегали – или это только кажется?

– Если его задержат, капитан, мое участие в этой афере может выплыть наружу. Я должен быть уверен, что у вас имеется надежное убежище для него.

Застрелен при попытке к бегству?

Нет, это какое-то безумие! Выдающийся хирург предлагает подозреваемому в шпионаже и убийстве бежать из-под его опеки? А вышеупомянутый шпион намекает, что вышеупомянутый хирург на деле хочет убить его, – и Джулиан Смедли верит им обоим? Он окончательно рехнулся.

– У школьного друга, сэр. У Алана Джентила. Мы с ним вместе были при Сомме. Он получил благословение.

– Что-что? – удивился Экзетер.

– Ранение. Благодаря ему он вернулся на благословенную Родину – в Англию.

– А-а…

Где же он был все эти три года, что ни разу не слышал этого выражения? Алан Джентил умер от скарлатины в тринадцатом, и Экзетер наверняка помнит это – он поймет, что все это блеф.

Похоже, Стрингера это удовлетворило.

– Отлично. Дальше. Как вы предлагаете вывести его за пределы больницы?

– Он может выйти под моим именем. – Смедли вытащил свое портмоне и помахал им в воздухе. – У меня талон на бесплатный проезд в автобусе до Кентербери и далее поездом до Чичестера. – Он повернулся к Экзетеру, наступив при этом ему на ногу. – Окошко твоего сортира как раз выходит на навес купальни. Вылезешь перед рассветом в пятницу.

Экзетер невозмутимо ждал. Внешне он все еще выглядел мальчиком-персиком из лета четырнадцатого года, но что-то внутри него постарело, должно быть, на сотню лет.

– На полпути к воротам, слева, есть какой-то древний летний домик, – продолжал Смедли. – Встретимся там. Выйдешь за ворота по моим бумагам.

– Времени маловато, – невозмутимо сказал Экзетер. – Меня хватятся при утреннем обходе.

– Сначала они обыщут дом, – буркнул Смедли. Весь план был шит белыми нитками. Он никого не убедит, если сам Экзетер начнет выискивать в нем слабые места.

Стрингер нахмурился, стряхивая пепел с сигареты узловатым пальцем профессионального хирурга.

– Я попробую подъехать завтра к вечеру и задержаться здесь до утра. Тогда утром, я, возможно, и смогу немного замутить воду.

Нет, это уже слишком! Хирург, похоже, и впрямь поверил в эту белиберду. Смедли ощутил острый приступ радости, словно корректировщики сообщили, что оннакрыл цель. Он толкнул Экзетера ногой.

– Я буду в твоей одежде пугало-пугалом, – возразил Экзетер.

– Ты и так пугало что надо. Я попробую стянуть что-нибудь в кладовой. Если есть мысли получше, выкладывай.

– Нет. Но что будет с тобой?

– Рано или поздно меня найдут – связанного и продрогшего в нижнем белье. Как ты посмел поступить так с калекой, скотина?

– Но вы же замерзнете! – возмутился Стрингер. – Возможно, вам придется прождать там несколько часов. В вашем-то состоянии, капитан?

Он покроется гусиной кожей уже через десять минут. Однако до этого не дойдет.

– Переживу как-нибудь.

– Неплохо сказано! – одобрительно кивнул Стрингер. – Теперь нам ясно, как вы заслужили все свои медали. Очень смело! И необычно! Вы согласны, Экзетер?

– Я очень признателен вам обоим.

– Это слишком малое вознаграждение за самый красивый матч в моей жизни. Так, а как он найдет Джентила?

Смедли чуть было не спросил: «Кого?»

И снова этот тип выказывает слишком много любопытства. Чичестер вряд ли прозвучит достаточно убедительно. Где-нибудь поближе?

– Богнор Регис. Китченер-стрит, семнадцать, прямо за станцией.

Стрингер покосился на часы и потянулся к сигаретнице.

– Отлично! А теперь, Экзетер, могу я попросить вас о небольшом одолжении?

– Да, сэр?

– Мне хотелось бы услышать, где вы были три последних года – как вы бежали из Грейфрайерз, как вы оказались во Фландрии. Мне просто любопытно.

В первый раз каменное спокойствие Экзетера, казалось, дало крошечную трещину.

– Сэр, если я даже намекну вам о том, что со мной случилось, вы тут же наденете на меня смирительную рубашку и запрете в камеру для буйнопомешанных!

– Не думаю. Я принимаю тот факт, что все происходящее вокруг вас не поддается объяснению. Вряд ли вы поведаете историю неправдоподобнее тех, что я пытался вообразить себе, обдумывая ваши исчезновения и появления. – Теперь хирург вовсю излучал властность. – Я сомневаюсь, что увижу вас после того, как вы выйдете из этой комнаты. Поэтому я хочу услышать ваш рассказ. Правду, какой бы она ни была. – Улыбка его не скрывала откровенной угрозы: рассказ – или никаких побегов.

Экзетер прикусил губу и покосился на Смедли.

– Обо мне не беспокойся, старина! – сказал Смедли. – Как говорят моряки, я уже за бортом.

Экзетер вздохнул:

– Есть другие миры.

– Вы имеете в виду что-то вроде астральных плоскостей? – кивнул Стрингер.

– Вроде них, но не совсем. Другие планеты. Сэр, позвольте, я ограничусь этим?

– Нет. Насколько я понимаю, тому, как вы исчезли и появились, должно быть сверхъестественное объяснение, и я не хочу сойти в могилу, гадая, каково оно. Выкладывайте.

Экзетер вздохнул и закинул ногу на ногу.

– Я был в другом мире, который мы называем «Соседством». В некотором роде он напоминает Землю – в чем-то больше, в чем-то меньше. Там другой животный мир, другая география, но солнце то же и звезды те же. Люди похожи на европейцев – от итальянцев до шведов.

Он помолчал, оценивая реакцию Стрингера.

– Понимаете? Возможно, вы думаете, что я спятил или вешаю вам лапшу на уши.

– Звучит похоже на Жюля Верна, – согласился хирург. – И как же вы попали в эту страну эльфов?

– Я отправился в Стоунхендж, разделся догола и исполнил священный танец. – Экзетер сделал вид, что смутился. – Вы уверены, что хотите услышать еще?

– О, несомненно! Но почему Стоунхендж?

– Потому что он… то, что называют понятием «узел». Это своего рода естественные священные места. Их много, и в узлах часто расположены церкви или старые развалины, или просто камни, стоящие вертикально. Знакомо ли вам чувство странной дрожи, которая пробирает вас в древних постройках? Это то, что называется «виртуальностью», и это означает, что вы ощущаете узел. И если вы знаете подходящий ключ или пароль – танец и пение, – этот узел может служить в качестве перехода. Каким-то образом узлы этого мира соединяются с узлами Соседства или других миров. Люди перемещаются в обе стороны уже сотни… возможно, тысячи лет. Надо только знать ритуал.

Смедли удивился, как это Экзетер ухитрился танцевать со сломанной ногой, но Стрингер, похоже, об этом не думал. Он кивал так, словно верил, – или он просто подыгрывает сумасшедшему?

– И как же они действуют?

– Не знаю, сэр. Не имею ни малейшего представления. Лучшее объяснение этому давал мне человек по имени Роулинсон, но это была скорее игра слов. Интересно, вспомню ли я то, что он говорил мне тогда. Это было примерно год назад… Я находился в Соседстве уже два года и наконец встретился с… назовем их «пришельцами» – другими гостями вроде меня. С людьми, которые разбираются во всем этом. Некоторые из них перемещались туда и обратно по многу раз. Они называют себя Службой. У Службы имеется база – примерно как у администрации в колониях. На деле это довольно похоже на Ньягату, где я родился. В Кении. Профессор Роулинсон изучал вопросы перемещения из мира в мир и разработал кое-какую теорию…

Экзетер всегда умел убеждать. Пока он рассказывал, Смедли вдруг понял, что это самая невероятная история, которую он когда-либо слышал, и что он против воли начинает в нее верить.

7

Роулинсон говорил: «Все дело в измерениях. Мы живем в трехмерном мире. Можете ли вы представить себе двухмерный мир?» Разумеется, я ответил ему, что с математикой у меня всегда было неважно. Тогда он взял колоду карт…

Правда, все это было не совсем так. Карты лежали на другом столе в дальнем конце веранды, и Роулинсон сам за ними не пошел. Он позвал Морковку, и Морковка пришел и принес ему карты. Вот как поступали Тайки в Олимпе. Но как объяснить, что такое Олимп, этим двоим – хирургу, хитрому, как свернувшийся в кресле персидский кот, и чуть ли не мурлычущему от самодовольства… и бедолаге Смедли, кожа на лице которого так натянута, что того и гляди лопнет. Старине Смедли – с адским огнем в глазах и чуть заметным нервным тиком, каждые несколько секунд искажающим ему рот, пока он слушает, как выживший из ума старина Экзетер сам себя обрекает на пожизненное заключение в психушку.

– Он вытащил короля и валета. Он назвал их парой двухмерных людей – с высотой и шириной, но без толщины. Он сложил их лицом к лицу и спросил меня, могут ли они видеть друг друга? Я ответил, что нет.

«Правильно, – сказал он. – Они не могут, поскольку расположены не в одной плоскости. Они отделены друг от друга крошечной, но толщиной, а в их мире толщина отсутствует».

Эдвард вспомнил, как торжествующе улыбался Роулинсон. Профессор был худощавым мужчиной с волосами песочного цвета и педантичными манерами оксфордского мэтра, но на вид ему трудно было дать больше двадцати лет. Его английский имел странный оттенок – несколько архаичный. Он много знал, и ум его отличался живостью, но при этом было в нем что-то такое, что заставляло думать: «Не от мира сего». Если вам требовалось детальное объяснение с графиками и диаграммами – не было человека более подходящего. Во всем остальном он годился только вести спортивные программы.

Правда, в материальном отношении он вполне процветал. Он жил в большом бунгало, расположенном почти в самом центре узла, и он владел одним из лучших книжных собраний в Вейлах, где печатные книги являлись совсем еще недавним новшеством. У него было не меньше дюжины слуг, выряженных в белоснежные ливреи.

Однако Стрингеру и Смедли это вряд ли интересно.

– «Вы хотите сказать, – спросил я его, – что Земля и Соседство разделены каким-то другим измерением?» И он ответил: «Все сложнее. Если бы их разделяло только одно измерение, наш Дом имел бы только двоих соседей, но мне известно по меньшей мере шесть миров, в которые можно попасть непосредственно из Дома. В том, что касается Соседства, нам известны только два смежных с ним мира, но мы ведь мало что знаем о мире за пределами Вейлов. Из этого следует, что мы имеем дело не с одним, а с несколькими дополнительными измерениями. Я понимаю, что трудно объяснять, что такое четыре измерения, не вывалив при этом на вас пятое и шестое».

Эдвард боялся, что усмехнется сам.

– Я помню, что в этом месте его объяснения решил напиться. В трезвом виде я воспринимал все это с трудом.

Все время, что он находился в Соседстве, он отчаянно тосковал по Земле. А теперь, когда он вернулся домой, сердце его сжималось при воспоминании об Олимпе. Он вспомнил сухой воздух, напоенный ароматами пряностей и сухих цветов, горячий днем, но быстро остывающий по вечерам, когда Тайки собирались на верандах, потягивая джин…

Он снова посмотрел на своих слушателей – Стрингер прикрыл глаза, выпуская дым. Глаза Смедли были широко, слишком широко открыты.

– Я предупреждал, что вам придется переварить слишком много! Даже мне это кажется невероятным, а ведь я делал это – я имею в виду, я действительно переходил в другой мир. Не судите строго, мистер Стрингер, но у волшебных сказок имеются совершенно рациональные, земные объяснения. Я же говорил, что вы мне не поверите. Я и сам с трудом верил профессору, хотя я знал, что нахожусь не на Земле и уже два года на ней не был. Оглянитесь по сторонам: стол, бумаги, телефон, шкаф для папок! Тогда как я сидел в плетеном кресле, попивая то, что они называют джином – на самом деле ничего общего, – на веранде, огороженной ширмами. Деревья там слегка напоминают африканские – воздушная паутина ветвей в дымке листвы, скорее похожей на облако или на рой насекомых, чем на листья. За ними виднелись похожие на белые зубы горы, растущие в голубое-голубое небо. Напитки мне подавал слуга в ливрее, обращавшийся ко мне как к Тайке Кисстеру. А на нас с профессором были даже белые галстуки – он специально просил меня прийти пораньше, чтобы мы смогли поболтать, но с минуты на минуту могли подойти остальные гости, и жена его хлопотала в доме, следя за последними приготовлениями.

Безумием было выкладывать им все это. Искра в глазах Смедли была, пожалуй, кстати. Бедолаге, похоже, нравилась вся эта болтовня, а все, что хоть на несколько минут отвлекало его от сжигавшего его изнутри огня, стоило того. Но Стрингер не верил ни единому слову. Эдвард Экзетер, он же Джон Третий, резал себе глотку собственными руками – точнее, собственной болтовней. Беда была в том, что он так долго молчал, что теперь, раз начав говорить, уже не мог остановиться…

Веранда выходила в сад – цветущие кусты, тщательно подстриженные газоны, неожиданно зеленая заплата на сухой, цвета хаки земле Олимпа. Должно быть, целому отряду слуг приходится поливать сад почти непрерывно.

В тени деревьев там и здесь виднелись крыши бунгало других Тайков, окружавших узел. Прерывистая линия деревьев с плотной темной листвой обозначала русло Кэма. Деревушка туземцев лежала в миле ниже по течению.

На западе над горизонтом возвышался иззубренный меч Маттерхорна. Напротив стояли гора Кука, Нанга Парбат и идеальный конус Килиманджаро – изваянное природой произведение искусства. Все три вершины отсвечивали в лучах заката розовым, оранжевым и алым. Долина лежала между ними, как ладонь: Маттерхорн был большим пальцем, а три другие вершины – указательным, средним и безымянным. Несколько небольших вершин можно было считать мизинцами. Он до сих пор не запомнил всех их названий.

– Это просто две слегка отличающиеся друг от друга ипостаси одного и того же мира, – говорил Проф, – две карты из одной колоды, в которой не найдешь двух одинаковых карт. Сделайте два среза, скажем, стилтонского сыра. Вы ни разу не получите двух идентичных рисунков дырок, верно?

Эдвард с тоской подумал о стилтонском сыре.

– Ну да, звезды-то те же самые.

– Ага! Вы это заметили? Мелочи отличаются, большие вещи одинаковы. У жуков по восемь ног. Солнце выглядит абсолютно таким же. Насколько я могу судить, планеты тоже практически такие же. Год несколько короче, угол наклона земной оси немного меньше, сутки длиннее минуты на три.

– Откуда вы знаете это? Вы же не можете проносить с собой часы?

Роулинсон понимающе улыбнулся:

– Но вы можете перемещаться туда и обратно. Иногда вы попадаете в то же время суток, иногда чуть раньше или чуть позже. Разница – примерно в три минуты на сутки.

Ну, это до Эдварда еще доходило. Но даже так…

– Но у Соседства четыре луны. Луны-то уж никак не назовешь маленькими.

– А вот вы и не правы! – довольно расплылся Роулинсон. – О да, они, конечно, велики, но вполне могут быть порождены какой-нибудь мелочью. Труба не может повалить лес, не так ли?

– Нет. – Эдвард не понимал, какое отношение имеет труба к лунам, но не сомневался, что ему объяснят.

– Но допустим, с гор готова сойти лавина. Тогда вызвать ее может даже звук трубы! И что останется от вашего леса? Так вот, сейчас большинство сходится в том, что Луна – это осколок Земли, оторванный от нее гигантским метеоритом, – вам это известно? А Тихий океан – шрам, оставшийся от этого на поверхности Земли. Попадание метеорита – дело случая. Пройди этот метеорит секундой или двумя раньше или позже – и он бы вообще пролетел мимо Земли. Не забывайте, оба тела движутся с колоссальными скоростями! Вот он и ударил в Соседство немного по-другому. Осколки сконденсировались в четыре небольшие луны, а не в одну большую. Даже Трумб совсем невелик. Он кажется большим только потому, что так близок. – Проф торжествующе потянулся за стаканом. – Или, возможно, было несколько попаданий.

– А другие миры?

– Другие срезы – помните? Другие варианты. У Геенны две луны; по крайней мере мне так говорили. Сам я ни разу там не был. – Роулинсон сделал большой глоток. Он оседлал любимого конька, радуясь слушателю. – Вернемся к нашим плоским друзьям. Мы согласились, что они не могут видеть друг друга, ибо расположены в разных плоскостях. Но карты не могут быть идеально плоскими, верно? Идеально ровной поверхности просто не существует. И если они лежат лицом к лицу, они не могут не соприкасаться друг с другом в нескольких точках, да?

– Узлы!

– Совершенно верно! Плоские карты соприкасаются в нескольких точках. А там, где соприкасаются миры, имеются переходы, отверстия в ткани реальности.

– И ключи проводят вас через эти отверстия?

– Сквозь них. Или через. Да, конечно.

– Но как они действуют?

Энтузиазма у Роулинсона слегка поубавилось.

– Неплохой вопрос. Все заключается в умственных усилиях, разумеется.

– Неужели?

– Абсолютно. Перемещаются только люди. Вы не можете взять с собой ничего: ни одежды, ни денег – ничего.

– Даже пломб.

Роулинсон приподнял брови.

– Вас беспокоят дырки? – Он усмехнулся и неожиданно помолодел.

– Я набрал немного маны, и они исчезли. – Эдвард помнил еще шрам на лбу, исчезнувший почти сразу же, и несколько шрамов на груди, которые тоже упорно пытались это сделать, что было очень некстати.

– Ну да, так обычно и бывает, – самодовольно сказал Проф. – Но что бы ни делало такой переход возможным, добиться этого может только человеческий мозг. Сами по себе ключи ничто. Это не магические песнопения – они действуют только на ваш организм. Можно обучить песне и попугая, а толку-то? Ритм, слова, танец – все это служит только для того, чтобы вызвать какой-то резонанс у вас в мозгу. Разум парит во всем своем блеске, странствует, медленно перетекает в разлом. Потом он каким-то образом перетаскивает за собой и тело. Мне кажется, именно поэтому мы чувствуем себя так чертовски плохо после этого. Слишком сильный шок для мозга.

– Но это всегда так действует? – нахмурился Эдвард. – Я хочу сказать, из вашей теории следует, что разум может перейти, а тело остаться в старом мире. Такое возможно?

– Да, возможно. Редко, но бывает. Еще налить?

– Нет, спасибо, пока хватит. А теперь объясните мне ману.

– Это сложнее. Что вам известно?

Сколько из того, что ему известно, он может открыть? Разумеется, он должен говорить только правду, но были в его недавнем прошлом и такие моменты, которых ему… не хотелось бы касаться.

– Я помню, полковник Крейтон говорил насчет харизмы. Я знаю, мана – это нечто, что проявляется только у пришельцев. Он не обладал на Земле никакими сверхъестественными силами, однако, оказавшись в Соседстве, смог извергать молнии.

– Да, потому что он родился не здесь, – согласился Роулинсон. – Важно то, где вы рождены. Если вы произведете здесь на свет сына, друг мой, он будет туземцем. Возьмите его с собой обратно на Землю, там он будет пришельцем. Я не могу вам этого объяснить, но представьте себе другую картинку. Допустим, мы все рождаемся с некоторым подобием оболочки, этакой воображаемой броней. Допустим, что она не переходит вместе с нами – это вполне вписывается в теорию, не так ли? Без этой оболочки вы легко поглощаете ману. Через нее же проходит очень немного.

– Так что же такое мана?

Роулинсон вздохнул, совсем как древний старик.

– Хотелось бы мне самому это знать! – устало сказал он. – Она черпается из восхищения, из поклонения. Она черпается из повиновения. Она черпается из простой обыкновенной веры и действует непосредственно на сознание, это точно. Вы, должно быть, заметили, какой обладаете здесь властью! Стоит вам что-то приказать, и туземцы из кожи лезут, чтобы исполнить ваше желание. На более высоких уровнях мана может действовать на тело, подобно тому как вера лечит этих парней-йогов, которые могут сидеть на гвоздях или спать на льду голышом. При предельной концентрации она может воздействовать на физический мир. Тогда вы творите чудеса – индийский фокус с канатом, телепортация и тому подобное. – Он потянулся за стаканом и обнаружил, что тот пуст. – Морковка!

Из двери вынырнул слуга и поспешил к ним. Несмотря на свой возраст – на вид ему было лет шестьдесят, – аккуратный и проворный. Его коротко остриженные волосы когда-то были ярко-рыжими; теперь же в янтарной шевелюре вовсю проглядывала седина. Он был одет в белые брюки с отутюженной складкой и белый фрак с высоким воротничком. Очень впечатляюще. Черные ботинки сияли зеркальным блеском.

– Ага, вот ты где, – буркнул Проф. – Уверены, что не хотите еще, старина?

– Пока нет, спасибо, сэр.

Слуга поклонился и исчез.

К туземцам полагалось обращаться исключительно по прозвищу – «Морковка». Эдвард так и не знал, понимают ли они, что означает это слово. Он надеялся, что нет. Наверняка у них есть какое-то название на собственном языке. Растительность Соседства заметно отличалась от земной; здесь росли корнеплоды, напоминавшие морковь, но совершенно другой окраски.

Проф тем временем вновь оседлал любимого конька.

– Пришельцы способны аккумулировать ману, превращая ее в волшебство, но даже туземцы обладают ею, правда, в небольшом количестве. В этом отношении «харизма» – вполне подходящее название для этого. Наполеон, например, обладал ею в полной мере. Его солдаты боготворили его. Он вел их прямиком в ад, а они шли за ним и любили его за это. То же можно сказать про Цезаря, Магомета. – Он с интересом посмотрел на Эдварда. – Уверен, вы знаете и другие примеры.

– Но Наполеон не творил чудеса!

– Да? Некоторые из его противников считали, что творил. А ведь он был местный, не пришелец. Где провести границу? Если генерал или оратор воодушевляет своих последователей пламенной речью, волшебство ли это?

Эдвард подумал немного.

– Нет.

– Даже если она требует от них нечеловеческих усилий?

– Скорее всего нет.

– Тогда как быть с чудесными исцелениями? Телепатией? Ясновидением? Где грань? Где маловероятное становится просто невозможным?

– Там, где ученые не в силах это измерить?

– Они не могут измерить и любовь. В любовь вы тоже не верите?

Эдвард усмехнулся. Эту речь явно произносили раньше, и не раз.

– Я слышал, вы прибыли сюда через неопробованный ранее переход? – Роулинсон потер подбородок. – Это любопытно! Крейтон чертовски рисковал. Вы могли оказаться где угодно в Соседстве, а возможно, и вовсе в каком-нибудь другом мире.

– Он полагался на пророчество. В нем говорилось, что я прибуду в Суссвейл.

– Я бы побоялся так рисковать. Ну да ладно, все хорошо, что хорошо кончается. И вы прибыли в Святилище? Что ж, будем знать. Какой ключ вы использовали?

Эдвард пальцами выбил дробь на столе.

– Аффалино Каспик…

– Ах, этот… – протянул Проф, наблюдая за тем, как Морковка меняет его стакан. – Только не пытайтесь пробовать его в Олимпе, мой мальчик! Он забросит вас в Геенну. То еще местечко! Впрочем, «Аффалино…» – вполне логичный выбор. Похоже, он довольно часто соединяет Европу с Вейлами. Правда, иногда он действует и по-другому. Есть один переход в Мапвейле, так тот открывается куда-то на Балканы. Кажется, в окрестности Триеста. Да много и других примеров.

Слуга отступил на два шага, поклонился и вышел.

Почти как тогда, в Африке… хотя не совсем. В Вейлах у местных жителей кожа белая. А в этой долине все еще как один рыжие. Тут каждая долина имеет свои особенности. Голубые глаза здесь, карие – там. В одной долине все женщины были плоскогрудые, в другой они щеголяли бюстами, полными, как спелые дыни. В долинах побольше население отличалось большим разнообразием, напоминавшим различные европейские типы; небольшие боковые ответвления – обитаемые, конечно, – каждое растило сынов и дочерей определенной внешности. Олимпийцы, как и все уроженцы Гэля, были рыжими, с зелеными глазами и кожей, напоминавшей песчаный пляж, – веснушка на веснушке.

Слуга Эдварда, Домми – Эдвард теперь имел собственного слугу, – был почти одного с ним возраста, хотя ниже ростом и плечистее. И веснушки! Каждый раз, когда тот моргал, Эдварду казалось, что веснушки вот-вот посыплются с век. Он был вынослив, как мул. Он не носил ничего, кроме набедренной повязки, даже рано утром, когда в долине было довольно-таки свежо. Ступни его были тверды, как сталь, – он мог бежать по острому гравию, как газель. Он был таким же белым, как Эдвард – даже белее, – но он был туземец, а Эдвард – пришелец. Поэтому он был слуга, а Эдвард – Тайка.

После всего, что ему пришлось пережить, званый вечер казался каким-то нереальным. Да и весь Олимп производил на него странное впечатление; во всяком случае, трех дней ему явно не хватило, чтобы привыкнуть к нему. К тому же он отвык от светского общества. Даже английский язык ему казался теперь слегка чужим.

Туземцы говорили на разновидности рандорианского, который скорее был таргианским диалектом. Наверняка у них были собственные названия для реки Кэм и для Килиманджаро, и для Маттерхорна. Возможно, они не называли поселок Тайков Олимпом. Интересно, как он у них называется?

Между собой пришельцы объяснялись на английском. Их речь изобиловала множеством таргианских – и даже джоалийских – слов, но, в общем, такой английский вполне можно было бы услышать и на Риджент-стрит. Тем не менее они называли друг друга Тайками. Странно. Почему бы не использовать старое доброе английское слово «господин»?

Они по-детски любили прозвища. Роулинсона звали исключительно «Проф», и он старался держаться сухого, академического стиля. Эдвард оставался пока «Экзетером» для мужчин и «мистером Экзетером» для женщин. Возможно, когда его статус и род занятий в Олимпе упрочатся, он и обретет какое-нибудь неофициальное прозвище. Он даже подозревал, что оно будет чем-нибудь вроде «Халтурщика». То, что он Освободитель, держалось в строгом секрете – в случае, если Палата узнает, где он находится, даже Олимп покажется не слишком-то надежным убежищем.

– Вы ведь знаете, что мана существует, Экзетер! – Проф понизил голос и придвинулся ближе. – Говорят, вы лично встречали двоих из Пентатеона?

Эдвард кивнул и допил свой стакан. Он плохо еще разбирался в закулисных нитях Олимпа; он не знал, кому и сколько позволено знать. В «Филобийском Завете» достаточно прозрачно намекалось на то, что даже здесь имеются предатели – в самом сердце Службы. Так что Роулинсон вполне мог быть одним из них.

– Раз так, вы должны знать, что они способны на чудеса! Они черпают магические силы из поклонения своих последователей и жертвоприношений.

Эдвард ожидал вопросов насчет его собственного опыта с маной, хотя и так очевидно, Роулинсон знает еще меньше, чем он сам. Что до его «объяснений», выглядели-то они достаточно гладко, но оставляли легкий привкус надувательства. Слова ничего не стоили.

– Но почему в узлах? Как это укладывается в вашу схему, профессор? Насколько я понимаю, узлы – это точки перехода, но почему они еще и усиливают приток маны?

– Это температура.

– Температура?

– Ну, не настоящая температура, но что-то вроде нее. В конце концов, если другой мир здесь особенно близок, вполне возможно проникновение чего-то через брешь. Должно быть, вы ощущали это чувство, близкое к страху, которое мы называем «виртуальностью»? Представьте себе, что узлы, так сказать, обладают повышенной температурой, в то время как остальной мир холоднее. А теперь представьте себе, что эффект защитной оболочки зависит от этой «температуры». Что он чувствителен к теплу или как там еще обозвать эту силу. По-моему, это объясняет то, почему пришелец лучше аккумулирует ману в узле и почему жертвоприношения его почитателей наиболее действенны именно там.

Снова эти шаманские штучки! И все же в этом имелась какая-то логика.

– Но каковы пределы? – спросил Эдвард. – Телепатия, ясновидение – как далеко все это может заходить? – Он знал, что это, например, может убивать.

– Довольно далеко. Ну, например, исцеление. Пророчества, как вам уже известно. Легенды говорят о землетрясениях и молниях. Земные мифы тоже упоминают об этом. Все вплоть до чистейшей воды волшебства. Чудес, если вам больше нравится это слово. – Роулинсон улыбнулся ему своей мальчишеской улыбкой. Джин уже начал оказывать на него свое действие. – Я не могу объяснить вам все это в виде стройной научной теории, старина! Все, что я могу, – это иллюстрировать.

– Ну почему же, все это вполне согласуется с фактами. – У Эдварда тоже слегка кружилась голова; это при том, что ему предстоял еще долгий вечер. Он верил в чудеса. Он сам совершил одно.

Роулинсон свирепо оглянулся на дверь.

– Какого черта… Как по-вашему, куда могла запропаститься моя жена? Морковка!

Эдвард хотел еще спросить про ключи – кто изобрел их и кто отваживается испытывать новые, – но его хозяин внезапно сменил тему.

– Да, кстати…

– Что?

– Сейчас должны подойти остальные… Я так понял, вы наняли боя?

– Мне его порекомендовал повар Джамбо. По-моему, он приходится ему внуком или племянником, или кем-то в этом роде.

Роулинсон кашлянул.

– Да. Ладно, моя жена проходила мимо вас сегодня днем и видела его. Она попросила меня намекнуть вам кое-что.

– Я с благодарностью приму любую вашу помощь, – откликнулся Эдвард, с трудом подавляя желание прибавить «сэр». Он чувствовал себя желторотым юнцом, стоящим в кабинете директора. Сознательно или нет, Роулинсон подавлял его своей маной.

На веранду выплыл слуга-дворецкий и замер возле кресла Тайки в ожидании.

Роулинсон, казалось, не замечал этого.

– Так вот, старина, такое дело… Мы не поощряем, когда Морковки разгуливают тут у нас в своем дикарском обличье. Это очень мило у них в деревне, но здесь мы требуем более цивилизованного вида.

Там, в пекле летнего дня, молодой Домми выдраил все полы у него в бунгало, а заодно и почти все стены. Он вкалывал, как лошадь, и взмок, как мышь. Зеркальные ботинки и белая ливрея, говорите?

– Я переговорю с ним.

– И приглядите, чтобы он подстригся, старина. Поаккуратнее, под Бристоль, ладно?

Волосы Домми спадали на плечи огненно-медным знаменем. Он ужасно ими гордился.

– Но они у него чистые, – возразил Эдвард.

Роулинсон скорчил неодобрительную мину.

– С короткой стрижкой они выглядят гораздо аккуратнее. Куда цивилизованнее. Вы не должны давать им послаблений, иначе от них вообще не добьешься никакой работы. Они все ленивы как черт знает что, почти все.

Эдвард предложил Домми отгул на вечер, чтобы тот мог пойти поухаживать за своей возлюбленной, Айетой. Парень был совершенно потрясен. Как так, ведь дом Тайки еще не убран! А посуда? Ее надо распаковать и вымыть! Одежда Тайки еще не поглажена, ужин не приготовлен, да и сад не вскопан! Его отец придет в ужас, узнав, что он взял отгул, в то время как в доме полно работы.

Домми до трогательного хотел быть полезным.

– Но до сих пор он не выказал ни капельки лени! Он вкалывает, как… он работает не покладая рук.

– Подождите еще! – сказал Роулинсон. – Стоит ему скопить несколько шиллингов, и он тут же купит себе жену – вот тогда-то вы не дождетесь от него вообще никакой работы. – Он хмуро покосился на терпеливо ожидавшего Морковку. – Ты знаешь, чем занята Энтайка?

– Она присматривает за поварами. Тайка.

– Так напомни ей, – сердито буркнул Роулинсон, – что у нас здесь гость, понял? – Он махнул рукой, чтобы тот убирался. – Ленивы как черт знает что, – повторил он. – Почти все.

8

– Неописуемо! – пробормотал Стрингер. Он закашлялся, чуть не выронив сигарету. Его выпученные глаза покраснели от дыма, заполнившего маленькую комнатку.

У Смедли голова шла кругом. «Неописуемо» – не то слово! И все же любой, кто знал Экзетера, не усомнился бы в его словах. От него просто невозможно было ожидать лжи, даже если бы от этого зависела его жизнь. Он всегда был таким.

– Но эти магические места? – спросил хирург. – Во Фландрии тоже было одно из них?

– Должно быть, да, – хрипло согласился Экзетер. – Наверное, до войны там была церковь или кладбище.

– А другое – в больнице Грейфрайерз?

– Э-э… нет, сэр.

– Значит, вас кто-то спас оттуда и отвез в другое место?

Экзетер стиснул зубы.

– Язык на замке – меньше взысканий, сэр.

Стрингер позволил себе выказать некоторое неудовольствие, потом покосился на часы.

– Бог мой! Мне давно пора! У меня сегодня ужин с важными шишками! Ладно. Захватывающая история. Жаль, нету времени послушать еще. – Его надменный взгляд задержался на Смедли, и он нахмурился, словно тому здесь было не место. – Мы и так проговорили Бог знает сколько. Думаю, вы можете идти, капитан. Мне не хотелось бы, чтобы вас заподозрили в связи с беглым пленным.

Он хотел быть уверен, что эти двое не смогут переговорить наедине. Но это уже ничего не меняло. Тот план, что Смедли рассказал вслух, не имел ничего общего с тем, который Экзетер узнает, прочитав записку. А в голове у Смедли зрел уже третий план. Другие миры!

Он пробормотал что-то и поднялся, протягивая руку. Экзетер тоже встал, стиснув ее до боли.

– Увидимся в пятницу, старина! – произнес Смедли, на всякий случай еще раз пнув его под столом ногой.

– Спасибо. Чертовски тебе признателен.

К счастью, устрашающей мисс Пимм в коридоре не оказалось – возможно, она ушла на ленч, и Смедли беспрепятственно вернулся к себе в палату. Надо переодеться в форму, если он намеревался пообедать за счет короля.

Вестибюль оказался совершенно пуст. Должно быть, все ушли на богослужение.

Да, план необходимо изменить. Стрингер – легавый, это точно. Даже если он и не опустится до расстрела при попытке к бегству, то настучит как пить дать. Если Экзетера поймают у ворот в чужой форме – это чуть ли не лучшее доказательство того, что он симулянт, – и ему конец. Стрингер поверил, что побег состоится в пятницу утром, значит, бежать надо раньше. Сегодня же ночью!

Совсем не оставалось времени. Придется нестись в деревню прямо сейчас и дозваниваться Джинджеру, чтобы тот раскочегаривал Колесницу. Сколько времени может занять поездка из западных графств в Кент, даже если допустить, что машина не развалится и шины не будет прокалывать на каждой миле?

– Ага, вот вы где, сэр! А я-то вас ищу!

Смедли сфокусировал взгляд и увидел болезненное лицо Реттрея, своего соседа по палате.

– Да, лейтенант?

– К вам двое посетителей, сэр.

Смедли повернулся, чтобы посмотреть, и чуть не упал.

Алиса Прескотт! И Джинджер Джонс!

Ох, черт! Надо же!

Здоровой рукой он обнял Алису и поцеловал ее в щеку. Несмотря на очевидное удивление, она не возмутилась. Впрочем, возможно, она просто сдержалась. Черт, какая девушка – мисс Прескотт! Он положил свой обрубок на плечо Джинджеру и подтолкнул обоих к дверям.

– Право, как здорово, что вы приехали! Вы ведь еще не ели, верно? Давайте-ка завалимся в «Черный дракон» и перекусим. – Только бы увести их отсюда!

Шел дождь, а его офицерский плащ остался наверху. Ну и черт с ним.

– Что это вы, капитан Смедли? – недоуменно спросила мисс Прескотт, когда они, хрустя подошвами по гравию, шли к воротам.

– Что я?

– Меня еще ни разу не выставляли из кабака, но, подозреваю, ощущение должно быть примерно такое же.

– Эдвард. Его могли провести по вестибюлю с минуты на минуту, и, увидев вас обоих, он бы раскололся.

– Вы говорили с ним? – спросил Джинджер.

– Да. Он здоров.

– У него не амнезия?

– Нет, он в форме.

А что еще мог сказать Смедли? «Он побывал в другом мире, где обладал волшебными способностями. Его перенесла туда магия, поскольку так было предсказано в пророчестве, и его обманом вернули сюда те, кто хочет убить его. И у кого свои люди даже среди здешних врачей». И после этого пришлось бы признаться, что он сам верит во все это. Вам стоило бы поискать пару смирительных рубашек…

– Значит, он притворяется? – спросил Джинджер.

– А, да. Это странное дело. Стрингер, хирург, знает, кто он. Кажется, он запомнил его по тому матчу с Итоном. Он его вроде бы пока прикрывает. Ну, школьное братство, галстук и все такое.

Дождь едва моросил. Свежий воздух пах восхитительно – листвой и сырой землей. Они шли довольно быстро, и Смедли рассказал ту часть истории, которая касалась Фэллоу. Про Олимп он рассказывать не стал. Разумеется, они расспрашивали его, но он ушел от ответа, сославшись на то, что сам почти ничего не знает.

Когда он закончил свой рассказ, они как раз подходили к «Черному дракону», излюбленному заведению ходячих пациентов Стаффлз, – здесь подавали неплохое пиво и вполне пристойный ленч. Разумеется, в пивной было полно посетителей, и еще куча народу терпеливо ждала у стен. По счастью, прямо перед носом у Смедли освободился столик, и он тут же забил его. Прежде чем кто-либо успел оспорить его права, мисс Прескотт села, и претенденты сердито отступились.

– Мой любимый столик, – довольно вздохнул Смедли.

– Интересно, как вам удалось это, – пробормотал Джинджер.

– Что удалось?

– Ничего. Хотите выпить, мисс Прескотт?

Она выбрала шерри. Смедли заказал одну горького и одну мягкого. Джинджер пошел за заказом.

Алиса почти не изменилась. Ее лицо всегда было чуть вытянутым – лошадиным – и осталось таким же, но это нисколько его не портило. Тогда, в четырнадцатом, Эдвард был от нее без ума. Кольца она не носила. Интересно, как она относилась к Эдварду? И как она относится к нему теперь, после всего? Она была года на два, на три старше его. Теперь она еще старше, а Эдвард…

Вспоминая, как странно молодо выглядит Экзетер, Смедли вдруг припомнил его слова насчет зубов и исчезнувших дырок. Уж не поэтому ли у него такой юный вид? Может, он действительно не постарел в этом своем другом мире? Мать твою, вот это да!

– Что-нибудь не так, капитан? – холодно осведомилась мисс Прескотт.

Он смотрел сквозь нее.

– Нет, ничего…

Джинджер поставил на стол пенящуюся кружку; Смедли потянулся к ней, чертыхнулся, сменил руку и припал к пене губами. Сукин сын!

Вот она, правда, и никуда от нее не деться: он верит и в это Соседство, и в Олимп! Конечно, то, что у человека в возрасте двадцати одного года все еще нежно-розовые щеки – не самое убедительное доказательство. Такое со многими случается, хотя позже они, как правило, стареют быстрее остальных. Просто это был еще один фрагмент мозаики. Должно же быть какое-то объяснение этому тропическому загару во Фландрии.

– Все, что у них осталось, – это милтонский пирог. – Джинджер принес пива и себе, но не садился.

– Обычно он у них вполне съедобный, – сказал Смедли.

Алиса не возражала. Джинджер снова ушел заказать блюда. Нормальное обслуживание тоже относилось к тем вещам, которые за время войны канули в небытие. Зато теперь у Смедли появился шанс поболтать с девушкой с глазу на глаз и посмотреть, сколько раз он заставит ее улыбнуться.

– Ну и как вам война, мисс Прескотт?

– Раньше вы называли меня Алисой.

– Я, наверное, был ужасным маленьким нахалом? Помнится, вы называли меня Прыщом.

– А теперь мне придется называть вас Медалью! Здорово это вы! Я слышала, вас ждут во дворце для…

О Боже! Его глаз начал дергаться. Он отвернулся, чтобы скрыть это. Бесполезно – у него начинался приступ. На всю катушку. Ему хотелось пить, но он не мог поднять кружку своим обрубком, и… черт! Проклятие! Он вскочил и почти бегом устремился к выходу.

Холодный дождь немного помог. Когда слезы прекратились и он снова обрел способность более или менее нормально дышать, он вернулся. Его спутники неторопливо поглощали пирог со свининой, обсуждая чудовищные цены на продовольствие. Они не сказали ему ни слова, пока он не сел, словно нет ничего более естественного для взрослого мужчины, чем истерические припадки. Он не стал извиняться, боясь, что все начнется сначала.

Впрочем, какая разница? Теперь, что бы он ни сказал, они ни за что не поверят ему – после подобного-то представления! Он пытался проткнуть вилкой твердую корку пирога, продолжая жалко молчать. Его спутники изредка перебрасывались словами через его голову. Когда они разделались с пирогом, народу заметно поубавилось. Соседние столики освободились, значит, самое время поговорить о деле. Правда, он не был уверен, что сможет это делать без пены у рта.

– Во-первых, – сказала Алиса с таким видом, словно организация побегов из тюрьмы для нее повседневное занятие, – нам надо вытащить его из Стаффлз. Во-вторых, его необходимо доставить в Лондон, прежде чем они вызовут ищеек. – Она покончила с едой, но продолжала смаковать напиток. – И в-третьих, нам надо найти ему надежное убежище, чтобы он смог оставаться на свободе. Я ничего не забыла?

Она посмотрела на Смедли. Он кивнул, боясь открывать рот.

– Я думаю, для начала этого хватит. – Джинджер задумчиво почесал бороду. Казалось, он сам удивлен тем, что дал втянуть себя в подобную безумную авантюру.

– Отлично, – продолжала она. – Итак, пункт первый: можем ли мы вытащить его из здания?

Смедли снова кивнул.

– Это по вашей части, Джулиан, – сказала она. – Но как?

– Два плана, – хрипло произнес он, стиснув под столом кулак и отчаянно стараясь, чтобы голос его не дрогнул.

– Почему два?

– Нельзя доверять Стрингеру! Очень уж он любопытен. По-моему, он хочет, чтобы Эдвард выдал себя, пытаясь бежать.

– Ясно.

Он догадывался, о чем она думает.

– Я знаю, что это звучит дико… – Ох, черт, какая разница? Он и впрямь рехнулся! Они оба понимают это не хуже его самого!

– Вы сказали. Стрингер говорил, что знал Экзетера? – буркнул Джинджер.

– Пожимал ему руку после того безумного матча.

– Неправда.

– Что?

Джинджер снял пенсне и протер его рукавом. Он всегда так делал, когда был расстроен.

– Маленький Стрингер никогда не интересовался спортом. Это его брат увлекался крикетом. И в Итоне тогда был именно Большой Стрингер. Я знаю. Я тоже был там тогда. Я сидел как раз за ним. Я помню толпу, что собралась вокруг Экзетера. Я помню, что там было несколько десятков болельщиков, но готов поклясться, Маленького Стрингера там не было.

Какое-то незнакомое ощущение на коже у рта подсказало Смедли, что он, должно быть, улыбается. Еще один кусок мозаики лег на место! И если недоверие ко врачам является доказательством сумасшествия, значит, Джинджеру Джонсу тоже место в их клубе.

– Большой Стрингер – это тот, что солдат? – спросила Алиса. – А он может быть вовлечен во все это? Не мог он узнать Эдварда там, в Бельгии, и предупредить брата?

– Мне кажется, мы не можем доверять никому, – заявил Смедли. – Пусть нас будет только трое. – Вот забавно: он предлагает им довериться трясущемуся психу.

– Согласна! Но расскажите нам, что вы придумали.

Придерживая до поры до времени третий план, Смедли обрисовал первый, придуманный на ходу исключительно для того, чтобы ввести Стрингера в заблуждение, а потом и второй – пожарную тревогу.

Впрочем, стоя слушатели ему не аплодировали.

– А дело ли это, – сурово произнес Джинджер, – кричать «Пожар!» в госпитале, полном калек?

– Да это, можно сказать, мой долг! У них не было пожарной тревоги с тех самых пор, как меня привезли сюда, а в случае пожара весь этот дом – смертельная ловушка. Надеюсь, что сигнализация еще работает. – По правде говоря, Смедли и сам был не слишком уверен в этичности второго плана, поэтому убеждал себя в этом точно так же, как остальных.

– Вы уверены, что это сработает? – спросила Алиса.

– Наверняка. Хаос будет совершенно неописуемый! Сад огорожен стеной не выше человеческого роста. Экзетер шутя перемахнет через нее.

Она пожала плечами, но спорить не стала.

– Хорошо. С первой задачей вы справитесь. Как насчет второй – преследования? Как доставить его в Лондон?

– Ну, это по части Джинджера. Он должен ждать с машиной. Там есть один проезд…

На него уставились две пары неодобрительных глаз.

– Какой машиной? – буркнул Джинджер.

– Ну… с Колесницей Боадицеи.

– Колесница исключается. Разобрана на запчасти. Сейчас вообще почти не осталось частных автомобилей.

– Я… я не знал! – Смедли попытался не паниковать.

– Нет, это еще не запрещено, – поспешно сказала Алиса. – Пока что. Не знаю, надолго ли. Столько всяких запретов…

– И цены на бензин! – добавил Джинджер. – Четыре с полтиной за галлон! Кто только может позволить себе такое!

Смедли беззвучно выругался. Он мог бы догадаться и раньше. Велосипеды? Лошади? Нет, второй план трещал по швам. О Боже, неужели ему придется действовать по первому?

– Сколько у нас времени? – спросила Алиса.

– Его хватятся очень быстро. Жаль – не могу перерезать телефонные провода. Ему бы только добраться до Лондона – а там уж затеряться проще простого. Но ему придется въезжать через Кентербери или Мейнстоун. – Копы наверняка выставят дорожные патрули и пикеты на железнодорожных станциях. В военное время, с закрытыми портами Кент был ловушкой. Стрингер не мог не понимать этого.

– Значит, час?

– Если не меньше.

– И при действиях по первому варианту проблемы те же самые,не так ли?

Смедли пробрала дрожь. По коже пробежали мурашки при одной только мысли о том, как сам он будет лежать связанный, с кляпом во рту в маленькой беседке – крошечной, со стенами, готовыми в любой момент рухнуть, – такой похожей на окоп.

– Если Стрингер настучит, плану номер два крышка. Если нет, мои бумаги и одежда помогут Экзетеру уйти. Дальше все зависит от того, как быстро они найдут меня, – визжащего психа с выкаченными глазами, с пеной у рта…

С минуту Алиса задумчиво смотрела на него, потом отставила свой стакан.

– Мне кажется, второй план лучше. Вы собираетесь осуществить его завтра?

– Хорошо бы сегодня ночью, но…

– Я знаю, где можно позаимствовать машину.

– Правда? – Смедли хотелось обнять ее и поцеловать, однако выражение ее лица немного отрезвило его.

– Но я не умею водить.

Он открыл рот и снова закрыл его. На него наваливался новый приступ, и он подавил его. Он тоже никогда больше не будет водить машину.

– И Эдвард не умеет, – сказала Алиса, – если только не научился за последние три года.

– Я в этом сильно сомневаюсь. И потом, машину надо еще доставить сюда.

– Я пробовала совсем чуть-чуть, – призналась она, – но в Лондоне наверняка не смогу.

Они посмотрели на Джинджера.

Он беспокойно дернул себя за бороду.

– Но я тоже! Я еще кое-как справляюсь на глухих проселках и тихих улицах! И я никогда не водил ничего, кроме Колесницы. И потом, мои права все равно остались в Фэллоу!

– Дерзайте, старина! – сказал Смедли. – Отсюда до Лондона всего пятьдесят миль, и А-два – самое прямое из этих чертовых шоссе. Уотлинг-стрит. Его еще эти чертовы римляне строили.

Джинджер хмуро посмотрел на Алису.

– Где эта ваша машина?

– В Ноттинг-Хилле.

– Я плохо знаю Лондон. Это на севере?

– На западе.

– Ох, да это на противоположном конце! – Старик отчаянно хмурился, но «нет» еще не сказал – пока.

Алиса барабанила пальцами по столу. В глазах ее загорелся знакомый огонек.

– Капитан Смедли, может быть, вы предложите кого-нибудь, кто обладал бы подходящей квалификацией и желанием помочь спасти моего кузена?

– Дюжину парней, мисс Прескотт. Все его одноклассники были бы в восторге от такой возможности.

– И где я их могу найти?

– Можно поспрашивать во Фландрии. Большая их часть там – кто еще дерется с этими чертовыми бошами, кто на кладбище. Те, которые вернулись на благословенную Родину, остались без ног. Поэтому, боюсь, они вам сейчас не помогут. Мне ужасно жаль.

– Черт с вами! – буркнул Джинджер. – Что за машина?

– «Воксхолл», кажется, – ответила Алиса. – Такой жутко здоровый черный ящик на четырех колесах. Зато в нем не промокнешь.

– У него хоть фары электрические?

Алиса прикусила губу – жест этот ее совсем не красил. Он напоминал о сене.

– Точно не помню. Я никогда не ездила на ней в темноте.

– Закрываемся на перерыв, джентльмены, – окликнул их трактирщик.

– Нам надо идти, – сказал Смедли.

Джонс не тронулся с места.

– Вы уверены в том, что владелец не будет против одолжить нам машину?

– Ему все равно, – твердо заявила она. – У меня есть ключи от гаража.

– А что он скажет, если я на Стрэнде столкнусь с такси?

– Я уверена – машина застрахована. – Ее лицо оставалось непроницаемым, но дальнейшие вопросы явно были бы нежелательны.

Джинджер с ожесточением протирал пенсне.

– Значит, завтра ночью?

Нет, старик явно не робкого десятка и действительно любит своих питомцев. Интересно, как отреагируют в Фэллоу, если одного из их старших педагогов поймают за рулем угнанного автомобиля, да еще с беглым шпионом в придачу?

– Молодчага, – сказал Смедли. – Только не завтра. Сегодня! Нам надо опередить Стрингера и его братию.

– Сегодня? – Джинджер вздрогнул.

– Переходим к плану номер три! Я попробовал намекнуть Экзетеру, что дело не терпит до пятницы. Даже если он и не понял моих намеков, то сразу же все сообразит, услышав пожарную сирену. Я захвачу что-нибудь из одежды на случай, если ему придется бежать в одной пижаме. – Смедли счастливо вздохнул. – Ясное дело, я тоже бегу.

«Другие миры!»

9

Неожиданно началась спешка. Смедли вспомнил, что до следующего автобуса осталось всего ничего, так что всем троим пришлось бежать. Весь на нервах, он дождался с ними на остановке автобуса – старого, скрипучего двухэтажного монстра. Алиса и Джонс сумели даже найти свободные места, правда, далеко друг от друга, так что разговаривать по дороге они не могли.

Алисе досталось место рядом с болтливой дамой средних лет, всю дорогу делившейся – довольно громко – своей точкой зрения на немцев, на войну, цены, нехватку продуктов, необходимость экономии и многое, многое другое. Впрочем, большая часть этой ценной информации прошла мимо ее сознания. Она откинулась на спинку сиденья и обдумывала новости, так внезапно ворвавшиеся в ее жизнь.

До сих пор ей приходилось встречаться с Джулианом Смедли раза четыре, причем каждый раз с перерывом в несколько лет. В Фэллоу он был одним из самых близких друзей Эдварда – точнее, не столько другом, сколько последователем. Вернее было бы сказать, что это Эдвард всегда был другом Смедли – Эдвард относился к тем людям, в подлинности дружбы которых не сомневаешься. Ее воспоминания о Смедли напоминали фотографии в альбоме. Тощий мальчишка на первой странице, потом прыщавый подросток, а теперь вот – на пятой странице – израненный герой. Он был застенчив и робок и при этом шаловлив и смышлен. Более того, как рассказал ей Джинджер по дороге в Стаффлз, Джулиан Смедли обладал кошачьим даром всегда приземляться на лапы. Когда пирог пускали по кругу, самый большой кусок, как правило, оказывался на его тарелке, и все же никто не был на него за это в обиде.

Возможно, теперь, в 1917 году, даже оторванную руку можно было считать большим куском пирога. Он был засыпан заживо разрывом снаряда, но его успели откопать. Теперь война для него окончена, а это тоже кое-что. Джинджер сказал – он заработал кучу наград, хотя Джулиан никогда не казался ей потенциальным героем. Ну зачем, зачем она ляпнула такую глупость об этом? Похороненный заживо!

Контуженный или нет, Джулиан Смедли очень быстро заразил и ее, и Джонса своим безумием. Она вполне может лишиться из-за этого работы, хотя с работой сейчас проблем не было. Она может даже попасть в тюрьму, хотя подобная перспектива казалась ей настолько маловероятной, что всерьез ее не страшила. И потом, опасность грозила не ей одной. Если все плохо кончится, полицию может заинтересовать, по какому такому праву она взяла автомобиль, принадлежащий сэру Д’Арси Деверсу. Скандал был бы куда опаснее.

Без пяти три автобус, пыхтя, остановился в Кентербери, и как раз через улицу от остановки находилось отделение Мидлендского банка. Махнув Джонсу, чтобы тот подождал ее, она перебежала улицу и успела получить деньги по чеку как раз перед закрытием. Наличные всегда пригодятся им.

После этого заговорщики смогли наконец переговорить. Они не спеша дошли до станции. Он выглядел усталым и расстроенным. До сих пор она только однажды встречалась с Джонсом, а теперь они двое оказались вдруг вовлеченными в противозаконное предприятие. Он казался совершенно обыкновенным, скучным школьным учителем – незыблемая скала, слегка сглаженная бесконечными волнами поколений юнцов. Судя по всему, до пенсии ему осталось совсем немного; возможно, не будь войны, он бы уже наслаждался покоем где-нибудь на природе. Не человек, а этакий плюшевый барсук. К таким игрушкам хорошо прижиматься щекой, но вот преступником она его себе не представляла.

– Мы что, оба сошли с ума, – спросила она, – или нас просто околдовали?

– Вас это тоже удивляет, правда? Мне кажется, это все из-за войны. Она снимает все наносное – слой за слоем.

– Наносное?

– Культурную оболочку. Иллюзии. Все, что мы так долго прятали. Мы смотрим на этих мальчиков, которые идут сражаться в ад неизвестно за что, и понимаем – они знают что-то такое, чего не знаем мы. Жизнь и молодость сейчас ценятся куда выше, чем три года назад. Множество других вещей сделались тривиальными или вовсе потеряли смысл.

Она немного подумала над этим и пришла к выводу, что мысль глубже, чем могла бы показаться на первый взгляд. У него острый ум, у этого мистера Джонса.

– Я ужасно вам благодарна и… и, должна признаться, более чем удивлена тому, что вы позволили втравить себя во все это ради моего кузена.

– Агхм! – откашлялся учитель. – Ваш кузен – юноша, достойный восхищения. Мне очень жаль, что на его долю выпало столько несчастий. Но с моей стороны было бы нечестно скрывать, что меня в первую очередь волнует Джулиан Смедли.

– У него проблемы нервного характера, – осторожно заметила она.

– Он получил тяжелые травмы – как физические, так и психические. Мы, старики, остававшиеся дома, пославшие их биться за нас, – так вот, мы в долгу перед ними. По крайней мере я так считаю. И вам трудно увидеть разницу между тем Смедли, которого вы видели сегодня, и тем, которого я видел в прошлое воскресенье.

Она вспомнила слезы.

– Лучше?

– Несравненно лучше. Усилия, которые он предпринял, чтобы помочь своему старому другу, волшебным образом подействовали на нашего юного героя.

Значит, вот почему он позволил Смедли втянуть его в это! Интересно, что бы сказал Смедли, узнай он об этом? Впрочем, этот довод вряд ли покажется убедительным присяжным в Олд Бейли. Как отреагирует Смедли, если они потерпят неудачу?

– Я предпочла бы, чтобы он не ехал с нами, – сказала она. – Если он только поднимет тревогу, а потом останется с другими ранеными, ему ничего не грозит. – Они уже спорили на этот счет, но Смедли настоял на своем.

– Я уверен, что у него есть на то причины. Надо показать, что мы верим в него. Это лучшее лечение для него.

– Ваше отношение к ученикам делает вам честь, – пробормотала она. – У вас самого есть дети, мистер Джонс?

Он вяло рассмеялся:

– Весьма странный вопрос для такого вечного холостяка, как я! Конечно, я могу ответить банально – что у меня было несколько сотен сыновей, но это было бы неправдой. Возможно, двадцать пять – меньше, чем по одному в год. Я всегда надеялся, что в новом классе обязательно найдется хоть один. Иногда так и происходило, а иногда и нет. Очень редко – всего два раза. Двоих из них вы уже знаете.

Она взяла его за руку.

– Надеюсь, они будут вам признательны.

– Возможно, когда-нибудь и будут. Не сейчас.

Они поднялись на платформу. Станция была забита народом.

– Ну да, ведь все паровозы посланы во Францию, – объяснил Джонс. – Да и часть рельсов тоже! Ладно, пойдемте-ка глянем на расписание.

Если верить расписанию, следующий поезд ожидался через пятнадцать минут. В зал ожидания было не войти. Поэтому, не сговариваясь, они пошли дальше по платформе, пользуясь случаем поговорить.

– Могу я расспросить вас подробнее об этом автомобиле, мисс Прескотт?

Очень даже законный вопрос.

– Я уже сказала, что у меня есть ключи. Его владелец совершенно точно не будет иметь ничего против того, чтобы я использовала его. Он разрешал мне водить его и раньше.

– А откуда вы знаете, есть ли там бензин? Почему вы уверены, что он в рабочем состоянии?

Алиса вздохнула и решила, что в своей воровской среде лучше быть откровенной.

– Его жена – особа, пользующаяся известным влиянием.

Она покосилась на своего спутника, ожидая увидеть если не шок, то что-то близкое к этому. Но Джонс умело использовал пенсне для того, чтобы прятать за ним глаза, а лицо его ничего не выдавало.

– А ей известно, что у вас есть ключи?

– Ей вообще ничего не известно о моем существовании. В этом-то я уверена. Вы ведь знаете, сейчас запрещено нанимать на службу мужчин в возрасте от восемнадцати до шестидесяти одного, но у нее все равно есть свой шофер. Понятия не имею, за какие нити она тянет, но ей это удается. Даже при том, что она нездорова, мне кажется, что у капитана Смедли больше морального права на эту машину, чем у нее.

Джонс снова тихо рассмеялся:

– Боюсь, уважаемое жюри присяжных сочтет это не слишком убедительным аргументом. И что будет, если нас поймают и леди узнает об этом?

Алиса вздрогнула.

– Она не будет выдвигать обвинений, я уверена. Побоится давать повод для сплетен.

На деле же это было вовсе не так. Леди Девере раструбит об этом по всему свету. Она обыкновенная склочная сучка. Сука. Этого Алиса говорить мистеру Джонсу не стала. Он был бы слишком шокирован – не столько признанием в адюльтере, сколько сквернословием.

– Поезд на Лондон! – выкликнул носильщик, и у них не было больше возможности поговорить наедине.

Они доехали до Лондона. Они прорвались сквозь вечернюю толчею. Они задержались, чтобы купить что-нибудь к ужину, и в конце концов добрались до ее квартиры.

Когда она отпирала дверь, рука ее, как всегда, дрожала. Дневная почта, упав из прорези в двери, лежала на коврике. Она подобрала ее и торопливо проглядела конверты. Того, чего она боялась, не было. Одним днем меньше до конца войны.

Разумеется, официальное извещение прислали бы не ей – оно пришло бы этой сучке в Ноттинг-Хилл, – но Д’Арси перед отъездом на фронт посвятил во все свою сестру, и Аннабель пообещала тут же сообщить Алисе, если страшные вести все-таки придут. Правда, сама Алиса не до конца ей верила, поэтому каждый день перечитывала списки погибших и раненых в «Таймс» – при том, что никто не знал точно, насколько они устарели. Иногда по воскресеньям она ездила в Ноттинг-Хилл и, проходя мимо дома, смотрела, не задвинуты ли шторы в знак траура. Вот откуда она знала про шофера.

Она заварила чай и на скорую руку приготовила обед. Она предложила Джонсу вздремнуть перед бессонной ночью, но он был слишком взволнован, чтобы спать. Он настаивал, чтобы выехать из Лондона до наступления темноты. Он боялся вести машину в темноте.

Алиса сделала несколько сандвичей из поганого недопеченного хлеба военной поры. Она оделась потеплее, взяла заветный ключ из нижнего ящика комода, не забыв при этом поцеловать фотографию Д’Арси. Потом вернулась в гостиную и застала Джонса, клюющего носом под газовым рожком. Вздрогнув, он поднял голову.

– Вперед, милорд! – улыбнулась она. – Нам предстоит паломничество в Кентербери, как в старые добрые времена. Вы будете хранителем моим, отважный рыцарь благородный!

Он с усилием поднялся из кресла, щурясь из-под пенсне.

– А вы, миледи? Святая настоятельница?

– Мне кажется, батская кумушка мне подходит больше. Рассказать вам легенду, дабы скоротать время в пути?

Мистер Джонс, казалось, был глубоко шокирован уже тем, что она знала эту историю.

Они снова выбрались на улицу. Они ехали сначала на метро, потом на автобусе и наконец оказались в Ноттинг-Хилле. Несколько прозаическое начало для путешествия, полного приключений и романтики. И ведь потом все эти долгие мили придется проделать в обратном направлении.

Машина стояла в одном из шести гаражей, всего пять или шесть лет назад бывших обыкновенной конюшней. В маленьком темном дворике не было никого, кроме них. Дождь кончился, но небо оставалось хмурым.

Ключ подошел. Увидев размеры машины, Джонс громко застонал. Большой черный дракон целиком заполнял свое стойло, так что места для прохода вокруг него почти не оставалось. Алиса бывала здесь раньше раза два или три и уже не помнила, почему вообще Д’Арси дал ей этот ключ. Зато она помнила все до единой поездки на этой машине – восхитительные, возбуждающие путешествия за город с любимым, украденные часы счастья вдвоем.

Джонс осмотрел все это чудище до последнего дюйма. Алиса нервничала, боясь, что в любую минуту появится кто-нибудь из соседей, которому взбредет в голову полюбопытствовать, что это здесь делают какие-то незнакомцы. Впрочем, машины в других гаражах наверняка стоят без движения, заброшенные из-за ограничений военного времени. Зато во двор выходили окна соседних домов. Не найдется ли какой-нибудь добрый приятель, который позвонит леди Девере сообщить ей, что ее машину сперли?

Джонс проверил щупом уровень горючего и в баке, и в запасной канистре, закрепленной на кузове. И там, и там доверху, мрачно сообщил он. Возможно, он до последнего надеялся на отмену экзекуции. Топлива для фар мало, добавил он, и он не нашел запасной канистры. Им придется задержаться где-нибудь и купить немного, пока мастерские не закрылись.

Но этого было недостаточно, чтобы отменить экспедицию. На заднем сиденье Алиса нашла плед и прикрыла им колени, устроившись рядом с водителем. Джонс крутанул ручку. Мотор сразу же завелся. Он задним ходом вывел машину из гаража и вылез закрыть ворота. Приключение началось.

Очень скоро Джулиан Смедли поднимет в Стаффлз пожарную тревогу. Эдвард, не ожидающий сегодня сигнала к бегству, проснется от звона колоколов…

Часть третья Запрещенный ход

10

Бегство! Бегство!

Эдвард Экзетер бежал из Суссвейла.

Счастливый, шагал он по дороге, покрытой толстым слоем красной пыли. Башмаки натирали ноги, но эта боль была ему почти приятна. Руатпасс был одним из самых легких перевалов в Вейлах, и дорога вела теперь вниз. Да и шел он не один, а с Гоатофом Коробейником, который тоже направлялся в Нагвейл и был рад спутнику. Перед ними по дороге трусил вьючной зверь коробейника, который не был официально представлен Эдварду, но внешностью напоминал ишака, каким его представляла бы себе компания игуан. Гоатоф разъяснял проблемы с воспроизводством, возникшие у его невестки. Говорил он с суссианским выговором, напоминавшим скрежет ножа по жестяному подносу, причем нимало не заботясь о том, что из всего этого понимает его молодой спутник. Впрочем, подобные мелочи мало заботили обоих в столь чудесное утро.

– … – говорил коробейник, – еще один выкидыш. – Значит, всего выходит три. Так они, значит, пошли недавно в… и принесли… в жертву…

– Очень мудрое решение, – заметил Эдвард.

С обеих сторон виднелись иззубренные горные пики. Время от времени лес у дороги расступался и открывал прекрасный вид. Разумеется, Нагвейл представлял собой еще одну долину, окруженную горами. Она казалась уже, чем Суссвейл, но конца ее он не видел; хребты по сторонам уходили вперед, к горизонту, и терялись в дымке.

Он наслаждался дорогой, хотя разум подсказывал ему, что не стоило бы. Он предал маленькую Элиэль, которая была ему верным другом, которая спасла ему жизнь. Он оставил за собой целую вереницу мертвых друзей и возможных помощников: Волынку, Крейтона, Говера, Онику – не говоря уже о неизвестном пока количестве убитых врагов, с одним из которых он разделался лично.

По всем правилам ему полагалось бы погибнуть в Суссленде. Зэц ожидал его прибытия именно там, как и обещал «Филобийский Завет». Бог смерти расставил своих Жнецов так, чтобы Освободитель не избежал западни. Джулиус Крейтон и Говер Посланник погибли, но Эдвард спасся. Убийцы Зэца расставили ему новую западню, и на этот раз погибла Оника Мезон, но Эдвард снова спасся, несмотря на то что шансов у него на это не было. Тион, бог-покровитель Суссленда, неожиданно позволил ему уйти.

Его собственной заслуги в этом почти не было, но он бежал из Суссвейла. Он направлялся домой, на Родину. Через несколько недель он вернется в Англию и сможет сражаться за Короля и Отчизну – под вымышленным именем, разумеется, но, главное, вовремя, чтобы помочь разделаться с этими прусскими ублюдками. А Соседство станет ничем, разве что фантастическим воспоминанием, месяцем, выпавшим из его жизни.

Несколько паломников верхом на моа поднимались им навстречу – не спеша, чтобы поберечь силы своих животных. Не прерывая беседы, они весело помахали встречным путникам. Они явно не заметили ничего странного в этих двоих. Возможно, они не заметили и того, как необычно пристально вглядывался тот, что помоложе, в их скакунов.

В свою очередь, Эдвард удивлялся, как быстро он свыкся с существованием созданий, обладавших мехом и копытами и все же напоминавших птиц. Меньше чем за две недели он привык и к другим странностям Соседства. Это было потрясающее место. Возможно, когда-нибудь, когда кончится война, он попробует вернуться, чтобы познакомиться с ним получше или даже исполнить одно-два пророчества.

– … – торжествующе объявил Гоатоф, – родила мальчишку! Назвала его… в честь!..

– Хвала богам!

Алые и бронзовые соцветия лесных лиан наполняли воздух резкими ароматами, а щебечущие птицы порхали меж деревьев – пернатые и мохнатые, ибо в Соседстве несть числа двуногим видам.

Только раз, где-то на самом верху перевала, Эдвард ощутил знакомое чувство виртуальности, но очень слабое. Там стояла древняя замшелая молельня – неровные стены, окружавшие полуразрушенное временем и непогодой изваяние женщины, должно быть, одну из ипостасей Эльтианы, Владычицы. Его спутник задержался, чтобы вознести молитву; Эдвард старался держаться подальше от изваяния, хотя сомневался, чтобы на столь слабом узле обитало какое-нибудь божество. Дальше они продолжали свой путь без помех.

Накануне он остановился на ночь на одинокой ферме в горах и предложил отработать несколько часов в обмен на ужин и кров. Он нарубил дров и подоил коз. Он натер волдыри на руках, и его несколько раз лягнули, но он чувствовал себя совершенно счастливым. Еда была вкусной и сытной, а мягкое сено – благоуханным. Старшая дочь хозяина предлагала ему больше, чем того требовало простое гостеприимство, и слегка надулась, когда от ее услуг отказались, но во всех остальных отношениях все обошлось. Харизма пришельца снимала изрядную часть проблем; молодость и честный труд обеспечили ему отдых и покой.

Да, со времени отъезда из Парижа он пережил две любопытные недели.

– …таргианцы, – буркнул коробейник. – …в Наршленд как… во время гона!

– Чертовы ублюдки, – согласился Эдвард.

Между Джоалией и Таргией назревала война, но от этой войны он должен был держаться подальше. Увы, возраст у него был самый подходящий для того, чтобы ему сунули в руку копье и поставили в строй. Интересно, подумал он, на кого шпионит Гоатоф? Впрочем, вскоре стало ясно, что и Гоатоф то же самое думает о нем, ибо тот начал ткать сеть наводящих вопросов.

Ох, черт, насколько велик соблазн сказать правду! «Я Освободитель, о котором в „Филобийском Завете“ написано, что он убьет Смерть. Я пришелец в этом мире. Когда я спущусь в Соналби, я найду агента Службы, состоящей из пришельцев. Они отправят меня домой. Еще через две-три недели я буду в Англии. Англия находится на Земле. Да, на Земле. Да, всего пару недель я не знал о существовании Соседства. Еще вопросы есть?»

Нет, так не пойдет. Вместо этого Эдвард объяснил, что он книжник из Ринуленда – вейла, расположенного достаточно далеко от этих мест, чтобы объяснить выговор и незнание географии.

Война Джоалии с Таргией – это всего лишь одна война. Есть и другая, куда более древняя, в которую он тоже не должен ввязываться. При всей своей одиозности Тион все же не настолько мерзок, как остальные в Палате – Зэц и его союзники. Судя по всему, Тион затеял заговор против других членов Пентатеона – Прародителя, Мужа, Владычицы, Девы. В этом и состояла Большая Игра, в которую играли пришельцы, дабы развеять скуку бессмертия. Каким бы порочным он ни был, но Покровитель искусств не использовал убийства для пополнения своего запаса маны. К тому же он вроде бы держал своих подчиненных под контролем. Совершенно очевидно, он не состоял членом Палаты, иначе он ни за что бы не позволил Освободителю отправиться дальше, навстречу предсказанной судьбе. Может, он не одобряет Зэца из этических соображений или его просто не устраивает собственное зыбкое положение в Большой Игре?

Война Службы с Палатой – третья война. Где-то в каком-то месте, носящем название Олимп, организация, которую разыскивал Эдвард, пыталась что-то сделать с вопиющей несправедливостью господствующей религии, чем хоть немного облегчить положение угнетенного, запуганного населения. Новый вариант Бремени Белого Человека. Его отец сочувствовал этому, а все, что поддерживал отец, заслуживало поддержки и со стороны Эдварда.

Но и эта война не его, что бы там ни предсказывал «Завет». Его долг – сражаться в четвертой войне.

Он не должен – просто не может – остаться здесь, играть роль миссионера в этом чуждом ему мире, пока друзья его гибнут за Англию. Казалось, он так и слышит голос Алисы, нашептывающий: «Романтически настроенный идеалист с горящими глазами». Он усмехнулся. Что ж, придется побыть пока идеалистом!

Поворот дороги – и перед ним опять долина, обрамленная скалистыми склонами. Просто дух захватывает! Блеснула речная гладь.

– Тоже Суссуотер? – спросил он.

– Нагуотер, – нахмурился коробейник.

Нет, ну это уже решительно абсурд! Суссуотер тек на запад. Дорога некоторое время шла вдоль реки, уклонившись в сторону только тогда, когда ущелье сделалось слишком узким. Теперь же и дорога, и река вырвались на простор. Это совершенно точно та же самая река!

Однако Гоатофу Коробейнику эта река так же явно представлялась совсем другой, так что у каждого из них была теперь своя река. Странные, однако, здесь географические принципы – еще одно неожиданное препятствие на пути изучения языка… или языков.

– А эти горы? Как они называются?

На этот раз в покрасневших от яркого солнца глазах коробейника вспыхнуло откровенное недоверие.

– Ясное дело, Нагволл!

Несколько шагов Эдвард обдумывал это. Для того чтобы задать следующий вопрос, ему пришлось прибегнуть к помощи жестикуляции.

– Нагволл с этой стороны. А с другой стороны как называется?

– Там – Джоалволл. – Коробейник махнул своей палкой на север, потом на юг. – А там – Лемодволл.

– А посередине как называются?

Этот вопрос привел старика в совершенное замешательство.

– А с какого перевала ты смотришь?

Чтобы название перевала зависело от того, с какой стороны на него смотреть? Впрочем, если горы окружают тебя со всех сторон, какой смысл классифицировать их? Это все равно что давать имя каждой рыбешке в бескрайнем море.

Черт, ну почему это Соседство так обескураживающе интересно?

День уже клонился к вечеру, когда он добрел до Соналби. Он сбил пальцы, и ноги его болели от усталости, и Соседство уже не казалось ему таким захватывающим, как утром. Коробейник остался торговаться на отдаленной ферме, так что последние два часа он шел один.

Нагвейл заметно отличался от остальных вейлов. В то время как в Суссвейле царили тропики, а сады и фермы заполняли всю долину от края до края, здесь равнина представляла собой полупустыню. Колючая трава, изрядно пощипанная скотом; редкие колючие деревья. Здесь не было ни заборов, ни живых изгородей; дома собирались в небольшие поселения, что-то вроде ранчо. Из промыслов он пока заметил только скотоводство. Основной породой скота являлись долговязые безволосые твари, своей угловатостью напоминавшие верблюдов, только без горбов. Самцы щеголяли замысловатыми ветвистыми рогами и имели довольно угрожающий вид. Хорошо еще, что никто из них не подходил близко к дороге.

Пасли их взрослые мужчины, вооруженные копьями и большими круглыми щитами. Многие сидели верхом на моа, или же их моа паслись стреноженные рядом. Интересно, подумал он, служит это оружие для защиты от рогатых самцов или от хищников, и сколько ног у этих хищников – четыре или две?

Соналби размерами превосходила деревни, виденные им в Суссвейле, хотя и была меньше самого Сусса. Ее не окружало ни стены, ни забора, а это означало, что либо Нагленд был мирной страной, либо его жители полагались больше на свое оружие, чем на ограждения. Деревня растянулась больше чем на милю вдоль широкой, заросшей камышом реки – основного источника не только питьевой воды, но и строительного материала. Стены одноэтажных домиков из плетеного ивняка обмазаны глиной, крыши – камышовые. Они располагались бессистемно, без намека на улицы.

Он был изможден, голоден и в кровь сбил ноги. В первую очередь ему необходимо найти Калмака Плотника и через него связаться со Службой. Оника погибла, не успев предупредить Олимп, так что ему придется импровизировать. Сам Калмак местный, не пришелец, но он узнает пароль и поможет Эдварду найти дорогу домой.

Нагвейл больше походил на Кению, чем на Англию. С дороги он видел нагианцев только на расстоянии, но, войдя в селение, смог разглядеть их поближе. Цветом кожи они напоминали хорошо загорелых итальянцев или испанцев. Большинство были высокими и худыми, с нестрижеными темными волосами и бородами. Лица обоего пола рядились в кожаные юбки и набедренные повязки, и он поймал себя на том, что думает о них как о дикарях – эта мысль огорчила его. Их образ жизни полностью соответствовал климату. Впрочем, тут у них вполне могла иметься и изящная литература, и развитая культура, хотя он не помнил, чтобы Элиэль упоминала о том, что их труппа выступала в Нагленде.

В свое время в Африке он почти не обращал внимания на женщин, разгуливавших с обнаженной грудью. Теперь же они вызвали у него больше интереса.

У деревни не было не только стены, но и четко очерченных границ. Первые несколько домов он миновал, никем не окликнутый. Слева от него группа женщин занималась молотьбой, справа молодые мужчины практиковались в метании копий. Ни те, ни другие не вызвали у него особого интереса – и не выказали особого интереса к нему, – хотя в своей суссианской рубахе он был здесь явным чужаком. Его волосы цветом не отличались от их, но он сомневался, чтобы у кого-нибудь здесь были такие же голубые глаза. Он решил пройти немного дальше, когда с середины деревни донеслись слабые крики.

Воины отвлеклись от своих копий. Женщины подняли головы.

Потом мужчины схватили копья и пустились бегом. Женщины тоже вскочили, подхватили маленьких детей и поспешили вдогонку.

Эдвард последовал их примеру. С трудом заставив свои израненные ноги двигаться быстрее, он бросился за ними. Скоро крики сделались громче; все больше людей бежало в ту сторону. Происходило что-то важное. Возможно, это и не имело к нему никакого отношения, но уж если все так туда спешили, ему не стоило держаться в стороне. Чужак, шляющийся среди опустевших домов, вызвал бы еще больше подозрений.

Он увидел дым. Горел один из домов; должно быть, в деревне вроде этой пожар не такое уж редкое событие. Дома стояли довольно далеко друг от друга – несомненно, исходя именно из этих соображений. Поскольку улиц как таковых здесь не было, народ бежал напрямик в сторону пожара. У горящего дома уже собралась толпа. Он посмотрел поверх голов – половина дома уже обрушилась, и алые огненные языки вздымались к небу. В окно виднелась внутренность дома – пышущая жаром, как печка. Даже на таком расстоянии он ощущал этот жар на своем лице.

Что-то тут было не так. Как бы плохо он ни понимал язык, в настрое толпы он ошибиться не мог. Толпе полагалось бы плакать и причитать. А она не делала ни того, ни другого. Все, что он слышал, – только крики радости и злости. Кто-то попал в беду, и десять к одному, что дом подожгли сознательно.

Почти сразу же он определил источник волнения толпы – людей, вызвавших эти беспорядки. Судя по зеленым балахонам, бритым головам и лицам, это были жрецы. Они поощряли толпу, распаляя ее еще больше.

По коже пробежали мурашки. Чужаку не стоит лезть в грязные дела вроде этого. Толпа ненадежна. Более того, зеленый цвет означал служителей Карзона, Мужа, одного из Пяти. В массовом восприятии Зэц был одним из воплощений Мужа, но на деле вассал сделался сильнее своего господина. Зэц принадлежал к Палате, следовательно, и Карзон тоже. То, что сейчас происходит, вполне могло касаться и Эдварда, и чем скорее он улизнет отсюда, тем лучше.

Он отступил на шаг и тут же застыл: толпа испустила глухой звериный рык. Вперед выступили четверо, тащившие распростертое тело. Жрецы выкрикнули что-то. Толпа снова взревела.

Четверка подбежала к пылающему дому – двое держали жертву под локти, двое – за ноги. Они раскачали его и швырнули в дверь, потом поспешно отбежали, спасаясь от жара. Человек отчаянно вскрикнул. Эдварду показалось, что он увидел, как тот, уже объятый пламенем, сумел-таки встать на ноги и тут же рухнул обратно. До них донесся еще один вопль, а потом не было слышно уже ничего, кроме рева пламени и безумного рычания толпы.

– Карзон! – визжали в толпе. – Кробидиркин Карзон! Карзон Кробидиркин!

Жрецы дали знак, и четверка палачей снова выступила вперед. На этот раз они несли женщину.

Эдвард начал протискиваться через толпу. Он – пришелец, он обладает харизмой, возможно, ему удастся хоть что-то сделать. Он опоздал. Борясь с дурнотой, он отвернулся, но ничего не могло заглушить довольный рев толпы и долгий, отчаянный предсмертный вопль женщины.

Рядом с ним стоял пожилой мужчина. Его начинающая седеть борода доходила ему до пояса, но даже так она не закрывала старые ритуальные шрамы на впалой груди. Морщинистое лицо покрывала замысловатая раскраска – преобладал белый цвет, а на нем небольшие мазки всех священных цветов. Он ухмылялся, потирая руки о свою кожаную юбку.

– Что они сделали? – спросил Эдвард по-джоалийски. – В чем их преступление?

Затуманенный взгляд подозрительно уперся в чужака. Бородач оскалился и изрек длинную тираду.

Из его объяснений Эдвард понял очень мало, но одно имя услышал ясно: Калмак. Вновь усилившийся рев толпы заставил его оглянуться. Он успел увидеть мальчика-подростка, кувыркнувшегося в воздухе, летящего вслед за родителями в пекло.

Значит, жрецы Карзона позаботились о Калмаке. Этим они оборвали последнюю нить, которая могла бы привести Эдварда к Службе. Без помощи Службы ему никогда не вернуться на Землю.

Конец! Спасения нет!

Он оказался запертым в Соседстве, не имея ни малейшей возможности бежать.

В отчаянии смотрел он, как его последняя надежда исчезает в огне.

Что это за шум такой раздражающий? Он лежит в кровати. Колокола? Пожарная тревога! Он больше не в Соседстве. Глаза слипаются ото сна, голова как котел. Он снова на Земле, в Англии. Ему снились события трехлетней давности. Это Смедли поднял тревогу, чтобы помочь ему бежать из Стаффлз…

11

И снова Джулиан Смедли избавился от таблетки снотворного. Снова ему пришлось барахтаться, натягивая на ноги зашнурованные ботинки. На этот раз он накинул поверх штатской одежды свою шинель – найдите-ка хоть одного старого солдата, забывшего свою шинель. Он с вечера запомнил, куда Реттрей положил свою форму. Реттрей был примерно одного роста с Экзетером, хотя заметно плечистее. Со свертком краденой одежды под мышкой Смедли выскользнул в полутемный коридор.

Рычаг пожарной сигнализации находился сразу за дверью в ванную – очень кстати, поскольку реакция на его замысел последует почти мгновенно, а ему не хотелось быть пойманным на месте преступления. Он с минуту подождал, стоя с бешено колотящимся сердцем и в тысячный раз прикидывая, все ли он предусмотрел в своем плане. А вдруг вообще ничего не произойдет?

«В атаку!» – подумал он и рванул рычаг. В спящем здании сигнал загрохотал громче, чем артподготовка перед генеральным наступлением. Он повернул дверную ручку не в ту сторону и запаниковал, потом дверь подалась, и он чуть не упал в ванную – вот идиот, надо было сначала открыть дверь, а потом уже поднимать тревогу, – досчитал до десяти и выскочил обратно. В коридор уже выбегали люди, ночными мотыльками метались сестры, ярко горели огни.

Он ожидал, что окажется на лестнице первым, но перед ним уже спускались, пошатываясь спросонья, несколько человек. Возможно, они чертыхались, но грохот колоколов заглушал все остальные звуки. Все новые люди вываливались в холодную ночь – кто на костылях, кто на своих двоих: эти помогали нести лежачих. Подобно ему, многие догадались накинуть шинели. Потом он оказался на лужайке перед домом.

Черт, его первая ошибка! Он ожидал, что на улице будет темно, но из всех окон струился свет – вот вам и светомаскировка! На небе – ни облачка, и почти полная луна освещала парк, превращая его в серебряную литографию. Его спутники остановились перевести дух и сердито переговаривались. Он, напротив, прибавил хода, спеша обогнуть западное крыло, большую оранжерею, мимо кладовок, через розарий, через низенькую калитку во двор…

Вторая ошибка! Во дворе уже было полно народа, и все новые люди выбегали из дверей кухни. Надо было предвидеть это! И свет не позволит им перебраться через стену незамеченными. Ох… цыц! Спокойно! Еще ничего не потеряно. Все, что ему необходимо, – это трезвая голова.

Кто-то из чересчур рьяных офицеров начал кричать, приказывая всем убраться со двора в парк. Здесь было слишком близко к дому.

Отлично! Смедли попятился и прижался к стене у калитки, вглядываясь в мелькающие перед ним лица – бледные пятна, не более, но он представлял себе сердитые небритые физиономии, всклокоченные волосы. Замерзшие, дрожащие люди в пижамах. Если они узнают, кто нарушил их сон, они его просто линчуют. А внутри – лежачие, калеки, психи…

Где же Экзетер? Может, он уже обогнул стену и побежал дальше? А вдруг его заметили? Может, его окружила охрана? Если Стрингер настучал, что симулянт собирается бежать, все возможно.

Нет, вон, один из тех, высоких…

– Экзе… э-э… Эдвард!

Экзетер отделился от толпы и схватил Смедли за плечо.

– Куда дальше?

– Сюда.

Они двинулись вдоль стены, и Смедли нырнул в куст. Он слышал за собой треск. «Эй!» – крикнул чей-то далекий голос. Он продолжал ломиться вперед. Ветки хлестали по лицу и цеплялись за одежду. Новых окриков не последовало.

Кусты здорово мешали пробираться, но вскоре кончились. Перед ними была лужайка, и на ней стояли люди, хотя и далеко от стены. Все ведь должны смотреть на дом, верно? А не вглядываться в ночь?

– Должно сойти! – Он задыхался. – Там поверху стекло. Одолеешь? – Он протянул спутнику форму Реттрея.

Экзетер пригляделся к стене.

– Пожалуй. Спасибо, старина! Ты просто молоток! Никогда не забуду этого. – Он выбрал кусок стены, свободный от ветвей, и набросил на нее одежду, чтобы защититься от стекла.

– Подожди! Я с тобой.

– Зачем?

– С тобой, и все тут. Не время спорить. Мне нужна помощь.

Смех да и только.

– Не валяй дурака! Ты чист от подозрений. Какого черта тебе совать шею в петлю?

– Я хочу идти!

Экзетер подбоченился.

– Что ты задумал?

– Соседство. Ты ведь возвращаешься туда, верно? Возьми меня!

– Нет. Я не собираюсь туда! Да если бы и хотел, не уверен, что смог бы. Я не знаю, как связаться со Штаб-Квартирой. Я не знаю, сможешь ли ты переместиться туда с одной рукой. Нет. Ты останешься здесь.

Они теряют драгоценное время! Бред какой-то.

– Экзетер! – Смедли почувствовал, что голос его предательски дрогнул. Лицо начало дергаться. – Ну пожалуйста!

– Послушай, но тебе ведь и в самом деле нет смысла вляпываться во все это! Позже я свяжусь с тобой. Твои еще живут в Чичестере? Ты поедешь потом туда?

– Копы! – захлебываясь, выдавил из себя Смедли. – Они будут следить за мной! – Он уже всхлипывал. Может, ему взмолиться? Неужели он должен объяснять, что, если они запрут его, он рехнется? – Пожалуйста, Экзетер! Они будут допрашивать меня. Я сломаюсь и всех выдам! Джинджера Джонса! Бога ради…

– Ох, давай! – Экзетер пригнулся и сцепил руки в замок.

Смедли поставил на них ногу и прыгнул. Он зацепился рукой за верх стены, услышал хруст стекла и почувствовал боль. Он закинул ногу, стукнулся обрубком руки, подтянулся и перевалился на ту сторону. Ногу обожгло огнем – он напоролся на стекло. Он грохнулся оземь, и удар вышиб из него дух. Боже праведный!

Было больно. Его тошнило.

Рядом, чертыхнувшись, спрыгнул Экзетер и рывком поставил его на ноги. Потом он попробовал сдернуть одежду со стены. Послышался громкий треск рвущейся материи.

– Зацепилась! К черту, брось ее. Пошли!

Они побежали по узкой дорожке, сквозь черноту и бьющие по лицу ветки. Смедли ощутил на коленке свежую кровь. Он оступился и чуть не упал; Экзетер поддержал его. Земля под ногами была скользкая и неровная.

– Ну и вид у нас будет, если там нет машины, – сказал Экзетер.

Смедли попробовал было все объяснить, но ему не хватало воздуха. Черт, он мог бы и раньше подумать о стекле и взять свою форму, а не только Реттрея. Или еще одну шинель. Как объяснить пижаму Экзетера, если они на кого-нибудь напорются?

Впереди забрезжили две оранжевые луны, отражаясь в лужах и высвечивая придорожные кусты.

– Кто-то едет! – бросил Экзетер. – В кювет!

– Нет! Это… Джинджер… – Интересно, видно ли фары из Стаффлз?

– Слишком большие для Колесницы!

Смедли хотел возразить, но выдавил из себя только хрип. Разбрызгивая лужи, машина подъехала к ним и остановилась. Скрипнула открывающаяся дверца.

– Эдвард! – крикнул голос Алисы.

У него могло бы хватить ума сесть вперед, к Джинджеру. Салон сзади был достаточно просторен, но эти двое бросились в машину, и друг другу в объятия, и на него – разом. Так что не успела дверца захлопнуться, как он попал в кучу-малу.

Когда он из нее выпутался, машина уже миновала Стаффлз и набирала скорость на темной дороге. С облегчением он рухнул на подушки дивана. Получилось! Экзетер бормотал слова благодарности Алисе и Джинджеру. Старикан очень даже неплохо справлялся с рулем. Главное, чтобы не лопнула шина.

Мисс Прескотт взяла его лицо обеими руками и поцеловала со всей страстью, на которую только была способна.

– Молодец! – сказала она, и голос ее звучал вполне искренне.

– Я рад, мэм. Только должен предупредить вас…

– Что?

– Ничего.

Он заляпает кровью все ее шикарное авто. Впрочем, в салоне все равно темно, так что придется подождать. Ничего, кровь скоро остановится.

– Да, здорово вышло, – послышался голос Эдварда с другой стороны. – Вы не против, если я завернусь в этот плед? – Он стучал зубами.

Алиса заботливо ахнула и помогла ему. Смедли хотел было предложить ему свою шинель, но передумал – это потребовало бы от него слишком больших усилий.

– Перекресток! – рявкнул Джинджер. – Куда дальше?

– Налево, – сказал Смедли, и они понеслись через деревню.

– Огни? – спросил Экзетер, оглядываясь. – Что с фонарями?

– Затемнение, – объяснила Алиса. – Лампы закрашены так, чтобы светить только вниз… Немецкие самолеты.

С минуту он молчал, переваривая это.

–Они что, бросают бомбы? – недоверчиво спросил он.

– На Лондон – да, бросают. Раньше они использовали для этого цеппелины. Дирижабли. Мы научились сбивать их, так что теперь они применяют аэропланы. Большие такие, четырех– или пятимоторные.

– Но бомбы? На мирных жителей? На женщин и детей?

– Еще как бросают. А теперь расскажи-ка мне, братец, где это ты пропадал последние три года. Я…

– Нет! Сначала ты расскажешь мне про эту войну!

– Ты не… Ты правда был не здесь? Ты ничего не знаешь?

– Я не знаю ничего, кроме того, что подслушал, когда они были уверены, что я ничего не слышу. Я видел поле боя – немного. Я решил тогда, что умер и попал в ад. Война все еще продолжается – через три года? Никогда не думал, что такое возможно!

– Никто не думал! Все вышло гораздо страшнее, чем кто бы то ни было мог себе представить.

Смедли принялся вспоминать дорогу на случай, если Джинджеру потребуется подсказка. Он не слушал, что Алиса рассказывает о войне – об аэропланах, подводных лодках и окопах, о свергнутом русском царе, о янки, что должны прибыть со дня на день. Он ощупал ногу и обнаружил, что штанина и носок промокли. Он порезал икру в двух местах. Нога противно ныла и была липкой, но он решил, что кровотечение более или менее остановилось. К несчастью, это была правая нога, до которой дотянуться труднее всего.

Им навстречу прогромыхал грузовик, и он понял, что они выехали на шоссе. Если оно и не вело в Кентербери, то куда-то же оно вело. С каждой милей их побег становился все более реальным, если только они не свалятся в Ла-Манш. Его била нервная дрожь.

– Рассказывайте же! – крикнул Джинджер, не оборачиваясь.

– Прошу прощения, – произнес Экзетер. – Я был в другом мире. Вы поверите в это?

– Мы попробуем, – сказала Алиса. – Как ты выбрался из больницы в Грейфрайерз?

– У меня был сверхъестественный помощник. Назовем его мистером Гудфеллоу. Я не знаю, как его зовут по-настоящему. Возможно, никак.

– Он что, сделал тебя невидимкой? Тебя никто не заметил.

– Я тоже никого не видел. Я просто спустился. На костылях. Там нас встретил человек по имени Крейтон. Полковник Джулиус Крейтон. Он говорил, что бывал в Ньягате. Ты не помнишь такого?

– Не знаю. Трудно вспомнить.

– Среднего роста… Ладно, не важно. Он работал на Службу. И отец тоже.

Странно было слышать этот давно знакомый голос. Этот скупой негромкий рассказ в темном салоне навевал воспоминания, уйму воспоминаний.

– Нет, это не Министерство колоний. Это совершенно другая Служба. Собственно, их две. Ту, что в этом мире, мы называем Штаб-Квартирой, но она непосредственно не связана со Службой в Соседстве. Они скорее союзники, что-то вроде сообщников. Служба и Штаб-Квартира – это хорошие, «наши». Есть и плохие – в Соседстве это Палата, а здесь – Погубители. Я мало что о них знаю, за исключением того, что они приложили много сил, чтобы развязать эту жуткую войну. Так вот, мистер Гудфеллоу отвез нас в свою, так сказать, резиденцию и там исцелил мою сломанную ногу.

– Щелкнув пальцами?

– Да. Примерно так. Потом мы с Крейтоном отправились дальше в Уилтшир. Я, конечно, не хотел, но он настоял, ссылаясь на то, что я его должник. Там находится переход, волшебная дверь. Она перенесла нас в Соседство. Однако с той стороны нас ждали те, плохие, и Крейтон погиб. Так я там и оказался, не имея ни малейшей возможности вернуться. Застрял, одним словом. Робинзон Крузо.

Джинджер ехал за грузовиком. Его мощные фары освещали дорогу и их машине, и наконец-то они делали не меньше тридцати миль в час.

– Правда, я хотел вернуться, чтобы внести свою лепту в войну, – продолжал Экзетер. – Но единственной возможностью вернуться сюда было найти Службу, а я не знал, это как сделать. Но когда я наконец установил с ними контакт, они не горели желанием помочь мне. На все это ушло три года. Видите ли, насчет меня существует пророчество.

Дома. Возможно, это уже Кентербери. У Смедли кружилась голова – наверное, он стукнулся, когда падал со стены. Теперь ему не будут давать каждую ночь снотворное, значит, в обозримом будущем он вряд ли выспится. В голове странно шумело.

Машина дернулась, чихнула и снова ровно заурчала.

– Что это? – встревоженно спросила Алиса.

– Ерунда, – ответил Джонс.

Скорее всего просто плохой бензин. Они окажутся в положении курицы, окруженной лисами, не так ли? Если машина заглохнет с Экзетером в пижаме и им самим с головы до ног в крови… Даже самый тупой кондуктор в автобусе не сможет не засвистеть в свой свисток.

– Вы переходите в другой мир, – объяснял Экзетер, – исполняя танец, особое сочетание мелодии, ритма и слов, происходящее на определенном месте. Мне кажется, такие перемещения не слишком-то большая редкость, поскольку узлы чаще всего совпадают со святыми местами. Вам знаком благоговейный страх в старых церквях? Это вы ощущаете то, что Служба называет «виртуальностью», хотя никто толком и не знает, что это такое. В общем, в первобытные времена, когда шаман собирал племя для священных плясок, они делали это на узле. И если они исполняли все как надо, то сильнее ощущали виртуальность. Как вы думаете, почему в церкви поют? Мне кажется, шаманы экспериментировали с ритуалом. Пробовали разные слова и движения, чтобы усилить ощущение присутствия чего-то святого или что им там казалось. И как-то днем – или скорее всего ночью – кто-то находил верное сочетание и – бац! Кларенс и Юфимия исчезли! Молодец, шаман! Попробуем еще раз в следующий четверг…

Машина снова дважды чихнула. Все замолчали, но больше ничего не случилось.

Смедли тряхнул головой. Его клонило в сон. Нога вроде бы немного успокоилась. Хотя, если подумать, она просто онемела. Если ноги немеют, это нормально?

– …ведут себя, как боги, – откуда-то издалека доносился голос Экзетера. – Я думаю, что именно пришельцам из Соседства или других миров мы обязаны многими древними мифами: Геракл, Аполлон, Прометей. А в Соседстве они должны быть или из этого мира, или из других. Чем больше им поклоняются, тем они сильнее. Чем сильнее они становятся, тем большего поклонения требуют.

– Абсолютная власть так же абсолютно развращает, – пробормотала Алиса.

– Еще как развращает. В Соседстве… Ну, по правде говоря, та область, которую я знаю, называется Вейлами. Размерами она не больше Англии, но тем не менее всех Вейлов я так и не видел. Поэтому я абсолютно ничего не знаю о большей части этого мира. Но в Вейлах имеются пять или шесть основных богов. Нет, богами-то они себя называют сами, на самом же деле они всего только волшебники.

О, это делает все куда более правдоподобным, сонно подумал Смедли.

– У каждого из них имеется свита богов поменьше. Некоторые – довольно противные типы. Служба называет их Палатой Ужасов, и именно они пытаются убить меня из-за этого пророчества. Хуже всех Зэц, именующий себя богом смерти. – Экзетер помолчал немного. – Я понимаю, что это покажется бредом, но именно они устроили кошмар в Ньягате.

– Это кажется бредом, – согласилась Алиса, – но все равно продолжай.

– Ты знаешь, когда родился отец?

– Да. Ролли говорил мне. Он и правда выглядел моложе своих лет.

– Потому что тридцать из них он провел в Соседстве. Там набираешь ману, даже не прилагая к этому усилий… Он помогал основывать Службу. Потом Зэц попытался убить его и потерпел неудачу. Это навело Службу на мысль о пророчестве. Там предсказано, что Камерон Экзетер станет отцом человека, в некотором роде мессии, который убьет Смерть. Вообще-то там все здорово запутано, но эта часть достаточно ясна.

Машина снова чихнула.

Когда все обошлось, Экзетер продолжил рассказ.

– Поэтому Зэц продолжал метить в отца. Он отправился на Землю. Все это довольно смешно.

– Что-то ты разучился шутить. Ладно, продолжай.

– Нет, это действительно похоже на насмешку судьбы. Зэц стремился предотвратить мое рождение, а это вынудило отца вернуться домой, то есть на Землю, и едва ли не первое, что он сделал по возвращении, – это встретил маму и полюбил ее, и – нате вам! – появился я. Вот как бывает… Если бы только Зэц знал, что и отец не в восторге от пророчества – оно неизбежно вело к осложнениям. Выходит, обе стороны хотели порвать цепь! Отец считал, что все, что он может сделать, – это держаться подальше от Палаты до предсказанного срока, то есть августа четырнадцатого года по земному летоисчислению, а потом не дать младшему Экзетеру, то есть мне, попасть туда. Тогда бы цепь порвалась, и все остальное не имело бы уже никакого значения. Штаб-Квартира устроила его в Министерство по делам колоний, где он получил назначение в Ньягату…

Его голос то удалялся, то приближался. Смедли из последних сил боролся со сном. Забавно. Хор ангелов…

– …что-то вроде отпуска на Землю раз в несколько лет. Небольшие курсы повышения квалификации для смертных… Джамбо Уотсон и Сопелка Маклин заявились в Штаб-Квартиру в двенадцатом году. Джамбо навел справки об отце… услышав обо мне, он сильно забеспокоился. В Англии Эдвард – достаточно распространенное имя, но здесь оно начинается с гласной, что в Вейлах характерно только для женских имен; мужское имя звучит как Д’вард. Про Д’варда в «Филобийском Завете» говорится гораздо больше, чем про Освободителя, но прорицательница ни слова не сказала о том, что речь идет об одном и том же человеке. Сопелка отправился в Ньягату выяснять это и обнаружил, что отец все еще настроен против исполнения пророчества. Кто-то навел агентов Палаты – или, возможно, они просто шли по его следу. Так или иначе Сопелка прибыл туда накануне резни…

Страшное дело эта резня, но, возможно, Экзетер-старший и не так виноват в ней, как это принято считать… Смедли вдруг проснулся. Он придремывал всю дорогу. Кажется, Экзетер снова рассказывал про богов.

– Не все они так уж плохи. Я встречал двоих из Пентатеона – пятерки главных. Когда я только переправился туда, убийцы Зэца ждали меня и едва не прикончили. Они вроде ритуальных убийц Кали в Индии – разгуливают, убивая людей наугад. По счастью, дело было в Суссленде. Это вотчина Тиона, и он разгневался на них… Тион тоже один из пяти. Юноша. Если верить его характеристикам, он вроде Аполлона – Покровитель искусств, красоты и спорта. Каждый год он устраивает празднества, что-то вроде небольших Олимпийских игр.

– Звучит неплохо, – заметила Алиса.

– Ну, на деле он не так симпатичен, но позволил мне уйти, правда, при условии, что я разделаюсь с Зэцем. Он предупредил меня, что в пророчестве говорится, будто Освободитель будет предан друзьями и брошен в легионы смерти. Все так и получилось. В Службу затесался предатель, и я знаю, кто это, и мне позарез надо сообщить об этом в Олимп.

– Но ты все-таки нашел эту Службу? – откуда-то издалека спросила Алиса.

– Я нашел Службу почти сразу же, на следующий день. Но я опоздал. Зэц нашел агента раньше, чем я. На моих глазах его сожгли заживо по приказу…

– Прошу прощения, – вмешался Смедли. – Ради Бога извините, но мне кажется, я сейчас потеряю сознание.

12

Жрецы все разогревали толпу.

Почти незаметно, бесшумно, как падающий снег, молодые воины Соналби сомкнулись кольцом вокруг чужака. Точно так же бесшумно женщины, дети и старики отошли подальше, оставив Эдварда в окружении юношей. С виду их интересовал только дом, догорающий погребальным костром, но Эдвард-то знал, что ему не стоит и пробовать бежать.

Большинство воинов опирались на копья, а у некоторых были и щиты. У каждого на поясе болталась палица; одежда их ограничивалась кожаными набедренными повязками. Волосы и бороды были коротко острижены, чтобы враг не мог схватиться за них в бою, а лица – раскрашены. Шрамы на ребрах располагались слишком правильным рисунком, чтобы быть случайными – одни старые и почти зажившие, другие свежие и воспаленные.

Дом Калмака рухнул, оставив только груду головешек, да и еретиков на сожжение больше не было. Жрецы ушли, и толпа начала рассасываться.

Молодежь переключилась на новый объект – чужака. Теперь они повернулись к нему и принялись обсуждать его, словно какую-то мебель. Он шатался от усталости, жажды и жары. Обсуждение грозило затянуться на весь остаток дня. Все могло запросто кончиться тем, что его решат предать смерти или сделать что-нибудь не столь фатальное, но более неприятное.

Явно выделялись две группировки, причем члены одной были заметно младше другой. Их лица были чисто выбриты или они просто не успели отрастить бороды, имели сложную раскраску с преобладанием желтого цвета и небольшими мазками синего, белого, красного и зеленого. Группа постарше отличалась наличием бород и другой раскраской, в которой доминировал синий цвет с небольшими черными полосами.

Будь Эдвард коренным уроженцем Англии, он, вероятно, потребовал бы, чтобы его отвели к деревенскому старосте, что было бы серьезной ошибкой. По счастью, он вырос среди кенийского племени эмбу, поэтому имел некоторое представление о том, с чем столкнулся, хоть и не мог понять ни слова из их тарабарщины.

Понемногу окружавшие его воины начали кивать, судя по всему, достигнув какого-то соглашения. Один из синих обратился к нему на ломаном джоалийском.

– У тебя есть отметины доблести? – Он ткнул пальцем в шрамы на ребрах.

Суссианские рубахи оставляли голыми руки, но закрывали грудь.

– У моего народа нет такого обычая.

Дискуссия продолжилась, столь же непереводимая, как и прежде.

– Сколько тебе лет? – спросил его все тот же синий.

– Восемнадцать.

– Ты давно брился?

Эдвард провел рукой по щетине.

– Дня два.

Снова тарабарщина. В конце концов парни помоложе, с желтыми лицами, разошлись. Судя по всему, они решили, что этот безбородый чужак относится к другой возрастной категории.

Он целиком был в их власти. Он не сомневался – они вольны делать с ним все, что заблагорассудится. Никакого сельского старосты или другой власти, к которой он мог бы апеллировать, здесь не было. С молодым чужаком мужского пола должны разбираться молодые воины.

Теперь их собралось уже человек пятьдесят. Большинство из них были слишком смуглы для обычной английской толпы, но на юге Европы они бы ничем не отличались от местных жителей. Среди них были худые и плотные, низкие и высокие, хотя его роста – шесть футов – было мало. Толпа состояла из его ровесников. Теперь, судя по всему, они обсуждали, кому допрашивать пленного. Наконец для этой цели был избран один из самых высоких; он выступил вперед, а остальные затихли.

– Как тебя зовут, чужестранец?

Эдвард был готов к такому вопросу. Он решил не отказываться от имени «Д’вард», не настолько уж оно и редкое здесь – так звали одного из второстепенных богов; вот забавно было бы его как-нибудь встретить: скорее всего тоже пришелец, а может, даже и соотечественник. Скрывать свое имя означало бы признаться самому себе, что он боится Палаты. Нет, он останется Д’вардом, но в Вейлах имя включало в себя профессию. Из всех своих способностей он знал только одну, которую могли по достоинству оценить в Соналби.

– Меня зовут Д’вард Копьеметатель, – ответил он.

Это было совершенное безумие. От него хотели, чтобы он показал свое умение на глазах у людей, которые всю жизнь только и делали, что упражнялись в этом, а он даже представления не имел, как управляться с их оружием. Зато у него всегда был талант к метанию различных предметов. Он был чемпионом школы по дротикам.

Теперь компания его сверстников всерьез заинтересовалась им. Без лишних церемоний они вывели его за околицу, на поле для военных занятий, которое он уже видел, входя в деревню. Зрители, состоявшие преимущественно из женщин и парней помоложе, издалека с любопытством наблюдали за происходящим.

От него хотят чуда. Один раз это ему уже удалось, но тогда он набрал маны, играя святого в узле. Позже он набрал еще от зрителей в театре, но за два последних, полных лишений дня он скорее всего всю ее истратил. И потом – он так устал, что сомневался, удастся ли ему вообще использовать свою харизму.

Двое воинов предложили ему копья на выбор. Они оказались тяжелее, чем он ожидал, с плоскими металлическими наконечниками в форме листа. Он выбрал среднее по длине и весу и несколько раз взвесил его в руке. Тут кто-то сунул ему свой круглый щит – тяжелый круг из дерева и толстой кожи. Ему что, предлагают метать это, держа в другой руке вот это? Его уверенности еще поубавилось.

– К такому, весу я не привык, – нахально заявил он. – Я сначала попробую на дальность. – А уж потом он попробует попасть в средних размеров стог сена с близкого расстояния. Он толкнул высокого парня краем своего щита. – Покажи пример. – Надо посмотреть, как они это делают.

Он ожидал, что парень будет разбегаться, но тот почти не двинулся с места. Он только отвел руку назад, сделал шаг вперед левой ногой и бросил. Копье блеснуло в воздухе и упало в колючую траву милях в ста от места, где они стояли.

Боже милосердный! Как это он так?

– Хороший бросок! – кивнул Эдвард. То, что бросок хороший, он понял по реакции окружающих. Он приноровился, напряг левую руку, чтобы не выронить этот чертов щит… Он бросил!

Его копье упало ближе первого, но смешков вокруг себя он не услышал. Ему даже показалось, что его попытку встретили с ворчливым одобрением. Он сердито фыркнул.

– Дайте мне попробовать еще раз, с копьем подлиннее!

Ему дали длинное копье. На этот раз вышло лучше, и, похоже, зрители были отчасти удовлетворены этим.

– Хороший бросок! – заявил высокий парень. – Меня зовут Прат’ан Горшечник. – Он взял Эдварда за левое плечо и сжал его. Эдвард сделал то же самое.

Затем эту процедуру проделали человек пятьдесят, и каждый представлялся ему на вполне внятном джоалийском, хотя и с резким выговором. Их ремесла его удивили – конечно, коптильщик, сапожник, палаточник, но среди них были также колесник, чеканщик, печатник, музыкант и много других.

Теперь Эдварду предстояло доказать свою меткость, и тут он обнаружил, сколь серьезно молодые нагианцы относятся к метанию копий. Один из них отошел шагов на тридцать вперед, повернулся и стал ждать. Щит закрывал его от плеч почти до колен, но даже так слишком большая часть его тела оставалась незащищенной. Наконечник копья не был наточен до идеальной остроты, но и так вполне мог проткнуть кого угодно.

– Я не буду целиться в такую мишень!

Разрисованные синим лица вдруг снова сделались угрожающими, а круг воинов, казалось, плотнее сомкнулся вокруг него.

– Я не привык к таким копьям, как ваши! – возмутился он.

– Ты так силен, что Гопенум не отразит твой удар?

– Я не это хотел сказать. Будет несправедливо целить в него, пока я не потренируюсь еще!

– Совершенно справедливо, – возразил Прат’ан. – Это очень простой бросок. Ты кидаешь в щит Гопенума Мясника. Потом он кидает в твой. Кидай, Д’вард!

Гм! Так, значит?

– Все равно это несправедливо. Он рискует больше, чем я.

Это вызвало новые ожесточенные споры. Неужели тут, в Нагвейле, они никогда не сидят? Живую мишень тоже позвали посовещаться, но в конце концов все осталось по-прежнему. Эдвард попросил Гопенума стать поближе, что было ошибкой, ибо прозвучало как сомнение в его, Гопенума, храбрости. Разумеется, Гопенум тут же встал еще дальше, чем прежде. Нет, ей-богу, они все правда считали, что это простой бросок.

К счастью, погода стояла безветренная. Вытирая вспотевшую ладонь о рубаху, Эдвард оценивал ситуацию. Его блеф обернулся против него. Только невероятное везение позволит ему попасть в этот щит, но даже тогда от него запросто могут потребовать повторить бросок. Возможно, Гопенум и отобьет копье, ведь они наверняка упражняются не только с копьями, но и со щитами, но Эдвард не мог рисковать. Лучше промазать и проиграть, чем…

В щит он не попал. Его копье пролетело в трех футах над головой Гопенума, но даже так это было на ярд ниже, чем он хотел. Зрители разразились ехидным смехом. Их речь снова сделалась совершенно непонятной.

Там, в поле, Гопенум Мясник подобрал копье и приготовился к броску.

Зрители отступили на пару шагов – возможно, только для того, чтобы бросающий лучше видел свою цель. В том, что Гопенум не промахнется, никто не сомневался.

Эдвард огляделся в поисках места, где можно было бы спрятаться, и, разумеется, такового не оказалось. Единственным населенным пунктом в поле его зрения была расползшаяся по равнине деревня. За рекой пустынная равнина тянулась до самого подножия гор, дрожащих в жарком мареве, а за ними виднелась серая стена Нагволла. В лучшем случае его выгонят умирать от голода и жажды. В худшем – используют в качестве учебного пособия при метании копий.

Наверное, лучше было бы назваться странствующим книжником. Тогда бы его приняли за шпиона, но, возможно, позволили бы переночевать, прежде чем выставить взашей. Он все поставил на карту и проиграл.

Он опустил щит к ногам. Верхний край закрывал ему бедра, оставляя остальную часть тела на виду. Он выпрямился и сложил руки.

– Что ты делаешь, чужеземец? – удивился Прат’ан.

– Жду Гопенума.

Цель не изменилась, только теперь ее живая часть не могла ни уклониться, ни двинуться, чтобы отбить копье. Эдвард ощутил странное покалывание; он понял, что это прикосновение маны. В конце концов ничто не производит на этих воинов такого впечатления, как отвага. Он никогда не считал себя особенно храбрым – точнее сказать, он и не сомневался, что это не так. Но позволить им над собой смеяться? Ну уж нет – пусть даже он сам виноват, что оказался в этом дурацком положении. Ну что ж, он произвел на них впечатление.

Кто-то выкрикнул объяснения для Гопенума Мясника.

Гопенум поколебался, потом поднял копье. Он покачал его в руке несколько раз, примериваясь к броску. Эдвард надеялся, что тот не промахнется.

Он ощутил порыв страха, когда копье взвилось в воздух. Оно ударило в самый край щита, отбросив его в сторону. Даже так ему показалось, будто его лягнули в колено. Он чуть не упал. Взмахнув руками, чтобы сохранить равновесие, он гадал, переломало бы ему ноги при прямом попадании или нет. Гопенум или промахнулся, или нарочно целил чуть в сторону. Острие пробило и кожу, и дерево – о такой возможности Эдвард и не подумал.

Зрители разразились одобрительными возгласами и подбежали похлопать его по спине. Их восхищение захлестнуло его волной маны. Чьи-то руки с готовностью протягивали ему копье и щит. Гопенум ждал нового броска. Что, снова?

О черт! Теперь-то уж он не промахнется! Слишком разгоряченный, чтобы обождать и все продумать, Эдвард отвел руку назад, сделал шаг вперед и изо всей силы метнул. Он не знал, сколько маны ушло в его руку, а сколько – в снаряд. Скорее всего он использовал ее все-таки на себя самого, ведь воздействие на материальные объекты требует куда большей энергии. Он ощутил внезапный упадок сил, утечку маны – ну в точности, как тогда, когда он исцелил отчаяние Дольма Актера. И снова результат поразил его. Копье описало в воздухе пологую кривую, напоминавшую скорее траекторию полета стрелы. Гопенуму не пришлось даже подвигать щит – ни на дюйм, а может быть, он просто не успел отреагировать. Копье ударило точно в середину. Удар опрокинул его на спину – копье торчало из щита вертикально вверх. Зрители разразились восторженными воплями, и Эдвард почувствовал – мана возвращается к нему в еще большем количестве. Ну и дела!

Зато честь его теперь не подвергалась сомнению. Гопенум подбежал к нему, чтобы обнять и поздравить. За этим последовало еще больше смеха и пожатий плеча. Потом весь отряд отправился к себе в казарму как следует обсудить все за кружкой теплого пива. Наконец-то гость смог сесть и вытянуть ноги.

Казармы представляли собой длинное здание из ивового плетня и камыша, абсолютно пустое внутри. В самом деле, зачем шкафы, если вся одежда сводится к набедренной повязке? На чем может спать настоящий воин, как не на голой земле, подложив под голову щит вместо подушки?

Конечно, здешняя культура строилась не совсем так, как в Кении, но сходство было налицо. Например, эта сельская молодежь. У них не было избранных вождей, ибо все решалось на основе согласия, хотя некоторых уважали больше, чем других, и к их мнению прислушивались. Они с детства росли вместе. Через сорок лет те, кто останется жив, все еще будут вместе, но тогда они перейдут в другую возрастную группу с другими обязанностями. Еще имелась категория старших воинов, года на три-четыре постарше, и еще одна – подростков – желтолицых бойскаутов, тех, что оспаривали права собственности на незнакомца. Эти были помоложе.

Новичка допросили – довольно дотошно, ибо любому путешественнику в Вейлах автоматически приписывается шпионаж в чью-либо пользу, возможно, даже на нескольких хозяев. Он не обмолвился о Службе, поскольку она явно не пользовалась здесь любовью. Он снова назвался уроженцем Ринувейла, выбрав вейл подальше отсюда. Ага, сказали они, Рину находится под ниолийским владычеством, значит, он ниолийский шпион, верно? Нет, он странствует, потому что ему хочется повидать мир. Все сочли этот ответ весьма малоубедительным. Как же он тогда заработает денег, чтобы купить жену?

Потребовалось еще немало пива и оживленных споров, чтобы молодые воины наконец решили: Д’вард Копьеметатель вполне достоин занять место среди них. Все равно Ниол расположен слишком далеко, чтобы о нем тревожиться. Ему выдали кожаную повязку, забрав при этом башмаки; возможно, они пошли в уплату. Двое из его новоявленных братьев принесли краску и принялись раскрашивать его лицо, терпеливо объясняя значение и смысл каждой черточки. Синие копья и щиты посвящались Ольфаан Детине – синий цвет вообще символизировал Деву. Черные черепа означали, что они служат Зэцу и не боятся его. Два желтых треугольника и лягушка свидетельствовали о верности Юноше. Синий серп, рука и улитка посвящались другим ипостасям Астины. Маленький белый луч служил напоминанием о Висеке. Красного цвета не было вообще, ибо все они пока оставались девственниками. Зеленый молот посвящался Мужу и приносил силу, и все в том же духе.

Последовала короткая дискуссия на тему, скольких отметин мужества он достоин – одной или двух, – и в конце концов сошлись на двух: одной в знак того, что его приняли в отряд, и второй за отвагу со щитом. Несколько разгоряченные пивными парами, но уже не такие опасные, они всей компанией отправились провожать Д’варда Копьеметателя в молельню Ольфаан Астины. В этой своей ипостаси Дева была богиней воинов, а также покровительницей всего Нагленда; ее главный храм находился в самом Наге.

Подойдя к святому месту, Эдвард уловил виртуальность, исходящую от узла, однако молельня, похоже, располагалась на самом его краю. Теперь он уже твердо знал, что в молельнях в отличие от храмов не может постоянно проживать божество. Эта молельня представляла собой ветхий – и довольно вонючий – кожаный шатер, внутри которого находились алтарь и резное изображение молодой женщины в доспехах. Изваяние достигало половины человеческого роста и было выполнено неожиданно искусно; он даже подумал, уж не похитили ли его где-то. Впрочем, если на этом узле не проживало своего божества, ему ничто не угрожало ни от Астины, ни от ее вассалов.

Однако совсем рядом стоял храм Кробидиркина Пастыря, ипостаси Карзона. Вот он-то явно опасен. Сожжение Калмака Плотника организовали жрецы Мужа, и время для этого было выбрано слишком точно, чтобы считать это простым совпадением. Или Карзон, или Зэц предположили, что Освободитель будет искать Службу, и подозревали, что он находится в Нагвейле. Эдвард остерегался, что на своем узле пришелец запросто распознает присутствие другого пришельца.

И все же он не смог придумать ничего, чтобы избежать тяжкого испытания, которое уготовили ему его новые одноклассники. Отметины мужества были наградой, источником гордости, знаком признания со стороны товарищей. Его новоявленные братья, ухмыляясь, нарисовали ему на ребрах полосы для надрезов. Они достали каменный нож и поставили перед ним миску соли, которую он должен был втереть в рану, чтобы остановить кровотечение и обеспечить заметный шрам. Затем они приготовились смотреть, как он со всем этим справится. Разумеется, это было жертвоприношение богине. Это было демонстрацией мужества. Это было чертовски рискованно, ведь он пришелец. Мана, которую получит Ольфаан, могла вернуться к нему, а это мог заметить Кробидиркин Карзон, или он потеряет то, что собрал только что, или… да что угодно еще.

Однако выбора у него не было – он резанул, втер соль и стряхнул слезы, навернувшиеся от боли, прежде чем они размыли краску на его лице. Он не чувствовал ничего, кроме злости и жуткой боли. Первое прикосновение соли было, пожалуй, самым болезненным ощущением за всю его жизнь. Во второй раз рука его дрожала так сильно, что он порезался слишком глубоко, и боль от соли оказалась еще сильнее. Но ничего чудесного не произошло. Возможно, он просто слишком устал и перебрал этого поганого пива, чтобы заметить ману.

Его братья чуть ли не на руках отнесли его обратно в казарму и радостно объявили, что его очередь готовить обед.

Зато он нашел кров над головой, без чего ему, возможно, грозила бы голодная смерть или казнь. Несколько недель языковой практики, и он сможет отправиться дальше на поиски Службы.

То есть если Службу стоило еще искать.

Те сотрудники Службы, которых он встречал до сих пор, погибали слишком быстро.

13

– Вон поилка для лошадей и колонка! – Джинджер притормозил. – Там он может напиться.

Смедли согласился, что ощущает жажду. Еще больше он ощущал себя дураком; все хлопотали вокруг него и только обостряли это чувство. Порез на ноге выглядел не слишком-то серьезным. Он вряд ли потерял слишком много крови, просто он потерял ее слишком быстро. Ногу наскоро перевязали обрывками одеяла, зато теперь он пришел в себя, вытянув ее на подушках. Он был в порядке, просто ему хотелось пить.

Машина остановилась у поилки. А где еще можно напиться в два часа ночи? На поилку выходили какие-то окна. Джонс выключил мотор – наступила тишина, нарушаемая только раздражающим потрескиванием остывающего металла.

– Черт! – сказала Алиса. – Нам не в чем принести ему воду.

– Я сам дойду! – возмутился Смедли. – Право же, вы поднимаете шум из-за пустяка.

Экзетер открыл дверцу и выбрался из машины. Смедли собрался за ним следом.

«Черт!»

– Куда делись мои ботинки?

Алиса завязала ему шнурки.

Гордо отказавшись от помощи Экзетера, он кое-как доковылял до колонки. Собственно, все, что он чувствовал сейчас, – это легкое головокружение. Наклонившись к трубе, он пил, пил и пил. Это заметно помогло. Небо покрылось серебристыми облаками, луна играла в прятки. В ее свете он увидел, что вся одежда его в крови. Кутаясь в шинель, подошел Экзетер. Черт, кровь была даже на шинели. Когда они вернулись к машине, Джонс, взяв в руки керосиновую лампу, осматривал ее обшивку. Салон напоминал бойню.

– Простите за вопрос, – сказал Экзетер, – но чья это машина?

– Краденая! – поспешно ответила Алиса.

Он взвыл, как гиена.

– Потише, балда! – шикнула она, косясь на окна коттеджей, выходившие на дорогу.

– Нет, серьезно, чья она?

– Пусть тебя это не беспокоит. Нам еще далеко, мистер Джонс?

– О, мы где-то на полпути, почти в Четеме. Когда проедем Медуэй, сможем свернуть на А-два.

– А вы как считаете, генерал Смедли? – спросила Алиса.

– По второстепенным дорогам быстро не поедешь. А нам сейчас лучше улепетывать со всех ног.

– Не спорю, – устало вздохнул Джонс. – Я как-то лучше разбираюсь в неправильных французских глаголах, чем в стратегии. Да, а куда нам ехать в Лондоне? Может быть, к вам, мисс Прескотт?

– Почему бы не бросить там наших тюремных пташек, а мы съездим с вами вернуть машину?

Он что-то буркнул в знак согласия и убрал фонарь. Потом повернул рукоятку – мотор сразу же завелся. Некоторое время он работал ровно, без этого угрожающего чихания. Машина плавно съехала с обочины, и они продолжили свое путешествие.

Смедли снова устроился на заднем сиденье, между Алисой и Эдвардом. Он немного приободрился. Правда, они в любой момент могли напороться на полицейский патруль. Иногда копы умеют очень даже быстро реагировать, но что будет на этот раз – неизвестно. Официально Экзетер оставался пока контуженным солдатом, страдающим амнезией. Переквалифицировать его в беглого немецкого шпиона потребует некоторых объяснений. Должно быть, весть о его исчезновении уже дошла до Уайтхолла, но кто и кого будет будить в такой час, чтобы найти соответствующую папку?

Чья же это все-таки машина? Вчера Алиса умолчала об этом. Сегодня она почему-то вовсю старалась, чтобы они не узнали этого.

– Значит, мне не стоило волноваться! – безмятежно проговорила она. – Я-то считала, что это сам дьявол утащил тебя в ад, а ты все это время просто-напросто бегал, размахивая копьем, и крал скот?

– Нет, это был не ад, – признал Эдвард, борясь с зевотой. – На самом деле это было почти забавно. По-своему неплохие ребята. В некотором роде колледж.

– Но чем же вы занимались целый день? Метали копья и угоняли скот?

– Угонять не угоняли. Чем занимались?.. Ну, день начинался с купания в реке – всех, за исключением дежурного повара, который готовил завтрак. После этого мы, как правило, занимались работой.

С ума сойти! Смедли вздрогнул при мысли о том, что сказал бы его отец о семье Экзетеров, доведись ему услышать это признание. Похоже, парень там совсем одичал – шрамы и боевая раскраска, и все такое. Этот рассказ про Нагленд ничуть не напоминал те отрывочные сведения, что он узнал про Олимп, где люди держат слуг и переодеваются к обеду.

– Что за работа? – поинтересовалась Алиса. – Ты говорил, чеканка по серебру?

– Самая разная работа, – усмехнулся Экзетер без тени смущения в голосе.

– Собственно, особо никто и не переутруждался, просто по утрам полагалось потрудиться для разминки. После обеда мы обычно переключались на рыбную ловлю или метание копий. Спорт, физические упражнения… Мы учили младших, старшие учили нас. Вечерами мы мастерили оружие, играли или просто трепались о девушках. Разумеется, мы почти ничего о них не знали.

– Сколько ты там прожил? – спросил Смедли, стараясь не выдать своего неодобрения.

– Гораздо дольше, чем собирался вначале. Очень скоро я узнал, что Калмака Плотника убили за то, что он спутался с новой сектой, Церковью Неделимого. Я догадывался, что за ней стоит Служба, – единственным способом свергнуть тиранию Пентатеона было бы появление совершенно новой религии, так что все представлялось вполне логичным. Однако эти гонения не ограничились одним Соналби, это произошло по всему Нагленду. Приказ исходил от Карзона, но за этим, несомненно, стоял Зэц, так что вполне возможно, настоящей причиной этого послужил я. Не могу сказать, чтобы мне было очень весело, когда я думал обо всех невинных людях, погибших из-за меня.

Новая церковь могла бы помочь мне связаться со Службой, но в Нагвейле ее просто выжгли, так что никто, похоже, ничего о ней не знал – не хотел даже говорить об этом. И если бы о моем нездоровом интересе к ней стало известно не тому, кому нужно, то в одно прекрасное утро я проснулся бы покойником. Никаких других зацепок у меня не было, так что мне ничего не оставалось, как только ждать, что Служба сама придет мне на помощь. Надежды на это, конечно, было маловато. Я знал: в Службе верили, что Жнецы убили меня в ночь моего перехода, в Святилище. Они послали Онику Мезон проверить эти сведения – она тоже исчезла. Поэтому шансов на то, что они меня ищут, было ноль целых хрен десятых.

Все, что я мог сделать, – так мне, во всяком случае, казалось, – это узнать о Вейлах как можно больше. И изучить язык, конечно. Возможно, рано или поздно до меня дойдут какие-нибудь слухи о Церкви Неделимого, по которым я смог бы понять, где ее искать. Мои братишки-однополчане знали не больше других, то есть почти ничего. Но по крайней мере им-то я мог верить в отличие от всех остальных. Большинство из них никогда в жизни не покидали Нагвейла и не собирались этого делать, но имелось человек десять – двенадцать, которых заставляла путешествовать работа – в основном коробейники и табунщики. Двое из них даже работали в столице – Наге. Когда они заглядывали домой, я знакомился с ними и расспрашивал. Я мало что узнал. То ли я расспрашивал слишком неумело, то ли еще почему-то. Поскольку идти мне все равно было некуда, я откладывал свой уход.

Само собой, мне нужно было найти работу. Моя братия обсудила это и решила, что с моим ростом от меня будет больше пользы на крышах, так что меня познакомили с родственником Гопенума, Пондаржем Саманщиком. Они предложили ему нанять меня. Он не спорил, поскольку деревня обязана поддерживать свое ополчение. И потом, у него была дочь.

– Ага! – вмешалась Алиса. – Ну-ка, опиши эту дочь.

– Абсолютно неописуемая. Лет этак десяти, кажется… точно не знаю, я к ней особенно-то и не приглядывался. Впрочем, я и заработка своего почти не видел. Он шел в счет калыма, платы за невесту. Меня это мало беспокоило, пока меня кормили два раза в день. Все, что от меня требовалось, – это подавать связки камыша кровельщикам на крышу. Работа вполне по силам.

Впрочем, я согласен, что изначальной целью ополчения являлась кража скота, прямо как в Африке. Во все времена основным занятием молодых мужчин в скотоводческом племени была кража скота у соседей. Награбленное отдавалось одному из старших в деревне как плата за жену. Заплатив достаточно коров или коз и доказав свою удаль в более или менее серьезных сражениях, молодой воин женился на купленной им девушке. С этого момента он только следит за тем, чтобы росло его стадо и чтобы жена его делала всю работу. Войну он оставляет в удел молодым, ибо это их дело.

– Если бы мы так жили сейчас, – сказал Джинджер Джонс, – мы бы ни за что не оказались в такой мясорубке, как нынешняя.

Ему никто не ответил. Машина с рыком неслась сквозь ночь. Смедли решил, что замечание Джинджера отдает пораженческими настроениями. От войны никуда не деться, значит, ее надо выиграть. Все, что зависело лично от него, он сделал.

Когда Экзетер снова заговорил, голос его звучал мрачнее, чем прежде.

– Вы и представить себе не можете, как это странно – чувствовать себя снова дома, в Англии, и нестись куда-то в ночи, вот так! Это гораздо более странно, чем то, о чем я вам рассказываю. Вы простите, что я болтаю без умолку. Так здорово снова говорить.

– Нам нравится слушать тебя, – сказала Алиса. – Это лучше, чем иметь в собеседниках барона Мюнхгаузена. Ты к чему-то клонишь. Ты ведь неспроста углубился во всю эту социологию?

– Разумеется! Помнишь Ньягату и эмбу? Большинство банту живут так же – их общество тоже организовано по возрастным группам. Когда в тех краях впервые появились англичане, они обычно говорили: «Отведите меня к своему вождю», – и туземцы не понимали, что те имеют в виду. То, с кем вам надо говорить, зависит от того, с чем вы пришли! Так вот, англичане назначали вождя или старосту и приказывали ему прекратить кражу скота. А потом еще они удивлялись, почему это рухнула вся местная культура. Что меня поразило в нагианцах – это то, что они ухитрились перейти к денежной экономике, не утратив своей социальной структуры. Большая часть Вейлов стоит на пороге индустриальной революции, хотя, слава Богу, у них нет еще огнестрельного оружия. Роль англичан там играют джоалийцы, но без ружей Джоалия не способна сделать из Нагии настоящую колонию. Правда, они пытаются укоренить там торговлю, и все же традиционный уклад пока преобладает. Нагианцы смогли соединить старое и новое. Меня ужасно заинтересовало, как им это удалось. Ответ был очевиден, но тогда я не догадался.

– А с кем сражаются воины? – спросил Смедли.

– Ни с кем, – усмехнулся Эдвард. – Ни с кем. О, периодически они устраивают стычки с соседними деревнями, но по предварительной договоренности. Этакие показательные выступления. Несколько сломанных костей и выбитых зубов и куча пари, заключаемых на победителя. Я, правда, так этого ни разу и не видел. Самым замечательным событием в первые недели моего пребывания там стала свадьба Тоггана Чеканщика. Разумеется, его отец был богат. Он первым из нашей возрастной группы связал себя священными узами, и это было заметной вехой для всех нас. Ей-богу, чуть ли не целая неделя ушла на то, чтобы мы пришли к единому мнению, каким образом нам изменить раскраску на лицах. Конечно, мы могли бы добавить немного зеленых символов, поскольку зеленый – это цвет мужской зрелости. Мы могли добавить немного красного, что символизировало бы Владычицу, Эльтиану, богиню материнства и… гм… всего, с этим связанного. Но в случае, если бы мы перестарались, старшие воины могли бы посчитать это наглостью, а младшие – захватить себе наши синие цвета. Поэтому мы отрядили делегатов для переговоров с другими возрастными группами. В общем, забавлялись вовсю.

Стоило только Тоггану жениться, как он перестал быть воином, хотя все еще оставался одним из нас. Он спал с женой, а с утра приходил к нам нанести на лицо раскраску. За первые две недели мы видели его чаще, чем жена. Быть воином – это примерно как учиться в пансионе, так мне показалось. До тех пор, пока не началась война.

– Та, что следовала за тобой? – спросила Алиса. – Ох, прости! Я не хотела…

– Нет, совсем другая. Впервые я узнал о ней, когда как-то вечером к нам заглянул жрец, пожилой тип в зеленом облачении. Я сразу заподозрил недоброе. Он сел и завел с нами разговор. Кажется, нас там было около шестидесяти – мы сидели вокруг него, затачивая копья. Но мы не прекратили свою работу из-за него, нет! Он сказал, что в храме стало известно – младшие воины приняли в свой отряд чужестранца. Ну, вся деревня знала об этом уже больше месяца. Он сказал, что Кробидиркин – бог-покровитель Соналби и что чужеземцу положено совершить жертвоприношение богу и попросить о покровительстве, – так, простая формальность, видите ли.

– Споры не прекращались всю ночь. Многие из моих приятелей утверждали, что жрецы просто соскучились по парному мясу, но в конце концов все согласились, что это не так уж и плохо. Я подумывал, не смыться ли мне, но поздно – Кробидиркин все равно уже знал обо мне. Более того, я понимал – мое исчезновение навлечет на моих друзей гнев божества, а возможно, и не только на них. И потом, мне просто было интересно.

Само собой разумеется, такая важная церемония не могла состояться без поддержки ровесников, так что на следующий день собралсявесь наш отряд. Мы купили у дяди Гопенума бычка и погнали его в храм.

Храм был расположен в самом центре узла. От виртуальности щипало кожу. Там находились молельни Ольфаан и Вайсета – это бог солнца, а в таком климате про солнце не забудешь. Были еще две – молельня Паа Тиона, бога исцеления, и Эмтаз, богини деторождения. Обыкновенное представительство Пентатеона. Но центром деревни оставался храм, и он принадлежал Кробидиркину Пастырю.

Он был высотой всего в один этаж, весь из деревянных столбов и кожи. Если вы можете представить себе кожаный лабиринт, так вот это он и был. Вонючий и душный. Остальные знали, чего ожидать, поскольку бывали там уже не раз, я же всю дорогу трясся, ощущая святыню, уверенный в том, что ни за что не найду дорогу обратно. Центральная часть была открытой – большой двор с песком под ногами и небом над головой. Маленькая мощеная площадка предназначалась для жертвоприношений. Жрецы с нетерпением ждали нас, вернее свежего мяса на обед после церемонии. В одном из углов стоял маленький круглый шатер. Кажется, такие называют юртами. Это и было жилище бога. Если где и имелось его изображение, то только там. Все, что мы видели, – это шатер.

Меня представили как Д’варда Кровельщика и выставили вперед. Мы все преклонили колена на песке и склонили головы, и церемония началась – пение, молитвы и все тому подобное. Через несколько минут я поднял голову. Полог шатра был откинут, и там стоял, придерживая его, низенький человек. Он улыбнулся мне и махнул рукой – я понял, что это и есть сам бог, Кробидиркин. Выбора не было – я встал и пошел к нему, и жрецы этого не заметили. Я только удивлялся тому, что они не слышат, как постукивают друг о друга мои колени.

Он провел меня внутрь. Внутри шатер оказался гораздо больше, чем снаружи. Там было несколько комнат, все в коврах и подушках, и клапаны на потолке были откинуты, чтобы пропустить внутрь свет и свежий воздух. Пахло пряностями. В соседней комнате кто-то негромко играл на цитре, так что завывания жрецов на улице не были слышны. Экзотично, но не лишено приятности.

– Садись, Освободитель, – сказал он. – Извини, что не могу предложить тебе настоящего чаю, но что-нибудь вроде него найдется.

Мы уселись на подушки, и он что-то налил из серебряной кастрюльки, стоявшей на огне. Чашки были из дорогого фарфора.

Трудно оценить возраст пришельца по его внешности. Пришельцы не стареют. Как я уже говорил, Кробидиркин был невысокого роста, но крепок и мускулист. Ему могло быть лет восемьдесят, но кожа его была гладкая, как у юноши. Как и все местные, он носил только кожаную набедренную повязку. Я вряд ли видел лица некрасивее – раскосые глаза, сломанный нос, торчащие уши. Кончики его усов загибались вниз. Зато забавная улыбка почему-то успокаивала меня.

Потребовалась минута или две, чтобы я смог совладать с голосом. Поймите, это был вассал Карзона, а следовательно, союзник Зэца, бога смерти, которого согласно предсказанию я должен был убить и который в свою очередь делал все от него зависящее, чтобы убить меня. Конечно, я уже встречался с Тионом и остался цел, но тот не вступал в союз с Палатой. А этот Кробидиркин скорее всего вступал. Он сжег Калмака Плотника и его семью, а теперь предлагает мне чай!

– Для меня большая честь встретиться с вами, господин, – сказал я. Или какую-то другую чушь в этом роде.

– Нет, это для меня честь, – усмехнулся он. – Позволь сказать, что твой отец гордился бы тобой.

Я выплеснул на себя полчашки чая.

– Вы знали моего отца, господин?

Моя реакция заметно развлекла коротышку.

– Да, конечно. Я несколько раз встречался с ним. Славный человек. Он специально приезжал сюда с родины, чтобы проконсультироваться со мной. Он даже подарил мне твою фотографию.

Наверное, за всю свою жизнь я не испытывал большего удивления. Представьте себе: я сижу неописуемо далеко от дома, чужак-чужаком, и тут этот всемогущий местный бог протягивает мне фотографию форта в Ньягате! На ней были мама, ты, Алиса, и я. Мы все сидели на веранде. Там стояли граммофон и клетка с попугаем, и куча других вещей, про которые я уже и не помнил. Мне тогда было, наверное, года три. Я никогда раньше не видел этого снимка. У меня, наверное, был очень дурацкий вид, когда я смотрел на него.

Конечно же, Кробидиркин был доволен – ведь именно этого он и добивался. Он снова наполнил мою чашку.

Вдруг меня осенило.

– Но это же невозможно! Ведь переходят только люди?

Он хихикнул, словно давно уже ждал, когда же я наконец додумаюсь до этого своей тупой башкой.

– Память переходит вместе с человеком, – сказал он. – И потом, еще есть мана. – Он взял у меня фотографию – на вид настоящую, без подвоха, черно-белую, не раскрашенную фотографию – и перевернул ее. Я ожидал увидеть на изнанке фамилию фотографа или название фирмы, но она оказалась пустой. Тогда он взмахнул рукой, и на изнанке возникло другое изображение. Это был отец, сидевший в этом самом шатре, где сидел теперь я, одетый в нагианскую набедренную повязку и улыбавшийся в объектив.

Да, это меня доконало.

– Я могу высказать предположение? – спросил я, когда немного пришел в себя. – Его поставили отвечать за людей, чье общество сильно напоминает нагианское, и он знал, что вы смогли сохранить жизненный уклад нагнан перед лицом прогресса, поэтому-то он и прибыл спросить у вас совета?

Некрасивое лицо Кробидиркина расплылось в широкой улыбке.

– Ну конечно! Увы, для того чтобы добиться этого, требуется уйма маны, и к тому же на своем тогдашнем посту Камерон был всего лишь еще одним местным. Значительно более цивилизованным местным, разумеется, но не пришельцем из другого мира.

– Похоже, вы были хорошим отцом своим людям, господин, – заметил я. – Вы тоже пришли из нашего мира?

Он улыбнулся и кивнул:

– Да, много, много лет назад. Боюсь, я уже плохо помню свою молодость. Людям свойственна забывчивость. Новый мир приносит с собой новую жизнь, и прошлое кажется таким незначительным, когда решаешь, что больше никогда не вернешься. Я помню – мой народ был очень воинственным. У нас был замечательный вождь, его звали… нет, забыл. Он повел нас на страну больших городов, и нас разгромили. Год спустя он сделал новую попытку, и на этот раз его отбросила армия, которую возглавлял жрец. Его мана была так сильна, что наш вождь отступил перед ней, поняв, что ему не одолеть силу бога. Вскоре после этого он умер.

Наверное, это было вторым по силе удивлением. Одно дело знать теоретически, что пришельцы живут очень долго. И совсем другое дело лицом к лицу встретиться с человеком, который помнит битвы, случившиеся пятнадцать столетий назад, – от такого и рехнуться можно.

– Его случайно звали не Аттила? – спросил я.

Маленький гунн захлопал в ладоши.

– Точно! Замечательный вождь! Он обладал потрясающей природной харизмой.

И мы посидели еще немного, обсуждая сражение при Каталауне – оно имело место, если вы помните, где-то в середине пятого века – и священника Льва, который год спустя каким-то образом сумел заставить гуннов покинуть Италию. Как он смог сделать это, так и осталось исторической загадкой. Моему хозяину было приятно узнать, что его товарищей по оружию помнят до сих пор, хотя я старался не обмолвиться о том, какой они пользуются репутацией. Впрочем, возможно, это его не обидело бы. Кробидиркин служил в их войске кем-то вроде лекаря и уже в пожилом возрасте случайно перенесся в Соседство, где и сделался богом.

Вскоре он перевел разговор на «Филобийский Завет» и Освободителя.

– Я очень сожалею о том, что случилось с Плотником и его семьей, – сказал он. – Я получил прямые указания и не посмел ослушаться. Терпеть не могу относиться так к людям, в какую бы ересь они ни впадали.

– А что я? – спросил я. – Насчет меня у вас есть прямые указания?

– О да. Но ты же сын моего старого друга Камерона! Зэцу неизвестно, где ты находишься. Он не знает всего, что знаю я, и он с ума сходит оттого, что ты ушел от него. Воистину он очень напуганный бог!

– И зря, – заметил я. – Я вовсе и не собираюсь убивать его.

Маленький человечек фыркнул:

– Пророчество говорит, что убьешь! Зэц перепробовал все средства, чтобы прервать цепь событий, и всякий раз терпел неудачу. Поэтому он боится тебя, и заслуженно.

– А что Карзон?

Он скривился, отчего стал еще безобразнее.

– Он боится Зэца! Для этого я, собственно, и пригласил тебя сюда, Д’вард. Зэц решил, что настало время войны, большой войны. Война приносит ему ману, а сейчас он как никогда нуждается во всей доступной ему мане, ибо ему угрожает Освободитель. Так вот, эта война началась – в Нарсии, которая входит в Джоалийское королевство, но расположена между Таргвейлом и Лаппинвейлом. Лаппинвейл уже лет пятьдесят является таргианской колонией, ясно? Но рандориане там сеют смуту, подстрекая к отделению от метрополии.

Он выжидающе посмотрел на меня, и я кивнул, как будто во всем этом был хоть какой-то смысл. Если честно, я этого смысла не видел, впрочем, все это казалось не таким уж безумием по сравнению с тем, как взорвалась вся Европа из-за гибели одного-единственного австрийского эрцгерцога.

– Таргианцы терпеть не могут неопределенности, – усмехнулся Кробидиркин. – Много лет они пытались свергнуть нарсианское правительство, и этим летом терпение их наконец лопнуло. Они вторглись в Наршленд. Джоалийцы задумали ответную акцию. – Он вздохнул. – Боюсь, война будет кровавой, и Зэц изрядно поживится.

Вам, наверное, понятно, что я не очень-то обрадовался, услышав это.

– Но какое все это имеет отношение ко мне?

Он загадочно улыбнулся:

– Джоалийцы планируют молниеносный набег на Тарг, пока там нет таргианской армии, – очень храбро с их стороны! Но для того чтобы достичь Таргвейла, им придется пересечь Нагвейл и Лемодвейл. Лемодия входит в Таргианское королевство, но мы принадлежим Джоалу. Наша царица – джоалийская марионетка. Их авангард уже здесь, в Наге, и требует военной поддержки. Она пошлет своих воинов по первому же их требованию.

Мне сделалось плохо, и чем больше я об этом думал, тем хуже мне становилось.

– Я должен пойти и сдаться! – сказал я. Вообще-то я вовсе не собирался этого делать. Просто это было первое, что пришло мне в голову.

Кробидиркин, казалось, пришел в ужас.

– О нет! Это бессмысленно! Война неизбежна. Нет, я хочу просить тебя об услуге.

– Просите… господин! – Не забывайте, я был обязан ему жизнью. Он предоставил мне убежище, даже если я до тех пор и не понимал этого.

Он довольно кивнул. Местные боги, как правило, добиваются своего.

– Скоро здесь появятся гонцы с требованием собирать войско. Я знаю, тебе захочется уйти. В конце концов это тебя не касается – или ты считал бы так, не пригласи я тебя сюда и не расскажи все. Джоалийцы потребуют, чтобы у каждого деревенского отряда был командир. Нагианцы – большие спорщики, но в военное время беспрекословно подчиняются приказам старшего. Во всяком случае, сейчас им придется подчиняться. Можно не сомневаться в том, кого выберет отряд Соналби.

Я не спорил – уж я-то знал, как действует на них моя харизма пришельца, как бы я ни старался скрыть ее.

– Но я новичок в военном деле, особенно в войнах такого рода.

– Да это и не важно. Джоалийские генералы приложат все силы и умение, чтобы пролилось как можно больше крови. И мне кажется, мои парни выбрали бы тебя, даже если бы ты не был пришельцем. – Это, конечно, была уже чистая лесть.

– Что вам от меня надо? – мрачно спросил я.

– Останься и возглавь их, Д’вард! С тобою во главе им не придется страдать так сильно. И гораздо больше их вернется на родину. Поверь мне, это так. Ты облегчишь страдания и уменьшишь число смертей. Мне страшно подумать, что будет с моим народом, если молодежь пойдет на эту войну без твоего руководства.

Что я мог ответить на это?

Сначала я упирался.

– Я надеялся найти Службу и попросить их помочь мне вернуться домой.

Он нахмурился и подергал себя за ус.

– Остерегайся Службы, Д’вард! Они предадут тебя – так предсказано.

Похоже, все, кроме меня, читали этот чертов «Филобийский Завет»! В конце концов я согласился возглавить воинство. Не так уж просто противиться богу, и потом кто, как не он, сохранил мое присутствие в Нагленде в тайне от Зэца. Возможно, он, делая это, сильно рисковал. И хотя он прямо не говорил мне об этом, я знал, что нахожусь в долгу перед ним.

– Ты почтил своим присутствием мой убогий шатер, – сказал он. – Я был бы рад поселить тебя здесь и проводить время в беседе. Мне стоило пригласить тебя раньше, но это небезопасно для нас обоих. Зэц относится ко мне с подозрением, а он гораздо сильнее нас всех.

Это было прощание. Мы встали. Он предложил подарить мне фотографию. Мне очень хотелось взять ее, но у меня не было карманов. Я с сожалением отказался, пообещав, что загляну к нему как-нибудь после войны. Он проводил меня до двери. Жрецы были заняты своим делом и не заметили, как я вернулся.

Это была моя третья встреча с богом. Он был настоящим отцом своему народу и произвел на меня самое яркое впечатление. И потом, он был одним из гуннов Аттилы! По наивности своей я считал, что это просто замечательно.

Собственно, почти все, что он рассказал мне, оказалось правдой. Позже я нашел подтверждение того, что в августе девяносто девятого отец переходил ненадолго в Соседство и посещал Нагленд. Снимок вполне мог быть именно тем, за что выдавал его Кробидиркин, хотя он запросто мог извлечь образы из моей памяти, равно как и из отцовской.

На самом-то деле пастырь занимался совсем другим – он участвовал в Большой Игре. Завербовав Освободителя на войну, он сделал очень хитрый ход – по крайней мере с его точки зрения.

14

Смедли вздрогнул и проснулся. На этот раз он действительно уснул. Машина снова чихала и дергалась. Выглянув в окошко, он увидел дома и темные витрины магазинов. Затемненные фонари отбрасывали маленькие лужицы света; время от времени мелькали другие машины или окна с неплотно задвинутыми шторами.

– Где мы?

– Гринвич, – ответила Алиса.

Лондон! Значит, они уже в безопасности!

Мотор захлебнулся, машина сбавила ход, потом снова поехала быстрее.

– Кто-нибудь имеет представление, как работает это адское внутреннее сгорание? – спросил Джинджер.

– Нет, – разом откликнулись Алиса и Экзетер.

– Немного, – сказал Смедли. – У нас есть с собой какие-нибудь инструменты?

– Нет, – ответил Джинджер.

– Может, просто бензин кончается?

– Нет.

Ну что ж, нет так нет. Все равно ничего не поделаешь.

Лондон никогда не спит, но в этот ранний утренний час пригороды были по меньшей мере сонными. Полисмены-регулировщики не стояли на перекрестках, но на всякий случай Джинджер старался ехать по правилам. Он вел машину очень медленно. Старина, должно быть, совсем вымотался.

Нога Смедли ныла. Отсутствующая рука – тоже. Возможно, со временем он выяснит, что это к дождю или к грозе, или еще к чему-нибудь.

Экзетер отказался рассказывать дальше, сославшись на то, что совсем охрип. Сам он хотел побольше узнать про войну, о том, что делает этот тип Лоуренс у себя в Палестине, о цеппелинах и горчичном газе, о том, что за союзники из итальянцев и японцев. Алиса принялась было рассказывать, но вскоре замолчала. Смедли не принимал участия в разговоре и задремал.

– Говорите же кто-нибудь! – окликнул их Джинджер. – А то я засну.

Смедли встряхнулся.

– Так чем ты занимался эти три последних года? Дрался на копьях?

Экзетер вздохнул:

– Ну, не совсем. Хотя немного пришлось. Я знал, что лет двадцать назад за пределами долины шла война. Поэтому, выйдя из храма Кробидиркина, я отправился переговорить со старшими в их клуб. Мы звали их белыми, так как Вайсет… Ладно, это не важно. В тот же вечер я привел двоих из них к нам в казарму и упросил рассказать про ту войну. Я сказал, что в храме мне было видение. Все решили, что это послание от Бога, – что вполне соответствовало истине.

Они рассказали нам, как джоалийцы заставляли их ходить строем, и я предложил всем потренироваться. Ребята Поворчали, конечно, но ведь я – пришелец и всегда мог настоять на своем. Через два или три дня в Соналби прибыл королевский посланник. Он обратился к старшим воинам, и в конце концов они вызвали нас. Мы промаршировали перед ними фалангой, и они чуть не упали, увидев это.

Алиса хихикнула, хотя и несколько натянуто.

– Так, значит, тебя выбрали генералом?

– Разумеется. Мой отряд проголосовал за меня единогласно, и мы обошли старших по голосам. Половина из них уже переженилась, так что они не считались – женатые мужчины остаются дома в качестве резерва на случай обороны. Еще мы отобрали несколько юнцов поздоровее из кадетского класса. Еще через день или два мы выступили в Наг – около ста человек.

Машина несколько раз чихнула. Мотор заглох, потом неожиданно снова зарычал. Все перевели дух.

– Рассказывай дальше! – потребовала Алиса.

– Боже! Все это не так интересно, как кажется! Наг – довольно большой город, по меркам Вейлов, конечно. Ну, не как Джоал или Тарг, но не меньше Сусса. Мы бы назвали это средним рыночным городком. Там я впервые познакомился с наследником трона, принцем Златорыбом.

– Сочиняешь!

– Вовсе нет. Ей-богу! Ну, на самом деле его имя произносилось скорее как «Злабориб», но я про себя всегда называл его Златорыбом. Он был старшим сыном королевы, и его полное имя – Злабориб Воевода. Ему было, кажется, около тридцати, и он один из самых высоких мужчин в Нагленде. Он был богат, имел трех наложниц сумасшедшей красоты, и ему предстояло унаследовать трон. Чего еще желать мужчине?

– Играть на губной гармошке? – раздраженно буркнул Смедли.

– Я же говорил, что вам не захочется слушать.

– Еще как хочется! – возразила Алиса. – Так что с этим Златорыбом?

– Он был совершенно несчастен! Во-первых, он отличался ростом, но при этом был пузат, как груша. И еще…

Машина чихнула и замедлила ход. Мотор заглох.

Джинджер повернул к тротуару, и она, шипя и щелкая, остановилась как раз под фонарем.

– Черт побери! – произнесла Алиса.

Джинджер устало опустил голову на руль. Он сидел так с минуту, потом обернулся:

– Есть какие-нибудь предложения?

– Может, она просто перегрелась? – предположил Смедли. – Дадим ей остыть минут пять, а потом снова попробуем завести. – Будь у них инструменты, он мог бы что-нибудь сделать или хотя бы показать Экзетеру, как что-нибудь сделать… Но инструментов у них не было.

Мимо прогромыхал грузовик.

– Здесь нельзя останавливаться, – сказала Алиса; голос ее чуть дрожал.

– И я не думаю, чтобы автобусы уже ходили. Как объяснить кровь на твоей шинели, Эдвард? Или на твоих штанах, Джулиан?

– Или почему я в пижаме, – добавил Эдвард. – Ладно, эта колымага потрудилась очень неплохо.

– Но не до конца! – Теперь она уже не скрывала панических ноток в голосе.

– А как насчет такси?

– В это время суток? На такой окраине? И что делать с кровью?

– Я же только предложил!

– Может, позвонить в Королевский автомобильный клуб? – высказал предложение Смедли.

– Не говорите вздор! У нас нет документов!

Некоторое время они сидели в мрачном молчании.

Смедли физически ощущал горечь поражения. Так близко и так далеко от цели! Скоро взойдет солнце, и хорошенький видок у них будет. Конечно, в Лондоне можно многое, но разгуливать в окровавленной одежде? Если бы не его глупость, у остальных были бы неплохие шансы, даже сейчас. Это все он виноват.

Грузовики с грохотом проезжали в обоих направлениях. Пешеходов пока не было, но столица просыпается рано. Ковент-Гарден наверняка уже кишит народом, и Биллингсгейт тоже.

Смедли застыл. Должно быть, это ему мерещится. Этот звук… это не только шум машин. Нет, точно! Или в придачу к прочим умственным вывихам у него еще и слуховые галлюцинации?

– Что за шум? – спросил Экзетер.

– Ах, нет! – выдохнула Алиса. – Смотрите!

Полисмен как раз миновал светлое пятно под соседним фонарем. Он направлялся в их сторону спокойной, неторопливой походкой бобби при исполнении.

– У меня с собой нет прав! – застонал Джинджер.

– У меня вообще ничего нет, – буркнул Экзетер. – Он может арестовать меня как дезертира?

– Джулиан! – торопливо заговорила Алиса. – Вы в отпуске по ранению, и мы везем вас к нам домой в…

– Я не получил еще выписки из госпиталя, и почему в четыре утра, а у Экзетера вообще нет бумаг, и кровь…

Этому не было никаких убедительных объяснений! Никто ему не ответил. Они беспомощно смотрели, как судьба неумолимо приближается к ним по мостовой. В высоком шлеме полицейский казался восьми футов роста. Чтобы заглянуть к ним в окошко, ему пришлось бы нагнуться.

Что он и сделал.

– Доброе утро, офицер! – произнес Джинджер в своей безукоризненной кембриджской манере.

Пауза.

– Доброе утро, сэр.

– Этот чертов старый мотор перегрелся, видите ли. Мы просто ждем, пока он остынет, а потом поедем дальше.

Пауза.

– Цель вашей поездки в столь ранний час, сэр? – Коп покосился на троих пассажиров в салоне. Он не посветил на них своим фонариком – пока.

– Э-э… – Джинджер на секунду задумался.

15

– Э-э… – повторил Джинджер.

Смедли чувствовал, как дрожит Алиса. А может, это дрожал он сам.

«Черт, неужели никто ничего не придумает?»

– Ну, сэр? – произнес глас закона. В руке у бобби появилась записная книжка.

– Ну, дело в том… – сказал Джинджер и замолчал.

– Увольнение по ранению! – громко объявил Смедли и подался вперед, чтобы помахать своими бумагами перед носом у полисмена.

Закон заподозрил неладное.

– Минуточку, сэр. Сначала не покажете ли вы, сэр, свои водительские права?

Джинджер тянул время.

– Ну, по правде говоря, офицер…

Ночь позади машины расцвела огнем. Примерно в двухстах ярдах от них осел на колени и обвалился на улицу дом. Машина ощутимо подпрыгнула. По крыше и окнам забарабанили камешки. Полисмен исчез. Не успел стихнуть грохот, как послышался новый… и новый… и новый… со всех сторон. Осколки стекла летели смертоносным дождем.

– Выходите! – крикнул Эдвард, пытаясь отворить дверцу.

– Ложись! – рявкнул Смедли. Все подскочили – такой властности в его голосе они еще не слыхали. – Здесь не опаснее, чем везде. Там летит стекло.

Он толкнул Алису на пол. Экзетер накрыл ее собой. Падая на них сверху, Смедли успел увидеть полисмена – тот уже поднялся на ноги и спешил к ближайшим горящим развалинам. Бум! Бум! Машину шатало. Бубум! По крыше барабанила галька. В промежутках между разрывами бомб ухали орудия. Бум! Машина снова подпрыгнула; со звоном осыпались стекла. Совсем рядом кричали люди – должно быть, выскочили из домов, идиоты!

– Боже! – послышался откуда-то снизу голос Алисы.

– Это ерунда! – презрительно отозвался Смедли. – Так, метание дротиков. Чтобы поразить нас, нужно прямое попадание. – Или попадание в ближний к ним дом, конечно. Он был спокоен. Странно, но так. После артподготовок на Западном фронте это казалось очень трогательным фейерверком. Последние бомбы разорвались уже значительно дальше. Теперь слышались в основном крики и рев огня.

Бубубум! Снова ближе.

– Ерунда, говоришь? – Голос Экзетера звучал натянуто. Ну да, это тебе не метание копий и лязг щита.

– Детские игрушки. Вы в порядке, Джинджер?

– Только умер от страха, больше ничего, – ответил далекий голос.

– Красивая картинка.

Тук-тук-тук-тук. Сердце.

– Не кончилось еще? – спросила Алиса. – Кто-то уперся коленкой мне прямо в почки.

– Подождите немного. Вторая волна самолетов заходит на пожары.

Бум! Машина взмыла на фут в воздух и с возмущенным скрежетом рухнула на землю. Что-то тяжелое ударило по крыше, но на этот раз щелканье гравия прекратилось быстрее.

– Нет, еще не все.

Минута тянулась за минутой. Далекий звон пожарного колокола. Крики и ругань, иногда совсем рядом. Еще взрывы, где-то очень далеко. Бесполезные хлопки выстрелов.

– Думаю, уже можно рискнуть, – сказал Смедли. – Осторожнее, тут все в стекле. – Он сел. У машины не осталось ни одного целого стекла. Огненный рассвет освещал улицу и толпы перепуганных людей; многие из них выбежали из домов как были, в ночном белье. – Экзетер, старина, мне кажется, теперь твоя одежда вполне сообразна ситуации.

Они осторожно вылезли из помятой машины. Джинджер потерял шляпу и пенсне и теперь подслеповато щурился, бормоча что-то. Тем не менее все четверо остались целы и невредимы. Чего не скажешь о жителях Гринвича, а может, это был уже Дептфорд. На мостовой лежали тела, плакали дети, люди в одном белье дрожали от холода. Полисмены пытались отодвинуть толпу, чтобы дать проехать пожарным машинам и каретам «скорой помощи». Никто больше не обращал внимания на беглецов.

– Можно сказать, как раз вовремя, – заметил Смедли. – Далеко нам еще отсюда? – Он посмотрел на остальных – те не отрывали взгляда от горящих зданий. – Алиса! Далеко нам еще отсюда?

– Что? Ох, несколько миль.

– Тогда пошли! Или вы хотите со всеми здесь попрощаться?

Алиса уставилась на него.

– Как вы можете шутить? – крикнула она. – Там люди гибнут, тела…

– Если не шутить, закричишь. Пошли!

– Но вы не можете идти в таком состоянии!

– Значит, вы меня понесете. Пошли! Никто не будет теперь спрашивать, почему мы так одеты! Или откуда кровь. – Смедли взял Джинджера за руку и заставил сделать шаг, потом другой. Он надеялся, что Экзетер с Алисой идут следом, но не оглядывался. Он испытывал такое же дикое исступление, как и тогда, когда потерял руку, – спасен! Не важно, какой ценой. Теперь при необходимости они могли объяснить свой невероятный вид. До Ламбета оставалось вряд ли больше пяти миль, и он не сомневался, что одолеет их. Он прошел почти столько же со жгутом на истекающем кровью обрубке. Вот только Алисе придется нелегко в ее модных туфлях.

Это было очень странное путешествие по темному большому городу. Наверное, половина его жителей высыпала на улицы посмотреть на пожары и лучи прожекторов, шарящие по облакам. Они проклинали бошей и сочувствовали оборванным беглецам, а их чудовищное произношение просто резало уши.

Примерно через полчаса, когда они вышли за пределы разрушенного района, они стали привлекать к себе больше внимания. Люди начали задавать вопросы. В любой момент мог появиться новый полисмен. Затем рядом с ними остановился грузовик, и водитель, высунувшись из кабины, спросил на сочном кокни, не нужна ли им помощь.

Алиса ехала в кабине с водителем, проклиная немецкие бомбы и рассказывая про поездку в гости к мифической тетушке. Мужчины тряслись в кузове, и через несколько минут они благополучно прибыли к ее дому.

16

Алисе еще ни разу не доводилось принимать в своей гостиной одновременно трех человек. Там было слишком много мебели, рассчитанной на помещение значительно больше этого. Трое мужчин, стоявших и щурившихся на яркий свет, казалось, заполнили собой все свободное пространство. Лишь теперь она смогла как следует рассмотреть Эдварда. Он совершенно не изменился – все тот же долговязый розовощекий мальчишка, каким был три года назад. За одним исключением: теперь лицо его стало жестоким, что ли.

– Садитесь, пожалуйста, – сказала она. – Я сейчас согрею чай.

Они все выглядели какими-то побитыми, с синяками под глазами. Эдвард и Джулиан были небриты, а борода старого мистера Джонса растрепалась. Его редкие волосы разметались по лысине, пальцы то и дело ощупывали переносицу в поисках потерянного пенсне. Она, наверное, и сама выглядит страшилой. Ей полагалось бы быть усталой, но она чувствовала себя невесомой, казалось, она, как маленький пузырек воздуха, покачивается в море иллюзии.

– Значит, старый ублюдок захапал все? – спросил Эдвард.

– Не говори ерунду… Ты знаешь, что он умер?

– Рад слышать. Зато теперь он до конца времен будет удивляться, почему это он в аду!

– Эдвард! Пойди прополощи рот!

Продолжая хмуриться, он снял шинель и бросил ее на диван, кровавыми пятнами вверх. Потом сделал знак Джулиану, чтобы тот садился туда, а сам рухнул в кресло, совершенно не заботясь о том, что его пижама тоже заляпана кровью. Мистер Джонс сдувшимся воздушным шаром утонул в другом кресле. Алиса сняла с конфорки пустой чайник и, перешагивая через ноги, пошла в ванную набрать воды.

– Это ты про своего покойного дядюшку Роланда, насколько я понимаю? – услышала она голос Джулиана.

Эдвард буркнул что-то, чего она не разобрала; возможно, и к лучшему. Она вернулась, поставила чайник на газ и, снова перешагнув через три пары ног, прошла в спальню. Фотография Д’Арси была уже надежно спрятана в комоде. У нее оставалась лишь одна вещь, напоминавшая о нем, – темно-зеленый бархатный халат, который он держал еще в ее квартире в Челси. Сколько дорогих ее сердцу воспоминаний связано с этим халатом – как она сидит у него на коленях, как он снимает его, или она снимает его с него, или сама залезает к нему внутрь, ощущая прикосновение мягкой ткани к спине, когда он закутывает их обоих… «Каждый день, за который я не узнала ничего о нем, приближает на день к концу войны».

Д’Арси не возражал бы против того, чтобы одолжить свой халат кузену Эдварду. Юный кузен Эдвард что-то слишком нежно вел себя в машине. Пора бы ему вырасти из своих юношеских иллюзий.

Она вернулась в гостиную и набросила на него халат.

– Вот. Так ты будешь выглядеть немного пристойнее.

Потом повернулась к буфету и, не оборачиваясь, принялась доставать чашки и блюдца. Должно быть, Эдвард встал, надел халат и снова сел, так как она услышала скрип кресла. Не может быть, чтобы трое взрослых мужчин не узнали мужскую одежду. Молчание становилось зловещим. Слишком зловещим.

Она чуть повернула голову – достаточно, чтобы видеть Джулиана. Глаза его стали совиными – ни дать ни взять сова, изо всех сил старающаяся не ухать.

– Надо взглянуть на вашу ногу, – сказала она. – Возможно, придется показаться врачу.

– Никаких врачей, – упрямо нахмурился он. – Так, царапина. И потом, шрам на ноге внешности не испортит.

Шрам! Она повернулась, чтобы посмотреть на Эдварда. Его глаза никогда еще не были такого синего цвета, но она не увидела в них того, чего ожидала, – упрека ей, упрека себе, обиды, злости, всего этого, вместе взятого. Нет, в них была только удивленная ирония, и вдруг оказалось, что это она краснеет под его взглядом. Он видел все ее маленькие хитрости. Каким бы он ни выглядел внешне, внутри этот Эдвард был старше и опытнее.

Стараясь не замечать собственного смущения, она дотронулась до его лба. Он отдернул голову.

– У тебя же были швы! – удивилась она.

Он только язвительно улыбнулся:

– Теперь-то ты мне веришь?

– Я тебе и раньше верила. – Однако от этого материального доказательства ей стало как-то не по себе. На лбу не осталось ни одного шрама, что само по себе невозможно.

– У наших костоправов теперь новые технологии, – сообщил Джулиан. – Они их пробуют на… – Он зевнул. – Прошу прощения! На раненых. Говорят, они теперь могут собрать человека из кусочков так, что шрамов и не видно будет.

– Три года назад еще не умели. Стаскивай-ка эти лохмотья, старина, – сказал Эдвард, не сводя с Алисы своего ироничного взгляда. «Мы тут все свои мужики». – Я хочу сам посмотреть на твою ногу.

Джулиан снова зевнул.

– Сейчас. Алиса, мы здесь в безопасности? Как насчет соседей?

Она повернулась посмотреть чайник.

– Пожилая леди через площадку любопытна, как не знаю кто, но глуха как пробка. Две пары в конце коридора целыми днями на работе. Конечно, вас могут заметить по дороге в сортир.

– Если мы будем ходить туда строем и с песней? – Он слабо улыбнулся. – Или вы найдете для этой цели ведро?

– Неплохая мысль, – сказала она. Лицо Джулиана приобрело чуть лисье выражение – слабый отголосок мальчишеского озорства.

Она присела на угол дивана, и все ее кости, казалось, заскрипели от усталости. Весь пар вышел. Она почувствовала себя совсем старой. Черт, ну когда же этот проклятый чайник наконец вскипит? Ей не хотелось чая, ей хотелось только спать.

– Вы вдвоем можете устроиться на кровати. Если мы…

– Вздор! – заявил Джулиан. – Я могу спать в грязи два фута глубиной и даже если вокруг рвутся снаряды. И насколько я понял, нагианские воины спят на земле?

– Сыршенноверно. – Эдвард тоже зевал. – Вот почему среди них так много лунатиков.

Ну-ну! Дети, да и только!

– Спасибо, что предупредил. Постараюсь не забыть запереть дверь.

У Джонса тоже слипались глаза.

– А я очень даже неплохо выспался на диване вчера, или когда это там было. Такое ощущение, словно неделю назад.

– Сейчас надо бы решить, что делать дальше, – устало сказал Эдвард. – Вздремнуть пару часов до открытия магазинов – это не помешает, но дольше оставаться нам здесь нельзя.

– Но почему? – удивилась Алиса. Насколько она помнила, следов они за собой не оставили. – Никто не свяжет нас с машиной. – Ключи от машины и гаража она выбросила в сточную решетку в Бермондсли.

– Нет. Дело в Стрингере. Если он говорил правду, нам, конечно, ничего не грозит. То есть если он и в самом деле защищает честь школы. Но если он хочет поймать меня и обратится к властям… Ему известно, кто я.

На этот раз Джонс подавил зевок.

– Я нашел вас за полдня, мисс Прескотт. Полиция сработает быстрее.

Эдвард кивнул и потер глаза.

– И если Стрингер на стороне Погубителей, я подвергаю вас смертельной опасности.

Закипающий чайник запел на плите.

– Кого-кого? – удивилась Алиса.

– Погубителей. – Он обвел всех усталым взглядом, словно ожидая увидеть на их лицах недоверие. – Это союзники Палаты в нашем мире. Они устроили резню в Ньягате. Они опаснее правосудия, хотя часто используют его в своих целях. Они обладают силами, которые вы даже представить себе не можете. Они убили Волынку.

Алиса встретилась взглядом с Джинджером, и выражение его глаз напугало ее. Он верил. Тимоти Боджли, вспомнила она, был пришпилен к разделочному столу ножом. В запертой комнате.

– Во-первых, откуда им знать, что ты лежал в Стаффлз? – спросила она. – И если уж они такие хитрые, почему они не убили тебя сразу, на месте? Почему они позволили тебе добраться до Англии живым?

Он пожал плечами.

– Ну? – настаивала она. – Не можешь же ты предрекать всяческие катаклизмы, не объясняя, в чем дело?

– Человек, обманом отправивший меня во Фландрию, ожидал, что я погибну, – ответил Эдвард. – Но ему известно, что меня чертовски трудно убить – благодаря пророчеству. Поэтому с его точки зрения было бы разумнее пометить меня – вроде как окольцевать голубя. Этим Палата передаст извещение Погубителям:

«Уважаемые господа Погубители.

Обозначенный субъект вернулся в ваши владения. В случае, если он еще жив, будьте добры, обеспечьте его кончину; выбор средств на ваше усмотрение. Будем премного признательны.

С уважением и проч., всегда к вашим услугам и т.д.»

Машина сломалась как раз в том месте, куда должны были упасть бомбы! Правда, я не хочу больше подвергать вас опасности, но боюсь, что Погубители надумают убрать вас как нежелательных свидетелей или просто так, за компанию. В этом случае мое везение могло бы защитить и вас.

– Боже правый! – сказал Джинджер.

– Однако они не всесильны! – сонно произнес Джулиан. – Бомбы легли мимо. Ты собираешься обратно в Соседство, да? Передать им известие, ты сказал?

– Нет.

Алиса встала и перешагнула через ноги Эдварда, чтобы дотянуться до чайника. Она налила в кастрюлю воды, чтобы согреть. Она удивлялась тому, что Смедли так не терпится попасть в этот другой мир. Бегать, размахивая копьем, не в его стиле, особенно учитывая, что бросать ему придется левой рукой, а щит нести на культе. Неужели он серьезно верит в то, что волшебство вернет ему руку?

– Но почему? – спросил Джулиан, немного помолчав. – Почему ты не возвращаешься?

– Боже! – взорвался Эдвард. – Уж ты-то мог бы понять! Потому, что я вернулся, чтобы драться на войне, на которой мне полагается драться, вот почему! Какие документы требуются, чтобы записаться добровольцем?

– Если вы можете дышать, вас возьмут, – буркнул Джонс.

Нет, это будет не так уж и просто, подумала Алиса. И сколько он так продержится? Ее неуничтожимый кузен имел теперь за собой занятную историю. Слишком много людей знают его в лицо. Мысль еще об одном дорогом человеке на фронте приводила ее в ужас, однако, осознав это, она сразу же почувствовала угрызения совести: как непатриотично! Запишется под вымышленным именем, так что она не сможет сказаться его родственницей – как не могла сделать этого с Д’Арси. Теперь ей придется искать в списках жертв уже две фамилии.

– А что с пророчеством? – спросила она. – Ты убьешь этого Зэца или как его там?

– Нет. И не собираюсь.

Она заварила чай и накрыла чайник подушкой.

– Вот и все? Ты уходишь отсюда утром и записываешься? – Все их ночные старания казались теперь на редкость бессмысленными, если все, чего они добились, – это доставили еще одно живое тело на бойню.

– Сначала я должен сделать еще одну вещь. – Эдвард зевнул. – Надо передать в Штаб-Квартиру насчет предателя в Олимпе. Надеюсь, они мне скажут, охотятся ли еще за мной Погубители.

– А я думал, только люди могут переходить из мира в мир? – удивился Джулиан. – А письма как? Как ты свяжешься со Службой?

– Есть три способа. Да, один из них требует моего возвращения туда, но если мне и придется переходить, то ненадолго. Впрочем, во всех трех случаях мне нужно уехать на запад. Вы возвращаетесь в Фэллоу, Джинджер?

Джонс снова ощупал переносицу и сердито отдернул руку.

– Я вот что думаю – если мы не можем доверять Стрингеру, в школе тоже небезопасно.

Эдвард кивнул и снова зевнул.

– Смедли?

Все разом повернулись к Джулиану.

– Я с вами, – тихо сказал он.

– Все будут чай? – спросила Алиса, и тут выяснилось, что никто не хочет чаю. Возможно, всем, как и ей самой, хотелось закрыть глаза и провалиться в сон. – Ну ладно, если вы уверены, что вам здесь будет удобно…

Сегодня четверг. Наверное, ее уволят, если она прогуляет два дня подряд, но она знала, что уже не может просто так выйти из всего этого дела.

Часть четвертая Ферзевый гамбит

17

Ее разбудил дневной свет, пробивающийся сквозь шторы. Она посмотрела на часы. Десять часов! Теперь она услышала и уличный шум – город жил обычной жизнью. Она выпрыгнула из кровати, застегнула халат, наскоро привела в порядок волосы и вышла в гостиную.

Человек в темно-зеленом халате читал вчерашний номер «Таймс». Сердце ее подпрыгнуло, но, разумеется, это был только Эдвард. Когда она вошла, он встал. Он улыбнулся – голубые глаза, ослепительно белые зубы.

И никого рядом – вот черт! Она еще недостаточно проснулась для душераздирающих сердечных сцен.

– Не могут же они оба быть в ванной. Хоть на чашку воды в чайнике осталось?

– Да. Мы вскипятили. Джинджер отправился за покупками.

Она повернулась к плите, спиной к нему. Она достала чашку с блюдцем, готовясь к неизбежным вопросам. Она услышала скрип половицы – Эдвард подошел к камину – и шорох бумаги.

– Расскажи мне о нем, – сказал Эдвард.

– Нет. – Может, позже, когда она окончательно проснется.

Или вообще не стоит.

Она налила себе чаю. На вид он был хорошо заварен.

– Он богат, – сказал Эдвард, – но деньгами распоряжается жена. Он курит сигары. Он адвокат и скорее всего сейчас в армии.

Чайник звякнул о плиту. Она обернулась. Сердце бешено колотилось у нее в груди.

Улыбка на лице Эдварда сменилась выражением тревоги.

– Эй! Я вовсе не хотел пугать тебя!

– Это что, тоже твое колдовство?

Он вспыхнул, как ребенок, пойманный на шалости.

– Конечно, нет! Какое колдовство – в этом мире!

– Тогда откуда ты все узнал?

Он пожал плечами, слабо улыбаясь:

– Сигарами пахнет от этого халата. Ты не носишь кольца, так что он скорее всего женат. Он покупает одежду в «Хэрродз» и ездит в машине размером с дом, значит, он богат. Но ты живешь в трущобах, так что он не может давать тебе деньги. Отсюда вывод, что он сам в армии, живет на казенный шиллинг.

– А адвокат?

Эдвард поколебался. Теперь пристыженный вид был уже у него. Он вынул из кармана бумажку.

– Конверт, адресованный сэру Д’Арси Деверсу, королевскому адвокату, в Грей-Инн.

Дрожащими руками она взяла чашку и села на диван.

– Элементарно, дорогой Ватсон!

– Чертовски дешевый трюк, – пробормотал он. – Извини. В армии по призыву или добровольцем?

– Добровольцем.

– О! – только и сказал Эдвард, и наступила тишина.

Она допила чай и отодвинула чашку с блюдцем.

– А ты еще обзывала меня идеалистом с горящими глазами! – вздохнул он.

Она не смотрела на него.

– Все вы идеалисты. Ему должны были вот-вот дать судейскую должность. Развод со скандалом поставил бы крест на его карьере. Его жена мстительна и со связями.

– «Любил бы я тебя, мой свет, когда б не чтил я честь»?

– Можно сказать и так.

– На самом деле это говорил Геррик.

– Это Ловлас. Нет, это довольно неприятное ощущение – занимать второе место после войны.

– О, Алиса! – грустно вздохнул он. – О, моя бедная Алиса!

– Не стоит жалости. Я была любимой, и у меня была хорошая работа, пока кайзер все не испортил. – Она заставила себя встретиться с ним взглядом. – Я должна была сказать тебе. Я почти уже решилась, но у тебя и без того было много неприятностей. Прости.

– Так давно?

– С октября тринадцатого.

– Ох. – Он вздрогнул и отвернулся к камину. – Должно быть, я выглядел дурак-дураком!

– Нет. Не дураком. Влюбленные молодые люди, конечно, ведут себя по-дурацки, но они не дураки. Я уже говорила тебе, я люблю тебя как брата.

– Как малолетнего брата! – сердито сказал он. – Мне было восемнадцать, а тебе – двадцать один. Мне все еще восемнадцать!

– Ну да, а я уже старая двадцатичетырехлетняя карга! – На вид ему было скорее шестнадцать, но говорить это, пожалуй, не стоило. – Я до сих пор люблю тебя как брата.

Он повернулся к ней и улыбнулся. Храбрая попытка, но глаза его предательски блестели.

– И внутри тебе уже не восемнадцать, Эдвард. В чем-то ты даже старше Джулиана, а уж он прошел адский огонь. Что же ты такое пережил, если стал таким?

– Ничего такого, что видел он. Просто опыт.

Жестокий опыт, подумала она.

– Ты еще не выросиз этого? – с горечью спросила она. – Ты что, действительно все годы думал только обо мне в этом своем волшебном мире?

Он прикусил губу.

– Я все еще надеюсь. Ты была еще одной причиной рваться домой.

– Нет уж, выкладывай! – полушутя настаивала она. – Ты знаешь все мои тайны. В машине ты выказал настойчивость, которой раньше за тобой не водилось. Ты где-то неплохо натренировался в ближнем бою.

Он нахмурился.

– Никаких любовных похождений! Хотя… они могли бы быть. – Она продолжала выжидающе молчать, и он вздохнул. – Она намекала, что имела кое-какие планы на этот счет.

Это звучало до неправдоподобия по-викториански, и она чуть не рассмеялась. Нет, он оставался неисправимым романтиком.

– Тогда возвращайся к ней и испробуй эти свои приемы, – предложила она.

Он не сводил глаз с холодного газового огня.

– Я никогда не вернусь, так что сейчас это невозможно. И это не было возможно тогда. Я дал тебе слово и держал его.

Она встала, чтобы пойти переодеться.

– Но я ведь отказала тебе. Ты не имел передо мной никаких обязательств.

– Она повернулась к нему спиной и вдруг оказалась в его объятиях.

– Думаю, я использовал тебя как предлог, – шепнул он ей на ухо. – Как я мог позволить себе влюбиться в мире, из которого пытался вырваться? Да, у меня были искушения, еще какие искушения. Меня удерживали только воспоминания о тебе.

Да, ее маленький братец вырос и возмужал; только теперь она смогла оценить произошедшую с ним перемену. Это легче понять, не видя его лица. Ее обнимал мужчина, волевой, целеустремленный мужчина. Какой уж тут мальчик.

– Пожалуйста, пусти меня.

– Я не собираюсь тебя насиловать. Я просто хочу знать, счастлива ли ты.

– Если война кончится и Д’Арси вернется с фронта живым, я буду очень счастлива. Его жена больна, она долго не протянет.

– Ты ему веришь?

Она не потерпела бы такого допроса от кого угодно, но он не был кем угодно.

– Совершенно.

– Потому что, если ты не уверена… Если ты вдруг передумаешь, милая Алиса, еще не все потеряно. Ты можешь отправиться в Соседство.

– Что?

– Я отправлюсь драться с кайзером. Ты отправишься в Соседство. Через шесть лет мы станем ровесниками.

– Эдвард! Дело совсем не в этом! А теперь пусти меня и не говори глупостей!

Он отпустил ее. Обернувшись, она увидела, что он в ярости. Странно, по его голосу это не чувствовалось.

– Ты считаешь, что лучше остаться и прозябать в этой дыре? Дядя Роланд спустил все без остатка на свои драгоценные Библии, да?

Она вздохнула. Этим утром она была явно не в форме.

– Не совсем. Кто-то, кому он доверял, растратил их.

– Кто-то из его бесценного миссионерского общества, конечно?

Она кивнула.

– Он не знал точно. Он плакал, когда рассказывал мне, Эдвард. Мне кажется, это его и убило.

– Так ему и надо! – хмуро буркнул он. – О, деньги меня не волнуют. Это все его проклятое «я-святее-вас – всех»! Ненавижу людей, твердо знающих, что лучше для всего остального мира.

Конечно, она могла бы возражать, но, как назло, ничего не приходило в голову.

– Кстати, там осталось немного. Твоя доля. Всего несколько сотен, и тех надо добиваться через суд или что-то в этом роде.

– Да ну! Сыр в мышеловке?

– В общем, не стоит того, чтобы рисковать шеей.

Она услышала, как открывается дверь, и вздохнула с облегчением. В комнату, хромая, вошел Смедли. Его волосы были влажными, но он не побрился, и на одежде осталась запекшаяся кровь. Его глаза вопросительно перебегали с одного на другого.

– Доброе утро, – сказал он.

– Доброе утро. Как нога?

– Затекла немного. Боюсь, я там устроил черт-те что из ваших чистых полотенец. У вас не найдется завтрака? Мы прошлись по кладовке, как стая саранчи.

– Рой, – поправил Эдвард. – Рой саранчи.

– Туча, – сказала Алиса. Они шутили, чтобы скрыть напряжение, и это раздражало ее. – Пойду-ка и я оденусь, пока не вернулся Джинджер.

Зазвенел звонок. Джулиан пошел открывать. Вошел Джинджер с пухлыми бумажными свертками в руках. Он близоруко заморгал в ее сторону.

– Доброе утро, мисс Прескотт.

– Доброе утро, мистер Джонс. Боже, да вы не теряли время зря! Извините меня – я такая ужасная хозяйка!

– Пустяки. Старые люди спят мало. – Он уронил свертки. – Этот пять фунтов девять, одиннадцать стоунов^[13]. Этот – пять фунтов одиннадцать и три четверти, десять стоунов семь фунтов. – Он полез в карманы. – Бритва, мыло для бритья, разные щетки – на сегодня вам хватит.

– Сэйвил-роу?

– Нет, с лотка. – Он грузно уселся. Тяжелая ночь все еще сказывалась на нем. – Я позвонил по телефону и нашел вам убежище.

– Джинджер Джонс, – вздохнул Эдвард, – вы величайший из людей! Я так признателен, что чуть не плачу.

– И мы тоже, – кивнул Смедли.

– Да ну вас! – смущенно закашлялся Джонс. Он даже покраснел от смущения.

– Так где она, эта тихая гавань? – спросил Эдвард.

– Дувр-Хаус в Грейфрайерз.

Глаза Эдварда расширились от изумления, и его худое лицо сразу стало похожим на череп.

– Грейндж?

– Миссис Боджли живет теперь в Дувр-Хаус. Вы, возможно, не знаете, что генерал умер.

– Нет, не знал. Очень жаль. Увы, леди изрядно не везло!

– Но она знает, что вы невиновны, и ей не терпится увидеться с вами. И с вашим другом. Я не называл вашего имени, Смедли, на всякий случай. До поезда чуть больше часа. Как вы считаете, успеем?

Джулиан и Эдвард схватились за свертки с одеждой.

– Погодите! – сказала Алиса. – Терпеть не могу спешки. Почему бы нам не поехать порознь? Разве так не безопаснее?

– По одному? – спросил Джонс, хмуро ощупывая переносицу.

– По двое. Вы с Джулианом. Мы с Эдвардом – на следующем поезде.

Все посмотрели на Эдварда.

Он кивнул.

– По крайней мере это не так рискованно, верно? Джинджер, если я напишу письмо, вы опустите его в почтовый ящик Фэллоу?

Учитель поднял брови и снова потянулся поправить отсутствующее пенсне.

– Какая разница, в какой почтовый ящик я опущу письмо?

– Думаю, что разница есть, – возразил Эдвард. – Возможно, играет роль даже почерк, даже то, кто опускает письмо – вы или я. Но сначала попробуйте вы.

Джулиан недоверчиво фыркнул.

– Могу я занять вашу спальню на пару минут, Алиса? Боюсь, я довольно медлителен.

– Давайте. – Алиса размышляла, как лучше избавиться от этих жутких окровавленных тряпок.

Он прохромал в спальню, зажав сверток под мышкой. Когда дверь за ним со щелчком закрылась, Джинджер повернулся к ней, торжествующе улыбаясь: с утра инвалид еще ни разу не плакал.

– Что смешного? – спросил Эдвард, заметив ее ответную улыбку.

– Ничего, – ответила она.

– Следующий поезд только в четыре с чем-то, – сообщил Джинджер.

Алиса расслабилась.

– Тогда вы с Джулианом поезжайте первыми. Мы с Эдвардом подъедем следом.

Так у них будет достаточно времени, чтобы разобраться в своих чувствах, и она сможет услышать еще о его приключениях в этом волшебном мире. Она подозревала, что он намеренно заострял внимание на дикости нагианцев, чтобы разочаровать Смедли. Должна же быть и светлая сторона этого Соседства – возможно, тот принц Златорыб, которого он упоминал.

18

Злабориб хлопнул дверью спальни, и ехидный смех Иммы стих. Возмущенно топая, отправился он навстречу испытанию. Впрочем, топать он перестал очень скоро, поскольку шагал босиком.

Его почетный эскорт ждал в прихожей. Он ожидал, что они будут одеты примерно так же, как он, но они все облачились в джоалийские доспехи из блестящей бронзы. Разноцветные символы их преданности Ольфаан и остальным богам были нанесены на доспехи, а не на лица. Старший отдал честь. Пуйш Прислужник поклонился и подал знак двум слугам. Один протянул Злаборибу копье, второй – круглый щит. На нем было столько золотых украшений, что принц чуть не уронил его. Менее полезных в бою предметов еще не изобретали.

Он смерил гвардейцев свирепым взглядом, ища на лицах под шлемами хоть слабый намек на улыбку, но они хранили подобающее случаю непроницаемое выражение. Не произнеся ни слова, он сердито повернулся и зашагал дальше, предоставив им следовать за собой в любом удобном им порядке.

В первый – и, как он страстно надеялся, в последний раз в жизни он облачился в традиционное одеяние нагианского воина. Собственно, одеяния-то было всего ничего – узкая кожаная набедренная повязка. Он чувствовал себя обнаженным. Его лицо было нелепо изукрашено разноцветными иероглифами. Его волосы и бороду коротко подстригли, ибо так полагалось воину, но он понимал, что это лишь подчеркивает, какая маленькая у него голова. Он чувствовал себя уродом. Он знал, что и выглядит уродом. Возможно, в этом и было что-то смешное, и когда-нибудь, на каком-нибудь изысканном званом обеде он посмеется с друзьями, вспоминая, как его заставили нарядиться варваром. Возможно. Но если его джоалийские друзья увидели бы его сейчас, они… они бы смеялись над ним так же, как смеялась эта шлюха в постели.

Его тело было неправильной формы. Его торс сужался не книзу, а кверху, хотя он все равно опасался, что в такой жуткой жаре этот идиотский наряд запросто соскользнет с его потного тела. Поскольку обе руки его заняты оружием, он никак не сможет помешать этому. На его груди нет волос – как нет и ритуальных шрамов. Если мать считает, что такой вид воодушевит воинов его отсталого королевства на боевые подвиги, она будет сильно разочарована.

Даже глупая Имма понимала это. В ушах его все еще звучали ее ехидные слова: «Что они подумают о тебе? Что твои драгоценные друзья подумают о тебе, когда встретят в таком виде? Какие стихи сочинят твои поэты, какие песни сложат твои певцы? И тот скульптор – он что, изваяет тебя вот таким?» – Она снова рассмеялась – жестоким, злобным смехом, хлещущим наотмашь, как хлыстом.

Злабориб вздрогнул. Благодарение богам, его лучшие друзья далеко отсюда, в Джоале, а те, кто остался у него в Наге, будут стоять далеко и не увидят подробностей. Все они были невоенными – талантливые художники, которых он привез с собой из Джоала, чтобы они помогали ему продвинуть культуру отсталого королевства. Гражданских будут держать в самом дальнем конце храма.

«Джоалийцы поймут, – убеждал он себя. – Они знают, что я должен следовать местным традициям, чтобы вести за собой войско. Они доверяют мне так, как никогда не доверяли Тариону. Это джоалийцы настояли, чтобы мать назначила меня военачальником».

Но Тариона поставили во главе кавалерии, и Злабориб не понимал, почему джоалийцы согласились на это. Они полагались на нагианскую кавалерию гораздо больше, чем на нагианскую пехоту, от которой им вообще будет мало толка. В Нагленде имелось много моа, но традиций использования их в военном деле не было совсем. Джоалийские уланы не уступали никому в Вейлах – за исключением таргианских, конечно, – но они не могли провести своих скакунов через Тордпасский перевал. Моа – животное, привыкающее к одному наезднику, и на то, чтобы приучить его к новому, требуется не один месяц. Формально его младший братец Тарион будет находиться под командой воеводы, но у него гораздо больше шансов прославиться в сражениях, чем у самого Злабориба.

Ему не хотелось думать о войне. Он не был воином. Он был человеком искусства. Меньше всего ему хотелось думать о предстоящей церемонии войскового смотра. Он скорее встретился бы с армией вооруженных таргианцев, чем показался бы перед собственными людьми в таком виде, однако у него не было выбора. Джоалия потребовала помощи союзника, и войсковой смотр должен проводиться согласно древним традициям.

То, что Джоалия хотела, она получала. Таков был закон в Нагии.

Дворец представлял собой неряшливую путаницу бесконечных каменных коридоров, неудачно спроектированных и небрежно построенных – безвкусная имитация джоалийской архитектуры. В окрестностях Нага не было добротного строительного камня – не то что разноцветный мрамор Джоала. Все строилось из одного и того же тусклого розоватого песчаника, такого мягкого, что он беспрестанно крошился, отчего полы были: постоянно грязными. В Нагленде вообще не привыкли строить из камня.

Кроме того, в Нагии не привыкли и к наследственной монархии. Джоалийцы внедрили институт монархии силой оружия, посадив на трон его деда. Надо признать, его мать удивила всех, укрепив власть, – она беспощадно подавляла перевороты в зародыше, используя для этого джоалийскую помощь и унаследованную от предков беспредельную жестокость. Правда, своим наследником она видела Тариона и не делала из этого секрета. Она утверждала, что Злабориб недостаточно жесток. Собственно, в этом она была права, но разве жестокость еще необходима? За три поколения, считал он, нагианцы свыклись с ситуацией. Они будут терпеть короля, чтобы не сердить понапрасну джоалийцев, будут терпеть, пока тот добр к Своему народу.

Мать с этим не соглашалась.

Злабориб успел сбить левую ногу, пока шел в Сад Благословений – неудачную копию Сада Благословений в Джоале. Все, кому доводилось видеть оригинал, находили копию жалкой. Привозные джоалийские растения не прививались на местной почве, а нагианские были куда более убогими. Деревья-корзины почти не отбрасывали тени, солнцецветы и звездолисты терялись в буйной кожистой листве. Теперь, в конце лета, фонтаны иссякли, а декоративные бассейны казались грязными и мертвыми, словно в них кверху брюхом плавала рыба. Статуи, высеченные из того же розоватого песчаника, что и дворец, давно уже превратились в безликих мумий.

Почетный эскорт остался у входа. Дальше Злабориб шел один, следуя изгибам дорожки меж кустов. Впереди он услышал голоса, множество голосов, и почувствовал некоторое беспокойство. Он ожидал там только мать и Каммамена, джоалийского командующего. Возможно, еще Тариона. Судя же по голосам, его ждало большое собрание.

Обогнув последнюю группу бамбуков, рубиновых кустов и оранжево-розовых ягод, он вышел к трону. Королева собрала весь двор. Она возвышалась на троне над толпой. Кажется, она была здесь единственной женщиной. Подходя к трону, он тщетно пытался углядеть в толпе кого-нибудь, одетого так же по-дурацки, как он. Одни облачились в бронзовые доспехи, придававшие им мужественный и воинственный вид, другие – в широкие штаны и камзолы по последней джоалийской моде. Он узнавал министров, посыльных, секретарей. Присутствие этих он еще мог понять, но были и другие, которых уж он никак не ожидал здесь увидеть. Похоже, мать пригласила сюда всех офицеров прибывшей джоалийской армии, всех придворных и большинство местной знати – и личных друзей Злабориба тоже! Здесь были десятки лиц, которых он никогда раньше не видел во дворце: Тоалмин Скульптор, Грамвил Поэт, Гилботин Историк и несчетное множество других. Здесь были все те, кого он надеялся увидеть лишь в дальнем углу храма. Почему их пригласили на прием?

И почему его вообще устроили, этот прием? Его об этом не предупреждали. Интересно, подумал он, знала ли об этом Имма?

Он подошел к толпе, окружавшей храм.

– Простите, – сказал он. Стоящий перед ним человек обернулся и поперхнулся от изумления. Потом все расступились, освободив ему дорогу, но брови их взмывали вверх, как флаги.

«Я проткну копьем любого, кто улыбнется», – подумал он, но тут же понял, что ему придется устроить массовую бойню. Лица отворачивались от него, а он не осмеливался оглянуться, чтобы посмотреть, что творится за его спиной. Со всех сторон слышалось деликатное покашливание.

– Простите! – повторил он. И еще раз…

Единственным достоинством этой дурацкой краски было то, что она скрывала румянец. Впрочем, он чувствовал, как пылают его уши.

Он был высок, так что заметил Каммамена Полководца еще до того, как протолкался к трону. Джоалийский вождь стоял у подножия ступеней, обмениваясь шутками с королевой. Несмотря на седую бороду, он оставался одним из лучших джоалийских воинов всех последних поколений. Каммамену хватало воображения и необходимой решительности, чтобы доверить ему командование объединенными армиями. Таргианцы найдут в нем серьезного противника. Помимо этого, он был хитрым политиком – в Джоалии хитрость просто необходима политику для выживания. Злабориб довольно часто встречался с ним и раньше, но их отношения до сих пор оставались скорее церемониальными.

Надо ли говорить, что Злабориб намеревался оставить все военные вопросы на усмотрение Каммамену. В бою он надеялся держаться как можно ближе к нему. Наследник престола не может рисковать наравне с остальными. Еще рядом с царицей стоял, зловеще улыбаясь, Тарной Кавалерист.

Собственно, Тарной приходился ему не родным братом, а только сводным, но даже так трудно было найти двух менее похожих людей. Тарион – типичный нагианец, гибкий, как хлыст, неутомимый, смуглый, с пышной черной шевелюрой, а также вспыльчивый и опасный. Никто не мог обогнать Тариона; казалось, он сливался со своим моа, полностью подчиняя, его своей воле. Если кого-то и стоило выставить облаченным в набедренную повязку и с размалеванным лицом, так именно Тариона, командующего кавалерией. Так нет. Вот он стоит, неотразимо прекрасный в блестящем бронзовом шлеме и джоалийском верховом костюме синего цвета, и излучает угрозу, как обнаженный меч. Он был хорош и знал это.

Злабориб наконец подошел к подножию трона, остановился и склонил голову в подобии поклона. Он не посмел спросить у матери, почему ради такого торжественного случая она тоже не оделась в традиционные одежды. Если ее подданные и ожидали увидеть обнаженный августейший бюст, то их ждало разочарование. Ее синяя сорочка была самой что ни на есть джоалийской. Мать была маленькая и хрупкая, редкие седые волосы прятались под тяжелой короной. Ее лицо покрывал еще более толстый слой краски, чем у него, правда, только телесного и красного цветов, дабы скрыть болезненные морщины и желтизну кожи.

Эмшенн умирала. Это понимали все, даже она сама, но никто не осмеливался произнести это вслух. Ей оставалось в лучшем случае несколько месяцев, но болезнь, глодавшая ее тело, никак не отразилась на ее воле. Она оставалась королевой, она продолжала править Нагией так же безжалостно, как правила ею уже тридцать лет.

Как только могла такая миниатюрная женщина произвести его на свет? Он был раза в полтора выше ее. Правда, в эту минуту она смотрела на него с трона сверху вниз, и взгляд ее не предвещал ничего хорошего.

– Ты опоздал! – прошипела она. – Ты что, уже забыл, как военным положено отдавать честь?

Злабориб раздраженно стукнул копьем по щиту, чуть не выронив его при этом. Двое зрителей, стоявших поблизости, поспешно отодвинулась – от греха подальше.

Королева Нагии окинула своего старшего сына взглядом, полным неприкрытого презрения.

– А своему непосредственному воинскому начальнику ты салютовать не собираешься?

Теперь Злабориб почувствовал себя несколько увереннее, если только в этом болоте интриг вообще можно было чувствовать себя уверенно. Он удостоил Каммамена поклона, потом снова повернулся к королеве:

– Вы наш главнокомандующий, матушка. Я только ваш полномочный представитель. Полководец лишь командует войском наших союзников. Разумеется, я целиком полагаюсь на его опыт и авторитет, но по договору мы равны. Мы вместе выступаем против общего врага.

Пожилой воин удивленно поднял седую бровь.

Со внезапным предчувствием беды Злабориб огляделся по сторонам. Большинство присутствующих тщетно пытались скрыть усмешку. Только не Тарион. Его ухмылки не скрывал даже шлем. Он знал что-то, чего не знал Злабориб. Может, Имма тоже знала это? Может, знали все, кроме него одного?

– Ах, да… – Королева оглянулась на ближних к ней придворных. – У кого текст речи моего сына?

Злабориб почувствовал, что его охватывает злость, – это ощущение ему было незнакомо, и оно ему не понравилось. Когда он выходил из себя, голос его обыкновенно срывался; ему хотелось топнуть ногой.

– Я знаю свою речь, мама!

– Мы решили сделать небольшое дополнение к церемонии.

– Но она же должна быть традиционной!

Эмшенн тяжело вздохнула, но нехороший огонек в ее глазах выдавал – она забавляется.

– Монархия не традиционна. Во все времена военачальники избирались, а не назначались на эту должность. Ты наш наследник. Мы пришли к заключению, что твоя жизнь слишком драгоценна, Злабориб, дорогой. Мы решили, что не можем позволить тебе рисковать собой. Конечно же, никто не ставит под сомнение твою смелость. Мы понимаем, что ты будешь жалеть об этом, но и наши джоалийские союзники согласны – так ведь. Полководец? Поэтому тебе придется остаться здесь, в Наге, сын мой. С нами.

Первой его реакцией было чувство огромного облегчения. Полевые шатры, грубая пища и сон на голой земле мало прельщали его. Пуховые перины и серебряные ложки приходились ему более по вкусу. Потом он вспомнил загадочную ухмылку Тариона и понял, что все не так просто.

– Но… – начал он.

– Никаких возражений! Да где же эта окаянная речь? Ах, вот… Отдайте ему!

Гражинд Советник протянул Злаборибу лист бумаги. Поскольку в одной руке тот держал щит, а в другой – копье, брать ее он не стал.

– Скажите мне!

На толстом слое воска, покрывавшего лицо матери, появились едва заметные трещинки, словно наружу пыталась прорваться улыбка.

– По завершении ритуала принесения присяги, когда все воины поклянутся повиноваться тебе, Военачальник, ты объявишь им, что не в состоянии вести их лично, и передаешь руководство Каммамену Полководцу.

– Что? – взвизгнул Злабориб. – Они поклянутся умереть за меня, а я заявлю им, что останусь дома?

– Такова печальная необходимость, сын мой.

– Но я не могу так поступить! Никто не смог бы так поступить!

В глазах его матери вспыхнуло удовлетворение.

– Ты отказываешься выполнять прямой приказ твоего монарха. Военачальник?

Это было серьезное обвинение.

– Нет, – простонал Злабориб. – Конечно, нет! Но…

– Никаких «но»! – твердо заявила Эмшенн, искоса поглядывая на Каммамена в ожидании его реакции.

Варвары ни за что не стерпят этого!

Тарион ухмылялся от уха до уха.

19

Двумя ужасными часами позже Злабориб стоял у алтаря, на две ступени выше пола; голова его находилась почти на одном уровне со стопами богини. Жар, исходивший от стены за его спиной, причинял ему боль.

Астина – Дева – была одной из Пяти, Пентатеона. Ее храм в Джоале считался одним из чудес Вейлов.

В ипостаси Ольфаан, покровительницы воинов и верховного божества Нагвейла, ей приходилось обходиться значительно более скромной обителью. Джоалийское влияние, преобразившее столицу вассального вейла, встретило сопротивление, пытаясь заменить старое святилище чем-то более красивым и величественным. Дед Злабориба заложил на городской окраине фундамент большого храмового комплекса. Жрицы категорически отказались освящать его, в то время как строители не брали в руки инструмент, поклявшись лучше умереть, чем нанести святой Ольфаан подобное оскорбление. Поэтому старый храм остался почти без изменений. Царица Эмшенн пристроила к нему грандиозный портик, но этим все и ограничилось.

Посетители, особенно важные джоалийские гости, всегда приходили в изумление при виде его. Они заявляли, что дыра в земле – это не настоящий храм, и, разумеется, были правы. К тому же это была даже не дыра – так, полукруглое углубление в утесе. Полом служила галечная насыпь, которую часто заливало в дождливый сезон. Образ богини был высечен на вертикальной каменной стене в незапамятную эпоху. В пасмурные дни его трудно было разглядеть, однако, когда светило солнце – то есть почти всегда, – ее силуэт вырисовывался на стене довольно четко. Нагианцы любили хвастаться тем, что их богиня – самая большая в мире, а акустика в храме – идеальная. Но на деле это все равно оставалось дырой в земле, а в такие жаркие дни превращалось в грандиозных размеров духовку.

Перед Злаборибом в относительном порядке стояли юные воины Нагленда, собранные со всего вейла, с тем чтобы по заведенному с древности обычаю принести присягу. Между ними стояло довольно много джоалийских солдат, разбивших лагерь на север от столицы. Официально их собрали здесь, чтобы засвидетельствовать почтение богине и союзникам. Неофициально – приглядеть за тем, чтобы все шло как положено, и то, как они разделили нагианцев на небольшие группы, лишний раз доказывало это.

Позади этого вооруженного великолепия стояли мирные подданные, пришедшие посмотреть на то, как их сыновей и братьев отправят на войну, на которую нагианцам на самом-то деле было глубоко наплевать. Они приветствовали Ее Величество, когда ее внесли. Они пели хвалу святой Ольфаан с такой искренней верой, что их, наверное, слышали чуть не у самого Нагволла – спасибо великолепной акустике. Так или иначе, они мужественно терпели это последнее свидетельство низкого статуса Нагвейла как джоалийской колонии.

После вступительного воззвания к богине жрицы убрались обратно в свои пещеры. Ритуал носил чисто военный характер.

Он продолжался уже несколько часов, а конца еще не было видно. Королевский паланкин стоял в стороне, и занавески его были задернуты для защиты от беспощадного солнца. Время от времени слуги заглядывали внутрь. Злабориб решил, что с матерью случился очередной припадок. И как бы он ни гнал от себя эту мысль, он все равно думал, что так ей и надо. Что ж, гениальный ход: она не отвергла джоалийские требования, одновременно использовав ситуацию для того, чтобы избавиться от старшего сына. Сегодня он обречен умереть. Тарион победил.

Смуглый молодой воин по ту сторону алтаря поднял оружие, которое опустил минуту назад. Он отсалютовал Злаборибу и богине и сбежал по ступеням, догоняя свой отряд. Ступени были закапаны кровью.

Посередине алтаря в луже крови лежал каменный нож. Рядом стояло полдюжины золотых мисок. Три уже опустели. Остальные были наполнены сверкающей белой солью, ослепительной до боли в глазах.

Злабориб вздохнул и опустил взгляд на рукописный текст, положенный на каменный стол перед ним. На случай, если вдруг поднимется ветер, края его прижали золотыми монетами. Однако воздух в этой духовке стоял неподвижно – вот жалость!

– Я призываю верных воинов Ее Величества из Рареби! – Горло пересохло, как Западная пустыня. Кажется, он даже перестал потеть. Возможно, он просто иссяк, как дворцовые фонтаны.

Мощный юноша со щитом и копьем легко взбежал по ступеням. Вот как должен выглядеть настоящий воин! С широкими, как повозка, плечами, с узкими бедрами. Мускулы его играли при движении. Злабориб нахмурился – ему стыдно было даже смотреть на него.

Великан положил щит и копье на алтарь и произнес слова присяги:

– Воины Ее Величества из Рареби клянутся в верности святой Ольфаан и в беспрекословном повиновении тебе. Военачальник. – Голос у него был сильный, под стать внешности, и стена утеса эхом отшвырнула его слова усталой толпе, которая слышала их сегодня уже много раз. – Они предлагают свою кровь, и свою жизнь, и свою верность. Они молят Ольфаан вести их, защищать их и будут достойны ее покровительства.

– Аминь, – произнес Злабориб в восьмой или девятый раз за день.

Парень, конечно, вспотел, как норная свинья, но это скорее всего из-за жары. А вот то, как он стиснул зубы, поднимая нож, – уже точно не от жары. Он боялся того, что ему предстояло. На его ребрах виднелось уже четыре отметины доблести, но нож, должно быть, здорово затупился.

Он исподтишка чиркнул им о край алтаря в надежде заточить хоть немного. Это не входило в ритуал, но не он первый делал это – царапины на краю алтаря показывали, что и деды этих воинов поступали точно так же много веков назад. Вряд ли от этого нож станет заметно острее.

Потом атлет полоснул себя по ребрам.

Злабориб старался не смотреть на это. Его мутило от одного вида крови. Он услышал слабый вздох боли – воин натирал порез солью. Боги, как же это должно быть больно! С начала церемонии два паренька уже успели упасть в обморок, и их унесли друзья. Официально их полагалось бы предать смерти за выказанную слабость, но скорее всего им позволят сбежать и укрыться где-нибудь в деревне.

Командир вздохнул с облегчением, когда боль немного стихла. Потом он отошел к дальнему концу алтаря. Первый из его подчиненных поспешно встал на его место, явно желая поскорее отделаться от болезненной процедуры. Еще не остановившись, он бросил щит и копье и схватился за нож. Он резанул так быстро, что Злабориб не успел отвести взгляд.

– Мало! – прошипел ему командир.

Воин хмуро покосился на него и резанул снова. С минуту он дал крови свободно течь, как бы надеясь, что ему скажут, будто этого довольно. Потом потянулся за солью.

Варварство! Неслыханное варварство! Присутствующим джоалийцам противно смотреть на все это. Когда они приносят жертву Ольфаан или даже самой Астине, они предлагают ей курицу, ну, в крайнем случае бычка. Они должны считать это добровольное членовредительство греховным, каким считает его сам Злабориб. В глубине души он стыдился этого, но уродовать себя на потеху черни он никогда бы не стал.

Воин забрал свое оружие и отошел. За ним последовал другой раребиец, потом третий. По крайней мере эти двигались быстро. Некоторые деревни старались тянуть время.

А ведь Злаборибу стоило бы хотеть, чтобы это тянулось подольше, – почти наверняка церемония завершится его смертью. Когда последний воин принесет присягу, ему придется прочитать эту проклятую речь, лежащую перед ним. Если он не сделает этого, джоалийцы будут знать, что он ослушался прямого приказания своей королевы, и не будут доверять ему как офицеру. Значит, они не помогут ему.

И нагианцы тоже не помогут. Они открыто смеялись, когда он шел через город. Остальные-то шагали в доспехах или ехали верхом на моа вроде его красавчика брата Тариона. Только военачальник оказался раздетым до набедренной повязки, не скрывавшей его широкого таза, узких плеч и лишенной волос и ритуальных шрамов груди. Царица пошла на все, чтобы показать своим джоалийским гостям – ее старший сын не пользуется поддержкой народа.

Зато как встречали Тариона с его кавалерией! Это бесило его больше всего. Тарион ни капельки не заботился о своем народе. Тарион не отличил бы сонета от застольной песни. В отличие от Злабориба его совершенно не интересовало развитие нагианской культуры и проблемы просвещения пребывающего в варварстве народа. Джоалийцы не доверяли Тариону, что с их стороны было довольно мудро, но теперь-то уж им придется. Тарион завоюет славу победителя. Злаборибу, даже если его и не убьют сегодня, придется скрываться во дворце, и все будут уверены, что он струсил. Он не считал себя особенно храбрым человеком, но, будь у него такая возможность, он пошел бы на войну. Какая несправедливость!

Заключительный акт церемонии, когда он откажется от всех этих клятв, скорее всего вообще будет для него последним. Эти окровавленные варвары не стерпят подобного оскорбления. Сотня копий блеснет на солнце, и кровь Злабориба смешается на ступенях с их кровью. Сотня? Их здесь около тысячи, а ведь ему хватит и одного.

Если только прежде его не доконает жара. У него не было врожденного загара крестьянина. Его нежная кожа обгорала на солнце. Интересно, какое наказание предписывают древние ритуалы военачальнику, упавшему в обморок во время церемонии?

О богиня! Командир подбирает свой щит. Значит, следующая деревня. Как называлась эта, Рареби или Тойд’лби? На мгновение Злабориба охватила паника. Потом он решил, что это была все-таки Рареби, и выкликнул Тойд’лби. Никто его не поправил.

Командир тойд’лбийского отряда был старше большинства – некрасивый, потрепанный жизнью мужчина. Возможно, вдовец. Произнося слова присяги, он смотрел на Злабориба с нескрываемым подозрением.

Кровавый бред продолжался.

Храм полыхал жаром.

Осталась всего одна деревня! Смерть приближалась к Злаборибу Воеводе. Он не видел пути к спасению. Если он не подчинится приказу и не откажется от командования, его арестуют и казнят как мятежника. Если откажется, воины взбунтуются и используют его в качестве мишени для метания копий. А если случится чудо и они этого не сделают, то уж Тарион-то постарается, чтобы он не оставался помехой на его пути к трону. И ни один нагианец, ни один джоалиец пальцем не шевельнет, чтобы спасти его.

Он обречен.

Воин за воином. Порез за порезом.

Ему хотелось крикнуть, что они движутся слишком быстро. Жизнь казалась ему нереальной.

Тойд’лби завершила ритуал, и ее мрачный командир ушел.

Последняя деревня! Он несколько раз открыл и закрыл рот, прежде чем накопил достаточно слюны, чтобы говорить.

– Я призываю верных воинов Ее Величества из Соналби!

По храму пронесся удивленный гул. Злабориб постарался сфокусировать взгляд. Отряд из Соналби не шел к алтарю бесформенной толпой, как все остальные. Они маршировали строем по четыре – ровные ряды, словно зубья гребней. Все ноги двигались в лад, словно где-то играл невидимый оркестр. Даже джоалийская пехота и та ходит хуже.

– Отряд – стой!

Сотня ног разом топнула и замерла. Воины застыли у подножия лестницы. Ни одно копье не шелохнулось. Короткая команда – копья выпрямились вертикально, затем их древки ударили о землю. Кто-то в дальнем конце храма одобрительно крикнул, и на него зашикали.

Каммамен Полководец смеялся над одной только идеей обучать нагианцев военному делу по-настоящему. Имеющегося опыта достаточно, утверждал он, чтобы понять: это пустая трата времени. Должно быть, они там, в Соналби, нашли какого-нибудь старика ветерана из тех, кто служил в Джоалийской армии и усвоил основы строевой подготовки. Он, поди, и обучил свою шайку.

Кто совершил такое чудо?

Неужели этот?

Оставив своих воинов стоять в строю, командир зашагал к нему.

Но это был юноша, почти мальчик, хотя и очень рослый. На груди его виднелось только три отметины доблести. Одна была совсем свежей; скорее всего он получил ее, когда его избрали командиром отряда, но даже две другие были еще багровыми – вряд ли им больше двух месяцев. Когда он остановился, Злабориб с удивлением увидел, что глаза его ярко-синего цвета, синее даже краски на лице, – Злаборибу никогда еще не приходилось видеть таких глаз в сочетании с такими темными волосами.

Несколько мгновений они просто смотрели друг на друга, и было в этом спокойном взгляде что-то такое, что окончательно поразило Злабориба. Он не знал, что это. Он никогда раньше не встречался с таким. Что-то важное, очень важное.

И тут, почти незаметно, мальчик улыбнулся.

Злабориб удивленно улыбнулся в ответ и ощутил вдруг невероятное чувство облегчения.

Несколькими по-военному четкими движениями юный командир избавился от своих доспехов. Он произносил слова присяги громко и отчетливо, словно вкладывал в них душу. Он говорил с легким незнакомым акцентом.

Не сводя глаз со Злабориба, он взял нож и надрезал грудь. Без колебаний, словно не замечая, что делает, он натер рану солью, и все это время этот спокойный взгляд синих глаз, казалось, о чем-то спрашивал принца.

Он шагнул на свое место у дальнего края алтаря и четко повернулся на месте. И снова он посмотрел на Злабориба так, словно хотел сказать что-то. Кто он, этот загадочный юноша? Что за послание пытается он передать ему? Казалось, он подбадривает его, словно знает о чудовищном положении, в котором оказался принц. Нет, это невозможно!

Тут к алтарю подошел первый из его бойцов, и принц переключил свое внимание на него.

Один за другим сотня мужчин и юношей подошли пролить свою кровь перед богиней и военачальником, которому оставалось находиться на этом посту всего несколько минут. Но на этот раз имелось одно любопытное отличие. Они не смотрели на богиню. Они смотрели на своего вожака, а он на них, и каждый раз Злабориб замечал на его лице странную легкую улыбку ободрения. Губы его даже не шевелились, но взгляд теплел, и, похоже, каждый человек из этой сотни получил от этого юного вожака едва заметный сигнал, словно бы ободрение. «Я сделал это. Не так уж это страшно».

А потом все кончилось. Последний человек сошел со ступеней и встал в строй.

Командир подошел, забрал свое оружие, вскинул на плечо копье. Мгновение он смотрел, чуть нахмурившись, куда-то мимо Злабориба, а потом вдруг улыбнулся.

Злабориб неуверенно оглянулся. Рядом с ним никого больше не было, только голая скала, излучавшая жар. Он повернулся обратно и снова встретил этот вопросительный взгляд синих глаз. Варварская раскраска мешала понять выражение лица. Сейчас этот мальчик уйдет и оставит Злабориба в одиночестве встречать свою несчастную судьбу.

Но он не уходил. Вместо этого он вопросительно поднял брови. Что это? Предложение? Приглашение? Он почти предлагал ему остаться и помочь, словно…

Милосердная богиня! Возможно, все-таки есть выход из этого положения! У Злабориба затряслись колени. Помня о сказочной акустике храма, он чуть слышно прошептал:

– Ты и меня можешь сделать воином?

Мальчик довольно улыбнулся. Он отвечал так же тихо:

– Только вы можете сделать это, господин. Но я могу показать, как.

Злабориб удивленно кивнул.

Мальчик снова шагнул к дальнему краю стола, поставил копье на землю и принялся ждать, глядя на Злабориба. И снова по толпе пронесся удивленный гул.

Принц покосился на паланкин королевы. Занавеска чуть отодвинулась: значит, она хочет посмотреть на его отречение – и на его смерть. Власть всегда значила для нее больше, чем нелюбимый сын. Злабориб родился как плод брака, лишенного любви, брака по расчету. По любви был рожден Тарион.

Тарион – ублюдок в полном смысле этого слова.

Лица матери совсем не было видно в тени. Рядом с ее паланкином в напряженном ожидании стоял Каммамен Полководец. Взглянув на строй кавалерии в противоположном углу храма, он разглядел и Тариона – слишком далеко, чтобы видеть его кровожадную улыбку, но ее легко можно было себе представить.

«Ничего, я еще посмеюсь над вами!»

Злабориб бросил последний взгляд на мальчика из Соналби и получил в ответ ту же легкую улыбку ободрения и утешения, что и остальные воины.

По крайней мере один человек был на его стороне!

Он не смотрел на написанный текст. Его голос прозвучал громко и ясно, так неожиданно, что он не сразу понял, сам ли он это говорит.

– Воины Нагленда! По обычаю наших предков принял я вашу присягу! – Так начиналась подготовленная речь, и это было ложью, ибо в жилах его не текло ни капли нагианской крови. Зато у Тариона она была. Тарион был сыном дворцового гвардейца.

Злабориб набрал в грудь побольше воздуха.

– Для меня было бы честью биться рядом с вами – но я не полководец. Я не достоин командовать вами! И я приказываю вам – первым и последним своим приказом по армии – повиноваться благородному джоалийскому полководцу, который поведет нас к победе в справедливой борьбе с таргианскими захватчиками.

Он замолчал, дрожа и истекая потом. Неужели он сможет пройти через это? Резать себя по живому? Он снова покосился на соналбийского командира, и снова мальчик одобрительно улыбнулся ему, призывая продолжать. Тихий, но нарастающий ропот предупредил его, что он должен решать быстро.

– Что же до меня, мои воины, я буду биться вместе с вами, в общем строю.

Он повернулся и дрожащей рукой взялся за этот омерзительный нож. Он пальцем потрогал острие и понял, что резать придется изо всех сил, чтобы порез был виден – он должен быть заметным. К своему ужасу, он ощутил нарастающее возбуждение сродни сексуальному. Это еще что за гнусное извращение?

Быстрым жестом он с отвращением резанул. На кожу словно плеснули расплавленным металлом. До сих пор он еще и не знал, что такое настоящая боль. Это было страшнее, чем он себе представлял. Но боль по крайней мере вытеснила это дьявольское похотливое возбуждение. По ребрам текла горячая кровь. Он истекает кровью!

Он недоверчиво посмотрел на соль. Это будет во сто крат хуже. Вынесет ли он это? А вдруг закричит? Оцепенев от ужаса – одновременно боясь и новой боли, и того, что он истечет кровью, принц снова посмотрел на своего вдохновителя.

И опять этот чуть заметный кивок, на этот раз без улыбки. «Я знаю, каково тебе, – говорили эти синие глаза. – Тысячи мужчин и юношей уже проделали это сегодня».

Злабориб схватил пригоршню грубой соли и провел ею по ране. Боги, боги, боги! Агония свела каждый его нерв, каждую жилку. Он до крови прикусил губу. Он потеряет сознание! Он должен потерять сознание! А потом пытка сменилась просто сильным жжением. Кровь еще шла. Не так сильно, но еще шла. Не в силах подавить стон, он набрал еще пригоршню, и пытка повторилась. Он сморгнул слезы.

– Идем, – мягко произнес мальчик.

Злабориб потянулся за своими копьем и щитом. Его голова закружилась, когда он нагнулся, но ему удалось поднять доспехи. Вслед за своим новым командиром он спустился по ступеням. Сотня соналбийских воинов пораженно смотрела на новобранца. Все остальные вообще будто окаменели.

Мальчик выкрикнул команду. Воины вскинули копья на плечи. Еще команда, и они повернулись кругом, чтобы уходить. Одна ошибка – и копья запутаются, мешая двигаться. Ошибки не было. Третья команда, и они зашагали, печатая шаг. Командир двинулся следом, а Злабориб – рядом с ним, стараясь идти в ногу со всеми.

Он может погибнуть в бою, да что там, даже строевая муштра может доконать его, но он пережил церемонию! Он тайком поглядывал на долговязого паренька, вдохновившего его на отчаянный шаг. Его не покидала странная уверенность, что его новообретенный вождь приглядит за ним. Он нашел друга. Он нашел кого-то, кому мог бы доверять.

20

– И на кого она оказалась похожа, эта богиня? – спросила Алиса.

– Да я ее и разглядеть-то толком не успел, – ответил Эдвард. – Она только появилась и сразу исчезла. Наверное, такая же, как и все остальные богини.

Они не спеша шли через Сент-Джеймс-парк. Эдвард небрежно помахивал ее сумкой. Стоял замечательный осенний день. У них оставалась уйма времени, и прямая, соединяющая Ламбет с Пэддингтоном, вела их через самые красивые места Лондона – через Вестминстерский мост, мимо Парламента, через Сент-Джеймс-парк, Грин-парк и Гайд-парк. А там они почти на месте.

Замечательно снова оказаться рядом с Эдвардом после трех лет почти безнадежного ожидания. Он был ей больше чем просто кузеном. Он был ее молочным братом, последнимоставшимся родственником. Правда, она еще не привыкла ко всем произошедшим в нем переменам – силе, целеустремленности.

Это был сказочный день – один из тех, что запоминаются надолго, и все же она не могла отделаться от неприятного ощущения, что за ней следят. Время от времени она оглядывалась, хотя рассудок говорил, что тот, кто идет за ней, запросто может затеряться в городской толпе.

Эдвард, конечно же, заметил это.

– Что случилось? Ты вся как на иголках.

– Совесть мучает. Мне полагалось бы быть на работе.

– Ничего, на тебя войны еще хватит. Кстати, чем ты занимаешься?

– Не могу рассказывать. Государственная тайна. – Впрочем, если он догадается, что из пианисток выходят хорошие машинистки и что в Лондоне не так уж много секретарш, знающих банту или кикуйю, он будет не так уж далек от истины.

Ее раздражали полисмены. Ей без конца казалось, будто они смотрят на нее.

Мимо, громко разговаривая, прошла группа из десяти – двенадцати молодых людей. Эдвард удивленно посмотрел на них.

– Американцы?

– Скорее канадцы. В отпуске или увольнении.

Он недоверчиво покачал головой.

– Весь мир охвачен войной. С ума сойти можно.

– Похоже, все они приезжают в Лондон. Не знаю, как они это переносят: несколько дней в цивилизации, зная, что предстоит вернуться обратно в окопы, где их ранит, покалечит… или убьет.

Эдвард промолчал.

– Я ляпнула бестактность, да? Эдвард, ты правда уверен, что твой долг – там?

Он быстро посмотрел на нее и отвернулся. Потом махнул рукой, показывая:

– Никогда бы не поверил, что увижу орудия в Лондоне. Зенитные, наверное?

– Ответь мне!

Он нахмурился.

– Разумеется, мой долг там! Ты же знаешь! Мы – ты и я – родились не в Англии, но Британия – наша родина. А Соседство – нет.

– Зато ты знаешь, что можешь совершить что-то стоящее там, в твоем сказочном мире, из того пророчества! А здесь ты можешь стать только еще одним из миллионов.

– Ничего, пока для кого-то я значу не меньше, чем эти миллионы!

– Но там-то ты будешь одним на миллионы.

Он нахмурился еще сильнее.

– Алиса, неужели ты не понимаешь? Ты еще и могла отговорить меня от этого раньше, но теперь я видел, на что это похоже! Они тащили меня через этот ад четыре часа, так что я видел. Я даже не представлял себе, что война может быть такой кошмарной. Я вообще не представлял себе ничего столь кошмарного. Но теперь я знаю. Мне надо вернуться! Я не могу бежать.

Боже, что за глупая, чисто мужская логика!

– Нам надо победить в этой войне, – сказала она. – Она уже обошлась нам так дорого, что мы просто не можем остановиться. Но я не думаю, что твое место – там. – (И Д’Арси тоже.) – У каждого из нас свое призвание. В конце концов чистокровных рысаков не запрягают в телегу.

– Но и домашних собачек из них тоже не делают.

Они шли тихим шагом. В парке оказалось неожиданно много народа. Она взяла его за руку, хотя недавно обещала себе, что не будет этого делать. Не глядя на нее, он сжал ее пальцы.

– Что меня удивляет, – сказал он чуть погодя, – это то, как все вы приняли мою историю. Я ожидал, что вы запрете меня в Колни-Хатч, в палату для буйнопомешанных.

– Ты умеешь убеждать. Ты и раньше этим отличался. Ты хоть раз в жизни солгал?

– Конечно! Не говори ерунды! Всем приходилось.

– Нет, в чем-нибудь серьезном?

Он задумался, глядя застывшим взглядом куда-то в пространство.

– Ложь не так уж страшна. Предавать друзей – вот это… гораздо хуже.

– Ни за что не поверю, что ты способен на это.

– Вот тут ты и ошибаешься! – буркнул он. – Дважды! Это чертово пророчество все пытается сделать из меня бога… А я все время вспоминаю Святошу Роли… Говорить людям, что им положено делать – что хорошо, а что плохо! – Он опустил глаза, и она с удивлением увидела в них слезы.

Да, он очень изменился, и было бы жестоко выпытывать, почему, да и этот день слишком драгоценный, чтобы тратить время на ссоры.

– Скажи мне, каково это – ощущать волшебство?

Он улыбнулся:

– Это совершенно невозможно! Это все равно что описывать разные цвета слепому. Когда у тебя мана, ты ощущаешь это, но я не могу сказать, каким образом. Это немного напоминает мешок с деньгами – ты ощущаешь вес монет. Вот ты – ты великая пианистка…

– Ну, у меня есть кое-какой талант…

– Откуда ты знаешь про этот талант? Вот так и мана. Как атлет знает о своей силе? Это играет у тебя в голове. Это волнует. Мне казалось, я знаю, на что это похоже, но я ошибался. Во всяком случае, до того дня в храме Ольфаан. О, время от времени мне доводилось подбирать лишь жалкие крупицы – ничего похожего на это. Когда мне доверили вести отряд воинов, маны у меня тоже прибавилось, но тогда мы находились не на узле. Узел меняет все. Вот почему пришельцы выбрали себе по узлу и сделались божествами. Как только мы вступили туда ровным строем, мои парни сразу же сообразили – моя строевая подготовка дала им заметное преимущество перед другими отрядами. Они думали: «Славный старина Д’вард!» – и я чувствовал, как их гордость и восхищение разливаются по моим жилам глотком горячего бренди.

– Ты не боялся этой богини Ольфаан?

Он рассмеялся.

– Да я был невинен, как дитя! Видишь ли, я все еще доверял Кробидиркину. Я полагал, что он предвидел эту церемонию и предупредил Ольфаан о моем приходе, чтобы она встретила меня радушнее. Астина и ее компания не входят в Палату – так я считал и в общем-то не очень и ошибался. Я ошибся в Кробидиркине. Пастырь меня просто использовал. Ага, а вот и дворец!

Они остановились у перехода, глядя на Букингемский дворец и ожидая знака регулировщика.

– Довольно убогая хибара, не так ли? – сказал Эдвард. – Все-таки король – повелитель четверти мира мог бы выбрать себе и более впечатляющую резиденцию. Жаль, что его нет дома, а то заглянули бы на чай. – Над крышей отсутствовал королевский штандарт.

– Свой долг он исполняет. Он много делает для армии.

– Так ему это, черт возьми, и положено! Они тоже много делают для него.

Алиса удивленно подняла на него взгляд:

– Что-то не так?

– Так… ничего.

– Нет уж, давай выкладывай!

Он хмуро пожал плечами.

– Я пытаюсь понять, как это действует здесь. Это одна из вещей, которую мы редко обсуждали в Олимпе. Ну, тысячу лет назад все было понятно. Тогда это действовало на Земле примерно так же, как до сих пор действует в Соседстве. Я думаю, тогда в Дельфах действительно проживал бог. Когда древние греки приходили спросить совета у оракула, он отвечал им, и его пророчества были настоящими. Ну, по крайней мере большая их часть. Когда древние римляне на Капитолии молились Юпитеру Оптимусу Максимусу, кто-то слушал их молитвы. Но несколько веков назад все изменилось.

Алиса обдумала эту идею.

– Ницше? «Бог умер»?

– Нет. Боги не умерли. Они до сих пор здесь или их места заняли новые боги. С приходом просвещения люди перестали общаться с ними в буквальном смысле этого слова, но они не умерли. Они только сменили форму.

– Ты хочешь сказать, что король Георг тоже пришелец?

– Вряд ли! – рассмеялся он. Потом лицо его снова потемнело. – Нет. Крейтон рассказывал, что эту войну начали Погубители, но на Земле нет такого бога смерти, которому бы посвящались все эти жертвоприношения. Это не значит, что жертвы не приносятся. Но кто же тогда собирает всю эту ману?

– Эдвард! Ты что, хочешь сказать, что все боги – все боги! – в истории земли… что все они – фальшивки, мошенники?

Он поколебался.

– Нет. Нет, я так не считаю. Видишь ли, то, что Служба пытается внедрить в культуру Вейлов, представляет собой систему этики, которую ты бы признала. Ты бы это одобрила. Я тоже. В этом довольно много от христианства, но много и от буддизма… Золотое правило в основном – то, что уже пытались насаждать и в нашем, и в том мире, причем не раз. Это привносится откуда-то, и… Пошли!

Полисмен махнул рукой. Они перешли улицу. Она попробовала высвободить руку, но он крепко сжал ее пальцы. Встречные пешеходы неодобрительно косились на них.

– С ума сойти, каково это – снова вернуться сюда, – сказал он. – Снова осматривать все эти до боли знакомые места.

– А разница? Заметил что-нибудь?

– Толпы. Все население Вейлов не заполнило бы Лондона. Слишком много одежды на людях – впрочем, это климат. Выгуливают собак! Вот абсурд, типично по-английски! Матери вывозят младенцев в колясочках. Туристы, поздние отпускники, солдаты в увольнительных. Полисмен. От этих аэростатов есть хоть какой-нибудь прок?

Они еще немного поговорили о войне, перешли Пиккадилли и вошли в Гайд-парк. Его зловещие слова насчет жертвоприношений не давали ей покоя, и, не выдержав, она спросила, как это действует.

Он вздохнул.

– Пойми это – и ты поймешь все загадки! Суть жертвоприношения в том, что ты делаешь что-нибудь, чего тебе делать не хочется, ибо ты думаешь, что это доставит удовольствие твоему богу. Если тебе повезет, тебя погладят по головке и тебе будет хорошо. Если бы я не знал этого раньше, я бы понял это в тот день в Наге. Все эти воины из Соналби приносили жертву мне! То есть сами-то они не думали об этом. Они даже не понимали, что поступают так, но каждый из них исполнял очень неприятный ритуал с тупым ножом и пригоршней соли. Они были уверены, что совершают это ради собственного мужества, ради своей богини, ради старого доброго Злабориба, но это я был их вожаком и другом, и я был в узле. Я обладал харизмой! Так что они делали это для меня, и очень скоро я был почти пьян от маны.

– Значит, ты именно это использовал на Злаборибе?

– Не совсем. Я использовал только харизму – уж с этим я ничего не мог поделать. О, конечно же, я почти ничего не знал. Но с самого начала, стоило ему только стать у алтаря, я понял – он очень расстроен. Возможно, об этом не знал никто другой. Я и понятия не имел, в чем тут дело, но мне стало жаль его. Когда настала моя очередь подняться к алтарю, я попробовал его немного приободрить. Я бросил на него один из тех взглядов, какими смотришь на того, кому хочешь сообщить что-то, не прибегая к словам, понимаешь? Он вроде бы ухватился за это, и я увидел – он в смертельной опасности.

– И тогда появилась богиня?

– Нет, в самом конце. Если я был слегка навеселе от маны, то она уже совершенно окосела. Сначала все эти тысячи людей распевали ей гимны, а потом сотни мужчин предлагали боль и кровь, и все это прямо на ее узле – целое море маны! Я думаю, такого пиршества у нее не было уже несколько поколений. И вдруг весь этот поток куда-то исчез. Он весь переключился на меня, понимаешь? Вот она и выглянула посмотреть, в чем дело. Я уверен, больше никто ее не заметил. Я уловил какое-то движение и подумал: «Надо же!» – а она, увидев меня, сразу же поняла, кто я. Мое появление не предвещало ничего хорошего – я мог поссорить ее с Зэцем или Карзоном, или с кем-то еще из основных интриганов в Пентатеоне. Эта дама совсем не хотела, чтобы ее вовлекали в подобные игры! Поэтому она смылась.

– Но на кого она похожа?

– Насколько я помню, ничего особенного, – уклончиво сказал он. – Так, крупная женщина. Собственно, я ее и не разглядел. Это как два приятеля встречаются на улице. Приподнимут шляпы и идут дальше по своим делам. Меня гораздо больше волновал Злабориб.

– Почему? Почему ты решил помочь ему?

Эдвард пожал плечами – почти застенчиво.

– На самом деле я ничего не делал. Ему не хватало друга, а моя харизма помогла ему поверить мне. Он сам нашел путь к спасению. Я даже удивился, когда у меня в подчинении вдруг оказался принц. Я же говорил, в тот момент я был не очень трезв. Мне казалось, я непотопляем! Славный сегодня день пускать кораблики!

Алиса посмотрела на детей, игравших у Серпантина.

– Так ты это и собираешься делать? Остаться здесь и играть в лодочки на пруду, и пусть целый мир катится в тартарары? Два мира?

– Я хочу записаться добровольцем.

– Эдвард, что точно напророчено тебе в том мире? Что в точности предстоит сделать Освободителю?

Он повернулся к ней; лицо его внезапно исказилось гневом.

– Я же сказал тебе: он убьет Смерть. Не настоящую смерть, конечно, а только Зэца. Это катастрофа! Это ведет к катастрофе! Существует только один путь сделать это – я должен стать богом и собрать больше маны, чем Зэц, а он копит ее уже сотню лет. Какие мерзости я должен придумать, чтобы добиться такого поклонения масс, и что будет потом? Что станет со мной? Что станет с ними? И все для того, чтобы убить одного пришельца, которого в два счета может сменить другой? Зэц просто стал первым, кому хватило дерзости провозгласить себя богом смерти, но это настолько грандиозное мошенничество, что оно наверняка не будет последним. Отец все это понимал, и, заполучив в руки эту чертову филобийскую книженцию, я тоже понял, и я не желаю иметь с этим ничего общего! Я вернулся домой, чтобы пойти добровольцем, но я вернулся еще и для того, чтобы разорвать цепь пророчества, и я никогда больше не вернусь туда! Никогда! Ни за что! Я сказал! Все! – Он резко повернулся и зашагал прочь, быстрее, чем прежде.

Она побежала за ним.

– Нет, я не понимаю! Ты уверен, что не можешь убить Зэца без помощи маны?

– Совершенно уверен.

– Тогда ты можешь занять кабинет бога смерти сам, чтобы его не занял кто-то другой.

– Тьфу! Нет. И не думай об этом. Этому не бывать. Лучше немецкая пуля. Что еще ты хотела знать – кроме этого?

– Что случилось дальше со Злаборибом?

Эдвард вздохнул.

– Ах, это долгий рассказ. Если б не Злабориб, меня бы здесь не было. Разумеется, стоило только нам выйти из храма, как тут же появились двое герольдов, потребовавших, чтобы он вернулся во дворец.

– И что?

Эдвард ухмыльнулся и стал вдруг снова совсем мальчишкой.

– Я сказал им, что Злабориб Воин находится теперь под моим командованием и что я отказываюсь отпускать его из отряда. Со мной была сотня вооруженных солдат, так что разговор был короткий.

Алиса взглянула на часы. До поезда оставался еще час.

– Разумеется, – продолжал он, – в конце концов я понял, что вляпался в солидный политический кризис. Едва мы вернулись в лагерь, как я был вызван в шатер Каммамена Полководца, джоалийского генерала. Мне приказали захватить с собой моего нового бойца, но я ослушался приказа. Я пошел туда один и объяснил, что принц не может прийти – что он слишком занят рытьем выгребных ям. После этого они утратили к нам интерес.

– Да ну ее к черту, твою скромность! Что ты сделал на самом деле?

– Ничего особенного, – тихо сказал Эдвард.

21

– Два друга лучше, чем один, – произнес Дош Прислужник, массируя икру Тариона, – особенно если они враждуют.

– Звучит как один из афоризмов моего любимого братца. Достаточно, чтобы целый зал подхалимов зашелся в истерике.

– Это из Зеленого Писания, Стих 1576. – Дош занялся другой ногой.

Тарион растянулся, обнаженный, на шкуре зубра. В шатре было темно и душно. В нем пахло кожей, потом и ароматным маслом, которым пользовался Дош. После долгих часов стояния в храме массаж оказался очень даже кстати. Массаж, который делал Дош, всегда помогал – Прислужник был искусен, и руки его были куда сильнее, чем казалось. Тысячи людей, присутствовавших на этой изнурительной церемонии, возможно, тоже не отказались бы от такого ухода, но никто из них его не получит.

– Каких двух друзей ты имеешь в виду? – сонно спросил он.

Дош гортанно хохотнул.

– Тебя и Злабориба.

– Джоалийцы, конечно, могут и дальше стравливать нас друг с другом.

– Разумеется. И толстяк еще жив… впрочем, возможно, так и должно было случиться по плану?

Тарион усмехнулся.

– Теперь разомни ляжки. – Он испустил чувственный вздох, когда сильные пальцы затрудились над его мускулами.

– Значит, теперь тебе придется вести себя паинькой, а то они могут вернуть его, – заметил Дош, перемежая слова с нажатием рук. – Они не доверяют моему возлюбленному господину. – Он был любопытен, как старуха.

Через пару минут Тарион достаточно проснулся, чтобы ответить.

– Мать долго не протянет. Тогда джоалийцам придется решать, кого из нас посадить на трон. Но думаю, у нас до этого еще будет достаточно времени порубить лемодианцев. Прежде чем придут ужасные вести.

Сам-то Тарион предпочитал бы, чтобы это не затянулось слишком надолго, а то на сцене могли появиться и союзники лемодианцев – таргианцы. Таргианцы опасны. Впрочем, ведать это дано только богам.

– Я сильно сомневаюсь, чтобы мой дорогой братец выжил после часа – ну, максимум двух – пехотной подготовки. У него мускулы, как молочное желе. Да однополчане засмеют его до смерти. Должен же быть предел унижениям, которые способен снести даже этот человек. И потом… Хочешь услышать маленький секрет, мой милый мальчик?

– Ты знаешь, я люблю секреты.

– Тогда жми сильнее. Сильнее! Я не сломаюсь. А! Вот так лучше! Мой эксцентричный братец нашел убежище у нагианской пехоты. А знаешь, что думают джоалийцы о нагианской пехоте?

– Они считают ее никчемным сбродом, – ответил Дош, вспотевший от усилия.

– Вот именно! Наша кавалерия – я имею в виду, моя кавалерия… Они отведут нам какую-нибудь незначительную роль. Ничего особо опасного, уверен. Во всяком случае, надеюсь. Но пехота – это просто толпа. В представлении этих крестьян биться – значит бросить свое копье в щит противника, а потом лезть на него с дубиной. Даже лемодианцы, и те способны побить наше воинство. В прошлом всегда так и бывало. Теперь принимайся за спину. Каммамен пустит нагианцев вперед, чтобы лемодианцы израсходовали на них свои стрелы. Вот для чего они нужны ему. Так что шансы дорогого Злабориба пережить первую же битву – весьма слабые.

Он блаженно застонал, когда сильные руки Доша надавили на торс. Он не позволил никому из своих подчиненных взять с собой на войну личных слуг, да и из джоалийцев их имели только старшие военачальники. Зато он как командующий кавалерией нуждался в ком-то, способном ухаживать за его скакуном, оружием и прочим снаряжением. И обеспечивать прочие персональные надобности. Дош был хорош в любом качестве.

– Джоалийцы не доверяют тебе, господин, – повторил Дош.

– Это разобьет мое сердце, – сонно промычал Тарион. – Интересно, а почему бы и нет?

– Потому что два друга лучше одного, особенно если они враждуют.

Тарион перевернулся на спину, схватил Доша за волосы и потянул вниз. Дош вскрикнул от неожиданности и упал на локоть, нос к носу со своим повелителем. Он отчаянно пытался не пролить масло из бутылочки, которую держал в другой руке.

– На что ты намекаешь? – угрожающе прошипел Тарион.

Он не увидел в глазах Доша того страха, на который рассчитывал, только веселое удивление.

– О, возлюбленный! – произнес Дош, не очень убедительно изображая униженный вид. – Кто я такой, чтобы учить моего господина политическим интригам?

– Я говорил тебе, что у тебя красивые глаза?

– Кажется, нет. Ты восхвалял все части моего тела, но я что-то не припомню, чтобы ты упоминал глаза.

– Я говорю это только затем, чтобы ты знал: мне жаль будет выжечь их каленым железом. Это испортит твое смазливое личико. Что ты на это скажешь?

Дош все еще не выказывал ни малейшей тревоги. Он улыбнулся, словно угрозы были частью любовной игры – впрочем, понял Тарион, возможно, так оно и есть.

Лучистые глаза мигнули.

– Я хотел сказать, что Таргия будет весьма рада увидеть Нагленд, возвращающий себе независимость. Таргия достаточно далеко от нас, чтобы представлять тебе непосредственную угрозу. Мне кажется, ты – человек Нагвейла, мой возлюбленный господин.

– Мой отец был крестьянином, – согласился Тарион. – А потом дворцовым гвардейцем, а потом королевиным любовником. – Он дернул юношу за волосы. – Так вот что обо мне говорят – что я продамся Таргии?

– Так думают. Никто не произносит этого вслух. Ох! Так больно!

– Я так и хотел. Кто подослал тебя шпионить за мной – таргианцы или джоалийцы?

Поскольку голова его была повернута под рискованным углом, Дош посмотрел на принца, скосив глаза.

– И те, и другие. Кто платит.

– Хорошо. Я уважаю честность и здоровый интерес к деньгам. Шпионь на здоровье, но запомни одно: пока ты мой, ты не позволишь другому мужчине прикасаться к себе! Если только я сам не прикажу тебе.

– Конечно, нет. У меня тоже есть свои принципы.

Тарион хмыкнул и отпустил его волосы. Потом обнял его за шею и придвинул к своему лицу.

– Я люблю тебя, маленькое чудовище! Когда мы захватим в Лемодвейле деревню или две, мы насладимся радостями победителей. Кого бы ты хотел получить? Мальчиков или девочек?

Дош сверкнул белыми зубами.

– Тех и других, только чтоб они были юны и хороши собой. Как и ты, я не привередлив.

– Я очень даже привередлив.

– Я польщен.

За пологом шатра послышался звук, который невозможно было спутать ни с каким другим, – стук копья о щит.

– Проклятие! – буркнул Тарион, спихивая с себя своего слугу. – Как раз когда дело принимает интересный оборот! Посмотри, чего ему нужно.

Дош поднялся, пригладил волосы, поправил набедренную повязку и подобрал бутылочку с маслом.

Тарион сел, прислушиваясь к голосам за стенкой. Кто-то с джоалийским выговором передавал ему вызов в шатер главнокомандующего. Он почти что ждал этого и, разумеется, не собирался ослушаться. Он будет сильно удивлен, если его любимый сводный братец Злабориб не станет первым пунктом повестки дня.

Лагерь был не настолько велик, чтобы ехать верхом; двое мужчин отправились пешком. Солнце уже пряталось за Нагволл, и температура воздуха наконец-то стала терпимой, но Колган Адъютант все равно шагал медленно. Когда второй по занимаемой должности командующий джоалийской армии лично является, чтобы вызвать какого-то нагианца на совет, поневоле придешь к заключению, что у него имеются на это личные причины. Тарион был кандидатом на трон Нагии, а Колган – видным джоалийским политиком. До сих пор им еще не приходилось говорить наедине.

Вокруг кипела лагерная жизнь. Командиры отрядов муштровали своих воинов, отбрасывающих длинные тени на пыльной равнине, моа мяукающими голосами требовали вечерней кормежки. Вяло дымили костры кашеваров.

– Когда вы ожидаете прибытия последних частей из Джоалвейла, господин?

– вежливо поинтересовался Тарион.

– Через несколько дней. – Колган был очень высок, и даже доспехам не удавалось скрыть его худобу. У него было продолговатое скуластое лицо с выступающим носом и рыжеватая борода.

– Я надеюсь, что мы не задержимся с выступлением. Противник уже знает о нас.

– А армия объедает вашу столицу? – усмехнулся высокий джоалиец. Ряды шатров протянулись, казалось, на мили, вмещая пять тысяч голодных мужчин.

– Конечно. Матери придется поднять цены, чтобы заплатить за это. – С другой стороны, царский налог на бордели, должно быть, изрядно пополнял сейчас казну.

– Ах… Однако болезнь королевы огорчает всех нас. Эта неблагодарная задача может достаться ее наследнику.

– Или если Карзон нам поможет, – предположил Тарион, – контрибуция от Лемодвейла сможет решить эту проблему? – Впрочем, еще неизвестно, позволят ли джоалийцы нагианцам получить сколько-нибудь значимую долю…

– Возможно, – уклончиво сказал Колган. – Ты знаешь, как я стал тем, кто я есть, Тарион Кавалерист? – Он покосился на него сверху вниз, и глаза его угрожающе заблестели.

– Только в самых общих чертах, – дипломатично ответил Тарион. – Но я слышал, как народное собрание в Джоале отвергло кандидата Клики на пост адъютанта и потребовало вашего назначения. Они угрожали мятежом. Это, конечно, свидетельствует о вашей высокой репутации.

– Это свидетельствует о высоком умении давать взятки. У меня нет военного опыта, необходимого для такой должности. Я оплачивал развлечения для народа в масштабах, невиданных уже много лет.

Народное Собрание являлось верховной властью Джоала, но купить его было очень и очень дорого. Тарион не доверял искренности. Искренность всегда опасна и для говорящего, и для слушателя.

– Зато как вас, должно быть, любит сейчас народ!

– Я вложил в это все, что имел, и все, что мне удалось занять. Если только я не вернусь, овеянный победой и нагруженный награбленным добром, я конченый человек.

– Мы должны верить в богов и в справедливость нашего дела, – заявил Тарион, гадая, к чему клонит его собеседник.

Угловатое лицо Колгана скривилось в улыбке – или в ухмылке? Трудно было разглядеть под шлемом.

– А ты, принц? Как ты стал тем, кто ты есть сейчас?

Пусть кто хочет отвечает искренне.

– Мать давно полагала, что из меня выйдет лучший правитель, чем из моего бедного брата.

– Верно! – фыркнул Колган Адъютант. – Но ее джоалийские союзники никогда не соглашались с этим ее выбором. Наш разборчивый посол в последнее время предпочитает поддерживать тебя – идя тем самым на прямое нарушение инструкций Клики.

– Да, – осторожно признал Тарион. На деле джоалийский посол исполнял функции губернатора Нагленда, хотя открыто этого не говорилось. Бондваан был еще одним хитрым политиком, человеком-змеей.

– Три года назад, – произнес Колган, – старик потратил пять миллионов звезд, подкупив Клику ради своего назначения. Я уверен, что он уже сполна окупил их.

– За первых же пять месяцев пребывания здесь; так он, во всяком случае, хвастается.

– Ага! – торжествующе вскричал Колган. – Подкуп его масштаба тебе не под силу. Так как ты добился этого?

– Мать заставила его.

На этот раз он не ошибался – Колган ехидно ухмылялся.

– Я слышал совсем другую версию. Я надеялся, что мы сможем обменяться признаниями, Тарион Кавалерист.

– Что вы слышали? – вздохнул Тарион.

– Он известный распутник. Он устраивает у себя оргии с самыми дикими извращениями. И на то, что ему уже недоступно по возрасту, он теперь любит посмотреть. Я слышал, ты принимал участие в нескольких незабываемых представлениях у него в резиденции.

Никогда еще улыбка не давалась Тариону с таким трудом.

– Я не скромник, но предпочитал бы не вспоминать про те ночи.

– Что ж, это можно понять! – Высокий джоалиец хрипло хохотнул. – Большие цели требуют больших жертв?

– Да.

– Ну что, мы теперь доверяем друг другу? Сейчас-то ты понимаешь, почему я отпустил посыльного и сам пришел за тобой?

Тарион оскалил зубы в улыбке.

– Конечно. Каммамен Полководец должен опасаться твоего стремления лично прославиться. Мудрый джоалийский командир никогда не повернется спиной к своему заместителю. Явившись со мной, ты подорвешь его доверие ко мне и тем самым завербуешь меня на свою сторону.

Колган рассмеялся:

– Мы и впрямь понимаем друг друга! Так заключим же соглашение. Помоги мне одержать победу здесь, и я преподнесу тебе рядовых Бондваана Посла на блюдечке. Это тебя интересует?

– Еще как, – кивнул Тарион. – Сгораю от нетерпения.

Часовые пропустили гостей в шатер. Они остановились и отдали честь человеку, осуществлявшему на данный момент абсолютную власть в Нагленде. Судьба любого жителя вейла могла решиться одним словом Каммамена.

Ему было около шестидесяти. И он был не только бывалым воином, но и одним из самых удачливых и решительных политиков Джоалии, ибо сохранял членство в Клике уже больше десяти лет. Тот факт, что он решился лично командовать армией, оставив на это время столицу, показывал, насколько он уверен в своем влиянии. Он был силен и физически. Его доспехи закрывали торс, плечи и голени, но оставляли открытыми медвежьи руки и бедра. Пыль и пот набились в морщины на его лице и в бороду. Глаза покраснели от солнца. Он кивнул вошедшим, не встав и даже не предложив им сесть, хотя за его спиной стояли свободные стулья.

Рядом с ним, седой, низкий и округлый, сидел Бондваан Посол. Он удостоил Тариона сальной улыбкой, пробудившей у того воспоминания, от которых по коже пробежали мурашки.

Каммамен смотрел на него из-под густых бровей – гуще, чем иные усы. Из его ушей и носа торчали черные волосы.

– Понравилась тебе сегодняшняя церемония. Кавалерист?

Из неприятностей с него хватило бы и одного Колгана. Тарион приготовился справляться со всеми тремя.

– Я не теряю надежды отучить моих людей от нанесения ритуальных увечий, господин. Это пережиток нашего варварского прошлого, противоречащий тому свету культуры и знаний, что несет нам Джоал, за что мы ему так благодарны. Впрочем, как бы то ни было, вид крови волнует меня, и, уж конечно, вы никак не можете сомневаться в доблести этих юношей.

– Я могу сомневаться в их умственной полноценности. Тебе не показалось удивительным ее завершение?

– Поразительное! – Более честно было бы назвать его глубоко огорчительным. Кровь одних волнует сильнее, чем кровь других. – Я никогда не ожидал от брата такого патриотизма!

Даже не глядя, Тарион чувствовал ухмылку на жирной физиономии Бондваана. О, вот он-то, должно быть, доволен! У джоалийцев до сих пор имеется в Наге вторая тетива для лука.

– Это не совсем то, что я… Ах! – Каммамен сделал Тариону и Колгану знак посторониться. – Вот идет человек, которого я хотел видеть.

Тарион не без интереса наблюдал за тем, как часовые конфискуют копье вновь прибывшего. Это был совершенно типичный нагианец – темноволосый, стройный и высокий, выше остальных. Продолжая держать в руках щит, он промаршировал к командующему и ударил по щиту кулаком в знак приветствия. Потом застыл по стойке «смирно», глядя поверх шлема командующего. Причудливая раскраска лица не позволяла разглядеть его выражение.

Днем, глядя на него издали, Тарион не понял, как тот молод. Он ощутил приступ внезапного интереса. Строгая диета из одного Доша Прислужника должна скоро приесться. Если командирская должность не вскружила ему голову, пара медяков покажутся этому крестьянину целым состоянием.

– Имя? – бросил Каммамен, оглядывая юнца с ног до головы.

– Д’вард Сотник.

– А до этого?

– Д’вард Кровельщик.

– Из Соналби?

– Да, господин. – Он говорил с легким акцентом, происхождение которого Тарион никак не мог распознать. Юнец не выказывал никакого волнения, что само по себе уже было весьма любопытно.

– Я приказал тебе привести с собой твоего нового бойца.

Молодой воин не опускал взгляда.

– При всем моем уважении, господин, я приносил присягу другому, позже переадресовавшему ее вам. Я принимаю приказы только лично от вас.

Лицо Каммамена покраснело под пылью. Волосатые руки сжались в кулаки.

– Но если вы прикажете мне сейчас пойти и привести его, господин, – продолжал юнец, обращаясь к шатру за спиной командующего, – я, разумеется, подчинюсь.

Тарион уловил благоприятный момент для того, чтобы завоевать признательность парня.

– С вашего позволения, Полководец? Формально он прав. Именно так обстоят дела на этот час. Вряд ли от него можно ожидать понимания правильного армейского распорядка.

Юнец бросил на говорившего короткий взгляд, и Тарион с удивлением увидел, какие у него ясные синие глаза. Как забавно! Как интригующе!

И почему, интересно, он не трясется так, что башмаки стучат – не считая того, что он бос, конечно? Этого мальчишку надо изучить поближе. Хитрому жирному старику Бондваану, судя по всему, пришла в голову та же мысль. Он чуть не падал со стула.

– Ясно, – буркнул Каммамен, успокаиваясь. – Ладно, я не могу допустить, чтобы дюжина сотников беспокоила меня целый день по мелочам. Мне нужно, чтобы кто-то отвечал за всю нагианскую пехоту, верно? Кто-то, ответственный лично передо мной?

Тарион открыл рот и тут же поспешно захлопнул его. Вопрос адресовался этому крестьянину.

– Насколько я понимаю, господин, подобных прецедентов еще не было. Ни один военачальник еще не отказывался от своего поста.

Он и говорил-то не как безмозглая деревенщина. Впрочем, он был совершенно прав, и предложение Каммамена являлось единственным возможным решением. Тарион из осторожности не упоминал об этой проблеме раньше, но был готов принять на себя такую ответственность, если бы ему это, конечно, предложили. Тогда он командовал бы всей нагианской армией. Впрочем, он промолчал, ибо Каммамен продолжал разговор с юнцом.

– Какой у тебя военный опыт?

– Никакого, господин.

– Кто научил твой отряд ходить строем?

– Я, господин. Я спросил у деревенских старейшин, как воюют джоалийцы.

– Он не выказывал ни гордости, ни удовлетворения… вообще ничего! Он был невозмутим, как ветеран бесчисленных кампаний. Его уверенность была просто фантастической. Тарион уже подумывал, не прикажет ли Каммамен выпороть этого нахала – хотя бы из принципа. Однако в поведении мальчишки не было ни нарушения субординации, ни скрытой издевки. Он держался абсолютно корректно, а его спокойные ответы казались убедительными.

– Сколько времени у тебя на это ушло?

– Два дня, господин, больше у меня не было – могу я обратиться с просьбой, господин?

– Ну?

– Мне больше нечему их учить. Если бы вы прислали нам наставника-джоалийца, он мог бы продолжить их обучение.

– Это уже пытались делать и раньше! – недоверчиво фыркнул Каммамен. – Нагианские воины предпочитают биться привычными им способами. Они не слушают джоалийцев.

– Они будут слушать, если я прикажу им, господин.

Стоявший рядом с Тарионом Колган Адъютант хихикнул. Каммамен смерил его взглядом, от которого тот онемел, потом снова посмотрел на Д’варда. Снизу вверх.

– Поклянись мне в этом под угрозой порки.

– Клянусь, – без промедления произнес мальчишка, продолжая смотреть на шатер над его головой.

Тарион ощутил легкую тревогу. Что здесь происходит? Неужели старый хрыч поверит слову этой деревенщины? Он покосился на Колгана и увидел хмурое лицо, в точности отражавшее его собственные чувства.

– Стань на колени! – приказал Каммамен.

Парень опустился на колени. Теперь их глаза находились на одном уровне.

– Значит, ты можешь заставить их ходить в ногу, – произнес командующий.

– Я признаю это. Я признаю также, что меня это удивило. Но как ты заставишь их запомнить, что копья предназначены для ближнего боя? В пылу сражения они покидают их все! Раньше всегда так и было.

– Я собирался привязать древки к их запястьям, – просто ответил Д’вард, – чтобы они не забывали.

– Правда? – Густые, как джунгли, брови Каммамена поднялись еще выше. Мальчик, несомненно, поразил его. – Сколько времени у тебя займет переучивание остального нагианского войска до уровня, которому ты научил своих соналбийцев?

Похоже, даже юнец удивился этому вопросу, однако и сейчас он ответил почти без колебаний:

– Я могу поговорить с ними сегодня вечером, господин. Если к утру вы пришлете в каждый отряд по наставнику, я обещаю вам, что они будут повиноваться ему и стараться изо всех сил.

Полководец почесал бороду.

– На тех же условиях? Э, нет, не пойдет. Я удвою ставки. Пусть будет две порки.

– Идет! – ухмыльнулся мальчишка.

– Клянусь пятью богами, парень, ты или не в себе, или совсем спятил! А твой новобранец? Что он сейчас делает?

– Роет выгребные ямы, господин.

Тарион чуть не лопнул от восторга. Вот здорово! Лучше не бывает!

Каммамен бросил на него неодобрительный взгляд, с трудом скрывая усмешку.

– Это зачем?

Мальчишка казался удивленным, словно ответ напрашивался сам собой.

– Я сказал ему, что это самая тяжелая работа, которую я могу ему дать. Если он справится с ней, ему нечего будет больше бояться.

Джоалийцы переглянулись. Старый Бондваан пригладил свои редкие седые волосы пухлыми пальчиками. Колган задумчиво жевал губу. Каммамен, казалось, пребывал в растерянности.

– Твой отряд принял его?

– Да, господин.

– Правда? Что ты сказал им?

– Я сказал, что принц оказал нам большую честь, завербовавшись к нам. Чтобы они не давали ему никаких поблажек, но старались быть терпеливыми с ним, ибо он получил неправильное воспитание и ему только еще предстоит возмужать по-настоящему.

На этот раз улыбнулся даже командующий. Он повернулся к Колгану:

– Ну, Адъютант? Вам не кажется, что перед нами прирожденный военный гений?

– Похоже, у него есть задатки, господин.

– Встань! – приказал Каммамен, сам поднимаясь на ноги. Даже в башмаках и шлеме он оставался ниже мальчишки, хотя вдвое шире. – Заботься о нем как следует!

– Да, господин.

– Мы ведь не хотим, чтобы с ним случилось что-нибудь – не хотим, Кавалерист? – Он бросил на Тариона угрожающий взгляд.

– Я надеюсь, что мой брат останется жив и выроет еще много, много выгребных ям, господин, – капризно отозвался Тарион. Если нагианский сброд превратится в действенную боевую силу, он не сможет больше рассчитывать на смерть Злабориба в бойне. Какая досада!

Каммамен протянул волосатую руку и сжал смуглое плечо юнца.

– Я предлагаю тебе сделку, Д’вард Сотник! Я назначаю тебя командующим нагианской пехотой. Если тебе нужны наставники, спроси только у этого человека. Его зовут Колган Адъютант. Через три дня ты проведешь свое войско передо мной. Либо я окончательно закреплю за тобой этот пост, либо прикажу сделать из тебя студень. Принимаешь эти условия?

– Да, господин, – спокойно ответил юнец. – Спасибо, господин.

– Рад помочь! Свободен!

Четко отдав честь, новый военачальник повернулся на месте и вышел из шатра. Часовой вернул ему копье.

Каммамен посмотрел ему вслед, а потом повернулся к остальным с сонной улыбкой пумы, только что сожравшей целый отряд охотников.

– Вы тоже свободны. Дайте ему лучших людей, которых найдете, окажите ему всю возможную помощь. А вы двое, задержитесь-ка на минутку, господа!

Колган вспыхнул, но отсалютовал и вышел.

Тарион шагнул вперед. Бондваан встал с совершенно ошеломленным видом. Тарион надеялся, что лицо не выдает его ярости. Этот юный выскочка обречен!

– Вы двое, господа, – повторил Каммамен, как только Колган оказался вне пределов слышимости, – не очень-то раскатывайте губу. Держите свои грязные привычки при себе, ясно? Не смейте трогать Д’варда!

– Господин! – возмутился Тарион. – Я не пони…

– Ты все прекрасно понял! Я не позволю досаждать ему любым образом. Любым! Похоже, теперь у меня есть в этой войне секретное оружие.

Тарион решил, что ему лучше разработать новые планы.

22

Первые несколько дней в пехоте стали для Злабориба непрерывной пыткой. От ходьбы босиком его ступни превратились в сплошную мозоль, его кожа сгорела на солнце, его ритуальный шрам воспалился. Но хуже всего была обычная физическая усталость. Он рыл ямы, он ходил в строю, он бегал. Каждый его мускул болел. Он терял сознание – его поднимали пинками и приказывали перестать притворяться. Несколько раз он был на грани отчаяния, когда даже смерть казалась лучше этого бесконечного мучения.

Но каждый раз, где бы это ни случалось, по какому-то странному совпадению он встречал взгляд спокойных синих глаз, устремленный на него. Он слышал слова поддержки и вспоминал, что этот паренек, рискуя собой, спас его в храме. И тогда, неведомо каким образом, Злабориб находил в себе силы бороться. Он был в долгу перед Д’вардом, а Д’вард доверял ему.

Он ожидал, что рано или поздно Тарион подошлет к нему убийц, но этого не происходило. Каждое утро он просыпался, не зная, какое чувство у него преобладает: удивление или разочарование. И на пятый или шестой день он вдруг понял, что сможет пережить все это и стать воином. И что самое удивительное, он понял, что его грубые спутники сочувствуют его страданиям и одобрительно относятся к его успехам. И тогда во мраке засветился тоненький луч гордости.

Как раз тогда, когда он начал было привыкать к лагерной жизни, армия выступила в поход. Теперь их было почти семь тысяч. Около четверти составляли нагианцы – тысяча пеших и восемьсот верховых. Дорога вела их на восток, мимо Соналби, а потом на юг, в дебри перевала Сиопасс. Три дня они поднимались по извилистой долине, через влажный лес, вдоль отвесных скал. И только теперь, на марше, Злабориб понял, что по-настоящему он еще и не уставал.

И еще марш принес с собой опасность, ибо каждая военная кампания в Вейлах неминуемо начинается с обороняемого перевала. Лемодианцы знали, что против них выступило объединенное войско Джоалленда и Нагленда. Они наверняка уже усилили оборону и послали за помощью к своим устрашающим таргианским господам. Мест, где армия могла бы пересечь горы, было немного.

К счастью, военная помощь из Тарга не могла прибыть сразу. Бой за перевал был выигран задолго до того, как нагианская пехота достигла вершины. По войску передали, что перевал свободен и дорога на Лемодвейл открыта для захватчиков. Это приободрило воинов, и дальше они шагали с песнями. Злабориб в стычке не участвовал, но, проходя поле боя, он видел тела. Он задыхался, и ему было не до пения, да и слов этих песен он тоже не знал.

Тем временем дорога пошла вниз, и войско ускорило свое продвижение. Еще через два дня армия разбила лагерь на берегу озера у подножия Лемодслоупа. Разговоры теперь только и шли что трофеях да о радостях, причитающихся победителям в побежденной стране. Солдаты уверяли друг друга, что лемодианские девушки славятся своей красотой.

Наконец соналбийский отряд дождался своей очереди купаться в уже сильно помутневшем озере. Воины побросали оружие и, не раздеваясь, с плеском плюхались в воду, отчего она сделалась еще мутнее. Злабориб уклонился от участия в чехарде, но был рад немного намокнуть и избавиться хотя бы от части паразитов. Какие мелочи его теперь радовали!

Он вылез из воды просохнуть на солнышке. На траве, облокотившись на колени, сидел долговязый паренек, и его ярко-синие глаза не без веселья наблюдали за Злаборибом. Должно быть, он тоже искупался, ибо волосы и борода его были влажными.

– Поздравляю, воин! – произнес он. – Ты справился, не так ли?

– Я думаю, в этом больше твоя заслуга, господин. – Одну вещь Злабориб усвоил прекрасно, и это была скромность. Он понимал, что не выжил бы без поддержки и воодушевления со стороны Д’варда.

– Вздор! Сядь и отдохни немного. Я говорил, что покажу, как. Но сделал-то все ты сам. – Д’вард усмехнулся, глядя на жалкий вид Злабориба.

– Тебе осталось нарастить новую кожу, и все. Как ты себя чувствуешь?

Злабориб обдумал вопрос. Казалось, он тысячу лет ни с кем не разговаривал по-настоящему – в смысле, ни с кем умным.

– В основном удивлен.

– Но и горд?

– Да, – признался новый боец. – Две недели назад я не поверил бы в это, но – да.

– Тебе есть чем гордиться. Даже остальные гордятсятобой – это ты знаешь? Они заключали пари, сколько ты продержишься. Никто не выиграл – нет, вернее выиграл ты! Они признают твое мужество. Тебе нужно что-нибудь?

Злабориб улыбнулся – с тех пор, как он делал это последний раз, тоже прошло много, много времени.

– Имму, или Утиниму, или Осмиалт.

Синие глаза зажмурились.

– Кого-кого?

– Моих наложниц.

– Нет, ты и в самом деле приходишь в себя, – рассмеялся Д’вард. – Уж прости, в этом я тебе помочь никак не могу. Ладно, я хотел просто поздравить тебя и сказать, как я горд тем, чего ты добился. Это сломало бы очень многих. Неплохо!

Он пошевелился, собираясь вставать.

– Господин?

Военачальник с усталым видом сел обратно.

– Да?

– Могу я спросить?.. Нет, могу я высказать предположение?

– Ну, высказывай.

Злабориб повернул голову, чтобы посмотреть на резвящихся в воде солдат.

– Это наглость и дерзость с моей стороны, но я достаточно слышал, чтобы понять – ты родом не из Соналби.

Обычной реакции не последовало, только жуткое молчание, более красноречивое, чем крик или ругань.

– Господин… Простите меня…

– Я и правда не из Соналби, нет, – ответил Д’вард очень тихо. – Впрочем, джоалийцы этого не знают. По крайней мере я им этого не говорил, и я не думаю, чтобы они знали. Продолжай.

– Нет. Мне не надо было…

– Продолжай!

– Господин! – Ну почему он был таким дураком, что выболтал это? – Вы объявились там в начале лета. Я подозреваю, это случилось сразу после окончания семисотых Празднеств Тиона в Суссе.

Последовала долгая пауза, потом юноша спросил:

– Кто говорит это?

– Никто. Я сам догадался. Почти никто из ребят не умеет читать. Если они и слышали про «Филобийский Завет», они наверняка не знают подробностей.

– Но ты знаешь, конечно, – вздохнул Д’вард. – Какие подробности ты имеешь в виду?

– О… только то, что принято считать, будто Освободитель будет рожден там, но на самом-то деле в «Завете» говорится совсем по-другому. На самом деле там сказано, что он придет в мир нагим и плачущим. Совсем не одно и то же!

Пронзительные синие глаза прошлись по лицу принца, потом вдруг заискрились.

– А как еще можно прийти в мир? – спросил Д’вард с улыбкой, от которой разом забылись вина и напряжение.

– Ну… – Злабориб ощутил приступ ностальгии по размеренным беседам за столом в Джоале, по долгим философским дебатам, когда каждое слово имело свое, особое значение. С минуту он смотрел на резвящихся в воде крестьян.

– Про тех, кто уходит в монастырь или другую обитель, говорят, что они покидают мир. Значит, про человека, который, допустим, изгнан из монастыря, можно сказать, что он снова пришел в мир?

– Ты считаешь, что именно это и имелось в виду?

– Возможно. Или же там имеется скрытый смысл. По некоторым строкам можно предположить, что Освободитель – не просто человек.

– Ты пытаешься шантажировать меня?

Онемев, Злабориб в ужасе оглянулся. Страшнее всего было то, что еще две недели назад он и сам думал подобным образом.

– Вас? Вас, кому я обязан жизнью?

Его собеседник снова улыбнулся.

– Прости! Должно быть, я слишком много общался с этим твоим мерзавцем-братом. Пойми, ты мне на самом деле ничем не обязан – но продолжай!

– Нет, ничего! Мне жаль, что я заговорил об этом.

– Ты обсуждал это с кем-нибудь еще?

– Нет, господин! Господин… вы можете доверять мне! – Злабориб вдруг чуть не разревелся. Ну кто просил его выбалтывать все это?

– Так ты предполагаешь, что я не простой смертный?

– Мне кажется, вы обладаете силой, которой не обладают другие.

– Проклятие, – сказал Д’вард и уставился взглядом в свои ноги.

– Вы бог? – с тревогой спросил Злабориб.

– Я смертный, это точно. Вполне возможно, я тот, про которого говорится в «Завете». Ты проницателен, если догадался об этом. – Он вздохнул. – Не знаю, стану ли я когда-нибудь Освободителем. У меня нет никакого желания становиться им. Я просто хочу вернуться домой! Будь так добр, не говори никому!

– Конечно. Клянусь.

Д’вард явно не хотел говорить о пророчествах, а жаль, – Злаборибу это было бы интересно. Нагленд ни разу не упоминался в «Филобийском Завете», поэтому-то он никогда особо им не интересовался. Почти в половине вейлов царили монархии, так что принцев в них было пруд пруди, однако единственными имевшимися в наличии на данный момент оставались они с Тарионом.

Синие глаза снова улыбались, и Д’вард вытянулся на траве.

– Я тебе верю! Поэтому позволь мне спросить у тебя кое-что. В день, когда я пришел в Соналби, я видел, как толпа расправилась с одной семьей.

Злабориб пожал плечами:

– Во главе со жрецами Карзона? Такое творилось по всему вейлу.

– Потому что они еретики?

– Да. У нас в Нагленде их не так много, но Муж постановил их уничтожить.

Д’вард поднял голову и хмуро посмотрел на плещущихся в воде солдат.

– Мне кажется, к нам сейчас присоединятся. Церковь Неделимого? Расскажи мне о ней.

– Это новая вера, – торопливо начал объяснять Злабориб, пытаясь припомнить все, что ему было известно. – Где она зародилась и когда, я не знаю. Она довольно широко распространена в Рэндорленде. Возможно, она начала распространяться и в других вейлах – не знаю. Они поклоняются новому богу, единому богу. Это напоминает Висека, но это не он. Всех богов – Пять, а Пять – это Прародитель, верно? Но этот бог не имеет к ним никакого отношения. Его почитатели заявляют, что он единственный истинный бог, а все остальные – это…

– Ну?

– Демоны, – нехотя выговорил Злабориб. Такую ересь даже произносить страшно. И почему это Д’варда интересует какая-то секта заблудших фанатиков?

– Ты не знаешь, есть у него имя, у этого нового бога?

– Судя по всему, нет. – Все, что он помнил, – это беспорядочные обрывки какого-то пьяного спора за столом. – Если и есть, оно слишком священно, чтобы его произносить вслух. И его почитатели молятся ему не лично, а через посредников.

– Это уже интересно! – буркнул Д’вард. – И каково же его учение, каковы его заповеди?

– Право же, не знаю, господин! Жаль, что не могу помочь! Они все носят в левом ухе золотую серьгу.

Д’вард резко повернулся и посмотрел на него:

– Даже мужчины? И только в одном ухе?

– Кажется, да.

– Странно! Им полагалось бы таиться. Это ведь опасно, особенно если их преследуют. Или в этом и заключается весь смысл? – задумчиво добавил он.

– Возможно, носят не все, – предположил Злабориб. Он всегда относился к богам как к чему-то, само собой разумеющемуся. Его больше интересовала философия; религию он оставлял жрецам.

– Возможно, – согласился Д’вард. Он снова сел – из озера выбиралась толпа мокрых солдат, горевших желанием поприветствовать своего бывшего приятеля, неожиданно для всех взмывшего на почти недосягаемую высоту. – Один последний вопрос. Быстро! Если бы я захотел найти эту церковь, где мне ее искать?

– В Рэндорвейле, полагаю, – ответил Злабориб. – Но мы идем в противоположную сторону.

23

– Белые скатерти! – восхищенно вздохнул Эдвард. – Серебряные приборы! Цивилизация!

За окном вагона-ресторана калейдоскопом живых изгородей и деревушек мелькала долина Темзы. Вечернее солнце заливало леса и церковные шпили. Даже за те десять лет, что прожила в этой стране Алиса, сельская Англия изменилась, хотя и не так, как города – там вторжение автомобилей и проводов было заметнее. Здесь, в глубинке, битюги-тяжеловозы все еще тянули огромные горы сена, но и здесь, на сельских дорогах, множилось число грузовиков и автобусов. Традиции – дело личное, подумала она. Пейзажи, которые писал Констебль, давно уже оказались прочерчены сначала железными дорогами, а потом и телеграфными проводами.

Вагон покачивался, отбивая колесами быстрый ритм. Кликети-клик, пели колеса, кликети-клик, кликети-клик…

– Я, наверное, попробую мясной суп с крупами, – заявила она. – Когда ты в последний раз видел скатерти?

– Сто лет назад. У нас в Олимпе они были, но я прожил там совсем недолго.

Он все пытался перевести разговор со своих приключений на другие темы – расспрашивал ее о жизни в Лондоне военных лет. Она упрямо возвращалась к Соседству. Даже так он охотнее говорил об Олимпе, чем делился с ней воспоминаниями о своем военном опыте. Ей ужасно хотелось понять, почему. Или он совершил что-то, чем очень гордился, и не рассказывал об этом по своей обычной скромности, или, наоборот, натворил что-то ужасное. Что именно?

Может, он боялся, что она подумает, будто он совсем одичал? И Джулиан, и Джинджер казались шокированы даже тем немногим, что услышали, хотя они словно в рот воды набрали. С их точки зрения моральный кодекс британского сахиба не включает в себя ритуального членовредительства и метания копий. Прожив большую часть детских лет в пыльном поселке эмбу, Алиса была лишена подобных предрассудков. Насколько она могла понять, у Эдварда не было выбора. Оказавшись запертым в другом мире, он вряд ли мог апеллировать к британскому консулу.

– Нет, пожалуй, баранина будет безопаснее. Кухня на железной дороге уже не та, что до войны. С твоих слов этот Тарион – забавный тип.

– Он может быть обаятельным, когда ему это нужно, – фыркнул Эдвард. – Он великолепный спортсмен и тверд, как наковальня. Я бы сказал, этим его положительные качества и ограничиваются.

– А его отрицательные качества?

– Ради Бога! Их перечисление заняло бы всю ночь. Уверяю тебя – у этого человека нет ни капли совести или моральных принципов. Ни капли!

– Он, конечно, пытался подкупить тебя?

Эдвард снова оторвался от меню и округлил глаза.

– Тысячу раз. Ты и представить себе не можешь, какие предложения он мне делал!

Алиса подумала, что может, но не сомневалась, что он все равно не повторит их в присутствии дамы.

Интересно, подумала она, что нужно предложить ее кузену-идеалисту, чтобы заставить его сделать что-либо по его мнению неправильное? Разве что пару алмазов из королевской короны для начала? У Эдварда нет семьи, он достаточно молод, и все его потребности ограничиваются пропитанием. Его учили верить в то, что честности и желания работать достаточно, чтобы прожить. Богатые поместья его не прельщали, пороки не влекли – образование закалило. Возможно, он до сих пор обливается холодной водой по утрам. Нет, он останется верен Королю и Отечеству, хорошим манерам и честной игре – и не будет хотеть ничего больше. Его школа специализировалась на воспитании неподкупных администраторов, людей, которым предстоит править Империей. Конечно, даже Эдвард Экзетер может немного измениться через год или два, когда его идеализм столкнется с действительностью, но в данный момент он был настолько неподкупен, насколько этого вообще можно ожидать от смертного. То-то, должно быть, удивлялся Тарион, услышав ответы на все предложения.

И уж если даже Тарион потерпел поражение, на что может надеяться Алиса Прескотт?

Что это такое случилось с ее патриотизмом? Ей припомнились агитационные плакаты первых месяцев войны, еще до мобилизации: «Женщины Британии говорят тебе – иди!» Как она боялась, когда Д’Арси записался добровольцем, – боялась и все же гордилась им. Как и все вокруг, она понимала, что эту войну надо выиграть. Нет, эта война – не Эдварда. Его зовет другой долг. Кажется, сами законы природы направляют его туда; она чувствует это. Но если она и сама не может пока разобраться в своих чувствах, как сможет она убедить в этом его? Что нужно, чтобы заставить его передумать?

– Ты, конечно, отказался?

– Алиса, дорогая! Неужели ты считаешь, что я… ладно, не отвечай! Еще бы не отказался. Даже если бы он и предложил что-нибудь по-настоящему соблазнительное, обещания Тариона – все равно что ветер, ничего более.

– Ты ему это говорил?

– Конечно. Он хохотал и соглашался, а через день или два подлезал снова.

Эдвард ухмыльнулся. Он знал, о чем она сейчас думает. Он знал, что держится хорошо. При всем этом ей ничего не стоило сбить с него уверенность и заставить покраснеть.

– Ты молод и красив, – задумчиво произнесла она. – Я полагаю, он обращался к тебе и с нескромными предложениями?

Лицо его мгновенно сделалось пунцовым.

– Как ты догадалась?

– По тому, чего ты не договариваешь. И, насколько я могу судить, Злабориб тоже не столп нравственности?

– Во всяком случае, по нашим меркам, – согласился Эдвард. – Но он был всего лишь распутником, в то время как Тарион – порочным извращенцем. И под всей этой шелухой, в глубине своей Злабориб был настоящим мужчиной. Просто раньше у него не было повода проявить себя.

– Не ради пышного солдатского мундира Иль светской славы, быстро проходящей, Но ради одобренья командира И на плече руки…

– Ох, прекрати! – раздраженно оборвал ее Эдвард.

– Так, значит, ты превратил лягушку в принца? А потом…

Рядом с ними, словно соткавшись из воздуха, возник официант. Они заказали обед. Состав изогнулся на повороте, и в окне стал виден паровоз со шлейфом дыма из трубы. Вот, наверное, сейчас вкалывает несчастный кочегар… На повороте вагон-ресторан закачало сильнее.

Они помолчали. Алиса прикидывала список вопросов, которые собиралась задать. Трудно разговаривать в поезде, полном людей; по приезде в Грейфрайерз они снова окажутся в обществе Джулиана, а возможно, еще и Джинджера, а также устрашающей миссис Боджли. Миссис Боджли, вероятно, потребует, чтобы Эдвард рассказал все с самого начала. Хотя бы в расплату за то, что случилось с ее сыном. Нет, она должна использовать этот короткий час в вагоне-ресторане.

Официант поставил перед ними суповые тарелки и исчез.

– Не так уж и плохо, – объявил Эдвард.

– Но ты только посмотри на этот хлеб!

Все разом почернело.

– Не ешь его! – Он старался перекричать стук колес. – Он него можно ослепнуть. – В воздухе едко запахло гарью. Потом поезд вырвался из туннеля, сбросив с себя кокон дыма.

– Ты все тот же идиот, которого я знала, – с чувством произнесла Алиса.

– Так расскажи: ты собираешься вступить в контакт со Службой? Ты говорил, у тебя три способа сделать это?

Эдвард мрачно кивнул:

– Пока все чисто теоретические. Один – это то письмо, которое я просил Джинджера опустить для меня. Помнишь мистера Олдкастла?

– Помню, как ты рассказывал о нем.

– Он написал мне после… после тех событий. – Казалось, его худощавое лицо вытянулось еще сильнее при воспоминании о тех страшных днях, когда Камерон и Рона Экзетер погибли в Ньягатской резне. – Он говорил, что служит в Министерстве колоний. На самом деле, конечно, это было не так. Он работает при Штаб-Квартире.

Все, что знала Алиса, – это только то, что Олдкастл, пусть и незримый, заменил Эдварду отца. Если припомнить, он и тогда казался слишком хорошим, чтобы быть настоящим. Правительство Его Величества вряд ли бы так беспокоилось об осиротевшем сыне мелкого чиновника.

– Когда ты исчез, я написала мистеру Олдкастлу.

Эдвард улыбнулся, запихивая в рот корку.

– По какому адресу?

– Я попробовала Уайтхолл, а еще тот адрес, что оставался у Джинджера, в школе.

– Уайтхолл никогда не слыхал о таком служащем, а почтовое ведомство – о Друидз-Клоуз?

– Вот именно.

– Нет никакого Друидз-Клоуз. Нет никакого мистера Олдкастла. На самом деле это что-то вроде комитета – так, во всяком случае, объяснял Крейтон, – хотя все обратные письма мне написаны одной рукой. Видишь ли, Штаб-Квартира приглядывала за мной в порядке услуги Службе. Ну, и Погубители тоже за мной охотились.

Кликети-клик, кликети-клик, кликети-клик…

– Но если Олдкастла не существует, как ты собираешься с ним связаться?

– Сделаю то, что делал всегда, – напишу ему письмо! То есть я уже написал, а Джинджер уже должен был опустить его.

– Мне казалось, Джулиан уже пробовал это сделать?

Ну да, ей давно полагалось бы спросить об этом.

– Ага! На этот раз на конверте мой почерк – возможно, это имеет значение, – и потом оно опущено в нужный ящик. – Эдвард ухмыльнулся, словно школьник, впервые демонстрирующий карточный фокус. – Пойми, теперь-то я знаю о магии немножко больше. Для того чтобы заколдовать все почтовое ведомство, потребовалось бы невесть сколько маны, а на один почтовый ящик – вполне доступное количество.

– Чертовски логично.

– И как только я до этого додумался, я вспомнил, как мистер Олдкастл несколько раз предупреждал меня, что уедет на некоторое время – примерно тогда же я сам должен был уезжать из Фэллоу! Выходит, все те открытки и письма, что я посылал ему из других мест, и не могли дойти до адресата, поэтому ответа на них я не получил. Все просто, так ведь?

– И ты считаешь, что тот ящик до сих пор заколдован?

– Ну… – Он нахмурился. – Не знаю. Возможно, и нет. Я же предупреждал, что все это пока так – абстрактно.

– Ладно, давай послушаем про второй способ.

– Со вторым ясности еще меньше. Тот… гм… человек, который спас меня из больницы, на самом деле – дух. В свое время он был известен под именем Робина Гудфеллоу.

Голубые глаза смотрели на Алису совершенно серьезно, ожидая открытого недоверия. Официант убрал тарелки из-под супа и поставил на их место жареную баранину.

– Пэк?

– Он самый. Точнее, один из них. Местный представитель одной старой фирмы, как охарактеризовал его Крейтон. Теперь его забыли или не замечают, но он все еще проживает на своем узле, среди куманики, папоротников и врытых в землю камней, сберегая остатки маны, которую он получил во времена саксов, – тогда люди еще верили в Народец с Холмов.

Одно дело читать про богов в книжке и совсем другое – поверить в то, что в современной Англии живет один такой.

– На что он похож?

– Довольно славный старикан. По крайней мере ко мне он был очень добр. На самом деле, мне кажется, он давно уже спятил. Должно быть, ему несколько веков не с кем было поговорить.

– Он заодно с этой шайкой из Штаб-Квартиры?

– Он сохраняет нейтралитет, но он должен знать, как их найти.

– А его самого где искать?

Эдвард пожал плечами, пытаясь разрезать особенно жесткий кусок баранины.

– Точно не знаю. У меня в то утро голова была как котел. Но где-то недалеко от Грейфрайерз, на небольшом холме. Я узнаю, когда увижу.

Все это выглядело еще менее убедительно, чем первая идея. На то, чтобы обследовать все холмы вокруг Грейфрайерз, потребуется время и средство передвижения. Полиция наверняка уже ищет Эдварда Экзетера. И эти зловещие Погубители тоже. Глядя на него, трудно поверить, что ему уже двадцать один и он побывал в двух мирах. Она ощущала совсем материнское желание как можно скорее отправить своего юного кузена-идеалиста в Соседство, хочет он этого или нет. С остальными мелочами можно разобраться и потом.

– Поможет ли Пэк тебе еще раз?

– Я могу только просить его об этом. В этом мире он пришелец, родом из Соседства. Из Руатвиля, это в Суссленде. Я мог бы принести ему в жертву бычка.

Бережно же он относится к ее деньгам!

– Бычка? Если ты будешь обращаться так с продуктами в наши-то дни, ты угодишь за решетку. Идет война, мой милый!

– О… Ну, что-нибудь придумаю.

– А третий способ? – Алиса подцепила вилкой несколько стручков фасоли.

– Мне кажется, я еще помню ключ, который мы с Крейтоном использовали при переходе. Любой, кто исполнит этот танец на этом узле, попадет в Святилище – в разрушенный храм в Суссвейле. – Он сдался, оставил в покое баранину и сердито потыкал вилкой в водянистую картошину. – Но это довольно далеко от Олимпа, и кого я могу просить о таком риске? Он же окажется там нагишом, не зная языка…

– Тебе придется отправиться туда самому! – Ну наконец-то они сдвинулись с мертвой точки!

Должно быть, он почувствовал, куда она клонит, потому что нахмурился.

– Нет. Это может занять слишком много времени, а потом мне снова придется искать дорогу сюда.

– Но это же только короткий визит, разве не так? Туда и обратно! – Еще три года, и война точно останется позади.

– Я не доверяю Службе! Они и раньше-то не давали мне вернуться домой, значит, и теперь попытаются удержать меня. Как ты думаешь, Смедли действительно хочет перейти туда? – со внезапной надеждой спросил он.

– Не знаю. Я даже не уверена, знает ли это он сам. Он ведь пережил очень тяжелое потрясение, Эдвард. Не думай о нем плохо! Он получил достаточно медалей, чтобы открыть магазин воинских регалий, а многие из его друзей…

– Контужены. Да, я знаю. Не забывай, я ведь многих из них видел. – Он снова сердито ткнул вилкой в мясо. – Смедли – молодчина, в этом я не сомневаюсь. Но посылать его туда одного, без знания языка? Я сам чуть не помер – да и помер бы, если бы Элиэль не помогла мне.

– Допустим, ни один из твоих вариантов не прошел?

– Тогда я не смогу предупредить Службу о предателе, вот и все.

– И ты останешься здесь и запишешься добровольцем?

– Запишусь добровольцем или попаду на виселицу. Или и то, и другое.

– Где этот переход, о котором ты говорил?

– В Стоунхендже. – Эдвард выглянул в окно. – Какая сейчас станция? Уже Свиндон?

Алиса отложила нож с вилкой.

– Эдвард, Стоунхендж расположен на равнине Солсбери.

– Ну да, я знаю… А что? Что из этого?

– Вся равнина Солсбери сейчас отдана армии. В самом Стоунхендже – аэродром. Ходили даже разговоры о том, чтобы снести камни, так как те представляют собой угрозу для садящихся и взлетающих аэропланов, так близко они расположены.

Он посмотрел на нее с откровенным смятением.

Кликети-клик, кликети-клик, кликети-клик…

– Но ты ведь не слишком полагался на этот вариант, правда? – сказала она. – Стоунхендж был твоей козырной картой?

– Скорее уж последней соломинкой.

– Ты даже близко к нему не попадешь, – заявила она.

– А после войны?

– Ну разве что после войны.

Он сдвинул остатки еды на край тарелки и отложил нож и вилку.

– Черт!

«Вот именно, черт!»

Он неожиданно улыбнулся.

– Значит, я не могу туда вернуться! И совесть моя чиста. Отлично!

– Не хотите ли десерт, мадам? – осведомился официант. – Сладкий пудинг и крем?

– Мне сыр и печенье, пожалуйста, – ответила Алиса, постаравшись не вздрогнуть. – И кофе.

– Мне то же самое, – сказал Эдвард, даже не подняв глаза.

Официант исчез с пустыми тарелками.

Эдвард покатал пальцем крошки по скатерти.

– Будем надеяться, что письмо сработает.

– Да.

– И будем надеяться, что Погубители не получат его раньше.

– Что? Разве такое возможно?

– Еще как возможно. – Он слабо улыбнулся. – Штаб-Квартира потерпела тяжелое поражение. Я не знаю, где у них в Англии что-то вроде Олимпа, но с тех пор, как я был мальчишкой, оно вполне могло попасть в руки врага. Если так, значит, я написал письмо врагу, сообщая, где я.

– Ох!

– Лучше уж сразу тебя предупредить.

Внезапно ее захлестнула волна недоверия. Только два дня назад в ее жизнь вторгся Джинджер Джонс, и вот уже она сама превратилась в персонаж из триллера Джона Бучана. «За тобой гонится черный камень! Беги, ибо все потеряно!..»

– Собственно, – безжалостно заявил Эдвард, – мне вообще нельзя было позволять тебе ехать со мной. Тебе лучше сесть на первый же обратный поезд.

– Ну уж дудки! – сказала Алиса. – Расскажи мне лучше о своих приключениях – приключениях вождя охотников за головами.

Он нахмурился.

– Извини, – спохватилась она. – Неудачная шутка. Так что случилось, когда умерла старая королева? Кому досталась корона? Преображенному Злаборибу или нераскаявшемуся Тариону?

Эдвард вздохнул и отвернулся к окну.

– Весть пришла к нам как-то утром, вскоре после нашего вступления в Лемодвейл, до того, как мы оказались в западне. Старый Каммамен пригласил меня посоветоваться – кого из двоих братьев послать назад? Я ничего не мог с собой поделать – я воспринимал это как лесть, хотя и понимал: ко мне лично это не имеет никакого отношения, просто действует моя харизма. Я сказал ему, что любой, кто доверяет Тариону, заслуживает, чтобы его бросили в темницу.

По выражению его лица она начала догадываться о том, что произошло дальше.

– Но было уже поздно?

Эдвард поднял взгляд; ложка его застыла в воздухе.

– Вот именно! Тарион забрал свою нагианскую кавалерию и исчез. Дезертировал в самый разгар войны!

Она отпила кофе.

– А ты ожидал от него другого?

Он попытался пить и смеяться одновременно, поперхнулся и затряс головой.

– Нет! Это было совершенно в его духе. Он получил известие даже раньше Каммамена – наверное, подкупил кого-то. Лично я был рад отделаться от него, но он оставил нас без кавалерии. Видишь ли, моа признают только одного хозяина. Они привыкают к нему еще птенцами… я хотел сказать, жеребятами. Они ближе ко млекопитающим, чем к птицам. В английском нет подходящих слов. Так или иначе, требуются месяцы на то, чтобы приучить моа к новому ездоку. Джоалийцам не удалось привести с собой много моа через Тордпасский перевал – он слишком высок, – поэтому они полагались на полк Тариона. Он удрал, и мы оказались в самом пекле.

24

– Проснись, красавчик, – раздался шепот.

Дош чуть не подпрыгнул, ощутив чью-то руку, прикрывшую ему рот.

– Ммммф?

Рука отодвинулась. Он не видел ничего, кроме слабого мерцания лунного света на шатре. Он лежал на своем коврике, и земля под ним была жесткая и каменистая. Он снова услышал голос, совсем рядом с его ухом.

– Проснулся?

– Да, господин.

– Отлично. Не шуми. Время немного поиграть.

– Что, снова? – Право же, этот человек совершенно ненасытен! – Сколько мы проспали?

– Я совсем не спал, и это совсем другая игра. Для начала свяжем тебя.

Сердце Доша отчаянно подпрыгнуло и начало какую-то безумную скачку, словно искало, где бы выскочить.

– Нет, господин! Пожалуйста! У меня самые неприятные воспоминания о такого рода…

Сильная рука Тариона запихнула ему кляп, и протесты Доша стихли, превратившись в сдавленное всхлипывание. Этой тряпкой он чистил господское седло. Он не сопротивлялся, когда веревка затянулась на его лодыжках, впиваясь грубыми волокнами в кожу. Тарион никогда раньше не связывал его и не делал больно – во всяком случае, слишком больно, – но был способен на все. Ходили леденящие душу слухи об оргиях в резиденции Бондваана Посла…

– Повернись!

Дош перевернулся на живот и сложил запястья. Когда веревка затянулась и еще сильнее врезалась в кожу, он отчаянно промычал через кляп: «Мммф!» Это не помогло. Потом ему связали локти и, наконец, колени. «Святой Тарион, храни и помилуй меня!»

С минуту ничего больше не происходило. Он лежал в темноте и исходил потом, а воображение рисовало ему кошмарные картины того, что Тарион может с ним сделать. Если это затянется надолго, руки его затекут и отвалятся.

И началось – Тарион перевернул его, и он неудобно улегся на связанные за спиной руки. Под плечами мешался острый камень. И хуже всего – принц тоже лег рядом, тяжело облокотившись на грудь Дошу. Что-то холодное коснулось его шеи.

– Это мой кинжал, любовничек, – тихо произнес Тарион в нескольких дюймах от лица Доша. – Я выну кляп, но, если ты издашь хоть звук, я перережу тебе глотку, прежде чем ты успеешь пискнуть второй раз.

Тряпку убрали. Дош сглотнул и попытался смыть слюной мерзкий вкус.

– Да, господин, – прошептал он.

– Отлично. А теперь слушай внимательно. Мне надо уехать. Мою дорогую матушку призвали занять место на небесах среди светил.

– Мне очень жаль, господин.

– Не жалей – мне ее не жалко. Сегодня уже бедродень, а она померла в стоподень, так что наш любимый полководец получит это известие еще до заката. Я хотел бы смыться раньше – на случай, если он примет неверное решение.

– Но как…

Дош скорее ощутил, чем услышал смешок Тариона.

– Скажем так, у меня было предчувствие. Я совершенно уверен, что она умерла в стоподень. Монархия не может оставаться без монарха дольше, чем это необходимо. И я никак не могу взять тебя с собой, мой милый мальчик, ведь у тебя нет моа, а нам придется очень спешить. И что мне с тобой делать, м-м?

Дош испустил чуть слышный стон, но горло его, казалось, совершенно слиплось.

Его носа коснулся кончик мокрого языка.

– Я так люблю тебя, – послышался ужасный насмешливый шепот, – я не перенесу мысли о том, что ты можешь принадлежать другому. Но мы были так счастливы вдвоем, что как-то нехорошо бросать тебя спящим. Хочешь сказать что-нибудь по этому поводу?

Дош верил. Он не сомневался, что принц вполне способен убить его прямо здесь, на полу шатра, хладнокровно, одним движением кинжала.

– Я люблю тебя! – Голос его дрогнул.

– Я тоже люблю тебя, дорогой. Я думал, не перерезать ли мне твою прекрасную шейку, пока ты спишь, но есть кое-что, что мне хочется узнать, очень хочется. На смертном ложе, знаешь ли, не врут, а те, кто поумнее, не врут, чтобы не попасть на смертное ложе. Так что скажи мне, любовничек: на кого ты шпионишь?

– Но я же говорил тебе! На любого, кто мне платит!

– Ба, да ты вспотел! Я знал, что ты потеешь, дорогой, но не так же! Надеюсь, ты понимаешь, что я убью тебя, если ты и дальше будешь мне лгать? Твой последний шанс, Дош Прислужник. На кого ты шпионишь?

Дош попытался говорить, но обнаружил, что только плачет. Всхлипывать под весом Тариона на груди было нелегко.

– Ни на кого.

– О, ну это совсем уже глупо! Право же! Все на кого-то шпионят. В день, когда я нанял тебя, ты спрятал две звезды и немного мелочи под ниолийской вазой у меня в спальне. Теперь у тебя лежат пять звезд – на дне моей сумки с гребнями. Три звезды за три с половиной месяца? Не слишком много для такого пройдохи, как ты. Конечно, ты мог заработать это, продавая свое хорошенькое тело дворцовым гвардейцам, но получил бы гораздо больше, передавая сплетни обо мне кому-нибудь из местных. Значит, ты работаешь на кого-то со стороны. На кого?

– Я люблю тебя, – всхлипнул Дош. – Я никому и ничего не говорил!

Внезапная боль пронзила его шею, и он подумал, что умирает…

– Это так, неглубокий порез, – сообщил Тарион. – По крайней мере мне так кажется. Трудно сказать в темноте. В следующий раз я могу перестараться. Ты жив еще?

– Да.

– Вот и хорошо. Как-то это затягивается. Кто-то послал тебя в Наг внедриться в мое окружение и шпионить за мной. Боюсь, ты плохо продумал свою легенду. Ты представился нарсианином, но ты не из Нарсии. А теперь я снова вставлю кляп и вспорю тебе пузо, и ты умрешь очень мучительной смертью – если только не скажешь мне, кто послал тебя.

Весь ужас заключался в том, что Дош знал: он не может ответить на этот вопрос. Он вообще шпионил не за Тарионом, только за Освободителем, но и этого он тоже не мог объяснить.

Его вытащили из шатра на рассвете. Ему полагалось бы стыдиться своей наготы, слез, запекшейся крови, но боль во всем теле заглушала остальное. Он не держался на ногах, и когда его поставили перед Каммаменом Полководцем, он бесформенной грудой рухнул на землю.

– Ну и дерьмо! – произнес генерал. – Это все, капитан. Можешь идти.

Полог шатра закрылся. В шатре было еще двое, и они остались. Сквозь слезы Дош узнал по росту Колгана Адъютанта. Второго отличала раскраска на лице и кожаная набедренная повязка; наверняка это был Освободитель.

– Все в порядке, поганец, – сказал Каммамен. – Говори! Когда он сбежал?

Рот Доша совершенно пересох, в нем стоял омерзительный вкус пропитанной потом тряпки, находившейся там несколько часов, но он сумел выдавить из себя хрип:

– Где-то посреди ночи, господин. Не знаю точно, в каком часу.

– Кто принес ему известие?

Будь он в нормальном состоянии, Дош соврал бы в ответ на такой вопрос или потребовал бы за ответ денег – или и то, и другое вместе, но сейчас он был слишком слаб для этого, да и ненависть к Тариону сводила его с ума.

– Я не думаю, чтобы его вообще извещали. Он сказал, что королева умерла в стоподень, так, словно это было подстроено.

– Что ж, вполне возможно, – буркнул джоалиец. – Ты согласен. Адъютант?

– Согласен.

– А ты. Военачальник?

– От этого можно ожидать чего угодно, господин.

Значит, это действительно Освободитель. Вряд ли это было известно кому-нибудь еще, но Дош знал, что Д’вард и был обещанным Освободителем.

Каммамен сердито нахмурил брови:

– Если верить этому поганцу, они уже слишком далеко, чтобы мы могли догнать их. Пошли за вторым, Военачальник.

Полог шатра приподнялся, и Освободитель сказал что-то кому-то на улице. Потом он вернулся, подошел к Дошу и протянул ему бутыль с водой. Увидев, что руки Доша еще не действуют, он опустился на колено и приложил горлышко к его губам так, чтобы тот смог напиться. Вода пролилась, но часть ее все-таки попала в его пересохшее горло. Блаженство!

– Мне не жаль избавиться от этого королевского ублюдка, – пробормотал Колган, – но отсутствие кавалерии может нам здорово помешать. У нас не так уж много сил.

Каммамен буркнул что-то в знак согласия.

– Но если я пошлю отряд вдогонку, будет еще хуже. – Джоалийцы отошли и уселись на стулья в дальнем конце шатра.

Освободитель все вглядывался в лицо Доша.

– Почему он тебя так изрезал?

– Просто таковы у него понятия о развлечении, господин, – пробормотал Дош, надеясь, что никто не поставит перед ним зеркало. Он боялся увидеть свое лицо. Порезы на горле ничего не значили, но Тарион порезвился и над его щеками, и над лбом, и вокруг глаз.

– Гм? – тихо произнес Освободитель. Краска на его лице покрылась трещинками. – Ты сказал ему, что он хотел?

Дош вздрогнул и мотнул головой. Он пытался! Он пытался изо всех сил, но его настоящий хозяин сделал это невозможным. Имя его настоящего хозяина не может быть произнесено. Дошу трудно назвать его даже в мыслях.

Разумеется, Освободитель не знал этого, так что понял все не так.

– Молодец! – пробормотал он. – Странно только, почему он тогда тебя не убил.

Действительно, странно! Дош вздрогнул от одной только мысли об этом и снова лишился дара речи.

– В отряде из Рареби есть ученик лекаря. Он зашьет твои порезы так, чтобы не осталось шрамов.

– Я был бы весьма признателен, господин, – пробормотал пораженный Дош.

Освободитель сухо усмехнулся.

– В конце концов твоя внешность – главное в твоем ремесле, верно? – Он встал и отошел к остальным.

Кто он такой, чтобы насмехаться? Воин тоже продает свое тело, только куда худшим образом. Красота – это талант вроде силы или отваги. Если боги оделили ими кого-то, от него ожидают, что он использует их на благо себе и другим людям, разве не так? Тогда почему же с красотой по-другому?

Что еще мог поделать Дош – брошенное отродье племени Лудильщиков? Его народ вышвырнул его. Ему нечего было предлагать, кроме своего тела. А его нужно кормить, как и любое другое. Он обслуживал женщин так же охотно, как мужчин, – на самом деле охотнее, ибо они не так опасны, – но до сих пор ему еще не встречалось женщины свободной и с деньгами, способной предложить ему постоянную работу.

Несколько минут военные обсуждали дальнейшую тактику и боевые задачи, а Дош гадал, что же будет с ним дальше. Собственно, об этом он думал уже несколько часов, с того момента, когда Тарион оставил его в покое и ускакал. Поняв, что смерть от потери крови ему не грозит, он решил, что, быть может, ему повезет, если джоалийцы выгонят его из лагеря копьями. Тогда его убьют лемодианцы. Это его уже мало тревожило. Он приходил в отчаяние при мысли о том, что подвел хозяина – настоящего хозяина. В руках пульсировала дикая боль. Он лежал не шевелясь, держась как можно тише, надеясь услышать что-нибудь важное.

Тут, задыхаясь от бега, вошел второй принц. Краска на его лице лежала пятнами, словно он не успел ее как следует наложить. Как бы то ни было, даже Тарион признал бы, что сейчас толстяк больше похож на воина, чем был в Наге. Правда, он оставался все таким же толстым.

Каммамен сообщил ему, что королева умерла. Злабориб выказал подобающие случаю сожаления, хотя по виду расстроился не больше, чем его сводный брат. Никто не питал особой симпатии к старой Эмшенн, тем более что она подстраивала убийство этого своего сына у себя же на глазах.

– Выходит, или тебя, или Тариона надо признать наследником. – Каммамен высказал вслух совершенно очевидную мысль. – Поскольку он обманул наше доверие, наш выбор падает на тебя. Да и без этого, конечно! Я хочу сказать, мы и раньше так считали. Да здравствует король!

– Спасибо, Полководец, – ответил толстяк. – Джоалия убедится, что не зря верила в меня.

Где-то сзади усмехнулся Колган:

– Правда, твое восшествие на престол может несколько задержаться.

– Да, – согласился Каммамен. – Сначала нам надо повесить твоего брата. Тем не менее вот тебе наше слово: как только мы вернемся в Наг, он все равно что покойник, и ты получишь свою корону.

– Я очень признателен, господин.

– Полагаю, нам стоит объявить об этом войскам? – предложил Колган.

– Пожалуй, так, – недовольно буркнул Каммамен.

Последовала пауза.

– С этим могут быть сложности, – заметил Злабориб. – Автоматически я становлюсь военачальником. – Он даже говорил сейчас как настоящий принц. Как странно!

– Я приветствую это, – заявил Освободитель.

– Но я поклялся перед ликом богини, что буду сражаться простым рядовым.

Дош удивленно поднял голову и увидел, что двое джоалийцев тоже совершенно растерялись. Что же касается Освободителя… краска на лице скрывала его выражение, но челюсть все равно отвисла.

Потом все заговорили разом.

– В этом нет необходимости… Я правильно понял, что вы хотите остаться рядовым воином?.. Очень благородно с вашей стороны!..

Злабориб пожал плечами:

– С вашего позволения, Полководец, я предпочел бы именно это. Я желаю исполнить свою клятву. Когда мы вернемся в Нагленд, я буду свободен, чтобы взять на себя мои новые обязанности.

– Клянусь пятью богами! – взорвался Каммамен. – Признаюсь, я не ожидал этого от вас… ваше величество.

– Не спорю, это на меня не похоже, – кивнул толстяк и усмехнулся. На короткое мгновение эта усмешка как бы уравняла его с ними, даже сделала чуть выше, и они откликнулись на нее смехом и улыбками. Потом он снова вернулся к своей роли скромного солдата.

– Но мои люди это одобрят. Последнее время я обучаюсь науке править людьми – у меня замечательный учитель. Вы позволите мне уйти?

Должно быть, он получил в ответ кивок, ибо сразу же вышел, прошагав мимо Доша и даже не бросив на него взгляда отвращения.

– Чудеса! – признался полководец. – Хвала богам! Д’вард, что ты с ним сделал?

– Я? Ничего! Совсем ничего!

– Кто-то превратил его в мужчину!

– Наверняка не я! – со смехом добавил Колган.

Все трое встали. Потом, конечно, вспомнили про Доша.

– Уфф! – скривился Каммамен. – Что будем делать с этим ублюдком? Господа, вам никому не нужен мальчик для интимных услуг?

– Вышвырнуть его, и пусть с ним разберутся лемодианцы, – предложил Колган, глядя на него с высоты своего огромного роста. Его рыжая борода дернулась в знак крайнего презрения. – Если его оставить, он только растлит нам весь лагерь. Терпеть не могу таких дегенератов.

Это не совсем так, подумал Дош, припоминая, как Колган дважды со времени выхода из Нага одалживал у Тариона его прислужника для массажа и других целей. Тот еще скупердяй.

– Ты хорошо бегаешь, парень? – вздохнул Освободитель.

– Бегаю, господин?

– Мне нужен вестовой. – Он посмотрел на Каммамена. – Если я посылаю солдат, они застревают на полдня за трепом.

Полководец усмехнулся:

– Я тебе верю! Бери его, если хочешь. Если с ним будут какие-нибудь неприятности, выкинь его, и все.

– Мне кажется, он будет вести себя хорошо, господин. Ведь так, Дош?

Дош поднялся, пошатываясь, с трудом веря собственным ушам.

– О да, господин. Спасибо, господин! – Личный вестовой Освободителя? Замечательно! То-то порадуется за него его настоящий хозяин!

– Тогда пошли. Вот, можешь нести мой щит, пока мы не найдем тебе чего-нибудь из одежды.

Они вышли из шатра, щурясь на яркий солнечный свет. Шагая через весь лагерь за Освободителем, Дош старался держать высоко голову и не обращать внимания на смех и двусмысленные шуточки, вызванные его видом. Правда, давалось ему это нелегко. Слишком уж их было много.

– Сначала одежда, – заявил Д’вард. – Потом надо как можно быстрее наложить тебе швы. – Он улыбнулся, глядя сверху вниз на Доша. Он был очень высок. – Возможно, тебе стоит красить лицо.

Дош засмеялся, как и положено хорошему слуге, когда хозяин изволит шутить. Оказалось, смеяться больно.

– Потом еда, – продолжал Освободитель. – Интересно, сможем ли мы подыскать для тебя мало-мальски пристойные башмаки? Нож, топорик?.. Насколько я понимаю, ты созрел для этого?

– Нет, господин. Я хочу остаться с тобой, господин. Я страшно признателен за…

– Брось! Мне не нужна твоя лесть. Почему же он не убил тебя, если ты не сказал ему того, что он хотел?

– Мне кажется, он был по-своему привязан ко мне.

– Странная привязанность. Ладно, оставайся. Мне нужен вестовой. Но ты не будешь спать со мной в одном шатре, понял?

– Да, господин.

– Он предлагал мне тебя несколько раз, тебе это известно?

– Он много кому предлагал меня, господин. Многие соглашались.

Лицо Освободителя скривилось под краской, и он отвернулся.

Внезапно Доша охватила радость. Он выполнил свою миссию! Он разрешил загадку пророчества: «И станет Элиэль первым искушением, а принц – вторым». Принц Тарион искушал Освободителя, предлагая ему Доша. Только и всего! Значит, это пророчество уже сбылось, так что он может доложиться своему господину, настоящему господину, божественному господину.

Часть пятая Пешка берет ладью

25

Школьник лет тринадцати вышел в коридор и предложил Алисе место в купе.

Она очаровательно улыбнулась ему:

– Вы очень добры, но я с удовольствием постою здесь. Все равно, большое спасибо.

Покраснев, он вернулся в купе и задвинул за собой дверь.

После Суиндона народу в поезде заметно поубавилось. Можно было поговорить и в коридоре.

– Расскажи, что случилось после того, как вы прибыли в Лемодвейл, а Тарион бежал.

Чуть пригнувшись, чтобы выглянуть в окно, Эдвард нахмурился.

– Мне не хотелось бы рассказывать об этом. Ты обратила внимание, сколько у всех багажа? Наверное, все они спасаются от воздушных налетов на Лондон.

– Возможно. Ты не ответил на мой вопрос.

– Но я никак не могу гордиться тем, чтослучилось! – вздохнул он. – Получилось черт-те что. Каммамен, возможно, и был влиятельным политиком, но генерал из него вышел никудышный. Он плохо подготовил домашнее задание.

Он нарисовал на грязном стекле несколько овалов и объяснил географию:

– Таргия захватила Наршвейл, принадлежавший Джоалии. Таргианцы славятся на все Вейлы как местные забияки – вроде пруссаков в Европе или спартанцев в античной Греции. Никто в здравом уме не будет задирать таргианцев! Но Джоалии требовалось поддержать репутацию сильной метрополии, чтобы сохранить колонии в повиновении. Согласно изначальному плану, предполагалось пересечь Лемодвейл и напасть на сам Таргвейл, пока их войско занято в Наршвейле. Собственно, планировался обычный карательный рейд – пограбить, понасиловать, пожечь и сделать ноги. Конечно же, таргианцы нанесли бы ответный удар, не в том же году, так в следующем. Мне кажется, Джоалия рассчитывала на то, что основной удар примет на себя Нагвейл. Разве не для этого и существуют младшие союзники, не так ли? Самое обычное дело. Однако Тарион оставил нас почти без кавалерии, так что весь план рухнул. Без кавалерии речи не могло идти даже о коротком набеге. Каммамену надо было сделать что-то с теми войсками, что остались у него, – иначе по возвращении на родину ему грозила бы позорная отставка. Вместо этого он решил захватить Лемодвейл. Возможно, он надеялся обменять его потом у Тарга на Наршвейл. – Эдвард иронически улыбнулся. – На слух логично, не так ли?

– Но не на деле? Вроде как предложить бошам в обмен на Бельгию Юго-Западную Африку, да?

– Что-то вроде этого, – улыбнулся он. – В Лемодвейле от кавалерии мало толку – это его, возможно, и убедило, – но Джоалия еще ни разу раньше не покоряла Лемодвейл, и это могло бы насторожить его. Все вейлы отличаются друг от друга, а Лемодвейл – больше других. Во-первых, он весь холмистый. Там нет… наверное, «Лемодфлэт» будет подходящим нашим словом.

Он помолчал, вспоминая. Алиса смотрела, как телеграфные провода за окном ныряют вниз, взмывают, ныряют, взмывают… кликети-клик, кликети-клик…

– В языках вейлов роль наших суффиксов выполняют приставки, – устало продолжал он. – Примерно – очень приблизительно – это выглядит так: допустим, Нагвейл – это общее название, относящееся ко всей котловине. Окружающие ее горные хребты будут называться Нагволлом, холмы и горы пониже – Нагслоупом. Примерно так. Пригодная для земледелия часть долины будет Нагфлэтом, и в большинстве вейлов она действительно плоская. В Нагленде она, например, не просто плоская, а пустынная. Все, где могут обитать люди, называется Наглендом, а все бесполезные земли… Нагвастом, наверное. Столица будет Нагтауном или просто Нагом. Страна как политическое образование будет, мне кажется, называться просто Нагией. Есть и еще разные термины. Можно, например, сказать, что Наршслоуп – это только используемые холмы, а те, что выше, будут Нагмуром или чем-нибудь вроде этого. Не такая уж плохая система. В английском языке классификация выражена не так ярко.

– Ну да. Могу себе представить – словечки типа «отлив» или «прилив» озадачат нагианцев так же, как их термины озадачивают меня. Но какое это имеет отношение к войне?

– Только то, что Лемодфлэт не такой. В смысле, не ровный. Он весь изрезан водными потоками. Во всей стране не найти ровной площадки, годной для гольфа – даже на девять лунок. И у лемодианцев нет ферм, у них есть деревья. Это довольно странные деревья, но они собирают с них все, что необходимо для жизни. Что-то вроде хлебного дерева дает им крахмал, но у них есть и другие, дающие замену льну… или хлопку. Плоды, орехи, винные ягоды, штуковины вроде картофеля – все. Вся страна – это один огромный сад.

– В котором трудно сражаться?

– Там замечательно сражаться, – с горечью произнес Эдвард, – если только ты партизан.

Он вздохнул и повернулся, облокотившись на медный поручень под окном. Он сложил руки.

– Я мог бы догадаться, что случится. Мне стоило бы. Но, будь все проклято, Алиса, мне же тогда было всего восемнадцать! Я был чужой в их мире! Мне казалось, они знают, что делают, в этих своих блестящих доспехах и пышных шлемах.

До сих пор ей еще не приходилось видеть, чтобы он оправдывался.

– Но ты ведь все равно ничего не мог поделать, правда?

– Еще как мог! У меня оставалась мана, которую я набрал в храме Ольфаан. Конечно, по меркам их богов, это немного. Я знал, что волшебных замков я бы с ней не построил, но мне казалось, что удастся использовать ее для исцеления или чего-нибудь в этом роде, так что я берег ее. Но даже пользуясь одной харизмой пришельца, я мог бы наставить Каммамена на путь истинный, если бы я только вовремя увидел проблему. – Он скривился. – Единственный, кто умел думать из них, – Тарион, но тот смылся, пока все еще было в порядке.

Он снова повернулся к стеклу и подрисовал еще немного в своей карте.

– Лемодвейл напоминает змею, он очень длинный и узкий. Мы вступили в него вот здесь, на восточном конце. Лемод – столица – вот здесь, в западной части. Никто и не подумал поинтересоваться, есть ли там поблизости проходимые перевалы. Была осень. – Он хмуро посмотрел на нарисованную им карту, а может быть, на мелькавший за окном пейзаж.

Поезд начал сбавлять ход перед очередной станцией, но ей показалось, что он не смотрит, а просто колеблется, рассказывать ли ему дальше.

– Ты думаешь, Каммамену стоило лучше изучать географию, ведь так? – буркнул он. – Скорее уж историю. Он стал не первым джоалийским генералом, который погиб в Лемодвейле.

Мимо окна проплывали дома, медленнее и медленнее.

– К тому же он не стал и первым джоалийским генералом, которого убили собственные подчиненные. И когда Палата поняла, что я нахожусь в армии, нам пришлось сражаться уже с богами.

26

Через четыре дня после того, как войско спустилось в Лемодфлэт, Злабориб приобрел свой первый боевой опыт. Впрочем, сам бой оказался не так страшен, как его ожидание.

Он ненавидел Лемодвейл. Все нагианцы ненавидели Лемодвейл. Их земля была плоской, сухой, и редок был тот день, когда, глянув в любую сторону, ты не мог разглядеть вдалеке Нагволл. По ночам звезды и луны сияли над головой бесчисленным множеством светлячков в бездонном небе.

В Лемодвейле все было по-другому. Небо и горы исчезли; от всего мира остались только деревья, такие частые, что между ними с трудом находилось место для шатра, и ни единого ровного клочка земли. Лемодфлэт нельзя было назвать и настоящими джунглями, ибо деревья были высажены рядами, изгибавшимися вдоль склонов. Обыкновенно подлесок отсутствовал, но нижние ветви росли на уровне плеч, и люди, то и дело наклоняясь, превращались в горбунов. Открытых полей здесь не было вовсе, да и полян, на которые бы падало солнце, тоже немного. Изо дня в день видимость не превышала двадцати ярдов, да и то лишь в одном направлении. Он мог идти часами, и ничего не менялось. Это было все равно что оказаться взаперти, в лабиринте колонн, с постоянно протекающей крышей. Некоторые нагианцы едва не сошли с ума.

Дождь шел каждый день – иногда брызгал ненадолго, иногда моросил с утра до вечера. Краска на лицах размывалась и окрашивала бороды в цвета радуги.

Следы помета на земле показывали, что какие-то дикие или домашние животные паслись в этих садах, но самих их не видели ни разу. Да и лемодианцы тоже как сквозь землю провалились. Все строения, что им удалось найти, были брошены, многие сожжены. Войско продвигалось, не встречая сопротивления, если не считать холодной, непрерывной сырости и расстройств желудка от непривычной пищи.

Наконец-то разведчики обнаружили деревню; название ее осталось неизвестным. Наконец-то их мог ожидать бой.

Каммамен Полководец решил атаковать на рассвете. Он предоставил нагианцам честь идти в атаку первыми, поскольку полагал, что они смогут передвигаться тише, чем джоалийцы в своих доспехах, – так он, во всяком случае, сказал. Дождь перестал. Светил почти полный Трумб, и его устрашающий зеленый свет с трудом пробивался сквозь листву. Света хватало как раз на то, чтобы видеть идущего впереди человека, если держаться поближе к нему. Передвигаться, не натыкаясь на древесные стволы и ветки, было невозможно. Днем бойцы прикрывали лицо щитами, пока выдерживали левые руки, но сейчас щиты производили бы слишком много шума. Поэтому они перевесили щиты за спину и крались вперед, раздвигая ветки руками. Злабориб шел за Помуином, а Догтарк шел за Злаборибом, и каждый старался не отставать и не упускать из вида идущего впереди, рискуя каждую минуту проткнуть его своим копьем. В темноте легко было не разглядеть острый кованый наконечник.

Шелест опавшей листвы под ногами, и больше ни звука. Насколько Злабориб понял, они вполне могли описать круг и вернуться в лагерь. Его спина и шея болели от постоянного нагибания.

Он дрожал, уверяя себя, что виной тому холодный утренний воздух, хотя сам-то прекрасно понимал, что занимается самообманом. Его ноги были ледяными. Ему казалось, он не столько боится смерти, сколько боится показаться трусом перед этими молодыми крестьянами. Что они подумают о своем будущем правителе, если он лишится чувств или просто обделается от страха, когда начнется бой? Возможно, он самый старший нагианец в армии, поскольку призывались только холостяки, а в деревнях женятся рано.

Они были необразованны и невежественны. Они принимали жизнь такой, какова она есть, не задумываясь о ее смысле, о божественном замысле или об этике.

Молодым легче быть храбрыми. Жизнь кажется им вечной. Возможно, все эти раскрашенные воины до сих пор оставались девственниками. В лагере они обменивались веселыми шуточками насчет лемодийских женщин, которых возьмут в плен, насчет развлечений, которые последуют за этим. Злабориб не был воином. Не был он и девственником. Он знал, что короткое наслаждение не стоит риска быть раненым или убитым.

Помуин остановился и оглянулся. Злабориб подошел ближе, старательно отводя острие копья в сторону, потом обернулся сам, чтобы Догтарк не ткнул в него своим. Они постояли так рядом, прислушиваясь к стихающим позади шагам. По цепи пробежал легкий шелест – воины садились, повинуясь неслышной отсюда команде. Двигаться в темноте, когда со всех сторон деревья, а к запястью примотан кожаной лентой десятифутовый шест, было нелегко. Но Помуин сел, Злабориб сел, Догтарк сел, и шелест постепенно стих.

Им строго-настрого запретили говорить. Злабориб сомневался, что во рту у него осталось достаточно слюны, чтобы шевелить языком. Страх стальной хваткой сдавливал грудь, внутренности будто жили сами по себе. Что, если он осрамится прямо здесь, когда с обеих сторон от него сидят люди, и уж они-то не смогут не заметить этого? Даже в темноте они услышат его… и унюхают тоже. И сможет ли он заставить себя тыкать копьем в живого человека? Ему нечего делить с лемодианцами, он не держит на них никакой обиды. Таргианцы захватили Наршвейл, поэтому джоалийцы напали на Лемодвейл. Так какое до этого дело нагианцам? Он представил себе, как его копье пронзает какого-то молодого крестьянина, как хлещет кровь, а внутренности вываливаются наружу, предсмертный укоризненный взгляд… Варварство, жуткое варварство!

Он подумал о своих друзьях в Джоале: о поэтах, художниках и музыкантах.

Или этот крестьянин может сам проткнуть его. Почему-то это казалось не таким страшным, по крайней мере не таким позорным. Все быстро кончится, и не останется никаких воспоминаний.

Он принюхался. Дым? Вся округа была, как губка, пропитана водой, значит, дым означает очаг. Должно быть, деревня совсем близко. Чуть ниже по склону – так говорил им Прат’ан Сотник. Когда раздастся сигнал к атаке, им надо бежать вниз, и они попадут в деревню, минуя брод. Убить всех мужчин, даже если те попытаются сдаться. Женщин не трогать, пока офицеры не дадут разрешения, а потом ждать своей очереди. Полегче с детьми, если не хочешь прогневить богов.

Злабориб слышал тихий шепот с обеих сторон. Ему показалось, что он слышит что-то и снизу, но деревья настолько глушили все звуки, что он не мог утверждать наверняка. Возможно, это просто шум ручья.

Что бы сказала Имма, если бы увидела его сейчас, сидящего на мокрых листьях в темном лесу, почти раздетого, не знающего, убьет ли он, или убьют его? Она бы каталась от смеха по кровати, мотая из стороны в сторону своими большими грудями…

Он подскочил, когда чья-то ледяная рука коснулась его плеча. Он обернулся и уставился прямо в глаза Догтарка, ярко блестевшие в свете зеленой луны.

Рука Догтарка дрожала. Он сжал Злаборибу пальцы.

Злабориб пожал в ответ.

– Что случилось? – спросил он.

– Мне страфно!

Догтарк был одним из младших в отряде, но здоров как бык. У него не хватало почти всех передних зубов, что придавало ему идиотский вид и искажало речь. Он был известный забияка и бузотер. Злабориб побаивался его и обычно старался избегать, не желая оказаться вовлеченным в бессмысленную драку, в которой неминуемо потерпит поражение. Догтарк принадлежал как раз к тем юным ублюдкам, которым доставило бы удовольствие избить будущего короля. Он принадлежал именно к тому типу олухов, которым Злабориб завидовал за их безрассудную храбрость.

– Нам всем страшно! – прошептал он в ответ.

– Не тебе, гофподин!

– И мне тоже.

– Но ффе другие отпуфкают футочки, а ты сидифь молча, спокойно. Знафит, ты фмелый!

Надо же, как он ошибается!

– У меня от страха язык отнимается, – сказал Злабориб. – Как и у тебя. Даже хуже. Я еще никогда не бывал в бою. Думай лучше о девках там, внизу. Сколько девок ты сможешь завалить за одно утро?

Догтарк испустил странный задыхающийся звук, возможно, означавший смех.

– Трех?

– Ну, давай! Такой мужик, как ты, должен управиться с четырьмя, если не с пятью.

– Ты правда так думаефь? Я никогда ефе не был с девкой, гофподин.

Злабориб снова принюхался. Дым! Сколько еще до восхода?

– Это здорово. Правда, после первых двух придется постараться. То-то ты попотеешь.

– Мне кажется, ты профто чудо, гофподин! Король, бьюфийся в рядах пехоты! Мы ффе так гордимфя тобой!

– Я ощущаю себя полным идиотом, – признался Злабориб. – Я…

Только его собственная дурость привела его сюда. Почему он отказался от подобающей королю должности и настоял на том, чтобы остаться рядовым? Чем таким обязан он Д’варду, что так рвется заслужить одобрение этого юнца? Нет, последнее время он явно не в себе.

Шум! Люди вставали, отстегивая со спин щиты. Под ногами шуршали листья. Рассвет еще не наступил, но атака началась.

– Пошли! – Он с отчаянным усилием справился со взбунтовавшимся кишечником. – Оставь мне там пару девок.

Сотня ярдов вниз по склону – и они увидели огонь.

Женщин не было. Боя не было тоже. Половина домов уже рухнула, превратившись в груду головешек. Рыча от досады, нагианские солдаты столпились на единственной улице того, что раньше было деревней.

– Никаких девуфек! – стенал Догтарк. – И никаких фолдат! Они ффе фбежали! Труфы!

Злабориб опьянел от радости. Боя не будет! Не нужно протыкать людей, и его никто не будет протыкать! Ему хотелось петь и плясать.

– Придется тебе, сынок, завязать его узлом до следующего раза! – сказал он. – В другой раз попробуешь управиться с дюжиной! – Он громко рассмеялся. Жар от горящих домов приятно грел его вечно сырую шкуру. Но, черт, при всем этом тепле их сухие постели…

– У? – сказал Догтарк, удивленно глядя на торчащую из груди стрелу, и рухнул на землю.

Злабориб сообразил, что стоит на самом свету. Помуин упал вперед, на свой щит; из спины его тоже торчало древко. Воздух наполнился летящими стрелами. Люди падали.

Так все и началось.

Примерно через месяц Злабориб решил, что все дело в численности. Нагленд послал на войну молодых неженатых мужчин. Джоалийцы позволяли вступать в армию любому мужчине, но на деле мало кто, кроме молодых холостяков, шел на это. Они составляли примерно двадцатую часть населения. Когда опасность угрожала лемодийской деревне, сражались все, даже дети. Их луки были грубы – так, жалкие самоделки, – а копья представляли собой обожженные на конце палки. Это ничего не меняло, ибо расстояние до врага редко превышало несколько ярдов, а чаще футов. Партизаны прятались среди ветвей или за стволами и выжидали, пока вражеский солдат не окажется в пределах досягаемости. Если товарищи жертвы начинали преследование, в половине случаев их ждала засада.

Теперь войско продвигалось еле-еле. Оно выступало утром; к обеду приходилось останавливаться и начинать вырубать деревья. На строительство укреплений тратилось гораздо больше времени, чем на сами боевые стычки. Они убили миллион деревьев и вряд ли хоть одного лемодианца.

Что бы ни предпринимали офицеры, часовые погибали на своих постах, людям во сне перерезали глотки, из-за далеких деревьев в лагерь летели горящие стрелы. Моа и вьючных животных резали или угоняли. Эта бойня не прекращалась ни на день, а войско все двигалось по бесконечным лесам Лемодфлэта.

Каммамен настаивал, что все дело в самом Лемоде. Стоит пасть столице, говорил он, и сдастся вся страна. Лемод был и призом, и убежищем. Армия двигалась на Лемод.

Вот только дорог, пригодных для передвижения, тоже не было. Повсюду вились бесчисленные тропы и проселки, а каждая миля приносила новую засаду. В дождливые дни – а в ту осень дождливых дней было больше, чем солнечных – даже командиры теряли направление. Ручьи и реки петляли во все стороны. В некоторых вейлах реки служат дорогами; в Лемодленде они текли по оврагам или ущельям и превращались в препятствия.

Официально раненых и больных, не способных передвигаться самостоятельно, бросали умирать, но на деле их друзья предпочитали удостовериться, что враг не доберется до них живых. Хорошо зная, как они сами допрашивают пленных, джоалийцы считали эти убийства милосердием.

– Имеется новый план, – сказал Д’вард Военачальник.

Он собрал отряд, чтобы воины выслушали новый план действий. Время было – середина дня, и шел дождь. Первые ряды сидели на сырой земле, промокшие и упавшие духом. Остальные слушали стоя или прислонившись к деревьям. Запас красок для лиц иссяк, и теперь ничто не скрывало их уныния. Они мерзли, боялись, чувствуя себя беззащитными перед невидимым противником и гневом богов.

Злабориб сидел в первом ряду. Чем ближе он находился к Освободителю, тем лучше он себя чувствовал потом.

Даже Д’вард казался расстроенным. Глаза его покраснели, словно от бессонницы, и он казался даже более истощенным, чем обычно. Он обходил свое войско по меньшей мере раз в день, и его энергии хватало, чтобы поднять у людей дух. Собственно, никаким другим способом добиться этого не удавалось.

Но сегодня даже он казался расстроенным.

– Какие потери. Сотник? – спросил он.

Прат’ана избрали командовать отрядом из Соналби, после того как Д’варда повысили в звании. Прат’ан, конечно, славный парень, но до Освободителя ему далеко.

– Сегодня только один, господин. Погвил Коптильщик. Попал в ловушку.

Д’вард злобно оскалился.

– Даже один – все равно много! Ладно, мы меняем тактику. Будем передвигаться форсированным маршем. Надо обогнать этих обезьян.

Он огляделся по сторонам. Ему улыбались в ответ.

Злабориб не улыбался. Он ощутил отчаяние. Регулярной армии не обогнать партизан. Эти крестьяне, возможно, еще не знают этого. Ничего, узнают, и очень скоро.

– Мы больше не будем тратить по полдня, возводя укрепления! – продолжал Д’вард. – Будем идти с удвоенной скоростью до темноты. Потом становимся на ночлег. Назавтра – то же самое. Всю ночь дежурство утроенным составом. Постарайтесь использовать каждую минуту, чтобы отоспаться! Кое-кто из вас ныл насчет мозолей на руках. Начиная с завтрашнего дня они будут у вас еще и на ногах – зато не на заднице!

Больше улыбок.

– Еще несколько дней, и мы будем в самом Лемоде. Я сказал Каммамену Полководцу, что за нами, нагианцами, его громыхающим железом джоалийцам не угнаться. Или я ошибался?

Громкие крики одобрения… Интересно, подумал Злабориб, что бы подумали джоалийские командиры, услышь они этот разговор. На месте Д’варда они бы просто буркнули отряду новые распоряжения и тотчас отчалили, и уж тем более никто бы не потрудился объяснить приказ, – но Д’вард всегда так делал.

– Когда эти обезьяны сообразят, где мы, – продолжал Д’вард, – мы уже будем в милях отсюда!

Ну и что изменится? Весь Лемодвейл кишмя кишел людьми. Враг был везде, бесчисленный, как деревья.

Д’вард начал излагать подробности: фуражом запасаться по дороге, передвигаться группами не менее шести человек… Он объявлял о бегстве, но звучало это как объявление о предстоящем штурме. Очень скоро все уже горели нетерпением испробовать эту новую тактику.

В конце концов все вокруг него смеялись. Больше он ничего не сказал. Он вообще редко говорил столько, сколько сегодня. Не то, что он говорил, а то, как он это делал, заставляло всех вокруг него улыбаться и хохотать.

В самом конце он встретился взглядом со Злаборибом и тряхнул головой в знак приветствия. Потом он ушел, а Прат’ан приказал отряду встать.

Освободитель ждал его за деревьями, опираясь на копье. Под взглядом его небесно-голубых глаз Злабориб как-то весь распрямился, стал еще выше ростом, да и воздух, казалось, чуть потеплел. Злабориб хотел было спросить, не окончательно ли рехнулся Каммамен, но не решился. Д’вард не стал бы критиковать полководца, даже в разговоре с принцем.

– Как поживаете, ваше величество?

– Лучше, чем я ожидал, господин. Гм… могу я попросить вас не называть меня так?

Несколько секунд Д’вард молча улыбался.

– Тогда пусть будет «воин». Это более почетный титул, ибо его ты заслужил сам. Как ты думаешь, этот твой опыт сделает тебя лучшим правителем?

– Наверное, сделает, если только окончательно не сломает. Да, конечно.

– Если бы он мог сломать тебя, ты бы давно уже сломался. Знаешь, теперь ты и выглядишь, как воин. Ты стоишь, как воин, ходишь, как воин. Я подозреваю, Джоал в конце концов обнаружит, что ты орешек покрепче Тариона. Если бы все правители прошли такую подготовку, войн стало бы меньше… Но я не об этом хотел с тобой поговорить. Ты хорошо знаешь «Филобийский Завет»?

Злабориб вздохнул.

– Не очень! Я пробовал его раз прочесть, но там столько непонятного, что я потерял к нему интерес. – Жаль, что он ничем не может помочь этому пареньку, столько раз помогавшему ему самому. – Конечно, я слышал много цитат оттуда.

– Говорится там что-нибудь про Нагвейл?

Злабориб покачал головой:

– Ни слова. Это я точно знаю.

Д’вард задумчиво нахмурился.

– А как насчет Лемодвейла?

– Про Лемодвейл ничего не помню. Это не значит, что там нету… Уж не хотите ли вы…

Синие глаза подмигнули.

– Нет, я его не читал. Ни строчки. Да и не уверен, что смог бы, ведь он написан на суссианском.

– О, он мало отличается от джоалийского. Но… – Злабориб чуть не поперхнулся. Как мог Освободитель не читать пророчества про себя самого?

– Мне только интересно, нет ли там чего-нибудь, что могло бы оказаться нам полезным. – Д’вард вздохнул и выпрямился, перехватив щит поудобнее. Он немного поколебался. – Ты случайно не знаешь, сколько еще до Лемода, нет?

– Понятия не имею.

– Гм. Жаль. Ладно, так держать. Ты здорово воодушевляешь своих соотечественников, помни.

И еще раз улыбнувшись своей ободряющей улыбкой, Освободитель зашагал прочь.

После Злабориб не раз пытался вспомнить, не упоминал ли он в этом разговоре о пророчестве «Филобийского Завета» насчет принца.

27

До Лемода добралось чуть больше половины войска. Там они основательно застряли. Лемодуотер, крупнейшая река вейла, извивалась бешеной змеей на дне глубокого каньона. Город стоял в излучине, практически на острове, и его стены возвышались на пятьдесят футов выше отвесных утесов и на сотню футов над водным потоком. В город можно было попасть только с севера, по узкой полоске земли, едва возвышавшейся над уровнем воды, так что нападающим пришлось бы подниматься к воротам снизу. Надо ли говорить, что ворота оказались закрыты. Уже не раз за всю историю Лемода город принуждали к сдаче длительной осадой, но никто, даже таргианцы не могли взять его штурмом.

Лемод был идеальным с точки зрения обороны городом, ибо бурную реку нельзя было ни переплыть, не перейти вброд. Джоалийцы перевели дух. Обрадованные уже тем, что выбрались наконец из-под кошмарных деревьев, они расчистили себе площадку для лагеря и выжгли вокруг нее зону безопасности. Они возвели баррикады против атак любого рода, они выкопали рвы и в конце концов устроили укрепленный по всем правилам лагерь. После этого они принялись ждать – голодать, слабеть и болеть.

Поначалу все шло не так уж и плохо. Сады снабжали их едой, но пять тысяч мужчин поедали в день не одну тонну фруктов. По мере того как дни осады растягивались на недели, фуражирам приходилось забираться в поисках фруктов все дальше. И чем дальше они забирались, тем больше у них был шанс нарваться на засаду.

Попытки штурмовать ворота провалились под градом стрел и прочих метательных снарядов со стороны осажденных. Потери были велики. Нападавшие начали рыть траншеи, укреплять брустверы, строить осадные машины – одним словом, делать все, что Лемод видел уже десяток раз. Периодически осажденные устраивали вылазки, чтобы сжечь или разбить то, что удалось соорудить осаждавшим. Земляные работы понемногу перемещались вверх по склону холма, однако процесс этот шел отчаянно медленно.

В лагере вспыхнули болезни. Тем временем холодало, и границы снегов на вершинах Лемодволла ползли вниз. Вскоре выяснилось, что осажденные выдерживают осаду гораздо лучше, чем осаждающие.

Мятеж застал Эдварда врасплох. Он слишком мало общался с джоалийскими офицерами и слишком много – с нагианскими солдатами. Он трудился день и ночь, поддерживая их боевой дух. Без его усилий они давно бы уже сорвались. Они бежали бы на родину беспорядочной толпой, и их вырезали бы в засадах. Старый Кробидиркин предвидел это.

Кроме того, Эдвард плохо знал джоалийские обычаи, а Колган Адъютант опирался на закон. Созвав на собрание офицерский состав, он пригласил нагианского командира посмотреть джоалийскую демократию в действии.

Дождь наконец прекратился, зато подул резкий ветер. Веревки скрипели, и холст хлопал. Собрание проходило в шатре главнокомандующего. Оно не заняло много времени. Колган обвинил Каммамена в некомпетентности. Каммамен угрожал. Сотники проголосовали. Каммамена вывели на улицу и обезглавили.

Командование войском принял Колган.

– Благодарю вас, граждане, – произнес Колган Полководец. – Я приложу все силы, чтобы оправдать ваше доверие. Прошу сообщить войскам о вашем решении. Завтра вы получите новые распоряжения по армии.

Офицеры отдали честь и вышли из шатра под блеклое солнце.

Эдвард подошел к стулу и сел.

Высокий полководец нахмурился, потом подвинул другой стул поближе, совсем близко.

– Ну, Военачальник? – сказал он усевшись. – Ты хотел видеть меня? – Они почти соприкасались коленями.

– Очень демократично! – произнес Эдвард. – Сколько времени пройдет, прежде чем кто-нибудь попробует такой же трюк на вас?

Колган вспыхнул. Почуяв угрозу, он перешел в наступление.

– Раз уж так вышло, мне хотелось бы поговорить с тобой. Я получил донесения, что ты отпускаешь пленных.

Кто настучал?

– Одного пленного.

От такого признания джоалиец на мгновение лишился дара речи.

– Любого повинного в подобном преступлении, будь он младше в звании, казнили бы на месте. Объясни-ка получше. Военачальник.

– Я был в дозоре. – Эдвард, понимал, что Колган не поднял бы этого вопроса, не знай он подробностей. – Пара моих ребят поймали девушку. Не старше четырнадцати лет, должен заметить. Не боец.

– Она могла рассказать что-нибудь важное.

– Под пыткой? – Эдвард даже не скрывал отвращения. – Все, что она могла, – это послужить развлечением для солдат. Они сказали, что у меня как у старшего право попользоваться ею первым. Я ответил, что боги проклинают тех, кто воюет с детьми, и что насильник – самая низкая мразь, которую я только могу себе представить. Потом я спросил, кто хочет занять мое место. Когда желающих не оказалось, я сказал девчонке, чтобы она убиралась, что она и сделала. Что я сделал не так?

Колган слепо уставился на него.

– У тебя что, яиц нет? – спросил он наконец.

– Полагаю, у меня их столько же, сколько у вас. Только я не позволяю им править собой.

Военачальник презрительно покрутил ус.

– Предпочитаешь Доша Прислужника?

– Я даже мочиться в ту сторону не хочу. Полководец.

– Ха! Кстати, вспомнил – от этой сырости у меня разболелась спина. Мне говорили, он у тебя умелый массажист. Могу я позаимствовать его на сегодняшний вечер?

– Нет, – ответил Эдвард. – Не можете. Это тоже будет изнасилование.

Джоалиец покраснел. Мгновение противостояние балансировало на грани открытой ссоры. Потом Эдвард улыбнулся, прибегнув к помощи своей харизмы.

– Мне жаль старого Каммамена, хотя и не слишком.

Поколебавшись, рослый джоалиец улыбнулся в ответ. Он был в доспехах, но без шлема. В рыжих волосах пробивалась седина, которой раньше не было. Что-то сильно беспокоило его, как он ни пытался скрыть это.

– Таков старый джоалийский обычай, Военачальник!

Имелся, правда, и еще один старый джоалийский обычай, о котором Эдвард знал, – предавать союзников. Колгану он доверял еще меньше, чем Каммамену. Слишком поздно. Военная кампания, очевидно, оборачивалась катастрофой. Однако сам он отвечал прежде всего за своих нагианцев, и им угрожала гибель, если только он не совершит что-то из ряда вон выходящее. Ему стоило быть умнее; он чувствовал свою вину за происходящее.

– Значит, теперь ваша очередь, господин. Сколько вам понадобится времени, чтобы найти выход из положения?

– Недели две, не больше, если я останусь здесь. – Новый командующий огляделся в непривычном ему шатре. Сейчас он чем-то напоминал принюхивающегося пойнтера. – Старый пердун припрятал где-то немного отличного ниолийского бренди.

– Мне не надо. Что вы собираетесь делать?

Серые глаза Колгана сузились, собрав в складки кожу.

– А ты что предлагаешь, Военачальник? – Он не прислушается к мнению Эдварда. С харизмой или без, Д’вард оставался для него всего лишь еще одним крестьянином.

– Вы совершенно ясно изложили ситуацию, господин. На носу зима. Провиант почти недосягаем для нас. Мы или возьмем город – скоро! – или погибнем.

Медные брови ехидно поползли вверх.

– Я ставил вопрос не совсем так. У тебя есть решение?

– Я всего только сельский батрак. Дайте мне приказ.

Если подобная самоуверенность со стороны подчиненного из колонии – к тому же намного младше его по годам – и уязвила джоалийца, харизма пришельца все же действовала на него настолько, что он ответил вежливо.

– Я должен спасти армию. Если я смогу благополучно вернуть ее обратно в Нагленд, пусть даже не всю, но значительную часть, я окажусь вне подозрений, а возможно, даже героем.

Выходит, им движут мотивы сугубо личного порядка! А разве Эдвард ожидал чего-то другого?

– И как вы собираетесь спасать армию?

Колган задумчиво почесал в бороде, взвешивая ответ.

– Пленные говорят, есть один редко используемый перевал к северу отсюда. Завтра мы сворачиваем лагерь и выступаем к нему. Скоро зима.

– Ваши люди одеты гораздо лучше моих. Полководец. Вы можете снабдить нас теплой одеждой? И пройдут ли туда мои люди босиком?

– Нет – на оба вопроса.

Неожиданно горло Эдварда перехватило ненавистью – он с трудом мог говорить. Его голос прозвучал так хрипло, что он сам его не узнал.

– Вы уверены, что это не западня? Смогут ли люди в доспехах захватить с собой достаточно провизии, чтобы одолеть перевал? Уж не надеетесь ли вы, что лемодианцы пропустят вас без сопротивления? Что будет с вами, если в горах вас застанет буря? Сможете ли вы взять с собой больных и раненых? И что с моими людьми? Вы просто так бросите союзников?

Колган побледнел так, что его обветренное лицо, казалось, начало светиться изнутри. Он поднял сжатый кулак.

– Ты можешь предложить что-то лучше, нагианец? Если мы останемся, то умрем с голоду. Если мы попробуем пробиться обратно тем же путем, по которому мы пришли сюда, нас прикончат в лесах. Должно быть, таргианцы уже охраняют перевал Сиопасс. Или ты хочешь пойти на переговоры? Каммамен уже пробовал и получил отказ. Лемодианцы считают, что мы и так в их власти.

И так бы оно и было, подумал Эдвард, если бы не одна мелочь. Они пока не знают, что в рядах осаждающих пришелец с запасом маны. Ему не хотелось расходовать ее на такие неблагодарные цели, но ему не оставляли выбора.

Он вскочил; ярость пульсировала в ушах, во рту сделалось горько.

– Мне нужен рог взаймы!

Колган тоже встал.

– Для чего?

– Сегодня ведь затмение Трумба?

– Кажется, да. А что?

– Сегодня мы, нагианцы, возьмем для вас городские ворота. Когда услышите рог, штурмуйте – и город будет ваш!

Эдвард повернулся и вихрем вырвался из шатра.

Проклиная свое безрассудство, он шагал через лагерь вниз по холму. Запас маны жег ему карман, словно пригоршня золота, но сколько можно купить на него? Главные боги вроде Тиона или Зэца обладали достаточной силой, чтобы пробить в городской стене отверстие, как это сделал Аполлон, разметав для троянцев укрепления ахейцев. Или перенести атакующих через городские стены по воздуху. Или Просто убедить лемодийских часовых отворить ворота – это, должно быть, проще всего. Эдвард сомневался, что сможет сделать даже это. Если он попытается и потерпит неудачу, значит, его мана будет потрачена впустую.

Так или иначе, мяч теперь у него, и в запасе остался один-единственный бросок, так что до наступления темноты придется что-нибудь придумать.

Холодный осенний ветер леденил кожу. Фэллоу поощрял закаливание, но разгуливать почти нагишом зимой – это вам не простое обливание холодной водой. Лемодволл сиял свежим снегом. Пики на севере казались выше, чем любые, виденные им до сих пор в Соседстве. Горы на юге пониже, однако за ними лежал Таргвейл.

Этого перевала, о котором говорил Колган, может и не существовать вовсе или его могут охранять; в любом случае без теплых одежд и крепкой обуви его не одолеть. Нагианцы обречены, если только их псих-командующий не исполнит то, что имел неосторожность пообещать. Да и джоалийцы, возможно, тоже.

Подойдя к границе лагеря, он обнаружил, что за ним идут – конечно же, Дош Прислужник, ныне официально Дош Вестовой, хотя никто, кроме Эдварда, не звал его так. Эдвард махнул, чтобы тот приблизился, и пошел дальше. Секундой спустя юнец уже шагал с ним рядом, вполне пристойно одетый – в синюю джоалийскую куртку, желтые бриджи и пару крепких башмаков. Где и как он их раздобыл, оставалось загадкой. Конечно, он мог их украсть. Если же он купил их, Эдвард предпочитал не думать, каким образом он расплачивался.

Если не было никаких поручений, Дош старался держаться поближе к Эдварду. Никто из воинов не хотел иметь с ним дела, чтобы друзья не заподозрили их в недостойных мужчины желаниях. Он не мог даже рассчитывать на обед или место у огня, если только не был с Военачальником. Нагианцы не трогали его, повинуясь приказу Д’варда, но джоалийские забияки избивали его по меньшей мере дважды. Возможно, жизнь Доша никогда не была легкой. Во всяком случае, сейчас ее уж никак нельзя было назвать легкой, хотя он никогда и не жаловался.

Должно быть, он был старше, чем казался. Он никогда не называл своего возраста, да и вообще предпочитал о себе ничего не говорить. Он был невысок, но хорошо сложен. Лицо у него было красивым, как у херувимчика, до тех пор, пока Тарион не поработал над ним своим кинжалом. Теперь его покрывали пересекающиеся красные линии, до странного напоминавшие железнодорожные линии на военных картах, правда, это сходство мог заметить только один человек во всей армии. Со времени назначения посыльным он отращивал бороду, но на расстоянии ее не было видно. Вблизи же он казался мальчишкой, баловавшимся с краской. В зависимости от обстоятельств он мог быть слащавым, подобострастным или едко-остроумным. Но под профессионально-мягкой внешностью он был крепок, как и положено шлюхе, – по крайней мере Эдварду казалось, что шлюхе положено быть такой, хоть встречаться со шлюхами ему еще не приходилось. Он не сомневался, что маленький славный Дош не уступает крутостью характера любому забияке в его армии и что доверять ему можно меньше, чем тарантулу.

– Сколько тебе потребуется, чтобы собрать всех сотников на совет? – спросил Эдвард.

– Час. Полчаса, если ты позволишь мне за некоторыми послать еще кого-нибудь.

– Командиры отрядов фуражиров вернулись?

– Нет. Заместителей звать?

– Да. Впрочем, погоди немного. У меня проблема.

Они спустились к самому узкому месту перешейка. С обеих сторон текла река, и земля здесь только немного возвышалась над уровнем воды. Прямо перед ними земля круто поднималась к городским воротам. Джоалийские солдаты рыли траншеи и хлопотали над осадными машинами вне пределов выстрела из лука. Эдвард остановился и издали посмотрел на их возню.

Если бы он оборонял город, он приготовился бы к новой вылазке, чтобы поджечь эти осадные башни. Возможно, они еще не просохли после дождя, чтобы хорошо гореть. На то, чтобы вырыть траншеи до самых ворот, понадобится еще не одна неделя. А на носу зима. Завтра Колган собирается уходить.

Он переключил внимание на сам город, на высокие стены и высокие здания за ними. Иззубренная стена охватывала весь город, что казалось совершенно излишним: зачем строить стены на совершенно отвесных утесах? Неужели они действительно опасаются нападения с флангов или же это просто художественные изыски?

Впрочем, утесы были не совсем отвесные, а плато – неправильной формы. Кое-где земля выдавалась за пределы стен, хотя такие выступы, как правило, срезались, и склон в таких местах был положе. Там, где уровень земли понижался, стены, само собой, были выше. Конечно, армия не могла обойти город вдоль стен, но, возможно, ловкий воин, будь у него на то время и тяга к самоубийству, справился бы с этим. Отряд саперов мог бы найти место для подкопа под стены, но только как им остаться при этом незамеченными? Защитники города забросают их камнями. При веем-при том есть несколько мест, где человек мог даже отойти от стен на пару шагов, чтобы не смотреть на них, задрав голову. Или стрелять не вертикально вверх? Или?..

Он нутром чувствовал, что решение кроется где-то здесь, но никак не мог ухватить его. Должно быть, множество генералов уже перебирали до него все эти возможности. Лемод еще ни разу не брали штурмом.

– Наверняка можно обойти город вдоль основания стен, – сказал он, дрожа от холода.

– Если не заметят сверху. Пара ребят из Рареби утверждают, что делали это.

Эдвард пристально посмотрел в бесхитростные голубые глаза под длинными золотыми ресницами.

– Откуда тебе это известно?

– Подслушал.

Ну да, конечно. Никто не заговаривал с Дошем, если в этом не было жизненной необходимости.

– Приведи их тоже на совет.

– Хочешь, я узнаю, делал ли это кто-нибудь еще?

– Нет, – усмехнулся Эдвард. – С Тарионом ты тоже так говорил?

– Как?

– По-военному, четко и ясно.

– Нет.

– А как ты с ним говорил?

Дош на мгновение отвернулся, а когда снова посмотрел на Эдварда, на глазах его блестели слезы.

– Я люблю тебя… – Голос его прерывался. – Я все сделаю для тебя, все, чтобы ты был счастлив. – Все это звучало абсолютно искренне. – Я люблю тебя за твою улыбку, за прикосновение твоих…

– Спасибо, хватит! Я понял.

– Ты сам спросил.

– И зря. Я не хотел унизить тебя.

– Как можешь ты унизить меня? Ты не знаешь, что такое унижение.

– Нет, наверное, не знаю. Мне правда жаль.

– Не стоит, – сказал Дош. – «Жалость – пустая трата времени». Зеленое Писание, Стих четыреста семьдесят четвертый.

– Правда?

– Как знать! Кто читает такой хлам? – Он скорбно улыбнулся в ответ на смех Эдварда. – А в чем твоя проблема?

– Я могу тебе доверять?

– Если ты имеешь в виду, расскажу ли я всем в лагере то, что услышу от тебя, то нет. И потом, кто будет слушать?

– А с кем-либо за пределами лагеря ты можешь говорить?

Дош вздрогнул.

– Конечно, нет! – буркнул он.

Это подтверждало то, о чем Эдвард уже догадывался. Ветер пронизывал его до костей, и он, возможно, совсем посинел, но это было слишком важно.

– Ты шпионил за Тарионом, верно? На кого?

– Я не буду отвечать на этот вопрос!

– Ты не можешь отвечать на этот вопрос! Ты и ему не мог сказать этого! Вот почему он изрезал твое лицо!

– Ты считаешь меня героем?

– Нет, не считаю. Ты шпионишь не на смертного, да?

Красные шрамы у глаз Доша свело судорогой, возможно, болью.

– Не могу отвечать, – пробормотал он.

– Тогда и не пробуй. Если я назову имя, ты можешь…

– Не надо, господин! Прошу тебя!

– Ладно, – произнес Эдвард, так до конца и не уверенный, разыгрывает ли Дош спектакль или нет. – Кстати, будь у тебя такая возможность, ты вонзишь нож мне в спину?

Дош презрительно скривил свои ангельские губки:

– Тебя давно бы уже не было в живых.

– Да. Ясно. Спасибо. – Значит, не Зэц. – Ты никогда не носил в волосах золотой розы?

Дош уставился на него, потом кивнул. Между шрамами разлился мальчишеский румянец. Что нужно, чтобы заставить шлюху покраснеть?

Но ответ на этот вопрос единственный: Тион.

– Только подглядывал?

– Только подглядывал. Так в чем проблема?

Это был прирожденный шпион, любопытный к любой мелочи, словно кошка. Даже маленькой Элиэль было далеко до Доша по части любопытства. Про Элиэль Эдвард старался не вспоминать.

Он обхватил себя руками, сгорбившись под пронизывающим ветром.

– Я пообещал новому полководцу взять сегодня город и не знаю, как. Ни малейшего представления.

– О, ты что-нибудь придумаешь.

– Твоя уверенность достойна… – Эдвард резко повернулся и в упор посмотрел на это изуродованное лицо. – Что ты хочешь этим сказать?

Дош хитро улыбнулся, отчего алые железнодорожные линии вокруг глаз изогнулись.

– Ничего, Военачальник.

– Выкладывай!

– Пророчество… – нехотя произнес Дош.

– Какоееще пророчество?

Удивление… недоверие…

– Ну, то, длинное. То, где говорится про город. «Филобийский Завет», стих то ли пятисотый, то ли четыреста пятидесятый…

– Скажи мне!

– Ты не знаешь? Правда?

– Нет, не знаю.

На мгновение Дошу показалось, что Эдвард шутит. Он удивленно тряхнул головой, с минуту подумал, потом продекламировал:

– «И будет первый знак, когда боги соберутся вместе. Ибо придет тогда Освободитель во гневе, и обернется гнев скорбью. И отворит он врата, и падет город. И наполнится река кровью, и понесут воды ее весть в дальние земли, говоря: смотрите – город пал, и кровь пролилась. И принесет он смерть и ликование. Радость и страдания – его удел».

28

Слишком много всего случилось в эту ночь. Мысленно Дош не раз возвращался к ней, но не мог припомнить ни паники, ни страха. Он не сомневался, что на протяжении всего сохранял трезвую голову. Он делал то, что от него требовалось, со смелостью, какой он за собой никогда раньше не замечал.

Память его подвела. Страх громоздился на страх, а ужас на ужас до тех пор, пока рассудок не отказался их воспринимать. Реальность меркла, как в страшном сне, так что впоследствии ему вспоминались только обрывки, по большей части ключевые моменты, хотя всплывало и несколько незначительных деталей, как бы случайно попавших в этот сон. Словно поворотная точка его жизни была записана в какую-то драгоценную книгу, а потом он ее потерял, так и не успев прочесть, и осталось только несколько клочков страниц. Слишком много пробелов.

Это была ночь сближения всех четырех лун – чуда, которое мало кто видел из смертных; такое случается раз на несколько поколений. Но многие просто не заметили этого, ибо подобное чудо никогда не длится долго. Позже ни Ниол, ни Тарг не признали, что это великое событие вообще имело место. Ниолийцы настаивали на том, что Иш прошла в ту ночь близко от Трумба, но не за ним, в то время как таргианцы утверждали, что это Кирб’л так и не прошел перед Трумбом. А в Джоале стояла непогода, так что никто вообще ничего не видел.

Зато Дош все знал точно. Он своими глазами видел собрание богов, обещанное пророчеством, и мир для него изменился навсегда.

Все же остальное… так, рисунки на стене.

Первый рисунок: лица у костра на закате… Он хоронится в задних рядах, на него не обращают внимания. Дюжина или чуть больше почти голых нагианцев дрожат от холода в сумерках; на их лишенных раскраски лицах – ужас: Освободитель обещает чудо.

Он не упоминает этого слова. Он не говорит им, что он Освободитель; похоже, он сам в это не верит. У него самого не так уж много веры в то, что он может совершить чудо – Дош знает это по тому, что слышал раньше, – но, судя по всему, никто из сидящих у костра не замечает этого: по поведению Д’варда этого не скажешь. Он отдает распоряжения спокойно, уверенно. Ему нужно чудо, и он попробует совершить его. Чтобы в этом был какой-то смысл, ему нужна помощь его солдат, поэтому он обещает им, что отворит ворота. Если он потерпит неудачу, он погибнет, но он – Освободитель, и они верят ему. Это видно по их диким, детским глазам. Эти грубые мужланы, безмозглые горы мышц, пойдут за ним хоть в пекло.

Это и есть Воители, первые из его почитателей.

Интересно, чувствовал ли это Дош уже тогда?

Что говорил тогда Освободитель в той сцене у костра? Увы, большая часть драгоценной речи записана на потерянных страницах. Дош не помнит слов, кроме самых последних, когда Освободитель поворачивается и показывает на него, и все воины кричат от злости.

Их военачальник говорит им, что возьмет с собой только одного человека, чтобы тот помог ему нести веревки. Дюжина сильных голосов предлагает ему свою помощь. Нет, не они, отвечает Д’вард. Не сотники, ибо они должны вести своих людей. Не принц, даже не Талба или Госпин, хотя они знают дорогу. Нет, он возьмет Доша Вестового, и никого другого. Только он называет Доша этим именем. У всех остальных совсем другие прозвища для презренного педераста.

Это второй рисунок: дюжина разъяренных воинов и успокаивающий их Освободитель. Для Доша его слова означают начало другого чуда, его собственного чуда, но сам он этого еще не знает.

– Раз уж вы спрашиваете, – говорит Д’вард в этой второй картине, – я объясню вам, почему. Мне нужен человек, в храбрости которого у меня нет сомнений. Тихо! Посмотрите на эти шрамы у него на лице! Их нанесли в темноте, когда он был связан по рукам и ногам. Видите, как близко они от его глаз? Видите, как надрезано его горло? Этот человек вытерпел жестокую пытку и все же не сказал своему мучителю ни слова. Кто из вас может похвастать большим мужеством? Кто из вас согласится променять свои отметины доблести на его? Сегодня я возьму с собой Доша Вестового, ибо доверяю ему более, чем любому другому.

Другой обрывок: Дош плачет, а воины подходят к нему один за другим, чтобы обнять и попросить прощения за былое презрение… Некоторые еще шепчут ему на ухо обещания, что он умрет самой мучительной смертью, если этой ночью подведет Д’варда, но он не обращает на них никакого внимания. Это ощущение непривычно ему. Прикосновение их тел возбуждает его, и он понимает, что им будет противно, если они это почувствуют. Их восхищение беспокоит его – какое ему дело до того, что думают эти увальни?

Не менее странно и то, что он-то знает: Освободитель лжет. Освободителю хорошо известно, что Дош просто не мог сказать Тариону того, что тот хотел. Дош не понимает, зачем Освободителю обманывать остальных. Может, он сам верит в собственную ложь, чтобы доверять Дошу? И почему сам Дош не отказывается от этой самоубийственной чести? Его не спросили, а он не отказался.

Может, с этого и начинается чудо?

Ожидание в окопах после заката… сводящее внутренности нетерпение. Дош с Д’вардом хоронятся среди бревен и каменных брустверов, а усталые солдаты возвращаются на ночь в лагерь. Здесь, под открытым небом, холодает с каждой минутой. Зеленый диск Трумба выглядывает из-за горных вершин на востоке – огромный и абсолютно круглый. При полном Трумбе ночи светлы.

Может, затмение Мужа уже прошло? Или он будет ждать наступления темноты? Освободитель рассчитывает проникнуть в город незамеченным в те несколько драгоценных минут, пока все будут смотреть на небо. Затмение Трумба – время ужаса, когда Жнецы собирают души для Зэца. Часовые будут смотреть на небо и молиться. Это время дурных знамений, самое неудачное время для предприятий вроде этого.

Разумеется, затмение Трумба начинается. Не могло не начаться. Следом за Д’вардом Дош несется в темноте, сгибаясь под тяжестью ноши, изо всех сил напрягая ноги и легкие. Быстрее, пока не миновала эта короткая минута полной темноты. Должно быть, он добежал до основания стен до того, как мир снова осветился, и, следовательно, наблюдатели на стенах его не заметили. Если бы он не добежал, он не остался бы жив. Значит, добежал.

Но он почему-то этого не помнит.

Страх.

Пальцы вцепились в землю, ноги скользят, бухта каната на спине давит вниз, грозя сбросить в бездну – в сотню футов пустоты над ревущим потоком. Лицо вжимается в покрытую изморосью траву.

Как это он раньше не вспомнил, что боится высоты?

Прижимаясь носом к шершавой каменной кладке, он карабкается все дальше, распластанный по стене… Под ним нет вообще ничего, только сто футов залитой зеленым лунным светом вертикальной скалы, а под ней бешеные пороги Лемодуотера. Сколько секунд продлится крик падающего вниз человека? Сколько раз ударится он на лету об утес?

Ветер.

Холод. Ледяной, жгучий холод, а ведь на нем два слоя одежды. На нем шерстяное белье, о котором не знает никто, кроме трех джоалийцев, продавших ему белье в одну очень утомительную ночь. Д’вард, должно быть, промерз до костей.

Мокрая, скользкая трава и крутые склоны. Ни кустика, ни ростка.

Скользкая скала, на которой не за что ухватиться.

И все время над головой гладкая поверхность стены – беспощадная, равнодушная.

И все время мысль о том, что в любой момент кто-то там, наверху, может случайно глянуть вниз и увидеть двух наглецов. Вряд ли они откажут себе в удовольствии попрактиковаться в стрельбе по живым мишеням. Даже при лунном свете выстрел прямо вниз на пятьдесят футов – не из самых сложных.

Это путешествие Дош запомнил. Даже слишком хорошо.

Дайка… так назвал это Освободитель. Дош никогда раньше не слышал такого слова. Это узкий выступ, полка скалы, выступающая за обрыв на несколько футов. Здесь Д’вард может отступить от стены на несколько шагов, чтобы свершить свое чудо. Конечно, здесь они более заметны сверху, чем прежде, когда прижимались к стене. Часовые наверняка увидят их, как только посмотрят вниз.

Разве не это положено делать часовым на стенах, нет?

Ветер изо всех сил толкает их, пытаясь сбросить обоих с насеста. Д’вард чертыхается под нос, сражаясь с тонкой бечевой, а ветер все пытается сдуть ее или запутать. Его зубы лязгают от холода. В зловещем зеленом свете он напоминает ходячего мертвеца.

Новая картина: Дош расстегивает куртку и стаскивает с себя, предлагая ее своему почти обнаженному спутнику, и она полощется на ветру, как флаг.

– Прекрати! – сердитый рык Д’варда. – Ты что, убить нас хочешь?

– Тебе она нужнее.

– Нет. У других такой нет. Надень. – Он продолжает возиться с узлами одеревеневшими пальцами.

Другие не съежились на этом проклятом уступе в сотне футов над потоком.

Бросок… начало чуда.

На ветру, в темноте, под этим немыслимым углом – и все же Освободителю это удается с первой попытки. Это прекрасно: деревяшка взлетает в ночи, волоча за собой бечеву; ветер сносит ее чуть в сторону, и она летит по плавной кривой.

Д’вард балансирует на одной ноге, взмахивая руками, и каким-то образом удерживается на самом краю. На мгновение Дош уверен – тот сорвется. Этот образ останется навсегда, один из самых отчетливых: Освободитель, замерший над бездной, вытянув ногу, раскинув руки, лицо застыло от страха – и Дош, бросающийся к нему, чтобы в самый последний момент схватить его…

Если палка и стучит о парапет где-то высоко над головой, ветер все равно уносит стук прочь.

Должно быть, они со всех ног спешат обратно к основанию стены, в относительную безопасность. Этого Дош не помнит. Это одна из самых рискованных минут, ведь если кто-нибудь услышит или увидит, как их палка падает на стену, он неизбежно выглянет вниз посмотреть, откуда она взялась.

Ожидание.

Он не знает, сколько оно длится. Они съежились вдвоем, вжимаясь в грубую каменную кладку, ожидая, ожидая… Д’вард выглядит так, словно сейчас замерзнет насмерть. Снова – возможно, даже несколько раз – отказывается он накинуть часть одежд Доша. В конце концов Дош обхватывает его руками, и Освободитель не сопротивляется.

Правда, никакой чувственности в этом объятии нет и в помине. Все равно что обниматься с ледником.

Надежда гаснет. Отчаяние…

Луны. Сияние Трумба затмевает звезды, но вскоре следом за ним восходит Иш, а потом и Эльтиана. Три луны светят разом, близко друг от друга: огромный зеленый диск, маленький синий и красная звезда. В положенном порядке. Не совсем на одной прямой, но почти. Да? Пожалуйте! Неохотно, но неумолимо красное и синее сливаются с зеленым.

Пророчество исполняется. Трое из богов собираются вместе, как они это делают каждые несколько лет. Это и пугает, и ободряет, но пока их только трое. Трое – редкость; четверо – выдающееся событие.

Где же Кирб’л, Шутник?

Дева и Владычица приближаются к Мужу. Где Юноша?

Никто не может предугадать поведение Кирб’ла. Он движется замысловатыми путями, забираясь далеко на север и на юг. Он появляется и исчезает, когда ему заблагорассудится. Иногда, когда он светит ярче всего, он движется с запада на восток.

Дош молится.

Шутник!

Дош никогда не забудет его эффектного появления. Это будет самым ярким воспоминанием той ночи – маленькая яркая золотая луна вспыхивает прямо перед Трумбом, и вот все четыре бога сияют на серебряном бархате небосклона. Кирб’л движется на глазах, движется на восток! Четыре светила. Четыре тени.

Эльтиана и Иш с одной стороны, Кирб’л с другой, почти на одной прямой, в идеальном порядке, неумолимо надвигаются на огромный диск Трумба.

Собрание всех богов!

Подождать еще чуть-чуть…

Внезапное шиканье Освободителя и свет в его глазах…

– Что?

– Кто-то идет!

Дош оглядывается, и, конечно же, на этом проклятом, продуваемом всеми ветрами уступе никого нет. Значит, кто-то идет по стене? Откуда Д’вард это знает?

(Возможно, в это мгновение в нем родилась вера.)

– Он нашел ее! – Д’вард отстранился и сел, весь как пружина в лунном свете.

– Вот оно!

Чудо!

Усталый часовой, замерзший и сонный, совершая обход по стене, находит какую-то чурку. Его начальство не потерпит всякого мусора, о который могут споткнуться бойцы.

Нет ничего странного в том, что такой человек наклоняется, берет палку, скидывает ее со стены и продолжает обход. Сегодня он, как и все остальные, смотрит больше на небо.

Странно только то, что при этом он не замечает привязанной к палке бечевы… вот это и впрямь чудо. И вряд ли простым везением можно объяснить то, что скидывает он ее не в ту же амбразуру, в которую она влетела. И все же он не замечает бечевы, перекинутой теперь через зубец стены, и не видит, что она скользит, по мере того как палка опускается вниз, колотясь о камни стены.

Он сыграл свою роль в истории и теперь уходит навстречу смерти, а у основания стены Освободитель со всхлипом выдыхает воздух, который так долго сдерживал в груди.

Чудо.

Тут потеряно еще несколько страниц.

Один лазутчик или сразу оба отвязывают бечеву от палки и привязывают к ней тяжелый канат. Кто-то из них тянет за другой ее конец, бормоча молитвы, чтобы бечева не перетерлась о зубец или просто не порвалась от нагрузки. Один из них хватает конец каната и затягивает на нем петлю.

Это может быть Дош. Или Д’вард. Кто-то из них двоих.

Четыре луны все сближаются.

Ветер приносит из города отзвуки далекого пения молитв. Жрецы будят горожан, чтобы те спешили увидеть и восславить чудо в небесах.

Они не замечают чуда, происходящего на стенах. Такая мелочь – и столько от нее зависит: захлестнувшаяся на зубце стены бечевка, тянущая за собой канат.

Должно быть, нагианцы уже на подходе.

Слияние четырех лун.

Одна за другой сапфировая Иш и рубиновая Эльтиана исчезают за Трумбом. Секундой позже и Кирб’л наскальзывает на него – зеленая искорка тает в зеленом сиянии. Остается один Трумб.

Соединение богов, знамение великих событий.

Никто из тех, кто видел это, не забудет такого уже никогда.

Д’вард полез наверх, карабкаясь по канату. Его труп не пролетел мимо, падая в реку; шума поединка тоже не слышно. Значит, он скорее всего еще жив. Дош ждет остальных, чтобы указать дорогу.

Ожидание хуже всего – ведь Д’вард там, наверху, один.

Потом из темноты по одному возникают воины из соналбийского отряда, неся с собой еще канаты. Ни копий, ни щитов – только короткие дубинки, иначе им не одолеть бы этой предательски опасной тропы.

Дош настаивает на том, чтобы идти следующим, за Д’вардом… они спорят, и в конце концов Прат’ан уступает, позволяя ему идти.

Он стягивает с себя одежду, чтобы его не спутали с защитником города.

Почти нагой, безоружный, карабкается он в темноте по канату вдоль вертикальной стены.

Этот образ тоже останется в его памяти навсегда.

А после этого… большой пробел.

Соналбийский отряд вслед за Освободителем проник в город. Они сняли часовых. Они отворили ворота остальным нагианцам, вооруженным копьями, незаметно подкравшимся к самым воротам, пока стража смотрела на соединение светил.

Кто-то протрубил в рог, призывая джоалийцев.

Джоалийцы появляются как раз вовремя, когда защитники приходят в себя и начинают избивать почти безоружных нагианцев.

Дош не запомнит ничего из этого. Совершенно ничего.

Возможно, все воспоминания об этом стерты другими – горькими, о которых не хотелось бы думать: зрелищем жестокого боя в темноте, брызг крови на стенах, валяющихся на улицах тел, визжащих, объятых паникой людей. Мертвых детей.

Пронзенный человек умирает чисто, и на лице его нет ничего, кроме удивления. Человек, убитый ударом палицы, забрызгивает все вокруг кровью, мозгами и осколками костей.

Женщины жмутся по углам или прижимаются к мертвым телам.

Дети, малые дети бегают под ногами с криком и плачем. Окровавленные дети. Дети, цепляющиеся за мертвых отцов.

В ночи вспыхивают пожары – это потерпевшие поражение защитники города отказываются отдать его в руки победителей.

Молельня Иелы Тион, богини пения – аватары Юноши… Каким-то образом, он не помнит – как, Дош находит ее.

Главный городской храм полон перепуганных горожан, но эта маленькая молельня пуста, темна и тиха. Ее освещает только трепещущая свеча перед небольшим изображением богини. Он не помнит ни того, как вошел, ни того, как преклонил колена, ни того, как исполнил тайный ритуал, которому его обучили специально для таких случаев.

Он помнит явление бога в сиянии красоты и славы… хотя это воспоминание может путаться с другими подобными, когда бог являлся на его призыв. Он ни разу не помнил точно, что же он видел, – только потрясение и прекрасный голос бога. Всхлипывая от счастья, почти не в состоянии говорить из-за переполняющей его любви, от которой перехватывает горло, он шепотом сообщает то, что должен, камням пола молельни.

И ему благодарны!

– Ты хорошо поработал, любимый, – произносит бог. – Очень неплохо. Пророчество о городе сбылось, да. Но я чувствую, что пророчество о принце – нет. Конечно, Тарион предлагал тебя Освободителю. Я полагаю, он предлагал тебя почти всем и каждому, но Д’варда ты не искушал. Значит, это еще впереди, так что тебе стоит приглядеться к другому принцу, к Злаборибу. Продолжай.

Отчаяние! Горе!

– Возьми меня. Господин! Возьми меня с собой!

– Нет, мой мальчик! Пока нет. Ты должен остаться и наблюдать, мне это нужно. И доносить мне, разумеется. Когда пророчество исполнится до конца, когда ты выполнишь мое поручение, обещаю тебе, ты соединишься со мной. И прекрати хныкать…

Вот это воспоминание точно останется навсегда: пустота после ухода бога и нестерпимая боль от сознания того, что его миссия еще не завершена.

Но позже приходит новое, незнакомое, гнетущее ощущение – богохульственная мысль о том, что покорность его истинному господину, наполнявшая его раньше ни с чем не сравнимыми радостью и гордостью, оставляет теперь неприятный привкус – осознание того, что он предает Освободителя.

29

Исиан Яблочница плохо знала город. Она впервые попала в него всего за месяц до начала войны. Наверное, ей стоило вернуться, пока еще была возможность, – родители писали ей, умоляя ее вернуться, – но о свадьбе уже договорились, и уехать из города выглядело бы теперь ужасной трусостью. Все убеждали ее в том, что Лемод неприступен. А потом висячие мосты через Лемодуотер обрушили, чтобы по ним не могли переправиться захватчики, и было уже поздно. Поэтому она осталась жить в доме у своего дяди, терпеливо ожидая того дня, когда осаду снимут или прорвут и назначат день свадьбы.

Она уже собиралась ложиться спать, когда в ее комнату вошла взволнованная тетя Огфут и объявила, что наступает великое событие – соединение четырех лун и что Исиан непременно должна пойти и посмотреть на это. Такое случается раз в жизни, этого никак нельзя пропустить; она оделась в лучшие меха и вышла в ночь вместе с дядей и тетей и с двоюродным братом Драбмером, вооруженным мечом.

Лучше всего смотреть со стен, объяснил дядя Тимбиц, но об этом не могло быть и речи во время осады. Поэтому они отправились на большую площадь, которая на самом-то деле была и не такой уж большой – даже на взгляд деревенской девчонки-садовницы, – но она оставалась самым большим открытым пространством в городе. На нее выходил дворец – и храм тоже. Похоже, эта же мысль пришла в голову и всем остальным горожанам, так что давка там царила ужасная.

Честно говоря – хотя Исиан уже знала, что честность не всегда уместна, – слияние лун не произвело на нее особого впечатления. Уже раза два или три она видела соединение трех лун, и это мало от них отличалось. Возбуждение же, которое она ощущала, передалось ей подобно заразе от самой толпы. Люди плакали, распевали гимны и возносили хвалу богам, обещавшим этим знамением защитить своих верных и преданных почитателей из Лемода. Исиан подумала еще, а видят ли этот знак осаждающие, и как истолковывают его они. Время, несомненно, покажет, кто из них прав.

Пение стихло, слияние завершилось, и Кирб’л отделился от Трумба. Вскоре после этого показалась и Иш.

Исиан оглянулась по сторонам и поняла, что отбилась от спутников. Ну, нетрудно догадаться, что такие весьма почтенные люди, как ее дядюшка и тетушка, поступят единственно верным образом, а в данном случае единственно верный образ означал посещение неизбежной благодарственной службы в храме. По меньшей мере половина толпы пришла к такому же решению, поэтому давка в храме оказалась еще сильнее, а духота – просто ужасающей. Верховная жрица провела службу быстро, почти непристойно быстро, быстрее даже самого слияния светил. Скоро, хотя и не так скоро, как хотелось бы, Исиан выбралась из храма на блаженно свежий воздух.

Она так и не видела никого из родственников. Впрочем, ее это не особенно беспокоило. Это представлялось ей занятным приключением. Незамужней девице не стоило бы разгуливать по улицам в одиночку, даже в дневное время, хотя не столько ради безопасности, сколько ради приличия – Лемод славился законопослушностью своих граждан. Она пошаталась по площади, пока не рассосалась толпа, выглядывая в ней своих родных. И наконец решила, что они, должно быть, уже ушли домой. Вполне возможно, толпа разъединила и остальных, и каждый из ее родных полагает, что она благополучно осталась с другими.

Она повернулась и тоже направилась домой. Улочки Лемода узки и извилисты, а фонаря у нее с собой не было. До сих пор ей не доводилось выходить в город одной: каждый раз с ней были тетя, или кузен Драбмер, или еще кто-нибудь, к тому же ночью город выглядел совсем другим. Требования приличий не позволяли ей спросить дорогу у встречных. Некоторое время она бесцельно бродила по улицам, а город тем временем становился все тише и тише, улицы – все безлюднее и безлюднее. Горожане укладывались спать. Очень скоро приключение из занятного превратилось в страшное. Ну и дурочка же она! Надо же ей было так заблудиться!

И тут послышались крики. Забили колокола. Забегали люди. Она попыталась понять, что случилось, но вскоре ее захватила общая паника. Огни все не зажигались, только зловещий свет лун. Даже несколько освещенных окон – и те погасли. Она побежала прочь от шума, но каким-то образом тот оказался перед ней. Крики превратились в вопли, послышался лязг металла. Она не могла различить, кто кричит – мужчины или женщины. Один раз она чуть не споткнулась о мертвое тело.

Но потом – о, благодарение богам! – она узнала богатый мраморный фасад. Через пару минут, задыхаясь, она прислонилась к большим воротам мастерской дяди. К ее удивлению, боковая дверь оказалась не заперта, но распахнута настежь. Она отчетливо помнила, как кузен Драбмер, уходя, запирал ее. Она немного поколебалась, уж не означает ли это опасность? Здравый смысл подсказывал, что захватчики свирепствуют на улицах, а не прячутся по темным углам, и все же она боялась входить. Потом из-за угла вывалилась обезумевшая от страха толпа. Исиан прошмыгнула в дверь и захлопнула ее за собой.

В огромной мастерской было темно, как в подвале, но она пробиралась на ощупь. Не набив и дюжины синяков, она добралась до лестницы и прокралась наверх, стараясь производить не больше шума, чем растущий гриб, ступая как можно ближе к стене, чтобы деревянные ступени не скрипнули. В доме царили мрак и тишина, только в гостиной тикали большие часы.

Она прокралась на кухню и вооружилась самым большим и острым ножом, какой только нашла. Потом обошла все комнаты вплоть до чердака. Она не нашла никого, даже на половине прислуги – это объясняло незапертую дверь.

Эта дверь беспокоила ее. Здравый смысл… Ее родители свято верили в здравый смысл и сделали его чуть не основным в ее воспитании. Так вот, здравый смысл советовал ей запереть дверь. Но вдруг тетя или кто-то еще из родных вернутся домой в поисках убежища, как это только что сделала она сама? При мысли об этом ей представились жуткие картины родных, изрубленных на куски на пороге собственного дома. Более того, если джоалийцам удалось-таки взять город, они обязательно пойдут по домам в поисках обороняющихся, в то время как если победили лемодианцы, они точно так же будут прочесывать дома в поисках прячущихся джоалийцев. Взломать дверь не составит труда ни тем, ни другим, а это означает лишний ущерб дядиной собственности. С другой стороны, открытая дверь может вызвать подозрение. В конце концов она спустилась вниз и распахнула ее, оставив такой, какой она была до ее прихода. Потом поднялась наверх и стала искать, где бы лучше спрятаться.

Поначалу наиболее удачным убежищем ей показался большой шкаф в дядиной-тетиной спальне, но, посмотрев на него, она решила, что здесь ее быстро найдут. Она присела в темноте на краешек кровати подумать. Из открытого окна доносились приглушенные, но все равно жуткие звуки смерти и насилия. Большая комната, как обычно, пахла любимыми тетиными духами. В этой комнате всегда было тепло. Славная, уютная комната.

Почему-то ей не было особенно страшно, и это ее удивляло. Подумав, она решила, что до сих пор не до конца верит во все происходящее этой ночью. Слияние четырех светил, изрядное разочарование… в первый раз с тех пор, как она покинула сад дедушки Губы, она предоставлена сама себе… неприступный Лемод, похоже, пал… по крайней мере судя по доносившемуся шуму. Нет, она, право же, не могла поверить во все это! Ей надо бы помолиться богам, в особенности Эт’ль, богине-покровительнице Лемодвейла… Эльтиана оказалась сегодня в тени Трумба… Исиан решила, что с молитвами можно и подождать, пока она не найдет себе надежного убежища. Похоже, после этого у нее будет более чем достаточно времени на молитвы.

В двух кварталах от них загорелся дом, и это отбило у нее всякую охоту прятаться на чердаке. Мастерская на первом этаже? Большой медный чан, в котором кипятили белье?

Кузен Драбмер скорее всего участвует в бою, хотя до войны это был незлобивый, далекий от жизни человек. Если дядя и тетя еще не мертвы, им, вполне возможно, удалось бежать. Здравый смысл – Исиан не могла отделаться от мысли, что здравым смыслом никак нельзя руководствоваться в таких необычных обстоятельствах, как взятие города врагами, – так вот, здравый смысл советовал ей выглянуть и посмотреть, кто все-таки побеждает. Если побеждают джоалийцы, ей тоже лучше бежать. Жаль только, она не знает, где городские ворота. Конечно, дорогу ей могут подсказать другие беженцы, но так она запросто может наткнуться на банду убийц-джоалийцев или нагианских варваров, и еще неизвестно, кто из них хуже. Ее убьют или изнасилуют, или убьют и изнасилуют сразу.

Ну, уж если ей и суждено быть изнасилованной, пусть это случится в спальне, а не на холодной улице, на глазах у толпы. Возможно, ее угонят в рабство. Шестнадцатилетняя девственница на рынке рабов – товар не последний, хотя вряд ли стоит рассчитывать на то, что она еще долго будет оставаться девственницей. Она крепко прижала к груди кухонный нож. Первый мужчина, который попробует, здорово пожалеет об этом!

Правда, второму скорее всего повезет больше.

Возможно, ее свадьбу придется отложить на неопределенный срок. Быть может, она никогда так и не узнает имени человека, за которого чуть не вышла замуж! Тетя Огфут открыла ей только то, что он вдовец, богат и влиятелен. И возраст у него уже зрелый… Единственной его родственницей, которую Исиан до сих пор видела, была старая вредная карга с миллионом морщин и редкими зубами, и даже ее имя от нее скрыли. Такие уж обычаи в Лемодии. Поначалу Исиан гадала, за кого хлопочет эта древняя развалина – за сына или за внука, – но потом тетя Огфут обмолвилась насчет брата…

Почему расстройство такого выгодного брака ее не огорчает? Ведь только ради этого ее и отправили в город. У родителей совсем немного денег. Удачное замужество дочери – их единственная надежда на спокойную старость. Ей полагалось бы прийти в отчаяние от краха всех надежд, так что чувство облегчения, которое она испытывает, – грех. Неужели у нее настолько нет стыда?

Тут ее размышления были прерваны мужскими голосами внизу.

30

– Город был полностью разграблен, – с горечью говорил Эдвард. – Ты читаешь о таком в книжках по истории, но это не может подготовить к тому, что ты видишь своими глазами. Дрохеда, Канпур, Боадицея в Лондоне или готы в Риме… саксы, викинги… Так, пустые слова.

Поезд сбавил ход и тащился теперь еле-еле, ожидая сигнала семафора, открывающего ему путь к перрону станции Грейфрайерз. Мимо окон проплывали только стриженые откосы, да еще в вечернем небе за косогором виднелся одинокий церковный шпиль.

– Вряд ли это сравнится с тем, что творилось последние годы в Европе, – заметила Алиса. Зря она заставила его говорить об этом.

– В некотором отношении это даже хуже, так как более лично. Ты нажимаешь на спуск пулемета, но не видишь брызг крови – так мне, во всяком случае, кажется. Но вот размозжить человеку голову палицей – это да.

– Ладно, тогда не говори больше об этом.

– Почему? Если бы я стыдился говорить об этом… Я хочу сказать, это же я сделал. Я открыл город. Я знал, что за этим последуют убийства, верно? Я должен был сделать это, так? Тут ведь все просто: мы или они. Старое как мир оправдание. Если я тогда не стыдился того, что сделал это, какого черта мне стыдиться говорить об этом теперь?

Он стыдился, она видела, еще как стыдился. В этом отчасти и крылись те перемены, которые она в нем обнаружила. Он принес смерть тысячам людей.

– Огнем и мечом?

По составу прокатился лязг буферов, и вагон дернулся. Поезд подходил к станции.

– Да, были и пожары, хотя это дело рук самих защитников. Мужчин убили. Стариков и детей по большей части просто выгнали из города. Конечно, спланировано все было наспех… слишком много жертв. Лемодианцы в лесах отреагировали очень быстро. Они напали на наш лагерь и прикончили всех раненых и больных. В конце концов получилось, что мы с ними поменялись местами – мы внутри, они снаружи. Однако теперь у нас была провизия, и мы уже могли протянуть до конца зимы. Это главное.

Из купе показались нагруженные багажом пассажиры.

– И, конечно, изнасилования? – спросила она. – Ты ни слова не сказал про изнасилования.

Он пожал плечами:

– На самом деле это оказалось не так страшно. Черт, я понимаю, что это, должно быть, звучит дико, но быть проткнутым копьем куда страшнее. Там не было особой грубости – во всяком случае, открытых проявлений. Женщины знали правила игры. Когда с убийствами покончили и джоалийцы овладели всем городом, каждый мужчина выбрал себе по женщине и сказал ей: «Меня зовут так-то и так-то. Ты теперь моя». Те покорились и постарались извлечь из этого максимум.

– Эдвард! Как ты можешь быть таким… таким бессердечным?

Он странно посмотрел на нее.

– Но так было везде и во все времена – в их мире или в нашем. Раньше примерно так женщины выходили замуж. Никто не спрашивал их мнения. Как в Африке, где женщины – это собственность; ты же сама это знаешь. Мы с тобой говорим не о Кенсингтоне. Да что там, такое случается и в Кенсингтоне. Спроси тамошних дебютанток! Жители Вейлов ближе к земле, чем мы.

Она возмущенно тряхнула головой. Неужели он это серьезно?

– А их мужчины погибли! – с горечью добавил он. – Им повезло меньше, ты не находишь?

Показалась станция и вывеска «Грейфрайерз». Часть людей, стоявших на платформе, ждали, пока поезд остановится, чтобы сесть на него. Другие встречали кого-то – они размахивали руками и бежали навстречу. Носильщики вглядывались в окна вагонов в поисках багажа.

– В Лемоде нет своего покровителя, – сказал Эдвард, глядя в окно. – Возможно, для меня так было даже лучше. Большинство городов в Вейлах расположено на узлах, да и здесь, я думаю, тоже. Место для Лемода выбиралось исходя из требований обороны. Есть там некоторая виртуальность у северной стены, там же находятся несколько молелен и маленький храм Эльтианы. Но бог в Лемоде не живет.

Поезд со скрежетом и лязгом остановился у перрона. Эдвард опустил окно и взялся за дверную ручку. Он спустился первым с чемоданом в руке и помог Алисе сойти на платформу.

– Так мы и остались на зиму взаперти в Лемоде, понимая, что с весной появятся таргианцы. Я исполнил пророчество, значит, тем самым я объявил Зэцу, где я. И кроме того… Боже, да это же миссис Боджли!

31

У Джулиана Смедли выдался плохой день. Людские толпы действовали ему на нервы; толкучка в поезде душила его. Казалось, будто все смотрят на него, особенно люди в форме. У него выработалась неприятная привычка потеть каждый раз, когда он видел полисмена. Он боялся, что может вдруг расплакаться на людях.

Его волновали женщины, особенно молодые женщины. Он ловил себя на том, что таращится на них, боясь в то же время, что они заметят его внимание. В его возрасте ему уже полагалось бы знать кое-что о делах сердечных, но война украла эти годы его жизни. Он оставался все таким же невинным девственником, каким был, выходя из Фэллоу. И как он будет теперь? Какой девушке нужен калека – калека без профессии, недочеловек, готовый в любую минуту разреветься.

Его невидимая рука была крепко сжата и болела от напряжения. Он буквально чувствовал, как ногти впиваются в ладонь. Даже ударяя концом культи обо что-нибудь так, чтобы было больно, он не мог убедить себя, что эти пальцы давным-давно сгнили где-то во Фландрии.

С Джинджером они почти не разговаривали, разве что на пересадке в Чиппенхэме. Там они стояли на перроне вдвоем, но, похоже, им нечего было больше сказать друг другу. При свете дня прошедшая ночь казалась сплошным кошмаром. Они ни разу не заговорили об Экзетере. Его история представлялась теперь самым диким бредом. Возможно, они оба стеснялись того, что вообще поверили в такое.

И к тому же копы наверняка уже известили отца, что его безумный сын не только физический и умственный калека, но еще и преступник.

Местный поезд оказался набит так же, как экспресс; он пыхтел от станции к станции, переполненный фермерами и прочей местной публикой. Джонс сошел в Васселе, надеясь, что его велосипед все еще прикован цепочкой к перилам там, где он его оставил. До Грейфрайерз Смедли доехал один.

А там его встретила миссис Боджли. Как ни странно, она оказалась такой же большой и громкой, какой он ее помнил, – этакий потрепанный штормами дредноут, закованный в броню из харрисовского твида. В волосах ее пробивалась седина; от глаз глубокими окопами расходились морщины. Она улыбнулась ему и оглушила его своим зычным голосом, не сказав при этом ничего, что могло бы насторожить кого-нибудь услышавшего это. А багаж? Что, никакого багажа? Ну что ж, тогда еще проще. Повозка вон там – ведь об автомобилях сейчас не может быть и речи. Он напрягся, ожидая расспросов о медалях и войне, разговоров о смерти его матери, ее мужа или об убийстве Тимоти, – ничего подобного не последовало. Спускаясь рядом с ней по станционным ступенькам, он сообразил, что Джинджер, наверное, предупредил ее насчет его нервов.

Повозка, должно быть, принадлежала еще королеве Анне, да и косматый пони между оглоблями казался примерно того же возраста. Прежде чем Смедли успел открыть рот, миссис Боджли взгромоздилась на боковое сиденье. Там она и осталась сидеть, невозмутимо поправляя юбку и интересуясь только деревенскими ребятишками, игравшими в классики у станционного здания. На мгновение его охватило смятение. Ну конечно, когда в экипаже едет пара, править должен джентльмен, но… но она знает ведь про его руку. Немного опомнившись, испытывая и робость, и благодарность одновременно, он осторожно уселся рядом с ней на место возницы. Он почти завязался узлом, отпуская левой рукой тормоза, потом встряхнул вожжами. Пони, очевидно, не знал, что он не может пользоваться кнутом. Он затрусил в сторону дома, волоча повозку за собой.

Тимоти Боджли, бедный старина Волынка, дружил больше с Экзетером, со Смедли же – не особенно. Смедли никогда раньше не бывал в Грейндж. Он не удержался от удивленного свиста, увидев вдалеке возвышающийся над обширным парком замок с контрфорсами и башенками. Зато в парке паслись овцы! Ничего из того, что он увидел за этот день, не показало ему столь наглядно перемены, которые принесла с собою война.

Теперь Грейндж занимали военные, а их целью был Дувр-Хаус – уродливая мрачная коробка, утонувшая в тени старых тисов, – древнее место изгнания нежеланных тещ. Когда они въехали во двор, к ним с лаем устремились три огромных пса.

– Лежать, Брут! – взревела миссис Боджли. – Цыц, Чингис! О, да уймись ты, Кудряш! Видите ли, здесь стоял чрезвычайно красивый дом, спроектированный еще Адамом. В библиотеке Грейндж сохранились чертежи. Но бабка Гильберта снесла его, чтобы поставить эту чудовищную викторианскую конюшню. Я не жалуюсь. Я даже не знаю, что делала бы, если бы армия не реквизировала большой дом. Тьфу, эти чертовы голуби! Видите ли, они устроили там госпиталь. Слуг теперь днем с огнем не сыщешь, а для меня одной он слишком… Бог знает, что я буду делать с ним, когда закончится война. Нет уж, позвольте, это я сама… И распрягу Элспет тоже я. Пожалуйста, не надо спорить. Она ко мне привыкла. Просто проходите в дом, мой мальчик. То есть я хотела сказать, капитан. Располагайтесь, как дома. Если вы поставите чайник, мы выпьем по чашечке чая. Джонс сказал, остальные приезжают с четырехчасовым поездом, так что у нас полно времени…

В Дувр-Хаусе было темно и пахло сыростью. Мебель – старая и неуклюжая, штукатурка в пятнах. Отсутствовало электричество и даже газ. Смедли наполнил черный железный чайник из колонки и отнес его в дом. Он разжег огонь в плите, размеров которой хватило бы, чтобы зажарить небольшое стадо коров. Маленький такой дом – каких-то там семь спален. Больше всего это походило на мавзолей, зато здесь по крайней мере его нервам не угрожала толпа. Кухня напоминала скорее бальную залу и состояла из камня и теней. На ум приходила тюрьма. Он сел на один из жестких деревянных стульев и попробовал представить, на что была похожа жизнь здесь раньше.

– Ага, вот вы где! – громогласно обрадовалась миссис Боджли, вваливаясь на кухню в окружении всех трех псов. – Если хотите, могу сразу показать вашу комнату. Нет, не стоит благодарности. Это я должна быть благодарна. У меня так редко бывают гости. Прекрати же, Брут! Приходится находить себе занятие, сами понимаете. Вязание для солдат, комитеты по сбору средств для армии, потом я навещаю еще бедных мальчиков здесь, в Грейндж, но должна признаться, вечерами тут довольно одиноко, потому-то я так обрадовалась, когда позвонил мистер Джонс, и мне так не терпится услышать рассказ Экзетера от него самого, потому что я ни на минуту не верила, что он имеет какое-то отношение к тому, что случилось с Тимоти. И где он был?! Где-то тут у меня кекс с мадерой. Тот инспектор – он был абсолютно некомпетентен, а Гилберт был тогда не в форме. Вы не знаете, куда он исчез так загадочно? Экзетер, не генерал.

– Он находился в другом мире, миссис Боджли.

Миссис Боджли рылась в серванте, в ящичке для ложек. Она выпрямилась во весь рост и пронзила Смедли взглядом, остротой своей не уступающим стилету.

– Вы сказали, «в другом мире»?

– Да, именно так.

– О! – Миссис Боджли прикусила губу и на мгновение задумалась. – Как любопытно! – пробормотала она и продолжила свои поиски в столовом серебре.

Никогда в жизни он еще не чувствовал себя таким беспомощным. Он пришел в ужас, узнав, что у его хозяйки нет постоянных слуг, только «дочка старого Тэттлера, что приходит раза два в неделю немного прибраться». Более того, миссис Боджли, похоже, не находила в этой ситуации ничего особенного. Он и не предполагал, насколько война все переменила.

Она принялась чистить картошку. Он не мог помочь ей и в этом. Он мог бы, возможно, застелить кровати, но она заверила его, что кровати уже застелены. В белье недостатка не было. Она сказала, что у нее здесь целые сундуки барахла, которое она захватила из большого дома. Да, не посмотрит ли он вот в этом – не найдется ли там несколько тарелок?

У него кончилось курево. Он даже не мог выйти в деревню купить еще – отчасти из-за того, что был скрывающимся от правосудия беглецом, отчасти из-за того, что у него не было ни пенса. Ох, черт! Как он только ухитрился во все это вляпаться?

Все время, пока миссис Боджли готовила обед, она болтала без умолку, в основном о его старых школьных друзьях. Как будто мрачная тень войны снова коснулась его, и он ощутил легкий озноб. Ранен, ранен, убит, убит, убит… Она рассказывала о трудностях, с которыми сталкивалась школа; хотя она и не была больше женой председателя совета попечителей и, следовательно, почетной крестной, она не теряла к школе интереса.

Она спросила его, что он собирается делать. Ему пришлось признаться, что он не знает. Он всегда думал, что вернется в Индию, туда, где он родился, и пойдет по стопам отца. Правда, тамошняя администрация предпочла бы человека с обеими руками, зато у него теперь грудь в медалях, и он сын сэра Томаса… впрочем, его теперь ищет полиция. Что бы там ни случилось в следующую неделю или две, это пятно из его биографии уже никуда не денется. Про Индию можно забыть.

У него все не шел из головы этот Олимп – переодевание к обеду в джунглях, слуги в ливреях… но этот мифический мир таял под холодным дыханием реальности. Волшебные силы, чудесные исцеления, пророчества и мстительные боги… как можно верить в подобную ерунду?

Ох, сигарету бы!

Настало время снова запрягать пони. Миссис Боджли отправилась в Грейфрайерз и на станцию. Смедли слонялся по саду. Овощные грядки оказались ухоженными, а вот цветы – запущенными. Он снял пиджак и галстук. Садовые ножницы илигазонокосилка для него исключались, но он нашел в сарае маленькую тяпку и принялся за клумбы. Когда это надоело, он решил, что вполне справится и с граблями: разрыхлить землю и даже сгрести листья.

Запах сырой земли напомнил ему окопы. Нет, он дома, в Англии. На Родине. Зеленые изгороди и увитые плющом стены окружали его, как материнская утроба. Над головой – зеленая листва и белые облака. Он слышал зябликов и голубей. Ранняя английская осень. Он свое дело сделал, его война закончилась. Дома! Слава Богу! На него снизошло умиротворение.

Немного спустя до него дошло, что его невидимая рука исчезла и что он целый день не плакал.

Наконец вернулась повозка; на этот раз правил Экзетер. Смедли пошел открыть им ворота, но там, конечно же, была Алиса. Алиса – девушка. Удивляясь неожиданно охватившему его смущению, он поспешно вернулся к своей работе в саду. Там он по крайней мере не слышал, как Экзетер обсуждает убийство старины Волынки с его матерью, если они это еще не обсудили.

Должно быть, прошел час или чуть больше, прежде чем он услышал механический стрекот. Из-за угла показался довольно улыбающийся Экзетер, толкавший перед собой газонокосилку.

– Сбежал! – сообщил он. – Устал от разговоров! Ба, да ты неплохо здесь потрудился.

Он повесил свой пиджак и галстук на ветку. Сделав несколько проходов по лужайке, он остановился и покосился на изгородь. Дорога за ней вела в тупик; по ней почти не ездили. Он снял сорочку и продолжал работать в майке.

– Дамы заняты на кухне, – объяснил он. – Они не заметят.

Конечно, так не совсем пристало джентльмену, зато удобнее. Смедли тоже снял сорочку и вернулся к прополке.

Его сомнения снова начали слабеть. Каждый раз, когда он смотрел на бронзовые плечи Экзетера, он вспоминал про эти ритуальные шрамы, которые должны виднеться у него на ребрах. Как он мог до такой степени одичать? То немногое, что Экзетер рассказал про Службу, звучало довольно интригующе. Олимп казался настоящим форпостом цивилизации. Но копья и мечи и раскрашенные лица… это вам не Индия!

Обед вышел довольно странный. Даже с окнами нараспашку мрачная столовая оставалась темной и душной. Монументальной мебели красного дерева хватило бы, чтобы без проблем разместить человек двадцать, так что они вчетвером выглядели в одном конце стола довольно сиротливо. Смедли сидел напротив Алисы Прескотт и беседовал, соответственно, с ней. Если кто-то из присутствующих дам и изучал когда-либо кулинарное искусство, на еде это никак не сказалось. Обе были в платьях, но не вечерних, и, разумеется, у мужчин не было другой одежды, кроме той, что им купил Джинджер на каком-то мифическом лотке. И уж совсем неестественным казалось полное отсутствие слуг.

Зато, как бы в компенсацию, вина оказались превосходными. Разговоры стали чуть громче обычного.

Экзетеру даже поесть толком не удалось. Как только он замолкал, на него обрушивались с новыми вопросами Алиса или миссис Боджли. Он повторил большую часть того, что Смедли уже слышал. Он добавил к этому много нового. Миссис Боджли приподнимала брови раз или два, но, в общем, не выказала сомнения в правдивости этой невероятной истории.

Если Экзетер и выдумал ее, то выдумал на редкость подробно и убедительно. Как Смедли ни сопротивлялся, вера понемногу снова укреплялась, принося с собой что-то, странно напоминающее облегчение. Он был слишком навеселе, чтобы проанализировать эти свои ощущения.

После сыров мужчины отказались от портвейна, и все четверо переместились на небольшую покосившуюся террасу, где уселись на две на редкость неудобные чугунные скамьи – посмотреть на темнеющее небо и высыпающие на него звезды. Алиса принесла кофе. Миссис Боджли исчезла и вернулась с паутиной в волосах и очень пыльной бутылкой в руке.

– Она старше даже меня самой, – торжественно объявила она. – Это часть того набора вин и крепких напитков, который Гилберт отложил для Тимоти, когда тот родился. Вполне уместно, если его друзья испробуют его. Эдвард, будьте так добры, окажите нам честь.

Бренди оказался действительно королевским.

Теперь для полного счастья не хватало только одного.

– Капитан? – возгласила миссис Боджли. – Мистер Экзетер? Знаете, что я придумала? Кажется, в шкатулке на столе еще осталось немного сигар Гилберта. Не будет ли кто-нибудь из вас так добр…

Сигара была просто божественна. «Корона», лучшая из кубинских.

– Слушайте! – шепнула Алиса. – Не может быть! Соловей? В такое время года?

– Ну? – спросила миссис Боджли, нарушая воцарившуюся блаженную тишину.

– И каковы ваши дальнейшие планы, мистер Экзетер?

Смедли очнулся от грез. Неплохой вопрос!

– Мне было бы приятнее, если бы вы снова звали меня просто «Эдвард», миссис Боджли.

Он просил об этом уже несколько раз. Смедли немного удивлялся, видя, как грозная миссис Боджли не совсем владеет языком, но он понимал, что этот вечер – дьявольская нагрузка на нее. Ее, должно быть, мучили призраки прошлого, настоящего и будущего разом: сын, муж, лучшие времена. Она достойна медали уже за то, как держится.

– Ш-ш! – произнесла она. – Я все забываю. Так каковы ваши планы, Эдвард?

– Я хочу записаться добровольцем, исполнить свой долг.

– Что ж, вполне естественно. Я и не ожидала ничего другого от мальчика из Фэллоу.

Сидевшая на скамейке рядом со Смедли Алиса беспокойно заерзала. Ему показалось, она хочет сказать что-то, но она промолчала.

– По возможности не в Иностранный легион, – добавил Экзетер.

Миссис Боджли расхохоталась – по грохоту это не уступало сигнальной пушке.

– Ну конечно, нет! Но из того, что вы рассказали… – При всей ее говорливости голова у нее оставалась ясной. – О, кто-нибудь из друзей Гилберта поможет. Утром я придумаю, к кому обратиться.

– Это было бы замечательно! Спасибо. – Взгляд Эдварда на мгновение задержался на пустом рукаве Смедли и поспешно скользнул дальше. – Но мне нужно передать сообщение Службе, в Соседство. Насчет предателя. Это очень важно.

Даже сумерки не скрыли проницательности во взгляде старой леди.

– Но вы говорили, что переходить из одного мира в другой могут только люди. Вы ведь не можете переправить письмо?

Экзетер снова быстро покосился на Смедли.

– Это верно. Все послания только устные. Кому-то придется переправиться сначала туда, а потом обратно. Одним из путей мог бы быть Стоунхендж – я уже использовал этот переход, – но Алиса говорит, что военные там все перекрыли.

– Уверена, что это так.

Смедли ждал, что она начнет перечислять друзей своего покойного мужа, но она молча продолжала потягивать свой бренди.

Экзетер почесал подбородок. Он порезался, бреясь к обеду, и снова раскровенил царапину.

– Другая возможность – это связаться с… гм… духом, который исцелил мою ногу. Тем, которого я упоминал как мистера Гудфеллоу.

– И где он?

– Недалеко отсюда, но где точно, я не знаю. У вас нет военных карт окрестностей?

– У Гилберта их были целые кипы, но они упакованы по коробкам. Не думаю, что их можно купить сейчас где-нибудь – видите ли, это из-за шпионов. А зачем они вам?

– Найти холм со стоящими на нем камнями.

– Натаниэл Глоссоп.

– Прошу прощения?

– Натаниэл Глоссоп, – невозмутимо повторила миссис Боджли. – Сосед. Большой знаток местной археологии. Я переговорю с ним утром.

– О, чертовски здорово! – обрадовался Экзетер. – Просто класс! Вы очень добры.

– Не стоит благодарности, Эдвард. Но скажите мне еще одно. Почему вам потребовалось три года, чтобы вернуться?

Его замешательство было любопытным.

– Ну… должен признать, Служба не очень-то помогала мне.

– Вас держали в плену?

– Э… вряд ли! Но они отменили все отпуска на время беспорядков, так что Комитет не хотел делать для меня исключения. Они говорили, что война закончится прежде, чем я успею что-то совершить. Видите ли, Олимп несколько отстал от времени. «Таймс» туда не доходит. Мы знали, что война продолжается, но проходили месяцы, прежде чем до нас доходили свежие новости, и каждый раз казалось, война вот-вот кончится. И еще… они все были убеждены, что моя судьба – исполнить долг Освободителя.

Миссис Боджли неодобрительно хмыкнула. Над тисами всходила серебряная луна.

– Понимаете, их там гораздо больше беспокоило то, что происходит в Соседстве, чем здесь, – сказал Экзетер оправдываясь. – Они все преданы своему делу. И потом, почти два года у меня ушло на то, чтобы хотя бы попасть в Олимп.

– Почему?

Он посмотрел на свои пальцы и увидел, что они в крови. Сердито ворча, он потянулся за носовым платком.

– Что? О, по сравнению с Европой Вейлы отсталы. Расстояния невелики, но это вроде странствий по Афганистану или античной Греции. Чужаки вызывают подозрение. Молодых людей, болтающихся без дела, подозревают в шпионаже. Вспомните, как при Елизавете относились к нищим – Закон о нищих и тому подобное, – отсылали их в родные приходы. Кое-где еще сохранилось рабство. Особенно в Таргвейле.

– Какое варварство!

– Поверьте мне, так и есть! А если не рабство, то военная служба. Почти весь первый год мне пришлось участвовать в войне.

Пауза.

– В войне? – Миссис Боджли произнесла это слово с предельным неодобрением. От бренди она стала еще более шумной и властной, чем обычно. Интересно, подумал Смедли, как воспринимает ее Алиса? Алиса молчала уже довольно долго. Она была слишком близко от него, чтобы он видел выражение ее лица. Слишком близко.

– Боюсь, что так, – кивнул Экзетер.

– Как в Афганистане, вы сказали? Луки и стрелы? Какие-нибудь жалкие межплеменные распри?

– Еще какие жалкие.

– Эдвард, боюсь, я в вас слегка разочарована! Неужели нельзя было оставить эти войны самим туземцам? Я решительно не понимаю, с какой стати это должно касаться вас. Ведь ваш долг здесь?

Смедли попробовал представить себе, что сказала бы досточтимая леди, узнай она про шрамы и раскраску на лице. Наверное, Экзетер догадывался об этом, поскольку не упомянул о них в рассказе.

– Мне тоже так казалось, миссис Боджли. Но все было не так просто. Во-первых, ни в одной армии не церемонятся с дезертирами. Во-вторых… – Экзетер снова бросил быстрый, загадочный взгляд на Смедли, как бы проверяя его реакцию. – Ну, у меня были там некоторые обязательства. У меня появились друзья, которые приютили меня, так что я не мог так просто удрать, бросив их, не так ли?

– Но ты ведь не сражался в общем строю, нет? – спросила Алиса.

Экзетер слегка скривился.

– Под конец – нет, – признал он.

– Они выбрали тебя вождем?

Он неохотно кивнул.

– Вождем? – Миссис Боджли помолчала, словно обдумывая эту мысль. – Чьим вождем?

– Объединенных армий Джоалии и Нагии. По нашим меркам, ненамного больше бригады, пять или шесть тысяч.

– Правда? Ну, должна признать, это несколько меняет дело.

Действительно меняет, подумал Смедли. Бригадир Экзетер? Фельдмаршал Экзетер! Вот это картинка!

– Конечно, это в духе выпускника Фэллоу, – одобрительно рассуждала миссис Боджли. – Инициатива! Лидерство! Традиции старой школы. Школьный альманах будет… нет, боюсь, что нет.

– О, я здесь совершенно ни при чем, – запротестовал Эдвард. – Это только харизма пришельца.

– Вы скромничаете, Эдвард. Холодает, не правда ли? Но давайте посидим еще немного. Терпеть не могу запаха этих парафиновых ламп. Расскажите нам об этой вашей войне.

Эдвард неловко усмехнулся:

– Она была не слишком благородной. Я ведь начинал простым рядовым. Ко времени, когда меня избрали главнокомандующим, мы оказались взаперти в осажденном городе, и лучшая в Вейлах армия по весне готовилась навалиться на нас – как только перевалы станут проходимыми. Времена года отстают там от наших месяца на три, так что это случилось примерно через год после того, как я оказался в том мире.

– Надеюсь, вы сражались за правое дело?

– Я сражался за то, чтобы спасти наши шеи. У нас не было никакой надежды на победу, решительно никакой. Все, чего мы хотели, – это благополучно вернуться домой.

– Ксенофонт и Десять Тысяч!

– Только в меньших масштабах.

Еще лучше! Смедли всегда нравился старый хитрый Ксенофонт, и его совершенно заинтриговали все эти штуки с харизмой – вот бы ее побольше на Западном фронте!

– Как ты убедил их избрать тебя предводителем? – спросил он.

Эдвард пожал плечами:

– Я ничего не делал. Можно сказать, так вышло. Джоалийцы большие почитатели pour encourager les autres^[14]. Они уже обезглавили одного генерала. И как раз собирались укоротить того, кто пришел ему на смену, и поставить вместо него меня. Я сказал, что помогу им при одном условии: если они просто понизят Колгана до должности моего помощника… Я же говорил вам, пришельцы обладают харизмой.

– Но до этого ты благополучно провел их в город, – негромко напомнила Алиса.

– Правильно. Но это был волшебный трюк.

– И как ты их оттуда вывел?

Экзетер почесал подбородок.

– Прежде всего с помощью книг, – неохотно ответил он. – В нашем распоряжении была целая зима, и в Лемоде нашлись книги… Лемод – так назывался город. Я много читал. И потом у меня была помощь в лице Исиан.

– Кто такой Исиан? – спросила Алиса.

– Э-э… друг. Я имею в виду, местный. Лемодианец. Очень помог.

– Расскажи об этом друге!

Даже при лунном свете было видно, как не хочется ему отвечать.

– Девушка. Я… я, собственно, нашел ее под кроватью.

Часть шестая Пешка проходит в ферзи

32

Западная часть Лемодвейла располагалась значительно выше, поэтому и климат здесь был более суровым, но и сюда наконец пришла весна. Снег с холмов еще не сошел, хотя за последние несколько дней заметно потеплело, а теперь пошел и мелкий дождь. Мир вот-вот собирался зазеленеть.

Тяжело дыша, разбрызгивая башмаками воду из луж, Дош Вестовой спешил по улице. За спиной он слышал тяжелое топанье и ровное дыхание Прат’ана Сотника. Конечно, Прат’ан сильнее, но зато Дошу не нужно тащить палицу и щит. И кроме того, работая посыльным Д’варда, Дош натренировался так, что теперь у него были самые крепкие ноги в армии. Прекрасно понимая, что запросто победит в этой гонке, но что для сотника выигрыш значит гораздо больше, он слегка сбавил ход. Прат’ан поравнялся с ним. Его лицо покраснело от усилия, и по нему струился пот. Этот идиот носил меховую куртку, которую украл где-то еще осенью и не догадался снять по весне.

Наконец показалось место назначения; двое часовых у входа с интересом наблюдали за их состязанием. Прат’ан наддал из последних сил. Дош позволил ему уйти вперед. Прат’ан первым добежал до дверей и остановился, задыхаясь. Оба прислонились к стене, приходя в себя. Часовые ухмылялись и хлопали победителя по спине, но Дош тоже заработал одобрительные улыбки.

Теперь он уже стал своим парнем. Они разговаривали с ним, шутили, приняли его. Если они не были уверены в том, чего хочет Д’вард, они обращались за советом к Дошу. Он находил это положение новым, занятным и весьма приятным. Он никогда не стремился завоевать их симпатии – почему же тогда ему это так нравится?

Ему простили все грехи в ту ночь, когда он помог Освободителю взять город, почти полгода назад. И вообще забыли, когда стало заметно, что Ангуан беременна. Конечно, время от времени кто-нибудь из мужиков ехидно осведомлялся, кто ему в этом помог, но уже одно то, что это стало предметом пусть сальных, но шуток, свидетельствовало, что бывший изгой воспринимается теперь как настоящий мужчина. Дош обычно отвечал на это, что он весьма разнообразен. Это соответствовало истине и неизменно обезоруживало любопытного.

– Все собрались? – спросил Дош, отдышавшись. Часовые кивнули. – Тогда пошли! – сказал он Прат’ану и сам шагнул первым. Ему отчаянно хотелось знать, что собирался объявить Освободитель на этом совете. Он надеялся, что пока не пропустил ничего важного.

Вывеска над дверью гласила, что это дом Тимбица Каретника, но теперь он принадлежал Д’варду. После взятия Лемода каждый выбрал себе дом и женщину для ухода за домом – и за ним самим тоже. Оставшуюся часть населения убили или изгнали из города для экономии съестных припасов. Все джоалийские офицеры поселились во дворце, но Д’вард предпочел остаться со своими солдатами. Правда, дом он себе выбрал больше, чем у остальных, но он использовал его для военных советов, так что никто не брюзжал по этому поводу. В конце концов кто, как не он, взял город.

Он – Освободитель! Теперь это знали все, хотя он и отказывался принимать это звание.

Первый этаж целиком занимала большая мастерская. Правда, в ней не стояло ни одной кареты – готовой или строящейся, зато вдоль стен высились штабеля досок. Свет проникал в мастерскую только через открытые двери, поэтому там царил полумрак, и глазам Доша потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть. Он обратил внимание, как трудно стало отличить нагианцев от джоалийцев. В эту зиму все они одевались, как лемодианцы. Только последние дня два кое-кто из нагианцев начал разгуливать с голой грудью. Правда, таких было немного. Дош подозревал, что даже в разгар лета две армии будут походить друг на друга больше, чем прошлой осенью.

Все, кого он приказал созвать, уже собрались – двадцать семь сотников, Колган и Злабориб. Новый полководец предпочитал привычное для нагианцев неформальное общение, а может, просто не хотел распространять на свое войско жесткую джоалийскую дисциплину. Все сидели. Большинство джоалийцев молчали и сидели, напряженно выпрямившись, в то время как нагианцы оживленно болтали, а несколько из них лежали на животе или на боку. Д’вард, скрестив ноги, сидел посередине, а Колган Адъютант и Злабориб Военачальник – по разные стороны от него. Он одарил вошедших приветственной улыбкой.

Дош нашел себе темный угол, откуда видел почти все лица. Собственно, на сам совет его не приглашали, и он мог только надеяться, что его не выгонят. Самому ему нечего было предложить. Все, кого он мог позвать, уже присутствовали здесь.

Рядом с долговязым рыжеволосым джоалийцем и тучным принцем Д’вард казался простым длинноногим мальчишкой. Они явно о чем-то спорили. Глаза Д’варда перебегали с одного на другого, а его заместители шепотом обменивались сердитыми репликами у него над головой. Он молчал, и по выражению его лица было трудно сказать, чью сторону он принимает, если, конечно, принимает вообще.

Уже один вид широкобедрого мямли Злабориба, возражавшего Колгану, был достоин отдельного внимания. Тарион вряд ли узнал бы сейчас своего сводного братца; когда Д’вард стал полководцем, нагианцы единогласно избрали военачальником своего принца. Если Злабориб вернется когда-нибудь в Нагленд, Нагу предстоит серьезно удивиться.

Д’вард поднял руки, прекращая дискуссию. Потом обратился к собравшимся. Его синие глаза сверкнули.

– К делу! У нас тут имеются некоторые расхождения в оценке тактической ситуации. Давайте обсудим это публично. Колган Адъютант?

Высокий джоалиец поднялся на ноги. Он хмурился – впрочем, как обычно. Доспехи его были надеты по меньшей мере на один слой лемодийского сукна.

Дошу хотелось бы знать, как теперь Колган относится к Освободителю – юному дикарю из отсталой колонии, возглавившему джоалийскую армию? Ох, не сносить ему головы, если об этом узнает Клика. Впрочем, Колган лишился бы головы еще две недели назад, если бы Д’вард не настоял на обратном.

– Уважаемый Полководец, – начал рыжий гигант, – Военачальник и Сотники. Таргианцы могут уже находиться в Лемодвейле. А если нет, они вступят в него через Сальторпасский перевал тотчас же, как только он сделается проходимым. Они перекроит перевал Сиопасс, чтобы отрезать нам путь к отступлению, и двинутся на запад, на Лемод. – Он бросил взгляд поверх головы Д’варда, как бы проверяя, посмеет ли Злабориб не согласиться с этим.

В мастерской послышался напряженный гул. Все прекрасно понимали то, чем это грозит. Собственно, именно из-за этого Колгана и сместили.

– Есть ведь перевалы и труднее, – заметил Д’вард, – но ближе к нам, то есть к Лемоду.

Колган терпеливо вздохнул.

– Но более узкие ущелья и открываются позже. И даже если таргианцам удастся их одолеть, они не смогут отрезать нам путь к отступлению, ибо они будут находиться на южном берегу реки, а мы – на северном.

– Они могут перейти реку.

– Нет, не могут! Единственное место, где можно перейти Лемодуотер, – брод у Толфорда.

Колган говорил весьма уверенно. Дош про себя усмехнулся. Первое, что сделал Освободитель после взятия Лемода, – поручил Дошу перерыть весь город в поисках книг по истории и географии Лемодвейла.

– И какова тогда наша лучшая стратегия?

– Наша единственная стратегия – ждать, пока Джоал не пришлет нам на подмогу войска. Возможно, они пройдут одним из менее доступных перевалов из Нагвейла, но перевалы не откроются еще по меньшей мере месяц – вам и самим известно, что эта часть Лемодволла выше. Или они пройдут перевалом Сиопасс, как мы в прошлом году, а потом повторят наш путь сюда. Так или иначе, нам нужно ждать подмоги. Лемод без труда выдержит осаду.

– Спасибо. Военачальник?

Колган сел на место. Встал Злабориб, замотанный в лемодийские сукна болезненных расцветок. В них он казался великаном, но даже этот великан обладал грушевидной фигурой.

– Я согласен с Колганом Адъютантом в том, что будут делать таргианцы. Я не согласен с ним в том, что мы должны оставаться в Лемоде. Нам неизвестно, пришлет ли Джоал подкрепления вообще. Если пришлет, им придется пробивать сюда дорогу силой, шаг за шагом. Верно, в прошлом Лемод ни разу не брали штурмом, но таргианцы могут взять нас измором. И я говорю: встретимся же с ними в битве! Если уж нам суждено умереть, лучше погибнуть смертью храбрых в бою, чем сидеть в ловушке, как крысы, поедая собственные башмаки! Мы пробились сюда, мы можем пробиться и отсюда!

Его нагианцы, конечно, приветствовали это заявление одобрительными выкриками, но без особого энтузиазма. Он сел. Надо же, кто бы мог ожидать от толстяка подобной воинственности полгода назад?

Д’вард обвел присутствующих взглядом, наблюдая за их реакцией. Потом встал и поднялся на доски.

– По имеющимся у меня сведениям, таргианская армия уже в Лемодвейле и очень скоро будет у наших ворот. До кого-нибудь из вас доходили подобные слухи?

Последовала пауза, очень долгая пауза. Потом несколько нагианцев неуверенно подняли руки. Чуть позже к ним присоединились несколько джоалийцев. По мастерской пробежал тревожный шепот.

– Слухи! – рявкнул Колган. – Город в осаде. Как можно узнать об этом?

Д’вард ответил на его свирепый взгляд снисходительной улыбкой.

– Когда мы еще только осаждали город, люди переговаривались из-за городских стен с теми лемодианцами, которые оставались в лесах, с помощью флагов. Видели флаги в окнах? И ведь в Лемоде до сих пор осталось несколько тысяч лемодианцев. Те, что снаружи, передают им вести. Слухи имеют под собой реальную основу.

Колган несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот.

И Дош вместе с ним.

Женщины!

Джоалиец тоже догадался.

– Неужели вы верите хоть слову из их болтовни? – сердито спросил он.

– Да, – с горечью ответил Д’вард. – Некоторым – верю. И наверняка сказали не мне одному. Кстати, еще одна проблема, господа. Некоторые из вас завоевали любовь своих спутниц, и я не сомневаюсь, что сотни других – тоже. Но большинство этих женщин сейчас беременны. Боюсь, отступая, нам придется бросить их всех, и это…

– Отступая? – перебил его Колган. – Куда? Как?

– Ну конечно же, домой! Вы ведь не хотите остаться здесь навсегда?

Даже джоалийцы ухмыльнулись в ответ на такое предположение, даже сам Колган, хотя ухмылки вышли довольно кислые.

Освободитель сложил руки на груди и снова окинул всех взглядом.

– Две недели назад, – громко произнес он, – вы оказали мне честь, избрав своим полководцем. Я просил вас тогда ждать и довериться мне. Вы выполнили обе мои просьбы, и я благодарен вам за ваше доверие. Теперь время пришло. Сегодня утром пошел дождь.

Он чуть улыбнулся в ответ на удивленную реакцию.

– Мне сказали, и я верю в это, что таргианцы превосходят нас численностью втрое. Лемодианцев может быть еще больше. Как бы я ни уважал храбрость Злабориба Воеводы, я ни за что не поведу своих воинов на бой, который невозможно выиграть. С другой стороны, я не хочу закончить свою жизнь рабом на таргианских серебряных рудниках.

Собравшиеся одобрительно заворчали, как выводок четверозубов.

Д’вард повысил голос:

– Если вы хотите избежать неприемлемого, приходится идти на невозможное.

Он улыбнулся и помолчал, словно ожидая предложений. Предложений не последовало.

– Никто не упомянул о висячих мостах, которыми пользовались здесь в мирное время. Я прикидывал возможность построить такой, но это лишено смысла. Строительство заняло бы несколько дней, и для этого потребовалось бы, чтобы половина армии находилась на том берегу и защищала строителей. И если бы мы переправили туда половину армии, почему бы уж тогда не переправить сразу всю?

Он немного помолчал. Интересно, подумал Дош, сколько из присутствующих вообще знают про эти висячие мосты. Сам он слышал про них от Ангуан и пришел к тому же выводу: игра не стоит свеч.

Не услышав возражений, Д’вард продолжал:

– Да, единственный проходимый в любое время года брод находится в Толфорде. Но при низкой воде есть и другие места, где сильный и ловкий человек может перейти реку. Вы, наверное, считаете, что низкая вода бывает только в конце лета, как это происходит с большинством рек. Но Лемодуотер течет с ледников. И самая низкая вода как раз сейчас! Через несколько дней дожди и тающие снега вновь поднимут уровень воды. Неужели никто из вас не заметил этого?

Дош услышал удивленный ропот. Сам-то он точно в последнее время не смотрел на реку, но он и не нес дежурство на стенах. Никто не сказал ни слова.

Д’вард пожал плечами.

– Значит, скоро увидите. Армия может пройти там, где не пройдут купцы и прочие мирные люди. Согласно полученным мною сведениям, таргианцы около трех дней назад вступили в Лемодвейл через перевал Моггпасс, расположенный милях в двадцати к югу от нас. Должно быть, это далось им непросто, но таргианцы могут пойти на что угодно, если их разозлить, так мне, во всяком случае, говорили. Они идут на запад, к Тимб’лфорду. Там можно переправиться при низкой воде. Скорее всего они сегодня и переправляются. Их можно ждать у ворот завтра к вечеру или послезавтра.

Дош вздрогнул.

Д’вард подождал, пока собрание успокоится.

– Теперь вам ясно? Они хотят попасть на наш берег – на северный берег. Поэтому вечером мы переправимся на южный берег! Это надо сделать сегодня – начались дожди. Мы переправимся через реку и форсированным маршем двинемся к Моггпассу, который таргианцы так любезно открыли для нас. Единственная возможность – вторгнуться в сам Таргвейл!

Тишина взорвалась хором возмущенных голосов.

– Тихо! – крикнул Д’вард, и ему удалось восстановить тишину. – Я ваш полководец! Вы будете выполнять мои приказы или рубите мне голову! Что вы предпочитаете?

Он был моложе любого из присутствующих, неопытный юнец в нелепых, наспех напяленных местных одеждах, и все же вид его каким-то образом устрашал. Страшный взгляд синих глаз шарил по помещению. Ни шепота…

– Очень хорошо. Почему стена идет вокруг всего города? Я задумался об этом еще тогда, когда в первый раз это увидел. Единственное объяснение этому – то, что иногда через реку можно переправиться! И как раз сейчас вода стоит так низко, как это только возможно.

Сидевшие в мастерской возбужденно заерзали. Дош подумал о крутых утесах и бешеном вспененном потоке внизу, и его пробрала дрожь. И потом с той стороны их будут ждать лемодианцы, а возможно, и таргианцы. Скорее всего их будет немного, но все же…

– Нам нужны будут доски, – продолжал Д’вард, – и все веревки, какие мы только сможем найти. Мы должны навести понтонную переправу через стремнину. В темноте это довольно трудно, но сегодня ночью мы переправимся через Лемодуотер. Если нам удастся переправить на тот берег одного человека, мы переберемся туда все. Завтра мы двинемся на Таргвейл. Таргианская армия окажется на другом берегу – и вода в реке поднимется!

Побег! Он предлагал им надежду – слабую надежду, но все равно это был луч света в мрачном склепе. Так что тогда тысяча футов ревущего потока, острые скалы, осколки льда и лемодийские стрелы? Пустяки в сравнении с таргианским рабством. Сотники повскакивали на ноги, радостно крича.

Д’вард нетерпеливо махнул рукой, требуя тишины.

– Вот что нам надо сделать. И держать все это в строжайшем секрете! Теперь многие женщины поддерживают нас, но в городе полно и верных лемодианок. Они попытаются известить своих. Когда стемнеет, они могут поджечь дома, чтобы осветить нас. Мы должны запереть всех женщин города, чтобы враг не получил ни одного сигнала. Каждому потребуются теплые одежды, крепкие башмаки, запас еды на четыре дня…

Внезапная мысль оглушила Доша не хуже крепкого удара под дых. Ему придется расстаться с Ангуан! Он будет тосковать по этой маленькой гибкой дикой лемодийской кошке. Он никогда не увидит ребенка, которого она носит. Он всегда знал, что рано или поздно этому придет конец, но случившееся оказалось неожиданным ударом. Почему? Привязанность? Благодарность за особо приятное совокупление? Да нет, это же не может быть ничем, кроме привязанности, ведь так?

Возможно, он все-таки больше похож на всех остальных мужчин, чем считал раньше.

Усилием воли он заставил себя следить за Освободителем, сыпавшим теперь приказами и распоряжениями. Он явно продумал все детали заранее. Сразу по наступлении темноты Злаборибу и Колгану предстояло перевести войска через реку двумя отдельными колоннами. Но прежде они должны отыскать как можно больше веревок и канатов и приготовить поплавки, понтоны и настилы. Между скалами может нести древесные стволы и льдины. Разумеется, это опасно. Они должны приготовиться к потерям – утонувшим, замерзшим. Враг будет атаковать их с обоих берегов, как только догадается, что происходит.

Если бы кому-то удалось пересечь Лемодуотер раньше, Освободитель узнал бы об этом из книг. Он ничего не сказал, значит, этого никогда не было.

И отвод войск от ворот…

Ох!

Д’вард кликнул добровольцев в этот отряд, и, разумеется, таковые нашлись – но никто не сомневался, что арьергард идет на смерть.

Здравый смысл подсказывал, что это невозможно. Освободитель говорил, что это можно сделать, и его слова убеждали. Это безумие, но это могло получиться. Это должно было произойти сегодня же ночью. Сотники слушали его молча, словно очарованные. К утру они и их войско должны быть на противоположном берегу – или все они погибнут. Да и так в любом случае многим из них предстояло погибнуть.

Вопросы?

Большинство вопросов касалось женщин. С женщинами действительно возникала проблема. Конечно, женщины считались добычей и рабами, но ведь не случайно о совокуплении говорят как о «занятии любовью». Многим мужчинам не хотелось бросать своих наложниц. Однако Д’вард был непреклонен: женщин необходимо оставить. Он никогда больше не увидит Ангуан…

Совет занял довольно много времени, но в конце концов план Д’варда одобрили. Оставалось только уточнить детали, и у Д’варда нашелся ответ на каждое возражение. Дош сидел, забившись в угол, и поражение смотрел на эту демонстрацию непререкаемого авторитета. Он не помнил ни малейшего намека на это в «Филобийском Завете». Чем бы ни завершилась грядущая ночь, катастрофой или успехом, она ускользнула от внимания прорицательницы.

В конце концов Освободитель убедил командиров в своей правоте и вселил в них веру в успех. Когда он наконец отпустил их, они чуть ли не бегом бросились к дверям, чтобы поскорее начать подготовку. До вечера оставалось совсем немного времени.

– Дош Вестовой! – окликнул он, садясь на свои доски.

Дош с готовностью шагнул вперед. В мастерской оставались только Колган и Злабориб.

– Полководец?

Освободитель молчал, устало сгорбившись. Он с усилием поднял голову, и Дош поразился произошедшей в нем перемене. Уверенный, властный боевой командир, которого он видел минуту назад, исчез. Теперь Д’вард был просто исхудавшим, изможденным мальчишкой, словно все силы покинули его.

Колган нахмурился, удивленный не менее Доша.

– Что-то не так, господин?

– Просто устал.

Неужели эта речь отняла у него столько сил? Конечно, он воодушевил почти тридцать человек, каждый из которых был старше его. Некоторые из них были вдвое старше его и куда опытнее в военных делах. Он вдохновил их на почти невозможное, не скрывая при этом, что многим из них предстоит погибнуть. Это было впечатляющее зрелище, но почему он после этого похож на покойника?

Он слабо улыбнулся Колгану, потом Злаборибу.

– Спасибо вам за то, что молчали. Я понимаю, у вас тоже есть вопросы.

Колган хрипло рассмеялся:

– У меня есть. Без женщин, без кавалерии, без вьючных животных? Просто толпа пеших беглецов? Что будет с нами в Таргвейле, если мы когда-нибудь до него доберемся?

Глаза Д’варда снова вспыхнули синим огнем.

– Не знаю. Хотите пойти с нами, чтобы узнать, или предпочитаете остаться?

Рыжий верзила отпрянул.

– Простите меня, господин. Я понимаю, это слишком дерзкий вопрос. Разумеется, я с вами.

– Военачальник? – буркнул Д’вард.

– Вы вычитали в книгах, что через реку можно переправиться здесь, в Лемоде? – спросил Злабориб.

– Нет. Все, что я выяснил, – это то, что до сих пор не нашлось сумасшедшего, пытавшегося это сделать.

Большое круглое лицо принца расплылось в улыбке.

– Тогда клянусь пятью богами, хотелось бы мне посмотреть на физиономии этих таргианцев, когда они обнаружат, что мы исчезли!

Д’вард усмехнулся. Он потер глаза большим и указательным пальцами.

– Тогда сходите вдвоем, наметьте себе места для переправы. Я буду ждать вас через час у лестницы на башню с часами.

Двое командующих отсалютовали ему.

– Постойте! – Д’вард облизнул пересохшие губы. – Еще одно, прежде чем вы уйдете. Тут должны быть веревки… – Он показал на Доша. – Свяжите этого человека.

33

Колган Адъютант и Злабориб Воевода вышли. Дош сидел молча, накрепко привязанный запястьями и лодыжками к стулу. От страха, холодившего внутренности, его мутило.

Д’вард снова ссутулился, уронив голову на руки. Спустя долгую минуту он поднял взгляд и с трудом улыбнулся.

– Не бойся, – прошептал он. – Я не Тарион.

Конечно, он не Тарион, но даже от одного воспоминания о принце становилось дурно.

– Что ты собираешься сделать со мной? – Дошу сделалось стыдно – его голос предательски дрожал. – Ты ведь не оставишь меня таргианцам?

– Нет! Ну конечно, нет! – Освободитель устало выпрямился. – Я только не хочу, чтобы ты побежал в храм доносить все это Тиону. Что бы ты и сделал, ведь правда?

Дош боролся со словами, которые застревали у него в горле.

– Но… но. Полководец! Ты ведь не думаешь, что можешь утаить то, что происходит, от бога?

– Еще как думаю. Да, могу – хотя бы на время. – Он слабо улыбнулся. – Я знаю о богах больше, чем ты, мой мальчик! Скажи, зачем Тиону твои донесения, если боги и так все знают, а? Я не думаю, чтобы он известил об этом врага, но как знать? С тобой ничего не случится, если ты будешь вести себя хорошо.

Он с усилием встал и, переставляя ноги, как дряхлый старик, поднялся по лестнице.

Дош напрягся, пытаясь разорвать или растянуть путы – безрезультатно. Возможно, ему стоило бы положиться на обещание Д’варда не бросать его, но он хотел бежать. Приказ его господина жег его, заставляя рваться в храм с донесением об изменившихся обстоятельствах. Ну и, конечно, само по себе сидеть связанным уже было изрядной пыткой.

Он огляделся по сторонам. Должно быть что-то… Да, вон в углу, где он сидел во время совета, возвышается груда железного лома. Если он оттолкнется ногами, он может опрокинуть стул на спинку. Тогда он переломает себе руки. Нет, придумаем что-нибудь другое.

Если он перенесет вес на ноги, то он сможет перемещаться по комнате подобно улитке, таскающей свою раковину на себе. Ему оставили немного свободы движений в плечах, и если он качнет стул чуть-чуть назад, а потом резко рванется вперед, он сможет раскачать его достаточно, чтобы…

– Прекрати! – послышался голос.

Он послушно прекратил.

Рядом с ним стояла девушка с увесистым деревянным обломком в руке.

– Стукни его по голове с силой, достаточной, чтобы разбить глиняный горшок, – так мне сказал Д’вард.

– И стукнешь? – спросил он.

– Да.

– Тогда, пожалуй, мне лучше вести себя хорошо.

До сих пор он встречался с Исиан только два или три раза, а разговаривал и того меньше. Ему вполне хватало и Ангуан, а для разнообразия были подружки куда безопаснее, чем Исиан Яблочница, – хозяйка Д’варда выше любых посягательств.

Что-то было в ней новое… волосы. У нее были потрясающие каштановые волосы, которые она обычно собирала на затылке в огромный пучок. Он часто пытался представить себе, как она выглядит с распущенными волосами и каково, должно быть, играть с ними. Теперь она обрезала их. Преступница! От этого она казалась еще моложе. От этого она казалась мальчишкой, ибо роста она была невысокого, а сложения худого. У нее был маленький, покрытый веснушками носик. Она носила длинное платье из какого-то темного материала – едва заметная тень в надвигающихся сумерках. Впрочем, он достаточно хорошо видел ее, чтобы заметить твердо сжатые губы, так что он решил, что она вполне способна выполнить свою угрозу. Огонек в ее глазах позволял предположить – она выполнит ее не без удовольствия. Мальчишка, да и только.

– Присаживайся, – сказал он. – Я никуда не убегу.

С минуту Исиан серьезно думала, потом села на штабель досок, где раньше сидел Д’вард, не сводя с Доша глаз и продолжая сжимать в руке свою дубину.

– Нам придется провести некоторое время вместе, – заметил он.

– Наверное.

– Расскажи мне о себе.

Она продолжала смотреть на него, как на пустое место.

– Что тут рассказывать? Это был мой дом. Когда его забрал Д’вард, он получил вместе с ним и меня.

– Что случилось с твоей семьей?

Довольно долго она не отвечала, но когда заговорила, голос ее звучал все так же ровно.

– Мои дядя и тетя скрываются где-то в лесах. Мой двоюродный брат погиб в бою за город.

Как всегда, Д’вард оказался прав. Партизаны держали женщин в курсе событий; женщины, влюбившиеся в своих новых господ, передавали эти новости им. Исиан не могла не стать одной из таких предательниц. Перед обаянием Освободителя не устояли даже воины в два раза старше ее. У юной хозяйки не было никаких шансов.

– Прости, – вздохнул Дош. – Нет, правда, мне жаль. Не я начал эту войну. Я даже не воин.

– Я знаю. Ты был игрушкой другого принца.

Он удержался от замечания о том, что она точно такая же игрушка, только Д’варда.

– Ты неплохо осведомлена.

– Мы, женщины, любим болтать.

Он так и не понял, что это, шутка или просто цинизм. Какую часть своей жизни поведал он Ангуан, и сколько она выболтала другим лемодианкам? Исиан мало изменилась за это время. Она была совсем еще ребенком, но каким-то образом он ощущал, что имеет дело с очень проницательной женщиной.

– Что еще тебе известно обо мне?

– Что ты лжец.

– Все мужчины лжецы!

Она не ответила. Надо признать, его позиция была весьма невыгодной, но еще больше его раздражало то, что она и в разговоре берет над ним верх.

– Я никогда не лгал Д’варду.

– Нет, лгал! – вскинулась она. – Он просил тебя найти экземпляр «Филобийского Завета», и ты ответил, что в городе нет ни одного. А я знаю, что были. Ты выбросил их в реку!

– Это неправда!

– Я сама видела. Я следила за тобой.

Он оскалился.

– Он поверил в это?

– Я рассказала ему про книги, но было уже поздно. Ты нашел их все. Он сказал, что не удивлен. Он сказал, что тебя послали шпионить за ним и что ты именно для этого нанялся в услужение к принцу прошлым летом. Он сказал, что имеется какое-то пророчество про него и принца и что ты ни разу не упомянул о нем, так что он знает, что тебе нельзя доверять. Он считает, что ты из тех людей, которые сами не хотят, но лгут постоянно.

Что ж, возможно, так оно и есть. Говорить правду всегда немного рискованнее. С другой стороны, он врет теперь скорее по привычке. Он был настолько верен Д’варду, насколько это позволяла ему верность другому господину, но объяснить этого он не мог.

– Это ты сказала Д’варду про перевал Моггпасс?

Она не стала отрицать этого, только сидела и смотрела на него, как на пирожок на жаровне.

– Если он не доверяет мне, как может он доверять тебе? Ты предала свой народ, променяв его на вождя армии – армии, убившей твоего двоюродного брата. Почему? Что же за женщина способна на это?

– Он знает, что может мне верить.

– Но ты не можешь верить ему! – фыркнул Дош.

– Я полностью доверяю ему! – Ее убежденность казалась совершенно детской и возмутительно непоколебимой. Почему-то ему отчаянно захотелось пробить ее, уязвить.

– Но он взял этот город! Он убил твою семью! И ты считаешь, что можешь доверять ему? Что за безумие? Он ведь собирается бросить тебя сегодня! Что сделают ваши люди с теми, кто помогал врагу?

– Я иду с вами. Я буду вашей провожатой.

– Но он приказал командирам, чтобы они не брали с собой женщин.

– Кроме меня.

– Но он не возьмет свою женщину, заставив при этом людей бросить своих. Не такой он вождь! – Впрочем, зачем она тогда обрезала волосы?

Исиан пожала плечами – первый ее жест, который он увидел за все это время.

– Я выросла на южном берегу. Я знаю Моггпасс. Я могу помочь.

– Но ты хоть понимаешь, что он врет тебе?

– Нет!

Ага! Начинает пахнуть жареным.

Он с сожалением вздохнул:

– Влюбленные женщины редко способны трезво оценивать своих любимых, Исиан Яблочница.

Она оскалилась на него. Он усмехнулся, представив ее в качестве партнера по борьбе. Обычно он предпочитал мальчиков покрепче, а девочек понежнее, но не отказался бы побороться и с этим зверенышем.

– С чего это ты взял, что я влюбилась, Дош Вестовой? – спросила она.

– Ха! Он же Освободитель. Никто не устоит перед этим человеком! Я-то видел, он вертел матерыми воинами так, как хотел, – тридцатью разом.Даже я стараюсь угодить ему – насколько могу. Ни одной, женщине не устоять перед ним и минуты!

Исиан тряхнула головой, возможно, забыв, что обрезала волосы.

– Ты завидуешь мне, Прислужник! Завидуешь тому, что я живу с Д’вардом!

Он дернулся, сначала – услышав свое прежнее имя, потом – от внезапного озарения…

– Чего это ты смеешься? – крикнула она.

– Мне нет нужды завидовать тебе, девчонка! С какой стати? Чему тут завидовать?

Она вспыхнула, подтвердив его догадку. Похоже, она и впрямь готова была огреть его своей дубиной, и почему-то от этого он рассмеялся еще громче.

– У нас с тобой больше общего, чем я думал! – ухмыльнулся он. – Есть ведь и другой способ завоевать преданность женщины, не так ли?

Только Д’вард мог бы додуматься до такого.

34

Злабориб стоял рядом с Колганом на городской стене, глядя вниз, на реку. Ему было стыдно за себя. Уровень воды упал почти вдвое по сравнению с тем, каким был, когда они впервые подступили к Лемоду, а он ни разу не заметил этого. Оба берега усеивали обломки, в русле виднелись отмели и камни; некоторые зазоры между ними – те, что поуже, – были запружены древесными стволами и льдом. Ловкий мужчина дойдет до середины. А дальше… широкий участок, самая стремнина… что ж, на то и существуют друзья.

Берега были вертикальными в одних местах и почти вертикальными в других. Интересно, кто прячется вон в том лесу, наблюдая за городом?

Он заговорил в первый раз после того, как они вышли из мастерской Каретника:

– Клянусь пятью богами, он снова прав! Это выход, и единственный выход! Он увидел его, а мы нет.

– Хотелось бы мне знать, – буркнул Колган, – как он делает это?

Злабориб уже как-то спрашивал об этом Освободителя, но услышал в ответ что-то насчет стоящего где-то храма знаний, чего не понял.

– Ты где попробовал бы переправиться?

– Вон там вроде место ничего, – пробормотал джоалиец, – вот только как туда подобраться?

Они почти час расхаживали вдоль парапета, пока каждый не выбрал себе подходящего места. Нагианцы будут переправляться ниже по течению, джоалийцы – выше. Командующим придется вести своих людей, полагаясь только на память.

– Как ты думаешь, получится? – мрачно спросил Злабориб.

– Переправиться? Некоторым из нас удастся. – Рослый джоалиец покосился на далекие утесы и задумчиво потеребил рыжую бороду. – Но вторгаться в Таргвейл без кавалерии, без внезапности, имея впереди и позади армию сильнее нашей, готовую отрезать нам отступление… ты хоть понимаешь, что это безумие?

Альтернатива была еще хуже.

– Тебе приходилось бывать в Таргленде?

Колган пожал плечами:

– Приходилось однажды. В молодости я сопровождал своего дядю с посольством в Тарг. Не могу сказать, чтобы это произвело на меня слишком большое впечатление.

– Ты же джоалиец. Тебя бы не удивило, даже если бы они сорили золотыми слитками.

– Я бы посоветовал им тогда обратиться к опытному монетчику.

Злабориб усмехнулся, но это был вежливый смешок, не слишком искренний.

– Сегодня река. Завтра партизаны, лес и перевал. Ничего не поделаешь, будем жить одним днем и радоваться уже тому, что живы сегодня.

– Воистину так! – кисло согласился Колган. – И даже если мы пробьемся домой, ваше величество, наши сложности на этом не закончатся. Ваш братец, должно быть, уже хорошо освоился на вашем троне, создал свою армию, а мои недруги в Клике уже строят планы моих похорон.

Так не пойдет. Вожди сами должны хранить боевой дух, если хотят поддерживать его у своих воинов. Злабориб расправил плечи – насколько они вообще расправлялись.

– Посмотри на это с другой стороны. Как бы все это ни начиналось, теперь это больше не какая-нибудь заурядная распря из-за земли. Мы вовлечены в распри богов. Множество пророчеств говорят об Освободителе, некоторые – ясно, некоторые – туманно. Многие пророчества касаются человека по имени Д’вард, и теперь мы знаем, что Д’вард и Освободитель – одно лицо. Наиболее известно пророчество, согласно которому Освободитель принесет смерть Смерти. И если бы ты хотел найти Смерть, Колган Адъютант, куда бы ты пошел искать ее?

Колган поднял взгляд на далекие южные вершины гор и угрожающе сдвинул свои рыжие брови.

– Уж не предполагаешь ли ты, что он собирается повести нас на сам город?

– Что толку от пророчества, если оно не сбудется? Насколько я помню, чтобы попасть в Тарг, нам даже не придется особенно и уклоняться-то с дороги.

– Ну да, так путь будет даже ближе, ибо мы никогда не вернемся.

Верно! Злабориб признался себе, что и сам не питает особых надежд увидеть Наг хотя бы еще раз.

– Когда ты был в Тарге, ты заходил в двойной храм?

– Я видел его, правда, он не был еще достроен. Даже не все колонны воздвигли. К’симбр Скульптор еще работал над изваянием Мужа Творца. Но я смотрел в лицо Смерти. – Он с омерзением сплюнул. – Никто, кроме таргианцев, не додумался бы возвеличить подобную гнусность! – Немного помолчав, он добавил: – И от их стряпни у тебя с языка кожа сойдет.

Прежде чем Злабориб успел ответить, по стене к ним подошел Д’вард. Похоже, он восстановил свои силы, хотя лицо его оставалось усталым.

– Ну как, возможно? – спросил он.

– Будут потери, – буркнул Колган. – Но не слишком большие.

Освободитель кивнул и облокотился на парапет.

– Поставьте как можно больше людей на доставку материалов. Канаты, доски… провиант для марша, конечно. Бурдюки и бочки для понтонов. Бочки придется опускать с утесов в сетках, но примите все меры, чтобы скрыть приготовления до наступления темноты. Пловец не продержится в такой ледяной воде больше двух минут. Да… я не сказал вам еще, с нами пойдет Исиан. Она хорошо знакома с местностью.

Злабориб и Колган переглянулись. Когда лемодианцы вернутся, они не будут церемониться с предателями.

Колган не одобрял этого.

– Господин, это будет нелегкий марш даже для закаленных в боях воинов. Но девушка… – Он не стал договаривать.

Д’вард посмотрел на реку.

– Тебе известно, когда я был ближе всего к смерти в эту кампанию, а. Адъютант?

– Полагаю, когда вы пробирались в город, господин.

– Нет! – Он ухмыльнулся. – На следующее утро, когда я впервые встретился с Исиан. Она чуть не изрубила меня на кусочки большим кухонным ножом.

Мужчины посмеялись, как и положено, когда шутит начальство.

– Но вы приручили ее, господин.

– Или она меня. Ладно, что-нибудь еще?

– Что с Дошем Вестовым? – поинтересовался Злабориб. – Мне казалось, вы доверяете ему во всем?

Д’вард едва заметно улыбнулся.

– Почти во всем. У него есть господин повыше нас, о котором вам лучше не знать. Дош идет с нами. Насчет него можно будет не беспокоиться, как только мы переправимся.

Он посмотрел наверх, на хмурые тучи.

– Молитесь, чтобы пошел дождь, – сказал он. – Чем сильнее, тем лучше.

За несколько минут до того, как окончательно стемнело, Злабориб пристегнул на пояс меч. Он послал передовой отряд спуститься с утеса и закрепить веревочные лестницы. Сам он спустился в зияющее черное безумие со следующей группой. За ними к воде осторожно спускались люди с канатами, деревом и всем, что может плавать.

Через час или около того, избитый, исцарапанный и замерзший до костей, он стоял на южном берегу.

Ему повезло. Все шли, привязавшись, и каждого удерживали двое, но тех, кто поскользнулся и упал в воду, обычно разбивало о камни, прежде чем его успевали вытащить обратно. Доски срывались с креплений, бочки тонули, канаты рвались, льдины белыми чудищами выныривали из темноты. Люди исчезали, не договорив слова, и больше их никто не видел. Рев воды не позволял переговариваться. Течение приносило тела мертвых джоалийцев с верхней переправы.

Как только к Злаборибу присоединилось десятка два солдат, они закрепили канаты, дав возможность переправляться другим. Потом он приказал передовому отряду следовать за ним и полез вверх по утесу. Как только лемодианцы поймут, что происходит, они начнут сбрасывать на атакующих камни.

Склон был крутой – глина, камни, сочившаяся вода. Он понял, что добрался до верха, когда ударился головой о древесный корень. Он перевалился через край и, шатаясь, поднялся на ноги. Темнота стояла абсолютная, но что-то насторожило его. Он пригнулся. Над головой свистнул клинок. Он выхватил меч и ткнул в темноту. Он ощутил неприятно мягкий удар, услышал крик и понял, что пролил чью-то кровь. Он быстро отступил за древесный ствол и стоял, беспомощно оглядываясь и прислушиваясь. Его жертва всхлипывала и бормотала молитвы где-то на земле.

Снова какое-то шестое чувство подсказало Злаборибу о движении рядом, и он сделал мечом выпад в темноту. Теперь он был настоящим бойцом, убийцей. Рядом с собой и за спиной он слышал шаги своих людей.

– Берегись! – крикнул он, вслепую отбивая удар. Его лезвие с лязгом столкнулось с чужим. Он резко пригнулся и ударил еще – на уровне колен. Человек вскрикнул и с треском упал в кусты.

Отличить своего от чужого можно было по голосу – окликнуть, и если тот отвечал с незнакомым выговором, убить его. Ну а если он просто пытается убить тебя, ответа можно и не ждать. Впрочем, сопротивление оказалось на удивление слабым и вскоре было сломлено окончательно.

Овладев плацдармом на лесистом берегу и закрепившись на нем, Злабориб захватил с собой небольшой отряд и отправился на встречу с Колганом.

Они поспели как раз в самый тяжелый для джоалийцев момент. Там тоже произошла стычка в подлеске, и снова обороняющиеся бежали. Вскоре нагианцы втягивали джоалийцев наверх и закрепляли канаты для тех, кто поднимался следом. Самого Колгана не было видно.

Злабориб вернулся к своей колонне и был сильно раздосадован, увидев в боевых порядках меньше сотни воинов. Он выждал немного, не предпримут ли лемодианцы контратаки. Ничего не произошло; лес молчал. Он спустился к реке. Войско переправлялось, но такими темпами это заняло бы, казалось, несколько дней. Он перебрался обратно на северный берег – это путешествие оказалось еще страшнее первого, так как ему то и дело приходилось расходиться с ползущим навстречу человеком, державшимся за тот же канат или камень.

Он обратился к воинам, толпившимся на берегу. Он заверил их, что их товарищи переправились благополучно и не нашли смерть в пучине. Он приказал навести еще канаты – новые дороги через каменистый лабиринт.

С трудом одолевая дождь гальки и грязи, он вскарабкался обратно на северный утес и каким-то образом даже одолел веревочную лестницу, поднимающуюся на городскую стену.

– Шевелитесь быстрее! – командовал он. – Живее!

Он отправился на поиски Д’варда и обнаружил его, наблюдавшего за обороной ворот, – лемодианцы сообразили, что происходит. Правда, даже после этого они атаковали как-то странно вяло, вполсилы.

Злабориб доложил, Д’вард выслушал и приказал ему возвращаться на южный берег. Он пустился через реку в третий раз. И с облегчением увидел, что исход из города набирает скорость.

Лун на небе не было. К полуночи дождь превратился в ливень, сделав темноту абсолютной. Несомненно, множество людей нашли смерть от рук своих же товарищей, когда канат или настил не выдерживал, и слишком много солдат боролись за место на одном и том же пятачке. Сотни утонули, замерзли или погибли, разбившись о камни.

На рассвете Злабориб обнаружил, что командует армией, собравшейся в садах на южном берегу. Колган сорвался с утеса, сломав при этом плечо. Его, перекошенного от боли, несли на носилках. Река была усеяна мертвыми, а берег – ранеными.

Продолжал идти проливной дождь. Река поднималась на глазах. Лемод снова находился в руках своих законных владельцев; в нескольких местах горели пожары, зажженные, чтобы задержать их возвращение. Признаков преследования все не было. Хвала богам!

Дош Вестовой объявился в самом начале серого дня в сопровождении юноши, со второго взгляда оказавшегося Исиан в мужской одежде. При виде ее посинелых губ Злабориб спохватился и дал команду разжечь костры. Два лагеря слились в один, и он выставил охрану по периметру – целый частокол людей. Лемодианцы все не нападали и даже отказались от партизанщины. Почему?

Все с ног до головы измазались в глине. Половина уцелевших или хромала, или слепо уставилась взглядом в пространство в полнейшем шоке. Какой-то костлявый юнец не мог идти сам, и его тащили под руки двое друзей. Он отцепился от них и встал, поджав одну ногу и цепляясь за ветку.

– Сколько? – рявкнул он, и до Злабориба дошло, что у парня синие глаза.

– Потери? Кажется, четыре или пять сотен.

Грязное пугало вздрогнуло и пошатнулось.

– Сопротивление?

– Почти не было. Сколько ваших осталось там?

– Чертовски мало, – сказал Д’вард. – Сколько не могут ходить?

Злабориб пожал плечами:

– Там, на пляже, еще по меньшей мере полсотни. Здесь… Не знаю. Еще пятьдесят?

Освободитель застонал и провел рукой по лицу. Оно осталось почти таким же грязным.

– С вами все в порядке?

– Немного устал. А вы, господин?

Усмешка. Еще один стон.

– Ногу подвернул, только и всего. – Освободитель опустил больную ногу на землю и оскалился. – Мой первый бой, – пробормотал он.

Злабориб увидел слезы на его глазах и ощутил странный приступ сочувствия. Как и он, Д’вард не был прирожденным солдатом и не зачерствел душой от ответственности за жизни подчиненных. Большинство вождей на его месте сияли бы от счастья, ликуя по поводу блестяще осуществленного бегства из-под самого носа противника. Вот уже второй раз Д’вард осуществлял головокружительную перестановку сил; второй раз заставлял гениальное руководство армией казаться детской игрой, и все, что его заботит, – это цена.

– Река взяла свою долю жертв, но все же это не та резня, какую учинили бы таргианцы.

– Мы еще должны постараться, чтобы они не получили такого шанса. – Д’вард устало опустился на землю. – Созови сотников. – Подошла Исиан и опустилась рядом с ним на колени. Она попыталась вытереть ему лицо влажной тряпкой, но он раздраженно отмахнулся от нее.

Вскоре собрались командиры – оборванные, обессилевшие, едва половина тех, кому полагалось бы быть здесь. Д’вард назначил временных заместителей и послал за ними – на нормальные выборы нет времени, сказал он. Казалось, он помнил имя и способности каждого солдата, будь то нагианец или джоалиец.

Так и не вставая из грязи, опершись спиной о дерево, он обрисовал ту картину, которая уже была понятна всем, но мысль о которой пока гнали прочь. Они избежали одной западни, но могут оказаться в другой, более опасной. Таргианцы могут переправиться обратно на южный берег и попытаться перехватить их, прежде чем они достигнут перевала. Или они направятся на запад к Толфорду и перекроют дорогу обратно в Нагвейл. В самом Таргленде наверняка еще больше вооруженных людей. Расплата только откладывалась.

– А теперь мы должны выступать, – сказал он. – Всем, кто не может идти, придется остаться. Стройтесь.

Люди валились с ног от усталости, но выбирать не приходилось. Оставшихся ждали смерть или рабство. Сотники переглянулись, но возражать не стали.

Д’вард рывком поднялся на ноги. С полдюжины человек бросились помочь ему, но он отказался от помощи. Хромая, кусая губы от боли, он поплелся вперед. Через полминуты кто-то предложил ему только что срезанный посох, и он принял его. Он подавал личный пример, и это все, что он мог сейчас сделать.

Появился Колган, он все еще находился в шоке от боли, так что толку от него было немного. Дивясь странной судьбе, уготованной ему непостоянными богами – и находя в этом даже некоторое циничное удовольствие, – Злабориб принял командование и отдал необходимые распоряжения.

Одна женщина и меньше чем пять тысяч мужчин отправились в путь – покорять и спасаться. Холодный дождь сулил и мучения, и надежду.

Стоны и мольбы раненых за спиной слабели, по мере того как армия удалялась от них, и наконец стихли совсем.

35

– Таргвейл прекрасен, – сказал Экзетер. – Нет, правда. Это очень плодородная страна, климат в ней умеренный, и правят ею аристократы.

– Какое отношение имеет аристократия к красоте? – сонно спросил Смедли.

Миссис Боджли загнала своих гостей в гостиную и усадила в кресла. Единственная керосиновая лампа бросала мягкий свет на четыре лица; два мотылька без устали колотились о стеклянную колбу. К счастью, кресла были на редкость неудобными, а то Смедли ни за что бы не удалось высидеть весь вечер, не заснув. Алиса неохотно уступила просьбам сыграть, ссылаясь на то, что давно уже не практиковалась. Она исполнила по памяти пару этюдов Шопена. Насколько он мог судить, очень и очень неплохо. А потом они снова вернулись к Соседству.

– О, право же, капитан! – Судя по тону хозяйки, он выказал полное непонимание совершенно очевидных вещей. – Это же просто вопрос ухода! Единственные, кто может следить за землей как следует, это те, кто рассчитывает передать ее своим детям и внукам. Отец Гилберта посадил дубовую аллею, зная, что сам он никогда не увидит эти дубы во всем их великолепии. Это было пятьдесят лет назад, и им потребуется еще по меньшей мере сто. Сам Гилберт категорически отказался санкционировать какие-либо разработки полезных ископаемых в нашем поместье в Мидленде. Дело только в этом. Люди, не загадывающие дальше своего жизненного срока, эксплуатируют землю. Те, кто думает о своих семьях, ухаживают за ней. Не стесняйтесь, берите еще сигару, если хотите, – добавила она, словно извиняясь за свою горячность.

Смедли поблагодарил ее и с еще большей признательностью выбрался из кресла. Он пошел в столовую. Не осталось больше ни одного Боджли, чтобы любоваться дубовой аллеей во всей ее красе. Род Боджли оборвался с убийством Тимоти. Не осталось никого, кто докурил бы эти сигары.

Глаза Алисы поблескивали в мягком свете лампы.

– Но это можно довести и до абсурда – как и все остальное. Вильгельм Завоеватель выселял целые страны, чтобы на освободившихся землях разбивать леса с благородными оленями. У людей тоже есть права.

Миссис Боджли обдумала эту точку зрения и, похоже, пришла к выводу, что это опасная ересь.

– Не обязательно. Люди приходят и уходят, земля остается.

Экзетер подмигнул Смедли, когда тот вернулся в свое кресло.

– Не кажется ли вам, что склонность аристократов постоянно затевать войны является лишь формой контроля за численностью населения, прополкой ничтожных крестьян?

Леди клюнула незамедлительно.

– Возможно! Разве не гуманнее проткнуть некоторую часть мужчин копьями, чем позволять голодать женщинам с детьми, не так ли?

– Мне кажется, это зависит от того, с какого конца копья смотреть. Но земля и война, похоже, неразлучны. Таргианская каста военных ничуть не лучше прусских юнкеров.

Словно псы войны взвыли в ночи.

– Шрамы от дуэлей? – спросил Смедли.

– Нет, не думаю, чтобы они дошли до этого.

– Похож Таргвейл на Англию? – поинтересовалась Алиса.

– Ну, у него такой же ухоженный вид. Растительность заметно отличается. Таргианские деревья разноцветные. У нас вся листва зеленая. Там есть и синие, и золотые, и красные, и масса других оттенков. Но большие поместья очень красивы. Сельские угодья – один большой сад. Дикие места тоже красивы – и да, там есть парки с оленями. Правда, там нет живописных маленьких деревушек или, если и есть, их очень мало. Бараки рабов стараются строить так, чтобы они не бросались в глаза.

– Спарта? – пробормотала миссис Боджли.

– Что-то вроде того, – согласился Экзетер. – В первые дни я ничего этого не видел. Отчасти из-за проливных дождей, отчасти потому, что при бегстве из Лемода подвернул ногу и все мои силы уходили только на то, чтобы идти. Переправа через реку оказалась рисковым делом. Старина Злабориб показал себя с самой лучшей стороны – он все организовал и вел армию. Нам повезло с погодой. Вода начала подниматься, так что таргианская армия не посмела выступить в погоню. Лемодийские партизаны оставили нас в покое. На второй день мы достигли перевала Моггпасс. Таргианцы оставили за собой проложенную дорогу – навели переправы через ручьи, расчистили завалы и все такое, и это здорово облегчило нам жизнь. Кажется, на четвертый день мы из последних сил дотащились до Таргвейла и смогли наконец перейти к грабежам. Конечно, мы опоздали на полгода, но именно таковы были изначальные цели кампании. Все позабавились на славу.

– Кроме тебя? – спросила Алиса.

– Ну, по правде говоря, я выздоровел довольно быстро. Войска, сами о том не подозревая, питали меня маной. Не то чтобы я особенно заслужил этого, но это ничего не меняло.

Смедли подавил зевок. Часы на камине показывали около одиннадцати. Сейчас он докурит сигару, извинится и отправится спать. Эта маленькая война Экзетера, конечно, любопытна, но ему еще лет сто не захочется слушать ничего про войну.

Алиса как-то опасно улыбалась.

– Значит, Исиан провела вас к перевалу, верно? А потом вернулась к своему народу?

Очень ровным голосом Эдвард ответил:

– Да, она провела нас к перевалу. Она не могла вернуться к своей семье, хотя мы проходили совсем недалеко от ее дома. Они посчитали бы ее предательницей, несмотря на то что она была еще совсем ребенком.

– Ясно. Извини. Глупый вопрос.

Миссис Боджли громко сглотнула.

– Э-э… что эти ваши таргианские юнкера говорили насчет грабежа и мародерства?

Грабеж и мародерство не входили в кодекс чести Фэллоу.

– То-то и оно, что почти ничего! Это было действительно очень странно! Их кавалерия на моа следовала за нами. Мы постоянно видели их издали, но они никогда не приближались. Они вырезали отставших и разведывательные патрули, но только джоалийцев. Они не пролили ни капли нагианской крови.

– Странно?

– Очень! Понятно, что это стало вызывать распри. Злабориб убедил всех, что неприятель пытается внести раскол в ряды союзников, поссорить нагианцев с джоалийцами. И ему удалось более или менее восстановить мир – он все-таки был настоящее чудо, этот принц! Через пару дней, когда эта тактика сделалась явной, он предложил, чтобы нагианцы и джоалийцы поменялись снаряжением: шлемы на щиты, копья на мечи. Мы попробовали их, и теперь даже сами солдаты затруднялись сказать, кто есть кто. Тогда таргианцы вообще прекратили нападения. Мы продолжали продвижение. Форсированным маршем, по тридцать миль в день. Это была настоящая гонка. Перевал Моггпасс нас немного задержал. Зато после него нам оставался только прямой переход через Таргвейл и – через Сальторпасский перевал – домой. Как вы понимаете, таргианские дороги превосходны. Чтобы отрезать нас, их основным силам пришлось бы пересечь весь Лемодфлэт, а я уже говорил, на что это похоже.

– Конечно же, вы победили в этой гонке, иначе вас не было бы здесь.

Экзетер потер глаза.

– Нет. Мы проиграли. Ну, не совсем. Наши карты снова спутала Большая Игра. Нет, право, уже чертовски поздно! Мы же почти не спали прошлой ночью… Вам не кажется, что мы могли бы продолжить эту эпическую сагу завтра утром?

– Разумеется! – согласилась миссис Боджли. – Но вы ведь не оставите нас в полном неведении! Объясните хоть немного. Что вы имеете в виду под Большой Игрой?

– Пентатеон, Пятерку. Я уже говорил вам, как Кробидиркин втянул меня в джоалийскую кампанию, да и Тион, возможно, тоже стоял за этим. Я до сих пор не знаю многих деталей. Игра настолько сложна и запутанна, что даже сами игроки не могут уследить за правилами, и к тому же у каждого свой способ подсчета очков. Во всяком случае, когда Зэц прознал, что врата Лемода отворились в ночь слияния четырех светил, он понял, где именно находится Освободитель. Поэтому он положился на помощь Карзона, то есть Мужа, который является одновременно богом-покровителем Таргленда. Вот почему таргианцы не убивали нас – жрецы в Тарге получили прямое распоряжение Карзона.

– Что-то я запуталась, – призналась Алиса.

– Зэц хотел, чтобы меня взяли живым.

– Живым?

– Чтобы он был абсолютно уверен в том, что я мертв, разумеется. На этот раз он собирался умертвить меня собственноручно, проследив, чтобы не было ошибки.

36

Вечернее солнце освещало пыльную дорогу. На юге гор вообще не было видно – это казалось Дошу совершенно неестественным, словно недоставало какой-то необходимой части мира. Таргвейл очень велик, а их армия очень мала. Рассеяв по рощам, низинам и живым изгородям разведывательные патрули и отряды фуражиров, пять тысяч человек почти растворились. Шагая по дороге рядом с Исиан, Дош с трудом верил в наличие этих пяти тысяч.

Иллюзия, оптический обман. На самом деле отряд Талбы шел перед ними, скрытый за вершиной холма. Прячась за живыми изгородями, патрули охраняли с обеих сторон войско на марше. Гос’вла со своим кавалерийским эскадроном следовал, к сожалению, прямо за ними.

После Лемода кавалеристы, как и все остальные, шли пешком. Они держались достаточно близко, чтобы Дош мог услышать их двусмысленные шуточки о непостоянстве извращенца, ухаживающего за наложницей полководца. Как только они вышли из городских стен, Дош снова перестал быть своим парнем. Напуганным мужчинам нужна разрядка, и он был идеальной мишенью.

– Эй, Погинк Улан? – ревел один.

– Ну, Колдфад Улан? – рычал в ответ другой.

– Скажи мне, Погинк Улан, почему у Доша нет копья?

– Не знаю, Колдфад Улан. Почему у Доша нет копья?

Ответ был предсказуемо непристоен. Кавалерийский юмор никогда не отличался особым изяществом; низведенные до уровня простых смертных, к тому же пеших, они его не улучшили. Новые мозоли, усталость, голод, опасность и прочие лишения, возможно, и шли на пользу душам, но явно не могли отвлечь примитивные умы от чувственных фантазий.

Дош шел безоружным, потому что Д’вард по-прежнему использовал его как бегуна-посыльного. За день он проходил вдвое больше, чем все остальное войско. Обыкновенно он не обращал внимания на насмешки и поэтому не понимал, почему сейчас чувствовал себя таким уязвленным.

– Эй, Колдфад Улан?

– Да, Погинк Улан?

– Что ты думаешь о том, как движутся эти бедра?

– Чьими бедрами ты любуешься, Погинк Улан?

– Тебе не обязательно оставаться здесь и все это слушать, – негромко заметила Исиан.

Дош покосился на нее и встретил удивленный взгляд больших чистых глаз – глаз ребенка. Она уже некоторое время хромала рядом с ним, казалось, обращая на шутников не больше внимания, чем он… уделяя, надо признать, очень мало внимания и ему самому. Мешок, который она несла, не уступал размером мужскому; ее мальчишеская фигура почти вдвое сложилась под его тяжестью. Любой в войске был раза в полтора выше и сильнее ее, но она держалась. Она никогда не жаловалась – во всяком случае, Дош не слышал ее жалоб. Он отыскивал ее и шел рядом, когда был свободен от поручений, но они почти не разговаривали. Единственное, что объединяло их, – это то, что оба они чужаки.

Посыльный не может даже нести мешок. Исиан делилась с ним своей трапезой.

– Они наглеют, – пробормотал он и тут же подумал, поняла ли она, что он имел в виду.

Судя по всему, поняла.

– Эта экспедиция за чужим добром и женщинами дала им не слишком много того и другого, верно? И они не так чувствительны, как ты.

– Не позволяй им раздражать тебя. У Д’варда были свои причины взять тебя с собой. Это их не касается. Хочешь, понесу пока мешок?

Исиан мотнула головой, подбросила мешок повыше на плечи и захромала дальше.

Д’вард, как обычно, шел в арьергарде. Он поставил перед собой задачу ободрять отстающих, раненых и ослабевших, хотя каждый день все новые бойцы валились с ног и их оставляли на сомнительную милость таргианцев. Злабориб шел впереди, возглавляя марш.

Страна была опустошена. Таргианцы сжигали дома и угоняли скот. Не было ни женщин, чтобы их насиловать, ни добра, чтобы его грабить, но это ничего не меняло – у войска не было вьючных животных, чтобы перевозить награбленное. Если усталым солдатам удавалось поймать зебу или зубра, зверь попадал прямиком в котел. Запасы продовольствия, захваченные из Лемода, истощились; весенние поля были пусты. Еще несколько таких дней, и голод поставит армию на колени.

Таргволл на севере сиял льдами и свежим весенним снегом. Где-то за ним передвигалась таргианская армия. На востоке тоже вырастали горы, приближаясь с каждым днем. Где-то там лежал Сальторпасский перевал, дорога домой, но усталые, изголодавшиеся воины даже не надеялись одолеть его, а потом и перевал Сиопасс. Кампания грозила войти в историю Вейлов как одно из величайших военных поражений. Благодаря Д’варду Джоалия захватила и разграбила Лемод, но во всех остальных отношениях все, чего она добилась, – заставила таргианцев разорять собственную страну. Дош находил это слишком слабым утешением.

Вместе с пиками Таргволла впереди их ждали бойня и плен, даже раньше, чем они достигнут перевала. Выжившие отправятся на серебряные рудники. Двое чужаков не могли рассчитывать ни на что большее. Дош служил своему богу, и умереть за Тиона означало, что он навечно займет место среди созвездий. Но девушке-то какой смысл оставаться здесь? Она была полезна в качестве проводника по Лемодвейлу – почему Д’вард оставил ее здесь? Неужели он настолько неблагодарен? Дош почему-то думал об Освободителе не так плохо. Насколько он помнил, в «Филобийском Завете» не было ни слова про Исиан. Это ничего не значило; пророчества вообще очень туманны.

Они поднялись на холм; теперь Талба и его люди отчетливо просматривались впереди. Он огляделся по сторонам – как всегда, ожидая увидеть движущуюся на них вторую таргианскую армию. Далекие точки означали разведчиков – уланов верхом на моа. Они описывали круги около отступающей армии, всевидящие, как ястребы, надоедливые, как москиты, и тем не менее они вообще прекратили нападать.

Храм!

Купа деревьев и несколько древних каменных построек стояли на отшибе, посреди пастбища, – понятно, любому поселению здесь не место, значит, это мог быть только храм. Весенняя листва на деревьях переливалась золотом, и такой же отблеск имел просвечивающий сквозь нее купол, а золотой цвет говорил: «Тион». Дош не мог противиться призыву. Он хотел, он рвался услужить своему господину.

– Посмотрю, не нужен ли я Д’варду? – пробормотал он и шагнул на обочину.

Гос’вла и его люди прошли мимо; он сам подставился им, и они выкрикивали ему непристойности. Стоило им пройти, как он нырнул за живую изгородь. Он сидел в зелени и ждал, пока пройдет арьергард. Последний отряд промаршировал четким строем, с разухабистой песней, а это значит, что Д’вард идет с ними, подбадривая и воодушевляя воинов так, как мог только он.

Дош немного подождал, потом вскочил на ноги и бегом бросился через поле.

37

Далекие шлейфы пыли подсказали Дошу, что таргианцы где-то поблизости. Они могли перехватить его, прежде чем он успеет догнать своих. Он не был ни нагианцем, ни джоалийцем, так что не знал, как к нему отнесутся. Он предпочитал не загадывать последствий. Собственно, какая разница – ведь он должен сообщить своему господину новости.

С неделю назад Д’вард задал ему вопрос, до сих пор не дававший ему покоя: зачем богу шпионы, собирающие для него сведения? Дош долго ломал голову, но в конце концов нашел ответ. Богу не нужно ничего. Боги всеведущи. Важны не сведения, а сам факт служения богу, и важен он только самому Дошу. Как охотничьего кота натаскивают искать дичь, так и его обучили служить, чтобы душа его смогла удостоиться места на небесах. Жертва ценна для молящегося, не для бога. И чем мучительнее жертва, тем лучше, будь то заклание тощего цыпленка или какая-либо услуга. Дош не нужен Тиону, но Тион отчаянно нужен Дошу.

Подойдя поближе, он решил, что поселение представляло собой святую обитель. Возможно, женскую, хотя для Тиона или кого-то из его аватар мужской монастырь подходил бы более.

Задыхаясь от бега, он ворвался в ворота и перешел на почтительный шаг, подобающий святому месту. Здания были очень старые, покрытые толстым слоем мха, – пять домов хоронились под деревьями, еще один стоял на открытом месте. Судя по размеру окон, там размещалось хранилище свитков. Вряд ли орден велик – не более дюжины монахов, и Дош подумал, каково-то им жить здесь, в холмах, вдали от остального мира. Одинокая фигура в сутане склонилась над грядками, но больше он никого не видел. На веревке сушилось самое обыкновенное белье.

Храм отличался от остальных построек куполом и располагался в центре. Пропотевшая рубаха липла к ребрам, когда Дош поднимался по ступеням. Одна дверная створка была распахнута, и он шагнул в прохладный полумрак.

Небольшая молельня – ни скамеек, ни алтаря. Внутри – только изображение бога, освещенное бьющим в прорези на куполе солнцем. Оно изображало одну из ипостасей Юноши – грубое, далекое от совершенства изваяние из мрамора с прожилками. Традиционную наготу частично скрывал длинный свиток, который бог держал вертикально обеими руками.

Дош знал специальный ритуал, призывающий его господина. Боги всегда выдумывают подобные штуки, чтобы их не беспокоили по ошибке. В данном случае ритуал требовал, чтобы Дош снял всю одежду, для чего он нуждался в уединении. Он стоял на одной ноге, стаскивая башмак, и чуть не упал, когда из тени выплыла высокая фигура. Откуда он… ну да, вон, в углу дверь.

Монах был немолод, но его спина оставалась прямой, а бритые лицо и голова не позволяли точно определить его возраст. Фигура сохранила пропорциональное сложение; должно быть, в молодости он был вполне достоин служить богу красоты. Его желтое облачение светлело в полумраке храма; его сандалии негромко шаркали по каменному полу. Сверкающая цепочка, свисавшая до пояса, позволяла предположить, что это сам настоятель. Он хмурился.

– Ты пришел воздать почести святому Прилису, сын мой?

К счастью, долгими зимними ночами, болтая в постели с Ангуан, Дош научился понимать лемодийский язык, а лемодийский не так уж и отличался от этого жуткого таргианского карканья. Он понял, о чем его спрашивают, хотя, возможно, только приблизительно. Прилис считался богом знаний – вот откуда свиток.

Святой отец явно не одобрял пропотевших насквозь почитателей, являющихся в храм запыхавшимися, в рубахе нараспашку и грязных башмаках. Возможно, он ожидал, что Дош падет на колени и поцелует его цепь, после чего он сможет отослать этого наглеца в пруд вымыться, прежде чем тот явится пред очи бога.

Дош сделал знак Тиона, но левой рукой, скрестив одновременно два пальца правой. Возможно, это был условный сигнал одного из культов Тиона, хотя в само таинство Доша никогда не посвящали. Он даже не помнил, когда и где обучился этому знаку. Возможно, его обучил сам бог. Главное – действовало это безотказно.

Подействовало и сейчас. Старый жрец низко поклонился. Не поднимая головы, он посмотрел на нежданного гостя.

– Я прослежу, чтобы тебя не беспокоили, сын мой, – тихо сказал он и вышел, торопливо шаркая сандалиями по камням. Хлопнув, за ним закрылась входная дверь, и в молельне стало еще темнее. Вот так-то лучше.

Дош разделся, дрожа от сырости и холода. Последовательность поз и жестов, которые ему предстояло воспроизвести, показалась бы любому нормальному человеку дерзким богохульством, тем более в храме, но одной из ипостасей Юноши был, как известно, Кирб’л, Шутник. Дош поклонился изваянию, повернулся спиной, нагнулся…

Какого черта ты здесь делаешь? Он взвизгнул, подскочил и обернулся. В храме никого не было. В ярости он позабыл о своей наготе, ринулся к дверце в углу и распахнул ее. За дверцей открылась маленькая каморка, в которой стоял заваленный книгами стол. Больше там ничего не было – ни другой мебели, ни другой двери. Значит, голос исходил не отсюда.

Дрожа, он вернулся к статуе и простерся на каменном полу.

Ну? – прогремел тот же утробный голос. – Ты не ответил на мой вопрос.

– Боже, я только исполнял ритуал, которому ты меня обучил.

О! – Теперь уже не осталось ни малейших сомнений в том, что голос исходил от статуи. – Ты хотел сказать, Тион обучил? Дош замялся.

– Но разве ты не святой Тион, Боже?

Бог издал странный звук, напоминавший хихиканье.

Ну, не всегда. Во всяком случае, не сейчас. Что ему от тебя нужно? Откуда у тебя эти шрамы на лице? Расскажи-ка ты мне все с самого начала. Но… Дош исполнял свой ритуал несколько раз, в храмах и маленьких молельнях, и каждый раз на него откликался сам Бог Красоты. Конечно, на этот раз он не завершил ритуала, он едва его начал. Но разве аватары Тиона – не сам Тион? Разве не так говорят жрецы? Тогда почему этот упоминает Бога Красоты как кого-то постороннего?

Впрочем, для расспросов время и место были неподходящие.

– Боже, я следовал за Освободителем, как ты мне…

Да?

– Как ты… мне казалось, ты приказал мне это. Я не помню! – Он начинал паниковать. – Мне нужно было доносить тебе все, что делает Освободитель, разве не так? Тебе нужно было…

Когда это началось? – спросил голос. Теперь он утратил свою устрашающую гулкость и звучал почти мягко. – Ты случайно не выигрывал золотую розу на его… Я хотел сказать – на наших празднествах?

– Да! Да!

В каком году?

– На шестьсот девяносто седьмых празднествах, Боже.

И что случилось потом?

– Я… – Дош застонал. Его била дрожь. Он чувствовал, что вот-вот лишится чувств. – Я не помню! Я стоял на помосте с розой в волосах, раздавая призы победителям. Потом… потом не помню! – На следующий день он отправился в Наг, во дворец, и попросился на службу к принцу Тариону, и его сразу же приняли. Это было почти год назад… Но это же не сходится! – Четыре года? Те празднества были четыре года назад, верно?

Да, четыре года. Ты бы оделся, парень. – Голос бога окончательно лишился божественной мощи и сделался почти задушевным. – Я вижу, ты мерзнешь. Не горюй об утраченных годах. Тебе будет гораздо легче, если ты не будешь их помнить, не сомневаюсь. Рассказывай же. Ты хочешь сказать, что Освободитель здесь, в Таргвейле? Дош подтвердил это, дрожа в мокрой одежде. Три года! Три года его жизни украдены!

Это очень серьезно! Я бы сказал, это опасно! Неужели это Служба послала его сюда, так скоро?

– Кто послал, Боже?

Служба! Церковь Неделимого, если тебе так больше нравится. Гм! Ты, похоже, совсем не знаешь про них. Мой гос… моя старшая ипостась не очень-то любезно обошлась с тобой. Ну что ж, все это очень даже любопытно, не так ли? Хи-хи! Мне нужно повидаться с Освободителем. Ступай и приведи его. Дош испуганно поперхнулся. Д’вард и его армия, должно быть, ушли уже на несколько миль. Да и как сможет он, Дош, уговорить Освободителя повернуть войско? Еще менее вероятно то, что он согласится вернуться сюда один, – таргианская кавалерия рыщет по окрестностям.

Но ослушаться прямого приказа бога – немыслимо. Это может обречь его еще на несколько лет… чего?

Проклятие! Три года его жизни украдены!

Злость и горечь обожгли ему горло. Он повернулся и в упор посмотрел на неподвижное изваяние. Это совсем другой бог. Он не должен позволять своему внезапному гневу обрушиваться на Прилиса. Он не должен спорить с богом знаний, подарившим ему просветление.

И Освободитель… Д’вард сделал для него гораздо больше, чем Тион. Как может он теперь повести Д’варда на смерть?

– Боже, как мне уговорить Освободителя прийти? Это опасно!

Гм!.. Что ж, я понимаю, что ты имеешь в виду. Ладно, твое новое познание убедит его, и… да… Мы найдем кого-нибудь в помощь тебе. Ступай. Озадаченный пуще прежнего, Дош поклонился богу и, спотыкаясь, двинулся к выходу. Он шагнул в ослепительный солнечный свет. Чья-то рука схватила его за волосы и швырнула вперед. Он слетел со ступеней и растянулся на гравии. Сквозь слезы боли он увидел окружавшие его со всех сторон начищенные башмаки.

– …не нагианец! – услышал он чей-то хриплый голос.

– Да, волосы не того цвета, – согласился другой. – Ну что ж, этого можно в расход.

– Верно, скормить его червям.

– Святотатство! – проблеял третий. – Вы нарушаете святость этого места!

– Тогда тащи его за ворота, – предложил первый.

Дош услышал странное поскуливание и сообразил, что это он сам. Грубые руки ухватили его под локти и рывком поставили на ноги. Его окружали восемь или девять таргианских уланов – грубых мускулистых мужиков, чисто выбритых по таргианскому обычаю, в черно-зеленых костюмах для верховой езды, бронзовых шлемах. Он попытался сказать что-то, но не смог внятно произнести ни слова.

За спинами солдат суетился настоятель – он размахивал руками и возмущался святотатством: насилие на ступенях храма, моа нагадили в саду, полное неуважение. Ну да, от почитателей Карзона вряд ли можно ожидать особого уважения к служителю Прилиса. Во всяком случае, эти вояки явно не собирались создавать подобный прецедент.

– А ну шевелись, дерьмо! – приказал старший.

Доша подтолкнули, и тут двери храма за его спиной с грохотом распахнулись настежь.

Стойте! – прогрохотал громовой голос.

Его отпустили. Он пошатнулся и чуть не упал.

Идите сюда, все! – Ни один смертный не мог бы говорить так громко.

Изваяние оставалось мраморным, и все же это была живая плоть. Свиток казался почти пергаментным – Прилис все еще держал его перед собой. Самыми живыми были его глаза – они сияли синим светом, как у Д’варда. Волосы приобрели золотистый оттенок.

Аббат и таргианцы пали ниц. Вошедший за ними Дош почтительно преклонил колена, потом, не веря своим глазам, посмотрел на изваяние. Эта поза… вертикальный свиток – это же совершенно неприлично! Как он раньше этого не заметил? Новое дознание, говорил бог… Шутник издевается над своими почитателями!

Громовой голос прокатился по молельне.

Варвары! Скажите, почему бы нам не стереть вас в порошок за ваше святотатство? Уланы стенали и что-то бормотали.

– Боже! – хрипло взмолился старший. – Мы выполняли приказы. Нам было сказано, что святой Карзон…

Это место не принадлежит Карзону! Ты, Ксаргик Капитан, ясное дело, принадлежишь к мерзкой секте Крови и Молота. И ты тоже, Цуггиг Улан, и ты, Твайкирг Улан… И Прогъюрг Улан тоже. Дикари! А ну, откажитесь от своей присяги! Солдаты взвыли.

Повинуйтесь или умрите, и будете прокляты навеки! – проревел бог еще громче прежнего.

Дрожащими голосами четверо мужчин отреклись от своих обетов Крови и Молоту – судя по всему, какой-то воинскойсекте почитателей Карзона. Дош решил, что подобный поворот судьбы ему, пожалуй, даже нравится. Понукаемые божественным ревом, мужланы отказались от Мужа и поклялись никогда больше не искать его покровительства. Штаны у всех были мокрые от страха.

Приятно все-таки иметь влиятельных друзей.

А теперь поклянитесь вечно повиноваться нам! Все вы! Поклянитесь, что до конца жизни будете чтить Юношу превыше остальных богов. Уж не забавляется ли сам бог подобным образом? В его громовом голосе слышался странный оттенок, который у смертного означал бы бахвальство. Интересно, как часто второстепенное, непритязательное божество вроде Прилиса позволяет себе быть столь самоуверенным?

Вояки с видимым облегчением принесли обеты Тиону; некоторые из них почти плакали. Дош подозревал, что отступники попадут на небеса довольно скоро, стоит только Карзону узнать о такой смене покровителя – впрочем, не обязательно Карзону. Достаточно и их товарищей.

Так вот, – объявил бог чуть тише, – в мире царит большое Зло, и вы призваны сразиться с ним.

– Так скажи нам его имя, о Боже! – вскричал капитан с явным одушевлением.

Имя ему – Зэц! Вояки испуганно переглянулись.

Вам поручается оказать всю посильную помощь нашему доверенному слуге, Дошу Вестовому, которого вы хотели предать смерти. Вы будете выполнять его приказы беспрекословно и без колебаний, а если потребуется – ценой своей жизни. До тех пор, пока он не освободит вас. Встань, Дош Вестовой. Дош поднялся. Один за другим таргианские уланы становились перед ним на колени и клялись ему в беспрекословном повиновении. Да, это ему решительно нравилось! Да и потом будет нравиться. Вот этот. Молоденький… Прогъюрг, кажется? Да, Прогъюрг Улан – очень даже смазливый паренек… Повиноваться беспрекословно и без колебаний, м-м?

Совершенно неожиданно Дош подумал про Д’варда. Тарион совершенно определенно не видел ничего зазорного в том, чтобы использовать высокое положение для удовлетворения личных капризов. Сам Прогъюрг наверняка не стал бы возражать, ибо таргианцы ставят повиновение старшему офицеру превыше всего, но Д’вард не одобрил бы подобного. Дош чувствовал, что не одобрил бы, хотя не знал почему и откуда он это знает. Ладно, он обдумает нравственный аспект ситуации, прежде чем определит Прогьюрга на выполнение специальных поручений.

Святой отец? – прогрохотал бог.

Старик продолжал лежать.

– Да, Боже?

Дошу Вестовому понадобится и твоя помощь. Помоги ему. Гм. Кажется, все, так? Хи-хи! Ну что ж, теперь вы все наши слуги, так что мы дарим вам свое благословение. Изваяние снова сделалось мраморным.

Бедный Прогъюрг Улан без чувств грохнулся на пол.

38

Армия разбила бивак на развалинах большой усадьбы. От главного здания остались только дымящиеся руины, но некоторые из вспомогательных построек сохранились. Вместе с каменными оградами они помогали спастись от ледяного ветра, усилившегося к вечеру, и скрывали от неприятеля маленькие походные костры. Красный глаз Эльтианы смотрел с темного неба; понемногу высыпали звезды.

Отряд из Соналби собрался в маленьком дворике. Исиан сразу же нашла Прат’ана и начала пробираться к нему, перешагивая через вытянутые ноги. Нагианцы приняли ее быстрее и лучше, чем джоалийцы. Она была женщиной Д’варда, и если Д’вард решил захватить свою наложницу с собой, запретив делать это всем остальным, – что ж, его право, он вождь, и не их дело вмешиваться. Они лишились бы дара речи, если бы узнали, что Д’вард еще ни разу даже не поцеловал ее. Дош Вестовой об этом догадывался, но Дош вообще был омерзительно проницательным типом.

Соналбийский отряд в особенности считал Освободителя своим, поэтому они одобряли его выбор и теперь приветствовали Исиан веселыми воплями и грубоватыми шутками на своем неразборчивом нагианском диалекте. Во всяком случае, они не относились к ней как к малолетней сестренке, что само по себе уже приятно. Разумеется, когда она сказала, что ищет Д’варда, шутники заорали, что ей не стоит утомлять беднягу, пусть подождет хотя бы до ночи, и тому подобное. Остальные смеялись и согласно кивали. Она успела привыкнуть к этому. За неделю, проведенную в армии, она узнала о мужчинах гораздо больше, чем за всю свою прошлую жизнь, и главное, что она узнала, – это то, что мужчины редко думают о чем-то еще, кроме секса. Их однобокость мышления прямо-таки поражала.

Огромный, плечистый Прат’ан сидел, согнувшись, у одного из костров и жарил что-то, насаженное на палку. Он прикрикнул на шутников, и те угомонились. Потом оскалился в улыбке.

– Полководец уехал на разведку с ребятами из Тойд’лби, госпожа. Они хотели посмотреть, смогут ли они забраться на ту разрушенную башню. Должны скоро вернуться. Побудь с нами. Мы соскучились по женскому голосу. – Остальные закричали что-то в знак согласия.

Исиан немного опасалась такого количества мужчин вокруг себя – странное ощущение, и нельзя сказать, чтобы неприятное. Их внимание льстило. Но она пришла узнать, поможет ли ей Прат’ан освободить Доша, а теперь поняла, что не может просить его об этом на людях. Отношения между нагианцами и джоалийцами были неважными. Она знала, что Д’варда это беспокоит, значит, она не должна делать ничего, чтобы ухудшить положение дел. Прат’ан тоже наверняка знал об этом, так что он может отказаться ввязываться в это дело. Или, напротив, в это ввяжется слишком много народа, и окажется, что из-за нее случился мятеж. Осторожнее!

– Право же, Сотник, я не могу остаться с вами. Мне жаль. Может, в другой раз.

Прат’ан согласился, что да, жаль. Мужчины нуждаются в обществе красивых женщин для поддержания духа. Потом он протянул ей импровизированный вертел. Соналбийцам, объяснил он, сегодня повезло – они нашли болотистый пруд, полный жирных ящериц. Их хвосты – большое лакомство, так что она непременно должна отведать вот этот, пока он еще горячий. Он гордо улыбался.

Она взяла палку, стараясь не смотреть на дымящийся обрубок. Она бы не стала есть ящерицу, даже умирая с голода, но сейчас ящерица могла оказаться очень кстати в том, что ей предстояло сделать.

– Очень мило с вашей стороны, – улыбнулась она. – Как вкусно пахнет! Вы не обидитесь, если я возьму это с собой, нет?

– Увы! Ты разбиваешь нам сердца. Куда это ты так торопишься?

– О… – Исиан уже пробиралась через частокол ног обратно к выходу. – Мне нужно помочь одному другу. Надо сделать что-то, пока Д’вард не пришел.

Разумеется, они поняли ее превратно, но от их грубоватого юмора ее не защитили бы никакие слова. Она нырнула в темноту, а в ушах еще звенели двусмысленные пожелания. Ее отец никогда не говорил так. Д’вард никогда не говорил так. Д’вард вообще отличался от всех. Пожалуй, она не возражала бы, если бы он отличался чуть меньше. Она подумала, что он одобрил бы задуманное ею, – она знала, что он ненавидит жестокость так же, как ненавидит ее она. Впрочем, она настолько рассвирепела, что не особенно заботилась, одобрит он ее или нет.

Она обогнула обугленные остатки конюшни, от которых разило гарью, и подошла к нужному ей сараю. Дверь была приоткрыта, и из-за нее пробивался луч света от лампы. Жуткие звуки прекратились. Не обращая внимания на неприятную пустоту в желудке, она ударом ноги распахнула дверь и шагнула внутрь. Сарай оказался больше, чем казалось снаружи, – пустой, если не считать рабочей лавки у одной из стен. Судя по запаху, в сезон стрижки здесь хранили шерсть.

Двое джоалийцев сидели, вытянув ноги, на лавке. Двое других прислонились к стене, слившись со своими тенями. Дош лежал, скорчившись, на полу, связанный по рукам и ногам. Старые шрамы на его лице скрылись под слоем свежей крови и новых порезов; ноги были в синяках и царапинах. Из-под разодранной рубахи виднелись ссадины на ребрах, хорошо заметные на бледной коже.

– Ба! – Один из сидевших на лавке джоалийцев оторвался от облизывания разбитого в кровь кулака. – Принесла нам обед, да?

– Принесла, да не вам! – Исиан даже не оглянулась на него. Она опустилась на колени рядом с Дошем и вытащила нож. Д’вард дал ей его, когда они уходили из Лемода, посоветовав всегда держать под рукой.

– Эй! – крикнул джоалиец. – Что это ты делаешь?

– Он не может есть со связанными руками, Сотник. – Она перерезала веревку, стягивающую запястья пленника. Веревка глубоко врезалась в плоть, и его руки сильно покраснели.

Дош удивленно покосился на нее и закашлялся, когда веревка наконец упала.

Джоалийский командир оторвался от скамейки, и его тяжелые башмаки застучали по камням. Он был огромен, смугл и с крючковатым носом. Его тень на стене росла по мере приближения к фонарю, делаясь все страшнее.

– Кто тебе это позволил? И с каких это пор предателей кормят прежде, чем честных людей?

Каким бы отвратительным ни казался ей кусок мяса на палке, все четверо джоалийцев жадно смотрели на него.

– Он не предатель, пока этого не сказал Полководец! Вот! – Она протянула свой тошнотворный трофей Дошу, который пытался сесть.

– Погоди минутку, – пробормотал он, растирая руки.

– Давай сюда! – Джоалиец наклонился, чтобы вырвать палку с мясом у нее из рук.

Исиан, не глядя, отмахнулась ею.

– Пойди и ищи себе еду сам! Это для Доша Вестового. – Она попробовала смерить его свирепым взглядом, однако сделать это, стоя на коленях, оказалось не так-то просто.

– Доша Предателя, ты хочешь сказать? То, что ты шлюха нашего полководца, не дает тебе права командовать мною, девка! – Он снова попробовал вырвать у нее мясо. – У тебя нет его разрешения делать это!

– Нет, есть, – произнес Д’вард, входя в сарай. Огромная туша Злабориба Воеводы заполнила дверь за его спиной.

Исиан с облегчением перевела дух. Ей уже начинало казаться, что события принимают нежелательный оборот. Дош улыбнулся ей – его десны тоже были разбиты в кровь. Она сунула ему в руку палку. Он взял ее разбитыми пальцами, но есть даже и не пытался.

Джоалийцы застыли по стойке «смирно». Высокий, с горящими голубыми глазами, Д’вард окинул их взглядом, потом еще более пронзительно посмотрел на Доша. Он старался скрыть свой гнев, и тот наполнял сарай зимним холодом. Он заговорил сначала с Исиан:

– Что ты здесь делаешь, Л’ска?

– Принесла Дошу Вестовому поесть.

– Зачем?

– Я надеялась, что они перестанут мучить его, пока я здесь.

Д’вард вздохнул и смерил ее тем самым раздраженным взглядом, который каждый раз несказанно расстраивал ее.

– Ладно, тогда уж развяжи и ноги. А теперь, Диббер Сотник, я хочу объяснений. Докладывай!

– Господин! Я видел, как этот человек якшается с врагами, господин! – Джоалиец замолчал, словно больше говорить было не о чем. Когда никто ничего не добавил, он заговорил снова, на этот раз уже не так уверенно: – Сегодня днем вы приказали найти его, господин. Его не нашли, господин, так ведь? На закате, господин, мы увидели его в стороне с отрядом таргианцев. Мы следили за тем, как он пытался незаметно проникнуть в лагерь… арестовали его… все, господин…

Глаза Д’варда сверкнули синей сталью.

– Ты не доложил об этом Колгану Адъютанту или Злаборибу Воеводе?

– Э-э… мы ждали вас, господин…

– Значит, вы допрашивали его сами?

– Э-э… да, господин. – Лицо сотника блестело от пота. Боится! Так ему и надо!

– Он сказал тебе что-нибудь?

– Только врал, будто действует по вашему приказу, господин.

– А ты знал, что это не так, да?

Ночное насекомое устремилось на свет и ударилось о фонарь. В наступившей жуткой тишине это прозвучало барабанным ударом. Когда Д’вард снова заговорил, голос его звучал еще тише, но от этого еще страшнее.

– Дош Вестовой, пытался ли кто-нибудь из них остановить происходящее?

– Насколько я слышал, нет. – Странное дело, но он уже жевал хвост ящерицы. С учетом полученных им побоев он выглядел очень даже бодро.

Д’вард объявил свой вердикт:

– Диббер, ты превысил полномочия. Возвращайся в свой отряд. Передай им, что ты снят, – пусть выберут тебе замену. Новый Сотник должен незамедлительно доложиться Злаборибу Военачальнику и дать свои предложения, как тебя наказать. Это относится ко всем вам. Идите!

Принц посторонился, пропуская их, и четверо мужчин понуро исчезли в темноте. Злабориб шагнул в сарай и закрыл за собой дверь. Он улыбался, но вид у него был недовольный. Исиан встала, собираясь оставить их втроем – пусть себе разбираются. То, за чем она пришла, она исполнила. Правда, ей казалось, что она заслужила чуть больше благодарности.

– Тебе лучше остаться, Л’ска. – Д’вард устало опустился на лавку и вытянул ноги. Он брезгливо посмотрел на Доша. – Эй, ты! Во что вляпался на этот раз?

– У меня для тебя послание, – отозвался Дош, не прекращая жевать. Судя по всему, эта гадость ему нравилась. Правда, он мог просто проголодаться.

Удивленная и одновременно польщенная тем, что ее пригласили остаться, Исиан отступила к стене. Она встретилась взглядом с принцем. Он кивнул ей и улыбнулся, и этого она тоже не понимала. Ей нравился тучный военачальник. Он всегда обращался к ней, как к благородной даме.

– От кого? – спросил Д’вард.

Дош с опаской оглянулся на Исиан и Злабориба.

– От друга моего друга. Слуги моего бывшего господина. Того, о котором ты догадался.

– Ага! Теперь ты можешь говорить о нем?

Дош кивнул.

– Слуга отменил… приказы господина. – Он поперхнулся. – Этот ублюдок! Эта свинья! Он украл три года моей жизни!

Он сделал попытку встать. Злабориб наклонился помочь ему, и он, шатаясь, поднялся на ноги.

– С этой ипостасью все в порядке, мне кажется. Он желает видеть тебя.

Д’вард вскинул бровь.

Злабориб не удержался и вмешался:

– Подожди-ка! Скажи сначала, где ты был и как вернулся. И что с таргианцами?

Дош схватился обеими руками за спинку скамьи. Должно быть, он испытывал сильную боль, хотя старался не показывать этого.

– Освободитель…

– Не называй меня так! И говори, не стесняясь. Я полностью доверяю этим людям. Они имеют право знать, что за тайну они хранят. Выкладывай!

– Правда? – с наглым видом спросил Дош. Он никогда не выказывал Освободителю такого почтения, как другие. – Ладно. Я отправился в храм доложиться Тиону. Там я встретил его аватару, Прилиса – бога знаний. Я рассказал ему все, но… Ну, он не Тион!

– Разумеется, не Тион. Они все разные лю… боги. Что еще?

– Он хочет, чтобы ты пришел к нему. Он сказал, это очень важно. Меня провожали несколько таргианцев. Прилис приказал им слушаться меня. Им пришлось принести мне присягу! – Дош попробовал засмеяться, вздрогнул и с искаженным лицом потер ребра.

Исиан и Злабориб снова переглянулись. Он хмурился, но почему-то выглядел не таким удивленным, как она ожидала. Возможно, Д’вард рассказал ему кое-что из тех странных вещей, которые он рассказывал ей, – вещей, которые потрясли бы ее родителей, вещей, которые она сочла бы наистрашнейшей ересью, услышь она их от кого угодно, кроме Д’варда.

– Я видел этот храм, – снова вмешался Злабориб. – Если ты был там, то как же ты нас догнал?

Дош скривил свои разбитые губы в жалком подобии улыбки:

– Я вернулся верхом на моа.

– Но это невозможно!

– Я тоже так думал, но это возможно. Возможно, если ехать вдвоем. Этому ублюдку это не понравилось, но он все же довез меня.

– Придется поверить тебе, – вздохнул Д’вард, немного помолчав. – Что этот тип, Прилис, хочет от меня?

– Балда. У богов не спрашивают.

– Возможно, стоило спросить. – Некоторое время Д’вард молча смотрел на свои колени. – Далеко отсюда до этого твоего храма?

Дош пожал плечами, вытирая рот рукой.

– Миль десять. Мои уланы нас довезут. Ты вернешься к утру.

– Но, Полководец! – вскричал Злабориб. – Вы ведь не собираетесь всерьез…

Однако Д’вард, похоже, собирался. Как может он довериться этому Дошу Вестовому? Исиан не любила Доша. Д’вард говорил ей, за что его не любили остальные мужчины, но это ее мало волновало. Все же было в нем что-то неправильное – правда, не настолько неправильное, чтобы оправдать то, что сделали с ним только что.

– Придется рискнуть, ваше величество, – сказал Д’вард. – Возможно, это и в самом деле очень важно. Если я до рассвета не вернусь, ведите армию к перевалу и не останавливайтесь, ясно? Ни в коем случае не ждите меня и уж тем более не ищите!

– Полководец…

– Не могу же я упустить шанс заполучить в союзники бога, верно? Советуйтесь с Колганом, но право принимать решения – за вами, за исключением тех приказов, которые отдал вам я. Я его извещу. – Он повернулся к Дошу, пытавшемуся скрыть свое удовольствие от того, как верит ему Освободитель. – Ты тоже едешь? Ты выдержишь это – в твоем-то состоянии?

– Ублюдка крепче меня в этой армии нет!

– Знаю. Отлично. Сейчас я закончу обход, а ты пока умойся. Никто не должен знать, что я уехал, а не то за мной увяжется половина нагианцев – что бы я им ни приказал! Сразу же, как…

– Я тоже! – заявила Исиан. Она не позволит, чтобы ее оставляли, как маленькую!

Трое мужчин разом обернулись к ней; она напряженно пыталась выдумать хоть какую-нибудь убедительную причину, по которой ее нельзя оставлять, как маленькую.

– Но, госпожа! – не выдержал Злабориб. – Эта поездка не для…

– Я тоже! Д’вард, ты сам говорил мне, где безопаснее всего!

Безопаснее всего – рядом с ним, говорил он, ибо «Филобийский Завет» предсказывал множество вещей, которые ему предстояло сделать, прежде чем он умрет. И потом, если войску удастся благополучно добраться до Нагвейла и Джоалвейла, что будет с ней, с лемодийской предательницей? Даже если она вернется когда-нибудь в Лемод, ни один уважающий себя мужчина не возьмет ее в жены. И потом она сама хотела быть только рядом с Д’вардом. Она никогда не говорила ему этого, но если он попросит…

Он ухмыльнулся:

– Ты уверена, Л’ска? Это означает нелегкую дорогу и бессонную ночь.

– Уверена!

– Таргианские патрули могут перехватить нас и убить.

– Ты сам не веришь в это, иначе бы ты не поехал!

Он усмехнулся и одарил ее одной из своих редких замечательных улыбок, от которых мир становился светлее.

– Тогда пошли. – Он махнул рукой Дошу. – Поможешь этому ходячему ужасу привести себя в порядок, ладно, Л’ска? – Он вскочил со скамейки и исчез в дверях, оставив двоих мужчин ошалело смотреть ему вслед.

– Что означает этот «Л’ска», которым он тебя обзывает? – спросил Дош.

– Так, прозвище.

Злабориб пожал плечами:

– На классическом джоалийском «ляска» означает «отвага».

– О… – только и сказал Дош.

Исиан этого не знала, но ей это понравилось. Д’вард говорил, что так называется маленькое животное с бурой шерстью, но ее-то волосы были вовсе не бурыми. Они были темно-каштановыми.

39

Когда они осторожно выбрались из лагеря, Д’вард взял Исиан за руку. «Ну вот, так лучше», – подумала она. Потом решила, что он просто снова опекает ее, успокаивая, как маленькую. До сих пор единственный раз, когда он прикасался к ней, – это в ночь переправы через Лемодуотер, в ночь бегства из города. Тогда ее поразила его физическая сила, хотя она всегда считала, что совершенно не обязательно более уверенно двигаться в темноте только потому, что ты мужчина.

И потом эту прогулку вряд ли можно было назвать романтической, ибо взошел Трумб и от его зловещего зеленого света люди казались покойниками – какая уж тут романтика! Для влюбленных больше подошло бы розовое сияние Эльтианы. Кроме того, с ними был Дош – он шел впереди, показывая дорогу. Он шел, как покойник, ну, во всяком случае, как полуживой человек, – ему вообще лучше было бы отлежаться. Так что никакой романтики. Гораздо больше гусиной кожи и страха. Как бы то ни было, она не отнимала руки, время от времени легонько сжимая его пальцы.

Они выбрались из лагеря, так и не замеченные часовыми, что изрядно огорчило Д’варда. Потом Дош сказал, что он лучше пойдет вперед во избежание неприятностей, и наконец-то она осталась с Д’вардом наедине.

– Это ты нежничаешь или просто снова успокаиваешь меня, как младшую сестру?

Он отнял руку.

– Прости.

– За что? Нет, с тобой правда с ума сойдешь!

Его глаза и зубы ярко блеснули в лунном свете.

– Ну, что такого я наделал?

– Нет, меня бесит не то, что ты делаешь, а то, чего ты не делаешь! Как по-твоему, какая женщина потерпит, когда на нее не обращают внимания как раз тогда, когда она совершенно откровенно дает понять, чего хочет!

– Ты имеешь в виду, с ножом? О, я вполне понял послание. В жизни так не пугался!

– Это было до того, как я тебя узнала. Почему ты даже не целуешь меня?

Он вздохнул.

– Я же говорил тебе, Исиан. Я дал слово другой. Ты славная девочка, и…

– Я не девочка!

– И не славная?

– Еще какая славная. Ты только попробуй.

– Чего я хочу – так это разложить тебя на коленке и выдрать как следует.

– Обещаешь сначала снять с меня штаны?

– Исиан! Постыдилась бы!

– Я и стыжусь. Чего я только не перепробовала… – На этих словах она споткнулась и чуть не упала. Д’вард даже не попытался ее подхватить.

Это было унизительно.

Минут через двадцать они вышли к мосту через ручей.

– Пароль? – послышался грубый голос из кустов.

– Цветок стыда, – отозвался Дош. – Капитан Ксаргик?

– Да, господин.

– Нас трое. Ты возьмешь этого человека. И э-э… мальчик может ехать за Цуггигом. Я поеду с Прогьюргом.

– Его скакуну всего пять лет, господин. Лучше…

– Это приказ!

– Как угодно, господин.

Исиан усмехнулась, гадая, заметил ли Д’вард, как упивается Дош возможностью покомандовать; таргианец-то наверняка заметил.

Поездка на моа представлялась ей замечательным приключением. Моа оказались большими – она никогда не думала, что они такие большие. Все новые таргианцы выводили своих скакунов из темноты. Длинные шеи, казалось, поднимались на половину высоты до Трумба, а седла располагались выше головы взрослого мужчины, даже Д’варда! Как она заберется туда? И, что еще более важно, как она оттуда слезет?

Уланы потянули поводья вниз – некоторые даже отрывались от земли и повисали на них. Моа недовольно зачирикали, но все же сложили свои здоровые ножищи и сели.

– Готов, парень? – спросил капитан у Исиан. – Тогда держись, если жизнь дорога, ну!

– Э-э… это вы мне? Готов к чему?

Ближайший к ней улан взлетел в седло, и в то же мгновение Ксаргик Капитан и другой человек оторвали Исиан от земли и почти швырнули ее ему на спину. Она только успела обхватить его руками, как моа взбесился. Он взвился прямо в небо, в то время как остальные проворно убрались с дороги. Он упал вниз и снова взмыл вверх. Он визжал и кричал, он лягался и брыкался. Она отчаянно цеплялась за наездника, крепко прижавшись лицом к его грубой кожаной куртке. Она цеплялась так крепко, что не была уверена, может ли он дышать, и все же седло высоко подбрасывало ее на протяжении, казалось, нескольких часов. Иногда она шлепалась на мохнатый круп моа, иногда на край седла – это было больнее всего. Ноги мотались вверх-вниз, как крылья. Цуггиг орал гнусавые таргианские ругательства, которых она не понимала, а моа игнорировал. Несколько раз она слышала, как Дош кричит от боли – нет, право, ему не стоило этого делать в его-то нынешнем состоянии! Д’варда не было слышно, но вскоре вся ночь, казалось, заполнилась бешено брыкающимися моа. Ох, бедняга Дош!

Все девять моа артачились, когда на них садились, но трое, несущие еще и пассажиров, вели себя хуже всех. Остальные шестеро успокоились после нескольких демонстративных скачков. Ее наезднику последнему удалось заставить своего скакуна слушаться – возможно, потому, что этот моа был самый крупный, возможно, потому, что и Дош, и Д’вард весили гораздо больше, чем она. Когда моа наконец немного пришел в себя, устав от собственных выкрутасов, седоку вручили копье, которое до поры держал один из его товарищей. Потом Ксаргик Капитан выкрикнул команду, и отряд помчался по ночной дороге. Нет, он не помчался – он полетел над дорогой! Никогда еще в жизни Исиан не путешествовала так быстро. За один скачок моа покрывал восемь или десять футов, но его бег был при этом поразительно плавным. Деревья и кусты неслись мимо, сливаясь в одну темную полосу. Встречный ветер холодил лицо, и хотя седло было мало для двоих, она вскоре решила, что ей нравится.

Тучи почти совсем закрыли зеленую луну, когда усталые моа вбежали в ворота монастыря. У дверей храма их ждали два пожилых монаха с фонарями в руках; на груди одного поблескивала золотая цепь, так что это скорее всего был настоятель. Ксаргик Капитан остановил своего моа у крыльца и ловко соскочил на землю. Он мягко приземлился и отдал честь настоятелю. Второй улан спешился рядом и подхватил у него поводья. Исиан задумчиво посмотрела вниз, на далекую землю.

Цуггиг Улан обернулся и взглянул на нее. Он оказался старше, чем ей казалось, – чисто выбрит по таргианскому обычаю, но при этом вовсе не урод.

– Ты не мальчик! – А ей уж стало казаться, что он немой.

– До сих пор не была.

Он издал рычащий звук, потом усмехнулся.

– Ну, если и была мальчиком, когда садилась в седло, то сейчас на него уже не похожа. Но ты держалась молодцом. Я рад. Слезешь без помощи?

– Конечно. – Исиан перекинула ноги на одну сторону, оттолкнулась и скользнула вниз… вниз…

Ноги ее подогнулись от удара, и она упала на спину, стукнувшись головой о гравий. Берегись! Моа капризно заверещал и задрал подкованную ногу, словно собираясь лягнуться. Она отползла, вскочила и отбежала на безопасное расстояние, стряхивая с себя пыль. Ее непривычно шатало. Земля казалась теперь слишком близкой, словно ее ноги укоротились, а большая часть тела чувствовала себя так, словно ее высекли розгами. Д’вард уже спешился и поспешил помочь Дошу. Она поймала на себе тяжелый, неприветливый взгляд старика настоятеля и решила, что он не одобрит присутствия женщины в своем монастыре. Лучше ей пока оставаться мальчиком.

Они вступили в храм вчетвером, ибо Дош с трудом держался на ногах, не говоря уже о том, чтобы куда-то идти. Он отдал настоятелю распоряжения приглядеть за «его людьми», потом приказал Прогъюргу Улану спешиться и помочь ему идти. Дош проковылял внутрь, закинув одну руку на плечо таргианца, другую – на плечо Д’варда. Исиан вошла следом.

Ведь никто не говорил, что ей нельзя.

За свою жизнь ей не удалось повидать много храмов. Этот был маленький и темный, самая обыкновенная голая каменная коробка, холодная и пропахшая пылью. От него даже дух захватывало. Нет, он даже хуже храма Эт’ль в Лемоде. Когда улан поднял лампу повыше, из темноты возникло изваяние бога. Как воплощение Юноши, Прилис был изображен нагим, но на опасном месте он держал свиток знаний. Прогъюрг и Д’вард опустили Доша на колени.

– Умница, – пробормотал Дош. – Оставь свет здесь.

– Слушаюсь, господин! – Кавалерист вышел. Это был симпатичный паренек, ненамного старше ее самой, решила Исиан. Не такой симпатичный, как Д’вард, конечно. Хлопнула дверь.

Она опустилась на колени и удивилась, увидев, что Д’вард остался стоять. Он сложил руки на груди и, казалось, дрожал. В храме было прохладно, но не настолько же.

– Святой Прилис! – объявил Дош. – Я сделал все, как ты велел.

Тишина.

Огонь в лампаде плясал. На блестящей мраморной поверхности статуи играли блики, но ничего больше не происходило.

– Я Освободитель, – произнес Д’вард. – Ты звал меня?

Снова тишина.

– Может, он спит? – предположил Д’вард.

– Боги не спят! – возмутилась Исиан.

– Еще как спят!

– Обидно! – продолжал Д’вард, но она видела, что он не столько расстроен, сколько зол. – У меня армия, за которой надо приглядывать, и война, с которой надо что-то делать. Нам надо вернуться до рассвета. Как бы ты будил бога, Дош?

– Укусить его за ухо?

– Зубы поломаю. Лучше мыслей нет? Что за этой дверью?

– Маленькая комната со столом. Ничего больше. Из нее нет другого выхода.

– Прилис! – крикнул Д’вард. – Мы пришли!

Опять тишина.

– Что, если ты попробуешь свой ритуал?.. Нет, пожалуй, не надо.

– Ни за что! – Дош застонал и сел. – Похоже, нам придется ждать до утра.

– Черта с два я… Ага! – Д’вард подошел к угловой дверце. Он открыл ее, вошел. Закрыл за собой… и снова наступила тишина.

Прошло около минуты.

– Пойди, посмотри, как он там, Л’ска.

– Меня зовут по-другому! Только Д’вард называет меня так!

– Тогда, госпожа Исиан, не сходите ли вы и не посмотрите – пожалуйста?

Она поднялась и подошла к таинственной двери в углу. За дверью было темно. Она вернулась к Дошу и взяла лампаду. На стенах заплясали тени. Как Дош и говорил, там была маленькая комнатка со столом, заваленным книгами. Больше там не было никого и ничего – ни другой двери, ни окна, ни Д’варда.

Исиан и Дош ждали. Через полчаса или чуть больше она поняла, что глаза ее слипаются, а он и вовсе уснул или потерял сознание – по крайней мере, когда она попыталась разбудить его, он только застонал. Поэтому она вышла и попросила настоятеля послать монахов, чтобы те вынесли Доша – ему нужны постель и уход, объяснила она. Она сказала Ксаргику Капитану, что он и его люди могут спешиться; она очень вежливо спросила настоятеля, не найдется ли ей чего-нибудь поесть и места для сна. Она решила, что до утра ничего больше не произойдет.

Часть седьмая Обмен фигурами

40

Смедли спустился к завтраку поздно. Голова слегка гудела, во рту стоял неприятный кислый привкус, и, бреясь, он дважды порезался. Что еще хуже, белье, которое он выстирал перед сном, не высохло за ночь. Слуги он нанять не сможет по меньшей мере до конца войны. Из более неотложных потребностей оставались пристойная одежда и несколько бычков.

За огромным викторианским обеденным столом могла разместиться по меньшей мере дюжина человек. Экзетер сидел за ним в одиночестве, листая толстую книгу, уложенную среди грязных тарелок. Он нехотя оторвался от нее.

– Доброе утро, – буркнул Смедли.

– Доброе утро! Прекрасное утро! Еще более приятное в твоем присутствии, разумеется.

– Дарю его тебе. Осталось что-нибудь в чайнике?

Ухмыляясь, Экзетер снял чехол и подвинул к себе чайник. Заглянув в него, он скривился:

– Там еще много, но мне кажется, кто-то полоскал в нем обувь.

– То, что нужно! – сказал Смедли и сел.

Экзетер налил чай.

– Дамы отправились в магазин, а заодно и поговорить с эрудитом Натаниэлом Глоссопом. Там есть еще пара остывших яиц и немного окаменелого бекона. Я разогрею тебе – тут, похоже, ввели законы, запрещающие не использовать пищевые отходы…

– Мне хватит чаю, спасибо.

Слава Богу, некоторое время Экзетер молчал. Он закрыл свою книгу и унес ее. Правда, когда он вернулся, он все еще был возмутительно радостный.

– Искал что-нибудь про Прилиса. Не про того, с которым встречался.

Смедли оторвался от созерцания груды пережаренных тостов.

– Прилиса?

– Того самого, что изобрел деревянного коня. Правда, он не взял патент, и Одиссей украл у него идею. Но этот говорил по-гречески куда лучше того, с которым я встречался. Ты уверен, что не хочешь яичницы с беконом?

– Совершенно уверен.

– Нам обоим надо погладить рубашки. Я бы погладил, только не знаю, как.

– Я тоже, – соврал Смедли. – Расскажи лучше про Олимп, – предложил он, чтобы избежать дальнейшей пустой болтовни.

Экзетер закинул ногу на ногу и обхватил колено руками. С минуту он молча смотрел на Смедли своими невозможно синими глазами.

– Я уже говорил, старина. Это очень похоже на станцию где-нибудь в колониях, форпост цивилизации в буше. Тайки и энтайки живут в уютных домах, туземцы им прислуживают. Вроде Кении, Индии или всех прочих подобных мест. Основное отличие заключается в том, что туземцы такие же белые, как мы сами. В основном рыжие. Тайки довольно разнообразны, но большинство их родом из Англии. Их завербовали здесь. Есть и из других мест. Двое так вовсе из других миров. Некоторые живут в Соседстве с незапамятных времен, но сама Служба появилась сравнительно недавно. Отец был одним из ее основателей.

– Но чем они занимаются?

– Спорят. Строят планы. Ссорятся. Выезжают на миссионерскую работу. – Экзетер продолжал смотреть на Смедли так, словно наблюдал, как напрягаются его мозговые клетки. Его собственное лицо оставалось непроницаемым, как у Сфинкса. – Одна группа продолжает работать над Истинным Учением. Другие заняты разведывательной деятельностью, отслеживая, что происходит – как в политике, так и в теологии. Их интересует все, что может подорвать позиции Пентатеона.

Этот спокойный взгляд начал понемногу раздражать Смедли.

– Судя по твоему тону, ты не очень-то одобряешь это.

– О, это замечательная идея. Достойное дело. Эти пришельцы – совершенные паразиты. Некоторые хоть что-то хорошее делают мимоходом – вроде Тиона с его празднествами. Зато большинство других… в общем, кошмар.

Смедли налил себе еще чашку мутной жидкости.

– Мне кажется, если ты живешь вечно, ты не спешишь прыгать через барьеры? – Он поднял взгляд – синие глаза продолжали сверлить его. – Если это такая прекрасная идея, с чего ты так язвительно о ней отзываешься?

Экзетер вздохнул, опустил ногу на пол и повернулся к окну.

– Не так все просто, старина. Это не то что доктор Ливингстон и туземные колдуны. Это не христиане, сжигающие рощи друидов. Эти типы обладают властью! Настоящей властью. Попробуй побогохульствовать в храме, и ты вполне можешь упасть замертво. Нет ничего лучше поражающей молнии, чтобы произвести впечатление на массы, а приток маны с лихвой возмещает потраченную.

– Так предложите новую религию, хорошую! Ты говорил о Церкви Неделимого. За ней стоит Служба?

– Это и есть Служба. Вся сложность только в том, что старые боги закрепились на рынке. Скажем, ты нашел себе узел – есть еще неплохие узлы – и сажаешь на него нового бога. Первое, о чем тебя спросят: богом чего он является? Все мало-мальски важное уже имеет своего бога, и он или она находятся в подчинении у одного из Пяти. Пентатеон держит фишки на всех полях. Даже Неделимого то и дело ассоциируют с Висеком, Прародителем, так что мана перепадает и ему… или ей? Висек в некотором роде бесполый… Висек еще не принял ничьей стороны. Мне кажется, от Службы ему больше пользы, чем вреда. Возможно, больше пользы, чем хотелось бы.

Время дня решительно не подходило для игры в загадки, но Смедли сам это затеял. И он хотел знать больше об Олимпе и Службе. Если он не узнает этого от Экзетера сейчас, другого шанса у него, возможно, никогда уже не будет. Кто устоит перед возможностью узнать что-то об альтернативном мире?

Или он просто ищет повод?

– Ты говорил, что некоторые из богов – то есть пришельцев, – что некоторые из них вполне ничего?

– Таких мало. – Экзетер вертел в руках ложку, бесцельно чертя ею по скатерти. – Некоторые тайно поддерживают Службу. По большей части ни то ни се. Сторонние наблюдатели. Один или два обратились, но мало кто после этого выжил.

– Обратились?

– Гм. Вроде ирландской богини Бригг, которая стала святой Бригитой. В средние века многие языческие боги сделались христианскими святыми. Но в Вейлах они все вассалы Пяти. И если, скажем, Тион поймает одного из своих миньонов за сотрудничеством с врагом, он здорово рассердится.

– Если христианство сделало это в Европе, почему бы не попробовать христианство в Соседстве?

Экзетер улыбнулся:

– А где Иерусалим? Кто такие римляне? А Египет? Красное море? Эта идея уже выдвигалась, и я участвовал в спорах на эту тему. И мне отвечали, что огромным преимуществом христианства перед язычеством было то, что оно обладает реальной исторической базой, а не просто основано на мифе. Но это в нашем мире. В Соседстве такого нет.

– Тогда что такое эта Церковь Неделимого?

– Сборная солянка. Унитарное соединение различных школ этики и философии: христианства, учения Сократа, буддизма и так далее – Золотые Заповеди плюс единый бог, слишком святой, чтобы называть его по имени. Последнее – попытка обойти Висека. Но, как я уже говорил, пока это не особенно хорошо работает. Пугающе стерильная религия. Никакой страсти, понимаешь?

Смедли потянулся за тостом и маслом.

– Так ты говоришь, что ничего не можешь сделать, верно?

Экзетер вздохнул.

– Я и в самом деле ничего не могу поделать. Меня провозгласили Освободителем, и все, что бы я ни сделал, каким-то образом привязывается к пророчеству и ведет к убийству Зэца. А это несет с собой катастрофу.

– Почему?

Экзетер тоже начинал раздражаться.

– Ты и сам поймешь, как только задумаешься над тем, как это осуществить. Чтобы убить Зэца, потребуется огромное количество маны. Как я соберу ее? И в кого превращусь?

Да, Джулиан и сам бы мог догадаться. И если Экзетер и сочинил все это, он должен был провести уйму времени, обдумывая детали. Это было логичным, как молчание.

– Ты хочешь сказать, тебе пришлось бы играть по их правилам?

– Играть в их игру. Вот почему я никогда туда не вернусь. Что же до того, есть ли там дело для тебя, старина… хочешь попробовать?

Смедли еще не был готов к этому вопросу, но пульс его заметно участился.

– Я спрашивал, может ли сделать что-нибудь Служба.

– Продолжает попытки и надеется на успех. – Глаза Экзетера странно поблескивали. Может, он насмехается над Службой? Или над Смедли – за то, что тот верит в его фантазии? Или просто принижает свой энтузиазм? Как знать?

– Но не молится? Кстати, как верующему молиться безымянному богу?

– Вся суть в том, что они этого не делают. Они просят апостолов, чтобы те замолвили за них словечко, ибо только апостолы могут говорить с богом. Сами апостолы не боги, ведь он Неделимый; они просто Избранные. Пришельцы из Олимпа, само собой. – Экзетер криво усмехнулся. – У Службы слишком мало людей, чтобы посадить в каждую дыру по миссионеру, но они стараются делать так, чтобы кто-нибудь заглядывал примерно раз в месяц. Догадываешься, почему им приходится поступать таким образом?

– Чтобы все получили свою долю маны? И как, срабатывает?

– Кое-как. Цыпленок, принесенный в жертву Неделимому, скажем, в Джоале, даст Службе сущие пустяки в сравнении с той маной, которую он даст Астине, если примет смерть во имя ее в ее же храме. Мана передается от узла к узлу, но утечки слишком велики. А другая причина? – Он вопросительно приподнял бровь и стал ждать.

Смедли показалось, что он запутался.

– У тебя опыт больше, и еще слишком раннее утро.

Эдвард рассмеялся, сжалившись над ним:

– Тоже правильно! Настоящая трудность, мой мальчик, заключается в том, что все мы люди. Смысл того, что апостолы собраны в некоторое подобие безымянного божественного комитета, заключается в том, что, как сказала Алиса вчера вечером, власть разлагает. У Службы бывали агенты, переметнувшиеся на ту сторону. Они обнаружили, что могут делать, обладая маной, и им это понравилось. Посади парня в отведенную ему молельню, и очень скоро ему уже кажется, что это его собственная молельня и его люди. Рано или поздно кто-нибудь из Пяти посылает к нему своих прихвостней. Некоторые из наших продаются. Был, например, итальянец по имени Джованни, который стал Дованн Карзоном, богом извозчиков. Все лучшие места заняты, но место для новичка всегда найдется. Знаешь ли ты, что у древних римлян была богиня-покровительница Светильника-В-Комнате-Где-Рожает-Женщина?

– Нет, – ворчливо ответил Смедли, подумав про себя, что и не хочет этого знать. Намазав тост маслом, он вдруг понял, что теперь ему придется есть эту гадость. – Ты считаешь, это безнадежно?

– Нет. В самых общих чертах я считаю вот как: это может сработать! Они могут свергнуть Пентатеон. Они не дураки, они преданы идее и имеют самые добрые намерения, все они. Но это будет долгая, очень долгая война. Две или три сотни лет – по меньшей мере. Христианство завоевывало позиции дольше. Ислам – быстрее, но более жестокими методами. Если считать ману чем-то вроде денег, то Пятеро безумно богаты и продолжают богатеть. А Неделимый подбирает крохи…

У двери звякнул колокольчик.

Они переглянулись. Потом Экзетер отодвинул стул, выпрямился во весь рост, поправил галстук и одернул пиджак.

– Возможно, это местная женская организация собирает средства на церковный праздник. Или еще кто-нибудь. – Он вышел, прикрыв за собой дверь.

Смедли продолжал мусолить несчастный тост. Почему его так завораживает идея этого Олимпа? Может, он просто надеется убежать от реальности – от войны, увечья, погибших друзей, изменившейся Англии? Если он лелеет тайные надежды на волшебство, которое вернет ему руку, у него с головой действительно не все в порядке. Холодная логика подсказывала, что он не должен принимать никаких решений – еще слишком рано. С другой стороны, нервы его действительно окрепли. Он не плакал ни разу с тех пор, как они удрали из Стаффлз. Мечты об Олимпе и фантазии Экзетера, возможно, действуют на него куда благотворнее, чем мрачные мысли о суровой реальности. Он всегда отличался избыточной склонностью к самоанализу.

Он услышал голоса в прихожей, и дверь в столовую приоткрылась.

– Тогда я поставлю чайник. Вы пока проходите.

В комнату вошел Джинджер Джонс, пытавшийся одновременно протирать пенсне шелковым платком и удерживать пару велосипедных перчаток. Он был взволнован.

– Доброе утро, капитан!

– Доброе утро, сэр. Есть новости?

Джинджер наконец водрузил пенсне на нос, положил платок в один карман, а велосипедные перчатки – в другой.

– Нет. О… мне показалось, вам не помешает вот это. – Из третьего кармана он достал пару пачек «Плейерз».

Сердце Смедли блаженно потеплело.

– Да осчастливят вас небеса множеством сыновей, и да умножатся стада ваши! – Он пошарил по карманам в поисках спичек.

– Боже, как я объясню все это Старшему? – Джинджер присел усмехаясь. – Подумал, что могу заглянуть и послушать продолжение саги про Экзетера-В-Зазеркалье. – Он поднял взгляд: вернулся вышеупомянутый Экзетер. – Я опустил ваше письмо. Успел к вечерней почте.

– Значит, оно придет к адресату сегодня, – сказал Смедли, – если вообще придет.

Экзетер сел.

– Если оно может найти адресата, оно уже пришло. Оно даже не успело долететь до дна почтового ящика. Оно упало прямо кому-то на стол.

Остальные молчали.

– Уж вы объясните, пожалуйста, – не выдержал Джинджер.

– Не могу. Магия могла и исчезнуть, поскольку от нее в последнее время мало толку, амогла и остаться. Но когда я учился в Фэллоу, а Штаб-Квартира присматривала за мной, письма, которые я бросал в этот ящик, попадали прямо к ним. Я надеюсь, что магия срабатывала на адрес, написанный моей рукой. Но, возможно, я и ошибаюсь – хранитель мог просто жить где-то поблизости, а сейчас он или она скорее всего уехали. Мне кажется, Крейтон предупредил бы меня, если бы это было не так, но точно я не знаю. Я же говорил, это не самый надежный способ. – Он пожал плечами.

– Разумеется! – пробормотал Джинджер. – Я все пытаюсь вспомнить, слышал ли я, как письмо упало.

Смедли предпочитал верить.

– Это напоминает идею перехода через узлы – два пространства, соприкасающиеся в одной точке.

– Возможно, ману можно использовать и для искривления пространства, – сказал Экзетер, – особенно на узлах. Внутри шатер Кробидиркина был гораздо больше, чем снаружи.

– Отличная идея с точки зрения компактности багажа.

– Или многоквартирных жилых домов. – Он ухмыльнулся. – Представьте себе доходы! Помните эти фокусы с длинной бумажной лентой, которую надо перекрутить, а потом склеить?

– Лента Мебиуса?

– Кажется. Вроде да. Старина Флора-Дора потратил полчетверти, пытаясь вбить эту идею в мою голову. Все, что я запомнил, – это то, что по ней можно идти, и если сделаешь полный круг, ты оказываешься на другой стороне. От этого меня мучили кошмары. Так вот, у этого парня, Прилиса, о котором я рассказывал вчера ночью, была библиотека – коридор, уставленный книжными полками. Дойдя до конца, вы поворачиваете направо, и там еще коридор с полками. В конце его – снова направо. Вы так и ходите по кругу – точнее, по квадрату – и никогда не возвращаетесь туда, откуда начали. И все окна обращены на север. Все это располагалось за храмом, но на улице ничего не было.

– Я не думал о почтовом ящике в Фэллоу в таком свете, – признался Джинджер. – Как вы считаете, нет смысла разобрать его, чтобы посмотреть?

– Никакого. Вопрос в том, – добавил Экзетер, – если, конечно, он действует так, как я думаю, на чей стол он ведет? В Штаб-Квартиру или к Погубителям? Предупреждаю: сегодня может выдаться на редкость интересный день.

41

Злабориб вывел армию на рассвете. Ему не хотелось этого делать, но приказ Освободителя был совершенно недвусмысленным. Никто не спросил его, почему ведет войско он один; в пятитысячном войске отсутствие командующего замечают не сразу.

Сам Злабориб шел в авангарде рядом с Колганом. Правая, боевая рука рыжего гиганта лежала в лубке, лицо перекосила гримаса боли. Если боги будут благосклонны и армия благополучно прорвется домой в Джоал, ему скорее всего грозит трибунал Народной Ассамблеи. В содержании вердикта и приговора можно не сомневаться. Теперь в бороде его было больше белых волос, чем рыжих.

Положение с провизией становилось критическим. Хорошо мародерствовать осенью, когда урожай собран и хранится в амбарах, к тому же ни одно пешее войско в здравом уме не выступит без поддержки кавалерии. Даже Злабориб понимал это. Шлейфы пыли у горизонта показывали таргианских разведчиков, следивших за продвижением вторгшейся армии. Враг превосходил их подвижностью – стоило джоалийцам свернуть с дороги для пополнения провианта, они заставали разоренную усадьбу. Скот был угнан, а припасы уничтожены задолго до того, как пешие фуражиры успевали добраться до них.

– Почему они не нападают? – уже не в первый раз спросил Колган. Казалось, ничего другое его уже не беспокоит. – Почему нас не трогают? Не уничтожают патрули? Почему они позволяют нам идти?

На эту загадку не было ответа. Поначалу враг отлавливал всех джоалийцев, не трогая при этом нагианцев. Теперь они игнорировали и джоалийцев, не связываясь даже с маленькими группами. Все, что они делали, – это разоряли собственную страну, после чего отступали, позволяя пройти захватчикам. Никто и никогда не вел себя подобным образом, и уж тем более гордые и воинственные таргианцы.

Ближе к полудню дорога поднялась на возвышенность. Злабориб остановился оглянуться на тянущееся за ним оборванное воинство.

– Уже заметно, – пробормотал он.

– Что заметно? – не понял Колган.

– Вчера они шагали с песнями. Сегодня – молча. Они уже не маршируют, а бредут кое-как.

– Они голодны. – Колган отвернулся. Злабориб посмотрел еще немного, потом зашагал дальше. Да, отсутствие продовольствия оставалось главной проблемой, но отсутствие Д’варда сказывалось еще болезненнее. Армия, возможно, еще и не осознала, что его нет с ними, но уже отреагировала на это.

Теперь дорога спускалась в просторную долину, но вместо того чтобы пересекать реку, она сворачивала на север и направлялась прямиком на Таргволл. Сверившись на ходу с картой, Злабориб пришел к выводу, что река, должно быть, Сальторуотер, а заметная брешь в частоколе горных вершин и есть сам Сальторпасский перевал. Если войско одолеет его и снова вступит в Лемодвейл, у них появится слабая надежда, что им на помощь придут джоалийские подкрепления. Если только его скользкий братец не переметнулся на другую сторону, Джоалия должна еще удерживать Нагвейл и, возможно, перевал Сиопасс.

Но Сальторпасс представлял собой куда более неотложную проблему; к тому же он – идеальное место для засады. Таргии проще перебрасывать подкрепления, чем Джоалии. Если бы Злабориб командовал таргианскими войсками, он бы позволил вторгшейся армии втянуться в ущелье, а потом заблокировал бы его с обеих сторон. Несколько дней голода – и армия сдастся без сопротивления, что означает богатый урожай рабов. Впрочем, таргианской армией командовал не Злабориб, а люди, возможно, предпочитающие более насильственное завершение войны, такое, чтобы Сальторуотер покраснела от крови. Так более по-таргиански, традиционнее.

Долина была широкая, и по обочинам не росло почти никаких деревьев; поля отделялись друг от друга оградами сухой каменной кладки. Здесь и там еще дымились разрушенные фермы, но люди и скот исчезли. Единственное, что хоть как-то утешало Злабориба, – это то, что правый фланг его теперь защищали бурные воды реки. Он отозвал патрули с этой стороны и усилил охрану с другой, но все равно чувствовал, как захлопывается западня. Такого голода он не испытывал еще ни разу в жизни.

Где бы ни был сейчас Д’вард, он не сможет нагнать армию до наступления темноты. Он сказал, что вернется, и собирался сдержать свое слово, но Злабориб не мог отделаться от мысли, что Освободитель уехал, чтобы встретить уготованное ему судьбой где-то далеко отсюда.

В полдень дозорные доложили о передвижениях противника на севере. Вскоре они заметили концентрацию сил неприятеля на возвышенности к западу. Да и на юге горизонт затянуло пылью.

Герольд появился ближе к вечеру, и прискакал он с юга. К этому времени каждый в армии уже знал – они окружены. Они обрадовались герольду и позволили беспрепятственно проехать к командирам. Переговоры по крайней мере откладывали начало битвы. Верхом на белом моа, под белым флагом, ехал он вдоль колонны усталых солдат, сопровождаемый лишь обидными выкриками, не камнями. Несомненно, он оценивал численность войска и его состояние. Вряд ли этот хромающий, оборванный сброд произвел на него устрашающее впечатление. Джоалийцы утратили свой обычный блеск; нагианцы больше не казались раскрашенными дикарями. И те, и другие слились в единую голодную, отчаявшуюся толпу.

Предупрежденный о прибытии парламентера, Злабориб поспешно вызвал командиров ближних к нему отрядов, чтобы те создали хоть какое-то подобие свиты. Отсутствие Освободителя сделалось уже очевидным. На его отказ объяснить, что произошло, они возроптали. Объяснять было некогда, да и нечего. Колган понуро держался в стороне, даже не пытаясь помочь ему. Д’вард оставил командовать армией Злабориба, и Колган знал это, но для джоалийцев верность – понятие относительное. Таргианцы будут настаивать на переговорах с джоалийцем, так что к концу переговоров главнокомандующим снова скорее всего станет Колган.

Впрочем, о чем вообще будут переговоры?

Шогби?

Несколько веков назад – если верить легенде, которую таргианцы упорно объявляли пустой болтовней, – они окружили под Шогби рандорианскую армию и предложили ей свои условия. Если одна четверть войска сложит оружие и добровольно пойдет в рабство на серебряные рудники, говорили они, оставшейся части позволят уйти беспрепятственно. После долгих споров рандорианцы приняли условия, бросив жребий, кому принести себя в жертву ради свободы товарищей. Наутро таргианцы окружили оставшиеся три четверти и предложили им те же условия.

«Как первый снег или слово таргианца», – говорит пословица.

Герольд остановил своего моа перед вождями. Его белые одежды покрывала пыль, его скакун устал и дышал паром, но он смотрел на них с понятным презрением и традиционной ухмылкой.

– Я пришел во имя святого Д’варда!

Не Освободителя, конечно, – Д’варда Тиона, покровителя герольдов. Он протянул им кожаный мешок. Злабориб кинул туда серебряную монету. Герольд потряс мешок, чтобы все могли убедиться – в нем две монеты и что он, следовательно, в равной степени привязан к обеим сторонам. На этом ритуальная часть завершилась, и можно было переходить к делу.

– Я принес вашему командиру условия эфоров.

Облаченный лишь в набедренную повязку Злабориб был вооружен копьем и щитом. Стоявший рядом с ним Колган щеголял джоалийскими доспехами и бронзовым шлемом. Их окружали сотники обеих армий, в большинстве своем одетые в случайные одежды, так что трудно было отличить одну национальность от другой, – но взгляд герольда был устремлен только на Злабориба.

Это было странно. Да нет, это было плохо. Возможно, это означало, что Освободителя схватили и допросили. Однако посланник хотел иметь дело именно со Злаборибом, а Д’вард оставил командовать его. Он вспомнил, как в детстве мечтал сделаться великим поэтом.

– Я командующий. Говори и будь краток.

Мрачная ухмылка герольда оставляла мало сомнений – спорить почти не о чем.

– Благородные эфоры Граркног и Псаамб посылают вам эти слова: за вами следует войско вдвое больше вашего. Ваш фланг удерживает войско немногим меньше вашего. Благородный эфор Гицмок перекрыл ущелье перед вами силою больше, чем те, что я уже назвал. Эфоры…

– Довольно! – рявкнул Злабориб. – Рад был услышать это. Нам надоело слушать эту ерунду. – Его спутники рассмеялись. Смех прозвучал не очень искренне.

– Эфоры встретятся с тобой на закате. В…

– Обычные шогбийские условия, полагаю?

Герольд нахмурился:

– Ты выслушаешь послание или нет?

– Если ты прекратишь сомневаться в моей умственной полноценности, я дам тебе еще несколько минут. – Быть грубияном – дело совершенно новое для него и, как выяснилось, не лишенное удовольствия.

– Тогда слушай. В знак своих добрых намерений благородные эфоры, как тебе должно быть известно, в последние дни воздерживались от нападений на твоих людей. Более того, они приостановили все передвижения своих сил и не будут продвигаться дальше до окончания переговоров. Этим они подчеркивают, что ты всецело в их власти. Тем не менее они желают предложить тебе условия.

– Женщины разговаривают, мужчины действуют. Передай им, пусть напишут свои условия на своих мечах и доставят их лично. – Злабориб махнул рукой, прекращая разговор, и повернулся, чтобы уходить.

– Они предлагают пропустить твоих людей беспрепятственно – вплоть до джоалийских владений!

Злабориб повернулся. Он плохо разбирался в военных делах, но он знал историю и знал политику. Он знал, как должны относиться кичливые таргианцы к присутствию на своей земле чужой армии. Ничто на свете не заставило бы эфоров отпустить их просто так.

– Вон! – вскричал он. – Воистину ты отравляешь воздух своей ложью и пустыми обещаниями.

– Ты отказываешься даже от переговоров?

– У меня найдутся дела важнее, чем разговор о Шогби! – Злабориб поразился, с какой легкостью он швырнул это смертельное оскорбление таргианскому воину. Даже безнадежный трус, оказывается, способен нахамить, имея за спиной армию. – Пойди расскажи о своем милосердии милогианцам!

Это было еще хуже. Бледность на лице герольда стала заметна даже под слоем дорожной пыли.

– Ты можешь разделить участь милогианцев! – Его голос дрожал от ярости.

Злабориб исчерпал свой запас оскорблений.

– Вон! – повторил он, собираясь уйти.

– Выслушай же! – вскричал герольд. – Эфоры сами явятся в твой лагерь. Они приведут с собой Святейшего К’тана, Верховного Жреца, первосвященника всея Таргии. – Он сглотнул, словно следующие слова должны были даться ему с еще большим трудом. – В подтверждение условий, которые они предложат, эфоры передадут вам любых заложников по вашему выбору, вплоть до собственных сыновей, если это будет необходимо.

Злабориб осознал, что стоит, разинув рот, и он поспешно закрыл его. Он покосился на свою свиту и удивился, почему не слышит лязга захлопывающихся челюстей.

– А… Это все?

Герольд пожал плечами:

– Тебе этого мало? За всю нашу великую историю врагам Таргии никогда не предлагали такого. Я согласился передать это только при условии, что по возвращении с твоим ответом мне отсекут язык. Мне это обещали.

Злабориб посмотрел на Колгана, но джоалиец, похоже, был слишком поражен, чтобы говорить. Он почувствовал себя немного лучше. Даже если это и подвох, уже само такое предложение унизительно для эфоров.

– Но почему? – спросил он у герольда. – Твои слова не вызывают доверия. Вы заявляете, что мы всецело в ваших руках, и сами же бросаетесь к нашим ногам? Постарайся объяснить, или мне придется поверить в то, что таргианцы наконец-то открыли у себя чувство юмора.

Посланник вытер вспотевший лоб – пыль превратилась в корку грязи.

– Я исчерпал свои полномочия. Прошу, забудь, что я сказал насчет языка. Одари меня своим ответом.

– На закате… в нашем лагере… сколько человек?

– Мне велено попросить, чтобы вы пропустили двенадцать, но если хотите, можете принять и меньше.

Кто-то сошел с ума, если не герольд, то сам Злабориб. Он торопливо обдумал самые жесткие условия.

– В течение ближайшего часа вы пригоните нам пятьдесят жирных волов. Ваши войска не тронутся с занимаемых позиций. На закате вы можете прислать на переговоры пятерых просителей – двоих эфоров, каждый в сопровождении сына, и жреца. Безоружных, пеших, в гражданской одежде.

Наголову разбитая армия – и та восстала бы от такого унижения, но герольд почти не колебался.

– Ты предводитель нагианцев, ты клянешься своей честью в их безопасности?

Еще более странно! Почему гонцу велели вести переговоры с ним? Почему вообще с нагианцами, когда главные враги – джоалийцы?

И тут Злабориб понял, что здесь не так, что связало войну, историю, религию и политику в один невообразимый узел. Он облизнул губы, чтобы скрыть внезапную улыбку.

– Я предводитель и нагианской, и джоалийской армий, и я клянусь честью, что им гарантирована безопасность.

– Тогда решено! И да проклянет святой Д’вард навеки того, кто изменит клятве!

Герольд повернул моа и унесся, как лист, гонимый ветром. Он превратился в маленькую точку у горизонта, когда Злабориб высвободился наконец из ликующей толпы джоалийцев и нагианцев. Они хлопали его по спине и трясли ему руку, они обнимали и целовали его.

Никто, уверяли они, не унижал таргианских послов так» как он. И никогда. Жирные волы в течение часа? Эфоры без оружия и на своих двоих? Эфоры, отдающие им своих детей в заложники? В конце концов его подняли на руки и пронесли вдоль всей колонны, передавая новость о его победе от отряда к отряду. Похоже, они поверили в то, что он вдруг превратился в военного гения. Он находил это забавным. Он знал, что Д’вард, будь он здесь, тоже улыбнулся бы.

Он не стал объяснять, что случилось. Герольд говорил с предводителем нагианцев. Таргианцы считали, что имеют дело с Освободителем. Что будет, когда они обнаружат свою ошибку?

42

– Ага, вот он! – сказал Эдвард. – Харроу-Хилл! Конечно, он! – Он ткнул пальцем в карту и торжествующе оглядел присутствующих.

Алиса сомневалась, что все так просто.

– Ну да, здесь показаны стоящие камни, – согласилась она. – Но почему именно Харроу?

– Англосаксонский. «Харх» означает святилище на холме.

– Слушай, есть хоть один язык, на котором бы ты не говорил? – поинтересовался Джулиан.

– Китайский. И в таргианском я не силен. Для того чтобы усвоить таргианское произношение, нужна глотка, шершавая, как наждак. Но на вид этот холм подходит, а вот и деревушка, где мы повстречали цыган, – Викарс-даун. Вот, видишь луг у реки? Все сходится.

Все пятеро сгрудились вокруг стола в столовой миссис Боджли, изучая одолженные мистером Глоссопом карты. Кроме того, он любезно прислал список полудюжины мегалитов в окрестностях Грейфрайерз, но Эдвард, похоже, уже нашел то, что искал.

Алиса не разделяла его энтузиазма.

– А запасной вариант – на всякий случай? – спросила она. От Дувр-Хауса до Харроу-Хилл было всего миль девять-десять, так что она догадывалась, что случится сегодня днем.

Утро у нее выдалось хлопотное – сначала они с миссис Боджли зашли к старому Глоссопу, потом прошлись по магазинам в Грейфрайерз. Сама деревня за три года почти не изменилась, но за время войны все пришло в упадок. Взять хотя бы то, что знатной даме приходилось ходить за покупками самой. Другой переменой было пугающее отсутствие молодых мужчин. Правда, оно и к лучшему. Например, процесс покупки мужского белья у «Уикенден Бразерз» был бы мучительнее для Алисы, будь продавец мужчиной.

Эдвард оторвался от карты:

– Нет, похоже, или Харроу-Хилл, или ничего. Мы можем съездить туда после ленча. Разве сегодня не славный день?

– У старушки Элспет хватит сил еще на одну вылазку? – спросил Смедли.

Миссис Боджли покачала головой:

– Лучше не стоит. Силы у нее уже не те. Впрочем, мистер Глоссоп предложил нам воспользоваться его велосипедом. У него дамская модель невообразимой древности, но если, Эдвард, вы не боитесь, что вас на нем могут увидеть, туда и обратно вы на нем вполне доедете.

– Я совершенно не боюсь, если меня на нем увидят. Вот если узнают – это уже хуже. Ну, например, наеду прямиком на старого, доброго инспектора Лизердейла.

– Почему бы вам не взять мой велосипед? – предложил Джинджер. – А мисс Прескотт наверняка не отказалась бы прокатиться с вами. – Невозможно было понять выражение его лица под поблескивающим пенсне.

Алиса чуть было не предложила Джулиану поехать вместо себя, но вовремя спохватилась. Она не захватила с собой ничего, подходящего для велосипедных прогулок, но Эдвард засиял от такой возможности.

– С удовольствием, – сказала она. – Вы очень добры.

– Значит, решено, – довольно заключила миссис Боджли.

– Замечательно! – с энтузиазмом заявил Эдвард и тут же помрачнел. – Нет, еще одно… нам надо сделать какое-то приношение.

Дама зажмурилась.

– Какое еще приношение? Заклать белого агнца, вы хотите сказать? Или пятифунтовую банкноту?

– Что-нибудь существенное. – Он виновато посмотрел на Алису. Ясное дело, у него не было ни пенни.

– Думаю, я найду что-нибудь, – вздохнула миссис Боджли и выплыла из комнаты.

В комнате воцарилось напряженное молчание. В конце концов, на дворе стоял двадцатый век. В разговорах о языческих богах нет ничего предосудительного, но приносить одному из них жертву – это уже из ряда вон.

– Кровь, разумеется, – пробормотал Эдвард, – но в данном случае больше подошло бы что-нибудь поматериальнее…

Алиса решила, что кровавое жертвоприношение совершенно исключено. Возможно, она недостаточно во все это верила… собственно, в этом все и дело. Максимум, на что мог рассчитывать от нее этот языческий лесной дух, – полкроны на блюдечке.

В столовую величественно вплыла миссис Боджли.

– Надеюсь, вы не откажетесь принести ему пожертвование от меня? – С таким же выражением она могла бы выступать на церковной благотворительной распродаже.

– Конечно.

– Тогда передайте, пожалуйста, своему… знакомому. – Она протянула Эдварду маленькую серебряную кружку. – Это крестильный ковшик Тимоти. В знак моей признательности за помощь другу моего сына. И еще это… я уже как-то давала это вам, так что это ваше, но на титульном листе еще значится имя Тимоти, поэтому инспектор Лизердейл вернул ее мне. Ничего ценного, но, учитывая обстоятельства, вам, возможно, будет приятно.

Эдвард взял книгу и посмотрел на обложку, потом заморгал и несколько раз сглотнул, не в силах говорить.

– Спасибо большое, – пробормотал он наконец. – Это замечательный подарок.

Алиса отвернулась. Возможно, все остальные сделали то же самое, поскольку никто больше ничего не сказал.

День и вправду выдался славный. Велосипед мистера Глоссопа был, не иначе, елизаветинских времен, с ножным тормозом и жестким седлом, но тем не менее на ходу. Несмотря на боязнь попасть юбкой в цепь, Алиса постепенно поняла, что вылазка ей по душе. Всего три дня назад она верила, что ее кузен мертв, и вот она катит по шоссе рядом с ним, под начинающими желтеть березами и тисами. Кусты шиповника покрывали спелые плоды, каштаны гнулись под тяжестью орехов.

В парке Грейндж паслись овцы, а выздоравливающие играли в странное подобие крикета. Поскольку половина игроков щеголяла бинтами или даже гипсом, правила, должно быть, подверглись сильному пересмотру. Она постаралась не думать о них; сегодня ей вообще хотелось забыть о войне.

– Англия! – вздохнул Эдвард.

– Вейлы похожи на Англию?

Он поморщился, словно хотел забыть о них, но все же ответил:

– Не очень. Пожалуй, Таргленд больше всего. Зато цвета! Наверное, синий с красным лес покажется причудливым, но в этом есть своя прелесть.

Дорога пошла на подъем, и они замолчали, крутя педали. Перевалив через вершину, они перевели дыхание, и Алиса решилась наконец спросить то, что так давно ее мучило:

– Эдвард? Все это очень забавно. Мне это нравится, но ты серьезно собираешься познакомить меня с настоящим лесным духом? То есть изначально смертным, но из другого мира и обладающим волшебными способностями? Которому сотни лет? Признаюсь…

– Нет. Вряд ли. Если бы мы приехали сюда ночью – возможно. Он очень застенчив. Не думаю, чтобы он показался при дневном свете.

Что ж, уже легче.

– Тогда чего ты хочешь добиться? Что ты вообще собираешься делать?

– Молиться, – серьезно ответил он. – Поблагодарить его за то, что он сделал для меня три года назад. Оставить ему приношения, объяснить, что мне надо переправить сообщение в Штаб-Квартиру. Возможно, все рассказать ему и попросить его передать им. Вот и все.

Даже это казалось сверхъестественным. Будь на месте Эдварда кто угодно другой, она бы всерьез усомнилась в его психическом здоровье или, возможно, заподозрила бы розыгрыш, но Эдвард не любитель подобных проделок. Даже мальчишкой он никого никогда не обманывал.

– А как ты поймешь, что тебя услышали?

– Думаю, что пойму.

А потом отправится прямиком в армию? Ей и думать об этом не хотелось. С какой стати сражаться за родину, которая хочет повесить тебя? На дороге перед ними коняга тащил за собой громыхающий воз сена. Они прибавили хода, чтобы обогнать его, и начали новый подъем. Поля по обе стороны дороги казались золотыми.

– Пришельцев трудно понять, – сказал Эдвард. – В отличие от нас им не грозит ранняя смерть. Поэтому и жизненные понятия отличаются настолько…

– Скольких ты встречал? – спросила она. – В этом мире – только Пэка, а скольких в Соседстве?

– Четыре или пять. Это, конечно, если не считать людей из Службы. Большинство из них еще не утратили человеческие качества. И потом они ведут общественный образ жизни. Это тоже помогает. Боги живут поодиночке.

– Схоронившись на своих узлах, как пауки в паутине?

– Совершенно верно! Удачное сравнение. И почти все от этого совершенно спятили. Правда, в обаянии им не откажешь! У них у всех уйма харизмы, так что их трудно не любить.

Он нахмурился какому-то воспоминанию и замолчал.

– Тион и этот, как его, пастух? – не отставала она.

– Тион и Кробидиркин. Потом Прилис – веселый, забавный и при этом редкий мерзавец!

– Это еще как? – Алиса была заинтригована.

Некоторое время Эдвард молча крутил педали.

– Наверное, не мне его судить, – сказал он наконец, но так, что она поняла: судит, и еще как. – Он просто разыгрывал Большую Игру так, как, по его мнению, полагалось играть, и только поэтому он спас мне жизнь. Он действительно ненавидит Зэца.

Снова пауза.

– Расскажи о нем.

– О Прилисе? Он один из миньонов Тиона, бог мудрости. Насколько я понял, родом он откуда-то из Македонии. Не знаю точно, откуда. Его познания в истории и географии плохо сопоставимы с моими. Ему приятно было заполучить гостя из своего старого мира. Последний, кто посвящал его в земные новости, гостил у него во времена Карла Великого. Мы разговаривали с ним на невообразимой смеси древнегреческого, таргианского и джоалийского, но его джоалийский устарел на несколько веков, и когда он горячился, его македонский и таргианский сливались во что-то совершенно непереводимое. У него больше книг, чем в Британском музее.

Это так не похоже на Эдварда – завидовать кому-то, и он не стал объяснять, чем вызвано такое отношение.

– Послушать тебя, так это просто безобидный эксцентричный тип.

– О, по-своему он очень даже яркая личность – и неглупая; впрочем, чего еще ожидать от бога мудрости. Он показал мне карты Вейлов, рассказал о землях, которые лежат за их пределами – пустынях на юго-востоке, о Фашранпиле, о Великих Льдах на севере. И на юге, и на западе от них – джунгли, и путешественники приносят оттуда дразнящие слухи о соленых водах, расположенных якобы за ними, но даже Прилис не может сказать, океан это или большие соленые озера. Кое-какая торговля идет и с землями, лежащими по ту сторону пустыни, – оттуда доставляют сапфиры и пряности, резной оникс и янтарь, но никто толком не знает, кто там живет и где точно. Он рассказал мне историю нескольких столетий, поведал биографии богов, мифы и предания, назвал имена великих поэтов, художников и политиков, объяснил местные обычаи. За эти два дня я узнал о Вейлах больше, чем за весь предыдущий год. Он мог рассказать мне почти все, что я хотел… кроме одного – где находится Олимп. А это, согласись, довольно странно. В его книгах не было ни слова про Службу, да она его и не интересовала. Попытки реформ предпринимались и раньше, сказал он и даже привел несколько примеров, но как только эти попытки начинали хоть как-то беспокоить Пятерых, те давили их в зародыше. Зато все странности Вейлов, все причуды их жителей… на все вопросы, что приходили мне в голову, он давал ответы. На самом деле Таргвейл – далеко не самое неудачное место для храма знаний, как могло бы показаться. Таргианцы – это филистеры, которых мало что интересует, кроме войны, но обыкновенно они достаточно сильны, чтобы воевать в других вейлах. Прилиса никто не тревожил уже много веков. Зато явившись туда с чужой армией, я заслужил себе место в истории – как невероятное исключение. Любители знаний не утруждают себя паломничеством в его дыру, сказал он и в общем-то не погрешил против истины. Он не лишен чувства юмора! Всю первую ночь мы просидели болтая – да что там ночь, весь день, два дня. Он очаровал меня, совершенно околдовал. – Эдвард нахмурился еще сильнее. – Он не дал мне исполнить долг.

Ага! Вот, значит, какое преступление он не может простить.

43

Всякая выносливость имеет свои пределы, и Дош достиг их. За всю его жизнь такое случалось с ним раз или два, но никогда это не было так очевидно. Диббер Сотник и его садисты грамотно потрудились над ним, развлекаясь под предлогом допроса, а последовавшая за этим скачка на моа довершила работу. Он помнил еще, как доставил Д’варда в храм, но, исполнив волю бога, он исчерпал и остаток сил. Что было за этим, он не помнил.

Нет, он помнил, как его куда-то несли, как уложили в кровать. Иссохший старик, должно быть, монастырский лекарь, ухаживал за ним – перевязал сломанные ребра, поставил припарки на разбитые колени, смазал ободранную кожу, влил в рот какой-то кислый бальзам, от которого унялась боль в желудке. Благодарение богам, после этого он уснул.

Проснулся он в смятении – все тело болело. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь высокие ставни, освещали грубые каменные стены, голый пол и незатейливую мебель. Некоторое время Дош просто лежал на жестком ложе, не рискуя пошевелить ни одним измученным мускулом, не рискуя даже спросить, где он. Потом вернулся старик и уговорил сменить повязки; однако после этого он влил в него чашку теплого бульона, что было очень кстати. Его желтое облачение напомнило Дошу, где он находится, но и сейчас он не стал задавать никаких вопросов. Все равно он еще слишком слаб, чтобы как-то реагировать на ответы.

Он опять заснул, потом несколько раз просыпался в темноте и засыпал снова.

В следующий раз, когда он пришел в себя, над ним, хмурясь, стоял паренек. Очень даже симпатичный паренек… гм… девица. Это была Исиан в узком кожаном костюме, обычном мужском одеянии в Таргленде.

– Доброе утро, – пробормотал он. Говорить разбитыми губами было больно. Все болело. Он боялся, что даже одно движение пальцем вызовет судороги, а это было бы катастрофой.

– Уже давно за полдень.

– Сколько мы здесь пробыли?

– Весь вчерашний день.

– Что делает Ксаргик Капитан? – Хороший командир всегда думает о своих людях, особенно о Прогъюрге Улане.

– Они все уехали. Настоятель отпустил их.

– Кто дал ему такое право?

– Он сказал, так велел бог.

– О… Где Д’вард?

– Не знаю! Он вышел в ту дверь и исчез. Настоятель говорит, что он с богом, так что беспокоиться не о чем.

Впрочем, она все равно беспокоилась, это было заметно. Армия наверняка уже далеко, и моа тоже исчезли. К черту армию, подумал Дош. Чем дальше от армии, тем безопаснее. Его работа – следить за Освободителем, не за армией.

И тут он вспомнил: его работа окончена. Ему не надо больше докладываться Тиону, этому проклятому… Ему не хватало слов, даже мысли ускользали от него, когда он пытался думать о Тионе. Прилис снял с него надетые Тионом шоры. Значит, Дош теперь – свободный человек, по крайней мере до тех пор, пока будет держаться подальше от бога. До сих пор он никогда еще не был свободен. Но свободен ли он сейчас, впервые в жизни? Освободитель…

– Что-то не так? – спросила Исиан.

– Ничего, если не считать, что я – один сплошной синяк. Мне надо встать. Не пугайся, если я заору.

– Давай помогу.

– Лучше уж я сам, не спеша. – Он согнул руку. Ух ты! – Ну и как, развлекаешься?

– О чем это ты? – огрызнулась она.

– Ты ведь здесь единственная женщина, верно?

– Ш-ш! Я сказала им, что меня зовут Тисиан. Они думают, что я мальчик.

Он попробовал другую руку. Еще хуже.

– Правда? В самом деле думают? – Неужели даже монахи не обратили внимания на эти ноги?

– Ну, мне кажется, один или двое заподозрили неладное, но они очень добры.

– М-м? Нашла себе симпатичных молодых послушников?

– Нет, ты просто невыносим! – возмутилась Исиан. – Ты хоть иногда думаешь о чем-то другом?

– Пока есть возможность – не думаю. Так ты даже не искала?

Ни слова не говоря, она резко повернулась и вышла, хлопнув дверью.

Жаль. Он как раз хотел попросить ее прислать их к нему.

Забавно, но молодой послушник, который пришел вскоре накормить больного, был и впрямь очень недурен собой, а чего можно было бы ожидать от служителя Тиона? И если на поддразнивание Исиан Дош еще и находил силы, то делать какие-либо серьезные намеки послушнику он не осмелился. Он даже слегка разочаровался в себе. Он задремал тотчас же, как покончил с едой.

Следующая ночь выдалась длинной, разбитой часами бодрствования и сонных размышлений на несколько ночей. Он долго размышлял о своем странном обретении свободы и о том, на что она ему. До Тиона у него было много хозяев – смертных, но все же хозяев – и несколько хозяек. Должно быть, ему исполнилось лет десять, когда отец продал его Крамтину Часовщику. Он до сих пор помнит, как радовался, когда понял, что сможет остаться в теплом, уютном доме Крамтина, сможет хорошо есть и больше не голодать. То же, что требовал от него Крамтин, казалось куда приятнее, чем побои пьяного отца. Крамтин был первым. Доша несколько раз перепродавали, пока он не решил устраивать свои дела самостоятельно. Когда очередной хозяин надоедал ему, он просто сбегал и находил себе другого. Это не ссорило его с законом, ибо ни в одном вейле, кроме Таргии, рабство не разрешалось, а до сих пор ему удавалось держаться подальше от Таргии. Никто из них не связывал его так, как это сделал Тион. Он сам добровольно связывался с ними в обмен на стол, кров и ласку.

Последний из его хозяев, Притоз Знаток, отправился в Сусс посмотреть выступления артистов на Празднествах Тиона. Он выставил Доша на состязания за золотую розу – так заводчик показывает на выставке свой скот. Дошу исполнилось тогда семнадцать. Он без труда выиграл приз, при этом сам став призом Тиона. Три пропавших года… Кем он был на протяжении этих трех лет? Слугой? Игрушкой? Обоями на стенах?

Прилис разрушил чары Тиона. Заменит ли он их собственными, превратит ли Доша в монаха, заставит ли его до конца своих дней переписывать древние манускрипты? Или он свободен? В первый раз в жизни – свободен? Сможет ли он жить без хозяина?

Немного позже, той же ночью, он снова вернулся к этой проблеме. Все, кроме разве что правителей, служат другим людям, ибо так устроен мир. Талант, поддерживавший его до сих пор, вряд ли спасет его сейчас, когда Тарион изуродовал ему лицо. Так что теперь? Переписывать манускрипты? Копать землю и собирать урожай?

Безбрачие или моногамия? При всем несомненном удовольствии порока, он принес ему много горя. Д’вард, похоже, обходился и вовсе без этого. Ну уж это, конечно, слишком, но, возможно, Дошу и правда стоит жить несколько поумереннее.

Кому – ему? Честный труд? Кроме боли во всем теле, покаяние ему ничего не даст, решил он. Через день или два он снова станет самим собой. С этой мыслью он уснул.

44

Когда он проснулся в следующий раз, сквозь ставни снова пробивался свет, а на улице изрядно шумели птицы. Рассвет. Какого утра? Когда он в первый раз попал в монастырь, был пяткадень. Когда к нему приходила Исиан, в коленодень? Значит, сегодня по меньшей мере бедродень. Армия или уже ушла из Таргленда, или погибла. Впрочем, если боги все-таки поддерживают справедливость, бывший сотник Диббер и его мордовороты как раз готовятся окончить свои дни на серебряных рудниках.

Дош потянулся и рывком сел. Он ощупал ребра и обнаружил, что они лишь слегка затекли под повязкой. Откинув одеяло, он посмотрел на колени. Ни царапины. Ни синяка на теле. Он провел пальцами по лицу – гладкое.

Он опустил подбородок на руки и задумался. В ворохе забытых снов ему мерещились слабые воспоминания о голосах в ночи. Два мужских голоса? Он совсем не помнил подробностей, но знал, кому должен принадлежать один голос, и догадывался, кому принадлежит второй. Ладно! Как там насчет завтрака?

Он опустил ноги на пол и тут увидел, что кто-то оставил для него подарки: на единственном стуле лежали аккуратно сложенный коричневый таргианский костюм, меч, пара сандалии и поясная сума, интригующе звякнувшая, когда он ее взял. Меч его слегка тревожил, но он знал – по таргианским законам вольному гражданину положено носить меч. С мечом он обращаться не умел. Будь у него выбор, он предпочел бы нож. Уж с ножом-то он управлялся неплохо.

Едва он закончил считать деньги – шестнадцать серебряных марок, – как дверь со скрипом отворилась и в комнату вошел таргианец. Нет, это был Д’вард – с чисто выбритым лицом и коротко остриженными волосами, в таргианском костюме и с мечом. Даже лицо его было по-таргиански жестоким; по крайней мере в глазах сиял лед. Правда, когда он увидел, что Дош проснулся, глаза немного оттаяли.

– Хорошо выспался? Тебе лучше?

– Это ты заходил ночью?

– Да.

– С другом?

Взгляд снова сделался ледяным.

– Ты, пожалуй, можешь называть его так. Я… Он расплатился с тобой за оказанные услуги.

– Наверное, мне стоит пойти и поблагодарить его.

– Мне тоже так кажется, но не делай из этого отдельной истории. Какой-то купец только что подарил храму особо редкую книгу, так что он слишком увлечен ею, чтобы слушать тебя. Наше присутствие в трапезной тоже нежелательно – настоятель как раз обрабатывает этого богатея, надеясь вытрясти из него денег на расширение хранилища свитков. Жратва на кухне, холодная вода – в умывальне. Если хочешь сойти за местного, тебе лучше сбрить бороду. Прилис избавил тебя от шрамов. Я полагаю, ты хочешь поблагодарить его и за это. – Он повернулся к двери.

Слишком много сразу!

– Минуточку! – У Доша перехватило дух. Что-то слишком уж хорошо Д’вард осведомлен в монастырских делах и привычках местного божества. Что здесь происходит? – Куда мы собираемся?

Прежде чем обернуться, Д’вард побарабанил пальцами по двери.

– Куда я собираюсь, я знаю. Ты же вполне можешь решать за себя сам. Выбери себе направление – и ноги в руки. Если хочешь идти со мной, мы можем поговорить в пути, но ждать я не буду. Я и перекушу на ходу.

Дош удержался от язвительного замечания и спросил, слышно ли что-нибудь об армии.

– Да.

– Ну? – Да что же это так гнетет Освободителя? Дош никогда раньше не видел его таким раздраженным.

– Они в безопасности.

– В безопасности?

– Потом расскажу. Вставай быстрее! – Д’вард открыл дверь.

– Подожди!

Он свирепо оглянулся:

– Ну, что еще?

Дош улыбнулся ангельской улыбкой:

– Тебе никто не говорил, что у тебя красивые ноги?

Д’вард сумел хлопнуть дверью даже громче, чем Исиан.

С трудом пережевывая черствый хлеб с ломтями сыра, трое путников пустились в путь ранним утром. Д’вард шагал посередине, не давая отдыха своим длинным ногам. Несмотря на его заметное превосходство в росте, Дош не собирался уступать ему в скорости, да и Исиан не отставала. Со стороны они походили на трех юных паломников, без поклажи, с одним длинным кинжалом, двумя мечами и тремя поясными сумками-кошелями. У Доша еще был с собой его любимый нож, который он припрятал. Так или иначе, святой Прилис не постыдился бы за такую экипировку. Судя по всему, война закончилась. Будущее, не омраченное бойней, казалось куда светлее. Так что объяснения мрачному настроению Д’варда не было, если только его не беспокоило, как благополучно выбраться из Таргвейла – с этим могли возникнуть некоторые сложности. По местным законам шпионом считался любой чужак, если, конечно, он не сможет доказать обратного.

– Куда мы идем?

– К реке, – ответил Д’вард. – К Таргуотеру. Там я собираюсь найти лодку. Нам вниз по течению – думаю, часа через два я уже буду в Тарге.

В сам Тарг?

– И что ты собираешься делать в городе, известном своими скукой и уродством?

Д’вард сморщил нос:

– Ты можешь делать все, что тебе угодно. Мы же с Исиан идем в обитель Урсулы.

– Куда? – взвизгнула Исиан.

– В обитель богини справедливости. Меня заверили в том, что эта обитель – надежное убежище и что сестры примут тебя и позаботятся о тебе. У меня с собой письмо от настоятеля.

Последовавшее за этим объяснение было долгим и довольно бурным. Дош шагал молча.

Похоже, Дош относился к Исиан, как к ребенку, и считал себя за нее в ответе. Ничего себе ребенок! Дош знал женщин, уже родивших в этом возрасте двух детей, но Освободитель, видимо, судил обо всем по другим меркам. Он взял Лемод. Одним из последствий этого было то, что все женщины, оставшиеся в городе, превратились в изгоев, шлюх, без малейшей надежды на замужество. Судя по всему, именно поэтому он позволил Исиан бежать вместе с ними и провести беглецов к Моггпассу. Должно быть, он поверил ей, что семья предаст ее смерти, как только она вернется домой. Дош подозревал, что она слегка преувеличивала, но Д’вард, считая себя ответственным, теперь решил переложить это бремя на крепкие плечи монахинь Урсулы. Через несколько лет Исиан будет достаточно взрослой, говорил он, чтобы решить, как жить дальше.

Поначалу Исиан отвечала более или менее спокойно и негромко, но его упрямство очень скоро довело ее до белого каления, и она закричала в голос, заглушая даже хор утренних птичьих голосов в ветвях над головой и распугивая ящериц-листоедок в канавах. Она уже взрослая женщина, кричала она. Она и сейчас может решать, что для нее лучше. Без ее помощи он давно бы погиб в Лемоде. У него нет сердца, и она его ненавидит. Она любит его больше жизни. Монахини Урсулы садистки. Она пойдет за ним на край света. Она будет спать у его порога, куда бы он ни пошел, и преследовать его до конца его жизни, и убьет себя еще до заката, а потом и его тоже.

Естественно, были и другие угрозы и клятвы, но все кончилось тем, что их с Д’вардом вдруг охватил беспомощный, истерический смех. До Доша наконец дошло, что она вовсе не притворяется, и это почему-то потрясло его. Конечно, она шла с другой стороны от Д’варда. Так что он не видел ее лица, да и не особенно прислушивался к их ссоре. Все же он чувствовал себя так, словно его надули. Он чувствовал себя посторонним в обществе двух влюбленных – собственно, разве не так оно и было? «Ревнуешь, мой мальчик?» До сих пор он никогда еще не видел их вдвоем, разве что на людях. Увидев их теперь – обнявшихся, чтобы не упасть, задыхающихся от смеха, со слезами на глазах, – никто бы ни на минуту не усомнился, что они безнадежно друг в друга влюблены. Исиан понимала это. Что же до Д’варда, то он упрямо отказывался признать очевидное.

Впрочем, нервной разрядки хватило ненадолго. Вскоре он снова погрузился в угрюмое молчание, и они втроем зашагали дальше. Д’вард повернулся к Дошу:

– Куда собираешься ты?

– Я хочу остаться с тобой.

– Почему?

Интересный вопрос! Дош обдумал несколько возможных ответов и решил сказать правду – хотя бы раз. Впрочем, какова она, эта правда? Молчание тянулось примерно полмили, прежде чем он нашел наконец ответ.

– Я хочу у тебя учиться. Ты не такой, как все.

– Гм? – произнес Д’вард. Вдали уже виднелась река, цепочка деревьев, изгибавшаяся вдоль русла. – Ну и как тебе это?

– Что «это»?

– Говорить правду.

– Опасно. Всеравно что стоять нагишом в толпе одетых.

Исиан рассмеялась.

– У тебя есть ремесло, которым ты мог бы прокормиться? – спросил Д’вард. – Или хотя бы умение?

– Я неплохо делаю массаж.

Он вздрогнул, превратно поняв его.

– Откуда ты родом? Где твой дом?

Дош решил продолжить эксперимент с откровенностью.

– У меня никогда не было дома. Я из Лудильщиков.

– Кто такие Лудильщики? – Похоже, он спрашивал это совершенно серьезно. Он не знал даже этого!

– Кочевники. Бродяги. Как правило, они живут в шатрах или фургонах, хотя в каждом городе у них есть притон. Они занимаются разными странными делами – грабят, перепродают. Большинство людей считают их лжецами, развратниками, ворами и шпионами.

– А на самом деле они кто?

– Шпионы, воры, развратники и лжецы.

На эти слова рассмеялись оба, что было хорошо. Дорога вела к деревушке с паромной переправой. Кроме парома, на воде виднелись лодки в ожидании желающих прокатиться.

– Послушай, – сказал Освободитель, снова посерьезнев, – ты не можешь пойти со мной туда, куда я направляюсь. С тобой выходит то же, что и с Исиан. Мне очень жаль, но я не могу помочь вам. Я знаю, что обладаю определенным обаянием, с которым ничего не могу поделать, да и объяснить вам этого не могу. Ты видел, как это действовало в армии – я начал рядовым, а закончил полководцем. У меня было пять тысяч человек, и каждый хотел, чтобы я почесал ему за ухом. Исиан думает, что влюблена в меня, и ты тоже. Вы оба мне нравитесь, но я не могу отплатить тебе той любовью, которой ты хочешь от меня, и я дал слово другой женщине, так что не могу помочь и Исиан. Мне правда жаль, но именно так обстоят дела. Л’ска, ты лучше разбираешься в местном говоре, чем мы. Поспрашивай, нельзя ли здесь нанять лодку до Тарга.

– Сколько мест?

– Два.

– Три, – сказал Дош.

Марг’рк Паромщик был совсем еще мальчишкой, весь – кожа да кости, словно не ел больше месяца. Его лодка пахла рыбой и смолой, но все равно протекала, парус, казалось, состоял из одних заплат. Он заискивал и пресмыкался перед пассажирами, достаточно богатыми, чтобы заплатить ему целую серебряную марку всего за полдня работы. Он называл их «воинами» – именно так в Таргии обращаются ко всем вольным мужчинам. Если бы он опознал в Исиан женщину, он обращался бы к ней «мать». Это дает довольно полное представление о таргианских ценностях.

Подгоняемая больше течением, нежели вялым ветерком, лодка вышла на стремнину и двинулась к югу. Марг’рк держал костлявой рукой руль, подобострастно улыбаясь каждому, кто смотрел в его сторону. Широкая и быстрая река несла свои мутные воды по богатой земле. Берега были испещрены затонами для рыбной ловли, причалами, ветряными мельницами и разноцветными деревьями. Круторогие куду брели по натоптанным тропам вдоль воды, волоча на привязи баржи. Грузовые лодки с мускулистыми рабами на веслах медленно ползли вверх по течению. Далекие холмы были сплошь покрыты садами, виноградниками и свежевспаханными полями. Тут и там виднелись пышные дворцы.

Необычно примолкшая Исиан сидела посреди лодки. Даже коротко обрезанные, волосы ее сияли багровым отсветом. Она мрачно размышляла о чем-то. Дош подозревал, что обители придется обойтись без новой послушницы, что бы там ни думал на этот счет Д’вард.

Освободитель сидел рядом с ней, по другую сторону мачты, пригнувшись, чтобы смотреть из-под паруса. Он хмурился, ерзал и вообще нервничал. Он так и не объяснил еще, зачем ему так спешно понадобилось в Тарг. Нетерпение – не в его духе.

Дош растянулся на носу, закинув ноги на вонючую охапку сетей, корзин и горшков. Немного погодя он снял куртку и остался нежиться на весеннем солнце в одних коротких штанах. Двое его спутников старательно избегали смотреть в его сторону. Тоже еще скромники! Все, что существенно, у него прикрыто. Остальное же их не волновало; они просто знали, что он может принять любое достойное предложение, и боялись смотреть, чтобы не оказаться свидетелями того, как показывают товар лицом… или еще чем-то?

– Воин Д’вард?

– Да, Воин Дош? – Д’вард почему-то уделял пристальное внимание отражениям ветряных мельниц в воде.

Дош покосился на лодочника, который неуверенно осклабился в ответ. Этот олух явно не знал джоалийского.

– Ты собираешься принести смерть Смерти, как было предсказано? И когда ты освежуешь ее и разделаешь на куски, не сделаешь ли ты то же самое с Тионом – в виде одолжения?

– Я направляюсь в Тарг не за этим. – Д’вард распрямил спину, и лицо его скрыл парус.

– Ты сказал, что наши бывшие товарищи по оружию в безопасности. Ты обещал рассказать, как именно.

Д’вард опять ссутулился, и Дош снова увидел его хмурое лицо. Что его так расстраивает?

– Мне рассказал Прилис. Таргианцы позволили им свободно пройти в Нагвейл.

– Снова чудеса! Таргианцы? Ты это серьезно?

– Они послали эмиссаров, двоих эфоров – лично. Уже одно это беспрецедентно. Переговоры вел Злабориб. Он потребовал от них целый мир, и они ему его дали: провиант, заложников, официальные гарантии, заверенные жертвоприношением. Таргианцы удержат лемодианцев от нападения, чтобы позволить нагианцам пройти по их земле. Они заискивали, они умоляли. Все, что он пожелал.

Нет, это совершенно невозможно. Смех какой-то. Однако Д’вард был далек от веселья.

– Но почему? – Очевидный вопрос.

– Мор, – ответил Д’вард, уставившись невидящим взглядом в левый берег.

– По всему Таргленду люди мрут сотнями. Они заболевают ночью, заживо гниют три дня, а потом умирают. Погребальные костры освещают ночь, а днем заслоняют солнце – это слова Прилиса, не мои.

– Падлопан – бог болезней, но…

– Это Зэц. Люди считают это эпидемией, но Прилис сказал, что Зэц созвал Жнецов со всех Вейлов, собрал их здесь, в Таргвейле, и научил новому виду жертвоприношения. Раньше смерть от руки Жнеца была быстрой. Теперь она медленна и так же мучительна. И они трудятся не покладая рук.

Зэц – ипостась Карзона, покровителя Таргленда. Зачем богу истреблять свой народ? Дош поймал взгляд Исиан; она поспешно отвернулась. Она была чем-то напугана.

– Человеческие жертвоприношения? – сказал он с отвращением. – Ты говоришь, то, что делают Жнецы, – это человеческие жертвоприношения?

– А как еще это называть?

– Не знаю. Я никогда так об этом не думал. Человеческие жертвоприношения – это что-то, что делают дикари в южных джунглях или делали давным-давно. Варварство. Мы такого больше не делаем!

– Жнецы делают, – мрачно сказал Д’вард. – Зэц делает.

– Наверное, ты прав. Ну и какое отношение эта чума имеет к… ох, боже мой!

– Надеюсь, не твой боже. Но ты понял. Карзон… или Зэц, не вижу особой разницы… В общем, один из них дал откровение, объяснив жрецам, как отвратить божественный гнев и прекратить эпидемию.

– Поднести ему голову Освободителя? – спросил Дош.

Исиан смертельно побледнела.

Рот Д’варда скривился в невеселой усмешке.

– Он этого не говорил. У богов есть собственная гордость. Всем известно, что предсказывает «Филобийский Завет» насчет Освободителя и Смерти, хотя большинство людей полагают, что Освободитель до сих пор – годовалое дитя где-то в Суссленде. Назвать Освободителя для Зэца означало бы признаться в собственной слабости. Он мог бы потребовать Д’варда, но даже так это привлекло бы внимание к пророчествам. Он не может называть имен. Он знает, что это я повинен в падении Лемода. Он знает, что меня должны были провозгласить вождем – это было неизбежно, хотя вам и не понять, почему. Поэтому его откровение потребовало только вождя нагианцев, не называя его по имени.

– Вот, значит, почему таргианцы перестали нас убивать?

– Именно поэтому. Они не хотели убить меня по ошибке. Вождя нагианцев необходимо доставить в храм и принести в жертву там. Смерть в бою не считается. Эфоры жаждали отпустить всю джоалийскую армию на все четыре стороны, даже накормить ее и проводить до дома, сделать для них все, что те пожелают. Они потребовали за это только одно.

Дош потер свою непривычно гладкую щеку – ни щетины, ни шрамов.

– Значит, Злабориб сдался?

Д’вард жалко кивнул:

– Сейчас он на пути в Тарг. Мы приплывем туда одновременно с ним.

– Он погибнет по ошибке?

– Нет. Ну, скорее по ошибке таргианцев, но принц достаточно умен, чтобы понять, что к чему. Он наверняка знает – он не тот, кто им нужен, но его пленители-то этого не знают. Он командовал войском, и у него на ребрах отметины доблести – для них этого достаточно. Зэц, может, и увидит ошибку, если посмотрит сам, но бог вряд ли пойдет на попятную. Слишком поздно. Поэтому Злабориб погибнет, и мор прекратится, а его люди уже на пути домой, захватив с собой столько заложников, сколько нужно, чтобы беспрепятственно завершить поход.

Д’вард облизнул губы.

– С точки зрения Злабориба, возможно, это и неплохая сделка. Он умрет, но он и так скорее всего бы умер. Зато все его войско благополучно вернется домой. Ни один настоящий вождь не отказался бы от такого предложения. Я не сомневаюсь – он даже не спорил.

– Похоже, ты не очень-то удовлетворен этой договоренностью?

– Прилис вытащил меня из западни и посадил вместо меня Злабориба. – Д’вард злобно оскалился.

– Тебе нравится быть наживкой?

Д’вард не удостоил его ответом. Некоторое время все молчали. Дош машинально отметил про себя, что лодку начало качать и что река повернула на запад. Вот-вот должен показаться город. Он не смотрел по сторонам – он был слишком занят, пытаясь понять, что так расстроило Д’варда.

Так ничего и не придумав, он сдался и прямо спросил его об этом.

Освободитель бросил на него странный взгляд.

– Неужели ты не понимаешь?

– Он собирается идти в храм, – с горечью сказала Исиан, – чтобы сдаться и сказать им, что они взяли в плен не того.

– Но это же полное безумие! Д’вард?.. Правда?

– Правда? – спросила она.

– Я обязан сделать это, Л’ска. – Он смотрел на Доша, не на нее, и в его лазурных глазах застыло странное выражение, словно он ждал одобрения… или даже ободрения. – Должна же быть мужская честь, верно, воин?

– Нет! – ответил Дош. – Нет! Нет! Вздор все это! То, что ты хочешь сделать, не получится, а если даже и получится, я все равно буду считать, что ты спятил.

45

– Мне кажется, ты спятил! – Алиса уже сердилась. – Тебе надо бояться вовсе не немецких пуль. Все те сотни ребят из Фэллоу, которых ты знал, теперь там, в основном младшими офицерами. И ведь достаточно будет только одного: «Черт возьми! Этот парень похож на того, что играл в крикет, как его, Экзетера! Ба! Разве это не он укокошил старину Волынку Боджли?» И потом, мой милый, ты окажешься в…

– Ты преувеличиваешь, – перебил ее Эдвард.

Они сидели в «Старой английской чайной» в Викарсдауне. Он сказал, что деревушка запомнилась ему не такой большой, на что Алиса ответила, что даже так она вся уместилась бы на Пиккадилли-Серкус, хотя это было вовсе не так. Зато чайная размещалась в настоящем доме елизаветинской эпохи, хотя тот строился, возможно, совсем для другого – настоящие современники Елизаветы пили вовсе не чай, а пиво. Чайная была маленькой, тесной, полутемной и – очень кстати – прохладной. Они пили чай. Они ели домашние лепешки с земляничным вареньем и сливками, густыми, как масло. Минута была слишком драгоценная, чтобы портить ее пререканиями.

Глаза Эдварда оставались холодными, как море зимой.

– И потом эти сотни ребят уже не все там. Половина из них мертва. И ты продолжаешь обращаться со мной, как с малолетним братом, хотя я вырос.

Она подняла чашку.

– Все равно. Ты всегда был для меня младшим братом и всегда им будешь. Даже когда мы станем дряхлыми седобородыми стариками, ты все равно останешься моим младшим братом. – Она отпила глоток, не сводя с него глаз: примет ли он оливковую ветвь?

– Я как-то плохо представляю тебя с седой бородой, – рассудительно сказал он. – Обещай, что будешь ее красить.

Она отставила чашку и взяла его за руку.

– Обещаю, что не буду думать о тебе как о младшем брате, если ты расскажешь мне про Исиан.

– А что про нее рассказывать? Я не воспользовался своим положением. Надеюсь, это тебя не удивит.

– Ни капельки. – Хотя она знала, что это удивило бы подавляющее большинство людей. – Ты ее любил?

Он отнял руку и принялся накладывать сливки на лепешку – так землекоп грузит свою тачку.

– Я рассказал тебе все. Она очень решительная юная женщина – ты же знаешь, я всегда питал слабость к таким. Ей было шестнадцать лет, и я был пришельцем. Куда ей было устоять! Это не я, это все моя проклятая харизма.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Нет, я ее не любил.

– Что с ней стало потом? Когда ты видел ее последний раз?

– Примерно год назад. Миссис Мургатройд взяла ее к себе в кухарки, в Олимпе. Она хорошая кухарка, хотя, конечно, знает только лемодийские рецепты.

Романтическая история, которую она себе вообразила, треснула и разлетелась на мелкие кусочки.

– Но необразованная? Просто местная девица? Не пара тебе?

Он посмотрел на нее, как бы не веря своим ушам, и лицо его опасно вспыхнуло. Нож лязгнул о блюдце.

– Ох, Эдвард, прости! – поспешно сказала она. – Это гадко с моей стороны! Я не сомневаюсь, что ты вел себя, как настоящий джентльмен. То есть я хочу сказать…

– Я был пришельцем, – сказал он очень тихим, напряженным голосом. – Пришельцы не умирают, разве что от скуки или от насилия. Я знаю, что выгляжу не старше, чем был, когда исчез отсюда. Исиан теперь, должно быть, восемнадцать или девятнадцать. Через десять лет ей будет двадцать девять, а еще через десять – тридцать девять. Останься я в Соседстве, я бы остался примерно таким, как сейчас. Как ты думаешь, почему Служба посылает людей в отпуск на родину – особенно холостяков? Главная причина – то, что они должны жениться на других пришельцах! Любовь между пришельцем и туземкой невозможна. Это приводит… ко всяким гнусностям. Палата… ладно, не будем об этом.

– Я не подумала. Извини. Ты хочешь сказать, ты не позволил себе полюбить ее?

Он снова принялся за лепешки.

– Я не говорил ей, что люблю ее. Я вообще ничем ее не поощрял. По правде говоря, я использовал тебя в качестве предлога. Надеюсь, ты не обидишься. Будь я волен реагировать на Исиан как нормальный мужчина, я бы пал к ее ногам, я бы рвал на себе одежду, я бы посыпал голову пеплом до тех пор, пока она не согласилась бы выйти за меня замуж. Поскольку это исключалось, ничего этого не было. Просто дружба.

Как прекрасен был бы мир, если бы чувства всегда подчинялись логике с такой легкостью! «Мне очень жаль, сэр Д’Арси, но ваш статус женатого мужчины делает наши дальнейшие отношения совершенно невозможными…»

– Гляди-ка! – Эдвард смотрел в маленькое окно на залитую солнцем деревушку. Дряхлая кляча волокла по улице цыганский фургон. Собаки брехали, ребятня гурьбой бежала за ним.

Он провожал его взглядом до тех пор, пока тот не скрылся за углом.

– Когда я был здесь в прошлый раз, цыганка предсказала мне судьбу. Правда, фургон был другой.

– Ты веришь в подобную ерунду?

Он скривился:

– Раньше не верил, но она угадала все чертовски точно. Она сказала, что мне придется выбирать между честью и дружбой. И точно, мне пришлось бросить Элиэль как раз тогда, когда я мог помочь ей.

– Да брось, Эдвард! Это с таким же успехом можно сказать и про Исиан.

Его глаза сверкнули, как бритвы.

– Я довольно редко предаю своих друзей. Бросить Исиан, если это можно так назвать, – достойный поступок. Впрочем, возможно, тебе интересно будет узнать остальную часть предсказания – так вот, миссис Босуэлл, цыганка, сказала еще, что мне придется выбирать между долгом и честью и что я обрету честь только через бесчестие. Объясни мне это, пожалуйста, – я, например, не могу!

Может, ей стоит использовать это как предлог?

– Ну, твой долг – уйти на фронт, но честь требует, чтобы ты отомстил за смерть родителей…

– Значит, говоришь, никогда не сдаваться? – Даже Эдвард может выйти из себя. Если это случится, у нее не останется ни малейшей надежды убедить его логически.

– Ты целый год не видел Исиан? – Эта девушка – единственная оставшаяся у нее приманка, чтобы заманить его обратно в Соседство, подальше от Западного фронта.

Он раздраженно посмотрел на нее.

– Я же тебе сказал, – пробормотал он. – Она в Олимпе, работает на Полли Мургатройд. Она очень славная – я имею в виду Полли. Я написал ей перед тем, как вернуться сюда, то есть Исиан… – Он нахмурился, застыв с салфеткой у губ. – Но поскольку человек, который обещал передать ей это письмо, пытался убить меня, она, возможно, так его и не получила.

– Так ты сам не был в Олимпе?

Он мотнул головой, жуя.

– Мне понадобилось два года, чтобы попасть туда, и когда я наконец туда добрался, я пробыл там совсем недолго. Комитет решил, что это слишком опасно – как для меня, так и для всех остальных. Они не хотели, чтобы Зэц осаждал Олимп в надежде изловить меня. Меня переправили в Товейл – очень маленький сельский вейл неподалеку оттуда. Я помогал основать там несколько общин. Можешь себе представить, я заделался миссионером! – Он ухмыльнулся. – Святоша Роли, должно быть, в гробу перевернулся! Но мы все… они все заняты этим.

– Из тебя, наверное, вышел бы хороший проповедник. – Она вполне могла представить, как он заправляет своей паствой, словно мальчишками у себя в школьной спальне.

– Вовсе нет! Я не верю даже в то, что лучше других знаю, что нужно. Я терпеть не могу говорить людям, как они должны думать. Это аморально!

– Но разве из пришельца не получается хорошего проповедника?

– Да, – мрачно кивнул он. – Я мог убеждать толпы. Я обращал язычников в новое, улучшенное язычество Церкви. Но душа у меня к этому не лежала. Вот Джамбо Уотсон – тот мог одной-единственной службой обращать целые деревни. Я сам видел.

Алиса отказалась от попытки разыграть карту Исиан. Если он продержался в стороне от девушки целый год, занимаясь тем, во что сам не верил, значит, мысли об Исиан не удержат его и от записи добровольцем на фронт.

– Освободитель? – сказала она. – Благородное звание. На ум приходят Боливар, Вильгельм Телль, Роберт Брюс… Разве это тебя не искушает?

Он закатил глаза – ее настойчивость начинала ему надоедать.

– Не то чтобы очень. Было два раза – и «Филобийский Завет» предсказал оба. Я почти уступил Тиону – он сказал, что сможет исцелить хромоту Элиэль. Еле пронесло! И потом еще в Тарге, с принцем… – Он сунул в рот лепешку и с блаженным видом принялся жевать.

– А что с принцем?

– Тоже не удалось, но тоже на волосок. Кстати, конкретно это пророчество заканчивается словами: «…но пробудят его мертвые». И это сбылось, Алиса, ведь я видел мертвых – во Фландрии. Во сколько жизней обошлась эта война?

– Никто не знает. Все, что можно прочитать в газетах, прошло через цензуру.

– Ладно. Главное, мертвые говорят. Они говорят, что настала моя очередь. Мне надо исполнить свой долг, и все тут. – Он покосился на ее запястье, потом на старинные часы в углу.

Она вздохнула. До Харроу всего две мили. Ее ноги уже болели.

– Нам пора, да?

Эдвард кивнул:

– Зря я так объелся. – Он тайком сунул в карман последнюю лепешку и виновато улыбнулся, увидев, что она заметила. – Еще одно приношение.

Алиса недоверчиво тряхнула головой. Была середина дня, пятница, они находились в Англии и направлялись на встречу с богом.

46

«Позор! Позор! К мужу ступает Д’вард со словами: „Убей меня!“ И падет молот, и осквернит кровь священный алтарь. Воители, где честь ваша? Так позор вам» (Стих 266).

Эта богодухновенная тарабарщина эхом звенела в голове Доша, пока он пробивался сквозь толпу на Мельницкой улице Тарга. Жужжали насекомые, толкались и ругались люди, толпа была душной, шумной и вонючей. Что за смысл заключается в этих строках? Как может пророчество о смерти Д’вар да исполниться раньше всех остальных, касающихся его? Чушь какая-то. Самое страшное – это то, что слишком многое из предсказанного «Филобийским Заветом» обретало смысл только после того, как уже свершилось.

Что делать тогда со Стихом 1098? Тем самым, что так интересовал Тиона? Что-то там насчет того, что Освободитель не спешит гневаться, а потом: «И станет Элиэль первым искушением, а принц – вторым, но пробудят его мертвые». Это наверняка относилось к Освободителю. Вполне возможно, это относилось как раз к этому часу. Что-то назревало, что-то настолько важное, что не миновало внимания пророчицы много лет назад.

Дош никогда еще не видел такого большого города, как Тарг. Он был даже больше, чем Джоал. Он вполне заслуживал репутации самого уродливого города в Вейлах. Мрачные каменные здания с гладкими стенами и узкими окнами-бойницами напоминали крепости. Ни ярких цветов, ни резных украшений – ничего, на чем мог бы задержаться взгляд. Мужчины носили коричневые или травянисто-зеленые одежды, мальчишки – желтые или бежевые, хотя на воротнике обязательно имелась тонкая полоска одного из священных цветов. Женщин не видно вовсе. Двери и ставни не окрашены, но просмолены. Улицы напоминали узкие ущелья или скорее даже окопы – жаркие, душные, прямые, как копья.

К тому же сегодня их заполнили толпы народа – нетерпеливых, шумных, сварливых вольных граждан. Все они спешили в ту же сторону, куда направлялся он, и большинство их превосходило его ростом. Ему с трудом удавалось не упускать Д’варда из вида. К счастью, Освободитель был выше большинства, и его заметная черная шевелюра плясала над головами, как щепка на волнах. Он спешил. Похоже, его нимало не волновало то, что горожане все до одного вооружены мечами и агрессивное проталкивание сквозь толпу может обернуться для него большими неприятностями. Вполне вероятно, он сознательно пытался оторваться от нежелательного спутника.

«Боги не ошибаются». Эту фразу Дош тоже твердил про себя, как молитву. Прилис удерживал Освободителя вдали от армии, с тем чтобы эфоры схватили не того вождя. Отпустив его сегодня утром, он не мог не знать, что намерен сделать Д’вард. Значит, не сомневался, что уже поздно – ведь верно? Злабориба наверняка уже нет в живых. «Могут ли боги ошибаться?»

Возможно, незначительный бог вроде Прилиса и может. Все спешили в храм, поскольку было какое-то объявление – это Дош понял по обрывкам разговоров. Он не осмеливался задавать вопросы, чтобы в нем не заподозрили чужестранца. Таргианцы не слишком любезны с чужестранцами, особенно таргианцы, сбившиеся в толпу, – а в воздухе уже явственно пахло опасными страстями. Злобная вооруженная толпа… ни единой женщины, ни единого раба? Ну да, все женщины здесь – матери, они должны сидеть по домам, в темницах с крошечными окнами-бойницами.

Проклятие, куда делся Д’вард?

Дош поднялся на цыпочки, пытаясь заглянуть поверх голов. Потерял?! Нет! Вон он!

Он просто задержался у какой-то двери, и толпа чуть было не пронесла Доша мимо. Он рванулся поперек течения, толкаясь, извиняясь, получая в ответ проклятия, угрозы и тычки. Чего-чего, а извиняться таргианцы не умеют. Он пробился к стене – толпа тут же притиснула его к ней – и начал бочком пробираться к двери.

В глаза ему бросилось цветное пятно над дверью, гирлянда выцветших на солнце синих веревок. Синий цвет означал Деву, а сеть – символ справедливости. Ему всегда казалось, что символ выбран на редкость неудачно. Насколько говорил его жизненный опыт, ловят, как правило, мелюзгу, а большая рыба благополучно избегает неприятностей. Ясное дело, имелось в виду совсем другое.

Д’вард говорил с кем-то через решетку на двери. Исиан с бледным застывшим лицом стояла рядом. Она увидела Доша и неприязненно улыбнулась. Д’вард протягивал через решетку письмо настоятеля. Дош подобрался поближе в надежде услышать, о чем идет разговор. Как только он оказался рядом с Исиан, бок его пронзила острая боль. Он опустил взгляд, и глаза подтвердили то, о чем он догадывался и так, – что причиной этого неприятного ощущения являлся кинжал.

– Ступай! – прошептала она.

Он споткнулся и тут же вспомнил, что видел уже один раз в ее глазах подобное выражение – когда она грозила оглушить его дубинкой. Д’вард все разговаривал с привратницей, умоляя поторопиться. Боль повторилась. Одно быстрое движение – и она пронзит его насквозь. Он шагнул назад. Она двинулась за ним, подгоняя его острием.

– Ступай! – шипела она. – Да шевелись же!

Он шагнул в толпу, и его тут же понесло дальше. Он чувствовал, что рука ее все еще цепляется за его пояс, но по крайней мере кинжал больше не дырявил ему шкуру. Спустя мгновение потная толпа уже тащила их дальше по улице.

– Что, черт возьми, ты такое делаешь? – возмутился он оборачиваясь.

Она торжествующе сияла.

– Не пойду я в эту вшивую обитель! Д’вард собирается в храм. Нам нужно перехватить его и не дать ему свалять дурака!

Ничего себе дурака! Скорее покойника.

– Во имя пяти богов, девчонка, как ты надеешься…

– Не называй меня девчонкой!

– Я назову тебя идиоткой! Нам никогда не найти его в этой…

Толпа заметно замедлила продвижение. Дош врезался в идущего впереди человека и тут же получил локтем в солнечное сплетение, отчего у него перехватило дух. Он пошатнулся.

– Смотри, куда идешь! – посоветовала Исиан, толкая его дальше.

Во всех городах святые места почему-то лепятся друг к другу. Храмовая площадь оказалась прямо за углом от обители. Она была битком забита людьми. Тем не менее толпа с улицы продолжала напирать, не желая оставаться в стороне от событий.

Дош сообразил, что женщинам, возможно, запрещено ступать в священный храм Мужа. Если истинный пол Исиан обнаружат, отвечать за это придется ему. С другой стороны, у него гораздо больше шансов погибнуть в давке. Дышал он уже с трудом, а толпа продолжала прибывать. Она медленно продвигалась вперед, словно ледник из человеческих тел. Жаль, что он не вышел ростом.

– Нас же здесь убьют! – Его внезапно охватила паника. Две руки схватили его за запястья и завернули их за спину.

– Именем пяти богов, что ты делаешь?

– Сцепи руки!

– Что?

Исиан рывком свела его руки вместе. Каким-то образом она ухитрилась извернуться и поставить на них одну ногу. Потом подтянулась за его шею и уселась ему на плечи, вцепившись пальцами в его волосы. От ее тяжести у него подгибались колени.

– Вот! – сказала она. – Теперь видно. Давай вперед!

Древний Храм Карзона в Тарге, восходивший еще ко временам монархии, был деревянным. В годы Пятой Джоалийской войны в него ударила молния, и он сгорел дотла. Это страшное знамение в преддверии решающей битвы повергло воинство Мужа в отчаяние, но знаменитый Гоцтикон, тринадцатикратно избиравшийся эфором, объявил, что это, напротив, знак надежды. Он публично предложил жизнь свою и семерых своих сыновей за то, что бог обещает этим знамением обновление Таргии; воинство Мужа, утверждал он, победит и вернется с полей сражений, дабы выстроить новый величественный храм во славу своего бога.

Так оно и вышло. Армии джоалийской коалиции были сокрушены в кровопролитной битве при Суддорпассе. Те, кто выжил, провели остаток своих дней в каменоломнях, трудясь, чтобы ускорить строительство храма. Художники и мастеровые со всех вейлов потратили двадцать лет на его украшение. Контрибуции, наложенные на Джоалию по мирному договору, включали в себя величайшего мастера своего времени, К’симбра Скульптора, специально выписанного в Тарг, чтобы изваять подобающую статую бога.

То есть богов. Хотя Муж в своей основной ипостаси был богом и созидания, и разрушения, до сих пор его изображали только в одном из этих образов. В новом храме его изобразили дважды. Одно гигантское изваяние было обшито медью, которая со временем позеленела, приобретя его цвет. Другое – серебром, постепенно почерневшим. Официально оба изваяния изображали Карзона, но в народной молве второе приписывалось Зэцу, богу смерти. Миньон сравнялся со своим господином.

Толпа неумолимо несла Доша вперед, к юго-западному углу площади. Поверх моря голов он видел возвышающуюся над площадью громаду храма, два ряда колоссальных колонн, протянувшихся на восток и на север. Такими массивными они были и такими узкими промежутки между ними, что с того места, где он стоял, они совершенно заслоняли внутренность храма. Они угнетали его, подавляя своими размерами. Храм Карзона казался огромной клеткой из серого гранита, самым уродливым зданием, какое он когда-либо видел.

Его то и дело пихали в спину, подталкивая ближе.

– Рано еще! – объявила Исиан, с трудом перекрикивая шум толпы. Она повернула Дошу голову. – Подожди вон там!

– Я не могу пробраться.

Она схватила его за уши и дернула. Он взвыл, отчего стоявшие ближе к нему начали оглядываться. На глаза навернулись слезы боли.

– Я могу и оторвать! – сообщила Исиан, лягая его пятками.

Кто-кто, а она могла. Он начал проталкиваться туда, куда она показала.

Ценой значительных усилий ему удалось выбраться из основного течения, и он остановился на углу площади. Там тоже было много людей, но они по крайней мере стояли на месте, глядя на храм издали и не решаясь рисковать жизнью во все усиливающейся давке. Задыхаясь, истекая потом, он прислонился к стене. Его плечи готовы были отвалиться.

– Слезай! – прохрипел он. – Ты меня раздавишь.

– Не канючь! А кто утверждал, что он выносливее всех в армии?

– Я тебе не какой-то трахнутый моа!

Над толпой виднелось довольно много детей в желтых одеждах, восседавших на плечах у отцов. Однако среди них не было ни одного ростом с Исиан. Дош мог поклясться, что среди них не было и девиц. Множество подростков постарше позалезали на высокие базы колонн, а некоторые даже выше, вскарабкавшись по резным украшениям и уцепившись за них живыми лишайниками. Каждые несколько минут кто-то уставал держаться и падал, увлекая за собою остальных, прямо в толпу. Криков или ругани слышно не было – их заглушал непрерывный низкий рев.

От этого угла Дош мог уже заглянуть между ближайшими колоннами. Все, что он видел, – это статую Зэца со спины. Серебряно-черная фигура раз в десять выше человеческого роста угрожающе наклонила голову, словно вглядываясь в копошащихся у ее ног людишек. Он порадовался, что он не внутри храма и не смотрит в лицо Смерти. На заднем плане виднелась часть статуи Карзона, точнее, виднелся только молот у него в руке.

Исиан лягнула Доша пятками по ребрам.

– Вон он идет!

Если бы у него было хоть немного места для движения, он мог бы ухватить ее за руки и сдернуть с себя, но в такой толпе она упала бы на кого-нибудь еще, а то и на двоих, и пришлось бы разбираться. И кроме того, его руки были так крепко притиснуты к бокам, что он не мог даже поднять их, чтобы защититься от ее пяток.

– Д’вард идет! – не успокаивалась она. – Давай! Сюда! – Она снова взяла его за уши и повернула его голову влево.

Он покорился и плечом вперед начал протискиваться. Возможно, он продвигался бы гораздо медленнее, если бы Исиан не начала расчищать ему путь с помощью ног, немилосердно колотя ими ни в чем не повинных соседей. Неизбежный гнев обрушивался на него – его проклинали, били кулаками, ногами и эфесами мечей. С минуты на минуту кто-нибудь окончательно потеряет терпение и вытащит меч.

– Быстрее! – шипела она. – Мы его упустим!

Конечно, они его уже почти упустили. У них не было никакого шанса перехватить его. Д’вард – больше и выше, и потом он – Освободитель. Он сам признавал, что умеет очаровывать людей. Он запросто мог очаровать их так, чтобы они расступались, освободив ему проход через толпу. И еще ему не надо было тащить на себе Исиан.

Впрочем, Исиан и помогала Дошу. Он обнаружил, что стоит ему навалиться на человека, и тот поспешно отодвигался, боясь упасть и быть затоптанным. С другой стороны, упади Дош – и эта участь постигла бы его самого.

Исиан дернула его за левое ухо.

– Видишь того человека в зеленом? Держись за ним!

Дош сразу же увидел того, кого она имела в виду. Ярко-зеленые одежды выделяли его из бурой толпы и, возможно, означали, что он имеет какое-то отношение к храму – жрец или стражник. Он был высок, мускулист и явно стремился пробиться поближе к храму. То есть ближе к Д’варду.

Каким-то образом Дошу удалось пристроиться за ним, и их продвижение сразу же значительно ускорилось. Здоровяк, похоже, даже не заметил, что у него появилась пара спутников, и продолжал прокладывать себе дорогу. Дош толкал его в спину.

Шум толпы немного утих, зато к нему добавился новый звук – низкий ровный рокот барабанов. Дош не знал, что происходит в храме, но от этого зловещего «бу-бубу-бум» волосы вставали дыбом. Может, это вводят Злабориба? Человеческое жертвоприношение? Вот уже тысячу лет ни один бог в Вейлах не требовал человеческих жертвоприношений. Что они с ним сделают? Отрубят голову? Вырвут сердце? Сожгут живьем?

Бедный старина Злабориб! Он сумел превратиться из ленивого неженки в воина, в вождя. Он доказал, что достоин править королевством, принадлежащим ему по праву, а теперь погибает ради спасения своих людей. О чем он сейчас думает?

– Почти дошли! – Исиан несколько раз нетерпеливо лягнула его. Дош прикрикнул на нее. Сначала он решил, что она имеет в виду огромные колонны, в которые они вступали, но потом увидел впереди знакомые черные волосы. Возможно, эта безумная гонка сквозь толпу и увенчается успехом. Что тогда? Д’вард отказывался внять доводам разума на лодке; вряд ли с тех пор он обрел способность мыслить более здраво.

Однако Дош не шутил, когда говорил Д’варду, что неплохо умеет делать массаж. Кроме этого, он владел кое-какими хитрыми приемами самообороны, которые не раз выручали его, когда дело принимало неприятный оборот. Если он сможет подобраться поближе к Д’варду, и если он сможет освободить свои руки, и если он сможет схватить его этими руками за шею – тогда Д’вард на некоторое время уснет.

Потом… что потом? Д’вард упадет на землю, и его затопчут насмерть? Эту часть плана надо продумать получше. Барабанный бой участился. Все, что от него требуется, – это задержать Д’варда всего на несколько минут, а потом будет уже слишком поздно жертвовать собой. Человек в зеленом догнал Д’варда и шел теперь прямо за ним. Вот только из прокладывающего путь тарана он превратился в барьер, ибо Дош никак не мог его обойти.

До колонн оставалось каких-то несколько футов, когда человек в зеленом вдруг схватил Д’варда за руку и рывком повернул лицом к себе, шагнув при этом вправо. Дош чуть не споткнулся о его ногу, с трудом удержал равновесие и уклонился влево. Толпа обтекала их теперь с обеих сторон, сдвинув всех троих мужчин лицом к лицу, с ногами Исиан, торчавшими между ними. Мгновение все молчали, слышался только беспокойный грохот барабанов.

– Что? – свирепо вскинулся Д’вард, пытаясь вырвать руку. На Доша и на Исиан он даже не смотрел. – О… это ты?

– А ты кого ждал? – спросил человек в зеленом, и голос его гремел так же оглушительно, как барабаны. – Во имя Созидания, что ты здесь делаешь, юный идиот? – Он был выше Д’варда на два или три дюйма и гораздо массивнее. У него была густая черная борода и крючковатый нос. На вид он казался довольно молодым, и все же он относился к тем людям, к которым обращаются «господин».

Пальцы Исиан болезненно впились в шевелюру Доша. Он чуть дышал в давке, переводя взгляд с Освободителя на мужчину в зеленом и обратно. Их лица находились прямо над ним, и все же оба, казалось, не замечали его присутствия. Он боялся даже предположить, кто этот второй мужчина.

Д’вард улыбнулся, но улыбка вышла гротескной – одни глаза и зубы, словно вся кожа у него на лице высохла.

– Вы взяли не того человека! – Голос его звучал хрипло.

– Я знаю, кретин! И завтра он умрет. Ты думаешь, это случайность? Ты хоть представляешь, скольких сил это нам стоило? Чего ты надеялся добиться, явившись сюда?

– Я могу занять его место. Это мое место!

– Даже так ты не спасешь его жизни! Даже если Зэц и согласится обменять его, чего он не сделает, эфоры не простят ему унижения. Он, можно считать, уже мертв – мертв так же, как будет мертв завтра, когда ему размозжат голову.

Д’вард скривился:

– Я им не позволю!

– И как ты собираешься остановить их?

Барабанный бой слился в непрерывный зловещий рокот, усиливающийся, отдающийся эхом от колонн.

– Я могу пойти и объявить, кто я! Я могу сказать, что у них в руках не тот, кто им нужен. Если я скажу, что я Освободитель…

– Ты будешь мертв в ту же секунду.

Лицо Д’варда побелело – от страха или гнева, Дош не знал. Возможно, от того и другого вместе.

– Тогда помоги мне, стань рядом…

– Дурак! – Здоровяк проревел это слово оглушительно, и все же никто из окружающих не обратил на них ни малейшего внимания. Как можно спорить с таким властным голосом? – У Зэца сил больше, чем у всех Пятерых, вместе взятых. – «Ты ничего не добьешься, разве тоже умрешь!»

– Ведь есть же что-то, что я могу сделать!

– Нет, нету! Возможно, потом, но не сегодня и не завтра! – Крепкие пальцы еще сильнее стиснули руку Д’варда. Человек, казалось, готов был вцепиться в него. – Ну же, чего ты хочешь, жить или умереть? Или мне тебя силой заставить?

Глаза Д’варда яростно вспыхнули.

– Используй свою ману здесь, и ты тут же обратишь на себя его внимание, что, нет? Мы ведь на узле.

– Почему тебе так не терпится умереть? – Они уже просто орали друг на друга, хотя никто из окружающих их не замечал.

– Почему тебя так беспокоит, умру я или нет?

– Потому что мы хотим, чтобы ты исполнил пророчество! Твое время еще не пришло, вот и все.

Д’вард зажмурился и вздрогнул. Он как-то сразу обмяк от отчаяния, казалось, только давление толпы удерживает его.

– Ладно! Если такова твоя цена, я сделаю это. Я буду вашим чертовым Освободителем. Я буду выполнять твои приказы, сделаю все, что ты захочешь, только вырви принца оттуда. Я не могу позволить, чтобы вместо меня погиб другой человек.

– Извини. Этого я сделать не могу.

– Так будь тогда проклят! – вскричал Д’вард. – Пусти меня!

Прежде чем человек в зеленом успел ответить, барабанный бой оборвался. Короткая тишина… далекий голос, объявляющий что-то… радостный рев толпы в храме… ответный рев толпы снаружи, требующей новостей…

Человек в зеленом расправил широкие плечи, чтобы освободить руку, и с размаху нанес удар Д’варду в подбородок. Голова Д’варда дернулась. Ноги его подогнулись, и он упал бы, если бы тот не удержал его второй рукой.

Никто не мог пошевелиться, иначе, возможно, толпа бы плясала. Но даже так они вопили изо всех сил. По толпе передавалась новость: будет принесена жертва. Мор прекратится.

Мужчина в зеленом опустил взгляд на Доша, не выказав при этом ни малейшего удивления, словно давно уже знал, кто такой Дош и что он делает здесь.

– Забирай ее и следуй за мной, – буркнул он.

Он без малейшего усилия вскинул безжизненное тело Д’варда на плечо и зашагал сквозь толпу, раздвигая ее, как высокую траву.

Так и не приходя в сознание, Д’вард висел вниз головой, зажатый между человеком в зеленом и Дошем, который изо всех сил цеплялся за широкий пояс здоровяка. Собственно, тот волок всех троих, ибо Дош едва стоял на ногах, сгибаясь под тяжестью. Когда они выбрались из самой давки, он рухнул на колени. Исиан не удержалась и упала. Здоровяк повернулся и подхватил обоих. Его сила казалась… какой? Сверхчеловеческой?

Кто это? Лучше не гадать… но, возможно… Кто же еще? Но почему?

– Держись! – приказал человек, повернулся и пошел дальше.

Дош решил не дожидаться подтверждения своих подозрений и поспешил за незнакомцем. И, конечно же, Исиан ни за что не отстала бы от Д’варда. Ликующая толпа понемногу рассасывалась, с радостными криками и пением выплескиваясь с площади на улицы. Дош продолжал цепляться за пояс мужчины, другой рукой волоча за собой Исиан. На юг, потом на восток, еще два квартала на юг… мужчина (Муж?) знал, куда идет.

В конце концов он свернул в какой-то темный двор.

– Ступеньки! – бросил он, не оборачиваясь, и нырнул в темноту. Держась руками за шершавую каменную стену, Дош и Исиан осторожно спустились по лестнице следом за ним. Три лестничных пролета вниз внутри квадратного колодца – и они оказались в захламленном вонючем помещении. Скрипнула, открываясь, дверь, и следом за своим могучим провожатым они вступили в полутемный склеп, полный людей.

Воздух казался густым от обилия запахов: гниющего хлама на полу, сырых стен, горящих восковых свечей, немытых тел и постельного белья, трав и сильно сдобренной пряностями стряпни – особенно стряпни. Они разбудили целый ворох воспоминаний, оглушивших Доша. Он отпрянул и врезался в Исиан.

При виде вошедших мужчины повскакивали, женщины торопливо накрыли головы, дети бросились искать защиты у матерей. В этом темном подземелье было не меньше трех десятков человек, едва различимых в слабом свете, пробивавшемся сюда через несколько вентиляционных отверстий высоко на потолке. Мужчины выступили вперед – крепкого вида мужики в лохмотьях, которые, казалось, вот-вот окончательно порвутся. Все как один с золотыми волосами и бородами. Глаза их поблескивали в полумраке, как и их ножи.

Загородив собой свои семьи, они замерли, повинуясь знаку державшегося сзади пожилого человека. Он стоял среди разбросанных тюфяков, узлов какого-то хлама и поломанной мебели. Он был худ, сед и держался с достоинством. Единственный из всех он был одет в дорогой халат. Он вежливо поклонился:

– Ты оказал нам честь своим посещением, благородный воин.

Этого языка Дош не слышал вот уже много лет. У него перехватило в горле.

– Отзови своих диких котов, Бирфейр Староста! – отвечал незнакомец в зеленом на том же языке.

Старик бросил одно-единственное слово, и мужчины нехотя спрятали ножи. Их светлые глаза уставились на Доша. Он понимал, что ему угрожает опасность, смертельная опасность. Он подвинулся чуть ближе к здоровяку. Лудильщики, похоже, уважали его, хотя явно считали его не тем, кем он, по мнению Доша, являлся, – иначе они давно бы уже пали ниц.

Тот же – кем бы он ни был – опустил Д’варда на пол.

– Вот тот человек, о котором я говорил. Он отдыхает. Я бы предложил вашим женщинам перекрасить ему волосы, пока он не проснулся. Это избавит вас от споров.

Старик улыбнулся и снова поклонился.

– Другие… – Здоровяк махнул рукой в сторону Доша и Исиан. – Этот на самом деле женщина. Другой – из вашего племени. Возьмите и их, если это возможно.

Бирфейр потерруки.

– По той же цене, благородный воин.

Тот фыркнул.

– Отлично. За женщину. – Он бросил старику кошель, упавший на пол с громким звоном. – Проследи, чтобы к ней не приставали – она может оказаться важной. Мужчина расплатится сам.

– Воистину, если он один из наших, как ты сказал. – Глаза Доша немного привыкли к полумраку, и он смог разглядеть трясущееся лицо старика, изъеденное оспинами. – Он заразное отродье блудливой свиньи, рожденное в выгребной яме.

– Я вырву твои вонючие потроха и запихну их тебе в глотку твоими же трясущимися ногами, – отвечал на это Дош. Все это была ерунда, устные упражнения. Произношение у него было так себе – сказывалось отсутствие практики.

Карзон пожал плечами:

– Как трогательно наблюдать возвращение блудного сына в лоно родного племени! Я хочу, чтобы все трое как можно быстрее покинули город. Мне безразлично, как вы это устроите. После этого ваш брат сможет сам заработать себе на хлеб. Он обладает кое-какими навыками, которые могут вам пригодиться, если вы не слишком перестараетесь. Остальным потребуется ваше покровительство.

– Благородный воин уже доказал свою щедрость.

– И я надеюсь, что это воздается! Когда мой пустоголовый молодой друг проснется, объясните ему, что он должен держаться подальше от Лимпа.

– Лимпа, – повторил старик.

– Да. Это такое место. Оно под наблюдением, так что еще долго ему небезопасно будет там показываться.

– Мы повинуемся.

– Я надеюсь! – Человек в зеленом повернулся к двери.

Она захлопнулась перед носом у рванувшегося за ним Доша. Странное дело, дверь оказалась заперта. Вполне возможно, она была заперта и раньше, что объясняло, почему Лудильщиков застали врасплох.

Он резко повернулся, прижавшись к ней спиной и выхватив нож. В его сторону уже двигались трое молодых мужчин – они приближались осторожно, но целенаправленно, поблескивая глазами и зубами. Бирфейр не давал никаких обещаний на его счет. У него были золото, костюм хорошего покроя и вполне неплохой меч, которым он не умел пользоваться. Позволят ли ему оставить все это при себе, зависело только от того, как он проучит остальных.

Часть восьмая Эндшпиль

47

Ленч вышел довольно неудачным: всем хотелось поговорить о войне, но стоило кому-нибудь упомянуть об этом, как кто-то другой сразу же менял тему разговора. «Мы не должны огорчать нашего героя, а то он может расплакаться!»

Это уже было достаточно погано, но сразу после этого Алиса с Экзетером уехали на велосипедах, и Смедли остался наедине с Джинджером Джонсом и миссис Боджли. Втроем они осторожно ступали по зыбкой почве разговора – ни одного клочка твердой земли под ногами, ни одной безопасной темы для обсуждения.

Он вышел на улицу повозиться с цветами, но и это не клеилось. Черные мысли неотвязно преследовали его. Рука болела. Нога ныла. Он подумал было, не пригласить ли Джинджера на партию в крикет одной рукой, и тут же на ум ему пришел однорукий гольф, однорукая охота на куропаток, однорукий крикет, однорукое занятие любовью… если только найдется девица, которая заинтересуется калекой. Вождение машины одной рукой?

Он отправился прогуляться, но это тоже не помогло.

Он вернулся к Дувр-Хаусу, плюхнулся на садовую скамейку в саду и мрачно задумался о том, как это он спятил настолько, чтобы ввязаться в эту историю с Экзетером, и как он теперь будет из нее выпутываться. Впрочем, в ближайшем будущем не маячило ничего мало-мальски сносного – только семейный склеп в Чичестере. Последняя встреча с отцом завершилась тем, что они оба наорали друг на друга, а Джулиан к тому же ревел. Тысячи тетушек… В воскресенье у него день рождения…

– Прекратите-ка! – послышался голос.

Он резко обернулся и увидел Джинджера Джонса, сидевшего в шезлонге под деревом. На груди у него покоилась газета – словно он дремал, накрыв ею лицо, и только что опустил ее, проснувшись.

– Прошу прощения?

Пенсне старика Джинджера блеснуло на солнце.

– Раньше вы никогда не хандрили, Джулиан Смедли. И не начинайте сейчас!

– Я не… – Смедли отвернулся.

– Это просто вторая стадия, – объяснил Джинджер. – За последние два года я повидал дюжину таких, как вы. – Послышалось шуршание газеты и кряхтение – он выбирался из шезлонга. – На первой стадии вы так рады вырваться оттуда, что не задумываетесь о цене. – Его голос приблизился. – Потом вы начинаете понимать, что вам еще предстоит прожить всю оставшуюся часть жизни и что вы не такой, как все остальные. Вам кажется, что это несправедливо. Конечно, это несправедливо. – Теперь он стоял прямо за спиной у Смедли.

– В следующей четверти попробую исправиться, сэр.

Лучше бы уж он помолчал.

– Говорю вам, я видел дюжины таких, как вы! И большинство были бы счастливы отдать вам руку в обмен на то, что потеряли они. Легкие, глаза, обе ноги… Один мальчик, из ваших близких приятелей – не буду называть его имени, – так вот, выглядит он просто замечательно. Только дело в том, что он больше не настоящий мужчина, по крайней мере так ему кажется. Согласны с ним поменяться?

– Почему бы вам не пойти помочь миссис Боджли вязать теплое белье для Наших Отважных Бойцов?

– Потому что я лучше останусь здесь и буду цепляться к вам. Я вам заявляю, что вы никогда не были нытиком и не будете им в будущем. Это просто этап. Он пройдет. Вскоре настоящий Джулиан Смедли снова вынырнет на поверхность.

– Право же, не знаю, как мне этого дождаться.

– А потом вы начнете делать то же, что делаем мы все, – играть теми картами, что нам сдали. Надо бы не мне, а Экзетеру читать вам эту лекцию. У него это лучше получается. Он говорит, что отправит вас в Соседство, если вы захотите.

– Что?!

Джинджер шагнул к соседней скамейке и сел, двигаясь так, словно у него болела спина.

– Я говорил с ним перед ленчем. Он сделает для вас все, капитан, хотя бы за то, что вы сделали для него в Стаффлз. Если вы хотите в Соседство, сказал он, то он поможет. Он считает, что у вас там все будет хорошо. Он надеется, что Служба примет вас по его рекомендации. Но вы действительно этого хотите?

На мгновение Смедли лишился дара речи.

– Вы ему верите? – спросил он наконец.

– Да, верю. А вы?

– Не знаю. Все сходится… но это же фантастика, Джинджер! Бред! Этого не может быть!

– Я ему верю.

– Вы говорите это, только чтобы меня утешить?

Джонс покачал головой:

– Вы знали его еще тогда, когда он был гусеницей. Вы вместе были куколками, а теперь вы оба превратились в бабочек. Вы знаете его лучше, чем кто-либо другой. Вы вместе росли. Вы никого не знаете так хорошо, как его. Есть ли на свете хоть один человек, слово которого вы поставили бы выше, чем слово Эдварда Экзетера?

Смедли серьезно обдумал этот вопрос. Он не мог иначе.

– Наверное, нет, – ответил он в конце концов.

– И я тоже. А теперь пойдемте в дом – я хочу взглянуть на эту вашу ногу. Вы меняли сегодня бинты?

Царапины опухли и воспалились. Джинджер хотел позвонить врачу и отказался от этой мысли только после того, как Смедли пообещал согласиться, если завтра станет еще хуже.

Потом они спустились к чаю.

В гостиной прохладнее, чем в саду, сказала миссис Боджли, так как окна выходят на восток. Смедли же она показалась мрачной и нежилой. Сдобные лепешки – от Торндайка, сказала миссис Боджли, а Уилфрид даже лучший пекарь, чем его дед, хотя никто, разумеется, не говорит этого старику. Варенье, сказала миссис Боджли, куплено на сельской ярмарке, и ей кажется, что это по рецепту миссис Хэддок. Джентльмены согласились, что варенье и впрямь превосходное.

Миссис Боджли поведала им несколько историй, приключившихся с ней, когда она была в Индии. При дворе вице-короля в Нью-Дели, веселые времена в холмах Симлы. Что-то про ее поездку на Борнео… отель «Раффлз» в Сингапуре…

Империя, в которой никогда не заходит солнце.

Смедли смеялся шуткам, поощряемый Джинджером.

Но мысли его были в Соседстве, в совершенно новом мире. Просвещение туземцев – достойное занятие! Отсутствие руки не будет ему помехой – ведь он станет Тайка Смедли, и у него будут слуги. Никто не будет говорить о войне. Он будет одеваться к обеду, и Энтайка будет носить длинные платья. Он будет творить добро для людей. Он будет жить вечно. Он накопит маны и снова получит свою руку.

Мечта.

За окном зашуршал гравий.

Машина?

– Похоже на машину, – нахмурилась миссис Боджли.

Мышцы живота у Смедли невольно напряглись, как стальные тросы. Почему-то ему припомнилась бомбардировка под Верденом.

Звякнул дверной звонок.

Миссис Боджли встала.

– Я не ждала гостей. Хотите, я представлю вас под вымышленным именем, капитан Смедли?

– Нет, – ответил он. – Если это и потребуется, то все равно не поможет.

Фраза вышла бестолковая, но хозяйка кивнула и выплыла из комнаты. Он посмотрел на Джинджера – тот, поблескивая пенсне, задумчиво почесал бороду. Оба молчали.

Голоса в прихожей…

– …в год, когда Гилберта избрали председателем, – послышался голос миссис Боджли. – Я, наверное, волновалась даже больше, чем вы!

Оба встали, когда она вернулась в сопровождении человека – мужчины с выпуклыми рыбьими глазами, в которых светился торжествующий огонек.

– Конечно, мы с капитаном встречались. – Он протянул левую руку. – И мистер Джонс! Могу я называть вас Джинджером, как мы звали вас тогда за глаза?

– Только если я смогу называть вас Маленьким Стрингером, как мы всегда называли вас за глаза. Ох, черт! – Пенсне Джинджера упало на пол.

Стрингер наклонился, опередив его, протер их рукавом и вернул владельцу.

– Да, благодарю вас, от чая не откажусь. Водить машину – пыльное занятие.

Смедли сделалось дурно.

Джинджер как-то поблек, словно вечернее солнце светило мимо него. Он нервно теребил бороду.

Миссис Боджли казалась совершенно беззаботной и счастливой – еще бы, видеть у себя в доме старого знакомого, одного из ее бесчисленных почетных крестных детей. Возможно, она действительно ничего не подозревала – рассказывал ей кто-нибудь ту часть истории, что касалась Стаффлз? Неужели она не понимает, насколько невероятна ситуация, насколько смертельна? Она подошла к серванту с фарфором, бросив нерешительный взгляд на открытую дверь.

– Пожалуйста, садитесь. Все садитесь. А ваша знакомая…

– Я уверен, она нас найдет, – спокойно кивнул Стрингер, выбирая себе стул. В его глазах снова зажегся огонек. Его костюм был безупречен, но он казался усталым – неудивительно, если учесть, сколько ему пришлось гнать машину.

– Мы тут как раз беседовали, – пробормотала миссис Боджли. – Один кусок сахара или два, мистер Стрингер? Или вы предпочитаете, чтобы я тоже звала вас Маленьким?

– Лучше не надо, если только не хотите, чтобы я вызвал вас стреляться завтра на заре. Обычно мои друзья зовут меня Нэт. Только несколько одноклассников называют меня Малышом. Капитан Смедли, боюсь, зовет меня Невозможным Совпадением.

– Я бы назвал вас и по-другому, не будь здесь миссис Боджли, – заявил Смедли, закидывая ногу на ногу. Его кулак сжался. Оба кулака сжались. Он чуть ослабил тот, который он мог видеть. Со вторым он поделать ничего не мог.

Чашка звякнула о блюдце. Похоже, он шокировал миссис Боджли. Конфликт застал ее врасплох, и она беспокойно переводила взгляд с одного лица на другое и обратно.

– Боюсь, это не идет ни в какое сравнение с теми именами, которыми мы обзывали вас две ночи назад, – едко заметил Стрингер. – Нечестная игра, капитан Смедли.

– Вам все равно давно пора было устроить пожарную тревогу. И ваше присутствие здесь подтверждает – мои подозрения были обоснованы. – Смедли поиграл с мыслью, не поставить ли ему синяк под один из этих рыбьих глаз, и мысль ему нравилась. Его трясло, но только от злости. Все в порядке.

– Обоснованы, только выводы вы сделали совсем не те. Ага!

В комнату вошла женщина и остановилась, прочесав ее взглядом, словно огнем из пулеметного гнезда бошей. Она была высокая, угловатая и непривлекательная. На ней было недорогое коричневое платье; в руках – громоздкий саквояж. Волосы собраны, в высокий пучок. В прошлый раз Смедли видел ее за столом в приемной кабинета Стрингера в Стаффлз.

Мужчины снова начали подниматься.

– Ах, вот и вы, – сказала миссис Боджли. – Позвольте представить вам…

– Где она? – резко спросила мисс Пимм. – Где Алиса Прескотт? Она с ним?

– Она свирепо посмотрела на Смедли.

Прежде чем он осознал, что делает, он кивнул.

– Кто? – громко произнес Джинджер.

Она даже не посмотрела в его сторону, словно его попытка притвориться ничего не понимающим не заслуживала внимания.

– Наш противник поставил метку на Алису Прескотт, вот уже три года как поставил. Она поехала на Харроу-Хилл вместе с ним?

Миссис Боджли издала звук, словно поперхнулась, и медленно осела на стул.

– Куда? – переспросил Джинджер.

– Ох, не прикидывайтесь младенцем! – фыркнула мисс Пимм. – Я могу точно сказать, что Экзетер находится в нескольких милях к юго-востоку от нас. На нем-то стоит наша метка! Я уверена – он направляется на Харроу-Хилл, чтобы посоветоваться с тамошним обитателем. И если его кузина с ним, ему угрожает смертельная опасность.

– Откуда нам знать, – услышал Смедли чей-то голос, доносившийся с того места, где сидел он сам, – что вы тоже не противники?

– Неоткуда. Но это ничего не меняет. Хотите или нет, вы будете помогать нам.

– Мана! – выдохнул Джинджер и тоже без сил опустился на свой стул. – У вас та мана, о которой он говорил.

Она в первый раз за весь разговор серьезно посмотрела на него. Она одна оставалась на ногах; все остальные сидели и смотрели на нее, как нашкодившие школьники за партами.

– Да, я работаю в Штаб-Квартире, хотя вам придется поверить мне на слово.

– Я чего-то не понимаю, – слабым голосом пробормотала миссис Боджли. Интересно, до сих пор покидала ли ее хоть раз уверенность в себе? – Не хотите ли вы присесть и выпить чашечку чаю, мисс Пимм?

– Нет. Некогда. Мистер Стрингер, нам надо спешить.

Знаменитый хирург вздохнул и допил свою чашку.

– Никакого покоя! – буркнул он под нос.

Смедли с Джинджером обменялись паническими взглядами.

– Может быть, вы все-таки объясните? – собралась с духом миссис Боджли.

Мисс Пимм решительным движением закинула на плечо ремешок сумки.

– Повторяю, сейчас не время. Девять лет назад я пообещала Камерону Экзетеру, что буду охранять его сына. Тогда мне не очень повезло. Мальчик вернулся, и я должна выполнить обещание. Я не думаю, чтобы кому-нибудь из вас угрожала сейчас опасность. Я перехвачу Экзетера, прежде чем он вернется. Даже если агент, посланный противником, и мстительный тип, у него не будет никаких оснований распространять свою ненависть на вас. Идемте, Стрингер!

– Подождите! – рявкнул Смедли. – Что вы собираетесь делать?

Она остановилась в дверях и повернулась, готовая дать отпор.

– Я собираюсь делать то, что собиралась делать в Стаффлз, прежде чем вы сунули в это дело свой нос и все испортили, капитан Смедли. Именно ваше идиотское вмешательство и встревожило противника.

– То есть вы хотите сказать. Погубителей?

– Иногда мы называем их так. Стрингер?

– Экзетер говорит, что никогда не вернется туда! – крикнул Смедли.

– Совершенно не вижу, каким образом это касается вас.

– Касается. Я хочу туда.

Он сказал это. Он сам поразился, услышав, как он это сказал.

Но он сказал это, значит, так оно и есть.

С медлительностью таяния льда на замерзшем пруду бледные губы грозной мисс Пимм сложились в отдаленное подобие улыбки.

– После всех неприятностей, что вы мне причинили, вы еще просите об услуге? Вот это наглость! Я знаю, что вы человек решительный, капитан Смедли, но вы хоть представляете себе, что это означает? Вы отдаете себе отчет, что это весьма опасно и что обратного пути не будет? Что вы навсегда потеряете и семью, и дом, и друзей?

Он кивнул. Сердце его бешено колотилось. К черту Чичестер и старика! К черту тетушек! В воскресенье у него день рождения – двадцать один год, ключ от двери. Он улыбнулся, скорее для того, чтобы проверить, способен ли он еще на это.

– Только покажите, как.

– Вы готовы идти прямо сейчас? Немедленно?

– Да.

– Ну что ж, уговорили. Хорошо. Пойдемте и посмотрим, возможно ли это. Я ничего не обещаю. – Мисс Пимм движением головы подняла Стрингера с места и вышла из комнаты.

Все снова встали.

– La Belle Dame Sans Merci!^[15] – буркнул хирург, выходя за ней. – Большое спасибо за чай, леди. Весьма признателен вам за долгую беседу. Можете нас не провожать. Надо бы почаще заглядывать к вам. Вперед, капитан! Она не будет ждать. – Он скрылся в прихожей.

Смедли дрожал, как борзая в стартовых воротах. Он оглянулся на остальных:

– Нет больше желающих поиграть в самоубийство?

У обоих не осталось никого из близких родных. Оба старели. По крайней мере Джинджер верил в сказки про эту страну эльфов – насчет миссис Боджли Смедли не был уверен. Прочь от войны! Вечная жизнь! Возвращенные здоровье и молодость! Как может кто-то отказаться от такой возможности? Плевать на то, как малы шансы!

Джинджер снял пенсне и с ожесточением протер его рукавом. Потом водрузил на место и вздохнул:

– Нет, боюсь, я не готов.

На улице заработал мотор.

– Миссис Боджли?

Леди сильно побледнела. Она прикусила губу. Она колебалась дольше, но и она покачала головой:

– Нет. В моем возрасте… нет. Все мои воспоминания здесь.

– Тогда мне надо бежать. Спасибо, миссис Би. Спасибо вам обоим за… за все. – О Боже! Его глаза наполнились слезами. Он обнял ее и поцеловал в щеку. Джинджер протянул ему руку, он осторожно взял ее и потряс, похлопав старика по плечу обрубком.

– Пока! – крикнул он, выбегая из комнаты. Он врезался в подставку для зонтиков, отскочил от нее, пронесся через прихожую и вылетел на улицу. Большой серебристый «роллс» как раз тронулся с места. Он бросился к нему, и кто-то распахнул перед ним дверцу.

48

Узкая дорога вела меж высоких живых изгородей. Сверху она перекрывалась ветвями деревьев, и воздух под ними был ароматен и свеж. Однако подъем становился все круче. В конце концов Алиса выдохнула: «Уф!» – и сдалась. Она поставила ногу на землю и вытерла вспотевший лоб.

– Дальше я иду пешком! – объявила она. – Далеко еще?

Эдвард притормозил рядом с ней.

– Думаю, за следующим поворотом.

Она спешилась, одернула юбки и покатила велосипед рядом с собой.

Он отобрал его и стал толкать оба.

– Смотри на это с другой стороны. Обратно поедем с горки! – Он улыбался, почти не устав. Нет, он в значительно лучшей форме, чем она.

– Уф! Ладно, у тебя есть еще силы говорить. Ты не рассказал мне, как ты нашел Олимп.

– Тут нечего и рассказывать. Все интересное ты уже знаешь. На чем я остановился? На Карзоне? Ну, он сунул нас в шайку Лудильщиков…

– Почему? То есть мне казалось, он Муж, и Зэц из его команды.

– Ага! Зэцу положено быть одним из его команды, но уже довольно долгое время это не так. Собственно, до него настоящего бога смерти не было вообще. Кому захочется быть таким? Было, конечно, несколько фиктивных культов такого рода – храм или молельня без обитающего в них пришельца. Люди поклонялись им как любому другому богу. Так или иначе, кто-нибудь из Пентатеона объявлял о своем покровительстве, так что не вся мана пропадала впустую. Мне кажется, Смерть была довольно абстрактным понятием до тех пор, пока кто-то из миньонов не попросил у Карзона этого места, а Карзон не согласился. Как его звали по-настоящему, я не знаю, да это и не важно. Так или иначе, Карзон совершил большую ошибку. Зэц основал собственный культ, переписал соответственно Черное писание и отправил на работу Жнецов. Человеческое жертвоприношение является фантастически мощным источником маны. Даже при том, что убийства совершались не на узле, он набирался сил от каждой смерти. Когда до Пятерых дошло, чем это грозит, – а на это ушло лет пятьдесят, не меньше, – никто уже не осмеливался перечить ему.

– Разве они не могли объединиться против него?

Эдвард расхохотался.

– Объединиться? После того, как тысячи лет разыгрывали Большую Игру? Нет, они даже и думать об этом не могут. Они скорее позволят Зэцу развлекаться, как ему угодно, стараясь пристроиться к нему. Лет пятьдесят назад он организовал строительство нового храма в Тарге, став его богом-совладельцем. На деле Пятеро превратились в Шестерых.

– Кажется, я начинаю понимать. Выходит, Карзон поддерживает Освободителя и «Филобийский Завет»?

– Еще как! Конечно, он делает все, чтобы Зэц не заподозрил это. Он надеется – я смогу добиться того, что боятся даже попробовать все боги мира, вместе взятые. Так вот, я не собираюсь этого делать!

Алиса застонала. Дорога повернула. Дальше она вела прямо – прямо и вверх.

– О, это место я узнаю, – сказал Эдвард. – Ворота наверху.

– Будем надеяться, мое сердце выдержит. Тебе не кажется, что нам стоит связаться для подъема?

Они начали подъем. Эдвард продолжал толкать оба велосипеда, но все же у него хватало сил продолжать разговор.

– Под видом Лудильщиков Карзону удалось вывезти нас из города. Они очень похожи на наших цыган, только примитивнее – потому что вся их культура примитивная. Они странствуют по всем Вейлам, торгуя, воруя, шпионя. Они светловолосы, как наши скандинавы. Говорят, они бросают любого ребенка с волосами другого цвета из подозрения, что он полукровка. Я верю в это. Дош как раз из таких, хоть и блондин. Возможно, именно поэтому у него было тяжелое детство. Когда я очнулся, он уже ввязался в драку. Он убил одного, ранил троих и сам готов был потерять сознание из-за потери крови. У меня еще оставалось немного маны из той, что дало мне мое войско, и я использовал ее, чтобы привести его в чувство, чтобы остановить собственную головную боль. Поверь, тогда это казалось весьма бескорыстным поступком! Это были те еще кровожадные типы!

Еще бы! Алиса слишком задыхалась, чтобы что-то ответить.

– Зато лето у меня в тот год выдалось прелюбопытное! – усмехнулся Эдвард. – Мы перебрались через горы в Ситавейл, потом в Товейл и, наконец, оказались в Рэндорвейле. Я прошел совсем недалеко от Олимпа, хотя, конечно, не знал этого; в любом случае совет Карзона держаться от него подальше не лишен был смысла. Дош исчез в Товейле. Убив одного из племени, он унаследовал его жену – вот это была настоящая огненная кошка. Может быть, из-за этого, а может, ему просто надоело так жить. Я не знаю, куда он подался, но не сомневаюсь – он-то не пропадет. Он неописуем.

– В каком смысле? – Она задыхалась. Сбежать с цыганами? Интересно, что подумал бы Джулиан Смедли, услышь он это признание. Или его наставники в Фэллоу.

– В смысле выносливости! Вообще-то все Лудильщики выносливы, но до него им далеко. Что же касается нравственности… – Эдвард помолчал несколько шагов и, судя по всему, решил не обсуждать моральные качества Доша. – Поначалу они ухаживали за мной, как за ребенком, – им было заплачено за это золотом, и они поклялись бережно обращаться со мной, так что они держали слово. Они не знали, что человек, плативший им, был сам Карзон, но понимали, что он из тех, кого стоит бояться. Я хотел отплатить им за приют, так что стал большим специалистом по торговле скотом. Похоже, в каждом вейле свои породы скота, ничего похожего на наших коров и лошадей, но торговля ведется примерно одинаково. Конечно, моя харизма оказалась весьма кстати, так что я здорово сбивал цену – еще одно преимущество пришельца! Я мог выручить с перепродажи полудохлой клячи больше, чем даже сам старый Бирфейр, или купить чемпиона за бесценок. В конце концов они приняли меня как очень полезного для племени человека. Настоящего мужчину.

Алиса решила, что ее кузен обладает качествами, о которых она и не подозревала и о которых предпочла бы не знать. Бедняга Джулиан поседел бы, доведись ему услышать это: английский джентльмен, сделавшийся бродячим барышником…

– Правда, ближе к осени я досыта наелся этими драными лохмотьями, грязью и голодом. Исиан тоже все это осточертело. Тогда мы были уже в Лаппинвейле, который находился под властью Таргии. И как-то я увидел человека, которого давно искал.

Алиса остановилась перевести дух. Он сочувственно посмотрел на нее.

– Со мной все в порядке, – сказала она. – Что за человека?

– Ты можешь подождать здесь, пока я схожу пообщаюсь с мистером Гудфеллоу.

Она мотнула головой. Она не возражала бы передохнуть здесь, не кажись Эдвард таким возмутительно свежим и бодрым. Он повернулся посмотреть на холм, потом оглянулся назад, но мыслями он был в другом мире. Он улыбнулся чему-то своему.

– Я никогда не видел его раньше, но много про него слышал. В горных холодных вейлах у них есть скотина для верховой езды, которую они называют… Ну, у них несколько разных названий. Это настоящий «роллс-ройс» Соседства. Огромный, ростом с носорога. На самом деле он ближе к млекопитающему, но выглядит как помесь стегозавра – это один из динозавров в «Затерянном мире» с рядом костяных пластин вдоль спины… Так вот, он наполовину такой, а наполовину китайский дракон. У него чешуя, но он теплокровный. Он травоядный, и вообще это замечательные твари – умные, добрые, послушные. Единственные звери, не уступающие земной лошади. Я всегда думал о них как о драконах, так что пусть они так и называются. И вот как-то раз я увидел целый табун на околице деревни, где мы торговали. Там стояли шатры, и я понял, что это лагерь того человека, который ими торгует. Я подошел посмотреть поближе. Конечно, меня окликнули. Я же был Лудильщик. У меня были крашеные волосы и голубые глаза, и одежда состояла больше из дырок, связанных веревкой. Одним словом, не лорд, а пугало. Табунщики попробовали отогнать меня, ведь я был вор без роду без племени. Почти все они носили маленькое золотое кольцо в левом ухе, и все были в черных тюрбанах. Это напомнило мне тот наряд, что описывала когда-то Элиэль. Отдохнула?

– Пожалуй. – Она двинулась дальше. Он пошел рядом с ней, толкая каждой рукой по велосипеду.

– В общем, я отошел на безопасное расстояние, спрятался в кустах и принялся ждать. Через час или два из деревни вернулся в лагерь мужчина. Он был очень высок и отличался огромной медной бородой. Знаешь легенду про моряка, у которого девушка в каждом порту? Так вот, у этого парня они были в каждой деревне… Это я так решил, но вполне возможно, я и несправедлив к нему. Он мог быть там по делу. Хотя сомневаюсь. Как бы то ни было, я перехватил его, прежде чем он дошел до шатров. Он выругался и попробовал обойти меня.

«Т’лин Драконоторговец? – сказал я. – Мы уже встречались однажды…» Это его остановило. Он нахмурился и ответил… пожалуй, я не буду повторять, что он ответил. Тогда я спросил его, как идут дела в Службе. Он отступил на два шага и вылупился на меня так, что я начал бояться, не выпадут ли его глаза. Видишь ли, я знал, что он агент Службы, это мне рассказала Элиэль. Он местный, не пришелец, и собирает информацию для отдела политической разведки. Тогда он потребовал от меня пароль, что-то вроде «трава мягче там, где дождь холоднее» или чего-то в этом роде. Я сказал, что ужасно извиняюсь, но ответа не знаю, и сам задал ему загадку, которой меня обучили когда-то. Он узнал ее, хотя ответа тоже не знал – это был пароль отдела религии, а он работал с политическими. В конце концов я сказал, что я – Д’вард Освободитель. Мне показалось, он лишится чувств. Мы присели у кустов и поговорили как следует. Он признал, что Служба ищет меня – до них тоже дошли слухи о падении Лемода, и они поняли, что я жив. Он знал также, что за мной охотятся и другие. Я попросил его доложить обо мне. Потом вспомнил Исиан и решил, что быть драконоторговцем, должно быть, приятнее, чем Лудильщиком. Поэтому я обрадовал его тем, что у него прибавятся еще два помощника. Он почти не спорил. Он очень верный почитатель Неделимого – славный парень, хотя и грубоват немного. Я сходил и забрал Исиан. Старый Бирфейр и вся его шайка опечалились расставанием, и мне пришлось написать письмо Карзону, подтвердив в нем, что они выполнили все свои обязательства. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из них умел читать, но они были благодарны иметь хоть такую страховку. Потом мы отправились в лагерь к Т’лину, переоделись попристойнее и стали драконоторговцами. Осторожно!

Они сошли на обочину, пропуская несущуюся вверх по дороге машину – ярко-красный «родстер», окутавший их клубами пыли и выхлопных газов. Водитель был в дорожных очках и спортивной кепочке.

– Да вскипит его радиатор, и да лопнут все его четыре шины! – ухмыльнулся Эдвард, выводя велосипеды обратно на дорогу. – Разъезжать на машине такого цвета может только прощелыга. Ладно, мы пошатались еще немного по Вейлам, а перезимовали в маленьком Мапвейле. К тому времени я пробыл в Соседстве почти два года и слегка отчаялся, но до весны мы все равно не могли получить отзыв из Олимпа – весной открываются перевалы. И потом мне нравились драконы.

Некоторое время они шли молча. Они одолели уже худшую часть пути. Ворота должны были находиться за следующим поворотом, скорее всего утопленные в изгородь.

– Ты встречался еще с Элиэль?

– Нет, ни разу. Т’лин изменил свой обычный маршрут и ни разу не пересекался с труппой с тех пор, как едва спасся от Жнеца в Суссвейле. Он полагал, что с ними все в порядке.

– А Олимп?

– Ага! Как-то утром, ранней весной, я объезжал пару самцов… быков… жеребцов? Как обозвать самцов дракона по-английски? Так или иначе, я наткнулся на парня, ехавшего верхом на прекрасной молодой самке цвета, который там называется осбийским сланцем. Ясное дело, мы остановились повосхищаться драконами, и, конечно же, я спросил, не хочет ли он продать или обменять свою. Это был долговязый, поджарый юнец с волосами цвета соломы и замечательно длинным носом. Неплохо одетый. Он согласился обдумать мое предложение…

Судя по ухмылке, надвигалась самая забавная часть рассказа.

– Мы стояли там и торговались добрых два часа. Я перепробовал все известные мне трюки. Мне действительно хотелось купить эту дракониху! Я использовал всю свою харизму. Я спорил и льстил. Я лоб себе расшиб, но он так и не сбавил цену ни на паршивый медяк. Я был совершенно озадачен. А в конце он протянул мне руку и обратился ко мне на чистейшем английском: «Не думаю, старина, что я в самом деле хочу с ней расстаться. Меня зовут Джамбо Уотсон. Я был другом вашего отца».

Алиса невольно улыбнулась, глядя на довольное лицо Эдварда.

– В самом деле неплохо.

– О, не то слово! Мне хотелось растаять и просочиться в песок. – Он рассмеялся. – Ты бы слышала, как эту историю рассказывает он сам! Он ухитряется изобразить этот невообразимый акцент Лудильщиков, хотя мы говорили по-джоалийски. Я сотню раз слышал, как он рассказывает это за столом, и все равно каждый раз умирал со смеху. Но это Джамбо – такой уж он человек.

– Что не так?

– Ничего. Я сразу же отправился с ним. Мы спешили, как на пожар. Мы пустили своих драконов напрямик через горы, что в это время года не так уж и безопасно, но он был абсолютно спокоен. Он был предельно вежлив с Исиан, чего нельзя сказать о некоторых… У него самый замечательный ледяной юмор. В общем, мировой парень. Вот и все. Так я и попал в Олимп. Это очаровательное место, очень живописное, небольшая долина, схоронившаяся между Товейлом, Наршвейлом и Рэндорвейлом. Правда, я оставался там около двух месяцев. – Он снова замолчал, потом, похоже, передумал говорить. Улыбка сошла с его лица. – Я пробыл в Соседстве уже два года и только теперь узнал хоть какие-то новости из дома. Я пришел в ужас, узнав, что война еще продолжается, и одновременно обрадовался тому, что я, оказывается, не пропустил ее и еще успею исполнить свой долг. Несколько дней я потратил на то, что выкладывал им все, что знал, а сам при этом знакомился со Службой. Потом я вежливо спросил их, когда следующий пароход на Родину. Тут все немного усложнилось. Видишь ли. Служба пребывает в расколе насчет «Завета» – с самого начала. Отец всегда был настроен против него. Когда я попал в Олимп и узнал все обстоятельства дела, я с ним согласился. Оборвать цепь – и все тут! Джамбо был, можно сказать, лидером фракции, выступающей за это. Убийство Зэца может привести только к еще большим неприятностям. Я хотел вернуться домой и уйти на фронт. Так вышло – совершенно случайно, – что Крейтон принадлежал к группе, выступающей в поддержку пророчества. Что бы он там ни говорил, он возвращался на Землю в четырнадцатом году специально затем, чтобы проследить, что я попаду в Соседство строго по графику. Очень мило с его стороны! Короче, их оказалось большинство, так что они то под одним предлогом, то под другим старались удержать меня там.

Они почти дошли до вершины, и Алиса решила, что уже вполне сможет дальше ехать. Прежде чем она успела сказать ему об этом, она заметила, что Эдвард опять о чем-то задумался.

– И что случилось дальше?

– Что? Ах, да, я ведь вернулся, не так ли? В конце концов. Вот он я, здесь. Прекрасный день, я дома и хочу наслаждаться каждой минутой.

Она почувствовала, что он не договаривает чего-то, – инстинкт, подумала она.

– Как, Эдвард? Как ты вернулся?

Долгая пауза… Потом он пожал плечами:

– Это тоже устроил Джамбо. Как-то раз он заглянул в общину, где я обращал души язычников к Неделимому, и сказал что-то вроде: «Если ты будешь ждать, пока эти типы из Комитета разрешат тебе отчалить, тебе придется прождать еще тысячу лет. Я могу это для тебя устроить». Он отвел меня на другой узел и научил ключу, который мог бы перенести меня домой, и пообещал, что с этой стороны меня будут ждать люди, готовые помочь.

– Что? Ты хочешь сказать, он сознательно бросил тебя в пекло боя во Фландрии? Так это он и есть тот предатель, о котором ты говорил? Это Джамбо пытался убить тебя?

Эдвард кивнул. Он смотрел на дорогу глазами холодными и твердыми, как сапфиры. Вздрогнув, она вспомнила, что ее маленький кузен может быть и опасным. Он – покоритель городов.

– Теперь тебе понятно, почему мне надо связаться с ними? И все может оказаться еще хуже. Пять лет назад, когда явление Освободителя только еще ожидалось, Служба послала двух человек переговорить с отцом – узнать, не изменил ли он свою точку зрения. Они хотели повидаться и со мной. Мне тогда было шестнадцать, и они надеялись, что им будет позволено поговорить со мною лично. Отец не разрешил этого, хотя единственный, кто знал об этом, был Сопелка Маклин. Джамбо отправился прямиком в Англию. Сопи – в Африку.

Она забрала у него свой велосипед.

– И погиб в Ньягате?

Эдвард опять кивнул:

– Погубители подбили браконьеров из Меру на смуту. Но кто навел Погубителей? Кто выдал им, где находится Камерон Экзетер? Мне кажется, это тоже мог быть Джамбо. Мне кажется, он уже тогда работал на Палату. Он убил наших…

Она подняла глаза и увидела, на что он смотрит. Они подошли к воротам. Это были не обычные ворота крестьянского пастбища. Это были железные ворота, запертые на висячий замок. На них красовались надписи, гласящие: «Министерство обороны» и «Вход категорически запрещен, кроме лиц, состоящих на службе Его Величества», и прочие суровые вещи. Недавно вымощенная дорога вела от ворот на вершину холма – туда, где раньше, наверное, росла дубовая роща и стояли те самые древние камни. Теперь вершину окружала еще одна высокая ограда с будкой на въезде. Роща исчезла. На ее месте уставилась стволами в небо зенитная батарея – чудовищное, непристойное нагромождение железных ангаров и устрашающих орудий.

– Пэк! – в холодной ярости произнес Эдвард. – Они осквернили его рощу! Все пропало. Они выжили его отсюда.

Сначала Стоунхендж, потом это. Еще одна из дорог, ведущих в Соседство, закрылась. Но его расстраивало явно не это. Просто он увидел могилу старого друга.

Алиса судорожно искала слова утешения.

– Он пережил свое время, Эдвард. Всему приходит конец.

– Но это был такой славный старикан! Совершенно безобидный! Он помог мне – мальчишке, который ничего не значил для него, но попал в беду. Он ведь и мухи не обидел бы!

– Напротив, мистер Экзетер, – послышался голос с противоположной стороны дороги, – он вмешался не в свои дела, за что и поплатился.

49

Это был тот самый автомобилист, которого Эдвард обозвал прощелыгой. Невысокого роста, толстый, он стоял в высокой траве на обочине, наполовину скрытый кустами. Его пижонская кепочка, сдвинутая под залихватским углом, открывала голову, стриженную так коротко, что ее можно было бы назвать бритой; его коричневый костюм из твида казался до нелепости теплым для такого дня. Шоферские очки он снял. При всей округлости его фигуры слабым он не выглядел. Напротив, он производил впечатление крепыша, и глаза его поражали необычным фиолетовым оттенком.

Он улыбался, не вынимая рук из карманов, но Алису не покидало ощущение, что он держит ее на мушке пистолета.

– Мы с вами знакомы? – медленно процедил Эдвард.

– Если вы считаете, что знаете своего противника. Я очень долго ждал этой встречи, Экзетер. Наконец-то вся мана пророчества иссякла.

Стараясь не поддаваться панике, Алиса удивилась, почему она не поворачивается лицом к угрозе. Она не сделала ни шага, и Эдвард тоже. Они оба стояли в неудобных позах, вполоборота, все еще держась за свои велосипеды.

– Вам нечего бояться пророчества, – спокойно произнес Эдвард. – Я никогда не вернусь туда. Я никогда не стану Освободителем. Можете положиться на мое слово.

– А! Слово английского джентльмена! – Прощелыга драматически вздохнул. В такой теплый день, в таком твидовом костюме он должен был не просто потеть – пот должен был бить из него фонтаном, как из артезианского колодца. Тем не менее его лицо оставалось сухим и бледным. – Значит, теперь вы говорите так. Простите мое недоверие. Я предпочитаю не оставлять возможности для сомнений. – Он говорил с едва уловимым акцентом, происхождение которого Алиса никак не могла определить.

– Тогда позвольте уехать мисс Прескотт. Она тут ни при чем.

– Мне кажется, надежнее включить в задуманное вас обоих. Будьте добры, разверните свои велосипеды и приготовьтесь сесть на них.

Алиса послушно исполнила приказание, и Эдвард тоже. Почему она не сопротивляется? Почему она просто не вскочила в седло и не унеслась прочь? А Эдвард? Конечно, этот нагло-красный «родстер» стоит где-то здесь, в кустах, так что прощелыга без труда догонит их, но почему они даже не пытаются вырваться?

Кролики, загипнотизированные змеей?

Ох, ну и абсурд!

Почему они не бегут? Почему не сматываются?

– Что вы намерены делать? – спросила она и сама неприятно удивилась визгливости своего голоса.

– Совсем немного. – Прощелыга пожал широкими плечами. – Собственно, я уже все сделал. Мне осталось только объяснить вам все и дать знак. Вверх по дороге поднимается военный грузовик. Вы с мистером Экзетером поедете вниз. Вы будете крутить педали изо всех сил – оба. Когда вы доедете вон до того поворота, вы срежете угол, выскочив при этом на встречную полосу.

– Ублажим его, дорогая, – сказал Эдвард. – Он забавнее леди Гамильтон, но только по четвергам. Его наниматель отдыхает по пятницам.

– Ах, этот восхитительно волевой рот! – все так же сухо согласился мужчина. – Tojours le sang-froid!^[16] По моим расчетам к моменту остановки вы разовьете скорость от сорока четырех до сорока семи миль в час. Этого вполне достаточно, чтобы ваши окостеневшие остовы утратили значительную часть своей прочности, если вы простите меня за эвфемизм.

– Ни за что, – ответил Эдвард. – Пожалуй, мне стоит предупредить вас. Вы кое-что проглядели. «Завет» – из тех пророчеств, что сами себя исполняют. Всякий раз, когда кто-то хочет оборвать цепь, она лишь укрепляется!

– Еще несколько минут, – как бы невзначай заметил прощелыга.

– Вы мне не верите? Тогда подумайте сами. Если бы Зэц просто проигнорировал этот проклятый вздор, ничего бы не случилось. Но он попытался убить моего отца, чтобы предотвратить мое рождение. Попытка потерпела неудачу, но привлекла внимание отца к пророчеству. Он покинул Соседство на случай, если Зэц сделает еще одну попытку, вследствие чего встретил в Новой Зеландии мою мать и женился, и в результате на свет появился я. Если бы он остался в Соседстве, его сын, если бы он родился, был бы местным и не представлял бы угрозы. Разве не ясно?

– Любопытная теория. Но не слишком убедительная.

«Бежать!» – подумала Алиса. Просто вскочить в седло и крутануть педали. Набрать скорость под уклон, держась на безопасной левой стороне дороги, и весь этот безумный разговор растает, как лунный свет. Почему она не бежит?

– Это повторяется снова и снова. – Эдвард говорил спокойно, но уже быстрее. – Резня в Ньягате должна была бы убить меня, но вместо этого убила моих родителей. Если бы мой отец остался жив, он бы все рассказал мне, и я ни за что бы не перешел в Соседство! Я послушался бы его совета. Я боготворил его и никогда не пошел бы против его воли. Так что вы снова перехитрили самих себя. Потом вы попытались убить меня в Грейфрайерз, в результате чего я попал в Соседство, исполнив тем самым часть пророчества. Если бы вы оставили меня в покое, я бы ушел добровольцем и, вполне возможно, погиб бы в прошлом году при Сомме!

С той самой минуты, когда Алиса заметила прощелыгу, он ни разу не пошевелился, но теперь поднял руку, чтобы деликатно прикрыть зевок.

– Прошу прощения, что приходится тянуть время вот так. Еще минута с хвостиком, и вы сможете ехать.

– Я вас предупреждаю! – Голос Эдварда окреп. – То же самое повторилось в Таргвейле. Зэц так хотел поймать меня, что позволил уйти всей армии – и мне тоже. Пытаясь оборвать цепь, вы только укрепляете ее. Пожалуйста, не надо! Я на вашей стороне! Я хочу жить своей собственной жизнью. Мне даром не нужно это проклятое пророчество, обвившееся вокруг меня, как змея. Не обращайте на него внимания, и от него ничего не останется. Оно просто канет в вечность. Я хочу остаться здесь, на Земле, и служить моему королю. Я не хочу быть Освободителем!

– И не будете. Мы об этом позаботились.

– Тогда отпустите мисс Прескотт!

Прощелыга усмехнулся, но его противные фиолетовые глаза оставались холодными.

– Если вы верите в свою теорию, вам не нужно просить об этом.

– Но от этого страдают невинные люди! Вот почему вы должны прислушаться ко мне. Вы и сами можете попасть под удар –рикошетом. В Ньягате погибли десятки людей, в Лемоде – тысячи. Я остался невредим, а расплачиваются невинные люди!

– На этот раз не останетесь, – сказал прощелыга. – Разгонитесь как можно быстрее и срежьте поворот. Не тормозить! Больно не будет.

– Отпустите Алису! – крикнул Эдвард.

– Поедете оба. Готовы? Пошли!

Алиса вскочила в седло и завертела педалями так, словно от этого зависела ее жизнь. Она все еще надеялась обмануть этого типа. Еще несколько минут, и она прекратит разгон – как только окажется на безопасном расстоянии. Отсюда они доедут под уклон почти до самого Викарсдауна и, возможно, успеют выпить еще по чашке в чайной.

Ее обогнал Эдвард – голова опущена, ноги мелькают, как лопасти пропеллера у аэроплана. Как он так может?! Тоже пускает дым в глаза, хитрец! Она заставила свои ноги двигаться еще быстрее. Ветер свистел в ушах. Она никогда не ощущала скорость так явственно. Изгороди по обе стороны дороги слились в зеленые ленты. Ветер сорвал с нее шляпку. Быстрее, быстрее! Сильнее, сильнее! Круче, круче склон! Эдвард все продолжал набирать скорость – длинные ноги давали ему несправедливое преимущество; пиджак развевался за спиной, как плащ Дракулы.

Все, быстрее крутить педали она больше не может. Ее волосы растрепались. От ветра глаза слезились, и она почти ничего не видела. Велосипед трясло так сильно, что она с трудом удерживала руль. Поворот стремительно приближался.

Эдвард уже был там. Он свернул за угол, срезав по внутренней стороне дороги, и скрылся за изгородью. Она пыталась оставаться на своей полосе – и не могла на такой скорости. Несмотря на все ее усилия, она поворачивала абсолютно по той же траектории, которую только что описал он. Вдалеке, прямо у них на пути, показался натужно взбиравшийся грузовик. Рядом с ним, обгоняя его, мелькнул серебристо-серый «роллс-ройс». Эдварда не было видно вообще, и она зажмурилась.

50

Сидя в углу на заднем сиденье, мисс Пимм бросала отрывистые команды: «Быстрее! Срезать угол! Еще быстрее!» Ее голос оставался мягким, но в нем слышалась непререкаемая властность старшего сержанта. Стрингер на водительском месте подвывал от страха, но послушно исполнял все ее команды – ни дать ни взять кукла на веревочках. Длинная машина срезала повороты, едва не задевая крыльями ветки и кусты. Слава Богу, дорога была пуста… пока.

Смедли, забившийся в другой угол заднего сиденья, сжал руку в кулак так сильно, что ногти впились в ладонь, а вторую, воображаемую, как раз вовсе и не чувствовал – не чувствовал именно тогда, когда это было бы кстати. Чистое безумие! По таким сельским дорогам можно ездить максимум на двадцати милях в час, а они делали по меньшей мере семьдесят! И еще в гору! Мотор вскипит! Даже «роллс» на такой скорости начинал дребезжать.

– Приготовьтесь к обгону! – скомандовала мисс Пимм. Она казалась абсолютно невозмутимой, удерживая на коленях свою громоздкую сумку. – Там, впереди, грузовик.

Боже правый! Что это вселилось в старую крысу? Всего пятнадцать минут назад она была совсем нормальной. А потом… они пронеслись через Викарсдаун, как «Сопвич-Кэмел». Чудо еще, что при этом они никого не укокошили. Когда он запротестовал, она пригрозила вставить ему кляп.

– Поворот… Ну!

Казалось, «роллс» встал на два колеса, огибая угол по внешней полосе. Из ниоткуда прямо перед ними возник хвост армейского грузовика, заполнивший всю дорогу от края до края. Стрингер взвизгнул и каким-то образом ухитрился протиснуть «роллс» в просвет справа. Ветки трещали и хлестали по кузову.

– Оставайтесь с этой стороны!

Прямо по курсу! Велосипедист!

– Берегись! – изо всех сил заорал Стрингер. Последовала ужасная секунда неотвратимой катастрофы, потом громкий лязг металла о металл, и Эдвард Экзетер оказался рядом с мистером Стрингером на переднем сиденье. Еще один! Снова лязг… что-то вроде колеса просвистело мимо окна… и между Смедли и мисс Пимм оказалась Алиса Прескотт.

– Оставайтесь на этой стороне! – повторила мисс Пимм. Казалось, прямо им в ветровое стекло несся ярко-красный «родстер». В последнее мгновение он вильнул, буквально на пару дюймов разошелся с грузовиком и с шумом, напоминающим близкую артподготовку, влетел прямо в лес. Смедли успел заметить, как он встал на нос, бесстыдно мелькнув днищем и колесами, и размазался о дерево. Потом «роллс» свернул за поворот и понесся по отлогой прямой дороге. Стоял все тот же тихий, мирный, солнечный осенний день.

– Мне кажется, все прошло неплохо, не правда ли? – произнесла мисс Пимм тоном игрока, провернувшего рискованную комбинацию в бридж. – Можете вернуться на левую сторону, мистер Стрингер, и сбавить скорость.

Алиса открыла глаза. Экзетер произнес что-то на резком незнакомом языке и повернулся посмотреть на нее. Оба заметно раскраснелись и тяжело дышали. Он посмотрел на Алису, потом на Смедли и, наконец, на мисс Пимм.

– Разве правилами разрешается садиться в машину на такой скорости? – слабым голосом спросил Смедли. Сердце его колотилось со скоростью тысяча ударов в минуту. Если он раньше и относился к магии скептически, теперь-то уж он не мог не верить в нее. Эти двое только что были снаружи, на велосипедах, и неслись прямо в лоб грузовику со скоростью артиллерийских снарядов, и вот они спокойно сидят…

– Почему вы тормозите, мистер Стрингер? – резко спросила мисс Пимм.

– Я врач! Был несчастный случай. И потом полиция будет спрашивать…

– Поезжайте дальше. Насчет закона не беспокойтесь. К несчастью, никто не пострадал. Солдаты обнаружат, что во второй машине не было водителя, что бы им там ни показалось перед аварией. Они не смогут объяснить и велосипедных обломков, но это уже не наша забота. Прошу вас, поезжайте. – Под ее диктовку воображаемый класс послушно склонился над тетрадками.

– Я жива? – прошептала Алиса.

– Пока что да! – ответила мисс Пимм. – Прошу прощения за бесцеремонное вторжение и не слишком изящные действия.

Эдвард обернулся, встав коленями на сиденье, и перегнулся через спинку.

– Я видел вас в Стаффлз!

– В качестве дракона-хранителя? А теперь я «бог из машины».

Его глаза засияли от удовольствия.

– Скорее «богиня»? И «в машине», а не «из»?

Он еще ухитряется шутить! Алиса все не могла пошевелиться. Смедли только сейчас обнаружил, что прикусил язык.

Мисс Пимм улыбнулась своей едва заметной холодной улыбкой.

– В данный момент я выступаю под именем мисс Пимм.

– Но когда я учился в Фэллоу, я обращался к вам как к Джонатану Олдкастлу, эсквайру?

– Совершенно верно! Молодец. – «Можешь пересесть на переднюю парту». – Не думаю, что ваш почерк заметно улучшился с тех пор. Ведь нет?

Экзетер сиял, словно весь этот бред доставлял ему огромное удовольствие.

– Вряд ли. Полковник Крейтон сказал, что вы не одна, а целый комитет.

На ее лице промелькнула тень раздражения.

– Я была председательницей.

– Все дело в почтовом ящике? Вы наложили на него чары?

– Нет, Эдвард. Это ваш почерк. На следующем перекрестке налево, мистер Стрингер.

– Вы читали мои дневники?

– Нет. Они на редкость неинтересны.

Экзетер нахмурился и посмотрел на Алису.

– С тобой все в порядке? – Он протянул руку, но машина оказалась слишком длинной, и он не дотянулся.

Она протяжно вздохнула:

– Да, кажется. Я требую объяснений!

– Теперь уже можно. У нас есть немного времени! – Мисс Пимм поправила сумку на коленях. – Собственно, вся заслуга принадлежит брату мистера Стрингера, бригадному генералу. Он узнал Эдварда. Он сообразил, что происшествие, что бы за ним ни стояло, не имеет никакого отношения к обычным военным процедурам, и очень благородно рискнул переправить его домой, известив…

– Предоставив расхлебывать все мне! – буркнул Стрингер, сворачивая влево на перекрестке. – Я его убью! Куда мы едем?

«В Соседство! – думал Смедли. – В Олимп!»

– Прямо, пока я не скажу повернуть. Я узнала о возвращении вашего кузена, мисс Прескотт, как только он оказался в Англии. Много лет назад я поставила на него метку. Она не действует за пределами этого мира, и даже здесь радиус ее действия ограничен. Я навела справки. Я решила, что непосредственная опасность ему не грозит. Мне понадобилось несколько дней на предварительную подготовку…

– Моя секретарша сбежала с каким-то моряком! – прорычал Стрингер.

– Совершенно верно. Любовь с первого взгляда. На следующее же утро я приступила к новым обязанностям…

– Простите, что перебиваю, – мягко произнес Экзетер. – Но чем вы занимаетесь, когда не нянчите меня?

– Много чем. Я работаю в организации, известной вам под названием «Штаб-Квартира». Сферой моей деятельности является правительство Британской Империи, за исключением правительства Индии. По большей части я невидимой мышью шатаюсь по Уайтхоллу, устраивая то одно, то другое. Так, например, я отвечала за назначение вашего отца администратором округа в Ньягату. Это было непростое дело – ему было всего двадцать пять лет, хоть он и обладал тридцатилетним опытом.

Она снова улыбнулась своей учительской улыбкой – Смедли попытался представить себе, сколько ей лет. В конце концов он отказался от этой затеи. Порой она казалась довольно молодой, порой – довольно старой. Безвкусно одетая, непривлекательная, она все же с легкостью повелевала ими. Харизма?

– Нам хотелось проверить, сможем ли мы продемонстрировать преимущества ненасильственных методов совершенствования социальных систем отсталых сообществ. Но я отвлекаюсь. Как я уже говорила, как раз в то самое первое утро к нам вломился капитан Смедли.

Эдвард покосился на Смедли и благодарно улыбнулся:

– Благослови его Господь!

– Своим вмешательством он спутал нам все карты, – язвительно продолжала мисс Пимм. – Но он выбрал себе награду, что ж, посмотрим, что он с ней сделает.

Улыбка Экзетера стала еще шире.

– Что он сделал не так?

– Он втянул в это дело мисс Прескотт. Погубители пометили ее. Когда она вдруг исчезла из Лондона, да еще в рабочий день, они подняли тревогу. Все остальное, полагаю, вы додумаете сами. Сейчас прямо, мистер Стрингер.

– Вы еще не спросили, какой награды желаю я, – фыркнул хирург.

– Мне видится образ меня самой на медленном огне, – отозвалась мисс Пимм. – Так что я лучше не буду вникать в подробности. Попробуйте проникнуться всей прелестью нынешнего вашего уик-энда.

– Нам, возможно, придется задержаться, чтобы заправиться.

– Нет, не нужно. Нам предстоит еще долгий путь, и неприятель скоро пустится в погоню. Вы успели разглядеть их агента?

Эдвард нахмурился:

– Если вы имеете в виду этого шута на пожарной машине, то, пожалуй, да. У него лиловые глаза.

– Ага! Значит, это сам Шнейдер. Я так и думала.

– Он мертв?

– Конечно, нет. Тотчас же, как только в поле его зрения попадет подходящая машина, он пустится по нашим следам. Возможно, он уже вызвал подкрепление. Вы слишком, часто уязвляли его тщеславие, Эдвард.

– Я его предупреждал! – Эдвард посмотрел на Алису. – Ведь это еще не все, что я могу сделать, чтобы уязвить.

– Нет, здесь вы не пришелец, так что у вас мало шансов сделать это. Оставьте его нам. А теперь я обучу вас ключу от перехода…

– Не так быстро! Ты хочешь туда, Смедли?

– Вы отправитесь туда все трое! – отрезала мисс Пимм. – Это единственная возможность вырваться за пределы досягаемости Погубителей. У меня хватает дел, чтобы еще охранять вас двадцать четыре часа в сутки, Эдвард.

– Только не я! Мой долг – записаться в армию. Я не вернусь в Соседство.

Глаза мисс Пимм опасно сузились, словно она собиралась приказать ему прополоскать рот с мылом.

– Тогда за каким чертом вы поперлись на Харроу-Хилл?

Экзетер и сам производил угрожающее впечатление – ну, по меньшей мере ужасно упрямое.

– Мне нужно передать сообщение, вот и все. В Олимпе сидит предатель, но если туда отправляется Джулиан, он сможет передать это им от моего имени.

– Кто? – спросила она.

– Джамбо Уотсон!

– Полный вздор! Я знаю мистера Уотсона… больше лет, чем вы можете себе представить.

Экзетер вздохнул и покачал головой:

– Мне очень хотелось бы согласиться с вами, мэм. Мне тоже чертовски нравится Джамбо. Но вспомните, ведь он был здесь в двенадцатом году. Кто-то выдал Погубителям, где скрывается отец.

– Нет, не он. Сопи Маклин переходил сюда через Долину царей. Этот переход находился под их наблюдением. Позже мы сами узнали об этом. Единственный, кто пользовался этим переходом с тех пор, это полковник Крейтон, в четырнадцатом, но в то лето вообще было столько суматохи, что он смог оторваться от соглядатаев.

– Правда? – На лице Экзетера появилось непривычное умоляющее выражение.

– Абсолютно точно. Джамбо был совершенно уверен, что ваш отец все еще возражает против исполнения пророчества и поэтому не позволит вам его выполнить, – у него не было поводов убивать Камерона и Рону Экзетер. Более того, Погубители явно поверили, что убили и вас во время резни. После этого они оставили вас в покое на целых два года. Джамбо знал, что вы учитесь в школе в Англии, хотя я и не говорила ему, где именно. Вы не можете обвинять Джамбо в ньягатском кошмаре, Эдвард.

– Я рад! – вздохнул Экзетер. – Но именно он был тем, кто швырнул меня под огонь в Бельгии. Это была целенаправленная попытка убить меня, и это сделал именно Джамбо. Даже если он не повинен в Ньягате, он виновен сейчас.

Мисс Пимм нахмурилась и прикусила губу.

– Я не помню, чтобы кто-нибудь переходил из Соседства в Бельгию, – сказала она, подумав. – Там нет узлов с переходами, известных Службе. Так кто же сказал об этом Джамбо?

– Подозреваю, что Зэц. Палата.

– Разумеется. Можно чуть побыстрее, мистер Стрингер? Нам еще далеко ехать.

– Я скоро сделаюсь умственным калекой!

– Вы станете еще и физическим, если попробуете спорить со мной.

Экзетер поймал взгляд Смедли и ухмыльнулся. Мисс Пимм была весьма грозной дамой.

– Быстрее! – потребовала она. – Я не сомневаюсь, Эдвард, что именно Палата сообщила Джамбо об этом переходе. Но как? У них наверняка агент в Службе, только кто именно? Если Джамбо сейчас там, мы могли бы спросить у него, кто рассказал ему про переход. Мы можем спросить, кто обучил его ключу и кто заверил его, что узел с этой стороны контролируется, – насколько я понимаю, именно так он вам сказал? Вас обманул человек, которому вы доверяли, но, возможно, он тоже оказался обманут?

Экзетер кивнул.

– Вы выдвигаете самые серьезные обвинения, – продолжала она. – Несомненно, Служба предаст суду того, кто в этом виновен, и вынесет смертный приговор, если убедится, что это так.

– Я бы выпил за это.

– Но кто Джамбо – преступник или жертва? Капитан Смедли – человек, в Соседстве никому не известный. К тому же он – простите меня, капитан – человек, только что прошедший тяжкие испытания. Если он без предупреждения объявится в Олимпе, обвиняя в измене одного из старейших старших офицеров Службы, вряд ли к нему отнесутся серьезно. В крайнем случае тот, кто действительно виновен, получит предупреждение, что ему пора бежать. Если вы жаждете мести, Эдвард, если вы хотите добиться справедливости, вы должны доставить это сообщение лично. Обвиняемый имеет право встретиться со своими обвинителями.

Ну, уж это его убедит, довольно подумал Смедли, глядя на насупившегося Экзетера.

Алиса улыбалась. Когда она улыбалась, она становилась очень хорошенькой, совсем не узколицей.

– Мой долг – идти на фронт, – тихо произнес Экзетер.

По лицу мисс Пимм пробежала тень раздражения.

– Сказано, как подобает истинному англичанину, – загадочно сказала она.

– Но поступить так – чистый идиотизм. Я не гарантирую, что смогу и дальше вытаскивать вас из неприятностей. Ладно, я сделаю вам предложение получше. Вы знаете священную рощу Олипайн?

– В Рэндорвейле? Я знаю, где она находится.

– И вы можете добраться туда из Олимпа?

– Это недалеко. Трех-четырехдневная прогулка.

– Очень хорошо. Я научу вас ключу от нее. Он ведет в контролируемый нами узел в Новой Зеландии. Собственно, через него ваш отец вернулся в девяностом. Ваша мать родилась недалеко оттуда.

Она помолчала, но Эдвард ждал продолжения, не сводя с ее лица спокойного, уверенного взгляда.

– Вы вернетесь в Олимп сегодня вечером, захватив с собой мисс Прескотг и капитана Смедли. Когда вы выдвинете обвинения и дадите все показания – короче, когда ваша честь будет удовлетворена, а я знаю, что целиком могу положиться на вас в этом, – вы сами доберетесь до рощи Олипайн. Вам не нужно будет просить разрешения у Комитета – справедливо, не так ли? Тот ключ не требует второго барабанщика. Вы завербуетесь в армию в Новой Зеландии. Вооруженные силы Доминиона играют не последнюю роль в этой войне. Шансы быть узнанным на их театрах военных действий минимальны. Разумный компромисс, согласитесь.

– У меня нет ни малейшего намерения, – ледяным тоном произнес Экзетер, – просидеть остаток войны, охраняя какую-нибудь чертову овечью ферму на другом конце…

И тут взорвался Смедли. После того как он описал Галлиполийскую кампанию и рассказал о репутации, которую завоевали австрало-новозеландские силы на Западном фронте, он стих так же внезапно, как вспылил. Он извинился перед дамами. Он изрядно удивлялся сам себе, но еще больше поразил Экзетера.

– Но я не знал! – поперхнулся Экзетер. – Мне еще надо переварить все это! Я приношу свои извинения. Я принимаю ваше предложение, мэм.

– Значит, договорились!

– Только не я! – Алиса – словно проснулась – выпрямилась и собралась с силами. – Я остаюсь здесь.

– Алиса! – позвал Экзетер.

Смедли хотелось сказать ему, что он просто дурак. Она держит у себя в квартире мужской халат. У женщин есть кое-кто поважнее, чем кузены. С минуту все молчали.

– Нет, Эдвард, – сказала наконец Алиса. – Я тебя предупреждала. У меня есть свои причины остаться, мисс Пимм.

Мисс Пимм кивнула.

– Алиса! – простонал Эдвард. – Прошу тебя! Погубители могут охотиться за тобой!

– Нет, Эдвард. Если они и используют меня в качестве козы-приманки, мне кажется, я им нужнее живая, чем мертвая. Правильно, мисс Пимм?

– Надеюсь, что так. Трудно сказать точно, но скорее всего это так. Гоните быстрее, мистер Стрингер. Я предупрежу вас, если замечу какой-нибудь транспорт впереди.

– За нами следует машина. Уже некоторое время. «Бентли», кажется. Это опасно?

На мгновение она зажмурилась.

– Никого знакомого. Я послежу за ними. Поезжайте дальше. А вы не будьте таким надоедливым, Эдвард. Ваша кузина достаточно взрослая, чтобы решать сама за себя.

– Но…

– Никаких «но»! Слушайте меня внимательно, капитан Смедли. Все ключи от переходов древние и очень сложные. Они включают в себя ритм, слова и танец. Они пробуждают примитивные эмоции, чтобы привести разум в унисон с виртуальностью. Думайте об этом как о священнодействии.

– Экзетер мне их описывал. – Смедли снова ощутил волнение. – Он говорил про барабаны, хотя, боюсь, у меня теперь недостает пальцев.

– Я не думаю, что это важно, если кто-то еще будет отбивать ритм для вас. Вам приходилось испытывать ощущение душевного подъема в церквах, когда звучит гимн?

– Гм. Да, полагаю, да.

– Надеюсь, вы не совсем лишены музыкального слуха? Вы умеете танцевать?

– Нет и да – соответственно. – Его нога болела как черт знает что, но двигать ею он мог.

– Тогда я не вижу никаких препятствий. Ваша рука зажила достаточно, чтобы не кровоточить, когда вы останетесь без повязок. Начнем со слов.

51

Омбай фала, инкутин, Инду мака, саса ду.

Айба айба нопа ду, Айба риба мона кин.

Хосагил!

Эта белиберда звучала в голове Смедли снова и снова. К счастью, этот ключ требовал всего три строфы, каждая из которых кончалась одним и тем же выкриком «Хосагил!». Ему казалось, что слова он помнит, но вот ритм оказался ужасно сложным, и, конечно же, с движениями и жестами придется подождать, пока они не приедут в Сент-Галл. Даже в «роллсе» недостаточно места для танцев.

Омбай фала… Будь проклят этот Хосагил, кем бы он ни был!

Экзетеру пришлось тяжелее, поскольку ему предстояло выучить два разных ключа. Смедли даже представить себе не мог, как это ему удастся сделать, ничего не спутав. Впрочем, Экзетер ни капельки не изменился со школьных времен – он был такой же спокойный, тихий и сосредоточенный. Ритмы он осваивал мгновенно – сказывалось детство, проведенное в Африке, да и к языкам у него всегда был талант, что помогало с текстами. Возможно, он опять окажется первым на экзамене. Прямо как в старые времена! Экзетер вообще казался бы занудой-отличником, не будь он всегда таким открытым и прямолинейным. Одним словом, молоток! Его невозможно было не любить.

Небо потихоньку окрашивалось в пастельные тона – приближался вечер. Стрингер мрачно цеплялся за руль, почти не участвуя в разговоре. Должно быть, его силы и терпение были на исходе. Они даже не останавливались выпить чаю.

Теперь Экзетер выуживал из нее информацию – казалось, он открывает устрицы голыми руками.

– А что такое Сент-Галл?

– Церковь.

– Очень старая, конечно?

– Конечно. Там, – продолжала она, как о чем-то само собой разумеющемся, – во дворе осталось два стоячих камня. Так что, вполне возможно, часть ключей, которые мы используем, дошла до нас со времен мегалитических…

– Вы часто пользуетесь этим переходом?

– Довольно часто, – призналась она с неохотой, с какой преподавательница биологии отвечала бы на вопросы, связанные с функциями репродуктивных органов.

– Он ведет прямо в Олимп?

– Да.

– И обратно?

Она вздохнула:

– Да. Нам известны ключи для перехода в обоих направлениях. Это редкость.

– Тогда почему Погубители о нем не знают?

– Они знают.

– Они следят за узлом?

– На узлах нет постоянных обитателей. Никаких ловушек, с которыми бы я не справилась. Само Соседство им по фигу, не забывайте. Они интересуются этим исключительно потому, что Палата попросила их помочь уничтожить вас. Их больше интересуют те, кто приходит оттуда, чем те, кто направляется туда. Любой прибывающий, не уходивший отсюда, так или иначе метится.

– Этот тип, Шнейдер, догадывается, куда мы направляемся?

– О да. Он мог предупредить других, чтобы нас перехватили.

Приятная мысль!

Машина спускалась с пологого холма. Стрингеру наконец позволили вести ее с более привычной скоростью, ибо на дороге попадались велосипедисты, гужевые повозки и редкие автомобили. Со всеми этими «омбай фала» Смедли уже не следил, по какому графству они сейчас проезжают, но, судя по цвету камня, из которого были сложены дома, они были в Котсволде, да и пейзаж казался достаточно живописным. Сейчас бы еще большую тарелку рагу и пинту горького… Интересно, есть ли в Соседстве такая вещь, как пиво?

Волны нереального…

Временами он верил. Тогда он чувствовал себя, как перед большим наступлением, когда артподготовка начиналась еще до рассвета. Люди смотрели на часы каждые полминуты и не знали, увидят ли они еще раз закат. Ну, не так плохо, конечно, но его внутренности сжимались, а ладонь потела. «Айба айба нопа ду…» Сегодня он может встретиться с подозреваемым Джамбо Уотсоном лицом к лицу. Завтра поедет кататься на драконе.

Были минуты, когда он не мог верить. Тогда все это казалось фантастическим розыгрышем. «Айба, айба, хвать за нос!» Шаманы, факиры… Колдовские танцы переносят людей в другие измерения? Что за дикий бред! Если такое возможно, за столетия должны были бы исчезнуть сотни людей.

Но если они исчезли, какие доказательства этому могут быть? Невозможно доказать, что этого не было!

Когда он в последний раз читал про обнаженных, пребывающих в шоке, ничего не понимающих иностранцев, найденных где-то в лесах, которые не знали ни слова ни на одном из известных языков? Конечно, это легче опровергнуть, ведь по крайней мере тут имеются вещественные доказательства в виде тела. «Хабеас» этот чертов «корпус»!

– В конце этой стены круто налево, мистер Стрингер, – скомандовала мисс Пимм. – Там есть где оставить машину.

Смедли вынырнул из своих размышлений, сообразив, что торчавший из деревьев шпиль, на который он смотрит уже несколько минут, и есть Сент-Галл.

– Викарий ждет нас. – Она не стала объяснять, откуда ей это известно. – Но я попрошу вас следить за тем, что будете ему говорить. «Тому, кто не задает вопросов, не отвечают ложью» или «Язык на замке – меньше взысканий», как любит говорить капитан Смедли. Это маленький приход, далеко не богатый. Служба поддерживает церковь довольно щедрыми пожертвованиями. Викарию известно, что мы используем его здание для неортодоксальных целей, но для него спокойнее притворяться, будто бы он этого не замечает. Нынешний епископ отличается на редкость консервативными взглядами.

Экзетер снова обернулся к ней:

– Вы хотите сказать, нам предстоит проделать все это в самой церкви? Танцы голышом?

– А вы предпочли бы аудиторию? – фыркнула мисс Пимм. – В такой славный вечер, как сегодня, церковный сад – излюбленное место влюбленных парочек.

– Слишком много могил на кладбище, – громко заметил Стрингер. Приятно было узнать, что он еще не совсем лишился рассудка и сил.

Она не обратила на его слова совершенно никакого внимания.

– Узел охватывает все здание, даже выступает за его пределы, особенно на западе, так что мы сможем провести всю церемонию и на открытом воздухе. Как бы то ни было, центр виртуальности находится прямо перед алтарем. Именно здесь материализуются вновь прибывающие, и вам будет проще переместиться именно оттуда.

Последовала удивленная пауза. Алиса хихикнула первой.

– Неужели они вываливаются во время воскресной службы?

Старая карга даже не улыбнулась.

– Разумеется, Олимп внимательно следит за часами, назначая переходы только на ранние утренние часы. Викарий привык принимать неожиданных гостей.

Стрингер притормозил. Смедли успел заметить несколько домов в полумиле от них, потом машина свернула на узкую подъездную дорожку и замерла перед чугунными воротами в высокой каменной стене. Испустив протяжный вздох. Стрингер обмяк, словно проколотая шина, и уронил голову на руль. Мисс Пимм недоверчиво фыркнула. Смедли хотел сказать Экзетеру что-нибудь ободряющее, но посмотрел на него, потом на Алису и промолчал. Вместо этого он открыл дверцу и выбрался из машины. Он как-то не подумал, что им предстоит нелегкое прощание. Он терпеть не мог проявлений чувств на людях… У нее дома мужской халат, черт возьми! Он поспешил открыть дверцу мисс Пимм.

Кто-то опередил его. Поскольку этот кто-то был в сутане, вполне логично было бы предположить, что это и есть тот самый викарий – низенький и полный, пожилой и радушный, седой и румяный, наверняка не пришелец, но туземец. Сердце у Смедли слегка подпрыгнуло при этой мысли. Это означало, что он действительно верит.

Омбай фала, инкутин…

Трясущейся рукой он полез в карман за сигаретами и спичками.

Все пятеро вылезли из машины. Эдвард держался поближе к Алисе. Стрингер потягивался и тер глаза. Мисс Пимм и викарий встречались явно не в первый раз. Они обменялись несколькими вежливыми словами по поводу хорошей погоды. Она не представила своих спутников, а он проигнорировал их – довольно странное поведение для священнослужителя. Потом все втянулись в ворота. Мисс Пимм с викарием шли впереди. Смедли оказался в паре с хирургом. Шагов Алисы и Экзетера он не слышал.

Церковный двор был темный и немного зловещий; сверху его накрывали кроны огромных тисов. Почти все пространство занимали надгробия, половина которых разрушилась от времени, превратившись в бесформенные валуны. Большая часть валунов заросла рододендронами, а газон нуждался в стрижке. Кто-то уже принимался за это, но так и бросил, оставив косилку стоять на лужайке. Обещанных влюбленных парочек в тени или в кустах видно не было, но, возможно, это викарий с его неожиданным порывом заняться садоводством разрушил романтическую атмосферу осеннего вечера.

Сама церковь оказалась маленькой и действительно очень древней, по крайней мере ее западный фасад, поскольку дверь располагалась в полукруглой арке.

– Норманнская, кажется, – предположил Смедли, исчерпав этим замечанием почти все свои архитектурные познания.

Чего нельзя было сказать про Стрингера.

– Скорее саксонская. Этот трансепт заметно более поздний. Ранняя готика. Возможно, середина тринадцатого века. Шпиль не древнее четырнадцатого.

– А эта железнодорожная станция за дальней стеной? Поздневикторианская?

– Возможно, это дом викария.

«Да ну!»

– Или сельская тюрьма.

– Ах, да. Кстати, капитан, я поздравляю вас с тем, как ловко вы выдернули своего друга из Стаффлз. Неплохо проделано! – Сердечность тона хирурга немного портили рыбьи глаза, ласковые, как у барракуды. – В среду вы не хромали.

– Я ободрал ногу, перелезая через стену.

– Мы еще гадали, чья это кровь. Вы показывали ногу врачу?

– Я надеюсь, что в Соседстве ее исцелит магия.

Стрингер фыркнул. С минуту он шагал молча, потом вздохнул.

– Кажется, мне необходим выходной.

Верно, бой был жестокий, не так ли?

Вчетвером они подошли к крыльцу. Алиса и Экзетер все топтались у ворот, глядя друг другу в глаза и шепча что-то. Должно быть, он все еще надеется уговорить ее идти с ними. Ну как он не поймет, что ее гораздо больше волнует тот, кто заворачивался в зеленый халат?

– Побыстрее, пожалуйста! – окликнула мисс Пимм. – Святой отец, у нас не было возможности поесть, а некоторым из нас предстоит долгая поездка. Найдутся ли в деревне еще открытые магазины, чтобы купить что-нибудь в дорогу?

Маленький человечек, похоже, пришел в сильное волнение от необходимости принимать решение.

– Магазины… нет. У меня есть немного ветчины… или вы можете спросить в «Быке». Миссис Девентри может приготовить для вас сандвичи.

Смедли отогнал от себя образ дородной дамы, перед которой возвышается гора сандвичей. Должно быть, он голоднее, чем думал. Он жадно затянулся сигаретой.

– Можете заехать за мной через полчаса или минут через сорок, – сообщила мисс Пимм Стрингеру, сопроводив это выразительным взглядом.

Стрингер нахмурился в ответ на вежливый приказ уйти, но, похоже, научился не спорить со своей новой секретаршей. Он протянул Смедли левую руку:

– Спасибо за несколько любопытных дней, капитан. Заглядывайте, если будете в наших краях, ладно?

– И вы тоже, – ответил Смедли.

Рука об руку подошли Алиса с Эдвардом, старательно пряча глаза.

– Я пошлю тебе открытку сразу же, как вернусь, – пообещал он.

– Нет, не пошлете! – отрезала мисс Пимм. – Это будет с вашей стороны на редкость неразумно. Я прослежу, чтобы она была в курсе ваших дел. Ради всего святого, да поцелуйте ее и ступайте внутрь! Спасибо вам за помощь, святой отец.

– О, не стоит благодарности, право же, мисс… э-э… Если я вам понадоблюсь, я буду стричь газон.

Вернее, пытаться стричь газон, подумал Смедли. Ба, да у него нервишки гуляют! Он чмокнул Алису в щеку и вежливо кивнул викарию, который подпрыгнул и ответил ему нервной улыбкой.

Он затоптал сигарету, повернулся и следом за мисс Пимм вошел в прохладный полумрак церкви. Эдвард вошел за ними и захлопнул за собой дверь. Эхо показалось Смедли похоронным звоном.

52

Смедли расстегнул рубаху. На полу валялась груда одежды, мужской и женской вперемешку. Еще там лежали два маленьких барабана. Он сел на стул и разулся. Пол был ледяной.

Черт бы это все побрал! Что бы она там ни говорила, трусы он снимать не будет! Во всяком случае, пока.

Он вышел из ризницы в неф. Из-за стены доносилось слабое стрекотание газонокосилки. Мисс Пимм с барабаном, повешенным на шею, замерла на одной ноге, подняв левую руку и запрокинув голову. «Огта! – возгласила она, опустила руку на барабан и подняла другую. – Испал!» Она обучала Экзетера движениям ключа, который должен был доставить его в Новую Зеландию. Он внимательно следил за ней и, казалось, совершенно не стеснялся своей наготы.

Борясь со смущением, Смедли прошмыгнул мимо них в проход. Он побродил по церкви, изучая витражи и отбрасываемые ими цветные пятна на полу. Арки западной части нефа были округлыми, восточной – стрельчатыми. Да, готика. Или это расширяли первоначальную, маленькую церковь, или просто сменилось поколение строителей. На дубовых пюпитрах уже были разложены к утренней службе молитвенники и сборники гимнов. Кафедра была современной и роскошной – возможно, как результат щедрых пожертвований Службы. Слишком большая для такой церкви.

Церковь действительно была очень маленькая.

И все же это была церковь, место, где люди молятся, такая же, какие можно встретить по всему миру. В англиканской общине никогда не заходит солнце. Его с детства учили почтению к таким вещам, он принимал это как единственную реальность и уважал всю свою жизнь. Его семья каждое воскресенье ходила в церковь. Они никогда не обсуждали религиозные вопросы. Это просто всегда было с ними – это было естественно, как дыхание. Танцевать нагишом в церкви по правилам игры не положено. Джентльмены вообще так не поступают, тем более в церкви.

– Умбатон! – произнесла мисс Пимм где-то сзади.

Ничего не получится. Все это гигантское, неслыханное надувательство. Безумие.

Омбай фала, инкутин…

Он не плакал вот уже несколько дней. Может, он просто миновал эту стадию? Может, он погрузился на новый уровень безумия, с бредовыми мечтаниями о полетах к другим мирам, где люди пересаживаются с велосипедов на машины, не преодолевая при этом реального пространства? Может, он – что бы там ни говорили ему его чувства – сидит сейчас в смирительной рубашке в камере для буйнопомешанных?

Он снова чувствовал свою правую руку. Рука не очень болела, но он чувствовал ее. Он недоверчиво покосился на повязку и попытался расслабить невидимые пальцы. Он стоял уже перед самым алтарем. Самый центр виртуальности, говорила она. Вздор!

Он вздрогнул.

Он отвернулся от алтаря. Свежие чайные розы и хризантемы в медных вазах. Здоровому человеку не положено разгуливать по церкви в раздетом виде. Это неправильно! Что, ради всего святого, сказал бы на это отец? Или мать, будь она еще жива, – ее бы это потрясло до глубины души. Или тетушки, несметный легион тетушек?

Остальные двое шли к нему по проходу.

– Капитан Смедли! – Резкий голос мисс Пимм замечательно резонировал в этой каменной гробнице. – Я же просила вас раздеться. Совсем.

– После репетиции в одежде.

– Нет, капитан, сейчас же! Вам не достичь необходимого настроя, если вы будете отвлекаться по мелочам. Вам потребуется время привыкнуть. Трусы долой!

Свирепо посмотрев на нее, он повернулся к ней спиной. Раздевшись окончательно, он не знал, что делать дальше. Не оставлять же одежду и белье здесь, чтобы их нашли поутру прихожане? Он оглянулся через плечо. Мисс Пимм смотрела на него, сложив руки на груди. Он мог представить, как она постукивает носком туфли по полу.

– Давайте сюда, – нетерпеливо сказала она. – Я положу их в ризницу, когда буду уходить. Ох, капитан, право! В первый раз я увидела обнаженного мужчину несколько сотен лет назад, и с тех пор ваши прелести не изменились ничуть.

Он передал ей сверток.

– Спасибо. И ваши бинты. Тогда начнем.

Наставница обучала их ритуальным движениям для «Омбай фала». Они прошли все в замедленном ритме, жест за жестом, и чем дольше тянулся этот фарс, тем хуже чувствовал себя Смедли. Он не без удовольствия заметил, что Экзетер начал дрожать. Правда, перейдя на положенную скорость, они немного согрелись. И все равно начал дрожать уже и он сам. Он решил, что температура тут ни при чем. Нервы.

Странное дело, мисс Пимм, казалось, было холоднее всех, хотя она единственная осталась полностью одета. Зато свирепостью своей она превосходила лисицу во время гона – она кричала на них при малейшей ошибке. Она то и дело косилась на часы.

Хоть что-то, понял Смедли, он схватывает быстрее Эдварда Экзетера. Экзетер казался растерянным, даже жалким. Тоскует по Алисе? Только сейчас понял, что никогда больше не увидит ее? Он даже не сможет послать ей открытку. Погубители не прекратят охоту за ним до тех пор, пока он не исполнит пророчество или не погибнет. Или ему просто не хочется переходить?

Мисс Пимм удобно устроилась в первом ряду и поставила барабан на колени.

– А теперь попробуем с музыкой. Стих первый. Готовы? Раз, два…

– Омбай фала, – запел Смедли, отрывая от пола левую ногу и поднимая обрубок руки над головой, – инкутин.

Экзетер повторял его движения. Они двигались по кругу. Как ни странно, первый стих они прошли без ошибок – по крайней мере Смедли показалось, что все вышло как надо, да и старший сержант Пимм не перебивала их.

– Неплохо, – признала она, когда они выкрикнули завершающее «Хосагил!».

– Эдвард, вы пару раз забыли слова, не так ли? Капитан, вы слегка сбиваетесь с ритма. Может, это нога вам мешает?

Шрам на запястье был багрово-красным, но очень аккуратным. Заурядные царапины на ноге казались куда страшнее. Он сравнил две свои руки, думая, не мешает ли ему здоровая.

– Попробуем еще раз. – Мисс Пимм снова покосилась на часы. – И повнимательнее! Мне не хотелось бы прорываться отсюда с боем. Начнем прямо сейчас и будем повторять, пока не получится. Готовы? О, чуть не забыла… Счастливого пути?

Смедли в первый раз увидел на ее лице настоящую улыбку. Она сделала ее почти красивой, чего он уж никак не ожидал, но он был не в настроении обмениваться улыбками. Он то и дело ожидал, что она разразится смехом и закричит: «С первым апреля!»

– Спасибо за пожелание, – холодно ответил он.

– Спасибо за все, – сказал Экзетер, но и он не улыбался, а мисс Пимм отозвалась на это дробью пальцев по барабану.

Смедли вздрогнул и стал ждать начала ритма. Неправильно все это! В детстве он относился к религии серьезно, потому что так поступали его родители. Вот оно… Дум-де, дум-де, дум-дум-дум… В Фэллоу он делал то, что делали все другие…

– Омбай фала, инкутин, – пел он.

В старших классах он пережил всеобщие увлечения буддизмом, атеизмом, агностицизмом и всеми прочими эзотерическими -измами, которые подворачивались под руку.

Правая нога, левая рука.

Смедли так и не понял окончательно, какой из этих -измов ему понравился больше других. Записываясь добровольцем в армию, он, не особо размышляя, проставил в анкете в графе «религия» «англиканскую церковь».

– Инду мака, саса ду.

Он всегда участвовал в церковных процессиях по воскресеньям. Во Фландрии он несколько раз молился от всего сердца, плача и моля милосердного бога, любого бога, какого угодно бога. В окопах нет атеистов…

Скачок, наклон, скачок, наклон…

Когда опасность проходила, ему всегда становилось стыдно за свою трусость и чуть меньше – за веру неизвестно в кого. Какой милосердный бог мог позволить, чтобы началась эта война – и зачем? Чтобы какие-то перетрусившие сукины дети покаялись в своих грехах?

– Айба айба нопа ду.

Какие грехи он вообще успел совершить? У него и возможности-то такой не было.

Но даже так нельзя же осквернять святое место. Даже языческий храм заслуживает уважения. Даже если бы это была хижина, даже если бы хоть один курчавый черномазый считал бы ее священной, нельзя было бы над ней так издеваться.

Голова назад, локти наружу.

Сент-Галл – христианская церковь, место, где его предки молились сотни лет. Оно достойно лучшего, чем эти непристойные позы, эти примитивные вирши.

Эхо от древних стен…

Это место святое. Он почти чувствует запах этой святости. Здесь молились норманны, а возможно, и англы, и саксы.

– Айба риба мона кин.

Это означает, что уже девять столетий смиренная паства преклоняет здесь колена и прославляет Бога. Одна их вера уже делает это место святым. Эта мысль вдруг напугала его. Блеснул свет. Он вскрикнул и упал лицом в траву.

Хосагил! Ошеломленный, ничего не понимающий, он поднял голову, и глаза заболели от яркого света. Он лежал в самом центре круглой лужайки размером со столовую в доме родителей, а окружающая поляну живая изгородь была цвета голубой ели со вкраплениями чего-то похожего на падуб. Он услышал чириканье, свист и уханье. Он сморгнул слезы. За изгородью взмывал к небу самый неописуемый заснеженный пик, какой ему только приходилось видеть, сиявший оранжевым на фоне сине-золотого неба. Воздух был наполнен запахом древесного дыма. Стоял вечер или раннее утро.

У него получилось! Получилось! Получилось! Да! Значит, все это правда! Он перенесся в другой мир. Трава. Странная, пахнущая мятой трава. Дневной свет. Война, Англия, отец, тетки, медали, мертвые, увечные – все это позади. У него действительно получилось. И ему не придется идти во дворец за этими чертовыми побрякушками! У него получилось, правда получилось!

Он прижался лицом к запястью и заплакал.

53

Он пришел в себя от холода и от неудобной позы – рассвет, он лежит на росистой траве. Он сел и вытер глаза тыльной стороной ладони и почти засмеялся. Он не плакал так с прошлой среды, с того самого ленча в «Черном драконе». Ну что ж, благодаря этому ленчу мир для него сделался лучше. Нет, два мира! Теперь ему нужно найти какую-нибудь одежду, пока он не заработал воспаление легких.

Получилось! Получилось!

За его спиной стояла маленькая будочка из неокрашенного дерева, напоминавшая летнюю беседку. Рядом с ней находилась единственная брешь в изгороди, через которую виднелась только усыпанная гравием дорожка и другая изгородь чуть дальше. Если допустить, что это место – не чья-то шутка, оно должно было представлять собой отгороженный от мира частный аэродром для путешественников, прибывающих в раздетом виде, – это напомнило ему о том, что в любую минуту сюда мог свалиться Экзетер, а самый центр круга пока занят.

Мисс Пимм вкратце предупредила его о побочных эффектах перехода, особенно при первом перемещении. Судороги, тошнота и состояние подавленности, говорила она, и Экзетер мрачно кивал, соглашаясь. Обычно это продолжается всего несколько минут, но это непредсказуемо, как морская болезнь. Со Смедли не случилось ничего, если не считать приступа плача. Он чувствовал себя отлично.

Поэтому он встал и дохромал до беседки. Оранжевое сияние над горой померкло, зато небо заметнопосветлело. Вдали виднелось еще несколько бело-голубых горных вершин, достойных восхищения. Изгородь была достаточно высока, чтобы скрывать все, кроме ленивого шлейфа белого дыма, – наверное, от него в воздухе и стоял этот запах гари. Кто-то жег праздничный костер.

Почему задерживается Экзетер? Кстати, приятно утереть ему нос хотя бы в этом – а ведь для него это уже третье путешествие.

В беседке обнаружились удобный стул с лежавшей на нем книгой и деревянный шкафчик. Примерно такой же, как в ризнице Сент-Галла. Наверное, в нем тоже лежит самая разная одежда, пригодная для разборчивых путешественников. Книга была тяжелая, в кожаном переплете, написанная, судя по всему, на древнегреческом, но на незнакомом Смедли древнегреческом. Странно. Заглянув в шкафчик, он нашел там один башмак и три носка. Он взял два из них и надел, хотя это вряд ли сошло бы за одежду, каким бы благоприятным ни был здешний климат.

Несомненно, эта беседка служила будкой часового. Кому-то полагалось сидеть здесь, читать книгу и приглядывать за падающими из ниоткуда путешественниками. Этот разгильдяй бросил пост. Возможно, отлучился позавтракать.

Однако что на земле – на настоящей Земле – могло так задержать Экзетера? Может, то; что ему пришлось разучивать сразу два ключа, запутало его? Или он так не хочет бросать Алису и возвращаться в Соседство, что никак не может настроиться? Вот уж стыдно так стыдно!

А что теперь делать бедняге Джулиану Смедли?

Он подошел к просвету в изгороди и, стараясь не слишком высовываться, выглянул. Он уставился прямо в лицо молодого мужчины, который делал то же самое, только с другой стороны.

Незнакомец взвыл от страха. Оба отпрянули от изгороди.

Смедли разразился хохотом.

Незнакомец медленно показался из-за изгороди. Он был бос и одет только в набедренную повязку. Его борода была коротко острижена, зато волосы свисали до плеч, как у женщины. И борода, и волосы отличались замечательным медно-рыжим цветом, а попытки очень светлой кожи загореть на солнце закончились тем, что ее покрыло несколько миллионов веснушек. Он был покрыт веснушками с ног до головы. Судя по его виду, он мог сорваться с места и бежать при малейшей угрозе.

Он произнес что-то, но единственное слово, которое Смедли разобрал, было «Тайка?».

– Извини, старина! Не говорю по-вашему. Английский знаешь?

Незнакомец отчаянно закивал, держась все еще настороженно, но все-таки заметно спокойнее.

– Я хорошо говорю по-английски. Тайка! – У него был забавный певучий выговор. – Меня зовут Домми Корзинщик, но раньше звали Домми Прислужником, и я надеюсь снова стать им. – Он был не старше Смедли, но ниже ростом и шире в плечах.

– А я капитан Смедли. Домми, говоришь? Послушай, не служил ли ты у… у Тайки Экзетера?

Широкая улыбка разделила лицо Домми на две неравные части, обнажив великолепные белые зубы.

– Конечно! Я имел счастье служить его чести год назад, совсем недолго. Тайка Кисстер – самый лучший тайка, какому можно служить, самый милостивый и благосклонный тайка из всех! Мне сказали, что его честь скоро вернется, вот я и надеялся получить его соизволение, чтобы я снова служил ему. – Его радость внезапно сменилась непонятной подавленностью. – Но увы…

– Ну, он должен прибыть с минуты на минуту. – Смедли не понимал, как информация попала в Олимп, опередив их. – И он прибудет таким же раздетым, как и я. И я уже здорово замерз. Почему бы тебе не сбегать и не принести нам два комплекта одежды – только поскорее?

– Но… – Взгляд Домми скользнул по Смедли, отметив и отсутствующую кисть, и ссадины на ноге. – Конечно, Тайка Каптаан! Я быстро, минуточку! – Он повернулся и исчез. Шлепанье босых ног по гравию стихло вдали. Босых? Уффф!

Ну ладно, с одеждой разобрались.

Нет, Экзетер задерживается просто возмутительно долго! За это время можно было пройти весь ритуал раза два, не меньше. Может, он передумал? Увидев, что Смедли благополучно исчез, он решил доверить ему разоблачение предателя – будь то Джамбо Уотсон или кто другой? Нет, он не может изменить слову, данному им мисс Пимм. Или в Сент-Галл явился-таки Шнейдер? Говорила же она: «Мне не хотелось бы прорываться отсюда с боем».

Смедли решил, что с этим все равно ничего уже не поделаешь. Он не имел ни малейшего представления об обратном ключе и не мог помочь в бою, если там, конечно, шел бой. Он никогда не узнает, что случилось после его исчезновения.

Придется ему представиться Службе самому, не дожидаясь рекомендаций Эдварда Экзетера, Освободителя. Надо было захватить с собой свой curriculum vitae^[17]. Черт! Это может оказаться не очень приятным. Придется рассказывать о войне. Ладно, поживем – увидим…

Надо было попросить Домми принести чего-нибудь поесть. Его рот увлажнился. Он принюхался. Да, в запахе дыма явственно угадывался аромат жареного мяса. Может, кто-то жарил на этом костре быка? Или коптил бекон?

Любопытство опять подогнало его к бреши в изгороди. Он снова выглянул – на этот раз лица снаружи, не оказалось. Как он и ожидал, вторая изгородь была всего лишь ширмой напротив входа на узел, закрывавшей его от посторонних глаз. Гравийная дорожка скрывалась в кустарнике и высоких деревьях. Конечно, это не английские деревья, но деревья – везде деревья. Только цвет листвы другой.

Он посмотрел в другую сторону.

Футах в двадцати от него на дорожке вытянулось чье-то тело, и не было никакого сомнения в том, что оно мертво. Его изрубили на куски. Цвет волос и одежд был неразличим под запекшейся кровью, и он не мог даже понять, мужчина это или женщина. Жужжание насекомых слышалось даже на таком расстоянии. Две мелкие твари, похожие на белок, глодали его.

Он заглянул дальше. Дым поднимался от почернелых развалин – останков дома. Его чуть не стошнило при воспоминании о запахе, возбудившем аппетит. На заднем плане, меж деревьев, дымились другие дома, много домов, все разрушенные. Черные пятна на земле могли быть другими телами. Олимп взят неприятелем.

Вдалеке виднелись бродившие меж руин люди, но даже издалека он мог разглядеть – они одеты не как англичане. Они одеты, как Домми, то есть почти совсем не одеты. Туземцы восстали против тайков. Снова Ньягата.

Значит, теперь дикари знают, что одного тайку они упустили. Домми убежал вовсе не за одеждой, он побежал за своими друзьями с ассегаями или мачете, или чем они здесь убивают белых людей… то есть тайков… Домми такой же белый, как Смедли, но только местный, и не было ни малейшего сомнения в том, что произошло здесь вчера или позавчера.

Смедли был один, нагой, без гроша, без друзей – один в этом чужом мире, где он не знал языка, и аборигены собирались убить его.

Право же, ему следовало примириться с Чичестером.

Ему нужно спрятаться в лесу, и быстрее.

Но что, если Экзетер прибудет сразу же, как он уйдет?

Как скоро вернутся Домми и его парни?

Кто-то застонал, но Смедли точно знал, что это не он.

54

Эдвард Экзетер бился на траве в центре узла, словно выброшенная на берег рыба. Он стонал не переставая.

Смедли подбежал к нему и упал рядом на колени, пытаясь уклониться от беспорядочно дергающихся рук и ног. Он несколько раз прикрикнул на него, но это не помогло. Правда, минуты через две приступы немного ослабли. Экзетер съежился, лежа на траве бесформенным комком. Он бился в конвульсиях и вскрикивал.

– Экзетер! Это я, Смедли. Я могу помочь чем-нибудь?

«Я могу сделать что-нибудь, чтобы ты заткнулся?»

Глаза Экзетера оставались закрытыми. Он явно старался не шевелиться.

– Джулиан? – прошептал он. – Держи меня!

Держать? Он же мужчина, черт возьми! И они оба совершенно раздеты. Смедли с отвращением лег на траву и попробовал обхватить его рукой. Все, чего он добился, – это нового приступа судорог и криков боли.

– Заткнись! – прошипел он. – Они тебя услышат!

– Держи меня, черт возьми!

Ну да, верно. Смедли привстал на колени, ухватил Экзетера за волосы и рывком посадил. Экзетер вскрикнул. Смедли обхватил его обеими руками и сжал так крепко, как мог.

Приступ миновал. Экзетер закашлялся и уронил голову на плечо Смедли.

– Спасибо! – прошептал он через минуту. – Не отпускай пока.

Все это было очень мило, но банда охотников за головами наверняка уже направлялась в их сторону. Правда, объяснять это тоже было не совсем кстати.

– Что тебя задержало?

– Балда! – прошептал Экзетер. Его глаза оставались закрытыми, и он едва дышал. – Никак не мог заставить ключ действовать.

– Я уж думал, тебя сцапали Погубители.

Экзетер мотнул головой, и от этого ничтожного движения ему снова стало плохо. Черт! Слишком уж громко он кричит. После этих судорог у него все тело будет болеть несколько дней. Он буквально узлом завязался.

– Мне кажется, мы и здесь напоролись на неприятности, – сказал Смедли.

Шаги по гравию! Он испуганно оглянулся, ожидая увидеть кровожадную толпу, но это был только Домми, один. Прихрамывая, он вышел на лужайку с узлом в руках. Он был покрыт сажей, прорезанной ручейками пота, и заметно хромал.

– Тайка Каптаан! – вскричал он. – Я спешил, как только мог. И Тайка Кисстер! Какое счастье снова увидеть вашу честь, даже в столь скорбный час. Я принес одежду, Тайка, но это все, что я нашел в доме Тайки Данлопа; правда, одежда обгорела слегка или испачкана в золе. Это единственный дом, куда я смог войти.

Экзетер широко открыл глаза.

– Замечательно, Домми! – хрипло произнес Смедли. – Можешь подержать минутку Тайку Экзетера?

Заботливо бормоча что-то, Домми опустился на колени и освободил Смедли от бремени. У Экзетера это вызвало новый приступ судорог, но на этот раз он смог сдержать крик. Смедли отполз в сторону и разворошил узел, который принес Домми. Он нашел стандартный тропический костюм: шорты, рубаху, сандалии и длинные белые носки. Белья не было. Как и предупреждал Домми, белая ткань местами обуглилась и перепачкалась сажей. Он начал одеваться.

Всхлипывая, Домми рассказывал жуткую историю:

– Это было большое безумие, Тайка! В шеяночь всю нашу деревню охватило большое безумие. Мы взяли факелы и все оружие, которое было под рукой, и мы все вместе пошли в поселок тайков, распевая гимны во славу святого Карзона, которому наши предки давно уже не поклонялись, и мы хорошо знали, что он демон Карзон, и все равно славили его этой ночью. – Он ревел в три ручья. – Это была ужасная бойня, Тайка, и мы насиловали энтаек, и, ох, делали другие жуткие вещи. Все дома сожгли. Я не могу объяснить этого безумия, Тайка! Там были и другие, не из наших, не Морковки вроде нас, а чужаки. Они были одеты в черное. Тайка, с головы до пят в черное! Я боюсь, что это те самые страшные Жнецы, которыми пугали нас матери, когда мы были совсем еще маленькими. Может, это они виноваты в этом нашем безумии, Тайка Кисстер, правда? Ведь мы все. Морковки, так любили больших тайков, которые так много сделали, чтобы просветить нас, и мы так благодарны им за все, что они сделали для нас. Это, должно быть, эти, в черных балахонах, подстрекали нас на это!

Причиной его хромоты был чертовски здоровый ожог на ноге. Должно быть, он зашел в одну из дымящихся руин, чтобы найти там шмотки.

– Там труп за оградой, – сказал Смедли. – Дома сожжены.

Экзетер облизнул пересохшие губы.

– Опять Зэц, – прошептал он. – Все кончилось?

– Конечно, да. Тайка! Мы, Морковки, ужасно сожалеем о том, что наделали, но мы ничего не могли с собой поделать. Я сам тоже делал все эти ужасные вещи. А теперь мы скорбим и хотим каяться. Но, Тайка, многие из тайков и энтаек и домашних Морковок убежали и спрятались в лесах. Мы потом пытались сосчитать тела, но мы убивали тогда и всех Морковок, которые носили эти прекрасные ливреи, которые вы, тайки, так милостиво нам давали, и теперь трудно сказать, кто мертв, а кто нет. Многие бежали, я надеюсь…

Он захлебнулся новыми рыданиями.

– Мы сожгли даже библиотеку. Тайка!

Экзетер очень осторожно подвинулся и сел сам. Изо рта его сочилась кровь, пугающе алая на бледной коже.

– Я уверен, что винить во всем надо Жнецов.

– Были разговоры о том, что вы должны скоро вернуться, – всхлипнул Домми. – Как я рад, что ваша честь не вернулись раньше и избежали жуткой смерти.

Экзетер обхватил руками колени, слепо глядя в изгородь.

– А дом Тайки Мургатройда? На него тоже напали?

– Конечно, да, Тайка. Ни одного дома не осталось.

– А слуги Энтайки Мургатройд? Исиан, кухарка?

Домми закрыл лицо руками.

– Ну? – прорычал Экзетер, не глядя на него.

Исиан? Не так ли звали девушку, которую Экзетер нашел где-то под кроватью? Она-то как оказалась в Олимпе?

– Нет, Тайка. Она не бежала. Я видел.

– Как она погибла?

– Не спрашивайте. Тайка!

Глаза Экзетера сделались ледяными, но он все еще смотрел в изгородь… или сквозь нее.

– Скажи мне, Домми. Пожалуйста, скажи. Я знаю, что это не ты виноват.

– Тайка… там творились ужасные вещи. Пожалуйста, не надо спрашивать!

Экзетер пробормотал что-то бессмысленное, прозвучавшее вроде «Ох, Ласка!».

– Что? – не понял Смедли.

– Ничего. Передашь мне тот мешок, старина? – Двигаясь очень осторожно, он начал одеваться. – Домми, сходи собери Морковок.

Долина была узкая, меньше мили в ширину. Склоны начинались от равнины, почти сразу же переходя в отвесные скалы. В долине протекала река, окруженная лугами и разноцветными лесами. Два дня назад от ее вида, должно быть, захватывало дух.

Они шли мимо обугленных руин и затоптанных цветочных клумб, многие из которых были усеяны растерзанными телами. Ко времени, когда они вышли из-под деревьев, Экзетер уже шел самостоятельно, только опираясь рукой на плечо Смедли. Они вышли к теннисным кортам, на которых поджидала толпа перепуганных туземцев, человек сорок – пятьдесят. Мужчины, женщины, подростки, все огненно-рыжие. Многие захватили с собой лопаты, но, казалось, не знали, что с ними делать или с чего начинать. Все выглядели больными от чувства вины и страха. Даже Смедли, закаленному ветерану Западного фронта, сделалось дурно от того, что он успел увидеть, а ведь это была только малая часть Олимпа. Столбы дыма все еще вздымались в небо над долиной.

Экзетера встретили радостными возгласами и облегченным шепотом: «Тайка Кисстер!» Из-под деревьев выбегали все новые туземцы. Опираясь на Смедли, он подождал, пока собралась толпа. Он все еще дрожал и был очень слаб. Переход дался ему тяжело.

– Исполняет сам себя! – пробормотал он.

– Что?

– «Филобийский Завет». Похоже, пророчество исполняет само себя. Домми сказал, что меня ждали из Товейла, откуда меня вызывал Комитет, но я-то попал во Фландрию! Если бы Зэц не послал меня туда, я бы вернулся как раз вовремя, чтобы погибнуть. А если бы он не сделал того, что сделал здесь, я бы до сих пор собирался в Новую Зеландию.

Смедли удивленно посмотрел на него:

– А теперь не собираешься?

– Если даже Зэц не может порвать цепь, куда уж мне? – Экзетер ослабил свою хватку на плече Джулиана и выпрямился, чтобы обратиться к перепуганной толпе Морковок.

– Это не ваша вина! – крикнул он. – Вас заставили сделать это демон Карзон, демон Зэц! Святые не отвернутся от вас, ибо нет в этом вашей вины. Неделимый знает правду и знает, кто виноват!

Они откликнулись на это радостными криками, совсем как дети.

– Но вы должны доказать свое раскаяние. Вы должны похоронить мертвых с честью. Женщины пойдут рыть могилы на площадках для крикета, большие могилы. Мужчины соберут тела. Мы будем хоронить жителей одного дома вместе – и тайков, и слуг. Святые и Морковки, которые жили вместе, будут покоиться вместе. Это должно быть сделано до заката!

И это было сделано до заката, когда белые вершины Килиманджаро и Нанга Парбат окрасились алым. Точное число погибших так и осталось неизвестным – многие тела сгорели вместе с домами, а другие были изрублены до неузнаваемости. Так или иначе, было ясно, что Морковок погибло гораздо больше, чем тайков, – большинство пришельцев использовали для спасения свою ману, сказал Экзетер. Останки снесли в братские могилы и засыпали. Олимп превратился в поселок-призрак.

Падая с ног от усталости, Смедли смотрел на то, как Эдвард Экзетер проводил над братскими могилами поминальную службу. Он обращался к семи сотням человек – возможно, всему населению деревни – и говорил на местном наречии, так что Смедли не понял ни слова, он видел только слезы собравшихся Морковок. Что бы ни говорил Экзетер, начал он тихо, а закончил громко и угрожающе, что произвело на собравшихся большое впечатление. Когда он замолчал, все взорвались радостными криками, что мало напоминало окончание похоронного ритуала.

На следующий день из лесов, окружающих поселок, начали выбираться выжившие тайки – голодные, перепуганные, изможденные. Начали возвращаться с маршрутов миссионеры. Все были удивлены тому, что бригады Морковок уже разобрали руины, расчистили поселок и начали возводить временные жилища. Они были еще больше удивлены тем, что руководил всем этим совершенно незнакомый молодой человек, офицер Королевской артиллерии, известный Морковкам как Тайка Каптаан. Да и сам паренек неплохо потрудился.

Экзетер исчез. Он ушел ночью, один, и никто не знал куда. Если верить Морковкам – а им, как правило, можно верить, – в своей речи над могилами он открыл им, что он и есть тот Освободитель, о котором говорится в пророчестве. Разумеется, им не полагалось знать этого, но удержать говоривших по-английски домашних Морковок от подслушивания и сплетничанья было невозможно, так что многие уже это знали. Однако теперь Экзетер поклялся, что принесет смерть Смерти, исполнив тем самым пророчество.

Это, сказал он, для него теперь дело чести.

Он не сказал, куда собирается.

Шли месяцы, а новостей о нем все не было, и общественное мнение постепенно склонилось к тому, что или соглядатаи Зэца поймали его еще по дороге с Олимпа, или он снова сделался одним из местных. В общем, о нем можно было спокойно забыть.

Некоторые из пессимистов не верили в это, в особенности Джамбо Уотсон. Он предрекал, что Олимп еще увидит Эдварда Экзетера. При этом он ссылался на «Филобийский Завет» и в особенности на загадочный Стих 1098:

«Страшен суд Освободителя; низко падут недостойные от слов его. Мягок он и нескор на гнев. Подарки отложит он в сторону, а почести отвергнет. И станет Элиэль первым искушением, а принц – вторым, но пробудят его мертвые».

55

47, Бэмлетт-роуд Лондон, B-1 16 сентября 1917 г.

Дорогая мисс Прескотт.

С глубочайшим прискорбием вынуждена сообщить Вам, что мой брат, Д’Арси, принес свою жизнь на Алтарь Отечества. Телеграмма от Министерства обороны известила нас сегодня, что он погиб смертью храбрых на поле боя. Никаких подробностей пока не известно.

Я была у них дома, когда пришла телеграмма. Моя невестка, как Вы понимаете, весьма расстроена, равно как и мы все. Только сейчас, вернувшись к себе, я смогла написать вам. Возможно, вы уже знаете об этом из вечерних газет.

О службе, посвященной памяти покойного, будет сообщено в обычном порядке.

Я уверена, что Вы разделяете нашу скорбь, даже если и не можете выразить это на людях.

Остаюсь искренне Ваша Аннабель Финчли (миссис)

Приложение: Луны

Соседство представляет собой вероятностный вариант Земли. Звезды, наблюдаемые с его поверхности, полностью аналогичны тем, что мы видим с Земли; Солнце также несомненно то же.

Тем не менее у Соседства имеется четыре луны. Теория профессора Роулинсона о том, что происхождением своим они обязаны столкновением с одним или несколькими метеоритами, не лишена оснований. В его время широко распространена была точка зрения, согласно которой Тихий океан – это впадина, образовавшаяся, когда Луна откололась от Земли, хотя теперь определенно известно, что она образовалась на миллиарды лет раньше. Столкнувшись с Землей, тело должно было бы иметь размеры небольшой планеты, во всяком случае, значительно больше метеорита. Однако в некоторых отношениях Роулинсон заметно опередил свое время. Особенно дальновидным представляется его положение о хаотических системах; даже ничтожная разница в размере, скорости или углах падения порождает огромные различия в результатах столкновения. Это может выразиться не только в различном количестве лун, но и в легких расхождениях продолжительности дня и года между Землей и Соседством.

Только Трумб обладает достаточно крупным диском, способным заслонять солнце, создавая тем самым эффект солнечного затмения. Это происходит в любой точке орбиты, но заметно только на дневном полушарии. Другие известные эффекты связаны с попаданием крупных лун в тень планеты, с так называемыми лунными затмениями.

Луна Эльтиана, наиболее удаленная от поверхности планеты, имеет период обращения, равный двадцати восьми суткам, очень близкий к земной Луне, однако она гораздо менее заметна, так как мало отличается от обычной звезды ярко-красного цвета. Ее экваториальная орбита служит причиной того, что затмение Эльтианы происходит каждый месяц, хотя с поверхности планеты наблюдаются только ее полные затмения.

Иш представляется наблюдателю маленьким голубым диском. Период ее обращения равен четырнадцати суткам – благодаря этому основной календарной единицей Соседства является не месяц, а две недели. Подобно земной Луне, Иш имеет наклонную орбиту, благодаря чему участвует в затмениях только два или три раза в год. Многие затмения не фиксируются наблюдателями из-за плохой погоды или дневного времени суток. Наблюдаемое затмение Иш – большая редкость, считающаяся дурным знамением.

Трумб, зеленая луна, представляется большим диском. Его синодический период равен 4,44 суткам, и наклонение орбиты слишком невелико, чтобы принимать его в расчет. Его затмение может происходить в любой точке орбиты, хотя половина затмений происходит за линией горизонта.

Маленькая желтая луна Кирб’л представляет собой захваченный астероид. Он движется по эллиптической орбите с наклонением 15, что близко к широте Вейлов. Это осложняется тем, что его орбита может быстро меняться под воздействием гравитационных полей других лун, и сам объект имеет асимметричную форму, обращаясь каждые два часа, что вызывает изменения в альбедо. Его синодический период равен полутора суткам.

В перигее он движется для наблюдателя с запада на восток. В период минимального наклонения это может происходить почти в зените либо же практически невидимо за линией горизонта. Затмения в перигее довольно часты, однако в апогее затмения Кирб’ла не происходят никогда. В промежуточном положении он движется на север или на юг и может или затмеваться, или не затмеваться.

Жрецы-астрономы из Вейлов считают Кирб’л абсолютно непредсказуемым.

Дэйв Дункан Будущее неопределенное

Посвящая свои предыдущие книги тем или иным людям, я как-то обходил вниманием того, кто заслужил посвящения больше других, – моего агента Ричарда Кертиса. Благодаря ему моя работа не только прибыльна, она еще и доставляет мне удовольствие. Так что спасибо, Ричард! Эта книга посвящается тебе (кстати, ты еще не продал права ее издания на суахили?).

Говорят, я святой, затесавшийся в политику. На самом-то деле я политик, изо всех сил пытающийся быть святым.

Махатма Ганди

Святых надлежит считать виновными до тех пор, пока они не докажут свою невиновность.

Джордж Оруэлл

Во гневе сойдет Освободитель в Таргленд. Боги да бегут от него; склонят они головы свои пред ним, падут ниц у ног его.

Филобийский Завет, 1001

Действующие лица

ПЕНТАТЕОН, ПЯТЕРО ВЕРХОВНЫХ «БОГОВ» ВЕЙЛОВ:

Висек, Прародитель; Эльтиана, Владычица; Карзон, Муж; Астина, Дева; Тион, Юноша, собирающие обманом или устрашением ману с местного населения, столетиями разыгрывая Большую Игру, в которой роль пешек уготована людям…

Множество их миньонов, известных как аватары^[18], наихудшими из них – Палатой – верховодит.

Зэц, «бог» смерти. Будучи официально аватарой Карзона, он сделался сильнее его, получая огромное количество маны от человеческих жертвоприношений, осуществляемых его слугами, так называемыми Жнецами…

Служба, группа пришельцев-альтруистов, пытающихся свергнуть эту извращенную тиранию, предлагая взамен новую веру, Церковь Неделимого.

«Филобийский Завет», книга пророчеств, предсказывающая пришествие Освободителя, который принесет смерть Смерти, в лице сына Камерона Экзетера, работавшего в Службе в конце XIX века.

Штаб-Квартира, организация пришельцев на Земле, которая периодически сотрудничает со Службой. Так, например, она дала убежище Камерону Экзетеру, бежавшему домой на Землю от угроз Зэца, надеющегося оборвать цепь пророчеств, убив его.

Погубители, другая группа пришельцев на Земле, выполняющая время от времени грязную работу для Палаты. В 1912 году они выследили Экзетера и его жену в Ньягате, в Кении, и убили их.

Эдвард Экзетер, единственный сын Камерона и Роны Экзетер и, следовательно, предсказанный Освободитель.

Предшествующий ход игры:

В августе 1914 года Погубители развязали первую мировую войну и попутно едва не убили Эдварда. Спасенный Штаб-Квартирой, он попадает в Соседство, исполнив тем самым пророчество, согласно которому должен явиться в мир в Суссленде в дни семисотых Празднеств Тиона при помощи некоей Элиэль – как выяснилось, она самая младшая в труппе странствующих актеров. Установив контакт со Службой, Эдвард отказывается исполнять напророченную ему миссию и стремится вернуться на Землю, чтобы сразиться за Короля и Отечество. Точно так же он отвергает попытки Тиона, который, пытаясь подкупить его, предлагает исцелить увечную ногу Элиэль.

В результате нападения прислужников Зэца он снова лишается контакта со Службой. Не зная ни порталов для перехода на Землю, ни необходимых для этого ключей-паролей, он заперт в Соседстве. В Нагвейле его друзьями становятся молодые воины из деревни Соналби, принявшие его в свой отряд. Как раз в это время начинается война между Джоалией и Таргией, двумя из трех доминирующих держав Вейлов (третьей является Ниолия). Поскольку Нагленд считается джоалийской колонией, молодые воины призываются для участия в нападении на Лемодвейл, союзника Таргии. Благодаря харизме и врожденным способностям Эдвард довольно быстро становится верховным главнокомандующим и спасает объединенную джоалийско-нагианскую армию от разгрома. С помощью Карзона он ускользает от Зэца.

После новых странствий Эдвард встречается с Т’лином Драконоторговцем, туземцем, работающим на Службу, а затем и с Джамбо Уотсоном, одним из ее руководителей, который доставляет его в поселение Службы, Олимп. Он продолжает настаивать на своем возвращении на Землю, однако Служба затягивает это из-за существующих в ее рядах разногласий, касающихся пророчества об Освободителе. В конце концов Джамбо предлагает Эдварду собственную помощь и указывает ему портал, пройдя через который Эдвард оказывается на поле сражения в Бельгии. Арестованного по подозрению в шпионаже на немцев, его спасают кузина Алиса Прескотт, бывший одноклассник Джулиан Смедли и агент Штаб-Квартиры мисс Пимм. С целью предупредить Службу о том, что Джамбо – предатель, Эдвард возвращается в Соседство вместе с Джулианом, рассчитывая пробыть там всего несколько дней. Он обнаруживает, что Олимп разгромлен прислужниками Зэца, а девушка, которую он любил, убита. Разгневанный Эдвард клянется отомстить и уходит из Олимпа.

Часть первая

Услышьте! Возвысившись, пришел я.

Я избежал нижнего мира.

Дороги земные и дороги небесные равно открыты мне.

Книга Мертвых, 78

1

Прат’ан Горшечник устал от ожидания смерти. Закованный в цепи, он стоял в зале суда с самого рассвета. Стоял и притворялся храбрым. Это оказалось куда утомительнее, чем он предполагал. Семнадцать его братьев-сверстников уже были допрошены, осуждены, и их вывели для порки, но он был вожаком, да и судили его уже в третий раз, так что сомнений не оставалось: его осудят и предадут смерти. Смерть уже начинала казаться ему желанным избавлением – чем быстрее, тем лучше, – и если бы джоалийские трусы не заткнули ему рот кляпом, он попросил бы их не затягивать. Он надеялся, что его казнь станет искрой, способной разжечь долгожданную революцию в Нагвейле.

– Не подвергая сомнению смертную казнь как единственно возможное наказание за подобный проступок, – со скукой в голосе проговорил защитник, – должен сказать, что сажать преступника на кол – способ исключительно болезненный и мучительный. Поэтому я прошу уважаемый суд оказать снисхождение к моему подзащитному и избрать для него более милосердный способ лишения жизни. С позволения суда я бы коротко обосновал свою просьбу.

– Только побыстрее, – поморщившись, махнул рукой председатель. Все трое судей были джоалийцами. Все истекали потом в положенных по регламенту одеждах и шапках с обвислыми полями – жара в зале стояла, как в печи. Прат’ан мог найти утешение хотя бы в том, что на нем нет ничего, кроме кожаного фартука и, разумеется, цепи.

Здание суда было самым большим и, возможно, самым красивым в Соналби. Джоалийцы выстроили его совсем недавно как символ просвещения, которое они несут в свои колонии. В нем было целых четыре комнаты с чистыми, обшитыми досками стенами и застекленными окнами. Под зал заседаний отвели самую большую, но даже теперь, когда остался всего лишь один подсудимый, людей тут скопилось слишком много: судьи на своей скамье, два адвоката, четверо писцов и полдюжины конвоиров с мечами. Хотя дверь на галерку для народа распахнули настежь в тщетной попытке пропустить внутрь хоть немного свежего воздуха, это не помогало, разве что открывало вид на деревню из глины и камыша. Улица была пустынна. Во всем Соналби не осталось сегодня и дворового кота: смотреть, как порют твоих же сородичей, смотреть на смерть Прат’ана – ну уж нет, увольте! Жители ушли из деревни еще до рассвета, наглядно показывая тем самым свое отношение к джоалийскому правосудию. Это было не восстание – это был предел того, что они могли себе позволить.

– Ваша честь очень великодушны, – вздохнул защитник. Со своим подзащитным он не обменялся и десятком слов, и все, что их связывало, – это то, что оба были утомлены. – Во-первых, я почтительно прошу заметить, что единственное совершенное моим подзащитным преступление заключается в нанесении раскраски на лицо. Надеюсь, суд простит меня, если я скажу, что и сам испытывал бы подобное искушение, будь у меня такое лицо.

Судьи сухо улыбнулись. В лице Прат’ана не было ничего особенного, если не считать того, что ему не позволялось раскрашивать его так, как это на протяжении столетий делали его предки. Женщины частенько говорили ему, что он симпатичен даже со смазанной раскраской. Он попытался еще раз облизнуть пересохшее небо, и снова деревянный клин помешал ему. Челюсть болела от долгого стояния с раскрытым ртом.

– Я протестую! – привстав с места, вмешался обвинитель. – Дело не в раскраске. Важно то, что губернатор издал указ, запрещающий ряд варварских обычаев вроде ритуального членовредительства. Согласно этому указу, раскраска лица относится к запрещенным ритуалам.

Судья, сидевший слева, подавил зевок.

– И закон требует наказания. У вас есть что еще сказать?

– Да, ваша честь, – поспешно проговорил защитник. – Короче говоря, подсудимый, Прат’ан Горшечник, имеет за плечами блестящую военную карьеру. Во время кампании в Лемодвейле и последовавшего за этим прославленного вторжения в Таргвейл он командовал отрядом из Соналби, сражаясь плечом к плечу с нашими доблестными джоалийскими воинами. Когда три года назад наша объединенная армия вернулась с победой в Нагленд и была вынуждена свергать узурпировавшего власть Тариона, подсудимый при штурме дворца лично, своими руками задушил тирана. Своими военными подвигами он заслужил почет и уважение, а также удостоен личной благодарности нашего благородного Колгана Председателя.

Судьи беспокойно переглянулись. Все они получили назначение на свое нынешнее место благодаря политическим связям, а Колган занимал в Клике руководящий пост, являясь, следовательно, истинным правителем как самой Джоалии, так и ее колоний.

Прат’ан протестующе замычал и зазвенел цепями. Если суд примет решение обратиться за помилованием к властям в Джоале, ему придется ждать ответа целый месяц, а он не видел причины, по которой должен страдать еще столько времени.

– Заставьте его заткнуться! – бросил судья, сидевший слева.

Стражник больно ударил Прат’ана по почкам. Застигнутый врасплох, Прат’ан вскрикнул и упал на колени, звеня цепями, задыхаясь и борясь с тошнотой. Зал суда поплыл у него перед глазами. Его рывком поставили на ноги, чтобы он стоя выслушал приговор. Он еще не пришел в себя, и голос судьи долетал до него словно издалека.

– …предыдущие прегрешения более чем перевешивают все ваши военные заслуги. Вы признаетесь виновным в измене Нагианской Народно-Демократической Республике. Суд приговаривает вас к…

– Подождите-ка! – раздался от дверей чей-то голос.

Голос был негромкий, но все головы повернулись на него. Он принадлежал высокому юноше, одиноко стоявшему в отгороженной для публики части зала. Худой, жилистый, загорелый до черноты, черноволосый, обнаженный, если не считать сандалий и короткой кожаной набедренной повязки, – чем не самый заурядный нагианский крестьянин? Но Прат’ан узнал его сразу и мгновенно забыл про свою боль.

– У тебя очень короткая память, Т’логан, – продолжал вошедший. – И у тебя, Догюрк, тоже. Помнится мне, один звался раньше Т’логан Писарь, а второй – Догюрк Книжник. Быстро же вы забыли те времена, а?

Он перекинул длинную ногу через перила; бедро под кожаной повязкой оказалось неожиданно светлым, не загоревшим. Когда он перекинул и вторую ногу, один из стражников шагнул к нему, схватившись за меч. Д’вард лишь взглянул на стражника, и тот остановился, словно налетев на невидимую стену.

Не торопясь, он направился к судейской скамье. Двое из троих судей побледнели как полотно. Откуда он взялся? Ни слуха ни духа все это время – и вдруг объявляется, как раз когда…

– Три года назад вы трое служили под моим командованием, не забыли? Меньше четырех лет назад вам всем грозила неминуемая смерть под стенами Лемода – не от партизан, так от холода. Единственное, что спасло вас – всю вашу хваленую джоалийскую армию, – это то, что нагианцы в самый последний момент взяли город и обеспечили вам надежное убежище на зиму. Так ведь?

Он стоял посреди зала, скрестив руки и нахмурившись. В наступившем жутком молчании судьи Т’логан и Догюрк кивнули.

Д’вард, Д’вард! Откуда он взялся? Он исчез в Таргвейле три года назад, и с тех пор о нем никто и ничего не слыхал. Он нисколько не изменился. Прат’ан знал, что его-то некогда поджарое тело уже понемногу заплывает жирком, а волосы на висках редеют, но Д’вард – Д’вард остался все таким же жилистым юнцом, каким был тогда, – мальчишкой с черной щетиной вместо бороды.

– Что все это… – начал было третий судья.

– Заткнитесь! – спокойно оборвал его Д’вард. – Я почтительно напоминаю суду, что Прат’ан Горшечник третьим поднялся по канату на стены Лемода. Он спас вам жизни, вы, жалкие слизни! И ты, Т’логан, – я помню, как он бросался в ледяную воду, чтобы вытащить тебя из потока, когда мы бежали из Лемода весной. Я видел это собственными глазами! Ты обязан ему жизнью дважды.

Председатель что-то прохрипел.

– А что теперь? – Д’вард нахмурился еще сильнее, и на всех повеяло ледяным холодом. – А теперь Джоал поработил все население Нагвейла. О, я понимаю! Я понимаю, что вы помогаете варварам подняться к вершинам цивилизации, но варварам-то так не кажется, а полное подавление исконной культуры для меня ничем не отличается от рабства. Вы называете это цивилизацией? Только за то, что гордость Прат’ана Горшечника не уступает его храбрости, за то, что он украшает свое лицо священными символами мужественности, – только за это вы собираетесь предать его мучительной смерти?

В зале суда воцарилась зловещая тишина.

Набравшись храбрости, Т’логан Судья с трудом выдавил:

– Освободитель! Что делаешь ты здесь? – Произнеся запретное имя, он с опаской окинул взглядом зал, словно ожидал увидеть в нем собирающихся Жнецов.

– Случайно проходил мимо. Но если вы посмеете причинить зло моему брату Прат’ану, я могу задержаться здесь и организовать Армию Освобождения Нагии. И если я выберу это, то вышвырну из вейла всех джоалийцев за две недели – всех до единого. Я задавлю вас точно так же, как задавил Таргию. Я – Предсказанный Освободитель! Вы сомневаетесь в моих словах?

Трое судей, сами того не осознавая, словно сговорившись, кивнули.

– Тогда вы принесете подсудимому извинения и освободите его.

Судья Т’логан попытался пролепетать что-то и начал вставать.

– Это не…

– Сейчас же!

Судья опустился на скамью и переглянулся со своими коллегами. Догюрк кивнул. Триллиб неохотно, но тоже кивнул.

– Освободите подсудимого!

Через две минуты Прат’ан, опираясь на плечо Освободителя, выбрался на улицу, щурясь на яркий солнечный свет.

Через пять минут они добрались до его лавки, и он смог наконец напиться теплой воды, прополоскать рот, опуститься на свой рабочий табурет и посмотреть на Д’варда. Боль в спине утихла.

Никто их, конечно, не видел. Никто не выкликал ни имени Д’варда, ни даже его имени – а ведь он как-никак тоже теперь почти что герой, хотя бы потому, что неожиданно остался жив. Люди не вернутся в деревню до темноты, а старшие воины врачуют друг друга после порки.

Под толстой камышовой крышей было немного прохладнее, чем на улице. Привычный запах глины почти выветрился за те две недели, что он просидел в деревенской тюрьме. В раскрытую дверь лился солнечный свет, игравший на округлых боках выставленных на продажу гончарных изделий – горшков, чаш, блюд, кувшинов. Мухи лениво кружились в воздухе и ползали по стенам. Прат’ан с удивлением и радостью обнаружил, что его копье и щит по-прежнему стоят у стены. Без этих предметов, с которыми он сроднился, он чувствовал бы себя оскопленным. Правда, закон запрещал выходить с ними на улицу, и ходили упорные слухи, что джоалийцы скоро вообще конфискуют все оружие в вейле.

Д’вард перевернул большой кувшин для воды и сел на него. Он глубоко вздохнул, вытер со лба пот и улыбнулся Прат’ану так спокойно, словно был одним из местных, что забегают поболтать чуть не каждый день. Не было нужды спрашивать, каким образом ему удалось совершить это чудо в суде. Он – Д’вард Освободитель. Эти поразительно синие глаза и незабываемая белозубая улыбка могли кого угодно заставить сделать что угодно.

– Годы были благосклонны к тебе, дружище?

– Ты… Ты совсем не изменился!

Улыбка Д’варда сделалась чуть напряженнее.

– Внешне, похоже, нет. Да ты и сам почти все тот же, мошенник ты здоровый! Что, женился?

Прат ан, не отводя взгляда, кивнул. Да, Д’вард все тот же – борода острижена по-джоалийски, коротко. Ребра…

Д’вард поймал его взгляд.

– Что, мои отметины доблести исчезли, да? Ну, ты же знаешь – они там были. Ничего не могу поделать, на мне все заживает как на собаке.

Горшечник понемногу приходил в себя.

– Я снова обязан тебе жизнью, Освободитель, и… Ох! Я ведь не могу, не должен так называть тебя, верно?

– Нет, можешь! – Синие глаза грозно сверкнули. – Мое время пришло! С сегодняшнего дня ты можешь звать меня Освободителем. С этой минуты я буду с гордостью носить это имя и научу мир уважать его. Я рад, что начал с твоего освобождения. Это была чистая случайность; я пришел сюда четыре дня назад и услышал, что творится…

Он задумчиво посмотрел на Прат’ана, и тот почувствовал, как от волнения все внутри него сжалось. Зачем пришел Освободитель?

– Тебя не было так долго! – выдохнул он. – Мы же твоя семья.

– Конечно! Но меня ждет столько трудностей в этом мире… Я заглянул проведать старых боевых друзей и обнаружил, что многие из них сидят в тюрьме. Я надеялся, что старая Соналбийская Сотня захочет помочь мне в одном опасном предприятии, но…

Ого! В воздухе запахло кровью! Прат’ан в три прыжка очутился около стены и схватил свои копье и щит.

– Веди, Освободитель! Я готов идти за тобой!

Д’вард повернулся на своем кувшине, чтобы посмотреть на него.

– Боюсь, что нет. Не ты. И не другие. Видишь ли, брат, я теперь выступаю против самих богов. Не поведу же я на них воинов, носящих знаки Пятерых – зеленый молот, синие звезды, череп…

– Тьфу! Без знаков на лице можно и обойтись. Если я сойду тебе такой, как сейчас, получай меня таким.

– Да? – Похоже, Д’варду с трудом удавалось сохранять серьезность. – Думаешь, мне нужны такие переменчивые помощники? Десять минут назад ты был готов принять мученическую смерть за право раскрашивать свое лицо. А теперь это уже не важно?

Ну конечно же, это абсолютно безразлично! Но Прат’ан не привык искать причину, поэтому ему пришлось хорошенько поразмыслить, прежде чем ответить.

– Ты предлагаешь мне выбор. Джоалийцы же просто приказывают. Это совсем другое дело.

– Ясно, – рассмеялся Д’вард. – Но тут еще одно дело: вы с братьями, похоже, вот-вот устроите собственную революцию. То, что затеваю я, не имеет никакого отношения к изгнанию джоалийцев из Нагвейла.

Прат’ан пожал плечами, скрывая досаду:

– Я борюсь с джоалийцами только так, со скуки. Что бы ты ни задумал, я с тобой. Твои боги – мои боги.

– Мне предстоит дальний путь и смертельная опасность.

– Тем лучше!

– Но ты сказал, что женат. Насколько я помню, женатых воинов оставляют для обороны.

И как только Прат’ан мог так сглупить – посвататься к Уулуу?

– Я женат… всего ничего, не больше месяца, ну, чуть больше. Никаких детей! Моя жена может вернуться к отцу в целости и сохранности.

Д’вард недоверчиво поднял брови:

– Ну, в то, что онаможет вернуться, я еще поверю, но чтобы в целости? В это что-то мне не верится, мужлан ты этакий!

– Почти в целости. – Прат’ан упал на колени. Только сейчас он понял, что все три года жил ожиданием этой минуты. – Освободитель, ты же знаешь, я ни перед кем больше не преклонил бы колени. Я никогда никого ни о чем не молил, но клянусь, если ты оставишь меня здесь, я умру от стыда и отчаяния. Возьми меня, Освободитель! Я готов как всегда повиноваться тебе. Я пойду за тобой куда угодно.

– И ты даже не хочешь знать, что я задумал?

– Ты собираешься принести смерть Смерти, как предсказано в «Филобийском Завете»?

– Ну… да. Если получится.

– Я хочу помочь тебе. И остальные тоже! Гопенум Мясник, Тьелан Торговец, Догган…

Д’вард скривился:

– Я не вмешивался, когда их секли сегодня. Я не рискнул вмешиваться, Прат’ан, ибо не был уверен в том, что у меня достанет… хватит сил спасти тебя. Знаешь, это и так было слишком рискованно! Несколько раз мне казалось, что еще немного – и мы с тобой будем торчать на соседних кольях. Сколько времени им нужно, чтобы окрепнуть?

– Они уже выздоровели! Меня так пороли не раз. Для нас, нагианцев, это – тьфу! Мы толстокожие.

– Головы у вас крепкие, это точно. – Д’вард взъерошил рукой волосы – вьющиеся, густые, черные. Он состроил гримасу. – А что скажет на это твоя жена? Предупреждаю, нас ждет смертельная опасность. Многие из тех, кто выступит со мной, не вернутся. Возможно, никто из нас не вернется.

Прат’ан встал, сдвинул пятки и вскинул копье на плечо, как давным-давно обучил их Д’вард. Уставившись в стену прямо перед собой, он отчеканил:

– Веди, и я пойду за тобой.

Д’вард тоже встал. Они были почти одного роста, только Прат’ан чуть потолще.

– Я же не могу разжаловать тебя, правда? Да и не хочу. – Д’вард сжал плечо Прат’ана в традиционном приветствии братьев-сверстников. – Ты лепишь горшки, Прат’ан Горшечник. Иди за мной, и я научу тебя лепить людей.

Часть вторая

И он – страж мира, царь мира, властелин Вселенной, и он есть я, да будет это известно – воистину, да будет известно!

Каушитаки-Упанишады, III. Адьява, 8

2

Круги от этого происшествия разбежались по всему Соналби и за несколько недель дошли до всех вейлов, подняв нешуточные волны. Не успела зеленая луна завершить и двух полных циклов, как спокойная жизнь маленькой горной долины между Наршвейлом, Рэндорвейлом и Товейлом была нарушена. Именно здесь, на севере, в маленьком селении нашла себе приют большая часть пришельцев в Соседство. Они называли это поселение Олимпом.

Конечно, своими размерами резиденция Пинкни уступала дворцам монархов и верховных жрецов Вейлов, но по местным меркам она считалась просторной и даже роскошной. Ее планировка скорее напоминала бунгало, столь излюбленные белыми людьми в тропических районах Земли. В огромной роскошной гостиной, освещенной множеством свечей в серебряных канделябрах, мужчина хорошо поставленным баритоном пел «Иерусалим». Дама аккомпанировала ему на арфе – сколько Служба ни билась, рояль у местных столяров не получался. Восемь леди в вечерних платьях и шесть джентльменов в белых смокингах с благоговением внимали прекрасной музыке.

И я пойду на смертный бой, Не дрогнет меч в руке моей…

Еще двое мужчин выскользнули на веранду выкурить по сигаре и насладиться вечерним покоем. Небо давно уже потемнело, но воздух хранил дневное тепло, ароматы поздних цветов и кустарников. Красная Эльтиана и голубая Астина в сопровождении свиты звезд висели над покрытыми первыми осенними снегами вершинами.

– Очень уж все это подозрительно. – Мужчина повыше был худ и отличался необычно длинным носом. При всем этом он сочетал изящество с уверенностью движений и – в надлежащих случаях – с сухой, неодобрительной улыбкой. Подобно большинству пришельцев, он не обсуждал ни свое прошлое, ни свой возраст. Хотя на вид ему можно было дать меньше тридцати, ходили слухи, что он служил в кавалерии еще в битве при Ватерлоо. – Никак не ожидал, что он начнет вот так.

– Я вообще не ожидал, что он начнет, – признался его собеседник. – Я думал, что мы больше о нем не услышим – или до него добрался-таки Зэц, или он совсем одичал и сдружился с туземцами.

– О нет. Я никогда не сомневался, что мистер Экзетер вынырнет на поверхность. Я только не ожидал, что он так открыто бросит вызов Палате и так быстро. – Тот, что повыше, затянулся сигарой, и она затлела в темноте красным светлячком. – Очень, очень подозрительно! Интересно, сам-то он что думает об этом?

– Гораздо интереснее, как это он до сих пор ухитряется оставаться в живых. – Второй мужчина был пониже. Для своего возраста – а мужчины казались ровесниками – он был чуточку полноват. Он расчесывал волосы на прямой пробор и имел привычку улыбаясь жмуриться.

– Именно это я и хотел сказать. Зэц уже давным-давно должен был укокошить его. Вам не кажется, что мы просто обязаны его остановить?

– Остановить кого? – послышался еще один голос. – Что это вы тут затеваете? Собираетесь устраивать какое-нибудь дельце за спиной у Комитета? – Урсула Ньютон подошла к ним и смерила их по очереди подозрительным взглядом. Роста она была чуть ниже среднего. Вечернее платье открывало мускулистые руки и необычно широкие для женщины плечи. Голос у нее был под стать плечам; впрочем, она никогда и не пыталась изображать скромницу.

– Ни в коем случае! – ужаснулся тот, что пониже.

– Джамбо?

– Разумеется, собирались, – как ни в чем не бывало отозвался длинноносый. – Пинки как раз спрашивал у меня, кто из убийц сейчас свободен. Разве не так, Пинки?

– Еще чего! – пробормотал второй. – Ничего подобного.

– Дело в том, – продолжал Джамбо, – что молодой Эдвард Экзетер объявился в Джоалвейле и воззвал к черни, открыто провозгласив себя предсказанным Освободителем.

– Боже праведный! – нахмурилась Урсула. – Вы уверены?

– Совершенно уверены, – нервно ответил Пинки. – Агент Семьдесят Семь. Весьма толковый тип и довольно неплохо знает Экзетера. То есть, очень хорошо знает.

– И сколько это продолжается?

– Он находился там уже дня три, когда Семьдесят Седьмой увидел его. Семьдесят Седьмой немедленно поспешил сюда предупредить нас. Весьма разумное решение. Я поощрил его за проявленную инициативу. Впрочем, у него ушло четыре дня, чтобы попасть сюда, возможно, с тех пор ситуация изменилась.

– То есть вы хотите сказать, Экзетер может быть уже мертв. Но если об этом известно нам, можно не сомневаться, что об этом известно и Палате.

– Вот именно. Вот именно.

В гостиной стихли аплодисменты, и баритон завел новую песнь:

Я верный сын родной земли До самых смертных дней, о сэр…

Мужчины продолжали молча курить, и Урсула облокотилась на перила между ними, хмуро вглядываясь в ночь.

– Это может принять серьезный оборот, – заметила она.

Сменяться могут короли…

– Совершенно верно, – согласился Пинки.

А я останусь с ней, о сэр…

– Вы собираетесь послать кого-нибудь, чтобы привести его в чувство?

– Именно это мы и обсуждали при вашем появлении, – кивнул Джамбо, ухмыляясь.

– Это дело Комитета, – заметила Урсула, – но вы, конечно, ничего еще не говорили старине Ревуну, не так ли? Рассчитывали устроить все сами, верно? Вы двое и ваши приятели?

– Вовсе и не устроить! – запротестовал Пинки. – Ей-богу, ничего подобного! Просто мы не хотели портить такой замечательный вечер разговором о делах. Но мне казалось, что Джамбо это будет интересно. Я надеялся, он придумает что-нибудь. Да и вы тоже, дорогая. Вы ведь не будете спорить, что надо послать кого-нибудь переговорить с Экзетером?

– Только ли переговорить?

– Необходимо тщательно оговорить средства убеждения, доступные эмиссару, – осторожно ответил Пинки. – Разумеется, он должен обладать довольно широкими полномочиями.

Джамбо закашлялся, будто поперхнулся дымом.

– Воистину слова, достойные джентльмена. Цезаря Борджиа, скажем, или Макиавелли. Ну, меня-то он на пушечный выстрел не подпустит – после того, что вышло в прошлый раз.

– Если только у него осталась хоть капля мозгов, – сказала Урсула, – он не подпустит к себе никого из нас. Кроме разве что Смедли. Старый школьный приятель? Да, Джулиана он, пожалуй, выслушает.

Пинки зажмурил глаза и улыбнулся, став очень похожим на кота.

– Капитан Смедли – замечательный молодой человек. Однако он здесь, можно сказать, еще новичок. Вам не кажется, что он может не оценить всей сложности ситуации? Я не сомневаюсь, что капитан доставит ему наше послание, но выполнит ли он наше поручение с необходимой убежденностью? – Он вопросительно посмотрел на Урсулу.

– Разумеется, ту грязную работу, которую вы задумали, он для вас не выполнит. Но не забывайте, у него же нет маны. Мне кажется, вам нужно послать к Экзетеру двоих – его друга Смедли и еще кого-нибудь, кто смог бы помочь капитану в случае, если потребуется немного применить силу.

– А! Гениально! Я думаю, мы и сами додумались бы до этого, Джамбо, да? Но не сразу. Конечно же, послать двоих! И кто будет этим вторым? Как вы считаете?

Джамбо вздохнул:

– Мне это не нравится. Не нравится. Розенкранц и Гильденстерн. Нам нужен кто-то с рассудительной головой.

– И не отягощенный совестью? – ехидно поинтересовалась Урсула.

– Ну-ну, – успокоительно проговорил Пинки. – Не судите так строго. Я почти уверен, что мистер Экзетер внемлет логике.

– Решение должен принимать Комитет. Пусть он и решает. А теперь пошли в дом, оба, и прекратите эти закулисные штучки. – Она резко повернулась и направилась в гостиную.

Достойный уход… Две сигары вспыхнули одновременно. Два облачка дыма поплыли в ночное небо.

– Разумеется! – заявил Пинки. – Мы и сами остановились бы на ее кандидатуре, не так ли? Рано или поздно.

Джамбо снова вздохнул:

– Верно написано: самки, вне зависимости от вида, значительно опаснее самцов.

– О да. – Пинки опять по-кошачьи зажмурился и улыбнулся. – Совершенно верно.

3

От Семи Камней в Рэндорвейле осталось только четыре: один стоял вертикально, два покосились и один упал. Остальные три или заросли, или их давным-давно увезли. Сохранившиеся четыре располагались в центре зеленой поляны, окруженной огромными деревьями вроде земных кедров. Место было призрачное, мрачноватое, пропитанное ароматом листвы. В этот безветренный осенний полдень здесь было жарко, как в турецких банях. Спрятавшись от толпы за густым зеленым кустарником, Джулиан Смедли ощущал, как пощипывает кожу от виртуальности.

Кинулусим Купец, используя упавший камень как кафедру, громовым голосом вел службу Неделимому Богу. Ему внимали четыре десятка человек, сидевших скрестив ноги на траве. Мужчины, женщины и даже дети собрались сюда из Лосби и других соседних деревушек. Сорок – уже немало. Джулиан нашел в толпе несколько знакомых лиц – обращенных. Остальные могли прийти сюда в первый раз посмотреть, что это за новая вера такая, которую исповедуют их друзья. Скоро настанет его очередь обращать их.

Тем временем он облачался в рабочую одежду. Обычная рэндорианская одежда состояла из единственного, зато длинного отреза тонкой бумажной ткани. Она отлично спасала и от жары, и от насекомых, которых в Рэндорвейле немало, но Джулиана привлекало в первую очередь то, что она не требовала ни крючков, ни пуговиц. «Я словно живой рождественский подарок», – думал он, разматывая с себя ярд за ярдом марлю – в количестве, достаточном для упаковки небольшого крейсера. Когда он словно шелковичный червь показался наконец из своего кокона, Пурлопат’р торжественно подал ему облачение священника – капюшон, длинные рукава, пояс. Ему это напоминало наряд брата Тука. Облачение было унылого серого цвета, ибо лучшие цвета узурпировал Пентатеон.

Пурлопат’р Дровосек приходился купцу племянником. Высокого роста, крепкий, мускулистый – на первый взгляд он казался взрослым юношей, но, присмотревшись, вы видели незащищенное лицо двенадцатилетнего подростка. В мочке левого уха он носил золотое кольцо – знак принадлежности к Церкви Неделимого, так что Кинулусиму приходилось относиться к нему как к взрослому. Собственно, Джулиан мог обойтись и без его услуг. Возможно, паренек сам вызвался помогать святому гостю, чтобы не мучиться, слушая бесконечные проповеди дяди.

Проповедник из Кинулусима вышел замечательный, один из лучших в новой Церкви. Вера его была крепка, и он проповедовал ее зычным голосом, потрясая в воздухе кулаками и обличая злых демонов – богов Вейлов. Казалось, разгорячись он еще немного, и его борода вспыхнет ярким пламенем. Старина всегда умел произвести впечатление. Джулиан никогда не считал себя сильным оратором, он не слишком освоил рэндорианский диалект, да и веры Кинулусима ему недоставало. А если честно, то он никогда не воспринимал религию Неделимого серьезно.

– Ваше святейшество? – взволнованно спросил Пурлопат’р неожиданным для его размеров свистящим шепотом. Он относился к тем людям, которые не способны хранить молчание и двух минут подряд. – Говорил вам мой дядя про тех военных, что он видел?

– Да, брат мой, – улыбнулся Джулиан. Ему хотелось еще раз просмотреть шпаргалку с проповедью, однако апостолу положено оставаться спокойным и – верить, верить в защиту Неделимого. Новость о солдатах тревожила его.

– Как вы думаете, это демон Эльтиана ввела в заблуждение короля Гуджапата?

– В этом нет сомнения. Демоны вводят в заблуждение всех, кто слушает их.

Пурлопат’р, округлив глаза, кивнул.

– Если солдаты выступят против нас. Неделимый ведь защитит нас, ваше святейшество, да?

Джулиан вздохнул и поправил галстук на шее – скорее для того, чтобы лишний раз поразмыслить. Юный дровосек искал ответ на наихудший парадокс монотеизма: почему всемогущий Бог допускает в мире зло? На такое ответ из пальца не высосешь – тем более что пальцев у Джулиана недоставало.

– Я не знаю ответа на твой вопрос, брат мой. Мы должны исполнять свой долг и хранить веру в то, что Единственный в конце концов победит, даже если порой наша ограниченность и не позволяет нам видеть все обстоятельства.

– Воистину так, ваше святейшество. Аминь!

Джулиан похлопал паренька по плечу – отчасти для того, чтобы проверить, в самом ли деле оно столь крепко, каким кажется. Оказалось, в самом деле крепко.

– Мы оба ничтожные слуги Неделимого, брат мой. Мы равны в этом.

«И в моем случае, братец, можешь не сомневаться, апостол не исчезнет, бросив тебя на растерзание врагу, как сделал это подлец Педро Гарсия в Товейле. У этого апостола просто нет на такие штучки маны».

Он выглянул из-за куста посмотреть, как идут дела у Кинулусима. Похоже, речь его производила на публику большое впечатление.

Рэндорианцы нравились Джулиану. По большей части это были простые крестьяне, возделывавшие землю так же, как делали это их деды. Наречие рэндорианцев отличалось большей мелодичностью, чем резкий, гнусавый язык земель, расположенных ближе к Таргу, язык, который, похоже, заразил почти всех их соседей. Ростом рэндорианцы превосходят большинство жителей Вейлов, и еще они любят посмеяться – конечно, когда занимаются не столь серьезными делами, как церковная служба, – да и народная музыка у них замечательная.

Получив возможность выбирать между Рэндорвейлом, Товейлом, Наршвейлом и Лаппинвейлом, Джулиан для своей миссионерской деятельности выбрал Рэндорвейл и принялся изучать его диалект. Он не жалел о своем решении – возможно, потому, что у местных жителей темнее кожа. Общаясь с ними, он почти верил, что он снова на родной планете, в одной из отдаленных частей Империи, и несет свет язычникам – неизбежное Бремя Белого Человека. Окружай его люди с таким же цветом кожи, как у него самого, он был бы лишен этой иллюзии. Тогда ему на ум шли бы всякие нежелательные мысли, например, о том, что если бы фишка легла по-другому, то нарсианцы или рэндорианцы спасали бы заблудшие души в Англии… Одним словом, мысли бы шли на ум самые неприятные.

Как и большинство в Службе, он не очень-то верил в наличие души. Он проповедовал учение Церкви Неделимого не в силу теологических причин, а только потому, что это была единственная возможность свергнуть тиранию Пентатеона. Только это открывало Вейлам путь к прогрессу – вполне достойная задача, сопоставимая лишь с тем, как владычество европейцев улучшало экономическое состояние их колоний. Здесь, в Рэндорвейле, Джулиан Смедли проповедовал совершенно искренне, делая все, что мог, на благо туземцев, по возможности стараясь не вступать в противоречие с местными законами.

Он уже ощущал приток маны. По мере того как купец повышал голос, приближаясь к кульминации, благоговение его слушателей перед Неделимым возрастало, усиливаясь виртуальностью узла, – так резонирует в соборе органная музыка.

Пурлопат’р молчал целых тридцать или даже сорок секунд. Должно быть, не в силах выдерживать напряжение, он снова тревожно зашептал над ухом у Джулиана:

– Разве не чудо то, что совершил святейший Джамбо во Флаксби четыре недели назад?

Джулиан повернул голову:

– Похоже, я о нем еще не слышал. Флаксби… это в Лаппинвейле? А что там случилось?

Глаза у паренька расширились.

– Настоящее чудо, ваше святейшество! В Лаппинвейле ведь вышел закон, по которому все преданные Неделимому караются самым жестоким образом.

– Да, я знаю. Это, конечно, тоже дело рук демонов. Но что случилось со святым Джамбо?

– Магистрат отправился арестовать его, ваше святейшество! Он захватил с собой двух солдат, и они застали святого апостола за проповедью – вроде вот этой у нас. Но святой Джамбо приказал им покаяться и наставил их на путь истинный, и – надо же! – магистрат с солдатами пали на колени и вняли словам Истинной Проповеди. А после этого они ушли с миром, вознося хвалу Неделимому!

Черта с два! Еще бы им не восхвалять…

– Святой Джамбо поистине скромен, сын мой. Он не говорил нам об этом, и я благодарен тебе за то, что ты поведал мне эту историю.

Пурлопат’р расплылся от удовольствия. Но вообще-то эта история ему нравилась не больше чем Джулиану, хоть оба понимали случившееся совершенно по-разному. Разумеется, Джамбо воспользовался харизмой пришельца и, возможно, изрядной порцией маны, ибо трое недругов представляли собой серьезное испытание даже для Джамбо. Впрочем, он не бросил свою паству, что уже значительно лучше трусливого бегства Педро! Однако новости о гонениях на последователей новой веры в Лаппинленде заставляли крепко задуматься. Организованная Пентатеоном травля ереси Неделимого началась полгода назад в Таргленде, потом распространилась на Толенд и Наршленд. Сегодня Кинулусим говорил о солдатах в округе. Неужели настал черед Рэндорвейла?

Похоже, старый пустозвон начал наконец выдыхаться. Во всяком случае, он вытер свою небритую физиономию краем одежды и перевел дух.

– Сегодня мы должны возблагодарить судьбу, братья и сестры мои! Нас почтил своим присутствием тот, кто более других достоин обратиться к вам. Я всего лишь жалкий купец, не лучше любого из вас, а возможно, и хуже. Большинство вас знают меня всю свою жизнь. Откуда этому человеку знать о том, что свято, спрашиваете вы – и вы имеете право спрашивать. Но теперь я представляю вам апостола, одного из избранных тем, чье имя нельзя произносить, избранного с тем, чтобы он вел нас к истине и спас нас от вечного проклятия. Воистину он из тех, кто спасен. Он может говорить вам истину, ибо она открыта ему. Братья и сестры мои, внемлите же словам святейшего Каптаана! – Кинулусим сомкнул руки над головой и сошел с камня-кафедры.

Джулиан расправил плечи, проверил, ровно ли свисают его рукава, и вышел из-за своего куста. Стоило ему оказаться на виду у собравшихся, как он ощутил прилив маны, напоминавший наэлектризованный воздух. Он вскочил на камень и благосклонно улыбнулся.

Каждый раз в такую минуту он думал, что бы сказал его отец, доведись ему сейчас увидеть сына – бородатого, облаченного в длинные одежды, словно сошедшего с картинки из детской библии. Этакий Моисей с Уголка Ораторов в Гайд-парке. Собственно, он хорошо представлял себе, что сказал бы его отец. Пожалуй, старший сержант артиллерии его величества Гиллеспи не пощадил бы самолюбия сына. А он сам? Что сказал бы он сам? Хочет ли он провести несколько следующих столетии толкователем гороскопов, исцеляющим хвори одним прикосновением руки?

Впрочем, сейчас не время для сомнений. Он здесь для того, чтобы творить добро. Он быстро поднял руки, сомкнув их в кольцо над головой. Народ склонил головы в ответ на благословение, так что вряд ли кто заметил его увечную руку. Он остановился на Шестой Проповеди, но прежде ему предстояло исправить небольшую теологическую ошибку, допущенную Кинулусимом.

Итак, начало стандартное:

– Братья и сестры! Быть сегодня с вами – истинное наслаждение для меня. В первый раз здесь, у Семи Камней, вас было только трое… – Он отбарабанил эту часть, а рука его уже горела.

Теперь об ошибке Кинулусима. Он замедлил речь, стараясь придать мыслям распевную плавность рэндорианского.

– Наш достойный брат Кинулусим говорил хорошо и открыл вам много великих истин. Сохраните их в ваших сердцах. Он достойный слуга Неделимого. По скромности своей он уверял вас, будто я достойнее его. Не верьте ему, пусть даже он говорил это из самых лучших побуждений. Да, я один из апостолов, но это не делает меня лучше Кинулусима – или лучше любого из вас – в глазах Господа. Неделимый избрал меня, чтобы я нес слово Его миру, не за какие-то мои достоинства. Я тоже грешен. Я всего лишь человек, как и Кинулусим… – Ну и так далее, и тому подобное.

Покончив с формальностями, он перешел к проповеди. Он репетировал ее много раз, так что справлялся без особого труда. Шестая Проповедь была его любимой, он ее почти полностью заимствовал из Нагорной Проповеди. Синтетическая теология Службы всегда заставляла его ощущать себя лицемером, но этика у них была безупречна. Он сам всю свою жизнь верил в эти принципы.

Блаженны нищие… Блаженны плачущие… Это действовало. Еще как действовало! Вокруг, куда ни посмотри, горящие восторгом глаза.

Вскоре мана полилась потоком. Обрубок руки болел так, словно его окунули в расплавленный свинец. Он буквально ощущал пальцы своей правой руки, давным-давно, еще в семнадцатом году сгнившие в грязи где-то в Бельгии. Боль напомнила ему, что он должен держать руки по бокам. Вовсе не обязательно привлекать внимание зрителей к тому, что он носит перчатки, пусть даже мало кто из них заметит это и уж вряд ли кто осмелится спросить зачем. Впрочем, вера ничего не говорила о том, что апостолы должны обладать безупречным телосложением, хотя на деле постоянная подпитка маной и поддерживала их здоровье, позволяя им не стареть. Он не породит теологического парадокса, если откроет свое увечье. Вот если он исцелится – тогда совсем другое дело.

Многие из пришедших на проповедь уже видели его раньше и – он надеялся – увидят его в будущем. Очевидное чудо – заново выросшая кисть – такое святым никогда не дозволялось, уж за этим-то Служба строго следила. Если бы о подобном чуде стало известно, в глазах людей Джулиан Смедли сделался бы сверхсвятым или даже богом – нет, такого бы Служба не пропустила. Она и так уже потеряла слишком много миссионеров, переметнувшихся на сторону противника; последней была сладкоречивая Дорис Флетчер, ныне Божественная Оис, аватара Эльтианы, покровительница новомодного искусства книгопечатания.

Он оседлал любимого конька:

– Заклание кур в храме не отвратит от вас гнев Неделимого, братья и сестры мои! Он судит вас не по приношениям, которые вы делаете демонам, но по каждому мгновению вашей повседневной жизни. Доброта и нравственность – вот жертвы, которые он требует от вас…

Совершеннейшая банальность для человека, воспитанного в христианстве, однако для многих его слушателей это было новым и неожиданным. Всю жизнь их учили преклоняться перед богатыми и власть имущими, преклоняться и не жалеть их. Пентатеон не учил смирению и милосердию. Пятеро требовали одного лишь повиновения, ибо это давало им ману.

– Не надо богатых храмов! – вещал Джулиан. Это место ему нравилось особенно. – Растрачивание ваших пожертвований на камень и позолоту не добавит чести Неделимому! Используйте лучше эти деньги на то, чтобы накормить голодающего ребенка или облегчить страдания калеки. Вот дорога, которая приведет вас к заслуженному месту среди звезд…

Полнейшая чушь. Однако Пентатеон столетиями подкупал свои жертвы обещаниями того, что повинующиеся богам будут вечно обитать среди звезд. Для сохранения конкурентоспособности Единственный Истинный Бог должен предлагать по крайней мере не меньше этого, и безопаснее казалось принять местную веру, чем изобретать новую загробную жизнь. Потенциальные обращенные неохотно примут незнакомый им Рай.

Слова плавно текли одно за другим; по лицу Джулиана струился пот. Краем глаза он заметил какое-то движение. Еще одно. Где-то на опушке солнечный луч блеснул на металле. Окружив рощу со всех сторон, солдаты начали пробираться сквозь кусты к поляне. В руках у всех обнаженные мечи.

Проклятие!

Слушатели ждали, озадаченные его внезапным молчанием. Он забыл, на чем остановился. Неужто влип? Он ободряюще улыбнулся перепуганной пастве и перепрыгнул через несколько строк, дабы быть уверенным, что не повторится. Мозг лихорадочно работал.

И сердце билось столь же лихорадочно. Такого страха он не испытывал с того самого дня, когда снаряд бошей похоронил его заживо.

Он ведь не Джамбо Уотсон, который способен заставить магистрат и солдат пасть на колени, у него тут тридцать – если не больше – вооруженных людей. Он и не Педро Гарсия, который в схожей ситуации улизнул с помощью магии. Джулиан Смедли не мог спастись с помощью маны, даже если бы захотел. Каждая капля маны, которую он получал, шла на исцеление его руки – это происходило не по его воле, просто происходило, и все. Когда он попал в Соседство полтора года назад, рука его заканчивалась запястьем. Теперь у него уже целая ладонь. В последнюю поездку из нее начали расти пять отростков. Еще одна такая поездка – и у него уже будет что-то, похожее на пальцы.

Вот и нет! Эта поездка убьет его. Скорее всего он погибнет, пронзенный мечом, прежде чем успеет что-либо предпринять.

Ладно. Первым делом надо сохранить контроль над собравшимися. Паства еще слишком увлечена его словами, чтобы заметить нежданных гостей. Если рэндорианцы ударятся в панику и бросятся бежать, все кончится кровавой баней.

Он оборвал проповедь и поднял руки над головой, соединив их в круг.

– Братья! Сестры! Нам оказана великая честь. У нас гости. Смотрите – целый отряд отважных солдат его величества почтил нашу службу своим присутствием. Нет! – Он возвысил голос, перекрывая испуганные вскрики. – Не бойтесь!

Единым порывом молившиеся вскочили на ноги. Проклятие!

– Оставайтесь на местах! Поприветствуем этих достойных мужей, пригласим же их в наши ряды во имя Истинного Господа! Добро пожаловать, друзья!

Капитан, выделявшийся алым плюмажем на шлеме, вышел из кустов почти рядом с Джулианом – этакий седой вепрь, весь в броне и коже, торжествующе скаливший зубы оттого, что добыча сама идет ему в руки.

– Именем короля, прекратить! – прорычал он, воздев меч.

– Боже, храни короля! – в ответ ему взревел Джулиан и снова повернулся к своей парализованной страхом пастве. – Боже, храни короля! – повторил он.

– Боже, храни короля! – мгновенно откликнулся хитрюга Кинулусим.

– Да здравствует его величество!

– Да здравствует его величество! – На этот раз его поддержало чуть больше голосов. Все сгрудились вокруг Пурлопат’ра и его дяди; молодой великан возвышался над толпой. Все перепуганные глаза с надеждой смотрели теперь на Джулиана.

– Помолимся же, братья и сестры! Помолимся за то, чтобы славному королю Гуджапату была дарована долгая жизнь, пусть ему хватит сил мудро править своим народом. Помолимся за его здравие, и процветание, и ясный разум, и чтобы его возлюбленная королева… его благородный наследник… – и т.д, и т.п.

Капитан стоял в замешательстве, не рискуя прерывать патриотические излияния. Его отряд тоже остановился – грозные молодые воины сомкнули кольцо вокруг еретиков, готовые по первому слову своего командира начать расправу.

Джулиан, не понижая голоса, молился, молился за то, чтобы король оставался Рэндорленду возлюбленным отцом, молился за то, чтобы король избежал козней злых демонов. Истинно верующие не могли не понимать, что он имеет в виду Эльтиану, богиню-покровительницу вейла, но он изо всех сил избегал называть ее по имени, да и не только ее, но и всех местных богов – даже Неделимого. Главное – не дать капитану вмешаться. Отчаянно импровизируя, он постепенно перевел молитву в проповедь, выбрав на этот раз Номер Третий.

Из всех проповедей Джулиан больше всего терпеть не мог именно эту. Он толком и не разучивал ее, поскольку никогда не думал, что она ему может пригодиться. Даже просто читая ее текст, он казался себе еще большим лицемером, чем обычно, хоть и понимал, что Номер Третий должен замечательно воспламенять толпу.

…Пятеро обещают вам вечную жизнь среди звезд – они лгут! Пентатеон и все их аватары вовсе не боги, они злые демоны, которые в Судный День падут от руки Единственного Истинного Бога, и всех, кто поклоняется демонам и служит им, всех постигнет кара…

Ну что за вздор! Кому известно, что будет после смерти? Наверняка уж не Профу Роулинсону и не другим писакам из Службы, которые накатали все эти тексты. Хорошо хоть, они не сделали бога слишком жестоким, им хватило ума не обещать грешникам вечные муки. Представления об аде в Вейлах сводились к вечному мраку и одиночеству, и Служба удовлетворилась тем же.

Для пущей убедительности Джулиан добавил от себя немного серы.

Он продолжал все так же громко и напористо, на ходу додумывая то, что забыл. Краем сознания он отмечал – действует. Он завладел ситуацией! Волки и овцы вместе, его слушатели застыли на месте, завороженные потоком слов. Трижды ура харизме!

Но этого все-таки мало. Не может же он продолжать так до бесконечности. Стоит ему прерваться, капитан и его люди выйдут из транса и исполнят свой долг.

Он начинал уже повторяться.

Боль в руке стихла. Он был мокрый как мышь, но он купался в мане, нет – в волнах маны, ведь они находились на узле, и довольно мощном. Он ощущал ману словно потрескивание наэлектризованного воздуха, и он, должно быть, посылал ее обратно собравшимся так быстро, что она не успевала коснуться его руки своей исцеляющей силой.

Вот он, ответ! В первый раз с тех пор, как он попал в Соседство, он сам оказался способен пусть на небольшое, но все же волшебство. Если бы он был Педро Гарсией, он использовал бы портал, но он как-никак истинный англичанин, он не побежит с корабля, как крыса.

– Вы просите доказательств? – возгласил он, хоть никто не издал ни звука. – Вы хотите доказательства могущества Неделимого? Так смотрите же!

– Он вытянул руку. – Вот ты, Пурлопат’р Дровосек! Ты ведь знаешь меня не меньше года, верно?

Молодой здоровяк кивнул, широко раскрыв глаза.

– Тогда скажи братьям и сестрам, почему я ношу перчатку!

– У тебя только одна рука, о святой, – пискнул Пурлопат’р.

– Неверно! У меня была только одна рука. Моя правая была отрезана у запястья, так? Смотри же, какая она теперь! – Он сорвал перчатку. – Моя рука отрастает заново. В следующий раз, когда я вернусь к вам, братья и сестры, она будет такой же, как левая. Вот так Тот, Чье Имя Не Может Быть Названо, награждает тех, кто служит ему!

Да, это уж точно не понравится Службе. Она обвинит Джулиана Смедли в пропаганде суеверий, возбуждении ложных надежд, возвеличивании самого себя. Но в сложившейся ситуации его мало волновало мнение Службы. Все, чего ему хотелось, – это остаться в живых.

– Чудо! – вскричал старый Кинулусим, падая на колени.

– Чудо! – хором откликнулись верующие. Юный Пурлопат’р пал ниц словно подрубленный кедр. На ногах остались только солдаты.

Капитан стоял, разинув рот. Джулиан повернулся к нему и простер свою исцеленную – ну, почти исцеленную – руку. Он собрал это потрескивающее от напряжения ощущение маны и мысленно швырнул его в тупого вояку. «На колени, чтоб тебя! На колени!» По меркам Пятерых или их аватар это количество маны было ничтожным, но и его хватило, чтобы одолеть старого, закаленного в боях солдата. «Кайся же, кайся!»

Медленно, неохотно капитан опустился на колени, и сразу же по всему периметру поляны его воины последовали примеру своего командира.

«Иисусе!»

– Помолимся же! – рявкнул Джулиан. – Возблагодарим за дарованное нам свидетельство доброты и милости…

Он задохнулся от охватившей руку нестерпимой боли. Он совладал с собой и продолжил. Мана кипела в его руке не только от охваченных священным ужасом верующих, но и от тридцати новообращенных. Он свершил чудо. Теперь он святой. Капитан рыдал, а половина его людей побросала мечи.

4

Аморгуш уснула у Доша Кучера на руке, но он ухитрился высвободиться, не разбудив ее. Громко сопя, она перекатилась на бок. Он выскользнул из постели и опустил ноги на мягкий ковер.

В окна струился солнечный свет, играя на шелковых простынях, мраморных стенах и отполированной до зеркального блеска мебели. Даже одной из этих картин в тяжелых золоченых рамах хватило бы, чтобы спокойно дожить до старости… или оказаться на виселице. Ухоженный парк за окнами тянулся до самого берега Джоалуотера. На туалетном столике лежали драгоценности Аморгуш. У него зачесались кончики пальцев, и он поскорее отвел глаза от этого небольшого состояния.

Если он и дальше хочет жить за счет старой Аморгуш, ему придется бороться с искушением. Он нагнулся и подобрал с ковра одежду, сброшенную им полчаса назад. Это была дорогая одежда. Надо отдать должное старой жабе – она щедра. Да, пожалуй, это все, что можно сказать о ней хорошего. Аморгуш утверждала, что ей сорок, – и как это боги еще не поразили ее за столь явную ложь? Одна из богатейших женщин во всем Джоалвейле, она была и одной из самых глупых, правда, не настолько, чтобы верить словам восхищения, которые он шептал ей ежедневно в это время. Она знала, что он всего лишь наемная сила.

Он натянул розовые льняные штаны и башмаки из ягнячьей кожи, потом любовно затянул свой широкий кожаный пояс. Пояс попал к нему не от Аморгуш. Скорее всего он был изготовлен в Рэндорвейле, хотя Дош стянул его пару лет назад в Мапвейле. Один поворот высвобождал богато украшенную пряжку, а вместе с ней и тонкую полоску стали, гибкую и острую с обеих сторон как бритва; что ни говори – восхитительная вещица. Он любил ее. Маленький бедный Дош всегда ощущал себя нагим и беззащитным, если на теле его не было спрятано хотя бы какого-нибудь оружия.

Он застегнул шелковую рубаху изысканного лилового цвета, искусно расшитую разноцветными полевыми цветами, и постоял минуту у зеркала, восхищаясь собой. Потом пригляделся повнимательнее – не видно ли следов от любовных укусов? Нет, вроде бы все в порядке. Он не без раздражения заметил мелькающую сквозь кудри кожу. Блондины всегда рано лысеют, а он был далеко уже не так молод, как ему хотелось бы. На лбу можно было разглядеть намечающиеся морщины. Он недовольно отвернулся от зеркала.

Старая жаба еще спала, и притом громко храпела. Ну и хорошо, это избавит его от прощального объятия. Его жизнь у Аморгуш была легкой и беззаботной – еще бы, он вполне заслужил такую. Дош довольно ухмыльнулся и направился к двери с сознанием честно выполненного долга. После любовных утех с Аморгуш его обязанности на конюшне казались сущим отдыхом.

В коридоре – ни души. Восхищаясь окружающим его великолепием, он торопливо зашагал к лестнице, намереваясь наскоро принять ванну, чтобы смыть с себя вонь ее духов. Если подумать, его место в доме Бандропса было подарком судьбы. Во-первых, Джоал – самый красивый город во всех вейлах, он предлагал человеку все, о чем только можно мечтать. Во-вторых, платили ему достаточно – денег хватало на все его запросы, даже на самые необычные. Но главное – ему не приходилось опасаться гнева ревнивого мужа, ибо Бандропс прекрасно знал, чем занимается его кучер в часы сиесты.

Собственно, именно Бандропс и взял его в этот дом. Бандропс Адвокат был восходящим политиком – в Джоале это означало человека с повадками паука-убийцы, – от которого ожидали, что при освобождении следующей же вакансии в Клике он купит себе это место. Он женился на Аморгуш ради ее денег, ибо сам предпочитал кого-нибудь вроде Доша. Какое-то время Дошу приходилось ублажать обоих, а это было непростым занятием, впрочем, вскоре хозяин нашел себе нежного пажа помоложе, так что услуги конюха требовались ему лишь изредка.

Когда Дош подошел к лестнице, по ней как раз поднимался не кто иной, как тот самый Пин’т Паж, вспотевший, раскрасневшийся и положительно желанный. Он остановился, и оба не без подозрения покосились друг на друга. Дош слегка опасался, что Пин’т нацелился на его место в кровати Аморгуш. Пин’т же, в свою очередь, опасался посягательств Доша на него самого, хотя до сих пор с завидным упорством сопротивлялся любой попытке Доша сблизиться с ним.

– Жарко? – поинтересовался Дош. – Осень что-то выдалась необычно теплой.

– Ты и сам, похоже, перегрелся немного, – отвечал этот поганец. На лбу его красовался искусно уложенный завиток – хотелось бы Дошу знать, как парень ухитряется сохранять свои волосы в таком идеальном порядке. – Я искал тебя.

– Отлично! Я как раз собирался в баню. Пошли вдвоем.

Пин’т оскорбленно надул губы.

– Тебя хочет видеть хозяин.

Дош с сожалением распростился с мыслью о прохладной ванне. В это время суток Бандропсу скорее всего нужны услуги кучера, а не любовника. Он пожал плечами:

– Тогда мне лучше идти прямо к нему. А ты пока подумай о моем предложении.

– С чего ты взял, что я соглашусь?

– По опыту, мой мальчик, по опыту! – бросил Дош, спускаясь. Проходя мимо пажа, он попытался нежно похлопать его по выпуклой части, однако тот был начеку и отодвинулся. – Я могу научить тебя кое-каким полезным приемам.

– Вот уж не думаю, – отозвался Пин’т.

В этом он наверняка ошибался.

Дош постучался и получил разрешение войти. Кабинет хозяина – роскошный, залитый солнцем – выходил окнами в ухоженный парк. Одни ковры стоили больше, чем можно заработать за всю жизнь. Все свои финансовые дела Аморгуш оставила на усмотрение разумного мужа.

Постоянная сутулость Бандропса только подчеркивала огромный размер его туши. Дош никогда не видел таких пышных и черных бровей, как у Адвоката, и такой совершенно гладкой, сияющей лысины, хотя все прочие части тела Бандропса поросли густой черной шерстью. Бандропс Адвокат был одет в свою любимую свободную шелковую блузу небесно-голубого цвета. Он сидел, положив кулаки на резной стол.

Бандропс приветствовал своего кучера неодобрительным хмурым взглядом.

– Извини, что пришлось оторвать тебя от работы.

– Разумеется, я весь к вашим услугам, господин, – безмятежно отозвался Дош, мягко ступая по роскошному, многоцветному ниолийскому ковру. Его гораздо больше интересовал второй человек, стоявший у окна.

Этот второй был моложе и стройнее. Его холодный пристальный взгляд таил в себе возможную угрозу. Он тоже был одет в обычный джоалийский наряд. В отличие от Бандропса на мускулистых руках его почти не было волос, а сами руки были заметно светлее загорелых кистей. И ноги тоже. Щеки над коротко остриженной бородой, напротив, были темнее лба и ушей.

– Вот этот парень, Краанард, – объявил Бандропс. – Дош, это Краанард Юрист. Он нуждается в твоих услугах.

– Как прикажете, господин. – Дош поклонился незнакомцу, гадая, какого рода услуги нужны этому солдату. И зачем человеку, носящему обычно латы, поножи и шлем, выдавать себя за юриста.

Кранаард взглянул на него с нескрываемым презрением:

– У тебя есть моа, парень?

Если бы Дош посмел дерзить, он задал бы встречный вопрос: откуда у жалкого слуги вроде него столько денег, чтобы держать моа? Но имелось в виду вовсе не это. Моа всегда сопротивляются незнакомым седокам с необычной яростью; на то, чтобы приучить моа, человеку требуется обычно несколько месяцев. Помимо искусства обольщения, Дош преуспел и во многом другом. Он умел запрягать хозяйский тягловый скот в карету и править ею. Вообще-то именно этим и должна была ограничиваться его служба.

Когда Бандропс нанял Доша, он начал приручать одного из хозяйских моа – по большей части для того, чтобы эта скотина отомстила хозяину в случае, если ему пришлось бы исчезнуть без предупреждения. Бандропс знал об этих его попытках, ибо время от времени отпускал шуточки насчет синяков и отметин зубов, заработанных Дошем в процессе приручения. Чего он, возможно, не знал, так это того, что Дош не сдался. Впрочем, говорить неправду тоже не имело смысла, ибо об этом все равно знали другие слуги.

– Есть один, с которым я более или менее справляюсь, господин.

Мужчины довольно переглянулись.

– Ты поедешь со мной, – объявил Краанард. – Это всего на несколько дней.

Вообще-то Дошу удалось прожить так долго только благодаря обостренному чувству опасности. Вот и теперь в голове его звенел тревожный колокольчик. Было во всем этом что-то особенно подлое. Он прикинулся наивным дурачком – уж что-что, а это у него всегда получалось.

– Боюсь, господин, я не справлюсь с Ласточкой так долго. По части моа я всего лишь любитель.

Бандропс побагровел, но ответил военный:

– Дело слишком важное. Каждая твоя царапина будет щедро оплачена.

– Я не удержусь в седле, господин. Ласточка может убежать.

Глаза Краанарда недобро сузились.

– Ты не будешь один. Мы отловим ее для тебя. Они никогда не убегают далеко.

Понемногу все начинало вырисовываться: отряд улан!

– Если вам нужен наездник на моа, господин, в Джоалии найдутся сотни наездников куда опытнее меня.

Двое мужчин снова переглянулись. Краанард сделал несколько шагов и остановился перед Дошем, с нескрываемой угрозой глядя на него сверху вниз – да, он оказался заметно выше.

– Однако, насколько я понял, ты знаком с человеком по имени Д’вард?

Если он хотел ошеломить, ему это удалось. Дош почувствовал себя так, словноего окунули в ледяную воду, и на мгновение самообладание изменило ему.

– Освободитель?

Краанард остался доволен реакцией.

– Некоторые называют его так. Он здесь, в Джоалвейле, где-то неподалеку от Жилвенби.

Д’вард! Прошло больше трех лет. Они странствовали тогда с шайкой Лудильщиков, родным народом Доша. Дошу надоело жить в нищете, и он сбежал от них. Но прежде…

– Нет!

Угрожающее молчание…

– Что это значит? – спросил наконец Краанард.

– Это значит, что он хочет денег, – буркнул Бандропс из-за спины Доша.

– Это алчный тип с душой шлюхи, но за несколько серебряных звезд он продаст родную мать.

Мать – возможно, но не Д’варда!

А почему, собственно, не Д’варда? Дош сам не знал ответа. Ему нужно время все обдумать.

Краанард ухмыльнулся. Он взял Доша за волосы и отогнул ему голову назад.

– Тридцать звезд тебя устроят, парень? И все, что от тебя требуется, – это чтобы ты опознал его для нас. Всю грязную работу мы берем на себя. С тобой ничего не случится.

Дош жалобно вскрикнул, притворившись, что ему больно. На самом деле его захлестнула необъяснимая ярость. Тридцать звезд? Не много ли? Они его что – держат за наивного дурака? Тридцать звезд! Да таких денег у него за всю жизнь не было.

– Что он для тебя, этот Освободитель, парень? – спросил Краанард. От его дыхания воняло рыбой.

Неплохой вопрос!

– Господин, вы делаете мне больно! – взвыл Дош, не прекращая лихорадочно думать. В самом деле, что для него этот Освободитель? Предавать друзей всегда было одной из его профессий, так с чего он должен относиться по-другому к Д’варду? Может, потому, что Д’вард, прекрасно зная, что представляет собой Дош, всегда обращался с ним как с равным, как с человеком? Он – почти единственный, кто так с ним обращался. Дош вытащил из-за пояса нож.

Военный не заметил этого движения. Осклабившись, он еще сильнее дернул Доша за волосы.

– Отвечай!

И Дош ответил. Гибкое лезвие труднее втыкать, но он мастерски воткнул его как раз между ребер Краанарда. По роду занятий он хорошо разбирался в анатомии – он-то знал путь к сердцу мужчины. Так же, без усилия, нож выскользнул обратно, и тело осело на пол. Бандропс поперхнулся, потом бросился вокруг стола к двери. На бегу он открыл рот, чтобы крикнуть. Кричать надо было с самого начала. Дош метнулся, нагнал его и перерезал ему горло.

Он вытер лезвие о подол рубахи Бандропса – кровь все еще хлестала из горла Адвоката. Дош думал не переставая. Убийство совсем не взволновало его – и не возбудило; сердце его билось ровно, как обычно, однако он-то вел себя совсем не как обычно. С чего, интересно, он отказался от целых тридцати звезд, какими бы призрачными ни казались шансы получить их?

И что еще интереснее: откуда властям известно, что кучер Бандропса Адвоката может опознать Освободителя? Ни одного толкового объяснения этому он не находил, а это означало только одно: во всем снова замешаны боги. Дош не почитал ни одного бога. Точнее, он презирал их – в особенности Тиона, Юношу.

Какой бог вмешался на этот раз? Многие мужчины и женщины посвящают себя одному из богов, нося на себе знаки принадлежности к таинству. У Тиона, например, имелось Братство Тиона и, возможно, еще и другие секты; таргианские воины принадлежали к союзу Крови и Молота, посвятив себя Карзону. Дош опустился на колени рядом с трупом Краанарда и заглянул ему под воротник рубахи в надежде увидеть цепочку – ничего. Тогда он расстегнул ворот – да, покойный не носил на себе амулетов. Он сорвал с убитого рубаху и начал осматривать тело – отличное, мускулистое тело. Он с гордостью отметил про себя, как мала ранка и как мало крови из нее вытекло. Словно змеиный укус, гордо подумал он.

Он не нашел того, чего искал, пока не снял с трупа и штаны. Высоко на внутренней стороне правого бедра Краанарда он обнаружил маленькое красное родимое пятно в форме «Ш». Дош готов был поспорить на собственную голову, что пятно это у него не с рождения.

Отлично! Он-то ожидал найти пятиконечную звезду, символ Девы. Астина – богиня-покровительница Джоалии; ее главный храм находился меньше чем в миле отсюда. Ольфаан, ее аватара, – покровительница солдат. Если джоалийский солдат посвящал себя какому-нибудь божеству, то это была Астина, однако «Ш» – символ Эльтианы, Владычицы. Знак еле заметен, значит, секта самая что ни на есть тайная. Владычица – богиня страсти, материнства и сельского хозяйства. Насколько он помнил, ее воплощения не особо опасны: некоторые из них требовали от своих почитателей ритуальной проституции, но Дош против этого ничего не имел.

Он похлопал убитого по щеке:

– Ну ты, ублюдок! Ты шпион или даже убийца, так? Я недооценил тебя!

Однако правда оставалась правдой: за Д’вардом охотится Владычица, и вряд ли она при этом разделяет его интересы.

Дош поднялся и окинул взглядом учиненную бойню. Всего несколько минут назад эти двое были богаты и могущественны, а он – беден и ничтожен. Теперь они мертвы, а он все еще жив. Что ж, такова жизнь. Впрочем, убив влиятельного гражданина и военного, бедняга Дош в одну минуту может оказаться таким же мертвым, как они, если вовремя не уберется из Джоалвейла. Лишь в этом случае он мог быть уверен, что его не ждет скорая и публичная смерть.

И еще одно: что бы ни делал Д’вард в Джоалвейле, этого безумца необходимо предупредить об интересе, проявленном к нему Эльтианой. Никто не осмелится тревожить хозяина еще часа полтора-два. За это время Дош успеет унести ноги из города. Вдруг его осенило: надо раздеть и труп Бандропса – это собьет с толку преследователей, хотя бы ненадолго.

Изучив тайник в столе, Дош обнаружил там пухлый кошель, в котором на глаз было пятьдесят или шестьдесят звезд. Увы, драгоценности, лежавшие там при предыдущих проверках, исчезли. Он подумал, не стоит ли сбегать наверх за побрякушками Аморгуш, но старая корова наверняка уже проснулась. Повесив кошель на пояс, он направился к двери. Жилвенби находился на северо-востоке, у самого Джоалволла. Быстрый моа одолеет это расстояние за день, и что бы он там ни наплел этим двум мерзавцам, он неплохо умел обращаться с Ласточкой.

Он вообще много чего умел.

5

Солнце уже клонилось к снежным вершинам Рэндорволла, когда Джулиан Смедли возвращался в Лосби через зеленую мозаику рисовых полей и садов, разделенных извилистыми изгородями из кустов кровоягоды. Растительность в Рэндорвейле пышная; это немного напоминало Джулиану юг Франции, если не присматриваться, конечно, к листве или не спрашивать, что это за горы.

Культя болела отчаянно – ростки пальцев уже заметно длиннее, чем утром, – наплевать на боль, он не шел, а почти летел. Он все еще дрожал от избытка маны. Старый купец шествовал справа от него в торжественном молчании, а с другой стороны юный Пурлопат’р делал гигантские скачки, которым позавидовал бы моа, и визгливо верещал о чуде, которым Единственный одарил верующих.

Представление и впрямь вышло хоть куда. Три дня назад, покидая Олимп, Джулиан запасся двумя дюжинами золотых колец-сережек для тех, кого рассчитывал обратить в новую веру. Он считал себя излишне оптимистичным, однако израсходовал уже восемнадцать штук. Восемнадцать за день – возможно, это рекорд Службы. Он слышал, что Пинки Пинкни удалось как-то обратить двенадцать. Семнадцать солдат, включая самого капитана Груд’рарта, тоже жаждали принять веру прямо на месте, но согласно правилам им предстояло пройти курс наставлений. Конечно, некоторые из них передумают, но только некоторые! Заполучить верующих союзников в королевском войске – да, это дало бы Неделимому значительное преимущество, возможно, им удастся даже проникнуть в само рэндорианское правительство. Когда Джулиан Смедли вернется в Олимп и представит письменный отчет, этот отчет выйдет весьма и весьма необычным. Новичок добился оглушительного успеха. Плохо, конечно, что он добился этого, продемонстрировав собственное чудесное исцеление, и об этом пойдут теперь слухи. Ну и плевать! Все лучше чем смерть, а уж этого-то Служба от своих агентов не требовала. Он не сбежал через портал, как Педро Гарсия. Итак, вместо неизбежной катастрофы – настоящий триумф. Он обошел даже Джамбо Уотсона.

Они уже подходили к дому Кинулусима на окраине Лосби. Рядом с домом виднелся сарай, где купец хранил пряности, и чуть дальше стоял маленький загон. В загоне были два кролика.

– Кто-то приехал! – взвизгнул Пурлопат’р.

Этот «кто-то» наверняка из Олимпа, и первой мыслью Джулиана было то, что теперь у него наконец есть перед кем похвастаться. Второй – что перед друзьями не хвастаются, а третьей – что кто бы это ни был, он услышит всю эту историю от Пурлопат’ра и Кинулусима. Вот черт! А он-то надеялся без комментариев описать все в отчете, не устраивая лишней шумихи.

Их появление не осталось незамеченным. Из дома им навстречу вышел невысокий человек в коричневых штанах и рубахе – обычном джоалийском наряде, хорошо подходящем для верховой езды, но сразу же напомнившем Джулиану о его собственном нелепом одеянии. Смедли мгновенно узнал гостя, и на смену радости пришла злость.

Никто не мог угадать возраст Алистера Мейнуоринга – его полнота и темно-русые (ни единого седого!) волосы вводили всех в заблуждение. Его английский сильно отдавал шотландским прононсом, проявлявшимся даже тогда, когда он говорил по-джоалийски, и еще сильнее – по-рэндориански. Он считался одним из лучших миссионеров Службы. В Олимпе его называли «Док», а за его пределами – «святой Док», хотя он защитил диссертацию по антропологии, а вовсе не по медицине. Он возглавлял рэндорианский отдел, будучи, таким образом, непосредственным начальником Джулиана. Смедли терпеть не мог этого ворчливого ханжу. Неужели он проделал такой долгий путь только для того, чтобы проверить, как идут дела у его младшего помощника?

Они встретились, и Джулиан поднял сцепленные руки над головой, показывая тем самым, что ему нечего опасаться и что он, следовательно, контролирует ситуацию в округе. Остальные трое тут же повторили это движение. Должно быть, на Кинулусиме» и Пурлопат’ра произвело большое впечатление то, что Лосби одновременно почтили своим присутствием два апостола. Старый купец наверняка мучился вопросом почему.

Как всегда, когда он не в духе. Док тянул на все пятьдесят. Внешние проявления возраста зависят у пришельцев от настроения, так что одна только тяжелая дорога вряд ли так на него повлияла. Одежда вся пропылилась, он, судя по всему, приехал совсем недавно.

– Благослови вас Господь, дети мои. Приветствую, святой Каптаан.

– Ваше святейшество всегда желанный гость в моей скромной обители. – Кинулусим взволнованно потирал руки. – Могу я надеяться, что вы окажете мне честь, задержавшись здесь хоть на несколько дней? – Он мог бы растянуть цветистое приветствие еще минут на десять, но Док был явно не в настроении трепаться с туземцами.

– Возможно… это было бы славно… но, боюсь, святому Каптаану скоро придется покинуть нас. Мне надо переговорить с ним.

Тщетно стараясь скрыть обиду на столь неделикатно выраженную просьбу оставить апостолов наедине, Кинулусим заверил высокого гостя, что он, конечно, все понимает и что он проследит за тем, чтобы подали соответствующие освежающие напитки, и так далее, вслед за чем, сердито ворча, удалился в дом. Сопровождавший его великан дровосек с детским любопытством оглядывался на гостей.

Алистер отошел на обочину и с усталым вздохом присел на траву.

– Как дела, старина? – Похоже, он ожидал услышать в ответ одни оправдания.

Все еще переполненный маной, Джулиан не испытывал ни малейшей нужды садиться, и уж тем более ему не в чем было оправдываться.

– Неплохо.

– Я слышал, в округе видели солдатню – надеюсь, ничего страшного?

– Ничего такого, с чем бы мы не справились.

Док пожал плечами и сменил тему:

– У меня странные новости. Ваш приятель Экзетер, по слухам, всплыл в Джоалвейле. Он разгуливает повсюду, говоря всем и каждому, что он и есть Освободитель из «Филобийского Завета».

Джулиан был так поражен, что смог пробормотать лишь «Пардон?». Экзетер? Вышел из подполья? Разгуливает на публике? Боже праведный! Он же мертвец, стоит только Зэцу услышать об этом. Кто-то же должен вмешаться… Нет, это невозможно! Он перебил объяснения Дока:

– Это наверняка ошибка! Это же самоубийство! Я хочу сказать, он никогда…

– Простите, старина. В этом нет ни малейшего сомнения.

– Не может быть!

– Может. Это рассказал нам Семьдесят Седьмой, а он знает его, как никто другой. Это точно Экзетер, и он называет себя Освободителем, причем открыто.

Джулиану сделалось дурно.

– Зэц же его изжарит.

– Скажите лучше, старина, почему Зэц не изжарил его до сих пор?

– О чем это вы?

Алистер ехидно заломил бровь.

– По нашим сведениям, Экзетер начал неделю назад или даже раньше. Конечно, новости уже устарели, но если он еще жив, значит, он неуязвим для Жнецов, не так ли?

– Чушь какая-то! – Джулиан понял, что ничего не добьется, выйдя из себя. Да и как защищать Экзетера, если он даже не знает, в чем тот виноват?

– Вы ведь провели здесь достаточно времени, чтобы знать правила. Если Экзетер может защититься от убийц Зэца, значит, он набрал чересчур много маны. Я хочу сказать, порталы хорошо использовать, если за тобой гонятся местные увальни, но для того, чтобы иметь дело с Зэцем, требуется кое-что посильнее. Как он добился этого? – Док ухмыльнулся.

Джулиан совладал с собой в самый последний момент. Вот, значит, откуда ветер дует? Служба пальцем о палец не ударила ради Эдварда Экзетера, при том, что его отец был одним из ее основателей. Она похитила его, не желая иметь с ним ничего общего, мешала ему и пыталась убить его. Теперь она намерена заклеймить его как ренегата. Отличный предлог для того, чтобы еще меньше помогать ему в будущем!

– Как собрал столько маны? Ясное дело как – человеческими жертвоприношениями или ритуальной проституцией. Так же, как это делает Палата. Еще в шестом классе он получил медаль за человеческие жертвоприношения.

Долгая поездка верхом на кролике не располагала к юмору – глаза Дока сердито сверкнули.

Джулиан не сдавался.

– Я не слышал от него ни слова, если вас это интересует. Я знаю о том, что он задумал, не больше, чем вы. – Почти два года назад, сразу после резни в Олимпе, Экзетер ушел оттуда и исчез. Возможно, он сошел с ума? Не самая достойная мысль для его друга. – Так что вам нужно от меня? – Или его тоже заклеймят как предателя?

Док пожал плечами:

– Комитет хочет, чтобы вы вернулись в Олимп. Для консультаций. Я продолжу поездку за вас. – Он не стал говорить, что сделает это гораздо лучше, но его поведение не оставляло сомнений – именно это он имел в виду.

Проклятие! Комитет, должно быть, из кожи вон лезет, пытаясь решить, как им поступить. Похоже, они считают, что, раз Джулиан учился с Экзетером в одном классе, он знает его лучше, чем кто бы то ни было. Но ведь это было столько лет назад! С тех пор утекли реки крови. Что ж, приказ есть приказ, тем более он не может отказаться от всего, что связано с Экзетером, каким бы невероятным это сейчас ни выглядело.

– Тогда мне пора?

– Вы хотите сказать, что поедете ночью? – удивленно заморгал Док.

– Ночь ясная. Луны сегодня должны светить ярко. Почему бы и нет?

– Вам виднее. – Кряхтя, Док поднялся на ноги. – Пойду завалюсь в деревенскую баню.

– Тогда увидимся, когда шишки разберутся со мной, – радостно проговорил Джулиан. Если повезет, он сможет скрыться за горизонтом раньше, чем кто-нибудь расскажет Алистеру о восемнадцати обращенных. Эта мысль грела.

6

Время приближалось к полуночи, а ночь в «Цветущей вишне» выдалась неудачная. Половина столиков пустовала, и шум разговоров был настолько тих, что игру Полтстита Лютниста можно было расслышать даже с другого конца большого полутемного зала.

Настоящий артист, говаривал дедушка Тронг, принимает плохую аудиторию как вызов своему мастерству. Поэтому Элиэль Певица работала с публикой, переходя от столика к столику, улыбаясь, смеясь и болтая с клиентами. Куда ни посмотри, одни мужчины – бесконечное множество бородатых, раскрасневшихся лиц. Молодые мужчины, старые мужчины, просто мужчины. Женщины рядом с ними или навалившиеся на них были из обслуги. В воздухе стоял запах дешевого вина, несвежей еды, чада и немытых тел.

Столики стояли тесно, но это позволяло ей опираться при ходьбе на плечи мужчин или спинки стульев, скрывая хромоту. На ней был черный кожаный лифчик и короткая кожаная юбка, украшенные медными побрякушками. Наряд не из тех, какие нормальная девушка наденет на улицу, однако актер одевается так, как того требует роль, и потом, это единственный наряд, который оправдывал необходимые ей тяжелые башмаки. Ее пышные черные волосы свободно падали на плечи. Если не считать короткой ноги, ее тело – лучшее в этом доме, чем и объяснялись убийственные взгляды, которыми награждали ее шлюхи за столиками. И еще, они-то не могли петь.

А Элиэль могла. Ей предстояло петь через несколько минут.

Она знала почти всех местных завсегдатаев, но не находила среди них тех, кого искала. Она пофлиртовала и подразнила их – всего лишь чуть-чуть, разбудив в их глазах похотливый огонь. Впрочем, она не про них. Они знали, что она не из здешних шлюх. Неожиданно ей представилась возможность доказать это. Мозолистая лапа скользнула по ее бедру. Она резко обернулась и ударила изо всех сил. Обладатель мозолистой лапы чуть не свалился со стула, а шлепок был слышен даже сквозь музыку Полтстита Лютниста. И ее голос тоже – она профессионально возвысила его так, чтобы его слышно было во всех закоулках «Цветущей вишни».

– Если тебе это нужно, здесь есть те, кто это продает. Только не я!

Дружки Мозолистой Лапы зашлись от хохота и дернули его обратно на стул – он все-таки попытался встать. Ничего, если он будет буянить, Тигурб’л Трактирщик пошлет своих вышибал.

Лампы освещали маленькую сцену. Полтстит Лютнист закончил свое соло и потянулся за бутылкой, стоявшей у ножки его стула. Аплодисментов не последовало. Рядом с ним возник Тигурб’л – бесцветный, похожий на ящерицу человек, такого «красавчика» можно увидеть только во сне после того, как перебрал дешевого ароматизированного вина. Он потер свои длинные, худые руки и облизнул губы бледным языком.

– Господа!

Его обычное приветствие было встречено обычными же насмешками. Он как ни в чем не бывало продолжал заученную речь, представляя публике Ельснол Танцовщицу – великую, чувственную, соблазнительную Ельсиол Танцовщицу, на что публика отозвалась пьяными выкриками. Ельсиол была великой, чувственной, соблазнительной бочкой жира с тараканьими мозгами. Ноги ее по толщине не уступали ногам хорошо откормленных свиней; впрочем, они, должно быть, состояли из крепких мускулов, если выдерживали весь этот вес. Похоже, дело сегодня было дрянь, если она так скоро вышла на сцену.

Полтстит подстроил струны и заиграл. Элиэль Певица потихоньку продвигалась к сцене. Ее выход – следующий, а она еще не нашла никого из своих приятелей. Почти каждую ночь в зале находилось полдюжины ее поклонников, тех, которые приходили сюда специально ради Элиэль Певицы, а уж в удачную ночь… Нет! Вон один, сидит за столиком у самой стены. Она направилась в его сторону. Как там его зовут? С тех пор как он в прошлый раз заходил сюда, прошло четыре или пять ночей. Тронг всегда говорил, что отличная память – непременное требование к артисту, но она никак не могла вспомнить.

– Милый! – Она грациозно опустилась на соседний стул и чмокнула его в щеку. – Милый, как чудесно снова видеть тебя!

Ему было около пятидесяти, он был рыхлый и болезненный, словно его терзала хворь. Его усы начинали седеть, а лицо покрылось морщинами, но он все же выделялся из посетителей «Цветущей вишни» хотя бы одеждой. Он явно принадлежал к весьма удачливым дельцам, что объясняло, как он может столь щедро покровительствовать искусствам.

Он улыбнулся, сжал ее руку, и они обменялись любезностями. На сцене Ельсиол сбросила шаль, и публика взорвалась одобрительными воплями и пожеланиями продолжать в том же духе. Жир толстухи трясся и перекатывался.

Полтстит сфальшивил несколько нот, но поправился. В молодости, задолго до того, как Элиэль появилась на свет, Полтстит играл при дворе. Будучи в форме, он и теперь играл неплохо, но в форме он бывал редко. Весь свой заработок и редкие подачки от посетителей он мгновенно спускал на вино. Обыкновенно в начале вечера его пальцы тряслись, где-то ближе к полуночи они обретали крепость, а иногда и необычайную ловкость, но задолго до рассвета теряли и то, и другое. Сегодня, похоже, это происходило быстрее обычного. Время идти на сцену.

А! Вспомнила – Гульминиан Торговец. Торгует готовым платьем.

– Гульминиан, милый, мне, право же, пора! Мой выход следующий. Но мы не виделись лет сто! Не смейте убегать, не поговорив по-человечески. Зайдите ко мне сразу же после выступления, ладно? Вы разобьете мне сердце, если не зайдете!

Гульминиан обещал. Элиэль с изрядным облегчением дружески похлопала его по плечу и продолжила свой путь к сцене. Она чувствовала себя такой оскорбленной, если никто из поклонников не заходил поздравить ее после выступления. До сих пор такого еще не случалось. Мало ли что может прийти в голову Тигурб’ла, если это вдруг случится.

Она оперлась рукой о спинку еще одного стула и склонилась над следующим столом, включив улыбку. Снова только один человек…

– Элиэль?

О боги! На мгновение она отвернулась, борясь с желанием убежать. Потом заставила себя встретить его взгляд, хоть внутри ее все сжалось.

Пиол Поэт. Как же он постарел! Маленький, сморщенный, словно ему тысяча лет. Его лицо было таким же белым, как редкие волосы, худое-прехудое. Он склонился над столом, стиснув тонкими пальцами стакан – бутылки видно не было. Обычно ему не дали бы занимать целый столик с таким скудным заказом, но клиентов в этот вечер так мало, что радовались, наверное, и ему. Он поднял на нее глаза, и Элиэль прочитала в них мольбу.

Она заставила себя снова улыбнуться.

– Пиол! – Она опустилась на свободный стул рядом с ним, не в силах стоять. – Сколько лет! Как ты?

– Я в порядке, – задыхаясь, проговорил он. По голосу ясно было, что он далеко не в порядке. Да и по виду тоже. – А ты?

– О… у меня все хорошо!

Публика восторженно взревела и заколотила кулаками и кружками по столам – еще большая часть Ельсиол открылась взглядам. Полтстит сбился с ритма, поправился и продолжал играть.

– Чем ты занят сейчас? – поспешно спросила Элиэль. – Кто играет твои пьесы? – Интересно, каждый ли день он ест?

Он несколько раз моргнул.

– В настоящий момент никто. Над несколькими вроде бы работают. Я надеюсь услышать вскоре о двух или трех. Можешь не сомневаться, на следующих же Празднествах Тиона мое имя прозвучит снова.

– Это замечательно! – Замечательный вздор. Пьесы Пиола мало стоили без Тронга, а Тронга больше нет в живых.

Старик порылся за пазухой.

– И у меня вышла книга. Вот – я принес тебе экземпляр.

Она взяла книгу, поблагодарила и поздравила его. Насколько она помнила, Пиол всегда презирал печатные книги. Подобно автору, книжка была довольно тощей.

– Я с удовольствием почитаю. Можно часть их положить на музыку?

– Возможно. Можешь использовать стихи по своему усмотрению. – Его сухие губы неуверенно улыбнулись. – А что ты?

– О… Целая вечность пройдет, пока о тебе заговорят. Но за последние две недели я дала несколько концертов. – Тоже вздор. Она небрежно отмахнулась от «Цветущей вишни». – Это так, чтобы не терять форму. Без этого мне скучно. – «Если только в мозгах старого Пиола осталась хоть одна извилина, он поймет, что заработать деньги на музыке можно, только исполняя драматические роли, а певице-калеке нечего и надеяться на сценический успех».

– Я помню, как ты пела во дворце у короля, – вздохнул он.

– Только как член труппы. Ничего, я еще пробьюсь туда сама. – Не раньше чем реки потекут вспять. – Э… Что слышно об остальных наших?

Он вздохнул и покачал головой – хотя вряд ли можно было назвать «головой» обтянутый кожей череп, который, казалось, вот-вот упадет с тонкой, морщинистой шеи.

– Слышала, что Гольфрен вернулся к крестьянскому труду? Испольщиком, конечно. И что Утиам наконец-то подарила ему сына? Клип вступил в Лаппинскую армию.

Какие это новости… Только подумать, Утиам – красавица, замечательная актриса – работает в поле, растит детей! Возможно, она растолстела, как Ельсиол. Гэртол умер. До Элиэль даже доходили слухи, будто бы молодой Клип погиб в какой-то местной заварухе, но она не слишком-то доверяла досужим сплетням. Интересно, сколько плохих новостей Пиол от нее утаивает?

– Славные были времена! – Она мечтательно вздохнула.

Труппа Тронга… да… но вовсе не ее дед удерживал всех их вместе. Никто особенно и не задумывался над этим до тех пор, пока Амбрия в одночасье не умерла от лихорадки и вся труппа не лопнула, как перезревший гриб-дождевик. Тронг умер – сердце не выдержало. Труппа заменяла Элиэль семью, другой она и не знала. У них никогда не было денег, даже в лучшие времена, но они были дружны и радовались этому.

– В твоем возрасте самые лучшие дни еще впереди, Элиэль, дорогая.

– Надеюсь, – рассмеялась она. Не то чтобы дни были так уж плохи, но вот ночи…

Ельсиол разошлась вовсю, прыгая по сцене в облаках пыли и криках ободрения. Ей осталось скинуть с себя каких-нибудь два лоскутка. Элиэль пора идти и приветствовать поклонников. Деликатничать некогда.

– Ты ешь нормально? Где ты живешь? Тебе нужны деньги, Пиол?

Он отчаянно замотал головой, раздвинув губы в подобии улыбки.

– Нет, нет! Со мной все в порядке!

– Послушай, это не бог весть какое место, но платят здесь неплохо. Ты уверен…

Он опять качнул головой, ткнув в книгу, которую она все еще держала в руках.

– У меня комната над печатной мастерской… помогаю набирать, иногда проверяю набор.

Раздался оглушительный рев. Ельсиол разоблачилась почти до нитки. Элиэль отодвинула стул.

– Мой выход! Замечательно было встретить тебя, Пиол. – Она не кривила душой, хотя было бы лучше, если бы ее не видели в таком месте. Интересно, как Пиол нашел ее и сколько других бывших членов труппы знают об этом? – Я хочу как следует поговорить с тобой, правда.

Он улыбнулся:

– Мне не терпится услышать, как ты поешь, Элиэль. Возвращайся сюда после того, как закончишь, ладно? – Для человека, некогда считавшегося литературным гением, Пиол всегда отличался почти детской наивностью.

– Э… не сегодня, боюсь. Я… я договорилась с приятелем. Извини. Может, лучше как-нибудь днем?

Его ответ потонул в реве – Ельсиол осталась в чем мать родила. Несколько ее поклонников вскочили с мест и бросились вперед, не дожидаясь конца аплодисментов – в надежде навестить звезду в ее гримерной и поздравить ее, конечно, как и положено поклонникам. Элиэль надеялась, что кто-нибудь придет навестить и ее. Условия Тигурб’ла Трактирщика на эту ночь будут довольно умеренными.

Элиэль похлопала Пиола по костлявой, бородавчатой руке и поднялась.

– Заходи как-нибудь днем! – крикнула она и повернулась, чтобы идти на сцену.

Он изогнулся и протянул к ней руку:

– Элиэль!

Она обернулась. Ей уже пора было выходить.

– Элиэль… – Голос Пиола дрогнул. – Я забыл тебе сказать. Ты слыхала новости об Освободителе?

Она пошатнулась, словно он ударил ее.

– О ком?

Пиол на мгновение зажмурился и улыбнулся.

– По городу ходят слухи, будто Освободитель объявился в Джоалвейле. Вот мне и интересно было, слышала ли ты?

– Д’вард?

– Насколько я понимаю, это должен быть Д’вард.

Она окаменела, почти не замечая того, что Тигурб’л уже вышел на сцену объявлять ее выход. Д’вард! После стольких лет! Пол ходил ходуном у нее под ногами. Д’вард! Этот мерзавец?

Пиол, казалось, не замечал, что с ней творится.

– Это очень странно! Я совершенно не понимаю, как он осмелился открыто объявить свое имя, зная про «Филобийский Завет». Я хочу сказать, не может быть, чтобы об этом не узнал Зэц. Так что, возможно, это и не Д’вард вовсе, а какой-нибудь самозванец, хотя самозванцу глупо провозглашать себя Освободителем. Но в случае, если это все-таки Д’вард, мне казалось, тебе будет интересно узнать, ведь я помню, как увлечена ты была…

– Увлечена? Ты хочешь сказать, увлечена Д’вардом, старый дурак?

Улыбка сбежала с лица Пиола.

– Что не так? Мне казалось, тебе… Что не так?

О, как же он глуп! Ей хотелось схватить его за тонкую шейку и хорошенько потрясти. Она попробовала крикнуть, но смогла лишь прошептать:

– Все в порядке, Пиол. Все в полном порядке! Я с удовольствием повидалась бы снова с Д’вардом!

«И вырвала бы его чертовы легкие, и заставила бы его сожрать их, и все равно это было бы не хуже того, что есть сейчас. Это по его вине я служу шлюхой в борделе».

Часть третья

Встаньте, выйдите из среды народа моего.

Ветхий Завет. Вторая книга Моисеева.

Исход, гл.12, 31

7

Все утро Дош Кучер наслаждался неспешной поездкой по Джоалвейлу. Он приехал в Жилвенби где-то около полудня. Моа одолел бы это расстояние и быстрее, но он не слишком погонял его, ибо не опасался погони. Небольшое вчерашнее недоразумение вряд ли будет обнаружено раньше чем через несколько часов, и потом, откуда им знать, что он отправился именно на восток? Краанард наверняка из военных, но даже если он и выступал в качестве официального лица, его начальству потребуется некоторое время, чтобы организовать преследование. Его братья по секте Эльтианы, конечно же, тоже пожелают наложить лапы на виновного, но они скорее всего не узнают о произошедшем еще несколько дней, так что Дош все-таки надеялся, что он в безопасности. До сих пор его жизнь не баловала. Но ведь он заслужил богатство, а теперь и заработал его благодаря сообразительности и предусмотрительности – очень кстати оказались его попытки приручить моа.

Жилвенби была заурядной деревушкой, примерно такой, какой он ее себе и представлял, – горстка глинобитных домишек под раскачивающимися на ветру пальмами, окруженная со всех сторон полями. Жители ее наверняка были честными, работящими, нищими и скучными, как глина, из которой слеплены их хибары. Единственное, что отличало это место, – так только то, что фоном ему служили живописные горные вершины, припорошенные первым снегом; впрочем, то же самое можно сказать почти про любое место в Вейлах.

Первым делом ему надо найти Д’варда. Вряд ли это будет трудно в такой дыре, разве что он живет здесь под чужим именем – судя по всему, именно поэтому Краанарду понадобился кто-то, кто может опознать его. Человек, заполучивший себе в личные враги бога смерти, иначе не прожил бы и дня. Возможно, он скрывался в этом свинарнике все эти годы, зарабатывая на хлеб собственным горбом, – страшненькая мысль! Деревенские мужланы, как правило, недолюбливают чужих, но все это имело и оборотную сторону. Если Д’варду удалось завоевать расположение местных, они отнесутся с большой подозрительностью к любому чужаку, расспрашивающему о нем. Ничего, серебро обыкновенно развязывает языки.

Деревушка стояла на противоположном берегу маленькой речки. Когда Ласточка одолела брод, Дош заметил крестьянина, что-то жующего в тени деревьев-зонтиков. Судя по инструментам, разложенным вокруг него на травке, он занимался починкой ограды. Простое благоразумие подсказало Дошу, что неплохо бы разнюхать обстановку, прежде чем приниматься за поиски в самой деревне.

Он подъехал к крестьянину, заставил Ласточку лечь, легко соскользнул с седла и стреножил моа, захлестнув повод вокруг его ноги. Вынув из седельного мешка свою снедь, он подошел поближе, напустив на себя равнодушный вид человека, достаточно богатого, чтобы владеть моа.

– Привет, братец. Славный денек выдался. Мое общество не помешает, а?

«Братец» оказался седым, тучным субъектом, на котором не было ничего, кроме набедренной повязки. На его небритом лице застыло кислое выражение. Вместо ответа он откусил здоровенный кусок от краюхи хлеба и продолжил молча жевать.

«Да, с этой деревенщиной требуется терпение». Дош выбрал полоску мха в тени с наветренной стороны от седовласого «братца» и уселся, с облегчением вытянув ноги. Ехать верхом на моа довольно удобно, но он не привык к долгим поездкам и изрядно сбил себе промежность. Он развернул узел, выбрал кусок колбасы и принялся за еду, наслаждаясь осенним солнцем. Эта часть Джоалвейла лежала выше, чем он предполагал: зеленые холмы перемежались темными скалами и полосами снега. Ветвистые деревья покачивались в ленивом танце. Ласточка паслась, выщипывая траву большими зубами.

– Вы опоздали, – проворчал мужлан. – Он уже ушел.

Теперь настала очередь Доша молча жевать, обдумывая это странное заявление.

– Кто ушел? – спросил он наконец.

– Освободитель.

«Отлично!» Он пожевал еще.

– А кто это такой?

– Тот, предсказанный. Был здесь три, может, четыре дня. Он да его сброд. Саранча! – Трудяга сплюнул.

Эта информация – не колбаса, ее следовало переваривать получше. Все его предположения оказались неверными. Так, и что же дальше?

– Ни разу не слышал о таком. Что еще за сброд? Что они делали?

– Затоптали все мое поле, изгороди повалили, стояли здесь лагерем, жгли костры, намусорили, распевали всю ночь гимны, проповедовали всякую ересь.

– Крестьянин оживился, распаляя в себе справедливый гнев. – Их под конец, поди, сотня собралась, и все новые подходили. – Он подозрительно покосился на Доша.

– Только не я! Я вообще не слышал ни о каком Освободителе. Куда, говоришь, они пошли, чтобы я не наткнулся на них?

– Они говорили, собираются через Рагпасс.

– В Носоквейл? О, тогда все в порядке. Я все равно не проеду на моа через Рагпасс, верно?

– Почему нет?

– Мне казалось, перевал слишком высокий для моа.

– Не… – Мужик продолжал пристально разглядывать его. – А вы куда тогда?

Хороший вопрос, и нельзя ошибиться с ответом.

Если Д’вард объявил себя Освободителем, возглавив своего рода религиозное восстание, все предыдущие предположения Доша не стоят и ломаного гроша. Джоалийское правительство будет действовать против потенциального мятежника куда быстрее и решительнее, чем против одинокого беглеца. Если покойный Краанард Воин действовал официально, его смерть могут счесть свидетельством того, что заговор проник уже в столицу. Власти отнесутся к этому делу серьезнее, чем Дош надеялся раньше.

Короче говоря, погоня может быть гораздо ближе, чем он думал. Самое время позаботиться о ложном следе.

– Я? Я направляюсь по дороге в Суссвейл.

– Через Монпасс моа не перевести, – торжествующе проговорил мужик. – Да и через Шампасс навряд ли.

– У меня там приятель – он присмотрит за моа, пока меня не будет.

Мужлан принялся молча чесаться; подозрительности у него явно прибавилось.

Если. Д’вард не скрывается и у него сотня сторонников, ему, наверное, и не нужна информация Доша о служителе Эльтианы, да и знак на ноге Краанарда скорее всего не имеет значения, ибо восстание должно тревожить больше его военное начальство, чем Владычицу. Но теперь бедный Дош оказался в западне в восточном Джоалвейле с единственным перевалом, по которому мог пройти моа. Похоже, все идет к тому, что ему придется следовать за Освободителем в Носоквейл, хочет он того или нет.

Он зажевал быстрее.

– И что именно проповедовали эти недоумки?

– Не знаю, – ответил крестьянин. – Да и знать не хочу. По мне, так и Дева хороша, да сияет имя ее.

– Аминь! – благочестиво произнес Дош. Ему хотелось узнать еще, как далеко до Рагпасса и намного ли опережает его Д’вард. Во всяком случае, никого в Жилвенби он спрашивать об этом не собирался.

8

На джоалийском, основном языке Вейлов, название животного, к которому члены Службы привыкли относиться как к «кролику», звучало как «роллих». Английские этимологи проследили корни слова «кролик» вплоть до старофламандского, однако оно, несомненно, было занесено на Землю каким-то неизвестным уроженцем Соседства, попавшим к нам много столетий назад и употребившим джоалийское «роллих» применительно ко внешне похожему местному животному. Конечно, кролики из Соседства были гораздо крупнее.

Кроме того, у них были бивни. От концов бивней до кончика короткого хвоста они превосходили в длину лошадь, зато рост имели почти вдвое меньший, из-за чего всадникам приходилось сидеть, задрав ноги, – это положение становилось крайне неудобным уже через несколько часов верховой езды. При достойной восхищения выносливости и захватывающей дух скорости кролики имели один, но весьма существенный недостаток: они не умели поддерживать эту скорость постоянно. Они неслись во весь опор минут пятнадцать – двадцать, а затем начинали замедлять ход до тех пор, пока ощутимый удар пяткой не посылал их снова вперед. Примерно через каждый час им требовался перерыв, чтобы немного попастись. Ими можно было управлять – точнее, требовались постоянные усилия, чтобы поддерживать нужное направление, – несильно дергая за кончики длинных ушей. Джулиан относился к ним, как к заправляемым сеном мотоциклам. По части интеллекта, во всяком случае, они мало чем от них отличались.

Правда, управлять ими однорукому человеку было гораздо труднее, чем лошадью. Для торможения приходилось тянуть за оба уха одновременно, так что останавливаться Джулиан мог, только направив своего кролика на высокую стену. Даже так Прохвост пытался порой взять препятствие – каждый раз с непредсказуемым результатом. Прежде чем спешиваться, кролика необходимо было стреножить, что тоже прибавило Джулиану хлопот. По опыту он уже знал, что ему проще не останавливаться до самого прибытия в пункт назначения, так что он почувствовал себя везунчиком, добравшись до Олимпа засветло, проведя в пути почти двадцать четыре часа.

Он почти радовался возвращению. Как говорил Джамбо, один местный вид уже стоил того. Маленькая, поросшая лесом долина угнездилась между горами, которым члены Службы присвоили имена Кука, Нанга Парбат, Маттерхорн и Килиманджаро – коренные жители Вейлов редко дают имена горам: слишком уж их было бы много. Удовольствие Джулиану портило только то, что особы, которую он хотел бы видеть здесь более других, он не застанет, ибо она уехала с миссией в Лемод днем раньше.

В дороге он успел все обдумать и пришел к выводу, что тот человек в Джоалвейле скорее всего самозванец. Зэц наверняка бы только приветствовал лже-Освободителей, ведь это дискредитировало бы легенду; он мог даже сам послать этого лже-Освободителя, тем самым подстроив западню для Службы, а может, и для самого Экзетера.

В тот единственный раз, когда Экзетер обсуждал пророчество при Джулиане, он уверял, что никогда и ни за что не будет пытаться исполнить его. Он не может принести смерть Смерти, говорил он, поскольку единственный способ сделать это – самому стать еще более сильным псевдобогом, а единственный способ набрать столько маны – использовать порочную тактику Палаты. Исключено, обсуждению не подлежит.

Но конечно, если этот Освободитель – Экзетер, он вполне мог найти другое решение, и в таком случае лучший друг Джулиана включился в игру, стоящую свеч. Значит, он должен отправиться ему на помощь, вне зависимости от того, как к этому относится Служба.

Или, может, парень просто повредился рассудком? Ведь Экзетер уже больше пяти лет знает, что Палата жаждет его крови; он метался от нее из мира в мир, каждый раз наблюдая, как вместо него гибнут ни в чем не повинные люди. Джулиан Смедли достаточно насмотрелся, что такое война, и понимал, что даже такой крепкий орешек, как Эдвард Экзетер, вполне мог съехать с катушек. Он видел, как и не такие ломались.

Ответ тот же: спешить на помощь!

Прохвост устало скакал вдоль берега Кама, мимо деревни Морковок. Рыжеволосая детвора выбегала поглазеть на тайку. Взрослые кланялись или поднимали руки в кольце – знак Неделимого. Вскоре показался и сам поселок, полтора десятка вилл у самого узла. В первый раз, когда он увидел его, полтора года назад, поселок был разорен прислужниками Зэца, но теперь его отстроили заново. Добавилась даже новая площадка для крикета, и несколько человек еще торчали на ней, упражняясь в лучах заката. Последним новшеством стала площадка для игры в поло. Первое, чем он займется, когда у него окончательно восстановится рука, – это попробует себя в кроличьем поло.

Он проехал прямиком к конюшням, где загнал Прохвоста в угол и передал его на попечение конюхов-Морковок. К себе домой он отправился пешком, шатаясь от усталости, прекрасно понимая, что не одолел бы путь за такое время на лошадях, даже если бы менял их. Он до сих пор лелеял несбыточную мечту доставить как-нибудь на Землю кролика и проскакать на нем в Дерби, оставив остальных далеко позади уже после первого барьера. Увы, этой мечте суждено было так и остаться мечтой, ибо только людям дано переходить из мира в мир.

Еще не дойдя до ворот, он увидел знакомое лицо – человек стоял в соседнем загоне, облокотившись на изгородь и болтая с конюхами.

– Драконоторговец! – вскричал Джулиан.

Т’лин поднял глаза, бросил что-то своим собеседникам и перебрался через изгородь. Он шел навстречу вразвалочку, не так быстро, как того хотелось бы Джулиану.

Агент Политического Отдела Семьдесят Седьмой был крупным мужчиной с чудовищных размеров рыжей бородой. Его происхождение оставалось неизвестным, хотя привычка носить тюрбан позволяла предположить в нем уроженца Ниолленда или одного из соседних с ним вейлов. Его меховая куртка некогда имела синий цвет, а огромные штаны – зеленый, башмаки – красный, и можно было не сомневаться – где-нибудь на теле найдутся еще желтый и белый цвета. Все это были священные цвета Пентатеона, но в левом ухе красовалось маленькое золотое колечко Неделимого.

Он подошел и сложил руки кольцом. Джулиан проигнорировал приветствие, ибо в Олимпе члены Службы не обременяли себя религиозными условностями.

– Я так понял, ты встречался в Джоалвейле с Тайкой Кисстером?

Ростом Т’лин был не меньше шести футов, так что он без труда смотрел на Джулиана сверху вниз. Лицо его не выражало ровным счетом ничего.

– Совершенно верно, святойКаптаан.

– Ты говорил с ним?

– Говорил, ваше святейшество.

– Если можно, называй меня здесь просто «тайкой». Семьдесят Седьмой. Так он сказал тебе, что собирается делать?

Изумрудные глаза Т’лина невозмутимо изучали его из-под рыжих бровей.

– Я спросил его. Он ответил только: «Проповедовать». Это я и так уже понял, ибо наблюдал за ним некоторое время. Я почти ничего не слышал из его проповеди, хотя мне показалось, что это Истинная Проповедь.

– Он говорил еще что-нибудь?

В зеленых глазах мелькнула искорка.

– Он спрашивал, как у вас дела, ваше святейшество, и как ваша рука.

Проклятие! Джулиан моментально ощутил себя выбитым из колеи. Рука сама собой скользнула за спину.

– Ты точно уверен, что это настоящий Тайка Кисстер?

– Совершенно, ваше святейшество. В разговоре он вспоминал те дни, когда странствовал со мной, притворяясь одним из моих людей. Никто, кроме него, не мог этого знать.

И черт бы побрал Экзетера за то, что он предвидел этот разговор!

– Спасибо. Это все.

– Не за что, ваше святейшество, – Т’лин поклонился и отошел. Ну да, конечно, «тайка» означает «хозяин». Пусть и с рыжей бородой, Драконоторговец не был Морковкой.

Джулиан неторопливо зашагал к своему бунгало.

Когда он поднялся на крыльцо, Домми Прислужник вышел навстречу хозяину и почтительно поклонился. Слуга-конюх передал ему мешок Джулиана и поспешил обратно. Как и любой другой коренной житель этой долины, Домми обладал огненно-рыжей шевелюрой, правда, находясь в услужении, он коротко стриг ее. Он утратил большую часть юношеских веснушек, но служил так же преданно, как в тот день, когда Джулиан нанял его. И как всегда, на его белой ливрее не было ни складки, ни пятнышка.

– Добрый вечер, Домми. Как Айета?

– О, она чувствует себя очень хорошо. Тайка, спасибо. И добро пожаловать домой.

– Я так рад, что наконец-то дома, – признался Джулиан, направляясь прямиком в ванную. – Мне необходимо смыть фунтов двадцать пыли.

– Я согрел воду. Тайка.

Он и правда согрел воду. От большой медной лохани поднимался горячий пар. Невероятно! Он ведь не мог знать точно, когда вернется Джулиан, да и вообще о возвращении ему знать не полагалось. Должно быть, уговорился с кем-нибудь в деревне, чтобы тот подал ему сигнал. В Олимпе невозможно хранить секреты – чертовы Морковки все равно все знают.

Он разрешил Домми помочь ему раздеться – три руки все-таки справляются быстрее, чем одна. Джулиан покосился в зеркало на свой щетинистый подбородок. Побриться, что ли? Обычно при возвращении в Олимп безукоризненно гладкий подбородок стоял на первом месте в списке военных приготовлений. Док продолжит его поездку… но оставалась еще проблема с Экзетером. Надо подумать. Он блаженно погрузился в горячую воду. Домми хлопотал рядом с полотенцами и чистой одеждой.

Теперь самое время для новостей – Домми не терпелось доложить все по порядку.

– Пепперы еще не вернулись?

– Нет еще. Тайка. Они задерживаются уже на четыре дня.

Странно. Обычно агентам Службы полагался отпуск на Земле раз в два года, однако мировая война спутала график. Теперь, когда она наконец-то завершилась, всем не терпелось наверстать упущенное. Пепперы первыми вытянули жребий и сильно подпортили свою репутацию, задерживаясь с возвращением. Джулиану оставалось ждать своей очереди не меньше восемнадцати месяцев.

– У нас тут вообще оживление. Тайка. Вы не единственный Тайка, которого отозвали. Тайку Кори, и Тайку Роулинсона, и Энтайку Ньютон, и Тайку Гарсия, и Энтаек Олафсон и Маккей. – Голова Домми на мгновение скрылась в шкафу с бельем. – Но Энтаек Кори и Резерфорд не отзывали, и Таек Ньютона и Маккея тоже.

Похоже, Комитет обезумел, однако говорить так при Домми все же не стоило.

Джулиан скосил глаз, чтобы посмотреть, какую одежду приготовил для него слуга.

– Что, ужин?

– Вы приглашены к Тайке Пинкни, Тайка.

Джулиан застонал. Ему необходимо поспать!

– Который час?

– Скоро шесть. Я сверял часы по солнечным только утром, Тайка. – Часы в Олимпе, как правило, отличались индивидуальным характером и редко соглашались в чем-либо друг с другом.

– Тогда я вздремну и опоздаю немного. – Устало потянувшись за мылом, Джулиан вдруг вспомнил про вчерашнее приключение. Черт! О вмешательстве рэндорианских властей надо доложить. Политический отдел наверняка заинтересуется этим, и необходимо предупредить других миссионеров.

– Будь так добр, напиши за меня письмо, ладно?

Домми расцвел.

– Разумеется, Тайка! – Домми хлебом не корми, дай только показать свою грамотность, хотя о его правописании уже ходили легенды. Не прошло и нескольких секунд, как он сидел, скрестив ноги, рядом с ванной, приготовив бумагу, ручку и чернила.

– Тайке Миллеру. Дорогой Дасти. Группа рэндорианских солдат устроила вчера налет на службу у Семи Камней. К счастью, они вняли голосу разума и все обошлось благополучно. Разумеется, Доку известно об этом, но в будущем мы должны быть готовы к неприятностям. Искренне Ваш.

Домми осторожно подул на бумагу, чтобы чернила просохли, потом протянул листок на проверку Джулиану. Неужели он и впрямь говорил «Узз троила»? Или «Ваняли голосе ураззума»? Или «Астаюсс Ваш пакорный слугга»?

– Хорошо. Спасибо. Напомни мне потом, чтобы я подписал. – Он заметил, что Домми достал бритву. – Думаешь, мне стоит побриться?

– Если Тайке будет угодно…

Джулиан сонно обдумал этот ответ.

– Или лучше пока оставить бороду?

– Возможно, так будет лучше. Тайка.

Значит, Джулиан не задержится в Олимпе надолго, и Морковкам это известно. Ну и слух у них – как у зайцев!

– Мне хотелось бы перекусить перед выходом. Умираю с голоду.

– Сейчас, Тайка. Чай и сандвичи с курятиной вас устроят?

– Ты же знаешь, я люблю сандвичи с курятиной. – Джулиан привстал, чтобы намылиться.

Домми пошел к двери и вдруг остановился.

– Тайка? Если это не будет дерзостью с моей стороны…

– Что у тебя?

– Когда вы поедете на встречу с Тайкой Экзетером… Можно я с вами?

Джулиан был так поражен, что попал мылом в глаза и чертыхнулся. Проблемы с Освободителем Домми не касались! Он не помнил, чтобы Домми хоть раз покидал родную долину, да и Айета на сносях… Но когда-то он служил Экзетеру, а Экзетер всегда умел расположить к себе. Когда он был старостой по спальному корпусу в Фэллоу, младшие только что не молились на него. Если бы «Филобийский Завет» не помешал ему принять участие в войне, из него бы вышел замечательный командир. Впрочем, Домми все это не касалось.

– Мне не говорили, что я должен куда-то ехать на встречу с кем-то.

– Конечно, Тайка! – пробормотал Домми. – Прошу прощения, Тайка! – и вышел.

Джулиан обдумал предстоящий вечер. Ужин у Пинкни может быть важнее любого официального заседания Комитета, ибо решения всегда принимаются там, за сигарами и портвейном. Хитрец Домми сумел-таки тактично намекнуть хозяину, что его подруга вернулась, в то время как ее муж – нет.

9

Свирепый ветер завывал, вихрем взметая опавшую листву, сдувая с мостовой запах вьючной скотины. Он трепал подол платья Элиэль и пытался вырвать драгоценный груз из ее рук. Он швырял ей в глаза пыль. Эта часть города пробуждалась к обычной жизни гораздо позже, но в такую ненастную погоду темнело рано, так что ей надо поскорее покончить со своим делом и убраться отсюда еще до темноты. Сгибаясь под ветром, она спешила вперед своей неровной походкой: клип-клоп, клип-клоп-клип… Ветер то и дело пытался сбить ее с ног или сорвать тряпку, в которую она завернула свое приношение.

Юрг – славный город, самый любимый во всех вейлах, но в каждом городе есть свои злачные места, и Речная улица была едва ли не самой злачной из всех, вонючим переулком, по сравнению с которым даже «Цветущая вишня» казалась невинной, как дневник девственницы. До сих пор ей приходилось бывать здесь только однажды, да и то при ярком дневном свете. Шлюхи из «Цветущей вишни» приходили сюда частенько, но тоже только днем, да и тогда Тигурб’л Трактирщик посылал вышибал охранять их. Элиэль могла, конечно, попросить этих мордоворотов проводить ее, но они под стать этим печально знаменитым обитателям Речной улицы и даже намного опаснее их. Вдруг они бы решили поинтересоваться тем, что это она несет, а потом захотели бы освободить ее от этой ноши? А то и того хуже – перерезали бы ей заодно и глотку, чтобы она не пожаловалась на них Тигурб’лу.

Эта вещица обошлась ей больше чем в пять джоалийских звезд. Если она уронит это, за нее не дадут и медного гроша. Если она упадет вместе с ней – тоже. Эта поганка была размером с двухлетнего ребенка – и сил нет, какая тяжелая. Ветер задувал порывами, неровно. Мостовая была неровной. Ее походка была неровной. Клип-клоп… Клип-клоп… Клип…

Даже городские мыши попрятались перед наступающей темнотой, а коты еще не вышли на охоту. Редкие прохожие, спешащие навстречу, косились на нее так, словно не верили своим глазам, – это не самое подходящее место для одинокой женщины. И чего она так вырядилась? Один плащ стоил почти ползвезды: окрашенная в темно-красный цвет шерсть ламы с белой подбивкой из гусиного пуха.

Но она уже пришла. Между ветхих жилых домов, брошенных лавок и таинственных безымянных дверей стоял высокий входной портик, древнее всех этих построек, вместе взятых. Изначальный владелец портика все еще вел здесь свои дела, о чем свидетельствовал тяжелый железный молот – символ Карзона, – украшавший фронтон. Обычно все святилища в городах располагались в одном месте. Стоящие на отшибе храмы встречались так редко, что Элиэль не знала других таких примеров – казалось, проживавший здесь бог поссорился с остальными богами этого города. Это был дом Кен’та, аватара Мужа в Юрге.

Она не осмелилась задержаться и перевести дух у входа, хотя сердце ее скакало словно обезумевший гепард. Если она только позволит себе еще раз все обдумать, от всей ее смелости не останется и следа. Моргая, чтобы стряхнуть выступившие от ветра слезы, она поднялась по ступенькам, крепко сжимая свой бесценный сверток. Клип-клоп-клип-клоп… Древние каменные ступени наполовину стерлись. Это позабавило ее – ведь никто не признается в том, что молился в храме Кен’та. Мать Илла, эта мерзкая жаба, говорила ей как-то, что это делают только юнцы да старики. Она не учла еще шлюх.

Дверь открыта – слишком маленькая дверь для такого высокого портика. Внутренность храма казалась отсюда темной. Решимость снова оставила ее. Все внутри ее сжалось тугим комком, а руки дрожали так сильно, что она боялась, как бы вот-вот не уронить статуэтку. Это разрушило бы все ее планы! Однако к богам следует обращаться униженно и просительно, а не в такой ярости и не с этой отчаянной мольбой свести счеты. Кто вообще додумался бы обращаться за справедливостью к Мужу? Справедливость – это по части Девы, особенно ее ипостаси Ирепит, которая послала когда-то одну из своих монахинь спасти Элиэль от Жнеца, выказав тем самым некоторое к ней расположение. Увы, ипостасью Астины в Юрге была Агроэль, богиня девственности, не самая лучшая богиня для того, чтобы обращаться к ней с такой просьбой, и тем более не из тех, к кому могла бы осмелиться обратиться Элиэль Певица. «Отомстить! Д’вард еще поплатится за меня!» Она стиснула зубы и нырнула в дверной проем: Клип! Клоп! Клип!

Круглое помещение – слишком маленькое для обители такого всесильного бога, но, возможно, это оттого, что Кен’т привлекал одиночек, а не толпы паломников. Элиэль облегченно вздохнула: внутри – ни души, если не считать неугомонного ветра, шевелившего занавеси на стенах и шелестевшего листвой, которую он принес в качестве своего подношения. Высокие, узкие окна пропускали мало света. В середине зала на невысоком помосте горели две масляные лампады. Язычки пламени в них беспокойно плясали – вряд ли они беспокоились хотя бы вполовину так, как она! Над ними возвышалось изваяние бога.

В отличие от Юноши Мужа, как правило, изображали одетым, но здесь это, конечно же, был Кен’т. Изваяние, освещенное лампадами преимущественно снизу, казалось особенно вызывающим. В прошлый раз, когда Элиэль приходила сюда, она была совсем еще девчонкой, но даже тогда она не сомневалась, что анатомические подробности бога выдают желаемое за действительное. Теперь она знала это и по собственному опыту, однако не могла и отрицать того, что скульптор был значительно сильнее того художника, который расписал верхние комнаты «Цветущей вишни» порнографическими фресками. Мускулатура – великолепна. Поза Кен’та – руки на бедрах, голова надменно откинута назад – замечательно передавала мужчину-самца, неутомимого в любви. Выражение лица было одновременно чувственным, требовательным и грубым. Элиэль подумала о своей матери. Интересно, сама ли она пришла сюда, или он нашел ее где-то еще?

Элиэль подковыляла чуть ближе. Наверное, полагалось преклонить колени, однако ей почему-то делать этого не хотелось. Сердце рвалось из груди, как птица из клетки.

С шелестом отодвинулась занавеска, открыв темную маленькую комнатку. Элиэль подпрыгнула от неожиданности, чуть не выронив статуэтку. В зал вышел босой мужчина – жрец, правда, мало похожий на жреца. Мужчины, служившие другим божествам, как правило, носили длинные хламиды и часто брили лица и головы. На этом же была только зеленая набедренная повязка. Он был высок и хорошо сложен – прекрасный образчик молодого мужчины; впрочем, храму мужской силы наверняка имелось из кого выбирать.

Он переступил порог и остановился возле одной из лампад, ощупав девушку одобрительным взглядом.

– Добро пожаловать в это священное место, возлюбленная.

Элиэль сильнее сжала статуэтку – еще немного, и та сломается.

– Спасибо, отец, – отозвалась она и, к своему неудовольствию, уловила в собственном голосе дрожь.

Он чуть заметно кивнул, с любопытством разглядывая ее приношение.

– Я вижу, ты принесла солидное подношение. Чем могу помочь тебе? Какой милости ищешь ты от могущественного Кен’та?

– Я хочу говорить с самим богом.

– Возможно, слишком старый супруг? Или огорчительная задержка с зачатием? – Похоже, с божьей помощью и за значительное вознаграждение он готов был исправить эту неприятность. В ее случае он мог даже отказаться от вознаграждения.

– Нет, отец.

Он улыбнулся, не в силах скрыть свое нетерпение.

– Или слишком успешное зачатие? Ты хочешь, чтобы бог лишил тебя этого благословения? Это тоже можно устроить, дочь моя.

Как раз за этим приходят сюда шлюхи. Впрочем, ему все равно – конечно, в зависимости от желаемого результата приготовления к таинству менялись, но все ритуалы Кен’та так или иначе включали в себя совокупление. Во всяком случае, все, что касалось женщин. Того, что происходило с юнцами и стариками, она не знала, да и не хотела знать.

– И не это тоже. Я хочу говорить с богом.

На его лице промелькнуло раздражение.

– Покажи свое подношение, соверши свою молитву, и я помогу тебе с обрядом.

– Нет. Я… я хочу видеть его лично.

Мужчина зажмурился, потом широко улыбнулся.

– Ты самонадеянна, дочь моя! Чего бы тебе ни было нужно, я представляю бога в совершении всех его таинств.

Элиэль еще не встречала мужчины, который бы не мнил о себе этого, и она сразу распознала в повадках жреца то же нетерпение. Он придвинулся на шаг. Она попятилась. Он заметил ее хромоту и нахмурился.

Не найдясь, что сказать, Элиэль сдернула тряпку со статуэтки женщины-танцовщицы, привставшей на носок как бы перед прыжком. В свете лампады резной ниолийский хрусталь заиграл всеми цветами радуги. От его красоты захватывало дух. Она чуть ли не полдня торговалась с продавцом, и все равно пришлось вывернуть кошелек до последнего гроша. Уж такое-то подношение не может не привлечь внимания бога!

Жрец с шумом втянул в себя воздух.

– Ты принесла богатый подарок, госпожа! – признал он. – Такой подойдет.

– Он перевел взгляд с изваяния на нее, обратив внимание на дорогой плащ. Она почти слышала его мысли: женщина, одевшаяся так для визита на Речную улицу, должно быть, сошла с ума.

Он протянул руки:

– Давай, я возьму это у тебя.

– Нет! – Она отодвинула статуэтку.

– Тогда поставь на помост, только осторожнее!

– Нет! Я желаю отдать это лично богу. Я желаю видеть Кен’та во плоти!

– Твои амбиции граничат с богохульством, дочь моя!

Его тон раздражал ее. Он был ненамного ее старше.

– Скажи богу, что…

– Дай сюда, пока не уронила! – Он снова потянулся к статуэтке.

Она снова отпрянула. Понимая, что больше не сможет уворачиваться от него, она повернулась и швырнула статуэтку к ногам идола. Звон эхом отозвался от каменных стен; сверкающие осколки запрыгали по полу. Жрец вскрикнул от ужаса.

– Вот! – крикнула Элиэль. – Я передала свой дар богу! Теперь дай ему выслушать мою просьбу!

Жрец попятился, с опаской глядя себе под ноги.

– Ты сошла с ума, женщина! – Его голос звучал уже не так уверенно. – Ты совершила святотатство и богохульство! Изыди, пока святой Кен’т не раздавил тебя в своем божественном гневе!

– Я хочу Кен’та! – крикнула она. – Мои слова только для его ушей!

– Убирайся! Говорю тебе, ты сошла с ума! Надейся лишь, что он не проклял тебя, иначе ни один мужчина не совершит больше с тобой священного таинства!

– Он мой отец!

Молодой жрец презрительно поджал губы.

– Значит, ты одна из этих? Тогда будь благодарна могучему Кен’ту за то, что он подарил тебе жизнь, и не тревожь его больше понапрасну. – Обойдя зал вдоль стены, подальше от блестящих осколков, он схватил ее за руку так крепко, что она вскрикнула.

– Я должна оказать ему особую услугу!

– Изыди, безумная! – Он потащил ее к двери.

Она извивалась и царапалась. Он схватил ее за вторую руку и без труда потащил к двери.

Все вышло совсем не так, как она рассчитывала. Она вышвырнула на ветер все свои сбережения и не получила взамен ничего. Ей не дадут отомстить.

– Я хочу рассказать ему про Освободителя!

– Я не сомневаюсь, что хочешь! И несомненно, у тебя наготове еще несколько пророчеств, о которых ему тоже известно. Помолись ему в тиши своей спальни, и он услышит. – Они были уже у двери. – Ступай вон! И не шатайся по этим улицам, ибо близость бога делает местных жителей дерзкими. Это не место для одиноких женщин.

С этими словами жрец вышвырнул ее из храма. Дверь за ее спиной хлопнула, и Элиэль растянулась ничком на ковре.

10

На ковре? Не на тканом ковре, а на мягкой шкуре альпаки. Она подняла голову и уставилась в весело потрескивающий в камине огонь. Она могла поклясться, что жрец вышвырнул ее на улицу, на ступени. Его слова подтверждали это. Слева от нее была кожаная кушетка… Справа – другая. Она находилась в комнате, в большой и уютной комнате.

Она испуганно застонала и приподнялась на руках. Еще в детстве она пела в королевском дворце, и потом она давала частные концерты, так что хорошо знала, как живут богатые. Однако до сих пор ей не приходилось видеть ничего, что могло бы сравниться с этим: полы из полированного дерева, застеленные мягкими шкурами, стены, уставленные книжными полками, увешанные луками, копьями и охотничьими трофеями. Крепкая, массивная мебель, обитая потемневшей от времени кожей, подобрана со вкусом. Пахло пчелиным воском, кожей и древесным дымом. Зачарованная, она поднялась на колени. Это было логово богатого, очень богатого мужчины – уютное, дружелюбное и привлекательное.

Она оглянулась в поисках двери, но увидела только темно-коричневые бархатные шторы от пола до потолка, за которыми могли скрываться и окна. В любом случае до них слишком далеко, чтобы объяснить, как она оказалась здесь. В любом случае она находилась не в той маленькой комнатке, которую видела из зала. На полке над камином стояли два золотых канделябра, золотая ваза с букетом осенних цветов… и резная хрустальная статуэтка танцовщицы. Она вскочила на ноги, не отводя от статуэтки взгляда. Та стояла чуть выше ее глаз, и в переливающемся свете канделябров казалось, что она действительно летит. Двух таких одинаковых быть не может, а она только что разбила…

– Спасибо. Она очень красива. – Голос исходил откуда-то из-за ее спины.

Только что там никого не было. Она знала, чей это голос, она знала, кто мог воссоздать танцовщицу. Ее мольба не осталась без ответа. Она обернулась, одновременно падая на колени, уткнувшись лицом в ковер, не осмеливаясь смотреть на бога без его разрешения. Сердце колотилось как безумное.

Из всех богов Муж был самым противоречивым. Творец и разрушитель, которого полагалось бояться, которым полагалось восторгаться. Как Д’мит’рий он воздвигал города, как Крак’т разрушал их. Как Падлопан он был богом болезни, как Гарвард – богом силы. Он был богом земледелия и богом войны. Как Зэц он был Смертью, как Кен’т отвечал за новую жизнь в утробе. Как Карзон он был всеми ими сразу.

Пиол Поэт много раз вставлял Мужа в свои пьесы, но как Кен’та – ни разу, хотя о Любовнике рассказывало множество красивых легенд. По большей части они являлись вариациями одной и той же трагической истории Исматон, смертной, которая зачахла и в конце концов покончила с собой, не в силах жить без его любви. Труппа Тронга никогда не ставила пьес с Кен’том среди действующих лиц.

– Замечательно красивый экземпляр, – проговорил бог; его голос уже звучал ближе. – Он дорого обошелся тебе, значит, то, что тревожит тебя, действительно серьезно. – Он хихикнул. – Тебе там удобно?

Чего она не ожидала от бога – так это хихиканья.

– Э… да, Боже. – Она чуть приподняла голову и увидела две босые ноги. Сильная рука протянулась и подняла ее. Она все опускала лицо, пока палец не приподнял ей подбородок, и она встретила его улыбку.

Раньше, пока она жила с труппой, она видела Карзона в разных его ипостасях в исполнении многих актеров – Дольма, самого Тронга, Гольфрена, мужчин из других трупп. Его всегда изображали бородатым, часто в доспехах и по возможности очень крупным. Кен’т вовсе не походил на того, каким она его себе представляла. Во-первых, он был моложе и не таким большим, хотя его руки и плечи казались достаточно мощными. У него были курчавые волосы и усы в ниолийском стиле. Он был одет в безрукавку и штаны до колен – разумеется, зеленые. По крайней мере с цветом не напутали. И все же в нем не было ни намека на божественное величие. И оглушительной, всеподавляющей сексуальности в нем она тоже не видела. Это был коренастый, жизнерадостный молодой мужчина, по-своему привлекательный, слегка надушенный мускусом и лавандой. Он ободряюще улыбался ей. Глаза его… разве вот глаза…

– Почему бы тебе для начала не представиться?

Она заставила себя собраться с мыслями.

– Элиэль Певица, Боже.

– Добро пожаловать в мой дом. – Он расстегнул ее плащ, одобрительно осмотрел его и кинул на кушетку. Он сделал шаг назад и внимательно оглядел ее.

– М-м! Ты не только потрясающе красивая женщина, Элиэль Певица, но у тебя еще и изысканный вкус!

Она поперхнулась, пробормотав что-то в знак признательности. Теперь у нее хватало денег на все ее капризы, и это платье было ее самым новым и лучшим, только недавно купленным на зиму. Она его еще ни разу не надевала – хорошая белая шерстяная ткань, украшенная только пуговицами из горного хрусталя и парчовой отделкой ворота. Она всегда предпочитала платья с длинным подолом, чтобы прятать тяжелые башмаки, а длинные рукава и высокий воротник – это, наверное, реакция на чисто символическую одежду, в которой ей приходилось выступать. Правда, и это платье плотно облегало ее талию и поддерживало высокую грудь; ниже талии оно ниспадало свободно. От похвалы у нее закружилась голова. Она избегала встречаться с ним глазами, чувствуя, как заливается краской.

Он отвел ее к коричневой кожаной кушетке, усадил у огня и сам сел рядом. Она сцепила руки на коленях и уставилась вниз – словно четырнадцатилетняя девица на свидании с первым мужчиной.

– И ты утверждаешь, что ты моя дочь? Кто была твоя мать?

– Итерия Импресарио. – Не дождавшись ответа, она продолжала: – Она исчезла на две недели, здесь, в Юрге. Я почти ничего о ней не знаю. Она родила меня, а потом умерла, и меня растили мой дед, Тронг Импресарио, и его жена… то есть вторая жена, Амбрия. Она говорила, что моя мать была вовсе не плохой женщиной, просто она… – «Ее соблазнил бог!» Но вслух произнести этого Элиэль не могла. – Зачахла от любви?

Кен’т едва слышно вздохнул.

– Боюсь, такое случается. Я не помню этого имени. Возможно, это и был я. Обыкновенно я не такой непостоянный – всего две недели? Но возможно, возможно… – Он обнял ее. – Ты достаточно красива, чтобы быть ребенком бога. Ты зарабатываешь на жизнь пением?

– Да, Боже. – Сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.

– Где?

– О, везде, где придется. Я выступала во многих Вейлах, и в Юрге тоже много где. – Она не сочиняла. Труппа Тронга много странствовала. Тигурб’л часто устраивал ей выступления в частных домах.

– С ума сойти! – мягко проговорил бог. – И ты упомянула об Освободителе! Уж не ты ли та Элиэль, о которой говорится в «Филобийском Завете»?

– Да, Боже.

– Отец?

– Да… отец. – Она искоса посмотрела на него.

Он ждал, задрав темную бровь. Он улыбался, но без издевки, совсем не так, как ухмылялся жрец. Он относился к ней совершенно серьезно.

– Говори же…

– Я сделала все, о чем говорило пророчество. Когда Освободитель появился, я утешила его, я омыла его. Он был очень болен, и я выходила его. Я сделала все, что от меня требовалось, отец!

Кен’т нахмурился.

– Знаешь, пожалуй, такое обращение мне не нравится. У меня нет опыта отцовства, Элиэль. Не мое это дело. Для этого тебе больше подойдет Висек.

– Конечно, Боже.

– Я бог мужской силы, – как бы извиняясь, продолжал он. – У меня свои обязанности. Если бы я следил за всеми ублюдками, которых наплодил, у меня бы не осталось времени ни на что другое. Тебе ясно?

– Да, конечно. Боже.

– Называй меня Кен’т.

Она молчала в замешательстве.

– Ну давай же! – сказал он, теперь уже с насмешкой. – Ты хотела меня во плоти. Ты получила меня во плоти, так что называй меня Кен’том!

– Да, Кен’т.

– Так-то лучше.

С минуту он просто улыбался ей. Она улыбнулась ему в ответ, почувствовав себя увереннее. Он был хорош собой – теперь, когда она рассмотрела его получше. Хорош собой и привлекателен. Его лицо ни капельки не напоминало лица статуи. Никакой надменности, никакой грубости – наоборот, доброе, внушающее доверие и симпатию лицо.

– Сколько тебе лет?

– Семнадцать… Кен’т.

– Значит, когда явился Освободитель, ты была еще ребенком. Он не был младенцем, конечно, хотя по тексту можно понять и так. Сколько ему было тогда?

– Он говорил, восемнадцать.

– Любовники?

– О нет! Конечно, нет!

Он нежно притянул ее к себе.

– И что ты хотела рассказать мне о нем?

Ага, дело может принять деликатный оборот. Ее сердце снова ускорило свой бег.

– Говорят, он объявился в Джоалвейле.

– Верно, ходят такие слухи.

Она несколько раз глубоко вздохнула, как делала обычно перед тем, как петь особенно трудную песню.

– Я думала… возможно… Мне казалось, вы могли хотеть связаться с ним. Если так, я могла бы опознать его для вас… если вы хотите… – Разумеется, в поимке Освободителя был заинтересован Зэц, но Зэц был Карзон, а Карзон – Кен’т, хотя она не представляла себе этого славного молодого человека страшным богом смерти.

– Интересное предложение! – задумчиво протянул бог. – Что у тебя с ногой?

Обыкновенно она приходила в ярость, стоило кому-нибудь упомянуть об ее увечье, но это все-таки был ее отец, так что его интерес можно было простить.

– Одна короче другой. – Она подняла ногу, чтобы он мог увидеть толстую подошву на башмаке. – Я выпала из окна, когда была совсем маленькая.

– Это не мешает тебе выступать?

– Нет… Ну, конечно, мешает! Я всегда хотела стать актрисой, но не могу же я ковылять по сцене вот так! Меня не допустят на Празднества Тиона! – Вот, она все ему сказала!

Кен’т пробормотал что-то сочувственное. Он понимает!

– Послушаем-ка, как ты поешь. Спой мне – ничего замысловатого, что-нибудь попроще. Что-нибудь необычное. – Он убрал руку и, сунув ее за спинку кушетки, достал оттуда лютню. Профессиональным движением пробежался пальцами по струнам; инструмент был настроен идеально. – Что будем петь?

Этого она не ожидала! Петь для бога! Она собралась с мыслями.

– «Скорбящую женщину»?

Он улыбнулся и наиграл куплет, хотя песня была не из известных. Он играл гораздо лучше Полтстита.

– Выше? Ниже?

– Нет, нет, так хорошо! Вы играете божественно! – добавила она, осмелев.

– Еще бы! – рассмеялся он и начал вступление.

Она пропела первый куплет, но затем он оборвал игру и отложил лютню.

– Как я и ожидал. Голос пронзительный, ритм эксцентричный. Ты вкладываешь в слова уйму чувств и превращаешь песню в драму, но на Празднествах Тиона тебя бы не признали ни за что.

– Боже! Я хотела сказать, отец…

Он обхватил ее руками и крепко сжал, потом игриво поцеловал ее в кончик носа.

– Тебе, должно быть, очень жарко в этом платье?

– Я же ваша дочь!

В его глазах загорелся хорошо знакомый ей огонек.

– И я еще бог! Богам не обязательно подчиняться всяким пустяковым правилам!

Потом он поцеловал ее в губы.

Поцелуй был не слишком долгим. Хватило и этого. Когда он оторвался от нее, она качнулась назад и ошеломленно посмотрела на него. Она совершенно лишилась сил. Ни один мужчина еще не целовал ее так.

Он довольно усмехнулся.

– А теперь, Элиэль Певица, давай поговорим начистоту. Скажи-ка мне не ту правду, в которую тебе хотелось бы верить, но истинную правду. Где ты поешь?

Она стиснула зубы. И кулаки. Но бог ждал, глядя на нее в упор своими большими карими глазами.

– Ну, в разных местах. Я хотела сказать… иногда… ладно, в «Цветущей вишне».

– Значит, ты шлюха?

– Конечно, нет!

Он приподнял брови:

– Ба, да ты упряма, как заноза, не так ли? Что ж, попробуем чуть сильнее.

Он был настойчив; он не сделал ей больно, но бороться против его стальных мышц было бесполезно. Его губы прижались к ее, его рука гладила ее грудь – платье сползло до талии, хотя она не поняла, как это вышло. Она горела с головы до ног. Она таяла, она чувствовала себя так, словно ее ударило молнией – все сразу. Возбуждение накатывало на нее волнами. Ни один мужчина не обращался так с ее телом, ничего подобного никогда не происходило с ней, она качалась в облаках розового тумана – но тут он остановился.

– О, Кен’т, Кен’т… милый… – Она протянула руку, чтобы снять платье.

Он взял ее руки в свои и сжал их.

– Правду, и немедленно!

Она слышала свой голос как бы издалека.

– Да, милый. Да, я шлюха. После выступления Тигурб’л посылает ко мне в гримерную мужчин. Он говорит, я приношу втрое больше любой другой. Иногда он посылает меня выступать в частных домах… только перед мужчинами, конечно. Я не люблю этого, по другой работы для хромой певицы нет. Я так голодала! Поцелуй меня еще, пожалуйста!

Он снова неожиданно хихикнул.

– Ты не удивила меня, Элиэль. Ты боишься, что я отнесусь к этому неодобрительно? Ты делаешь то, что подобает женщине, – помогаешь мужчинам совершать мое священное таинство. Так что Освободитель?

Она высвободила руку и начала расстегивать пуговицы у него на рубахе.

– Он мне безразличен, – произнес ее голос. – Ему нужно было пойти в храм Тиона. Это все было в Суссвейле, где Юноша главный. Жрецы приказали Д’варду – это Освободителя так зовут, Д’вард, – чтобы Д’вард явился в храм, и Киртьен Верховный Жрец сказал, что я справилась хорошо и что святой Тион исцелит мою ногу, а Освободитель просто взял и сбежал. Он исчез! И моя нога так и осталась хромой… – Воспоминание об этой ужасной несправедливости прорвалось даже сквозь розовый туман. «Трус! Неблагодарный!» – Он сбежал! Он меня предал! Я хочу… Ты мой отец. Когда я узнала об этом, когда мы вернулись в Юрг, я пришла сюда и молилась тебе. До тех пор, пока меня не нашел жрец, и не сказал, что я маленькая грязная девчонка, и не выгнал меня!

– Я тебя не слышал, – сердито пробормотал Кен’т. – Меня могло не быть здесь. Или я был занят.

– Ну, сегодня утром я подумала, что ты можешь услышать меня, если я скажу про Освободителя. И я принесла дорогой подарок. – Она надеялась, что сможет замолчать и он снова поцелует ее. Она расстегнула его рубаху и гладила пальцами густую шерсть у него на груди.

– Ты хочешь отомстить Освободителю… да нет, еще больше ты хочешь подкупить меня, чтобы я исцелил твою ногу.

– Нет, нет, нет! Я только хочу помочь тебе, ведь ты мой… Я хочу помочь тебе! – Одной рукой она боролась с пряжкой его пояса.

Кен’т продолжал хмуриться.

– Конечно, я мог бы исцелить тебя, но я ведь бог похоти, а не целительства. Это скорее по части Тиона. Пожалуй, я мог бы заявить, что исцеление шлюх входит в сферу моих забот, тем более что он частенько пасется в моем саду, когда на него находит. Ах ты вздорная маленькая кошка, ты ставишь меня в весьма щекотливое положение!

– П-положение? – поперхнулась Элиэль.

– Вот именно. Если Зэц узнает, что у меня есть нить вроде тебя и я не потянул за нее… Ладно. Тебе все равно этого не понять.

Почему он говорит о Зэце как о ком-то совершенно постороннем, когда тот просто его другая ипостась? Она выбросила все свои сбережения, прогневила бога, возможно, прогневила и Тигурб’ла Трактирщика, ибо она скорее всего опоздает, – и ведь ей еще надо убраться с Речной улицы так, чтобы ее не изнасиловали. Но пока все это не значило ровным счетом ничего.

– Поцелуй меня еще. Ну пожалуйста!

– Нет. Мне нужно, чтобы ты могла хоть немного соображать. Ладно, вот что ты сделаешь, Элиэль Певица. Ты отправишься и найдешь этого Д’варда Освободителя, слышишь? Ты подойдешь к нему и коснешься его рукой…

Черный ужас вспорол розовый туман словно клинок меча.

– Нет, нет! – Она забилась в его объятиях. – Ты не превратишь меня в Жнеца! – В Жнеца вроде Дольма Актера со всеми его ужасными ритуалами, с убийствами людей одним прикосновением руки, с прохождением через запертые двери, даже с призыванием самого Зэца…

– Клянусь Пятью, да ты упрямишься, не так ли? Крепка как камень?

– Только не Жнецом! Я не хочу, не хочу!

– Я не могу сделать тебя Жнецом. Это по части Зэца. Но у меня тоже имеется в запасе один-два фокуса. Верно? – Кен’т улыбнулся и убрал ее руки со своего пояса, потом развел их в стороны и нагнулся к ней, снова прижавшись своими губами к ее.

Весь мир пошел кругом. Она парила на вершинах наслаждения. Она таяла. Но снова все кончилось слишком быстро, через каких-то несколько секунд. Когда он оторвался от нее, она увидела его большие карие глаза, спокойно рассматривающие ее. Она задыхалась, она вся взмокла, она вся дрожала. Еще, еще!

– Ладно, Элиэль Певица. Я дам тебе денег и пошлю жрецов, чтобы те проводили тебя до твоего борделя. Завтра ты отправишься на поиски Освободителя. Подберись к нему поближе, коснись его. Лучше всего к нему в постель, но сойдет и просто прикосновение руки. И тогда ты споешь ту песню, которую пела мне сегодня. Ты не должна петь ее ни разу до тех пор, пока не прикоснешься к Д’варду, поняла? И когда ты вернешься, я вылечу твою ногу. Я найду тебе хорошего богатого мужа… во всяком случае, богатого, ибо и то и другое сразу – большая редкость.

Он отпустил ее руки, которые тут же потянулись к платью, чтобы сорвать его.

– Нет! – усмехнулся он. – Оденься. Сделай все, как я тебе сказал, и ты получишь то, что хочешь, когда вернешься. Я буду с нетерпением ждать этого, честно! Но теперь ты немедленно уйдешь отсюда и забудешь про этот наш разговор. Когда жрецы доведут тебя до твоих дверей, ты забудешь даже, что была здесь. Но завтра ты сделаешь все так, как я сказал тебе.

11

Дош знал большинство проходимых перевалов в Вейлах – тех, которые используются всеми, и еще несколько «черных входов», известных только контрабандистам и Жестянщикам; собственно, это было почти одно и то же. Хотя ему уже давно не доводилось пересекать Рагпасс и он помнил его довольно смутно, он узнал его почти сразу же. Так, он вспомнил, что спуск в Носоквейл относительно пологий, зато со стороны Джоалвейла горы обрываются вниз почти отвесно. Во многих местах дорога вырублена в скале так, что представляет собой своеобразный полутуннель, и в этих местах на ней не разошлись бы и два человека. Там, где она проходила по естественным уступам, она была, как правило, шире, но часто неуютно нависала над пропастью. Все, что можно было сказать хорошего про подъем, – так это то, что он так извивался, что у сорвавшегося с дороги оставалась некоторая надежда, падая, привести в ужас одного или даже двух таких же, как он, путешественников.

Убедив себя, что вся его жизнь зависит от той скорости, с какой он покинет Джоалвейл – по возможности с минимальным количеством свидетелей, – Дош больше не задерживался для разговоров с местными. Детство с Лудильщиками научило его читать следы, но отпечатки множества ног в пыли заметил бы любой дурак, а ветер наверняка замел бы их, пройди Освободитель со своей шайкой здесь раньше, чем несколько часов назад. Подъехав к основанию склона, он разглядел похожие на муравьев маленькие группки людей, ползущих по дороге высоко над ним. В теплых лучах заходящего солнца он начал подниматься верхом.

Первую треть подъема он одолел относительно легко. Все, что от него требовалось, это погонять своего скакуна и бороться с острым желанием зажмуриться. Зависнуть в воздухе в семи футах над поверхностью дороги было гораздо хуже, чем идти по ней собственными ногами. Внутри его все сжималось, но по крайней мере физически он не уставал. Джоалфлэт разворачивался под ним подобно картине. Он нагнал нескольких отставших путешественников и обогнал их. По большей части это были старики или семьи с детьми – не самые обычные путешественники, – поэтому он решил, что это хвосты армии Д’варда. Он не задерживался, чтобы поговорить с ними; он только кричал им, чтобы они посторонились и не мешали ему проехать.

Моа то и дело колотил его ногами о скалу. Когда они поднялись выше, к этому добавился ветер, трепавший его одежду и волосы.

Одно из основных правил управления моа гласит, что моа не поднимаются выше деревьев. Должно быть. Ласточка читала учебники, поскольку вдруг решила, что полное отсутствие поблизости деревьев освобождает ее от необходимости тащиться дальше. Она остановилась как вкопанная и попыталась укусить его.

Дош пришпорил ее пятками – на несколько минут это подействовало. Потом Ласточка остановилась снова. Искренне пожалев, что не захватил с собой шпор, Дош достал кинжал и кольнул скотину в плечо. Результатом явился устрашающий приступ скачков и брыкания, сопровождаемый настойчивыми попытками повернуть назад, в Джоалвейл. Камешки из-под копыт срывались с дороги и исчезали в бездне. Дош заставил-таки упрямое животное развернуться в нужную сторону и кольнул снова. Ласточка понеслась, словно копье нагианского воина. Предупрежденные его воплями, путники едва успевали прижиматься к скале, и он вихрем проносился мимо.

Ясное дело, это не могло продолжаться вечно. В конце концов никакие угрозы уже не помогали, и Ласточка категорически отказалась следовать дальше. Решив, что новые уколы кинжалом только ухудшат ее и без того сволочной характер, Дош спешился.

Моа можно вести в поводу – в этом случае они имеют склонность кусаться. Их зубы довольно тупы, так что до крови они прокусывают редко, но ведь от этого не легче. Моа можно также погонять – в этом случае они лягаются тяжелыми копытами. Дош решил погонять – так неразумная тварь могла хотя бы тащить его. Как он и надеялся. Ласточка слишком устала и слишком боялась узкой тропы, чтобы лягаться как следует. Они продолжили путь вверх во вполне приличном темпе.

Солнце склонилось уже неприятно близко к горизонту. Джоалфлэт тянулся в бесконечность, растворяясь в дымке на западе. С моа или без, Дош был настроен одолеть этот проклятый подъем до наступления темноты.

Он обогнал еще несколько отставших групп следовавшего за Освободителем сброда – это определение характеризовало их очень точно. Большую часть, похоже, составляли женщины, причем вид у всех был далеко не цветущий. Очевидно, никто из тех, чья жизнь была и без того неплохой, не бросал ее ради того, чтобы следовать за Освободителем, хотя зачем вообще кто-то соглашался следовать за Освободителем, оставалось Дошу непонятным. Только потому, что он Освободитель? Как командующий объединенной джоалийско-нагианской армией Д’вард показал себя превосходным полководцем, но эти развалины нельзя было назвать армией. И кто теперь враг? Зэц? Уж такой-то войны стоило бы избегать любой ценой. Дош всем сердцем надеялся, что завершит свои дела с Освободителем и тут же отправится на запад, в Фитвейл.

Когда от солнца осталась лишь алая полоса на западе, он добрался наконец до вершины. Внезапно склон над ним исчез, и только деревья и две высокие горы по бокам отмечали перевал. Ветер дул навстречу. Насколько он помнил, начиная с этого места, дорога вела полого вниз до самого Носокфлэта.

– Ну что, скотина? – сказал он моа. – Видишь: деревья! А ну за работу!

Она лягнула его, и он едва увернулся.

Он остановился перевести дух и оглянулся назад. Отсюда было видно половину Джоалвейла: мозаика зеленых и золотых полей, лесов, синих пятен воды. Реки казались отсюда серебряными лентами, дороги – красными нитями. Если бы не сумерки, он разглядел бы и сам Джоал.

Пыль! Что-то подняло длинный шлейф пыли на дороге, по которой он ехал. Что это? Караван телег? Вряд ли. Скорее всего – отряд джоалийской кавалерии. Возможно, они не рискнут подниматься в темноте – во всяком случае, будем надеяться. И вообще, еще неизвестно, может, их послали вовсе и не за ним – или за Освободителем.

Вот свинство! Жизненный опыт показывает, что всегда следует исходить из худшего, а ведь опыт его еще ни разу не подводил. Мог бы подумать о такой возможности и раньше.

На небе ни облачка. Вставал Трумб, почти полный, и он теперь будет освещать мир своим зеленым светом до самого рассвета. Дош повернулся к моа.

– Тебе, – мрачно процедил он, обращаясь к Ласточке, – придется сейчас бежать так, как ты еще не бегала никогда в жизни.

Ласточка мастерски лягнула его в голень, швырнула на землю и добавила еще раз, уже по ребрам, когда оноткатывался в сторону. К счастью, она не сломала ему ни одного ребра, и он не выпустил повода из рук.

Вопрос, кому принадлежит тот или иной перевал, вызвал немало стычек, однако ответ всегда зависел от соотношения сил заинтересованных сторон. В случае, если это Джоалия и Носокия, спора не было. Правители Носокии – джоалийские марионетки – и слова бы не сказали джоалийским солдатам, даже если бы те преследовали беглеца до самого Носока и зарубили бы его на главной улице. В случае, если беглец не говорит по-носокиански и не знает тайных перевалов из Носоквейла, единственный шанс спастись – что есть сил спешить на восток. Если ему удастся достичь Ринувейла, он окажется в сфере влияния Ниолии, за пределами Джоалийской империи.

Ночь освещалась всеми четырьмя лунами. Хотя Кирб’л, Иш и Эльтиана, даже вместе взятые, не могли сравниться с зеленым сиянием Трумба, они помогали освещать темные места, и Дош спускался в долину достаточно быстро. Дорога почти все время шла вдоль шумного ручья, так что он не опасался расшибить лоб об деревья. Он обгонял все новые и новые группки последователей Освободителя, и если число их, названное жилвенбийским крестьянином, хотя бы приблизительно соответствовало истине, впереди их оставалось не так уж много.

Проехав еще милю или две, Дош обогнул поворот дороги и оказался в более открытой части долины. Скальные стены круто поднимались вверх – деревья были редки, в основном кустарник. Он увидел впереди мерцание костров и россыпь упавших звезд. Да, а войско-то больше, чем он ожидал.

Ничто не мешало ему проехать мимо. Он мог быть в Носокленде уже к утру, пусть даже ему пришлось бы загнать моа насмерть. Так ему и следовало поступить. С другой стороны, у него больше часа форы, даже если джоалийцы рискнут подниматься на перевал при лунном свете. Он проделал весь этот путь, чтобы предупредить Д’варда, – ну, так он вполне успеет это сделать.

Ох, погубит его когда-нибудь эта сентиментальность!

Поворачивая Ласточку с дороги, он даже решил, что, если уж быть абсолютно честным с самим собой – чего он в себе вообще-то не поощрял, – он с удовольствием провел бы ночь у костра с Д’вардом, болтая о старых добрых временах. Так он по крайней мере узнает, откуда весь этот шум вокруг Освободителя.

Он правил на костры и детский плач. Он разглядел шаривших по кустам людей и решил, что они собирают ягоды. Сколько ягод надо набрать на сотню голодных желудков?

Человек возник словно из ниоткуда, заступив ему дорогу. На нем была только кожаная юбка – не самая подходящая одежда для холодной ночи в горах, – и в руках он держал копье и круглый щит.

– Стой! – приказал он.

Дош остановился. С копьями не спорят.

– Изложи свое дело! – Часовой говорил со знакомым выговором, и неожиданно лицо его тоже оказалось знакомым.

– Догган! Догган Пастух! Это же я – Дош!

– Пять богов… тьфу! Я хотел сказать. Господи! Это ведь сам Двуличный! Что ты здесь делаешь, говнюк?

– Могу спросить то же самое у тебя. – Дош подумал, не спешиться ли ему, но остерегался больше зубов Ласточки, чем копья Доггана. «Интересно, – подумал он, – много ли здесь старых однополчан Д’варда? Наверное, хватает. Нагианцы фанатично преданы своим сверстникам-односельчанам и все делают сообща». – Где твоя раскраска, воин?

– Краска вся вышла, – спокойно ответил Догган. Это был невысокий, коренастый мужчина, славившийся скорее развитой мускулатурой, чем сообразительностью. Похоже, его нимало не беспокоило, что такие слова в устах нагианца натуральная ересь. – Я спросил тебя, чего тебе нужно.

– Я приехал поговорить с Д’вардом.

Догган подумал немного, потом сделал знак копьем:

– Иди за мной. И если ты позволишь этому ублюдку укусить меня, я пущу его на котлеты.

– Веди. – Дош уже на ходу менял стратегию. Отряд нагианских воинов для джоалийцев – грозный противник. Если Д’вард согласится защитить его, возможно, он будет в безопасности.

Через несколько минут они вышли к костру. Стреножив Ласточку, он устало поковылял на свет. Нога болела в том месте, куда пришелся удар копытом моа. Полдюжины озябших нагианцев собрались у огня и внимательно слушали то, что говорил им сидевший на камне Д’вард. Он прервался на полуслове, и зубы его блеснули в улыбке.

– Ба, посмотрите-ка, кто здесь! Наш старый вестовой! Добро пожаловать, Дош! – На нем была темная хламида жреца с длинными рукавами. Из-под капюшона виднелись пряди черных курчавых волос и коротко остриженная борода, но он был бы больше похож на жреца, если бы побрил лицо и голову. Хорошо, что он этого не сделал.

– Спасибо. – Дош придвинулся к огню, и остальные освободили ему место, даже слишком много места, словно он разносчик страшной заразы. Он съежился, чтобы согреться, понемногу узнавая людей вокруг – все из старой соналбийской сотни – Прат’ан Горшечник, Бурташ Колесник, Гопенум Мясник и другие. Любой из них порубил бы себя на кусочки, попроси их об этом Д’вард.

Молчание угнетало его; он поднял взгляд и увидел – Д’вард ждет, что он скажет.

– Я услышал, что ты в Жилвенби. Об этом сказал мне один военный в Джоале. Я решил, что мне стоит предупредить тебя.

Даже в неровном свете костра глаза Д’варда блеснули синим.

– Ты поступил как настоящий друг, Дош. Джоалийцы мне не страшны, но все равно очень мило с твоей стороны.

Он не изменился. Если он хочет, чтобы его считали вождем, ему стоило бы отрастить бороду подлиннее. Нет, такое можно сказать про кого угодно, только не про него. Вид у него, конечно, слишком юный, но его абсолютное спокойствие означало, что он полностью контролирует отряд – и себя самого тоже. Дош снова ощутил волшебство в действии. Это был человек, которого уважали, которому повиновались беспрекословно, пусть даже сам он и не просил об этом. Он говорил с богами. О нем гласило пророчество. Он вызывал доверие – и уверенность.

– Это был не совсем простой военный, – объяснил Дош. – У него на теле был знак Владычицы.

Здоровяк Прат’ан хмыкнул, но что он хотел этим сказать, осталось неясным.

Д’вард задумался.

– Единственная известная мне мужская секта Эльтианы – это Хранители Матери. Говорят, свой знак они носят на довольно интимном месте.

– Вот именно.

Улыбка сбежала с лица. Взгляд сделался жестким.

– И как ты обнаружил это, Дош?

Двое воинов что-то пробормотали.

– Нет, – возразил Д’вард. – Если он посвящен Эльтиане, он бы не стал делать этого. Ну?

– Я его убил.

Д’вард вздохнул:

– За что?

– Он хотел, чтобы я тебя предал. – Дош с надеждой обвел взглядом сидевших у костра. Если он и ожидал одобрения, он его не увидел. Эти тупицы всегда терпеть его не могли. Они позволяли ему дышать только потому, что так приказал им Д’вард. Собственно, ему плевать на их мнение, но хотелось бы верить, что Д’вард одобряет то, что он для него сделал. В его жизни почти не было других мужчин, к которым он относился бы так… вообще не было, во всяком случае, сейчас он таких не помнил.

– Полагаю, именно этим объясняется то, что ты ехал через перевал ночью, – заметил Д’вард. – Откуда это у тебя моа?

– Украл, разумеется.

– Ты ведь ни капельки не изменился, не так ли?

– А вот и нет, я стал еще лучше.

Д’вард почесал бороду; вид у него был скорее раздраженный.

– Спасибо тебе за новости насчет Эльтианы. Хранители делают для нее грязную работу – они не так опасны, как Жнецы, конечно, но все-таки… Мне только жаль, что ты раздобыл эту информацию таким образом. Проведешь ночь с нами или ты спешишь полюбоваться новыми местами? Боюсь, особых удобств мы тебе не предложим.

Все взгляды обратились на гостя в ожидании его ответа. Нагианцы явно ждали, что он уберется. Чего хотел Д’вард, Дош понять не мог.

Он устало протянул руки к огню. Воздух остывал; ночь становилась все холоднее и темнее. И неуютнее.

– Там еще отряд джоалийской кавалерии… – Его языку явно не хотелось уходить отсюда, так что его приходилось пришпоривать.

Гопенум подбросил в огонь веток. Дым и искры взметнулись к звездам.

– Это не за нами, – сказал Д’вард. – Я не думаю даже, чтобы они проверяли, убрались ли мы, – выданное нам разрешение действительно еще три дня. Они поднимаются к перевалу или будут ждать утра?

– Не знаю. – Дош встал, пошатываясь на затекших ногах. – Ладно, я сказал все, что знаю. Мне лучше ехать дальше. – Он подумал о долгом, одиноком спуске в Носоквейл.

– Мы приветствуем новобранцев, – негромко проговорил Д’вард. – Мы будем рады видеть тебя с нами.

Прат’ан зарычал.

Д’вард цыкнул на него, и Прат’ан пошатнулся, словно от удара кнутом.

Дош опустился на колено, выбрав своего рода компромисс – вроде бы и не ушел, и не остался.

– С вами? А что вы задумали?

– Скажи ему. Большой брат.

Мускулистый горшечник хмуро посмотрел на Доша.

– Освободитель исполняет пророчества. Мы – Свободные, и мы держим путь в Таргвейл, где он принесет смерть Смерти, как это и было предсказано.

Сущее безумие. Но Дош слишком хорошо знал Прат’ана, чтобы спорить. Голова горшечника была пуста, как его горшки.

– И на каких условиях?

– А! – Д’вард подумал немного. – Ты убийца, вор, лжец, половой извращенец, и ты – предатель. Это достаточно точно описывает тебя?

Бурташ заржал. Д’вард покосился на него.

– Извини, Освободитель, – пробормотал тот, виновато опустив голову.

– Пожалуй, ты перечислил все мои лучшие стороны, – кивнул Дош. – Я еще напиваюсь до бесчувствия и курю мак, когда могу себе это позволить.

– Мы не можем принять такого человека.

– Тогда к чему тратить время? – Дош начал подниматься.

– К тому, что ты можешь обещать бросить все это.

Дош подумал, что ослышался, да и у остальных вид был озадаченный. Будь это кто угодно, а не Освободитель, он решил бы, что его разыгрывают, но в глазах Д’варда не было усмешки, только вызов.

– Мне безразлично, кем был человек раньше, Дош, мне важно, кто он теперь.

– Ты хочешь сказать, ты поверишь мне на слово? Мне? Ты считаешь, что, если захочу, я сдержу свое обещание?

– Да. Ты говорил как-то, что крепче тебя ублюдка в армии не найти, и я тогда поверил тебе. Я верю тебе и сейчас. Если ты пообещаешь мне, что откажешься от всего этого, ты сдержишь слово.

Костер затрещал громче; дым уносился по ветру. Откуда-то из темноты слышались негромкие голоса, детский плач. Кто-то завел песню, похожую на гимн. Кто такие эти Свободные? Только отряд из Соналби или все это сборище разного сброда? Присоединиться к ним? Ему?

– Боги! – Все это сплошное безумие.

– Здесь только один бог. Твое решение? – Д’вард неожиданно рассмеялся.

– Я никогда еще не видел тебя таким напуганным, Дош!

Он боялся. Еще как боялся! У него дрожали руки.

– Я не могу!

– Можешь!

Ведь именно это хотел он услышать от Д’варда, верно? Тогда почему он не верит в это?

Освободитель пристально посмотрел на него:

– Мы знаем тебя как Доша Вестового. Если солдаты спросят о тебе, какое бы имя ты ни носил сейчас, мы можем ответить, что не знаем такого. – Он улыбнулся. – И потом, ты ведь действительно станешь совсем другим человеком…

Другим человеком? Такое решение нельзя принимать, не подумав как следует. Дош больше не будет одиночкой. Он будет одним из этих безмозглых сектантов Освободителя, одним из тех, кто направляется на верную смерть в Таргвейле. Он ведь был уже одним из них. Недолго.

– Как это тебя до сих пор не отловили Жнецы?

Д’вард только пожал плечами.

– Жнецы? – сипло расхохотался Гопенум. – Хочешь посмотреть на Жнецов? У нас их тут дюжина, если не больше. Стоит им оказаться рядом с Освободителем, как они уже больше не Жнецы.

– Что?

– Не обращай внимания, – сказал Д’вард. – Ты уклоняешься от ответа.

Дош еще раз неуверенно огляделся по сторонам. Он не мог разглядеть на лицах презрения, но знал – оно там. Они скрывали это из уважения к Д’варду, только и всего. Он с трудом встал – казалось, он весит больше их всех, вместе взятых.

– Желаю удачи. Вы все сошли с ума. Ступайте, несите смерть Смерти, если сможете. Я уж лучше постараюсь сохранить жизнь жизни.

Он повернулся и пошел. Он не сделал и трех шагов, когда услышал голос Д’варда:

– До встречи в Носокленде.

Он продолжал идти не оглядываясь.

12

Первые дома пришельцев в Олимпе строились по периметру узла. Когда места в круге больше не осталось, начали еще один, внешний, образовавший другую сторону улицы. После того как Палата уничтожила поселок, его отстроили заново по тому же плану. Как младший офицер Джулиан жил в дальнем, еще только-только строящемся квартале. Местоположение дома ясно обозначало статус его владельца, и это не было просто чванство – внутренние жилища обеспечивали некоторое оккультное преимущество. Если почитатели Неделимого в Вейлах молились апостолам, небольшое количество маны перепадало и тем, кто жил на узле. Конечно, в сравнении с той энергией, которую получали боги от своих почитателей в храмах, это сущие пустяки, но мана за долгие годы понемногу накапливалась.

Когда небо над горными вершинами окрасилось кроваво-красным, Джулиан ступил на дорожку, ведущую через сад Пинкни ко входной двери. Как всегда, он ощутил легкое покалывание виртуальности. Через открытые окна доносился негромкий смех развлекающихся энтаек. Не прошло и трех минут, как он уже держал в руке стакан тошнотворной жидкости, сходившей здесь за шерри, и притворялся, будто ему интересен рассказ хозяйки о новом саде камней, который строят для нее Морковки.

Сбежав при первой же возможности от Ханны Пинкни с ее садоводческой сагой, он начал переходить от группы к группе. Ему предлагалось обсуждать поло и крикет – Морковки обучились играм и, представь себе, старина, здорово в них преуспели – и, разумеется, погоду. Об Освободителе не было сказано ни слова.

– Потрясающие новости из Фитвейла! – громко воскликнул Проф Роулинсон.

– Похоже, Имфаст приказала своим жрецам сменить цвет с красного на синий!

– Правда? – удивилась Долорес Гарсия. – А… а кто такая эта Имфаст? – добавила она, немного подумав.

– Богиня… гм… женской зрелости. Так или иначе, она переметнулась от Эльтианы к Астине! Важный ход в Большой Игре!

– Потрясающе!

Проф пустился в пространные объяснения. Джулиан ничего не знал об Имфаст, да и не хотел знать. Он двинулся дальше, разведывая, кто здесь есть, а кого нет. Некоторые из присутствующих были здесь только для украшения, и они не имели никакого отношения к вопросу об Экзетере – например, Ханна. Так, пустое трепло. Другие, несомненно, собрались неспроста: Проф Роулинсон, Джамбо Уотсон и двое других, про которых Домми говорил, что их срочно вызвали в Олимп. Где-то сзади слышался голос Ревуна Резерфорда, нынешнего председателя.

Из женщин иметь отношение к делу могли только три: Долорес, тело которой лишало мужчин рассудка, но, увы, по слухам, она единственная верная жена в Олимпе; Урсула Ньютон с плечами борца и замашками старшего сержанта; Ольга Олафсон – незамужняя, пышная нимфоманка. Поговаривали, что она преследовала даже Морковок.

Он обошел стороной Ревуна – тот льнул к Кэти Чейз, в свою очередь изображавшей на лице скучающее безразличие, хотя всем известно, что они любовники. Внебрачные связи – основное развлечение в Олимпе, однако по негласному уговору все делали вид, что никто ничего не знает – чтобы Морковки не судачили. Притворство было второй по популярности игрой. Следует признать, что в столь отсталой стране других игр почти и не было, однако Джулиан все же считал это нелепым ранневикторианским лицемерием. Правда, многие из этих людей и в самом деле принадлежали к ранневикторианской эпохе. На деле каждый прекрасно знал, кто с кем спит. А если и не знал, всегда мог спросить у своих Морковок.

Служба и так представляла собой довольно странное сборище, но в тот вечер странность эта была заметна, как никогда, – Джулиану потребовалось довольно много времени, чтобы понять, в чем же тут дело. В самом ужине не было ничего особенно подозрительного: дюжина мужчин, дюжина женщин, пара Морковок, подававших напитки, и еще десятка два слуг, хлопотавших где-то в доме. Разговор перескакивал с банальностей на тривиальности и обратно.

Ярко горели канделябры. Мужчины – все как один во фраках, женщины – в длинных вечерних платьях. Званые ужины такого рода имели место почти каждый, вечер, ибо общественная жизнь в Олимпе не зависела от времени года. Даже новичок не спутал бы их со зваными ужинами в Лондоне. Ему наверняка бы бросились в глаза вышедшие из моды платья. Он наверняка бы обратил внимание на причудливую мебель, вежливо поинтересовавшись, из каких колоний родом вот это или это, хотя вряд ли не оценил бы нарсианские ковры или ниолийскую медь – уж это не уступало сделанному, скажем, где-нибудь в Бенаресе.

С другой стороны, собрание являло собой точную копию аналогичных собраний в удаленных форпостах Империи где-нибудь на Земле, например, ужин у губернатора его величества. Служба не имела отношения к Империи, На Просторах Которой Не Заходит Солнце, но руководствовалась теми же альтруистическими мотивами, что и колониальные чиновники. Как и они, обитатели Олимпа занимались подъемом культуры отсталых дикарей. Они просто находились чуть дальше от родины, только и всего… или совсем рядом с ней, если кому-то больше нравилось считать так. Ничего себе парадокс. Ведь узел, рядом с которым стоит дом, – это портал. Выйди на травку, исполни ритуал-ключ, и ты мгновенно окажешься дома. Конечно, если ты не передашь Штаб-Квартире, чтобы тебя встречали, ты окажешься там нагим и без гроша, и, разумеется, ты снова станешь смертным. Ну и ладно! Куда лучше совершенствовать жизнь туземцев здесь, в Вейлах.

И тут он понял, что странного в этом званом вечере. Вечеринка, которой полагалось бы быть буйной, как в день чествования старых выпускников в Оксфорде, была чинной, как собрание медицинского общества. Пришельцы не старели, а обсуждать возраст считалось дурным тоном, но он-то прекрасно знал, что в сравнении с ними он все равно что дитя малое. Никому из них уже никогда не бывать двадцатидвухлетним. Ольге, возможно, уже несколько столетий. Джамбо, Пинки и Урсула Ньютон стояли у истоков Службы вместе с Камероном Экзетером и Моникой Мезон – пятьдесят лет назад. Но все равно в подобных обстоятельствах пришельцы резвились обычно, как сборище подростков. Сегодня же все они казались умудренными опытом стариками. На их лицах не было морщин, а в волосах – седины, и тела их были крепки и свежи, но настрой выдавал их.

И дело вовсе не в Джоалвейле. Присутствие Церкви Неделимого ощущалось в Джоалвейле слабее, чем где бы то ни было, так что и терять ей в случае, если бы Экзетер спровоцировал власти на враждебные действия, было нечего – на самом деле несколько мученических смертей за веру даже пошли бы на пользу Церкви, хоть говорить этого вслух и не стоило. Нет, опасность таилась в Палате – как, впрочем, и всегда. Однако Служба боялась «Филобийского Завета» почти так же сильно, как Зэц, ибо любая попытка исполнить его вызвала бы открытую войну, выиграть которую у Олимпа не было бы никакой возможности. Тогда и мужчины, и женщины из Службы оказались бы перед неизбежным выбором – смерть и бегство на Землю, где они снова стали бы смертными. Всему их уютному барству здесь пришел бы конец.

Им было что терять!

Он нашел Марселя Пирана и Юфимию Маккей в укромном уголке за какими-то растениями в горшках и без приглашения встрял в их беседу. Юфимия могла валить мужчин с ног одним только взглядом своих зеленых глаз, а по сравнению с типично ирландским рыжим цветом ее волос даже Морковки казались слегка блеклыми. Культура и интеллигентность не входили в число ее сильных сторон, зато она обладала поистине дьявольской смекалкой и замечательными способностями к перевоплощению – одним словом, она была просто прелесть. Увы, при этом она обладала худшим в обоих мирах чувством стиля. Сегодня, например, она облачилась в ярко-синее атласное платье, плохо сочетавшееся с цветом ее волос и кожи и портившее ее фигуру. Она гораздо лучше смотрелась бы вообще без одежды.

Почти сразу же Марсель тактично удалился переговорить с Ханной.

– И как поживает моя сладкая Венди? – осведомился Джулиан страстным шепотом, одновременно делая вид, будто любуется чертовыми цветами.

Юфимия обвела комнату безразличным взглядом.

– Бешусь, как уличная кошка по весне. А как мой капитан Крюк? Готов к абордажу? Наточил ли свой палаш?

– Все пушки начищены, заряжены и наведены. Почему бы нам не укрыться ненадолго за спинкой дивана?

– Ну… можно разик, но не спеша и чуть позже.

– Только разик? Что-то не похоже на тебя, Венди, – успокаиваться на одном разике.

– Право же, ты меня искушаешь! Как может простая девушка устоять перед этим?

Эта словесная игра была прервана появлением Ольги и хозяина, Пинки Пинкни. Разговор зашел о последних новостях с Родины, теперь уже двухнедельной давности.

– Это неприлично со стороны Пепперов заставлять Голдсмитов ждать! – возмущался Пинки. – Деборе так не терпится снова повидать Лондон!

– Ты не слышал, что их задержало? – спросила Юфимия.

– Разумеется, нет. Через несколько дней должны вернуться Монтгомери – возможно, они знают, что с ними стряслось.

– Никаких вестей от Штаб-Квартиры?

– Боюсь, Штаб-Квартира до сих пор не оправилась от военных потрясений. Они уже не те, что были когда-то.

Она вздохнула, и ее платье протестующе зашуршало.

– Нам с Уильямом еще сто лет ждать своей очереди!

Пинки сочувственно вздохнул. Он был скользок как намасленный угорь и расчесывал волосы на прямой пробор.

– Ты действительно в этом уверена, дорогая? Мне казалось, пока тебя не было, в график внесли кое-какие изменения.

– Правда? – спросила Юфимия с неожиданным интересом.

– Долорес должна знать точно. Пошли спросим, ладно?

Даже не извинившись, этот прохвост увел ее в противоположный угол комнаты. Джулиан отхлебнул еще этого противного шерри.

– Не смотри так свирепо, милый, – раздался за его спиной гортанный шепот. – Могут подумать, что ты ревнуешь.

Он чуть не подпрыгнул от неожиданности. Ольга была нордической блондинкой головокружительной красоты, викингом женского пола – такое смог бы передать только Вагнер, да и то если бы осмелился. Сегодня она была в алом платье, столь тесно облегавшем фигуру, что казалось, оно готово лопнуть при первом же глубоком вдохе.

– Ревную? Юфимию к Пинки? Между ними ничего нет.

Золотые ресницы Ольги дрогнули.

– Судя по тому, как Пинки смотрел на нее, милый, последние несколько часов между ними и впрямь, возможно, ничего не было.

Джулиан одним глотком осушил стакан. Ольга раздражала его сразу по нескольким причинам. Во-первых, он не имел ни малейшего представления о ее происхождении – она говорила по-английски слишком хорошо, чтобы это был ее родной язык; она вообще могла быть родом не с Земли. Во-вторых, по возрасту она была самой старшей в Службе, ибо была обращенной. До этого ее знали как незначительную богиню, аватару Эльтианы.

И в-третьих, она была донельзя развратна. Ни одна другая женщина в Олимпе не осмелилась бы смотреть на него так, как смотрела сейчас она. Возможно, она делала это просто ради развлечения, ибо повесила скальп Джулиана на пояс почти два года назад, спустя всего несколько дней после его прибытия в Соседство. Он надеялся, он очень надеялся, что она только развлекается, но по крайней мере с Ольгой можно было не следить за своим языком. Шокировать ее невозможно. К тому же сейчас она скорее помогала ему.

– Мне кажется, ты ищешь какие-то недостойные мотивы в абсолютно невинной беседе. Миссис Маккей и мистер Пинкни…

– Горят желанием трахнуться, милый. По крайней мере он. Он возбужден как вапити во время гона.

– Кто такой, черт возьми, этот вапити? И даже если он и… с какой стати Юфимия…

Ольга театрально закатила глаза цвета морской волны.

– Джулиан, дорогой, я надеялась, что излечила тебя от невинности много лет назад. Только не говори мне, что я тратила силы понапрасну! Разве ты родился не в Индии? Уж ты-то мог бы знать, что изгнанники из Метрополии повсюду одинаковы.

– Соседство – это не колония, – возразил он. – Империя еще не дотянулась сюда… во всяком случае, пока.

Она сардонически улыбнулась.

– Им нравится притворяться, будто это колония. Олимп ведь скопирован с поселка британской колониальной администрации где-нибудь в джунглях, не так ли? И не спорь, ты и сам знаешь, что это так. Помыкать туземцами, одеваться к обеду… Помнится мне. Ревун пытался уговорить нас врыть флагшток, чтобы мы могли поднять на нем «Юнион Джек». Камерон грозился задушить его, если он сделает это.

Джулиан зажмурился. Он и не знал, что Ольга находится в Олимпе так долго: Камерон Экзетер вернулся на Землю тридцать лет назад.

– Какое отношение это имеет к…

– Ты ведь не очень огорчился, милый? – промурлыкала она.

– Во всяком случае, не из-за Пинки, – упрямо процедил он, надеясь, что не покраснел – все-таки он здорово повзрослел: как-то бы он отреагировал на коготки Ольги два года назад? Сегодня ночью Пинки ничего не светит – да и в любую другую ночь тоже, – поскольку Юфимия считала Пинки занудой и мерзкой жабой. Так что в постели с Юфимией сегодня будет лежать не Пинки, а капитан Смедли (отставной артиллерист его величества), и чем скорее, тем лучше.

Он удрал от Ольги так быстро, как это только могли позволить приличия – он не хотел, чтобы его уход выглядел постыдным бегством. Никто так и не объяснил ему причину вызова или время, когда его ждут на ковер к Комитету. Впрочем, если бы его и пригласили в Комитет, это было бы пустой формальностью, поскольку все решения в Олимпе принимались в узком кругу. Это было еще одной характерной чертой Службы: никто никому не доверял; слишком многие переметнулись к врагу. В их рядах были предатели, один из которых чуть было не погубил Эдварда Экзетера, послав его на Землю прямо в самое пекло боя во Фландрии. Кроме того, мана действовала как наркотик, а у Пентатеона было что предложить. Даже самый незначительный бог собирал в своем храме гораздо больше маны, чем проповедник, устраивающий тайные проповеди в лесу.

Юфимия и Пинки вернулись, но все попытки Джулиана продолжить ухаживания снова и снова разбивались о Пинки, цеплявшегося к Юфимии как клещ до тех пор, пока его жена не пригласила всех в столовую.

Ко всему прочему Джулиан обнаружил, что сидит рядом с Ольгой, продолжавшей беззастенчиво заигрывать с ним. Хорошо хоть напротив сидели Джамбо и Ирис, далеко не худшая компания. Юфимию, к его досаде, посадили рядом с Пинки.

Ужин протекал как обычно, за пустой болтовней. Все было обставлено до омерзения чопорно: накрахмаленные скатерти, серебряные блюда, бесшумно порхающие слуги. Хотя после Рэндорвейла, где ему и сейчас полагалось бы испытывать на себе все прелести крестьянского гостеприимства, снова вкусить плоды цивилизации было даже приятно. Единственный раз разговор коснулся их общего дела, когда кто-то упомянул чудо, совершенное Джамбо во Флаксби, – обращение магистрата и двух солдат. Джулиан уже знал об этом от Пурлопат’ра, но сюда новость дошла уже после его отъезда.

Невозможно было не любить Джамбо. Высокий, стройный, с длинным носом, который его ничуть не портил и которому он был обязан своим прозвищем, Джамбо обладал довольно странным чувством юмора и подобающей скромностью.

– Ничего особенного! – запротестовал тот. – Я не собирался делать никаких чудес! Я так перепугался при виде их мечей, что начал нести сам не знаю что. Прежде чем я сообразил, что делаю, эти бедолаги валялись на коленях, моля о пощаде, – должно быть, хотели, чтобы я заткнулся. Если я и потратил немного маны, она вернулась ко мне с лихвой. Собственно, все это даже смешно. Видели бы вы лицо этого магистрата… – В общем, он превратил все случившееся в забавную историю. Все смеялись.

Джулиан не стал говорить о своем приключении в Рэндорвейле. Разговор свернул на необычно теплую погоду.

Если не любить Джамбо было невозможно, то не доверять ему было вполне в силах Джулиана. В конце концов, разве не он послал Экзетера на верную смерть в битве при Ипре? Джамбо оправдывался тем, что его ввел в заблуждение Жан Сен-Джон, однако Жан погиб или бежал при нападении на Олимп Жнецов Зэца, так что подтвердить это или опровергнуть было некому. Джамбо дружил с обоими Экзетерами – отцом и сыном, – когда те, каждый в свое время, находились в Олимпе. Он был последовательным противником исполнения пророчества насчет Освободителя.

Джулиан, стараясь не зевать, поддерживал беседу. Общество было встревожено, более того – напугано и не могло этого скрыть.

С едой было покончено, и гостей ждали на боковых столиках графины. Хозяйка окинула взглядом стол, чтобы убедиться, все ли закончили есть. Нет, Ханна Пинкни все-таки довольно пустая особа – задуманный ею сад камней интересовал ее гораздо больше, чем деятельность Службы по просвещению дикарей или грязное приставание ее мужа к Юфимии. Сегодня она оделась в розовый шифон с кружевами – вполне в ее духе.

– Ладно! – радостно воскликнула она. – Не оставить ли наших мужчин с их сигарами, леди?

За этим последовал соответствующий шорох – мужчины поднялись отодвинуть стулья своих собеседниц… Ольга убрала руку с бедра Джулиана.

– Я тоже не откажусь сегодня от сигары! – раздался чей-то громкий голос.

Ханна поочередно оглядела всех присутствующих и уперлась взглядом в Урсулу Ньютон. В глазах миссис Пинкни промелькнул ужас. Джулиан с трудом удержался, чтобы не хихикнуть.

Урсула вовсе не перебрала лишнего. Вид она имела сердитый и весьма опасный. Не лишенная некоторой привлекательности, она все же была слишком мощна для своего роста и напоминала сложением викторианский платяной шкаф красного дерева – одни мышцы, ни грамма жира. Одним словом, никакого женского изящества. Зато по части проповедей она давала сто очков вперед многим, да и на теннисном корте ей не было равных – в общем, она добивалась замечательных успехов во всем, что ее интересовало. Сегодня она облачилась в лиловое платье, открывавшее ее мощные руки и ноги и приглушавшее загар. Юфимии недоставало вкуса в одежде; Урсуле просто было на все наплевать.

– Ты это не серьезно, дорогая? – проблеяла Ханна. – Я хочу сказать, нам не жаль сигары, но…

Урсула начисто игнорировала ее, хмуро глядя на Пинки.

– Нет, насчет сигары я пошутила. Я не шучу насчет Комитета. Мне надоело, что все решено еще до того, как случилось. Вы намерены допросить сегодня капитана Смедли, а завтра расскажете остальным какую-нибудь ерунду.

Пинки вежливо улыбнулся, но его глаза оставались холодными.

– Тебе не кажется, что ты немного несправедлива к нам, дорогая? Ведь не будешь же ты спорить с тем, что мы вольны обсуждать все что хотим, точно так же, как и вы, леди. Уж наверняка ты не предлагаешь нам изгнать капитана Смедли из-за стола, нет? Ведь это было бы несправедливо, да? Верно, несправедливо. Если ты имеешь претензии к тому, как Комитет ведет свои дела, адресуй их лучше к председателю. И в письменном виде.

Председателем в этом году был Ревун Резерфорд. Это ничего не меняло. Несмотря на то что Служба на всех перекрестках кричала о своих демократических принципах, все нити власти вели к Пинки Пинкни – так было и так будет.

Ревун, шумный, крупный и неотесанный тип, этакая румяная живая волынка, по-своему даже не был лишен некоторой привлекательности – типичный капитан сельского регби-клуба. В ответ на заявление Урсулы он испустил носом звук, достойный паровой сирены.

– Я заверяю, что у Комитета достаточно возможностей…

– Я вам не верю! – заявила Урсула. – Вы собираетесь разделаться с капитаном Смедли так же, как с тем человеком, который принес эти новости.

Резерфорд расхохотался – звук напоминал ослиный вопль.

– Урсула, старушка, если ты заявишь, что Пинки приглашал этого вонючего драконоторговца на обед, он вызовет тебя стреляться на крокетном поле.

Ханна засмеялась, но ее никто не поддержал.

Урсула твердо взглянула в глаза Пинки:

– Если ты дашь мне честное слово, что ни один человек здесь ни разу не упомянет даже имени Эдварда Экзетера до окончания вечера, я с радостью уйду. Если нет, я остаюсь. И Ольга тоже.

Мужчины сели. Стоило Джулиану опуститься на стул, как Ольга возобновила свои приставания. Ольга наверняка входила в закулисную группу, разбирающуюся с кризисом вокруг Освободителя, – он мог бы догадаться и раньше. Ее, должно быть, завербовали в первую очередь, ибо никто лучше не знал, что думает Пентатеон.

Пинки сдался, сонно прищурив глаза.

– Да оставайся, если хочешь. Я полагаю, нам стоит переговорить. Почему бы и нет, в конце концов? Разве мы не всегда так? Все, кто хочет остаться, вольны остаться. Если деловые разговоры утомляют кого-то, он может тихо и спокойно перейти в гостиную. Это справедливо? Я бы сказал, совершенно справедливо. – Он кивнул Морковке, ожидавшему знака, чтобы внести портвейн.

Разумеется, все решили остаться, и мужчины отказались от сигар, что огорчило Джулиана, нуждавшегося в хорошей затяжке. Произраставший в Соседстве табак на вкус напоминал жженую сосновую хвою, зато содержал лошадиную дозу никотина. Портвейн пустили по кругу. Урсула налила себе стакан; большинство женщин просто передавали бутылку дальше. Разговор ни о чем продолжался до тех пор, пока не вышли Морковки. Потом Пинки кивнул Ревуну.

– Надеюсь, Док уже сказал вам, капитан? – послушно взревел тот. – Эдвард Экзетер вырвался на волю в Джоалленде, объявив себя этим обещанным парнем. Освободителем.

Раз уж Т’лин Драконоторговец так уверен, нет смысла сомневаться.

– Да, сэр.

– Что это он, гм, задумал?

– Не имею ни малейшего представления. Я не слышал о нем ничего с тех пор, как он ушел отсюда. – Джулиан почти физически ощущал, как взвешивается каждое его слово. Никто из сидевших за столом ему не доверял, что в общем-то справедливо, поскольку он не доверял им.

– Вы знаете его лучше нас всех, капитан, – вмешался Педро Гарсия, тот самый, что позорно бежал в Товейле, оставив свою паству платить по счету.

– Да, мы дружили в школе, но с тех пор я почти не видел его – один раз, совсем недолго, два года назад. Все вы на самом деле знаете его гораздо лучше.

Вздор! В тысяча девятьсот семнадцатом году Эдвард оставался все тем же стариной Экзетером, каким покидал Фэллоу в четырнадцатом. Он принадлежал к тем людям, которые не меняются. В восемнадцать лет он был таким же независимым и самостоятельным, каким будет в восемьдесят – или в восемьсот, если он, конечно, останется в Соседстве на все это время. Он будет идти собственным путем, направляемый только собственным представлением о долге, не позволяя никому и ничему сбить себя с курса. Он всегда был честен и скромен – вообще положителен, – таким и останется.

Гарсия пожал плечами – скользкий, как португальский рыботорговец.

– Он отуземился.

Джулиан стиснул кулак.

– Правда? Я считал, что он вернулся на Родину, чтобы вступить в армию и исполнить свой долг. Во всяком случае, планировал он именно это. – Ольга стиснула его бедро, но было ли это предостережением или, наоборот, одобрением, он не знал. Да и не хотел знать.

– Так ли, капитан? Уходя, он объявил Морковкам, что собирается исполнить пророчество.

– А что ему оставалось? Это пророчество сломало всю его жизнь. Оно убило его родителей. Из-за него в Англии его считают убийцей. Это пророчество не дало ему уйти на войну. Оно косит его друзей одного за другим. – «Оно убило девушку, которую он любил, хотя Исиан была туземкой и говорить об этом не стоило». – Он ушел из Олимпа, чтобы спасти нас. Если бы он остался здесь, Зэц нанес бы новый удар по Службе.

– Послушай, Педро. Старик, послушай, – встрепенулся сидевший прямо напротив Джулиана Джамбо, – ты несправедлив. Экзетер прожил свои первые два года в Соседстве без всякой помощи с нашей стороны. Вряд ли это можно назвать словом «отуземился»! Я бы назвал это «выживанием в неблагоприятных условиях», «восприятием некоторого местного колорита», если тебе так больше нравится. Когда он в конце концов попал сюда, в Олимп, он снова стал джентльменом.

Джулиан благодарно улыбнулся ему и потянулся за своим портвейном. Он надеялся, что дискуссия завершилась и он сможет улизнуть в постель. В постель к Юфимии.

Резерфорд прервал затянувшуюся паузу, прокашлявшись со звуком, напоминавшим церковный перезвон.

– Мы тут думали, капитан… Вы не знакомы с молодой дамой по имени Алиса?

Джулиан отхлебнул из рюмки. Они все в сговоре против него.

– Это напоминает какой-то лимерик: «Ах, Алиса, у нее большая крыса?»

– Мы все можем придумать удачную рифму для последней строчки, – фыркнул Джамбо, – но я не уверен, что наш председатель имел в виду именно это.

– Алиса Прескотт, кузина Экзетера? Да, сэр, я с ней встречался. А что?

– Так, интересно! – прогрохотал Ревун. Его лицо уже слегка раскраснелось от портвейна. – Если бы мы попросили ее оказать влияние на Экзетера, как вы полагаете, она согласится?

– Право же, не знаю, сэр. – Это прозвучало достаточно вызывающе. – Я встречался с ней всего раз или два.

– Да, собственно говоря, и не важно. Ну что ж, раз с делами все, то…

– Нет. – Джамбо явно имел другое мнение на этот счет. Серого вещества у Джамбо было заметно больше, чем у Ревуна, возможно, даже больше, чем у Пинки. – Позвольте мне. Я никогда не делал тайны из своего неприятия пророчества. Отец Экзетера полностью соглашался со мной в этом.

Головы кивнули в знак согласия, но глаза оставались прикованы к Джулиану. Он молча ожидал главного.

– Во-первых, – продолжал Джамбо, – выступать против Зэца – безумие. Официально он не входит в Пентатеон, но он, несомненно, сильнее любого из них. Пятеро смертельно боятся его.

– Человеческие жертвоприношения! – вздохнула Ольга. Ее рука не оставляла бедро Джулиана в покое. Должно быть, она решила, что капитан снова отрастил скальп. – Никто из богов не опускался до этого.

Джамбо кивнул.

– И ведь это будет не только Зэц. Пентатеон может и не любить Зэца, но богам не понравится неизвестно откуда взявшийся пришелец, который осмеливается говорить о реформах, так что Экзетер не может рассчитывать на поддержку со стороны Пятерых. Во-вторых, местным властям вряд ли понравится, что сотни людей сорвались за новым пророком. Мы и так уже встречаемся с сопротивлением, а ведь мы не представляем собой такую угрозу для власти, как Освободитель.

– Власть всегда хочет оставаться властью, видите ли, – проницательно заметил Пинки.

Пинки и сам служил тому отличным подтверждением, так что Джулиан не мог с этим спорить. Они обрушились на него, потому что он был другом Экзетера. Что ж, друзей надо поддерживать.

– С местными властями можно разобраться, сэр. Вы ведь сами доказали это во Флаксби.

– Нельзя, если за их спиной будет стоять Пентатеон! – Джамбо устало покачал головой, сделавшись сразу на двадцать лет старше. – Следующим действием будут чума и пожары, вы же понимаете. У нас недостаточно маны, чтобы защитить церковь от прямых нападений.

– Этот аргумент можно повернуть и по-другому. Экзетер как Освободитель может отвлечь внимание Палаты. Они не будут обращать внимания на нас до тех пор, пока их тревожит он.

Джамбо было не так-то просто переубедить.

– Гораздо вероятнее они все свалят в кучу и объявят генеральный погром. Экзетер – угроза всем нам и всему тому, что мы пытаемся делать. Мы все еще уязвимы. Лет через сто положение, возможно, и изменится.

Все серьезно закивали. «Вот чертово сборище трусов!»

– Исторически, – скромно заметила Ольга, – если один из Пятерых набирал слишком много маны, остальные четверо сразу же ополчались против него… или нее. Они не придавали значения силе Зэца до тех пор, пока не стало слишком поздно.

Она расстегнула пуговицу у Джулиана на ширинке. Он отвел ее руку и застегнул пуговицу. По части того, что там находилось, она получила свое два года назад.

Тем временем в обсуждение включился Проф Роулинсон:

– Есть ведь и еще один момент. Разве не говорил Т’лин Драконоторговец, что Экзетер проповедует веру Неделимого? – Роулинсон был бесцветным, хитрым жучком. Он обладал непрактичным умом и педантичными манерами студента-богослова. В прошлом он входил во фракцию тех, кто поддерживал идею Освободителя. В Службе всегда существовал раскол по этому вопросу; теперь, похоже, угроза объединила всех. На стороне Экзетера не осталось никого, кроме Джулиана Смедли.

– Насколько я понимаю, вряд ли у него имелся особый выбор, – протянул Пинки. – Он ведь вел для нас кое-какую миссионерскую работу, помните? В основном в Товейле, кажется? Да, в Товейле. Ему ведь нужны тексты проповедей. Одного «Завета» ему явно не хватает. Далеко с ним не уедешь, верно? Так что вполне естественно, что он использовал нашу теологию. Она как бы специально создана для его целей.

– Ты хочешь сказать, он украл нашу церковь? – вскричала Ханна и осеклась под тяжелым взглядом мужа.

– Так что если Экзетер рискнет и потерпит поражение, – проговорил Джамбо, не сводя взгляда с Джулиана, – он может потопить вместе с собой и нас.

– Хуже! – пискнул Проф. – Допустим, несмотря ни на что, ему все-таки удастся победить. Если он сможет исполнить пророчество, значит, он станет сильнее Зэца. Во что он превратится? Что он будет делать с такой властью?

Похоже, это было слишком неправдоподобно – общество пропустило вопросы Профа мимо ушей, но Джамбо все же не оставил это без ответа.

– Именно это тревожило его отца. Камерон не хотел, чтобы его сын сделался еще одним псевдобогом.

Все явно были настроены против Экзетера, вне зависимости оттого, победит он или проиграет: Зэц, Пентатеон, Палата, многочисленные правители Вейлов, Служба – все были против.

Джулиан решил, что настала его очередь.

– Вас интересует мое мнение?

– Валяйте, – сказал Пинки. – Вам все карты в руки. Дюффи, не зажимай портвейн!

– Я в это не верю. Я знаю Эдварда Экзетера, и он был настроен против исполнения пророчества не меньше, чем все остальные. Тут какая-то ошибка.

– Семьдесят Седьмому можно верить.

– Но он местный, сэр. Уж не ожидаете ли вы от Экзетера, чтобы он открыл все свои планы какому-то драконоторговцу?

– Это любопытная точка зрения, капитан. Очень любопытная. – Пинки наполнил свой стакан. – Однако факт остается фактом: Экзетер называет себя Освободителем. Причемпублично. Надеюсь, у нас нет разногласий в том, что его надо остановить? Не в этом ли смысл нашего собрания? – Он с улыбкой оглядел собравшихся, пряча глаза за тяжелыми веками. – Если, конечно, кто-то не передумал.

Что он хочет сказать этим «остановить»? Джулиан рискнул налить себе еще из графина.

– Сэр, Зэц уже тридцать лет пытается оборвать цепь пророчества. Слишком поздно что-то делать с «Заветом». Единственный способ остановить все это – убить самого Экзетера.

Ханна и несколько женщин вскрикнули.

– Вздор! – буркнул Ревун, старательно пряча глаза от Джулиана.

Только Джамбо смотрел теперь на Джулиана – в упор, с вызовом.

– Возможно, Экзетер сам пытается оборвать цепь, совершая самоубийство.

– Только не тот Экзетер, которого я знаю.

– Вот, значит, как обстоят дела, – упрямо буркнул Ревун. – Чертов дурак! Ради его же блага мы обязаны привести его в чувство.

Вот оно… Однако вопрос прозвучал из уст Джамбо:

– Вы согласны с нами, капитан?

Джулиан поднял руку – ту, что без пальцев. На него нахлынула ярость и досада.

– Да, я согласен со всем, что вы сказали насчет опасности исполнения пророчества. Я полностью поддерживаю те принципы, на которых стоит Служба, – и, насколько мне известно, Эдвард Экзетер тоже. И еще я считаю, что Зэц олицетворяет все зло в Пентатеоне, и наш долг – как можно быстрее свергнуть его. Я надеюсь, в этом вы согласны со мной! Это было бы величайшей услугой, которую мы могли бы оказать народам Вейлов. – Интересно, что важнее Службе – процветание туземцев или их собственное выживание? – В некотором роде он сродни кайзеру. Мы бились в чудовищной войне, чтобы остановить его – там, в Европе. Победа дешево не дается.

Он обвел взглядом стол. Похоже, он не особенно поднялся в глазах слушателей.

– Война обошлась нам в миллионы жизней, но она того стоила. Уничтожение Зэца тоже потребует жертв, так что я не могу выступать против того, что делает Экзетер, пока я не знаю больше о том, что он задумал. Может быть, ему известно что-то, до чего не додумались мы. Я считаю, вы должны выслушать его, прежде чем заклеймить.

Пинки снова зажмурился.

– Все верно. Весьма разумно. Нам надо выяснить, как в действительности обстоят дела. Не хотите ли вы, капитан, отправиться и побеседовать с ним? Выведать, что и как?

– Я буду рад. Мне всегда хотелось побывать в Джоалвейле. Я выеду завтра же утром.

Пинки благодарно кивнул:

– Мы весьма признательны вам, капитан. Так нам будет гораздо спокойнее. Но это долгое путешествие. Вы уж простите меня, но у вас нет того опыта, что у нас. Одна голова хорошо, а две лучше, верно? Разумеется, это не к тому, что мы вам не доверяем.

Они доверяли Джулиану не больше, чем разбойнику с большой дороги. Он решил облегчить им задачу.

– Я буду только рад обществу, сэр. Вы ведь знаете, я не могу использовать ману. Она ко мне не идет – точнее, идет, но только в одно место.

Он предпочел бы, разумеется, чтобы его спутником стала Юфимия и чтобы все так и решили, однако говорить этого вслух не стоило. С другой стороны, лучшим сторожевым псом наверняка будет Джамбо. Он дружил с Экзетером и с его отцом, и он был одним из основателей Службы; он категорически выступал против пророчества. И потом, Джамбо довольно веселый парень, так что путешествовать с ним будет приятно.

Ревун Резерфорд вспомнил вдруг о своих обязанностях председателя и оглушил всех новым потоком децибел:

– Это чертовски мило с вашей стороны, капитан! Чем скорее вы отправитесь и вразумите своего юного друга, тем лучше. Мы можем послать кого-нибудь на Родину найти мисс Прескотт и попросить ее о помощи, но это потребует времени.

Это, конечно, абсолютная ерунда, предназначенная только для того, чтобы усыпить бдительность Джулиана. Служба уже приговорила Экзетера. Как далеко они готовы зайти, чтобы остановить его? Вид у Джамбо что-то уж больно хитрый – не готовят ли Джулиана на роль Иуды? Черт подрал, не может же он идти на свидание к другу, ведя с собой убийцу!

Однако что бы там ни было, цель, поставленная перед собранием, достигнута. Завтра Джулиан Смедли отправится на север искать Экзетера. Единственное, что ему оставалось, – это отделаться от Ольги, добраться до спальни Юфимии и исполнить свой долг любовника.

13

– Я выезжаю завтра утром. – Джулиан натянул пижамную рубаху. – Собери мой мешок, будь так добр.

Домми прикрыл шкаф и повернулся, улыбаясь.

– Я уже позаботился об этом, Тайка. На всякий случай я уложил ваши теплые вещи – зима на носу, а потом, вдруг вы отправитесь на драконе и будете срезать через горы.

– Молодец. Гм… Домми… – Джулиан вдруг сообразил, что, какие бы козни ни готовил Джамбо Уотсон, в Олимпе имеется один человек, готовый поддерживать Эдварда Экзетера хоть в аду. На самом деле, конечно, туземец мало что может сделать против пришельца, но друг всегда поможет в трудную минуту. – Я собираюсь на север, искать Тайку Экзетера. Я не уверен, что смогу найти дракона для тебя, но, если он найдется, я буду рад взять тебя с собой. Если ты еще не передумал, конечно.

Домми расплылся в улыбке.

– Это для меня большая честь, Тайка!

Почему этот человек бросает свою жену, да еще в такой момент? Таких причуд от Морковок обычно не ожидают, но спрашивать об этом было бы невежливо.

– Я уверен, ты поможешь мне. Кажется. Это пока все, спасибо. Спокойной ночи, Домми.

– Спокойной ночи. Тайка. Хотите, чтобы я открыл окно пошире?

– Да. В комнате немного душновато.

Домми открыл створку еще на фут и исчез, бесшумно прикрыв за собой дверь.

Джулиан накинул халат и скользнул к окну.

Халат был черного цвета.

Любовь всегда занятие странное, а в Олимпе – еще более странное, чем где бы то ни было. Слова «пока смерть не разлучит нас» превращались в пустой набор звуков, когда срок жизни измерялся трех– или четырехзначным числом. Весь вечер он и его возлюбленная вежливо переглядывались через стол, обменялись несколькими ничего не значащими фразами – в общем, вели себя, как все остальные гости. Таковы правила игры, и олимпийцы строго придерживались их. Но все халаты в Олимпе были черного цвета.

Он перебрался через подоконник. Ничто не мешало ему просто выйти в дверь, однако определенные вещи полагалось делать так, как велит традиция.

Ночь – как по заказу, свежая, но не холодная, освещенная красной и голубой лунами и миллионом звезд, благоухающая ароматами бесчисленных местных цветов. Горы выглядели словно декорации, расставленные гениальным художником, а пение похожих на белок соловьев в кронах деревьев-тыкв почти не уступало пению соловьев на Земле. Он спешил, стараясь держаться в тени. Не очень приятно было бы встретить сейчас кого-нибудь, хотя по молчаливому уговору в подобных обстоятельствах все друг друга как бы не замечали. Полное отсутствие света в окнах вовсе не означало, что обитатели домов спят сном праведников.

Путь его снова лежал в глубь поселка, и снова к древнему как мир трепету любовника, спешащего на встречу с подругой, добавилось знакомое покалывание виртуальности. Когда он проходил мимо дома Ольги, откуда-то выплыла мышь-сова, сделала над его головой несколько кругов, проверяя, не дичь ли он, потом решила, что нет, и исчезла за деревьями. Добравшись до дома Маккеев, он свернул на боковую дорожку, упиравшуюся в садовую скамейку, которая по счастливой случайности находилась как раз под окном.

Которое оказалось закрытым.

Право же, эта женщина! О чем она думает! Она же знала, что он придет. Весь вечер они только и делали, что подавали друг другу знаки «пью за тебя, дорогой» и перемигивались в ожидании встречи. Уильям все еще наставляет неверующих на путь истинный где-то там, далеко, – впрочем, Уильяму абсолютно наплевать, кто спит с его женой. Кажется, в последнее время сам он спит с Айрис Барнз.

Джулиан встал на скамейку и постучал ногтями по стеклу, потом подождал. Пели соловьи. Он дрожал от возбуждения и виртуальности.

Он постучал громче, костяшками пальцев.

Штора шевельнулась, за ней мелькнул и вновь пропал свет. Бледная фигура опустилась на колени с той стороны оконной рамы. Створка приподнялась на дюйм.

– Уходи, – прошептала Юфимия.

– Нет. Что случилось?

– Ничего. Все. Прошу тебя! Не сегодня. – Певучий ирландский говор возбудил его еще сильнее. Он всегда говорил ей, что ее голос напоминает ему шелест дождя по торфу, правда, потом пришлось объяснять, что он хотел сделать ей комплимент.

Она плакала!

– Юфимия, милая, что случилось, скажи! Нет, впусти меня сначала.

– Уходи… пожалуйста!

– Никуда я не уйду. – Кошмарное видение: Пинки в розовой пижаме… – Если только у тебя там нет еще кого-то.

– Нет! Ну пожалуйста, Джулиан! Не сегодня. Мы можем поговорить, когда ты вернешься из Джоалвейла.

– Почему? Нет! Что-то не так? Послушай, если ты не пустишь меня здесь, я обойду дом и буду колотить в дверь до тех пор, пока не перебужу всех Морковок до одного. – Это должно подействовать: все женщины в Олимпе жили в постоянном страхе – что скажут о них Морковки, хотя каждая прекрасно знала – все остальные занимаются тем же и что Морковкам это абсолютно безразлично. Единственное, что не позволялось совсем, – это заниматься этим с Морковками. – Ты расстроена. Я хочу помочь тебе. Я люблю тебя, милая!

Юфимия совсем неромантично шмыгнула носом.

– Послушай, я же не собираюсь насиловать тебя! – возмутился Джулиан, отложив прямое соблазнение в качестве крайней меры. – Мы можем просто поговорить, если это все, чего ты хочешь. – Если это все, чего он может добиться. Она никогда не противилась ему до сих пор; во всяком случае, он такого не помнил. Она с энтузиазмом делала все, что он предлагал, – то есть все, о чем он когда-либо слышал или что мог выдумать…

Она поднялась, и свет мелькнул снова, когда она скрылась за шторой, но окно осталось открытым. Он просунул руку под раму и поднял ее. Спустя мгновение он откинул штору и зажмурился от сияния свечей на комоде. Она стояла посреди комнаты спиной к нему, одетая в розовую ночную рубашку – цвет ей совершенно не шел. Зато ее восхитительные волосы ниспадали почти до талии; достойный Тициана водопад, возбуждавший его не меньше, чем просвечивавшая через прозрачную ткань белая кожа.

Он положил здоровую руку ей на одно плечо, а обрубок на другое и попытался повернуть ее. Она упрямо отстранилась. Он сдержался.

– Что я такого сделал? – Интересно, был ли хоть один мужчина со времен Адама, которому не приходилось когда-либо задавать этот вопрос?

– Ничего, правда ничего. Только не сегодня, милый, ладно? Когда ты вернешься из Джоалвейла.

– Отлично! – согласился он, хотя все было уж никак не отлично. – Сядь вон туда, а я сяду сюда, и ты объяснишь мне, в чем дело. – Он отвернулся и шагнул к креслу. Хотелось бы ему разбираться в женщинах получше.

Она опустилась на край кровати, съежившись, обхватив руками грудь, опустив лицо. Игры света на ее волосах уже хватало, чтобы взорвать его изнутри, но была ведь еще и грудь, просвечивающая сквозь рубашку бледными клубничинами, и коричневатая тень внизу живота… Его сердце прыгало, как на скачках на Национальный Кубок со всеми их барьерами. Он одернул халат, чтобы скрыть предательскую выпуклость.

– А теперь Венди может сказать капитану Крюку, в чем дело.

Некоторое время она продолжала сидеть молча, давясь всхлипами. У него почти не было опыта общения с женщинами. Ольга затащила его к себе в постель всего через несколько дней после его появления в Олимпе – один-единственный раз. Этого раза ей хватило, чтобы удовлетворить свое любопытство. Этого раза ей хватило, чтобы произвести сокрушительное впечатление на увечного, контуженного, почти сведенного с ума войной двадцатиоднолетнего девственника. Несколько месяцев он никак не реагировал на различные намеки, да и потом не рисковал поддаваться на них до того самого дня, когда отправился погулять в холмы и совершенно случайно встретился там с Юфимией. Одно за другим… короче, в конце концов они оказались лежащими на измятых диких цветах в чем мать родила. С тех пор никого другого у него не было. Она обладала всем, что он надеялся найти в женщине.

Ее никак нельзя было назвать леди. Ее отец торговал рыбой в Донегале. Остальные женщины смотрели на нее свысока. Билл Маккей отправился в отпуск на Родину, и вернулся с этой простолюдинкой, и… Одному Богу известно, сколько лет прошло с тех пор. Об этом не спрашивают. У себя на Родине Джулиан вряд ли обратил бы на нее внимание. Гвардия его чудовищных тетушек в Челтенхеме подняла бы истошный визг, введи он в дом женщину вроде Юфимии Маккей. Он попытался представить ее себе в опере или на церковном пикнике – и тут же бросил это занятие. Но это был Олимп, а не Челтенхем, и она была его подругой. Его, а не Пинки!

– Я слишком жадничала, – прошептала она.

– О чем это ты?

– Я была слишком жадной. – Она на мгновение подняла покрасневшие глаза, потом снова уставилась в пол. – Мне не надо было так удерживать тебя у себя. – Шмыг, шмыг!

– Ты не ответила, милая.

– Неужели ты не понимаешь? Моя очередь уже прошла. Они все хотят тебя! Ты молод, правда молод, а не как пришелец. Ты красивый, и замечательный, и не старше чем кажешься, и такой невинный, и Ольга им всем нарассказала… какой ты как мужчина… и ты ведь герой, настоящий герой! Значит, ты должен уделить всем себя, и…

У Джулиана вырвалось словцо, которого он не использовал с тех пор, как был на Западном фронте. Он встал и заходил по комнате. Ему хотелось сесть с ней рядом, но что будет в случае, если он коснулся бы ее руками… рукой… в его теперешнем состоянии, он не знал. Точнее, что будет – знал, но не знал как.

– Это совершенная… – Он использовал еще одно выражение, которого не положено знать леди, хотя Юфимия наверняка знала. – Я им что, племенной жеребец? Они что, думают, что могут передавать меня из рук в руки словно интересную книгу? Я уже не могу выбирать, с кем спать? Черта с два, женщина, я хочу тебя и никого другого! И к черту Ольгу вместе со всеми остальными… – Он поперхнулся и нервно засмеялся. – Я хочу сказать, мне они на… в общем, не нужны. К черту их, вот и все! – Пусть их скучают. Впрочем, мысль о том, что к нему так относятся, льстила, хоть он и не верил в это. Неужели правда? Надо же!

Ответа не последовало, если не считать шмыганья носом.

– Что тебе сказал Пинки?

Она не то всхлипнула, не то закашлялась, но взгляда не подняла.

– Ну?

– Ты уезжаешь завтра в Джоалленд.

– Ну и что? Я вернусь. Я с радостью возьму тебя, если ты поедешь. – Это может вызвать скандал, но если ей все равно, то и ему тоже.

– С Урсулой Ньютон.

Джулиан застыл.

– Я думал, я поеду с Джамбо. – Да, но никто ведь не говорил этого. Он сам так решил.

Юфимия мотнула головой, отчего занавесь ее волос качнулась. Он не видел ее лица.

– С Урсулой!

– Милая, но это не мой выбор! И если ты считаешь, что между мною и ей что-то… – Он пожал плечами, ни капельки не лукавя. Урсула? Ни за что! Эта женщина-кузнец? Она лупила по теннисному мячу сильнее, чем любой мужчина в поселке. Мужеподобные женщины отталкивали его. – Уж скорее я окажусь в постели с Ревуном.

– Думаешь, кого-то интересует, как ты к этому относишься? – неожиданно громко спросила она. – Она здесь дольше любой из нас!

– Да, но… О чем это ты?

– О том, что никто не знает, каких таких чудес от нее можно ждать, вот о чем! – Стараясь не встречаться с ним взглядом, Юфимия обращалась исключительно к нарсианским коврам. Но он-то знал – когда она волнуется, ее чудовищное ирландское произношение становится заметнее. Вот и сейчас оно выдало ее. – У нее поди маны больше, чем у любого другого тут, и если она тебя захочет – а она хочет, я знаю, – она тебя получит, и ты слова поперек не скажешь.

Силы небесные! Это же будет форменное изнасилование!

Впрочем, черт с этим; дело пахло еще худшим…

– Почему они посылают Урсулу?

– Остановить мистера Экзетера, – прошептала она.

Джулиан снова пожал плечами. Его посылают, чтобы он доставил Урсулу Ньютон к Экзетеру – уж она-то легко справится с Эдвардом. Иуда! Он сел на кровать рядом с Юфимией и обнял ее, чтобы успокоить. На самом-то деле это он нуждался в ее ласке и утешении, но она отодвинулась, не поняв его.

Во рту стоял неприятный привкус. Прежде чем начинать думать о проблеме Экзетера, ему необходимо разобраться с Юфимией. Он откашлялся.

– Что еще наговорил тебе Пинки сегодня?

Молчание.

– Тогда что ты сказала Пинки?

Снова молчание; потом она заговорила негромко:

– Уходи, милый. Не задавай «вопросов. Я не хочу делать тебе больно.

– Ты не можешь сделать мне больнее, чем сейчас.

Она шмыгнула носом и вытерла глаза тыльной стороной руки.

– Могу.

– Попробуй. Я хочу знать правду, Юфимия, всю правду.

Шмыг! Она вытерла нос.

– Они хотят послать кого-то на Родину найти Алису Прескотт, попросить ее о помощи. Совсем ненадолго – туда и обратно.

Он ждал, ничего не понимая. Он снова попытался обнять ее, и снова она отвела его руку. Он заметил, что его халат больше не оттопыривается.

– Нам с Уильямом ждать еще несколько месяцев. Есть кое-кто… о ком я ничего не знаю с самого начала войны. Ни слова. Я просила Пепперов, но они могли и забыть… им столько надавали поручений. Мне всего-то на несколько минут к телефону, всего один звонок…

– Этот грязный дьявол шантажирует тебя? Я ему…

– Нет, нет! – Она вздрогнула и зажала ему рот рукой. – Он сказал только, что им нужно выбрать кого-то для этого короткого визита на Родину. И еще сказал, что всегда спит с открытым окном. Вот и все.

Этого было вполне достаточно. Джулиан почти слышал, как Пинки говорит это, по обыкновению хитро жмурясь.

– Этот грязный ублюдок! Я…

– Нет! Пожалуйста, не надо, а то он не пустит меня! Ведь куча народу ждет такой возможности, но он сказал, что может устроить…

Он убрал руку.

– Еще бы не устроить! За такую цену он может устроить все что угодно, не так ли?

– Ох, Джулиан, ведь это не конец света, правда? Я делала это и раньше.

– Что? С Пинки? Нет!

– Да! – крикнула она.

– Ты же говорила, что он тебя никогда не интересовал!

Ее смех прозвучал горько-горько.

– Ох ты, идиот маленький! Они почти все меня интересовали в разное время. Ты что, еще не догадался об этом? Или ты считаешь, что получил меня девственницей?

Что ж, никто не просил его спрашивать.

– Это ничего не меняет. – Меняет, и еще как. Он пожалел, что она сказала об этом. Сколько? Кто? Все этим занимались, все время. Он совсем еще ребенок. – О ком это тебе так не терпится узнать?

– О… о родственнике.

– Каком еще родственнике? – Он дернул ее за руку. – Отвечай!

– Ну ладно, ты сам напросился! – крикнула она. – Я скажу тебе, хоть ты и пожалеешь об этом. Это Тим – Тимоти Вуд, мой сын!

– Сын?

Ему всегда казалось, что она младше его. Умом он понимал, что этого не может быть, однако эмоционально он доверял больше внешности и поведению. На вид ей трудно было дать больше восемнадцати. Однако сейчас, когда она смотрела на него глазами, полными слез, раскрасневшись, с пылающим на скулах сердитым румянцем, она выглядела на все тридцать. А то и сорок.

– Он старше тебя, Джулиан Смедли.

– Твой сын? Твой, не Уильяма?

Она покачала головой, вглядываясь ему в лицо.

– Он давно уже здоровый парень. Волосы рыжие. Как у его матери.

Он все прочитал в ее глазах. «Не надо, – думал он, – пожалуйста, не говори этого!»

Но она не услышала этой мольбы.

– И как у его отца.

Она занималась этим с Морковками.

Мир рушился вокруг Джулиана.

И вовсе не из-за того, что Морковки были туземцами. По крайней мере они были белыми. Конечно, они необразованны, отсталы… Но миссис Маккей и сама из рабочих, не так ли? Нет, все дело только в том, что Морковки – смертны, а роман между смертным и бессмертным просто невозможен. Непростителен. Экзетер уже узнал это на собственной шкуре.

– Теперь ты понял, почему ты должен уйти, Джулиан? Ступай и отдыхай в Джоалвейле с милой Урсулой, а я пойду и буду милой со славным Пинки.

Он все еще колебался. Она толкнула его к окну.

– Убирайся же! Я хотела поберечь тебя – такой ты невинный, – но теперь ты знаешь: я плодила ублюдков-Морковок еще до твоего рождения, мой мальчик. Так что убирайся.

Он все смотрел на нее. Сколько ей лет? Сколько дюжин или сотен мужчин побывали здесь до него? Лицо ее в свете свечи показалось ему вдруг зловещим…

– Ну, если ты так хочешь… – Джентльмен не может оставаться в спальне у леди, если его не желают. Он подошел к окну, выбрался на улицу и пошел домой, ощущая себя тысячелетним старцем.

14

Столичный город Юрг только-только просыпался, когда Элиэль Певица, прихрамывая, шла по Рыночной улице, петляя между телегами, сталкиваясь с заспанными подмастерьями, направлявшимися на работу, и служанками, вышедшими купить свежего хлеба на стол господам. Несколько проспавших свое время петухов все еще горланили во дворах.

Она сгибалась под тяжестью мешка, в котором лежали все ее пожитки: одежда, три книги, две запасных пары обуви, несколько дорогих подарков. Ушибы болели, хотя лицо, к счастью, не пострадало. Как бы в утешение ее переполняло странное возбуждение, уверенность в том, что жизнь ее вот-вот сделает новый поворот. Солнце, казалось, светит особенно ярко, день был полон свежих ароматов. Циничный внутренний голос шептал ей, что голова ее просто идет кругом от недосыпа, ибо рассвет обыкновенно означал для нее конец рабочего дня, а не время вставать. Ничего, все это уже позади. Она теперь совсем другая женщина.

Новая жизнь манила ее. Она уволилась, а точнее, бежала от прошлого. Вчера вечером она вышла погулять и опоздала к своему выходу – нечто, чего она еще никогда себе не позволяла. Тигурб’л Трактирщик разозлился не на шутку – вовсе не следовало так горячиться. Он не стал бить ее сам, но у него и без того имелось в запасе достаточно способов наказания – послал в ее гримерную самых грубых посетителей. После второго она собрала свои пожитки и сбежала через окно.

Вот оно, место, которое она искала. Крикливая вывеска в форме книги свисала с крюка над окнами: «Балвон Печатник, изготовитель образовательных книг, текстов и трактатов». Входная дверь была распахнута настежь, так что она зашла.

До сих пор ей еще ни разу не доводилось бывать в печатной мастерской. Мастерская оказалась неожиданно большой, и в ней занимались какой-то работой семь или восемь человек. Массивная медная штуковина посередине – должно быть, пресс. В воздухе запах пыли и краски. Она озиралась по сторонам, пытаясь понять, чем заняты все эти люди за столами и на скамьях у стен. Два человека, судя по всему, набирали текст, выуживая буквы из маленьких ящичков. Один подмастерье разводил краску, другой тащил только что отпечатанные листы на просушку, третий разрезал высохшие листы на страницы. Старик подметал пол метлой. Трое мужчин сшивали страницы, а еще один, с деревянным молотком, разглаживал на скамье кусок кожи. С ума сойти! Столько возни ради каких-то маленьких дурацких книжек?

Дородный мужчина выступил вперед встретить ее. По его надменным манерам и высокомерно поднятым бровям она поняла, что это и есть Балвон Печатник собственной персоной. Она сжалась под его изучающим взглядом. Вчера она смыла с себя все краски и духи, которые могли бы выдать ее прежний род занятий. Она снова стала уважаемой женщиной и не позволит этому жалкому мастеришке запугивать ее. Что из того, что она сама несет свои вещи? Ее плащ во много раз дороже его перепачканного краской передника, пусть даже у него на тюрбане и блестел драгоценный камень.

Он поклонился ей – надменно, но поклонился.

– Чем могу быть полезен госпоже?

Неплохо! Она наслаждалась почтением. Потом спохватилась: уж не подозрение ли сквозит в его взгляде? Не один ли он из завсегдатаев «Цветущей вишни»? Может, он узнал ее? Может, это вообще один из ее поклонников? Она не помнила его лица.

Такой возможности она не предусмотрела. Ей надо играть роль дочери знатного землевладельца, покровительницы искусств… Она напустила на себя подобающий, властный вид.

– Доброе утро, милейший. Прости за то, что отвлекаю тебя. Мне всего лишь хотелось переговорить с…

Старик с метлой смотрел на нее с испугом.

Прежде чем Покровительница Искусств совладала с собой, у нее вырвался вовсе не господский смех.

– Пиол! – Она спохватилась. – Мне нужно поговорить со старым другом. – Заметив, как жирное лицо Балвона неодобрительно скривилось, она надменно подняла брови и согнала с лица улыбку. – Я ненадолго оторву его от работы, хозяин. Уж вряд ли время твоего уборщика столь ценно, что мне придется купить целую библиотеку ради возможности провести с ним минуту, нет? – Для ухода фраза была вполне подходящая, так что она повернулась и вышла.

Пиол последовал за ней, так и не выпуская из рук свою метлу, скорбно щурясь на ярком солнце.

– Доброе утро, Пиол! – Она так и не смогла скрыть смеха в голосе.

На дневном свете он казался еще более хрупким, чем при свечах позавчера вечером. Его седая шевелюра была растрепана, кожа пожелтела, как старый пергамент, морщины – глубже каньона Суссуотера. Ветхая одежда была покрыта пылью. И он был бос.

– Доброе утро, Элиэль.

– Теперь мы квиты – оба знаем тайны друг друга, верно?

Он кивнул, вяло улыбнувшись.

– Боюсь, так. – Он сделал несколько нерешительных взмахов метлой, словно вышел только затем, чтобы подмести порог.

– О, Пиол! – И откуда только взялся этот ком в горле?

Он оглянулся; возможно, он боялся, что хозяин стоит за его спиной, подглядывая за ним.

– Что у тебя, Элиэль? Только быстрее, пожалуйста.

На мгновение она забыла, зачем пришла. Старый Пиол Поэт, завоевывавший розу за лучшую пьесу на Празднествах Тиона целых двенадцать раз! Пиол Поэт – метет полы!

– Я хочу, чтобы ты отправился со мной.

– Что? Куда? Пойми, Элиэль, это не ах какая работа, но даже старику надо есть. Мне и нужно-то всего ничего – сухое, теплое место для ночлега.

– Ты его получишь! – торопливо проговорила она. – Пиол, я отправляюсь навстречу новой жизни! Джоал зовет! Я собираюсь совершенствовать свое искусство в столице искусств Вейлов!

Он неуверенно улыбнулся.

– Ну… ну, это замечательные новости, дорогая! Я уверен, тебе там повезет. Джоалийцы ценят талант.

– Но мне нужен спутник для путешествия. Ты.

Его беззубая челюсть отвисла, и он уставился на нее так, словно лишился рассудка или решил, будто с ума сошла она.

– Я направляюсь в Джоал, Пиол. Мне подсказало это твое упоминание об Освободителе. Было бы просто здорово снова повидаться с Д’вардом, так что постараемся найти его там. Но мне нужен спутник, а доверять я могу только тебе. И потом, мне кажется, для успешной карьеры мной надо руководить. Пошли со мной!

– Освободитель? – Он недоверчиво покачал головой, потом попробовал расправить свои сутулые плечи. – Но это ведь не обязательно! Освободитель идет сюда. Все, что тебе необходимо, – это просто подождать здесь, в Юргвейле. Он придет сам. Совершенно не обязательно для этого идти в Джоалвейл. Собственно, его, возможно, там уже нету.

На нее нахлынула волна неодолимого, необъяснимого страха.

– Нет? Ты же сам говорил, что он в Джоалвейле!

– Он был там. С тех пор он мог уйти оттуда. И что тебе пользы от меня? Я стар. Я не совсем здоров, Элиэль…

– Ничего такого, что бы не вылечил сытный обед или два сытных обеда! Если Д’вард не в Джоалвейле, где он тогда? И откуда ты это знаешь?

– Из пророчества, конечно. Он направляется сюда, я уверен.

Так дело не пойдет.

– Тогда мы отправимся ему навстречу, в Фионвейл.

Глаза Пиола сузились.

– Я сомневаюсь, что он пойдет этим путем. Я совершенно уверен – он движется кружным путем, через Ниолвейл. Тебе так не терпится покинуть Юрг, да, Элиэль?

Она засмеялась и беспокойно огляделась по сторонам. Мордовороты Тигурб’ла редко занимались делом в такой ранний час, но сам он наверняка уже рвет и мечет. Она должна спешить.

– Ты как всегда прав, старый плутишка! Верно, мне кажется, перемена декораций мне не помешала бы. Давай тогда отправимся в Ниолвейл. Там тоже есть кое-какие возможности для артистического таланта. Мне совершенно необходим наставник – теперь-то я вижу, в чем допустила ошибку. Кстати, откуда ты знаешь, что Д’вард пойдет именно этим путем?

Пиол на мгновение зажмурился.

– Стих шестьсот шестьдесят третий: «В тени Ниола, у серебряных струй, сойдутся толпы слушать его, и прольют острые мечи кровь на песок, утолив жажду. И сотрутся со временем следы Д’варда, но кости молодых мужчин останутся лежать».

О!

– Ну, ни ты, ни я не похожи на молодых мужчин, верно? Пожалуйста, Пиол! У меня с собой уйма денег. Мне нужен спутник, а кому еще я могу доверять?

– Только не мне! Что ты задумала, Элиэль? Кто заставил тебя идти?

Она-то рассчитывала, что он, бросив все, откликнется на ее предложение, а он готов спрятаться обратно в свою клетку…

– Я могу довериться только тебе! Я все объясню по дороге. – По крайней мере отчасти… – Ты мне нужен, Пиол. И это будет хоть немного похоже на старые, добрые времена. Купеческие караваны отправляются в полдень с…

Пиол замотал головой.

– Я не могу, Элиэль, – прошептал он.

– Не можешь? Почему?

Он снова оглянулся, по-стариковски повернувшись всем телом. Потом опять посмотрел на нее; лицо его покраснело от стыда.

– Издать книгу стоит денег. Боюсь, я до сих пор должен.

Она сунула руку под плащ за кошельком.

– Сколько?

– Я не могу взять твоих денег! – Он отпрянул от нее.

– Пиол! Что ты хочешь этим сказать! Уж не намекаешь ли ты на то, что в моих деньгах есть что-то постыдное? Я заработала их своим пением.

Он продолжал нерешительно трясти головой.

– Сколько? У меня куча денег! Мне нужен спутник для далекого путешествия. Возвращайся туда, сунь эту метлу в горло этому старому Балвону и собери свои шмотки! Встретимся вон в той булочной напротив. Позавтракаем свежими горячими булками и обсудим план путешествия. Ну, Пиол?

В булочной было жарко и довольно темно. Она была битком набита слугами и хозяйками, спешившими накупить хлеба на день, но все же в ней нашлось несколько шатких столиков и стульев. Элиэль уселась в углу и принялась ждать. Она заказала горячих булок и немного слабого сладковатого пива, которое юргиане пьют по утрам, хотя ей не хотелось ни есть, ни пить. Эту ночь она провела в очень хорошей, дорогой гостинице, так что с утра уже плотно позавтракала.

Она не принадлежала Тигурб’лу, хоть он и держал себя так, словно она – его вещь. Более того, за несколько минут до того, как навсегда покинуть его заведение, она сумела устроить в своей гримерной совершенно замечательный погром – просто удивительно, чего можно достигнуть с помощью острого ножа. И главное – в полной тишине! Эти ублюдки, конечно, сделают все, что в их силах, чтобы вернуть ее. Нет, самое время для перемены декораций.

И потом, славно будет снова повидаться с Д’вардом. Возможно, он сумеет объяснить свое бегство от нее в Суссе. Не стоит судить его, не выслушав.

Она подавила зевок. Ей удалось поспать совсем немного – выспаться ей не дали странные сны: незнакомый ей поклонник, потрясающе красивый молодой мужчина с усами. Странное дело, она не могла вспомнить ни его имени, ни вообще чего-то, кроме лица и очень волосатой груди.

Наконец появился Пиол, согнувшийся под тяжестью мешка. Он был одет в какое-то штопаное-перештопаное тряпье, давно потерявшее свой первоначальный цвет. На голову он повязал белый тюрбан – такие носили в Ниолленде, но и в Юргленде они не были редкостью. Он показался ей таким крошечным, но по крайней мере отсутствием аппетита он не страдал. Он с жадностью впился остатками зубов в мягкие, намазанные маслом булочки так, словно не ел по меньшей мере две недели.

Ее замысел не вызвал у него душевного подъема – видимо, все силы у Пиола ушли на еду.

– Тебе надо любой ценой попытать счастья в Джоале, дорогая моя. Я буду рад помочь тебе чем смогу. Возможно, у меня еще остались друзья среди тамошней артистии, а равной ей, как ты и говорила, в Вейлах нет. Но вот Д’вард… Зря я упомянул о нем. Мне кажется, тебе лучше не сыпать соль на старые рань).

Что так беспокоит старого балду?

– Ох, что было, то прошло. Будет приятно снова повидаться с ним.

– Ты думала иначе, когда я рассказал тебе о нем.

– Ерунда! Я просто удивилась. Скажи лучше, почему ты решил, что он направляется сюда?

– Ему ведь, – пробормотал он с набитым ртом, – нужно в Таргленд, так? Так говорится в «Завете». Очень просто вычислить все по названным там местам.

– Расскажи.

Он покосился на свой мешок.

– У меня есть с собой экземпляр… но, пожалуй, я и так вспомню. Ты сама выстроишь их в правильном порядке… Стих тысяча первый: «Во гневе сойдет Освободитель в Таргленд. Боги да бегут от него; склонят они головы свои пред ним, падут ниц у ног его». Храм Зэца расположен в Таргленде, там же, где храм Карзона, значит, там его и должен искать Д’вард.

– Но если он в Джоалвейле, ему гораздо ближе будет через Нагвейл и Лемодвейл.

– Он идет не самым коротким путем! – Пиол, похоже, хорошо изучил «Завет». Каким бы старым и больным он ни казался, голова его оставалась ясной. – Стих двести двадцатый: «На Носокслоупе придут они к Д’варду сотнями, даже Предатель».

Она заставила себя не отвести взгляд.

– Кто такой Предатель?

– Не знаю. – Он тоже хотел бы знать это.

Она неловко пожала плечами.

– Значит, идем в Носоквейл. Что там дальше?

– Тот стих насчет Ниола, острых мечей и молодых мужчин, чьи кости останутся там.

Она не думала, что это подходит к ней. И острых мечей у нее тоже не было.

– Но Ниол не приблизит его к Таргленду.

– Тогда стих пятьдесят шестой: «И приветствует Освободитель Свободных в Юргленде». Там еще много всего насчет того, что он принесет смерть Смерти и что его восславят толпы. Но вот этот должен идти следующим. Стих про короля Рэндорленда и еще один, про голод в Товейле.

Элиэль откусила от булки большой кусок и принялась с ожесточением жевать, чтобы лицо не выдало ее мыслей.

– Пророчества не неизбежны, правда?

Пиол вздохнул и отпил еще пива.

– Нет. Если тебе удастся оборвать хоть одно звено в цепи, рухнет и все остальное. Если бы я был Карзоном, я постарался бы убить Д’варда прежде, чем он убьет меня. – Он внимательно смотрел на нее, ожидая реакции.

Она беззаботно рассмеялась:

– На мой взгляд, ты не слишком похож на бога.

– Ты знаешь, на что похожи боги, Элиэль?

– Ну да, конечно… То есть нет. Только так, в общем. И при чем здесь Карзон? Разве там сказано, что Д’вард убьет Карзона? Только Смерть, а Зэц – всего лишь одна из ипостасей Мужа. Конечно, я не знаю, на что похожи боги, разве что на сцене.

– Откуда у тебя столько денег, Элиэль?

– Заработала, разумеется. – По крайней мере так ей казалось. При своем поспешном бегстве она опустошила все свои маленькие тайники, и когда пересчитала все сегодня утром, оказалось, что в ее поясе денег раза в четыре больше, чем она ожидала. Странно, конечно, но лучше уж так, чем наоборот. На эти деньги она могла бы прожить целый год.

– Ладно, если ты прав, мне не надо тащиться всю дорогу в Джоалвейл. Нам достаточно перейти через Лоспасс в Ниолленд. Если его там еще нет, мы пойдем в Ринувейл.

– Мне казалось, ты собираешься в Джоалвейл, а Освободитель – это так, попутно?

– Ну… Будет славно повидаться с ним.

Старик согласно кивнул, отчего складки кожи на его шее хлопнули, как флаги.

– Если ты так хочешь… У тебя хватит денег на то, чтобы купить телегу и ленивца?

– Зачем это мне телега? Или ленивец?

В первый раз за весь разговор он улыбнулся.

– Если у тебя есть деньги, Элиэль, у тебя есть и повод для беспокойства. Если у тебя нет защитников надежнее меня, у тебя серьезный повод для беспокойства! Тебе необходимо остерегаться молодых и жадных. Нам лучше купить ленивца и телегу и нагрузить ее дерьмоягодами.

– Эк!

На этот раз он даже усмехнулся, совсем как в старые добрые времена.

– Вот именно! Никто не будет копаться в дерьмоягодах в поисках золота. Никто даже на несколько шагов не подойдет к нам! И потом, это выгодный груз – мы можем даже заработать на этом, а это лучше, чем платить за место в караване и за охрану, которой мы все равно не сможем доверять.

Ей вдруг стало легко-легко. Она наклонилась вперед и сжала его руку.

– Гениально! Вот теперь ты – тот Пиол, которого я знала! Ты пишешь пьесу, играть которую мы будем вдвоем. Две трагических фигуры? Ты будешь старым благородным воином, вновь призванным, чтобы постоять за правое дело! А я тогда буду твоей дочкой, ладно? Забытая дева, отправившаяся на поиски мужчины, который предал ее, но которого она в глубине души еще…

Последовала одна из тех затянувшихся пауз, какие бывают, когда кто-то забывает свою реплику. На лицо Пиола Поэта словно упала тень.

– Я с удовольствием напишу тебе такую роль, Элиэль, если ты сыграешь ее.

15

Небо над головой окрасилось в ярко-синий цвет, хотя солнце не поднялось еще над горными вершинами. Холодное утро казалось симфонией жемчужного света. Тронутая заморозком трава хрустела под ногами. Джулиан ежился от холода даже в своих мехах и в теплых башмаках. Настроение к спору не располагало, однако он понимал, что – хочет он этого или нет – спора не избежать.

Глаза слипались. Он спал совсем немного, больше ворочался в постели, раздумывая о Юфимии, продающей свое тело Пинки за возможность сделать один-единственный телефонный звонок. Он чувствовал себя таким неполноценным – надо же, мужчина, который не способен защитить свою женщину! Собственно, все дело было не в ритуале – она знала по крайней мере один ключ не хуже чем Пинки, – дело было в расчете времени. Портал Олимпа вел в церковь Сент-Галла в Уилтшире, на кладбище в Эдинбурге и еще в ряд мест на Земле. Для перехода надо знать, какой час дня или ночи сейчас на родной планете и ждут ли тебя там помощники из Штаб-Квартиры; в противном случае можно оказаться в очень и очень неприятной ситуации. Комитет хранил всю информацию такого рода за семью замками.

Ладно, все уже позади. Пинки получил уже свое вознаграждение. Теперь Джулиану предстояли неприятности другого рода. За ним по пятам следовал Домми, согнувшийся под тяжестью мешка раза в два больше его самого. Замыкали процессию Пинд’л и Остиан, младшие помощники Домми, с остальным багажом. Мороз колол кожу остриями мечей, и все же на них были только тонкие ливреи; Домми шагал с непокрытой головой, хотя остальная часть его тела была закутана в побитые молью меха.

Загон для драконов располагался в стороне от поселка, выше по течению реки – на достаточном расстоянии, чтобы в поселке не слышно было непристойного рыгания этих тварей. Несколько мужчин, включая двоих в черных тюрбанах, грузили поклажу на четырех драконов. Уже простая арифметика наводила на неприятные мысли. Тюрбаны – головные уборы Ниолийского королевства; черный цвет – цвет Зэца, его ни с чем не спутаешь. Черные тюрбаны могли носить только Т’лин и его помощники. Эта своего рода форменная принадлежность осталась с тех времен, когда он еще не обратился в веру Неделимого.

Джулиан пребывал в раздражении – Домми ожидал, что Тайка Каптаан сдержит свое слово. Единственным местом, где Домми мог достать свои меха, была деревня Морковок – значит, вся долина уже знает, что он отправляется с Тайкой Каптааном в Джоалвейл. Домми разбудил Джулиана еще засветло, успев приготовить самую теплую одежду Тайке, нагреть бадью воды, уложить вещи, вызвать носильщиков и приготовить горячий завтрак. Но два и два получается четыре – в каком бы мире дело ни происходило, – а в загоне стояло только четыре дракона. У Олимпа было три своих собственных, но чаще всего они находились за пределами долины, как и сейчас. Большая часть этих полуодетых рыжих мужчин, хлопотавших вокруг них, была конюхами… или полировщиками… или как еще точнее назвать тех, кто чистит драконью чешую, однако сами драконы принадлежали агенту Семьдесят Семь, то бишь Т’лину Драконоторговцу. И оба типа в черных тюрбанах вооружены! О такой возможности Джулиан и не подумал.

Самого драконоторговца он худо-бедно убедить сможет; однако надо справиться еще и с Урсулой, а это нелегко, особенно в это время суток, после двух бессонных ночей. Черт бы побрал Эдварда Экзетера и его проклятые пророчества! Однако слово есть слово, его надо держать.

– Домми? – прохрипел он.

Домми в два шага догнал его и вытянул шею, выглядывая из-под мешка.

– Тайка?

– Ты умеешь обращаться с мечом?

Честное веснушчатое лицо Домми тревожно нахмурилось.

– Очень жаль. Тайка, но я вообще не умею обращаться с оружием, только с луком для охоты на птиц и…

– Не спорь. Ты умеешь обращаться с мечом.

– Как будет угодно Тайке.

На первый взгляд пожирающие сено драконы казались чудищами из страшного сна, помесью носорога и лох-несского монстра, однако на деле это были кроткие и весьма полезные твари – единственные животные, способные перебираться из вейла в вейл, минуя обычные перевалы. Экзетер как-то назвал дракона «роллс-ройсом» Соседства, и Джулиану не терпелось прокатиться на такой машине. В сопровождении своей свиты он прошел прямо в центр собравшихся. В толпе легко одетых веснушчатых Морковок Урсула в белых мехах казалась эскимосом. Вид у нее был не дружелюбнее бешеного бульдога, да и у Т’лина ненамного добрее. Их явно насторожило одеяние Домми.

– Доброе утро всем! – радостно объявил Джулиан и тут же подскочил, когда двое юнцов брякнули на землю свои тюки, отчего содрогнулась, наверное, вся долина. Домми положил свой более аккуратно. – Вы сегодня просто очаровательны, миссис Ньютон, прямо-таки мечта эскимоса. Все готово к выходу, Драконоторговец?

Т’лин поднял руки в знаке Неделимого.

– Для нас честь служить Тайке.

– Правда? Ну что ж, ловлю на слове! Давайте грузить этот хлам – и в путь, верно?

– Капитан, – буркнула Урсула, – что означает вот это? – Она говорила по-английски, указывая пальцем на Домми.

– Что? Вы имеете в виду Домми? О, мне же необходим слуга. Вы же понимаете, самому мне не справиться с пуговицами и всем таким. – Джулиан помахал правой рукой, похлопав пустыми пальцами перчатки.

Ее лицо заметно потемнело.

– Я уверена, Драконоторговец не почтет за труд помогать вам одеваться, капитан. – Уж ненамекает ли она на то, что раздеваться ему будет помогать она сама? Храни Господь от ведьм, и призраков, и длинноногих созданий…

– Вздор! Домми – прекрасный повар, и я уверен, он сможет помочь нам с животными – верно, Домми?

– Конечно, Тайка! – с готовностью откликнулся Домми. – Мальцом я все время крутился здесь, в загоне, помогал управляться с драконами.

– Вот видите! Значит, решено. – Джулиан отвернулся.

– Нет! – рявкнула Урсула. – Это вам не пикник воскресной школы, капитан Смедли. У нас всего четыре дракона. Губер Погонщик отлично владеет мечом. Само собой. Семьдесят Седьмой тоже, но лишний воин нам пригодится. Нам не нужны с собой мальчишки-слуги.

Окружавшие их Морковки, услышав ее тон, высоко подняли рыжие брови, хотя вряд ли многие поняли смысл слов.

– Домми тоже владеет мечом – верно, Домми?

Домми одарил Урсулу ослепительно невинной улыбкой.

– Совершенно верно, Энтайка Ньютон. В молодые годы я трижды был чемпионом деревни, и мой отец посылал меня в Рэндорвейл в обучение известному мастеру боя на…

Она фыркнула так оглушительно, что даже драконы вздрогнули.

– Рассказывай сказки кому угодно другому, парень! Мы едем в Джоалвейл. Ты возвращаешься к себе на кухню. А теперь, Драконотор…

– В Джоалвейл, Энтайка? – удивленно вскричал Домми. – Но Тайка Каптаан говорил мне, что вы направляетесь в Ниолвейл, как и ясно из пророчеств.

Тайка Каптаан не говорил ничего подобного и надеялся только, что вид у него не такой же пораженный, как у Урсулы. Домми переводил взгляд с одной на другого, явно обеспокоенный, не выболтал ли он тайны.

– Пророчеств? – переспросила она. – Каких еще пророчеств?

– Ох, валяй, Домми, – вздохнул окончательно сбитый с толку Джулиан. – Скажи ей.

Домми снова расцвел по-детски невинной улыбкой и выложил все:

– Тайка Каптаан объяснил мне, Энтайка, как по словам «Филобийского Завета» можно определить, каким путем пойдет Освободитель, чтобы осуществить предначертанное в Таргвейле, Энтайка, куда он должен попасть, если целью его является убийство Зэца, как известно нам всем, так ведь? Точно так же Тайка Каптаан объяснил мне, что в «Завете» есть восемь упоминаний Освободителя и двенадцать – Д’варда, о котором нам известно, что он и есть Тайка Кисстер, а также Освободитель, и это не считая нескольких мест, которые тоже могут относиться к нему, хотя он и не называется в них по имени, так? И из этих двадцати в пятнадцати упоминается то или иное место – так говорил Тайка Каптаан.

Джулиану показалось, что он еще не проснулся и видит все это во сне. Но если так, почему Урсула открывает и закрывает рот, словно выброшенная на берег рыба?

– Неоспоримо также то, – продолжал Домми, покрасневший от волнения так, что его веснушки почти слились с румянцем, – что многие из этих упоминающих различные места стихов можно расположить в таком порядке, что по ним можно определить путь, которым пойдет Тайка Кисстер, и хотя трудно сказать, покинул ли он уже Джоалленд, где его видели около недели назад, Тайка Каптаан особо отметил то, что его шансы перехватить Освободителя будут значительно выше, если он будет следовать по этим указанным в «Завете» местам в обратном порядке, так что в данный момент разумнее всего было бы направляться непосредственно в Ниолвейл или даже в Юргвейл, с тем чтобы оттуда следовать ему навстречу.

Урсула в ужасе посмотрела на Джулиана.

– Разрази меня гром! Вы хотите сказать, он не просто позволяет пророчествам исполниться, он собирается исполнять их намеренно, чтобы доказать, что он и есть этот чертов Освободитель?

– Но ведь это так очевидно, старушка. – Джулиан прекрасно понимал, что его повар обдумал это уже давно и со всех сторон. Экий, оказывается, он неисчерпаемый, этот Домми, – настоящий джентльмен настоящего джентльмена. Разумеется, Экзетер постарается исполнить все связанные с ним пророчества до одного – что толку от половины обещанного Освободителя? И конечно же, ему придется делать это в каком-то географическом порядке, и вообще, какого черта Морковки дошли до этого раньше, чем тайки?

В глазах Урсулы мелькнуло подозрение.

– Почему же вы не сказали все это вчера вечером?

Джулиан пожал плечами:

– Я подумал, вы это и сами видите не хуже меня, старушка. – Ни слова неправды.

– В Ниолвейл или в Джоалвейл – куда бы мы ни поехали, у нас всего четыре дракона.

Не доверяя своему джоалийскому, Джулиан перешел на рэндорианский – Т’лин, он знал это точно, говорил на нем – и громко отчеканил:

– Мы едем в Ниолленд. Домми, грузи наши вещи. – Торжествующие Морковки под предводительством Домми тут же бросились грузить багаж Джулиана и Домми на драконов. – Я уверен, Драконоторговец, что завтра или послезавтра кто-нибудь объявится с одним из наших драконов, и тогда твой человек сможет догнать нас. Кстати, – добавил он, прежде чем кто-нибудь успел возразить, – скажи Губерту, пусть отдаст Домми свой меч, ладно? Нет смысла брать с собой первоклассного воина, не вооружив его мечом.

16

В том, что Дош задержался, не было его вины – он продержался бы верхом еще несколько часов и почти наверняка успел бы благополучно убраться из Носоквейла. Его подвел проклятый моа. Как раз когда Рагпасс наконец расширился и дорога пошла по холмам Носокслоупа, эта гадина начала шататься и спотыкаться на ровном месте. В конце концов он неохотно свернул с дороги и укрылся в лесу. Там, расседлав и стреножив глупую тварь, он растянулся под кустом и уснул.

Когда он проснулся, уже рассвело. Решив, что сражаться с упрямой скотиной лучше на полный желудок, он доел жалкие остатки припасов. Ласточка вообще не выказывала ни малейшего желания продолжить путешествие. Вернувшись на дорогу, он сразу заметил, что по ней совсем недавно проехал целый отряд всадников на моа. В том, что это были джоалийские кавалеристы, он был уверен так же, как и в том, что он не девственник. Он подумал, не вернуться ли ему назад, и решил, что не стоит – у него не осталось ни крошки еды, он проголодался, и главное – ему совершенно не хотелось снова натыкаться на Д’варда и его оборванцев. Более того, если командир отряда хорошо знал свое дело, он не мог не предусмотреть такой возможности и не выставить охрану на перевале.

Поэтому Дош отправился дальше и доехал до Рагби – жалкого подобия деревушки. Носоквейл вообще вряд ли можно было назвать процветающей страной. Когда-то она была богатой и плодородной, о чем свидетельствовало обилие руин – собственно, их здесь было гораздо больше, чем обитаемых строений, – однако Носоквейлу не повезло с местоположением: он находился слишком близко от Джоалвейла. Клика высосала из него все соки, изгнав большую часть населения и поделив землю на обширные скотоводческие фермы. Аморгуш, например, владела уймой земли в Носоквейле.

Бедный Дош не знал ведущих из страны запасных ходов, и ему ничего не оставалось, кроме как направиться на восток, к Лампассу, со всей скоростью, какой только мог добиться от Ласточки, а эта тварь все меньше оправдывала свое имя. Разумеется, он был не настолько глуп, чтобы заезжать в саму Рагби, поскольку военные наверняка наобещали деревенским уйму денег за его голову, но голод заставил его задержаться на отдаленном хуторе и купить себе еды. То ли проживавшая на нем пожилая пара выдала его, то ли его просто заметили издалека – Носокфлэт представляет собой одну зеленую скатерть, почти лишенную естественных укрытий, – но к полудню Дош понял, что за ним следят. Он видел одиночных всадников, маячивших на расстоянии, – возможно, это были пастухи. Никто не подъезжал к нему близко, но никто и не мешал им сообщить о нем джоалийцам. Интересно, подумал он, только ли правосудие смертных охотится за ним – не навлекло ли убийство Краанарда на него гнев Владычицы?

Когда эта слежка превратится в погоню, у него не останется никаких шансов. У его преследователей моа измождены не меньше, чем Ласточка, – измождены, но не все. Так что у них хватит сил догнать его. Он неохотно повернул моа и поехал в обратную сторону. Словно напоминая ему о вчерашнем дне, насмешница судьба подстроила все так, что он въехал в Рагпасс почти в то же время, что и накануне, только с другой стороны, совершенно точно зная, что по его следу идут те же самые охотники.

По мере того как дорога, петляя между холмами Носокслоупа, поднималась все выше и выше, он обгонял все больше и больше людей, маленькими группами направлявшихся в ту же сторону, что и он. Они наверняка не рассчитывали переходить Рагпасс сегодня, ибо солнце уже клонилось к иззубренной стене Носокволла. По большей части это были местные крестьяне, такие же, как те, которых Д’вард привел с собой из Джоалленда, даже, пожалуй, еще оборваннее. Одни ехали верхом на ламах или кроликах, другие важно восседали в повозках. Не иначе слух о прибытии Освободителя опередил его, и местная знать тоже захотела взглянуть на такое чудо.

Хорошо бы еще встретить кого-нибудь верхом на моа – так бы, глядишь, и он не вызвал бы подозрения. Однако – увы! Он поднимался с толпой, которая, смешиваясь с остатками тянущихся из Джоалвейла самозваных Свободных, сворачивала в боковое ущелье. Наверное, там разбили свой новый лагерь Д’вард и его последователи. В сумерках мерцали костры. Соблазнительные запахи поднимались преимущественно от костров, горевших у телег, экипажей и стреноженных животных. Должно быть, здесь остановились носокианцы, захватившие провизию с собой, хотя кое-где предприимчивые крестьяне торговали обедами с телег. Как питались те, у кого нет денег? Возможно, никак. Здесь не росло ягод – здесь вообще не росло ничего, кроме травы, и только изредка попадались чахлые деревца. Дош слышал детский плач; впрочем, дети всегда плачут. Вскоре он подъехал к подножию холма, загораживающего въезд в маленькую долину. Со стороны разрушенных стен какой-то древней постройки доносилось пение множества голосов. Если они пели, чтобы получить ужин, то ради пропитания им следовало бы делать это погромче.

Настроение у него улучшилось. Действительно, среди трех или четырех сотен паломников затеряться гораздо проще. Он мог купить себе еды и подцепить на удочку своего обаяния какого-нибудь почтенного гражданина. Если после этого не обнаружится несколько братьев, готовых на время поручиться за него, это можно будет устроить с помощью денег – при условии, что награда за его голову не слишком высока. Главное теперь – не попасться на глаза Освободителю и его…

– Дош!

Поздно. К нему бежали трое с копьями и круглыми нагианскими щитами. В первом здоровяке легко можно было узнать Прат’ана Горшечника, а за ним следовали Гопенум Мясник и Тьелан Торговец – все трое из Соналби, все трое – ветераны таргианской кампании.

Дош рявкнул Ласточке, чтобы та легла, и она буквально рухнула под ним на землю. Он соскочил с седла, у него не было сил, чтобы стреножить или привязать ее – эта тварь выдохлась настолько, что даже не попыталась укусить его. Не чувствуя от усталости ног, он прислонился к ее боку и стал ждать воинов. Непривычное чувство поражения окутывало его как саван. За свою жизнь он не раз оказывался припертым к стене, но редко терял веру в свою способность выпутаться из отчаянного положения. Теперь он слишком устал, чтобы бежать и укрыться от них. Эти люди всегда презирали его; теперь они могли выдать его солдатам, стоит лишь тем показаться. Ну что за жизнь! Сейчас у него больше денег, чем когда бы то ни было, а его поймали идиоты, слишком тупые, чтобы их можно было подкупить.

Прат ан подбежал первым, остальные двое – сразу за ним. Они опустили копья.

– Привет! – сказал здоровяк.

Дош ожидал издевки. Странное дело, он ее не слышал.

– Привет и вам, – осторожно проговорил он.

– Освободитель сказал, что ты вернешься, – усмехнулся Тьелан. – Давненько не виделись, Дош! – Торговец был невысок, но крепок. Он всегда напоминал большого ребенка. Однако даже он, похоже, не глумился над Дошем. Он шагнул вперед и сжал плечо Доша в традиционном нагианском приветствии. Прат’ан и Гопенум поспешно повторили этот жест, словно их уличили в плохих манерах. Дош неуверенно ответил тем же.

Ну и ну! Снова лучшие друзья?

– Судя по твоему виду, день у тебя выдался не из легких. – Прат’ан бросил взгляд на моа и нахмурился. – Ты загнал эту бедную скотину чуть не до смерти!

– Так уж сложилось: или я, или она.

– Солдаты явились вскоре после того, как ты уехал вчера вечером, – сообщил Гопенум. – Я удивляюсь, как это они тебя не поймали. Ну и рад, конечно, этому, – добавил он с некоторым сомнением в голосе. За минувших четыре года он отяжелел, и волос на его груди было теперь заметно больше, чем на голове.

– Вы, конечно, сказали им, в какую сторону я поехал?

Трое переглянулись. Прат’ан пожал плечами:

– Ты отверг приглашение Освободителя.

Дош ждал продолжения, но и они тоже ждали.

– И что будет, если они нагрянут сегодня ночью? Вы скажете им, что я здесь?

– Мы надеемся, Дош, что ты передумаешь.

– Врете! Д’вард – тот, может, и надеется, но не вы, ни один из вас. Присоединиться к вам? С какой стати мне доверять вам?

– Потому, что мы готовы доверять тебе, конечно.

– Вы или Д’вард?

Прат’ан оперся на копье так, словно приготовился стоять здесь долго.

– Нам довольно того, что желает Д’вард. Он сказал нам, чтобы мы ждали тебя и пригласили к нам, если ты хочешь вступить в ряды Свободных.

Дош недоверчиво фыркнул:

– Я пообещаю вам быть всегда пай-мальчиком, и вы примете меня как блудного брата, так? Это вы-то?

Здоровяк оскалил зубы в улыбке:

– Я постараюсь. Честно, постараюсь. Ты был нашим другом когда-то.

Что-то у него с памятью, наверное. Другом? Никогда. После взятия Лемода они перестали плевать в сторону Доша Педераста, но и только.

– Ты хочешь сказать, вы защитите меня от солдат? Вы соврете им? Вы будете драться за меня? – Дош рассмеялся.

Трое остальных нахмурились. По крайней мере Прат’ан сделал такую попытку, наморщив лоб.

– Ради друга мы пойдем и на это – конечно, я хотел сказать, ради брата. Д’вард говорит, ты вовсе не был таргианским шпионом тогда, в…

– Ха! А ведь я был шпионом. Об этом он что, не говорил?

– Говорил. Но он посоветовал нам помнить, как ты проявил себя при взятии Лемода, как ты поднялся с ним на стену в ту ночь. Он говорит, если ты хочешь присоединиться к Свободным, ты докажешь это.

– Как докажу? – подозрительно спросил удивленный Дош.

– Этого он нам не сказал.

– Он сказал, это решать Прат’ану, – поправил его Тьелан. – Вот ты его и убеди. Валяй начинай убеждать. Уверен, зрелище будет что надо.

– Я тоже жду – не дождусь, – хихикнул Гопенум. – Дела говорят громче слов, так считает Освободитель.

Ублюдки явно забавлялись. Дош огляделся по сторонам – неужели никакого выхода? В долине почти стемнело, так что рассыпанные по ней костры горели ярче. Пение прекратилось, толпа у развалин молчала, внимая кому-то – Д’варду, наверное, но обрывки слов, которые доносил ветер, были слишком неразборчивы. Издалека доносился стук топоров: последние деревья рубили на дрова. От моа больше никакого толку; если он попробует уйти пешком, его догонят без труда. Нагианцы знают, что он здесь, и выдадут его солдатам. Значит, ему остается или присоединиться к ним, или погибнуть. Он дрожал – от холода и усталости, но эти увальни наверняка считают, что от страха. Может, они и правы. Придется присоединяться к этим Свободным, хоть до утра.

Присоединяться? Как?

– Вы собираетесь принести смерть Смерти?

– Попробуем, – ответил Прат’ан. – Мы ведь не идиоты, Дош. Мы понимаем, что это опасно. Кто-то из нас может погибнуть. Мы все можем погибнуть. Мы считаем, что риск оправдан: подумай только, никаких больше Жнецов!

– Если боишься, никто тебя не заставляет, конечно, – добавил Тьелан.

У него оставался только один выход, но все его существо содрогалось от этого.

– Допустим, я соглашусь сейчас, а завтра передумаю?

Прат’ан пожевал губу. Ему приходилось думать, что за ним наблюдалось не так уж часто.

– Наверное, ты будешь волен уйти. Любой волен уйти. Некоторые из наших вернулись домой. Сказали, по женам скучают.

Гопенум шумно встряхнулся.

– Ты что, здесь всю ночь собираешься торчать? Давай доказывай!

Дош еще раз обдумал свое положение и пришел к тем же выводам. Он вздохнул.

– Скажи, ты все еще мясник?

– Был до прошлого месяца. А что?

– Тут у вас сегодня полно голодного народа. Мне ведь не нужен будет моа, если я пойду с вами, верно? Бери его – режь, разделывай, дели. Седло можно пустить на обувь детям.

Гопенум и Тьелан вопросительно посмотрели на Прат’ана.

– Слабенькое доказательство, Дош. Моа выдает тебя, и потом, он и так почти сдох.

– Я еще не закончил! – огрызнулся Дош, хоть и надеялся на обратное. – Даже так он стоит сотню звезд! Вот, у меня еще тут кое-какие деньги. – Он достал свой кошелек, жалея, что положил все деньги в одно место.

– Не нужно нам твое грязное золото! – буркнул Тьелан.

И это торговец!

– Не тебе, говнюк! Этим голодным. Пошли, и смотри в оба!

С трудом веря в то, что сам позволяет ободрать себя как липку, он, шатаясь, побрел к ближнему костру. Прат’ан с Тьеланом пошли за ним; Гопенум остался с Ласточкой, и Дош услышал ее короткий вскрик как раз тогда, когда совал первую монету какому-то удивленному ребенку. Вокруг него тут же столпились дети; он раздал им серебро. Он переходил от костра к костру, выбирая те, на которых ничего не готовили. Он бросал монеты матерям, клал их рядом со спящими детьми. Он слышал свой собственный визгливый смех при виде изумления на лицах взрослых. Потом кошель опустел. Он повернулся к нагианцам:

– Ну? Теперь убедил?

Тьелан улыбнулся и открыл рот…

– Зачем останавливаться? – хмуро спросил Прат’ан. – Костюмчик на вид не из дешевых. Что там у тебя в карманах?

– Ничего, бык тупой!

– Ну, реку наполовину не перейдешь – это так Д’вард говорит. Начал, так уж доведи до конца, Дош. Валяй.

Бормоча про себя проклятия, Дош разделся. Он отдал куртку, башмаки, даже свой драгоценный пояс с ножом. Свои новые холщовые штаны он обменял на драную набедренную повязку у какого-то удивленного нищего. Он повернулся к Прат’ану:

– Ну? Шкуру мою тоже отдать? Больше у меня все равно ничего не осталось. Может, хотите, чтобы я выдернул свои ногти, вы… вы… – Ему хотелось плакать.

Вместо ответа Прат’ан с оглушительным радостным ревом стиснул его в своих медвежьих объятиях так, что у него затрещали ребра.

– Отлично сделано, Дош! Право, отлично! Говорил же Д’вард, что ты себя покажешь, а никто из нас еще ему не верил!

Потом настала очередь Тьелана. Он не только обнял Доша, но еще и чмокнул его в щеку.

– Добро пожаловать, брат! Пошли, поздороваешься с остальными, брат Дош!

Они отвели его туда, где Гопенум раздавал толпе куски дымящегося мяса. Из темноты то там, то здесь возникали знакомые Дошу лица. Услышав про то, что он сделал, все обнимали его, поздравляя со вступлением в ряды Свободных. Все улыбались так, словно действительно верили в это, хоть он и не мог разглядеть их глаз. Впрочем, им-то что? Не им пришлось выбросить целое состояние на ветер – только для того, чтобы вступить в сумасшедший дом.

Часть четвертая

Итак, вот, о монахи, благородная истина избавления от боли: избавление от страстей; воздержание, пост, освобождение, свобода от привязанностей.

Будда

17

Был февраль. Уже почти стемнело. Шел дождь. Впрочем, сказать, что дождь шел, значило бы не сказать ничего – вода неслась сплошным потоком чуть не параллельно земле, над насквозь отсыревшими равнинами Норфолка, как бы специально для того, чтобы слепить Алисе глаза, затекать под капюшон плаща, заливаться за голенища сапог, колоть ледяными каплями шею и запястья. Ветер раздувал полы плаща, который был ей слишком велик и сохранился если не с Тюдоровских, то по крайней мере с Георгианских времен. Она нашла его на гвозде в доме среди хлама. Забытого или ненужного тем, кто забрал все остальное. Неудивительно, что англичане покорили весь мир – нация, закаленная такой погодой, может одолеть все.

Руки и лицо ломило от холода. Она сваляла дурака, выйдя прогуляться, и еще большего дурака, направившись против ветра. Теперь ветер дул ей в лицо, мешая идти. Ей хотелось свежего воздуха, но не столько же – спасибо, не надо! Она до сих пор была так слаба, что ветер дважды буквально сдувал ее, так что она была теперь ненамного чище дороги. И винить ей в случае, если она простудится, было некого, кроме самой себя, – доктор предупреждал ее, чтобы она не переутомлялась, но о возможности переохлаждения он как-то не подумал. Держаться на ногах ей помогала лишь мысль о дымящейся чашке горячего чая… нет, одной чашкой тут не обойдешься.

Однако она уже почти пришла. Она свернула на дорожку, ведущую к крыльцу. Разросшиеся кусты прикрыли ее от ветра.

Надо наполнить ведерко углем, пока она еще одета. В свое время она не ценила ни газовую плиту, ни крышу, которая не протекает. Даже утомительная работа в офисе представала теперь перед ней в некоем ностальгическом свете. Непостоянство имя тебе, Алиса! Нет, она уже все решила. Сегодня она доделает потолок, даже если это ее угробит. Она начала красить его четыре дня назад и до сих пор видела больше плесени, чем свежей краски.

Стоило ей выйти из-под прикрытия кустов, как ветер налетел на нее, чуть не сбив с ног. Она чуть не врезалась в какую-то машину. Откуда здесь машина? Она удивленно остановилась, пытаясь смахнуть воду с глаз.

Это была очень большая машина, и стояла она прямо перед ее крыльцом. Большая и черная. На какое-то мгновение она напомнила ей старый «воксхолл» Д’Арси. Дикая, сумасшедшая мысль… «Все это была ужасная ошибка, милая. Я сидел в немецком концлагере…»

Нет, это безумие. Она сама видела «воксхолл», разбитый немецкими бомбами в Гринвиче, восемнадцать месяцев назад, в те сумасшедшие дни, когда Эдвард возвращался из своей сказочной страны. И сразу же следующая, такая же безумная мысль: это вернулся Терри… «Нет, любовь моя, я вовсе не утонул…» Это было бы совсем невероятно. Если бы Терри и вернулся с того света, то уж никак не на такой машине.

Но у кого из ее знакомых есть машина и блат с горючим? Ни у кого. С окончания войны прошло слишком мало времени, чтобы такие излишества появились снова. И потом, никто из ее знакомых даже не знает, где ее искать. Она еще не разослала писем – руки не доходили, не до того было.

Заглянул поболтать сосед? Или оставить визитную карточку? Вот уж чего она никак не ожидала от местных – так это того, что они могут оставлять визитные карточки. Слишком глухое место. Впрочем, она ожидала, что рано или поздно к ней кто-нибудь да заглянет, чтобы познакомиться с новым человеком. Но не может ведь машина приехать сама по себе, а эта явно была пуста.

Она нащупала в кармане большой ключ. Она совершенно точно помнила, что уходя запирала дверь, хотя, возможно, с точки зрения местных здесь так и не принято. В радиусе мили от нее не было ни одного дома, и телефона у нее тоже не было. До сих пор это мало ее тревожило. Она не позволит, чтобы что-нибудь изменилось.

Но где же водитель? На крыльце? В сарае за домом? Укрываться в любом из этих мест – бессмысленно, в машине все равно удобнее. Если гость явился к ней с недобрыми намерениями, еще бессмысленнее ждать ее где-то, оставив машину на виду. Она медленно подошла к двери. Оба маленьких окна выходили на эту сторону, да и размер их не дал бы взрослому человеку забраться внутрь. Оба окна были целы; во всяком случае, никаких признаков взлома она не видела. Трава под ними не тронута.

Очень осторожно она повернула ручку. Дверь заперта. Вздохнув с облегчением, она сунула ключ в скважину и услышала, как щелкнул древний замок. Ветер втолкнул ее в дом вместе с облаком водяных брызг. Она захлопнула за собой дверь и задвинула щеколду.

Дрожа от волнения, она постояла на месте, слушая, как вода и грязь стекают с нее на газеты, валявшиеся на полу у двери, наслаждаясь уже тем, что дождь остался за стеной, и не видя ничего, кроме мерцания огня в печке. Принести еще угля? Уголь подождет. Если ее неизвестный гость просто отошел по нужде, она услышит, как он залезает обратно в машину.

Она стянула плащ. Ее тошнило от запаха скипидара. Постепенно она начала различать комнату: раковину и тумбочку в углу, стремянку, банки с краской, парафиновую лампу, диван и кресло в чехлах, словно в траурных вуалях. Всю остальную мебель она сдвинула в спальню. Женщина на диване пила чай.

Взвизгнув от неожиданности, Алиса отпрыгнула назад и врезалась спиной в дверь.

Гостья нахмурилась и поставила чашку на блюдце, которое держала в другой руке.

– Добрый вечер, мисс Прескотт. Простите, если напугала вас. – Она сидела, чопорно выпрямившись. В коричневом твидовом пальто с меховым воротником она выглядела очень солидно. Объемистый саквояж лежал на диване рядом с ней. Ее блестящие глаза и угловатые черты странно напоминали птицу.

С минуту Алиса не могла произнести ни слова – она вся дрожала.

– Вы моложе! – наконец выдавила она.

Гостья подняла аккуратно подведенные брови, как бы обдумывая, не оскорбительно ли подобное замечание.

– Моложе чего? Великой Хартии?

– Чем были, когда я встречалась с вами в прошлый раз. И вы все еще мисс Пимм?

Она была совершенно сухой – от шляпы до крепких башмаков с квадратными носками, хотя дорожка у крыльца вся раскисла от дождя. Даже на воротнике не было видно ни капельки.

– Полагаю, мисс Прескотт, сойдет и это имя.

Шок от неожиданности прошел, уступив место злости.

– А моя фамилия теперь Пирсон. – Одеревеневшими пальцами Алиса пыталась справиться с пуговицами пальто.

Ведьма покосилась на палец без кольца и с минуту обдумывала новую информацию.

– Однако вы живете одна, миссис Пирсон. Могу ли я выразить вам свое соболезнование?

Объяснение было бы гораздо уместнее. Запертая дверь ни при чем. Дверь она могла еще понять: кто как не мисс Пимм как-то раз выдернул Алису с велосипеда и усадил на заднее сиденье автомобиля – это при том, что два этих транспортных средства сближались друг с другом со скоростью сто миль в час? Но вот зачем ей нарушать одиночество, выстраданное Алисой по праву? Неужели она не понимает, что видит перед собой отшельницу?

Потом до нее наконец дошло.

– Эдвард? У вас новости про Эдварда?

– Он жив и здоров. По крайней мере был две недели назад. Но разумеется, причина моего вторжения – это он. Это ведь уже не в первый раз, не правда ли? – Мисс Пимм чуть раздраженно покачала головой. – Должно быть, там, где дело касается этого молодого человека, у меня пробуждается материнский инстинкт.

– Он вернулся?

– Нет. Он все еще в Соседстве. Что бы он ни обещал, он ни разу не был на Земле с тех пор. Я, несомненно, поставила бы вас в известность, если бы узнала о нем что-нибудь. Это первые достоверные сведения о нем, которые я получила.

И первые, которые получила Алиса за без малого два года. Она повесила плащ и грязное пальто на гвоздь у двери.

– Значит, недостоверные до вас все-таки доходили?

– Я получила сообщение, что он объявил о своем намерении исполнить пророчество и после этого ушел из Олимпа. Подробности этого были столь туманны и неправдоподобны, что я не стала беспокоить вас.

Алиса растерла замерзшие руки, потом стянула сапоги.

– А что достоверного на этот раз?

– Всему свое время. Я подогрела чай. – Ну да, конечно. Заварной чайник в стеганом чехле стоял на стремянке, на ступеньку выше молочника, сахарницы и пустой чашки. Мисс Пимм явно не теряла времени зря – ведь Алисы не было дома от силы минут двадцать.

– Очень мило с вашей стороны ехать в такую глушь, чтобы дать мне знать.

– Она, взяв чашку, благодарно улыбнулась. Не было нужды спрашивать у старой ведьмы, как та выследила ее.

– Вы болели.

– Что, это так заметно?

– Нет. Обычному человеку – нет.

– У меня была испанка.

– Что ж, вам досталось. Должно быть, вам здесь одиноко после Лондона?

– Я выбрала это сама. – Ее руки дрожали от злости, когда она наливала себе чай. За тот месяц, что она прожила здесь, к ней не заходил никто. Если не считать торговцев, молочника, зеленщика и почтальона… Ни одного соседа. Она хотела одиночества – она его получила. В избытке. До сегодняшнего дня. Сегодня ее одиночество нарушили, и нарушили грубо. Она уселась на закутанное в чехол кресло и приготовилась к бесцеремонному допросу со стороны мисс Пимм. – Как дела у Штаб-Квартиры?

Мисс Пимм надула губы.

– Зализываем раны.

– Но вы ведь победили, разве не так?

– Скажем так – ничья. Мы победили на Западе. Мы потеряли Россию, и мы серьезно обеспокоены ходом Генуэзской конференции. Борьба со злом продолжается; Погубители лишь произвели перегруппировку. Они обошли нас с этой испанкой.

– Неужели это – тоже их рук дело?

– Разумеется, их – обыкновенно грипп не настолько опасен. Это была попытка помешать американцам вступить в войну. Вы ведь знаете, болезнь началась в Америке и за считанные минуты охватила все сорок восемь штатов. От нее уже умерло больше людей, чем погибло на войне. И возможно, она еще не стихла. Неужели это напоминает вам обычный грипп?

Подобная история показалась бы невероятной, не услышь ее Алиса от мисс Пимм.

– Чума! Четвертый всадник на коне бледном?

– Вот именно. Правда, в конечном счете это ударило по ним самим. Грипп ослабил немецкую армию и прекратил войну. – Слабая, злорадная улыбка мелькнула на ее лице и тут же исчезла.

– Но ведь это неправда!

– Во всяком случае, так говорит генерал Людендорф. – Называя имя немецкого главнокомандующего, мисс Пимм пожала плечами. – Впрочем, все окончилось для нас не так плохо.

За окошком быстро смеркалось. На стенах играли причудливые тени. Самая большая из них принадлежала гостье и была похожа на какую-то хищную птицу.

– Почему Норфолк? – спросила она.

– Я получила этот дом в наследство. Он принадлежал многим поколениям семьи Пирсон. – Это-то при чем здесь? Алиса сделала еще глоток чая, с наслаждением ощущая, как его тепло разливается по телу.

Мисс Пимм с кислым видом изучала потолок.

– Они явно не доверяли краске. Так с чего это вы вдруг бросили свою работу в Лондоне и похоронили себя в этих болотах?

Это совершенно ее не касалось, однако отвечать так мисс Пимм определенно не стоило.

– Не знаю. Война закончилась. Мне нужно было начать все сначала… Открыть новую страницу… Или это просто была депрессия после гриппа. Ладно, так что нового об Эдварде?

Мисс Пимм оживленно кивнула, словно тоже обрадовалась тому, что время пустой болтовни истекло и можно переходить к делу.

– Судя по всему, он решил, что он Иисус Христос.

– А вам не кажется, что эта шутка не слишком удачна?

– Ну тогда Моисей. Или Петр Отшельник^[19]. Он пытается исполнить Филобийское пророчество. – Возможно, мисс Пимм и скинула эдак лет тридцать, но властности пришельца у нее явно не убавилось.

– Он же клялся, что никогда не сделает этого.

– Судя по всему, он передумал.

– Что ж, это его право, – осторожно сказала Алиса.

– Нет – если его прихоть угрожает другим. У нас гостит посланница Службы, миссис Юфимия Маккей. Она говорит, что ваш кузен открыто провозгласил себя Освободителем из пророчества. Он разгуливает из края в край, призывая к религиозной революции.

– Эдвард?

– Похоже, что он.

– Ну, полагаю, у него были на это причины. – В воспоминаниях Алисы ее кузен был совсем еще мальчишкой, хотя в семнадцатом году она видела его весьма волевым молодым человеком. Он не сделал бы ничего необдуманного.

Мисс Пимм вздохнула.

– Я уверена, причины были, и должна признаться, мое присутствие здесь продиктовано по большей части простым любопытством. Мне интересно было бы узнать, что это за причины. Его отец был глубоко убежден, что ввязаться в эту игру было бы чудовищной ошибкой, и из того, что мне известно, я склонна с ним согласиться. Это совершенно неразумно. Миссис Маккей послана сюда, поскольку Служба серьезно обеспокоена. То, что делает Эдвард, может закончиться для всех катастрофой.

– Каким образом? – поинтересовалась Алиса. И почему это должно волновать ее? Более того, почему это должно волновать Эдварда? Служба не сделала для него ничего, только похитила в Соседство, а затем изо всех сил мешала ему вернуться домой. Она не понимала, почему у пего должны быть какие-то обязательства перед Службой. У нее, во всяком случае, – никаких.

– Мне кажется, больше всего они боятся того, что он потерпит крах, – задумчиво проговорила мисс Пимм. – В этом случае все, что они проделали до сих пор, будет дискредитировано. Это вполне обоснованная точка зрения. Я могла бы назвать и менее приятные последствия.

Алиса решила не продолжать эту тему. Ей не нравилось то, какой оборот принимает их беседа.

– Я рада, что он жив. Очень мило с вашей стороны лично сообщить мне эти новости. Спасибо.

И снова улыбка мисс Пимм была почти незаметной, но от этого не менее зловещей.

– Миссис Маккей прибыла в наш мир специально для того, чтобы попросить вас о помощи.

– Меня? Но как? Написать письмо… Нет, это ведь невозможно, верно? Моей помощи… чтобы я помогла Эдварду или попыталась остановить его?

– Второе.

– Но почему я? Не понимаю, какое отношение то, что он задумал, имеет ко мне.

– Или ко мне. Признаюсь, меня несколько раздражает то, что Служба постоянно взывает к нашей помощи в этом деле. Мы же избегали втягивать их в нашу борьбу с Погубителями.

Это замечание было настолько неуместно, что Алиса пропустила его мимо ушей.

– Он уже взрослый человек. Я доверяю ему.

– Я тоже. Именно поэтому мне так любопытно. – Это признание прозвучало трогательно. Мисс Пимм показалась почти… почти человеком… обычным человеком.

С минуту обе молчали. Разумеется, первой отвернулась Алиса. Она обнаружила, что ее чашка пуста, однако дойти до чайника, чтобы снова наполнить ее, было выше ее сил.

– Это совершенно абсурдное предположение. Чтобы я вмешивалась в его дела, пыталась повлиять на него, когда он знает ситуацию, да и весь этот мир гораздо лучше меня… Это совершенно невозможно. Я отказываюсь. Пожалуйста, объясните этой миссис Маккей… кстати, где она, миссис Маккей? – Алиса с опаской покосилась на дверь спальни.

– Я оставила ее лежащей на кровати в «Быке», в Норвиче. Она страдает от недосыпа, так как время суток в Вейлах не совпадает с нашим. Кроме того, она хотела позвонить по телефону. Значит, вы хотите, чтобы я передала Службе ваши извинения?

«Интересно, – подумала Алиса, – может ли хоть что-нибудь смутить эту грозную леди?»

– Передайте, что всем им место на живодерне.

Выражение лица василиска не изменилось.

– Эмоциональная реакция, если так можно выразиться, – именно та, которую я и ожидала.

Снова последовала пауза, на этот раз дольше. Мисс Пимм, казалось, чего-то ждала, хотя Алиса не могла понять, чего именно. Во всяком случае, она ни за что не позволит тащить себя куда-то… да что там говорить – она и пальцем не пошевелит ради каких-то пришельцев. Даже если бы она знала все обстоятельства – чего уж точно никогда не случится – и если бы не одобряла действий Эдварда – почему бы и нет? – она все равно не стала бы вмешиваться. О чем тут еще говорить?

– Какие у вас планы на сегодняшний вечер? – спокойно поинтересовалась мисс Пимм.

Попробовать докрасить при свете парафиновой лампы потолок и полки. Потом вскрыть банку сардин или чего-нибудь в этом роде – что бы это ни было, еда все равно будет пахнуть скипидаром. Потом завалиться в постель со свечой и «Грозовым перевалом» в руках. Она не могла даже завести граммофон – он был погребен под кроватью за стопками книг, картин и прочего хлама. Собственно, если подумать, сама кровать тоже оставалась пока под кухонным столом, прикрытая сверху ковром.

– Ничего особенного, – призналась Алиса.

– Тогда вы можете поужинать с нами в «Быке». Я могу отвезти вас потом домой, если захотите.

А разве может быть иначе?

– При нашей последней встрече вы не водили машину.

– «Не водила» или «не хотела» – не одно и то же, – холодно заметила мисс Пимм. Она встала и потянулась к чайнику. – Ступайте переоденьтесь.

Алиса открыла рот и закрыла его. Она понимала, что спорить с пришельцем бессмысленно. И потом, нормальный ужин в культурном обществе – такого она себе давно не могла позволить. Она оторвалась наконец от кресла и поставила чашку с блюдцем в таз для грязной посуды.

– Не надевайте, – добавила мисс Пимм, – ничего такого, чего вам будет жалко. На случай, если передумаете.

Алиса резко обернулась; чего в ней больше – страха или злости, – она не знала.

– Уж не собираетесь ли вы похитить меня? Не на это ли вы намекаете? То, что…

– Разумеется, нет. Если бы я собиралась похитить вас, миссис Пирсон, я бы не тратила столько времени на разговоры.

18

– Миссис Маккей – миссис Пирсон, – представила их мисс Пимм.

Поначалу Алиса держалась с опаской, не зная, как себя вести. «Надеюсь, путешествие прошло приятно?» было бы слишком банальным вопросом, чтобы задавать его пришельцу из другого мира. Однако загадочная Юфимия оказалась до необычного обычной. Она разочаровывала. Безвкусное платье, бесхитростные манеры и простонародное ирландское произношение. Если она и страдала от усталости, то успела прийти в себя и теперь излучала веселье, открыто подшучивая над мисс Пимм и отпуская довольно-таки легкомысленные замечания по поводу заполнивших бар «Быка» молоденьких солдатиков. На вид ей было чуть больше двадцати, хотя держала она себя с уверенностью зрелой женщины.

– Что, хорошие новости? – насмешливо спросила мисс Пимм.

– О, отличные! – воскликнула миссис Маккей. – Говорят, с ним все просто замечательно. Ну и штука эти телефоны! Правда ведь?

Втроем они проследовали в обеденный зал. Он был темный, с низким потолком, зато здесь было тепло и не пахло скипидаром. В этот ранний час они оказались в нем чуть ли не единственными посетителями, так что заняли стол поближе к камину. Их обслуживал древний, глухой как пень официант. Стоило им усесться, как мисс Пимм самоустранилась от беседы, ведя себя так, словно волшебные чары сделали ее невидимой. Миссис Маккей, напротив, беззаботно болтала о побочных эффектах оккультных перемещений, о том, как замечательно снова побывать в родной Англии, пусть даже совсем ненадолго, о том, какая мерзкая стоит погода, о тех изменениях, которые она успела увидеть, и о том, как не повезло какой-то семейной паре по фамилии Пеппер – первыми после войны они вытянули жребий, чтобы провести отпуск на Родине, и свалились от гриппа сразу же по прибытии на Землю.

Вряд ли Олимп послал бы на Землю некомпетентного посла, и очень скоро Алиса начала понимать, что первое впечатление, произведенное на нее Юфимией, оказалось обманчивым. Она была по-своему привлекательна и не лишена своеобразного юношеского остроумия. Если бы она постриглась помоднее, если бы на ней было поменьше пудры, не такое жуткое бурое платье и совершенно не идущие к волосам румяна, она была бы настоящей красавицей. Впрочем, даже так она вполне могла сводить мужчин с ума своей шевелюрой потрясающего рыжего цвета, да и фигура у нее была что надо. И если уж на то пошло, и одежда, и макияж, возможно, принадлежали другим людям – ничего своего она из Соседства захватить не могла. К тому же кто такая Алиса, чтобы критиковать ее, если у нее самой все волосы в краске?

Еда оказалась гораздо лучше той, которую мог предложить послевоенный Лондон, хотя из овощей в это время года не было ничего, кроме репы и водянистой картошки. Алиса налегала на жареную свинину, запивая ее превосходным белым вином. Потребность в последнем появилась после поездки в одном автомобиле с мисс Пимм – из того, что старая ведьма умела заглядывать за поворот, совсем не следовало, что она это делала. Алиса слишком поздно сообразила, что с учетом обстоятельств ей не стоило бы так злоупотреблять алкоголем. К своему удивлению, она обнаружила, что такого удовольствия не испытывала уже много месяцев.

Разумеется, в конце концов миссис Маккей перешла к делу. Она подтвердила все, что мисс Пимм рассказала об Эдварде: он вернулся в Соседство в 1917-м, потом ушел из Олимпа и исчез. Почти два года о нем ничего не было слышно. Теперь же, согласно заслуживающим доверия источникам, он открыто воззвал к туземцам в какой-то стране под названием Джоалвейл, провозгласив себя предсказанным Освободителем.

– Он ужасно рискует, – протянула она, хотя прозвучало это как «ужжясно рыскует». – Ума не приложу, как это Зэц и вся его шайка не укокошили его сразу же. А теперь уже поздно.

Поздно – для чего?

Зеленые глаза расширились – право же, ей стоило бы попробовать наложить тушь на эти ресницы.

– Вы знакомы с пророчествами, миссис Пирсон?

– Немного. Пожалуйста, зовите меня Алисой.

– А вы тогда меня – Юфимией! – Юфимия отхлебнула вина и с заговорщическим видом подалась вперед. – Вы понимаете, то, что он делает, может привести к серьезным последствиям для бедных туземцев.

Чьи это слова? Не ее, это уж точно.

– Насколько мне известно, Эдвард уверял, что он не будет делать того, что – по вашим словам – делает сейчас. Если он передумал, у него должна быть на то весомая причина. Он захватил кого-нибудь с собой, уходя из Олимпа? – Говорил ведь он что-то про девушку, Исиан, она еще стала чьей-то там кухаркой…

– О нет. Ну, по крайней мере мне так кажется. – Миссис Маккей или никогда не думала о такой возможности, или ее в это не посвящали. – Конечно, все было тогда так запутано…

Этот вопрос сбил ее с толку, и Алиса не упустила возможности закрепить свои позиции.

– Запутано? Что может запутать компанию чародеев?

– Что? – Застигнутая врасплох, Юфимия схватила бокал с вином, сделала несколько глотков и наконец-то заговорила нормально, а не по выученной наизусть шпаргалке. – Какие мы чародеи? Палата напала на Олимп, пока Эдварда не было, и он первым попал туда после того, что там случилось. Просто жуть что такое! Все дома пожгли! Нам только вот сейчас удалось навести хоть какой-то порядок. И потом, были ведь убитые! Не все успели убежать. Некоторых так и не нашли до сих пор, и один из них – так нам сдается – был ихним шпионом и сбежал с убийцами, но как знать, может, кто издругих и ушел с Эдвардом… А чего вы спрашиваете?

С минуту Алиса жевала молча, пытаясь придумать, как бы ей потактичнее выведать про возможное увлечение Эдварда. В голову, как назло, не приходило ничего подходящего.

– Должно быть, для него это был настоящий удар – перенестись туда и оказаться среди такого… А для капитана Смедли – и того тяжелее. – Она и забыла спросить, как там Джулиан.

– Еще бы! Они организовали Морковок, чтоб те похоронили всех убитых.

– Всех убитых? Неужели их было так много?

– Десятки! Ну, правда, наших, пришельцев, только четверо.

– И туземцы, конечно, не в счет?

– Для меня – в счет!

Боже!

– Ради Бога, извините меня! Это непростительно с моей стороны. Для меня тоже в счет, и для Эдварда… Вы знаете, мы с ним оба росли в Африке… – Пытаясь оправиться от смущения, Алиса все же заметила – миссис Маккей покраснела так, что даже румяна на ее щеках поблекли; впрочем, она не сомневалась, что и сама покраснела не меньше. Как только она могла ляпнуть такое? «Слишком много выпила, Алиса!»

К счастью, появился официант, и разговор на время прервался сам собой. Когда старикан исчез, оставив на столе щедро сдобренный шерри бисквит, Алиса сделала еще одну попытку:

– Разве не говорилось в одном из этих пророчеств, что мертвые пробудят его? Я имею в виду Освободителя. Два года назад я думала, что это относится к тем мертвым, которых он увидел во Фландрии, но может быть, имелись в виду мертвые в Олимпе?

Миссис Маккей вяло пожала плечами:

– О, я даже не делаю вида, что разбираюсь в этих ихних пророчествах.

Интересно, «мертвые» – имеется ли в виду множественное число, убитые Морковки? Или одна мертвая Исиан? Задавать этот вопрос рыжей болтушке – пустая трата времени; так или иначе, но что-то пробудило Эдварда.

В обеденном зале появились еще две компании. Юфимия, похоже, забыла о выполнении своей миссии или решила отложить это на потом – как подозревала Алиса, благодаря так и оставшимся неизвестными хорошим новостям, которые она узнала перед обедом. Она не ограничивала себя в вине, словно отмечая нечто большее, чем свой быстротечный визит в Англию. Впрочем, и Алиса от нее не отставала. Во время войны на спиртное смотрели косо, но теперь все снова встало на свои места.

– Так здорово снова побывать дома, пусть даже так недолго. Что, жуткая была война?

– Да. – Алисе казалось, что за нее отвечает кто-то другой. – Очень страшная. Миллионы погибли. И под конец разразилась испанка, унесшая жизни еще миллионов. Тяжело было даже здесь, в Англии: нехватка продовольствия, бомбы, ежедневные списки погибших, женщины, работающие на заводах, социальные потрясения.

– Но теперь лучше? – спросила Юфимия. – Мужчины возвращаются? Все снова становится как было?

– Как было не будет больше никогда. – Алиса начала описывать бомбежки, непрекращающуюся экономию, а теперь еще и забастовки, разочарования, вечные распри в газетах, из-за которых поневоле задумаешься, ради чего сражались и погибали все эти четыре года.

Юфимия слушала, широко раскрыв зеленые глаза и время от времени сочувственно вздыхая.

– Война коснулась и вас?

– Коснулась. Очень близко.

– Мне сказали найти мисс Прескотт. Ясное дело, если вы не хотите рассказывать…

– Рассказывать почти нечего, – горько призналась Алиса. – Я была замужем меньше недели. А до этого мой очень близкий друг погиб во Фландрии. Его убили как раз в тот день, когда Эдвард вернулся в Соседство. Я вышла за Терри почти случайно – один из этих безумных романов военного времени. Вы не поймете. Он был так молод, так храбр, так боялся… Они все так спешили жить, так боялись, что каждый новый день может стать последним. Они были все так крепки и одновременно так хрупки… – Вино развязало ей язык. – Наверное, это ужасно так говорить, но может, так даже… Нет, я не то говорю. Это было ужасно, и я, конечно, оплакиваю его. Я хочу сказать только, что наш брак был глупостью – один из этих быстротечных военных романов, который мог обернуться ошибкой…

Она стиснула зубы – так натягивают вожжи, пытаясь остановить понесшего коня. Она так изголодалась по обществу, что язык готов был выставить ее на посмешище, если она даст ему хоть малейшее послабление. Столько всего случилось за два года, которые прошли с того дня, как мисс Пимм спасла их с Эдвардом своим волшебством… Сначала Д’Арси, потом Терри… Она до сих пор чаще вспоминала Д’Арси. Терри был быстро прошедшим безумием. Единственное, что их объединяло, – это отсутствие семьи. Улыбка, аура уязвимости, молнией вспыхнувшая страсть, свадьба, пять безумных, полных любви ночей, отчаянное прощание, телеграмма… И дом.

– От него мне остался в наследство дом. Это все, чем он владел, дом его деда. Его корабль ушел через шесть дней после нашей свадьбы. Подлодка. Я получаю небольшую пенсию… – Она чувствовала себя виноватой каждый раз, когда ей приходилось тратить хоть пенни из этой пенсии.

Она опустила взгляд на пустую тарелку и прикусила губу так сильно, что от боли на глаза навернулись слезы. Потом выпила еще вина. Ее тарелку унесли. На столе появились кофе, сыр и бисквиты. В обеденном зале стоял гул разговоров – давно забытый звук.

– Мне очень, очень жаль, – вздохнула Юфимия. – Все наши тревоги должны казаться вам такой мелочью.

– Нет. Вовсе нет. Расскажите мне лучше про Олимп. Эдвард почти ничего нам про него не рассказывал – не успел.

– Олимп? Обезьянник, вот и все!

– То» есть как? – не поняла Алиса.

Юфимия немного подумала.

– Ну, понимаете – аванпост Империи и все такое. Отшельники в джунглях, отшельники, сходящие с ума от скуки. Там нет других постов, чтобы ходить в гости, никаких там шикарных Порт-Саида или Сингапура. Погода такая, что нет нужды отчаливать в холмы в жаркий сезон. Мужчины не могут ходить охотиться на зверя, там и оружия-то всего – лук и стрелы. И писем из дому нет.

– И «Таймс» не приносят?

– Во-во. Олимп хуже какого одинокого маяка. Ясное дело, сами мы в этом ни за что не признаемся, да только порой все от скуки рехнуться готовы. Ну, Служба и разрешает своим женщинам идти в миссионеры, милая. Оставьте бедную женщину взаперти в четырех стенах, так она свихнется. Мы скучаем, мы сплетничаем, мы собачимся. Мы… – Юфимия немного поколебалась. – Одним словом, обезьяны в обезьяннике, – горько договорила она и допила свою рюмку.

– О!

– Видите ли, правила-то там не действуют. Мы не стареем. Огонь не угасает. С возрастом мы не успокаиваемся.

Алиса почувствовала, что эта откровенность смущает ее. А ей-то казалось, она идет в ногу со временем и прогрессом.

– Этого Эдвард точно не говорил.

– Ха! Ну, он-то и впрямь совсем другой. Ясное дело, он пробыл у нас не то чтобы долго, но уж он единственный, кто не поддался Ольге Олафсон.

– Я не удивлена, – горячо заявила Алиса, – самое твердое у него – его мораль.

Юфимия нашла это замечание двусмысленным, и Алиса посмеялась вместе с ней.

– За целомудрие! – воскликнула Юфимия, высоко подняв оказавшуюся снова полной рюмку.

– Но в меру! – Алиса чокнулась с ней. Они выпили. – А как живется в Олимпе капитану Смедли?

– О! Гм… Он в порядке. Как раз отправился посмотреть, чем помочь мистеру Экзетеру. Его любят… – И без того раскрасневшееся лицо Юфимии порозовело еще сильнее. – Знаете, а его рука отрастает заново.

– Нет! Правда? – В волшебство верилось с трудом, хоть Алиса и повидала его уже достаточно, чтобы убедиться – оно существует. Но чудеса и такой практичный человек, как Джулиан Смедли, – такое у нее не укладывалось в голове.

– Разумеется! – негромко проговорила мисс Пимм. Обе женщины подпрыгнули – они уже успели забыть о ней. – А вы сомневались, что так будет, миссис Пирсон?

– Да.

– Надо больше верить! Пришелец всегда может исцелить сам себя. Или сама себя. – Она пронзила Алису неприятным взглядом. Она действительно выросла за этот вечер, или это Алисе только кажется?

– Что… Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать, что вам не помешает небольшой отдых в тропиках.

– Мне?

– Вам. Не только солдаты страдают от военных потрясений. От военных потрясений весь мир страдает. Вы пережили две потери за восемнадцать месяцев. Незадолго до этого вы потеряли своего дядю и, вам казалось, своего кузена тоже. Подозреваю, испанка едва не стоила вам жизни. Ваше решение спрятаться от мира в Норфолке, возможно, не лишено смысла – но отдых, который предлагаю вам я, пошел бы вам на пользу.

Военные потрясения? Контузия? Алиса никогда не пыталась применить эти зловещие слова к себе самой. Впрочем, то, что испытала она, не шло ни в какое сравнение с тем адом, который пережили мужчины в окопах.

– Мы обыкновенно называем это «нервным срывом».

– Название ничего не меняет, – отчеканила мисс Пимм. – «Эмоциональное истощение» тоже подошло бы, да и физически вы не в лучшей форме. Так что почему бы вам не отправиться в отпуск – все расходы оплачены? Несколько недель экзотики? Возможно, и не настолько комфортабельно, как круиз по Средиземноморью, но в это время года, пожалуй, даже приятнее. В Вейлах сейчас осень, но погода мягкая.

– Уж куда лучше этой, – радостно согласилась Юфимия.

Алиса попыталась обдумать идею отдыха в другом мире. Мысли скользили – она не могла сосредоточиться. Алисе казалось, что ее, словно слепого щенка, бросили на тонкий лед.

– Это очень полезно для выздоравливающих, – продолжала мисс Пимм. – Разумеется, если вы все-таки решите отправиться повидаться с Эдвардом, путешествие может оказаться нелегким. Конечно, Вейлы – это не Англия, так что наивно утверждать, будто там вам ничего не грозит, но уж, во всяком случае, риска не больше, чем в сафари где-нибудь в Кении или, уж если на то пошло, в прогулках на яхте в открытом море. В это время года вам придется перемещаться верхом на драконе. И потом, возможность повидать своего единственного оставшегося родственника?

– Но я отказываюсь…

– Я не верю, что приглашение Службы таит в себе какой-то обман. В любом случае вы можете сразу же прояснить ситуацию, отказавшись принять чью-либо сторону в этом споре. Я не ошибаюсь, миссис Маккей?

Юфимия покачала было головой, потом неуверенно кивнула.

– Вот и отлично! – сказала мисс Пимм так, словно речь шла о решенном вопросе. – И если вы согласитесь отправиться повидать своего кузена, вы сможете объяснить ему свою точку зрения. Я уверена, он согласится с ней и будет рад снова встретить вас.

Обеденный зал поплыл у нее перед глазами. Даже слушать рассказы Эдварда про переход из одного мира в другой было делом непростым. Думать о том, что этот переход предстоит совершить ей самой, казалось полным безумием.

Алиса подозрительно покосилась на Юфимию – та, похоже, была уже не в силах поддерживать разговор.

– А какие гарантии того, что мне будет позволено вернуться?

Мисс Пимм прикусила губу.

– Гарантии здесь даю я. Теперь, когда война закончилась, персоналу Службы не терпится в отпуск на Землю. Для этого им нужна наша помощь. Если вы не вернетесь, скажем, через месяц или около того – или какой срок вы назначите сами, – я могу устроить им серьезные неприятности. Ну, например, взять заложников. Мы можем договориться о пароле, который вы пошлете мне, если захотите задержаться подольше.

Вздор! Алиса подумала про свой дом: темный, сырой, холодный и мрачный. Никому нет дела до того, закончит она покраску сейчас, или через несколько месяцев, или вообще никогда. Работы никакой. Друзья не заметят ее отсутствия, если только оно не слишком затянется. Почему бы ей не согласиться на такое невероятное предложение?

Мисс Пимм нахмурилась.

– Я действительно не верю, чтобы Служба чинила вам какие-либо препятствия. Как правило, они весьма достойные люди, хотя сейчас, возможно, и несколько не в своей тарелке.

– Ха! – воскликнула Юфимия и осушила рюмку.

Алиса допила кофе. На улице дождь, одиночество, грязь и голые деревья. Увидеть жаркие тропики! Сколько лет у нее не было нормального отпуска? Она вообще не помнила ни одного. Поездки на неделю или на две к теткам в Борнмут. Тайно проведенные с Д’Арси выходные перед войной. Огонь в камине шипел и дымил.

– Молочник, – пробормотала она. – Мясник…

– Ваши счета оплачены? По дороге мы можем проехать мимо вашего дома. Оставите на двери записку, пусть пока приостановят доставку.

– Приглашение для взломщиков?

– Я могу сделать дом неприступным. Ну что, решено?

Алиса с сомнением посмотрела на Юфимию:

– Имейте в виду – я верю Эдварду. Я не предам его.

19

«Омбай фала, инкутин…»

Они вышли из дома Алисы, пересекли Норвич и понеслись на запад в направлении Кембриджа. Чувство реальности окончательно изменило Алисе. Неужели она потеряла рассудок? Или это выветрились винные пары? Она съежилась на заднем сиденье рядом с Юфимией Маккей, а мисс Пимм с маниакальным упорством гнала автомобиль сквозь ночь. Ливень заливал ветровое стекло как бы в насмешку над жалкими попытками дворников справиться с ним; чудо техники – электрические фары не высвечивали впереди ничего, кроме серебристой водяной стены.

«Инду мака, саса ду».

Стуча зубами, отбивая ритм ладонями по коленям, Юфимия пыталась обучить Алису словам ключа – древней как мир песни, которая должна была отворить портал в Сент-Галле и перенести их в другой мир. Алиса помнила такую же поездку полтора года назад – тогда мисс Пимм учила Эдварда и Джулиана этой же самой белиберде. Слова из незапамятных времен, сложный, будоражащий ритм. Только тогда стоял солнечный летний полдень, а машину вел солидный, здравомыслящий мистер Стрингер. Он-то не гнал машину по извилистой дороге в холмах в кромешной тьме и не срезал повороты по встречной полосе.

– Хосагил! – торжествующе вскричала Юфимия. – Конец первого куплета. Хотите попробовать сначала?

Нет, Алиса не хотела попробовать. Алиса хотела домой, к своему одиночеству, хотела броситься в свою постель, натянув одеяло на голову. Она хотела, чтобы это безумие прекратилось. Ну же! Пожалуйста! Должно быть, вино ударило ей в голову, иначе она ни за что бы не согласилась на этот бред. Отпуск в другом мире? Ни у кого из них пет с собой багажа. Они несутся в никуда. Это невозможно. Это какой-то чудовищный розыгрыш. Теперь, когда действие вина ослабло, она понимала это.

– Давайте лучше я буду повторять за вами по одной строке.

– Верно! – радостно взвизгнула Юфимия. – Омбай фала, инкутин…

«Омбай фала, инкутин».

В Кембридже им предстояло захватить с собой Билла и Бетси Пепперов, ту самую пару, которая прибыла сюда из Соседства провести отпуск и ухитрилась подцепить испанку, продолжавшую еще вспыхивать то там, то здесь по всей Англии. Юфимия уже рассказала ей, что, не успев вернуться вовремя в Олимп, бедолаги Пепперы весьма и весьма подпортили себе репутацию.

Пропади они пропадом, эти несчастные Пепперы! Почему, ну почему Алиса позволила вовлечь себя во все это?

«Айба риба мона кин.

Хосагил!»

– Теперь второй куплет…

– Минуточку. Можно я поупражняюсь с ритмом?

– О, это гораздо проще, вы справитесь. И мисс Пимм побарабанит для нас. Верно, мисс Пимм?

Не сбавляя хода, машина свернула за поворот и несколько секунд шла боком, прежде чем набрать скорость и снова вонзиться в непроглядную, насквозь пропитанную водой мглу. Алиса даже взвизгнуть не успела. Она поняла, что пока, слава Богу, жива, и слегка перевела дух.

– Неужели необходимо так нестись?

– Необходимо! – отрезала мисс Пимм. – Нам еще далеко. Нужно успеть сделать дело, а мне еще и убраться оттуда, прежде чем местные проснутся и заметят, что там творятся странные вещи.

Странные вещи? Первобытное шаманство в наше время? В церкви?

– Викарий должен успеть приготовиться к заутрене, – добавила мисс Пимм, словно это все объясняло.

– Сент-Галл до сих пор используется, – беззаботно пояснила Юфимия. – Центр узла находится прямо перед алтарем, хотя стоячие камни остались на дворе. Это место было святым вот уже тысячи…

– Я знаю. Я там была.

– Ах да. Вы говорили.

Алиса сама видела, как Эдвард и Джулиан вошли в эту церковь. И насколько ей было известно, они больше не выходили оттуда. Это, кажется, где-то в Котсволде. Противоположный конец Англии: Кембридж, потом скорее всего через Нортгемптон и Оксфорд. Уилтшир? Да, это не один час ехать.

– Дайте мне разобраться. Мы поем и пляшем, и потом появляется волшебство, и мы оказываемся прямо в Соседстве? Прямо так?

– Прямо так. Только что вы были в Сент-Галле, и вот вы уже на узле в Олимпе. На лужайке с зеленой изгородью.

А скорее всего в психушке Колни-Хэтч, в смирительной рубашке.

– Нас будет четверо, – все так же беззаботно продолжала Юфимия. – В компании гораздо легче. Вот когда я одна сюда переходила, мне было жуть как тяжело. Поди, двадцать минут прошло, покуда я настроилась как надо. Я как собака вымоталась с этим танцем… Ладно, второй куплет…

– Еще минуточку! Если мисс Пимм будет бить в барабан, что помешает ей перенестись вместе с нами?

– Такие случаи бывали, – откликнулась мисс Пимм с переднего сиденья. – Я имею в виду перенос не тех людей. – Машина вильнула, чудом избежав столкновения с одиноким велосипедистом-самоубийцей, без единого огня спешившего куда-то сквозь ночь, дождь и ветер. – Но я буду держаться подальше от центра узла и не буду ни петь, ни танцевать.

Языческие оргии в почтенной сельской церкви?

– И потом, – добавила Юфимия дрожащим от волнения голосом, как бы заранее предупреждая о том, что им предстоит не совсем обычное дело, – мисс Пимм будет одета.

– Что? Вы хотите сказать, что мы… в такую погоду?

– О да. Так что давайте лучше разучим как следует слова – все пройдет быстрее, и мы не замерзнем.

– Совсем раздеты?

– До нитки. Но там почти темно. И не берите в голову Билла. Он столько раз проделывал все это, так что насмотрелся – будь здоровчик! Ладно, первый куплет…

20

Ночи, казалось, не будет конца; она тянулась вне пределов реальности или человеческих сил, превратившись в конце концов в абсолютное безумие. Где-то под утро Алиса оказалась скачущей в обществе еще трех психов перед алтарем почтенной маленькой сельской церквушки – старинного места поклонения многих поколений верующих. По всей Англии таких мест тысячи. Первые лучи зари расцветили обращенные к востоку витражи; шипящая ацетиленовая лампа отбрасывала на дубовые панели, камни и памятные плиты причудливые тени.

И это всего лишь репетиция в одежде! Алиса как могла бормотала эту белиберду и повторяла за другими прыжки, наклоны и пируэты между кафедрой и первым рядом скамей. Мисс Пимм сидела поодаль, отбивая замысловатый ритм на маленьком барабане. Похоже, никто не сознавал всей абсурдности происходящего. Никто не видел в этом никакого святотатства.

Алиса никогда не считала себя религиозной. Она не помнила, во что верили ее родители. Дядя Кам и тетя Рона были достойными, высоконравственными людьми, но не принадлежали ни к одной церкви. Они учили ее тому, что дела важнее слов, что любовь и долг значат больше любого ритуала или символов веры. Подобно Эдварду она испытывала отвращение к узколобым догмам, которые пытался внушить им дядя Роланд. За много лет она была в церкви лишь однажды, и то только потому, что Терри хотел венчаться по христианскому обряду. Смерть его она оплакивала без помощи священника.

Как бы то ни было, Сент-Галл была настоящей церковью – местом, которое на протяжении столетий освящалось искренней верой простых, честных людей. Осквернять ее подобным мумбо-юмбо было не просто неуважением, а каким-то чудовищным извращением. Она не в силах больше переносить это кощунство! Только она собралась оборвать танец и высказать им наконец все, что она думает, как мисс Пимм прекратила бить в барабан.

– Так сойдет. Попробуем.

– Но… – воскликнула Алиса, и тут храбрость изменила ей. Она молча последовала за остальными в ризницу по длинному темному нефу, освещенному только фонариком в руке Юфимии. Первым вошел Билл Пеппер, а она с остальными женщинами ждала его у дверей. Когда он вышел без одежды, она отвернулась. Она продолжала убеждать себя в том, что с нее довольно, что она не собирается играть больше в эту дурацкую игру, но тем не менее вошла в ризницу вместе с Юфимией и Бетси – та до сих пор надрывно кашляла, так что уж ей-то совсем не стоило раздеваться в нетопленой церкви этой холодной, дождливой февральской ночью. Обзывая саму себя дурой и легковерной маньячкой, Алиса вместе с остальными разделась и вернулась к алтарю, ежась от морозного воздуха и ледяных камней под ногами. Если до сих пор все было так плохо, то что же ее ожидает в будущем!

– Готовы? – громко спросила мисс Пимм и, не дожидаясь ответа, забила в барабан.

«Омбай фала, инкутин».

Прыжок, наклон, взмах руками…

«Инду мака, саса ду».

Мистер Пеппер был высоким, узкогрудым человеком, но голос у него оказался неожиданно зычный и низкий. Что, если какой-нибудь ранний прохожий увидит сквозь цветной витраж свет лампы или услышит барабанный бой и эти чудовищные слова? Прежде чем они опомнятся, сюда вломится полиция. Желтая пресса с ума сойдет, трубя на весь мир про сатанинские оргии. Голые торсы бледными призраками мелькали в темноте. Неправильно все это! Это святотатство! Это неприлично!

Совершенно неожиданно темнота разорвалась, словно лоскут темной ткани. Прямо над головой появился разлом. Он стремительно удлинялся – через кафедру, через пол, разделив весь мир надвое. Земля ушла у Алисы из-под ног, и она упала прямо в жаркий день, покатившись по траве. Яркий свет ослепил ее. Боль, отчаяние… Потом кто-то завернул ее в одеяло и крепко обнял.

– Все в порядке, Энтайка, – произнес ей на ухо резкий женский голос. – Я держу тебя, сейчас все пройдет.

Часть пятая

Где демоны?

Где те, кто поклоняется демонам?

Где то место, в котором собираются демоны?

Где то место, куда спешат полчища демонов?

Зенд-Авеста: Вендодбд, Фаргард VII, 8

21

Дош не бывал в Ринувейле с самого детства. Съежившись под ударами ветра, он стоял в том месте, где дорога через Лампасс начинала спускаться по Ринуслоупу. Он с отвращением смотрел вниз, на равнину, и она показалась ему еще тоскливее, чем раньше, – маленькая, скучная низина в окружении зазубренных гор. Стиснутая этими жуткими белыми клыками, страна была почти лишена зелени – пастбища и поля из последних сил сопротивлялись наступлению отвалов шлака, которые рано или поздно неизбежно поглотят все. Крыши редких лачуг казались зернышками перца; от действующих шахт тянулись шлейфы пыли. Ни деревца! А ведь они точно были! Единственные цветные пятна – крапинки ярко-красных или бордовых отравленных прудов на месте брошенных шахт. В дымке на горизонте угадывались какие-то домишки. Должно быть, это было единственное поселение в вейле, самопровозглашенный город Рину, откуда правил страной ниолийский военный губернатор.

Впрочем, до города – или, скорее, деревни – было еще далеко. Сейчас его больше тревожили отблески солнца на бронзовых доспехах солдат – отряд маячил в полумиле перед ними, у основания пологого спуска. Они выстроились, перегораживая дорогу, так что право Освободителя на свободный проход, похоже, подвергалось сомнению. Это обещало быть любопытным. Пустит ли Д’вард на них свою Нагианскую Сотню, пойдет на переговоры или повернет назад? Поскольку у Доша теперь не осталось никакого оружия, кроме собственных ногтей, он не горел желанием участвовать во всем этом, но поглядеть был не прочь.

Он отвернулся, моргая слезящимися глазами и жалея, что у него нет другой одежды, кроме этой драной повязки. Дважды за свою жизнь он вляпывался в приключения из-за Д’варда Освободителя и дважды оставался в результате гол как сокол. Бывают все-таки мастера наступать на грабли дважды.

Слева от него на вершине небольшого возвышения Сотня остановилась и построилась вокруг своего вождя. Похоже, это стало основной задачей воинов – удерживать толпу на расстоянии от Д’варда, когда тому хотелось немного покоя. Все остальное время его окружали нетерпеливые паломники. Дош не разговаривал с Д’вардом с того самого дня, как присоединился к Свободным. Он просто плелся вместе со всеми, пытаясь понять смысл всего этого безумия. Во время проповедей Д’варда – тот обращался к толпе два или три раза в день – он сидел с самого краю. Конечно, оратор из Д’варда был замечательный. В старые времена Дошу довольно часто доводилось видеть, как тот воодушевляет своими речами целую армию, а теперь он стал говорить еще лучше.

Он свободно говорил по-джоалийски, но если кто-нибудь задавал ему вопрос по-ниолийски, он переходил на ниолийский. Он очень ловко отвечал на самые сложные вопросы. Он рассказывал притчи. Он проповедовал радость веры, скромности, честности, целомудрия и прочей ерунды. Он осуждал плотские развлечения, алчность, чревоугодие. Он цитировал Филобийские пророчества, согласно которым он принесет смерть Смерти и не будет больше Жнецов, собирающих по ночам души. Большая часть того, что он говорил, была прямым святотатством, отрицанием богов – как Пентатеона, так и аватар. Он уверял, что все они – просто смертные, обладающие магическими силами. Его слушатели от возмущения должны были забить его камнями, но до сих пор ничего такого не происходило. Как ни странно, большинство их, похоже, верили ему и в него.

Дош верить не мог. Он знал кое-что о богах; он не любил их всех, а особенно Юношу, но он знал о них достаточно, чтобы бояться их. Он с радостью бы поверил в ересь Д’варда, но не мог. Было бы еще чудеснее проглотить все эти идеалистические моральные выверты Освободителя, но он слишком хорошо знал жизнь. Жизнь совсем другая. Мир состоит из волков и овец, и волки не могут питаться травой, кто бы и что им ни проповедовал. Правда, Д’варду он говорить этого не собирался.

И уж конечно, он не сказал бы этого Прат’ану или другим его соратникам. Дош общался с Соналбийской Сотней только тогда, когда заваливался к их кострам, чтобы поесть. Его кормили охотно, слегка поддразнивая, но в общем относились к нему довольно-таки дружелюбно. Они укрыли его от джоалийских солдат. Казалось, они даже готовы были доверять ему, однако сам он не был уверен в том, что доверяет им. Из их фанатичной веры в Освободителя следовало, что все они сошли с ума, а здравомыслящему человеку лучше держаться от психов подальше.

Вот Дош по привычке и держался сам по себе. Собственно, он всю жизнь был одиночкой – человек с несчетным количеством любовников и без единого друга. В его сторону направлялся Прат’ан Горшечник. Этот великан, бряцая оружием, решительно прокладывал себе дорогу через толпу. Не иначе его послали за Дошем. Дош так и знал, что без неприятностей не обойдется.

По дороге тянулся хвост процессии – старухи, женщины с детьми, старики с клюками, калеки и уроды. Ряды Свободных сильно пополнились в Носоквейле; должно быть, за Освободителем следовало теперь не меньше полутысячи человек. У большинства из них не было ни еды, ни денег. Многие были одеты не лучше Доша. Они пройдут по маленькому Ринувейлу как стая саранчи – если солдаты пустят их, конечно. Если солдаты повернут их назад, они умрут с голоду или замерзнут в горах. Надвигалась зима.

– Приветствую тебя, брат Дош! – прогрохотал Прат’ан. Дош так и не привык пока видеть нагианского воина без краски на лице.

– Привет и тебе. Сотник.

– Я не Сотник. Наш вождь – Освободитель. Я всего лишь один из Свободных – как и ты. – Здоровяк поставил щит на землю и окинул взглядом долину. – Бывал здесь раньше?

– Давно.

– Что это за деревня? – Он ткнул вперед острием копья.

– Рину.

– Это город? – фыркнул Прат’ан. – Вот это? И кто владеет здешним храмом?

– Насколько мне известно, храма здесь нет. Только несколько молелен. Есть, правда, один храм в нескольких милях к востоку – храм Джинуу. Это бог отваги, аватара Юноши.

– Богов нет! – угрожающе буркнул Прат’ан. – Только чародеи. Они самозванцы, все до единого.

– Ну, если ты так говоришь…

– Так говорит Д’вард! Мне этого достаточно, а теперь и тебе тоже.

Одним из правил Доша было не спорить с вооруженным человеком больше трех футов ростом, а Прат’ан был вдвое выше.

– Разумеется. Главное… э… чародейское заведение в Ринувейле – монастырь Ирепит.

– А она кем притворяется? – осклабился Прат’ан.

– Богиней покаяния. Слышал о дочерях Ирепит?

– Нет. И не хочу. Освободитель желает видеть тебя.

Дошу ничего не оставалось как идти. Они начали подниматься на холм.

– Что случилось с этой страной? – спросил Прат’ан. – Она выглядит как хорошо обглоданная кость.

– Ей слишком повезло с подземными богатствами. Копни в любом месте – и наткнешься на золотую жилу. Ну или на другой металл. Или на драгоценные камни.

– Зря перевели хорошие пастбища.

– Ниолийцы так не считают. Они сняли всю землю до уровня подземных вод, так что здесь ничего больше не растет. Почему бы тебе не спросить об этом у Д’варда? Он уже бывал тут раньше.

Воин подозрительно покосился сверху вниз на Доша:

– Откуда ты знаешь?

– Ну, мне так кажется.

Прат’ан обдумал это и нахмурился:

– Никогда не строй предположений насчет Освободителя. – Все. Конец разговора.

Любой, у кого чуть меньше мускулов, а мозгов чуть больше, чем у вола, догадался бы, что Д’вард до мельчайших подробностей изучил путь, по которому направляется. Он каждый вечер менял стоянки, выбирая для них самые странные места. Иногда он загонял своих оборванных последователей до полусмерти, а иногда они шли совсем недолго. Если бы Дош был игроком – а в данный момент ему было не до этого, – он без колебаний поспорил бы на все, чем владел – то есть на данный момент ничем, – что Д’вард уже проделал весь путь от Джоалвейла до Тарга, используя в качестве карты «Филобийский Завет».

Четыре года назад, когда он впервые повстречался с Дошем, он не знал о пророчествах почти ничего. Теперь он наверняка знал их наизусть. И уж точно он знал то, в котором говорилось: «На Носокслоупе придут они к Д’варду сотнями, даже Предатель». Дош и сам присоединился к Свободным на Носокслоупе.

Увидев протискивающегося между щитами Доша, Д’вард с улыбкой поднялся, подошел к нему и сжал его плечо в нагианском приветствии.

– Привет! Как ты?

– Замерз, голоден и беден.

Д’вард улыбался так, словно и впрямь был рад его видеть.

– Зато за тобой не гонятся, верно? Однако мы больше не в Джоалийском королевстве. Если ты хочешь исчезнуть, у тебя есть такая возможность.

Дош покосился на окружавшие его угрюмые лица Сотни. Даже самый низкорослый из них был по меньшей мере на ладонь выше его.

– Без одежды и денег? Думаешь, я совсем спятил?

– Я думаю, с тобой все в порядке. Тьелан? Передай ему суму.

Словно ожидавший этого приказа Тьелан Торговец шагнул вперед, снимая через голову лямку. Он протянул Дошу кожаную сумку – маленькую, изрядно поношенную и неожиданно тяжелую – такую тяжелую, что Дош чуть не уронил ее. Он удивленно посмотрел на Освободителя.

– С этого дня, – объявил Д’вард, – ты отвечаешь за нашу казну.

– О чем это ты? Это что, деньги?

Д’вард с насмешливым видом кивнул:

– Это казна Свободных. Тут все, что у нас есть. Ты будешь следить за ней для нас.

– Почему ты уверен, что я не исчезну вместе с ней?

– Я не уверен, но мне хочется рискнуть. – Его голубые глаза сияли ярче неба. – Кстати, большая часть этого изначально принадлежала тебе. После службы мы пускаем шапку по кругу, так что постепенно почти все до одной монеты вернулись обратно к нам.

Зачем он рассказывает ему все это? Ах да, искушение!

– И что мне с этим делать? – Эти скоты-воины хмуро смотрели на него. Как же, он осмеливается спорить с их бесценным Освободителем.

Д’вард пожал плечами:

– Хранить.

– Хочешь, чтобы вор сторожил от воров?

– Конечно. У каждого свои таланты, Дош. Ты умеешь считать, чего многие не умеют. Кстати, твои длинные ноги еще не разучились бегать?

Дошу не приходилось бегать по-настоящему с тех давних пор, когда он служил посыльным у Д’варда; за эти годы кожа на подошве стала нежной, так что сейчас ноги его были сбиты в кровь, но не признаваться же в этом перед всеми этими мужланами.

– Разумеется.

Д’вард ухмыльнулся, словно разгадал эту маленькую ложь.

– Раз так, когда мы спустимся в Ринуфлэт, я хочу, чтобы ты отправился вперед, в Рину. Сегодня мы разобьем лагерь на кладбище в Тотби…

– На кладбище? Почему на кладбище?

Синие глаза вспыхнули. Дош почувствовал, как по спине пробежал холодок.

– Извини, – пробормотал он.

– Ничего. – Освободитель окинул взглядом свою оборванную армию, терпеливо рассевшуюся у подножия холма. – Как по-твоему, сколько их теперь?

– Пятьсот или шестьсот. Не меньше.

– Отлично. Так вот: твоя работа – накормить их сегодня. Купи скот, купи зерно, купи дрова, и пусть все это доставят в Тотби. От самой деревни ничего не осталось, но они должны знать, где это. Все ясно?

Дош кивнул. Уж до Рину-то он точно добежит. А что потом? Бежать дальше? Ладно, там будет видно.

– Тебе еще предстоит благополучно вывести нас в Ринуфлэт.

– А… – протянул Д’вард и откинул капюшон, чтобы почесать в затылке. – Я как раз объяснял, когда ты пришел. Ничего серьезного нам не грозит. У меня было разрешение на свободный проход по Джоалвейлу и Носоквейлу. Получу новый – на проход по Ринувейлу. Вот когда окажемся в Ниолвейле, дело может принять другой оборот. – Он оглянулся на внимательно слушавших его воинов. – Вот там вострите свои копья.

– Давно пора! – воскликнул Гопенум, а остальные нервно рассмеялись. Знают ли они стих 663 – тот, насчет костей молодых воинов?

– Чье разрешение на свободный проход? – поинтересовался Дош.

Д’вард замялся, но все же ответил – не только Дошу, но и всем слушателям:

– Властей. Не все чародеи настолько плохи. Запомните это: нет никого бесповоротно плохого! Впрочем, нет никого и абсолютно хорошего. Некоторые чародеи на нашей стороне. Кое-кто из них помогает нам. – Он обвел взглядом Сотню, выглядывая Прат’ана, старшего. – Запомните, никакого кровопролития!

– Его глаза озорно блеснули. – Впрочем, кое-какие неприятности от нас все-таки возможны.

Прат’ан гортанно хохотнул:

– Какие неприятности. Освободитель?

Д’вард снова почесал в волосах.

– Только таргианцы держат рабов, верно? Известно ли кому-нибудь из вас, кто работает в этих шахтах?

Молчание. Никто из этих соналбийских увальней не знал ничего о жизни за пределами Нагвейла.

– Осужденные, – ответил Дош.

Д’вард одарил его своей голубоглазой улыбкой.

– А что нужно для того, чтобы тебя осудили в Ниолленде?

– Забыл поклониться при упоминании имени ее величества? Пожизненная каторга в шахтах! Хорошенькая жена приглянулась кому-нибудь из власть имущих? Что ж, за это, по-моему, хватит и десяти лет.

– Возможно. Со скидкой в случае послушного поведения этой самой жены. Поняли, ребята? Ринуленд не что иное, как ниолийская исправительная колония. Так вот, если такая орава паломников ненароком пройдется по одной или двум ямам, сомневаюсь, чтобы охранники смогли помешать этому, поняли? Так что когда мы уйдем отсюда, тут может и вовсе не остаться шахтеров.

Мужланы гоготали и колотили древками копий по щитам.

Д’вард улыбнулся им.

– Но повторяю, пожалуйста, без крови! Оглушите их, если не будет другого выхода, и все. Вербуйте их, если сможете. После нашего ухода им могут грозить серьезные неприятности, так что, возможно, их можно будет убедить… Мне кажется, мы и так уже подзадержались. Пора идти. На этот раз я лучше пойду впереди.

С этими словами он шагнул вперед, и воины расступились, пропуская его. Сбившиеся в кучу паломники начали вставать; некоторые из них подбегали, чтобы задать вопрос Освободителю. Д’вард взмахом руки отсылал их, воины преграждали им путь, и очень скоро большинство их осталось позади. Не забывая о сумке, лямка которой врезалась ему в плечо, Дош не отставал от Д’варда, а вооруженная Сотня шла следом за ними. Возможно, когда они дойдут до цепи солдат у подножия горы, для него это будет не самая выгодная позиция, но пока сойдет и так.

– Что тебе нужно от меня на самом деле? – спросил Дош.

С минуту Освободитель молча смотрел на него странным, пугающим взглядом.

– Чтобы я был казначеем? Или посыльным, как раньше? Я ведь уже не мальчик, Д’вард.

– Больше, Дош. Мне кажется, тебе предстоит сыграть очень важную роль. – Д’вард вдруг улыбнулся – казалось, осветились небеса. – Мне нужен просто друг, если хочешь. Тебя никто не принуждает оставаться, но я надеюсь, ты останешься.

Дош отвернулся, чтобы стряхнуть чары. Время не изменило его чувств к Освободителю. Д’вард до сих пор мог расплавить его как воск одной этой своей улыбкой. «Идиот! Он не хотел тебя даже тогда, когда ты еще не начал лысеть».

– А что случится, когда ты дойдешь до самого Ниолвейла? – Дош поразился, сообразив, что он ничуть не сомневается в том, что Свободные действительно дойдут до Ниолвейла, несмотря на преграждавших им дорогу солдат.

Еще минуту Д’вард шагал молча, глядя прямо перед собой. На его худощавое лицо словно упала тень. Он так и не надел капюшон, и его черные волосы блестели на солнце.

– Мы начнем играть в Большую Игру на настоящие деньги.

– В стихе шестьсот шестьдесят третьем говорится про кости молодых…

– Я знаю, Дош. Я надеюсь только, что про кости не слишком многих молодых мужчин. Впрочем, неприятности действительно начнутся в Ниолвейле. Должно быть, желающие повидаться со мной уже в пути. Короли и политики начинают замечать нас. И самое главное, Ниолленд – родное поле Висека. Если захочет, Висек может стереть меня в порошок.

Висек, Прародитель, Отец и Мать всех богов, сильнейший в Пентатеоне, бог-покровитель Ниолвейла, бог судьбы, бог пророчеств… Освободитель не сможет принести смерть Смерти, если Святой Висек не захочет этого.

– Значит, ты пойдешь молиться Висеку?

– Я могу пойти и поговорить с Висеком. Это не одно и то же.

– Но ты сотрудничаешь с богами, когда хочешь?

– Они не боги, Дош. Они только чародеи, волшебники.

– И Тион? Или Прилис? Он исцелил ведь мои шрамы!

– Это еще не значит, что он бог. Согласен, ему не меньше тысячи лет, и все же он просто человек. Они все люди. Они все могут умереть, как умрет Зэц, когда я убью его. Рано или поздно они все умрут. Они рождены женщиной, все до единого – такими же маленькими, кричащими и беспомощными, как мы. И когда-нибудь они умрут, в слезах и страхе, как мы.

– Но они же боги!

Д’вард с досадой покачал головой:

– Нет. Им хотелось бы, чтобы ты считал их богами, ибо это дает им силу. Когда ты веришь в то, что они боги, ты ждешь их суда. Поверь в то, что они смертны, – и ты сам сможешь судить их. Что-то из того, что они говорят, – правда. Что-то – ложь. А что-то было правдой когда-то, но теперь нет. Берегись именно этого. С этим легко обмануться.

Дошу потребовалось некоторое время, чтобы обдумать слова Д’варда, и в конце концов он решил, что все это – ерунда.

– Забудем Висека. А как быть с Эльванайф?

– С кем? Ах да, с королевой?

– Да, с королевой Ниолии! Она совсем еще ребенок. Слишком молода да к тому же женщина.

Д’вард озадаченно посмотрел на него сверху вниз.

– Что это меняет, Дош? – Порой он казался до невозможного наивным.

– Это меняет только то, что ее положение на троне весьма шатко. Дворянство плетет заговоры против нее. Разве ты не слышал? Ей приходится все время доказывать, что она сильна и решительна, поэтому она уничтожает несогласных. Ты угрожаешь ей крестьянским бунтом! У нее не остается выбора, кроме как обрушиться на тебя.

Д’вард пожал плечами:

– Надеюсь, она будет поступать так, как говорят ей жрецы, а жрецы скажут ей только то, что прикажет им Висек.

Возможно, возможно… Только тут Дош сообразил, что они почти спустились с холма и что с противоположной от него стороны рядом с Д’вардом идет кто-то еще. Он и не заметил, когда и откуда она взялась. Это была высокая женщина, закутанная в синее монашеское одеяние; лица ее не было видно под бесформенной синей шапкой, крылья которой она завязала на подбородке. На боку ее болтался длинный, блестящий обнаженный меч – значит, это, должно быть, монахиня из того самого монастыря, о котором он говорил Прат’ану, одна из дочерей Ирепит. Репутацию они имели самую зловещую. Д’вард не мог не знать, что она здесь, но он не обращал на нее никакого внимания.

Они почти дошли до преграждавшей им путь шеренги солдат. Дош попытался скользнуть назад и наткнулся на копья и щиты. Он оказался в западне, в самом первом ряду, на что никак не рассчитывал. Вплотную за ним шла Сотня, хотя какая там Сотня – всего-то два десятка оборванцев, в то время как поджидавший их отряд насчитывал по меньшей мере сотню крепких ублюдков, закованных в бронзу; щиты их преграждали дорогу сплошной стеной. Все до одного стояли, изготовив дротики к броску. Их предводитель, обнажив меч, шагнул вперед.

Насколько было известно Дошу, в настоящее время Ниолия не вела никаких войн, при которых король мобилизует армию из крестьян. Значит, их встречала часть регулярной армии Эльванайф, часть Ниолийской королевской гвардии.

– Именем королевы, остановитесь!

Д’вард остановился. Все остановились. Дош сжал колени, чтобы не дрожали, и огляделся по сторонам в поисках спасения. Укрыться было негде. Как бы хорошо он ни бегал, стоит ему рвануть, и ниолийцы тут же превратят его в ежа. Он заметил, что паломники хоронились за спинами Сотни, ожидая, что будет дальше. Если дело дойдет до кровопролития, вряд ли они будут кидать камни, защищая своего драгоценного Освободителя.

Д’вард набрал полную грудь воздуха и крикнул, стараясь перекричать ниолийского командира:

– Отойди! Я – Освободитель.

– Ступай откуда пришел и освобождай где-нибудь в другом месте! Тебе и твоему сброду вход в Ниолийскую империю запрещен под страхом смерти.

– Предсказано, что я приду в Тарг и принесу смерть Смерти.

– Тогда поищи другую дорогу. Считаю до трех. Раз!

В наступившей жуткой тишине Дош чувствовал, как стекают по спине струйки пота. Похоже, Д’вард исчерпал свои доводы. То, как ветер трепал его черные кудри, было очень даже мило, однако это вряд ли поможет ему миновать заслон ниолийских латников.

– Два!

Дош приготовился броситься на землю.

– Ну? – Монахиня усмехнулась. – Так нужна тебе в конце концов моя помощь?

Д’вард вздохнул:

– Да, будьте добры, госпожа.

Она шагнула вперед. Меч оказался у нее в руке, и она подняла его, устремив острие в командира. Дош ни за что не поверил бы, что она способна удержать такое тяжелое оружие на вытянутой руке, но клинок даже не дрожал.

– Покайся! – вскричала она громовым голосом.

Казалось, солдат только сейчас заметил ее. Он вздрогнул и уронил свой меч. Тот с лязгом упал на камни. Его губы шевелились, но из них не вырвалось ни звука. Ровный ряд дротиков за его спиной колыхнулся.

– Покайся! – повторила она. – Ты осмелился перечить предсказанному Освободителю? Встань в ряды его и служи ему. Истинно говорю: покайся! Брось оружие свое или сам умри на нем. Прочь с дороги!

Командир повернулся и рявкнул слова приказа. Ниолийские королевские гвардейцы в панике побросали свое оружие. Не прошло и нескольких секунд, как дорога была свободна, а по обе стороны от нее люди торопливо стаскивали с себя броню и кидали ее на землю.

– Спасибо, госпожа, – тихо сказал Д’вард.

Она повернула голову и посмотрела на него. Дош успел увидеть лицо, поразительно юное и древнее одновременно, прекрасное, но суровое – горькое, не знающее прощения.

– Я сдержала свое слово. Ступай же с моим благословением, Освободитель.

Он кивнул, потом поднял руки в благодарственном жесте, заслонив собой монахиню от Доша. Перекрывая лязг металла и крики страха, он обратился к солдатам:

– Братья мои! Мы – Свободные, ибо идем, чтобы принести смерть Смерти. Ваше покаяние принято – вы прощены. Тех, кто хочет присоединиться к нам, мы примем с радостью. Оставьте свое оружие, восстаньте и следуйте за мной.

Он двинулся дальше, и сразу же под ногами Сотни захрустел гравий. Чей-то щит толкнул Доша вперед, так что у него не оставалось иного выбора, как идти. Улыбаясь, Д’вард шагал вперед, протягивая руки ниолийским солдатам, которые пали на колени по обе стороны дороги. Мало кто из них остался в броне; многие разделись догола, и почти все всхлипывали от страха и тянулись к Освободителю, ища его благословения. Синей монахини видно не было. Сзади ликовала толпа паломников.

Так вступил Освободитель в Ринувейл и в королевство Ниолийское.

22

Лоспасс, соединявший Юргвейл и Ниолвейл, считался одним из самых легких перевалов в Вейлах – не слишком высокий, не слишком крутой. С другой стороны, ленивцы и есть ленивцы. Если они и передвигались быстрее улитки, то ненамного. Элиэль Певица и Пиол Поэт были в пути уже несколько дней, но только теперь могли считать себя в Ниолвейле. Воздух был сырой и душный, пропитанный чужим, каким-то овощным запахом. Когда Элиэль была маленькой, труппа редко бывала в Ниолленде. Чаще они возвращались домой, в Юргвейл, из Джоалвейла через Фионвейл.

Пиол здорово придумал насчет телеги и ленивца. Когда они выезжали из городских ворот Юрга, Элиэль заметила пару громил из «Цветущей вишни», вглядывавшихся в лица прохожих, но они не обратили внимания ни на нее, ни на ее чахлого спутника. Теперь-то она уже привыкла к вони дерьмоягод, хотя первые дня два ее здорово мутило. Зато они наверняка отпугнули всех. Встречные путники спешили как можно быстрее разминуться с их телегой, никакие разбойники не осмелились бы даже приблизиться к ним, не говоря о том, чтобы рыться в их поклаже в поисках золота. Пиол говорил, что ниолийцы используют дерьмоягоды, чтобы наводить патину на свои знаменитые бронзовые доспехи, а росли эти ягоды только в Юргвейле. Ну и пусть. Не страшно было даже то, что из-за этой вони их не пускали ни в одну гостиницу; они спали под открытым небом или под телегой и питались тем, что на скорую руку готовила Элиэль.

Теперь они ехали по Ниолленду, солнце сияло, дорога тянулась до самого горизонта, огибая маленькие озерца, пересекая вброд ручьи. Пиол говорил, что в Ниолвейле воды больше, чем в любом другом вейле. Мужчины о тюрбанах обрабатывали рисовые чеки. Деревушки с белеными стенами и черепичными крышами казались мазками белой и красной краски на серебряно-зеленом ковре. В общем, идиллия, да и только.

Да, но толку-то от этой идиллии…

Элиэль очнулась от сна… какого? Она не помнила точно. Ночи ее были полны снами о Д’варде, но странно изменившемся – не высоком и стройном, а коренастом и усатом. Похоже, она плохо высыпалась из-за этого, ибо этот новый Д’вард начал преследовать ее и днем.

В сознании всплыл и тут же пропал обрывок мелодии… Название не шло на ум.

– Пиол?

– М-м?

– Ты слышал о пьесе под названием «Отравленный поцелуй»?

Старик, моргая, уставился на нее:

– Нет. А кто ее написал?

– Представления не имею. Возможно, такой и нет вовсе. Мне просто показалось, что для названия звучит неплохо. Гм… Где нам начинать поиски Освободителя?

– Не знаю. Все равно дорога только одна, так что поедем по ней до первой развилки, а там спросим кого-нибудь.

– Кто, интересно, подпустит тебя близко?

Пиол беззубо усмехнулся:

– Я могу держаться с подветренной стороны.

Верно. Она огляделась по сторонам. За их спиной пропадал в дымке Ниолволл. На востоке – вообще пусто, горизонт – ровнехонький. Ниолвейл был самым большим из всех вейлов, богатым и процветающим, – чего еще ожидать от вейла, покровителем которого является Прародитель? Впереди виднелась деревня, шпиль храма, казалось, вот-вот проткнет небо. Должно быть, это Джубиксби, где дорога наверняка раздваивается.

Прошло несколько минут. Пиол негромко закашлялся. Элиэль поинтересовалась, что так развеселило его.

– Помнишь, когда мы ставили «Падение Дома Кра» в Ношинби? Тронг играл Ратмурда, и когда выхватил меч…

– Нет! – решительно оборвала его Элиэль. – Не помню я этого и уж точно не знаю, кто наложил ему в ножны патоки. – Должно быть, в детстве она была сущим наказанием!

Они посмеялись вместе. Они целыми днями занимались этим – вспоминали старые славные времена, пьесы, актеров, места, где играли, толпы зрителей, триумфы, поражения.

– Помнишь Утиам в «Полемике Айронфеба»? – немного помолчав, спросила она. – Она выиграла розу… Это было в тот самый год, когда я пропустила Празднества, но я никогда не забуду ее на репетициях. О, она была замечательна!

– Верно, была, – печально согласился Пиол. – Ты еще помнишь слова?

– Почти все, наверное, – все до единого!

– Почитай, я хочу послушать.

– Ох, тебе вовсе незачем так мучиться, – поспешно проговорила Элиэль.

Она вспомнила, почему пропустила тогда Празднества: она как раз выхаживала Д’варда; возможно, именно поэтому эти строки и пришли ей в голову.

– Смотри! – воскликнула она. Двое старых и совершенно безобидных на вид крестьян плелись по дороге прямо перед ними, двигаясь еще медленнее, чем их ленивец. – Почему бы тебе не сходить и не спросить их, не слышали ли они каких новостей про Освободителя? Ты без труда догонишь телегу, если поспешишь, – добавила она прежде, чем он успел возразить.

Все это тянется слишком медленно! Ей просто не терпелось снова повидаться с Д’вардом.

23

Джулиан декламировал:

Бокал вина под сенью древ, Крестьянский хлеб и ты, И песнь твоя, и те цветы Цветут, мне жизнь согрев.

– Над последней рифмой надо еще поработать! То есть вроде с ней все ничего, но…

Урсула скептически посмотрела на него через стол.

– У тебя уже набралось стихов на целый сборник.

– Это зависит от того, на чем печатать. Могут сойти вместо туалетной бумаги.

Она рассмеялась. Смеялась Урсула с замечательной детской непосредственностью, что совсем не вязалось с ее обычными резкими манерами.

– Нет, ты, право же, невозможен!

– Меня очень легко выносить, и ты это прекрасно знаешь! – Он поднял бокал и чокнулся с ней. Они выпили одновременно, обменявшись улыбками счастливых любовников.

Солнце уже село; красная Эльтиана висела в окружении просыпавшихся звезд. Где они? В маленькой, безымянной и, судя по всему, необитаемой долине где-то к югу от Ниолвейла. Воздух быстро остывал, однако они разбили лагерь ниже полосы снегов, да и на погоду было грех жаловаться. Несколько дней – Джулиан намеренно не считал их – они направляли своих драконов напрямик через ледники, хребты, плоскогорья. Они поднимались и спускались по почти отвесным утесам. Кто бы мог подумать, что все это обернется сплошным удовольствием. Каждый день – наслаждение, а ночи – верх наслаждения. С ума сойти!

Вот какой должна быть жизнь в поле. Их только двое, лицом к лицу за маленьким столом, в складных креслах, и еда подана на фарфоре с приборами, удачно имитирующими чистое столовое серебро. Хорошо охлажденное вино. Похожая на индюка тварь, которую отловил Т’лин, а неистощимый на выдумки Домми мастерски изжарил. Рядом уютно потрескивал костер, и дым его поднимался почти вертикально вверх – ветер был так слаб, что язычки пламени над свечами почти не колыхались. Через несколько минут на столе наверняка появятся сыр и кофе – как только Домми закончит натягивать палатку. Т’лин отошел на несколько сотен ярдов, продолжая чистить чешую своим драгоценным драконам.

А пока мужчина и женщина, которую он любит, звезды, зубчатый силуэт гор, деревья… Странные деревья. Из породы хвойных? Издали они вообще напоминали сосны, но вместо игл на них росли крошечные зеленые звездочки, а их аромат напоминал восточные благовония. Ничего, сойдет и так.

Обычно драконы избегают леса – боятся повредить жабо, – но Т’лин нашел просеку, проложенную лавиной сквозь лес прямо до зеленого луга на берегу небольшой речушки. Урсулу тревожило то, что в лесу могли обитать небезопасные твари кошачьего рода под названием «югуляры», но Джулиан не забивал себе этим голову, ибо хорошо известно, что если ты испугался югуляра, значит, уже слишком поздно, чтобы бежать.

Она подняла глаза и перехватила его изучающий взгляд. У нее был квадратный подбородок, несколько странный для женщины, но он ей шел. Волосы она тоже стригла короче – немного не в его вкусе, но и они ей шли, а сейчас красиво отсвечивали от костра. Глаза ее были большими, полными тайны. Она походила больше на Венеру Милосскую, чем на Мону Лизу, что вовсе не делало ее некрасивой. В любви же она превращалась в стаю тигров. То есть тигриц.

Он подумал о Юфимии и в тысячный раз подивился тому, что находил в этой девке. И дело не в том, что она путалась с Морковками, – просто ни на что другое она все равно не годилась. Его шуточки в духе Омара Хайяма пролетали мимо ее хорошенькой головки, тогда как Урсула не просто угадывала цитаты, но и могла назвать чуть не страницу, откуда она взята.

– Счастлив?

Он подпрыгнул и огляделся по сторонам.

– Еще как! Ночь всегда была моим любимым временем суток. Впрочем, пора бы уже и кофе.

Домми все еще возился с палаткой. Ничего, он сейчас.

– Может, кофе лучше в павильоне?

Джулиан хмуро покосился на окружавшую их темную массу деревьев.

– Боюсь, павильон мы забыли погрузить. А как насчет дворика с пальмами? Или крокетной лужайки? Я уверен, Домми захватил шары и молотки.

– И все это только благодаря Службе, милый, – мягко напомнила Урсула.

– Что?

– Все это. Поездки на драконах, слуги. Клочок цивилизации в джунглях – леди и джентльмен в сафари. Без Службы и ее маны нам с тобой пришлось бы прорубаться сквозь заросли, питаться корнями и спать на голой земле.

Значит, переходим к делу?

– Если бы не Служба, нас бы с тобой здесь вообще не было, моя милая голубка, – парировал он. – Верно?

– Но мы ведь не можем позволить Эдварду Экзетеру испортить это все, не так ли?

Он вздохнул. Мгновение было слишком драгоценным, чтобы отравлять его грубой реальностью. Сегодня вечером ему не хотелось никаких споров.

– То есть я должен заявить ему: «Прости, старина, но с этими своими замашками Освободителя ты пускаешь псу под хвост все наши отношения с туземцами!» Что-то в этом роде?

Урсула осторожно поставила бокал на безукоризненно чистую белую скатерть.

– Да, отчасти. Мы живем хорошо, я не спорю. Но это благодаря нашей упорной работе. Ты ведь и сам знаешь, каким тяжелым бывает порой миссионерский труд – тяжелым и опасным. Ты знаешь, как это утомительно – учить язык, зубрить все эти проповеди, бубнить их. Ты знаешь, что такое тоска по дому. Но мы ведь неплохо справляемся, черт возьми! Нам не платят за это в фунтах стерлингов, но в качестве компенсации мы получаем наши маленькие радости, и будь я проклята, если стыжусь этого. Для меня это вполне серьезное основание. Ты не согласен?

Джулиан пожал плечами и с ловкостью уворачивающегося от рогов тореро уклонился от прямого ответа.

– Не уверен, что этот аргумент сможет переубедить Экзетера.

– А какой сможет?

– Глупышка. Я буду искать его после того, как мы переговорим с ним и я пойму, в какую сторону крутятся колесики у него в голове. И потом, неужели нам обязательно обсуждать это сейчас, когда я наполовину уже сложил сонет в честь твоих ресниц?

– Завтра мы будем уже в Ниолвейле.

– А он, возможно, в Джоалленде, если его еще не убили.

Она кивнула. Рядом с ними привидением возник Домми. Непонятно когда, но он улучил минуту и успел переодеться в свою белоснежную ливрею. Он убрал тарелки со стола.

– Очень вкусно, – пробормотала Урсула, не сводя глаз с Джулиана.

– Спасибо, Энтайка!

– Послушай, – тихо проговорил Джулиан, – давай не будем спорить. Давай вообще не будем говорить об этом, пока у нас не будет больше фактов. Вот выслушаем доводы Экзетера и тогда уже решим, соглашаться с ними или нет. Если не согласимся, обещаю тебе, я постараюсь отговорить Эдварда от его затеи. – Если честно, он плохо представлял себе человека, менее склонного поддаваться на уговоры, чем Эдвард Экзетер, эсквайр.

– А если тебе это не удастся?

– Ты строишь умозрительные предположения.

– Отвечай. – Ее голос оставался тихим, но в нем ощущалась скрытая чудовищная сила. Сила, способная обернуться чем угодно.

– Тогда моя точка зрения не будет иметь значения, верно?

– Нет, не будет.

И точка зрения Экзетера тоже. От этой мысли по спине бежали мурашки – убеждение с помощью маны. Противно. Некрасиво. Хотя именно это делал и он сам по отношению к солдатам у Семи Камней, конечно, но только тогда это была самооборона. Ему не хотелось думать о том, что Урсула может проделать это же с Эдвардом… или с кем угодно другим, разумеется. «Интересно, – подумал он, – на что это будет похоже, заметит ли сама жертва, что с ней произошло?»

Домми поставил на стол сыр, бисквиты и масло, разлил по чашкам кофе. Когда он отошел, молчание затянулось. Уже заметно похолодало.

– Милая, – спросил Джулиан, – что происходит, когда сталкиваются две маны? Я хочу сказать, если Экзетер доберется-таки до Зэца, один на один…

– поспешно добавил он, заметив, как жестко сжался ее рот.

– Он умрет! Зэц занят этим делом уже много лет. Что бы там ни выдумал Эдвард, ему никогда не догнать Зэца, который собрал ману с тысяч человеческих жертвоприношений. Это будет все равно как если бы ты вышел против всей немецкой армии в одиночку, вооружившись перочинным ножиком.

– Это я понимаю, – сказал Джулиан, отдавая себе отчет в том, что Экзетер может считать совсем по-другому. – Но чисто теоретически? Ладно, черт с Зэцем, что происходит при магическом поединке двух пришельцев?

Урсула молча отпила кофе.

– Такие поединки большая редкость, – ответила она наконец, – потому что это было бы поединком в темноте. В этой лиге никогда не знаешь, кто твой соперник – тяжеловес или боец легкого веса, – до тех пор, пока не ударишь сам и не дождешься ответа. Вот почему Пятеро предпочитают разыгрывать Игру человеческими пешками. Они никогда не нападают друг на друга.

Джулиан свирепо набросился на кусок сыра. Она тоже уходила от ответа. Служба не может не знать этого. Проф Роулинсон наверняка интересовался этим. Конечно, библиотека сгорела при нападении на Олимп убийц Зэца; что ж, это хороший предлог, чтобы отделаться от глупого новичка, задающего слишком много вопросов.

Звезды усеяли теперь уже все небо, но романтичная аура ночи испарилась.

– Так ты не знаешь?

– Нет.

– Готов поспорить, Экзетер знает.

– Что? – удивленно спросила Урсула.

– Они большие приятели с Прилисом, так называемым богом знаний. Ты что, не знала этого?

Смахивая с губ невидимые крошки, она пристально посмотрела на Джулиана.

– Нет, не знала. – Она явно злилась, что он поймал ее на этом.

Он ощутил странное чувство самодовольства и раздражения разом.

– Перечитай его отчет за первые два года здесь… ах, да, они же, наверное, сгорели? Жаль. Он рассказывал мне об этом еще до перехода сюда. Он провел у Прилиса два или три дня. Он вполне мог вернуться туда прямо из Олимпа. Я уверен, Экзетер знает, что такое поединок маны.

Урсула напустила на себя вид этакой сверхопытной теннисистки.

– Я справлюсь с Эдвардом Экзетером вне зависимости от того, где он был эти два года.

– Уж со мной ты точно сможешь справиться при желании, – радостно воскликнул он. – Можешь начинать прямо сейчас. Не будем мешать Домми с посудой.

– Ты всегда готов, да?

– А что, тебе хотелось бы иначе?

– Нет, – рассмеялась она. – Это мне в тебе и нравится.

Он вскочил и поспешил к ней вокруг стола:

– Так идем же, любимая!

24

– Они не боги, они самозванцы! Единственное, что позволяет им вести себя как богам, – это поклонение глупцов. Говорю вам, они просто пускают пыль в глаза, они недобрые люди, они рядятся в тогу богов…

Эдвард завершал свою вечернюю проповедь, возвышая голос по мере приближения к кульминации – когда он пообещает принести смерть Смерти и пригласит слушателей вступить в ряды Свободных и последовать за ним.

Все это Дош уже слышал.

– Братья и сестры, время занимать места! – Его помощники вздрогнули и заозирались по сторонам, словно выходя из транса. Потом повскакивали на ноги и разошлись парами.

Свободные пришли в Ниолвейл. Солнце уже пряталось за иззубренной стеной Ниолволла, окрашивая небо красным и оранжевым, превращая облетевшие деревья в причудливые арабески и обрисовав темным силуэтом высокую фигуру Освободителя. Он стоял на самом высоком камне, а вокруг него как зачарованные сидели на траве люди – человек тысяча, не меньше. Как это случалось уже не раз, он выбрал для лагеря странное место – усеянный валунами склон. Всего в миле отсюда находилось место куда лучше, ровный луг у реки. Возможно, он думал, что шум воды может заглушить его проповедь или что его там будет хуже видно.

Как только он закончит, помощники Доша обойдут толпу, собирая подаяния. Дош очень тщательно подбирал сборщиков и выпускал их только парами, чтобы они присматривали друг за другом. Он верил в то, что не меньше девяти десятых тех денег, которые пожертвуют паломники, пойдут по назначению. «Поставь вора сторожить от воров!» Сегодня будет хороший сбор, ибо большую часть собравшихся составляли вновь прибывшие, ниолийцы, прослышавшие про новомодное чудо и пожелавшие увидеть его собственными глазами.

Да, весь день толпа росла. Даже не сходя с места, Дош мог сказать, что народ в ней поменялся. В ней хватало еще нищих оборванцев – стариков, калек, голодранцев, женщин с прорвой детей, заключенных из ринувейлских шахт, – но он видел и крепких, зажиточных крестьян. Он видел городских купцов и художников, сопровождавших пухлых, богато одетых жен. Некоторые прибыли в повозках или верхом на кроликах. Среди них, конечно, полно и странного люда: мечтателей-одиночек, неудачников, интеллектуалов не от мира сего, фанатиков. Особенно фанатиков. По меньшей мере десять Свободных утверждали, что они бывшие Жнецы, посланные Зэцем за душой Освободителя. Стоило им услышать проповеди Д’варда, как они тут же раскаялись. Эти-то, на взгляд Доша, были самыми странными из всех.

Или ниолийские солдаты. Из того отряда, с которым они столкнулись при вступлении в Ринувейл, почти половина вступила в ряды Свободных. Большинство их сделались самыми рьяными фанатиками, почище даже Сотни. Та по крайней мере доказывала свою преданность делами, а не потоками слов, тогда как дезертиры-ниолийцы целыми днями шатались, изливая свое новое видение мира всякому, кто согласится послушать. Похоже, им просто необходимо было оправдать смену своих привязанностей каждому живому созданию в Вейлах. Или они просто пытались убедить сами себя?

Но больше всего Доша заинтересовали мужчины и женщины с золотыми сережками Церкви Неделимого. Их было около дюжины. Они изрядно рисковали, открыто демонстрируя свою веру здесь, в Ниолленде, но, возможно, они чувствовали себя в безопасности в окружении такого количества еретиков. Собравшись в кружок на траве, они спорили громким шепотом, и Дош даже мог догадаться о чем – Освободитель проповедовал новую, свою собственную разновидность ереси. Его теология не совпадала с ортодоксальной верой в Неделимого. Впрочем, для Доша ересью было и то, и другое. Он был Д’варду другом и одним из его главных помощников, но сам он не верил, и если бы Д’вард сменил тему и начал предлагать собравшимся чудодейственный растительный отвар тетушки Орили от импотенции, Дош не увидел бы в этом особой разницы.

– Теперь вы слышали все! – возгласил Освободитель. – Вы слышали истину, вы слышали призыв. Настала минута, когда вы должны сделать выбор…

Это уже финал. Теперь многие слушатели поспешат по домам, но некоторые останутся. Больше последователей требуют больше еды, и это тоже входило в обязанности Доша. То, что Дошу теперь необходимы помощники, говорило о растущем успехе Освободителя, и Сотня сбивалась с ног, поддерживая порядок в такой большой толпе. Прат’ан тоже начал вербовать помощников из местных. Ниолвейл был большой и густонаселенной страной; в ближайшие дни можно было ждать дальнейшего роста числа Свободных.

Если только не вмешается королева. Монархи редко одобряют массовые сборища, если только не созывают их сами. Ниолийский двор уже наверняка знал о вторжении армии Освободителя и волнениях среди народа; к тому же Д’вард не просто нарушил указ, запрещавший ему вступать на земли, принадлежавшие королеве, но и перевербовал половину королевской гвардии. Во всяком случае, когда Освободитель привел свою армию в Ниолвейл сегодня утром, у спуска с Тадрилпасса комитет по торжественной встрече его не ожидал. Солдат, правда, тоже не было. Возможно, военные хорошо усвоили урок, но скорее всего им просто требовалось время, чтобы подтянуть силы.

«И прольют острые мечи кровь на песок, утолив жажду, и сотрутся со временем следы Д’варда, но кости молодых мужчин останутся лежать».

Не нужно было даже зловещих предсказаний «Филобийского Завета», чтобы понимать, что зреют неприятности. Достаточно вспомнить только о богах и их жрецах! До сих пор они как бы не замечали эту вопиющую ересь, но теперь Освободитель богохульствовал всего в дюжине миль от храма Висека, величайшего божества Вейлов.

Служба завершилась, когда Освободитель сомкнул руки у себя над головой в благословении Неделимого. Толпа вздохнула – так проносится ветер по далекому лесу.

Сборщики Доша двинулись через толпу. Он присматривал за ними, следя за тем, чтобы они строго соблюдали приказ Д’варда: никаких угроз, никакого насилия. Просто протягивать суму и улыбаться. Если спросят, отвечать, что деньги идут только на пропитание паломникам. И главное, благодарить за любую монету, пусть даже самую мелкую. Если предложат тряпки или объедки, принимать с благодарностью и их. Странный он человек, Д’вард!

Освободитель сошел с камня и в сопровождении группы нагианцев из Сотни направился в свой шатер. Слушатели поднимались на ноги, недоверчиво переговариваясь, обсуждая услышанное. Дош собирался было залезть на камень, чтобы лучше видеть, как идут дела у его сборщиков, но тут заметил направлявшегося к нему Прат’ана.

Он подождал.

– Чему это ты улыбаешься? – спросил он.

– Тебе. Ты сам улыбаешься.

Это слегка смутило Доша.

– Ну и что в этом такого?

– Как же! Раньше ты никогда не делал этого.

– Ну, это я просто собираюсь смыться сегодня со всей казной. – Он почувствовал, что улыбается еще шире, чем этот мужлан. – Думаешь, я вру?

– Да ладно тебе. – Здоровяк облокотился на свой щит и огляделся по сторонам. – Освободитель хочет, чтобы ты ждал его у камня-кафедры с восходом Трумба.

Давно забытая дрожь возбуждения…

– Зачем?

– Он не говорил. Насколько я понял, только ты. Он сказал, чтобы ты оставил казну кому-нибудь из наших. – Прат’ан в упор посмотрел на Доша, и рот его чуть скривился. – На твоем месте я бы не слишком надеялся.

Дош сдержался, заметив в глазах Прат’ана лукавую искорку и поняв, что тот вовсе не хотел его обидеть. Что еще более странно, его лицо снова само собой расплылось в улыбке.

– Но и надеяться никому не запрещено, верно?

Прат’ан расхохотался и дружески хлопнул его по плечу, потом повернулся и ушел. Дикобразы бесстыжие! Когда этот вол научился сочувствовать чужим бедам? Или у Прат’ана вдруг прорезалось чувство юмора? Наверное, это он от Освободителя научился.

И возможно, от Доша тоже. Но что Д’варду нужно от него сегодня ночью?

25

– Никто не знает, что случилось с царем и его семьей, – сказала Алиса.

– С момента покушения на Ленина в прошлом году большевики развязали жесточайший террор, так что они вполне могли погибнуть. Британия и Франция ввели свои войска на север России и где-то на юге тоже. Мы все боимся, что можем оказаться втянутыми в гражданскую войну.

– Боже праведный! – воскликнул мистер Резерфорд. Он вообще обладал довольно громким голосом – этот молодой человек с видом удивленного слона в посудной лавке, который не понимает, что он сделал не так.

Лица за столом нахмурились – вести с Земли оказались столь ужасными. Алиса подумала, что она наверняка говорит без перерыва уже дня три. Вернувшиеся Пепперы, возможно, подверглись такому же дотошному допросу, однако их познания вряд ли могли сравниться с ее. Обитатели Олимпа проявили жадный интерес к новостям с Родины и последствиям войны. Их недоверчивая реакция на ее рассказы заставила ее саму задуматься над тем, какие перемены претерпели те Англия и Европа, которые они знали и помнили.

Сообразив, что все остальные уже разделались с супом, она поспешно принялась за свой. Боже, еще один ужин! Менялись лица и дома, но ей приходилось повторять одни и те же слова каждый вечер, да и в дневное время тоже. Чаепития и ужины тянулись бесконечной чередой. Ее, словно диковинный экспонат, водили по всему поселку, без конца задавая одни и те же вопросы. Не счесть уже, сколько раз проклинала она Джулиана Смедли – тот мог бы просветить олимпийцев хотя бы по состоянию дел на семнадцатый год; жаль только, Джулиана нельзя было заставить говорить о войне. Она лишь надеялась, что шок от военных потрясений у него уже прошел, однако каждый раз слушатели требовали от нее рассказа обо всем с самого начала, с 1914-го, – рассказа о четырех самых страшных годах в истории.

Она отложила ложку. Вокруг стола захлопотали слуги, убирая суповые тарелки и разнося рыбу. Юфимия описывала Олимп как своеобразный колониальный пост Британской империи. Алиса не виделась с Юфимией с самого дня прибытия, но да, Олимп слегка напоминал Ньягату, где она провела большую часть детства, и еще больше – некоторые из соседних постов, где ей изредка приходилось бывать. Впрочем, больше это походило на Британскую Индию, которой она почти не помнила. Вечерние костюмы и бесчисленные слуги в ливреях казались ей знакомыми, хотя кожа у туземцев белизной не уступала цвету кожи сахибов.

Однако имелись и отличия, не все из которых она могла бы точно определить для себя. Во-первых, эпоха. Жители Олимпа казались ей до забавного старомодными, сохранившимися то ли со времен короля Эдуарда, то ли даже с викторианских времен. Дамские платья и вовсе были словно из музея, а манеры – чуточку скованными. Роскоши, пожалуй, тоже был перебор. Даже в Индии мало кто из колониальных чиновников мог позволить себе жить так, как жили эти люди. Они все казались ровесниками. Осмотрев гостиную дома Чейзов, Алиса не заметила никого, кого можно было бы назвать новобранцем или, напротив, пожилым служакой. Общество напомнило ей регби-клуб, в котором ей случилось побывать раз, еще до войны.

– Расскажите нам про эти… как их… танки! – попросил Проф Роулинсон с дальнего конца стола.

Алиса послушно пустилась в описание танков, аэропланов и отравляющих газов. Не самая лучшая тема для светской беседы. На этот раз она сидела между Ревуном Резерфордом и Пинки Пинкни, как раз напротив Джамбо Уотсона. Она уже начинала понимать, кто нажимает на кнопки и поворачивает рычажки в Олимпе, и подозревала, что именно эти трое собираются выложить ей истинную причину ее пребывания здесь. Эдвард. Ей не хотелось говорить об Эдварде.

Если это и был лечебный отпуск, цели своей он пока не достиг. Ее поселили у Айрис Барнз, муж которой совершал миссионерскую поездку где-то там, наставляя язычников на путь истинный. Айрис оказалась довольно приятной дамой, хотя и несколько жеманной. Дом ее был на редкость комфортабелен, хотя звукопроницаемость стен и оставляла желать лучшего, а хозяйка принимала гостей мужского пола в несколько неурочные часы. Впрочем, на ее радушии это не отражалось, и уж во всяком случае, Алисе нравилось иметь в своем распоряжении целую армию слуг, готовых исполнить ее малейшую прихоть. Но отдых? Им и не пахло, во всяком случае, пока. Переход сюда сам по себе уже был сильным потрясением, сопровождавшимся тошнотой и судорогами. Первые два дня Алиса вообще почти не вставала; к тому же она обнаружила, что не может спать ночью. Хроническое чувство усталости, не покидавшее ее со времени болезни, все еще давало о себе знать.

Рыба оказалась на редкость вкусной, чем-то вроде форели. Алиса рассказала о нехватке продуктов в Британии. На столе появились мясо и красное вино. Не бордо, конечно, но ей приходилось пить и похуже. Ее расспрашивали о войне в Палестине и харизматическом полковнике Лоуренсе. Потом последовал десерт, ягодный торт со сливками. Так она быстро наберет свой прежний вес. Пожалуй, самое время для рассказа про подводные лодки…

Однако до подлодок дело не дошло. Не успели слуги отойти от стола, как мистер Пинкни повернулся к ней:

– Кстати, миссис Пирсон, вам рассказывали последние новости о вашем кузене?

– Нет.

В комнате воцарилась полная тишина.

– Один из наших агентов вернулся сегодня вечером. Еще засветло. Экзетер покинул Джоалвейл через перевал Рагпасс. Так, во всяком случае, говорят. Сейчас он в Носоквейле. – Пинки Пинкни был скользким типом со спокойным голосом. Алиса уже решила про себя, что он является одним из вершителей судеб Олимпа. Конечно, она не знала его звания, однако все считались с его мнением, даже шумный Ревун Резерфорд – официальный председатель управлявшего Службой комитета, причем выражение лица председателя не оставляло сомнений в том, что это является новостью и для него.

Она чувствовала – все взгляды обращены на нее.

– Он здоров?

– О да. Пока что. Разумеется, этим новостям уже неделя или около того. У него довольно много последователей.

Алиса решила, что мистер Пинкни ей не нравится – ни его скользкие, самодовольные манеры, ни его прямой пробор. Ей не нравились его привычка жмуриться, улыбаясь, его подобные разрыву бомбы публичные заявления. Передать вести о пропавшем родственнике в приватной беседе было бы куда порядочнее. А раз он ей не нравится, она тем более не будет разделять его взгляды.

– Я не сомневалась в его способностях.

Улыбка Пинкни сияла как столовое серебро.

– Правда?

– Эдвард всегда, прежде чем что-либо сделать, все тысячу раз взвесит, но уж потом идет к своей цели напролом.

– Но какова его цель на этот раз, м-м? Нам бы очень хотелось знать это. Вы понимаете?

Она пожала плечами:

– Мне известно не больше вашего. Скорее гораздо меньше. – Она перехватила взгляд своей хозяйки. – Право же, торт совершенно бесподобный! Что это за ягоды?

– Ракоягоды, – ответила миссис Чейз без тени улыбки.

– Ну что ж, на вкус они гораздо лучше, чем на слух!

Алиса собиралась снова набить рот и тут заметила, что все до одного ждут. Главный здесь был Пинки, и все ждали его, а он ждал ее. Она чуть подумала и все же положила в рот следующий кусок.

– Чего мы не понимаем – и надеемся, что вы сможете нам объяснить, – продолжал Пинки, – это почему ваш кузен объявил войну Зэцу. Так называемому богу смерти. Самозваному богу смерти. М-м? С большим успехом он мог бы попробовать обрушить лондонский Тауэр простым ломом. То, что он задумал, – форменное самоубийство.

Маленькая розовая бабочка сделала несколько кругов вокруг свечи и устремилась прямо в пламя. Маленькая яркая вспышка – и она исчезла. Сидевшие за столом хранили молчание. Почему они так пекутся о благополучии Эдварда?

Алиса не спеша прожевала кусок торта.

– Насколько я понимаю, это Зэц объявил ему войну, еще до его рождения. Я не верю в то, что Эдвард пойдет на самоубийство – каковы бы ни были обстоятельства. Он пойдет на риск, но только если считает, что цель оправдывает средства. Объясните мне, кстати, как действует эта ваша мана. Насколько я понимаю, он может собирать ее от своих последователей и в больших количествах она может действовать подобно волшебству. Я знаю, что у Зэца ее предположительно больше, чем у кого-либо другого. Что, если Эдвард вызовет его на дуэль? Что случится тогда? Они что, будут швыряться друг в друга молниями?

Пинкни нахмурился и побарабанил пальцами по скатерти.

– Возможно, если ему удастся зайти так далеко. Во всяком случае, пришельцы способны убивать туземцев таким образом. Однако случаи, когда один пришелец нападает непосредственно на другого, чрезвычайно редки. Я имею в виду дуэли, как вы это назвали. Не уверен, что я могу ответить на ваш вопрос. – Он поколебался, потом повернулся и посмотрел куда-то вдоль стола. – Проф? Вы у нас эксперт по этой части.

Тот, кого они звали Профом, ей тоже не нравился. Алиса уже давно поняла, что этот высокий рыжеватый человек с манерами педанта – не лидер; люди доверяли его памяти и уму, но никак не суждениям. Казалось, будто он смотрит на мир сквозь очень сильные очки, хотя очков в Олимпе не носили. От приглашения принять участие в обсуждении он просиял.

– Я не слишком много знаю об этом. Только слухи. Я сомневаюсь насчет молний, поскольку для того, чтобы направлять их, равно как и парировать, требуется слишком много энергии. Обе стороны потеряют слишком много маны… Разумеется, это в случае, когда соперники более или менее равны по силе, чего никак нельзя сказать про нынешние обстоятельства. Мне кажется, это будет больше походить на рукопашный бой без правил. Пока один из соперников не сдастся на милость победителя.

Пинкни посмотрел на Алису взглядом, в котором явственно читалось: «Я же говорил».

– Единственное, что у Зэца отсутствует начисто, – это милосердие.

Никто не ел – все ожидали ее ответа. Наверное, они хотели услышать от нее что-то вроде: «Ох, мамочки, тогда мне нужно бежать, найти Эдварда и сказать ему, чтобы он прекратил это немедленно!»

Будь она проклята, если поступит так. Что бы Эдвард ни задумал, он наверняка просчитал все шансы, взвесил этическую сторону и совершенно хладнокровно принял решение. Это ее не касается, и она не должна вмешиваться в это.

– Как интересно! – воскликнула она, обращаясь к Профу Роулинсону. – Тогда куда же девается мана? Если у меня… Допустим, у меня пять фунтов маны, а у вас семь, и я вызываю вас на дуэль. Вы выигрываете, так что у меня ее не останется совсем, а у вас – два? То есть два фунта?

Проф несколько раз мигнул.

– Нет, думаю, все не совсем так. Я полагаю, у вас ее не останется, а у меня станет двенадцать.

Это заявление вызвало за столом некоторое оживление.

– Правда? – громогласно вмешался Ревун. – Вы в этом уверены, старина?

– Совершенно уверен.

– Проклятие! Значит, Экзетер не просто погибнет, но еще и сделает Зэца сильнее, чем сейчас?

Пинкни, похоже, тоже имел кое-какие сомнения на этот счет.

– Откуда вам это известно?

Проф пожал плечами:

– Я же сказал, это всего лишь слухи. Не думайте, что это будет что-то типа перетягивания каната. Победителю достается весь канат. Это ведь Большая Игра! – вскричал он, ощущая некоторое недоверие к своим словам.

Алиса заметила брешь и тут же нанесла удар:

– Ага, вы признались, что не знаете точно. Возможно, Эдварду известно что-то, чего вы не знаете?

Это замечание вызвало целую бурю покашливаний и укоризненных взглядов. Гости поспешно переключили внимание на ракоягодный торт.

– Мне кажется, Проф прав! – заметила наконец яркая блондинка, сидевшая напротив Роулинсона. Алиса попробовала вспомнить ее имя… Ольга Как-То-Там. – Много лет назад один из лакеев Тиона сменил хозяина, и Тион обрушился на него. Он потом хвастался мне, что высосал из ублюдка всю ману до последней капли.

На этот раз неодобрение было более явственным, хотя Алиса и не совсем понимала почему. Тем не менее момент для нового залпа был самый благоприятный.

– Тион – это тот, кого называют Юношей? Я и не знала, что у вас бывают вечеринки с противником.

– Кстати о новостях, – громко проговорил Джамбо Уотсон. – Полагаю, все уже слышали про бедолагу Дока? Его арестовали. Власти напали на собрание в Рэндорвейле.

Странный трепет прошел по собравшимся. Все головы повернулись куда-то в угол комнаты, словно флюгеры от неожиданного порыва ветра. Алиса вздрогнула, как от прикосновения чьих-то ледяных пальцев. Через секунду негромкое жужжание разговора за столом возобновилось. Проблемы в Рэндорвейле никого не интересовали.

– Что?.. – спросила она, раздосадованная тем, что ее одну не посвятили в тайну.

Сидевший напротив нее Джамбо громко засмеялся.

– Вы тоже почувствовали это, миссис Пирсон? Мы находимся как раз на границе узла. Кто-то только что прибыл.

– Прибыл? Вы хотите сказать, с Земли?

– Откуда же еще? Этот узел, разумеется, служит порталом. Когда кто-то проходит через него, это всегда действует на присутствующих таким образом. Вы это ощутили?

– Монтгомери! – вскричал Ревун. – Им как раз пора возвращаться. Кто там следующий в списке?

Жители Олимпа сидели как на иголках, ожидая отпуска на Родину – ни дать ни взять дети в очереди на пони.

Вокруг стола вспыхнула оживленная беседа. Злоключения какого-то бедолаги в Рэндорвейле были забыты окончательно; был забыт даже Эдвард. С одной стороны, Алиса порадовалась тому, что не является больше центром внимания, однако ей не давало покоя то, зачем мистер Джамбо Уотсон так бесцеремонно оборвал ее вопрос к этой Ольге Как-Ее-Там.

Ей казалось, что инцидент в Рэндорвейле заслуживает более серьезного отношения. Она уже слышала об этом накануне и не сомневалась, что и остальные тоже. Один из них, доктор Мейнуоринг, брошен в тюрьму, а по меньшей мере дюжина обращенных туземцев убиты или ранены. Будь она членом Службы, она не успокоилась бы, пока не узнала. Какие Меры Приняты. Собственно, она задавала уже этот вопрос несколько раз, так и не добившись ответа. Конечно, если она здесь просто в качестве отпускницы, это не ее дело, однако в случае, если они собираются – хочет она того или нет – впутать ее в свои взаимоотношения с Эдвардом, она имеет право знать, насколько всесильной организацией является эта их Служба и какую защиту она гарантирует своим людям.

А в ее книгах понятие «люди» относилось также к туземцам.

Она покончила со сладким, промокнула губы узорчатой салфеткой и стала ждать, пока Джамбо не встретится с ней взглядом.

Эдвард не раз упоминал в своих рассказах имя Джамбо Уотсона. Обаятельный, говорил он, давний друг еще дяди Кама, но, возможно, предатель. Да, в обаянии ему не откажешь. До сих пор он был единственным, кто понравился ей в Олимпе. Ей нравился его юмор. Она вполне могла представить себе Джамбо Уотсона своим другом, избавься он только от подозрения в измене, а в этом отношении она могла положиться лишь на слово Эдварда.

Он договорил что-то Ханне Пинкни и заметил, что Алиса смотрит на него.

– Расскажите мне про Рэндорвейл, – попросила она. – Что вы собираетесь делать с доктором Мейнуорингом?

Длинное лицо Джамбо, казалось, вытянулось еще сильнее.

– Если честно, миссис Пирсон, мы не знаем, что делать в такой ситуации. Видите ли, мы ведь здесь не на службе его величества. У нас вообще нет никакого официального статуса. Скорее наоборот. По местным законам мы еретики и, следовательно, преступники. Нам не к кому обращаться за законной помощью, а незаконные методы тоже дают не много. Самым лучшим с нашей стороны было бы подкупить стражу с тем, чтобы они позволили Алистеру бежать. В первую очередь мы испробуем именно это.

– Но, надеюсь, скоро? – Она поняла, что допустила бесцеремонность, однако Джамбо только улыбнулся.

– Наши люди уже направляются туда.

– А что с теми туземцами, которые…

Со стороны кухни послышался оглушительный грохот, словно там уронили полный поднос посуды. Кто-то вскрикнул. Захлопали двери. Все головы снова разом повернулись в ту сторону.

Через дверь для прислуги в комнату вошла закутанная в черное высокая фигура – слишком высокая для женщины. Подол балахона волочился по полу; руки спрятаны в длинных рукавах. Гость остановился и сложил руки. Голову он держал очень прямо, но лица под капюшоном было почти не видно. Но даже так он, казалось, гипнотизировал собравшихся невидимым взглядом.

На несколько секунд все оцепенели. Потом разразился сущий ад. Завизжали рыжеволосые слуги – один из них нырнул прямо в окно, со звоном высадив стекло. Роняя стулья, с грохотом повскакивали с мест гости. Двое или трое мужчин и по меньшей мере половина женщин вообще исчезли. Хрусталь, фарфор и серебро полетели на паркетный пол. Топот и вопли стихли вдали, и воцарилась мертвая тишина.

Алиса замерла на стуле от изумления не в силах даже пошевелиться.

– Главный? – спросил вошедший. – Кто у вас тут главный?

Ревун сидел на дальнем от него конце стола, рядом с Алисой. Его полное лицо сделалось серым как пепел, но он поднял упавшую свечу и прежде, чем от нее занялся пожар, поставил ее обратно на место.

– В настоящий момент обязанности председателя исполняю я, сэр Резерфорд, БернардРезерфорд, к вашим услугам. Мы, кажется, не имели чести быть представленными друг другу?

– Я Зэц, – прохрипел вошедший.

Ханна Пинкни осела в обмороке. Джамбо с завидной ловкостью успел подхватить ее и как перышко опустил на стул.

– Добрый вечер, ваше превосходительство, – неожиданно тихим для себя голосом произнес Ревун. – Раз уж вы здесь, не откажетесь ли от рюмки вина?

– Нет.

Резерфорд уселся, и остальные наконец последовали его примеру. Каким-то образом стулья оказались стоящими как положено, словно никто их и не ронял. Резерфорд откинулся на спинку стула и посмотрел на зловещую фигуру.

– В таком случае прошу вас, изложите дело, которое привело вас сюда.

Лицо по-прежнему едва белело под капюшоном, глаза темнели черными впадинами, и все же фигура излучала презрение.

– Я пришел сказать тебе, чтобы ты отозвал своего пса или расплатился за него. Только от его поведения зависит сохранность Олимпа и каждой души в нем.

– Моего пса? Я не ошибусь, если предположу, что вы имеете в виду мистера Эдварда Экзетера, известного в народе как Освободитель?

Великолепно! Каким бы громким и надоедливым ни был Резерфорд в обычной обстановке, сейчас он держался молодцом. Алиса подавила идиотское желание захлопать в ладоши.

– Не ошибешься! – буркнул Зэц. – Останови его как хочешь, но останови, или я оставлю от всей этой долины одни головешки.

Ревун подавил зевок.

– Мне ужасно жаль, ваше превосходительство, но, боюсь, вас неверно информировали. Эдвард Экзетер не из наших. Никто из нас не видел его почти два года – не сомневаюсь, ваши люди докладывали вам об этом. Он действует независимо от нас. Прошу вас, адресуйте свои протесты ему лично.

– Значит, я могу убить большинство вас прямо здесь и сейчас?

Ревун пожал плечами. Лицо его вновь приобретало нормальную окраску.

– Не сомневаюсь, это в ваших силах, но позвольте предупредить вас, сэр, что мы находимся на узле и что каждый из нас умрет, веря, что делает это ради дела Эдварда Экзетера. Вы хотите сделать нас мучениками?

Последовало молчание, словно этот вздор действительно означал какую-то угрозу.

Бог смерти испустил громкий гортанный рык.

– Тебя предупредили. Запомни!

Он колыхнулся, словно столб черного дыма, и исчез. Алиса снова ощутила на коже леденящее прикосновение отворившегося портала. С минуту все продолжали молчать, словно не веря в чудесное избавление, потом разом заговорили.

– Отменно проделано, старина, – заметил Джамбо.

– Зрелище что надо, – согласился Пинкни. Он встал и поспешил к своей жене, вокруг которой уже хлопотали женщины. – Не передашь сюда капельку бренди, Ларри?

– Трамлин! – взревел хозяин.

Интересно, подумала Алиса, почему она сама-то не особо испугалась? Она вообще не помнила, чтобы ей было страшно, хотя сейчас ее и пробрала легкая дрожь. Может, вся эта шарада показалась ей слишком нереальной? Или это просто шок?

– Хам, невоспитанный хам! – возмущался Ревун. Лицо его теперь раскраснелось. – Что вы скажете на это, Проф? Проф!

Роулинсона не было видно.

Вошел дворецкий – лицо белое, как его накрахмаленная ливрея, рыжая шевелюра всклокочена. В руках он держал серебряный поднос с графином и дюжиной рюмок. Рюмки негромко дребезжали, когда он ставил поднос на стол.

– Молодчина, Трамлин, – воскликнул Чейз. – Капелька бодрящего – это как раз то, что не помешает нам всем. Как там, на кухне, все целы?

– Несколько мелких порезов, Тайка. Ничего серьезного.

– Тогда обнеси всех. И на кухне можете раздавить бутылочку, ясно? Завтра утром переговорим насчет прибавки к жалованью.

В последовавшей за этим всеобщей болтовне Алиса поймала на себе вопросительный взгляд Джамбо. Глаза его хитро блестели.

– Если не считать этого безобразия, миссис Пирсон, как вам нравится ваш отпуск?

Она пережила Великую Войну, она не позволит каким-то бродягам, пусть даже и с маной, вывести ее из себя.

– Весьма забавен, мистер Уотсон.

– А разве нет? – Он потянулся к подносу, на котором Трамлин разливал бренди, и с улыбкой заговорщика передал рюмку Алисе.

Алиса осторожно поставила ее на стол, надеясь, что руки ее трясутся не слишком заметно. Она подождала, пока Джамбо не возьмет себе другую, и потянулась, чтобы чокнуться. Они улыбнулись и выпили одновременно.

Остальные громко разговаривали, оценивая понесенный ущерб, разбирая обломки, глотая бренди. Они с Джамбо сидели друг напротив друга, не обращая на них внимания.

– Возможно, вы не заметили этого, – сказал он, – но этот маленький эпизод замечательно подтверждает правоту Профа Роулинсона.

– Объясните, пожалуйста.

Он криво улыбнулся.

– Когда этот мерзавец вломился сюда, мы все решили, что это просто Жнец. Большинство из нас имели возможность поднакопить немного маны, как вы, наверное, уже догадались. Одни использовали портал, чтобы перенестись отсюда куда-нибудь, что не слишком сложно, находясь на узле вроде этого. Другие попытались надрать ему задницу, простите меня за мой грубый таргианский.

Она сделала еще глоток бренди, ощущая, как по горлу разливается тепло.

– И что?

Он оглянулся.

– Не могу сказать за остальных, но моя просто исчезла. Я имею в виду ману. От нее не осталось ничего. Вот тут я понял, что мы имеем дело не просто со Жнецом. Похоже, Зэц просто-напросто проглотил ее всю, как и должно было случиться по теории Профа. Забавно!

– А я и не знала, что Зэц мой соотечественник. Я даже разочарована слегка.

– С чего это вы взяли? – Джамбо осушил свою рюмку, ухитрившись при этом каким-то образом скептически покачать головой. – Ах да, язык? Не думайте, что он обязательно из наших. Надеюсь, что нет! Он вовсе не говорил по-английски. Это так, внушение. Для этого требуется совсем немного маны, и каждому кажется, будто он слышит свой собственный язык. Я сам проделывал это не раз. Однако что нам думать об этом занятном инциденте, миссис Пирсон? – Он вопросительно изогнул бровь.

– Не верю, чтобы Служба могла капитулировать перед угрозами явного грубияна.

– Ни за что! Зэц, наоборот, превращает возможных союзников во врагов, хоть сам и не понимает этого. Более того, миссис Пирсон, не кажется ли вам, что наш смертоносный приятель напуган? – Глаза его сощурились в улыбке, позволяющей предположить, что в глубине его бурлит веселье.

– Мне кажется, – серьезно проговорила Алиса, – что Эдвард напугал его до усеру, если вы простите мне мое слабое знание джоалийского.

На них никто не обращал внимания. Ревун разошелся вовсю, сцепившись с двумя мужчинами и этой Ольгой в яростном споре. Пинкни отправились домой, остальные разошлись искать исчезнувших партнеров. Вместо них в комнату ломились другие – мужчины в смокингах, мужчины в халатах, некоторые были вооружены мечами, и все требовали объяснить им, что, черт возьми, здесь происходит. Слуги уже навели порядок, если не считать мусора на столе между Алисой и Джамбо, который они пока трогать не осмеливались.

– И что вы думаете об этом, мистер Уотсон?

– Мне хотелось бы знать, что такого сделал Экзетер, что могло так встревожить его противника. Вы, несомненно, правы: в отличие от нас Зэц считает его серьезной угрозой. – Джамбо замолчал, машинально потирая свой длинный нос. Может, он думал, не ошибался ли он все это время насчет «Филобийского Завета»? Что требуется, чтобы человек сменил точку зрения, которой придерживался на протяжении тридцати лет? – Капитан Смедли считал, что у Экзетера могут быть припрятаны в рукаве два-три трюка, – пробормотал он, обращаясь скорее сам к себе, нежели к ней.

– И вы собираетесь повидать Эдварда?

Он поднял на нее взгляд, и в нем блеснул вызов.

– Его нужно поставить в известность о том, что произошло здесь сегодня. В загоне два дракона, и луны сегодня яркие.

– Только два?

Джамбо встал из-за стола.

– Только два. Пойду переоденусь, уложу мешок – и в путь. Никаких прощаний, никаких распоряжений, никаких споров.

И никаких условий или вопросов – только вызов. Она могла бы ожидать этого от Джамбо. Если он предатель… если Эдвард верит, что Джамбо предатель, он не поверит его рассказу. Если он не предатель, бояться нечего. К удивлению Алисы, она тоже встала. Впрочем, возможно, это все бренди.

– План звучит вполне убедительно. Ведите же, дорогой Уотсон.

26

Некоторое время Дош просто стоял и ждал, опершись на камень, глядя на то, как поднимается над Ниоллендом большой диск Трумба. Интересно, будет ли сегодня затмение? Он смотрел на догорающие в ночи костры паломников и думал о том, сколько спит рядом с ними хорошеньких девиц и смазливых юнцов и сколько он еще будет хранить обет целомудрия. Еще он гадал, почему ему недостает здравого смысла убраться подальше от этих патетических сборищ с проповедями, пока они не обернулись кровавой бойней.

– Дош? – послышался шепот, и он подпрыгнул, как кузнечик.

Он и не заметил, как тот подошел. Это был Д’вард, конечно, только теперь он снял свое монашеское облачение, оставшись лишь в набедренной повязке и сандалиях. Его тело отсвечивало в свете луны зеленым. Переодетый Д’вард означал серьезные неприятности. Может, он тоже решил сделать ноги, пока все идет гладко?

– Д’ва… Освободитель?

– Как твои ноги сегодня?

– Красивы как всегда.

Смешок.

– Я не это имел в виду, распутник несчастный. Сможешь добежать до Ниола и обратно до рассвета?

– Мог когда-то. Могу попробовать.

– Тогда побежали! – Д’вард повернулся и устремился вниз по склону.

Бежать по острым камням было нелегко, но, когда они нашли тропу, Дош смог догнать Д’варда и держаться рядом с ним. Тот с самого начала взял слишком быстрый темп – слишком быстрый для того, чтобы поддерживать его всю ночь.

– Я и не знал, что ты тоже бегун.

– Я могу чуть сбавить, если хочешь.

Что все это значит? Дош добавил к длинному списку вопросов еще один, но, прежде чем он успел открыть рот, Д’вард заговорил сам:

– Это может быть опасно.

– Я подозревал, что так и будет. С кем мы будем говорить на этот раз?

– С Висеком.

– Великие боги!

– Нет, не великие.

Так они бежали примерно милю, и все время Дош обдумывал эту поразительную новость, удивляясь сам себе, почему он все еще не повернул и не бежит в противоположном направлении. Теперь-то он понимал, почему Освободитель не взял с собой телохранителей: что может поделать Сотня с Прародителем? Но «опасно» сюда не очень подходит. Это чудовищное преуменьшение. «Самоубийство» подошло бы гораздо лучше. Самое меньшее, чем мог отделаться Освободитель, – это лишиться языка за богохульство; его спутник мог рассчитывать, если повезет, на пожизненное заключение в шахтах.

– Это станет поворотным моментом, – сказал Д’вард.

– Или финалом!

– Разумеется. И все равно интересно. Мне показалось, тебе тоже будет интересно. Я рад твоему обществу, но можешь вернуться, если хочешь.

Они продолжали бежать. Дорога была пуста, по обе стороны ее темнели крестьянские домишки. Трумб заливал мир сказочным светом, от которого вода в прудах, каналах и ямах казалась зеленой. Красная луна просто висела у них за спиной. Ниолийские ночи всегда полны странных, ни на что не похожих растительных запахов.

Дош обрел второе дыхание. Наконец-то он остался наедине с Д’вардом, так что может получить ответы на кое-какие вопросы.

– Если верить «Завету», Освободитель должен был прийти в этот мир пять лет назад, и его выхаживал кто-то по имени Элиэль с помощью дочери Ирепит.

– Так и было.

– Так ты знал, что один из богов… самозванцев… на твоей стороне?

Д’вард рассмеялся:

– Ты становишься отличником. Нет, ты всегда был отличником. Ты прав. Когда я решил прекратить сопротивляться пророчествам и стать Освободителем, я первым делом направился в Таргвейл пообщаться с нашим старым знакомым, Прилисом, еще раз. Он помог мне определиться. Потом я пошел на север, в Ринувейл, к Ирепит. Она тоже помогла мне. Она послала меня в Джоал повидаться со своей начальницей.

– Ты имеешь в виду Деву?

– Конечно. Астина не особо обрадовалась нашей встрече – в настоящее время она самая слабая из всех Пятерых, так что нервничает. Однако она обещала разобраться со всеми Жнецами, которых Зэц мог наслать на меня в Джоалвейле.

Это объясняло многое. Дош продолжал бег, слыша только свое тяжелое дыхание, шлепанье ног по грязи и трели далеких соловьев. На небе – ни облачка, и редкие звезды могли сравниться яркостью с полным Трумбом.

– Так, значит, эти недоумки, утверждающие, что они бывшие Жнецы…

– Не смейся над ними! Жалей их. Астина обезоружила их, но не забывай – они Жнецы. И у них полно жутких воспоминаний, с которыми им предстоит жить.

Это, подумал Дош, их проблема, не его.

– Но это в Джоалвейле. А что в Носоквейле?

– Там тоже. Астина пообещала не мешать мне жить во всей Джоалийской империи. Ирепит сделала то же самое в Ринувейле. Они дали мне время спустить судно на воду.

– А здесь, в Ниолвейле?

– Здесь я сам по себе. Помнишь, я предупреждал тебя, что здесь мы будем играть на настоящие деньги? Увидишь движущуюся черную тень – сразу же кричи.

Дош почувствовал, как пот стынет на его коже. Он чуть было не повернул назад.

– С одним я, возможно, справлюсь, – выдохнул Д’вард. – Может, даже с двумя.

– Никто не может остановить Жнеца!

– Неправда. Сам убил одного когда-то… камнем…

Невероятно! Однако после этого Д’вард берег дыхание для бега и больше на вопросы не отвечал.

Самый большой храм в Вейлах находился совсем рядом, к северу от Ниола – одного из трех больших городов. Бегуны приближались к нему с юго-запада и, ступив на священную территорию, замедлили ход и пошли шагом. За всю дорогу им не встретилось ни души. Ночь была все такой же до зловещего тихой. Почти полный диск Трумба парил в небе – наверняка до рассвета предстоит затмение. Затмение зеленой луны по народному поверью развязывало руки Жнецам.

– Бывал здесь? – Д’вард прихрамывал, истекал потом и задыхался, но и Дош выглядел не лучше.

– Конечно.

– Опиши.

Между вдохами Дош попытался изложить все, что помнил про храм Висека. Бесчисленные вспомогательные здания, молельни, кельи, библиотеки, школы, трапезные, казармы, обсерватории, разбросанные по необъятному ухоженному парку, испещренному прудами и озерами. Должно быть, здесь обитали три или четыре тысячи жрецов, жриц, монахов, монахинь и прочего подобного люда.

– Главное святилище вон там? – Эдвард вытянул длинную руку.

– Кажется… Да, по-моему, там. Откуда ты знаешь?

– Я умею чувствовать святость. На что оно похоже?

– Колонны. Прямоугольник колонн, поддерживающих фриз, но крыши нет. Совсем не похоже на тот жуткий храм Карзона в Тарге! Храм Висека большой, беломраморный и потрясающе красивый. Одно из чудес света.

Они трусили по широкой аллее, по обе стороны которой тянулись источавшая ночные ароматы живая изгородь. То там, то здесь виднелись высокие статуи. Дошу казалось, будто некоторые из этих таинственных изваяний очень напоминают поджидающих его Жнецов, хотя он все время пытался убедить себя в том, что Зэц не посмеет собирать свою жатву в таком священном месте.

– А что за алтарь? – спросил Д’вард. – Святая святых?

– Не знаю.

– А где тогда бог?

– Они посередине.

Д’вард помолчал минуту, потом усмехнулся:

– Прародитель – Отец и Мать сразу? Знаешь, удобный язык этот джоалийский! Висек – понятие абстрактное, так что его можно понимать как мужского, так и женского рода, как в единственном числе, так и во множественном.

– Это верно для всех языков – суссианского, рэндорианского, нагианского, таргианского…

– Я знаю несколько, где все по-другому, но ладно. Продолжай. Так где они?

– Посередине. На троне, венчающем высокую лестницу. Спина к спине. Если ты входишь с этой стороны, ты видишь Отца. Если с той – Мать. – Дош показал рукой. Они свернули за поворот и увидели главный храм; размер его потрясал – раньше он почему-то казался Дошу не таким огромным… По сравнению с ним деревья выглядели крошечными кустиками.

– Мммф! – восхищенно пробормотал Д’вард. – Ладно, будем иметь дело с Отцом. Или ты подождешь снаружи?

– Ох нет! – Дош слишком боялся мерещившихся ему в саду черных теней. По коже бегали мурашки. Нет, уж лучше с Освободителем! Он продолжал идти молча, стараясь не отставать от Д’варда.

Подойдя ближе к колоннам, он заметил за ними мерцание лампад и неясные очертания человеческих фигур внутри. Должно быть, в храме даже в этот ночной час шла служба, и уж наверняка жрецы смогут вызвать стражу. Стоит им узнать, что самый опасный еретик в Вейлах шагает сейчас по священной земле, – и его сцапают быстрее, чем жаба – неосторожного мотылька. Впрочем, Д’вард должен знать, что делает, так ведь? Ведь наверняка он все спланировал заранее, иначе он не осмелился бы явиться сюда вот так, верно?

– Он знает, что ты придешь? – с трудом прошептал Дош пересохшим ртом.

– Он называет себя Всеведущим, так что я не стал беспокоить его письменным извещением. Ведь у нас нет иного пути, кроме как войти с парадного входа? Почему бы нам не проскользнуть между боковыми колоннами?

– Не стоит, если только ты не совсем спятил. Ничто так не привлекает внимания, как попытка спрятаться.

– По этой части я всецело доверяю твоему опыту, брат Дош.

– И нам необходимо сделать приношение, ты что, забыл? Почему ты не предупредил меня – я бы захватил немного денег.

– Потому, что деньги собирались не для этого.

– Вот псих! Нельзя без приношений, – пробормотал Дош. Он в кровь сбил ноги, да и усталые мускулы ныли.

Где-то вдалеке слышалось пение. Никакого аккомпанемента, лишь одинокий голос в ночи, выводящий унылую мелодию. То ли женщина, то ли мальчик возносили хвалу величайшему из богов. Или величайшему из злых самозванцев, если верить Д’варду. Дош не стал бы настаивать на этом, особенно здесь, где святость была осязаема, как камни под ногами. Даже воздух казался древним и святым.

Бок о бок поднялись они по длинным, пологим ступеням, не приспособленным под нормальный шаг – Дошу приходилось следить, куда он ставит ногу. Мрамор холодил босые ступни, ночной воздух еще сильнее холодил голую кожу и пропитанные потом волосы. Они миновали огромные колонны и ступили в черную тень. Теперь лампады были видны уже отчетливее – они освещали фигуры в тюрбанах и белых хламидах, поджидавшие их у входа. Гостей допросят или по меньшей мере попросят изложить, что привело их сюда.

Что, если жрецы заподозрят что-нибудь? Что, если они устроят допрос с пристрастием или призовут стражу? Д’вард наверняка назовет вымышленное имя; тогда что, если беднягу Доша попросят подтвердить это? Ему придется выбирать, кому он верит, на чьей он стороне. «На Носокслоупе придут они к Д’варду сотнями, даже Предатель». Может, этой ночью ему предстоит узнать, что он удостоился упоминания в «Филобийском Завете».

Они прошли между двумя мраморными пилонами, каждый размером больше дома и выше дерева. Жрец в белом шагнул в их сторону, прикоснувшись рукой ко лбу. Дош машинально ответил ему таким же жестом. Он не видел, повторил ли его Д’вард, но ему показалось, что движение это не отличалось особой святостью – все равно что бровь почесал. Впрочем, пожилой жрец как ни в чем не бывало протянул в их сторону свою кожаную суму, и выражение его лица оставалось милостивым… пока что.

– Должно быть, велики ваши невзгоды, сыны мои, если вы ищете утешения в такой час.

– Наши дневные труды заставили нас выбрать столь неурочное время, отец.

– Д’вард говорил по-ниолийски, так же, как на сегодняшней вечерней проповеди. Он не замедлил шага, миновав жреца и направившись внутрь, в глубь святилища.

Дош, обливаясь потом, шагал рядом, борясь с искушением оглянуться. Он ни за что не поверил бы, что все окажется так просто!

– Я всего лишь позвонил в звонок, – пробормотал Д’вард по-нагиански, на его любимом диалекте.

– О чем это ты?

– Висек, возможно, слышал, как я прошел мимо этого старикана… Ладно, не обращай внимания. Я так, насвистываю в темноте.

Он вовсе не свистел, и в храме совсем не темно! Впрочем, светлым его тоже нельзя было назвать, хотя Трумб заливал огромное пространство зеленым светом и впереди, у священной фигуры, горели большие свечи. Конечно, на таком расстоянии они казались совсем маленькими, но Дош-то знал, что они большие. Огромное каре белых колонн, на полированном полу посередине подиума – усеченная пирамида примерно в половину ширины храма и чуть выше человеческого роста. На вершине ее восседал Висек – Отец, мраморный бог на мраморном троне. Дошу доводилось видеть богов и побольше – нелепых колоссов Карзона и Зэца в храме Мужа в Тарге, например. Еще в прошлый раз он, помнится, удивился, что Висек ненамного выше человеческого роста; по крайней мере с уровня земли казалось именно так.

Дош не ошибся – действительно пел мальчик, приютившийся на коленях у подножия пирамиды, в углу нижней ступеньки. Еще один мальчик выступил из тени, чтобы преклонить колени у другого угла. Первый встал, почтительно дотронулся пальцами до лба и ушел. Второй начал петь. Детям такого возраста полагалось бы давно уже лежать в постели. Поблизости никого не было видно, но наверняка где-то в тени прятались хормейстер и другие певцы, ожидающие своей очереди. Второй мальчик поначалу изрядно фальшивил.

А Д’вард все шагал и шагал. Дош старался не отставать, остро сожалея о том, что не имеет ни малейшего представления, что же должно случиться. Он знал, что Освободитель вызывает у богов странную реакцию. Дош собственными глазами видел, как Ирепит появилась, чтобы протянуть ему руку помощи в Носоквейле всего несколько дней назад. В давние, кажущиеся теперь почти незапамятными времена Прилис встречал Д’варда как старого друга. Карзон, Муж собственной персоной, двинул его как-то в зубы. Впрочем, все это вовсе не означало, что Прародитель не поразит его молнией, не выжжет ему язык или не оторвет ему обе руки, что было обычным наказанием за святотатство.

Отец высился над ними – величественная сидящая фигура, руки на коленях, окладистая борода. Если мрамор и раскрашивали когда-то, то краска давным-давно осыпалась, правда, черты не потеряли своей четкости, жесткие, но полные любви в теплом сиянии высоких золотых свечей. Дойдя до нижней ступени, Дош приготовился опуститься на колени… но Д’вард продолжал идти: Дош схватил его за руку и дернул назад.

– Тебе нельзя подниматься! – шепнул он. – Только верховным жрецам…

– Пошли!

Д’вард больно стиснул руку Дошу и потащил его вверх по ступенькам. Певец сбился, пропустил пару тактов, но все-таки продолжил гимн. О боги! Это запрещено! Жрецы, должно быть, уже заметили. Они позовут стражу. Дош попробовал оглянуться и чуть не упал, когда нога не нащупала очередную ступеньку…

Свечи и луна исчезли. Он находился в туннеле. Нет, не в туннеле, ибо под ногами лежал ковер. Нет, все-таки где-то в храме, на уровне земли. Но куда делся бог? Трон? Храм?

– Где мы? – пискнул он.

– Будь я проклят, если знаю, – безмятежно откликнулся Д’вард. – Осторожно!

Дош понял, что они находятся в каком-то большом зале. Единственный свет исходил откуда-то спереди, и Д’вард ослабил свою хватку и пошел первым по узкому проходу в лабиринте разнообразных предметов, угловатых и округлых, больших и маленьких, поставленных друг на друга статуй, столов, непонятных сосудов, канделябров, стульев, котлов, музыкальных инструментов, свитков ткани, кип того, что могло быть одеждой, доспехов и тысяч других предметов, сваленных где попало, – огромные кучи выше человеческого роста. Воздух был сухим и пыльным. Это была огромная кладовая, какая-то сумасшедшая помойка.

– Что это?

– Будь я проклят, если знаю и это. Музей? Тайник клептомана? Скорее всего подношения. Люди ведь несут подарки, за века столько всего можно накопить…

Стараясь не хныкать, бедный Дош тащился за своим провожатым. Ну почему он позволил втянуть себя в то, во что он оказался втянутым сейчас! Ему отчаянно хотелось помочиться.

Из открытой двери струился свет. Д’вард вошел в нее. Дош скользнул следом, стараясь быть как можно незаметнее. Д’вард остановился.

Дош заглянул через его плечо. Свет был слишком слабый, чтобы разглядеть что-нибудь, он не отбрасывал теней, и Дош не мог определить источник этого света. Помещение было большое, по крайней мере не меньше гостиной в доме Бандропса Адвоката, и почти такое же захламленное, как зала. Единственным остававшимся свободным местом был треугольник, в одной вершине которого стоял Д’вард, а в других – два массивных кресла лицом друг к другу. Все остальное пространство было завалено все той же рухлядью: мебелью, статуэтками, коробками, керамикой, птичьими клетками, хрусталем, свитками, оружием и всем остальным, что человек может выдумать или просто захотеть. Из-под слоя пыли тускло мерцало золото и самоцветы. Воздух был затхлый, пахло могилой.

В креслах кто-то сидел. В одном мужчина, в другом женщина, и оба полулежали без движения, сложив на коленях руки. Волосы их ниспадали белыми волнами на плечи, «кожа лица была гладкой, как пергамент, а одежды вылиняли до неопределенного серого цвета. Борода мужчины доходила до пояса. Он опустил подбородок на грудь, глядя, казалось, на ноги женщины, в то время как она, откинув голову, смотрела поверх него. Ни мужчина, ни женщина посетителей не замечали.

Молчание. Доша отчаянно трясло. Конечно, это не могли быть живые люди, это всего лишь образы Отца и Матери, это Висек. Должно быть, они лежат здесь уже много лет, собирая пыль; впрочем, каким-то образом они избежали той завесы из паутины, которая покрывала весь остальной хлам. Но какой скульптор смог изваять столь убедительные изображения и из какого материала? Волосы на его затылке встали дыбом.

– Кто там? – проскрипел мужчина, не поднимая головы. Он даже не пошевелился, только усы едва заметно дрогнули. От долгого молчания его голос словно усох.

Ни звука.

– Пришелец, – наконец пробормотала женщина. – Полагаю, пришел искать работу. – Она продолжала слепо смотреть в пустоту.

Молчание.

– У нас есть вакантные места?

Молчание затянулось.

– Не помню. – Очень медленно она повернула голову, чтобы взглянуть на Д’варда. На лице ее не было ни морщинки, и все же на нем отражался возраст, древнее древнего. Глаза ее не были подернуты пленкой катаракты, как это бывает у стариков. Просто две безжизненные стекляшки.

– Уходи… мы заняты… зайди лет через сто.

– Я Д’вард Освободитель, предсказанный в «Филобийском Завете».

Голова женщины опять откинулась, а глаза уставились в одну ей известную точку.

Даже Д’вард казался растерянным. Когда никто так и не сказал больше ни слова, он вспыхнул, уперев руки в бедра.

– Я Освободитель! Предсказано, что я принесу смерть Смерти.

– Реформатор, – пробормотала женщина.

– Что, еще один? Ничего не выйдет. Гони его прочь.

Зубы Доша стучали. Он вцепился в челюсть обеими руками и держал рот открытым. Мочевой пузырь готов был лопнуть от ужаса.

– Я Д’вард Освободитель. Вы двое и есть Висек? Как давно вы сидите здесь?

– Уходи, – пробормотала женщина.

– Вы же умираете от скуки! Я предлагаю для разнообразия немного развлечься. Ну же, кое-что новенькое! Я собираюсь убить Зэца.

Мужчина вздохнул – усы опять едва заметно дрогнули.

– Кого?

– Зэца! – Д’вард даже не пытался скрыть своего раздражения. – Того, кто называет себя богом смерти. Он пьет ману из человеческих жертвоприношений. Это зло, это позор для Вейлов и вашей религии.

Долгая, долгая пауза… С медлительностью ледника мужчина поднял голову; глаза его оказались такими же до смерти безразличными, как и у женщины.

– Тогда ступай, и сделай это, и не тревожь нас понапрасну.

– У меня пока мало силы. Мне нужно больше маны. Я перехожу с узла на узел. Вербую последователей, проповедую, но мне нужна помощь. Вы поможете мне? Вы одолжите мне ману?

Новый вздох.

– Нет.

– Но вы хотя бы можете обещать мне покровительство на то время, пока я здесь, в Ниолвейле, чтобы миньоны Зэца не могли…

– Нет. Ты лезешь не в свое дело. Играй в Игру так, как остальные, или плати. Ступай прочь. – Мужчина закрыл глаза и снова уронил голову на грудь.

– Тьфу! – возмутился Д’вард. – Играть в вашу Игру? Да у Зэца больше маны, чем у вас! Возможно, у него больше сил, чем у всего Пентатеона, вместе взятого! Что, если ему захочется побыть Висеком? Он убьет вас и займет ваше место! Как вам понравится такой ход? Или вам уже все равно?

Жуткая, вонючая комната поплыла у Доша перед глазами. Кровь барабанным боем пульсировала в ушах. Эти говорящие мумии не могут быть богами, значит, Д’вард все это время говорил правду и боги – всего лишь смертные фокусники, сумевшие растянуть свои жизни на несчетные столетия. Пауки, запутавшиеся в собственной паутине, умирающие от скуки! Все, во что он верил до сих пор, оказалось совершенной ложью, преступным вздором. Его живот свело судорогой.

Женщина первой отреагировала на колкости Д’варда, хотя неохотно. Она посмотрела на него.

– Ты богохульствуешь, оскорбляя Висека.

– Но это правда! Поговорите с Карзоном, или с Эльтианой, или с Астиной! Черт, да поговорите хоть с сумасшедшим Тионом, если доверяете ему! Люди погибают каждую ночь, чтобы Зэц мог сосать ману из их смертей. Прилис говорил мне, что это Висек три тысячи лет назад запретил по всем Вейлам человеческие жертвоприношения. Так это были вы или кто-то из ваших предшественников?

– Кажется, это были мы, – пробормотал мужчина, в первый раз выказав слабые признаки хоть какого-то интереса. – Не так ли, дорогая?

– Значит, Зэц нарушил ваш запрет! – фыркнул Д’вард. – Он – зло, смерть и опасность для вас. Пророчество…

– Мы – бог пророчества. Помимо всего прочего.

– Другие тоже пророчествуют. Пророчество гласит, что я принесу смерть Смерти. Если тот, кто зовет себя Зэцем, станет Висеком, он не будет больше Смертью и окажется в безопасности, верно?

– Богохульство! – взвизгнула женщина. Оба смотрели теперь на Д’варда. Оба выказывали теперь признаки злости или по меньшей мере неодобрения.

– Астина может подтвердить то, что я говорю.

– Надо побеседовать как-нибудь с Астиной, дорогая, – пробормотал мужчина.

– Да, милый, надо.

Ну да, раскачаются они, как же.

Д’вард стукнул кулаками по бедрам.

– Я прошу у вас только того, что обещала мне Астина: во-первых, защитить меня от Жнецов в своих владениях, во-вторых, приказать своим жрецам, чтобы те удерживали власти от…

– Нет, – отрезал мужчина и снова закрыл глаза.

Женщина хихикнула и проскрипела:

– Если ты не можешь сам себя защитить от этого, как ты надеешься одолеть бога?

– Но на это уйдет мана! Вы же понимаете, чем больше я наберу, тем быстрее я смогу набрать еще. Мне нужна помощь, чтобы построить…

– Революцию? – Мужчина зевнул. – Не выйдет. Мы построили все слишком крепко.

Д’вард ругнулся себе под нос незнакомыми Дошу словами.

– Никому еще не удавалось проповедовать смуту больше чем в двух вейлах одновременно, так утверждает Прилис.

Женщина беззвучно пошевелила губами.

– Это правда.

– Я иду уже по четвертому! Я продержался почти месяц. Я что-то новое, слышите? Что-то такое, чего вы еще не видели! Я предсказан цепью пророчеств, цепью, которую Зэцу не удалось порвать на протяжении тридцати лет, как бы он ни пытался. Если вы не хотите охранять меня в Ниолвейле, будете ли вы по крайней мере смотреть на мои усилия? Будете ли вы следить за тем, как далеко я зайду, где и как погибну?

С медлительностью ледника мужчина поднял руку и почесал бороду ногтями, напоминавшими маленькие костяные наконечники стрел.

– Это может быть и забавно, – решил он.

– Мы уже тысячу лет не видели ничего нового, – пробормотала женщина.

Д’вард глубоко вздохнул, словно одержал победу.

– Астина обещала мне еще одну вещь. Если я смогу продержаться достаточно, чтобы сразиться с Зэцем на его узле, она одолжит мне немного маны для последнего…

– Ох нет! – буркнула женщина и на этот раз действительно заерзала в своем кресле. – Как мы можем быть уверены, что ты вернешь ее? Ты говоришь, что Зэц опасен для нас, но, если ты победишь, ты будешь еще сильнее, чем он.

– Даю вам свое честное слово, что…

– Драконий навоз!.. – Ее прозрачные глаза перебежали с Освободителя на Доша и, казалось, ожили. – Это еще кто? – завизжала она. – Ты привел в наше святилище смертного?

Мужчина распрямился в кресле, чтобы посмотреть на Доша, и его одежды рассыпались в пыль.

– Уходи! – прошептал Д’вард, не оборачиваясь. – Беги!

Дош повернулся и стрелой вылетел из комнаты.

27

В полнейшей панике искал он дорогу сквозь темноту, отлетая рикошетом от мебели, натыкаясь на высокие урны, кувыркаясь через сундуки, роняя вазы и кубки, огромные канделябры и боевые доспехи. За его спиной разлетались по полу осколки, и бегство его, должно быть, со стороны напоминало землетрясение. Он не имел ни малейшего представления о том, какую дверь он должен найти, где она и сможет ли он открыть ее, если все-таки найдет. Однако двери не оказалось – он вылетел на лунный свет и кувырком покатился по ступенькам.

На этом злоключения его не кончились. Судя по всему, злостное вторжение каких-то проходимцев в святая святых не осталось незамеченным, и весь персонал храма в полном составе собрался молить Висека о прощении. По меньшей мере сорок жрецов и жриц в белых облачениях стояли на коленях, распевая покаянную песнь. Дош свалился на перепуганных служителей снежной лавиной, сбив с ног чуть ли не половину из них, прежде чем смог остановиться.

Над его головой вращалась в небе зеленая луна в сопровождении огненных языков и звезд – столько он еще никогда не видел. Трое или четверо мужчин навалились на него сверху, хотя он и без этого не смог бы сесть, не говоря о том, чтобы бежать.

Пение сменилось криками. Порядок или по крайней мере подобие его был быстро восстановлен.

Дош обнаружил себя лежащим на полу с прижатыми к земле руками и ногами. Из разбитого носа шла кровь. В голове гудело. По всему телу разлилась какая-то противная слабость. Он обвел взглядом круг разъяренных лиц. Несколько человек пытались говорить разом, пока какой-то пожилой тип не взял допрос в свои руки.

– Где твой помощник? – визгливым голосом спросил он. Он стоял меж раздвинутых в стороны ног Доша, и по виду его можно было предположить, что он вполне способен двинуть ногой в случае нежелательного ответа.

Дош облизнул губы, залитые сочившейся из носа кровью. Левая лодыжка отчаянно болела.

– Как это «где»? У святого Висека, конечно!

Старик явно колебался, бить или нет.

Несчастному Дошу приходилось попадать в переплет и раньше, но чтоб так – никогда. Насколько мог, он принял самоуверенный вид – что в сложившейся ситуации было не так-то просто.

– Он скоро будет. Вы всегда так встречаете гостей Великого?

Как ни странно, это подействовало; по крайней мере старик так и не двинул ногой, что в настоящий момент было важнее всего. Он нахмурился и отступил на пару шагов.

– Поднимите его!

Руки, державшие его, разжались. Его рывком поставили на пол. Голова закружилась, и острая боль пронзила лодыжку. Он пошатнулся, но его удержали, и он остался стоять на одной ноге, борясь с волнами тошноты.

– Кто ты?

Хороший вопрос; жаль только, удобоваримого ответа на него не находилось. «Тион» – никто не посмеет оспаривать право одного бога заглянуть поболтать к другому, однако вряд ли бог свалится с лестницы или будет бояться перенести вес на левую ногу.

«Друг Освободителя» – другая возможность. Это была чистая правда, но она могла привести к совершенно нежелательным последствиям.

– Я не волен отвечать, – выдавил Дош.

Кто-то ударил его, и храм снова поплыл по кругу. На этот раз его вырвало, что по крайней мере заставило старшего жреца отступить и повременить с продолжением допроса.

Но ненадолго.

– Стража! – взвизгнул старик, почти заикаясь от ярости.

Круг жрецов и жриц расступился, пропуская отряд вооруженных мужчин; лунный свет играл на клинках, броне и в их глазах рептилий.

– Допросите этого преступника! – махнул рукой старший жрец. – Я хочу знать, кто он и что он делает. Выбейте из него правду!

Пышно разряженный стражник неуверенно огляделся по сторонам.

– Прямо здесь, ваше преподобие?

– Да, здесь! Сейчас же!

Жрецов, удерживавших Доша за руки, сменили солдаты, и он приготовился к худшему. Ох, бедный, бедный Дош!

– Что вы делаете? – раздался знакомый голос. Перепрыгивая через ступеньки, к ним спускался Д’вард. – Отпустите этого человека!

На нем не было ничего, кроме набедренной повязки крестьянина, но голос его звучал громче боевого рога. Толпа расступилась; мужчины, женщины и даже солдаты попятились от него. Дош пошатнулся, но устоял на одной ноге.

Голубые глаза гипнотизировали собравшихся.

– Отойдите! – Все отступили еще на шаг. – Дальше! – Свободное пространство расширилось. Д’вард повернулся к Дошу и скривился от увиденного. Он протянул руку и дотронулся до расквашенного носа. Боль стихла немедленно. Дош вытер кровь рукой.

– Что с твоей ногой?

Дош уже чувствовал себя лучше. Возможно, передышка была лишь временной, но каждая минута, отдалявшая допрос, уже радовала.

– Сломал лодыжку. – Он надеялся, что это только растяжение, но не хотел вдаваться в подробности.

– Кто ты? – Верховный Жрец с трудом пришел в себя.

Д’вард повернулся и долго смотрел на него в упор.

– Кто, говоришь, у вас бог пророчеств?

Старик презрительно дернул губой.

– Ваатун – аватара святого Висека.

– А я Д’вард Освободитель, предсказанный пророчеством.

– Еретик? – Визг поднялся до опасной частоты.

Не удостоив его ответом, Д’вард опустился на колено и взялся руками за лодыжку Доша. Его пальцы казались холодными как лед. Он поставил ногу Доша на пол.

– Попробуй.

Дош перенес вес на левую ногу, и ничего не случилось.

– Уже хорошо, – спокойно проговорил он. – Спасибо. – Должно быть, он ударился головой сильнее, чем думал, ибо этого, конечно, не могло быть на самом деле. С другой стороны, жрецы – все до единого – замерли разинув рот.

Д’вард встал и смерил их взглядом, каким гордая хозяйка смотрит на тараканов в своей кладовке. Он был выше их всех.

– Я Освободитель. У меня с Висеком дела, которые вас не касаются. Предсказано, что я принесу смерть Смерти. И написано: «Увечья, и болезни, и смерть саму уберет он от нас. О, возрадуйтесь!»

Колени Верховного Жреца задрожали, однако стоявший рядом с ним человек помладше поймал его за локоть и не дал упасть.

– Но Освободитель проповедует злостную ересь против святых Богов!

Д’вард презрительно посмотрел на него:

– Ты часто слышал проповеди Освободителя?

– Я не позволю его лжи осквернять мой слух!

– Так пусть дела его отворят глаза твои! «Возрадуйтесь!» – гласит пророчество. Ты видел чудо. Что еще нужно, чтобы спасти тебя от ошибок и невежества? Говорю тебе: возрадуйся!

Мужчина посмотрел на нос Доша, потом на его лодыжку и рухнул на колени. Верховный Жрец, кряхтя, последовал его примеру, а за ним и все остальные. Бронзовые шлемы и белые тюрбаны уткнулись в пол. Да, вот это было зрелище!

– Радуйтесь! – фыркнул Д’вард. – Радуйтесь, пока не встанет солнце, чтобы согреть ваши холодные, полные неверия сердца. – Он подтолкнул Доша и затрусил к выходу.

Странное дело, но никто не пытался задержать их. Солдаты и жрецы простерлись ниц, и самый злостный еретик Вейлов гордо проследовал мимо них, а с ним и его спутник.

– Знаешь, на этот раз все висело на волоске, – как бы невзначай проговорил Д’вард, сбегая по ступеням.

– Не одни жрецы страдали неверием. – Глаза Доша тоже открылись этой ночью. – Я был глупцом! – всхлипнул он. – Боже, прости меня!

– Не бери в голову! Бежать можешь? У меня не осталось ни капли! Нам придется полагаться только на собственные ноги. Так можешь бежать?

– Да, господин.

– Умница. Тогда давай, пока они не передумали.

Они бежали. Обратный путь показался им в тысячу раз длиннее. Затмение началось. Трумб клонился к западу – черная луна на фоне полного звезд неба. Только холодное голубое сияние Иш заливало дорогу. Дошу стоило бы теперь остерегаться Жнецов, но ему было не до таких мелочей. Наконец затмение кончилось, небо затянуло тучами, и пошел дождь, который еще сильнее замедлил их бег.

Его терзали разом раскаяние и злоба. Какой же он слепец! Он знал Д’варда уже не первый год и понял, что он Освободитель, раньше, чем кто-либо другой. Он видел, как тот творит чудеса; конечно, тогда это были не слишком явные чудеса, которые можно было списать на случайность или везение, но могло хватить и их. Нехватка нравственности не слишком беспокоила его, но ему больно было сознавать себя глупцом. За последнюю неделю он слышал с дюжину проповедей Д’варда, но позволял словам скользить мимо сознания – так вода скользит по свечному воску. Теперь он пытался вспомнить все эти слова хотя бы для того, чтобы знать, сколько он потерял.

Но кто же тогда Д’вард? Посланец богов или сам бог? Ведь только бог может исцелить сломанную лодыжку. Но Д’вард отрицает богов. Есть только один бог, говорил он, бог Неделимый. Нет, загадка слишком сложна, чтобы пытаться решить ее в эту холодную, сырую ночь, на бегу, оскальзываясь на грязи. Усталость мешала ему думать, и в конце концов он плюнул на все и заспешил вперед, стараясь не потерять из виду спину Д’варда, бледным пятном мелькавшую в темноте.

В первый же раз, когда они задержались у ручья напиться, он, даже не смыв остатки высохшей крови с лица, попытался просить Освободителя о прощении и наставлении.

– Не думай об этом сейчас, – сказал Д’вард. – Будет еще время все прояснить. Как твои синяки?

Тянулись часы. Дош начал оступаться все чаще и чаще. Каждый раз Д’вард слышал, как смолкало шлепанье его ног по грязи, возвращался, помогал ему, перемазанному грязью с головы до ног, встать и заставлял его бежать дальше. А потом даже Д’вард начал выбиваться из сил, ибо тоже падал все чаще и чаще. Дождь превратился в ливень.

Они укрылись под мостом в том месте, где дорога некоторое время тянулась прямо по насыпи через болота. Время от времени дорога взбегала на деревянные мосты, пропуская под собой ручьи, однако вода в это время года стояла низко,обнажая песчаное ложе. Они залезли под поросшие зеленым мхом бревна и, блаженно кряхтя, вытянули усталые ноги. Дождь барабанил по доскам всего в нескольких дюймах над ними, но до них не доставал.

Почти не доставал. Дош отодвинулся от просочившейся струйки.

– Поспи немного, – пробормотал Д’вард.

– Неделю или две?

– Лучше уж одну. Когда Прат’ан проснется и обнаружит, что меня еще нет, он мне шею свернет.

С минуту Дош озадаченно думал над этим, потом до него дошло, что это звучит забавно, и он сам удивился своему смеху.

– М-м? – не понял Д’вард. – Ох да, свернет, конечно, когда я вернусь. Ничего, он справится как-нибудь без меня, верно? Понимаешь, сегодня нам как раз предстоит долгий переход.

– Так отложи его, – посоветовал Дош. Освободитель говорил Висеку, что переходит с узла на узел. Интересно, что это за узлы такие? – Отдохни сегодня, пройдешь завтра.

Д’вард начал бормотать что-то про надвигающуюся зиму и проблемы с едой в случае, если Свободные задерживаются на одном месте, но его голос уже доносился до Доша откуда-то издалека…

– Осторожно! – Чья-то рука поймала голову Доша как раз вовремя, чтобы не дать ей врезаться в балку.

Дош встревоженно щурился спросонок, пытаясь сообразить, где он, почему ему так омерзительно холодно и что за болван брызгает на него водой. Потом он услышал шум и понял, что это бревна над головой, сотрясаясь, стряхивают на него влагу. Вода рядом с мостом отсвечивала зеленым лунным светом, значит, они проспали совсем немного. Час, максимум два. Дождь прекратился.

– Что?

– Солдаты!

По мосту цокали копыта. Много копыт.

Дош приподнялся на локте, чтобы взглянуть поверх своего спутника на тени на водной глади. Он увидел очертания улан верхом на моа. Они спешили на запад. Он посмотрел на Д’варда – от него виднелись только поблескивающие в темноте глаза – и спросил:

– Они за нами?

– Думаю, не только за нами. За всеми Свободными. Нам надо переждать, а потом вернуться и попробовать срезать по тому берегу озера.

– Нет, – возразил Дош. – Стоит им сойти с моста, и они поедут намного быстрее. Нам не успеть раньше них, каким бы путем мы ни пошли.

Д’вард тихонько застонал.

– Возможно, ты прав.

Арьергард прошел, и шум стих.

Зачем идти дальше? Если ниолийская кавалерия выступила против Свободных, все, что застанет Освободитель, вернувшись в лагерь, – это только арестованных или убитых последователей. Впрочем, Д’вард все равно вернется. Уговаривать его бежать и скрываться – пустая трата времени. А если он вернется, он, возможно, совершит еще одно чудо, даже без помощи Ирепит. Он же Освободитель.

Дош припомнил времена своей службы у Тариона, командующего нагианской кавалерией. Что ж, может, и не все так плохо? До рассвета солдаты станут на бивуак, чтобы дать отдохнуть моа. Возможно, они с Д’вардом и успеют вернуться в лагерь.

Это казалось невозможным. Это и было невозможно – два изможденных человека на сбитых в кровь ногах не могут обогнать отряд верховых улан. Но они сделали это.

С рассветом, окрасившим далекие склоны Ниолволла в розовый цвет, они миновали поле, на котором паслись стреноженные моа и грелись у походных костров люди. Королевские уланы не проявили интереса к двум крестьянам, спешившим куда-то пешком, и не стали задерживать их. Как только поле скрылось за поворотом дороги, Д’вард ускорил бег. Каким-то образом Дош ухитрялся не отставать, даже несмотря на то что ноги у него были короче.

Лагерь Свободных был организован гораздо хуже и занимал гораздо больше места, чем лагерь королевских улан. Паломники уже проснулись, и большая часть их собралась на берегу реки, умываясь, собирая постель – у кого она была, конечно, – распевая гимны или подъедая то, что осталось от вчерашнего ужина. Мало кто из них обратил внимание на двух оборванных, перепачканных грязью молодых людей, которые плелись по раскисшей дороге, и уж точно никто не узнал в одном из них своего предводителя.

По ту сторону дороги, на склоне, где рядом со скалой-кафедрой стоял шатер Освободителя, суетились, как растревоженные муравьи, воины Сотни; похоже было, что они ищут тела. Прат’ан первым узнал приближавшихся. Здоровяк закричал и большими прыжками понесся им навстречу. Казалось, он готов был заплакать от радости и одновременно пронзить Доша копьем за похищение Освободителя. Остальные воины бежали следом. Дош устало плюхнулся на траву.

Д’вард остался на ногах, хоть его и шатало от усталости.

– Воды, пожалуйста, и еды, если есть. Мне надо умыться и переодеться. Объявите, что я не буду читать проповедь сегодня утром, и ведите их дальше. Нам, похоже, грозят неприятности.

Блеснули зубы.

– Что, мы можем вострить копья? – спросил Гопенум.

– Да. Да, вы можете вострить свои копья. И боюсь, они могут окраситься кровью еще до заката. Очень скоро здесь будет отряд улан. – Д’вард устало потер глаза. – Нам нельзя лежать здесь, как рыба на мелководье. Заставьте всех идти. – Он махнул рукой.

Тропа, на которую он показывал, пересекала реку вброд и вилась дальше по болотистой, поросшей осокой равнине.

– Там не проехать верхом на моа! – заметил Прат’ан чуть разочарованно.

– И не атакуешь больше чем по трое в ряд! – весело крикнул Тьелан Торговец, оказавшийся куда сообразительнее, чем можно было представить там, в Нагвейле. – Хочешь, чтобы мы остановили их, Освободитель? Чтобы мы удержали тропу?

– Нет. Я хочу, чтобы мы пошли перед толпой. Или столько нас, сколько возможно. – Д’вард повернулся и заковылял к шатру. Прат’ан выкрикнул распоряжения и последовал за ним.

Оказавшись вдруг один, Дош вытянулся на траве. Последний, самый жуткий час он вообще был не в силах думать. Он почти забыл про улан. Теперь он вернулся. Освободитель вернулся, и ниолинская кавалерия наверняка тоже скоро пожалует в гости.

Ему нужно было спуститься к реке и умыться, но он сомневался, что сможет сделать еще хоть шаг. Он лучше свернется на траве там, где лежит, и будет надеяться, что уланы не заметят его или по крайней мере не станут будить перед тем, как изрубят на куски. Громкий звон… Он заставил себя открыть глаза. Прат’ан Горшечник небольшой горой возвышался над ним, тряся сумкой и улыбаясь, как камноед.

– Хочешь забрать обратно?

Рот у Доша словно песком набили.

– Не особенно. Подержи пока у себя. Я не в состоянии сейчас хранить это как положено.

Здоровяк ухмыльнулся и протянул ему краюху хлеба размером с два своих кулачища.

– Как тогда насчет этого?

Дош вдруг ощутил чудовищный голод. Он приподнялся на локте.

– Это уже интереснее!

– Сыр? Пикули? Копченую рыбу?

Боясь захлебнуться собственной слюной, Дош поспешно сел.

– Брат Прат’ан, воистину ты заслужил себе место среди звезд. – Он жадно впился зубами в хлеб. – Я хотел сказать, ты навеки соединишься с Истинным Богом, – поправился он с набитым ртом.

Его собеседник одобрительно улыбнулся такому проявлению веры.

Д’вард уже спускался к реке в окружении воинов из Сотни, издалека заметный в своей серой хламиде с капюшоном. Около ста Свободных уже перешли брод и углубились в болота. Все остальные пойдут за Освободителем. Придут уланы, и все – конец. Дош пришпорил свой усталый мозг; он почти нащупал ответ, когда Прат’ан, хмурясь, сам задал ему вопрос:

– Солдаты придут сюда, и что тогда?

Ясно было, что он хочет сказать: «Обычно Д’вард не прячется за своих друзей».

– Они используют множество понятий из военного жаргона, – ответил Дош, не прекращая жевать. – Технические термины для пронзания, расчленения, половых сношений в извращенной форме и многого другого, чего богобоязненные люди вроде тебя не знают. Они не посмеют пройти несколько миль по узкой тропе, по обеим сторонам которой болото и полно укрытий для лучников и людей с копьями, не говоря уже о тысяче мешающихся под ногами паломников. Если они все же попытаются, паломники просто попрыгают в воду и убегут.

Прат’ан расплылся в хищной улыбке.

– Значит, им придется огибать болото дальней дорогой и ждать нас на той стороне?

– Возможно. – Дош застонал и попытался встать.

Прат’ан протянул ему руку, потом поднял копье.

– Возьми это. У тебя ноги – сплошная рана. Когда спустимся к реке, я помогу тебе промыть их. Оберни пока чем-нибудь.

Дош пробормотал что-то в знак благодарности. Ощущая боль в каждой мышце, каждом суставе, он заковылял вниз, опираясь на копье. И переход предстоит долгий, Д’вард говорил…

– Еда? Можешь организовать еду? Кому-то придется пойти вперед и купить… сколько у нас там денег?.. Я готов, брат, – сказал он, преодолевая стыд. – Мне нужна помощь. – Он не может подвести Д’варда, но если он чего и не умел, так это просить о помощи.

– Конечно. Вот только посмотрю, что у тебя с ногами.

Благодарить тоже было не в привычках Доша, но он честно попробовал.

Они подошли к броду.

– Раз уж нам все равно идти через реку, брат Прат’ан, не проделаешь ли ты со мной эти водяные штуки, ну, которые вы делаете с обращенными? – Вместо ответа он получил хлопок по спине и едва удержался на ногах. Здоровяк довольно засмеялся.

– Я думаю, Д’вард будет рад сам крестить тебя в нашу веру, Дош.

– Ему все равно, а мне, пожалуй, хотелось бы получить крещение от тебя.

– Почту за честь! Ты… ты не расскажешь хоть немного?

– Немного? О чем? – Тут Дош заметил в темных глазах нагианца жгучее любопытство. – Ах, об этом? Мы были в Ниоле, в храме. Он объявил, кто он, но они даже не пытались задержать его. Они не посмели! Чудные дела… – С чего начать? – Я видел Висека! Не бога, а две дряхлых мумии. Ох, Прат’ан, он прав! Все, что он говорит, – правда! Я был так не прав, а вы все – правы. Вы верили, а я нет. Я тоже верю теперь. Что за дурак я был, что за дурак!

Горшечник рассмеялся и сжал его плечо.

– Я спрашивал Д’варда о тебе несколько дней назад. Он сказал, чем больше мозгов, тем больше доказательств им нужно, и чтобы я не лез не в свое дело.

– Чем больше дурак, тем больше доказательств, ты хочешь сказать?

– Верно. Только Д’вард так не говорил.

Они посмотрели друг на друга и улыбнулись. А потом оба рассмеялись вместе.

28

Джулиан с Урсулой прибыли в Носоквейл накануне вечером только для того, чтобы узнать: Освободитель уже прошел здесь. Они поспешили по его следам через Тадрилпасс и теперь спускались в Ниолвейл.

Когда Джулиан с час назад впервые увидел Ниовейл, долина произвела на него большое впечатление. Во-первых, она была гораздо больше тех долин Соседства, которые он уже успел повидать; окружающие ее горы раздвигались далеко в стороны и исчезали за горизонтом. Во-вторых, она отличалась исключительной плодородностью. Голые каменистые склоны Ниолслоупа резко сменялись буйной симфонией зелени и серебра. Далеко на севере белели жемчужинами на утреннем солнце маленькие деревушки, а чуть раньше, с горы, он разглядел город – по словам Т’лина, сам Ниол. Южнее лежали озера, болота и реки, и только редкие островки были возделаны человеком.

Однако теперь география интересовала его куда меньше, чем демография. Сколько народа собралось вон в той толпе? Никак не меньше батальона, прикинул он; роты три наберется точно – скажем, человек семьсот или восемьсот. Авангард уже почти скрылся из вида, углубившись в болота по узкой, извилистой тропе.

Драконы не любят перемещаться вплотную друг к другу, так что разговаривать можно было только на коротких остановках. Когда до равнинной дороги оставалось еще около тысячи футов спуска, Т’лин выкрикнул: «Заппан!», и Звездный Луч послушно остановился. Остальные драконы, отдуваясь и порыгивая, сгрудились вокруг него, глядя друг на друга и на своих седоков умными, ясными как самоцветы глазами.

– Драконы не любят воду, – пробормотал Т’лин, хмуро почесывая рыжую бороду.

– Ну и что из этого? Можно не сомневаться, что это и есть компания Тайки Кисстера, вон та.

– Да, Святой Каптаан. Я никогда еще не видел подобного сборища. Это они.

– Но толпа больше, чем в Джоалвейле?

– О, во много раз, ваше святейшество.

– Куда это они все? – Голос у Урсулы был угрюмый, а вид – и того пуще.

– Дорога с Тадрилпасса раздваивается здесь, ваше святейшество. Вот эта ведет в Ниол. Другая, кажется, в Шуджуби. Должно быть, по ней ближе до Лоспасса, в Юргвейл… Не знаю точно. Я бывал в Шуджуби, но никогда не ехал этой дорогой. Драконы не любят воды.

– Мошкары там… – беззаботно протянул Джулиан. Он не понимал, с чего это Урсула вдруг так резко скисла. Совсем недавно, в палатке перед завтраком, она была очень даже игрива, он, помнится, еще подумал тогда, что ее настроение всегда удивительно быстро передается ему. Может, она завидует, что Эдвард смог так быстро набрать столько последователей? Но это просто глупо с ее стороны. Чертовски приятное зрелище, да и сил у него будет больше!

– Экзетер должен идти впереди, – мрачно проговорила она.

– Пророк всегда во главе своих избранников. Уж Эдвард – точно. Что говорить, давайте-ка спустимся и посмотрим сами.

Т’лин закатил глаза, вцепился в бороду обеими руками и застонал:

– Драконы не любят воды!

– О! – Джулиан начал понемногу проникаться общим настроением. – Вы хотите сказать, нам стоило явиться сюда чуть раньше и отрезать его от воды?

Урсула испепелила его взглядом.

– Блестящее предложение! – Она повернулась и окинула взглядом склоны Ниолслоупа, потом снова обратилась к Т’лину: – Что такое эта твоя Шуджуби?

– Просто деревня, ваше святейшество. – Т’лин немного подумал и добавил:

– Там сохранились развалины храма, наполовину в песке.

Урсула молча кивнула. Джулиан не сомневался, что она думает: «Узел!» Если Экзетер собирает ману во время проповедей, он наверняка старается делать это по возможности на узлах.

– Мы можем срезать через холмы и выйти туда раньше него?

– Разумеется, ваше святейшество.

Это было разумное предложение, поскольку драконы хорошо чувствуют себя на пересеченной местности, в особенности на голых холмах, однако Джулиану осточертело сидеть целый день на спине какой-то бробдиньягской ящерицы, привязанному словно мешок с этими ихними дерьмоягодами, только и зная, что выкрикивая «Зайб!», «Варч!» или «Смотрите, что за вид!»

– Давайте пошлем Т’лина и его зверей по главной дороге. Что до меня, я вовсе не прочь прогуляться на своих двоих – для разнообразия.

– Пешком? – фыркнула Урсула. – Среди всего этого сброда? Ты останешься без кошелька, зато наберешь блох.

Джулиан отказывался сдаваться так просто.

– У меня нет кошелька. И потом, мы здесь затем, чтобы выяснить намерения Экзетера, ты не забыла? По-моему, чертовски хорошая идея – выяснить сперва, что говорят о нем участники его крестового похода.

Она надулась, явно не в состоянии опровергнуть его доводов. Чем дольше Джулиан обдумывал свою идею, тем больше она ему нравилась, но, конечно же, Урсула ни за что не пойдет на попятный и не согласится с ним. Ей просто не хотелось идти пешком, а Джулиану хотелось – так он вполне мог узнать, что затевает Экзетер. Конечно, может возникнуть проблема языка. Он до сих пор неважно говорил по-джоалийски, и уж конечно, так далеко от Рэндорвейла не найдется никого, говорящего по-рэндориански. Правда, он-то знал того, кто поможет ему с джоалийским.

Домми продолжал невозмутимо сидеть верхом на Голубом Камне, ожидая дальнейших распоряжений тайков. Он снял шапку, и его рыжие волосы сияли на солнце. Его лицо покраснело и покрылось капельками пота – ибо, кроме шапки, он не посмел больше ничего снять. Это напомнило Джулиану, что он и сам до сих пор закутан в меха и вот-вот растает. Он расстегнул седельный ремень и окликнул своего слугу:

– Будь так добр, Домми, голубые джоалийские штаны. И оранжевую рубаху. Или ты считаешь, что для религиозного шествия требуется что-нибудь поскромнее? Может, зеленую?

Домми уже стоял у его стремени, чтобы помочь ему спешиться.

– Возможно, оранжевый будет слишком ярким. Тайка, если вы не хотите выделяться из толпы. И позвольте предложить вам кожаные башмаки. Если у меня есть немного времени, я могу покрыть их еще одним слоем воска, хотя, думаю, они и так не пропускают воду.

– О, я не сомневаюсь в этом. И повяжи мне тюрбан, как у этих мошенников.

Пока слуга копался в седельных мешках Голубого Камня, Джулиан расстегнул несколько пуговиц и покосился на ближайшие камни – который из них комната для переодевания джентльменов?

– И немного еды, ладно, Домми? И себе возьми, если хочешь со мной.

Домми обернулся – его глаза сияли.

– Я буду счастлив идти с вами. Тайка.

Урсула все сидела верхом, продолжая хмуро глядеть вслед уходящей толпе. Что не дает ей покоя – то, сколько сторонников у Экзетера? За последние несколько недель он наверняка набрал от них огромное количество маны. Неужели Урсула чувствует, что он ей не по зубам? Тогда хочет она этого или нет, но ей придется пойти на честные переговоры без каких-то там шаманских штучек.

– Послушай, старушка, – сказал Джулиан. – Я ведь не пытаюсь испортить тебе подачу. Обещаю, я даже не упомяну о тебе при нем, идет? Никаких намеков или предупреждений. Я просто хочу понять его. Мы с Домми пойдем пешком. Встретимся с тобой у штаба Экзетера вечером. В Шуджуби или где-то еще.

Она безразлично пожала плечами, как будто его поступки не значили ровным счетом ничего.

– Постарайся не принести с собой блох.

Домми достал одежду – чистую и отглаженную. Пора переодеваться.

– Вы можете доехать с нами до реки, ваше святейшество, – предложил Т’лин, которого подобная перемена планов, похоже, тревожила.

До реки оставалось только полмили или чуть больше, и когда Джулиан дойдет туда, часть паломников еще не переправится.

– Нет, так я привлеку к себе слишком много внимания. Ты ведь как следует позаботишься о Святой Урсуле, да? Что это за штука полосатая? Надеюсь, не мой тюрбан? Ради всего святого, Домми, неужели ты полагаешь, что джентльмен может показаться на людях в этом?

Примерно через час у Джулиана появились некоторые сомнения, уж не погорячился ли он. Через два часа эти сомнения перешли в твердую уверенность. В воздухе пахло мокрой листвой. Мошкары, как он и предполагал, тьма-тьмущая. Отраженный от воды солнечный свет слепил глаза. Насквозь пропитанные потом рубаха и штаны пиявками липли к коже. Впрочем, сами пиявки – тоже. Тропа была узкая, скользкая и забитая народом; он медленно протискивался вперед, надеясь все-таки переговорить с Экзетером наедине.

Там и здесь тропа пересекала островки, и тогда он мог обгонять других паломников по обочине, если только дорога не шла между огородными грядками. Местные жители вышли из хижин посмотреть на это загадочное шествие. Должно быть, все происходящее казалось им странным сном.

Как бы то ни было, он шел все же быстрее остальных, так что рано или поздно он обязательно догонит Экзетера. За все время его обогнали только два человека – они бежали бегом, бряцая оружием и крича, чтобы им освободили дорогу. Пожалуй, это было единственное оружие, которое он видел здесь. Никто не выказал при виде воинов ни удивления, ни тревоги.

– Любопытно! – сказал Джулиан. – Интересно, кто такие эти шутники?

– Я видел их в самом начале. Тайка, на дереве. Мне кажется, это могут быть нагианцы. Тайка. – Веснушчатое лицо Домми оставалось спокойным. Он не хуже Джулиана знал, что свой первый год в Соседстве Экзетер провел в нагианской армии.

Дозорные? Может, их оставили следить, куда направятся драконы?

Ко всему прочему паломники оказались не столь дружелюбными, как надеялся Джулиан. Их джоалийский был полон жаргонных словечек и сильно отличался от того, который Джулиан учил в Олимпе. Даже Домми часто не понимал их. Но и без этого разговор через переводчика не давал почти ничего. Большинство вообще плохо представляли себе, зачем они участвуют в этой странной экспедиции, и знали только, что святой Д’вард – это предсказанный Освободитель, что он принесет смерть Смерти и что он призвал их присоединиться к Свободным и идти за ним. Это был идеальный пример действия харизмы. Они шли за ним потому, что он был вождем. Джулиан это и так знал. Пришельцы в Олимпе могли бы без особого труда повторить этот эффект, если бы только не опасались навлечь на себя гнев Пентатеона и властей Вейлов.

Все сборище представляло собой любопытный срез местного общества. Одни шли в лохмотьях, другие – в богатых одеждах. Джулиан видел стариков на костылях, крепких молодых людей с детьми и кормящих матерей. У него зародилось опасение, что Экзетер, возможно, и не представляет себе, как решительно и бесцеремонно вторгся он в жизнь этих людей. Сотен людей. Куда он ведет их? Что будет с ними? Вне зависимости от того, выиграет или проиграет он свою сумасшедшую игру, он уже посеял социальный хаос. Каким бы справедливым ни было его дело, он чертовски несправедливо обходится с этими людьми. Черт, да они скорее жертвы, чем участники! Джулиан не помнил, чтобы кто-нибудь в Олимпе выдвигал этот аргумент.

Ближе к полудню многие паломники расположились на отдых в тени деревьев или кустов. На тропе сразу стало свободнее. Решив, что истинный англичанин уж как-нибудь вынесет полуденное солнце в этом мире ничуть не хуже, чем в любом другом, Джулиан прибавил ходу. Домми достал из своего мешка обед, и они перекусили на ходу.

– Тайка? – вдруг прошептал Домми и остановился, скинув мешок на землю. Дорога шла здесь по низкому, каменистому островку, слишком маленькому, чтобы возделывать его. Правда, на нем росло несколько похожих на ивы деревьев, под которыми отдыхали человек десять или двенадцать паломников. Там разгорелся спор. Джулиан не понимал из него ни слова, но Домми, похоже, уловил по меньшей мере часть разговора. Он хмурился.

Центром возмущения был невысокий светловолосый юнец, забравшийся на камень. На голове его не было тюрбана; собственно, на нем вообще не было ничего, кроме набедренной повязки и сандалий да еще окровавленных тряпок на ногах. Остальные собрались вокруг него, словно ученики вокруг учителя. Впрочем, класс не отличался должной почтительностью к наставнику, ибо слушатели то и дело выкрикивали возражения. Потом до Джулиана дошло то, что Домми, должно быть, заметил с самого начала: в ушах у большинства слушателей поблескивали золотые серьги Неделимого. Им явно не нравилось то, что они слышали.

Паренек, размахивавший руками и выкрикивавший что-то, несомненно, был туземцем; обладай он харизмой пришельца, его слова не встретили бы такого неодобрения. Точно так же можно было не сомневаться – он искренне верил в то, что выкрикивал. Фанатик! Впрочем, он был вовсе не так молод, как показалось Джулиану сначала, хотя его малый рост и светлые волосы действительно придавали ему сходство с мальчиком. Этакий начинающий лысеть херувимчик. Но очень сердитый херувимчик! Возможно, это был преданный сторонник Пентатеона, ниспровергающий враждебную теологию Службы, а может – ученик Освободителя. Как бы то ни было, теология Вейлов приобретала все более запутанный характер.

Наконец Домми закинул мешок за спину и бросил на Джулиана извиняющийся взгляд, означающий, что он готов идти дальше.

– Подождем еще, если хочешь.

– Кажется, я услышал все. Тайка. Они начали повторяться.

– Тогда ладно. – Они двинулись дальше. Джулиан ждал разъяснений. Домми молчал.

– О чем они спорили?

– Кажется, о теологии, Тайка.

– Ты меня удивил. То есть нет, напротив, ничуть не удивил. Кто и что отстаивал?

– Я понял только отдельные куски. Тайка.

– Так переведи хотя бы их.

Домми повиновался неожиданно неохотно, и его английский сделался еще более многословным, чем обычно. В конце концов он признал, что маленький проповедник утверждает, что он близкий сподвижник Освободителя и что разногласия у них вышли во взглядах на природу загробной жизни. До сих пор Церковь Неделимого разделяла версию Пентатеона, согласно которой истинно верующим обещалось вечное место среди звезд на небосклоне, в то время как все грешники обречены на вечное одиночество во мраке. У Освободителя имелась на этот счет своя собственная точка зрения, хотя Домми так до конца не понял, какая именно.

Это объясняло хмурое выражение его лица. Тайки оказались теперь разобщены, так что его преданность Службе вступила в противоречие с привязанностью к прежнему господину, Экзетеру. Олимп вряд ли обрадуется известию, что Освободитель разбил его Реформацию на враждующие секты. А вот Пентатеон обрадуется – это уж точно!

– Может, это просто недоразумение, – безмятежно проговорил Джулиан. Пройдя еще немного и не слыша ничего, кроме шлепанья ног по грязи, он решил, что спор, которому он стал свидетелем, велся о чем-то более важном. И Домми явно продолжал терзаться сомнениями. – Там шел разговор о чем-то еще, так ведь?

Дальнейшая обработка Домми вынудила в конце концов его признаться в том, что загробная жизнь была всего лишь второстепенной причиной раздора. Основной спор разгорелся вокруг природы традиционных богов Вейлов. Согласно Церкви Неделимого, Висек и ему подобные были демонами. Освободитель же утверждал, что они люди, хоть и чародеи.

Конечно, это была правда. И одновременно – важнейшее различие в доктринах.

– Черт! – не удержался Джулиан. Все оказалось гораздо серьезнее. Проф Роулинсон со своими соавторами, создавая Истинное Писание, долго размышляли и спорили, прежде чем допустить в него тщательно дозированную неправду. Они в конце концов сошлись на том, что гораздо проще и безопаснее использовать демонов, чем пытаться объяснять харизматических пришельцев, поскольку демоны злы уже по определению. Таково было, во всяком случае, официальное объяснение. Джулиан не сомневался, что подлинной причиной этому было то, что сами апостолы – тоже пришельцы и тоже обладали харизмой. Приравняй вождей одной стороны к вождям другой, и это вызовет резонный вопрос, имеются ли вообще между ними различия. Проще обозвать противников демонами, чем доказывать, что они – плохие парни, тогда как мы – хорошие. Очевидным ответом на этот вопрос было бы: «Сами-то кто?»

– Черт! – повторил он. – Думает ли, черт возьми, Экзетер о том, что творит? – Он и не подозревал, что говорит это вслух, пока Домми не ответил ему:

– Он принимает их помощь, Тайка!

– Он… что?

Домми жалко кивнул; лицо его так сморщилось, что все веснушки, казалось, вот-вот спрыгнут с него и разбегутся в разные стороны.

– Тот человек на камне. Тайка, он говорил, что Демон Ирепит появлялась в Ринувейле, что она на стороне Освободителя. Она рассеяла для него отряд королевских солдат. И он говорил, что сам-был прошлой ночью с Освободителем в Ниоле и собственными глазами видел Демона Висека в храме. Тайка!

Джулиан отпустил несколько словечек, которыми не пользовался со времен битвы при Сомме. Неужели Экзетер продался оппонентам Зэца в Пентатеоне? Ревун и остальные в Олимпе совершенно правы. Освободитель обрушит Церковь Неделимого, как Самсон храм Дагона.

Урсулу хватит кондрашка.

29

Тропа поднималась на островок, на одном конце которого располагалось маленькое крестьянское хозяйство, а остальная часть его заросла высоким кустарником. На краю тропы стояло пятеро мужчин с копьями и большими круглыми щитами. Не требовалось наполеоновского гения, чтобы догадаться: где-то за их спиной расположился на отдых Эдвард Экзетер.

Джулиан дошел сюда в сопровождении Домми, Гартуг’на Бумажника, жены Гартуг’на и их детей – двое старших всю дорогу молчали, а младший, трехлетний малыш, хныкал не переставая. Гартуг’н говорил на джоалийском, который худо-бедно понимал даже Джулиан. Он подробно поведал, как они возвращались домой, в Ниол, из гостей от престарелой матери, как они остановились послушать проповедь Освободителя и как их глазам чудесным образом открылась правда. Гартуг’н сразу же решил последовать за Освободителем и захватил с собой семью. Он словно качался на волнах религиозного экстаза. Жена же его, неприметная, непривлекательная женщина, казалась озабоченной. Дети – грязны, голодны, усталы и сбиты с толку.

Ближний часовой был крепким молодым мужчиной с темными волосами и курчавой бородой. Его кожу покрывал ровный коричневый загар – такой встречается у испанцев или индусов высших каст, если те, конечно, живут на свежем воздухе и ходят только в набедренной повязке. Копье представляло собой шест в запястье толщиной, увенчанный сверкающим металлическим острием, на вид очень острым и устрашающим. Часовой оскалил белоснежные зубы в приветливой улыбке и выпалил заученное приветствие на ломаном джоалийском, служившем основным языком общения в Вейлах:

– Освободитель будет проповедовать сегодня вечером в Шуджуби. Еда будет там. Пожалуйста, проходите, дайте ему отдохнуть, и да пребудет с вами благословение Неделимого.

Гартуг’н покорился немедленно, прикрикнул на младшего, чтобы тот прекратил хныкать, и погнал свое семейство дальше.

Джулиан улыбнулся в ответ:

– Он захочет видеть меня. Мы с ним старые друзья. Конечно, если он спит…

Улыбка слегка померкла.

– Пожалуйста, проходи, брат.

– Уверяю вас, я знал Освободителя с детства, и он будет очень рад видеть меня. – Джулиан шагнул вперед и обнаружил, что путь ему перегораживает большой щит из бычьей кожи. Парень уже не улыбался.

– Проходи, сказал!

Джулиан онемел. Даже на Земле отставной офицер пройдет мимо обнаженного дикаря, не поведя и бровью. В Соседстве же за счет харизмы он обладал пробивной мощью танка.

– Послушай, приятель…

Часовой крутанул копье как былинку и воткнул острием в землю у самых ног Джулиана. Тот инстинктивно отпрянул, врезавшись в Домми.

– Сегодня вечером, у разрушенного храма в Шуджуби. – Часовой выдернул копье и нацелил острие в пояс Джулиану. Губы его снова улыбались, глаза – нет.

Другой нагианец, если это, конечно, были они, спешил ему на помощь. Ростом он заметно превосходил первого. Харизма Святого Каптаана здесь что-то не срабатывала. Эти воины слишком долго общались с Экзетером, и если уж он приказал что-нибудь…

Домми сложил руки рупором.

– Тайка Кисстер! – заорал он по-английски. – Это я, Домми Прислужник, из Олимпа!

Часовые хмуро переглянулись, явно сбитые с толку. Первый поднял копье, словно собираясь использовать его как дубинку, но второй рявкнул что-то и остановил его.

Джулиан гордо выпрямился, избегая встречаться взглядом с тем, что выше.

– Ступай и доложи Освободителю, что Каптаан Смедли и…

– Домми? – послышался голос из кустов футах в пятидесяти от них. Дальше последовало что-то совсем неразборчивое.

Что бы это ни был за язык, часовые его поняли, да и Домми тоже. Расплывшись в широчайшей улыбке, он поддернул мешок на спине и нырнул в кусты. Часовые даже не пытались остановить его.

Джулиан шагнул за слугой, но тут же уперся в щит из дерева и бычьей кожи.

– Тебя не приглашали.

Смех, да и только! Абсурд! Ведь это же сам Экзетер кричал из кустов. Так что, Джулиану теперь тоже орать ему свое имя, словно какому-нибудь жалкому торговцу рыбой? Будь он проклят, если закричит. Но тогда ему не останется ничего, кроме как остудить эмоции прогулкой по дороге, что было почти так же противно. Он злился все сильнее. Жаль, что у него нет запаса маны, как у Урсулы. Для того чтобы свернуть этих увальней в бараний рог, ее потребовалось бы совсем немного, но у него не было и этого. И потом, Домми наверняка сказал Экзетеру, что он тоже здесь.

Или скажет очень скоро.

Часовые начали лыбиться.

– Проходи, проходи, – сердито проговорил высокий, чем очень напомнил Джулиану лондонского бобби.

Голос Экзетера послышался как нельзя вовремя, еще секунда, и терпение у Джулиана лопнуло бы.

Часовые наконец-то дали ему дорогу.

– Освободитель зовет тебя! – буркнул высокий. – Шевелись!

Какое-то мгновение Джулиан испытывал искушение сказать им, что пусть Эдвард Растак-Его-Экзетер сам выйдет и лично повторит свое приглашение, однако здравый смысл все же возобладал. Стараясь сохранять достоинство, он шагнул в кусты в том направлении, в котором исчез Домми.

В этом месте земля понижалась к небольшому пруду. Нависающие над каменистым обрывом кусты укрывали тенью полоску песка на берегу, на которой отдыхали человек двенадцать нагианцев – одни спали, другие сидели и охраняли их, но и у тех, и у других под рукой лежало наготове копье. В самой середине этой группы стоял на коленях Домми и, взволнованно размахивая руками, о чем-то болтал с Экзетером. Джулиан сполз по склону и, осторожно перешагивая через загорелые ноги, подошел к ним. Он ощутил едва уловимое покалывание виртуальности: это укромное местечко было очень слабым, но узлом.

Освободитель был одет в серую хламиду; должно быть, слишком теплую для такой погоды, зато хорошо защищающую от палящего солнца. Он сидел с откинутым капюшоном, открыв буйную черную гриву, которой не помешали бы услуги парикмахера. Они с Домми улыбались и болтали как закадычные друзья, но говорили по-рэндориански так быстро, что Джулиан не улавливал ничего, кроме редких знакомых имен. Судя по всему, Домми посвящал Экзетера в курс олимпийских событий. Почти все упоминавшиеся в разговоре имена принадлежали Морковкам, а не пришельцам.

С минуту оба не обращали на стоявшего рядом Джулиана ни малейшего внимания. Потом Экзетер поднял голову. Его сияющие синие глаза внимательно осмотрели вновь прибывшего, и только затем лицо осветилось улыбкой.

– Доктор Ливингстон, полагаю? Или это твоя роль?

– Привет! – промямлил Джулиан, откровенно сбитый с толку.

– Рад видеть тебя, старина. – Экзетер протянул ему руку. – Извинишь меня, если я не буду вставать, ладно?

Глаза его покраснели и ввалились. Борода, правда, была аккуратно подстрижена, но бледности щек над ней не мог скрыть даже загар. Рядом с ним лежала на песке пара сандалий, но сами ступни были забинтованы совсем как у того блондинчика, которого они встретили по дороге, – тот еще утверждал, что был этой ночью в Ниоле…

Джулиан опустился на колено и пожал ему руку – правой рукой. Экзетер, похоже, все забыл, потом вздрогнул от неожиданности и ощупал перчатку Джулиана.

– Чертовски славное зрелище, – улыбаясь, проговорил он. – Я сказал бы. Соседство пошло тебе на пользу.

– Да, с этим все в порядке. – Джулиан отодвинул мешок Домми и уселся, скрестив ноги. – Но что, черт подери, с тобой случилось?

Экзетер пожал плечами:

– Слишком много бессонных ночей. – Он зевнул, потом еще раз, уже не смущаясь.

Допустим, человек провел в пути весь день с утра до вечера. Допустим, как-то вечером он оставил своих спутников и отправился пешком в Ниол и обратно… Любой человек после тридцати часов почти непрерывной ходьбы выглядел бы не лучше. Вот только Экзетер – не любой человек. Он – Освободитель.

И еще он был воспоминаниями Джулиана Смедли, воспоминаниями о славных школьных временах в Фэллоу, о слишком короткой поездке в Париж, которую оборвала война, о тех нескольких отчаянных днях в семнадцатом году, когда Джулиан Смедли спас его из палаты для душевнобольных, а он открыл Джулиану Смедли дверь в другой мир и тем самым спас его рассудок. Неужели все это было только два года назад?

Джулиан заставил себя собраться.

– А что твоя мана?

– Сейчас ее нет. Значит, они послали тебя? Я ожидал Джамбо или Пинки. – В этом замечании таился вопрос: «С кем ты, друг?»

И зачем только Джулиан пообещал не говорить ни слова об Урсуле?

– Меня попросили съездить и узнать твои планы.

– И Энтайку Ньютон тоже, – тихо добавил Домми.

Проклятие!

Экзетер поджал губы – они совершенно исчезли между усами и бородой.

– Насколько я помню, она весьма грозная дама – эта миссис Ньютон. – И снова в спокойном взгляде читался немой вопрос.

– Урсула будет ждать тебя… нас… в Шуджуби, – промямлил Джулиан, несколько утешенный тем, что кот выпал-таки из мешка (хотя он вряд ли бы решился обозвать эту ситуацию при Урсуле именно так).

Вместо ответа последовал еще один чудовищный зевок, надежно скрывший ту реакцию, которую могло вызвать это сообщение.

Проклятие! Экзетер ведь собирал ману все последние недели. Он должен справляться с усталостью и исцелять мозоли одним щелчком пальцев. Не мог же он настолько сойти с ума, чтобы растратить ее всю на дешевые фокусы, лишь бы только произвести впечатление на крестьян? Или он израсходовал ее на борьбу со Жнецами?

Урсула сразу же увидит, что он уязвим. Она проглотит его с потрохами. И увальни с копьями и щитами не помогут – Экзетер просто прикажет им разойтись по домам, отменит крестовый поход и, как послушная собачка, побежит за ней в Олимп. Вот черт!

Ни капли маны? Может, ее у него просто украли?

– Я так понял, прошлой ночью ты наведывался к другу Висеку?

– Ох, черт! – Экзетер устало потер глаза. – Откуда ты знаешь об этом?

Так! Задели за больное место, да?

– Птичка напела.

Разлегшиеся вокруг них воины хмурились, не понимая из их разговора ни слова, но Домми английский знал.

– Мы слышали одного светловолосого человека – он рассказывал об этом. Тайка. И у него были такие же сбитые ноги.

– Спасибо, – сказал Экзетер, не сводя глаз с Джулиана, и с трудом подавил новый зевок. – Давно пора изобрести здесь такси. Да, это правда. Его зовут Дош Вестовой. Мне стоило бы приказать ему не болтать языком. Он может сделать из мухи слона.

– Он соловьем заливался. Так кто все-таки Висек – мужчина или женщина?

– Обладая этой информацией, Джулиан мог бы запросто выиграть в Олимпе кучу пари. Даже Ольга утверждала, что не знает этого точно.

– Оба. И Джек, и Джилл. Так где сейчас миссис Ньютон?

Джулиан поднял глаза на бурые, словно хорошо выделанная кожа, холмы, до которых было миль пять или даже больше. Отсюда казалось, что белоснежные шапки гор парят прямо над ними.

– Едет вокруг болота.

– Кто еще с ней?

– Только Т’лин Драконоторговец. Мы доехали до…

– Тогда все в порядке. Отлично.

– Что отлично?

В усталых глазах василькового цвета мелькнула искорка.

– Я хочу сказать, драконы могут опередить моа королевы Эльванайф, если только Т’лин не будет забираться слишком далеко в поля.

Теперь пришел черед Джулиана подпрыгнуть. В такие шарады он не играл уже несколько лет.

– Так вот почему ты оставил двух своих троянцев на дереве? Ты перегородил дорогу толпами паломников и заставил солдат идти в обход?

– Сразу видно прирожденного стратега.

Он так и не ответил. Джулиан пожал плечами:

– Есть ведь какое-то зловещее пророчество насчет костей молодых мужчин в Ниолленде.

Эдвард кивнул, потянулся и снова зевнул. Он оглянулся на воинов, улыбнулся Домми и снова оценивающе посмотрел на Джулиана.

– Пора в дорогу. Джентльменам положено подойти раньше, чтобы встретить миссис Ньютон, когда она появится, не так ли?

Джулиан выругался про себя. Он обещал не предостерегать… Если бы только Экзетер не казался таким изможденным… Черт! Ну хоть намекнуть-то он может?

– Почему бы тебе не отдохнуть, старина, и не прийти завтра, когда ты будешь посвежее?

Экзетер, похоже, понял – лицо его осветилось благодарной улыбкой, словно подсвеченный изнутри пергамент. Потом покачал головой:

– Мне лучше идти. Я ожидаю отряд лучших ниолийских гвардейцев, и было бы просто нечестно позволить им нарваться на Урсулу, не предупредив их, верно? Скажи, мне надо бояться только миссис Ньютон, или остальные тоже нагрузили ее своей маной?

Джулиан поперхнулся.

– Так это возможно? Возможно передавать ману?

– Конечно. Именно так мелкие боги платят дань Пятерым. – Он с кряхтением потянулся за сандалиями, и его телохранители разом повскакивали на ноги, даже те, которые казались спящими. – Там, в Шуджуби, чертовски мощный узел. Мне нужно попасть туда раньше солдат.

Узел стал бы для него крепостью, но только если у него было бы достаточно маны, чтобы использовать его. И у Джулиана ее тоже не было, так что помочь он не мог, что бы ни случилось.

30

Хромая, Экзетер выбрался на дорогу; ходьба явно была для него тяжким испытанием. Его преторианцы хлопотали вокруг него как заботливые наседки, но он, казалось, не замечал их, надвинув на лицо капюшон. Они, конечно, с радостью понесли бы его на руках, но никакой пророк себе бы этого не позволил. Чуть позже он подозвал Домми. Солнце наконец-то поубавило свой жар. На узкой тропе народу было тьма-тьмущая. Джулиан вдруг обнаружил, что его как-то исключили из беседы и он шагает за собственным слугой в окружении вооруженной охраны, словно какой-нибудь преступник по пути на виселицу.

Он попытался завести разговор с мрачными копьеносцами, но не понял почти ничего из их сильно искаженного джоалийского. К тому же они и сами не очень охотно шли на разговор, не зная ни того, кто он, ни того, как относится к нему их предводитель. Вот тот, рыжий, совсем другое дело, он явно давний друг босса.

До сих пор Джулиан так и не добился ничего от Экзетера. Он так и не знал, почему тот изменил свое отношение к «Филобийскому Завету». И потом еще Урсула. Как быть с ней? Он ожидал встретить Освободителя, по уши нагруженного маной, готового к бою. Правда, наблюдая за шагавшей перед ним фигурой в серой хламиде, он видел, что харизма начинает оказывать свое действие. Даже сейчас, не находясь на узле, Экзетер понемногу переставал хромать, черпая силу из поклонения телохранителей и восхищенных паломников, которых он обгонял. Это, несомненно, поможет ему продержаться хотя бы до Шуджуби, но не защитит ни от Урсулы, ни от улан королевы Эльванайф.

Примерно час они, обливаясь потом и отгоняя надоедливую мошкару, брели через болото, иногда сворачивая к каменистым склонам Ниолслоупа. В конце концов Экзетер вспомнил о приличиях. Отстав от Домми, он пристроился к Джулиану.

– Домми сказал мне, что война кончилась. – Теперь он выглядел гораздо лучше, и его синие глаза сияли. Возможно, он набрался сил для поединка.

– Точно. Боши проиграли. Мы и сами не знаем еще всех подробностей. – Джулиан рассказал все, что ему было известно, удивляясь тому, как мало это его волнует. Ему все реже и реже снился тот ад, через который он прошел во Фландрии. – Зато ты начал другую. Другую войну, я имел в виду.

– Боже! Служба огорчена этим?

– Очень. Не знаю, что с ними будет, когда они узнают, что ты изменил их доктрину.

– Сами виноваты, не надо было придумывать демонов. Что это за религия, если она основана на лжи ивымыслах?

– Попробуй объяснить это Урсуле.

Экзетер не ответил. Лица его под капюшоном не было видно. Тогда, в Фэллоу, он был классным подающим, а вот отбивающим – так себе. Впрочем, порой пробить его было не проще, чем каменную стену. Похоже, сейчас он находился как раз в такой форме, ибо отбивал любой вопрос, который подавал ему Джулиан.

– Ты не раздаешь обращенным золотые серьги?

– Золота нет.

– Зато ты завел новый обычай – крещение водой!

– Вода дешевле.

– Ну да, каждый культ требует посвящения в той или иной форме, – согласился Джулиан. – А обрезание, конечно, было бы слишком хлопотно?

– Прошу тебя! – поморщился Экзетер.

– Значит, ты вступил в союз с Пентатеоном?

– Не все из них монстры.

– И это они справляются с теми Жнецами, которых Зэц напустил на тебя?

– До сих пор справлялись.

Если Пятеро напуганы силой Зэца, они могут принять Освободителя в качестве союзника или использовать его как ширму, хотя только полный идиот может довериться им – любому из них. Что наобещал им Экзетер в обмен на их помощь? Насколько он поступился принципами? Задать любой из этих вопросов значило бы положить конец разговору и растоптать хрупкие ростки возрождающейся старой дружбы.

– Мне казалось, Зэц уже сильнее каждого из них, а то и всех вместе?

Экзетер пожал плечами:

– Как знать? И как узнать, не попробовав? Никто еще не играл в Большую Игру с открытыми картами.

– Но почему он не пытается расправиться с тобой теперь, когда знает, где ты? – не сдавался Джулиан.

– Вот ты у нас человек военный. Скажи, ты посылаешь своих стрелков, и они не возвращаются. Пошлешь ли ты за ними всю свою армию?

– Нет. Я послал бы кого-нибудь посильнее на разведку.

– Вот и мне кажется, что сейчас он занят именно этим. Жнецы – это всего лишь туземцы, порабощенные маной. Они вооружены ритуалами, позволяющими увеличивать мощь их бога, но вся их сила исходит от самого Зэца.

– Но если он пошлет кого-то посильнее, ты сможешь распознать их? Их чары?

Экзетер помолчал, прежде чем ответить. Джулиан не понял, обдумывает ли он ответ, или просто не хочет говорить.

– Если меня будет мана, я смогу распознать их.

– Но почему у тебя сейчас нет маны?

– Всю использовал.

На что?

– Превращая жезл в змея? – Он понимал, что напрашивается на грубость, но Д’вард спокойно проговорил:

– Бежал. Еще мне пришлось исцелять растянутую лодыжку, но это было на узле Висека.

– А разве есть разница?

– Все свидетели были служителями храма Висека. Они приписали все заслуги ему – и ему же ушла мана.

– Но ты ведь вернешь хотя бы часть сегодня вечером, когда будешь проповедовать в Шуджуби?

– Надеюсь.

Урсула может взять его тепленьким прежде, чем он успеет открыть рот, если только Джулиан не отвлечет ее как-нибудь. В больших количествах мана начинает расти сама. Это как деньги: чем больше их у тебя, тем легче добыть еще. Физическое истощение – не лучшее состояние для того, чтобы проповедовать религиозную революцию. Вот идиот чертов!

Джулиан почувствовал, что начинает выходить из себя – когда идешь на каменную стену, это самое последнее дело.

– Ты идешь в Тарг? Собираешься пообщипать перышки Зэцу, да? Где ты, интересно, собираешься взять столько маны?

То, как Экзетер отбил этот мяч, стоило всего остального. Он повернулся и ослепительно улыбнулся своему мучителю:

– В «Филобийском Завете», разумеется.

– Что? – поперхнулся Джулиан.

– Пророчество само по себе обладает маной, старина. Ты что, еще не понял этого? Ведь на пророчество уходит тонна маны, так куда она потом девается?

– Понятия не имею.

– Нет, правда! Каждый раз, когда пророчество подтверждается событиями, оно набирает новую ману от людей, которым это становится известно. Зэц пытается оборвать цепь еще с тех пор, когда нас на свете не было. Он каждый раз терпит неудачу, и каждый раз пророчество от этого лишь усиливается.

Джулиан оступился и чуть не упал, ткнувшись плечом в кожаный щит – тот помог ему вернуться в вертикальное положение.

– Что за вздор! Я ни разу не слышал еще этой теории. Кто тебе это сказал?

– Сам дошел. – Экзетер пожал плечами.

– Я в это не верю!

– Если честно, я и сам верю в это не очень. Но может, Зэц верит? Мне кажется, если бы он напустился на меня в самом начале, в Джоалвейле, со своими громами и молниями, у него были бы шансы пятьдесят на пятьдесят смешать меня с грязью. Он не стал делать этого. Как знать, может, он просто усвоил урок?

– Ты хочешь сказать, он просто позволяет всему этому происходить? Пусть, мол, все идет как идет? Разрази меня гром, старина, но ведь на карту поставлена его жизнь!

Экзетер усмехнулся:

– Это означает, что он не смеет сам заглядывать в будущее. Хоть это ты понял, старина? Заглянуть в будущее и увидеть свою смерть – это конец. Конечно, он может заставить сделать это для себя кого-нибудь другого. Нет, я не сомневаюсь, в конце он будет драться. Теперь он точно знает, что я иду убивать его. Он знает, что у меня есть союзники, но не знает, сколько их и кто они, а ему необходимо знать это, чтобы сводить счеты потом, если он победит. Конечно, он может попытаться нанести еще удар, и не один, но я уверен, он будет беречь силы для последнего поединка.

Черт, идея о том, что «Филобийский Завет» в некотором роде является активным участником событий, казалась невероятной. Но ведь Джулиан сам утверждал, что Экзетер может знать что-то, чего не видит больше никто. Может, это и есть то самое «что-то»? И что существеннее, удержит ли это Урсулу от вмешательства?

– Вот эта долина. – Экзетер указывал рукой на холмы, подступившие к ним неожиданно близко. – Шуджуби у входа вот в эту.

– Ты ведь разведал весь маршрут, да? Ты этим занимался последние два года?

Экзетер только улыбнулся.

31

Там, где река вырывалась из холмов, чтобы напоить озера и болота, русло ее достигало в ширину почти мили. В это время года оно было все засыпано песком, то там, то здесь виднелись серебристые лужицы и узкие промоины, и по нему не текло ничего, кроме невидимых потоков воздуха – дыхания гор, дыхания, поднимавшего пыль и щедро засыпавшего ею глаза людей. Единственным разнообразием в этой ослепительной белизне были узкие полоски теней от мертвых деревьев, белыми скелетами торчавших из песка.

Тропа обрывалась на северном берегу у ветхой пристани. На воде грустно покачивались два парома. Долгожданная Шуджуби представляла собой кучку хижин из плавника, едва видневшихся в высокой траве; с наветренной стороны к каждой из них нанесло полосу белого песка. Десятка два оборванных жителей деревни разинув рот смотрели на проходившего мимо них Освободителя и его свиту. Должно быть, паломники, уже миновавшие деревню и бредущие теперь по сияющей белой пустыне к месту вечерней стоянки, были для них большим потрясением. Что уж говорить о Сотне с копьями и щитами. А ведь за Сотней тянулась еще длинная вереница людей.

Дальний берег казался бледно-зеленой лентой деревьев и кустов, на фоне которых виднелись остатки храма, наполовину занесенные песком. Даже с такого расстояния Джулиан видел, что вода хорошо потрудилась над развалинами – их словно обглодали гигантские стервятники. Каждый камень был гладко облизан водой, и мало какой из них остался на своем изначальном месте. Однако храм строили на узле, и виртуальность должна была сохраниться. Чертовски мощный узел, говорил про него Экзетер.

Сам он давно уже ушел вперед, к Домми, так что Джулиан снова остался один. Впрочем, он и не особенно огорчался, поскольку ему было о чем подумать. Урсула наверняка попытается остановить Экзетера. Джулиан поймал себя на том, что сам он ищет аргументы, чтобы остановить Урсулу, – значит, он хочет, чтобы революция разгоралась. Почему? Неужели он верит, что у нее есть хоть слабый шанс на успех? Она до ужаса напоминала ему крестовый поход детей, избиение невинных. Конечно, она нанесет ущерб Церкви Неделимого, этого уже не избежать. Вне зависимости от того, уничтожит ли Зэц новую секту еретиков в Таргвейле, или ее просто смешает с грязью и сотрет в порошок Урсула, вне зависимости от всего этого Пентатеон и его традиционная религия могут торжествовать победу.

Чертовски цинично, однако! Если Экзетер будет продолжать и дальше в том же духе, то, когда он дойдет до Таргвейла, у него наберется уйма сторонников. Уж лучше бросить несколько сотен людей, чем вести на верную гибель тысячи? До тех пор, пока Джулиан сам не убедится в том, что у этого бродячего цирка есть шансы на успех, и шансы немалые, нечего и надеяться, что он убедит в этом Урсулу. Лучше даже не пробовать.

Не обращая внимания ни на Шуджуби, ни на глазеющих шуджубийских жителей, Сотня вышла на берег, к пристани. Первые воины спрыгнули с травы на песок. За ними последовали Экзетер с Домми, потом, подняв тучу песка, рядом с ними приземлился Джулиан. Восстановив равновесие, он увидел всего в нескольких ярдах справа от себя Урсулу. Как же ему неохота говорить с ней! Он обещал не предупреждать Экзетера и нарушил слово.

Она увидела его и помахала, потом, раскинув руки, сбежала с берега и остановилась, поджидая его. Он проскользнул между двумя нагианцами и побежал к ней. Если кто-то и бросился за ним, а Экзетер отозвал его обратно, ветер все равно унес слова. Он спотыкался и оскальзывался на мягком песке, боль в ногах напомнила ему о том, сколько он прошел за сегодняшний день.

Подбежав ближе, он увидел, что она стоит босиком, держа башмаки в руке; другой рукой она придерживала широкополую шляпу, чтобы ее не сдувало ветром. На ней было белое платье из легкой ткани, которая сходила у Службы за хлопок, хотя волокна ее добывались из каких-то корнеплодов. Руки ее были обнажены до локтя, а хлопавший подолом ветер то и дело открывал взгляду лодыжки и икры. Кроме того, платье подчеркивало изгибы ее бедер и высокую грудь, а также необычную ширину ее плеч. Он никогда еще не видел в Вейлах подобного наряда, но, пожалуй, он ему нравился. Больше всего она напоминала сейчас девочку, играющую на пляже в Блэкпуле или Фринтоне, да она и сама, наверное, ощущала себя совсем юной. Раскрасневшись от ветра, она громко смеялась, глядя, как он еле передвигает ноги.

Он инстинктивно поднял руку, чтобы снять шапку, и вспомнил, что он в тюрбане. Боже праведный! Целовать женщину с покрытой головой?

Ну а куда деваться? Она упала в его объятия и с готовностью ответила на поцелуй, пребольно стукнув своими башмаками ему по боку, когда обнимала его одной рукой. Потом она обняла его и второй, и тут же ветер сорвал с нее шляпу. Она выругалась. Он оторвался от нее и бросился за шляпой, отметив краем глаза, что Сотня продолжает следовать все в том же порядке, направляясь к далеким руинам. Заметил ли Экзетер их встречу, и если заметил, сделал ли из этого соответствующие выводы? Впрочем, какая разница – Домми наверняка рассказал ему, как обстоят дела.

Джулиан вернулся к ней со шляпой и еще раз поцеловал ее.

– М-м! Ходьба пошла тебе на пользу, – сказала она, чуть дыша.

– На самом деле я уже плелся из последних сил, когда увидел тебя. – Зато теперь он ожил. Урсула Ньютон возбуждала его.

Он отдал ей шляпу и забрал в обмен башмаки, сунув их под мышку. Держась за руки, они побрели по песчаному руслу вслед за Сотней. Что же придумать, чтобы не вести ее к этим проклятым руинам? В голову, как назло, ничего не приходило.

– Эти зулусы, полагаю, нагианцы? – спросила она.

– Верно. Его старые товарищи по Лемодийской кампании.

– А как генерал Экзетер?

– Как и можно было ожидать, в полном порядке. – Он уже начал врать.

Урсула вопросительно посмотрела на него. Глаза ее были карими, с маленькими золотыми прожилками.

– Ты нашел аргумент, способный заставить его прекратить это безумие?

Хотелось бы ему найти аргумент, способный остановить ее…

– Не совсем. Я… У нас не было возможности поговорить как следует.

Она промолчала. Поля шляпы скрывали ее лицо.

– Помнишь тот вечер у Пинкни? – спросил он. – Я предположил еще, что Экзетер, возможно, видит что-то, что остальные из нас не заметили?

– Говори. – В ее голосе послышалась ирония.

– Ну, у него имеется занятная теория насчет того, что «Филобийский Завет» сам по себе может служить накопителем маны. Нам известно, что имел место несчастный случай; мы знаем, что Гарвард чуть не умер от этого. Мана, несомненно, ушла на предвидение. Экзетер считает, что каждый раз, когда оно подтверждается, количество маны растет.

– Ты в это веришь?

– Я не знаю. Мне кажется, нам нужно вернуться к Профу Роулинсону и посоветоваться, прежде чем предпринимать какие-то действия. Не забывай, – поспешно продолжал он, не дождавшись одобрительных возгласов, – меня послали сюда на разведку. Мы разведчики, а не боевая группа. – Он-то разведчик, конечно. Урсула же могла думать о себе иначе.

– Вздор! Этого достаточно, чтобы Проф рехнулся. Ты что, серьезно веришь в то, что пророчество может каким-то образом жить собственной жизнью, набираясь сил от своих удач? Ты относишься к идее как к чему-то антропоморфному!

– Не я первый, старушка. Вера – это тоже идея, и не одна вера стала антро-как-ты-там-сказала. Религии и национальные государства – это тоже идеи. – Тут Джулиан подумал еще об одном. Если он и не убеждал еще Урсулу, он по крайней мере начинал верить сам. – Подумай, что было бы, если бы Зэц никогда не пытался разрушить «Завет», – ведь тогда не случилось бы куча всего, верно? Но Зэц вмешался, и все это произошло, и все говорят: «Ух ты! Снова сбывается этот „Филобийский Завет“, здорово, правда?» Люди говорят об этом, и его цена повышается. Слава – это источник маны, этого-то ты не будешь отрицать?

– Нет уж, возьмем другой пример! Трафальгарская площадь знаменита? Знаменита! У нее что, тоже есть мана?

– Как знать? – не сдавался Джулиан. – Взять меня: я, например, всегда с гордостью смотрю на старика Горацио на верхушке его дурацкой дымовой трубы^[20]. По крайней мере виртуальность там есть. Может, виртуальность для какого-то места – это то же, что мана для человека? Может, места набираются виртуальности от поклонения так же, как люди набирают ману? – Черт подери, а ведь заманчиво! Когда он вернется в Олимп, он не просто спросит об этом у Профа, он обдумает все это письменно и вынесет на всеобщее обсуждение. Впрочем, сейчас для него важнее всего Урсула. И потом, мана не подчиняется законам логики. И харизма тоже. И узлы, и порталы.

И капитан Смедли.

Они уже одолели половину пути. Сотня почти дошла до храма; следом за ней тянулся хвост паломников. От храма остались одни развалины, упавшие колонны сиротливо желтели на белом песке. Джулиану пришло на ум сравнение с желтком на яичнице-глазунье, и он сообразил, что проголодался.

Нагианцы не подпустят к Освободителю никого до тех пор, пока тот не завершит обещанную проповедь. Джулиан сомневался, что они смогут удержать Урсулу, если она захочет вломиться.

– Что еще ты узнал? – спросила она, так и не глядя на него.

– Немного. Ну… у него есть союзники. Астина и Ирепит помогали ему. Он только что имел аудиенцию у Висека.

Теперь она наконец повернула голову – ее глаза сердито блестели.

– Об этом знают? – Она сразу же уловила суть угрозы.

– Не все и не все, – признал он.

– И как он объясняет людям сотрудничество с демонами?

– Гм, тебе лучше спросить это у него самого. Послушай, милая, пообещай, что не сделаешь ничего такого, так как…

– Не буду я ничего обещать!

– Черт возьми, Урсула, ведь это же опасно!

– Что опасно?

– Становиться на пути у пророчества! Зэц уже много лет пытается сделать это. И все, чего он пока добился, – это укокошил уйму невинных людей: родителей Экзетера, Джулиуса Крейтона, бедного старину Волынку… Ты тоже обожжешь пальцы, если полезешь в это дело. И я прошу тебя… Ох, проклятие!

К черту Урсулу. С противоположного берега спускалась на песок длинная вереница улан верхом на моа, направлявшаяся к Освободителю и его Сотне. Их было не меньше ста.

32

Давным-давно, еще в шестнадцатом, приехав с фронта в отпуск в Лондон, Джулиан решил пойти в кинотеатр. То, что происходило перед его глазами сейчас, очень напоминало фильм. Там действие разворачивалось на холсте экрана, здесь – на залитом солнцем песке, но и там, и здесь он видел одинаковые черно-белые фигуры – дергающиеся, бесшумные, немного размытые и какие-то нереальные. Для полноты сходства недоставало только раздолбанного пианино.

В высоту моа достигали десяти или даже двенадцати футов. Они были не только больше страусов, но и намного быстрее их, так что по сравнению с моа земная лошадь казалась бы страдающим артритом шетландским пони. Улан, сидевший верхом на моа, находился вне досягаемости для пешего солдата, а его пятнадцатифутовая пика венчалась трехгранным, острым как бритва стальным наконечником. В полной амуниции он развивал скорость до пятидесяти миль в час, что превращало его в почти недосягаемую мишень.

Кавалеристы устремились в атаку. Развернувшись по трое в ряд, с развевающимися флажками на пиках, они как курьерский поезд пронеслись через пересохшее русло. Клубы пыли из-под копыт усугубляли сходство. Три цепочки всадников разделились – словно выпущенные когти, – неся смерть всему, что оказывалось у них на пути.

Джулиан словно врос в землю. Сотня спешила к храму – легче обороняться, имея за спиной каменную стену. Глупцы! Это же помешает им как следует развернуться! В развалинах всадники потеряют преимущество в скорости, но сохранят – в росте, к тому же в маневренности моа не уступают человеку, так что лабиринт проходов для них не препятствие. Шансы оставались пять или шесть к одному. Два отряда улан уже окружали храм; еще один направился прямо к длинной веренице паломников. Те рванули в сторону Шуджуби. То, что только что было процессией, превратилось в хаос.

– Что ж, занятное испытание для мистера Экзетера, – не без ехидства заметила Урсула.

Джулиан очнулся от наваждения и чуть не закричал: они с Урсулой – два одиноких наблюдателя – стояли посреди песчаной пустоши. Ну и вляпались же они! Их никак не спутаешь с оборванцами из Шуджуби, значит, их примут за паломников. Как мишени они не хуже бескрылых уток. Он отшвырнул башмаки, схватил ее за руку и побежал. Должно быть, она сама все поняла, так как не сопротивлялась.

Бежать по рыхлому, раскаленному песку оказалось настоящей пыткой. До деревни было миллион миль, да и там не особо спрячешься. Моа передвигаются по траве с такой же скоростью, как по песку. Джулиан не помнил точно, как далеко от деревни до болота; главное – далеко, слишком далеко, так что бежать не было смысла. Впрочем, выбора не было. Часть паломников, отделившись от толпы, бежала в их сторону; несколько юнцов порезвее – впереди. В результате они с Урсулой уже бежали вместе с толпой, из целой мишени превратившись в ее маленькую частичку.

Краем глаза он заметил скользнувшую по песку тень. Он повернулся – все, что произошло потом, напоминало страшный сон: смуглый, худющий подросток лет четырнадцати, из последних сил отчаянно бежавший, зарываясь ногами в песок, упал, обливаясь кровью. Моа скользнул мимо него и стремительно исчез. Острие пики перебило пареньку шею. Одно из подкованных копыт отшвырнуло голову бедолаги словно футбольный мяч. И ни звука.

Моа развернулся на девяносто градусов и, не сбившись с шага, устремился прямиком на Джулиана и Урсулу. Почти мгновенно и моа, и всадник заполнили собой все небо. Джулиан оттолкнул Урсулу и шагнул вперед. Он успел увидеть всадника, припавшего к длинной шее скакуна: бронзовый шлем, кожаный костюм, блестящие сапоги в стременах… Он увидел желтые глаза и зубы моа, пену на удилах, прищуренные человеческие глаза и оскаленные в ухмылке зубы, когда всадник нацелил свою окровавленную пику прямо ему в грудь.

Он уцелел под снарядами и бомбами, его не взяли ни пули, ни отравляющий газ, и все для того, чтобы его, как свинью, заколол этот средневековый кошмар, этот оказавшийся не в своем времени ковбой… Он зажмурился.

В ноздри ударил звериный запах – тварь пронеслась мимо. Его осыпало песком.

Он открыл глаза и оглянулся. Улан как раз догонял пожилую седовласую женщину. Его пика ударила ее в спину, как пушинку оторвав от земли. Тело сорвалось с острия и упало; всадник опять развернулся, нацелившись на новую жертву.

Джулиан взглянул на побелевшее лицо Урсулы. Во рту пересохло.

– Это ты сделала? – прохрипел он.

Она кивнула.

– Спасибо. – Он положил дрожащую еще руку ей на плечи, и она прижалась к нему. Большую часть крестьян уже затоптали. Последних закололи, когда те пытались вскарабкаться на песчаный берег. Некоторые укрылись под деревянной пристанью, но всадники заметили и их.

В храме еще что-то происходило. Похоже, там уланы встретили упорное сопротивление. Перед храмом лежало несколько мертвых моа, и еще несколько бегали без своих хозяев. Это, конечно, дело рук нагианцев, но копья все равно короче пик – значит, воинам приходилось их метать. Пусть нагианцам повезло и копье нашло свою цель, но что они будут делать потом?

Силы были неравны с самого начала. Даже если каждому нагианцу и удалось убить по улану, он останется безоружным – нож не в счет. Сколько паломников успело укрыться в храме? Сотня? Две? Джулиан видел, как люди словно муравьи карабкаются на стены. Он решил, что теперь всадники спешатся и полезут за ними с мечами. Экзетер наверняка уже мертв – ну как же, он ведь главная цель. Домми тоже там где-то, бедолага…

Они так и стояли на белом песке, усеянном трупами, – он и Урсула. Наверное, им надо идти, но от шока он плохо соображал. Он не мог решить, что делать дальше, куда идти.

– Сколько ты сможешь тянуть этот трюк с невидимостью?

Она, дрожа, еще крепче прижалась к нему.

– Мы не невидимы. Я ввела в заблуждение только того, одного. Если их больше одного… ну, двух, это уже не сработает. И потом, им теперь не на что больше отвлекаться.

– Ты хочешь сказать… – К чему вопросы! Та старуха все равно уже мертва. – Тогда нам надо… – Он огляделся по сторонам на случай, если к ним скачет еще какой-нибудь Ланселот. Со стороны пристани доносились слабые крики. Несколько всадников спешились и полезли на стены за беглецами. Он отвернулся.

Он зажмурился. Потом открыл глаза и снова зажмурился. Нет, это ему не мерещилось.

– Эй, мне кажется, наш автобус!

Из-за поворота реки по песку к ним неслись четыре дракона. На переднем мелькнул черный тюрбан и рыжая борода Т’лина. Джулиан замахал ему, и тот махнул в ответ. Значит, он их видит. Давно ли Урсула знает об этом? Какая разница… Спасены!

Ну, возможно, спасены. Знающий игрок на скачках поставил бы на моа. К счастью, драконы чертовски дороги. Ни один солдат не спутает джентльмена на драконе с нищим паломником. Это все равно что выехать на место преступления на «роллсе» – бобби будут отдавать тебе честь и обращаться к тебе «сэр».

Он видел труп женщины и голову мальчика, лежавшую в луже крови далеко от тела. Проклятый убийца! Конечно, артиллерийский огонь тоже убивает людей, но то на поле боя и солдат. Это же было умышленное убийство безоружных мужчин и женщин. «Будь проклят Эдвард Экзетер и его чертов крестьянский бунт!»

Покончив с бойней у пристани, солдаты из Шуджуби снова взгромоздились на своих скакунов и не спеша двинулись через пустошь. Теперь никто не мешал им разделаться с теми двумя, которых они пропустили в первый заход.

Т’лин на Звездном Луче подъехал к Джулиану, разбрызгивая песок; Голубой Камень, Молния и Туманный Беглец следовали за ним. Джулиан рявкнул Драконоторговцу какое-то неразборчивое приветствие, потом закричал команды драконам, что оказалось совершенно лишним. Драконы часто выказывают поразительную сообразительность; вот и теперь Туманный Беглец направился прямиком к Урсуле. Молния подлетел к Джулиану и опустился рядом с ним на брюхо. Дракон явно страдал от жары, он тяжело, с хрипом дышал и хлопал длинными складками-жабо на шее, как крыльями.

Джулиан повис на седле, отчаянно трепыхаясь, пока не уцепился здоровой рукой за спинную пластину и не перекинул ногу. Что дальше? Оставаться в опасной близости от улан или бежать в холмы? Пока Джулиан раздумывал, пытаясь одновременно нащупать ногой левое стремя, Урсула, видимо, уже все решив, подала громкую команду своему дракону. Отчаянный крик Т’лина: «Драконы не могут бежать „зомфом“ в такую жару!» – потонул в диком грохоте.

Туманный Беглец несся в туче песка по направлению к храму. Ну да, Домми же там!

– Зомф! – Умница, Урсула!

Молния рванул с места так, что Джулиана швырнуло назад, на вьючную пластину. Бегство с поля боя могло бы привлечь внимание и вызвать погоню, но Домми заслуживал спасения – если был, конечно, еще жив. Домми-то заслуживал, а вот Экзетер Кровавый – нет! Это его сумасшедшие мессианские пророчества привели к кровавой бойне. Правы были Джамбо и остальные в Олимпе, правы с самого начала.

– Но это же убьет их! – причитал Драконоторговец.

– Нас тоже может, – ободряюще заметил Джулиан. Хотя он все еще оставался безоружным, уже одно то, что он сидел верхом, придавало ему силы. Конечно, не самое приятное ощущение стоять этаким одиноким утесом перед фронтом атакующей кавалерии, но средние века есть средние века!

Они миновали первого убитого моа; всадник лежал тут же рядом, с перерезанным горлом. По следам можно было понять, куда делся победитель-нагианец, забравший свое копье, а также, судя по всему, и уланскую пику. Но одна победа все равно не уравнивала шансы.

Дальше тел становилось все больше: мужчины, женщины, даже маленькие дети, многие до неузнаваемости изуродованы пиками. Песок пропитался кровью. Бой еще продолжался – Джулиан слышал доносившиеся из храма крики и вопли; ему и самому хотелось кричать. Помочь он не мог ничем. Вот если бы эти их драконы были настоящими огнедышащими монстрами, а не кроткими, щиплющими травку милашками…

Чертовски мощный узел, говорил Экзетер, и правда, Джулиан уже ощущал кожей покалывание виртуальности. Святое место, древнее святилище… При ближайшем рассмотрении руины поражали своей величиной. От храма почти ничего не осталось – Джулиан так к не понял, на что это было похоже прежде. Кое-где сохранились даже древние рельефы. Ветер изрядно потрудился над камнями, придав некоторым из них причудливые формы, а время отполировало их почти до блеска. Песок тоже внес свою лепту – то тут, то там из песчаных пирамид торчали остатки стен и колонны. Теперь на них гроздьями висели спасающиеся от улан паломники. На верхушке одной из высоких колонн Джулиан увидел двух женщин и мужчину. Как они забрались туда? Казалось, стоит кому-нибудь из них чихнуть, и они свалятся. Он тщетно оглядывался по сторонам в поисках рыжей шевелюры Домми.

Т’лин исчез. Молния следом за Туманным Беглецом петлял по лабиринту – поворот, еще поворот, потом перевалил через песчаную дюну и чуть не врезался в толпу верещавших моа, которых загнали в тупик. Двое верховых улан стерегли их. Их работа и так, возможно, была не из легких, но теперь, с появлением драконов, моа и вовсе ударились в панику. Солдаты взревели от ярости. Урсула повернула Туманного Беглеца и направила его прямо на стену. Молния, не дожидаясь приказа, последовал за ним. Незастегнутые горные ремни бесполезно болтались за спиной – Джулиан ухватился здоровой рукой за пластину, едва не вылетев из седла.

Человек ни за что бы не забрался по такой стене, да и драконы одолели ее довольно медленно, изо всех сил скребя когтями по кладке. Джулиан оглянулся, не собираются ли их пронзать пиками, но уланам хватало хлопот и с моа.

А потом Молния добрался до верха стены и замер, балансируя на самом краю рядом с Туманным Беглецом и извергая клубы пара. Урсула даже не оглянулась. Она смотрела на драму, развернувшуюся прямо под ней. Когда-то, судя по всему, это было огромным залом, а теперь представляло собой тенистый двор. Песчаный пол полого сбегал к заросшему зеленой ряской пруду, а над прудом возвышалась стена – из нее торчали еще полусгнившие обломки балок, на которые раньше опиралась крыша. Остальные стены превратились в каменные зубы, на остриях которых сидели, свесив ноги, паломники Экзетера.

Арка входа была забита песком и камнями, так что моа пройти под ней не могли. Даже пешему приходилось пробираться под ней сгорбившись – здесь нагианские копейщики могли наконец сдерживать превосходящие силы ниолийцев. Трое нагианцев уже погибли, пытаясь остановить врага, но все, чего они добились, – это чуть отдалили конец для своих товарищей, которых теперь обходили с флангов. Солдаты рвались в пустые оконные проемы и провалы в стенах. У нагианцев были щиты, но их копья заметно уступали в длине пикам противника. И их было слишком мало. Отважное сопротивление обернулось разгромом. Солдаты кричали; зрители визжали; умирающие стонали. Это, конечно, не шло ни в какое сравнение с ужасом Западного фронта, но все равно зрелище было ужасное.

И тут же был этот идиот Экзетер в своем монашеском облачении – разбрызгивая ряску, он брел через пруд в сопровождении двух нагианцев. Оставшиеся в живых воины пытались прикрыть его отступление, и их методично выбивали. Отступление? У безоружного Экзетера почти не было шанса убежать, к тому же этого от него Джулиан никак не ожидал. В злобном отчаянии смотрел он, как эти трое добрели наконец до стены. Ну же, ну, они должны повернуть назад – дальше дороги не было. Вместо этого тот нагианец, что был покрепче, опустился на четвереньки в воду, второй вспрыгнул ему на спину и потянул своего предводителя вверх. Он сцепил руки; Экзетер взобрался к нему на плечи и потянулся к выступу в стене. Чуть выше в стене виднелось окно. Пожалуй, он мог бы даже добраться до него, но неужели он надеется, что ему дадут так просто уйти?

Тот, что стоял наверху, спрыгнул вниз, второй поднялся с четверенек. Они снова взяли в руки копья, как раз когда последние оставшиеся в живых несколько их товарищей отступили к ним, в воду. А потом ниолийцы навалились на них. Пруд из зеленого стал красным – нагианцы упали, пронзенные четырьмя или пятью пиками одновременно.

Джулиан вздрогнул и отвернулся. Лицо Урсулы застыло в болезненной гримасе. Он торопливо обвел взглядом зрителей на стенах, надеясь увидеть рыжую шевелюру Домми – того нигде не было. Он снова посмотрел вниз, на кричавших и скачущих от восторга победителей, и снова ощутил загривком знакомый холодок близкой смерти. Мирные паломники будут следующими: бойня у пристани показала, что кто-то распорядился вырезать всех.

– Мне кажется, нам пора убираться отсюда к черту. Для Освободителя спектакль окончен.

– Подожди! – сказала она.

Экзетер добрался до своей цели – круглого отверстия футах в пятнадцати над прудом. Когда-то это было, наверное, большое окно. Он выпрямился в нем во весь рост, темный силуэт на фоне солнца. Он стоял, широко расставив ноги и раскинув руки. Ветер трепал его серую хламиду, словно пытаясь сбросить вниз обезумевшее чудовище. Он был идеальной мишенью, крестом в круге. Ниолийцы не могли не видеть его.

Офицер выкрикнул команду, и солдаты разошлись по сторонам, чтобы дать возможность своему командиру прицелиться как следует. Бросок был не из сложных, и хотя пика была слишком тяжелой, чтобы метать ее на далекое расстояние, в этом случае дальность не превышала нескольких футов. Он поднял древко и приготовился к разбегу.

– Стойте! – рявкнул Экзетер. – Посмотрите, что вы наделали, идиоты!

По замершим в ожидании солдатам пробежало волнение, словно камень упал в неподвижный пруд. Освободитель перестал вдруг быть мишенью.

– Даже Карзон запрещает убивать кающихся и паломников! Неужели никто из вас не читал Писания? Или вы забыли свою присягу? – Слова его отдавались эхом, усиленные причудливой акустикой и мощной виртуальностью. Он парил над собравшимися разгневанным ангелом. Капитан в смятении уронил пику и, открыв рот, глядел на своего обвинителя.

– Покайтесь, покайтесь! – Даже у Джулиана, громоздившегося на дальней стене, закололо кожу от мощи этого призыва, а ведь он был всего лишь наблюдателем. Экзетер бичевал улан, обрушив на них гнев за кровопролитие. Он цитировал им их же собственные заповеди: Зеленое Писание, священные слова Карзона, бога войны; Синие Писания Астины, богини воинов. Строка за строкой доказывал он грешникам, насколько велик их грех, как далеко преступили они закон. Он процитировал даже тайные клятвы культа Карзона, культа Крови и Молота. Это-то он откуда знал?

Джулиан снова покосился на Урсулу, но та, казалось, не дышала, зачарованная, как и все остальные. Ему, наверное, стоило уйти отсюда, уйти искать Домми, искать среди живых и среди мертвых, но он не мог двинуться с места. От волн харизмы и властности, исходивших от Экзетера, мутилось в голове.

– И если даже эти порочные учения осуждают ваши деяния, что должен думать о вас Единственный Истинный Бог? Неделимый, тот, чье имя не может быть произнесено? Отворите слух свой словам истины и трепещите! Вот его воля…

Почему этот идиот обращается к ниолийцам по-английски?

Нет, не так. По-джоалийски. Нет, по-рэндориански… Как бы то ни было, слушатели понимали его. На глазах у Джулиана солдаты попадали на колени, он слышал, как они всхлипывают. Он чувствовал, как и его глаза начинает пощипывать, а Экзетер все обрушивал на их головы обвинение за обвинением. Последний отряд улан, тот, что задержался в Шуджуби, вступил в арку, но и этот отряд, услышав ужасные слова Экзетера, пал на колени. Наконец анафема закончилась.

– И все же возможно прощение! Да, у вас есть еще надежда! Если вы искренне раскаетесь. Неделимый может и отвратить от вас свой гнев…

Джулиан уже достаточно насмотрелся, что делает с пришельцами мана. Но такого он еще не видел! Всего час назад – нет, гораздо меньше – Экзетер изнемогал от усталости и мог идти только за счет силы, которую черпал от своих последователей. Теперь он сиял в этом окне полуденным солнцем. Голос его гремел властностью самого Бога.

– Принимаете ли вы мой суд?

– Да! Да! Скажи нам! – воздев руки, кричали солдаты.

– Есть ли среди вас тот, кто не пролил кровь сегодня?

Шестеро или семеро человек неуверенно подняли руки. Остальные понуро стояли на коленях.

– Тогда вот каким будет ваше наказание: ступайте. Найдите своих скакунов и как можно быстрее поезжайте в Ниол. Передайте мои слова самой королеве Эльванайф. Скажите ей в лицо, как провинилась она перед народом, которому должна была стать матерью. Скажите ей, что она должна прийти сюда оплакать их могилы – пешком, босой, с распущенными волосами. Скажите ей, что только так она может надеяться спасти свою душу. Ступайте!

Полдюжины людей повскакивали на ноги и, оступаясь в песке, выбежали в арку. Остальные безропотно ждали приговора.

Освободитель превратил победоносную армию в сборище всхлипывающих грешников.

– И когда вы соберете их всех и выроете могилы…

Он приказывал остальным солдатам похоронить погибших.

Но больше всего трупов лежало прямо перед ним. Там, в маленькой грязной луже, нашли свою смерть последние из его Сотни.

Нарыв лопнул. Джулиан зажал уши руками. Горло сжималось от приступов тошноты. Чудовище! Презренный убийца! Ханжа! Пророчество предупреждало Экзетера, что в Ниолвейле должна пролиться кровь. Он предвидел эту бойню и использовал ее. Он принес в жертву своих последователей, крестьян – мужчин, женщин, детей – и своих старых боевых друзей из Нагвейла.

Вот откуда у него столько маны.

Освободитель не лучше Зэца.

Нет, хуже. Совершая человеческие жертвоприношения, Зэц по крайней мере не убивает своих друзей.

33

После заката ветер немного стих, и теперь воздух был полон болотных запахов и насекомых. Джулиан старался уйти как можно дальше от наводящей ужас виртуальности узла. Он нашел сухой древесный ствол и уселся на нем, глядя невидящими глазами на небо над Ниолволлом – сначала багрово-красное, потом угольно-черное, усеянное мириадами звезд-слезинок. До восхода зеленой луны оставалось еще несколько часов, но Иш, Кирб’л и Эльтиана давали достаточно света, чтобы видеть кипевшую на равнине деятельность. Солдаты продолжали собирать тела убитых и копать могилы. Они работали молча – черные гномы в молочно-опаловом мире, – пытаясь рвением своим снять с души кровавое бремя греха.

Т’лина с драконами отослали наверх, в холмы, чтобы бедные зверюги смогли попастись и отдохнуть немного. Утром они вернутся. Урсула осталась где-то в храме. Домми был жив и здоров.

Должно быть, Экзетер разослал гонцов оповестить остальных своих сторонников, что продолжению паломничества ничего не мешает. Возможно, часть его сторонников решила разойтись по домам, и все же удивительно много их поверили его словам и сходились к храму сотнями, час за часом.

На закате объявились двое нагианцев со щитами и копьями, они гнали перед собой небольшое стадо овцеподобных тварей. «Интересно, – подумал Джулиан, – каково сейчас этим двоим, единственным спасшимся из всей Сотни?» И тут же понял, что прекрасно знает как, ибо сам ощущал это каждый день на протяжении двух лет на Западном фронте. Они испытывают чудовищное облегчение от того, что живы, тогда как все их товарищи мертвы, и чудовищную вину от того же.

И что, интересно, ощущал теперь сам Джулиан Смедли? Он не мог найти слов, способных описать его отвращение, ужас, злость… Власть разлагает, но жажда власти разлагает еще сильнее. Он ни за что бы не поверил, что старый фэлловианец может пасть так низко, тем более Эдвард Экзетер. Он жалел, что не бросил своего бывшего друга в палате для психов тогда, в Стаффлз, в семнадцатом году. Палата в Бродмуре – и то лучше, чем это преступное безумие.

С равнины доносилось заунывное пение. Надо же, какая ирония! Последний раз, когда он видел Экзетера, если не считать сегодняшнего дня, тот тоже вел похоронную службу по жертвам Зэца. Теперь он хоронил свои жертвы.

На этот раз Джулиан на службе отсутствовал.

Служба был недолгой. Как только она завершилась, повсюду вокруг развалин храма вспыхнули костры, так что те овцеподобные твари пришлись как раз кстати к поминальному пиру. Неохотно признавшись себе в том, что его шатает от голода, Джулиан устало поднялся и отправился на поиски благотворительного обеда, но у ближайшего же костра его чуть не вырвало от запаха подгорелого мяса, и он не задерживаясь поплелся дальше. Пошатавшись бесцельно по толпе, он забрел в храм. Большой двор был теперь пуст. Тела из пруда исчезли, а в окне, в котором стоял Экзетер, виднелись одни звезды. Камни еще хранили тепло, но воздух остыл. Почему-то при лунном свете виртуальность ощущалась еще сильнее. Тогда торчавшие к небу зубья стен отбрасывали на песок бархатно-черные тени. От этого мурашки бежали по коже. Даже местные ощущали это и держались отсюда подальше.

Все, кроме одного. Увидев мерцающий в стороне огонек, Джулиан обнаружил еще один дворик, поменьше, а в нем одинокого человека, ничком лежавшего у маленького костра. Он был жив и в сознании, ибо одна нога его то и дело ковыряла пальцем песок, но головы и плеч за валуном видно не было. Заинтригованный, Джулиан бесшумно подошел поближе. То, что он принял за валун, оказалось на поверку мешком Домми – он понял это в ту же секунду, как только увидел знакомую рыжую шевелюру. Домми торопливо писал что-то, положив бумагу и доску для письма так близко к огню, что те не загорелись еще только чудом.

– Привет.

Его слуга вскрикнул от удивления, потом узнал Джулиана и блеснул зубами в приветственной улыбке.

– Тайка Каптаан! – Он повернулся и сел, скрестив ноги, прижимая к груди свои записи. – Я ужасно рад, что вы и Энтайка Ньютон не пострадали во время этого ужасного несчастья.

– А я рад за тебя. – Джулиану хотелось знать, что такого важного записывает Домми при свете костра, если это не может подождать до утра. – Думаю, утром мы отправимся обратно в Олимп.

Лицо Домми не изменилось, и одно это уже было ответом.

– Мы сделали то, зачем прибыли сюда, – добавил Джулиан.

– Да, Тайка.

Ох, черт!

– Насколько я понимаю, ты хочешь остаться?

Домми прикусил губу и кивнул.

Джулиан подошел ближе и сел, облокотившись на колени.

– Объясни мне. Вряд ли ты считаешь, что Тайке Экзетеру нужен слуга – все равно у него нет ничего, кроме его хламиды. Твоя жена вот-вот родит. Скажи мне, зачем тебе оставаться здесь?

– Это трудно описать словами. Тайка.

На этом разговор временно увял. Джулиан, как и любой другой пришелец, обладал иммунитетом к экзетеровой харизме – он ощущал ее, но понимал ее происхождение и мот противиться ее действию, чего не скажешь о туземцах. Объяснение того, как действует харизма или мана, того, что случилось сегодня в храме, не излечило бы Домми от действия чар – как ребенку никогда не объяснишь, что на деле кролик взялся вовсе не из рукава фокусника. Или Джулиану просто не хотелось терять чертовски хорошего слугу? Нет, он и правда искренне переживал за Домми и Айету. Дело Освободителя было обречено на провал с самого начала, а теперь на его черное сердце легло еще и проклятие чудовищного преступления.

– Но ты ведь понимаешь, что опасность еще не миновала?

Домми улыбнулся:

– Ну, солдат-то теперь можно не опасаться. Тайка! Дважды королева Эльванайф посылала своих воинов против Освободителя, и дважды терпели они неудачу. Какая армия дерзнет выступить теперь против него?

– Пожалуй, в этом ты прав. – Рассказы об отважных кавалеристах, рыдающих от раскаяния и копающих могилы для своих жертв, наверняка разбегутся по всем вейлам. Короли и местные правители могут, конечно, продолжать посылать убийц, но войска против крестового похода Экзетера уже не пошлют. – Что, пишешь письмо Айете?

Домми крепче прижал бумажки к груди.

– Так, Тайка, записываю кое-что.

– Извини. Не мое дело. Не буду тогда мешать тебе. Можем переговорить утром, когда мы с Энтайкой Ньютон решим, что делать дальше. – Джулиан начал подниматься.

Домми поднял на него глаза.

– Я записываю слова Освободителя, Тайка. Пока они свежи еще в памяти.

Джулиан снова сел. Евангелие от Св.Домми? С его-то грамматикой? Впрочем, Джулиан успел разглядеть достаточно, чтобы понять: Домми пишет не по-английски. Он использовал алфавит Вейлов, очень похожий на древнегреческий.

– На каком языке?

Вопрос вызвал у Домми удивление.

– На рэндорианском. Тайка. На том, на котором онговорил. Он открыл много нового о Неделимом, чего не говорилось в Истинном Учении.

Еще бы! Экзетер наверняка напридумывал много всякого и говорил он, обращаясь телепатически, а не по-рэндориански. Помимо всего прочего, он камня на камне не оставил от учения Службы касательно загробной жизни и сущности Пентатеона. Реформация Неделимого теперь расколота на две враждующие секты.

Был один вопрос, которого олимпийцы никогда не затрагивали в разговорах с Морковками. Нет пророка в своем отечестве, человек не может быть героем для своего слуги – за исключением, возможно, Эдварда Экзетера. Морковки знали, что апостолы всего лишь люди, религия – религией, а жизнь – жизнью. Однако теперь, повинуясь импульсу, Джулиан задал-таки запретный вопрос:

– Скажи, Домми, во что веришь ты сам? В какого бога или богов?

Веснушчатое лицо осветилось улыбкой.

– Я верю в Неделимого, Тайка Каптаан, хотя должен признаться, вера моя была хрупкой и неустойчивой до сегодняшнего дня, пока слова Освободителя не проникли в мое сердце.

Чего и следовало ожидать. Ох, за многое еще предстоит ответить Экзетеру!

– Отлично, – протянул Джулиан и наконец-то встал. – Мне все ясно, и если ты действительно хочешь остаться с ним на некоторое время, это меня не касается. Ты был образцовым слугой, Домми. И незаменимым. Мне будет очень не хватать и тебя и твоей опеки, но я буду держать твое место свободным. Ты волен вернуться в любое время, когда пожелаешь. И если ты хочешь написать письмо Айете, можешь отдать его мне, я прослежу за тем, чтобы она его получила.

– Вы очень добры, Тайка! – Домми застенчиво положил свою писанину на песок и поднял сомкнутые руки над головой в знаке Неделимого.

Джулиан кивнул и повернулся, чтобы идти.

– Тайка?

– Что?

– В какого бога верите вы?

Вопрос застал Джулиана врасплох. Уж во всяком случае, не в Эдварда Экзетера!

– Не знаю, Домми. Я пока еще думаю. – Он поспешил спастись бегством.

Он переходил от костра к костру в поисках Урсулы, но вышло так, что она первая нашла его. Выступив из темноты подобно белому призраку, она поймала его за руку и притянула к себе.

– Вот ты где! Ты голоден?

– Нет.

Она отодвинулась назад, чтобы заглянуть ему в лицо, и задумчиво протянула: «М-м!»

– Его уже не остановишь, – буркнул он. – Если бы мы только попали сюда на день раньше… но не теперь?

– Нет, не теперь. Пошли, он хочет видеть тебя.

– А я не хочу!

– Ну, ну! – Она успокаивала его, как нянька успокаивает капризного ребенка. – Каждый человек имеет право на встречу со своими обвинителями. Ступай и скажи ему все, что ты о нем думаешь. – Она подтолкнула его вперед.

– Я думаю? Ради Бога, Урсула, только не говори, что ты тоже на его стороне.

Она сжала его руку.

– Ну, не то чтобы на его стороне, но теперь я не думаю, что мы могли бы остановить его. Возможно, Зэц смог бы… но и в этом я теперь не очень уверена. Я хочу узнать больше о том, что он затеял. Я его недооценивала.

– А я его переоценивал. Боже, как я его переоценивал!

Она ущипнула его.

– Прекрати! – Они возвращались к храму, в поле виртуальности. Кожу начало пощипывать, а по ребрам заструился пот.

– Что ты имела в виду, говоря, что недооценивала его?

Она помолчала, прежде чем ответить.

– Он делает кое-что, что я считала прежде невозможным.

– Вроде убийства друзей? Боже! Тебе не кажется, что это немного меняет дело?

– Я не об этом. Он завоевал поддержку Пентатеона или части его, по крайней мере их нейтралитет. Это ведь умный ход, милый! Должно быть, он произвел на них впечатление. Нам известно, что они боятся Зэца, и Экзетеру удалось сыграть на этом.

– Знакомый дьявол лучше дьявола незнакомого. Пентатеон может решить, что лучше иметь дело с Зэцем, чем с Освободителем, который так обошелся со своими сторонниками.

Кошмар! Урсула явно переметнулась на другую сторону – уж не значит ли это, что Экзетер околдовал ее так же, как она собиралась околдовать его? Может, он проделает сейчас то же самое с рассудком Джулиана? Мгновение Джулиан раздумывал, не сбежать ли ему, но потом гордость взяла верх. Если он не дрогнул перед пушками бошей, он не дрогнет и сейчас.

Они обогнули шатер и увидели наконец-то самого мессию. Упавшая колонна и две обрушившихся стены образовали своеобразный шатер; посередине на песке потрескивал костер из плавника. Освободитель отодвинулся от пламени в самую тень. Голова его была непокрыта, но он зябко кутался в свою хламиду, словно его пробирал озноб. Джулиану не раз приходилось видеть пришельцев в подобном состоянии, и он знал, что это от избытка виртуальности.

Около дюжины нагианских щитов было разложено вокруг костра, как часовые отметки на гигантском циферблате, и возле каждого щита сидело по человеку – новый Круглый Стол на смену погибшей Сотне. Здесь были оба выживших нагианца, и копья их лежали тут же, рядом с ними. Еще здесь сидел молодой блондин с перевязанной ногой, Дош Как-Там-Его; похоже, он только что плакал. Остальных мужчин и женщин Джулиан не знал. Все внимали своему бесценному вождю, но при виде вошедших тот замолчал, и все взгляды обратились в их сторону.

Место напротив Экзетера было незанято, и на нем лежала шляпа Урсулы – но, как с облегчением заметил Джулиан, не щит. Сидевшие по обе стороны женщины подвинулись. Урсула села и поправила на коленях платье. Рядом с ней оставалось место и для него, но он остался стоять, сложив руки и хмуро глядя поверх костра на человека, которого раньше называл своим другом.

Неужели несколько часов назад этот человек изнемогал от усталости? Джулиан пристально взглянул на Освободителя – нет, от усталости не осталось и следа; ее унес прочь поток маны. На ее место пришли харизма и властность.

Долгую минуту они молча смотрели друг на друга. Первым, разумеется, отвел взгляд Джулиан.

– Скажи мне, что тревожит тебя. – Экзетер решил говорить по-английски.

– Убийство. Предательство.

– Конкретнее.

Джулиан свирепо посмотрел на него.

– Ты знал из «Филобийского Завета», что в Ниолвейле предстоит кровопролитие. Ты сознательно позволил этому произойти – черт, да ты сам спровоцировал это! Ты принес своих же последователей в жертву, ты насосался маны от смерти всех этих беззащитных мужчин, женщин, детей. Ты ничуть не лучше Зэца!

Экзетер скривился, как будто проглотил что-то кислое.

– Да, я знал, что предстоит кровопролитие. «Кости молодых мужчин» – вот как говорилось в пророчестве. Я напоминал им об этом еще в Соналби. Некоторым из них предстоит умереть, говорил я. Они знали.

Джулиан вздрогнул и сглотнул, борясь с приступом тошноты.

– Спустя несколько дней после твоего ухода Проф Роулинсон прочел мне свою ознакомительную лекцию для новичков в Олимпе. Уверен, ты тоже выслушал такую. Источник маны – повиновение, сказал он. Чем сильнее боль, чем больше жертва, тем больше маны. А я спросил его: «Значит, больше всего ее от человеческого жертвоприношения?» И он ответил мне, что есть источник и посильнее.

Взгляд синих глаз оставался спокойным и непроницаемым.

– Мученичество.

– Да, мученичество! Самый сильный источник маны из всех возможных. «Нет больше той любви…»^[21] Ты позволил им умереть за тебя, чтобы получить их ману!

Слушатели хмурились, не понимая незнакомого языка, на котором так непочтительно разговаривал с их вождем этот еретик. Урсула смотрела в огонь. Стоявший над ней Джулиан не мог видеть ее лица.

Экзетер вздохнул.

– Я знал, что некоторым из Сотни предстоит погибнуть. Честное слово, я не предполагал, что стольким, – пророчество не говорило об этом. Но, – быстро продолжил он, прежде чем Джулиан успел перебить его, – но до меня доходили слухи о том, что Церковь Неделимого тоже подвергается нападениям. Можешь ли ты поклясться мне, что Служба не пользуется мученичеством?

Несправедливый упрек!

– Мы пытаемся защитить своих. Я никогда не брал ману от убийств. Я никогда…

– Не то, – хмуро улыбнулся Экзетер. – Ты ведь не из внутреннего круга, не так ли? Но вы все не без греха. Вы все в Олимпе паразиты, вы пожинаете плоды чужого труда. Вы едите на серебре в своих уютных домах, а за вами ухаживают ваши слуги. Какие у вас дома! И чего добилась Служба за пятьдесят лет, если не считать этого милого поселка в Олимпе? Объясни мне, пожалуйста, чем пришельцы из Службы отличаются от пришельцев из Палаты… Впрочем, я и так знаю ответ. Разница в степени зла – только и всего, не так ли? Все вы давно уже потеряли невинность, просто некоторые грешнее других. И все мученики на вашей стороне, верно? Пентатеон в это не вмешивается. Ладно, не будем об этом. Поклянись мне в одном, капитан Смедли. Поклянись мне в том, что твои пушки во Фландрии не убили ни одного мирного жителя.

Слепая ярость волной захлестнула Джулиана.

– Если такое и было, я ничего не выиграл от их смерти! – взорвался он.

– Я не получал денег за убийство!

– Но жалованье получал! И медали тоже. Твоя сторона выигрывала – твоя команда, твое дело, будь оно проклято!

Джулиан открыл рот, но Экзетер не дал ему сказать ни слова. Глаза Освободителя горели ярче костра.

– Я знаю, что ты не сидел в окопах. Ты никогда не приказывал своим парням идти в атаку, верно, но ты…

– Британские офицеры не посылают своих людей через бруствер, ублюдок проклятый! Они сами ведут их вперед!

– Как фельдмаршал Хейг, да? Как Эсквит или Ллойд-Джордж? – То ли от маны, то ли от здешней акустики голос Экзетера гремел подобно грому. Даже языки пламени, казалось, пригибались к земле. Зрители замерли, пораженные этой ссорой. – Подлинное начальство остается глубоко в тылу, капитан, и отдает приказы оттуда.

– Если ты задумал сравниться с ними, будь ты проклят вместе с ними! Теперь я спрошу тебя кое о чем! Я видел тебя сегодня в этом круглом окне. Я узнаю символ, когда вижу его… Ты задумал все это заранее, не так ли? Разведал этот узел и решил, что лучше места для кровавой бани не найти, так?

Экзетер поджал губы и кивнул, признавая его правоту. Ублюдок!

– И твой бог – Неделимый? – кричал Джулиан. – Но никто не провозглашал тебя святым, мистер Экзетер. Ты не цитируешь древних пророков. Ты изрекаешь истину по собственному усмотрению! «Истинно говорю вам…» и все в таком роде. Кто дал тебе право поступать так? Если ты не святой, а твой бог – Неделимый, кто ты тогда – Христос?

– Я Освободитель.

– Но человек ты или бог? Бог или Пророк? Будда, или Магомет, или Иисус, или Заратустра, или Моисей?

Еще очко в его пользу.

– Я человек, Джулиан, и ты это знаешь, – чуть помолчав, ответил Экзетер.

– Ты говорил им это? Давай скажи сейчас. А я послушаю. Скажи медленно и внятно, по-джоалийски.

Экзетер посмотрел на него.

– Нет, – выдавил он наконец.

– Ха! Тогда мне не о чем говорить. – Вся злость Джулиана вдруг разом куда-то исчезла, остались только смертельная усталость, горечь и боль от потери. Надо же, как все обернулось! – Помнишь то утро в Дувр-Хаус, в Грейфрайерз? Два года назад. За завтраком. Ты сам объяснял мне все это. Ты клялся, что никогда не станешь Освободителем. Ты спрашивал еще, что с тобой станет. «Во что я превращусь?» – так ты тогда говорил. Ну что ж, ты сделал это, и во что же ты превратился, черт бы тебя побрал?!

Сидевшие у костра не понимали слов, но интонация наверняка не ускользала от них. Все повернулись послушать, что скажет на это их глиняный божок. Тот отвечал очень тихо, так, словно его злость тоже обернулась скорбью.

– Игра еще не кончена, Джулиан. Она только началась. Все, что я успел, – это сделать первый ход.

– И Зэц изжарит тебя в конце.

Экзетер пожал плечами:

– Мне остается довериться «Завету». Помнишь, что говорилось там насчет мертвых, которые разбудят меня?

– Исиан? – горько усмехнулся Джулиан. Ему хотелось уязвить, причинить боль. – Ты еще не отомстил за нее?

– Нет, не Исиан. И даже не те Морковки, которых ты помогал мне хоронить. Ну, может, они тоже, но немного. В основном это была Фландрия, этот ад под Ипром. Я пробыл там всего несколько часов. Я видел поля, превращенные в болота человеческой кровью. Я видел, как парней разносило в клочья, ослепляло газом или сводило с ума. Я и сам чуть не рехнулся тогда. Ты, наверное, видел в миллион раз больше, чем я. Ты был там два года. Чем можно оправдать это, а, капитан Смедли?

– Ничем! Абсолютно ничем!

Медленно, как бы нехотя, Экзетер нанес удар:

– Значит, война была ошибкой?

– Извращенец проклятый! Ошибкой для тех, кто ее начал, да. Но не для тех, кто сражался со злом!

– Тогда мне тоже не о чем говорить.

Джулиан повернулся и вышел в ночь.

Урсула за ним не пошла.

Часть шестая

Потом взошел на гору и позвал к Себе, кого Сам хотел; и пришли к Нему.

Евангелие от Марка, 3.13

34

Элиэль неожиданно проснулась. С минуту она просто лежала и смотрела на потолок, пытаясь успокоить сердце – оно, казалось, вот-вот выскочит из груди. Одеяло все промокло от пота. Ей снова приснился Д’вард. Вернее, ей приснился тот потрясающий романтический воздыхатель, о котором она знала, что это Д’вард, хотя он ни капельки не был похож на него. Конечно, за эти пять лет он мог раздаться в плечах, мог отрастить усы, но он никак не мог сделаться ниже ростом. И сменить цвет глаз тоже не мог. И почему, интересно, когда они слились в страстном объятии, она пела? Надо же, какая чушь может присниться!

Впрочем, все равно приятно было проснуться в мягкой постели, а еще приятнее было сознавать, что вонь дерьмоягод исчезла… ну, почти исчезла. Ничего страшного. Она уже совсем проснулась. Низко над головой навис потолок с резными балками, в маленькое грязное оконце лился солнечный свет. С улицы доносились голоса, скрип колес, цоканье подков – мир просыпался. Это была, конечно, не шикарная гостиница, но и не жалкая ночлежка. И потом, она в Ниоле! Сегодня она сможет прогуляться по городу, который своим размером и великолепием не уступал Джоалу, по городу, в котором она еще ни разу не бывала. Она выглянула из-под одеяла – надо же убедиться, спит ли Пиол Поэт, может ли она без помех встать и одеться.

Постель Пиола оказалась пуста. Это ее даже расстроило. Должно быть, он встал и ушел, не разбудив ее, и кто знает, что он успел узнать за это время? Она откинула одеяло и села. Ой, он мог даже разгадать тайну Освободителя! Она потянулась за платьем.

Вчера вечером в Ниоле не было недостатка в слухах об Освободителе. Слухов было больше, чем мух в лавке мясника, но среди них не нашлось и двух одинаковых. Она отправилась спать, так толком ничего и не узнав.

С неизбежностью сползающего с горы ледника ленивец дотянул-таки их телегу до Ниола, единственного места в мире, где использовались или по крайней мере покупались дерьмоягоды, так что их повозка уже не вызывала подозрений. Здесь они продали эту смердящую гадость вместе с ленивцем и повозкой, получив, кстати, неплохой барыш. Треть его они, правда, истратили тут же на то, чтобы купить новую одежду и почиститься – их не хотели пускать ни в одну баню, – а остаток она поделила пополам с Пиолом – в конце концов это была его идея.

Клип! Клоп! По узкой и крутой лестнице она спустилась в трактирный зал. В этот час зал пустовал. Здесь сильно воняло вином и чуть слабее – мочой и блевотиной. Решив, что завтракать ей еще не хочется, она проковыляла к большой входной двери и отворила ее, зажмурившись от ударившего в глаза солнечного света. Ниол славился шириной своих улиц. Носильщики по двое, по трое спешили мимо, неся тюки и напевая тягучую, заунывную ниолийскую песню. Проскрипело несколько фургонов, запряженных вонючими, горбатыми волами. Уличные торговцы зазывали покупателей, а маленькие лавочки на противоположной стороне улицы отворяли ставни. Полдюжины маленьких оборванцев налетели на нее, прося милостыни. Она обругала их и прогнала шлепками прежде, чем их ловкие пальцы успели нащупать ее пояс с деньгами.

– Да пребудут с тобой боги, госпожа, – окликнул ее кто-то по-джоалийски.

Она резко обернулась. Пиол Поэт сидел на лавочке у двери гостиницы, вытянув ноги и прижавшись спиной к стене. Он жевал свежую булку.

– И с тобой тоже, господин. – Она улыбнулась ему и села рядом. Путешествие определенно пошло Пиолу на пользу, но что здесь сыграло главную роль – отдых, питание или появившаяся в жизни цель, – она не знала. Глаза его смотрели яснее, кожа приобрела более здоровый цвет.

Он разломил краюху хлеба пополам и протянул одну половину ей.

– Там, где я взял это, их еще больше. А ну пошли прочь! – отмахнулся он от попрошаек.

Она откусила кусок, внимательно глядя на него.

– Ты узнал что-то?

Он обиженно надул губы.

– Неужели у меня все написано на лице?

– Нет, просто я проницательная. Давай рассказывай.

Он медленно прожевал беззубым ртом кусок.

– Ну, я узнал, например, что в город вернулись победители Празднеств Тиона, и через пару недель состоятся торжества в ознаменование…

– Плевать мне на это! Что ты узнал про Освободителя?

Он приподнял седую бровь.

– А я-то думал, что нужен тебе для твоей будущей артистической карьеры…

– Это потом. Сначала, что слышно про Д’варда?

Он вздохнул:

– Элиэль, почему это так заботит тебя?

– Но он же мой старый друг! Я хочу сказать, те дни в Суссе были самыми лучшими в моей жизни. Ничего плохого нет в том, чтобы хотеть повидаться со старым другом, ведь правда? Так какие новости?

Он с сомнением покосился на нее.

– Что ж, логично. Ветер истины сдул прочь тучи слухов.

– Избавь меня от поэзии. – Она схватила его за руку, не давая откусить еще булки. – Сначала расскажи.

Он усмехнулся ее нетерпению.

– Он здесь, в Ниоле! Его видели в храме. Говорили также, что он был и во дворце у королевы, но эта история выглядит не совсем правдоподобной. В общем, похоже, он прибыл в город три ночи назад, отправился в храм и там утер носы жрецам. Потом убежал, прежде чем они сумели схватить его. Следующим вечером он был в Шуджуби.

– И что он там делал?

– Проповедовал ересь.

– Ох!

Пиол огорченно покачал головой:

– Если честно, не могу сказать, чтобы это меня удивляло. Он никогда не отличался особой верой. Помнишь, он не пошел тогда с тобой в храм благодарить Тиона за твое благополучное возвращение?

Это правда, подумала она, не пошел. И когда Верховный Жрец призвал его в храм, он и вовсе сбежал, так что ее нога так и осталась увечной. Но поддерживать этих ужасных еретиков! Т’лин Драконоторговец тоже присоединился к ним, вспомнила она. В последний раз, когда они встречались, они даже поссорились из-за этого.

– Ну, с ересью я не хочу иметь ничего общего, – твердо проговорила она.

– Я верую в богов! – В конце концов один из них – ее отец.

– Значит, забудем про Д’варда? – с облегчением улыбнулся Пиол.

– Нет! – Она снова не дала ему поднести краюху ко рту. – Если он еретик, почему его еще не бросили в тюрьму?

– А вот это интересный вопрос! Королева послала свою дворцовую кавалерию схватить его в Шуджуби. Судя по всему, какие-то столкновения там все-таки происходили, как и предсказывалось в «Завете». Но ведь не зря же говорят: легко сказать, труднее сделать. В общем, кончилось все тем, что гвардейцы отказались выполнять приказ и большая их часть перешла на сторону тех, кого им надлежало преследовать.

– Что-то звучит не очень правдоподобно.

Пиол пожал худыми плечами.

– Это похоже на чудо. Ходят слухи и о других чудесах. – Он поколебался немного. – Говорят, он исцеляет больных, Элиэль, – и калек тоже.

Она заставила себя засмеяться – нет, она все-таки замечательная актриса!

– Но ты ведь не веришь таким сказкам, правда? – Она с трудом подавила невольную дрожь.

– Не знаю. – Пиол нахмурился и впился в свою булку. – Мы ведь видели чудеса исцеления в храме Тиона… – пробормотал он, набив рот. – Все эти рассказы неправдоподобны, но слишком уж все сходится, чтобы они были полным вымыслом.

Она мяла в руке остаток своей булки.

– И где он теперь?

– Вчера он вышел из Шуджуби в сторону Мамаби… Если он не задержится там, сегодня он отправится в Джубиксби, а завтра перейдет через Лоспасс в Юргвейл.

Пиол Поэт не добавил, что он советовал бы ей подождать прибытия Освободителя в Юргвейле, но это не значило, что он так не думал. Вот тоска! Сколько дней у них ушло на то, чтобы попасть сюда из Джубиксби! Если Д’вард опередил их, ей придется догонять его, и уж наверняка он передвигается быстрее ленивца. Впрочем, все что угодно перемещается быстрее ленивца, да и того у нее больше нет.

Элиэль вздохнула:

– Говори же, старый. Ты теперь мой стратег. Дай мне совет.

Долгое время Пиол молча жевал.

– Мой совет тебе, Элиэль Певица, идти в Джоал, как ты, по твоим словам, собиралась, или позволь мне устроить тебе несколько выступлений здесь. Возможно, в каких-то из здешних храмов. В Ниоле, кроме того, много парков, где артист может неплохо зарабатывать на жизнь своим искусством, а не…

– Забудь об этом. Как мне теперь догнать Освободителя?

Он тяжело вздохнул:

– Ты всегда была капризной девчонкой. Идти за народом, наверное. А народ сейчас стекается к Лоспассу.

– Народ?

– Сотни людей стремятся послушать Освободителя. Они бросают работу, друзей, семьи…

– Ты не терял времени зря, старый! Как давно ты встал? Ладно, не будем об этом. Ни ты, ни я не можем идти пешком. Что делать?

– Тут организуются обозы, – пробормотал Пиол с набитым ртом. – Серебряная звезда туда. Две за дорогу в оба конца.

– Но это грабеж среди бела дня!

Он усмехнулся:

– Пожалуй, я заплатил бы по две. Обратная цена может оказаться там, на месте, гораздо выше.

– Заплатим по одной, – твердо проговорила Элиэль. – О будущем будем думать тогда, когда оно наступит.

35

Клыкастый вол передвигается быстрее ленивца, но все же медленнее человека. Весь день Элиэль только и делала, что смотрела на то, как пешие люди догоняют их повозку, обгоняют ее и исчезают впереди. Если бы не ее нога, она бы тоже шла вместе с ними, быстрее многих. Это все Д’вард виноват.

Пиол наверняка все хорошо разузнал, когда говорил, что сотни людей идут увидеть Освободителя – и не только пешие. Богатей обгоняли их верхом на моа, или на кроликах, или в экипажах, разбрызгивая грязь или поднимая пыль. В первый раз за все это время Элиэль засомневалась в том, правда ли, что человек-легенда, на встречу с которым спешат все эти толпы, тот самый Д’вард, которого она знала когда-то. Тот был скромен, почти застенчив – хотя актерского таланта ему хватало. И как она сможет пробиться к нему сквозь все эти толпы людей, пробиться, чтобы поболтать немного о старых добрых временах?

Наверное, бедные путники, едущие в обратную сторону, были до смерти напуганы видом этих толп, поэтому-то и отвечали на расспросы руганью или сердитым молчанием. Лишь некоторые поведали, что Освободитель дошел вчера до Мамаби и, может быть, еще там, если только не выступил в Джубиксби или к Лоспассу. Один или два упомянули вскользь о чудесах, но никто из них, похоже, не видел их собственными глазами.

Вола звали Рыжик. Его владельца – Подурстак Возница, он шагал рядом и направлял вола за ухо. Элиэль достаточно повидала таких грязных оборванцев в «Цветущей вишне» – хорошо хоть у нее хватило ума не платить за обратную дорогу. Тряский, набитый до отказа фургон вонял уже на выезде из Ниола, а после дня на солнцепеке в нем и вовсе можно было задохнуться. Да, «повезло» ей, нечего сказать. Да и попутчики подобрались хуже не придумаешь: две пожилые монахини, шептавшие всю дорогу; шумная дама, сына которой убил Жнец, и теперь она желала благословить Освободителя и его поход против Смерти; полоумный горбатый юнец, закатывавший глаза и лопочущий что-то насчет пророчеств; тринадцатилетняя девочка, которой было видение, поэтому она обязательно должна была рассказать о нем Освободителю – на встречу с ним ее сопровождала гордая мамаша. Был тут еще очень больной ребенок, которого прижимала к груди насмерть перепуганная мать – та надеялась, что Освободитель принесет смерть Смерти прежде, чем ее ребенок умрет. Ребенок все время кашлял, и его рвало всем, чем бы его ни кормили. Были два тучных, в зеленых хламидах жреца Падлопана, ниолийской ипостаси Карзона, – эти мрачно давали понять, что быстро выбьют из Освободителя всю ересь, стоит им только дорваться до него. Увы, рядом с ними сидела пожилая пара с золотыми кольцами Неделимого в ушах, так что разговор не клеился.

Здоровые, крепкие люди шли пешком или оставались дома.

Жрецам и монахиням, разумеется, полагалось выкорчевывать ересь, так что они путешествовали по роду службы. Они относились к своим спутникам как к пустым людям, праздным зевакам и потенциальным еретикам. Когда Элиэль объяснила, что надеется использовать давнюю дружбу с Освободителем для того, чтобы вернуть его на путь истинный, они, кажется, немного смягчились. Но только немного. О том, что она и есть та самая Элиэль из «Филобийского Завета», она умолчала.

Какими бы убогими все они ни были, все же это были зрители, а какой актер устоит перед зрителями? Поэтому время от времени Элиэль им пела. Кажется, это понравилось всем, за исключением больного ребенка и угрюмых монахинь. Позже они с Пиолом сыграли отдельные фрагменты из его пьес, и это тоже понравилось всем, кроме жрецов, ребенка и девочки с видением, с которой случился припадок в самой кульминации «Прощания Холлаги».

Когда вол устал, фургон поплелся еще медленнее, но все же к вечеру они добрались до Джубиксби. Эту сонную, мирную деревушку, которую Элиэль с Пиолом уже проезжали несколько дней назад, теперь можно было узнать только по шпилю храма. Ее жители – как мужского, так и женского пола – перегородили все подступы к ней баррикадой и стояли, угрожающе нацелив на путников вилы и мотыги. Хорошо хоть урожай уже был убран, так что рисовые чеки, которые весной и летом залиты водой по колено, высохли теперь до состояния обычного раскисшего поля, ибо орды паломников вытоптали все, повалили изгороди и оставили после себя бесплодную пустыню.

Подурстак предусмотрительно остановил фургон за четверть мили до баррикады, в конце длинной цепочки телег и экипажей. Слуги и возницы, сторожившие экипажи, не обращали внимания на припозднившихся путников.

– Ближе не поеду, – процедил Подурстак. – Выезжаем на рассвете – все, кто захочет еще. До тех пор устраивайтесь сами.

Пассажиры пытались спорить, но безуспешно. Так и так проезд через деревню был закрыт наглухо, а по окружавшему ее болоту фургон не пройдет. Напевая, Элиэль слезла на землю и протянула руку Пиолу. Приятно было стать наконец на твердую землю. Ей не терпелось побыстрее пройти остаток пути, тем более что оставалось-то совсем немного: до невысокого холма на севере, где собирались толпы. Должно быть, там и находился Освободитель.

Пиол хотел забрать их небольшой мешок себе, но она настояла, чтобы он остался у нее. Неспешно шагая бок о бок, они двинулись по полю в обход деревни. Они шли медленно, их обгоняли все новые и новые толпы паломников. Идти было тяжело – башмаки на каждом шагу утопали в красной грязи.

В голове все вертелся припев из какой-то старой песни: «Скорбящая женщина, парень красивый…» Она уже много лет не слышала этой песни.

– Сколько? – выдохнула она.

– Тысячи! Я не вижу отсюда всех, – задыхаясь, усмехнулся Пиол. – Тронг никогда не собирал столько зрителей. Надо было нам удержать Д’варда в труппе!

Его благодушное настроение устыдило ее.

– Но кто они, эти люди, – зрители или участники? Даже Тронгу не справиться бы с таким количеством исполнителей.

По мере того как они приближались к холму, решимость покидала ее. Безнадежно! На вершине стояло строение, возможно, старая молельня. По бокам его виднелось несколько чахлых деревьев, но все остальное, что бы там ни было – трава, или изгороди, или кусты с ягодами, – скрылось под черной массой людей.

– Это же безумие какое-то! Чего им всем нужно? Только увидеть его? Коснуться рукой?

– Безумие толпы, – пробормотал Пиол. Глаза его светились отрешенностью – этот взгляд его был знаком ей с раннего детства: признак вдохновения. – Все пройдет. Медовые муравьи роятся так по весне. Освободитель – их матка, и они стремятся приблизиться к нему как можно ближе.

– Но если он говорит, большинство же не услышит ни слова!

– Он принес в их жизнь что-то новое. Они вернутся по домам и расскажут об этом всем своим друзьям. И если мир не перевернется вверх тормашками через пару недель, они забудут о нем. Это пройдет.

Когда они добрались до вытоптанного склона, Пиол взял Элиэль за руку. Тут они остановились, понимая, что любая попытка протиснуться сквозь толпу не только обречена на провал, но и просто опасна. Она слышала угрожающий ропот – это те, кто стоял выше по склону, сопротивлялись попыткам оттеснить их или подвинуть дальше. Она обменялась со стариком скорбными взглядами: ни он, ни она не отличались высоким ростом. Они даже не увидят Освободителя, не говоря о том, чтобы услышать. Наверное, он скажет что-нибудь. Должен же он сделать что-то, иначе толпа взбунтуется.

– Шш! – пронеслось по толпе. Кто-то что-то объявлял. Слов она не разобрала, но почувствовала, что толпа подалась в сторону, куда-то вправо.

Чуть позже она снова услышала голос, на этот раз ближе.

– Пищу раздают на противоположном склоне. Освободитель будет говорить сейчас и повторит потом еще раз для тех, кто не слышал. Ступайте и поешьте пока, а потом возвращайтесь.

Элиэль и Пиол вопросительно переглянулись. Они догадались захватить еду с собой, так что не были голодны. Скольких соблазнит подобное предложение?

Тут показался и сам кричавший – он шел по самому краю толпы. Это был невысокий светловолосый парень, одетый лишь в набедренную повязку. На плече у него висела кожаная сумка, на спине – большой круглый щит. Сложения он был хрупкого, но вид имел довольно-таки решительный. Он прокричал свое объявление еще раз.

Толпа пришла в движение: одни начинали выбираться из нее в поисках обещанного обеда, другие проталкивались наверх, на их место. Потянув за собой Пиола, Элиэль захромала к глашатаю. Она успела хлопнуть его по щиту, как раз когда тот собирался идти дальше.

– Эй!

Тот обернулся и смерил ее взглядом. На осунувшемся, почерневшем от солнца лице его глаза казались двумя большими голубыми озерами. Он был весь забрызган грязью. Она ожидала раздражения, но он заговорил с удивительным терпением:

– Сестра? Чем я могу помочь тебе?

– Мне нужно поговорить с Освободителем.

Ему даже удалось улыбнуться, несмотря на очевидное безумие ее просьбы, и он потеребил пальцем завиток волос, которые в лучшие времена были, возможно, золотыми.

– Нам всем нужно. Я пытаюсь поговорить с ним вот уже три дня. Жаль, что не могу помочь тебе.

Элиэль смутилась. Он был очень хорош собой. В хорошей пьесе из него вышел бы отличный Тион.

– Я – Элиэль.

Его лицо тут же изменилось – от былого радушия не осталось и следа.

– Я очень польщен, сестра… – осторожно протянул он.

– Нет, правда. Я Элиэль из «Филобийского Завета». Я выходила его, и омыла… почти пять лет назад. Я хочу повидаться с ним.

Легкая улыбка сомнения тронула его губы.

– Ты знаешь, как его зовут? Можешь описать его?

– Его имя Д’вард. Он высок. У него черные волосы, немного волнистые, и самые синие глаза из всех, что я видела. Когда я была знакома с ним, он был… стройным, так, пожалуй, точнее всего сказать. Наверное, он поправился с тех пор.

Парень лязгнул зубами, захлопнув рот.

– Нет, не поправился. Ты Элиэль! – Он пал перед ней на колени прямо в грязь.

– Э… – Элиэль неуверенно оглянулась на Пиола. Похоже, того это поразило ничуть не меньше. Стоявшие рядом заметили это, и вокруг них начал собираться кружок любопытных.

– Зачем на колени? – удивленно проговорила она. Почему-то это сбивало ее с толку. – Встань, пожалуйста! Мне хотелось бы видеть старого друга.

Парень встал – не без труда, ибо щит мешал ему. Он огляделся по сторонам.

– Подожди, сейчас! – Он опять прокричал в толпу свое объявление, и люди снова пришли в движение, словно овощи в кипящем котле.

Прикусив губу, он повернулся к Элиэль:

– Я не могу отвести тебя к нему сейчас. После того как он выступит во второй раз, он обратится к толпе с просьбой разойтись по домам или на ночлег. Потом у нас будет… – Он невесело усмехнулся. – Ну, обыкновенно мы собираемся после этого. Правда, столько народа пришло, что насчет сегодняшнего вечера я не уверен. Но найди меня или других людей с такими же щитами. Скажи им то, что сказала мне… или скажи лучше, что я так сказал. Меня зовут Дош Посланник. Уверен, тогда они отведут тебя к Освободителю.

На большее она и не надеялась.

– Спасибо тебе, Дош Посланник.

– Да благословит тебя Неделимый, сестра. – Он кивнул и начал проталкиваться через толпу.

Пришлось довольствоваться и этим, и она решила, что пока от нетерпения не умрет. Однако с каждым мгновением желание увидеть Д’варда становилось все сильнее и сильнее. Чем ближе она была к нему, тем больше ей этого хотелось.

36

Некоторые из тех мест, что выбирал Д’вард для стоянок, были довольно странными, но и Дош не нашел бы места лучше, чем холм под Джубиксби. Это был естественный театр – маленькая развалина на вершине была превосходной сценой, а склоны вместили бы и не такое количество народа. Откуда ни посмотри – видимость отличная. Но вот ветер и размеры толпы доставляли и Д’варду, и его помощникам кучу неприятностей. Как громко ни говорил Д’вард, с наветренной стороны его все равно было не слышно. Те, кто выслушал первую проповедь – вынужденно краткую, – не спешили расходиться и освобождать место другим. Нижняя часть склона была болотистой – не лучшее место для ночлега.

Терпение. Понимание. Вежливость. В первую очередь терпение.

Толпа непослушна. Хотя, будь она другой. Носителям Щита все равно пришлось бы повозиться, тем более что работа эта была в новинку для всех них, кроме Доша и двух оставшихся в живых нагианцев. Д’вард назначил Носителей Щита на смену погибшей Сотне – вчера вечером он назвал четырех женщин и шестерых мужчин и пообещал назвать еще шестерых, чуть позже. Дош верил в правильность его выбора, но преданность делу не может заменить опыт. Даже Прат’ану и его братьям пришлось бы несладко, управляй они такой толпой. Если вспомнить тех, которые сопровождали Освободителя по Носоквейлу и Ринувейлу, то они напоминали скорее выбравшуюся на прогулку семью – эх, и славные же были деньки… Теперь на неподготовленные плечи легло бремя куда тяжелее. Дош был на ногах с самого рассвета; Тьелан Торговец и Догтан Пастух делали все, что в их силах, но они до сих пор не пришли в себя от скорби и стыда за то, что остались живы.

Дош тоже ощущал-жгучий стыд, ибо не верил в Освободителя до самой его встречи с Висеком и поэтому так и не успел сказать Прат’ану и его Сотне, что они были правы, а он, Дош, заблуждался. Он не понимал тогда их отваги и преданности. Теперь впервые в жизни он ощущал вину.

Терпение…

– Я знаю, что все вы устали, братья и сестры. Там, у подножия холма, много таких, кто подобно вам проделал неблизкий путь, но до сих пор так и не имел возможности услышать Освободителя. Вспомните о том понимании, о котором он говорил вам, и дайте им возможность… – И так далее, и тому подобное.

В тысячный раз повторяя тщательно продуманный и заученный текст, Дош удивлялся, где это он научился терпению? Да и не только терпению. Если бы тот Дош, который покинул Джоал всего две недели назад, повстречался бы с ним теперь, они бы друг друга не узнали. И невзлюбили бы друг друга, это уж точно. К счастью, он был слишком занят, чтобы думать о том, нравится ли ему быть новым Дошем. Он решил, что для распутства он слишком устал. И потом, он должен быть пай-мальчиком, ибо в ночном воздухе пахло бунтом. Он уже остановил три драки.

Солнце село. На небе ни луны, и Д’вард только что начал свою вторую проповедь. Ветер все крепчал, унося прочь его слова. На закате над Ниолволлом начали собираться тучи, первый знак грядущих зимних дождей – хоть это поубавит толпу.

Дош начал пробиваться вверх по склону. Все что мог, он здесь сделал. Он двигался медленно и осторожно, буквально проскальзывая через лес ног, стараясь не задевать своим щитом чужих голов. Щит был большой честью, но дьявольски тяжелой и неудобной честью. В его случае честь эта была особенно большой и тяжелой, так как ему достался щит Прат’ана. Удар, стоивший жизни Прат’ану Горшечнику, проделал в щите огромную дыру. Носить такую реликвию особенно почетно.

Интересно, подумал Дош, послушается ли королева Эльванайф Освободителя, приедет ли в Шуджуби для покаяния? Тронется ли Д’вард дальше, как делает обычно? Сколько из этой толпы решат присоединиться к Свободным и пойти за Освободителем? Их придется кормить, а сума почти пуста, хотя сборщики снова соберут для него новые деньги. И сможет ли он присесть наконец…

Он добрался до обвалившихся стен старой молельни, как раз когда на востоке появился Кирб’л, осветивший приветственным желтым светом сотни запрокинутых лиц. Д’вард возвышался над толпой. Пламя костра бросало таинственные блики на лицо Освободителя.

Как ни странно, Килпиану и остальным удалось не подпустить толпу к самой молельне. Большая часть стен давно уже обрушилась, превратившись в бесформенные груды камней. Это-то и помогло Носителям Щита сдержать людей. Дош перебрался через стену там, где она была пониже, и, освободившись от щита, блаженно рухнул на траву.

Коренастая седовласая женщина подошла к нему, предлагая бурдюк с водой. Он схватил бурдюк и жадно припал к нему губами. Как ее зовут? Она была Другом. Кроме Носителей Щита, Д’вард назначил и Друзей. Друзья, сказал он, это преданные сторонники Веры, но не готовые еще принять груз ответственности. Однако на вечерние собрания их пускали.

Дош осушил бурдюк и пробормотал слова благодарности. Голос Освободителя звенел над головой.

– Еды? – спросила женщина, по обыкновению скорбно улыбаясь. Асфраль, вот как ее зовут, Асфраль Повитуха.

– Еда? Какая? Д’вард уже поел?

– Нет.

– Тогда я подожду, пока он поест.

Она покачала головой, словно это удивляло ее.

– Все вы так говорите.

– Просто сегодня на всех еды не хватит.

– Многие из них принесли с собой.

– Но некоторые пришли голодными, а Д’вард не ест, если знает об этом. Единственное, что может заставить его поесть, – это если мы, остальные, откажемся есть – ведь мы все делаем, как он.

– Правда? Вы не будете есть, если он не будет?

Дош вздохнул:

– Будем надеяться, нам не придется проверять это на деле.

Он огляделся по сторонам. Вроде бы все на месте. Догган Пастух мрачно сидел, забившись в угол. Тьелана Торговца, правда, не видно. Килпиан Гуртовщик, и Кондиор Кровельщик, и Рваная Губа. Рваная Губа Солдат был одним из тех улан, что примкнули к ним в Носоквейле. Медведь, а не человек, и бровей таких густых Дош не видел со времен Бандропса Адвоката. Не Прат’ан, конечно, но надежная опора для Освободителя. Полдюжины других… Рыжеволосый юнец у самого костра лихорадочно записывал что-то; возможно, пытался записать проповедь Освободителя слово в слово.

– Кто это? – шепотом спросил Дош, показывая на писаку.

– Домми Прислужник. Друг.

Столько всего изменилось! Трудно поспевать за всем.

И конечно, вон сидит Урсула Учитель. Дош невзлюбил ее, сам не зная почему. Возможно, это был пережиток старых, распутных дней, когда он предпочитал женщин хрупких, а мужчин, напротив, мускулистых. У нее была слишком квадратная челюсть, слишком короткие волосы, слишком властные манеры, но все это не слишком много значило для него сейчас. Может, он просто не знал, как к ней относиться – она говорила с Освободителем на языке, непохожем ни на один из тех, что он знал. Хорошо хоть ее высокомерный приятель уехал – вчера на рассвете, верхом на драконе; скатертью дорожка, кто бы он ни был.

Глядя на Урсулу, Дош вдруг вспомнил про Элиэль Певицу. Проклятие! Ну, все равно уже нет смысла идти и искать ее в такой толпе. Если она и в самом деле та спасительница, о которой говорилось в «Завете», она как-нибудь сама найдет дорогу сюда. Надо не забыть сказать Д’варду о ней… Проклятие, ну и устал же он…

Небо затягивало тучами. Плевать – никакая непогода не помешает Дошу выспаться сегодня. Он покосился на сваленную в угол поклажу, застонал, сел и приготовился вставать.

– Губа? Помоги мне поставить шатер.

Солдат покачал головой:

– Д’вард сказал оставить его так. Он сказал, мы все можем накрыться им, если пойдет дождь.

Дош опять лег. Он подозревал, что Освободитель редко спит в шатре и держит его в основном для того, чтобы сбивать с толку Жнецов. Впрочем, вот уже несколько ночей Жнецов видно не было. Что задумал враг? Неожиданно для себя он задремал. Проснулся он от того, что Кондиор Кровельщик уронил ему на ноги мешок с одеждой. Освободитель уже закончил говорить и спускался вниз со своего пьедестала, поддерживаемый Килпианом Гуртовщиком. Появились еще несколько Носителей Щита и Друзей. Толпа на склонах устраивалась на ночлег и гудела, как огромный зверь.

Асфраль Повитуха и Имминол Травница разносили вечернюю трапезу: бобы, корнеплоды и даже немного фруктов. Д’вард взял предназначенную ему порцию и оглянулся на своих людей – на каждого в отдельности. Все чего-то ждали, он улыбнулся, словно зная, о чем они думают.

– Благословенна будь пища, посланная нам Господом, и да придаст она нам силы, чтобы служить Ему.

Хор голосов, повторяющих за ним «аминь», как-то сразу перерос в хруст и чавканье.

Д’вард устроился поудобнее и впился зубами в перцекорень.

– Отлично поработали сегодня все вы! У вас был тяжелый день, и я благодарен вам за то, как вы справились. Надеюсь, дальше пойдет легче. Вряд ли много людей последуют за нами через Лоспасс. У вас есть что сообщить?

Дош снова вспомнил про Элиэль, но его опередили, со всех сторон посыпались жалобы на проблемы с дележкой еды, выделением земли под отхожие места и на постоянные ссоры со жрецами.

– С этим пока ничего не поделаешь, – беззаботно сказал Д’вард. – Завтра разберемся как-нибудь. Все познакомились с Домми Прислужником, новым Другом?

Юнец отчаянно покраснел и расплылся в улыбке.

Через стену перелезли еще несколько Носителей Щита и Друзей. Д’вардпредставил новичков, объявил о новых назначениях. Люди несли деньги Дошу, и он начал ссыпать их в суму. И все равно на то, чтобы прокормить всю эту ораву завтра, денег не хватало.

Потом сквозь шум разговоров словно молния сквозь тучу прорезался громкий, чистый женский голос:

– Д’вард?

Освободитель поднял голову, вздрогнул и уронил тыквенную корку, служившую ему миской.

Появился наконец Тьелан Торговец. Он привел с собой девушку, которая утверждала, что она Элиэль, а с ней и маленького старичка, тащившего теперь ее мешок.

– Д’вард? Обиды живут в памяти долго, а долги забываются?

– Элиэль! – Д’вард вскочил. – Элиэль Певица! И Пиол!

Хромая, она сделала несколько шагов к нему. Кондиор Кровельщик заступил ей дорогу, и она остановилась.

Изумление на лицах остальных не удивило Доша, но почему такой странный вид у Освободителя? Было в этом что-то непонятное. Почему Д’вард так побледнел? Все знали пророчество насчет Элиэль и пришествия Освободителя, но в «Завете» ни слова не говорилось про кого-то по имени Пиол. Может, все дело в старике?

Сама Элиэль была весьма привлекательной девицей. Будь здесь прежний Дош, он наверняка не упустил бы женщину такого сорта. Впрочем, какого сорта? Разглядывая ее в неровном свете костра, он решил, что, будь он прежним, он поспорил бы, что она девица именно того самого сорта. Уж во всяком случае, не недотрога-девственница. Моложе, чем показалось ему поначалу, ибо сказано ведь: «…станет Элиэль первым искушением». С семисотых Празднеств, когда Освободитель явился в мир, прошло уже почти пять лет. Должно быть, тогда она была совсем еще девочкой.

– Элиэль! – повторил Д’вард. Он помотал головой, словно стряхивая наваждение. – Я и забыл уже, как давно это было. Ты стала еще красивее.

– Тебя годы не изменили. – Она улыбнулась и протянула к нему руки. – Разве мы больше не друзья?

Д’вард не приказал Кондиору отойти с ее дороги.

– Добро пожаловать. Братья и сестры, это Элиэль Певица, та Элиэль, про которую говорится в «Филобийском Завете». Пиол, я рад видеть и тебя. Что слышно про остальных?

– У нас будет еще время поболтать как следует. – Элиэль вскинула голову. Глаза ее перебегали с лица на лицо. – Не думаю, чтобы твоим спутникам было интересно наше прошлое. Так ты предложишь нам свое гостеприимство или нет?

Д’вард рассмеялся:

– Ты все такая же, Элиэль! А я грубиян. Конечно, присоединяйтесь к нашей трапезе, оба. Подвиньтесь, дайте сесть Элиэль Певице и Пиолу Поэту. Добро пожаловать в ряды Свободных. – Впрочем, смех его звучал не совсем искренне. Дош был донельзя заинтригован. Он знал Освободителя достаточно давно, чтобы учуять здесь какую-то тайну.

Девушка прохромала к освобожденному для нее месту, все как один уставились на ее ноги. Подошва правого башмака была гораздо толще левой. Асфраль и Имминол раздвинулись, освободив место у костра. Элиэль села, и старик примостился рядом, выпутываясь из лямок мешка.

Д’вард подобрал тыквенную корку и протянул Рваной Губе, своему соседу.

– Передай это нашим гостям. Сама видишь, Элиэль, живем мы небогато.

Рваная Губа добавил то, что осталось от его собственного ужина, и передал корку.

Востроглазая Элиэль заметила. Старик тоже, ибо сразу завозился с завязками своего мешка.

– Пожалуйста, не обделяйте себя. – Она надменно подняла бровь. – Так уж получилось, у нас есть с собой кое-какие припасы.

Д’вард сел, не говоря ни слова, и, возможно, один Дош заметил его улыбку, совсем короткую. Когда корка вернулась к нему, он поделил ее содержимое со Рваной Губой и продолжал есть, не сводя глаз с Элиэль.

– Прости нас за то, что мы даже за едой говорим о делах. Есть у кого-нибудь еще новости?

– До меня дошел слух, Освободитель, – заговорил Рваная Губа. – Мне сказали, что королева Эльванайф не покидала своего дворца.

– Я не удивлен. – Д’вард продолжал смотреть на девушку так, словно каждый кусок, который она клала в рот, был откровением. – Она не должна нас заботить. Единственный разберется с ней – возможно, через ее же придворных; так, во всяком случае, мне кажется.

– Что завтра, господин? – спросил кто-то.

– Завтра мы уйдем отсюда. Нельзя же и дальше терзать несчастную Джубиксби. Надеюсь, погода не закроет перевал.

«Скорпиона в задницу!» Где, скажите, Дошу найти провиант на несколько тысяч человек, переходящих через Лоспасс? До Юргвейла по меньшей мере два дня пути, так что отправиться вперед и закупить провизию там он не может. Придется торговаться с этими джубиксбийцами на баррикадах. Они могут заломить запредельные цены за ущерб, нанесенный им толпами, но тогда он возразит, что в противном случае голодные Свободные останутся на месте. Это их убедит… Освободитель называл его имя.

– Ты мне нужен под рукой, – сказал Освободитель, так и не сводя глаз с Элиэль. – Я хочу, чтобы казна осталась у тебя, но заниматься хозяйством мы назначим кого-нибудь другого. Есть предложения?

Дош постарался не выказать своей радости. Быть кем-то, кто нужен, кому доверяют, с кем советуются…

– Догтан хорошо разбирается в скоте…

– Нет. Он тоже нужен мне здесь.

– Тогда, может, Асфраль?

– Возьмешь на себя заготовки и закупки, Асфраль? – спросил Д’вард, продолжая смотреть на Элиэль.

– Я буду рада, господин.

– Тогда я назначаю тебя Носителем Щита, если ты не против таскать его.

– Что угодно, только не подпускайте ее близко к готовке, – засмеялась Имминол. Они давно уже были подругами, так что в ее смехе не было ничего зазорного.

На ногу Дошу шлепнулась дождевая капля.

Должно быть, на ногу Д’варда тоже, потому что он посмотрел на небо и нахмурился.

– Завтра мы остановимся в Ревущей Пещере. По крайней мере там нам будет сухо. Это недолгий переход. Этим можно будет заняться с утра. Рваная Губа, когда мы будем проходить границу лесов, пригляди, чтобы каждый здоровый паломник подобрал по ветке и захватил ее с собой на дрова. Еще что-нибудь?

– Да, Освободитель, – проговорил кто-то с сильным нагианским выговором. Догган Пастух, как старик, шатаясь, поднялся на ноги, но стоило ему встать, как он выпрямился по-военному, держа свои копье и щит как положено. – Я хочу вернуться домой.

Значит, до этого все-таки дошло. Дош ожидал этого два последних дня, так что Д’вард не выказал удивления. Он покосился на Тьелана, но лицо того оставалось непроницаемым. Допустим, Тьелан знал об этом, а Д’вард ожидал…

– Тогда ступай, но никогда больше не считай себя моим другом или братом.

Этого Догтан не ожидал.

– Я знаю, что ты думаешь, – негромко продолжал Освободитель. – Не забывай, они были братьями и мне. Я первым метнул тогда копье в Гопенума. А потом ждал, когда он метнет свое в меня. Если бы я знал, сколько силы в руке у мясника, я бы повернулся и бежал без оглядки до самого Нагволла. Бурташ и Прат’ан пометили мне на ребрах места, где я должен был сделать надрезы, когда заслужил свои первые отметины доблести. Мы все были братья. Бок о бок мы сражались. Когда я пришел просить их о помощи месяц назад, они бросили все и без разговоров пошли за мной, как ты и Тьелан, пошли как брат для брата. Я предупреждал, что это будет опасно, и они только смеялись. Под Шуджуби они погибли, все, кроме вас двоих, но таков был выбор Бога, и вам нечего стыдиться. Я недооценил силу зла, так что если кого и винить… Нет, выслушай меня. История не назовет меня безупречным. А теперь ты считаешь, что твой долг вернуться с этой вестью в Соналби, чтобы остальные братья взялись за оружие, решив отомстить. На кого ты их поведешь, брат Догган? На улан, которые пролили их кровь? Но большинство их теперь здесь, с нами, пристыженные и покаявшиеся, делающие все, что в их силах, ради нашего дела. На королеву Эльванайф, отдавшую этот приказ? Я сильно сомневаюсь в том, что она еще будет сидеть на своем троне к тому времени, когда ты доберешься до братьев в Ниолвейле. На Зэца, чье зло руководило королевой? Он и есть истинное средоточие мрака, но на что ты можешь надеяться, выступив против него? Я обещал уже тебе, что он умрет, когда мы придем в Тарг. Мне нужна твоя помощь в пути, но если ты не веришь моему слову – если ты считаешь, что жители Соналби мало выстрадали, – что ж, тогда ступай. Но не жди моего благословения.

Догган молча стоял. Он никогда не отличался особой сообразительностью.

– Он прав, – сказал Тьелан. – Говорил же я тебе. Сядь.

Догган сел, уронив щит и копье на землю. Он согнулся, всхлипывая. Тьелан положил руку ему на плечо.

Некоторое время все молчали. Расстроенные, мрачные, они покончили с ужином. Дош решил, что не отказался бы на десерт от большого, сочного куска жареного мяса. От его взгляда не укрылись булки и мясо, которые поглощали Элиэль и ее пожилой друг, и он прикидывал, что еще у них там, в мешке. Впрочем, не он один смотрел на них голодным взглядом.

Элиэль проглотила последний кусок и облизала пальцы.

– Ну, Д’вард? – Она нервно хихикнула. – Не уединиться ли нам с тобой поболтать о старых деньках? Я могу поведать тебе о судьбе многих из тех, кто был нам близок.

– Нет! – отрубил Д’вард и добавил что-то на этом своем странном другом языке.

Загадочная Урсула Учитель все время молча смотрела и слушала. Она тоже не сводила глаз с Элиэль Певицы. Теперь же она кивнула и что-то ответила на том же языке. Что бы она там ни сказала, хмурое выражение ее лица служило тревожным предостережением.

Д’вард встал и подошел к девушке, остановившись между ней и костром. Элиэль радостно подняла на него глаза и начала подниматься.

– Сядь!

Удивленная, она опустилась обратно.

– Сними башмаки.

– Что? Я ни за что не…

– Сними башмаки! Приказ прогремел как удар кулака по столу. Никто не смел ослушаться Освободителя, когда он так говорил. Она побледнела и повиновалась, потом снова посмотрела на него – во взгляде ее гнев мешался с обидой и стыдом.

Это было жестоко. Это видели все: одна нога была искривлена и короче другой.

Д’вард посмотрел на Имминол и старика, сидевших по сторонам от нее.

– Держите ее за руки!

Элиэль пыталась протестовать, но ее держали крепко.

– Д’вард! Что ты…

Освободитель поднял глаза, словно вглядываясь в небо. Он сомкнул руки над головой. Догадка о том, что сейчас произойдет, вспышкой озарила Доша за мгновение до того, как девушка закричала, пытаясь высвободиться из державших ее рук.

Д’вард опустил руки.

– Возблагодари Истинного Бога.

Он повернулся и пошел на прежнее место; его облачение раздувалось от ветра. Дождь шипел в костре. Имминол и Пиол отпустили руки Элиэль. Она побледнела как мел, глядя на свои ноги.

– Божественное чудо! – проговорила Урсула на своем чуть искаженном джоалийском. – Возблагодарим Неделимого за этот ниспосланный нам знак.

– Аминь! – пробормотали один или два голоса. Все остальные потрясение молчали. Ноги девушки были теперь одной длины.

– Ибо написано, – продолжала Урсула, – «увечья и болезни, даже Смерть саму заберет он от нас. Возрадуйтесь же!»

И тут Элиэль наконец очнулась.

– Д’вард! – взвизгнула она и вскочила на ноги. Она шагнула к нему и чуть не упала, потеряв равновесие.

– Нет! – рявкнул Д’вард. – Не подходи ближе!

– Но… Ты исцелил… – Она снова посмотрела на свои ноги, боясь, что все это ей только снится.

«Странное, должно быть, у нее сейчас чувство», – подумал Дош. Когда Д’вард исцелил ему вывихнутую лодыжку, это, помнится, так потрясло его, а ведь она жила с этим увечьем всю свою жизнь. Странно было даже смотреть на это чудо со стороны. По коже его пробежали мурашки, хотя он и раньше видел, как Освободитель пользуется своими силами. А на остальных, наверное, это произвело сильнейшее впечатление.

Урсула рассмеялась, ее смех показался ему неуместным – как если бы он прозвучал в храме.

– Очень глупо с твоей стороны, Кисстер. Тебе стоило бы сделать это прилюдно.

Д’вард нахмурился:

– Это всего лишь плата за старую обиду. Тьелан, можешь срезать лишнюю кожу с ее подметки? Элиэль, я уплатил часть своего долга тебе. Теперь ступай.

Лицо Элиэль блестело в свете костра – вряд ли только от дождя. Она заметно дрожала.

– Д’вард, Д’вард!.. – Она нерешительно шагнула к нему.

– Ни шагу ближе! Я рад снова видеть тебя и еще больше рад, что смог сделать то, что сделал, но сегодня ты – нежеланная гостья. Тебе придется поискать себе места снаружи. Пиол… Что скажешь, Пиол? Я глупо веду себя?

Старик тоже побледнел. Он мотнул головой.

Д’вард скривился, будто это признание того, что тревожило его самого, казалось ему чем-то отвратительным.

– Рваная Губа, Догган… Проследите, чтобы Элиэль Певица и Пиол Поэт нашли себе место для ночлега, ладно? – Он не добавил: «Подальше от меня», но это было ясно и так.

Тьелан острием своего копья оторвал подметку башмака Элиэль и молча вернул башмак ей. Дождь припустил сильнее.

– Остальные, – сказал Д’вард, – накроются полотнищем шатра как одеялом. Это будет не слишком удобно, но нам будет куда легче, чем тем, кто спит снаружи. Если увидите маленьких детей, пригласите их сюда. Прощайте, Элиэль и Пиол. Желаю вам благополучного возвращения домой.

37

Всю ночь дождь то начинался, то переставал, раз от раза становясь все сильнее и холоднее. Костры погасли задолго до рассвета – то ли от нехватки дров, то ли просто залитые дождем. Паломники сбивались в кучки, дрожа и бормоча проклятия погоде. Мало кто выспался в эту ночь.

Элиэль вообще не спала. Стоило ей задремать, как что-нибудь будило ее – если не сон, так дождь, детский плач или чьи-то шаги, – а потом она вдруг проснулась окончательно, вспомнив: «Моя нога здорова!» Она больше не калека, не урод, не монстр. Теперь она может начать карьеру певицы или актрисы. Она может мечтать о Празднествах Тиона. Она может мечтать о замужестве, семье, детях. Она может думать о себе как о красавице, как о женщине, привлекательной для мужчин, как о цельной личности.

И все это сделал Д’вард. Не Тион, не кто-то из других богов. Д’вард, проповедующий ересь. Как может она примирить это чудо с теми ужасными вещами, о которых он говорил? Как вообще сможет она теперь отличать добро от зла? Пять лет назад Д’вард обманул ее. Теперь он исполнил самое сокровенное ее желание без малейшей просьбы с ее стороны, не прося взамен ни услуг, ни одолжений, одним махом расплатившись за все, что она сделала для него когда-либо.

Как? Кто он, Д’вард? Она думала о нем как о человеке, рожденном женщиной, но она же сама видела, как явился он в этот мир, соткавшись из пустого воздуха. Если он не смертный, значит, он или бог, или демон, но тогда с чего демону совершать такое?

Когда серый свет нового дня забрезжил сквозь затянувшие небо хмурые тучи, толпа на холме зашевелилась. Люди дрожа поднимались на ноги и спускались к дороге, расталкивая тех, кто еще не проснулся. По сердитому ропоту, который Элиэль слышала ночью, она поняла, что большинство возвращается домой, в Ниол. Д’вард прогнал ее, отказавшись встретиться с ней наедине. Она спасла его жизнь раз, и все же он не доверяет ей! Он ясно сказал, чтобы она уходила.

Проснулся, захлебнувшись кашлем, Пиол. Как только могут зубы стучать так громко?

– Ты в порядке? – спросила она.

– Если не считать ревматизма, отмороженных конечностей и воспаления легких, ничего. А как ты?

– Умственное помрачение и моральная неустойчивость, только и всего.

Он повернулся посмотреть на нее и усмехнулся. Его костлявая рука нашла ее руку и крепко стиснула.

– Новая жизнь открывает двери?

Она обняла его. Мешок костей, и холодный как рыба.

– Не знаю, Пиол, не знаю! Объясни мне.

Он снова закашлялся.

– Сам рад бы. Куда мы теперь?

Элиэль долго молчала.

– Я хочу идти за Освободителем, – прошептала она наконец.

– Этого я и боялся. Почему, Элиэль? Что движет тобой? Ты говорила мне, что хочешь в Джоал, но все, чего ты хочешь на самом деле, это…

– Д’вард исцелил мою ногу.

– Это не повод. Еще до этого…

– Нет, повод! – Правда ли? Ее мечты изменились. Ночью, в полудреме, в ее объятиях был настоящий Д’вард, не тот неизвестный поклонник с усами, – Д’вард, такой, каким он стал сейчас, со стриженой бородой. «Скорбящая женщина, парень красивый…»

Пиол ждал ее объяснений. Что она может сказать ему? Глупо и даже смешно думать сейчас о мести. Какую бы боль ни причинил ей Д’вард в прошлом, он расплатился сполна. Но как может она даже дружить с человеком, позволяющим себе так ужасно богохульствовать? И потом, он ведет свою армию в Юргвейл, а в Юргвейле ее ждал Тигурб’л Трактирщик. Она не говорила о нем Пиолу, но тот и сам мог бы догадаться. Ей нет никакого смысла примыкать к этому сумасшедшему, еретическому паломничеству.

И нет причины отказываться от этого.

– Я так и не поблагодарила Д’варда как следует.

– Почему? Поблагодарила.

– Ну, мне хотелось бы поговорить с ним. О старых временах. Он ведь старый друг, верно? Мне он нравится. Он славный. Давай перекусим. – Она потянулась к мешку, который клала на ночь под голову вместо подушки, но Пиол перехватил ее руку.

– Не сейчас. Слишком много глаз и голодных ртов. Давай лучше потихоньку пойдем. Заодно и согреемся.

Толпа тянулась по склону, разделяясь внизу на два потока. Большая часть направлялась по дороге в сторону Ниола, но неожиданно много людей поворачивало к Лоспассу. Элиэль с Пиолом шли очень медленно – он по старости, она – потому, что ей еще только предстояло заново учиться ходить. Стоило ей задуматься о чем-то другом, как она оступалась или шаталась как пьяная. Это было забавно, и один или два раза она даже расхохоталась над собой.

Наступил день – хмурый, серый день. Что ж, впереди осень, так что в плохой погоде не было ничего удивительного, даже в Ниоле. В Наршвейле, поди, уже по колено снега. И на Лоспассе, возможно, тоже. У нее не было зимней одежды, и у Пиола тоже.

Дорога вилась по равнине. Дождевые тучи неслись над головой. Ниолволла и большую часть Ниолслоупа видно не было. Когда болотистые чеки сменились холмистыми пастбищами, она заметила, что сзади их нагоняют Освободитель и его телохранители. Казалось, Д’вард окликает всех по имени, иногда просто проходя мимо, иногда задерживаясь на несколько минут поболтать на ходу. Потом он убыстрял шаг, а вместе с ним и его Носители Щита, и они переходили к следующей группе.

Может, сегодня настроение у него будет лучше – объятие и поцелуй в память о прошедших днях…

Пиол держался молодцом. Он шел медленно, но ровно; он уверял, что может поддерживать такой шаг весь день, пока его никто не торопит. Остаток своих припасов они съели на ходу.

Отряд Д’варда нагнал их раньше, чем ожидала Элиэль. Первое, что она услышала, был голос за спиной:

– Пиол Поэт?

Пиол слишком берег силы, чтобы оглядываться на ходу. Он остановился и повернулся посмотреть на окликнувшего его.

– Я Дош Посланник. Освободитель спрашивает, не поговоришь ли ты с ним немного.

– О? – прошептал Пиол. – О! Ну да, конечно.

– А я составлю компанию тебе, Элиэль Певица. – Маленький блондин, дружелюбно улыбаясь, подталкивал ее вперед.

– Но почему Пиол? Почему он не хочет говорить со мной? – Она позволила увлечь себя вперед, в то время как Пиол отстал и затерялся среди телохранителей.

– Не знаю, госпожа. Мне самому хотелось бы знать это. Он одарил тебя чудом и тут же выгнал. Я надеялся, что это ты скажешь мне почему. Может, ты Жнец?

– Что? Конечно, нет!

А он совсем не так молод, как казалось на первый взгляд. При свете дня видно было, что он старше ее, и его невинные голубые глаза шарили по ней взглядом – такие взгляды она ох как хорошо знала по работе у Тигурб’ла Трактирщика.

– Я Элиэль из пророчества. Вот почему мне даровано чудо.

– А я любопытен. Вот почему я спрашиваю об этом. Не расскажешь ли ты мне, что случилось в дни семисотых Празднеств, когда Освободитель явился в мир?

– У тебя славная улыбка – очень привлекательная. Уж не играл ли ты на сцене?

Он рассмеялся без тени смущения, отбросив с глаз мокрые волосы.

– На сцене – нет. Но в жизни я играл такие роли, которые, узнай ты о них, смутили бы тебя до глубины души. – Он блеснул зубами. – Или не смутили бы?

– Мне стоило бы дать тебе пощечину за такие слова.

– Давай. Я ее заслужил. Д’вард показал мне истинный свет; я стараюсь переродиться, и это труднее, чем я ожидал. Прости, если я оскорбил тебя.

– Это он приказал тебе допросить меня?

Дош весело кивнул, поправив щит на спине.

– Он сказал, что я найду твой рассказ интересным, если только ты поведаешь его. Я познакомился с ним вскоре после тебя, всего через два месяца, в Нагвейле.

– О, так вот куда он убежал тогда, верно?

– А ты не бежала бы, если бы за тобой охотился Зэц?

Элиэль прошла не меньше сотни шагов – на своей новой ноге! – прежде чем нашла ответ на этот вопрос. Она никогда раньше не думала об этом. Она всегда думала о Покровителе Искусств как о защитнике, но еретиков он мог и не защищать.

– Это Тион выдал его Зэцу?

– Очень даже вероятно. Я почти всем им доверяю больше, чем Тиону.

Она вздрогнула от подобного святотатства.

– Ты что, лично знаком с богами?

– Я тоже раньше считал их богами, – спокойно отвечал Дош. – До последнего времени. Я встречался с четырьмя, возможно, с пятью, – мне кажется, несколько лет я был игрушкой Тиона. У меня большой провал в памяти. Я расскажу тебе о них, если ты расскажешь мне, как Д’вард явился в мир.

– Начинай ты.

– Нет, ты первая.

Дорога пошла в гору. Лес подступил к ней вплотную. Дождь сделался еще холоднее.

Дош получил очень сжатое описание того, как Освободитель появился в Суссвейле. Элиэль оказалась ужасно хитрой чертовкой, и ему пришлось засыпать ее вопросами, чтобы понять, что же произошло там на самом деле. Он решил, что она хитра, упряма и хороша собой, но не настолько заслуживает восхищения и поклонения, как это представлялось ей самой. Он почти жалел, что завязал с прошлым, ибо у него не возникало ни малейшего сомнения в том, кто бы и кем восхищался, повстречай она старого Доша в настроении позабавиться с девочкой.

В конце концов он решил, что она и правда не знает, каким образом Д’варду удалось бежать из Суссленда. Это оставалось пока полной загадкой, ибо Юноша не мог не знать, что Освободитель находится на его территории. Очень уж не похоже было на Тиона не обращать внимания на пригожего и к тому же невинного парня, каким тогда был Д’вард, а отпустить Освободителя с миром означало к тому же навлечь на себя гнев Зэца. Впрочем, Элиэль понятия не имела о политических интригах Пентатеона.

Удостоверившись в том, что узнал столько, сколько хотел, Дош изложил свою историю. Он как раз описывал бегство армии из Лемодвейла, когда группа Носителей Щита обогнала их и заняла место перед ними. Следом появился и сам Д’вард. Он зашагал с другой стороны от Доша, используя его как живой барьер между собой и девушкой.

– Д’вард! – воскликнула она. Улыбка ее была вполне убедительной. Доша она, правда, убеждала не до конца.

– Оставайся там, пожалуйста, – приказал ей Освободитель. Он шел с откинутым капюшоном, и черные волосы его намокли и слиплись от дождя. – Почему ты не вернулась в Ниол?

– Ты не рад видеть меня?

– Рад, и тебя, и Пиола. Чему я не рад – так это твоему заклятию.

– Заклятию? – Если ее реакция и была игрой, то игрой первоклассной.

– На тебе лежит заклятие, Элиэль. Я сам не могу сказать точно, откуда знаю это, но знаю, и мой друг Урсула согласна со мной. Она обладает большим опытом по этой части.

– Я не понимаю, о чем ты! Что за ужасная мысль!

Д’вард вздохнул:

– Кто сделал это, Элиэль? Кто из твоих так называемых богов?

Она уже чуть ли не кричала.

– Что ты несешь! Какое еще заклятие?

– Пиол сказал, ты жила в Юрге, значит, скорее всего это дело рук Кен’та; он, насколько я помню, еще и твой отец. Почему ты бросила работу и пришла сюда искать меня? Ответь, Элиэль, мы ведь говорим об убийстве… Ты правда хочешь убить меня?

– Конечно, нет!

– Ты позволишь мне поцеловать тебя?

– Конечно… я хотела сказать, может быть. – Теперь она точно скрывала что-то.

Д’вард вздохнул:

– Завтра мы будем в Юргвейле. Ты можешь вернуться домой и продолжить свою карьеру.

– Ты хочешь сказать, начать карьеру? Разве Пиол не рассказал тебе? Я пела в борделе. Я была шлюхой, Д’вард! Как еще заработать на пропитание калеке?

Есть и другие способы заработать на пропитание, подумал Дош, хотя он слышал, что за них хуже платят. Она снова хромала, но он не смог решить отчего – то ли по привычке, то ли оттого, что мышцы ее не привыкли к ровному шагу. Или она притворялась, чтобы вызвать жалость.

– Меня не брали ни в одну труппу. Я голодала, Д’вард! Но теперь все это позади благодаря тебе, и ты думаешь, что я хочу убить тебя?

Освободитель отвернулся и натянул капюшон на голову.

– Я могу понять, почему ты могла бы хотеть этого.

– Но я не понимаю! – воскликнула она. – Да, я чувствовала себя оскорбленной, когда ты сбежал тогда от меня, Д’вард, но ведь я была всего лишь ребенком. Теперь я взрослая женщина и лучше все понимаю. Я же не знала, что Тион выдал тебя Зэцу.

– Ну, это я только предполагаю. Как ты считаешь, брат Дош?

– Что, господин?

– Могу я доверять ей?

– Уверен, вы так и сделаете. Я бы не стал, конечно. Как можно распознать заклятие на ком-то?

Освободитель пожал плечами:

– Этому так просто не научишься. Я бы тоже не заметил этого, будь оно наложено по всем правилам – это еще раз доказывает, что тут приложил руку Кен’т. Чародей из него никудышный. – Он кивнул девушке. – Ты можешь дойти с нами до Юрга, Элиэль Певица. – Он быстро зашагал вперед, и Носители Щита за ним.

– В каком борделе? – поинтересовался Дош.

– Не твое дело! – Элиэль повернулась и захромала навстречу старику.

Наверняка не в том, где работал Дош.

Клиентура не та.

38

Алиса проснулась вдруг от ужасной мысли «Где это я?» в незнакомой постели. В комнате было почти темно, только сквозь ставни пробивалось совсем немного света – именно хлопанье неплотно прикрытого ставня и разбудило ее. Погода менялась; она почувствовала, что на улице сильный ветер и, возможно, идет дождь. Непривычные цветочные запахи придавали происходящему какую-то нереальность. Кто-то громко дышал, почти храпел над самым ее ухом. В ее постели мужчина!

Тут начала просыпаться память, давая по одному ответы на все эти вопросы. Она находилась в доме Бойдлара Скотовода на Юргслоупе, у подножия Юргволла, а мужчину, чья голова лежала с другой стороны подушки, звали Джамбо Уотсон. Крестьяне Вейлов всегда старались угодить заезжим путешественникам, а Джамбо не брезговал использовать свою харизму для того, чтобы получить все самое лучшее. В этом случае самым лучшим была пуховая кровать самого Бойдлара, ибо хотя дом у него был большой и просторный, семья его также была немалой. Джамбо, по обыкновению оставаясь джентльменом, объявил, что будет спать на полу, свернув одеяло. Алиса посоветовала ему положить свернутое одеяло между ними, добавив, что верит в его порядочность. И вот результат: она спит с мужчиной, познакомилась с которым всего неделю назад.

Конечно, их роман с Терри протекал еще быстрее, но тому способствовали военные условия. Джамбо Уотсона уж никак не назовешь запутанным, обреченным пареньком. Джентльмен он или нет, но он забрал себе большую часть одеяла. Она осторожно потянула. Он фыркнул, но уже в следующее мгновение продолжал сопеть носом как ни в чем не бывало.

Над головой скрипнули доски. Что-то замычало или зарычало вдалеке. Семья Бойдлара, конечно, встала с рассветом, но это никак не мешает ей самой соснуть еще часок-другой.

Неделю назад она пряталась от всего мира в Норфолке. Теперь она странствовала по долинам другого мира верхом на драконе. И ей это нравилось! Мисс Пимм была совершенно права. Это невероятное приключение вывело Алису Пирсон из глубокой депрессии. Правда, если дождь, запах которого она ощущала в комнате, затянется – а по облакам на закате Джамбо предсказывал, что так и будет, – следующие дни окажутся совсем не такими приятными, как она ожидала. Но немного сырости ее не убьет, тогда как Норфолк скорее всего свел бы ее с ума.

Джамбо повернулся на другой бок. Она не нашла бы лучшего провожатого или лучшего спутника, чем Джамбо. Интересно, сколько ему лет на самом деле. На вид ему около двадцати пяти, и тем не менее он рассказывал ей всякие истории про дядю Кама, которому было бы сейчас около восьмидесяти, если бы он не погиб. «Интересно, – подумала она, – выглядит ли Эдвард на свои годы?» Алиса так и заснула, пытаясь представить себе выражение его лица, когда они встретятся.

Завтрак был накрыт в большой кухне с каменными стенами – такая кухня могла бы принадлежать любой зажиточной крестьянской семье в Европе. Чайники пыхтели на огромной плите, металлические кастрюльки и сковороды висели по стенам, а члены хозяйской семьи входили и выходили, и конца им не было: хриплые работники, дряхлые старухи, мокроносые детишки. Твари, похожие на кошек, сопели под столом, как собаки. Жена Бойдлара – звали ее не то Оспита, не то Успита – была краснолицая рыхлая женщина, которой удавалось поспевать сразу везде: успокаивать детей, ставить на стол полные тарелки, выгонять с кухни на работу нерадивых подростков и при этом громко говорить не умолкая, обращаясь преимущественно к Джамбо.

Из сказанного Алиса не понимала практически ничего. В первый вечер их путешествия Джамбо пытался выдать ее за свою сестру из Фитвейла – одного из самых отдаленных вейлов. Этот обман не сработал, поскольку любой житель Вейлов понимал по меньшей мере несколько слов по-джоалийски. С тех пор она была его сестрой, лишившейся дара речи по болезни. И теперь он вез ее в храм Падлопана в Ниоле для исцеления. Поэтому Алиса изъяснялась исключительно жестами, и все относились к ней с сочувствием.

Троих детей выставили с кухни. На смену им появились двое других, а за ними и сам Бойдлар, мокрый и раскрасневшийся от непогоды, со слипшимися прядями волос. Оспита сказала что-то; он рассмеялся и сказал что-то в ответ, на что все покатились со смеху. Идиллическая сцена сельской жизни. Какое бы зло ни творил Пентатеон, эта часть местного крестьянства казалась счастливой и процветающей, куда здоровее, чем рабочие семьи в английских трущобах. Их не тревожили ни мировые войны, ни сумасшедшее уличное движение, ни забастовки. Если бы ей пришлось провести остаток жизни в сельской тиши, она предпочла бы провести его в Вейлах.

Пища, которую ей предлагали, была вкусной, хотя по виду напоминала незаконнорожденного отпрыска омлета и мясного пирога; ее было раза в четыре больше, чем она могла съесть. С усилием вталкивая в себя, чтобы не обижать хозяйку, последние несколько кусков, она услышала шаги за порогом. Дверь распахнулась, пропустив внутрь дождь, ветер и высокого парня в кожаных куртке и шапке. Его встретили обычные приветствия. Потом он снял шапку, стряхивая с нее воду.

Алиса сообразила, что слишком пристально рассматривает его, и поспешно опустила глаза. Аппетит ее весь куда-то пропал. Непонятный ей разговор продолжался, так что ее бесцеремонность осталась незамеченной или на нее просто не обратили внимания. Вошедший принес какие-то новости для Джамбо, которые и излагал неразборчивой скороговоркой. Взгляд ее против воли то и дело возвращался к нему. Она могла бы догадаться, что в любом раю есть свой змей – у парня отсутствовали половина лица, левая рука и большая часть плеча. Рот в кошмарной ухмылке тянулся к тому месту, где полагалось бы быть уху, обнажая зубы и часть черепа. Ранение было не смертельным, но вид имело ужасающий. Не взрывчатые вещества, не техника… Единственное объяснение, которое она могла себе придумать, – это то, что на него напал какой-то дикий зверь, чудище вроде волков и медведей, которых в Европе поубивали много веков назад.

За всякий рай приходится платить.

Тучи опустились низко над усадьбой Бойдлара, дождь превратил ее постройки в серые призраки, совершенно скрыв все вокруг. Моросило без устали, но было не так холодно, как она ожидала. Мигрень и Апокалипсис, недолюбливавшие воду, раздраженно рыгали. Они выехали довольно резво, но через милю или около того, когда их никак нельзя уже было разглядеть из дома, Джамбо остановил драконов переговорить.

– Не мерзнете?

– Не мерзну и не мокну, – заверила его закутанная в меха Алиса. – Не могу, правда, обещать, что не провоняю мокрой псиной.

– Обычные дорожные трудности, миледи! – рассмеялся он. – Этот однорукий паренек – племянник Оспиты – принес новости. Ваш кузен был два дня назад в Ниолвейле, а с ним куча последователей. Судя по всему, они движутся к Лоспассу.

Алиса с облегчением вздохнула. Она сама удивилась тому, как обрадовало ее это известие, втайне она боялась совсем других новостей.

– Значит, мы встретимся с ним завтра?

– Пожалуй, мы встретимся с ним сегодня во второй половине дня. Юргвейл не так уж велик. Да, несомненно, сегодня.

– Отлично! – Алиса все думала о том, как ее встретит Эдвард. Ей придется с самого начала объяснить, что она приехала не для того, чтобы вмешиваться.

Джамбо вопросительно посмотрел на нее. Должно быть, он угадал, о чем она думает.

– Ну что? Готовы к «зомфу»?

– Да… нет. Еще одно. Что случилось с этим беднягой?

– С кем?.. А, с Кориларом? Судя по его виду, я бы сказал, что он еле спасся от митиара.

– Что такое митиар?

– Ну, это джоалийское название. Не знаю, как называют их здесь. – Джамбо поморщился. – Если вы способны представить себе тарантула весом в десять стоунов или саблезубую пантеру с шестью ногами, то это что-то похожее. Мы зовем их югулярами. Они нападают внезапно – хватают когтями и рвут на части.

Алиса с опаской посмотрела в туман.

– Вы не говорили мне об этом раньше, мистер Уотсон.

– Они встречаются довольно редко, – серьезно ответил он. – Мне еще не приходилось говорить с человеком, встречавшим их… разве что вот только с Кориларом.

Искорка в его взгляде насторожила ее.

– И я понимаю почему. Может, вам стоило говорить с людьми, которым только еще предстояло повстречаться с этим монстром? – Она вдруг поняла, что приглашает его проявить свое чувство юмора. С юмором у Джамбо было все в порядке, и он знал это. Самый быстрый путь к сердцу мужчины – это игра на его тщеславии, но почему она заигрывает с ним? Она уже ловила себя на этом вчера несколько раз.

– Разумеется. Но если серьезно, югуляров и правда видишь очень редко – и никогда подолгу.

– Только когда они прыгают на тебя?

– Нет, только когда они прыгают на других! – Джамбо рассмеялся и скомандовал драконам: «Зомф!»

39

Когда Джулиан Смедли сказал Т’лину Драконоторговцу, что хочет вернуться домой как можно быстрее, тот понял его чересчур буквально. Т’лин проложил самый короткий маршрут в Олимп, к тому же четыре дракона везут двоих седоков быстрее, чем четверых. Джулиан вскоре обнаружил, что ему приходится есть и спать, не вылезая из седла, но гордость не позволяла ему отменить свой же приказ, поэтому он ел и спал в седле. Хорошая погода наконец закончилась, и драконы весело бежали сквозь снегопад, пересекая овраги и расселины. Джулиан не имел ни малейшего представления, как им удается держаться вместе. Большую часть времени ему казалось, что он один в этом белом тумане, но рано или поздно из него всегда выныривал Т’лин со своими драконами.

Он с каким-то наслаждением размышлял о мании величия Эдварда Экзетера – болезнь была достаточно очевидна, чего нельзя сказать о средствах ее лечения. «Ты считаешь его сумасшедшим, потому что он был твоим другом. Любого другого ты прямо назвал бы злодеем, и тебя бы не мучила совесть». Сумасшедший ли, злодей ли, но он убийца, и его следует остановить, пока он не натворил чего-нибудь еще. Вот только как? Со всей той маной, которой Эдвард набрался от мученической смерти своих друзей, только всей Службе, вместе взятой, можно было надеяться одолеть его, но Служба уже сделала такую попытку и потерпела неудачу. Трудно было сказать, завербовал ли он Урсулу в свою команду честно, или использовал свою ману. Уж наверняка его оппоненты в Олимпе не послали бы ее против Освободителя, не снабдив всей доступной на данный момент маной. Служба свой выстрел уже произвела. Теперь остановить Освободителя мог только Зэц.

Надеяться на Зэца? Джулиан никогда бы не подумал, что способен скатиться до такого, но если в Вейлах и должен быть маньяк-убийца, сеющий смерть направо и налево, то пусть это будет не его бывший друг.

У него хватало времени поразмышлять и о своих делах. Он вел себя с Юфимией как последний мужлан – обидел тогда, когда ей было и так тяжело, а потом усугубил это, спутавшись с Урсулой, которая его никогда не интересовала как женщина, а теперь и вовсе была противна. О, что за кретин! Какая-то щепотка маны, и он прибежал к ней, как ручная собачка. Она «использовала его всю дорогу в Ниолвейл. Конечно, он не мог сопротивляться мане, но он мог бы по крайней мере давно понять, что она делает с ним. Он никогда не сможет больше уважать себя. Юфимия предупреждала его, а он забыл ее предупреждение. Он никогда не сможет смотреть ей в глаза после того, что произошло.

Казалось, его сердце разбито, но, возможно, это была всего лишь его уязвленная гордость.

Совершенно отупев от усталости, он так и не понял, что его путешествие подошло к концу, пока Молния, скатившись по крутому склону, не вынырнул из облаков прямо над загоном в Олимпе – только на тысячу футов выше. Джулиан крепко зажмурился и не открывал глаз, пока не оказался внизу, на траве. Торжествующе рыгая. Молния подбежал к воротам, где Туманный Беглец и Синий Камень уже жевали сено, а Т’лин снимал поклажу со Звездного Луча.

Джулиан попробовал спрыгнуть грациозно, как и подобает великому путешественнику, но затекшие ноги подвели его, и он плюхнулся прямо в грязь. Ехидно прищурившись, Т’лин помог ему подняться.

– Спасибо, Семьдесят Седьмой, – выдавил Джулиан. – Ты одолел это расстояние потрясающе быстро. Отличная работа.

Т’лин просиял:

– Драконам это понравилось. Полагаю, это рекорд, Святой Каптаан.

– Не сомневаюсь. Я пришлю кого-нибудь за вещами, если вы оставите их здесь.

Т’лин пообещал ему проследить за тем, чтобы вещи были доставлены. Джулиан еще раз поблагодарил его и побрел домой, на ходу стряхивая снег со своих мехов. Одной из прелестей Олимпа был его мягкий климат, даже зимой. Когда в горах бушевали снежные ураганы, здесь шел только легкий снежок, хотя небо было затянуто и до сумерек оставалось совсем немного.

Он почти вслепую добрел до своего дома и уже поднялся по ступенькам на веранду и только тут вспомнил, что Домми нет. Ничего, молодые Пинд’л и Остиан справятся как-нибудь неделю-другую, пока Домми не одумается и не вернется.

– Морковка! – взревел Джулиан, распахивая дверь.

Сражаясь одной рукой с пуговицами, он прошел к себе в спальню. Не дождавшись ответа, он позвал еще раз.

Тишина.

Это уже странно! Куда делись эти двое? Но ведь и в загоне, кроме Т’лина, не было никого, да и по пути домой он не встретил ни души, ни Морковок, ни тайков. В памяти мгновенно всплыли зловещие картины его первого прибытия в Олимп, еще с Экзетером. Ерунда! Тогда весь поселок сожгли дотла. И все же… Он подошел к окну и выглянул. Насколько хватало глаз, ни в одном окне не было света. Ну, еще не совсем стемнело. И все же…

Сорвав свою куртку, он прошел на кухню. Все аккуратно прибрано, ни пятнышка, словно в доме никто не жил, но очаг холодный. Ни горячей воды, ни крошки в кладовке. Ощущая себя все более и более неуютно, он вернулся в спальню и переоделся во все чистое. Взяв в прихожей зонт, он вышел в сумерки.

Он наполовину обошел узел, пока не заметил в одном окне лучик света. Но он так никого и не встретил – решительно странно! Первым обитаемым домом оказалось бунгало Роулинсона, так что он подошел к двери и позвонил. В глубине дома звякнул колокольчик.

Подождав минуту, он позвонил еще.

Наконец лязгнули засовы, и дверь отворилась. Сам Проф в черном халате выглянул на крыльцо. В руке он держал масляную лампу, под мышкой – открытую книгу.

– Храни Господь мою душу! Капитан Смедли?

– А кто же еще? Что, черт подери, происходит, Проф? С каких это пор вы запираетесь на засов? И где все?

– Ох, ну да, конечно, вы же не знаете!

Джулиан чуть не взорвался. Этот псих Семьдесят Седьмой доставил его сюда из Ниолвейла за три дня. Он ощущал себя совершенно разбитым и был не в настроении слушать загадочки Профа. Однако он сдержался.

– У меня новости про Освободителя и его безумный крестовый поход, – отчеканил он.

Роулинсон глухо закашлялся.

– Простите меня. У меня грипп, хотя, думаю, худшее уже позади. Может, вы зайдете к кому-нибудь другому? К Маккеям или…

Джулиан толкнул дверь.

– Я должен поговорить с вами об Экзетере. И мне нужно выпить.

Проф отступил в смятении.

– Ну, если вы настаиваете…

– Я настаиваю, – процедил Джулиан.

Через пять минут он уже блаженно вытянулся в кожаном кресле со стаканом спиртного в руке. Он смотрел на хозяина и не верил своим глазам. И ушам. Сумерки Богов? Кара Небесная?

Жена Профа погибла при нападении Зэца на поселок, и он вторично не женился. Если верить Морковкам, он время от времени находил утешение в нежных объятиях Мариан Миллер. Его гостиная имела довольно запущенный вид – он оборудовал ее таким количеством книжных полок, какого хватило бы для большой библиотеки, а вот книг столько он пока не достал. Его вкусы по части обстановки ограничивались убранством лондонского клуба – все массивное и темное. Единственная масляная лампа, как бы извиняясь за свою смелость, робко освещала разбросанные в беспорядке одежду, книги, грязные тарелки. В камине лежали одни головешки, хотя в комнате было по-зимнему холодно. Другими словами, Проф подобно Джулиану лишен был опеки слуг.

Еще более удивительными были его болезненный вид и душераздирающий кашель. Из-под халата выглядывали лиловая пижама и зеленые шлепанцы. Он заложил книгу закладкой и налил гостю выпить, но сам от рюмки отказался. Теперь он сидел, съежившись в уголке дивана, и в слабом свете лампы вид у него был действительно больной. В большом доме царило гулкое одиночество.

– Вы нездоровы! – воскликнул Джулиан.

Проф мрачно покосился на него.

– Я ведь говорил вам про грипп или нет? Вам что, неизвестно это слово?

– Ну тогда исцелитесь!Черт подери, старина, ведь вы пришелец. Вам даже простужаться здесь не положено. – Джулиан покосился на свою изувеченную руку. – Я думал, исцеление здесь происходит само собой.

– Не всегда. – Проф болезненно закашлялся. – Иногда для этого приходится затрачивать довольно большие усилия. Но я полагаю, ваше предложение не лишено смысла. Мне и самому стоило бы додуматься до этого, будь у меня время. Беда только в том, что в настоящий момент у меня совсем нет маны.

– Так попросите кого-нибудь еще… – Тут Джулиан сообразил, что ведет себя как последний дурак и что сарказм Профа имеет под собой какие-то основания. Он сделал большой глоток, наслаждаясь теплом, разлившимся по всему телу. – Простите меня. Я совсем вымотался. Что здесь происходит?

– В Олимпе что-то вроде маноголодания.

– Вы хотите сказать, вы отдали ее всю Урсуле, чтобы она использовала ее на Экзетере?

– Э… отчасти. Но потом к нам тут заглядывал Зэц.

– Зэц? Проф встретил его удивление довольной ухмылкой.

– Еще бы. Вы пропустили прелюбопытнейшие события, капитан. Как-то вечером к нам на узел переместился Зэц и вломился на званый ужин к Чейзам. Он потребовал, чтобы Служба приструнила Освободителя, пока он, Зэц, не взялся за нее саму. Он грозился выжечь нас всех. Потом исчез восвояси. – Проф сердито покривился. – По вашему удивленному лицу я вижу, что мне стоило бы посвятить вас в подробности. Увы, сам я не слышал слов нашего зловещего гостя. Должен признаться, когда он появился, у меня сработал инстинкт самосохранения. Я приземлился где-то за загоном для драконов. У меня ушло минут пятнадцать на то, чтобы вернуться пешком. Мне нечем гордиться; одно утешение, что не один я воспользовался подобным бегством. Примерно половина присутствующих поступила точно так же. Остальные притворились, будто имеют дело с обычным Жнецом, – тщетно, разумеется. Короче, в результате все, кто присутствовал на том обеде, остались без капли маны.

Джулиан таращился на хозяина. Вид у того и правда был совершенно больной, но, может, он еще и пьян? Чушь какая-то!

– Но… но столовая Чейзов никак не могла вместить всех членов Службы.

– Нет. Но у нас сейчас и так не хватает людей. Жуть как много наших поспешили вдруг нести свет бедным туземцам. Попросту смылись.

– Вы хотите сказать, Зэц распугал их всех?

Проф нахмурился:

– Нет. Не Зэц. Грипп. Это не обычная простуда. Дома, на Земле, его называют испанкой. Он унес уже больше жизней, чем война, и поражает он в основном взрослых, особенно молодых. Он жутко заразен – Бетси говорит, он обошел всю Землю всего за пять месяцев.

– Но мне казалось, только люди могут переходить из мира в мир! Неужели микробы тоже могут?

– Если под микробами вы подразумеваете бактерий, то этот грипп вызван не ими.

– Тогда чем же?

– Фильтрующимся вирусом, – с умным видом ответил Проф.

– Это что еще такое?

– Никто не знает. Его не видно под микроскопом, но он заразен. И как выяснилось, способен переходить из мира в мир. Пепперы заразились им на Земле, но выздоровели еще до возвращения. – Голос его вдруг сделался хриплым и слабым. – Вот почему они задержались. Должно быть, это Юфимия. Она переходила на Землю всего на несколько часов, забрать кузину Экзетера. Сама она ничего не заметила, но все ее Морковки свалились в одночасье, и это распространилось по всей долине со скоростью молнии. Те, у кого еще оставалась мана, пытались лечить. Но с таким количеством больных они не справились. – Он несколько раз кашлянул. – Я не знаю, сколько точно Морковок умерло, но наверняка много. И некоторые наши тоже: Ревун, Ольга, Вера, Гарсия. Совершенно неожиданно и очень быстро.

– Боже праведный! – Джулиан сделал большой глоток. – Пришельцы – умирают? От гриппа?

Похоже, Профа позабавило его удивление, он насмешливо ухмыльнулся:

– Gotterdammerung, капитан? И конечно, Морковки изрядно разочарованы. Их идолы оказались на поверку глиняными божками. Бессмертные – очень даже смертны. Они ушли от нас. Лично я удивлен, что они вообще не выгнали нас из долины – раз и навсегда. Впрочем, они еще могут это сделать.

Джулиан допил рюмку в надежде на то, что это поможет ему переварить новости. Проф болезненно щурился, глядя на своего гостя. Потом с трудом поднялся с дивана, шаркая шлепанцами, подошел к столику, налил себе и поставил графин обратно ближе к Джулиану. Он вернулся на место и согнулся в новом приступе кашля.

– Алиса здесь? – спросил Джулиан.

– Да. В смысле здесь, в Соседстве. Она отправилась повидаться с Экзетером. Так что слышно об Освободителе?

– Он совершенно рехнулся. Это ужасно, в точности так, как и предсказывали Джамбо и остальные. Он считает себя мессией. Он шествует в Тарг и тащит за собой толпы оборванных крестьян. Я надеялся… – Впрочем, последняя надежда на то, что Служба каким-то образом сможет остановить Экзетера, умерла окончательно. – Он обратил в прах все, чего вы достигли со своей Истинной Верой. Он называет Пентатеон и прочих не демонами, а чародеями, а вы понимаете, к чему это приведет. Он в сговоре с некоторыми из них, и одному Богу известно, о чем он там с ними договорился. Он изобрел какую-то ерунду насчет переселения душ вместо вечной жизни среди звезд. Он изрекает божественные доктрины по собственному разумению. Он безумен как… как… – Джулиан замолчал и налил себе еще.

Проф потер грудь так, словно она болела.

– Я бы не слишком переживал за него. Мне кажется, у Зэца достойный противник. – Он ухмыльнулся, как всегда, когда изрекал особенно удачную мысль.

От усталости и спиртного у Джулиана кружилась голова.

– Объясните мне еще раз. Во-первых, какого черта хотел Зэц, явившись сюда? Угрожая нам, он добился бы скорее того, что мы сплотились бы в поддержку Экзетера!

– Ну разумеется. Вы совершенно правы. Угрозы действуют на местных, но Зэц плохо знает англичан. Даже Пинки выступал за Освободителя на следующий день.

– А во-вторых… зачем ему все это? Зачем пытаться остановить Освободителя, угрожая нам? Бред какой-то! Создается впечатление, что Зэц боится!

Проф кивнул и откинулся на подушки, прикрыв глаза.

– Вот именно. Мы все так и подумали. Боюсь, на это все и было рассчитано. – Каким бы больным он ни был, он продолжал играть в свои дурацкие игры-загадки.

– Что еще? – рявкнул Джулиан. – Чего вы мне не рассказали?

– Джамбо. Джамбо и Алиса Пирсон, кузина Экзетера, – так ее зовут теперь, Пирсон. Она овдовела. Они оба присутствовали там, конечно. Той же ночью они забрали пару драконов и улизнули.

До Джулиана дошло не сразу.

– О Боже! – Он залпом допил рюмку. «Алиса, что мы с тобой сделали!» – Этого не планировалось?

– Ну как сказать? Зэц спросил, кто главный, и разговаривал только с ним. Он пробыл в комнате не больше минуты или двух, как мне сказали потом. Но Джамбо был там, и миссис Пирсон тоже.

– Вы считаете, Джамбо… – Как можно произнести такое вслух? – Вы считаете, он предатель? Вы считаете, Экзетер был прав все это время?

Проф потер глаза, не открывая их.

– Я знал это. История с Сент-Джоном была вымыслом. Это Джамбо пытался избавиться от Экзетера, швырнув его в Бельгию, – он и сам признавал это. Суть в том, что сам Джамбо ничего не мог поделать. Он слишком долго пробыл здесь, так что хорошо известен неприятелю. Зэц загнал его в западню, наложил заклятие и отправил исполнять роль Иуды.

Джулиан вздрогнул. Конечно, Экзетера необходимо остановить, но одна мысль о предательстве друга вызывала отвращение, даже если друг этот и не волен в своих поступках. Мана не представлялась ему злом, когда он использовал ее для обращения солдат у Семи Камней, но с ее же помощью Урсула превратила его в жиголо, ради маны Экзетер убил своих друзей, а потом использовал ее, чтобы разоружить ниолийскую кавалерию, – а теперь еще эта история про Джамбо, предавшего Эдварда и, возможно, не его одного. Никто не может считать себя в безопасности, когда вокруг столько маны.

– Вы считаете, Зэц снова использовал Джамбо? Но это странно. На этот раз Экзетер наверняка что-то заподозрит, не так ли? – Он снова вздрогнул, словно провалился в зловонную яму. – Но вы ведь не хотите сказать это же про Алису?

– Не знаю. – Проф устало посмотрел на него. – Скорее, конечно, Джамбо, ибо Зэцу известно, что он один из руководителей Службы. Вряд ли он знал, кто такая миссис Пирсон, – но, боюсь, недооценивать его было бы большой ошибкой. Черт, капитан, может, он и в самом деле пришел только попугать нас?

– Но вы-то так не считаете. Вы уверены, что он пришел наложить на Джамбо новое заклятие.

Роулинсон закашлялся и выпил.

– Я считаю, один из них – отравленная пешка, возможно, Джамбо. Вероятно, он даже сам не знает этого, но он как заряженное оружие, которое выстрелит при встрече с Экзетером.

– И он взял Алису с собой, чтобы отвести подозрения? В качестве приманки? – Как Урсула взяла его самого… – Ну да, когда Экзетер увидит ее, он так удивится, что не обратит особого внимания на Джамбо.

– Возможно, так думает Джамбо, – шепотом согласился Проф, – хотя и невольно, если вы следили за моими рассуждениями. Впрочем, возможно, Алиса сама уговорила Джамбо взять ее с собой.

Джулиан поежился.

– У Экзетера чертовски много собственной маны. Кто бы из них ни был оборотнем, он обнаружит заклятие… ведь обнаружит?

Проф с кряхтением выпрямился.

– С вашего позволения, старина, я бы лег. – Шатаясь, он встал на ноги.

– Оставайтесь и добивайте бутылку, если хотите. Там, в шкафу, есть еще. Нет, я не думаю, что Экзетер обнаружит ловушку. Зэц не оставляет отпечатков пальцев.

40

Джулиан провел ночь на диване у Профа Роулинсона и вернулся к себе домой на рассвете, чтобы почиститься – насколько получится без помощи слуг. Даже водопровод не работал. Обшарив весь дом – до сих пор ему ни разу не приходилось этого делать, – он обнаружил, что вода подавалась из резервуара на чердаке, куда закачивалась ручным насосом из подземной емкости. Откуда она попадала туда, оставалось не совсем ясным, но ему удалось зачерпнуть ведро и не свалиться в воду. Наколотых дров тоже не было, а сам наколоть их он не мог.

Чистый, но дрожащий от холода, он справился с последней пуговицей, когда в дверь позвонили. На веранде стоял Уильям Маккей, небритый и взъерошенный, как мокрая кошка, по обыкновению глупо улыбаясь и протягивая ему прикрытую салфеткой корзину.

– Слышал, что вы вернулись, старина. Вот, занес кое-какой завтрак.

Джулиан пребывал в легком замешательстве.

– Очень мило с вашей стороны.

– О, не меня благодарите, старина. Все благодарности к Благотворительному обществу дам-методисток и Танцевальному Клубу Морриса, олимпийский филиал. Это они раздают джин нуждающимся. Я всего лишь разносчик. Можете дать мне на чай, если вы уж так благодарны. Корзинку просили вернуть.

– Минуточку.

Маккей шагнул через порог и остановился. Это был высокий, скучный тип, лучший лингвист поселка, способный говорить по меньшей мере на двенадцати местных диалектах, не говоря при этом ничего существенного ни на одном. Интересовался он исключительно рыбалкой, а для Джулиана представлял интерес только как муж Юфимии. Она клялась, что они не спали вместе уже много лет, но не допрашивать же человека про его собственную жену?

Приподняв салфетку, Джулиан обнаружил под ней фрукты, хлеб – судя по запаху, только что испеченный, – и закупоренную бутыль, достаточно горячую, чтобы надеяться на то, что в ней чай. Рот тут же наполнился слюной. Он вспомнил про бедолагу Профа.

– Скажите, а вы разливаете джин всем нам, бедненьким?

– Ну, у нас тут некоторая неразбериха. Приходится нормировать снабжение, так? Ну и все держатся вместе. Это Полли все организовала. – Взгляд Маккея скользнул за спину Джулиана и обратно. – Вы… один?

– Да. Заходите и присаживайтесь. Мне нужно поговорить с вами.

– О… Мне надо возвращаться. Я только думал, нет ли у вас новостей от Юфимии. Видите ли, мы тут немного беспокоимся.

– Что? Как? Заходите, – твердо проговорил Джулиан. Забрав корзину, он первым прошел в гостиную. Она была невелика и неуютна – он не умел устраиваться, да и времени заниматься этим у него почти не было, но он знал, что там по крайней мере чисто. Он предложил гостю кресло, сам сел в другое и начал разгружать корзину. – Рассказывайте.

Маккей опустился в кресло и уставился в пол.

– Ну, она была недолго на Земле, чтобы забрать кузину Экзетера…

– И вернулась с испанкой. Да, я знаю. Где она сейчас?

– Не знаю. Сам вернулся только вчера из Товейла. Еще не болел, но думаю, что никуда не денусь. Ее уже не было. Думал, может, вы… Ну, вы понимаете. Думал, может, вы знаете.

Джулиан зажал бутыль между коленями и выдернул пробку. Из горлышка вырвалась соблазнительная струйка пара.

– Нет. – Он отпил прямо из бутылки и обжег горло.

– А… Кажется, дня два назад, когда я уезжал, ей удалось уговорить Морковок поставлять нам кой-какую провизию. Потом исчезла. Никому не сказала куда. И записки не оставила. – Глаза Маккея смотрели куда угодно, только не на Джулиана. – Если только вы…

– Боюсь, здесь ее нет. Послушайте, Маккей… Вы ведь знаете, что мы любовники.

Тот отвернулся к камину и пожал плечами:

– Ничего. Мы давно уже живем каждый сам по себе. Вы сделали ее счастливой, старина. Больше, чем… э… ну, вы понимаете.

Больше, чем половина других мужчин поселка, каждый в свое время? Сколько же ей лет? Гордость никогда не позволяла ему спрашивать ее об этом.

– Мы с ней поругались. Мне, конечно, очень жаль, и я хотел бы извиниться. Так вы не знаете, куда она пошла?

– Понятия не имею. Вы же знаете, она работает в Лемодвейле. У нее там знакомые. Или… – Он прикусил губу. – Мне кажется. Морковки могут знать. У нее отношения с ними лучше, чем у большинства из нас.

– Она рассказывала мне про Тимоти.

Их глаза встретились – Маккей покраснел, потом стиснул руки так крепко, что костяшки побелели.

– Все это было давно. Послушайте, мне надо обратно…

– Мне все равно, что она делала. Мне хотелось бы выслушать вашу версию.

– К черту, старина!..

– Прошу вас! – прошептал Джулиан, ощущая, как горит его лицо, но твердо решив узнать правду, чего бы это ему ни стоило. – Ради нее. Я люблю ее, но я задел ее чувства, не желая того. Я хотел извиниться. Я должен понять ее.

– А разве мы все не хотим? Мужчинам не понять женщин, старина. Женщины в любом мире – загадки. С ними не проживешь, без них – тоже. – Маккей снова уставился в пустой камин, пожевывая губу. – Может, это и не ее вина вовсе. Как знать… Ну, во-первых… Она не вписалась сюда, вот что. Женщины к ней плохо относились.

Идиот! А чего он ожидал? Как давно это было? Двадцать лет назад? Пятьдесят? Он представлял, как издевались леди из Олимпа над дочкой ирландского рыбака – так кошки играют с мышью. Легко было понять и то, что эти классовые предрассудки значили гораздо меньше для Джулиана Смедли, прошедшего Большую Войну, чем для этих викторианских реликтов. Но война изменила Англию, она сплотила ее. Теперь все будет по-другому. Но даже если Юфимия и смотрелась бы чужой в Челтенхеме, то здесь, в Соседстве, она была его женщиной, а все остальное ему безразлично.

– Наверное, я меньше помогал ей, чем должен был бы, – угрюмо буркнул Маккей. – Она отуземилась. Ушла к дровосеку из Морковок.

А что еще ей оставалось делать?

– У нее… у них… у них был только один ребенок?

– Ну да. А потом этого ее Морковку сожрал югуляр. Через год или два она вернулась ко мне – с ребенком, пеленками и всем прочим. – Он пожал плечами. – Ну, я ее пустил. Отдельные спальни и все такое… ну, вы понимаете. Так мы лучше ладили. И Тим. Чертовски славный паренек, правда. Растил его как джентльмена. Научил ловить рыбу. Он отправился на Землю два года назад. Последнее, что мы слышали о нем, – он работает в Штаб-Квартире. Там-то он пришелец, само собой. Ну, не будем тыкать пальцами, старина! Не сомневаюсь, от меня тоже залетел кое-кто в поселке.

– Маккей тяжело поднялся.

Для него главным оставалось то, что его жена отуземилась, бросила его ради Морковки. Возможно, он даже не заметил того, какой храбрости потребовалось от нее, чтобы вернуться к нему и его драгоценным друзьям. Ладно, то, что она делала или не делала, мало теперь значило для Джулиана. Лучше уж представить ее влюбленной в молодого Морковку, чем лежащей в постели со скользким Пинки Пинкни. В Морковках нет ничего плохого, если не считать того, что они смертны. Домми, например, во сто крат лучше этого Пинкни или даже этого скудоумного Уильяма Маккея.

– Что слышно про Экзетера? – спросил Маккей, направляясь к двери.

– Ничего хорошего. – Джулиан обрисовал ему ситуацию. – Я больше беспокоюсь за Алису Прескотт. То есть я хотел сказать – Пирсон.

Маккей вяло кивнул.

– Что вы собираетесь делать?

Джулиану пришлось немного подумать, чтобы подытожить все, что он узнал. Если Юфимии нет в Олимпе, ему нет смысла оставаться. С одной рукой он не мог даже помогать в уходе за больными.

– Наверное, вернусь к крестовому походу Экзетера. Алиса – старый друг, а Экзетер, возможно, уже мертв. Я в некотором роде отвечаю за нее. Если Зэц заколдовал ее, она могла тоже погибнуть или сойти с ума. Или Джамбо, если это он отравленная пилюля. Грипп, должно быть, уже охватил все вейлы. Она не знает языка, у нее нет денег. – Эта сучка Урсула вряд ли поможет ей…

– Ну что ж, от вас там больше толку, старина, чем от меня. Мне пора возвращаться в Тронный Зал. Удачи. – Маккей протянул ему вялую руку. – Не рассчитывайте найти здесь особенно много по возвращении, да?

– Ладно, не буду.

41

Поверхностный осмотр поселка подтвердил рассказ Маккея. Полли Мургатройд организовала питание и уход за больными, но Морковки полностью контролировали снабжение продовольствием и могли в любой момент прекратить его. Помочь Джулиан не мог ничем. Он обнаружил, что три четверти пришельцев бежали, и никто из оставшихся не мог или не хотел составить капитану Смедли компанию в его стомильной прогулке. На конюшне не осталось ни одного кролика, а когда он дошел до загона для драконов, то обнаружил пустым и его. Должно быть, Семьдесят Седьмой разобрался в ситуации и избрал единственно верный путь.

Он захватил одеяло, запасную одежду, немного денег и вышел в путь с мешком за спиной и зонтом в здоровой руке. Он мог успеть в Рэндорвейл засветло. Конечно, он мог нести с собой инфекцию, но его опередило столько народа из Службы, что вряд ли это изменило бы ситуацию. Из Рэндорвейла он пойдет в Лаппинвейл, Мапвейл и Юргвейл – все эти перевалы проходимы. Если потребуется, он продолжит путь и в Ниолвейл, но прежде он должен узнать, что нового слышно про Освободителя. К этому времени он наверняка узнает уже, как тяжело ударил грипп по Соседству. Эпидемия, обогнувшая земной шар за пять месяцев, охватит Вейлы за несколько дней.

За пятнадцать минут он дошел до деревни Морковок. Его приближение заметили, и встречать его вышли трое мужчин. Двоих пожилых он не помнил, но третий – помоложе – служил раньше дворецким у Пинкни, хотя как его зовут, Джулиан тоже забыл. Когда до них оставалось двадцать или тридцать футов, тот, что помоложе, крикнул: «Стой!»

Джулиан остановился где был, в грязи, под зонтом.

– Сколько ваших заболело? Сколько умерло?

– Слишком много! Пусть тайки заботятся о своих больных и не трогают Морковок. Тебе нет хода сюда. – Зеленые глаза были непривычно враждебны.

– Я не понимаю… Мы принесли этой долине столько процветания, мы сделали вашему народу столько добра. И стоило прийти болезни, как вы…

– Уходи, Каптаан! – прокричал другой. – Вы навлекли на нас гнев богов. Многие из нас хотели сжечь ваши большие дома и выгнать вас вон. Не искушай нашу молодежь. Уходи.

– Я и пытаюсь.

– Тогда иди вдоль реки, – посоветовал бывший дворецкий.

Это был изрядный крюк, но харизма, очевидно, больше не действовала.

– Энтайка Маккей у вас?

– Нет.

– У меня с собой два письма – одно для нее, если она вернется, и одно от Домми для Айеты.

– Положи их на этот пень и уходи.

Джулиан подчинился и повернул прочь. Поведение Морковок раздражало, но было понятным. Для них легче приписать болезнь гневу Зэца и Пентатеона. Возможно, буря могла бы сойти на нет, если бы тайки вели себя увереннее и тверже. Но теперь Службе была нанесена смертельная рана. И Служба не могла винить в этом ни Экзетера, ни Пентатеон: кару Небесную она навлекла на себя сама.

42

Никто не знал, за что Ревущая Пещера заслужила столь неподходящее название, ибо мало где можно было найти место тише этого. Это была огромная пещера в склоне, выходящем на Лоспасс – один из самых оживленных перевалов в Вейлах. Элиэль уже ночевала в ней несколько дней назад по пути в Ниолвейл, так что вернулась сюда, как в хорошо знакомое место. Мышцы ее не привыкли еще к новым нагрузкам и болели так, будто их терзали раскаленными клещами. Старый Пиол выглядел по крайней мере не хуже ее, но оба замерзли под дождем как ледышки. Они вместе с дюжиной паломников вскарабкались по склону ко входу в пещеру, и там их встретил один из Носителей Щита, помощников Освободителя.

– Мы только что развели еще один костер. – Он горделиво выпятил грудь.

– Ступайте за мной, и я провожу вас туда, только постарайтесь не шуметь.

Пол в пещере был по большей части ровный, но усеянный камнями, обрушившимися, судя по всему, со свода. Извилистая тропа вела в полумрак. Поначалу Элиэль не видела ничего, кроме спины Пиола прямо перед собой, но постепенно ее глаза привыкали к неяркому свету множества костров, вокруг которых небольшими кружками собрались люди. Не шуметь их просили потому, что все слушали Д’варда. Он сидел у одного из костров, но говорил громко, так, чтобы слышали все. Он не проповедовал, он просто отвечал на вопросы.

Элиэль усадили у дымной, шипящей, еще не разгоревшейся как следует груды ветвей, и она протиснулась поближе к ней, не прекращая дрожать. Сквозь треск веток и стук зубов она почти не слышала, о чем идет речь. В пещере сильно пахло мокрой одеждой, но она радовалась обществу. Огонь разгорался, и она понемногу отогревалась. Только тут она поняла, что один из притиснутых к ней людей – Дош. Свет костра блеснул в его глазах, когда он увидел, что она узнала его.

– Ты что, следишь за мной? – сердито прошептала она.

Он кивнул и прижал палец к губам.

Она огляделась по сторонам. Все новые люди набивались в пещеру. Рядом развели еще один костер, и вновь пришедших вели уже к нему. Тишина для такой толпы стояла неправдоподобная.

Д’вард поднялся и перешел к следующему костру. Кто-то освободил камень, чтобы он мог сесть. Теперь он сидел ближе к ней, так что она слышала лучше.

– Ну? – весело спросил он. – Вопросы есть?

– У меня есть вопрос к тебе, еретик! – Резкий голос принадлежал рослому мужчине в темной хламиде. Элиэль не могла разобрать цвет хламиды, но узнала в нем одного из жрецов Падлопана, ехавшего вчера в телеге вместе с ней.

Голос Д’варда звучал не мягче.

– Ты растратил жизнь, поклоняясь ложному богу болезней! Не знаю, найдутся ли слова, способные пробиться сквозь годы извращенного мышления, но спрашивай.

Жрец поднялся на ноги и стоял теперь массивной темной фигурой на фоне пляшущего огня.

– Ты говоришь, ты идешь убить Смерть? Тогда скажи нам, что будет потом, когда Смерть погибнет! Будем ли мы жить вечно?

Освободитель вздохнул:

– Что бы я ни ответил тебе, ты все равно не поверишь мне. Ступай с нами и увидишь сам, что случится. У кого еще вопросы?

– Я еще не кончил, – взревел жрец. – У меня еще много вопросов! – Ответом ему был взрыв негодования толпы. Это заметно потрясло жреца, но не поколебало его решимости. Д’вард что-то резко сказал ему, и он опустился, скрывшись из вида.

Элиэль чуть не захихикала. Она встретилась взглядом с Дошем и увидела, что тот ухмыляется так, словно уже слышал такие разговоры раньше.

Следующего вопроса она не расслышала.

– А! – сказал Д’вард. – Не все расслышали это. У тебя, жрец, отменно громкий голос. Повтори-ка этим добрым людям, что спросила госпожа?

На этот раз жрец не вставал, но голос его не сделался от этого тише.

– С удовольствием, с удовольствием! Эта женщина говорит, что ее ребенок умирает, так что можешь ли ты. Освободитель, убить Смерть вовремя, чтобы спасти его? Да, ответь нам, Освободитель!

Д’вард молчал, и в Ревущей Пещере воцарилась мертвая тишина, нарушаемая только негромким потрескиванием веток в кострах.

– Передайте мне этого ребенка, – произнес он наконец.

Элиэль приподнялась на коленях, надеясь хоть что-нибудь увидеть, но перед ней было слишком много тел и камней, а люди за ее спиной зашипели на нее, так что ей снова пришлось сесть. Все, что она разглядела в узкий просвет, – это знакомое лицо Д’варда, освещенное бликами костра. Он склонился над ребенком.

– Вот! – сказал он. – Я надеюсь, это ответит на твой вопрос, мать, и на твой тоже, жрец. Бедная кроха голодна. Ни у кого не найдется капельки еды для голодного ребенка? Спасибо, брат, и да благослови тебя Неделимый. А ты ступай к маме, киска!

Ревущая Пещера не наполнилась ревом, но по ней пронесся шелест шепота, а потом несколько голосов вскричали: «Чудо!»

Элиэль оглянулась, и выражение лица Доша было насмешливым, как она и ожидала.

– Как меня? – спросила она. – Он исцеляет других? Он делает это все время?

Дош кивнул. Она съежилась, лихорадочно размышляя.

Д’вард подождал, пока голоса не стихнут.

– На нашего гостя снизошло благословение Неделимого. Кто еще хочет задать вопрос?

Это продолжалось больше часа. Он переходил от костра к костру и за это время исцелил женщину с парализованной рукой, и еще одного ребенка, у которого был жар, и вернул зрение слепому. Иногда он шутил и смеялся, иногда был серьезен. Порой его ответы превращались в короткие притчи, объяснявшие суть, но не дававшие жрецам повода для придирок. Он вел себя неизменно приветливо со всеми, кроме жрецов. К ним он обращался так же, как и они к нему, – уничтожающе грубо. Это можно было понять, ибо они не оставляли попыток подловить его на чем угодно. Впрочем, этого им так ни разу и не удалось, хотя некоторые из его ответов отличались уклончивостью, как тот, который он дал жрецу Падлопана.

Его мастерство потрясало. Элиэль и раньше доводилось видеть завороженных зрителей, но ни разу – так долго и тем более не в результате импровизации, ибо Д’вард явно действовал без какого-либо предварительного сценария. В конце концов он оказался совсем рядом с их костром, и она ждала его, дрожа от страха, что он может повернуть и пойти куда-то еще.

Когда он дошел до них, за высокой аркой входа в пещеру стемнело, и не просто стемнело, а дождь сменился снегом. Люди потеснились, чтобы дать ему место, но он остался стоять, скрестив руки. Она вспомнила, как он играл Джинуу в «Трагедии Трастоса». Тогда на нем не было ничего, кроме набедренной повязки, и свет факелов заставил его сиять как бога, которого он изображал. О, какой это был триумф! У нее перехватило горло, и она затрепетала от нестерпимого желания вскочить и обнять его.

Он посмотрел на нее, словно не узнавая, потом обвел взглядом всю их группу.

– Кто будет спрашивать здесь?

– Надвигается буря! – закричал сидевший рядом с ней старик громким, невыразительным голосом глухого. – Мои кости чувствуют это! Мои кости всегда предупреждают меня, когда надвигается непогода! Поведешь ли ты нас дальше завтра, молодой человек, или останешься здесь переждать ее, а? – Это был хороший вопрос. Глухой казался еще старше Пиола, и на нем не было почти ничего, кроме крошечной повязки, – нищий как нищий, наверняка присоединившийся к Свободным ради дармовой кормежки.

Д’вард пожал плечами:

– Здесь нам тепло, в лесах хватает дров, в реке – воды, к нам гонят мясо – так зачем нам спешить навстречу завтрашним невзгодам?

– Потому, что мне осталось не так уж много «завтра», молодой человек, вот почему!

Д’вард рассмеялся и похлопал старика по костлявому плечу.

– У тебя впереди целая вечность, дед! Но если твои кости говорят правду, тогда, пожалуй, нам лучше переждать непогоду здесь. Не у одного тебя нет нормальной одежды. Я не хочу, чтобы кто-нибудь замерз. Ладно, если среди нас есть богатые люди, готовые купить башмаки и теплую одежду для Свободных, это было бы очень достойным деянием в глазах Неделимого.

Он снова обвел взглядом сидевших у костра, словно ожидая нового вопроса. Глаза его, вспыхнув сапфирами, на мгновение задержались на Элиэль. Знает ли он про ее пояс с деньгами? Должно быть, у нее больше денег, чем у любого другого из них. Она не позволит Д’варду забрать эти деньги на свою богохульственную блажь.

А если позволит, забудет ли он свои несправедливые подозрения? Поймет ли он то, что теперь она всего лишь хочет быть его другом?

Обнимет ли он ее хоть раз, только раз, чтобы показать, что верит ей?

– Могу я спросить? – послышался голос Пиола Поэта, каким-то образом оказавшегося по другую сторону костра. – Только боюсь, господин, что он может показаться тебе дерзким.

Д’вард усмехнулся:

– От тебя я жду только проницательных вопросов, старый друг. Спрашивай.

– Ты учишь вещам, которых нет ни в одной священной книге. От чьего имени ты говоришь?

Освободитель поднял голову, чтобы ответ его был слышен всей пещере.

– Пиол Поэт спрашивает, от чьего имени я говорю. Ох, Пиол, Пиол, неужели ты так веришь книгам? Кому как не тебе знать, как часто ошибается переписчик, копируя текст. Ты ведь знаешь, что даже оригинал написан рукою смертного, ибо писания никогда не создаются самими богами. Так разве не лучше слышать слова самого учителя, нежели бесчисленные пересказы? Я говорю от имени Единственного Истинного Бога, который послал меня.

Несколько человек разом заговорили. Д’вард кивнул самому громкому из них, угрюмому на вид мужчине, сидевшему, обняв одной рукой девушку не старше Элиэль. Возможно, он находился здесь только из-за нее, ибо поведение его было далеко от почтительного.

– Ты утверждаешь, что ты Освободитель, предсказанный «Филобийским Заветом». Но если верить «Завету», Освободитель родился меньше пяти лет назад. Как тогда ты можешь быть этим Освободителем?

Д’вард не обрушился на него, хотя кое-кто из слушателей и зарычал сердито в ответ на это кощунство.

– В «Завете» обо мне говорится немного по-другому, и я могу призвать свидетеля того, что происходило на самом деле. Элиэль Певица здесь, та самая Элиэль, о которой тоже говорится в пророчестве, та самая Элиэль, которая исполнила пророчество. Встань, Элиэль, и скажи всем, что ты видела.

Страха перед сценой Элиэль не испытывала с малых лет. Однако теперь она в ужасе смотрела прямо в синие глаза Д’варда. Она не могла говорить просто так!

– Давай, давай! – Дош подтолкнул ее. – Дай им главное представление в своей жизни. Певица! Только раздеваться не надо!

Она сердито шлепнула его по руке.

И тут Д’вард улыбнулся ей. Она и забыла, как он улыбается. Она неуверенно поднялась на ноги.

– Иди сюда и расскажи все, – повторил он. – Вот сюда! Прости, дед.

Он предлагал ей залезть на плоский камень, на котором сидел старик. Она протянула руку, чтобы он помог ей, но он не обратил на это внимания. Тогда Дош обхватил ее за талию и поставил на эту импровизированную сцену. Огромная пещера, полная мерцающих огней… бесчисленные нетерпеливые лица. Она никогда еще не выступала перед такой большой аудиторией, и слов своих она не учила. Пиол даже не написал еще ее роли. Биение сердца, казалось, заполнило всю пещеру; внутренности сжались в тугой комок.

– Начни с самого начала, – сказал Д’вард снизу. – Как ты рассказывала Дошу. – Он снова улыбнулся.

Она повернулась к слушателям и набрала в грудь побольше воздуха.

– Меня зовут Элиэль Певица. – Она услышала, как ее голос эхом отразился от каменных стен. – Пять лет назад я пришла в Наршвейл с труппой бродячих актеров. Невинным ребенком была я тогда и не думала, что злые силы замыслили убить меня и что мне суждено сыграть одну из главных ролей на сцене истории…

Дальше все пошло как по маслу. Она рассказала все, или почти все. Она опустила только поспешное исчезновение Д’варда из Сусса, но упомянула и первое чудо, когда он избавил Дольма Актера от его заклятия, и чудо вчерашнее, когда он исцелил ее ногу. Когда она закончила свой рассказ, небо снаружи сделалось совсем черным. Она ожидала оваций, ибо не сомневалась в том, что это лучшее представление за всю ее жизнь. Ее встретила мертвая тишина. Ну и ладно! В храмах не аплодируют, а сегодня эта пещера превратилась в храм. Тишина уже знак признания, а в пещере было очень тихо. Ни звука. Она проповедовала за еретика! Она ни капельки не жалела об этом, хотя и гадала, что бы сказал на это ее отец.

Она повернулась на своем возвышении, намереваясь прыгнуть в руки Д’варду – чтобы он обнял ее и поздравил шепотом, а может, даже и поцеловал.

Но Д’вард уже ушел.

43

Когда Элиэль Певица как следует разошлась в своем изрядно драматизированном представлении о Пришествии Освободителя, Д’вард кивнул Дошу, чтобы тот шел за ним, и тихонько выскользнул из круга людей. Никем не замеченный, он шагнул в темноту. Огромный щит мешал Дошу так же легко и быстро передвигаться, но Дош принял вызов. Он первым добрался до перегораживавшего пещеру каменного завала. Д’вард появился чуть позже и оглянулся в поисках своего исчезнувшего спутника. Дош бесшумной тенью подкрался к нему сзади и прошептал: «Господин?»

Д’вард подпрыгнул от неожиданности и засмеялся.

– Пытаешься напугать меня до смерти? – В слабом свете костров лица его почти не было видно, но он улыбался, и если чьи-то улыбки и могут светиться в темноте, то эта была из таких. – Знаешь эту пещеру?

– Лучший ночлег в Вейлах за такие деньги.

– Верно. Значит, ты знаешь маленькую пещерку вот здесь?

Дош кивнул:

– Она называется Блошиной Ямой.

– Возможно, не без оснований. Я попросил Килпиана поддерживать там огонь. Постарайся не пускать туда никого, кроме Друзей и Носителей Щита, ладно?

Ох, проклятие! Пещера была шириной не меньше пятидесяти шагов, и хотя перекрыть основной проход через завал не составляло труда, здесь было полно других лазеек. Ревущую Пещеру Дош облазил еще в детстве – она служила Лудильщикам любимым местом стоянки. Он помнил пять или шесть мест, по которым можно было пролезть в Блошиную Яму. Темнело, но, пока горят костры, в пещере не будет темно по-настоящему. Желающие смогут пролезть через завал и без факела, если ползти не спеша.

Он вздохнул:

– Ты всегда находишь мне самые трудные поручения!

– Да, – серьезно ответил Д’вард. – Отчасти потому, что могу быть уверен: ты выполнишь их лучше любого другого, отчасти – потому, что знаю: ты любишь трудные. – Он снова улыбнулся. – Разве не так?

– Нет! – Но тут Дош понял, что ему нравится незнакомое ощущение чужого доверия к себе. – Ну, может быть. Наверное, да. – Он сам не знал этого точно, но это было так. Уже не в первый раз он подумал, что Освободитель, возможно, знает его лучше, чем он сам. – Я пригляжу за тем, чтобы тебя не беспокоили, господин.

– Молодец. – Д’вард сжал его плечо. – Ты никогда не подводил меня, Дош.

– Он исчез в темноте.

С минуту Дош стоял, обдумывая последние слова Д’варда. Никогда не подводил его! Как же это приятно слышать! И как странно то, что он может так думать – он, Дош Прислужник, кого никогда не заботило ничего, кроме плотских наслаждений, причем чем грязнее были эти наслаждения, тем лучше. Что ж, некоторые чудеса не так заметны, как другие… Потом он вскинул тяжелый щит Прат’ана на плечи, поправил (ужасно тяжелый) мешок с деньгами на поясе и отправился искать себе помощников.

Он взял на эту работу Носителей Щита Тьелана и Гастика, двоих Друзей и еще трех смышленых ниолийских юнцов, на которых положил глаз чуть раньше. Потом отыскал Титтрага Каменщика, нового Носителя Щита, достаточно здорового, чтобы сдвинуть весь завал голыми руками. Он расставил их парами, перекрыв все возможные места проникновения лазутчиков. Никто особенно не обрадовался новому заданию – все боялись Жнецов.

– Не бойтесь их, – успокаивал он. – При желании Жнец может пробраться невидимым, а в этом случае он не захочет оставлять за собой мертвые тела – зачем ему поднимать лишний шум? То же самое относится и к членам секты Эльтианы, или ублюдкам Крови-и-Молота, или любым другим убийцам, которых могут наслать на Д’варда злые чародеи. Не бойтесь их, ибо они не боятся вас и вы все равно не сможете ничего поделать с ними. Если они объявятся, ими займется сам Д’вард. Ваша задача – отгонять докучливых. Будьте вежливыми и внимательными, но твердыми. Если возникнут сложности, крикните меня. Я буду ходить вдоль завала.

Отгонять докучливых… Некоторые хотят говорить с Освободителем лично, чтобы рассказать о своих бедах, поведать правду богов или указать Д’варду на его ошибки. С большинством из них Д’вард разбирался в течение дня, но такие люди обычно не понимают, что у него могут быть дела и поважнее, например, сон. Больше всего пока докучали жрецы. За Освободителем увязалось уже несколько дюжин жрецов, и каждый был исполнен решимости изобличить его ересь.

Дош начал патрулировать вдоль края завала, держась-начеку, зорко следя за теми, кто заходил в глубь пещеры, а заодно и за своими помощниками. Его огорчило то, как легко он мог пройти совсем рядом с ними, так и оставаясь незамеченным. Конечно, многолетний опыт сделал из него первоклассного лазутчика, но и остальным полагалось бы быть не хуже.

Слишком много в пещере укромных мест, слишком много людей, слишком мало света. Даже если бы у него было достаточно дров, чтобы развести целую цепочку костров поперек всей пещеры, все равно оставалось бы слишком много темных мест. Работа, которую поручил ему Д’вард, была не просто сложной, она была почти невыполнимой.

44

– Ну и ну! – воскликнул Джамбо. – Для туземки она потрясающая актриса!

– Он сидел у маленького дымного костра в дальнем углу Ревущей Пещеры, сложив руки на коленях. Он казался совершенно спокойным, словно наблюдал за матчем в крикет на сельской лужайке.

Алиса промолчала. Он имел в виду знаменитую мисс Элиэль, заметно выросшую по сравнению с той девочкой, какой ее описывал Эдвард в семнадцатом году. К тому же росла она в чересчур подозрительных местах.

Поездка верхом на драконе – уже сама по себе довольно необычна, но эта пещера – это вообще нечто дикое! Алиса ни за что бы не поверила, что ее следующая встреча с кузеном произойдет в столь странном месте. Едва войдя, она сразу же узнала его голос, даже искаженный эхом в этом гулком пространстве, даже говоривший на незнакомом языке. Эдвард не вещал мысленно, как делал это Зэц, и все же ей часто удавалось уловить смысл его слов. Позже она увидела его издалека. Он совсем не изменился, если не считать бороды. Борода не шла ему, но, возможно, она была необходимым атрибутом той роли, которую он играл. А он неплохо справлялся. Сотни людей сгрудились у десятков мерцающих костров под голубой пеленой дыма. Все это очень напоминало Ад, тот Ад, который так наглядно описывал их дядя Роли, ну, правда, здесь никто не визжал и вообще никто не страдал. Напротив, пещера представляла собой узел, и виртуальность добавляла происходящему волнующую ауру святости. Ей отчаянно хотелось вскочить и крикнуть: «Это же просто Эдвард! Я помню его еще с тех пор, когда он расквашивал себе нос и ревел, просыпаясь от страшных снов».

Разумеется, она не стала делать этого. Никто бы ее все равно не понял. Но иметь в семье святого было решительно странным ощущением.

Женщина со щитом на спине крикнула что-то, перекрывая гул разговоров.

– А что теперь происходит? – поинтересовалась Алиса.

– Она говорит, – ухмыльнулся Джамбо, – что экспресс на Понтефракт и Лландудно отправляется с четвертой платформы.

– Я попрошу кузена, чтобы он превратил вас в соляной столп.

– На самом деле она говорит, что еда сейчас будет, что комната «для леди» там, а «для джентльменов» – вон там, и что не найдется ли добровольцев сходить за хворостом?

– Тогда сходите добровольцем, – предложила Алиса. – Разве нам не надо проверить, как там драконы? А что, если их как раз крадут?

– Тогда мы пойдем домой пешком. С ними все в порядке. Мне кажется, самое время пойти и перекинуться парой слов с нашим уважаемым Освободителем. – Джамбо легко вскочил и протянул ей руку, чтобы помочь встать, словно ей сто лет. Тем не менее она приняла ее: джентльменам приятно верить, что от них есть польза. По всей пещере люди поднимались размять ноги – тела заслонили свет костров.

– Я его больше не вижу, – сказала она.

– Я знаю, куда он пошел. Идем. Если мы потеряем друг друга в темноте, я буду ждать вас под этим зубом, идет? – Махнув в сторону самого длинного сталактита, Джамбо взял ее за руку и уверенно повел куда-то в глубь пещеры. Левой рукой он решительно расталкивал толпу, не забывая, однако, бормотать извинения. Казалось странным, что его так мало беспокоили драконы, которых оставили пастись у входа в пещеру. До этого вечера он трясся над ними, как над призовыми скакунами. Ладно, ему виднее, что делать. Он человек опытный, да и спутник славный.

Сейчас она встретится с Эдвардом. За этим она и приехала сюда. Поймет ли он, зачем она здесь? Она всю дорогу боялась этого. Теперь все по-другому. Она видела слепого, которому вернули зрение, и больного, хнычущего младенца, внезапно ожившего и начавшего смеяться. Исцеление внушением могло объяснить случай с мужчиной, но не с младенцем, и она не была уверена в том, что так уж верит во внушение. Если бы эти чудеса совершал кто-то другой, она бы ни минуты не сомневалась, что все это подстроено, а инвалиды – подсадные, помощники, заранее рассаженные среди зрителей.

Эдвард никогда бы не пошел на такое. Если уж он вершил чудеса, то настоящие. Волшебство. Конечно, мисс Пимм тоже пользовалась волшебством, и законы параллельных миров давали Эдварду в Соседстве те же силы, которыми мисс Пимм обладала на Земле. Эта пещера наверняка была узлом – Алиса ощущала чуть жутковатое покалывание виртуальности даже на расстоянии. Но как же непривычно видеть кузена, которого она знала всю свою жизнь, своего молочного брата, убедительно исполняющего роль Иисуса. А ведь он именно это и делал. Она считала себя христианкой, но ей нравилось верить в то, что она обладает терпимостью и достаточнойширотой взглядов. Его представление несколько покоробило ее; впрочем, в мире, где христианства не существует, это вряд ли можно считать святотатством. Она должна избегать скоропалительных выводов. Он, несомненно, объяснит ей свои мотивы. А даже если и не объяснит, ей надо верить в него и не спрашивать.

Она вдруг ощутила прилив гордости: надо же, сколько народу он собрал в свои ряды! Мой кузен – мессия…

Она протискивалась сквозь толпу следом за Джамбо, направляясь в глубь пещеры. Вскоре путь им преградила стена каменных обломков и сосулек-сталактитов. Над головой, в местах, откуда вывалились эти глыбы, зияли пустоты. Впрочем, пещера была древней-древней, и последний обвал произошел здесь много лет – или веков – назад. Так что бояться нечего. Но все равно от страха у нее захватывало дух. Здесь почти не было света. Она никогда раньше не страдала клаустрофобией, так что зачем начинать сейчас? Ведь это только от виртуальности у нее по коже бегают мурашки, правда?

Подойдя поближе к завалу, она услышала громкие голоса. Джамбо вдруг замер, прислушиваясь. Перед стеной циклопической кладки о чем-то спорили пятеро мужчин. Трое из них были в хламидах. Эти трое что-то требовали, а двое других, один из которых держал в руках круглый щит и устрашающего вида копье, отказывали. Предметом их спора было, судя по всему, темнеющее в завале отверстие прохода.

– Что происходит? – шепотом спросила она.

– Шш! – откликнулся Джамбо. Не прошло и минуты, как трое в хламидах повернулись и, сердито бормоча что-то, поплелись обратно к остальным. Двое остались на месте.

– Похоже, – негромко проговорил Джамбо, – что наш преподобный друг не желает, чтобы его тревожили. Эти похожие на монахов парни – жрецы. Кажется, Тиона. Давайте посмотрим, сможем ли мы добиться большего.

Он снова повел ее вперед и, минуя трех раздосадованных жрецов, направился к двоим часовым.

– Они не очень-то похожи на комитет по торжественной встрече, – пробормотала Алиса.

– Они просто отгоняют всякую шваль. Они не посмеют отказать настоящей леди.

Алиса не была уверена, что похожа сейчас на настоящую леди. Несколько последних дней не улучшили ни ее прически, ни цвета лица; она была закутана в тяжелые, намокшие меха, из-за которых от нее пахло псиной. При виде ее часовые не вытянулись по стойке «смирно».

Еще на ходу Джамбо начал объяснять что-то и продолжал говорить, проходя мимо часовых… вернее, пытаясь пройти. Он был остановлен острым наконечником копья. Тон его голоса изменился, хотя в нем продолжала сквозить надменность пришельца.

Копье не шелохнулось. Второй часовой буркнул что-то в ответ.

Джамбо повторил попытку, на этот раз более мягким тоном. Не помогло. Его харизма не действовала. Эта новость явно застала его врасплох.

– Вы забыли надеть старый школьный галстук, – фыркнула Алиса и мысленно хлопнула себя по рукам за бестактность.

Джамбо смерил ее кислым взглядом.

– Меня так и подмывает превратить их обоих в тыквы.

– Эмоциональная реакция… А что, вы разве можете?

– Только в полночь. – Он снова пустился в долгие, тихие объяснения. На этот раз он добился более или менее вежливого ответа. В нем даже слышались нотки сожаления, и все же это был явный отказ.

Тут из темноты появился третий человек. Невысокий, светловолосый, он на первый взгляд показался Алисе совсем мальчиком. Потом она заметила, что на спине у него тоже висит щит. Копья у него не было, но по поведению часовых она поняла – он здесь главный.

Джамбо начал все снова, и на этот раз Алиса услышала свое собственное имя и другие: Урсула, Капитан и Джамбо. Ему приходилось упрашивать, а он не любил этого. Что-то из того, что он говорил, произвело-таки впечатление на юнца, тот рявкнул какой-то приказ, и один из часовых, у которого не было щита, повернулся и исчез в отверстии между большими валунами.

Это был какой-никакой, но успех. В результате этого в полумраке остались стоять четверо: двое бдительных и неумолимых часовых, один переминающийся с ноги на ногу в холодной ярости Джамбо и одна Алиса, отчаянно старающаяся не показать, насколько ее забавляет все происходящее.

– Куда мы пытаемся проникнуть? – спросила она.

– Хррмф! Там, за этим завалом, еще пещера. Я спал там много раз. Путники всегда выбирают ее, там уютнее. Тепло зимой и прохладно летом. Экзетер прячется именно там.

Джамбо снова замолчал. Минуты тянулись медленно-медленно. Паломники во внешней пещере затянули какую-то песню. Тональность показалась Алисе странной, но ритм был достаточно боевым, чтобы служить местным эквивалентом «Вперед, Воинство Христово». Неужели Эдвард еще не научил их школьным песням из Фэллоу?

– Есть и другие пути через этот мусор, – буркнул Джамбо.

– Терпение! – успокаивающе сказала она. – Не забывайте, он ведь знаменитость. Он не может позволить, чтобы ему докучали все время.

В проеме мелькнул свет. Из расселины показался факел, а за ним – державшая его женщина. Она остановилась, разглядывая просителей.

– Привет, Джамбо. Добрый вечер, мисс Прескотт. Меня зовут Урсула Ньютон.

– Очень приятно, – откликнулась Алиса, жмурясь от яркого света. – Собственно, я теперь миссис Пирсон. – Какая, черт возьми, разница? – Но, конечно, я все еще кузина Эдварда.

Тут полагалось бы вступить в разговор Джамбо, или миссис Ньютон сама должна была бы провести посетителей в святая святых. Вместо этого та продолжала стоять и по очереди пристально вглядываться в обоих. Алиса ощутила приступ раздражения. Она зашла так далеко, и что же, все зря?

– Капитан Смедли тоже с вами? – спросила она.

– Нет, он возвращается в Олимп. – Урсула Ньютон была мощного вида дамой в толстом шерстяном плаще местного покроя. Волосы ее были острижены необычно коротко. Держалась она с явным подозрением. – Вы простите меня, если я задам вам пару вопросов?

– Черт подери, Урсула! – не выдержал Джамбо. – Какой бес в тебя вселился?

– Благоразумие. – Она нацелила свой испытующий взгляд на Алису. – Скажите, миссис Пирсон, кто такая была Будджа?

– Кто? – Боже милостивый! – Нянька Эдварда в Ньягате.

– А Пятнашка?

– Детеныш леопарда, мы его пытались приручить как-то, без особого…

– Неверный ответ!

Мгновение Алиса, не веря в происходящее, просто смотрела на женщину. Потом спохватилась.

– О! Это еще Джулиан Смедли, он был национальным чемпионом по прыщам.

Урсула заметно расслабилась. Впрочем, улыбка ее не стала от этого намного добрее.

– Спасибо. Поймите, Освободителю приходится быть очень осторожным, а ваш приезд стал для него полной неожиданностью.

– О, так, значит, он теперь Освободитель, да? – засмеялся Джамбо. – Урсула, дорогая, так ты теперь перешла на другую сторону?

Глаза ее сузились.

– Не совсем. Я до сих пор считаю, что он сделал серьезную ошибку, начав этот крестовый поход. Что ж – что сделано, то сделано, я верю в то, что все это нужно провернуть как можно быстрее. А ты?

– И я. Мы пришли вовсе не для того, чтобы пытаться уговорить его отказаться от этого, что бы ты там ни наговорила Экзетеру. У нас для него интересные новости.

– Тогда миссис Пирсон может передать их ему. Тебя, Джамбо, он видеть не хочет.

– Я понимаю. – Что ж, он принял эту новость, как и подобает джентльмену, но даже в неверном свете факела было видно, как он покраснел.

– Передай ему мои лучшие пожелания, ладно? – Он повернулся и пошел прочь, прежде чем Алиса нашлась что сказать. Как ужасно!

Урсула сделала Алисе знак следовать за ней. Подняв факел повыше, она первой шла по узкой, полого уходящей вниз тропе. Камни придвинулись ближе, угрожающе нависая над головой, словно насмехаясь над ее клаустрофобией. Пол был неровным.

– Я приношу свои извинения за эти инквизиторские меры, – сказала Урсула не оборачиваясь. – Палата послала к нему живые бомбы замедленного действия. Ваше появление здесь было таким неожиданным, что я настояла, чтобы он принял некоторые меры предосторожности.

– И присутствие Джамбо совершенно нежелательно. – Алисе надо будет переговорить с Эдвардом на этот счет, так сказать, навести мосты. – Конечно. Это можно понять. Кстати, что это за живые бомбы с часовым механизмом? Надеюсь, у них из ушей не торчат фитили?

– Боюсь, все не так просто. Это люди, порабощенные маной, чтобы убить Освободителя. Если это вас утешит, я могу сказать, что не обнаружила никакого заклятия ни на вас, ни на Джамбо, но это ничего не значит. Только самое примитивное заклятие можно обнаружить просто так.

– Ну, уверяю вас, я действительно его кузина. Только что из Англии. Я здесь в отпуске, как бы странно это ни казалось.

Миссис Ньютон иронически фыркнула.

– Ну и выбор, однако, у вас мест для отпуска! Здесь придется протискиваться. Смотрите под ноги. – Она подняла факел выше. Тропа пошла круче вниз, и Алисе пришлось чуть отстать, остерегаясь жара факела.

Ее провожатая остановилась и обернулась.

– Почти пришли, – негромко проговорила она. – Последняя просьба: миссис Пирсон, пожалуйста, не подходите к своему кузену близко. Его телохранителям приказано останавливать любого, кто попробует прикоснуться к нему. Они могут быть не совсем вежливы.

Вся эта ерунда начинала надоедать Алисе.

– Разве живой бомбе необходимо дотрагиваться до него, чтобы убить?

– Возможно, и нет, но это самый простой путь разрядить магический заряд. Именно так действуют Жнецы Зэца. Вы сами можете даже не догадываться, что на вас наложено заклятие. – Говоря эту невероятную чушь, Урсула Ньютон оставалась абсолютно серьезной. – В вас могут заложить неодолимое желание прикоснуться к нему и потом исполнить какой-нибудь смертельный ритуал, хотя вам он и покажется совершенно невинным.

– Я буду изо всех сил стараться не распускать руки.

– Вполне разумное решение. Прошу вас, идите за мной.

Как и говорил Джамбо, в пещере было значительно теплее. Лето надолго сохранялось здесь, в недрах горы, да и виртуальность под каменными сводами ощущалась сильнее. Потом впереди забрезжил слабый свет, и Алиса поняла, что спускается в большую подземную пустоту, которую вполне можно было считать отдельной пещерой. Судя по всему, ее давно обжили; на полу валялись щепки и клочья коры. В центре размещался очаг из потемневших камней, окруженный низкими плоскими камнями для сидения. За ними виднелись охапки пожухлой листвы и бесформенные груды тыквенных бутылей и дров.

У костра сидели человек пять или шесть; в пляшущем свете костра они казались призраками. Эдвард сидел в самой середине и негромко говорил что-то внимательно слушавшим его подданным. Он казался усталым, но держался молодцом – это после такого-то представления!

При виде ее все повскакивали с мест, но она смотрела только на высокого мужчину в монашеском одеянии. Да, ей хотелось броситься и обнять его, но что же здесь зловещего? Просто нормальная реакция при встрече с единственным оставшимся в живых родственником, да еще после долгой разлуки. Ее остановили только настороженные взгляды, которые исподтишка бросали на нее эти люди.

– Алиса!

– Эдвард! Как здорово снова видеть тебя!

– И тебя тоже. Э… ты не присядешь?

Она шагнула к плоскому камню с наброшенным на него клочком шкуры. Подождав, пока она сядет, вернулись на свои места и остальные. Урсула Ньютон осталась стоять.

Все молчали. Эдвард уставился на Алису так, словно она призрак, или Чаша Святого Грааля, или сам король Георг, и у нее язык тоже отказывался шевелиться. Столько всего нужно было сказать, что оба не знали, с чего начать. Она почти физически ощущала невидимую стену недоверия между ними.

Норфолк казался ей теперь таким далеким.

Она первая справилась со своим голосом.

– Я здесь не по делу, Эдвард. Просто в отпуске. Я не несу ничьих знамен. Как забавно, ты совсем не изменился! – Вблизи борода была не так уж и страшна, да и вообще это была скорее не борода, а грубая щетина. С патриархальной бородой, как у Теннисона, он казался бы персонажем из студенческой постановки.

За спиной ее хрипло кашлянула Урсула.

– Ну, я оставлю вас, ладно?

Охрана – трое мужчин и одна женщина – не понимала по-английски. Должно быть, Урсула ушла, но Алиса даже не обернулась, чтобы посмотреть.

– Извини за все эти плащи и кинжалы, – проговорил Эдвард. – Урсула…

– Все правильно. Я не в обиде.

– Ты похудела. Как у тебя, все в порядке?

– Спасибо, замечательно. – С учетом обстоятельств, разговор их был прямо-таки банальный. Было потрясающе снова видеть его. В глазах отчаянно щипало. – А ты?

Он тоскливо улыбнулся ей через костер.

– Я так соскучился по дому! Расскажи мне про Англию…

45

Свободные затянули новый гимн. Элиэль опять не знала слов, и потом, у нее все равно не было настроения славить Неделимого. Она до сих пор сопротивлялась мысли о том, что боги, в которых она верила всю свою жизнь, могут быть самозванцами. Костер догорал, но она уже согрелась, хоть и оставалась голодна – все свои припасы они съели еще вчера. По пещере прошел Носитель Щита, обещая, что пищу будут раздавать совсем скоро, значит, ей придется сидеть еще, съежившись, одной в толпе орущих верующих, разрываясь между убеждениями и тем, что видела сама.

Старый Пиол присел на камень рядом с ней. Она искоса посмотрела на него, не уверенная в том, хочет ли она его общества.

Он улыбнулся – перед ней сидел не наивный мечтатель, а гений, знаток человеческих сердец, способный раскрыть эти сердца и заставить их звенеть перезвоном серебряных слов.

– Говори, – сказал он. – Первое, что надо делать со сложностями, – это выстроить их по степени огорчительности.

– Они все огорчительные. – И некоторых она не может поведать даже Пиолу. – Кто такой Д’вард? Человек он или бог?

– Ты сама сказала толпе, что он чуть не умер однажды. Если ты веришь в это, ты должна верить в то, что он человек.

– Да, он был человеком тогда, – согласилась она. – Но в те дни он не разгуливал, творя чудеса… по крайней мере так, как делает это сейчас.

Пиол кивнул, терпеливо ожидая.

– Я не могу верить разом ему и Пятерым, ведь нет?

– Обоим не можешь, нет.

– Но Тион тоже исцеляет калек!

– Д’вард называет это колдовством.

– А Тион может назвать колдовством то, что делает он. Чьим словам верить?

Пиол потер седую бровь.

– Тогда подумай о других доказательствах.

Это было ясно и так, хотя она и не задумывалась об этом. На что это он намекает?

– А ты сам кому веришь?

Пиола трудно было застать врасплох. Он улыбнулся своей беззубой улыбкой.

– Скажу потом. Я не собираюсь думать за тебя.

Она состроила ему рожицу.

– Их слова уравновешивают друг друга, и их чудеса тоже. Тогда что еще может иметь значение? Ну? Какие еще доказательства у нас есть?

Возможно, он не собирался давать ей прямого ответа, но его вообще избавили от необходимости отвечать, ибо к их костру подошел Носитель Щита, собиравший деньги. Он не говорил ничего, поскольку люди в пещере продолжали петь. Мало кто нашел по нескольку монет для него; большинство только с досадой качали головой, показывая, что им нечего предложить. Элиэль тоже ничего не дала. Она носила на поясе целое состояние, но не собиралась показывать его на глазах у стольких любопытных в этой темной пещере. Носитель Щита улыбнулся и пошел дальше.

И вот еще что: Д’варда тревожила погода. Ему нужны деньги на одежду и пропитание своих последователей. У нее были деньги. Вся загвоздка в том, сможет ли она заставить себя отдать столько, даже Д’варду?

Пиол ждал.

– Что ты будешь делать завтра, Элиэль? Теперь ты можешь стать актрисой, великой актрисой. Если честно, у тебя всегда было больше сценического таланта, чем музыкального. Так что, останешься с Освободителем или пойдешь искать удачи дальше?

– В этом-то и вопрос, гусь ты старый! Не так важно то, во что я верю, – пока я решу это, годы пройдут. Что я хочу знать – так это что мне делать!

– Отлично. Уже ближе.

Она обдумала, не свернуть ли ему его старую шею. Само собой разумеется, нежно.

– А ты? Что собираешься делать ты?

– Я? О, я пойду со Свободными. Не важно, верю я Д’варду или нет, то, что он делает, – это самое потрясающее из того, что я видел за свою жизнь. Я пойду с ним в Тарг и сам увижу успех или провал пророчества. – Пиол вздохнул и сжал ее руку своими холодными пальцами. – Но я старик, мне осталось немного. На твоем месте я бы не стал делать такой выбор – это может оказаться очень опасным. Если я останусь цел, попробую записать все, что случится. – Он помолчал немного, потом усмехнулся. – Может, сделав это, я и пойму, во что я верю на самом деле, а?

Ясное дело, он знал это и сейчас, только не хотел говорить.

Конечно, в Тарге все станет понятно, но Элиэль не могла ждать так долго. Она не могла жить в такой неопределенности. Ей надо принять решение, и как можно скорее. Прямо сейчас! Идти за Д’вардом или своим путем? Д’вард советовал ей уходить. Он явно не жаждал ее общества. Это с одной стороны. Она не посмеет вернуться в Юрг, в лапы к Тигурб’лу Прыщу. Это с другой. Судя по всему, Д’вард обходил города стороной, так что скорее всего он срежет путь по Юргвенлу, направившись прямо в Мапвейл. Так рискнуть она еще могла. Или ей лучше вернуться в Ниол и поискать работы там, как и предлагал Пиол?

– Я не могу решить! – простонала она. – Какие еще доказательства ты знаешь?

– Дела, разумеется. Суди людей по поступкам, а не по словам.

– Чудеса? Колдовство?

– Что еще делают они, кроме чудес?

Элиэль вздрогнула.

– Ты имеешь в виду Зэца? Жнецов? – Она никак не могла представить себе, чтобы Д’вард посылал Жнецов убивать людей. – Дай мне хоть ниточку, Пиол!

Он вздохнул.

– Девушкам положено обращаться со своими сложностями к матерям. Боюсь только, твоя не очень-то помогла бы тебе, даже если бы еще, жила.

Элиэль поперхнулась.

– Ты ее знал? Я думала, все это было до того, как ты вступил в труппу.

– Нет. Как раз вскоре после этого. Мы две недели прочесывали весь Юрг в поисках ее – мы и все наши друзья. Мы не нашли ее нигде. Нигде! И потом она вдруг как с неба свалилась – вошла в дверь дома, где мы жили тогда.

– Уже без ума? Без ума от любви бога?

– Без ума от кого-то. Все, что она говорила с тех пор, – это: «Он меня поцеловал!»

– Он делал не только это!

– Возможно, но все, что она запомнила, – это его первый поцелуй. С тех пор и до самого дня твоего рождения она не говорила больше ничего. О чем бы мы ее ни спрашивали, чем бы ни угрожал ей твой дед, все, что она отвечала нам, было: «Он меня поцеловал!» Мечтательно так… Она не была несчастна. Она то и дело пыталась уйти и слонялась вокруг его храма, и мы, конечно, старались не пускать ее или уводили, если она все-таки ускользала из-под нашего надзора. А после того, как родилась ты, она вообще перестала говорить. Роды были не тяжелыми, но они убили ее. Нет, они ее освободили. Она ждала только твоего появления, а потом, когда дело было сделано, ее уже ничто не удерживало.

– Кен’т!

– Ну, сама она этого не говорила, да и Тронг ни за что бы не признал, что бог способен на такое.

Элиэль крепко-крепко зажмурилась, чтобы не дать выхода слезам.

– Д’вард никогда…

Она осеклась на полуслове.

Д’вард никогда бы не совершил такого чуда – или колдовства, как это ни называй. По телу ее пробежала дрожь отвращения. Кто ее мать: женщина, зачахшая из-за любви бога, или женщина, порабощенная отравленным поцелуем?

Похотливый Кен’т. Убийца Зэц. Распутная Оис с ее священным борделем. Или Гим Скульптор, чья красота завоевала ему право представлять Юношу при раздаче наград в храме Тиона? Через два года родители все еще надеялись найти его.

– Верь делам, не речам! – твердо повторил Пиол.

Если боги убивают людей или причиняют им боль, значит, это плохие боги. Она благодарно сжала его руку.

– Я выбираю Д’варда. Я верю ему, не им!

– Я тоже.

Элиэль выпрямилась. Отлично! Ее выбор сделан. Ей надо пойти и отыскать Д’варда и сказать ему, что она верит в него и в его Неделимого бога. Она отдаст ему все свои деньги, все до последнего медяка. Тогда уж он точно позволит ей остаться и стать одной из Свободных. Может, даже Носителем Щита? И потом, она ведь тоже может быть ему полезна! Она может повторять историю его пришествия, как делала это сегодня, чтобы убеждать других. Она представляла себе, как он удивленно благодарит ее, как обнимает… короткий поцелуй…

Она пробормотала какие-то слова благодарности Пиолу, встала и пошла от костра в сторону внутренней пещеры – она хорошо изучила это место по дороге в Ниолвейл, так что догадывалась, где Освободитель будет отдыхать после своего чудесного представления. «Зеленая комната», – подумала она с улыбкой.

Костры почти прогорели, поэтому глаза ее быстро свыклись с темнотой. Подойдя к завалу, перегородившему пещеру, она увидела часовых прежде, чем они увидели ее. Она остановилась, не желая спорить или уговариваться с мелкой сошкой.

Ладно, должны быть и обходные пути. Она повернула налево, осторожно переставляя ноги, ибо идти стало очень тяжело. Она пробиралась меж валунов, то и дело ударяясь правой ногой, так как та стала длиннее привычного. Ничего страшного. Главное, теперь она сможет возобновить дружбу с Д’вардом. Как она только могла сомневаться в нем?

Правда, нечего и мечтать о любви с ним. Рассказывал же ей Дош про то, как джоалийско-нагианская армия захватила Лемод и как каждый взял себе в наложницы лемодийскую девушку – все, кроме Д’варда. То есть Дош говорил, Д’вард тоже взял девушку, но он и пальцем до нее не дотронулся, даже когда она молила его об этом, хотя это Дош, должно быть, только предполагал, ибо откуда ему знать? Но все равно он был, несомненно, прав, когда говорил, что Д’вард святой человек и строг в поведении.

Значит, любовниками им не бывать. Только друзьями.

Никакой страсти. Только короткое объятие? И короткий поцелуй в память о прошлом?

Она перебралась через гладкий валун и заглянула вниз. До земли было около пяти футов, но она видела ее достаточно отчетливо, чтобы рискнуть спрыгнуть вниз, даже на две одинаковых по длине ноги. Эта узкая расселина вела прямиком во внутреннюю пещеру с ее древними головешками и кругом камней для сидения.

Хрустнул камешек. Кто-то шел по тропе.

Она съежилась на камне, стараясь сделаться невидимой. А потом в слабом, отраженном от стен свете костров она увидела его, осторожно пробирающегося по тропе под ней. На нем была длинная хламида с капюшоном. Серая хламида! Это был сам Д’вард, и наконец один! Желание спрыгнуть вниз и удивить его сделалось неодолимым.

46

Один из Носителей Щита подбросил в огонь полено, подняв рой огненных искр. Алисе казалось, что она говорила несколько часов. Каждый раз, когда она умолкала, Эдвард требовал еще. Она рассказывала про ужасы войны, про нежданные ужасы мирного времени, про новую войну в России, про ужасную эпидемию гриппа, про перемены, которые начались и не кончатся, похоже, никогда… Она рассказала все, что знала об общих знакомых, о миссис Боджли, о Джинджере Джонсе и даже, нехотя, о Д’Арси, а потом о Терри. Он встретил это сочувственно, но без фальшиво-сентиментальных фраз.

Имелся миллион вещей, о которых она хотела спросить его, но его жажда была сильнее. Он пробыл в этом далеком мире уже пять лет – один короткий перерыв не в счет – и изголодался по новостям. Она видела, что быть пророком ужасно одиноко, когда на тысячу почитателей нет ни одного друга. Она забыла свои былые сомнения и радовалась, что пришла сюда, ибо никто лучше ее не подошел бы на эту роль наперсницы. Он жадно ловил ее слова, глядя на нее так, словно боялся, что она сейчас исчезнет как сон, стоит ему моргнуть.

И тут в огонь полетело полено.

– Я охрипла! – устало проговорила она. – Теперь твоя очередь.

Он оглянулся на четырех своих стражей – те вроде бы немного успокоились и поглядывали на нее уже не так настороженно. Бесконечная непонятная болтовня незнакомой посетительницы наскучила им. Он посмотрел на Алису широко открытыми невинными глазами.

– Что тебе хотелось бы знать, детка? Какого поучения ждешь от учителя? Каково, например, превзойти ханжеством самого Святошу Роли?

– Дядя Роли не был ханжой, он был фанатиком. А ты нет.

Он скривился.

– Не говори мне о фанатиках! Я ведь и сам творю фанатиков, Алиса! Мои помощники… ученики, скорее. Они же верят каждому моему слову, и я вижу, что происходит с ними день за днем. Они превращаются в фанатиков, все до одного, а я чувствую себя ужасным ханжой.

– Неужели Мой Кузен – Мессия обуреваем сомнениями? – Уж не ждет ли он одобрения от Алисы? Это так не похоже на Эдварда. – Чему ты их учишь? Универсальному монотеизму Службы?

Он пожал плечами так, словно вопрос был несуществен или ответ слишком очевиден.

– Много чему. В этическом отношении это Золотые Заповеди, общие для всех религий, – заботься о хворых, помогай бедным, не подними руку на ближнего… По большей части все это из христианства – в конце концов, мои корни в нем, – но мне кажется, любой мусульманин, буддист или сикх тоже согласился бы с этим.

– А в теологическом отношении?

– Монотеизму. – Он помолчал немного, хмурясь. Казалось, он никогда не задумывался об этом раньше. – И переселению душ.

– Это еще почему?

– Не знаю… – Он запустил пятерню в волосы и ухмыльнулся. – Наверное, потому, что дядя Роли ясно обрисовал мне Рай как бесконечное, тоскливое воскресное утро с распеванием псалмов. Потому, что реинкарнация все-таки поприятнее, чем адский огонь. Ну скажи, с какой стати Бог настаивает, чтобы у нас все удалось с первой попытки? Зачем заставлять всех проходить один и тот же экзамен?

– И если у нас только одна попытка прожить жизнь правильно, это дает жрецам больше власти над нами, так ведь?

– Ба! Знаешь, а об этом я и не думал! Чертовски здорово! Мне нравится. И потом, ты ведь не можешь доказать, что я заблуждаюсь, верно?

– Нет. Так чего ты так расстраиваешься из-за того, что породил несколько фанатиков? Ты ведь не проповедуешь насилия или преследования инакомыслящих, нет? Ты не говоришь им заведомой лжи?

Он снова помрачнел.

– Нет, говорю. Я использую ману, которую они дают мне, для того, чтобы лечить их детей, а потом говорю им, что это чудо ниспослано Богом, в которого сам не верю.

– А что случится, если ты скажешь им правду?

– Какую правду? Что всей своей силой я обязан их вере? Они мне не поверят. Даже у харизмы есть свои пределы. Нет веры – нет маны. Нет маны – нет крестового похода.

– Ты совершенно уверен, что это не Бог послал тебя?

– Алиса! Прошу тебя! Если я начну думать об этом, я превращусь в религиозного маньяка!

– Ты не из таких. Я бы сказала, ты прагматик. Ты делаешь все что можешь, учитывая обстоятельства. Целью Игры является убить Зэца, так? Избавив таким образом мир от монстра?

Он снова взъерошил рукой волосы. Его давно пора постричь.

– Значит, цель оправдывает средства?

– Воспоминания, воспоминания! Ты играешь роль адвоката Дьявола, мой милый. Ты всегда этим занимался. – Она увидела, как на лице его мелькнула хитрая улыбка, и это тоже было до боли знакомо по давно прошедшим годам. – И потом, у тебя было гораздо больше времени на то, чтобы обдумать ответы, чем у меня. Вот ты теперь и ответь.

С минуту он мрачно смотрел в огонь.

– Мне кажется, иногда жизнь заставляет нас избрать Путь Наименьшего Зла. Как тебе такое обоснование?

– На мой взгляд, звучит разумно, – осторожно ответила она.

– Совсем недавно я не смог убедить старину Смедли. Святым так думать не положено. Святой не поступается принципами, чего бы это ни стоило ему – или кому-нибудь еще. Я ведь всего лишь политический революционер, выдающий себя за пророка.

– В тебе больше святости, чем в большинстве остальных. Ты всегда строго следовал принципам.

– Святоша Роли тоже. Знаешь, раньше мне казалось, что старому хрычу нравилось стращать своего непутевого племянника адским пламенем. Теперь я в этом не уверен.

– Боже праведный! Ты и впрямь становишься проницательным, не так ли?

Он рассмеялся, возможно, не заметив удивленных улыбок своей охраны.

– Нет, это просто здорово, что ты здесь! – Он снова посерьезнел. – Алиса, милая, я не сомневаюсь, что ты настоящая, любимая Алиса. Я ни капельки не сомневаюсь в твоей искренности, и все же твое появление здесь чуть-чуть настораживает меня. Ты совершенно уверена, что та мисс Пимм, которую ты встретила, была настоящая мисс Пимм?

Алиса несколько раз открыла и закрыла рот.

– Ну, пожалуй, я могу ответить на этот вопрос только отрицательно! Я хочу сказать, откуда мне знать точно? Она казалась моложе, чем была два года назад. Я решила, это потому, что тогда она играла роль, а сейчас нет, или по крайней мере играла другую роль. – Она сообразила, что до сих пор не рассказала ему про появление Зэца в Олимпе, что, собственно, и послужило причиной ее поездки сюда.

Эдвард прикусил губу.

– Это ничего еще не значит, – пробормотал он. – Итак, ты отправилась в Олимп. Чья это идея – отправить тебя и Джамбо…

Он не успел договорить – послышались крики и топот башмаков. Его телохранители вскочили. Из прохода выбежал, размахивая факелом, маленький светловолосый страж, которого она уже видела раньше. Следом за ним бежала Урсула Ньютон. Они что-то залопотали на тарабарском наречии. Эдвард вскочил и кинулся к выходу, и двое телохранителей мгновенно встали между ним и Алисой. Она осталась сидеть на своем славном, уютном камне.

Паренек с факелом выбежал снова, возможно, чтобы оповестить всех о том, что Освободитель идет.

– Извини, тебе придется немного подождать, – сказал ей Эдвард. – Там, снаружи, какая-то девушка, у нее припадок, и все боятся, что она вот-вот умрет. – Проходя мимо нее, он скорбно улыбнулся. – Работе бога не видно конца.

– Насколько я помню, – возразила она, – в сходных обстоятельствах Иисусу не было необходимости идти в дом центуриона.

Улыбка Эдварда исчезла.

– Но то же был Иисус. А это всего лишь я. – Он скрылся в проходе. Ну что ж, по крайней мере он еще не окончательно превратился в религиозного маньяка.

Из-за завала доносилось пение – большинство Свободных явно еще не знали о необходимости медицинского вмешательства. Телохранители вернулись на свои места. Означало ли это, что теперь они ее тюремщики? Урсула Ньютон тоже осталась. Со вздохом усталого облегчения она устроилась на соседнем камне, словно учительница по окончании последнего урока, и устремила на Алису взгляд, спокойный, как на плакатах, призывающих записываться добровольцами.

– Полагаю, вас уже сертифицировали как подлинник, так что могу я начать сначала? Я, Урсула Ньютон, очень рада вас видеть. – Она наклонилась, протягивая руку. Улыбка ее была скорее сердечной, чем обаятельной – возможно, потому, что обаятельным ее лицо вообще быть не могло. Сама по себе улыбка казалась вполне искренней. Рукопожатие ее крепостью не уступало хватке сельского кузнеца.

– Не оправдывайтесь, – сказала Алиса. – Вы совершенно правы, что приняли все меры предосторожности. Он теперь очень важная личность. – Смысл этих слов вернулся к ней, отлетев рикошетом от каменных стен пещеры. Важная? Да Эдвард прокладывает себе путь в учебники истории. – Я хочу сказать, станет, если у него все получится. Как Моисей.

– А если потерпит неудачу, станет Яном Гусом.

– В смысле? – не поняла Алиса.

– В смысле казней, пыток, резни и погромов. Он знал, чем рискует, когда сжигал свой первый мост. Поймите, у него не было выбора.

– У Эдварда или у Яна Гуса?

– У вашего кузена, конечно! – Миссис Ньютон воинственно посмотрела на нее. – Джулиан рассказывал мне, что случилось на Родине, как Погубители чуть было не поймали его и вас вместе с ним. Зэц и не думал останавливаться. Экзетер был вынужден защищаться, и из всех путей открытым для него оставался только этот.

Алиса была застигнута врасплох. Она не помнила, чтобы позволила себе хоть малейшее замечание в адрес крестового похода Эдварда, и не понимала, почему миссис Ньютон так набросилась на нее.

– Я не верю в то, что Эдвард вовлек в это столько невинных людей только для того, чтобы спасти свою шкуру. Я уверена – личная безопасность для него не главное. Он ставит перед собой благородные цели.

Ее собеседница, чуть надувшись, согласно кивнула.

– Он выбрал более рискованный путь, чем я предполагала. Я ожидала – он начнет с освобождения рабов на таргианских шахтах.

– Как Моисей?

– Совершенно верно. Освободитель, понимаете?

– Вот только Красного моря под рукой нет. Полагаю, преследующих таргианцев могло бы похоронить под оползнем.

Миссис Ньютон даже не улыбнулась.

– Вместо этого он предпочел стать Христом, что гораздо опаснее.

Что ж, предположение не лишено логики, но, будучи облеченным в слова, оно порождало неприятные вопросы, ответить на которые не смог бы даже Джамбо.

– Но что случится, когда он дойдет до самого Тарга? Насколько я понимаю, распятие на кресте не входит в число местных обычаев?

Урсула скривилась.

– Они никогда не слыхали о таком. Таргианцы казнят преступников, вышибая им мозги молотом на наковальне. Но им нужно сначала поймать его, ведь так? Я не верю, что ваш кузен, миссис Пирсон, планирует что-нибудь в этом роде для Зэца… или для себя, если уж на то пошло. Ну почему эти повара еле шевелятся? Я проголодалась.

Охрана начала перешептываться, возможно, обсуждая странную, говорящую на непонятном языке гостью.

– Но он может и проиграть? – спросила Алиса. – Каковы его шансы?

– Трудно сказать.

– Но вы ведь лучше знаете ситуацию, чем я, – я вообще не могу судить. Если бы вы считали, что у него вообще нет шансов, вас бы не было здесь, правда?

– На первый взгляд у него нет никаких шансов. – Урсула скрестила руки на груди и некоторое время хмуро смотрела в огонь. – Но тут есть три неизвестных. Первое – это Пентатеон. Если большинство из них все-таки выступят на стороне Экзетера, они могут заметно качнуть весы. Они боятся Зэца, но они не могут вот так просто взять и посадить на его место вашего кузена. Для этого нужна серьезная причина.

– Насколько я понимаю, сейчас они занимают выжидательную позицию?

– Совершенно верно. Я думаю, они затаятся до самой последней минуты. Правда, я уверена, у каждого из них имеется шпион, и не один, среди Свободных. Они наблюдают. И пока неясно, что они думают о представлении Эдварда – как еще назвать весь этот парад? – Похоже, лекция ее немного разогрела. – Второе неизвестное – это сам «Филобийский Завет». За восемьдесят пять лет он не дал ни единого сбоя. Это впечатляет! Проф Роулинсон подсчитал, что три четверти пророчеств уже сбылось.

– Но ведь всегда может случиться первый раз?

– Ну да! И мне что-то не очень нравится то, как звучит стих триста восемьдесят шестой. Там не говорится, убьет ли Освободитель Зэца, или он просто одержит победу в поединке. Она гласит лишь, что он принесет смерть Смерти. Я надеюсь, что ее не надо понимать в каком-то мистическом смысле. Как бы то ни было, я бы хотела, чтобы «Филобийский Завет» работал на меня, а не против меня.

– Он спас мою жизнь однажды, – сказала Алиса. – Точнее, он спас жизнь Эдварду, а я была тогда с ним. А третье неизвестное – его собственная мана?

– Верно. Ее тоже невозможно измерить. Невозможно сунуть в человека градусник и прочитать потом, сколько у него маны. Проклятие, да когда же они наконец вернутся с этой корзиной? – Во внезапном приступе раздражения Урсула схватила полено и кинула его в костер. Она или скрывала что-то, или пыталась увести разговор в сторону от чего-то.

– Эдвард наверняка набрал большую силу, если может возвращать зрение слепому, – вернулась к разговору Алиса.

– Верно.

– А чудеса возбуждают толпу, так что она отдает больше маны? Ведь мана возвращается к нему?

Урсула кивнула, похлопывая кулаками по коленям и глядя на камни таким свирепым взглядом, словно пыталась прожечь их насквозь.

– Все это пение означает, что они еще и не приступали к еде.

– Что не так? Почему вы не хотите говорить об этом?

– Я не… – Отважная миссис Ньютон нахмурилась в ответ на лобовую атаку, потом оглянулась на каменные стены, как бы убеждаясь, что у них нет ушей. – Вы действительно хотите знать мое мнение, каково бы оно ни было?

– Пожалуйста!

– Ну, вы в конце концов самая близкая его родственница. Никому другому я бы этого не сказала. Надеюсь, вы не будете повторять моих слов ни Джамбо, ни вашему кузену?

– Разумеется, нет.

– Дождь, миссис Пирсон! Дождь – это самая плохая новость. Со вчерашнего дня он уже потерял кучу людей. В дождь он уже не сможет передвигаться так быстро, значит, не сможет привлекать новых людей. А тогда он не наберет достаточного количества маны, да и денег тоже. Если он не сможет прокормить свое воинство, оно разбредется кто куда. Он наверняка еще недостаточно силен для чудес типа семи хлебов – по крайней мере на такую ораву.

С минуту Урсула хмуро смотрела в огонь.

– Вы сказали, что, творя чудеса и вызывая восхищение, он возвращает себе ману, но возвращает во сто крат больше, чем потратил. Так по крайней мере это должно действовать. Но он слишком мягкосердечен. Вначале все было именно так, но люди поразительно быстро… пресыщаются, так сказать. Черт! Сегодня при первых двух чудесах я ощущала, как весь узел сотрясался от потока маны. Вы не заметили этого?

– Я почувствовала что-то.

– Это только брызги от тех волн, которые накатывали на Освободителя, и его-то они наверняка пропитали до кончиков волос. Вы обратили внимание, насколько слабее был отклик в четвертый раз?

– Вы хотите сказать, он перебирает?

– Совершенно верно. В Пентатеоне богом исцеления считается Паа, один из Тионовых. По нашим подсчетам он совершает одно чудо исцеления в год, не считая нескольких чудес помельче – дешевых эффектов на публику вроде косоглазия, заячьей губы или кори. Это поддерживает интерес толпы. Сам Тион тоже чудесным образом исцеляет – одного человека каждый год на своих празднествах. Но в любом случае чудеса должны оставаться редкостью.

– Наверное, Эдвард не может отказать страдающим детям.

– Он может попросить их потерпеть до завтра, – буркнула Урсула. – Только послушайте! – Она махнула рукой куда-то в темноту. – Они все еще поют! Он пошел туда, чтобы свершить чудо. Для того чтобы исцелить приступ эпилепсии, ему достаточно щелкнуть пальцами. Но зачем делать это вот так? Почему бы ему не приказать, чтобы они прекратили свое пение, и заставить их собраться, чтобы они смотрели? Шоумен из него неважный. О, он неплохо справляется, но мог бы гораздо лучше.

– Добро напоказ противоречит всему, чему его учили. Так вы считаете, он набирает ману недостаточно быстро? Но если нет способа измерять количество маны…

– Я очень боюсь того, что он теряет ее. Сомневаюсь, что ее у него сейчас хотя бы столько же, сколько было, когда…

Дикий вопль помешал Урсуле договорить. В первую секунду показалось, что кричит кто-то из паломников – столько в этом крике было злости и раздражения. Но крик повторился – нет, не крик, а визг насмерть напуганного животного. Визг раздавался где-то совсем близко, в окружающем их лабиринте камней и сталагмитов. Он отражался от стен пещеры, удваиваясь и утраиваясь собственным эхом. Кровь стыла в жилах от этого ужаса. Алиса, Урсула и четверо телохранителей повскакивали на ноги, озираясь по сторонам в надежде увидеть хоть что-нибудь.

И тут к человеческому крику присоединился еще один звук – рвущий барабанные перепонки звериный рык. Два этих крика слились в единый хор, переплетаясь, заглушая друг друга, сопровождаясь громкими ударами и треском.

Алиса зажала уши руками.

– Ради Бога, что это? – простонала она.

– Кошка! – крикнула ей Урсула сквозь шум. – Ее называют здесь югуляром. Она убивает кого-то.

Судя по звукам, она рвала кого-то на части.

И вдруг, так же неожиданно, как начались, звуки оборвались. Вместо них слышался теперь только шум перепуганной толпы по ту сторону завала. Их вопли и визги тоже отдавались эхом отовсюду, но по крайней мере они были потише и не так близко. Что ж. Ревущая Пещера оправдала свое название.

Алиса отняла руки от ушей, не в силах прийти в себя от потрясения. Урсула держалась молодцом, но была бледна как мел, да и мужчины выглядели не лучше – страх гнал их прочь от страшного места, но разум велел оставаться на свету. Один из них выхватил из костра горящую ветку, но с места так и не сдвинулся.

Урсула отобрала у него ветку и шагнула туда, откуда доносился шум. Мужчины разом закричали что-то, пытаясь остановить ее. Крикнув в ответ и мотнув головой, она прогнала их с дороги. Возможно, устыдившись, они поплелись за ней. Алиса тоже заставила себя идти, твердо решив не оставаться одной среди всего этого кошмара.

Идти пришлось совсем недалеко – они нашли то, что искали, и теперь стояли посреди дороги, в ужасе взирая на свою находку. Алиса забралась на высокий камень и заглянула поверх их голов. Крутые стены поднимались с одной стороны на высоту плеч, а с другой – еще выше, образуя узкую расселину, уходившую куда-то дальше, в темноту. Камни были светло-серого цвета, сцементированные потеками белого сталагмита, напоминавшего расплавленный свечной воск, но сейчас все это было забрызгано пятнами яркого красного цвета, словно здесь взорвали целую бочку крови. Кое-где кровавые брызги и клочки мяса залетели на высоту двенадцати футов, влажно поблескивая в свете факела Урсулы. Боже, да для такого количества крови нужно растерзать не одну жертву, а целый десяток!

Крики в основной пещере почти стихли, потому что большая часть Свободных высыпала наружу, под дождь. Отблески света на своде пещеры означали, что к ним спешат и с другой стороны.

В центре кровавого месива ничком лежало женское тело. Оно было совершенно обнажено и покрыто кровью, но заметных повреждений на нем не было. Возможно ли такое? Все говорили разом – ни одного понятного слова. Под ногами, на земле разбросаны кучки камней – нет, не камней – вон нога… рука… Двое мужчин разом вскричали, указывая на маленький круглый, залитый кровью валун. Глаза его были открыты…

Какая гадость! Алисе сделалось дурно. Каждая тень вдруг превратилась в монстра, каждый камень – в зуб. Алиса сползла со своего камня и, спотыкаясь, побрела обратно к костру, больно ударяясь коленями и локтями о выступы. Она швырнула в огонь целую охапку веток, чтобы тот разгорелся, и дрожа опустилась на землю. Две жертвы,одна растерзанная на мелкие части, вторая невредимая, по крайней мере внешне… Чушь какая-то! Те когти, которые описывал ей Джамбо, не могли бы сорвать с женщины платье, не изорвав в клочья и кожу. И куда он делся, этот югуляр?

И откуда взялся?

Крики в основной пещере смолкли – возможно, все сбежали из нее в ночь. Она услышала голоса совсем рядом и узнала Эдварда – он отдавал распоряжения. Ее трясло от страха и тошноты. Даже запах дыма, казалось, отдавал привкусом крови. Она не понимала, о чем идет речь, – все говорили не по-английски. Она подумала, не поискать ли ей Джамбо, но не была уверена, что он еще в пещере. Эдвард так унизил его, что он мог забрать драконов и поспешно уехать. Нет, Джамбо джентльмен, он не позволит себе этого, и все равно ей лучше подождать здесь, пока Эдвард не разберется со всем этим. Обещанный ей отдых оборачивался кровавым кошмаром.

Спустя минуту проход осветился. Появилась Урсула с факелом, а за ней сам Эдвард, несущий на руках женское тело. За ним вошли остальные. Пока он укладывал свою ношу на ложе из листьев, Алиса взяла одеяло и подошла накрыть ее. Она была совсем еще молоденькая.

Эдвард выпрямился, вытер окровавленные руки о хламиду, и без того перепачканную кровью.

– Спасибо.

– Она жива? – Конечно, жива. Он бы не принес сюда труп.

– Элиэль Певица. Она уже приходит в себя. Я усыпил ее. Посмотри, не удастся ли тебе вымыть ее, ладно? – Он повернулся к своим помощникам и что-то приказал им. Он был бледнее прежнего, но совершенно спокоен. И повиновались ему без колебаний и споров. Большинство вышли в тот проход, по которому привели сюда Алису, остальные вернулись на место убийства.

Ей помогла Урсула, притащив бурдюк с водой. Алиса нашла драную тряпку – возможно, чье-то постельное белье, – и оторвала от нее лоскут. Вдвоем они принялись смывать следы крови. Когда они вытирали ей лицо, Элиэль вздрогнула и пробормотала что-то, но не проснулась. Они ничего не смогли поделать с ее волосами – свалявшимися, с запекшейся кровью. На коже обнаружилось несколько царапин – скорее всего от камней, – и на талии ее багровел странный след, происхождение которого Алиса определить не могла. Когда Урсула взялась за руки Элиэль, та застонала и попыталась вырваться. Кончики пальцев оказались разбиты в кровь, часть ногтей сломана. То же самое – на ногах. Алиса обменялась удивленными взглядами с Урсулой и отогнала прочь роившиеся в голове подозрения.

– Как у вас? – спросил Эдвард.

Он стоял к ним спиной. Столь абсурдное соблюдение приличий рассмешило Алису, она с трудом сдержалась, чтобы не захихикать. Смех сейчас легко мог перерасти в самую настоящую истерику.

Урсула снова накрыла пациентку одеялом.

– Можешь посмотреть сам. У нее серьезная ссадина на талии. Что-то не в порядке с ее пальцами на руках и ногах.

Эдвард опустился на колени и осмотрел укутанное тело Элиэль.

– И пара сломанных ребер.

На минуту он подержал свои руки поверх одеяла на ее груди. Потом поднял одну из ее рук и оскалился.

– Свинья! – Он накрыл ее руку обеими ладонями и залечил ободранные пальцы и даже сломанные ногти. Потом занялся второй рукой, ногами…

Урсула пристально следила за ним, но вид у нее был скорее сердитый, чем восхищенный.

– Что случилось? – спросила Алиса. – Хоть кто-нибудь может мне объяснить? У вас что, все время так?

Урсула мотнула головой.

– Это точно было нацелено на него. Кен’т?

– Возможно, – откликнулся Эдвард. – Отойди, я…

Хрустнули камешки. Из прохода показался запыхавшийся светловолосый страж. Лицо его покрывала мертвенная бледность, колени и локти были испачканы кровью. В руке он держал длинную полосу пропитанной кровью кожи. Судя по тому, как он протягивал ее Эдварду, она была тяжелой.

Они обменялись несколькими фразами. Блондин поморщился, но кивнул. Он бросил свою ношу на землю – та упала с металлическим звоном – и направился к проходу, из которого появился. Кому-то предстояло заняться похоронами той, второй жертвы, и, возможно, это ему поручили столь жуткую работу.

Усиливающийся шум голосов возвестил о том, что помощники загоняют толпу обратно в пещеру.

Эдвард вернулся к Элиэль. Урсула взяла Алису за руку и отвела подальше, за костер. Уже не скрывая своей ярости, она пнула загадочный сверток ногой.

– Вот откуда этот шрам. Пояс с деньгами.

Голова у Алисы окончательно отказывалась варить.

– Но как? И откуда вы знаете?

– Пряжка оцарапала ее прямо сквозь кожу.

– Да, но… – Нет, даже не думай об этом! – Откуда взялся югуляр? И куда он…

– Это колдовство, – прорычала Урсула. – Жуткое колдовство. Думаете, я пошла бы на настоящего югуляра с горящей веткой? Если бы в пещере был югуляр, он напал бы на кого-нибудь уже несколько часов назад.

– Но куда он делся?

Ответом стал недоверчивый взгляд.

– Дош нашел другое тело. Жреца. Кто-то двинул его камнем по голове и снял хламиду.

– Ничего не понимаю!

– Ох, да подумайте же, девочка! – выкрикнула Урсула. – В темноте все кошки серы. И все хламиды тоже. Если бы вы хотели пройти мимо часовых… Нам известно, что на Элиэль Певицу наложили какое-то заклятие. Нам известно, что оно заставляло ее искать Освободителя. Нам известно, что она делала это по принуждению, нам неизвестно только, что еще она должна была сделать. Даже я чувствую на ней его следы. Я не видела этого ни на вас, ни на Джамбо, но это не…

– Джамбо! Наверное, кому-нибудь из нас нужно найти Джамбо и…

Урсула всплеснула руками и отвернулась.

– Ох, так чего же вы тогда ждете? Ступайте на здоровье! Я даже могу вам сказать, где искать. Вы что, совсем ничего не соображаете? Может, вам написать все для ясности? На камне? Ступайте, ищите Джамбо! Он был мне хорошим другом, миссис Пирсон. Хорошим другом на протяжении почти ста лет. Он заслуживал большего, чем такой жуткой, позорной смерти. Вот вам еще один повод поквитаться с Зэцем. Ступайте к Джамбо. Скажите ему, что нам очень жаль. Скажите, что он прощен. Можете не спешить. Он больше никуда не денется.

47

Сознание потихоньку возвращалось к Элиэль. Первое, что она ощутила, – это отвратительный привкус во рту. Она попыталась выплюнуть это – что бы это ни было. Чья-то сильная рука схватила ее под мышки и приподняла; кто-то поднес к ее рту флягу с водой. Вода стекала на шею, на грудь. Холод, тьма. Веки, казалось, слиплись от засохшей грязи. Она с усилием заставила их разомкнуться и невольно вздрогнула. Слабый свет, снова холод и сознание того, что она совершенно раздета. Она сидела на неровном, колючем ложе… кто-то поддерживал ее.

– Расслабься, расслабься! – произнес голос. Мужской голос.

Она вцепилась в одеяло и натянула его на себя, чтобы скрыть наготу. Потом повернула голову – на нее уставилась пара синих глаз.

– С тобой все в порядке, – сказал Д’вард. – Ты осталась цела. Все скоро пройдет. Мы стараемся помочь тебе. Прополощи рот…

Она обнаружила еще ушибы и царапины. В основном на локтях и коленях. По зубам словно кто-то прошелся молотком.

Д’вард, поддерживающий ее… Ее голова, прижимающаяся к его плечу… Д’вард, вытирающий ее лицо мокрой розовой тряпкой… Она что, ранена?

– Что? – с трудом проговорила она, и язык показался ей чужим. – Что случилось? – Она попыталась сфокусировать взгляд, но лицо его было слишком близко и расплывалось словно в дымке.

– Ты столкнулась с очень злобным колдовством, но все уже в порядке.

Он отпустил ее. Она натянула одеяло на подбородок. Он стоял рядом с ней на коленях.

– Расслабься! У тебя еще мысли путаются. Подожди немного.

Почему так болят зубы? Неясные, сбивчивые образы роились в голове: Д’вард в своей хламиде жреца с накинутым капюшоном, идущий по проходу под ней… усатый мужчина… отдать деньги Д’варду… «Скорбящая женщина, парень красивый в лесу повстречались глухом…»

Она посмотрела на него. Он улыбнулся ей, и она разглядела улыбку даже сквозь дымку. Как вышло, что она лежит в постели раздетая, а Д’вард рядом? Она неуверенно улыбнулась ему в ответ. Если этому суждено было случиться, Д’варда она приняла бы, как и… Что же не так с ее зубами?

– Тебе уже лучше?

– Да. Что… что случилось?

– Ты увидела человека в хламиде и решила, что это я.

Она зажмурилась. Все похоже на правду, но где она? И что она делала?

Она открыла глаза и попыталась кивнуть.

Д’вард подмигнул ей.

– С тобой все в порядке, Элиэль. Все уже прошло. Проклятие миновало.

Тут недостающие куски начали встраиваться на свои места. Она окаменела от страха.

– Д’вард! Я пришла, чтобы найти тебя! Я прыгнула…

– Ничего страшного. Все уже прошло.

– Я только хотела удивить тебя… Я начала петь…

Он взял ее за плечи и сильно встряхнул.

– Говорю тебе, все в порядке! Это был не я! Все в порядке.

– Я не хотела… не собиралась петь! – Ее голос срывался на визг. Она разом ударилась в слезы, страх и панику. Ее всю трясло.

Он успокоил ее, удерживая сильными руками за плечи.

– Все в порядке, Элиэль! Все прошло! – Он шептал, успокаивая ее как маленькую. Она сразу стихла. Страхи словно ветром сдуло. – Ох, Элиэль, милая Элиэль! Ты спасла мне жизнь, и…

– Что?

– Правда! Было еще одно заклятие, понимаешь? Еще один человек, посланный, чтобы убить меня. Так что ты снова спасла мне жизнь, и на этот раз моя очередь омывать и выхаживать тебя… Ну, на самом деле этим занимались мои помощники, а не я. Я хочу сказать, я и глазом не…

Это показалось ей смешным. Она рассмеялась.

– Думаешь, я обиделась бы, если бы ты смотрел?

– Возможно, не так, как другие, – не без опаски согласился он.

– Думаешь, я не смотрела на тебя, когда у меня была такая возможность?

– Э… Ну, это было давно. Главное, проклятие исчезло.

Она зажмурилась и увидела мужчину с усами.

– Он меня поцеловал!

– Я так и знал, что это его излюбленный прием.

– Он послал меня найти и убить тебя?

– Не думай об этом.

Она вздрогнула и на секунду замерла, лихорадочно размышляя.

– Я как раз шла сказать тебе, что верю в тебя, а не в самозванцев.

– Хорошо. Нет, честно, мне это очень приятно.

– Я шла отдать тебе деньги.

– Тебе не обязательно…

– Там часть его. Он дал мне деньги! – Воспоминания возвращались к ней. Комната, хрустальная статуэтка…

– Уж его-то деньги я точно возьму, если ты захочешь. И найду им хорошее применение.

– И позволишь мне остаться с тобой? И будешь охранять меня – на случай, если он попробует… наказать меня за неудачу? – Она открыла глаза и смотрела на него в ожидании ответа.

Он казался печальным.

– Тебе не обязательно оставаться, Элиэль. Теперь обе твои ноги здоровы. Ты можешь стать актрисой, как и хотела.

Нет, она хотела остаться. Она очень хотела остаться, но то, что действовало на большинство мужчин, на Д’варда не действовало. Или действовало, но слишком медленно.

– Но большинство тех пьес – это ложь! Они почти все про этих злых чародеев, которые называют себя богами. Ведь эти пьесы дурные, правда, Д’вард?

Он потер бровь тыльной стороной ладони.

– Если относиться к ним серьезно, то да.

– Тогда что со мной будет? – Она всхлипнула.

– Иди с нами. Если хочешь. Я буду рад. Мне нужен кто-то, кто помог бы мне с проповедями.

– С проповедями? Я? Не издевайся надо мной! – Она сжалась в комок под одеялом.

– Я и не издеваюсь. Ты слышала меня вчера в Джубиксби. Готов поспорить, ты хоть сейчас повторишь почти все, что говорил я, и добавишь еще от себя.

С закрытыми глазами она чувствовала себя лучше, так что она снова зажмурилась.

– Он меня поцеловал! Я до сих пор помню прикосновение его усов. Он мне снится. Я никогда не забуду, как он целовал меня. – Она выжала из себя слезу.

Д’вард усмехнулся у самого ее уха.

– Ты совсем не изменилась, кокетка несчастная! – прошептал он. – Ты просто освоила несколько новых фокусов. Пойду посмотрю, не найдется ли у кого одежды для тебя.

Его губы на мгновение прикоснулись к ее. Она потянулась обеими руками, но он уже ушел.

Часть седьмая

Тех, которые скрывают ниспосланные нами ясные указания и руководство к правоте, после того, как Мы изъяснили это в этом писании, – тех проклянет Бог и проклянут проклинающие, кроме тех, которые покаются, будут делать доброе, и такими себя ясно покажут: к ним и Я буду благопреклонен.

Коран, II:154/155

48

На третий день своего странствия, когда дождь продолжал лить как из ведра, Джулиан Смедли добрался до Лосби. Он застал там Церковь Неделимого в полном смятении, что было неудивительно, поскольку в смятении пребывал весь Рэндорвейл. Болезнь свалила треть населения деревни, с дюжину людей уже умерли. Старый Кинулусим кашлял и метался в жару. Его жена – примерно одного с ним возраста – уже выздоровела и даже вставала, но была пока слабее жидкого пива военной поры. Молодой Пурлопат’р Дровосек, гигант с лицом младенца, бежал с женой и детьми в горы. Джулиан собрал несколько верных Неделимому у Семи Камней и провел краткую службу, чтобы подбодрить их немного, потом отправился дальше. Поскольку маны у него не было, он не мог помочь им исцелениями.

До него дошли новые, на редкость неприятные вести: ходили слухи, что этот необъяснимый мор был делом рук Церкви Неделимого. Это не слишком удивило его. Люди всегда находят козла отпущения: Неронов Рим сожгли христиане, Черную Чуму наслали евреи, отравившие колодцы… Вне зависимости оттого, кто пустил гулять эту клевету – жрецы ли, или кто-то еще, – Пентатеон наверняка выжмет из этого все, что возможно, так что усилия Службы изменить религию Вейлов оказались напрасными. Скорее всего самого Освободителя Служба и пережила бы, но, пытаясь остановить Эдварда, она занесла в Соседство испанку, и теперь их всех ждет смерть от нее.

На четвертый день Джулиан добрался до Турготби, славной маленькой скотоводческой деревушки у въезда в Сутпасс. Дождь прекратился, оставив за собой пронизывающий до костей ветер. Освещенный лучами зимнего солнца, перед ним возвышался Рэндорволл. Он старался не думать о предстоящем ему долгом подъеме и еще меньше – о лежавшем за горами вейле, ибо Лаппинленд трудно было назвать счастливой страной. За Лаппинвейлом лежал Мапвейл, а дальше он окажется в новых для него землях.

В Турготби он мог бы завалиться к местному проповеднику, чтобы наконец выспаться, но время еще было раннее, и он, немного подумав, отправился проведать Урбилу Пекаря, Агента Двадцать Девять политического отдела Службы. Она могла бы просветить его насчет нынешней ситуации в Лаппинленде. Это была высокая, угловатая вдова средних лет, совершенно седая. Ее одежду всегда покрывал толстый слой муки. Лавка ее пользовалась популярностью как у местных, так и у приезжих, и она умела выуживать ценную информацию из любой невинной болтовни.

Она встретила его сухо, словно видела первый раз в жизни, так что Джулиану пришлось пройти через всю дурацкую процедуру паролей в духе плаща-и-кинжала. Только потом она провела его на кухню, жаркую и полную аромата пекущегося хлеба, усадила за стол, поставила перед ним блюдо горячих булок и кувшин сливок.

Новости, которые она выложила ему, пока он ел, мало чем отличались от того, что он уже слышал. Грипп свирепствовал здесь, как и везде в Рэндорвейле, и умирали – как и везде – в основном молодые. Болезнь развивалась так же, как и на Земле: человек был здоров в первый день, прикован к постели на второй и часто мертв на третий. Дети и старики по большей части выздоравливали, хоть и медленно. Церковь Неделимого если и обвиняли в болезни, то этому мало кто верил, ибо приверженцы Церкви гибли, как и все остальные. Многие бежали, некоторых изгоняли. Дома сжигали.

Но этого было мало – оказалось, что Сутпасс закрыт. Лаппинвейл являлся таргианской колонией, управляемой железной рукой военного губернатора, вот он-то и перекрыл движение по перевалу во избежание распространения болезни. Путников с юга заворачивали обратно. Типичный пример таргианского деспотизма, но и он не спасал: все новости передавались в Вейлах только из уст в уста, так что грипп прибывал одновременно с новостями. В ответ рэндорианское правительство запретило въезд в страну всем, следующим со стороны Лаппинвейла. Однако король послал для выполнения этого декрета слишком мало солдат, а местный гарнизон бездействовал – грипп постарался и там. Поэтому редкие купцы все-таки проникали в Рэндорвейл.

Джулиан облокотился на дощатый стол и с горечью уставился в огонь. Что делать? Неужели нет никакого выхода? Он не знал других проходов в Лаппинвейл, а если таковые и имелись, таргианцы наверняка заблокировали и их. Он мог вернуться почти к самому Олимпу и попробовать дорогу на Наршвейл, но там ему пришлось бы пересекать самые высокие перевалы в Вейлах. Даже если бы он и смог прорваться в Наршвейл по такой погоде, дорог из Наршвейла в Лаппинвейл или даже в Мапвейл не было. Проехать по такой местности можно только на драконе. Для того чтобы попасть в Юргвейл, ему пришлось бы сделать крюк через Суссвейл и Фионвейл, что заняло бы слишком много времени, да и вряд ли там пройдешь в такое время года. Он был обречен ждать здесь, в Турготби, пока таргианский гарнизон не снимет свой бесполезный карантин.

Разумеется, крестовый поход Освободителя мог рано или поздно догнать его, но если Экзетер сможет зайти так далеко, значит, он выжил, несмотря на все попытки Зэца убить его. И тогда Алиса не будет нуждаться в помощи Джулиана Смедли. Все это до обидного смахивало на поражение.

Что ж, поражение так поражение. Только глупцы противятся неизбежному. Не пройдет и двух дней, как таргианцы поймут, что мечи бессильны против болезни.

Он посмотрел на Урбилу – может быть, она приютит его на несколько дней? Подозрительность, сквозившая в ее взгляде, остановила его прежде, чем он успел открыть рот. Золотой серьги в ее ухе не было. Политический отдел имел своих агентов, независимых от Церкви. Они руководствовались собственными мотивами, хотя большинству из них приплачивали золотом, чтобы при необходимости их можно было шантажировать. Некоторые из них даже не знали, что Служба и Церковь Неделимого связаны между собой. Насколько Джулиан знал. Пекарь Урбила – убежденная почитательница Эльтианы, богини-покровительницы Рэндорвейла.

Он потянулся за кошельком.

– Отличная работа, Двадцать Девятый. Отличный доклад. Мне пора.

Она не стала удерживать его. Впрочем, погоню за ним тоже не послала.

Он направился вдоль гор на восток и нашел прибежище в одиноком доме Тидапо Скотовода. Тидапо был шумный толстяк, общительный, уверенный в себе, всегда готовый оказать гостеприимство заезжему апостолу. Жена его поддерживала Неделимого, и он терпел ее причуды, да и что ему толку от такой неприбыльной вещи, как теология. Во время обеда он извинился за кашляющих детей, но никто в его доме, похоже, и не слышал о захлестнувшей вейл заразе или по крайней мере не относился к ней серьезно.

Спустя два дня Джулиан насытился по горло болтовней Тидапо про его скот и религиозной горячностью его супруги. Дети и единственный батрак Скотовода к этому времени уже свалились от гриппа. Солнце еще светило – самое время попытаться одолеть перевал. Джулиан поблагодарил хозяев, благословил их дом и направил стопы обратно в Турготби.

Как он и надеялся, путники с севера рассказали, что блокаду сняли. Они утверждали, что половина Лаппинвейла уже свалилась от болезни. Наверняка это было преувеличением, но новость не радовала. Освободитель выступил из Ниолвейла; в последний раз его видели в Ревущей Пещере на Лоспассе несколько дней назад.

Этой ночью Джулиан заночевал с караваном купцов, содравших с него бешеные деньги за право спать у их костра. Все сильно беспокоились из-за урона, который болезнь может нанести торговле. Подобно ему, они направлялись в Юргвейл, так что знали об Освободителе лишь понаслышке, но сомневались, чтобы из-за него торговля улучшилась.

На следующий день Джулиан спустился в Лаппинвейл. Здесь у него возникли проблемы с языком, так что ему то и дело приходилось переходить на джоалийский, который у него изрядно хромал. Даже это не помогало, ибо таргианские правители не поощряли использование джоалийского, а сам таргианский представлял собой раздирающий горло скрежет, пробовать который Джулиан даже и не пытался. Он нашел местных жителей угрюмыми, хотя это и понятно – таргианцы умели заставлять гнуть на себя спину, а они правили этой страной уже больше века.

Еще два холодных, выматывающих силы дня – и он оказался в Мапвейле. Самый маленький из всех вейлов, Мапвейл славился только своими цветами, которых сейчас не было видно. Исторически сложилось так, что Мапленд никогда не интересовал большие державы, поэтому завоевывали его редко. Армии воюющих сторон только проходили по нему в разные стороны. Разумеется, они забирали местных юношей в солдаты, а девушек – в бордели, но к этому все уже привыкли. Для маленькой, отсталой страны это были вполне естественные сложности.

Экономика вейла держалась на экспорте фруктов и орехов. Пусть и бедные, местные жители казались заметно счастливее лаппианцев. Везде, куда ни посмотри, улыбающиеся лица. Они радостно приветствовали Джулиана на диалекте, судя по певучести, близком к ниолийскому. Они искренне пытались понять его джоалийский и отвечать на нем же. И вряд ли столь радушным приемом он был обязан своей харизме пришельца; нет, они на самом деле были очень дружелюбными людьми. Он спрашивал их, что они знают об Освободителе, но ответов не понимал. Большинство показывали на север и делали пальцами знак, означающий ходьбу; это позволяло предположить, что крестовый поход Экзетера еще продолжается.

Джулиан решил, что это неплохая новость.

Деревни встречались редко. Хороших дорог не было вообще. Весь день он брел по тропам, извивающимся как змеи меж деревьев, или по полям с кое-где торчащими голыми кустиками. Корни под ногами заледенели, и он постоянно опасался вывихнуть себе лодыжку. По обе стороны от него тянулись горные вершины. Каждый раз, когда он встречал кого-то или видел крестьян за работой, он спрашивал про Тамберпасс, и каждый раз пальцы указывали на восток – значит, ему нужно было идти дальше. В воздухе пахло снегом. Становилось все холоднее.

Настроение портилось. Что бы там ни пытались сказать ему мапианцы, если Экзетер еще был жив, а его крестовый поход продолжается, Джулиан вот-вот должен был столкнуться с Освободителем, так как был сейчас гораздо ближе к Шуджуби, чем к Олимпу. Конечно, скорость Освободителя определяется самыми медленными из его почитателей, но Джулиан и сам потерял два дня из-за таргианского карантина. Отсутствие признаков того, что пророк приближается, было очень плохим знаком. Это почти наверняка означало, что он погиб или от рук Джамбо, или от рук Алисы, кто бы из них двоих ни был отравленной пешкой.

Джулиан решил, что это новость плохая.

Знакомое ощущение виртуальности прервало его мрачные размышления. Он остановился и оглянулся на темнеющие в сумерках деревья. Он сообразил, что ноги болят, а в животе урчит от голода. Самое время найти пристанище.

На узле может находиться храм или даже монастырь; и в том, и в другом случае там вряд ли откажут в приюте страннику. Если ценой за это будет поклонение какому-нибудь идолу, он не против повалять комедию. Если здесь обитает живое божество, оно скорее всего распознает в Джулиане пришельца, но тогда Джулиан извлечет из этой встречи пользу. Быть богом – одинокое занятие, так что гостям всегда рады. В то время как туземцы – всего лишь дичь, пришельцы защищены уставом клуба.

Пока еще он точно не определил, где находится центр узла, но в воздухе ощущался слабый запах дыма. Повернув на ветер, он двинулся между деревьями, осторожно раздвигая ветви, отбрасывая в сторону сучья с земли. Виртуальность усиливалась. Через несколько минут он вышел на прогалину и простился с надеждами на храм. Здесь не было ничего, кроме нескольких акров пожухлой травы и подернутого тонким льдом пруда. Потом он заметил навоз каких-то домашних животных и маленькую хибару на опушке – судя по всему, дым шел именно оттуда. Он направился прямиком к ней, не сомневаясь в том, что его харизма на узле действует как надо.

Под ноги ему бросилась стая белых визгливых тварей. На вид и на слух они напоминали гусей, хотя у них имелись зубы и перья. Он отогнал их зонтом.

В дверях хибары стояла женщина – маленькая, сгорбленная, одетая в лохмотья. Редкие седые волосы ее свалялись клоками, маленькие бегающие глазки… Старая, наверняка безобидная… при всем при этом она напомнила ему сказки-страшилки из детства: Гензель и Гретель, пряничный домик. Зловещее впечатление усиливалось окружавшими ее клубами едкого дыма – в домике этой старой ведьмы не было дымохода, только отверстие в потолке.

– Здравствуйте, – обратился он к ней по-джоалийски. – Меня зовут Джулиан Учитель. Я ищу ночлег. Я с удовольствием заплачу.

Она отступила в сторону, пропуская его в дом. Он сделал последний глубокий вдох свежего воздуха и шагнул внутрь.

Она делила единственную комнату с мальчиком, гусеподобными тварями и каким-то костлявым копытным. Земляной пол. Очаг из нескольких камней на полу, полка с несколькими кучками чего-то съедобного, охапка веток на растопку, бурдюк с водой, пара тыквенных бутылей, две лежанки из сухой листвы, накрытой невыделанными шкурами… и больше ничего.

Едкий дым сразу же набился Джулиану в глаза и горло, хотя чахлый огонь почти не давал света, не говоря уже о тепле. Тем не менее он благодарно опустился на землю, прислонился спиной к своему мешку и вытянул уставшие ноги. Вскоре кашель уже разрывал легкие, но ноги отдыхали – и все остальное было не важно.

Женщина нацедила воды в маленькую тыкву и протянула ему; он выпил воду, приняв это за знак гостеприимства. Вкус у воды был противный, но он мужественно выпил все до последней капли, тем более что горло его пересохло. «Интересно, – вяло подумал он, – сколько ей лет: восемьдесят или сорок? Если сорок, значит, она плохо сохранилась».

Она не говорила по-джоалийски, а он – по-мапиански. Общаясь с помощью жестов, он выяснил, что ее зовут как-то вроде Онкенвир Орлиэль, хотя он понятия не имел, что означает это «орлиэль». Когда он вопросительно показал на мальчика, она коротко ответила: «Ток», – и после этого замолчала. С возрастом мальчика тоже вышла загвоздка. По росту он сошел бы за двенадцатилетнего, но если на его верхней губе действительно был пушок, а не грязь, это означало, что он старше и серьезно истощен. Он не говорил. Возможно, он просто не умел говорить. И что это за имя такое: «Ток»? Прозвище? Кличка? Оно ничего не означало. «Таки» по-джоалийски – «детеныш».

Тишина прерывалась только треском веток в огне. Женщина сидела и смотрела в огонь слезящимися глазами. Ток сидел и смотрел в никуда. Джулиан сидел и дрожал. Он подумал, не достать ли ему свое одеяло и не завернуться ли в него, но это потребовало бы от него слишком больших усилий. От дыма разболелась голова. Может, где-то прячется муж и еще несколько детей? Нет, ведь лежанок только две. Разве можно жить вот так? Ради чего? Должно быть, на Земле тоже можно найти такую бедность, но сам он никогда с ней не встречался. Может, Экзетеру приходилось – тогда, в Африке. Освободитель ничего не сможет сделать для таких людей. Религиозная реформация их не интересует. Скорее уж Жнец покажется им долгожданным избавлением.

Онкенвир достала нож, сделанный из ребра, и ткнула куда-то в огонь. Она достала оттуда обугленный корнеплод, разделила его на три части, подула на самую большую, остужая ее, и предложила Джулиану. Желудок его протестующе сжался. Он помотал головой, показал на воду и сделал вид, будто пьет. Онкенвир сказала что-то Току; тот налил гостю еще.

Джулиан закашлялся и чуть не захлебнулся водой. Он снова отказался от овоща. Ему и думать не хотелось о еде, по крайней мере сейчас. Он слишком долго шел. Болели не только ноги. Болело все тело, с ног до головы.

Ток и Онкенвир начали отщипывать маленькие кусочки овоща. Они съели все, даже обугленную корку. Джулиан пожалел, что не может кликнуть официанта и заказать для них пару стейков, хотя, возможно, при виде мяса им сделалось бы так же дурно, как ему при виде их обычной трапезы. Все же он был ужасно рад, что попал хотя бы сюда. Он порылся в кошельке, достал монету и протянул ее женщине.

Она уставилась на нее так, словно не знала, что такое деньги, потом удивленно посмотрела на него, в первый раз встретившись с ним взглядом.

– Это тебе, – сказал он. – Возьми.

Она послушалась, с любопытством разглядывая монету.

Ток смотрел на Джулиана. На его лице не отражалось абсолютно ничего, так что невозможно было представить себе, что творится в его мозгу, но Джулиан сообразил, что допустил серьезную ошибку. Спящий человек не обладает харизмой. Он может проснуться с торчащим в сердце костяным ножом.

Как ни странно, такая перспектива почти не взволновала его. Он сделал отчаянное усилие и отодвинул свой мешок так, что смог лечь, положив на него голову. Одеяла ему не нужно, это точно. Несмотря на то что его трясло, пот катился с него, как в турецкой бане.

49

К следующему утру он уже слишком ослаб, чтобы встать. Правда, он выполз к выгребной яме, да и то опираясь на плечо Тока, а потом только валялся на вонючей лежанке в ожидании смерти.

Умереть ему не дала Онкенвир. Она раздела его, завернула в одеяло и укрыла какими-то древними мехами, не давая замерзнуть. Время от времени она протирала его лицо водой и растирала грудь дурно пахнущим жиром. Она заставила его выпить слабый бульон, а Ток поддерживал ему голову. Когда требовалось облегчиться, Ток подставлял ему тыкву.

Он проваливался в бред. «Дураки, – говорил он им. – Вы просто дураки. Дайте мне умереть, тогда вы сможете зарыть меня, а все деньги взять себе. Для меня это пустяки, а вы не видели столько денег за всю свою жизнь». Они не понимали его, поэтому продолжали ухаживать за ним.

Когда он выходил из забытья, он плакал от жуткой слабости. Ему едва хватало сил кашлять, хотя боль в груди была невыносимой и каждый вдох клокотал как телега по булыжнику. Он не хотел умирать среди чужих, в чужом мире. Он никогда не скажет Юфимии, как он виноват. Она никогда не узнает, что случилось с ним, он никогда не узнает, что случилось с ней. Пережить войну, попасть на другую планету – только для того, чтобы сдохнуть как крыса в выгребной яме… это неправильно. Это несправедливо.

Снова наступила ночь. Он терял сознание и возвращался в него, но каждый раз, когда приходил в себя, рядом была Онкенвир. Она хоть иногда спит? Даже дышать требовало от него отчаянных усилий. Он захлебывался мокротой. В конце концов она, похоже, поняла это, так как разбудила мальчика, и они вдвоем посадили Джулиана. Они подложили ему что-то под мышки, и так он мог дышать. Не более того. Он проваливался в бред, который был еще хуже боли. Он был лососем в коптильне, его заживо пожирали уховертки…

И все же утро наступило. Он заметил солнечный свет, падавший на него каждый раз, когда открывалась дверь. Онкенвир все еще хлопотала над ним, подсовывая свое варево, но он слишком ослаб, чтобы глотать. Он умирал, умирал мучительной, грязной, жалкой смертью, которая рано или поздно приходит ко всем. Король ты или червь, все всегда кончается этим. Ему даровано было больше времени, чем этим несчастным под Ипром или Соммой, и многие из них умерли еще более страшной смертью, чем умирал он, но они по крайней мере могли утешать себя тем, что умирают за Короля и Отечество. Вселенная будет жить дальше – с Джулианом Смедли или без, – никто не заметит его смерти. Он не оставит за собой ни славы, ни детей, ни больших свершений. Смейтесь над этими горячечными излияниями, но рано или поздно придет и ваш черед…

– Тайка Каптаан!

Джулиан заставил веки разомкнуться. Он не увидел ничего, кроме марева. Очень глупо со стороны Домми влезать в больной бред! Еще глупее с его собственной стороны не пригласить в свои галлюцинации кого-нибудь поинтереснее.

– Тайка! – Кто-то кричал… Кто-то пытался содрать кожу с его руки. – Держитесь, Тайка! Он идет. Тайка! Освободитель идет. Мы послали передать ему, чтобы он спешил.

Джулиан попытался объяснить, что уже поздно, но никак не мог найти нужных слов. Все равно. Ему уже все равно. Он хотел, чтобы это быстрее кончилось. Если подумать, не может же человек принимать услугу из рук человека, которого он в лицо обвинил в убийстве, так что к лучшему, что этот парень-пророк не пришел еще, не поможет, не успеет… Наверное, он уже умер. Пока, старина, там увидимся…

Когда наконец наступило облегчение, по силе своей оно показалось ему сродни сексуальному. Конец хриплому, затрудненному дыханию, боли, подавляющему жару, слабости – внезапный покой, восхитительный покой… непередаваемое наслаждение.

На лбу его лежала прохладная рука. Где-то снаружи чертова прорва людей производила чертову прорву шума, и дверь снова была нараспашку, хотя солнце больше не светило ему в лицо. Он открыл глаза.

Он облизнул пересохшие губы. Он сглотнул. Он заставил себя встретить эту знакомую улыбку.

– Спасибо.

Синие глаза странно блеснули.

– Всегда рад, – сказал Экзетер. – Для тебя хоть тысячу раз.

50

– Это ведь чистая случайность, правда, – объяснял Домми, – что мне приказали обследовать эту поляну и я узнал вас! – Он методично разбирал содержимое мешка Джулиана, стараясь передвигаться только на цыпочках, чтобы поменьше наступать на грязный пол.

Джулиан поплотнее завернулся в одеяло, дрожа уже не от жара, а от холода. Он жив? Конечно, он жив! Сотни людей отдали свои жизни под Шуджуби, чтобы произошло чудо, вернувшее ему жизнь, – ведь если отставной капитан Джулиан Смедли жил теперь за счет тех несчастных жертв, он оказывался виновным в их смерти не меньше самого Экзетера, чего уж тут лицемерить. Впрочем, Домми он этого говорить не собирался.

– Насколько я понимаю. Тайка Кисстер приходит на помощь любому страждущему, не только своим знакомым?

– О да. Тайка! Многие сотни приходят к нему за утешением каждый день. Но я никогда не видел, чтобы Освободитель так гнал кролика! – Он рассмеялся. – На худой конец сойдут и эти. – Он достал штаны и рубаху.

Кто и когда слышал, чтобы Домми смеялся? Его огненная грива заметно отросла с тех пор, как он выехал из Олимпа, и он обзавелся вполне солидной рыжей бородой. Он протянул одежду бывшему хозяину и направился к двери.

– Ты еще не сказал, где здесь горячая ванна.

Домми задержался в дверях и снова рассмеялся, чуть запоздало для искреннего смеха.

– Горячая ванна? Я с трудом вспоминаю, что это такое.

– Гм? Воистину, времена меняются! Ладно, пока ты еще не ушел, расскажи мне, как там Энтайка Алиса и Тайка Джамбо.

– Энтайка чувствует себя хорошо и очень занята разными достойными делами. Мне очень жаль, что это на мою долю выпало сообщить вам, что бедный Джамбо покинул свою последнюю инкарнацию.

– Так он мертв?

– Да. – Лицо Домми перекосилось в такой неподдельной скорби, что казалось, веснушки вот-вот попадают на землю. – Душа его переместилась на следующую ступеньку, как говорил нам Освободитель, и поскольку безумием своим он был обязан отвратительному чародейству, на память о нем не ляжет пятна позора, и его продвижение вверх по ступеням будет продолжаться и впредь. А теперь, с вашего позволения, Каптаан, я пойду – полно неотложных дел.

Дверной проем опустел.

Все еще раздумывая о произошедших с Домми странных переменах, Джулиан потянулся к бурдюку с водой. Ни Тока, ни Онкенвир не было видно, а дверь неизвестным образом оказалась сорвана со своих истершихся кожаных петель. Он ощущал себя невыносимо липким и весь чесался, так что первым делом он как смог умылся, хотя поляна была уже полна народу. Впрочем, стриптизу его никто не аплодировал. Все были заняты делом: слышался стук молотков, заколачивающих в землю колышки от шатров, звон топоров, рубивших сушняк в лесу, скрип телег, пение гимнов.

Он оделся, пригладил волосы и бороду и вышел в яркий зимний день. Размах деятельности поразил его. Он увидел ряды шатров, импровизированные загоны, в которых стояла дюжина кроликов и несколько моа, пять или шесть распряженных подвод, дымящиеся костры и вертела на них. Его живот завистливо забурчал. Сотни людей суетились вокруг; каждый, похоже, занимался своим делом весело, с охотой, даже если это дело сводилось к распеванию гимнов. Настоящая сельская ярмарка или бродячий цирк – даже британская армия вряд ли организовала бы все лучше. Крестовый поход Экзетера процветал, совершенно не напоминая тот хаос, который царил в Шуджуби.

Ладно, с деталями можно и обождать. Первым делом Джулиану нужно найти Онкенвир и отдать ей деньги – все деньги, которые у него оставались. Он поискал ее глазами, но так и не нашел. Возможно, они с Током сбежали в лес, спасаясь от перевернувшего весь их мир нежданного нашествия. Свежий зимний воздух, всего два дня назад казавшийся застывшим, теперь звенел сотнями голосов. Устилавший поляну ковер трав и низких кустиков был вытоптан, и на него легли длинные вечерние тени. Да, такого можно и испугаться.

В лагерь въехала еще одна телега, запряженная двумя кроликами. Со всех сторон набежали люди, чтобы помочь ее пассажирам спуститься на землю. Некоторых из них несли на носилках, и вся процессия направилась к пруду, где в окружении распевающих гимн паломников их уже ждал Экзетер. Процедура исцеления началась сразу же, сопровождаемая криками торжества и потоками маны, от которых узел, казалось, сотрясался. Грипп-испанка встретился наконец с достойным противником.

Самую большую группу составляли новообращенные; им что-то пылко проповедовала совсем еще юная девушка. На противоположном берегу пруда происходило крещение. Если только глаза не обманывали Джулиана, одним из официальных лиц, проводивших церемонию, был Домми Прислужник со щитом на спине. Ну, ну, ну! Цирк, да и только.

С долгом Онкенвир придется подождать. Если она не вернется до ухода Свободных, Джулиан просто оставит кошелек в доме. Пока его гораздо больше беспокоило то, что он исхудал как щепка, не евши по меньшей мере дня два. Он направился к месту раздачи обедов, где уже начала выстраиваться очередь голодных паломников.

Ему пришлось задержаться, чтобы пропустить длинную вереницу вновь прибывших, возглавляемую Носителем Щита. Потом его чуть не задавила компания, волочившая из леса свежесрубленные древесные стволы. Ему пришлось обогнуть строительную площадку, где молодые парни с воодушевлением размахивали молотками и лопатами, вгоняя толстенные столбы в землю как гвозди и вкапываясь в грязь с энтузиазмом псов, почуявших кролика. Впрочем, своей энергией они, возможно, были обязаны присутствию молодых женщин, те плели ширмы из ивняка, не забывая при этом отпускать шуточки насчет их мускулов, силы и прочих мужских достоинств. Похоже, подобный способ сооружения отхожих мест приходился всем по душе.

Пройдя каких-нибудь пятьдесят ярдов, он успел увидеть с десяток разных стилей одежды и услышать смешение стольких языков… Гортанный рэндорианский выговор он определял сразу, но остальные варьировались от певучего пиолийского до гнусавого таргианского и резкого стаккато джоалийского… Казалось, здесь были представлены все двадцать семь вейлов Соседства.

– Капитан?.. – взвизгнул знакомый голос. – О, капитан Смедли! Надо же! Хелло-о-о! – Рука, размахивающая кружевным платочком, определенно принадлежала Ханне Пинкни. Она прекратила махать платком и сменила его на зонтик, до тех пор, пока не убедилась, что Джулиан заметил ее.

Ханна Пинкни! Безмозглая болтушка Ханна Пинкни? Какого черта она делает на этом поле брани? Тем не менее это, несомненно, была она, облаченная в умопомрачительную, напоминавшую очертаниями Эйфелеву башню хламиду и соломенную шляпку с розовыми перьями. Результат нельзя было назвать ни европейским, ни вейлианским – такое можно было бы увидеть на ежегодном дерби в Таргии или при рэндорианском посольстве в Санкт-Морице.

Однако в следующее же мгновение Джулиан начал серьезно опасаться за свой рассудок, ибо мужчина рядом с ней оказался не кем иным, как Пинки собственной персоной, Пинки – серым кардиналом, Пинки-фокусником, хитрым Пинки, скользким Пинки – скользким, как пакет остывшей жареной картошки за пенни; Пинки, облаченный в отороченный мехом кожаный плащ, расстегнутый, дабы продемонстрировать кожаный же жилет, бриджи из толстой шерсти и башмаки до колен; Пинки, державший в руке записную книжку казенного вида. По обыкновению, он жмурился, улыбаясь.

– Капитан Смедли! Ей-богу! Рад видеть вас, капитан!

Джулиан тряс руку Ханне, торопливо перебирая в голове возможные варианты ответа. Все, что шло ему на ум, было: «А я не рад!» – или: «Клянусь Господом Богом, никогда еще не видел человека, так быстро меняющего убеждения», – или даже: «Сколько, по-вашему, вам удастся прятаться, пока Экзетер вас не найдет?»

– Пинки, старина! – вместо этого выдавил он. – Каким это ветром вас сюда занесло? – Возможными ответами могли бы стать: «Исключительно со страху», – или: «Из чувства противоречия, старина», – или: «Лучше уж сделать из врага друга». И потом, кто он сам такой, чтобы обвинять Пинки в измене убеждениям? Он и сам менял убеждения, и последний раз совсем недавно, приняв исцеление из рук самого Первого Убийцы. Он грешен не меньше любого другого.

– Чистая логика, – ответил Пинки и помахал своей записной книжкой так, словно бесценной миниатюрой у Кристи или Сотби.

– О Боже! – воскликнул Джулиан. – Какая еще логика?

– М-м, самая обычная. Вы поймете, капитан. Возможно, вы с вашим военным опытом сделали бы это еще лучше. Не можем же мы позволить, чтобы Освободитель тратил время на дорожные неурядицы, верно? И не можем позволить, чтобы он растрачивал ману при случайных остановках в Богом проклятых дырах. – Пинки тяжело вздохнул, чтобы показать, сколько труда он тратит на организацию. – Мы перевозим его с узла на узел как можно быстрее. На нас кролики и их подмена. На нас разбивка нового лагеря еще до того, как старый окончательно снимется и отправится на место следующей стоянки. На нас подвозка больных в срок и в нужное место, чтобы они не слишком замедляли продвижение. Мы все крутимся как белки в колесе. – Пинки снова скромно улыбнулся, крепко зажмурившись.

Короче, Пинки готов былправить Свободными так, как правил Олимпом. Принимает ли Экзетер участие во всем этом? Знает ли он, что творится от его имени, или он так опьянел от маны, что утратил связь с собственной революцией?

Почему все это так волнует Джулиана Смедли? Всего несколько дней назад он с удовольствием втоптал бы все это шутовство Освободителя в грязь, но теперь, после чудесного избавления от смерти, он уже не знал, чего хотел, за исключением того, что испытывал глубокое отвращение к самой возможности того, что скользкий Пинки Пинкни возглавляет весь этот бардак.

– Мы? Кто это «мы»?

– Нас здесь много помогает, – признался Пинки. – Чейзы здесь, и Кори…

Боже правый! Не было ни гроша…

– А миссис Маккей здесь не мелькала?

– Когда мы уезжали, она оставалась еще в Олимпе.

– Ты забыл еще Ньютонов, дорогой, – напомнила Ханна, чуть покраснев.

Черт! Вот уж кого Джулиан хотел видеть меньше всего, так это Урсулу.

– Ах, Ньютоны! – спохватился Пинки. Он открыл свою книжку и нашел нужную страницу. – Ага… Ньютоны в настоящий момент входят во второй отряд квартирьеров. Они должны быть уже в Лаппинвейле, готовить все к завтрашней стоянке. Завтра выход рано, на рассвете – нам нужно провести Освободителя через перевал за один день. Во всяком случае, так по плану. Придется, конечно, подождать там два дня тех, кто будет снимать этот лагерь. Ничего, ему там будет чем заняться.

Все это, конечно, очень мило, только желудок у Джулиана выл от голода.

– Я правильно понял: вы теперь поддерживаете Экзетера как Освободителя?

– О, он справляется великолепно, просто великолепно! Мана льется рекой. Воистину, грипп стал подарком свыше.

– Ну-ну, милый! – пробормотала Ханна. – Ты же знаешь, Освободитель не любит, когда ты так говоришь.

Пинки только усмехнулся:

– Ну да, это дурной ветер виноват во всем, так?

Иные ветры дурнее многих.

– Ладно, я рад встрече, – сказал Джулиан. – Не буду отрывать вас от дел. Если вам будет не хватать партнера для бриджа, свистните! – И пошел дальше искать еду.

Ханжа проклятый! Он распространяет свое собственное чувство вины на Пинки. Исцеление от гриппа – вполне приемлемый с моральной точки зрения источник маны, но Экзетер начал с убийства своих друзей, а это никуда не годилось. Мана от этого жертвоприношения стала основой для получения маны от гриппа… так что теперь? Джулиан Смедли принял свою жизнь, зная, чему он обязан этим чудом. Конечно, в тот момент он не мог выбирать, но и теперь не собирался перерезать себе глотку. Значит, он виноват точно так же, как если бы предварительно дал согласие. Из корней зла не вырастет добро. Не снимайте перчаток, леди Макбет, и никто не заметит окровавленных рук…

Он прошел мимо сооруженного на скорую руку дощатого стола, на котором трое горластых мясников разделывали тушу. Неудивительно, что Освободитель так популярен в народе, если он раздает мясо всем желающим! На следующем столе двое мужчин и две женщины резали овощи. Лицо одной из них – симпатичное, хоть и чуть лошадиное, – показалось ему слегка знакомым… Словно почувствовав на себе его взгляд, она подняла глаза – это была Алиса Прескотт.

Они встретились на полпути и обнялись, как истосковавшиеся в разлуке любовники. Трое проходивших мимо юнцов одобрительно закричали что-то.

Потом они оторвались друг от друга, не сводя глаз, держась за руки, оба чуть задохнувшиеся и раскрасневшиеся от смущения за то, что позволили себе такое на людях. Лицо ее было обветрено и слегка перепачкано, и она ничуть не отличалась от любой другой молодой женщины из Вейлов. В школьные годы Джулиан слегка побаивался кузины Экзетера – она была старше, взрослее, практичнее. Два года назад он поцеловал ее, но только раз и то для того, чтобы отвлечь ее внимание от чего-то другого. Возможно, ему стоило бы взять это в привычку.

Она засмеялась.

– Пожалуй, вам борода идет больше, чем Эдварду. А как ваша рука? Она отрастает! Вот здорово!

– Вы ничуть не изменились!

– Глупенький, ведь всего два года прошло! Ну, как вы?

– Я? Отлично, спасибо Эдварду. А вы? – Он посмотрел на огрубевшие от работы пальцы, которые сжимал в руках. – Кухарка? Неужели он не нашел для вас работы лучше?

Она вздернула подбородок и удивленно посмотрела на него:

– А что в ней плохого? Я не знаю языка, так что от меня немного толку. Иногда я ухаживаю за детьми, помогаю с погрузкой и разгрузкой… Да не бойтесь вы за меня, Джулиан! Это лучшие дни моей жизни.

Неужели правда? Ее взгляд оставался спокойным; он не мог понять, говорит она искренне или нет.

– Это здорово. Но я умираю с голоду.

– Я тоже. Давайте поговорим за едой. – Она потащила его по направлению к очереди. Бок о бок пошли они по тронутой заморозком траве. – Вы возвращаетесь в Олимп?

– Боюсь, там сейчас полный бардак.

– Да, Пинки рассказывал, – простодушно кивнула Алиса.

– Пинки! Как ваш кузен относится к тому, что здесь уйма народу оттуда?

Она снова удивленно посмотрела на него:

– Он принимает любого. А почему бы и нет?

– Потому что Пинки наверняка попробует взять власть над всем спектаклем в свои руки – насколько я знаю Пинки, конечно.

Алиса отвернулась.

– Не думаю, Джулиан, чтобы сейчас кто-нибудь мог что-то отобрать у Эдварда.

– Это хорошо. Как он?

Они стали в конец очереди, потихоньку продвигаясь вперед. Они разговаривали по-английски, так что никто не мог подслушать их. Она задумалась и, чуть понизив голос, ответила:

– Он изменился. Даже за то время, пока я здесь. Иногда, очень редко, это прежний Эдвард. Я уверена, он спит не больше двух часов в сутки. Он – Освободитель, кто бы это ни был. Я хочу сказать, он не играет роль. Он стал этой ролью.

– Слишком много маны?

– Передозировка? А какие у нее симптомы?

– Понятия не имею. Я даже не разглядел его как следует. – При виде еды желудок Джулиана испустил восторженное урчание.

– Он совсем другой, – сказала Алиса. – Вы увидите. И конечно, он получает от всех этих исцелений уйму маны. Странно, поначалу все шло куда хуже. Он тратил больше, чем получал – так, во всяком случае, считала Урсула. А теперь… Ну конечно, на то, чтобы лечить грипп, требуется не так уж много маны. Гораздо меньше, чем, скажем, на исцеление от слепоты. И потом, зрители… они тоже другие.

– Более расположенные? – Джулиан оглядел поляну и толпы народа на ней.

– Что ж, в это можно поверить. То, как слепому возвращают зрение, впечатляет, конечно, но большинство нас не слепы и надеются остаться зрячими. Совсем другое дело поветрие, оно может поразить каждого. – Он с трудом справился с дрожью. – Они все боятся!

– Думаю, что да.

– Но Пентатеон тоже может излечивать грипп.

– Они могут, – согласилась она. – Но Зэц не может! К Зэцу за исцелением не пойдешь. И потом, какой храм вместит такую толпу?

Да, грипп был подарком свыше, но признавать это Алиса не собиралась. И кроме маны, грипп приносил еще и деньги. Помимо хорошей организации, невозможно было не заметить и другого: шатров, транспорта, обильной еды, всего необходимого для ее приготовления. Большая часть Свободных была одета гораздо лучше, чем та рвань, которую Джулиан видел в Ниолвейле.

– Он и правда хорошо справляется. Похоже, в деньгах тоже недостатка нет.

– О да! – Говорить о деньгах Алисе было гораздо проще, чем о мане. – Собственно, все началось со внезапного наследства Элиэль Певицы. Но теперь здесь полно и богачей. Грипп гонит их к нему, как ничто другое. Мана и деньги неразлучны.

Джулиан подумал и решился.

– Как вы думаете, у него получится? – Он задал вопрос, который висел между ними, невысказанный, с самого начала.

Ее лицо оставалось непроницаемым.

– Шансы его точно выше, чем месяц назад. Впрочем, Урсула до сих пор не верит в это. Зэц ведет свою игру слишком давно. Она считает, Эдвард не может надеяться на победу без помощи Пятерых.

И какова тогда будет плата за эту помощь? Но тут наконец подошла их очередь, и Джулиана избавили от необходимости обсуждать эту тему дальше.

Еда помогла, но после обеда он понял, насколько ослаб от болезни. Наутро ему придется идти – теперь он не сомневался в том, что хочет остаться со Свободными, хотя бы чтобы посмотреть, чем закончится это путешествие по Вейлам. Он сомневался, что ему предоставят верховое животное или место в телеге – уж во всяком случае, не с Пинки, дирижирующим всем этим цирком.

Количеству людей потрясало. Люди продолжали подтягиваться и после захода солнца, хотя он не мог сказать, новобранцы это или отставшие за день паломники. Нигде в истории Вейлов не описывалось ничего подобного, и он гадал, что думает об этом Пентатеон. Пытаясь поставить себя на место Зэца, он не видел никакого способа, каким этот поганец мог остановить такую массу людей, разве что бросить на нее всю таргианскую армию. Конечно, до какой-то степени он мог бы влиять на погоду, но ценой фантастических затрат маны. Если он пошлет Жнецов, те, конечно, сделают свое дело, сотворив новых мучеников за Освободителя, к тому же все это будет происходить так близко от самого Освободителя, что тот извлечет из этого кучу маны. Похоже, Экзетер избрал беспроигрышную тактику. Вопрос заключался теперь в том, как долго сможет он удерживать свое воинство вместе: эпидемия гриппа рано или поздно сойдет на нет, надвигается зима. Подобно рою саранчи эта орда должна была все время двигаться; в противном случае ей грозил голод. Любая ошибка в расчетах могла привести к катастрофе.

После долгих поисков Джулиан нашел-таки Онкенвир – та стояла в огромной толпе поющих. Она пела вместе с ними, хотя он сомневался, что она разбирает слова. Она равнодушно взглянула на него, очевидно, не узнав, и непонимающе уставилась на кошелек, который он ей протягивал. Он оставил его ей, абсолютно уверенный в том, что очень скоро ее от него освободят. Когда он уходил, она все продолжала пребывать в том же восторженном трансе.

Он отправился поговорить с Экзетером. Он должен поблагодарить его по-человечески; он должен попробовать извиниться перед ним, поскольку теперь тоже разделял вину. Однако пробиться к Освободителю оказалось не так-то просто. Даже когда лагерь уже засыпал под холодными звездами, Эдвард продолжал свою работу. Он проповедовал, он отвечал на вопросы, он исцелял больных, которых все подвозили и подвозили целыми телегами.

Джулиан не искал обходных путей; завернувшись в одеяла, сидел он в толпе, зачарованный словами вечерней службы. Это было потрясающее представление. Слова вроде бы просты, идеи тоже упрощены до предела, и все же они вселяли веру. Даже пришелец вряд ли устоял бы теперь перед харизмой.

«Есть лишь один бог, Бог Неделимый. И в каждом из нас есть божественная искра. Замечали ли вы ее в других? Ощущали ли вы ее в себе порой? Не часто. Она редко проявляет себя, и все же она есть. Мы стараемся, и иногда у нас получается. Все мы бываем плохими, но нет таких, которые были плохими всегда. И когда мы умрем – а мы все рано или поздно умрем, – думаете, эта искра пропадет? Вовсе нет! Наши тела умрут, но Божья искра в нас – никогда.

Тогда куда она девается, эта искра? Чародеи обещают вам место на небесах, среди звезд. Вы никогда не задавались вопросом: что вы будете там делать? Просто смотреть вниз на мир? Вам никогда не приходило в голову, что это может наскучить? Ничего не делать, только смотреть? Конечно, первые недели это было бы даже приятно, согласен. Освободиться от страха смерти, освободиться от боли, хвори и страданий – разве это не прекрасно? Но как долго вам будет нравиться это? Месяц? Год? Столетие? Тысячу лет? Миллион? Говорю вам: то, что обещают чародеи, – обман. Говорю вам: их рай неизменного совершенства очень скоро обернется адом, а их вечность – истязанием скукой! К счастью, правда – иная».

Он начал описывать теорию переселения душ, и Джулиан при всем своем недоверии понял, что тоже заинтригован этим. Идея Экзетера о реинкарнации не совпадала с той, вечной, единственным спасением из которой являлась нигилистическая нирвана. Это была светлая, радостная идея развития, своего рода лестница к Богу, этакая реинкарнация в духе «собирайте-значки-бойскаутов-и-получите-повышение». Она не призывала к отказу от мира, ибо только в этом мире набирались очки. Она обещала каждой душе единение с Богом, а не Страшный Суд, и не напоминала напрямую ни одну из известных Джулиану земных религий. Интересно, и где это Экзетер выкопал такую?

Как знать, подал голос сидевший в нем скептик, может, он и прав. Кто вернется, чтобы рассказать, так это или нет? По крайней мере схема не менее привлекательна, чем любая другая, – возможно, именно из-за этого его старый друг и положил ее в основу новой веры. Для того чтобы одолеть Зэца, ему нужны последователи, а для того чтобы набрать последователей, ему нужна вера, а уж что там недоговорено, будет ясно на вечеринке по окончании игры.

Вот было бы здорово верить в подобную ерунду, сказал Джулиан-циник, верить всем сердцем и надолго. Во Фландрии ему приходилось видеть, как смертельный ужас превращает в верующих, пусть ненадолго, кого угодно, даже его самого. Увы, Бог сотворил мир не таким уютным, каким его надо было бы сотворить с точки зрения людей вроде Эдварда Экзетера. Тут Джулиан вздрогнул, сообразив, что наделяет Экзетера верой в то, что он проповедует.

Когда служба завершилась, помощники выстроили желающих поговорить с Освободителем в очередь. Он находил слова для каждого – спокойные, утешающие, благословляющие, ободряющие. Потом проситель проходил дальше, и походка его становилась чуть легче, а Экзетер уже разговаривал со следующим.

Ожидая своей очереди, Джулиан разглядывал эту высокую, худощавую фигуру. Даже с расстояния в несколько десятков ярдов, в слабом свете костров, ему показалось, что он видит ту разницу, о которой говорила Алиса. Экзетер изменился, всего за две недели. Уверенность? Да, конечно. Властность? Несомненно. Но было и еще нечто, чего Джулиан никак не мог определить.

Избыток маны? Может, Экзетер превращается в бога или по крайней мере считает себя богом, как и все остальные? Может ли оккультная власть разлагать так же, как преходящая, земная? И так быстро?

Что бы ни случилось, это был не тот Экзетер, которого он ожидал увидеть, и по мере того как подходила его очередь, решимость Джулиана таяла. Он все сильнее ощущал себя примерно так же, как в Букингемском дворце, в ожидании, пока король Георг прикрепит ему на мундир медаль. Его благодарность – такая мелочь, это пустая трата времени Освободителя. Горькие упреки двухнедельной давности казались теперь не просто неуместными, а абсолютно неуместными, равно как и мелкие манипуляции Пинки. Экзетеру не нужно ничьих извинений. Экзетер прав с самого начала, и жертва, в которую принесли себя его последователи, оправданна точно так же, как и множество подобных жертв, принесенных на Западном фронте. Просто он видит за дымом пламя, чего не дано Джулиану. Зло порождает зло, и тут уж не до сантиментов.

Он чуть было не повернулся и не сбежал. Нет, он выдержит. Еще один шаг – и он лицом к лицу с Освободителем. Он в смятении смотрел в пронзительные сапфировые глаза, забыв даже, зачем пришел.

Чары разбились словно сосулька. Перед ним стоял старина Экзетер, смеявшийся и трясший его руку.

– Добро пожаловать! Пошли поговорим. – Он махнул рукой в сторону ближайшего костра.

– Но… – Его еще ждали сотни человек.

– Они никуда не денутся. Перерыв на чай.

Так Джулиан оказался у костра с Освободителем. Верные помощники налили ему какого-то горячего, пряного напитка, а несколько сотен завистливых почитателей смотрели на них словно тигры из клетки.

– Я не сомневался, что ты вернешься.

– Я, собственно, проверить, как здесь Алиса. Но раз уж я здесь, я хотел бы остаться и помочь чем могу.

Улыбка.

– Я рад принять тебя.

– Послушай, старина, мне ужасно жаль, что я тогда…

– Заткнись! – резко оборвал его Экзетер и вдруг застенчиво улыбнулся. – Если бы я не умел оставлять прошлое прошлому, это означало бы, что я занялся не своим делом.

– Ну, у тебя вроде неплохо получается.

– Только отдохнуть редко удается. Насколько плохи дела в Олимпе? – Он казался свежим и бодрым, готовым идти всю ночь.

Его юмор служил ему броней, отбивая всякую охоту пробовать ее крепость. Только однажды Джулиану удалось перевести разговор на самого Экзетера.

– Твоя схема загробной жизни заинтересовала меня. Это непохоже на те разновидности буддизма, с которыми я встречался. Это что, из индуизма? Где ты ее выкопал?

Экзетер казался удивленным.

– Выкопал? Сам не знаю точно. Это просто пришло ко мне как-то раз, когда я проповедовал. Мне показалось, это то, что им хотелось бы знать…

– Тут глаза его вспыхнули веселыми искрами, словно он догадался, о чем думает Джулиан. – Видишь ли, это все мана. Я принимаю теперь распоряжения непосредственно от Бога.

Впрочем, непохоже было, чтобы он говорил это серьезно.

Когда короткая аудиенция подошла к концу, пророк вернулся принимать терпеливо ждущих в очереди просителей. Джулиан, весело мурлыкая что-то под нос, зашагал в темноту. Только один раз он задержался посмотреть на то, как в дымном мареве костров предсказанный Освободитель принимает поклонение своих почитателей. Теплый золотистый свет выхватывал из темноты человек двенадцать, собравшихся в ночи. Это могло сойти за иллюстрацию из «Библии в картинках» или даже за полотно Караваджо – на Экзетера света падало не больше, чем на остальных. Что бы там ни говорила Алиса, он вовсе не изменился. Экзетер играл роль, и играл ее потрясающе, но в глубине души он остался все тем же стариной Экзетером, которого Джулиан помнил по Фэллоу.

Немного позже, найдя себе угол в битком набитом шатре, Джулиан Смедли обнаружил, что у него снова две нормальные руки.

Часть восьмая

Он оставляет свою родную страну и идет в другую,

Но несет с собою пять зол.

Ади Грант; Праб’т М.В.

51

Надо отдать должное Пинки – если это, конечно, на самом деле было его заслугой, – организация впечатляла. Когда Джулиан проснулся с первыми лучами рассвета, паломники уже выступали в путь. Он обещал Алисе подождать ее, и когда они с остальным обслуживающим персоналом сняли лагерь и погрузили все обратно на телеги, поляна Онкенвир снова почти опустела, превратившись в серую, грязную пустыню, испещренную кучками дымящейся золы и брошенными изгородями отхожих мест. Снег падал медленно, большими белыми хлопьями, словно стараясь поскорее скрыть с глаз тот беспорядок, который оставили за собой Свободные. Сам Освободитель все еще исцелял последних пациентов, которым, казалось, не будет конца и края. Его помощники запрягали моа в колесницы-такси, чтобы везти своего пророка и его команду к месту следующей стоянки.

Алиса объяснила, что обычно идет пешком вместе с паломниками, помогая старикам или детям, но этим утром должна выехать с остальными работающими при кухне на запряженной кроликом телеге, и настояла, чтобы Джулиан поехал с ней. Он подозревал, что она обманывает, но спорить не стал, ощущая себя симулянтом, поскольку тысячи людей чувствовали себя не лучше, чем он. Он утешал себя тем, что завтра точно пойдет своим ходом.

Караван повозок не мог двигаться быстро в толпе, забившей Фенпасс, но все же прибыл на место следующей стоянки вскоре после авангарда. Когда капитан Смедли предложил свои услуги, его вооружили ножом и горой из нескольких тонн какого-то похожего на картофель корнеплода. Ему поручили работу, для которой требовались две руки! И он мог выполнить ее!

Выбранный Экзетером узел был отмечен камнем, врытым вертикально в землю посередине опустевшего зимой пастбища в двух милях от ближайшей деревушки. Скоро пастбище уже кишело Свободными словно корова блохами. Снег в Лаппинвейле еще не выпал; временами выглядывало солнце. Усевшись на перевернутой корзине спиной к ветру, Джулиан чистил овощи и сбрасывал их в другую корзину. Занятие это умиротворяло. Компанию ему составляли две болтавшие по-лаппиански женщины, совершенно глухой старик и три недовольного вида девицы, явно считавшие, что заслуживают лучшей работы. Не обращая на них никакого внимания, он целиком углубился в чистку овощей.

Потом на корзину его легла тень и знакомый голос окликнул его по имени. Он в ярости поднял взгляд.

Закутанная в побитые молью меха, она напоминала бесформенного плюшевого медведя; растрепанные волосы падали на лицо. Впрочем, ее нимало не волновало то, как она выглядит, – никогда не волновало. И она улыбалась ему так, словно он должен быть рад видеть ее!

Ни разу в жизни у него еще не возникало желания ударить женщину, во всяком случае, до этой минуты.

– Убирайтесь! – крикнул он. – Вон с глаз моих!

Она отступила на шаг.

– Что-то не так?

Он вскочил на ноги, дрожа от ярости.

– Это называется изнасилование, миссис Ньютон. Вы изнасиловали меня! – Никто из зрителей не знал английского, но если бы и знал, ему было бы все равно.

– Ах так?

– Да, так!

Она неуверенно посмотрела на него.

– Это чересчур сильно сказано для того, что случилось. Возможно, я использовала ману. Я не хотела, Джулиан!

– Не хотели? – Он шагнул к ней, и она отступила на шаг. Он был рад видеть, как на лице ее появилось встревоженное выражение. Она не ожидала его гнева.

– Нет, – сказала она. – Ты же знаешь, как это бывает… А может, и не знаешь. У тебя ведь никогда не было много маны, так ведь? Когда у тебя есть мана и тебе хочется чего-то, очень трудно помешать этому. Мана сама вырывается наружу. Ты ведь не мог помешать своей руке заживать, верно? Мне хотелось, чтобы ты пришел ко мне в палатку. Ты пришел. Мне хотелось, чтобы…

– Я не хотел вас!

Она нахмурилась, словно он сказал нечто, не подобающее джентльмену.

– Возможно, мне следовало вести себя поосторожнее. Мне жаль, капитан Смедли, правда, жаль.

Какое там «жаль»! Ее извинения прозвучали бы искренне, опрокинь она ненароком его чашку. Он размахивал перед ней ножом, что не на шутку встревожило зрителей. Старый глухой чудак попытался встать. Джулиан так разозлился, что не мог найти слов.

– Мне стоило остановиться, когда я увидела, что из всего этого выходит, – терпеливо продолжала она. – Или, возможно, спросить вас. Мне казалось, вы не против. Мужчины, как правило, не возражают. – Она улыбнулась.

– Так это у вас привычка? Единственный способ заполучить мужчину?

– О, ваша рука! – вскричала Урсула, пытаясь сменить тему. – Она лучше!

Джулиан отшвырнул нож и сжал кулак.

– Подарок от старого друга. Мне не хотелось бы применить его в деле, выбив вам все зубы, миссис Ньютон, но если вы сейчас не уберетесь и не будете держаться от меня подальше, у Освободителя прибавится лишний пациент. А теперь идите к черту и оставайтесь там на здоровье! – Разумеется, он блефовал. При желании она могла, почти не расходуя маны, заставить его выпрашивать у нее прощение на коленях.

Этого она делать не стала, но поняла, конечно, что он больше шумит, чем угрожает.

– Простите меня, пожалуйста. Мне просто казалось, что вы не против. – Пожав плечами, она повернулась и ушла.

Дрожа от ярости, Джулиан вернулся на место и с ожесточением набросился на овощи.

52

Когда Свободные пересекали Фенпасс, шел легкий снег, но в Лаппинвейле их встретила хорошая погода. То там, то здесь Алиса слышала разговоры о том, что таргианцы наверняка постараются остановить паломников еще на подступах к своим границам, и уж наверняка они не позволят своим рабам под шумок бежать из вейла.

Скептики не учли одного: эпидемия продолжала еще свирепствовать в Лаппинленде. Сам губернатор Кратч привез своих жену и детей к Освободителю, чтобы тот вылечил их. У таргианцев благодарность не входила в число самых почитаемых достоинств, но они всегда ставили целесообразность превыше принципов, к тому же их гарнизон уступал Свободным в численности из расчета один к ста. Свободные прошли вейл беспрепятственно, набирая по дороге новобранцев. Потом, в Рэндорвейле, никто не мешал этим беглецам уйти, но, как ни странно, воспользовались этой возможностью очень немногие.

Алиса получала от всего этого огромное удовольствие. Лондон казался ей теперь чем-то очень далеким, да она никогда его особенно и не любила. Шатры напоминали ей сафари в детстве, дядю Кама и тетю Рону в Кении. Конечно, климат и пейзаж отличались, но трудности ее не пугали. Совершенно забыв свою норфолкскую депрессию, она помогала с готовкой, нянчила детей, ухаживала за ожидавшими Эдварда больными – в общем, делала работу, которая казалась ей самой важной на свете. Теперь, когда она знала, сколько удовольствия доставляют крестовые походы, она могла понять, почему в средние века в них участвовало столько народу.

Общение с Джулианом Смедли вносило приятное разнообразие в ее жизнь. Ей нужен был переводчик, который помог бы освоить хотя бы азы джоалийского. В первые дни приходилось полагаться на Урсулу, Домми и самого Эдварда, но они были слишком заняты собственными делами, чтобы уделять ей много времени. Потом начали появляться и другие олимпийцы, но и их быстро загрузили работой. Джулиан и сам был не слишком силен в джоалийском, так что он частенько брал репетитора из местных, обучаясь вместе с ней. Это помогало ему убить время в дороге и скрашивало монотонную работу в хозяйственном отряде – он согласился на скромную должность, оставив религиозные вопросы другим.

Капитан Смедли проходил по графе «старый друг». Пожалуй, ближе его был только Эдвард, но Эдварда она видела редко. Самый близкий друг ее кузена, Джулиан Смедли уже много лет то попадал в поле ее зрения, то выпадал из него: сначала сопливый мальчишка, потом прыщавый, неуверенный в себе подросток, жизнерадостный юноша, контуженный герой. А теперь? Теперь – худощавый, уверенный молодой человек, не красавец, но вполне симпатичный, выглядевший старше своих лет. Если его и продолжали мучить кошмары войны, он умело скрывал это. Он прямо-таки излучал жизнелюбие. Он никогда не обсуждал с ней свою личную жизнь, но был слишком привлекателен, чтобы не иметь по меньшей мере одной подруги. Вспомнив, как миссис Маккей рассказывала в тот памятный вечер в «Быке» про постельную рулетку, Алиса решила, что Джулиан Смедли наверняка был главным призом, хотя, возможно, он все-таки недостаточно жесток для игр такого рода.

Перевал Сутпасс привел их из Лаппинвейла в Рэндорвейл, а солнце все продолжало светить. Рэндорленд, предупреждал Джулиан, может таить в себе неприятности, поскольку являлся территорией Владычицы, Церковь Неделимого здесь преследовалась, а Док Мейнуоринг все еще сидел в тюрьме. Однако пророчество обнадеживало. Как гласил стих 318: «Начиная с Рэндора, станут власть имущие искать встречи с Освободителем, и будут ночевать в лесах и в канавах, умоляя: исцели нас, сжалься над нами, и осыплют его золотом».

Правда, первое, что случилось в Рэндорвейле, – это исчезновение Урсулы и Домми.

– Они вернутся, – пообещал Эдвард. – Домми назначил себя апостолом Морковок. Урсула должна доложиться Службе – точнее, тому, что от нее осталось.

На следующее же утро король Гуджапат пригласил Освободителя на аудиенцию, и Освободитель отклонил приглашение.

Двумя днями позже король повторил приглашение, прислав в качестве свидетельства миролюбивости своих намерений изрядно похудевшего, но в остальных отношениях невредимого Дока Мейнуоринга. Эдвард снова отказался от приглашения, хотя Дока принял.

На четвертый вечер пребывания Свободных в вейле, когда они стояли лагерем в восточном конце долины и, следовательно, сравнительно недалеко от Олимпа, в лагерь ворвались несколько сотен рыжеволосых Морковок, бросившихся восторженно приветствовать Освободителя. Вместе с ними вернулась Урсула, а с ней несколько знакомых лиц: Бетси и Билл Пепперы, Айрис Барнз, Проф Роулинсон и другие.

Джулиан узнал о возвращении евангелистов как раз когда, завернувшись в меховую шубу, укладывался на ночлег у костра. Палаток пока не хватало, и он не видел причин, по которым закаленный вояка вроде него должен иметь преимущество перед другими. Он окончательно выздоровел, хоть и чувствовал себя немного слабым, и уж во Фландрии, во всяком случае, было гораздо хуже, чем здесь. Рядом с ним опустился на колени человек. Улыбке его позавидовал бы голодный крокодил. Джулиан поспешно сел.

– Домми! Ты вернулся? Как Айета?

– Конечно, в лучшем из лучших здравии, брат Каптаан! И я теперь самый гордый отец самого голосистого сына.

Джулиан – некогда Тайка Каптаан – хлопнул его по спине и крепко пожал руку.

– Поздравляю, брат Домми! И как его зовут? – Он мог и не спрашивать. Отныне Вейлы будут кишмя кишеть Д’вардами.

– С любезного позволения он назван в честь нашего почитаемого Освободителя.

– А Энтайка… Она была там?

Домми улыбнулся еще шире и кивнул.

– Я принес вам записку.

Джулиан выхватил ее у него из рук и развернул. Он даже забыл поблагодарить Домми и не заметил, как тот ушел.

«мой самый дорогой капитан крюк!

ты все верно догадался куда я пашла. я здесь у одной из тиминых теток не с мущиной. если бы я знала што ты вирнешся в олимп я бы осталась там. я очинь по тибе скучяю. мне очинь жаль што мы поссорились но ведь все любовники ссорются иногда, все твои абищания я от них все время плачу и мне хотелось бы чтоп ты держался их но ты наверно щитаешь это грех но если ты правда будеш диржаться их то я всегда твоя телом и душой в любом мири особенно телом.

всегда твая любящая венди»

Это письмо едва не стоило Свободным одного их соратника, но в конце концов он все же решил остаться на борту. Крестовый поход вряд ли продлится долго, тогда как их с Юфимией будущее может тянуться еще много столетий. По сравнению с этим несколько дней, какими бы долгими они ни казались, – пустяк.

На следующее утро в лагерь въехала кавалькада дорогих экипажей – королевская семья и почти весь двор. Эдвард вежливо приветствовал их, исцелил все до последнего сопливые носы и даже не настаивал, чтобы королевская семья ночевала в канавах. Он принял их золото и отдал его Дошу, приказав закупить побольше провизии и вьючных животных.

Пророчество – оружие обоюдоострое, и следующей их остановкой стал Товейл. Теперь уже всем и каждому были известны зловещие слова, содержавшиеся в стихе четыреста четвертом «Завета», насчет Д’варда и голода в Товейле.

Впрочем, избежать этого уже никак нельзя – у человека, судьба которого предначертана заранее, нет выбора.

– Завтра выходим совсем рано, – сообщил Джулиан. – Попробуем успеть за день.

Алиса видела пока только ровную стену гор без намека на проход. Хоть лети через них.

– Каким считается этот перевал? – Она знала уже, что в джоалийском языке имеется с дюжину разных слов, обозначающих перевал в зависимости от его сложности. Впрочем, сложность тоже зависит от того, по каким меркам ее считать. Перевал считается легким, если по нему без труда пройдет горный козел.

– Фигпасс – это джалтераан.

– Такого слова я не знаю. Что оно означает?

– Чертовски-жуткий-даже-в-летнее-время.

Может, за час до рассвета все-таки поздно?

Дорога на Фигпасс начала наконец круто забирать вверх, карабкаясь меж чахлых деревьев. Очень скоро деревья исчезли вообще, открыв холмы невероятно зеленого цвета под чисто белым небом. Свободные казались отсюда серой веревкой, оброненной каким-то великаном, – веревка вилась по склону и исчезала наверху в облаках. И это был всего лишь авангард; за ним тянулись толпы.

Алиса чуть пригнулась, стараясь не сбиваться с шага. Через час или два она будет стоять вон там и смотреть вниз на тянущиеся массы людей.

– Все это кажется таким нереальным! Я все пытаюсь найти земной эквивалент этому – и не нахожу. Варвары… Народ израильский… переправа Ксеркса через Геллеспонт… ничего даже близко похожего нет.

– А Петр Отшельник? – фыркнул Джулиан, выпустив изо рта облачко белого пара.

– Не смей даже думать!

– Ладно, не буду. Нет, все это правда, хоть и ненадолго. И мы будем до конца своей жизни вспоминать эти дни. Лет через сто один или двое из этих детей будут еще живы и будут хвастать, как шли с Д’вардом, сопровождая Освободителя в Таргвейл.

Эти дни были также самыми значительными и в жизни Алисы Пирсон. Если она подобно этим гипотетическим детям доживет до ста, вся дальнейшая ее жизнь будет идти по нисходящей. Пусть Вейлы – всего лишь песчинка мира, пусть только горстка людей вовлечена во все это, и все же это был, несомненно, исторический момент. Кто откажется от места в ложе при хиджре, исходе из Египта или переходе Цезарем Рубикона? Она старалась не включать в этот перечень крестовый поход Детей или Распятие Христа… Что бы ни случилось в Тарге, она никогда больше не увидит ничего подобного. Она решила, что рано или поздно вернется домой. Она и так задержалась здесь дольше тех четырех недель, которые отвела себе вместе с мисс Пимм, но время возвращаться, конечно же, еще не настало.

Никто, даже Эдвард, не знал, сколько же людей идет сейчас за ним. Организация сама по себе уже была чудом – она тоже расширялась, чтобы поспевать за растущим как на дрожжах количеством паломников. Узнав за пять прошедших лет, насколько беспомощны могут быть армии, Алиса ни за что бы не поверила, что большая группа людей может работать так слаженно. Заслуга в этом принадлежала, конечно, Эдварду, подобравшему потрясающую команду помощников и вселившему в них фанатическую преданность. Между Носителями Щита ни разу не возникало ни вражды, ни распрей, ни споров, кто главнее.

Сила их как единой команды заключалась в их различиях. Никто не понимал человеческих слабостей лучше Доша, раскаявшегося преступника и блудника. Домми использовал свой опыт слуги, ведая хозяйственными делами Свободных. Урсула Ньютон всегда была неодолимой силой, этаким человеком-цунами, против которого не мог устоять никто, в то время как проповеди Элиэль заставили бы прослезиться и груду камней. Из двух оставшихся в живых братьев Эдварда по оружию, знакомых с ним еще с нагианских времен, Тьелан умел непревзойденно торговаться, а Догган отличался упорством в решении головоломных поручений, которые свели бы любого другого с ума. Пиол Поэт вел архив, следя за теологической верностью проповедей Элиэль. Пинки Пинкни крутил людьми, как ветер кружит снежинки, – как правило, те даже не догадывались об этом. Рваная Губа был солдатом, Килпиан – гуртовщиком, Асфраль – повитухой, Имминол лучше всех разбиралась в травах, Титтраг – в камнях…

Сам Освободитель мог превзойти каждого из них в чем угодно, но не мог находиться в дюжине мест разом. Для каждого дела у него имелся помощник. Всего Носителей Щита было двадцать, и Эдвард шепнул как-то Алисе по секрету, что не понимает, как это Иисус обходился двенадцатью.

За последние две недели она почти не виделась с Эдвардом. Когда он извинялся перед ней, она отмахивалась.

– Ты занят делом, я здесь в отпуске. Я не знаю языка, значит, не могу помочь. Захочешь поговорить – пошли за мной, и я с удовольствием приду. А так делай, что ты должен делать, и не думай обо мне. По крайней мере скучать мне здесь не приходится.

Он посылал за ней несколько раз – всегда под вечер, когда остальные уже заканчивали дела. Сам он, казалось, вообще не нуждается в отдыхе, а может, он выбирал это время просто по привычке. Ей было забавно думать о том, что они никогда не оставались наедине друг с другом, так что никаких сплетен можно было не опасаться, но она сомневалась в том, что он избегал возможности скандала осознанно. Просто его инстинкты надежно хранили его.

Каждый раз он спрашивал ее, счастлива ли она, и она всегда отвечала, что да, счастлива. Он сам выбирал тему для разговора, и поэтому они говорили об Англии, войне, поэзии и о своем детстве. Только раз он упомянул о том, что может случиться, когда Свободные дойдут до Тарга, да и то невзначай.

– Они могут служить только группой поддержки, – сказал он. – Но, разумеется, только их поддержка и делает это возможным. Внимание: единственный матч чемпионата Вейлов в тяжелом весе! В черном углу нынешний чемпион, Зэц (Буу! На мыло!); в сером – Освободитель (Гип! Гип!). Результат всем известен из «Завета», так что матч обещает быть скучным… Что-то не так?

– Ничего. Я просто как-то забыла, что Зэц – реальное лицо, а не аллегория.

– Реальнее некуда. – Эдвард прищурился и с минуту молча смотрел куда-то в ночь. – Но то, что я задумал, – не убийство, а казнь. Заранее известно, чье имя фигурирует в приговоре.

Потом он передернул плечами и сменил тему. Если он сомневался в возможном исходе, он скрывал это даже от нее. Но он знал, конечно, что справедливое дело не всегда побеждает и что самые популярные в народе восстания закончились катастрофой: Уот Тайлер, Ян Гус, Петр Отшельник… Крестовый поход Нищеты привел тридцать тысяч людей на смерть и в рабство.

Порой он становился тем Эдвардом, которого она знала. В его глазах мелькала отвага и спокойная решимость, как и тогда, когда его пытались убить Погубители. Порой она ощущала что-то еще: чудовищную, сжатую тугой пружиной силу, которая, казалось, только и ждет, когда ее отпустят, тщательно рассчитанную ненависть к коварному врагу – если, конечно, все это ей не мерещилось. Скромно сидя напротив него у костра, она смотрела на игру бликов на его худощавом лице и гадала, во что превратился ее кузен.

Однажды, и только однажды, позволил он своим чувствам чуть показаться на поверхности. Некоторое время он сидел молча, глядя на нее. Она терпеливо ждала, притворяясь, будто смотрит в огонь. Он задумчиво протянул:

– Алиса, милая! Что бы случилось, если бы не война? Что было бы с нами? Если бы не было никакого «Филобийского Завета»? Ты никогда не думала об этом?

– Не знаю. – Она следила за изменчивыми узорами угольев – занятие ничуть не хуже пустопорожнего гадания о том, что могло бы случиться.

– Знаешь, я был очень влюблен в тебя тогда, – тихо проговорил он. – Я и сейчас люблю тебя, но теперь… ну, теперь все по-другому. Давай не будем усложнять все, говоря об этом. Скажи, ты хоть серьезно ко мне относилась?

– Я всегда относилась к тебе совершенно серьезно, Эдвард, милый. Очень серьезно. Я очень боялась сделать тебе больно. Я была уверена, что ты скоро найдешь себе другую девушку, а может, кучу девушек. Ведь ты и не знал никого, кроме меня.

– Мне хватало одной тебя. Не думаю, чтобы я нашел другую. Не думаю, чтобы я сдался, даже когда узнал про Д’Арси.

Она встретила его вопросительный взгляд.

– Я тоже была влюблена. Влюблена как дурочка.

– А если бы война не началась?

– Наверное, продолжала бы оставаться дурой. Его жена все еще жива.

– Почему дурой? Ты что, до сих пор так считаешь?

– Да. – Она почувствовала угрызения совести по отношению к памяти человека, с которым была так счастлива, но она была в долгу и перед Эдвардом. Он не побоялся бы рискнуть своей карьерой и ее деньгами.

– Странная любовь, тебе не кажется?

– Да. Наверное, рано или поздно я опомнилась бы. И я ведь еще не забеременела – представить себе не могу, что бы я делала тогда! Я должна еще быть благодарна тому, что разразилась война.

Он поморщился:

– Не смей даже думать так! А Терри?

– Реакция, всего лишь реакция. – Терри был даже младше Эдварда, и по чистой случайности у него были такие же черные волосы и синие глаза. – Он был прекрасный человек, но все могло выйти еще хуже. Мы оба с ума сошли от любви, оба, но нас ничего не объединяло. Это бы не продлилось долго. Мы бы жили очень несчастливо.

– Спасибо, – прошептал он.

– За что? – Искренность за искренность… – А что Исиан? Ты любил ее?

Он покачал головой и горько улыбнулся – убежденный, что она ему не поверит.

– Нет. Я же говорил тебе. Любовь между пришельцем и туземкой немыслима. Вне зависимости от того, какой мир ты выберешь, один должен стареть, а другой – нет. Я мог бы полюбить ее. Но я не мог позволить себе этого.

– Тогда как насчет мисс Элиэль, которая день и ночь преследует тебя со своими огромными дурацкими глазами?

Он выгнул бровь, и уголок его рта пополз вверх.

– Алиса, милая, ты, часом, немного не… гм?..

– Я? Разумеется, нет! Если уж на то пошло, она очень даже ничего – со своим классическим профилем, сверхволнительным телосложением и жизнью – сплошным сюжетом для драматического романа. Мне только хотелось бы, чтобы она держалась чуть подальше от меня, только и всего.

– Ее собственный отец околдовал ее, – сказал Эдвард. – Нет, ты можешь себе представить: собственную дочь? Я снял заклятие…

– Другим поцелуем?

Он расхохотался.

– Не дышите на меня паром, миссис Пирсон! Ну, если ты так уж хочешь знать, да. Но не очаровывал, честно.

– А все остальное она уже сама?

– Ну да! Она была оскорблена и несчастна; она выбрала первого попавшегося мужчину, чтобы закрыть зияющую брешь в душе. А ответ все тот же: любовь между пришельцем и туземкой немыслима.

Алиса хотела уже было извиниться за допрос, когда он еще раз пожал плечами.

– Я только надеюсь, она не наложит на себя руки, когда… когда обнаружит, что я не могу ответить взаимностью.

– Или когда что?

– Давай поговорим о чем-нибудь более веселом. А помнишь…

Много ли найдется мужчин, способных устоять перед такой штучкой, как Элиэль? Жизнь была бы гораздо проще, если бы таких, как Эдвард, было больше.

Подъем на Фигпасс оказался тяжелым, а спуск – и того хуже. Алиса остановилась в тени скалы, чтобы перевести дух. Плотный как отсыревшая фланель туман плыл мимо нее, а бесконечная вереница Свободных так и продолжала тянуться по дороге. Джулиан казался смертельно усталым, но чувство юмора продолжало пока действовать безотказно.

– Товейл? – переспросил он. – Он совсем крошечный и ужасно важен в стратегическом отношении, так как соединяет сразу несколько вейлов. Таргианцы всегда считали, что боги сотворили его для них; вот только убедить товианцев в этой очевидной истине им так и не удалось. Товианцы – это дикие горцы. По сравнению с ними шотландцы или афганцы – все равно что трусливые зайцы.

Таргия несколько раз пыталась захватить вейл. Местные спускались с гор ночами и перерезали таргианцам глотки. Таргианцы даже отомстить толком не могли – они предпочитают сражаться в тесном строю, а здесь местность этого не позволяет. Их армиям приходилось каждый раз силой прорубаться через вейл – по дороге туда и по дороге обратно, что сильнопортило их внешнюю политику в отношении всех остальных. Поэтому они в конце концов заключили джентльменское соглашение: Товейл официально независим, но не мешает Таргии маршировать туда-сюда по его территории и не пускает к себе никого другого. Так что теперь таргианцы вольны мутузить кого угодно, кроме товианцев, а товианцы вольны заниматься внутренними разборками. Все счастливы, потому что занимаются любимым делом.

Она рассмеялась:

– Вы циник!

– Этому я научился еще на Земле, – ответил он, нахмурившись.

Свободные еще спускались тысячами в Товейл, когда разразилась снежная буря. Перевал оказался закрыт. Снег падал тоннами, день за днем, заперев паломников в лагере. В срок успели проехать только несколько телег. Первым вышло топливо, но это как раз было не так уж и страшно. Люди набились во все имевшиеся в наличии шатры, а шатры занесло снегом, так что, несмотря на вонь, темноту и сырость, там было вполне сносно – хотя бы не холодно. Тропинки, соединявшие шатры, превратились в узкие траншеи. Съестные припасы подходили к концу. Рацион урезали, а потом и вовсе перестали выдавать, ибо последние остатки предназначались только детям и кормящим матерям – в этом крестовом походе участвовали даже матери с грудными детьми.

Эдвард регулярно обходил шатры, навещая каждый по меньшей мере раз в день. Носители Щита бывали в них чаще, особенно те, кто умел хорошо говорить: Элиэль, Пинки, Домми. Вспыхнул грипп, но с ним быстро разобрался Освободитель. На смену гриппу пришла скука. Пение гимнов приелось. Начались споры. Алиса радовалась, что знает язык слишком плохо, чтобы понимать их. Терпение истощалось, а голод терзал все сильнее.

Постепенно Свободных начинал охватывать страх. «Филобийский Завет» обещал, что Освободитель принесет смерть Смерти, но ничего не говорил о его спутниках. Как знать, может, они умрут первыми?

Алису это беспокоило – она слышала о плодах мученичества от Джулиана, – и не одну ее. Слова Эдварда или даже Носителя Щита снова ободряли всех, но ненадолго: сомнения возвращались.

Это была ночь второго голодного дня. Терпение почти иссякло. Где-то в темном шатре спорили двое, не обращая внимания на недовольное ворчание сонных соседей. Все тело у Алисы затекло от долгого сидения с подобранными ногами, но ее очередь вытянуться еще не пришла. Бесформенный комок меха, к которому она прислонялась, был Джулиан. Она совершенно точно знала, что в палатке нет больше никого, понимавшего английский.

– Джулиан?

– М-м?

– Он изображает Иисуса.

– М-м… Я хочу сказать, да.

– Как вы считаете, насколько далеко он намерен зайти?

– Изгнание торговцев из храма? Тайная вечеря?

– Вы знаете, что я имею в виду. Голгофа.

Он вздохнул.

– Я бы не ставил на него, если бы он считал, что это необходимо. К счастью, до этого вряд ли дойдет. Я спрашивал Профа, и он со мной согласен. Нет способа, которым его смерть сама по себе могла бы уничтожить Зэца. Эдварду, конечно, грозит чудовищная опасность. Шансы его до сих пор невелики, так что он вполне может погибнуть. Но если до этого и дойдет, я уверен, это будет не по его воле.

Спор в углу в любую минуту мог перерасти в драку. Возмущенные голоса зазвучали громче.

– Может, он обрушит храм, как Самсон? – предположила Алиса.

– Нет, это не получится. Это будет открытый, лицом к лицу, поединок маны. Сильнейший побеждает, слабейший проигрывает. Если у Эдварда не хватит сил на то, чтобы победить, он ничего не добьется, обрушив храм. Зэц просто улизнет оттуда через портал. Эдвард только зря потратит ману.

Она вспомнила двух мужчин, которых потеряла совсем недавно, и подумала, не потеряет ли третьего. Не возлюбленного, как они, конечно, но дорогого ей молочного брата. Даже так. Этого уже достаточно. Разумеется, если Эдвард победит, а потом возобновит свои ухаживания… Она тут же прогнала эту мысль.

– Вы все еще верите, что ему необходима помощь Пентатеона?

– Зэц копил ману сто лет, если не больше.

– Но Эдвард тоже делает это гораздо, гораздо лучше, чем кто-то мог ожидать, правда?

– Благодаря испанке – да. Я знаю, не стоит так говорить, но это правда.

– Джулиан усмехнулся; Алиса не услышала, она почувствовала это. – Фэллоу всегда гордился тем, что растит из нас лидеров, но еще никому из выпускников не удалось возглавить нечто подобное. А Эдварду удалось, ему удалось гораздо больше, чем полагала Служба. Мне кажется, единственный, кто предвидел все это, был сам Зэц. Надеюсь, это не давало спать ублюдку все тридцать лет.

– А что, по-вашему, думает об этом Пентатеон?

– В общем-то они там настроены благосклонно, если мы, конечно, не ошибаемся насчет их неприязни к Зэцу.

– Но чем сильнее Эдвард, тем сильнее они будут рисковать, помогая ему, так? Они просто создадут нового Зэца, который будет угрожать им, и потом, они должны ведь знать, что Эдвард настроен и против них. Его успех может стать и их концом.

– Не знаю. – Джулиан чуть подвинулся. – И никто не знает. Теоретизировать на эту тему – только зря тратить время. – Он не возражал ей. Да и зачем? Ведь он и сам раньше так думал. – Я вот что скажу: мы с Профом прошлись по всему «Завету» и почти дошли до конца. Сейчас мы на стихе четыреста четвертом, голоде в Товейле. Осталось только одно пророчество. Эдвард исполнил все, в которых говорилось об Освободителе, все, в которых говорилось о Д’варде, все подходящие по смыслу, хоть в них и не упоминается его имя. Единственное, которое осталось, – это стих тысяча первый: «Во гневе сойдет Освободитель в Таргленд. Боги да бегут от него; склонят они головы свои пред ним, падут ниц у ног его».

– Все это, конечно, обнадеживает, но вы забыли про триста восемьдесят шестой. Он тоже исполнен еще не до конца.

Да, конечно.

Стих 386 знали все: «Слушайте все народы, и веселитесь все земли! Близок приход уничтожившего Смерть, Освободителя, сына Камерона Кисстера. В семисотое Празднество явится он в Сусс. Нагим и плачущим придет он в мир, и Элиэль омоет его. Она выходит его, оденет и утешит. Возрадуйтесь же и вознесите хвалу, восславьте эту милость и провозгласите избавление ваше, ибо несет он смерть самой Смерти».

Соседи утихомирили-таки спорщиков. Люди шептались и кашляли, в одной из соседних палаток плакал ребенок. Все остальные звуки заглушал снег.

Обдумывая то, что сказал Джулиан, Алиса сообразила, что в «Завете» есть еще один стих, до сих пор не исполнившийся до конца, – тот, в котором говорилось про Предателя.

Кто он такой?

53

Дош отправился через Фигпасс с пятнадцатью помощниками и десятью подводами. Пять человек и шесть волов замерзли в пути, но через четыре дня он вывел уцелевших в Товейл, появившись в лагере за два часа до рассвета, как раз когда теплый ветер, словно издеваясь, превратил снег в дождь. Толпа мужчин и женщин, поскальзываясь и падая в быстро тающие сугробы, с радостными криками высыпала встречать обоз. Угроза голода миновала.

Дош валился с ног замертво – промокший до нитки, замерзший, вымотанный. Казалось, у него не осталось ни одной кости, которая бы не болела. Если бы он был еще в состоянии воспринимать что-то с юмором, он наверняка позабавился бы тому, что спасителей встречали как того блудного сына из притчи, которую рассказывал Д’вард. Тьелан с Догганом первыми нашли в толпе оборванных спасителей самого Доша. Они обнимали его так, словно задумали изнасиловать. Догган целовал его. Тьелан визжал, что любит его. О, как меняются времена! В прошлый раз, когда они были втроем в Таргленде, они на вытянутую руку не подошли бы к Дошу Прислужнику. Вот что сотворил Освободитель. Вот ради чего затевалось все это – и ему это нравилось. Да, ему это нравилось! Все новые люди подходили к нему хлопнуть по спине, обнять, поздравить. Он слишком устал. Он стряхнул их всех, повернулся… и оказался лицом к лицу с единственным человеком, которого хотел видеть.

– Молодчага! – прохрипел Д’вард. – Ты снова успел вовремя. Ты всех спас!

Он сжал плечо Дошу; пожатие почти не ощущалось сквозь несколько слоев мокрых шкур.

Дош встревоженно посмотрел на него.

– Господин? Что-то не так? Что я натворил?

– Ничего! То есть все. Нам грозил голод, и ты нас спас. Ты молодчага, Дош! Я всегда могу положиться на тебя.

Освободитель оскалил зубы в улыбке, более похожей на ухмылку мертвеца, еще раз хлопнул Доша по плечу и повернулся приветствовать остальных. Глаза выдали его – что-то было не так.

Дош нашел себе шатер и провалился в бездонную яму сна. Когда он проснулся, было уже утро следующего дня. Свободные наконец выступали в путь. Низкие облака, казалось, цеплялись за верхушки деревьев. Продолжал моросить дождь; слякоть под ногами сменилась непролазной черной грязью по колено. Почти все шатры уже убрали, весь скот исчез. В оставшиеся подводы впрягались по нескольку человек.

На негнущихся ногах захромал он в поисках еды и новостей. Слухов было больше, чем луж на дороге. Таргианская армия перекрыла Местпасс. Таргианская армия скошена болезнью. Нет, ее скосило еще две недели назад, но сейчас они уже выздоровели. Эфоры послали передать, что Свободные вольны вступить в Таргию… или что вход в Таргию им запрещен. Эфоры потребовали, чтобы им выдали Д’варда. Д’вард потребовал, чтобы ему выдали Зэца. Эфоры мертвы, а Тарг горит. Само собой, все это оказались только домыслы.

Зато шесты были самыми что ни на есть настоящими. На них свели чуть не целый лес. Д’вард приказал, чтобы каждый здоровый паломник нес с собой шест, увенчанный кольцом Неделимого. Он сам подал пример, срубив молодое деревце, оставив на стволе только одну верхнюю ветку, изогнув ее кольцом и привязав лозой. Весь лагерь был теперь полон таких шестов.

– Это еще зачем? – поинтересовался Дош у тетки-фионийки, наполнявшей его миску вареными овощами. Мяса, которое он привез вчера, надолго не хватило, так что ему не досталось.

– Это символы Единственного, милый. – Фионийцы всегда называют собеседника «милый».

Дош обдумывал эту новость, пока искал себе место за столом. До сих пор Свободные обходились без всяких символов; Д’вард отказался даже от серег, которые раздавала своим приверженцам старая Церковь Неделимого. Что же он задумал теперь?

Таргия – единственная в Вейлах, кто держал постоянную армию. Обыкновенно численность ее армии составляла не меньше десяти тысяч человек, но эту цифру можно было при необходимости удвоить или даже утроить. С одной стороны, боевая мощь Таргленда могла быть серьезно подорвана болезнью. Моа не терпят новых всадников, так что кавалерия почти наверняка сильно ослаблена. Вполне вероятно, что Свободные превосходят числом те силы, которые эфоры могут выставить против них, хотя сами по себе цифры мало что значат: хорошо подготовленный таргианский солдат изрубит в капусту дюжину крестьян, даже не вспотев. Конечно, если у каждого крестьянина в руках будет по хорошему дрыну, шансы слегка уравняются. У моа очень уязвимые ноги.

Значит, Д’вард ожидает неприятностей. А как насчет морали? Будут ли таргианцы биться за ненавистного бога смерти? И потом, за последние полтора месяца Освободитель набрался сил, превратившись в опасного врага. Это, конечно, все рука Неделимого. Даже язычники не могут не задуматься, на чьей стороне их ложные боги.

Дош решил, что, если бы он был одним из эфоров, он сначала позволил бы Зэцу и Освободителю самим разобраться со своими делами и только потом решил бы, пускать Свободных в свою страну или окружить их и погнать в шахты.

К полудню он уже спускался с зеленых холмов Таргслоупа. Снежные вершины, расступившись, исчезали на западе и на востоке, ибо Таргвейл так велик, что дальний край его скрывается за горизонтом. Солнце сияло на бледно-голубом небосклоне. Припекало. И это в разгар-то зимы! Воистину Таргвейлу дарован климат гораздо мягче, чем того заслуживают его обитатели.

– Старые места не слишком изменились? – весело спросил Д’вард.

– Нет, господин. – Дош покосился на улыбку Освободителя и решил, что улыбка абсолютно нормальная. Должно быть, позавчера ему просто что-то померещилось. В конце концов, он слишком устал тогда. – Да и люди, сдается мне, тоже вряд ли сильно изменились.

– Ну, как знать. Впрочем, похоже, они снова взялись за старое – припрятывают серебро.

– Что?

– Никаких приветственных делегаций, и скота не видно, куда ни посмотри. Как ты думаешь, может, они нам не доверяют?

– За нами наблюдают, – буркнул Рваная Губа Солдат, шагавший рядом с Д’вардом с другой стороны. – Готов поклясться, секунду назад я видел что-то вон на том холме. И загривок у меня свербит.

– Блохи, – сказал Д’вард. – Блохи в бронзовых доспехах. Каждые несколько минут видно, как солнце блестит на них. Вон, смотрите!

Четыре года назад Дош уже приходил по Таргвейлу с Д’вардом – тогда рядом с ним шагали Тьелан, Догган, Прат’ан. Тогда стояла весна, деревья расцвели всеми оттенками зеленого, золотого, лилового и голубого. Тогда он был молод и глуп. Теперь почти все леса стояли раздетые, хотя там и здесь виднелись еще пятна вечнозеленых, вечносиних и вечнорозовых деревьев, ибо Таргия отличается разноцветной растительностью. В низинах белели еще полоски снега. Местуотер извивалась по долине – глубокая, темная, в высоких обрывистых берегах. В воде мелькали бревна – их срубили еще летом, и теперь река несла их на рынок.

Вступив в Таргвейл, Свободные дерзко бросили вызов военному государству, всегда отличавшемуся фанатичной неприязнью к чужакам. И второй раз за четыре года во главе чужаков стоял Д’вард Освободитель. Воздух только что не потрескивал от нависшей угрозы.

Местность совсем не изменилась: процветающие фермы на равнинах, каменные стены, карандашными линиями расчерчивающие пологие склоны холмов. Большие особняки знати заметнее выделялись среди облетевших деревьев. Стога, силосные башни, мельницы… И, как и говорил Д’вард, ни людей, ни животных. С самого Юргвейла Свободных сопровождали толпы больных и их близких, ожидавших исцеления: люди сидели на голой земле, в повозках или даже в шатрах. Здесь же не было никого. Возможно, поветрие обошло Таргленд стороной, а может, людям просто запретили просить помощи у еретика.

Не было видно никого, кроме самих Свободных – они шли широкой колонной, конец которой терялся из вида, тысячи и тысячи людей с тысячами Колец в руках… или тысячами дрынов, если таков был замысел. Подводы, вьючные животные, волы, ламы; когда сошел снег, появились даже несколько моа и кроликов. Должно быть, это был самый массовый поход за всю историю Вейлов.

Куда вел их Д’вард? Этим утром он возглавил колонну, приказав, чтобы отстающих гнали вперед как можно быстрее. Он задал очень умеренную скорость. Он не выслал вперед квартирьеров и ответил отказом на предложение Рваной Губы выслать разведчиков. Он явно ожидал неприятностей, но было бы чистым безумием не ожидать неприятностей в Таргвейле. Немного раньше он послал за Дошем и Рваной Губой, но до сих пор не сказал ничего серьезного.

Наконец решился-таки.

– Как с деньгами?

– Все вышли, господин.

Он кивнул:

– Я так и думал. Ну, Губа? Ты у нас знаток по части стратегии. Как тебе наше положение?

Здоровый ниолиец выгнул черную бровь. Он любил говорить, что его лицо лучше смотрится под шлемом, надетым задом наперед, но сегодня ему было не до шуток.

– Дрянь. – Он махнул рукой в сторону реки. – Вода поднялась. Где-то вон там, впереди, она впадает в Таргуотер. Есть, поди, и другие притоки, и скорее всего они тоже полны. Таргианцы могут уничтожить мосты, если только реки сами не сделали это за них. На каком берегу Тарг – на южном или северном?

– На северном. Но ты прав насчет притоков.

Поскольку Д’вард не сказал больше ни слова, Дош выложил то, что тревожило его:

– Нет жертвователей, нет новообращенных – значит, деньги взять неоткуда. Покупать провизию в Таргленде будет не так просто, как в других вейлах. Здесь нет деревень, только эти большие поместья. Они торгуют друг с другом или посылают свой товар прямо в город. Домми хнычет, что у него припасы на исходе, господин.

Освободитель продолжал шагать молча, опираясь на свой шест, как на посох. На лице его не дрогнул ни один мускул. Казалось, он просто наслаждался ходьбой и солнцем.

– Но, конечно, мы всегда можем положиться на Единственного Истинного Бога? – фыркнул Дош.

Его дерзость вызвала осуждающий взгляд.

– Не надо ожидать, что он возьмет всю работу на себя, брат Дош. Одних благих намерений мало. – Д’вард улыбнулся, чтобы скрыть горечь, прозвучавшую в его голосе. – Да, я знаю, что дела наши на вид неважны. Я в курсе этого. Вот что мне от вас нужно. Видите тот небольшой холм? С деревьями и домом на вершине? Мы разобьем лагерь там. Губа, я хочу, чтобы ты расставил часовых вокруг дома и чтобы те не пускали в него никого. Я устрою в нем свой штаб. Я думаю, что он пуст. Когда я видел его в прошлый раз, он был наполовину разрушен. Не пускай внутрь никого, кроме Носителей Щита… ну и, конечно, тех, за кем я пошлю.

– Хорошо, господин, – отчеканил солдат.

– И выставь охрану вокруг лагеря. Я не жду нападения, но они могут попробовать фокус или два – просто посмотреть на нашу реакцию.

– А какова будет наша реакция?

– Мы можем защитить себя, если это потребуется. Постарайтесь избегать насилия.

Здоровяк закатил глаза, всем своим видом показывая, что не собирается нападать на Таргию силами безмозглых штатских и двух вооруженных нагианцев.

– Ты будешь нужен мне в доме, – продолжал Д’вард, – так что назначь заместителей. Скажи им, пусть пропускают больных. Их провожать ко мне в обычном порядке. Но если прибудет герольд или послы, пусть оставят их ждать и пошлют в дом за Дошем. Ясно?

– Да, господин.

– Отлично. Тогда ступай.

Д’вард улыбнулся ему на прощание. Дош ждал распоряжений на свой счет. Освободитель шагал молча. Теперь он уже хмурился.

В конце концов Дош не вытерпел.

– Сколько дней пути отсюда до Тарга?

– Не знаю. Четыре, может?

Дош чуть не поперхнулся. Вот это да! До сих пор Освободитель совершенно точно знал, куда идет. Иногда непогода или толпы задерживали его, но он всегда знал маршрут, по которому собирался следовать. Он разведал его еще раньше. А теперь он что же, не знает?

Д’вард оглянулся, словно проверяя, не идет ли кто за ними, чтобы подслушать.

– Дош?

– Господин?

– Мы с тобой старые друзья.

– Ты мой единственный друг.

Д’вард вздрогнул.

– Ну уж это вряд ли.

– Это так.

– Мне жаль, если так.

– Нет, это именно так! Все, с кем я был близок до сих пор, так или иначе хотели от меня только плотских удовольствий. Ты единственный, кому я нравлюсь как личность. Ну конечно, теперь у меня есть друзья среди Свободных. Но они не стали бы моими друзьями, если бы я не стал новым человеком – таким, каким сделал меня ты.

Лицо Д’варда скривилось, словно от боли.

– Ладно. Ты правда последние недели был мне хорошим другом. Я не думаю, чтобы нам удалось справиться без твоей помощи. Я хочу, Дош, чтобы ты знал это. Я вовсе не был уверен, хоть и притворялся, что ты сможешь переродиться. Ты смог сделать то, чего не ожидал даже я. Ты был просто великолепен.

– Это все ты, господин. Или Бог. Ты привел меня к Богу, и теперь я каждый вечер благодарю Бога за то, что он свел меня с тобой.

Д’вард застонал.

– Ладно, мне снова нужна твоя помощь. Мне нужно, чтобы ты сделал кое-что для меня.

– Что угодно. Для тебя – что угодно.

– Ох, Дош, Дош! Это будет не так-то просто. Это может стоить тебе жизни, да и не только жизни.

Как может он даже сомневаться?

– Только прикажи, господин! Клянусь, я сделаю все так, как ты пожелаешь! Я знаю, я подвел тебя тогда, в Ревущей Пещере, когда пропустил этих двух лазутчиков…

– Ты вовсе меня не подвел! Они оба использовали магию. Не вини себя за тот случай. Но я говорил, что всегда поручаю тебе все самое сложное. Среди всех Свободных нет ни одной души, которой я мог бы доверить это дело.

Дош громко рассмеялся. Он ощущал почти такое же возбуждение, как в былые годы от блуда и разврата.

– Так говори же!

Д’вард положил руку ему на плечо.

– Я сам еще не знаю точно всех деталей. Но если я дам тебе приказ сегодня вечером или, возможно, завтра… Нам нужен условный знак. Предложи сам.

– Старые добрые времена?

Легкая улыбка Освободителя дала понять, что он оценил шутку.

– Да, это сойдет. Значит, если я вдруг упомяну в разговоре старые добрые времена, это будет означать, что я хочу, чтобы ты выполнил мою просьбу, какой бы сумасшедшей она ни казалась. Или она покажется абсолютным пустяком, но на деле может означать жизнь или смерть. Что бы это ни было, готов ли ты беспрекословно исполнить все, о чем я ни попрошу?

– Да, господин. Конечно.

– Спасибо. Это все, что я могу тебе пока сказать.

– Обещаю.

Освободитель еще раз сжал плечо Доша и убрал руку. Но тяжесть осталась. Каким ужасным может быть приказ, чтобы Дош испытывал искушение отказаться от его выполнения?

54

– Я знаю, что вы голодны! – вскричала Элиэль. – Я тоже голодна. И Освободитель голоден, ибо он не станет есть тогда, когда этого не можете вы. Помните, как он говорил нам в Товейле – блаженны голодающие и жаждущие правды ради?

Ей надо поспешить и побыстрее закончить проповедь – уже почти стемнело, а ее ждут в доме. Жаль! Речь удалась ей как никогда. Ей самой нравилось, да и слушателям вроде бы тоже. Во всяком случае, слушали ее внимательно. Маленькая лужайка была так забита народом, что она почти не видела костров, и на опушке полно людей, и все же, когда она замолчала, чтобы перевести дыхание, тишину ночи нарушал только редкий кашель или далекий стук топоров дровосеков. Чуть раньше она могла разглядеть на склоне холма других Носителей Щита, но теперь и они исчезли. Надо спешить.

– Но он предупреждал нас и о том, что умерщвление плоти не должно заходить слишком далеко. Вот то, что я хочу сообщить вам: сегодня мы будем пировать! – Она сделала паузу – удивленный вздох дуновением ветра прокатился по роще. Неужели они боятся, что Освободитель может передумать за то время, что она говорит? – Спокойствие, братья и сестры! Да будет знамение для вас! Сегодня затмение Трумба.

Они тоже знали это. Большая луна зеленым блюдом висела над зазубренной стеной Таргуолла, сияя в зимней ночи; ближе к рассвету блюдо наполнится чернотой, превратившись в кольцо, а потом и вовсе исчезнет.

– И пусть язычники в заблуждении своем поклоняются этому диску как одному из своих лжебогов – Освободитель учит нас, что это всего лишь благословенный дар Единственного, дар, приносящий свет во тьму ночи. Разве не круг – Его символ? Это знак Бога, а не так называемого Мужа. Все вы знаете, как трепещут язычники в часы его затмения, веря в то, что Зэц пошлет Жнецов и те украдут их души. Так вот, дни Зэца сочтены, ибо написано, что Освободитель убьет его, и он пришел в Таргвейл, чтобы исполнить это.

Снова слабый ропот…

– На нашу долю выпала великая честь идти с ним, нам всем. Наши друзья и семьи, те, кто остался дома, будут чтить нас, ибо мы здесь, а они нет. Так слушайте же, что сказал нам Освободитель на закате! Он сказал, что еще до следующего затмения Трумба Зэц будет мертв и никаких Жнецов не будет больше никогда!

На этот раз зрители отреагировали как надо! Еще бы! Сами Носители Щита кричали как дети, когда услышали эту новость. Затмения Трумба случаются примерно раз в девять дней, иногда всего через четыре дня, очень редко раз в две недели. Она возвысила голос, перекрикивая шум:

– И поэтому сегодня ночью, когда зеленая луна потемнеет, мы будем пировать! Мы – Свободные, и мы празднуем сегодня скорую смерть Зэца! Так обещал Освободитель именем Единственного Истинного Бога. Он советует нам запомнить эту ночь на все отмеренные нам годы, так что с сегодняшнего дня каждое зимнее равноденствие мы будем отмечать этот праздник воспоминаниями и благодарением. Такова его воля… Помолимся же.

Она постаралась сделать молитву покороче, соединила руки над головой и сошла с пня, на котором стояла. Голова гудела от напряжения, словно она сходила со сцены, на которой исполняла какую-то великую роль. А ведь правда! Какая роль может быть значительнее этой? Вокруг нарастал гул возбужденных голосов. Она оглянулась в поисках щита и только потом вспомнила, что он все еще висит у нее на спине. Чьи-то услужливые руки протянули ей ее жезл и мешок. Толпа расступилась, пропуская ее. Она видела глаза, полные слез, она ощущала, как руки протягиваются, чтобы дотронуться до нее, когда она проходила мимо. Это ей не слишком нравилось, ибо напоминало мужчин, желавших ее плоти в «Цветущей вишне». Конечно, здесь они хотели совсем другого, но все равно это ей не нравилось. Она всего лишь уста Д’варда, она недостойна такого поклонения. Она поспешила вверх по холму.

За все время, что она примкнула к Свободным, она ни разу не помнила, чтобы Д’вард останавливался в доме. Это было еще одним признаком перемен. Отсутствие новых рекрутов, то, что они уже в Таргвейле, бывшем с самого начала их целью, необычное обещание пира… События приближались к развязке, и частичкой этих событий была Элиэль Певица.

Певица? Она теперь совсем не пела, разве что вместе со всеми. Пожалуй, ей пора сменить имя. Элиэль Проповедница? Она подумала, не спросить ли ей совета у Пиола, и хихикнула, представив себе его реакцию. Наверняка он посоветует ей не задирать нос. Элиэль Актриса? Теперь она выступала перед огромными толпами зрителей, дедушке Тронгу такие и не снились, но ведь она теперь не играла. Пьесы – фантазии, по большей части греховный вздор про дурных людей, утверждающих, что они боги, но каждое слово, что она говорила сейчас, – правда. Она только повторяла то, что слышала от Д’варда, или то, что написали для нее Пиол и Домми, а это все равно были слова Д’варда, сказанные им публично или в частной беседе.

Задыхаясь и опираясь на посох, вышла она из леса к входному крыльцу дома. Двухэтажное здание выглядело зловеще. Окна зияли пустыми глазницами, дверь выбита. Когда-то вокруг него цвел сад, но сейчас он совсем зарос, и мерзлая трава хрустела у нее под ногами. Голые, неприглядные деревья словно в агонии протягивали ветви к небу.

На ступеньках сидели, болтая, двое молодых мужчин. При виде Носителя Щита они вскочили и сделали знак Кольца. Поскольку руки у нее были заняты, она отсалютовала им поднятым посохом и остановилась перевести дыхание.

– Благослови вас Неделимый! Я не последняя?

Они тревожно переглянулись.

– Мы не знаем, мать. Там есть другая дверь.

Мать? Это уже забавно! Она младше их обоих. Мать Элиэль? Элиэль – мать? Ну, говорил же Д’вард, что последние станут первыми. Сделав в уме зарубку спросить его или Пиола, что это значит, она поднялась по ступенькам.

Она нашла всех в большой комнате с высоким потолком. В дальнем конце комнаты в камине весело трещал огонь. В окна заглядывал Трумб, заливая все вокруг зловещим зеленым светом. В покрытых паутиной рамах торчали осколки стекла. Переплеты трех огромных окон бросали на пол четкие тени. Сам пол, заметила она, был когда-то покрыт дорогими мозаиками, но теперь их надежно скрывала нанесенная ветром листва. Кто-то очистил от листьев пространство перед камином, иначе дом занялся бы от первой же искры. Воздух был затхлый, и пахло сырой землей.

Она наскоро посчитала собравшихся и решила, что не опоздала. За отсутствием мебели Носители Щита сидели по двое, по трое на собственных мешках вдоль стен. Увидев блестящую лысину Пиола рядом с седыми космами Асфраль Повитухи, она подошла к ним и со вздохом облегчения уселась рядом, не сняв даже щита.

– Я слышала, как ты говорила, – прошептала Асфраль, перегнувшись через плечо Пиола. – Ну, немного. Ты говорила просто замечательно! Мне вообще нравятся твои службы! – Она потрепала Элиэль по коленке и улыбнулась своей широкой материнской улыбкой.

Элиэль пробормотала слова благодарности. Получи она такую похвалу за игру на сцене, она пришла бы в восторг. Благодарность за проповедь казалась ей излишней. Все, что она делала, – это только повторяла слова Освободителя. Порепетировав, это мог бы сделать каждый. И потом, талант – это Божий дар, говорил Д’вард, так что она здесь вроде бы и ни при чем, и нечего задирать нос.

– А где Д’вард?

– На дворе, – ответил Пиол. – С Домми и Килпианом. И не спрашивай нас, что они там делают, мы сами не знаем.

– Не совсем так, – поправила его Асфраль. – Что они делают, мы знаем. Мы только не знаем зачем.

Окна выходили во двор, с двух сторон замкнутый флигелями, а с третьей – высокой стеной. Подобно саду вокруг дома, двор был совсем запущен; деревья и кусты буйно разрослись, заполнив почти все пространство. Летом он, должно быть, напоминал джунгли. Зимой в нем царило бурое запустение. То, что было когда-то газоном, превратилось в маленький лужок. Три человека расхаживали по нему, откидывая в сторону сучья.

– Не костер же они собираются там разводить. Он же сожжет весь дом.

– Они расчищают место, – сказала Асфраль. – Мне кажется, у нас будет бал. Могу я рассчитывать на первый танец с тобой, Пиол?

Он не то усмехнулся, не то закашлялся.

– Если ты обещаешь не наступать на мои мозоли. Что до меня, я надеюсь, что пир будет все-таки сначала.

– Д’вард когда-нибудь раньше обещал пир? – спросила Элиэль. Она могла бы съесть небольшого мамонта с бочонком кленоягодного соуса.

– Нет, – хором отозвались остальные.

– А ведь красивый сад был раньше, – мечтательно вздохнула Асфраль. – Вон фонарное дерево. И гигантский веретенный орех. А вон те, маленькие, – сезамы; они очень красивы по весне.

За дверью зашуршали листья. Вошел низкорослый человек; такое облако светлых волос могло принадлежать только Дошу Вестовому.

– Двадцать! – объявил Тьелан откуда-то от камина. – Можем начинать.

– Двадцать три, – возразил Дош. Следом за ним в комнату вошли еще двое.

– Алис и Каптаан, и не забывай самого Д’варда.

Тьелан начал клясться, что и не думает забывать Д’варда. Наконец все расселись. Люди во дворе, похоже, закончили свои дела и пошли к дому.

Элиэль почти никогда не видела, чтобы все Носители Щита собирались вот так, без посторонних. Ну, почти без посторонних. Алис и Каптаан не в счет – они совсем другое дело. Они не относились ни к Носителям Щита, ни к Друзьям. Они не вели проповедей и не отвечали ни за что. Они просто были. Освободитель знает, что делает. Законы – для замышляющих зло, говорил он. Праведники руководствуются только совестью.

Килпиан с Домми пригнулись, проходя в низкую дверь, и уселись на свои места. За ними вошел Д’вард и остановился, оглядываясь по сторонам – наверное, считал собравшихся. Он так и не стал садиться.

– Мое благословение всем! – сказал он. – Голодны?

– Да! – ответили почти все.

Он вздохнул:

– Я тоже! Нам придется потерпеть еще немного. – Он подошел к камину и встал спиной к нему. – Некоторые из вас беспокоятся, наверное, не собираюсь ли я устроить ритуальный обед. Не собираюсь. Мы здесь не за этим. И у нас все равно нет ни вина, ни хлеба.

Он заходил по комнате.

– Вам интересно знать, что тогда будет? Единственный позаботится об этом. Рваная Губа? Ничего тревожного?

– Нет, господин. – Низкий голос Солдата послышался откуда-то из самого темного угла. – Но они близко. Их много. Я нюхом чую моа.

– Уж лучше моа, чем их всадников! Соратники… – Д’вард дошел до стены, повернулся и зашагал обратно, вглядываясь в лица. – Да, я горжусь тем, что могу называть вас соратниками. Вы все уже поняли, я уверен, что наше путешествие подошло к концу. Я даже не ожидал, что таргианцы позволят нам зайти так далеко. Я не хочу искушать судьбу дальше, ибо с нами здесь тысячи людей, из которых получились бы отличные рабы в шахтах.

Он ходил взад и вперед, обращаясь то к одной группе сидящих, то к другой, но так, чтобы его было слышно всем.

– Да, это конец. Все эти славные люди, которых мы привели с собой, сыграли свою роль. Подобно гостям на свадьбе, которые проводили уже новобрачных в опочивальню, они должны теперь разойтись с миром.

А Освободитель – он что, тоже уйдет? Исчезнет так же внезапно, как явился в этот мир, а Свободных рассеют, возможно, будут преследовать… Что будет тогда с Элиэль Певицей? В «Цветущую вишню» она не вернется, это точно. А на проповедниц ереси спрос небольшой. Конечно, теперь, когда ноги у нее нормальные, ничто не мешает ей играть на сцене, но она ведь теперь прозрела и знает, как греховно большинство пьес – все эти гнусные языческие легенды. Она и думать теперь не будет о Празднествах Тиона. А замужество, нормальная женская доля… Нет, какого бы мужа она ни нашла себе, каждый раз, глядя на него, она будет сравнивать его с Д’вардом… Она должна молиться, и Единственный поможет.

А если и не он, Д’вард никогда ее не бросит.

Он все продолжал говорить:

– Конец, но одновременно и начало. Об этом доме мне рассказывал один друг, живущий не так далеко отсюда. Он сказал, что хозяин и его сыновья убиты Жнецами много лет назад, и этот старый дом оставался с тех пор пустым и заброшенным, ибо никто не знает, кому он принадлежит теперь. Это было величественное место когда-то, и оно будет величественным снова… Ага!

За дверью прошелестели по листьям чьи-то шаги и смолкли. Элиэль не видела, кто там, но Д’вард видел и довольно улыбнулся.

– Кучумбер Лодочник, да? Полагаю, ты пришел за Дошем.

Дош был уже на ногах, направляясь к выходу. Д’вард смотрел им вслед, пока они не скрылись из вида, потом опять заходил.

– Это значит, к нам пожаловали гости, так что с домом придется обождать. Давайте подумаем лучше про пир. Сколько еды у нас осталось?

– Вся вышла, господин! – сказал Домми, и остальные пробормотали что-то, соглашаясь с ним.

– Совсем не осталось? – Д’вард остановился в центре комнаты. – Никакой еды! Еды нет, но Освободитель обещал пир, так что мы должны воззвать к Единственному, и он явит нам свое чудо с небес, так? – Его голос звучал тихо, но каждое слово резало как острое лезвие. – О, друзья мои, разве не говорил я вам, что мозги даны, чтобы думать? Вы умерли бы от жажды под водой. Господь уже дал вам все, что необходимо. Разве не сказал я вам, что мы пришли? Домми, сколько подвод потребуется, чтобы везти детей и больных?

– Четыре, может, пять.

– Тогда оставь пятерых волов и… ага, поняли? – Освободитель улыбнулся, а дом сотрясся от хохота.

55

Джулиан шепотом объяснил Алисе суть происходящего. Она хихикнула. Носители Щита обсуждали грядущий пир, подшучивая насчет того, как лучше готовить лам, волов и кроликов. Скорее всего они будут съедобные, но жесткие как подметка. Эдвард слушал это с терпеливой улыбкой.

Что за выступление! Таких бы побольше на фронте, в окопах – тогда парни поднимались бы в атаку без колебаний как один. Однако ничего смешного в этом не было, черт возьми! Освободитель должен встретиться с Зэцем один на один, и это висело над ним дамокловым мечом. Все предрешено заранее. Давид и Голиаф. Экзетер не устраивал Тайной Вечери, он просто отсылал Свободных по домам, высыпав при этом целую охапку намеков насчет того, что должно произойти.

Алиса тронула Джулиана за плечо.

– Он сказал, всех кроликов?

– Да. А что? Что не так?

Она нахмурилась.

– Ничего.

– Нет» что-то… Что?

Джулиан быстро оглядел комнату… Пинки… этот его сонный, задумчивый вид… Ага! Пинки тоже заметил что-то подозрительное.

– Скажите, – прошептал Джулиан.

Алиса пожала плечами:

– Если они зарежут всех оставшихся волов и всех кроликов, как он собирается добираться до Тарга?

Хороший вопрос. Как это он сам не заметил этого? Дорога пешком займет много дней, а таргианцы терпеть не могут чужаков, шатающихся по их вейлу, и уж тем более они просто так не пропустят человека, унизившего их всего четыре года назад. Зэц тоже расставит свои ловушки. Разумеется, у Экзетера теперь достаточно маны, чтобы защититься от нападения смертных или даже телепортировать себя через всю страну от узла к узлу, но и то, и другое было бы неразумной тратой энергии. Впрочем, возможно, он припрятал где-нибудь одного кролика для собственных нужд.

Алиса надеялась, что отправится в Тарг вместе с ним.

И Джулиан Смедли – тоже. Проклятие! Он не хотел, чтобы его отправляли домой с детьми.

Экзетер знал, что делает, расчищая лужайку во дворе, посылая Доша с каким-то тайным поручением. Где и как он собирается встретиться с Зэцем? Он вообще собирается идти в Тарг?

Экзетер поднял руку, требуя тишины. Черт, как он все-таки спокоен! Только это расхаживание взад-вперед по комнате выдавало его напряжение, хотя и это можно было списать на виртуальность узла. Узел ограничен по площади, но довольно сильный.

– К нам гости. – Экзетер подошел к окну и уселся на подоконник – его силуэт темнел на фоне лунного света, – облокотившись на переплет, спокойный как ледяная глыба. Разговоры в комнате стихли. Где-то в деревьях на улице заухал летучий кот. Издалека доносилось пение – Свободные затянули свои гимны. Шаги за дверью…

Первым вошел и отступил в сторону Дош. За ним вошли трое и остановились у двери, высматривая главного.

Никто из троих не был одет для поездки верхом на моа. В центре стоял парень в боевых доспехах. Башмаки и шлем с гребнем делали его похожим на бронзовую колонну. Чисто выбритый подбородок выдавал в нем таргианца, хотя это было ясно и так. На боку бестолково болтались пустые ножны. Бедолага Дош, должно быть, приложил все свое умение, чтобы убедить его разоружиться – не самое лучшее начало переговоров, с таргианской точки зрения. Остальные двое носили штатскую одежду: меховые шапки, длинные меховые пальто. Тот, что стоял справа, щеголял хорошо ухоженной, начинавшей седеть бородой; тот, что слева, – пышными черными усами. Вот это да! Джулиан покосился на Алису, но та продолжала спокойно разглядывать гостей, да и что ей – она-то не знала, какое значение в этих краях придается растительности на лице.

Если гости и ждали представлений или приветствий, то напрасно. Никто не произнес ни слова. Потом военный остановил взгляд на человеке у окна и шагнул вперед, поднимая подошвами облака пыли с покрытого высохшим перегноем пола. Он остановился посреди комнаты, освещенный зеленым лунным светом.

– Я Квагъюрк Военачальник, эфор Таргленда. – Его выговор был тягучим как битум, но… Боже праведный! Настоящий эфор! Да еще говорящий по-джоалийски!

– Я Освободитель. – Экзетер и вида не подал, что его удостоили невиданной чести.

Квагъюрк презрительно фыркнул, потом махнул рукой, представляя своих спутников:

– Петалдиан Посол из Джоалии, Тануэль Посол из Ниолии. – Ни тот, ни другой не пошевелились.

– Я Освободитель, – повторил Экзетер и закинул ногу на ногу. Он сидел в присутствии третьей части таргианского правительства и представителей двух других влиятельных сил Соседства… Джулиан с трудом удержался от того, чтобы не присвистнуть.

Эфор испустил негромкий горловой рык.

– Нам нужно поговорить наедине.

– Нет. Это мои друзья. Я ничего от них не скрываю.

– Друзья? Сколько когорт ты можешь выставить?

– Ни одной. Я вооружен словом Единственного Истинного Бога.

Эфор окинул взглядом запущенную, лишенную мебели комнату, потом снова уставился на молодого человека, сидевшего на подоконнике.

– Не очень-то хорошо он тебе платит. – В его голосе звучала издевка.

Спокойный, тихий голос Экзетера был хорошо слышен всем в комнате.

– Он платит лучше, чем ты можешь представить себе, эфор Квагъюрк, но ты ведь пришел сюда не затем, чтобы говорить о деньгах. Изложи свое дело.

– Ты и твой сброд нарушили наши границы. Вы все объявлены вне закона. Наказание – смерть или рабство.

– Мне это известно.

– Тогда зачем? Что стоит за этим безумством?

– Наше дело – Божье дело. Оно не касается тебя, эфор. Ты пришел предлагать условия. Говори.

– Не предлагать, еретик, а диктовать! Так слушай же: ты, который называет себя Освободителем, как можно быстрее проследуешь в Тарг, взяв с собой не более десяти спутников, и предстанешь там перед властями, которые после допроса решат, предавать ли тебя суду. Остальным твоим последователям дается два дня на то, чтобы покинуть пределы Таргвейла, или их ждут печальные последствия.

Джулиан услышал, как Пинки испустил тихий вздох удивления. Или облегчения. Возможно, и того, и другого. Давая Свободным уйти, вспыльчивые таргианцы нарушали все свои правила. Если Экзетера не предупредили заранее, его расчет просто поразителен. Совершенно очевидно, именно так он и собирался отправиться на рандеву со Смертью – в качестве гостя таргианцев. Вот только примет ли он это условие насчет десяти спутников или настоит на том, чтобы отправиться в одиночку?

– Он добился своего! – торопливо объяснял Джулиан шепотом Алисе. – Он отправится в Тарг, а все остальные могут свободно уйти! – Он сжал ей руку, и она улыбнулась в ответ. Триумф!

Экзетер выпрямил ноги и уперся локтями в колени.

– А при чем здесь Джоалия и Ниолия?

Послы переглянулись. Тануэль громко прокашлялся, а может, он просто сдувал усы, чтобы те не мешали говорить.

– Ты обманом убедил многих граждан Ниолийской империи и даже самой Ниолии принять участие в этом безумии. Я выступил в их защиту перед благородными эфорами, и их превосходительства согласились уладить это дело с выдающейся терпимостью, которую уже описал эфор Кваргьюрк. Высокочтимый Петалдиан Посол подтвердит, если вам угодно, что точка зрения его правительства совпадает с нашей. Мы закупили провизию, достаточную для возвращения беженцев на родину, – за немалую цену, должен сказать. Надеюсь, вы понимаете, что подобные уступки со стороны таргианского правительства беспрецедентны.

– Кажется, мы понимаем. Таргия с удовольствием пополнила бы свои невольничьи лагеря, но при этом не хотела бы вступать в конфликт со всеми вейлами. Впрочем, взять такое количество заложников на редкость соблазнительно. И насколько я понимаю, предзнаменования и пророчества на редкость неприятны, верно? – Эдвард встал, и оказалось, что ростом он не уступает эфору. Следующие его слова прозвучали словно пистолетный выстрел.

– Мы не принимаем ваши условия. Покиньте лагерь.

Алиса поняла интонацию, и ногти ее впились в ладонь Джулиану. Пинки поперхнулся. Остальные Носители Щита отреагировали примерно так же. Посол Петалдиан изверг недипломатичные ругательства. Шестифутовая бронзовая колонна в обманчивом лунном свете вряд лисмогла бы изобразить удивление без слов, но эфору Квагьюрку это каким-то образом все же удалось.

Посол Тануэль шагнул вперед.

– Молодой человек, – проблеял он. – Кровь тысяч невинных людей падет на вашу голову. С тех пор как цель вашего путешествия стала ясна, я день и ночь не покладая рук уговаривал таргианское…

– Ваши побуждения делают вам честь. Единственный не оставит их без внимания, равно как и усилия Петалдиана Посла. Но мы ведомы лишь нашим Богом и не боимся мясников, которые правят Таргом и поклоняются злу. Да пребудет с вами всеми благословение Неделимого.

– Ты и впрямь безумен, – прорычал Квагъюрк. – Мы не верили, что столько людей могут пойти за сумасшедшим. – Медленно повернувшись, он обвел помещение взглядом. – Неужели никто из вас не хочет порвать с этим безумцем и попробовать остановить кровопролитие?

Никто не произнес ни слова. Не то чтобы Джулиан не испытывал искушения…

– Воистину, – заметил Эдвард, – эта забота о благе других является приятной переменой у таргианцев. У тебя еще есть надежда, когда я уничтожу всю грязь, отравляющую твой город. Ступай, эфор. Ступай обратно в Тарг и передай своему убийце Зэцу, что час его пробил.

Мгновение гигант покачивался на ногах, с трудом удерживаясь от того, чтобы не свернуть дерзкому наглецу шею. Возможно, он даже попытался сделать это, хотя виртуальность узла не поколебалась, потревоженная маной. Потом трое посланников повернулись и вышли. Оба дипломата, потрясенные собственным поражением, еле передвигали ноги; трудно поверить, чтобы таргианец ощущал что-нибудь, кроме жажды крушить. Шелест сухих листьев под их ногами стих вдали.

Когда Дош уже собирался выйти, чтобы проводить их, Экзетер окликнул его. Они посовещались шепотом, потом Дош тоже вышел.

Джулиан с Алисой обменялись непонимающими взглядами.

– Он же держал все в руках! Они давали ему все, чего он мог от них требовать, и он отверг это. Он сошел с ума! Он совсем рехнулся!

– Странно, очень странно, – пробормотал Пинки.

– Ни за что бы не поверил, что соглашусь с таргианцем. Тот тип прав, говоря, что он спятил. Так оно и есть.

Алиса прикусила губу.

– Я уверена, он знает, что делает.

– А я нет, – буркнул Джулиан. Он повернулся к Пинки. Если у кого-то и был хитрый ум, способный понять происходящее, так только у него. – Вы-то хоть что-нибудь понимаете?

Пинки сонно прищурился.

– Разумеется, мы должны исходить из того, что тут ведется чрезвычайно изощренная игра, м-м? Игра на нескольких уровнях. Вы согласны? Различные слушатели получают различные послания, как…

– Шш! – прошипела Алиса.

Экзетер вышел на середину комнаты. Он только что объявил войну самой могущественной империи в Соседстве – это все равно что объявить войну Прусской империи на Земле! И он продолжает говорить о заурядных вещах как ни в чем не бывало!

– …говорил об этом прекрасном доме, переживающем тяжелые времена. Мы найдем ему более достойное применение. Давайте превратим это здание в первый храм Неделимого, дабы он утверждал Истину, направлял страждущих и несчастных. Храму положен жрец или жрица, святой человек, подходящий для этой роли. Кто среди вас наиболее достоин этого?

Он огляделся по сторонам. Все молчали. «Какой еще, к чертовой матери, храм?» – хотелось взвизгнуть Джулиану. Он покосился на Пинки, но и тот хмуро молчал – Церковь Неделимого упорно отказывалась заводить мало-мальски постоянные помещения для служений, опасаясь, что они будут привлекать слишком много внимания.

Экзетер вздохнул:

– Никаких предложений? О, друзья мои, неужели вы ничего не видите? Разве это не очевидно? Только двое из нас упомянуты в «Филобийском Завете». Она знает, каково быть нищей и униженной. Она знает, каково быть увечной. Я слышал даже разговоры о том, что ей грех находиться среди порядочных людей. Стыдно, стыдно! Это им, возомнившим о себе, стоило бы склонять головы в ее присутствии. Элиэль Верховная Жрица, выйди сюда.

В дальнем конце комнаты Элиэль неуверенно поднялась; ее явно подтолкнули соседи. Она медленно, ссутулившись, стиснув руки на груди, вышла вперед. Какой бы великолепной актрисой она ни была, она вряд ли могла так изобразить потрясение. Экзетер обнял ее.

– А теперь, жрица, – сказал он, отпуская ее, – нам нужен Круг. Там, над камином, в стену вбит гвоздь, и у тебя есть щит, который лучше всяких слов освятит это помещение. Пусть он всегда напоминает нам Сотню, воины которой стали первыми мучениками нашей Церкви… Первыми, но не последними. Именем Неделимого я освящаю этот щит и этот храм – вы все, смотрите, слушайте и запоминайте, ибо очень скоро и вам предстоит нести слово Его во все вейлы.

Бред сивой кобылы! То ли этот поганец совершенно спятил, то ли он убивает время до тех пор, пока не случится что-то, или… или… Или Джулиан Смедли последний дурак. Почему Экзетер отверг предложение эфора отпустить Свободных с миром? Пинки наверняка все знает или по крайней мере о многом догадывается, только как из него вытянуть это?

Но Пинки смотрел на церемонию, происходящую перед камином. Экзетер снова пошел собственным путем, основав раскольническую секту – Церковь Освободителя… И Элиэль в качестве Верховной Жрицы! Даже не пришелец. Девица, которой нет еще двадцати, туземка, актриса! Бывшая шлюха! Неудивительно, что Пинки бурлит как котел. Ясное дело, он, должно быть, надеялся, что сможет повернуть все по-своему…

Нет! Если Экзетер сбрендил и оставляет Церковь Освободителя на произвол судьбы, Пинки, конечно же, рассчитывает править ею так, как правил Службой, из-за кулис. Но все это зависит от того, сколько верующих переживут завтрашний Апокалипсис. Таргианцы нагрянут на заре с огнем и мечом. Старых, хворых, детей предадут смерти, а крепких тысячами погонят в шахты.

Ужасная истина открылась вдруг ему, оглушив его и лишив сил: Экзетер привел сюда всех этих невинных, чтобы они умерли за него, как умерла Сотня. Вот почему он отверг условия таргианцев. Больше жертв – больше маны! Он пытается побить Зэца его же методами.

56

Дош сбежал с крыльца и пустился вдогонку за таргианцами. Тишину ночи нарушал лишь шелест листвы под ногами. Диск Трумба был почти идеальным кругом – затмение начнется совсем скоро. Лунного света вполне хватало, чтобы не сбиваться с тропы. Даже если стемнеет раньше, чем он вернется, он легко найдет дорогу по горящим в ночи кострам. Обрывки гимнов вперемешку с народными песнями наглядно говорили, как Свободные отмечают то, что пообещал им Освободитель. Они верили.

Стыдно, но Дош верил в это не так сильно, как ему хотелось бы. Он знал таргианцев и то, как ревностно хранят они свои границы. Он испытал огромное облегчение, когда услышал, что они готовы отпустить Свободных в целости и сохранности, но и сильно удивился этому – не очень красиво с его стороны. Ему стоило бы больше верить в Д’варда и силу Неделимого.

Он увидел впереди силуэты посланников и сбавил шаг. Д’вард велел ему обратиться к ним после того, как они выйдут из леса, не раньше. Он слышал их голоса, лязг доспехов эфора.

Когда Д’вард отверг их условия, Дош был удивлен не меньше других. Нет, он должен верить. Почему, почему Освободитель так поступил? Но Освободитель всегда знал, что делает. Доверься Единственному! Это таргианцам предстоит удивиться, когда они услышат послание, которое несет им Дош. Разумеется, они будут проклинать его, но примут, никуда не денутся. То-то приятно будет посмотреть на их лица!

Что на самом деле странно – так это то, почему Д’вард так беспокоится. Он использовал пароль, означавший, что Дош должен повиноваться беспрекословно, но в этом вовсе не было необходимости. Дош и без того с радостью бы выполнил это поручение. Чего так боялся Д’вард? Возможно, он ожидал чего-то другого или предусмотрел даже несколько возможных путей развития событий, и худшего не произошло. Зачем тогда он использовал этот пароль: «Старые добрые времена»?

– Дош, любимый? – Из-за деревьев на яркий лунный свет выступила чья-то фигура.

Он вскрикнул от страха и отпрянул назад. Нога его зацепилась за корень, и он упал, приземлившись на пятую точку, – у него чуть дух не вышибло. Он поднял глаза на призрак.

Она была совершенно обнажена. Она была совсем еще девочка. Кроме того, она была беременна – груди ее и живот торчали пузырями. Золотые кудри падали ей на плечи.

Он отвернулся и зажмурился.

– Сестра! Тебе не стоит выставлять себя напоказ вот так! Это неприлично. Это тем более не подобает девушке твоего возраста.

И зима! Должно быть, она повредилась рассудком. Он слышал, что будущее материнство оказывает на женщин странное действие. Она безумна! Других объяснений ему в голову не приходило. Ей нужно помочь. Он поднялся на ноги.

Она рассмеялась серебристым, звенящим смехом.

– Раньше я всегда нравилась тебе такой, любимый.

Дош шагнул в сторону и вцепился в древесный ствол, чтобы не упасть. Шероховатость коры под ладонью убеждала его в том, что он бодрствует и это ему не снится. Голоса таргианского посольства стихли вдали. Он посмотрел на нее краем глаза – она все еще была здесь. Точнее, она придвинулась ближе.

– Убирайся! Иди к своему мужу сейчас же!

– Мужу? – Она снова рассмеялась и шагнула еще ближе. – Ты что, забыл меня, Дош? И те славные времена, когда мы были вместе?

Он снова посмотрел на ее лицо, только на лицо! Это было очень хорошенькое личико, мягкое, «красивое, гладкое. Она стояла слишком близко к нему. Он отвернулся.

– Я никогда не видел тебя! – простонал он.

– Ну, не совсем такой, – согласилась она. – Это образец прошлого года. Хороша, да? Или была хороша раньше… Один из гвардейцев, кажется, постарался.

Колени Доша подгибались от пронизывавшего его ужаса. О Боже, храни меня!

Она снова засмеялась, и откуда-то из глубин памяти, из тех ее закоулков, где таились кошмары, всплыло слабое воспоминание о чем-то, невыносимо похожем на этот смех.

– Начинаешь вспоминать, да? – поддразнила она его. – Конечно, проще стереть память, чем воскрешать ее, но посмотрим, что можно сделать. Кстати, ты не хочешь меня поцеловать?

К горлу подступила тошнота. Он прижался лицом к колючей коре.

– Убирайся! Именем Единственного Истинного Бога заклинаю: изыди! – Он начал молиться, но про себя, чтобы она не слышала, как ему страшно. Бог услышит. Бог поможет ему.

– Я все еще здесь, Дош, – весело сказала она. – Так ты уверен, что не хочешь меня поцеловать?

– Ни за что! Никогда больше! – Все эти грехи остались в его прошлой жизни. Ему нужно выполнить поручение, очень важное поручение. Д’вард полагается на него. Он обошел дерево, оставив девушку стоять с противоположной стороны, и пустился бегом по тропе, поскальзываясь и спотыкаясь, стараясь уворачиваться от нависавших сухих ветвей. Это удавалось ему не всегда, и они больно хлестали его по лицу.

– Боги мои, ну и спешка! – хихикнула она у самого его уха. – Этому телу не очень полезно бегать вот так, Дош. Что, если оно разродится прямо здесь, на тропе? И потом, ты же понимаешь, тебе не убежать от меня. Представь себе, вот это будет сюрприз, если мы объявимся перед эфором вдвоем! Как думаешь, он примет твое сообщение так серьезно, как следует, а?

Дош остановился как вкопанный. Девица врезалась в него сзади и обхватила его руками, весело смеясь. Он попытался высвободиться, и, конечно, силы ей было не занимать. Она весила почти столько же, сколько он сам, и ее чудовищных размеров живот мешал ему больше, чем ей. Они шатались из стороны в сторону, врезаясь в сучья и стволы. Он ругался сквозь стиснутые зубы, он наступал ей на босые ноги, но она лишь хихикала. В конце концов ему удалось высвободить руку. Он ударил ее в лицо так сильно, как мог, и разбил себе кулак.

Она отпустила его и отступила на шаг. Зеленый Трумб осветил ее голые груди и огромный живот.

– Милый, уж не значит ли это, что ты меня больше не любишь? – Она улыбнулась, показав выбитый зуб. Из разбитой губы сочилась кровь. Вздувшаяся грудь вздымалась и опадала при дыхании. – Или ты просто помнишь, как я люблю грубые игры? Ну, ударь меня еще раз! А ногой?

Его трясло так сильно, что он с трудом мог говорить.

– Ты не бог! Ты грязь, ты злой чародей вроде тех двух мумий, которые называют себя Висеком!

– Что верно, то верно. – Она кивнула, глядя на темную струйку, стекавшую по груди на выпуклый живот. – Со стороны Д’варда не очень красиво было говорить это тебе, но это так. Впрочем, любимый, это нас никак не касается. Мы все равно можем заниматься тем, что делали раньше.

– Ты меня околдовал! – Голос его сорвался. Слезы досады затуманили взгляд. Воспоминания копошились в мозгу подобно червям в тухлом мясе. Голые девки, голые парни… Хуже того, к нему начали возвращаться лица, звуки смеха, визги, вздохи, мольбы. – Ты наложил на меня свои заклятия…

Она шагнула вперед. Он отступал, пока не уперся спиной в дерево. Она подступила так близко, что соски ее касались его одежды и запах ее пота щекотал ему ноздри.

– Иногда накладывал, – прохрипела она. – Но на самом деле тебе их и не требовалось. Ты был самым изобретательным из всех моих партнеров, Дош. Таким крепким, таким гибким. Конечно, ты теперь слишком постарел, чтобы быть мной, но мы все еще можем доставить друг другу много удовольствия. Даже если только будем смотреть на других…

– Убирайся! – Он закрыл глаза. Кулаки болели, так сильно он стиснул их.

– Я не хочу больше иметь с тобой ничего общего!

– Захочешь, если я захочу! – резко проговорила она. – Я могу забрать тебя отсюда прежде, чем Д’вард поймет что-нибудь. Ну ладно, если образец прошлого года тебя не интересует, как тебе свежий образец?

– Носить это даже приятнее, – добавил мужской голос.

Изменение тональности подсказало Дошу, что произошло. Он неохотно поднял глаза. Теперь Тион сделался юношей – стройным, узкоплечим, темноволосым и поразительно смазливым. Голым, разумеется. Он приглашающе облизнул губы.

– Убирайся! – взвизгнул Дош. Он был бессилен против этого чародейства, но ведь Д’вард положился на него. Если ему не удастся передать послание, тысячи людей обречены на смерть и все планы Освободителя рухнут.

Мальчик-Тион скорбно покачал головой.

– Ты ведешь себя ужасно глупо, Дош. Ты хочешь пойти и сказать эфору, что Освободитель только притворялся и что он на деле принимает его условия. Но ты не понял еще, что это послание сделает с тобой, Дош. Д’вард поступает очень некрасиво, я бы сказал, несправедливо по отношению к бедному Дошу. Ты этого еще не понимаешь?

– Пусть! Мне все равно! Я сделаю для него что угодно, потому что он мой друг, настоящий друг, а не проклятое распутное чудовище вроде тебя, Тион Чародей!

Паренек обиженно надул губы.

– Я никогда не обращался с тобой так жестоко, как Д’вард. Ради собственного блага тебе не стоит передавать этого послания, любовь моя.

Тион Юноша – воплощение зла! Если он хочет чего-то, это неправильно, неправильно! Бежать – бесполезно, значит, остается притворяться.

– Тогда что я должен передать эфору?

– Давай подумаем. Ты можешь сказать, что Д’вард обзывает всех таргианцев трусами. Ты можешь сказать, что он назвал эфора Квагьюрка кучей навоза в жестяных доспехах. – Мальчишка хихикнул, и глаза его нехорошо сузились. – Не пытайся надуть меня, любимый. Тебе никогда не удавалось этого раньше, а сейчас ты и вовсе растерян. Д’вард всего-навсего еще один чародей вроде меня. Этого невидимого бога, которого он изобрел, на деле не существует. Д’вард даже не верит в него сам.

– Это неправда! Ты лжешь! Ты заодно с Зэцем! Ты хочешь Д’варду смерти!

Мальчик вздохнул, затрепетав длинными ресницами.

– Нет, любовь моя, нет! Ты опять не прав. Я на стороне Д’варда, поверь! Я всегда поддерживал его. Несколько лет назад он был в моей власти, и я отпустил его. Ты не знал этого? Я послал тебя шпионить за ним, но только из любопытства. Я никогда не пытался помешать ему, ведь правда?

Дош застонал, не в силах говорить. Мысли метались как мотыльки. Молитвы захлебывались во всех этих ужасных воспоминаниях, которые роились у него в голове. Д’вард много раз говорил ему, что Юноша – сумасшедший. Он говорил это и Висеку, и они не спорили с этим.

– Так что, – продолжал Тион, – я и сам рад бы видеть Зэца мертвым, и это единственный способ добиться его смерти. Сам Д’вард еще недостаточно силен. Ему надо сделать одно из двух: или позволить таргианцам убить Свободных, или принять помощь от меня и остальных наших. Пятерых, на которых он так некрасиво клеветал. Я рад бы помочь ему, правда, но я не посмею, потому что знаю: другие на это не пойдут. Ему нужны мы все, Пятеро, и все наши миньоны тоже. А этому не бывать никогда, ибо мы все не доверяем друг другу. Кто-то наверняка струсит и поможет Зэцу, и тогда Зэц победит.

Он протянул руку потрепать Доша по щеке. Дош дернулся и стукнулся головой о сук так, что искры посыпались из глаз.

Мальчишка игриво подергал его за бороду.

– Можешь сам представить себе, что тогда сделает Зэц! Это называется Большая Игра, мой милый. Главное в ней – поставить на победителя, а Д’вард – не победитель.

– Ты лжешь!

– Нет, милый Дош, не лгу. Поэтому я не позволю тебе доставить это послание. Пусть таргианцы думают, что он сказал им то, что хотел. Глупый мальчик передумал, но они этого не узнают. Тебе этого не понять, но так у Д’варда будет шанс справиться даже без нашей помощи. Зэц перехитрит сам себя – очень изящное решение.

Дош попытался проскользнуть мимо него. Мальчишка поймал его одной рукой, словно сомкнул стальные клещи, – Дош повис в воздухе, едва не вывернув плечо. Тион держал его на весу, даже не напрягаясь. Дош собрался с силами, ударил кулаком прямо по красивому лицу и охнул – кулак словно врезался в каменную стену. Тион явно не почувствовал ничего.

– Что, снова хочешь поиграть в грубые игры? – Он покосился на небо и нахмурился. Быстро темнело, и на большой диск Трумба начинала наползать черная тень. В небе высыпали звезды.

– Ну! – пробормотал чародей. – Это уже забавно!

Дош извернулся, пытаясь выскользнуть из тонких пальцев, – бесполезно. Тион не обращал на него внимания, не сводя глаз с луны.

– Очень забавно! Что ж, это меняет дело. – Чародей усмехнулся. – Ладно, Дош. Ступай и передавай свое послание. Попробуй остановить бойню, если сможешь.

С этими словами он исчез, пропав даже быстрее, чем зеленая луна.

57

Церемония завершилась. Алиса не поняла из нее ни слова, но действия сами по себе были достаточно ясны. Элиэль, сладкоголосую инженю, провозгласили Епископом Таргвейлским, а может. Архиепископом Всея Вейлов. Она оправилась от потрясения и уже вживалась в новую роль, принимая поздравления от Носителей Щита с царственным достоинством. Эдвард сегодня непредсказуем! На лицо Пинки стоило посмотреть. На лицо Урсулы, пожалуй, даже уже не стоило. Джулиан погрузился в мрачные раздумья. Огонь в камине прогорел, оставив только редкие тлеющие головешки, и изменения в саду за окнами подсказывали, что начинается затмение.

Должно быть, Эдвард приказал начинать пир, так как люди уже расходились. Он стоял у двери, заговаривая с каждым Носителем Щита – голос его казался достаточно бодрым, так что это походило скорее на личный инструктаж, чем на прощание. Ну уж от Алисы он так просто не отделается. Она хотела знать, что все это значит, и она не уйдет, пока не узнает этого, так-то! Она встала и потянулась.

Джулиан продолжал хмуриться, она ответила ему сердитым взглядом.

– Что случилось? Вы сомневаетесь, что из Элиэль выйдет плохой Папа?

Он пожал плечами – это его совершенно не волновало.

– Я хочу понять, зачем он отверг предложение таргианцев. И то, каким образом он это сделал! Черт возьми, Алиса, эфор – все равно что король или президент, третья часть абсолютного тирана.

– Мне кажется, я знаю это. Я даже скажу вам, если вы только обещаете никому не говорить.

– Идет! – как-то слишком быстро согласился Джулиан. Он явно считал, что он знает ответ, а она – нет.

Она оглянулась – не услышит ли ее Эдвард? Он как раз прощался у дверей с Элиэль, но она была последняя.

– Это старая проблема, государство и церковь… Это довольно трудно описать словами. Я даже не уверена, что это смог бы сделать сам Эдвард. Мне кажется, он повинуется инстинкту.

– Инстинкту! Инстинкту? Он нас всех угробит или отдаст в рабство со своим чертовым инстинктом.

– В некотором роде это не имеет значения. – Интересно, сможет ли она объяснить это человеку, который до сих пор не понял этого? Джулиан слишком прямолинеен, нормальный англосакс. Эдвард тоже был реалистом, но в жилах его текла толика кельтской крови, этакое подводное течение, отвергающее простую логику. – Суть в том, что это венец всего, для чего он трудился, верно? Поэтому важны даже детали. То, что мы видели сегодня, может стать легендой для тысяч или миллионов людей. Это был его бенефис, его апофеоз, и он не мог позволить, чтобы его видели принимающим милости из рук таргианцев.

– Если вы так считаете, вы тоже сошли с ума, как и он. Это же Таргия, девушка!

Теперь пришла ее очередь пожать плечами.

– Я не думаю, чтобы Эдвард видел в этом человеке эфора Квагьюрка. Мне кажется, он видел перед собой Понтия Пилата.

Джулиан разинул рот.

– Он был здесь совершенно неуместен, – объяснила она. – Как Пилат. Иногда военная сила ничего не значит. Генералы и их армии вынуждены играть по другим правилам и служить целям, постичь которые сами не в силах.

Джулиан и сам бывший солдат. Это забавнее всего. Его глаза уставились поверх ее головы.

Она повернулась. К ним приближался Эдвард, но смотрел он не на них, а в окно.

– Слишком поздно задавать вопросы, – проворчал он так, словно кто-то из них что-то сказал.

– Но… – начал было Джулиан.

– Нет. Осталось только верить. – Эдвард коротко глянул на него и протянул ему руку, хотя все внимание его было по-прежнему приковано к саду.

Джулиан сделал вид, что не замечает его руки.

– Скажи мне только, почему…

– Нет. До свидания, Джулиан. Спасибо. – Эдвард положил руку на плечо Алисы так, словно собирался увести ее.

– Спасибо за что? Я ничего не сделал, и…

– Еще сделаешь. – Эдвард отвел Алису к стене. – Если ты будешь держаться в тени, тебе ничто не грозит. Постарайся не привлекать к себе внимания.

Она взяла его руку в свою. Рука была холодна как лед. Лицо словно окаменело.

– Эдвард! Что… – Он попытался уйти, и она схватила его за плечи. – Что ты собираешься делать? Скажи!

– Ты тоже должна хранить надежду. – Он вымученно улыбнулся ей и подошел к окнам. Такие, как он, могут умирать от страха и все равно идти вперед, выполняя свой долг.

Призрачный зеленый свет становился все слабее и слабее. Она крепко обхватила себя руками, глядя на то, как он перешагивает через подоконник. Раздвигая сухие кусты и сучья, он спешил к расчищенному пятачку.

Она думала, что Джулиан ушел, но тот передумал, вернулся и стал рядом с ней. Оба молчали, но его рука нащупала ее пальцы и сжала их. Алиса была благодарна ему за общество.

Трумб почти исчез. Ночь, казалось, надвигалась на них, делаясь все темнее и холоднее, Эдвард стоял, скрестив руки, и ждал, едва видный из окна сквозь ветки. Ждал кого? Часы в Вейлах измерялись весьма приблизительно. Как договориться о встрече заранее? «Встретимся с затмением Трумба» – что ж, звучит неплохо. Но кого же он ждет?

Зэца? Не может быть. Ожидай он Зэца, он не позволил бы ей остаться. Он знал, на что шел, когда затевал свой крестовый поход, но ей все время казалось, что опасность еще далеко. Эта внезапная спешка застала ее врасплох. Нет, это не может быть Зэц – главное действие. Но это что-то жизненно важное, иначе Эдвард не нервничал бы так. Она сотворила короткую молитву: «Боже, двое мужчин, которых я любила, уже взяты от меня. Пребудь с ним, сохрани его».

Кто-то стоял теперь на полянке – лицом к Эдварду, футах в десяти от него. Мужчина! Он был строен и темноволос… Он был совершенно раздет.

Джулиан негромко втянул воздух сквозь зубы.

– Тион! Это может быть только он!

Алиса подобралась поближе к нему. Она начинала дрожать от холода и напряжения. Этому парню на улице полагалось бы закоченеть до смерти, если только он не согревался с помощью маны и если здесь вообще был он сам, а не что-то вроде его проекции.

Освободитель и Юноша, возможно, и говорили о чем-то, но слишком тихо, чтобы их было слышно. Еще одна фигура… Этот мужчина был крупнее, даже мощнее, одетый вполне прилично, чернобородый. Наверное, это был Карзон, Муж. Два новых человека появились почти одновременно. Это были всего только неясные очертания, но Алиса разглядела девушку в синей хламиде и зрелую женщину в красном. Так по крайней мере требовала мифология Вейлов.

– Ничего не получится! – прошептал Джулиан.

– Тес!

– Висека нет, видишь? Пятеро никогда не действовали сообща… Они столетиями ссорились… они никогда не доверятся друг другу, не говоря уж… – Его голос захлебнулся.

О чем говорится на этой неземной встрече? Алиса дала бы руку на отсечение, только бы ей позволили подслушать. И где же пятый, Висек? Среди Свободных гуляла легенда, согласно которой Освободитель встречался раз с Прародителем в Ниоле. Насколько было известно Алисе, сам Эдвард никогда не говорил о такой встрече. Авторство этой истории приписывалось Дошу в псалме святого Доша.

Темнело так быстро, что она уже с трудом могла разглядеть даже свою руку. Узел снова завибрировал, и еще две фигуры замкнули круг. Их появление было заметно только потому, что обе были одеты в белое или почти белое. Звездный свет блестел на седых волосах. Семь человек: Освободитель и Пентатеон.

– Вот! – прошептала она. – Он собрал их всех!

– Он с ума сошел, если доверится им, – фыркнул Джулиан. – И с какой стати они будут доверять ему?

– Ты думаешь, он просит их о помощи? Он хочет занять у них маны?

– А что же еще? Но все, что он может предложить им взамен, – это убрать Зэца, и они еще должны поверить ему, что он вернет потом им то, что взял взаймы. Черта с два они поверят.

Алиса не ответила, Конечно, она не знала этого точно, но ей казалось, что Эдвард обдумал все давным-давно, еще до начала своего крестового похода. Он поставил на кон свою жизнь, чтобы дойти до этой точки, так что не позволит, чтобы Пентатеон обманом лишил его всего, что он завоевал. И все же они не могли не понимать, что он загнан в угол. События приближались к развязке, и если ему нужна их помощь, то именно сейчас. Не самое лучшее положение для того, чтобы торговаться.

Храни надежду!

Наступило полное затмение Трумба. Самое время Жнецам вершить свою грязную работу, самое время Пентатеону встретиться с Освободителем – Зэц сейчас слишком занят, поглощает ману, текущую к нему рекой. Звездного света хватало только на то, чтобы блестеть на сырых ветвях и на стенах, окружавших дворик. Что бы там ни происходило, о чем бы там ни договаривались, сцена оставалась невидимой и неслышной. Ей отчаянно хотелось выбежать и крикнуть: «Верьте ему!»

Ибо Эдварду можно было верить. Слово джентльмена для него значило все; никто не верил в это так, как он. Если он занял ману, пообещав вернуть ее позже, он сдержит слово, даже если это убьет его. Он вернет все до последнего пенни. Но как могли эти столетние псевдобоги поверить в это? Он сделал все, чтобы доказать им свою состоятельность, но как могут они поверить? Они судят о нем своими мерками, мерками погрязших в хитрости и обмане игроков Большой Игры, Игры, весь смысл которой заключался в искусстве обмануть соперников. Что за интерес от игры, в которой обещание нельзя нарушить по первой прихоти?

– Это безумие! – пробормотал Джулиан ей на ухо. – Они могут даже перекреститься, но когда их фишки выиграют, они наложат на него лапу и заставят его таскать за ними мешок. – Джулиан никогда не был особенно силен в метафорах.

– Погоди! – шепнула она.

Впрочем, им ничего не оставалось, как ждать. Даже костры пропали куда-то. Они стояли в кромешной тьме, видя перед собой только слабые силуэты окон. Она не нашла бы дверь, даже если захотела бы. О, что за Страну Чудес открыла эта Алиса! Ей не место здесь, во мраке и холоде чужого мира, она не хочет быть замешанной в чужую смуту, не хочет! Ей надо как можно быстрее вернуться в свой мир, если это только еще возможно, ведь Служба рухнула, старая Церковь Неделимого свергнута, а Эдвард наверняка установит новую церковь, как бы она ни называлась, в которой не найдется места элите прыгающих из мира в мир пришельцев. Так что домой, домой! Она попробовала сложить в уме молитву, ибо необходимость облекать свои страхи и желания в слова часто путала ей мысли. Во-первых, пусть добро победит здесь, в Соседстве. Пусть Эдвард останется в живых, добившись исполнения своих целей. Во-вторых, вернуться домой – да, ей в самом деле не место здесь. Домой, с Эдвардом… да, конечно, это было бы чудесно! Если он еще желает ее. Его имя до сих пор в списке разыскиваемых преступников, но следствие вряд ли еще ведется, и потом мисс Пимм, возможно, поможет разобраться с этим. Куда? В Норфолк? В ее домик? Там сейчас весна. Лондон невероятно хорош весной, а в эту первую послевоенную весну он, наверное, весь утопает в цветах. Но ни то, ни другое ее не слишком привлекало. Вот Африка – другое дело; вернуться в Ньягату. Война закончилась, теперь это возможно. Никакие ищейки не найдут их там. Жара, яркое солнце, каждый кустик, каждое деревце знакомо с детства. Вот это действительно Родина. Тебе решать. Господи, но если мне позволено замолвить слово, пусть лучше будет так.

Начало понемногу светлеть. Первыми стали видны деревья, потом крыши и очертания двора. Вскоре она смогла разглядеть призрачное сияние хламиды Висека и мрамор обнаженного тела Тиона. Все так и стояли вкруг – Освободитель и шестеро, составлявшие Пятерых.

Тион изящным движением опустился на колени. Узел содрогнулся от потока маны – еще и еще раз. Джулиан поперхнулся. Узел вибрировал от энергии, сильнее и сильнее, пока сама реальность, казалось, не начала искривляться, а дом не заколыхался, как от землетрясения. Карзон опустился на колени, потом Дева, Владычица… и наконец, медленно, те двое, которые вместе были Висеком. Безмолвный вихрь маны кружил над двором, играя зловещими искрами на коленопреклоненных фигурах Пентатеона и одной торжествующей фигуре, возвышавшейся над ними.

– Боже мой!

Эдвард Экзетер стоял на лужайке, а Верховные Чародеи Вейлов стояли перед ним на коленях, исполняя пророчество: склонят они головы свои пред ним, падут ниц у ног его. Потом, совершенно неожиданно, все вновь скрылось во мраке.

Алиса с Джулианом стояли обнявшись, хотя она не помнила, как это произошло.

– Он добился своего! Они согласились помочь!

– Шш! И не будь так уж уверена, черт возьми! Верить им – все равно что поверить мне, будто я – балерина.

Место действия изменилось так быстро, что сама перемена осталась почти незамеченной. Пятеро исчезли, а Эдвард брел обратно к окнам. Алиса подбежала к нему, когда он перебирался через подоконник. Она обняла его. Он рухнул в ее объятия, словно у него совсем не осталось сил. Он сильно дрожал. Реакция, конечно.

– Ты сделал это!

Он вздохнул, роняя голову ей на плечо.

– Надеюсь, да, – пробормотал он.

– Ох, Эдвард! – Что еще она могла сказать? Только обнять, успокоить.

Он не противился ей, но и не-отвечал на ее объятие. Она поймала себя на мысли, что хочет посоветовать ему пойти и выспаться как следует – значит, не он один отходит от страшного нервного напряжения. Она и не замечала, как туго натянуты ее собственные нервы. Он попытался было освободиться, но она удержала его.

– Меня ждут дела, Алиса.

– Но худшее позади, правда ведь?

Он не то засмеялся, не то всхлипнул.

– Худшее еще и не начиналось.

Она тревожно посмотрела на него, и то, что она увидела, ей не понравилось. Его лоб был в испарине.

– Что еще? Что происходит? – спросила она.

Он покачал головой.

– Храни надежду, помнишь? – На этот раз он засмеялся, но горьким, глухим смехом. – Впрочем, какая разница? Даже если Зэц победит, ему уже не остановить того, что я начал. И Пятерым – тоже. Они так долго мариновались в собственной теологии, что и не знают, насколько гибкой может быть вера. Даже если я умру завтра, найдутся люди, которые будут верить, что я каким-то мистическим образом принес-таки смерть Смерти. Что я воскрес или что-нибудь в этом роде.

– Прекрати! Ты будешь драться и победишь.

Он высвободился и выпрямился во все свои шесть футов.

– Даже если и так, что сделают из всего этого они? На что будет похожа Церковь Освободителя через тысячу лет? Религии не появляются уже в готовом виде. Они пробиваются, они растут, они меняются. Они дают побеги – секты еретиков – и сами преследуют их, пока не победит самая лучшая из них. – Голос его звучал необычно пронзительно. – Не успели римские кесари перестать преследовать христиан, как за них это стали делать сами христиане. Что бы подумал Иисус из Назарета об Инквизиции? Что бы сказал Святой Павел о папе Борджиа? Пойдут ли Свободные этим путем? Или я достаточно убедил их? Поверят ли они в мою ложь о Неделимом? Убедил ли я в ней хоть кого-нибудь? Кто вообще может верить в этого моего идиотского бога?

– Я верю.

– Нет, не веришь!

– Да, верю! Мелочи не важны. Главное – принцип. Я верю, что это Бог послал тебя к ним.

Мгновение он смотрел на нее, словно пытаясь понять, насколько серьезно она это говорит. Потом заставил себя улыбнуться.

– Хотелось бы и мне в это верить. Все равно спасибо. – Он нагнулся и поцеловал ее.

Ладно же! Если это лучшее, на что он способен в его возрасте, пусть ей будет стыдно. Она притянула его к себе и показала, каким должен быть настоящий поцелуй. Он ответил ей – целовался он неумело.

– О! – только и сказал он потом. Для междометия в этом слове заключалась чертова уйма смысла.

– Тебя нужно учить. – Она и сама совсем задохнулась.

– Ты согласна давать мне уроки?

– Да. О да!

Он оглянулся. Джулиан ушел. Какой-то человек стоял в дверях, устало привалившись к косяку, словно он только что бегом одолел Фигпасс. Это был всего лишь Дош – светлые волосы его растрепаны, а на лице багровели ссадины. Как давно он здесь? И почему маленький Дош кажется ей таким зловещим, угрожающим, чего он ждет?

– Подожди!

Он шагнул и остановился. Он нехотя оглянулся и оскалил зубы в невеселой ухмылке.

– Мне надо идти, Алиса. Надо делать дело. Я обещал. Видит Бог, мне не хочется этого, но я просил этого и не могу теперь пойти на попятный.

– Какое дело? Что обещал? Кому обещал?

– Помолись за меня, – шепнул он.

Потом повернулся и поспешил к Дошу. Они вышли из комнаты вдвоем.

58

Трава колола лицо, в ноздри лез запах сырой земли. В затылке пульсировала в унисон с ударами сердца тошнотворная боль. Он совсем замерз.

– Не думаю, что тебе стоит лежать вот так, любовь моя, – произнес мужской голос. – Это вредно для твоего здоровья, а очень скоро будет много, много хуже.

Дош застонал. Если он попробует говорить, его вырвет или он умрет. Лучше уж последнее. Он чуть приоткрыл глаза и увидел прямо перед собой обнаженное колено. Он закрыл глаза и постарался больше не стонать.

– Пожалуй, я могу потратить на тебя чуть больше маны, в память о старых временах, – сказал Тион. – Вот… так лучше?

Холодные пальцы коснулись его затылка. Боль и тошнота прошли. Он испытал мгновенное облегчение и тут же острый стыд за то, что принял услугу чародея.

– Уходи.

– О, конечно, уйду. Но сдается мне, тебе тоже лучше не мешкать, любовь моя. Они разорвут тебя на мелкие кусочки. Если поймают.

Дош приподнял голову. Он услышал вдалеке странный низкий рев. Похоже на водопад. Он не знал, что это такое. Если подумать, он вообще не знал, что он здесь делает, как сюда попал и вообще где он.

Стараясь не смотреть на чародея, он встал. В небе снова сиял зеленый диск Трумба, затмив собой звезды и отражаясь зловещим светом от вершин… э… Таргволла. Да, это Таргвейл. Он – на лугу, чуть ниже рощи, в которой стояли лагерем Свободные. Он оглянулся и увидел совсем рядом два росших отдельно колючих орешника. То самое место, на котором он условился встретиться с…

Он резко обернулся.

– Д’вард? Где Д’вард?

Тион тоже встал. Он был все в том же обличье – темноволосый подросток неземной красоты. Он пожал плечами.

– Я думаю, он где-то у реки. Но мне кажется, любимый, тебе стоит больше беспокоиться об этих неотесанных крестьянах.

Неохотно, остерегаясь подвоха, Дош снова посмотрел в сторону рощи. Она напомнила ему звездное небо, только движущееся. Темный поток, полный мерцающих огней, ползущий вниз по склону холма. Рев становился громче. Эта темная масса… люди с факелами.

– Таргианцы! Они забрали Д’варда?

– Конечно. Они стукнули тебя по голове. Ты не представлял для них никакого интереса. Ты для меня, любимый, не для них. Они проломили тебе череп эфесом меча. Не хотели марать клинка.

– Но это же были переговоры! – Он доставил послание Освободителя по назначению. Он передал, что Освободитель сам придет подтвердить свое согласие, – все, как велел ему Д’вард. Они договорились встретиться у этих двух деревьев…

– Дош, Дош! Ты что, таргианцев не знаешь?

– Они схватили его! Они что, хотят отвезти его в Тарг?

Тион закатил глаза.

– Глупость я лечить не умею, милый.

– Но они не могут похитить Освободителя! Он сотворит чудо. Он убежит!

– Нет, не убежит. Он обещал.

– Кому обещал?

– Мне и моим приятелям.

Грязная ложь! Кто и когда верил Тиону?

– По реке? – Дош посмотрел на Местуотер, сверкающую серебряную дорогу, разрезавшую долину пополам. Было половодье, самое опасное время для плавания, но все же река вела к Таргуотеру, а потом к столице. – У них лодки?

– Дош, милый, даже эфоры не умеют ходить по воде аки посуху.

Предательство! Если у таргианцев были наготове лодки, значит, все спланировано заранее. Эти свиньи врали с самого начала. Спасать? Спасать! Может, Свободные еще успеют перехватить их, пока они не добрались до воды и не удрали с Д’вардом.

Он успел сделать два шага, прежде чем рука Тиона сомкнулась у него на плече, без малейшего усилия остановив его.

– Думай, Дош, думай! Кто-то тебя наверняка видел. Они уже приближаются. Но боюсь, мой дорогой, они вряд ли захотят теперь твоей помощи.

– Но…

– Думай! Ты ведь не забыл стих двести двадцатый, правда? «На Носокслоупе придут они к Д’варду сотнями, даже Предатель». Где ты завербовался к ним, Дош?

– Я делал только то, – взвизгнул Дош, – что говорил мне Д’вард!

– Но они-то этого не знают, верно, любимый мой? – Тион хихикнул. – Тебя видели, когда ты вел Д’варда из лагеря. Теперь он в руках таргианцев. Что ты на это скажешь? Если ты хочешь мучительной смерти, можешь просто постоять на этом месте немного, и твое желание очень скоро исполнится. Если же ты хочешь жить, умнее всего с твоей стороны будет спуститься к реке прежде, чем последнюю лодку спустят на воду, и прежде, чем дружки Д’варда успеют схватить тебя.

Огни заметно приблизились. Рев сделался еще громче и теперь уже безошибочно принадлежал разъяренной толпе. Одиночка, Дош всегда терпеть не мог толпы. Его охватила паника. Он повернулся и бросился вниз по склону так быстро, как только мог, спотыкаясь и оскальзываясь на кочках. Добежав до каменной стены, он без остановки перемахнул через нее и продолжал бежать. До ненавистной реки еще было ох как далеко.

Тион без усилия несся рядом с ним.

– Разве не предупреждал я тебя, что не стоит передавать это послание, а, милый? Разве не говорил я, что это не доведет тебя до добра?

Дош поскользнулся, с трудом удержался на ногах и побежал дальше. В боку начинало колоть. У него не хватало дыхания спорить с этим грешником.

– Разве не говорил я тебе, что Д’вард обходился с тобой жестоко, нет?

Д’вард тоже говорил. Д’вард предупреждал Доша, что это поручение может стоить ему жизни. Он все знал.

Дош бежал. Он всегда ненавидел толпы. Они не дадут сказать ни слова! Он вспомнил Тьелана, Доггана, Рваную Губу… Они не будут слушать ни логики, ни объяснений. Это несправедливо. Но он всегда оказывался прав, когда исходил из худшего. Д’вард знает правду. Если он догонит Д’варда, все будет хорошо.

Виноват во всем не Д’вард, а Тион. Если бы Тион оставил его лежать без сознания в поле. Свободные нашли бы его полумертвого и поняли бы, что он не помогал таргианцам. Он был бы тогда жертвой предательства, а не Предателем. Он бежал. Д’вард знал о грозившей ему опасности. Он предвидел возможность насилия со стороны таргианцев. Он не мог ожидать только того, что во все вмешается еще и Тион.

Река была уже близко. Дош оглянулся – погоня тоже оказалась близка. Их были тысячи, они растянулись по полю. Многие из них были моложе его и бежали быстрее. У тех, кто бежал впереди, факелов не было, и они быстро нагоняли его. Достаточно одному корню попасться под ноги – и они его нагонят.

– Чуть левее, – тихо посоветовал Тион, – мимо тех навесов.

Это было последнее, что Дош услышал от него. Секундой спустя чародей исчез. Впрочем, почти сразу же Дош увидел и таргианцев, человек сорок или шестьдесят, волочивших лодки по траве вниз, к воде. Кто-то еще осенью вытащил эти лодки наверх, подальше от воды, на случай паводков. Пока он бежал, лодки одну за другой спускали на воду, и ревущий поток сразу же уносил их прочь. Он не видел Д’варда, но его могли посадить в первую лодку. Древесные стволы, льдины, ледяная вода – без лодки река была верной смертью.

Скользя и задыхаясь, он выбежал на берег как раз когда люди грузились в последнюю лодку. Таргианцы были вооружены. При виде его двое выхватили мечи. Каким-то образом он сумел выдохнуть: «Они убьют меня!» – на лемодийском, близком к таргианскому. Те засмеялись, но кто-то рявкнул приказ. Солдаты убрали мечи и прыгнули в лодку, уже набиравшую ход. Дош забежал в воду, такую холодную, что она обжигала ноги. Он вцепился в борт и головой вперед перевалился через него внутрь.

Крики ярости и разочарования с берега быстро стихли вдали – маленькую лодчонку подхватило течением, и она начала долгий путь в Тарг.

59

Что бы ни делал Эдвард, Алиса понимала: она ничем не сможет ему помочь, будет только мешаться под ногами, – и все равно она хотела знать, что произошло и где он. Она подозревала, что он уже отправился в Тарг, захватив с собой Доша. Это объясняло загадочный приказ Доша сохранить пару кроликов иприпрятать их где-то поблизости.

Закинув свой мешок на спину, она отправилась поискать себе еды. Она обследовала два или три костра в надежде найти Джулиана, Урсулу или еще кого-нибудь, говорящего по-английски. В обществе нескольких тысяч людей это было не так-то просто. В конце концов голод привел ее к костру лаппиньянцев. Они весело лопотали что-то, смеялись над ее беспомощными попытками объясняться на джоалийском и угостили ее жареным мясом, положив его на окровавленный кусок шкуры вместо тарелки.

Это было отвратительно, но и неслыханно вкусно. Она доела мясо до последнего кусочка, протянула шкуру кому-то, ожидавшему своей очереди, и облизала пальцы. Женщина протянула ей ребро – обгрызть, но она отказалась, вежливо поблагодарив. Ей так хотелось расстелить одеяла прямо здесь и уснуть. Веки, казалось, весили по нескольку тонн каждое.

С другой стороны, ее нервы были напряжены до предела. Она снова подхватила свой узел и пошла искать дальше. Она не успела дойти до следующего костра, когда поднялся крик. Волнение разбежалось от него как круги на воде. Вскоре переполошился весь лагерь; люди беспорядочно носились во все стороны, размахивая факелами, отчего мог заполыхать весь холм. Не понимая ни слова, Алиса просто стояла на месте, словно камень в водовороте, беспомощно глядя на мелькающие перед ней лица. Может, это напали таргианцы? Бежать ли ей с толпой, или вернуться в дом и ждать развязки?

В визжащей толпе перед ней мелькнула женщина с огненно-рыжими волосами… Алиса схватила ее за руку.

– Вы говорите по-английски?

Женщина посмотрела на нее, потом на своих удаляющихся спутников.

– Да, Энтайка. Мне надо идти.

– Скажите мне только, что происходит!

Та сказала и побежала дальше.

Повинуясь своего рода стадному инстинкту, Алиса бежала вниз по холму. Ночь превратилась в сумасшедший дом. Люди падали, и их затаптывали. Других толпа столкнула в ледяную воду. Несколько самых безрассудных добежали до таргианского военного лагеря, расположенного в четырех милях от дома. Их нападение отбили с тяжелыми потерями. Разумеется, это было бессмысленно. Толпа часами рыскала по болотистой пойме реки, но Освободитель исчез.

Когда небо над горами начало светлеть, Алиса устало тащилась вверх по холму, обратно к роще. Костры догорели, роща выглядела так, словно в ней ночевала прожорливая саранча. Людям с ночлегом повезло значительно меньше. Подобно ей они возвращались уставшие и растерянные. Изможденные дети с плачем цеплялись за своих родителей. Потерявшиеся дети с ревом искали своих. Взрослые шарили по развалинам в поисках остатков от вчерашнего пира.

Впрочем, кто-то пытался восстановить порядок. Свернув на крики, Алиса обнаружила Носителя Щита, собиравшего паломников, но это оказался Килпиан Гуртовщик, не говоривший по-английски. Из слов его она поняла только, что он пытается собрать всех ниолийцев.

Чуть выше по склону Урсула Ньютон своим зычным голосом скликала джоалийцев, лемодианцев и нагианцев. Голос ее совершенно не изменился, но глаза заметно покраснели, волосы растрепались – она явно не смыкала глаз всю ночь. Она замолчала, опираясь на свой посох и устало глядя на Алису.

– Слышали, что случилось?

– Слышала. Скажите, может хоть какая-нибудь лодка уцелеть в этом потоке? – Судьба играет человеком – она любит посмеяться над человеческими слабостями и амбициями, так что Освободитель мог сейчас плавать вниз лицом в какой-нибудь заросшей бухточке, так и не завершив своей миссии (впрочем, мана должна бы позаботиться об этой опасности, так ведь?).

Урсула надулась, явно не желая говорить. Потом передумала.

– Это возможно. Река несется со скоростью сорок миль в час, или я не я. Он может уже несколько часов как быть в Тарге.

– Тогда что вы делаете?

Снова надутые губы.

– Выполняю его последнее распоряжение. Я должна вывести все это столпотворение в Джоалию. Не можем же мы бросить ребяток на растерзание таргианцам.

Алиса посмотрела на тех, кого удалось собрать, и решила, что недостает нескольких сотен, хотя кто знает, сколько джоалийцев участвовали в крестовом походе?

– А они вам позволят?

– Не узнаем, пока не попробуем. Извините. – Она закричала что-то группе людей, отчаянно размахивая жезлом. Они неохотно кивнули и пошли дальше, разделившись и тоже принявшись что-то кричать. – Рваная Губа и Гастик забирают ниолийцев. Здесь вообще кто-то что-то делает? – Она свирепо стукнула концом своего шеста по камню. – Проклятие, ну и сумятица! Хоть бы эти послы приперлись с обещанной жратвой.

– А таргианцы что, тоже в этом участвуют? Кто вообще здесь остается?

– Не знаю. Полагаю, Элиэль Верховная Жрица захочет привести свой храм в порядок. Не знаю только, позволят ли ей это таргианцы.

Алиса потерла глаза и немного подумала.

– Должно быть, это зависит от того, что случится, когда Эдвард попадет в Тарг, не так ли? Если он убьет Зэца, он не потерпит больше диктата эфоров.

– Эй, джоалийцы! Сюда! – вместо ответа взревела Урсула голосом лося-самца, созывающего свой гарем, а потом продолжила разговор как ни в чем не бывало, задумчиво посмотрев на Алису. – Вы действительно верите, что он еще жив?

– Я буду верить в это до тех пор, пока не узнаю о его смерти.

Миссис Ньютон скептически поджала губы. Это была твердолобая, прагматического склада дама, не склонная к домыслам. Джулиан почему-то питал к ней отвращение, но как пастырь, погоняющий стадо из нескольких тысяч паломников по домам, она вряд ли имела себе равных.

– С тем количеством маны, которое у него имелось, таргианцы ни за что бы не захватили его врасплох, понимаете? – процедила она. – И уж тем более не одолели бы. Может, это дело рук самого Зэца?

– Но зачем похищать его? Почему они просто не убили его и не бросили тело, чтобы его нашли Свободные?

– Не знаю, – вздохнула Урсула. – Возможно, потому, что Зэц желает устроить публичную казнь в Тарге. Возможно, им потребуется несколько дней, чтобы вернуться с новостями.

– Ага! Кто-то поехал туда?

Она кивнула с отсутствующим видом.

– Я слышала, Догтан, Тьелан и Джулиан. Возможно, еще Домми. Может, они захватили с собой кого-нибудь еще. Не знаю. Они нашли лодку чуть выше по течению. Крикнули кому-то, когда их проносило мимо.

Ноги у Алисы подгибались от усталости. Если она сейчас не сядет, она просто упадет. Она прислонилась к дереву – пока сойдет и так.

– Не слишком ли много людей пытаются освободить Эдварда? Правда, я не могу поверить в то, что Эдварду необходимо, чтобы его спасали. То есть я имею в виду, если он победит Зэца и заберет всю его ману, ему ведь не нужно будет этого, разве нет?

Урсула оглядывалась по сторонам, словно выискивая попрятавшихся по кустам бестолковых джоалийцев.

– Не думаю, чтобы они имели в виду в первую очередь спасение. Они хотели поймать этого подлого желтоволосого извращенца, чтобы заставить его жрать собственные потроха.

– Что? Вы имеете в виду Доша?

– Доша! Доша Предателя! Это он выдал Экзетера таргианцам, разве вы не слышали? Он, и никто другой! И если я доберусь до него когда-нибудь, он пожалеет, что его мать родила, обещаю вам. А вы куда? Собираетесь возвращаться Домой? Тут, в Товейле, есть один портал, к которому мы знаем ключ.

Алиса покачала головой:

– Нет, пока не узнаю, что случилось. И вы совершенно уверены, что это Дош… – Одного взгляда Урсуле в глаза было вполне достаточно. Но все равно это казалось невероятным. – Эдвард очень ценил Доша. Он доверил ему деньги, не забывайте.

– Христос тоже доверил свои Иуде!

Проклятие! Было дело. Алиса чувствовала себя слабой и разбитой.

– Пожалуй, я пойду в храм и помогу епископу с уборкой. На случай, если мы больше не увидимся…

Они наскоро попрощались. Оставив Урсулу Ньютон и дальше имитировать самца-лося по весне, Алиса на негнущихся ногах потащилась дальше по холму.

60

Судя по всему, солдаты столкнули лодку в воду кормой вперед, ибо Дош обнаружил, что сидит в остром ее конце, который принял за нос. Он съежился на банке, надеясь, что его забудут – не самая несбыточная мечта, ибо рулевому полагалось быть полностью занятым тем, чтобы удерживать курс при лунном свете, а четверо гребцов должны были сидеть лицом к корме. Первой его мыслью было снять мокрые башмаки и растереть ноги, чтобы они хоть немного ожили, однако он обнаружил, что обе руки ему нужны для того, чтобы цепляться. Посудина прыгала и раскачивалась так отчаянно, что он с трудом удерживался на месте. Кроме того, лодка сразу же набрала воды, так что башмаков он мог уже и не снимать. Потом что-то больно ударило его в бок, и сержант проскрежетал какой-то приказ по-таргиански.

Дош понял, что приказ адресован ему. Еще он понял, что остальные четверо не столько гребут, сколько лихорадочно отталкивают от лодки бревна, льдины и другие плавучие обломки, используя весла в качестве шестов. Заостренными оказались у лодки оба конца; Дош сидел как раз на корме. Душ водяных брызг наполовину ослепил его. Банка подпрыгнула под ним, пытаясь сбросить седока за борт.

– Говорите медленнее, – попросил он и повторил то же самое по-лемодийски, которому обучился в постели у Ангуан четыре года назад.

Один из взмокших солдат знал лемодийский достаточно хорошо, чтобы свирепо выругаться на нем.

– Хочешь, чтобы мы утонули? – процедил он в конце своего монолога.

Дош перевел взгляд на реку. Она напомнила ему бурно кипящую кастрюлю черной воды, в которой спичками крутились бревна в несколько раз больше их лодки; некоторые из них еще не лишились корней и сучьев. Вверх на гребень волны и тут же вниз, а потом опять вверх. Может, им нужен впередсмотрящий? Нет, солдат швырнул в него деревянным ведерком, и он понял: они хотят, чтобы он отчерпывал воду. Он мог бы и сам догадаться, что не должен рассчитывать на дармовой провоз у таргианцев.

Он потянулся за ведерком и тут же чуть не пробил головой днище лодки. Чертыхаясь и отплевываясь, он сел, убрался подальше от гребцов, чтобы не мешать им, и принялся черпать.

Он черпал и черпал, его руки уже готовы были оторваться, ночь превратилась в сплошной кошмар из ведер и ледяной воды. Проклятое древнее корыто с каждым новым столкновением текло все сильнее. Вода каталась по днищу взад и вперед, и он едва не тонул в ней. Он то погружался в воду, захлебываясь ею, то оказывался лежащим на мокром дне лодки, а затем новая волна швыряла его спиной на банку.

Местуотер слился с Сальторуотером, который впадал в Мидлуотер, а тот, в свою очередь, – в Таргуотер, разлившийся на несколько миль вокруг и затопивший поля и леса. Течение не замедлилось, но сделалось чуть ровнее. Лодка реже сталкивалась с обломками, и это было очень кстати, ибо посудина погружалась в воду все сильнее. Солдаты все чаще использовали весла для того, чтобы грести, и все реже для того, чтобы отталкиваться ими, стараясь удерживать полную воды лодку в главном русле, подальше от полупогруженных деревьев и изгородей, напоминавших о том, что здесь когда-то был берег.

Дош уже работал из последних сил. Вода в лодке прибывала. В конце концов один из таргианцев отобрал у него ведерко и начал отчерпывать воду в три раза быстрее его. Дош вернулся на кормовую банку, съежился калачиком и попытался хоть немного согреться.

Первые лучи рассвета тронули небо, от реки начал подниматься туман. Из дымки на них надвигался мост. Сержант выкрикнул приказы, весла скрипнули в уключинах, лодка вильнула, выпрямилась и устремилась в треугольник бурлящей воды между двумя устоями. Пролет мелькнул всего в нескольких дюймах над их головами, и нос лодки исчез в белой пене. Несколько мгновений казалось, что они вот-вот пойдут ко дну. Дош цеплялся за клюз, чтобы его не смыло за борт. Солдат с ведерком снова принялся черпать – лодка все еще держалась на плаву. Другой солдат отложил весло и тоже начал черпать.

Промокший до нитки, дрожащий Дош смотрел вперед, в призрачный туман, прикидывая возможности побега. Солдаты кричали и махали руками, узнавая одним им известные ориентиры. Им явно оставалось совсем немного до Тарга, но и до окончательного потопления было недолго. И если им вздумалось бы выбросить за борт лишний груз, Дош знал, кто будет этим грузом. Река текла здесь почти вровень с верхом дамбы, выше уровня полей. Из тумана выплывали и пропадали за кормой неясные очертания деревьев и домов.

Солдаты были измождены не меньше его. Вопли сержанта делались все громче и тревожнее, двое продолжавших еще грести солдат пытались подчиняться им, потом рулевой сам взялся за третье весло, но их усилия ни к чему не привели. Неодолимое течение несло лодку почти вплотную к откосу дамбы, крутому, глинистому, местами подмытому, так что деревья наклонились к воде, нависая над ней или вообще плавая в ней наподобие бакенов, удерживаемые на месте только оставшимися корнями. Лодку сунуло носом в берег, опасно накренило, потом поток подхватил ее и понес кормой вперед прямо в переплетение ветвей и прочего хлама, угрожающе скрежетавших по дну и бортам. Таргианцы бросились на дно лодки. Когда лодка снова начала набирать скорость, Дош увидел прямо по курсу толстый ствол и встал.

Удар чуть не выбил из него дух. Он царапал кору одеревенелыми пальцами, пытаясь удержаться. Чья-то голова ударила его по ногам, лишив опоры. А потом он лежал на стволе; лодка исчезла. Его убежище угрожающе тряслось и клонилось к темной воде, кипевшей под ним. Он с трудом подтянул ноги и лежал, дрожа и борясь с приступами тошноты. Он смог! Он убежал!

Дерево тряслось и наклонялось – все новые корни высвобождались из глины. Он осторожно сполз по стволу на берег и выбрался на тропинку. Река неслась под ним, а весь остальной мир был смыт белым туманом, и от него остались только тени. Смертельный холод пробирал его до костей. Он должен двигаться, если не хочет замерзнуть. Он снял башмаки, чтобы вылить из них воду, но руки его так окоченели, что он не смог завязать шнурки. Оставив шнурки болтаться, он пустился трусцой по тропе. В башмаках хлюпала вода. Когда он понял, что бежит в Тарг, было уже слишком поздно возвращаться назад.

Кроме того, в городе у него гораздо больше шансов найти какую-нибудь пищу и кров, чем в сельской местности. И потом, там был Д’вард. Если только его лодка не потонула, он, возможно, уже в Тарге, меряется силой с Зэцем. Когда он исполнит пророчество, он может уделить минуту и Дошу.

Д’вард – его единственная надежда. Свободные решили, что он предал Освободителя. Вздор, как он мог совершить такое за деньги? Это было просто несправедливо – ведь именно предложенные джоалийцами тридцать серебряных звезд за то, чтобы он предал Освободителя, и привели его к нему в самом начале? И ведь он не взял тогда этих денег, так зачем бы ему брать их сейчас, после всего того, что Д’вард сделал для него? Он должен найти Д’варда, чтобы тот снял пятно с его имени.

Усталый, замерзший, голодный, он кое-как тащился вперед, бормоча сквозь стук зубов молитвы. По мере того как светлело, туман делался гуще. В мире вообще все зыбко и неопределенно. Его раскаяние принесло ему не больше добра, чем былые грехи.

По дороге ему не встретилось ни души; казалось, он живет в собственном, призрачном мире. Все друзья, которыми он дорожил, теперь настроены против него; для Свободных он – предатель, а для таргианцев – еретик. Тропа перешла в дорогу, потом в городскую улицу. История повторялась. Четыре года назад он приходил в Тарг с Освободителем. Тогда эфоры собирались казнить старого доброго Злабориба, приняв его за Д’варда, а Д’вард хотел занять его место на плахе. Сам Муж вмешался, чтобы не дать ему умереть. Злабориб все равно погиб, исполнив пророчество: «Позор, позор! К Мужу ступает Д’вард со словами „Убей меня!“. И падет молот, и осквернит кровь священный алтарь. Воители, где честь ваша? Так позор вам».

Теперь Д’вард снова возвращался в Тарг… неужели он с самого начала задумал это? Как знать. Ведь предупреждал же он Доша об опасности этих приказов, так что, наверное, все же знал, на что шел. Вмешается ли Карзон еще раз? Но ведь Д’вард не просил на этот раз о смерти, верно? Или просил?

Так о каком же посещении говорилось в пророчестве?

Убогий, убогий город! Узкие улицы, похожие на крепости дома с зарешеченными окнами-бойницами и окованными железом дверьми. Даже туман не скрывал его уродства, он только обволакивал все сыростью. Безрадостное, унылое место! И почти ни одной женщины на улицах, только гладко выбритые, угрюмые таргианские мужчины. Каждый из них носил меч, ибо только рабы здесь ходили без оружия. Все носили те же короткие одежды, что и летом, едва закрывающие ноги. Унылые бурые цвета. Унылый бурый город. Туман.

Куда идти? Дош крался от двери к двери, стараясь не мешаться под ногами у этих чванливых вояк, стараясь вообще не попадаться им на глаза. У него не было знакомых в Тарге. Он помнил, где находился притон Лудильщиков, но наверняка там случится кто-нибудь из шайки старого Бирфейра, и уж они-то вырвут у Доша печень прежде, чем он успеет пикнуть. И потом, он сильно сомневался, что сможет даже просто дойти туда. Если он сейчас же не поест, он лишится чувств. Если он лишится чувств, его бросят в реку или закуют в кандалы.

– Я вижу, ты все-таки добрался.

Тион был одет как обычный юноша-таргианец. Не более того – его одежда была до неприличия коротка и практически расстегнута спереди, а башмаки из мягкой кожи едва закрывали лодыжки. Зато рапира на поясе едва не цеплялась за булыжную мостовую. На прекрасном лице застыла вполне традиционная таргианская презрительная ухмылка.

Дош, дрожа, привалился в дверному косяку. Улица плыла перед глазами, мокрая одежда липла к коже.

– Где Д’вард?

– В настоящий момент он предстает перед судом. Его обвиняют в святотатстве по отношению к нашим возлюбленным богам.

– И что будет дальше?

– Ну, он не слишком помогает следствию. Пожалуй, у него один шанс против десяти миллионов, что его оправдают. – Тион самодовольно ухмыльнулся.

– А потом?

В переулке клубился туман. Юноша придвинулся ближе, но не сделался от этого более материальным. Он уперся локтем в каменную стену и улыбнулся Дошу.

– При желании суд может приговорить тебя к смерти даже за то, что ты пукнул в общественном месте. Они вышибут ему мозги в храме, прямо перед статуей Зэца.

– Эй, парень! – Перед Тионом остановился дородный таргианец.

Тион чуть приподнял бровь.

– Воин? Могу я услужить тебе чем-нибудь? – Он не пошевелился, оставшись стоять все в той же раскованной позе.

– А ну застегнись! Непристойно выставлять себя вот так!

– О боги! – вздохнул Тион. – Только и всего? Ступай-ка ты Домой и выпотроши себя, воин.

Таргианец по-военному лихо отдал честь.

– Будет немедленно исполнено, воин! – Он повернулся и поспешил туда, откуда пришел.

Тион пожал плечами:

– Ну, милый Дош, на чем мы остановились?

– Д’вард пришел сюда, чтобы убить Зэца!

– Совершенно верно. И Зэц умрет. Он сам этого еще не знает, но умрет. Скорее всего. Он сделался серьезной помехой. Проблема только в том, что Д’вард тоже умрет.

– Нет!

– Боюсь, что да, Дош. Какая неприятность! Такой славный паренек! Но для Пентатеона слишком опасно оставлять его в живых. Он слишком хорошо показал себя в Игре! Право же, за каких-то два месяца он сумел перехитрить самого Зэца, а уж он-то игрок не нам чета. Кто знает, за кого он возьмется потом? Нет, Д’вард должен умереть, мой милый!

– Нет!

Чародей как будто заинтересовался.

– Нет? Я честно обещал, что не буду пытаться спасти его. Не могу же я нарушить свое слово, а, Дош?

Дош пожал плечами. Довериться Тиону было бы безумием. Он порочен. Он вообще не знает, что такое честная игра.

– Ты можешь его спасти?

– Скорее всего нет. Это слишком трудно. Но если бы я попробовал… Во что это тебе обойдется, милый Дош?

– Что угодно! Что тебе нужно? Мою душу? Мое тело?

– Это я решу позже, – сказал Тион. – Как насчет твоей жизни?

– Да!

– Боги! Страшная это штука, любовь. – Чародей протянул тонкую руку.

Дош принял ее, и Тион поднес свою к его губам.

– Ну что ж, посмотрим, что можно сделать. Это наверняка нелегко. Я сказал ведь только, что попробую. А теперь почему бы тебе не побежать в храм и не найти себе место получше, чтобы наблюдать за происходящим? Лучше всего вплотную к алтарю со стороны Зэца. Толпа уже начинает собираться, так что тебе надо поспешить.

– А ты сам тоже идешь? – подозрительно спросил Дош.

– Нет. Мне пока не стоит подходить слишком близко. Но я надеюсь увидеть тебя там, любовь моя. – Озабоченное выражение на лице… – Доверься мне, Дош! Я ведь еще не обманывал тебя. Во всяком случае, последнее время. А теперь валяй беги!

История повторяется… Разве не по этой узкой улице-ущелью шел он четыре года назад? Тогда он тоже шел следом за Д’вардом. Толпа, помнится, была погуще, но и сегодня людей – море, а воздух, казалось, потрескивает от возбуждения… Знают ли они про Освободителя, или каждая публичная казнь влечет их к себе словно стервятников? Вот обитель Урсулы с синей лентой над калиткой, ничуть не изменившаяся с тех пор. Столько воды утекло за эти четыре года… Сюда Д’вард приводил Исиан. Ох, Исиан, кошка маленькая, это ведь твоя смерть разбудила его!

Толпа делалась все плотнее, но женщин в ней по-прежнему почти не было видно. «Ну, толкайте меня, думаете, меня это волнует? Валяйте вытаскивайте свои мечи, мне уже все равно». Это туман клубится, или бедняга Дош теряет сознание? Люди с отвращением отшатываются от него, такой он мокрый. Большая площадь, люди снуют по ней, как потревоженные жуки. Массивные колонны храма, их верхушки почти скрываются в тумане, – огромная гранитная клетка, самое уродливое здание в мире.

Холодно, ох как холодно! Бедный Дош. Осталось ли в мире хоть немного тепла? Было ли ему тепло хоть раз с тех пор, как он выбрался из постели Аморгуш? Ступеньки… Проход между огромными гранитными плитами…

Весь храм уже забит народом и гудит от возбужденного шепота… Карзон…

Зэц…

Муж, ростом выше дерева, из позеленевшей от времени меди. Лицо с пышной бородой и крючковатым носом. Потрясающе похоже. Молот прижат обеими руками к мускулистой груди, складки одежды, с таким мастерством изваянные великим К’симбром Скульптором, ниспадают от пояса к земле, чтобы принять на себя часть веса; одна нога выдвинута вперед. Великолепная работа.

Поворачивай же, черт тебя побери, поворачивай! Посмотри на другой конец огромного прямоугольника. Колосс такого же роста, из почерневшего серебра, закутанный в хламиду с капюшоном, держит в одной руке мраморный череп… Чуть ссутуленный, голова наклонена, обратившись к алтарю. Воплощенное зло.

Дрожь, стук зубов, но надо пройти это до конца, надо дождаться Тиона. Рокот барабанов, толпа сходит с ума, что-то сейчас объявят. Люди не любят, когда к ним прижимаются мокрым телом, отойдите, пропустите меня, здесь все равно нет места, чтобы вытащить меч, к черту все взгляды, не обращай на них внимания, пусть себе грозят, пусть дерутся локтями. Ближе, еще ближе.

Алтарь – наковальня, поднятая на подиум. Он черный или покрыт засохшей кровью? Ближе к ступенькам, там свободнее, толпа не хочет, чтобы ее толкали на ступеньки, ближе к этому жуткому богу. Ну же, смотри! Смотри в лицо Смерти.

– Нет, нет!

Ладно, не смотри больше. Выходят люди, жрецы, обходят постамент серебряной статуи. Солдаты. Д’вард – связанный, почти без чувств, окровавленный. Что они сделали с ним! Грохот барабанов. Тишина – подавленная, гнетущая. Белый туман, черный туман… Это только толпа раскачивается или весь храм? Объявляют.

– Именем эфоров и народа Таргленда, именем Мужа еретик Д’вард признан виновным в богохульстве и приговаривается к смерти на наковальне. Во славу Зэца, Последнего Победителя, да будет так!

Ропот. Шепот. Где же Тион? Не вижу Тиона. Они кладут Д’варда на наковальню. Палач в маске, с молотом в руках. Выходит вперед. Где Тион! Он обманул меня! Д’вард лежит ничком на большой наковальне. Непонятно даже, в сознании ли он. Они его избили. Как он будет сражаться с Зэцем, если он без сознания? Такой маленький по сравнению с этим великаном. Злым, страшным… Черный туман колышется… Белый туман колышется… Палач выступает вперед. Встань, Д’вард! Встань! Восстань великаном… великаном из тумана… Схвати его… Души его… Белый туман, черный… Не лежи так, не жди этого, с молотом! Восстань как Освободитель, великий, как Единственный Бог! Вырасти над храмом, Д’вард! Напугай эту толпу, Д’вард! Схвати это чудовище, Зэца! Сокруши его! Задуши его! Земля трясется. Люди кричат.

Помоги ему. Боже! Ты самый сильный, самый великий… Встань, Д’вард! Исполни пророчество! Объяви, что ты Освободитель! Придите, братья, спасите его с наковальни! Не оставляйте его здесь! Молот поднимается…

Кричи! Кричи! Пусть Карзон сам выйдет из толпы! Пусть появится Висек, белый как туман, как солнце сквозь тучи! Они идут! Они идут! Вон Эльтиана, красная как кровь, вон Астина и ее меч правосудия! Сотрясите колонны! Пусть толпа кричит в страхе: Бег… Зэц содрогается… он падает! Этого мало! Где Тион? Где Юноша? Ты ему нужен, Тион! Ну приди же, Тион! Спаси его, Тион! Не дай ему умереть, Тион! Если хочешь, возьми меня, я твой, Тион! Все, все что хочешь! Помоги ему, Тион! Спаси его…

Часть девятая

Мы видели, что у двух организмов, далеко отстоящих один от другого в естественной системе, могут встречаться органы, служащие одной и той же цели и по внешнему виду близко между собой сходные, но образовавшиеся отдельно и вполне независимо; однако при более внимательном исследовании этих органов почти всегда возможно найти существенные различия в их строении, и это естественно вытекает из принципа естественного отбора. С другой стороны, самым обычным правилом, проявляющимся повсюду в природе, является бесконечное разнообразие структур, служащих для достижения одной и той же цели, и это опять-таки естественно вытекает из того же великого принципа.

Чарльз Дарвин. Происхождение видов

61

Маленькие язычки пламени заплясали в сухой траве, лизнули лохмотья коры, осмелели и окрепли, набросившись на ветки. Алиса подула. Кора занялась. Костер сделался жарче, ярче. Она положила поверх охапки ветку потолще, потом другую. Костер затрещал – словно младенец подал впервые голос, – и она откинулась, не сводя глаз с огня. От костра веяло каким-то спокойствием. Разжигать костер гораздо приятнее, чем просто опускать шестипенсовик в газовый счетчик. Так разводили огонь с сотворения мира. Она начала сооружать шалашик из тонких веток – теперь костер продержится до ее возвращения. За высокими узкими окнами зимний закат окрасил облака в огненно-красный цвет.

Она встала полюбоваться делом своих рук. Эту комнату Элиэль Верховная Жрица повелела превратить в трапезную и – временно – в помещение для собраний капитула. Конечно, в ней царил еще беспорядок, но ведь только сегодня утром в нее вообще невозможно было войти, не сломав ногу. На полу не хватало плит. Алиса несколько часов потратила только на то, чтобы подмести всю грязь – чище он от этого не стал. Половина штукатурки со стен обвалилась; то, что сохранилось, напоминало кожу прокаженного. Мужчины отыскали наверху и принесли сюда четыре скамьи и пару столов, источенных жуками, но еще достаточно крепких. Не «Савой», конечно, но лучше, чем столоваться в лесу. Она надеялась, что дымоход не забит птичьими гнездами.

Теперь небольшой ритуал, который она давно уже обещала себе. Она вышла из двери и направилась по коридору к выходу. Грязь здесь просто смели к стенам, оставив узкий проход посередине. Ничего, завтра или послезавтра дойдут руки и до коридора. Она миновала молельню; оттуда доносились негромкие голоса Элиэль и переводчика – Бр’крирг и его люди проходили инструктаж. Кто-то, почти наверняка Титтраг Каменщик, рубил кустарник на заднем дворе, расчищая вокруг дома защитную полосу от огня. Если этот монотонный стук не мешает Элиэль, он тем более не помешает Алисе. Она мрачно покосилась на стертые в кровь ладони. Пройдет еще немало времени, пока пузыри огрубеют и превратятся в мозоли.

Она вышла в парадную дверь – точнее, в проем, ибо открывать или закрывать в нем было нечего, – и в лицо ей ударил свежий вечерний ветер. Покрасневшие облака на западе – старая моряцкая примета, вот только моряков в Соседстве нету. Она сделала то, зачем вышла, – остановилась на крыльце и посмотрела на уходящую вдаль, наполовину заросшую дорогу. Как она и ожидала, дорога была пуста.

– Вы тоже? – Пинки Пинкни стоял на крыльце, поставив ногу на крепко увязанную охапку дров и попыхивая сигарой. Ради всего святого, где он достал сигару? Положитесь на Пинки! Впрочем, у ног его лежал топор, и Алиса не могла отрицать, что за последние дни он заметно вырос в ее глазах, работая не меньше любого туземца.

Он хитро улыбнулся и выпустил клуб дыма.

– По дорогам, за которыми следят, гм, никто не ездит. Не самая удачная поговорка, правда? Должен признаться, меня раньше никогда не тянуло смотреть на дороги. Уж на эту, во всяком случае.

– Я в первый раз вышла. Нам сказали, по меньшей мере три дня, так что я дала себе обет не смотреть до вечера третьего. – Алиса ощутила совершенно бессмысленное раздражение на то, что ее поймали за этим занятием, и еще больше на то, что она оправдывается.

– Но четыре – куда вероятнее, разве не так? А шесть или семь – тоже вполне возможно. С учетом наводнений. И это если они не задержатся в Тарге больше чем на час или два. Но что это я? – Он убрал ногу с вязанки. – Садитесь, пожалуйста, дорогая миссис Пирсон!

Она отказалась, будучи уверенной в том, что сучковатые дрова – не самое удобное сиденье. Пинки поставил ногу обратно и уперся локтем в колено, чтобы удобнее было держать сигару.

– Я совершенно уверен, что они решат задержаться в Тарге. На день или на два. Поэтому скорее всего мы можем ожидать каких-то новостей, если таковые будут, от наших местных друзей. Бр’крирг обещал немедленно сообщить нам, если он узнает что-то. Что угодно. Немедленно.

– Я не против, если они только не останутся в Тарге насовсем, на кладбище.

Он затянулся сигарой, зажмурившись от наслаждения.

– Такая опасность, конечно, существует. Реальная опасность. Однако сложности путешествия по воде беспокоят меня гораздо больше, чем местные власти. Гораздо больше. Но и этот фактор нельзя сбрасывать со счетов. Только не на кладбище. Таргианцы кремируют своих умерших. Да и почти все остальные вейлы тоже.

Ну надо же – обрадовал!

– Ладно, пойду обратно заниматься делом. Я разжигала камин.

Он усмехнулся:

– Тогда могу я предложить вам немного дров? Совсем дешево! Можно сказать, демпинговые цены.

– Надо позаимствовать средств у храмового казначея. Кстати, таковой у нас имеется?

– Я готов стать им, если меня попросят. Когда у нас появится казна. Гхм! Насколько я понимаю, вы собираетесь возвращаться Домой, миссис Пирсон? Окончательно?

Она почувствовала, как в ней волной нарастает раздражение.

– Ну, это зависит от того, какие новости мы получим. – Если Эдвард остался жив после всех его опасных дел с Зэцем, и если он решит остаться в Соседстве, и если этот поцелуй означал нечто большее, чем просто прощание… – Возможно.

– Разумеется, – вкрадчиво проговорил Пинки, словно не умел распознавать скрытые намеки, хотя на самом деле владел этим искусством в совершенстве.

– Это можно понять. В Товейле есть один портал, всего в дне или чуть больше езды отсюда, связанный с резервным порталом в Нью-Форесте. Голдсмиты собирались использовать его. Ну, направляясь в отпуск. Пепперы обследовали его и подтвердили, что он в рабочем состоянии.

– Что такое резервный портал?

– Портал, не находящийся под постоянным наблюдением Штаб-Квартиры, но с запасом одежды и денег. Во всяком случае, там вам не грозит свалиться на Землю в самый разгар, например, похорон. Или богослужения, если уж на то пошло? Всеобщее смятение! Возблагодарим же Господа за ниспосланный нам знак! Ведь вам, наверное, захочется возместить то, чего лишились при переходе, м-м? К вашим услугам. Буду рад обучить вас ключу. И проводить вас туда, разумеется.

– Очень мило с вашей стороны, мистер Пинкни. – Этого она от Пинки почему-то не ожидала. Она его недооценивала. Или переоценивала, если весь его интерес в этом деле сводился к созерцанию ее, танцующей в голом виде.

– Ладно, мой камин требует внимания, так что… Кто-то едет!

Какой-то всадник выехал из-за поворота дороги. Кролик, не моа, – значит, не военный. Только один; впрочем, кролики – животные не стадные и сами выбирают наиболее подходящий им темп. Остальные могут ехать следом.

– Храни мою душу! – Пинки выпрямился. – Конечно, не кто-то из наших? Откуда им взять кролика? Денег у них ни пенса. Нет, это не может быть кто-то из наших.

Кролик одолел уже половину подъема к храму, и следом за ним показался еще один.

– Рыжие волосы! – вскричала Алиса. – Это Домми! – Она слетела с крыльца и побежала ему навстречу.

62

Где-то на середине подъема кролик Джулиана увидел впереди людей и сделал попытку свернуть с дороги. Джулиан остановил его, потянув за уши, и замер, не в силах пошевельнуться – то ли он слишком устал, чтобы сражаться с бестолковой скотиной, то ли просто трусит, предоставляя Домми самому посвящать всех в новости. Вскоре к нему подбежал незнакомый мальчишка, худой и босоногий. Улыбаясь, он крикнул что-то по-таргиански, явно предлагая позаботиться о кролике. Джулиан сполз на землю, и паренек погнал ублюдка куда-то дальше, наверное, в загон. Теперь у Джулиана не оставалось иного выбора, кроме как подниматься по дороге навстречу толпе. Боже, как затекли ноги! Он грязен как свинья, голоден, утомлен и отчаянно нуждался в пинте горького.

Навстречу ему спускалась Алиса.

Он понял, что она уже знает.

Они встретились и обнялись, уронив головы на плечи друг другу.

– Он выполнил все, что хотел. – Джулиан сам удивился тому, как хрипло звучит его голос. – Я не думаю, чтобы ему… Я хочу сказать, даже если он знал, чем все кончится, он… Он поступил бы точно так же.

– Он знал. – Она отступила на шаг и посмотрела на него. Только бледность и поблескивающие глаза выдавали ее. – Я уверена, он все знал. Насчет Зэца никаких сомнений?

– Ну, тела никто не видел. Во всяком случае, в храме. Но статуя обрушилась. Я хочу сказать, это вполне убедительно, разве не так? И множество сообщений о раскаянии бывших Жнецов. Я этому верю.

– Эдвард каким-то образом убил его, – сказала Алиса. – Я уверена.

Она побледнела как полотно, но голову продолжала держать прямо.

– А насчет Эдварда тоже никаких сомнений?

Он покачал головой:

– Никаких.

Она кивнула и взяла его за руку.

– Вы едва на ногах стоите! Пошли в храм, мы найдем что-нибудь поесть.

Они двинулись вверх. Пальцы ее были холодны как лед. Он знал, что в последнее время ей не слишком везло с мужчинами: ее тайный любовник, ее муж, даже бывший опекун, преподобный Роланд, а теперь и двоюродный брат… молочный брат. Она, должно быть, уже привыкла терять близких; как бы то ни было, держалась она на редкость хорошо. Вот это выдержка! Почему она не спрашивает его больше ни о чем? Домми вряд ли успел все рассказать.

– Кто эти люди? – спросил он, не в силах больше выдерживать молчание.

Она бездумно улыбнулась:

– Верующие! Когда ушли Свободные, за ними прошла сначала армия. Как только она миновала, нас пришли проведать местные. Вон тот, седой, – Бр’крирг Как-То-Там, большой землевладелец. Он очень расположен к нам – посылает людей помогать с расчисткой, обеспечивает едой, инструментами и всем прочим. И Элиэль дает ему уроки новой веры, хотя у нас почти никто не говорит по-таргиански, но она умеет объяснять так, что ее понимают. А он нашел несколько человек, говорящих по-джоалийски. Они переводят, предложение за предложением.

Должно быть, таргианцы – это те мужчины с голыми ногами и вон те две женщины – их головы покрыты шалями. Рядом с ними Домми и четверо Свободных, легко распознаваемые даже на таком расстоянии по оборванной одежде. Потом группа разделилась – таргианцы с поклонами и прочими знаками глубокого почтения ушли, скрывшись за углом дома. Остальные пошли к дверям.

Алиса продолжала болтать:

– Пока вас не было, мы не бездельничали! Теперь здесь почти можно жить, если не считать жуков, и я не знала даже, что у них по восемь ног. Таргианская армия позволила Свободным уйти, и послы доставили обещанный провиант, по крайней мере в первый день. От них пока нет новостей, но уверены, что с ними все в порядке. А те из нас, кто остался, руки в кровь стерли, превращая это место в образцовое заведение, и Верховная Жрица из Элиэль просто замечательная. Даже Пинки обращается к ней не иначе как «ваше преосвященство»! Домми сказал, вы его кремировали?

– Там так принято. Я не думаю, чтобы он возражал, правда? Мы попали туда сразу после того, как все произошло. Там была, конечно, жуткая суматоха, люди разбегались тысячами, так что мы не сразу пробились к храму… Вы правда хотите, чтобы я вам это рассказывал?

– Расскажите все.

Они начали подниматься на крыльцо. Остальные уже вошли в дом.

– Это было похоже на землетрясение. Статуя Зэца рухнула, Карзона – повернулась на пьедестале, несколько колонн сместилось. Обитель Урсулы в соседнем доме получила некоторые повреждения, и пара небольших молелен тоже. Весь остальной город даже не затронуло. Другими словами, все ограничилось площадью узла. Эдвард был прямо перед идолом.

– Перед Зэцем?

– Перед Зэцем. Там они всегда казнят. Идол был высотой в шестьдесят футов, Алиса! Каменная кладка, облицованная серебряными пластинами, развалилась, как куча мусора. Не представляю, как обошлось без других жертв. Ну конечно, сначала она покачнулась несколько раз, так что у жрецов и народа было время отбежать.

Ее пальцы больно вцепились в его руку.

– А почему не убежал Эдвард?

– Он лежал на алтаре.

– Связанный?

Как раз этих подробностей ему не хотелось даже вспоминать, не то что рассказывать.

– Экзетер просто лежал там, когда все случилось. Когда мы нашли его, его руки были связаны, но ноги свободны. Все свидетели сходятся в том, что он был в сознании, хотя эти ублюдки, боюсь, и избили его до полусмерти. Почему он не бежал? Или по крайней мере не скатился с наковальни? Не знаю. Мне кажется, он просто был занят в это время, разбираясь каким-то образом с Зэцем.

– Продолжай! – ровным голосом сказала она.

– Хорошо. Вы знаете, как там это у них делается. Палач всегда берет молот Карзона, чтобы раскроить череп жертвы. Но он даже не дотронулся до Эдварда! Едва он поднял молот, как храм начал сотрясаться. Идол Зэца рухнул, рассыпавшись на куски. Никого больше не задело. Все остальные, конечно, разбежались. Что еще удивительнее, никого даже не задавили насмерть в панике. Было, я слышал, несколько травм, но ни одного смертельного исхода.

– Вы его нашли?

– Мы нашли его сразу же. Он лежал среди обломков алтаря. Он казался совершенно умиротворенным. – Джулиан сосредоточился на воспоминаниях о лице, подавляя мысли обо всем остальном. – Он ничего не успел почувствовать. Большой обломок раздавил его; он погиб мгновенно. Мраморный череп размером с сарай – неудивительно, что эта чертова статуя была такой неустойчивой. Мы его просто забрали. Жрецы были слишком перепуганы, чтобы мешать нам… Я думаю, все, кто стоял близко к алтарю, были оглушены маной: они тряслись и лопотали какую-то бессмыслицу.

Он помолчал, заглядывая в ту большую комнату, в которой они собирались всего несколько дней назад. Теперь комната была подметена и вымыта, обставлена дощатыми скамьями. Единственным украшением оставался щит над камином. Дворик за окнами лишился большей части своей растительности, а два пасущихся кролика бойко разделывались с тем, что осталось.

– Ей-богу, вы здесь неплохо потрудились!

– Это все Пинки и Титтраг. Мы называем ее молельней. У Элиэль есть наброски витражей в окна. Очень красиво… Ладно, пошли. Трапезная вон там.

Крик, от которого кровь стыла в жилах, эхом разнесся по зданию.

Джулиан подпрыгнул. Нервы его и так были на пределе.

– Черт возьми, что это такое?

– Думаю, – сухо проговорила Алиса, – обо всем сказали Элиэль Верховной Жрице.

Примерно через час…

Огонь раздраженно потрескивал в камине, на одном из столов горело две свечи, но большая часть света лилась в помещение через окна. Человек пять или шесть разом говорили на джоалийском, рэндорианском и английском. Джулиан не хотел привлекать ничьего внимания. Ему хотелось, конечно, уйти и завалиться спать, но еще больше – поваляться недели две, глядя в потолок, чтобы его взбудораженные мысли хоть немного улеглись. Впрочем, он сейчас нужен здесь Алисе, так что придется остаться.

– Мы воистину рады видеть тебя здесь, брат Каптаан.

Он повернулся – нет, эта женщина ему незнакома. Он пригляделся – не может быть: Элиэль Певица, но выше и старше. Она понизила голос до контральто и завязала волосы пучком на макушке. Это ей шло; у нее оказались красивые уши. Хламида ее была выцветшей, в пятнах и сильно потрепанной, будто ее выбросили в какой-нибудь обители за негодностью; посох, который она держала как украшенный алмазами скипетр, представлял собой всего лишь палку с изогнутой в кольцо веткой, но сколько величия в этой девице! Глаза ее заметно покраснели, но она полностью владела собой. Раздосадованный тем, что не сразу узнал ее, Дну лиан низко поклонился.

– Спасибо, ваше преосвященство.

Она милостиво кивнула.

– Кажется, все собрались. Давайте начинать. – Она подошла к единственному в помещении стулу во главе одного из столов и стукнула посохом в пол, призывая всех к молчанию.

Домми на раскатистом джоалийском рассказывал историю их плавания по реке. Алиса громко спрашивала его, где они достали кроликов, Проф Роулинсон кричал: «Капитан Смедли!»…

– Боже Всемогущий!

Все как один подскочили, повернулись, замолчали и склонили головы.

– Мы благодарим тебя за благополучное возвращение двоих наших братьев, Домми и Каптаана, и за те чудесные новости, которые они принесли нам. Дай нам видеть цели Твои в скорби нашей, и пусть наша радость по поводу уничтожения злобного Зэца не мешает нам видеть руку Твою во всех деяниях. Направь речи наши, молим Тебя, и веди нас дорогою правды Твоей. Аминь.

– Аминь, – хором повторили собравшиеся и,стараясь не шуметь, опустились на скамьи. Джулиан поймал взгляд Алисы, и на мгновение сквозь скорбь в них мелькнула веселая искорка; этот маленький епископ знает, чего хочет! Элиэль села и призвала собрание к порядку.

Значит, вот так все кончилось. Только девять человек осталось – девять из тысяч! Джулиан сидел между Алисой и огромной тушей Титтрага Каменщика, совершенно скрывшего от него сидевшего в конце стола Профа Роулинсона. Напротив сидели мрачный Килпиан Гуртовщик, Пинки Пинкни, Пиол Поэт и Домми, лицо которого так загорело и обветрилось, что на нем почти терялись веснушки. Собственно, представителей Церкви было и того меньше: Проф, Алиса и Джулиан не в счет – они не ученики и не Носители Щита. И все же в этой комнате собрались вместе и туземцы, и пришельцы, и то, что они сидели здесь на равных, уже исполняло один из заветов Экзетера. Как долго это продлится? Как скоро приберет Пинки к рукам Церковь? Харизма очень скоро вернет ему и помощников, и серебряную посуду, и свежевыглаженные скатерти.

Впрочем, в настоящий момент у Церкви Освободителя не было и двух медяков. Все религии зарождаются в бедности.

– Мы хотим услышать все с самого начала, – отчеканила Элиэль. – Но прежде расскажите нам о братьях Тьелане и Догтане, которые отправились вместе с вами.

Джулиану не хотелось говорить – ни сейчас, ни потом, – так что он молча кивнул на Домми, который даже обрадовался возможности отличиться в качестве рассказчика.

– Они остались там, ваше преосвященство, в надежде найти следы проклятого Доша Предателя. Они обещали не задерживаться долго, поскольку оба получили распоряжения от Освободителя и обязаны выполнить их, равно как и я сам.

– Мы рады слышать, что нам не нужно оплакивать еще и их. Не начнешь ли ты тогда свой рассказ, брат?

Домми говорил по-джоалийски, только изредка сбиваясь на рэндорианский. Когда он не сражался с английским, лицо у него становилось на редкость выразительным, у этого Домми. Сидевший рядом с ним старый Пиол Поэт лихорадочно скрипел пером, почти уткнувшись носом в стол и рискуя поджечь остатки своих седых волос от свечи. Пинки сидел зажмурившись; Килпиан Гуртовщик, по обыкновению, мрачно хмурился, что на самом деле не означало ничего. Элиэль была поглощена рассказом, но не забывала держать голову высоко. То, что делал Проф Роулинсон, было скрыто от Джулиана гигантской тушей Титтрага. Алиса…

Джулиан иногда исподтишка поглядывал на Алису. Прикусив губу, она старалась следить за рассказом. Теперь она точно решит вернуться на Землю, ибо никакого удовольствия от Олимпа больше не будет. Собственно, его бы не удивило, если от поселения пришельцев вообще ничего не останется. Надо потом повторить ей весь рассказ по-английски. Он слишком устал. Его угнетало чувство вины. Его переполняла скорбь. Почему, почему, ну почему он раньше не понял, что задумал Экзетер? Теперь-то это совершенно очевидно, но если никто об этом не догадается, он тоже не будет говорить им, даже ей.

Домми испытывал какие-то затруднения; он запинался и отчаянно жестикулировал.

Джулиан очнулся от своих мыслей.

– Я расскажу эту часть. Мы положили тело Освободителя на лист серебряной обшивки из этого Зэцева мусора и вынесли его из храма. Мы остановились отдохнуть на углу большой площади. Собралась толпа, и Домми обратился к ней. Он был так убедителен! Он рассказал им о смерти Зэца и о том, как Освободитель отдал свою жизнь ради этого. Они все рыдали. Черт, я и сам рыдал как маленький! И потом он… Нет, я думаю, на него нашло вдохновение! Он говорил: «Освободитель отдал свою жизнь, чтобы показать нам дорогу к Единственному Истинному Богу, и сейчас он, несомненно, поднялся на верхнюю ступень лестницы и объединился с Неделимым. Следуя его учению, мы тоже будем подниматься по лестнице, пока не объединимся с Ним. Он принес смерть Смерти не в том смысле, что наши тела не будут умирать, но в том смысле, что смерти больше не надо бояться. Мы тоже станем Освободителем. Мы тоже станем Богом». Мне кажется, ваше преосвященство, что это должно стать основным мировоззрением нашей Церкви.

Кто бы мог подумать, что Домми так хорошо говорит по-таргиански или что он сможет так убеждать людей? Домми был настоящим чудом, и Экзетер понял это много лет назад. А Джулиан – не понял. Другое чудо, конечно, – Элиэль. Она пока была еще неопытна и импульсивна, но очень скоро вырастет из этого, а если нет, все возьмет в свои руки этот Пинки.

Пиол торопливо записывал новую официальную доктрину; Домми и Элиэль помогали ему. Возможно, Экзетеру это и не понравилось бы. Он никогда не претендовал на роль Будды или Иисуса, но каждая секта должна наделять своих основателей совершенством. Даже Магомет, хоть и остался смертным, был все же не простым смертным.

Потом Домми, запинаясь, продолжил свой рассказ о том, как толпа воздвигла прямо там, на площади, погребальный костер. Голос его прервался, и в комнате воцарилась тишина. В сгустившейся темноте свечи горели ярче.

Впрочем, Проф Роулинсон никогда не терял присутствия духа.

– А где вы достали кроликов?

– Их дали нам наши новые сподвижники из Тарга, – ответил Джулиан. – Они очень радушно приняли нас. Догтан с Тьеланом до сих пор у них. Кстати, ваше преосвященство, вы можете ожидать в следующие дни большого наплыва паломников.

Элиэль кивнула. На глазах ее блестели слезы, но она хорошо играла свою роль.

– Мы приносим благодарность за этот чудесный рассказ.

Проф прокашлялся.

– Три дня назад? – пробормотал он по-английски. – Должно быть, самое время, не так ли?

Алиса поперхнулась и посмотрела на Джулиана.

Он нагнулся, заглядывая за Титтрага.

– Время для чего? – зарычал он. – На что вы намекаете?

Роулинсон прикусил губу и заморгал, словно по ошибке надел слишком сильные очки.

– Ну-ну, капитан! Нам же всем хорошо известно, по какой модели Экзетер строил свои действия. Сага еще не завершена.

Наверное, Джулиану стоило разозлиться, но он слишком устал, чтобы ощущать что-либо, кроме омерзения.

– Если вы ожидаете воскрешения, Роулинсон, должен вас разочаровать. Экзетер не Христос, явивший апостолам свои стигматы. Экзетера раздавило в кашу. Мы сами видели, как тело его обратилось в золу. Не богохульствуйте.

– Он уронил голову на руки.

– Вы недооцениваете саму природу этого противостояния, капитан. – Роулинсон говорил своим лекторским тоном. – Зэц мертв, мы не спорим. Значит, Экзетер убил его. Значит, Экзетер – победитель, и он получил всю ману. Обладая таким количеством энергии, вполне можно имитировать чью-то смерть, я не сомневаюсь в этом.

Все местные казались совершенно озадаченными их спором – все за исключением Домми, понимавшего английский.

– Уверяю вас, брат Проф, что человек, которого мы нашли, был совершенно несомненно Тайкой, и он совершенно несомненно был мертв. Его лицо не пострадало. У него была отметина на ноге, я часто ее видел, когда он принимал ванну.

– Я помню ее еще со школы, – сказал Джулиан. – Я тоже заметил ее.

Ничто не могло заглушить презрительного фырканья Профа.

– Мана может имитировать и это. Его черты запросто могли придать какому-либо другому трупу.

– Не было там других трупов!

Проф рассмеялся:

– Вот именно! Что это? Чудесная случайность? Или это похоже на то, что наш друг приложил руку и к этому, когда одолел соперника и смог использовать свои силы по своему усмотрению?

И тут Джулиан вдруг взорвался. Он с грохотом ударил кулаком по столу – тем самым кулаком, который подарил ему Освободитель.

– Нет! – взревел он. – Это похоже на обычное, чертовски обычное везение! Говорю вам, Экзетер не симулянт! Он никогда не опустился бы до такой подделки! Каким бы сильным он ни стал, он не сделался бессмертным, ибо нет трюка более дешевого, чем разыгрывать воскрешение. Он просто не стал бы этого делать! Неужели вы не понимаете? Неужели никто из вас не видит этого? Он знал в Ниолвейле, что ведет свою Сотню на смерть, и пошел на это только потому, что тогда уже знал: он и сам погибнет!

– О нет! – прошептала Алиса.

– О да! Это единственное условие, на котором он согласился бы пожертвовать своими друзьями. Он не послал бы их в пекло, не пойдя с ними сам. Он отомстил за своих родителей, он отомстил за всех других жертв Зэца, но он знал, какую цену придется заплатить, и заплатил ее. Зэц умер, и он тоже!

Проф был заметно потрясен, но не убежден.

– Одновременно? Разве такое возможно? Но куда тогда делась мана?

Джулиану хотелось визжать.

– Ради всего святого, поймите же: у Экзетера вообще не было маны! Неужели вы еще не поняли этого? Мы все гадали, как это он убедил Пентатеон поддержать его, дать ему достаточно маны для битвы. Мы ведь знали, что чем сильнее он станет, тем менее вероятно то, что они будут ему доверять.

Глаза Пинки вдруг открылись широко-широко.

– И как он их убедил? Как заставил поверить ему?

– Он их не убедил! – крикнул Джулиан, вскакивая. Он ужасно боялся, что вот-вот начнет плакать, как плакал в Тарге или как плакал после контузии. Все это вообще напоминало ему контузию. Он закричал еще громче: – Он собрал Пятерых здесь, в этом дворике. Мы с Алисой сами видели их, как раз отсюда. Но он не просил их о помощи. Он не просил их довериться ему. Он сам доверился им! Он не выпрашивал у них маны. Он отдал им свою! Всю, до последней капли! Вот почему таргианцы смогли схватить его и отволочь на свой заранее состряпанный суд, смогли избить его и обречь на казнь – у него не осталось маны! Такого гамбита Зэц никак не ожидал. Вообще никто не ожидал! Но Эдвард задумал его с самого начала как единственно правильное решение. Помните пророчество о том, что мертвые пробудят его? Он видел войну во Фландрии. Если миллионы простых людей могли отдать свои жизни за победу над злом, то это мог и он, и он смог отомстить за своих родителей и погибших друзей…

Он глубоко вдохнул и заставил себя опуститься обратно на скамью, дрожа, как от малярии.

– Зэц, должно быть, здорово удивился, когда его смертного врага доставили к нему связанным и беспомощным. Возможно, он даже заподозрил подвох. Но пока он был целиком поглощен картиной казни Экзетера, Пятеро использовали тот шанс, который подарил им Экзетер, и ту ману, которую он дал им, и убили Зэца!

Он замолчал, задыхаясь. Алиса положила руку ему на плечо.

– Вы хотите сказать, они действовали сообща? – с сомнением в голосе спросил Пинки. – Пятеро?

– Им пришлось! Эдвард не оставил им выбора, поскольку победители могли принять участие в дележе Зэцевой маны, так что ни один из них не мог себе позволить остаться в стороне. Они использовали свой единственный шанс разделаться с Зэцем. Шанс, который Экзетер подарил им без всяких условий.

– Я полагаю, это возможно, – подумав, неуверенно проговорил Проф. – Но… Можно ведь предположить, что у одного из них хватило порядочности, чтобы спасти жизнь Освободителя.

– У этой шайки? О нет! Они не знают, что такое благодарность. И они точно не хотели бы, чтобы Экзетер остался на свободе. Он умеет играть в их игру лучше любого из них. На следующий год он набрал бы еще больше маны, и тогда бы они все ходили перед ним на задних лапках – это в самом лучшем случае. Они избавились разом от двух людей, которых боялись больше всего. Уверен, они сейчас празднуют победу, упившись, как моряки в порту.

– Одно хорошо: они никогда не сделают больше ошибки, допустив человеческие жертвоприношения.

– Джулиан прав, – прошептала Алиса. – Видите ли, было ведь и еще одно пророчество. Цыганка сказала, что ему придется делать выбор трижды: между честью и дружбой, между честью и долгом, между честью и жизнью. Он каждый раз выбирал честь. Он знал, что должен умереть.

На этот раз пауза затянулась.

– Мне кажется, нам лучше говорить по-джоалийски, – сказал наконец Пинки. – Ваше преосвященство, братья, мы сейчас обсуждали злых чародеев и насколько они помогли Освободителю в его миссии. Мы пришли к выводу, что они, конечно, не помогали.

– Несомненно, они радуются сейчас в своей греховности, – величественно согласилась Элиэль. – Но добро все равно восторжествует, ибо такова воля Единственного.

– Да, восторжествует, – прохрипел Джулиан. Слезы катились по его щекам, и его слегка подташнивало. Он стыдился своего взрыва, стыдился того, что не мог скрывать свою скорбь так, как делали это другие. – И они ведь не знают силу идей. То, что оставил нам Д’вард, – это церковь, построенную на реальном историческом событии, тогда как языческие верования почти полностью состоят из легенд и вымыслов. Мы должны строить ее в память о нем. Будут еще и преследования, и мученики, но церковь будет питаться и расти на них…

– Кажется… – осторожно подал голос Пиол Поэт. Неизвестно откуда он достал кипу бумаг и начал рыться в ней. – Кажется, у меня есть… Ага! Да, вот те слова, которые Господин говорил о церкви. – Держа листок в опасной близости от свечи, а свой нос еще ближе, он начал читать:

– В Юргвейле, в бедродень Господин сказал:

«Разве церковь не живое существо? Она зачата в союзе, когда отец роняет семя в готовую взрастить его утробу. Она является на свет в крови и муках, и улыбаются те, кто слышит ее первый голос. Разве не подобна церковь ребенку, который растет и меняется, делает ошибки и учится? Разве не подобна церковь молодому человеку, горячему и полному решимости улучшить мир, но склонному к насилию? Разве не похожа церковь на мать, которая любит своих детей, но не балует их? Разве не похожа она на отца, который защищает и наставляет свою семью, стараясь не навредить ни ей, ни другим? Разве не похожа церковь на каждого из нас, способного жить в мудрости и сострадании к ближнему или погрязнуть в лени и бесцельной суете. Посему судите о верованиях так же, как вы судите о людях. Если они жаждут богатства, отриньте их. Если они лгут, отвернитесь от них; если они угрожают, гоните их. Если они убивают, причиняют боль или преследуют, ищите других советчиков, ибо ложный наставник страшнее невежества. И если они каются – простите их».

Джулиан узнавал размышления Экзетера, но сами слова принадлежали, конечно, Пиолу Поэту. Евангелисты уже начали приукрашать.

Элиэль улыбалась старику.

– Несомненно, он хотел этого. Он доверил мне направлять его последователей здесь, в Таргвейле, и он поручил Урсуле Ньютон основать храм в Джоалвейле.

– И он сказал мне сделать то же самое в Ниолвейле, – добавил Домми. – Я задержался, но завтра с утра отправлюсь в путь.

– А ты, Каптаан? – поинтересовалась Верховная Жрица.

Джулиан покачал головой. Каким постыдным казалось теперь его неверие! Он никогда до конца не верил Экзетеру, Экзетеру, которого знал с самого детства. О, как хотелось ему теперь взять назад те злые слова, которые вырвались у него после смерти Сотни при Шуджуби!

– Я не Носитель Щита, ваше преосвященство. Собственно, меня даже не крестили, так что я прошу сейчас об этой чести, хоть и не ощущаю себя достойной ее.

Она одарила его своей лучшей улыбкой.

– Разумеется, мы удовлетворим твое пожелание! Есть ли среди нас кто-нибудь, кого бы ты особо хотел попросить помочь тебе в этом священнодействии?

Джулиан с надеждой посмотрел на Домми.

Домми улыбнулся раза в два шире обычного.

– Я буду очень счастлив. Тайка Каптаан!

Элиэль одобрительно кивнула.

– В своих последних словах мне Господин сказал, что надеется, ты отправишься в Рэндорвейл с тем, чтобы основать церковь там, Каптаан, ибо ему казалось, из тебя выйдет великий апостол. У нас есть еще один щит, оставшийся без владельца. Он сказал, если предыдущий владелец его не вернется, чтобы заявить на него свои права, пусть он будет твой. Это самый уважаемый щит из всех, ибо он принадлежал Святому Прат’ану, первому среди Сотни.

Несколько мгновений Джулиан только и мог, что смотреть на нее.

– Мне ничего не хотелось бы так, – наконец пробормотал он, – как принести Церковь Освободителя в Рэндорвейл. Это большая честь для меня. – Да, он еще покажет этой Эльтиане и ее банде, он заткнет Эдварда Экзетера им в глотку. И когда-нибудь он спалит ее грязный храм-бордель и спляшет джигу на его пепелище. Пусть даже на это уйдет тысяча лет.

– Предыдущий владелец? – буркнул Пинки. – Вы имеете в виду, конечно, Доша Предателя? Значит, это его щит? Я надеюсь, у него достанет совести повеситься, как тому, настоящему Иуде.

Это было несправедливо! Возможно, конечно, что Дош принял таргианское серебро в обмен на выдачу Экзетера, но Джулиан был совершенно уверен в том, что он только следовал приказу. Стараясь ввести в заблуждение Зэца, Экзетер был вынужден вводить в заблуждение и всех остальных. Впрочем, лучше оставить это при себе, чтобы не повредить нарождающимся легендам. Клевета ничего не меняет, если только сам Дош не объявится на поверхности, а он должен знать, что, если он сделает это, его тут же разорвут на кусочки. Пусть уж лучше беднягу Доша запомнят как предателя, чем признавать, что Освободитель сам подстроил свою смерть. Джулиан решил, что не будет говорить об этом никому, даже Алисе.

И даже Юфимии. Но по пути в Рэндорвейл он завернет в Олимп и лично заверит Юфимию в том, что намерен держаться всех обещаний, которые он давал в том письме. А ее заставит держаться своих. Никто не говорил еще, что священники Церкви Освободителя должны давать обет безбрачия.

63

Когда обычные приступы тошноты и слабости отступили и мышцы уже не пытались связать ее тело узлом, Алиса осторожно приподняла голову, чтобы осмотреть поляну. Поляна оказалась совсем маленькой, окруженной со всех сторон плотной стеной кустов и деревьев. Над головой было неправдоподобно голубое небо. На траве серебрилась роса. Свежий воздух казался слишком прохладным, но то, что она попала в апрельское утро, в Англию, она могла определить по одним даже запахам. Она поднялась на колени и отыскала в траве фиалки, примулы и баранчики. Ветки были тронуты зеленой дымкой, и где-то совсем недалеко без устали повторяла свой незамысловатый рефрен кукушка.

– Слишком верно! – пробормотала она, неуверенно поднимаясь на ноги.

Избушка была такая маленькая, что она могла бы и вовсе не заметить ее, если бы ее не предупредили о ней заранее. Ключ, сказали ей, спрятан в дупле третьего дерева слева от двери – Служба никак не могла вырасти из детских игр в плащ и кинжал.

Спустя полчаса она уже шла на север в одеждах, устаревших примерно на поколение, но боты со смешными застежками пришлись ей по ноге, а в кармане пальто звенело несколько золотых соверенов. Водитель грузовика подбросил ее до Саутгемптона и был слишком вежлив, чтобы поинтересоваться, что собирается делать в Нью-Форесте леди, наряженная, словно для костюмированного бала. До войны таких вещей не случалось.

Она села на поезд до Ватерлоо и пересекла Лондон на автобусе, прервав поездку для того, чтобы зайти к «Томасу Куку и сыновьям» и навести там справки насчет проезда в Восточную Африку. На Ливерпуль-стрит она успела на поезд 4:15 до Норвича как раз за несколько секунд до отхода. Брошюры от Кука могли и подождать. Она просматривала газеты, время от времени бросая взгляды на проносившийся за окном пейзаж. Если Англия и изменилась за эти два месяца, то, во всяком случае, гораздо меньше, чем она сама. Грипп-испанка свирепствовал снова, хотя и не в такой смертоносной форме. Он чуть не убил американского президента.

В другом мире он убил Зэца.

Ближе к вечеру она сидела в дребезжащем, чихающем такси. Самому водителю место было в музее. Он казался слишком древним, чтобы знать даже про железную дорогу, не то что про экипажи с двигателями внутреннего сгорания, и когда он попробовал заговорить с ней, полное отсутствие зубов вкупе с норфолкским выговором положили ее на лопатки. Хуже таргианского. Она поняла только, что это первый солнечный день за несколько недель и что такого жуткого апреля не было со времен Всемирного Потопа.

Магазины уже закрылись, но она могла обойтись и сардинами, а в мир выйти завтра. Лондон показался ей еще больше сумасшедшим, чем она его помнила. Только не Лондон!

И не Норфолк. Если она замкнется здесь в своем отшельничестве, наедине с воспоминаниями, уже через неделю она начнет заговаривать с тенями. Нет, уж лучше Африка. Чем она там будет заниматься, она не знала, но что-нибудь найдется. Там видно будет.

Единственное, чего она точно не будет искать, это любви. Трое мужчин меньше чем за три года! Она прямо Лукреция Борджиа какая-то. Прокаженная Мэри. Если сердце разбивать так часто, оно теряет способность заживать. Она не пустит больше в свою жизнь ни одного мужчину, ни за что.

Мафусаил затормозил у поворота к ее дому, возможно, не надеясь, что его колымага одолеет дорожную грязь в случае, если он поедет дальше. Она переплатила ему, и он, брызгая слюной, пробормотал слова благодарности и дотронулся до козырька. Его экипаж заскрежетал шестернями и уехал, угрожающе вихляя задним колесом.

Она поплелась по дорожке к дому налегке – судороги еще давали о себе знать. Мисс Пимм обещала ей полное отсутствие посетителей, и в грязи у крыльца и правда до сих пор виднелись отпечатки шин ее автомобиля. Сад… о Боже, сад!

Садом займемся завтра. Дом – это там, где сердце твое? Только не для нее, ибо ее сердце осталось в Таргвейле. Но и этот маленький домик радовал глаз. После всех этих недель сна в палатках и шатрах она будет чувствовать себя как в «Ритце». И вид у него уютный – из трубы идет дымок…

Даже разбитое сердце может выскакивать из груди не хуже любого другого. Даже не будучи следопытом из племени эмбу или меру, Алиса понимала, что эти отпечатки подошв свежие и что печка не топилась сама собой все эти два месяца, дожидаясь ее.

У порога стояли три пустые банки из-под краски. На крыльце – еще один грязный след башмака. Боже! Нет, спокойнее… Подумай хорошенько… Бежать все равно некуда. Думай, думай! Мисс Пимм? Готовит дом к возвращению хозяйки? Никто, кроме мисс Пимм, не знал про это место, но даже мисс Пимм не могла знать, что она возвращается именно сегодня, так что огонь… И след на крыльце от мужского башмака.

Слабые звуки музыки… Вот почему он не слышал такси. Он проигрывал одну из ее пластинок, Галли-Кучи, исполняющую «Un Bel Di Vedremo». Пока она слушала, голос понизился с сопрано до печального баритона, а потом вновь торжествующе взмыл вверх, когда он накрутил граммофон.

Совершенно обессиленная, Алиса могла только смотреть на закрытую дверь. Д’Арси, ужасная ошибка, концлагерь?.. Или Терри?.. Но корабль Терри пошел ко дну в Ла-Манше, а не где-то у далекого острова. Эдвард?.. Джулиан и Домми клялись, что нашли его тело и что оно сгорело у них на глазах…

Волшебство? Мана? Всю свою ману он отдал Пятерым. Проф Роулинсон говорил: «Его черты могли придать какому-то другому трупу»…

И еще он говорил: «Можно предположить, что хоть у одного из них хватило порядочности»…

Алиса распахнула дверь.

Примечания

1

Quarre — арбалетная стрела. — Примеч. ред.

(обратно)

2

Да! Я желаю, чтобы о моей благородной крови было известно, ибо я королевского рода…

(обратно)

3

О ничтожество! А ну ступай ко мне на бой. Да, бесстыжий урод, я, стоя здесь, клянусь, что не уйду отсюда…

(обратно)

4

Слава Властелину Огненных Земель!

(обратно)

5

Наоборот (лат. )

(обратно)

6

Сушеное измельченное мясо (в основном оленина и говядина), а также сало, измельченные ягоды. (Примеч. пер.

(обратно)

7

1 стоун = 14 фунтам = 6,34 кг

(обратно)

8

заменяю магистра (лат.)

(обратно)

9

не в мудрости суть (лат.)

(обратно)

10

Рождество, 1897.

Обвинить вас, пока не найдут, куда он делся.

Поосторожнее (франц.)

(обратно)

11

здесь: чтобы другим неповадно было (фр.)

(обратно)

12

Не в мудрости суть? (лат.)

(обратно)

13

1 стоун = 14 фунтам = 6,34 кг

(обратно)

14

здесь: чтобы другим неповадно было (фр.)

(обратно)

15

беспощадная прекрасная дама (фр.)

(обратно)

16

всегда хладнокровен (фр.)

(обратно)

17

послужной список

(обратно)

18

ни они, ни Пятеро верховных являются на деле не богами, а всего лишь смертными, попавшими в Соседство с Земли или из каких-либо других миров; будучи Пришельцами, они обладают харизмой – способностью поглощать ману от поклонения или молитв местных жителей.

(обратно)

19

проповедник Первого крестового похода.

(обратно)

20

имеется в виду памятник адмиралу Нельсону.

(обратно)

21

цитата из Евангелия от Иоанна. 15.13: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».

(обратно)

Оглавление

Дэйв Дункан Золоченая цепь

  Пролог

  Часть I Харвест

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

  Часть II Наттинг

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

  Часть III Эвермен

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

  Часть IV Волкоклык

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

  Часть V Монпурс

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

  Часть VI Кэт

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

  Часть VII Куоррел

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

  Эпилог

Дэйв Дункан Властелин Огненных Земель

  Часть I АМБРОЗ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Часть II ЭЙЛЕД

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Часть III ШАРЛОТТА

    1

    2

    3

    4

  Часть IV РАДГАР

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

  Часть V ГЕСТЕ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

  Часть VI ОВОД

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Часть VII ЙОРИК

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Часть VIII ФЮРЛАФ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Часть IX ЭЙЛЕДИНГ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

  Часть X НЕСКОЛЬКО ЛЕТ СПУСТЯ

    1

    2

    3

    4

  Эпилог

Дэйв Дункан Небосвод мечей

  Суд День первый

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Суд День первый (продолжение)

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Суд День первый (окончание)

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Суд День второй

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Суд День третий

  Глава 38

  Глава 39

  Суд День третий (окончание)

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

  Послесловие

Дэйв Дункан Разящий клинок

  Пролог

  Глава 1 Трубите, рога!

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Глава 2 Юность приходит

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Глава 3 Глас предвещающий

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Глава 4 Молчание судьбы

    1

    2

  Глава 5 Заложники будущего

    1

    2

    5

    4

    5

    6

    7

    8

  Интерлюдия

  Глава 6 Вещий дар

    1

    2

    3

    4

  Глава 7 Потоки поворачивают вспять

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Глава 8 Бутоны срывайте

    1

    2

    3

    4

    5

  Глава 9 В краю чужом

    1

    2

    3

    4

    5

  Глава 10 Колокола

    1

    2

    3

    4

    5

  Глава 11 Узкие врата

    1

    2

    3

    4

Дэйв Дункан Изгои

  Пролог

  Глава 1 Горящая палуба

    1

    2

    3

  Глава 2 Новый мир

    1

    2

    3

    4

  Глава 3 Разные роли

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Глава 4 Бесспорная порука

    1

    2

  Глава 5 Грозовые тучи

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Интерлюдия

  Глава 6 Начало

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Глава 7 Жди меня ночью

    1

    2

  Глава 8 Новое лицо

    1

    2

    3

    4

    5

  Глава 9 Загадочные образы

    1

    2

    3

    4

    5

  Глава 10 Невинные души

    1

    2

    3

    4

  Глава 11 Будет день окончен

    1

    2

    3

    4

    5

Дэйв Дункан Поле брани

  Пролог

  Глава 1 Дружба прежних дней

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Глава 2 Пустынный путь

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Глава 3 Сомнения и слезы

    1

    2

    3

    4

  Глава 4 Отвергнутые лекарства

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Глава 5 Ничего не значит

    1

    2

    3

    4

  Интерлюдия

  Глава 6 Взгляд на Запад

    1

    2

    3

    4

  Глава 7 Горсточка счастливцев

    1

    2

    3

    4

  Глава 8 Позднее вспомнишь…

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Глава 9 Пальцы чешутся

    1

    2

    3

    4

  Глава 10 И поле осталось за нами

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

Дэйв Дункан Живое божество

  Пролог

  Глава 1 В ожидании лучших дней

    1

    2

    3

    4

    5

  Глава 2 К конечной цели

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Глава 3 Весь мир – театр

    1

    2

    3

    4

  Глава 4 Невозможная преданность

    1

    2

    3

    4

  Глава 5 В стране эльфов

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Глава 6 Когда дни были долгими

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Летний день Интерлюдия

  Глава 7 Надежде путь заказан…

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Глава 8 Юный менестрель

    1

    2

    3

    4

  Глава 9 Упорный враг

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Глава 10 И неизбежна смерть…

    1

    2

    3

    4

    5

  Глава 11 Сквозь барабанный бой

    1

    2

    href=#t492> 3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

  Глава 12 Лик бога

    1

    2

    3

    4

    5

  Глава 13 Игра продолжается

    1

    2

    3

    4

    5

  Постскриптум

  Эпилог

Дэйв Дункан «Дети Хаоса»

  ПРЕДИСЛОВИЕ

  ПРОЛОГ

  ЧАСТЬ I ВЕСНА

    ГЛАВА 1

    ГЛАВА 2

    ГЛАВА 3

    ГЛАВА 4

    ГЛАВА 5

    ГЛАВА 6

    ГЛАВА 7

    ГЛАВА 8

    ГЛАВА 9

    ГЛАВА 10

    ГЛАВА 11

    ГЛАВА 12

    ГЛАВА 13

    ГЛАВА 14

    ГЛАВА 15

    ГЛАВА 16

    ГЛАВА 17

    ГЛАВА 18

    ГЛАВА 19

    ГЛАВА 20

    ГЛАВА 21

    ГЛАВА 22

  ЧАСТЬ II ЛЕТО

    ГЛАВА 23

    ГЛАВА 24

    ГЛАВА 25

    ГЛАВА 26

    ГЛАВА 27

    ГЛАВА 28

    ГЛАВА 29

    ГЛАВА 30

    ГЛАВА 31

    ГЛАВА 32

  ЧАСТЬ III ОСЕНЬ

    ГЛАВА 33

    ГЛАВА 34

    ГЛАВА 35

    ГЛАВА 36

    ГЛАВА 37

    ГЛАВА 38

    ГЛАВА 39

    ГЛАВА 40

    ГЛАВА 41

    ГЛАВА 42

Дэйв Дункан «Мать Лжи»

  ПРЕДИСЛОВИЕ

  ЧАСТЬ I НЕЖЕЛАННЫЙ ГОСТЬ

    ГЛАВА 1

    ГЛАВА 2

    ГЛАВА 3

    ЧАСТЬ II БЕГСТВА И СПАСЕНИЯ

      ГЛАВА 4

      ГЛАВА 5

      ГЛАВА 6

      ГЛАВА 7

      ГЛАВА 8

      ГЛАВА 9

      ГЛАВА 10

    ЧАСТЬ III ТЕМНАЯ НОЧЬ И ЕЩЕ БОЛЕЕ ТЕМНЫЙ РАССВЕТ

      ГЛАВА 11

      ГЛАВА 12

      ГЛАВА 13

      ГЛАВА 14

      ГЛАВА 15

    ЧАСТЬ IV ГОНКА ДО ГРАНИЦЫ

      ГЛАВА 16

      ГЛАВА 17

      ГЛАВА 18

      ГЛАВА 19

      ГЛАВА 20

      ГЛАВА 21

      ГЛАВА 22

      ГЛАВА 23

      ГЛАВА 24

      ГЛАВА 25

    ЧАСТЬ V КОНЕЦ УЖЕ БЛИЗКО

      ГЛАВА 26

      ГЛАВА 27

      ГЛАВА 28

      ГЛАВА 29

      ГЛАВА 30

      ГЛАВА 31

      ГЛАВА 32

    ЧАСТЬ VI ДОЖ УМЕР, ДА ЗДРАВСТВУЕТ ДОЖ!

      ГЛАВА 33

      ГЛАВА 34

      ГЛАВА 35

      ГЛАВА 36

      ГЛАВА 37

      ГЛАВА 38

      ГЛАВА 39

      ГЛАВА 40

      ГЛАВА 41

      ГЛАВА 42

      ГЛАВА 43

      ГЛАВА 44

    ПРИЛОЖЕНИЕ

Дэйв Дункан Хроники Пандемии Принцесса Инос. Том 1

  Волшебное окно

    Часть первая Юность уходит

      1

      2

      3

      4

      5

      6

    Часть вторая Южные сны

      1

      4

      5

    Часть третья Ясный зов

      1

      2

    Часть четвертая Тысяча друзей

      1

      2

    Часть пятая Демон-любовник

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

    Часть шестая Лесной плач

      1

      2

      3

      4

      5

      6

    Часть седьмая Встреченная дева

      1

      2

      3

      4

    Часть восьмая Высокое окно

      1

      2

    Часть девятая Обретённая верность

      1

      2

      3

      4

    Часть десятая Чреда видений

      1

      2

      3

      4

  Таинственные земли

    Часть первая За завесой

    Часть вторая Сей день безумия

    Часть третья Пустые речи

    Часть четвертая Судьба расставила людей

    Часть пятая Султан и раб

    Часть шестая Прегражденный путь

    Часть седьмая Рассвет пустоты

    Часть восьмая Призрачные тени

    Часть девятая Мёртвое вчера

    Часть десятая Послушная вода

    Часть одиннадцатая Пустыня стала раем

    Часть двенадцатая Бери, что дали

Дэйв Дункан Хроники Пандемии. Принцесса Инос. Том 2

  Грозные моря

    Часть первая Потворствовать лжецам

      1

      2

      3

      4

    Часть вторая Ни разум твой, ни стыд

      1

      2

      3

      4

      5

      6

    Часть третья Где ты, милая, блуждаешь?

      1

      2

      3

      4

      5

    Часть четвертая Дела давно минувших дней

      1

      2

      3

      4

    Часть пятая Когда он бой ведет с самим собой

      1

      2

    Часть шестая Грезить, ждать, проснувшись, очутиться…

      1

      2

      3

      4

      5

    Часть седьмая Явилось величие башен и замка

      1

      2

      3

      4

      5

      6

    Часть восьмая Снова выйду я в море

      1

      2

      3

      4

    Часть девятая Его приказам тысячи послушны

      1

      2

      3

      4

      5

      6

    Часть десятая Покинутый причал

      1

      2

    Часть одиннадцатая Один причал обоих ждал

      1

      2

      3

      4

    Часть двенадцатая Самка

      1

      2

      3

      4

    Часть тринадцатая С Запада

      1

      2

      3

      4

    Часть четырнадцатая Голоса и шум

      1

      2

  Император и шут

    Часть первая О тщетности борьбы

      1

      2

      3

      4

      5

      6

    Часть вторая В тьме кромешной

      1

      2

      3

    Часть третья Прекраный план

      1

      2

      3

      4

    Часть четвертая Множество дорог

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

      8

      9

      10

      11

      12

    Часть пятая День встречи

      1

      2

      3

      4

      5

    Часть шестая Дух скитальческий

      1

      2

      3

      4

    Часть седьмая Влюбленный шёпот

      1

      2

      3

      4

    Часть восьмая Насмешница судьба

      1

      2

      3

      4

      5

      6

    Часть девятая В священном пламени

      1

      2

      3

    Часть десятая Любовник смелый

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

    Часть одиннадцатая Положить конец

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

      8

      9

    Часть двенадцатая Надоевшие слова

Дэйв Дункан Путь воина

  ПРОЛОГ

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ПРИЗЫВ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ ВОИН ПОЛУЧАЕТ МЕЧ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ИМЯ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

  ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ВОИН ПОПАДАЕТ В ЛОВУШКУ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

  ЧАСТЬ ПЯТАЯ ВОИН НАХОДИТ БРАТА

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

  ВОИНЫ

Дэйв Дункан Обретение мудрости

  Книга первая БЕГСТВО ВОИНА

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Книга вторая ОШИБКА ВОИНА

    1

    2

    3

    4

  Книга третья МЕЧ НОСИТ ДРУГОЙ

    1

    2

    3

    4

    5

    7

  Книга четвертая ВОИН ОБРЕТАЕТ АРМИЮ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Книга пятая МЕЧ СПАСАЕТ ВОИНА

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

Дэйв Дункан Предназначение

  ПРОЛОГ СБОР ОБЪЯВЛЕН

  КНИГА ПЕРВАЯ КАК ВОИН ЗАПЛАКАЛ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

  КНИГА ВТОРАЯ КАК ВОИН ВСТУПИЛ В БОЙ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

  КНИГА ТРЕТЬЯ КАК ЛУЧШИЙ МЕЧ ПОБЕДИЛ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

  КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ КАК ВОИН ПРИНЯЛ КОМАНДОВАНИЕ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

  КНИГА ПЯТАЯ КАК ВОИН ВЕРНУЛ МЕЧ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

  ЭПИЛОГ ПОСЛЕДНЕЕ ЧУДО

Дэйв Дункан Прошедшее повелительное

  Заметки переводчика (с джоалийского)

  Боги. Пять великих божеств Пентатеона

  Состав труппы тронга

  Увертюра

    1

    2

    3

  Акт первый Трагедия

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

  Акт второй Мистерия

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

    22

    23

    24

    25

    26

    27

    28

    29

    30

  Акт третий Уличное представление

    31

    32

    33

    34

    35

    36

    37

    38

    39

    40

    41

    42

  Акт четвертый Дуэт

    43

    44

    45

    46

    47

    48

    49

    50

    51

  Акт пятый Ансамбль

    52

    53

    54

    55

    56

  Занавес

    57

    58

    59

  От автора

Дэйв Дункан Настоящее напряженное

  Часть первая Проходная пешка

    1

    2

  Часть вторая Белые – ход конем

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

  Часть третья Запрещенный ход

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

  Часть четвертая Ферзевый гамбит

    17

    18

    19

    20

    21

    22

    23

    24

  Часть пятая Пешка берет ладью

    25

    26

    27

    28

    29

    30

    31

  Часть шестая Пешка проходит в ферзи

    32

    33

    34

    35

    36

    37

    38

    39

  Часть седьмая Обмен фигурами

    40

    41

    42

    43

    44

    45

    46

  Часть восьмая Эндшпиль

    47

    48

    49

    50

    51

    52

    53

    54

    55

  Приложение: Луны

Дэйв Дункан Будущее неопределенное

  Действующие лица

  Предшествующий ход игры:

  Часть первая

    1

  Часть вторая

    2

    3

    4

    5

    6

  Часть третья

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

  Часть четвертая

    17

    18

    19

    20

  Часть пятая

    21

    22

    23

    24

    25

    26

    27

    28

    29

    30

    31

    32

    33

  Часть шестая

    34

    35

    36

    37

    38

    39

    40

    41

    42

    43

    44

    45

    46

    47

  Часть седьмая

    48

    49

    50

  Часть восьмая

    51

    52

    53

    54

    55

    56

    57

    58

    59

    60

  Часть девятая

    61

    62

    63

*** Примечания ***